Жанр:

Автор:

«Этичный убийца»

1869

Описание

Впервые на русском – новый триллер от автора интеллектуальных бестселлеров «Заговор бумаг», «Ярмарка коррупции», «Торговец кофе». И впервые для Лисса – не на историческом, а на современном материале. Лем Алтик обнаруживает в себе неожиданный талант продавца энциклопедий. Он ненавидит это занятие, но другого способа заработать деньги на колледж у него нет. Все меняется, когда семейная пара, которую он несколько часов кряду убалтывал купить очередную энциклопедию, оказывается безжалостно убита у него на глазах – прямо в их обшарпанном трейлере, в разгар флоридского зноя. И киллер делает Лему предложение, от которого невозможно отказаться: либо юноша держит язык за зубами, либо обвинение в убийстве падет на него. В итоге Лем вынужден спасаться не только от харизматичного убийцы с его загадочной программой, но и от местной наркомафии, от коррумпированной полиции, от собственного начальства и от злобных гопников, они же коллеги по коммивояжерской команде…



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Дэвид Лисс Этичный убийца

Глава 1

Все началось в пятницу вечером, после семи. Было еще светло, как днем. Август во Флориде длится вечно, и жара стояла под сорок, хотя солнце уже шло на закат. От духоты я отупел и размяк, и запахи, наполнявшие воздух, казались особенно едкими – вонь почти осязаемая и в то же время неуловимая, как жировая пленка на остывшем горшочке рагу. Запах был предметным, материальным, словно плотные клочья ваты, он набивался в горло. Гнилостные испарения клубились и вились по проулкам трейлерного парка, среди передвижных домов. Я говорю не о привычной вони уличного мусора – разлагающихся куриных скелетиков, тухлых подгузников и картофельной кожуры. Это бы еще ничего. Пахло, как от параши в лагере для военнопленных. То есть гораздо хуже.

Я стоял на опутанной паутиной бетонной приступке, ведущей в один из фургонов, и, упираясь плечом в дверную ширму, пытался ее отодвинуть. Из-под мышки сбежала струйка пота и вцепилась в мою многострадальную сорочку. Я торчал здесь почти с самого обеда и был уже в легком чаду, совсем ошалев от этой дурной бесконечности: звоню в дверь, предлагаю товар, тащусь дальше. Я поглядел направо, налево – на потрепанные белые передвижные дома – и подумал: до чего же забавно и в то же время бесконечно грустно, что я совершенно не помню этого проулка.

Мне хотелось лишь одного: зайти в чей-нибудь дом и укрыться от жары. Кондиционер, встроенный в панель трейлера, гудел, дребезжал и чуть не брыкался, сплевывая конденсат в извилистую борозду, прорезавшую белый песок. Для такой жары я был слишком прилично одет, и, чтобы оставаться на ногах, мне каждую пару часов требовалась подзарядка – как противоядие. Одежду я подбирал не для удобства, а для работы – хотел выглядеть представительно: темно-бежевые хлопчатобумажные брюки без единой складки, до того они набухли от пота, рубашка в широкую черно-белую полоску и бирюзовый прямоугольник трикотажного галстука – шириной едва ли не три дюйма. Шел 1985 год, и мне казалось, что галстук смотрится очень даже неплохо.

Я снова постучал в дверь, потом надавил большим пальцем на блестящую нежно-персиковую пипку звонка. Опять никто не отозвался. Из-за двери еле слышно доносилось приглушенное бормотание телевизора или магнитофона, и я заметил, как тихонько щелкнули друг о друга сдвинутые планки жалюзи, но никто не отозвался. Не то чтобы я осуждал этих ребят, кто бы они ни были, за то, что они присели за спинкой дивана и приложили палец к губам – ш-ш-ш! В конце концов, у них под дверью стоит подросток в галстуке и пытается им что-то втюхать, и они могут подумать, с полным правом, между прочим: а кому это надо? А коли так, кому нужны они сами? Такая вот свобода выбора. Я только три месяца занимался этой работой, но кое-что уже вполне усвоил. Тебе открывают лишь в том случае, если ты хочешь, чтобы тебе открыли. И внутрь пускают только те, к кому ты хочешь войти.

Тяжелая сумка коричневой кожи, которую мой отчим неохотно позволил взять на время из гаража, где она валялась в полусгнившей коробке, пропахала в моем плече траншею. Касаясь этой сумки, я всякий раз вздрагивал от омерзения: она воняла прокисшим гороховым супом. Отчим годами не вспоминал о ней, но должен был непременно поломаться, прежде чем позволил вытряхнуть из нее мышиный помет и до блеска начистить ее кремом для обуви.

Я подтянул лямку, чтобы плечо ныло поменьше, спустился со ступеньки и побрел по заросшей дорожке, прорезавшей сквер – настоящий песчаный океан, приправленный щепоткой-другой травы. Выйдя на соседнюю улицу, я повертел головой, не зная, откуда пришел и в какую сторону пойти, как вдруг по левую руку заметил объявление. Оно лениво трепыхалось на почтовом ящике, приклеенное длинным куском серебристой изоленты. Объявление о пропаже кота. Сегодня я видел – сколько? – два или три таких объявления. И наверное, в два раза больше о потерянных собаках. Правда, речь шла о разных котах и собаках, и я был уверен, что мимо этого объявления уже проходил. На нем красовалась ксерокопия фотографии, изображавшей не то белую, не то бежевую полосатую кошку с темными кляксами на мордочке и с открытой пастью, из которой едва выглядывал язычок. «Если встретите пухленького котеночка по имени Франсина, позвоните по этому телефону».

Я прочел объявление и направился дальше, по той же стороне улицы, мимо пустого парковочного места к следующему фургону. Мои ноги, не обращая внимания на команды, которые посылал им мозг, еле двигались, едва не волочась. Я посмотрел на часы, но с того момента, как я нажал на кнопку звонка, стрелки почти не сдвинулись. Оставалось еще по меньшей мере четыре часа работы, и нужно было передохнуть – присесть и немного посидеть без движения. Но дело даже не в этом. Главное, мне нужно было отключиться от мыслей о работе или просто хорошенько выспаться. Можно подумать, я мог позволить себе такую роскошь! Про сон лучше было забыть. Конечно, я проработал полночи и почти целый день, но нельзя же заснуть посреди дороги. Да и дома навряд ли: выходной у меня лишь один, а ведь столько всего нужно сделать и еще пообщаться с родными и друзьями, пока не началась все та же круговерть. Вот уже три месяца я вкалывал и по ночам, правда понемногу, меньше четырех часов. Надолго ли меня хватит? Бобби, начальник нашей группы, мой босс, говорит, что горбатился так годами, и выглядит очень неплохо.

Но я-то не собирался тратить на это годы. Хватит с меня и одного – более чем достаточно. Дела у меня продвигались неплохо, очень даже неплохо, и деньги сами шли в руки. Но мне было семнадцать, и я чувствовал, как старею, как начинают ныть суставы, сутулиться плечи. Казалось, и зрение начинает меня подводить, и память отказывает, и с уборной отношения странноватые. Вот так я и жил. Вчера ночевал дома, на окраине Форт-Лодердейла. Звонок будильника выдернул меня из постели в шесть: к восьми нужно было быть в конторе. После нескольких «летучек» мы все погрузились в машину и поехали в сторону Джексонвилла, там заселились в мотель и принялись за работу. Самое обычное начало очередного уик-энда.

За спиной у меня зашуршали шины, и я инстинктивно отскочил в сторону пустого парковочного места, стараясь не угодить ногой в логово огненных муравьев или пучок колючек, которые так и норовили вцепиться в мои темно-серые спортивные носки. Только семнадцатилетний юнец мог убедить себя, что носки эти выглядят прилично, если, конечно, полоски не торчат из-под брюк.

В таком местечке лучше было держаться поосторожнее. Местные с первого взгляда узнавали во мне чужака. Обычно они швыряли в мою сторону жестянки из-под пива или шарахались прочь – то ли в шутку, то ли с угрозой. При этом они что-то выкрикивали – по моим догадкам, какие-то жуткие оскорбления, которые, услышь я их, обожгли бы меня, как удары кнута, но крики тонули в свисте несущегося мимо фургона или в треске динамиков, изрыгающих очередной хит «38 Спешиел». Быть может, остальные ребята из нашей команды оказались в таком же дерьме, я не знал, но сильно сомневался.

На парковку вкатился синий фордовский пикап. Чистенький, похоже, что свежевымытый, он сиял в лучах предзакатного солнца, как лужа гудрона. Стекло со стороны пассажирского места было слегка опущено, и водитель в черной футболке, парень слегка за тридцать, потянулся к окну. Вид у него был странный – как у персонажа мультфильма: эдакий учтивый молодой человек, который собирается похитить возлюбленную главного героя, – и как у мультяшки, странно бесформенный, будто условный. Какой-то одутловатый. Не толстый, не грузный, не какой-нибудь, а именно одутловатый – как у трупа, тронутого тлением, или как у аллергика.

Да, странная одутловатость, но гораздо больше меня удивила его прическа. Спереди волосы выстрижены почти по-военному, но зато сзади они длинным веером опускались на плечи. Нынче такую стрижку называют «рыбий хвост». Но тогда, в 1985-м, я увидел ее впервые и даже не знал, что такое бывает и как оно называется, и не понимал, чего ради человек может подвергнуть себя подобному издевательству – если только не из экономии, позволяющей уместить две стрижки на одной голове. Я понял одно: это свидетельство катастрофического идиотизма.

– Куда идешь? – спросил меня парень.

Его голос прогибался под тяжестью тягучего, как сироп, акцента – вне всякого сомнения, флоридского. Не то лимонный пирог, не то медовик. Джексонвилл был в тридцати милях, и ничего удивительного, что здесь говорят с сильным акцентом.

Когда мы переехали во Флориду, я учился в третьем классе и боялся почти всех, кто не жил в крупных городах. Я был уверен, что это не трусость, а простое благоразумие. Многие считают, что такие города, как Форт-Лодердейл, Джексонвилл или Майами, – лишь пригороды Нью-Йорка или Бостона. На самом же деле они сплошь населены флоридскими старожилами, яркими представителями исчезающего вида, по сей день хранящими знамена Конфедерации, истинными южанами и тайными расистами. Хотя есть в этих городах и переселенцы из разных уголков страны, и эти две группы населения вполне уравновешивают друг друга. Но в двух шагах от городской окраины с терпимостью уже гораздо хуже.

А в тот момент, насколько я мог судить, я находился именно за пределами городской окраины, так что на лбу у меня вспыхнула и заискрилась, переливаясь всеми цветами радуги, надпись «надери мою жидовскую задницу» – правда, видели ее только те, кто предпочитал Хэнка Уильямса-старшего Хэнку Уильямсу-младшему.[1] Я попытался одарить человека, сидевшего за рулем пикапа, вежливой улыбочкой, но она мне не удалась: улыбка вышла кривая и придурковатая.

На секунду я всерьез задумался, не рассказать ли парню все как есть: что я тут хожу и вешаю людям на уши лапшу о пользе просвещения, – но тут же понял, что идея плохая. Вряд ли одутловатый парень с дурацкой стрижкой, развалившийся в чистеньком пикапе, благосклонно отнесется к подобной хрени. Наверное, мой босс Бобби нашел бы способ выкрутиться. Черт, Бобби, наверное, посадил бы этого парня в лужу. Но ведь я-то не Бобби. Я отлично справляюсь – быть может, даже лучше всех в нашей команде. Наверное, Бобби давно не попадался такой смышленый малый. И все-таки я не Бобби.

– Да я так, продаю тут всякое, – ответил я и понял вдруг, что мне не то чтобы не по себе, а просто-напросто страшно. Несмотря на жару, я весь похолодел и напрягся. – Стучусь ко всем подряд, – добавил я для ясности.

Освободив плечо от сумки, я поставил ее на землю, придерживая с обеих сторон ногами, обутыми в парадные черные кеды.

Парень в машине еще больше высунулся мне навстречу и оскалился, обнажив два ряда зубов, торчащих вкривь и вкось. Особенно меня поразили два передних зуба: длинные, как у кролика, но стоящие далековато друг от друга, они словно разъезжались в разные стороны. Кривизна их была тем заметнее, что они сияли необыкновенной, почти ослепительной белизной. Я очень пожалел, что узрел это великолепие, потому что теперь было трудно заставить себя не пялиться.

– А разрешение есть? – И, резко потянувшись за чем-то, что стояло у него в ногах, парень снова появился в окне, на сей раз с едва початой бутылкой «Ю-Ху»,[2] к которой тут же жадно приложился. Когда секунд десять спустя он оторвал свои губы от горлышка, бутылка была уже наполовину пустой. Или наполовину полной, как выразился бы оптимист.

Разрешение. Я в первый раз об этом слышал. А разве мне нужно разрешение? Бобби ничего такого не говорил; он просто забросил меня сюда и велел показать этому трейлерному парку, где раки зимуют. Бобби просто обожал трейлерные парки.

Главное – не терять бдительности, держаться уверенно и не допускать даже мысли о том, что этот чудик может выкинуть какую-нибудь совсем дурацкую штуку. Не станет же он хулиганить посреди улицы, даже такой пугающе пустынной.

– Меня босс отправил сюда торговать, – сообщил я, стараясь перевести взгляд с зубов на мостовую.

– А я не спрашиваю, кто тебя куда отправил, – возразил парень, сокрушенно покачав головой. – Я спрашиваю, разрешение у тебя есть?

Я тщетно говорил себе, что нет причин для паники. Струхнуть немножко можно, это да. Забеспокоиться, насторожиться, встревожиться – безусловно. Но я вдруг почувствовал себя десятилетним мальчишкой, которого злобный сосед застукал у себя во дворе или отец друга застал играющим со своими недешевыми электроинструментами.

– А что, для этого нужно разрешение?

Парень в пикапе пристально на меня посмотрел. Его верхняя губа изогнулась не то грозно, не то удивленно.

– Я тебе задал вопрос, гаденыш. Ты что, тупой?

Я помотал головой, одновременно отвечая этим жестом на вопрос и выражая недоверие.

– Нет у меня разрешения, – ответил я.

Я снова хотел отвести глаза, но не смог противиться взгляду незнакомца. И тогда этот белый голодранец, как таких называют по старой памяти у нас на юге, широко оскалившись в кривозубой ухмылке, заявил:

– Выходит, тебе крупно повезло, что разрешения не нужно, а?

Прошла минута, прежде чем до меня дошло, что он хочет сказать, и тогда я смог выдавить из себя нервный смешок:

– Да, это точно.

– А теперь слушай сюда. Не лезь, куда не надо. Знаешь, что тут бывает с бузотерами?

– Что-то такое, после чего их родная мама не узнает? – Я попытался сдержаться и не высказывать эту идею вслух, но, несмотря на страх, все же не смог заткнуть себе глотку и слова вырвались сами собой. Но что ж поделаешь, всякое бывает.

Голодранец сощурился, и его темные глаза над длинным носом сузились в щелочки:

– Что, умничать собрался?

Дурацкий вопрос! Как еще можно трактовать мои слова – умничанье чистой воды! Но этим соображением я решил с голодранцем не делиться.

Когда у людей от страха возникает во рту металлический привкус, они обычно определяют его как вкус меди. Так вот, в этот момент я ощутил вкус меди.

– Да это я так, шучу просто, – с трудом выдавил я, пытаясь изобразить спокойствие и любезность.

– Ладно, без разницы. Интересно, что может делать в этих краях умник вроде тебя? Что тебе в колледже своем не сидится?

– Так я и пытаюсь денег на колледж заработать, – объяснил я в надежде, что мое рвение произведет впечатление. Однако не тут-то было.

– Ну, студент, ты и штучка. Как думаешь, может, мне вылезти да надрать тебе задницу?

Я не нашел достойного ответа на этот вопрос. Бобби, наверное, утерся бы спокойно, а потом отпустил бы какую-нибудь незамысловатую шутку, чтобы расположить парня к себе. А там глядишь – и они бы уже оба хохотали, как закадычные друзья. Не то что я. Мне приходило в голову только распластаться в грязи или вообразить своего двойника, живущего в другой вселенной, эдакого бойкого Лема, который подошел бы к открытому окну машины и накостылял бы этому голодранцу так, чтобы у того нос сломался и чтобы его идиотская прическа вся слиплась от крови. В реальности же Лем ничего такого никогда не делал, но мне все казалось, что если я справлюсь хотя бы однажды, то есть если я стану человеком, способным выбить дерьмо из придурка, который меня обидел, об этом сразу узнают все. Это будет написано у меня на лбу, на руках, будет чувствоваться в походке, и ни один гад больше не сможет втоптать меня в грязь, самоутверждаясь за мой счет.

– Думаю, не стоит, – произнес я наконец. – То есть я не думаю, что в данном случае надирание задницы имеет какой-то смысл – если понимать это выражение буквально.

– Да ты просто маленький засранец! – заявил парень и принялся поднимать стекло; его толстые предплечья при этом тряслись в такт движениям ручки. Он взял с пассажирского сиденья планшет и стал просматривать какие-то бумаги. Смачно облизнув большой и указательный пальцы, он перевернул пару листов; его жутковатые передние зубы при этом выглянули изо рта и впились в нижнюю губу.

Засранец. Бывало, меня и похуже обзывали, но это словечко обижало именно своей банальностью. Хотя, с другой стороны, все было не так уж плохо: голодранец поднял стекло, и мой страх сразу пошел на убыль, теперь напоминая о себе лишь легким ознобом. Меня оставили в покое, так что самое время пришло вернуться к работе, хотя голодранец и продолжал искоса поглядывать в мою сторону.

Я вскинул сумку на плечо и подошел к следующему трейлеру – серому с зеленой отделкой. Площадка вокруг него, как и вокруг остальных передвижных домов, была похожа на песчаный лоскут с рваным краем из сорной травы. С фасадной стороны – подобие дворика, посреди которого стояла, сгорбившись, чахлого вида пальма. Присосавшись своей чашевидной кроной к собственному стволу, будто впитывая в свое тело целительный бальзам, она напоминала потертую курительную трубку. Окна прикрывали приспущенные жалюзи, какими в приличных домах оборудуют спальни, так что внизу оставалась щель, через которую я еще издали приметил электрический свет и мерцание телеэкрана.

Ни садовой мебели, ни игрушек, ни яркого коврика под дверью. Вообще никаких бирюлек. Это словечко из лексикона книготорговцев, мы его переняли у Бобби. Продавцы книг обожают бирюльки. Бирюльки – это всякая детская чепуха, разбросанная тут и там. Бирюльки – это садовые гномы, музыка ветра, праздничная мишура, повешенная слишком рано или не убранная вовремя, – словом, это все, что окружает людей, любящих тратить деньги, которых у них нет, на вещи, которые им не нужны. А уж те, кто тратит деньги на вещи, которые не нужны даже их детям, просто законченные бирюлечники и барахольщики. Когда Бобби возил нас по окрестностям, он, бывало, исполнял за рулем эдакую сидячую джигу, лишь стоило ему завидеть дом с пластиковым бассейном, к которому присобачена пластиковая горка.

– Этих ребят даже лох разведет, – провозглашал он в таких случаях, и его огромное круглое лицо, и без того всегда сияющее как медный таз, вспыхивало так радостно, что на него невозможно было смотреть без солнечных очков. – Да уж, бирюльки…

Но возле этого трейлера бирюльками не пахло. Думаю, если бы синий пикап к этому времени уже отъехал, я бы сюда и стучаться не стал. Хотя Бобби всегда говорил, что нельзя пропускать ни единой двери. Постучавшись к неудачнику, ты потеряешь не больше минуты, а ведь чем черт не шутит. И в самом деле, иногда я находил покупателей в домах, возле которых не было и намека на бирюльки. Но час был уже не ранний, и я устал. Поэтому я предпочел бы увидеть какой-нибудь симпатичный «Биг-Вил»,[3] или голую Барби, или взвод игрушечных солдатиков, по-пластунски пересекающих газонные просторы провинции Кванг-Три,[4] – словом, хоть что-нибудь многообещающее.

Но в данном случае, даже при отсутствии бирюлек, я мог по крайней мере надеяться на убежище, а потому все-таки налег плечом на дверь-ширму, чувствуя, как из-под мышки по телу скатилась добрая рюмка пота. Две маленькие зеленые ящерки неподвижно сидели на серой сетчатой поверхности двери; одна из них раскачивалась вверх-вниз, и складка у нее на шее горела алым цветом, выражая не то любовь, не то угрозу, не то что-то еще.

Пока я стучался в дверь, ящерки сидели, нацелив на меня свои пулеобразные головки, и глядели во все глаза. В конце концов за дверью послышалось отдаленное шарканье – едва уловимый звук, но на этой работе я научился различать подобные сигналы. Спустя мгновение к двери подошла женщина. Она слегка ее приоткрыла, взглянула сперва на меня, потом на пикап, припаркованный у обочины.

– Чего вам? – спросила она резким полушепотом, таким требовательным и тревожным, что я едва не отскочил от двери.

Женщина была еще молода, но явно старела, причем старела быстро. Лицо ее, вроде бы даже очень недурное, было усыпано мелкими веснушками и украшено маленьким дерзким носиком, но внешние уголки глаз, карих, как шоколадный напиток в бутылке голодранца, глубоко избороздили «птичьи лапки», а под нижними веками красовались на удивление темные круги. Ее красивые, песочного оттенка волосы были собраны в хвост, который придавал лицу выражение не то ребячливое, не то усталое. Что-то в ее облике напомнило постепенно сдувающийся воздушный шарик. Не то чтобы он скукоживается на глазах или свистит, пропуская воздух, но вы оставляете его где-нибудь, такой замечательный шарик, и, вернувшись через час, обнаруживаете сморщенный дряблый пузырь.

Я сделал вид, что ничего не заметил, и постарался мило улыбнуться. За этой улыбкой я спрятал голод, жажду, скуку и страх перед кривозубым голодранцем, что сидел в синем пикапе у меня за спиной, отчаяние от отсутствия бирюлек и от мысли, что Бобби приедет за мной в «Квик-стоп» не раньше чем через четыре часа.

Но ничего, день явно прошел не впустую: в первый же час работы мне удалось проникнуть в один дом, и эти бедные идиоты тут же выложили мне целых двести долларов. «Бедные» – не в смысле бедолаги или бестолочи, а именно бедные люди, одетые не по размеру, и обстановка им под стать: сломанная мебель, кран на кухне течет, в холодильнике пусто, не считая белого хлеба, салями сомнительного происхождения, майонеза и кока-колы. Тут нужно сразу расставить точки над «и». Всякий раз, без единого исключения, сколько бы радости ни доставляла мне очередная сделка, я неизменно чувствовал горький привкус сожаления. Я чувствовал, что поступаю дурно, даже грабительски, и мне частенько приходилось делать над собой усилие, чтобы не остановиться на полпути только потому, что клиенты явно не смогут покрыть ежемесячные выплаты. Кредит им, конечно, дадут, в этом я был почти убежден, но когда придет время платить по счетам, беднягам придется торговать кока-колой.

Так почему же я не бросал все это к чертовой матери? Отчасти, конечно, из-за денег. Но была и другая причина, более важная, соблазн куда более привлекательный, нежели деньги. Торговля – это дело, которое у меня получалось хорошо – гораздо лучше, чем что-либо когда-либо прежде. То есть, конечно, я очень неплохо учился в школе. Экзамены на аттестат и все такое. Но то были мои личные успехи, они больше никого не касались. Теперь же я занимался делом общественным, социальным, публичным. Я, Лем Алтик, преуспевал в публичном деле и в глазах общества – и это было непривычно и необыкновенно приятно. Думая о возможностях, которые передо мной открывались, я нежился в них, будто в мягкой постели: все эти люди не сделали мне ничего дурного, а я их поимел. Ну да, именно поимел, а они этого даже не поняли. Вручая чек, они жали мне руку. Они приглашали меня заходить еще, просили остаться на ужин, предлагали познакомить меня со своими родителями. Каждый второй из тех, кого мне удалось одурачить, говорил, что если мне когда-нибудь что-нибудь понадобится, если мне негде будет остановиться, они будут счастливы помочь. Они попросту смотрели мне в рот, и как бы подло это ни было с моей стороны, я наслаждался. Мне было стыдно – и все же я наслаждался.

И теперь мне нужно было заключить еще одну сделку. Компания обещала двести долларов премиальных тому, кто заключит две сделки в один день, и я был очень не прочь сорвать такой куш, но для этого надо было успеть заарканить еще одного клиента, пока не вернулся Бобби. Конечно, мне хотелось заработать побольше: шестьсот долларов за день – это очень неплохо. Кстати, я уже проворачивал подобные дела: вообще-то такое мне удалось в первый же рабочий день, после чего меня тут же провозгласили самородком и вундеркиндом. Но дело было не только в деньгах: мне очень понравилось то впечатление, которое произвел мой подвиг на Бобби, мне понравилось выражение его лица. На нем было написано радостное изумление, неуемный восторг. Я и сам не понимал, почему меня так порадовало одобрение Бобби. Мне даже стало неприятно, что его мнение оказалось для меня так важно. Но оно оказалось важно, и это факт.

– Здравствуйте. Меня зовут Лем Алтик, – сообщил я мрачноватой, полукрасивой-полужалкой женщине. – Я приехал в ваш район, чтобы побеседовать с людьми, у которых есть дети. Я занимаюсь анкетированием: меня интересует ваше мнение о районных школах и о качестве образования. У вас случайно нет детей, мэм?

Пока я говорил, она глядела на меня и щурилась, словно оценивая. Щурились и ящерки, медленно приподнимая нижнее веко. Секунду помедлив, женщина ответила:

– Есть. – И взгляд ее устремился мимо меня в сторону синего пикапа, по-прежнему припаркованного у обочины. – Есть у меня дети. Но их нет дома.

– Скажите, пожалуйста, а сколько им лет?

Женщина снова сощурилась, на сей раз более подозрительно. Тогда не прошло еще и двух лет с тех пор, как исчез мальчик по имени Адам Уолш. В последний раз его видели на одном из бульваров в Голливуде, штат Флорида. Его голову обнаружили пару недель спустя миль за двести к северу. С тех пор к детям стали относиться по-другому – как и к чужакам, которые интересуются детьми.

– Одному семь, другому десять. – С этими словами моя собеседница покрепче вцепилась в край двери, так что на пальцах у нее вокруг зазубренных ярко-розовых ногтей появились белые круги. И она не отрываясь смотрела на «форд».

– О, да это же отличный возраст!..

Я, конечно, не специалист. Я никогда особенно не общался с детьми – во всяком случае, с тех пор, как сам перестал быть ребенком, – и мне казалось, что возраст ее детей такой же мерзкий, как и любой другой. Но родителям нравится слышать такие вещи, или, по крайней мере, так мне казалось.

– И если ваш супруг дома, быть может, вы позволите мне отнять у вас пару минут и ответите на несколько вопросов. И я тут же от вас отстану. Вы ведь не откажетесь поделиться со мной вашим мнением о качестве образования?

– Вы что, вместе? – спросила она, щелчком пальцев указав в сторону пикапа.

Я помотал головой:

– Нет, мэм. Я приехал в ваш район, чтобы побеседовать с людьми, у которых есть дети. О районных школах и качестве образования.

– И что ты продаешь?

– Ничего, мэм, – ответил я, изобразив легкое, едва уловимое удивление. Что, я? Чтобы я пытался вам что-то продать? Чушь какая! – Я не торговец. Какой же я торговец, если у меня нет товара? Я просто провожу опрос относительно местной системы образования. Мне важно узнать ваше мнение. Мое начальство будет радо узнать, что думаете об этом вы и ваш муж. Не согласитесь ли поделиться с нами своими соображениями?

Женщина на секунду задумалась: видимо, ей непросто было свыкнуться с мыслью, что кого-то может интересовать ее мнение о чем бы то ни было. Я уже встречал это задумчивое выражение.

– У меня времени нет, – отвечала она.

– Вот именно поэтому вам и следует со мной поговорить, – возразил я, прибегая к приему, именуемому «доказательство от противного». Нужно убедить потенциальную жертву в том, что причина, по которой она не может этого сделать или не может позволить себе это сделать, является на самом деле причиной, по которой она именно может и должна это сделать. Оставалось копнуть поглубже, чтобы найти доказательство своей правоты.

– Видите ли, как показывают исследования, чем больше времени вы тратите на образование, тем больше свободного времени у вас остается потом.

Блеф чистой воды. Но мне показалось, что звучит убедительно. Думаю, моей собеседнице тоже так показалось. Она в последний раз взглянула на «форд» и перевела взгляд на меня.

– Ладно, – сказала она, наконец отодвигая дверь-ширму. Упрямые ящерки не двинулись с места.

Я вошел в фургон. Возможная сделка замаячила на горизонте, и в радостном предвкушении я почти позабыл о своем страхе перед голодранцем. Я занимался этим делом совсем недавно (не то что Бобби, тот уже пять лет), но я отлично знал, что самое трудное – это войти в дом. Я мог целыми днями биться как рыба об лед и не войти ни в одну дверь, но, оказавшись в доме, без сделки я не уходил ни разу. Ни единого разу. Бобби говорил, что это признак настоящего книготорговца. Именно им я и мечтал стать как можно скорее. Настоящим книготорговцем.

Итак, я оказался внутри фургона. Вместе с этой увядающей дамой и ее незримым пока что мужем. И в живых должен был остаться только один.

Глава 2

Внутри фургона уличная вонь мусора и гниющих отбросов сменилась застарелым запахом сигарет. В моей семье все курили сигареты, вся моя родня, за исключением отчима, который предпочитал сигары или трубку. Я всегда терпеть не мог этот запах, меня бесило, что он впитывается в мою одежду, в мои книги, в мою еду. Когда я был еще маленьким и мне полагалось приносить с собой в школу обед, мои сэндвичи с индейкой неизменно пахли «Лаки страйк» – этими мерзкими сигаретами, которые курила моя мамаша.

От этой женщины тоже пахло сигаретами, а на пальцах у нее красовались желтые никотиновые пятна. Она сказала, что зовут ее Карен. Муж ее выглядел моложе, чем она, но, кажется, старел еще быстрее – я был уверен, что этот воздушный шарик сдуется гораздо раньше. Он был необыкновенно тощ, как и Карен, и вид имел совершенно изношенный. На нем была рубашка без рукавов в стиле Ронни Джеймса Дио,[5] выставлявшая напоказ костлявые руки, обмотанные пучками тонких, но крепких мускулов. Его прямые рыжеватые волосы доставали до плеч. Он был недурен собой в том же смысле, что и Карен, то есть он выглядел бы куда привлекательней, если бы не имел вид человека, который вот уже несколько суток подряд не ел, не спал и не мылся.

Он появился из кухни, держа бутылку пива «Киллианс» за горлышко так, будто пытался ее удушить.

– Ублюдок. – Произнеся это слово, он перехватил бутылку левой рукой, а правую протянул будто бы для пожатия.

Я не понял, с чего это он вдруг назвал меня ублюдком, и на всякий случай воздержался от ответного жеста.

– Ублюдок, – повторил он. – Это мое имя. Хотя, вообще-то, это кликуха. Не настоящее имя, зато настоящая кликуха.

Я пожал ему руку с той долей скептицизма, которую посчитал уместной.

– Где ты откопала этого перца? – спросил Ублюдок у жены. Чересчур торопливо, чересчур громко, чтобы прозвучать добродушно. Нервно дернув шеей, он отбросил назад свои длинные патлы.

– Он хочет задать нам несколько вопросов по поводу девочек.

Карен прошаркала на кухню, отделенную от гостиной коротенькой стойкой. При этих словах она тоже дернула головой в мою сторону, а может быть, в сторону двери. Эти ребята делали своими головами такие судорожные движения, будто снимались в клипе группы «ДЕВО».[6]

Ублюдок пристально на меня посмотрел:

– Насчет девчонок, да? Что-то ты зеленоват для адвоката. Да и для копа тоже.

Я попытался изобразить улыбку, пряча за ней охватившую меня тревогу.

– Да я совсем по другому поводу. Я хотел поговорить про образование…

Ублюдок приобнял меня за плечи:

– Про образование, значит?

– Ну да.

Его рука тут же исчезла с моего плеча, но я почувствовал, что в трейлере становится едва ли не опаснее, чем снаружи. Ходя по чужим домам, я всяких странностей навидался: я видел видеокассеты с «Ликами смерти»,[7] лежащие вперемежку с мультиками про Микки-Мауса; я видел банку использованных презервативов на журнальном столике; однажды я видел даже коллекцию засушенных человеческих голов, но этот загадочно-интимный жест заставил меня насторожиться. И все же я не ушел, потому что голодранец наверняка продолжал караулить снаружи, так что терять мне было нечего. Так почему бы не остаться там, где есть шанс хоть что-то обрести?

Хотя шанс был, конечно, сомнительный. Я внимательно огляделся по сторонам: торговцы обычно бегут от таких жилищ, как черт от ладана. Нигде не было видно ни игрушек, ни пустых упаковок от детских фильмов, ни книжек-раскрасок, ни бесформенных башен, собранных из конструктора «ЛЕГО». То есть вообще никаких игрушек. Да и всякого взрослого барахла не было особенно видно. Никаких кашпо с искусственными растениями, ни лубочных часов с кукушкой, какие обычно заказывают по почте, ни клоунов, написанных маслом по картону.

Вместо всего этого у них был бежевый диван, на редкость не подходящее к нему синее кресло и треснувший стеклянный столик, уставленный бутылками из-под пива, заваленный крышками от них и заляпанный грязным донышком кофейной чашки. Эта единственная чашка – белая, с надписью «Медицинская компания Олдгема», напечатанной жирными черными буквами, – так плотно присосалась к стеклянной поверхности столика, что казалось, отдирать ее придется не иначе как обеими руками. Остатки кофе в ней застыли до консистенции гудрона.

Пол на кухне был покрыт линолеумом того самого желтовато-коричневого оттенка, который в чистом виде кажется грязным, а в грязном виде – грязным невероятно. Линолеум потрескался, облез, а кое-где вздулся и покоробился. В одном месте он даже закрутился наподобие бисквитного рулета.

И тем не менее надежда оставалась. Да, все их хозяйство было сплошное барахло; да, у них явно не было денег, и все же… И все же. На телевизоре стояла потертая фарфоровая балерина, делающая какое-то замысловатое па. Даже если она была кем-то подарена, или досталась им в наследство от бабушки, или была найдена в мусорном ведре – не важно. Это была фарфоровая статуэтка, а фарфоровая статуэтка – вещь бесценная. Фарфоровая статуэтка – это бирюлька. Дух бирюльничества, пусть едва заметный и загнанный в самый дальний угол, все же витал здесь.

Ублюдок положил мне руку на плечо.

– То есть ты типа спрашиваешь родителей, что они думают про образование? Так, что ли?

Он что же, слышал мой разговор с Карен?

– Совершенно верно. Я хотел бы поговорить с вами об образовании. И о ваших детях.

О детях, которые, как мне показалось, не оставили никаких следов своего пребывания в собственном доме.

– Давай выкладывай, что ты там продаешь? – В его безучастных глазах вспыхнула насмешливая искорка.

– Я просто провожу опрос по поводу образования. Ничего не продаю.

– Ладно, вали отсюда, придурок. Дверь там. Пшел вон.

Я уже открыл было рот, чтобы вежливо возразить, что его жена согласилась принять участие в анкетировании и к тому же это займет не больше пары минут, но меня опередили. Карен утащила его в спальню. Не знаю, о чем они там говорили, до меня доносился только возбужденный шепот, но когда они вернулись через минуту-другую, на лице Ублюдка красовалась вымученная улыбка.

– Извини, – сказал он. – До меня, видишь ли, не сразу дошло, насколько Карен хочется поболтать с тобой об образовании.

Он похлопал меня по плечу:

– Пиво будешь?

– Лучше чего-нибудь вроде воды или газировки, если можно.

– Не вопрос, дружище.

Энтузиазм, с которым были произнесены эти слова, напугал меня едва ли не больше, чем хлопки по плечу.

Карен усадила меня за кухонный столик на металлический складной стул, стоящий спиной к двери. Такие стулья обычно расставляют в школьных спортзалах, когда проводят там муниципальные собрания. Карен пробормотала несколько неловких, ничего не значащих фраз и подала мне кофейную чашку с лимонадом. На этой чашке красовалась все та же надпись: «Медицинская компания Олдгема». Я до сих пор чувствовал тяжесть на плече, в том месте, где на него опустилась рука Ублюдка, но тревога моя понемногу рассеивалась. Эти люди были очень странными – странными и несчастными, но почти наверняка безобидными.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдуть лимонад залпом.

– Вы что, там работаете? – спросил я, указывая на кофейную чашку. Вопрос мой был обращен сразу к обоим хозяевам.

Ублюдок отрицательно покачал головой и издал короткий звук, напоминающий легкий смешок:

– Нет, так достались.

– Очень симпатичные, – сказал я. – Симпатичные и толстые. Кофе, наверное, долго не остывает. – Я сделал небольшую паузу, чтобы впечатление от бессмысленности моих слов улетучилось. – Так чем же вы все-таки занимаетесь?

– Карен раньше прирабатывала официанткой, – ответил Ублюдок. – Пока у нее не начались проблемы со спиной. А я начальник строительства на свиноферме.

Начальник строительства – это неплохо. Может быть, им даже хватит денег на ежемесячные выплаты: именно это я и хотел узнать. Я расстегнул сумку, вынул оттуда ксерокопию опросного листа и принялся за дело.

Я разложил свои бумаги на кухонном столе, рядом с корзинкой, полной пластиковых фруктов, – кстати, еще один элемент бирюльничества, – и стал задавать Ублюдку и Карен свои вопросы. Во время обучения я относился к анкетированию без должного внимания, потому что был уверен: любой мало-мальски здравый человек за милю почует, что здесь пахнет дерьмом. А Бобби знай себе посмеивался и уверял, что эту ловушку придумали настоящие доки. Он говорил, что это одна из самых надежных ловушек. И теперь, проработав три месяца, я целиком и полностью уверился в справедливости его слов.

«Пойдут ли новые образовательные возможности на пользу вашему ребенку? Хотели бы вы, чтобы ваш ребенок получал больше знаний? Задают ли ваши дети вопросы, на которые школьное образование не дает им ответов?» И наконец, последний, мой любимый: «Считаете ли вы, что после школы люди не перестают учиться?»

– Говорят, человек каждый день узнает что-то новое, – весело провозгласил Ублюдок. – Разве нет? Вот прикинь: я на прошлой неделе узнал, что я еще тупее, чем думал! – При этом он хохотнул и хлопнул себя по колену. Потом он хлопнул по колену меня. Конечно, не сильно, но тем не менее.

Карен не отрываясь глядела на Ублюдка. В ее взгляде читалось подозрение, даже настороженность. Не знай я, что они муж и жена, точно решил бы, что они видят друг друга впервые. Или же заключил, что им явно недалеко до склочного и мелочного бракоразводного процесса. Не самая удачная для торговли ситуация. Но выбор у меня был невелик.

Я аккуратно записал все ответы и еще раз внимательно пробежал их глазами, словно обдумывая. Я сделал важное лицо, нахмурил брови, будто стараясь оценить, насколько серьезно они подошли к делу.

– Ну вот, – сказал я, – теперь мне хотелось бы удостовериться, что я правильно вас понял. Значит, вы считаете, что образование играет в воспитании детей важную роль?

– Еще бы, – ответил Ублюдок.

– Карен? – переспросил я.

– Конечно. – И она кивнула.

Это тоже была одна из уловок – нужно было заставить их как можно чаще соглашаться, нужно было приучить их говорить «да», чтобы они разучились говорить «нет».

– И вы считаете, что учебные материалы, товары и услуги, способствующие детскому образованию, приносят существенную пользу? Ублюдок, Карен?

Оба согласились.

– Вы знаете, – сказал я, изображая недоуменное удивление (я надеялся, что мое поведение выглядит непринужденным, ведь я долго тренировался перед зеркалом), – глядя на ваши ответы, я прихожу к выводу, что вы представляете собой как раз таких родителей, каких я ищу по поручению моего начальства. Совершенно очевидно, что вы очень серьезно подходите к образованию своих детей, и вы готовы сделать все необходимое, чтобы их образовательные потребности были удовлетворены. Моя компания направила меня в ваш район, чтобы оценить степень заинтересованности местных жителей в продукции, которую мы собираемся здесь внедрять. Так вот, Карен, Ублюдок, поскольку вы, по всей видимости, именно такие родители, для которых детское образование является важным приоритетом, вы, скорее всего, как раз те люди, которым я уполномочен продемонстрировать описание нашей продукции. Разумеется, только в том случае, если вы в ней заинтересованы. Хотите ли вы увидеть нечто красивое, доступное, способное существенно повысить уровень образования ваших детей и в конечном итоге их будущего благосостояния?

– Валяй, – отвечал Ублюдок.

Карен не сказала ни слова. Морщинки вокруг ее глаз стали глубже, щеки запали, а тонкие губы приоткрылись, как будто она собиралась что-то сказать.

Но я не дал ей и рта раскрыть. На этом этапе меня не выставляли еще ни разу. Я отлично понимал, что это может произойти и произойдет именно сейчас, если не возьму быка за рога. Я не был уверен, что снаружи меня не ждет голодранец в пикапе, и у меня не имелось никакого желания это выяснять.

– Скажу вам прямо, – начал я, сразу сбив Карен с панталыку, – у меня еще очень много адресов в вашем районе. Я буду рад потратить время на то, чтобы продемонстрировать вам нашу продукцию. Но давайте сразу договоримся. Если в какой-то момент вы поймете, что вам это неинтересно или что вашим детям эти материалы не нужны, – просто скажите мне об этом. Я тут же встану и уйду. Я не хочу тратить ваше время впустую, и я надеюсь, вы понимаете, что мое время мне тоже дорого. Пообещайте же, что сразу скажете, если вам перестанет быть интересно. Ведь это справедливая просьба, не так ли?

– Справедливая, – громко и с презрением хмыкнул Ублюдок. – Вроде конгресс еще не принял закона о том, что жизнь должна быть справедливой. Разве только для латиносов, черных, женщин и конгрессменов.

Я вежливо улыбнулся, изо всех сил стараясь казаться человеком без предрассудков – умение, которое я шлифовал все три последних месяца.

– Ну хватит, Ублюдок, я серьезно. Ведь это же справедливо.

– Ну да, справедливо, – согласился он, закатив при этом глаза к потолку и глубоко вздохнув.

– А ты, Карен? Обещаешь ли ты сообщить мне сразу, как только поймешь, что тебе не нужны эти замечательные учебные материалы, которые в будущем могут повысить качество жизни твоих детей?

Карен посмотрела на мужа и потянулась к стойке за пачкой «Вирджиния слимз» и вишневой зажигалкой «Бик».

– Конечно, обещаю.

– Ну ладно. Готовы? – Это чтобы получить еще один заведомо положительный ответ.

– Ну мы же сказали, что готовы, – проворчал Ублюдок, глядя в потолок.

Я кивнул одновременно вежливо и покровительственно, как учил меня Бобби, и полез в сумку за первой брошюрой – ярким глянцевым буклетом, на обложке которого были изображены двое опрятных, ухоженных, во всех отношениях благополучных на вид подростков, которые растянулись на ковре, рассматривая книги. На свете, конечно, всякое бывает, но этой парочке такие дети явно и не снились. Это были дети их мечты – на них они с радостью променяли бы своих собственных. А потому Карен с Ублюдком казались мне идеальными клиентами.

Бобби объяснял, что всучить наши книги респектабельным жителям пригородов практически не реально. Я долго не мог понять почему, но теперь понимал прекрасно. Рассматривая первую брошюру, Карен с Ублюдком с жадностью бросили первый беглый взгляд на будущее своих детей и увидели то, что должны были увидеть. Совершенно другую жизнь. Дети, изображенные в брошюрах, не были невежественными, непослушными, никчемными отпрысками невежественных, непослушных, никчемных родителей. И окружало их не убожество трейлерного парка. Они блаженствовали в роскошных пригородных апартаментах. Они смеялись, играли и учились, а их внутренний потенциал и внешний лоск приумножались изо дня в день благодаря доступу к волшебным фолиантам – хранилищам тайных знаний.

Имея возможность выяснить, каковы пять основных товаров, экспортируемых Грецией, или каково общественное устройство у карликовых шимпанзе, или изучив таинственную историю империи майя, вы сможете полностью изменить свою жизнь. Разница между успехом и неудачей определяется степенью близости к книгам, повествующим об этих потрясающих событиях и фактах.

Я украдкой взглянул на часы. Была уже почти половина восьмого. Я был абсолютно уверен, что к десяти эти ребята будут готовы приобрести серию энциклопедий стоимостью в тысячу двести долларов.

Разумеется, сопротивление я встретил со стороны парня с говорящей кличкой Ублюдок. Я уже показал им все бесплатные приложения: руководство по оказанию первой медицинской помощи, краткое описание местной фауны, набор развивающих игр, но не успел я перейти к презентации первого тома «Энциклопедии чемпионов», как понял, что больше не в состоянии выносить выходки Ублюдка. Он перебивал меня, смеялся над книгами, передразнивал мой голос, щекотал жену, в какой-то момент попытался даже щекотать меня, полез в холодильник за бутербродом.

– Ну что, – сказал я, держа в руках детскую книгу по истории Соединенных Штатов, – теперь вы понимаете, что ваши дети извлекут из этой книги массу полезной информации и смогут лучше понять многие события американской истории?

– Да, – согласилась Карен.

В какой-то момент полное безразличие сменилось у нее жаждой приобретательства, выражение упрямого скептицизма стерлось с лица, а сжатые прежде губы приоткрылись – и не от желания возразить, но от какой-то вялой, но неуемной жажды.

– Как ты думаешь, женщина когда-нибудь станет президентом? – спросил Ублюдок. – Держу пари, эта киска будет – просто пальчики оближешь. И с большими сиськами. Да, чувак, просто с огромными сиськами! Уж точно больше, чем у Карен.

– Но вы же не можете не согласиться, что более глубокое знание американской истории принесет вашим детям несомненную пользу? – настаивал я.

– Да, – кивнула Карен, вдавливая сигарету, скуренную до самого фильтра, в донышко импровизированной пепельницы, которая представляла собой нижнюю треть жестянки от пепси. Пальцы Карен ловко сторонились зазубренных краев. – В школе у них столько всяких тестов, на которых спрашивают про все эти вещи. С такой книгой они получат все необходимые знания, а значит, и хорошие оценки.

Карен уже усвоила, что я люблю давать примеры конкретных ситуаций, в которых та или иная книжка может пригодиться, и теперь она изо всех сил пыталась сама приводить подобные аргументы.

– Знания, знания… А свидания? Меня это гораздо больше волнует, – заявил Ублюдок. – Если бы я больше знал про Бена Франклина и Бетти Росс, может, в школьные годы я бы и трахался почаще.

Я изо всех сил старался погасить раздражение. Но мне уже с трудом удавалось сохранять видимость благодушия. Только здравый смысл удерживал меня от того, чтобы предложить Карен закончить наши дела без Ублюдка. А привлечь этого урода на свою сторону можно было только одним способом – победив его. Надо было срочно что-то предпринять, и я решил прибегнуть к уловке, о которой мне рассказывал Бобби. Когда он объяснял мне, как следует себя вести, идея мне показалась гениальной, и я давно ждал случая пустить эту уловку в ход.

Для начала я испустил глубокий вздох.

– Знаешь что, – начал я, – по-моему, эти учебные материалы все-таки не для тебя. Ублюдок, я же просил тебя сказать, если тебе вдруг станет неинтересно. Но ты, кажется, решил надо мной поиздеваться. Если тебе неинтересно – в этом нет ничего страшного. Эти книги нравятся далеко не всем. Просто одни родители отдают образованию больший приоритет, чем другие, и в этом нет ничего страшного. Однако мне жаль, что я так долго здесь просидел и потратил наше общее время.

И я стал собирать вещи. Не слишком медленно, чтобы не показалось, будто я жду, что меня остановят. Я действовал с железной решимостью адвоката, который только что проиграл процесс и хочет только одного: убраться из зала суда к чертям собачьим.

– Погоди, – сказала Карен. – Зато мне интересно.

– Какого дьявола? – вскипел Ублюдок. – К черту этого засранца!

– Ублюдок, извинись немедленно! – потребовала Карен. – Я хочу купить эти книги.

– На кой хрен? Для девчонок? – поинтересовался он с глумливой усмешкой.

– Мы пошлем их по почте. – В голосе Карен появились жалостливые, просительные нотки. Но вдруг что-то переключилось в ее сознании, и голос зазвучал решительно: – Извинись, или, Богом клянусь, я все ему расскажу!

Уж не знаю, какому такому «ему», но речь шла явно не обо мне. Я вдруг начал догадываться, что вторгся в самую гущу чего-то, о чем не имел ни малейшего понятия, и самое разумное, что мне оставалось сделать, – это убраться отсюда поскорее с наименьшими потерями. С мужественным спокойствием я запихнул последнюю книгу в сумку и встал из-за стола.

– Ублюдок, сию же секунду!

Он глубоко вздохнул:

– Ну ладно, Лем, извини. Дело не в том, что мне неинтересно. Просто я не люблю так долго сидеть на одном месте. Не сердись, дружище. Показывай, что там у тебя еще.

– Не уходи, пожалуйста, – попросила Карен.

Голос ее снова зазвучал просительно, словно голос ребенка, который упрашивает, чтобы его чему-нибудь научили: «Прошу вас, сэр, пожалуйста, можно я еще немножко поучусь?»

Я степенно кивнул, приняв глубокомысленный вид, будто взвешивая все «за» и «против». Я уже готов был признать поражение, как вдруг оказалось, что я выиграл всухую. Теперь труднее всего было скрыть торжествующую улыбку. Подумать только, они попросили, чтобы я остался! Могли бы сразу достать чековую книжку и сэкономить наше общее время.

Без четверти десять все мое хозяйство уже было разложено на столе, рядом с покореженной жестянкой из-под пепси, доверху набитой хабариками, розовыми от помады. Были здесь и книги, и брошюры, и прайс-лист, и график уплаты взносов, и, разумеется, заявка на кредит – та самая желанная заявка. Карен достала чековую книжку, чтобы сделать первый взнос – сто двадцать пять долларов. Как и моя собственная мать, которая злоупотребляла успокоительными средствами, Карен дала мне расписку еще прежде, чем подписала чек, причем бланк она заполняла мучительно долго. Я весь горел от желания заполучить его как можно скорее. Я с нетерпением ждал победного финала. Пока чек у клиента, еще есть риск, что он пойдет на попятный.

Мне очень не хотелось, чтобы сделка сорвалась из-за чека. Хотя вообще-то дело было в шляпе еще до того, как я впервые упомянул о чеке. Я разогрел Карен так, что она уже просто мечтала об этих книгах, они стали для нее предметом вожделения. Мне даже удалось заткнуть Ублюдка, который сидел теперь в сторонке, не издавая ни звука. Только дышал он как-то сипло, будто задыхаясь от самого процесса дыхания. Он смотрел на меня огромными, влажными глазами, словно ища поддержки. И я не скупился на знаки одобрения.

Карен придавила чек розовым ногтем, оторвала его по линии перфорации и протянула мне. Она могла бы положить его на стол, но ей хотелось, чтобы я взял чек из ее рук. Мне уже приходилось наблюдать подобные жесты: такие вещи часто случались в момент заключения сделки. Когда я продавал книги, с меня будто спадала моя настоящая шкура – шкура школяра и неудачника – и я превращался в кого-то совсем другого, в человека, который некоторым женщинам казался даже сексуальным. Иными словами, я обретал власть. Продавец книг обладает такой же властью, как учитель, или политик, или помощник режиссера в пьесе «Наш городок».[8] Эта власть вырывает его из тьмы, подобно прожектору. Я был юн, энергичен и готов на подвиги; я вошел в дом Карен и подарил ей надежду. И не то чтобы ей хотелось со мной переспать… но и не то чтобы не хотелось. Для меня это было ясно как день.

Я уже протянул руку и почти коснулся чека, как вдруг услышал, что открылась наружная дверь. Но я не обернулся – отчасти потому, что мне хотелось поскорее заполучить чек, отчасти потому, что я приучил себя не смотреть на гостей и не слушать телефонные разговоры. Я был в чужом доме и не имел ни малейшего желания совать нос в чужие дела.

Я продолжал думать лишь об одном: о вожделенном чеке – и вдруг заметил, что глаза Карен едва не вылезли из орбит, лицо побледнело, а тонкие губы сложились в комическую гримасу, напоминающую по форме букву «о». В этот момент Ублюдок повалился на пол вместе со стулом, словно сбитый ударом невидимого кулака. Удар этот оставил посреди его лба зияющее отверстие, темное и сочащееся кровью.

И тогда я услышал этот звук. В воздухе что-то глухо просвистело, и Карен тоже опрокинулась на пол – только одна, без стула. Второй выстрел оказался не таким аккуратным, как первый: у Карен между глаз образовалась такая дыра, словно ей в лоб с размаху заехали обратной стороной молотка. Кровь залила ей волосы и растеклась на бежевом линолеумном полу. Воздух наполнился чем-то едким и мерзким. Кордит, догадался я. Вообще-то я понятия не имел, что такое кордит, и даже не знал, почему это слово засело в моем мозгу. Но я был уверен, что пахнет именно этой дрянью. И запах привел меня в ужас. Я понял вдруг, что произошло. Прозвучали два выстрела, два человека получили по пуле в лоб. Убиты два человека.

Я оказался здесь совершенно случайно. Я не должен был здесь оказаться. Просто меня приняли в Колумбийский университет, а родители отказались платить за обучение. Я просто хотел скопить денег. Заработать денег на учебу – и все. А весь этот кошмар не имеет ко мне никакого отношения. С этой мыслью я крепко зажмурился, моля Бога, чтобы все это оказалось лишь страшным сном. Но – увы! – это был не сон.

Я обернулся.

Глава 3

За пару дней до того, как я приехал в город вместе с другими книготорговцами, Джим Доу вдруг занервничал. Он сказал себе, что с этим пора завязывать: игра явно не стоит свеч. Но потом он снова сидел в своей патрульной машине и смотрел на проносящиеся мимо автомобили. Иногда его охватывала такая лень, что он не в силах был даже остановить уродов, превысивших скорость на пятнадцать, а то и на двадцать пять километров в час. Но стоило ему выйти из машины и остановить кого-нибудь, как он чувствовал, что заводится до предела. Поэтому он просто сидел себе, тихонько включив радио, из которого раздавались тирольские трели «Оук ридж бойз»[9] или «Алабамы»,[10] – в общем, сплошное дерьмо. Из ближайшей забегаловки «Бургер кинг»[11] плыл густой запах картошки фри, а разбавленный алкоголем «Ю-Ху», который Доу потягивал из бутылки, оставлял во рту резкий привкус шоколада и виски «Ребел йелл». И все это наводило его на мысли о том, чего определенно делать не стоило. Но в конце концов, это ведь инстинкты! Нельзя же требовать, чтобы волк перестал быть волком. И тут в глаза ему бросилась спортивная тачка сексуального красного цвета и почти неземной красоты. И Доу не выдержал: он врубил сирену. От этого звука он мгновенно опьянел и снова почувствовал себя семнадцатилетним юнцом.

Но я слышу ропот. Вам интересно, откуда я все это знаю. Неужели я – не только Лем Алтик, но еще и Джим Доу? Неужели у героя романа раздвоение личности?

Вовсе нет. Но события этого уик-энда сыграли в моей жизни немалую роль. Еще какую немалую. И я потратил огромное количество времени, сил и денег на то, чтобы поговорить со всеми, кто выжил. Со всеми, кому удалось сбежать, ускользнуть от полиции, с полицейскими, которым удалось выкрутиться, с теми, кто попал за решетку, и с теми, кто избежал тюрьмы. Я говорил со всеми и сложил все истории воедино. Так что, думаю, я имею весьма точное представление о том, что творилось тогда в башке у Джима Доу.

Не думайте, я и сам читал эти мемуары – вы знаете, о чем я говорю. Все эти истории про нищенское детство, прошедшее в Ирландии, где писатель со сверхъестественной точностью вспоминает, какую именно шляпку надела тетушка Шивон на его семнадцатилетие, и каким был на вкус именинный пирог, и кто из родственников подарил ему апельсин, а кто вареное яйцо. Я бы и сам на это не купился. Никто из нас не помнит таких подробностей. Но такова уж природа творчества: автор имеет право додумывать историю, облекать ее плотью. Так вот, именно этим я и занимаюсь. Я рассказываю вам свою историю, и я имею право рассказать ее так, как захочу.

Так что вернемся к Джиму Доу и красной спортивной машине.

Вопреки ожиданиям Доу, женщина, сидевшая за рулем, оказалась не так уж хороша собой. Зато ей не было еще и тридцати. Ну в крайнем случае – слегка за тридцать. Ему понравились ее пышные, кудрявые светлые волосы, и одета она была даже сексуально: в футболку с растянутым воротом. Такие футболки женщины стали носить после фильма «Флэшданс».[12] Но общее впечатление сильно портили огромный нос и толстые губы, будто размазанные по лицу. Глаза же, наоборот, были слишком малы для такой большой головы. Но Доу все равно ее остановил: надо разобраться, что тут к чему.

Начинало темнеть. Пора бы ему уже быть у Пэм. Сегодня день рождения Дженни, и Доу подумал, что неплохо было бы съездить туда и отвезти ей какой-нибудь подарок. Дженни исполнилось четыре, и она уже года два знает, что такое день рождения. Так что если папочка не принесет ей подарок, мало ему не покажется. Если он не приедет, Пэм ему такое устроит… И не только Пэм. Эта чертова сучка Эми Томс ему просто жизни не даст.

Рано или поздно он все равно наткнется на Эми в «Пьяном окуне», или в «Приюте спортсмена», или в «Деннис», и она наверняка подсядет к нему с эдаким печальным видом и, грустно улыбаясь, расскажет о том, как расстроилась Дженни, что папочка не пришел к ней на день рождения и ничего ей не подарил. Так уж она к этому относится. Все эти уроды из окружной полиции относятся к подобным вещам именно так, а уж Эми – особенно. А перед Доу она и вовсе задирает нос. Смешно даже: Эми – и вдруг задирает перед ним нос. Просто чушь какая-то. Раз уж она такая умная, то почему выглядит как лесбиянка? Да уж, вопрос.

Так вот, едва завидев его, она к нему подойдет, воинственно расправит свои могучие плечи, покачает головой, а может быть, потрясет ему руку… Конечно, она не собирается учить Джима, как ему поступать. И вообще неловко как-то получается, что она одновременно и подруга Пэм, и коллега Джима, но она понимает, каково им обоим. Многие копы разводятся, но когда есть дети… Дети – это очень важно.

Может быть, если хоть один хрен когда-нибудь наклюкается настолько, чтобы сделать ей ребенка, тогда она узнает, важны дети или нет. Но Доу было неприятно вспоминать о том случае, когда он до того напился, что стал клеиться к Эми и даже схватил ее за задницу и запел: «Эми, Эми, как нам быть?» – эту слащавую песенку «Пьюр прэри лиг»[13] Эта стерва вырвалась из его объятий с видом английской королевы, и тогда Доу подумал, что ей, наверное, больше нравятся женщины. Например, Пэм. Наверное, Эми трахается с его бывшей женой. Надо же, в каком безумном мире мы живем.

Пусть только Эми попробует выкинуть что-нибудь подобное – Джим знает, что тогда делать. Все будет просто, как дважды два. Он возьмет пистолет и отшибет ведьме затылок. Бабах! – и все. О черт, Эми, где твой затылок? Давай попробуем его собрать. Главное – не перепутать, где кусочки от подруги Пэм, а где – от копа.

Подумать только, над ним насмехается Эми Томс – рядовая сотрудница полиции, которая возомнила вдруг, что может его третировать. А ведь Доу – не кто-нибудь, он начальник этой чертовой полиции. И к тому же мэр города. Сколько получает Эми Томс? Тридцать тысяч в год, в лучшем случае, – при условии, что она хотя бы немного прирабатывает на стороне. А она ведь ни за что на это не решится, потому что это неправильно. Ну ладно, пускай они с Пэм крутят там свою лесбийскую любовь. Эми станет папой Дженни и этим избавит Доу от лишних хлопот.

Доу решил, что, как только разберется с нарушительницей, сразу же зайдет в ближайший магазинчик и купит что-нибудь для Дженни. Куклу или, например, пластилин. Ему как-то не хотелось, чтобы Пэм потом щелкала на него своим маленьким черепашьим клювом или чтобы Эми одаривала его взглядами, полными сожаления; ему все-таки не хотелось отстреливать ей затылок. Беда была в том, что Доу с трудом выносил Дженни, которая вечно обнимала его за ногу, липла к нему и лепетала: «Папочка, папочка, папочка!» Пэм, конечно, не молодела, но с лица была еще очень даже ничего. И сиськи у нее были приличные, и вполне приемлемая, хотя слегка располневшая задница. И ребенок у нее был не от кого-нибудь, а от самого Джима Доу, начальника полиции округа. Так откуда же у них такая омерзительная дочь? И кстати, хватит кормить ее не пойми чем! Потому что это какая-то страшно питательная дрянь, от которой девчонка на глазах превращается в уродливую свинью. При виде Дженни это сравнение пришло бы в голову любому, да и сам Доу отлично знал, что уродство и излишки жира никогда еще не красили ни одну девчонку.

Доу грузно выбрался из патрульной машины и на минуту застыл, внимательно вглядываясь в нарушительницу поверх своих зеркальных солнечных очков. Он хотел ее получше рассмотреть и дать ей возможность оценить внушительную фигуру большого и страшного копа, который взял ее на прицел. Он прекрасно знал, какое впечатление производит на женщин его облик. Он не раз замечал эти удивленные полуулыбки: «О, офицер… здравствуйте!» Они смотрели на него, как на одного из тех стриптизеров, которых они обычно приглашают на свои девичьи посиделки. Конечно, у него уже образовался небольшой животик, но это ерунда. Женщинам плевать на такие вещи. Зато они клюют на силу и на понты, а у Доу и того и другого было вдоволь.

Когда Доу подошел к окну японской спортивной машины, женщина, сидевшая за рулем, сжала свои толстые, бесформенные губы, изобразив сдержанную улыбку. «Привет, красавчик!»

– Что-то не так, офицер?

Доу подтянул ремень. Он всегда это делал, чтобы продемонстрировать им свои причиндалы – пистолет, наручники и дубинку. Этот жест действовал на них, как шпанская мушка. Доу снял свою широкополую коричневую шляпу и рукавом вытер пот со лба. Водворив шляпу на место, он одарил женщину молниеносной улыбкой. Он знал, что его зубы сияют безупречной белизной, хотя он и чистит их реже, чем полагается. Правда, они немного кривоваты, но Доу знал, что относится к себе чересчур требовательно и никто из окружающих скорее всего не замечает этой кривизны.

– Позвольте ваши права и техпаспорт, мэм.

Она держала документы наготове и тут же вручила их Доу.

– Скажите, пожалуйста, что случилось? Видите ли, я спешу.

– Вижу, мэм. Вы так ехали, – ответил Доу. – Значит, вы Лайза Роланд из Майами? Далековато вас занесло, а?

– Одна моя коллега сюда переехала, и мне нужно было с ней повидаться. Я как раз собиралась выехать на шоссе.

Любят же они рассказывать о своей жизни – как будто ищут одобрения.

– И почему же вы так спешите домой, Лайза? Неужели вам так не понравилось в наших краях?

– Мне нужно домой, вот и все.

– И вам не надоели все эти отели и туристы, которыми кишит Майами?

– Я же сказала, я там живу.

– Вас, наверное, бойфренд ждет не дождется? Вы поэтому так спешите?

– Послушайте, объясните мне в конце концов, в чем дело!

– В чем дело? Лайза, разве вы не знаете, что превысили скорость?

– А по-моему, я ее не превышала.

– Ах, не превышали? Видите ли, так уж вышло, что я засек вас на радаре, и ваша скорость существенно превышала допустимый предел.

– Значит, вы ошиблись.

Женщина закусила губу, посмотрела куда-то вбок, оглянулась назад: видимо, что-то ее беспокоило. Если она не превысила скорость, почему же она так нервничает?

– Значит, я ошибся? Если так, то я не в курсе.

– Да бросьте, офицер. Как раз перед тем, как вы меня остановили, я посмотрела на спидометр, и он показывал пятьдесят пять миль в час.

– А я засек вас на скорости в пятьдесят семь, Лайза.

– Пятьдесят семь! Боже Всемогущий. Да бросьте вы, в самом деле. Я просто не верю, что вы остановили меня из-за того, что я превысила скорость на две мили в час.

– Видите ли, – возразил Доу, снова снимая шляпу и вытирая лоб, – по мне так предельная скорость и есть предельная. Это не значит, что вы должны ехать примерно с такой скоростью. Это самая высокая скорость, с какой вы можете ехать. Предельная, понимаете? Представьте, что у вас есть водонагреватель, и в инструкции сказано, что его нельзя нагревать до температуры выше ста градусов, иначе он взорвется. И что же, вы разогреете его до ста двух градусов, а потом будете возмущаться, говоря, что превысили предельную температуру всего на два градуса? Сомневаюсь. Я думаю, что, если он нагреется до девяноста пяти, вы сделаете все возможное, чтобы снизить температуру. И я считаю, что к пределу скорости следует относиться не менее серьезно.

– А радары? Разве они не имеют погрешности в несколько миль?

– Может быть, – ответил Доу, – но, видите ли, на территории Медоубрук-Гроув предельная скорость составляет сорок пять миль в час, и на дороге стоит соответствующий знак, мэм. Так что вы не просто превысили скорость, вы ее значительно превысили.

– Господи! – пробормотала она. – Медоубрук-Гроув. Это еще что такое?

– Это город, в котором вы находитесь, Лайза. И вы проехали по нему уже с километр. И он тянется еще на два с половиной километра к востоку.

– Да это же настоящая ловушка! – заявила женщина. Эта мысль осенила ее внезапно, и она даже не попыталась скрыть свое негодование. – Этот ваш трейлерный парк – просто-напросто ловушка.

Доу покачал головой:

– Знаете, очень обидно, когда людей, которые пытаются уберечь других от опасности, обвиняют черт знает в чем. Вы что, хотите попасть в аварию? Так, что ли? И еще пару человек с собой прихватить?

Женщина вздохнула.

– Ну ладно, какая разница. Давайте штрафную квитанцию.

Доу наклонился вперед и оперся локтями на опущенное стекло машины.

– Что вы сказали?

– Я попросила вас выписать мне штрафную квитанцию, и поскорее.

– Не надо объяснять представителю закона, что он должен делать.

Внезапно выражение ее лица изменилось, словно ее озарила догадка. Такое бывает, когда теребишь палкой ужа, бьешь и дразнишь его и вдруг понимаешь, что это вовсе не уж, а гадюка, и что она может ужалить в любой момент. Иными словами, Лайза поняла то, что ей следовало понять раньше.

– Извините, офицер, я ни в коем случае не хотела оскорбить вас. Я только хотела…

Что это, уж не заигрывает ли она с ним? Может быть, шлюха? Женщина протянула руку и нежно, самыми кончиками ногтей провела по его предплечью, едва задевая туго закрученные черные волоски.

Только этого Доу и ждал: она дала ему повод. Вообще-то можно было обойтись и вовсе без повода, но так все-таки как-то спокойнее. Пускай они думают, что сделали что-то не то. Пускай потом сокрушаются: ах, зачем только я к нему прикоснулась! Пусть считают, что сами во всем виноваты.

Прикосновение было вполне подходящей зацепкой. Доу отскочил на шаг назад, выхватил пистолет из кобуры и направил его на женщину так, что между дулом и ее лицом не оставалось и полуметра. Он прекрасно понимал, какое впечатление должна была на нее произвести эта огромная черная трясущаяся штуковина, которую ей сунули прямо в лицо.

– Никогда не прикасайся к офицеру полиции! – заорал он. – Это равносильно нападению, это уголовное преступление! А ну-ка, руки на руль!

Женщина закричала: они частенько кричат в таких случаях.

– Я сказал, руки на баранку! – Голос его звучал очень правдоподобно, будто он действительно уверен, что его жизнь в опасности, будто он действительно готов пристрелить эту женщину, если она ослушается приказа. – Руки на баранку, живо! Смотреть прямо перед собой! Делай что говорят, а не то я стреляю!

Женщина продолжала кричать. Глаза ее расширились и превратились в два маленьких блюдца, а светлые кудрявые волосы встали дыбом от страха. Продолжая кричать, она все же умудрилась приподнять руки. На полпути их словно свела судорога, но в итоге они все-таки легли на руль.

– Так, хорошо. Лайза, делай, что я говорю, и никто не пострадает. Договорились? Ты арестована за нападение на офицера полиции.

Доу вцепился в ручку двери, рванул ее и отступил на шаг, словно боясь, что из машины хлынет раскаленная лава.

Лучше разыграть сцену до конца. Если ведешь себя нагло, они иногда впадают в истерику или в праведный гнев – и вот тогда-то можно влипнуть по-настоящему. Если же, наоборот, делаешь вид, будто сам испугался, они словно продолжают на что-то надеяться, как будто случилось недоразумение, которое легко можно разрешить.

Держа женщину на прицеле, Доу выкрутил ей за спину сначала одну руку, потом другую. Крепко сжав ее запястья, он убрал пистолет в кобуру и надел на нее наручники. Он знал, что затянул их слишком тесно. Боль будет адская.

Когда он подтолкнул женщину к своей патрульной машине, ее лицо вдруг исказилось гримасой и оттого стало еще уродливей. Движение на этом участке было оживленным, почти как на шоссе, и проезжавшие мимо машины притормаживали: водители с любопытством глазели на Доу и на блондинку, очевидно предполагая, что она – наркодилер или еще бог знает что такое. Им и в голову не приходило, что она всего-навсего превысила скорость, а потом стала препираться. На ней были наручники, а на нем – полицейская форма, и всем было ясно, кто прав, кто виноват.

Доу затолкал женщину на заднее сиденье машины, усадив ее за пассажирским креслом, и захлопнул дверь. Сам сел за руль, подождал, пока проедут ближайшие машины, и выехал на дорогу.

Не проехали они и полкилометра, как сквозь рыдания женщины пробились наконец членораздельные звуки:

– Что со мной будет?

– Узнаешь, – ответил Доу.

– Но ведь я же не сделала ничего плохого.

– Значит, и волноваться не о чем, разве не так устроены законы?

– Так, – проговорила она сдавленным шепотом.

– Ну, так и незачем беспокоиться.

Немного не доезжая до свинофермы, Доу свернул с дороги. Пахло здесь ужасно: вонь исходила от отстойника, как принято было называть эту хреновину, но Доу про себя окрестил это место чертовой парашей для стада свиней, которых надо срочно прирезать, пока они не сдохли самостоятельно. И вонь как из параши – это уж точно. Хотя дерьмо, пожалуй, пахнет приятнее. А это – просто наидерьмовейшее из самого дерьмового дерьма. Мерзостное, тухлое дерьмо. Такую дерьмовую какашку может выкакать из своей задницы только какашка. Бывало, что вонь чувствовалась только поблизости от этого места, но в сырую погоду, то есть практически всегда, и особенно при сильном восточном ветре, весь городок Медоубрук-Гроув источал зловоние пенящегося, кишащего червями, пузырящегося, квашеного дерьма. Но что ж поделаешь: именно для этого и существуют на свете свинофермы – чтобы вонять. Чтобы никто не смог учуять куда более привлекательного запаха, витающего в этих краях, – запаха денег.

Впрочем, запах свиного дерьма обладал и другими полезными свойствами, поэтому Доу и привозил своих избранниц именно сюда. Во-первых, здесь было довольно пустынно: по этой дороге обычно никто не ездил, а во-вторых, Доу знал, какое действие оказывает этот аромат на женщин. Еще даже толком не почувствовав запаха, они уже оказывались в его власти: он подкрадывался к ним со спины и нападал внезапно, как страх.

Доу проехал с полкилометра по грунтовой дороге, протискиваясь между сосен: ведь надо же было довести дело до конца. Потом ему пришлось выйти из машины, чтобы отпереть хлипкие железные ворота, по сравнению с которыми линия, проведенная на песке, была бы серьезной преградой. Затем он вернулся в машину, закатил ее в ворота, снова вышел, чтобы запереть их, и наконец опять уселся за руль. Но безопасность прежде всего – таков был его девиз. Густо растущие деревья скрывали машину от посторонних глаз, и даже если бы какой-нибудь заплутавший водитель вдруг решил повернуть на эту дорогу, Доу смог бы его вовремя заметить.

Неподалеку, на открытом месте, стоял сарай для свиней – огромная железная развалина. Прямо за ним находился отстойник. Заглушив мотор, Доу вдруг понял, что улыбается, причем настолько давно, что ему уже начало сводить скулы. Наверное, сам дьявол так улыбается, когда он в хорошем настроении.

– Ну что, Лайза, – начал Доу, – ты где-нибудь работаешь?

И он откинулся в водительском кресле, погружаясь в привычное и такое приятное состояние, когда на душе одновременно тяжело и легко. Он уже прикончил свою бутылку «Ю-Ху» – бурбон сделал свое дело, и Доу было почти хорошо. Дальше бурбона он никогда не заходил. Он знал, что некоторые, очень неплохо осведомленные люди считают, будто он балуется наркотой. Но он никогда не прикасался к дури. Он слишком хорошо знал, чем это кончается. Вы только гляньте на Карен – в какое пугало она превратилась. А Ублюдок – тот и вовсе с катушек слетел.

Женщина на заднем сиденье завертела головой, пытаясь понять, куда ее завезли. Наверное, до нее только сейчас дошло, что они находятся на какой-то лесной опушке у черта на рогах. Уловив запашок, идущий от отстойника, она сперва поморщилась, а потом все ее лицо смялось в гримасу отвращения.

– Где это мы?

– Видишь ли, в участке у ребят и без того много дел, я и подумал: почему бы мне не допросить тебя прямо здесь? По-моему, так будет гораздо удобнее.

Женщина задергалась, пытаясь вырваться, но все лишние телодвижения приводили лишь к одному – наручники все глубже врезались в кожу.

– Я требую, чтобы вы меня выпустили. Я хочу позвонить адвокату.

– Адвокату? Зачем, детка? Ты же говорила, что не сделала ничего плохого. Адвокаты нужны только преступникам.

– Я хочу поговорить с адвокатом. Или с судьей.

– А по мне, судья – тот же адвокат, только с наворотом.

Доу не торопясь вышел из машины и замер на минуту, любуясь синевой неба и продолговатыми хлопьями облаков, похожими на обрывки ваты из баночки с аспирином. Потом он сделал вид, будто внезапно вспомнил, где находится, открыл заднюю дверь и плюхнулся на сиденье. Он аккуратно, не захлопывая, прикрыл за собой дверь: изнутри на задних дверях не было ручек, так что если дверь вдруг захлопнется, они с Лайзой окажутся заперты в машине, а ему меньше всего на свете хотелось оказаться запертым где бы то ни было с такой уродливой кобылой, как Лайза. Он уселся возле нее и сменил злобную ухмылку на улыбку, которую считал очаровательной.

– Так где, говоришь, ты работаешь?

– В Майами, на Восьмом канале, – ответила она, всхлипывая.

На Восьмом канале? Да уж дудки! Ведь не хочет же она сказать, что и впрямь работает на телевидении? С такой рожей – черта с два!

– Да ты что! И кем же ты там работаешь? Какой-нибудь супер-пупер-секретаршей? Я угадал? Сидишь себе на коленке у босса и строчишь письма под его диктовку? Это хорошо, уважаю секретуточек.

Лайза опустила глаза и промолчала. Доу показалось, что это невежливо. С ней разговаривают, а она, видите ли, молчит. Да кем она себя возомнила? Мисс Вселенной, что ли? Ей бы не мешало иногда в зеркало смотреться. Знала бы тогда, на что похожа. Кстати говоря, вблизи оказалось, что с лицом у нее все даже хуже, чем Доу мог себе представить. Шрамы от прыщей, загримированные пудрой. Светлые, но вполне различимые усики. Да уж, Джиму Доу она явно не чета. Чтобы разъяснить ей это раз и навсегда, он очень аккуратно, почти нежно положил ладонь ей на лоб, а потом дал ей легкую затрещину. На сей раз женщина не издала ни звука, но слезы и сопли опять полились рекой.

– Пожалуйста, отпустите меня, – попросила она.

– Отпустить? Вот так номер. Здесь тебе не Россия. Здесь законы есть. Правила, которые нужно соблюдать. Ты думаешь, можно просто отбояриться от меня, не заплатив свой долг обществу? – И он покивал головой, словно с кем-то соглашаясь, словно одобряя чьи-то слова, которых женщина не слышала. Потом он снова взглянул на нее. – Ну что ж, – сказал Доу, – я полагаю, что уродина вроде тебя должна быть рада случаю пососать член. Ты как думаешь?

– О господи, – пробормотала она в ответ и попыталась увернуться от него – они всегда так делают, – но деваться ей было некуда. Еще бы, ведь это ж заднее сиденье «форда ЛТД». Но эти дуры всегда пытаются увернуться.

Доу любил эти моменты. Обычно женщины были очень напуганы и делали все, что он хотел. Кстати, им тоже нравилось. Невероятно, но факт. Доу знал, что им потом приятно будет об этом вспомнить. Иногда ему звонили посреди ночи и вешали трубку – и он прекрасно понимал, что это значит. Наверняка это были те самые женщины, которых он поимел на заднем сиденье своей патрульной машины. Им хотелось еще. Они мечтали увидеться с ним – и это приводило их в растерянность: ведь они знали, что им не должно этого хотеться. Это же ненормально. И все-таки они не в силах были с собою справиться. А крики «О господи, нет!» и прочая ерунда – лишь элемент игры, и только.

Хотя из-за всех этих приключений Доу начинал немного беспокоиться о Дженни. Он боялся, что она тоже когда-нибудь станет такой же вот мордастой шлюхой. О ужас, только не его дочь. В старших классах она станет сосать члены по сортирам, потому что для нее это будет единственный способ понравиться мальчикам, и все равно она не будет им нравиться. Только пока это до нее дойдет, она уже пару лет будет подстилкой. Доу водил знакомство с парочкой таких старшеклассниц. Он очень переживал за них, конечно, но что поделаешь. Так что он считал, у него нет причин избегать их общества.

А тут еще Лайза орала, ревела и извивалась, как уж на сковороде. А в штанах у него тем временем выросла целая телебашня. Доу расстегнул ширинку и выпустил своего дружка на свободу.

– Погляди-ка, Лайза! Нет, ты только погляди! Ну, будь же хорошей девочкой, сделай, что дядя просит, и мы придумаем, как облегчить твою участь. Будешь хорошей девочкой – и через пятнадцать минут снова окажешься в своей машинке. Через четверть часа будешь гнать себе по шоссе – домой, в свой ненаглядный Майами.

Обычно такие вещи помогали. Надо нарисовать перед ними реальную перспективу – будущее, в котором они захотели бы оказаться. Просто сделайте свое дело и идите на все четыре стороны. И Доу действительно их отпускал. Ведь не изверг же он какой-нибудь.

Доу понял, что убедил ее. Женщина медленно повернулась к нему. Ее маленькие поросячьи глазки покраснели, сузились и наполнились страхом, но Доу также заметил, что в них засветилось что-то вроде надежды. Он прочел в ее глазах мрачную решимость и смирение: она отсосет ему – и будет свободна. А еще в ее взгляде промелькнуло сознание того, как ей повезло, что такой мужчина, как Доу, клюнул на такую жалкую уродину, как она. Возможно, все произошло не совсем так, как она мечтала, но как бы там ни было, а она об этом мечтала.

– Ладно, – прошептала она, обращаясь при этом, как показалось Доу, скорее к себе самой, чем к нему.

Ей нужно было собраться с силами. Доу было трудно это понять. Ведь сосать член ей наверняка не впервой. А уж сам Доу не заставил бы просить себя дважды, если бы какая-нибудь милая крошка заперла его на заднем сиденье своего автомобиля и попросила полизать ей кое-что. Да уж, Доу бы точно не стал артачиться. Но он считал, что люди бывают разные.

– Ладно, – повторила женщина, на сей раз обращаясь уже к нему. – И ты правда меня отпустишь?

– Я же сказал, что отпущу, – нетерпеливо ответил Доу. Вся эта болтовня его не возбуждала, и напряжение начинало спадать. – Ну давай, детка, соси.

– Ладно, – опять повторила она. – Но тебе придется снять с меня наручники.

– Давай-ка без штучек, Лайза.

– Пожалуйста, – попросила она. – Мне больно. Я буду паинькой.

Я буду паинькой. Можно подумать, она маленькая девочка. Хотя – почему бы и нет. Тем более он уже делал так раньше. Бывает, им просто нужно немного расслабиться. И Доу знал, что эта девчонка не станет рисковать: она слишком напугана.

– Ладно, сладенькая моя, но только без фокусов. И руки держи на виду.

Доу расстегнул наручники и поморщился – сперва от лязга замка, а потом от вздоха облегчения, который издала женщина.

– Спасибо. – Она всхлипнула, втягивая в себя длиннющую соплю.

Кому же понравится, если его член искупают в соплях? Хотя ладно, насрать, решил про себя Доу.

– Ну вот, я выполнил твою просьбу, – сказал он. – Думаю, я кой-чего заслужил.

Сначала он подумал, что она просто немного не рассчитала силы. Потом он подумал: Господи Иисусе! А потом у него помутилось в глазах. Его яйца пронзила нестерпимая боль, которая, как плесень, расползлась вниз по бедрам, а потом вверх по позвоночнику. Боль оглушала его приступами: один – другой – третий… Он осоловел настолько, что даже не понимал, что происходит. Но потом понимание пришло откуда-то из подкорки: эта шлюха молотит кулаком по его яйцам. И не просто молотит, а прямо месит, как тесто. Удар, перерыв, потом снова удар – как разрывы снарядов.

Доу попытался отодвинуться от нее, выползти за дверь, но его спина уперлась в спинку сиденья, а тяжелый кулак все бил, бил и бил по его яйцам – и Доу закружился в вихре боли; он забыл, где низ, где верх, где право, где лево. Он настолько потерял ориентацию, что не мог даже понять, в какую сторону ползти. Тогда он стал шарить вокруг, пытаясь нащупать пистолет. Какой-то частью сознания он понимал, что застрелить эту стерву в собственном «ЛТД», даже не застегнув ширинку, на территории своего собственного участка – идея не слишком удачная, особенно учитывая, что многие видели, как он ее остановил, и что ее красная японская машина по-прежнему стоит на обочине. С другой стороны, в его помутившемся сознании маячила мысль, что стоит ему пустить пулю в эту уродливую тупую харю, как пытка прекратится и боль пройдет. Боль каким-то таинственным образом соединилась в сознании Доу с самим существованием Лайзы, с тем, что она живет и дышит. Разумеется, в этом не было никакой логики, и он даже понимал, что мысль эта – чистый абсурд, но это не имело значения.

Беда была в том, что пистолета он не нашел. Все вокруг расплывалось, окутанное туманом, и Доу шарил рукой по сиденью в поисках ремня, но никак не мог его нащупать. К тому же удары прекратились, хотя боль и осталась. И все-таки он почувствовал себя несколько лучше.

Впрочем, не намного. Лайза, чертова шлюха, хитрая стерва, как-то умудрилась стянуть с него ремень, и теперь у нее были ключи и дубинка. Но и это еще не все: у нее был пистолет. А у Доу все тело ниже пояса пульсировало от боли, и он молил Бога только об одном: чтобы его яйца остались на месте. Линия горизонта как-то странно сместилась, и Доу вдруг понял, что лежит на боку на заднем сиденье. Дверь машины была распахнута, и прямо перед ним стояла Лайза. Футболка ее измялась и взмокла от пота и слез, а волосы были взъерошены, как у какой-нибудь секс-бомбы из порнофильма.

– Ах ты чертов кобель, – прошипела она.

Дуло пистолета было направлено прямо на Доу, и ему это не понравилось. Но несмотря на боль, он заметил, что Лайза не умеет держать оружие: она сжимала его обеими руками, как тупой коп из какого-нибудь дурацкого телешоу. Доу готов был поспорить, что она никогда прежде не стреляла и, может быть, даже не знала, как снять пистолет с предохранителя. Ему, впрочем, не хотелось проверять, догадается ли она в случае необходимости, что нужно делать: слишком уж умной оказалась эта сучка. Но будь она даже самой умной страхолюдиной на свете, ей бы ничего не помогло: если бы только он владел нижней половиной своего тела, он бы непременно встал, отобрал у нее эту железную штуковину и расквасил бы рукояткой ее картофельный носище. Да, пожалуй, именно так бы он и поступил.

– Ты хотел знать, что я делаю на Восьмом канале? Так знай же, сволочь, что я репортер. Так что жди съемочную группу. – И с этими словами она захлопнула дверь, заперев Доу в его же собственной патрульной машине.

Из отстойника на него волною нахлынул запах свинячьего дерьма – как поток сквернословия, как громкий отвратительный хохот, как налоговая проверка или какая-нибудь венерическая зараза. Доу в ловушке. Ему больно. Ему оторвали яйца. «Ю-Ху» и бурбон вскипели у него в желудке и выплеснулись на сиденье, заливая ему грудь, лицо и руки. Он почувствовал, что теряет сознание.

Доу так и провалялся в отключке до следующего утра, пока не явился его помощник, который и привел его в чувство, деликатно и в то же время глумливо постучав дубинкой по стеклу.

Глава 4

Душа у меня ушла в пятки, и страх сжался в груди плотным комком. У меня на глазах только что были убиты два человека, и я буду следующим. Сейчас я умру. Все вдруг стало холодным, застывшим, замедленным – словно ненастоящим и в то же время неоспоримо настоящим, реальным до боли, будто мое сознание переключилось на какой-то иной уровень.

Я не хотел поворачиваться, я и не думал смотреть на убийцу, но так уж вышло. Оглянулся и увидел у себя за спиной необыкновенно высокого человека. В руках у него был пистолет, направленный в мою сторону, хотя не то чтобы именно на меня. Он заслонил головой лампочку, висящую на потолке, как земная тень – луну во время затмения, и какое-то мгновение я видел только темный взъерошенный силуэт, зато пистолет я видел отчетливо. К дулу его был приделан длинный черный цилиндр – глушитель, я их видел по телевизору.

– Дьявольщина, – выругался незнакомец и выступил на свет. Выражение его лица оказалось вовсе не яростным и кровожадным, а скорее озадаченным. – Ты еще кто такой?

Я открыл было рот, но в итоге промолчал. Не то чтобы от ужаса я позабыл собственное имя или разучился издавать членораздельные звуки; скорее, я догадался, что мое имя ничего ему не скажет. Ему нужна была информация, которая объяснила бы, что происходит, которая помогла бы ему решить, стоит ли меня убивать, но я был просто не готов к ответу.

Продолжая держать меня на мушке, незнакомец терпеливо смотрел на мою растерянную физиономию: это было спокойствие хладнокровной рептилии, к которому, однако, примешивалась и какая-то непонятная теплота. Он был альбинос, с совершенно белыми волосами, торчащими в стороны, как у Энди Уорхола, необыкновенно худой, совсем как Карен и Ублюдок, но не такой хилый и изможденный на вид. Вообще-то он казался даже крепким и по-своему элегантным: черные кеды, черные джинсы, белоснежная рубашка, застегнутая на все пуговицы, и черные перчатки. На правом плече у него небрежно болтался студенческого вида рюкзачок, а его изумрудные глаза даже в туманном полумраке трейлера сияли, контрастно выделяясь на фоне белоснежной кожи.

– Не дергайся, – сказал убийца.

Он вел себя как человек, у которого все под контролем, но через какую-то долю секунды самообладание покинуло его, а потом снова вернулось – будто каменная статуя рассыпалась на куски и снова собралась. Он сделал пару осторожных шагов – сперва влево, потом вправо.

– Ты, наверное, заметил, что я тебя еще не убил. Более того, и не собираюсь этого делать. Я не убийца и не киллер, я – ассасин. Если ты отмочишь какую-нибудь пенку и разозлишь меня – я прострелю тебе колено. Боль, кстати, адская, и можно остаться инвалидом. Так что мне не хотелось бы этого делать. Поэтому не дергайся, делай, что я скажу, и я тебе обещаю, что все будет в порядке. – Он еще раз огляделся и испустил такой глубокий вздох, что губы его задрожали. – Дьявол! Мне так адреналин в голову ударил, что я даже не заметил тебя, пока не уложил этих двоих.

Я продолжал на него пялиться – наверное, это и есть состояние шока. Страх разрастался в моей душе, а в ушах нарастал монотонный гул, и сердце колотилось как ненормальное, но его стук казался далеким и чуждым – словно где-то далеко кто-то колотит по какой-то жестянке. Шея болела страшно, но я боялся отвернуться: лишняя суета могла разозлить этого парня.

– Как ты попал сюда? – спросил убийца. – Непохоже, чтобы эти ребята были твоими друзьями.

Я понимал, что на прямой вопрос лучше ответить, но в приводном механизме моих голосовых связок произошла какая-то неполадка. Я тяжело, с усилием сглотнул, словно пытаясь протолкнуть что-то, застрявшее в горле, и вновь попытался подать голос:

– Я продаю энциклопедии.

Он вытаращил на меня свои зеленые глаза.

– Этим уродам? Господи! Почему ты не пришел к ним пару лет назад? Может быть, капля образования их спасла бы. Хотя сомневаюсь.

Только не спрашивай, сказал я себе. Просто держи язык за зубами, не дергайся и постарайся понять, чего он хочет. Если он до сих пор тебя не пристрелил, то, может быть, и не пристрелит. Он и сам говорит, что не убьет. Так что лучше не спрашивай его ни о чем. Но я все равно спросил:

– А за что вы их убили?

– Тебе не следует этого знать. Тебе стоит запомнить одно: они это заслужили.

Неторопливым, покровительственным жестом, словно старший брат, который собирается прочесть младшему лекцию о вреде наркотиков, убийца отодвинул соседний стул и уселся рядом со мной. Вблизи я заметил, что он моложе, чем мне сперва показалось. Я бы сказал, что ему года двадцать четыре-двадцать пять. У него было подвижное лицо человека с хорошим чувством юмора, скорее всего даже ироничного – с таким парнем приятно быть в одной компании или жить на одном этаже в студенческой общаге. Я понимал, что мысль идиотская, но тем не менее.

– А теперь собери-ка вещички, – сказал убийца, – чтобы здесь не осталось и следа твоего пребывания.

Но я не мог пошевелиться. Сначала мне показалось, что фургон постепенно наполняется вонью трейлерного парка, которая просочилась в открытую дверь и перекрыла даже запах табака, пороха и пота, но потом до меня дошло, что воняют мертвые тела: это запах дерьма, мочи и крови. Мертвые лица пялились на меня с пола своими пустыми глазами, и я не мог оторвать взгляда от их размозженных черепушек, от этих лиц, навсегда застывших в удивлении.

– Это очень важно, – почти ласково повторил убийца, – ты должен собрать свои вещи.

Я встал, словно загипнотизированный, думая лишь о том, что прямо сейчас узнаю, убьет он меня или нет. Как только я повернусь к нему спиной – тут же тихонько взвизгнет глушитель и раскаленный металл пробьет мне тело. Я был уверен, что он меня убьет, и в то же время мне не верилось. Возможно, это была интуиция или я просто принял желаемое за действительное, но мне показалось, что, обещая не убивать меня, он говорил вполне искренне. И при этом мне не казалось, что я хватаюсь за соломинку; я испытывал совсем иное чувство, не похожее на безумную надежду приговоренного к смерти, который стоит с завязанными глазами, уверенный, что вот сейчас его помилуют, а шершавая петля между тем уже скользит по его шее. Уж не знаю почему, но мысль о том, что я смогу выйти из этой передряги живым, не казалась мне такой уж нелепой.

Я посмотрел на свои вещи. Все печатные материалы были разложены на столе, и при этом каким-то чудом ни одна книга не забрызгана кровью. К своему удивлению, я заметил, что мои руки трясутся, как лодочный мотор. Но я все равно принялся собирать со стола книги, брошюры и прайс-листы – осторожно, чуть ли не двумя пальцами, как полицейские обычно собирают улики. Я покидал их один за другим в заплесневелую сумку отчима, не забыв прихватить и чек, который выписала Карен: его я сунул в карман.

Пока я все это делал, убийца занялся хозяйством Карен и Ублюдка. Чековую книжку он положил возле телефона, рядом со стопкой счетов; ручки сунул обратно в стакан, стоявший на кухонной стойке. Потом, аккуратно обходя кровавые пятна, он взял чашку, из которой я пил, подошел к раковине и тщательно вымыл ее губкой, умудрившись при этом почти не замочить перчатки.

Все это он проделал очень спокойно, собранно и невозмутимо; он вел себя как человек, у которого все под контролем – хотя под контролем было не все. Впрочем, мое присутствие в фургоне выбило его из колеи лишь на какое-то мгновение. Пришлось немного изменить план действий. Если я проспал на пять минут, мне уже нелегко собраться с мыслями, но этого парня трудно было сбить с толку.

Он перешагнул через тела, через кровь и сел рядом со мной. Я бы должен был весь сжаться при его приближении, но, по-моему, я чувствовал себя совсем иначе. Под его горящим взглядом мои мысли испарялись, оставался лишь дикий, немой ужас – да еще какая-то, не менее дикая, надежда.

Убийца направил дуло пистолета в потолок, снял глушитель, вынул обойму и извлек пулю из патронника. Не сводя с меня глаз, он сложил эти причиндалы в рюкзак, а пистолет оставил на столе. Я смотрел на оружие во все глаза. В моей семье ни у кого не было пистолета. Никто из нас не прятал под кроватью ни огнестрельного оружия, ни ножей, ни бейсбольных бит. Мы просто не умели обращаться с этими штуками. Если в доме заводились мыши, мы вызывали работника специальной службы, а уж он расставлял мышеловки и рассыпал, где надо, яд. Я вырос в брезгливой среде и был воспитан в твердой вере, что, если я когда-нибудь возьму в руки предмет, способный нанести вред другим людям, оружие обернется против меня и, как взбунтовавшийся робот, убьет своего хозяина.

И вот теперь такая штуковина лежала передо мной. Пистолет. Прямо как в кино. Я знал, что он не заряжен, но в какое-то мгновение у меня была мысль схватить его и совершить героический поступок. Например, отшлепать убийцу этим пистолетом, выдрать его как следует. В общем, поговорить с ним по-мужски. Но пока я обдумывал план действий, убийца извлек из рюкзака еще один пистолет, и я понял, что мужской разговор отменяется.

Парень снова направил оружие на меня или, во всяком случае, в мою сторону – явно не столько для того, чтобы меня напугать, а скорее чтобы я не потерял голову, чтобы не забывал, кто здесь главный.

– Дай-ка мне свой бумажник.

Я не имел ни малейшего желания отдавать ему бумажник. Ведь там лежали деньги, водительские права и кредитная карта, которую отчим мне выдал с большой неохотой, разрешив воспользоваться ею лишь в самом крайнем случае. И я знал, что, даже если такой случай подвернется, порки мне не миновать. С другой стороны, я сообразил, что, раз убийца просит у меня бумажник, значит, он и вправду не собирается меня убивать: ведь забрать вещи у мертвеца гораздо проще. Так что я залез в задний карман брюк и вытащил оттуда бумажник – надо сказать, не без труда, поскольку и сам он, и мои штаны намокли от пота. Я протянул его убийце, который наскоро осмотрел его содержимое, ловко орудуя пальцами в черных перчатках, и извлек из кармашка мои водительские права. Вид на фотографии у меня был совершенно идиотский – в этой дурацкой вельветовой рубашке. Тогда она мне казалась очень даже ничего, но теперь я и сам не мог понять, зачем в нее вырядился.

Убийца бросил быстрый, внимательный взгляд на документ.

– Знаешь, Лемюэл, оставлю-ка я это себе.

Он хочет забрать мои права. Это явно неспроста. Даже, пожалуй, не к добру. Я был в этом уверен, хотя и не мог определенно сказать почему.

– А теперь возьми второй пистолет. Давай, живенько. Обещаю, что, если будешь слушаться, я тебя не трону.

Мне не хотелось прикасаться к этой дряни. Мне даже близко к ней не хотелось подходить. А что будет, если я подойду? Может быть, он меня тут же пристрелит, а сам скажет, что защищался и что это я убил Карен и Ублюдка. В таком случае взять пистолет – это просто безумие. Хотя отказаться – безумие не меньшее. Я медленно обвил пальцами рукоятку и поднял оружие со стола. Пистолет оказался одновременно и легче, и тяжелее, чем я предполагал. Он сразу же задрожал у меня в руках.

– Прицелься в холодильник, – приказал убийца.

Не имея ни малейшего желания спорить и препираться, я покорно выполнил приказ.

– А теперь нажми на курок.

Я видел, как он вынул обойму, и, конечно же, понимал, что пистолет не заряжен, и все же, выполняя его приказ, я вздрогнул. Я нажал на курок изо всех сил, ожидая, что сейчас раздастся оглушительный грохот, как это обычно бывает по телевизору. Но я услышал только глухой щелчок. Я стоял, не в силах опустить руку, в которой по-прежнему дрожал пистолет.

– Отлично, Лемюэл. А теперь положи пистолет на стол.

Я положил.

– Слушай, что я тебе скажу. Теперь отпечатки твоих пальцев остались на орудии убийства. Для тебя это плохо, для меня – хорошо. Но давай договоримся сразу: ты уходишь и забываешь о том, что видел, и никто никогда не найдет этот пистолет. Никто не узнает, что ты здесь был, и тогда не будет проблем ни у тебя, ни у меня. Я не собираюсь тебя подставлять. Просто я хочу быть уверен, что ты никому не проболтаешься. Так-то вот, Лемюэл Алтик. Если ты вдруг решишь пойти в полицию, они получат на тебя анонимку. В ней будет сказано, где спрятан пистолет, который выведет полицию на убийцу, то есть на тебя. С другой стороны, если ты поймешь, что на кону очень серьезные вещи, о которых ты даже не догадываешься, и, соответственно, будешь держать рот на замке, полиция никогда не выйдет на тебя по этому делу. А если тебя беспокоят соображения морали, подумай о том, что я предлагаю тебе вполне справедливую сделку. Поверь мне, это были очень, очень плохие люди, и они это заслужили. Ну что, по рукам?

Я медленно кивнул, и тут мне впервые пришло в голову, что, возможно, этот убийца – гей. В нем не было ничего женоподобного и вообще ничего такого, но во всей его фигуре, в его жестах, в интонациях чувствовался скрытый смысл, будто он во все вкладывает дополнительное значение. Но какой-то тихий голос шепнул, что для меня не важно, гей он или нет, – какая, в конце концов, разница, любит ли он кувыркаться в позе «69» с похотливыми обезьянами? Меня должен волновать только один вопрос: выживу я или нет? А теперь вот возникла еще одна задачка: не собирается ли он отпустить меня только для того, чтобы потом подставить?

Я поднял глаза и увидел, что он качает головой:

– Мне и вправду очень жаль, что ты во все это вляпался. Не пойму, как случилось, что такой славный парень, как ты, торгует энциклопедиями? Почему ты не учишься?

Я с трудом сглотнул:

– Я коплю деньги. Я поступил в университет, но мне нечем платить. Так что с учебой пришлось пока подождать.

Вдруг он ткнул в меня пальцем:

– Твоя любимая пьеса Шекспира – отвечай, быстро!

Я не поверил своим ушам.

– Не знаю. Наверное, «Двенадцатая ночь».

Он приподнял одну бровь:

– Неужели? И почему?

– Не знаю. Вроде бы она считается комедией, а на самом деле история страшная и даже жестокая. А главный злодей на самом деле просто пытается водворить порядок.

Убийца задумчиво кивнул:

– Интересная трактовка. – И махнул рукой. – Хотя кому какое дело, правда? Шекспира явно переоценивают. Вот Мильтон – это поэт.

Я приложил неимоверные усилия, пытаясь затолкать свой страх куда-нибудь поглубже, но он все равно вырвался наружу и теперь метался вокруг меня искрами, как в трансформаторе Тесла. Ведь обычно именно так разглагольствуют психи, прежде чем наброситься на свою жертву и убить ее. Я видел такое в кино. Но даже если я неверно толковал его поведение – все равно, у меня на глазах только что убили двух человек. Как ни пытался я направить свои мысли на что-нибудь другое, как ни пытался утешить себя надеждой, что меня не убьют, страх снова и снова возвращал меня к страшной действительности. Погибли два человека. Они умерли. Навсегда. Что бы там ни натворили Ублюдок и Карен, такого они не заслужили. Они все же люди, а их пристрелили, как бешеных собак.

Но несмотря ни на что, несмотря на всю скорбь, которую вызывало во мне сознание непоправимости этого жестокого поступка, я начинал испытывать к убийце своего рода восхищение… хотя не совсем так. Я боялся этого парня, и в то же время мне хотелось ему понравиться. Я понимал, что это глупо и бессмысленно, и все же чувствовал, что мне необходимо завоевать его доверие. И поэтому я заговорил.

– Есть еще кое-что, – сказал я, нарочито медленно произнося каждое слово, тщетно пытаясь таким образом сдержать дрожь в голосе. – Я не про Шекспира. Один парень видел, как я вошел сюда.

Убийца приподнял бровь:

– Что за парень?

– Не знаю, просто парень. Какой-то ничтожный голодранец.

– Когда это было?

– Думаю, часа три назад.

Убийца успокоительно махнул рукой.

– Забудь о нем. Он не вспомнит ни кто ты такой, ни что ты здесь делал. Я в этом уверен. Он не доставит тебе никаких неприятностей. Ну а если он все-таки наведет на тебя копов, скажешь, что просто пытался продать им книжки, но дело не выгорело, и ты ушел. У тебя нет ничего общего с этими ребятами – ничего, что сошло бы за мотив.

– Ну, не знаю…

– Если копы тебя навестят, скажешь, что просто вошел и вышел, а продать тебе ничего не удалось. Скажешь, что не заметил ничего странного, вот разве что этого ничтожного голодранца. Вот и все. Они тут же забудут про тебя и насядут на него. Я тебе точно говорю, можешь мне поверить.

Разве я мог ему верить? Он ворвался в мою жизнь, убил у меня на глазах двух покупателей, а потом пригрозил, что свалит вину на меня. Я кивнул.

– Отлично, – сказал убийца. – Ну а теперь советую тебе валить отсюда.

Только этого я и ждал. Я с трудом поднялся на свои трясущиеся ноги, оперся о стол и помедлил, пока дрожь не унялась. Бочком, едва передвигая ноги, я двинулся к входной двери, стараясь при этом не выпускать убийцу из виду.

– Лемюэл, – окликнул он меня, – надеюсь, ты сочтешь возможным выйти через заднюю дверь. Так будет безопаснее.

Чувствуя себя пристыженным, я вышел в комнату и отпер заднюю дверь. Я шагнул во двор, и на какую-то долю секунды жара, духота и уличная вонь заставили меня забыть о страхе. У меня на глазах, в каком-нибудь жалком полуметре от меня были убиты два человека, я сидел за одним столом с убийцей – и вот выбрался из этой передряги живым. Меня не убили.

Мне оставалось только смыться, пока не приехала полиция.

Главное – добраться до соседнего участка, сущий пустяк. Я закрыл за собой дверь и ступил во влажную тьму. Призрачная луна просвечивала сквозь плотное облачное одеяло. Сверчки исполняли свою визгливую ораторию, а где-то рядом фантастическая тропическая лягушка басисто орала экваториальные песни. В ухо мне бился комар, но я даже не замечал его писка. Собравшись с силами, я двинулся вперед, смутно отметив про себя, что свет в фургоне, где жили Ублюдок и Карен, погас. Очень символично.

Ублюдок и Карен. Он такой неприятный и в то же время зловещий. И она – потрепанная, неряшливая, измученная.

Мертвы. Они оба мертвы. А их дети, где-то там, где бы они ни были… Они стали сиротами и даже не знают об этом. Их жизнь, еще такая юная, теперь изменится навсегда. И я стал свидетелем этого злодеяния. Я видел их невыразимо ужасную гибель. А потом сидел рядом с убийцей, который показался мне почти обаятельным, – я уже вполне отдавал себе в этом отчет. Я знал, что Ублюдка и Карен не спасти, и все же упорно возвращался к мысли, что пока еще могу кое-что сделать. Надо идти в полицию, и поскорее: тогда они, возможно, успеют скрутить убийцу, пока он не покинул фургон. А даже если не успеют, все равно никто не поверит, что этих людей убил я. А впрочем, кто знает.

И убийца этот, когда не убивал, казался вполне разумным человеком. Быть может, он и в самом деле уверен, что Ублюдок и Карен заслуживали смерти. Но разве есть на свете люди, которые заслуживают смерти? Я что же, живу в мире, где плохих людей убивают благородные убийцы? В моей жизни не было еще ни одного случая, который бы это подтверждал. Но опять-таки, ведь сегодняшняя-то ночь была в моей жизни!

В первых двух трейлерах, мимо которых я прошел, было темно, хотя откуда-то из мрака между ними доносился звонкий собачий лай. Я вышел на улицу, и не на ту, где жили Ублюдок и Карен. Мне немного полегчало. До «Квик-стоп» было чуть меньше полутора километров, и за всю дорогу мимо меня пронеслась лишь пара машин: водители, завороженные скоростью, меня не заметили. Я снова и снова повторял себе, что надо просто забыть об этом и постараться жить как ни в чем не бывало.

Глава 5

В «Хлебной доске» явно не хватало музыки. Этот ресторан с довольно дурацким названием располагался в нескольких залах, обитых деревянными панелями. Зальчики сообщались между собой и были тесно уставлены столиками, покрытыми белоснежными скатертями, и тяжелыми деревянными стульями. Но музыки не было, и Б.Б. расстроился. Он любил, чтобы в ресторане играла музыка – мягкая, приглушенная, которая струится так тихо, что ее почти не замечаешь, – музыка, создающая звуковой фон, как оживленная трасса где-то вдалеке, шум которой едва заметен, но все же слышен. Она сообщает еде особый привкус, придает вес неторопливой беседе, как саундтрек – фильму. Например, классическая музыка, только что-нибудь спокойное, приглушенное, а не торжественный грохот с трубами и литаврами. Но вообще-то Б.Б. больше нравилась привычная слащавая попса, которую вечно играют в ресторанах, кафе и супермаркетах. Он знал, что все просто на стенку лезут от этого дерьма, и ради бога, пусть себе ругаются сколько хотят: все равно ведь нельзя не признать, что в этих песнях, которые у всех на зубах навязли, что-то есть. Может быть, дело как раз в том, что они, изначально грубоватые, но уже столько раз слышанные, стали мягкими и рассыпчатыми, словно их вам разжевали и положили в рот – и вы глотаете их, даже не заметив, как в ваше горло что-то проскочило.

Так вот, в этом ресторане музыки не было. И аквариума тоже, а Б.Б. нравилось, когда есть аквариум. Он был не из тех парней, которые получают жестокое удовольствие от самого процесса выбора рыбины, которой придется расстаться с жизнью: ему и на работе хватало ситуаций, когда приходилось принимать жестокие решения. Просто ему нравилось смотреть на рыб. Он любил наблюдать, как они плавают, особенно ему нравились большие серебряные караси с выпученными глазами, нравилось журчание воды в фильтре.

Правда, в «Хлебной доске» были пальмы. Пластиковые деревья местами кучковались, собираясь в небольшие рощицы и придавая заведению некоторый шик. Пальмы были призваны ограничивать обзор, а Б.Б. не хотелось, чтобы его видели, и сам он не хотел никого видеть. Главное в хорошем ресторане – это возможность уединиться. Для этой цели сгодились бы и колонны, но пальмы были даже лучше, потому что их разлапые листья надежнее защищали от любопытных взглядов.

Помещение было погружено в легкий, успокаивающий полумрак, так что в общем, несмотря на недостатки, благодаря тусклому освещению и пальмам заведение можно было считать вполне пристойным. При случае Б.Б. сюда еще заглянет. Конечно, этот ресторанчик никогда не войдет в его шорт-лист, но иногда, для разнообразия, – почему бы и нет. Все равно Б.Б. старался не появляться в одном и том же месте чаще чем раз в полгода. Хуже некуда, когда официанты начинают тебя узнавать и вспоминают, что в прошлый раз ты приходил с другим мальчишкой – как, впрочем, и в позапрошлый.

Это было небольшое заведение, где подавались мясные и рыбные блюда. Стейк-хаус находился в двух шагах от аэропорта Форт-Лодердейла, довольно далеко от Майами, так что не было риска наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Основными клиентами здесь были старики-пенсионеры, так что человека вроде Б.Б., то есть парня без морщин, причем без морщин благодаря достижениям косметической хирургии, заядлого игрока в гольф, который носит часы «Ролекс» и ездит в автомобиле с открытым верхом, никто не застанет здесь врасплох. Б.Б. твердо верил в такие вот заведения, куда приходят почти исключительно старики-пенсионеры. Официанты будут обращаться с тобой как с наследным принцем уже за то, что ты не устроил скандала, когда тебе принесли воду не той температуры.

За столиком, освещенным свечами, напротив Б.Б. сидел Чак Финн и сосредоточенно пытался размазать по хлебу толстую пластину масла, похожую по консистенции на воск. Сначала все шло хорошо, но потом пластина выскользнула из-под ножа, и Чак внезапно и очень неуклюже протянул руку, чтобы водворить ее на место. Потом история повторилась, потом снова, и всякий раз Чак смущенно улыбался Б.Б. с таким видом, будто ему очень стыдно, и его кривоватые зубы вспыхивали ослепительной белизной. Затем он опять возвращался к своему бутерброду. На третий раз Б.Б. пришлось потянуться через стол и схватить мальчика за руку, чтобы тот не опрокинул свой бокал и не залил скатерть вином «Сент-Эстеф». Вино было, между прочим, по сорок пять долларов за бутылку, и Б.Б. не хотел потерять ни капли, особенно после того, как мальчик, сделав первый глоток – возможно, вообще самый первый глоток вина в своей жизни, – слегка наклонил голову с видом знатока. В мясном ресторане нужно пить хорошее бордо – это же так просто и естественно, это элементарно. Почти все остальные мальчишки, или скорее даже все остальные мальчишки, делали глоток, кривились и просили заказать им кока-колы. То ли дело Чак: он слегка прикрыл глаза от удовольствия и нежно провел кончиком своего ярко-розового языка по верхней губе. Чак сразу понял, в чем соль, и Б.Б. подумал, что, возможно, в его руки попал мальчик, не просто желающий получить достойное воспитание, но и обладающий необходимыми данными.

Он сделал всего глоток, но каким-то невероятным образом бокал тут же оказался покрыт отпечатками жирных пальцев. Б.Б. понимал, что ничего с этим не поделаешь: мальчишки есть мальчишки, они вечно все переворачивают вверх дном, устраивают беспорядок и чуть не опрокидывают бокалы с вином. А иногда опрокидывают. И таким вещам не стоит придавать слишком большого значения. Нельзя же ругать мальчишек только за то, что они мальчишки, – если, конечно, у вас нет очень веских причин стараться не привлечь внимания окружающих. Во всяком случае, наставник, воспитатель не должен этого делать. Он должен лишь исподволь наставлять юношу на путь истинный, указывать ему верное направление, чтобы однажды, когда придет время, мальчик превратился в достойного мужчину. Вот чем должен заниматься воспитатель.

– Веди себя прилично, Чак, – произнес Б.Б. самым назидательным тоном, на какой был способен. – Приличие – это сдержанность, сдержанность – это надежность, а надежность – это сила. Вот посмотри на меня. Перед тобой вполне достойный пример для подражания.

Говоря это, Б.Б. указал на себя пальцем, будто на уникальный экспонат. Когда показываешь на себя пальцем, люди обращают на это внимание, а он старался вести себя так, будто внимание других его не беспокоит. В этом году ему стукнуло пятьдесят пять – возраст, конечно, уже весьма зрелый, но Б.Б. был еще в самом соку, и многие давали ему сорок, в крайнем случае – не больше сорока пяти. Своей моложавостью он был обязан отчасти краске для волос, использование которой возвел в ранг искусства, отчасти же – своему образу жизни. В конце концов, три раза в неделю по часу на тренажерах – не такая уж большая трата времени и сил, особенно учитывая, что вносишь тем самым значительный вклад в продление молодости. Не последнюю роль здесь играла и его манера одеваться.

А одевался он, как герои сериала «Полиция Майами, отдел нравов» – иначе не объяснишь. Сочетание льняного костюма с футболкой нравилось ему и раньше, еще до выхода фильма, но, увидев этих ребят, вальяжно расхаживающих в таком прикиде, Б.Б. понял: этот прикид как раз для него. Именно так должен выглядеть человек, обладающий скрытой, но все же несомненной силой, и этот самый сериал, да благословит его Господь, уже одним своим существованием превратил Майами из некрополя, населенного пенсионерами, изъеденного трущобами, где кишели нищие негры и кубинцы, в потрясающее, просто первоклассное место – почти сказочное, почти зачарованное. Запах нафталинных шариков и бальзама «Бен-гей» рассеялся, уступив место щекочущему аромату лосьона после бритья и более нежному – крема для загара.

Б.Б. наблюдал за Чаком, который продолжал возиться со своим куском масла. Казалось, хлеб уже блестит и лоснится, хотя, возможно, это был эффект освещения – во всяком случае, он даже слегка прогнулся под тяжестью масла.

– Я полагаю, масла достаточно, – сказал Б.Б. назидательным тоном – ласково, но твердо.

– А я люблю, когда масла много, – с простодушным задором ответил Чак.

– Я понимаю, что тебе хочется еще, но должна же быть дисциплина, Чак. Без дисциплины ты никогда не станешь настоящим мужчиной.

– Да уж, возразить нечего. – И с этими словами мальчик положил нож, лезвие которого было до половины выпачкано маслом, на скатерть.

– Молодой человек, положите, пожалуйста, нож на тарелку для хлеба, где ему и место.

– Логично, – согласился Чак. Свой бутерброд он тоже положил на тарелку для хлеба, вытер руки жесткой льняной салфеткой, которая лежала у него на коленях, и отхлебнул еще немного вина. – Классное! А откуда вы столько всего знаете про вино?

«Я работал официантом в Лас-Вегасе и каждый день, с трудом отрабатывая свою смену, отправлялся проигрывать все больше и больше денег, которых у меня все равно не было, и еще глубже влезал в долги из-за бодибилдинга и грека-ростовщика, который вечно ходил голым по пояс». Да уж, вряд ли это подходящий ответ. Так что Б.Б. просто таинственно пожал плечами, надеясь, что этот жест произведет должное впечатление.

Он выбирал себе мальчиков и раньше, еще до создания этой организации – Благотворительного фонда помощи юношам. Но эти мальчики были особенные: он надеялся, что будет ужинать с ними, время от времени проводить с ними пару часов с глазу на глаз – и они будут извлекать бесценный опыт из каждой такой встречи. Он подбирал себе ребят спокойных и уравновешенных, но не меньше значения он придавал и способности держать язык за зубами. Эти ужины были необычными, они предназначались для избранных, поэтому никто больше не должен был о них знать. Ужинать он приглашал только самых одаренных мальчиков, чье воспитание заслуживало дополнительных усилий. Такие вечерние трапезы он устраивал уже три года, и все три года Б.Б. не мог отделаться от одной навязчивой мысли: выбирая себе компаньона для ужина, он всякий раз обращал внимание не столько на его способность к обучению, сколько на способность хранить секреты.

И вот перед ним сидит Чак, тихий, слегка замкнутый, если не аутичный, мальчик, который ведет дневник и читает дурацкие романы, до неприличия плохо подстриженный, но умеющий хранить секреты и в то же время обладающий чувством юмора. Он ничего не знает, но чувствует толк в изысканных винах, он покорен и податлив, но не чужд какого-то шаловливого упрямства. Тело Б.Б. сотрясла сладкая дрожь, идущая от самого сердца, будто там вспыхнула маленькая сверхновая звезда. Он даже подумал, что, возможно, нашел наконец того самого мальчика, которого искал так долго, – того самого единственного Воспитанника, подходящего для цели, ради которой Б.Б. и помогал этим юным шалопаям.

А вдруг Чак оправдает все самые смелые ожидания? Вдруг он и впрямь такой сообразительный, любознательный и податливый, каким кажется? Сможет ли Б.Б. проводить с мальчиком больше времени? И как отнесется к этому его никчемная мать? А как отнесется к этому Дезире? Ведь без Дезире точно ничего не выйдет. А Б.Б. прекрасно знал, даже не вполне отдавая себе в этом отчет, что Дезире это не понравится.

А Чак снова занялся своим бутербродом. Он взял его с тарелки и уже совсем было собрался запустить в него зубы, как вдруг Б.Б. протянул руку и мягко взял Чака за запястье. Обычно он старался не прикасаться к мальчишкам: ему не хотелось, чтобы они или кто-нибудь другой подумал, будто за его усилиями по их воспитанию кроется что-то другое. И все же иногда, если два человека общаются, могут возникнуть ситуации, при которых им приходится друг к другу прикасаться. Так уж устроена жизнь. Например, они могут случайно задеть друг друга. Или Б.Б. может ласково похлопать ребенка по плечу. Или взъерошить ему волосы, или провести рукой по спине, или, поторапливая, шлепнуть по попе. Ну, или еще что-нибудь вроде того.

Еще секунда – и Чак запихнул бы хлеб с маслом себе в рот, но ему не повезло: Б.Б. увидел его ногти. Черная грязь, спрессовавшаяся в отдельные геологические пласты, мирно покоилась под ногтями, не стриженными уже несколько недель. Конечно, есть вещи, на которые можно не обращать внимания или взглянуть с другой стороны, – памятуя о том, что мальчишки есть мальчишки. Но не на все же можно смотреть сквозь пальцы. Есть вещи непростительные, которые нельзя игнорировать. И раз уж Б.Б. взял на себя роль воспитателя, он должен был воспитывать.

Он сжал руку мальчика – осторожно, но крепко.

– Положи, пожалуйста, хлеб на место, – попросил Б.Б. – Иди вымой руки, а потом будешь есть. И как следует вычисти грязь из-под ногтей. Когда вернешься, я проверю, чтобы они были чистыми.

Чак посмотрел на свои ногти, потом на Б.Б. Отца у него не было. Вместо матери – злобный гном. Старший брат попал в аварию и оказался в инвалидном кресле. Пару лет назад злобная гномиха-мамаша впилилась на своей «шеви-нова» в пальму, и Б.Б. подозревал – и порой это подозрение граничило с полной уверенностью, – что здесь не обошлось без изрядной дозы алкоголя. Спал Чак на изодранном в клочья складном диване, пружины которого наверняка были не удобнее и не мягче, чем деревянный матрац йога, утыканный гвоздями. В школе дела тоже шли довольно плохо: Чак выводил из себя всех учителей, читая на уроках только то, что сам считал нужным, и хотя физически он был далеко не самым хилым мальчишкой в округе, а свою долю пинков под зад наверняка не только раздал, но и получил.

Гордости Чаку было не занимать. Это была горькая, болезненная гордость отчаянного мальчишки. Б.Б. частенько такое видал: как эти мальчишки, не в силах что-либо сделать, вспыхивают до ушей и скалят зубы, точно загнанные волчата, готовые внезапно броситься на своего наставника только потому, что гордость требует от них броситься хоть на кого-нибудь – пусть даже этим кем-то окажется единственный человек в мире, готовый им помочь. Б.Б. все это прекрасно понимал, умел предугадывать подобные вспышки и гасить их.

На сей раз, правда, он ничего такого не заметил.

Чак внимательно осмотрел свои ногти и, вновь подняв взгляд на Б.Б., одарил его одной из своих самоуничижительных улыбок, от которых тот так и таял изнутри.

– Да уж, грязненькие, – согласился Чак. – Пойду-ка помою.

Б.Б. отпустил его запястье.

– Прекрасно, молодой человек, – похвалил он.

Провожая Чака взглядом, Б.Б. подумал, что выглядит парень отлично, ничего не скажешь. К сегодняшнему вечеру он явно выстирал свою лучшую одежду – штаны из прочной хлопчатобумажной ткани и белую рубашку. На нем был полотняный ремень, носки подходили к коричневым ботинкам, а сами ботинки были начищены до блеска. Все эти детали указывали на одно: мальчишка готов позволить себя воспитывать.

Не прошло и двух минут, как он вернулся. Он просто вычистил грязь из-под ногтей, как ему было сказано, – так спешил, что даже писать не стал. Он снова сел за стол, отхлебнул немного вина и кивнул Б.Б., будто они только что встретились.

– Спасибо вам, мистер Ганн, что привели меня сюда. Я очень вам за это благодарен.

– Мне тоже очень приятно, Чак. Ты необыкновенный юноша, и я рад помочь тебе, чем могу.

– Вы очень добры. – И Чак по-взрослому уверенно выдержал взгляд Б.Б.

Б.Б. вновь ощутил ту же звездную дрожь, свидетельствующую о том, что в его жизни происходит космическое событие. Казалось, Чак хочет сказать ему что-то, хочет, чтобы Б.Б. знал, как приятна ему эта дружба между юным воспитанником и мудрым наставником.

Б.Б. посмотрел на мальчика. Чересчур круглощекий для своего хрупкого сложения, с копной взъерошенных каштановых волос и до странности ярко блестящими карими глазами – мальчик определенно хотел ему что-то сказать. Наверное, что он готов учиться – чему бы Б.Б. ни пытался его научить. Атмосфера над столиком словно наэлектризовалась.

Чак допил вино, и Б.Б. налил ему еще. Затем мальчик буквально вгрызся в свой бутерброд, свирепо вонзив в него зубы. Крошки брызнули по всему столу, и хруст эхом разнесся по ближайшим зальчикам. Уже готовый встревожиться, Чак поднял взгляд на своего наставника, но, увидев, что Б.Б. весело усмехается, тоже хмыкнул. И тут оба расхохотались. Несколько зомби пенсионного возраста сердито оглянулись в их сторону. Б.Б. по очереди посмотрел в глаза каждому из них, словно предлагая им высказаться.

Когда к столу подошел чернокожий, Б.Б. подумал сперва, что это какой-нибудь недовольный управляющий: возможно, кто-нибудь из пенсионеров потребовал, чтобы администрация немедленно запретила приходить в ресторан с детьми. Но чернокожий оказался вовсе не сотрудником ресторана. Просто в полумраке Б.Б. не узнал его сразу. Это был Отто Роуз.

На нем красовался голубой костюм – такой яркий, что даже в полумраке Б.Б. различил вызывающе короткую пару цвета электрик. В остальном же чернокожий был одет вполне по-деловому и даже консервативно: тщательно начищенные «оксфордские» туфли, белая рубашка и репсовый галстук-самовяз, искусно завязанный свободным узлом. Отто навис над столом с величественной грацией, которую так любил изображать. Он был похож не то на актера, не то на диктатора страны «третьего мира». Отто было едва за тридцать – что уже само по себе не могло не раздражать, но он еще и выглядел на двадцать с небольшим, несмотря на выбритую черепушку. Б.Б. наблюдал, как его собственная шевелюра редеет год от года или даже месяц от месяца, а Отто просто брился налысо – и ему это шло. Его гладкий скальп сиял в отсветах свечей, горевших на соседних столиках.

Насколько Б.Б. мог судить, появление Отто Роуза, столь внезапное и необъяснимое, было скорее всего дурным предзнаменованием. Дурным – потому что никто, кроме Дезире, не знал, где находится Б.Б. Дурным – потому что Отто Роуз стоял теперь перед ним, наблюдая воспитательный процесс, наблюдая, как он ужинает в дорогом стейк-хаусе с одиннадцатилетним мальчиком, причем на столе стоят откупоренная бутылка «Сент-Эстеф» и два бокала, один из которых явно предназначен для несовершеннолетнего ребенка. Дурным – потому что, хотя они с Отто и были партнерами, почти приятелями, от этого партнера Б.Б. рад был бы избавиться. Дурным – потому что единственная причина, по которой Роуз стал бы разыскивать Б.Б., – это какая-нибудь гадость.

– Приветствую вас, молодой человек, – сказал Роуз, обращаясь к Чаку. Его густой, неотесанный акцент искрился островным юмором и радушием – как и всегда в тех случаях, когда Роуз хотел быть очаровательным. Он взялся за горлышко бутылки. – Вам освежить? Или мистер Ганн сам ухаживает за вами?

Чак, который снова сосредоточенно занялся своим бутербродом, поднял глаза на Роуза, стараясь при этом, однако, не встречаться с ним взглядом, и промолчал. Б.Б. другого и не ждал. Какой бы разношерстной ни была Флорида – ведь здесь живут и кубинцы, и евреи, и просто белые, и выходцы с Гаити и других островов Карибского моря, и просто черные, и латиносы всех мастей, и всевозможные пришельцы с Востока, и один черт знает кто еще, – все дело в том, что никто из них не желает иметь ничего общего с остальными. Белая мелюзга не разговаривает с черной. Черные карапузы бойкотируют белых. Занимаясь воспитанием всей этой шантрапы, Б.Б. миллион раз сталкивался с подобными вещами. А уж коли взялся воспитывать мальчишек, такие вещи нужно понимать.

Но Роуза смутить было трудно.

– Я Отто Роуз. А как ваше имя, юный джентльмен? – И он протянул руку для пожатия.

Чак понял, что деваться некуда. В таких ситуациях он всегда бросался вперед очертя голову.

– Я – Чак, – спокойно ответил он. А затем твердо пожал протянутую руку.

– А мистер Ганн – твой друг? Поздравляю, с таким человеком приятно дружить.

– Он мой воспитатель, – ответил Чак. – Он очень добрый.

– Да уж, прекрасный ресторан. И очень подходит для воспитания, – прокомментировал Роуз. Сквозь серьезную интонацию его голоса пробивалась насмешка. – И конечно, ничто так не способствует воспитанию, как бокал вина.

Он взял бокал Чака, поднес его к лицу и, прикрыв глаза, глубоко втянул в себя воздух.

– «Сент-Эстеф»? – спросил он, вернув бокал на место.

– Ух ты! – Чак вытаращил глаза. – Вы что, по запаху догадались?

– Прочел на этикетке.

Б.Б. вдруг заметил, что на них пялятся все местные пенсионеры. Появление огромного лысого негра их явно не порадовало. Официанты тоже глазели – того и гляди, кто-нибудь подойдет и спросит, не желает ли джентльмен поужинать вместе со своими друзьями. В этом случае Роуз здорово наколол бы Б.Б., так что вероятность такого исхода следовало пресечь на корню.

С самообладанием, достойным героя «Полиции Майами», Б.Б. поднялся и вышел из-за стола. Пусть он ниже Роуза на добрых полфута, он готов встретить его лицом к лицу. Б.Б. не позволял себе забывать о том, кто он такой, о своем положении, о своей власти. Он знал, что по всему округу полно людей, которые тут же в штаны наложат, лишь только пройдет слух, что Б.Б. Ганн ими недоволен. Было самое время поговорить с Отто по-свойски, дабы тот понял, что ему как раз пора наложить в штаны.

– Извини, пожалуйста, я на секунду отлучусь, – сказал Б.Б. Чаку. – Только улажу одно взрослое дело и тут же вернусь.

– Ладно, – ответил Чак, но голос его прозвучал довольно жалобно, как у ребенка, которого бросили одного.

Б.Б. тут же понял, что каким бы взрослым, храбрым и смелым Чак ни казался, каким бы замечательным чувством юмора он ни обладал, как бы он ни стремился возвыситься над той ничтожной жизнью, которая его окружала, он очень не хотел оставаться один – очень боялся, что его бросят. Возможно даже, что именно компания нужна была ему больше всего на свете. И это стало для Б.Б. еще одной причиной для того, чтобы не на шутку разозлиться на Отто Роуза, который свалился как снег на голову и испоганил своим появлением весь ужин.

– Пойдем-ка со мной, – сказал Б.Б. Роузу.

Пора навести в курятнике порядок. Роуз считает, что он очень умный: выяснил, видите ли, где Б.Б. ужинает. Да еще позволяет себе вставлять шпильки по поводу Чака. Но мгновение – и вот уже впереди идет альфа-самец, а Роуз покорно следует за ним.

Они вышли на улицу, и температура воздуха мгновенно подпрыгнула градусов на пятнадцать. Все вокруг стало липким и влажным, и воздух наполнился свистом автомобилей, проносившихся по трассе И-95.

У входа в ресторан, сложив руки на груди, стояла Дезире. Она слегка опиралась о крыло «мерседеса» с открытым верхом, принадлежавшего Б.Б. На ней были умеренно обтягивающие фигуру, но вполне пристойные джинсы «Гесс» и бледно-лиловый верх от купальника. Бледно-розовый шрам на боку поблескивал в неоновом свете ресторанной вывески.

Физиономия Роуза расплылась в приветственном оскале:

– Дезире, дорогуша! Как поживаешь, детка? – Он наклонился и положил руку на ее шрам: он всегда так делал, чтобы показать, что его этот физический недостаток ничуть не беспокоит, и чмокнул ее в щеку. – А я тебя не заметил, когда заходил.

Дезире позволила себя поцеловать, но губы ее были крепко сжаты в скептической усмешке.

– Брось, разумеется заметил. Хотя и притворялся усиленно, будто не видишь.

Роуз прижал руку к сердцу:

– Не говори так, милая, ты делаешь мне больно.

Б.Б. решил положить конец этому спектаклю.

– Значит, ты видела, как он входил в ресторан? Так какого же хрена ты его не остановила?

Дезире только плечами пожала:

– А зачем мне было это делать? Все равно рано или поздно ты бы оттуда вышел, и мы стояли бы на этом самом месте, в той же самой компании.

Как это зачем? Господи, да неужели ей такие элементарные вещи нужно на пальцах объяснять? Он же не просто так там сидит, он занимается воспитанием ребенка. И Дезире прекрасно знает, что Б.Б. терпеть не может, когда кто-нибудь вмешивается в воспитательный процесс. Она это прекрасно знает. Следовательно, она позволила Роузу войти по одной простой причине – только потому, что она до сих пор сердится. Уже ведь целый месяц прошел, а она все сердится, и Б.Б. это уже начинает действовать на нервы. Конечно, Дезире – его помощница, его правая рука, и он даже думать не хотел бы о том, на что была бы похожа его жизнь, не будь ее рядом. Но жить с ней становилось все труднее и труднее.

– О'кей, – примирительно заключил Б.Б. и с солидным видом набрал в грудь побольше воздуха. – Ну давайте, живенько, в чем проблема?

– Ну разумеется, живенько! Тебя же там молодой человек дожидается.

– Это мой воспитанник, – отрезал Б.Б.

– Ой, да конечно, никто и не сомневается. Я смотрю, он просто обожает хлеб с маслом.

Чтобы Б.Б. выслушивал подколы от какого-то Отто Роуза?! Выслушивал, да еще и утирался? Не бывать этому.

– Какого хрена тебе здесь надо? Откуда ты вообще узнал, что я ужинаю именно здесь? И что это за дело такое срочное? Нельзя было подождать до завтра?

– Между прочим, найти тебя гораздо легче, чем ты думаешь, – усмехнулся Роуз. – А насчет того, почему я не мог подождать до утра, так я тебе скажу, что ты еще плясать будешь – так обрадуешься, что я поспешил. Во-первых, вот что: мне пришел сигнал – в Джексонвилл какой-то журналист заявился.

– Вообще-то у них там газета есть, – заметил Б.Б., – и даже телевидение, я в прошлый раз проверил. Так что не вижу ничего удивительного в том, что там есть и журналисты.

Лицо Роуза расплылось в его особенной, островной усмешке.

– Этот журналист приехал туда специально, чтобы сделать репортаж про твоих ребят.

– Вот черт! И откуда он взялся?

– А я почем знаю? Я даже не знаю, собирается он сам за вами следить или уже внедрил к вам какого-нибудь агента. Я уж не знаю, что там этот парень хочет раскопать, только у вас в любом случае столько интересного, что он и представить себе не может, на какую золотую жилу напал.

Б.Б. закусил губу.

– Ну ладно, разберемся. Говори, что там у тебя еще.

– Ты, наверное, слышал, что на следующем заседании в легислатуре[14] будет рассматриваться тот самый законопроект, который должен ввести строгие ограничения на торговлю вразнос. И мне буквально только что намекнули, что, если я его не поддержу, у меня начнутся серьезные проблемы со сбором благотворительных средств. Ну ты же знаешь, Б.Б., если только у меня будет возможность, я с удовольствием тебе помогу. Я ведь всегда старался отстаивать твои интересы. Я очень высоко ценю наши дружеские отношения. Но ты же понимаешь… Если я не поддержу этот законопроект, то потеряю очень много, а это значит, что потери придется восполнять. Изыскивать другие средства.

– Он хочет, чтобы ты сделал еще одно пожертвование, – объяснила Дезире.

В последнее время она частенько выкидывала такие вот штуки – констатировала очевидные факты. Можно подумать, без ее помощи Б.Б. ни за что бы не догадался, чего именно Роуз от него хочет.

– Господи, Отто, ну неужели это так срочно?

– Вообще-то я пришел, чтобы рассказать тебе о журналисте. Просто я подумал, что раз уж здесь оказался, то почему бы не поговорить заодно и об этом. В конце концов, это время не менее подходящее, чем любое другое. Хотя я, конечно, понимаю: ты был занят. Ты занимался воспитанием мальчишки. Если воспитание детей для тебя важнее, чем бизнес, – ну что ж, дело хозяйское. Я, правда, уверен: ты вряд ли хотел бы, чтобы в деловых кругах стало известно о том, как много для тебя значат эти, с позволения сказать, воспитательные мероприятия.

Ну вот вам, пожалуйста. Ведь это уже форменное вымогательство. Этот чертов Роуз пытается обратить самые лучшие наклонности Б.Б. против него же самого. И так всегда: человек, который хочет помочь обездоленным, вынужден противостоять беспринципным циникам. Но самое мерзкое: Роуз вложит выбитые из Б.Б. средства в программы предупреждения преступности и дополнительного обучения для детей Овертауна. Никто и слова ему поперек не скажет – просто потому, что он черный, и дети эти тоже черные, а значит, Роуз уже не кто-нибудь, а настоящий святой. И ради всего этого дерьма Б.Б. приходится стоять тут на солнцепеке и обсуждать всякую хрень с членом легислатуры, в то время как Чак сидит за столиком в полном одиночестве и его дружелюбное настроение портится с каждой минутой.

– О какой сумме идет речь? – поинтересовалась Дезире.

– О той же, что и в прошлый раз, дорогуша.

О той же, что и в прошлый раз, – значит, о двадцати пяти тысячах долларов. Когда такие небольшие выплаты следуют одна за другой, в итоге набегает огромная сумма.

– Отто, дай-ка нам пару минут, – попросила Дезире. Она взяла Б.Б. за руку и отвела его в сторону метров на пять. – Ну и что ты думаешь?

– Я думаю, что не желаю давать ему больше ни цента.

– Естественно. Но рассуди сам: если этот законопроект пройдет, ты потом проблем не оберешься.

– Так ты что, считаешь, нужно заплатить?

– Можно и заплатить. Только четко объяснить, что это в последний раз. Нельзя допускать, чтобы он использовал тебя в качестве кормушки и приходил подоить тебя всякий раз, как ему понадобится пара баксов на карманные расходы. Все это напоминает шантаж.

Б.Б. согласно кивнул:

– Как только разберемся с этим – сразу же позвони Игроку и расскажи ему про журналиста. Пусть будут начеку. И пусть его команда заплатит, что положено, в начале той недели. Обязательно скажи ему, чтобы принес наличные.

– О'кей.

Они вернулись к Роузу, чья физиономия по-прежнему сияла как медный таз. Он стоял с таким видом, будто собирается спеть им здравицу.

– Я достану деньги к началу следующей недели, – сказал Б.Б. – Но запомни: это в последний раз.

– Да брось, приятель: ты же понимаешь, что я ничего не могу обещать.

– Мы тоже ничего не можем обещать. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я?

– Ну что ты, Б.Б., конечно.

– Я должен идти.

– Ах да, наверное, еще немного – и мальчик сам займется своим воспитанием, – съязвил Роуз напоследок.

Б.Б. вернулся в ресторан, а Дезире так и осталась стоять, опершись о его свежевымытую машину, скрестив руки на груди и глядя на Отто. Ветер нежно трепал ее русые волосы до плеч, а подбородок был слегка задран вверх. Дезире отлично знала, что при таком положении головы ее носик кажется еще острее. Дезире знала, что, если она приподнимет голову и наклонит ее вот так, вид у нее будет еще более суровый и рассерженный, а ей сейчас хотелось казаться очень сердитой. Хотя выступить против Б.Б. она пока что не была готова. Она даже не была готова сказать ему все то, что вертелось на языке. Рано или поздно это должно было кончиться, и она прекрасно отдавала себе в этом отчет, но кончать со всем именно сегодня не было никакой необходимости.

И дело было вовсе не в страхе: люди, которые никогда не встречались с Б.Б. лично, которые знали о нем только понаслышке или составили свое представление об этом человеке по тому, что знали о его деятельности, о ее масштабе и хитроумной организации, – такие люди его боялись. Но Дезире – совсем другое дело. Уж она-то его знала как облупленного. Нет, она его не боялась. Тут дело было скорее в чувстве долга – и жалости тоже. А вот Отто Роуза ей не было жаль.

– Да брось, Дезире. Ну, красавица, не смотри на меня так! Ты же прекрасно понимаешь: бизнес есть бизнес. Раз уж ты работаешь с таким человеком, как Б.Б., то не должна удивляться, если такие люди, как я, время от времени позволяют себе обращаться с ним, как он того заслуживает.

Дезире только покачала головой:

– Перестань, Отто. Ты же понимаешь, что, говоря гадости о Б.Б., ты загоняешь меня в угол.

– Да, я понимаю, ты права. Преданность прежде всего. Извини, я не должен был это говорить. Обещаю, что больше ни слова не скажу о Б.Б. Но о тебе-то можно сказать пару слов?

– А без этого никак? – Она несколько смягчила выражение своего лица, сделав вид, будто уже немного выпустила пар.

Отто подошел поближе.

– Ты чересчур хороша, чтобы работать на такого человека, как Б.Б. Я хочу сказать, ты хороша не просто как сотрудник, хотя уж в этом-то я убежден. Я хочу сказать, что ты очень хороший человек.

– Серьезно? Но ведь ты, кажется, не считаешь для себя зазорным работать с Б.Б.?

Отто рассмеялся:

– Детка, я – политик. Мне уже поздно становиться хорошим. А вот тебе еще не поздно. Ведь ты такая молодая, талантливая, симпатичная девушка! Почему ты не уйдешь от него?

Вопрос поставлен ребром, и, чтобы уклониться от ответа, придется выкручиваться. У Дезире даже возникло искушение ретироваться в буквальном смысле слова – просто повернуться и уйти. Все эти прощупывания ей были сейчас совершенно ни к чему.

– Послушай, Отто, я у него в долгу. Больше мне нечего ответить на твой вопрос.

– Я знаю, что ты у него в долгу. Но сколько же можно отдавать долги? Неужели же ты задолжала ему столько, чтобы выступать пособницей в его грязных делах? И, кстати, с мальчишками тоже.

– Отто, он их воспитывает – и ничего больше. Никто тебе дурного слова не скажет о его обращении с этими детьми. Не забывай, ведь я живу в его доме: я – его ассистентка и всегда должна быть под рукой.

– Ну да, разумеется. А слухи, будто ты его любовница, всем будут только на руку. Может быть, он и не делает с мальчишками ничего такого, но, Дезире, ты же должна понимать, что он этого хочет. И неужели ты думаешь, что рано или поздно он не даст волю своим желаниям?

– И слышать ничего не хочу. Говори, что хочешь: я тебя не слушаю.

– Дезире! Я вовсе не хочу на тебя давить. Я желаю тебе только добра. Я хочу тебе помочь – потому и переживаю. Ладно, давай не будем больше о Б.Б. Давай лучше о тебе поговорим, дорогая.

– Что я слышу? Уж не хочешь ли ты пригласить меня на свидание? – спросила она, стараясь придать своей интонации игривость: меньше всего на свете ей хотелось, чтобы в голосе ее прорезались горькие или саркастические нотки.

– Ну что ты, на такую удачу я не смею и надеяться, – ответил Отто. – Я бы хотел обсудить с тобой другой вопрос, не менее серьезный, но менее интимный. Я понимаю, что ты зависишь от Б.Б. С ним ты под защитой. И вот я подумал: а что, если найдется кто-нибудь другой, кто тоже предложит тебе свое покровительство? Быть может, тогда у тебя появится выбор?

– Уж не себя ли ты предлагаешь в качестве покровителя?

– Послушай, Дезире, я мог бы предложить тебе место в моей конторе. Я ценю тебя очень высоко и даю слово, что должность ты получишь соответствующую. Хотя, конечно, занимаясь политикой, зарабатываешь всегда меньше, чем заслуживаешь. И все-таки для юной леди, наделенной такими талантами, это была бы неплохая возможность реализовать свои способности.

– О каком покровительстве ты говоришь? Что ты можешь предложить мне, если тебя самого после ближайших выборов могут выкинуть из твоей конторы?

Отто рассмеялся:

– И кто же, по-твоему, сможет со мной соперничать? По крайней мере, ты могла бы прислушаться к моему совету, дорогуша.

Дезире кивнула.

– Пойдем-ка поболтаем у меня в машине пару минут, – предложил Отто.

– А ты точно не будешь звать меня на свидание? – спросила девушка.

– О, я в этом почти уверен. – И он жестом пригласил ее в свой громоздкий «олдсмобиль» слепящего солнечно-желтого цвета и распахнул перед ней дверь с пассажирской стороны.

Дезире проскользнула внутрь и уселась на кожаное сиденье. Отто обошел вокруг машины, сел в водительское кресло и включил зажигание. Мгновение – и заработал кондиционер, а из колонок послышалось тихое журчание какой-то танцевальной мелодии.

Отто накрыл руку Дезире своей ладонью. Он, конечно, собирался просто предложить ей работу, но не был до конца уверен, что она сама не захочет предложить ему чего-то большего.

– Ну что же, рассказать тебе, что именно я имею в виду? – спросил он.

– Сперва я кое-что тебе скажу, – ответила девушка.

Она внезапно кинулась на него – стремительно, как кобра, – и пальцами стиснула ему горло. Проделав это, она уселась на него верхом, широко расставив ноги, – в такой позе, будто решила заняться с ним сексом. Она почувствовала, как у него в штанах вздулся бугорок, который потом начал опадать. Мгновение спустя уже обе ее руки сжимали ему горло, и она еще наклонилась вперед, пытаясь задавить его своей массой, которой и было-то всего ничего, не больше пятидесяти кило.

Ей нравилось чувствовать жар, идущий от его кожи, пульсацию под своими пальцами, пульсацию между ног. Это было не то чтобы сексуально, но как-то эротично: это возбуждало. Она чувствовала свою силу, свое превосходство, и ей это нравилось.

Дезире прекрасно знала, что руки у нее очень маленькие и очень слабые. Теснота машины и внезапность нападения явно дали ей невероятное преимущество, но если бы Отто попытался освободиться от ее хватки, ему бы это наверняка удалось, если бы он рванулся по-настоящему. Но теперь, пока он пребывал в растерянности, у нее оставалась еще пара драгоценных секунд, и к тому моменту, когда ему придет наконец в голову вырваться, ее здесь уже не будет.

– Отто, ведь мы с тобой работаем уже достаточно давно, и до сих пор все были друг другом довольны. Но если ты еще хоть раз полезешь ко мне с подобным дерьмом – я тебя придушу. Если ты станешь унижать Б.Б. или выступать со своими мерзкими инсинуациями, да еще и делать из него таким образом дойную корову – держись, я тебя в порошок сотру. Ты думаешь, что ты умней его, но я тоже девица с мозгами. Не забывайся: помни, кто мы такие. – И она сняла пальцы с его горла. – Не советую тебе делать Б.Б. своим врагом.

Отто закашлялся и пощупал кадык, но это был единственный звук, который он издал, и единственное движение, которое он сделал.

По парковке бродила пожилая пара, бесстыже глазея на хрупкую белую женщину, оседлавшую в машине здорового негра.

– Ну ладно, мне надо позвонить, – сказала Дезире. Она как бы невзначай его чмокнула, едва коснувшись губами, но попала при этом не куда-нибудь, а прямо в его пересохшие губы, соскользнула с него и открыла водительскую дверь. Старичок отвернулся, но пожилая дама продолжала таращиться что было сил.

– Проблемы? – поинтересовалась Дезире, и старая леди отвела свой настойчивый, полный осуждения взгляд.

И только в этот момент Отто начал понемногу приходить в себя, оправляясь от болезненного удивления. Он потянулся, чтобы захлопнуть дверь, но при этом встретился взглядом с Дезире и не нашел ничего лучше, как одарить ее своей фирменной усмешкой.

– Так, значит, мое предложение тебя не интересует, детка?

– Пока нет.

И, тихонько покачав головой, Дезире решительно направилась к «мерседесу», принадлежавшему Б.Б. Дело в том, что каким бы Отто ни был игроком, интриганом и даже, по-своему, ничуть не меньшим мерзавцем, чем Б.Б., у него все же было чувство юмора, а это уже само по себе позволяло Дезире надеяться, что ей не придется больше стискивать руки вокруг его горла.

Глава 6

И вот я, выживший свидетель двойного убийства, добравшись наконец до «Квик-стоп», стоял посреди общественного туалета. Подходя к магазину, я вдруг понял, что мне нужно пописать, причем пописать срочно и основательно – настолько основательно, что я сам удивился, как это я не обмочился от звука выстрелов. Я из последних сил боролся с искушением сигануть за деревья и помочиться прямо под открытым небом. Но мне показалось, что мочеиспускание в общественном месте, пусть даже под сенью крон, в моем положении будет не самым разумным поступком. А что, если меня застукают за этим делом? А что, если копы меня загребут и найдут у меня какие-нибудь улики? Всякие там волоски-пылинки и прочую чепуху? Все мои представления о том, как полиция ведет расследование, были почерпнуты из кинофильмов и телепередач, так что, естественно, я ни малейшего понятия не имел о том, как это происходит на самом деле.

Едва войдя в магазин, я тут же сообразил, где находятся туалеты. Когда торгуешь книгами вразнос, то очень быстро приобретаешь навыки оперативного обнаружения туалетов в круглосуточных магазинах. И я тут же кинулся внутрь, даже не пытаясь притвориться, будто не очень спешу. Вообще-то обычно, если мне нужно было в туалет, я старался не показывать этого: мне было неприятно думать, что совершенно чужие люди могут узнать что-то о физиологических процессах, происходящих в моем организме.

Но в тот момент я был совершенно не готов к тому, чтобы изображать из себя досужего посетителя и разыгрывать спектакль, притворяясь, будто я всерьез заинтересован вяленой говядиной, а потом как бы невзначай потереть ладони друг о друга, будто говоря этим жестом: ой, не мешало бы руки помыть, а затем медленным шагом, невозмутимо прошествовать в сортир.

Оторвав наконец взгляд от писсуара, я вдруг понял, что, наверное, уже помочился, поскольку из меня уже ничего не лилось. Спазмы прекратились, и напряжение спало, уступив место спокойной усталости. Я застегнул ширинку и вымыл руки, внимательно рассматривая себя при этом в зеркало и пытаясь высмотреть малейшие следы крови, но ни на волосах, ни на руках, ни на одежде ничего не оказалось. Все было в полном порядке. Я еще раз сбрызнул себе лицо водой – просто потому, что в моем представлении именно так люди ведут себя в стрессовых ситуациях. Нужно как следует умыться. Я и сам не знал, действительно ли это помогает, или это очередной миф, поддерживаемый производителями мыла. Хотя сомневаюсь, чтобы акционеры парфюмерных компаний могли здесь чем-нибудь разжиться. Контейнер для жидкого мыла, имевший форму перевернутой груши, был совершенно пуст, если, конечно, не брать в расчет окаменевший розовый осадок на самом дне – все, что осталось от мыла. С полотенцами тоже было плохо. Мне удалось обнаружить только печально известную машинку с вращающимся валиком – ту самую, в которой чужая грязь не то прессуется, не то смывается, не то намертво впечатывается в полотенце-валик, прежде чем оно, прокрутившись, снова поворачивается к вам использованным боком. Я оторвал кусок туалетной бумаги от рулона, лежавшего на контейнере из-под мыла, смял в рыхлый комок и аккуратно промокнул им лицо.

В туалете пахло дерьмом, мочой и тошнотворным цветочным освежителем воздуха, аромат которого тщетно пытался перебить вонь мочи и фекалий. Руки мои продолжали безудержно трястись, и я понял, что сейчас блевану. Но сделать это было непросто: чтобы проблеваться как следует, мне пришлось бы стать на карачки, то есть коснуться ладонями и коленями пола, покрытого толстым, упругим слоем засохшей мочи, а в сортире лежал рыхлый, увесистый ком сероватого дерьма. Какие-то первобытные инстинкты, включившиеся у меня в мозгу, не позволили мне пометить территорию, уже обсиженную и обгаженную существами гораздо более сильными и гораздо менее чистоплотными, чем я сам.

Так и не блеванув, я засунул руку в карман и вытащил оттуда чек – тот самый чек, который выписала Карен, чтобы расплатиться за книги для своих дочурок, ныне осиротевших. В верхнем левом углу значилось: Карен Уэйн. Значит, у Карен и ее мужа разные счета в банке? Мне это показалось странным.

Конечно, если бы меня беспокоило, пройдет заявка на кредит или нет, я бы еще десять раз подумал, как мне стоит поступить, но при сложившихся обстоятельствах это вряд ли имело значение. Я разорвал чек и бросил обрывки в фантастически грязный писсуар, который, похоже, злостно не смывали. Один из клочков спикировал в вязкую лужицу, растекшуюся возле унитаза, и мне пришлось вытащить этот обрывок за крошечный, не успевший намокнуть уголок, а затем изящным жестом двух пальцев снова кинуть его в очко. Я спустил воду, нажав на ручку носком туфли: мне не хотелось больше ни к чему прикасаться. Проделав все это, я снова вымыл руки.

А может быть, стоило спустить клочки чека в разные унитазы? Разумеется, я прекрасно понимал, что копы не станут бродить по очистным сооружениям, облачившись в водонепроницаемые костюмы, в надежде обнаружить эти несчастные обрывки. Тем не менее мне снова пришлось бороться с очередным приступом тошноты. Чтобы справиться с ним, я закрыл глаза и попытался отогнать прочь все мысли, роившиеся у меня в мозгу. Минуту спустя я был уверен, что точно не блевану, поэтому распахнул дверь и снова явился миру.

Круглосуточный магазин, в который я зашел, находился в каких-нибудь трех километрах от нашего мотеля. Мне не составило бы никакого труда добраться туда пешком – наоборот, я бы даже предпочел прогуляться, но, что делать, самодеятельность у нас не поощрялась. Я должен был дождаться Бобби. Поэтому я подошел к длинной холодильной витрине, которая тянулась вдоль одной из стен магазина, и взял себе пол-литровую бутылку имбирного эля, надеясь, что этот напиток немного утихомирит мой желудок. Затем я подошел к кассе и встал в очередь. Передо мной стоял парень в джинсах и черной футболке.

Лица этого человека я не видел, а волосы его были спрятаны под бейсболкой, на которой красовалась блескучая нашивка в виде флага Конфедерации, но все же можно было примерно прикинуть его возраст: лет тридцать пять-сорок. Он стоял возле кассовой стойки и болтал с кассиршей – девицей-подростком, совсем молоденькой, но не слишком привлекательной. Удлиненный овал лица придавал ее облику что-то лошадиное. Казалось, ее маленький ротик в виде перевернутой буквы «У» просто физически не может закрыться до конца. Складываясь в единый образ, все эти странноватые черты больше всего напоминали истукана с острова Пасхи. Но это не имело ни малейшего значения, потому что парню в конфедератской шапочке она очень даже нравилась, и взгляд его с подчеркнутой заинтересованностью то и дело останавливался на ее пышных, аппетитных на вид грудях: они нескромно выглядывали из выреза блузки с короткими рукавами, которую приличия ради стоило бы застегнуть еще на пару пуговиц. Конфедерат чему-то засмеялся, громко хлопнул ладонью о стойку и нахально вперил взгляд в содержимое блузки.

– О черт, – сказал он, – кажись, я обронил туда свой четвертак. Дай-ка достану.

И он занес руку таким движением, будто собирается запустить ее в щель между грудями.

– Джи-им! – протянула девица, прикрыв лицо растопыренными пальцами. – Перестань! – Она взглянула на меня, будто заколебалась на секунду, а потом снова обратилась к конфедерату: – Фу, проказник.

Из радиоприемника рвался полный энтузиазма голос, который призывал всех «сделать вечером ванг-чанг». Бывают такие песни, которые действуют на меня обескураживающе. В те времена я еще надеялся, что пойму их как-нибудь потом, когда повзрослею и узнаю жизнь по-настоящему. Например, стихи к «Богемской рапсодии».[15] Я предпринял несколько безуспешных попыток разобраться в них и пришел в конце концов к заключению, что для понимания этого текста необходимо более близкое знакомство с европейским искусством, в частности с музыкой. Наверняка любой образованный человек отлично знает, что такое «скарамуш» и почему ему положено делать глупости и танцевать фанданго.

Магазин был ярко освещен неестественным светом флуоресцентных ламп. Мне стало неуютно, будто я оказался на сцене или в луче прожектора, у полицейских на мушке. Эта последняя метафора вызвала у меня самые неприятные эмоции. Я ощутил непреодолимую потребность вырваться оттуда, убежать подальше от света, от всех этих комических старух, и резонеров, и первых и вторых любовников. А имбирный эль я прихватил бы с собой – или, попросту говоря, украл бы, но не было ни малейшей надежды, что мне это сойдет с рук. Мне вообще не нравился «Квик-стоп», я всегда чувствовал себя здесь неуютно. А теперь и вовсе: пространство вокруг меня будто бы сжалось и продолжало сужаться. Но не хотелось ни отказываться от эля, ни – еще чего – обращаться к девице за кассовой стойкой. Кроме того, я ни на минуту не сомневался, что верзиле в конфедератской шапочке не очень-то будет симпатичен парень с северным выговором, да еще и в галстуке, особенно если парень этот попросит его не задерживать очередь. Но мне очень хотелось пить, а в животе происходила настоящая революция, поэтому я открутил крышку и глотнул газировки. Сразу же пришло некоторое облегчение – по крайней мере, желание блевануть несколько унялось.

– Эй, че ты пьешь, заплати сперва! – возмутился конфедерат. Он широко оскалился, обнажив пасть, полную хищных белоснежных зубов. – Это называется кражей. А у нас тут законы есть, чтоб ты знал.

И только тут я его вспомнил. Это был тот самый парень в фордовском пикапе, которого я встретил, подходя к фургону Карен и Ублюдка. Его замысловато подстриженные волосы были на сей раз упакованы в бейсболку, но парень был тот же самый, это точно. Ледяной ужас сковал мне грудь, а затем скрутил руки и ноги. Черт, черт, черт! Что же мне делать? Может, дать тягу? Ведь этот парень видел, как я вошел в этот гребаный трейлер, в котором потом застрелили двух человек!

И тут я понял: то и дело подкатывающая к моему горлу тошнота вызвана тем, что мое сознание упорно не желает признавать один простой, очевидный факт, что лишь только тела будут обнаружены – полицейские тут же кинутся по моему следу. Что бы там ни сказал мне убийца, какой бы сладкой ложью он ни пытался меня усыпить, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что сразу же стану основным подозреваемым. Никаких «но» и «если» здесь не может быть и в помине. Конечно же, я буду объявлен в розыск. Сигнал всем постам: срочно арестовать Лема Алтика. И будьте крайне осторожны с Лемом Алтиком, парни: он скорее всего вооружен и очень опасен. Под вопросом оставалось только одно: спасет ли меня моя полная невиновность?

Я подошел к стойке и положил перед девицей доллар. Газировка стоила семьдесят девять центов.

– Здесь очередь, между прочим, – буркнула девица. – Ты что, не видишь? Перед тобой люди стоят!

– Нет тут никаких людей, – возразил я. Голос мой прозвучал резко и нервно – я понял, что лучше бы мне помолчать. – То есть тут, конечно, стоит человек, но он ничего не покупает.

– Эй ты, не хами девушке, – вклинился конфедерат.

– «Не хами» в смысле «разговаривай повежливее», – уточнил я, – или «не хами» в смысле «не пытайся залезть ей под блузку»?

– Послушай, ты, гаденыш, ты хоть понимаешь, с кем связываешься? – спросил конфедерат.

Вообще-то я прекрасно понимал. Я понимал, что связываюсь с парнем, который не задумываясь накостыляет мне по первое число, а потом, когда у меня уже не будет сил подняться, хорошенько пнет меня ногой в затылок. Но молчать я все равно не собирался. Весь мой жизненный опыт, скопившийся к тому времени, показывал, что единственный доступный мне способ отшить жлоба – это самому постараться его отшить. Не скажу, чтобы это всегда спасало меня от тумаков – иногда даже оказывалось, что таким образом я, напротив, именно напрашиваюсь на тумаки, но все равно должен же я был поддерживать расхожее представление о том, что слабаки обычно остры на язык.

Но взрослая жизнь – дело серьезное, это вам не средняя школа. И в тот день у меня была возможность убедиться, что цена вопроса может оказаться посерьезнее, чем пара синяков и порция унижения в придачу. Поэтому я рассудил, что самое время проявить покладистость.

– Извините, я не думал, что мое поведение может показаться грубым, – тихо сказал я. – Я просто хотел расплатиться.

– Но сейчас не твоя очередь. Ты что думаешь, если ты такой умник, расхаживаешь тут в своем галстуке, со своим модным портфельчиком, так теперь тебе и в очереди стоять не надо? Думаешь, ты лучше нашего?

Программа по математике, физике, химии и иностранным языкам была у нас в школе довольно слабой, но все же одну вещь, еще в средних классах, я усвоил твердо: за обвинением в том, что я считаю себя лучше других, всегда следует мордобой – просто таким образом быдло себя заводит, пытаясь убедить себя, или присутствующих, или Господа Бога в том, что избиение младенца, которое оно так жаждет учинить, с моральной точки зрения полностью оправданно.

Надо было срочно охладить его пыл, но мне было очень сложно здраво оценить ситуацию и продумать стратегию дальнейших действий, потому что душа у меня давно уже ушла в пятки от страха. Ощущение было такое, будто у меня внутри маленький суетливый хомячок вертит маленькое колесо, которое стрекочет и дребезжит, и этот хомячок никак не давал мне собраться с мыслями. И в итоге я произнес именно то, чего ни в коем случае не следовало говорить. Я сказал:

– Нас.

Конфедерат удивленно вытянул шею и уставился на меня:

– Чего?

Это было какое-то непостижимое наитие. Я словно смотрел на себя со стороны, слышал, что говорю ужасные вещи, но остановиться не мог.

– Вы, вероятно, хотели сказать: «Ты считаешь, что ты лучше нас». «Нас» – это дополнение: ты видишь нас. Кого ты видишь? Нас. А «нашего» – это определение, местоименное прилагательное. У нас нет нашего мяча, мы его потеряли. У кого нет мяча? У нас. Это местоименное существительное, дополнение. Какого мяча у нас нет? Нашего. Это местоименное прилагательное, определение.

И мое лицо расплылось в глупой улыбке.

Конфедерат уставился на меня с таким выражением, будто ему показали заспиртованного уродца. Девица за стойкой сделала шаг назад, глаза у нее стали как блюдца, и она приподняла руки, будто прикрываясь от взрывной волны. Но ожидаемый взрыв так и не прогремел. За окнами магазина медленно и вальяжно проплыл «крайслер кордоба» – автомобиль Бобби. Это было настоящее чудо. Еще никто никогда за всю историю человечества не появлялся так вовремя. За свои восемнадцать лет я не видал ничего подобного.

– Это за мной, – бросил я непринужденно, как будто мы тут просто мило болтали, обсуждая последние новости спорта.

Конфедерат не произнес ни слова. Я обернулся к кассирше, но та не решалась поднять на меня глаза. Что ж, делать нечего, газировку придется оставить. Со вздохом сожаления я поставил бутылку на пирамиду, сложенную из ящиков пива «Куэрс», и направился к выходу.

– Раз уходишь – значит, ты вор.

Это был голос кассирши. Он стал тоненьким и визгливым; ее безвольно опустившиеся руки сотрясала мелкая дрожь. Я остановился:

– Так давай я заплачу.

– Ты должен дождаться своей очереди, – упрямо пробормотала она почти шепотом.

И тут голодранец подался в мою сторону. Он был не то чтобы слишком высок – слегка не дотягивал до шести футов, примерно на дюйм выше меня. Но он наклонился вперед, будто великан, который встретил лилипута и решил потолковать с ним о том о сем.

– Да ты что вообще о себе думаешь? Будешь меня жизни учить?

Я отвернулся, моля Бога, чтобы Бобби меня заметил, догадался, что у меня проблемы, и пришел на помощь. Чувствуя на себе обжигающий взгляд голодранца, я взял бутылку с газировкой, опять достал свой доллар из кармана и положил его на стойку, прямо перед девицей. Мне плевать было на это жлобье, плевать, что они недоноски, плевать, что пришлось оставить им сдачу. Я думал лишь об одном: как бы поскорей унести отсюда ноги.

Я с силой толкнул входную дверь, задев при этом маленький колокольчик, который весело зазвенел в унисон с моим собственным смехом. Да, я засмеялся, у меня радостно закружилась голова – столь легкое избавление казалось мне просто невероятным.

Я пережил двойное убийство, пережил беседу с убийцей-ассасином, потом полез на рожон и оскорбил голодранца и при этом чудом избежал битья. Наверное, я должен был испытать некоторое облегчение, но сердце мое продолжало ходить ходуном от страха. Да, я выжил, да, я выкрутился из этой передряги, но сколько еще таких передряг ждет меня впереди?

Глава 7

На сей раз мне повезло: остальных ребят пока не было – за ними Бобби еще не заезжал. Я даже слегка обрадовался: автомобиль был двухдверный, с тесным задним сиденьем, куда вечно набивалась целая толпа. С тех пор как я взялся за эту работу, прошло уже несколько месяцев, и за это время я стал самым успешным торговцем в команде, а это давало некоторые, пусть и незамысловатые, привилегии. К примеру, я мог попросить, чтобы меня забрали в самое удобное время или чтобы меня забросили в самый бирюлечный квартал.

– Что-то вид у тебя не больно цветущий, – заметил Бобби. – Продулся?

Я отрицательно покачал головой и выглянул в окно, стараясь разглядеть, что происходит в магазине: мне хотелось убедиться, что угроза миновала. Но конфедерат уже снова принялся заигрывать с кассиршей, и все выглядело вполне мирно: казалось, оба и думать обо мне забыли.

– Нет, наоборот, сорвал куш. – Я залез в сумку, извлек оттуда документы и вручил их Бобби. – Мог бы и двойной сорвать, да вот не выгорело.

Бобби удовлетворенно улыбнулся.

– Черт, дружище! Ведь это второй день подряд! Ну ты даешь! – Он произнес «дай-йошш» для пущего эффекта, чтобы разжечь во мне трудовой энтузиазм. – Помни: главное – позитив. Всегда думай только о хорошем. Живи в позитиве и завтра закадришь двоих, а то и троих сразу.

Бобби был парень крупный – как футболист или, скорее, футболист на пенсии: мясистые руки, толстые ноги, никакой шеи, но в придачу еще и внушительное брюхо, нависавшее над полотняным ремнем. Лицо у него было широкое, немного мальчишеское и просто светилось харизмой. Мне очень хотелось думать, что я слишком умен, чтобы поддаваться его чарам, и все равно поддавался, как полный идиот.

Говоря откровенно, мне казалось, что на свете просто нет человека, которому Бобби мог бы не понравиться. В любом обществе он чувствовал себя как рыба в воде, а уж как он был щедр! Такой щедрости я никогда прежде не видал. Всем известно, какую власть имеют деньги над человеком, но Бобби сам был властителем денег. Он пользовался малейшей возможностью, чтобы показать своей команде, что у него есть деньги в кармане, что деньги – это здорово, что они – источник наслаждения. Он ставил нам пиво, кормил нас обедом, а иногда по вечерам даже водил куда-нибудь. Если во время долгого переезда мы останавливались перекусить, Бобби давал кассирам в «Макдональдсе» и «Бургер кинг» чаевые. Въезжая на платную магистраль, он приплачивал контролеру; останавливаясь в отеле – администратору. В общем, говоря языком самого Бобби, он был сплошной позитив.

– Постой, тут же чека нет, – сказал Бобби, потрясая у меня перед глазами пачкой бумаг. Он провел ладонью по своим почти по-военному коротко стриженным волосам. – Что, снова забыл? Думал, я не замечу?

В первый же день работы я сорвал двойной куш. В самый первый день. Мало у кого выгорает в первый же день, и, разумеется, никто не ждет от новичка чудес. Поэтому Бобби и не дал мне никаких инструкций насчет заявки на кредит. Соответственно, я не попросил покупателей заполнить форму. И когда все выяснилось, Бобби снова повез меня к этим людям, несмотря на то что было уже за полночь и все окна давно погасли. Он вытащил моих клиентов из постели, прямо в пижамах усадил за стол и заставил заполнить формы заявки. Я бы на его месте скорее махнул рукой на заработок, чем потащился бы к людям среди ночи. Но Бобби превратился в раскаленный сгусток энергии – торнадо, а не продавец, – и добился ведь своего. Но он отлично знал, что у него все получится. Еще бы – с такой дружеской усмешкой, с таким заразительным хохотом и с такой манерой говорить «привет!», что совершенно незнакомые люди вдруг понимают: конечно же, они его знают – просто забыли, склероз. Попробуй я сам отколоть такой номер – у меня бы только дверь перед носом захлопнули, но Бобби умудрился до того очаровать дамочку, хозяйку второго дома, что она даже заварила нам горячий шоколад с кусочками карамели, которая, тая, расплывалась в тягучие облака.

Впрочем, Бобби было ради чего стараться. Я получал по двести долларов за каждую сделку, а Бобби зарабатывал по сто пятьдесят долларов всякий раз, как кто-нибудь из его команды срывал куш. Да уж, недаром каждый из нас мечтает стать боссом. Еще бы: ведь мы работаем, а он зарабатывает.

В руках у Бобби оказался пакет документов, заполненных Карен и Ублюдком. Я отдал ему не те бумаги. Недолгое облегчение, которое я испытал, сбежав от верзилы-голодранца, тут же улетучилось. Я снова чувствовал себя как на «чертовом колесе» – будто я лечу вниз головой.

– Ой, извини, – пробормотал я и сжался, изо всех сил напрягая все мышцы, стараясь запереть свой ужас внутри, не позволить страху просочиться мне в горло и изменить голос. Но все усилия были тщетны: с таким же успехом можно пытаться остановить кровь, которая хлещет из зияющей раны. Я прекрасно понимал, что чем больше времени пройдет, чем скорее я возвращусь к обычной повседневной рутине, чем глубже окунусь в привычные заботы, тем скорее я забуду эту жуткую картину: Карен, лежащую на полу с широко распахнутыми глазами, с неровной дырой во лбу и в луже крови, напоминающей нимб. Забуду этот резкий, острый металлический запах, заполонивший воздух. Уж поскорей бы только.

– Это как раз те клиенты, которых я упустил.

Я снова принялся шарить в сумке и наконец вытащил оттуда бумаги, которые заполнил раньше, еще в середине дня. Это были замечательные клиенты – тихая, скромная пара, которая жила в ветхом зеленом фургоне. У них было двое детей и четыре собаки. И все пропахло неоплаченными счетами. Обработать их было раз плюнуть.

Бобби просмотрел документы и решительно кивнул.

– Кажется, все в порядке, – сказал он и засунул бумаги к себе в сумку. – Думаю, их заявку должны поддержать.

Уже бывали случаи, когда заявки на кредит, поданные от имени моих клиентов, не получали поддержки, и я лишался премии и комиссионных. Однажды я так потерял целую кучу денег. Я работал уже третью неделю. И вот в один прекрасный день я позвонил в одну дверь, и мне открыл худощавый парень, бледный, как плавленый сыр, и совершенно лысый, если не считать тонкой полоски волос, обрамлявшей огромную плешь, – не шире ремешка, от наручных часов. На нем не было ничего, кроме коротких плавок. Он стоял в дверном проеме и улыбался.

– Ну и что ты продаешь? – поинтересовался он.

Каким-то чудесным образом я смекнул, что обычная тактика здесь не сработает, и решил честно признаться, что продаю энциклопедии.

– А, ну тогда заходи, – сказал парень. – Поглядим, что там у тебя.

Во дворе у Галена Эдвина (так звали хозяина) собралась целая толпа – восемь или девять семей. Это была вечеринка с барбекю. Пока дети плескались в пластиковом бассейне – вот уж бирюлька так бирюлька, – я обрабатывал взрослых. Всего набралось около двадцати человек. Они пили пиво, ели гамбургеры и смеялись над моими шутками – в общем, из меня получился эдакий массовик-затейник. А к концу вечеринки я продал четыре комплекта. Четыре! Это был Большой Куш. Я слышал о том, что такое бывает, но настолько редко, что каждый случай становился легендой. И за этот большой куш я должен был получить тысячу долларов премиальных, то есть за день работы мне причиталось тысяча восемьсот долларов.

И все было бы отлично, если бы не одно «но»: я не получил ни цента, потому что ни одна заявка на кредит не была поддержана. Ни одна ничтожная заявка. Такое случалось со мной и прежде, случалось и потом, но я не переставал злиться, потому что тот день стал для меня поистине трагическим. Я сорвал Большой Куш. Но все пошло прахом. Тем не менее благодаря этому случаю моя репутация значительно укрепилась. И несмотря на то что я лишился комиссионных, относиться ко мне стали с заметным почтением.

– Ну ладно, а здесь-то что случилось? – не унимался Бобби. В руках у него была заявка на кредит, заполненная Карен.

Я покачал головой:

– Когда дело дошло до чека, они вдруг заартачились.

– Черт, Лемми! Ты что же, вошел в дом и не смог довести сделку до конца? На тебя не похоже.

Я только плечами пожал, надеясь, что дело удастся замять.

– Так уж вышло. Всякое бывает, сам знаешь.

– Давно это было?

Наверное, мне стоило соврать, но в тот момент я едва соображал и не сразу догадался, к чему клонит Бобби.

– Не помню точно. Вечером. Наверное, пару часов назад.

С минуту он созерцал заявку на кредит, будто выискивая какую-то важную мелочь.

– А давай-ка вернемся. Если это было всего пару часов назад, я еще смогу их обработать – пари держу.

Я оперся рукой о машину, чтобы не упасть, и судорожно замотал головой. Я ни за что не вернусь на место преступления.

– Не думаю, что из этого что-нибудь выйдет.

– Да брось, Лем. Вот увидишь, я их обработаю. Тебе что, деньги не нужны? Не хочешь получить премию? Подумай: комиссионные и премия! Ведь это еще четыре сотни!

– Просто я не верю, что у нас получится. Я не хочу возвращаться.

– Ну а я попробую. Хайленд-роуд – это где?

– Не помню, – соврал я и отвел глаза.

– Ладно, подожди здесь. Я зайду в магазин и спрошу.

И Бобби направился к магазину. Но тут я сообразил, что нет ничего хуже, как пойти туда и спросить дорогу, причем у того самого парня, у которого и так уже кулаки чешутся мне морду набить, у парня, который видел, как я вошел в дом Карен и Ублюдка, и после этого снова туда вернуться. Уж лучше просто вернуться, не спрашивая дороги. С тяжелым вздохом я сообщил Бобби, что вспомнил дорогу; мы сели в машину и поехали.

По пустым улицам мы добрались до места за какую-нибудь пару минут, но мне казалось, что мы едем уже целую вечность, – и все равно слишком быстро. Бобби припарковался у обочины и вышел из машины, хлопнув дверью так, что я вздрогнул.

Вокруг трейлера все было тихо – неестественно тихо. Эдакий остров спокойствия среди океана пронзительных звуков, издаваемых насекомыми. Ни один трейлер на свете еще не был таким спокойным и неподвижным. Где-то не слишком далеко залаяла собака: она залилась тем самым тревожным лаем, который собаки припасают для подозреваемых в убийстве.

Бобби подошел к трейлеру, поднялся по трем растрескавшимся бетонным ступеням и надавил на кнопку звонка.

Я судорожно озирался вокруг. По одной из поперечных улиц, за полквартала от нас, протащился видавший виды, потрепанный «датсун». Быть может, водитель притормозил специально, чтобы получше нас разглядеть? Не знаю.

Бобби снова позвонил, потом подергал дверную ручку и негромко постучал – если только стук бывает негромким. Он колотил в дверь под самым глазком. В эту секунду мне пришло в голову, что Карен и Ублюдок все равно ни за что не выписали бы нам чек, если бы мы вытащили их из постели, – они были бы злы как черти.

Не сходя со ступеней, Бобби потянулся, пытаясь заглянуть в окно кухни. Он крепко приник к хрупкому стеклу, и я подумал, что он его сейчас выдавит.

– Господи! – воскликнул Бобби. – Они либо ушли, либо померли.

Я засмеялся, но вдруг понял, что Бобби, в общем-то, не сказал ничего смешного, и запнулся. Мы побрели обратно к «кордобе». Пора было забирать остальных ребят. Всю дорогу я просидел, ссутулившись, на переднем сиденье, едва переводя дух от страха и невыразимого облегчения.

Кондиционер работал на полную катушку, холодный воздух обдувал меня со всех сторон, и я старался поглубже вжаться в свежевымытое кожаное сиденье. Мне хотелось одновременно и умереть, и разрыдаться, и еще – хотя я не вполне отдавал себе в этом отчет – мне хотелось, чтобы Бобби меня обнял. Но ему было не до меня: он деловито крутил ручку радио и остановился наконец на «Блю ойстер калт».[16] Голос, полившийся из динамиков, настойчиво убеждал меня отринуть страх перед старухой-смертью, но не могу сказать, что этот призыв благотворно подействовал на мое самочувствие.

– Ты все-таки сорвал куш – это тоже неплохо, – заговорил Бобби, решив, видимо, что меня нужно приободрить. – День работы этого стоит. Ты все равно остаешься в игре. Но двойной куш всегда лучше, правда? А? Ну ничего, завтра возьмешь двойной. Ведь ты же Ядерный Лем, а не кто-нибудь. У тебя все отлично получится.

Если бы зрелище двойного убийства не лишило меня дара речи, весь этот «позитив», который гнал Бобби, наверняка бы меня вдохновил. Услышав от него малейшую похвалу, я был тут же готов развесить уши и ненавидел себя за это. Казалось, я готов освоить ремесло книготорговца и продавать многотомные издания людям, которые никогда в них даже не заглянут и уж точно не смогут их оплатить, только ради того, чтобы Бобби погладил меня по головке. Умница, Лем, хорошая собачка. Но что поделаешь, мне это нравилось. Два человека погибли: они лежат там, на полу, с пробитыми черепушками, по облезлому линолеуму растеклись их кровь и мозги, и что же? Мне это вроде по-прежнему нравится.

По пути мы несколько раз останавливались, и на каждой остановке в машину забирался очередной парень из команды Форт-Лодердейла. Кроме меня их было трое: Ронни Нил, Скотт и Кевин, и все они один за другим впихивались на заднее сиденье. Разумеется, все они тихо точили на меня зуб. Дело в том, что Скотт был, во-первых, толстым, во-вторых, имел очень специфические представления о правилах личной гигиены, поэтому, когда он залез в машину, остальным пришлось буквально вжаться друг в друга. А я сидел вытянув ноги и вдыхал относительно свежий воздух.

Кевин был парень тихий, невысокий, коренастый и в общении отличался какой-то особенной, сдержанной вежливостью. В общей компании его можно было попросту не заметить или легко забыть о его присутствии, даже просидев с ним целый день в одной машине. Он смеялся над чужими шутками, но сам не шутил никогда. Если кто-нибудь говорил, что проголодался, Кевин не отказывался от еды, но, наверное, скорее помер бы с голодухи, чем предложил бы сам зайти куда-нибудь пообедать.

А вот Ронни Нил и Скотт, напротив, застенчивостью не отличались. Они быстро привязались друг к другу и были похожи на двух военных товарищей, которых призвали на службу из одного и того же городка, а потом определили в один и тот же взвод; дружба же их, насколько я мог судить, состояла в том, что Ронни Нил давал Скотту затрещины и называл его «жирной задницей».

Ронни Нил считал себя необыкновенным красавцем, может быть, даже заслуженно. У него было тонко очерченное лицо и большие карие глаза, как раз те, что так нравятся женщинам, – по крайней мере, тогда мне казалось, что так принято считать. Его прямые, соломенного цвета волосы спускались почти до плеч, а мышцы рельефно выступали, но ровно настолько, чтобы их обладатель казался достаточно стройным. Конечно, во время работы нам было не до серьезных физических упражнений. Но заходя в комнату Ронни Нила, я заставал его за отжиманиями и приседаниями. Я тоже старался следить за собой: иногда мне удавалось встать пораньше и сделать перед утренним собранием небольшую пробежку, но Ронни Нил, увидев меня за этим занятием, совершенно всерьез посоветовал мне бросить эти девчоночьи глупости и заняться чем-нибудь посолиднее – лучше тяжелой атлетикой. «Хотя, с другой стороны, – задумчиво заключил он, – умение быстро бегать, конечно, для еврея важнее всего».

Когда мы останавливались возле очередного магазина, чтобы забрать кого-нибудь из нашей команды, Бобби отводил вновь прибывшего за машину и открывал багажник, чтобы остальные не могли ни видеть, ни слышать их разговор. Как только они садились в машину, обсуждать результаты сегодняшней работы уже было нельзя. Нельзя было спрашивать друг друга об улове, нельзя было даже поинтересоваться, как вообще дела. Нельзя было ни о чем рассказывать – никаких баек о том, что произошло в этот день, если байки имели хоть какое-то отношение к тому, кто сорвал куш, а кто продулся. Конечно, и Бобби, и начальники других команд прекрасно понимали, что рот нам все равно не заткнешь. Если кто-нибудь взял тройной или большой куш – да что уж там, даже если двойной, – к следующему утру это станет известно всем ребятам из всех команд. Но в машине мы должны были молчать.

Правила эти относились не только к Ронни Нилу, который вообще не умел держать язык за зубами вне зависимости от предмета разговора. Ронни Нил был годом старше меня, но школу закончил на другом конце округа, поэтому знакомы мы прежде не были. Правда, конвейер фабрики сплетен все же донес до меня некоторые любопытные подробности его биографии. По крайней мере, было доподлинно известно, что в школьной футбольной команде он проявил себя всего лишь как неплохой подающий, но сам он был исполнен сознания собственного величия и абсолютно убежден, что получить футбольную стипендию ему раз плюнуть. Но вышло так, что приглашение он получил от одного-единственного колледжа из Южной Каролины. Так уж исторически сложилось, что в этом заведении учились одни черные, и администрация решила внести в студенческий контингент немного разнообразия. Ронни Нил сбежал оттуда в негодовании, в конце первого же года обучения. Он вернулся домой, отказался от стипендии. На этом моменте достоверные факты заканчиваются, дальнейшие подробности теряются во мраке неизвестности и уступают место домыслам. Из колледжа его, конечно же, выперли, но почему – сказать было трудно. Возможно, по причине академической неуспеваемости, которая явилась естественным следствием какого-то пьяного скандала или грязной любовной интрижки, о чем администрация университета, разумеется, не распространялась, но лично мне больше нравилась другая версия: Ронни Нил попросту не смог отучить себя от употребления термина «черножопый» – несмотря даже на то, что черных студентов было три сотни, а он один.

После рабочего дня, по дороге в мотель, он всякий раз рассказывал нам о том, как сегодня сорвал куш, а затем переходил к еще менее правдоподобным историям, якобы имевшим место в его яркой и насыщенной событиями биографии. Он рассказывал о том, как однажды, просто так, с кондачка, заменил бас-гитариста Молли Хэтчет; о том, как его приглашали в «Морские львы»;[17] о том, как после свадьбы кузины он поимел саму Адриенн Барбо. Непонятным оставалось только одно: какого рожна было нужно кинозвезде на свадьбе кузины Ронни Нила. И все эти небылицы он рассказывал так уверенно, что мне всякий раз оставалось лишь гадать, насколько кардинально мне стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь. Возможно ли, чтобы наша Вселенная была устроена таким удивительным образом? Неужели же в этом мире Адриенн Барбо может позволить поиметь себя такому идиоту, как Ронни Нил Крамер? Конечно, это казалось маловероятным, но ведь ни в чем нельзя быть уверенным на все сто.

Тем более что порой его бахвальство основывалось на вполне реальных событиях. Например, он любил вспоминать о том, как в наш предыдущий приезд в Джексонвилл, когда мы остановились в этом же самом мотеле, он стащил у горничной универсальный ключ от всех комнат, залез в несколько чужих номеров и забрал оттуда фотоаппараты, часы и всю наличность, которую хозяева имели неосторожность оставить в бумажнике. Позже, наблюдая, как индус Самин, владелец заведения, защищает свою жену – ту самую горничную, которую все тут же и заподозрили в краже, – Ронни Нил хохотал до упаду. А еще он рассказывал о том, как в прошлом году, накануне выборов, напялил на себя костюм и галстук и отправился собирать пожертвования в пользу Республиканской партии. Он заставлял доверчивых граждан выписывать чеки для Р.Н.К. – Республиканского национального комитета, а затем просто приписывал к букве «К» оставшуюся часть своей фамилии. Убогие конторы с сомнительной репутацией, выстроившиеся вдоль шоссе, охотно обналичили чеки на имя Р. Н. Крамера.

На сей же раз Ронни Нил пел нам о том, как одна похотливая рыжеволосая штучка на коленях умоляла его, чтобы он соизволил ее поиметь, – и это в присутствии мужа, который ничего не мог с этим поделать.

– А ты ничего не путаешь часом? Может, это ее муженек тебя хотел поиметь? – полюбопытствовал Скотт.

Парень сильно шепелявил, и слова вылетали у него изо рта под свистящий аккомпанемент лопающихся пузырьков слюнной пены.

– Да, конефсно, уферен, – прошепелявил в ответ Ронни Нил и наградил Скотта щелчком в ухо. – Ну ты и урод, двух слов связать не можешь, а воняешь сильней, чем кусок дерьма!

Для человека, которого только что оскорбили, ударили, да еще и высмеяли за проблемы с дикцией, Скотт отреагировал очень спокойно – я даже ощутил легкий приступ сочувствия к этому парню, которого я, в общем-то, на дух не переносил, и праведно вознегодовал на Ронни Нила.

– А откуда ты знаешь, как воняет кусок дерьма? – глубокомысленно поинтересовался Скотт. – Тебе, наверное, частенько приходилось его нюхать?

– Я фнаю, как пахнет куфок тсерма. Да, знаю, мать твою, потому что сижу рядом с ним!

И все же Ронни Нил досадливо отвернулся: Скотт удачно парировал его колкость, и это было неприятно.

Возле мотеля мы вышли из машины и оказались на пустынной парковке, с двух сторон ограниченной крыльями двухэтажного здания, расправленными под прямым углом друг к другу. Здесь находили приют машины бродяг и скитальцев, которым вечно не хватает бензина, зато усталости всегда с лихвой; машины людей, которые давно распрощались с былыми надеждами, оставив их где-то далеко на севере или на западе, и теперь блуждали по миру в поисках нового смысла жизни, который наконец обретали в самых простых вещах – например, в отсутствии снега. Днем все здания сияли цветами нежной зелени и яркой бирюзы, сливаясь в единую цветовую симфонию, столь привычную для Флориды, но ночью все кругом казалось безнадежно серым.

Один за другим мы всей толпой набились в номер Игрока. Настоящее его имя было Кенни Роджерс, так что прозвище напрашивалось само собой.[18] Тем не менее мы должны были делать вид, будто считаем его величайшим проявлением искрометного остроумия. Сам Игрок, насколько я понимал, не был хозяином фирмы, которая заключила контракт с «Энциклопедией чемпионов», но занимал в ней какой-то значительный пост. Верхушка иерархической лестницы терялась в густом тумане, и я подозревал, что это не случайно. Одно я знал наверняка: значительная часть выручки от каждой проданной серии энциклопедий оседала в кармане у Игрока.

Ему, скорее всего, было уже за пятьдесят, хотя выглядел он моложе. Его не слишком коротко стриженные, очень светлые волосы придавали всему облику что-то ангельское, а подвижные черты лица, всегда готовые собраться в улыбку, превращали его в гениального продавца. Разговаривая с кем-нибудь, он всегда смотрел собеседнику прямо в глаза, будто тот был единственным человеком на свете. Он улыбался всем и каждому с фамильярным дружелюбием, и морщинки в уголках его глаз, казалось, источали благодушие. «Прирожденный торгаш» – так титуловал его Бобби. Игрок до сих пор иногда сам ходил по домам, два-три раза в неделю, чтобы не потерять форму; причем поговаривали, будто за последние пять лет, если не больше, он ни разу не продулся.

Когда я вошел, Игрока еще не было: он всегда появлялся последним и дефилировал через комнату с видом рок-звезды, выходящей на сцену. Ронни Нил и Скотт стояли в углу и громко обсуждали грузовик, который будто бы остался дома у Ронни Нила: они говорили о том, какие у него огромные шины и как один полицейский, остановив парня за превышение скорости, якобы отпустил его на все четыре стороны – уж слишком замечательные были шины.

Наконец появилась и команда Игрока, работавшая в Гейнсвилле. В каждом шаге этих ребят чувствовалось сознание превосходства над остальными: можно было подумать, идет королевская свита. У Игрока был целый микроавтобус, поэтому и команда набралась большая – девять человек, из них только одна женщина. Для женщин продажа энциклопедий была связана с целым рядом трудностей, поэтому даже самым способным удавалось продержаться не более двух-трех недель. Очень редко случалось, чтобы в одной команде было хотя бы две женщины. Многочасовые прогулки пешком по безлюдным дорогам, хождение по чужим домам в полном одиночестве, без всякой защиты, похотливые клиенты и непристойные шутки со стороны мужской части коллектива – все это отбивало любую охоту работать, и я подозревал, что, как это ни печально, новая девушка из команды Игрока тоже долго не продержится. И тем не менее с прошлого уик-энда, когда она впервые появилась на общем собрании, мне никак не удавалось выкинуть ее из головы.

Ее звали Читра. Читра Радакришнан. Всю прошлую неделю я то и дело ловил себя на том, что произношу ее имя вслух – лишь потому, что мне нравится его звучание. Звучание это отчасти напоминало ее акцент – мягкий, певучий, лиричный. И она была красавицей, просто потрясающей – гораздо красивее тех женщин, которые, как мне прежде казалось, были в моем вкусе. Это было заметно даже на расстоянии. Высокая, грациозная, с карамельного цвета кожей и черными волосами, собранными на затылке в хвост. Глаза ее отливали кофе с молоком, а длинные пальцы с узкими кончиками были украшены ярко-алым маникюром и тоннами серебряных колец – даже на большом пальце было кольцо. Я никогда такого прежде не видел.

Я был с нею едва знаком, и, с тех пор как она появилась в команде, поговорить нам удалось лишь однажды, но слова, сказанные тогда, прошли сквозь меня, как электрический ток. И все же, сам не знаю почему, появление этой девушки толкнуло меня в головокружительный водоворот безрассудной страсти. В нашей большой группе были и другие женщины – правда, всего несколько, а до них были и еще другие. Причем, если судить беспристрастно, попадались и куда более красивые, но ни в одну из них я почему-то не втюрился.

Волей-неволей в голову приходила мысль о том, что немаловажную роль сыграло иностранное происхождение Читры. Возможно, тот факт, что она была родом из Индии, выделял ее на общем фоне, делал непохожей на других, а потому необыкновенной, исключительной. Возможно, было в Читре и еще кое-что особенное: несмотря на всю необыкновенную красоту, в ней чувствовалась какая-то нескладность, что-то неуловимо неуклюжее – немного неровная походка, особенная манера склонять голову во время разговора, выдававшая одновременно скромность и рассеянность.

Как бы там ни было, но я оказался далеко не единственным ее поклонником. Даже Ронни Нил, который так любил посетовать на необходимость сталкиваться каждый день с «цветными», не мог отвести глаз от Читры. Вот и тогда он встал со своего стула и подошел к ней – запросто.

Он обратился к девушке совершенно непринужденно, не смущаясь и не задумываясь. Я не слышал, о чем они говорят, уловить удалось лишь слова Ронни Нила: «Привет, крошка!», на которые Читра ответила улыбкой, как будто услышала комплимент.

Меня охватило приятное чувство негодования: приятное потому, во-первых, что оно было мне знакомо, а во-вторых, потому, что не имело никакого отношения к убийству, мысль о котором мне удалось затолкать в маленькую аккуратную ячейку где-то глубоко в подсознании. Я отлично понимал, почему Читра нравится Ронни Нилу: ведь она красавица. А ему этого достаточно. Но что приятного могла Читра найти в беседе с таким откровенным придурком, как Ронни, оказалось для меня загадкой. Сама она была человеком совершенно иного склада: об этом свидетельствовали и ее спокойная сдержанность, и скептические взгляды, которые она бросала на Игрока, и исходившая от нее волнами доброта, в то время как Ронни Нил, напротив, славился своим злонравием.

Я почти ничего не знал о ней, но уже свято верил в ее ум и проницательность. Однако нельзя было забывать, что она приехала из Индии. Конечно, она жила в Америке с одиннадцатилетнего возраста – об этом я узнал во время нашего короткого разговора, на который мне удалось ее вызвать с помощью разнообразных уловок субботним вечером, в прошлые выходные. Но родилась-то она в другой стране!

Английский Читра начала изучать еще до приезда в Штаты и говорила на нем очень неплохо, хотя явно воспринимала язык немного формально, как это обычно делают иностранцы: они как будто постоянно ждут подвоха, боятся оступиться; прежде чем сказать что-нибудь, им всякий раз приходится принимать решение и вспоминать законы грамматики.

Мне казалось, что, раз Читра – иностранка, она может не разглядеть ту гнойную, ублюдочную сердцевину, которая скрывается под обликом Ронни Нила. Белых голодранцев в Оттардинашпуре – так назывался городок, из которого, как поведала мне Читра, эмигрировала ее семья, – наверняка не водилось. Разумеется, там должны были встречаться свои, особенные отморозки, специфически оттардинашпурские – отморозки, которые, только войдя в какой-нибудь оттардинашпурский бар или ресторан, тут же дают всем вокруг знать о том, что они именно отморозки. Но чужаку – скажем, заезжему американцу – наверняка было бы трудно их распознать. Читра, конечно, была умница, но Ронни Нил мог оказаться для нее все равно что письмо на чужом языке, поэтому я решил присматривать за ней, чтобы в случае необходимости сразу прийти на помощь.

Ронни Нил присел рядом с ней, и они принялись тихо беседовать. Я не мог расслышать ни слова из того, что они говорили, и меня это бесило. Я даже решил было встать, подойти к ним и вклиниться в разговор, но идея эта показалась мне не слишком удачной: я прекрасно понимал, что буду выглядеть полным идиотом и положение мое от этого только ухудшится.

Пока что дела у меня шли не так уж плохо. На прошлой неделе, наскоро откупорив пару жестянок пива «Миллер» и высосав их содержимое, я набрался смелости, подсел к Читре и как бы невзначай представился. Она внимательно выслушала мои советы о том, как следует продавать книги, посмеялась над несколькими байками из истории моих книготорговых похождений, и это был настоящий смех – искренний, заразительный, почти судорожный, он сотрясал все ее тело. Читра же, в свою очередь, рассказала мне о том, какие книги она любит, о том, что с осени она станет учиться в колледже Маунт-Холиок[19] и уже решила, что в качестве профилирующих возьмет сразу две специальности: сравнительную культорологию и философию. Она сказала, что ей нравится жить в Штатах, хотя очень не хватает индийской музыки, привычной дешевой еды, какой торгуют на улицах, и манго десяти разных сортов, которые в Индии можно купить на каждом рынке. Словом, разговор получился исключительно приятный и многообещающий, одна беда: когда я отважился его завести, было уже два часа ночи, и как только мне наконец удалось немного унять нервную дрожь, Читра вдруг решительно объявила, что ей совершенно необходимо хотя бы немного поспать.

Когда я вновь увидел ее на следующее утро, то лишь поздоровался и вежливо улыбнулся, боясь выдать свою симпатию. И сейчас я тоже не двинулся с места, стараясь не смотреть на Читру и Ронни Нила, лишь иногда украдкой бросая в их сторону быстрый взгляд. Потом я присел в сторонке и стал смотреть, как они разговаривают, запретив себе думать о трупах, виденных мною в тот вечер; хотя слово «трупы» в данном случае было скорее эвфемизмом: я ведь видел, собственно, не трупы, а то, как они стали трупами. Казалось бы, эти мысли должны были отвлечь меня от Читры, от грациозного изгиба ее длинной шеи, от желобка между ее грудями, который едва выглядывал из ворота блузки. Должно было, но почему-то не отвлекло.

Тем временем Игрок обратился к нам с речью. Он говорил о том, какое большое значение имеет наше отношение к работе – что-то о роли восприятия, о том, что наш товар нужен людям.

– Да-да, друзья мои, это так! – воскликнул он. Лицо его раскраснелось, но не побагровело от напряжения, а скорее ожило и порозовело от переизбытка сил. – Вы знаете, я ведь и сам их вижу каждый день. Они сидят возле своих домов, среди своих пластмассовых бассейнов, трехколесных велосипедов и садовых гномов. Вы ведь знаете их и знаете, кто они такие. Они – бирюлечники! Барахольщики! Они сидят и мечтают что-нибудь купить. Они обшаривают округу своими жадными маленькими глазенками и думают лишь об одном: что бы мне такое купить? Как бы мне потратить деньги на что-нибудь такое, отчего моя жизнь станет приятнее?

Игрок сделал паузу, расстегнул воротник своей голубой рубашки и ослабил галстук, потянув за него одним пальцем, словно Родни Дэнджерфилд, которого в очередной раз не уважили.[20]

– Поймите: они просто не знают цену деньгам. А вы знаете. Эти люди хотят избавиться от своих денег, и поскорее. Хотят передать их вам. И знаете почему? Потому что деньги – отличная штука. Вы, наверное, слушали эти песенки, которые у всех на зубах навязли? Ну эти, где говорится, что деньги – пустяк и нет ничего важнее любви. Здорово, правда? Любовь… Вы встречаете свою любовь, единственную и неповторимую, и пока вы вместе – ничто другое не имеет значения. Пока есть любовь, можно жить и в жалкой лачуге. Запросто – была бы любовь! А ездить можно и на ведре с гайками – была бы любовь! Отлично, просто зашибись!

И тут он сделал очень странную вещь. Он поднял руки, развел их пошире, как будто хочет обнять невидимого слона, и в этой позе замер. В комнате повисла тишина. Я уже видел этот трюк раза три-четыре, хотя Игрок прибегал к нему далеко не всякий раз – пожалуй, даже реже, чем раз в неделю. Зрелище было действительно странноватое, но толпу приводило в восторг. Публика разразилась криками и аплодисментами, а Игрок, постояв так еще секунд двадцать-тридцать, вновь вернулся к своей демагогии.

– Да, – продолжал он, будто и не было никакой интермедии, – в этих песнях, конечно, прекрасные слова, но об одном они умалчивают. В них не говорится о том, как в один прекрасный день вдруг появится парень из богатого квартала, который проедет мимо той самой убогой хижины на своем новеньком «кадиллаке», возвращаясь в свой богатый, красивый дом, и по пути подмигнет той самой влюбленной женщине, которая как раз будет стоять возле своего убогого жилища. И в этот момент вдруг окажется, что старой побитой машины уже недостаточно для счастья. И все эти люди, ваши покупатели, тоже ищут чего-то большего – как и вы. И именно вы можете дать им то, чего они ищут. Вы можете подарить им чувство собственной правоты, уверить их в праведности совершаемых ими поступков. Друзья мои, ведь это же прекрасно, видит Бог! Вы верите в Бога? Если да, то вы должны немедленно возблагодарить Господа за то, что Он помог вам найти эту работу – работу, которая дает вам возможность помогать людям, помогая при этом и себе.

Еще с полчаса Игрок продолжал в том же духе. Своей речью он добился того, что те, кто сорвал куш, почувствовали себя королевскими особами, а те, кто продулся, готовы были пойти в огонь и в воду, лишь бы им дали возможность вернуться в свои кварталы и начать все сначала. Игрок обладал невероятной энергией, которой умел управлять в совершенстве, – я это видел, я это понимал, хотя лично меня его речи не трогали. Его энтузиазма хватало на всех. Казалось, я один вижу за этим ослепительным светом гнилую сердцевину, личность посредственную и даже подлую. Похоже было, что им движет не столько жажда наживы, сколько какая-то непонятная злость. Глядя на Игрока, я видел перед собой человека, который бы не задумываясь похитил бедную влюбленную женщину у ее бедного, но не менее влюбленного мужа, лишь для того, чтобы доставить себе низменное удовольствие.

– И еще кое-что, – провозгласил Игрок, обращаясь к толпе. Он запыхался, слегка ссутулился и тяжело дышал. – Мне только что сообщили, что нами, возможно, будет интересоваться какой-то репортер. Подробностей пока не знаю, но, видимо, захочет посмотреть, чем мы тут занимаемся. Насколько мне известно, он уже может оказаться здесь, среди нас. Так что имейте в виду, ребята: заголовок «Продавцы энциклопедий открывают новые возможности для малообеспеченных семей» звучит гораздо хуже, чем «Продавцы энциклопедий обманывают покупателей». Поверить, конечно, нелегко, но именно так они постараются нас изобразить. Поэтому, если этот репортер вдруг станет задавать вам вопросы, я хочу, чтобы вы держали рот на замке. На все вопросы отвечайте одной фразой: «Без комментариев». Слышите? Попытайтесь узнать его имя, на кого он работает. Если получится, возьмите визитную карточку, а потом отдайте ее мне. Надеюсь, всем все понятно. Вопросы есть?

– Нет! – проревела в ответ толпа.

– Поймите, речь идет о плохих людях. Они не хотят, чтобы вы зарабатывали деньги. И не хотят, чтобы наши клиенты получали новые знания. Я не знаю, какого черта добиваются эти ребята, но поскольку я возглавляю нашу с вами группу – даю слово, что мы по-прежнему будем стараться изо всех сил, чтобы сделать этот мир лучше. И пока мы этим занимаемся, деньги у нас не переведутся.

На этом собрание закончилось, и все друг за другом потянулись к бассейну, возле которого мы собирались по вечерам. Я стал протискиваться через толпу, стараясь не потерять Читру из виду. Я заметил, как она сказала что-то Ронни Нилу и вышла. Тот после минутного колебания последовал за ней, но мне показалось, что они все же вышли не вместе.

Внизу, возле бассейна, начальники команд хватали ящики с пивом «Бад», «Миллер», «Курс» или еще каким-нибудь подешевле и запихивали их в холодильники. Потом кто-нибудь приносил радио или магнитофон. Уж не знаю, беспокоила ли музыка остальных постояльцев, по крайней мере, никто ни разу не пожаловался.

Я всегда присоединялся к общей компании, хотя бы ненадолго, но в этот вечер мне было не до того. Хотелось побыть одному. Общее собрание и без того было настоящей пыткой, правда, монолог Игрока хотя бы отвлек меня ненадолго. Теперь же, оставшись в одиночестве, я хотел только одного – сбежать куда-нибудь подальше. Поддерживать светскую беседу, смеяться над глупыми шутками я был просто не в состоянии. Я даже боялся, что если выпью банку-другую пива, то непременно разрыдаюсь.

Я вернулся в свой номер. Кроватей было две на четырех человек; Ронни Нил объявил, что будет спать один, Скотт и Кевин договорились устроиться вдвоем, следовательно, мне оставалось спать на полу. Платили за ночлег не мы, так что жаловаться не приходилось. Уж не знаю, сколько стоил номер и сколько из этой суммы приходилось на каждого постояльца, но как только я открыл дверь, меня тут же окатило волной вонючего воздуха. Здесь пахло и плесенью, и по́том, и табаком, и еще какой-то затхлой мерзостью. Тем не менее, оказавшись один в пустой комнате, я немного успокоился.

Некоторое время я просто сидел, тупо уставившись в безразлично-серое лицо телевизора: быть может, там уже рассказывают про убийство; наверное, мне стоит посмотреть. Но я продолжал тупо пялиться на экран, боясь того, что увижу, и того, что пропущу. Наконец, собравшись с душевными силами, я вскочил и включил телевизор.

Ночные новости должны были уже давно закончиться, но я подумал, что если убийство обнаружили, все местные телекомпании наверняка ухватятся за возможность воспользоваться наконец своим оборудованием для прямого эфира. Но не тут-то было. Никаких полицейских машин, никаких вертолетов, зависших над фургоном. Я присел на край кровати, вцепившись руками в рваное покрывало, впитавшее запахи пепельницы и бальзама после бритья, и бессмысленно смотрел на экран, на котором кривлялся Эдди Мерфи. Джонни Карсон истерически хохотал над его гримасами. Я не вполне понимал, кого или что изображает Эдди Мерфи, но радость Джонни Карсона действовала на меня успокаивающе. Разве мог я быть свидетелем убийства, живя в мире, где звучит безудержный хохот Карсона?

Я готов был ухватиться за это сомнение, как за последнюю соломинку, но слишком много оставалось вопросов. Я открыл ящик прикроватной тумбочки и извлек оттуда телефонный справочник. Но «Медицинской службы Олдгема» в нем не оказалось – ни в «желтых страницах», ни в алфавитном указателе. Само по себе это еще ничего не доказывало: заведение могло находиться где-нибудь неподалеку, но на территории соседнего округа. Беда была в том, что, не зная, где они находятся, я не мог выяснить их телефонный номер, а следовательно, не мог позвонить и узнать, что это за организация и известен ли им парень по имени Ублюдок. Странный бы вышел разговор, ничего не скажешь.

Я встал и выглянул в окно. Для этого мне пришлось отодвинуть коричневые занавески, с которых сорвался целый вихрь пыли, отчего я едва не закашлялся. Сквозь закрытое окно в комнату просочились задорные звуки музыки и смеха. Внизу, возле бассейна, собралось около тридцати наших. Я ненадолго заглушил журчание кондиционера и постарался расслышать хоть что-нибудь, но сквозь стекло удавалось различить только яростно-оптимистический мотивчик песенки «По солнечному лучу».[21] Тем летом она звучала повсюду, и я ее терпеть не мог. Но противиться ее мощному, заводному ритму было невозможно. Мелодия весело звенела, словно говоря о том, что где-то там, в другом месте, люди весело проводят время. Что ж, в другом месте – очень даже может быть. Разумеется, это было тупое, бездумное, стадное веселье, но все-таки веселье. Мне было совсем невесело сидеть в номере, где все пропахло табаком, а к ковру присохли капли заскорузлой спермы, и гадать, действительно ли при мне застрелили в тот вечер двух человек. Да, это было чертовски невесело. Уж лучше спуститься по солнечному лучу к бассейну, глотнуть водянистого пива и, может быть, даже поухаживать за Читрой.

Я снова посмотрел в окно и увидел Читру. Она сидела на краешке деревянного откидного кресла: эти неудобные конструкции явно были придуманы для мучения курортников, которые готовы терпеть их ради того, чтобы получить ровный загар, – так уж заведено в этой стране, да и не только в этой, хотя я об этом еще не знал. Длинные пальцы Читры, с ярко-алыми ногтями, унизанные серебряными кольцами, крепко обвили банку с пивом. Как и все остальные, она по-прежнему была в своей рабочей одежде – в черных широких брюках и белой блузке. В этом наряде она была похожа на официантку, на очень красивую официантку.

Дело в том, что в январе мне должно было стукнуть восемнадцать, а я все еще оставался девственником, и меня это начинало здорово напрягать. Не то чтобы я не мог больше ни о чем думать, лез на стену и мечтал поскорее рвануть к шлюхам, как в фильме «Порки».[22] Скорее, мне просто начинало казаться, что жизнь проносится мимо, как будто всех моих знакомых пригласили на веселую вечеринку, а у меня перед носом захлопнули дверь. До меня доносились музыка, взрывы хохота и звон бокалов, полных шампанского, но присоединиться к общему веселью я не мог.

Из своего окна я едва различал улыбающееся лицо Читры. Она улыбалась широко, непринужденно, открыто – от застенчивости не осталось и следа. Она была не из тех красоток, что строят свои отношения с окружающим миром, целиком и полностью рассчитывая на то впечатление, которое они производят на мужчин, а потому мир представлялся ей куда лучшим, чем он есть на самом деле. Она не замечала, насколько груб и жесток Ронни Нил и прочие молодчики вроде него, во-первых, потому, что, вздумай какой-нибудь белый голодранец выписывать на своем полноприводном автомобиле кренделя на лужайке возле ее дома, она все равно не поймет, что это белый голодранец, а во-вторых, все эти люди – они ведь хорошие, правда? Они ее не оскорбляли, не толпились вокруг, не запугивали, не намекали, что еще немного – и ее ждет хорошая трепка. Вовсе нет. Они толклись возле нее, спотыкаясь друг о друга, говорили ей, как хорошо она выглядит, уступали ей свои места, угощали вафлей «Кит-кат» – и на мгновение на меня нахлынула зависть, но завидовал я не тем, кто стоял рядом с Читрой, а самой Читре и тому прекрасному, безопасному, фантастическому миру, дверь в который была перед нею всегда открыта.

Она весело откинула голову и звонко, от души расхохоталась – так звонко, что звук ее смеха проник сквозь оконное стекло и заглушил музыку, рвавшуюся из колонок. Вокруг нее столпилось несколько человек: Мари из джексонвиллской команды, пара ребят из Тампы, Гарольд из Гейнсвилла – в нем я, кстати, подозревал возможного соперника.

Сперва я не мог разглядеть того счастливца, который с таким успехом развлекал Читру: раскрытый зонтик заслонял от меня один из углов стола, но по одежде незнакомца я определил, что это точно не Ронни Нил. К тому же Ронни Нил не настолько остроумен. В машине он иногда рассказывал анекдоты, преимущественно похабного или расистского содержания, но они были тупы до невозможности и смеялся над ними только Скотт. От таких шуточек Читра не стала бы откидывать голову и так от души хохотать.

И тут я разглядел наконец шутника: высокий, стройный, в черных джинсах и белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, волосы, едва ли не белее рубашки, зачесаны наверх и немного набок.

Это был он, ассасин. Читра разговаривала с убийцей.

Глава 8

Наружная лестница была вся закидана пустыми жестянками из-под пива «Бад». Игрок, Бобби и прочие начальники просили нас не мусорить, но глупо надеяться, что компания измотанных книготорговцев, довольных тем, что после долгого рабочего дня они наконец просто сидят и пьют пиво, станет подбирать за собой мусор. К тому же начальников эта проблема не слишком беспокоила – лишь бы книги продавались. Самин и Ладжвати Лал, которым принадлежал мотель, были вполне довольны, если не сказать счастливы, уже только тем, что все счета были оплачены. Мы останавливались в этом мотеле каждый раз, как приезжали в Джексонвилл, и хозяева выставляли нам очень приличный счет, так что, в конце концов, нам, считали мы, все позволено.

Сбегая по лестнице, я поскользнулся и едва не упал в пивную лужу, но вовремя подпрыгнул, восстановил равновесие и успешно приземлился на первом этаже. Чтобы добраться до бассейна, мне нужно было пройти через небольшой дворик, затем через холл и выйти с другой стороны здания. Вроде бы пустяк, но не тут-то было. Приземлившись после своего прыжка, я тут же почувствовал какой-то знакомый сладковатый запах, но источник его мне удалось определить, лишь когда на плечо мне легла тяжелая рука.

Ясно: марихуана. Не то чтобы я имел особое предубеждение против травки. Разумеется, я ее четко ассоциировал с отцом, но мало ли что. Ведь мой отец еще и брюки носил, и я не считал это поводом отказаться от данного предмета одежды. Я и сам курил травку пару раз. И несмотря на то что оба раза голова у меня разболелась и в нее полезли всякие параноидальные мысли, я рассудил, что порой за компанию можно и приобщиться к этому делу: будь проще, и люди к тебе потянутся. Но тут, на большой дороге, в компании книготорговцев трава связывалась у меня только с одним образом – с образом белого голодранца.

– И где же наш горячий еврейский парень? – прошепелявил тоненький голосок, явно принадлежащий Скотту.

Парень мало того что страдал речевым дефектом, он еще и голос имел такой, будто гелием надышался. Одна из его ручищ размером с обеденную тарелку лежала у меня на плече, что явно не было выражением дружеского расположения. Он держал меня крепко, и все же я наверняка сумел бы вырваться, если б захотел, но тогда мне пришлось бы выворачиваться из его цепких рук, а такая перспектива мне казалась унизительной. Я счел за лучшее сделать вид, будто ничего не происходит, будто мне наплевать. К этой стратегии мне неоднократно приходилось прибегать в средних и старших классах школы, и позиция эта меня не спасла еще ни разу, но я отчаянно цеплялся за привычку, как матрос перед сильной бурей цепляется за клочок бумаги, на котором нацарапана молитва.

– Да, кфе это он? – передразнил приятеля Ронни Нил.

То, что в данный момент они вместе приставали ко мне, Скотта от оскорблений не спасало.

Я взглянул на ручищу Скотта.

– Мне надо идти. У меня дела, – сказал я.

Затхлая вонь его немытого тела начала пробиваться сквозь плотный запах травки.

– Да какие у тебя тут могут быть дела? – прошепелявил Скотт. Глаза его уже покраснели и едва открывались, а сам он покачивался, не слишком крепко держась на ногах.

Я изо всех сил старался отвести взгляд от цветущего на его подбородке созвездия прыщей – крупных, с молочно-белыми верхушками.

– Да, – повторил Ронни Нил, откинув назад волосы актерским жестом, как в рекламе шампуня.

Он сунул в рот трубку, глубоко затянулся, на мгновение задержал дым в легких, а затем выдохнул его мне в лицо.

Я сразу же оценил серьезность положения. Если человек выдохнул дым вам в лицо, вы должны постараться выбить из него дерьмо при первой же возможности. Ведь это смертельное оскорбление, от него положено приходить в ярость.

– Меня ждет Бобби, – проговорил я хриплым голосом.

Мне эта ложь показалась весьма удачной: никто не хотел попасть к Бобби в немилость – это никому не сулило выгоды.

– Да имел я Бобби, да имел я тебя, да имел я всех твоих гребаных друзей! – выпалил Ронни Нил.

– Физически это довольно тяжело, – заметил я.

– Ах ты мелкий кусок дерьма, – вмешался Скотт.

Он ткнул меня пальцем в живот не то чтобы очень сильно, но все же больно.

Ронни Нил залепил Скотту затрещину:

– Ты, хрен жирный, я тебя просил его бить?

– Да я просто ткнул его чуть-чуть! – с вызовом ответил Скотт.

– Знафит, нефиг пфофто его тсыкать! Нефиг вообфе никого тсыкать, пока я тебе не сказал! Ты, дырка вонючая!

Он снова обернулся ко мне.

– Думаешь, Бобби такой великий? Да он тут дерьма не стоит! Да он тут хрена ломаного не стоит! И ни хрена ни о чем не знает. А вот Игрок доверяет нам. Понял ты, козел? А не тебе и не Бобби! Так что хватит прятаться у него под юбкой – тоже мне, нашел себе мамочку.

– Да Бобби – просто задница долбаная, – заявил Скотт. – Он все лучшие кварталы отдает лохам вроде тебя.

– Лохам ффоде тсебя, – передразнил Ронни Нил.

– Знаете, ребята, у меня возникает такое ощущение, что в этой беседе я – третий лишний, – сказал я. – Поэтому полагаю, что, как человек вежливый, я должен откланяться.

– А я полагаю, что, как человек вежливый, ты должен заткнуться.

– Забавно, – заметил я, – насколько сильно различаются в разных культурах представления о вежливости.

– Думаешь, умный самый? Небось опять продулся сегодня?

С этими словами Ронни Нил протянул трубку Скотту, который мгновение недоуменно смотрел на его протянутую руку, пытаясь сообразить, как заставить меня не двигаться с места, при этом меня не касаясь. Изучив диспозицию, Скотт отпустил меня и неверной походкой передвинулся так, чтобы отрезать мне путь к отступлению.

– А вот и не продулся, – ответил я. – И вообще это не твое дело.

– Когда уснешь сегодня, мы тебя отымеем по первое число, – сказал Скотт.

Я и прежде слыхал от них эту угрозу, но до сих пор она угрозой и оставалась: рисковать работой они не хотели – они хотели лишь напугать меня. И это им удалось. Ведь то, что они до сих пор не реализовали свою угрозу, вовсе не значит, что они не сделают этого и впредь, а они, без сомнения, были на это способны. У таких ребят, как Ронни Нил и Скотт, просто нет будущего – по крайней мере такого, о котором можно мечтать или к которому можно стремиться. Для меня окончание школы значило, что самое худшее уже осталось позади; для Ронни Нила и Скотта то же самое событие, напротив, значило, что позади осталось все самое лучшее. И разумеется, они были способны на какой-нибудь страшный, непоправимый поступок. Они могли бы даже совершить его просто так, в порядке развлечения, и загреметь в тюрьму. Моя твердая решимость не проявить перед ними слабости духа начинала колебаться. В тот день мне пришлось повидать слишком многое, и теперь я чувствовал, как слезы подступают к моему горлу. Нужно было срочно что-то сделать, положить этому конец.

– Послушайте, ребята, вы вообще понимаете, что делаете?

Мы обернулись как по команде. Самин Лал в гневе выбежал из своей конторы, сжимая в руке нечто напоминающее по форме весло. Приглядевшись, я понял, что это крикетная бита. Хозяин мотеля был человек сорока с лишним лет, худой, высокий, с густой черной шевелюрой, четко очерченными скулами, аккуратными усиками и маленькими пронзительными глазами. Мы не раз останавливались в его мотеле, так что кое-кого из нас он уже помнил, а о тех, кого помнил, успел составить собственное мнение. Например, меня они с женой приметили потому, что я им дружески махал рукой при встрече, желал доброго утра, а приходя вечером с работы, приветливо кивал. Они даже откуда-то знали, как меня зовут. И вот оказалось, что они даже понимают, что Ронни Нил и Скотт для меня не самая приятная компания.

– Тут, кажется, пахнет чем-то запрещенным, – сказал Самин. – Давайте-ка, ребята, убирайтесь отсюда.

– О, Самин, привет, как дела? Я тоже чувствую этот запах, – ответил Ронни Нил. – По-моему, Лем здесь ганжу курил. Думаю, надо позвонить в полицию – пусть его заберут.

Эта шутка показалась мне не слишком удачной, особенно принимая во внимание все обстоятельства того вечера. К счастью, Самин тоже был не лыком шит.

– По-моему, ты говоришь неправду. Послушай, это мой мотель, и я велел тебе убираться. Уходи, или я пожалуюсь твоему боссу.

– На твоем месте я бы этого не делал. Мне бы очень не хотелось, чтобы такой замечательный мотель сгорел дотла. Сечешь?

– Он о поджоге, – объяснил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

Теперь, когда мой нежданный спаситель был рядом, это оказалось проще.

– Я ничего подобного не говорил, – возразил Ронни Нил, – но когда от этого места останутся одни головешки, имей в виду – я ничего подобного не говорил.

– Не смей мне угрожать, – сказал Самин. – Вы оба – очень плохие мальчишки. А теперь убирайтесь, еще раз говорю.

– Ну, ладно-ладно… – Ронни Нил схватил меня за руку и потащил за собой. – Пошли!

Самин приподнял свою крикетную биту всего лишь на пару дюймов, но сразу же стало ясно, что это не пустая угроза и что он понимает гораздо больше, чем можно было бы предположить по его скромному виду.

– Его оставьте, а сами убирайтесь!

– Слушай, Самин, чего ты тут раскомандовался? Мне это не нравится, – заявил Ронни Нил. – С каких это пор ты решаешь, кому куда идти?

Они с Самином уставились друг на друга, ожидая от противника следующего хода. Сквозь гул музыки и голосов, доносившийся от бассейна, я услышал несколько слов, произнесенных явно голосом Читры, и мне очень захотелось поскорее улизнуть – конечно же, ради нее, но и ради себя самого тоже: зачем мне присутствовать при очередном акте насилия, даже если этот любитель крикета собирался размозжить голову не кому-нибудь, а Ронни Нилу?

– Извините, мистер Лал, но вас там ждет посетитель, а о Лемюэле я сам позабочусь, если вы не возражаете.

И легкой походкой, слегка ссутулившись, к нам подошел убийца. Радостно улыбаясь, он слегка помахал Самину рукой.

Ронни Нил, Скотт и Самин уставились на него в полном недоумении – и еще бы не уставиться на этого парня безумного вида, с неестественно белыми волосами, с выражением неестественного воодушевления на лице.

– Я друг Лемюэла, – сообщил убийца Самину. – Не волнуйтесь, все будет отлично.

– А откуда ты знаешь, как меня зовут? – спросил Самин.

– У вас на бите написано.

Самин подозрительно скосился на биту.

– Тебя можно с ним оставить? – спросил он.

Я кивнул. Просто побоялся ответить иначе. И Самин кивнул мне в ответ.

– Если возникнут проблемы – заходи, – сказал он и вернулся в свою контору.

Мне было приятно, что Самин пришел мне на помощь. Я был ему очень благодарен, если не сказать – тронут. И я ни на секунду не сомневался в том, что этот безобидный, почти невидимый человек с битой в руках смог бы противостоять Ронни Нилу и Скотту, но вот убийце – это уже совсем другое дело.

Накатившее было на меня мимолетное чувство облегчения прошло в ту же секунду. Убийца, конечно же, сможет прогнать Ронни Нила и Скотта, но я не мог отделаться от мысли, что лучше бы и мне убежать вместе с ними. Я готов был умолять их не оставлять меня наедине с этим человеком.

– Тебе чего надо? – поинтересовался Ронни Нил, произнося слова медленно и нараспев.

Он подтянулся, чтобы казаться выше, но все равно недотягивал до незнакомца добрых десять сантиметров.

– Ничего. Я просто искал Лемюэла, – ответил убийца. Он положил руку мне на плечо и повлек меня к бассейну.

Мне не хотелось идти с ним, хотелось ухватиться за что-то, упереться, сопротивляться, но хвататься было не за что, и я подчинился.

– Это что, твой бойфренд? – крикнул мне вслед Ронни Нил.

Я пропустил насмешку мимо ушей, а вот убийца нет. Он резко обернулся, сложил пальцы пистолетом, взвел воображаемый курок и пустил в каждого по невидимой пуле.

Я спрашивал себя, насколько сильно мне стоит пугаться: ведь я уже знал, что убийца здесь, внизу, и к бассейну я спускался именно потому, что знал об этом. К тому же вокруг нас было полно народу. И все же меня охватил холодный ужас – просто от самого факта присутствия этого человека.

Убийца повел меня к толпе, собравшейся возле бассейна, так, будто он был частью компании, хозяином, а я – гостем. Для преступника он не слишком-то боялся людных мест.

Я был словно в чаду и не заметил, как она подошла. А потом вдруг оказалось, что она стоит рядом.

– А я познакомилась с твоим другом, – сказала Читра, указывая на убийцу пальчиком с ярко-алым ноготком.

Она стояла подле меня, и на лице ее сияла теплая и слегка глуповатая улыбка, как будто последняя выпитая ею банка пива была уже лишней. Это был наш первый разговор за эти выходные. Несмотря на страх, я пришел в восторг от одного звука ее голоса, мягкого и высокого, от ее акцента – вроде бы британского, а вроде бы и не очень.

– Он такой забавный.

Я схватил банку пива, открыл ее и, даже не попробовав, принялся жадно глотать напиток, стараясь при этом не захлебнуться.

– Да, он парень что надо, – сказал я Читре и с этими словами обернулся к убийце. – Что ты здесь делаешь?

Я всеми силами старался сдержать дрожь в голосе, старался говорить так, будто передо мной просто какой-нибудь приятель, который мне неожиданно встретился в неожиданном месте, но прозвучал мой голос, увы, совершенно иначе.

– Я искал тебя, Лемюэл. Простишь нас, если мы отойдем на секунду?

– Конечно, – ответила Читра.

Убийца положил руку мне на спину и подтолкнул меня в сторону от толпы. Мне было, в общем-то, наплевать, что он вот так меня трогает – отчасти потому, что он был все-таки убийца, отчасти же потому, что все, кто нас видел, уже наверняка определили меня в голубые. Не то чтобы этот народ и впрямь интересовался моими сексуальными предпочтениями – просто отморозки вроде Ронни Нила или Скотта всегда хватаются за малейший повод к оскорблениям и считают, что слово «гомик» удачно сочетается со словечками типа «задница» и «жиденок».

Убийца остановился возле автомата с леденцами, между двух общественных туалетов, из которых тут же повеяло тошнотворно-сладким запахом освежителя воздуха.

– Скажи-ка мне, Лемюэл, зачем ты возвращался к трейлеру? – спросил убийца.

Так вот в чем дело! Вот почему он приперся сюда. От панического страха у меня аж уши заложило. Значит, меня застукали. Но на чем, собственно? Я попытался убедить себя, что волноваться мне не стоит. Теперь я знаю, в чем дело, а значит, ситуация под контролем и я вполне могу ее разрулить. Возможно. Хотя, с другой стороны, на меня наезжает парень, который привык решать свои проблемы с помощью пистолета, а это вряд ли хороший знак.

Выбора у меня не было. Эти слова сами сорвались с моего языка, поспешно и бессмысленно. Убийца не произвел пока ни одного угрожающего жеста, но я просто обязан был учитывать, что, возможно, от того, что я скажу, зависит моя жизнь.

– Я случайно отдал своему боссу их заявку на кредит.

И я рассказал обо всем: о том, как Бобби хотел возвратиться во что бы то ни стало, а мои возражения и слушать не желал. Выслушав объяснения, убийца задумался лишь на пару секунд.

– Ну ладно, – сказал он. – Но надеюсь, твой босс ничего странного не заметил?

Я покачал головой:

– Он сперва позвонил в дверь, потом постучал, а потом мы с ним вернулись в машину и уехали.

– Просто, видишь ли, это выглядело несколько странно, – сказал убийца. – Да, оттуда, где я стоял, это выглядело странно.

– Да я понимаю, но ничего не мог поделать.

– Но думаю, ничего страшного не случилось, так ведь? – И он слегка похлопал меня по плечу. – И у меня был повод познакомиться с этой милой девушкой. – Он склонился поближе. – По-моему, ты ей нравишься, – сообщил он театральным шепотом.

– Правда? А что она сказала? – И тут я осознал всю нелепость своего вопроса и вообще этой беседы и вспыхнул до корней волос.

– Она сказала, что считает тебя очень умным. И, несмотря на твою робость, она совершенно права.

– Не мог бы ты вернуть мне мое водительское удостоверение?

Мне хотелось расспросить убийцу поподробнее, выпытать у него все детали разговора: что именно сказала Читра и как она это сказала, почему вообще зашел разговор обо мне, что она при этом делала и с каким выражением лица. Я уже готов был начать допрос, но вспомнил, что передо мной вовсе не друг, не тот человек, с которым можно поговорить о девушке. К тому же убийца слишком подозрительно меня расхваливал; можно было подумать, что он – гей, так что вдруг захотелось перевести разговор на другую тему. Убийца только плечами пожал.

– Ну ладно. – Он запустил руку в карман и вынул оттуда мои права. – Но я все равно запомнил твое имя и адрес. Так что учти: будешь рыпаться – найду тебя без проблем. Хотя не думаю, сложностей у нас с тобой не будет. И к тому же, черт возьми, одно дело подставить человека под обвинение в убийстве и совсем другое – заставить его торчать в очереди в Управлении автомобильным транспортом.

– Да уж, человек с устоявшейся системой ценностей так не поступит. – И я положил документ себе в карман.

Как ни странно, меня это успокоило: убийца вел себя относительно разумно – значит, возможно, мне не о чем беспокоиться. Хотя не верилось. То, что он не каждую секунду своей жизни проявляет кровожадность, вовсе не отменяет содеянного им убийства, а значит, и причин для беспокойства.

Я уже совсем было собрался сказать что-нибудь такое, чтобы его спровадить, как вдруг в моем сознании отчетливо всплыла одна деталь, словно его озарила фотовспышка: когда мы были там, в том страшном месте, мы все за собой убрали, но кое-что все-таки упустили.

– Вот дерьмо! – прошептал я.

Убийца приподнял бровь.

– Что такое?

– Чековая книжка! – Слова эти с хрипом вырвались из моего горла, как вороний крик. – Карен мне выписала на книги чек.

И в чековой книжке остался корешок с распиской. А в тех кварталах работал только я. Копы сразу же сообразят, кто это был.

– Да, дерьмо. – Убийца покачал головой. – А раньше ты не мог об этом подумать?

– Да нет, я, знаешь ли, как-то не был к этому готов, – взвизгнул я, – ведь я же не профессионал! А то непременно бы составил список всего, что нужно сделать.

– Да, ты прав. Прав. – Мгновение он стоял неподвижно, словно переваривая новую информацию. – Ладно, Лемюэл, надо возвращаться.

– Что? Нет, так не пойдет!

– А что делать? Придется. Потому что иначе, друг мой, ты загремишь за решетку.

– Я не хочу туда возвращаться, – пробормотал я. – Я просто не могу этого сделать.

– Хочешь, чтобы я отправился туда один? Спасать твою шкуру? Вряд ли это справедливо.

Я хотел возразить, что, для начала, это не я кокнул Ублюдка и Карен, но я представил себе, как произношу эти слова, и тут же понял, что прозвучат они смешно и нелепо. К тому же убийцам хамить не принято.

Он взглянул на меня, вскинул голову движением, каким это делает обычно олень в зоопарке молодняка,[23] и спросил:

– Я надеюсь, Лемюэл, ты меня не боишься?

Этот вопрос мог бы прозвучать странно или даже угрожающе, но было в нем что-то трогательное: убийца не хотел, чтобы я его боялся.

– Да как тебе сказать… – неуверенно начал я, сам не зная, как ему отвечать.

– Ведь я же сказал: я не сделаю тебе ничего плохого. Ты должен мне доверять. Это просто необходимо, раз уж мы с тобой оказались в одной упряжке.

– На хрен все это! – заявил я. – И тебя на хрен. – И потом, немного подумав, я добавил: – Пойми, ничего личного. Но я тут ни при чем. Это вообще не моя жизнь. Я не имею никакого отношения к убийствам, терактам и взломам. Это просто другой мир. Завтра с утра пораньше я первым же делом вызову такси, рвану на автовокзал и уеду домой.

– Отличная мысль, – похвалил убийца. – Порой бегство – самая разумная стратегия. Есть вещи, от которых непременно надо бежать. Но возникает одна проблема, Лемюэл. Видишь ли, эта история сама побежит вслед за тобой. Я прекрасно понимаю, что тебе очень хочется развязаться с ней. Я и сам хочу, чтобы ты развязался. Но чтобы выпутаться из этой истории, тебе придется пережить ее до конца. Если ты сбежишь сейчас – все тут же это заметят и сядут тебе на хвост.

Мне не хотелось соглашаться с убийцей, но я понимал, что он прав.

– Почему же? Что-то не верится.

– Я не могу тебя за это винить, – ответил убийца, – но отрицание очевидных вещей не поможет тебе пройти через это испытание. Пойми, Лемюэл: только я помогу тебе через него пройти.

Он внимательно взглянул на меня, и по его бледному лицу расплылась блаженная улыбка. Я понял, что он не лжет. Невероятно, но я ему поверил. Самым разумным было бы убежать от него прочь, вопя во все горло, запереться в номере, забаррикадировать дверь и вызвать копов. Только так я смогу выпутаться из этой истории. Но этот убийца… он такой мягкий и дружелюбный, такой хитрый и находчивый – мне показалось, лучшего заступника мне не найти. Если я вызову полицию, то непременно попаду за решетку. Но если оттолкну убийцу, то тоже попаду за решетку. Мне совершенно не хотелось никуда с ним ехать. Все-таки убийца есть убийца. Я не хотел оставаться один на один с убийцей.

– Хорошо, – выдохнул я.

– Ну ладно, теперь нужно забрать чековую книжку. И мы отправимся туда вместе, договорились? Ты справишься.

Я покорно кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Убийца ездил на слегка побитом хетчбэке «датсун» – угольно-черном, или сером, или каком-то таком – в темноте было непонятно. Думаю, я, не вполне отдавая себе в этом отчет, ожидал увидеть совсем другую машину – какой-нибудь «астон мартин», или «ягуар», или еще что-нибудь в духе Джеймса Бонда, с катапультируемыми сиденьями, выдвижными пулеметами и с кнопкой, нажатие на которую превращает автомобиль в катер. Пол под пассажирским сиденьем был завален старыми журналами и пустыми коробками из-под апельсинового сока. На заднем сиденье лежала целая кипа книг в мягкой обложке. Все они имели довольно странные названия, например, «Освобождение животных» и «История сексуальности, том первый». Интересно, сколько томов вообще нужно для описания истории сексуальности?

Забираясь в машину, я немного нервничал: нам запрещалось покидать мотель, и даже если в ближайшем городке у кого-нибудь были друзья, навещать их тоже запрещалось. Если бы я настучал на Ронни Нила и Скотта, рассказав, что они ко мне приставали, они бы наверняка ударились в праведное негодование и обвинили бы меня в клевете, сказали бы, что я веду себя как в детском саду. Но я отлично знал, что сами они сдали бы меня без колебаний, если б увидели, что я ухожу. А впрочем, какая разница: в сравнении с тем ужасным преступлением, которое я покрывал, мой ночной уход казался сущим пустяком.

Убийца смотрел прямо перед собой, руки его лежали на руле – как часовые стрелки, показывающие без десяти два, а сам он казался спокойным и непринужденным, будто это был самый обычный вечер в жизни самого обычного, ничем не примечательного человека. А я вот не чувствовал себя ни спокойно, ни непринужденно. Сердце у меня готово было выпрыгнуть из груди, живот вздулся, и вновь накатила тошнота. Страх навалился на меня липкой тяжелой массой. Сперва мне казалось, что у меня нет иного выхода, как поехать за этой треклятой чековой книжкой, но теперь я сидел и гадал, не иду ли я добровольно на заклание.

– Почему ты так рискуешь ради меня? – спросил я, главным образом для того, чтобы нарушить зловещее молчание. Из колонок доносилась глухая, замогильная музыка. Певец стонал о том, что любовь снова разрывает его на части.[24] – Ведь ты бы мог просто послать меня на фиг, если б захотел.

– Ну да, мог бы. Но я не хочу.

– А почему?

– Ну, хотя бы потому, что, если копы тебя возьмут, всегда есть шанс, что ты выведешь их на меня. Вряд ли, конечно, но чем черт не шутит. Так что лучше будет, если они не выйдут ни на тебя, ни на меня. И вообще это несправедливо. Ты не должен оказаться в тюрьме. Представь: тебя арестуют, а потом, не исключено, освободят, у меня есть возможность это предотвратить, а я ничего не сделаю – это будет страшно несправедливо. С теми двумя я поступил так потому, что это было правильно, справедливо, благородно. А вот позволить другому человеку страдать ради моего спокойствия – не слишком красивый поступок. Какой смысл поступать несправедливо, если этот поступок повлечет за собой несправедливые последствия?

– Не хочешь объяснить мне, почему ты считаешь, что, убив их, поступил справедливо?

– Мелфорд.

– Что?

– Мелфорд Кин. Меня так зовут. Видишь ли, просто я подумал, что, раз уж мы теперь работаем вместе, тебе не помешает знать мое имя. Может, хоть теперь ты станешь мне доверять. И тебе не придется всякий раз, думая обо мне, мысленно называть меня убийцей, киллером или еще кем-нибудь. – И он протянул мне руку.

Полностью отдавая себе отчет в нелепости ситуации, руку я тем не менее пожал. Рукопожатие Мелфорда Кина оказалось твердым, но суховатым, а рука – тонкой и изящной, как музыкальный инструмент. Эта рука не могла принадлежать убийце – скорее хирургу или художнику. Его рукопожатие, спокойное и уверенное, отвлекло меня от мысли о том, что теперь, когда я узнал его имя, положение мое вряд ли стало безопаснее. Наверное, даже наоборот. Итак, мне известно его имя. Разве это не значит, что я представляю для него опасность? Но я не стал высказывать своих сомнений вслух. Вместо этого я сказал:

– Вообще-то про себя я называл тебя ассасином.

– О, да это круто! Ассасин. Таинственный боец невидимого фронта. – И он рассмеялся.

Уж не знаю, что смешного он в этом нашел. Я искренне полагал, что так оно по сути и есть.

– Ну ладно, раз мы теперь друзья и все такое, – предложил я, – то, может быть, теперь ты мне объяснишь, за что убил этих ребят?

– Не могу, Лемюэл. И рад бы, но не могу. Потому что ты сам пока не готов это услышать. Если я отвечу на твой вопрос, ты скажешь: «Да он просто спятил!» – и ничто не сможет изменить твоего мнения обо мне. Но я не спятил. Просто я вижу много такого, чего другие не видят.

– А по-моему, спятившие люди всегда так говорят.

– Один-ноль в твою пользу. Но люди, которые видят то, чего другие не видят, тоже так говорят. Вопрос состоит в том, кому стоит верить, а кому нет. Ты хоть знаешь, что такое идеология?

– Ты про политику, что ли?

– Я имею в виду идеологию в марксистском понимании. Это механизм, с помощью которого культура продуцирует иллюзию нормативной реальности. Общественный дискурс задает нам определенные представления о реальности, и наше восприятие зависит от этого дискурса ничуть не меньше, чем от органов чувств, а иногда и больше. Ты должен понять, что мы воспринимаем окружающий мир словно сквозь пелену, туманную дымку, сквозь фильтр, если угодно. Этот фильтр и есть идеология. Мы видим вовсе не то, что на самом деле находится перед нами, а то, что ожидаем увидеть. Идеология заслоняет от нас некоторые вещи, скрывает их, делает невидимыми. И, напротив, заставляет нас видеть то, чего на самом деле не существует. Это справедливо по отношению не только к политическому дискурсу, но и ко всякому другому. Это как в романе. Почему в сюжете романа непременно должна быть любовная линия? Потому что это естественно, правильно? Но это естественно только потому, что мы так считаем. Другой хороший пример – мода. Ты не задумывался, почему люди одной эпохи считают, что одежда, которую они носят, вполне нормальна и естественна, но в другую эпоху или даже двадцать лет спустя она покажется нелепой. Это и есть идеология. Сегодня полосатые джинсы на пике моды, а завтра они – повод для насмешек.

– Ага… Но ты ведь, наверное, выше всего этого? – поинтересовался я.

– Ты про полосатые джинсы? Разумеется. Но по большей части я такой же раб идеологии, как любой человек. Хотя, с другой стороны, я отдаю себе в этом отчет, и это дает мне некоторое преимущество, определенную власть над идеологией. Значит, я могу прищуриться и увидеть чуть больше, чем остальные. А это самое большее, на что можно надеяться. Все мы – дети идеологии. И ни один из нас, даже самый мудрый и проницательный, самый самоотверженный борец не в состоянии полностью от нее избавиться. Но можно хотя бы попытаться. Более того, пытаться нужно постоянно. И ты тоже мог бы. И когда я увижу, что ты наконец сощурился и кое-что разглядел, я тебе все расскажу.

– А по мне, все это просто куча дерьма.

Сказал и в ту же секунду захотел взять свои слова обратно.

– Слушай, я понимаю, что оставлять тебя в полном неведении с моей стороны просто гадство. Ну давай я задам тебе наводящий вопрос. Не думаю, что ты сможешь ответить на него сию же секунду, но когда сможешь – для меня это будет сигналом: я сразу пойму, что ты способен хотя бы немного заглянуть за шоры, навязанные нам нашей культурой. И тогда я смогу объяснить тебе, почему я совершил то, что совершил. Договорились?.. Отлично. Так вот: тюрьмы строятся уже много веков, верно?

– Это и есть твой вопрос?

– Нет. Тебя ждет целый вагон мелких вопросов. И они подведут нас к самому важному. Когда мы до него доберемся, я тебе скажу. Да, так вот: тюрьмы. Почему мы отправляем преступников в тюрьмы?

Я отвернулся к окну и уставился в темноту. Там царила глубокая ночь. Мимо пробегали темные дома, темные улицы. Люди спали себе спокойно, смотрели телевизор, занимались любовью или шарили в холодильнике, думая, чем бы перекусить перед сном. А я сидел в машине и беседовал с безумцем, обсуждал с ним какие-то тюрьмы.

– Потому что они совершили какой-нибудь плохой поступок. Например, убили пару человек в их собственном доме.

Рискованное предположение. Сродни уроку грамматики, который я преподал конфедерату в круглосуточном магазине. Надо бы все-таки научиться держать язык за зубами.

– А ты забавный чувак, Лемюэл. Мы отправляем их в тюрьмы, чтобы наказать, правильно? Но почему? Почему мы должны их наказывать?

– А что ты предлагаешь с ними делать?

– Черт, да мало ли что можно с ними делать! Возьмем, например, какого-нибудь взломщика: он проникает в чужие дома, крадет драгоценности, деньги и прочее. Физического ущерба он никому не наносит – просто забирает ценности. Так вот, с ним можно поступить очень по-разному. Можно его убить, можно отсечь ему руки, заставить его носить какую-нибудь специальную одежду или сделать ему особенную татуировку. Можно отправить его на общественные работы, или к психологу, или дать ему религиозное образование. В самом деле: может быть, если подробно изучить его биографию, то окажется, что ему просто не хватает образования. В конце концов, можно его сослать – отправить к тибетским монахам. Но его отправляют в тюрьму – почему?

– Ну, не знаю. Так уж заведено.

Мелфорд на секунду снял руку с руля, чтобы ткнуть в мою сторону пальцем:

– Именно! Потому что так уж заведено. Идеология, друг мой. С самого рождения нас приучают видеть окружающий мир определенным образом. В результате это видение кажется нам естественным и единственно возможным. Глупо подвергать его сомнению. Мы смотрим на окружающий мир и думаем, что видим истину, а на самом деле видим лишь то, что должны видеть. Включаем мы, к примеру, телевизор – а там счастливые люди обедают в «Бургер кинг» или пьют кока-колу; и вот мы абсолютно уверены в том, что гамбургеры и кола – не что иное, как путь к блаженству.

– Но это же просто реклама, – возразил я.

– Между прочим, реклама – это часть социального дискурса. Она участвует в формировании твоего сознания, твоей личности ничуть не в меньшей степени, а может быть, и в большей, чем все, что тебе втолковали родители и школьные учителя. Идеология – это не просто набор культурных стереотипов: она подчиняет нас, Лемюэл, превращает из субъектов в объекты. Мы – ее подданные, мы ей подвластны, так что это мы с тобой служим культуре, а не она нам. Мы считаем себя свободными и независимыми, но границы нашей свободы всегда и во всем определяются идеологией, и она же ограничивает наш кругозор.

– И кто же ее контролирует, эту идеологию? Масоны, что ли?

Мелфорд одобрительно усмехнулся.

– Обожаю теорию тайного заговора. Масоны, иллюминаты, иезуиты, евреи, Билдербергская группа[25] и, особенно, Совет по международным отношениям[26] – это круто. Но в одном изобретатели подобных теорий ошибаются: они полагают, что все это – результат действий злоумышленников; они считают, что если есть тайный заговор, то за ним должны стоять заговорщики.

– А разве нет?

– Конечно нет. Механизмом культурной идеологии управляет автопилот. Вот в чем дело, Лемюэл. Это стихийная сила – вроде камня, катящегося с горы. Он куда-то летит, набирает скорость, пока его уже ни один черт не остановит, но плана у него нет, им не руководит никакой разум. Камень подчиняется только законам физики, собственной воли у него нет.

– А как же толстосумы, которые сидят в прокуренных залах и строят заговоры: как бы заставить нас съесть побольше гамбургеров и выпить побольше лимонада?

– Они не могут управлять этим камнем. Рано или поздно он прокатится и по ним, как по любому из нас.

Я выдержал вежливую паузу, будто обдумывая эту мысль, а затем снова ринулся в бой:

– Но, по-моему, вопрос про тюрьмы от этого ясней не становится.

– Да нет, все просто. У нас есть определенная идеология, которая заставляет нас считать, что преступников нужно непременно отправлять в тюрьмы. И это не результат нашего выбора, не один из многих вариантов наказания: это единственно возможный выход. Ну а теперь вернемся к нашему воображаемому взломщику. Как ты думаешь, что станет с ним в тюрьме?

Я покачал головой и усмехнулся нелепости ситуации. Подумать только: я упражняюсь в софистике на пару с убийцей.

Да, это было куда как нелепо. Но беда в том, что мне это нравилось. На какую-то пару секунд я совершенно забыл о том, кто такой Мелфорд Кин и что он сделал тем вечером у меня на глазах, и в эти секунды мне нравилось его слушать. Мелфорд вел себя так, будто он – важная персона, знает что почем, и знает совершенно определенно. И пусть вся эта история про тюрьмы казалась мне полной ерундой, я был уверен, что рано или поздно она к чему-нибудь да приведет – к чему-то очень интересному.

– Ну, наверное, предполагается, что заключенный вспомнит все свои преступления, задумается, почувствует себя несчастным и виноватым и потом, выйдя на свободу, будет вести себя совсем иначе.

– Конечно. Значит, тюрьма – это наказание. Ты грубишь маме, так что пойди-ка посиди у себя в комнате. В следующий раз ты будешь знать, что тебя накажут, и постараешься быть паинькой – в этом смысле, конечно, наказание. Но наказание должно привести к исправлению, к реабилитации. Мы берем преступника и превращаем его в здорового члена общества. Но вот взяли мы этого взломщика и посадили в тюрьму – и что будет дальше, как ты думаешь? Чему он сможет там научиться?

– Я думаю, что на самом деле он там, конечно, не исправится. То есть это же общеизвестный факт: если посадить взломщика в тюрьму, то, выйдя оттуда, он займется вооруженным грабежом. А может быть, даже станет убийцей, или насильником, или еще кем-нибудь.

Мелфорд кивнул:

– Отлично. Выходит, что, попав в тюрьму, преступники превращаются в еще более страшных преступников. Так или нет?

– Похоже, что так.

– И как ты думаешь, президент Рейган в курсе?

– Скорее всего.

– А сенаторы, конгрессмены, губернаторы знают об этом?

– Ну наверное, а как же иначе?

– А начальники тюрем, тюремные надзиратели, полицейские?

– Уж они-то, я думаю, знают об этом лучше, чем кто бы то ни было.

– Ну ладно, тогда – самый главный вопрос. Готов? Всем известно, что в тюрьме преступники не исправляются, вернее, даже наоборот: всем известно, что в тюрьмах хулиганы превращаются в уголовников. Так почему же мы продолжаем их использовать? Продолжаем отправлять отбросы нашего общества в эти уголовные университеты? Вот он, главный вопрос, – подумай на досуге. И когда ты сможешь на него ответить и будешь уверен, что ответил правильно, я скажу тебе, почему совершил то, что совершил.

– Это что еще за ребусы?

– Это не ребус, Лемюэл. Это испытание. Я должен знать, что ты видишь, а чего нет. Если окажется, что ты не в состоянии даже попытаться заглянуть за пелену, застилающую тебе глаза, то и знать тебе ничего не нужно о том, что за ней находится. Все равно, что бы я ни сказал тебе, ты не сможешь меня услышать.

Мелфорд свернул налево, на Хайленд-стрит, улочку, где жили Ублюдок и Карен до того самого момента, пока их не убили. Мы проехали уже почти полквартала, когда я с удивлением подумал: не собирается ли Мелфорд остановиться прямо у их трейлера. Но в конце концов решил, что вряд ли. Наверное, он просто хочет осмотреть окрестности.

Идея эта, надо признать, оказалась удачной, потому что, проезжая мимо фургона, мы увидели полицейскую машину, припаркованную на подъездной дорожке. Фары у нее не горели, и мы чуть было не нарвались. Машина стояла в полной темноте – ни фар, ни мигающих сине-красных огней, – и в этом полумраке, не озаренном ни светом из салона, ни уличными фонарями, стоял полицейский в коричневой форме и широкополой шляпе. Он беседовал с какой-то женщиной, положив ей руку на плечо. Женщина плакала.

Глава 9

– Успокойся, – сказал Мелфорд, как только мы проехали мимо копа, который не сделал и шага, чтобы запрыгнуть в свою патрульную машину и пуститься за нами в погоню: он даже не заметил нас. – А чего ты ждал? Должны же они были обнаружить тела рано или поздно. Так что не говори мне, что ты удивлен.

– Просто я надеялся, что мы успеем забрать чековую книжку, – ответил я резким, почти истерическим тоном.

– Ах да, чековая книжка… Ну ладно, ведь чек был выписан не на твое имя, верно? Он был выписан на компанию, где ты работаешь?

– Да, на компанию «Путь к просвещению».

– Отлично. Ну и откуда же они узнают, что именно ты пытался указать им этот путь?

– В этих кварталах работал только я. Кроме того, мои отпечатки остались по всему фургону. Если они возьмут образцы у наших ребят, то меня точно вычислят. Дерьмо!.. – добавил я и с силой ударил ладонью о колено.

– Брось, это ничего не доказывает. Ну хорошо, ты там был, попытался втюхать им книги, но у тебя ничего не вышло. У тебя же мотива нет. Просто стой на своем, и все будет в порядке. – И Мелфорд ласково положил руку мне на плечо.

Отлично, лучше некуда. Только домогательств ассасина-педика мне и не хватало. Что-то мне эта идея не слишком нравилась: стой на своем, и тебя оправдают.

К счастью, он снова положил руку на руль.

– В любом случае дальше большого жюри[27] дело не пойдет.

– Офигеть, вот радость-то! В следующий раз ты станешь успокаивать меня тем, что приговор ограничится тюремным заключением. А еще пару минут назад, между прочим, ты рассуждал о том, как несправедливо будет, если меня вообще арестуют.

– Ну ладно, ладно. – И он поднял ладони так, будто пытался успокоить свою сварливую жену. – Я что-нибудь придумаю.

Мелфорд припарковал машину, и я огляделся по сторонам – впервые после того, как мы заметили полицейский патруль возле фургона Карен и Ублюдка. Оказалось, что мы стоим у входа в бар или какое-то заведение вроде бара. Это была весьма потрепанная на вид лачуга, покрытая белой облупившейся краской. Рядом стояло десятка два машин, по большей части пикапов. Парковкой для них служил лысый клочок земли, плотно прибитой шинами и подошвами пьяниц.

Мне показалось, что, как только мы вошли, музыка взвизгнула и умерла – быть может, так и случилось на самом деле. Люди, сидевшие за столами, подняли взгляды от своих пивных кружек. Остальные подняли взгляды от бильярдных столов. А те, что сидели за стойкой, выгнули шеи, чтобы на нас посмотреть. Ни одной женщины видно не было – одни мужчины.

В глубине души мне хотелось верить, что Мелфорд понимает, что делает. И тем не менее бар этот мне очень не понравился. Из музыкального автомата рвалась хвастливо-вызывающая песенка Дэвида Аллана Коу.[28] К счастью, эти звуки заглушили гул крови в моих ушах: появление копа привело меня в такой ужас, что все тело пронзила леденящая боль, будто кто-то насквозь проткнул меня сосулькой.

Бар располагался в длинной комнате с бетонным полом и стенами, сложенными из шлакобетонных блоков. На одной из стен висели часы с рекламой пива «Миллер», а рядом вспыхивала и гасла вывеска с надписью «Бадвайзер», возле которой красовалась реклама пива «Курс», изображавшая пухлых, полногрудых девиц. Стульев в комнате не было, одни только пластиковые столы и скамейки, а в дальнем углу стоял громоздкий старомодный музыкальный автомат – бывают такие, с закругленной крышкой. Ближе к пестро украшенной деревянной стойке находилось несколько бильярдных столов, которые явно содержались с особой заботой. Все они были заняты игроками. По моим представлениям, это означало только одно: в этом помещении в любую секунду могло оказаться восемь голодранцев с оружием наготове.

Мелфорд направился к стойке, за которую мы и сели. Он жестом подозвал бармена – дородного парня с длинными волосами, собранными в хвост; на вид ему можно было дать лет пятьдесят, но прожитых бурно: об этом свидетельствовали осунувшееся лицо и руки, покрытые множеством ожогов, – можно было подумать, что он ночь напролет подставлял свое тело какому-то маньяку, который тыкал в него зажженной сигаретой. Мелфорд заказал две бутылки светлого пива, которые бармен со скептическим видом тут же и бухнул перед нами на стойку. Я не мог оторвать взгляда от линялых синих татуировок, сползавших по его предплечьям, а он пялился на мой трикотажный галстук бирюзового цвета, и я мысленно проклял себя за то, что забыл его снять. За спиной у нас раздавался угрожающий треск ударяющихся друг о друга бильярдных шаров.

– Четыре доллара, – бросил бармен. – Жратву заказывать будете, пока кухня не закрылась? У нас тут отличные бургеры, но Томми, наш повар, минут через пятнадцать напьется до зеленых чертей и с плитой уже точно не справится.

– У тебя что, специальный таймер для него есть?

– А я по цвету лица вижу. Минут через пятнадцать он либо скопытится, либо забьется в угол и станет реветь как белуга. Одно из двух. Кстати, ставки еще принимаются.

– Я пока что пас. Надо сперва поближе познакомиться с Томми.

– Да, разумно. Хотя сегодня, держу пари, будут слезы. Так что, парни, гамбургеры будете?

Несмотря на события сегодняшнего дня, я вдруг понял, что голоден. Это был какой-то особый, опустошающий голод: мне казалось, что еще немного – и тело перестанет мне подчиняться.

– Я буду, – заявил я. – Не слишком сильно прожаренный.

– Тебе к нему картошку фри или луковые кольца? – спросил бармен.

– Луковые кольца.

– Только луковые кольца, – попросил Мелфорд, разглядывая этикетку на бутылке с пивом, которую держал в руках.

– Хорошо, значит, один гамбургер с кольцами и одни кольца.

– Нет, вообще без гамбургера, – остановил его Мелфорд. – Я не буду ничего, а молодому человеку принеси только луковые кольца. Лучше даже двойную порцию: по-моему, он проголодался.

Бармен склонился к нам поближе.

– Интересно, а с чего это ты решил, что знаешь, чего хочет твой приятель, лучше, чем он сам?

– А откуда ты знаешь, что твой повар сегодня будет плакать, а не отрубится?

Бармен склонил голову в знак согласия.

– Ладно, твоя взяла.

Мелфорд улыбнулся.

– Итак, луковые кольца. – И он положил на стойку пять долларов. – Сдачи не надо.

Бармен ответил ему легким наклоном головы.

– Я что же, должен питаться луковыми кольцами? – спросил я. – Это что, тоже часть тайного кода идеологии?

– Что-то вроде того. Если хочешь общаться со мной, тебе придется отказаться от мяса.

– Да не хочу я с тобой общаться! Я хочу, чтобы ты вообще исчез из моей жизни! Я хочу вычеркнуть из памяти весь сегодняшний день, и тебя вместе с ним. Я через силу с тобой общаюсь, а ты еще хочешь, чтобы я гамбургеров не ел?

– Послушай, я понимаю твои чувства, – сказал Мелфорд, – и поверь, я не обижаюсь. У тебя был очень тяжелый день.

– Ой, спасибо тебе за такое офигенное понимание!

Я отвернулся и глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Мне постоянно приходилось напоминать себе о том, что если Мелфорд сказал, будто Карен и Ублюдок заслужили такую смерть, это вовсе не значит, что они действительно ее заслужили. Так что лучше этого парня не злить, и я решил сменить тему разговора.

– Значит, я должен отказаться от мяса? Ты что, вегетарианец, что ли?

– Да, Лемюэл, совершенно верно. Из того факта, что я не ем мяса, ты сделал абсолютно справедливый вывод, что я вегетарианец. Знал бы ты, как этих животных мучают, сам бы перестал мясо есть. Но ты этого не знаешь. Может быть, тебе даже все равно. Поэтому я насильно заставляю тебя отказаться от мяса. Мы еще вернемся к этому разговору, и тогда ты сам все поймешь. А пока что просто бери с меня пример – следуй за мной по пути добра и морали.

– Ты что, собираешься меня морали учить?

– Выходит, что так. Забавно, правда?

– Никогда раньше не встречал вегетарианцев, – признался я. – Теперь ясно, почему ты такой тощий.

– Ты что, моя мамочка, нацепившая на себя маску несмышленого подростка? Черт возьми, Лемюэл! Это же так просто: не ешь ничего, что связано с убийством или эксплуатацией животных, и все у тебя будет отлично. И не надо мне говорить, что я болтун. Если бы мы хотя бы питались только злыми животными – теми, что совершают безнравственные поступки, – я бы скорее согласился съесть эту парочку из фургона, чем гамбургер.

– Знаешь, все это не слишком убеждает меня в твоем душевном здоровье.

– Давай поговорим о чем-нибудь более приятном. Расскажи мне о своей очаровательной даме. Как там ее зовут? Чанта, что ли?

– Читра, – ответил я, не переставая чувствовать себя идиотом.

Как можно говорить о подобных вещах, находясь в столь плачевном положении? И в то же время какая-то часть меня была благодарна Мелфорду за возможность поговорить о Читре.

– Как думаешь, вы будете встречаться? – спросил он, и в его голосе я не уловил ни малейшего намека на насмешку.

Я только плечами пожал, как-то даже растерялся.

– Сейчас у меня есть куда более насущные проблемы. К тому же мы с ней едва знакомы. Мы встретились только на прошлой неделе.

– Подумаешь! Со мной ты познакомился только сегодня, а мы вон уже как близки!

Я предпочел пропустить эту фразу мимо ушей.

– Не представляю, может ли у нас с ней что-нибудь получиться. Чтобы накопить денег на университет, мне придется проработать весь год. А она через пару месяцев уедет в Маунт-Холиок.

– Подумаешь, люди и на расстоянии общаются, – возразил Мелфорд.

– Ну да… Но все-таки я боюсь, что сохранить отношения в таких условиях будет сложно. Сам понимаешь: все эти переживания, новые ощущения… Хотя, с другой стороны, если она пойдет в девчоночью школу, то, может, все не так уж и страшно.

– В женский колледж.

– Что?

Он отхлебнул пива.

– Это не девчоночья школа, а женский колледж.

– И какая разница, позволь спросить? – Я был не в состоянии выслушивать идиотские придирки.

– Разница большая. По крайней мере для меня. И для тебя, кстати, тоже. Нельзя так легкомысленно относиться к словам, Лемюэл: они обладают большой властью и всегда имеют последствия. Пока мы не научимся выражаться тактично по отношению к противоположному полу, настоящего равенства между нами не будет.

В этот самый момент что-то с силой шлепнуло меня по затылку. Это произошло настолько внезапно и я настолько оторопел, что даже не почувствовал боли. Я обернулся и увидел перед собой двух дюжих парней с киями в руках. Они хохотали.

Оба были одеты в выцветшие джинсы и футболки: один в черную и драную, другой в бледно-желтую, с надписью «Устрицы Боба» на груди. Под надписью красовалось изображение устрицы со словами «Съешь меня», обведенными в облачко, которое вылетало у нее из… даже не знаю, как сказать: изо рта? из клюва? из хобота? – или что там бывает у устриц.

Мое горло мучительно сжалось, душа ушла в пятки, и где-то глубоко внутри разрасталась отчаянная тоска, которую можно было бы выразить одной фразой: почему я, ведь нас же двое. Мы оба сидим рядом за барной стойкой. Мне казалось, что сам я ничем не отличаюсь от любого другого подростка. На мне, правда, был злополучный галстук – но что с того? Зато Мелфорд с его чудаковатой внешностью и дурацкими обесцвеченными волосами, торчащими во все стороны, будто он только что встал с электрического стула, казался мне куда более подходящей мишенью для насмешек. И что же? Эти молодчики все равно пристают ко мне. Они всегда пристают ко мне.

Пару секунд никто не произносил ни слова. Те двое пялились на меня. Я отвернулся.

– Ребята, вам не кажется, что вы далековато отошли от бильярдного стола? – поинтересовался Мелфорд.

Ну вот, сейчас он их прикончит, подумал я, онемев от сознания собственного бессилия. Сейчас произойдет еще одно убийство, прямо здесь, у меня на глазах. Мне опять придется смотреть, как умирают люди. Полная комната умирающих.

«Устрицы Боба» оскалился, обнажив пасть, полную меряющих зубов.

– Ну и что? – ответил он. – Тебе-то какое дело?

– Мне-то? – переспросил Мелфорд и пожал плечами. – Да вроде никакого. А тебе?

– Чего? – переспросил незнакомец.

– А? – переспросил Мелфорд.

– Что ты сказал?

– Что ты сказал?

– Какого вообще дьявола тебе нужно?

– Честно говоря, никакого.

– Ненавижу, когда сюда припираются педики! – заявил верзила в черной футболке.

– Я считаю нашу внешнюю политику относительно Сальвадора не вполне удачной, – высказался Мелфорд.

Парень в черной футболке нахмурился:

– Что за дерьмо ты несешь?

– Да сам не знаю. Я так понял, что мы тут просто высказываем свои соображения на разные темы. Твое заявление показалось мне совершенно неуместным, вот я и решил, что в ответ нужно сказать что-нибудь в том же духе.

С этими словами он взял со стойки бутылку, уже наполовину порожнюю, и одним залпом выдул остатки пива. Затем он покачал пустой бутылкой перед верзилами, как бы предлагая им засвидетельствовать, что пиво кончилось.

– Еще пиво будете?

– Тебе-то что?

– Да ничего. Просто лично я собираюсь заказать еще, а раз уж мы с вами тут так мило беседуем, то я, как человек вежливый, готов угостить и вас. Так что, будете?

Парень в черной футболке заколебался: любовь к пиву боролась в нем с беспричинной агрессией. Наверное, если бы Мелфорд явно нервничал, или суетился, или выказывал какие-либо признаки страха, все повернулось бы совсем иначе. Я постепенно начинал понимать, в чем состоит сила Мелфордова спокойствия.

– Ну ладно, давай, – согласился парень в черной футболке. Он на мгновение сощурился и закусил губу: казалось, он чего-то не понял, но не хотел подавать виду.

Верзилы с киями молча переглянулись, «Устрицы Боба» пожал плечами.

Мелфорд подозвал бармена и заказал всем по пиву. Верзилы забрали свои бутылки, парень в черной футболке кивком головы поблагодарил Мелфорда и вместе со своим дружком направился к бильярдному столу. Оба словно воды в рот набрали и старались не смотреть друг на друга.

– Какого черта, – прошептал я, уткнувшись в корзинку с дымящимися луковыми кольцами, которую бармен поставил передо мной во время нашей небольшой разборки. – Я уже был уверен, что нам сейчас накостыляют по первое число.

– А я нет. Понимаешь, этот парень рассматривал два возможных варианта: либо я полезу с ним драться, либо отпраздную труса. А я взял и повернул все иначе, и в результате обошлось без насилия – вот и все.

Объяснение действительно казалось элементарным.

– Здорово! А что бы ты сделал, если бы этот придурок попытался повалить тебя на пол и размозжить тебе голову своим кием?

Мелфорд похлопал себя по карману:

– Тогда бы я его убил.

С минуту я обдумывал этот ответ, пытаясь понять, ужаснул он меня или, наоборот, успокоил.

– А почему ты не убил их сразу?

– Послушай, я готов защищаться, если на меня нападут, и я готов сражаться за справедливость, но это вовсе не значит, что я готов на все. Передо мной стояла вполне определенная задача: выбраться из этой передряги так, чтобы с тобой ничего не случилось. Я сделал для этого все возможное, но так, чтобы это имело как можно меньше дурных последствий.

Я взглянул на Мелфорда с чувством не только облегчения и благодарности, но даже некоторого восхищения. Именно в этот момент я впервые понял, что его внимание мне импонирует, льстит примерно так же, как льстила похвала моего босса Бобби, когда мне удавалось продать книги. Похоже, я нравился Мелфорду, и мне это нравилось. Казалось, ему приятно общаться со мной. Мелфорд был личностью, сумасшедшей, агрессивной, невероятной, но все-таки личностью, и, как я имел только что случай убедиться, отчасти даже героической личностью.

– А что мы будем делать с чековой книжкой? – спросил я.

– Пока подождем.

– Чего подождем?

– Ну, я надеюсь, ты в курсе, где находится этот фургон? То есть к какому населенному пункту он относится?

Я отрицательно покачал головой.

– Это город под названием Медоубрук-Гроув. Необыкновенно мерзкий городишко – узкая полоса земли, оттяпанная от территории округа. Он состоит из огромного трейлерного парка и маленькой свинофермы. Парень, которого мы видели возле фургона, – начальник местной полиции, он же и мэр, отъявленный кусок дерьма по имени Джим Доу, и он не слишком жалует копов из округа. Так что я ставлю на то, что он будет тянуть время и настоящую полицию вызовет в лучшем случае утром – иначе ему вообще не удастся сегодня поспать. Так что давай подождем. Через пару часов мы вернемся к фургону, пролезем под желтую оградительную ленту и заберем чековую книжку. – Тут Мелфорд бросил взгляд на мою корзинку. – Можно мне одно колечко?

Уж не знаю, когда в этих местах закрываются бары, но по крайней мере в том заведении, куда мы зашли, даже к четверти третьего тише не стало. Как раз в это время Мелфорд хлопнул меня по плечу и сказал, что нам пора. Я послушно последовал за ним.

Когда мы сели в машину, он поставил другую кассету: мелодия, звенящая и печальная, мне понравилась вопреки моей воле. Быть может, виной тому были четыре бутылки пива.

– Что это?

– «Смитс», – ответил Мелфорд. – Альбом называется «Мясо – убийство».[29]

Я усмехнулся.

– Что смешного?

– По-моему, это слегка перебор, – ответил я. – То есть хочешь быть вегетарианцем – валяй, дело твое. Но «мясо – убийство» – это чересчур. Мясо – это мясо.

Мелфорд только головой покачал.

– Ну почему? Почему ты не видишь ничего страшного в том, что мы причиняем всевозможные страдания существам, у которых есть чувства, желания, стремления? И мы считаем себя вправе делать это только для того, чтобы получить пищу, без которой легко можем обойтись! Ведь все необходимые питательные вещества можно получить из овощей, фруктов, бобов и орехов. А в нашем обществе господствует подспудное убеждение, будто животные на самом деле не такие уж живые существа, что они – всего лишь сырье для пищевой промышленности и считаться с ними нужно не больше, чем с запчастями для автомобилей. Так что «Смитс» правы, Лемюэл: мясо – убийство.

Должно быть, если бы не пиво, я бы промолчал. Но пиво есть пиво.

– Отлично, предположим, что так. Но знаешь, что еще называется убийством? Погоди-ка секундочку, попытаюсь вспомнить. Ага, как же, убийство… Убийство – это убийство. Да, именно так. Это когда кто-то берет и убивает двух человек, которые живут себе и никого не трогают, врывается к ним в дом и вышибает им мозги. Да, я полагаю, это тоже убийство. У «Смитс» есть альбом на эту тему?

Мелфорд устало покачал головой, как будто перед ним был малый ребенок, который никак не мог понять какую-то простую мысль.

– Я же тебе объяснил: это было не убийство, а казнь. Я их казнил.

– Угу. Только я пока не готов узнать, за что.

– Точно.

– Зато я ем мясо, значит, я нехороший человек.

– Нет, ты ешь мясо, но ты – совершенно нормальный человек. Потому что ничем не ограниченное издевательство и мучительное убийство животных в нашем обществе являются нормой. И нельзя осуждать тебя за то, что ты ешь мясо. По крайней мере, до сегодняшнего дня нельзя было. Но, с другой стороны, если ты прислушаешься к моим словам, если ты хотя бы на секунду задумаешься об этом и снова станешь есть мясо – тогда, пожалуй, да: я скажу, что ты нехороший человек.

– Ты говоришь, издевательство и убийство, – возразил я, – но поверь, они не сажают коров в карцер и не будят их по ночам, всякий раз угрожая, что сейчас поведут их казнить. Животные просто стоят в своих стойлах, мычат, жуют сено, и, когда приходит время, их забивают. Да, живут они меньше, чем могли бы, но, с другой стороны, они ведь могут не бояться ни голода, ни хищников, ни болезней. По-моему, это честная сделка.

– Да уж, звучит очень мило. И добрый фермер навещает их время от времени, чтобы ласково потрепать по заду или, может быть, даже сбацать что-нибудь на банджо, пока скотина жует свою охапку сена. Проснись, дружище, нет больше на свете этой идиллической фермы. И я не уверен, что она вообще когда-либо существовала. Маленькие фермы поглощаются гигантскими корпорациями, и вместо них строятся так называемые фабрики, а ты знаешь, каково там? Огромные темные помещения, в которые запихивают как можно больше животных. Чтобы они могли выжить в этих невероятных условиях, их накачивают наркотиками, а для того чтобы они росли и набирали вес, их пичкают гормонами роста. Только поэтому они становятся крупными и мясистыми, хотя почти ничего не едят. А еще их кормят антибиотиками, и только поэтому они не болеют, несмотря на то, что большую часть жизни лежат буквально штабелями друг на друге. И после этого ты, мой друг, грызешь свой огромный, аппетитный, сочный бифштекс; знаешь, что я тебе скажу? Ты жрешь антибиотики и бычьи гормоны роста, так что подумай сам, во что ты превратишься, если будешь есть много говядины. Если беременная женщина ест говядину, свинину или курятину, как ты думаешь, чем она при этом кормит своего ребенка? Так что все это, во-первых, нечеловечески жестоко, а во-вторых, рано или поздно приведет к биологической катастрофе невероятных масштабов.

– Ну да. Только одного не понимаю: если все мы находимся в такой жуткой опасности, то почему это никого не волнует?

– Вот именно, все мы, – повторил Мелфорд и печально вздохнул. – Вспомни, что я говорил тебе про идеологию. Все убеждены в том, что мясо – это безопасный, хороший и полезный продукт, поэтому и продолжают его есть. «Толпа хочет того, что она получает».

– «Но я не понимаю, чего хотят люди», – ответил я, заканчивая цитату.

Мелфорд удивленно взглянул на меня, и на его лице выразилось некое подобие восхищения.

– Ты слушаешь «Джем»? Молодец, сынок: значит, ты не безнадежен.

Мне хотелось огрызнуться, выпалить ему в ответ, что некоторое совпадение наших музыкальных вкусов вовсе не делает нас друзьями или сообщниками, но в то же время в глубине души одобрение Мелфорда мне было приятно. Ведь мне все-таки было семнадцать, и музыка в моей жизни значила очень многое. Я мог составить довольно категоричное суждение о человеке, исходя исключительно из его музыкальных предпочтений. Если вам нравится Элвис Костелло, «Клэш» или «Спешиалз» – мы, скорее всего, поладим. Но если я вдруг услышу, как вы напеваете «Лихого любовника»,[30] – вряд ли я смогу заставить себя передать вам солонку за ужином.

– Ну ладно, а чем же ты тогда питаешься? Яйцами и сыром? – спросил я.

Он рассмеялся.

– Да нет, что ты. Чувак, я ж вегетарианец. Я не ем никакой животной пищи. Вообще никакой.

– Да ну? Это ни в какие ворота. Тебе что, стыдно эксплуатировать кур?

– Если ты докажешь мне, что куры при этом не страдают, я с радостью стану есть яйца, – ответил Мелфорд. – Но ты об этом ничего не знаешь. Этих куриц запихивают в такие тесные клетки, что им там даже голову не повернуть. Ноги и клювы у них покрыты язвами, и они страшно страдают. Может быть, даже больше, чем коровы и свиньи. Куры испытывают невыносимые мучения – возможно, потому, что они птицы, а о птицах люди заботятся еще меньше, чем о другой скотине. Пойми, в жизни этих животных нет ни одной спокойной минуты, проведенной без боли, без страха и мучений. Это если говорить о курах. Что до мужских представителей этого яйцекладущего племени, то их просто швыряют в мешки, где они выполняют свою непосредственную функцию, а затем скармливают курам. Ну ладно, хочешь, еще расскажу, как содержат коров на молочных фермах?

– Да нет, не особенно. Я хочу, чтобы ты рассказал мне о своей жизни. Что же ты ешь?

– У меня дома отлично оборудованная кухня, и я очень неплохо питаюсь. Но тут есть один нюанс: если ты собираешься стать вегетарианцем, а ты собираешься им стать, то тебе придется подойти к делу творчески, иначе питаться будешь очень однообразно. Зато, глядя в зеркало, ты сможешь с гордостью думать о том, что поступаешь правильно. Кстати, есть и еще одно преимущество: ты сможешь чувствовать себя выше других, и тогда у тебя развяжется язык. Ты станешь звездой всех вечеринок. – И он кивнул мне с авторитетным видом. – Поверь мне, Лемюэл, женщины обожают вегетарианцев. Они будут считать тебя очень глубоким человеком. Когда поступишь в университет и будешь упоминать в разговорах, что это ты можешь есть, а это нет, – поверь мне, женщины сами станут тебя расспрашивать, вызывать на философские беседы и восхищаться тонкостью твоей души.

Мы еще раз проехали мимо фургона, где жили Ублюдок и Карен, и убедились в том, что теперь рядом с ним никого нет – мы не заметили ни копов, ни ограждения. Так что Мелфорд выключил магнитофон и запарковал машину на узкой длинной стоянке возле закрытого магазина, химчистки и еще какого-то сомнительного заведения, именовавшегося ювелирным магазином, но похожего скорее на ломбард. Окна лавочки были забраны металлической решеткой. К телефонной будке, возле которой мы остановились, скотчем было приклеено очередное объявление о пропаже домашнего любимца – на сей раз коричневого шотландского терьера по кличке Несл.

От дома Карен и Ублюдка нас отделяло всего три квартала. Наш путь проходил по темному переулку, на который большинство фургонов выходило тыльной стороной. Температура упала градусов до тридцати, воздух был по-прежнему насыщен влагой, и по всему трейлерному парку разливалась вонь, как из переполненной параши. Но Мелфорда, казалось, ничто не могло смутить. Он легко находил проломы в заборах и участки, где нет собак, которые могли бы нас облаять, из чего я сделал вывод, что он потратил немало времени, продумывая этот маршрут. Так что, возможно, убийство Карен и Ублюдка и в самом деле не было внезапным и бессмысленным актом насилия. К нужному нам трейлеру мы подобрались с тыла, и там тоже не оказалось желтой оградительной ленты. Мелфорд достал из кармана нечто, напоминающее дешевый лучевой пистолет из какого-нибудь научно-фантастического сериала: агрегат этот состоял из рукоятки с торчащими из нее проводами различного калибра.

– Электрическая отмычка, – объяснил Мелфорд. – Очень полезная вещь.

Сосредоточенно сощурившись, он подошел к задней двери фургона, и через секунду раздался щелчок. Засунув отмычку обратно в карман, Мелфорд распахнул дверь.

Затем он достал карманный фонарик, луч которого мгновенно обежал кухню.

– Ха! – сказал Мелфорд. – Забавно. Ты только посмотри.

Я не имел ни малейшего желания снова на них смотреть и вообще был рад, что комната погружена во тьму: это спасало меня от зрелища двух наверняка уже закоченевших тел. Но я все же взглянул в том направлении, куда указывал Мелфорд, просто потому, что мне не хотелось с ним спорить. И тут я буквально оцепенел. В голове у меня мелькнула одна-единственная мысль: странным образом Мелфорд использует слово «забавно».

Ублюдок и Карен по-прежнему лежали на полу: глаза у них были открыты, а закоченевшие тела, залитые кровью, напоминали безжизненные манекены.

Рядом с ними лежало еще одно тело.

Глава 10

За все, что случилось со мной в те выходные, я, возможно не вполне справедливо, винил своего отчима. Он действительно был виноват – по крайней мере отчасти, – и вот парадокс: причиной того, что все сложилось именно так, а не иначе, стали те два единственных добрых совета, которые дал мне Энди, единственных за все время нашего знакомства. А ведь мне казалось, что советы эти изменили мою жизнь к лучшему.

Зато плохих идей у него была масса. Например, он считал, что новую одежду мне нужно покупать не чаще чем раз в два года. Что ученические водительские права я должен получить не раньше, чем мне стукнет шестнадцать. Что всякий раз после того, как Энди готовит барбекю, я должен вычистить все поддоны и решетки и отложить лучшие куски угля, которые потом можно использовать еще раз. Кстати, эта последняя его затея возмущала меня больше всего, потому что, выходя из гаража, весь в поту и саже, выковыривая из носа черную копоть и отхаркивая серую мокроту, я не мог отделаться от мысли о безысходности своего существования, достойного пера Диккенса.

Первая удачная идея осенила Энди однажды летом. К тому времени минуло уже шесть лет с тех пор, как Энди Роман женился на моей матери, а я медленно, но верно начал толстеть. И мама с полным бесстрастием наблюдала за тем, как сын ее из худенького мальчишки превращается сперва в упитанного, а затем и попросту в жирного подростка. Она ни слова не говорила мне, когда я целыми пакетами утаскивал к себе в комнату печенье «Орео» и целыми коробками запасал пончики. Там, просиживая долгими часами в полном одиночестве, я без конца смотрел комедийные сериалы «Счастливые деньки» и «Доброе времечко», флегматично поглощая добытую провизию. Апатичное состояние, в котором пребывала мама, как я выяснил позже, имело свою причину – лошадиные дозы валиума. Но в те времена я полагал, что она просто любит вздремнуть и что сонливость – естественное свойство ее темперамента. Я не видел ничего странного в том, что некоторые люди любят прикорнуть между завтраком и обедом, а потом и после обеда, и просыпаются как раз когда приходит время готовить ужин.

Что до Энди, то если он и знал об этой маленькой слабости моей матери, о ее пристрастии к пилюлям, а не знать он не мог, то все же не выказывал ни малейшего беспокойства. Несмотря на то, что мама постоянно жила словно в тумане и порой даже бродила из комнаты в комнату, хватаясь то за пластиковый половник, то за кухонную варежку, и явно при этом что-то искала, но не могла вспомнить, что именно, она все же умудрялась содержать дом в чистоте и готовить для мужа еду, и Энди это вполне устраивало.

Иногда он, правда, пытался обратить ее внимание на то, что я уж очень быстро набираю вес, – его это, кстати, беспокоило, – но мама только пожимала плечами и бормотала какие-то общие фразы о том, что все мальчишки так быстро растут. Но Энди на это не покупался и в один прекрасный день заявил, что раз ей наплевать, он возьмется за дело сам, и с этого момента действительно стал проявлять ко мне усиленное внимание, которое выразилось в нескончаемой череде насмешек: видимо, по мысли отчима, от унижения я должен был похудеть. Полгода он называл меня не иначе как Толстопузом и постоянно давал всякие полезные советы, например: растрясти наконец свое жирное брюхо и отправиться во двор поиграть на солнце, на свежем воздухе. Но большого эффекта его старания не возымели, и тогда на него внезапно снизошло интеллектуальное прозрение, и он решил взяться за дело с другой стороны.

– Нам надо серьезно поговорить, – заявил он мне как-то за завтраком.

Мама, которая все утро смотрела на нас мутным взглядом из-под полуопущенных век, уже объявила, что хочет прилечь, так что мы с Энди остались одни за столом. Ему тогда перевалило за пятьдесят: он был пятнадцатью годами старше мамы, и было заметно, что он уже очень скоро превратится в пожилого человека. С двойным подбородком, весь в печеночных пятнах, он смотрел на мир затуманенным взглядом тяжело оплывших зеленоватых глаз. Жестоко сражаясь с моими пороками, сам он тем не менее таскал на себе килограммов пятнадцать лишнего веса. Его еще не лысая голова была покрыта серой растительностью, явно редеющей и слишком уж длинной для мужчины его возраста. Он играл в гольф с неизменным энтузиазмом, вообще свойственным юристам из Флориды, а он был типичнейшим представителем этого социального класса, и кожа его от постоянного пребывания на солнце приобрела цвет и фактуру печеного яблока. Но Энди не видел в том никакой беды, ибо принадлежал к тому поколению, которое считало, что слишком загорелых людей не бывает, а потому задубевшая на солнце кожа куда эстетичнее, чем постыдная бледность.

Энди пододвинул свои бифокальные очки в черной оправе поближе к основанию носа, который в последние годы все больше напоминал луковицу.

– Я знаю, что после школы ты хочешь уехать в другой город и поступить там в университет, – начал он, – но давай рассуждать здраво. Все хотят учиться в другом городе. А что в тебе такого особенного, чтобы тебя приняли в приличное учебное заведение? По-моему, ничего. Так ведь?

И в этот момент я еще яснее, чем прежде, в порыве какого-то эстетического прозрения осознал, как сильно я ненавижу Флориду. Я ненавидел жару, эти белые туфли и белые ремни на джинсах, ненавидел гольф и теннис, и эти пляжи, и обветшалые здания в стиле ар-деко, от которых за километр несло старушатиной, и эти пальмы, и голодранцев, и шумных выходцев из северных штатов, и тупых, невежественных канадцев, которые наезжали в наши края зимой, и безысходную, такую привычную грусть на лицах бедноты, по большей части черной. Этих несчастных можно было встретить по берегам каналов со стоячей водой, где они закидывали удочки в надежде выловить себе ужин. Я ненавидел и эту траву, и песчаные автостоянки, и ядовитых змей, и смертоносных рыб, способных передвигаться по суше, и собакоядных аллигаторов, и растения с колючими спорами, от которых нет никакого спасу, и огромных тараканов, и пауков размером с кулак, и кишащих повсюду огненных муравьев, и прочих тропических мутантов, то и дело напоминающих вам, что нам, человеческим существам, в этом мире не место. И я совершенно точно знал, пускай не формулируя это для себя, что я ненавижу свою жизнь и хочу обрести другую, новую. И с тех пор как я это понял, я стал говорить о своем будущем отъезде в университет, куда-нибудь далеко-далеко, как о чем-то совершенно естественном, будто три года, отделявшие меня от осуществления этой мечты, и есть единственное, но легко преодолимое препятствие.

– Так что подумай, как убедить комиссию в том, что ты не какой-нибудь очередной неудачник, – увещевал меня Энди. Он сидел за белым овальным столом, упершись в него обоими локтями, и, наклонившись вперед, едва не улегся в тарелку с завтраком, который состоял из блинов и сосисок, разогретых в микроволновке. – Я знаю, тебе неприятно это слышать, – продолжал он, – но я считаю, что на будущий год тебе нужно записаться в секцию легкой атлетики. Оценки у тебя неплохие, – (мой средний балл был 3,9, и лично я считал, что это лучше, чем неплохо), – и то, что о тебе написали в школьной газете, наверное, тоже говорит в твою пользу. Но занятия спортом, я полагаю, только украсят твое резюме. Пусть все видят, что ты личность разносторонне развитая. А пока тебя можно назвать развитым только в одном смысле. – И Энди глумливо надул щеки. – Надо, чтобы, увидев твои документы, члены комиссии сразу же поняли: у этого парня есть будущее. Пока же, глядя на тебя, можно подумать только одно: вот так боров! А таких кандидатур, я думаю, там и без тебя предостаточно.

Я сразу же понял, почему Энди заговорил именно о легкой атлетике, и подспудно, против своей воли, я был даже благодарен ему за это. Вряд ли у меня сложились бы отношения с командными видами спорта: по крайней мере, печальный опыт уже был. В пятом классе я попытался играть в софтбол в малой лиге, и попытка эта кончилась катастрофой. Легкая атлетика, безусловно, имела свои привлекательные стороны. Это индивидуальный спорт, а значит, если я даже где-нибудь напортачу, то, по крайней мере, никого не подведу, а если и подведу, то не так существенно, как в той ситуации, когда пропущу внезапную подачу в правую часть поля.

– Понимаешь, – сказал Энди, – тут дело не в том, что ты хорошо бегаешь или прыгаешь. Но, во всяком случае, если ты будешь серьезно работать все лето, то можешь добиться неплохих результатов и, если повезет, попадешь в команду, хотя и будешь самым слабым парнем.

За нашим домом на Террапин-уэй находился искусственный пруд, населенный какими-то неведомыми рыбами, лягушками яркой окраски, рябоклювыми утками и пришлыми аллигаторами. Энди заявил, что пробежался по дороге, огибающей пруд, и выяснил, что дистанция составляет ровно полторы мили.

– Так вот, предлагаю тебе сделку, – продолжал он, поддевая зубьями вилки свой коротко остриженный ноготь. – Будем тренироваться – с сегодняшнего дня и до конца каникул. Даю тебе по доллару за каждую милю, которую ты пробежишь, и по десять долларов – за каждые пять следующих миль.

Признаться, предложение это мне показалось заманчивым: честно говоря, это было чертовски щедрое предложение – редкий пример поведения, достойного приемного родителя. Но в то же время я прекрасно понимал, что Энди не в последнюю очередь движет желание покрасоваться, продемонстрировать свою правоту. И все же он предложил мне отличную сделку, хотя хорошим бегуном я никогда не был. На уроках физкультуры, когда учитель отправлял нас нарезать круги вокруг школы, я всегда первым сдавался и переходил на шаг, хватаясь за бок, сведенный судорогой, пока остальные ребята легко проносились мимо меня, презрительно оглядываясь через плечо. Деньги были неплохой мотивацией и вполне могли пробудить во мне героизм, но получать деньги за то, что остальные подростки делали так легко и даже для собственного удовольствия, казалось мне унизительным.

Поэтому я отказался. Мне не хотелось тащиться на улицу и потеть на глазах у Энди, который будет наблюдать за моими усилиями и с презрением отсчитывать купюры. Как же: я стану тут пыхтеть изо всех сил, а отчим всякий раз, как я буду пробегать мимо дома, станет кричать мне вдогонку: давай-давай, шевели задом, Толстопуз!

Мне очень хотелось похудеть. Я был бы и рад сесть на диету, но этого я сделать не мог, потому что подписаться на программу потери веса было бы все равно что признать правоту Энди. Признать, что он был прав, дразня меня все эти месяцы сарделькой, куском сала и бурундуком.

Я понимал, что легкая атлетика – это выход. К тому же Энди упомянул об этом только однажды – значит, если я воспользуюсь идеей, то вовсе не обязательно буду ему обязан. Тренировки можно сочетать с диетой, а для отвода глаз говорить, будто я хочу перейти на другой режим питания, чтобы привести себя в форму. Но я и гроша бы не принял у отчима за эти усилия. Да, я хочу похудеть. Но Энди не должен иметь к этому никакого отношения.

И я бы ни за что не согласился бегать по Террапин-уэй. В Гибискус-гарденс – так назывался наш район – жило слишком много ребят из моей школы, некоторые из них даже в соседних домах, стоящих по берегам пруда, и мне не хотелось попадаться им на глаза – по крайней мере, пока я не научусь нормально бегать, пока не смогу пробежать хотя бы пять миль. Мне нужна была полная победа, безусловный успех: ведь школьные приятели тоже дразнили меня толстяком и куском сала. Правда, «бурундука» они заменили на «борова»: там, где мой отчим вынужден был оставаться в рамках приличий, ребята могли не стесняться.

Вместо того чтобы сразу выйти на улицу, я отправился в свою комнату, напялил кеды, врубил радио и принялся трусить на месте. В первый раз я выдохся уже через десять минут, потом продержался пятнадцать; прошла неделя – и я уже выдерживал полчаса, а еще неделю спустя я решил, что пришло время сделать первый забег.

Я представлял себе, как вернусь в школу победителем, в новой одежде, которую Энди вынужден будет купить, – ведь когда я похудею, старая будет висеть на мне, как на вешалке. Она уже и теперь сидела слегка мешковато. Что поделаешь, придется местным забиякам найти себе другой предмет для насмешек.

Впрочем, я никогда в это особенно не верил – и был прав. В голливудских подростковых фильмах подобные превращения – самое обычное дело, но в реальной жизни такого не бывает. В фильмах какая-нибудь уродина покупает себе новую одежду, делает себе модную стрижку, снимает очки и – алле-оп! – тут же становится первой красавицей в школе. А на самом деле стоит какому-нибудь школьному изгою-неудачнику попробовать подняться на ступеньку выше, как его тут же сталкивают вниз, отрезают ему руки и ноги и заколачивают в деревянный ящик. И когда в сентябре я вернулся в школу, сильный и здоровый, как любой нормальный десятиклассник, они продолжали дразнить меня поросячьей задницей – более того, так продолжалось до самого выпуска.

И все же чудесная мечта подталкивала меня вперед. Я устраивал пробежки, когда Энди уходил на работу, а мама отправлялась куда-нибудь по делам: я не хотел, чтобы они что-нибудь знали – по крайней мере до тех пор, пока я не пробегу без остановки пять миль. Но достигнуть этого результата оказалось куда проще, чем я предполагал, и полтора месяца спустя после моей первой комнатной пробежки на месте я сообщил Энди о том, что готов записаться осенью в команду по легкой атлетике.

– Ладно, – ответил он, растерянно пожав плечами.

Я сразу понял: он раскаивается, что пообещал мне деньги, и теперь всеми силами постарается избежать возвращения к этому разговору.

В легкой атлетике я добился неплохих результатов: меня включили в команду, и во время соревнований я вполне оправдал оказанное мне доверие. В скоростных забегах я не слишком преуспел, зато брал выносливостью, и в беге на длинные дистанции оставлял позади многих соперников и приходил третьим, а иногда даже вторым. Для заявки в университет это был вполне приличный результат: я был даже не самым последним в команде.

Вторая удачная идея осенила Энди более года спустя, на зимних каникулах, когда я учился в выпускном классе. Я лежал на кровати, читал – и вдруг в дверь моей комнаты постучали. Мы поужинали уже два часа назад, и звуки телевизора давно доносились из гостиной, где моя мать наверняка прилегла на кушетку и отключилась, вышивая по канве натюрморт с яблоками, над которым она в своей полудреме трудилась уже месяцев девять.

Энди не стал ждать, пока я отзовусь: он приоткрыл дверь и просунул голову в щель.

– Так-так, что тут творится? Хулиганишь небось?

Я сел на кровати и, развернув книгу на том месте, где закончил читать, положил ее обложкой вверх. Энди выдержал небольшую паузу, опершись о дверной косяк и как-то слишком уж бодро улыбаясь. Его прямоугольные очки в черной оправе соскользнули на самый кончик вздувшегося носа.

– Я думаю, – провозгласил он наконец, – что тебе следует выбрать какой-нибудь университет из «Лиги плюща».[31] Лучше, конечно, если это будет Гарвард или Йель, хотя, если что, Принстонский и Колумбийский, конечно, тоже сойдут. Ну и уж в крайнем случае можно пойти даже в Университет Брауна или в Дартмутский колледж.

Сам Энди учился в Университете Флориды, юридическую степень тоже получил в одном из местных колледжей, отнюдь не имевших общегосударственного значения. Но он так говорил, будто знает про «Лигу плюща» буквально все.

– Разумеется, я прекрасно понимаю, – продолжал он, – что ждать финансовой помощи от твоего отца нам не приходится.

Мой отец в те годы жил где-то на Ямайке. Там он работал инструктором по дайвингу и, если верить досужим разговорам, курил марихуану в сумасшедших количествах. В своем воображении я представлял, как он сидит на пляже в окружении растаманов с глазами, затуманенными травой, и лениво попыхивает косяком толщиной с сигару. Многие из моих друзей с увлечением слушали рэгги, но меня раздражали политические потуги Боба Марли, неистовство Питера Тоша, подогреваемое ганжей, и самовлюбленные гимны «Йеллоумена»,[32] – особенно когда я знал, что мой собственный отец где-то там, далеко, ведет образ жизни белого растамана. К тому же он давно уже перестал выплачивать алименты, и я два года не имел от него никаких известий – с тех самых пор, как теплым апрельским вечером он позвонил мне и пьяным голосом поздравил с пятнадцатилетием (в том году мне исполнилось тринадцать, причем в январе).

– Так, может быть, тогда нет никакого смысла подавать туда документы? – возразил я. Ведь я тогда здорово растерялся, и мне казалось, что если выдвинуть контраргумент, то Энди волей-неволей придется открыть карты. – Ну, если это так дорого.

Мне и в голову никогда не приходило, что я могу поступить в университет «Лиги плюща». Я всегда был уверен, что эти учебные заведения предназначены для богатых, красивых и изящно воспитанных юношей и девушек, похожих на кинозвезд – на тех, у кого есть свои капиталы, управляемые попечителями, ослепительная белозубая улыбка и яркий здоровый румянец, приобретенный на горнолыжных курортах, где они беспечно резвятся все свободное время.

– Если будешь хорошо учиться и достойно сдашь экзамен на аттестат зрелости, – проповедовал Энди, – то получишь от государства приличный грант на образование. Кроме того, моя идея по поводу занятий легкой атлетикой наверняка принесет тебе большие плюсы. Тебе снизят плату за обучение, возьмешь кредит. Ну а если и этого окажется мало, – завершил он с великодушным видом, – уж мы что-нибудь придумаем.

Итак, семя было брошено. Я всегда считал себя человеком умным и талантливым, всегда был уверен, что могу сделать что-нибудь такое, на что способны только умные и талантливые люди. Но Гарвард и Йель – это казалось уже чересчур. Это все равно что стать космонавтом или послом во Франции. И все же Энди высказал идею, и у меня появилась мечта. Я мечтал о тех возможностях, которые открываются перед выпускником университета «Лиги плюща». Можно стать великим историком, или режиссером, или политиком – и как только об этом впервые зашла речь, я тут же решил, что для меня это единственно возможный путь в новую жизнь, никак не связанную с Флоридой.

Когда следующим летом я гостил у бабушки с дедушкой в Нью-Джерси, я съездил в Колумбийский университет, в Гарвард и Принстон, потратив на это три уик-энда. Посещение Западного кампуса Колумбийского университета стало одновременно моей первой поездкой в Нью-Йорк, и это несмотря на то, что бабушка с дедушкой, к которым я приезжал каждый год, жили в каких-нибудь сорока пяти минутах езды от округа Берген – если без пробок, конечно. И кампус, и весь этот огромный город покорили меня мгновенно, и уехал я оттуда в полной уверенности, что Колумбийский университет – именно то место, где я хотел бы учиться.

Вообще-то говоря, как только я проехал через мост Джорджа Вашингтона, я сразу же понял, что Нью-Йорк – некое очарованное место, о котором я знал давным-давно, но знание это до поры до времени хранилось где-то в глубинах моего сознания. Возможно, я сроднился с Нью-Йорком благодаря телевидению и кино: наверняка я видел этот город на экране несметное число раз, но всегда воспринимал его не иначе как какой-нибудь чуждый и абстрактный городской пейзаж. Когда же я в нем оказался, услышал этот шум и гул, увидел людей, спешащих куда-то по заплеванным жвачкой тротуарам, усыпанным мусором и кишащим бездомными, он предстал передо мной совершенно иным. Это был антипод Флориды, анти-Флорида.

– Колумбийский университет – тоже неплохо, – согласился Энди. – И если тебя примут только туда – что ж, отлично. Но все-таки это не то учебное заведение, на которое следует ориентироваться в первую очередь. Лучше бросить все силы на Гарвард.

И он со значительным видом скрестил руки на груди, хотя самое близкое к Гарварду место, где он сам когда-либо бывал, – это аэропорт Логана, да и то лишь во время пересадки с рейса на рейс.

Как бы там ни было, все его разглагольствования оказались бессмысленны, потому что Йель, Гарвард и Принстон мне отказали. А вот в Колумбийский университет меня приняли, как – странное дело – и в Беркли,[33] и в Университет Флориды, который был беспроигрышным вариантом. Когда однажды дождливым субботним вечером по почте пришли документы с уведомлением о том, что я принят, я тут же кинулся к Энди, чтобы сообщить ему об этом. Я нашел его в гостиной. Он сидел в откидывающемся кресле и смотрел по телевизору гольф.

– Колумбийский университет… – скептически повторил он. – М-да. Учитывая, что Гарвард и Йель тебя отфутболили, это хотя бы что-то.

– Поверить не могу! – воскликнул я. От волнения я расхаживал по комнате, не в состоянии остановиться ни на секунду. – Господи! Я буду жить в Нью-Йорке! Вот круто! Просто невероятно!

При этих словах лицо у Энди вытянулось – верный знак того, что дела мои куда хуже, чем я думал. Скептически качая головой, он обдумывал, как бы поэффектнее нассать мне в тарелку.

– Не суетись. Надо еще подумать хорошенько. Университет Флориды – тоже отличное место. Нью-Йорк – город опасный, тебя там ограбят.

– Но там живут миллионы людей, не всех же грабят.

– Что, некоторых грабят, а тебя не ограбят? Так ты думаешь? Думаешь, именно с тобой ничего не случится?

– Просто я не думаю, что это повод для беспокойства.

– Ну, не знаю. Лично я получил в Университете Флориды отличное образование, – заявил Энди. – Ведь не хочешь же ты сказать, что то, что хорошо для меня, для тебя будет плохо?

– Но я не хочу учиться в Университете Флориды. Я хочу уехать в Колумбийский. Ты же сам говорил, что надо постараться попасть в «Лигу плюща»!

В ответ Энди пожал плечами и устремил свой взгляд мимо меня на телевизионный экран, где кто-то из игроков пропустил трехфутовый пат.

– Ну да, и, по-моему, это была отличная мысль. И ты попытался. Я просто хочу сказать, что Колумбийский университет – не слишком достойное место. Вот Гарвард и Йель – совсем другое дело. Но они, к сожалению, тебе отказали. Быть может, твое заявление их чем-то насторожило. Они увидели в нем что-то такое, отчего сразу поняли, что ты не их кадр и «Лига плюща» не для тебя. А Колумбийский университет – уже не то, ты окажешься во втором эшелоне. Разве это не ниже твоего достоинства?

– Ты несешь такую дикую чушь, что ее даже глупостью назвать трудно.

– Еще бы! Будь твой словарный запас побогаче – тебя бы, может быть, и в Гарвард приняли. А я вот думаю, что лучше уж учиться в нашем штате. Ты ведь, надеюсь, не хочешь стать снобом, как все эти студенты «Лиги плюща»?

Но я был решительно настроен не поддаваться на провокации. Колумбийский университет привлекал меня прежде всего тем, что там у меня не окажется знакомых – в отличие от Университета Флориды. В Колумбийском университете я не встречу никого из своих соседей или одноклассников. Когда я рассказывал знакомым, куда подаю документы, большинство из них думали, что речь идет о Южной Каролине.[34] В Колумбийском университете я стану другим человеком, я не буду больше неудачником и бывшим толстяком – я стану тем, кем захочу. Это будет не просто бегством из Флориды. Моя жизнь начнется с нового листа – самого что ни на есть чистого. Это был мой единственный шанс, первый и последний, и я не собирался его упускать.

В день окончания школы, когда я пришел домой посидеть с родственниками и выпить апельсиновой шипучки, прежде чем отправиться с друзьями на вечеринку к чьей-то там кузине, Энди отвел меня в сторону.

– Знаешь что, – начал он, – я тут посмотрел документы, которые тебе прислали из Колумбийского университета… Возможно, сейчас не самый удачный момент для подобного разговора, но я не представляю, откуда ты возьмешь такие деньги. Даже учитывая грант на обучение и кредиты, тебе все равно потребуется еще семь тысяч долларов в год. Всего это будет почти тридцать тысяч долларов. И откуда ты их возьмешь?

Я уставился в пол.

– Но ты же говорил, что поможешь.

– А разве я не помог?

Я не стал интересоваться, каким образом он это сделал, потому что прекрасно знал, что он ответит. Он меня поил, кормил, одевал и так далее и тому подобное. Словом, ничего нового я бы не услышал.

– Ну пойми ты, Лем, подумай сам: ведь я тебе не отец. Твой отец где-то у черта на рогах – курит травку, балдеет и бегает за голыми островитянками. Уга-буга! – добавил он, состроив рожу и выкатив глаза. – Может, ему бы следовало оплатить твои расходы? Ты с ним об этом не говорил?

– Я не знаю, как с ним связаться.

– И поэтому я должен платить за тебя? Когда своего родного отца ты даже не просил?

– Ты сам говорил, что поможешь…

Это все, что я нашелся ответить.

В конце концов, в этот день я окончил школу, у меня был праздник, а Энди как нарочно решил нанести удар именно сегодня, как будто специально дожидался этого дня.

– Да брось, Лем. Во Флориде – отличный университет!

– Но я в него не пойду, – ответил я, стараясь сдержать слезы, готовые зазвенеть в моем голосе. – Я пойду в Колумбийский университет.

Энди улыбнулся и покачал головой.

– Тогда, похоже, тебе придется заработать за это лето уйму денег.

На следующий же день я позвонил в приемную комиссию Колумбийского университета и договорился об отсрочке. А затем немедля принялся за поиски. Как можно скопить за год тридцать тысяч долларов? Я очень быстро понял, что самое разумное – сделать ставку на торговлю. И продажа энциклопедий показалась мне самым подходящим делом.

Глава 11

– Да уж, очень странно, – проговорил Мелфорд. – Честно говоря, не ожидал такого.

Смерть и тьма смазали черты ее лица, но одно можно было сказать точно: третье тело принадлежало немолодой женщине с коротко стриженными и туго завитыми волосами. На ней были тесные джинсы и открытая блузка того же цвета, что и окружающая тьма, – так мне тогда показалось. Из зияющей впадины рта вывалился тяжелый язык – совсем как это бывает у персонажей мультфильмов, когда их душат. А следы на ее шее позволяли предположить, что женщину именно задушили.

– Кто это? – выдавил я наконец.

– Понятия не имею. Впрочем, кажется, это та самая женщина, которую мы видели, проезжая здесь в прошлый раз.

– Да что же случилось?

Голос мой прозвучал слезливо, и я возненавидел себя за это. Но затем пришла мысль, что я имею полное право на слезы: в конце концов, в тот день я уже оказался свидетелем двух убийств. Я сидел тогда так близко к Карен и Ублюдку, что почувствовал запах крови, хлынувшей сперва из его, а потом из ее головы. А теперь вот еще и это. Я просто не создан для такой жизни, и, говоря по правде, мне приходилось напрягать все душевные силы, чтобы не развалиться на части. Я, правда, не мог себе представить, на какие именно части я развалюсь, но был уверен, что вот-вот точно узнаю.

Мелфорд покачал головой:

– Думаю, ее убил коп.

– Что?

– А кто еще? Мы видели их вместе, в паре шагов отсюда – и вот она мертва. С чего бы вдруг полицейскому оставлять женщину одну на месте преступления, там, где в любой момент на нее может напасть убийца? А поскольку мы с тобой знаем точно, что убийца на нее не нападал, то можем заключить, что это сделал полицейский.

– Но этого быть не может!

Мелфорд готов был возразить, но запнулся на полуслове, потому что в этот момент мы услышали шорох колес по грунту на подъездной дорожке и шум мотора, который тут же заглох.

Мелфорд выключил фонарь и подошел к окну.

– Вот засранцы, – прошептал он, а затем обернулся ко мне. – Ладно, слушай внимательно. Плохая новость: там двое парней, один из которых – тот самый коп. Одетый в штатское, но все равно это он. Постой, не впадай в истерику. Они приехали на пикапе, причем с незажженными фарами. Так что не думаю, что это официальный наряд полиции. Спрячемся – и все будет в порядке.

Содержимое четырех бутылок пива бурно вскипело у меня в желудке и поднялось к горлу, пытаясь вырваться наружу и подбираясь все выше кисловатыми всплесками.

Я позволил Мелфорду схватить себя за руку и перетащить через маленькую спальню в крошечную кладовку в самом дальнем углу, с раздвижными дверями из пластмассовых планок. Кладовка находилась прямо напротив кухни, так что нам все было отлично видно. Но это была не самая интересная особенность спальни: гораздо любопытнее мне показалось то, что в ней не было никакой мебели – ничего, кроме коробок. Из одних торчали старые рубашки и рваные джинсы, из других – папки с бумагами, но большинство коробок было закрыто и запечатано. На одной из них сбоку жирным черным маркером было написано: «Медицинская служба Олдгема». Стены спальни оказались совершенно голыми – лишь на одной из них сиротливо висел календарь двухлетней давности с фотографиями щенков и котят. Открыт он был на октябре.

Дети здесь явно не жили. Более того, эта комната никогда не была детской. Никаких детей здесь и в помине не бывало. Так зачем же Карен и Ублюдок обманули меня?

Задняя дверь фургона открылась, и сквозь щель между пластмассовыми планками я различил две фигуры; у одной в руке был маленький фонарь, которым она обшарила помещение. Темнота не позволила мне разглядеть больше ничего.

На секунду меня накрыла новая волна ужаса. А что, если эти двое пришли что-нибудь искать? Что-то такое, что вполне может лежать в кладовке? От этой мысли меня прошиб холодный пот, и я едва не обмочился: чтобы сдержать позывы, мне пришлось изо всех сил стиснуть зубы.

Ну ладно, по крайней мере Мелфорд рядом, и у него пистолет. Он не позволит нас арестовать. И тут я ощутил, насколько сильно изменилась моя жизнь за последние двадцать четыре часа. Я полностью полагался на другого человека, надеясь, что он защитит меня и убьет моих врагов.

– Ни хрена себе, – сказал один из незнакомцев. – Джим! Да у тебя тут целая гора трупов.

– Сам знаю.

– Господи, да ты только посмотри! Можно подумать, их какой-то робот замочил.

– Да, похоже на то.

– Идеи есть?

– Ни хрена. Из-за бабла, наверное. Вот только кто? Дерьмо! Кроме нас ведь никто не знал. Вариант один: видать, Ублюдок язык распустил.

– Наверное. Дьявол!

– Что верно, то верно.

– Дерьмо! Сраный Ублюдок! Фрэнк еще в том месяце слинял, так что все варщики тю-тю. Б.Б. узнает – взбесится.

– Да, я уже думал об этом. Ну и что мне теперь, объяву, что ли, в газету дать?

– Слушай, Джим, я не пойму, какого хрена Ублюдок вообще здесь делал?

– Откуда мне знать? – Голос незнакомца напрягся.

– Думаешь, он трахал эту ведьму? Фу, мерзость! Вот если бы года два назад – еще куда ни шло, а сейчас… Она же была как долбаный ходячий труп! Крэнк[35] разве что из ушей еще не лез. Я бы скорее чью-нибудь бабулю трахнул.

Повисла пауза, а потом:

– Заткни свою сраную пасть и помоги мне с этим дерьмом!

– О-го-го! – послышался хохот. – Эге! Да ты тут сам своим болтом не шарил ли? Знаешь что? Я тут знаю пару бабулек – хошь познакомлю?

– Ты будешь тут стоять и вонять всю ночь или поможешь мне разгрести это дерьмо?

Я продолжал наблюдать за ними сквозь щель, и зрелище это увлекло меня так, будто я сидел не в кладовке передвижного дома, а где-нибудь в кино и смотрел самый потрясающий фильм на свете. На меня снизошло странное спокойствие: я словно был не я, а наблюдал за всем со стороны. И в то же время мне было вовсе не спокойно: я понимал, что здесь не кино. Я был будто в чаду: напряжен до предела и напуган так, как никогда в жизни.

Дело в том, что я узнал этих людей. Обоих. Полицейский Джим оказался тем самым парнем, с которым я столкнулся в круглосуточном магазине; тем самым, который хотел устроить мне взбучку из-за имбирного эля; тем самым кривозубым голодранцем на «форде», который доставал меня сегодня днем, перед тем как я зашел в этот трейлер. Замечательно: значит, я, находясь под угрозой ареста, еще и умудрился разозлить местного коррумпированного начальника полиции.

Что до второго парня, то у меня не было возможности хорошенько его разглядеть, но зато я узнал его голос. Я был уверен, что знаю этот голос, вот только откуда? Я знаю, кто этот второй человек.

Я наблюдал за тем, как они разложили на полу лист полиэтилена, затем подняли тело пожилой женщины и завернули. Коп схватился за один край листа, мой второй знакомец – за другой, и они выволокли тело прочь из дома.

Мы вслушивались в тишину, нарушаемую лишь тихим ворчанием и проклятиями, а затем глухим ударом, будто что-то тяжелое положили на что-то плоское. Через пару минут они вернулись.

– Дерьмо! – проворчал коп. – С этими двумя возни будет много. Надо было какие-нибудь перчатки, что ли, взять.

– Охренеть просто, – сказал обладатель знакомого голоса. – Надо было так продырявить это мудачье! Ты только взгляни на отверстия. Все чисто-аккуратно. Как будто бы их казнили.

– Здрасьте пожалста! Это кто тебя назначил экспертом правоохранительных органов? – поинтересовался коп. – Телевизор поменьше смотри.

– У тебя с ногой-то точно все в порядке? – спросил его спутник. – По-моему, тебе тяжело ходить.

– Я ж сказал, все нормально. – Ответ прозвучал жестко и сухо.

– Да? А я секунду назад слышал, как ты дыхание переводил. Как будто тебе больно.

– Господи, да отстань ты уже.

Они расстелили еще один лист полиэтилена и водрузили на него тело Карен. Коп забормотал проклятия, сказав, что вляпался руками в мозг чертовой шлюхи, затем вытер руки о штаны, они завернули тело и выволокли его вон.

Когда они вернулись, то оба едва переводили дух.

– Чертов Ублюдок! – проворчал коп и ткнул тело ногой – правда, не слишком сильно. Потом еще раз. Звук был такой, будто кто-то пинает мешок с песком. – Уж не знаю, какого хрена он натворил и кто прострелил ему тыкву, но я уверен, что он это заслужил.

– Ага, наверное, – ответил другой. Повисла пауза. – Думаешь, деньги у убийцы?

– Да я еще и не думал об этом, ты, жопа с ручкой! – И коп насмешливо фыркнул. – Думаешь, меня вообще колышет, что они сдохли? Но это точно из-за денег. Я тут уже все проверил. И у него на хате тоже был. Я там все вверх дном перевернул, но не нашел ни хрена. И вообще никаких следов – не знаю, чем он там занимался.

– Ты, значит, думаешь, он на стороне что-то проворачивал? – спросил неизвестный, а потом повернулся ко мне спиной, и следующих слов я не расслышал. До меня донеслось одно-единственное слово: «Олдгем».

– Да наверняка что-то было, – ответил коп. – Я знаю, сколько он зарабатывал. Наличных у него было, мягко сказать, многовато. У него бумажник не закрывался. Таких денег на этом дерьме точно не сделаешь. Кинуть меня решил. Прихватить деньги и смыться. Я ведь все перерыл и ничего не нашел. Так что, скорее всего, он их в отстойнике спрятал.

– Да брось! – отвечал собеседник. – Ты что же, меня поиметь, что ли, хочешь? Как мы, по-твоему, их там искать будем?

– Сам не знаю. Наверное, его можно как-нибудь осушить или прочесать, не знаю, что еще. Вот дрянь-то! Хуже всего, что придется на своих плечах вытаскивать отсюда его дохлую задницу! Если б даже я его прямо щас на свалку отвез – и то велика честь будет.

– Да ладно, что делать, – ответил второй. – Главное, нам теперь не продуться, так что потащили.

Похоже, что именно слово «продуться» помогло мне сообразить, откуда я знаю второго человека. Это был Игрок – тот самый Игрок, торговый управляющий филиала «Энциклопедии чемпионов» в штате Флорида. Итак, в трейлере находился сам гуру книготорговли. Именно он убирал тела людей, убитых Мелфордом. По крайней мере, большинство из них были убиты Мелфордом.

Тут Мелфорд толкнул меня в бок: наверное, я издавал какие-то звуки. Во всяком случае, он метнул в мою сторону испепеляющий взгляд, который я различил даже во мраке кладовки. Я с трудом сдержал шумное дыхание.

Они взялись за тело Ублюдка и выволокли его из трейлера, а когда вернулись, то тяжело глотали ртом воздух. Послышалось бульканье, будто кто-то пил воду из бутылки. Они притащили с собой ведро и две швабры, бумажные полотенца и бутылку растворителя. Свет они включать не стали, но зажгли пару фонарей и принялись за работу, уничтожая свидетельства совершенного Мелфордом преступления. За полчаса они все вымыли и собрали вещи.

– С фонарем, конечно, плохо видно, – сказал полицейский, – но, думаю, сойдет. Я утром вернусь и посмотрю еще при дневном свете.

– Но если этот козел решил нас поиметь и деньги исчезли – мы с тобой в полном дерьме. Б.Б. нас на части разорвет.

– Да уж. Еще один ублюдок. Да на хрен этого гада! И на хрен Ублюдка! И меня тоже на хрен! – Последнюю фразу он буквально выкрикнул, словно от внезапной боли.

– Слушай, если у тебя правда проблемы с ногой – сходи лучше к врачу, не надо оттягивать.

– Лучше хлебало заткни. В порядке я.

– А по-моему, лучше проверить. Эй, постой, посмотри-ка сюда! – сказал вдруг Игрок. – Чековая книжка Карен!

Мелфорд тихонько похлопал меня по спине – должно быть, я опять издавал звуки.

– Думаешь, у нее на счете могло что-то быть? – спросил полицейский.

– Тут написано, что баланс почти три тысячи.

– Откуда у такой костлявой хари, у которой и изо рта-то пахло, как из гнилой дырки, целых три штуки баксов? Ну ладно, думаю, чек-то выписать можно. Ведь надо же убытки возместить. Попрошу этого придурка Паккена, пусть он выпишет. Все равно он ничего не знает, так что ему это с рук сойдет. К тому же, если провернуть все в другом округе, проблем точно не будет.

И они ушли.

Еще добрые пятнадцать минут мы просидели в кладовке. Эти ребята очень неплохо все вычистили. С помощью фонарика Мелфорда мы все осмотрели, но не обнаружили никаких следов крови. Я подумал, что сотрудники ФБР, наверное, что-нибудь бы нашли – у них для этого есть специальные лаборатории. Но, с другой стороны, ими ведь пользуются тогда, когда ищут следы крови. А раз тел нет, то и кровь искать никто не будет.

– Ну ладно, – сказал Мелфорд, – пошли-ка мы отсюда к чертям собачьим.

Мы решились поделиться впечатлениями только в его «датсуне».

– Ну все, я пропал, – сказал я.

И у меня действительно было такое чувство, что я пропал. Мне казалось, что я лечу в глубокую пропасть. Как будто я падаю с неба, и остается только одно: ждать, когда я ударюсь о землю.

– Не думаю.

– Да что ты? И почему же? – Голос мой начинал срываться на крик. – Почему, скажи мне?

– Потому что ребята, к которым попала твоя улика, – крутые уголовники, вот почему. А крутые уголовники обычно мало беспокоятся о соблюдении законов – они их обходят стороной. Вот так-то, Лемюэл. Они не будут ничего доискиваться. Они даже не посмотрят на корешки, потому что им все равно, на чье имя были выписаны все предыдущие чеки.

Ну да. Не считая того, что Игрок наверняка заметит корешок от чека, выписанного для «Пути к просвещению». Да он сразу же его заметит. И легко выяснит, для кого он был выписан. Вопрос в том, заподозрит ли Игрок здесь что-нибудь большее, нежели простое совпадение. Вряд ли он помнит меня в лицо, но в любом случае ему скорее всего и в голову не придет, что я могу иметь ко всему этому какое-то отношение. Тем не менее я чертовски испугался. Но рассказать Мелфорду об Игроке не решился. А вдруг Мелфорд рассудит, что если я как-то связан с одним из этих крутых уголовников, значит, на меня полагаться нельзя? И тогда очень может быть – даже очень может, – что он все-таки убьет меня, просто в целях безопасности.

Но было еще кое-что, чего я никак не мог понять.

– Так они что же, не были женаты? – вслух спросил я.

– Что?

– Эти двое, которых ты убил, Ублюдок и Карен. Они не муж и жена. И детей у них не было.

– Ну да. Мог бы меня и раньше спросить, я бы тебе сказал, – ответил Мелфорд.

– Зачем же они мне наврали?

– Не знаю. Какая-то хрень тут творится. Все гораздо сложнее, чем я думал.

– И зачем копу прятать тела людей, которых ты застрелил? О чем они вообще говорили? Что это за дело, которое Ублюдок проворачивал на стороне? О чем вообще речь? И что за деньги пропали?

– Понятия не имею, – ответил Мелфорд.

– А что это за «Медицинская компания Олдгема»? – снова спросил я. – У этих ребят были какие-то кружки и еще что-то с такой надписью. Ублюдок мне сказал, что не знает, откуда они. Но подозреваю, он и тут соврал.

Мелфорд только головой покачал:

– Ну, я уж точно ничего об этом не знаю.

Я внимательно посмотрел на него. Да, Мелфорд тоже соврал. Я не смог бы объяснить, с чего я это взял, но был абсолютно уверен, что прав. Всю ночь мы с ним проговорили про всякие сложные вещи, но теперь в тоне Мелфорда появилось нечто такое, чего я прежде не слышал, – какое-то напряжение. Чем бы там Ублюдок ни занимался – Мелфорд знал об этом наверняка.

– Интересно, что это был за парень? Тот, другой, который пришел вместе с копом.

Я ничего не ответил. Сердце у меня колотилось и в висках пульсировало. Мне очень хотелось обо всем ему рассказать, как будто в происходящем была большая доля моей вины. Но я промолчал.

– Может быть, просто какой-нибудь наемный головорез. – Этими словами Мелфорд избавил меня от необходимости отвечать на его вопрос. – Но знаешь, в чем беда? Боюсь, нам придется выяснить, что это была за женщина. Я имею в виду третье тело.

– А какая нам разница? – спросил я.

– А такая, что если все пойдет не по-нашему и эти парни решат рискнуть и привлечь на свою сторону закон и если этот коп найдет нас с тобой и арестует, у нас будет оружие против него. Если у нас будет возможность их сдать, значит, будет и возможность с ними договориться.

– Ты хочешь сказать, что нам надо узнать, кто была та женщина, и тогда мы сможем шантажировать этого маньяка-полицейского?

– Неплохо придумано, правда?

Глава 12

Чуть раньше тем же вечером Джим Доу сидел в полицейском фургоне, мучась предчувствием чего-то недоброго, хотя и не зная еще, чего именно.

– Ну что, как твои яйца?

Паккен сидел прямо напротив Доу, закинув ноги на стол, и потягивал кофе, купленный на автозаправке, из огромного пластикового стакана. С этим кофе он сражался уже часа два-три, и напиток стал холодным, как вчерашнее дерьмо.

Вопрос его был явно праздным, поскольку оба полицейских вот уже несколько часов просидели почти без движения. Паккен листал один из своих любимых словарей, водя по пожелтевшим страницам шариковой ручкой. Доу изучал журнал «Спортс иллюстрейтед»,[36] мимоходом проглядывая статью про «Дельфинов».[37] Форму он так и не надел, по-прежнему оставаясь в джинсах и черной футболке. Что ж такого? Просто иногда, сидя в полицейском фургоне, ему хотелось немного расслабиться.

Доу заметил, что его помощник, похоже, только что нашел какое-то заковыристое словечко, а в таких случаях Паккен имел обыкновение завести разговор на любую тему – лишь для того, чтобы в конце концов рано или поздно как бы невзначай завести речь об этом новом слове.

– Послушай только: я нашел слово «суб-стан-ци-о-наль-ный»! – говорил он, к примеру, и в голосе его звучала детская гордость.

Доу эта его манера чертовски раздражала даже и при лучших обстоятельствах, и в особенности теперь, когда его гениталии стали любимым коньком Паккена.

Именно Паккен обнаружил Доу тем утром, после неудачного случая с сучкой из Майами. Когда Доу не явился наутро в участок, именно Паккен отправился его искать. Именно Паккен сообразил, где он может быть. Именно Паккен, который знал, куда начальник полиции любит приглашать своих дам, догадался, где его можно найти. Словом, Паккен продемонстрировал неплохой уровень профессионализма – в особенности для такого идиота. И когда ранним утром Паккен обнаружил наконец Доу, тот еще был без сознания. Паккен заглянул в окно машины, и к его плоскому, широкому лицу, увенчанному единственной, зато мохнатой бровью и необычайно развитыми, как у пещерного человека, надбровными дугами, прилипла глуповатая ухмылка. Наконец веки Доу затрепетали, и он произнес:

– Мои яйца… Она оторвала мне яйца.

– Что случилось, начальник?

Мошонка у него распухла и болела страшно. Ему было больно даже пошевелить ногой.

– Эта сучка на меня напала, – пробормотал он.

Паккен усмехнулся:

– Ага, ну да. Она на тебя напала.

Доу попытался подняться на ноги, и яйца его тут же пронзила нестерпимая боль, но он закусил губу и выбрался из машины. Совершив этот подвиг, он первым делом залепил Паккену пощечину, весьма увесистую.

– Какого хрена ты ржешь?

Паккен осторожно ощупал щеку указательным пальцем.

– Ты чего?

– А того, что ты – кусок дерьма! Ты понимаешь, что эта сука превысила скорость? – возопил Доу. – Она поставила под угрозу свою жизнь и жизнь других людей! И к тому же еще напала на офицера полиции. Это что, смешно?

Паккен продолжал ощупывать красное пятно, которое расплывалось по его лицу.

– Вот черт. А я-то думал, ты просто хотел, чтобы она тебе отсосала.

И вот теперь, почти неделю спустя, они сидят в полицейском фургоне: Паккен со своим застывшим кофе, а Доу – откинувшись на стуле и потягивая «Ю-Ху» и «Ребел йелл» из бутылки. Они частенько так посиживали, валяя дурака в полном молчании или болтая о том о сем. Такое времяпрепровождение стало у них своеобразным ритуалом. Но сейчас Доу не хотелось смотреть на осунувшуюся тупую харю Паккена.

Яйца у начальника полиции все еще побаливали. Да, боль не прошла, хотя дело уже пошло на поправку. По крайней мере, он был уверен, что сегодня гораздо лучше, чем вчера. Он осторожно засунул руку себе в штаны, слегка надавил на мошонку, и его тут же пронзила боль – вот дерьмо! – но, похоже, все-таки менее острая, чем в прошлый раз. И Паккен еще смеет над ним издеваться! Грешно смеяться над офицером, который пострадал на боевом посту. Нужно быть поганым куском дерьма и к тому идиотом, чтобы ржать в такой ситуации.

Но Доу полагал, что Паккен вовсе не идиот, а просто желторотый юнец. Ведь его родной дядюшка, Флойд Паккен, стоял, так сказать, у самых истоков Медоубрук-Гроув.[38] Именно он придумал это нелепо-поэтическое название – «Роща возле ручья, текущего через луг», хотя во всей округе не было ни лугов, ни ручьев, ни рощ. И все же звучало это гораздо лучше, чем, например, «Трейлерный парк, заваленный поросячьим дерьмом». И именно Флойду принадлежала идея добиться для этого парка статуса независимого муниципального образования, а значит, ввести ограничение скорости для проезжающих автомобилей, что приносило очень неплохие доходы. В результате все «горожане» были обеспечены бесплатным газом и электричеством, а это очень немало. Особенно летом, когда кондиционеры работают на всю катушку. Водопроводная вода была тоже бесплатной, как и основные услуги телефонной связи. Кроме того, три-четыре раза в год в городке проходили большие праздники с барбекю, по весне – карнавал, для детей – шумные забавы на Хеллоуин и всеобщее гулянье четвертого июля,[39] на которое даже приглашали парочку известных исполнителей музыки в стиле кантри. Так что жителям городка повезло все-таки больше, чем свиньям, которые утопали в дерьме и соседство которых тем не менее приходилось терпеть ради всех этих благ. Точнее сказать, горожанам пришлось смириться с запахом свиней и их дерьма, поскольку свиноферма и земли, принадлежавшие семейству Доу, также входили в состав нового муниципального образования.

Ежегодно городская администрация, состоявшая в основном из мэра, обнародовала отчет о доходах городского бюджета, основными источниками которого были штрафы за нарушение правил дорожного движения, а также о расходах, в число которых входили налоги, оплата всевозможных услуг и заработная плата. Все цифры были аккуратно сбалансированы и подбиты; иногда даже удавалось перекинуть пару долларов на следующий год – почему бы и нет? Впрочем, отчетом этим никто особенно не интересовался, и, насколько было известно Доу, никому даже в голову не приходило задаться вопросом: а не чушь ли все это? И зря, потому что это была именно чушь.

Флойд был человек смекалистый, и, провернув всю аферу, он, естественно, сам стал у кормила. Доу всегда подозревал, что помимо очень неплохой официальной зарплаты у Флойда есть и другие доходы. Зарплату эту, впрочем, никто бы не решился оспорить, учитывая неоценимые заслуги Флойда перед городом.

Итак, Доу о многом догадывался, и ничего удивительного нет в том, что именно он занял место Флойда на посту мэра и начальника полиции после того, как всеобщий благодетель был убит в компании четырнадцатилетних кубинских шлюх во время одного из своих отвязных загулов.

После того как Доу проработал пару месяцев, внимательно изучая все записи своего предшественника и прослеживая пути денежных потоков, он пришел в полный восторг от гениальности Флойда. Но два месяца спустя он уже внутренне смеялся над Флойдом, который явно не умел мыслить в крупных масштабах. Левые доходы Флойда составляли двадцать-тридцать тысяч в год. Что ж, очень похвально – да благословит Господь его скромную душонку! Три года спустя Доу удалось увеличить эту сумму втрое. Легко. И дело продолжало идти в гору.

Если рассчитать все верно, быть терпеливым и не делать глупостей, то можно строгать и по сто штук в год. А как накопится миллиончик – можно будет и о пенсии подумать. Доу уже положил глаз на Каймановы острова и даже разместил там свой нынешний капитал в сто тридцать тысяч. Там он купит себе дом и проведет остаток дней, попивая клубничный дайкири и трахая туристок. Перспектива неплохая, ничего не скажешь.

И вроде бы все шло отлично – по крайней мере до сих пор: и афера с билетами, и договор с Б.Б. Поэтому Доу было противно от одной мысли, что придется просто сидеть здесь и ждать, не нарисуется ли где-нибудь эта журналистка из Майами. Вообще-то, он по собственному опыту знал, что большинство женщин в таких случаях держат рот на замке – так уж они запрограммированы, вроде роботов каких-нибудь. Чем хуже с ними обращаешься, тем меньше вероятность того, что они постараются тебя за это наказать. Можно, конечно, и переборщить, как вышло, например, с его бывшей женой, но обычно они просто утираются и живут дальше, потому что знают: иначе им самим же придется несладко.

Многие ли из них в самом деле готовы довести дело до суда? Они ведь знают, как это бывает.

– Признайтесь честно: ведь уважаемый господин мэр, мистер Доу, показался вам сперва очень даже привлекательным, не так ли?

– Да… сперва – да. Но…

– И вам ведь было приятно, даже лестно – ну, хотя бы немного, – когда вы поняли, что он хочет заняться с вами любовью?

– Да, мне было приятно, но…

– Скажите, пожалуйста: в период вашего сношения был ли такой момент – ну, хотя бы один, – когда вам было приятно ощущать его необыкновенно большой член у себя во рту? Отвечайте честно: помните, вы находитесь под присягой!

– Но я не просила его об этом!

– Но вам нравилось? Отвечайте на вопрос!

– Да! Да! Мне так стыдно, но это правда… Мне очень нравилось!

Разве может хоть одна женщина, находясь в здравом уме, по собственному желанию пойти на такое унижение? И все же эта журналисточка Доу очень тревожила: ведь она сбежала слишком рано, не успев даже войти во вкус – не успев распробовать, в чем вся соль. К тому же она расквасила Доу яйца, и многие могут расценить это как подтверждение того, что она не имела ни малейшего желания ему отсасывать. И она была как-никак журналисткой из Майами. А история о том, как эти неотесанные мужланы в своем захолустье устроили ловушку для автомобилистов, присвоив трейлерному парку статус города, – для такой сучки просто предел мечтаний.

Наутро после этого неприятного происшествия Доу отправился домой и принял душ. При этом ему пришлось скрючиться в три погибели, спиной прикрывая мошонку от водяных капель, потому что даже удары душевых струй причиняли ему боль. При этом голову приходилось задирать повыше, чтобы не смотреть на эту жуть – посиневшие, распухшие гениталии. После этого он героически оделся, несмотря на то что натянуть трусы и брюки было ой как непросто, а затем отправился в полицейский фургон, откуда сразу же позвонил в дорожный патруль Флориды.

– Алло, говорит Джим Доу. Я начальник полиции и мэр города Медоубрук-Гроув.

– Серьезно? – переспросил голос на другом конце провода; затем последовал приглушенный смешок.

Все прекрасно знали, что такое Медоубрук-Гроув.

– Да. Слушайте, тут случилась странная история… Это было вчера вечером. Я проверял документы у одной женщины…

– Понял, вызываю подкрепление, – перебил все тот же нахальный голос.

– Так вот, – продолжал Доу, – я говорю, что вчера вечером проверял документы у одной женщины. И, кажется, потерял бдительность. Молодая девица, на вид безобидная, ну и она, как бы это сказать… застала меня врасплох. Открыла вдруг дверь своей машины, сшибла меня с ног и уехала. Я и очухаться не успел. Но у меня остались ее права и техпаспорт.

– Все действительно было именно так?

– Ну да, именно так. Уж не знаю, почему она решила вдруг сбежать. Наверное, есть что скрывать.

– Ага. А ты зато увидел ее – и сразу раскусил.

– Но она же меня с ног сбила! Она напала на офицера полиции!

– Так она что, не только на тебя напала, но еще и на офицера полиции?

– Слушай, ты. Я ничего против тебя не имею, но согласись, что, сбей она с ног кого-нибудь из ваших патрульных, вы бы тут же спустили на нее вертолеты.

– Нашего патрульного она бы с ног не сбила, – был ответ.

– Я просто сообщаю вам, что в нашем районе появилась опасная нарушительница. Вчера она сбила меня с ног, завтра отберет пистолет у кого-нибудь из ваших – или не знаю, что еще натворит. Хочешь сказать, мне не надо было звонить?

Из трубки послышался глубокий вздох.

– Ладно, давай ориентировку.

Доу продиктовал краткое описание происшествия и повесил трубку. Итак, в случае чего он объявит, будто она пыталась скрыться. А она скажет, что он собирался на нее напасть. Ну а ежели что – он, так и быть, согласится предположить, что по какой-то неизвестной причине женщина могла решить, будто он действительно собирается напасть. Тогда дело обойдется простым предупреждением – и ее отпустят на все четыре стороны, но Доу хватит и этого. Во всяком случае, теперь главный вопрос состоит в том, кому из них поверят – ей или ему. Ему или ей. А это уже немало. И неудивительно, что дни проходили за днями, а журналистка из Майами так и не появлялась.

Прошло всего полчаса с тех пор, как он в последний раз задавал этот вопрос.

– Ну и как там наши семейные драгоценности? – снова поинтересовался Паккен.

– Сходил бы ты, что ли, нарушителей половил, – посоветовал ему Доу.

– А вот и дудки, сейчас не моя смена.

– Какой-то ты безынициативный.

– Ну и что? Зато я нашел слово «инициатива», – ответил Паккен и развернул перед Доу словарь, указывая на вокабулу, обведенную красной ручкой.

– Слушай, поди-ка задержи пару-тройку нарушителей или вали домой.

Похоже, до Паккена наконец дошло, что Доу хотел побыть один. Парень немного помолчал, потом еще потянул время, потормозил, собирая свои дерьмовые шмотки, но в конце концов, минут эдак через десять, все-таки ушел. Доу встал и, широко расставив ноги, доковылял до стойки, достал воронку, которую почитал главной деталью своей экипировки, совершенно необходимой для обеспечения правопорядка, и долил себе еще немного бурбона в «Ю-Ху». Затем он снова вернулся к рабочему столу, и, поскольку никто не видел его в этот момент, он мог даже не брать на себя труд изображать естественную походку. Усевшись на стул, он с блаженством вытянул ноги и закинул их на стол – так, чтобы травмированные части тела могли вздохнуть посвободней.

Тут зазвонил телефон. Наверное, опять эта сучка Пэм. Она взяла моду звонить ему дважды в день и долбать его за то, что он забыл про день рождения Дженни. Напрасно он объяснял ей, что вовсе не забыл, что он все-таки служит в полиции и ему пришлось выехать по важному делу, что он не мог отлучиться с работы, – Пэм эти доводы почему-то не убедили.

Будь на то воля Доу, он бы попросту не обратил внимания на телефон – пусть себе звонит, но, с другой стороны, у него ведь есть обязанности перед гражданами, и, вспомнив об этом, он все же сорвал трубку с рычага.

– Полиция Медоубрук-Гроув.

– Мне нужен ваш начальник – Доу. Говорит офицер Альварес, дорожный патруль Флориды.

– Я и есть Доу.

Доу показалось, что этот парень по фамилии Альварес говорит с небольшим акцентом, но все же произношение у него было очень недурное.

– Мы беспокоим вас по поводу того сообщения, насчет женщины. Так вот, мы с ней побеседовали. Она говорит, что вы сделали ей предупреждение и отпустили – этим все и кончилось.

– Что? – От изумления Доу слишком резко скинул ноги со стола, и ему пришлось закусить губу, чтобы не взвизгнуть от боли прямо в трубку.

– Ну да. Она говорит, вы ее остановили, сделали предупреждение и отпустили.

Какого хрена! Я никогда ни одного долбаного ублюдка не отпускал с предупреждением! Доу едва не выкрикнул все это в трубку, но вовремя сдержался.

– Это все, что вы хотели сказать?

– Ну… – ответил Альварес, – у меня такое впечатление, что кто-то из вас что-то недоговаривает.

– Подождите секунду, – проговорил Доу, потому что именно в этот момент прошел звонок по другой линии. Яйца болели, а телефон все звонил. Еще немного, и у него просто крыша съедет.

– Нет уж, это вы подождите секунду, – возразил Альварес. – Кто-то из вас лжет. Если хотите, мы можем начать расследование. Не хотите – дело можно замять. Так как же нам поступить?

Откуда ему знать, как им поступить, если у него болят яйца и звонит телефон? Последний звонок был уже примерно двенадцатым. Интересно, у кого может быть такое важное дело?

Похоже, вся штука в том, что эта женщина вовсе не хочет прибегать к защите правосудия. Возможно, она изольет свое негодование в каком-нибудь репортаже. Хотя вряд ли. Она ведь заявила полиции штата, что ничего не произошло. Теперь, сделав публичное заявление, она тем самым вынуждена будет признать, что солгала полиции. Дала ложные показания. Значит, она сама лишила себя возможности выдвинуть обвинение. И проблема решена.

– Ну ладно, давайте замнем, – ответил Доу.

– Вы уверены? Мне говорили, будто она напала на офицера полиции.

– Я ответил на ваш вопрос, сеньор.

Доу решил, что разговор с этим козлом окончен, поэтому что было сил ткнул пальцем в кнопку и переключился на другую линию, по которой трезвонили не переставая.

– Полиция Медоубрук-Гроув. Ну что там, пожар, что ли?

В трубке всхлипнули.

– Джим… Джим, это ты? О господи, Джим…

Голос звучал растерянно и подавленно – звонивший глотал звуки и едва сдерживал рыдания: автокатастрофа, наверное. Если на их участке, то разбираться придется им. В таких случаях Доу всегда приходил в бешенство. Наверное, стоит прикупить тягач и завести бизнес на стороне. Тогда на этих авариях можно будет хоть пару долларов заработать. Или еще лучше: можно будет оттаскивать машины за черту города – пусть себе окружные власти разбираются.

Но тут он узнал голос: это была Лорел Виланд. Вот дерьмо! В последний раз они разговаривали, наверное, лет пять-шесть назад, еще до того, как она перебралась в Таллахасси. Чего не скажешь о ее дочери – да, это совсем другое дело. Еще годик-другой назад Карен была штучка что надо – пока на дурь не подсела. И если бы она тогда не решила завязать, с ней и сейчас бы все было в порядке. По крайней мере, не тормозила бы так.

Лорел и Карен были единственной такой парочкой – мать и дочь – за всю историю сексуальных похождений Доу. Ведь он трахал их обеих. Правда, в разное время. Но теперь он ни за какие коврижки бы на это не пошел. Хотя в целом… да, это было неплохо. И у Карен, кстати, тоже была дочь. Девчонка жила где-то на севере, вместе с отцом, и Доу знал, что папаша ей даже видеться с Карен не позволяет – с тех самых пор, как Карен пару лет назад совсем свихнулась от наркоты. Ничего, когда-нибудь семья воссоединится. Девчонка возвратится домой, в Медоубрук-Гроув, ей тогда будет лет тринадцать или четырнадцать, и Доу, конечно же, ее очарует. И тогда получится, что он трахнул представительниц трех поколений одного семейства. Никто из его знакомых не мог похвастаться таким подвигом.

– Лорел, милая, это ты?

Из трубки снова послышались всхлипы.

– Джим, они мертвы… – Эти слова прозвучали бесплотно, как шепот призрака. – Карен и Ублюдок… Они погибли.

– Господи! – воскликнул он. – Где случилась авария?

– Нет, нет… – ответила женщина, и снова плач.

Она плакала, плакала, плакала – черт тебя подери! Ну соберись, выдави из себя хоть слово! Но, разумеется, сказать ей этого было нельзя: людям вообще нельзя говорить такие вещи, даже для их собственного блага, – они обидятся. Черт возьми! В таких случаях надо молчать, даже если точно знаешь, что они сами в глубине души мечтают услышать от тебя эти слова.

Но Доу думал о другом: его беспокоили деньги, – хотя Карен, наверное, тоже, но гораздо меньше, в основном все же деньги. Значит, Ублюдок опять туда притащился. Доу все никак не верилось, что этот урод трахает Карен. Он ведь знал, прекрасно знал, что и Доу трахал ее. И все равно полез к ней. Сегодня вечером Доу убедился в этом воочию. Карен, кстати, его заметила. Впрочем, он так и рассчитывал. Пусть поймет, что у нее теперь будут неприятности. К ней как раз притащился тупой юнец со своими энциклопедиями, и она решила, что если впустит его, то Доу не станет на сей раз ее трогать.

Но это все была ерунда по сравнению с другим: Ублюдок должен был заниматься сбором денег, он только что вернулся. Должен был собрать и передать им около сорока тысяч долларов – это же чертова прорва наличных! И если Ублюдок действительно мертв, еще неизвестно, удастся ли Доу отыскать эти деньги. А что, если он вез их с собой в машине и теперь банкноты разлетелись по ветру? Что, если он их спрятал и теперь никто никогда не сможет их найти?

Доу заставил себя успокоиться. Еще ведь ничего не известно: быть может, Ублюдок жив, может, он еще только умирает. А эта Лорел просто идиотка тупая. Доу готов был зуб дать, что на самом деле никто не умер. Умирает – еще может быть, но умер – это уж чересчур. Доу успеет домчаться до места, склониться к умирающему Ублюдку, который приподнимется, истекая кровью, опираясь о его плечо, слабеющей рукою подтянет его голову поближе к своим губам и в самое ухо прошепчет: «Они в кладовке» – и испустит последний вздох. Как-нибудь так. Ну, может быть, не в кладовке – у Ублюдка не было кладовки.

Доу повел своей нижней челюстью с кривыми зубами туда-сюда – словно потер друг о друга две ножовки.

– Лорел, где произошла авария? Я сейчас приеду. – И он глотнул из бутылки остатки «Ю-Ху».

Снова сопение. Бесконечные всхлипы и сопение, перемежаемые чем-то вроде вздохов и рыганий, оханья и стонов, а потом снова всхлипы. Но у телефона, к счастью, был длинный провод, так что Доу удалось добраться до небольшого холодильника и достать оттуда новую бутылку. Порядочно отхлебнув, он зажал телефонную трубку между ухом и щекой, вставил в бутылку воронку, плеснул туда четыре «булька» виски. Затем снова уселся на свой стул и закинул ноги на стол.

В конце концов Лорел выдавила:

– Это не авария. У Карен в фургоне… Их застрелили.

Доу вскочил со стула. Резкое движение оказалось роковым: боль пронзила его насквозь, словно электрический разряд; лицо исказила мучительная гримаса, но теперь было не до того. Расклад был такой, что на боль жаловаться не приходилось.

– Ты сейчас там?

– Да-ы-ы-ы-ы… – ответила Лорел.

– Оставайся на месте и больше никому не звони.

С этими словами Доу резко бросил трубку и, не рассчитав движения, опрокинул бутылку «Ю-Ху». Коричневая жидкость залила весь стол и штаны Доу. Ну вот, на сей раз придется переодеться в форму. Бедные-бедные яйца. Охренеть, ведь это же просто катастрофа! Прямо новость недели.

Патрульная машина со скрипом въехала на подъездную дорожку, ведущую к дому Карен, и ее фары осветили Лорел, стоящую возле двери. Глаза ее опухли, а рот она зажимала руками. Доу тут же выключил фары. Обычно он поступал иначе: ему нравилось ослеплять людей огнями своей полицейской машины – пусть знают, кто здесь главный. Но на сей раз что-то ему словно подсказывало: веди себя потише. Оказалось, Ублюдок действительно мертв, а сорока тысяч баксов как не бывало.

Стоило ему сделать пару шагов навстречу Лорел, как та кинулась вперед и обвила его шею руками. Она тяжело глотала ртом воздух, как и тогда, по телефону, только теперь слезы ручьем струились по шее Доу, и он почувствовал, что просто обязан похлопать ее в ответ по спине. Спина оказалась настолько костлявой, что начальнику полиции почудилось, будто он положил руку на мешок с камнями. Раньше, когда он трахал ее, она была великолепной, цветущей женщиной, хоть и старше его. Теперь она стала попросту старухой лет пятидесяти пяти, а одевалась по-прежнему как шлюха, несмотря на то, что ее сиськи по форме напоминали две палочки копченой колбасы, висящие над прилавком в гастрономическом отделе.

– Ну что ты, детка, успокойся, – сказал он. – Расскажи мне, что случилось.

Доу был готов к этой сцене, поэтому все эти сиськи и сопли не слишком-то его разозлили. В конце концов она смогла говорить.

– Мой сотейник… Я дала ей попользоваться моим сотейником на прошлый День благодарения. А в эти выходные у меня будут гости…

Доу и прежде сталкивался с подобными вещами и терпеть их не мог – эти истерики, когда человек начинает нести чушь.

– Утром я ей позвонила. Спросила, можно ли зайти к ней сегодня. Она сказала – да. Я хотела прийти пораньше, но мне нужно было еще к парикмахеру, и там я просидела дольше, чем собиралась. Так уж вышло.

– Ага… Угу… – Доу нашел под ногами маленький камешек и принялся ковырять его носком ботинка.

– Я сказала, что приду раньше, а пришла позже, чем собиралась, я думала, просто зайду тихонько – и заберу сотейник… Ну, чтобы ее не будить. Я думала, ничего страшного: какая разница?.. Но когда я вошла в фургон…

Дальнейшее Доу пришлось выяснять самостоятельно, потому что на этом Лорел перестала издавать членораздельные звуки и взвыла, а потом снова принялась всхлипывать и судорожно глотать ртом воздух.

– Доченька моя, – бормотала Лорел, – мое единственное дитя…

Хрен вам – дитя, не дитя никакое, а матерая шлюха. К тому же не похоже, чтобы они с Лорел особенно ладили: половину жизни только и делали, что собачились. Поговаривали, что пару месяцев назад они даже подрались – Карен пыталась стащить деньги у мамаши из кошелька, но та ее застукала, а теперь старая сучка несет эту чушь: мое дитя, моя доченька – как же!

Дверь в фургон была распахнута настежь, поэтому Доу оторвал от себя наконец эту стенающую шлюху и поднялся по ступенькам. Внутри была непроглядная тьма, но одного шага внутрь оказалось достаточно.

Да, так и есть. Мертвее не бывает. Чертов Ублюдок. Сдох – это ж надо! И эта сучка Карен тоже сдохла. Ну что за херня? Та еще херня. Ведь Доу даже понятия не имел, кто мог это сделать. И ему это чертовски не нравилось. Ведь его обязанности именно в том и состояли, чтобы подобных казусов не происходило.

Он снова переступил порог, на сей раз в обратном направлении, и тут же наткнулся на Лорел, которая с трудом удерживала сигарету трясущимися пальцами. Ее вытаращенные глаза остановились на Доу – в ожидании окончательного приговора. Ей, видимо, казалось, что он, как профессионал, каким-то чудесным образом сможет все это поправить. Ведь он все-таки офицер полиции, представитель закона. Сейчас он ей объяснит, что на самом деле они вовсе не умерли. А там, в фургоне, – всего-навсего тряпичные куклы. Или актеры. Или вообще никого. Так, обман зрения, игра теней.

Ага, щас. Доу вовсе не собирался облегчать старой шлюхе жизнь – скорей уж, наоборот. Он-то прекрасно знал, к чему дело идет, хотя детали пока не продумал. Да и недосуг было продумывать детали – надо было брать быка за рога, и поскорее.

– Ты больше никому не звонила? – спросил он.

Лорел в ответ только покачала головой.

– Значит, больше никто не знает?

Она вновь покачала головой.

– Давно они начали встречаться? Карен и Ублюдок?

Лорел пристально посмотрела на Доу, но ничего не сказала.

– Так давно? Или нет? – повторил он, на сей раз громче и настойчивее.

– Джим, скажи, между тобой и Карен было что-нибудь? – тихо спросила Лорел.

Господи, только этого дерьма ему недоставало! Ну зачем переходить на личности?

– Лорел, пойми, я полицейский. Я просто выполняю свои служебные обязанности. Я обязан задать тебе этот вопрос: давно они стали встречаться?

Лорел пожала плечами:

– Месяца два-три назад вроде бы. Где-то так. Но они и прежде общались.

– Дерьмо собачье! – выругался Доу.

Он едва сдержался, чтобы не ударить эту старую шлюху. Жаль, что и ее не пристрелили за компанию. Получила бы по заслугам.

Доу был уверен, что она в курсе. Это было видно по глазам. Лорел догадалась, что он трахал ее дочь, и теперь сгорала от ревности. Но у него не было времени думать об этой херне.

Доу снова вошел в фургон. Он подошел к трупу Ублюдка и хорошенько пнул его под зад – просто так, чтобы доставить себе удовольствие. Тощее на вид тело показалось ему странно тяжелым. Он перевел взгляд на Карен. Голова ее превратилась в сплошное месиво. Хотя невелика потеря – у нее и прежде было месиво, а не голова. Эта мысль показалась Доу забавной, и он с трудом сдержал смешок. Ну что поделаешь, грязные шлюхи всегда, рано или поздно, получают по заслугам – так уж заведено.

Доу глубоко вздохнул, потом задумчиво кивнул, словно давая самому себе знак, что все в порядке, а затем обернулся к двери.

– Лорел! Господи! Сюда, сюда, скорее! Смотри, Карен еще дышит. Она жива. Да ты посмотри только! Да с ней все будет отлично!

Лорел стремглав вбежала в фургон и тут же кинулась к мертвым телам. Доу пропустил ее, отступив в тень стены, отделявшей кухню от жилой части фургона. Подскочив к Карен, Лорел опустилась на колени – у нее это всегда хорошо получалось – и приложила ладонь к щеке дочери.

Она надеялась, что почувствует тепло, легкое движение, увидит бледный румянец на щеке, но ожидания ее не оправдались. Щека, должно быть, была уже совсем холодной и как будто резиновой, и даже во тьме Лорел различила широко открытые глаза Карен, глядящие в пустынное ничто, приходящее на смену жизни.

Лорел стала медленно оборачиваться к Доу:

– Но она же не…

Это все, что она успела произнести, прежде чем Доу ударил ее сбоку по голове рукояткой своего пистолета, и тело ее повалилось на бездыханный труп дочери. Рука безжизненно соскользнула на пол, прямо в лужу запекшейся крови.

Доу больше не собирался бить ее по голове – вовсе нет. Встречаются, конечно, такие стойкие ребята, что без повторных ударов обойтись никак не смогут, Доу слыхал о таких. Но здесь был явно другой случай. Доу знал, что иногда приходится ударить раз пять-шесть – причем хорошенько ударить, чтобы жертва наконец заткнула свое хлебало, но тут было совсем другое дело. Лорел сразу обмякла, впав в полузабытье, и начальник полиции этим воспользовался. Он сомкнул руки на ее костлявой шее, тощей, словно у индейки, и сдавил ту что было сил, вонзив большие пальцы в еще трепещущее горло.

Она пыталась сопротивляться, разумеется, пыталась – но настолько слабо, что Доу даже удивился. Казалось, она просто сдалась – поняла, что поезд ушел и теперь уже поздно бороться. Более того, Доу отлично знал, о чем она думала, и почему-то это его беспокоило. Он решил расставить точки над «и».

– Я их не убивал, – сказал он, глядя прямо в ее выкатившиеся глаза. – Кто это сделал – не знаю, но я здесь ни при чем. Ты – единственная, кого я сегодня убил.

Затем он сильнее сдавил горло своей жертвы, так что рукам стало больно, но ему даже нравилось это чувство, ощущение теплого, трепещущего горла под ладонями. На долю секунды он заколебался, думая о том, что, возможно, ему стоит все это прекратить, отпустить ее, помочь подняться и объяснить, что это шутка. Конечно, он не включал ни сирену, ни сигнальные огни, но все же возможно, что кто-нибудь видел их вместе. Видел, как она плакала. Хотя это как раз ничего не значит. Мать стоит возле фургона дочери и плачет – эка невидаль! Такое на каждом шагу случается. Доу убедил себя, что никто об этом даже не вспомнит, и в этот момент под его ладонями будто бы хрустнула, сломавшись, куриная косточка.

Глава 13

Дезире сидела на кровати в одних трусиках и топе от купальника, закинув ногу на ногу. На коленях у нее лежал томик в серой обложке – «И-Цзин» – «Книга перемен». Вот уже три недели подряд она вновь и вновь натыкалась на один и тот же символ. Как бы она ни переформулировала свой вопрос, какими бы способами ни искала ответ, она неизменно возвращалась к гексаграмме «цзе» – «разрешение».

Она нарисовала его маркером «Шарпи» на тыльной стороне ладони, чтобы знак постоянно попадался ей на глаза. Чтобы постоянно вдумываться в его смысл. Медитировать на него. Когда же шелушащаяся на солнце кожа, постепенно слезая, уносила его с собой, подобно тому как морские волны смывают следы на песке, Дезире рисовала его снова и снова. На прошлой неделе, проезжая по шоссе, она заметила небольшой татуировочный салон и подумала: а почему бы не сделать татуировку, чтобы символ всегда, неизменно оставался у нее на руке? Но потом отказалась от этой затеи, решив, что было бы странно неизменно носить на себе знак перемен.

Б.Б., увидев у нее на руке этот символ, сказал, что он похож на бессмысленный набор линий. Действительно, для непосвященных все они выглядели именно так, но Дезире-то знала, что в основе этой гексаграммы лежит образ двух рук, крепко сжимающих бычьи рога. Она обозначает изменение, происходящее, когда человек бросает вызов проблеме и решает ее. Этот символ – знак Дезире. И перед ней стоит проблема, которую необходимо решить, а именно – жизнь рядом с Б.Б.

Дезире стукнуло двадцать четыре, и она уже три года работала на Б.Б. – готовила ему еду, водила его машину, планировала расписание, резервировала столики в ресторанах. Она покупала ему еду и оплачивала счета, открывала дверь, если кто-то приходил, и готовила коктейли. Она была ему нужна – и прекрасно это понимала, и ей это нравилось. Более того, она была ему благодарна. Ведь она была совершенно раздавлена и потеряна – и вдруг он взял ее к себе. Конечно, у него были на то свои причины: он хотел таким образом избавиться от терзавших его демонов, – и все-таки.

В те первые дни, недели, даже месяцы она едва смыкала глаза и спала очень чутко, внимательно наблюдая за дверной ручкой в ожидании того момента, когда Б.Б. под покровом темноты, крадучись, войдет в комнату и потребует расплаты. В самый первый день она, конечно, понимала, что вряд ли это случится прямо сейчас: от нее исходила такая вонь, что ей самой приходилось дышать через рот, чтобы не сблевать. Но потом, когда она вымылась, слезла с крэнка, прикупила новую одежду – о, это было уже совсем другое дело. Глядя на себя в зеркало, она наблюдала, как к ней постепенно возвращается прежнее лицо: кости обросли плотью, щеки округлились и порозовели, изменилась форма носа – он стал менее тонким и острым, волосы перестали ломаться. Постепенно она вновь стала собой.

Однажды Б.Б. ей сказал, что, как бы ни повернулась жизнь, в какой бы чистоте, в каком бы достатке она ни жила, как бы счастлива ни была – о крэнке ей уже не забыть. Он будет вечно манить ее, мысль о нем станет преследовать ее, как призрак, словно аркан, накинутый на шею, – он никогда не перестанет тянуть.

Но Б.Б. ошибался. Ведь он не знал, что у Дезире уже есть свой призрак, что ее шею уже давно стягивает аркан. Под воздействием крэнка призрак таял, прятался и скрывался, и – Бог свидетель – потому она и подсела на наркоту. А теперь, лежа в чистой постели, в доме Б.Б. в Корал-Гейблс,[40] следя за бесконечным вращением лопастей вентилятора на потолке, прислушиваясь к далекому жужжанию газонокосилок и вою автомобильных сирен, она чувствовала, что возвращается, вновь идет навстречу сестре.

Афродита умерла, когда их разделяли. Девочек отправили на операцию, когда им еще и двух лет не исполнилось. Мать прекрасно знала, что операция сложная и оба ребенка могут погибнуть. Но врач ее все-таки уговорил, пообещав, что университет возьмет на себя все расходы. Ведь это был единственный шанс – и для детей, и для науки.

Им предстояло разделить девочек, сросшихся друг с другом от плеча и до бедра – омфалопагус «в легкой форме», как говорили врачи. Да, девочки срослись, но их соединяли лишь мышечная ткань и сосуды. Что же до внутренних органов – только печень была одна на двоих, и врачи надеялись, что ее удастся разделить так, чтобы обе девочки выжили. Причем хирург четко дал понять: да, возможно, оба ребенка выживут; очень возможно, что один из них погибнет; но вероятность того, что погибнут оба, невелика.

И Афродита погибла. Случилось это прямо во время операции, и врачи сказали, что, возможно, ей даже повезло, а то могла бы еще и промучиться несколько дней. Что же касается Дезире, то здесь прогнозы были самые оптимистические. Конечно, у нее на всю жизнь останется шрам, причем довольно большой, но зато она сможет вести нормальное, полноценное существование.

Но Дезире знала: все зависит от того, что считать нормальным и полноценным. Когда над тобой постоянно издеваются в школьных раздевалках, когда тебе годами приходится мириться с ролью эдакого уродца, когда стесняешься, к примеру, появиться на пляже в купальнике – это что, нормально? Ну конечно, не то чтобы уж совсем ни в какие ворота: ведь на свете живет множество толстых, уродливых, кривоногих и прочих детей, у которых такие же точно проблемы и которые не хотят становиться центром внимания. Но беда была в том, что про Афродиту знали абсолютно все: всем было известно, что Дезире – сиамский близнец. И ребята в школе, едва ее завидев, всегда тут же оттягивали уголки глаз указательными пальцами и начинали мяукать. В конце концов, и это было неизбежно, они узнали откуда-то имя Афродиты и стали при всяком удобном случае спрашивать, как у нее дела – будто она была все еще жива и все еще болталась на боку у Дезире. А в средних и старших классах школы всегда находилась по крайней мере одна пара ребят – а однажды и две нашлось, – которые наряжались на Хэллоуин сиамскими близнецами.

Мать Дезире тоже подливала масла в огонь. Она не уставала повторять, что всегда больше любила Афродиту, – правда, Дезире еще в младших классах начала сомневаться в правдивости этих слов: она подозревала, что мать просто хочет ее обидеть, но легче от этой догадки ей почему-то не становилось. Во время очередной истерики мать частенько сжимала ей голову руками и со слезами вопрошала: «Ну почему, почему выжила ты, а не Афродита?»

Да и сама Афродита все не давала Дезире покоя. Дезире впервые услышала голос сестры, когда ей исполнилось двенадцать. Мать их тогда на целую неделю уехала из города: она отправилась в Ки-Уэст[41] со своим очередным бойфрендом, отношения с которым – вот чудеса! – привели ее в конце концов не куда-нибудь, а в реанимацию.

Дезире понимала, что назвать это «голосом» – чересчур, но Афродита никуда не уходила, она была рядом, как особое ощущение, необъяснимое воздействие или даже поток иррационально воспринимаемой информации. Стоило Дезире познакомиться с новым человеком – она тут же могла сказать, понравился он сестре или нет, именно потому, что она чувствовала, как Афродита либо подталкивает ее к этому человеку, либо, наоборот, отталкивает от него.

Сперва ей даже нравилось присутствие сестры: оно скрашивало ее одиночество и неприкаянность, но потом, годам к пятнадцати, ситуация изменилась. Дезире встретила новых людей, совсем других: им было наплевать на ее шрам, им нравилось тусоваться, слушать музыку, курить травку. Афродите эти ребята не нравились, зато им очень нравилась Дезире. А потом вдруг оказалось, что крэнк помогает заглушить голос Афродиты. Сперва было больно. Нос обжигала такая колючая боль, что Дезире стаканами втягивала в него воду, а потом выдувала фонтаном, как кит. Зато на второй раз боль не была уже такой жгучей. А на третий если и жгло, то она вообще ничего не заметила.

Так продолжалось до тех пор, пока ее не нашел Б.Б., или пока она его не нашла. Это было на дороге в Форт-Лодердейл. Он притормозил у светофора на своем «мерседесе», крыша и окна машины были опущены, и Рэнди Ньюмен[42] орал из динамиков что было мочи, как будто пытался изобразить «Лед зеппелин».

И в карманах у этого парня лежало то, что было так нужно Дезире, – наличные. Ей нужны были деньги, срочно, прямо сейчас, потому что ей нужна была доза, и ей было так хреново, она просто подыхала. Однажды крэнк унес ее из реального мира в мир другой, высший и могущественный, в котором она могла делать все, что угодно, могла говорить что угодно: она чувствовала себя цельной, идеальной, неделимой личностью, а не девочкой для битья, в которую ее превратили школьные учителя, собственная мать и погибшая сестра-близнец.

Но теперь все было иначе: крэнк по-прежнему возносил ее, но уже не так высоко, и падения становились столь стремительными, столь болезненными, каких она и вообразить себе прежде не могла. Она будто проваливалась под землю, под собственную могилу, и, пытаясь выбраться, отчаянно скребла ногтями днище собственного гроба. Она иссыхала, она задыхалась, постепенно превращаясь в туго выжатую и изодранную губку, – она была готова на все, лишь бы снова взмыть ввысь, чтобы начать все сначала. Ради этого она даже готова была подойти к незнакомцу, который ехал в Форт-Лодердейл. Все ограничения, все представления о приличии, которым некогда подчинялась ее жизнь, осыпались, как шелуха, как осенние листья, изъеденные усталостью и бессонницей, потому что она уже не помнила, когда спала в последний раз, – что, впрочем, ни о чем еще не говорило, ведь теперь память слишком часто отказывалась ей служить. Панический страх непрестанно кипел в ее подсознании, то и дело грозя вырваться из подкорки и заполонить все вокруг. Во рту у нее пересохло, и сколько бы она ни пила – ощущение сухости не проходило. И как бы мало она ни ела – ей так и не удавалось испытать чувство голода.

Но несмотря на все это, ничего подобного она прежде не делала. Ради дозы крэнка она трахалась и отсасывала, но это всегда были знакомые парни, и все же чем больше она об этом думала, тем больше приходила к выводу, что разницы нет никакой. Подумаешь: пара минут, и чего? – секса. Тут и заморачиваться нечего. Из-за секса почему-то всегда столько шума, а это ведь такая ерунда. Какая-нибудь пара минут – и у нее снова будут деньги, и она получит свою дозу.

Даже в тот момент, когда каждая клетка ее тела страдала от жажды, а страх, не унимаясь, колотил ей в барабанные перепонки, она слышала приглушенный голос сестры. Слов разобрать Дезире не могла, но чувствовала ее присутствие, слышала тихую мольбу. Похоже было, что этот парень не откажется: он был неплохо одет, волосы аккуратно причесаны, аккуратно покрашены, на нем болталось несколько дорогих, но со вкусом сделанных безделушек. Дезире это сразу заметила – ведь не зря она столько времени прокуковала в ломбардах. Это был не просто очередной врач, адвокат или агент по недвижимости в автомобиле с откидным верхом – этот парень был слеплен совсем из другого теста, помечен особым знаком, издавал особый, вибрирующий звук, который могли различить только собаки и наркоманы: этот парень скрывал свои доходы, обманывал жену, а партнеров обводил вокруг пальца – словом, настоящий фрукт. Парень в «мерседесе» был как минимум мошенником, и у него явно водились деньжата.

Она подошла к машине и улыбнулась. Она одарила его своей самой обворожительной улыбкой, самой сияющей – в прошлом, по крайней мере. Знай Дезире, на что она стала похожа – тощая, как на последней стадии рака, с запавшими глазами, тонкими губами, вся в алых рубцах от недавних побоев, – она бы ни за что себя не предложила. Ей бы и в голову не пришло, что кто-нибудь на нее позарится. Но она ничего не знала, а потому подошла к машине и улыбнулась. Парень посмотрел на нее.

– Я отсосу тебе за десять баксов, пупсик, – сказала она.

Но он в ответ только поднял стекло – сомнительная защита при опущенном верхе, – и Дезире тут же отступила на шаг, грязные слова готовы были уже сорваться с ее языка. Вдруг стекло снова опустилось.

– И на чем ты сидишь?

– Да пошел ты! – ответила она и стала отворачиваться от машины, очень медленно, потому что чувствовала: разговор не окончен.

Парень вынул из кармана двадцатку и помахал ею в воздухе.

– Так на чем ты сидишь?

Дезире колебалась. Она вдруг услышала Афродиту – ее голос, который все эти годы звучал приглушенно, едва слышно; но теперь он был громким, каким-то опустошенным и распыляющимся, как эхо. И все же Дезире почти удалось разобрать слова: не говори ему. Не отвечай. И именно поэтому она решила ответить.

– На крэнке, – сказала она.

Еще минуту незнакомец внимательно изучал ее, оглядывая с ног до головы, затем одним движением пальца отпер дверь машины и сказал:

– Залезай!

И она залезла. А почему бы и нет? Для старпера он выглядел очень даже неплохо, на вид казался чистоплотным и наверняка был богат. А все остальное: этот вибрирующий голос, предупреждавший, что ей грозит опасность, возможно смертельная, что ее труп могут просто выкинуть где-нибудь на пустой парковке или сбросить с лодки где-нибудь в Эверглейдс,[43] – это ее сейчас не беспокоило. Ей нужна была доза, и ни о чем другом думать она не могла. Доза. Мучительная жажда раздирала ее на части, толкала вперед, сжигала изнутри, сбивала с ног, заставляла валяться в грязи. И Дезире села в машину.

Но парень в «мерседесе», как оказалось, вовсе не хотел секса – он просто хотел ее вытащить.

За расплатой Б.Б. так и не пришел, а пару месяцев спустя, когда Дезире уже вполне вжилась в роль горничной, она поняла, что ничего подобного от нее уже и не потребуют. Просто Б.Б. вообще не нравились женщины. Ни на улице, ни в магазине он никогда не пялился на женщин – ни на хорошеньких, ни на очаровательных, ни на красавиц. Иногда, правда, он оборачивался, чтобы посмотреть на вульгарных или откровенно сексуальных, но и тогда им явно двигала не похоть: на лице его в такие моменты читалась скорее легкая враждебность, смешанная с веселым изумлением.

Сперва Дезире решила, что он голубой, и это нимало ее не беспокоило. Во-первых, скитаясь по городским улицам и трущобам, она повстречала немало геев, а во-вторых – слишком долго она сама была всеобщим посмешищем, чтобы осуждать кого-либо только за то, что он отличается от остальных или не соответствует тому представлению о норме, которое внушает нам телевидение. Но в этом ее предположении было все же мало правдоподобия, потому что на мужчин Б.Б. тоже вроде бы не заглядывался – даже на самых красивых и откровенно голубых.

Оставалось предположить, что он просто асексуал, но Дезире печенкой чувствовала, что это не так, да и голос Афродиты в этом сильно сомневался. Может, он и асексуал, а может быть, и нет, но в нем явно присутствует и кое-что еще – нечто такое, чего близнецы никак не могли нащупать своими тонкими пальчиками – кто живыми, а кто и бесплотными. Было на личности этого человека какое-то слепое пятно. Время от времени его образ словно застилала дымка. Да, он вытащил Дезире, но он вовсе не был похож на человека, способного ни с того ни с сего вдруг спасти полусгнившего заживо наркомана. Только занятия благотворительностью, возня с этими детьми до краев наполняли его жизнь. То же самое происходило и тогда, когда он просто наблюдал за каким-нибудь мальчишкой. Порой, когда они отправлялись в ресторан, гуляли по пляжу или ходили по магазинам, а его ученики бродили неподалеку, разойдясь кто куда, плечи Б.Б. вдруг разворачивались, вся фигура становилась прямее и выше, а походка – величественной и непринужденной, и на щеках вспыхивал здоровый румянец. Можно было подумать, что он влюбился. Да, казалось, что на таких встречах он всякий раз влюблялся.

Однажды Дезире даже заговорила с ним об этом – лишь однажды, и то только потому, что в этой неодолимой тяге, которую Б.Б. испытывал к мальчишкам, было что-то трогательное, вызывающее уважение и чуть ли не восхищение. Он жаждет их общества – это было очевидно. Живя на улице, Дезире не раз встречала мужчин, которые предпочитали развлекаться с мальчишками и девчонками – совсем еще детьми, даже понятия не имеющими о сексе. То были хищники, настоящие чудовища, и ей хотелось растерзать их всех собственными руками. Б.Б. был вроде них – и все же совсем другой. Он обратил свою страсть в благотворительность. И причину, по которой ему так хотелось помогать мальчикам, он тщательно скрывал как от окружающего мира, так и, возможно, даже от самого себя – он просто им помогал. И если действия человека с подобными наклонностями вообще могут быть достойны восхищения, то действия Б.Б. были его достойны.

И однажды за ужином Дезире решила, что момент для разговора настал самый подходящий. К тому времени она проработала у Б.Б. уже больше года и стала неотъемлемой частью его жизни, его правой рукой. Это был день рождения Б.Б., он явно хватил лишнего, изрядно приложившись к двум бутылкам красного вина, которые давно берег до случая. Возможно, и Дезире была уже не вполне трезва.

– Слушай, по поводу твоих мальчишек, – начала она.

– Угу?

Б.Б. с аппетитом жевал кусок поистине редкостного филе-миньон, которое Дезире для него запекла. На его тарелке, рядом с горкой спаржи, растеклись два небольших озерца – изысканный соус о-пуавр и рядом сливочно-чесночный.

– Я просто хотела сказать, что все понимаю. Я знаю, почему ты все это делаешь, Б.Б. И я думаю, что ты очень смелый и мужественный человек. И если вдруг тебе нужна помощь, если я могу тебе чем-нибудь помочь – пожалуйста, не стесняйся. Ты можешь быть со мной откровенен.

Б.Б. положил вилку на стол и пристально посмотрел на Дезире. Вдруг лицо его побагровело, на шее вздулись синие вены, и на мгновение девушке показалось, что он сейчас взорвется, запустит в нее тарелкой и выгонит к чертовой матери. Но вместо этого он только издал невнятный, хриплый смешок.

– Господи, только не это! – сказал он. – И ты туда же! Дезире, пожалуйста. Я знаю, что люди всегда и во всем подозревают самое худшее. Я надеялся, что уж ты-то меня поймешь.

– Ну да, я понимаю, – ответила она.

– Я просто хочу им помочь, и ничего больше. Мне самому в детстве пришлось несладко. Теперь все по-другому, и я могу помочь этим мальчишкам – вот я и помогаю. И все. Я вовсе не извращенец. Пойми, уж если даже тебе трудно поверить, что я способен помочь кому-то просто так, а не затем, чтобы потом его трахнуть, – значит, никто в это не поверит.

Было видно, что Б.Б. не просто расстроился: он разозлился. И как будто бы очень сильно устал.

– Ну ладно, Б.Б. Как скажешь, – согласилась Дезире.

Уж ей-то было лучше знать, но она покорно кивнула. Раз он скрывает свои пагубные наклонности от себя самого, то пусть прячет их и от мира – ничего страшного.

По крайней мере, Дезире может не волноваться, что ее друг, ее босс и человек, с которым она живет под одной крышей, станет шататься по городу и трахать мальчишек направо и налево. Он может сделать очень много дурного, может быть вовсе дрянным человеком, но по крайней мере это он будет держать под контролем. Хотя Афродиту эти рассуждения почему-то не успокоили. Ну и ладно, мертвые сестры-близнецы – это дело житейское: сколько бы они ни вопили и ни возмущались – все равно замолчат рано или поздно. И через пару месяцев тревожные речи Афродиты наконец затихли. Да, очень может быть, что это нехорошо – работать на человека, который загребает чертову прорву денег такими способами, как Б.Б., но если бы Дезире этим не занималась, нашелся бы кто-то другой, и зла в мире от этого бы не убавилось. Зато у бедной-несчастной Дезире не было бы куска хлеба и крыши над головой. Кто бы еще взял ее на работу? Ведь у нее даже не было аттестата об окончании школы! Не говоря уже об опыте работы. Не могла же она написать в резюме, что служила личным секретарем у бандита!

К тому же она чувствовала, что нужна Б.Б. Он всюду брал ее с собой, ценил ее помощь, прислушивался к ее мнению. Он спас ей жизнь, и, помня об этом, она считала, что может себе позволить не обращать внимания на то, с каким удовольствием он кладет руку на плечо мальчишки или как вспыхивает его взгляд, стоит ему увидеть кого-нибудь из своих воспитанников в купальном костюме. Дезире понимала, что она – прикрытие, маска, за которой Б.Б. прячется от мира, и она была готова с этим мириться.

Вдруг события стали принимать опасный оборот. Как-то раз Б.Б. с Дезире возвращались из ресторана после деловой встречи с одним парнем, который занимался продажей энциклопедий в Джорджии. Б.Б. подумывал – как-то лениво – о расширении бизнеса. Дезире не верила, что все это всерьез: никогда в жизни Б.Б. не станет расширяться. Сейчас он зарабатывал ровно столько, сколько ему было нужно, а преодолевать препятствия – это было не по нему. Зачем рисковать, осваивать новую территорию, выбираться за границы штата?

Встреча прошла из рук вон плохо: парень из Джорджии очень не понравился Дезире. Вряд ли ему стоило доверять. И теперь она испытывала некоторое облегчение, и Б.Б., как ей показалось, тоже. Было даже похоже, что он не прочь это отпраздновать. Но когда они ехали вдоль пляжа, на глаза им попался мальчишка – и выражение лица у Б.Б. мгновенно изменилось.

Мальчишке было на вид лет одиннадцать – хорошенький, славный мальчонка, только почему-то шатался, как пьяный. Должно быть, он действительно впервые в жизни выпил. На лице у него светилась глупая и счастливая улыбка, и он напевал какую-то бравую песенку, время от времени аккомпанируя себе на ходу на воображаемой гитаре.

– Давай-ка остановимся, – попросил Б.Б. – Надо подвезти этого парня.

Дезире не хотела останавливаться, но выбора у нее не было: на светофоре зажегся красный свет.

– И куда ты хочешь его подвезти?

Б.Б. улыбнулся ей с таким видом, будто то, что надломилось в его душе, должно было надломиться и у нее.

– К нам домой.

Дезире уставилась прямо перед собой.

– Нет.

– Ах, нет?

– Нет. Я этого не допущу.

Б.Б. закусил губу.

– Чего именно ты не допустишь?

– Послушай, Б.Б., давай забудем об этом. Поехали домой.

– Если я сказал, что мы подвезем этого парня, значит, мы его подвезем. – Эту фразу он уже произнес повышенным тоном. – Ты не смеешь мне отказывать, и он тоже не посмеет. Никто не смеет мне отказывать. Останови машину и уговори мальчишку поехать с нами – либо завтра же выметайся из моего дома, и через неделю ты снова станешь шлюхой и будешь готова на все ради дозы крэнка.

– Ладно, – послушно сказала Дезире. – Ладно, хорошо.

Тут зажегся зеленый свет, и Дезире на всех парах промчалась мимо мальчишки.

На следующее утро, когда ее чемодан и спортивная сумка были уже упакованы, ее вдруг осыпали цветами и шоколадом и вручили ей конверт с круглой суммой. Б.Б., правда, не извинился, не признал, что хотел использовать ее в качестве сводни, но Дезире и сама видела, что он чувствует себя виноватым, а это было важно. Дезире знала, что никуда не уйдет, но, пока она распаковывала вещи, Афродита твердила ей о том, что это не более чем отсрочка. Дезире не стала спорить с ней, отпираться, не пыталась даже отмахнуться от нее, потому что понимала: сестра права. Скоро все изменится, и это факт.

Они обе это понимали: сокровенные желания Б.Б. рвутся наружу, и рано или поздно под этой крышей станут происходить ужасные вещи. Возможно, какое-то время Дезире сможет сдерживать его порывы – но как долго? Ведь не вечно же. Больше всего на свете ее пугала даже не мысль о том, что Б.Б. пойдет на поводу у своих самых пагубных желаний, что он подчинится худшей части своей натуры, превратится в то чудовище, которому так долго противостоял. Гораздо больше она боялась того, что у нее самой не хватит сил с ним сражаться, что она убедит себя, будто ее присутствие поможет кое-что смягчить, что ей удастся хотя бы отчасти сдерживать его и тем самым спасти хотя бы некоторых мальчиков. Она боялась, что станет помогать ему в этом грязном деле, как помогала до сих пор в бизнесе. А как долго может человек участвовать в грязной игре, сам оставаясь при этом чистым? А что, если она замаралась уже тогда, в тот самый момент, когда согласилась на помощь Б.Б., на его благотворительность? В тот момент, когда она, уже зная, кто он такой, не отвернулась от него и не ушла, но осталась рядом?

Пора было выбираться из этого тупика, надо было двигаться дальше. Афродита постоянно нашептывала ей эту мысль на ухо, и мантра эта звучала денно и нощно, не умолкая, словно дыхание. Даже символ из «Книги перемен» все время напоминал ей об этом.

Б.Б., конечно, потеряет голову, когда она уйдет, но это не важно. Да и идти-то ей некуда, но это тоже не важно. Самое необходимое у нее есть: ведь она скопила немного денег – вполне достаточно, чтобы прожить годик-другой и разобраться в себе. И потом, она многое знала о делах Б.Б. Она вовсе не собиралась его запугивать или шантажировать, просто она подозревала, что, когда он поймет, что Дезире не собирается возвращаться, что она ушла навсегда, – он придет в ярость.

А уж если мужчина рассердился, да еще такой мужчина, у которого под рукой есть орава ребят вроде Джима Доу и Игрока, – кому-то может очень не поздоровиться.

Глава 14

Среди ночи вдруг зазвонил телефон. Б.Б. никогда не снимал трубку сам: он этого не любил. Он любил, чтобы рядом с кроватью стоял телефон. Это был офисный аппарат, с резким звонком, как у всех офисных аппаратов, и со множеством кнопок и лампочек, которые загораются в зависимости от того, по какой линии поступает звонок. В доме у Б.Б., правда, была только одна линия, но ему нравилось представлять себе, будто их несколько.

К тому же он предпочитал быть в курсе, когда кто-нибудь использует телефон. Не то чтобы он не доверял Дезире – еще как доверял! – он доверял ей более чем кому-либо, но все равно: зачем рисковать?

Телевизор в его комнате был включен, но по экрану бежала лишь серебристая рябь. Б.Б. взглянул на электронные часы: четыре тридцать две. В такое время телефонный звонок – дурная примета. Он сел в кровати и зажег ночник в виде жирафа, который, вытянув шею, пытался добраться до листьев. Небольшой абажур изображал древесную крону. Б.Б. продолжал неподвижно сидеть, пялясь на розово-голубые обои в стиле рококо, пока не услышал легкий стук в дверь.

– Ну и кто там?

Дверь слегка приоткрылась.

– Это Игрок.

– Дьявол!

Б.Б. снял трубку и надавил на кнопку, чтобы переключиться на нужную линию. Его аппарат всегда был настроен на несуществующую линию – очень уж ему нравилось, снимая трубку, переключать канал: от этого он чувствовал себя важной шишкой. Он, собственно, ею и был – важной шишкой, не признанной официально.

– Ну и что за шум? – спросил он у Игрока. – Проблем, надеюсь, нет?

Последовала пауза, которая Б.Б. не очень-то понравилась.

– В общем-то, есть, – ответил ему бесцветный голос. – Иначе я не позвонил бы в такое время.

– Так в чем же дело?

Б.Б. взглянул на Дезире, которая стояла, сложив руки на груди, упершись спиною в дверной косяк, и внимательно следила за выражением его лица. На ней был белый халат, а под халатом, скорее всего, ничего. Б.Б. подумалось, что множество мужчин, несмотря на шрам, сказали бы, что она выглядит очень сексуально, – и мысль о том, что ее можно счесть сексуальной, на какую-то долю секунды показалась ему сексуальной. Но это ощущение мгновенно прошло.

– А дело в том, – ответил Игрок, – что у нас появилась большая проблема. Проблема такого сорта, что, возможно, я один с ней не справлюсь.

Б.Б. ненавидел все эти телефонные шифровки и обиняки, когда ничего нельзя ни понять, ни сказать напрямую. Но что поделаешь: поскольку у него не было четких доказательств того, что ребят из ФБР его дела не интересуют, приходилось учитывать возможность прослушивания, а значит, тратить чертову уйму времени на разговоры вокруг да около. И порой, когда вообще было непонятно, о чем идет речь, ситуация становилась просто нелепой.

Ну кому нужны все эти сложности, все эти финты ушами? Ведь когда он все это начинал, то надеялся, что заморачиваться вообще не придется. Ну, не то чтобы совсем, но, по крайней мере, все должно было идти гладко, без особых проблем – да так в основном и было. Сперва Б.Б. унаследовал свиноферму в окрестностях Гейнсвилла. Она досталась ему от деда по отцовской линии – краснорожего старикашки, у которого по всей голове торчали белоснежные клочья волос, будто всаженные ему в череп какими-то особенно мстительными и жестокими врагами. Он был таким злобным, что скорее напоминал пародию на злобного старого пердуна. Постоянно меча проклятия и брызжа табачной слюной, он яростно отбивался от протянутой ему дружеской руки и от объятий внуков, равно как и от бутербродов с копченой колбасой, – то есть от всего подряд, что бы ему ни предложили. Посещение фермы было для юного Б.Б. жестокой мукой: старик заставлял его грести лопатой свиное дерьмо, шваброй вымакивать лужи свиной мочи и таскать за ноги окоченевшие свиные туши.

А стоило Б.Б. приоткрыть рот, чтобы пожаловаться на тяжелую работу, как дед тут же советовал ему заткнуть хлебало и давал порядочную затрещину – чаще всего рукой, пару раз почти пустым мешком от фуража и однажды старинным железным ящиком для хранения бутербродов. Были и другие виды наказания: например, если Б.Б. нарушал «кодекс фермера» – этот свод сумбурных указаний, почерпнутых из «Альманаха бедного Ричарда»,[44] – его отправляли в пустой амбар. Б.Б. так и не выучил этот кодекс. Он никогда не понимал ни правил, которые в нем излагались, ни принципов, по которым он был составлен. Однако пару раз в год дед, делаясь вдруг каким-то особенно рослым и грязным, подступал к внуку с одним и тем же упреком. Презрительно сплюнув в его сторону, старик заявлял, что Б.Б. нарушил кодекс фермера, а посему они сейчас отправятся в старый амбар и займутся его воспитанием. Старик ни малейшего представления не имел о том, что это значит – воспитывать мальчика. Он был настоящим чудовищем, и как только Б.Б. стал достаточно взрослым, чтобы самостоятельно принимать решения, он поклялся никогда больше не видеть деда.

И вот десять лет спустя старик скончался. Дотянул до девяноста семи. Видно, огонь его жизни питался безудержным гневом, достойным Ахилла, и такою же псевдобожественной ненавистью ко всякого рода благодетелям, к женщинам, телевидению, политиканам, корпорациям, к модным веяниям и вообще ко всему миру, который не переставал молодеть, между тем как он сам неотвратимо старел.

Отец Б.Б. умер очень давно: он разбился на мотоцикле, и дело не обошлось без кокса и алкоголя. На нем не было шлема, так что версия самоубийства была вполне вероятной. После смерти деда его адвокат прислал Б.Б. заказное письмо, в котором сообщалось, что старик отписал внуку ферму. Наследство это оказалось весьма кстати, поскольку Б.Б., перепробовав множество разных занятий, так и не добился успеха. Он продавал машины, был агентом по недвижимости – причем без лицензии, ландшафтным архитектором, телохранителем, и, наконец, последней его попыткой была игра в покер в Лас-Вегасе.

Там, под яркими лампами казино, в свете которых стиралась граница между днем и ночью, трезвостью и опьянением, проигрышем и победой, он провел долгие часы, заполненные горячечным бредом. Теперь ему вспоминался и гомерический хохот, и груда фишек, которых крупье собрал и пододвинул к нему. Он также вспомнил, что на другой день таинственным образом оказался без гроша. Но гораздо чаще он вспоминал другое.

Думая о Вегасе, он всякий раз вспоминал того грека, голого по пояс, которому должен был – кстати, до сих пор – шестнадцать тысяч долларов. Этот грек подослал к Б.Б. головореза, который избил его палкой от швабры настолько безжалостно, что у него до сих пор, стоило только чихнуть, болели ребра, а ведь прошло более десяти лет. Вспоминал он и свое постыдное бегство из города: как он ехал в автобусе, переодевшись православным священником просто потому, что это был единственный более или менее надежный маскарадный костюм, который можно было стащить, оставшись незамеченным. В качестве альтернативы оставались костюмы пирата или мумии.

Итак, выбора не было, Б.Б. пришлось заняться свинофермой. На оплату счетов денег хватало, хотя и впритык. Правда, с вонью он так и не смог смириться; кроме того, животные вызывали у него нестерпимое омерзение – все это зверье, которое воняло, гадило и требовало жрать, вечно хрюкало и ревело от боли и унижения и которое следовало бы умертвить хотя бы в наказание за то, что оно вообще посмело жить. Не говоря уже и о самой земле – об этом месте, этой проклятой Богом ферме, с которой были связаны воспоминания об этом старом хрене, о дедушке Б.Б., ради которого, как искренне полагал внук, ад непременно должен был существовать. А уж близость ненавистного амбара и вовсе не давала Б.Б. спать спокойно, и в конце концов он уговорил троицу толстобрюхих и широкоплечих молодцов из местных снести постройку к чертовой матери. В обмен за услугу, в качестве расплаты, он предложил им пива и целую зажаренную свинью.

Возвращение на ферму, работа на дедовской земле казались Б.Б. унижением, кошмаром наяву. Но что поделаешь, коли он сел на мель – и это еще мягко сказано. А ферма позволила ему плыть дальше. Над головой у него была крыша, на еду денег хватало, а порой даже и на вино, к которому он пристрастился в Вегасе.

А потом, однажды поздним вечером, к нему пришел этот парень – байкер из банды под названием «Псы дьявола». Они были знакомы лишь шапочно: пару раз беседовали в местном баре. Этот парень был приятелем одного из ребят, разбиравших амбар. Не возражает ли Б.Б., если несколько хороших парней устроят у него маленькую лабораторию? Об этом никто не узнает: ведь от свиней идет такая вонь, что запах мета никто и не почувствует. От самого Б.Б. требуется только одно – держать язык за зубами, а они станут ему платить по тысяче долларов в месяц.

Это была отличная сделка. Пару месяцев Б.Б. было даже не интересно, чем занимаются эти «химики», но затем он стал к ним заходить, понемногу освоил их ремесло, узнал, насколько это легко: на пару сотен долларов покупается вполне легальный медицинский препарат, который затем превращается в сильнейший наркотик, по сравнению с которым кокс – какая-нибудь водянистая жижа вроде растворимого кофе «Максвелл Хаус». Но однажды, когда ребята продавали свой товар, их повязали. Б.Б. полагал, что и за ним придут рано или поздно, но этого так и не случилось. Затем он все ждал, что другие ребята из той же команды явятся, чтобы забрать оборудование, но и этого не случилось. Итак, в его полном распоряжении оказалась отлаженная машина по производству денег, и добровольно отказаться от нее было бы полным безумием.

Единственная беда была в том, что Б.Б. понятия не имел, как наркотики продают. Он даже не знал, с чего начать. Он представить себе не мог, как напялит плащ, встанет где-нибудь на углу и будет делать знаки каждому тощему голодранцу, живущему в каком-нибудь сраном трейлере, одетому в рубашку на два размера больше и имеющему во взгляде выражение безысходности. Но Б.Б. все равно продолжал варить мет – правда, в небольших количествах: тридцать-шестьдесят граммов в месяц, просто для того, чтобы развить необходимые навыки. Он решил пока не увеличивать объемы: все-таки он еще не совсем понимал, что делает, а производство мета – это как катание на «американских горках» с банкой нитроглицерина за пазухой.

Б.Б. просто варил крэнк, а потом хранил. Это было не более чем хобби – все равно что распихивать кораблики по бутылкам. Какая-нибудь пара дней работы – и вот он, этот симпатичный желтый порошочек. Со временем у него стало получаться все лучше, он обрел уверенность в своем мастерстве, стал делать все больше и больше, нашел способ избавляться от отходов, до того токсичных, что песок прожигают насквозь. Год спустя у него скопилось этой дури на несколько тысяч долларов, но он по-прежнему не имел понятия, как ее сбыть.

И когда в деловом разделе местной газеты он наткнулся на объявление о том, что издатели «Энциклопедии чемпионов» ищут человека, готового возглавить торговую сеть в их штате, картина наконец начала складываться воедино. Б.Б. заявил, будто он – предприниматель и что он сможет управлять книготорговлей ничуть не хуже, чем управляет своим «сельскохозяйственным предприятием» – именно так он титуловал свиноферму; но позже оказалось, что он напрасно метал бисер и распускал хвост: его деловые способности фирму нисколько не интересовали, точно так же, как начальников отдельных команд не интересовали способности новоиспеченных книготорговцев. Правило было одно: нанимаешь всех подряд, кидаешь их в воду, а дальше только смотришь, кто выплывет, а кто нет.

К этому моменту прошло всего три года с тех пор, как Б.Б. покинул Вегас, и когда он познакомился с начальниками команд, работавших во Флориде, одного из них он сразу узнал: то был парень по имени Кенни Роджерс, который сам себя величал Игроком. Парень не узнал Б.Б., зато Б.Б. узнал его. Это был тот самый головорез, который избил его в Вегасе палкой от швабры: Б.Б. лежит на полу, обхватив голову руками, за стеной надрывается в лае соседский пес, сам сосед включил телевизор погромче, делая вид, будто ничего не слышит, а Б.Б. судорожно всхлипывает – и все эти звуки мучительно отдаются у него в ушах.

Нанимая Игрока на работу, Б.Б. думал только о мести, о том, как бы получше отыграться. Ничего-ничего, пусть поработает, пусть считает, что многого добился, что ему известны самые сокровенные тонкости дела, что он сам отчасти стоит у кормила. И все это время Б.Б. держал Игрока на коротком поводке, планируя, где бы и как бы в конце концов свести с ним счеты, чтобы восстановить божественную гармонию мироздания. Но время шло, а месть все откладывалась. Игрок приносил доход, и очень немалый, так что было бы глупо ни с того ни с сего вдруг избавиться от него. И дело было не только в этом. Б.Б. понимал, что если он отомстит, то тут же лишится невыразимого удовольствия предвкушать сладость отмщения, поэтому Игрок жил себе поживал, а Б.Б. время от времени позволял себе помечтать о том, что однажды с ним сделает.

Да, до сих пор все шло до того гладко, что проблем непременно следовало ожидать.

– Ты сможешь привезти мне то, о чем мы договаривались? – спросил Б.Б. Он нервно постукивал кончиком карандаша по ночному столику.

– Не знаю. – Голос Игрока по-прежнему оставался бесстрастным. – Пока что ничего нет. Они пропали.

– Пропали? Черт возьми! А где… мм… парень, которому мы их поручили?

– Он исчез. Неожиданно и навсегда. Понимаешь, о чем я?

– Да что у вас там, на хрен, творится? И кто заставил его исчезнуть?

– Понятия не имею, – ответил Игрок. – Но мы над этим работаем.

– А над тем, чтобы вернуть мне мое имущество, вы тоже работаете, я надеюсь?

– Работаем. Но пока что это связано с некоторыми трудностями.

– Может быть, мне лучше приехать? – спросил Б.Б.

– Я думаю, в этом нет необходимости, – ответил Игрок. – Мы сами справимся. Я буду держать тебя в курсе.

Б.Б. повесил трубку.

– Ага, будет держать в курсе. Ровно настолько, насколько ему это выгодно.

Он обернулся к Дезире.

– Одевайся, мы едем в Джексонвилл, – приказал он.

Она наморщила носик.

– Ненавижу Джексонвилл.

– Ну разумеется, ты ненавидишь Джексонвилл. Все ненавидят Джексонвилл. Никто не ездит в Джексонвилл для удовольствия.

– Зачем же люди вообще ездят в Джексонвилл?

– Искать свои деньги, – ответил Б.Б. – И проверять, не пытаются ли их ограбить собственные работники.

А может быть, добавил он про себя, и для того, чтобы разобраться наконец с Игроком. Уж коли он деньги похерил, то очень даже может быть, что он вообще исчерпал свои возможности. И если даже деньги найдутся, не факт, что это что-либо изменит.

Игрок повесил трубку. Он нутром чуял, что эта задница собирается притащиться сюда, а между тем Б.Б. и его девчонка с выставки уродцев нужны ему здесь были как собаке пятая нога. Эти двое будут только мешаться и совать нос не в свое дело. То есть, строго говоря, это, конечно, было дело Б.Б., но, по мнению Игрока, виной тому оказалась лишь прихоть случая – не более того. Он наткнулся на это дело совершенно случайно: познакомился с кем-то, с кем-то договорился – делов-то. И деньги потекли рекой вовсе не потому, что Б.Б. такой умный, а потому, что люди хотят покупать крэнк, потому что производить его очень дешево и конкуренции на рынке практически нет. И копам на него наплевать: они слишком заняты погоней за кокаиновыми ковбоями, чтоб обращать внимание на какой-то доморощенный мет. Крэнк можно было бы продавать прямо на улице, у всех на глазах – хоть в тележках от мороженого. Черт, да почти так и есть! И никто не обратит на это внимания – ни ФБР, ни местные блюстители порядка. Им нужна рыбка покрупнее, а не какое-то самодельное дерьмо, которое можно выгнать из лекарства от астмы, продаваемого в каждой аптеке.

Но самое главное – на этом можно было бы зарабатывать еще больше, намного больше. К тому же Игрок уже по горло был сыт возней с этим энциклопедическим зверинцем. Он чувствовал, что силы его на исходе, и все же готов был двигаться дальше, расширять границы империи. Ему нужно было заняться чем-то другим, менее утомительным физически: он предпочел бы спокойно сидеть, думать и делать деньги. Он даже поделился с Б.Б. своими мыслями, умолчав, правда, о том, что сомневается в своих силах. Но Б.Б. эта идея не увлекла.

– Послушай, – сказал он, – ну в чем проблема? Мы все получаем свои деньги, копы нас не замечают, и все идет как по маслу. Не надо жадничать, не то мы можем потерять все.

В том, что Б.Б. доволен своим статус-кво, не было ничего удивительного: ведь ему не приходилось якшаться с этими задницами, торгующими вразнос, и с ублюдками вроде Джима Доу. Ему не приходилось дважды в день устраивать цирк для этих обезьян, продающих книги. К тому же ему не приходилось беспокоиться о завтрашнем дне, который может наступить и через пару лет, и в следующем году. Тогда он, Игрок, не сможет больше заниматься этим делом, и на него посыплются счета за медицинские услуги, и ему постоянно нужны будут деньги, чтобы за ним кто-то ухаживал, заботился о нем, – и чтобы не погибнуть в конце концов от рук каких-нибудь санитаров-психопатов, которые засадят кнопки ему в глазные яблоки лишь потому, что это весело.

Казалось бы, Игрок уже давно доказал Б.Б. свою лояльность и эффективность, и он устал мириться с неблагодарностью босса. И не только с неблагодарностью: было здесь что-то еще. Б.Б. словно перенесся в какую-то безмятежную страну забвения и не желал из нее возвращаться. Он самоустранился, улетел на другую планету, а заниматься таким бизнесом, сидя на другой планете, невозможно. В Вегасе Игроку посчастливилось работать с ребятами, которые проворачивали одновременно несколько дел: отвечали сразу на три телефонных звонка и выигрывали по десятку ставок на тотализаторе – и при этом ни с одним из них Игрок не работал вполсилы. А этот хрен Б.Б. не мог даже сам сообразить, что делать, когда на светофоре вдруг вспыхивает желтый – разгоняться или тормозить. Подобные вещи ему разъясняла эта чертова Дезире.

Правда, деньги Игрок получал неплохие, но он отлично понимал, что скоро их окажется мало, потому что жизнь его вот-вот пойдет под уклон.

В Вегасе Игрок работал на одного грека, но однажды ему пришлось уйти, потому что начались эти странные припадки. Наверное, ему надо было сразу пойти к врачу. Если вы собираетесь надрать кому-нибудь задницу и вдруг посреди процесса ни с того ни с сего замираете, не в силах двинуться, с занесенной бейсбольной битой в руках, словно герой боевика, – это уже достаточно серьезный повод, чтобы обратиться к врачу. Но с Игроком такое произошло впервые, и он просто забыл об этом как о странном, но единичном случае. Потом, месяца три-четыре спустя, приступ повторился – причем во время свидания с одной танцовщицей, и в результате ничего не выгорело. И потом снова, еще через три месяца, во время игры в гольф. Он уже замахнулся, чтобы сделать свинг, и вдруг ни с того ни с сего замер.

Этот последний припадок произошел в присутствии грека, и тот, по понятным причинам, поинтересовался, какого хрена и что вообще происходит.

Пройдя через руки пяти врачей, Игрок получил диагноз: болезнь Шарко, боковой амиотрофический склероз. Болезнь Лу Герига, одна из форм мышечной дистрофии. Игроку предстояло стать одним из ублюдочных любимцев Джерри Льюиса.[45] На начальном этапе эта болезнь может заявлять о себе по-разному: мышечными спазмами, потерей координации, нарушениями речи, неуклюжестью движений и идиотскими припадками в стиле «замри-отомри», как это было у самого Игрока. Симптомы будут постепенно усиливаться, пока физически больной не превратится в полное ничтожество – потеряет способность двигаться и даже дышать и глотать самостоятельно, а сознание его тем временем будет оставаться совершенно ясным.

Процесс этот может протекать медленно, а может и быстро, так что врачи не в состоянии предсказать его ход. К счастью для Игрока, в его случае процесс шел медленно, так что еще оставалось время привести свое дерьмо в порядок. Но он боялся не смерти: он отлично знал, что смерть – еще не конец. Он видел фотографии привидений, слышал записи голосов из иного мира, а однажды был даже на сеансе у медиума, который помог ему поговорить с покойной матерью. Сознание того, что тело – лишь скорлупа, скрывающая бессмертную душу, очень помогало ему в Вегасе, когда приходилось заниматься грязной работой. Избить человека до смерти гораздо легче, если знаешь, что не причиняешь ему совсем уж непоправимого ущерба. Пугало Игрока другое, а именно период, предшествующий смерти, когда человек становится одиноким, беспомощным и деньги оказываются единственным, что может спасти его от оскорблений и издевательств. Словом, Игроку нужны были деньги.

Если бы он рассказал все Б.Б., тот проявил бы сочувствие, понимание и отпустил бы Игрока на все четыре стороны. Быть может, даже порадовал бы его небольшой премией, которой бы все равно не хватило, чтобы обеспечить ему будущее. Игроку нужны были деньги, очень много денег, целая куча – чтобы хватило и на оплату счетов, и на зарплату сиделке, причем на такую зарплату, чтоб эта сиделка из кожи вон лезла, стараясь вернуть ему здоровье и счастье.

Но при текущем положении вещей это вряд ли было возможно, и в последние полгода Б.Б. витал в эмпиреях больше, чем когда-либо. Весь их бизнес трещал по швам, а ему, казалось, было наплевать. К тому же Дезире, эта ничтожная шлюха, явно что-то замышляла. Игрок в этом не сомневался. Возможно, она намеревалась прибрать все к рукам и заставить Игрока выйти из игры. Но он ни за какие коврижки не согласился бы работать на нее, и уж тем более он не позволит ей выкинуть себя за борт. Уж если Б.Б. отойдет от дел, его преемником станет непременно Игрок.

Дезире смотрела прямо перед собой. Б.Б. сидел рядом на пассажирском сиденье и молчал, глядя в сторону. Дезире не знала, спит он или нет, или вообще притворяется. Его любимая кассета Рэнди Ньюмена с альбомом «Маленькие преступники» закончилась уже минуту назад, и теперь из колонок доносилось только глухое шипение радио, а Дезире нужна была музыка или какая-нибудь передача – любой звук, который бы не давал ей уснуть. Усталость и тьма, нависшая над дорогой, смешиваясь с огнями встречных машин, убаюкивали ее, погружая в сонное оцепенение.

– Вы с Чаком хорошо провели время? – спросила она наконец.

Б.Б. в ответ слегка пошевелился.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего особенного: я просто спросила, хорошо ли вы провели время.

– Ну, мы поужинали очень продуктивно, – ответил Б.Б. – Он очень хороший мальчик. Ясная голова. И готов учиться. Жаль только, что он не готов еще открыться до конца.

Расспрашивать подробнее Дезире не стала.

– Понятно.

Пару минут они ехали молча. Проезжая мимо двух раздавленных енотов, валявшихся на обочине, Дезире поморщилась.

– Знаешь, я не хотел становиться таким.

У Дезире перехватило дыхание. Подспудно она уже давно этого ждала – полной исповеди. Ждала и боялась. Она боялась, что, когда он поверит ей свой позор, расскажет о том, насколько сильна над ним власть его тайных желаний, о том, как он сам в детстве стал жертвой подобного человека, или что там еще он собирался рассказать, – это вызовет в ней сочувствие, и она его пожалеет, и тогда чувство долга и вины уже не позволит ей уйти.

– Понимаешь, я не собирался заниматься этим бизнесом. Это случилось как-то само собой.

У Дезире словно гора рухнула с плеч. Так, значит, он вовсе не собирается рассказывать о своих чувствах к мальчикам! Он говорит о наркоторговле.

– Я не вправе никого судить, Б.Б.

– Я не собирался этим заниматься, – повторил он. – Мне это не нравится. Если бы я мог, я бы просто занимался своей свинофермой. Одна беда: я привык к деньгам. Но это как пятно у меня на душе, понимаешь? Черное пятно. А в последнее время я только и мечтаю, как бы от него избавиться.

– Так отойди от дел, – предложила Дезире. – Просто оставь все это. Тебя ведь никто не держит.

– У меня есть другая мысль, – ответил Б.Б. – Я подумал, что мог бы найти себе преемника и передать все дела ему. Я хочу передать все дела тебе. Ты бы получала часть доходов, а я бы отошел от дел и посвятил себя работе в Благотворительном фонде помощи юношам, зажил бы по-человечески.

– Мне очень лестно, – ответила Дезире. – Просто не верится, что ты настолько мне доверяешь. Но мне нужно подумать.

– Ладно, – ответил он и снова погрузился в молчание.

А Дезире между тем вовсе не собиралась ни о чем думать.

Б.Б. изобрел чудный способ смыть пятно с собственной души – поручить кому-нибудь грязную работу и сидеть себе спокойненько, пожинать плоды. Она едва заметно покачала головой. Она не хотела, чтобы Б.Б. заметил этот жест, который был обращен ко Вселенной. В последнее время серьезные решения давались ей все легче.

Глава 15

Будильник прозвенел в семь утра. Обычно после тусовки у бассейна народ начинал расползаться по постелям между часом и двумя, и редко кто досиживал до трех. Таким образом, на сон оставалось как минимум четыре часа, и Бобби говорил, что этого более чем достаточно – а уж он-то знал. Он всегда одним из последних покидал общую компанию у бассейна и никогда не выглядел усталым. Мне кажется, я ни разу не видел, как он зевает.

Я уже привык к усталости, как привыкаешь к флюсу: о нем невозможно забыть ни на секунду, но, помня о нем постоянно, ты все-таки не то чтобы все время о нем думаешь. Каждое утро я просыпался в полном изнеможении, словно в чаду, голова у меня слегка кружилась, и ощущения эти в течение дня до конца так и не проходили.

Бобби обычно влетал к нам в комнату минут в двадцать восьмого. Широко распахнув дверь, он выскакивал на середину комнаты, словно персонаж мюзикла, который собирается спеть песню. Он проверял, все ли проснулись, и принимался болтать с тем, кто успевал раньше других принять душ и к этому моменту был уже одет. Еще бы! Нас было пятеро, и всем нам нужно было принять душ и позавтракать до утренней летучки, которая начиналась в девять, так что рассусоливать особенно не приходилось.

В то утро я первым успел в душ, хотя в постель лег последним – если лежбище на полу можно назвать постелью.

Когда я на корточках вполз в комнату, было уже около пяти утра. Я тихо разделся и уснул, пристроившись между телевизором и сортиром, в котором не было даже двери, и запихнув под голову грязную футболку. Никто не позаботился о том, чтобы оставить мне хотя бы подушку.

Я был почти уверен, что уснул, но это была болезненная полудрема, во время которой мне снилось в основном, что я лежу на полу, стараюсь заснуть и не могу. По крайней мере, впервые за много недель я мог с уверенностью сказать, что мне не снилось, как я продаю книги, и отчасти мне даже повезло, потому что трупы Карен и Ублюдка мне тоже не снились.

Едва заслышав будильник, я вскочил с такой резвостью, с какой вскакивает с постели только человек, привыкший к хроническому недосыпанию, и направился в ванную. Приняв душ, натянув свежие брюки цвета хаки, светло-голубую рубашку и повязав узкий галстук цвета полуденного солнца, я вновь почувствовал себя человеком. Я был готов уже забыть обо всем, что произошло в трейлере, о вечере, проведенном в обществе Мелфорда, и о возвращении на место преступления. Я даже был почти готов забыть о том, что стал свидетелем двойного убийства, и о другом убийстве, в котором замешаны полицейский, этот волк в овечьей шкуре, и глава компании, в которой я работаю.

Я сидел на кровати, уставившись на свои мелко трясущиеся руки и концентрируясь на мысли о завтраке, чтобы вызвать в себе аппетит, когда Бобби, как бомба, вдруг приземлился посреди комнаты.

– Кто рано встает, тому Бог подает! – пропел он. – Я так и знал, Лемми, я так и знал! Я уже распределил участки на сегодня и припас для тебя отличное бирюлечное местечко. Но с одним условием: пообещай мне двойной куш. Приступаешь сегодня утром, в одиннадцать. За все про все у тебя останется двенадцать часов. Ну что, обещаешь сорвать двойной куш? Двойной как минимум.

– Постараюсь, – неуверенно ответил я.

– Черт, да он же устал как собака! – подал голос Скотт. Он еще лежал голый в постели, и мы имели удовольствие созерцать его бледный живот и сиськи. – Я даже не знаю, спал ли он сегодня вообще. Почему бы тебе не отдать этот бирюлечный участок кому-нибудь другому, а, Бобби? Тому, кто не сядет в лужу?

Бобби одарил Скотта сияющей улыбкой, будто тот только что похвалил его прическу.

– Нет уж, Лемми заслужил свои бирюльки. Будешь работать, как Лемми, – будешь и получать столько же.

– Как ты себе это представляешь, если ему каждый раз достаются самые лучшие участки?

Бобби только покачал головой:

– Хороший книготорговец нигде своего не упустит. И Лемми ведь тоже не сразу стал сливки снимать. Ты же знаешь: все новички начинают с нуля. Когда только начинаешь работать, тебе никто поблажек не дает.

– А мне и сейчас их не дают, – проворчал Скотт.

– А Лемми всего добился сам. Мечтаешь о бирюльках – докажи, что ты их заслужил.

– Да ему просто повезло, – возразил Скотт. – Он просто богатый жиденок, который мечтает захапать себе побольше деньжат.

– Да брось, Скотти, – примирительно сказал Бобби. – Лемми – отличный парень.

– Да? И что же в нем отличного? Только и умеет, что жопу начальству лизать, – заявил Ронни Нил, который по-прежнему лежал в своей постели, раскинув руки и ноги. – Ты ведь отлично лижешь жопу, да? – спросил он, обращаясь ко мне.

– Давай определимся в понятиях. Что значит – отлично? – парировал я.

– Господи помилуй! – воскликнул Бобби. – Да вы, ребята, сегодня смурные какие-то. Хорошо, что ты уже оделся, Лемми. Игрок хочет с тобой поговорить.

Ронни Нил, который все это время валялся в мечтательной позе, вдруг буквально выпрыгнул из постели. Как и Скотт, он спал голым по пояс, но, в отличие от него, имел стройное мускулистое тело. У Ронни Нила были небольшие, но крепкие грудные мышцы, а на спине мускулы выпирали, как крылья. На левом плече у него красовалась татуировка в виде креста, сделанная вручную, чернилами. Такими татуировками обычно украшают друг друга заключенные в тюрьмах.

– Зачем это он понадобился Игроку? – требовательно спросил Ронни Нил.

Бобби пожал плечами:

– Я думаю, Рончик, тебе стоит самому спросить у босса.

Ронни Нил, сощурившись, испытующе взглянул на Бобби.

– Нечего Игроку с ним обсуждать. Я не потерплю, если Игрок возьмет его в дело.

– В какое такое дело? – Настала очередь Бобби насторожиться.

– Я не хочу, чтобы Игрок с ним разговаривал, – уклончиво ответил Ронни Нил.

В его голосе звучала даже не обида, а злость.

Вообще-то я и сам не хотел встречаться с Игроком, но вряд ли мое мнение могло что-то изменить. От страха у меня закружилась голова. Неужели Игрок каким-то чудом узнал, что мы с Мелфордом прятались в кладовке? У него осталась чековая книжка – значит, он догадался, что кто-то из нашей команды был в фургоне, и теперь он уже, наверное, вычислил, что этот кто-то был именно я.

– Ну пойдем, Лемми, – позвал Бобби. – Нельзя заставлять самого главного босса ждать.

– Если он будет втираться в доверие к боссу, – предостерегающе сказал Ронни Нил, – я ему нож в задницу всажу.

– Как ты думаешь, а подобные действия не говорят об умении лизать задницу начальству? – поинтересовался я.

– Рончик, ну зачем ты так? – Бобби положил мне руку на плечо, и мы вместе покинули комнату.

Мне не верилось, что он может оставить это вот так. Возможно, он просто боится, что если прикрикнет на этих двоих, то мне потом будет хуже. Наверное, он думает, что, если на них не давить, они смогут продать больше книг. А может быть, он просто парит в облаках, на далекой планете под названием Бобби, и даже не понимает, что Ронни Нил – редкостный ублюдок, что он опасен, а Скотт – не только опасный, но к тому же и жалкий ублюдок.

Возможно ли это? Неужели Бобби так легкомысленно скользит по жизни, со своей профессиональной улыбкой на лице и в неизменно отличном расположении духа? Неужели он даже не представляет себе, каково это – когда тебя постоянно дразнят, унижают ребята, которые старше и злее тебя и никогда не упускают случая напомнить, что ты только благодаря их неслыханной милости пока еще цел и невредим? Неужели Бобби так же, как и Читра, защищен от жестокости этого мира – только не красотой, конечно, а непробиваемой броней оптимизма и великодушия?

Если это так – значит, мы с Бобби живем в совершенно различных мирах. Стороннему наблюдателю они могут показаться идентичными, но для каждого из нас они абсолютно разные. Там, где я вижу опасность и зло, для Бобби существуют лишь невинные шалости – немного грубоватые, конечно, но все-таки невинные.

А что, если Бобби живет в этом невиданном мире именно потому, что искренне верит в него? Я видел, как прошлой ночью, в баре, Мелфорд отвел от нас неминуемую угрозу, но он сделал это сознательно. А что, если Бобби поступает так постоянно, только не отдает себе в этом отчета? Он замечает в людях только лучшие качества и в ответ получает доброе отношение и доверие.

Если это действительно так – значит, я отчасти сам виноват в том, что Ронни Нил и Скотт так сильно меня ненавидят. Я увидел в этой парочке невежественных голодранцев их самые худшие качества – они это почувствовали и стали вести себя соответственно. Неужели именно так все устроено?

Но что меня обеспокоило по-настоящему, так это даже не мысль о моей личной ответственности за то, что Ронни Нил обещал воткнуть мне нож в задницу, – хотя нельзя не признать, что эта мысль была не слишком приятна, – а внезапная догадка, что именно это Мелфорд пытался мне объяснить прошлой ночью. Он сказал, что мы все видим мир через фильтр, сквозь дымку идеологии, и дымка эта образуется где-то во внешнем мире, ее порождает система или что-то вроде того. Но, похоже, все гораздо сложнее. Похоже, что каждый из нас застилает свой взор собственной дымкой. Похоже, что окружающий мир действительно определяет наше сознание, но и наоборот – наше сознание определяет окружающий мир.

Наверняка Мелфорд не единственный, кто задумывался об этом. Он говорил о Марксе и его последователях, но должны были быть и другие – философы, психологи и бог знает кто еще. И если бы сейчас я ехал в Колумбийский университет, а не тащился на ковер к «главному боссу», к Игроку, который прячет трупы и уничтожает улики, возможно, у меня была бы надежда когда-нибудь во всем этом разобраться. Но похоже, что в ближайшее время никакие философские откровения мне не грозят. Разве что в тяжелом томе «Энциклопедии чемпионов», который я таскаю с собой, найдется на этот счет какая-нибудь статейка.

Глава 16

Я шел по балкону мотеля с таким чувством, будто в конце пути меня ждал электрический стул. Утро выдалось ясное и солнечное, на небе виднелось лишь несколько легких белесых разводов, а страшная отупляющая жара пока еще не опустилась на землю, так что ничего удивительного, что настроение у Бобби было отличное. Он шел, засунув руки в карманы хлопчатобумажных брюк цвета хаки, и из его сжатых губ лился тихий, мелодичный свист – возможно, что-то из «Эйр сапплай».[46] Наконец я рискнул спросить:

– Ну, и чего от меня хочет Игрок?

– Скоро сам все узнаешь, – ответил Бобби. – По крайней мере, мне так почему-то кажется.

М-да… без шансов. Я уже был готов задать какой-нибудь вовсе дурацкий, параноидальный вопрос, например: «А когда он сказал тебе, что хочет со мной поговорить, он не казался рассерженным? Он случайно не говорил, что нашел что-то странное? Что нашел что-то в чековой книжке одного погибшего человека в одном трейлере?» Но я вовремя приструнил себя. Я подумал: а что бы сделал Мелфорд на моем месте? И рассудил следующим образом: Мелфорд наверняка сказал бы, что Игрок явно не собирается меня убивать – по крайней мере сейчас, когда человек пять-шесть, как минимум, знают, что я пошел к нему. Мелфорд пришел бы к заключению, что Игроку нужна информация, которую он надеется из меня выудить. И наконец, Мелфорд попытался бы воспользоваться ситуацией, чтобы самому получить кое-какую информацию.

До номера Игрока оставалось рукой подать, так что я резко остановился.

– Ну а чем вообще занимается Игрок?

Бобби тоже остановился, но с явной неохотой. Он посмотрел сначала на меня, потом на дверь, за которой нас ждал Игрок, словно не понимая, почему я до сих пор не там.

– Что ты имеешь в виду?

– Но он же работает на компанию под названием «Путь к просвещению». Так ведь? Но это не то же самое, что компания «Энциклопедия чемпионов»? Я не понимаю, как они связаны.

– Послушай, Лемми, у нас сейчас нет времени на лекции по гражданскому праву. Тебя босс ждет.

– Ну пожалуйста! – настаивал я, стараясь выглядеть непринужденно. – Мне просто интересно, как тут все происходит.

– Тебе это что, сию секунду нужно знать? – Но, похоже, Бобби решил, что, если он мне ответит, толку будет больше, поэтому он поджал губы и тяжело вздохнул. – Просто «Путь к просвещению» сотрудничает с «Чемпионами». Ты доволен? Они заключили контракт на торговлю в нескольких городах и их окрестностях, в пределах штата Флорида. У них есть договоры на Форт-Лодердейл, Майами, Тампо, Джексонвилл и Гейнсвилл. И поэтому мы все время ездим именно в эти города.

– А кому принадлежит «Путь к просвещению»? Игроку?

Бобби отрицательно покачал головой.

– Нет, но Игрок там – большая шишка. Я думаю даже, второй человек после самого главного босса. А владеет всем этим парень по имени Ганн. Я, правда, никогда его не видел. Игрок с ним все время разговаривает по телефону. К тому же Ганн пару раз приезжал посмотреть, как мы работаем, но до таких мелких сошек, как мы с тобой, ему дела нет.

– Ну и как он тебе? Этот самый главный парень?

Бобби только плечами пожал.

– Да нормально. Не знаю. Хотя я тебе вот что скажу… – Он заговорщически оглянулся по сторонам. – На него одна такая женщина работает… крутая – не то слово. Выше пояса на ней всегда только лифчик или топ от купальника. Но на боку у нее совершенно жуткий шрам, как будто она упала с мотоцикла или что-то вроде того. Уродство страшное, но она очень любит его показывать. Нельзя, конечно, судить человека за то, что ему в жизни не повезло, но – ух! – уж хотя бы не выставляй такие вещи напоказ. Понимаешь?

Я сказал, что понимаю, хотя на самом деле не понял ни черта.

– Ну ладно, хорошенького понемножку. – И Бобби весело хлопнул в ладоши, словно обозначая этим конец беседы. – Теперь идем к боссу.

Игрок сидел за облезлым столом из ДСП и просматривал заявки на кредит. На нем были зеленоватые хлопчатобумажные штаны, белая рубашка без галстука и коричневые мокасины. На нос он водрузил очки, отчего стал необыкновенно похож на бухгалтера века эдак девятнадцатого. Его прическа только усиливала сходство: густые прямые волосы, очень коротко остриженные. Недоставало только высокого воротника и нарукавников.

– Садись, – сказал Игрок и кивнул в сторону стула, стоящего возле окна.

Я сел. Сиденье этого толстоногого деревянного стула было обито кожей, вытертой до того, что казалось, она сейчас лопнет, как мыльный пузырь. Сердце мое яростно колотилось, а руки тряслись. В поисках поддержки я посмотрел на Бобби, надеясь по его виду догадаться, чего мне следует ожидать. Наверное, мне стоило попытаться предугадать вопросы, которые может мне задать Игрок, и придумать подходящие ответы, но я никак не мог сосредоточиться. Все вокруг меня бурлило и вертелось, словно множество маленьких серых водоворотов.

– Нам нужно поговорить наедине, – сказал Игрок, обращаясь к Бобби.

– О'кей. – Бобби повернулся на сто восемьдесят градусов, почти по-военному, и вышел из комнаты.

Я пытался себя успокоить, убедить, что все будет хорошо, – ведь Бобби знает, где я, а Ронни Нил и Скотт хоть мне и не друзья, но все-таки тоже знают, что меня повели к Игроку. Слишком уж много свидетелей. Непохоже было, что этот парень собирается меня убить.

Игрок продолжал внимательно изучать бумаги, глядя поверх очков, сидевших у него на носу, как птица на ветке. Мне это показалось странным: разве очки нужны не для того, чтобы читать?

– Ну что, как поживаешь, Лем? Надеюсь, все в порядке?

– Да, все отлично, – ответил я таким голосом, что поверить в это было трудно. Мой голос словно говорил: я попался и прекрасно это понимаю.

– Отлично, говоришь? Ну ладно, поглядим. – Он испытующе посмотрел на меня, так что мне пришлось в конце концов отвести взгляд. – Видишь ли, Бобби считает, что ты – прирожденный книготорговец, настоящий талант. Ведь это ты не так давно чуть было не взял большой куш?

– Да, я.

– М-да. Плохо, плохо. Ведь если хорошо работаешь, всегда хочется получить заслуженную награду, правда? Но будь на твоем месте более опытный продавец, он бы сразу просек ситуацию. Сразу бы понял, что эти ребята неплатежеспособны. Но ты ни в чем не виноват. Некоторые вещи приходят только с многолетним опытом.

– Я и сам так думаю.

Ведь я и не считал, что виноват. К тому же я сомневался, что даже более опытный продавец смог бы тут что-то заподозрить. Конечно, Гален жил не в самом фешенебельном районе, но автомобиль у него был очень неплохой, а жена носила довольно дорогие украшения. И друзья его тоже выглядели очень прилично. Среди них, конечно, не было персонажей сериала «Нотс-Лэндинг»,[47] но и на людей, которые завтра встанут в очередь за социальным пособием, они тоже не слишком походили.

– Но я не об этом хотел поговорить, – сказал Игрок.

В руках у него вдруг оказалась заявка на кредит, подписанная Карен. С другого конца комнаты я, конечно же, не мог этого видеть – я просто знал, что это именно она.

– Бобби сказал мне, что ты с ними долго возился и все уже почти срослось, но, когда речь зашла о чеке, они вдруг передумали. Это правда?

– Да, правда.

– Такого допускать нельзя.

– Я знаю.

– Если уж дошло до чека, дело нужно довести до конца. Более того, должно быть так: ты вошел в дом – значит, дело решено и книги проданы. И чек должен быть простой формальностью, а не препятствием к заключению сделки. Ты слышишь, что я говорю?

Все это время голос Игрока оставался спокойным, но все более настойчивым и угрожающим – пожалуй, даже гневным.

– Да, и все понимаю. Каждое слово. И все, что за ними стоит. От начала и до конца.

У меня возникло отчетливое чувство, что я слишком много говорю, но я никак не мог понять, чего ему от меня надо, и потому язык у меня работал, словно помело.

– Ну, раз понимаешь, – продолжал Игрок, – то и оставим всю эту фигню. Договорились? – И он сдержанно улыбнулся. – Так что давай, расскажи мне, что там на самом деле произошло. Ведь ты поймал их на крючок, они заполнили заявку на кредит, все было на мази – и что потом?

– Они пошли на попятный.

В моем голосе явно звучала тревога, поэтому я опустил глаза и принялся изучать собственные руки, пытаясь скрыть невольную растерянность и страх. Этот новый Игрок, сидевший прямо передо мной, уже был не прежний религиозный проповедник, который наставлял нас на путь истинный, на путь книготорговли. Это был уже не супер-мега-продавец всех времен и народов по прозвищу Игрок – это был другой Игрок, опасный, который под покровом ночи избавляется от трупов.

– Ага. Пошли на попятный. Это я уже понял. Скажи мне лучше что-нибудь новенькое. Скажи мне почему. Какого хрена они вдруг пошли на попятный?

Не очень-то приятно беседовать с соучастником убийства, когда он не в духе. Но что же было делать? К тому же я и сам был соучастником убийства, так что требовалось срочно придумать какой-нибудь способ уравнять наши силы.

– Но послушайте, Бобби же сказал вам, что я бью все рекорды, и это правда. Я действительно продаю очень много, и еще никто ни разу не отказывался подписать мне чек. И, скорее всего, это больше никогда не повторится. Вы же знаете: в жизни всякое бывает. Это была просто случайность.

– Ах, случайность? Знаешь, Лем, если просто махнуть на случайность рукой, она может повториться, а потом снова и снова. И сколько сделок, по-твоему, ты можешь продуть, прежде чем я должен начать об этом беспокоиться? Сколько? Ну, говори?

Я специально выдержал небольшую паузу.

– Больше, чем одну.

Мне очень хотелось отвернуться, но я заставил себя посмотреть ему прямо в глаза. В конце концов, это его проблема, а не моя.

– Больше, чем одну? Ну ладно. Больше, чем одну. Но их и не должно быть больше. Упущенных сделок быть не должно. Я понимаю, что теперь уже поздновато об этом говорить, но мне все же кажется – хотя, может быть, я и не прав, – что стоит пресекать такие вещи на корню, а не сидеть в одном доме три долбаных часа и заполнять заявку на кредит только для того, чтобы потом просрать всю сделку! Вот так-то, Лем. Так что давай выкладывай, что случилось.

Я закусил губу. Все-таки я был не в кабинете директора, и бояться приходилось не того, что моей маме позвонят и вызовут ее в школу. Меня могли попросту убить – точно так же, как убили Ублюдка и Карен. Я сам видел, как такие вещи происходят; я знал теперь, что это такое. Так что нужно было срочно что-то придумать.

Из подслушанного разговора я почти с полной уверенностью мог заключить, что Игрок знал Ублюдка и Карен – знал, что они за люди, – и придумать нужно было что-то очень правдоподобное.

– Ну, когда жена заполняла заявку на кредит, муж все время мешался. Понимаете, это был просто шут какой-то. Он все время ее отвлекал, даже оскорблял ее, и меня оскорблял. Было видно, что, если он будет продолжать в том же духе, могут возникнуть проблемы. Она очень нервничала, а потом стала что-то говорить про деньги.

– Про какие деньги? – встрепенулся Игрок. – О какой сумме шла речь?

Тут я понял, что наступил на любимую мозоль: ведь Игрок и начальник полиции искали именно деньги, и похоже, что речь шла об очень немалой сумме. Я набрал в легкие побольше воздуха и постарался полностью сосредоточиться на своем спектакле. Нужно было, чтобы Игрок поверил, будто я понятия не имею, о чем говорю.

– Не знаю, просто про деньги. Понимаете? Ну и вот, когда дошло до чека, она вдруг сказала, что ей ничего не нужно.

– Неужели? – пробормотал Игрок. Он снял очки и потер глаза тыльной стороной ладони.

Я был почти уверен, что сыграл отлично.

– Ну, я еще раз попробовал ее убедить. Я снова напомнил им все, что рассказывал и показывал. Напомнил, что с самого начала просил их не тянуть время, а сказать мне сразу, как только они поймут, что мое предложение их не интересует. В общем, я сделал все, как нас учили, но хозяйка меня, по-моему, уже не слушала. Муж, кажется, здорово рассердился – ну, я и понял, что дело пропащее.

– Что за дерьмо ты несешь? – остановил меня Игрок. – Какого хрена им вообще понадобились энциклопедии?

Я уставился на него, широко раскрыв глаза.

– Ну, я не знаю… – ответил я. – Зачем людям вообще нужны энциклопедии? То есть я хочу сказать, это же отличные книжки и вообще…

– Только не надо мне парить мозги! Рассказывай, что было потом.

Я пожал плечами.

– Ну… я и ушел.

– Ушел? – переспросил Игрок. – Вот так вот просто встал и ушел? А ты не сказал при этом: ну и хрен с этими двумя сотнями долларов? Я уже заработал две сотни, а больше мне и не надо! Ты им это сказал?

– А что, надо было? Вы думаете, это бы помогло?

Игрок весь побагровел, но ничего не ответил. Теперь я точно знал, что Игроку нужна какая-то другая информация, но он понятия не имел, как ее из меня вытянуть, вот он и швырял дерьмо о стену, проверяя, не пристанет ли. Поэтому я постарался сдержать раздражение и решил, что должен использовать его растерянность и эту игру в жмурки в собственных интересах. Оставалось только придумать, как именно этот замысел осуществить.

Я уже просто не знал, как поступить. Я чувствовал, что пора уходить, что я уже действую Игроку на нервы, и не знал, что с этим делать. Стараясь протянуть время, я вздохнул:

– Может быть, вы подскажете, как вести себя в таких ситуациях?

– Что?! – Игрок насмешливо уставился на меня, удивленный дерзостью моего вопроса.

– Ну, я хочу сказать, чтобы такого больше не повторялось – чтобы я больше не срывал сделки на стадии подписания чека, – может быть, вы посоветуете, как вести себя в таких случаях? Как бы вы поступили на моем месте?

Игрок сощурился, и все его лицо напряглось.

– Знаешь, Лем, ты лучше сам мне ответь на этот вопрос. Подумай немного, а потом придешь и скажешь. А сейчас меня гораздо больше интересует, что ты уже сделал. Значит, ты ушел. А что они делали, когда ты уходил?

Я снова ощутил твердую почву под ногами и решил взять быка за рога.

– А что? Разве это может как-то объяснить срыв сделки?

– Будь добр, отвечай на мои вопросы. – И Игрок опустил глаза.

– Да ничего они не делали. Сидели за столом на кухне, курили. По-моему, они так рассердились друг на друга, что даже разговаривать не хотели.

Его взгляд, лишенный всякого выражения, вновь остановился на мне. И тут меня осенило. Надо было бы, конечно, немного помедлить и обдумать все как следует, чтобы понять, не слишком ли это идиотская идея, но времени на раздумья не было, и я рискнул.

В молчании я пошарил взглядом по сторонам, будто о чем-то раздумывая, а затем ринулся в атаку.

– Когда я входил к ним в дом, там поблизости ошивался какой-то неприятный тип.

Игрок сразу весь как будто подтянулся.

– Что за тип?

Я пожал плечами, как будто речь шла о каком-то пустяке.

– Не знаю, просто тип. Он остановил меня и хотел поговорить. У него была машина, «форд», темный пикап. И еще он был как-то странно подстрижен – спереди совсем коротко, а на затылке длинные волосы. И зубы у него тоже были какие-то странные. А когда я выходил, было уже темно, но мне показалось, что я снова увидел того самого парня. Но я не уверен. Не то чтобы я видел, как возле дома кто-то прячется, но у меня было такое странное чувство… я не знаю. Ну, понимаете…

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть самодовольство и изобразить озадаченность. Игрок и этот парень, Доу, явно работали в одной связке, и у них явно были общие дела с Ублюдком и Карен, а я устроил так, что Игрок будет подозревать Доу. Я между ними такие африканские страсти разожгу, что им точно не до меня станет и не до этого несуществующего чека.

– Ну ладно, – сказал Игрок, – вали отсюда.

Я встал и направился к двери.

– Я обещаю, что этого больше не повторится! – отчеканил я тоном отличника-зубрилы.

Но Игрок даже не посмотрел в мою сторону:

– Я счастлив.

Глава 17

Ему снились мертвые тела: он перетаскивал их с места на место. Он всегда считал, что перед сном нельзя делать ничего неприятного: от неприятных образов потом трудно отделаться. Доу снилось, как он вскидывает себе на плечо тело Карен – тонкое и легкое, как манекен из универмага, – и оно вдруг, как кусок ткани, обвисает у него на плече, ниспадая красивыми складками. Следом за ним, таща на себе труп Ублюдка, шел почему-то не Игрок, а этот жирный придурок Митч Осслер, и в этом сне Доу все ждал, когда же Митч наконец уронит Ублюдка – а он непременно уронил бы труп, который обязательно вывалился бы из своего импровизированного савана, которым ему служила обыкновенная простыня, и откатился бы в сторону, несмотря даже на то, что земля у них под ногами была идеально ровной.

Но так уж был устроен Митч Осслер. Он многих научил готовить мет, и он отлично знал свое ремесло – тут уж ничего не попишешь. Митч отлично готовил отраву. Именно он придумал, как переработать мочу наркомана обратно в наркотик. Одна беда: он никогда не интересовался такими мелочами, как меры предосторожности и техника безопасности. И когда произошел этот несчастный случай, никто, в общем-то, не удивился – то есть не удивился по-настоящему. Рано или поздно нечто в этом роде непременно должно было произойти, а подобные вещи происходили именно с такими парнями, как Митч. Эта задница как раз занималась организацией новой лаборатории: он не уследил за температурой, состав перегрелся, пар накопился и мощной струей ударил ему прямо в лицо.

Запаха больше никто не почувствовал, но Митч, чье лицо покраснело и опухло от ожога, утверждал, что это был иприт – горчичный газ, бесцветный и почти не имеющий запаха. Еще он сказал, что часов через двенадцать его внутренности сгниют в мелкое крошево и нужно срочно везти его в больницу.

Беда была в том, что Доу просто не мог отправить Митча в больницу, где пришлось бы сочинять какую-нибудь идиотскую и совершенно неправдоподобную историю о том, как ему удалось наглотаться горчичного газа. Непохоже было, чтобы он пострадал, защищая свой окоп от немецкой атаки, – так что новую лабораторию пришлось сжечь, и Митч стал первым, кто навсегда погрузился в отстойник. Его было жаль, ведь он знал и умел столько полезных вещей.

Доу проспал, но все равно не выспался. С трудом заставив себя вылезти из постели, он принялся ковылять туда-сюда по спальне, от туалета к комоду и обратно, растопырив ноги как можно шире, чтобы было не так больно. На свои гениталии он смотреть не собирался. Он решил, что не будет больше этого делать – вот разве что через недельку: тогда он посмотрит, увидит вполне нормальную мошонку и обрадуется. Так будет гораздо лучше: он все-таки не ипохондрик какой-нибудь, чтобы каждый день дергаться по этому поводу.

Взглянув на его трейлер, на вещи и обстановку, трудно было бы догадаться, что у владельца этого хозяйства есть солидный, да еще и как на дрожжах растущий счет в банке на Каймановых островах. Но для Доу в этом был особый кайф. Разумеется, его трейлер был побольше, чем фургоны большинства жителей Медоубрук-Гроув, да и внутри было почище и покомфортнее. Он нанял девушку, которая приходила убираться два раза в неделю, так что сам Доу не должен был беспокоиться о таком дерьме, как стирка и мытье посуды, – ведь именно поэтому большинство людей живут так плохо: просто им приходится выбирать между безмятежностью лени и тиранией порядка.

Но Доу знал третий путь: просто нанять уборщицу. Ему попалась коренастая шестнадцатилетняя девка, со взглядом, полным безысходности, и вся в прыщах. Мать девушки предупредила, что та немного умственно отсталая, чему Доу охотно верил, наглядевшись на то, как неуклюже она бродит по фургону, весело бормоча себе что-то под нос, но тщательность, с которой она прибирала у него в доме, граничила с одержимостью. К тому же она не таскала у него вещи и не совала свой нос куда не надо. Главным же ее достоинством было то, что Доу даже почти не хотелось ее трахнуть – до того она была уродлива. Однажды, правда, у него возникла шальная мысль опрокинуть ее на пол и поиметь прямо в задницу – чисто из принципа, просто потому, что ему это наверняка сойдет с рук, – а потом угостить ее печеньем или конфеткой, или еще чем-нибудь – и она тут же обо всем забудет. Но в этот момент не то телефон зазвонил, не то в дверь постучали – и желание тут же пропало.

В то утро он первым делом поковылял в душ, где согнулся в три погибели, чтобы прикрыть яйца от падающих капель. Так он простоял долго, даже чересчур долго, но в конце концов сделал над собой усилие, вышел из душа и, слегка обтершись полотенцем, с трудом влез в широкие джинсы и футболку. Взяв с собой завтрак, состоявший из пачки чипсов «Доритос» и банки пепси, он сел в машину.

Итак, Ублюдок был мертв, и это сулило кучу проблем. Доу предстояло позаботиться о том, чтобы их возникло как можно меньше. Нужно было внимательно осмотреться и все обдумать, чтобы никто ничего не заметил. Можно сказать, например, что с кем-нибудь из родственников Ублюдка случилась беда. Ему пришлось уехать, чтобы проститься с умирающей матерью или трахнуть свою умирающую сестру, – ну или что-нибудь в этом роде. Или, например, у Ублюдка обнаружили рак толстой кишки, и ему пришлось отправиться на лечение. Да, вот это уже интереснее – и чертовски справедливо: не фиг было путаться с Карен. Да, он это заслужил: пусть весь мир думает, будто у него рак задницы.

Затем Доу нужно было срочно найти кого-то взамен Ублюдка – ведь если производство прекратится, могут начаться проблемы. Основные принципы приготовления Доу были известны, но опасность надышаться горчичным газом так, чтобы внутренности потом превратились в суп, его отнюдь не радовала. А пока они будут искать нового «варщика», дела должны идти своим чередом. Довольно много товара проходило через руки этих детишек, которые продают энциклопедии, – тех двух засранцев, которых Игрок держит на коротком поводке, так что тут сложностей быть не должно. Они по-прежнему будут приезжать в город раз в месяц, а затем колесить по окрестностям и сдавать товар наркодилерам. Все шло тихо и мирно: копы эту парочку просто не замечали.

Проблема была вовсе не в этом, а в излишках производства, о которых ни Игрок, ни Б.Б. ничего не знали. В последнее время производство стало расти, и Доу уже не ограничивался продажей под прикрытием книжных торговцев: у него появились и другие распространители, которые не станут молчать, если не получат своего. И забулдыги-покупатели простым возмущением не ограничатся: они устроят беспорядки, станут вламываться в дома, громить магазины и нападать на старушек прямо посреди улицы только для того, чтобы добыть себе десять баксов на дозу. И когда в итоге они попадут в полицию и окажутся на допросе нос к носу с копами, то не станут требовать адвоката, а сразу же все разболтают.

Приехав на свиноферму, Доу припарковал машину слегка в стороне. Кругом, само собой разумеется, не было ни души. На всякий случай он все же внимательно огляделся по сторонам, но не заметил ничего, кроме сосен, зыбкой глади отстойника, пары пролетающих цапель и троицы уток, которые вразвалочку шли куда-то. Это были уродливые твари с шишковатыми красными наростами на клювах. На тропинке угрюмо восседала невероятных размеров жаба величиной чуть ли не с тарелку. Эта плоская жирная тварь распласталась по земле, как будто стыдясь своих габаритов. Доу мысленно оценил расстояние до отстойника: если пнуть эту тварь хорошенько, то очень даже может быть – да, вполне может быть, – что она туда долетит. Какое забавное будет зрелище, когда она с плеском шмякнется в смрадную жижу, где и найдет свою смерть. Но Доу не стал этого делать: пусть живет, это худшее наказание для такой образины.

Дверь в лабораторию делал Митч, который постарался сделать так, чтобы заметить ее было практически невозможно – если, конечно, не знаешь, где именно искать. Снаружи были видны лишь неровные выступы на рифленой металлической стене свинарника. Доу засунул пальцы за один из выступов и потянул рычажок скрытой там щеколды; дверь распахнулась, и его окатила волна прохладного воздуха. Входя в эту дверь, он всегда невольно морщился, словно в холодном воздухе до сих пор оставались частицы токсичного вещества, убившего Митча. В действительности это были самые обычные запахи, сопровождавшие производство крэнка. Свинарник, конечно же, тоже охлаждался, но ровно настолько, насколько нужно, чтобы свиньи не сдохли, зато в лаборатории было действительно прохладно. Если температура здесь поднималась выше восемнадцати градусов, тут же срабатывала сигнализация: у Доу в машине, дома и в офисе были специальные приемники. Без этого было не обойтись: уж слишком много всякого дерьма хранилось в лаборатории, – если воздух перегреется, оно взорвется, образовав огромный токсичный гриб.

Видит бог, он ненавидел это место и старался появляться здесь как можно реже. Благодаря Ублюдку это было очень легко: каким бы дерьмом тот ни был, дело свое он знал хорошо и всегда тщательно следил, чтобы все шло как положено. К тому же готовил он быстро и вел себя при этом осторожно, что позволяло Доу лишь время от времени наведываться в лабораторию, чтобы устроить небольшую проверку. Теперь же, пока он не убедится в том, что может целиком положиться на нового «варщика», ему придется дни и ночи проводить в этой заднице. А «варщика», кстати, надо было еще подыскать.

Вслед за прохладой Доу окатила волна смрада – странное дело, конечно учитывая, что свинарник стоял на берегу отстойника. Но именно для этого и нужен был отстойник: его запах скрывал совершенно другую вонь – всепоглощающую, острую как нож, выворачивающую наизнанку. У Доу было такое ощущение, будто в то мгновение, когда он переступил порог, в глаза ему брызнула кошачья моча и стала заливать мозг. Доу схватился за одну из масок, висевших возле двери, – такие маски используют рабочие, которым приходится иметь дело с асбестом. Ему немного полегчало, но запах никуда не делся; кроме того, за стеной приглушенно раздавалось низкое жалобное хрюканье свиней.

По всему помещению были расставлены и разбросаны приспособления и материалы для производства крэнка – пустые бутыли и баллоны из-под печного топлива, пускового топлива, аммиака, йода, щелока, пропана, эфира, растворителя для краски, фреона, хлороформа, сосуды с соляной кислотой, украшенные зловещими метками: на них было больше черепов и костей, чем в пиратской пещере. Тут и там стояли открытые коробки с лекарствами от простуды и астмы: это дерьмо они выписывали из Мексики тоннами. В углу лежала куча пустых спичечных коробков, по всему полу были разбросаны маленькие деревянные палочки: Ублюдок сидел здесь часами, сковыривая с них красную серу и складывая ее в ступку под аккомпанемент «Молли Хэтчет».[48] Время от времени он должен был уничтожать это дерьмо – вывозить его за город и сжигать: выбрасывать все это было слишком рискованно. Однако, похоже, в последнее время Ублюдок не слишком заморачивался по этому поводу. А раз так, то очень может быть, что он и о других вещах не слишком беспокоился, а это могло возыметь самые неприятные последствия.

Доу обошел вокруг большого деревянного стола, на котором стояли три нагревательные плитки, штук шесть кофеварок и лежала большая перевернутая пачка каменной соли.

Затем он аккуратно прошелся по краю ямы – целых три метра в диаметре и метра два с половиной в глубину, – вырытой прямо в земляном полу. В эту яму сливались отработанные щелок и кислота. Обратно он пробрался мимо старого неуклюжего льдогенератора: для охлаждения всего этого дерьма требовалось много льда, и Доу решил, что закупка его в таких количествах может вызвать подозрения. Он слышал, что в Калифорнии, где копы уже начали интересоваться торговцами крэнком, несколько парней удалось поймать с поличным только потому, что они купили двенадцать банок пива, а к ним – целых двадцать пакетов льда. Один бдительный коп, который оказался свидетелем покупки, заподозрил неладное и проследил за ними до самой лаборатории. Узнав об этой истории, Доу решил приобрести подержанный льдогенератор, причем на всякий случай в соседнем штате. Это стало еще одной гарантией того, что его мощная империя продолжит свое существование, даже когда все остальные падут.

Откатив льдогенератор в сторону, Доу нащупал на стене, обшитой вагонкой, нужное место, на которое тут же резко надавил. В стене открылось отверстие, в котором стоял сейф. Две мысли одновременно пронеслись в сознании Доу: первая была о том, что, возможно, там и окажутся деньги – что Ублюдок хранил их в сейфе, хотя держать деньги и товар вместе было строго запрещено. Вторая мысль была о том, что сейф может оказаться совершенно пустым. Однако ни одно из предположений не подтвердилось.

В сейфе обнаружилась коричневая авоська, набитая маленькими полиэтиленовыми пакетиками с желтоватым порошком – в общей сложности примерно полкило мета самого лучшего качества. Не учитывая комиссионных, себестоимость товара составляла всего пару сотен долларов, а продать его можно будет тысяч за пять.

Доу еще раз наскоро осмотрел помещение: он должен был удостовериться, что все приборы выключены и остыли, что, когда Ублюдка убили, на них ничего не готовилось, не грелось.

В этом бизнесе была одна серьезная проблема. Он оказался настоящей золотой жилой, приносил чистый доход, и копам было на него насрать, но стоило немного расслабиться, и все могло попросту взлететь на воздух. Для того чтобы получить наркотик, нужно было переработать вполне легальное, общедоступное лекарство от простуды в токсичное химическое вещество, выводя из него эфедрин, а процесс этот сопровождался выделением в качестве побочных продуктов такого жуткого дерьма, что его можно было использовать как оружие. Доу слышал множество историй про взрывы в лабораториях, про то, как «варщики» умирали от ожогов, облившись кислотой или щелоком, либо, надышавшись химикатами, молили о том, чтобы им пустили пулю в лоб.

Но вроде бы все было выключено, остыло и взрываться не собиралось – никаких колб с пенящимися веществами, никакого дыма и запаха гари, никаких шипящих звуков, которые могли бы сопровождать химическую реакцию. Доу решил, что пора уходить, и как можно скорее. Он вырубил свет, выбежал наружу, с наслаждением вдохнул вонь отстойника и только тогда снял с лица маску.

Вернувшись в фургон, он прикинул, что за пару часов, пожалуй, справится: смотается в Джексонвилл и спихнет товар дистрибьюторам. Потом, правда, придется сделать еще пару остановок, чтобы забрать несколько контейнеров с мочой литров по девяносто. Именно Митч, этот дохлый болван, выяснил, что в организме наркоманов мет усваивается очень плохо, поэтому их мочу можно перерабатывать. Тем, кто сдавал достаточное количество этой дряни, предлагались особо выгодные условия. К тому же было своеобразное удовольствие в том, чтобы подсаживать людей на мет, а потом собирать их собственную мочу и с помощью нее продолжать держать их на крючке.

Во всяком случае, Ублюдку эта идея очень нравилась. А теперь эта сволочь сдохла. Доу было невдомек, что это значит, – но что-нибудь да значит, это он чувствовал шкурой.

Глава 18

Во время каждого выезда мы почему-то неизменно останавливались в гостинице, возле которой находилась закусочная «Дом вафель». Возможно, законы штата Флорида требуют, чтобы гостиницы строились только возле них. Во всяком случае, мне казалось, что это объяснение ничем не хуже других. Я не то чтобы проголодался, но поесть все-таки было необходимо, так что, выйдя из номера Игрока, я направился прямиком в «Дом вафель». Большинство наших ребят скорее всего тоже окажутся там – в том числе, как я надеялся, и Читра: ведь я не забыл, что она, кажется, считает меня умным.

«Дом вафель» стоял по другую сторону съезда с шоссе, так что мой путь лежал через пустырь, покрытый грязным песком, колючими сорняками и огромными холмистыми жилищами огненных муравьев. Шел я медленно, внимательно глядя себе под ноги и стараясь не наступить ни на что кусачее, а из-под ног у меня выпрыгивали жирные сверчки и жабы размером с ноготь большого пальца. Тут и там был накидан мусор, какой всегда валяется по обочинам шоссе; кое-где виднелись груды битого зеленого и коричневого стекла от пивных бутылок. Среди мусора одиноко стояла деревянная лачуга размером примерно с три туалетные кабинки. Свой маршрут я спланировал так, чтобы обойти хижину как можно дальше – на тот случай, если в ней угнездился какой-нибудь преступник.

Я уже почти подошел к «Дому вафель», когда у меня за спиной послышались шаги. Это были Ронни Нил и Скотт.

На обоих были довольно новые «Ливайсы» и рубашки – у Скотта выцветшая бледно-желтая из хлопковой ткани грубого плетения, слишком плотная для жаркой погоды, а у Ронни Нила – белая, но под мышками у него красовались пятна того же цвета, что рубашка Скотта. На обоих были старые узорчатые галстуки, явно отцовские, – правда, модель, которой украсил себя Ронни Нил, была пошире и покороче, так что вполне могла быть и дедовской.

– Куда путь держим? – поинтересовался Скотт.

– Завтракать, – ответил я.

– Ты что, совсем охренел? – спросил Ронни Нил.

Я продолжал идти своей дорогой.

– Ты что, не слышишь, что ли? – остановил меня Скотт. – Человек к тебе обращается.

– Ах, как грубо с моей стороны, – съязвил я. – Да, Ронни Нил, я охренел настолько, что иду завтракать.

– Эй, ты! Язык-то не распускай! – пригрозил Ронни Нил. – И знаешь, что я тебе скажу? Ты вовсе не такой умный, как воображаешь.

– Послушайте, я просто хочу спокойно поесть, – сказал я, пытаясь немного смягчить ситуацию.

– Ну и мы тоже. – С этими словами Скотт одарил меня ослепительной злобной усмешкой. – Так почему бы тебе не угостить нас завтраком?

– Сами себя угощайте, – ответил я.

– Так ты у нас – скупой жиденок? – спросил Скотт. – Так я понимаю? Бережешь свои грошики?

– Можно подумать, это я хочу позавтракать на халяву.

И тут Ронни Нил ударил меня по затылку. Это произошло так стремительно, что случайный свидетель наверняка не поверил бы своим глазам, но острая боль не позволяла мне усомниться в случившемся. У Ронни Нила на пальце было кольцо. Возможно, он повернул его внутрь – во всяком случае, явно сумел сделать так, чтобы ударить именно им. Оно с такой силой стукнулось о мой череп, что на глазах у меня выступили слезы.

Я замер в растерянности и бессильном бешенстве, ведь школа позади, и такие вещи больше не должны повторяться. Несмотря на долгий рабочий день и ужасные условия, мне нравилось продавать энциклопедии, и не только из-за денег, а еще и потому, что это была уже не школа. Здесь никто не знал, что я когда-то был толстым и надо мной все издевались. Здесь знали совсем другого Лема – здорового, стройного, хорошего продавца. Собственное бессилие перед Ронни Нилом и Скоттом настолько взбесило меня, что пришлось собрать волю в кулак, чтобы сдержаться и не врезать кому-нибудь из них как следует. Удар был бы слабым и не навредил бы никому, кроме меня самого, но мне все равно хотелось его нанести.

– А у меня в кармане складной нож, – сообщил мне Ронни Нил. – К тому же мой брат сидит в тюрьме за вооруженное ограбление, и два моих кузена, кстати, тоже. Один – за крупную кражу, а другой – за непредумышленное убийство. Хотя на самом деле убийство было преднамеренным, но адвокат оказался что надо. Так всегда бывает, когда впервые нарушаешь закон, – а ты будешь как раз первым, кого я убью. Если думаешь, что я боюсь провести пару лет в тюрьме, – вперед, нападай.

– Ну что, не передумал? Может, все-таки угостишь нас завтраком? – прошепелявил Скотт.

– Да, – повторил Ронни Нил, – ты угостис нас сафт-факом?

Когда мы вошли в «Дом вафель», там уже сидели тесными группками книготорговцы. В некоторых ситуациях – главным образом во время вечерних собраний возле бассейна – они составляли единую огромную толпу, но в большинстве случаев распадались на отдельные маленькие группки. Например, ребята из команды, которая работала в Форт-Лодердейле, общались с другими ребятами из той же команды, а ребята из Джексонвилла – с ребятами из Джексонвилла. Такому разделению не было никакой внешней причины, и оно не поощрялось начальниками команд. Наверное, между нами просто было неизбежное чувство соперничества, которое не позволяло слишком приветливо общаться друг с другом.

Когда мы вошли, кое-кто из ребят поднял на нас взгляд, кое-кто даже приветливо кивнул, но ни один не помахал рукой, не закричал: «Эй, здорово, идите к нам за стол!» Меня это, впрочем, устраивало: я не имел ни малейшего желания выставлять свое унижение напоказ.

Скотт и Ронни Нил прошли следом за мной к одному из столов, отделенных от зала фанерной перегородкой, и затолкали меня в нишу. Скотт заслонил собой выход, а Ронни Нил сел напротив меня. Он тут же схватился за меню и принялся внимательно его изучать.

– Завтрак – самая важная еда за весь день, – заявил он. – А ведь многие этого не знают.

К нам подошла официантка – пухленькая блондиночка лет тридцати – и принялась раскладывать перед нами приборы.

– Как дела, крошка? – поинтересовался Ронни Нил.

– Отлично, детка.

Этот омерзительный обмен любезностями, эти ничего не значащие нежности почему-то разозлили меня гораздо больше, чем сама ситуация, близкая к похищению.

– Третьего прибора не нужно, – сказал я официантке, – я ухожу.

– Ничего подобного, – возразил Скотт.

– Да, ухожу. Встань и выпусти меня отсюда.

– Не обращай на него внимания, – сказал Ронни Нил официантке. – Кажется, он просто забыл, что сказал ему один мой приятель – парень острый на язык.

Я покачал головой:

– Скотт, уйди-ка с дороги.

– Сядь и заткнись, – ответил он.

– Сяфь и саткнифь, – передразнил Ронни Нил.

Я втравился в серьезную и очень опасную игру, но если бы теперь пошел на попятный, то просто не смог бы себя уважать. Хватит уже отступать. По крайней мере на сегодня точно хватит.

– Вызовите, пожалуйста, полицию, – обратился я к официантке.

Мне очень не хотелось общаться с полицейскими, но, в конце концов, мы были не в Медоубрук-Гроув, так что я решил рискнуть и по крайней мере попытаться прибегнуть к помощи закона.

Официантка, сощурившись, внимательно взглянула на меня:

– Ты это серьезно, детка?

Я кивнул, и она кивнула в ответ.

– Да ладно вам, постойте! – сказал Ронни Нил. Он поднял руки в шутливом жесте, словно показывая, что сдается. – Не надо пугать меня всякими ужасами! Мы же просто шутим. – Затем, обращаясь к Скотту, он произнес: – Ну давай поднимай свою жирную задницу! Не видишь, что ли: человек выйти хочет.

Я проскользнул мимо Скотта, стараясь не встречаться взглядами с остальными книготорговцами и официанткой. Я понятия не имел, что они подумали, наблюдая эту сцену, – да и не хотел ничего об этом знать. Я обернулся к Ронни Нилу.

– И впредь не советую со мной шутить! – Эти слова я произнес медленно и тихо.

Наверное, если б это было в кино, то по лицу Ронни Нила пробежала бы темная туча: он бы внезапно понял, что зашел слишком далеко; он бы вздрогнул и отпрянул назад, отступив за фанерную перегородку. Но все это сказки – будто бы все задиры на самом деле трусы и, если встретить их лицом к лицу, они непременно убегут в кусты. Это не просто сказка, а самая что ни на есть коварная ложь – ложь, которую родители втюхивают своим детям только потому, что и сами предпочитают в нее верить. Это оправдание, позволяющее им ни во что не ввязываться и тем самым себя не компрометировать; позволяющее им не заступаться за собственных детей, не общаться с родителями задир и забияк, разумеется не менее нервными и агрессивными, чем их отпрыски.

Ронни Нил искоса взглянул на Скотта, и они обменялись гнусными ухмылками.

– Ну ладно, что поделаешь, увидимся позже! – пообещал он мне.

В «Доме вафель» было прохладно, работал кондиционер, и все помещение было словно наполнено сияющей энергией. Громкие голоса, музыка, шкварчание мяса на гриле, дребезжание кассового аппарата, звон монет, падающих на стол, – это кто-то оставил официанту чаевые. Но снаружи весь мир плавился от жары – все было спокойно, тихо, тягуче. Меня била мелкая судорожная дрожь: я разрывался между двумя желаниями – набить своим неприятелям морды или дать деру. Но вдруг все отошло куда-то далеко, словно стычка с Ронни Нилом и Скоттом, и эта официантка, которую я попросил вызвать полицию, стали не более чем зыбким воспоминанием об истории, которую я сам же и сочинил.

Последствия, конечно же, не заставят себя ждать – я это понимал. Мое положение стало крайне рискованным: это были уже не детские игры, когда мальчишки дразнят друг друга, обзывают и щелкают по ушам, – игра стала смертельно опасной, и опасность могла подкараулить меня в любое время, принять любое обличье.

Я окинул беглым взглядом автостоянку и увидел Читру: она направлялась к закусочной. Читра шла, низко наклонив голову, слегка ссутулившись, и походка ее казалась немного неуклюжей: она как будто слегка приволакивала ноги. Скорее всего, это должно было выглядеть несексуально, но мне казалось очень милым и оттого необычайно сексуальным. Забавно, конечно, но бывает и так.

Она поймала мой взгляд и улыбнулась:

– О, ты уже поел?

Я догадался, что она ищет себе компанию, а мое общество было ничем не хуже общества любого из наших ребят. Я был в этом почти что уверен, ведь Мелфорд сказал, что Читра считает меня умным.

– Пока нет, – ответил я. – Тут в четверти мили по шоссе есть «Айхоп».[49] Может, сходим туда?

– А чем тебе «Дом вафель» не нравится?

– Да ты шутишь, наверное, – ответил я и напряженно улыбнулся.

Я не хотел рассказывать ей про Скотта и Ронни Нила и раскрывать перед ней свою слабость. И потом, мне не хотелось объяснять, из-за чего вообще разгорелся весь этот сыр-бор. Ведь я и сам этого не знал.

В общем, Читра так и не сказала, что согласна пойти со мной дальше вдоль шоссе, но как-то само собой получилось, что мы пошли вместе. Мы шли, держась поближе к заросшей обочине, но стараясь не заходить лишний раз в сорняковые кущи, если только мимо нас не проносилась на полной скорости машина или не пролетал грузовик размером с мамонта.

Каждые шагов десять я украдкой поглядывал на Читру – ее смуглый угловатый профиль был до того прекрасен, что у меня аж дух захватывало. Пару раз застав меня за этим, она улыбалась одними уголками губ и тут же отводила взгляд. Я не знал, что хотела она сказать этими легкими полуулыбками, но мне казалось, что благодаря им я смогу пройти через все испытания.

В закусочной, где все пропахло кленовым сиропом, мы сидели и смотрели, как наша официантка расставляет перед нами толстостенные белые чашечки с кофе, по краям которых стекали темные капли. Мне показалось, что это подходящая прелюдия для разговора по душам, но я никак не мог придумать, с чего начать.

– Мы с тобой впервые вдвоем на этой неделе, – сказала Читра.

Многообещающее начало.

– Да, действительно.

Ну придумай же что-нибудь умное! Что-нибудь проницательное, очаровательное и обезоруживающее.

– И это открывает перед нами много возможностей, – добавил я.

Читра сощурилась:

– Например?

Неужели я зашел слишком далеко? Сразу позволил себе слишком много? Сказал что-то непристойно-вызывающее? Надо было срочно реабилитироваться.

– Ну, например, мы можем поговорить. Просто, понимаешь, я не хочу ни о ком сказать ничего плохого, но ты… ты не похожа на остальных книготорговцев.

– Ты тоже не похож.

– Почему ты так думаешь? – спросил я.

– А почему ты так думаешь? – И она спрятала лукавую улыбку в чашке с кофе.

Щеки у меня горели.

– Ты мне кажешься – как бы это сказать? – более цельной, чем остальные. К примеру, ты собираешься в женский колледж, ну и так далее.

Она одарила меня взглядом, полным приятного удивления. Очко в мою пользу – благодаря уроку такта, который преподал мне Мелфорд.

– Я надеюсь, что это место окажется для меня более подходящим, чем мир книготорговли, – заметила Читра.

– Я в этом совершенно уверен. Слушай, я тебя еще об этом не спрашивал: как вообще могла здесь оказаться такая девушка, как ты?

В ответ она пожала плечами: казалось, мой вопрос заставил ее почувствовать себя неловко.

– Просто пришло лето, вот мне и понадобились деньги. И мне нужно было больше, чем можно заработать в какой-нибудь лавке в универмаге.

– Да, уж я-то знаю, как это бывает.

Ведь я уже рассказал ей, что коплю деньги на учебу в Колумбийском университете.

– Я бы тоже хотела проработать целый год, как ты. У моего отца есть небольшое дело – химчистка. Он арендует помещение, а тут возникли сложности с хозяином – не очень честным человеком. В общем, кончилось тем, что отцу пришлось влезть в долги. Но он наотрез отказывается взять часть той суммы, которая была отложена мне на колледж. Вот я и стараюсь побольше заработать, чтобы помочь родителям выпутаться из долгов.

Я рассмеялся:

– А вот у меня все ровно наоборот. У моих родителей деньги есть, но они мне их не дают.

– Да ладно тебе. Ты уж мне поверь, у меня с родителями тоже проблем немало. Например, они считают, что я слишком поддалась влиянию Америки. Им не нравится, как я одеваюсь, не нравится музыка, которую я слушаю, не нравятся мои друзья и мой парень.

Я непринужденно отхлебнул кофе и выжал из себя улыбку – должно быть, нелепую до безобразия. Во всяком случае, у меня было такое ощущение, будто я стараюсь свести уголки губ на затылке.

– Серьезно? – с трудом выдавил я.

Читра нахмурила брови:

– Ну, вообще-то мой бывший парень. Можно и так сказать. Короче, у всех членов моей семьи есть одно общее свойство: они слишком легко судят о людях. И у них по любому поводу возникают предчувствия. Например, у них было предчувствие относительно Тодда, моего парня.

– Твоего бывшего парня, – поправил я. – Можно и так сказать.

Она снова бросила на меня косой взгляд:

– Ну да, бывшего парня. В общем, они попытались ему об этом сказать, и все сложилось немножко не так, как хотелось бы. Папа почему-то сразу решил, что от Тодда будут одни неприятности, и после этого уже не мог думать иначе.

– Ты говоришь, что все в твоей семье такие. А у тебя самой не было предчувствия по поводу Тодда?

– Как же, – ответила Читра, – было.

– Но оно было другое?

– Нет, мне тоже казалось, что от него будут одни неприятности. Но девушкам это иногда даже нравится. Наверное, – добавила она, – от тебя, Лем, тоже могут быть неприятности, только немного другие.

Я уже совсем было принялся гадать, к чему она, собственно, клонит, как вдруг подошла официантка. Мне пришло в голову, что я даже не знаю, чем обычно завтракают вегетарианцы. Интересно, когда я решил стать вегетарианцем? Я и сам не смог бы сказать. Просто мне вдруг показалась странной сама мысль о том, что можно есть мясо. В общем, я решил, что подумаю об этом как-нибудь в другой раз, когда у меня будет время спокойно сесть и раскинуть мозгами. А пока что на всякий случай я заказал себе овсянку и попросил официантку не класть в нее ни молока, ни масла.

Читра заказала омлет с сыром.

– Ты что, вегетарианец? – спросила она, как только официантка отошла.

Сам не знаю почему, но я вспыхнул до корней волос. Помня ее недавние рассуждения о том, что ей нравятся парни, приносящие неприятности, к числу которых был непонятным образом причислен и я, я сам себе не мог объяснить, почему вопрос о вегетарианстве так сильно меня задел.

– Может быть. Сам не знаю. Я пока еще только пробую. Но мой друг Мелфорд – ты его знаешь – пытается уговорить меня стать вегетарианцем. Я думаю, дело в том, что бывают такие вещи, о которых если уж однажды услышал, то потом не можешь притвориться, будто ничего о них не знаешь. К примеру, то, как обращаются с животными.

– Тогда лучше не рассказывай, – попросила Читра. – Я слишком люблю курятину.

Наверное, я выглядел разочарованным, потому что она улыбнулась мне и пожала плечами:

– И давно ты не ешь мясо?

– Да нет, совсем недавно, – ответил я.

– И когда началось это «недавно»?

– Вчера вечером.

Читра рассмеялась:

– Интересно, неужели вчера вечером случилось что-то особенное? Может быть, ты познакомился с какой-нибудь хорошенькой вегетарианкой?

Тут мои нервы разыгрались окончательно.

– Вовсе нет. Не было никакой девушки. Просто мы разговаривали об этом с Мелфордом, и он рассказал мне про все эти ужасы. Как оказалось, очень убедительно.

– Видно, таков уж этот Мелфорд, – заключила Читра. – Мы с ним поговорили совсем недолго, но я сразу поняла, что он харизматичная личность. Как только начинаешь с ним разговаривать, сразу же возникает чувство, будто вы знакомы сто лет, и ты сразу раскрываешься перед ним. Я ему даже рассказала кое-что такое, чего говорить не следовало.

«Это она, наверное, о том, что считает меня умным», – подумал я. Я готов был произнести это вслух, но вовремя остановился. Мне хотелось понравиться ей, а не поумничать за ее счет.

– Да, это точно, харизма у него есть.

– А ты давно его знаешь?

– Вообще-то не очень.

– Но, надеюсь, все-таки немножко дольше, чем не ешь мясо?

– Да, немножко дольше, – ответил я, стараясь изобразить игривую непринужденность, но чувствуя, что ненавижу себя за эту полуправду-полуложь.

– Он очень приятный человек, – продолжала Читра, – но, честно говоря, мне он все равно как будто не понравился. То есть нет – понравился, конечно, но я ему как-то не доверяю. Не знаю даже, как объяснить: я вовсе не хочу говорить плохо о твоих друзьях. Просто мне показалось, что если знаешь его не слишком хорошо, то лучше вести себя поосторожнее, потому что, честно говоря, если уж задумываться о предчувствиях относительно разных людей, то по поводу Мелфорда у меня точно есть предчувствие.

– Правда?

Это «правда?» я держу на все случаи жизни.

– Мне показалось, что от него тоже могут быть неприятности. Самые что ни на есть настоящие. Не как с Тоддом, с которым было непонятно, куда он в конце концов попадет – в тюрьму или в колледж, и не как с тобой, с этой твоей загадочной непоседливостью, – я говорю о настоящих неприятностях.

Мне хотелось сказать ей столько всего, что я даже не знал, с чего начать. Например, по поводу этого – вроде бы бывшего – бойфренда, который мог оказаться в тюрьме. Что с ним в итоге случилось? И что именно ей кажется во мне загадочным? И что она имела в виду, когда назвала меня непоседливым? Кроме того, чем ей не понравился Мелфорд? Быть может, она уловила какую-то особую вибрацию, исходящую от этого человека, и подумала: «Боже мой, а не убил ли он кого-нибудь?»

– О чем ты говоришь? Какие это «настоящие неприятности»?

Читра подняла руки, словно сдаваясь:

– Извини, что вообще заговорила об этом. Это не мое дело. Просто я беспокоюсь, вот и все.

Я невольно улыбнулся. Значит, она обо мне беспокоится. Потом взял со стола пакетик с сахаром и слегка потянул его за уголки.

– Раз уж мы заговорили о доверии… – начал я. – Я тоже хотел кое-что тебе сказать.

– Правда? – Читра слегка подалась вперед, и ее огромные глаза стали еще больше.

Я ей нравился. Явно нравился. Ведь она со мной флиртовала, разве нет?

– Дело в том… – произнес я и снова дернул пакетик с сахаром за уголки, на сей раз так сильно, что едва не разорвал его. – Видишь ли… Просто мне кажется, что тебе нравится общаться с Ронни Нилом.

– Ронни Нил Крамер… – тоскливо протянула Читра. Она подперла рукой подбородок и восторженно закатила глаза к потолку. – Читра Крамер. Миссис Ронни Нил Крамер. Как ты думаешь, какого цвета должны быть платья у подружек невесты на моей свадьбе?

– По-моему, ты меня дразнишь, – заметил я.

– Неужели ты всерьез думаешь, что меня нужно о чем-то предупреждать по поводу такого человека, как он?

– Ну… я не знаю. Понимаешь, просто я подумал, что ты не американка, а это такой специфически американский тип… Может быть, ты не видишь его сразу насквозь так, как я.

– А-а-а, – протянула она.

– Я тебя не обидел?

Секунду она помолчала, а затем одарила меня широкой ослепительной улыбкой: ярко-красный цвет ее губ оттенял сияющую белизну зубов.

– Да нет. Вовсе нет. Просто мне захотелось подразнить тебя немножко.

На обратном пути в мотель Читра всю дорогу поглядывала на меня, и с ее лица не сходила какая-то особенная озорная усмешка. Это выражение ее лица совершенно сводило меня с ума.

– Что тут такого смешного? – в конце концов не выдержал я.

– Видишь ли, я выросла в семье выходцев из Индии, – сказала она. – Мои родители не религиозны, и мы всегда ели и рыбу, и курицу, но мясо животных – никогда. Просто это было не принято. Я в своей жизни не съела ни одного гамбургера.

– Ты, наверное, шутишь?

– Нет, честное слово – ни одного! А что, зря? Стоит попробовать?

– Ну… по-моему, они вкусные. Но, как новообращенный вегетарианец, я не могу рекомендовать тебе такой поступок.

– А знаешь что? – Она принялась накручивать на палец маленькую прядь волос, свисавшую у нее над правым ухом. Уши у нее были необыкновенно маленькие. – Почему бы нам не пойти куда-нибудь и не поесть гамбургеров?

– Ну, видишь ли… я – вегетарианец. К сожалению, ты не учла это обстоятельство.

– Но в этом ведь вся соль! Я никогда не ела гамбургеров, а тебе их есть не положено. Разве это не здорово – нарушать запреты?

К сожалению, я не мог признаться ей в том, что последние сутки моя жизнь была сплошным нарушением запретов, так что я сыт этим по горло.

– Но ведь никто не запрещал мне есть гамбургеры. Я сам от них отказался.

– Значит, так, да? Теперь ты бросаешь мне вызов? Так знай же: я все сделаю, чтобы ты свернул с пути истинного!

– Учти, у меня неплохая сила воли.

– Поглядим.

– Что ты хочешь сказать?

– Что у всех есть своя ахиллесова пята.

– У меня нет, – ответил я. – Раз уж я что-то решил – это навсегда.

– Да что ты? А если я соглашусь переспать с тобой? При условии, что ты съешь гамбургер?

От этих слов я застыл как вкопанный.

Она усмехнулась – игриво и как-то совсем невинно.

– Да нет, я вовсе не предлагаю, – сказала она, продолжая идти вперед, так что мне пришлось ее догонять. – Это я так, гипотетически. Ты уверен, что у тебя железная воля. Вот я и говорю: не зарекайся.

– Значит, ты думаешь, что я хотел бы с тобой переспать? – Сам не знаю, почему я это спросил, но я вдруг почувствовал себя совершенно беззащитным.

– Видимо, да, – ответила Читра.

Возразить мне было нечего. Некоторое время мы шли в напряженном, но почему-то приятном молчании. Я решил, что самое время сменить тему и затронуть вопрос, который я давно хотел с ней обсудить. Я постарался выглядеть спокойно и непринужденно.

– Ну и как тебе работается в команде Игрока?

Читра внимательно посмотрела на меня, но останавливаться не стала.

– А что? – Вопрос этот прозвучал как-то сухо.

– Да так, просто интересно. Мой начальник – отличный парень, зато твой начальник – большая шишка. Интересно, как тебе с ним работается.

– Да примерно так же, как и с любым другим, я думаю. Хотя я работаю совсем недавно и, быть может, просто не замечаю разницы.

– А он всегда такой, как на собраниях? Понимаешь, о чем я? Ну, такой энергичный, что ли.

– Иногда.

– А он когда-нибудь что-нибудь говорил про своего начальника?

После этих слов повисло молчание. Продлилось оно долго – неестественно долго. Казалось, Читра продумывает все возможности ответа.

– Не понимаю, почему ты задаешь мне все эти вопросы?

– А я вообще парень любопытный.

– Полюбопытствовал бы лучше о чем-нибудь другом.

– Например?

– Например, обо мне, – ответила она.

Этот ответ привел меня в замешательство.

Глава 19

Найти подходящее место для встречи было непросто: Игрок не хотел, чтобы их с Джимом Доу видели вместе, и знал, что тот разделяет его нежелание. Значит, полицейский фургон и ресторан исключались. Поэтому чаще всего они встречались в мотеле, в номере Игрока. Доу эта обстановка не слишком нравилась: он считал, что она больше подходит для голубых, но, поскольку никакой приемлемой альтернативы он предложить не мог, ему приходилось мириться с тем, что есть.

Итак, он сидел в номере Игрока и пил кофе из чашки с надписью «Данкин донатс»,[50] куда предварительно добавил изрядную порцию «Ребел йелл», считая, что это отлично прочищает мозги.

Игрок пристально смотрел на него с тем высокомерным выражением, от которого Доу всегда хотелось двинуть ему в харю. Доу прекрасно понимал, что происходит в голове Игрока. Страсти поутихли, все нечеловеческие усилия, прилагаемые Доу, забылись под влиянием жадности, и теперь эта задница думает лишь о том, кто и каким образом хочет обвести его вокруг пальца.

– А ты до сих пор ходишь как-то странно, – заметил Игрок. – Лучше бы тебе обратиться к врачу.

– Кажется, я потянул что-то, когда мы таскали трупы.

– Ты двигался странно еще до того, как мы начали их таскать. Если у тебя болит нога, такие вещи лучше не запускать. Послушай совет: сходи-ка лучше к врачу.

Доу уже достало это дерьмо.

– Да фигня это, господи! У меня и так проблем по горло, а тут еще ты из себя мамочку строишь!

– Ну ладно, о'кей. Я просто сказал, что тебе не мешает показаться врачу.

Он помедлил минуту, чтобы неприятный осадок от этой беседы улетучился.

– Я поговорил с тем парнем.

– Правда? – переспросил Доу. – И что он сказал?

– Да ни хрена он не сказал. Они якобы хотели купить энциклопедии, но в последний момент вдруг передумали. Одного не пойму: зачем они вообще впустили его в дом и слушали три часа весь этот бред? И к тому же делали вид, будто у них есть дети.

– А у Карен есть дети, – ответил Доу. – По крайней мере, были. От первого брака. Был у нас тут такой умник по имени Фред Джордж. Представляешь? Это ж надо – иметь два имени! Он работал в банке и, похоже, считал, что это очень круто и все должны им восхищаться. Как будто он известный футболист или еще какая-нибудь важная птица. А когда Карен подсела на мет, он тут же сгреб детей в охапку и уехал.

– Но зачем ей было притворяться, будто она хочет купить энциклопедии? Как ты думаешь, знала ли она о нашей договоренности?

Доу не знал, что на это ответить, но понимал, что Игрок думает иначе. Считает себя самым умным и пытается выудить из него всю возможную информацию.

– Слушай, Игрок, да я понятия не имею. Скорее всего, она ничего не знала. Зачем она притворялась – я тоже понятия не имею. Откуда мне знать, что у нее в башке творилось? И какого хрена они там с Ублюдком делали – я тоже не знаю. Может, он просто хотел обвести нас вокруг пальца. Может, решил спрятать у нее деньги. Или пустил их на какие-то махинации и прогорел. Мало ли что могло случиться.

– Этот парень мне еще кое-что сказал.

– Да? – Доу отхлебнул кофе из кружки. Надо было плеснуть туда побольше бурбона.

– Он видел, как ты ошивался вокруг их фургона.

– Да он же меня не знает! С чего он вдруг решил, что это был я?

Игрок нетерпеливо причмокнул губами:

– Он описал мне человека, которого видел. Все приметы сходятся: это был ты.

– Красавец мужчина?

Игрок вытаращил глаза:

– Чего?

– Ну как еще он мог меня описать, чтобы ты сразу же догадался, о ком речь? Он сказал, красавец мужчина?

– Доу, ты что, охренел? Ты думаешь, это все шуточки? У нас с тобой тут трупов до хрена, деньги пропали, да еще и Б.Б. над душой стоит!

– Да он всегда стоит у тебя над душой.

– Да, но не всегда так близко! Между прочим, пока мы с тобой тут болтаем, он едет сюда, чтобы выяснить, какого дьявола здесь происходит и куда делись его денежки!

У Доу аж кровь отхлынула от лица.

– Господи Иисусе! Но он, я надеюсь, не притащит с собой эту полоумную сучку?

– Он всегда и везде берет Дезире с собой, а раз он едет сюда – полагаю, она тоже приедет. Звучит логично, разве нет?

– Странная девица. И шрам у нее – просто мерзость. Правда… тебе никогда не казалось, что она… как бы это сказать? Сексуальна, что ли? Ну то есть сам бы ты, конечно, не стал ее трахать, но если бы она вдруг подошла к тебе с таким видом… ну типа давай, детка, покувыркаемся! – может быть, ты и согласился бы. Понимаешь, о чем я?

– Щас тебя самого трахнут – и не Дезире, а кое-кто другой! Соберись наконец и слушай меня внимательно!

Доу поднялся со стула:

– Так-так, Игрок, секундочку! Что-то мне не очень нравится, как ты со мной разговариваешь! Ты что, меня обвиняешь в чем-то?

Лицо Игрока осталось невозмутимым.

– Я просто пытаюсь понять, почему Ублюдок вел себя так странно, почему он позволил этому торгашу парить себе мозги в течение трех часов. А еще я пытаюсь понять, какого хрена ты прятался возле их дома?

– Парня я встретил на улице – ну и припугнул слегка, вот и все. Откуда мне знать, с чего вдруг Ублюдок впустил его в дом? Может, его все это просто прикалывало?

– А мою версию хочешь послушать?

Доу не то чтобы очень хотелось выслушивать версию Игрока, но, поскрипев мозгами, он сообразил, что, как бы он ни возражал, выбора у него нет и отказываться бессмысленно. Он снова уселся на стул.

– А моя версия такова, – начал Игрок, – Ублюдок впустил парня в дом потому, что увидел или почувствовал какую-то угрозу. Он боялся, что с ним может случиться что-то плохое, и решил заручиться свидетелем. А раз ты ошивался вокруг фургона, кое у кого может возникнуть подозрение, что Ублюдок испугался именно тебя. А раз вы с ним, насколько я понимаю, трахали одну и ту же шлюху, а теперь он мертв и наши деньги пропали, кое-кто может подумать, что именно ты его убил и забрал деньги.

От неожиданности Доу опрокинул чашку с кофе, и темная жижа разлилась по деревянному столу.

– Может, скажешь, кому именно все это может прийти в голову?

– Б.Б., к примеру, – ответил Игрок. – Так что если ты не найдешь эти деньги, дружище, то я тебя поздравляю: ты по уши в дерьме.

При этих словах ярость Доу мгновенно утихла. Да уж, что правда, то правда. Игрок, конечно, надутый старый пердун, но соображает неплохо. Раз уж Б.Б. решил сам приехать, чтобы выяснить, где деньги, – значит, он не верит, что Доу сможет решить эту проблему самостоятельно. И если деньги не найдутся, договоренность будет нарушена.

И все же Доу казалось, что подозрения Б.Б. вовсе не обязательно должны пасть на него. Все эти разговоры о том, кто, что и почему может подумать – просто дерьмо собачье. Просто Игрок сам сделает все, чтобы Б.Б. подумал так, а не иначе, лишь бы собственную задницу прикрыть.

Доу решил, что, если уж приспичит, он сможет им отдать и собственные деньги. Придется, правда, смотаться на Кайманы, да и обидно будет до безумия, но нужную сумму собрать можно. Тогда ему, правда, придется признать, что деньги действительно пропали по его вине. Поэтому Доу решил приберечь этот вариант на самый крайний случай.

– А ты как думаешь, куда могли подеваться деньги? – спросил Доу.

– Представления не имею, – ответил Игрок. – Хоть убей. Но лично тебе очень советую это выяснить.

– Да уж, – согласился Доу.

Он допил свой кофе и поставил чашку на стол – прямо в темную лужу, разлившуюся по всей столешнице. Значит, Игрок перекладывает все проблемы на него. У Доу даже возникло подозрение, что, возможно, на самом деле именно Игрок и взял деньги: убил Ублюдка и Карен, а денежки забрал. Доу ни разу не видел, чтобы Игрок кого-нибудь убивал, – зато видел, как он выколачивает дерьмо из наркоманов, которые пытались обвести его вокруг пальца. Так что вполне возможно, что Игрок зашел к Ублюдку просто так, по какому-то обычному делу, – но потом что-то произошло, ситуация вышла из-под контроля – и вот спустя некоторое время вдруг выяснилось, что Ублюдок и Карен мертвы, и теперь Игрок пытается не то замести собственные следы, не то извлечь какую-то иную выгоду из сложившейся ситуации.

Возможно также, что Игрок подставляет его не просто так, на всякий случай, а преднамеренно, – значит, Доу придется как следует пораскинуть мозгами, чтобы выпутаться из этого дерьма.

Как только дверь за Доу закрылась, из ванной, старательно отряхивая свой льняной костюмчик и поправляя складки на брюках, появился Б.Б. Все это время он простоял за темной занавеской для душа, по которой созвездиями рассыпались очаги плесени. Войдя в комнату, Б.Б. сел в кресло у изножья кровати, но тут же вскочил на ноги.

– Здесь мокро! – взвизгнул он.

– Не волнуйся, это вода, – ответил Игрок. – Я вчера вечером уронил тут пару кубиков льда.

– Ты что, видел, что я сажусь в мокрое кресло, и ничего не сказал?

– Господи! Я случайно облил его вчера вечером. Я совершенно забыл об этом.

Б.Б. вернулся в ванную, взял полотенце для рук и принялся тщательно вытирать им свою задницу.

Б.Б. всегда был немного не от мира сего, а уж в последнее время и подавно. Он постоянно беспокоился о своей одежде, о прическе, об обуви – совсем как баба. Он уделял огромное внимание самым незначительным и нелепым мелочам, а всеми важными делами предоставлял заниматься этой сумасшедшей девице в купальнике и со шрамом. В последнее время он совсем отстранился от дел: можно было подумать, что бизнес отвлекает его от чего-то куда более важного.

Сегодня утром, когда они уже договорились, что Б.Б. спрячется в ванной, и сидели в номере Игрока в ожидании Доу, Б.Б. вдруг встал и ушел, не сказав Игроку ни слова. Просто в один прекрасный момент Игрок вдруг огляделся по сторонам и увидел, что Б.Б. исчез. Тогда он выглянул за дверь и обнаружил, что тот стоит на балконе и пялится на пару мальчишек, резвящихся возле бассейна в одних трусиках. Если бы Доу пришел в этот момент, весь план полетел бы к черту.

Игрока это, впрочем, не слишком беспокоило. Если Б.Б. нравится трахать мальчишек, или цыплят, или жертв несчастного случая, исполосованных шрамами, – это проблема Б.Б., но уж если у тебя бизнес – ты не имеешь права о нем забывать. Вот в чем дело. Бизнес – прежде всего, нужно всегда держать руку на пульсе.

И именно в этот момент, увидев Б.Б., который перегнулся через перила балкона, с вожделением глядя на двух мальчишек, – таким взглядом пьяные смотрят на стриптизерш, – Игрок вдруг осознал, что так продолжаться больше не может. Он не должен этого допустить – ради всеобщего блага. Одна беда: он понятия не имел, как именно взять власть в свои руки. Он не мог отправить своих ребят драться с ребятами Б.Б. стенка на стенку, как в «Крестном отце»: не было у него никаких ребят, да и драться было бессмысленно. Они вели дела по-другому – действовали втихую, прикрываясь продажей энциклопедий и толстыми стенами свинарника.

Гладкое, младенческое лицо Б.Б. слегка раскраснелось. Он сердито смотрел на Игрока и тер себе задницу так, будто только что наделал в штаны.

– Постарайся быть повнимательней в следующий раз.

– Хорошо. Отлично. Как скажешь. – Игрок приподнял руки, показывая, что сдается. – Извини, мне очень жаль, что ты сел в мокрое кресло. Но давай вернемся к делу.

Б.Б. швырнул полотенце Игроку на кровать:

– Просто я не люблю садиться на мокрое.

– Давай вернемся к делу.

Аккуратно ощупав угол кровати, словно проверяя, нет ли там влажного пятна, Б.Б. пару секунд поколебался и осторожно сел. Можно было подумать, что, если он сделает неловкое движение, вся кровать превратится в большой фонтан.

– Ты знаешь этих двух мальчишек у бассейна?

– Ну откуда мне знать мальчишек у бассейна?

– Мне показалось… не знаю… будто я их где-то видел, что ли. А их родители тут появлялись?

– Какая разница?

– Ты же знаешь, что я создал благотворительную организацию для беспризорных мальчиков. Вот мне и интересно, не нужна ли им помощь. Если увидишь их с родителями, обязательно сообщи мне, что это за люди, ладно?

– Ладно. Только давай вернемся к нашему разговору. Ты слышал, что говорил Доу. Что ты об этом думаешь?

Б.Б. покачал головой:

– Я думаю, этот парень – просто мешок дерьма, но это еще не значит, что он стащил деньги.

– Правда? А что же это значит?

– Главным образом то, что он – мешок дерьма. Но до него, кажется, дошло, что деньги лучше найти. Хорошо, что Дезире не слышала ваш разговор. Ей не нравится, когда люди разговаривают так, как этот Доу. Если он и при ней будет так выражаться – я его убью.

– Может быть, его и в самом деле стоило бы убить.

Игрок не знал, насколько справедливы эти слова: даже если Доу действительно украл деньги, человек он тем не менее нужный – на нем держится вся система производства и сбыта в Джексонвилле. А на самом Игроке целиком и полностью держится система книготорговли. Похоже, Б.Б. был единственным, кто не выполнял своих функций.

Б.Б. сердито взглянул на Игрока:

– Как-то уж больно ты агрессивен.

– Да это я так, просто сказал.

– Просто сказать здесь могу только я, о'кей? Запомни раз и навсегда.

– Не понял. Я что, не имею права вносить предложения?

– Имеешь, но только здравые.

– Господи, ну до чего ты сегодня чувствителен. Ладно, забудь. – Игрок выглянул в окно. – Думаешь, если Дезире будет следить за этим парнем, мы узнаем что-то новое?

– Да нет, это пустая трата времени. Именно поэтому я ее и послал.

Игрок покачал головой:

– Ладно, Б.Б. Как скажешь.

– Вот именно – как скажу.

Игрок промолчал. Что можно было на это ответить? Разве что выбить из Б.Б. дерьмо, прямо здесь и сейчас.

Вернувшись в свой номер, Б.Б. присел на край кровати и снял телефонную трубку. Этот номер он запомнил отлично, но пока еще ни разу не набирал. На секунду ему показалось, что яростный стук у него в груди может быть признаком серьезной болезни. Выглядит он, конечно, очень молодо, но ему все-таки уже за пятьдесят. А в этом возрасте люди, даже очень здоровые на вид, часто внезапно умирают от сердечных приступов.

Ничего, просто нервы. Странно, что он так нервничает. Будто подросток, который приглашает девочку на свидание. Это ведь просто телефонный звонок – ничего больше.

Он услышал щелчок на другом конце провода и приготовился в любой момент бросить трубку, но вдруг услышал знакомый голос:

– Алё?

– Чак? – спросил Б.Б.

– Да?

– Это Б.Б.

– О! – В голосе мальчика звучала неподдельная радость – такая сердечная, такая волшебная. – Привет!

– Привет, – ответил Б.Б. С минуту он молчал, собираясь с мыслями. – Слушай, я просто хотел сказать, что мне с тобой вчера было очень, очень хорошо.

Он надеялся, что эта фраза звучит не слишком глупо.

– Да, было весело, – согласился Чак. – И еда такая вкусная.

– А вино?

– Да, и вино тоже. Я, правда, маме не сказал, но оно было очень вкусное.

– Не хочешь попробовать еще? – спросил Б.Б.

– Было бы классно.

– У меня дома отличная коллекция.

– Здорово… – Голос мальчика звучал нерешительно: то ли он был не в восторге оттого, что его пригласили в гости, то ли просто не очень понимал, что такое «коллекция вин».

– Если хочешь, приходи как-нибудь на следующей неделе. Посмотришь коллекцию, а кое-что и продегустируешь.

– Вот круто! Спасибо, Б.Б.

У Б.Б. перехватило дыхание. Значит, Чак хочет прийти, хочет выпить с ним вина. Дезире это не понравится: она решит, что Б.Б. что-то затевает. Ладно, с этим он потом разберется. Ведь Чак – очень необычный мальчик. Возможно, Б.Б. таких еще ни разу не встречал. Его столькому нужно научить, столько ему показать – ведь именно этим и должен заниматься наставник.

Вдалеке послышался резкий, отвратительный голос матери Чака: она звала сына.

– Послушай, – сказал Б.Б., – сейчас я должен идти, но на следующей неделе я заеду в фонд, и тогда мы точно договоримся о времени.

А Дезире он куда-нибудь сплавит на вечер: отправит воду толочь в решете – в общем, придумает что-нибудь.

– Звучит здорово. Ну ладно, до встречи, Б.Б.

Повесив трубку, он хорошенько потряс головой, чтобы стряхнуть наваждение. Так вот он какой – тот самый мальчик, которого Б.Б. так долго искал. Мальчик, которому он может показать мир, которого он может просветить, выучить, – и вместе они хоть всю вселенную смогут послать ко всем чертям, всех этих ограниченных людей с их дурацкими и низкими подозрениями.

Возможно, и вправду пришло наконец время двигаться дальше? А бизнес передать Дезире? Ее эта идея, похоже, ошеломила – что естественно. Но она справится, надо только помочь ей обрести уверенность. Для этого ей, разумеется, придется выехать из его дома.

Оставалась еще одна нерешенная проблема: Б.Б. не мог передать дела Дезире, пока торговля оставалась в руках у Игрока. Дезире не должна была заменить Б.Б. – она должна была заменить Игрока, но взять на себя при этом еще больше ответственности, а значит, время наконец пришло. Б.Б. и без того уже слишком долго держал Игрока при себе – берег счастливую возможность мщения, наслаждаясь этой игрой в кошки-мышки, – но ничего, пора и честь знать. Б.Б. понятия не имел, как именно избавиться от Игрока, но это его ничуть не беспокоило.

Глава 20

Пока Бобби развозил нас по рабочим участкам, изо всех сил стараясь воодушевить свою команду и вдохновить ее на успешную торговлю, я угрюмо сидел и смотрел в окно. Он указывал на дома, увешанные бирюльками, на садовую мебель, на водяные горки и волейбольные сетки. В начале двенадцатого он наконец высадил и меня. Через двенадцать часов он подъедет за мной в «Квик-стоп».

Были времена, когда мне это нравилось; я обожал чувство, когда весь день еще впереди и в каждом доме тебя ждут потенциальные покупатели, а значит, и потенциальные двести долларов. Были времена, когда лай собаки за тонкой металлической дверью или пустые на первый взгляд дома, в которых никто не отзывался на стук, не вызывали у меня ни малейшего беспокойства. Были времена, когда я подсмеивался над людьми, которые тупо смотрели на меня, пока я произносил свою вступительную речь. Я судил их за апатию и безразличие и выносил приговор: вот потому вы и живете в такой заднице, потому и дети ваши, когда вырастут, будут жить в фургоне – так же, как и вы, потому что вам на все наплевать.

Дело было, конечно, не в энциклопедиях. Спору нет, чью-то жизнь они могут изменить. Но если ребенок захочет узнать поподробнее о населении Того или об истории металлургии, он сам найдет информацию, не важно где – в школе или в библиотеке. С другой стороны, если родители готовы потратить деньги на мои книги – это уже что-нибудь да значит.

Так что были времена, когда я искренне верил в важность своей работы.

Но этим утром все было иначе. Если возле дома не было видно бирюлек, я даже не стучался, а если стучался, то без всякого интереса и бубнил слова, как скучное стихотворение, вызубренное через силу. Через полчаса я едва не подцепил на крючок одну миниатюрную дамочку, очень симпатичную, но нещадно усыпанную веснушками. Я почувствовал, что она вот-вот клюнет, и тут же ослабил хватку – до того мне не хотелось заходить к ней в дом.

И тут я понял, что карьера книготорговца закрыта для меня навсегда. В субботу вечером я вернусь в Форт-Лодердейл, а затем уволюсь и больше никогда не вернусь. Мысль о близкой свободе привела меня в восторг, но в то же время погрузила в какую-то странную растерянность. Куда же мне теперь девать оставшиеся часы? Вот бы где-нибудь поблизости оказался кинотеатр. Или хороший книжный магазин, или библиотека, торговый центр, в конце концов. Словом, какое-нибудь заведение, где можно развеяться.

Но у меня впереди почти двенадцать часов. Внезапно день показался мне бесконечным. Жара накатила на меня волной, и глаза защипало от пота. Оставшееся до вечера время вдруг навалилось на меня всей своей массой. Мне стало так душно, будто воздух до отказа наполнился влагой. Ах, если бы только я мог снова себя завести, настроиться на продажу книг хотя бы еще на ближайшую пару дней! Все равно ведь это в последний раз, все равно я уйду и больше никогда не вернусь. В половине первого я уже шагал вдоль главной улицы, не обращая ни малейшего внимания на стоящие по сторонам дома, как вдруг услышал, что за спиной у меня притормозила машина. Обернувшись, я увидел старенький «датсун» Мелфорда – некогда темно-зеленый, а теперь выцветший, как оказалось при солнечном свете.

Мелфорд опустил стекло:

– Запрыгивай.

Я продолжал идти своей дорогой, но Мелфорд медленно поехал следом за мной.

– Я не хочу.

– Да брось. Так и будешь весь день ходить туда-сюда и пинать камешки? А у меня тут кондиционер, музыка, остроумная беседа, в конце концов.

Я сказал себе, что у меня просто нет выбора, что этот парень все-таки убийца, а умные люди с убийцами не спорят. Но я почему-то уже не боялся Мелфорда. Ну не то чтобы совсем не боялся: я не стал бы, к примеру, его провоцировать и не хотел бы оказаться поблизости, когда кто-то другой будет это делать. Но сколько бы народу он ни убил, он был все-таки не Ронни Нил и не Скотт: вот их я боялся по-настоящему.

Я со вздохом кивнул, и Мелфорд тут же остановил машину. Я зашел с пассажирской стороны и влез внутрь. Пару минут мы просидели в полной тишине, а за окном меж тем мелькали дома, жилые фургоны, торговая площадь с магазином «Кей-март»,[51] спортивной лавкой и итальянским рестораном. В человеке, который выходил из «Кей-марта», я узнал Галена Эдвина, того самого парня, в доме которого я чуть было не сорвал тот самый большой куш. Это было совсем недалеко от того места, где я торговал вчера.

Увидев, что я смотрю на торговый центр, Мелфорд произнес:

– Господи, я обожаю Флориду!

– Шутишь, что ли? А вот я ее ненавижу! Жду не дождусь, когда уеду отсюда.

– А по-моему, это ты шутишь. Это же замечательный край. Ни искусства, ни безусловных ценностей. Даже никакой более или менее определенной культурной ориентации. Здесь имеют значение только две вещи – недвижимость и магазины. Гольф-клубов здесь больше, чем школ, а кварталы из сборных домов растут и развиваются, как метастазы у ракового больного. А население? Стареющие люди, которые водят машину, как безумные подростки, ку-клукс-клан, все эти заправилы наркобизнеса, а ураганы, а лето круглый год?

– По-моему, все это отвратительно.

Мелфорд покачал головой:

– Когда живешь во Флориде, приходится ко всему относиться с иронией, а это здорово спасает от власти ложных представлений.

– А я бы хотел уехать и никогда больше не возвращаться, – ответил я.

– Ну что ж, значит, у тебя свой взгляд на вещи.

Мы проехали в полном молчании еще минут десять, пока я наконец не спросил, куда мы, собственно, едем.

– Увидишь.

– А я хочу знать сейчас.

Несмотря на необъяснимую симпатию, которую я испытывал к Мелфорду вопреки всему, что происходило на моих глазах, такая постановка вопроса выводила меня из себя. Я терпеть не мог, когда мне надевают на глаза повязку и оставляют в неведении.

– А ты, похоже, не в меру любопытен.

– Просто я не хочу, чтобы мне вышибли мозги, вот и все.

В тот же момент я пожалел о сказанном – не потому, что говорить такие вещи было опасно, а потому, что я, похоже, здорово задел Мелфорда: он вдруг сощурился и отвернулся.

– Я уверен, ты прекрасно понимаешь, что далеко не все свои проблемы я решаю посредством насилия, – сказал он. – Насилие – не более чем инструмент. Это как молоток. У него есть свое назначение, как у любого инструмента, и, если применять его по назначению, он просто незаменим. Но если ты станешь с помощью молотка менять ребенку подгузник, ничего хорошего из этого не выйдет. В случае с этими двумя людьми я применил насилие только потому, что считал это необходимым.

– Ну ладно, – согласился я. – Понимаю.

На самом деле я ничего не понимал, и это было слышно по моей интонации.

Мелфорд покачал головой:

– Лемюэл, поверь, я не люблю причинять никому боль. Я делаю это только тогда, когда у меня не остается выбора.

– Но ты все равно мне не скажешь, почему это сделал.

– Скажу, но только после того, как ты объяснишь мне, для чего нужны тюрьмы.

– Послушай, у меня нет сил разгадывать твои загадки. Я просто хочу знать, почему ты это сделал.

– Я очень хочу тебе все объяснить, но пока ты к этому не готов, ничего не получится. Это все равно что растолковывать четырехлетнему ребенку теорию относительности. Возможно, у него есть даже желание понять, но способности пока еще нет.

Первым моим побуждением было выпалить в ответ что-нибудь в свою защиту. Например, что он напрасно считает, будто мой уровень развития не выше, чем у четырехлетнего ребенка. Но я прекрасно понимал, что Мелфорд говорит о другом.

– А пока что, – продолжал Мелфорд, – самое главное – то, что мы с тобой оказались в одной упряжке. И у тебя, мой друг, серьезные проблемы. Как, впрочем, и у меня. В этих краях происходят опасные вещи, и мы с тобой имели неосторожность вляпаться в самую гущу событий.

– Но ведь я-то не имею к этому никакого отношения. Я ни в чем не виноват.

– Разумеется, ты ни в чем не виноват. А если в твой дом попадет молния и он загорится, ты тоже будешь в этом не виноват. Так что же, ты будешь стоять на месте и, оправдываясь, орать на огонь или сделаешь все возможное, чтобы спастись самому и потушить пожар?

На это мне возразить было нечего. Речь Мелфорда прозвучала настолько убедительно, что душа у меня ушла в пятки.

Мелфорд остановился возле китайского ресторана и объявил, что самое время пообедать. Я здорово проголодался, потому что за завтраком почти ничего не съел. Овсянка без масла и молока по вкусу напоминала канцелярский клей, и я был слишком занят разговором с Читрой, чтобы давиться этой дрянью.

– Для вегетарианца китайский ресторан – просто отличная штука, – сказал Мелфорд, когда мы уселись за столик в маленьком зале, стены которого были оклеены красными обоями с узором в виде множества золотых Будд. У входа стояли к тому же две статуи Будды, бадья с белыми и огненными золотыми рыбками и небольшой фонтан. – В китайских ресторанах обычно много блюд без мяса, а дичь у них вообще не принято есть.

Он разлил чай в две белые чашки, покрытые потрескавшейся эмалью.

Во время завтрака с Читрой я был полон решимости отказаться от всех продуктов животного происхождения; теперь же, сидя за одним столом с Мелфордом, я не хотел ничего, кроме мяса. Утром мне хотелось произвести впечатление на Читру, поразить ее чуткостью своей натуры; теперь же я хотел своим упорством произвести впечатление на Мелфорда. Нужно было, в конце концов, определиться, принимаю я эти убеждения или нет: хочу ли я стать вегетарианцем или же просто готов воздерживаться от мяса, чтобы нравиться женщинам.

Я развернул меню:

– А как насчет рыбы?

Мелфорд приподнял одну бровь:

– А что с рыбой?

– Рыбу-то ты ешь? Вот, например, каменный окунь в соусе из белых бобов. По-моему, звучит здорово.

– То есть исключаю ли я рыбу из списка живых существ только потому, что она обитает в воде, а не на суше? Ты это хотел спросить?

– Ладно, похоже, я понял, к чему ты клонишь. Но послушай, это же всего-навсего рыба. Не пухленький кролик и не буренка. Рыба. Мы каждый день ловим на крючок миллионы рыб.

– И что же? Теперь жестокость можно считать оправданной? Уж от тебя-то странно слышать такие вещи.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что вчера вечером в мотеле, когда я обнаружил тебя в компании тех двух молодцев, мне показалось, что это не первый случай, когда какие-то тупые сволочи используют тебя в качестве боксерской груши. Такое бывало и раньше, но это ведь вовсе не значит, что теперь в этом нет ничего страшного. Если мы привыкли обращаться с рыбами жестоко, это еще не значит, что это правильно. Если рыбы живут в воде и покрыты чешуей, а не кожей и мехом – это еще не значит, что с ними можно поступать, как нам вздумается.

Я вздохнул:

– Ну ладно.

И когда подошла официантка, я заказал овощное ло-мейн,[52] а Мелфорд – овощи в кляре.

– Я не слишком проголодался, – объяснил он.

– Тогда зачем мы сюда пришли?

Мелфорд пожал плечами:

– Ну, главным образом мне хотелось проверить, зайдет ли сюда женщина, которая за нами следит.

– Какая женщина?

– Та, что ехала за нами в «мерседесе», а теперь сидит за столиком позади тебя. Только не оборачивайся. Вообще-то в этом нет никакого смысла. Похоже, она сама идет сюда.

Действительно, к нашему столику подошла женщина. Она встала между нами и принялась смотреть то на одного, то на другого, словно выбирая, кого положить в корзинку для покупок. Она была довольно высокой, с темно-русыми волосами до плеч и мягкими чертами лица, которое некогда могло бы считаться воплощением женственности, но в современном мире казалось немного детским. Словно для того, чтобы смягчить это впечатление, одевалась она очень вызывающе: на ней были узкие розовые джинсы и почти прозрачная белая блузка, сквозь которую просвечивал черный лифчик.

– Ты что, не даешь ему есть рыбу? – Она взглянула на Мелфорда поверх солнечных очков, строго нахмурив брови. – Чего это ты не даешь ему есть, что он хочет? Разве можно так командовать друзьями?

На несколько секунд воцарилось молчание. В конце концов я решился его нарушить:

– Вовсе он мной не командует.

– Он что, тебя обижает? – Женщина посмотрела на Мелфорда. – Что это за хулиганство!

– Да ничего он меня не обижает! – возразил я, сам не вполне понимая, с чего это вдруг я защищаю Мелфорда перед этой женщиной, кем бы она ни была.

– Иногда людей обижают так, что они сами этого не понимают, – заметила она, а затем вновь обернулась к Мелфорду. – По-моему, человек сам имеет право решать, что ему есть, а что нет.

– Не согласен, – возразил Мелфорд, но голос его звучал приветливо. Когда я говорил «нет», мой ответ звучал враждебно и резко, будто я защищаюсь от нападения, а Мелфорд словно приглашал женщину присоединиться к нашей беседе. – Человек сам решает, стоит ли ему носить одежду, из-под которой видно белье, использовать или нет губную помаду. Мы можем сами решать, пойти ли нам в кино или принять участие в каком-нибудь дурацком соревновании по гольфу. Но если человек совершает некое действие, в результате которого страдают другие живые существа, – это уже вопрос морали.

Женщина взглянула на Мелфорда с хитрецой, но в то же время с уважением.

– А знаешь что? – сказала она. – Похоже, ты куда более любопытный тип, чем мне показалось сначала. Позволите присесть к вам за столик?

– С восторгом, – ответствовал Мелфорд.

Она села, положила очки в нагрудный карман своей прозрачной блузки и вместе со стулом слегка наклонилась вперед к Мелфорду.

– Меня зовут Дезире, – сказала женщина.

Они протянули друг другу руки, и Мелфорд бросил беглый взгляд на несколько линий, нарисованных на тыльной стороне ее ладони. Он аккуратно придержал ее руку таким движением, будто собирался ее поцеловать.

– Цзе? – спросил он.

Дезире кивнула, даже не стараясь скрыть удивление:

– Да, точно.

Мелфорд отпустил ее руку.

– Значит, ты собираешься порвать с прошлым?

Она попыталась сохранить невозмутимый вид:

– Думаю, да.

– Я тоже. – И с этими словами он скрестил руки на груди. – Так, значит, ты подумываешь, не стать ли тебе вегетарианкой?

– Вовсе нет, – возразила она. – Мое привычное меню вполне меня устраивает. А подумываю я о том, какое тебе, собственно, дело.

– Очень даже большое, – ответил Мелфорд. – Когда у нас на глазах совершается зло, мы должны попытаться его предотвратить или исправить. Молчаливо его отрицать, поздравляя себя с тем, что не участвуешь в нем, – недостаточно. Я считаю, что каждый из нас обязан противостоять злу.

По лицу Дезире пробежала темная туча. Сперва я подумал, что она разозлилась, но потом вдруг понял, что это была то ли печаль, то ли смущение или, скорее, сомнение.

– При чем тут вообще мораль? Разве животные созданы не для того, чтобы служить человеку? Так почему бы нам их не использовать?

Мелфорд взял со стола пустую чашку:

– Она ведь тоже существует, чтобы нам служить, не так ли? Ее создали для нашего удобства. А что, если я швырну ее об стену? Ведь мой поступок посчитают в лучшем случае невежливым, а скорее всего еще и агрессивным, антисоциальным и злым, и даже вредительским. Эта чашка существует для моего удобства, но это не значит, что я могу поступать с ней, как мне заблагорассудится.

Женщина пожала плечами:

– Звучит логично.

– Но не настолько логично, чтобы ты сменила свой рацион питания.

– Нет, не настолько.

Мелфорд обратился ко мне:

– Любопытно, не правда ли? Ты убедил собеседника в своей полной правоте, он с тобой согласился, понял, что есть животных нехорошо, но все равно не собирается менять свои привычки.

– Идеология? – спросил я.

– Вот именно.

– Ну ладно, ребята, а что вы вообще собираетесь делать сегодня? – поинтересовалась Дезире.

– Да так, всякие дела – то да се, – ответил Мелфорд.

Она склонилась поближе к нему:

– А если конкретнее?

Он тоже склонился к ней ближе, и на мгновение мне показалось, что они сейчас поцелуются.

– Не могла бы ты объяснить мне, почему я должен ответить конкретнее?

– А потому. Я очень, очень любопытная особа.

– Настолько любопытная, что хотела бы попробовать отказаться от животной пищи?

– Нет, не настолько.

Мелфорд слегка отодвинулся, а затем протянул руку и коснулся черных отметин, которые Дезире начертила на своей ладони.

– Ты можешь пытаться убедить себя, что твои действия – ничто по сравнению с соотношением сил во Вселенной, но ты сама знаешь, что это не так. Сколько можно закрывать глаза на зло, творящееся у тебя под боком, только потому, что так легче и удобнее? Ты способна на большее.

Женщина отдернула руку, но не слишком резко. Казалось, слова Мелфорда вызвали в ней не возмущение, а замешательство или удивление.

– Ты меня не знаешь! Ты понятия не имеешь, кто я такая.

По лицу Мелфорда пробежала тень улыбки.

– Может быть, и так. Но мое шестое чувство мне кое-что подсказывает.

С минуту Дезире молчала. Она вскрыла пакет с одноразовыми палочками для еды и стала постукивать ими друг о друга.

– И что, нравится тебе защищать животных?

Мелфорд покачал головой:

– Разве людям, которые помогают больным и утешают отчаявшихся, это нравится? Разве может, например, человеку нравиться уход за прокаженными в Судане? Сомневаюсь. Нравится – не нравится… Тут дело совсем в другом. Просто это помогает ощутить гармонию с окружающим миром, что гораздо важнее, чем любые приятные ощущения.

Женщина долго кивала, продолжая постукивать палочками друг о друга. Потом вдруг уронила их, будто они внезапно нагрелись, и встала из-за стола.

– Мне нужно идти.

Мелфорд протянул ей руку. Казалось, Дезире удивилась, но руку пожала.

– Не хочешь сказать мне, на кого ты работаешь? – спросил он. – И почему ты следила за нами?

– Сейчас не могу.

Вид у нее был такой, будто она искренне об этом сожалеет.

– О'кей.

Мелфорд отпустил ее руку, и она уже было направилась к выходу, но разговор был еще не окончен.

– Знаешь что, – сказал он, – ты слишком умна, чтобы работать на них. Ты совсем из другого теста.

Женщина слегка покраснела:

– Я знаю.

– Цзе, – напомнил Мелфорд.

Она взглянула на свою руку и кивнула.

Глава 21

– Так кто же она такая?

– Не знаю. Но она работает на них, кем бы они ни были.

В ресторане я съел свой ло-мейн и выдул пять или шесть маленьких чашечек чаю. Появление Дезире привело меня в некоторое замешательство, но Мелфорд, казалось, был совершенно спокоен. Он невозмутимо поедал свои зеленоватые овощи в кляре, мастерски орудуя палочками и рассказывая мне про философа по имени Альтюссёр[53] и какие-то идеологические государственные аппараты. Только когда мы вновь оказались в машине, я решился завести разговор об этой женщине:

– А тебя не беспокоит, что нас преследует какая-то странная дама в безумном прикиде?

– По-моему, в безумных прикидах есть свое очарование. Разве нет? Я, между прочим, заметил, как ты рассматривал ее лифчик. Ты, наверное, думал, не купить ли тебе подарок для Читры.

Меня поймали с поличным, и мне это не понравилось.

– Да, не могу не признать: пожалуй, в другом прикиде она напугала бы меня гораздо больше и не была бы такой… – На этих словах я запнулся.

– Сексуальной?

– Ну да, – осторожно согласился я. Я не знал, насколько можно доверять вкусу Мелфорда в том, что касается сексуальности женщин. – В конце концов, это не важно. За нами следят – вот что главное. Что будем делать?

– Ничего, – ответил Мелфорд. – Она больше не будет за нами следить. К тому же, честно говоря, сомневаюсь, что у нее были какие-то дурные намерения.

– Послушай, тут на каждом шагу валяются трупы, и я знаю, что некоторые из них – твоих рук дело. Но не кажется ли тебе слегка легкомысленным полагать, будто никто не замышляет против нас ничего дурного?

– Я не сказал, что никто. Я уверен, что кое-кто замышляет против нас огромное количество всякой дряни. Но не думаю, что этот кое-кто – Дезире. Это же по глазам видно: она собирается уйти от них. А нам с тобой она не только ничего не сделает – она даже не расскажет своим хозяевам про нашу беседу. Я это нутром чую.

– Ага, нутром чуешь. Отлично.

– А что делать? Пока мы не знаем, кто они такие, придется полагаться на интуицию.

А не рассказать ли ему все, что я знаю? Что во всем этом замешан Игрок? Но раз уж вчера ночью я ему ничего не сказал, выболтать все сейчас было бы странно. Мелфорд подумает, что я от него что-то скрываю и что, возможно, мне нельзя доверять. Я решил, что в случае необходимости нужно будет как-нибудь исподволь подвести его к этому открытию: например, внезапно обнаружить что-нибудь, что выведет его на Игрока. А пока что, оставив это в секрете, я чувствовал себя спокойнее, несмотря на то, что утаивал важную информацию от парня, который, как мне было известно, время от времени разбирается со своими обидчиками посредством пистолета с глушителем.

– Ну ладно, а куда мы едем теперь? – спросил я.

– Если ты не забыл, у нас с тобой важное дело, – ответил Мелфорд. – Нам нужно выяснить, кто был третьим. Помнишь третье тело в фургоне?

– А как насчет денег? Они, похоже, ищут какую-то огромную сумму. Может, попробуем выяснить, о чем речь?

Мелфорд покачал головой:

– О деньгах забудь. Бесполезно. Давай лучше тело искать. Первым делом его надо будет осмотреть – мало ли что. Может быть, эти ребята такие идиоты, что даже не забрали документы. Я сам понимаю, что шансов мало, но попытаться стоит.

– Ну да, – сказал я. – Отличная идея. Надо как следует обыскать труп – вдруг найдется бумажник? Может быть, конечно, я чего-то не понимаю, но не надо ли нам сперва выяснить, куда они спрятали тело?

– Видишь ли, умник, так уж получилось, что у меня есть на этот счет одно подозрение, и очень даже правдоподобное. Ты заметил, как воняет в этом трейлерном парке? Знаешь, что это за вонь?

– Не знаю. Запах трейлеров, наверное.

– Это свиноферма, Лемюэл. Этот городишко под названием Медоубрук-Гроув – всего лишь трейлерный парк, который существует за счет поборов, взимаемых с проезжающих, которые якобы превышают скорость. Но кроме того, здесь есть еще небольшая свиноферма, а разведение свиней, как ты понимаешь, сопровождается выделением огромного количества отходов. И отходы эти должны куда-то деваться. Так вот, эта вонь, которая разносится по всему трейлерному парку, идет от отстойника, или «лагуны», как его здесь называют, – отвратительного месива из свиной мочи, свиного дерьма и гниющих свиных туш, отравляющего окружающую среду. Насколько я себе представляю, это единственное место в округе, где можно спрятать трупы. Вот туда-то мы и направляемся.

– И что, мы просто вот так спокойненько туда залезем и станем копаться в свином дерьме и всем будет наплевать? Это все-таки частная собственность.

– Не волнуйся, там никого не будет. Нет там никакого старого Мака.[54] Нет никакого «Хрю-хрю здесь и хрю-хрю там». Такие заведения практически не нуждаются в обслуживании. Достаточно, чтобы кто-нибудь приходил раз в день и кормил животных.

– А откуда ты знаешь, что там сейчас нет того парня, который их кормит?

Мелфорд пожал плечами:

– Потому что вчера я его убил.

У меня перехватило дыхание: для меня это было ударом.

– Ты что, поэтому убил Ублюдка? Потому, что он работал на свиноферме?

– Расслабься: в маразм я еще не впал. Дело вовсе не в этом: мне искренне жаль людей, которые работают в таких местах. Их эксплуатируют ничуть не меньше, чем животных. Они получают гроши и горбатятся на своих хозяев, которым плевать на их здоровье и безопасность. Эти люди – такие же жертвы. Здесь хозяева заслуживают смерти, а не рабочие. Не волнуйся: это было лишь случайное совпадение. – На секунду он задумался. – По крайней мере, почти.

Мелфорд свернул с трассы, объехал трейлерный парк, а затем резко свернул направо, на грунтовую дорогу, которую я бы скорее всего просто не заметил, даже если бы раз десять проехал мимо. Дорога шла сквозь плотную поросль тощих сосен, своенравно растущих тут и там, типичный для Флориды кустарник и россыпь белых валунов. По этой дороге мы проехали около мили, и по мере приближения к свиноферме плотный запах серы и аммиака становился все сильнее. В конце концов мне уже казалось, будто вонь стала материальна и осязаема, как будто какое-то злобное существо соорудило из нее ледоруб и принялось яростно раз за разом вонзать его в мои органы чувств. Наконец мы уперлись в забор. Мелфорд остановил машину, выпрыгнул из нее, достал из кармана ключ и отпер им висячий замок. Вернувшись в машину, он продолжал улыбаться.

– Где ты взял этот ключ? – спросил я.

– Места надо знать, – отвечал Мелфорд.

Проехав еще некоторое время по лесной дороге, мы в конце концов выбрались на поляну. Перед нами возникло огромное, шаткое на вид строение без окон, высотой примерно два этажа. Это сооружение, сваренное из листов алюминия, отчасти походило на склад, но его странное местоположение делало его отличной декорацией для ночного кошмара. Кроме того, оно чем-то напоминало тюрьму. Эта ассоциация заставила меня предположить, что, возможно, я начинаю понимать мысль Мелфорда.

Он остановил машину за соснами, чтобы скрыть ее от любопытных глаз. «Береженого Бог бережет», – объяснил он. Мы вышли из машины и направились к зданию. Пока я сидел в машине, мне казалось, что снаружи и так уже вонь невозможная, хоть я уже и начал к ней потихоньку привыкать, но теперь запах усилился и стал резче. Казалось, что вонь эта наполняет воздух, словно некая тяжелая взвесь: от этого он становился плотным, и каждый шаг нам давался с трудом. Мне казалось, будто я иду по аэродинамической трубе. Как можно работать в таком месте? Да еще и жить неподалеку? Даже самим свиньям… Но об этом я даже думать не хотел: у меня и так было проблем по горло, и я решил раз навсегда, что эта придурь Мелфорда не имеет ко мне никакого отношения.

Позади склада трава и низкий кустарник отступали под натиском густой черной грязи, из которой то здесь, то там пучками вырывались травяные побеги. Эта грязевая полоса простиралась метров на десять в ширину, а затем обрывалась в отстойник, или «лагуну», – обрывалась столь внезапно, что я сперва подумал, будто берега этого отвратительного водоема не просто обтесаны человеческими руками, но еще и выложены бетонными плитами. Отстойник оказался маленьким – гораздо меньше, чем я себе представлял. Само слово «лагуна» ассоциировалось с пышностью тропиков, сочной растительностью, туманными водопадами, стаями тропических птиц, которые вдруг срываются с веток и устремляются в небо, но оказалось, что в данном случае слово «лагуна» – не более чем эвфемизм. Это был самый настоящий отстойник – по-другому не назовешь. Это была канава метров тридцати в диаметре, самая мерзкая, грязная и отвратительная, какую только можно себе представить. По берегам ее не росло ничего, кроме нескольких рваных пучков самых невзрачных колючек, – как ни странно, за единственным исключением одинокого почерневшего мангрового дерева, узловатые корни которого вились и сплетались, вырываясь на поверхность и вновь уходя под землю или в темные воды отстойника.

Когда мы подошли к отстойнику, я думал, что ботинки мои испачкаются в черной жиже, но, к моему удивлению, грязь оказалась сухой и рассыпчатой, как поверхность лунной пустыни. Однако вонь с каждым шагом все усиливалась – причем, похоже, в геометрической прогрессии – и в конце концов стала невыносимой. Как ни странно, у меня возникло такое впечатление, что вонь оказывает определенное воздействие на человеческое сознание: у меня появилась странная легкость в мыслях, а ноги едва слушались. Я растопырил руки, чтобы хоть как-то удержать равновесие.

Я опасливо поглядывал на отстойник, будто ожидая, что оттуда вот-вот вылезет чудовище и пожрет нас. Сперва я решил, что это зрительный обман, игра светотени, но оказалось, что содержимое этой канавы не просто погружено во мрак – оно и само имеет темно-коричневый цвет. Это было озеро вязкой, густо-коричневой слизи, зловонные волны которой плескались о склизкие берега. Мысли мои затуманились, и ассоциации увлекли меня в область школьной программы. Отстойник отличается от озера тем же самым, чем зомби – от живого человека. Над отстойником, как и над зомби, вьется и угрожающе жужжит рой насекомых-мутантов.

По периметру озера, неподалеку от края воды, на небольшом расстоянии друг от друга из грязи торчали металлические пруты, между которыми была натянута веревка, украшенная яркими ленточками из цветного полиэтилена, вяло трепещущими на ветру. Немного не доходя до этой ограды, Мелфорд остановился.

– Думаю, они там, – сказал он, указывая на канаву.

– Так это и есть отстойник?

Мелфорд кивнул.

– И что же, это все свиная моча и дерьмо?

Он снова кивнул.

– Ты хочешь сказать, они столько насрали?!

– Наверное. Я никогда раньше не был в таких местах.

Я вытаращил глаза:

– Никогда раньше не был?

– Никогда. Это даже отвратительнее, чем я предполагал. Это уму непостижимо.

– Да. И по-моему, отличное место, чтобы прятать трупы, – заметил я. – Ну и как мы будем их искать?

Мелфорд пожал плечами:

– А мы не будем. Это была дурацкая идея.

– Извини, что устроил всю эту суету с отстойником, – сказал он. – Мне сперва показалось, что это вполне разумный план действий.

Я пожал плечами, не вполне понимая, как вести себя в ситуации, когда расчетливый убийца просит у меня прощения за то, что его план эксгумации тела человека, убитого кем-то другим, провалился столь постыдно.

На другом конце склада мы обнаружили ворота – неожиданно прочные по сравнению с самим сооружением, которое, казалось, было построено из жести от консервных банок. На воротах висел тяжелый замок.

– Следующая остановка! – провозгласил Мелфорд, извлекая из кармана связку ключей и отпирая замок.

– Откуда у тебя эти ключи? – спросил я.

В ответ он только покачал головой, не поднимая взгляд от замка.

– Лемюэл, Лемюэл, Лемюэл… Неужели ты еще не понял, до чего Мелфорд удивительный человек? Перед Мелфордом открыты все двери.

Он потянул створку ворот на себя, вдел замок в петлю засова и махнул мне рукой, чтобы я следовал за ним.

Я не хотел туда входить. Там было темно – не то чтобы хоть глаз выколи, но все же почти ничего не видно. Окон в этом сооружении не было, и единственным источником освещения служили четыре или пять голых лампочек, свисавших с потолка. В пространстве между ними вертелись несколько вялых вентиляторов. Эффект получался странный: лопасти вентиляторов то и дело перекрывали свет ламп, отчего помещение походило на облюбованный нежитью ночной клуб из ужастика.

Пахло здесь гораздо хуже, чем от отстойника, – даже хуже, чем от сотни отстойников. И сам запах был другой: затхлый, более плотный и какой-то мускусный. Откуда-то наплывали струи воздуха, куда более прохладного, чем раскаленная атмосфера на улице. И со всех сторон слышались звуки.

Стоны и хрюканье сливались в единый басистый хор. Я не мог себе представить, сколько там было свиней, но, наверное, очень много: десятки или даже сотни.

Мелфорд достал из кармана фонарь и включил его, осветив пространство перед собой, словно Вергилий с иллюстрации Гюстава Доре к дантовскому «Аду».

Видно было по-прежнему плохо, но все-таки кое-что различить было можно. По всей длине склада рядами были выстроены десятки маленьких загонов. В каждом загоне, рассчитанном, судя по всему, на четыре или пять свиней, содержалось по пятнадцать или двадцать животных. Они были упакованы в них, как сельди в бочки, поэтому сосчитать точнее было сложно. Мелфорд направил свет фонаря на один из загонов.

Если какая-нибудь свинья пыталась перебраться на другой конец загона и, прокладывая себе дорогу, проталкивалась вперед, освободившееся место тут же занимала другая – по принципу кубика Рубика: ни одну деталь нельзя добавить, ни одну нельзя извлечь. Моча и фекалии свиней через решетчатый пол проливались в дренажную систему, а оттуда попадали в отстойник. Но отверстия в решетке были слишком крупными, и копыта свиней постоянно в них застревали. Я видел, как одно из животных болезненно взвизгнуло, освободив копыто из ячейки, и тут же завизжало снова: даже в полутьме было видно, что копыто залито кровью.

Взяв у Мелфорда фонарь, я подошел к ближайшему загону. При моем приближении свиньи вдруг зашевелились и завизжали. Они попытались отойти от края загона, подальше от меня, но деваться им было некуда, поэтому они визжали все отчаяннее, все пронзительнее. Мне не хотелось их пугать, но я должен был увидеть все собственными глазами.

То, что раньше я с трудом различал в прерывистых вспышках ламп, теперь предстало передо мной во всей красе. У большинства свиней тело было покрыто отвратительными багровыми наростами, выпиравшими из-под короткой щетины. Это были уродливые, узловатые образования, похожие на нарывы. У некоторых животных наросты были по бокам и на спине, и вроде бы не слишком их беспокоили. Хуже было тем, у кого красные шишки выросли на ногах, потому что они явно затрудняли движение, особенно если находились возле копыт. Те свиньи, у которых язвы образовались на морде, возле глаз или рыла, не могли закрыть рот или, наоборот, широко открыть его.

Я невольно отступил назад.

– Что это с ними? – спросил я у Мелфорда. – Вот дерьмо! Похоже на какой-то медицинский эксперимент.

– В каком-то смысле так и есть, – ответил Мелфорд с неизменным спокойствием, которому я уже перестал удивляться. – Но подопытные животные в данном случае не они, а мы. Ни один вид живых существ, за исключением разве что ройных насекомых, не способен жить в таких условиях. Живые твари не могут существовать в такой тесноте. Но свиноводы загоняют их в эти клетушки, потому что таким образом можно вырастить больше свиней на меньшей площади. Все это делается для повышения рентабельности производства. Не будем даже говорить о том, как страдают эти свиньи. Наверное, у большинства из них уже разрушена психика. Кроме того, их тела протестуют на физиологическом уровне, они не в состоянии переносить такой стресс, а потому оказываются очень легко подвержены всевозможным заболеваниям. Поэтому их до отказа накачивают антибиотиками – как ты понимаешь, не затем, чтобы они были здоровы, а только затем, чтобы смогли выжить в этом концлагере и при этом достичь убойной массы.

– Все равно я не понимаю. Неужели нет каких-нибудь специальных инспекторов, которые могут сказать, что эти животные больны и в пищу не годятся?

– Есть. Этим занимается Министерство сельского хозяйства. То есть за то, чтобы мясо больных животных не поступало в пищу, отвечает то же самое ведомство, которое должно стимулировать потребление американских продуктов, в том числе мяса. Гуманно обращаться с животными и контролировать качество мяса невыгодно, потому что стоит денег, а если мясо подорожает – сам понимаешь, электорат расстроится. Так что если даже какой-нибудь инспектор вдруг попытается остановить это безумие, то фермеры, над которыми инспектора, собственно, и должны осуществлять надзор, сразу же примутся строчить жалобы – и в результате инспектора переведут на другую должность или вовсе уволят. В итоге мы получаем то, что получаем: все держат рот на замке, а больных животных отправляют на бойню, где частенько расчленяют живьем. При этом части с явными признаками болезни отрезают, а все остальное, накачанное антибиотиками и гормонами роста, попадает в конце концов на чей-то обеденный стол.

– Ты хочешь сказать, что мясо, которое мы едим, на самом деле несъедобно? И знаешь об этом только ты?

– Почему же? Многие об этом знают. Но людям говорят, что все в порядке, – и они верят. Society wants what society gets – толпа хочет того, что получает. Помнишь? Зато у нас есть ошеломляющая статистика: семьдесят процентов потребляемых антибиотиков уходит на нужды животноводства – свиноферм, птицеферм и прочих хозяйств, продукты которых в конце концов попадают к нам на стол. У большинства из нас в организме постоянно присутствует некоторое количество антибиотиков, так как мы регулярно потребляем их в небольших дозах. В результате бактерии приспосабливаются и становятся к ним устойчивы. Даже если бы мне было наплевать на то, как обращаются с животными, я по крайней мере боялся бы этой чумы, которая рано или поздно сметет нас с лица земли.

– Я тебе не верю, – возразил я. – Если бы это было действительно так опасно, наверняка кто-нибудь что-нибудь сделал бы, я уверен.

– Все происходит совсем не так, как ты думаешь. Миром движут деньги. Если бы вдруг разразилась эпидемия чумы и выяснилось бы, что источник заразы – животноводческие хозяйства, тогда, возможно, кто-нибудь что-нибудь бы и сделал. А пока что слишком многие с этого кормятся, и кормятся очень неплохо. И сенаторы, и представители сельскохозяйственных штатов утверждают, будто вред интенсивного животноводства пока не доказан – а все потому, что они получают огромные суммы взносами на избирательные кампании от гигантских сельскохозяйственных концернов, которые разрушают семейные фермерские хозяйства, а на их месте строят эти чудовищные концлагеря.

– Я не верю, что все так плохо, – упирался я.

– Ты говоришь, как ребенок, агитирующий в пользу идеологии. Как это – все не так плохо? Ты же видишь это собственными глазами. Все именно так плохо. А раз уж ты не веришь даже собственным глазам, значит, ты вообще не способен поверить ничему, кроме того, во что уже веришь.

Возразить мне было нечего.

– Послушай, – продолжал он, – даже если страдания животных не вызывают у тебя сочувствия и ты настолько ограничен, что не желаешь задумываться о медленном разрушительном воздействии, которое оказывает на твой организм испорченное мясо, то подумай хотя бы о другом: владельцы больших корпораций блюдут свои интересы, пытаясь нас успокоить, убедить в том, что нашему существованию ничто не грозит, – и последствия этого будут ужасны, фатальны, смертельны.

Аргумент был веский, возразить было нечего.

– Ну ладно, пойдем отсюда.

Несмотря на вонь, которая продолжала нас окружать, даже когда мы вышли из свинарника, я не мог заставить себя так просто уйти. Мы стояли посреди поляны, и я в немом изумлении пялился на это жуткое строение.

– А ведь все то, что мы только что видели, – сказал Мелфорд, – нужно помножить на миллионы, даже на миллиарды, – и невольно задумываешься…

– О чем задумываешься? – глухо спросил я.

– О том, справедливо ли пожертвовать человеческой жизнью ради жизни животного.

Несмотря на все, что я видел, ответ тут же сорвался с моих губ.

– Нет, – сказал я.

– Ты уверен? Представь себе такую ситуацию: к примеру, ты случайно оказываешься свидетелем изнасилования. На женщину напали, и единственный способ ее спасти – это убить насильника. Должен ли ты его убить в таком случае?

– Если других вариантов нет, тогда конечно.

– А почему? Почему ты считаешь такой поступок приемлемым?

– Потому что я считаю, что любая женщина имеет большее право не быть изнасилованной, чем насильник – жить.

– Хороший ответ. А разве животное не имеет права не подвергаться мучениям? И разве это право не выше права мучителя на удовлетворение своих потребностей или получение выгоды?

– Нет. Но послушай, Мелфорд. То, что мы увидели там внутри, действительно ужасно. Отрицать это невозможно. Но все-таки существует четкая грань между людьми и животными.

– Потому что людям свойственна гораздо более высокая степень самосознания?

– Именно поэтому.

– А как насчет умственно отсталых людей? О тех, кто сознает себя и свое существование ничуть не более, чем обезьяна? Значит ли это, что такие люди прав имеют не больше, чем обезьяны?

– Разумеется нет. Все равно это человеческие существа.

– И потому имеют все те же права, что и все остальные человеческие существа, не так ли? То есть самые слабые из нас должны иметь те же самые права, что и все остальные, так я понимаю?

– Да, – ответил я. – Именно так.

– Как ты думаешь, каково происхождение этих прав? Они естественны, единственно возможны и справедливы? Или же мы их сами придумали, для собственного удобства – морального, экономического, физического? Почему остальные существа, способные на чувства и эмоции, не могут иметь тех же прав? Говорить, что мучить свинью нехорошо лишь в том случае, если это не приносит выгоды, только потому, что нам выгодно развивать экспортную торговлю и покупать в магазине дешевое мясо, – просто абсурд. Мораль не может зависеть от выгоды. Ведь нельзя разрешить заказные убийства, а непреднамеренные считать преступлением. Разве жестокость, основанная на денежных интересах, – меньшее зло, чем любая другая жестокость?

– Я понимаю, о чем ты говоришь, но все равно мне кажется, что здесь есть определенная иерархия. Возможно, животным и свойственны эмоции, но они не пишут книг и не сочиняют музыку. А у нас есть воображение и способность к творчеству – значит, человеческая жизнь в любом случае ценнее, чем жизнь животного.

– В любом случае? А представь себе какую-нибудь героическую собаку, которая, рискуя собственной жизнью, спасла множество людей. Скажем, пожарную собаку, вытаскивающую из огня грудных детей. А с другой стороны, возьмем какого-нибудь серийного убийцу, совершившего ужасные преступления. Скажем, он сбежал накануне казни и взял эту собаку в заложники. Полицейские знают, где он скрывается, и могут снова его схватить. Но во время ареста собака наверняка погибнет. Хотя есть и другой выход: вызвать снайпера, чтобы тот застрелил убийцу, – и жизнь собаки будет спасена. Что же важнее в таком случае – жизнь приговоренного к смерти, который убил множество людей и сам был бы уже мертв, если б не сбежал, или жизнь собаки, которая сделала столько добра?

– Да брось! Это уже крайний случай, – возразил я.

– Согласен. Это действительно самый крайний случай, который я смог сочинить на ходу, так что отвечай на вопрос.

– Жизнь человека все равно ценнее, – ответил я, хотя был не вполне уверен, что действительно так считаю. – Потому что, однажды преступив эту черту, потом очень трудно вернуться обратно.

– Значит, ты считаешь, что жизнь человека, даже самого злого, следует ценить выше жизни животного, даже самого доброго и благородного?

Я пожал плечами, сделав вид, что мне все равно, хотя то, что я чувствовал в этот момент, никак нельзя было назвать безразличием. Мелфорд ставил меня своими вопросами в тупик, и мне это не нравилось. Если он прав, значит, абсолютных истин попросту нет, несмотря на то, что я всю жизнь считал иначе. Если бы я с ним согласился, то лишился бы точки опоры. Случай, придуманный Мелфордом, был действительно самым крайним, и Мелфорд отлично это понимал. Тем не менее я не хотел говорить, что стоит спасти собаку, потому что тем самым признал бы, что белого и черного нет и все решают зыбкие полутона. Если это так, уже нельзя будет сказать, что человеческая жизнь безусловно ценнее жизни животного, – придется уточнять, в каком случае и при каких обстоятельствах.

– Я не знаю. Может, пойдем?

– Ладно. Иди к машине. Честно говоря, я еще не придумал, как спасти этих свиней, но пока что я хочу, по крайней мере, их накормить и напоить. Это займет пару минут – не больше.

– Помочь тебе?

– Нет, не беспокойся.

Я беспокоился, но все же подчинился. Такова была, уж видно, моя судьба – слушаться Мелфорда. Так что я, свесив голову и глядя себе под ноги, побрел к машине, стараясь забыть все увиденное и не думать о свиньях с пустыми глазами, покрытых красными волдырями. Но забыться окончательно мне никак не удавалось. Отчего-то мне все время представлялись Карен и Ублюдок – мертвые, похолодевшие, с широко открытыми глазами.

На полпути к машине я очнулся от тяжкой полудремы. Когда я, сощурившись, вгляделся в залитый солнечным светом вечерний пейзаж, то увидел нечто такое, отчего у меня душа ушла в пятки.

На территорию фермы въезжала полицейская машина. Она разворачивалась прямо ко мне, словно собираясь сбить меня. Сомнений быть не могло: тот, кто сидел за рулем, заметил меня.

Я стал озираться в поисках Мелфорда, но его и след простыл. Возможно, полицейский тоже его не увидел и считал, что я здесь один-одинешенек.

Копа я узнал сразу. Это был тот самый парень в темном «форде», которого я встретил возле фургона Ублюдка и Карен и который помогал Игроку прятать тела, – начальник полиции городка Медоубрук-Гроув.

Глава 22

Полицейский вышел из машины, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Он наверняка закурил бы, если бы имел такую привычку. Машина была чистенькая – я это сразу приметил, – как будто ее только что вымыли: о такую машину любой не прочь облокотиться. Он фамильярно поманил меня рукой, будто мы были старыми приятелями, и я покорно двинулся к нему. Больше всего мне хотелось сбежать; я понимал, что, наверное, именно это мне и следует сделать, но не был готов к столь быстрой метаморфозе, которая должна была превратить меня из подростка, зарабатывающего на учебу, в беглого преступника. Кроме того, Мелфорд был где-то неподалеку, и я решил, что, пока он притаился рядом, гораздо безопаснее оставаться здесь, чем бежать куда-то через заросли, имея на хвосте копа с сомнительной репутацией.

Я шел медленно, стараясь держать голову как можно выше, улыбаться и вообще показывать всем своим видом, что не сделал ничего плохого. Этим ухваткам я научился у Мелфорда: делай вид, будто все круто, – и тогда, возможно, так оно и будет. Правда, если бы все сложилось вовсе не круто, Мелфорд не постеснялся бы вышибить кое-кому мозги – в отличие от меня.

– Здравствуйте, офицер, – сказал я.

– Черт меня подери, – удивился коп, – если передо мной не продавец энциклопедий. Ты чего тут, свиньям, что ли, их продаешь? – И он оскалился, обнажив кривые зубы.

Я отчетливо помнил, что ни разу не говорил ему, что именно продаю.

– Да нет, что вы, и в мыслях не было, – ответил я. – Я искал, где бы спрятаться от жары, зашел в лесок, бродил туда-сюда и в конце концов оказался тут. Любопытно было, что это за место такое, с таким странным запахом, – вот я и решил оглядеться. А сюда что, нельзя ходить?

Полицейский – Джим Доу, как называл его Мелфорд, – сощурился и почесал нос. Его ноготь на секунду зацепился за огромную козявку, присохшую к кончику носа.

– А какого хрена ты тут вообще шатаешься по лесам, когда должен продавать книжки? Как думаешь, твоему боссу это понравится?

– Да ладно, времени много, – возразил я. – Я решил, что немного передохну, а потом снова возьмусь за работу. Я уверен, что вы понимаете меня, офицер: ведь во время тяжелой работы очень важно делать хотя бы небольшие перерывы.

– Не понимаю, что общего между перерывом в работе и вторжением на территорию свинофермы, – ответил он. – Вообще-то, по-моему, то, чем ты занимаешься, является нарушением закона. Да, именно так.

– Извините, но я не заметил никаких знаков или табличек, где было бы написано, что сюда нельзя.

– Ага. А большую желтую табличку с надписью «Проход запрещен» ты тоже не заметил? И ворот этих не видел? Они тут, кстати, специально поставлены, чтобы люди не ходили.

– Но я же пришел через лес, – возразил я, сам не зная, можно ли сюда попасть таким путем. – Я все равно как раз собирался уходить. Надеюсь, вы понимаете, что я просто заблудился.

Способы психологического воздействия на потенциальных покупателей здесь явно не срабатывали.

– Дай-ка я пройдусь тут и погляжу, не напортачил ли ты чего-нибудь. А потом отвезу тебя в тюрягу за вторжение на частную территорию. – И он двинулся на меня. – Повернись-ка лицом к машине. Руки за спину.

– Послушайте, офицер, в этом нет никакой необходимости. – Меня охватила паника, и голос мой задрожал.

Доу с силой схватил меня за плечи, развернул на сто восемьдесят градусов и швырнул на крыло своей патрульной машины. Голова у меня закружилась. В какой-то момент я подумал, что сейчас рухну на землю, но мне чудом удалось сохранить равновесие; и тут Доу залепил мне такую затрещину, что мой нос с силой впечатался в стекло и из ноздри тонкой струйкой потекла кровь.

У меня было лишь одно мгновение, чтобы справиться с первой волной боли, потому что меня тут же захлестнула новая. Доу защелкнул наручники сперва на левом моем запястье, а затем на правом, и холодные металлические обручи впились в мое тело. От ладоней к плечам распространилось странное ощущение: сочетание острой, раздирающей боли и онемения, которые продолжали усиливаться.

Тяжелая лапа снова вцепилась в мое плечо, и через мгновение я оказался с Доу лицом к лицу.

– Наручники очень тугие, – выдохнул я. – Руки онемели.

– Пасть заткни, – отозвался Доу и ударил меня кулаком в живот.

Я согнулся пополам, издав шипящий звук, но тут же снова выпрямился: овощное ло-мейн вскипело у меня в желудке. Как бы больно мне ни было, я понимал, что Доу бил меня не в полную силу, и всей гаммы ощущений мне испытать не хотелось.

– А теперь, – продолжал Доу, – хватит вешать мне лапшу на уши. Говори, что ты здесь делал?

– Но я же сказал, – ответил я, невольно поморщившись от жалостливых интонаций собственного голоса. В ушах у меня гудело, из носа струилась кровь.

– Ни хрена ты мне не сказал. Послушай, сопляк, ты постоянно оказываешься в самых дерьмовых местах, и я ни на грош не верю в то, что ты заблудился и зашел сюда случайно.

– Я что, арестован?

– Нет уж, так легко ты не отделаешься. – С этими словами Доу открыл заднюю дверь машины и втолкнул меня внутрь, позаботившись о том, чтобы я как следует ударился головой о крышу. – Сиди тут, а я пока пойду посмотрю, какого лешего тебе здесь было надо. Молись, чтобы я ничего не нашел – а не то смотри, уж я заставлю тебя хлебнуть как следует из этой сраной ямы. – И, указав рукой на отстойник, он с силой захлопнул дверь.

Слезы застилали мне глаза, а к горлу подступал тяжелый комок, но плакать я не собирался. Нет, это не Кевин Освальд, который в раздевалке после урока физкультуры так ударил меня, что я перелетел через скамейку и ударился затылком о шкафчик Тедди Эбботта. Теперь я имел дело с полицейским, который действовал явно не в рамках закона, был виновен в убийстве и собирался сделать со мной что-то ужасное. Я принялся сосредоточенно слизывать соленую кровь, которая медленно струилась из моего носа и собиралась на верхней губе.

Я попробовал привстать, но боль оказалась слишком сильной: мои руки были как две бутылки, доверху наполненные горячей водой и готовые вот-вот взорваться. Интересно, думал я, не останется ли у меня от этих наручников травма на всю жизнь? Да и есть ли мне вообще смысл беспокоиться об этом? Каковы шансы, что у меня будет возможность лет через десять, морщась, потереть запястья и поворчать про себя: «Ну вот, опять эта старая травма от наручников дает о себе знать!»?

И где, к черту, шляется Мелфорд? Он там, конечно, ухаживает за животными, но все-таки наверняка найдет время, чтобы заглянуть сюда и вытащить меня. Мелфорд не побоится оказать сопротивление полицейскому, ведь, по его словам, он исключил себя из идеологических государственных аппаратов. Он вполне может подкрасться сзади к полицейскому и хорошенько звездануть его по голове. Я очень надеялся, что он так и сделает, но у него была и другая возможность: воспользоваться случаем и просто бросить меня одного.

Я выглянул в окно и увидел Доу, который медленно двигался к свинарнику, широко шагая, словно какой-нибудь ковбой из старого фильма. Неужели Мелфорд все еще там – ухаживает за несчастными больными свинками? А может быть, он сидит в кустах и планирует внезапное нападение? Или медленно ползет через поляну, прикрытый листьями, чтобы потом внезапно выскочить из засады и перерезать полицейскому горло?

Мне не хотелось быть причастным еще к одному убийству, особенно к убийству полицейского, хотя теперь я был абсолютно убежден в том, что такого парня, как Доу, стоило бы убить. Его жизнью я бы с радостью пожертвовал, чтобы спасти собаку, даже не слишком героическую. И тем не менее относительно этого у меня еще оставалось достаточно сомнений; и уж во всяком случае, я совершенно не хотел скрываться от суда по обвинению в убийстве полицейского. Даже если бы Доу насиловал младенцев, все копы до единого стали бы яростно преследовать его убийцу.

В любом случае все эти соображения уже не имели значения, потому что в этот самый момент я заметил еще одну полицейскую машину, которая подъехала по грунтовке, вынырнув из сосновой кущи. Значит, Мелфорд остался в меньшинстве: у Доу теперь есть прикрытие. Кроме того, все копы в полицейском участке теперь знают о том, что на свиноферму был вызов, так что, если с этими двумя что-нибудь случится, у нас будут крупные неприятности.

Приглядевшись повнимательнее ко второй полицейской машине, я заметил, что она была не цвета морской волны, как у Доу, а коричневой, и на боку у нее было написано не «Полиция Медоубрук-Гроув», а «Ведомство шерифа округа Гроув». Я обернулся и взглянул на Джима Доу, который тоже смотрел на машину. Даже на таком расстоянии я прочел по его губам два слога, которые он произнес: они складывались в слово «дерьмо».

Доу с уверенным видом направился обратно к своей машине, придерживая одной рукой шляпу. Тем временем вторая машина остановилась прямо перед капотом автомобиля Доу, и из нее вышла женщина, облаченная в коричневую форму неприятного оттенка.

Вообще в этой даме было трудно найти что-либо приятное: она была коренастой и крепко сложенной, с приплюснутым лицом и мужскими ухватками. Ее короткие каштановые волосы были стянуты в хвост на затылке: с такой прической можно спокойно перепрыгивать через ограды и носиться по переулкам, не боясь, что волосы станут лезть в лицо.

Она внимательно посмотрела на Доу и на его машину, на мгновение встретившись со мной взглядом. Потом достала из своей машины рацию.

– Эй, постой! – Это был голос Доу: я расслышал его даже сквозь стекло. Он спешил навстречу женщине в коричневой форме, по-прежнему придерживая шляпу. – Подожди секундочку!

Женщина снова убрала рацию в машину. Я подумал, что этого делать не стоило, но предпринять ничего не мог, ведь до сих пор не знал наверняка, что мне сулит появление этого нового и, как я надеялся, честного сотрудника полиции.

– Не надо никому ничего сообщать, – сказал Доу слегка запыхавшимся голосом. Он одарил женщину улыбкой, пытаясь изобразить дружелюбие, но мне она показалась гротескной гримасой. – К чему суетиться, Эми?

Женщина снова посмотрела на меня. Я ответил ей умоляющим взглядом.

– Какого хрена здесь происходит?

– Не люблю, когда женщины употребляют такие грубые выражения, – заметил Доу.

– Тоже мне, святоша нашелся. Мне насрать, нассать, и вообще мне до хрена и до жопы, что там тебе нравится, а что нет. Я хочу знать, что здесь происходит.

– Он нарушил границы частной собственности, – ответил Доу. – Может быть, есть и другие нарушители. Я как раз собирался осмотреть окрестности. И вообще, эта территория находится в юрисдикции города Медоубрук-Гроув, не говоря уже о том, что это моя частная собственность. Так что будь так добра, займись-ка своими делами – и я обещаю, что не буду совать в них свой нос. – Доу снова осклабился. – Да уж, лично я не стал бы лезть в твои дела.

Женщина посмотрела ему прямо в глаза:

– Джим, ты сам прекрасно знаешь, что не имеешь права требовать, чтобы представитель полиции округа покинул территорию города. Если у меня есть подозрения, что ты что-то затеваешь, я имею полное право здесь находиться. Между прочим, это называется резонным основанием, что среди полицейских широко известно. Позволь заметить, что тот грустный подросток, который сидит в твоей машине и слизывает со своего лица сопли и кровь, дает мне именно такое основание.

Доу отвернулся от женщины, зажал пальцем левую ноздрю и смачно высморкался.

– Грубо играешь, детка.

– Я не хочу ни во что играть. Я просто хочу понять, что здесь происходит. Так что лучше брось меня за нос водить.

– Да? А может, это ты водишь меня за нос? – И прежде чем женщина успела что-либо ответить, Доу раздраженно вздохнул и ткнул пальцем в сторону свинарника. – Это – моя собственность, я пришел ее осмотреть и неожиданно заметил, что здесь шляется парень подозрительного вида. Думаю, он хотел проникнуть внутрь. И что я должен был делать? Позвонить в полицию?

– Да, – кивнула женщина. – Именно это тебе и следовало сделать. Выпусти-ка его из машины.

– Что-то мне не нравится твой тон.

– Тон охранников из окружной тюрьмы тебе тоже не понравится. Выпусти его немедленно.

Доу подался немного вперед и уперся ладонями в бедра:

– Что на тебя нашло? Это все потому, что я забыл про день рождения Дженни? В этом дело, да? Если Пэм тебя попросила поиздеваться надо мной как следует, то это называется превышением должностных полномочий. Я имею право подать на тебя жалобу.

– Я бы тебе очень не советовала.

– Не понимаю, почему все, кто работает в полиции округа, с таким неуважением относятся к своим коллегам из других подразделений?

– Нет, мы с большим уважением относимся к коллегам из других подразделений, – возразила она, – а вот лично тебя мы не уважаем. Немедленно выпусти парня из машины, иначе я вызову подмогу. А если я это сделаю – тебе не поздоровится.

– Мне уже не поздоровилось – в тот самый момент, как ты здесь объявилась, – проворчал Доу.

Он открыл дверь машины и выволок меня наружу. От этого мои руки снова пронзила нестерпимая боль.

– Не зли меня, парень, – прошептал он мне на ухо так тихо, что я едва почувствовал его горячее дыхание. – Даже не надейся, что тебе это с рук сойдет. Учти, я тебя насквозь вижу.

Женщина тем временем окинула меня ободряющим, почти сочувственным взглядом. Я никак не мог сообразить, что делать дальше: обстоятельства сложились так, что копы мне были больше не друзья, но лучше уж поставить на эту женщину, чем на Джима Доу, – по крайней мере, эта ставка казалась мне более перспективной. Говоря откровенно, в тот момент мне казалось, что я готов к любому обвинению, суду, к даче показаний против Мелфорда, лишь бы только вырваться из лап Джима Доу. Возможно, это было не слишком красиво с моей стороны, но что-то я не заметил, чтобы Мелфорд рвался мне на помощь, и вообще ничего этого со мной не случилось бы, если бы он не убил Ублюдка и Карен по каким-то причинам, которые не желал мне раскрывать.

– Ох, ни хрена себе! – воскликнула женщина-полицейский, поближе разглядев мой окровавленный нос.

– Это не моих рук дело, – ответил Доу.

Женщина сделала вид, будто не слышит.

– Как тебя звать, сынок? – спросила она, хотя самой ей на вид не стукнуло еще и тридцати лет.

– Лем Алтик.

Лгать не было смысла: ведь она могла проверить мои документы, и наверняка сделала бы это.

– Как тебя сюда занесло?

Я рассказал ей ту же самую сказку, что и Доу, – о том, как я искал, где бы укрыться от жары, бродил по окрестностям и не заметил предупреждения о том, что проход запрещен. В женщине мой рассказ вызвал явное сочувствие – возможно, потому, что я был весь в крови.

– Ты оказывал ему сопротивление? – спросила она, кивнув в сторону Доу.

– Нет, мэм, я ему сразу же все объяснил, как и вам сейчас.

– Повернись-ка спиной! – приказала она.

Я подчинился.

– Вот дьявол, – прошептала женщина. – Сними с него наручники, немедленно!

– Я имею полное право надеть на нарушителя наручники.

– Доу, я считаю до трех. Если ты не снимешь с него наручники, то нарушителем здесь окажешься ты.

Доу заворчал, но достал из кармана ключи и снял наручники, не забыв как следует дернуть за них, нащупывая замочную скважину. Запястья пронзила боль. Она была настолько сильной, что на глазах у меня выступили слезы, и я зажмурился, стараясь удержать их: я не хотел, чтобы эти двое заметили, что я плачу. Я продолжал держать руки за спиной, не желая смотреть на них, пока боль не утихнет.

– Что за сволочизм, Доу! Нельзя же затягивать их так туго. Эй! Ты что, его еще и головой о машину ударил, когда запихивал внутрь?

Вопрос был явно риторический, но я ответил за начальника полиции:

– Да, мэм, ударил. А еще он дал мне кулаком в живот.

– Этот засранец врет, – заявил Доу.

– Что-то непохоже, чтобы он врал, Джим. Боюсь, мне придется выдвинуть против тебя обвинение.

Но при этих словах она не двинулась с места, не подошла и не надела на него наручники. Вместо этого она лишь стояла и смотрела на него с улыбкой: ей было интересно, как он отреагирует.

– Это все потому, что я тебя не трахнул? – спросил он. – Все дело в этом, да? Видишь ли, просто мне не нравятся женщины без сисек.

– Если ты не приведешь какую-нибудь вескую причину, которая позволит мне увидеть твое поведение в лучшем свете, мне придется отвезти тебя в участок.

Я и сам не знал, что собираюсь это сказать, пока фраза не сорвалась с моих губ:

– Я не буду выдвигать обвинений против него.

Женщина обернулась ко мне так быстро, что я удивился, как шляпа не слетела с ее головы:

– Какого дьявола?

Я пожал плечами:

– Не хочу никаких неприятностей. Я живу далеко и не смогу присутствовать на суде и прочих процедурах. К тому же, похоже, я действительно нарушил границы частного владения. Хотя этот человек, конечно, немного переборщил. В общем, я бы предпочел обо всем этом забыть.

Доу усмехнулся мне так, словно мы были сообщники, – возможно, хотел показать, что я этим поступком от него не откупился и лишь обрекаю себя на худшие неприятности.

Тем не менее я поступил правильно. Лучше это дело замять. Если втянуть в историю полицейских, суды, а может быть, еще и журналистов, то в конце концов я сам могу оказаться за решеткой. Оставалась только надеяться на то, что все может обойтись.

– Ты уверен? – переспросила женщина.

Я кивнул.

Она обернулась к Доу:

– Что ж, тебе повезло. Так что вали отсюда, и поскорее.

– Мне валить отсюда? – переспросил он и картинно почесал затылок. – Дай-ка подумать… а зачем? Какого хрена, в конце концов? Это мои владения. Почему бы тебе не убраться?

– Слушай, сделай нам всем одолжение – гуляй, а? И я тебя предупреждаю, Джим: если с этим парнем хоть что-нибудь случится, если хоть волосок с его головы упадет – тебе не поздоровится. Ты понял? Так что веди себя поосторожней.

– Никогда не видал бабы с такими крошечными сиськами, – ответил он и сел в машину.

Мотор сердито зарычал, и машина рванула с места на скорости миль пятьдесят в час.

Дама из полиции округа посмотрела ему вслед.

– Не грех было бы дать ему предупреждение за превышение скорости, – заметила она. – Интересно, как бы ему это понравилось? – Потом она снова повернулась ко мне: – Так как ты все-таки здесь оказался?

– Я же вам рассказал, – ответил я. – Я просто гулял. Я тут подумываю, не бросить ли мне торговлю, как только вернусь домой, – так что сегодня у меня уже не было сил работать. Поэтому я просто бродил по окрестностям и забрел сюда.

– Да брось! Тут должно быть что-то еще. Ты, наверное, тут травку курил или еще что? Мне наплевать, я ничего тебе не сделаю. Просто скажи.

– Да нет, вовсе нет. Я действительно просто гулял.

Она покачала головой:

– Ну ладно. Давай я тебя подвезу.

Минуту я колебался: Мелфорд был где-то поблизости. С другой стороны, что он сделал для меня, кроме того что откровенно подставил и бросил на произвол судьбы? Возможно, он ничего не видел и не знал, что здесь происходит, – но это значит, что он не тот человек, на которого можно полностью положиться. Я рассудил, что в любом случае имею полное право умыть руки.

Мне хотелось поскорее уехать со свинофермы, поэтому я попросил женщину-полицейского подбросить меня до мотеля. Залезая в ее машину, я думал о том, что сейчас мне меньше всего на свете хочется оказаться в полицейской машине – хоть на переднем, хоть на заднем сиденье. Но когда мы проезжали по дороге, я заметил машину Джима Доу, спрятанную за деревьями, и понял, насколько правильно сделал, приняв предложение подвезти меня. Женщина-полицейский – офицер Томс, как было указано на ее значке, – решила, что ей лучше действовать деликатно. Она дала мне носовой платок, и хотя кровь из носа у меня уже не шла, я хорошенько вытер его, потому что не хотел показаться невежливым. Женщина ни разу не обернулась в мою сторону, и, так как глаза ее были скрыты за зеркальными солнечными очками, трудно было сказать, смотрит ли она на меня.

– У тебя, кажется, серьезные проблемы? – спросила она.

– Нет, уже нет.

– А вот и да.

– Почему вы так думаете? – Я постарался, чтобы мой голос звучал невозмутимо.

– Потому что ты подвергся жестокому обращению со стороны блюстителя порядка, а потом заявил, что хочешь об этом просто забыть. По своему опыту, могу тебе сказать, что только те, кто не в ладах с законом, готовы смотреть сквозь пальцы на то, как полицейский превышает свои полномочия.

Я пожал плечами, а затем ложь полилась рекой. Я никогда не был борцом за правду, но и отъявленным лгуном тоже не был, однако чувствовал, что с каждым разом ложь дается мне все легче.

– Я просто боюсь этого парня. Пусть он лучше забудет, что я вообще существую. А если я попытаюсь прибегнуть к помощи закона, то точно ничего не выиграю. Я просто хотел, чтобы он оставил меня в покое, и вы мне в этом помогли.

– Интересно, что ему все-таки было нужно?

Я понял, что этот вопрос адресован не мне, так что, к счастью, не пришлось объяснять ей, что Доу нужно было спрятать несколько трупов и разыскать кучу денег.

– Мы уже несколько месяцев пытаемся получить разрешение на обыск этой фермы, – сказала она, – но, думаю, у Доу есть связи в суде. Судьи твердят нам, что у них нет резонного основания обыскивать ферму, но я ни хрена не верю, будто он здесь просто свинок разводит.

Я хотел было ответить, что ничего об этом не знаю, но тут у меня возникла более удачная идея: я решил воспользоваться стратегией Мелфорда.

– А вы как думаете, что он тут затевает?

Она посмотрела на меня, но глаза ее по-прежнему скрывались за непроницаемыми очками, так что я не мог разгадать выражения ее лица.

– Тебе-то что за дело?

– Я просто пытаюсь поддерживать светскую беседу с приятным человеком – с офицером полиции, который меня спас.

– Твое счастье, – ответила она.

– Что – мое счастье?

– Что ты сказал «с офицером полиции». Обычно говорят «с полицейской женщиной», будто я Энджи Дикинсон[55] или что-то вроде того.

– Пока мы не научимся выражаться тактично по отношению к противоположному полу, настоящего равенства между нами не будет, – сказал я.

Офицер Томс снова посмотрела на меня:

– Ты совершенно прав.

Я никогда в жизни не видел скептически отъезжающей машины, но машина офицера Томс отъехала именно так. Бросив на меня последний, полный подозрения взгляд, женщина-полицейский уехала прочь.

Итак, я снова оказался в мотеле. Не было еще и двух часов пополудни, и я не знал, куда девать оставшееся время. И тут мне в голову пришла великолепная идея: ведь можно же подняться в свой номер и поспать несколько часов, а проснувшись, прогуляться до «Квик-стоп» и объявить, что продулся вчистую. Я могу сократить для себя этот долгий и скучный день и в то же время надежно спрятаться от всех этих голодранцев, преступных полицейских и гуманных убийц.

Я поднялся по лестнице к себе в номер. С каждым шагом меня все более окутывало сонное удовлетворение. По пути я встретил Ладжвати Лал, жену Самина. Она катила по балкону, шедшему вдоль всего этажа, свою тележку с приспособлениями для уборки, и лицо ее было бесстрастно, неподвижно и покрыто морщинами. Когда я, проходя мимо, помахал ей рукой, она улыбнулась мне в ответ.

– Здравствуйте, миссис Лал! – сказал я, чувствуя себя поистине интеллигентным человеком, оттого что дружески поприветствовал иммигрантку, зарабатывающую себе на хлеб уборкой чужих постелей.

Она приветливо кивнула мне:

– Надеюсь, у тебя больше не будет неприятностей.

У меня засосало под ложечкой: откуда она знает?

– Неприятностей? – переспросил я упавшим голосом.

– Муж мне все рассказал. Эти мальчишки очень злые, – ответила она с сочувственной улыбкой.

Я вздохнул с облегчением:

– Я ему очень благодарен за помощь.

– Да уж. Когда у него крикетная бита в руках, он чувствует себя настоящим героем, – ответила она. – Но думаю, он был только рад, что появился повод проучить этих молодчиков.

Я попросил миссис Лал еще раз поблагодарить мужа от моего имени. Оказавшись наконец в своем номере, я включил кондиционер и присел на край свежезастеленной кровати. Тишина, спокойствие, полумрак комнаты, освещенной лишь скудными лучами, пробивавшимися сквозь опущенные красновато-оранжевые занавески, – все это показалось мне неописуемой роскошью. Наконец-то я высплюсь.

Сбрызнув лицо водой и стерев с него остатки крови, я с радостью отметил, что уже не похож на человека, которого недавно избили: осталась только маленькая красная ссадина. Я повалился на кровать прямо в одежде, вытянул руки вдоль туловища и уже совсем было приготовился уснуть, но тут же снова сел. Как можно спать, если меня могут заподозрить в убийстве? Если меня в конце концов арестуют, будут пытать, приговорят, а потом посадят в тюрьму до конца жизни, я буду вечно себя проклинать за то, что потратил это драгоценное время впустую – время, за которое мог бы… А что бы я, собственно, мог?

Наверное, попытаться выяснить, какого хрена, собственно, происходит. Мелфорда, похоже, волновал прежде всего вопрос: кому принадлежало третье тело, но меня эта проблема беспокоила гораздо меньше. Мне казалось, что важнее узнать, какое отношение имеет ко всему этому Игрок. Загвоздка была в том, что я-то знал о причастности Игрока к этому делу, а Мелфорд – нет. Хотя Мелфорда в расчет можно не принимать, потому что, насколько я мог предположить, в этот момент он валялся на заднем сиденье патрульной машины Джима Доу с расквашенным носом и крепко стянутыми за спиной руками.

А я тем временем находился в мотеле, и Игрока здесь не было. Мне пришло в голову, что такая ситуация открывает передо мной просто бесценные возможности.

Я встал и медленно вышел из комнаты. На другом конце балкона я заметил тележку Ладжвати, но самой Ладжвати рядом не было. Я двинулся вперед по балкону прогулочным шагом, прилагая все усилия, чтобы не выглядеть ни испуганно, ни воровато. Поравнявшись с тележкой, я убедился в том, что удача на моей стороне: сбоку висела связка запасных ключей – тех самых, которые Ронни Нил и Скотт в свое время украли, чтобы пошарить по чужим номерам. Если я возьму один из них, Ладжвати этого ни за что не заметит, а если и заметит, точно не заподозрит меня.

Из распахнутой двери ближайшего номера доносился звук текущей воды, но когда я заглянул туда, то Ладжвати не увидел – только ее ногу, обутую в белую тапочку, которая высовывалась из-за двери, ведущей в ванную: видимо, Ладжвати мыла раковину. Непринужденным жестом я снял с крючка один из ключей и двинулся дальше.

Я направился прямиком в номер Игрока. Поблизости никого не было, и в самом номере свет не горел. На всякий случай я все же постучался и нырнул за угол, чтобы оттуда посмотреть, что будет, но дверь не открылась. Тогда я вернулся, быстро огляделся и отпер дверь.

Сработало. А я почти надеялся, что ничего не получится. Если бы ключ не подошел, я бы с чистой совестью сказал себе, что сделал все, что мог, но незаконное проникновение в чужое жилье – не мой конек. Теперь же мне не оставалось ничего иного, как продолжить начатое. Я набрал в легкие побольше воздуха и отворил дверь.

Ну вот, свершилось: я тайком проник в комнату опасного преступника. Еще сутки назад я и представить себе не мог, что способен на такое, – но тогда я был совсем другим человеком, и жизнь моя была другой.

Я внимательно огляделся. В этом номере Ладжвати уже убрала, и меня это порадовало: значит, если я случайно передвину какую-нибудь мелочь или положу что-нибудь не на место, никто ничего не заподозрит. Это давало мне некоторую свободу действий.

Но что же я, собственно, надеялся найти? Какой-нибудь ключ, подсказку, объясняющую, кто такой Игрок на самом деле и зачем ему нужно было покрывать тройное убийство.

Его бордовый чемодан был полностью распакован, но я на всякий случай еще раз в него заглянул: пусто. По стульям были развешаны сорочки и брюки, а на нижней полке стенного шкафа валялась кучка грязного белья. Я пошевелил ее носком ботинка, чтобы проверить, не скрывается ли под ней какая-то важная улика, но ничего не нашел. Тогда я осмотрел содержимое выдвижных ящиков, аккуратно перебирая сорочки, рубашки, трусы и носки – но и там ничего любопытного не обнаружил. Под газетой на ночном столике тоже ничего не оказалось. В общем, полный облом.

В ванной я нашел несколько дешевых одноразовых бритв марки «Бик», безымянный крем для бритья и тюбик зубной пасты «Крэст». Мне удалось выяснить лишь то, что Игрок принимает три лекарственных препарата, ни об одном из которых я прежде не слышал.

И как только я решил, что меня постиг полный провал, я наконец увидел его. Он лежал на самом видном месте: прямо на стеклянном журнальном столике, в дальнем конце комнаты, рядом с ведерком свежего льда, накрытым чистым полиэтиленовым мешком. Черт, он был настолько на виду, что я чудом заметил его. Это был ежедневник Игрока.

Там могло оказаться все, что мне нужно. Это был один из тех ежедневников, которые по толщине не уступают дешевым романам и имеют почти столь же замысловатый сюжет. Он был украшен застежками и маленькими кармашками, которые располагались на обложке и форзацах. Он был устроен по принципу скоросшивателя, так что листы можно было вынимать и вставлять. Они были очень плотно нанизаны на узенькие кольца, и их было трудно переворачивать. Полистав ежедневник, я начал понимать, что это не такое уж золотое дно: почерк Игрока я разбирал с трудом. Для каждой недели был выделен отдельный разворот, и каждому из дней соответствовала как минимум одна запись. Беда была в том, что эти записи были для меня непонятны. Например: «Бил, 3.00, блины». Почему-то это ни о чем мне не говорило.

Но потом я заметил, что одно из имен постоянно повторяется – Б.Б.: «Б.Б. позвонит после 12.00», «Посоветоваться с Б.Б.», «Б.Б. в 9.00 у Денни». Я подумал, что это что-нибудь да значит. В конце ежедневника я обнаружил раздел для адресов и телефонов; страницы эти были исписаны вдоль и поперек. Я сосредоточился на букве «б», но ничего интересного там не нашел. Тогда я порылся в кармашках, из которых торчали многочисленные визитные карточки: я надеялся найти хоть кого-нибудь с инициалами «Б.Б.» – но тщетно. Торговцы, адвокаты, агенты по недвижимости, врачи и прочие – сплошное дерьмо. Я запихивал их обратно, стараясь сохранить прежний порядок, но тут одна из карточек привлекла мое внимание. На ней было написано: «Уильям Ганн. Оптовая продажа скота».

Бобби говорил, что некто Ганн является владельцем «Пути к просвещению». Какое же отношение он может иметь к продаже скота? В ежедневнике Игрока я не обнаружил ни одной записи, имеющей хотя бы отдаленное отношение к скотоводству. Правда, у Джима Доу была свиноферма. К тому же фамилия была знакомая – Уильям Ганн. Б.Б. Ганн[56] – вспомнил я. Совершенно естественное прозвище – такое же естественное, как у Игрока. Я подбежал к письменному столу, взял ручку и блокнот с рекламой мотеля и переписал с карточки все данные. Потом я аккуратно разложил все по местам и еще раз внимательно оглядел комнату, желая убедиться, что все лежит на своих местах.

Оставалось только незаметно убраться отсюда, и можно будет спокойно возвращаться домой. Я немного раздвинул шторы и, насколько это было возможно, оглядел окрестности. Радиус обзора был не слишком велик, но я почти уверился в том, что мне ничего не грозит. В полном спокойствии я отворил дверь и выступил под яркие лучи солнца.

Оказалось, что радиус обзора меня все-таки подвел, да еще как. В пяти метрах от меня на балконе, засунув руки в карманы, стоял Бобби.

Глава 23

Дезире водила коротко остриженным, ненакрашенным ноготком туда-сюда по трубке телефона-автомата. Она давно должна была позвонить Б.Б.: он наверняка уже заждался. Наверное, он удивляется, а может быть, даже беспокоится, что она до сих пор не позвонила. Он вообще все время о ней беспокоится. Стоит ей опоздать на полчаса – и Б.Б. уже места себе не находит. Дезире предпочла бы считать, что просто нужна ему: кто же приготовит ужин, если она вдруг погибнет в автокатастрофе? Но дело было, увы, не только в этом. На свой особый, эгоцентрический лад Б.Б. все же ее любил. Она это знала, и от этого ей становилось только тяжелее.

После китайского ресторана Дезире перестала следить за мальчишкой и его другом. К чему лишняя суета? Все равно она решила ничего не рассказывать Б.Б. Афродите эти двое, похоже, понравились: Дезире отчетливо ощущала эмоции своей погибшей сестры-близняшки. Особенно Афродите понравился приятель мальчишки – Мелфорд. Это лишний раз доказывало, что у сестер больше общего, чем можно было подумать, и они все же во многом способны достичь согласия. Если Дезире станет следить за ними и выполнит тем самым просьбы Б.Б. – это будет слишком похоже на предательство. Значит, выбор у нее невелик: кого-то предать все равно придется.

Когда Мелфорд говорил о людях, которые смотрят на зло сквозь пальцы только потому, что так им удобнее, Дезире показалось, что он имеет в виду ее. Будто он знает все про Б.Б., про то, чем он занимается и чем скоро начнет заниматься, как только роль наставника перестанет помогать ему сдерживать свои желания. Мелфорд как будто знал и о том, что Дезире помогает Б.Б. продавать крэнк – отраву, которая саму ее чуть не погубила. Но, разумеется, он ни о чем не знал. Он просто рассказывал ей о том, что хотел бы помочь маленьким ягнятам и свинкам, и это звучало очень мило и наивно. Существование Дезире так долго было связано с преступлениями, наркотиками и гибелью, что ей очень хотелось обратиться к добру, заняться чем-нибудь полезным и бескорыстным – например, помогать животным.

Возможно, у самого Б.Б. руки и не были запятнаны кровью, но Дезире с самого начала знала, что его маленькая империя стоит на костях. Разрушенные жизни, боль, страдания и смерть – все было поставлено на службу мету. Безусловно, Б.Б. был добр к ней, поэтому она и смогла ему посочувствовать, привязаться к нему, заботиться о нем, но это вовсе не значило, что она обязана и дальше ему помогать.

– Здорово, крошка! Мне нравится твой прикид.

Дезире подняла голову. В метре от нее стоял широкоплечий мужчина лет сорока, с длинными волосами и бородой, в джинсах и высоких байкерских ботинках. Под мышкой он держал связку из шести банок пива «Старый Милуоки».

– Ты закончила говорить? – спросил он. – А то мне надо мамочке позвонить – сказать, что я влюбился.

– Кончай пялиться, здесь тебе не стрип-клуб, – ответила Дезире. Голос ее звучал спокойно, почти отсутствующе.

– Ух ты! – усмехнулся парень, отступив на полшага. Он поднял руку, будто защищаясь, и слегка приподнял другую, которой по-прежнему прижимал к себе упаковку с пивом. – Зачем же сразу злиться, детка? Почему мужчина не может сказать тебе, что ты ему нравишься?

Дезире вышла из телефонной будки, встала лицом к лицу с незнакомцем, выхватила свой пружинный нож и выкинула лезвие. Все это произошло за какую-то долю секунды и, казалось, было неожиданно даже для нее самой.

– А вот поэтому, – ответила она. – Не может.

– Черт возьми! Понял.

Незнакомец отступил на два шага назад и слегка пожал плечами, словно давая понять любому случайному зрителю, что ему наплевать.

Дезире стояла и смотрела ему вслед, пока он не исчез. Затем сняла трубку и набрала номер мотеля, но, не дождавшись первого гудка, нажала на рычаг. Нет, с Б.Б. пора было завязывать, и не когда-нибудь, а прямо сейчас. Слишком долго она была его соучастницей и делила с ним вину.

Ведь причина их ссоры, происшедшей в прошлом месяце из-за мальчика, которого они встретили на дороге, была именно в этом: она должна была установить границу. Пока Дезире оставалась с Б.Б., граница эта скрывалась где-то далеко за горизонтом, но теперь приблизилась и оказалась прямо под ногами. Стоя на границе, думала Дезире, человек одновременно видит и то, что находится по другую ее сторону, и то, что осталось далеко позади и почти что исчезло в туманной дымке.

Нет уж, хватит. Они с Мелфордом перекинулись только парой слов, но Дезире была абсолютно уверена, что он хотел сказать ей именно это. Каждое событие имеет свою причину, и случайность – всего лишь частный случай закономерности. Все, что происходит внезапно, все неожиданные события – это звенья в цепи единого великого замысла. Пора было двигаться дальше и, возможно, расплачиваться за свои ошибки. Во вселенной должно царить равновесие. Раньше она творила зло – пора начинать творить добро. Но каким образом? Разрушить бизнес Б.Б.? Расстроить систему сбыта крэнка? Нет, вряд ли это выход. Б.Б. уже не переделаешь, а он все-таки очень ей помог. Придется придумать что-то другое, и, может быть, кое-кто даст ей подсказку.

Вот уже второй раз за этот день Б.Б. с замирающим сердцем снял телефонную трубку. Он не раз представлял себе, каким образом устроит гибель Игрока, но в конце концов все придуманные способы показались ему неудачными. Почему бы не воспользоваться испытанным механизмом, который так удачно оказался под рукой, и не пустить все на самотек? Гудки смолкли.

– Полиция Медоубрук-Гроув.

Трубку снял кто-то другой.

– Позовите начальника полиции Доу! – отрывисто гаркнул Б.Б. низким, внушительным голосом, совсем не похожим на его собственный.

– Не вешайте трубку.

Последовала короткая пауза.

– Начальник полиции слушает.

– Слушай внимательно, Доу, – проговорил Б.Б. все тем же голосом, – я хочу предупредить тебя об опасности. Кен Роджерс, Игрок, собирается тебя подставить. Он убил человека, который готовил мет, чтобы перевести стрелки на тебя. Ты стоишь у него на пути, и он надеется, что твоя доля в бизнесе достанется ему. Я тебя предупредил.

– Да? А кто это?

– Я работаю на Игрока, – ответил Б.Б.

– А зачем ты мне все это рассказываешь?

Этот вопрос поставил Б.Б. в тупик. Действительно, зачем кому-то предупреждать Доу?

– Потому… – начал Б.Б., внезапно решив ответить прямо и без уверток, – потому что Игрок – сраная сволочь и заслуживает всего самого худшего.

– Логика железная, – согласился Доу.

Б.Б. повесил трубку. Теперь все пойдет своим чередом. Доу и сам сволочь и отморозок, ему ничего не стоит разделаться с Игроком. Б.Б. он, конечно, ни в чем не признается, но это и не имеет значения. На освободившееся после Игрока место заступит Дезире, и Б.Б. отпразднует свой успех вместе с Чаком Финном за бокалом «Медока».

Доу задумчиво повесил трубку.

– Что это был за придурок? – спросил Паккен.

– Придурок, который пытался изменить свой голос.

– Мне тоже так показалось, – согласился Паккен. – И что ему надо было?

– Он сказал, что Игрок собирается меня подставить.

– Ты этому веришь?

Доу медленно опустился на стул.

– Да нет, не очень-то. То есть я думаю, если бы он мог, он бы так и сделал, но фишка в чем-то другом. Тут какая-то чертовщина, уж поверь. Мне даже страшно, потому что пусть этот парень хоть сто раз меняет голос – мне насрать, я все равно его узнал.

Глава 24

Стоя на балконе в огромной тени Бобби, я наблюдал за огромным раненым тараканом, который проковылял к двери в номер Игрока и с глухим стуком перевалился через порог. Нужно было срочно придумать какую-нибудь очень хитрую отмазу, которая не смутила бы Бобби и стерла бы воспоминания об этой странной встрече из его памяти. Но я никак не мог сообразить, что сказать.

– А, Бобби! – сказал я. Это прозвучало сдавленно и глупо. – Как дела?

– Что ты там делал? – спросил он, указывая в сторону комнаты Игрока.

И объяснение само сорвалось с моих губ:

– Игрок попросил меня кое-что принести.

Действительно, а почему бы и нет?

Бобби и без того уже был озадачен нашей с Игроком беседой. Но он продолжал изучающе смотреть на меня.

– А почему ты не работаешь?

Я пожал плечами:

– Сам понимаешь: Игрок и все такое… Ну а ты что здесь делаешь?

– Я вернулся за таблетками, – рассеянно отвечал он. – Проблемы с желудком.

– Ну ладно, желаю скорейшего выздоровления. Увидимся, как условились, пока!

И с этими словами я умчался прочь, оставив его, как я надеялся, в состоянии полного недоумения. Если это так, Бобби вряд ли расскажет что-нибудь Игроку до конца уикэнда.

Когда я вернулся в свой номер, меня еще немного трясло, но я тут же принялся внимательно изучать информацию, списанную с визитной карточки, чтобы понять, как можно ее использовать. И тут мне в голову пришла идея.

Я снял с полки телефонный справочник и пролистал его, выискивая раздел частных сыскных агентств. Такого в справочнике не оказалось, но я обнаружил ссылку на раздел, озаглавленный просто «Сыскные агентства». В нем было десятка три адресов, но рекламных объявлений было только три штуки. Я решил, что лучше обратиться к одному из детективов, давших рекламу, потому что боялся нарваться на дилетанта или афериста: я был настроен серьезно. Внимательно изучив объявления, я остановил свой выбор на сыскном агентстве Криса Дентона. На рекламе размером в полполосы был изображен силуэт мужчины, стоящего на корточках и фотографирующего что-то камерой с огромным объективом. В объявлении говорилось, что Крис Дентон – настоящий мастер слежки, специалист по криминальным расследованиям, установлению и доказательству супружеской неверности, проверке анкетных данных наемных работников, разоблачению мошенничества со стороны работодателя, розыску пропавших людей, сбору доказательств жестокого обращения с детьми, решению спорных вопросов о завещаниях и охране любого имущества. Во всяком случае, этот человек, кажется, умел собирать информацию, а для меня это было самым важным.

Номер оказался местным, так что телефонная карточка мне была не нужна. Тем не менее я решил, что со своего номера лучше не звонить, ведь иначе в счете останется запись об этом разговоре. Поэтому я переписал все, что мне было нужно, на клочок бумаги с данными Уильяма Ганна и вышел на улицу. За мотелем, между парковкой и шоссе, я видел телефонную будку, к которой и направился. После первого же гудка мне ответил визгливый голос:

– Дентон.

Вот так-то. Я считал себя вправе грузить офицера Томс всякой херней по поводу равенства полов, а между тем мне и в голову не пришло, что Крис Дентон может оказаться женщиной.

– Ой… – растерянно пробормотал я. – А я думал, что вы – мужчина.

– Я и есть мужчина, а ты – задница! – парировал голос на том конце провода. – Просто я мужчина с женским голосом, ясно? По телефону меня все принимают за бабу. Говори, чего надо.

– Да, конечно, извините.

– Детка, кончай извиняться и выкладывай, в чем дело.

– Ладно. Не могли бы вы разузнать для меня кое-что об одном человеке?

– Откуда ты взял этот номер? – спросил голос.

– Из рекламы в телефонном справочнике, – ответил я.

– И что, в рекламе не было сказано, что я умею добывать информацию? А, Шерлок?

– Да, там что-то такое говорилось.

– Так на хрена же спрашивать, а? Ладно, я как раз ищу кое-какие важные бумаги, так что встретимся у меня в офисе через час.

– Не могу, – сказал я. – У меня тут… э-э… неприятности. Я могу говорить с вами только по телефону.

– М-да? А бабки ты мне тоже по проводу передашь?

– Я дам вам номер кредитной карты. Если хотите, можете сперва его проверить, чтобы точно знать, что все честно.

– Правда? – фыркнул Дентон. – Просто охренеть. Благодарю за разрешение. Ладно, давай выкладывай все, что знаешь.

Я прочел ему все, что было записано на клочке бумаги об Уильяме Ганне.

– Мне нужна вся доступная информация об этом парне. Есть ли у него судимости, писали ли о нем что-нибудь в прессе, ну и все такое.

– Отлично, – сказал Дентон.

– Но мне это нужно срочно.

– Сказал священник шлюхе. Что значит «срочно»?

– «Срочно» – значит, сегодня, – ответил я.

Последовала короткая пауза.

– Мне нужно часа четыре-пять. Но срочная работа стоит дороже. Две сотни.

Я рассчитывал потратить меньше, и уж во всяком случае мне не хотелось снимать такую сумму с кредитной карты. Я знал, что мне достанется за это от Энди. Даже если бы я предупредил его об этом заранее и отдал бы деньги, – чего я ни за что бы не сделал, потому что в тот единственный раз, когда я поступил подобным образом, он, получив счет, заявил, будто я не отдал ему ни гроша, – он бы все равно устроил мне хорошую взбучку и сказал, что я пускаю его деньги на ветер и разбазариваю его кредит. Можно подумать, кредит – это что-то вроде резинки в трусах, которую можно растянуть так, что она больше никогда не примет прежнюю форму. Но делать мне было нечего, с деньгами приходилось расстаться, поэтому я продиктовал детективу данные кредитной карты и повесил трубку.

Обернувшись, я увидел машину Мелфорда, которая была припаркована возле телефонной будки. Я не заметил, как он подъехал.

– Привет, незнакомец! – крикнул он мне, высунувшись в открытое окно.

Сказать по правде, я был очень рад его видеть. Значит, ему удалось скрыться от Доу и никаких проблем у него не возникло. Но это вовсе не значит, что я был готов к новым приключениям.

– Нет, спасибо, – ответил я.

– Да ладно, все же обошлось, – сказал Мелфорд с напускной серьезностью. – Забудь о том, что было, и запрыгивай в машину.

– Ни за что, – упрямо ответил я. – Я видел, как убивают людей, взламывал двери, меня преследовали полицейские, меня избили и чуть не арестовали. И знаешь, что хуже всего? Ты меня бросил, Мелфорд. Ты хотел устроить так, чтобы мне пришлось отвечать за твои преступления. Так что, если ты думаешь, что я снова сяду к тебе в машину, ты просто с ума сошел.

– Ах, я тебя бросил? Лемюэл, я был рядом все это время, не отставал от тебя ни на шаг. Я бы не позволил, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Да? А что ты, собственно, собирался сделать?

– Подумай для начала: кто, по-твоему, позвонил в ведомство шерифа? – спросил он. – Ты думаешь, милая дама в полицейской форме просто случайно проезжала мимо? Я знал, что появление кого-нибудь из полиции округа сразу изменит ситуацию, – именно поэтому я им и позвонил. Если бы не оставалось ничего другого, я бы не задумываясь всадил пулю в голову Джима Доу, но я все же надеялся, что этого удастся избежать. Думаю, ты и сам не хотел бы, чтобы я так поступил.

– Ух ты! Обалдеть, как это мило с твоей стороны. Еще ни один человек ради меня не отказывал себе в удовольствии убить полицейского.

– Послушай, тебе пришлось туго, я все понимаю, но нам ведь с тобой и так нелегко. Ты вляпался в эту историю не по своей вине, и мне очень жаль, что так вышло, но что есть, то есть. Тебе придется смириться с этим фактом. Но когда ты оказался в опасности, я тебя вытащил. Разве нет? Ты нарвался на неприятности, но я все уладил. Так ведь? – И он мне радостно улыбнулся. – Ведь уладил, разве нет?

Да, уладил, но мне очень не хотелось это признавать. И все же мне было приятно, нет, я был просто счастлив, что Мелфорд все-таки не предал меня. К тому же Игрок и Джим Доу наверняка искали меня и продолжили бы искать вне зависимости от того, сел бы я в машину к Мелфорду или нет. Более того, остаться одному в данном случае было бы просто глупо, ведь рядом с Мелфордом я явно был в большей безопасности.

И, удовлетворенный в большей степени собой, нежели Мелфордом, я пнул ком грязи, обошел машину и уселся на пассажирское место.

– Ладно. Но не скажу, что я в восторге.

– А что тебе еще делать? Выбор невелик. Можешь стоять и ждать, пока весь мир обрушится тебе на голову, или отойти прочь – пусть себе катится.

– Мне нравятся твои афоризмы. Продолжай в том же духе: меня это развлекает.

Мелфорд окинул меня внимательным взглядом – от пяток до макушки и обратно.

– Да ты, оказывается, отъявленный циник. К тому же вид у тебя вполне представительный: намытый, начищенный, и крови на лице не осталось. Рад видеть, что ты в форме.

– В форме для чего?

– Будем играть в сыщиков.

Глава 25

По телевизору показывали «Ровно в полдень», но на сей раз Б.Б. не хотелось его смотреть. Когда-то ему этот фильм нравился: ему казалось, что Гэри Купер – по-настоящему крутой парень и всегда делает именно то, что нужно. Но теперь фильм показался ему скучным. По сравнению со своими ранними работами Купер здорово постарел и казался таким же усталым и незначительным, как его персонаж. Да и сам фильм не шел ни в какое сравнение с настоящими вестернами. Вот «Шейн» – совсем другое дело.

Довольный собой, своими перспективами и недавним телефонным разговором, Б.Б. подошел к стенному шкафу, на двери которого висело большое зеркало. Он стал тщательно рассматривать себя – вовсе не для того, чтобы полюбоваться, а чтобы убедиться, что его льняной костюм не слишком измялся. С льняной одеждой всегда одна и та же проблема: наденешь один раз – и можно выкидывать, говорила Дезире. Б.Б. снял темные очки, в которых оставался с тех самых пор, как позвонил Доу. Костюм выглядел отлично, черная футболка – тоже. Она была сильно накрахмалена, и ворот аккуратно охватывал шею. Б.Б. терпеть не мог футболок с растянутым воротом. Прическа тоже оказалась в полном порядке. Сзади волосы немного отросли, а спереди слегка поредели, но что ж поделаешь? Во всяком случае, их коричневый цвет благородного древесного оттенка выглядел совершенно естественно.

Б.Б. повернулся боком к зеркалу, чтобы посмотреть, не слишком ли толстая у него отросла задница. Взгляд его случайно скользнул по телефонному аппарату, стоявшему на ночном столике, – тому самому, с которого он совершил судьбоносный звонок Доу и на который ему так и не позвонила Дезире. Где только ее черти носят? Чем она там занимается?

Теперь, когда его месть Игроку вот-вот осуществится, Дезире должна была постоянно находиться рядом и держать руку на пульсе – следить за тем, чтобы все шло, как было запланировано. Конечно, у Дезире могло просто не оказаться времени, чтобы связаться с Б.Б., но он не очень верил в такую возможность. Он не верил также в то, что с ней могло что-то случиться, – нет, только не с Дезире. Скорее всего она просто хочет отыграться – все еще сердится за историю с тем мальчиком.

А ведь Б.Б. просто хотел помочь ребенку: отвезти к себе домой, хорошенько накормить, а затем доставить туда, куда тому было нужно. Как могло случиться, что даже Дезире сомневается в его самых лучших намерениях? Даже она усмотрела зло в поступках, за которыми не стояло ничего, кроме доброты. А что Дезире скажет, когда узнает, что он собирается устроить дегустацию вин для Чака Финна? Б.Б. покачал головой. Нет, он все отлично придумал. Повысив ее статус, он тем самым от нее избавится. Нелегко будет изменить привычки, но что ж поделаешь – придется самому забирать белье из прачечной. В конце концов, для некоторых дел он наймет того же Чака Финна.

Все было на грани между полным провалом и абсолютным успехом. Какая ирония в том, что дальнейшая судьба и всего предприятия, и самого Б.Б. зависит от судьбы Игрока, которую следовало решить еще два-три года назад. Б.Б. было приятно об этом думать.

На секунду он словно вернулся в Лас-Вегас, в свою квартиру, и вновь тяжело упал на спину, ударившись головой о деревянный каркас матраса. Из раны во лбу хлынула кровь, заливая ему глаза и рот, а над ним, могучий и невозмутимый, как воспетый Гомером греческий воин, победоносно возвышался Игрок с занесенной над головой палкой от швабры.

Б.Б. слишком долго откладывал возмездие, а Игрок тем временем богател, власть его усиливалась, он наслаждался безмятежным существованием – и все благодаря милосердию Б.Б. Но час настал. Доу с ним разберется, и если выроет при этом могилу заодно и себе – что ж, Б.Б. плакать не станет.

Нечто очень плохое, много недель, а может быть, и месяцев мучившее его, вдруг словно испарилось, покинуло его тело: Б.Б. уже давно не чувствовал себя таким свежим и полным сил. Он вышел из комнаты на балкон и с минуту щурился, давая глазам привыкнуть к яркому свету. День был знойный, жара стояла чуть ли не сорокаградусная, и влажно было настолько, что рыбы, кажется, могли бы плавать по воздуху. Солнечный свет яркими вспышками отражался от стекол машин, припаркованных возле мотеля. Приложив ладонь козырьком ко лбу, Б.Б. обозрел пространство двора и бассейн. Вокруг почти никого не было: отдыхающие редко останавливались в мотеле. Большинство постояльцев были проезжающие, которые, смертельно устав, заворачивали сюда на ночлег. Но хозяева – семейство индусов – как и большинство владельцев отелей в последнее время, надеялись на лучшее и продолжали содержать бассейн в должном виде, ожидая, что вот-вот нагрянет клиентура уровнем повыше, что было, вне всякого сомнения, предопределено Ганешей.[57]

Теперь же возле бассейна был только один взрослый человек – очень толстая женщина лет сорока, в закрытом купальнике бледно-лилового цвета. Глаза ее были скрыты за солнечными очками; она жизнерадостно улыбалась яркому солнцу и жевала жвачку. Глядя на нее, Б.Б. сочувственно покачал головой: вот несчастное, жалкое существо – копченый тюлень с безжизненными, обесцвеченными завитками на голове, ноги – как два гондона, наполненных простоквашей. Напротив женщины, у другого края бассейна, громко резвились двое мальчишек – те самые, которых Б.Б. заприметил прежде. Двое брошенных, никому не нужных ребятишек. Если их бросить на произвол судьбы, их жизни пройдут впустую и принесут им только разочарования. Б.Б. определенно видел, что этим мальчикам не хватает наставника.

В глубине души он чувствовал, что не должен искать себе новых воспитанников, ведь дома его ждет Чак Финн. Но, с другой стороны, сейчас-то он здесь, а этим мальчикам явно нужна направляющая рука взрослого. Он просто обязан сделать все, что от него зависит, чтобы помочь им: отвернуться в такую минуту было бы дурно, эгоистично.

Б.Б., шаркая, пересек парковку и приблизился к женщине в шезлонге, заслонив ей солнце. Женщина спустила очки на кончик носа и, сощурившись, посмотрела на Б.Б.; он одарил ее своей самой обворожительной улыбкой.

– Простите за беспокойство, – сказал он, – но это случайно не ваши дети?

Сразу было ясно, что это не так, но Б.Б. был не прост: он знал, как лучше вести себя в подобных ситуациях. Достаточно проявить немного уважения – и женщина не будет препятствовать его благородному порыву.

– Они вам тоже мешают? – спросила она и наморщила нос, будто собираясь чихнуть.

Б.Б. пожал плечами:

– Я просто так спросил.

– Нет, не мои, – ответила она. – Если бы у меня были дети, я бы не позволила им вести себя так. По-моему, они здесь с отцом. Рано утром я видела, как он уехал на микроавтобусе. Видимо, оставил их одних. Кстати, он очень даже ничего… – задумчиво добавила женщина.

Именно это Б.Б. и хотелось услышать – что поблизости нет ни родителей, ни опекунов, которые стали бы противостоять ему и развивать в детях дурные наклонности, объяснять, что правильно, а что нет, внушать основы ханжеской морали, тем самым лишая их того, что им так нужно.

– Пойду поговорю с ними, – сообщил Б.Б. просветленным голосом, словно соглашаясь сделать за нее грязную работу. – Попрошу, чтобы они вели себя потише.

– Спасибо, очень мило с вашей стороны.

Повисла неловкая пауза.

– У вас очень красивые очки, – похвалил Б.Б., не зная, что еще сказать.

– Спасибо.

– Ладно, загорайте, не буду больше вам мешать.

– Договорились.

Б.Б. не видел ее глаз, но был уверен, что она их уже закрыла и снова принялась монотонно, по-коровьи, двигать челюстями. Б.Б. помедлил еще секунду, разглядывая складки жира, вываливающиеся из ее купальника, с видом человека, оказавшегося на месте крушения поезда. Грудь у нее была очень мала по сравнению с громоздким телом. Б.Б. подумал, что для женщины, наверное, очень тяжело быть такой толстой и не иметь даже приличного бюста в качестве компенсации. Хотя некоторым мужчинам нравятся тучные женщины. М-да, чего только в мире не бывает.

Б.Б. подошел к мальчикам, которые плескались в мелкой части бассейна, несмотря на то что, казалось, плавать умели очень неплохо. Они носились туда-сюда, вверх-вниз, выкрикивая что-то о персонаже комиксов по имени Сорвиголова. Насколько Б.Б. понял, этот Сорвиголова был слеп, так что супергерой из него вышел, видимо, довольно паршивый.

– Здравствуйте, молодые люди. Как поживаете? – спросил Б.Б.

Он уселся в ближайший шезлонг и украсил свою физиономию уже совсем другой улыбкой, которая, как он знал, очень положительно действовала на всеми брошенных мальчиков, не имеющих цели в жизни и нуждающихся в образце для подражания.

– Отлично! – ответил один из мальчишек, другой тихим эхом повторил его слова.

Старшему было лет двенадцать. Он был белокурый, крепкий и загорелый, с развитой мускулатурой и плоским животом. Мальчишка был бы очень хорош собой, если бы не нос, чересчур длинный и тонкий; к тому же подбородок у него был немного скошен, однако непохоже было, что это признак слабости. Нет уж, этот молодой человек, такой гибкий, так хорошо сложенный, не позволит каким-нибудь гадам издеваться над собой. Второму мальчишке, темненькому и покрытому некрасивыми веснушками, было лет девять. Он был покостлявее и куда менее грациозен.

Хрустнув пальцами, Б.Б. слегка подался вперед:

– Вам, я смотрю, нравится этот слепой супергерой?

– Да! – ответил белокурый мальчик. – Его зовут Сорвиголова.

– Кошмар, – вздохнул Б.Б. – Какой дряни нынче учат детей! Уже нет ни одной детской передачи, где не было бы человека в инвалидном кресле, на костылях, безрукого или лишенного дара речи и жестикулирующего, как обезьяна. А теперь еще и слепые супергерои! Этот слепой что, пробивает своей тросточкой плохих ребят?

Белокурый мальчик ничего не ответил, а младший сказал:

– Извините.

Он произнес это так тихо и так низко при этом наклонил голову, что коснулся губами воды, и его речь смешалась с бульканьем.

– И Халк тоже, – продолжал Б.Б. – Он превращается то в высоколобого неудачника, то в огромного зеленого идиота. Ну разве не дрянь?

– Не знаю, – пробулькал младший из ребят.

– Вот то ли дело Супермен, – продолжал разглагольствовать Б.Б. – Вот это – настоящий супергерой. Он и умный, и сильный, и остается таким всегда. Правда, он притворяется слабаком, но только для того, чтобы никто ничего не заподозрил. И Бэтмен тоже. Знаете, почему мне нравится Бэтмен? Потому что он – парень что надо: у него нет никаких сверхчеловеческих способностей, он просто старается совершать только правильные поступки и использует для этого все доступные средства. И еще мне нравится, что ему помогает Робин. Бэтмен – наставник Робина, они работают вместе, помогают друг другу, все время узнают друг от друга что-то новое. Именно такими и должны быть отношения между наставником и мальчиками, которым он хочет помочь.

– Да это же «Ди-Си»,[58] – отмахнулся белокурый мальчик.

Внутри у Б.Б. что-то перевернулось; на него словно наступала коварная, уродливая и несправедливая тварь, похожая на сказочного великана-людоеда.

– Что ты хочешь сказать? – Б.Б. почувствовал, что лицо его раскалилось докрасна. Неужели эти ребята действительно обозвали его геем?

– Мы не читаем комиксы «Ди-Си», – ответил мальчик. – Мы читаем только «Марвел». У «Ди-Си» они, по-моему, какие-то глупые.

Отлично: значит, голубым они его не считают – просто глупым, и все. Ну что ж, это не страшно. У детей часто возникает впечатление, что взрослые глупы, невежественны и ведут себя как-то по-дурацки. Ну ладно, с этим, по крайней мере, можно справиться. Просто ребятам нужно узнать его поближе, и тогда они все поймут.

– Правда? – переспросил Б.Б. – И какие же еще герои вам нравятся?

– Мне нравится Росомаха, – дерзко заявил мальчишка. – Я читаю в основном «Людей Икс».

– Отлично, – сказал Б.Б., подумав о том, что мир, в котором дети читают комиксы с главным героем по имени Трансомаха, просто сошел с ума. – Слушайте, я тут собирался пойти мороженого поесть. Вы любите мороженое, ребята?

– Мороженое? – повторил красивый белокурый мальчик, и в голосе его отчетливо послышалась тревога, как если бы он спросил: «А вам какое дело?»

В таких случаях нельзя ни на секунду забывать о том, что перед вами дети, чьи беспечные родители о них совершенно не заботятся. Эти родители запугивают собственных детей, потому что им лень объяснить, чем опасные незнакомцы отличаются от добрых людей, имеющих самые лучшие намерения. Дети помнят о том, что старшие часто накладывают на них различные запреты, но знают, что те часто думают не мозгами, а задницей. Самое главное – убедить мальчишек в том, что правило «не уходите никуда с незнакомыми людьми» к данному случаю просто не может иметь никакого отношения, потому что этот незнакомец желает им только самого лучшего. Стоит однажды разбить эту стену – и она уже больше не возникнет.

– Там, дальше по шоссе, есть «Айхоп». Если хотите, идемте со мной – я угощу вас мороженым.

– Правда? – обрадовался младший. – А каким?

– Нам нельзя уходить, – возразил старший, обращаясь скорее к брату, нежели к Б.Б. – Папа велел нам ждать его здесь. И он нам вообще не разрешает разговаривать с незнакомыми людьми.

Ну вот, пожалуйста: всегда одна и та же фраза, слово в слово.

– Я уверен, ваш папа просто хотел сказать, чтобы вы не разговаривали с плохими людьми. Вряд ли он запретил бы вам разговаривать с хорошим человеком, который хочет угостить вас мороженым. Ну ладно, меня зовут Уильям, но все называют меня Б.Б., и на работе я каждый день общаюсь с молодыми людьми вроде вас. Я – воспитатель.

Дети молчали.

– Кстати говоря, я тоже остановился в этом мотеле, – продолжал он. – Я живу в сто двадцать первом номере. А как вас зовут?

– Я Пит, а он Карл, – ответил младший.

– Значит, Пит и Карл. Ну вот, теперь мы с вами знакомы, как вы полагаете?

– Я хочу клубничное мороженое, – почти пропел младший – слишком уж громко, на вкус Б.Б. Ему вовсе не хотелось, чтобы какие-нибудь взрослые идиоты вмешались в то, в чем не понимают ни шиша. – Шоколадное я не люблю.

– Перестань, – сказал старший и покачал головой. – Вечером папа вернется, и мы спросим у него разрешения.

– Вечером? – спросил Б.Б., стараясь, чтобы вопрос этот прозвучал недоверчиво. Осторожность, может быть, штука и неплохая, но ведь неизвестно, когда им в следующий раз представится возможность поговорить с человеком, который захочет им помочь, позволит почувствовать, что они особенные, что они ему дороги, что сами здесь и сейчас решают свою судьбу и ход всей своей дальнейшей жизни. – Вы собираетесь ждать здесь до вечера? Лично я отправляюсь за мороженым прямо сейчас. Мне жарко, и я хочу мороженого. Но если вам нужно сбегать наверх переодеться – я, так и быть, подожду вас пару минут. Сколько времени вам нужно?

– Пять минут! – с готовностью ответил младший.

– Ух ты как быстро! – улыбнулся Б.Б. – Думаете, Трансомаха успел бы так быстро?

– Что вы, он успел бы еще быстрее! – воскликнул младший.

Б.Б. едва справился с собственной улыбкой, не позволив ей принять торжествующее выражение. Отлично, все на мази.

– Я думаю, нам все-таки не стоит уходить, – снова сказал старший.

Б.Б. печально покачал головой:

– Ну ладно. Если твой брат захочет пойти один, я его и одного возьму. Но ты точно хочешь остаться здесь?

По лицу ребенка пробежала тень сомнения. Его ноги беспокойно барахтались в воде. Он закусил губу.

– Мы оба останемся здесь?

Это прозвучало как вопрос, а не как заявление.

– Если ты не хочешь идти, это вовсе не значит, что твой брат тоже должен остаться без мороженого. По-моему, нехорошо запрещать кому-то что-то делать только потому, что ты сам этого не хочешь. Между прочим, Карл, это называется эгоизм.

– Вот именно, – добавил его брат.

– Ну не знаю, – сказал старший, и это было еще не «да», но уже, по крайней мере, не категорический отказ.

Б.Б. чувствовал кожей, что инициатива переходит в его руки. Он ощутил какой-то внутренний толчок и знал, что самое главное теперь – подчиниться ему и плыть по течению, ни в чем не сомневаясь и ни о чем не задумываясь; если же он станет осторожничать, взвешивая каждое слово, слишком стараться, то обязательно ляпнет что-нибудь лишнее и провалит всю затею.

– Что тут у вас происходит? – спросила тучная пляжница.

Она стояла прямо за спиной Б.Б., упершись руками в свои гигантские бедра и подняв очки на лоб. Ее гладкая, шоколадного цвета кожа, натертая маслом для загара, сияла на солнце. Бросив на женщину взгляд поверх солнечных очков, Б.Б. восхитился необычайной красотой ее глаз. Б.Б. вовсе не был поклонником жирных коров, и все же не поддаться очарованию этих глаз было невозможно: они были необыкновенного зеленого цвета – цвета весеннего луга, изумруда, чешуи тропических рыб.

– Господи! – воскликнул Б.Б. – Никогда в жизни не видел таких восхитительных зеленых глаз!

– Скажи мне лучше кое-что, чего я не знаю. Что происходит тут между тобой и этими детьми?

– Я попросил их играть потише, – ответил Б.Б. – Так что они не будут больше вас беспокоить.

– А мороженое? – забеспокоился младший из мальчиков. – Вы обещали мороженое!

Взглянув на женщину, Б.Б. покраснел:

– Я подумал, что если удастся подкупить их мороженым, то они оставят вас наконец в покое.

– Ах, как мило! – ответила женщина. – Только катился бы ты на все четыре стороны, пока я копов не позвала.

Б.Б. снял солнечные очки и посмотрел женщине прямо в глаза.

– Милая дама, – сказал он, – я и есть коп.

Он уже делал так раньше, и эта уловка всегда срабатывала гораздо лучше, чем рассказы о том, что он – организатор Благотворительного фонда помощи юношам. К сожалению, женщина на это не повелась.

– Тогда покажи удостоверение.

– Но я же не на посту. Оно у меня не с собой.

– Отлично, – ответила женщина. – Тогда советую тебе пойти за ним прямо сейчас, чтобы к моменту, когда приедут твои коллеги, оно было у тебя с собой.

– Ну ладно, – сказал Б.Б., – сейчас вернусь. Ребята, увидимся через пару минут.

И Б.Б. беззаботно направился к себе в номер, поскольку ему ничего не оставалось, кроме как затаиться и выждать, пока этой корове не надоест жариться на солнце.

Глава 26

Мелфорд вел машину в полном молчании, так что я почти забыл о его присутствии. Я был занят совсем другим: пытался убедить себя, что мое столкновение с Бобби не приведет ни к какой катастрофе. Только когда мы въехали на территорию Медоубрук-Гроув, я очнулся наконец от своих раздумий.

Я с удивлением окинул взглядом окружающие нас трейлеры, нестриженые газоны и пустые парковочные места.

– Ты что, охренел? О чем ты вообще думаешь? Нам нужно держаться как можно дальше от этого места, а ты снова и снова приезжаешь сюда.

– Быть может, твои непротивленческие настроения и имеют под собой разумные основания, но, боюсь, нам все-таки придется выяснить, что здесь происходит. А для этого нам нужно узнать, что это была за женщина, чей труп мы с тобой видели в фургоне. И, насколько я себе представляю, единственный способ достать информацию, имеющийся в нашем распоряжении, – это порасспрашивать соседей. Так что давай-ка вспомни о том, что ты продавец. Только вместо того чтобы торговать дурацкими энциклопедиями, ты будешь спрашивать у людей, что они знают про Ублюдка и Карен и что за женщина могла навещать эту парочку прошлой ночью.

– Ага, понятно. Может, мне еще спросить, не видели ли они, как парень, точь-в-точь похожий на меня, улепетывает с места преступления?

– Лемюэл, не напрягайся. Никто тебя не видел.

– Но если это так легко, почему бы тебе этим не заняться?

Мелфорд покачал головой:

– Мне? Да ты что! Я слишком выделяюсь. Возьми хотя бы мою безумную прическу. А ты уже ходил по окрестным кварталам. И к тому же ты торговец и здесь – твой участок.

Трудно передать словами, насколько сильно все мое существо противилось осуществлению этой затеи.

– А что, если тот самый коп будет проезжать мимо и узнает меня? Ему я тоже буду объяснять, что это мой участок, пока он будет бить меня в живот?

– Послушай, ничего не случится. Я буду на стреме. А если вдруг что-то пойдет не так, схвачу тебя под мышку и мы вместе смоемся. Поверь мне, это совершенно безопасно.

И тогда я выдвинул самый веский аргумент – по крайней мере, с моей точки зрения:

– Но я не хочу этого делать.

– А я не хочу, Лемюэл, чтобы нас с тобой поимели. А это непременно случится, если мы не возьмем инициативу в свои руки. Поверь, сложившаяся ситуация нравится мне ничуть не больше, чем тебе. Но за тобой охотятся Джим Доу и женщина, которую мы встретили за обедом, – уж не знаю, кто там ее послал. Так что нам нужно действовать, а не сидеть на месте и ждать, когда нас обложат со всех сторон.

Я понимал, что Мелфорд прав, хотя мне и не хотелось себе в этом признаться. Это не тот случай, когда можно спрятаться и отсидеться. Нельзя просто опустить руки и сокрушаться о том, что, возможно, все могло бы сложиться совсем по-другому, если бы я не загремел в тюрьму за «особо тяжкое убийство нескольких лиц». Так что выбора у меня не оставалось.

– Ну и что я буду им говорить?

– Понятия не имею. Но раз уж ты можешь уговорить человека потратить кучу денег на книги, которые ему совершенно не нужны, вытянуть из него последние сплетни для тебя – сущий пустяк.

Возразить мне было нечего.

– Подожди, еще пара слов, – остановил меня Мелфорд. – Разумеется, ничего не случится, но на всякий пожарный. Всякое ведь бывает.

– Вот дерьмо!.. – начал я.

– Не волнуйся, но предположим, что случится что-нибудь совершенно непредвиденное, – продолжал Мелфорд, – и ты вдруг каким-то образом все-таки опять напорешься на Доу…

– Все, заткнись, я никуда не иду.

– Все будет в порядке. Я просто хочу дать тебе совет на самый крайний случай. Так вот, если ты все-таки напорешься на него и почувствуешь, что запахло жареным, – ударь его промеж ног.

– Да? Это что, так больно?

– Послушай, умник, я знаю, о чем говорю. У него недавно были некоторые проблемы с гениталиями, так что эта часть тела у него сейчас очень чувствительна. Короче, врежь ему как следует по яйцам – это поможет на сто процентов.

– А ты откуда знаешь?

Мелфорд улыбнулся.

– Одной моей знакомой недавно представился случай хорошенько вмазать ему по яйцам, – ответил он. – Ладно, хватит вопросов. Пора приниматься за дело.

На меня нахлынули до боли знакомые ощущения: жара, склизкая пленка пота на коже, язык словно зарос толстым слоем грязи. Я стою под дверью, поднимаю руку, чтобы постучаться, а в воздухе плывет тошнотворный запах свиного дерьма. Только на сей раз я собираюсь не деньги делать, а добывать информацию, которая нужна не мне, а убийце, ассасину.

Трейлер, возле которого я стоял, от того, где жили Карен и Ублюдок, отделяло всего несколько фургонов. В первом доме мне никто не открыл, еще две двери с подозрительной поспешностью захлопнулись прямо у меня перед носом. Единственный человек, который отозвался на мой стук, – удивительно низкий и тучный мужчина в боксерских трусах и майке, – бросил мне в лицо только одну фразу, в которой явно содержалась угроза. Ну что ж, пятая попытка. Вчера, когда я проходил мимо, в этом доме было пусто и темно, но сейчас в гостиной горел свет и слышалось тихое жужжание комнатных кондиционеров. На стук появилась женщина лет шестидесяти с небольшим, в тоненьких спортивных штанах цвета морской волны и футболке с эмблемой Университета Флориды: крокодилом, готовым устремиться вперед в предвкушении близкой добычи. Ее крашеные волосы цвета грейпфрута были коротко острижены и завиты в тугие кудряшки, так что напоминали густые, мрачные джунгли. Основную дверь она отворила, но ширму открывать отказалась: можно подумать, эта тоненькая перегородка могла ее от чего-нибудь защитить.

– Здравствуйте. Можно задать вам пару вопросов о вашей соседке, Карен?

– Я не буду ничего покупать, – ответила женщина.

– Но, мэм, я ничего не продаю, – ответил я, отметив про себя, насколько странно и непривычно говорить это всерьез. – Я надеюсь, вы согласитесь ответить на пару вопросов? Вы ведь не откажете мне, правда?

– Я же сказала: мне ничего не нужно, – повторила она и попыталась захлопнуть дверь.

Отчасти я даже обрадовался: теперь я могу спокойно вернуться к Мелфорду и сказать, что никто не хочет со мной разговаривать, – тогда мы сядем в его «датсун» и навсегда уедем из Медоубрук-Гроув. Но, с другой стороны, какой-то нудный и беспокойный голос подсказывал мне, что Мелфорд отправит меня дальше ходить по домам, на сей раз в другую часть трейлерного парка, которая может оказаться гораздо ближе к полицейскому участку, где сидит Доу.

Поэтому я сказал:

– Постойте! – Мне в голову пришла отличная идея, и я решил, что терять мне все равно нечего. – Мэм, я действительно ничего не продаю. Я частный детектив.

Наверное, мысль представиться частным детективом возникла у меня из-за истории с Крисом Дентоном. Действительно, почему бы нет?

Женщина снова взглянула на меня, на сей раз более благожелательно.

– Правда? – Глаза ее расширились от удивления.

– Да, мэм.

– Просто невероятно!

Похоже, моя дерзкая затея все-таки сработала.

– Как Кэннон? – спросила она.

Я с серьезным видом кивнул:

– Да, точь-в-точь как Кэннон.

– Ну уж не точь-в-точь. Тебя бы откормить сперва надо. – И женщина открыла дверь-ширму.

Женщину звали Вивиан. Она провела меня на кухню, усадила за небольшой столик, предложила мне жестянку с лимонадом и аккуратно разложила на бумажном полотенце замороженное овсяное печенье.

Весь дом был забит фотографиями пуделей. Фотографии были развешаны по стенам, стояли в рамках на столе – я насчитал их как минимум дюжину. В воздухе витал запах псины, но ни одной собаки видно не было.

– О, эта девица всегда была настоящая шлюха, – задумчиво начала Вивиан, – вся в мамашу. Они обе шлюхи. Да еще и наркотики принимают.

– А какие наркотики? – спросил я.

– Ну уж, в этом я не разбираюсь, – сказала она, прищелкнув языком. – Я вообще не знаю, что принимает современная молодежь. Мы в свое время только пили, и все. А прочими вещами, марихуаной к примеру, одни черножопые развлекались.

– То есть обезьяны, мэм?

Она захихикала и замахала на меня руками, будто мы были с ней давние приятели:

– Да ну тебя.

Тогда я рискнул спросить:

– А как насчет мужчины, с которым она встречалась? – Мне самому понравилось, как прозвучала эта фраза, – очень профессионально, совсем как по телевизору. – Вы его знаете?

– Ты про Ублюдка, что ли? О да… Но я с ним не слишком хорошо знакома. Очень неприятный человек – хотя об этом и по прозвищу можно догадаться. Я бы сказала, что в данном случае это его второе имя.

– Да уж, – согласился я, – хорошего человека скорее уж прозовут Скутером или Чипом.

– Вот именно.

– Ублюдок, говорят, тоже имел дело с наркотиками. Он вроде бы продавал их вместе с…

Тут она запнулась, огляделась по сторонам и принялась теребить металлическое колечко на своей банке с лимонадом.

– Продолжайте, – попросил я.

– Да не важно. В общем, Карен со своим парнем были по уши в наркотиках. Именно поэтому ее муж забрал детей. Она подсела на какую-то дрянь и, говорят, даже позволяла Ублюдку развлекаться с одной из своих дочерей.

– Мэм, – настойчиво попросил я, – расскажите мне о наркотиках поподробнее. Не связано ли это как-нибудь с начальником полиции, Джимом Доу?

Вивиан потупила взгляд:

– Нет, что ты. Не то чтобы я об этом ничего не слышала, но о Джиме Доу могу сказать только хорошее: он всегда замечательно ко всем нам относился, никому не сделал ничего дурного – если не считать, конечно, этой ужасной вони от его свиней. Я готова повторить эти слова перед кем угодно.

– Ладно, я не хочу доставлять вам лишнего беспокойства. Разрешите только еще один вопрос.

Я начал чувствовать напряжение, исходящее от моей собеседницы, и понял, что пора уходить, пока я не напугал ее слишком сильно.

Но женщина покачала головой.

– Нет, хватит, – ответила она. – Вопросов на сегодня достаточно. Думаю, тебе уже пора идти.

– Один-единственный! – взмолился я.

– Нет, – повторила она. Лицо ее побледнело, щеки ввалились.

– Ну ладно, – сказал я, вставая. – Спасибо, что нашли для меня время. Я очень вам обязан. И мне очень жаль, если вы боитесь, что наш разговор может навлечь на вас неприятности с полицией.

Женщина ничего не ответила.

– Но я вам обещаю, – продолжал я, – что никогда не скажу и не сделаю ничего такого, что позволит ему догадаться о нашем разговоре. И даже если он узнает, что мы разговаривали, то никогда не догадается, о чем именно шла речь. Понимаете? То есть вы можете сказать ему, что просто угостили меня печеньем и лимонадом и с любезной улыбкой выслушали мои вопросы. Разве нет?

– Да, верно… – нерешительно согласилась женщина.

– Если мне придется ему что-то объяснять, я скажу, что именно так все и было. Но не думаю, чтобы это потребовалось. Ну а раз так, что плохого случится, если вы согласитесь ответить на еще один, самый последний вопрос?

– Наверное, ничего, – подтвердила она.

– Вы абсолютно правы, – заключил я, как будто это она пыталась меня в чем-то убедить. – Вы случайно не знаете какую-нибудь женщину лет сорока-пятидесяти, которая могла частенько заходить в фургон Карен?

Вивиан кивнула:

– Знаю. Это могла быть ее мать, – ответила она. – Да, скорее всего мать. Шлюха несчастная. Она иногда к ней заходит. Карен говорит, что она никогда не предупреждает, когда собирается прийти, – просто берет и заходит внутрь, даже не постучавшись. Будто пытается застать свою дочь врасплох, застукать ее за чем-то. Да, думаю, это она. Они обе грязные шлюхи, – задумчиво добавила Вивиан.

– Ладно, – сказал я. – Большое вам спасибо. Вы мне очень помогли.

Эти преувеличенные изъявления благодарности прозвучали неестественно, но мою собеседницу, похоже, успокоили.

– Ой, ну что ты! Заходи, пожалуйста, в любое время. Я с радостью поболтаю с тобой о том о сем. Очень приятно разговаривать с таким вежливым молодым человеком. И вообще, я рада, что ты составил мне компанию. Мне так одиноко с тех пор, как исчезла моя Рита.

Сперва я подумал, что, похоже, в Медоубрук-Гроув погиб еще один человек. Но что-то подсказало мне, что речь идет о другом.

– Это ваш пудель? – спросил я.

Взгляд женщины загорелся.

– Неужели вы ее знаете? – Это было сказано таким тоном, будто мы находились на вечеринке и речь шла о каком-то человеке который принадлежал к тому же кругу, что и я.

– Нет. Просто я заметил, что у вас много фотографий с пуделями.

– О да. Она пропала пару месяцев назад. Я в полном отчаянии. Она была такой красавицей! Не то что большинство пуделей: не крошечная игрушечная собачка, а настоящий большой пудель – черная с белым пятнышком на голове, очень похожим на шапочку. Такая хорошая девочка была моя Рита! Она так любила играть с соседскими ребятишками и просто обожала фрукты: клубнику, виноград, бананы. Все дети об этом знали и все время приносили ей угощение. Она так радовалась и стала такой пухленькой. Как бы я хотела знать, где она теперь!

На глаза у Вивиан навернулись слезы, и я отвернулся.

– Мне очень жаль, что она пропала, – вежливо сказал я.

Женщина всхлипнула:

– Спасибо, ты очень добрый юноша, – и окончательно ошарашила меня поцелуем в щеку.

Мелфорд обещал, что отстанет от меня на пару-тройку фургонов и будет наблюдать за всем со стороны, но когда я вышел из дома Вивиан, оказалось, что его и след простыл. Внутри у меня все сжалось. Я ближе подошел к тому месту, откуда начал свой обход, но по-прежнему никого не увидел. Мысль о том, что я оказался в ловушке, один в этом трейлерном парке, где меня в любой момент может сцапать Джим Доу, очень мне не понравилась. Я пошел в обратном направлении и добрел почти до самого фургона Карен, но потом вдруг до меня дошел весь ужас моего положения, и я вновь повернул к дому Вивиан. Мелфорда по-прежнему нигде не было видно. Пот лился с меня ручьями, от запаха свинофермы разболелась голова. Я двинулся по пыльным улицам в сторону «Квик-стоп». Добравшись туда, я, по крайней мере, окажусь за пределами территории Доу. Я чувствовал, будто иду по минному полю, и мне казалось, что в любую секунду может раздаться взрыв. Всякий раз, когда за спиной слышался шум колес проезжающей машины, сердце мое стискивал невидимый кулак. Меня пугал каждый шорох: кузнечик ли, подпрыгнув, задевал какую-нибудь травинку, или ящерка выскакивала из-под ног и кидалась в заросли сорной травы – все вызывало во мне ужас.

Но до круглосуточного магазина в «Квик-стоп» я добрался без всяких приключений. Подходя к нему, я заметил на стоянке до боли знакомую машину: это был «датсун» Мелфорда. Машина стояла ко мне задом, так что разглядеть мне удалось только затылок Мелфорда и спину человека, сидящего на пассажирском сиденье.

В пассажире я тут же узнал Дезире, загадочную женщину, которая работала на неведомого мне врага.

Глава 27

В этот момент я был уверен, что лучше всего было бы просто кинуться прочь от Мелфорда, от Джексонвилла, от всей этой дряни. Я сказал себе, что это было бы самым мудрым решением, поскольку все сложности, связанные с побегом, были, как мне казалось, легко преодолимы. Но в тот момент мне было не до мудрых поступков, потому что я был зол как черт.

Я подошел к машине и постучался в водительскую дверь. Мелфорд опустил стекло:

– Ну и как успехи?

– Ты просто дерьмо собачье, – сказал я.

Мелфорд вытаращил глаза:

– Неужели все так плохо?

– Ты должен был меня ждать.

– Ну вот я тебя и жду.

– Мы договаривались, что ты будешь ждать меня в трейлерном парке.

На лице Мелфорда изобразилась недоуменная гримаса:

– Это еще зачем? Я бы только привлекал лишнее внимание. Мы договаривались, что встретимся здесь.

Я был уверен, что разговор шел о другом, но Мелфорд в таких подробностях и настолько убедительно воссоздал его, что я и впрямь усомнился в своей правоте. Правда, он был более искушен во всяческой конспирации и разыгрывании хитрых шахматных партий, так что, возможно, я услышал лишь то, что хотел услышать, потому что мне очень не хотелось верить, что меня просто так бросили одного, без прикрытия.

– А это что такое? – спросил я, кивнув в сторону приветливо улыбавшейся Дезире.

– Ты же помнишь Дезире, – ответил Мелфорд.

– Конечно помню, но какого хрена вы тут вместе сидите и так мило болтаете?

– Извини, пожалуйста, – сказал Мелфорд, обращаясь к Дезире.

Он вышел из машины и отвел меня в сторону метров на пять, к парочке торговых автоматов, где продавались газеты.

– Так что тебе удалось выяснить?

Я решил, что разговор по поводу Дезире можно ненадолго отложить, потому что препирательства с Мелфордом скорее всего ни к чему не приведут. Я рассказал ему то, что узнал от Вивиан: пожилая женщина, очевидно, была матерью Карен.

– М-да. Похоже, она оказалась там очень не вовремя, – заметил Мелфорд. – У Доу были очень серьезные причины скрывать гибель Ублюдка и Карен, поэтому он и убил эту женщину.

– И что это за причины?

– Наркотики. – Мелфорд пожал плечами, как будто эта тема ему наскучила. – Доу закрутил одну аферу, поэтому, оказавшись втянутым в убийство, теряет гораздо меньше, чем в случае, если начнется расследование, в ходе которого всплывут его махинации. Так что это отличные новости, дружище.

– Может, объяснишь, что отличного в полоумном копе, который продает наркоту?

– Ну подумай сам: Доу и его дружки спрятали трупы. По-моему, эти ребята умом не блещут, так что за ними наверняка тянется хвост улик. Если вдруг трупы будут обнаружены, улики будут указывать на них, а не на нас с тобой. Согласись, будет странно, если они заявят, будто Карен и Ублюдка скорее всего убил продавец книг, а они только похоронили трупы. Доу и его дружкам есть что терять, поверь мне. И это значит, Лемюэл, что ты в полной безопасности и вне подозрений.

– Что ты хочешь сказать? Что я теперь могу просто взять и уйти?

– Да, именно это я и хочу сказать. Я подвезу тебя в любое место, куда ты захочешь, и ты можешь спокойно возвращаться к своей обычной жизни. Просто не болтай о том, что видел, держись подальше от копа – и все будет в порядке.

– А как насчет денег, которые они все ищут? – спросил я. – Про деньги они не забудут. И если они считают, что я имею ко всему этому какое-то отношение, они от меня не отстанут, разве нет?

– Забудь о деньгах, – опять повторил Мелфорд. – Дело вовсе не в них. Они отправили Дезире, чтобы она следила за тобой, но она обещала сказать им, что ты не имеешь никакого отношения к деньгам. Поверь мне, она на нашей стороне. А если бы даже это было не так, какой ей прок в том, чтобы сообщать своим хозяевам, будто ты их кинул, если на самом деле она отлично знает, что это не так? Так что придется им искать кого-нибудь другого.

Я с силой втянул воздух сквозь сжатые зубы. Неужели это правда? Неужели эти сволочи по собственной глупости сами же защитили нас от любых подозрений, и все это только для того, чтобы скрыть свои грязные делишки с наркотиками? Верилось с трудом.

Будь я до конца откровенен с собой, я вынужден был бы признать, что испытанное мной облегчение смешано с разочарованием. Разумеется, мне не нравилось жить в постоянном страхе ареста, не нравились преследования со стороны Доу, но очень нравилось чувство причастности к чему-то, а Мелфорд заставил меня поверить, что это «что-то» представляет собой нечто чрезвычайно важное. Через пару дней я вернусь домой, брошу торговлю энциклопедиями, и все вернется на круги своя. Мне по-прежнему нужно будет найти тридцать тысяч долларов, чтобы поступить на следующий год в Колумбийский университет.

Дезире вышла из машины. На ней были те же джинсы, что и вчера, но вместо прозрачной блузки и черного лифчика она надела ярко-желтый топ от купальника.

Тело у нее было красивое, ничего не скажешь: очень чувственное и сексуальное. В другой ситуации мне было бы очень сложно заставить себя отвести глаза от ее бюста. Однако мне пришлось приложить все усилия, чтобы не глазеть на ее шрам. Я никогда прежде такого не видел – он был огромным и тянулся от плеча вдоль всего бока, расползаясь чуть ли не на половину спины и скрываясь под джинсами.

Но дело было не только в том, что я никогда прежде не видел подобного шрама. Я вспомнил слова Бобби, что у Игрока есть босс по имени Ганн, на которого работает женщина с огромным шрамом. Значит, Дезире работает на Б.Б. Ганна, нашего самого главного врага, а Мелфорд спокойно сидит в машине и по-приятельски болтает с ней.

Не смотреть на шрам было очень трудно. Казалось, он притягивает к себе внимание. Я решил, что лучший способ выйти из этой неловкой ситуации – просто задать вопрос.

– Откуда у тебя такой шрам? – спросил я.

Я тут же пожалел о том, что открыл рот, ведь речь шла о жизни и смерти, и передо мной стояла не просто привлекательная женщина с большой грудью. Эта женщина была носителем зла. Или нет?

Она взглянула на меня и улыбнулась:

– Спасибо, что спросил. – Голос ее звучал ласково и немного жалобно. – Большинство людей думают, что обращать внимание на шрам невежливо, поэтому притворяются, будто не видят его. Здесь была моя сестра. Нас с ней разделили. – Она поднесла правую руку к шраму и провела по нему кончиками пальцев. – Она погибла.

– Извини, – сказал я, мучась оттого, как глупо это прозвучало.

Дезире снова ответила мне с ласковой улыбкой:

– Спасибо. Ты очень добрый. Вы с Медфордом оба очень добрые.

– Ну ладно, – сказал я, потирая руки. – Чем мы можем помочь тебе на сей раз?

– Вообще-то, – отвечала она, – я пришла поговорить с Медфордом. Я хочу побольше узнать о том, как он помогает животным.

Так из закадычного друга я в одночасье превратился в третьего лишнего. Я мрачно плюхнулся на заднее сиденье, чувствуя себя никому не нужным, и, забившись в угол, съежился на крошечном пространстве, предназначенном скорее для японских детей, чем для американских подростков и целой библиотеки потрепанных книг в мягкой обложке. Когда я спросил у Мелфорда, куда мы едем, он не слишком внятно ответил на мой вопрос, заявив, что мы просто катаемся. Он якобы хотел немного развлечь меня и спрятать от Доу до тех пор, пока мне не настанет пора отправляться на встречу с Бобби.

С заднего сиденья мне было трудно расслышать все, что они говорили, но я видел, что Дезире очарована Медфордом. Она сидела, не сводя с него глаз и вся сияя, словно он был рок-звездой. Мне это не нравилось. В щемящем, неприятном чувстве, которое зашевелилось в моей груди, я опознал ревность, и это мне тоже не понравилось. Интересно, на кого она была направлена? Возжелал ли я эту сексуальную сиамскую близняшку, или мне было обидно делить с нею Мелфорда?

Я снова почувствовал, что чего-то не понимаю. Почему Мелфорд не попытался разузнать о ней побольше, прежде чем предлагать сесть в свою машину? Похоже, этот супер-ассасин не так тщательно относится к своему делу, как мне показалось на первый взгляд.

Мы ехали по шоссе минут двадцать – двадцать пять, когда Мелфорд вдруг притормозил и остановился возле магазина «Севен-илевен»,[59] заявив, что ему нужно умыться и что он хочет пить. Когда он ушел, у меня закружилась голова от охватившей меня паники. Мне не хотелось оставаться наедине с Дезире. Единственное, что я о ней знал, – это то, что она работает на Б.Б. Ганна. Я понятия не имел, что она за человек и чего от нас хочет.

Но Дезире, казалось, не испытывала никакой неловкости – она обернулась и заговорщически улыбнулась мне:

– По-моему, он очень сексуальный.

Я принялся беспокойно теребить пустой бокс от кассеты, который нашел на полу.

– Не уверен, что ты в его вкусе. Ты же все-таки женщина.

– А ты думаешь, что он голубой?

– Ну, у меня есть некоторые подозрения. Ладно, не важно. Кто ты все-таки такая?

– А почему ты думаешь, что он гей? Потому что он вегетарианец?

– Конечно нет, – возразил я. – И вообще, мне плевать, гей он или нет. Я просто хотел сказать, что, возможно, ты не в его вкусе. Но давай потом это обсудим. Сперва я хотел бы узнать, почему ты за нами ходишь. Может быть, Мелфорду и все равно, но мне – нет.

– Но это же так несправедливо, – сказала Дезире, – делать о людях выводы, клеймить их, основываясь исключительно на внешних признаках. Я столько времени и сил потратила на то, чтобы постичь свое истинное «я». Я прочла кучу книг про ауры, реинкарнации, гадание по «Книге перемен». А ты что делаешь? Вот так вот, с бухты-барахты, просто берешь и заявляешь, что он голубой.

– Послушай, мне это абсолютно безразлично. Я просто так сказал.

– А ты его самого не спрашивал?

– Не спрашивал, потому что мне это неинтересно! – Я начинал уже срываться на крик. – И о том, какой его любимый цвет, я тоже не спрашивал.

– А отчего ты вообще так переживаешь по этому поводу? – спросила Дезире.

Мелфорд вышел из магазина. В одной руке он держал бутылку с водой, в другой – ключи.

– А Лем думает, что ты голубой, – сказала Дезире, как только он отворил дверь.

Мелфорд уселся за руль и обернулся ко мне; на лице его играла широченная улыбка:

– Очень многие так считают, Лемюэл. И меня это ничуть не беспокоит. Но я все-таки надеюсь, что ты ничего не имеешь против голубых?

– Нет! – выпалил я. – Я вообще говорил о другом. Я хочу знать, кто Дезире такая и почему она всюду ходит за нами.

– А какое отношение это имеет к моей сексуальной ориентации? – озадаченно спросил Мелфорд. – Что-то я не понимаю.

– Я тоже не понимаю! – взвизгнул я.

Мелфорд перевел взгляд на Дезире:

– Лем задал вполне справедливый вопрос: кто ты такая и почему ты всюду следуешь за нами?

– Я? – переспросила она. – Одни очень нехорошие люди попросили меня последить за тобой, Лем, и выяснить, не собираешься ли ты совершить какой-нибудь нежелательный поступок.

– И что же? – поинтересовался Мелфорд.

– Насколько я себе представляю – нет, не собирается. Но мне придется еще немного за ним последить, чтобы убедиться окончательно. Если только, – и она взглянула на Мелфорда, – кто-нибудь не отвлечет мое внимание.

Мы не спеша ездили взад-вперед по шоссе и слушали неторопливый рассказ Дезире. Оказалось, что, как я и подозревал, она работает на Б.Б. Ганна, который живет где-то неподалеку от Майами и использует продажу свинины и энциклопедий как прикрытие для наркоторговли.

Дезире избегала подробностей. Она ясно дала нам понять, что решила уйти от Б.Б., но поскольку все же не хочет предавать его, то должна каким-то образом искупить свою причастность к этому грязному бизнесу. К этому заключению она пришла благодаря отчасти «Книге перемен», а отчасти Мелфорду. По ее словам, она в последнее время усиленно искала чего-то: какой-то цели, какого-то смысла, – и наша беседа в китайском ресторане убедила ее в том, что борьба за хорошее обращение с животными, которую ведет Мелфорд, может оказаться именно тем, что ей нужно. Интересно, усилилось бы ее убеждение или, наоборот, испарилось, если бы она узнала, что эта борьба подразумевает убийство людей?

– Так чем же занимаются борцы за права животных? – спросила она. – Взрывают скотобойни или что-то в этом роде?

Мелфорд покачал головой:

– Как правило нет. Главная сила нашего движения сосредоточена в свободном сообществе активистов, известном под названием «Фронт освобождения животных». Эффективность этого сообщества обусловлена тем, что, для того чтобы войти в него, достаточно просто исповедовать его ценности и предпринимать соответствующие акции, приписывая их ФОЖ. Никаких исправительно-трудовых лагерей, никакой идеологической проработки, никакой присяги. Самые простые акции – погромы предприятий фаст-фуда, охотничьих магазинов или других заведений, по вине которых хотя бы одна крошечная обезьянка может быть брошена в общую мясорубку – в огромную машину, где издевательства над животными поставлены на конвейер. Но есть и более сложные акции, например спасение лабораторных животных. Некоторые врываются на фермы и в научные учреждения, делают фотографии, показывающие, насколько жестоко там обращаются с животными, а затем устраивают так, что они становятся достоянием публики.

– Ну не знаю, – сказала Дезире. – Как-то это все пресно. Неужели ты хочешь всю жизнь приставать к людям с проповедями, убеждая их делать то, что они делать никогда не перестанут? Быть может, стоит предпринять что-нибудь посерьезнее? Например, избить администраторов какого-нибудь фаст-фуда.

– Члены ФОЖ считают, что не должны причинять вред даже самым жестоким мучителям животных, потому что вся их борьба основана на одном тезисе: люди вполне могут жить, не причиняя вреда другим существам.

При этих словах я постарался сделать вид, что ничего не слышал.

– И что же, они не могут убить даже самого отвратительного злодея? – спросила Дезире.

Мелфорд покачал головой:

– Любой, кто это сделает или хотя бы будет заподозрен в желании совершить подобный поступок, станет изгоем не только для этой организации, но и для всех сторонников движения в защиту животных. Их общая цель – спасение жизней, в том числе и человеческих. Но зато наносить имущественный вред не возбраняется.

– Ну что ж, все это вызывает уважение, – сказала Дезире.

– Хотя встречаются люди, – продолжал Мелфорд, – которые действуют даже там, где ФОЖ опустил бы руки. Они считают, что при некоторых условиях, в самой крайней ситуации, насилие неизбежно. Большинство членов Общества в защиту животных никогда не согласятся с этой истиной. Подозреваю, что они не сделают этого даже в частной беседе.

– Мне кажется, они совершенно правы, – заметила Дезире. – Какой смысл бороться за права всех живых существ, если мы станем делать между ними различие. Тогда мы будем похожи на посетителей ресторана, которые заглядывают в бак и выбирают рыбину, которую хотят съесть.

Мелфорд улыбнулся:

– Да, так и есть.

Дезире тоже улыбнулась в ответ на эту ложь, как будто одобрение Мелфорда привело ее в неописуемый восторг. И что самое неприятное, я прекрасно понимал, что именно она сейчас чувствует. В то же время я знал, что Мелфорд ей лжет. Какой же вывод я должен был сделать из всего этого? Ведь сам я так же легко и быстро стал прислушиваться к его мнению. И если бы я своими глазами не видел, как он убил двух человек, я ни за что не заподозрил бы его во лжи. Я вдруг почувствовал себя исключительно неловко: мне даже захотелось выйти из машины.

– А можно задать вопрос? – спросила Дезире.

– Разумеется.

– А как насчет медицинских исследований? Я хочу сказать, жаль, конечно, что приходится ставить опыты на животных, но мы же все-таки получаем важные результаты. Как же иначе найти лекарства от болезней?

– Конечно, поиск лекарств – очень важная задача. Но использование для этой цели животных – совсем другое дело. У меня на это есть два возражения: одно морально-этического, другое – практического свойства. Во-первых, то, что мучения и убийства животных приносят нам некоторую пользу, вовсе не значит, что мучить и убивать их – правильно. Если вместо подопытных животных мы будем использовать заключенных, преступников, брошенных детей или просто каких-нибудь невезучих ублюдков, которые вытянут несчастливый билет, – устроит ли вас это? Другими словами, можно ли сказать, что в данном случае цель оправдывает средства? Надо решить, представляет ли жизнь животных для нас какую-то ценность или нет. Если имеет, то делать исключения ради чего-то чрезвычайно важного – просто абсурд.

– Не уверена, что ты прав, – сказала Дезире. – Все-таки это животные, а не люди. По-моему, мы имеем полное право пользоваться преимуществами своего положения в пищевой цепи. Мы же не осуждаем львов за то, что они охотятся на зебр.

– Но львы не могут не охотиться на зебр, – возразил Мелфорд. – Для них это не является морально-этической проблемой. Так уж они устроены, ничего не поделаешь. А мы сами решаем, готовы ли мы причинять вред животным или нет. Это наш личный выбор, а значит, по нему нас вполне можно судить.

– Ну ладно, согласна, – сказала она. – Но все равно я не уверена, что готова скорее умереть от какой-нибудь жуткой болезни, чем позволить ставить опыты на животных, чтобы найти подходящее лекарство.

– Да, это сложный вопрос. Для многих, возможно, даже самый сложный. Высоконравственный человек может легко отказаться от гамбургеров и хот-догов, а вот вопрос о тестировании медикаментов на животных представляет собой очень непростую дилемму. Здесь самое главное – никогда не забывать о том, что большинство опытов, которые проводятся на животных, совершенно бессмысленны.

– Да брось, – вмешался я. – Кому нужно проводить бессмысленные опыты?

– Не надо себя обманывать. Даже если допустить, что в медицинских лабораториях полно талантливых ученых, их работа все равно требует финансирования. Ученые ищут себе гранты и, чтобы получать их, вынуждены ставить опыты на животных. Это же проще простого: представители организаций, распределяющих деньги, свято верят в эффективность таких исследований, и даже самое логичное и научно обоснованное доказательство не способно поколебать их веру.

– А может быть, они верят в эффективность таких опытов как раз потому, что эти опыты действительно эффективны? – предположила Дезире.

– Большинство лабораторных животных – млекопитающие, как и мы, но это вовсе не значит, что они так же переносят болезни и реагируют на лекарства. Наши самые близкие родственники – шимпанзе, к нам они даже ближе, чем к гориллам. Но знаешь, что происходит с ними под воздействием фенилциклидина – «ангельской пыли»?[60] Они просто засыпают. Для шимпанзе фенилциклидин – сильнейший транквилизатор. Вы только вдумайтесь: наркотик, который превращает людей в настоящих чудовищ, шимпанзе просто усыпляет, – а ведь они самые близкие к нам живые существа на Земле. Так что воздействие какого-нибудь медицинского препарата на шимпанзе, крысу или собаку ровным счетом ничего не говорит о том, как на него будет реагировать человек.

– А мне казалось, что благодаря опытам на животных было сделано много открытий.

– Да, и, может быть, будет сделано еще больше. Но это еще не значит, что следует продолжать в том же духе. Защитники медицинских опытов очень любят этот аргумент: неужели вы были бы готовы отказаться от вакцины против полиомиелита? Ведь если бы медики не ставили опыты на животных, ее бы и в помине не было. Но это ложный аргумент. Разумеется, я гораздо лучше чувствую себя, зная, что такая вакцина есть, но люди – очень умные и изобретательные существа, а значит, всему есть альтернатива. Можно, например, привлекать к исследованиям добровольцев. В наши дни некоторые ученые уже начинают работать с компьютерными моделями – для таких исследований нужна только специальная программа. А говоря, будто без опытов на животных мы не добились бы тех же самых результатов, мы тем самым утверждаем, что наука вообще невозможна без животных. Чушь! Возможна, да еще как. Мы наверняка могли бы придумать что-нибудь другое. Если бы опыты на животных были запрещены законом, может быть, мы бы уже давно изобрели более мощные компьютеры, потому что тогда для спасения собственных жизней нам бы понадобились куда более сложные компьютерные модели. Кроме того, раз опыты на животных, как я уже сказал, не дают нам надежных результатов, возникает еще один вопрос: как много открытий мы могли бы сделать, если бы не полагались целиком на результаты этих опытов? Сторонники вивисекции любят ставить вопрос ребром: либо мы оставляем в покое животных и продолжаем болеть, либо проводим опыты и находим лекарства. Но что, если все наоборот? Что, если использование этих ненадежных биологических моделей отбрасывает медицину далеко назад? Возможно, если бы мы не ставили опытов на животных, то давно бы уже нашли лекарство от рака.

– Ну-у не знаю… – рассеянно протянула Дезире. – Ты очень складно говоришь, но я хочу, чтобы, если я заболею, врачи сделали бы все возможное для моего выздоровления.

– Ну разумеется, ты хочешь, чтобы они сделали все возможное. Но «все возможное» все равно должно быть в рамках разумного. Ты ведь не хочешь, чтобы они делали то, что заведомо не сможет тебе помочь.

– Да, уж конечно.

– Но даже если ты ничего не имеешь против опытов на животных и при этом считаешь себя человеком честным и имеющим хоть какие-то моральные устои, ты не можешь не признать, что должен быть какой-то порог, стандарт, определяющий круг ситуаций, когда к этому средству следует прибегать, а когда нет. Возможно, ученым следует внимательно рассматривать каждый конкретный случай и всякий раз решать, действительно ли так уж необходимо в данной ситуации пожертвовать жизнью обезьяны, собаки или крысы, и если да, то почему. А пока что никто не мешает людям убивать и мучить животных в свое удовольствие. К тому же многие опыты на животных не имеют никакого отношения к медицине. Например, производители косметики каждый год подвергают пыткам тысячи животных только для того, чтобы выяснить, нанесет ли очередная жидкость для снятия лака такой же вред глазам кролика, как предыдущая. Казалось бы, и так ясно, что не стоит заливать глаза едким веществом. Но этим ребятам мало одного понимания: они все проверяют.

– Но зачем? – спросил я.

– Откуда я знаю – зачем? Страховая ответственность и прочая чушь. Не знаю почему, но именно так они и поступают.

– Да брось, – возразила Дезире. – Ты хочешь сказать, что крупные корпорации тратят черт знает сколько денег на бессмысленные мучения животных? Я не верю.

– Да что ты? – Губы Мелфорда искривились в странной улыбке. – Значит, не веришь? Лемюэл, тебе во сколько нужно быть в условленном месте? В пол-одиннадцатого, одиннадцать, если не ошибаюсь?

– Угу, – нехотя подтвердил я.

– А до этого тебе никуда не надо?

– Ну, – отважился я, – было бы неплохо, например, в кино сходить.

– Ага, щас.

– Уж не знаю, что ты задумал, – заявил я, – но мне это точно не нравится.

– Догадываюсь, – ответил он, – что не нравится. Тебе это и не может понравиться.

Похоже, мы были уже на пути к цели, поскольку Мелфорд явно прибавил газу.

– Куда мы едем? – спросила Дезире.

– По правде сказать, я не собирался делать это именно сегодня. Но поскольку диспозицию я уже изучил, то почему бы и нет. – И он загадочно усмехнулся. – Мы едем в лабораторию.

Глава 28

Мы ехали около часа, все дальше и дальше от Джексонвилла, а за окнами проплывал однообразный пейзаж: забегаловки, стрип-бары, ломбарды. Затем Мелфорд свернул с шоссе, и мы проехали еще миль десять по лесным дорогам, пока наконец не остановились возле небольшого торгового центра, в котором размещались ювелирный магазин и прачечная. Мелфорд припарковал машину. Когда мы вышли, он вытащил из багажника огромный мусорный мешок, доверху набитый черными трикотажными тряпками. Это были спортивные костюмы.

– Покопайтесь тут, – сказал он, – и найдите себе подходящую одежду. Только пока не надевайте, а то спечетесь.

Мелфорд достал черную спортивную сумку и закинул ее на плечо, а затем выдал каждому из нас еще по какой-то тряпке.

– Это вам тоже пригодится, – заметил он.

Это были лыжные маски.

У меня и без того было предостаточно проблем с законом, и я не имел ни малейшего желания вламываться в лабораторию, где проводили опыты на животных. Но я счел за лучшее не спорить и не вносить сомнительных предложений – например, оставить меня в машине. Раз уж ввязался в эту историю, ничего не поделаешь.

Мелфорд достал из своей спортивной сумки флакон со спреем от насекомых, обрызгал нас и повел через густые заросли сосен. Было еще светло, но комары, почти не замечая спрея, уже жужжали возле моих ушей. В древесных зарослях кисловато пахло гнилыми листьями и гниющим где-то неподалеку опоссумом.

Дезире молчала, всем своим видам показывая, как сильно увлечена. А впрочем, какая ей разница, она ведь явно давно уже нарушает закон, так что одним преступлением больше, одним меньше – ей уже все равно.

Наконец заросли поредели, и Мелфорд поднял руку, как сержант, приказывающий своим солдатам остановиться.

– Пока что останемся здесь, – сказал он. – Сегодня суббота, так что в лаборатории должно быть пусто. Но все равно лучше дождаться темноты. Подождем здесь час-полтора, не больше. А я пока что покажу вам результаты проведенной мною рекогносцировки.

Он засунул руку в карман и извлек оттуда несколько клочков бумаги, которые аккуратно разложил на земле. Это были нарисованные от руки планы внутренних помещений здания.

– Но что ты все-таки собираешься предпринять? – спросила Дезире.

– Ничего особенного, – ответил он. – Банальную молниеносную атаку. Хочешь знать, чем занимаются защитники прав животных, – вот и посмотришь. Мы заберемся внутрь, сделаем несколько фотографий, соберем улики, а потом уйдем. Все предельно просто. А затем я передам нашу добычу в организацию по защите животных. Они опубликуют фотографии и постараются вызвать в обществе возмущение. Что может быть проще, правда?

– Да уж, – согласилась Дезире. – Дело выеденного яйца не стоит.

Выеденного яйца не стоит. Я поднял глаза и увидел здание, которое просвечивало меж древесных стволов. Около тридцати метров аккуратно подстриженной травы отделяло кромку леса от белого приземистого строения без окон. Его окружала узкая полоска кустов – и более никаких декоративных посадок. Здание казалось уютным и безобидным – разве что отсутствие окон могло показаться зловещим. На противоположном углу, перед океанским пространством парковки, из травы торчала бетонная плита, на которой было отпечатано название медицинской компании: «Медицинская компания Олдгема».

Именно такую надпись я видел на кружках и коробках в фургоне у Карен и Ублюдка. Тогда Мелфорд сказал мне, будто понятия не имеет, что это значит, – и вот теперь мы собираемся вломиться в здание этой компании.

Мы прождали почти до девяти, когда наконец стало достаточно темно. Мелфорд улыбнулся мне.

– Не волнуйся, – сказал он. – Мы привезем тебя на место вовремя, так что работу ты из-за этого не потеряешь.

Мы сидели в засаде, слушая стрекот цикад, кваканье лягушек и пение ночных птиц. Слабо освещенные окна медицинской компании Олдгема постепенно гасли, один этаж за другим.

– Они тут совершенно отстали от времени, – объяснил Мелфорд. – На севере ни за что не оставили бы лабораторию без должной защиты. Но во Флориде пока мало кто слышал о защитниках прав животных, так что эти сволочи чувствуют себя в полной безопасности.

Он огляделся по сторонам:

– Ну ладно, надевайте костюмы.

Дезире принялась было расстегивать джинсы, но Мелфорд только покачал головой:

– Не надо раздеваться, дорогая. Надевай прямо сверху. Нам, конечно, нужно незаметно проникнуть внутрь, но, оказавшись там, мы должны выглядеть как нормальные люди. – Он скользнул взглядом по ее топу. – Думаю, верхнюю часть костюма тебе лучше не снимать.

Как только мы натянули на себя черные костюмы и надели маски, Мелфорд махнул рукой, и мы, низко опустив головы, кинулись через луг.

Я почти сразу же взмок, но одновременно почувствовал прилив адреналина. На мгновение я вдруг осознал, что понимаю, почему Мелфорд живет именно так. Я почувствовал вкус к запретному, к нарушению границ, к отрицанию светских приличий, к отказу от спокойной и размеренной жизни. К тому же мы не были грабителями, и нами двигали не низменные побуждения: мы бросили миру вызов ради благородного дела, ради высшей цели. И в тот момент мне было наплевать, что это не мое дело и не моя борьба, что я не верю в высшие цели, – я просто чувствовал, что живу.

Мелфорд провел нас через едва освещенный двор здания, вокруг крыла и вверх по бетонным ступеням, к металлической двери. Он достал из сумки отмычку, ту самую, которой пользовался в фургоне у Карен, и через пару минут дверь со щелчком отворилась. Мы проскользнули внутрь.

Там оказалось темно хоть глаз выколи: ни окон, ни ламп. Мелфорд достал фонарик и велел нам снять маски и спортивные костюмы. Только Дезире осталась в свитере.

– Охрана небольшая, – прошептал он, – всего несколько человек, и камер почти нет. Если охранники вдруг появятся – молчите, я сам с ними поговорю.

Мы запихнули костюмы в сумку Мелфорда, он взвалил ее на плечо, и мы двинулись дальше. Вскоре мы оказались в какой-то кладовой. В комнате висели металлические полки, уставленные коробками, большинство из которых было помечено надписью «Медикаменты». Кое-где стояли стеклянные сосуды с жидкостями жутковатых цветов, пакеты с собачьим, кошачьим, кроличьим, крысиным и обезьяньим кормами. Каждый из видов корма распространял свой особенный запах, но откуда-то издалека доносились и другие – пахло химией и антисептиками.

Мелфорд наконец нашел дверь, ведущую прочь из кладовой, и мы вышли в длинный коридор, сложенный из шлакобетонных блоков, которые украшала только одна загадочная полоска. Пол был покрыт выцветшим бежевым линолеумом. Основное освещение не работало, но все же кое-где горели флюоресцентные лампы. Их нам было вполне достаточно, так что Мелфорд погасил фонарь. Вообще помещение очень напоминало больницу после отбоя.

Мы два раза повернули направо и поднялись по ступеням на следующий этаж, который почти ничем не отличался от предыдущего. Пройдя вслед за Мелфордом по коридору, мы остановились возле двери, на которой было написано «Лаборатория № 6». Дверь оказалась заперта, так что отмычка снова пригодилась. Дезире стояла на стреме и беспокойно оглядывалась, я старался разглядеть хоть что-нибудь через темный стеклянный прямоугольник в двери, а Мелфорд трудился над замком. Не прошло и минуты, как мы оказались внутри.

Когда дверь отворилась, я вдруг понял, что переступаю значимую границу – символическую и в то же время куда более материальную, нежели дверной порог. Да, я уже видел, насколько ужасна свиноферма, – видел мучения животных и их деградацию (если этот термин, конечно, можно применить к свиньям). Но ведь свиноферма все-таки принадлежала коррумпированному полицейскому, и ее основным назначением было выращивание животных, которых потом должны были убить. Это была всего лишь краткая остановка между небытием и смертью, и ничем другим она быть не могла. Свиньи были всего лишь будущим беконом, свининой, ветчиной, их гибель была предопределена и неотвратима. Там царили страдания и ужас, в которых, возможно, не было необходимости, но все-таки был какой-то практический смысл.

Но тут все было совсем по-другому. Вдоль трех стен лаборатории стояли небольшие клетки, в каждой из которых сидела коричневато-серая обезьянка размером с куклу. У них были осунувшиеся, безразличные мордочки. Комнату заливала вонь, но не такая, как на свиноферме. Это не был запах фекалий и прочих испражнений: здесь пахло плотью, разлагающейся заживо. Пахло свежим дерьмом и рвотой, мочой и гноем. Сперва мне показалось, что обезьянки спят, но, когда Мелфорд зажег свет, я увидел, что глаза их открыты. Все животные лежали на боку, большинство из них тяжело дышали; их широко распахнутые глаза с неизъяснимым ужасом следили за каждым нашим движением. Некоторые обезьянки издавали хнычущие звуки. Одна из них кусала губу и вновь и вновь отчаянно пыталась уцепиться пальчиками за прутья клетки.

На другом конце комнаты одно из животных вдруг приподнялось, резко вскочило и слабо, но с угрозой зашипело на нас, оскалив зубы. Затем ноги обезьяны подкосились, и она повалилась на коричневую кучу – не то собственных экскрементов, не то обезьяньего корма. Мелфорд снова сунул руку в сумку и достал оттуда фотоаппарат, который вручил Дезире.

– Начинай фотографировать, – велел он.

Сам Мелфорд тем временем принялся осматривать лабораторию и первым делом нашел планшет, которым победно помахал в воздухе:

– Отлично, вот он. Хотите знать, что делают с этими обезьянами? Думаете, на них проверяют лекарство от рака? Или средство для восстановления мозговых функций после инсульта? Или проводят кардиологические операции, чтобы научиться спасать младенцев с врожденными патологиями? Ну, еще варианты есть? Так вот, по ним определяют ЛД-пятьдесят, полулетальную дозу. Это самое обычное исследование, которое проводят для всех товаров повседневного спроса. Его цель – выяснить, какое количество той или иной продукции убивает пятьдесят процентов подопытных организмов. Таким образом проверяют и жидкость для прочистки канализационных труб, и хозяйственное мыло, и моторное масло, и вообще все, что угодно. А что проверяют здесь, хотите знать? Фотокопировальную бумагу. Сколько бумаги можно скормить этим обезьянам, пока половина из них не умрет.

Дезире вдруг перестала фотографировать. Взгляд ее остановился на обезьяне, которая лежала на боку, одну лапу откинув назад, а другой беспомощно прикрыв мордочку. Грудь ее поднималась и опускалась, издавая болезненные хрипы.

– Но зачем это нужно? Что дают эти исследования?

– Они позволяют узнать, сколько нужно фотокопировальной бумаги, чтобы убить пятьдесят процентов подопытных организмов, – повторил Мелфорд. – Пойми, эти эксперименты уже давно не имеют никакой реальной цели. Возможно, когда-то они и давали некий осмысленный результат, который, впрочем, все равно не мог оправдать подобной жестокости, но, по крайней мере, имел какую-то практическую ценность. Но теперь их проводят только потому, что так положено. Это стандартные исследования, их цель – дать страховым компаниям данные, позволяющие оценить надежность продукта и составить соответствующую документацию. Если отказаться от исследований, какой-нибудь юрист может подать иск, заявив, что компания-производитель не провела все необходимые проверки. Короче говоря, миллионы и миллионы животных мучат и убивают каждый год просто потому, что так принято.

– Я не верю, – возразила Дезире.

Я в тот день уже произносил эту фразу – когда смотрел на свиней и слушал Мелфорда, который объяснял мне, как их содержат, почему и какое воздействие это оказывает на них самих и на людей, которые едят их мясо. Я тогда тоже ему не поверил, хотя видел все собственными глазами.

– Ты уж поверь, – ответил Мелфорд. – Лемюэл, смотри-ка, нам повезло: тут и видеозаписи есть.

И пока Дезире фотографировала, мы с Мелфордом принялись запихивать видеокассеты в сумку. Затем мы погасили свет и покинули лабораторию. Мелфорд взглянул на часы:

– Конечно, не стоит испытывать судьбу. К тому же я не хочу, чтобы Лемюэл опоздал на встречу со своим боссом и превратился в тыкву. Но почему бы нам не заглянуть еще в одну лабораторию? Лично меня очень интересует лаборатория номер два: я о ней кое-что слышал.

Мы двинулись вслед за ним по коридору за угол и оказались возле следующей двери, из-за которой доносилось сдавленное поскуливание. Запах был почти такой же, как в предыдущей лаборатории. Когда Мелфорд включил свет, мы увидели, что комната доверху заставлена клетками, в каждой из которых сидела собака. Клетки стояли одна на другой в два или три ряда; между ними лежали тонкие листы фанеры, но толку от них было немного, так что экскременты животных из верхних клеток падали в нижние.

Собаки лежали, опустив морды на лапы, и следили за нами большими карими глазами. Несколько собак настороженно тявкнули, где-то в дальней части комнаты одна из них заскулила.

Мелфорд взялся за осмотр лаборатории и через некоторое время обнаружил желанный планшет.

– Только не это, – выдохнул он. – Через пару дней на них начнут проводить исследования ЛД-пятьдесят на пестициды. Обезьяны уже умерли наполовину, а этих ребят еще можно было бы спасти: они совершенно здоровы. Но мы, к сожалению, ничего не можем сделать. Это самое тяжелое в нашем деле. Если мы попытаемся их освободить, нас схватят, а собак посадят обратно в клетки. Все, что мы можем сделать, – это сфотографировать, собрать документы, передать улики в хорошие руки и дожидаться лучшего дня.

– А где они взяли всех этих собак? – спросила Дезире.

– Ну во-первых, многие приюты для бездомных животных заключают сделки с подобными заведениями. Они отправляют сюда пропавших животных, за которыми никто не пришел. Но помимо этого, лаборатории заключают незаконные сделки с похитителями животных. Эти ребята воруют чужих зверей и продают их в такие вот заведения по пятидесяти баксов за голову. Человек без чести и совести может очень неплохо на этом заработать.

Дезире опустила фотоаппарат.

– Мелфорд, мы не можем бросить их здесь. Если бы мы попробовали выпустить их в лес, у них, по крайней мере, был бы шанс.

– Мы не можем этого сделать, – ответил он. – Мы не можем вывести отсюда двадцать или тридцать собак так, чтобы охранники ничего не заметили.

– Как хочешь, а я их не оставлю, – ответила она.

– Нет, оставишь, – возразил Мелфорд. – Если мы все вместе загремим в тюрьму, это никого не спасет. Если хочешь идти этой дорогой – научись держать себя в руках. Нельзя же взрывать каждый «Макдональдс», мимо которого проезжаешь. Нельзя освободить всех животных, которые страдают на животноводческих фабриках. Я понимаю, тебе бы очень хотелось так сделать, но это невозможно. Иногда мысль об этом просто сводит с ума. Возникает чувство, что все, что ты делаешь, – сизифов труд. Но ведь битва идет не за текущий момент, не за одну секунду, не за год и даже не за десять лет – победа ждет нас в лучшем случае через несколько поколений. Поэтому приходится делать выбор. Мы делаем все, что можем, стараясь при этом не потерять свободу и возможность бороться дальше, постепенно разрушая систему. А если нас арестуют и собак снова посадят в клетки – никому от этого лучше не станет.

– Но ведь мы берем на себя право решать, кому следует жить, а кому умереть. Не значит ли это, что мы поступаем так же аморально, как люди, которые поставляют сюда животных?

– Нет, – отвечал Мелфорд. – Ведь это они привозят сюда животных, а не мы. А мы делаем все, что от нас зависит. В данном случае – собираем улики.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда мы заберем хотя бы одну собаку. Ведь одну-то мы можем взять, правда?

– И как ты решишь, какую из них взять? – спросил он.

Я наугад ткнул пальцем. Это был черный пудель – конечно, не Рита, собака Вивиан, – но я был уверен, что Вивиан позаботится и о нем. Я подумал, что она воспримет это как божественный знак, как ниспосланное ей свыше утешение. Возможно, это была и дурацкая мысль, но она меня увлекла. Я решил, что смогу найти для этой собаки дом и человека, который будет ее любить. Идея спасения животных вдруг перестала быть для меня абстракцией и обрела конкретный смысл.

– Мы возьмем вот эту собаку, – объявил я. – Не хотите – можете уходить без меня.

Мелфорд выругался, но возражать не стал. Дезире одобрительно кивнула мне:

– Если Лем знает человека, который согласится взять эту собаку к себе, мы не можем оставить ее здесь умирать во имя «Черного флага».[61]

– Но это же пудель, – сказал Мелфорд. – Он будет лаять.

– Не думаю. – Я чувствовал, что увлекаюсь все сильнее. – Неужели Мелфорд Кин, человек с железными нервами, побоится совершить благородный поступок?

– Но, Лемюэл, нужно вести себя разумно. Какой смысл в том, чтобы выиграть битву и проиграть войну?

– Но это же одна-единственная собака, – сухо возразила Дезире. – Лаять она не будет. Лично я на стороне Лема. Так что ты как хочешь, а мы ее берем.

Мне показалось, что Мелфорду понравилась твердость Дезире, хотя, возможно, он просто решил, что ее не переубедишь.

– Ладно, к черту! – сказал он. – Согласен.

Он подошел к клетке и стал осторожно ее открывать. Я был уверен, что Мелфорд – человек достаточно разумный, чтобы догадаться, что собака, с которой так плохо обращались, вполне может кинуться на него, но пуделиха покорно вышла из клетки и тут же лизнула ему руку. Я решил, что это добрый знак.

– Ну ладно, – сказал Мелфорд. – Теперь попробуем вывести ее.

Но, обернувшись, мы увидели охранника, который стоял в дверях.

Мелфорд, в отличие от меня, не заметил, как Дезире засунула руку в задний карман своих джинсов и достала оттуда складной нож. Она нервно теребила его в руке, но не стала пока открывать. Возможно, она всерьез верила, что Мелфорд – противник насилия, но сама явно еще не готова была подписаться под манифестом Фронта освобождения животных. Похоже, эта парочка была сделана из одного теста.

– Чем обязан? – спросил Мелфорд.

Он нашел где-то поводок и пытался теперь прицепить его к ошейнику пуделя. На охранника он едва взглянул.

– Кто вы такие? – спросил охранник.

Парню было за сорок, и избыточный вес уже явно доставлял ему неудобство при ходьбе. Он уставился на нас темными глазами, под которыми висели тяжелые мешки.

– Я доктор Роджерс, – ответил Мелфорд, – а это мои студенты, Труди и Андре.

Охранник продолжал на нас пялиться.

– Что вы здесь делаете?

– Я провожу «пятьсот четыре-же», – отвечал Мелфорд.

Лицо охранника приняло озадаченное выражение, и я догадался, что Мелфорд только что придумал эту фразу.

– Почему же никто ни слова не сказал мне о том, что вы будете здесь?

– Почему вы меня об этом спрашиваете? – отпарировал Мелфорд.

– Покажите мне ваше удостоверение.

– Я покажу его вам на выходе, – ответил Мелфорд. – Вы же видите, что сейчас я занят. Вы что, недавно работаете? Иначе вы бы знали, что нельзя отвлекать сотрудников, когда они занимаются животными.

Охранник на минуту задумался.

– Я был здесь сегодня весь день. Почему же я не видел, как вы входили?

Похоже, этот вопрос привел Мелфорда в замешательство – во всяком случае, он не нашелся что ответить.

– Ну ладно, – сказал охранник. – Я сейчас позвоню доктору Трейнеру, и если окажется, что он не в курсе, я вызываю полицию. А пока что заприте собаку обратно в клетку и следуйте за мной.

– Нет, постойте, – сказал Мелфорд. – Дайте-ка я вам сперва кое-что покажу.

Он отдал мне поводок и подошел к своей большой черной сумке. Дезире раскрыла свой нож. Я застыл в ужасе: сейчас Мелфорд возьмет пистолет и застрелит охранника, который просто выполнял свою работу и не сделал никому ничего дурного. Он не был воплощением злой силы, как Карен и Ублюдок. Этот чувак был просто честный работяга.

Я весь напрягся, готовый ринуться вперед, но когда рука Мелфорда вновь показалась из сумки, пистолета в ней не было. Вместо оружия в ней оказалась пачка денег – сплошные двадцатки, так что не знаю, сколько именно, но похоже, что около пятисот долларов.

– Не знаю, сколько вам платят за охрану этого жуткого места, – сказал Мелфорд, – но вы должны понимать, что здесь происходят очень нехорошие вещи. Так что предлагаю вам сделку: я отдаю вам эти деньги, и вы отпускаете нас вместе с этой собакой. Никто не заметит, что она исчезла. Никто не узнает, что мы здесь были. Если кто-нибудь о чем-нибудь спросит – вы ничего не видели и не слышали. Все очень просто.

Охранник взглянул на пачку денег, затем осмотрел комнату. Никаких следов пребывания посторонних не было. А поскольку многие клетки стояли пустыми, никто не заметил бы, что опустела еще одна. О том, что мы забрали видеозаписи, охранник не знал, так что сделка должна была показаться ему выгодной.

Он взял деньги.

– Через полчаса у меня снова обход, – сказал он. – Если к этому времени вы не уйдете, я вызову полицию и скажу, что никаких денег вы мне не давали.

– Вполне справедливо, – согласился Мелфорд.

Он обернулся и улыбнулся Дезире, которая уже спрятала нож в карман.

На обратном пути мы почти не разговаривали. Мы заехали в «Севен-илевен», купили собачьей еды и воды для пуделя, который с радостью накинулся на угощение. Я сидел вместе с собакой на заднем сиденье. Она не издавала почти ни звука. Всего одна собака, подумал я. Благодаря нам одну собаку не заставят жрать инсектициды – а это не так уж мало.

Я объяснил Мелфорду, где живет Вивиан, и мы остановились возле ее трейлера. Мелфорд привязал собаку у двери, позвонил в звонок, сел в машину, и мы уехали. Мы отъехали от дома уже на порядочное расстояние, когда дверь отворилась и где-то позади нас раздался сдавленный крик радости. Но вслед за ним раздался крик разочарования, которого мы уже не услышали: ведь это была другая собака, а Рита пропала – возможно, погибла. Но все же я надеялся, что бедную женщину утешит наш подарок.

Мы очень устали от приключений, но мне не давала покоя одна мысль: почему Мелфорд сказал мне, будто понятия не имеет, чем занимается Медицинская компания Олдгема, – ведь он, похоже, очень давно наблюдал за этим местом. И какое отношение все это имело к Ублюдку?

В самом начале одиннадцатого Мелфорд высадил меня у «Квик-стоп». Когда я вышел и машина уехала, я вдруг вспомнил, что Мелфорд сказал, будто наши дела с ним закончены и я могу идти на все четыре стороны. Значит ли это, что мы больше никогда не увидимся? Тогда он, возможно, обиделся, что я даже не попрощался. И разве мне было не наплевать, задел я чувства убийцы или нет?

Но куда больше меня беспокоило другое. Возможно, виной всему были события последнего дня – я никак не мог поверить, что Мелфорду нет больше дела до меня. Еще труднее мне было поверить, что до меня нет дела Игроку, Джиму Доу и прочим. Я знал, что смогу поверить в это, лишь когда вновь окажусь дома, вдали от Джексонвилла и книготорговцев.

Я направился к телефону-автомату, который висел рядом с дверью в «Квик-стоп». Звонить было, конечно, поздновато, но, к моему удивлению, Крис Дентон снял трубку после первого же гудка.

– Здорово, – сказал он. – Нашел я твоего парня.

– И что скажете?

– Не так уж много. Это бизнесмен из Майами, торгует продуктами животноводства, занимается продажей энциклопедий вразнос. Еще у него есть благотворительный фонд. Вот, собственно, и все. В тюрьме не сидел, арестован не был, и в прессе о нем тоже ничего нет, кроме обычной деловой чепухи.

– Что, и это – все? – спросил я.

– А чего ты ждал? Думал, я выясню, что он серийный убийца? Самая заурядная задница, как и все вокруг. Не хуже тебя.

– Я надеялся узнать побольше за эти деньги.

– Сочувствую, – ответил Дентон и повесил трубку.

Я стоял возле телефона-автомата и ждал, когда окатившая меня волна разочарования немного схлынет. Сам не знаю, на что я надеялся. Наверное, я думал, что детектив даст мне недостающее звено – какой-то факт, который позволит собрать осколки информации в единую картину. Возможно, я надеялся, что, узнав правду, почувствую себя безопаснее. К тому же мне как-то не верилось, что Б.Б. Ганн заправляет наркоторговлей под прикрытием своего фермерского хозяйства. Как бы то ни было, у него должны были быть проблемы с законом – хотя бы арест, после которого его отпустили, обвинение, которое было признано безосновательным, но сведения о котором просочились в прессу, или еще что-нибудь такое. Почему же Дентон ничего не нашел?

Как выяснилось позже, я сам был во всем виноват. Я не заметил, что телефонный номер Криса Дентона принадлежит той же телефонной станции, что и номер Карен, который она вписала в свою заявку на кредит. Это была телефонная станция города Медоубрук-Гроув, и Крис Дентон, оказывается, был знаком с Джимом Доу.

Когда я повесил трубку, у меня возникло такое чувство, будто за мной наблюдают. Я поднял взгляд. Передо мной стояла Читра, щурилась и смотрела на меня как-то осуждающе.

– Привет! – сказал я. – Тебя тоже отсюда забирают?

– Да, – ответила она. – Но ты ведь сегодня, похоже, не торговал?

– То есть как это «не торговал»?

– Я тут уже давно. И я видела, как ты вышел из машины, которую вел твой друг. Ты что, ездил купаться?

– Чего?

– На переднем сиденье я видела женщину в купальнике.

В этот самый момент подъехал Бобби на своей «кордобе», и Читра ретировалась обратно в магазин.

Ронни Нил и Скотт уже сидели в машине. Ронни Нил, перегнувшись с переднего сиденья, таинственно нашептывал что-то сидевшему сзади Скотту. Что бы это значило? Ведь Бобби давно уже забирает меня первым.

Хотя какая, в конце концов, разница, кто где сидит? Я ведь все равно собирался уехать и никогда больше не возвращаться. К тому же у меня и так было слишком много проблем для того, чтобы беспокоиться о том, считает ли Бобби меня по-прежнему лучшим продавцом в команде. Первым делом мне нужно было позаботиться о том, чтобы не загреметь в тюрьму за убийство и не погибнуть от руки наркодилеров.

«Кордоба» остановилась возле магазина, и Бобби вылез из машины. Двигатель продолжал работать, и по округе разносился проникновенный голос Билли Айдола, певшего про глаза без лица. Бобби осклабился и отошел за машину. Он распахнул багажник одним движением руки, будто фокусник на сцене. Его голубая рубашка была наполовину расстегнута, а штаны залиты чем-то вроде газированной воды.

– Ну что, надеюсь, ты не только на посылках у Игрока бегал, но и деньги зарабатывал?

Я покачал головой:

– Я продулся.

Бобби закусил нижнюю губу.

– Но я же отправил тебя в лучшие кварталы. Места беспроигрышные – если ты там был, конечно.

– Я почти весь день там проторчал. Просто у меня ничего не вышло.

– Ага, понятно.

– Послушай, ведь я же не специально продулся, – неискренне оправдывался я.

– Так что же произошло?

Я пожал плечами:

– Не знаю. Не повезло.

– Лемми, невезения не бывает. Человек сам кузнец своего счастья.

Бобби посмотрел на меня очень серьезно: я никогда прежде его таким не видел. Я понял, что он не желает слушать меня. Он печально покачал головой и захлопнул багажник.

– Ладно, ребята, все с вами ясно. Вы орудуете у меня за спиной, хотите надуть меня – вот чем вы занимаетесь. Садись в машину.

Мне пришлось сесть позади вместе с огромным и вонючим Скоттом. Когда мы заберем Кевина, Скотт ни за что не захочет подвинуться, а значит, я окажусь зажатым между ними, и всю дорогу до мотеля мне придется сидеть рядом со Скоттом и вдыхать вонь его немытого тела. И все же я мог успокоить себя тем, что скоро все это закончится, ведь завтра мой последний рабочий день, а в понедельник утром Бобби посадит нас в машину и повезет домой. По пути мы ненадолго остановимся, чтобы еще немного походить от дома к дому, и к двум или трем часам дня во вторник я уже буду у себя. Мне никогда уже не придется продавать книги. Так что еще два захода – и я свободен.

В колонках бряцала мелодия группы «Дженезис», и я постарался сосредоточиться на музыке. Я где-то читал, что когда очень сильно болит голова, от боли можно избавиться, если сконцентрироваться на какой-нибудь другой части тела. Именно это я и попытался сделать: я решил, что если вслушиваться в песню «Дженезис» и сосредоточиться на голосе Фила Коллинза, то, возможно, вонь Скотта не будет доставать меня так сильно.

– Держу пари, ты сегодня продулся, – раздался с переднего сиденья голос Ронни Нила. – А вот я – нет, у меня – двойная взятка!

Я ждал, что Бобби прикажет ему попридержать язык, ведь обсуждать результаты прошедшего дня в машине было не положено, – но Бобби промолчал. Он просто крутил баранку и смотрел прямо перед собой.

– Почему ты не отвечаешь? – спросил Ронни Нил.

Скотт пихнул меня локтем под ребра.

– По-моему, кое-кто задал тебе вопрос, – сказал он и почесал прыщ, цветущий у него на носу.

Но я все равно ничего не ответил: я молча сидел и копил злость.

– Так ты продулся или нет? – спросил Ронни Нил. – Ты же вроде неплохо понимаешь по-английски?

– Ты же знаешь, что нам не положено это обсуждать.

– Что-то я не слышу, чтобы Бобби жаловался.

Я выдержал паузу, давая Бобби возможность высказаться, но он опять промолчал.

– Нам не положено об этом говорить, – повторил я.

– Черт, детка! Ты слишком много думаешь о том, что тебе положено делать, а что нет. Лично я собираюсь отпраздновать свою победу. Двойная взятка – вот здорово! Вместе с премией я сегодня заработал целых шестьсот долларов! Так что я, пожалуй, даже девчонку сниму.

– Супер! – сказал Скотт.

– Что – супер? – одернул приятеля Ронни Нил. – Радуешься, что твой друг снимет себе девчонку? Уж тебе-то ничего не светит. Кто захочет трахаться с жирным шепелявым хреном вроде тебя?

Скотт только рассмеялся в ответ.

– Как думаешь, за сколько баксов Читра согласится со мной перепихнуться? – спросил Ронни Нил. – Ну за сколько, скажи?

– Да я думаю, она и так согласится, – ответил Скотт. – Говорят, эти индианки только и думают, с кем бы потрахаться. Это все от точек, которые они на лбу носят. У нее, правда, нет точки, но все равно один хрен.

– Захлопни хлебало! – ответил Ронни Нил. Но, подумав немного, добавил: – Да, это уж точно – только и думают, с кем бы потрахаться. Я тоже об этом слыхал.

Когда мы подъехали к мотелю и выбрались один за другим из машины, Бобби придержал меня, положив руку мне на плечо. Он посмотрел вслед Скотту и Ронни Нилу, за которыми добродушно проковылял Кевин, отчаянно пытавшийся принимать участие в общей беседе и, казалось, не замечавший, что Ронни Нилу и Скотту плевать на него с высокой колокольни.

– Подожди минутку, – сказал Бобби, – я хочу с тобой поговорить.

Я вздохнул.

– Извини. Завтра я постараюсь не подвести, – сказал я, прекрасно понимая, что вру. Завтра я снова продуюсь, потому что даже не попытаюсь ничего продать.

– Не в том дело, – ответил Бобби. – Я хочу знать, что происходит между тобой и Игроком.

Если бы не темнота, Бобби заметил бы, как я испугался.

– Ничего не происходит, – сказал я, стараясь подобрать слова, которые бы его убедили и успокоили, так чтобы ему и в голову не пришло обсуждать эту тему с самим Игроком.

– Не надо мне лапшу на уши вешать. Сегодня утром мне казалось, что Игрок повесить тебя готов, а теперь вы с ним лучшие приятели и ты бегаешь у него на посылках. К тому же он требует, чтобы я позволял этой парочке бабуинов – Ронни Нилу и Скотту – делать все, что им заблагорассудится. Лем, он велел мне отправлять их в любые кварталы, в которые они захотят, обращаться с ними как с королевскими особами. Разумеется, я сделаю все, как он сказал, но я хочу знать зачем и почему.

– Но я тоже ничего не понимаю.

– Да брось, Лем, я же все про тебя знаю. Ты собираешься в университет, через год с небольшим будешь готовиться к экзаменам и водить к себе в общежитие девиц. А я останусь здесь. Это моя работа, и я не хочу от нее отказываться. Я зарабатываю здесь деньги, и мне это нравится, потому что я хорошо делаю свою работу.

– Я знаю.

– Тогда зачем ты подставляешь меня?

– Чем? Тем, что я продулся?

– Я о другом, ты же понимаешь. Игрок мной недоволен, и я никак не могу понять, как это связано с тобой. Ты должен объяснить мне, что происходит, потому что я не хочу потерять эту работу. Я слишком много лет на нее потратил. Два года я трудился, чтобы стать начальником команды, и могу продвинуться еще дальше, но для этого нужно, чтобы Игрок был мной доволен. Так что объясни мне, пожалуйста, что происходит.

Я покачал головой:

– Я правда ничего не знаю.

– Это как-то связано с тем журналистом? Ты что, разговаривал с журналистом, о котором рассказывал Игрок?

Я снова покачал головой:

– Но ты ведь не зря расспрашивал меня сегодня утром?

– Мне просто было любопытно.

Бобби немного помедлил в надежде, что я скажу что-нибудь еще, но я молчал.

– Так ты ничего мне не хочешь объяснить? – глухо спросил он.

– Но мне нечего объяснять, Бобби.

– Дерьмо! – И он хлопнул ладонью по капоту машины. – Ведь я же тебя поддерживал, помогал тебе зарабатывать деньги, и где же твоя благодарность?

– Если бы я что-нибудь знал, то обязательно бы тебе рассказал, – ответил я, едва не плача.

– Ладно, катись к черту, – прошипел Бобби.

Направляясь к мотелю, я думал о том, что оставшиеся два дня будут самыми неприятными в моей жизни.

Глава 29

Сидеть у бассейна тем вечером я, прямо скажем, не рвался. Больше всего мне хотелось забиться в угол и вести себя тише воды ниже травы, чтобы за оставшиеся два дня не нажить себе новых врагов и не сталкиваться больше ни с Ронни Нилом и Скоттом, ни с Игроком, ни с Бобби. С другой стороны, если я больше никогда не вернусь, значит, и Читру никогда не увижу, если только не договорюсь с ней о встрече. Именно об этом я и решил позаботиться в первую очередь.

Я выглянул в окно: ребята уже начали стягиваться к бассейну, однако Читры видно не было. Я решил спуститься вниз, выпить пару банок пива и посмотреть, не появится ли она.

На сей раз я совершенно беспрепятственно спустился по лестнице и пошел по дорожке к бассейну. Шел я быстро, глядя себе под ноги, как всегда делал в задумчивости, так что все посторонние звуки заглушал шорох моих собственных шагов. То есть так было бы, если бы поблизости вдруг не раздался голос, на который все мое существо было настроено, как локатор. Я был словно антенна, настроенная на одну волну, и стоило на этой волне появиться сигналу, как все мое существо оборачивалось в сторону его источника.

Это был голос Читры, певучий и музыкальный, но на сей раз он прозвучал совсем не мягко, а, напротив, резко.

– Ронни Нил, пожалуйста!

За зданием мотеля стояло несколько торговых автоматов. Возвращаясь поздно ночью в свой номер, я не раз слышал, как какая-нибудь парочка занимается там любовью. На сей раз оттуда доносился голос Читры, и разговаривала она с Ронни Нилом.

Неужели он напал на нее и она пытается вырваться? Неужели она обманула меня, как младенца, говоря о своих отношениях с Ронни Нилом? Неужели она так глупа и сам я так глуп, что поверил ей?

– Я сегодня сорвал двойной куш, – послышался голос Ронни Нила.

Я сделал шаг навстречу голосу.

– Очень рада. Но ты заманил меня сюда обманом. Я хочу уйти.

– Ну конечно, детка.

– Нет, Ронни Нил, убери руку! Я ухожу.

– Ну поцелуй меня хотя бы. Ну давай, это же совсем не трудно.

Я понял, что это подарок судьбы. Стоит мне подойти к торговому автомату – и я стану героем. Если я спасу Читру, пути назад уже не будет. Проблема была в том, что я не знал, как это сделать. Мне очень хотелось, чтобы Мелфорд оказался рядом – Мелфорд, со своей беспечной храбростью, своим спокойствием и своим пистолетом. Мелфорд на моем месте точно знал бы, как ему поступить.

Я огляделся по сторонам, ища поддержки. От бассейна доносились голоса, смех и скрежещущий звук уличной мебели, передвигаемой по неровной поверхности каменных плит. В висках у меня пульсировало, словно страх молотил в тяжелый гонг. Я почувствовал, что готов повернуться и уйти. Читра вполне может сама за себя постоять, – по крайней мере, еще пару минут она продержится, а я тем временем позову несколько ребят и вернусь вместе с ними. Я, конечно, буду выглядеть уже не так героически, зато Читра будет спасена и мне не придется сильно рисковать.

Я был уверен, что уйду, но вышло почему-то совсем иначе. Я протолкался между кустов и увидел Читру, распластанную по стене торгового автомата с кока-колой. Голова ее была прижата к ярко-алой поверхности автомата, волосы, собранные в хвост, разметались, на лице застыли презрение и страх. Перед ней, слегка подавшись вперед и крепко сжав ее запястья, стоял Ронни Нил.

Я хотел было выкрикнуть что-нибудь нелепое и мелодраматическое, но не позволил словам вырваться из глотки. Каким бы безумцем и чудаком ни был Мелфорд, как он ни был опасен для общества, – он все же кое-что знал и об этом мире, и о человеческой природе.

– Привет, ребята! – сказал я. – А чего вы тут делаете?

Пройдя мимо Читры, я остановился возле торгового автомата и запустил руку в карман в поисках мелочи. Руки у меня отчаянно тряслись, но я был уверен, что в состоянии справиться с ситуацией. Я обернулся к Читре.

– Пусти, пожалуйста, – попросил я.

Она отошла от автомата, я опустил монеты в прорезь и нажал кнопку с надписью «Спрайт».

Разумеется, мне было совершенно все равно, какой напиток брать. Я с таким же успехом нажал бы на кнопку с надписью «Ослиная моча», если бы такая на автомате имелась. В любом случае банка со «Спрайтом» с гулким металлическим стуком выкатилась в лоток. Я взял ее, открыл со щелчком и обернулся к Читре и Ронни Нилу.

– Так чем вы тут занимаетесь? – спросил я, с усилием подавив звучащую в голосе дрожь.

– Валил бы ты отсюда, а? – посоветовал Ронни Нил.

Я пожал плечами, будто у меня спросили, что я делаю в ближайшие выходные.

– Даже не знаю, – сказал я. – Мне эта мысль как-то в голову не приходила.

– Ч-чего? – усмехнулся Ронни Нил.

– Мне не приходило в голову вот так просто взять и свалить, – объяснил я. – Наверное, у меня просто не то настроение. – Я обернулся к Читре. – Не хочешь прогуляться?

На губах у нее появилась едва заметная улыбка, как будто она вдруг поняла, к чему я клоню.

– Хочу, – ответила она. Улыбка на ее лице становилась все шире. – Да, очень хочу!

Я снова обернулся к Ронни Нилу:

– Увидимся в номере.

Ну вот и все. После этого мы спокойно ушли.

Мы прошли мимо стойки регистрации, за которой стоял Самин, с любопытством проводивший нас взглядом, а затем вышли к бассейну. Мы с Читрой не сговариваясь рассудили, что Ронни Нил сюда за нами не пойдет. Я задержался на секунду, чтобы выбросить «Спрайт» и взять вместо него из холодильника парочку банок с пивом. Одну банку я отдал Читре, а вторую открыл. Откровенно говоря, по вкусу пиво не слишком отличалось от «Спрайта», но все равно я почувствовал себя намного лучше. Впервые в жизни у меня по-настоящему возникла потребность выпить, как это бывает у взрослых мужчин.

Я был гораздо спокойнее, чем ожидал, – и, возможно, гораздо спокойнее, чем следовало. Сердце в моей груди колотилось, руки все еще тряслись, но мне было все равно. Благодарное тепло, которое излучала Читра, ее многозначительное молчание, выражение облегчения на лице и веселая улыбка – все это действовало на меня, как маятник гипнотизера.

Мы прошли мимо бассейна и вернулись в мотель. Я не очень понимал, куда именно мы направляемся, и был уверен, что Читра тоже не вполне отдает себе в этом отчет. В этой части здания книготорговцев не было. Мы поднялись по лестнице, вышли на балкон второго этажа и перегнулись через перила, выкрашенные белой краской, сквозь которую там и тут проступала ржавчина. Пройдя вдоль балкона, мы остановились у того места, где балкон поворачивал, следуя бумерангообразному изгибу здания. На углу стояло еще два торговых автомата – один с едой, другой с напитками. Рядом тарахтел автомат со льдом.

Читра снова прислонилась к светящейся поверхности торгового автомата, а я, как Ронни Нил, склонился над ней, только на сей раз она улыбалась. Она взяла мои руки в свои.

– Ты очень умный, – сказала она.

– Это точно. А вот ты что делала за кустами с этим идиотом?

Читра рассмеялась, и ее карамельная кожа потемнела от румянца.

– Он сказал мне, что в том автомате есть какие-то индийские напитки. Поверить не могу, что купилась на это.

– Да уж, я тоже.

Она снова рассмеялась:

– Знаю, это звучит глупо. Но все-таки хозяева мотеля – индусы, так что всякое могло быть.

– В общем, да, – согласился я. – У них в холле даже стоит какая-то фигура, похожая на индуса.

Читра продолжала смеяться:

– Ну ладно, перестань надо мной издеваться.

– О'кей, – согласился я, – попробую.

Мы долго стояли в молчании, смотрели друг другу в глаза и улыбались. Я понимал, что должен ее поцеловать, но она все-таки была родом из Индии, и откуда мне знать, как у них там все происходит? Вдруг я ее этим обижу? Может быть, она даже не думает о поцелуе, а просто выполняет какой-нибудь таинственный индийский благодарственный ритуал? И если я его нарушу, она решит, что я ничем не лучше Ронни Нила, и возненавидит меня?

Но потом вдруг ладони ее поползли выше по моим рукам, по предплечьям и стали нежно гладить меня. Я сделал шаг вперед, Читра потянулась ко мне, коснулась ладонями моей шеи, притянула меня к себе и поцеловала.

Губы у нее были теплыми и мягкими, и я чувствовал, как ее дыхание щекочет мне рот, завиваясь в крошечные вихри. Потом она слегка отстранилась от меня и улыбнулась.

Кажется, я ждал чего-то более страстного – объятий, рвущейся одежды и так далее. Но теперь на душе у меня было сладко и безмятежно, и мне это нравилось.

– Я очень рада, что именно ты меня спас, – сказала Читра. – Мне бы очень не хотелось целоваться со Скоттом.

– Мне бы тоже очень не хотелось, чтобы ты с ним целовалась. Слушай, Читра, ты такая красивая в свете этого автомата! Постарайся, пожалуйста, понять меня правильно – мне очень хотелось бы, чтобы мы с тобой пошли куда-нибудь, где могли бы побыть вдвоем.

– Правильно ли я понимаю, что ты приглашаешь меня в свой номер? – спросила она.

Я издал нервный смешок, который мне самому показался дурацким.

– Чтобы снова увидеться с Ронни Нилом? Честно говоря, мне бы этого не хотелось. Я подумал, что мы могли бы где-нибудь посидеть. Вызвать такси и съездить куда-нибудь выпить – главное, подальше отсюда.

– Тогда, может, съедим по гамбургеру?

– Нет, – ответил я, – что-то не хочется.

– Мне тоже. Ну ладно, не буду больше тебя дразнить. Ты знаешь, удивительно, до какой степени некоторые люди не замечают того, что их окружает. Они упускают множество возможностей – даже таких, которые находятся у них под самым носом.

Я внимательно посмотрел на Читру. То, что она сказала, было чертовски похоже на речи Мелфорда.

– Читра, поверь, ты мне очень нравишься, но я ума не приложу, что ты хочешь этим сказать.

Ее огромные темные глаза не отрываясь смотрели на меня.

– Я хочу сказать, что номер в этом мотеле стоит всего лишь тридцать девять долларов за ночь.

Я почувствовал себя так, будто меня пнула в живот самая прекрасная ножка на земле. В то же время я испугался, даже пришел в смятение.

– Ты серьезно? – спросил я.

– Абсолютно. У входа висит огромная надпись, на которой указана стоимость.

– Я не об этом спрашиваю.

– Я знаю, о чем ты спрашиваешь. Да, я хочу, чтобы ты снял для нас номер. Я не знаю, к чему это приведет и что мы там будем делать, но я знаю, что могу тебе доверять. Просто я хочу укрыться ото всех, хотя бы ненадолго, остаться с тобой вдвоем там, где нам никто не помешает, и спокойно поговорить. Я понимаю, что номер в мотеле подразумевает определенную форму общения, но я уверена, что ты не заставишь меня делать ничего такого, к чему я сама буду не готова, ведь так?

– Ну разумеется, так, – ответил я, неожиданно почувствовав облегчение при мысли, что, возможно, мне не придется лишиться девственности именно этой ночью. – Только имей в виду, – напомнил я, – если начальство об этом узнает, тебя уволят.

– А я не хочу больше здесь работать. Мне тут без тебя нечего делать.

На сей раз удар был не таким приятным: я ведь еще ни с кем не делился своими планами об увольнении, даже с Мелфордом.

– Откуда ты знаешь, что я ухожу?

– Да брось. Я же видела, как ты сегодня вечером выходил из машины своего друга, Мелфорда. Совершенно очевидно, что ты даже не пытался ничего продать.

– На самом деле все гораздо сложнее, – ответил я.

– Ты не обязан мне ничего объяснять.

– Я бы хотел тебе объяснить, но сейчас просто не могу.

– Надеюсь, ничего страшного не случилось? Он не пытается втянуть тебя во что-нибудь опасное или противозаконное?

Мне не хотелось врать ей в глаза, поэтому я постарался уклониться от прямого ответа.

– Мелфорд парень очень непростой.

– Ты не ответил на мой вопрос. Мне все-таки кажется, что в нем есть что-то странное.

– Да в нем все странное. Но то, что я не хочу больше продавать книги, к нему не имеет никакого отношения. Это мое личное решение. Я просто не хочу больше этим заниматься. Деньги, конечно, штука хорошая, но, по-моему, игра не стоит свеч.

– Я тебя понимаю. Я много заработала за прошлую неделю, и это так увлекло меня, что я даже не заметила, как жалко выгляжу. Но эти выходные уже похожи на марш-бросок. Я ждала их, потому что надеялась, что увижу тебя, но, если ты уедешь насовсем, мне нечего больше будет здесь делать.

Я слушал эти сладкие речи и не верил своим ушам. Мне казалось, что я не заслуживаю такого счастья.

– И я чувствую то же самое, – признался я и тут же подумал, что это прозвучало очень глупо.

Читра тихонько усмехнулась:

– Мой отец будет просто в восторге. Нам, конечно, очень нужны деньги, но ему очень не нравится, что я занялась торговлей вразнос.

– Как ты думаешь, а я ему понравлюсь больше, чем Тедди?

– Его звали Тодд. А поскольку ты не Тодд и не пакистанец, я думаю, у вас есть шанс найти общий язык.

Что ж, по крайней мере два преимущества у меня уже есть.

– Ладно, пойдем снимем номер, – сказал я. – Чур, я плачу.

– Женщины любят щедрых мужчин.

Мы двинулись обратно к лестнице и вдруг застыли на месте: у поворота, сложив руки на груди, стоял Бобби. В его сощуренных глазах светился упрек.

– Ребята сказали мне, что вы ушли сюда.

Бобби в ярости смотрел на нас, а точнее, на меня. Лицо его было красным от гнева. Даже глаза покраснели: можно было подумать, что он плакал.

Я открыл было рот, приготовившись засыпать Бобби неловкими оправданиями, – например, о том, что мы просто ходили за «Фантой», – но в последний момент передумал.

– Игрок требует, чтобы ты зашел к нему в номер сию же минуту, – сказал Бобби.

Голос его звучал зловеще. Я не сразу сумел оценить градус накала страстей, но когда понял, в чем дело, мне стало не по себе. Бобби был не просто рассержен – он кипел от ярости.

– Что ему нужно?

– Молчи и иди за мной.

Я посмотрел на Читру.

– Даже не знаю, что делать. Я не хочу оставлять Читру одну. На нее пытался напасть Ронни Нил, и я боюсь, что он по-прежнему ошивается где-то поблизости. Он явно ищет приключений, и меня это беспокоит.

– Что поделаешь, болтунов никто не любит, – сказал Бобби.

– Болтунов? Бобби, речь идет о попытке изнасилования!

Но Бобби, казалось, меня не слышал. Читра положила руку мне на плечо:

– Не волнуйся, я спущусь к бассейну. Я постараюсь держаться там, где побольше народу.

– Только не ходи никуда одна.

Она улыбнулась:

– Хорошо.

Бобби понял, что прощание окончено, и подтолкнул меня вперед.

Я проводил взглядом Читру, которая спустилась по лестнице и вышла к бассейну, и лишь убедившись в ее безопасности, вновь обернулся к Бобби:

– Так что все-таки происходит?

– Можно подумать, ты не знаешь, – ответил Бобби.

– Я действительно не знаю. Объясни.

Хотя, пораскинув мозгами, я понял, что причина могла быть только одна: Бобби сболтнул Игроку о том, что видел меня в его номере. Я весь напрягся, готовый в любую секунду сорваться с места и броситься бежать, но следующие слова Бобби меня остановили.

– Черт возьми, ты этого, конечно, не заслуживаешь, – сказал он, – но я ни слова ему не сказал о том, что видел тебя в его номере. Ты, конечно, подставил меня, но не настолько, чтобы мне доставило удовольствие смотреть, как тебе открутят голову. Если бы Игрок узнал об этом, он бы тебя убил.

Ну ладно, уже что-то. Значит, дело не в том, что я залез в его номер.

– Бобби, спасибо тебе большое, что ты ему ничего не сказал. Но если Игрок ни о чем не подозревает, тогда я вообще не понимаю, что случилось.

– Да ладно, Лем, брось прикидываться. Ты наврал мне, выставил меня в некрасивом свете, и, возможно, не сегодня завтра я потеряю работу.

– Да о чем же речь, в конце концов? Что я такого тебе наврал?

– Говорю тебе, хватит! Ты же видишь, что попался.

– Бобби, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Бобби глубоко вздохнул.

– О журналисте, – ответил он и посмотрел на меня с такой улыбкой, будто говорил: на, получи и распишись.

– О журналисте? О каком журналисте?

– О парне из «Вестника Майами». Он сейчас сидит в номере у Игрока.

Ничего хорошего мне это не сулило. Возможно, этот захолустный коп, Джим Доу, слишком глуп и озабочен собственными преступлениями, чтобы сообразить, что приключилось с Ублюдком и Карен, но журналист из «Вестника Майами» – совсем другое дело. Да уж, причины для беспокойства у меня были, но это отнюдь не объясняло, в чем причина ярости Бобби.

– А я-то здесь при чем?

– Я думал, ты слишком умен, чтобы бить меня ножом в спину. К тому же я все-таки немало для тебя сделал. Но несмотря на то, что ты оказался настолько глуп, чтобы плевать на руку дающего, надеюсь, тебе по крайней мере хватит ума, чтобы спасти собственную задницу. Ты бы хоть сказал этому парню, что тебе запрещено с ним разговаривать! Возможно, тогда он бы не пришел беседовать с Игроком.

– Бобби, поверь мне, тут какое-то недоразумение. И как только этот парень меня увидит, он тут же сам скажет вам, что ошибся. Поверь, у меня нет никаких причин разговаривать с журналистами.

– Ну конечно, – ответил Бобби.

Мы уже подошли к двери Игрока. Бобби постучал раздраженно и отрывисто, и в следующую секунду дверь отворил Игрок. Он бросил на меня убийственный взгляд и прошипел какую-то фразу, которую я не расслышал.

У дальнего окна, возле стеклянного столика, сидел человек в белом льняном костюме и черной футболке. Глаза его были скрыты за солнечными очками, но мне показалось, что он смотрит не на меня. Это было как-то странно, и я подумал, что он не похож ни на одного журналиста из тех, что я когда-либо видел. То есть я в своей жизни не встречал ни одного живого журналиста, но этот парень был больше похож на героя сериала «Полиция Майами», чем на Лу Гранта.

Как только дверь открылась пошире, я увидел еще одного человека, который сидел по другую сторону стеклянного столика. На одном колене у него лежал планшет для записей, в пальцах он вертел фломастер в нетерпеливом желании поскорее начать записывать.

Это был Мелфорд.

Глава 30

Я вытаращил глаза и готов был уже заговорить, но вовремя осекся. Я ведь никогда не спрашивал, чем Мелфорд зарабатывает себе на жизнь, так что он вполне мог оказаться журналистом и использовать меня для своего репортажа. Но ведь Мелфорд не мог так легко продать меня с потрохами – хотя бы потому, что мы слишком уж много знали друг о друге.

Так что я счел за лучшее сохранять невозмутимость и стараться подыграть Мелфорду, надеясь, что ситуация не настолько ужасна, как мне показалось на первый взгляд.

Бобби присел на комод, а Игрок – на кровать. Я украдкой поглядывал на пожилого человека в льняном костюме, которому меня так и не представили. Я догадался, что этот парень – большая шишка; возможно, его было запрещено называть по имени. В нем было что-то страшное и таинственное. Быть может, это был сам Б.Б. Ганн.

– Значит, ты и есть Лем? – спросил Мелфорд, вставая. – А я Мелфорд Кин. Рад, что мы наконец-то встретились. – И он протянул мне руку. Волосы его были аккуратно зачесаны назад. Он был похож на самого обычного человека, только очень высокого и бледного.

Мы пожали друг другу руки.

– Но ведь мы с вами раньше никогда не встречались. Я вообще вас не знаю.

– Лем, – с упреком сказал Мелфорд. Садясь на стул, он укоризненно покачал головой. – Я уже понял, что тебе было запрещено со мной разговаривать, и, если бы во время наших телефонных разговоров ты меня об этом предупредил, я бы ни за что не нарушил твое инкогнито. Но ведь ты же мне ничего не сказал.

– Ну да, я вообще ничего вам не говорил. Я никогда с вами не разговаривал.

– Брось притворяться, – возразил Мелфорд. – Теперь уже нет никакого смысла скрывать.

Я никак не мог понять, чего он от меня хочет. Должен ли я с ним соглашаться или нет? Если я буду спорить, моя причастность к убийствам может выплыть наружу. В то же время во взгляде Мелфорда я уловил что-то вроде одобрения и был почти уверен, что веду себя правильно.

– Послушайте, я уверен, что вы очень хороший журналист, – сказал я, – но все-таки вы сильно ошибаетесь. Я никогда не обсуждал с вами свою работу. Я никогда не рассказывал вам о торговле энциклопедиями. И вообще никогда не разговаривал с вами по телефону.

Мелфорд снова покачал головой:

– Мне искренне жаль, что я навлек на тебя неприятности, но что случилось, то случилось, и отпираться уже бессмысленно. Я думаю, для начала тебе следует рассказать нам, почему ты мне позвонил. Может быть, тебе стоит все-таки изложить этим ребятам свои жалобы? В любом случае, – при этих словах на лице его появилась самодовольная улыбка, – мне бы очень хотелось послушать, что они ответят на них.

Тут я совсем сбился с толку. Я понятия не имел, чего Мелфорд от меня хочет. Должен ли я продолжать отпираться, или он ждет чего-то еще? И какого черта он вообще устроил весь этот спектакль, даже не предупредив меня?

– Послушайте же меня, наконец! – воскликнул я. – Вы действительно ошибаетесь.

– Черт меня подери! – взорвался Игрок. – Б.Б., что мы будем делать с этим гаденышем?

Человек в льняном костюме приподнял голову.

– Пока не знаю. Я жду звонка Дезире. Я не хочу ничего решать, не посоветовавшись с ней.

Игрок повернулся ко мне и фыркнул:

– Меня уже тошнит от твоего упрямства. Мы все знаем, он нам все рассказал. Так что давай выкладывай, что ты там хотел сказать. И мы объясним этому парню, что все твои жалобы – просто дерьмо!

– Не стоит ли нам говорить с мистером Алтиком немного повежливее? – предложил Мелфорд. – Вообще-то ему явно было очень неловко, когда он мне позвонил. Ведь он даже пытался изменить голос.

Я вдруг почувствовал, что это была подсказка суфлера.

– Изменить голос? – переспросил я.

– Ну да, и у тебя, кстати, очень здорово получилось. Ты отлично изображал северный акцент. Да, твоя речь звучала совсем иначе – получилось очень убедительно. И шепелявил ты очень натурально.

И тут я догадался, к чему он клонит. Мне и в голову не приходило, что во время нашей стычки с Ронни Нилом и Скоттом Мелфорд запомнил достаточно деталей, которые можно было потом использовать. Словом, я пока не понимал, зачем он все это делает, но что именно он делает – я уже понял.

– Но я же не шепелявлю.

– Теперь я и сам слышу.

– Постойте-ка секунду, – перебил Бобби. – Значит, парень, который вам звонил, шепелявил?

– Ну да.

– А голос у него был высокий?

Мелфорд кивнул:

– Да, точно, я и забыл.

– Дьявол! – выругался Бобби.

– Значит, это был Скотт Гарленд, – догадался Игрок. – Вот ведь кусок дерьма!

– То есть как? – спросил Мелфорд с непонимающим видом.

– Ну и сволочь! – Игрок с силой ударил ладонью по стеклянному столу, а затем ткнул в меня пальцем. – Чем же ты, гаденыш, так его достал, что ему пришлось мстить тебе таким способом?

– По-моему, – осторожно заметил Бобби, – ты кидаешься не на того парня. – И он посмотрел на меня. – Лемми, я должен извиниться. Я должен был сразу понять, что ты не мог так поступить.

– К черту всех! Дайте мне подумать! – взревел Игрок. – Убирайся отсюда! – велел он мне.

– Погоди-ка, – прервал его Б.Б. – Я ничего не понимаю.

– Я могу вам еще кое-что рассказать про Скотта и Ронни Нила… – начал я, но не успел произнести больше ни слова.

– Катись уже на хрен отсюда! – завопил Игрок.

Что я и сделал.

С балкона я увидел Читру, которая сидела возле бассейна, потягивая пиво и со смехом слушая Иветту из джексонвиллской команды. Никаких следов Ронни Нила или Скотта я не заметил, и у меня было такое чувство, что скоро эта парочка окончательно исчезнет из поля зрения. Вряд ли Игрок посмотрит на эту историю сквозь пальцы. Мелфорд все отлично устроил: он отвел от меня подозрения, переложив их на моего врага, – и все же было бы намного лучше, если бы он предупредил меня заранее. А может быть, и нет. Возможно, Мелфорд решил, что подобные игры не в моем характере и если бы я знал обо всем заранее, то просто не смог бы вести себя естественно.

Одного я не мог понять: зачем он вообще сюда заявился? Неужели для того, чтобы помочь мне организовать эту маленькую месть Ронни Нилу и Скотту? Ведь он видел, как они меня задирали. Но в это мне почему-то не верилось.

Я еще раз взглянул вниз, на Читру. В тот момент мне хотелось снять эту комнату в мотеле больше, чем когда-либо, но сперва нужно было сделать кое-что еще.

Вернувшись к себе в комнату, я снял телефонную трубку и набрал номер. Мне ответил утомленный голос оператора из «Вестника Майами». Я спросил, нет ли у них какого-нибудь дежурного редактора. Я не был даже уверен, что такая должность вообще существует, но мне повезло, потому что оператор тут же переключил меня на нужную линию.

Мгновение спустя трубку сняла женщина, которая усталым голосом пробормотала мне свое имя – Кто-то Мак-Какая-то.

– Не уверен, что вы можете ответить на мой вопрос, – начал я. – Я звоню вам из окрестностей Джексонвилла, и я хотел бы узнать, работает ли у вас журналист по имени Мелфорд Кин.

Женщина рассмеялась:

– Ах, Кин? А в чем проблема?

У меня засосало под ложечкой: похоже, я что-то нащупал.

– Проблем никаких. Мне просто хотелось узнать, есть ли у вас такой сотрудник.

– Кин, – повторила она. – Он что, вас беспокоит? Пожалуйста, скажите мне, что он вас беспокоит.

– Нет, он меня не беспокоит. Просто он ведет себя немного странно.

– Да уж, он у нас такой.

Я на секунду задумался. Что, собственно, я хотел узнать?

– А над чем он сейчас работает?

Женщина снова рассмеялась:

– Над чем он работает? Или над чем он должен работать? С этим парнем ничего нельзя сказать наверняка.

– Но правильно ли я понимаю, что он журналист и работает в вашей газете?

– Да, нравится вам это или нет, но это так.

– А вам это не нравится, стало быть?

– Не-а, – отвечала она уже более сдержанным тоном. – Парень он отличный, но немного странноват. Правда, он может замечательно работать, когда захочет. Или когда делает то, что ему велели. Или сдает репортаж в срок.

– Неужели все настолько плохо? – Я постарался, чтобы голос мой звучал сочувственно: этим я надеялся вызвать женщину на откровенность. – Почему же его не увольняют?

– Что поделаешь? Баловень судьбы. Образованный франт, богатый сын богатых родителей. Его отец, Хьюстон Кин, – большая шишка в нашем городе, крупный воротила. Ему принадлежит огромное количество автосалонов, и многие из них он рекламирует в нашей газете: заказывает целую кучу рекламы. Не могут же издатели уволить сынка такого хлебного клиента. – На секунду она задумалась. – Ладно, час поздний, и у меня уже крыша едет. Забудьте об этом разговоре.

– Договорились, не волнуйтесь. Но, может быть, скажете все-таки, над чем он сейчас работает?

– Ну ладно. Почему бы не сказать? У него два сюжета: об одном я рассказать не могу, его нам подарил другой журналист, который сам не захотел этим заниматься, – одна женщина с местного телевидения. Ее амплуа – это открытия супермаркетов и визиты важных особ, вот она и передала сюжет ему. Какая-то забавная история, которая приключилась в трейлерном парке неподалеку от Джексонвилла. Но этот сюжет возник уже после того, как Кин уехал в Джексонвилл. Все, больше ничего не скажу.

– А второй сюжет?

– Представьте себе, – сказала она таким тоном, будто мы были закадычные приятели, – домашние животные. У вас там неподалеку начались массовые пропажи собак и кошек, и он отправился выяснять, что происходит. Подумать только: домашние животные! Настоящее серьезное журналистское расследование. Он уже три недели работает над этим сюжетом и до сих пор не прислал ни одного абзаца. По-моему, он напрашивается на увольнение. Не понимаю этого парня.

Зато я его понял. Я понял его очень легко, потому что это и было то самое недостающее звено: картина начала проясняться. Не до конца, конечно, но все-таки это был несомненный прогресс.

Я больше не хотел терять ни секунды. Я сбежал вниз по лестнице и кинулся к Читре, которая по-прежнему стояла возле бассейна и болтала с друзьями. Она вся так и светилась счастьем, как будто никакого инцидента с Ронни Нилом не было и в помине. Мне это не понравилось: уж лучше бы она боялась.

Я взял Читру за руку, сказал:

– Идем, – и потащил ее за собой. – Нам нужно спешить.

Мы подошли к стойке регистрации.

– Нам нужен номер, – сказал я Самину, который был явно обеспокоен тем, что я по-прежнему не отхожу от Читры.

– Да, сейчас, – пробормотал он.

– Самин, мне нужно, чтобы этот номер был на другом конце здания – в том крыле, которое выходит на парковку. Как можно дальше от ребят из «Пути к просвещению».

Я достал кошелек, извлек оттуда три двадцатидолларовые купюры и положил их на стойку. Это была половина всех моих наличных денег, и я очень надеялся, что не пожалею о том, что остался без них.

– Но это секрет, понимаете, сэр? У нас в группе есть один человек, который сегодня вечером пытался напасть на эту юную леди, поэтому я хочу ее спрятать от него.

Выражение лица Самина тут же изменилось. Он пододвинул деньги обратно ко мне и мягко сказал:

– Не нужно давать мне взятку, чтобы я помог вам в хорошем деле. Ты очень славный мальчик. Ты молодец, что помогаешь ей.

Я так и вспыхнул, поскольку сам не чувствовал себя таким уж славным мальчиком.

– Спасибо.

Я схватил ключ, и мы с Читой, держась за руки, чуть ли не бегом бросились в дальнее крыло мотеля. Я зашел в номер и втянул за собой Читру, а затем тихонько прикрыл за собой дверь, словно боясь кого-то потревожить.

– Тут какая-то интрига, – сказала Читра.

Она включила свет и стала озираться по сторонам, словно эта комната чем-то отличалась от той, где она провела прошлую ночь и где, как я внезапно понял, остались все ее вещи.

Я снова взял ее за руку и стремительно поцеловал в губы.

– Послушай, Читра. Тут столько всего происходит, что у меня просто нет времени тебе объяснять. Я сейчас должен уйти, и это немного опасно. Пожалуйста, запрись и не открывай никому, кроме меня. И если ко времени утреннего собрания я не вернусь – пожалуйста, не дожидайся, пока за тобой придут. Вызывай такси и уезжай. Отправляйся на автобусную станцию, а оттуда прямиком домой.

– Да в чем же дело? Не может же быть, чтобы Ронни Нил был так опасен!

Я покачал головой:

– Ронни Нил здесь ни при чем. По крайней мере, в том смысле, о котором ты думаешь. По-моему, весь «Путь к просвещению» – только прикрытие для чего-то другого. Пока я не знаю точно, для чего, но это явно связано с наркотиками. И в эту игру вовлечены очень влиятельные люди. Уже есть пострадавшие. Никому из книготорговцев нельзя доверять, особенно Игроку. Может быть, Бобби относительно чист, но я в этом не уверен.

– Ты это все серьезно?

Я кивнул:

– К сожалению, да.

– Можно я пойду с тобой? – попросила она.

Я усмехнулся – бессмысленное сотрясение воздуха.

– Послушай, Читра, ведь мы не в кино. Я и сам не очень понимаю, что делаю. И я не хочу таскать тебя с собой, чтобы ты наблюдала, как я пытаюсь во всем разобраться. Я хочу, чтобы ты была в безопасности, – поверь, это лучший способ помочь мне.

Читра кивнула:

– Хорошо.

– Повторяю, пожалуйста, не надо дожидаться, пока они придут за тобой. Если завтра к девяти я не вернусь – вызывай такси и уезжай.

– Ладно.

– И оставь мне свой домашний телефон, – попросил я. – Если буду жив, обязательно позвоню.

Глава 31

Итак, журналист ушел в полной уверенности, что вся история яйца выеденного не стоит. Сперва он упирался, но пара сотен долларов его окончательно убедила. Игрок знал этих ребят как облупленных. Они корчат из себя благородных и сильных, а на самом деле ничем не лучше всех остальных.

И вот в номере остались только он и Б.Б. Игрок плеснул в пластиковый стакан немного водки «Сигрем» и вытянул из ведра со льдом пакет апельсинового сока. Маленькие ледяные диски рассыпались по коричневому ковру, и Игрок, перемешивая сок с водкой, лениво пнул их ногой под комод.

– Будешь? – спросил он Б.Б., зная, что тот наверняка откажется. Б.Б. никогда не пил ничего, кроме своего навороченного дерьмового вина, а уж до «отвертки» никогда бы не опустился.

И действительно, Б.Б. покачал головой:

– Не-а.

– Нам нужно кое-что обсудить, – сказал Игрок. – Несколько важных вопросов, я бы сказал, стратегического значения. Такие вещи лучше обсуждать с выпивкой. Давай, может, закажем тебе вина – посидим и спокойно все обмозгуем?

– Нет, спасибо, не надо.

Господи, да что же с этим парнем творится? На них только что свалилась очередная бомба, а он сидит себе как полудурок, и даже в ус не дует. В «отвертке» оказалось слишком много водки, но Игрок все равно осушил стакан до дна. Какого дьявола! Он присел на край кровати и взглянул на Б.Б.:

– Ну ладно, давай все-таки поговорим. Что ты думаешь об этом мальчишке?

– О мальчишке? – переспросил Б.Б. – О каком? Который постарше?

Черт возьми! Он все еще думает об этих мальчишках, что бегают по двору. Его маленькая империя рушится на глазах, а он все думает, как бы подклеиться к этим детишкам.

– Я про Алтика. – Игрок постарался сдержать свое нетерпение. – Ты думаешь, он чист?

– Думаю, да.

– А что о нем сказала Дезире?

– Она не заметила ничего странного, – ответил Б.Б. и снова повернулся к окну, несмотря на то что тяжелые шторы были опущены и сквозь них ничего не было видно. – Она сказала, что он вроде бы чист.

У Игрока было четкое ощущение, что Б.Б. даже не говорил об этом с Дезире. Но это было и не важно: Алтик в этом деле был, похоже, всего лишь подсадной уткой. Просто эта тупая задница оказалась не в том месте и не в то время. Но это еще не значило, что все проблемы решены. По крайней мере, Игрок представлял себе картину следующим образом: Доу коррумпирован до невозможности; по округе рыщет журналист; босс только о том и думает, как бы совратить мальчишку; в канаве со свиным дерьмом плавают три трупа; и вдобавок ко всему Скотт, один из его собственных ребят, заложил всех журналисту. Скотт еще за это поплатится.

Но зачем парень это сделал? Ведь Игрок всегда заботился и о нем, и о Ронни Ниле. То, что они хотят продавать побольше книг и получать побольше денег, вполне понятно; но зачем же рассказывать все журналисту? Скотт явно хотел отомстить за что-то Алтику – идиотский поступок, тут уж ничего не попишешь; но, возможно, Игрок сам виноват: может быть, следовало давать этим ребятам побольше поручений, чтобы у них не оставалось времени на ерунду. Стоило бы поручить им что-нибудь более ответственное, чтобы дать им мотивацию, подкормить их амбиции, тогда агрессия Скотта нашла бы более достойный выход.

– Так что ты собираешься делать дальше? – спросил Игрок.

У Б.Б. был такой вид, будто его внезапно разбудили.

– Мне нужны деньги, Игрок. Нельзя позволить, чтобы такая сумма просто растворилась в воздухе.

– Очень может быть, что тут замешан Доу. Если деньги действительно у него, то легко он с ними не расстанется. Без насилия тут не обойтись. Ты готов пойти на такой риск?

– У меня для этой цели есть «Псы дьявола», – сказал Б.Б. – Как только убедимся, что это Доу, тут же вызовем их сюда и заставим выбить из него деньги.

Игрок покачал головой. Б.Б. должен быть мозговым центром, управлять всеми делами, но, когда поблизости нет этой сумасшедшей шлюхи, он превращается в тело, лишенное головы.

– Тут копы из округа настоящий ад устроили для байкерских банд. Ты и сам знаешь. Как только «Псы дьявола» сюда нос сунут, все управление шерифа сядет им на хвост. К тому же, если кто-нибудь хорошенько отделает или убьет мэра города или начальника полиции, даже такого дерьмового, как Доу, – расследование будет очень серьезным. А если копы поймают одного из этих придурков – нам крышка. Ты же не думаешь, что они унесут с собой наши тайны в могилу. А там, глядишь, и DEA[62] подключится, и они обязательно найдут кого-нибудь или что-нибудь, что приведет их к лаборатории. А там уже и до нас с тобой рукой подать.

– Ну ладно, – тихо сказал Б.Б. – Что ты в таком случае предлагаешь? Как нам вернуть деньги?

– Я полагаю, нам нужно придумать, как заставить Доу самого найти их. Надо, чтобы он понял, что ему невыгодно нас дурачить.

– Ну и как мы это сделаем?

Игрок ничего не ответил.

Тогда Б.Б. встал, подошел к двери и положил руку на дверную ручку:

– Давай дождемся возвращения Дезире. Она что-нибудь придумает.

– Так что же, разговор закончен? И это все? – спросил Игрок.

– Да, пока что все. – И лицо Б.Б. просияло от предвкушения маленькой шутки. – Пока что – пока-пока! – И с этими словами он покинул комнату.

Когда Игрок выпил еще пару стаканов и сознание его особенно прояснилось, как бывает только от водки, в дверь постучали. Отворив дверь, Игрок увидел Доу, который стоял, облокотившись о притолоку, в полицейской форме, и покачивал в руке бутылочку «Ю-Ху».

– Мне тут на шум жалуются, – сказал он. – Соседи говорят, что из твоего номера раздается звук какого-то пульсирующего дерьма.

Игрок отошел на шаг в сторону, чтобы впустить полицейского, а затем быстро захлопнул дверь.

– Выпить хочешь? – спросил он, приподняв со стола мутный пластиковый стакан.

Доу в ответ потряс своей бутылкой:

– Все свое ношу с собой.

Игрок снова уселся на стул возле окна.

– Ну и зачем ты пришел?

– Я же говорю: мне жаловались на шум. Соседи говорят, что отсюда слышится звук пульсирующего дерьма.

– Мне эта шутка и в первый раз смешной не показалась.

– А во второй?

– Послушай, Доу, тут не редакция юмористического журнала, так что, будь добр, объясни, зачем ты отнимаешь у меня время.

Доу сделал большой глоток и оскалил кривые зубы:

– Мне очень неудобно тебя беспокоить, когда ты занимаешься таким важным делом – торчишь тут в дешевом мотеле и глушишь водку в одиночестве. Поверь, я бы не стал тебе мешать, но, по-моему, у меня есть очень важные новости.

– Ну так выкладывай.

– Для начала давай-ка покончим с этим дерьмом, о'кей?

Доу подошел к комоду и с силой бухнул на него бутылку.

По поверхности ДСП прошла трещина.

– Я знаю, что вы с Б.Б. абсолютно уверены, будто я вас поиметь хотел, так? Будто это я кокнул Ублюдка и забрал деньги? А теперь пытаюсь повесить все на этого чертова молокососа, чтобы спасти свою задницу? Я верно излагаю?

Игрок изо всех сил старался выглядеть бесстрастным: он чувствовал, что этот поединок – решающий. Доу пришел то ли затем, чтобы снять с себя подозрения в содеянном, в надежде выйти сухим из воды, то ли для того, чтобы сыграть в открытую. Отлично – в любом случае разница невелика. У Игрока были куда более серьезные проблемы, чем пропажа сорока тысяч долларов. Тут на кону был весь бизнес и вся власть. Игроку было нужно, чтобы после этого маленького поединка Доу его уважал и боялся, считал его крепким и решительным человеком, чувствовал его власть. А все остальное отходило на второй план.

Игрок слегка отхлебнул из своего стакана:

– Ну, можно и так сказать.

– И вы, наверное, хотите, чтобы я либо вернул деньги, либо отвечал за последствия.

– Да, примерно так я и думал.

– А что, если тебе оставить свои долбаные сраные мысли при себе? Об этом ты не подумал?

– Знаешь, как-то даже в голову не приходило. Но если ты считаешь, что мне стоит поступить именно так, может, объяснишь мне почему?

Доу печально покачал головой, словно не веря собственным ушам:

– Во-первых, я Ублюдка не убивал. А значит, это сделал кто-то другой, и этот другой до сих пор ошивается где-то неподалеку с деньгами в кармане. Хочешь верь, хочешь нет, но все-таки мы с тобой работаем вместе достаточно давно, и ты неплохо меня знаешь. Ты знаешь, что если бы я его убил, то не стал бы отпираться. Дьявол! Да если б даже я забрал деньги и убил его, от убийства я бы точно не стал отпираться. Я бы сказал, что он хотел нас поиметь, но я его застукал, и он пытался убить меня.

– Прекрасно. Теперь мы оба знаем, как именно ты солгал бы, если бы ты действительно лгал. Хотелось бы услышать еще какой-нибудь аргумент.

– А другой аргумент такой, – сказал Доу, – какого хрена мне вообще вас обманывать? Если вы выведете меня из игры или попытаетесь совсем от меня избавиться, мне придется куда хуже, чем если мы будем продолжать работать вместе, как прежде. Я слишком много имею с этого дерьма, чтобы послать вас на хрен. Так что подумай на секунду своей собственной башкой, а не гнилыми мозгами Б.Б. Можешь проверить все мои дела, если хочешь. У меня нет долгов, зато есть куча денег на Кайманах, и я хочу заработать еще. Так что мне нет никакого резона играть в эти игры.

Что правда, то правда. Обманув их, Доу получил бы очень небольшую сиюминутную выгоду, а уж на будущее точно ничего не выигрывал. Вообще-то единственное, что не давало Игроку окончательно поверить Доу, так это слова Алтика, который сказал, будто видел, как начальник полиции рыскал возле фургона Ублюдка. Но это, в конце концов, могло быть связано скорее с девкой, чем с деньгами.

Еще пару минут Игрок сидел неподвижно, задумчиво глядя в пространство.

– Это все твои аргументы?

– Нет, есть еще один. Аргумент номер три, – сказал Доу. – Б.Б. сегодня звонил мне в участок. При этом он попытался изменить свой голос. Он сказал, что это ты убил Ублюдка и забрал деньги. Так вот, я не знаю, кто забрал деньги, но, может быть, сейчас это не так уж важно? Потому что Б.Б. явно решил тебя кинуть, и, думаю, тебе будет выгоднее, если я окажусь на твоей стороне.

– Откуда ты знаешь, что это был именно Б.Б., если он изменил голос?

– А оттуда, что он чертова задница и я его сразу узнал. И потом, о том, что Ублюдок убит, знаем только ты, я, Б.Б. и его шлюха.

Игрок слегка кивнул:

– А откуда мне знать, что ты не хочешь просто подставить Б.Б.?

– Думаю, тебе выгоднее мне поверить, потому что если Б.Б. догадается, что я не собираюсь разделываться с тобой, он придумает что-нибудь еще и на сей раз застанет тебя врасплох.

Игрок допил свой коктейль и поставил пластиковый стакан на стол.

– Ладно, – ответил он после минутной паузы, которая была нужна главным образом для того, чтобы заставить Доу понервничать. – Я приму это к сведению. Но советую тебе тоже учесть кое-что. Мне наплевать, взял ты деньги или нет, – в любом случае это твоя проблема, и ты должен ее решить. Твою информацию насчет Б.Б. я проверю, и, если вдруг окажется, что ты пытался меня надуть, тебе не поздоровится. Ну а если ты не блефуешь, думаю, у нас сменится начальство. И новое начальство потребует, чтобы ты сам решил свои чертовы проблемы. – Игрок встал. – Потому что, если ты не в состоянии справиться с ними, ты мне тут на хрен не нужен. Так что к понедельнику мне нужны либо деньги, либо информация о том, куда они делись. И если ты выберешь второй вариант – постарайся сделать так, чтобы я тебе поверил. А теперь катись отсюда к растакой матери.

Доу допил свой напиток и уронил бутылку на пол.

– Отлично, – сказал он, – мне нравится твой подход. Нам всем сейчас нужна железная рука. – Перед дверью он обернулся. – Не хочешь, чтобы я позаботился о Б.Б.?

– Это еще к чему? – спросил Игрок. – У тебя что, все так гладко идет, что тебе заняться нечем?

– Нет, – объяснил Доу, – просто я подумал, что сам ты не захочешь мараться. Но пусть будет по-вашему, босс.

Когда Доу вышел, Игрок встал, чтобы смешать себе еще один коктейль. Итак, этот чертов Б.Б. хочет его поиметь. Но зачем? Впрочем, он действует настолько глупо и неуклюже, что опасаться здесь нечего. Анонимный телефонный звонок! Чушь какая-то. Эту игру Б.Б. проиграл. И даже если бы он не плел интриги против Игрока, его давно пора было устранить ради всеобщей безопасности.

Ну что ж, подумал Игрок: значит, правду все-таки люди говорят, что вселенная стремится к равновесию. Возможно, все эти неприятности еще обернутся для него выгодой. К тому же это отличная возможность направить бессмысленную агрессию Скотта в нужное русло.

После неприятного разговора с Игроком Б.Б. отправился в ближайший «Макдональдс», чтобы выпить клубничный коктейль и посмотреть на местную публику. Он любил заглядывать в «Макдональдс»: там всегда было полно счастливых детей, которые поедали свою любимую дерьмовую еду. Работая в своем Фонде помощи юношам, он встречал только несчастливых детей, но счастливые ему тоже нравились.

Б.Б. прихватил с собой газету, но читать ему не хотелось: он смотрел прямо перед собой, стараясь избегать взгляда огромных глаз темноволосого подростка, который стоял за прилавком и вел себя так, будто никогда прежде не видел человека, пьющего молочный коктейль.

Просидев так час и не найдя себе достойного предмета для наблюдений, Б.Б. вернулся в мотель. Он подумал, что, наверное, ему стоит поразмыслить о том, как вернуть деньги, но это, в конце концов, работа Дезире. Куда вообще делась эта девчонка? От нее весь день нет ни слуху ни духу, если не считать единственного торопливого телефонного звонка, во время которого она сообщила, что парень оказался абсолютно чист и опасаться с его стороны нечего, но на всякий случай она еще за ним последит. Странно, что она до сих пор не перезвонила: на нее это не похоже.

Подойдя к двери своего номера, Б.Б. заметил, что к ней клейкой лентой прилеплена бумажка. Это был желтый листок в широкую линейку, вырванный из тетради. Когда он отлепил его от двери, вместе со скотчем оторвался и большой кусок синей краски.

Должно быть, это записка от Игрока или от Доу. А может быть, даже от Дезире. Но, развернув лист бумаги, Б.Б., к своему удивлению, обнаружил записку, написанную неуклюжим детским почерком:

«Мистер, мой папа позвонил и сказал, что вернется поздно, а мой млачший брат ушол вмесьте с тетушкой. Можно мне сейчас поесть мароженого? И еще поговорить о чем-то, что происходит с моим папой. Карл. Комната 232».

Б.Б. сложил бумажку пополам и задумчиво повертел в руках. Затем он снова развернул ее и прочел еще раз. Подержал в одной руке, потом в другой, словно взвешивая все «за» и «против».

Может быть, это просто шутка? Но кому нужно так шутить над ним? И откуда этот мальчишка узнал номер его комнаты? Правда, он мог спросить у индуса, который сидит за стойкой регистрации. Тому, конечно, не положено давать такую информацию, но, может быть, он не знает об этом? Кто знает, какие у индусов представления о конфиденциальности? У них в Индии даже коровы в дома спокойно заходят. К тому же Карл – всего лишь ребенок, который вряд ли мог замыслить что-то дурное. Карл, повторил про себя Б.Б., Карл.

Б.Б. зашел к себе в номер, умылся, причесался и сбрызнулся лосьоном после бритья – совсем чуть-чуть, ведь детям не нравятся сильные запахи. Б.Б. хотелось, чтобы от него пахло силой и мудростью, – именно эти качества мальчишки такого возраста ищут во взрослом мужчине, в наставнике. Им нравится общаться с большими дядями, которые умеют правильно разговаривать с мальчиками.

Может быть, не стоило так суетиться из-за Карла: у Б.Б. не было на это никаких причин, ведь дома его ждал Чак Финн. Но все равно можно было немного пообщаться и с Карлом – наверняка это пошло бы молодому человеку на пользу. Ведь только ради этого Б.Б., собственно, и старался. Он старался ради этих молодых людей, хотя немного и ради себя, если уж быть откровенным. Ему очень нравилось чувствовать себя полезным, но было тут и кое-что еще, что маячило на самой периферии зрения, на самой грани слухового порога и запах имело едва уловимый, так что опознать его было нельзя, но и не почувствовать невозможно. Но об этом можно было подумать и на следующей неделе – возможно, вместе с Чаком, но не сейчас.

Б.Б. показалось, что, пока он шел вдоль шоссе, костюм его запылился, поэтому он тщательно отряхнул его и направился к указанной в записке комнате. В одном из номеров чуть поодаль гремела электронная музыка. Совсем народ от рук отбился – не знают, что нельзя включать звук так громко. Но из комнаты Карла не доносилось почти ни звука. Шторы в ней были опущены, но внутри горел свет и слегка гудел телевизор. Прежде чем постучаться, Б.Б. достал из кармана записку и еще раз ее перечел, чтобы удостовериться, что не спутал номер комнаты и правильно понял просьбу мальчика. Нет, ошибки тут быть не могло: это приглашение.

Б.Б. постучал в дверь – мягко, но настойчиво; по крайней мере, он надеялся, что стук его прозвучал именно так. Изнутри послышался голос, приглашавший его войти. Б.Б. надавил на ручку: дверь оказалась незаперта, и он зашел в номер.

На кровати лежал желтый игрушечный трактор, и Б.Б. успокоился, решив, что попал по адресу. Но Карла нигде не было видно, а ковер почему-то покрывали листы прозрачного полиэтилена.

– Эй, есть кто-нибудь? – крикнул Б.Б.

– Я иду, секундочку! – ответил звонкий детский голос.

На мгновение лицо Б.Б. озарила улыбка; он сделал шаг вперед и оглядел комнату. Ничего особенного: такая же комната, как и все остальные в этом мотеле. Но, учитывая, что двое мальчишек сидели здесь одни целый день, было как-то слишком уж чисто: кровать застелена, одежда аккуратно сложена, и, кроме трактора, не было видно ни одной игрушки. Лампы были по большей части выключены, и телеэкран, на котором мелькало какое-то комедийное шоу, голубым светом светился в полумраке. За каждым действием любого из персонажей следовал взрыв хохота, и Б.Б. подошел поближе к телевизору, чтобы посмотреть, что там было смешного.

И тут его осенило: голос, который ответил ему, был совсем не похож на тот, что он слышал у бассейна. Ответивший ему голос был не таким уж звонким, не таким уж детским. И чем больше Б.Б. думал об этом, тем больше ему казалось, что ответил ему не ребенок, скорее кто-то, кто изображал детский голос.

А потом у него за спиной захлопнулась дверь.

Б.Б. вскочил, резко обернулся и увидел, что возле двери сидит один из прихвостней Игрока – тот, что пожирнее. От него исходил отвратительный запах мочи. Свиные зенки этого недоноска расширились от восторга, он улыбался во всю пасть, будто только что нанес удар милосердия мальчику для битья, – но Б.Б. понимал, чувствовал всем своим существом, что отнюдь не этот скалящийся придурок представляет для него сейчас самую большую угрозу.

Обернувшись, он увидел еще одного молокососа, по имени Ронни Нил, – у того на лице тоже сияла широкая улыбка; в руках он сжимал деревянную бейсбольную биту, покрытую изрядным количеством выбоин, которые явно говорили о том, что инструмент этот использовался не по назначению.

– Ах ты, трахнутый извращенец! – изрек Ронни Нил.

Бейсбольная бита взлетела высоко над его головой, и Б.Б., защищаясь, вскинул руки, уже понимая, что это движение его не спасет.

Глава 32

До «Квик-стоп» быстрым шагом можно было добраться минут за пятнадцать. Я был уверен, что видел там вывеску с надписью «24 часа». Оказалось, что память меня не подвела; я зашел в магазин и купил фонарь, батарейки и большой стакан кофе навынос.

Я присел на скамейку у входа и зарядил батарейки в фонарь. Кофе оказался едва теплым, пережаренным и слишком густым, но я выпил его одним залпом и через пять минут уже был готов двинуться дальше.

Мне не очень-то хотелось шататься в окрестностях Медоубрук-Гроув после захода солнца: ведь это территория Джима Доу, и, если он меня найдет, у меня будут очень большие неприятности. Такие, из которых живым не выберешься.

Но я и без того уже влип по уши. И разве не этому я научился у Мелфорда? Не это ли проверил сегодня вечером на Ронни Ниле? Не так уж важно, насколько серьезно ты влип, – гораздо важнее другое: что ты попытался сделать, чтобы выбраться из дерьма? Я не мог больше сидеть в мотеле и ждать у моря погоды. На прошлой неделе я бы так и поступил, но не теперь.

Я держался подальше от больших улиц, по возможности пробирался дворами, не обращая внимания на писк насекомых и прочие звуки, издаваемые прыгающими, мельтешащими и ползающими под ногами тварями, которых я спугнул, оторвав от сна или еженощного обхода территории. Домашних животных тоже следовало сторониться: громкий лай мог привлечь ко мне ненужное внимание. Во время своих вечерних книготорговых похождений, когда уже в темноте я отчаянно пытался продать за оставшееся время хоть что-нибудь, я неоднократно видел, как хозяева не обращали внимания на заходившихся лаем собак. Так чаще всего бывало в половине десятого. Хотя, кто знает, может быть, в два часа ночи их яростный лай не разбудит.

Когда я свернул на улицу, где жили Карен и Ублюдок, то тут же вжался в тень фургонов, стараясь не наступать на островки света, отбрасываемого фонарями. Коробка с папками, на боку которой было написано «Медицинская компания Олдгема», пролежала все это время в фургоне. В этой коробке был ключ ко всему: заглянув в нее, я узнаю, почему Мелфорд убил этих ребят и что он от меня скрывает.

Я испытывал какое-то странное, головокружительное возбуждение: стоит мне заглянуть в эти папки – и я сразу все пойму; я узнаю, кто такой Мелфорд на самом деле и что ему нужно, а главное – действительно ли он собирается отпустить меня на все четыре стороны, не причинив мне никакого вреда.

Я обошел трейлер с тыла и увидел, что задняя дверь на кухню открыта. Вокруг не было видно ни машин, ни полицейских сигнальных огней. Я подошел к двери и прислушался: ни звука.

Понимая, что поступаю как полный идиот, я зашел внутрь, зажег фонарь и быстро осмотрел помещение. Фонарь был самый дешевый и светил очень слабо, но даже в его тусклом луче мне удалось разглядеть что-то, лежащее на кухонном полу.

Наверное, мне пора было бы уже привыкнуть к зрелищу мертвых тел, но вид этого трупа был настолько ужасен, что мне показалось, будто меня ударили ногой в живот. Я неуклюже отшатнулся и ударился о кухонную стойку.

Я еще раз направил бледный луч фонаря на лежащее тело, желая окончательно убедиться в том, что глаза меня не подвели. Но ошибки тут быть не могло: в водянистом желтом свете фонаря передо мной лежал тот самый человек в льняном костюме, которого я видел в номере Игрока.

Лицо человека было залито кровью, но как именно его убили – понять было трудно. Откровенно говоря, мне не хотелось об этом задумываться. Я повернулся к двери, собираясь кинуться прочь из фургона, но в этот момент меня ослепил свет фонаря – куда более мощного, чем мой собственный.

Я застыл как вкопанный. Свет был слишком ярок, и я не мог разглядеть, кто передо мной стоит, но догадаться было нетрудно: это мог быть только один человек.

Нельзя сказать, чтобы я очень удивился: в каком-то смысле эта встреча была неизбежна.

– Черт меня подери, если это не наш любитель частных расследований! – протянул Джим Доу.

Я вытаращил глаза: откуда он узнал?

– Ты придурок долбаный, – сказал он с довольной ухмылкой. – Ты решил разузнать кое-что о Б.Б., и у тебя хватило ума нанять для этого моего приятеля. Тебе небось даже в голову не пришло, что парень, который живет в Медоубрук-Гроув, может быть со мной знаком? Хотя теперь это уже не важно, потому что отныне ты арестован по подозрению в убийстве.

Прежде чем я начал действовать, прошла всего пара секунд, но я успел очень многое передумать. Я подумал о том, что навряд ли Доу станет стрелять в меня, безоружного торговца энциклопедиями. Он не станет привлекать к себе лишнее внимание, учитывая, что при нашей прошлой встрече присутствовала Эми Томс из полиции округа, которая, кстати говоря, велела ему держаться от меня подальше. С другой стороны, он мог бы меня застрелить и устроить так, чтобы никто никогда об этом не узнал, и если это случится, я никогда больше не увижу Читру.

И тут я побежал.

Глава 33

Гаденыш сбежал. А чего, собственно, ожидал Доу? Что этот парень присядет на стул и скажет: «Наверное, выбора у меня нет и мне остается только последовать за вами и, возможно, умереть?» Бегун он был что надо. Впрочем, Доу не собирался гнаться за ним. Господи, да с такой болью в яйцах он и ходить-то едва мог – куда уж там бегать. Сперва он даже кинулся за мальчишкой, но метров через сто был вынужден остановиться, почувствовав, что скоро потеряет сознание или блеванет.

Ну ладно, пускай катится. Доу совершенно не обязательно было арестовывать кого-нибудь за убийство Б.Б.: можно было просто по-тихому сбросить тело в отстойник. В любом случае так будет лучше.

И вот, согнувшись пополам, с трудом переводя дыхание, уперев руки в колени, Доу попытался прийти в себя и сосредоточиться. Перед глазами у него плыли черные концентрические круги. Теперь главная проблема состояла в том, чтобы избавиться от трупа Б.Б., и проблему эту Доу должен был решить самостоятельно. Пару часов назад в полицейском участке зазвонил телефон. Доу снял трубку, и на другом конце провода, второй раз за этот день, послышался неестественный голос: кто-то опять пытался остаться неузнанным. Но и на сей раз Доу узнал анонима: это был один из прихвостней Игрока, эта чертова задница Ронни Нил, который посоветовал ему наведаться в фургон Карен – там его якобы ждал сюрприз.

И надо сказать, что маленький мерзавец не солгал: бездыханное тело Б.Б. – вот уж сюрприз так сюрприз. Над ним потрудились на славу: избили так, что снесли полголовы. Ноги у бедняги были мягкими и бесформенными, как желе, лицо превратилось в сплошное месиво, а один глаз был открыт так широко, что, казалось, готов выпрыгнуть из глазницы. Словом, убили Б.Б. так, что мертвее некуда.

В фургоне не оказалось никакой записки с указаниями, но Доу и сам догадался, что все это значит и чего от него хотят. Значит, Игрок избавился от Б.Б., и был совершенно прав. Доу был даже рад, что Игрок взял бразды правления в свои руки: ведь не зря же новый босс сказал, что на кону сейчас очень многое – гораздо больше, чем его личные амбиции, – на кону огромные деньги, и если бы даже Б.Б. не пытался подставить Игрока, от него нужно было избавиться во что бы то ни стало. И все-таки труп Б.Б. представлял собой серьезную проблему. Во-первых, его сумасшедшая шлюха может решить, что его угробил Доу, ведь они не случайно подкинули тело на его территорию: они хотели доставить ему неприятности, дать ему понять, что музыку теперь заказывает Игрок.

Но Доу было все равно. Плевать ему было, кто заказывает музыку, – лишь бы только она играла, лишь бы денежки шли. Игрок думает, что он должен Доу что-то доказать, потому и строит из себя мачо; ну что ж, пусть развлекается. Игрок думает, что на Доу нужно давить, поэтому поставил его перед жестким выбором: либо гони деньги, либо объясняй, куда они делись. Ну ладно, это тоже не беда. В конце концов, если бы Доу не умел противостоять давлению, он никогда не добился бы того, что у него есть. Доу сделает все, чего хочет Игрок: он убедит его в своей преданности, в том, что все идет своим чередом и нет никакой нужды перестраивать устоявшуюся систему. Игроку придется понять, что их бизнес процветает только потому, что они ведут себя незаметно и никто не обращает на них внимания; они работают маленькими командами, поэтому вычислить их очень трудно и пока что за ними не числилось ни одной мясорубки. За эти выходные между тем умерли уже четыре человека – этого более чем достаточно. Так что Игроку нет никакого резона убивать Доу. Хотя его все-таки могут отстранить от дел или, по крайней мере, понизить. В другой ситуации Доу не стал бы молить о милости: это ниже его достоинства, – но здесь речь шла о деньгах, а ради них он пошел бы на все.

При любом раскладе получалось, что Доу оказался по уши в дерьме. Но и это было не так уж страшно, потому что он понял наконец, что к чему. Он понял, почему этот гаденыш настучал на него Игроку, и догадался, куда делись деньги. Теперь все было проще простого: где гаденыш – там и деньги.

Глава 34

Я никогда не был лучшим бегуном в школьной команде. На длинные дистанции я бегал лучше, чем на короткие, но побеждал все равно очень редко. Правда, иногда у меня очень неплохо получались забеги на пятьсот метров. К тому же смысл доброй половины забегов состоял не в том, чтобы прибежать первым, а в том, чтобы добраться до финиша. Но, несмотря на то, что я не был лучшим бегуном ни в округе, ни в своей собственной школе, по сравнению со стареющим, тучным, коррумпированным полицейским с идиотской стрижкой я бегал чертовски быстро.

Я несся в темноте, судорожно перебирая ногами и думая лишь о том, как увеличить скорость, пока наконец не почувствовал себя мультипликационным персонажем, чьи ноги постепенно смазываются и превращаются в большое полупрозрачное колесо. Иногда в конце долгих забегов мне нравилось увеличивать скорость: меня радовало, что мои ноги способны выделывать такие кунштюки, что я могу двигаться так быстро, совершенно не следя за тем, как они касаются земли.

Но я никогда еще не бегал с такой скоростью в полном мраке и с полицейским на хвосте. Однако делать было нечего; я бежал во все лопатки до тех пор, пока не понял, что покрыл уже расстояние километра в три, а то и больше. Обычно я старался бежать размеренно, пытаясь согласовать порядок движений с дыханием, скорость – с естественными ритмами своего организма, но на сей раз мне было не до того: я забыл обо всем, кроме скорости. Я бежал так быстро, как только мог, – все остальное не имело значения.

Я выбежал из трейлерного парка и оказался в квартале, застроенном небольшими старыми домами. Это был один из тех кварталов, где во дворах можно найти допотопные, переделанные и проржавевшие машины, на газонах там и здесь видны проплешины, а на ветру скрипят поломанные детские качели.

Это место мне было знакомо: я был уверен, что оказался здесь не впервые. Я сбавил скорость и перешел на шаг, стараясь восстановить дыхание. Конечно, три километра – это не так уж и много, но я пробежал их со всей скоростью, на которую только был способен. Еще никогда в жизни я так быстро не бегал. И вот, согнувшись на ходу пополам, схватившись за живот, тяжело дыша, я вдруг понял, что действительно был в этом квартале и продавал здесь книги.

На этой самой улице, чуть дальше, жил Гален Эдвин – тот самый, у которого была вечеринка с барбекю. Именно в его доме я продал четыре собрания энциклопедий и чуть было не взял тот самый знаменитый большой куш. Но Галену Эдвину я тогда сразу понравился – в нашей работе такое бывает; он сказал, чтобы я заходил в любое время. Он сказал: если тебе что-нибудь когда-нибудь будет нужно, смело обращайся ко мне. И сейчас мне кое-что было очень нужно – мне нужно было убежище, где я мог бы отдохнуть и где Джим Доу ни за что бы меня не нашел.

Минут через пять я уже стоял возле того самого дома: я узнал его по обилию садовых гномов, которые так вдохновили меня в прошлый раз. Шел уже третий час ночи, и в доме было тихо и темно.

Я надавил на кнопку звонка несколько раз, чтобы хозяева поняли, что что-то случилось, и, услышав одинокий звонок, не решили, будто он им приснился. В спальне зажегся свет, и прямо за дверью послышался шорох.

– Кто там? – спросил испуганный голос.

– Гален, это Лем Алтик. Помнишь, пару месяцев назад я пытался продать тебе набор энциклопедий: ты еще сказал, что если мне что-нибудь понадобится… – Я не договорил.

Дверь медленно отворилась. За ней стоял Гален, облаченный в боксерские трусы и футболку, и удивленно смотрел на меня заспанными глазами, которые тускло блестели под сияющим изгибом его лысеющего лба.

– Честно говоря, не думал, что ты поймаешь меня на слове, – сказал он, но голос его звучал вполне дружелюбно. Скорее всего мое появление его позабавило.

– По правде сказать, у меня тут некоторые проблемы, – сказал я. – Мне нужно где-то перекантоваться, всего только пару часов.

Одной рукой Гален почесал затылок, а другой распахнул дверь пошире:

– Ну ладно, заходи.

Лиза, жена Галена, вышла из спальни в ночной рубашке, широко зевнув, поздоровалась и снова ушла спать. Даже если появление продавца книг в их доме среди ночи и показалось ей странным – виду она не подала. Мы с Галеном отправились на кухню, где он сварил мне кофе и поставил на стол коробку с пончиками в шоколаде. Я изучил список ингредиентов, среди которых обнаружил масло, молоко и яйца, и отказался.

– Может, расскажешь, что случилось?

И я рассказал. Не все, конечно, – скорее, даже меньшую часть, но все-таки вполне достаточно. Я рассказал, что у меня не лучшие отношения с Джимом Доу из Медоубрук-Гроув, что я от него сбежал и что он хочет повесить на меня убийство, которое, похоже, сам и совершил.

Гален покачал головой:

– Да уж, я знаю этого парня. Тут его все знают: с ним шутки плохи, Лем. Но знаешь, я слышал, что люди шерифа из полиции округа внимательно за ним приглядывают, и я не удивлюсь, что тем же занимается и ФБР. Ему все это с рук не сойдет. Обратись в полицию округа, расскажи им все, что знаешь, и они тебя встретят как героя – ты уж мне поверь.

Я кивнул и постарался сделать вид, будто меня эта идея успокоила, но, к сожалению, я никак не мог последовать совету Галена. Мне очень не хотелось мучиться в ожидании, пока долгое и сложное расследование наконец докажет, что виновен Доу, а не я. Мне просто хотелось поскорее убраться из этих мест, и по возможности живым.

– Ну, по крайней мере, – сказал Гален через пару минут, – ты можешь порыться в энциклопедиях, которые я у тебя купил: может быть, найдешь там что-нибудь полезное.

Я удивленно поднял глаза:

– То есть как?

– В каком смысле – как?

– В том смысле, – ответил я, – что ты в итоге не купил энциклопедии.

– Как «не купил»? Купил.

– Но ведь заявка на кредит не прошла.

– Прошла, конечно. У меня с кредитом все в порядке.

Гален провел меня в гостиную, где на самом видном месте – на полке возле телевизора – выстроился полный набор энциклопедий. Все остальные полки были забиты всевозможными безделушками и фотографиями его сына и пожилых людей – видимо, родителей его и жены. Больше ни одной книги я не заметил.

– А мне сказали, что заявка не прошла. Ничего не понимаю. – Хотя на самом деле я все прекрасно понимал. – А твои друзья? Они тоже все получили?

– Ну конечно.

Ай да Бобби! Значит, милый добряк Бобби подворовывал у собственных подчиненных. Он говорил нам, что заявки не прошли, хотя на самом деле это было не так, и оставлял себе комиссионные.

– Я так понимаю, что тебя обокрали, – сказал Гален таким гневным голосом, что я даже удивился.

– Да, – подтвердил я, – обокрали.

– Не скажу, что сильно удивлен. Подобные организации далеко не всегда ведут себя честно, а та, в которой работаешь ты, похоже, в этом смысле далеко не из лучших. Знаешь, в те самые выходные, когда ты к нам заходил, в дом к моему младшему брату постучались двое ребят. Он живет километрах в двадцати отсюда. Они тоже продавали книги и говорили примерно то же, что и ты. Мой брат холостяк, детей у него нет, и когда он сказал этим молодчикам, что ему ничего не нужно, они предложили ему наркотики. Один из них, похоже, здорово разозлился, что другой вообще заговорил об этом, но мой брат вполне похож на наркомана. Он очень худой, с длинными патлами, – словом, похоже, они заподозрили в нем родственную душу и решили попытать счастья. Представляешь?

Я кивнул: я очень даже представлял, потому что дело было именно в этом, – вся эта торговля книгами была лишь прикрытием для продажи наркотиков. Вот почему Ронни Нил говорил, будто Бобби вообще не понимает, что происходит, и что лучше держаться поближе к Игроку, а не к Бобби.

Итак, Ублюдок работал на свиноферме, и я подозревал, что он тоже был связан с наркоторговлей. Именно поэтому, когда его застрелили, Джим Доу и Игрок решили, что это из-за наркотиков, и именно поэтому спрятали тела. Они не хотели, чтобы люди из полиции округа и ФБР совали свой нос куда не надо и мешали их бизнесу.

– Нельзя ли попросить тебя подбросить меня с утра кое-куда?

– Ну конечно можно.

– Я должен вернуться в мотель до девяти.

– И что ты собираешься делать?

– Я хочу забрать оттуда подругу, убраться отсюда к чертовой матери и никогда больше не возвращаться.

Гален кивнул.

– Отличный план, – сказал он.

Я был изможден до крайности, и благодаря этому мне даже удалось проспать у Галена на диване пару часов до наступления утра. Потом я очень весело позавтракал – хотя съел всего лишь несколько фруктов – вместе с Галеном, Лизой и их шестилетним сыном Тоби. Гален обещал подбросить меня до мотеля по пути на работу.

Я попросил Галена высадить меня за мотелем и при расставании сердечно его поблагодарил. Затем я постучался к Читре.

Казалось, в эту ночь она почти не спала, а то и вовсе не сомкнула глаз. Глаза ее запали и покраснели, и я подумал, что, может быть, она даже плакала.

– Лем, – выдохнула она, увидев меня. Она схватила меня за руку и втянула в комнату, а затем всем телом прижалась ко мне и крепко обняла.

Именно это мне было нужно в ту минуту.

Правда, это был не самый подходящий момент для эрекции, и Читра наверняка все почувствовала, но если даже ей что-то не понравилось, она нашла в себе силы не подать виду.

– Объясни мне, пожалуйста, что происходит?

Я сбивчиво рассказал ей все, что считал возможным: про Джима Доу и про наркотики, про свиней и про убийства, хотя о Мелфорде решил не распространяться: слишком трудно было бы объяснить, почему я не сдал его полиции, зная, что он убийца, и как так вышло, что мы подружились. Получилась бы полная ерунда, так что я решил ничего ей об этом не говорить, тем более что Читра и вообще не слишком доверяла Мелфорду.

– Нам нужно идти, – сказал я. – Вряд ли Игрок обрадуется, если меня увидит. Да и Доу тоже. Давай вызовем такси и свалим отсюда поскорее – все равно куда. Здесь я им мешаю. Возможно, если они меня увидят, то даже постараются убить, но преследовать нас не станут. Они хотят, чтобы я исчез, так что лучше пойти им в этом навстречу.

– Хочешь поехать со мной? Поживешь у меня пару дней – просто чтобы удостовериться, что они не нагрянут к тебе домой.

– Конечно, – прошептал я. – Я очень хочу поехать с тобой.

Мы вызвали такси и через десять минут вышли из мотеля, решив не возвращаться за вещами: одежда и туалетные принадлежности по-прежнему лежали в наших номерах. Что поделаешь – не повезло: я бы ни за что не вернулся в свой номер за шмотками.

У входа в мотель уже стоял желтый «чекер», но когда мы к нему направились, на периферии зрения я заметил какие-то яркие вспышки.

В следующую секунду я увидел полицейскую машину и с первого взгляда определил – видимо, у меня уже стали вырабатываться некоторые навыки, – что это не синий автомобиль Медоубрук-Гроув, а коричневый, принадлежащий полиции округа. Это было не так уж плохо, но все-таки и не слишком хорошо. Я почувствовал у себя в животе глухой электрический гул – не тот, который издают провисшие провода, а другой, проходящий сквозь тело приговоренного к смерти, когда он уже сидит на электрическом стуле с черным капюшоном на судорожно дергающейся голове. В следующую секунду я почувствовал, что вот-вот сорвусь с места и побегу, покорившись воле животного инстинкта и собственных ног. Вот сейчас я рвану отсюда и исчезну, и никто меня не найдет. Но я не двинулся с места.

Из машины вышла женщина, которую я встретил позавчера, – Эми Томс. Лицо ее было бесстрастным, спокойным и важным, и неожиданно симпатичным.

– Мне нужно с тобой побеседовать, – сказала она мне. – Поехали со мной.

– Я арестован?

– Я просто хочу задать тебе пару вопросов.

Я обернулся к Читре.

– Уезжай, – сказал я. – Отправляйся на автовокзал и оттуда домой. Я тебе позвоню. Я приеду.

– Без тебя я никуда не поеду, – ответила Читра.

– Ты должна. Я сам не вполне понимаю, что происходит, но я уверен, что без меня тебе ничего не грозит. И мне будет гораздо спокойнее, если я буду знать, что ты в безопасности.

Читра кивнула, а потом поцеловала меня. Не знаю, что она хотела этим сказать, но можете поверить, что я пришел в полный восторг. А потом офицер Томс усадила меня на заднее сиденье полицейской машины и увезла прочь.

Глава 35

Эми Томс смотрела прямо перед собой, на дорогу, – так, по крайней мере, мне казалось, хотя наверняка я этого утверждать не мог, потому что глаза ее были скрыты за зеркальными солнечными очками. Даже разговаривая со мной, голову она не поворачивала. Сидя на заднем сиденье, я смотрел, как ее крепкая нижняя челюсть двигается туда-сюда, пережевывая жевательную резинку – наверняка без сахара.

– Ну давай, малыш, рассказывай, – предложила она, как только мы отъехали от мотеля.

Я их не убивал. Да, я там был, но я их не убивал. И я не мог ничего сделать. Эти слова были готовы сорваться у меня с языка, они затягивали меня в свой мрачный водоворот, и я готов был слепо следовать за ними, как поезд следует изгибу рельсов. Но я не собирался сдаваться. Я решил держаться до последнего, а если все зайдет слишком далеко – сломаться никогда не поздно.

– Я просто пытаюсь заработать денег на учебу, – ответил я. – Меня приняли в Колумбийский университет, но мне нечем платить.

– Это в Южной Каролине?

– Нет, в Нью-Йорке.

– Никогда о таком не слыхала. Я не про город, а про университет. А ты по виду настоящий студент, – заявила она. – И поэтому я тем более не понимаю, как тебя угораздило во все это вляпаться.

– Вот что «в это»? – В моем голосе что-то щелкнуло, как пузырек в ее жевательной резинке, но я сделал вид, будто ничего не произошло.

– Я думала, ты сам мне расскажешь.

– Мне правда очень жаль, что я вчера забрел на территорию частного владения, – сказал я, – но, по-моему, тогда это вам не показалось таким уж большим преступлением. Что же с тех пор изменилось?

– Да нет, нарушение границ частного владения и в самом деле не такое уж большое преступление, – согласилась офицер Томс. – А вот наркотики и убийства – совсем другое дело.

– Не понимаю, – сказал я, но слова эти прозвучали не слишком уверенно, потому что мой голос был пропитан страхом. В прохладном кондиционированном воздухе машины этот страх клубился, как горячий пар.

– Послушай, Лемюэл… Лем, да?

– Ага, – подтвердил я.

– Так вот, Лем. Я хорошо разбираюсь в людях. Я тебя вижу, разговариваю с тобой и понимаю, что ты неплохой парень. Поверь мне, я не первый год занимаюсь такими делами. И к сожалению, должна сказать, не так уж много времени требуется, чтобы понять: хорошие люди часто оказываются замешаны в очень нехорошие истории. Иногда они просто не понимают, что делают, а иногда оказываются не в том месте и не в то время. И вместо того, чтобы прийти и обо всем рассказать, они врут, скрываются и в результате нарушают все новые и новые законы.

Все это было так похоже на правду, что мне сделалось не по себе, – все, что бы я ни сказал в этот момент, наверняка выдало бы мои чувства, поэтому я молча уставился в окно.

– Я все это к тому, – продолжала она, – что, если ты мне прямо сейчас объяснишь, что происходит, я сделаю все, что смогу, чтобы помочь тебе. Чтобы ты не стал жертвой обстоятельств и не понес незаслуженное наказание. Возможно, ты считаешь, что уже поздно во всем признаваться, но это не так.

– Я просто не понимаю, о чем вы говорите, – сказал я. – Я ведь просто слишком близко подошел к свиноферме – вот и все. Не понимаю, что в этом такого страшного?

– Ну ладно, пусть будет по-твоему, – сказала она и больше не произнесла ни слова, пока мы не подъехали к полицейскому участку.

Участок был похож на старое офисное здание, а полицейские – на самых обычных утомленных офисных служащих, только в форме. Кондиционеры сердито гудели, но воздух почти не охлаждался, и лопасти вентиляторов на потолке едва вертелись, потому что иначе документы наверняка послетали бы со столов, и их пришлось бы собирать по всему зданию.

Томс положила руку мне на плечо и крепко сжала его с мужественным сочувствием. Я держал руки за спиной, хотя наручники она на меня не надела. Мне показалось, что лучше убрать руки за спину хотя бы из уважения или для того, чтобы продемонстрировать свое понимание того, что она вполне могла бы заковать меня в наручники и нет смысла бравировать тут своей свободой. Проходя по бледно-зеленому коридору, сложенному из шлакобетонных блоков и похожему на один из флигелей школы, где я учился, мы столкнулись с офицером в форме, который вел нам навстречу чернокожего парня в наручниках. Это был совсем еще подросток, высокий и худой, с бритой головой и едва заметным намеком на усы. Возможно, мы с ним были ровесники, но взгляд у него был тяжелый, как у матерого преступника: в нем были и агрессия, и ярость, и апатия. Проходя мимо, я поймал его взгляд, давая понять, что оба мы жертвы жестокой системы, – но парень обернулся и в ярости посмотрел мне вслед, будто убил бы меня на месте, будь у него такая возможность.

Томс покачала головой:

– Джордж Кингсли. Хорошенько, его рассмотрел?

– Достаточно, чтобы понять, что он с радостью перерезал бы мне горло.

– Да уж, он такой. Представляешь, Лем, я знала его еще двенадцатилетним мальчишкой – смышленый такой мальчик был. Но у его отца постоянно были неприятности с законом – так мы и повстречались. Зато мать у него – очень хорошая женщина. Она отправила его в школу и старалась уберечь от неприятностей. Но этот парень не хотел просто жить по правилам, как все остальные. Он все время что-то читал и рассуждал на разные темы, постоянно проповедовал всякие идеи – политические идеи. Представляешь себе? Это парень двенадцати-тринадцати лет. Он собирался решить все проблемы этого мира. Хотел стать политиком и помогать чернокожим. И точно знал, какие законы отменит, а какие введет. Это было просто невероятно.

– Похоже, до добра его это не довело.

– Насколько я себе представляю, однажды он оказался в дурной компании, и один из подростков решил, что самое время ограбить ближайший магазин. Кингсли думал, что они зашли туда леденцов купить, а тот, другой парень вдруг выхватил пистолет. Полная нелепость. Думаю, остальные и понятия не имели, что он что-то задумал, но все равно не хотели вешать всю вину на своего товарища. В общем, в итоге Кингсли отправился в тюрьму для малолетних преступников только за то, что пошел покупать «Сникерс» не в той компании. Его посадили всего на полтора года, но вышел он оттуда уже совершенно другим: такое ощущение, что из него выбили все человеческое. Когда его арестовали, это был живой, полный энергии и энтузиазма маленький вулкан – юноша, который, возможно, и в самом деле мог бы изменить мир к лучшему. Но из тюрьмы он вышел обычным головорезом, каких тысячи.

– Да, это настоящая трагедия, – вздохнул я, стараясь сделать вид, будто я действительно тронут.

На самом же деле мне было трудно сосредоточиться на проблемах Джорджа Кингсли, когда у меня своих было по горло.

– Да, настоящая трагедия. Хочешь, чтобы и с тобой так же вышло? Ведь ты же собираешься в Колумбийский университет. А что ты думаешь об университете, где тебя каждую ночь будут насиловать?

Она явно старалась меня напугать, но зачем? Я и так был напуган до полусмерти. Не такой уж я крепкий орешек, чтобы меня можно было запугать только прямыми угрозами. Зато умник я был еще тот.

– Но если все знают, что более сильные заключенные насилуют более слабых, – спросил я, – почему же никто ничего не делает?

– Не знаю, – ответила Томс. – Можешь обсудить эту проблему с охранником, когда окажешься в такой же ситуации.

Мне не хотелось сейчас думать о загадке Мелфорда, но ни о чем другом я тоже думать не мог, потому что вдруг обнаружил ответ. Я понял, к чему клонил Мелфорд, я понял, зачем нужны тюрьмы, если они не выполняют своего прямого назначения. Я понял, почему мы отправляем преступников в криминальные академии, где они превращаются в еще более опасных, более кровожадных и более закоренелых преступников. Я понял, почему Кингсли вошел в тюрьму жертвой, а вышел из нее палачом. Тюрьмы устроены так потому, что они именно выполняют свое прямое назначение, только назначение это куда более ужасно, чем я мог себе вообразить.

Мы сидели в комнате для допросов возле маленького металлического столика, прикрученного винтами к полу: должно быть, копы считали, что эта предосторожность совершенно необходима, иначе какой-нибудь вор может попытаться сбежать вместе со столом. Стены здесь были такие же, как и в коридорах, – бледно-зеленые, сложенные из шлакобетонных блоков; лишь на одной стене, напротив меня, висело кривое зеркало. Я догадался, что кто-нибудь вполне мог наблюдать за нами из соседней комнаты, – но вряд ли наблюдал: не такой уж важной птицей я был.

Томс села напротив меня и облокотилась о стол.

– Ну ладно, – сказала она, – ты сам знаешь, почему здесь оказался.

– Нет, не знаю, – ответил я. – Понятия не имею, почему здесь оказался.

Это было правдой только отчасти, потому что я понятия не имел, что они знают, а что нет. Но меня действительно удивило собственное спокойствие. Видимо, я просто считал, что Эми Томс относится ко мне вполне дружелюбно, а может быть, за последние пару дней успел побывать в куда более страшных ситуациях. Словом, чувствовал я себя неплохо: чувствовал, что, если не суетиться и вести себя спокойно, как Мелфорд, – все будет в порядке.

– Ну ладно, давай поговорим о Лайонеле Семмсе, – предложила она.

У меня дыхание перехватило – не потому, что я узнал это имя, а потому, что не ожидал ничего подобного. Лайонел Семмс? Неужели в этой игре замешан еще кто-то? До чего же у них тут все туго закручено!

– Это еще кто такой?

– Возможно, ты знаешь его под кличкой Ублюдок.

– Ах, Ублюдок! Ну да. А что с ним такое?

– Это ты мне скажи.

– Ну-у… – задумчиво протянул я. – Я пытался продать ему энциклопедии, но они с женой не захотели ничего покупать. Я запомнил его, потому что обычно если уж трачу на кого-нибудь столько времени, то непременно что-нибудь продаю. К тому же он был какой-то нервный и скользкий.

– И?..

Я пожал плечами:

– И все. Больше ничего о нем не знаю. А что?

– У Ублюдка не было никакой жены, но он и женщина, с которой он встречался, пропали. Никто не видел их с вечера пятницы, и, насколько нам известно, ты последний, кто видел их живыми. Это само по себе может стать достаточным основанием для подозрений. А может и не стать. Но после этого я почему-то застаю тебя там, где Ублюдок работал, и при этом на тебя наезжает Джим Доу, на которого он работал. А потом выясняется, что ты ходил по соседям Ублюдка и расспрашивал их о нем. Чувствуешь, к чему я клоню?

Внезапно у меня закружилась голова. Я сразу заподозрил, что опрос соседей может оказаться роковой ошибкой, – теперь же я знал это точно. Почему Мелфорд заставил меня это сделать? В моем сознании носились отзвуки слов Читры, которая предупреждала меня насчет Мелфорда. Неужели он хотел, чтобы меня засекли?

– Ничего подобного не было, – солгал я.

– А соседи утверждают, будто видели тебя вчера: ты ходил по домам и расспрашивал всех об Ублюдке и Карен. По крайней мере, они говорят, что видели какого-то парня, который по описанию очень похож на тебя. Если хочешь, можем устроить вам очную ставку, но, думаю, мы с тобой оба знаем, к чему это приведет.

– Ладно, устраивайте очную ставку, – сказал я, пожимая плечами.

Я решил, что делать мне все равно больше нечего – придется играть до конца и ни в коем случае не раскалываться. Я старался сдержать легкую улыбку, которая то и дело готова была появиться у меня на лице, потому что чувствовал: со мной сейчас происходит то же самое, что было со многими. Вот я сижу тут, всего лишь подозреваемый, но система уже пытается превратить меня в кого-то другого, куда более опасного для общества. Возможно, если бы я попал в тюрьму надолго, то мог бы превратиться в настоящего преступника.

– Мы осмотрели его фургон, – сказала Эми, – и нашли следы крови.

Я внимательно посмотрел на нее. Она не сказала, что там нашли парня с раздробленным черепом, из чего я заключил, что Доу успел спрятать тело.

– И еще мы нашли кучу отпечатков. Подозреваю, что среди них будут и твои.

– Я же сказал, что пытался продать им книги. Разумеется, там будут мои отпечатки.

Она пожала плечами:

– А как насчет крови? Есть предположения?

– Вообще-то нет. Когда я у них был, кровь ни у кого не текла.

– Может быть, это их кровь? Может быть, ты убил их, а потом попытался уничтожить следы, но кое-чего не учел?

– Полная чушь. Зачем мне убивать этих людей? Ведь я их совсем не знаю. И как бы я избавился от тел? У меня ведь даже машины нет.

– А я думаю, что у тебя были сообщники. И еще я думаю, что тот, кто это сделал, сбросил тела в отстойник, и как только у нас будет достаточно доказательств, мы это проверим. Кстати говоря, это объяснило бы твое появление на свиноферме.

– Послушайте, офицер, ведь вы же меня видели. Похож я был на человека, который только что скинул пару трупов в вонючую яму со свиным дерьмом? Я был немного избит и слегка в крови, но по́том, кажется, не истекал.

– Ну ладно, ладно, – согласилась она. – По правде говоря, наверняка мы еще ничего не знаем. Мы проверяем разные предположения. Это могла быть кровь Ублюдка или Карен, а могла быть и чья-то еще. Мать Карен тоже не видели уже пару дней, так что, может быть, это она их убила.

«Мать Карен, – подумал я. – Третье тело».

– Но есть и другие предположения, – продолжала Томс. – Ублюдок воровал домашних животных, так что, возможно, это была их кровь.

– Он воровал домашних животных? – Я попытался вложить в свой вопрос и удивление, и отвращение. – Но зачем?

– А черт его знает. К нам поступала куча жалоб, но мы ничего не могли доказать. Я сама пыталась с ним поговорить, но… – Она пожала плечами, – Многие были уверены, что это делает именно Ублюдок, но, не имея доказательств, мы не могли его остановить. А если какие-нибудь доказательства и были, то наверняка хранились в фургоне у его подруги, на территории Доу. А поскольку Ублюдок работал на Доу, получить разрешение на обыск было совершенно невозможно.

– И что же, вы просто закрыли на это глаза? – спросил я. – Он воровал у людей собак и кошек, и вы даже не попытались его остановить?

– Я же говорю: законным путем мы почти ничего не могли сделать. Нужны были доказательства.

– Звучит не очень убедительно.

– Может, вернемся к нашим проблемам?

– Да уж, давайте. Просто как-то все это странно.

– Мы с тобой сейчас о другом говорим. Тут не только собаки и кошки пропадают – тут люди пропали; возможно, погибли. И по-моему, ты кое-что об этом знаешь.

– Ничего я об этом не знаю. Не пора ли мне нанять адвоката?

– Ты не арестован, – сказала она.

– Так я могу идти?

Пока она обдумывала, как ответить на этот вопрос, в дверь постучали.

Томс извинилась и вышла, а минуту спустя вернулась, разочарованно покачивая головой.

– Нам только что сообщили, что Ублюдок, Карен и ее мать наконец объявились. Оказалось, что они у родственников в Теннесси. Похоже, Карен позвонила кому-то из соседей, тот сообщил ей, что ее считают погибшей, и она перезвонила в полицейский участок.

«Молодец Мелфорд», – подумал я, стараясь сдержать улыбку.

– Ну что ж, раз они живы, значит, никакого убийства не было и вам больше не нужно защищать меня от несправедливых обвинений.

Томс поморщилась:

– Да, похоже на то. Но имей в виду: твой рассказ меня не убедил. Уж не знаю, что ты там затеял, но затевай это где-нибудь подальше отсюда: мне тут лишние проблемы не нужны.

На это я ничего не ответил. Продолжать отпираться не было никакого смысла, но понимающе кивать я тоже не хотел: это было бы все равно что признать ее правоту.

– Ну ладно, тогда я пошел. Но, по-моему, вам стоит посерьезнее отнестись к этой истории с пропажей домашних животных.

Зачем я продолжал муссировать эту тему, вместо того чтобы просто убраться оттуда на хрен?

– Послушай, у нас и без этого дел полно: ограбления, наркотики, убийства, изнасилования. Это все-таки немного важнее, чем пропавшие кошечки и собачки.

– Так что же получается: люди вроде Ублюдка могут заниматься своими грязными делами, и им ничего за это не будет, пока они сами не признают свою вину?

Я был очень доволен тем, что вот так, с ходу умудрился построить такую сложную синтаксическую конструкцию.

– В общем-то да. И знаешь, в следующий раз, когда будешь прогуливаться возле свинофермы, загляни-ка внутрь. Когда ты увидишь, как там обращаются со свиньями, эта история представится тебе немножко в другом свете. Я хочу сказать, чем эти свинки хуже кошечек и собачек? Не считая, конечно, того, что они не такие хорошенькие и их не так приятно тискать. Думаю, что ничем. А раз одних можно убивать, то почему нельзя и других?

Хороший вопрос. Но я подозревал, что Мелфорд ответил бы на него по-другому.

Я вышел из полицейского участка и только тут задумался о том, как же мне теперь добраться до мотеля. Я снова вернулся в участок и сказал полицейскому, который дежурил у выхода, что меня нужно подвезти.

– У нас тут не служба такси, – ответил он.

– Но я не просил, чтобы меня сажали в машину, везли сюда и обвиняли в убийстве людей, которые вовсе не убиты. Так что, по-моему, будет справедливо, если кто-нибудь меня все-таки подвезет.

– У нас тут не служба такси, – повторил полицейский.

Мне пришлось признать этот аргумент, и я подтвердил, что, действительно, это не служба такси, а полицейский участок, и спросил, не поможет ли он мне в таком случае связаться со службой такси.

– Я тебе не телефонный справочник, – ответил коп.

– Тогда подскажите, пожалуйста, как мне вызвать такси.

Парень пожал плечами, пошарил в ящиках стола, выдал мне справочник «Желтые страницы» и указал пальцем на телефон-автомат. К счастью, мелочь у меня была, а не то пришлось бы выяснить, что он еще и не автомат для размена денег.

Мне сообщили, что такси выехало, я вернул телефонный справочник и вышел на улицу. Пять минут спустя подъехала машина. Я попросил шофера отвезти меня на автовокзал, где я надеялся застать Читру. Я плюхнулся на заднее сиденье, прислонился к потрепанной кожаной стенке салона, прикрыл глаза и уже было приготовился уснуть.

Но, почувствовав, что машина притормозила, я опять открыл глаза и понял, что до автовокзала еще далеко. Мы свернули на обочину, поросшую травой, и остановились на узкой полосе четыре-пять метров в ширину, покрытой травой и колючками и отделяющей дорогу от мокрой канавы болотного цвета. Когда мы сворачивали на обочину, я заметил отблески синих и красных огней: это были сигнальные огни полицейской машины, выкрашенной в синий и белый цвета. Я огляделся и узнал этот отрезок трассы: мы находились на территории Медоубрук-Гроув. И тут я увидел, как из машины вылез Доу и с важным видом направился к нам.

Глава З6

Облизывая губы, Доу подошел к машине: он явно наслаждался процессом. С минуту он стоял и оценивающе оглядывал таксиста.

– Вы превысили скорость.

– Нет, сэр. Я знаю, что здесь ограничение скорости сорок пять миль в час, а я так и ехал.

– А вот и нет: вы ехали со скоростью сорок семь миль в час, – ответил Доу.

Таксист рассмеялся:

– Подумаешь, две мили в час! Вы что, штрафовать меня за это будете?

– Это не имеет значения, – парировал Доу. – Ограничение есть ограничение. Допустимый предел скорости – это предел, и это правило, а не рекомендация. Это максимальная скорость, и ее нельзя превышать – предельная допустимая скорость, а не плюс-минус две мили в час.

– Вы ошибаетесь, – возразил таксист.

– Это ты в суде доказывай, – осклабился Доу.

Он вернулся к своей машине и выписал талон предупреждения, а затем вернулся и отдал его таксисту.

– Советую больше не нарушать правил в моем городе.

Таксист ничего не ответил.

– Да, кстати, – продолжал Доу, – а ты в курсе, что у тебя в машине сидит опасный преступник, который находится в розыске? – И он постучал по стеклу костяшками пальцев. – Ну здравствуй, дружок. Ты арестован.

К счастью, на сей раз он хотя бы не стал надевать на меня наручники, а просто запихнул на заднее сиденье машины. Это была полная катастрофа. Я умолял таксиста позвонить в полицию, но тот отвечал, что этот парень и есть полиция.

– В полицию округа, – просил я, – позвоните офицеру Томс, она служит в ведомстве шерифа. Скажите ей, что этот парень меня арестовал.

– Послушай, я не понимаю, чего ты от меня хочешь, – отвечал таксист, глядя, как Доу уводит меня прочь.

– Я только что объяснил вам, чего я хочу! – закричал я, но Доу, захлопнув за мной дверь, снова подошел к таксисту, чтобы сказать ему пару слов, и мне почему-то показалось, что мое сообщение до Эми Томс скорее всего не дойдет.

Сидя на заднем сиденье патрульной машины Доу, вдыхая запахи тухлой картошки фри, «Ю-Ху» и пота, я смотрел в окно, за которым пробегали пустые автостоянки, поросшие унылым и однообразным низкорослым кустарником. Охлажденный кондиционером воздух до заднего сиденья почти не доходил, и пот катился с меня градом.

Впрочем, это не имело никакого значения: по-видимому, мне все равно вскоре предстояло погибнуть. Эту возможность я воспринял с относительным спокойствием, хотя «спокойствие» в данном случае, пожалуй, было не совсем правильным словом: скорее это было смирение. Я мысленно взвесил все возможные варианты развязки: Доу меня арестует, станет допрашивать, отвезет к Игроку, будет пытать, отпустит, – но нет, всякий раз я неизбежно приходил к одному и тому же заключению: скорее всего, Доу меня попросту убьет. Разумеется, с его стороны это было бы не самым мудрым поступком: все-таки Эми Томс за мной присматривала, да и за Доу тоже. Но если Доу убьет меня, а тело спрячет, все подумают, что я просто уехал. В любом случае, ведь именно так я и собирался поступить. А если тело не найдут, то никто ни в чем не сможет обвинить Доу.

И все-таки я не пытался себя обмануть, убедить в том, что все будет в порядке. Я и не верил, что все может быть в порядке. Наоборот, я был уверен, что все будет очень плохо, но испытывал какое-то странное спокойствие. Должно быть, так чувствует себя солдат, который знает, что отправляется в свою последнюю битву, или летчик, который знает, что его подбили и через несколько секунд он разобьется вместе с самолетом. Да, это была катастрофа.

Доу направился прямиком к свиноферме; впрочем, я этого и ожидал. Он остановил машину за свинарником – там, где ее обнаружила бы только очень дотошная спасательная экспедиция. Затем открыл заднюю дверцу и подтолкнул меня, по-прежнему не надевая наручников, в сторону склада, где содержались свиньи. Я подумал, что, возможно, мне стоит броситься наутек, ведь я уже однажды сбежал от Доу; к тому же по его походке было видно, что передвигаться ему нелегко: он шел медленно и осторожно, широко расставляя ноги. Но вокруг было слишком много открытого пространства, и поблизости никого, кто мог бы увидеть, что я пытаюсь сбежать, или услышать мои крики: так что если Доу захочет меня застрелить, ему это не составит никакого труда. Будь на моем месте кто-нибудь похрабрее, он наверняка оказал бы сопротивление, но я знал, что ни к чему хорошему это не приведет: любая моя попытка потягаться с Доу будет выглядеть смехотворно, поэтому я послушно шел вперед, подталкиваемый тычками в спину, надеясь на случай и на счастливую развязку и стараясь хоть как-то себя успокоить.

Доу достал из кармана связку ключей и вставил один из них в скважину висячего замка. Когда дверь отворилась, нам в лицо ударила волна жаркого и вонючего воздуха. Я поморщился, но лицо Доу осталось неподвижным: похоже, для него это было дело привычное. Может быть, он даже ничего не замечал. Доу втолкнул меня в хлев и погнал дальше по узким проходам между загонами. Я уже был здесь и видел все это, но теперь, в тусклом свете ламп, свисающих с потолка, вслушиваясь в глухое, полное отчаяния хрюканье, доносившееся со всех сторон, испытал невыразимо острое чувство жалости, – возможно, это была идентификация. Я почувствовал себя в таком же положении, как и эти несчастные животные. Свиньи шарахались от нас прочь, и движения их казались прерывистыми в мерцающем электрическом свете, разрываемом взмахами лопастей изможденного вентилятора.

Ближе к центру помещения, посреди одного из загонов стоял деревянный стул, какие можно найти в старых школьных зданиях, где мебель не выбрасывалась годов с пятидесятых. Я видел такие стулья в собственной школе: они казались нелепым анахронизмом среди гибридов, составленных из пластика и металла, – как одинокие чужаки, как неандертальцы среди кроманьонцев.

Доу открыл ворота загона, втолкнул меня внутрь и запер. Было в этой ситуации что-то комичное: калитка не достигала и полутора метров в высоту, так что перелезть через нее не составило бы мне никакого труда – серьезную преграду она могла представлять только для свиней. Меня это почему-то разозлило: можно было подумать, что со мной справиться ничуть не труднее, чем со свиньями.

– Отлично, – сказал Доу. – Думаю, пока что ты от меня никуда не денешься, так что самое время немного поболтать.

– Отличная мысль, – согласился я.

Голос мой слегка подрагивал, но, учитывая обстоятельства, думаю, я держался очень неплохо. В этом даже было какое-то особое удовольствие: мне было приятно чувствовать, что я держусь мужественно, едва ли не развязно. Я понял, почему люди так поступают.

Мгновение Доу изучающе меня разглядывал.

– Думаю, мне не нужно тебе объяснять, чего я хочу: ты и сам это прекрасно знаешь. Я хочу знать, куда делись мои деньги.

– Да, я догадался, что вы спросите об этом, – ответил я.

– Да уж, я думаю. И что скажешь?

– Я не знаю, где они. – И я покачал головой.

– Свиньи хороши тем, – продолжал Доу, – что они едят все, что угодно. И любят вкус крови. Просто обожают. А здешних свинок в последнее время не слишком хорошо кормили, так что они здорово проголодались. И если я привяжу тебя за ногу вот к этому стулу и пущу тебе кровь, эти твари набросятся на тебя, как стая голодных акул. Они будут тыкаться в рану своими рылами, раздирать ее, рвать, выворачивать тебя наизнанку. Ты и опомниться не успеешь, как останешься без ноги. Но они на этом не остановятся – они ведь как сухопутные пираньи. Как ты думаешь, если ты еще будешь жив, когда эти свинки съедят твою ногу, – почувствуешь ли ты, как они будут жевать твои яйца?

– Говоря по правде, никогда об этом не задумывался, – ответил я.

– А вот я задумывался – как это все будет выглядеть со стороны? И если я не получу свои деньги, то обязательно доставлю себе удовольствие понаблюдать.

Я набрал в легкие побольше воздуха:

– Послушайте, я понятия не имею, что тут происходит. Я знаю, что у вас тут какие-то дела с Игроком, а может быть, и с Ублюдком, и с тем парнем в льняном костюме…

– Похоже, ты даже слишком много знаешь.

– Но это все, что мне известно. И еще мне известно, что Ублюдок погиб и парень из «Полиции Майами» тоже. Думаю, ваши деньги пропали, а если нет, то они могут быть только у одного человека – у Игрока.

С минуту Доу обдумывал мои слова.

– У меня тоже была такая мысль, но Игрок говорит, будто ты сказал ему, что видел меня возле фургона Ублюдка перед тем, как его укокошили. Думаю, ты сказал это специально, чтобы Игрок решил, будто это я взял деньги, а значит, ты пытался зачем-то нас обхитрить.

– Послушайте, я не имею к этому никакого отношения. Я просто хочу продержаться эти выходные и уехать. У меня нет никаких причин вас обманывать, хитрить или плести интриги. Просто отпустите меня – и забудем об этом.

Доу рассмеялся:

– Пока я не узнаю, куда делись деньги, – даже не надейся. Так что давай лучше выкладывай, что там у вас были за шашни с Ублюдком.

– У меня? Да не было ничего. И пока я не постучал к нему в дверь позавчера вечером, я даже не знал о его существовании.

Доу покачал головой:

– Думаешь, я поверю? Нет, что-то вы явно затевали. К тому же ты наводил о нем справки: даже эти болваны из полиции округа считают, что ты его знал. Если бы я не заставил одного из соседей Карен позвонить и сказать, что она и Ублюдок живы, ты бы до сих пор сидел в полицейском участке.

Так, значит, это был Доу! А я-то подумал, что это Мелфорд спас меня. Вот черт! Ну что ж, спасибо.

– Я все-таки думаю, что ты его знал и у вас с ним были какие-то делишки. И все это как-то связано с пропажей денег. Ну что, теперь, может быть, все-таки расскажешь мне?

И тут до меня вдруг дошло, что все это устроил Мелфорд. Он спланировал все с самого начала. Устроил так, что на пистолете остались мои отпечатки, и сказал, будто никогда этим не воспользуется. Заставил меня расспрашивать жителей Медоубрук-Гроув об Ублюдке – специально, чтобы они потом сообщили в полицию, что я ходил по соседям и наводил справки о парне, которого, по всей видимости, убили. Возможно, именно он каким-то хитрым образом с самого начала заманил меня в фургон к Карен, чтобы я попытался продать ей энциклопедии. Я не представлял себе, как он мог этого добиться, но Мелфорд – парень изобретательный, так что кто знает? Всякое может быть.

Он вроде бы постарался помочь мне забрать из фургона чековую книжку, и поэтому я решил, что могу на него положиться. Но, с другой стороны, раз он такой предусмотрительный, почему же не избавился от нее с самого начала, сразу же после убийства? И то, что он так быстро и легко сошелся с Дезире, тоже показалось мне подозрительным. Странно, что они подружились вот так, с ходу, несмотря на то, что она работала на Б.Б. Ганна. Теперь я понял, что так случилось не вопреки, а, скорее, благодаря этому. Мелфорд все время твердил мне, чтобы я забыл о деньгах, и теперь я понял почему. Потому что взял их именно он. Каким же идиотом я был! А все эти разговоры про тюрьмы, защиту животных, идеологию нужны были просто для того, чтобы пустить мне пыль в глаза. Ну почему я не послушался Читры! Она сразу увидела его насквозь – не то что я.

Внутри у меня словно что-то оборвалось. Чувствуя себя жертвой свихнувшегося полицейского, я вполне в состоянии был найти в себе силы держаться достойно, но чувствовать себя козлом отпущения – совсем другое дело. Нет уж, я этого Мелфорду так не оставлю. Доу, конечно, отвратительная тварь, но Мелфорд, как я теперь понимал, – настоящий дьявол.

– Ах вот оно что! – начал я. – Думаю, теперь я все понял. Да, похоже, что так и есть. Я знаю, кто это сделал. Есть тут один парень странного вида – высокий, с белыми волосами. Его зовут Мелфорд Кин. Это он все устроил. Он убил Ублюдка и Карен и забрал деньги. А в последние два дня он заметал следы и устроил все так, чтобы перевести подозрение на меня. Но это сделал он. Как же я сразу не догадался! Некому было все это устроить, кроме него. Послушайте, вы мне очень не нравитесь и я совершенно не хочу вам помогать, но этот парень меня здорово подставил, поэтому я помогу вам найти и его, и ваши деньги. Но для этого вам придется меня отпустить.

– Ага. Значит, деньги у этого парня, у Мелфорда Кина? – переспросил Доу.

– Ну да.

– И ты меня на него выведешь?

– Еще как выведу.

– И как только я его найду, я получу обратно свои деньги?

– Да, – подтвердил я. – По-моему, это совершенно очевидно.

– То, что ты говоришь, действительно очевидно, – подтвердил Доу. – Не понимаю только, почему я должен поверить во все это дерьмо.

– А что, разве не похоже на правду? Ну почему вы мне не верите? – спросил я почти умоляющим голосом.

Я был совершенно уверен, что мне удастся таким образом выкрутиться или, по крайней мере, выиграть время, пока Эми Томс не приедет и не спасет меня. Или пока я сам что-нибудь не придумаю.

– Ну хотя бы потому, – объяснил Доу, – что Кин на моей стороне.

И тут, действительно, из тени, с усмешкой на лице, выступил Мелфорд.

– Ты и вправду думаешь, что у меня странный вид? – поинтересовался Мелфорд. – Сперва ты говоришь людям, что я голубой, потом – что я выгляжу странно. Обидно все-таки.

Надо сказать, что в полумраке свинарника, при мелькании лопастей вентилятора он выглядел не просто странно – он был похож на вампира. Волосы его стояли дыбом, лицо казалось вытянутым и бледным, а глаза огромными – не как у ребенка, но как у безумца. Почему же я прежде этого не замечал?

– Как ты мог так поступить со мной?! – воскликнул я.

Меня охватило почти неудержимое желание перемахнуть через барьер и наброситься на него, но Доу держал меня на мушке, поэтому я не двинулся с места.

– И ты еще считаешь возможным требовать от меня каких-то объяснений? После того как ты пытался тут меня заложить? По-моему, это не очень честно. Как только я узнал о пропаже денег, то тут же связался с Джимом, и мы вместе ищем их со вчерашнего дня. И ничего не поделаешь: все следы ведут к тебе. Сперва я было решил, что ты чист, но потом выяснилось, что все улики указывают на тебя. Я понял, что ты умудрился каким-то образом обвести меня вокруг пальца и незаметно вынести деньги из фургона. Так что, думаю, лучше уж тебе нам все рассказать.

Похоже было, что Мелфорд и в самом деле уверен, что деньги у меня. Возможно, он догадался, что торговля энциклопедиями – это ширма, а может быть, узнал, что я не рассказал ему об Игроке. Видимо, поскольку сам он все время юлил, лгал и манипулировал людьми, то считал, что все вокруг действуют точно так же и что моя нерешительность, жалобы, страхи – все было сплошным притворством и я с самого начала его обманывал. А может быть, он убил Ублюдка и Карен не по какой-то возвышенной причине, а просто из-за тех же денег, и теперь, не дрогнув, убьет меня, чтобы их получить.

Я мог бы догадаться об этом и раньше, но не хотел замечать очевидного. Вот оно – действие идеологии, единственное, в чем Мелфорд меня не обманул. Мы видим не истину, а только то, что хотим увидеть, – истину мы не замечаем никогда.

– Дерьмо все это! – выкрикнул я, изо всех сил стараясь изобразить возмущение.

Но это действительно было дерьмо – вот в чем дело. Самое настоящее, невероятно концентрированное дерьмо.

С минуту Доу внимательно смотрел на меня, а затем обратился к Мелфорду:

– Слушай, ты ко мне заявился, сказал, что поможешь найти деньги, так что, если окажется, что ты пытаешься меня поиметь, тебе не поздоровится.

– Ну что ты, Джим. Я знаю, с тобой шутки плохи.

– Слушай ты, задница, не надо мне зубы заговаривать.

– А ты подумай своими мозгами: я же не просто так стараюсь, мне моя доля нужна. Так какой мне смысл тебя обманывать?

– Так ты уверен, что деньги у него?

– Если в этом безумном мире можно быть уверенным хоть в чем-нибудь, то да. Знаешь, некоторые считают, что даже посадка на Луну была мистификацией. Она, правда, произошла в другом мире. – Тут он запнулся и вгляделся в лицо Доу. – Я совершенно уверен, что деньги у него.

– О'кей, – сказал Доу. – Так давай его выпотрошим.

– Как, разве мы не скормим его свиньям? – спросил Мелфорд.

– У меня есть идея получше.

По пути к отстойнику в глаза мне било яркое солнце. Я едва дышал от ужаса и вони и думал только об одном: мне очень не хотелось умирать, вдыхая запах дерьма. Мне вообще не хотелось умирать, но по мере того, как перспективы таяли, мои запросы стремительно сокращались.

Я знал, что от Доу и его пистолета меня отделяют какие-нибудь три метра: я слышал у себя за спиной его широкий и неуклюжий шаг. Мелфорд шел между нами, и я подозревал, что, какую бы сделку они с Доу ни заключили, доверия между ними, похоже, не было.

Доу велел мне остановиться на самом краю отстойника – возле кольев, которые были вбиты по всему периметру. В воздухе клубились тучи яростно жужжащих мух. Черное одинокое мангровое дерево, корни которого уходили в глубь отстойника, отбрасывало едва заметную тень.

Доу велел мне повернуться к нему лицом. Они с Мелфордом несколько секунд стояли рядом. Затем Доу взмахнул пистолетом в сторону Мелфорда:

– Отойди-ка туда, поближе к нему. Я хочу тебя видеть.

– Ты мне что же, не доверяешь?

– Да какое, на хрен, доверие? Я тебе буду доверять, когда деньги свои обратно получу, а ты исчезнешь отсюда к чертовой матери. А пока что я думаю, что ты хочешь меня надуть. Так что расклады такие, усек?

– Значит ли это, что я тоже должен тебя подозревать? – спросил Мелфорд.

– Заткнись, встань, где тебе говорят, и не зли меня!

– Нельзя дать лучшего совета тому, кто беседует с вооруженным человеком на краю отстойника, – заметил Мелфорд.

Он сделал несколько размашистых шагов и оказался на том самом месте, куда указывал Доу, обозначив тем самым третью вершину равностороннего треугольника. Видимо, Доу решил, что таким образом Мелфорд окажется в его поле зрения и в то же время, если вдруг придется в меня стрелять, Мелфорда пуля не зацепит.

Я старался не встречаться глазами с Медфордом. Бессильная ярость охватила меня настолько, что я в тот момент не вынес бы взгляда человека, вызвавшего во мне подобное чувство. Я ведь влез в комнату, где жил преступник; я тусовался под самым носом у Джима Доу; я участвовал в рейде против организации, которая проводила опыты на животных; я дал отпор Ронни Нилу Крамеру; в конце концов, я встретил девушку, – иными словами, я прогнал прочь слабого, безвольного Лема и вместо него создал нового Лема, который сам стал хозяином собственной жизни. И вот теперь я стоял под прицелом пистолета на берегу целого моря дерьма, потому что меня предал человек, которому я с самого начала не должен был доверять.

Не совладав с собой, я все же встретился с ним взглядом. На мгновение на его лице появилось какое-то проказливое выражение: он подмигнул мне и указал пальцем на землю у себя под ногами.

Я ощутил прилив воодушевления. Он сделал мне знак, пускай даже непонятный. В любом случае он мне подмигнул – а значение этого жеста совершенно понятно. Но что он хотел сказать, указав пальцем на землю? Чего он от меня хотел? Что вообще происходило? Подставил он меня все-таки или нет? И если нет, то почему я оказался в этом положении? И как тогда Мелфорд собирался справиться с Доу? Что-то непохоже, чтобы это был блеф, уловка, чтобы сбить меня с толку. Но что же тогда это такое?

– Ну и как тебе эта дырка от задницы? – спросил меня Доу, указывая на отстойник.

– По сравнению с дырками от других задниц или с какой-нибудь апельсиновой рощей?

– Думаешь, ты такой крутой, да?

Я с трудом подавил смех. Значит, Доу купился на мою невозмутимость. Что ж, хотя бы одно очко в свою пользу я заработал.

– Я просто стараюсь по возможности разрядить напряженную обстановку, – ответил я.

Мелфорд слегка вскинул голову. Озорной взгляд, хулиганские жесты – все исчезло как не бывало. Он был похож на птицу, которая сидит на своей ветке, наблюдает за людской суетой, и в глазах ее отражается смесь любопытства и безразличия. При солнечном свете вид у него был уже не такой демонический, хотя что-то адское в нем по-прежнему оставалось: он был похож на озлобленного мертвеца из фильма ужасов.

– Всегда мечтал посмотреть, как человек тонет в луже дерьма, – заявил Доу. – С самого детства мечтал.

– Ага. А еще ты мечтал посмотреть, как человека едят свиньи. К сожалению, нельзя в этой жизни получить все сразу, – съязвил я.

– Похоже, что по крайней мере одно мое желание точно сбудется. Ну ладно, пока мы не начали с тобой торговаться, я все-таки хочу, чтобы ты туда залез. Зайди-ка, пожалуй, по задницу. Будешь у нас по задницу в дерьме. – И он рассмеялся собственной шутке.

Я оглянулся и посмотрел на отстойник. Мне очень не хотелось, чтобы меня изрешетили пулями, но я просто не мог заставить себя зайти в эту мерзость. Ни за что. К тому же сделать это было бы все равно что похоронить себя заживо: ведь из этой вонючей жижи уже нельзя было сбежать. И в то же время сбежать сейчас я не мог: стоило мне рвануть с места, и я не прожил бы и пары секунд. Мысль о том, чтобы попытаться сбежать и умереть в борьбе, тут же испарилась, как капля воды с горячей сковороды, – я сделаю все, о чем ни попросят, и, если прикажут, я буду заходить все глубже и глубже, продолжая каждую секунду надеяться на что-то, на какое-то чудо, – возможно, на появление машины окружной полиции или вертолета, или на какой-нибудь неожиданный взрыв, или еще на что-то.

– Ну давай, – крикнул Доу, – шевели задницей!

– Подожди-ка секунду! – вмешался Мелфорд. – Давай сперва дадим ему шанс. Пускай-ка ответит на пару вопросов.

Доу резко обернулся в сторону Мелфорда. Мгновение мне казалось, что он кинется на него с кулаками.

– Ты еще заступаться за него будешь? – Он сощурился, словно бросая Мелфорду вызов.

– Не в том дело, – возразил Мелфорд. – Как ты думаешь, какое у отстойника дно? Оно все покрыто осевшим дерьмом, там наверняка даже опереться не на что. Мы с тобой оглянуться не успеем, как его засосет, – и тогда он нам уже ничего не расскажет. И не видать нам денежек.

– Ничего, все он нам скажет! – И Доу снова ткнул в мою сторону пистолетом. – Ну давай залезай туда! Я хочу посмотреть, как ты тонешь в дерьме.

– Именно поэтому мне и не стоит туда заходить, – возразил я, делая слабую попытку использовать язык, которому я научился у книготорговцев.

Доу посмотрел на меня с омерзением.

Я снова оглянулся на отстойник, весь состоящий из слизистых сгустков, безжизненный и темный, как черная дыра. Нет уж, я еще собирался поучиться в Колумбийском университете, и заняться любовью с Читрой, и уехать наконец из Флориды. Я просто не мог позволить себе утонуть в яме со свиными экскрементами – это было бы слишком нелепо. Но в голову мне не приходило ничего, кроме тактики, разработанной шкодливыми третьеклассниками. Идея была совершенно идиотская, но, не имея другой, я за нее ухватился.

– Слава богу! – воскликнул я, указывая за спину Доу. – Окружная полиция!

Доу оглянулся и принялся осматривать пустоту. У меня уже не было времени посмотреть, что делает Мелфорд, потому что я в ту же секунду кинулся к Доу. В этот момент я еще сам не знал, что собираюсь сделать, даже если мне и удастся до него добежать. Если я смогу сбить его с ног и отобрать у него пистолет, за спиной у меня все равно останется Мелфорд, но я решил, что с Медфордом разберусь, когда до него дойдет очередь. Проблемы нужно решать по мере их поступления.

От Доу меня отделяло десять больших прыжков, и, когда два из них остались позади, он вдруг понял, как глупо попался. Он снова обернулся и посмотрел на меня, а затем потянулся за пистолетом.

После третьего прыжка он уже поднимал дуло. Сейчас меня застрелят – я не сумею пройти и половину расстояния, как уже буду мертв. Идея была изначально дурацкой, но, по крайней мере, я не утону в луже дерьма. По крайней мере, я умру достойно.

На четвертом прыжке он уже прицелился, но почему-то не в меня. Я умудрился бросить молниеносный взгляд через плечо и увидел Мелфорда, который целился в Доу.

Значит, не зря он мне подмигнул: все остальное было спектаклем. Мелфорд меня не предал, он только притворялся. Я все еще не понимал, почему все произошло именно так и зачем он все это устроил. Но я, по крайней мере, понял, что Мелфорд мне не враг и что он хочет спасти меня.

В следующую секунду я услышал выстрел, и звук этот донесся не от отстойника, где стоял Мелфорд, а со стороны Доу. Я так прочно уверовал в волшебное могущество Мелфорда, что мне даже в голову не пришло, будто Доу может оказаться быстрее. Поняв, что Мелфорд принимает бой, в его победе я уже не сомневался.

После шестого прыжка я решился еще раз оглянуться. В яростных лучах солнца, на фоне безоблачного неба, вспыхнула тонкая струя крови: Мелфорд, высоко вскинув руки, споткнулся о корень мангрового дерева и стал падать назад, в мутные воды отстойника.

Ноздри Доу раздувались от ярости.

– Я так и знал… – Но это было все, что он успел произнести, потому что в этот момент он, похоже, все-таки заметил, что я несусь прямо на него и нас отделяют всего лишь три прыжка.

В раздражении на Мелфорда, на то, что он стал мне подыгрывать, Доу упустил драгоценные мгновения и слишком поздно стал поднимать на меня пистолет. Наконец он наставил его на меня, но толком не прицелился. Я уже имел случай убедиться, что Доу хороший и быстрый стрелок, но я не оставил ему времени на то, чтобы сосредоточиться, и надеялся, что это меня спасет.

Между нами оставалось всего два прыжка; я летел на него, до боли растянув ноги, словно пытаясь сесть в воздухе на шпагат, и на лету увидел, как Доу сощурил правый глаз. Потом я увидел, как дрогнуло его запястье.

Я отклонился влево. Доу не стал спускать курок, так что от пули меня этот маневр не спас, – зато я потерял равновесие, и преимущество оказалось на стороне моего врага. Я оттолкнулся от земли и снова взмыл в воздух. Я никогда в жизни не играл в футбол, который так любил наш школьный учитель физкультуры, так что о том, как положено бить, не знал ровным счетом ничего; я даже не знал, как и где правильно ударить. Но в тот момент я точно знал, что нужно делать. Когда Мелфорд подмигнул мне, он указывал не на землю: он указывал себе в промежность. И разумеется, он хотел обратить мое внимание не на свои гениталии, а на яйца Доу.

Я постарался собрать все свои моральные и физические силы, всю свою злость и наконец приземлился на корточки, что есть силы навалившись на Доу плечом, врезавшись всем своим весом в его гениталии.

Мы оба упали на землю. У меня вырвался громкий стон, но зато Доу испустил настоящий вой, пронзительный и протяжный, как древняя ритуальная песнь. Я был уверен, что ударил его слишком слабо: я чувствовал, как сила удара рассыпалась, ушла в окружающее пространство, сошла на нет, как будто я все-таки что-то сделал не так, но Доу, как ни странно, скрючился на земле в позе эмбриона. Руки, даже ту, в которой по-прежнему оставался пистолет, он судорожно зажал между ног.

Значит, Мелфорд был прав: при нормальных обстоятельствах мой удар мог бы причинить Доу боль, но сбить его с ног – ни за что. Тем временем я восстановил равновесие и сел на корточки, весь в напряжении, готовый вот-вот отскочить в сторону; а рядом со мной Доу беззащитно катался по земле, широко раскрыв рот, но не издавая при этом ни звука. Из его глаз ручьями лились слезы. Я отвел руку подальше назад и со всей яростью, на которую был способен, со всей силой злости и негодования, которые кипели во мне в тот момент, всадил свой кулак прямо ему промеж ног.

Затем я снова замахнулся, готовый ударить опять, но остановился: Доу раскрыл было рот, чтобы сызнова взвыть, но не издал ни звука. Лицо его посерело, глаза закатились, и он затих.

Что-то не верилось, чтобы такого борова можно было убить ударом в яйца, поэтому я пришел к выводу, что он потерял сознание. Я вынул из его безжизненных рук пистолет, тяжесть которого показалась мне тошнотворной, и поднялся на ноги. Я еще пару раз посильнее пнул Доу ногой, желая убедиться, что он отключился, а затем, вспомнив о Мелфорде, огляделся по сторонам.

И успел заметить, как его силуэт растворился под жирной пленкой, затянувшей поверхность отстойника.

Я понятия не имел, был ли он еще жив, когда падал в отстойник; быть может, он сразу же захлебнулся и утонул, – но я знал, что он меня не предал и к тому же спас мне жизнь. Значит, я был обязан ответить ему тем же.

Я стрелой кинулся к краю отстойника – к тому месту, где росло мангровое дерево, – еще не вполне отдавая себе отчет в том, что именно собираюсь сделать. На поверхности воды, прямо над тем местом, где исчез Мелфорд, осталось небольшое углубление, как будто часть вонючей жижи увлекло вниз вслед за его телом. Я огляделся по сторонам, сам не зная, что ищу: возможно, я искал какую-то зацепку, какой-то выход, который избавил бы меня от необходимости делать то, что я собирался сделать. Но других вариантов не было.

Я положил пистолет на берег, глубоко вдохнул и напряг все мускулы, но вдруг застыл, не в состоянии двинуться с места. Я не мог этого сделать, просто не мог! Все мое существо – сознание, сердце, желудок, каждая клетка моего организма кричали о том, что я не могу, ни за что и ни при каких условиях не могу сделать то, что собираюсь. Все мое тело восставало против этого, самые основы моего бытия, генетическая память примата, формировавшаяся миллионы лет.

Но я это все равно сделал: шагнул в отстойник.

Первая моя мысль после этого была такой: а когда прыгаешь в воду, ощущения совершенно другие. Мне казалось, будто я прыгнул скорее на матрас – на горячий, невероятно гнилой матрас. В следующее мгновение я подумал, что, должно быть, умер: вокруг меня разливалась жуткая, густая тьма – она меня засасывала, тянула вниз с такой силой, будто к ногам моим были привязаны гири. Сперва я погрузился по пояс, а затем внезапно провалился по грудь. Мое сознание было готово отдаться во власть панического ужаса, и я вдруг понял, что если я потеряю еще хоть секунду, то навсегда погружусь в пучину смерти и отчаяния.

Я изо всех сил напряг мышцы, стараясь вытащить одну руку наружу. Скрежеща зубами, я наконец вырвал ее из навоза и почувствовал, как она поднялась над поверхностью: я кожей ощутил дуновение воздуха, который по сравнению с гущей отстойника показался прохладным. Каким-то чудом мне удалось нащупать один из торчащих вкривь и вкось корней мангрового дерева: я крепко схватился за него, чувствуя, как острая кора впивается в склизкую кожу. Другой рукой я принялся шарить вокруг, постепенно опуская ее все глубже.

Отстойник казался мне одновременно мелким и глубоким. Я пытался дотянуться рукой как можно дальше, стараясь при этом не отпускать мангрового корня, потому что если бы ослабил хватку, то тут же погрузился бы в воды отстойника и никогда бы уже не всплыл на поверхность.

Тяжелые, медлительные волны шлепались о мое лицо; рот мой наполнился слизью, а нос изнутри покрылся вонючей коростой. Комары кружили надо мной, как крошечные грифы. Трясина затягивала меня вглубь, засасывала в свою чудовищную утробу, и вдруг я почувствовал, что мой рот, а затем и мой нос оказались в жиже.

Все мое существо возопило, чтобы я немедленно выбрался на поверхность, но я тянулся все дальше, опускался все глубже, и тут я нащупал что-то твердое – резину и ткань, из которых были сделаны знакомые кеды. Я потянулся вперед, стараясь ухватиться не за обувь, а за голень, и изо всех сил потянул ее на себя, крепко вцепившись второй рукой в мангровый корень.

Вынырнув на поверхность, я судорожно глотнул воздуха. Это оказалось страшной ошибкой, потому что экскременты, в которых я барахтался, проскользнули мне в рот, и желудок мой судорожно рванулся наружу. Но я не собирался блевать: только не сейчас. Я должен был держать себя в руках.

Я стал цепляться свободной рукой за землю, стараясь выползти на поверхность, затем ухватился за другой корень. Еще пара дюймов, затем еще – и вот тянуть уже стало легче. Верхняя часть моего тела уже лежала на берегу. Затем я вытянул из воды одно колено, потом другое. Ну все. Каким-то чудом мне удалось выбраться и вытащить Мелфорда на берег.

Он выглядел, наверное, примерно так же, как и я, – человек, сделанный из жидкого шоколада. Я упорно навязывал своему сознанию мысль о шоколаде, стараясь сдержать подступавшую к горлу тошноту. Разглядеть поверхность его тела было очень сложно, и я никак не мог понять, насколько серьезно он ранен. Я не был даже уверен, что он жив, хотя крови заметно не было. Но тут кое-что случилось.

Мелфорд внезапно широко открыл глаза – словно два ярких огня вспыхнули на его темном теле, покрытом фекалиями. Он пошарил взглядом туда-сюда, не делая больше ни одного движения, а затем вдруг молниеносно схватил пистолет и выстрелил – и снова я услышал крик Доу.

– Вот дьявол! – воскликнул я. – Хватит стрелять в людей!

В воздух взвился запах пороха, который тут же был перебит гнилой, головокружительной вонью моего тела, покрытого слизью из отстойника. Метрах в пяти от нас на земле опять корчился Доу – на сей раз обхватив руками колено, из которого обильно хлестала кровь.

– Извини, но он шел прямо на нас, – сказал Мелфорд. Он уже поднялся на ноги, темный, мокрый и покрытый слизью, как какая-нибудь болотная нежить. Наверное, я выглядел точно так же. – А ты не хочешь спросить, как я себя чувствую?

Я все еще смотрел на Доу, который катался по земле и скулил.

– Да, кстати, – спохватился я. – Но мне почему-то кажется, что неплохо.

– По-моему, да, – ответил Мелфорд. Свиное дерьмо медленно сползало по его телу и скатывалось к ногам. – Пуля слегка задела плечо. Думаю, даже крови почти нет. Я просто споткнулся от неожиданности – и как только я упал в отстойник, меня тут же стало засасывать. Так что, думаю, нас гораздо больше должны волновать не раны, а холера и дизентерия.

Да уж, отрадная перспектива, ничего не скажешь. А Доу тем временем пытался отползти от нас подальше, оперевшись на одно колено.

– Дерьмо! – выругался он. – Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

– Помнишь, я тебе говорил, что простреленное колено – это адская боль? – напомнил мне Мелфорд. – Как видишь, я не шутил. Посмотри на этого парня: кошмар. – И с этими словами он отряхнул руки. – Да, душ не помешал бы.

Нельзя сказать, чтобы я наслаждался, глядя на унижение Доу; нельзя даже сказать, чтобы я уже привык к таким вещам. Но все же у меня было такое чувство, что он сам напросился: в этом даже сомнений быть не могло. А то, что сам я был весь вымазан свиным дерьмом и мочой, – и все это из-за его преступлений, – почему-то не вызывало во мне большого сочувствия к Доу. И все-таки не уверен, что я испытал облегчение или удовлетворение: я выглядел так отвратительно, как только может выглядеть здоровое человеческое существо, но, по крайней мере, я был жив, и Мелфорд тоже. И он меня не предал.

– А ты не мог подстрелить его еще там, в свинарнике? – спросил я. – Обязательно нужно было так меня пугать?

– Тогда я еще надеялся, что мне вообще не придется в него стрелять, – ответил Мелфорд. Он аккуратно ощупал свою рану указательным пальцем. – Тебе, конечно, даже в голову не пришло, что я надеялся избежать стрельбы. Ведь я же знаю, как ты не любишь такие вещи. В любом случае, я не мог это сделать в свинарнике: мне нужно было, чтобы Доу из него вышел, потому что твое спасение – это только одна из наших задач. – Он обернулся и посмотрел на свинарник. – Ведь я еще собирался… Вот черт!

Я даже не успел проследить за его взглядом, когда Мелфорд вдруг схватил меня за руку и потащил прочь. За последние пару дней в моей жизни произошло достаточно всяких событий, которые научили меня чуть что без лишних вопросов срываться и бежать вслед за Мелфордом; поэтому я подчинился ему, даже не глядя в сторону свинарника. А когда наконец мне удалось оглянуться, увиденное заставило меня ахнуть.

Свиньи. На нас бежали десятки и десятки свиней! Хотя нет, они бежали не на нас, а на Доу. Копытца их стучали по земле, пасти были широко разинуты и покрыты кровавой пеной, в выкаченных глазах горело бешенство. Их гнев, который так долго сдерживался стенами сарая, их страх, их безумная, дикая, звериная страсть к воле так отчаянно вырвались наружу, что земля вокруг заходила ходуном. Это были не свиньи, а какие-то демоны из преисподней – жуткие, покрытые алыми нарывами, с кровоточащими ртами. И эти жирные черти летели прямо на Доу, который лежал на земле и кричал, тщетно пытаясь уползти прочь. Он рыл пальцами иссохшую землю, выдирая из нее колючки и белые окаменевшие ракушки в безумном, бессмысленном стремлении отодвинуться прочь хоть немного, – так в пустыне одинокий путник, на свою беду забредший на ядерный полигон, порывается сбежать от смертоносной взрывной волны.

Он глубоко впился пальцами в землю, пытаясь подняться на здоровую ногу, но в конце концов боль пересилила страх, и он упал как подкошенный. Его полный отчаяния взгляд на мгновение задержался на отстойнике, и по выражению его глаз я догадался, что он хочет заползти туда: он мог бы попытаться выплыть потом из свиного дерьма, он мог спастись в нем от самих свиней, – и мне подумалось, что если бы он это сделал, то тем самым, безусловно, искупил бы часть своей вины.

И тут он исчез из виду: свиньи заслонили его от нас своими тушами. Мгновение воздух сотрясали только перестук копыт и хрюканье, а затем животные накинулись на своего мучителя. Доу издал отчаянный вопль – скорее, вопль удивления, чем страха, – но его крики тут же потонули в рокочущем гуле десятков копыт, хозяева которых пытались протолкаться мимо своих сородичей поближе к жертве. Животные яростно хрюкали – хрю-хрю здесь и хрю-хрю там.

Мы с Мелфордом описали большую петлю и, вернувшись к свинарнику, обнаружили, что все свиньи уже собрались вокруг эпицентра крика. Те животные, которые оказались дальше всего от Доу, уже спокойно стояли, растерянно глядя по сторонам, будто только что проснулись. Еще минута – и все звуки стихли. Свиньи некоторое время постояли без движения – казалось, они были совершенно растеряны, – а затем одна за другой, по очереди, двинулись прочь от отстойника. Словно очнувшиеся лунатики, они покидали берег отстойника и скрывались в чахлой поросли деревьев.

Обернувшись, мы с Мелфордом увидели Дезире, которая выходила из свинарника. На ней были розовые джинсы и зеленый топ от купальника. Тело ее было гладким и блестящим от пота, а шрам был похож на свежую кровоточащую рану.

– Извините, – крикнула нам она, – я не ожидала, что так получится! Они просто вырвались, и я ничего не могла сделать. Эй, а что это с вами случилось?

– Да так, небольшое недоразумение! – крикнул ей в ответ Мелфорд.

– Ну ладно. Слушайте, мне нужно еще пару минут. Там за свинарником, возле машины, есть кран со шлангом. Может, сполоснетесь пока?

Груда одежды, которую Мелфорд всюду таскал с собой в багажнике, нам очень пригодилась. Правда, в спортивном костюме было жарковато, но ничего более подходящего я там для себя не нашел. К тому же когда я скинул свою безнадежно испорченную одежду и смыл все дерьмо, то почувствовал себя так хорошо, что готов был терпеть жару до тех самых пор, пока не вернусь к себе в комнату и не приму настоящий душ, горячий и с мылом.

Мелфорд тоже тщательно смыл с себя грязь. Рана, которую пуля оставила у него на плече, была пять сантиметров в длину, но совсем не глубока. В идеале ему, конечно, стоило отправиться в больницу, но, к счастью, у него в автомобильной аптечке нашлась какая-то мазь с антибиотиками. Он щедро ею намазался, а затем приложил к ране небольшой кусок марли, который я примотал к его плечу клейкой лентой. Потом он собрал нашу одежду и запихнул ее в пластиковый пакет для мусора.

Когда мы все это проделали, нам оставалось только ждать Дезире. Мы стояли, опершись о крыло машины: я – в черном спортивном костюме, а Мелфорд – в запасных черных джинсах, белой рубашке и синих кедах. Если бы не мокрые волосы, никто бы и не догадался, через какое отвратительное и жуткое испытание он только что прошел.

– Они что, съели его? – прошептал я, нарушив наконец молчание.

За все это время мы не произнесли ни слова – если не считать, конечно, пары необходимых реплик, брошенных между делом.

Мелфорд пожал плечами:

– Но мы же не специально это сделали. Мы, конечно, собирались отпустить свиней, но это было вполне гуманное намерение. Мы не хотели никому причинить вред – просто освободить животных, тебя и предоставить Б.Б., Игроку и Доу разбираться со своими проблемами. Возможно, правда, не без помощи закона.

Сам не знаю почему, но почему-то я решил не рассказывать Мелфорду о том, что Б.Б. убит. Возможно, он уже знал об этом, а возможно, и нет.

– Значит, вы с самого начала собирались освободить свиней? – спросил я. – Ты же говорил, что Ублюдок и Карен не имеют к свиньям никакого отношения.

Мелфорд улыбнулся:

– Ты уже многое повидал и многое понял. Но ты все еще не готов. Ты не готов к тому, чтобы услышать всю правду.

Я закусил губу. Меня переполняли одновременно гордость и праведное негодование: почему я, собственно, должен рассказывать об этом, как английский школьник, отвечающий урок по спряжению латинских глаголов?

– Мы строим тюрьмы, – провозгласил я, – вовсе не вопреки тому, что они превращают преступников в еще более страшных преступников, а именно поэтому.

Мелфорд удивленно посмотрел на меня:

– Похоже, я тебя недооценил. Продолжай.

Я вспомнил Джорджа Кингсли – того самого юного вундеркинда, которого показала мне Томс и который из совершенно нормального одаренного ребенка превратился в закоренелого преступника. У ребенка с многообещающими способностями, мечтавшего обратить свои таланты на преобразование общества, на изменение мира к лучшему, отобрали мечту, отняли высшую цель, и он превратился в уголовника.

– Обычно преступники – это люди, вышедшие из маргинальных слоев общества. Они получают от существующего общественного строя меньше благ, чем все остальные. Поэтому они заинтересованы в том, чтобы изменить это общество, даже разрушить его, и установить новый порядок, который поставит их в более выгодное положение. Этот порядок может быть лучше, а может быть хуже – не в этом суть. Но поскольку они – маргиналы, то рано или поздно оказываются в компании людей, которые нарушают законы и их учат тому же. А затем эти бунтари попадают в тюрьмы и, побывав там, начинают нарушать еще более важные законы. Дело в том, что обществу гораздо легче найти в себе место преступникам, чем революционерам. Для преступников есть свое место в системе, а для бунтарей его нет. Поэтому мы и строим тюрьмы: там белые вороны превращаются в убийц. Это, конечно, наносит обществу определенный ущерб, делает его существование менее безопасным, но систему все-таки не разрушает.

– Вот это да! – Мелфорд ошеломленно смотрел на меня, будто увидел впервые. – Ты все совершенно точно просек.

– А ты откуда знаешь?

– То есть как? – не понял Мелфорд.

– А так! Ты же не видишь реальности. Она скрыта от тебя идеологией, правильно? Почему же ты считаешь, что ты прав, а все остальные – нет? Откуда тебе знать?

Мелфорд кивнул:

– Ниоткуда. Конечно же, я не знаю. А значит, ты прав вдвойне. Но зато я в себе уверен. И ты теперь тоже уверен в себе. Так что настало время тебе все рассказать.

Пока Дезире продолжала возиться в свинарнике, мы с Мелфордом сели в машину, он завел двигатель и тихонько включил какую-то хриплую музыку. Затем он взглянул на свинарник, и я понял, что он беспокоится о Дезире точно так же, как я беспокоюсь о Читре, и от этого я почувствовал, что он нравится мне еще больше. Мы будто стали ближе, мне стало легче его понимать. Какие бы страшные вещи он ни совершил, какими бы странными принципами ни руководствовался в жизни, в тот момент он мне показался очень добрым и близким человеком.

Он совершил ужасный поступок – я знал, что никогда не смогу его оправдать; но, несмотря на эту морально-нравственную пропасть, которая нас разделяла, нас все же связывало общее чувство – любовь к этим двум особенным, сильным, отважным женщинам. Значит, не такими уж разными мы были – убийца и продавец книг. Возможно, Мелфорд возразил бы, что это чувство связывает меня с ним не больше, чем со свиньями, которые были заперты в жутком сарае, познали неволю, мучения, ужас, – а затем испытали наконец вкус свободы и мести.

– Все дело в кошках и собаках, – сказал я, помогая ему начать. – Ты ведь приехал, чтобы расследовать дело о пропаже домашних животных. И выяснил, что их похищают Ублюдок и Карен, а затем продают в Медицинскую компанию Олдгема для опытов.

– Да, именно так, – подтвердил Мелфорд. – Ты молодец. Знаешь, в детстве у меня был кот, большой и полосатый, по кличке Брюс. Он был в те годы моим лучшим другом – возможно, вообще самым лучшим другом, какой у меня когда-либо был. Я вырос вместе с ним. Но как-то раз, когда мне было шестнадцать, Брюс забрел на двор к нашему соседу, и этот парень, огромный пьяный увалень, высшим достижением которого была игра в школьной футбольной команде, забил его до смерти футбольным шлемом. Ни за что, просто так – для собственного удовольствия. Он меня недолюбливал, считал странным – и вот убил моего кота. А ведь Брюс был такой же личностью, как любой человек. Если душа не выдумки, если она действительно существует, то у Брюса она была. У него были свои мечты, свои желания, свои вкусы; одни люди ему нравились, других он недолюбливал; у него были свои привычки, вещи, которые он любил делать, и вещи, которые его раздражали. Возможно, он не смог бы выписать чек или понять, как работает электрическая лампа, – но в любом случае это было вполне разумное существо.

– Ужасно, – вздохнул я, не зная, что еще на это сказать.

– Я чувствовал себя совершенно опустошенным, а мои родные и друзья твердили: это был всего лишь кот. Можно подумать, то, что он кот, должно было изменить мое отношение к тому, что живое, чувствующее существо взяли и убили. Тогда я пошел в полицию, и там мне все твердили: это ужасно, но мы ничего не можем сделать, родители этого парня будут клясться и божиться, что кот на него напал и пытался выцарапать ему глаза… ну и так далее. Но я не отставал от них, надеясь добиться хоть чего-то, и тогда люди начали злиться. Родители парня, который убил моего кота, стали жаловаться моим родителям, что я им надоедаю, и мои родители не стали давать им отпор. Вместо этого они выбранили меня и в конце концов предложили купить нового кота – как будто речь шла о пишущей машинке: ведь новая будет работать не хуже старой, а может быть, даже и лучше.

– И тогда ты решил стать вегетарианцем?

– Нет, вегетарианцем я стал гораздо раньше. Все эти вещи связались в моем сознании задолго до того. Я рассудил, что если Брюс – вполне осознанное существо, личность, значит, такой же личностью было и то животное, из которого сделана котлета, лежащая на моей тарелке, – просто с той, другой личностью я не был знаком. Я это понял и молчал об этом, но после убийства Брюса я решил, что не буду больше молчать. Мама вечно твердила, что я не должен говорить другим людям, чтобы они не ели мяса, потому что это грубо и невоспитанно, – но что грубого может быть в том, чтобы просить людей не вести себя аморально. Ведь не считаем же мы, что полицейские ведут себя невоспитанно, арестовывая преступников.

– Значит, когда ты узнал про Ублюдка и Карен, ты тут же решил с ними покончить?

– Все было немного сложнее. Я уже многие годы веду эту партизанскую войну.

– Так… ясно. И как же тот пьяный футболист?

Мелфорд покачал головой:

– Вообще-то он трагически погиб. Как-то под вечер выпил лишнего, свалился в пруд и утонул. Очень печальная история.

– Значит, ты ездишь туда-сюда и убиваешь людей, которые убивают животных? Да ты просто псих.

– Я вершу правосудие, Лем. И я не трогаю тех, кто выращивает животных в пищу, ведь им просто в голову не приходит, что они делают что-то дурное. И я согласен с лидерами нашего движения в том, что одна из наших главных задач – это открывать людям глаза. Но дело в том, что иногда люди причиняют животным вред, прекрасно зная, что поступают дурно. Так что когда я узнал о том, что здесь происходит, о пропаже всех этих животных – это было всего лишь короткое сообщение, – я тут же приехал и занялся этим делом. Вообще-то сперва я не собирался решать проблему самостоятельно: я хотел только предать ее огласке, а потом у меня начались те же сложности, что и тогда, с Брюсом. Копы знать ничего не хотели. Они вешали мне на уши лапшу про отсутствие доказательств. И между прочим, кое о чем они умолчали. И знаешь, о чем? О том, что Медицинская компания Олдгема покупает потерявшихся животных, даже не задавая никаких вопросов. Просто приходишь, приносишь животное, говоришь, что оно потерялось и никто его не ищет, – и получаешь пятьдесят баксов. К тому же компания Олдгема здесь крупный работодатель, она дает много рабочих мест и приносит большие доходы. Так что если у них нет доказательств того, что для опытов здесь используются похищенные животные, возможно, они и не хотят искать эти доказательства.

– И поэтому ты решил убить Ублюдка и Карен.

– Лем, пойми: у меня просто не было выбора. Как и сегодня с Доу: ты или он – других вариантов нет. А по поводу Ублюдка и Карен… Я был уверен, что поступаю правильно. А если бы я просто умыл руки и еще больше животных погибло бы в жутких мучениях – как бы я смог с этим жить?

На минуту я задумался.

– Видишь ли, Мелфорд, это все-таки животные, а не люди. Ты можешь любить животное, у вас может быть сильная эмоциональная связь, но оно остается животным, не становится полноценной личностью.

– Послушай, мы с тобой уже достаточно об этом говорили, чтобы я понял, что ты готов перейти на мою сторону, – остановил меня Мелфорд. – Ведь ты же понимаешь, что нельзя отбирать животных у людей, которые их любят? Что нельзя отдавать животных на муки и смерть, одновременно обрекая их хозяев на боль и страдания? Разве можно делать такие вещи ради денег?

– Конечно нет. Но…

– Никаких «но». Нельзя похищать животных и отдавать их на бессмысленные муки, – по-моему, это мы установили. Так вот, если я узнал, что эти люди убивают кошек, отправился в полицию и оказалось, что полиции плевать, – как я должен был поступить?

– Я не знаю. Но ты же журналист, ты мог бы написать статью.

– Конечно мог бы. Я ее и написал, но редактор отказал мне в публикации. Он заявил, будто я ничего не доказал. Я даже уговорил отца, чтобы он надавил на редактора, но и это не помогло. Так что выбор оказался невелик: либо остановить их, либо закрыть на все глаза и утешить себя тем, что я сделал все, что мог.

– Но нельзя же решать проблемы таким способом! Нельзя убивать людей просто потому, что они не разделяют твои моральные ценности.

– Многие бы с тобой согласились, и, возможно, даже кое-кто из участников подпольного движения в защиту прав животных. Они даже не стали бы рассматривать возможность подобного решения проблем – и это несмотря на то, что жестокость наших врагов становится все более чудовищной. Таких ужасов не бывало за всю историю человечества. И поверь, я уважаю точку зрения пацифистов – я им даже завидую. Но кто-то все-таки должен был взять в руки меч – вот я его и взял. И поверь мне: то, что я делаю, не неправильно, не вредно и не аморально. Просто мои действия выходят за границы того, что дозволено идеологией. Вспомни хотя бы героев Гражданской войны – Роберта Ли, например. Ведь этот парень вел на смерть тысячи и тысячи людей, и вел их убивать тысячи и тысячи людей – и для чего? Для того чтобы люди, чьи предки жили в Африке, оставались рабами. А ведь теперь в его честь школы называют!

– Но это же разные вещи! Я понимаю, о чем ты говоришь, Мелфорд, – правда, понимаю, – но я не могу принять одного: я убежден, что нельзя убивать человека ради животного. Я считаю, что в этом твоя ошибка.

– Просто ты никак не можешь сбросить оковы системы. Твое сознание пытается освободиться, и когда ты уже почти готов переступить границу – идеология протягивает свои щупальца и утаскивает тебя обратно, а ты слишком слабо сопротивляешься. Ты помнишь свинарник? Помнишь, как мы стояли там и ты видел все сам – и все равно говорил, что не веришь собственным глазам. Твое сознание противилось эмпирическому опыту, потому что информация, которую давали тебе твои чувства, не соответствовала тому, во что тебе положено было верить.

– Так ты думаешь, это потому, что я не освободился еще от власти идеологии?

– Ты никогда от нее не освободишься. Возможно, ни один человек на это не способен. Но лично я все равно буду продолжать пытаться. Пока у меня есть силы, я буду делать то, что считаю правильным. И если меня в конце концов поймают – я с готовностью приму все последствия. Ублюдка и Карен нужно было остановить, но никто не хотел этого сделать. А я сделал. И я считаю, что был прав.

Я покачал головой:

– Но ведь совсем не обязательно это делать.

– Ну конечно же нет, – подтвердил Мелфорд. – Но стоит сказать себе это, как образовавшийся в окружающей тебя искусственной реальности разрыв тут же затянется новой тканью. В конце концов ты даже не будешь уверен, что я вообще когда-либо существовал. Весь твой жизненный опыт заставит тебя сомневаться в моем существовании, и ты уверишься, что я был всего лишь фикцией, игрой твоего воображения, – и в итоге реальность поглотит бедного Мелфорда, он утонет в океане рекламных роликов, квитанций и счетов.

– Мне будет тебя не хватать, – сказал я. – Но знаешь, отчасти я даже мечтаю об этом.

Подняв взгляд, я увидел Дезире: она бежала к нам. Ее едва прикрытая грудь бешено подпрыгивала, а руки яростно жестикулировали. Я понятия не имел, что это значило, но, похоже, это было неспроста.

Она с силой распахнула заднюю дверь и запрыгнула в машину.

– Поехали – быстро! – сказала она Мелфорду, который тут же завел двигатель и надавил на педаль газа.

Машина была старой, а потому не слишком быстро завелась, но все-таки завелась, и мы рванули прочь с фермы, по грунтовой дороге в сторону шоссе. Через несколько секунд Мелфорд наконец спросил, что же случилось.

– Лаборатория, – ответила Дезире. – Она сейчас взорвется. Я устроила так, чтобы она взорвалась, но не знаю, сколько времени у нас в запасе. В любом случае, думаю, лучше нам подальше уехать от взрывной волны и всей этой токсичной дряни.

«Звучит логично», – подумал я. Но оказалось, что суетилась Дезире напрасно, и, когда позади нас поднялся столб густого черного дыма, мы уже отъехали на добрых пять-шесть километров. Взрыва мы так и не услышали – только протяжные гудки полицейских сирен.

Глава 37

Когда мы подъехали к мотелю, там уже стояло больше десятка машин окружной полиции; их сигнальные огни ярко вспыхивали, контрастируя с мрачным, густым облаком дыма, которое осталось у нас за спиной. Все постояльцы высыпали из номеров: одни уже успели одеться, другие были в купальных костюмах или пижамах, а то и в одних только боксерских трусах. Маленькая девочка в розовой ночной рубашке сжимала в одной ручонке плюшевого жирафа, а в другой – край свитера своей матери, которая стояла тут же и рассеянно смотрела по сторонам.

Мы вышли из машины в тот самый момент, когда копы уводили Игрока. Его запястья были стянуты наручниками, а сам он согнулся дугой: как я узнал позже, в полиции это называется перпендикулярной походкой. Следом за ним двое копов вели Ронни Нила и Скотта. Офицер Томс брала показания у ребят из команды Игрока. Тут же, с совершенно потрясенным видом, стоял Бобби. Возможно, если бы я не узнал случайно про ту маленькую шутку, что он сыграл со мной, мне стало бы в тот момент не по себе – даже стыдно, что я разрушил его карьеру. Теперь же мне казалось, что безработица для него – еще очень мягкое наказание.

– Вот так сюрприз, – тихо сказал я.

– Разве что для тебя, – ответил Мелфорд. – Ты не задумался, зачем я заявился в мотель и сказал, будто ты меня информировал? Разумеется, отчасти и для того, чтобы устроить твоим врагам неприятности, – но не только.

– А зачем же еще?

– Ну, я подкинул к ним в номер пару-тройку вещичек из фургона Ублюдка, а потом сделал анонимный звонок. И поверь мне, полицейским не пришлось копать глубоко, чтобы связать Игрока с наркоторговлей, которой он занимался вместе с Джимом Доу и остальными. Так что они очень быстро получат полную картину.

Я покачал головой:

– Пойми меня правильно. Игрок, конечно, нехороший парень, но он же никого не убивал, а его обвинят в убийстве нескольких человек.

– Ну да, – иронически поддакнул Мелфорд. – Он просто использовал торговлю энциклопедиями в качестве прикрытия для того, чтобы продавать наркотики подросткам. И многие из этих подростков, между прочим, наверняка погибли, а существование тех, кто выжил, теперь наверняка останется лишь тенью того, на что они были изначально способны. Так скажи мне, пожалуйста, какое наказание было бы для него несправедливым?

– А ты не думаешь, что…

– Что? Что мне следовало бы взять вину на себя? А Игрок пусть гуляет на все четыре стороны? Забудь об этом. Я – член постмарксистского комитета бдительности, и мне есть чем заняться. Я стараюсь сделать мир лучше, и этот лучший мир прекрасно обойдется без Игрока.

– Значит, без Б.Б. Ганна мир тоже станет лучше? Ты ведь знаешь, что его убили?

– Конечно знаю. Это сделал либо Игрок, либо Доу. Так что в любом случае правосудие восторжествовало.

– Твое правосудие.

– А кто, по-твоему, имеет право судить человечество, если не я?

Он обошел машину сзади и распахнул багажник. Приподняв дно, покрытое ковролином, он открыл потайное отделение, в котором оказался небольшой чемодан.

– Это тебе. Только пока что пусть еще немного полежит у меня, а то слишком уж много полицейских кругом. Но когда будем расставаться – заберешь.

– А что это?

Мелфорд рассмеялся:

– Не прикидывайся дурачком, приятель. Ты отлично знаешь, что это. Это те самые сорок тысяч долларов, которые они искали. Так что возьмешь их и поедешь в свой университет. Кто знает, может быть, ты еще даже успеешь поступить и в этом году.

– Охренеть.

А что еще можно сказать в подобном случае?

– Но почему ты отдаешь их мне?

Мелфорд пожал плечами и захлопнул багажник.

– Потому что если я стану брать деньги себе, то стану стяжателем и извращу собственные идеи. Если я дам себе малейший повод считать, что действую ради денег, – я тут же потеряю уверенность в себе. Ты ведь уже знаешь, как крепки сети идеологии, и я должен всеми силами стараться их разорвать. Думаю, за эти пару дней я все же успел указать тебе правильный путь. Так что иди вперед. Получи хорошее гуманитарное образование, займись литературой или философией, постарайся внести свой вклад в общественные науки, – словом, попробуй сделать в этой жизни что-нибудь хорошее.

– Наверное, я должен бы был отказаться, – ответил я. – Сказать, что это грязные деньги и что мне от тебя ничего не нужно.

– Если ты так поступишь, я буду очень разочарован. Прошу тебя, Лемюэл, не надо превращаться в робота, который с радостью принимает ложную мораль, а настоящего зла, которое творится вокруг, не замечает. Забирай деньги и уезжай из Флориды.

Я кивнул:

– Ладно. Договорились.

Мелфорд снова рассмеялся:

– А ты парень не промах.

И тут кто-то сгреб меня в охапку. Я уже готов был ударить нападавшего локтем в голову, но какая-то первобытная часть моего сознания опознала знакомый запах, и я застыл как вкопанный. Я понял, что меня не схватили, а обняли, обернулся и увидел Читру. Она мне улыбалась. Ее большие глаза сияли, а алые губы были слегка приоткрыты.

– Я ведь, кажется, просил тебя уехать из города, – заметил я.

– А я не послушалась. Я так рада, что у тебя все хорошо! Но почему ты так странно одет?

Я оглядел свой спортивный костюм:

– Долго рассказывать.

И я спокойно, уверенно ее поцеловал, как будто мы были вместе уже давно и поцелуй был для нас самым обычным делом.

– Ладно, детки, я вас оставлю на минуту, – сказал Мелфорд.

Он отошел к машине, сел за руль, включил музыку и принялся кивать в такт ритму.

Читра слегка отстранилась, но в этом движении не было никакой холодности.

– Похоже, торговле энциклопедиями пришел конец.

– Да, похоже. – В этот момент я думал о том, что ее отцу нужны были деньги, а в машине у Мелфорда лежал небольшой чемодан. На университет мне нужно было тридцать тысяч, из которых несколько я уже отложил, – а значит, у меня оставалась еще кругленькая сумма. – Скажи, пожалуйста, а ты очень щепетильна в отношении морали, когда речь идет о деньгах? – поинтересовался я.

– Да нет, не очень, – ответила Читра.

– Вот и отлично. – Я положил руку ей на плечо и притянул ее к себе, вдыхая чудесный мускусный запах ее волос.

– Перекусить не хочешь? – спросила она.

Я, как робот, произвел сканирование своего организма. Спустя секунду я понял, что голоден.

– Очень хочу, – ответил я.

– Так, может быть, самое время съесть по гамбургеру?

– Значит, твое предложение все еще в силе?

Читра ответила улыбкой:

– Может быть, да, а может, и нет… Вот съешь гамбургер – тогда поглядим.

На ее лице в этот момент играла такая восхитительно-дьявольская улыбка, что колени мои задрожали. Я столько всего повидал, столько пережил, чуть было не погиб самой страшной смертью, какую только можно себе представить, на моих глазах свиньи живьем съели человека, но существование еще никогда не казалось мне таким полным.

– Звучит очень соблазнительно, – признался я. – Да уж, только искушение может показать, насколько сильно ты привержен своим принципам.

– Ну что же, значит, я тебя искушаю, – отвечала она, – и мне очень интересно посмотреть, к чему это приведет.

Я колебался лишь минуту, ну, может быть, две, а затем сообщил ей о своем решении.

Послесловие

При создании этого романа я гораздо более, чем прежде, полагался на мнение и советы вдумчивых и внимательных читателей, которые помогали мне оценить, что получилось, а что нет. Я очень многим обязан Софии Холландер, Джиму Джоплингу, Марку Хаскеллу Смиту, Таммар Стейн и Билли Тейлору за то, что они уделили мне свое время, внимание и терпение, а также за моральную поддержку и ценные предложения.

Очень многие помогали мне собирать материалы для этого романа, и я от всей души хочу поблагодарить всех, кто потратил на меня свои силы и время: Джима Лелджедала из полиции округа Броуард; Джо Хаптаса и Ингрид Ньюкирк из организации «Американцы за гуманное обращение с животными» (People for the Ethical Treatment of Animals); Дона Барнса – необыкновенного человека, активиста движения в защиту прав животных; парня из SHAC[63] по имени Джимми, фамилия мне неизвестна; а также борцов за освобождение животных, с которыми я переписывался и которые сейчас находятся в тюрьме, – по их просьбе имена я называть не буду. В основе замысла романа с самого начала лежала проблема защиты животных, но сюжет тем не менее начинается совершенно с другого, и я хочу поблагодарить тех, кто помог мне найти материал для более раннего варианта романа, пусть я им и не воспользовался. Так что большое спасибо Майклу Л. Видерхолду из Медицинского научно-исследовательского центра Техасского университета (The University of Texas Health Science Center) и Джону Ронсону, автору потрясающей книги «Они: Приключения с экстремистами» («Them: Adventures with Extremists»). Я обязательно напишу книгу о Билдербергской группе.

Кроме того, я хочу еще раз поблагодарить несравненную Лиз Дархансофф – за неизменную помощь и поддержку. Даже думать не хочу о том, что бы со мной было сейчас, если бы не она, – но уж точно ничего хорошего. Большое спасибо потрясающему редактору Джонатану Карпу: без его советов, чуткого руководства, дружеского расположения и готовности к сотрудничеству эта книга никогда не вышла бы. И наконец, я хочу сказать, что мне чрезвычайно повезло, поскольку я существую не только в своих романах, но и еще в одном, параллельном мире, который создал потрясающий журналист, автор рецензий на все мои книги. Я хочу выразить искреннюю, пусть и весьма запоздалую, признательность Салли Марвину, и хочу еще раз повторить в письменной форме: он настоящий кудесник.

Примечания

1

Хэнк Уильямс-старший (1923–1953) – американский певец, гитарист, легенда кантри-музыки. Хэнк Уильямс-младший (р. 1949) – его сын, также музыкант, работает в стилях кантри и южный рок.

(обратно)

2

«Ю-Ху» («Yoo-hoo») – шоколадный безалкогольный напиток.

(обратно)

3

«Биг-Вил» («Big Wheel») – низкий пластмассовый трехколесный велосипед, изначально торговая марка популярной в Америке в 1970-е годы игрушки производства фирмы «Луи Маркс и компания» («Louis Marx and Company»).

(обратно)

4

Кванг-Три – провинция во Вьетнаме.

(обратно)

5

Ронни Джеймс Дио (р. 1942; наст, имя Рональд Джеймс Падавона) – американский музыкант, вокалист, работающий в стиле хеви-метал. Выступал с группами «Блэк Саббат» («Black Sabbath»), «Рейнбоу» («Rainbow»), «Эльф» («Elf»), а также в собственной группе «Дио».

(обратно)

6

«ДЕВО» («DEVO») – музыкальная группа, стиль которой чаще всего определяют как панк-рок и пост-панк. Наибольшей известности достигла в конце 1970-х – начале 1980-х годов. Группа является одним из пионеров музыкального видео.

(обратно)

7

«Лики смерти» («Faces of Death», 1978) – документальный (отчасти псевдодокументальный) фильм Джона Алана Шварца (псевдонимы – Конан Ле Силэр, Алан Блэк), демонстрирующий различные варианты смерти.

(обратно)

8

«Наш городок» («Our Town», 1938) – пьеса американского писателя Торнтона Найвена Уайлдера (1897–1975). По замыслу автора, пьеса должна исполняться на сцене, лишенной декораций и занавеса: в качестве реквизита используются лишь несколько предметов, которые перемещаются помощником режиссера; он же комментирует происходящие события и характеризует персонажей, являясь фактически рассказчиком и руководителем действия.

(обратно)

9

«Оук Ридж Бойз» («Oak Ridge Boys») – американская музыкальная группа, работающая в стилях кантри и госпел. Существует с 1945 г.

(обратно)

10

«Алабама» («Alabama») – американская музыкальная группа, работающая в стилях кантри и кантри-рок. Наибольшей популярности достигла в 1980-е гг.

(обратно)

11

«Бургер кинг» («Burger King») – фирменная сеть ресторанов фаст-фуд, в которых подают гамбургер, поджаренный по патентованному рецепту, стандартные гарниры, кофе и безалкогольные напитки.

(обратно)

12

«Флэшданс» («Flashdance», 1983) – популярный мюзикл режиссера Эдриана Лайна.

(обратно)

13

«Пьюр прэри лиг» («Pure Prairie League») – американская кантри-рок-группа. Имеется в виду песня «Эми», припев которой начинается словами «Amie, what you gonna do?».

(обратно)

14

Легислатура – в США законодательный орган штата.

(обратно)

15

«Богемская рапсодия» («Bohemian Rapsody») – песня группы «Queen».

(обратно)

16

«Блю ойстер калт» («Blue Oyster Cult») – американская музыкальная группа, работающая в стилях хард-рок, психоделический рок и хеви-металл. Далее речь идет о песне «(Don't Fear) the Reaper» с их альбома «Agents of Fortune» (1976).

(обратно)

17

«Морские львы» («Navy seals») – подразделения сил специальных операций ВМС США, предназначенные для ведения разведки и диверсионных операций на морском и речном побережье и в портах. Оснащены оборудованием для длительного пребывания под водой, обучены приемам высадки с подводных лодок и вертолетов морской авиации. Насчитывают около 2 тыс. человек.

(обратно)

18

Роджерс Кенни (р. 1941) – певец из Техаса, звезда кантри 1970– 1980-х годов, ныне один из патриархов этого стиля, в значительной степени содействовавший коммерциализации жанра. Баллада «Игрок» («The Gambler») считается одной из его лучших песен.

(обратно)

19

Маунт-Холиок – частный колледж высшей ступени для женщин в г. Саут-Хэдли, штат Массачусетс.

(обратно)

20

Родни Дэнджерфилд (Rodney Dangerfield, настоящее имя Джейкоб Коэн, Jacob Cohen, 1921–2004) – американский комедийный актер, прославившийся шутками, основанными на фразе «Меня не уважают» (I don't get no respect).

(обратно)

21

«По солнечному лучу» («Walking on Sunshine») – песня рэгги-певца Эдди Гранта (1979); существует во множестве кавер-версий, самая известная – группы «Katrina and the Waves» (1983).

(обратно)

22

«Порки» («Porky's», 1981, Канада) – комедия Боба Кларка, фильм о похождениях флоридских подростков.

(обратно)

23

Зоопарк молодняка (petting zoo) – в США зоопарк с животными, которых можно потрогать и покормить.

(обратно)

24

Имеется в виду песня «Love Will Tear Us Apart» группы «Joy Division».

(обратно)

25

Билдербергская группа, или Билдербергский клуб, – неофициальная организация, созданная в 1954 году и состоящая примерно из 130 членов, в основном влиятельных бизнесменов и политиков. Изначальная задача организации – укрепление взаимопонимания между США и странами Западной Европы посредством проведения неформальных встреч между влиятельными гражданами различных государств.

(обратно)

26

Совет по международным отношениям (Council on Foreign Relations, CFR) – независимая неправительственная организация в США, созданная в 1921 году и во многом определяющая внешнюю политику государства. Финансированием Совета занимаются примерно 200 транснациональных компаний, а в его состав входят 4200 членов, в основном являющихся представителями правящей верхушки.

(обратно)

27

Большое жюри (англ. grand jury) – присяжные, решающие вопрос о предании суду.

(обратно)

28

Кантри-музыкант, стоял у истоков жанра «Outlaw country».

(обратно)

29

«Смитс» («The Smiths») – английская рок-группа, второй альбом которой, озаглавленный «Мясо – убийство» («Meat Is Murder», 1985) и включающий одноименную песню, проповедует вегетарианство.

(обратно)

30

Элвис Костелло, «Клэш», «Спешиалз» (Elvis Costello, «The Clash», «The Specials») – исполнители музыки в стилях панк-рок, ска и др.

«Лихой любовник» («Easy Lover») – песня Филиппа Бейли и Фила Коллинза.

(обратно)

31

«Лига плюща» («Ivy League») – объединение восьми старейших привилегированных учебных заведений на северо-востоке США. В него входят Корнельский университет в Итаке, Университет Брауна в Провиденсе, Колумбийский университет в Нью-Йорке, Дартмутский колледж в Ганновере, Гарвардский университет в Кембридже, Принстонский университет в Принстоне, Пенсильванский университет в Филадельфии и Йельский университет в Нью-Хейвене.

(обратно)

32

Йеллоумен (Yellowman, настоящее имя Уинстон Фостер, р. 1959) – диджей с Ямайки, популярный в 1980-е гг.

(обратно)

33

Калифорнийский университет в Беркли (Berkeley UC) – одно из двух крупнейших отделений Калифорнийского университета, наряду с Калифорнийским университетом в Лос-Анджелесе (UCLA). Известен своими либеральными традициями и активным участием студентов в движении за гражданские права.

(обратно)

34

Имеется в виду Университет Южной Каролины, один из филиалов которого находится в городе Колумбия.

(обратно)

35

Крэнк (также мет, первитин, винт, скорость, лед, кристалл) – метамфетамин, сильный наркотик, вызывающий зависимость. Крэнк можно курить, нюхать, вводить инъекции или принимать внутрь, и его внешний вид отличается в зависимости от того, как он используется. Его «варят» в самодельных лабораториях, используя при этом и производя в качестве побочных продуктов крайне токсичные вещества, смертельно опасные для здоровья человека.

(обратно)

36

«Спортс иллюстрейтед» («Sports Illustrated») – еженедельный иллюстрированный спортивный журнал, крупнейшее и самое популярное спортивное издание в США. Издается в Нью-Йорке компанией «Тайм» («Time Inc.»).

(обратно)

37

Имеется в виду футбольная команда «Дельфины из Майами» («Miami Dolphins»).

(обратно)

38

Название «Meadowbrook Grove» образовано из трех английских слов: «meadow» – луг, «brook» – ручей, «grove» – лесок, роща.

(обратно)

39

Четвертое июля – День независимости, основной государственный праздник США.

(обратно)

40

Корал-Гейблс – город на юго-востоке штата Флорида, на Атлантическом побережье (курорт в заливе Бискейн). Входит в Большой Майами. Город строго спланирован, известен своей архитектурой и считается одним из самых красивых в штате.

(обратно)

41

Ки-Уэст – город на юге штата Флорида; самый южный город США. Расположен на острове Ки-Уэст в архипелаге Флорида-Кис. Круглогодичный курорт. Многие городские дома построены из обломков судов, потерпевших крушение в этом районе. Городок известен своими либеральными традициями и крупной общиной геев.

(обратно)

42

Автор-исполнитель «исповедальной» школы, чьи мелодически и гармонически сложные песни исполнялись многими другими музыкантами с 1960-х гг.

(обратно)

43

Эверглейдс (Everglades) – обширный заболоченный район в южной Флориде, к югу от озера Окичоби. Труднопроходимое болото, покрытое травой и водой. На юге района расположен национальный парк Эверглейдс.

(обратно)

44

«Альманах бедного Ричарда» («Poor Richard's Almanac») – ежегодник для фермеров, издававшийся Б.Франклином в 1732–1758 гг. Уже в первый год издания «Бедный Ричард» стал второй по популярности книгой в колониях после Библии. Наряду с обычной информацией о погоде, урожае, советами по медицине и по хозяйству, Франклин печатал в нем свои изречения, притчи, наблюдения и афоризмы, уже тогда сделавшие его известным.

(обратно)

45

Льюис Джерри (р. 1926, настоящее имя – Джозеф Левич) – комедийный актер, звезда Голливуда 1950–1960-х гг. («Это всего лишь деньги», 1962; «А в лавке кто остался?», 1963; «Все в полном беспорядке», 1964, и др.). В течение многих лет ежегодно в День труда вел прямой телемарафон для больных мышечной дистрофией.

(обратно)

46

«Эйр сапплай» («Air Supply») – рок-дуэт, популярный в конце 1970-х – начале 1980-х гг.

(обратно)

47

«Нотс-Лэндинг» – телесериал компании Си-би-эс, созданный на основе одной из сюжетных линий телесериала «Даллас», повествующего о жизни далласской нефтяной элиты. Шел в 1979–1993 гг.

(обратно)

48

«Молли Хэтчет» («Molly Hatchet») – группа из Флориды, известная с конца 1970-х гг., играет в стиле «южный рок».

(обратно)

49

«Айхоп» (IHOP – International House of Pancakes; букв.: Международный дом оладий) – фирменное название сети экспресс-блинных.

(обратно)

50

«Данкин донатс» (Dunkin' Donuts) – закусочные, в которых подают кофе и пончики.

(обратно)

51

«Кей-март» (К Mart) – сеть универмагов корпорации «Кей-март», продающих товары по сниженным ценам. Символ недорогих товаров и услуг.

(обратно)

52

Ло-мейн – китайское блюдо на основе пшеничной лапши.

(обратно)

53

Луи Альтюссёр (Louis Althusser, 1918–1990) – французский философ-марксист, член Французской коммунистической партии, профессор Высшей нормальной школы (Париж). Автор исследований по истории философии, теории познания, диалектике и историческому материализму.

(обратно)

54

Мак – герой детской народной песенки «Жил на ферме старый Мак» («Old MacDonald Had a Farm»). Песня исполняется в традиционном стиле «цепочки», когда в каждом куплете прибавляется новый персонаж, например: «Жил на ферме старый Мак. И-ай-и-ай-о / И там же жил Макдональд-Дак. И-ай-и-ай-о / Кряк-кряк тут и кряк-кряк там… //И Корова там паслась… Муу-муу тут и муу-муу там… // Старый Пес Корову пас… Гав-гав тут и гав-гав там…» и т. д.

(обратно)

55

Дикинсон Энджи (Angie Dickinson, p. 1931) – американская актриса, прославившаяся главной ролью в криминальном телесериале «Полицейская женщина» (1974–1978).

(обратно)

56

От английского названия пневматического оружия – «В. В. gun» (Ballistic Ball gun).

(обратно)

57

Ганеша – индийское божество, сын Шивы, бог мудрости.

(обратно)

58

«Ди-Си» (America's Best Comics (DC)) – известная американская компания, публикующая комиксы.

(обратно)

59

«Севен-илевен» (7-Eleven) – популярная сеть продовольственных магазинов, часто работающих круглосуточно и располагающихся на бойких местах.

(обратно)

60

Фенилциклидин («ангельская пыль») – наркотик, получаемый из транквилизатора для животных, появившийся в начале 1970-х и распространенный преимущественно в США, обладает галлюциногенным эффектом, нарушает координацию движений и мысли.

(обратно)

61

«Черный флаг» (Black Flag) – товарный знак инсектицида.

(обратно)

62

DEA (Drug Enforcement Agency) – Администрация США по контролю за применением законов о наркотиках.

(обратно)

63

SHAC (Stop Huntingdon Animal Cruelty) – одна из крупнейших международных кампаний защитников прав животных, направленная на борьбу за закрытие одной из американских лабораторий, в которой ставят опыты на животных, – «Huntingdon Life Sciences» (HLS).

(обратно)

Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Глава 34
  • Глава 35
  • Глава З6
  • Глава 37
  • Послесловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  • Реклама на сайте

    Комментарии к книге «Этичный убийца», Дэвид Лисс

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!