«Жестокая тишина»

Пол Мейерсберг Жестокая тишина

ПОСВЯЩАЕТСЯ ПОЛУ БАКУ

Часть первая

1

Он был здесь и во вторник утром и сидел в ресторане один за тем же самым столиком. После игры Пандора всегда завтракала со своей партнершей по теннису Беверли, матерью школьной подружки ее дочери. Ей нравился ресторанный зал в отеле «Бель Эр». Зал был старомодный, роскошно оформленный, огромный. Основные цвета – бледно-зеленый и розовый. Эти цвета – яблок и нежной лососины – были у Пандоры самыми любимыми.

Сегодня была пятница, и Пандора ждала Беверли. Мужчина часто поглядывал на нее. Когда она взглянула в ответ, ей пришлось улыбнуться. Это было вполне прилично: обычная улыбка приветствия. Но факт остается фактом: ей нравилось смотреть на него. Яркий представитель сдержанного калифорнийца: прекрасный загар, ироничный ум. Сама Пандора была родом из Нью-Гемпшира. Тринадцать лет назад она вышла замуж за молодого архитектора Алека Хэммонда. Они переехали в Лос-Анджелес, и там двенадцать лет назад родилась дочь Полетт. Они так и остались жить в Лос-Анджелесе.

Пандора очень изменилась с рождением Полетт, даже больше, чем после замужества. Она стала стойкой и уверенной в себе женщиной. Ее отец, Альфред Хартен, был человеком девятнадцатого века. Он получил значительное наследство и это позволило ему заниматься тем, что больше всего интересовало его – классической греческой и римской культурой. После смерти матери – это случилось, когда Пандоре было шесть лет, – Хартен полностью погрузился в свой мир. Маленькая Пандора росла в прекрасных условиях в огромном старом доме, построенном в фермерском стиле, одна, если не считать постоянно менявшихся английских нянюшек и ее обожаемого пони Смоуки. В школе она была бунтаркой, а в колледже имела несколько столкновений с законом из-за наркотиков. «Своенравная» – так называл ее отец.

Глянув еще раз на мужчину, сидевшего в другом конце ресторана, Пандора вспомнила свои былые похождения, всевозможные приключения с мужчинами, которые так расстраивали ее отца. Связи эти были беспорядочными. Она здорово рисковала, но, как ни странно, ни разу не забеременела. Какое-то время Пандора была уверена, что никогда не сможет родить ребенка. С одной стороны, она была рада этому, но с другой – ее беспокоило, что она может умереть бездетной.

Пандора встретилась с Алеком Хэммондом, когда ее отец нанял архитекторов, чтобы превратить два старых амбара в домики для гостей в поместье Хартенов.

Алек понравился ей сразу. Он был серьезным молодым человеком, сильно отличавшимся от мужчин, с которыми ей до этого приходилось иметь дело. Он не был циником. Он был зрелым человеком, у которого была цель в жизни. Он добивался своей цели, не шагая по гладкой накатанной дорожке. Алек держался достаточно скромно. И самое главное, его окружала атмосфера невинности. Он был чистым и свежим. Пандоре это нравилось. Алек Хэммонд освободил ее от проклятья, которое, как она считала, висело над ней всю жизнь. Она забеременела от него, не было даже и разговора о том, чтобы предохраняться. Он подарил ей Полетт и она любила его за это. Он принес ей счастье, и Пандора была всем довольна.

В половине двенадцатого мужчина все еще оставался в ресторане. Беверли нужно было бежать. Кроме него в зале почти никого не оставалось. Официанты уже готовили столики для обеда. Хрустальные бокалы для вина на яблочно-зеленых скатертях. Как и комнаты в отеле, столики ждали посетителей. Пандора подписала чек и тоже ждала.

Он смотрел на нее, когда высокая черноволосая женщина вбежала в зал. Она искала его. Подбежав к его столику, открыла сумочку, вытащила пистолет и прицелилась в голову мужчины.

– Я тебя уничтожу! – сказала она низким дрожащим голосом.

– Нет, ты не сделаешь этого, – спокойно ответил мужчина.

Пандора страшно испугалась и не знала, вмешаться самой или позвать на помощь. Брюнетка нажала на курок.

– Убери пистолет, – сказал ей мужчина. Вернулся официант с кредитной карточкой Пандоры и чеком в зеленой кожаной папке.

– Эй! – крикнул он, увидев пистолет. Женщина резко повернулась. Мужчина спокойно вырвал пистолет у нее из рук. Она зарыдала.

– Извините, – сказал мужчина официанту. – Пистолет не заряжен.

Брюнетка выбежала из ресторана.

– Может быть, позвать управляющего? – спросил официант.

– Нет-нет. Просто забудьте об этом. Благодарю вас. – Он вручил официанту бумажку в пятьдесят долларов.

– Это необязательно.

Пожалуйста, возьмите. И можете отдать этой даме ее чек.

– Благодарю вас, сэр.

Официант подошел к Пандоре и пожал плечами. Пандора поблагодарила и дала ему на чай пять долларов.

Когда официант ушел, мужчина подошел к ней.

– Извините за то, что произошло. Вы очень испугались?

– Да, немного.

– Пистолет не был заряжен.

– Да?

– Вы дрожите.

– Нет, вам кажется.

Он положил ладонь на ее дрожащую руку. Он не унял ее дрожь.

– Пойдемте отсюда. Хватит волнений, как вы считаете?

– Полагаю, что хватит. – Пандора не переставала дрожать.

Они вышли из главного здания отеля и пошли по извивающейся тропинке туда, где располагались бунгало. Тропинка проходила через миниатюрные ухоженные джунгли. Зелень была повсюду, на ее фоне выделялись яркие цветы, похожие на пылающие свечи.

Пандора не могла понять, почему она идет с этим мужчиной. Может, он собирается рассказать ей, в чем суть происшедшего. Может, хотел попросить, чтобы она никому не рассказывала об этом, как он уже просил официанта. А может, собирался предложить ей выпить, чтобы она немного успокоилась. Что ж, ей бы это не помешало.

– Моя хижина недалеко отсюда, – сказал он. Они шли через маленький мостик по направлению к нескольким бунгало терракотового цвета. Перед каждым из них стояла пальма и был разбит небольшой садик. Ничего себе хижина! Самые дорогие бунгало во всем Лос-Анджелесе.

Внезапно Пандора вскрикнула и остановилась. Мужчина повернулся и увидел, что ее высокий каблук застрял между дощечек деревянного покрытия моста. Пандора засмеялась и попробовала вытащить туфлю.

– Разуйтесь.

Он нагнулся и помог ей. При этом обратил внимание на светлые веснушки у нее на коже, что абсолютно нормально при ее соломенных волосах. Пандора запрыгала на одной ножке.

Он подцепил туфлю, пытаясь вытащить ее из щели, но каблук заклинило. Она наблюдала, как он резко дернул туфлю – сломался каблук.

– Простите, – смутился он.

– Все в порядке, – ответила она.

Какой тут порядок. Она огорчилась.

Он пытался вытащить каблук, но тот не поддавался.

– Раньше обувь была более прочной, – заметил он.

– Они фирмы «Феррагамо», – возразила Пандора.

– Вылезай! – скачал он застрявшему каблуку.

– Послушайте, оставьте его, теперь уже все равно.

Пандора сняла вторую туфлю. Мужчина выпрямился. Она улыбнулась ему и пошла дальше. Он держал в руках ее сломанную туфлю, но не пытался отдать ее.

Пандора чувствовала на себе его взгляд, когда шла босиком через сад к его бунгало. «Интересно, – думала Пандора, – что случилось с той сумасшедшей брюнеткой. А вдруг она уже в бунгало и поджидает их? Минуточку, что же я тогда делаю?»

– Вот мы и пришли!

Он открыл дверь и придержал ее, чтобы Пандора могла войти. «Какое-то сумасшествие», – подумала Пандора, входя. Вдруг она почувствовала все свое тело: она шагала босиком по розовому ковру. В камине гостиной горело настоящее бревно, хотя на улице было не так уж и холодно, чтобы разводить огонь.

Он ногой захлопнул дверь и пошел прямо на нее, как будто собирался убить. Она не стала отступать. В одной руке у нее была туфля, а в другой – сумочка, Он даже не посчитал нужным запереть дверь. Ей это понравилось.

Вдруг Пандора перестала дрожать. Все хорошо, она ничего не боялась. Он остановился в шаге от нее. Они посмотрели друг на друга. Ей не было страшно.

Пандора уронила сумочку и отдала ему туфлю. Он сложил ее вместе с другой туфлей и швырнул их на кушетку. Одна из туфель свалилась на пол.

Он вынул из кармана пистолет и отдал ей. Это был «Смит и Весон». Для чего нужно было отдавать ей оружие? Потом она вспомнила, что пистолет не заряжен. В своем клубе она стреляла из такого же – 38-й калибр. Такой пистолет ей не нравился: слишком тяжелый.

Мужчина снял пиджак и, стоя перед ней, начал раздеваться. Это было смешно и нелепо! Пандоре все еще не было страшно, хотя этот парень мог быть сумасшедшим, извращенцем – кем угодно!

Она смотрела, как он снимает одежду, сбрасывает легкие туфли, наклоняется, чтобы стянуть носки. Перед тем как снять трусы, он сделал небольшую паузу. Пандора решила, что не станет смотреть на его гениталии. Вместо этого она посмотрела в его синие глаза. Мужчина был темноволосым, и потому удивительно, что у него такие ярко-синие глаза.

Он стоял перед ней обнаженный, будто хотел, чтобы она была твердо уверена в том, что знает – что получает. Она увидела шрам на его теле. Он был шести дюймов длиной и тянулся от мускулистой груди до самого пупка. Мужчина схватился за ворот ее желтого платья и сорвал его так легко, словно оно было сделано из бумаги.

Пандора зашаталась от той силы, с которой он сделал это, и на какой-то момент была шокирована: ни один мужчина никогда не делал с ней ничего подобного. Он, как полотенцем, вытер свое тело ее порванным платьем, потом отбросил его, и она увидела его возбужденный член. Он расстегнул ее лифчик спереди, где маленький атласный розовый бантик скрывал два крючка. Он смотрел, как освободились ее груди. Пандора почувствовала его удивление: груди были больше, чем он ожидал, в этом и заключалась прелесть прекрасно сшитого нижнего белья.

Пандора сама сняла лифчик и потянулась обеими руками к трусикам. Для ее возраста живот у нее был плоским и подтянутым. Она нагнулась и спустила трусики до самых лодыжек, а потом, слегка подпрыгнув, переступила через них. Когда выпрямилась, он взял ее за талию и поднял. Они оба услышали легкий хруст ее позвонков.

Он был удивительно сильным. Пандора не была маленькой женщиной, но он держал ее так, словно она весила, как ребенок. Она обняла его за шею и задержала дыхание, когда он проник в нее. Ее голова казалась ей такой тяжелой. Казалось, что шея не может удержать ее, когда он медленно двигал Пандору вверх-вниз, вверх-вниз… Она чувствовала даже вес волос на своей голове, которая клонилась из стороны в сторону, пока наконец не упала на его плечо.

Пандора потеряла контроль над собой и очнулась только через несколько минут. Это была шоковая терапия. Заряд его энергии пронзил ее тело. Когда они скользили друг в друге, ей казалось, что она уносится куда-то вдаль. Это было нечто такое, с чем она не могла совладать. Ощущение было потрясающим, но оно не ограничивалось только рамками ее тела. Казалось, оно заполняет и всю ее душу. Когда она поглотила его в своем теле – будто испила чудодейственный бальзам.

Когда он перегнул ее через спинку кресла, обитого мягкой телесного цвета обивкой, казалось, что она осуждена, но не за преступление, а за удовольствие. Она ждала боли, когда он вошел в нее сзади, но было только сильное возбуждение. Оно шло волна за волной, по нарастающей.

Потом он ее вылизал, как собака. Она снова почувствовала возбуждение, когда его язык разминал ее веки. Ее бледные крупные соски налились кровью и потемнели, как темнеет облако, закрывшее солнце. Сначала он разобрал ее на части, а теперь снова собирал. Она станет, как новенькая. Никто никогда не узнает, что с ней случилось.

За исключением, наверное, черноволосой женщины. Никто не пытался войти в бунгало, но Пандоре пришла в голову мысль, что эта женщина все время была здесь, скрываясь в темном углу, слушая и наблюдая.

В гостиной ничто не указывало на ее присутствие. И ни одной подсказки на то, кто же был этот мужчина. Она обратила внимание только на одну любопытную деталь: на кофейном столике лежала небольшая стопка книг: «Классический мир», «Сатирикон» Петрония, «Записки о Галльской войне» Цезаря.

Он тихо поцеловал ее, почти влюбленно, как будто благодарил за что-то. Она просунула руку между его ног и коснулась его распухших яичек. Он отодвинулся.

Он оставил ее на бледно-розовом ковре и прошел в ванную комнату, Пандора перевернулась на спину. Ее бледная кожа была влажной и розовой, под цвет ковра. Она чувствовала себя прекрасно и не испытывала абсолютно никакой вины. Пандора удивлялась самой себе. Со времени своего замужества она не занималась любовью с незнакомым мужчиной. Ее не тянуло к этому с тех пор, как родилась Полетт. И потому этот случай – случайность – выглядел еще более замечательным.

Она села и взяла с кофейного столика пистолет. Потом рассеянно крутанула барабан, и ей стало дурно: пистолет был заряжен. Он стоял на предохранителе – но он был заряжен! Значит, он солгал. Почему? Наверное, чтобы она не волновалась. Интересно, подумала она, кто же на самом деле та женщина?

Он вернулся в комнату. Сейчас на нем были свежие белые трусы. Он причесал волосы и вымылся: она ощутила запах хорошего мыла. Он улыбнулся ей. Пандора навела на него пистолет.

– Почему ты не сказал, что он заряжен?

– Не хотел тебя пугать. Или испугать официанта.

Ей хотелось спросить его, чем он занимается, почему живет в отеле, но не смогла сделать этого. Это было частью их безмолвного соглашения: никаких имен, никаких вопросов, никакой информации. Все было лишь случайностью – удивительная, но приятная встреча. Не было прошлого – и не будет будущего.

Пандора встала и увидела свою сломанную туфлю и разорванное платье.

– Мне нужно идти, – сказала она, опуская на столик пистолет.

– Пойдем со мной.

Он взял ее за руку и повел в спальню, до которой они тогда не дошли. По дороге он гладил ее липкие ягодицы. Его рука была оружием несколько минут назад, теперь он был безоружным, дружелюбным и безопасным.

Он подвел ее к стенному шкафу и открыл его. Там висело три платья.

– Выбери себе одно, – сказал он, вытащил платья и разложил на постели. Она рассмеялась. Все было похоже на модную лавочку-бутик. Платья были весьма простыми и очень дорогими.

– Примерь красное.

– Я никогда не ношу красное. Он выбрал красное платье.

– Оно мне не подойдет. – Но стала через голову надевать его. Натягивая его, она ничего не видела, только красный цвет. Платье прекрасно сидело. Она посмотрела на себя в зеркало. Он стоял рядом.

Пандора была поражена. Она великолепно выглядела в этом платье. Она стала совсем иной – очень интересная женщина. Он был прав.

– Я пришлю его тебе обратно.

– Нет, оставь его себе.

Она поняла его. Они больше не встретятся, она может оставить себе платье в качестве сувенира. Он вышел из комнаты, не сказав ни слова. Она вошла в ванную и вымыла руки. Нашла расческу и провела по волосам, оглядела себя в зеркале. Красное очень шло ей. Почему она не знала об этом раньше?

Когда Пандора вернулась в гостиную, он собирал ее вещи.

– У меня нет туфель, чтобы предложить тебе.

– Ничего, обойдусь и без них.

Он подал ей лифчик и трусики. Она не стала их надевать, просто открыла сумочку и затолкала их туда.

Не говоря ни слова, он швырнул порванное желтое платье в огонь. На мгновенье ей стало неприятно, когда она увидела, как горит ее платье. Но он опять был прав: лучше уничтожить улики.

– Мне нужно идти.

– Конечно. – Он подошел к ней и через ткань платья поцеловал ее груди. – Прощай.

Пандора протянула ему руку. Он улыбнулся и крепко пожал ее. Все было кончено.

Она вышла из бунгало. Прошло три часа, но казалось, что значительно дольше. Она пошла босиком обратно через мостик, посмотрела на то место, где застрял каблук, но его уже там не было. Наверное, нашел кто-нибудь из садовников отеля и вытащил из щели.

Она не стала проходить через отель, но не потому, что была босиком: ей не хотелось снова встретиться с официантом, во всяком случае в этом красном платье. И Пандора обошла отель кругом.

Она пришла на стоянку машин – вот ее белый BMW. Она чувствовала горячий бетон под босыми ногами. Пандора открыла дверцу и села в машину. У нее начали болеть бедра, и она поудобнее устроилась на сиденье. Зад тоже болел, но не очень сильно.

Пандора медленно выехала со стоянки. Когда подъехала к воротам, то заметила «форд-мустанг», стоявший неподалеку. В нем за затемненными стеклами кто-то сидел. Может быть, подумала Пандора, это та брюнетка, которая угрожала мужчине в ресторане. Ну и что! Все теперь уже кончено. Но женщина могла запомнить ее личный номерный знак на машине – ПАНДОРА.

Я отъехала, вся в дрожи, от отеля «Бель Эр». Как объяснить что случилось? Как я могу сама понять, зачем я это сделала? Это просто ужасно! Нет, даже не ужасно – страшно! Так не похоже на меня! Я не прыгаю в постель к первому попавшему мужчине. Никогда! Я не спала ни с кем, кроме мужа. Я не наставляю ему рога. Да мне это и не нужно. Я не ищу приключений. Не хочу. Это не для меня. Время от времени мне было любопытно, как это может получиться с другими мужчинами. Да разве мне одной! Все так естественно. Но то, что произошло, было так внезапно, так яростно – это что-то потрясающее! Даже сейчас я чувствую, как хрустят мои позвонки.

По-моему, у меня замечательная сексуальная жизнь с Алексом – тем более если послушать некоторых моих подруг. Мне нужен секс, он доставляет мне удовольствие. Это самое лучшее развлечение. Алек делает все так, что я получаю от секса максимум удовольствия. Так было всегда, с самого начала. Нам радостно быть в постели вместе, и, когда спит Полетт, мы можем заниматься любовью повсюду – в доме, в бассейне. Мне не нужно было это. Тогда почему я это сделала? Я не была пьяна, никто меня не заставлял, никто не насиловал.

Когда я заметила, как мужчина смотрит на меня, я подумала, что у меня что-то не в порядке с костюмом, или с волосами, или, может, я некрасиво ем. Но он смотрел мне прямо в лицо. Там было все в порядке. Ему оно просто понравилось.

Тогда все нормально. Мужчина был привлекательный.

Фактически он мне сразу понравился. Полагаю, его неожиданное предложение польстило и поразило меня: ведь мне уже тридцать шесть лет! Но все равно это ничего не объясняет. Почему я не сказала: «Спасибо, нет»?! Может быть, появление женщины спровоцировало мой ответ, мое «да»? Кто она – его любовница или бывшая любовница, жена или бывшая жена? Когда она стала угрожать ему пистолетом, я испугалась – за него. Но меня это также взволновало. Она казалась такой ревнивой, такой страстной, не побоялась потерять контроль над собой в общественном месте.

Действительно ли это она была на стоянке? Что она сейчас делает, эта женщина? Вернулась туда, чтобы убить его? Возможно, он уже мертв, пока я веду машину, а на его коже остался запах Пандоры, запах последней женщины, которую он имел. Я чувствую его запах именно сейчас, когда поворачиваю на бульвар Сансет.

Я стала думать об Алеке. Мог бы он меня так возбудить? Могла бы возникнуть такая ситуация, когда я стала бы вот так угрожать Алеку? Убить его? Я не ревнива, у меня не было для этого оснований. Но сейчас Алека не было в городе, он был во Флегстаффе, штат Аризона.

Он занимался предсъемочной подготовкой: готовил декорации для картины, которую они должны были начать снимать через месяц. Вдруг меня осенила новая мысль. Может быть, сыграло роль то обстоятельство, что Алека не было в городе в это время? Нет, нет! Алек часто отсутствовал, целыми месяцами, но такого со мной никогда не бывало. Нет, это просто совпадение! Но тогда возникает вопрос, поступила бы я так, если бы Алек был дома? Нет, мне кажется, что нет. Нет, определенно нет!

По дороге домой я поехала в супермаркет «Гель-сон» в Сенчури-сити. Сегодня мне не нужно было отвозить Полетт домой после школы: у нее урок музыки вместе с подружкой, и прислуга подбросит ее домой где-то около половины шестого. Поэтому я некоторое время принадлежала только себе. Вот и прекрасно, я смогу немного передохнуть! На радостях я купила охлажденный йогурт. Малиновый, с орехами. Никто ничего никогда не узнает. У нас у всех есть свои маленькие секреты.

У кассы супермаркета я взглянула на выставленные бестселлеры в мягких обложках. Джекки Коллинз, Джудит Кранц, Салли Бьюман; мне всегда казалось, что я не смогу до конца дочитать эти книги. По-моему, они всегда кончаются одним и тем же. Мне нравится Гор Видал. Хотя, должна признаться, я так и не дочитала до конца «Голливуд». Повинуясь внезапному порыву, я взяла «Темного ангела» и положила книгу в корзинку вместе с йогуртом, копченой треской и солеными орешками.

– От вас прекрасно пахнет, – заметила кассирша. – Что это за духи?

– Благодарю, я рада, что вам нравится.

Что я могла сказать? Что это пахнет тем мужиком, с которым я трахалась в бунгало номер семнадцать отеля «Бель Эр»?

Алек и я живем в пяти минутах от Сенчури-сити, к югу от Беверли-Хиллз на Ранчо-парке. Наш дом находится неподалеку от обители Рея Бредбери, так сказал нам наш садовник из Гватемалы. В школе мне нравилось читать фантастику, меня привлекали эти воображаемые миры, которые всегда были на грани уничтожения. Но оказалось, что Алеку не нравится НФ, поэтому я перестала читать эту дрянь. Алеку нравились книги, написанные в духе старомодного реализма. Он обожал Теодора Драйзера.

У человека из бунгало неординарный литературный вкус. «Классический мир» и все такое. Меньше всего ожидаешь найти подобную литературу в номерах отелей в Лос-Анджелесе. Эти книги напомнили мне о моем отце, классически образованном человеке. Сейчас он плохо себя чувствует, и мне нужно хотя бы позвонить ему. Это он назвал меня Пандорой.[1] Думаю, он сделал это весьма неохотно, потому что, я уверена, он хотел мальчика. Он до сих пор называет меня Пан. По-гречески «пан» значит «все», и, полагаю, именно всего он хотел от меня. Бедняга, ничего он не дождался.

Алек, наоборот, всегда зовет меня Дора. Это похоже на имя куклы, но из-за Алека я привыкла к нему. Иногда, когда он кончает, он выкрикивает это имя. Тогда оно мне нравится. Когда мы начали встречаться, я поняла, что он выбрал это имя только потому, чтобы не называть меня, как отец, чтобы подчеркнуть, что он хочет, чтобы я была другим человеком, Дорой, личностью, которую мой отец не смог бы понять. В этом смысле Алек забрал меня у отца. После моего замужества мы с отцом никогда не были близки друг другу. Мне кажется, Алек изменил меня, когда изменил мое имя.

Сегодня я была Пан Хартен, а завтра уже стала Дора Хэммонд. Все так просто. Метаморфоза произошла в одно мгновение. В то время это было жутко, но необходимо: я была более чем готова покинуть дом, жаждала перемен и в своих чековых книжках после замужества я уже никогда не использовала фамилию Хартен.

Я всегда называла себя и подписывалась «Пандора», полным именем. И постепенно начала осознавать, что состою как бы из двух частей, из двух разных женщин: Пан и Доры. До Алека и после. То, что случилось в этом бунгало отеля «Бель Эр», относится к миру Пан. В период между тринадцатью и двадцатью тремя годами, до того как мы поженились, я была Пан. И я не сталкивалась с ней до сегодняшнего дня. У Доры были муж, дочь, свой дом. Она никогда не жалела, что перестала быть Пан. До сегодняшнего дня. Сегодня был какой-то новый виток в ее жизни. В прошлом Пан, как правило, осуждали. В настоящее время Дору все обожают. Этот человек на короткое время отшвырнул меня назад, в прошлое своенравное существование. Отец всегда называл меня «своенравной».

По пути домой я включила в машине радио. Оно уже было настроено на волну, где передавали классическую музыку, любимую волну Алека. Ему нравилось слушать музыку, когда он вел машину, когда работал и когда мы занимались любовью. Но любимая музыка Алека отличалась от любимых классических произведений моего отца. Алеку нравилась романтическая классика: Брамс, Бетховен, Мендельсон. Отец признавал только Баха.

Меня ни в коем случае нельзя обвинить в том, что я вышла замуж за мужчину, который был точным слепком с моего отца. Алеку нравились дети. И женщины. Всегда можно нюхом учуять, нравитесь вы мужчине, или же он не терпит женщин вообще. Это как легкий аромат духов. Бунгало в «Бель Эр» просто благоухало чувственным запахом. Но, с другой стороны, понятия не имею, я-то лично понравилась этому мужчине или нет.

Я уже почти доехала до дома, как вдруг, словно порыв ветра из ниоткуда, на меня навалилась полная тишина. Я перестала слышать музыку по радио. Я просто похолодела. Я ничего не могла слышать. До меня не долетали не только звуки музыки, но и звуки и шум движения транспорта. Я была погружена в молчание, я оглохла.

– О Господи! – сказала я громко, но не слыша своего голоса. – Не паникуй, держись! Все пройдет!

Я старалась расслабиться; одна рука была на руле, а другая – на рычаге переключения скоростей.

Но я была жутко напугана. Вот так же ничего не слышала я в бунгало, с этим мужчиной.

Когда он в первый раз проник в меня, вокруг нас исчезли все звуки. Я была сильно возбуждена, и мне это показалось нормальным. В тот момент я уже почти себя не контролировала. Удовольствие, которое я испытывала, увеличилось в миллионы раз. Я как бы распалась на куски, как бы вытекала из себя и потом плавно возвращалась в свою обычную оболочку. Это потрясающее ощущение, словно рикошетом, возвращалось снова и снова. Я поняла, что это вовсе не предвестие оргазма, это было нечто другое. Во мне не было ни напряжения, ни томления. Это была какая-то непрекращающаяся цепная реакция, которая никак не могла остановиться. Тишина была мучительной и более мощной, чем оргазм.

Когда звуки вернулись, это были не звуки, а оглушительный рев. Я оказалась в штормовом море, оглохшая, меня швыряло из стороны в сторону. Его дыхание звучало, как буря; а руки были волнами, которые превращались в гигантские валы. Его пенис был невидимой скалой, на которую меня выбросило. У меня не осталось своей воли, я плыла как щепка по волнам. Я наслаждалась экстазом, когда тонула в черной кипящей воде. Должно быть, я кричала. Счастливая, я тонула в грохочущем ужасе.

Теперь, в машине, звуки вернулись ко мне громким хлопком – музыка и шум городского транспорта одновременно. Мне сразу стало легче. Я поняла, что ничего не слыша, я развила большую скорость, чтобы как-то компенсировать отсутствие звуков. Я замедлила скорость, моя влажная ладонь все еще была на ручке переключения скоростей. Но нет – это не она.

Это – плоть, возбужденная и теплая. Это – мужской пенис. Я держалась за головку члена. Я отдернула руку, посмотрела вниз, ожидая увидеть… Но это была только черная ручка переключения скоростей. Ничего не случилось.

Мне это не нужно! Этого не должно было случиться!

В голове у меня мелькнула мысль: а не случится ли снова подобная галлюцинация? Я взглянула на ручку переключения скоростей. Сколько должно пройти времени, прежде чем я снова смогу спокойно смотреть на нее, не вспоминая это странное ощущение. «Минуточку! Не следует преувеличивать случившееся. Ты на самом деле ничего не видела. Тебе показалось, что у тебя в руке его член. На самом деле ты не страдаешь галлюцинациями. Наверное, это естественно после того, что случилось. Воспоминание об охватившем возбуждении вызвало отзвук во всем теле, создало определенный настрой. Будь настороже».

Я резко затормозила перед светофором, которого не заметила раньше.

«Осторожно! Пожалуйста, забудь это, все это гребаное приключение! Нельзя расслабляться! Это же просто смешно! Мне этого не нужно! К черту!»

Я разговаривала сама с собой.

«Подумай о чем-нибудь другом. Все равно о чем. Сконцентрируйся. Следи за дорогой».

Я стала смотреть на машину, ехавшую передо мной. Номерной знак штата Аризона. Аризона. Алек. Поверил бы в это Алек? Поверил бы, что его Дора так поступила, испытала такое, потеряла над собой контроль?

Может, он бы понял. Алек – благородная душа. А может, и не понял бы, что я чувствовала сегодня. Может, ему стало бы противно, и он решил бы, что я его предала. Потому что этот мужчина сегодня мог сделать со мной все что угодно. Все, что желал. В эти два часа после тишины.

Я съела свой йогурт, лежа в ванной. Полуденное солнце сияло через отворенное окно ванной комнаты. Яркий луч упал на поверхность воды и высветил мои бедра и лоно, как прожектором. Я смутилась, не знаю почему, ведь я была одна. Да, я поняла: это было чувство вины. Как будто солнечный свет стал увеличительным стеклом или бдительным оком, который видел, что я совершила. Я начала намыливаться, чтобы вода стала мутной. Солнце не сможет пробиться сквозь мыльную пену. Я снова подумала о том, что произошло. Что все это означало на самом деле? Необыкновенное удовольствие от прикосновений, от того, что я держала в руках его член и сосала у мужчины, которого даже не знаю, так, как если бы он был любовью всей моей жизни?

Что все это значит? Все ли со мной в порядке? Какой-то изъян в моем характере, вот что.

Я решила побрить под мышками. Бог знает почему. Я не делала этого, потому что Алек был в Аризоне. Это доказывало, что на самом деле я не принадлежу к истинным обитателям Беверли-Хиллз. Волосы под мышками были светлыми, и на них было приятно смотреть. Я понимала, что мне не следовало бы пользоваться бритвою Алека. Когда зазвонил телефон, я вздрогнула и дернула левой рукой и порезала правую подмышку. Вот черт!

Приложив к порезу салфетку, другой рукой взяла трубку. Я стояла рядом с постелью, и вода с меня капала на покрывало.

– Алло…

Молчание. Я ждала…

– Алло…

Опять молчание. Мне стало тревожно, почти страшно. Это был один из тех звонков. Я знала это.

– Ты блондинка… да?

– Повесь трубку, ублюдок.

– Потрогай себя. Я хочу, чтобы ты потрогала себя. – Явно измененный голос, тягучий южный акцент.

Почему бы мне самой не повесить трубку? Сейчас же! Всего-то делов! Он подул в трубку. Резкий звук больно отозвался в ухе.

«Дерьмо. Просто повесь трубку, Пандора! Повесь!»

– Ты трогаешь себя? Я знаю, что тебе хочется этого.

Я собралась повесить трубку, но что-то в измененном голосе показалось мне знакомым. Кто бы это? Кто этот мерзавец? Потом я поняла. Это тот мужчина из отеля. Мурашки побежали у меня по коже. Так вот почему я не бросила трубку?

– Послушай, что было, то было. Теперь все кончено, приятель!

Теперь уже он сделал паузу.

– Дора, что случилось?

Я подскочила. Это был голос Алека.

– Алек! Боже, какое облегчение!

– Что случилось? – засмеялся он.

Однажды Алек уже проделал со мной подобную шутку по телефону. Тогда мне это понравилось.

– Ничего, дорогой. Мне пару раз кто-то звонил. Какой-то чокнутый.

– Правда? Когда? Ты мне не говорила.

– Не хотела волновать.

– Я уже волнуюсь. Ты звонила в полицию?

– Что они могут сделать?

– Дело не в этом. Позвони.

– Хорошо, позвоню.

– Прости, я напугал тебя. Но все-таки позвони в полицию.

– Как дела?

– Нормально. Обычная неразбериха. Как наша дочь?

– Прекрасно. У нее сейчас урок музыки.

Я молила Бога, чтобы он не вспомнил о том, что я выпалила ему. Вот дерьмо! Как я могла быть такой дурой! «Что было, то было. Теперь все кончено, приятель!»

Это прозвучало достаточно ясно.

К счастью, у Алека было много проблем, связанных с картиной. Он начал мне о них рассказывать. Я его почти не слушала. Как я могла быть такой дурой!

– Ты позвонишь в полицию, ладно?

– Конечно. – Я почувствовала, что ему нужно идти. Слава Богу!

– Постараюсь вернуться вечером в пятницу.

– Но в субботу ты должен вернуться обязательно!

– Ты что, назвала гостей?

– Просто хочу, чтобы ты вернулся.

– Я люблю тебя, Дора.

– Я тоже, всем сердцем.

– Что бы ни случилось, я буду любить тебя.

– Скорей возвращайся, – ответила я.

Я лежала в постели. И рассматривала себя. Типично женская точка обзора: вниз через груди до волос на лобке. Я резко ударила себя между ног.

Вот тебе! Никогда не повторяй этого! Мастурбируй, сколько твоей душе угодно. Купи вибратор и шуруй, пока не ошалеешь! Но, ради Христа, никогда больше не повторяй того, что ты сделала. Обещаешь?

«Обещаю», – сказала Пан Доре.

Подмышка перестала кровоточить. Там была всего небольшая царапина. Тогда я задалась вопросом, а не сделала ли я это нарочно? Чтобы причинить себе боль? Наказать Пандору за то, что она сделала.

Обычно я прекрасно сплю, но последующие две ночи не сомкнула глаз. Я читала, не отрываясь, «Темного Ангела», но мне эта книга не нравилась. Слишком уж она была мне близка: женщина ковырялась в своем прошлом. Я поставила «Темного Ангела» на полку рядом с «Голливудом».

У Полетт, как у всех подростков, была привычка: она обожала примерять на себя мою одежду. Я увидела ее перед зеркалом в моем красном платье. Мне следовало выбросить его, но я не сделала этого, потому что оно мне нравилось. Может, сделаю это теперь…

– Оно тебе слишком велико, – сказала я ей.

– Когда-нибудь будет впору, – ответила дочь.

– Я купила его недавно.

– Оно великолепное. Сексуальное.

В этот вечер Полетт мне была нужна гораздо больше, чем я ей. Мы весьма дружны, моя дочь и я. Она ближе мне, чем если бы на ее месте был сын. И она мне дороже любого мужчины. Кроме Алека, конечно. Лучше и дороже их у меня никого нет. Мне чертовски повезло.

Через три дня я снова была на стоянке отеля «Бель Эр». Я договорилась встретиться с Беверли на нашем обычном месте, чтобы позавтракать. Пока мы договаривались о встрече, я чего-то боялась. Но чего? Его там не будет. И если даже будет, ничего такого не случится. Никогда!

Конечно, его там не было. Он останавливался в отеле и сейчас выехал оттуда. Но все время, разговаривая с Беверли, я посматривала на его столик. Я в некотором роде даже гордилась своей храбростью, что смогла снова прийти в этот ресторан. Я почти не слушала, что говорила мне Беверли. Мне везде чудился его запах. «Прекрати! Прекрати это, Пандора!» Беверли обнаружила, что ее голливудский муж Джимбо изменяет ей в Санта-Барбаре с ее кузиной. Ей нужны были участие и совет.

– Такие вещи случаются довольно часто, – заметила я.

– Со мной такого не случалось, – ответила Беверли. – А как бы ты поступила на моем месте?

– Сделала бы вид, что ничего не знаю.

– Если бы Хэммонд изменил тебе, ты бы не стала обращать на это внимания?

– Я предпочла бы ничего не знать.

– Я тоже, но сейчас я все знаю. И что мне делать?

Мне хотелось сказать: «Пойди и заведи себе любовника, постарайся отомстить ему». Но это было глупо, и я это знала. Не могу сказать, почему я даже подумала об этом. О чем это я подумала? О мести?

– Выжди некоторое время. Обычно такие вещи кончаются сами собой.

– Интересно, что бы ты сказала, если бы это был Хэммонд?

– Мне кажется, что ничего нельзя сказать, пока это не случится.

Интересно, что все друзья и сослуживцы Алека называли его Хэммонд. Я звала его Алек. Так было всегда. Впервые я подумала, что в этом случае он похож на меня. У нас обоих было по два имени. Почему это не пришло мне в голову раньше? Может быть, в нем тоже жили два человека? Нет, Алек был постоянен, последователен до безобразия! Кроме тех случаев, когда напивался.

В течение последующих дней я старалась забыть лицо мужчины из бунгало. Мужчины, имени которого я не знала. Теперь я помнила только его тело. Но даже и оно стало стираться в памяти. Оставался только шрам, его я не могла забыть. Но лучше всего я помнила, какие испытывала ощущения: электрический разряд, таинственная тишина, паника чувственной свободы. Да, паника. Я не могла думать об этом слове, не вспоминая, что отец рассказал мне о его происхождении. Это одна из тех историй, которые он рассказывал мне на сон грядущий. Это также повествование, расширяющее кругозор. Пан был сыном Гермеса и греческой богини пастухов и пастушек. Он обожал музыку и изобрел флейту. Он жил в лесу и любил подкрадываться к путешественникам. Он внезапно появлялся перед ними и жутко пугал их. Люди были просто парализованы ужасом и от страха теряли дар речи. И отец сказал мне, что отсюда и пошло слово паника. Оно произошло от имени Пан. Паника – состояние молчаливого ужаса. Молчание и ужас. Пан, конечно, все знал об этих двух вещах.

С трудом я вернулась в покойное состояние, присущее Доре. Скоро домой приедет Алек, и все войдет в нормальное русло. Вспоминая его телефонный звонок, я была поражена тем, что он сказал мне, это врезалось мне в память. После той выходки, когда он хрипло дышал в трубку, после того, как я выдала себя, решив, что это мужчина из «Бель Эр», те слова прозвучали почти в самом конце нашего разговора. Алек сказал: «Что бы ни случилось, я буду любить тебя». А я ему ответила: «Скорее возвращайся».

Что он имел в виду, сказав: «Что бы ни случилось»? Что могло случиться? Может, он говорил о том, что произошло со мной? Нет, он наверняка ничего об этом не знал. Это просто невозможно! Тогда что же он хотел сказать этим своим «что бы ни случилось»? Я чувствовала себя виноватой, и мне никогда бы не пришло в голову, что Алек мог говорить о себе, имея в виду то, что натворил он сам.

Часть вторая

1

Никто на съемочной площадке формально не представлял их друг другу. Хэммонд в качестве художника-декоратора картины часто на многие часы отлучался со съемочной площадки. Он выбирал, покупал и подбирал материалы для постройки декораций и только иногда видел остальных членов съемочной группы. Он заметил Бетти Мей и решил, что она слишком молода и работает курьером или третьим помощником режиссера. У нее была бледная кожа, темные волосы, она носила темные очки, джинсы и рубашку. Ничего особенного.

Однажды во время ленча она села за его столик. Эти столики стояли на козлах в брезентовой палатке, в пустыне к югу от Флегстаффа. Он подумал, что она очень нервничает. Вблизи она выглядела еще моложе и казалась неуверенной в себе. По-видимому, она была новичком в мире кино. Хэммонд представился и спросил, чем она занимается.

– Я, буду дублером и, может быть, выполню какие-нибудь трюки.

– Трюки? Вы храбрая девушка.

– Не думаю, что это будет слишком трудно.

– Вы не станете прыгать с горящих зданий или что-то в этом роде?

– Господь с вами, нет! Надеюсь, что нет – На лице у нее появилась пугливая улыбка, как у школьницы.

Хэммонд рассказал ей о своей работе. Казалось, что ее это сильно заинтересовало. Но она ничего не знала о том, как снимается кино и потому решила, что он станет рисовать декорации.

Хэммонд больше не вспоминал ее, пока не вернулся поздно ночью из местечка Лейк. Он наблюдал, как там строили пристань. Был одиннадцатый час ночи, и он, усталый, сидел в кафе «Старый Сильвер». Он увидел, что она сидит одна за соседним столиком – воплощение полного одиночества. Почти вся съемочная группа уже закончила ужин. Кафе было яркое освещено и пустынно. Она робко улыбнулась ему, и он жестом пригласил ее подсесть за его столик.

Бетти Мей захватила свою колу и села рядом. На ней были хиповые рваные джинсы, в дырах видны колени. Под белой тонкой хлопковой рубашкой ничего не выдавалось.

– Чем вы сегодня занимались? – спросил он.

– Так, ничем особенным.

– Работы прибавится, когда начнутся съемки. Бетти Мей наблюдала, как Хэммонд ел свой омлет с перцем. Он чувствовал на себе ее пристальный взгляд.

– Вы уже подружились с кем-нибудь?

– Все здесь кажутся слишком занятыми. Хэммонду показалось, что она грустит, словно у нее были неприятности в прошлом. Поев, он посмотрел на часы: почти одиннадцать. Девушка явно не собиралась уходить. Будучи постоянным посетителем «Старого Сильвера», Хэммонд выписал чек и встал. Она тоже встала. Они вышли из кафе и пошли по дороге к домикам мотеля. Ветер катал взад-вперед банку из-под кока-колы.

– Вот мой домик, – сказал Хэммонд, когда они подошли к номеру одиннадцать.

– А мой номер семнадцать, – сказала она.

– Спокойной ночи, Бетти Мэй, приятных сновидений!

Хэммонд наклонился к ней, чтобы поцеловать в щеку. Она обхватила его руками и привлекла к себе. Он почувствовал, как ее тело крепко прижимается к его рубашке. Бетти Мей неожиданно поцеловала его в губы. Хэммонд сразу же возбудился.

– Послушай, здесь совсем не место, – заметил он и оглянулся вокруг. Рано или поздно на съемочной площадке всё все знают друг о друге.

– Можно мне войти к вам? Только на одну минуту!

Он посмотрел на нее. В глазах у нее стояли слезы. Как он мог ей отказать? Хэммонд открыл фанерную дверь, и они вошли в домик. Бетти Мей села на кровать. Он включил лампу, которая осветила жалкую комнату слабым желтоватым светом, и задернул занавески.

– В чем дело? Почему ты плачешь?

Он задал ей вопрос, доставая бутылку водки из маленького холодильника. Она не ответила.

– Хочешь выпить?

Она покачала головой. Он налил себе водки в стакан, решил не добавлять туда лед и присел рядом с ней на постель.

– Где ты живешь? – спросил Хэммонд.

– В Лос-Анджелесе. В Долине.

– Как ты попала на эту работу?

– Так получилось. Мне предложили поработать здесь.

– Такое случилось и со мной, – сказал Хэммонд. – Я работал архитектором. Однажды мне предложили поработать дизайнером и построить декорации для фильма.

– Мне кажется, я просто хотела уйти из дома, – сказала Бетти Мей.

– А в действительности, в чем дело, Бетти Мей?

– В вас!

Хэммонд почувствовал силу ее желания. Дора была такой же, когда он впервые встретил ее: неожиданные вспышки желания. Ему нравилось в ней это. Он вспомнил Дору в ее доме, ее детскую, где она жила, когда была маленькой девочкой. В первый раз они занимались любовью в ее маленькой раскрашенной постельке, в которой было так неудобно. Он вспомнил ее подушки в виде кроликов, и львов. Хэммонду тогда казалось, что он крадет маленького ребенка из колыбельки. В то время Дора была значительно старше этой девушки, но ему она казалась подростком.

Бетти Мей встала. Ее чистые, с коротко подстриженными ногтями пальцы начали расстегивать пуговицы белой рубашки. Она начала снизу, вытащив рубашку из-за пояса джинсов.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели на меня.

Расстегнув пуговицы рубашки, она не сняла ее, потом расстегнула джинсы. Хэммонд хотел сказать ей, чтобы она прекратила. Если он увидит эту девушку обнаженной, ему придется заняться с ней любовью, он был уверен в этом.

Она спустила джинсы. Трусики сползли вниз одновременно с ними. Хэммонд увидел ее нее на лобке светлые волосы.

Его охватила странная чувственная дрожь, хотя он не понял, что у нее крашеные волосы. Вниз от талии она тоже напоминала ему Дору. Он сидел на постели, держа холодный стакан с водкой во влажной руке, и смотрел, как она раздевалась. Бетти Мей не предпринимала никаких попыток соблазнить его. Это было раздевание, но без поддразнивания, стриптиз, но без стараний возбудить.

Она ногой отшвырнула джинсы и встала перед ним, опустив руки. Она стояла совершенно спокойно – статуя из живой плоти.

– Когда мы впервые сидели вместе во время ленча, я хотела, чтобы вы увидели меня именно такой.

Ее спокойствие стало невыносимо.

– Ты очень красива.

Хэммонд почувствовал, как начал возбуждаться его член. Ему стало неловко: он, пожалуй, уже староват для этой девушки, которая всего на несколько лет старше его дочери. Он наклонился и взял ее за руку. Она сделала шаг навстречу и остановилась. Волосы на лобке оказались вровень с его лицом. Она смотрела вниз на его голову. Он наклонился и поцеловал ее чуть выше того места, где были трусики. Она спустила их еще на дюйм, чтобы подбодрить его. Ее тепло и запах майорана поглотили его. Хэммонд начал языком ласкать ее мягкие волосы и почувствовал, как сокращаются мышцы ее живота.

– Я тоже хочу посмотреть на вас. Можно? – Простая просьба выраженная спокойным тоном.

Хэммонд встал. Она отошла на шаг. Он начал искать, куда бы поставить стакан. Она взяла у него стакан и держала, пока он снимал пиджак, а потом вертела холодный стакан между грудей, пока Хэммонд избавлялся от рубашки.

Хэммонд наклонился и поцеловал ее в губы. Ее рот слегка раскрылся: она ждала. Он начал лизать ее губы.

Она прикоснулась языком к его языку. Он протянул руку, чтобы расстегнуть ремень на брюках.

– Позвольте мне, – сказала она, отдала ему стакан с водкой и вытащила ремень. Кожа ремня свистела, когда он проходил сквозь петли серых хлопчатобумажных брюк.

Бетти Мей повесила ремень себе на шею.

Расстегнув молнию на его брюках, Бетти Мей осторожно повернула Хэммонда к себе и спустила его брюки, наклонившись при этом. Хэммонд услышал, как хрустели ее суставы. Может, девушка и молода, подумал он, но опыта ей не занимать: в ее манере чувствовалась уверенность, она, должно быть, спала со многими мужчинами.

Она легонько толкнула его в пахнущую плесенью постель мотеля, сняла с него ботинки и носки и стала массировать ноги.

Желание переполняло Хэммонда. Он пытался сохранить физический контроль над собой, как это бывало с Дорой, но этот случай совершенно отличался от сексуальных игр с женой. Здесь отсутствовало спокойствие и уверенность. Он не знал, чем все это закончится, не было никакой уверенности, что назавтра он снова будет спокоен. Бетти Мей несла с собой неприятное ощущение новизны и неопределенности.

Под мягким пушком светлых волос он, к своему удивлению, нащупал сильные мышцы. Ее налитые груди были напряжены. Кроме разве что рта, на теле девушки, в отличие от Доры, не было мягких и уютных мест.

«Прекрати их сравнивать! Это не Дора! Это молоденькая девушка. Думай об этом как об эксперименте», – сказал себе Хэммонд, вдыхая ее слегка маслянистый запах, запах лосьона для тела, пахнущий травами и деревом.

Она раскрылась перед ним, раздвинула ноги, все шире и шире. Она не зазывала его войти, скорее приглашала внимательно посмотреть. Ей хотелось, чтобы он вглядывался в нее, изучал, чтобы думал о ней. В этом было что-то от медосмотра, от гинекологии. Она раскрыла для него свои половые губы. Его это просто шокировало. Он почувствовал себя врачом, который не был уверен в том, что он ищет. Она была ребенком с телом женщины, вполне способной рожать детей. Как и груди, ее наружные половые органы были на удивление незрелыми. Он приложил рот к ее набухшему клитору. Он был слишком возбужден, но думал о ней как о медицинском случае. Он никак не мог забыть о том, как она молода, тело ее было таким юным.

Он вспомнил свои студенческие годы, когда учился, чтобы стать архитектором, и ему пришла на ум интерпретация сужающихся изгибов в арочном входе в готический собор. Путь в дом господень был путем в тело женщины. Когда его голова очутилась между ее ног, он вдруг почувствовал, что тонет в ней. Нет, не тонет! Она не была мокрой и влажной. Возникло ощущение, что он не может нормально дышать. Все было так соблазнительно: ты по своей воле отказываешься от права дышать. Она была сделана из разогретого на солнце мыльного камня.

Когда он привстал и вошел в нее, ее ноги медленно сомкнулись. Очень медленно, когда он двигался в ней, она сжимала их все сильнее.

Она так крепко держала его, как если бы сжимала пенис двумя руками. Это было потрясающее ощущение. Она старалась чтобы он забылся. Пусть покинет тебя твое сознание, как бы говорила она, я собираюсь отнять у тебя разум.

Он был напуган, он не желал растворяться в ней. Но что он боялся потерять? Чего опасался? Чью территорию она старалась оккупировать? У него было жуткое ощущение, что Бетти Мей притягивает его к смерти, доводит до такого состояния, когда он перестанет ощущать себя. Он изо всех сил цеплялся за свое самосознание, но в конце концов должен был сдаться. Чем она становилась сильнее, тем больше помрачался его рассудок. Ее руки крепко сжимали его ягодицы. Она держала его, как держат противника в японской борьбе. Во время долгого пульсирующего оргазма он сдался, побежденный, уничтоженный. Некоторое время дрожал в ее руках, а мыслями был далеко и совсем не думал о ней.

Хэммонд чувствовал себя так, будто занимался сексом в первый раз. В армии его обучила этому женщина, которая была старше его. Неприятное чувство. Девушке не было еще и двадцати. Она взяла его левую руку и положила ее на его член. Хэммонд стал неистово тереться об нее, она завопила и кончила. Этот звук напугал его. Она укусила его за плечо, и Хэммонд почувствовал необычайную силу ее сексуальности, она командовала в их отношениях.

Около половины четвертого Бетти Мей покинула его комнату, не сказав даже «До свидания!» Хэммонд тоже молчал. Холодной ночной воздух пустыни ворвался в затхлую комнату, когда она закрывала дверь, и Хэммонд почувствовал сильный запах жасмина. Это напомнило ему запах мыла, которым пользовалась Пандора.

Хэммонду казалось, что их связь подобна обычным связям, которые вспыхивают, часто ярким пламенем, во время съемок, но потом тихо затухают к их концу. Это был обычный спасительный клапан, чтобы выпустить пар во время сверхэмоциональных нагрузок, как подростковые романы для людей любого возраста. Но всегда при этом были негласные четкие правила, которые действовали в строго определенное время съемок фильма. Домашние понимали, что такое может случиться и пытались не переживать и не думать об этом. Они прекрасно понимали, что любое расследование будет большой ошибкой, все может принять непредсказуемый оборот. Пандора никогда не расспрашивала его об этом.

В прошлом у Хэммонда были две подобные связи, обе приятные и без всяких осложнений. Но что-то в Бетти Мей затронуло его так, как это не случалось ни с одной девушкой в прошлом. Он никак не мог разобраться, в чем здесь дело. Разумеется, в ее наивности. Естественно, в ее молодости. Тот факт, как она желала его, сама выбрала его также стал неиссякаемым источником ее привлекательности. Она вызывала в нем отцовский инстинкт. Он старался не думать о Полетт, когда был с Бетти Мей.

В сексуальном плане Бетти Мей была гораздо сложнее, чем он мог даже себе представить. После двух ночей, проведенных с ним, она начала требован, от него агрессивности в сексе. Он не привык к нему. Ему нравилось заниматься сексом с Дорой они были равны в проявлении агрессивности и подчинения. Обычно они по очереди старались довести друг друга до оргазма и редко пытались кончить одновременно. Для них это казалось неважным. Во время занятий любовью у них происходил медленный, терпеливый процесс соблазна. Пандора любила его. Именно ее доверие к нему делало ее такой желанной для Хэммонда. И необходимой.

Бетти Мей сильно возбуждала его, потом требовала, чтобы он бил ее по спине и ягодицам. Хэммонд никогда в жизни не проделывал подобных вещей с женщинами, он не понимал подобных извращений. Это было противно его натуре, противоречило его естественным инстинктам. Ему приходилось читать о садизме в сексе, но его это не возбуждало. И вдруг от него ждали именно этого.

Первым побуждением было объяснить Бетти Мей, что это не в его стиле. Но потом он глянул сверху вниз на ее обнаженное и сильное тело. Зад был приподнят, она ждала, когда же он начнет, и он начал нервничать: что она подумает о нем, если он откажется? Он будет выглядеть слабаком, неподходящим мужчиной для молоденькой девчонки. Он был на грани паники. «Давай, Хэммонд, она хочет этого! Тебе-то что?! Прояви немного храбрости. Помимо всего, то, что происходит между, мужчиной и женщиной, которые практически не знают друг друга, в обычной комнате в мотеле, в полночь, абсолютно никого не касается. Никто не узнает об этом».

Он пощекотал ее. Хэммонд не знал, с чего начать. Он шлепнул ее, сначала слегка. Она сразу же захотела еще – и сильнее. Звуки шлепков сначала нервировали его: он жестоко обращался с молоденькой девушкой, – как объяснить такое? После нескольких довольно сильных ударов по ягодицам он увидел, как мышцы Бетти Мей напряглись – ей нравится, приятно. Она лежала на постели ничком, и он не мог видеть выражения ее лица. Издаваемые ею звуки были приглушены подушкой, куда она уткнулась. Он мог судить об эффекте только по ее движениям, по судорогам тела. Он понял, что и сзади может наблюдать ее реакцию так же точно, как если бы видел ее лицо. Когда он понял, что ей это нравится, то и ему понравилось то, что он с ней делал. Происходящее возбудило его. Чувственность высвободила другого человека, который скрывался в нем. Хэммонд вдруг понял, что в его характере есть неприятная черта – насилие. С Бетти Мей он почти потерял контроль над собой. В минуту он кончил ей на бедра. Такого в его жизни никогда не бывало. Потрясающе! Хэммонд был поражен, когда увидел выражение победы на ее лице, когда она дала ему кончить. Но была в ее лице и любовь, и это растрогало его. Хэммонда поразила эта смесь сексуальной распущенности и обожания, и он готов был расплакаться. А Хэммонд никогда не плакал.

2

КАДР 103. НАТУРА: ПУСТЫНЯ. ХИБАРА. УТРО

Хельга выходит из дверей хибары во двор. Не успевает она закрыть за собой дверь, как слышит звук приближающейся машины. Она тут же пугается.

Мужчина на ходу выскакивает из машины. В руках у него автомат. Хельга кричит, а мужчина открывает огонь. Ее тело изрешечено пулями. Кровь брызжет фонтаном. Отброшенная выстрелами, она спиной влетает в дверь хибары.

Именно так смерть Хельги была написана в сценарии. Молодую актрису, которая играла эту роль, снимали крупным планом, а Бетти Мей должна была ее дублировать во всех трюках. Мэл Харрис, режиссер, снимал актрису до ленча, а в половине третьего начал снимать трюки.

Семь зарядов внутри джинсовой рубашки и куртки Бетти Мей сдетонировали одновременно. Из дырок брызнула кровь.

Из семи виниловых пакетов лилась темная блестящая жидкость, когда Бетти Мей была отброшена назад в дверь лачуги. К ней были прикреплены незаметные проволочки, которые резко дернули ее внутрь хижины. Все получилось до удивления реалистично. Мэл Харрис закричал: «Стоп мотор!» Участники съемки, наблюдавшие сцену, заорали и зааплодировали. Все получилось с первого раза.

Готовя декорации, Хэммонд приказал изготовить дверь хибары из мягкого бальсового дерева, как это делают для образцов и макетов. Поэтому, когда Бетти Мей будет отброшена назад и ее тело разобьет легкое дерево, она не пострадает. Хэммонд отвечал за декорации, но постановка сцен и трюков была в ведении специальной команды каскадеров. Чарльз Уайлдмен координировал работу каскадеров, он был боссом Бетти Мей.

Хэммонд сразу понял, что случилось что-то непредвиденное. Снаружи радовались, но он был в хижине и видел то, чего не видели остальные. Он видел, как Бетти Мей влетела в раскрытую дверь. Из-под сшитых специально на нее джинсов волочились тонкие электрические провода зарядов. Она кричала, не в состоянии контролировать свои движения, и налетела на высокий столб, часть внутренней конструкции хибары.

Хэммонд вздрогнул, услышав глухой звук, когда ее тело ударилось о столб. Он также услышал, как воздух со свистом вышел у нее из груди. Бетти Мей свалилась у ног Уайлдмена – сломанная кукла, запутавшаяся в его проводах.

Хэммонд подбежал к ней. Бетти Мей без сознания лежала на земле. Он склонился над ее телом. Когда он захотел приподнять ее голову, Уайлдмен заорал:

– Не прикасайся к ней!

Хэммонд застыл. В помещение бежал врач. Мэл Харрис был в панике.

– Отвезите ее в больницу! – приказал врач, слушая сердце Бетти Мей. Его голова была прижата к ее грудям, которые не далее как сегодня ночью ласкал Хэммонд.

– Принесите нож, быстро! – скомандовал врач Мэлу.

Было слышно, как плакала женщина. Хэммонд оглянулся и увидел свою помощницу, Розу Холден, – плакала она. Он не мог. Это была случайность, проклятая случайность. Но до этого ужасного момента он увидел что-то и это врезалось в его память. Это останется с ним навсегда.

Это «что-то» – было выражение глаз Уайлдмена, когда тот пустил в ход машину, подключенную к проводам, прикрепленным к Бетти Мей. Этот взгляд невозможно было забыть. Выражение невыносимого, с трудом подавляемого желания совершить насилие, взгляд власти над девушкой, мрачный и злой. Хэммонд никогда не забудет этот взгляд, а Уайлдмен понимал, что Хэммонд все видел.

Никто из них не поехал с Бетти Мей в больницу. К концу съемочного дня Мэл объявил группе, что Бетти Мей умерла – не приходя в сознание, от внутреннего кровоизлияния.

Никто на съемочной площадке не винил Уайлдмена. Вечером в кафе «Старый Сильвер» все оживленно обсуждали случившееся. Хэммонд прекрасно понимал, что его также могут обвинить в несчастном случае. Но члены съемочной группы задавали друг другу другие вопросы, например, почему внутри хижины оставался высокий столб, который мог представлять – и представлял – опасность для жизни каскадеров. Но все крепки задним умом! Никто не думал, что Бетти Мей пролетит так далеко внутрь хижины. Неужели Уайлдмену было необходимо тянуть за проволоку с такой силой? Да, утверждал он, иначе все выглядело бы неестественно. В противном случае казалось бы, что она сама бросилась назад. Тогда почему Уайлдмен использовал в этом трюке такую неопытную каскадершу? Но Уайлдмен напомнил, что за это отвечал продюсер. Им не выделили денег для более опытных каскадеров. Все пришли к единодушному мнению, что не виноват никто.

Хэммонд был в состоянии шока. Ночью он не мог сомкнуть глаз. Бетти Мей все еще находилась в его постели, он мог чувствовать ее запах. При свете луны он побродил по двору мотеля, остановился перед ее домиком, открыл дверь и вошел в темноту. Все было на месте. Хэммонд откинул покрывало. Что он надеялся найти – одному Богу известно. Простыни серые и сухие. Казалось, Бетти Мей никогда не бывала здесь – что ее просто не существовало. Название фильма было подходящим – «Город призраков». Теперь и она была призраком.

В оставшиеся недели съемок Хэммонд не разговаривал с Уайлдменом. Между ними росло невысказанное напряжение. Их отношения как бы выходили за рамки работы на съемочной площадке. По молчаливому соглашению, актеры и вспомогательный персонал не говорили о Бетти Мей Лефевр. Ее отец в Лос-Анджелесе подал в суд на кинокомпанию за халатность. Два человека из страховой компании приехали во Флегстафф, чтобы отдельно поговорить по поводу случившегося с главными ответственными лицами, и потом написать об этом отчет. Они расспрашивали также Хэммонда и Уайлдмена.

После работы с ними недолго по отдельности побеседовали, но не стали сравнивать их показания. Хэммонд не высказал своих соображений по поводу Уайлдмена, чье лицо все время стояло перед его глазами. Хэммонд начал все больше ненавидеть его – Уайлдмен даже снился ему. Раз в два-три дня он звонил Пандоре, говорил с Полетт, та жаловалась, что скучает по нему.

По телефону в голосе Пандоры была заметна нервозность. Хэммонд знал, что она беспокоилась об отце, который жил на востоке, – старик неважно себя чувствовал. Но помимо этого Хэммонд беспокоился и о том, не узнала ли она что-нибудь о его отношениях с Бетти Мей. Когда он думал об этом, ему становилось тошно.

Хэммонд чувствовал свою вину не только за связь с девушкой. Конечно, ему хотелось скрыть это, но его больше беспокоило чувство, которое он испытывал к ней. Она что-то значила для него – трудно сформулировать словами! Возможно, потому, что все изменило свои оттенки после ее смерти. Или, может быть, потому, что это было убийство? Уайлдмен убил ее, Хэммонд в этом не сомневался. И сам он стал невольным его пособником. Чтобы заснуть, ему приходилось каждый вечер выпивать водки.

На самом деле Уайлдмен редко бывал на съемочной площадке. В фильме были две или три сцены, когда требовался ответственный за трюки. Он часто уезжал на несколько дней. Отсутствие Уайлдмена еще сильнее провоцировало неприязненные чувства Хэммонда, чем его присутствие. То, что его не было, Хэммонд расценивал как факт, что ему удалось избежать наказания. Он где-то развился, свободный, как птичка.

Уайлдмен вернулся за два дня до окончания съемок. Когда все собрались отпраздновать окончание работы, Хэммонд понял, что не сможет просто так отпустить Уайлдмена, чтобы тот навсегда исчез, не ответив за свое преступление. В половине третьего утра Хэммонд завелся от выпитой водки и предложил Уайлдмену выйти. Они покинули зал, где танцевали и звучал пьяный смех, и оказались на холодном воздухе пустыни.

– Я кое-что знаю, – заявил Хэммонд. – Она умерла из-за тебя. Тебе это не сойдет так просто с рук.

– На съемках случаются несчастные случаи, – ответил Уайлдмен.

– Ты подверг ее риску. Ненужному риску.

– Все знают, что каскадер – опасная профессия. Бетти Мей прекрасно понимала, за что берется.

– Это знал ты. Она не знала.

– Она подписала соглашение. Мэл принял его.

– Мэл знал только то, что ему сказал ты. Ты его убедил, что трюк вполне безопасен.

– Не безопасен. Всегда существует минимальный риск.

– Скотина!

Хэммонд почувствовал прилив ненависти. Уайлдмен разговаривал с ним холодным тоном, казалось, его ничто не волновало.

– Она мертва. Это был несчастный случай. Вот и все.

Уайлдмену надоел этот разговор. Он повернулся, чтобы уйти, но Хэммонд схватил его за руку. Уайлдмен повернулся. Лицо у него было перекошено холодной яростью. Хэммонд подумал, что он собирается ударить его.

– Еще не все закончено, и тебе это так не пройдет.

– Послушай, Хэммонд, она погибла из-за твоих декораций, забыл об этом? Если бы там не было этого столба, она осталась бы жива.

Правильно, этот гребаный столб – его вина, Хэммонд понимал это. Но это внешний фактор, а погибла она не из-за него.

– Ты – садист и извращенец. Ее отец подал в суд на компанию. Если дело будет слушаться в суде…

– Оно не будет слушаться в суде. Компания заплатит ему. Ее отец получит деньги, и все будет кончено.

– Но не для меня.

– Не для тебя? Что ты имеешь в виду?

– Ты убил Бетти Мей. Ты предложил ей работу, с которой она не могла справиться. Она погибла. Это и называется убийством. Даром тебе это не пройдет.

– Тебе было бы на это насрать, если бы ты не трахался с ней, вот в чем дело!

Откуда он знает? Никто не знал об этом. Она рассказала ему? У Хэммонда свело желудок. Если дело будет слушаться в суде, все всплывет наружу. Может, о его связи знали и другие, Если об этом и не знают, то Уайлдмен обязательно расскажет о связи Бетти Мей с Хэммондом. Он мог себе представить лицо Доры, когда она услышит о его грехе. И лицо Полетт. Вот в этом-то все и дело! Он ничего не сказал. Уайлдмен улыбнулся и ушел обратно в ресторан, чтобы развлекаться дальше.

Хэммонд остался снаружи. Ему казалось, что над ним издевается и смеется вся съемочная группа. Ему стало так худо, что даже затошнило. Он пьян, и он был таким дураком! Ему нужно как следует выспаться, но он знал, что не заснет. Не заснет долгое время.

3

В спокойные дни и бессонные ночи, которые Хэммонд проводил после возвращения в Лос-Анджелес, он почти не обращал внимания на настроение жены. Он не видел, что она так же занята своими мыслями, как и он. Бывало, что она вообще не слышала, что он говорит ей. Хэммонд ни на что не обращал внимания – он был счастлив, что его оставляют наедине с его собственными неурядицами.

Пандора ездила к доктору Флемингу, их домашнему врачу, чтобы посоветоваться по поводу приступов глухоты. Тот послал ее в клинику, чтобы сделать анализы. Физически она оказалась здоровой. Тогда доктор Флеминг высказал предположение, что это может быть нечто психическое.

– Что вы имеете в виду? – в панике спросила Пандора.

– Мне кажется, вам следует проконсультироваться у психиатра.

Он договорился о консультации, но в последнюю минуту Пандора на нее не пошла. Хэммонду она ни о чем не сказала. Все пройдет само собой, уговаривала она себя.

– Дорогая, раньше я не видел у тебя этого платья. Мне казалось, ты не любишь красный цвет.

Пандора сняла платье.

– Отчего же, люблю.

– Мне нравится это платье.

– Оно мне не идет. Это была ошибка, – холодно сказала она, и Хэммонд оставил эту тему.

Иногда она льнула к. нему, как бы боясь потерять. Хэммонд считал эти смены настроения чисто женскими капризами. Он был всецело поглощен только одним – смертью Бетти Мей. В конце концов воспоминания сделали его практически импотентом. Как обычно, два раза в неделю он занимался с Дорой любовью, но это давалось ему с трудом. Ему казалось, что он мастерски скрывает это. Бывали времена, когда Дора почти сама достигала оргазма. Она надеялась, что он не замечает этого.

Как-то вечером они пошли поужинать с друзьями в ресторанчик, который специализировался на дарах моря. Пандора неожиданно одна выпила целую бутылку «шабли». Хэммонд сосчитал, что она выпила шесть бокалов. Он обратил на это внимание потому, что совсем не пил в этот вечер, поскольку должен был развозить всех по домам. Зато он надрался за ленчем, думая о Бетти Мей.

Пока он чистил на ночь зубы, Пандора в спальне поставила кассету в магнитофон и ждала его, не раздеваясь. Когда Хэммонд вышел из ванной, она начала стриптиз. Он знал, что должен делать. Выключил свет в ванной и лег в постель. Пандора обожала тему любви из одного французского фильма, ей лучше всего удавался стриптиз под эту музыку. Музыка была плавной и чувственной, без резкого ритма и громких барабанов.

В первый раз после его возвращения из Аризоны Пандора была достаточно пьяна, чтобы устроить это представление. Когда Пандора была навеселе, она была счастлива, а когда была счастлива, ей нравилось раздеваться для Хэммонда. Ее стриптиз стал для них своеобразным ритуалом, ее ответом на «грязные» телефонные звонки Хэммонда. Оба получали от этого удовольствие. Пандора обычно шутила, что, если они разорятся, она сможет зарабатывать на хлеб, работая стриптизеркой в клубах Лос-Анджелеса.

Она начала медленно расстегивать платье по одной пуговице от горла до колен. Для стриптиза она специально надевала свое розовое платье. Расстегнув последнюю, Пандора отвернулась от Хэммонда, медленно спустила платье с плеч, и оно скользнуло до талии. Под платьем у нее была надета бледно-зеленая шелковая нижняя юбка. Он улыбнулся ей, когда она поставила ногу на пуфик у зеркала и запустила руку под юбку, чтобы отстегнуть чулок. Для этого случая она надевала специальный кружевной пояс.

Глядя на нее, Хэммонд внезапно вспомнил Бетти Мей. Он не желал этих воспоминаний, но не мог избавиться от них. Он изо всех сил старался смотреть и видеть только Дору и забыть Бетти Мей. С этим все было кончено. КОНЧЕНО! Но именно сейчас он почувствовал ее бедра, как она сжимала ими его голову. Ему захотелось, чтобы Пандора перестала разыгрывать представление.

Она выпрямилась, сняв второй чулок, и медленно сбросила нижнюю юбку, та шелестя упала на пол. Пандора аккуратно подцепила ее носком и грациозно подбросила вверх. Шелковый комок упал на постель прямо перед носом Хэммонда. Он протянул руку и прижал юбку к лицу. «Ради Бога, Дора, перестань!»

Дора наслаждалась собой. Наслаждалась до тех пор, пока не расстегнула лифчик. Освобождение грудей неожиданно напомнило ей о незнакомце из отеля «Бель Эр». Почему? Почему сейчас? Она пыталась избавиться от мыслей о нем, не вспоминать, как она раздевалась перед ним. Она видела его шрам, его возбужденный член. «Пошел прочь! Убирайся!» Дора крепко сжала зубы и стала снимать трусики. Она оттянула резинку и отпустила ее с громким щелчком. Для Хэммонда это прозвучало, как удар хлыста. Почему она сделала это? Перед ним возникли другие воспоминания. Его рука, хлещущая Бетти Мей по ляжкам. Ее пальцы, впившиеся в его ягодицы. Его пальцы, сжимающие ее соски. И потрясение, когда он увидел, что боль возбуждает ее.

Пандора взяла в руки свои груди, предлагая их зрителям, потом легонько потрясла ими. Все это так отличалось от ее воспоминаний. Ее ноги, расставленные по сторонам кушетки, когда мужчина начал проникать ей в зад. Спокойное удовольствие от небольшого представления для Алека сменилось ощущением опасности. «Убирайся из меня!»

Было слишком поздно: она почувствовала влагу между ног.

Хэммонд тоже вспоминал. Он видел ягодицы Бетти Мей, а не Доры, ощущал персиковый пушок юности. «Господи, только бы забыть!»

Пандора начала дрожать. Она молила Бога, чтобы Хэммонд ничего не заметил. Ей придется довести до конца эту дурацкую игру. Когда она сжала бедра в последнем движении своего стриптиза, Дора почувствовала, что сейчас кончит. Она закрыла глаза, пытаясь сдержаться. В ее памяти, как взрывы, вспыхивали разные образы. То, как он использовал ее, как игрушку, делал с ней все, что хотел, и еще – это пугающее чувство оплодотворения.

Слава Богу, эта гребаная музыка подходит к концу, подумал Хэммонд. Пандора всегда заканчивала свой стриптиз одинаково: прикрыв лоно одной рукой и положив правую руку на грудь. На языке стриптизерок это означало «возвращение к скромности». Рука Пандоры, лежащая на светлых волосах лобка, была мокрой.

Она забралась в постель и придвинулась к нему гибким движением плывущей змеи. Она всегда так делала после своего представления. Но в этот раз она двигалась быстрее обычного. И стоило ему обнять ее, как она кончила. Хэммонд обнимал ее дрожащее тело. Они заснули в объятиях друг друга, так и не занявшись любовью, ее рука на его опадающем члене.

Он пробудился от ужасного сна. Он был с Бетти Мей. Ужасно думать, что она мертва, когда в его памяти она живая. Лежа в постели с Дорой, он предавал ее с мертвой девушкой. Сейчас это было еще большим предательством, чем казалось в свое время, когда Бетти Мей была жива.

Хэммонд не мог оставаться в постели с этими мыслями.

Он поднялся, и Дора почувствовала его движение.

– С тобой все в порядке? – прошептала она.

– Просто бессонница.

Сонная Пандора протянула руку и ласково коснулась его лица. Послышался раскат отдаленного грома.

Хэммонд сошел вниз и сел в садике подле бассейна. Сверкнула молния. Он вспомнил лицо Уайлдмена.

– Убирайтесь из моей памяти! Оба! – прошептал он в темное небо. Сколько еще пройдет времени, прежде чем они исчезнут из нее, эта парочка – девушка и Уайлдмен?

Когда начался дождь, Хэммонд вернулся в дом. Ему было одиноко.

На следующее утро, внезапно проснувшись, он уже знал, что ему нужно делать. Он увидел это во сне. Все было весьма просто: чтобы изгнать дух Бетти Мей Лефевр, он должен убить Чарльза Уайлдмена.

4

В этом сне Уайлдмен снова и снова пытался убить его. Нападение следовало за нападением. Не успел Хэммонд отразить его ножом в супермаркете, как они оказались на отдаленном и пустом пляже. Уайлдмен пытался забить его до смерти камнем. Последнее, от чего Хэммонд проснулся, была драка в бассейне. Уайлдмен пытался утопить его, напав на него снизу. Когда он потерял сознание и его легкие наполнились водой, Хэммонд в ужасе проснулся. Он лежал в постели рядом с Пандорой. Она вскочила от его крика. Сама Пандора только что проснулась от собственного ночного кошмара.

– Алек, что случилось?

Его искаженное лицо испугало ее. Пандора никогда прежде не видела у него такого выражения ужаса. Несколько мгновений рядом с ней лежал незнакомый мужчина, кто-то, кого она не знала.

– Кошмарный сон! – Хэммонд чувствовал во рту вкус воды. Он кашлял, брыкался, его мутило. Глаза болели от хлорки бассейна.

– Скажи мне, что это было? Что тебе приснилось? Может, ему снилось то же, что и ей?

Он не мог ничего ответить. Дора прижала к себе трясущееся тело Алека и увидела, как расслабляются мышцы его лица.

– Боже, это, должно быть, было ужасно.

Неужели возможно, что они видят одинаковый сон?

Хэммонд все еще слышал звуки, раздававшиеся под водой. Они были такими нечеткими. Он все еще чувствовал, как через нос и рот вместе с воздухом из него уходит жизнь.

– Мне приснилось, что я тонул.

– Ты весь мокрый. – Она погладила его влажную грудь. Ей снилось не это.

Хэммонд был весь в поту. С волос капало, словно он только что выбрался из бассейна, из своего ночного кошмара. Пандора протянула ему стакан воды.

– Больше никакой воды, – сказал он. Ему было не до смеха.

Чтобы как-то подбодрить его, Пандора хотела сказать, что ей тоже снился ужасный сон, но она ничего не сказала. Не могла. Сон Пандоры начался, как любовная связь, в нем было обещание всего. Она жаждала снова встретиться с ним, с этим мужчиной. Она обратилась в полицию, и его нашли по шраму. Он остановился в мотеле где-то недалеко от пляжа. Пандора ехала к нему в приподнятом настроении, как подросток перед первым свиданием. Она пела в машине и продолжала мурлыкать, когда, полная приятных ожиданий, вошла в комнату. Он был там. Обнаженный, он лежал в постели и энергично трахал женщину. Пандора начала кричать и никак не могла остановиться. Крики были оглушительными. Она понимала, что сейчас наступит ТИШИНА… Она начала оттаскивать от него эту женщину и увидела, как из тела женщины выскользнул, как шпага, его пенис. Его напряженная плоть была в крови, она капала с его члена.

Женщина упала с постели на пол. Жемчужины ее ожерелья, словно ртуть, раскатились по вытертому ковру.

Пандора прыгнула на мужчину. Головка его члена прижалась к ее пупку. Она увидела, что сама обнажена. Это ее не удивило. Она ухватилась за его плечи. Он сопротивлялся. Шрам лоснился от пота. Она молча ударила его по лицу и стала угрожать убить его. Он брыкался, стараясь освободиться. Она гнула его пенис в разные стороны, потом обхватила мужчину за бедра. Она победила его, изо всех сил нажимая локтем на кадык.

Пандоре было его совершенно не жаль. Он не был живым существом. Ей хотелось уничтожить его. Он, наверное, что-то кричал, но она не слышала. Казалось, он поддавался ей, но она ничего не чувствовала. В ярости она схватила его между ног, но в ее пальцах оказалась только горсть волос с его лобка, члена у него не было.

Неожиданно она как бы в зеркале увидела свое отражение. Но там не было зеркала. Она одновременно была наблюдателем и участницей борьбы. Она раздвоилась. Она видела, как белокурая женщина насиловала мужчину. Женщина была в ярости, сумасшедшая, убийца, она пыталась убить зверя, пока он еще жив. Видя себя в действии, Пандора была близка к оргазму.

Все стало пронзительно белым, как при вспышке молнии, и все опять как бы отразилось в несуществующем зеркале. Взрыв в ее голове вернул звуки. Они нахлынули на нее с ужасающей силой. Тело Пандоры тряслось так, как будто внутри ее бушевало землетрясение.

Задыхаясь, Пандора посмотрела на спящего мужа. Он лежал подле нее. Когда она пришла в себя и даже начала забывать некоторые эпизоды своего сна, заволновался Хэммонд. Он крутился во все стороны, как змея. Пандора пыталась проанализировать свой сон, но пока старалась понять его значение, начала забывать детали.

Хэммонду повезло меньше. В течение многих дней после жуткого сновидения он не мог отделаться от мысли, что Уайлдмен собирается убить его. Уайлдмен был рядом с ним, когда он делал в супермаркете покупки для Пандоры. Уайлдмен стоял у кассы и даже не стал ждать сдачи. Он просто ушел. Потом он увидел Уайлдмена у школы, куда поехал, чтобы забрать Полетт. Хэммонд старался не оставаться один. Он держался толпы и перестал ходить в кино. Однажды днем он выглянул в окно кабинета и увидел, как Уайлдмен отдыхал в садике у его бассейна. Он нахально ждал Хэммонда. Хэммонд стал заложником страха и фантазий.

Уайлдмен вытеснил из его сознания Бетти Мей. Казалось, что выхода нет – постоянное состояние паники, никакого облегчения. Хэммонд вдруг понял, что ему следует делать, во время разговора со своей заместительницей в отделе дизайна. Рози работала на студии «Парамаунт». Когда Хэммонд разговаривал с ней по телефону, он вдруг почувствовал, что кто-то подслушивает их разговор. Это не могла быть Пандора, ее не было дома. Полетт была в школе, а прислуга уже ушла.

– Рози, на секунду, перестань, пожалуйста, говорить, хорошо?

– Почему, что я такого сказала?

– Ничего, все нормально. Просто я хочу послушать. – Он слушал, как кто-то тихо дышит в трубку. – Отключись немедленно, кто бы ты ни был! – заорал Хэммонд.

– Я ничего не слышала, – сказала Рози.

– Я слышал и слышу до сих пор. Положи трубку, ты меня слышишь? Оставь мой проклятый телефон в покое! Послушай, Рози, я тебе перезвоню, – сказал Хэммонд. – Извини, пожалуйста.

Он положил трубку и долго не сводил с нее глаз. Он был почти уверен, что сейчас раздастся звонок. Звонок действительно прозвенел. Хэммонд колебался и не снимал трубку. Днем, когда Пандора была дома, он старался, чтобы на звонки отвечала она. Вечером этим занималась Полетт.

Каким-то образом Пандора также заразилась боязнью телефонных звонков. Она боялась снимать трубку, особенно когда оставалась одна. Она не представляла, как сможет справиться с собой, если вдруг позвонит тот мужчина. Ночью она боялась, что ей снова может присниться ее кошмарный сон. Когда днем она бывала в городе, то боялась встретить его. Случались моменты, когда она умоляла его появиться, все равно где, все равно когда, чтобы она смогла освободиться. Чтобы похоронить призрак.

Хэммонд понимал, что его сон и то, что он постоянно видит Уайлдмена, – его фантазии. Он не был до такой степени чокнутым! Но и правда была в его видениях. Уайлдмен не только не оставлял в покое его разум, он словно вирус, подрывал его нервную систему. Хэммонд был болен. Уайлдмен был его болезнью, а болезнь следовало лечить. Хэммонд не мог так больше жить. От него требовалось мужество. Мужество!

В списке участников съемочной группы «Города призраков» он нашел номер телефона Уайлдмена. Бетти Мей Лефевр тоже была в этом списке, но там не были указаны ни ее адрес, ни номер телефона. Она вообще никогда не существовала.

Хэммонд позвонил Уайлдмену, но услышал только автоответчик и не стал ничего говорить. Он еще два дня звонил время от времени, пока наконец ему не ответил сам Уайлдмен.

От Хэммонда требовалось мужество, но он заранее ничего не планировал и не знал точно, что станет говорить Уайлдмену. Он знал только, что хочет убить этого человека.

Уайлдмен узнал его голос.

– Хэммонд, как странно, я как раз думал о тебе.

– Ты знаешь, почему я звоню? – Хэммонд вдруг успокоился.

– Желаешь встретиться.

– Я хочу покончить с этим.

– Прекрасно, давай так и сделаем, – недвусмысленно ответил Уайлдмен.

– Когда?

– Это ты мне позвонил, Хэммонд.

– Где?

– Тебе решать.

– Я тебе, перезвоню.

– Как хочешь, я готов. Только не тяни слишком долго.

Уайлдмен повесил трубку. Хэммонд был доволен: как все оказалось просто! Просто… Кого он пытается обмануть? Просто? Больше походит на сумасшествие.

Это была Калифорния, США, конец двадцатого столетия, и два взрослых мужчины вызывали друг друга на дуэль. Это действительно сумасшествие. Кто мог бы в это поверить? Что сказала бы Дора, если бы он пришел домой и небрежно заявил во время обеда, что через несколько дней собирается драться на дуэли и может погибнуть? Что она ответит? А как он сможет объяснить все Полетт? «Дорогая, папочка собирается убить кое-кого. Или, может, этот «кое-кто» убьет папочку. Ты только не волнуйся. Такое случается. Ты все поймешь, когда подрастешь немного».

Два дня Хэммонд расхаживал по кабинету, рассматривая книги и справочники, пытаясь найти подсказку, какое выбрать оружие. Как и чем он может драться с Уайлдменом на дуэли, чтобы они были в равном положении? На пистолетах? У Хэммонда не было пистолета, и он ни разу в жизни не стрелял из него. У Доры было два пистолета: она была хорошим стрелком. Хэммонд никогда не понимал ее пристрастия к оружию, ведь она была таким мирным человеком.

Хэммонд тщательно рассмотрел все варианты. Он думал о шпагах, ножах, арбалетах, даже о трезубце и сетях римских гладиаторов. Он улыбнулся, но все было смертельно серьезно.

Наконец решение пришло к нему. Хэммонд нашел книгу, которую читал много лет назад. Она называлась «Машина», в ней человек съел по кусочкам «кадиллак» на глазах переполненного зала. Они будут сражаться в машинах! Это так просто. И чем больше Хэммонд об этом думал, тем проще все казалось. Ненависть к Уайлдмену отметала все сомнения и колебания.

Хэммонд купил «олдсмобиль» десятилетней давности, который обошелся ему в тысячу восемьсот долларов. Платил он наличными.

– Я вам даю гарантию на три месяца на запчасти, – сказал продавец.

– Чудесно, мне это вполне достаточно.

Через две недели машина ему будет уже не нужна.

Хэммонд отвел машину на стоянку студии и поставил ее на месте автомобиля Рози. Он не мог держать машину дома, а Рози была в командировке на Гавайях, выбирая там натуру, и не вернется домой еще несколько дней.

Итак, оружие у него есть. Теперь нужно определить место.

Где можно провести такую дуэль? Хэммонд просмотрел все свои фотографии пейзажей. В течение многих лет он создавал картотеку подходящих мест для натурных съемок. Это было частью его работы. У Хэммонда была привычка брать с собой фотоаппарат, куда бы он ни шел, и когда видел какое-нибудь интересное место, то фотографировал его, имея в виду будущие киносъемки. Когда режиссеру требовалась какая-то особая натура, у Хэммонда всегда было что предложить для работы над фильмом. Он славился своей коллекцией фотографий и считался лучшим мастером по работе на натуре. Декорации в студии получались у него гораздо хуже. Он инстинктивно предпочитал настоящую природу студийным декорациям. Может, именно поэтому он и не стал архитектором. Хэммонд прекрасно мог изменять натуру, чтобы она соответствовала требующимся по сценарию пейзажам. Он что-то менял, и все было готово. Он прекрасно помнил все нужные ему места. Хэммонд никогда не работал в фантастических или сказочных фильмах. Этой работой занимались художники и дизайнеры с иным воображением, а может, потому, что у них было больше фотографий.

Хэммонд изучал фотографии последних десяти лет, – довольно отдаленные места, но до них можно добраться из Лос-Анджелеса. Хэммонд видел, что фантастика, которую он так избегал в своей работе, нелепым образом вошла в его жизнь. Он наткнулся на снимок одной местности, сделанный «полароидом», которая могла подойти для будущей дуэли. Несколько квадратных миль плоской пустыни в окрестностях Сан-Бернардино. Хэммонд присмотрел это место, когда искал натуру для съемок картины о сражениях на мотоциклах.

Утром в воскресенье, чтобы освоиться с «олдсмобилем», он поехал туда и на рассвете оказался один на шоссе – внутри своего «оружия». Машин почти не было, и при быстрой езде он добрался до места почти за час.

Плоская равнина была, как огромное озеро, окаймленное горами. Места были такими, какими их запомнил Хэммонд. Странно, прошло пять или шесть лет, но, кажется, остатки разбитого мотоцикла так и остались там же. Вполне подходящее местечко. Хэммонд был удовлетворен.

По дороге домой он позвонил Уайлдмену сказать, что все решено. Но никто не ответил, не работал даже автоответчик. Хэммонд набрал номер еще раз – никакого ответа. Он разозлился: ему хотелось поскорее покончить с этим делом. Сейчас! Хэммонд боялся, что его решимость может ослабнуть.

Он проехал еще двадцать миль по направлению к Лос-Анджелесу и снова позвонил из придорожного кафе. Уайлдмен взял трубку. Хэммонд уже ненавидел низкий голос этого человека и его нескрываемое нахальство. Он сообщил ему о выбранном месте, объясняя, как туда добраться, и затем небрежно заметил, что они будут сражаться на машинах. Таково его решение. Уайлдмен безразлично согласился.

Хэммонду стало интересно, произвело ли на этого человека впечатление его выбор дуэльного оружия.

– Когда хочешь, чтобы мы встретились? – спросил Уайлдмен.

– Выбор за тобой. Как можно скорее.

– В следующую среду.

– Хорошо. В будние дни люди не часто ездят в пустыню.

– Может, встретимся в полдень? Позже я буду занят: у меня назначена встреча.

– Лучше тебе отменить эту встречу. Ты на ней не будешь.

– Я никогда не опаздываю.

– Еще одно, – заметил Хэммонд. – Если пойдет дождь, придется отложить. Трудно управлять машиной на этой равнине, когда идет дождь. Под песком скальная порода, и вода просто лежит на поверхности и никуда не стекает. Не выдержат ни одни покрышки.

– Я послежу за прогнозом погоды.

– Тогда, значит, в среду, в полдень.

– Почему ты это делаешь? Я существую так же, как и остальные люди, но… что ты пытаешься доказать?

– Что тебе не удастся уйти от ответа.

– Слишком высокопарно. Люди совершают множество проступков каждый день, и им ничего не бывает за это. Разве тебе это неизвестно? Почитай газеты. Раскрывается лишь небольшое количество преступлений.

– Полицейскими – да. Но полиции нечего делать в данном случае. Здесь невозможно применить закон. Мы оба знаем это. Ты был прав. Компания договорилась с ее отцом, и дело не стали передавать в суд. Каково? Ему заплатили пятьдесят тысяч. Вот тебе и закон! Но я говорю о справедливости.

– Что случится, если победу одержу я? – спросил Уайлдмен. – Ты умрешь, а я буду жить. Значит, и в этом случае справедливость восторжествует?

– Ты не победишь.

– Неужели она значила для тебя так много? Простая шлюшка.

– В среду, в полдень.

– Так и быть.

5

Хэммонд так крепко сжал зубы, что свело челюсть. Он ни о чем не думал.

Его «олдсмобиль» свернул и врезался в дверцу «бентли континенталь» со стороны водителя. Металлический скрежет и удар были сильнее, чем он ожидал, тело рванулось вперед, но позвоночник выдержал. Ремень безопасности так впился в ребра, что они чуть не сломались. Хэммонд хрипло выпустил воздух сквозь сжатые зубы и понял, что остался цел. Он резко крутанул руль и помчался прочь. Покрышки завизжали на песчаной поверхности равнины. Он чувствовал каждое движение машины, он сам стал машиной.

Уайлдмен в своем «бентли» облегченно перевел дух, когда Хэммонд не атаковал его в лоб. Каркас «бентли» был прочнее, чем у старенького «олдсмобиля», но вес мотора «олдсмобиля» мог бы сразу же вывести его из игры. Уайлдмен понял, что Хэммонд не подумал об этом. У него появилось преимущество.

Уайлдмен восстановил контроль над своей машиной, удержав скольжение от удара. Теперь уже он мчался за Хэммондом, чтобы перехватить его, пока тот не развернулся для атаки.

Хэммонд разгадал маневр Уайлдмена. В нем пробудились все нужные в тот момент инстинкты. Он притормозил «олдсмобиль», чтобы «бентли» мог догнать его. Длинный капот английской машины приближался. Все происходило быстро, но в то же время, как в замедленной съемке. Хэммонд быстро свернул влево, как раз в тот момент, когда Уайлдмен пытался врезаться в него. Мысленно он видел лицо Уайлдмена. Он хотел расплющить его. Хэммонд резко повернул руль вправо. Скольжение юзом на несколько секунд вывело из-под контроля «олдс», на несколько долгих секунд… Хэммонд был готов к этому. Пот стекал по спине, как шарики ртути. Он осторожно затормозил. Он был в норме.

Уайлдмен наблюдал, как машина Хэммонда беспомощно крутится на песке. Ему это очень понравилось. Было не опасно, а только забавно. Их разделяло достаточное расстояние.

Равнина у подножия гор Сан-Бернардино простиралась на двадцать миль. Она была похожа на поверхность другой планеты. Не было ни городов, ни каких-либо опознавательных знаков. Равнина сверкала, как огромное озеро. Две машины стали металлическими существами, столкнувшимися в яростной схватке. Или же существами, которые спаривались в каком-то мрачном непонятном ритуале.

Какое-то мгновение Уайлдмен был в нерешительности, преследовать ли ему «олдсмобиль» или же замедлить скорость и ждать. Хэммонд не очень искусный водитель, а его машина не приспособлена для подобных сражений. Он был любителем, а не профессионалом. Уайлдмен же был великолепным водителем, и его «бентли» обладал высокой маневренностью, если учесть его вес и длину. Уайлдмен кое-что усовершенствовал в машине, ведь он был профессионалом.

Хэммонд рассчитывал, что Уайлдмена приведет в замешательство его скольжение юзом. Прекрасно. Он также понимал, что этот парень управляет машиной лучше его. Но это не имело значения. Чтобы победить, у Хэммонда в запасе была только одна тактика – врезаться в него прямо в лоб. Этот удар вышвырнет Уайлдмена из его пижонской машины. Вообще из их игры. Но такое лобовое столкновение будет стоить жизни ему самому. Ремень безопасности не поможет – удар может стать для него роковым. Л может быть, и не станет. Он должен уничтожить Уайлдмена, вот и все. Эта решимость делала его неуязвимым.

Уайлдмен шел на скорости пятьдесят миль, когда увидел, что Хэммонд перестал скользить. Он расслабил плечи и сбавил скорость до сорока, потом до тридцати. «Олдсмобиль» развернулся в его сторону. Дурацкий старый хлам! Хэммонд начал двигаться ему навстречу, набирая скорость. Уайлдмен боялся этого больше всего. Может, Хэммонд все же подготовился к дуэли? Уайлдмен может избежать атаки в лоб, только если в последнюю минуту отвернет в сторону. Он понимал, что песчаная поверхность пустыни не идеальна для такого маневра, но не мог уступить. Уайлдмен решил покончить с Хэммондом именно сегодня. Здесь и сейчас, под этим полуденным солнцем. Все зашло слишком далеко и длится слишком долго.

Хэммонд с грохотом несся на Уайлдмена. Он слышал свой крик, он жаждал крови и мщения. Ему также казалось, что за рулем «олдсмобиля» сидит не он, а другой человек, иное существо, второе «я» Хэммонда. Сейчас действовал тот, другой. Хэммонд знал, что Уайлдмен боится его. Он включил радио, настроенное на волну классической музыки. Хорал Монтеверди сопровождал его, когда он мчался к смерти. Но это будет не его смерть.

Уайлдмен был готов. Он не хотел ехать слишком быстро. Он должен твердо держать в руках руль. Уайлдмен следил за приближающимся «олдсмобилем». Он ждал и ждал, а потом резко вывернул руль. Он точно выдержал время, но ему не повезло. Под колесами был рыхлый песок, и колеса не совсем точно послушались руля.

Хэммонд все еще жал на акселератор, когда увидел, что Уайлдмен пытается избежать столкновения лоб в лоб. Но Хэммонд жаждал крови, «олдсмобиль» врезался в «бентли» как раз в тот момент, когда тот старался увернуться. Хэммонд увидел, что Уайлдмен не рассчитал скорость. Эта ошибка будет стоить ему жизни. Хэммонд радостно завопил. Это был боевой клич.

«Олдсмобиль» ударился в левую переднюю фару и вдавил ее в капот. Хэммонду показалось, что Уайлдмен закричал. Переднее левое колесо «бентли» приподнялось на несколько дюймов в воздухе. «Олдс» продолжал движение и медленно перевернул машину Уайлдмена. «Бентли» закувыркался, как игрушка.

Хэммонд захохотал. Он перестал давить на газ и повернул руль. Ему доставляло удовольствие смотреть, как кувыркается «бентли». Машина взорвалась еще до того, как остановилась. Потом Хэммонд почувствовал, что с «олдсмобилем» что-то не в порядке. Мотор зачихал и скоро заглох. Хорал перестал звучать еще раньше.

Хэммонд снова и снова нажимал на стартер, но все было бесполезно. Тогда он затормозил и медленно катившаяся машина остановилась. Хэммонд оглянулся на языки пламени и маслянистый черный дым, несколько раз глубоко вдохнул в себя запах гари. Он представил, как Уайлдмен умирает, закованный в искореженный металл. Теперь-то он мог видеть, как Уайлдмен исчезает в языках пламени.

Хэммонд вышел из машины, медленно подошел к горящему «бентли» и попытался заглянуть внутрь салона, полного темным дымом. Он нетерпеливо ждал момента своего триумфа. Ему хотелось видеть мертвого Уайлдмена… Он различил его лицо, черное и спокойное. Хэммонду очень понравилась покрытая сажей маска смерти. Ему не хотелось уходить отсюда.

И тут впервые за время их дуэли он занервничал. Хэммонд увидел, что обо что-то поранился: левая рука кровоточила, а когда шел обратно к «олдсмобилю», то обнаружил, что вдобавок еще и хромает. Когда боль неожиданно нахлынула на него, таинственный человек, его второе «я», ушел обратно глубоко в душу Хэммонда, где жил до сих пор.

Левая нога жутко болела. Он попытался открыть капот автомобиля, но ему это не удалось. Вдали сверкнул, как серебряная капелька в синем небе, маленький самолет. Нужно уходить отсюда, и как можно скорее. Как можно скорее убраться подальше от этого места.

Вокруг никого не было. Люди не заезжали так далеко в пустыню: пять миль или даже больше от главного шоссе. Сюда не за чем ехать, ничего интересного, никаких достопримечательностей. Хэммонд был один.

Языки пламени затухали в погребальном костре «бентли», когда Хэммонд оставил свою машину и, прихрамывая и стараясь идти быстрее, пошел по направлению к шоссе. Он не видел его, но ему было все равно. Уайлдмен мертв. Хэммонд был счастлив.

6

Хэммонд понимал, что на шоссе ему придется голосовать, чтобы добраться до Лос-Анджелеса. В этом-то и таилась опасность. Тот, кто станет подвозить его, запомнит хромающего человека с пораненной рукой – все это трудно скрыть. Боль нарастала с каждой минутой, она пульсировала в руке и ноге, но воспоминание об Уайлдмене, его почерневшем лице и скрюченном теле, зажатом в горящем автомобиле, служило своеобразной анестезией.

Хэммонд перестал хромать и стоял, ожидая, на шоссе. Длинная прямая дорога через пустыню была стрелой, указывающей в сторону дома. Огромный грузовик-рефрижератор стремительно промчался мимо, проревев, словно морской пароход. Шофер не сделал даже попытки остановиться. Хэммонда окутало облако пыли. Когда он поднял руку, чтобы протереть глаза, то понял, что грузовик потому и не остановился, что он не поднял руки. Если он хочет, чтобы его подвезли домой на расстояние ста двадцати миль, то нужно соответственно вести себя.

Остановилась только третья машина. Водителем оказалась женщина. Он почему-то не ожидал этого. У нее было интеллигентное лицо, волосы цвета воронова крыла, на лице темные очки.

– Я еду в Глендейл, – без всякого выражения сказала она. – Вам это подходит?

– Да, благодарю вас. Оттуда я поеду на такси. Хэммонд сел в машину. Его смущало, что он не видит глаз женщины. Он не мог понять, что она думает или даже сколько ей лет. Тридцать два или тридцать три. Женщина быстро и умело вела машину. Ее ноги в черных колготках смотрелись прекрасно. Ему стало спокойнее оттого, что она не разговаривала с ним и даже не смотрела на него. Женщина не проявляла любопытства, что само по себе тоже любопытно.

В машине было включено радио. Его любимая программа классической музыки. Хэммонду это понравилось. Приятная успокаивающая балетная музыка или, возможно, это была какая-то оркестровая сюита. Хэммонд обычно слушал эту же станцию, когда работал дома. Он ехал домой. Он будет один в своем кабинете работать, и слушать концерты и симфонии, как приветы невидимых друзей из прошлого. Он никогда особо не разбирался в музыке. Ведь не было связи между разработкой проекта декораций дешевой комнаты в отеле во Флегстаффе, штат Аризона, и симфонией Малера «Воскресение». Но музыка создавала атмосферу сосредоточенности, в которой его воображение могло работать свободно и продуктивно. Это было для него особым видом тишины. Пребывание разума в состоянии покоя стало весьма важным для него в последние несколько недель, особенно с тех пор, когда он понял, что должен избавиться сам и избавить остальных от Чарльза Уайлдмена.

– Это Руссель.

– Простите? – Хэммонд не ожидал, что она заговорит.

– Музыка. Альбер Руссель. – Она произнесла фамилию композитора, как показалось Хэммонду, с французским акцентом. – Музыка к балету «Пир паука».

– Я этого не знал.

– Это знают немногие. Балет был поставлен в 1913 году в Париже, но его затмила «Весна священная».

– Эту музыку я знаю, конечно.

– Но сейчас и этот балет подзабыли.

У нее была такая манера разговаривать, как будто она обращалась к кому-то вообще.

– Вы музыкант?

– Танцовщица. Была когда-то. – Она говорила, не глядя на него, и в голосе ее не было разочарования.

Раздался звонок, и Хэммонд вздрогнул. Он не понял, что звонит телефон в машине. Женщина подняла трубку, но ничего не сказала, только слушала. Хэммонд был уверен, что он мог слышать мужской голос.

Он вдруг испугался. Они ищут его, эти копы! Они обнаружили сгоревшую машину и идентифицировали Уайлдмена. Кто-то видел, как Хэммонд покидал место преступления и сообщил в полицию. Еще кто-то видел, как он садился в ее машину, возможно, тот, кто ехал в обратном направлении. Полицейские вычислили его и теперь, всего час спустя, обнаружили его и позвонили этой женщине. Он понимал, что этого просто не может быть, но все равно не мог отвязаться от подобных мыслей, настолько он был взвинчен. А ему нужно было это сделать.

– Буду там через полтора часа… – сказала женщина в трубку.

В первый раз она повернулась и посмотрела на него сквозь темные очки. Может быть, хотела сказать, что, мол, не суйте свой нос в мои дела, это личный разговор.

Хэммонд видел свое отражение в ее темных очках. Она не была полицейским. Он отвел взгляд и посмотрел в окно, пытаясь сделать вид, что глухой и не слушает ее. Он прикрыл глаза. Пустынный пейзаж стал расплываться. Он закричал про себя: «Прекрати терзаться! Прекрати выдумывать разные страхи!»

– Все прекрасно, – говорила женщина. – Я согласна… – послушай, мы сможем обсудить это позже… – Выслушав ответ мужчины, положила трубку.

Конечно, она не была полицейским. Она была просто женщиной, и у нее, наверное, с кем-то была любовная связь. Она не выглядела замужней. Интересно, а выглядел ли он сам женатым? Неожиданно ему в голову пришла сумасшедшая мысль – все, до мельчайших подробностей, рассказать этой женщине. Конечно, он этого не сделает. А не рассказать ли обо всем Доре, подумал он. Но это следовало сделать раньше, теперь уже поздно. Все кончено.

Они выехали из пустыни, и теперь женщина вела машину по какому-то маленькому городку. У первого светофора она остановилась. «Пир паука» все еще звучал по радио. Какое странное название, подумал Хэммонд, но очень подходящее. Уайлдмен и был пауком, хватающим людей, словно паук, в свою паутину. Теперь он мертвый паук, а паутина порвана.

Женщина не высказала никакого любопытства по отношению к Хэммонду, как будто ее совершенно не интересовало, что с ним случилось, и не хотелось задавать вопрос типа: где ваша машина? Вы живете в Лос-Анджелесе? Абсолютно никакого интереса.

Теперь, когда они ехали и остановились у светофора, Хэммонд поймал себя на том, что все чаще посматривает на эту женщину. Она была весьма эффектной и держалась с большим достоинством. Совершенно не его тип! Хэммонда обычно привлекали более открытые женщины, которые могли и любили поговорить, как Дора. И Бетти Мей.

Казалось, эта женщина принадлежит к совершенно иному типу людей. Он не мог себе представить, как он пытается соблазнить ее, с чего начинает осаду. Не похоже, что она откликнется на лесть. Он не смог бы протянуть руку и коснуться ее по-дружески.

На кого же она похожа? Кожа ее была очень бледной, и белизна эта подчеркивалась черным нарядом. На такой коже легко выступают синяки. Хэммонд пошевелился на сиденье – у него все болело. На теле женщины не было ни капли жира, ее не за что было ухватить. Она казалась очень жесткой и несгибаемой. Она будет великолепно выглядеть на фотографии в белом с черным наряде. Это так! Он представил ее в широкополой шляпе и голой, но не мог представить, как бы стал заниматься с ней любовью.

Внезапно перед его глазами предстала другая картина. Он мог представить себе эту женщину с Уайлдменом. Они лежали в постели, может быть, в том же мотеле. Она была сверху Уайлдмена, раскачиваясь вверх-вниз, вперед-назад. И играла музыка. Это была «Весна священная», та часть, которую Стравинский назвал «Игра насилия». Ритуальное, яростное, громкое, с криками и жестким ритмом, напряженное сражение жизни со смертью. Уайлдмен был ее мужчиной. Он мог бы заставить ее кончить, потому что она желала его. Ей была бы приятна жестокость. Эта женщина обожает ходить по краю пропасти.

Она выключила радио. Тишина. Он оглянулся: Глендейл.

– Вот и приехали, – сказала она. – Я высажу вас здесь.

– Благодарю вас.

Конечно, она не спросила, куда он поедет или как туда доберется. Хэммонд набрался храбрости и протянул ей руку. Она спокойно взяла ее, и они обменялись рукопожатием. Она крепко пожала руку, но сделала ЭТО вполне равнодушно. Его пораненной руке было очень больно. Хэммонд скривился, стараясь выдать ЭТО за улыбку, и открыл дверцу, чтобы выйти.

– Вот еще что, – сказала она. Хэммонд не ожидал, что она снова заговорит. Ее голос вдруг стал серьезным и тихим.

Вы можете сделать для меня одну вещь? Если кто-нибудь спросит – я вас не подвозила. Вы никогда не ездили в моей машине.

– Понятно, – сказал Хэммонд.

– Знаю.

Он посмотрел на нее. Что она знает? Ему так хотелось, чтобы она сняла очки. Она этого не сделала. Он закрыл дверцу машины. Она быстро отъехала, влившись в транспортный поток.

Всем есть что скрывать, подумал Хэммонд. Это обнадеживало. Значит, он не одинок.

7

И снова Хэммонду нужно было думать о том, как добраться домой. Он пошел в бар «Смеющаяся креветка» через улицу от того места, где женщина высадила его.

Там он вызвал по телефону такси. Уселся за стойку, заказал мартини с водкой и начал с того, что опрокинул стакан. Контроль над собой – вот что ему нужно теперь. И еще крепкий ледяной коктейль. И – все забыть! Он возвращался домой к Доре. Это был как бы второй исход, который станет началом новой жизни. Первым был день после последней вечеринки по окончании съемок. Он ехал на машине из Флегстаффа, тысячу миль по пустыне, вспоминая и страдая от этих воспоминаний. С тех пор, казалось ему, вся его жизнь состоит из поездок на автомобилях, длинных и коротких, как попойки, и сегодня с этой катастрофой все кончилось. Теперь поездки закончены. Ему нужно расслабиться. Теперь повезут его. Такси завершит этот цикл.

Сидя в баре «Смеющаяся креветка» в Глендейле, Хэммонд изучал сверкающие бутылки. Он посмотрел на свое отражение в зеркале, и на него нахлынули воспоминания. Он прижал холодный стакан к ссадине на лбу. Может, будет шрам, как у дуэлянтов, вечная эмблема его храбрости?

– Хэммонд!

Мужской голос ворвался в шум разговоров и грохот рекламы по ТВ, резко ударил по обнаженным нервам Хэммонда.

«Уайлдмен!» – Хэммонд сжался от ужаса.

– Кто вызывал такси? Кто тут Хэммонд?

Хэммонд резко повернулся. Неподалеку стоял молодой человек, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь клубы дыма. Хэммонд с облегчением выдохнул воздух и замахал руками, приветствуя водителя, как друга, пришедшего на помощь.

– Я здесь. Сейчас иду!

Он залпом выпил второй стакан мартини с водкой, оставил два доллара чаевых и сполз с высокого стула. Хэммонду было больно идти, голова раскалывалась от пульсирующей боли, но алкоголь хотя бы приостановил дрожь в руках.

По пути к выходу он взял пару мятных лепешек из вазочки у кассы. Трогательная привычка – заглушать запах алкоголя. Доре не нравилось, что он выпивал в течение всего дня. Действительно, когда они только поженились, он пил слишком много, он сам это признавал. Дора искренне беспокоилась о нем, но не донимала его придирками, как полагается молодой жене. Его это тоже волновало. Хэммонд чуть было не стал заядлым пьяницей, который начинает пить с утра. Он понимал, что это не принесет пользы никому, и меньше всего Полетт. Сейчас он пил когда больше, когда меньше.

Таксист, который жил в Глендейле, не знал улиц Вест-сайда в Лос-Анджелесе. Хэммонд показал ему кратчайшую дорогу на Ранчо-парк. Сев на заднее сиденье, он увидел, что марка машины – «олдсмобиль», но более поздняя модель по сравнению с той, из которой он недавно выбрался живым. Но тем не менее это был «олдс». Эй, не следует вздрагивать от каждого совпадения и во всем видеть какую-то связь! Это не приведет ни к чему хорошему.

«Ты должен думать о своем доме, – сказал себе Хэммонд, – он является твоей опорой. Ты сидишь в безопасности в автомобиле и едешь домой к жене и дочери, к нормальной жизни. Это сумасшествие кончилось. Ради Христа, подумай о Доре!»

– Эй, осторожно, – предупредил Хэммонд водителя, когда тот превысил скорость, чтобы обогнать грузовик. – Вы слишком быстро едете!

– Хорошо.

– Зачем рисковать и нарываться на штраф?

Хэммонд увидел красиво накрытый для ужина стол.

– По какому случаю? – спросил он.

Пандора поставила их лучший сервиз, подарок отца – старинный «Королевский Копенгагенский». Альфред Хартен никогда не покупал в подарок новые вещи. Льняные салфетки были густо-синего цвета, а скатерть ее любимого розового.

– Мне просто так захотелось, – ответила Дора. Не зная того, она отмечала смерть Уайлдмена.

Хэммонд обнял ее сзади, сжал ее груди, и Дора вздохнула. Он нащупал застежку лифчика через одежду.

– Придется тебе подождать, – прошептала Пандора, взяла его правую руку, поднесла к губам и поцеловала ладонь.

– Что это? Ты порезался? – Она смотрела на рану, которую он получил в тот момент, когда машина Уайлдмена врезалась в его машину.

Хэммонд уже придумал объяснение.

– Это случилось в туалете на студии. Какой-то идиот оставил разбитый стакан в раковине, а я не увидел.

– Я сейчас продезинфицирую.

Он не стал протестовать, когда Пандора повела его в ванную комнату на первом этаже и осторожно приложила пластырь к ране. Она заметила царапину на лбу и улыбнулась.

– Как прошло совещание? У вас что, развернулось сражение, и ты принял в нем участие?

– Нет, до сих пор мы не пришли ни к чему определенному.

– Может быть, неплохо бы тебе отдохнуть недельку-другую. У тебя уже давно не было никакого просвета в работе. – Пандора расстроилась из-за порезов.

– Если я не работаю, то чувствую себя несчастным, – сказал Хэммонд.

Пандора отвернулась. Ей снова живо представился шрам на теле мужчины, она почувствовала на губах его загрубевшую кожу.

Хэммонд пошел в душ и внимательно осмотрел свое тело. Вскоре на нем появятся огромные синяки. Ему нужно быть осторожным, когда он станет раздеваться. В некоторых местах не прекращалась пульсирующая боль. Он постарается не показывать виду, что ему больно от малейшего движения.

В спальне Хэммонд, страшно усталый, сел на кровать и переключил телевизор на местные новости. Он еще не ожидал услышать никаких новостей из пустыни Сан-Бернардино. Полиция, разумеется, появится, там только после того, как машины будут обнаружены. И в одной из них найдут обгоревший труп Уайлдмена. Полиция начнет поиски владельцев машин… Даже если в «олдсмобиле» найдут отпечатки пальцев, это будет бесполезно: у Хэммонда не было криминального прошлого. Его даже никогда не штрафовали за нарушение правил парковки. Он уничтожил серийный номер машины, так что они не смогут связать его и «олдсмобиль». Полный тупик!

– Мне нужно тебе кое в чем признаться, – сказала за обедом Пандора.

– Серьезное что-нибудь? – У Хэммонда поползли мурашки по коже.

– Мне нужно съездить домой на уик-энд. Папочка неважно себя чувствует, и мне кажется…

– Конечно, поезжай. Все нормально. Хэммонд изо всех сил старался не показать, как он доволен. То, что он побудет один парочку дней, – это так здорово! Бальзам на душу!

– Ты уверен, что не возражаешь?

– Нет, не только уверен, но мне кажется, тебе обязательно нужно съездить к отцу. Может, мы с Полетт поедем в воскресенье на рыбалку.

– Ты не сможешь этого сделать.

– Почему?

– Ты что, не помнишь? Она побудет этот уик-энд с Балфурами. В субботу у них будет праздник для ребят, и несколько человек заночуют у них. Полетт так ждет этого!

– Ах, да, вспомнил. Ну что ж, это тоже прекрасно. Я сам смогу развлечь себя.

Хэммонд подумал о том, что ему следует быть повнимательнее. Он не должен помнить только о себе. Иначе Дора начнет задавать вопросы. Он совсем не был уверен, что она поверила его истории об осколках в туалете.

– Я заберу Полетт из школы. Никаких проблем, будь спокойна. Отец сильно болен?

– Нет, не очень, вот только глаза. Дела с ними обстоят действительно неважно. Мне кажется, что он очень боится.

– Ему будет приятно увидеть тебя.

Пандора не ответила. Хэммонд понимал, что она хотела видеть не только отца. Иногда ее мучила тоска по дому. Она любила ферму, землю и вспоминала, как она там росла. Она никогда не жаловалась на спою жизнь в Южной Калифорнии. Но ей нужно было время от времени набираться жизненных сил в Нью-Хэмпшире. Хэммонд никогда не возражал против ее поездок домой.

– Я замужем за ангелом, – сказала Пандора. Ангел? Ангел мщения! – подумал Хэммонд. – Что она скажет, если узнает, что он только что сделал?

– Папочка, ты веришь в НЛО? – вдруг спросила Полетт.

– Не знаю, не думаю. С какой стати! Ты разве видела хоть один?

– Нет, но один мальчик из класса сказал, что видел.

– А я верю, – сказала Пандора. – На свете существует множество необъяснимых вещей.

– То, что некоторые вещи необъяснимы, совсем не значит, что вообще не существует никакого объяснения, – сказал Хэммонд. – Это значит только, что мы пока не знаем этого объяснения.

У Пандоры закружилась голова. Необъяснимое. Образы из ее ночного кошмара с новой силой предстали перед ней.

– Значит, ты не веришь в них, – настаивала Полетт.

– Думаю, что нет.

– Разве ты не сделал когда-то модель НЛО? – спросила Пандора. – Мне кажется, я видела у тебя эту модель.

– Ты права, я ее сделал, – вспомнил Хэммонд. – Ее не приняли. Проект назывался «Зона тишины». Мне не удается фантастика, – заметил он.

«Зона тишины». Пандоре хотелось встать из-за стола и закрыться где-нибудь, куда не будут проникать страшные образы.

– Нам задали написать об этом сочинение, – сказала Полетт.

– Ну, на эту тему написано множество книг, – сказал Хэммонд. – Может быть, я подберу тебе что-нибудь в пятницу, когда заеду за тобой в школу. В Санта-Монике есть хороший книжный магазин с книгами на эту тему.

У Пандоры прекратилось головокружение, она расслабилась. «Выпей! – приказала она себе. – Давай веди разговор про «летающие тарелки». Ты участвуешь в конкурсе. Начинай!»

– Юнг написал книгу о «летающих тарелках», – сказала она. – Он говорит, что они всегда круглые, потому что соответствуют нашему представлению о душе, а душа – это крохотная копия бога. В Древней Греции и вообще в Древнем Мире бог всегда изображался в виде круга или сферы.

– Молодец, мамуля!

Хэммонду нравилось, когда его жена выказывала свою эрудицию. Это ему казалось почему-то весьма сексуальным и привлекательным. Пандора всегда могла поддержать любой разговор.

– Кто-то когда-то дал определение бога как круга, центр которого находится везде, а пределы – бесконечны.

Возбуждение ее спало. Слава богу, видения исчезли. Бог – милосерден!

Зазвонил телефон. Полетт вскочила, чтобы взять трубку.

– Юная леди, откуда вы знаете, что звонят вам? – спросил Хэммонд.

– Я этого не знаю, – ответила Полетт, выбегая из комнаты.

– Ей просто нравится отвечать на телефонные звонки. – Пандора еще не преодолела страх перед телефоном, пока Хэммонда не было дома. Она все еще боялась, что позвонит тот мужчина, хотя он и не знал ее имени, не говоря уж о номере телефона. Это было просто глупо, иррационально, но тем не менее – было.

– Юнг также говорит, что «летающие тарелки» – это проекции наших страхов и надежд, – продолжала Пандора.

– Интересно. – Страхи, испытанные Хэммондом в последние недели, не нуждались в «летающих тарелках» для их проецирования.

– Папочка, это тебя, – Полетт шлепнулась на стул. Она ждала, что ей позвонит ее друг, Дэвид Уинг. Полетт была в него влюблена. Это был ее секрет. Мамуля об этом не знала. Никто не знал. Кроме Дэвида.

Пандора расслабилась. Напряжение, воспоминания и воображаемые кошмары пропали, исчезли, как проходит лихорадка. В настоящее время она чувствовала себя в безопасности.

Хэммонд пошел к телефону. Ноги были, как ватные, плечи ссутулились. Он опять испугался, что полиция каким-то образом выследила его. «Успокойся! Это не полиция». Встреча, которая, как он предполагал, состоится завтра, отменена. Та самая встреча, о которой он солгал Доре. Хэммонд вернулся за стол. Он знал, что у него наступил такой период, когда страхи будут приходить к нему и уходить, как приходят и уходят воспоминания.

После ужина Полетт пошла в комнату, чтобы поиграть в компьютерные игры. Она легко освоила компьютер. Гораздо легче, чем ее родители. Хэммонд весьма посредственно учился в школе, за исключением таких предметов, как дизайн и архитектура. Его волновало, что Полетт развивалась быстро, не по возрасту. Его также волновала ее школьная жизнь. Он не обращал внимания на ее чувства. «Все будет нормально, если она не станет принимать наркотики», – обычно заявлял он.

Пандора никогда не рассказывала о том, что пробовала наркотики. Она считала, что ранние годы жизни – плохой показатель дальнейшего развития. Она часто приводила в пример свое детство, хотя и признавалась, что сбегала из двух школ.

– Посмотри на меня сейчас, – сказала она, когда они с Хэммондом заканчивали мыть посуду. – Образцовая жена. – В ее словах не было никакого намека на иронию, она действительно так считала.

Пандора всегда сама мыла и вытирала хорошую фарфоровую посуду. Она не доверяла прислуге или же посудомоечной машине, которая могла вмиг расколотить дорогие ее сердцу вещи.

– Я чувствую себя разбитым. Наверное, стоит окунуться в бассейне, чтобы разогнать кровь. – Хэммонд попытался напрячь болевые мышцы.

– Я присоединюсь к тебе.

– Я на это и надеюсь.

Плавать ночью с Пандорой было для Хэммонда удовольствием наравне с воскресным ленчем всей семьей и редкой рыбалкой на острове Каталина.

Хэммонд включил огни в садике, но не подсветку в бассейне: он не хотел, чтобы Дора видела его синяки. Бассейн ограждали деревья и вьющиеся растения, так что его не было видно ближайшим соседям. Хэммонду нравилось плавать ночью голым. Он видел, как Пандора нырнула в воду, словно рыбка. Ее волосы взметнулись над головой, как веер. Она проплыла у него между ног, проведя рукой по его гениталиям.

Хэммонд отреагировал мгновенно: развернулся и погладил ее груди. Некоторое время они плавали кругами вокруг друг друга, как бы выполняя странный танец на воде и под водой. Вскоре оба вынырнули, судорожно глотая воздух и не выпуская друг друга из жадных рук.

Пандора поплыла в дальнюю часть бассейна и ухватилась руками за зеленые плитки бортика. Она откинула назад голову и ждала его. Ее плечи приподнимались над водой. Она прислушивалась к цикадам, потом почувствовала руку Хэммонда на бедрах. Она слегка раздвинула в воде ноги; это был их ритуал нежности.

Вода слегка покачивала ее тело. Пандора замерла в ожидании удовольствия. Такой вид секса ей нравился больше всего. Хэммонд оттянул назад ее ноги, так что она плавала, лежа на поверхности воды. Его левая рука медленно, кругами, двигалась внутри ее. Этот вид секса был добрым и мягким. Он прижался лицом к ягодицам Пандоры и нежно куснул напрягшуюся плоть. Укус был ласковым. Ее попка поднималась к его лицу и опускалась, потом опять поднималась.

Для него это был волнующий момент – он почувствовал, как его жена начала терять контроль над собой. Она задрожала. Теперь он крепко держал ее, а Пандора старалась освободиться. Ее оргазм будет сильным и приятным. Никакая яростная тишина не пугала ее теперь.

В подобные моменты Хэммонд думал только о жене. Он не обращал на себя внимание, зная, что его удовольствие наступит через несколько минут. Он перевернул ее в воде и оторвал руки от бортика. Пандора лежала на спине, его руки бережно поддерживали ее на поверхности. Хэммонд развел ее ноги левой рукой, удерживая тело, как трепещущую рыбку, прижался губами к ее светлым мокрым волосам на лобке и начал тереться о них носом.

Внезапно Пандора стала ласкать свои соски. Казалось, ее руки не принадлежат ей. Когда он засунул палец между ягодицами, она застонала и начала биться в воде, подняв целый фонтан брызг. Когда Алек занимался с ней любовью подобным образом, она чувствовала себя свободной. Она как бы парила, наслаждаясь своими ощущениями и была вне всяких условностей.

Хэммонд держался на воде, подхватив дрожащее тело Пандоры – одна рука была у нее под спиной, другая поддерживала бедра. Он наблюдал, как она кончила: глаза ее были закрыты, ресницы трепетали. Неожиданно он обратил внимание на странный воющий звук, словно где-то жужжала дрель. Звук приближался и становился громче. Хэммонд нежно держал в руках Пандору. Ее тело расслабилось, но звук становился все сильнее, и она тоже обратила на него внимание. Он раздавался прямо у них над головой.

Потом послышался всплеск, жужжащий звук стал глуше, еще всплеск – и тишина. Что-то свалилось в бассейн в нескольких футах от них.

– Что это? – прошептала Пандора.

– Самолет. Модель самолета.

Пандора освободилась из объятий Алека и поцеловала его в плечо. Они поплыли к упавшей модели. Размах ее крыльев был около шестидесяти сантиметров, на ней были антенна радиоуправления и пропеллер с моторчиком.

Хэммонд достал модель из воды и начал рассматривать. Он огляделся – кругом темнота, а над ними сияло звездное небо.

– Откуда она прилетела? – спросила Дора.

– Бог весть.

Дора взяла модель и тоже стала рассматривать ее.

– Это НЛО, – заметила она.

– Не думаю. Наверное, кто-нибудь будет ее искать.

– Странно, что кто-то запускает такие вещи ночью.

Хэммонд был с ней согласен: действительно странно.

– Я замерз, – сказал он.

Пандора обняла его ноги и прижала к себе. Эрекция у него прошла, и Хэммонд дрожал.

– Ты хочешь заняться любовью здесь пли мы поднимемся наверх? – Пандора гладила его напряженные ягодицы и не обратила внимания на синяк в верхней части левого бедра. Тыльной стороной ладони она нежно провела по его яичкам.

– Пойдем наверх.

Они натянули махровые халаты и вошли в дом. В дверях Хэммонд, держа Дору за руку, обернулся и долго смотрел на бассейн, прежде чем выключил свет. Его сон все еще пугал его.

Пандора ждала в постели. Кожа ее была влажной после бассейна. Хэммонд вытер волосы, посмотрел на самолет и положил его в ванну, чтобы тот просох. Все это ничего не значит. Но тем не менее что-то беспокоило его, нарушало душевное равновесие. Самолет был похож на какое-то оружие.

В течение следующего часа Дора делала с Алеком, все, что ему нравилось, но он никак не мог кончить. А ей так хотелось доставить ему удовольствие! У нее было чувство вины перед ним, которое она хотела загладить. Она проклинала того мужчину и ненавидела его шрам. Она поняла теперь, что ждет тишины. Ей хотелось, чтобы пропали все звуки. Пандора ничего не могла поделать с собой. Она не была удовлетворена, ей хотелось большего. Сейчас! Ей хотелось разлететься на кусочки, взорваться от вожделения. Чтобы ее подчинили себе и обладали и командовали ею.

– Ты слишком устал, – сказала она.

– Наверное.

Руки у Пандоры тряслись, когда она выключала свет.

– Если захочешь меня, я здесь, только разбуди.

Этой ночью Пандоре приснился еще один безмолвный сон, а Хэммонд вообще не мог спать. Теперь не Бетти Мей, а Уайлдмен заполнял все его мысли. В конце концов Хэммонд задремал. Когда он открыл глаза, было два часа ночи. Он проснулся, и его начала мучить новая неотвязная мысль. «Мне не следовало этого делать. Я не должен был делать это!»

Следующий день был целиком посвящен сломанной посудомоечной машине. Утром после завтрака кухню залило. Хэммонд пытался прекратить потоп, но в итоге должен был вообще отключить воду. Сантехник пришел только после ленча. Пандоре пришлось дожидаться его.

Хэммонд ушел из дома, хотя у него не было никаких определенных планов. Он поехал по бульвару Голливуд, зашел в бар выпить пива, но вместо этого выпил мартини с водкой. Секс заполнил его мысли. Он предавал Дору мысленно. Хэммонд посмотрел на себя в зеркало с рисунком, висящее позади стойки бара. Там он увидел своего врага.

В кабинке в одиночестве сидела девушка. Хэммонду хотелось подойти к ней. Она была похожа на проститутку, плохо выглядела, осунувшееся лицо. Ему хотелось предложить ей деньги, он чувствовал себя насильником. Но Хэммонд ничего не сделал, вместо этого пошел к платному телефону, чтобы позвонить Рози. Он не пытался соблазнить ее. Ему просто нужно было побыть с женщиной, любой женщиной. Вместо Рози прозвучал автоответчик. Когда Хэммонд вернулся, чтобы заказать себе второй мартини, то увидел, что девушка уже ушла. В нем было много ярости и никакой смелости.

Спустя два часа Хэммонд поехал домой, разбитый и расстроенный. Позже он сидел у бассейна в ожидании заката солнца. Машину для мойки посуды уже починили.

Вечером Дора и Алек смотрели по телевизору новости. В долине в окрестности Лос-Анджелеса объявили грозовое предупреждение. Ночью ожидался сильный дождь и сто процентов влажности. На Восточном побережье предсказывали прекрасную погоду. Пандора была довольна. За годы жизни в Южной Калифорнии она привыкла к постоянному теплу и перестала жаловаться на отсутствие смены времен года. Ее почти не волновала угроза землетрясения, она больше боялась разрушения озонового слоя.

Хэммонд напрасно ждал – пока скучно рассказывали о погоде, – что сообщат какие-нибудь новости о разбитых машинах на равнине Сан-Бернардино. Их не было. Хэммонда начало раздражать полное отсутствие новостей. Неужели машины до сих пор не обнаружены? На секунду ему показалось, что всего, через что он прошел в течение последних нескольких недель, вообще не было.

Вот это и есть настоящее криминальное мышление, сказал он себе. Разве это не признак больного мышления – желание услышать, как о твоих преступлениях сообщают средства массовой информации. Преступление как выражение отсутствия самоуважения. Какого черта, чего он хочет? Это же сумасшествие! Разве он хочет, чтобы все всплыло наружу? Хочет, чтобы его вычислили? Мудак, самое лучшее, если вообще ничего не случится!

– Посмотри, – сказала Пандора, прерывая его размышления.

– Что?

– А вот.

Она показала ему на снимок разбитого вертолета на телеэкране. Это было сообщение о несчастном случае, который произошел сегодня утром на съемках фильма. Два человека погибли, выполняя сложный трюк. Хэммонд не знал этих людей – каскадера и актера. Но он знал, что собирается сказать Пандора. Он вкратце рассказал ей о случившемся, когда вернулся из Аризоны.

– Чем дело кончилось с той девушкой?

– Какой девушкой?

– Которая погибла во время съемок вашего фильма.

– Студия выплатила компенсацию ее отцу.

– Как можно компенсировать смерть человека?

– Наверное, никак. Но это был несчастный случай.

– Бедняжка.

Бетти Мей еще долго не оставит его в покое. Хэммонд видел сейчас перед собой ее лицо: она улыбалась ему после того, как они любили друг друга. Он видел, как она, умирая, лежала без сознания на полу хижины. Ему также представлялся Уайлдмен в горящей машине, тоже умирающий.

Он был рад, что нашел и убил Уайлдмена. Это было правильно и справедливо, сказал он себе. Но Хэммонда волновало, что его сексуальное влечение к Бетти Мей высвободило в нем другое чувство – чувство насилия. Вполне возможно, когда он обнаружил в себе ранее неизвестную ему способность ударить женщину, когда занимается с ней любовью, родилось и желание сражаться с другим мужчиной до победного конца. И другой человек, живущий в нем, освободился от оков.

Раздался звонок в парадную дверь. Было пятнадцать минут двенадцатого. Пандора лежала в кровати и читала журнал «Пипл». Хэммонд был уже в пижаме.

– Кто бы это мог быть?

– Наверное, кто-то перепутал номер дома, – заметила Пандора.

– Я сойду вниз.

Не успел Хэммонд спуститься, как звонок прозвучал еще раз. Он открыл дверь и сначала не узнал женщину, стоявшую у дверей. У Беверли были всклокоченные волосы, лицо осунулось и распухло от слез.

– Простите, если разбудила, но мне нужно поговорить с Пандорой. Еще раз извините.

– Входите, Беверли. – Хэммонд наконец узнал ее: голос помог. – В чем дело? Что случилось?

Она заплакала. Хэммонд включил свет в гостиной, и оба заморгали от яркого света после темноты.

– Так она дома? – Беверли была в отчаянии.

– Сейчас позову.

Он приглушил свет. Когда поднимался наверх, то мог слышать ее прерывистые рыдания… Пандора накинула халат и посмотрелась в зеркало. Хэммонд остался в спальне, а она спустилась вниз. Хэммонд не очень хорошо был знаком с Беверли. У него не имелось ничего общего с ее тупицей-мужем Джимбо, который однажды выразил свое безразличие к классической музыке: – Что касается оперы, – сказал тогда Джимбо, – то все либретто такие идиотские! В них все так примитивно, и певцы орут, как оглашенные!

Хэммонд был доволен, что Пандора пошла сама разбираться с гостьей. Ему совсем не нравилась эта Беверли. Очень тянет одеяло на себя.

Пандора сразу поняла, в чем дело. Она налила Беверли виски, дала ей бумажные носовые платки и приготовилась слушать.

– Я понимаю, что нужно было позвонить, но мне просто необходимо поговорить с кем-нибудь, а ты такая разумная, ты подскажешь, что мне нужно делать.

– Я ничего не знаю.

– То, что случилось, просто не выразить… все так отвратительно. Я уже говорила тебе, что узнала, что у него роман с моей кузиной. Она на десять лет моложе меня и на семнадцать лет моложе его. Она вполне могла бы быть его дочерью. Нашей дочерью!

Беверли начала задыхаться, борясь со слезами. Это были стоны раненого животного. Пандора была поражена: ей показалось, что все это происходит с ней самой. Беверли не называла свою кузину по имени, так же как и своего мужа. Все было как бы анонимным, только «он» и «она». Объективность описания Беверли вызывала у Пандоры еще большую к ней симпатию.

– Я пошла за ним, когда он вышел из дома. Понимаю, что это было глупо, но я ничего не могла с собой поделать. Мне нужно было все знать точно. Увидеть их вместе, наверное. Дикость, правда? Они встретились в мотеле, рядом с бульваром Вашингтона. Я видела, как они ушли вместе. Я хотела подойти к ним и все высказать, но у меня не хватило смелости. Понимаешь, я не хочу потерять его. Что я буду делать, если он бросит меня? Что станет с Лизой? Она любит своего отца.

– Где сейчас Лиза?

– Дома.

– Не с ним?

– Нет, он ушел. Я его вышвырнула. Ты знаешь, что он сказал? «Слава богу, теперь я могу уйти». Вот что он сказал!

– Погоди, Беверли, может, он не это имел в виду?

– Как же! Тогда я расскажу тебе, что он сделал. Я отвезла Лизу к моей матери погостить на денек, но она вдруг приболела. Не знаю, что это было. Может, простуда, но я решила вернуться домой. Они были там! В нашей постели. В моей постели! Ты можешь этому поверить?

Да, она могла поверить этому. Если Джимбо хотел, чтобы Беверли застала их. Иначе зачем было так рисковать? То, что Лиза заболела, было случайностью, но, должно быть, Джимбо хотел, чтобы Беверли увидела все своими глазами. Это просто ужасно! Сама мысль о том, что Алек может кого-то привести домой… Нет, она не может себе даже представить такое!

– Когда я вошла, они трахались. Пандора, я не могу выбросить из головы эту картину. Это было так мерзко! Она задрала задницу кверху и он… трахал ее прямо в зад! Он трахал ее в зад!!! А меня он никогда не трахал, когда у меня были месячные! Я никогда не забуду этого! Какая мерзость!

– Лиза видела это?

– Слава богу, нет. Я сразу уложила ее в постель.

– Но теперь она знает: что-то случилось.

– Я только сказала ей, что он уехал на некоторое время.

– Она, наверное, расстроится.

– Она уже расстроилась.

– А не следует ли тебе вернуться к ней сейчас?

– Да, не нужно мне было уходить, но я не знаю, что делать.

Беверли встала со стула и порывисто обняла Пандору. Обе женщины крепко прижались друг к другу. Пандора понимала все, что чувствует Беверли. Ей хотелось сказать: «Разве ты не понимаешь, что они специально ждали, когда ты их застукаешь? Они же слышали, как вы приехали, и все равно продолжали. Разве тебе не ясно?» Но она этого не сказала.

– Не хочешь, чтобы я побыла с тобой сегодня ночью? Я поеду, если желаешь. Ты не должна оставлять Лизу одну.

– А ты сможешь? – Беверли посмотрела на Пандору. – Ты сделаешь это для меня?

– Конечно, только подожди меня. Я накину что-нибудь.

– Ты – прелесть!

– Да нет, самая обыкновенная женщина. Пандора поднялась наверх. Хэммонду она сказала только, что Джимбо ушел от Беверли.

– Вот ублюдок!

– Ты не против, если я поеду с ней?

– Поезжай. Все о'кей, правда. Завтра я отвезу Полетт в школу.

– Я люблю тебя, – сказала Пандора и поцеловала мужа долгим поцелуем. Она чувствовала себя счастливой и сильной.

Пандора вела машину Беверли к ней домой в Вествуд. На улицах почти никого не было. Час ночи. Мир затих. Беверли молчала, пока они ехали, но уже не плакала. Пандора подумала, что она все еще видит Джимбо и свою кузину. Видит их снова и снова, Пандора прекрасно понимала это. Она ждала, что в любой момент ее снова поглотит тишина.

8

Модель самолета внушала Хэммонду беспокойство. Она висела в его кабинете, медленно вращаясь на шнурке, на который он подвесил ее. Хэммонд не увлекался моделированием, только когда нужно было что-то сделать в плане архитектуры, но он понимал, что модель была сделана великолепно. Откуда она прилетела? С помощью лупы он обнаружил на нижней части фюзеляжа какую-то надпись. Сначала он не заметил ее. Крохотными, несмываемыми буковками было написано: IACTAALEAEST. Он записал это слово на чистом листе бумаги и начал размышлять, что бы оно значило. Какой-нибудь опознавательный знак ее владельца или, возможно, клуба или организации авиамоделирования? Но на ней не было никаких цифр, как обычно бывает на самолетах. Значит, буквы могут быть кодом или анаграммой. Хэммонд не был любителем головоломок.

Ничего так и не придумав, он снял телефонную трубку и позвонил Джеффу Уэлшу. Тот изготовлял модели, и Хэммонд использовал его на съемках фильма несколько лет назад, когда потребовались модели лодок, самолетов и поездов, чтобы украсить кабинет главного героя – человека, который так и не повзрослел.

Джефф надеялся, что ему позвонили с предложением работы, и Хэммонд услышал разочарование в его голосе, когда он понял, что Хэммонду нужна была только информация. Джефф дал ему адреса двух авиамодельных клубов в районе Лос-Анджелеса. Хэммонд уже собирался звонить туда, когда услышал, что вернулась Пандора.

– Как Беверли?

– Она сильнее, чем сама думает.

– Мне кажется, если заводить интрижку, то нужно быть предельно осторожным, – заметил Хэммонд.

– В любом случае это просто убийственно, – ответила Пандора.

Хэммонд предпочел не развивать эту тему: он чувствовал себя виноватым. Хотя он никогда не ушел бы из дома ради Бетти Мей.

– В какое время ты улетаешь завтра? – спросил он жену.

– Утром, рейс в половине одиннадцатого.

– Если у тебя есть дела, я заберу Полетт сегодня из школы.

– Это было бы просто чудесно, дорогой. Мне так неудобно, ведь ты отвозил ее в школу сегодня утром, а завтра тебе придется отвезти ее к Балфурам.

– Да, и забрать ее от них в воскресенье. Ты все еще будешь в Нью-Хэмпшире?

– Я не останусь у тебя в долгу, – заявила Пандора. – Мы сегодня пойдем куда-нибудь поужинаем. Может, в «Империал Гарденс»?

– Тебе не нужно вознаграждать меня чем-то. Ты забыла, что Полетт и моя дочь тоже? Мне нравится что-то делать для нее.

– Я это знаю. Ты прекрасный отец!

Пандора поехала в Голливуд. Она решила съездить в «Книжный Мир», чтобы выбрать в подарок отцу какую-нибудь интересную книгу. Это для него лучший подарок. Все остальное у него уже было. А то, чего у него не было, он отказывался принимать. Ее очень волновало, что у отца ухудшается зрение, поэтому лучше всего – сборник репродукций или фотографий.

Всю жизнь у Пандоры были сложные отношения с классической культурой и образованием. Это были отношения любви-ненависти. Она так и не смогла выучить греческий, но ее знание латыни было вполне приличным. Отец говорил, что знание латыни отличает людей от животных. Знать язык, на котором уже никто не говорит и который не имеет практической ценности, – доказательство того, что человек может противостоять материальному миру.

Где-то на дальней полке Пандора нашла книгу «Скульптура Классического Мира». Она взяла ее в руки и стала перелистывать. В обнаженных мраморных статуях она видела саму себя. Моделями для этих скульптур служили женщины, которые, должно быть, обладали тем же сексуальным опытом, что и она. Но они олицетворяли собой гармонию.

В их искусных эротических позах не было сумасшествия или страстного желания. Если бы она была художником, как бы смогла она выразить свои недавние чувства и переживания в подобных позах? Это просто невозможно. Единственное, что у них было общего, – это тишина, окружавшая их. Но тишина Средиземноморья несла с собой мир и умиротворение, а ее калифорнийская тишина была полна ярости и насилия. Пандора купила эту книгу, вспоминая книги, которые она видела в бунгало того мужчины.

Хэммонд обнаружил свою дочь в толпе ребят на школьном дворе. Она держалась за руку с Дэвидом Уингом. Увидев отца, она отпустила его руку. Хэммонд улыбнулся про себя. Так, значит, у моей дочурки есть друг. Что ж, почему бы и нет? Дэвид был сыном удачливого банкира, происходившего из Гонконга. Она как-то раз, как бы между прочим, упоминала о нем. Дэвид был самым умным мальчиком в классе Полетт. Они с ней были два гения. Дэвид был очень симпатичным. И китайцем. Интересно, подумал Хэммонд, может быть, Полетт тянется к нему из-за экзотики?

По дороге домой она сделала решительный шаг.

– Может Дэвид Уинг побывать у нас?

– Ты же будешь в этот уик-энд у Балфуров.

– Я имела в виду другой уик-энд.

– Конечно, но мы должны спросить об этом у родителей Дэвида.

– Ты не сможешь им написать? – Полетт обожала всяческие формальности.

– Разве сейчас так приглашают в гости? Может, мамуля просто позвонит миссис Уинг?

– Мне кажется, будет лучше написать.

– Я поговорю с мамой.

Полетт больше ничего не сказала, но Хэммонд видел, что она недовольна.

Они всем семейством рано поужинали в «Империал Гарденс». Полетт на следующий день нужно было в школу, Пандоре в аэропорт, а у Хэммонда были свои планы.

Во время ужина они встретили нескольких знакомых – художника-постановщика с его японской подружкой и парикмахера Пандоры. Тот был со своим дружком, который распространял наркотики. Но семейный разговор продолжал владеть умом Полетт, которая пыталась настоять на том, чтобы заказать китайскую кухню.

– Но это японский ресторан, – заметила Пандора.

– Японцы всегда ужасно относились к китайцам, – сказала в ответ Полетт.

– Какая между этим связь?

– У нее друг – китаец, – проинформировал Пандору Хэммонд.

– Я собираюсь учить кантонское наречие, – выразительно сказала Полетт.

– Ты имеешь в виду Дэвида Уинга? – Пандора вспомнила китайского мальчика, учившегося в одном классе с Полетт. «Он очень хорошенький», – подумала она.

– Послушай, если не хочешь есть, то и не надо, – сказал Хэммонд.

Но когда подали первое блюдо, Полетт сдалась и попросила, чтобы ей подали суп с вермишелью: она была голодна.

Во время ужина Хэммонд вынул листок бумаги, написал на нем буквы, изображенные на модели самолета и показал Пандоре.

– Ты любишь разгадывать кроссворды. Что это за анаграмма? Это было написано на модели самолета.

Пандора рассматривала буквы, пока ела. Ее было легко заинтриговать. IACTAALEAEST.

– Я пытался читать все с начала и с конца – никакого смысла.

Полетт взглянула на буквы из-за плеча матери. Японская официантка вошла в их отдельную кабинку, Пол которой был выстлан цыновками-татами.

– Мистер Хэммонд, вас к телефону.

– Меня? Откуда кто-то знает, что я здесь?

– Я поставила телефон на автоответчик и записала номер телефона ресторана, – сказала Пандора.

Хэммонд поднялся, надел туфли за отодвинутой дверью и прошел через главный зал ресторана к столику у входа. Хозяйка передала ему трубку.

– Алло?

– Мистер Хэммонд? – Это была женщина.

– Да, кто говорит?

– Я звоню по поводу модели самолета. Я понимаю, что…

В трубке что-то щелкнуло раза три, и все смолкло.

Хэммонд повесил трубку. Он подождал еще некоторое время, надеясь, что женщина перезвонит.

– Нас разъединили, – сказал он хозяйке, которая улыбалась ему, как истая японка.

Хэммонд встревожился. Этот самолет… Как его выследили? Единственной ниточкой был Джефф, но он ничего не говорил Джеффу о модели. Он только пытался узнать у него насчет клубов авиамоделирования. Хэммонд беспомощно ждал. Прозвенел звонок, но это была просьба зарезервировать место. Женщина больше не позвонила.

Когда Хэммонд вернулся к столу, его девочки все еще пытались разгадать загадку букв.

– Дора, ты говорила кому-нибудь о модели самолета?

– Что ты, конечно, нет!

Чертовщина какая-то! Кто была та звонившая женщина? У него возникло подозрение, что самолет не просто так свалился к ним в бассейн. Может, его послали специально? Если так, то зачем? И кто это сделал? Хотя, может быть, в этом и нет ничего подозрительного.

– Кто тебе звонил? – спросила Пандора, не поднимая головы.

– Просто хотели узнать, не смогу ли я присутствовать на собрании. Ну, помнишь, на том, что отменили вчера.

Почему он ей солгал? Ведь ему нечего было скрывать. По крайней мере по поводу этого телефонного звонка.

Но Пандора почти не слушала его.

– Я поняла. По-моему, я все разгадала. Это никакой не код, а латынь. Три слова. Iacta Alea Est. Это известное изречение. Юлий Цезарь произнес его, когда пересек Рубикон. Оно означает: «Жребий брошен».

Хэммонд вздрогнул.

– Понимаешь теперь, что может дать девушке образование в колледже Сары Лоуренс?

9

Шел сильный дождь, когда Хэммонд попрощался с Пандорой. Она крепко прижалась к нему, и он вдруг испугался, что больше не увидит ее. Это чувство было ничем не оправдано. Полетт громко чмокнула свою мамулю.

– Желаю хорошо провести время, – сказала Пандора.

– Позвони мне, когда приедешь, – попросил Хэммонд.

– Обязательно, я буду скучать по тебе. – Она заморгала, чтобы сдержать слезы.

Пандора помахала им, когда Хэммонд повез Полетт в школу. Сегодня он ехал на «хонде», которой они пользовались для ближних поездок. Ей вдруг подумалось: почему он не взял «мерседес»? Может быть, не хотел ехать на нем в дождь. Пандора заметила, что он очень нервничает. Потом поспешила в дом, вызвала такси, чтобы ехать в аэропорт, и стала думать об отце.

В машине Хэммонд прослушал новости. Там ничего не сообщалось об обнаружении в сгоревшей машине тела Уайлдмена. Может быть, это странное явление не удостоилось внимания прессы? Особенно сейчас, когда орудуют целые банды наемных убийц. В конце концов это, видимо, местное дело полиции Сан-Бернардино.

Полетт взяла свою дорожную сумку с заднего сиденья машины. Хэммонд проводил ее через школьный двор, держа над ней зонтик. Потом он увидел этого китайского мальчика. Полетт еще раньше увидела Дэвида и повернулась к Хэммонду, чтобы попрощаться.

– Не забудь заехать за мной.

– Непременно.

– И насчет книги о НЛО.

– Я не забываю о таких вещах.

Хэммонд наблюдал за Полетт, когда она тихонько разговаривала со своим другом Дэвидом.

Дождь барабанил по машине, когда Хэммонд возвращался обратно. Ему не хотелось возвращаться одному в пустой дом. Теперь перед ним был длинный сырой день. Нужно чем-нибудь заняться. Он поедет и проверит клубы, где занимаются моделями самолетов. Но какой в этом смысл? Тем более, что жуткая погода также не способствовала этому. Пока Хэммонд слушал классическую музыку на своей любимой волне, ему в голову пришла одна мысль. Даже не мысль, а порыв. Он понял, что ему хочется сделать. К тому времени, когда он выехал на скоростное голливудское шоссе, Хэммонд не мог уже противостоять этому порыву.

Он не просто ехал по направлению к равнине Сан-Бернардино, его тянула туда какая-то неведомая сила. То, что раньше казалось необходимой поездкой, сейчас превратилось в навязчивое любопытство. Он должен был вернуться на равнину, на место преступления. Что он надеялся там найти? Сожженный остов машины со все еще находившимися в нем останками Уайлдмена? А его «олдсмобиль», может быть, кто-нибудь украл и разобрал на части? Нет, он должен был увидеть это.

Когда Хэммонд ехал по шоссе, дождь прекратился. Наверное, он утихал постепенно, но Хэммонд заметил это только сейчас. Он выключил щетки. Капот начал дымиться под лучами горячего солнца. Черная поверхность равнины стала очень скользкой. Хэммонд почувствовал, как «хонда» начала юзить. Он подумал, что ему следовало бы взять свою машину или еще лучше BMW Пандоры. Но он инстинктивно не желал, чтобы их могли потом опознать. Теперь он начал волноваться, что может не выбраться отсюда, когда только что прошел дождь. Он вспомнил свое предупреждение Уайлдмену: после такого дождя не выдержат никакие покрышки.

Идущая навстречу машина на большой скорости стала вихлять, ее занесло. Водитель нажал на тормоза, машина развернулась и пошла юзом на Хэммонда, потому что тормоза ее не остановили. Хэммонд резко вывернул руль, и машина проскочила мимо него. Он облегченно вздохнул и посмотрел в зеркало заднего обзора. Машины, идущие за ним, начали громко сигналить. Теперь Хэммонду еще больше хотелось вернуться на место дуэли и посмотреть, что там осталось от «бентли» и «олдса».

Он свернул с главного шоссе в том же месте, что и раньше, и выехал на равнину. Ветровое стекло запотело, и Хэммонд вытер его рукавом. После дождя место дуэли было совершенно иным. Поверхность блестела, как озеро, в ней отражалось солнце, светлые и темные облака. Было похоже на картину под стеклом. Все кругом двоилось, реальные и нереальные предметы отражали, как в зеркале, друг друга.

Хэммонд не мог ехать так быстро, как ему бы хотелось. «Хонда» была весьма неустойчивой на мокрой поверхности, и поэтому Хэммонд не увеличивал скорость. Две тонкие струйки воды вылетели из-под задних колес. На этом иллюзорном ландшафте Хэммонд вдруг подумал, а не зашел ли он слишком далеко. Он не видел машин. Может быть, поехал не по той дороге? Или еще не доехал до них? Он оглянулся вокруг. Карты у него не было.

Потом он заметил нечто, похожее на лодку. Должно быть, машина. Хэммонд осторожно прибавил скорость и поехал в этом направлении. Он один катил по зеркальной поверхности. Это была машина, но всего лишь одна.

Хэммонд приблизился к успокоившимся останкам машины и увидел, что это его «олдсмобиль». А где же «бентли»? Он помнил, что эта машина была совсем недалеко от его «олдса». Но в какой стороне? Хэммонд посмотрел вокруг. Не имело значения, в какой стороне. Он видел на пять миль в любом направлении. «Бентли» нигде не было.

Чушь какая-то! Он даже сказал это вслух. Может, и чушь, но «бентли» Уайлдмена не было! Хэммонд объехал вокруг своей разбитой машины, оставленной здесь гнить. Не было никаких признаков, ни одной подсказки, никаких свидетельств. Ничего не осталось от «бентли». И от Уайлдмена тоже.

Хэммонд лишился присутствия духа. Ему нужен Уайлдмен, ему просто необходимо увидеть его! Чтобы все узнать. В голове Хэммонда начали прокручиваться сценарии. Полиция нашла «бентли», вытащила оттуда тело и вывезла отсюда. Или же обломки машины растащили ребята. Ведь это была ценная старина, даже разбитая и сгоревшая. Мальчишки всегда используют для чего-то разобранные на части машины. Как можно все точно узнать? Он подумал, может, стоит остановиться и выйти, посмотреть. Но что это даст? Придется примириться с тем, что случилось что-то необъяснимое. Да, именно так.

Раздался новый раскат грома. Видимо, вскоре снова пойдет дождь. Хэммонду ничего не оставалось, как вернуться. Его волнение переросло в неясный страх. Ему стало казаться, что вообще ничего не случилось. Не было никакого «бентли» и дуэли. Хэммонд пожалел, что приехал на это место. Нужно было оставаться дома.

Хэммонд погнал по шоссе с большей скоростью, чем следовало в такую погоду. Он не стал включать радио. Голова раскалывалась от разных предположений. Он вел машину и вдруг увидел впереди ее. Невозможно!

Она стояла у края широкого пустынного шоссе рядом со своей машиной. Это не могла быть снова она. Какое-то наваждение! На ней были те же самые темные очки, платье было другое – вместо черного красное. Женщина, которая подвезла его после того, как он убил Уайлдмена. Она снова была здесь, как привидение, и стояла там, где раньше стоял он.

Она помахала ему рукой. Внутренний голос сказал ему: «Не останавливайся! Пусть себе стоит тут. Не останавливайся!»

Хэммонд остановился. На лице женщины появилось облегчение.

– Привет, – сказал он.

– Она просто взяла и остановилась, не знаю почему, – сказала она, объясняя, почему стоит и голосует. – Наверное, просто старая.

Ее красное платье потемнело от дождя. Вероятно, она стояла на шоссе во время самого сильного ливня.

– Я не разбираюсь в машинах, – сказал Хэммонд, как в дурмане. – Но я могу подвезти вас.

– Огромное вам спасибо.

Она улыбнулась, по крайней мере, ее алые губы слегка искривились. Женщина подняла на лоб свои темные очки. Платье прилипло к ее телу, как купальник.

Хэммонд не был уверен, улыбнулся ли он ей в ответ или нет. Ее глаза были очень темными. Она с тем же успехом могла стоять перед ним обнаженной, разве что складки ее платья не соответствовали изгибам ее тела.

– В двух милях отсюда есть бензоколонка. Вы меня так выручили.

Ее голос не изменился с тех пор, хотя она вела себя более раскованно. Когда подняла руку, чтобы поправить прядь мокрых волос, он обратил внимание на то, как колыхнулись ее груди.

Хэммонд был удивлен и сбит с толку. Он боялся ее, она его возбуждала. Это точно была та самая женщина, которая подвозила его два дня назад. Это была ее машина. Но что случилось с ее молчаливой таинственностью? Теперь она разговаривала. На этот раз она была, как бы это сказать, обычной. Ну, не совсем обычной. Она как бы была здесь, но тоже не вся и не полностью. Под горячими лучами солнца от ее платья шел пар. На несколько минут Хэммонд забыл об Уайлдмене и о пропавшей машине.

Она села в «хонду». Платье натянулось и плотно облепило бедра, когда она садилась в машину. Он вспомнил, что она сказала, что была когда-то танцовщицей.

– Мне нравятся грозы, а вам? – спросила она.

– Я больше люблю чистое небо.

– Мне, наверное, нужно купить новую машину, но я так привыкла к своей старой…

При упоминании о машине Хэммонд снова стал паниковать по поводу «бентли». Он сидел рядом с женщиной, только они поменялись ролями пассажира и водителя, и снова ему вспомнился Уайлдмен. Теперь в его сознании она всегда будет связана с Уайлдменом. Хэммонд почти не слышал, что говорила женщина. Кем бы она ни была, ясно было, что она часто путешествует по этим местам. Но почему она не запомнила его? Этого не может быть. Подожди!

«Если кто-нибудь спросит – я вас не подвозила. Вы никогда не ездили на моей машине», – таковы были ее последние слова. Возможно, она собирается придерживаться этого и дальше и потому делает вид, что не узнает его. Тогда все понятно. Он почувствовал некоторое облегчение.

Когда они подъехали к бензоколонке, она выскользнула из машины. Ее ягодицы рельефно выделялись под тонким платьем.

– Благодарю вас, – улыбнулась она ему.

– Не стоит благодарности, – улыбнулся он тоже. Она посмотрела вверх, и он взглянул на небо. Оно снова потемнело.

– Мне кажется, снова начнется гроза.

– Может быть.

– Мне нравится темнота: это так драматично. Особенно, когда ведешь машину. – Она снова надела темные очки.

Хэммонд кивнул, но не сказал ни слова, глядя на ее обтянутые ягодицы, которые были вровень с окном машины. Хэммонд обратил внимание, что платье, надетое на ней, было точной копией платья Доры, которое она купила, когда он был в Аризоне. Вот это совпадение!

Он завел «хонду». Казалось, женщина больше не нуждалась в его помощи. Когда он отъезжал, она помахала ему рукой. Он видел, как она начала разговаривать со служащим заправки и показала назад на шоссе, в сторону равнины, наверное, объясняя, что случилось с мотором ее двадцатипятилетнего «мустанга».

10

К тому времени как Хэммонд вернулся домой, гроза полностью прекратилась. Но гроза бушевала у него в голове, все было так непонятно. Что случилось с «бентли» и с телом Уайлдмена? Хэммонду ничего не приходило в голову. Может, Уайлдмен договорился с кем-то из друзей, чтобы после дуэли оттуда забрали его автомобиль вне зависимости от исхода сражения. Может, у него был секундант. Когда раньше мужчины сражались на дуэли на шпагах или пистолетах, у них всегда были секунданты. Хэммонд даже не подумал о секунданте. И, черт возьми, кто же эта женщина?

На кухне он нашел записку, прислоненную к бутылке русской водки. Там было написано: «Я люблю тебя, люблю, люблю… Твоя Дора».

Хэммонда растрогала эта записка. Дора просто любила его, без всяких осложнений, и не скрывала своих чувств. Другой такой не было. Он пожалел, что связался с Бетти Мей. Неожиданно, эта связь показалась ему ненужной и глупой. Чего он добился? Эта связь стоила Бетти Мей жизни, а его превратила в убийцу. Как он мог позволить, чтобы это случилось? По это случилось. И теперь его жизнь пошла наперекосяк.

Он открыл бутылку и понюхал. Острый запах сухой травы русских степей проник ему в ноздри. Он вспомнил о тех днях, когда сильно пил, о своих приступах ярости и даже случайных сценах жестокости. Уайлдмен производил на него то же действие, освобождая, как джинна из бутылки, живущего в нем другого человека.

Хэммонд закрыл бутылку водки и налил себе пива.

На автоответчике для него было приглашение на просмотр первого варианта «Города призраков» в лаборатории в Голливуде. Хэммонду хотелось увидеть его, хотелось пойти на просмотр, но в то же время он боялся. Боялся увидеть, особенно теперь, ту самую сцену. Вид Бетти Мей посыпит соли на кровоточащую рану его памяти. Или же плеснет спирта в прошлое, и тогда достаточно будет одной только спички.

Просмотр был назначен на два часа дня. Хэммонд приехал вовремя. Он прекрасно понимал, что не сможет высидеть весь фильм. В половине четвертого ему нужно было заехать за Полетт и отвести ее в гости. Он сможет смотреть фильм только один час. Просмотр был организован главным образом для Питера Андерса, оператора, и еще нескольких человек. Хэммонд обменялся несколькими словами с Питером еще до того, как начался фильм. Именно Питер пригласил его. Никто не стал упоминать о несчастье, которое испортило вторую часть съемок. Хэммонд знал, что Питер тоже помнит об этом.

Как всегда, когда он смотрел фильм, Хэммонд видел перед собой печатный текст страницы сценария. Его декорации выглядели настоящими и прекрасно смотрелись. Питер снял их великолепно. Интерьеры были темными, там лежали глубокие тени, а съемки на натуре были слегка обесцвечены, и потому можно было почувствовать пыльную жару пустыни и свою затерянность в ней.

Хэммонд сидел, скорчившись, в просмотровом зале и ждал. Он ждал кадр № 103. Он постарался забыть кадр, предшествующий этой сцене – кадр № 102. Это была ночная любовная сцена между Бобби и Хельгой в хижине. Хэммонд помнил, как снималась эта сцена.

Хэммонд построил декорации для этих сцен не на натуре, а в маленькой коммерческой студии на окраине Скоттсдейла. Теперь он вспоминал, как странно все это было – снимать сцену, предшествующую смерти Хельги, как это было в фильме, после реальной смерти Бетти Мей. Никогда раньше техника съемок фильма, когда сцены снимались не в той последовательности, как потом шли на экране, не казалась Хэммонду столь чудовищной. Как будто мертвая девушка снова вернулась к жизни.

Он вспомнил, как молодая актриса, которую дублировала Бетти Мей, неожиданно разрыдалась в середине любовной сцены. Она потом рассказала Хэммонду, что не может избавиться от мысли, что Бетти Мей умерла вместо нее, спасла ее жизнь.

В этой сцене был эротизм смерти: Хельга занималась любовью в последний раз. Это была ее последняя любовь на земле. Когда утром она выйдет из хижины, она погибнет! Когда Хэммонд смотрел эту ночную сцену любви, он видел себя, как в зеркале: он ведь тоже занимался любовью с Бетти Мей в последнюю ее ночь на этом свете!

Он видел, как стреляли из автомата, как пули впивались в одежду Бетти Мей, как она отлетела назад, когда Уайлдмен незаметно потянул за провода, прикрепленные к Бетти Мей, и как она, уже не контролируя свои движения, проломилась сквозь мягкую дверь из бальсового дерева, конструкцию которой разработал он сам. Хэммонд чуть не расплакался.

– Чудесный трюк! – послышался из темноты восхищенный голос.

Хэммонд поднялся, потрепал Питера по плечу и, извинившись, вышел. Он знал, что Питер поймет его. Черт побери, как все это грустно! Он возненавидел Уайлдмена с новой силой. Уайлдмен заслуживал смерти.

Хэммонд ехал из Голливуда по бульвару Сансет по направлению к Беверли-Хиллз. Перед ним, как на экране, вставали образы, обрывки фраз…

Полетт, его мать, многие годы терпела выходки его отца – все эти его идиотские экономические прожекты и обещания. Но когда он запил по-черному, она оставила его, и никто не осудил ее. Хэммонду тогда исполнилось только семнадцать. Они жили в большом белом деревянном доме на окраине Саратоги, штат Нью-Йорк. Когда кончились деньги, Хэммонд, наконец, переехал к отцу в Олбани. Он не захотел жить с матерью: ему не нравился мужик, с которым она встречалась. И еще ему хотелось хоть как-то подбодрить отца. Такое бывает в семнадцать лет.

Несмотря на все свои недостатки, отец был мужчиной, а мужчины должны держаться друг друга. Хэммонд оставался с ним столько, сколько смог вытерпеть. Он оставил дом, когда поступил в колледж, Приступы ярости отца не давали возможности приводить домой друзей, не говоря уж о девушках. Отец ревновал его ко всем подряд.

Хэммонд вдруг обнаружил, что тоже стал пить, по-видимому, чтобы составить компанию отцу. Несколько бутылок пива по утрам привели к парочке порций виски днем. И водке на ночь. Он вступил на дорожку, ведущую к подростковому пьянству. Хорошо, что он вовремя остановился. Слава Богу! Да, но он не позвонил Доре, как пообещал, дерьмо этакое! Черт возьми. Он ведь хотел поблагодарить ее за записку и за бутылку водки. Это ведь означало, что она ему верит.

Хэммонд опоздал в школу на несколько минут. Полетт ждала его у ворот вместе с. Дэвидом Уингом. Рядом стояла ее сумка с вещами, которые она брала с собой в гости. Полетт была явно взволнована, попрощалась с Дэвидом и побежала к машине еще до того, как Хэммонд успел выйти из нее.

– Поехали, – сказала она.

– Дэвид не поедет с нами?

– Его не пригласили. Он не дружит с Клариссой. Родители Клариссы Балфур были весьма богатыми людьми. Богатыми до неприличия, подумал Хэммонд. У них было три «роллс-ройса», жили они в доме, где было десять спален, на Белладжио-драйв в Бель Эр. Дора рассказывала ему, что их дом расположен недалеко от дома, где умер Альфред Хичкок. Хэммонд не знал, чем занимался мистер Балфур. Может, их деньги перешли к нему по наследству, или же их дали в приданое миссис Балфур; Он им не завидовал. Ведь Дора дала ему возможность вести такой образ жизни, который он не мог себе позволить в начале их совместной жизни. Но его интересовало, как Балфуры распоряжаются своей свободой.

– Ты достал мне книгу об НЛО?

– Я помню об этом, дорогая. Просто у меня сегодня был достаточно напряженный день.

Конечно, он напрочь забыл о книге.

– Папочка, ты говоришь неправду.

– Ну, ты же не станешь делать домашнее задание в гостях у Балфуров, разве не так?

Когда они въехали на дорогу, окаймленную кипарисами и ведущую к высокому белому особняку, построенному в южном стиле, Хэммонд подумал, что, видимо, его отец мечтал именно о таком доме для своей семьи. Но отец закончил свои дни и ночи, смешавшиеся для него в единое целое, в крохотной квартирке в трущобах Куинса. Он никогда не видел свою внучку Полетт.

Кларисса Балфур встретила Хэммонда и Полетт на лестнице огромного особняка. Дочь носила то же имя, что и мать. Это была властная женщина около сорока лет, происходившая из старинной семьи из Сан-Франциско.

Дора рассказала ему, что ей принадлежала винодельня в долине Нейпа.

– Когда мне заехать за Полетт? – Хэммонд хотел быть точным.

– В воскресенье, часов в пять. Вас это устроит?

– Я буду в это время.

Хэммонд поцеловал на прощанье Полетт, и она присоединилась к шумной стайке ребят, толпившихся у дверей особняка. Глядя на молоденьких, болтающих, как птички, девочек, Хэммонд вспомнил Пенни. Пенни Тернер, двенадцатилетнюю девочку с золотистыми волосами, которая была его первой любовью.

Воспоминания о Пенни не оставляли его, когда он ехал домой через Вествуд. Она была в возрасте Полетт, когда они влюбились друг в друга в школе в Саратоге. Пенни была совершенно не похожа на Полетт. Но по своей физической форме и закалке она походила на Бетти Мей. Хэммонду раньше не приходило это в голову. Теперь, когда он вспомнил об этом, Хэммонд растрогался. И неожиданно на улицах Вествуд-Виллидж Хэммонд увидел всех молодых девочек и девушек-студенток, и все они были Бетти Мей и Пенни Тернер. Эта картина его не только не возбудила – он просто похолодел от ужаса. Пенни умерла, когда ей исполнилось девятнадцать, умерла от лейкемии.

Когда Хэммонд приехал домой, его ждал пакет. Он вскрыл его. Там лежал сценарий, присланный фирмой «Джордж Эллиот и Кº», артистическим агентством в Беверли-Хиллз.

К пакету прилагалась короткая записка, в которой его просили за уик-энд просмотреть сценарий. Режиссер, которого представляла фирма, хотел к понедельнику знать, заинтересуется ли Хэммонд работой над этим проектом и что он о нем думает. Хэммонд был доволен предложением, но сейчас ему совершенно не хотелось читать сценарий. Он посмотрел на заголовок – сценарий назывался «Ящик».

Хэммонд вошел в кухню, открыл холодильник, достал лед, бросил несколько кубиков в стакан и налил себе тройную порцию водки; есть ему совершенно не хотелось. Хэммонд пошел в гостиную и уселся перед телевизором. Посмотрел новости – может, будет что-нибудь, что прольет свет на случившееся в Сан-Бернардино. Но ничего интересного не было. К девяти часам Хэммонд уже напился.

К десяти часам он дремал, сидя у экрана. Телевизор работал с приглушенным звуком. Хэммонд проснулся, когда передавали конкурс красоты. Вид девиц в купальных костюмах пробудил в нем сильное желание заняться сексом. Он хотел Дору, хотел оказаться в постели с Дорой. Он слегка помастурбировал, но был слишком удручен и слаб от выпитого алкоголя, чтобы сосредоточиться на каких-либо возбуждающих сексуальных картинках. Он выпил еще водки и взял с собой бокал со льдом и водкой.

Хэммонд разделся до трусов, улегся на спину в постели и включил радио. Передавали знакомую оркестровую пьесу, но он был слишком пьян, чтобы вспомнить, что играют. Ему показалось, что он обещал кому-то позвонить, но не смог вспомнить имя. Кому он должен был звонить – мужчине или женщине?

Последнее, что ему запомнилось, перед тем как уснуть, было решение сходить на кухню, чтобы налить себе еще выпить. Он заснул тяжелым сном, и во рту оставался терпкий вкус лимона. Хэммонд спал с открытым ртом, как спят старики.

Внезапно он проснулся в полной темноте. Радио хрипело: станция уже закончила свою работу. Но его разбудил вовсе не этот звук. Он слышал, что в доме кто-то есть. Хэммонд сполз с кровати и, покачиваясь, подтянул трусы. Послышался звук закрываемой двери. Вот дерьмо! Звук был совершенно отчетливым.

– Дора!

Он позвал ее, когда, спотыкаясь, вышел из спальни и заковылял вниз по лестнице. Наверное, это Дора вернулась домой. Что-то случилось с ее отцом. Хэммонд включил в холле свет. Но он понимал, что это была не Дора, и испугался. Где Дора держит свой пистолет? Водка отшибла память. Хэммонда трясло.

Пот катился по обнаженной спине. Хэммонд медленно пошел на кухню. Босые ступни прилипали к дубовому полу. Он видел, что там включен свет, дверь в кухню приоткрыта. Хэммонд прислушался. Войти ему или нет? Пот лил с него градом. Алкоголь! Водка не помогла ему стать более храбрым. Он слышал свое тяжелое дыхание, сердце готово было выскочить из груди. Хэммонд чувствовал, как у него шевелятся волосы на голове. Лоб покрылся холодной испариной. Ни один грабитель не пойдет на кухню, подумал Хэммонд, и еще раз жалобно позвал: «Дора!» Храбрость его куда-то улетучилась, он просто не мог заставить себя войти в кухню.

Хэммонд начал уговаривать себя, что ничего не произошло. Ничего… И в доме никого не было, кроме него. Ему приснился этот звук, показалось, что кто-то есть в доме. Издалека послышался лай собак. Казалось, что там была целая свора. Собаки. Свора гончих в погоне за дичью. А сам он стал преследуемой лисицей.

Хэммонд прокрался наверх в спальню, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. Никогда в жизни он не делал этого. Медный ключ показался ему холодным, как лед. Хэммонд лег в постель и накрылся с головой одеялом. Он весь дрожал от ужаса. Какого черта, что это с ним? Убийца Уайлдмена сегодня стал жалким трусом. Куда делся тот человек, который скрывался внутри Хэммонда? Сейчас он был ему необходим. Злобный зверь, способный на уничтожение, когда его что-то задевало. Какого хрена, куда он подевался?

Под покрывалом Хэммонд был, как в парной, где жар исходил от его собственного тела. Он истекал потом от страха. Пока ждал, что кто-то гонором взломает дверь в спальню, он превратился просто в ничто.

Когда Хэммонд проснулся, через окно струился дневной свет: он не закрыл занавеси. Звонил телефон. Хэммонд вскочил с постели и схватил трубку. Это должна быть Дора.

– Алло.

Последовала долгая пауза, потом:

– Вы хорошо спали?

Это был женский голос, но звонила не Дора. Он не мог понять, кто бы это мог быть.

– Кто это?

На другом конце повесили трубку. Женский голос… Это был голос женщины, звонившей ему в «Империал Гарденс»… Самолет… Модель самолета…

Хэммонд встал с постели. Голова просто раскалывалась от боли, в висках пульсировало. Он чуть не свалился с лестницы, пока добирался до своего кабинета. Хэммонд резко пнул дверь правой ногой.

Модель самолета исчезла. В солнечном свете было видно, что нитка, на которой висел самолет, перерезана. Хэммонд застыл на пороге. Значит, это не был ночной кошмар. В доме действительно кто-то был. Он побывал на кухне, а потом самолет исчез. Кто-то забрал его. Тот, кто послал самолет, теперь забрал его обратно.

Он жив! Уайлдмен жив!!!

11

Не могу понять, как ему удалось это. Казалось невозможным спастись из горящего, разбитого автомобиля. Но он каким-то образом смог это сделать. Он – жив, я уверен в этом. И теперь вломился в мой дом. Он мог входить и выходить из него. Этот гребаный Уайлдмен смеется надо мной. Уайлдмен и его секундант, наверное, та самая женщина, которая звонила мне. Я знаю, что у него были женщины. Он спал с Бетти Мей.

Меня тошнило с тяжелого похмелья и так сильно тряслись руки, что я порезался во время бритья. Я вздрагивал при малейшем звуке. Когда холодильник переключился – я побежал на кухню. Крики птиц в садике заставили меня бежать к бассейну. При звуке движущейся машины я выбежал через парадную дверь. Уайлдмен играл мной, я стал игрушкой в его руках.

Но я не подчинюсь ему, я не сдамся! Я пошел на кухню за холодной водой. Мне казалось, что рот у меня набит промокашками, а в организме не было ни капли влаги. Я выпил целую бутылку минеральной воды, потом взглянул на бутылку с водкой. Может, выпить? Просто чтобы опохмелиться. Я прекрасно помнил с тех пор, когда здорово зашибал, насколько это опасно. Стоило только начать… Не смей даже смотреть на нее!

Я налил себе тройную порцию в стакан, из которого только что пил минеральную воду «Сан-Пеллегрино», любимую воду Доры. Мне было просто необходимо выпить. И чем водка может повредить? Водка обожгла горло, огнем полыхнула в пустом желудке.

«Не сдавайся! Думай! Он хочет загнать тебя в угол. Думай! Он ожидает, что ты ослабнешь. Не защищайся, а нападай! Не будь кретином! Нападай на него! Нападай!»

Я и не ожидал, что он ответит на телефонный звонок. Он и не ответил. Вместо него я услышал:

– Этот номер временно отключен… номер временно отключен… номер временно…

Я повесил трубку, чтобы не слышать этот механический женский голос. Хэммонд издевался надо мной, как и то латинское изречение на модели самолета «Жребий брошен!» Неужели это означает, что он собирается поквитаться со мной? Прикончить меня? Ну что ж, Уайлдмену придется снова сражаться со мной.

Я все еще плохо чувствовал себя, но стал бояться гораздо меньше. Страх последней ночи покинул меня. Чтобы доказать себе, что ничего не боюсь, я выпил томатный сок с вустерским соусом и ни капли водки.

Я уехал из дома примерно в половине двенадцатого. Я поехал на BMW Доры. Даже не знаю почему. Может быть, так она казалась ближе ко мне. Мне нужна была ее сила. И неважно, где она сейчас. Все мои мысли были об Уайлдмене. До севера Долины был долгий путь. Сначала я поехал по первому адресу, который дал мне Джефф Уэлш, но не потому, что он был первый, а потому что это был район Хидден-Хиллз, где жила Бетти Мей. Мне страшно хотелось побывать там.

Несмотря на сильную жару, я открыл окна машины. Я мог бы включить кондиционер, но с закрытыми окнами я чувствовал себя, как в клетке. Мне казалось, что я сижу под огромной сушкой для волос, когда быстро мчался по шоссе.

Доехав до Хидден-Хиллз, я остановился, чтобы свериться с картой. Я был страшно возбужден: я снова шел по его следу. У меня было странное ощущение, что, может быть, Уайлдмен ждет меня в авиамодельном клубе «Уайд Уингс». Но он не мог знать, что я сейчас еду туда. Но он должен знать, что я стану его искать. Если только он не решил, что я слишком слаб или что он устрашил меня настолько, что я не стану высовывать нос из своей норки.

Клуб походил на маленький частный аэродром. Строения были расположены в конце улицы. За ними – пустая земля, огромный простор старой доброй Южной Калифорнии. Я оставил машину на стоянке. Отсюда были слышны завывание и жужжание моторчиков моделей, словно механические насекомые в густом раскаленном воздухе. Бассейн ночью. Первое предупреждение. Я понимал, что владельцы моделей увлеченные люди, и понимал также, что Уайлдмену очень подходило это хобби.

В комнате клуба было прохладно, работал кондиционер. Пот на моем лице и теле стал высыхать. Я подошел к бару и заказал соду.

– Простите, вы мистер…? – спросил бармен, седой мужчина, хотя ему не могло быть более тридцати пяти лет.

– Уайлдмен. Мне нужно найти мистера Чарльза Уайлдмена.

– Простите, но как ваше имя?

– Хэммонд.

– Вы член клуба, мистер Хэммонд?

– Нет.

– Если вы не член клуба, я не имею права обслуживать вас.

– О-о!

– Но если вы желаете только соду, мне кажется, все будет в порядке.

Я дал ему на чай пятьдесят центов.

– Вы знаете мистера Уайлдмена?

– Боюсь, что нет. Он член клуба?

– Ну, я не знаю. Я знаю только, что он увлекается моделированием.

– Простите, ничем не могу вам помочь. Бармен отошел, чтобы обслужить еще кого-то.

Я оглянулся, чтобы сесть и собрать всю свою энергию для поездки во второй клуб, который находился за Пасаденой. Еще одна долгая поездка.

Я увидел, что целая стена клуба была увешана фотографиями членов клуба и их авиамоделей. Некоторые из фотографий были в рамках и снабжены подписями. Я начал их рассматривать.

Мужчины, как и их модели, были разных размеров и конфигураций. Полагаю, все они были великими специалистами в своем деле. Многие фотографии были цветными. Мне понравилась парочка черно-белых фото. У мужчин на них был вид гордых первопроходцев в авиации. Они хорошо выглядели вместе со своими машинами, со всеми этими глупостями.

Потом я увидел его. Я подошел к фото ближе, чтобы не ошибиться. Никаких сомнений – это Уайлдмен, каким он был несколько лет назад. Он молодо улыбался, стоя в центре группы восхищенных энтузиастов, держа в руках большую модель с очень широким размахом крыльев. На фюзеляже была надпись. Я не смог ее разобрать. Наверное, что-то по латыни. Уайлдмен улыбался. Он смеялся надо мной.

Дома на автоответчике было послание для меня. Я помедлил, прежде чем включить его. Я почти слышал низкий голос Уайлдмена:

«Ну что, Хэммонд, теперь твоя очередь. Я жду тебя. На этот раз тебе не отвертеться».

Я со страхом нажал на кнопку.

«Дорогой, ты не сразу поставил телефон на автоответчик. С тобой все в порядке? Я звоню тебе, чтобы сказать, что останусь у друзей сегодня и вернусь в воскресенье вечером или, может быть, в понедельник утром. Обо мне не беспокойся. Мне просто не хотелось больше оставаться дома. Все расскажу, когда вернусь домой. Ничего особенного, поэтому не волнуйся. Как ты, дорогой? Пил водку? Не забудь заехать за Полетт. Нет, я шучу. Я знаю, что ты не забудешь. Я люблю тебя».

Мне стало Легче. Я решил выбросить из головы Уайлдмена. Просто вытолкнуть его оттуда на некоторое время. Стану думать о чем-нибудь другом.

Я взял сценарий «Ящика», который мне прислали, захватил с собой блокнот, парочку ручек и пошел в садик.

Расположившись под зонтиком у бассейна, я пытался представить, как Дора плывет под водой. Слышно было, как лает собака. Я начал читать сценарий.

НАТУРА: ДЕЛОВАЯ ЧАСТЬ ГОРОДА. ЗАХОД СОЛНЦА

Пустынные воскресные улицы. Проезжает патрульная машина с включенным радио. Окна высокого промышленного здания отражают городской пейзаж в конце дня.

ПАВИЛЬОН: ИНТЕРЬЕР ЭТОГО ЗДАНИЯ. ЗАХОД СОЛНЦА

Темная мансарда, огромная, где гуляет эхо. Ее освещают софиты на подставках.

Кабина лифта медленно поднимается на верхний этаж. Она с грохотом останавливается. Открываются железные ржавые двери в виде решетки. Выходит МУЖЧИНА. Он оглядывается и видит двух собак-доберманов, спящих рядом. Они никак не реагируют на шум.

Мужчина вытаскивает обмякшее тело другого мужчины из лифта, где тот без сознания лежал на стальном полу. Мужчина тащит свою жертву по деревянному полу мансарды.

В центре пустого пространства стоит Ящик размером в девять кубических футов, сделанный из металла и дерева. Видно, что кто-то долго думал над его конструкцией. Из него отходят провода и трубки, которые ведут к большому пульту управления. Рядом с этим пультом стоят две стальные емкости с кислородом.

Мужчина открывает Ящик с помощью дистанционного управления и начинает раздевать другого мужчину, который так и не приходит в сознание. Он раздевает его донага.

Сделав это, мужчина начинает прикреплять диоды к нервным узлам и важным органам своей жертвы. Последний диод присоединен к гениталиям. Он удерживается на теле, как и все остальные диоды, с помощью хирургического пластыря.

Все провода от диодов ведут к маленькой черной металлической коробочке размером с карманный магнитофон. Из коробочки торчат две маленькие антенны.

Мужчина кладет свою беззащитную жертву в черный Ящик. Когда тело оказывается внутри, Мужчина закрывает Ящик с помощью дистанционного управления.

ПАВИЛЬОН: МАНСАРДА. НОЧЬ

Открываются двери лифта и появляется ЖЕНЩИНА. Она одета в красное.

Я перестал читать и посмотрел на титульный лист. Странно, но там не был указан автор. Интересная сцена, с которой начинался фильм, интересная с точки зрения дизайнера. Я отложил сценарий, взял блокнот и начал набрасывать эскизы ящика, каким я себе его представляю. Может быть, я смогу несколько изменить его и сделать из других материалов. Так, пожалуй, будет интересней. Ведь чем бы ни закончилась эта история, ящик сам должен стать персонажем, со своим характером, ему нужно иметь свою личность.

Мне послышалось позади себя какое-то движение, и я оглянулся. Я мог слышать шлепающий звук, похожий на шаги, но я не был в этом уверен. Может быть, это техник, который пришел поменять фильтры в бассейне. В то время, когда я подносил ко рту стакан, я почувствовал тяжелый удар между лопатками.

Кажется, я закричал. Вдруг я увидел, как на меня стремительно несется сине-зеленая вода – я летел в бассейн. Когда ударился о воду, рот у меня был открыт, и вода начала стремительно вливаться в него. Я запаниковал, хлебнул воды и почувствовал неприятный вкус хлорки.

Синяя вода, пузырьки, яркий солнечный свет, глухое эхо. Я старался выплыть на поверхность, закрыть рот, но было слишком поздно. Я успел заметить фигуру, которая прыгнула на меня. Она была черной и блестящей – акула! Кто-то в костюме для ныряния.

Это создание обхватило меня сзади за грудь. Я просто не мог прийти в себя от ужаса. Пытался ударить его ногами, но ноги в воде были бессильны, а рука хватала только пузырьки воздуха. Я ничего не слышал. Я как будто находился в бассейне, наполненном клеем, и слышал только, как бьется мое сердце и шумит кровь, приливая к ушам. Я тонул. Нет, этого не может быть, не должно быть! Рот открыт, горло сводят спазмы, я задыхаюсь, пытаюсь бороться, размахивая руками, как сумасшедший. Меня затягивает все глубже, я не могу освободиться, глаза щиплет, вода льется в горло, мышцы слабеют, яркий солнечный свет, глаза закрываются, темнота, я пытаюсь брыкаться, бью ногами, первое помрачение, Дора, не сдавайся, центр пустоты, становлюсь невесомым, сражаюсь с чернотой, неожиданный холод, отсутствие желания жить, беспомощность, вода, как кровь, бьюсь, лечу в холодное пространство, отсутствие мыслей, ужас… ничего не могу сделать… и как… полны легкие воды, второе помрачение, головокружение, потеря контроля, последняя попытка сражаться за жизнь, знаю, что это конец, конец, пытаюсь считать, пять, восемь, десять, желание умереть, судороги страха, бесконечность, беспомощность, Дора, ничто не имеет смысла, меньше и меньше и меньше… темнота, темно, черное, ничего, больше ничего, чтобы…

ЗАТЕМНЕНИЕ

Часть третья

1

Когда он смотрел, как горит в камине ее желтое платье, то уже тогда знал, что снова увидит ее. Он должен был увидеть ее. Это не конец их связи. Сейчас он позволил ей уйти, но позже он все равно найдет ее. Или она найдет его. Должна будет это сделать.

Ему нравились отели, их номера, бунгало. Его мансарда в деловой части Лос-Анджелеса, недалеко от Музея искусств, была его базой, но не домом. Он старался проводить там как можно меньше времени. Когда не уезжал по делам, то останавливался в отелях на два-три дня, и не только в самых лучших. Иногда выбирал грязные номера в Голливуде или туристический мотель недалеко от шоссе, идущего вдоль тихоокеанского побережья.

Таким образом он мог иметь любых женщин из разных слоев. Женщины расслабляли и в то же время возбуждали его. Это было лучше, чем ходить в кино – он писал свои собственные сценарии и играл в них роль героя-любовника.

Когда Уайлдмен в первый раз увидел ее, в начале недели, она показалась ему самой обыкновенной. Типичная богатенькая домашняя хозяйка из Беверли-Хиллз. Но, глядя, как она ест свой омлет, он изменил мнение о ней.

В том, как она ела, была заложена чувственность. Она ела жадно и достаточно быстро и покончила с едой, в то время как ее подруга все еще расправлялась с салатом из калифорнийских фруктов. Она не заразилась местной болезнью каждую секунду подсчитывать калории. Она не сразу вытерла с губ взбитые сливки от кофе «капучино». Эта женщина не стеснялась своего тела. Он захотел ее.

Лора прибыла на место действия с точностью до Секунды, в руках ее был пистолет. Он понял, что женщина в желтом поражена развернувшейся перед ней сценой. Но тем не менее был удивлен, что она так легко пошла с ним, совершенно свободно и спокойно. Ему понравилось, что она не была все время настороже. В ее поведении не было скованности, она не распространяла вокруг себя запах сексуального страха.

Ее каблук, застрявший в деревянном мостике, когда они шли в его бунгало, стал главным убедительным аргументом. Он понял, что она принадлежит ему, когда коснулся ее ноги: он не ощутил в ней дрожи сопротивления. Ему нравилась ее бледность, которая не была признаком малокровия или какой-то болезни; редкие веснушки еще более молодили ее. Он решил, что ей, должно быть, лет тридцать пять. Конечно, она кое-что повидала, имела дело с разными мужчинами, но внешне это на ней совершенно не отразилось.

Когда она расстегнула лифчик, перед ним предстала совершенно иная женщина. Ее груди были неожиданно чувственны, напоены материнством и вечным женским соблазном.

Ее груди напомнили ему классическую римскую статую, которую он видел в Париже, в Лувре. Подобно тому мрамору, эта была женщина, в чьем теле вы могли увидеть все, чего желали.

Ее формы были удивительно уравновешены. Она принадлежала спальне, и в то же время пейзажу с кипарисами и горами. Он представлял, как она обнаженная бежит вдоль берега острова, купается в зеленом Средиземном море, танцует в Вене вальс в переливающемся платье из алого атласа, отделанного золотом, или сидит в белом с черным наряде на Виа Венсто в Риме. Самое странное, он представил, как она спит рядом с ним. Он видел тысячи обнаженных женщин, но только одна из них до такой степени пробуждала в нем эстетическую чувственность – его сестра.

Каждая частица тела этой женщины излучала сексуальность. Ее солоноватые пальцы у него во рту, которые ласкали его язык, ее бледные, бежевого цвета соски, ставшие мягкими при его прикосновении к ним, вместо того, чтобы напрячься – они отдавались ему, вместо того чтобы сопротивляться, волосы в низу живота, настоящего светло-желтого цвета, естественные на ее бледной коже. И самое главное – ее рот.

Когда тщательно нанесенная розовая помада на ее губах стерлась после их поцелуя, он увидел, что кожа ее губ гораздо темнее, чем это ему представлялось. Эти губы должны были принадлежать совершенно другой женщине, которая гораздо темнее, чем она. И вели себя эти губы тоже совершенно по-иному. Пассивность ее рук и ног, с которой она принимала и реагировала на его ласки, была прямо противоположна целеустремленной агрессивности ее губ. Он не привык к тому, что женские губы сами выбирают, что им ласкать на его теле. Ему было странно ощущать, что она трогала его соски, словно именно он был женщиной. Ее губы заставили его затаить дыхание, когда она возбуждала его член. Эта женщина легко могла довести его до оргазма.

Было несколько моментов, когда ему грозила опасность потерять контроль над происходившим. Ему пришлось сопротивляться действию ее рта, иначе он бы пропал. И закончилась бы игра, идущая по его правилам. Он старательно отводил ее язык от своих гениталий и молил бога, чтобы она этого не заметила. Ему не хотелось, чтобы она считала его сдержанным, но больше всего ему не хотелось, чтобы она поняла, какой властью обладает над ним. В конце концов, кто с кем и что делает?!

По мере того, как твердел член, смягчалось его сердце. Но ему не хотелось, чтобы у него было сердце, реагирующее на случайные романтические встречи. Его сердце было всего лишь мышцей и больше ничем. Ничем больше! Он потерял сердце у нее во рту Она, видимо, этого даже не заметила. Но он презирал себя за то, что позволил этому случиться. Ему нужно было бы ненавидеть ее, но он не мог. После того, как он взорвался от наслаждения, его тело вдруг оказалось в состоянии, близком к смерти, – она поглотила его. Потом его захлестнуло иное, более странное ощущение. Он был жив, прошел через желание и вожделение к удовлетворению страсти, а потом стал в ком-то нуждаться. Это было сумасшествие! Нуждаться в ком-то – это так по-женски!

Его ответом, естественным и в то же время неестественным, на то, что она стала нужна ему, было страстное желание отомстить. Он желал отплатить ей за то, что она сделала с ним. Она дала ему что-то, он это прекрасно понимал, но стал обращаться с ней, будто она ограбила его. Почему?

Она радостно приветствовала его твердый багряный член между своих светлых ног. Теперь его обнимали ее ягодицы, мышцы на ее теле напряглись. Он резко вошел в нее. Она привстала, чтобы принять его в себя. От страсти у нее надулись вены. Эта женщина – сумасшедшая. Просто сумасшедшая! Разве она не понимает? Он же насиловал, осквернял ее! Почему она не старалась освободиться от него, оттолкнуть кресло, закричать? Да что угодно сделать?!

Она же не проститутка! Ради Христа, он же не платил ей! Почему же она так желала его?

Он излился в нее и на несколько минут позабыл обо всем. Она молчала. Будучи еще в ней, он обнял ее под грудями и приподнял. Она откинула голову назад, и он ощутил запах ее светлых волос, терпкий, но едва уловимый миндальный запах подмышек. Он крепко сжал ее. Он не мог видеть ее лица, но знал, что она улыбается. Он был опьянен. Когда она подняла свою гладкую ногу, чтобы погладить его по ноге, покрытой жесткими волосами, чувства переполнили его. Он прижался лицом между ее лопаток, чтобы скрыть свои переживания, он не желал показывать их.

Он расслабился, и его пенис выскользнул из нее. Она вздохнула, мышцы заднего прохода у нее сокращались. Он перевернул ее на спину. Лицо ее несколько припухло от прилива крови, глаза были мягкими и влажными. Она страшно устала, колени у нее дрожали. Когда она расслабилась, он осторожно положил ее на ковер. Она превратилась в олицетворение прекрасной наготы – скульптура женщины, лежащей на спине.

Впервые за десять лет ему сознательно стало жаль того, что он сотворил. Пока он мылся в ванной, его не оставляло чувство вины. Он не должен был трахать ее в зад. Дело не в том, что он сделал, а в том, что побудило его: он сделал это от злости, чтобы отомстить ей. Она хотела этого, но это все равно ничего не меняло. Ее очевидное удовольствие только подстегнуло его. Привкус насилия в сексе, который всегда волновал его, с ней был не нужен, в нем просто не было необходимости.

Когда он вернулся к ней, ему захотелось задать так много вопросов… Как она себя чувствует? Но он не стал ничего спрашивать. Между ними было невысказанное соглашение, и его не следовало нарушать. Он решил что-нибудь дать ей, то, что она захочет. Например, какое-нибудь платье Лоры. Красное подошло бы ей.

Ему хотелось, чтобы она задержалась с ним подольше, но она была замужней женщиной, и у нее, видимо, был ребенок. Ей, наверное, слишком поздно менять свою жизнь. У него вдруг возникло чувство. Он начал рассуждать, как рассуждает любовник. «Пусть уходит, и забудь о ней. Я всего лишь трахнул ее. Только-то и всего!»

Ему было просто необходимо поцеловать ее груди, пока она еще не ушла. Она все поняла, и в знак мира протянула ему руку, чтобы попрощаться. Дневная встреча была закончена. Он отпустил ее.

– Что-то горит. – Это было первое, что сказала Лора, когда вернулась.

– Я сжег ее платье.

– Что она на это сказала?

– Я ей дал одно из твоих.

– Да, красное, я видела ее в нем.

Он никогда не поступал так раньше, и Лоре стало неприятно. За последние два года у них установилось взаимопонимание. То, что он обладал другими женщинами, заставляло Лору еще больше нуждаться в нем. Но она не могла не думать о платье.

Лора получала удовольствие, помогая ему подцепить женщину. Это стало интересной и забавной игрой, но при этом существовали строгие правила.

1. Выбор цели. Он выбирал женщину. Она никогда не протестовала по поводу его выбора. Она вообще никогда ему ни в чем не возражала.

2. Разработка плана игры. Этим занималась Лора. Она могла придумывать все что угодно. Он никогда не спорил с ней.

3. Приключение. Это было его дело, а она всегда ждала где-то неподалеку и представляла себе, что там происходит. Она могла проигрывать «сексуальную игру» мысленно. Это уже была ее «территория».

4. Впечатления. Он рассказывал ей, что произошло. Они вместе сравнивали свои впечатления – ее схему и то, что произошло в действительности. Они никогда не лгали друг другу. Всегда было очень забавно, когда «сексуальные игры», которые она воображала себе, почти полностью совпадали с тем, что было на самом деле.

5. Заключение. После «приключения» они всегда занимались сексом, иногда вплоть до деталей воспроизводя то, что случилось. Он сам решал, какой сценарий им разыграть. Ей нравилось все.

Так случилось и в отеле «Бель Эр»: он сам выбрал женщину, а Лора предложила ему разыграть сценарий с пистолетом. То, что она угрожала ему пистолетом на публике, было самой дерзкой игрой, которую она придумала. Все получилось, и Лора сильно возбудилась.

Все время, когда он проводил с женщиной, Лора сидела в своем «мустанге» и ждала, когда она покинет его бунгало. Казалось, все это длилось вечность. На самом деле прошло два часа.

Лора надеялась, что пистолет сыграет важную роль в их сексуальной игре. Она представила, как он касается женщины холодным стальным дулом пистолета, и сама начала дрожать. Женщина испугается, возможно, даже за свою жизнь, очень хорошо! Лора получала массу удовольствия, когда боялась. Именно поэтому она была с Уайлдменом. Он мог испугать любую женщину. Он был способен на все, даже на убийство.

У нее были неясные предчувствия, что когда-нибудь Уайлдмен убьет ее. Он почти ничего не говорил о своем прошлом. Лора была уверена, что там было и убийство. Он никогда не рассказывал о шраме, который пересекал его тело.

Она взяла себе за правило никогда не мастурбировать, представляя его с другой женщиной. Но иногда было так трудно выдержать, когда все сжималось у нее между ног и становилось влажным. Но она не скрещивала ноги и не сжимала промежность, чтобы кончить. Она не может искусственно кончить, чтобы избавиться от напряжения. Вместо этого, когда лоно становилось влажным, она слегка раздвигала ноги. Пусть там все проветрится! Ни одна часть ее тела не должна была касаться другую. Она твердо держала в руках руль.

Когда она стала представлять себе тело женщины, эти картинки многократно отразились в ее сознании, как в зеркальной галерее. Лора вся напряглась. У нее не было опыта общения с лесбиянками, но она вдруг резко стала реагировать на выдуманный ею самой женские образы. Она иногда задумывалась о том, что она сама еще не до конца разобралась в себе. Может, она скрытая лесбиянка? Может, именно поэтому Уайлдмен пленен ею? Ее твердые мышцы и тренированное тело танцовщицы, почти маниакальное стремление каждый день выполнять определенное количество упражнений. Она просто обожала смотреть на себя в зеркало. Может, это и есть признаки лесбиянки?

Она не могла обсуждать это с Уайлдменом. У нее не было друзей, с которыми она могла бы поговорить на эту тему. По своей натуре она была одиночка, и в этом был источник ее сексуальности. Лора получала удовольствие и удовлетворялась посредством людей, а не вместе с ними. Женщины, с которыми был Уайлдмен, становились катализаторами собственных чувств Лоры. Когда Лора прижималась грудями к паху Уайлдмена, она представляла, как это же делает и другая женщина. Когда его рука раздвигала половые губы Лоры, и ее крохотный клитор набухал и начинал пульсировать, она испытывала те ощущения, что и другая женщина до нее.

Чтобы не кончить, Лора поставила кассету в магнитофон. Романтическая музыка из какого-то фильма наполнила машину, как теплая расслабляющая вода ванны. Лора иногда ставила музыку, когда занималась у балетного станка и слишком перевозбуждалась. Звуки были несколько вульгарными и сладкими и отвлекали ее от белых и розовых образов, которые так сильно заводили ее. Эта музыка, как и фильмы, в которых она звучала, была воплощением любви и нежных чувств. Это было так далеко от острых, специфических моментов сексуального возбуждения, что эротические мысли Лоры растворились в них, как в чуть теплой воде, которая могла остудить самую пылкую страсть.

Лоре пришлось дважды проиграть кассету с каждой стороны пока женщина не показалась на стоянке и села в свою машину. На ней было другое платье, и Лора подумала, к чему бы это: Она видела, как отъехала машина, потом вышла из «мустанга» и пошла в бунгало, чтобы узнать, что там было.

Уайлдмен не желал заниматься сексом с Лорой. Ему хотелось только сохранить в памяти женщину, которая только что покинула его. Обычно такая сцена лишь заставляла его и Лору жадно заниматься любовью. На этот раз ему ничего не хотелось. Но он не желал, чтобы Лора догадалась об этом. Поэтому он заставил себя проделать их обычный сексуальный ритуал.

Лора села в кресло, на спинке которого он имел женщину только час назад, и сидя начала раздеваться: это был ее любимый трюк. До сих пор это всегда возбуждало его. Когда она начала медленно снимать кожаные модные туфли, Уайлдмену хотелось заорать: «Ради Бога, не делай этого!» После ухода женщины он взял ее туфли и положил в дорожную сумку, предварительно завернув в кусок алого шелка.

Когда началась их обычная игра в вопросы и ответы, Уайлдмену пришлось постоянно врать: ему нужно было обезопасить себя.

– У нее здоровые сиськи?

Лора спустила до талии свое черное платье и продемонстрировала черный плотный лифчик.

– Очень.

– И соски ее были ярко-розовыми благодаря губной помаде и тоже слишком большими? – Это была уже догадка Лоры.

– Нет, она подкрасила их, разрисовала в темно-красный цвет кисточкой. Мне так кажется. Но не губной помадой.

– Тогда она ждала, что ее кто-нибудь подцепит, не так ли? – заметила Лора. – Меня это удивляет. Она не похожа на шлюху.

Лора спустила платье до бедер, но не стала снимать лифчик, и она не носила трусики.

– Ты дал ей денег?

Уайлдмен заколебался.

– Ты дал ей деньги?! – Лора была поражена. – Сколько же ты ей дал? – Лора полагала, что пару сотен.

Она раздвинула ноги и откинулась в кресле. Темный треугольник волос, которые он сам аккуратно подстриг ей два дня назад ее же золотыми маникюрными ножницами, сейчас показался ему слишком резким. У той женщины волосы были, как клумба золотистых цветов. Лора ждала его следующих слов или движений.

– Я дал ей немного. Всего сотню.

Он приблизился к ней, радуясь, что она поверила его выдумке. Хотя то, что он описал эту женщину как шлюху, выглядело так, как будто он подлизывается к Лоре. Трудно было себе представить кого-нибудь менее похожего на проститутку, чем та женщина.

Лора протянула руку и запустила ее в его трусы. Он даже не возбудился. «Что же у него произошло с этой женщиной?» – спросила себя Лора. Что-то было не так, она была теперь в этом уверена.

– Она кончила? – Лора вытянула из трусов его пенис.

– Да, кончила.

– Но никогда нельзя сказать это наверняка, когда имеешь дело с проститутками. Разве я не права? Они все время притворяются. – Лора решила, что маленький намек на его мужские качества не помешает.

– Я могу сказать точно.

– Каким образом?

– Я же знаю, когда кончаешь ты.

– Да, и как же?

– У тебя на спине выступает пот.

– Можно вспотеть, даже не кончая.

– Но это происходит во время акта. Если потеешь потом и продолжаешь потеть в течение десяти минут, значит ты не притворяешься. Это никоим образом невозможно подделать.

– Может быть.

Лора села. Она была обеспокоена. Она не поверила его выдумке, что женщина была шлюхой. Может, она и кончила, но он-то мог и не кончить. Конечно, никакой беды в этом нет. Но почему он не кончил? Почему все выдумал? Почему лжет? Ему не обязательно было это делать, и он прекрасно это знал. У них такие отношения, когда нет необходимости лгать друг другу. Насколько Лоре известно, он никогда раньше ей не врал, как и она ему.

Она обхватила руками его ягодицы и, не снимая с него трусы, взяла в рот его член, только начавший возбуждаться.

Уайлдмен смотрел на черноволосую голову Лоры. Он солгал ей насчет женщины и тем самым нарушил их соглашение. Дурак! Ему следовало бы прямо заявить ей:

– Эта женщина удивительным образом подействовала на меня. Точка.

Ну вот и все. Мудак! Теперь-то уж он не сможет отступить. Гордость! Придется продолжать ей лгать, и она ничего никогда не узнает.

Лора не собиралась спускать ему это. Уайлдмен испытывал ощущения, которые только она могла дать ему. Лора пустила в ход зубы. Большинство женщин боялись делать это, думая, что это может оттолкнуть от них мужчину: мужчины ведь более трусливы, чем женщины.

Он почти уже кончил, когда она отняла рот и приподнялась в кресле. Лора схватила его за бедра, потянула в сторону, и они вместе соскользнули на пол. Лора была сильной женщиной, и они совершили мягкую посадку. Она сняла с него трусы и взобралась на него. Двигалась она так уверенно и грациозно, что ее движения походили на танец. Когда Лора была сексуально возбуждена, она становилась очень сильной. Она прошептала:

– Я хочу, чтобы ты вошел в меня. Внутрь меня. Куда полагается.

Она склонилась над ним, сильно напряглась, дважды дернулась на нем и теперь ждала, когда он кончит. Когда он тронул пальцами черный шелк лифчика Лоры, перед его глазами возникли белокурые волосы той женщины. Ее последний вскрик слился со страстным вздохом Лоры, а Уайлдмен слился сразу с ними двумя. У него пошла голова кругом. Он стал центром водоворота и понесся прямо на дно, увлекая их вместе с собой.

Лора почувствовала, как вся горит и начала плакать. Слезы струились у нее по лицу, когда она приблизила губы к его таинственному шраму. Уайлдмен задрожал, и от этого она кончила. Он принадлежал ей, и только ей.

Они лежали на ковре, медленно обретая дыхание. Спустя некоторое время она поднялась с него. Его член все еще был возбужден. Лора улыбнулась и легла рядом. В дверь постучали. Уайлдмен тяжело вздохнул.

– Войдите, – сказала Лора.

Дверь отворилась, и заглянула молодая горничная-мексиканка. Она испугалась, когда увидела обнаженную парочку, лежащую на полу.

– Простите, – заикаясь, сказала она, но никак не могла отвести от них взгляд. Лора улыбалась ей, Уайлдмен неподвижно лежал на спине.

Лора приподняла рукой его член.

– Правда, он прекрасен?

– Простите, – пробормотала горничная и закрыла за собой дверь.

Лора повернулась к Уайлдмену.

– Посмотри на меня, – сказала она.

Уайлдмен открыл глаза.

– Ты такой сладкий, и ты это знаешь, – сказала Лора.

Через полчаса оба оделись. Уайлдмен казался весьма озабоченным, и тревога Лоры опять вернулась.

– Ты уедешь сегодня? – спросила она.

– Нет, завтра.

Ему не хотелось уезжать оттуда, где с ним была та женщина.

– Может быть, я вернусь в твою мансарду. – Лора так же хотела уехать отсюда, как ему хотелось остаться.

– Я жду звонка.

– А как же собаки? Может, их нужно покормить?

– Еще рано, они еще спят. В любом случае я оставил им большую миску кроличьего мяса.

Лору поражала его привычка давать снотворное двум своим доберманам. Он объяснял это тем, что когда они спят, то видят сны и не должны постоянно быть настороже, нападать или обороняться от кого-либо. Ей это казалось жестоким, но она не смогла переубедить его.

– Я знаю ее имя, – сказала Лора. Ей вдруг захотелось причинить ему боль, она понимала, что ее слова расстроят его.

– Меня это не интересует.

У них было правило – никакого продолжения, никаких новых встреч.

– Ее зовут Пандора.

– Забудь об этом. – Он разозлился: она нахально лезла в его воспоминания. – Что с тобой?

– Я видела ее номерной знак. Там было написано «Пандора».

– Послушай, почему бы тебе не отправиться домой? Я имею в виду твой собственный дом.

Даже после знакомства с ним Лора продолжала арендовать маленькую квартирку в Вэлл. Ему было все равно. К тому же у него был ключ. Кроме того, там стоял автоответчик. Все было по совести: у нее был ключ от его мансарды. Он поставил там зеркало и отвел ей место, где бы она могла заниматься балетными упражнениями. Ему нравилось наблюдать за нею.

Сейчас он злился. Зачем она сказала ему ее имя? Считает, что его это интересует? Может быть. У Лоры была удивительная интуиция, и это делало ее еще более соблазнительной. Этот намек на телепатию притягивал их друг к другу. Интересно, подумал он, не обладает ли таким качеством Пандора.

– Ты поезжай, а я подожду звонка, – сказал он Лоре.

– Может, мне забрать свою одежду? Ту, что еще здесь осталась?

– Нет, я все привезу.

Он не станет реагировать на подкалывание Лоры. Когда подумал о том, что отдал ее платье женщине, это показалось ему странным. Но в тот момент это было совершенно естественным. И даже необходимым. Она не могла покинуть бунгало совершенно раздетой.

В прошлом были случаи, когда он запрещал Лоре надевать платья. В те времена, когда он давал ей задания, лучше всего она выполняла следующее: приезжала к нему на свидание куда-нибудь в людное место в одном нижнем белье.

Ее задача состояла в том, чтобы придумать правдоподобную историю, объяснявшую людям, почему она раздета.

У Лоры была тонкая тренированная фигура танцовщицы, и когда она была раздета, это казалось совершенно естественным. Она великолепно выглядела в нижнем белье. Она умела подать себя, могла надеть лифчик, сквозь который все могли видеть ее нахальные темные соски. Прежде чем появиться на публике, она терла их ластиком. Однажды она надела слишком тесные трусики, чтобы у нее сильно выделялся лобок и даже вылезали в разные стороны черные волосы. И была она в темных очках. Лора – выдумщица! Ему повезло, что он встретился с ней.

Когда она уехала, Уайлдмен уселся в кресло. Пандора. Поразительное имя. Оно очень соответствует тому, как он относится к ней. Даже сейчас он видел, как она лежит на ковре перед ним.

Зазвонил телефон.

– Мистер Уайлдмен, вам звонят. Мистер Эллиот.

– Соединяйте.

Джордж Эллиот был его агентом, который вел переговоры в Аризоне по поводу его участия в съемках картины «Город призраков».

– Чарльз, все в порядке, сделка состоялась. Через четыре недели начинаются съемки картины. Во Флегстаффе, – сказал Джордж.

Повесив трубку, Уайлдмен снова стал думать об этой женщине. Она стала живым призраком, здесь, в бунгало. В течение дня Уайлдмен занимался обычными делами, перечитал сценарий «Города призраков» и проверил автоответчик в квартире Лоры. Он наметил также трюки в будущем фильме и позвонил продюсеру, чтобы встретиться с режиссером и обсудить то, что от него требовалось. Потом позвонил в департамент Южной Калифорнии, чтобы узнать фамилию и адрес владельца личного номерного знака «Пандоры».

Уайлдмен прекрасно понимал, что ему не следовало делать этого. Он нарушал правила своей собственной игры и начинал дразнить спящую собаку.

Пандора… Он как раз собирался открыть «Ящик Пандоры!»

2

Уайлдмену было бы легко подстроить новую встречу с ней. Он узнал ее адрес и поехал туда. Он видел, как ока входила в дом и выходила, одна или с дочкой. Ее мужа он не видел. Может, они разбежались в разные стороны? Было так легко поговорить с ней в супермаркете, на школьном дворе или в ее любимом кафе в Беверли-Хиллз, где она бывала. Но он сдерживался. Может быть, она не хочет, чтобы ей так скоро напомнили о случившемся.

Чувства Уайлдмена к Пандоре становились все более горячими по мере того, как проходило время после их встречи в отеле «Бель Эр». Мало того, что он постоянно думал о ней, она стала приходить к нему во сне. Такого с ним прежде никогда не случалось. Пандора заполнила его жизнь. Он почувствовал острую опасность.

Уайлдмен начал готовиться к съемкам фильма. С точки зрения постановщика трюков, это была несложная картина, и он хотел посвятить больше времени писательству. Вот уже несколько недель он работал над собственным сценарием. Уайлдмен подцепил заразу, присущую людям, связанным со съемками фильмов: стал писателем-неудачником.

Ему не следовало близко подходить к ее дому на Ранчо-парк, но он не мог удержаться. Однажды в субботу, почти в полночь, он проезжал мимо и услышал шум вечеринки, которая была в разгаре. Классическая музыка и романтический смех доносились из дома и эхом отдавались вокруг. Возле бассейна сияли огни. Они как бы притягивали к себе. Уайлдмен припарковал машину и пошел посмотреть.

Он обошел вокруг соседнего дома, который был погружен в темноту, и понял, что там никого не было. Может, эти люди уехали на весь уик-энд. Он прошел через садик с прудом в японском стиле и подошел к высоким и густым кустам, образовавшим непроходимые заросли, которые разделяли и защищали здания и дворы двух домов. Но Уайлдмен нашел место, откуда смог увидеть бассейн. Вокруг него сидели в креслах или стояли пять или шесть пар. Размытый синий свет, отражавшийся от воды бассейна, создавал такое впечатление, будто они участвуют в съемках фильма. Уайлдмен увидел Пандору. Она смеялась и размахивала бокалом. Ему показалось, что она немного пьяна.

У него резко забилось сердце – на ней было красное платье. И выглядела она счастливой. Уайлдмен решил, что тоскливый мужчина, который разливал шампанское людям, стоявшим несколько в стороне от нее, был ее мужем. Почему она вышла за него замуж? За такого зануду?

Пандора смеялась над шуткой какого-то идиота в полосатом пиджаке. Парень протянул руку и коснулся ее плеча. «Ты, тварь, сними с нее свою руку!»

Уайлдмен весь зашелся от ревности. Ревность! Этого слова не было в его словаре. По крайней мере, до сих пор.

Он не уходил и наблюдал за ней, и только за ней, почти час. Пара за парой гости стали расходиться. Он ждал именно этого. Он желал видеть ее одну. Чтобы она принадлежала только ему. Почему бы ее зануде-мужу не отправиться прочь вместе с остальными? Полосатый кретин отбыл, теперь его очередь.

Хэммонд вошел в дом. Пандора начала собирать бокалы на подносы. Несколько минут Уайлдмен смотрел, как она расхаживала взад и вперед вдоль бассейна. Ну прямо как горничная! Появился Хэммонд, забрал у нее поднос и провел руками по платью.

Уайлдмен видел, как Пандора закинула голову, когда Хэммонд целовал ее в шею. Ему до боли захотелось овладеть ею. Хэммонд задрал ей подол и, как показалось Уайлдмену, погладил ее по бедрам. Уайлдмен не мог точно все видеть: он был слишком далеко от них. Но он мог все четко себе представить, он чувствовал все так остро, как если бы был на месте Хэммонда.

Она положила руку на ширинку Хэммонда, и Уайлдмен начал дергаться в ответ. Может быть, она в этот момент думала о нем, вспоминала его?

Когда Хэммонд попытался снова задрать ей платье, Пандора остановила его поцелуем. Уайлдмен представил вкус ее языка у себя во рту. Их рты, его и Хэммонда. Хэммонд! Как она может жить с этим чучелом? Наверное, по привычке.

Когда они слишком возбудились, Пандора быстро отступила от мужа, резко оглянулась и какое-то мгновение смотрела в сторону Уайлдмена. Потом взяла руку Хэммонда и прижала ее к груди. Хэммонд пошел, чтобы выключить свет в садике. Пандора взяла один из подносов и вошла в дом. Хэммонд взял второй и последовал за ней. Стали гаснуть и другие огни. Вода в бассейне слабо мерцала.

Уайлдмен сделал несколько глубоких вдохов. Он знал, в чем тут дело: они больше не выйдут.

Лора спала, когда он приехал в ее квартиру. Он разбудил ее.

– Который час?

– Пора окунуться.

– Что?

– Поплавать в бассейне.

– Ты что, с ума сошел?

– Да.

Лора спала голой, даже когда не ждала его. Ей нравилось прикосновение простыней к обнаженной коже. Иногда она закутывалась в них – живое тело в погребальном саване. Уайлдмен любил, когда она спала голой, любил, чтобы она всегда была в его распоряжении.

Лора зевнула и открыла ящик комода в поисках купальника. Уайлдмен протянул красное платье, которое купил ей взамен того, которое отдал Пандоре.

– Ты хочешь, чтобы я надела его?

– Именно.

– Я никогда не купалась в платье!

Лора ушла в ванную комнату и вынула из себя тампон. Уайлдмен ждал, еле сдерживая нетерпение, пока она завязывала волосы лентой.

Коммунальный бассейн того района, где жила Лора, был окружен высоким забором. Калитку запирали на ночь, но у каждого жильца был свой ключ.

Днем бассейн не был особенно притягательным – прямоугольник воды, окруженный жалкими белыми пластиковыми стульями и ржавыми металлическими столиками. Едва ли кто из жильцов пользовался им: слишком открытым и жалким он выглядел. Там не было ни зонтиков, ни растительности, ни тени, чтобы спрятаться от горячего солнца Долины. Ночью пустынный бассейн, освещенный только луной и одной лампочкой, висевшей высоко на заборе, выглядел даже пугающе, как пустая площадка для парковки машин. Ночной ветерок покрывал рябью гладкую поверхность воды и заигрывал с тонким материалом лориного платья. При искусственном свете платье казалось темно-красным, цвета крови. Все вокруг было похоже на декорации для сцены убийства во второразрядном фильме.

Но Уайлдмен видел только элегантный внутренний дворик дома Пандоры. Когда он касался Лоры через прохладный материал ее платья, он касался тела Пандоры. Когда целовал Лору, чувствовал сладость рта Пандоры, разбросанные там и сям губы сюрреалистического полотна.

Лора не представляла, что он хочет от нее. Уайлдмен не объяснил ей правила игры. Он также не рассказал ей о своем сексуальном контакте, который, как она предполагала, только что был у него. Не отнимая своего рта от ее губ, он положил ей руку между ног. Его пальцы засунули ей внутрь материал платья, нежно прихватив плоть ее самого интимного места.

Он представил, как раскрываются половые губы Пандоры, увидел ее светлые волосы на лобке. Ощутив под пальцем влагу, Уайлдмен почувствовал запах лесного ореха – незабываемый запах, интимный запах Пандоры.

Свободной рукой он положил руку Лоры на свою ширинку, и Лора стала расстегивать ее. Это ей было прекрасно знакомо. Лора начала с нижней пуговицы и пошла вверх.

Он глубже засунул в нее пальцы, но казалось, Уайлдмен ничего не замечал, он был как после приема наркотиков. В его прикосновениях не было обычного нетерпения. Вместо этого была в нем какая-то пассивная напряженность, которую Лора прежде никогда не чувствовала, спокойствие, как будто он и не думал достичь оргазма. Он чего-то ждал, но Лора не могла понять чего. Ей показалось в какой-то момент, что она занимается любовью с другим, незнакомым мужчиной.

Уайлдмен вдавил свой член в платье, в Пандору. Он знал, что Лора хотела снять платье, но это было невозможно, он не желал видеть ее тело. Он желал только Пандору. Красное платье стало как бы неотъемлемой маской тела. Он прижимал к себе Лору, а чувствовал нежную плоть Пандоры. Он положил руку на плечо Лоры, когда стал кончать, и она не смогла увидеть его лицо.

С третьего этажа соседнего здания из окна своей спальни за ними наблюдала девушка. Она была молоденькой, ей было всего пятнадцать лет. Она слишком поздно выпила кофе и никак не могла заснуть. Сцена внизу взбудоражила ее. После крупной ссоры с отцом по поводу плохих школьных отметок она чувствовала себя отчаянно одинокой и обиженной. Ей нужна была компания. Ей нужен был секс. Ей хотелось отомстить. Но все это были абстрактные понятия.

Возбужденная, она отошла от окна и стала искать в ящике шкафа купальник. Через голову быстро стащила ночную рубашку и надела купальник из белой лайкры, потом снова подошла к окну и глянула вниз. Они все еще были там. Она поспешила из квартиры, взяв с собой ключи, и побежала босиком вниз по холодным каменным ступенькам.

Уайлдмен не реагировал на всплеск. Лора видела, как девушка проплыла под водой мимо них, и слегка занервничала. Уайлдмен кончил в нее, вернее, в ее платье, которое он так и не снял, и которое теперь было внутри ее. Его член показался ей огромным, и ей хотелось, чтобы Уайлдмен помог ей кончить, сейчас, быстрее!

Вода была холодной, но девушке и в ней было жарко. Она снова проплыла через весь бассейн, плывя на боку, чтобы не спускать взгляд с этой парочки, ожидая, что они вот-вот перейдут в другое место. Но они не сделали этого. Мужчина отодвинулся от женщины, но его член запутался в ее красном платье. Казалось, их совершенно не волнует, что за ними наблюдают. Девушка слышала о сексе втроем и пожалела, что у нее не хватило смелости нырнуть в бассейн голой.

Уайлдмен страдал, страдал по Пандоре. Он слишком долго держался от нее вдалеке, ему было необходимо снова увидеть ее. Он повернулся к бассейну и некоторое время наблюдал за девушкой. Кто она такая? Какого хрена она здесь делает? Конечно, шпионит за ним.

– Эй, ты! А ну вылезай из бассейна!

Девушка была в ужасе.

– Пошли домой, – сказала Лора и рывком отцепила платье от его члена. Уайлдмен тяжело задышал, словно она вогнала в него гвоздь.

Девушка доплыла до дальнего края бассейна, где светила лампочка, и вылезла из воды одним гибким движением.

– Иди сюда, – приказал Уайлдмен.

Девушка уставилась на него, потом на Лору. Ей хотелось убежать, но хотелось и подчиниться. Уайлдмен видел, что у нее короткие вытравленные светлые волосы. Даже при слабом свете он мог видеть ужас и любопытство в ее глазах.

– Подойди сюда, – снова, но уже спокойно повторил Уайлдмен свой приказ.

Лоре стало тревожно. Разбудил ее посреди ночи. Притащил в бассейн. Трахал через платье. А теперь разговаривает с незнакомой девушкой. Все было так странно. И все было каким-то образом связано с красным платьем, которое он отдал той женщине в отеле «Бель Эр». На следующий день Уайлдмен пошел и купил такое же платье. Почему?

Девушка подошла к ним.

– Послушайте, сэр, извините меня. Я просто хотела поплавать. Извините, я не шпионила за вами.

– Конечно, шпионила!

Девушка беспомощно, посмотрела на Лору.

– Ты живешь в этом доме? – спросила Лора, теперь уже обеспокоенная тоном Уайлдмена.

– Да, вон там. – Она показала на окно своей спальни.

– Сколько тебе лет?

– Восемнадцать, сэр.

– Иди домой, – сказала Лора, прикоснувшись к руке девушки. Та дрожала. – Оставь ее, пусть идет спать.

Лора была так же испугана, как и девушка. Ее испугал взгляд Уайлдмена – в нем была ярость. Он взглядом притягивал к себе девушку. Птичка билась, но не могла улететь, ее держал гипнотизирующий взгляд готовой укусить змеи.

Уайлдменом овладело опасное состояние, и он сознавал это. Он вдруг понял, что девушка является зеркальным отражением его сестры, какой она была двадцать лет назад. В ней он мог видеть свою сестру. Более того, теперь он понял, что эта была его сестра, вошедшая в тело Пандоры. Он был потрясен. Он ликовал. Это было настоящее притяжение, которое оправдывало его необходимость обладать Пандорой.

Девушку тошнило от страха, и в то же время она была вся мокрая от желания.

– У тебя есть дружок? – спросил Уайлдмен.

– В некотором роде. – Она говорила шепотом.

– Ты уже спала с ним?

– Нет.

Больше она ничего не могла вымолвить. С нее градом лил пот, но его было невозможно отличить от воды, которая капала с ее тела. Она вся исходила влагой – снаружи и внутри, она едва могла стоять.

Уайлдмен склонился к ее лицу и нежно поцеловал в губы. Медленно, как во сне, девушка ответила ему. Он обнял ее, прижал к себе.

Лора видела, что девушка подняла руки, как под наркозом или как робот, и обняла Уайлдмена. Лора не знала, что делать. Девушка обнимала Уайлдмена, как обнимают любовника. Она сразу превратилась из искательницы приключений в кого-то, кто, как оказалось, вдруг знает незнакомца, за которым шпионила.

Лора оглянулась и посмотрела на окна. Ни одного освещенного. И ни одного лица. Было три часа утра, и Лора чувствовала, что сейчас начнет заниматься заря. Она снова посмотрела на Уайлдмена и девушку, которая теперь застегивала его брюки.

– Я пошла спать, – объявила Лора.

– Я позвоню тебе завтра, – ответил Уайлдмен, приглаживая волосы.

– О чем ты говоришь? – Лора с отчаянием взглянула на девушку. Какого черта, что здесь происходит? Уайлдмен тоже посмотрел на девушку.

– Пойди наверх и надень что-нибудь. Я подожду тебя здесь.

Девушка повернулась и пошла к дому, подчиняясь приказу Уайлдмена. Пройдя несколько шагов, она побежала, красиво перебирая длинными босыми ногами. На Лору она даже не взглянула.

– Я думал, ты собираешься лечь спать.

– Я так и сделаю. А ты не придешь?

– Нет, не сегодня.

– Что с тобой?

Уайлдмен ничего не ответил. Не мог. Он и сам не знал. Он только знал точно, что собирается делать в течение оставшейся ночи и, возможно, части завтрашнего утра. Нет, было уже утро сегодняшнего дня!

Лора ушла. Когда в воротах ограды повернулась и посмотрела на Уайлдмена, тот сидел на стуле и смотрел в бассейн. Он ждал.

Лора не решила, как вести себя, – разозлиться или не обращать внимания, когда ей навстречу попалась девушка, торопливо сбегавшая вниз по холодным ступенькам. На ней были только свитер и джинсы. Она не взяла с собой ничего. И была все еще босиком. Ни одна из женщин не промолвила ни слова. Но одна улыбалась, а другая – нет.

3

Уайлдмен мог представить себя волшебником или колдуном, который похищал прекрасную золотоволосую девушку. Девушка, сидевшая рядом с ним в машине, была принцессой. Нет, пастушкой. Он вез ее к себе в замок или, возможно, в пещеру. Ночь была темной, но звездной. Поездка напоминала эпизод из сказки.

За исключением того, что это была не сказка, а быль. Испуганное и сопротивляющееся создание из сказки в данном случае было счастливо, что его украли из безопасного дома в темный лес, увозили в неизвестность. Это создание путешествовало, сидя не на лошади, а в старом английском автомобиле, который на бешеной скорости мчался по лос-анджелесскому шоссе.

Огни шоссе пролетали, как кометы. Уайлдмен посмотрел на девушку, когда ее осветили огни. Она свернулась на сиденье, как ребенок. Но не дремлющий ребенок. Эта девица была полна любопытства и возбуждена, как будто уже привыкла жить в таком темпе и радостно воспринимала окружающий мир. То, что она свернулась в клубочек, было всего лишь защитной позой.

Девушка знала, что Уайлдмен смотрит на нее, изучает ее, пытается понять, что она из себя представляет. Она не смотрела ни на него, ни в зеркало заднего обзора. Она даже не обернулась назад, когда они уехали. Кровь гулко стучала у нее в ушах. Кто этот мужчина? Куда он везет ее? Она вспомнила, что видела Лору около своего дома. Она издали восхищалась ее холодным видом и умением владеть собой. Лора была воплощенным желанием девочки выглядеть умудренной опытом, пожившей на свете женщиной. И сегодня ночью этот мужчина предпочел девочку именно такой женщине. Мысль о том, что сорокалетний мужчина выбрал ее, приводила ее в дикое возбуждение. Она знала, что в ней есть жестокость и сила, которые раньше никогда не проявлялись, за исключением тех случаев, когда она фантазировала во время мастурбаций. Она никогда не представляла себя изнасилованной. В своих фантазиях девушка сама была агрессором. В реальной жизни, когда она встречалась с юношами, она была очень скромной и застенчивой, старалась не заходить слишком далеко. Ею никогда никто не обладал.

В своем воображении девушка всегда хотела быть сиреной, хотя и не знала этого слова. Она воображала себя женщиной, которая способна так соблазнить мужчину, что тот умрет от страсти. Хотя у нее не было опыта общения с мужчинами и она не умела их обольщать, девушка чувствовала, что обладает странной властью над этим человеком. Он будет первым, кто как следует займется с ней любовью. Она была уверена в этом. Всю оставшуюся жизнь он будет для нее первым мужчиной. То, что она совершенно не знала его, не знала даже его имени и вообще ничего о нем, только прельщало ее. Эта ночь поставит ее на несколько голов выше всех ее подружек с их неуклюжими связями с мальчишками. Они пока еще только играли во взрослые игры. Связь с этим мужчиной будет настоящей. Он овладеет ею, и она, в свою очередь, станет, как она надеялась, обладать им.

Девушка выпрямилась на сиденье, вытянула ноги и издала какой-то животный звук, похожий на зевок. Но на самом деле это было тихое низкое рычание. Уайлдмен услышал его и невольно вздрогнул. Ее движение и этот звук напомнили ему о его сестре Флоренс, о том, как она просыпалась утром в постели рядом с ним. Флоренс и он искушали судьбу. Они перешли запретную границу в страну страсти, где кровосмесительство было нормальным явлением и постоянным желанием, которые правили всеми их действиями. Именно Флоренс взрастила в нем постоянное желание.

Она покинула Америку в пятнадцать лет, и он постоянно вспоминал ее. Их отец Чарльз Уайлдмен-старший был армейским человеком. Он разошелся с их матерью двадцать лет назад. Мать вышла замуж, за модельера-француза и отправилась жить в Париж, забрав с собой Флоренс. Когда Уайлдмен изредка бывал там, он видел их обеих. Но после того как Флоренс вышла замуж и завела детей, он перестал видеться с ней. Она предала его.

Уайлдмен свернул с шоссе в Альворадо. Девушка поняла, что он живет в деловой части города. Он жил в таком месте, где, как она думала, никто не живет, никто из тех, кого она знала. Она была здесь всего лишь несколько раз в жизни. Так, совсем малышкой она была с отцом в отеле «Бонавентура», прокатилась там несколько раз на внешнем лифте и выпила детский коктейль «Ширли Темпл» в баре. Но после наступления темноты она никогда не бывала в деловой части города.

Это было так волнующе! Уайлдмен ехал по пустынным улицам. Светофоры прерывисто мигали желтым светом на перекрестках и не переключались, как это было днем, на красный и зеленый. Днем улицы были отданы транспорту, а ночью они сами вершили свои дела. Девушка вдруг испугалась, когда нужно было выходить из машины на пустой стоянке.

– Приехали! – сказал он и ободряюще улыбнулся.

Они прошли по пустынной улице к зданию, которое показалось ей похожим на фабрику. Девушка поскользнулась босыми ногами в липкой лужице машинного масла. Издалека, но весьма ясно донесся звук полицейской сирены, и в голову ей пришла мысль об убийстве.

Уайлдмен вынул ключи и стал открывать стальную дверь. На тротуаре валялся мужчина, который все время старался прислониться к стене. Он был вдребезги пьян. На мужчине была надета юбка, которая высоко задралась, выставив на показ его гениталии. Девушка в ужасе и изумлении не могла отвести от него взгляд. Она пялилась на его длинные темные волосы и размазанную помаду, схватив Уайлдмена за руку. Пьяница молча уставился на нее. Уайлдмен постарался запомнить, как выглядел этот мужчина: интересный типаж. Можно использовать в сценарии, над которым Уайлдмен сейчас работал.

Когда они очутились внутри здания, девушка испугалась еще больше. Они вошли в старый железный лифт, где пахло ржавчиной и перегоревшим машинным маслом. Уайлдмен включил голую лампочку, висевшую над головой. Открытая кабина медленно поднималась вверх – второй, третий, четвертый этаж. Кабина грохотала и дрожала. Как можно жить в таком месте? Она подумала, может, этот мужик какой-нибудь извращенец? Ей вспомнилась сцена из фильма ужасов с Мики Рурком. «Не трусь, – сказала она себе, – ты сама хотела этого!» Молчание мужчины пугало ее. «Пожалуйста, не будь чудовищем!»

На пятом этаже их ждали два добермана. Уайлдмен открыл скрипучие двери, и ввел ее в свой мир. Собаки тихо заворчали. Она попятилась назад.

– Это – Ромул, а это – Рем, – сказал он и в свою очередь представил ее собакам. Ее удивили их клички, но и только. Ее больше волновало то, что ей предстояло пережить.

Мансарда была переоборудована в самую большую жилую комнату, которую ей только доводилось видеть, но пустое пространство почти ничем не было заставлено. Уайлдмен включил свет. В помещении загорелись пять ламп, и ей стало казаться, что это огромная съемочная площадка. На одной стене было большое зеркало, а перед ним балетный станок. Была также старая разбитая женская статуя, которую, по ее мнению, следовало бы починить. Висела картина обнаженной женщины, сидевшей на разобранной постели, подняв вверх ногу. Девушке стало неловко; грязная картина. Это было любимое приобретение Уайлдмена, копия рисунка Эгона Шиля.

На столе стояли модели самолетов и машин, на полках – сотни книг, они лежали стопками повсюду. Отдельные предметы обстановки были старомодными и изношенными. Несколько ковров на полу также были сильно потертыми. Она не могла решить, был ли этот мужчина бедным или просто странным.

– Это и есть ваш дом?

– Время от времени.

Она посмотрела на огромную кровать под балдахином, которая выглядела так, будто ее позаимствовали из исторического фильма.

– Все так необычно. – Она не знала, что говорить. Ей было интересно, чем он занимается, но она не могла себе этого даже представить. – Вы коллекционер?

– Нет, я каскадер.

– В кино или на телевидении?

– В кино главным образом.

Уайлдмен внезапно нагнулся, уперся руками в пол и встал вверх ногами, развел их в стороны и опять соединил. Стоя на руках, он посмотрел на нее снизу вверх. Она засмеялась. Он пошел к ней на руках. Он просто сумасшедший.

– Попробуй ты, – сказал он.

– Мне нужно на что-то опереться, чтобы встать на руки.

Она не решила, бояться ли его или просто веселиться.

– Ну-ка, давай покажи мне, на что ты способна. – По крайней мере, голос Уайлдмена не пугал ее.

Девушка подошла к большому деревянному ящику, примерно в два метра высотой. Она не могла представить, для чего он нужен. Она встала на руки, как это сделал он, и используя стенку ящика, смогла поднять над головой ноги. Она слегка оттолкнулась от ящика и сделала два неуверенных шажка к Уайлдмену.

Ее просторный свитер скользнул вниз и закрыл лицо. Уайлдмен увидел ее белые груди и бледный живот. Когда он смотрел на нее снизу, ему показалось, что ее груди как бы стремились вверх, презирая законы притяжения. Она застеснялась.

– Очень хорошо, – сказал он и на руках подошел к ней. Четыре шага и он уже глядел ей прямо в глаза. В этом свете они казались зелеными. Он показал ей язык, она захихикала и в ответ тоже показала ему язык и засмеялась.

– Вы меня смешите, я сейчас упаду. – Она зашаталась.

Он потянулся к ней и коснулся ее языка своим. Она перестала хихикать. Стрела желания пронзила ее тело через горло. Она не смогла удержать равновесие, слегка раздвинула ноги – ей пришлось это сделать – и стала падать.

Не отнимая от ее рта своих губ, он крепко обхватил ее ноги своими, чтобы удержать ее. Своими ногами она ощутила его силу. Она твердо стояла на руках, как будто Уайлдмен держал ее в объятиях. Когда ее груди прикоснулись к его рубашке, мышцы ее плеч не выдержали – волосы коснулись пыльного пола.

Без ее помощи он уже не мог удерживать ее как следует. Он ногами осторожно опустил ее на пол и сам опустился позади нее. У него были движения гимнаста. Она падала вместе с ним, но очень тихо и прямо на его грудь и бедра. Он обнял ее, когда они лежали на полу лицом друг к другу. Она задохнулась, когда он поцеловал ее. Он ласково гладил ее по позвоночнику.

Уайлдмен встал и поставил ее на ноги. Свитер упал на место и снова прикрыл ее тело. Он посмотрел на нее. Она закрыла глаза и подняла над головой руки. Он взялся за края толстого свитера и поднял его над ее головой. Когда начал стягивать свитер с ее рук, она опустила их, чтобы помочь ему. Девушка вдруг показалась очень высокой. Зарыв лицо между ее грудей, Уайлдмен прошептал:

– Почему бы тебе не раздеть меня?

Эта мягкая команда испугала ее. Ей казалось, что он сам все сделает. Она не представляла, с чего начать. В фильме Ричарда Гира она видела, как женщина расстегивает у мужчины рубашку. Теперь она осторожно попыталась сделать то же самое одной рукой, но из этого ничего не вышло. Двумя руками сделать это было легко. Когда она дошла до талии, где белая рубашка была заправлена в брюки и прочно удерживалась там черным кожаным ремнем, ей пришлось принять решение: или вытащить из брюк рубашку, или расстегнуть ремень. Она не смела взглянуть на него и решила расстегнуть пряжку черного ремня. Для этого ей пришлось приблизиться к нему и притом использовать силу обеих рук. Она решила, что снимает с него одежду так же, как делает это, снимая свою одежду, – твердыми и уверенными движениями.

Собрав все свое мужество, она начала расстегивать его брюки. Стараясь не смотреть на белые трусы, стянула брюки до самых туфель. Вот дура! Как она сможет снять брюки, если на нем туфли? Уайлдмен помог ей, подняв сначала одну ногу, а затем другую, и она по очереди стащила с него туфли.

Он привез сюда девушку, чтобы отомстить Лоре. Так же как он овладел Лорой в бассейне, чтобы отомстить за себя Пандоре. А за Пандорой стояла тысячи других женщин. А за всеми ними – Флоренс. За Флоренс, видимо, была его мать, которая бросила его ради другого мужчины. Уайлдмен плавал в море женщин. Но в этом море была только одна русалка. Пандора.

Девушка раздела его и теперь сняла свои джинсы. Ему пришел на ум образ недоступной рыбки с лоном и бедрами доступной женщины.

Он знал, что девушка девственница, и это было новинкой для Уайлдмена. Флоренс тоже была девственницей, но тогда и он был невинным. Уайлдмен никогда намеренно не старался соблазнить девственниц. Для него девственность не имела символической важности, как для других мужчин. Уайлдмен предпочитал женщин с прошлым. Ему нравилось представлять себе их сексуальные развлечения с другими мужчинами. Ему доставляло удовольствие думать, что до него они спали со многими. Ему также нравилось представлять, что через несколько часов или дней, после того как они были в постели с ним, они лягут в постель с другими. Он никогда не ревновал. Не ревновал с тех пор, как расстался с Флоренс, и до тех пор, пока не узнал Пандору.

Иногда его раздражала верность Лоры. Ее абсолютная преданность ему предполагала, что в ее характере чего-то не хватает. В некотором роде она тоже была, как девственница, берегущая себя для кого-то. Ее однобокое постоянство надоело ему. Может, это присуще женскому характеру, или же в этом есть нечто ненатуральное? Иногда это трогало его, но иногда ему хотелось избавиться из-за этого от Лоры. В конце концов, он не знал, почему он так привязан к ней. Может быть, ему нужна была ее верность как своего рода Итака, откуда он мог отправиться скитаться, подобно Одиссею. Или же ее сексуальная верность и непоколебимость просто были слишком сильны для него? Подобно верности Пенелопы, рабская любовь Лоры казалась невидимой, но прочной веревкой, которая навеки привязала его к ней. В таком случае кто же из них был рабом? Вспоминая мифологию, он спросил имя девушки.

– Бетти Мей, – ответила она.

4

Проснувшись на рассвете, Бетти Мей со страхом повернулась к Уайлдмену. Непонятно, почему, но она не ожидала, что он будет здесь. Он мог уйти, оставить, бросить ее. Но почему он должен был это сделать? Господи, Боже мой, это ведь его квартира! И все же она удивилась, когда увидела, что он спит рядом. Глаза у него были закрыты, он лежал совершенно спокойно и тихо дышал. Может, ему снился сон? Она вдруг чего-то испугалась. Но ведь он жив!

Мансарда простиралась далеко, как пустая сцена. Тишина была невыносимая. Бетти Мей отвернулась, глубоко вздохнула и стала вырабатывать план, как ей лучше удрать отсюда. Бежать. Она начала осторожно вылезать из кровати, тихо, стараясь не разбудить его. «Не тревожь зверя». Спящую собаку. Потом она увидела на себе кровавые пятна.

Их было несколько. Засохшая кровь на ее темных волосах, в низу живота и на бедрах. Бетти Мей испугалась. Она не чувствовала боли, но когда пощупала себя внутри, кровь пошла снова. В панике Бетти Мей бросилась в ванную, держась за пах.

Она открыла кран и села в ванну. Бетти Мей понимала, что означает эта кровь. От страха и дурного предчувствия у нее закружилась голова. Как можно остановить кровотечение? Ведь он проснется и все увидит.

Уайлдмен увидел кровавые пятна, как только проснулся. Он поискал глазами Бетти Мей и, услышав звук льющейся воды, испытал облегчение. Уайлдмен стянул простынь с огромной кровати. Она напоминала сцену кровавого убийства. Бетти Мей не кричала, когда он взял ее. Он не был с ней ни нежным, ни жестоким. Он обращался с ней, как сделал бы это с любой женщиной. Но Бетти Мей не была «любой женщиной», она была девственницей, которая отдалась ему. У него возникло странное ощущение, что это было жертвоприношение. Но для чего? И кому?

Он увидел, что она плакала, сидя в ванне. Уайлдмен взял в руки ее голову и поцелуями осушил слезы. Обнял ее и держал так, пока она не перестала рыдать. Уайлдмен увидел кровь в воде.

– Она скоро перестанет течь, – сказал он.

– Надеюсь. Это выглядит ужасно, правда? – Она слабо улыбнулась ему. «Какое храброе личико», – подумал он.

Когда Уайлдмен поцеловал ее, она обхватила его за шею, глубоко засунула язык ему в рот и не отпускала его от себя. Она так сильно хотела его и выказала такую страсть, какую даже не подозревала в себе. Она с трудом встала. Он поддерживал ее, как это было, когда она стояла на руках.

Бетти Мей протянула руку к его пенису. Она держала его, но не возбуждала, а просто сжимала его твердеющую плоть. Она начала лизать его соски и терлась головой о волосы на его груди. Ее желание тронуло его. Она была так благодарна ему, и это смущало его. Он снова погрузил ее в ванну. Она посмотрела на него, улыбаясь, потом взяла в рот его член. Он хотел удержать ее от этого и попытался отстраниться.

Бетти Мей тянулась за ним ртом, когда он отстранялся. Она взяла в руку его яички и с минуту держала их в ладони. Она вдруг почувствовала себя совершенно другой, как бы освободившейся от какой-то скованности. Теперь ей хотелось просто проглотить его, всего.

Уайлдмен нервничал, что из-за своей неопытности или в порыве страсти она может слишком сильно сжать его яички. Этого же он боялся и с Пандорой. Он понимал, что это происходит от недостатка доверия. Бетти Мей не понимала этого. Да и как могла она понимать? Теперь ей просто хотелось увидеть, как кончает мужчина. Посмотреть, как это происходит. Прошлой ночью все было так непонятно, так неопределенно, так страшно…

– Не отстраняйся от меня, – сказала она. – Я хочу видеть. Пожалуйста. Все это так ново для меня.

Уайлдмен подумал о Пандоре. Тогда он кончил ей прямо в руки, его сперма медленно стекала с ее пальцев. Он полностью принадлежал Пандоре.

Уайлдмен услышал звук поднимающегося лифта. Он наклонился и поцеловал Бетти Мей в губы. Она все еще лежала в ванной, от ее кожи поднимался пар.

– Что это? Кто-то едет к тебе? – спросила она в ужасе.

– Да, но ничего не бойся и оставайся в ванне. Расслабься и не торопись.

Вся дрожа, Бетти Мей вскочила. Кровотечение теперь прекратилось. Вода в ванне покраснела от крови и стала мутной. Бетти Мей хотелось поскорее вытереться, одеться и уйти отсюда. Она почувствовала себя в ловушке. Все было нормально, пока они были здесь вдвоем. Теперь сюда кто-то поднимается, может быть, его женщина. Одежда Бетти Мей валялась на полу в нескольких метрах от нее. У нее не хватило смелости попросить его подать ей одежду. Она снова легла в воду. «Только не плачь!» – приказала она себе.

Уайлдмен подтянул брюки и потрепал проснувшихся собак, пока ждал, когда появится Лора.

– Тебе следует смазать машину лифта, – сказала она, закрывая стальную дверь.

– Не знаю, с чего начать.

Лора посмотрела через всю комнату на ящик.

– Ее там нет, не так ли?

– Конечно, нет.

Лора посмотрела на ширму, которая загораживала ванну.

– Думаю, будет лучше, если я отвезу ее домой.

– Сейчас?

– Ты же не собираешься держать ее здесь, правда?

Она подняла джинсы и свитер Бетти Мей и пошла к ширме. На Уайлдмена она не смотрела.

Лору поразил цвет воды в ванне, но она и виду не подала, взяла полотенце и протянула его Бетти Мей. Лора смотрела, как вода стекала по обнаженному телу девочки.

– Спасибо. – Бетти Мей не могла придумать сказать ничего лучшего, когда неловко вылезла из ванны и встала на деревянную решетку, лежавшую на полу.

Лора накинула полотенце на плечи девушки и с улыбкой подала ей одежду. Бетти Мей взяла свитер и джинсы. Полотенце соскользнуло с нее, когда она начала натягивать на себя джинсы. Но ноги ее были слишком мокрыми, материал сразу же прилип к коже. Она чуть не упала, пытаясь натянуть джинсы.

Лора подошла к ней.

– Давай я вытру тебя.

Лора начала вытирать тело Бетти Мей. Она делала это довольно энергично, стараясь, чтобы ее прикосновения ни в коем случае не казались мягкими.

Уайлдмен смотрел, как Лора терла спину и волосы Бетти Мей. Она напоминала ему его мать, когда та купала Флоренс. Когда Лора начала тереть Бетти Мей между ног, он отвернулся. Вид этих двух женщин возбудил его. Но это вожделение было ослаблено его нервным состоянием. Казалось, Лора убирает после него грязь, счищает свидетельство его преступления.

К тому времени как Уайлдмен позвонил своему агенту и потом Дейву Пирсу, менеджеру фильма, над которым тот только что начал работу, Лора уже подготовила Бетти Мей к уходу, одела и привела ее в порядок так, словно отправляла в школу.

– Мы уже уходим, – сказала Лора. Уайлдмен подошел к Бетти Мей. Она беспомощно стояла перед ним, чистенькая и почти сухая.

– Я потом заеду за тобой.

Он сунул руки под ее просторный свитер и держал ее груди, пока целовал ее. Бетти Мей закрыла глаза и покачала головой, как бы говоря «нет».

– Посмотрим, – сказала Лора, обняла девушку и повела ее к лифту. Бетти Мей в последний раз улыбнулась Уайлдмену, когда кабина начала спускаться. Он знал, что снова увидит ее.

– Осторожно, – сказала Лора, когда лифт пошел вниз. Уайлдмен не понял, к кому она обращалась – к нему или к Бетти Мей.

Пока они ехали обратно в Долину, Бетти Мей молчала, полная мрачных предчувствий.

– Он кончил? – спросила ее Лора, когда они застряли в дорожной пробке.

– Что?

– У него был с тобой оргазм?

Бетти Мей онемела от смущения.

– Это совсем простой вопрос.

– Не знаю, – заикаясь ответила она. – Полагаю, что да. Я не знаю.

Бетти Мей отвернулась, закрыла глаза и глубже уселась на сиденье, уткнувшись лицом в свитер. Никто никогда не задавал ей такого вопроса, и так открыто. И это спрашивает женщина!

Для Лоры это был важный вопрос. Она не думала о Бетти Мей. Она представляла себе другую женщину – Пандору, в красном платье, в мыслях Уайлдмена. Между ними живой призрак. Лора знала, что с этих пор все поведение Уайлдмена будет управляться этим приведением во плоти. У Лоры мелькнула мысль, что Уайлдмен становится импотентом.

Днем Уайлдмен пошел на совещание с Дейвом Пирсом. Он подготовил список оборудования, необходимого для съемок тех сцен в «Городе призраков», где использовались каскадеры, а также приблизительную смету расходов.

– Чарльз, это слишком дорого, – сказал Пирс.

– И на сколько «слишком дорого»?

– На сорок процентов.

– Сорок? Ну, десять, даже двадцать процентов… я бы смог еще пережить. Но сорок! Не вижу, на чем я смогу столько урезать.

– Тебе придется это сделать. Это не шедевр. В эту картину не станут вкладывать большие деньги.

Уайлдмен подумал, стоит ли ему вообще принимать это предложение. Он терпеть не мог урезать смету.

– Возьми более дешевых каскадеров, – посоветовал Дейв.

Уайлдмен подумал об этом. В фильме была парочка трюков, связанных с второстепенной героиней, – на них не требовалось слишком много денег, трюки были несложными. Но он собирался привлечь для участия в них дорогую каскадершу. Она была хорошим, но дорогим профессионалом. У него вдруг мелькнула дикая идея использовать в фильме Бетти Мей. Это будет трудно, потому что у нее не было опыта плюс она не была членом союза артистов-каскадеров. Но он постарается что-нибудь придумать. Уайлдмен не хотел отпускать ее от себя и испытывал двойственные чувства. Вид крови Бетти Мей на простыни вызвал у него желание защитить ее, но было в этом чувстве что-то и от желания разрушить ее.

Он внимательно посмотрел на цифры. Даже если они сэкономят на каскадерше, они все равно близко не будут к той цифре, которую требовал от него Дейв Пирс. Ему придется сильно сократить свой гонорар. Может быть, стоит на сей раз пожертвовать деньгами. Он никогда не халтурил. Все трюки Уайлдмена были первоклассными. Это был вопрос его профессиональной репутации. И личной гордости.

Пока Дейв звонил куда-то, Уайлдмен еще раз все обдумал. Он просмотрел снимки места, где будут проходить натурные съемки. Эти снимки висели на стене офиса Дейва, как и фотографии артистов, которые будут заняты в фильмы. Уайлдмен просмотрел список людей, который станут работать над фильмом. Почти все они были ему незнакомы. Вдруг он увидел имя художника-постановщика: Алек Хэммонд.

У Уайлдмена дыхание перехватило. Какое странное совпадение! Фамилия Хэммонд, как у Пандоры. Потом он прочитал его домашний адрес – это был адрес Пандоры. Этот Алек Хэммонд ее муж, а она его жена. Он вспомнил скучного человека, которого видел у бассейна в ту ночь.

Дейв повесил трубку и повернулся к Уайлдмену.

– Ну, что ты надумал? Сможешь сократить смету? – спросил он.

– Да, мне кажется, я смогу это сделать.

5

Является ли знание того, что ты хочешь, началом криминального поведения? Не открывает ли это шлюзы перед злом и безнравственностью? Если говорить честно, я знал, когда замышлял, как мне заполучить Пандору, что мне предстоит сложное и опасное приключение. Эти замыслы можно сравнить с написанием сценария. Вы составляете заметки о каждом действующем лице, выписываете характеры героев, представляете, что они станут говорить, их диалоги, что они будут делать, что они могли бы делать. Потом придумываете развитие событий, причины поступков и возможные параллельные события. Все так запутанно и сложно, но если вы не отступитесь от своего первоначального замысла и цели, которую хотите достигнуть, тогда вы не наделаете много ошибок.

Я знал, чего я хочу. Теперь мне нужно было определить, чего хотят остальные действующие лица. Бетти Мей хотела меня. Она была вне себя от проснувшейся в ней сексуальности, которую я разбудил в ней. В то время она и представить себе не могла, что сможет жить без меня. Съемки фильма совпали с ее летними школьными каникулами. Она солгала отцу, сказав, что отправляется с подругой к друзьям в Аризоне. Из ее рассказов у меня создалось впечатление, что ее отец был властным человеком.

Может быть, он вел себя так потому, что Бетти Мей была всем в его жизни. Его жена, мать Бетти Мей, сбежала с другим мужчиной лет пять или шесть назад. С тех пор ничего не слышали о ней. Лефевр не женился больше. Он занимался продажей косметики и время от времени уезжал из Лос-Анджелеса. Это давало Бетти Мей возможность уехать в Аризону. Если она будет звонить ему раз в два-три дня, его страхи поулягутся.

Бетти Мей отводилась важная роль в моих замыслах. Она сделает все, о чем я ее попрошу. Она почти не отличалась от Лоры в том, что с удовольствием выполняла все мои инструкции. Не могу сказать, что все женщины, которых я знал, были такими, конечно, нет. Но женщины, которые больше всего привлекали меня, обладали именно таким качеством: все, что вы хотели, выполнялось.

Я пытался предположить, чего может хотеть Хэммонд. Казалось, Пандора удовлетворяла его. Еще бы! Кто бы был недоволен на его месте! Он был самодоволен, но соблазнить можно любого, хотя бы раз в жизни. Я был уверен, что присущие Хэммонду моральные устои человека среднего класса – здоровье и дом, любящая жена и дочка – можно потрясти. Он не сможет устоять перед Бетти Мей. Особенно если об этом никогда не узнает его жена. У молодой девушки есть огромная чувственная сила, если она решится прибегнуть к ней. И я решил, что она прибегнет к ней, когда они будут далеко от дома, в пустыне.

Итак, по моему сценарию должно было случиться следующее. Хэммонд столкнется с Бетти Мей на съемках фильма, и она соблазнит его. Когда съемки закончатся, она больше не увидит его. Но потом, когда все успокоится, Пандора узнает о неверности мужа. По почте придет письмецо от «друга» или интересная фотография. Пандора будет потрясена. Не будет иметь никакого значения, станет ли он все отрицать или нет. Все равно это наверняка травмирует ее. Именно это мне и нужно. Когда она все узнает, я снова встречусь с ней. Конечно, случайно. «Изюминка» хорошо разработанного сценария в том и состоит, чтобы запланированная встреча казалась совершенно неожиданной. Но вы должны остерегаться случайных стечений обстоятельств.

Все получилось великолепно, особенно первая часть. Хэммонд увлекся Бетти Мей. Она каждую ночь пробиралась в его комнату, и ему все было мало. Во время съемок я приезжал и уезжал, путешествуя между Флегстаффом и Лос-Анджелесом. Бетти Мей буква в букву выполняла все мои инструкции. По крайней мере, так она мне говорила. Но Хэммонд заинтересовал меня сам по себе. Представляя его с Пандорой, я пытался вообразить, как он занимается с ней любовью, на кого похож в это время, что говорит. Мне становилось тошно, когда я представлял его в постели с Пандорой. Я думал, что никогда не узнаю, как у него все это происходит с Пандорой, но теперь я мог это узнать, поскольку он занимался любовью с Бетти Мей.

ПАВИЛЬОН: КОМНАТА УАЙЛДМЕНА В МОТЕЛЕ. НОЧЬ

Бетти Мей входит в комнату. Она удивлена, когда видит, как Уайлдмен на полу делает отжимания, сначала на левой руке, потом на правой. Она ложится на пол и пытается проскользнуть к нему под грудь.

Уайлдмен продолжает упражнения, как будто ее не существует. Его голая грудь прижимается к ее рубашке, потом поднимается вверх-вниз, вверх-вниз. Она хихикает.

Уайлдмен. Ну, что, я был прав?

Бетти Мей. По поводу чего?

Уайлдмен. По поводу битья. Это завело его?

Бетти Мей. Я так думаю. Да.

Уайлдмен. А ты? Что ощущала ты?

Бетти Мей. Было не так, как с тобой.

Уайлдмен. Конечно, не так.

Он переворачивается и кладет Бетти Мей на себя.

Уайлдмен. Покажи мне, что вы делали.

Бетти Мей. Тогда дай мне встать.

Они встают с пола и идут к постели. Бетти Мей снимает рубашку и расстегивает джинсы, забирается в постель и ложится лицом вниз. Ее голова уткнулась в подушку. Уайлдмен ложится на кровать рядом с ней и запускает правую руку в ее трусики.

Уайлдмен. Ты все еще мокрая.

Он спускает ее трусики до щиколоток, но не снимает их. Она приподнимает ягодицы. Он видит красные отметины на ее теле и целует их. Просовывает левую руку под тело Бетти Мей и медленно проводит пальцами от живота до лобка. Бетти Мей изгибается и еще выше поднимает зад.

Уайлдмен. Какой у него член? Толстый или тонкий?

Бетти Мей. Я бы сказала, средний. Я не знаю. Не так уж много я их видела.

Уайлдмен. По сравнению с моим. Уайлдмен. Немного короче.

Она вскрикивает, когда он бьет ее по ягодицам, но не от боли, а от неожиданности. Он залезает на нее и прижимает к себе.

Уайлдмен. Ты дрожишь.

Бетти Мей. Не могу больше!

Он входит в нее. Бетти Мей протягивает руки к подушке, хватается за нее и замирает.

Уайлдмен. Я хочу, чтобы ты кончила так.

Бетти Мей. Не знаю, смогу ли.

Уайлдмен. Сможешь. Если я хочу, ты сделаешь это.

Он двигает ее тело туда-сюда, как машина.

Затемнение

Теперь это уже была не Бетти Мей. Это была Пандора. Я заново проигрывал сцену в бунгало, как я вошел в Пандору сзади и коснулся ее глубин. Я помнил, как она приняла меня. Это был момент полного повиновения, физического понимания. Я помнил свои угрызения совести. Мне нужно было снова держать ее в объятиях. Я принадлежал ей, мы принадлежали друг другу, мы были друг в друге.

Бетти Мей приглушенно вскрикнула. Тугой узел ее тела развязался, как разматывается клубок ниток. Твердое сопротивление превратилось в мягкое желание. Она крепче прижалась ко мне. Мы двигались в унисон. Бетти Мей задрожала. Она не могла уже следовать ритму ритуальных движений. Она ослепла и оглохла. Она не помнила свое имя, где она и с кем. Она не существовала. Она исчезла. Ее уничтожили. Молча. Благодаря связи Бетти Мей с Хэммондом я дотянулся до Пандоры… Вокруг нас не было мира, не было дьявола. Была только наша плоть, а плоть – это печаль.

Потом все вдруг пошло не так. Мой сценарий разлетелся вдребезги на моих глазах. Смерть Бетти Мей потрясла меня. Это была моя вина. С технической точки зрения, она могла погибнуть из-за этого столба, о котором не подумал Хэммонд, но ведь это я не учел ее неопытности. Я отнюдь не собирался открыто признать это, но именно я был виновен в ее смерти. На то, чтобы избавиться от чувства вины, может, понадобится вся жизнь. Я не мог позволить, чтобы это случилось со мной, и не позволю, чтобы это случилось.

Мое желание иметь Пандору стоило теперь человеческой жизни. Бетти Мей заплатила за это желание. В этом было что-то порочное, безнравственное, но эта смерть не остановит меня. В конце концов, это был несчастный случай. Я днем и ночью крепко цеплялся за эту версию. Это был несчастный случай! Такое случается! Я сам много раз рисковал жизнью, выполняя трюки. Да, но тогда я рисковал собственной жизнью. Будучи каскадером, я часто играл со смертью. Вся моя жизнь – сплошной риск, но именно это заставляло меня чувствовать, что я живу, а не существую. Моя жизнь проходила между сексом и трюками. Я даже назвал свою компанию, которая состояла из одного человека, «Хитрые Трюки лимитед». Но должен признаться, мне не очень-то нравилось словечко «лимитед».

Днем на съемочной площадке я мог игнорировать свое чувство вины. Но ночью я был беспомощен, меня мучили кошмары. Во сне я снова и снова возвращался в свою мансарду, которая стала моей камерой пыток. В своих сновидениях я убивал Бетти Мей ударом кинжала, затрахивал ее до смерти. Кровавые липкие пятна расплывались на простынях, кружились темным водоворотом в ванне. Кровь девственницы, принесенной в жертву, была делом моих рук. Но эта жертва не была принята богами, на них это не произвело никакого впечатления. Когда утром я просыпался, то чувствовал себя так, словно вернулся из мертвых. И так каждое утро.

Кошмары продолжали мне сниться и после окончания съемок. Я старался как можно меньше спать с Лорой. Мне не хотелось, чтобы она видела, как я просыпался весь в поту, крича, что я невиновен. Я постоянно думал о Пандоре и вспоминал каждое мгновение, которое мы провели вместе в бунгало отеля «Бель Эр». Я снова и снова вспоминал, какой она была в ту ночь у бассейна. Я воображал различные сцены, которые будто бы происходили между нами. Но все это были лишь грезы. И только когда Хэммонд позвонил мне и вызвал на дуэль, я начал спать спокойно, без страхов.

Неожиданно мои мольбы были услышаны. В конце концов боги не оставили меня – жертва Бетти Мей не была напрасной. Этот звонок был началом медленного излечения от болезни, которая разъедала мою душу. Я шел на поправку.

Подготовка к дуэли стала моим лечением. Я почувствовал себя лучше, стал сильнее и собраннее, чем был все эти долгие месяцы после встречи с Пандорой. Я снова начал действовать, чувствовал себя свободным, мне нравилась ирония, с какой я говорил с людьми, и за все это я должен был благодарить Хэммонда. Но я все еще ничего не испытывал к нему, кроме презрения. Хэммонд был типичным мужем-глупцом, болваном, который не знал, каким сокровищем владеет, невеждой, не понимающим настоящей красоты своей жены. Он заслуживал того, чтобы потерять ее. И он ее потеряет.

Вызов Хэммонда на дуэль и его желание сражаться на машинах несколько изменили мое мнение о нем. Это был неожиданный жест. Этот мудак просто сумасшедший: нелепо и абсурдно, когда обычный человек вызывает на дуэль одного из лучших каскадеров, не имея ни малейшей надежды победить его. Да я в своей жизни разбил машин больше, чем Хэммонд их водил. Хотя, должен признать, в его глупости была несомненная храбрость. Откуда он ее набрался? Может быть, Бетти Мей значила для него больше, чем я предполагал? Может быть, она подействовала на него так же сильно, как подействовала на меня Пандора? Наверное, Бетти Мей открыла нечто большее, чем то, что было у нее между ног. Она открыла запертую потайную дверь в психике Хэммонда.

Но дело заключалось и в самой Пандоре. Тут все было под вопросом. В ее отношениях с Хэммондом я ничего не заметил такого, что давало бы мне возможность предположить, что она недовольна им. Но я знал, что она должна быть недовольна. Она никогда не забудет, что произошло между нами. Пандора желала меня тогда, она должна захотеть меня и сейчас.

Целый день я переоборудовал «бентли», в частности, приделал новый ремень безопасности, конструкцию которого разработал сам. Он мог спасти меня при сильных и резких толчках. Ремень сам натягивался до столкновения и ослаблялся после. Он давал мне возможность менять положение тела после столкновения. Эти положения были бы очень выразительны на экране, ведь это гораздо интереснее, чем если бы человек просто скованно сидел за рулем автомобиля. Я мог податься в сторону на пассажирское сиденье или спуститься почти до самого пола, держа голову под любым углом. Это могло бы выглядеть очень эффектно – как если бы я сломал себе шею. Максимум реализма – такова всегда была моя цель.

Мне пришлось рассказать Лоре кое-что о том, что я делал, потому что мне могла понадобиться ее помощь. Она станет моим секундантом во время дуэли, поскольку без секунданта не обойтись. Хэммонд слишком глуп, чтобы подумать об этом. Кроме того, к кому бы он мог обратиться? Как он мог рассказать кому-нибудь, что собирается сделать? Я мог себе представить реакцию друзей Хэммонда, которых я видел у бассейна в нарядах от лучших модельеров. Их мораль была написана на них, как фирменные наклейки на их модной одежде. Но на этой одежде были вышиты не их инициалы.

– Это не очередное «приключение», – сказал я Лоре, употребляя термин из нашей игры.

– Что ты имеешь в виду?

– Это не женщина.

– А кто?

– Мужчина.

– Ты что, собираешься трахнуть мужика?

– Очень остроумно!

Лора была готова сделать то, что ей прикажут, но я видел, что она встревожена. Лора понимала, что это как-то связано с Бетти Мей, с ее смертью. Она знала, что произошел несчастный случай, я сам сказал ей об этом. Она очень страдала из-за смерти Бетти Мей, но еще больше из-за существования Пандоры. Я уже не играл по правилам, и Лора прекрасно понимала это, потому что теперь я всегда трахал ее только в зад; я не хотел видеть ее лицо. Я видел совершенно другое лицо. В мыслях я был с Пандорой.

Может быть, нужно сказать Лоре, что парень, с которым у меня должна состояться дуэль, – муж Пандоры? Я почти признался ей в этом. Она имела право знать всю правду. Я не любил врать ей, и все же ничего не сказал.

Хэммонд вызывал во мне странные чувства. Мне он был несимпатичен, но я поймал себя на мысли, что думаю о нем, когда должен думать только о Пандоре. По мере приближения дня дуэли я практически забыл о ее существовании. Я был весь поглощен мыслями о Хэммонде.

В глубине души я знал, что испортил весь эффект от дуэли. Я не был уверен, действительно ли я хотел убить его, но я рассчитывал раздавить его самим фактом его поражения. Не было ничего от психологической драмы, когда я в роли Ахилла, а Хэммонд в роли Гектора встретились лицом к лицу на огромной равнине Сан-Бернардино, как перед стенами Трои. В классическом мире все решалось прямо и открыто, с помощью силы, и решения были просты и понятны.

Когда Парис пожелал Елену Прекрасную, он взял ее. Они оставались вместе до конца Троянской войны, постоянно желая друг друга. У Париса не возникло чувства вины, когда он оставил свою жену. Что же касается Елены, то жена Париса для нее не существовала вообще! Кто теперь вспоминает ее имя? Поэтому Хэммонд и его имя тоже исчезнут из истории.

Но я не убил Гектора. Самое лучшее, что я смог сделать, – это позволить ему думать, что он победил. Это значило, что нам снова придется драться. Когда он уходил от моей пылающей машины, довольный своей победой, я уже начал обдумывать свои последующие действия. Мне снова придется переписать свой сценарий. Я вылез из машины и сразу же позвонил Лоре по радиотелефону:

– Он жив, черт побери! Доберется до шоссе минут через двадцать или через полчаса. Обязательно подбери его. Я перезвоню тебе через час.

Потом я позвонил своему приятелю-механику в Сан-Бернардино. Он приехал со своим грузовиком-тягачом и за пятьдесят долларов сделал свое дело. Никаких вопросов – никаких ответов. Я снова позвонил Лоре. На нее, как всегда, можно было положиться: она подобрала Хэммонда на шоссе, и теперь везла его к Пандоре. К моей Пандоре. К ее лицу, к ее телу и душе. Именно из-за тебя и разгорелся весь этот сыр-бор.

6

Он вернулся к себе в мансарду и в ожидании Лоры покормил собак. Ему нужно было отвлечься. Начал мастерить новую модель самолета, но никак не мог сосредоточиться. Кусок бальсового дерева сломался у него в руках – пропало полчаса работы.

Просмотрел почту. Там было письмо от агента и фотокопия записки с отказом из студии «Парамаунт». Его сценарий «Ящика» снова завернули. Уайлдмен знал почему, это была та же причина, что и раньше. Все считали, что это просто «чернуха»! Люди приходили в ужас от того, о чем рассказывала эта история, хотя рассказывала она о том, что они уже знали и чего боялись. Весь мир был сплошной «чернухой». И только деньги или их обещание могли придать ему блеск в глазах людей. И они платили за этот блеск. Но этот блеск никогда не следует смешивать со светом.

Уайлдмена всегда притягивала темнота. Именно поэтому он и сделал этот ящик в мансарде. Он прочитал книгу по технике сенсорных лишений и потерь. Ему не было слишком интересно «промывание мозгов» в военных ситуациях, но он узнал кое-какие весьма убедительные факты о том, как действует на людей пытка лишением света. Некоторые люди могли выдержать содержание в полной темноте дольше других. Это происходило не потому, что они были физически сильнее, а просто потому, что обладали более сильными способностями концентрироваться. Они могли контролировать свой разум, сосредоточиваясь на определенных вещах, совершенно не связанных с их сложным положением.

Например, один прекрасный шахматист решал все свои проблемы в полной темноте. В то время как мысли большинства людей в стрессовой ситуации скачут с одного предмета на другой, открывая тем самым простор для воображаемых иррациональных страхов, этот шахматист совершенно сознательно фокусировал мысли на определенной проблеме и не думал больше ни о чем ином. Этого человека на много часов поместили в черный звуконепроницаемый ящик, но он вышел оттуда победителем. Это испытание никак не отразилось на нем.

Уайлдмен решил, что концентрация и одержимость в наивысшей степени могут служить своего рода изоляцией, барьером против деструктивного или дестабилизирующего действия непредсказуемых обстоятельств. Просто не следует поддаваться чувству, что эти обстоятельства, то есть сама жизнь, неподвластны вашему контролю. С самого раннего детства Уайлдмен чувствовал, что является жертвой капризов и причуд других людей. Он считал, что вся его жизнь – постоянная борьба, где он все время проигрывает.

Его отец, Чарльз Уайлдмен-старший, был сторонником жесткой, даже садистской дисциплины. Он вел дом согласно принципам, воспитанным в нем военной академией. В ранние годы оба ребенка – Чарльзмладший и Флоренс – подчинялись жесткому регламенту, от подъема до отхода ко сну. Ели всегда в строго определенное время, определенные часы посвящались только чтению, другие – играм, потом дети отчитывались в своих ощущениях и мыслях. Учеба в частном интернате казалась раем, по сравнению с казарменным духом их дома. Жестокость отца в конце концов заставила мать убежать из дома и бросить детей в объятия друг друга. Чарльз и Флоренс заключили между собой своеобразный пакт, и в их собственном мире создались перепутанные и сложные чувственные отношения.

Черный ящик привлекал Уайлдмена как своеобразная форма внутренней дисциплины. Сначала это было изобретение для пыток и воздействия на рассудок, но Уайлдмен разглядел позитивную сторону его потенциала: его можно было использовать для размышлений и очистки мозгов. Он сделал свой собственный ящик, возможно, и не отдавая себе в этом отчета, как протест против авторитета и власти отца. Уайлдмен видел в ящике способ излечиться от зла, которое причинил ему отец.

Теперь, чувствуя, что мысли начинают разбредаться, или находясь в замешательстве, Уайлдмен входил в черный ящик. Там он обретал ясный взгляд на вещи и мог контролировать свои действия. Абсолютная темнота, полная тишина, отсутствие ощущения времени или связи с внешним миром постепенно освобождали его разум от сомнений и неуверенности. Сейчас он вошел в ящик, чтобы решить, что делать дальше с Хэммондом. Сидя в темноте, Уайлдмен полностью сконцентрировался на своем противнике, выбросил из сознания Пандору. Она его не волновала, все равно она принадлежала ему. Она была некая данность, несомненный факт, как дыхание. Она принадлежала ему! В ящике он становился Уайлдмондом.

Лора ждала его уже час, когда он наконец появился на свет из ящика и был слегка удивлен, увидев Лору: он забыл, что ждал ее.

В полной темноте его разум освободился от всего, кроме мыслей о Хэммонде. Некоторое время он смотрел на Лору, пока та работала у балетного станка. Она казалась ему абстракцией, созданием, исполнявшим некий ритуал. Чистая форма, которая двигалась без цели, без чувственности. Разум Уайлдмена сейчас не был занят сексом, в нем проснулось чувство цели, подобное лазеру. Он вдруг почувствовал необычное ощущение здоровья и благополучия. Когда Уайлдмен посмотрел в зеркало на себя, стоящего позади обнаженной Лоры, работающей у станка, то увидел там другого человека – свежего, готового к действию. Казалось, он возродился заново или же его создал бог, которому он был нужен.

Лора и раньше видела Уайлдмена в подобном состоянии – расслабленные мускулы, глаза человека, находящегося под гипнозом, человека, больше походившего на статую, чем на живое существо.

Когда он улыбнулся ей, узнавая, она поняла, что теперь с ним можно разговаривать.

– Я высадила его в Глендейле.

– В каком он состоянии?

– Очень взволнован.

– Испуган?

– Да, мне так показалось, – ответила она.

Был один вопрос, который она должна была задать ему, вопрос, который мучил ее несколько недель. И хотя это было, возможно, против правил – задавать такие вопросы, – она не могла не задать его.

– Ты не убивал эту девушку, правда? Я имею в виду – сознательно.

Она ждала, что он разозлится, но Уайлдмен оставался спокоен. Он ответил ей так просто, будто она предложила ему выпить чаю.

– Нет, я не убиваю людей.

– Но ты же хочешь убить этого парня.

– Я хочу уничтожить его. Не физически, а вывернуть его наизнанку.

Уайлдмен отвернулся от Лоры, подошел к столу, взял модель самолета и высоко поднял ее. Разум прояснился. План был ясен и прост.

– Жребий брошен, – сказал он по-латыни.

Если бы еще несколько недель назад Уайлдмен увидел Хэммонда голым в бассейне вместе с Пандорой, то это заставило бы его беситься от ревности, а он презирал это чувство. Но теперь, в спокойном состоянии, это даже позабавило его. «Куй железо, пока горячо», – подумал он. Из своего укрытия в кустах он собирался швырнуть самолет в бассейн, чтобы в самый разгар прервать их секс в воде. И это будет только началом.

Уайлдмен сомневался, сможет ли Хэммонд прочитать послание на фюзеляже самолета. И если да, то сможет ли он понять, что оно означает и кому направлено. Да и вообще: догадается ли, что это латынь? Вряд ли. Приличное знание латыни – только за одно это Уайлдмен может быть благодарен отцу. За это и еще за уменье довольствоваться обществом самого себя в течение длительного времени. Эти периоды одиночества увеличивали его работоспособность и прибавляли чувственности в его отношения с женщинами.

Когда Уайлдмен снова увидел Пандору обнаженной, выходящей из бассейна, она показалась ему совершенно незнакомой женщиной. Бледно мерцающая кожа на спине, влажные волосы, которые теперь показались ему темными, а не светлыми, стройные бедра, ее лоно, маленькое, как точка, с того расстояния, откуда он наблюдал за ней, – она могла быть любой женщиной, но не той Пандорой, которую он познал. Она просто стала представительницей своего женского рода. Он предпочитал свои воспоминания, образ, сложившийся в его сознании, этому, отдаленному напоминанию о ней. Все было так странно. Уайлдмен обнаружил, что в полутьме он наблюдает за Хэммондом, а не за Пандорой. Хэммонд был его добычей. Он чувствовал себя в чем-то близким ему. Пандора слегка разочаровала его. Лора была бы довольна, если бы узнала об этом, подумал Уайлдмен.

Следующий шаг – забрать модель. Пусть Хэммонд рассматривает самолет, беспокоится о том, откуда он мог прилететь, и, прежде чем придет к какому-то заключению, надо забрать самолет обратно. Это ошарашит его посильнее, чем исчезновение «бентли». Уайлдмен знал, что Хэммонд опять поедет на место дуэли, просто чтобы удостовериться, что она действительно состоялась. Он понимал его, потому что сам сделал бы то же самое.

В следующий вечер Уайлдмен последовал за их машиной в «Империал Гарденс». Лора позвонила Хэммонду из платного телефона в баре, который находился этажом ниже главного ресторана. Такие звонки не для нервных. Подобные приемы обычно используют в «фильмах ужасов». Уайлдмен тоже использовал его в своем сценарии «Ящика». Даже если «Ящик» никогда не появится на экране, он будет сыгран в реальной жизни. Уж он позаботится об этом!

На следующий день Уайлдмен видел, как Пандора с дочерью уезжает на уик-энд. Ее дочь собиралась побывать у своих друзей: у них обеих были с собой дорожные сумки. И теперь Уайлдмен знал, что доберется до Хэммонда. Хэммонд был у него в руках. Обстоятельства сложились почти как по волшебству. Может, самой судьбой было предопределено, чтобы их дуэль не закончилась, а стала как бы продолжением смерти бедняжки Бетти Мей. Уайлдмен ощущал, что существует какая-то другая, скрытая подоплека всего этого дела. Помимо его плана, действовала какая-то мрачная, таинственная стратегия. Это ощущение подкрепляло его уверенность, его решимость.

Проникнуть в дом было легко: замок в кухонной двери мог бы открыть даже ребенок. Наполовину опустошенная бутылка водки подсказала Уайлдмену, как Хэммонд спасался от своих страхов. Этот кобель спал, оглушив себя водкой. Забирая самолет из кабинета, Уайлдмен еще раз поразился, как зацикленность на Хэммонде начисто вытеснила из его сознания Пандору. Мысль о том, чтобы похитить ее, была просто бредом, когда есть совершенно очевидный способ заполучить ее. То, как легко Уайлдмен оказался в их доме ночью, натолкнуло его на эту мысль, и он с волнением предвкушал, что произойдет на следующий день в полдень. Уходя из дома Хэммонда, он выпил немного водки прямо из бутылки.

В субботу Уайлдмен пригнал свой «пикап» на улицу неподалеку от их дома. Поверх водолазного костюма на нем был надет комбинезон механика, обслуживающего бассейны. В сумке через плечо у него были кое-какие инструменты и поэтому Уайлдмен небрежно вошел в дом, чтобы разведать обстановку. Хэммонд был на месте. Самое забавное заключалось в том, что он как будто ждал Уайлдмена, сидя в своем садике и читая сценарий «Ящика».

Уайлдмен вернулся к своей машине и завел мотор. Потом проверил содержимое сумки, снял ботинки и вошел в кухню. Снимая верхнюю одежду, он видел Хэммонда у бассейна. В водозащитном пакете, прикрепленном к поясу, был уже приготовлен шприц со снотворным. Хэммонд был готов! Это был именно тот момент, которого он ждал с тех пор, когда с ясной головой появился из темного ящика. Уайлдмен тихо вышел в залитый солнцем садик…

Он сжимал в руках бестолково дергающееся тело. На мгновение Уайлдмену показалось, что в его руках бьется Пандора, и когда Хэммонд перестал сопротивляться, когда он сдался, и его сознание затопил покой, то словно это сама Пандора покончила со своими сомнениями. И наступила тишина.

Уайлдмен вытащил тело Хэммонда из бассейна. Чтобы восстановить дыхание, ему пришлось отдохнуть несколько минут. Он огляделся: ему вдруг показалось, что за ним кто-то наблюдает. Но сам бассейн и садик были полностью скрыты от чужих глаз. В желто-сером небе немилосердно пекло солнце, но Уайлдмену казалось, что все происходило холодной и тихой ночью.

Он перетащил Хэммонда в кухню и аккуратно положил тело на плиточный пол. Уайлдмен наклонился над ним и начал снимать мокрую одежду. Материал белых трусов прилип к телу Хэммонда, как вторая кожа. Уайлдмен рывками, с трудом стащил с него всю одежду. Хэммонд голый лежал на полу лицом вниз, кожа его была мертвенно-бледной. Казалось, что вода бассейна начисто смыла с тела все краски.

Уайлдмен внимательно рассматривал его. На плечах Хэммонда и на спине поверх мягких ягодиц росли редкие волосы. Уайлдмен обратил внимание, что Хэммонд почти совсем не занимался спортом. Через десять лет он станет совсем рыхлым. Но через десять лет об этом человеке вообще все забудут. Уайлдмен перевернул тело на спину.

Обрезанный член Хэммонда был похож на карандаш художника. Уайлдмен представил его возбужденным, вообразил как тот движется к телу Пандоры, как она берет его в руки. Он вдруг почувствовал прилив отвращения и отвел глаза. Потом взял мокрую одежду Хэммонда, свернул ее в два мокрых узла и обмотал их скотчем.

Хэммонд зашевелился, приходя в себя. Уайлдмен открыл черный пластиковый пакет на поясе, достал оттуда шприц и сменил иглу. В шприце было снотворное. Хэммонд как раз начал открывать глаза и закашлялся, приходя в сознание. Игла вонзилась в вену с внутренней стороны левого локтя и Хэммонд тихо вздохнул. Уайлдмен вытащил иглу и крепко держал его секунд десять, пока не подействовало снотворное. Хэммонд опять лежал спокойно.

Теперь Уайлдмен снял с себя водолазный костюм, сложил его и убрал в сумку, потом снова надел комбинезон прямо на мокрое тело. Нужно было найти что-то, куда можно положить Хэммонда. Он вошел в дом под видом механика, обслуживающего бассейны, и теперь нужно найти что-то соответствующее и вынести Хэммонда. Уайлдмен оставил Хэммонда на полу в кухне и начал поиски.

Он пошел наверх, рассеянно оглядываясь вокруг в поисках какой-нибудь накидки, в которую можно было бы завернуть Хэммонда. Но в действительности ему не терпелось заглянуть в спальню. Впервые Уайлдмен видел дом Пандоры при свете дня. Контраст солнечного света и теней придавал дому особое очарование. Он заглянул в комнату дочери. Полетт. Это имя было на эмалированной цветной табличке, прикрепленной к двери. Ее комната сразу же вызвала ностальгию у Уайлдмена. Много лет назад комната Флоренс выглядела точно так же. В лучах света плясали пылинки. Запах цветов, обилие мягких игрушек, одежда, из которой она уже давно выросла, но все еще хранилась, снимки родителей и любимых животных, одинаково дорогих для нее. Уайлдмен направился к следующей двери.

Он жаждал найти Пандору – и чтобы она спала и во сне видела его. Он хотел разбудить ее поцелуем и обратить сон в явь. Ему хотелось взять ее на руки и обнаженную снести вниз. Чтобы она была теплой со сна. Потом остановиться и целовать ее груди, пока не отвердеют соски, слизнуть тушь с ресниц, рассмешить ее. Поднять ее бедра к лицу и вдохнуть ее, как ароматный цветок. На его губах и носу останется темная пыльца. Он будет вдыхать ее, как вдыхают кокаин.

Он не станет спешить с остальным, пока не привезет ее к себе в мансарду. Он будет держать ее в объятиях, потом медленно опустит на постель. Пандора продолжит свой сон, а он погрузится в нее, как разогретый солнцем камень в чистую соленую воду.

Под серьезным взглядом Полетт, смотревшей на него с черно-белой фотографии на прикроватном столике, Уайлдмен отобрал из шкафа несколько платьев Пандоры. Он испытывал соблазн взять красное платье, которое отдал ей, но решил, что это слишком опасно. Она может хватиться его и начнет что-то подозревать. Ну что же, у него есть другое красное платье. Уайлдмен взял еще розовую ночную рубашку, светло-зеленый кашемировый свитер, белую льняную юбку в складку, лифчик, который был на ней в день их встречи, и две пары белых трусиков. Одна пара была отделана бледно-лиловым кружевом. Из ванной комнаты он взял непочатый кусок мыла фирмы «Герлан». Оно называлось «Альпийские цветы». Когда он нюхал его, он нюхал Пандору.

В гараже Уайлдмен нашел кусок желтой клеенки, принес его на кухню и запаковал в него Хэммонда. В два захода перенес свою жертву, оборудование для чистки бассейна, узлы с мокрой одеждой, своей и Хэммонда, а также вещи Пандоры, которые почти ничего не весили. Кусок мыла лежал у него в кармане.

Уайлдмен вывел свой «пикап», свернул на улицу и отъехал от дома. Он подумал, не видел ли кто-нибудь его, и решил, что не видел, во всяком случае, он на это очень надеялся. Потом выехал на шоссе, ведущее в деловую часть города. Он снова улыбнулся при мысли о том, что у бассейна Хэммонд читал именно его сценарий. Когда Хэммонд очнется, он уже будет сидеть в Ящике, играть по его сценарию. Забавно!

Но одна вещь крепко засела в мозгу Уайлдмена, и он не мог понять почему: серьезное личико маленькой дочки Пандоры, чье фото стояло на столике. Она внимательно следила за ним, когда он брал вещи ее матери.

Часть четвертая

1

Я заснула в самолете. Это был мертвецкий сон. Я смертельно устала, чувствовала слабость и боль во всем теле. Я проснулась, когда стюардесса принесла еду.

Место рядом было не занято. Я положила на него журнал «Пипл» и взятую в дорогу книжку. Я ужасно соскучилась по чтению. Поев, опять принялась за книгу. Но никак не могла сосредоточиться на всех этих заговорах. Почему мы так любим истории о злодеях, которые плетут интриги, чтобы завоевать мир? Все мы знаем, что наша жизнь не очень-то нам подконтрольна, что на все воля Божия. Но мы перестали верить в богов. И в одного-единственного. Теперь мы верим звездам. Мифологию сменила астрология. Человеческий прогресс.

Чтение обычно вызывает у меня желание писать. Я всегда вела дневник. И до замужества обожала писать письма, которые были моей страстью. Может быть, «страсть» – слишком сильно сказано. Но однажды это мое увлечение обошлось мне довольно дорого. Я писала письма, чтобы доказать, что я существую. Они смягчали мою грусть, выражали мою радость. Казалось, что когда выплеснешь все на бумагу, то можно контролировать свои чувства. Это как боль: если трогаешь место, которое болит, становится легче.

В пятнадцать лет у меня была связь с другом моего отца. Вернее, у Люка Райта была связь со мной. Он частенько навещал отца на его ферме. К тому времени там не велось уже никакого хозяйства. Ферма перешла к отцу от его деда и прадеда, но отец никогда не интересовался ею. Он отдал землю в аренду соседу и занялся тем, что единственно интересовало его по-настоящему – латинской поэзией. Он составил книгу переводов Горация, то есть взял дюжину од и сопроводил их различными переводами. У каждого стихотворения имелось по пять-шесть переводов, сделанных поклонниками Горация в течение столетий. Отец добавил и собственный перевод.

Мой отец был захвачен идеей новизны, дающей широкий простор для различных толкований и интерпретаций. Он не верил в существование объективной истины, причем в отношении всего. Он считал, что мы создаем собственную истину, исходя из данного конкретного момента нашей жизни. Мне всегда это казалось чем-то ужасно скучным и сухим, и меня все это совершенно не интересовало. Однако недавно я стала понимать, что старик был прав. Истина действительно очень субъективна.

Люк был редактором издательского отдела Принстонского университета, где опубликовали книгу моего отца «Версии Горация». Мой отец восхищался им и приглашал к нам на выходные. По утрам они говорили о Горации, а после обеда, когда отец ложился спать, Люк приходил ко мне.

Наверное, я все-таки флиртовала с ним. Ему было около тридцати, в то время как отцу за пятьдесят. Мне льстило, что Люк обратил на меня внимание. Обычно мы начинали с обсуждения моих школьных дел, затем переходили к моим друзьям и подругам, особенно друзьям. К тому времени я еще ни разу не спала с мальчиком. Сама мысль об этом ужасала меня.

Казалось, единственное, чего Люк хотел от меня, – это чтобы я все время переодевалась. Он говорил, что хочет, чтобы я выглядела взрослее. Не знаю, выглядела ли я более взрослой в бикини, но все это представлялось мне чем-то вроде любительского стриптиза. Никогда не забуду этого чувства.

Люк не переходил определенных границ. Он обнимал меня, гладил и целовал в разные места, но никогда не просил, чтобы я что-нибудь делала, а мне не хотелось проявлять инициативу. Я страстно желала подержать его член, который он никогда не вынимал из брюк. Мне приходилось его только воображать.

Именно это желание и заставило меня целую неделю писать ему на работу письма. Во-первых, я даже не знала, получал ли он их, потому что при встречах никогда о них не упоминал. А я тоже не спрашивала, потому что стеснялась. Но после того, как в нескольких письмах я умоляла его позволить потрогать его член, ввести его в себя и так далее, я запаниковала. Я стала воображать, что кто-то другой вскрыл эти письма – его подружка или сослуживец.

Однажды в довольно пасмурный воскресный день, когда Люк собирался уже уходить, я разревелась от желания и разочарования. Я должна была знать, получил ли он мои письма. Я остановила его, когда он уже садился в машину. Помню, сунула голову в машину и без обиняков спросила о них. Он ответил: да, он их получил. Я ответила, что тогда я ничего не понимаю. Он уехал, даже не взглянув на меня.

Я вернулась домой и опять залилась слезами. Отец позвал меня в свой кабинет.

– Мне стыдно за тебя, – сказал он.

– Почему? Что я такого сделала?

– Ты понимаешь, что значит слово «доверие»?

– Да. – Я прекрасно понимала значение этого слова.

– Тогда что это? Что значит вот это?

В руках отца была пачка листков. Я сразу же поняла, что это мои письма к Люку.

– Как они оказались у тебя? – закричала я. – Это тебя не касается!

– Люк мой друг, Пандора. А ты написала ему это… эту грязь.

– А он отдал тебе. Он отдал их тебе! – Я разрыдалась. Я думала, что сойду с ума от ненависти. Люк отдал отцу мои личные письма. Это было невероятно, но это произошло. Я была готова убить Люка.

– Наверное, все пошло не так, когда умерла твоя мать, не знаю. – Отец опустился на стул.

– Отдай их мне. Они мои! – Я попыталась выхватить их, но он мне не дал. – Я его ненавижу! А тебя презираю! Я хочу уехать из этого дома. Я хочу уехать отсюда.

– Ты меня обесчестила.

– Но это личные письма. Личные!

– Пандора, ты понятия не имеешь, что такое честь. Как и твоя мать.

Это было одной из его любимых тем: честь. Думаю, что это пришло из так называемого «классического мира», где у женщин не было понятия о чести. Очевидно, это было привилегией мужчин. Женщинам оставалось лишь заниматься любовью.

Я не могла понять, зачем Люк показал письма отцу. Я была слишком молода, чтобы понимать, что мужчины, дай им только возможность, уважают друг друга больше, чем женщин. У мужчин есть честь. Предательство Люка было самым горьким в моей жизни. И остается таковым. Это был вопрос чести.

Несколько лет спустя я предположила, что у Люка с моим отцом была гомосексуальная связь. Мне это претило, казалось предательством. Но предательством чего – я не знала. Мне казалось, что отец никогда слова хорошего не сказал о женщинах, даже о моей матери. Он не пытался найти ей замену. Я не помню, чтобы он приглашал в дом женщин. Только мужчин. Молодых мужчин.

Отец познакомился с этим приятным молодым человеком в Принстоне. Они понравились друг другу. Люк никогда не рассказывал мне о своих знакомых женщинах. Сначала я думала, что это из осторожности. Но почему ему так нравилось почти каждый уик-энд приезжать в гости к пожилому человеку? Почему он не ездил поразвлекаться и выпить со своими друзьями? Я-то воображала, что Люк приезжает к нам, чтобы тайно увидеться со мной. А оказалось, что все это время они… Невероятно! Люк больше никогда не приезжал к нам на ферму. Я пережила все это, но так и не простила его.

В аэропорту в Портленде меня ждала машина. Шофер держал в руках небольшую табличку с моим именем: «Миссис Хартен Хэммонд». Мой отец любил, чтобы его имя упоминалось таким образом, хотел, чтобы я помнила о его власти. Табличка в руках шофера оказалась знакомой мне грифельной дощечкой, которая висела еще в моей детской. Отец подарил ее, когда мне исполнилось шесть лет. Он хотел, чтобы я писала на ней латинские слова. Ему нравилось исправлять мои ошибки.

Путешествие из Портленда в Рочестер, штат Нью-Хэмпшир, заняло полтора часа. И, как всегда, для меня это было путешествие в прошлое. Я так часто ездила по этому маршруту, возвращаясь в школы из Нью-Йорка, из путешествий в Европу. Иногда я приезжала из Бостона. Почему-то в Нью-Хэмпшир нельзя было прилететь прямым рейсом. Сначала надо было долететь до какого-нибудь другого штата. Нью-Хэмпшир как бы не существовал, это был географический образ прошлого. В конце концов я стала называть его «Старый Хэмпшир». Когда-нибудь наш белый деревянный дом станет моим, но я никогда не буду жить в нем опять.

Впервые за все время отец не вышел встретить машину. Это меня встревожило. В прошлый раз, когда я была здесь, он неважно себя чувствовал. Глаза почти не видели, и пришлось передвигаться теперь с помощью двух палок вместо одной.

Меня встретила Матильда, наша экономка. Мне показалось, что она обрадовалась мне. Я ее не любила: она ждала его смерти и своего наследства.

– Ваш отец не очень хорошо себя чувствует в последнее время. Я рада, что вы приехали, мисс Пандора.

Когда я вошла в гостиную, отец попытался встать, однако его сухая рука соскользнула с гладкого кожаного подлокотника кресла, и он опять рухнул в него. Он не ушибся, однако у него был такой вид, словно его поразила молния. Я заметила у него на щеке два пореза от бритья. Я извинилась, как будто в том, что он не удержался на ногах, была моя вина.

– Он очень волновался. Он знал, что вы приедете, – произнес женский голос. Но говорила не Матильда.

Я увидела ее в дальнем затемненном углу гостиной. Ей было лет двадцать пять, и в своих совиных очках она была похожа на библиотекаршу. В руках у нее действительно была книга.

– Меня зовут Элейн Френч, – произнесла она с бостонским выговором. – Я читаю мистеру Хартену.

– Здравствуйте. Меня зовут Пандора.

Теперь я поняла, почему не заметила мисс Френч сразу, когда вошла в гостиную. Я беспокоилась только об отце и ни о чем другом не думала.

– Мисс Френч приходит сюда почитать мне, – с некоторой гордостью сказал отец, словно та сама напросилась читать.

– Не хочу вам мешать, – сказала я.

– Да нет, мне уже пора, – сказала мисс Френч. Мне послышалось некоторое облегчение в ее голосе, но, возможно, я ошибалась.

Через окно я видела, как она села на велосипед и уехала. Я повернулась к отцу.

– Хорошо, что тебе кто-то читает, – сказала я. Он спал. Я не стала его будить, а принялась изучать книгу, которую держала в руках мисс Френч. «Женщина с Андроса» Торнтона Уайдлера. Я раньше не слышала об этой книге. Взглянула на год издания. Это было одно из ранних его произведений, написанное раньше «Моста короля Людовика Святого». Интересно, эта книга тоже о судьбе?

Я видела, что отец долго не протянет. За ужином он почти ничего не говорил. Он был рад мне, но я видела, что он живет в своем мире. Его единственным другом было бренди. Мне стало по-настоящему грустно.

– Ты когда-нибудь думаешь о своей матери? – внезапно спросил он, когда Матильда разливала кофе.

– Редко, – вынуждена была признать я. Может быть, он ожидал другого ответа, но мне было все равно. Я могла представить ее себе только по портрету, висевшему на лестнице.

– Я так и думал, – сказал он. – Она была здесь прошлой ночью, но я спал. Поэтому я ее не видел.

Отец с трудом поднялся и, сильно покачиваясь, стал задувать свечи. Матильда помогала ему.

– Книга, которую я читаю, напоминает мне о твоей матери. – Это были его последние слова в тот вечер, потом он медленно, с большим трудом, стал подниматься наверх в свою спальню. Возможно, опять смотреть сон про мою мать, а потом отрицать это. Я отпустила спать Матильду. Было только девять. Я пошла в ванную вниз и разрыдалась.

В библиотеке я не смогла найти «Женщину с Андроса». Я разыскала ее в его кабинете и прочитала несколько страниц. Это была история проститутки, жившей на греческом острове еще до нашей эры. Неужели он именно такой представлял себе мою мать?

Я осмотрела его кабинет, Мне хотелось найти какие-нибудь зацепки, узнать, что же все-таки убило его? Детектив в библиотеке. Кто или что убило моего отца?

С нашей прошлой встречи он страшно изменился. Мне ни на секунду не приходила мысль, что он в сущности был таким же, как и в прошлый раз, и что на самом деле изменилась я. Субъективность очень много значит.

Я раскрыла книгу, которую, насколько помнила, отец подарил мне, когда я была в колледже Сары Лоренс. «Краткий классический словарь» Уильяма Смита. «Пандоре, моей единственной дочери – с любовью. Отец». Такая вот надпись. Книгу издали в 1910 году, вернее, переиздали. Впервые она была издана в девятнадцатом веке. Конкретной даты не указывалось, просто на форзаце было написано: «Первое издание книги (100 000 экземпляров) уже полностью разошлось, поэтому предпринято второе издание».

Я раскрыла «Классический словарь» и нашла страницу 377, как и тогда, когда впервые получила эту книгу. Статья называлась «ПАНДОРА».

«Когда Прометей украл у богов огонь с небес, Зевс в наказание приказал Гефесту сделать из земли женщину, которая бы своими чарами, и красотой принесла несчастье людям. Афродита одарила ее красотой, Гермес храбростью и хитростью, и боги назвали ее Пандорой – «наделенной всеми дарами», поскольку каждый из богов дал ей часть своих способностей, дабы она смогла уничтожить человеческую расу.

Гермес отвел ее к Эпимефею, который сделал ее своей женой, забыв о совете брата своего Прометея не принимать от богов никаких даров. Пандора принесла с собой с небес ящик, в котором хранились все людские несчастья, и, когда его открыли, они разлетелись, расползлись по всей земле. Осталась только надежда».

Я закрыла книгу. Давно я уже перестала думать о Пандоре и о всех упоминаниях о том зле, которое она принесла с собой. Чушь. Мне нравилось мое имя, состоящее из двух половинок. Мне оно нравилось гораздо больше, чем имя Ева, с которой также связывают все беды на свете. В течение всего этого вечера отец ни разу не назвал меня «Пан», как обычно, он не называл меня и Пандорой, только «ты».

Я взглянула на его последнюю работу – перевод «Искусства любви» Овидия. Я знала, что теперь он уже никогда не закончит ее. Я стала открывать ящик его стола, скорее от скуки или чтобы хоть как-то нарушить тишину в доме, и обнаружила пачки писем в конвертах. Одна пачка пожелтевших писем была перевязана серебряной ленточкой. Я не могла устоять, чтобы не заглянуть в них. Я не сомневалась, что это драгоценные любовные письма, возможно, и от моей матери.

Но когда я начала читать их, меня бросило в дрожь, по коже пошли мурашки. Это были мои письма Люку Райту, которые отец хранил все эти годы. И, возможно, перечитывал их. У меня закружилась голова, я не знала, что и подумать. Я стала читать отдельные строчки и абзацы.

Почему он хранил их? Я не могла допустить, чтобы они хранились у него, и сунула их в свою сумочку. Мать его так! И еще говорят о предательстве! Мне хотелось прямо сейчас уехать из этого дома.

Когда я поднималась наверх в свою комнату, меня вдруг осенило. Я так и замерла на лестнице. Я поняла, что происходило. Мой отец велел Люку приходить в мою комнату, когда ложился отдохнуть после обеда. Это он велел ему раздевать меня. А потом Люк рассказывал отцу, что происходило. Как я выглядела, все детали. Нет, это уж чересчур! Мой отец не имел столь больного воображения. Не может такого быть, нет. НЕТ! Но ведь Люк отдал ему письма, и он хранит их.

Наконец я заснула в своей комнате, на двери которой была маленькая керамическая табличка – «Пандора». Я спала в своей старой кровати в окружении утят, волчат, кроликов, уже пожелтевших и обтрепанных. Именно здесь я раздевалась для Люка. И для своего отца.

Я была слишком зла, чтобы спать. Я задремала, потом проснулась, потом опять задремала, мне что-то снилось, но уже другой сон, с другим сюжетом, другими действующими лицами. Сон, разумеется, – это плод воображения и трудно поддается разумному объяснению. Он опять овладевал мной, этот человек со шрамом.

Теперь я уже жила с ним. Полетт тоже была в этом сне, но уже взрослая, всего на несколько лет моложе меня. Мне приснилось, что я вроде бы писательница и живу на берегу океана. А он работает, но я не знаю, где и кем. Он приходит и уходит в течение дня, иногда и ночью тоже. В своем сне я просыпалась, боясь, что он стоит около моей кровати. Приходила и уходила тишина. Я каким-то образом привыкла к этому, как к небольшой простуде, от которой трудно избавиться. Был и секс, но какой-то ненастоящий, как будто вычитанный из книг. Но он меня вполне устраивал. Мы писали, иногда разговаривали о сексе – это было что-то вроде порнографии. Меня встряхнуло то, что я застала его с Полетт. Я несколько раз видела их вместе, но относилась к этому совершенно спокойно. Бог знает почему. Затем я устроила Полетт скандал. Мы подрались, и я задушила ее. Когда она умерла, я обнаружила, что он ушел. Я осталась одна. Это было ужасно. Я проснулась, дрожа от страха.

Чувство одиночества, покинутости, заброшенности не оставляло меня и тогда, когда я вставала, принимала душ и одевалась. У меня было такое ощущение, что оно не пройдет никогда. Затем мне пришло в голову, что в моем сне не хватало какой-то детали. Там не было Алека. Как будто я забыла о нем, или же он умер, или вообще никогда не существовал. Испугавшись, я позвонила домой. Его не было. Я запаниковала. Где же он? Автоответчик не был включен. Я позвонила еще раз, думая, что я могла ошибиться и набрала не тот номер. На этот раз включился автоответчик. Я услышала голос Алека: «Сейчас нас обоих нет дома, но, пожалуйста, сообщите то, что хотели нам сказать, мы вам перезвоним, как только сможем». Я сказала, как сильно я люблю его и как скучаю по нему. Мне сразу стало легче. Весь этот сон такая ерунда. Чушь собачья!

Когда спустилась вниз, в столовой были накрыт завтрак. Матильда суетилась вокруг стола. Отец еще не появился.

– Вам заказали машину на одиннадцать, – сообщила Матильда.

– Спасибо, – ответила я. Скорее бы она пришла.

Накануне вечером я решила, что устрою отцу скандал по поводу своей находки. Я хотела сказать ему, что он дерьмо. Когда я подумала о всех его нотациях и нравоучениях, о том, как он меня стыдил за безнравственное поведение, и о его вечных обращениях к классике, чтобы заставить меня почувствовать себя дрянной и распущенной девчонкой, мне стало просто физически плохо. Я не могла есть яйца. Мне безумно хотелось холодного-прехолодного йогурта. Вместо этого я съела кусочек ананаса.

Но когда через четверть часа появился отец, он показался мне таким несчастным, таким беспомощным в своих толстых очках и с двумя палками, что мне стало жаль его. Я не могла презирать его за его никчемную жизнь. Его мечта донести Овидия и «Искусство любви» до современного американского читателя казалась не только невероятной, но просто смешной и нелепой.

Отец поблагодарил меня за то, что я приехала, и спросил, как поживает Алек.

– Я никогда не хожу в кино, – сказал он, – но иногда смотрю фильмы по телевизору.

После завтрака мы пошли в библиотеку и посидели там, ничего не говоря друг другу. С большой квадратной лупой он читал вчерашнюю «Бостон Экзаминер». Отец не только сильно состарился с тех пор, как я видела его в последний раз, но от него шел запах. Затхлый запах старости. Я не могла дождаться, когда смогу уехать.

Отец не стал провожать меня до дверей. Я этого и не ожидала. В моей памяти он остался таким, как я его видела в последний раз, – сгорбившийся, дремлющий в кресле старик с рюмкой коньяка на столике рядом, возможно, ожидающий, чтобы к нему на велосипеде приехала девушка и почитала ему, чтобы поддержать в нем жизнь.

В самолете, летящем на запад, я перечитала свои любовные письма к Люку Райту. Я уже забыла, о чем писала ему. Это действительно были сексуальные письма, очень откровенные и ужасно неуклюжие. Меня поразило то, что за все эти годы мой почерк совершенно не изменился.

2

Солнце уже клонилось к горизонту, когда такси мчало меня из лос-анджелесского аэропорта в Сенчури-сити. Я хотела как можно скорее попасть домой, быть с Алеком и Полетт. Но в этот воскресный вечер дорога была запружена машинами. Я с трудом сдерживала нетерпение. Был одни из тех обычных золотисто-сиреневых калифорнийских закатов, которые придают всему символическую окраску. Для меня в эту минуту он символизировал надежное и теплое убежище, что-то вроде горящего камина в Нью-Хэмпшире.

Я дала шоферу очень щедрые чаевые и бросилась к входной двери. Три наши машины стояли на месте – две в гараже и одна около дома. Значит, они дома. Великолепно. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы понять, что дом пуст и что случилось что-то ужасное. Я позвала Алека и Полетт, но никто не откликнулся, и я стала носиться по всему дому, с ужасом думая, что вот-вот найду их мертвые или обезображенные тела. Сообщения о резне, убийствах целых семей, эти жуткие фильмы и фотографии убитых стояли у меня перед глазами, как жуткий разворот в воскресном журнале.

Закончив панические поиски во внутреннем дворике, я немного успокоилась. Никаких трупов, и я возблагодарила Бога. Может быть, они поехали куда-нибудь поужинать. Ну, конечно! Наверняка так и есть. Но только странно, что Алек не оставил мне записки. Обычно он делал это. И как это они отправились куда-то поужинать, не взяв машины? Нет, они, наверное, поехали еще куда-нибудь, и за ними заехал кто-то. Кому бы позвонить, чтобы узнать? Мне стало плохо, и я тяжело опустилась на стул, стоявший около бассейна. На столе лежал сценарий под названием «Ящик» и какие-то заметки, сделанные в обычной манере Алека, с рисунками на полях.

В ту самую минуту, как я решила позвонить Клариссе Балфур и узнать, не у них ли Полетт, зазвонил телефон на столике около бассейна. Я бросилась к нему и схватила трубку, сшибая по пути стул. Говорил женский голос.

– Миссис Хэммонд? Мы так волновались!

– Кто это?

– Кларисса Балфур.

– О! Полетт у вас?

– Да, здесь. Мы уже начали волноваться. Она думала, что ваш муж заедет за ней после обеда.

– Извините. Я не знаю, что произошло. Алека нет дома. Я сейчас приеду. Скажите Полетт, что я выезжаю. Мне очень жаль, что так получилось.

Я помчалась, нарушая все правила, в Бель-Эр. Солнце уже село. Были сумерки, а я их ненавижу. Мне стало легче, когда я узнала, что Полетт там, но где же Алек? Может быть, Полетт знает? Да, она должна что-то знать.

Но Полетт ничего не знала. Я видела, что она потрясена.

– Может быть, папа просто забыл про меня.

– Вряд ли, – сказала миссис Балфур.

– Он достал мне книгу про НЛО?

– Должно быть, застрял где-то, – сказала я с отчаянием в голосе, затем подумала: «Какая же я дура, что не проверила автоответчик. Алек бы позвонил, где он сейчас находится. Почему же мне не пришло это в голову!»

Я одним глотком проглотила джин с тоником, который дала мне Кларисса, поблагодарила ее и на предельной скорости погнала машину домой. В машине я была испуганным ребенком, а Полетт – благоразумной и уравновешенной мамашей.

– Я уверена, что с папой все в порядке. Он просто забыл.

– Нет, не мог он забыть, зная, что меня нет в городе.

– Сбавь скорость, мам.

Я попыталась, но не смогла. Стало темнеть – и на улице, и у меня в душе. Я чувствовала, что вот-вот расплачусь. «Успокойся, Пандора!»

– Мам, не волнуйся! Папа же не маленький.

На автоответчике ничего от Алека не было. Я, как идиотка, прослушала собственные слова, адресованные Алеку. На кухне нашла полупустую бутылку водки и долго смотрела на нее. Он напился, подрался и лежит где-нибудь, весь избитый. Позвонить в полицию? Нет, еще рано. А может быть, и нет. Когда же он уехал из дома? Почему не взял машину? Я налила себе водки, даже не добавив туда льда. Ладно, постараемся рассуждать спокойно и логично. Он не взял машину, потому что был пьян и не мог ее вести. Отлично. Значит он поехал куда-то на такси. Ну конечно! Именно так и было. Алек взял такси. Но куда он поехал? И почему, почему же, черт побери, он не позвонил?

Полетт сидела в ванной. Я обернула ее полотенцем, когда она вылезла, и сильно прижала к себе, не столько для того, чтобы вытереть, сколько для того, чтобы успокоиться самой.

– Мам, ты есть не хочешь?

– Нет, милая, а ты? Я тебе сейчас что-нибудь приготовлю.

– Нет, я сыта.

– Значит, тебе понравилось.

– Да, было здорово. Мне понравилось не ночевать дома. Как будто живешь в гостинице.

Когда Полетт легла, я позвонила в полицию. Они все записали.

– Такие вещи случались раньше?

– Нет. Нет, конечно, никогда.

По тону сержанта я понимала, что он считает, что я напрасно волнуюсь. Да, возможно, но я ничего не могла с собой поделать.

Я думала, что не смогу заснуть, однако спала, как убитая. На следующее утро, в понедельник, Полетт разбудила меня, чтобы я отвезла ее в школу. В машине я разрыдалась. Не надо было бы это делать при Полетт, но я не могла сдержаться. Это было жалкое зрелище: за несколько часов ее мать из спокойной, уверенной в себе женщины превратилась в дрожащее существо. Не так уж много понадобилось для этого, а, Пандора? Я увидела, до какой степени зависима от Алека. Его исчезновение перепугало меня, хотя, слава Богу, с Полетт все было в порядке. Дело было даже не в Алеке. Я была уверена, что он появится. Я знала, что эта тайна раскроется. Под угрозой оказались мои дом, семейная жизнь, стабильность и покой – все! Каким-то образом это увязывалось с тем, что я узнала про своего отца. То его давнишнее предательство так сильно взволновало меня, как будто произошло совсем недавно. Все казалось теперь таким ненадежным, таким хрупким.

Все это было просто невероятно. Мне опять стало дурно. Я чувствовала, что попала в какой-то лабиринт, из которого пыталась выбраться, но только натыкалась на какие-то тупики и повороты: лабиринт не имел выхода. Я стала думать о самом невероятном. Эти мерзкие письма, что я писала Люку много лет назад, письма, которые теперь лежали в моей сумочке, неожиданно стали частью настоящего, частью всего того, что сейчас со мной происходило. Они выражали те чувства, что я испытывала к тому человеку из бунгало отеля «Бель-Эр». Эти письма были моей фантазией, в них я писала о том, что хотела бы делать с Люком.

И я действительно проделала все это с тем человеком лишь несколько недель назад. Может ли так быть, что какие-то тайные и неясные желания вдруг осуществляются спустя двадцать лет? Дикость. Дикость!

На следующий день пришел мрачного вида детектив, чтобы выяснить дополнительные подробности об исчезновении Алека. Я чувствовала себя очень глупо, ведь я ничего не могла добавить к тому, что уже сообщила сержанту по телефону.

– Сколько лет вашему мужу?

– Тридцать восемь. В декабре будет тридцать девять.

– Сколько лет вы женаты?

– Тринадцать.

Я посмотрела на этого человека. Было в нем что-то отстраненное, голос и манера держаться выражали крайнюю скуку. Было ясно, что эта работа ему не по душе.

– Что может вызвать исчезновение человека? Отчего они пропадают чаще всего? – Я хотела получить от него хоть какую-то поддержку, но понятия не имела, каким образом этот тип сможет мне помочь.

– Причин много. Но думаю, что в большинстве случаев это происходит намеренно.

– Намеренно?

– Они убегают от чего-нибудь.

– От чего? Вы хотите сказать – от своих деловых партнеров?

– Чаще всего от долгов.

– У Алека нет долгов.

Нет, своим поведением он выражал не скуку. Это было презрение. Я ему не понравилась.

– Вы лучше других должны бы знать причину, миссис Хэммонд.

– Я ее не знаю.

Он еще что-то записал, оглядывая гостиную. Что он там мог увидеть? Какую-нибудь отгадку или же просто смотрел, как я живу?

– Вы ссорились?

– Нет, никогда.

– Никогда? Интересно. А теперь мне придется задать вам несколько личных вопросов.

– Да, пожалуйста. Что за вопросы?

– Ваш муж никогда не делал попыток покончить с собой?

Я была потрясена.

– Нет, никогда.

– Никогда… Откуда это вам известно?

– Я бы знала об этом, не так ли?

– Вы говорите, у него нет долгов. Он играл когда-нибудь на бирже или в азартные карты?

– Алек терпеть не может азартных игр. – Это действительно так, он ненавидел азартные игры. Ему ужасно не понравилась наша поездка в Лас-Вегас: напрасная трата денег.

– Он составил завещание?

– Завещание? – Мне бы и в голову не пришло задавать ему такой вопрос. Зачем им это? – Да, думаю, у него есть завещание.

– Вы не знаете, кто его основной наследник?

Я почувствовала, что меня пробирает дрожь. Смысл этого вопроса мне был ясен.

– Я. По крайней мере, я так полагаю.

– Естественно.

Я решила перейти в наступление.

– Да, но вообще-то у меня есть собственные деньги. Мои личные деньги.

Теперь его неприязнь ко мне стала очевидной. Он кивнул, как бы говоря: «Я так и думал».

– Как я понял, когда ваш муж исчез, вас не было в городе?

– Я ездила в Нью-Хэмпшир навестить отца. Могу доказать это, если вы думаете…

– Я ничего не думаю, миссис Хэммонд. Я пытаюсь вам помочь, вот и все.

– Да. – Я презирала этого человека. Почему они всегда думают об убийстве в первую очередь? Почему считают, что основной причиной должны быть деньги?

– Вы не знаете, у вашего мужа была любовница?

– Не знаю. – Я чувствовала, что меня душит злость. – Конечно, не было.

– Я должен был задать вам этот вопрос.

Да, и с большим удовольствием сделал это. Мне хотелось поскорее избавиться от этого типа: у меня от него мурашки по всему телу.

– Послушайте, я знаю о своем муже все, что можно знать. У нас счастливая семья, вот и все.

– Миссис Хэммонд, я вас ни в чем не пытаюсь обвинить, я просто задаю вопросы. Вы же хотите, чтобы ваш муж вернулся? Возможно, с ним произошел несчастный случай. Все может очень просто объясниться. Но поскольку никаких сообщений о несчастных случаях не поступало, мы обязаны рассмотреть все возможные варианты.

– Я сказала вам все, что знаю. Больше ничего не могу добавить.

– И еще один, последний вопрос. Только, пожалуйста, не сердитесь, миссис Хэммонд.

– Я не сержусь. Просто я ужасно встревожена.

– Нет ничего такого, что, по вашему мнению, могло бы заставить вашего мужа уехать?

– Что вы имеете в виду?

– У вас были или есть любовники?

– Нет, нет. И какое бы это имело значение?

– Полагаю, что это могло бы вызвать его уход из дома.

– Нет, никаких любовников. Ничего подобного.

– Хорошо.

Он ушел, оставив в комнате запах лосьона после бритья. Я пошла наверх, села на кровать. Меня охватил страх. Теперь я вдруг поняла, что со стороны исчезновение Алека могло иметь десятки объяснений. И все они вели ко мне, я была в этом замешана.

Мне необходимо было поговорить с кем-нибудь. Пришла Беверли, и я рассказала ей о случившемся. По ее лицу я поняла, что она думает, что у Алека есть другая женщина и что он сбежал с ней. После того как она узнала об измене Джимбо, такой ход мыслей был вполне понятен.

– Не верю, что здесь замешена женщина, – решительно заявила я.

– Я этого не говорила. – Однако в его голосе не было убежденности.

– Ты об этом подумала.

– Все может быть. Возможно, тебе придется столкнуться и с этим.

– Нет. Не верю. И не могу в это верить. Я бы знала об этом.

– Я тоже так думала. Но я ничего не знала. Некоторые мужчины слишком скрытны.

Ни разу за время нашей совместной жизни с Алеком я не испытывала ревности к другим женщинам. Ни разу. А как быть с тем мужчиной в «Бель-Эр»? Ведь такое со мной не случалось ни разу. Беверли права: возможно все. Вдруг Алек встретил другую женщину? Совершенно неожиданно, как тогда я. Только в отличие от меня не вернулся домой, не расстался с ней. Он ушел. Ушел к ней.

3

Хэммонд чувствовал себя так, будто вернулся с того света. В темноте ящика к нему постепенно начало возвращаться сознание. Сначала это было что-то вроде отдельных картинок прошлого, даже не картинок, а какого-то списка, плана будущих действий. Мелькали какие-то лица, Дора, спрашивающая, как все произошло. Что именно, он не знал. Полетт сердилась на него за то, что он что-то забыл. Что? Может быть, о ее дне рождения? Затем он вспомнил мать – как будто перед глазами мелькнула выцветшая фотография. Пьяный отец. То, что уже сделано, то, что не сделано, и, самое тревожное, – чувство, что он должен что-то сделать, но что – он не знал.

Хэммонд пошевелил руками и нащупал стенки ящика. Правую ногу пронзила резкая боль. Он начал ворочаться – боль усилилась. Хэммонд стал колотить по стенам ящика, чтобы другой болью заглушить эту. Он лежал беспомощным тюком, не в состоянии ни развязать себя, ни разогнуться. Он не мог ни о чем думать и чувствовал себя, словно попавшее в паутину беспомощное насекомое. Спустя некоторое время – минуты, часы? – он опять впал в беспамятство.

Уайлдмен купил две пары очков для плавания и аккуратно покрасил стекла в черный цвет. В кино всегда все на всякий случай делается в двух экземплярах. Это называется дубль. Он действовал в точности по своему сценарию: надел на голову Хэммонда пару очков, связал ему за спиной руки и связал ноги. Для этого Уайлдмен использовал крепкую альпинистскую веревку, толщиной почти в полтора сантиметра, ярко-оранжевого цвета, потом согнул обнаженное тело Хэммонда, чтобы положить его в ящик. Взглянув на его гениталии, вдруг почувствовал, что так не пойдет. Он не хотел видеть болтающийся член Хэммонда, а может быть, не желал, чтобы его видела Лора. Во всяком случае пока.

Лора ничего не знала о похищении. Уайлдмен не представлял себе, как она будет на это реагировать. Но надеялся, что она смирится с этим. Лора понадобится ему позже. В его сценарии не было женщины, по крайней мере, в первой его половине, это была целиком мужская история. Возможно, когда-нибудь он перепишет сценарий, как Пандора переписывает его жизнь. От этой мысли ему вдруг стало немного не по себе, ведь эта мысль предполагала, что Пандора каким-то образом связана со всеми этими событиями, хотя абсолютно никакого отношения к ним не имела: это была его история.

Уайлдмен надел на Хэммонда собственные трусы, затем засунул его в ящик и запер. Пока действовал наркоз, покормил собак. Уайлдмен дал Хэммонду шесть часов, прежде чем что-то предпринять, а пока принял ванну и перечитал свой сценарий.

Затем наступила ночь.

ПАВИЛЬОН: МАНСАРДА. НОЧЬ

Уайлдмен волочит по полу Хэммонда, связанного по рукам и ногам, в закрашенных очках для плавания. Уайлдмен садится в старое кожаное кресло, тычет в свою жертву палкой, которую обычно использует, чтобы закрывать форточку. Они одни в комнате.

Хэммонд (приходя в себя). Чего ты хочешь от меня?

Уайлдмен. Мы хотим, чтобы ты понял.

Хэммонд (в замешательстве). Понял? Что?

Уайлдмен. Что твоя жизнь меняется.

Хэммонд (нервно). Что ты хочешь этим сказать?

Уайлдмен. Мы хотим, чтобы ты приспособился к новым обстоятельствам. Ты больше не будешь жить так, как раньше.

Хэммонд (сердито). Ты сошел с ума! Какое отношение это имеет к Бетти Мей?

Уайлдмен. Почти никакого. Но теперь положение изменилось. Впрочем, кое-что мы тебе разрешим оставить при себе.

Хэммонд (с надеждой). Тебе нужны деньги?

Уайлдмен. Это первое, о чем ты подумал, не так ли? О деньгах. Основа всего. Нет, это не имеет никакого отношения к деньгам. Можешь оставить себе свои драгоценные деньги. Можешь оставить себе и свой дом. Нам он не нужен.

Хэммонд (в недоумении). Нам? Кому это нам? Ты действуешь не один?

Уайлдмен. Да. Не один. Ее зовут Пандора.

Хэммонд (в ужасе). Пандора? О чем ты говоришь?

Уайлдмен. О твоей жене. Твоей бывшей жене. Хэммонд (в ярости). Моей жене? Подонок! Ты лжешь!

Молчание. Уайлдмен ничего не отвечает.

Хэммонд (взяв себя в руки): Моей жены нет в городе, она уехала.

Уайлдмен. Она уже вернулась.

Хэммонд (с вызовом). Она не вернется до понедельника.

Уайлдмен. Сегодня среда. Ты отстал немного от времени.

Хэммонд (потрясенно). Чего ты хочешь от моей жены? Я не верю ничему, что ты сказал.

Уайлдмен. Все очень просто. Я забрал у тебя твою жену, теперь она моя. Придется тебе найти кого-нибудь другого.

Уайлдмен тыкает Хэммонда палкой в пах. Тот дергается.

Хэммонд. Где она?

Уайлдмен. Спит в нашей кровати.

Хэммонд. Нашей кровати?! Где она?

Уайлдмен. Ранчо Парк-драйв.

Хэммонд. Это мой дом.

Уайлдмен. Формально да, но пока там живу я. Пока мы с Пандорой не найдем более подходящего жилья. Мы, пожалуй, переедем на побережье. Фактически это ее идея, но мне она нравится.

Хэммонд. Ты сошел с ума! У тебя все винтики на месте?

Уайлдмен. Что касается винтиков, в этом как раз и состоит часть проблемы. Она хочет именно мой винтик, а не твой.

Хэммонд. Хорошо, хорошо. Только скажи мне, чего ты хочешь. Давай покончим с этим делом.

Уайлдмен. Мое дело – это ты. И именно это я и собираюсь сделать: покончить с тобой. Я прекрасно тебя знаю. Когда я с тобой разделаюсь, тебе не захочется Пандоры. Помнишь Бетти Мей? То, что ты делал с ней, я делаю с твоей женой. Им нравятся те же самые вещи. Пандора поняла, что ей нравится грубое обращение. Она кончает, когда лежит на животе. Раньше она и не знала такого.

Хэммонд. Ты – подонок! Грязная свинья!

Уайлдмен. Ладно, послушай. Знаешь, что ей нравится больше всего? Когда я вытаскиваю член из ее задницы, она умоляет дать ей его, чтобы дочиста облизать. Это она любит больше всего, ясно? Так ты не знал, что женат на шлюхе?

Хэммонд. Заткнись! Заткнись! Ты врешь, подонок!

Уайлдмен. Не кричи, я и так слышу. Понимаю, что для тебя это, должно быть, удар, но со временем ты с этим смиришься, я знаю. Затем начнешь новую жизнь.

Хэммонд. Не желаю слушать весь этот бред. Я знаю, чего ты хочешь. Но у тебя это не пройдет. Ты хочешь драться. Я буду драться в любом месте, в любое время.

Уайлдмен. У тебя короткая память. Мы этим уже занимались. Ты уже отбыл свое время. Теперь все позади. Это уже история. Вот что ты из себя представляешь, Хэммонд, – историю.

Уайлдмен встает и с силой бьет острой палкой в пах жертвы. Жертва дико кричит.

Затемнение

Что-то двигалось по коже, царапало его грудь, мягкое, непонятное. Затем оно стало острым.

Оно царапало его кожу, грудные мышцы, трогало вокруг сосков. Он открыл глаза, приходя в себя, но темнота оставалась. Он был слеп, хотя глаза были широко открыты. Он старался что-нибудь вспомнить, но не мог. Он с трудом дышал. Единственный орган, которым он мог свободно двигать, был язык.

Его царапало по животу, по волосам на животе. Он попытался шевельнуть рукой, но руки были связаны у него за спиной. Пытаясь как-то пошевелить ими, он начал что-то вспоминать. Какие-то отрывки. Тугие веревки навели его на мысль о тугой повязке на глазах. Он и забыл совсем, почему не видел.

Он почувствовал, что нечто касается низа его живота, пощипывает кожу. Пальцы. Это были пальцы. А твердые штуки – ногти. Слишком острые для мужчины, слишком деликатные. Мышцы на груди напряглись в ожидании боли. Это была Бетти Мей. Бетти Мей, воскресшая из мертвых. Она медленно водила ногтями по его телу. Когда ее пальцы дотронулись до его гениталий, он впал в панику. Это ее месть. Теперь ее пальцы терроризировали его, ногти царапали его пенис. Он закричал от боли и страха. Он знал, что сейчас произойдет: она разорвет его на части.

Он стал неистово вертеться и дергаться, пытаясь освободиться. Он хотел ударить ее, лягнуть. Но от мучений избавиться было невозможно. Он мысленно мог только представить, что происходит сейчас и что произойдет потом. Странно, но об Уайлдмене он не думал. Ее ногти стали царапать его яички, и он закричал. Он чувствовал, как мстительные руки отрывают его гениталии от тела, затем в сознание вошло новое ощущение.

Он почувствовал запах. Запах был сильный и усиливался его слепотой. Это был сильный парфюмерный запах. Он отчаянно пытался вспомнить, откуда его знает. Очень знакомый запах. Он хорошо помнил его. Цветочная свежесть. Откуда этот запах? Напрягая память, он немного отвлекся от своего страха, пытаясь памятью побороть страх. Ногти чертили круги по внутренней стороне его бедра. И тут он вспомнил: что-то в этом движении подсказало. Дора! Это был запах Пандоры, запах ее мыла, вот что это. Мозг ухватился за эту мысль. Это не Бетти Мей, это Дора. Он не мог больше сопротивляться этим пальцам. Он проиграл.

Как Уайлдмен и рассчитывал, Лора приняла то, что он назвал «своим гостем». А что еще ей оставалось делать? Но в душе она была напугана. Нельзя сказать, чтобы она боялась Уайлдмена, она слишком хорошо его знала. Она боялась опасности извне. Похищение считалось серьезным преступлением. Одержимость Уайлдмена этой женщиной – это одно, но то, что творилось сейчас, – совсем другое. Полиция будет считать ее соучастницей, а это уже не по правилам. Лора была осторожной. Она лишь частично поверила заверениям Уайлдмена, что все будет нормально.

Его инструкции ей были таковы: «Доведи его до грани, но кончать не давай». Он велел ей сначала вымыться, используя мыло «Альпийские цветы», но не сказал, что это мыло Пандоры. Он дал ей белье, которое взял из спальни Пандоры. Трусы были того же размера, лифчик оказался великоват. Лора чувствовала себя неловко. Во всех их прежних играх и развлечениях Уайлдмен никогда раньше не просил ее, чтобы она трогала другого мужчину. После своего знакомства с ним она ни с кем не имела дела. Ей не хотелось. Единственным ее желанием было угодить ему. Если он чего-то желал, она делала все безоговорочно.

Она чувствовала себя так, как, по ее мнению, должны чувствовать себя проститутки, разве что ей за это не платили. Платой было удовольствие. Но не ее – его. Она испытывала странное чувство, фактически занимаясь любовью с мужчиной, которого совсем не хотела и с которым даже не была знакома. Ощущать плоть мужчины, у которого были связаны руки и завязаны глаза, было чем-то вроде операции. Она пыталась вспомнить его одетым, стоящим на шоссе, когда она подсадила его. Но теперь это был другой мужчина.

Хэммонд беспомощно отвечал на ее ласки. Ноги его дергались, член возбудился, спину свело судорогой, дыхание стало неровным. Он облизнул пересохшие губы. Лора смотрела на него, лежащего рядом, под ней, опять рядом. К своему удивлению, она тоже возбудилась. Чувствуя, что Уайлдмен наблюдает за ней, она не знала, позволено ли ей это. Может быть, втайне он именно этого и хотел? Должна ли она показать, что чувствует? Интересно, думала она, зависит ли это все возрастающее возбуждение от того, что за ней наблюдают? Это тоже своеобразное извращение – не подглядывать, а чувствовать, что подглядывают за тобой.

Лицо Хэммонда исказилось от боли. Лоре показалось, что это от удовольствия. Когда она начала ласкать руками его член, его охватило желание. Прикрытые бюстгальтером груди этой женщины касались его лба, еще щек, его губ. Он открыл рот – не для того, чтобы что-то сказать, а чтобы ухватиться за эту теплую тонкую ткань. Он шевельнул губами, но груди отодвинулись. Он застонал, чувствуя, что голова идет кругом. Рука нежно сдавила его яички, чей-то рот мягко обхватил головку.

Уайлдмен схватил Лору за плечи и оттащил ее от Хэммонда. Стоя перед ним на коленях, она повернулась к Уайлдмену. Тот, совершенно голый, стоял перед ней. Она переключилась на него.

От неудовлетворенности Хэммонд чувствовал боль во всем теле. Где этот рай? Он слышал совсем рядом почмокивание, слышал, как стонал мужчина, чувствовал запах мыла Пандоры. Пандора!

– Оставь ее, – выдохнул он. – Свинья! Оставь ее в покое!

Когда Уайлдмен кончил, он сказал одно лишь слово: «Пандора».

Хэммонд бился о пол ящика. Он был в ярости. Уайлдмен трахался с его женой, он знал это. Это не было игрой больного воображения. Это факт! Когда он выберется из этой переделки, он убьет его, убьет этого мерзавца. На этот раз уж точно!

Он что-то кричал, бредил, разинув рот, как безумный. Он почувствовал на своей груди руки Доры. Она склонилась над ним. Он прошептал ее имя. Ее губы коснулись его губ. Затем он почувствовал на ее губах что-то липкое. Она выдохнула это ему прямо в рот. Хэммонд с отвращением сплюнул, но было уже слишком поздно. Он не мог избавиться от этого. Он закричал: «Дора!» и, крича, подавился, а когда подавился, то Уайлдмен вошел ему в горло, а потом постепенно и во все его тело.

4

Итак, Алек все узнал. Вот так. Пандора поняла: он все узнал про нее и того человека из «Бель-Эр». Возмущенный, оскорбленный, преданный, он ушел от нее. Пандора попыталась представить себе его состояние. Он был в отчаянии, не желал ни с кем разговаривать, жаждал мщения. Именно поэтому и не позвонил. Может быть, напился, может быть, пошел с какой-нибудь женщиной. У него были основания. Он обнаружил, что его преданная жена Дора на самом деле – развратная Пан со своим темным и языческим вторым «я». Это ее раздвоенная натура и стала причиной его исчезновения. Пандоре некого винить, кроме себя.

Каким образом Алек узнал, теперь не столь уж важно. Возможно, заметил красное платье, возможно, разговаривал с официантом в «Бель-Эр», возможно, об этом узнала Беверли и от ревности и отчаяния, из-за Джимбо, рассказала ему обо всем. Теперь просто не имело значения, как Алек узнал. Он знал – этого достаточно.

Пандора никогда не жалела себя, и в этом была ее сила. Еще будучи ребенком, она могла заплакать только от сильной физической боли. Но и теперь, когда она была так несчастна, слезы не приходили. Она была виновата, но принимала ответственность за свои поступки. Может, было бы лучше, чтобы ничего не случилось, чтобы она не сделала того, что сделала. Но она это сделала, и теперь ничего изменить уже нельзя. Временами, пытаясь рассуждать трезво, она твердила себе, что Алек тоже должен это принять. Ведь это не конец света! Были моменты в эти дни, после его исчезновения, когда она злилась на него, говорила себе, что его бегство просто трусость. Алеку следовало бы принять все, посмотреть правде в глаза. Вспоминая дни его запоев, она убеждала себя в его слабости, стремлении убежать от реальности. Но подобные рассуждения ей и самой были не по душе. Она понимала, что винить жертву – самый легкий способ избежать собственной ответственности. Дора понимала, что не имеет права так делать, что это чудовищно несправедливо по отношению к Алеку. Она понимала, что обманывает себя. Но тем не менее все время думала об этом. Временами она просто презирала Алека за то, что сделала сама.

Пандоре не с кем было поговорить, и потому она разговаривала сама с собой. Она стала как бы собственным отражением. В течение недели после исчезновения Алека ее единственным собеседником была дочь. Если бы Полетт была хоть немного постарше, она могла бы поговорить с ней обо всем. Полетт очень умненькая девочка и настоящий друг, но ей было всего двенадцать. Ни при каких обстоятельствах не станет Пандора подрывать любовь Полетт к отцу. Алек – хороший отец, хороший муж и хороший человек.

Они обе скучали по нему, особенно когда только вдвоем сидели за завтраком или ужином. Ночи стали невыносимы, сплошная пытка. Пандора пыталась как-то отвлечься, как-то компенсировать его отсутствие. Она проводила много времени на кухне, стряпая что-нибудь необыкновенное. Полетт, разумеется, все замечала. На столе всегда было слишком много еды, а это было тем более заметно, что сама Пандора почти ни к чему не притрагивалась. Она стала пить больше вина, но теперь оно оказывало на нее меньшее действие, чем раньше.

Пандора стирала вещи Полетт, когда в этом не было необходимости. Даже горничная обратила внимание на кучу вещей для глаженья. Теперь у нее по хозяйству было больше работы, чем даже тогда, когда дома был мистер Хэммонд. Пандора начала возить Полетт в школу раньше времени, затем стала и приезжать за ней раньше и ждала в школьном дворе минут пятнадцать, пока отпустят ребят.

Полетт смущали заботы матери, но она терпела. Свою новую роль она видела в том, чтобы стать лучшим другом матери. Были дни, когда ей хотелось убежать и из школы, и из дома, быть с Дэвидом Уингом. Она меньше скучала по отцу, когда думала о Дэвиде, представляя себя с ним вдвоем. Она страстно хотела уехать с ним куда-нибудь, но знала, что это невозможно, особенно теперь, когда нет папы. В глубине души Полетт считала, что папа умер, что с ним произошло какое-то несчастье, и он погиб. Ей было интересно, считает ли так и Пандора, но она молчала. Дэвид посоветовал ей обратиться к одному китайцу-психиатру, другу их семьи, чтобы он чем-то помог. Полетт хотела предложить это Пандоре, но не осмеливалась. Даже теперь, когда мама купила ей книгу об НЛО, которую давно обещал отец, но так и не купил. Мать и дочь все чаще молчали, оставаясь вдвоем. Казалось, им не о чем говорить.

Каждый день Пандора звонила в полицию. Через неделю это стало просто ритуалом. Она спрашивала, нет ли новостей, хотя на самом деле ей хотелось рассказать все, что она знала или о чем подозревала. Как-то проходя мимо местной церкви, про которую Алек однажды сказал, что внешне она похожа на банк, она решила зайти туда. Время от времени у нее возникало желание исповедаться, и несколько раз она была близка к тому, чтобы обо всем рассказать Беверли. Но в душе относилась к ней все же с подозрением. Пандора отказалась от тенниса: в ее сознании Беверли была как-то связана с «Бель-Эр».

Пандора не могла сосредоточиться на чтении. Она принималась за книгу, но, как только дело доходило до любовных сцен, закрывала ее. У нее не было никаких сексуальных желаний. Все исчезло, она была опустошена. В первую неделю Пандора похудела на два с половиной килограмма, и это было заметно. По лицу, плечам, бедрам и, главное, по груди. Бюстгальтеры стали ей великоваты, но она не могла заставить себя пойти и купить новые. Она стала меньше краситься, одевалась очень строго, волосы зачесывала назад. Пандора постарела года на два. Она очень страдала и уже стала думать о себе как о вдове.

Вместо тенниса она стала ходить в стрелковый клуб: чтобы стрелять, компания была не нужна. Поездка в «Шерман Оукс» давала ей какую-то цель в жизни. В клубе она ни с кем не разговаривала и обычно проводила там час или чуть больше и все время стреляла, стреляла, стреляла по загадочным разноцветным кругам. Черные наушники, которые надевались, чтобы приглушить звук, напоминали ей о давнем приступе глухоты. Пандора ждала этих мгновений тишины, но они почему-то так и не наступали.

Сейчас бы они так пригодились ей, чтобы отключиться от действительности.

Однажды утром Пандора проснулась, неожиданно ощутив себя посвежевшей, в гораздо менее угнетенном состоянии. Она практически ничего не ела все эти дни, но сейчас вдруг почувствовала сильный голод. Ей было мало ледяного йогурта, хотелось чего-нибудь настоящего – обеда из трех блюд плюс бутылку вина. Она решила пойти в «Риц» – модный французский ресторан в западной части Беверли-Хиллз. Там она заказала столик на обеденное время, столик на одного. По дороге остановилась и купила книгу – симпатичную, пахнущую свежей краской – роман «Живая природа» Ричарда Форда.

Пандора доедала закуску. Она уже прочитала восемь страниц романа, и ее поразили некоторые совпадения. Она сидела и ела во французском ресторане, а действие романа, который она начала читать, происходило в Новом Орлеане. Странно. Она подняла глаза, ожидая, что рядом стоит официант… Около нее, приветливо улыбаясь, стоял тот человек.

Сердце Пандоры екнуло, волосы, казалось, зашевелились. Этого не может быть! Пока он не заговорил, ей казалось, что это плод ее воображения.

– Добрый день, – сказал он. – Я не хотел вас испугать.

Пандора не могла говорить, боясь, что голос ее подведет, казалось, сознание ее меркнет. Перед глазами замелькали сцены из прошлого, все эти непристойности. «Ради Бога, держи себя в руках». Она заговорила, но не слышала себя. Казалось, ее поглотила тишина. Она смотрела на его лицо, как идиотка, пытаясь по губам прочесть то, что он говорил. Он говорил, но она ничего не слышала. Он вопросительно посмотрел на нее. Что он спрашивает? Она не слышала его вопроса, поэтому и не смогла ответить. Теперь она не только оглохла, но и онемела. Это был какой-то кошмар. Пандора молила, чтобы к ней вернулся слух. Она хотела слышать шум и гул ресторана. Они пришли к ней вместе со звуками его голоса:

– С вами все в порядке?

– Да, все прекрасно.

– Вы кого-то ждете? – Нет, я одна.

– Не будете возражать, если я присяду?

Она покачала головой, пытаясь улыбнуться. Уайлдмен непринужденно уселся за столик напротив нее.

– Как поживаете? Все еще играете в теннис в Бель-Эр?

Ей надо было придумать, что отвечать на его вопросы. Теперь она чувствовала себя испуганной, растерянной девчонкой. «Скажи хоть что-нибудь, просто говори, Бога ради! Все что угодно!»

– Вы были правы насчет того платья: оно действительно мне идет.

– Отлично. Я так и думал. – Он помолчал, раздумывая над тем, стоит ли рискнуть и сделать следующий шаг. Рано или поздно ему все равно придется это сделать, так почему же не теперь?

– Послушайте, меня зовут Чарльз. Чарльз Уайлдмен.

Пандора вдруг осознала, что до этого никогда даже не пыталась дать ему какое-нибудь имя, даже не старалась угадать или придумать его. Она думала о нем как о человеке без имени. Просто – мужчина. Мужчина со шрамом.

– Меня зовут Пандора. Пандора Хартен. Почему она сказала так? Она ведь не пыталась скрыть свою настоящую фамилию, фамилию Алека, девичья фамилия как-то сама естественно слетела с губ. Хотя это-то как раз и было неестественно: она никогда не пользовалась своей девичьей фамилией. Неужели это значит, что она не хочет быть замужней женщиной, женой Алека? Она что, стыдится Алека? Или это как-то связано с ее поездкой домой, в Нью-Хэмпшир?

Уайлдмен удивился. Почему она назвалась не своим именем? Он видел, что она крутит на пальце обручальное кольцо. Кто такой Хартен? Может быть, она была замужем до этого? Может быть, это ее девичья фамилия? Он всегда думал о ней только как о жене Хэммонда. Но, что бы там ни было, это хороший признак: он говорил правду, а она что-то скрывала. Это давало ему преимущество.

– Пандора – необычное имя.

– Мой отец был… Он специалист по древним культурам. Это он придумал такое имя.

– Пандора в греческой мифологии – это как Ева в иудаизме.

Пандора вспомнила книги по древнегреческой культуре, которые она видела в бунгало. Странно, но это их как-то сближало.

– Мне тоже здесь нравится, – сказал он. – Я оценил кухню французских переселенцев, когда работал в Луизиане.

– Я никогда не была в Луизиане. – Она не осмелилась спросить его, что он там делал.

Он видел, что она хочет узнать о нем побольше, и дал ей пищу для размышлений.

– Я был в Новом Орлеане и Батон Руж, делал фотографии для журнальной статьи.

– Про кухню французских переселенцев?

– Нет, это был репортаж о старых публичных домах.

– Как интересно! – Она поерзала на стуле – упоминание о сексе смутило ее. Он знал, что так и будет.

– Что вы заказали?

– Копченую лососину.

– Прекрасная идея. – Уайлдмен подозвал официанта и заказал то же. – Интересно, я заметил, что копченая рыба входит в моду. Еще несколько лет назад мы бы отослали ее обратно на кухню, решили бы, что она пережарена.

– Не хотите ли вина? – осторожно спросила она.

– Спасибо. – Он попросил официанта принести еще рюмку и продолжал: – Знаете, это ведь так странно, что мы встретились. Я на днях думал о вас.

– Да? – Этого она и боялась. Не нужно было позволять ему садиться за свой столик.

– Я видел женщину, которая напомнила мне вас. В «Шерман Оукс».

– А, возможно. Это могла быть и я. Это было в пятницу?

– Кажется.

– По пятницам я езжу в свой стрелковый клуб. Он находится в «Шерман Оукс».

– Стрелковый клуб? Так вы снайпер? – Он засмеялся.

– Я бы так не сказала.

– Нам всем нужны свои цели, – сказал он.

– Да, пожалуй. – Что он хотел этим сказать?

– Это полезно для самообороны. Особенно если женщина живет одна.

– Я живу не одна. – К чему он клонит? По ее кольцу он должен был бы догадаться, что она замужем. Может быть, он думает, что она в разводе. Хотя сейчас, во всяком случае, он прав: она действительно одна.

Принесли лососину. Уайлдмен больше не говорил на тему об одиночестве. «Пока хватит», – подумал он и перешел на другую тему.

– Я вас сейчас с трудом узнал.

– Когда я одета, вы имеете в виду? – невольно вырвалось у нее.

– Вы зачесали волосы назад. И выглядите по-другому, более серьезной.

– Это зависит от настроения. – «Интересно, – подумала она, – как это прозвучало?»

– Раньше у вас был более счастливый вид.

– Послушайте, мне не хочется говорить о том, что было раньше.

– Понимаю. Простите. – Он опустил глаза. Она не хотела грубить ему. Он был так мил и откровенен. Ей не хотелось выглядеть расстроенной или опечаленной. В конце концов во всем, что случилось, участвовала и она.

– Я хотел сказать… – Он помолчал, выжидая, захочет ли она услышать его секрет.

– Что?

– Вы помните ту женщину, которая ворвалась тогда в ресторан?

– Да.

– Она застрелилась.

– О Боже! Мне очень жаль. – Пандора ощутила чувство вины. Неужели это из-за нее?

– Она и раньше пыталась сделать это. Между нами уже много месяцев ничего не было, но, полагаю, она не смогла с этим примириться. Это очень печально.

– Когда же это произошло? Я хотела спросить, это случилось вскоре после… после нас?

– На следующий день. Но послушайте, это не имеет никакого отношения к нам. Вы не должны чувствовать себя виноватой. Жизнь продолжается.

– Но не для нее. Бедняжка. – Пандору тронуло то, что он рассказал ей об этом. Это каким-то образом выражало его доверие к ней. Уайлдмен больше не улыбался. Он перестал есть и выпил немного вина.

– Во всяком случае, – сказал он, – все это уже позади.

Пандора никогда в жизни не думала о самоубийстве. Но вот Алек, Алек мог сделать это. Она подумала об Алеке, пытаясь представить, где он, что делает, но ничего не приходило в голову. Сплошной провал.

– Странно, – сказала она. – С тех пор как мы встретились, моя жизнь несколько изменилась.

– Надеюсь, к лучшему.

– Да нет. – Она заколебалась: стоит ли заходить так далеко? Откуда она может и не вернуться? Но ей необходимо было с кем-то поговорить, но никогда Пандора не представляла, что будет разговаривать с этим мужчиной. Это был последний человек, к кому она могла бы обратиться за поддержкой. И все же, если он являлся причиной того, что уехал Алек, то, может быть, с ним-то и стоило поговорить, все ему рассказать. Ну, может быть, не все. Когда он появился, ее мысли приняли сексуальный характер. Но теперь он больше казался ей другом, нет, не другом, просто приятелем. Даже не это. Просто человеком, которого она больше никогда в жизни не увидит. Никогда. Она просто поговорит с незнакомым человеком.

Уайлдмен чувствовал, что она вот-вот раскроется. Стоит ли ему продолжать свою историю? Пока это действовало. Он решил, что Пандоре нужна подсказка, нечто, что заставило бы ее поверить ему.

– Я где-то даже скучаю по ней, – сказал он. – Теперь, когда ее нет.

Это сработало. Это вызвало сочувствие.

– Мой муж пропал.

Итак, она призналась ему в этом. Это совпадение, – он ведь тоже потерял некогда близкого ему человека, – казалось, каким-то образом сближает их.

– Исчез? Вы хотите сказать, он вас бросил?

– Не знаю. Десять дней назад я вернулась из поездки к отцу, а мужа не оказалось дома.

– Вы не знаете почему? Она покачала головой.

– Я заявила в полицию. Но, знаете, они его так и не нашли. Я теряюсь в догадках.

– Ужасно.

– Самое ужасное, я не могу понять, почему это случилось. Ведь не было никаких причин.

– Может быть, с ним произошел несчастный случай?

– Возможно. Не знаю, почему я вам все это рассказываю.

Уайлдмен пристально вгляделся в нее. Вид у нее был не такой уж расстроенный. Во всяком случае, плакать она не собиралась. Это хорошо. Он станет ее другом. Она сможет делиться с ним своими чувствами и мыслями. Это просто отлично. Ее чувственность всегда останется при ней под маской сдержанности.

– Я уверен, он вернется. Надеюсь, ничего страшного с ним не произошло.

– Надеюсь, но в глубине души я почти уверена, что он исчез навсегда.

– А вы не думали нанять частного сыщика?

– Нет, мне это не пришло в голову.

– Может быть, он сможет помочь. Обычно полиция не очень серьезно относится к таким делам.

– Правда?

– В этом городе большая преступность, и на исчезнувших людей они не обращают особого внимания.

– Да. Пожалуй, вы правы. – Наверное, он действительно прав, это – мысль. – Но я не знаю никаких частных сыщиков. Может быть, посмотреть объявления?

– Вам нужно надежное агентство, а по частным объявлениям невозможно сказать, кто там лучше других.

– Думаю, я смогу поспрашивать у друзей. Но мне не очень-то хочется распространяться на эту тему.

– Я вас понимаю. Послушайте, хоть меня это и не касается, если хотите, я могу поинтересоваться у знающих людей.

– Очень любезно с вашей стороны.

– Я знаю нескольких человек в «Лос-Анджелес таймс», может быть, они сумеют помочь.

– Я подумаю над вашим предложением. Но мне все это так неудобно.

– Возьмите номер моего телефона. Если надумаете, я постараюсь помочь вам.

Уайлдмен вынул записную книжку и записал телефон мансарды, вырвал страничку и положил на стол около ее рюмки с вином. Она улыбнулась ему. Улыбка эта выражала доверие и благодарность.

Уайлдмену не хотелось уходить от нее. Быть рядом с ней опять, после стольких дней, повышало его жизненный тонус. Уайлдмен не сомневался, что через несколько недель, если не дней, она станет его. Он уже сейчас хотел схватить ее в объятия и прижать к себе. Ему было нелегко посмотреть на часы и сказать:

– Ну, мне, пожалуй, пора идти.

Ей хотелось, чтобы он остался. Он предложил заплатить за обед, но она и слышать об этом не хотела. У нее есть номер его телефона. Если она захочет его, то всегда может позвонить. Он не спросил номер ее телефона. Когда он пожал ей руку, Пандора почувствовала жар его тела и вспомнила их прощальное пожатие в том бунгало, после того как они занимались любовью. Теперь ей вдруг опять захотелось его. «Ты сошла с ума?».

Она смотрела, как он уходит. Уайлдмен помахал ей, покидая ресторан, и скрылся из виду. Она налила себе еще вина. Впервые за эти дни она подумала не об Алеке, а о другом мужчине. Она взглянула на записку, которую он оставил. У этого человека было имя, он существовал в реальности. Пандора почувствовала, как у нее улучшается настроение. Она не могла больше читать свой роман, но допила Вино и доела лососину. «Благодарю тебя, Господи, за эту случайную встречу», – подумала она.

5

Когда Пандора вернулась домой, ее мутило. Если с утра она чувствовала здоровый голод, то теперь ее тошнило. Убираясь в спальне Полетт и наклонившись над ее кроватью, чтобы получше натянуть простыни, она вдруг почувствовала, что ее сейчас вырвет. Она бросилась в ванную, чувствуя, как в горле у нее все горит. Она чувствовала позывы, но рвоты не было. Она наклонилась над унитазом. В чем причина? Может быть, она отравилась? Или это из-за переживаний, из-за Алека? Но еда в ресторане была очень вкусная, а отсутствие Алека было теперь свершившимся фактом, а не причиной для страха. Просто его не было. Живого или мертвого, его не было с ней. Ее так и не вырвало, и через несколько минут Пандора вышла из ванной и рухнула на так и не застеленную кровать Полетт.

Зачем этот человек появился опять? Чтобы мучить ее? Как будто у нее и так уже мало неприятностей в жизни. Пандора взглянула на часы, висевшие в комнате Полетт. Черт возьми! Она опаздывает заехать за ней. «Нет, подожди, сегодня же среда? Среда. Ну, слава Богу, по средам у Полетт музыкальные занятия, и она будет заниматься до пяти». Пандора закрыла глаза.

Он действительно был очень мил, держался спокойно, откровенно рассказывал о себе. Он был искренен. Чарльз Уайлдмен. Она легко запомнила его имя, Она теперь знала даже номер его телефона. Если он ей понадобится. И его мысль о том, чтобы нанять частного сыщика, была совсем не глупой: от полиции никакого толку. И почему бы, спросила она себя, не начать наводить справки прямо сейчас? Надо приступать к делу, найти Алека.

Чтобы отвлечься на некоторое время, Пандора взглянула на небольшую аккуратную стопку книг на тумбочке у кровати Полетт. Учебники, хрестоматии. Одно название привлекло ее внимание – «Дельта Венеры». Она вытащила ее. Автор – Анаис Нин. Пандора слышала это имя, но ничего из ее книг не читала. Пандора перелистала несколько страниц и вспомнила, что слышала, что Анаис Нин была подругой Генри Миллера. Книга представляла собой сборник порнографических рассказов. Откуда она у Полетт?

Перелистывая книгу, Пандора выбрала один из рассказов и принялась читать.

Рассказ был о женщине, которая отправилась на маскарад в Булонский лес в Париже. Все мужчины в масках стали соблазнять женщин в масках. Полная свобода, никаких имен, никаких лиц, сплошной флирт и секс. Женщиной, которая пришла туда одна, овладел мужчина, которого она не знала, и это вызвало у нее неописуемый и неожиданный восторг. Она нашла этого мужчину неотразимым. Он увез ее в карете, и они отправились в дешевую парижскую гостиницу и трахались там до умопомрачения, а утром он сообщил ей, что вовсе не был приглашен на этот маскарад. Он – всего лишь рабочий, которому удалось пробраться туда, украсть маску и подцепить женщину, все равно какую, в данном случае ее.

Реакция этой женщины встревожила Пандору. Эта женщина не имела ничего против того, что этот человек просто перелез через забор, что он был не из ее круга. Ей было так хорошо с ним! Но, во-первых, почему она отправилась на этот маскарад? И почему даже не пыталась сопротивляться? Отгадка в том, что они знали, что никогда больше не встретятся.

Эта история внесла смятение в душу Пандоры. Почему она выбрала именно этот рассказ? Ее поразило, что жизнь ее теперь чем-то напоминала этот рассказ. Правда, в отличие от той женщины она снова встретилась со своим таинственным незнакомцем и теперь кое-что знала о нем. Он тоже кое-что знал о ней. Они перестали быть безымянными друг для друга. Это была не абстрактная порнография в масках. Они были уже на грани того, чтобы окончательно стать живыми людьми.

Пандора положила книгу на место, точно туда, откуда взяла, – третья сверху. Она слезла с кровати и поправила покрывало. Тошнота прошла. Пандора вышла из дома и отправилась в школу за Полетт, думая о том, можно ли при чтении рассказа определить, что он написан женщиной?

Когда через два дня зазвонил телефон, Пандора не стала поднимать трубку, понадеявшись на автоответчик. Сразу после исчезновения Алека, она обычно кидалась к телефону и хватала трубку в надежде, что звонит он.

Теперь она услышала, как голос Алека повторяет просьбу оставить свое сообщение. Но голос этот больше не был похож на голос Алека, это был просто мужской голос, монотонный, без каких-либо особых примет. После сигнала послышался женский голос. Это была Рози, ассистентка Алека. Она хотела с ним поговорить. Было совершенно очевидно, что Рози не знала о его исчезновении. В последнее время звонить Алеку стали все реже. Пандора перестала отвечать на звонки и лгать его друзьям, говоря, что он уехал. Но до этого звонили его друзья или знакомые, а на этот раз это была женщина.

Пандора пригласила к себе Рози. Они встречались несколько раз, но не были особенно близки. По голосу Пандоры Рози поняла, что что-то случилось. Она не была готова к тому, что рассказала ей Пандора.

– Рози, я просто схожу с ума. Не знаю, что и подумать. Не знаю, с чего начать его поиски.

– А полиция?

– Ничего. Появился какой-то тип. Его приход поверг меня в ужас. Он вел себя так, будто это я виновата во всем.

– Даже не знаю, как рассказать об этом…

– О чем? – Пандора вздрогнула: Рози что-то знала.

– …и стоит ли вообще об этом говорить. Это случилось, когда мы были в Аризоне.

Теперь жребий был брошен. Пандора со страхом ждала. Рози, казалось, тоже боялась. Она была предана Хэммонду, который был ей и добрым другом, и прекрасным коллегой. Но Рози сочувствовала Пандоре: мужчины могут быть такими сволочами.

– У нас там снималась одна девушка, – сказала Рози, стараясь говорить как можно спокойнее. – Она была каскадершей. У Алека была с ней связь.

– О Господи! – У Пандоры потемнело в глазах. – И кто, она?

– Это не имеет значение.

– Для меня имеет! – Пандора услышала собственный крик.

– Такие вещи случаются иногда во время съемок.

– Значит, он сейчас с ней. Как ее зовут? Где она живет?

– Успокойся, Пандора. Он не с ней.

– Откуда ты знаешь? Конечно, с ней.

– Она умерла.

– Умерла?

– Погибла во время съемок. Во время трюковых съемок произошел несчастный случай. Она была убита.

Пандора почувствовала, как ее охватывает паника.

– Кто ее убил? Алек?

– Дело в том, что в ее смерти он винит себя. Ему казалось, что все произошло из-за его декораций. Что это на его совести. Понимаешь, Бетти Мей врезалась в стойку.

– Стойку? Что это? – совершенно сбитая с толку, спросила Пандора.

Рози объяснила ей, в чем заключался трюк и что произошло. Пандора слушала, не понимая толком всех этих подробностей.

– Если она умерла… то где же Алек? То есть я не понимаю, какая здесь связь.

– Не знаю, есть ли здесь связь. Честно говоря, не знаю. Но после этого случая Алек был страшно расстроен. Ты же знаешь, он человек уравновешенный, но все это очень подействовало на него.

– Он любил ее? – Пандора пыталась вспомнить имя девушки, которое она пропустила мимо ушей.

– Нет, не думаю. Это была случайная связь. Но ее смерть придала всему этому какое-то особое значение. Алек был потрясен.

Пандора стала вспоминать то время, когда Алек вернулся из Аризоны. Какой ОН был? Возможно, немного рассеян. Затем она вспомнила день, когда он вернулся домой весь в синяках и порезах. Он так и не объяснил ей, что произошло. Тогда она подумала, что он с кем-то подрался. Но если девушка умерла, то во всем этом не было никакого смысла.

– И что мне делать?

– Не знаю. Наверное, ничего.

– Я должна узнать, где она жила. Наверняка, кто-нибудь что-то знает.

Тот человек из полиции был прав. И Беверли была права. Тут замешана женщина.

– Прежде чем приехать сюда, я просмотрела список всех участников съемок, – сказала Рози. – Но там нет ни ее адреса, ни телефона.

– Как ее звали?

– Бетти Мей.

– Бетти Мей, а фамилия?

– Не знаю. Я никогда этого не знала.

– Как можно это узнать?

Рози начала жалеть о своих откровениях. Не надо было рассказывать Пандоре, но ведь и Хэммонда надо найти.

– Я посмотрю, возможно, что-нибудь и узнаю, – сказала Рози. – Но не думаю, что это имеет какое-нибудь значение. Послушай, Пандора, скорее всего никакой связи между исчезновением Алека и смертью этой девушки нет. Наверное, я не должна была бы тебе об этом рассказывать.

– Ты должна была мне все рассказать. – Пандора замолчала.

Рози встала, чтобы уйти. Она позвонила на работу, узнать, не звонили ли ей, но звонков не было.

– Мне надо идти, – сказала она. – Нужно позвонить кое-кому.

Рози уехала, чувствуя себя прескверно. Она жалела, что поехала. Может, дать Пандоре телефон администратора группы или постановщика трюков Уайлдмена? Возможно, они знают, где жила Бетти Мей. Однако теперь Рози чувствовала за собой вину. Она наговорила слишком много, да, слишком много. Расстроенное лицо Пандоры испугало Рози. Она видела, что рухнула определенная часть мира Пандоры. Ради Бога, Хэммонд, вернись к ней, где бы там ты ни был!

В тот вечер Пандора заснула в гостиной, сидя перед телевизором. Ее разбудил звук выстрела в фильме.

Еще окончательно не проснувшись, она выключила телевизор дистанционным управлением. Но теперь она услышала шум ветра за окном. Пандора встала с кресла и взглянула на часы: половина третьего. Она подняла с пола туфли, потянулась и собралась идти наверх в спальню, но тут услышала звук. Она замерла и прислушалась. Звук, похожий на скрип закрывающейся двери, кажется, доносился со стороны кухни. Неужели она оставила открытой дверь во дворик? Нет, она помнила, что запирала ее. И вот опять это – звук осторожно закрываемой двери.

Пандора прошла на кухню, зажгла свет. Дверь хлопала от ветра. Она прошла через комнату, чтобы закрыть ее и поскользнулась на полу. Пандора ахнула от удивления: плитки пола были мокрыми, на полу была вода, три или четыре небольшие лужицы. Она проверила посудомоечную машину, может быть, та протекает. Нет. Хорошенько разглядев лужицы, она увидела, что они идут цепочкой к наружной двери.

И тут она пришла в ужас. Кто-то приходил на кухню с мокрыми после купания в бассейне ногами.

– Полетт? – позвала Пандора. Наверняка это Полетт. Очевидно, решила окунуться ночью. Теперь Пандора услышал, или ей показалось, что услышала, плеск снаружи. Полетт была в бассейне. Пандора открыла дверь и выглянула во дворик, но никого не увидела. Ветер рябил поверхность воды. Пандоре подумалось, что Полетт никогда не плавала ночью. Во всяком случае она редко купалась в бассейне и вообще не интересовалась спортом. Это была не Полетт, это был кто-то другой.

Пандора боялась зажечь свет во дворике. Она дрожала. «Зажги свет. Надо узнать, кто это. Давай. Скорее!» Дрожащей рукой она нажала на выключатель. Около бассейна никого не было. Неожиданно Пандора поняла, кто это. Только Алек! Он вернулся.

6

Утром после беспокойной ночи, полной обрывков сновидений и неудовлетворенных желаний, Пандора приняла решение. Она позволит Полетт пожить в семье Дэвида Уинга. Там, подальше от переживаний матери, ей будет легче.

Если ночью приходил действительно Алек, то он приходил напугать ее, а не остаться и продолжать семейную жизнь. Если же это не Алек, то все равно это было как-то связано с его исчезновением. Возможно, кто-то приходил его искать. Рассказ Рози об убитой девушке смутил и напугал Пандору. Впервые она подумала, что во всей этой истории попахивает преступлением.

Возможно, тот подозрительный полицейский все-таки был прав. У Алека была любовница – значит, возможно, существовали и другие аспекты его жизни, о которых она не знает. Может так статься, что она совсем не знала Алека! Очень часто читаешь истории о людях, которые ведут необычную личную жизнь, которая в конце концов кончается кризисом, и которая неизвестна никому, даже близким людям, в течение многих лет.

В сущности Пандора не хотела оставаться дома одна, но она также не хотела, чтобы ее дочь оказалась в центре каких-либо страшных событий, приближение которых она чувствовала. Приняв решение отпустить Полетт к Уингам, Пандора сразу же почувствовала облегчение. Она очень любила Полетт, а если Алек оказался втянут в какую-то неприглядную или опасную историю, то Пандора хотела оградить от этого их дочь.

Светская жизнь Пандоры сильно изменилась после исчезновения Алека. Ее друзья, кроме Беверли, стали насаждать сомнения в ее душу: то Алек работал на ЦРУ, то связан с мафией, то погряз в долгах. Алек связан с наркобизнесом, но решил покончить со всем этим и начать новую жизнь на новом месте. Организация, на которую он работал, решила, что необходимо сменить его местожительство и имя. Хотя Пандора и отметала все эти предположения о заговорах и тайных обществах как совершенно беспочвенные и дикие, факт оставался фактом: его неожиданное исчезновение должно иметь какую-то подоплеку. Если только он не убит или не умер в результате несчастного случая, за всем этим что-то стоит. Несомненно. Пандора знала, что ее душевный покой нарушен и не восстановится, пока Алек не вернется или не будет найден. И даже тогда ничто уже не поправится.

Полетт была на седьмом небе от счастья, когда мать сообщила ей, что несколько дней она поживет у Уингов. Полетт уложила свои вещи – уже второй раз за этот месяц. Она вся дрожала от возбуждения при мысли о том, что отправится по Альпин-роуд в западную часть Беверли-Хиллз, где живет Дэвид.

Полетт понимала, что исчезновение отца теперь часто будет связано с поездками к друзьям, с житьем вне дома. Он пропал, когда она гостила у Балфуров. Теперь она отправлялась к Уингам, а это было еще дальше от дома. Накануне Полетт видела по телевизору интервью с семьей человека, которого более пяти лет держат заложником в Бейруте. Его жена сказала, что дети выросли без него. Полетт понимала, что три недели – это не пять лет, но если ее папа погиб, то она тоже вырастет без него. И никуда от этого не деться.

Родители Дэвида – китайцы. Раньше мистер Уинг был бизнесменом в Гонконге. Он приехал в Америку и женился здесь, в Сан-Франциско, восемнадцать лет назад. Миссис Уинг приехала из Китая учиться в Беркли. У них было трое детей. Дэвид – средний, у него две сестры – старшая и младшая. В воображении Полетт дом Уингов представлялся в виде пагоды, но на самом деле это был одноэтажный дом типа ранчо, с прямоугольным газоном, гаражом на три машины, овальным бассейном позади дома и спутниковой антенной на крыше. Единственные китайские атрибуты были внутри дома. Несколько предметов в гостиной, вазы, акварели, диванные подушки носили явно восточный характер. Полетт воображала нечто в стиле китайского ресторана и представляла себе необычные запахи засушенных восточных трав. Вместо этого все было пропитано застоявшимся сигарным дымом: мистер Уинг слыл заядлым курильщиком. Полетт была разочарована.

Дэвид отнес ее вещи в спальню, которую приготовили для нее, переселив младшую дочь Карен к ее старшей сестре Нэнси. Это была детская. При виде игрушек и плюшевых зверюшек Полетт почувствовала себя взрослой. Дэвид спросил, будет ли она сейчас разбирать свои вещи, и показал ей два ящика в шкафчике, которые освободили для нее. Дэвид улыбнулся ей. Оба понимали, что добились кое-чего: в течение некоторого времени они будут жить под одной крышей.

Пандора торопливо выпила чашку жасминового чая, приготовленного горничной миссис Уинг. Ей хотелось как можно меньше говорить об исчезновении Алека. Она была смущена: ведь как жена она оказалась несостоятельной. Теперь, в этой дружной семье, она чувствовала себя чужой, как бедная родственница, зависящая от милости других, не способная позаботиться о собственной дочери.

– Полетт может жить здесь, сколько захочет, – сказала ей миссис Уинг.

– Всего несколько дней. Я все еще навожу справки о муже.

– Если мы можем чем-нибудь помочь, только скажите. Представляю, как тяжело это для вас обоих.

Но даже говоря об Алеке, Пандора не думала о нем. Она думала, хватит ли у нее смелости позвонить Уайлдмену, а целуя на прощание Полетт, думала о его губах.

– Ма, ты не волнуйся особенно. – В глубине души Полетт была рада, что мать уезжает. – Со мной все будет в порядке.

Целуя мать, она целовала Дэвида. От предчувствия у нее по коже побежали мурашки. Теперь у меня есть кто-то, кто принадлежит только мне, думала она. Она представила себе, как они с Дэвидом завтракают, оба в пижамах, как он садится на край ее кровати. Тут уж она его не упустит.

Рука Пандоры, набирающая номер, который дал ей Уайлдмен, дрожала. Она сидела на кровати и смотрела на свое отражение в большом зеркале. «Что ты делаешь?» Слыша телефонные гудки где-то там, далеко, Пан, а может быть, и Дора, отвернулась, чтобы не видеть это отражение. Он снял трубку после третьего звонка.

– Слушаю.

Пандору испугал его резкий тон. «Положи трубку! Положи скорее!»

– Это Пандора.

– Как дела? У вас все в порядке? – Голос стал мягким, приветливым и нежным.

Пандора успокоилась.

– Мне кажется… Может быть, мы можем встретиться?

– Ну конечно. Когда?

Она чувствовала по его голосу, что он рад ее звонку. Их голоса как бы сплетались воедино.

– Может быть, сегодня вечером, если вы свободны. – Голос ее звучал нерешительно.

О нем этого сказать было нельзя.

– Я приду. Или же вы хотите, чтобы мы встретились где-нибудь в другом месте?

– Нет, лучше здесь. Около восьми. – Может быть, она совершает ужасную ошибку? Может быть, лучше где-нибудь просто поужинать вместе? Но она хотела встретиться с ним наедине, чтобы кругом никого не было.

– Я приду.

Она почувствовала, что он собирается положить трубку.

– Подождите. Вы же не знаете адреса. Ранчо Парк-драйв, 12570.

– Не беспокойтесь. – Он говорил, как Полетт, когда та пыталась ее успокоить. Он записал ее адрес? Запомнил?

– Тогда до встречи. – Ее опять затрясло. Ну что ж, она ведь всегда сможет перезвонить ему и отменить встречу, не так ли?

Они немного помолчали, словно оба ждали, что другой скажет еще что-нибудь, затем он положил трубку. Она тоже положила трубку, чувствуя себя, словно школьница, договорившаяся о тайном свидании. С прикроватной тумбочки ей с фотографии улыбался Алек. Чему он улыбается? Он улыбается ей или той девушке? Но если у него была одна, должно быть, существовали и другие. И все эти годы он гулял напропалую. За кого она вышла замуж? Что за человек в действительности ее муж? Но тогда что за человек, на котором женился Алек? Что она за жена? Шлюха. Пандора решила, что когда этот человек придет, они будут только беседовать и ничего больше.

Уайлдмен отошел от телефона и взглянул на Хэммонда. Тот, сгорбившись, сидел в кресле. Глаза были пусты, лицо небрито, руки висели, как плети. Уайлдмен посмотрел на Лору и увидел танцовщицу, которую обычно хотел.

Лора стояла у раскрытого ящика и пила из стакана чай. Интересно, кто звонил? Неужели она? Лора боялась. Хэммонд стал живым трупом. Они сломали его. Зачем она ввязалась в это дело? Они просто скоты. Это же абсурдно. Она – соучастница преступления, от которого не выигрывает ровным счетом ничего. Она губила себя своими же руками. Наверное, так происходит, когда любишь кого-то больше, чем себя.

– Когда ты собираешься его отпустить?

– Еще не время, – ответил Уайлдмен.

– Но ты не можешь все время держать его здесь.

– С ним все в порядке.

– Но он не помнит собственного имени.

– Может быть, дадим ему новое имя. Какие будут предложения?

– Не надо шутить.

– Это не шутка. Если бы я этого не сделал, он бы продолжал свои попытки меня убить. Я только нейтрализовал его. – Уайлдмен опустился на колени перед Хэммондом. – Ты знаешь, что пытался убить себя?

Хэммонд тупо уставился на Уайлдмена.

– Да.

– Ты разбил свою машину. Тебе повезло, что остался жив, ты это понимаешь?

– Да. – Хэммонд беспомощно уставился в глаза Уайлдмену.

– Ты знаешь, сколько времени ты уже здесь?

– Да.

– Сколько.

– Да.

– Ты находишься здесь с пятой страницы. – Уайлдмен слегка улыбнулся, подумав о своем сценарии. Если бы даже Хэммонд был киноактером, то и тогда не смог бы сыграть убедительнее.

– Мне надо идти, – сказала Лора. Хватит у нее мужества уйти и никогда больше не возвращаться?

– Веди машину поаккуратнее. – Казалось, Уайлдмен читает ее мысли – эти слова прозвучали, как угроза.

Дэвид Уинг сидел на кровати Полетт. На нем был черный купальный халат. Полетт слушала его голос, который только-только начал ломаться. Он рассказывал ей сказку.

– Однажды много лет назад за тридевять земель в стране под названием Китай было восемь дней в неделе. В месяце было восемь недель и в году по восемь месяцев. И каждый восьмой день назывался «днем желаний». Один раз в неделю каждый мужчина и каждая женщина могли делать то, что хотели, но всего лишь один день.

– Это, должно быть, было прекрасно! – сказала Полетт, поджимая под себя ноги и закутываясь в одеяло.

– Да. Для всех это был самый любимый день в стране. Но в конце концов они его потеряли. Император издал указ отменить этот день. И с тех пор осталось только семь дней, как и сейчас.

– Почему?

– Потому что люди и в другие дни стали делать то, что делали в восьмой. Они не могли сопротивляться своим желаниям, стали обманывать и все испортили. Поэтому и пропал «день желаний».

– Как им не стыдно! – Полетт хотела, чтобы Дэвид остался с ней в ее комнате. Она все думала, не является ли этот сегодняшний день одним из тех давно позабытых «дней желаний». Но даже в свои двенадцать лет Дэвид Уинг умел сдерживаться. Он поцеловал Полетт в лоб и пошел в свою спальню, а Полетт после этого долго не могла заснуть: Дэвид не закрыл за собой дверь.

7

Зазвенел звонок в дверь. Я была на лестнице, спускаясь вниз. Я застыла на месте, мне не хотелось открывать дверь. Не знаю, сколько я так простояла. Звонок зазвенел снова.

Не надо было его звать. Неужели мне и вправду хотелось видеть его? О чем нам говорить? Что я ему скажу? Что он станет делать? Займемся ли мы любовью? Чего же я тогда хотела? Я чувствовала себя подростком, не знающим, что делать, и ждущим подсказки.

Открывая дверь, я чувствовала, что меня всю трясет. «Не бойся, ты же хотела его видеть». Его вид поразил меня: он улыбался. Но увидев мое лицо, улыбка с его лица исчезла.

– Что случилось?

– Я очень боюсь.

Он дотронулся до моей руки.

– После того, что вам пришлось пережить, это вполне объяснимо.

Я отстранилась. Мне нужно быть сильной. Я закрыла входную дверь и прошла в гостиную. Он пошел за мной. Я чувствовала, как он смотрит на мою спину, мои ноги. Он вспоминал.

– Хотите выпить?

– Нет, пожалуй, но вы не стесняйтесь. Дрожащей рукой я налила себе что-то, первое, что попалось под руку. Когда попробовала, оказалось – «шерри». Терпеть не могу «шерри». Я рассказала ему историю о мокрых следах на кухне.

– Мне кажется, это был мой муж, он вернулся.

– Зачем бы он стал это делать? Я имею в виду, что он даже не показался вам на глаза?

– Не знаю, что и думать.

– Вам действительно надо нанять частного детектива.

– Да, вы правы.

– Если… Если только вы хотите найти его.

– Конечно, хочу. – «Что он имел в виду?» Он приблизился ко мне. Мне захотелось убежать, броситься к двери, к окну, прочь отсюда.

– Вам не хочется пить это. Давайте-ка я достану лед и приготовлю вам что-нибудь приличное…

– Не возражаете, если я сяду? – сказала я. «Почему он должен возражать, ведь это же мой дом». Я была, как во сне. Я чувствовала, что теряю самообладание. Опустившись в кресло, я увидела, что он наклоняется надо мной. «Только не трогай меня. Не касайся моей руки». Я этого не произнесла. Неужели он прочел мои мысли?

– Почему ты позвонила мне?

– Не знаю. Правда не знаю.

– Нет, знаешь. Ты хотела видеть меня, а я хотел видеть тебя.

– Мне стыдно.

– Не верю.

Он взял из моих рук стакан, при этом его пальцы погладили мое запястье.

– У меня столько проблем, – сказала я. – А тебе это ни к чему.

Неожиданно мне показалось, что все, что со мной произошло, случилось из-за этого человека. Я взглянула на него. «А моя проблема – ты, кто бы ты ни был».

Он наклонился и поцеловал меня в лоб. Я никак не отреагировала. Он поцеловал мои глаза. Я опустила веки. Его пальцы дотронулись до моего затылка, и мне показалось, что я провалилась в пропасть. Его губы коснулись моего носа, затем опустились к губам. Он ждал, чтобы я раскрыла губы. Мне так хотелось тепла. Его язык коснулся моего, затем медленно провел по внутренней стороне моих зубов. Я понимала, что мы будем заниматься любовью. Он сунул руку мне под платье, и у меня отнялись ноги, закружилась голова.

Когда он взял в рот мою левую грудь, я почувствовала, что теряю рассудок. Сосок оказался между его губами и начал твердеть. Его язык, казалось, сделал его еще больше. Я обхватила рукой его голову, вцепилась пальцами в его волосы. Он был не просто любовник, в объятиях которого я чувствовала наслаждение; он был противником, вызывающим меня на дуэль чувств. Его действия требовали ответных действий. Я положила другую руку ему между ног. Он отстранился, оставив обнаженной мою грудь, влажную от его слюны, и я сразу же почувствовала холодок.

– Хочешь, чтобы я разделась?

– Надень свое красное платье.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас.

– Хочешь, чтобы я переодела и белье тоже?

– Все переодень.

– Хочешь, чтобы я вымылась?

– Я сам это сделаю. Позже.

– Я возьму этот стакан. – Я запахнула платье на груди и пошла на кухню. В дверях он догнал меня, обнял за талию и уткнулся лицом мне в шею. Его язык теребил мои волосы. Я слегка откинулась назад и прижалась к нему. Я вся дрожала в его объятиях. Он взял толстую прядь волос в рот, зажав ее между зубами, затем дернул. Мне должно было быть больно, но не было. Я почувствовала, что его руки еще сильнее обхватили меня. Мне было трудно дышать. Он прошептал что-то мне на ухо, но я не разобрала слов.

– Что? – Я боялась сказать еще что-нибудь, опасаясь, что не смогу произнести ни звука.

– Я сказал, что жребий брошен.

Какую странную вещь он сказал. Это мне напомнило о чем-то, но я забыла, о чем. Он взял меня на руки. Я не могла думать ни о чем. Я ничего не весила. Он нес меня по лестнице, перешагивая через ступени. Он был такой сильный, что не нес, а как бы перемещал меня в пространстве.

В спальне он смотрел, как я раздеваюсь. Но когда я открыла шкаф, чтобы взять красное платье, он отвернулся. Если раньше я чувствовала себя неуклюжей, то теперь обрела легкость и свободу движений, словно танцовщица. Платье оказалось прохладным и свободно ниспадало на мне, как вуаль. Он повернулся, чтобы посмотреть на меня. Я ждала. Не сводя с меня глаз, он снял черный кожаный пиджак и – через голову – черную хлопчатобумажную рубашку. В этом жесте было что-то женское. Глядя на его мускулистый торс, я видела другое тело, не то, что я помнила. Только шрам был тот же. Он протянул левую руку. Я схватила ее и подошла к нему ближе. Он неожиданно сжал мою руку, и я почувствовала, как хрустнули косточки, почувствовала, но ничего не услышала. Я поняла, что опять вернулась моя тишина. Но на этот раз я не испугалась, теперь я была спокойна. Это тишина казалась естественной. Наверное, она для этого и нужна. Я опустилась на колени и прижалась губами к шраму, провела языком по давно зажившей ране. Она была твердой, это тонкая полоска туго натянутой кожи. Я кончиком языка с силой нажимала на нее. У меня было какое-то безумное желание раскрыть этот шрам, растворить своей слюной швы, войти в его тело.

Он отпустил руки, освобождая мне лицо, и стал расстегивать пуговицы брюк. Он расстегнул ремень, пока я языком гладила волосы, растущие внизу живота, чувствовала, как под моим подбородком шевелится кожа ремня. У меня было такое ощущение, будто я таю. Я закрыла глаза. Теперь я была и глухой, и слепой.

В черной тишине я стянула его брюки, очевидно, вместе с трусами. Я ощущала его возбужденный член в своей руке. Затем все ускорилось. Рот мой был раскрыт и полон. Он был внутри моей головы.

Мы лежали на ковре. Его руки скользили по моему телу, снимая вуаль. Я открыла глаза и увидела только красный цвет, как это бывает, когда солнечный свет проникает сквозь закрытые веки. Лицо мое закрыто платьем: он не снял его. Он держал мою руку в своей над моей головой – я чувствовала себя, словно распятая на ковре. Я была голая, не раздетая: именно голая. И не просто голая, а выставленная напоказ. Коленями он развел мои ноги. Я увидела себя как бы со стороны, с широко раздвинутыми ногами. Он готовил меня.

Он медленно входил в меня. В его движениях не было агрессии. Он ждал, когда я стану втягивать его в себя. Мое лоно жаждало его, жаждало всосать в себя, источая влагу. Я была расщелиной в прибрежной скале. Когда набегала волна, теплая соленая вода заливала меня, наполняя целиком, покрывая пеной, затем, чуть помедлив, отступала вместе с приливом, уходила все дальше и дальше, влекомая лунным притяжением. Я жила и ждала следующей волны, ее неизбежного возвращения.

Я была вся в этом ритмично-размеренном движении. Он снял платье с моего лица. Почувствовав это чисто практическое движение, я открыла глаза. Его лицо нависло над моим улыбающейся маской, губы шевелились. Я ничего не слышала, но это не имело значения. От его счастливой улыбки мне хотелось плакать, и я молча заплакала. Он поцеловал слезы на моих щеках и, подняв меня, как ребенка, положил на кровать.

Неужели в его руках я действительно превращалась в ребенка? Это было странное чувство, совершенно неожиданное для меня. До этого наши интимные отношения напоминали узел, стягивающийся все туже в судороге желания. В этот раз я чувствовала, что я словно распрямляюсь, что узел развязывается. Он опять заговорил. Я покачала головой: я не могла слышать, что он говорит.

Он перевернул меня на живот. Голова моя уткнулась в подушку, пахнущую мылом. Я почувствовала, что он слез с кровати. Меня передернуло от страха, он уходит и бросает меня. Мне хотелось крикнуть: «Не уходи!» Но я не крикнула и не стала смотреть, куда он пошел. Я лежала и ждала, как больной на операционном столе. Я доверяла ему.

В своей глухоте я потеряла ощущение времени. Он мог отсутствовать и секунду, и час. Лишенная слуха, я только тихо ахнула, почувствовав на кровати какие-то движения. На подошвах ног я почувствовала теплую влагу. Что это? Было немного щекотно. Затем что-то мягкое и влажное, как губка, коснулось моих икр. Он мыл меня.

Когда его руки и губка медленно двинулись к бедрам, ногам стало холодно после теплой воды. Понимая это, он стал вытирать меня мягким полотенцем, руками развел мои ноги. Он мыл и гладил мою кожу. Лежа лицом вниз, я чувствовала, как дыхание мое становится прерывистым. Он гладил мне ягодицы. Я непроизвольно напрягла мускулы. Что это означало, отказ? Теперь я ощущала теплую воду на волосах своего лона. Его размеренные движения становились невыносимыми. Мне безумно хотелось перевернуться, посмотреть на него. Но когда я слегка пошевелилась, он прижал меня, чтобы я не двигалась. Он вытер волосы, раздвинул мои ягодицы. Я испугалась, сдвинула колени и сделала попытку подняться. Думала, что он опять прижмет меня к постели, но он позволил мне приподнять зад на несколько сантиметров. Он выжал надо мной губку, и вода потекла по ложбинке. От охватившего меня желания кружилась голова, я до боли хотела его.

Он медленно и осторожно вытирал меня, как будто чистил ружье. Меня всю трясло. Я ощущала его дыхание между своих ног. Руками он развел ягодицы, его руки раздирали мою плоть. Я стала извиваться, бедра двигались из стороны в сторону. Он сжал меня еще сильнее. Мне казалось, что все внутри меня распадается на мелкие кусочки. Скалы рухнули. Он раскрыл меня, и я полетела в пропасть. Мне казалось, что я парила в воздухе, легкая, невесомая. Я больше не чувствовала его рук. Я плавала и ныряла внутри самой себя. Я была одна в целом мире. Слепая и глухая, я была свободна, я ни в чем не нуждалась. И ничего не было. Ничего, чтобы удержать, ничего, чтобы поддержать меня, ничего, чтобы меня спасти. Я просто умирала.

Позднее, придя в себя, я увидела, что он лежит рядом со мной. Глаза его были закрыты. Я взяла в руки его голову и поцеловала. Щеки у него были немного колючими. Пока я спала, у него отросла щетина. Мне хотелось проглотить его, я жаждала его плоти. Он лежал рядом, как теплая статуя. Я погладила его, прижалась к нему, играла с ним, как с большой куклой. Он был моим, он принадлежал мне. Все начинается с тела и кончается телом. Я уткнулась носом в его мягкие волосы. Он поглаживал мое горло. Когда он раскрыл рот, вместо криков оргазма я услышала тишину. Он весь дрожал. Он не был во мне, но мне казалось, что он все еще живет где-то внутри меня. Он заговорил, но я ничего не слышала. Может быть, он поверял мне какую-то тайну, в чем-то признавался. Я кивнула, улыбнулась и упала на его. Мы были вместе, внутри друг друга.

Я проснулась, когда тишину разорвал будильник. Я вся была мокрая от пота – затылок, под мышками, под грудью. Мне было холодно. Он ушел. Я села. Почему он ушел, ничего не сказав? Я не понимала – это что, сон? У меня не было иллюзий, что все это просто был сон. Я встала с кровати и прошла в ванную, не помыться и не в туалет, а просто взглянуть на свое тело. Не знаю, что я ожидала увидеть, наверное, что-то новое, какое-то изменение в себе. Но не было никаких следов, никаких синяков. Ничего очевидного. Побаливали бедра. Я провела рукой между ног, стараясь вспомнить или восстановить те ощущения, что я испытывала с ним. Я потрогала ложбинку между ягодицами, но это не было похоже на прикосновение его языка. Я надела купальный халат Алека, даже не думая о нем. Теперь его отсутствие казалось мне чем-то совершенно незначительным. Все мои мысли были заняты отсутствием человека со шрамом.

Шрам. Я видела его перед глазами, языком чувствовала его неестественную упругость. Шрам был символом этого человека. Почему я не называла его по имени? Ведь я же знала его: Чарльз Уайлдмен. У меня был его телефон. «Позвони ему. Позвони ему прямо сейчас». Но что я скажу? «Спасибо тебе огромное за эту ночь». Как театрально. Нет. Мне хотелось сказать: «Приходи, приходи скорее и принеси с собой свой шрам. Я хочу трогать его. Почему? Потому что он, как свет, светит и греет меня».

Я сошла вниз. Я чувствовала себя расслабленной, размягченной, вялой. Чем бы сегодня заняться? У меня не было никаких планов, никаких встреч. Я пошла в кабинет Алека. Мне хотелось увидеть его там. Чтобы он там был. Не Алек. Тот, другой. «Пандора, ты больна. Немного секса на стороне, а это ударило тебе в голову. Проблем и без того хватает, и ты думаешь только о том, чтобы тебя трахали». Но дело не только в этом. В голове все звенело – восторг, легкость. Я помнила только экстаз.

Я стояла в кабинете, оглядываясь по сторонам, затем выглянула в окно. Неужели я больше никогда не увижу Алека? Не являлся ли этот в сущности посторонний мне человек какой-то заменой ему? Что-то коснулось моего лица, словно крылья какого-то насекомого. Я подпрыгнула от страха и инстинктивно взмахнула рукой. Это оказались две проволочки, свисающие с потолка. Сначала я удивилась, затем вспомнила, что здесь висела модель самолетика, повешенная Алеком. Этот самолет загадочным образом шлепнулся ночью в бассейн, когда мы предавались в воде сексуальным играм. Я стала искать самолетик. Но он исчез. Должно быть, Алек его убрал.

По дороге на кухню я вспомнила необычную латинскую надпись на его фюзеляже. Iacta Alea Est. Жребий брошен. Простите! «Жребий брошен» – именно эти слова он прошептал мне на ухо. Во мне опять пробудилось желание. Я пошла к телефону в гостиной, чтобы позвонить ему. Я стала набирать номер, но нервы не выдержали. Я положила трубку и вместо этого набрала номер Уингов, чтобы поговорить с Полетт.

– Папа вернулся? – были ее первые слова.

– Нет, дорогая, не вернулся.

Ее молчание, последовавшее за этими словами, казалось, обвиняло меня. Это мама виновата, что папа ушел, она разбила нашу жизнь.

Последовавший затем торопливый разговор о том, хорошо ли ей там и правда ли, что Дэвид славный парнишка, все ли у тебя там есть, – явился чем-то вроде подтекста этого обвинения. Почему ты ничего не делаешь, чтобы найти папу – это было то, что думала и хотела сказать Полетт. Когда, передав ей поцелуй, я положила трубку, чувствовала я себя отвратительно.

На кухне, ожидая, пока сварится кофе, я расплакалась.

Я рыдала, я выла. Я опустилась на пол и раскачивалась из стороны в сторону. Я выплакала все, что накопилось в душе, чего я почти никогда не делала. Я чувствовала, что меняюсь, меняюсь в физическом смысле слова. Как доктор Джекиль, выпивший снадобье, которое превратило его в мистера Хайда. Это вселяло в меня ужас. Но в этом липком страхе, омываемом моими слезами, был проблеск восторга.

8

Пандора читала сценарий «Ящика», который она нашла возле бассейна в тот день, когда исчез Хэммонд. Она решила, что это было последнее, что он читал, прежде чем исчезнуть. Она перелистывала страницы без особого внимания. Какой-то странный фильм.

ПАВИЛЬОН: МАНСАРДА. ДЕНЬ

Он осторожно, очень аккуратно открывает дверцу ящика. Наклоняется, шарит внутри. Из темного чрева ящика вытягивает скорчившуюся Женщину. Он вынимает ее из ящика и придерживает за талию. Глаза Женщины открыты, но кажется, что она не понимает происходящего, затем она окончательно теряет сознание. Когда она падает, он поднимает ее и несет к ванне в дальнем углу мансарды.

Ванна полна воды. Мужчина опускает Женщину в воду. Она начинает шевелиться. Он приподнимает ее и начинает мыть губкой.

Чтение прервал резкий звонок телефона.

– Мисс Пандора, это Элис. У нас плохие новости…

Пандора почувствовала, как кольнуло сердце, огнем полыхнуло внутри.

– У вашего отца удар. Это случилось вчера ночью. Его увезли в больницу.

– О Боже! Я сейчас же приеду. – Пандора с трудом перевела дыхание.

– Он без сознания. Неизвестно, придет ли он в себя вообще.

– Как это случилось?

Пандора почти не слушала Элис: все эти подробности уже не имели значения. Она просто окаменела. Потом позвонила Уингам. Полетт была в школе. Пандора сообщила миссис Уинг, что уезжает в Нью-Хэмпшир, и хотела дать ей номер телефона, но никак не могла его вспомнить. Она расплакалась. Ей пришлось заглянуть в записную книжку, чтобы найти телефон своего детства.

– Я вам очень сочувствую, – сказала миссис Уинг. – Столько всего обрушилось на вас.

Затем – такси, шумный аэропорт, бесконечные ожидания, долгий перелет, поездка по знакомой дороге в неизвестное будущее, светлые длинные коридоры больницы, вопросы бородатого врача, чье имя она не запомнила, дверь в белую палату, неподвижная голова отца, ничего не выражающее лицо: желтая восковая маска, облик умирающего человека. Пандора поцеловала сухой прохладный лоб, взглянула на плотно закрытые глаза. Она знала, что он никогда больше не будет разговаривать. Тишина и бледность этого человека и этой комнаты действовали удручающе.

Пандора была в отчаянии. Она пробыла в больнице около часа, разговаривала с Элис о посторонних вещах, что-то плела насчет Алека, стараясь не говорить о самом важном, что с ней случилось со времени ее последнего приезда. Были мгновения, когда она не слышала собственных слов, она слышала только свои мысли. «Пожалуйста, умри быстро, тихо, ничего не говори перед смертью, я ничего не хочу помнить. Ничего не хочу знать. Я ничего не хочу говорить. Мне не в чем признаваться. Я совершенно одна. Я боюсь каждой новой минуты, нового часа. Я ненавижу свою жизнь. Будущее – это мутное белое пятно. Я ничего не могу представить. У меня нет чувств. Я не хочу ни пить, ни есть, ни спать. У меня нет желаний».

Пока Пандора спала в номере гостиницы, расположенной неподалеку от больницы, ее отец умер.

В три часа утра по калифорнийскому времени Дэвид Уинг тихо вошел в комнату своей младшей сестры и забрался в кровать к Полетт.

– Знаешь, есть способ найти твоего папу, – тихо сказал он и обнял ее за шею.

Полетт слегка вздрогнула.

– Как?

– У нас есть знакомый астролог. Она что-то вроде ясновидящей. – Его рука соскользнула с ее шеи и легла на плечо. Он раньше никогда не трогал так Полетт.

– И что она делает? – Полетт хотелось ответить на его ласку, но она боялась. Она не знала, что надо делать. Эта книга о сексе мало помогла.

– Иногда она находит пропавших людей. – Дэвид погладил ее руку.

– Как? – Полетт взяла руку Дэвида в свою. Их пальцы переплелись. Ее ладонь была больше, зато его сильнее.

– Она берет какой-нибудь предмет, который им принадлежал. Что-нибудь из одежды или еще что-нибудь, что они любили, вроде украшений. Держит его в руках и представляет их жизнь.

– Просто держит в руках. – Полетт почувствовала, что перестала бояться. Она медленно поднесла их сплетенные руки к себе и прижала к ночной рубашке чуть повыше груди. Она сделала первый серьезный шаг. Она не боялась Дэвида.

Вдруг Дэвид представил себе Полетт обнаженной. Даже в свои двенадцать она выглядела более зрелой, чем его старшая сестра. Он подумал, есть ли у нее волосики внизу живота и почувствовал, как что-то напрягается в его паху.

– Я могу попросить маму, чтобы она с ней поговорила.

Полетт положила голову Дэвиду на плечо. Оно было костлявым: Дэвид такой худенький.

– Но ей нужно будет дать что-нибудь, что принадлежало папе.

Дэвид осторожно погладил ее по волосам. Он слышал, как она дышит, как вздыхает. Он посмотрел на нее. Она закрыла глаза. Он потрогал ее маленькую грудь, которая, казалось, под его рукой начала расти. Он осторожно положил ладонь на ткань ее ночной сорочки, он не осмелился сжать ее грудь. Он читал, что когда женщина чувствует возбуждение, то ее сосок твердеет, но с Полетт этого не случилось.

Она положила руку па его ладонь и нажала. «Поцелуй его, – сказал ей внутренний голос. – Ты храбрее его. Сделай это». Она повернулась, и ее губы коснулись его губ. Ни один из них не раскрыл рта. Пока этого было достаточно. Это было восхитительно!

Они не говорили больше, лежали рядышком, обнявшись, и таким образом, разумеется, не могли спать. Им нравилось ощущать тепло друг друга. Оба знали, что впереди их ждет еще многое. Но не теперь. Около пяти утра Дэвид выбрался из кровати Полетт и заботливо подоткнул ей одеяло, поцеловал ее. Она погладила по его волосам. – Надо идти, – сказал он.

– Да, я знаю.

– Завтра я позвоню этой женщине.

– Хорошо.

Полетт смотрела, как он уходит из ее комнаты. В дверях он оглянулся, но ни один из них не сказал ни слова. Полетт выключила свет на тумбочке, свернулась клубочком и оказалась на седьмом небе.

Пока Пандора добиралась до больницы, Элис уже сделала предварительные распоряжения относительно похорон. Элис не стала звонить Пандоре раньше восьми. Она отнеслась к этой смерти по-хозяйски.

Пандора смотрела на отца. Он не изменился с прошлого вечера, и ей казалось, что он умер уже тогда. Она не поцеловала его. Ее прежний страх улетучился, как изгнанный из тела дьявол, все куда-то улетучилось. Пандора плакала, чувствуя облегчение, а не горе.

Днем она поехала в свой старый дом. Она думала, что опять на нее нахлынут воспоминания. Но, к ее удивлению, прошлое отодвинулась куда-то далеко. Ее воспоминания принадлежали другому человеку. Переходя из комнаты в комнату, чувствуя движение своих ног, осознавая, как ее пальцы поворачивают дверные ручки, слыша собственные шаги, она видела, как этот другой человек вел себя неожиданно практично. Она стала думать о том, что можно сделать с этим домом: оборудовать новую ванную, сделать стеклянную крышу над зимним садом, застелить пол на кухне линолеумом или плиткой. Она смотрела на дом как потенциальный покупатель. Нет, не покупатель, а продавец. Пандора поняла, что думает о том, чтобы продать этот дом. Она улыбнулась своему отражению в зеркале, открыла сумочку и накрасилась. Ей хотелось хорошо выглядеть.

Элис наблюдала за ней, застав ее за этим неподобающим моменту занятием.

– А Алек придет на похороны?

– Нет. Он сейчас в отъезде.

– Ты же говорила мне, что он дома.

– Разве?

Пандора позвонила Уингам и узнала у них телефон школы. Полетт разрешили уйти с урока, чтобы поговорить с матерью. Она не была напугана. Полетт примерно знала, почему звонит мама. Она почти не знала своего дедушку. И для нее это не было потрясением, она не плакала. Она знала также, что и Пандора была не очень близка с ним. Голос матери звучал спокойнее, чем раньше. Полетт подумала, что умер-то мамин папа, а не ее. Она уже больше не считала, что Хэммонд умер. Возможно, эта ясновидящая китаянка сумеет его найти. Полетт вернулась в класс, улыбнулась Дэвиду. Учительница спросила, не хочет ли она пойти домой. Полетт захотелось ответить, что у нее нет дома, зато вместо этого есть любимый.

Похороны произвели на нее гнетущее впечатление. Стоя рядом со стариками – приятелями отца, Пандора молилась не за усопшего, а за то, чтобы поскорее оказаться в самолете, летящем в Лос-Анджелес. Последние три дня Элис явно собиралась сказать ей что-то. Когда они делали вид, что нежно прощаются у поджидающей Пандору около ворот кладбища машины, Элис наконец решилась.

– Мне кажется, я любила его больше, чем ты, – сказала она.

Пандора не стала спорить, зная, что особой сердечности к отцу у нее не было.

В самолете она думала об Уайлдмене. За эту неделю в Нью-Хэмпшире она решила, что больше не будет с ним встречаться. Смерть отца была символическим концом их отношений. И не имело значения, где Алек. В своем воображении Пандора уже решила продать не только дом отца, но и дом на Ранчо-парк, продать землю и начать все сначала. Купить новый дом и жить там с Полетт. Начать новую жизнь. А почему бы и нет? Но Уайлдмен прочно поселился в ее мыслях и не желал уходить оттуда. Она опять живо чувствовала его присутствие. При воспоминании о минутах блаженства бедра ее свело легкой судорогой, в низу живота пульсировало. Она поерзала в кресле и опрокинула стакан с вином, стоявший перед ней на подносе с едой. Стюардесса наклонилась к ней и что-то сказала, но Пандора не слышала ни слова.

Опять дома. И снова на часах было семь, когда Пандора вышла из такси. Для нее это время дня всегда было самым пустым. Ей совершенно нечего было делать в семь часов вечера, разве что выпить немного и приготовить ужин. Какой ужин? Для кого? Бессмысленный закат, каждодневный символ пустоты, петля вокруг Калифорнии, этот сиреневато-оранжевый свет напомнил ей о предыдущем возвращении из Нью-Хэмпшира. Было лишь одно отличие: Алек уже не сможет снова исчезнуть. Это точно.

Два медных каретных фонаря, которые Алек когда-то принес с киностудии, безрадостно приветствовали ее своим светом у входной двери. Почему они горят? Наверное, она зажгла их перед отъездом, чтобы думали, что дома кто-то есть. Дом. Что бы ни подразумевалось под этим понятием.

В холле и гостиной стояла мертвая тишина. Ноги у Пандоры ныли. Она сбросила туфли – устала от высоких каблуков. Разве все началось не с каблука, застрявшего в щели деревянного мостика? «Позвони ему. Тебе не остается ничего другого. Все остальные возможности ты уже использовала. Ведь тебе больше хочется позвонить ему, чем Полетт? Ты плохая мать и неверная жена. Но сначала надо выпить водки».

Пандора прошла на кухню, чувствуя сквозь тонкие чулки холодок плиток пола. Шторы были задернуты. В полумраке она протянула руку к выключателю и ахнула. Затрепетал свет лампы дневного света. И этот яркий свет усилил ошеломляющий эффект, от которого ее сердце замерло.

За кухонным столом сидел бородатый человек в темных очках и плаще с поднятым воротником. Он смотрел прямо на нее, хотя она и не могла видеть его глаз.

– Алек!

Пандора подбежала к нему и обняла. Когда она коснулась его, Хэммонд даже не шевельнулся. Он был весь мокрый – волосы, одежда, кожа, – как будто побывал под дождем. Пандора была в полном смятении.

– Что случилось? С тобой все в порядке? Мокрая напряженная фигура не издала ни звука.

– Где ты был?

Может быть, он потерял память? Первое потрясение, которое она испытала, увидев его, прошло. Но теперь в Пандоре нарастал страх. Неожиданное появление Хэммонда испугало ее еще больше, чем отсутствие.

– Пожалуйста, дорогой, скажи мне… где ты был? Почему ты ушел?

Потом она увидела пистолет. Свой пистолет. Он лежал перед Хэммондом на кухонном столе. Это была какая-то сюрреалистическая картина: человек в темных очках и плаще сидел за деревянным столом, на котором перед ним лежал пистолет. Молчание этого человека, его неподвижность были явно угрожающими. Пандора видела портрет человека, который только что застрелил кого-то. Или собирается кого-нибудь застрелить. Но кого? Себя? Свою жену? Пистолет принадлежал его жене.

– Алек, что случилось?

Она спросила его, зная, что он не ответит. Она опять подошла к нему, поцеловала его, обняла. Никакой реакции. Пандора подождала, чувствуя, как ее бьет дрожь. Она почувствовала, что ей надо выпить водки. Она подошла к холодильнику и вынула бутылку. Прохладный воздух освежил ей лицо. Ее всю трясло, когда она наливала два стакана, глядя на Алека.

– Что… что с тобой случилось? Где ты был? Пожалуйста, скажи мне. Теперь все равно. Я просто хочу знать. Пожалуйста.

Она поставила перед ним стакан водки со льдом. Ей необходимо было убрать этот пистолет, но она не решилась. Ей хотелось снять с Хэммонда эти темные очки и заглянуть в глаза. Но она не могла: она представила себе его невидящий взгляд. Ей стало жутко.

Зазвонил телефон. От неожиданности и страха Пандора уронила стакан. Она заметила, что Хэммонд никак не отреагировал на звонок, и посмотрела на телефон, висевший на стене у дверей. «Сними трубку. Возможно, это Полетт. Не снимай. Это может быть он. Почему не включается автоответчик?» Телефон звонил долго. Пандора перестала обращать на него внимание и наклонилась, чтобы собрать осколки стакана. Они сверкали на полу, как алмазы. Она подобрала их правой рукой и осторожно сложила в днище стакана, оставшееся целым.

Телефон замолчал. Хэммонд медленно поднялся. Она чувствовала, что он смотрит на нее. Она тоже взглянула на него. Он положил пистолет в карман плаща. Это был не его плащ, она никогда прежде его не видела. Где он его взял? Она посмотрела на пуговицы. Это был женский плащ.

Пандора стала подниматься, и тут он сделал несколько шагов. Он собирался ударить ее, стукнуть ее ногой. Почему-то ей так показалось. «Алек, что случилось?» Но Хэммонд не дотронулся до нее, а прошел мимо. Пола его черного плаща задела ее плечо. Только сейчас Пандора заметила, что у него голые ноги. Он был в ботинках, но без носков. Хэммонд прошел, наступая, как ей показалось, намеренно, по осколкам стакана. Этот хруст еще долго стоял у нее в ушах после того, как он ушел с кухни.

Пандора автоматически убрала осколки, еще некоторое время посидела в одиночестве на кухне, потом залпом выпила его водку. Горло обожгло жидким пламенем, и этот огонь перекинулся на сердце.

Выйдя в холл, Пандора огляделась, но его не увидели. Наверное, пошел наверх. «Боже, что же мне делать?» Она надела туфли и медленно, неуверенной походкой стала подниматься по лестнице. Дверь его кабинета была закрыта, но там горел свет. Пандора слишком напугана, чтобы войти. Беспомощно постояла у дверей несколько минут, затем пошла, словно в убежище, в свою спальню. Но разве может теперь хоть что-то в этом доме быть ее убежищем?

Пандора разделась, чувствуя полную растерянность и беспомощность, расчесала волосы. Не стала снимать трусики и бюстгальтер, лишь сверху надела ночную сорочку, сняла с кровати покрывало. Было восемь часов. Ей казалось, что уже полночь. Она увидела, что к подушке пришпилен клочок бумаги. На нем толстым зеленым фломастером были написаны три слова. Пандора вскрикнула, увидев эти каракули, похожие на детские, – всего двенадцать букв,

ПОШЛА ТЫ НА…!

9

Когда утром Пандора проснулась, Хэммонда рядом с ней в кровати не было. Где же он спал? Она пошла посмотреть. В доме его не было. Неужели опять ушел? Пандора заметила, что в комнате Полетт покрывало на кровати смято. Значит, он спал на кровати дочери. Она не стала звонить Полетт. Просто заедет за ней в школу и заберет ее оттуда днем. Но как привезти ее сюда, в этот сумасшедший дом? Пандора была готова расплакаться.

Однако Хэммонд не ушел из дома. В девять часов Пандора обнаружила его на заднем сиденье своей машины, где он сидел и слушал музыку. На нем все еще были эти темные очки. Он не побрился, но переоделся – черные джинсы и серая простая рубашка, но ни носков, ни ботинок. Пандора посмотрел на него сквозь ветровое стекло. Он, казалось, даже не заметил ее.

Она оставила его в машине и позвонила в полицию, просто сообщить им, что муж вернулся, поэтому пусть прекратят поиски. Да, все хорошо. Они могут закрыть это дело. Когда пришла женщина, убиравшая в доме, она сказала ей то же самое. Она даже представить себе не могла, что подумает эта женщина, когда увидит Хэммонда. Она вообще ничего не хотела себе представлять. Этот кошмар окончательно вымотал ее.

Потом Хэммонд вернулся в свой кабинет и заперся в нем. В обед Пандора постучала – ответа не было. Она собрала все свое мужество и вошла. Почему она, собственно, так боялась? Ведь в сущности он ничего не сделал. Больше всего ее пугало его молчание. Хэммонд сидел за столом и рисовал. Пол кабинета был завален рисунками, и на всех был изображен какой-то ящик или шкатулка. Он работал над рисунками декораций к тому странному сценарию фильма. Что ж, хорошо, что он чем-то занят. Пандора видела, что бессмысленно задавать ему какие-либо вопросы. Он даже никак не отреагировал на ее вопрос, что ему приготовить на обед.

Пандора хотела позвонить Беверли, но не стала. Вместо этого позвонила Рози и сообщила той, что Алек вернулся. Она не стала ничего говорить о его странном поведении: ей было неловко. Тем не менее она знала, что необходимо было с кем-нибудь поговорить. Может быть, с доктором Флемингом? А что он скажет? Придите и посмотрите на Алека, с ним что-то не в порядке, он странно ведет себя. Нет, я не знаю, где он был. Он со мной не разговаривает. Нет, доктор, нам не нужен консультант по вопросам семьи и брака. Нам нужен психиатр. «Боже, мне нужно с кем-то поговорить. Есть только один человек, кого я хочу видеть. Нет, этого я не могу. Не могу!»

Уайлдмен ждал телефонного звонка Пандоры, наблюдая за Лорой, занимавшейся у балетного станка. У нее великолепная фигура. Он частенько повторял ей это. Фигура Пандоры была менее подтянута, не столько выражена, у нее было крепкое тело, но не столь тренированное. Она была пышновата, пару килограммов можно было считать лишними. У Пандоры была старомодная фигура, у Лоры же – современная. Он мог быть объективным по отношению к телу Пандоры, но не по отношению к ней самой. Каждый раз, когда он думал о ней, его охватывало желание.

Она была создана для сладострастия. Лора же для него стала предметом, на который можно смотреть, которым можно восхищаться, но который перестал быть желанным. Он" смотрел на нее теперь новыми глазами, как бы через объектив кинокамеры. Когда Лора танцевала, она казалась комбинацией изящных движений и выразительных поз; с эстетической точки зрения ее можно было бы предпочесть многим. Пандора же возбуждала Уайлдмена в каком-то мифологическом смысле. Она была воплощением женской сущности, она была связана с самими богами. В ней было бессмертие. Когда он думал о ней, она словно проникала в его плоть и кровь. Были мгновения, когда он чувствовал, что от одной мысли о ней его бросает в дрожь. Теперь она была в нем, и ничего другого он не хотел.

Лора время от времени поглядывала на отражение Уайлдмена в зеркале. Она уже знала, когда он думает о Пандоре: он становился молчаливым и неподвижным. Его обычная спортивная подтянутость исчезала, испарялось и то напряжение, чувство опасности, что возникало у каждого в его присутствии. Вместо этого – спокойная решимость. Однако его молчание пугало. Лора понимала, что если не станет действовать, то вскоре потеряет его. А без Уайлдмена она не проживет. Но что ей делать? Слишком хорошо она себя знала, знала, что по природе очень пассивна. Внешне производит впечатление яркой жизнерадостности, живости, очень энергична, однако на самом деле легко подчинялась обстоятельствам; словно скованная по рукам и ногам, ждала своего мужчину, дабы он командовал ею, жаждала выполнять все его желания, все прихоти. Но она слишком долго ждала его, ждала, когда распахнутся двери темницы, и сердце радостно забьется, ощутив его близость. Но даже в его присутствии Лора иногда чувствовала себя, словно брошенный ребенок. У нее не было ни малейшего желания выходить из этой темницы на волю. Она не мечтала о побеге, она была счастлива и за решеткой, когда он навещал ее. И хотя Лора была крепка телом, но духом она была слаба.

На Лору произвело очень тяжелое впечатление то, что случилось с Хэммондом. Разрушение его психики ужаснуло ее. Выявить потребности человеческой личности и полностью удовлетворить их, даже вопреки желаниям самой этой личности, было восхитительно. И Уайлдмен сделал это с ней. Он наполнил ее скорлупу живой материей. Но выкачать из кого-то другого всю жизненную энергию – а именно это он проделал с Хэммондом – было ужасно, это противоречило природе. Лора чувствовала, что является свидетелем и соучастницей духовной смерти Хэммонда. И невольно сравнивала себя с ним. Пренебрежение, с которым относился к ней Уайлдмен, заставляло ее чувствовать себя живым трупом.

Лора сознавала свое бессилие, но тем не менее ей нужно было спасать себя. «Посмотри на него – вот он сидит молча, ожидая ее звонка». Она не помнила, чтобы вот так он ждал женщину. Это все сделала с ним Пандора. Она – причина его болезни. Она спровоцировала его, изменила его, овладела всеми его мыслями. Она была болезнетворным микробом, отравившим его жизнь. И тогда Лора подумала, что надо остановить не Уайлдмена, а ее.

У Лоры болело все тело. Она перестала танцевать и, тяжело дыша, легла па пол. Уайлдмен молча сидел на стуле, на котором прежде сидел Хэммонд. Обе сонные собаки одновременно зевнули. Ромул лениво подполз к Лоре и стал лизать се ноги, как бы говоря: «Просыпайся, пора!»

– Папа вернулся. Он дома, – Пандора перехватила Полетт, когда та с Дэвидом выходила из школы. Их поджидал шофер Уингов.

– Прекрасно! – облегченно рассмеялась Полетт, но потом заметила, что что-то не так: хотя Пандора и улыбалась, на лице ее была тревога.

– В чем дело, ма? С папочкой все в порядке? Пандора отвела дочку в сторону.

– Дэвид, подожди минутку, хорошо?

Полетт испугалась. Неожиданно она представила себе Хэммонда раненым, хромым, как инвалиды войны.

– Дочка, дорогая, с папой не все благополучно.

– А что с ним?

– Не знаю. Он дома. Но он… он не вполне здоров.

– Он заболел?

Да, подумала Пандора, заболел. Но сказала:

– Он почти не разговаривает. Я даже не знаю, где он был и все такое.

Ну как она могла сказать: «Твой папа – зомби»?!

– Я хочу увидеть его.

– Не уверена, что это стоит делать.

– Ма, о чем ты говоришь? Я должна увидеть папу.

И Пандоре пришлось согласиться. Что ж, попытается объяснить ей все по дороге домой в машине. Она извинилась перед Дэвидом, у которого был расстроенный и смущенный вид. Полетт порывисто схватила его за руку.

– Я тебе позвоню попозже, – сказала она, беря инициативу в свои руки, облегчая задачу матери.

В машине Полетт ждала, что мать расскажет ей все, что происходит дома. «Ну скажи мне. Скажи мне. Скажи!» Но мужество оставило Пандору, и она промолчала всю дорогу. Когда они остановились у какого-то светофора, Полетт поцеловала мать, как будто желая сказать: «Ничего не объясняй, мама, все хорошо».

Когда они подъехали к дому, Пандора не знала, стоит ли позвонить в дверь. Она боялась, не испугает ли Полетт безумный облик Хэммонда. Надо позвонить, решила она, но не для того, чтобы он открыл им дверь, а просто чтобы предупредить, что они вернулись. Предупредить? Хэммонд даже не знает, что Пандора уезжала, чтобы забрать из школы дочь.

Выйдя из машины, они услышали музыку, которая играла очень громко. Пандора оглянулась, чтобы убедиться, не подглядывает ли за ними соседи. Музыка была слышна по всей улице.

– Это Стравинский? – спросила Полетт. Она знала, что «Весна священная» – одно из любимых произведений отца. Она часто слышала ее, когда отец работал в своем кабинете. Теперь Полетт видела испуг на лице матери, вызванный этими звуками. Пандора отперла входную дверь, и ее оглушили звуки «Весны священной», включенной на полную громкость. Она инстинктивно схватила Полетт за руку и быстро захлопнула за собой дверь. Хэммонда нигде не было видно. Ей казалось, что он должен быть на кухне, хотя музыка ревела в его кабинете наверху. Пандоре показалось, что полоса несчастий, начавшаяся с исчезновением Хэммонда, стала сценами некоего музыкального произведения, в котором она входила в одну комнату за другой в своем доме, чувствуя нарастающий страх перед тем, что может обнаружить. Была ли эта сцена кульминацией?

Хэммонда на кухне не было. Полетт отказалась от коки и молока, которые предложила ей Пандора. Она хотела только видеть отца. Она пыталась представить его себе. Пандоре музыка безумно действовала на нервы. Она желала только одного – чтобы это прекратилось, чтобы дом покинула веселящаяся пьяная компания. Полетт тоже это почувствовала. Пустая кухня, в которой звучала эта музыка, производила жуткое впечатление. А Полетт еще ничего не знала о психическом состоянии отца.

– Пойду поищу папу, – сказала Пандора. – Наверное, он в кабинете.

Она хотела, чтобы Полетт посидела на кухне, пока она попытается поговорить с Хэммондом, убедить его, чтобы он не пугал девочку. Но Полетт не хотела оставаться одна. Она не отходила от матери, прижимаясь к ней, словно испуганный щенок.

Они вернулись в холл, взглянули наверх и увидели Хэммонда, спускавшегося по лестнице. Полетт ахнула. Ей хотелось отвернуться, но она не смогла. Ей хотелось закричать, но они не закричала. Пандора не секунду закрыла глаза, ее всю передернуло.

– Алек!

Хэммонд был абсолютно голым. С него стекала вода, как будто он только что вышел из душа. Темные волосы облепили бледное лицо, а пенис был выкрашен в красный цвет. Хотя эрекции не было, он немного приподнимался. Он сказал спокойно, как показалось, вполне здраво:

– Полетт, подойди и поцелуй своего папочку.

Полетт громко закричала и вырвалась из рук Пандоры, подбежала к входной двери, толкнулась в нее, затем с трудом отворила и выскочила на улицу. Пандора слышала ее крики, полные ужаса и смятения.

Хэммонд стал спускаться к Пандоре.

– Алек, как ты мог? Зачем ты это делаешь? – Пандора чувствовала дурноту и слабость. – Ты омерзителен! – Она не хотела этого говорить, нельзя так говорить человеку, который явно не в своем уме, своему мужу, которого она любит. Он приблизился к ней. Казалось, его ярко-красный пенис начинает возбуждаться. Музыка стала просто оглушительной. В ней слышался звон скрещивающихся шпаг, стоны пронзаемой сталью плоти.

– Убирайся прочь от меня! – закричала Пандора, чувствуя, что теряет самообладание. Она выбежала из дома, захлопнув за собой дверь. Спустя несколько секунд Хэммонд сел на ступени.

Пандора отвезла Полетт к Уингам. Не переставая рыдать, Полетт спрашивала мать:

– Что случилось? Что с нашим папой?

– Не знаю, дорогая. Я не знаю.

Ей казалось, что Полетт во всем обвиняет ее.

– Но почему он это сделал? Он был ужасен!

– Он болен. Я не знаю, что с ним.

– Тебе нельзя туда возвращаться. – Полетт пыталась справиться с охватившим ее ужасом. Ей хотелось вычеркнуть из памяти отца в таком виде. – Останься со мной, – попросила она.

Ничего, это еще не конец! Теперь Хэммонд вернулся и готов действовать, теперь-то уж он завершит свое дело. Убьет их обоих! Он взглянул на свой эскизный ящик. Они хотели промыть ему мозги. Да, пытались это сделать, придурки. Но у них ничего не вышло. Их лекарство не подействовало. Это он здорово придумал – выйти к ним голым. Теперь Дора, его обожаемая жена, думает, что он сошел с ума. Глупая стерва, она поверила в это! Хэммонд улыбнулся. Теперь ему остается только… только… только… Как же звали ту девушку? Которую Уайлдмен убил в Аризоне? Ведь было же у нее имя! О черт! Может быть, Полетт. Нет. Ничего, сейчас он вспомнит, конечно, вспомнит. Голова у него совершенно ясная.

10

Пандора пробыла с Полетт в доме Уингов три часа. Они сидели в гостиной. Дэвид с матерью оставили их вдвоем. Пандора утешала дочь, хотя и понимала, что случившееся – только начало страшного периода в их жизни. Она была в смятении, но ей придется действовать спокойно и логично. Однако желание отомстить все еще жило в ней. Дверь, ведущая в потаенный уголок ее души, где хранились злоба и жестокость, была изрублена топором в щепки. Красный торчащий пенис Хэммонда был как окровавленный нож, липкий после совершенного убийства, смертоносное мужское оружие.

– Я боюсь, ма, – прошептала Полетт на ухо Пандоре, когда они прощались около машины. Это должно было означать: «Я боюсь за тебя, мама». – Пандора это поняла.

– Ничего не бойся, дорогая. Я позвоню тебе попозже.

– Я немного побуду с тобой, но мне необходимо вернуться. Надо же что-то делать. Я не могу оставлять его такого.

– Но зачем он это сделал? – Полетт знала, что никогда не забудет ни этот ярко-красный пенис, ни мокрые волосы, ни блестящее бледное лицо. Она знала, что будет видеть все это в ночных кошмарах. Пандора чувствовала, что за ужасом и сумасшествием этой дикой сцены что-то стоит. Но кроме жалости, которую она испытывала к Хэммонду, было еще и отвращение, переходящее в ярость. Хотя это было бессмысленно, Пандоре хотелось вернуться и сорвать на нем эту ярость. Ей не хотелось даже знать, почему он это сделал. Зараженная его безумием, она жаждала отомстить ему.

Музыка прекратилась. Хэммонд развернул написанные от руки листочки и прочел их еще раз. Он уже забыл, сколько раз читал их. Шок, который он пережил, прочитав их впервые, еще не прошел.

«Я хочу обнимать тебя. Я хочу, чтобы ты взял в рот мои груди. Я хочу, чтобы ты раздвинул мне ноги. Хочу, чтобы ты вошел в меня…»

Сука! Сидя один в своем кабинете, все еще голый, Хэммонд костерил Пандору. Потаскуха! Сколько же времени она с ним знакома? Письма написаны давно. Значит, она встречалась с ним уже несколько месяцев, возможно, даже лет. Впервые с того момента, как вернулся домой, Хэммонд почувствовал сексуальное возбуждение. Он погладил себя внизу листочками, которые Пандора много лет назад написала Люку, и почувствовал напряжение в яичках. Он представил себе, как Пандора исполняет стриптиз в их спальне. Шлюха! – Я не хочу возвращаться домой. Никогда. Именно в этом, подумала Пандора, и заключается самое страшное преступление Хэммонда. Его слова «Подойди и поцелуй своего папочку» все время звенели в ее ушах. Ничего ужаснее она не могла себе и представить.

По дороге домой Пандора пыталась что-то придумать, составить план действий. Противостоять ему. Вызвать врача. Вызвать полицию. Поговорить с кем-нибудь из друзей. С Беверли? Рози? Со своим покойным отцом? Теперь она сама уже начинала сходить с ума. Она почувствовала тошноту. Чем ближе подъезжала она к дому, тем сильнее становился привкус страха у нее в горле. Когда она приехала, никакого плана действий у нее не было.

В доме горел свет, а она думала, что будет полный мрак. Тишина, а она думала, что будет играть громкая музыка. Это было похоже на ее приступы глухоты. Ее уши ничего не слышали, лишь треск цикад свидетельствовал о том, что она слышит. Ладони и подмышки у нее вспотели от страха, и это свидетельствовало о том, что она в состоянии чувствовать. Она опять открыла дверь навстречу ожидающему ее кошмару.

В гостиной работал телевизор. Хэммонд сидел в кресле. На нем были джинсы, белая рубашка и мокасины. Он был выбрит, причесан, в руке держал стакан молока. На столике, на тарелке лежал бутерброд с тунцом. Он улыбнулся и кивнул Пандоре.

– Проходи, садись, дорогая, – приветливо сказал он. – Я приготовил бутерброд. Сядь, поешь. – Он засмеялся какой-то смешной реплике в комедии, которая шла по телевизору. – Забавно.

Пандора не знала, как реагировать на это. Прошел ли приступ его безумия или же этот привычный домашний образ лишь его новое проявление?

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она растерянно.

– Отлично. Принял ванну, немного поспал. Чувствую себя великолепно.

– Хорошо. А то я действительно… очень тревожилась.

– Полагаю, у меня была небольшая депрессия.

– Ты не хочешь… поговорить об этом?

– Честно говоря, нет. Завтра, может быть.

– Хорошо. Я ужасно устала.

– Я думаю. Почему бы тебе не лечь пораньше? Ты, правда, не хочешь бутерброд?

– Нет, пойду приму ванну и лягу спать.

– Я тоже скоро лягу. Я хотел окунуться перед сном в бассейне, но на улице прохладно. До встречи.

Хэммонд послал ей воздушный поцелуй, и словно ледяные пальцы коснулись ее лица. Она пошла наверх. Ее всю трясло.

Пандора мечтала о том, как залезет в ванну. Она с некоторой опаской сняла одежду. Пустила воду и вдруг представила себе, как она бьется, а он держит ее под водой, пока она не теряет сознание. Прошло полчаса, но Хэммонд в спальню не пришел. Она быстро вытерлась, все время прислушиваясь к шагам на лестнице, выглядывая через полуоткрытую дверь, представляя, как он стоит там со своим пульсирующим ярко-красным пенисом. Она еще не просохла как следует, но решила позвонить Полетт. Была половина одиннадцатого. Пандора надеялась, что не перебудит всех в доме.

– Папе немного лучше… он смотрит телевизор… кажется вполне нормальным… – Что еще могла она сказать?

– Ма, ты уверена?

– Да.

– Ты мне правду говоришь?

– Да, родная. Сейчас я ложусь спать, а завтра утром позвоню тебе.

Пандора знала, что Полетт не вполне успокоилась, и почувствовала себя виноватой: не надо ей было уезжать. Ну а вдруг Алек действительно пришел в себя? Вполне возможно. Два дня безумия. Может быть, он избавился от этого, что бы там с ним ни случилось? Может ли она поверить в лучшее?

Пандора свернулась калачиком в кровати. Лампу гасить не стала: она боялась спать в темноте. Как ребенок, боящийся темноты, она спасалась этим неярким светом. Казалось, прошло несколько часов, прежде чем она заснула. Последнее, о чем она подумала, – это открытая дверь спальни, которую ей так хотелось закрыть. И запереть на ключ. Но страх перед топором, разбивающим дверь в щепки, был сильнее, чем страх перед неумолимостью судьбы. И она оставила дверь открытой.

Полетт тоже не выключила свет в своей комнате. Дэвид увидел свет и пришел. Он сел на кровать и взял ее за руку. Она ничего не сказала ему о том, что произошло, кроме того, что папа вернулся. Однако Дэвид видел, что она чего-то боится, и это его беспокоило. Он попытался ее разговорить.

– Я рад, что ты не уехала домой.

– Просто папа неважно себя чувствует. Мама думает, что будет лучше, если я еще немного поживу у вас.

– По крайней мере нам не нужен астролог, чтобы найти его, – сказал Дэвид. – Но она умеет еще и многое другое.

– О чем ты? Что другое? – Полетт пыталась вникнуть в то, что говорит Дэвид. Надо забыть этот ужас. Взять Дэвида за руки. Пусть его прикосновение снимет с нее все эти страшные мысли.

– По-китайски это называется «фунг шуи». Это значит воздух и вода. Эта женщина поможет избавиться от дурных вещей.

– Каких дурных вещей?

– Неудач. Она может помочь вернуть удачу. Или, например, злые духи. Она посоветует, как от них избавиться. «Фунг шуи» означает равновесие природных сил – воздуха и воды.

Полетт подумала, а вдруг ее отец стал злым духом.

Может быть, именно поэтому он и вел себя так. Может, в него вселился злой дух. Ну это же такая ерунда! Так бывает только в фильмах ужасов.

– А как ее зовут, эту женщину?

– Миссис Лонг. Хочешь с ней познакомиться? Может быть, она сможет тебе помочь. Сделать так, чтобы дома все было хорошо. Ты можешь с ней поговорить и все рассказать. Если хочешь.

– Не знаю, мне кажется, я не очень-то во все это верю. Может быть, это помогает только китайцам?

– А почему бы не попробовать? – Дэвиду хотелось познакомить Полетт с миссис Лонг не только для того, чтобы помочь подруге, но и для того, чтобы стать ей еще ближе. «Мы же любим друг друга, разве нет?» подумал он.

– Может быть, она сможет помочь маме, – сказала Полетт. – Я ужасно волнуюсь за нее.

Дэвид нежно поцеловал ее в губы. Она неуверенно высунула кончик языка и слегка коснулась им его губ. Он дернулся, как будто по нему пропустили двадцать вольт. Он отодвинулся и погладил ее волосы.

– Я завтра же позвоню миссис Лонг.

– Спасибо. – Но про себя Полетт подумала, что теперь слишком поздно, все уже произошло.

Когда Дэвид ушел, Полетт закрыла глаза, но лампу не погасила. Растерянная и испуганная, она вспоминала случаи, когда видела отца обнаженным, но не в столь жутком виде. В ванне, наполненной мыльной пеной, когда он в спешке одевался, чтобы отвезти ее в школу, или когда купался с мамой по ночам в бассейне. Она смотрела на них из окна своей спальни, и ей это казалось невероятно романтичным. А когда они занимались любовью в воде, это напоминало ей сцену из ее книжки «Дельта Венеры». Она вспоминала ту ночь, когда в бассейн, как НЛО, опустился маленький самолетик. Он им помешал, и тогда отец вылез из воды, голый и блестящий.

Даже во сне Пандора чувствовала, что Хэммонд так и не лег в постель. Она проснулась от солнечного света, потому что накануне не задернула шторы, бессознательно стремясь к тому, чтобы ее окружало как можно больше света. Пандора выключила лампу горевшую всю ночь на ее тумбочке. Во рту был неприятный привкус. Она пошла в ванную и почистила зубы. Пандора пыталась оттянуть момент, когда надо будет спуститься вниз, чтобы посмотреть, в каком он состоянии. Она немного задержалась на лестнице около двери в его кабинет. Стоит ли войти и как ни в чем не бывало спросить, будет ли он пить кофе с оладьями? Дверь открылась очень медленно. Возможно, это страх заставлял Пандору действовать с такой медлительностью.

Хэммонд был в своей любимой светло-голубой пижаме, которую она купила Полетт, чтобы та подарила ему на день рождения в прошлом году. Пандора улыбнулась:

– Доброе утро. Хэммонд сказал:

– Я хочу взять в рот твой член. Хочу поработать пальцем у тебя внутри. Мне хочется узнать, что чувствуешь, когда тебя трахают сзади. Я хочу, чтобы ты затрахал меня до потери сознания.

– Перестань! – закричала Пандора. – Замолчи, Бога ради!

Она хотела сбежать вниз по лестнице, но ее как будто парализовало. В эту секунду она поняла, что он хочет ударить ее. Она почувствовала силу удара, но не боль. Все произошло так внезапно. Воплощение дикой злобы. Она упала, ахнула, затем закричала, но не услышала своего голоса. Она как бы со стороны видела, как ее выкидывают из кабинета и она катится по ступенькам лестницы. Звуков не было. Очевидно, она смотрела немой фильм. Звук, равно как и боль, придут позднее.

Он набросился на нее, когда она лежала на лестнице. Его пальцы рвали пуговицы ее длинной ночной сорочки, обмотавшейся вокруг ног. Она пыталась вырваться. Его лицо было искажено дикой яростью. Он кричал: «Шлюха! Шлюха!» Правой рукой он схватил ее между ног. Она пыталась сесть. Он засунул в нее пальцы. Они были, как ножи. Ножи? Она почувствовала боль. Они стукнулись лбами, и от этого он пришел в еще большую ярость.

Схватив ее за бедра, он попытался поставить ее так, чтобы она уткнулась лбом в перила. Пандора увидела его возбужденный член, торчавший из пижамной ширинки. Он уже не был красным. Она почувствовала холодок, когда Хэммонд задрал рубашку ей на плечи. Плача и отбиваясь, Дора испытывала смятение и ужас перед его насилием. А Пан с какой-то странной отстраненностью понимала, что он переворачивает ее, чтобы войти в нее сзади. Пандора как бы раздвоилась: Дора чувствовала, Пан наблюдала. Вовлеченность и объективность.

Его руки резким движением развели ее ягодицы. Дора это чувствовала. Пан это видела. Он стал вталкиваться в нее. Боль была невозможной. Дора вопила: «Прекрати! Прекрати сейчас же!» Пан кричала молча: «Не допускай, чтобы это произошло!» Пандору раздирали на куски. Он не остановится. Ты должна остановить его. Она сделала резкое движение задом – к нему и вверх. Ее оружием было только собственное тело. Ее ягодицы изо всех сил толкнули его в пах. Она наклонилась и изо всей силы сдавила его твердый пенис. Хэммонд дико закричал от боли. Его руки отпустили ее бедра и прижались, хотя и слишком поздно, к пульсирующему безумной болью низу.

Оттолкнувшись локтями от ковра, Пандора вскочила на ноги и задом еще раз толкнула его. Хэммонд упал на спину, держась за пах. Она поднялась на колени. Он выл от адской боли. Пандора повернулась и посмотрела. Ей следовало бы чувствовать отвращение, омерзение, ненависть, но этого не было. Ей хотелось только одного – растоптать, кастрировать, уничтожить, раздавить его, как вредное насекомое. Это не было бы убийством, и даже не самообороной, это было бы естественно. Ее остановила ненависть в его глазах. В них сверкала безумная злоба. Опасная злоба. Хэммонд неожиданно протянул руку, схватил ее за правую грудь и резко дернул, как бы пытаясь оторвать ее от тела. Пандора вскрикнула от боли, словно что-то лопнуло у нее в голове. Она подняла правую ногу и с силой ударила пяткой ему в пах. Хэммонд завопил. Глаза его выкатились из орбит, воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы. Он отпустил ее грудь и откинулся со стоном назад, скрючившись на ступеньках лестницы. Ухватившись за перила, она поднялась. «Не убивай его, – послышалось ей, – не убивай моего папочку».

Пандора оставила Хэммонда стонать на лестнице.

Ей больше всего на свете хотелось вымыться, оттереть кожу, очиститься от скверны. Но ей не терпелось убежать из дома. Пандора схватила чистое белье, наскоро причесала волосы, открыла шкаф, чтобы взять одежду, и при этом постоянно оглядывалась на дверь, ожидая, что это чудовище вернется сюда.

Ей показалось, что она услышала какой-то звук. Пандора выскочила из ванной и подбежала к тумбочке у кровати. Выдвинула ящик, нащупала свой пистолет, лежащий рядом с упаковкой противозачаточных таблеток, и сняла его с предохранителя. Пистолет был заряжен, готов к бою. Она почувствовала спазмы в животе, но продолжала одеваться, не выпуская пистолет из рук.

Пандора вытащила из шкафа темно-синее платье. Перекладывая пистолет из одной руки в другую, кое-как натянула на себя платье. Было нелегко просунуть руки в узкие рукава. Когда она наконец взглянула на себя в зеркало, то громко вскрикнула: синяя ткань была в нескольких местах разрезана бритвой, причем с педантичной аккуратностью. Одеваясь в спешке, она не заметила этих разрезов. Ей с трудом удалось сдержать слезы.

Снова подойдя к шкафу, она с ужасом думала, что Хэммонд изрезал все ее платья, затем увидела свое красное платье. Она сняла его с плечиков и внимательно рассмотрела. Оно было нетронуто. С ним было проще: покрой довольно свободный, рукава шире. Натягивая его через голову, Пандора подумала, что выбор ее не случаен. На нее нахлынули воспоминания. Все эти последние часы ее мысли были далеки от Чарльза Уайлдмена. Теперь его образ предстал перед ней.

Она схватила пальто, черную сумку, надела элегантные, хотя и без каблуков, белые туфли. Ее немного смущало, что они не совсем подходили к платью, но у нее не было времени, совсем не было. Она не знала, стоит ли прятать пистолет в сумочку или же при выходе из спальни держать его в свободной руке. Она боялась и потому решила держать его наготове.

Хэммонд все еще лежал на лестнице. Он отодвинулся к стене, прикрылся и смотрел в другую сторону от нее. Он лежал очень тихо, казалось, он спит, как собака. Пандора быстро прошла мимо, ожидая, что он дернется и схватит ее за ноги. Но этого не случилось. Она облегченно вздохнула, спускаясь по лестнице, прошла через холл и вышла из дома.

Пандора поставила машину на стоянку и пошла в кафетерий на бульваре Сан-Висент. Ей нужно было позвонить в два места. Первый звонок оказался неудачным.

– Она уже два часа как ушла в школу, – сообщила миссис Уинг.

Ну конечно. Пандора взглянула на часы: было уже десять. Она совсем потеряла чувство времени. Миссис Уинг решит, что она сошла с ума. Да так, собственно, оно и есть.

Пандора извинилась и, стараясь говорить спокойным голосом, попросила передать Полетт, что позвонит ей днем. Перед тем как позвонить по другому номеру, Пандора несколько раз глубоко вздохнула, потом открыла сумочку и вытащила листок, который Уайлдмен дал ей. Набрала номер. «Пожалуйста, пожалуйста, будь там. Ты мне нужен».

Уайлдмен снял трубку. Лора принимала ванну. Она все равно не услышала бы их разговор, но он тем не менее постарался, чтобы разговор был кратким. Он долго ждал ее звонка.

– Давай встретимся в гостинице «Шангли-Ла» в Санта-Монике. Я буду там через два часа.

Пандора села за столик в кафетерии и заказала чай. Рука, подносящая к губам чашку, дрожала. Ей нужен друг. Сексуальные воспоминания смущали ее. Меньше всего сейчас ей нужен был секс. Единственное, чего она хотела, – это быть с кем-то, кто хоть немного бы успокоил ее.

Когда Хэммонд услышал, как хлопнула входная дверь, он не открывая глаз прошептал: «До свиданья, Дора». Наконец-то она ушла. Боль в паху понемногу утихала. Он был доволен. Пока все идет нормально. Он избавился от этой суки. Хэммонд знал, что она отправилась к Уайлдмену. Прекрасно. Теперь он может начать действовать, начать осуществлять свой план. Всю ночь Хэммонд думал над тем, что ему написать Уайлдмену. Ему хотелось, чтобы было очень коротко и ясно. Он просмотрел словарь известных изречений. Поскольку Уайлдмен на своем самолетике сделал надпись на латыни, то лучше всего будет ответить на том же языке. Нужна фраза, соответствующая его «Жребий брошен».

Около четырех утра Хэммонд нашел наконец то, что искал. Эврика! Это было великолепно.

Он не пытался это произнести по-латыни, но несколько раз вслух прочитал перевод: «Если ты не придешь ко мне, я сам приду к тебе».

Часть пятая

1

Хэммонд пытался придумать, каким образом отправить Уайлдмену свое послание. Позвонить по телефону, наговорить на автоответчик, написать письмо – это был прямой путь, но уж слишком простой. Лучше всего, если Уайлдмен где-нибудь его случайно обнаружит, В «бардачке» машины или в ванной на зеркале. Может быть, прикрепить записку к этому проклятому ящику. Его раздумья прервал звонок в дверь. Хэммонд решил не обращать на него внимания. Он никого не ждал. Ему никто не был нужен. Ему нравилось быть одному. Позвонили еще раз. Черт бы тебя подрал, кто бы там ни был! Может быть, это почтальон с какой-нибудь бандеролью – очередным сценарием от его агента? Пусть тогда оставит его на крыльце. Но звонок продолжал трезвонить. Может быть, это Уайлдмен хочет ему что-то сообщить? Хэммонд вышел из кабинета и пошел вниз.

Он посмотрел в глазок. Перед дверью стояла незнакомая женщина. На ней были темные очки. Может быть, одна из приятельниц его бывшей жены? Звонок зазвенел опять – уже в пятый раз. Хэммонд открыл дверь. И внезапно эта женщина в черном вспомнилась ему. Позади нее на ведущей к дому дорожке стоял старенький «мустанг». Черт! Это же та самая женщина, которая подобрала его на шоссе в Сан-Бернардино. Та самая танцовщица в черном, которая довезла его до Лос-Анджелеса. Но как она нашла его?

– Мне нужно с вами поговорить, – спокойно сказала она. – Можно войти?

Хэммонд был в нерешительности. Он чувствовал какую-то опасность. Что ей нужно? А самое главное, что она знает?

Лора поняла, что Хэммонд не совсем узнал ее. Возможно, вспомнил, что она та самая женщина, которая подбросила его до города, но было совершенно ясно, что он не сознает, что в то же время она – та самая женщина, которая была с Уайлдменом в мансарде. Память у него явно не в порядке. Он не смог совместить ее образ с образом той женщины, которая мучила его в мансарде. Он был там почти все время с повязкой на глазах. «Промывание мозгов» сказалось на его памяти.

– Входите. – Голос Хэммонда прозвучал хрипло. Он боялся ее, но одновременно был и заинтригован. В его мозгу она была каким-то образом связана с Уайлдменом.

План Лоры зиждился на том, осознает ли Хэммонд, что она подруга Уайлдмена, и что у них есть общий интерес: он хочет получить назад свою жену, а она хочет получить назад Уайлдмена. Вместе они что-нибудь придумают. Придется ей объяснить ему свои отношения с. Уайлдменом, придется сказать, что она все знает. И что он тогда сделает? Выбросит ее?

У Хэммонда был довольно растерянный вид, и Лора взяла инициативу в свои руки. Она без приглашения прошла в гостиную и села.

– Мистер Хэммонд, я хочу поговорить о Чарльзе Уайлдмене, – без обиняков начала она.

– Вы с ним знакомы? – У Хэммонда все еще был растерянный вид. – Как вы меня нашли? Откуда знаете мое имя?

Такой поворот событий потряс его. Он не знал, как реагировать. «Не задавай вопросов. Не проявляй слабости».

– Хотите водки? – спросил он, чувствуя, что ему необходимо выпить.

– Нет, спасибо.

Не говоря ни слова, Хэммонд вышел из комнаты. На кухне выхватил из холодильника бутылку и сделал два торопливых глотка. Почувствовав, что к нему возвращается самообладание, вернулся в гостиную со стаканом в руке, убрав предварительно бутылку обратно в холодильник. «Не напивайся».

– Снимите очки. Я хочу видеть ваши глаза.

Лора сняла очки.

– Я знаю, что у него связь с вашей женой, – сказала она.

– Я собираюсь убить его.

Он сообщил это как факт. Лора ответила тем же тоном:

– Вы уже однажды пытались это сделать.

– На этот раз получится.

– Нет.

– Вот увидите. – Хэммонд улыбнулся. Он почувствовал, что одерживает над ней верх. Она была не столь неуязвимой, как казалось.

– Я вам не позволю.

– Вы не сможете мне помешать.

Лора поняла, что ей предстоит нелегкая задача переубедить Хэммонда. Она смягчила тон.

– Все, что вы хотите на самом деле, – это чтобы ваша жена вернулась к вам.

– Нет.

– Вы не хотите, чтобы она вернулась?

– Не теперь, после того, как она была с ним.

– Послушайте, мистер Хэммонд, он трахал сотни женщин.

– Теперь он трахает явно не ту. – Тяжелый взгляд Хэммонда и его агрессивный тон вызвали в ней тревогу. Плохо и то, что он не проявил ни малейшего интереса к тому, кто она и чего хочет.

– Я только хочу вернуть его, вот и все.

– Вы получите его обратно. Не беспокойтесь. Он будет в пластиковом мешке.

Пандора проснулась, и никак не могла вспомнить, где она находится. Сначала ей показалось, что она дома. Но кровать была не такая, не было высокого зеркала. С улицы раздавались звуки, не похожие на привычные. Здесь движение было интенсивнее. Она испугалась и резко встала. Где Алек?

В дверях ванной появился Уайлдмен. Пандора стала складывать в уме разрозненные кусочки мозаики. Это головоломка пугала ее, и это отразилось на ее лице. Уайлдмен сел на кровать рядом с ней.

– Который час?

– Около четырех.

Пандора проспала целый день. Она протянула руку и коснулась его, потом поднесла его пальцы к губам и понюхала их – чувственный, успокаивающий запах. Почему он так хорошо к ней относится? И действительно ли это так? Он не пытался заниматься с ней любовью прошлой ночью. Она просто спала в его объятиях. Теперь он поглаживал ее обнаженную кожу. Она почувствовала, как из окна тянет прохладой. Она не слышала шум прибоя из-за гула машин, но чувствовала, что океан где-то рядом. Он наклонился и поднял ее. Он был поразительно силен. Пандора почувствовала, что тает.

Уайлдмен опустил ее в ванну с теплой водой, которую приготовил для нее. Она была ребенком. Или инвалидом. Он намылил ее, и она окончательно растаяла.

Уайлдмен понял, кто является его противником. Вовсе не Хэммонд, который больше не существовал для нее как мужчина, а ее чувство потерянности и отчаяния, которое мешало им, отравляя их отношения. Он знал, что нужен ей, особенно сейчас, но в скором времени этого будет мало. Ей нужно чувство уверенности, покоя. Они должны жить, а не только быть вместе.

Ее не сравнишь с Лорой. С Лорой они партнеры, но у каждого из них своя жизнь. Они то сходились, то расходились, и это устраивало их обоих. Уайлдмен не знал, как удержать Пандору. Их свела страсть, которую надо поддерживать, обновлять. Смысл страсти в том, что ее невозможно никогда удовлетворить, иначе она перестанет быть страстью. Когда Уайлдмен вытирал Пандору, завернутую в купальный гостиничный халат, его вдруг осенило: она думает о дочери.

– Хочешь ей позвонить?

– Кому?

– Своей дочери.

– Откуда ты знаешь, что я думаю о Полетт? – Потому что ты о ней думаешь.

Такая телепатия вызвала у Пандоры чувство уверенности. Это исключительный человек. Однако у Уайлдмена этот же случай вызвал некоторое беспокойство. Больше всего он опасался Полетт: если когда-нибудь Пандора и бросит его, го только из-за нее.

Хэммонд допил водку, но за другой порцией не пошел. Он уже целый час слушал эту женщину, и ему это надоело. Черт бы ее побрал! Он хотел вернуться к своему делу.

– Я люблю этого человека. Все очень просто, – спокойно сказала она.

– Это ваша проблема. – Но ее заявление ему показалось странным, и он спросил: – Если Уайлдмен спал с сотнями женщин, то на кой черт он вам нужен?

– Другие женщины меня не волнуют. С вашей женой все иначе. Он хочет ее. Он хочет удержать ее. А…

– А?..

– А она хочет его.

Хэммонд замер.

– Откуда вам это известно?

Лора не ответила. Один ноль в ее пользу.

– Может быть, хочет. А может быть, нет. Во всяком случае она его не получит, – сказал Хэммонд.

– Но вы же не хотите, чтобы она к вам вернулась. Ведь это ваши слова.

– Вы не можете мне помешать. Никто не может. Вы это понимаете? Никто меня не остановит. – Хэммонд понял, что перешел на крик. Лора почувствовала, что он сбит с толку. Отлично. Теперь они могут перейти на другую площадку. Ее площадку.

– Ты где, ма?

– Живу в гостинице. – Пандора говорила из холла гостиницы. Они с Уайлдменом собирались выходить. Он ждал ее у стойки администратора.

– Как папа?

– Я не могу жить с ним в одном доме. Ему нужна помощь.

– Что ты собираешься делать?

– Честное слово, пока не знаю, родная. Наверное, найду для него врача.

– Или пойдешь в полицию. Пандора вздрогнула.

– Нет, этого я сделать не могу. Нет. – Она почувствовала, что готова расплакаться.

– У меня все хорошо. Все отлично. – Полетт постаралась успокоить мать, прежде чем повесила трубку. Она знала, что довольно скоро ей придется заботиться о маме. Дэвид взял ее за руку и пожал ее.

– Я поговорил с миссис Лонг.

Полетт улыбнулась. «И что бы я делала без этого человека?» – подумала она.

– Я не отойду от вас ни на шаг, – сказала Лора. – Буду всюду следовать за вами.

– Всюду?

– Даже пойду с вами в туалет, если вам приспичит.

– Чокнутая!

– Вы его не убьете.

– Вы хотите сказать, что собираетесь остаться здесь со мной?

– Вот именно.

– Я вас выброшу.

– В буквальном смысле?

– Разумеется.

– Если вы это сделаете, я опять вернусь.

– А если уйду я?

– Я пойду за вами.

– Вам за мной не угнаться.

– Посмотрим.

– А что будет, когда я лягу спать?

– Я тоже лягу.

– Вы собираетесь спать со мной?

– Я не собираюсь с вами трахаться. Я просто будут с вами в постели.

– А если я попытаюсь заняться с вами любовью?

– Не думаю, что вы это сделаете.

– Почему?

– Потому что вы все время думаете о нем. Нас в кровати будет трое.

– Вы правы. Я не смогу вас трахать в кровати моей жены.

– О, о ней-то я и забыла. Значит, нас там будет четверо.

– Это уж не смешно. Я пойду в полицию, и копы вас выставят.

– Если я все им расскажу, они этого не сделают. Вы не пойдете в полицию. Пока вы собираетесь его убить, вы будете со мной.

– А если я вам дам слово, что не стану его убивать?

– Я вам не поверю.

– Значит, нет никаких способов отделаться от вас?

– Никаких.

– Вы думаете, я не смогу убить женщину?

– Только не эту женщину. Знаете, я довольно сильная. И владею приемами. Не забывайте, я живу с каскадером.

– Мне нужен ключ, – сказала Пандора.

– Зачем? – Это было неожиданное выражение недоверия. Они стояли рядом около администратора «Шангри-Ла», перед тем как пойти к океану и дневному солнцу.

– Ну… мне же надо будет приходить и уходить? Уайлдмен с милой улыбкой обратился к портье:

– Дайте, пожалуйста, миссис Хартен отдельный ключ.

Пандора слегка вздрогнула. Отдельный ключ! Но сейчас ей не хотелось обсуждать его неудачные фразы. Хотя именно эта ей особенно не понравилась. Да, она обратилась к Уайлдмену за помощью, но его забота и опека ей не нужны. Она положила запасной ключ в сумочку. Если она оказалась теперь в тюрьме, а Пандора надеялась, что это все-таки не так, то по крайней мере у нее есть собственный ключ. Когда они спускались по недавно выкрашенным ступенькам гостиницы, Пандора почувствовала, что Уайлдмен собирается взять ее под руку.

Ей страстно захотелось выпить. В «Шангри-Ла» бара не было – лишь кое-какие напитки в холодильнике в номере.

– Я бы выпила мартини, – сказала она Уайлдмену властным тоном, как бы давая отпор его все более властному поведению.

– Отлично. Я знаю одно местечко. Мы можем пройти гуда пешком.

– Это на улице или в помещении?

– И так и так. – Он взял ее под руку. – Ради бога, не злись на меня. Мы еще так мало знаем друг друга, и для этого еще не наступило время.

Он улыбнулся, довольно неуверенно. Перемирие. Взаимный договор. Она ответила на его улыбку и поцеловала, чтобы сгладить их маленькую размолвку. Почему они не могут во всем быть такими же, как в постели? Вместе, в полном согласии, в одном месте, в одном состоянии, в таких отношениях между мужчиной и женщиной, когда можно делать и говорить все, что хочешь. Если правильно рассчитать время.

– Где он живет? – спросил Хэммонд.

– Он нигде постоянно не живет, – ответила Лора. Меньше всего ей хотелось вести его в мансарду. – Большую часть времени Уайлдмен живет в гостиницах.

– Гостиницах? Почему?

– Ему нравятся гостиницы.

– А где держали меня? Это была ваша квартира?

Лора не ответила на этот вопрос.

– Он познакомился с ней в гостинице.

– Каким образом? Дора никогда не ходит по гостиницам. Она живет здесь.

– Но ведь она играет в теннис со своей подругой на корте при гостинице «Бель-Эр».

– Давайте оттуда и начнем.

– Он туда больше не придет.

Не придет на место преступления? Хэммонд знал, что человек всегда возвращается на место своего преступления. Это так же неизбежно, как и детство.

– Думаю, вы знаете, где они.

– Уверяю вас, нет.

Хэммонд оставил Лору на кухне и пошел к себе в кабинет, взял там телефонный справочник и начал методично обзванивать все гостиницы западной части Лос-Анджелеса. Он не сомневался, что Уайлдмен может увезти Пандору только в шикарное место. Если ухаживать за женщиной вроде нее, то не потащишься во второразрядную гостиницу или грязный мотель. По мнению Хэммонда, Уайлдмену захочется атмосферы комфорта и уюта. Ничего, скоро он с этим покончит. «Если ты не придешь ко мне, я сам приду к тебе».

Несмотря на свою угрозу не отходить от Хэммонда ни на шаг, Лора оставила его одного. Мысленно она перебирала все те места, где бывала с Уайлдменом. Модные фешенебельные гостиницы, где они играли в свою игру, ловили добычу. Она знала, что Хэммонд рано или поздно найдет их. Он был одержим, он не отступится. Она не могла не сочувствовать ему – ведь так много пришлось ему пережить. Как мужчина он был ей неинтересен, но в нем была какая-то звериная храбрость, которая нравилась ей. Он был жертвой. Как и она.

Лора подумала, что Уайлдмен мог увезти Пандору из города. Они не раз ездили с ним в Санта-Барбару. Оба любили этот город, его набережную: Уайлдмен любил океанское побережье. Да, скорее всего он мог бы поехать туда. Хотя нет, вряд ли. Пандора же была матерью, а это самое главное. Она не захочет быть далеко от дочери. Так что скорее всего они могли быть в Санта-Монике. В прошлом Лора и Уайлдмен очень любили изысканный стиль «Шангри-Ла». Лоре показалось, что она ищет не столько Пандору, сколько самое себя.

2

– Мне нужно переодеться, – сказала Пандора, – но я не хочу ехать домой.

– Позволь мне купить тебе что-нибудь. Я это обожаю.

– Я сама могу купить себе одежду.

– Я хотел сказать, позволь мне выбрать ее для тебя.

Странно, подумала Пандора, ни один мужчина ни разу не предлагал ей этого. Никогда в жизни. В их лучшие времена Алек мог купить ей шарфик или пару колготок, но не ходил с ней в магазин или салон, никогда не давал советов, что ей купить, не говорил что ему нравится. Она не обиделась, а наоборот, почувствовала себя польщенной. «Вспомни красное платье». Уайлдмен оказался тогда прав. В конце концов она носит его.

Они отправились в «Юджин» в Санта-Монике, магазинчик, специализирующийся на продаже изделий зарубежных модельеров. Пандора и раньше там кое-что приобретала, обычно во время распродаж. Здесь ей придется раскошелиться: прошли времена разумного ведения хозяйства, прошли времена вообще всего разумного.

Думая о деньгах, Пандора представила отца, выдающего ей в воскресенье после завтрака деньги на карманные расходы, отсчитывающего доллары, как ей казалось, с явной неохотой. Теперь он умер, и она станет богатой. Богатой. Неужели все, что случилось, весь тот хаос, который ей пришлось пережить, будет компенсирован солидным наследством?

Продавщица в «Юджине» узнала Пандору.

– Здравствуйте, миссис Хэммонд, как поживаете? Пандора смутилась. Она не думала, что ее узнают.

Интересно, решит ли эта девушка, что Уайлдмен ее муж? Алек никогда не был в этом магазине. Неужели ее волнует ее супружеская неверность? Пандора заставила себя улыбнуться. Какое это всё теперь имеет значение?

Уайлдмен отошел и стал внимательно изучать развешанные платья. Пандора присоединилась к нему. Он держал серебряное платье с плиссировкой, глядя на этикетку. Это было японское изделие.

– А не слишком ли вызывающе? – Пандоре платье не понравилось.

– Но ты же раньше никогда не носила серебряные платья.

– Никогда.

– Может быть, пора уже попробовать? – Он снял платье с плечиков и протянул Пандоре.

– Примерочная вон там. – Продавщица показала на кабинку в углу магазина. – Великолепное платье.

Но Пандоре оно все равно не нравилось. Ей не хотелось его надевать, но и не хотелось вступать в дискуссию. Стянув через голову красное платье, она взглянула на себя в зеркало. И испугалась. На левой груди был безобразный синяк. Она обнаружила еще два синяка на правом предплечье и левом бедре. У нее был такой вид, как будто ее избили. В сущности, так оно и было. Воспоминание о том, как Алек напал на нее на лестнице вызвало у нее приступ дурноты. С тревогой она повернулась спиной к зеркалу, чтобы рассмотреть ягодицы, и вздрогнула, увидев на теле следы. Она дотронулась до них, нажала и почувствовала тупую боль.

– Ну и как оно?

Пандора подпрыгнула от неожиданности. Уайлдмен раздвинул занавески и смотрел на нее.

– Это он сделал?

– Я не хочу об этом говорить.

– Ты и не обязана говорить. – Уайлдмен не мог понять, как это он не заметил этих синяков накануне. Может быть, они проступили не сразу, или же он был так взволнован ее присутствием, что даже не рассмотрел ее внимательно.

– Ну-ка, дай я тебе помогу. – Он взял серебряное платье, свернул его и набросил на голову и плечи, дернул за подол. Повернул ее лицом к зеркалу.

– Ну, не знаю, – сказала она.

– Просто великолепно.

– Оно не подходит к моим волосам.

– Мы поменяем твои волосы.

– Поменяем? Как?

– Перекрасим. В черный цвет.

– В жизни не красила волосы.

– До сегодняшнего дня.

– Что ты пытаешься со мной сделать? Пандора знала – что. Он хочет владеть ею, хочет, чтобы она выглядела так, как он желает. Хочет изменить ее так, чтобы она больше не походила на жену Алека.

– А белье здесь продается?

– Да, по-моему.

– У тебя какой размер? 36-С?

Пандора улыбнулась. Он попал в точку. Интересно, это потому, что он так хорошо изучил ее или здесь сказывается его прошлый опыт, с женщинами?

– Белье черное. Мягкие линии. И непрозрачное, – сказал он.

– Послушай, я не знаю…

– Пандора, я знаю.

Он впервые назвал ее по имени.

Хэммонд остался в белом «мустанге», припаркованном в неположенном месте у набережной, а Лора пошла все выяснить у администратора.

– Скажите, мистер Уайлдмен здесь остановился?

– Нет, такого в гостинице нет. Администратор внимательно посмотрел на экран компьютера, затем покачал головой.

– Странно, – сказала Лора. – Я должна была с ним здесь встретиться. Он очень высокий, под два метра, темноволосый, обычно носит черное. По-моему, он говорил, что будет с женщиной.

Лора знала, что Уайлдмен часто останавливается в гостиницах под чужим именем. У него было несколько кредитных карточек на разные фамилии. Теперь она пыталась их вспомнить.

– Здесь есть один джентльмен, подходящей под ваше описание, но у него другая фамилия. Как вы сказали – Уайлдмен?

– Да, но я не знаю…

– Вы не детектив? – Администратор с подозрением оглядел ее. На самом деле он хотел спросить, уж не жена ли она этого джентльмена, пытающаяся поймать его с другой женщиной.

– Нет, нет. Разве детективы бывают женщинами? Ведь это очень трудная работа. Если мистер Уайлдмен зарегистрировался под другим именем, это не мое дело. Послушайте, у меня здесь скоро еще одна встреча. Можно, я оставлю ему записку, если это тот самый человек?

– Да, пожалуй. – Администратор был еще в нерешительности.

– Я только пойду к своей машине и напишу. Можно воспользоваться вашей бумагой?

– Конечно. Но почему вы не хотите написать записку прямо здесь?

Лора вернулась к Хэммонду. Она не знала, что писать и стоит ли вообще это делать. Она сказала Хэммонду, что, по ее мнению, Уайлдмен здесь, но под чужим именем.

Хэммонд рассмеялся. Вот мерзавец!

– Дайте мне бумагу, – сказал он. «Вот так удача», – подумал он, аккуратно переписывая на листок латинское изречение. Лора же думала, что они просто будут сидеть в машине, ожидая, когда Уайлдмен появится с Пандорой.

Хэммонд запечатал конверт и отдал его Лоре. Она не видела, что он написал. И даже не знала, кому из этих двоих это письмо адресовано. Возможно, Пандоре.

Она отдала конверт администратору, который теперь занимался выпиской одной пары. Тот передал конверт своему помощнику.

– Положи это в ячейку для мистера Хэммонда!

Лора вздрогнула. Вот так чудеса! Уайлдмен зарегистрировался в гостинице под именем своего врага. Она не могла сказать об этом Хэммонду: тот и так был вне себя.

Уайлдмен настоял на том, чтобы Пандора надела серебряное платье и новое белье. Старые вещи продавщица положила в фирменный пакет. Пандора воспользовалась своей платиновой карточкой «Амекс». Она подходила по цвету к ее платью.

– Пандора! – женский голос прозвучал неуверенно, удивленно. В вечернем свете с улицы стояла знакомая женщина. С ней был мужчина.

– Привет, Беверли. – Пандора почувствовала укол вины, ведь она даже не позвонила Беверли, чтобы сообщить ей, что Алек вернулся. Они некоторое время не общались, а теперь Пандора покупает одежду с каким-то незнакомым Беверли мужчиной. На что это все похоже?

– Ух ты, просто блеск! – Беверли не сводила глаз с Уайлдмена. Ей казалось, что она где-то уже видела его прежде. Но где? Уайлдмен приветливо ей улыбнулся. Он и виду не подал, что помнит ее по ресторану отеля «Бель-Эр». Пандора не сделала ни малейшей попытки их познакомить.

– Привет, Джимбо, – сказала она мужчине, стоявшему рядом с Беверли. Значит, он вернулся. Должно быть, они помирились. Джимбо со смущенным видом поздоровался с Пандорой за руку. Он слишком нервничал, чтобы поцеловать ее. Наверняка она знала все, что с ним произошло. Джимбо кивнул Уайлдмену. Беверли на днях рассказала ему об исчезновении Алека. Значит, Пандора подцепила себе другого. Быстро это она, подумал Джимбо.

– Алек вернулся. – Теперь Пандора должна была сказать об этом Беверли. «Это похоже на шутку: оба наши мужа вернулись. После тенниса мы сможем поболтать обо всем этом». Только Пандора в течение некоторого времени в теннис играть, не будет.

– Я очень рада. Я гак и думала, что все обойдется. Беверли сдерживала свое любопытство. Та стерва бросила Джимбо, вот он и вернулся. Больше ему некуда деваться. Да и вообще у них ничего серьезного не было. Теперь Беверли чувствовала себя на коне, а Джимбо плелся сзади, униженный и виноватый. С виду все было благополучно.

– Ну, мне надо идти, – сказала Пандора. Когда они прощались, Пандора слышала, как Уайлдмен, пожимая руку Джимбо, сказал ему: «Желаю удачи». Что он имел в виду? Ведь он же не мог знать о бедах Беверли. Очень странная фраза.

Они пошли к стоявшей на стоянке машине. Белые туфли без каблуков не подходили к новому платью. Уайлдмен тронул Пандору за руку.

– Ты выглядишь великолепно, – сказал он, подразумевая под этим, что это он великолепно чувствует себя рядом с ней.

Пока они ехали к гостинице, Пандора с отвращением думала о том, насколько похожи ситуация у нее и у Беверли. Две женщины, у которых есть дети и мужья, исчезнувшие из дома, а потом вернувшиеся. Двое мужчин – один наказанный, другой свихнувшийся, оба пытались совершить содомский грех. Ну и что из этого? Пандора вспомнила, как возмущена была Беверли, когда застала за этим Джимбо. Мужское разочарование, сексуальная жестокость – может быть, мы сами провоцируем это?

Она взглянула на Уайлдмена. Был ли он целителем, смывающим содомские грехи мягкой губкой и теплой водой? У нее была с ним не сердечная, а кишечная связь. Пандора заерзала на сиденье, с отвращением вспомнив то, что произошло на лестнице. Она положила руку на лежащую возле нее сумку и почувствовала твердую тяжесть пистолета.

Уайлдмен брал у портье ключи, а Пандора пошла к лифту. Портье передал ему конверт с надписью «Мистеру Хэммонду». Рука Уайлдмена непроизвольно дрогнула. Кто мог знать, что он здесь? И это «Мистеру Хэммонду»? Откуда кому-то известно, что он записался под этим именем? А может быть, это записка собственно самому Хэммонду? Это все невероятно… если только Лора… Пока Пандора ждала, он вскрыл конверт. Короткая латинская фраза, какое-то изречение. Но он не понимал, что здесь написано, и с изумлением смотрел на текст. Краем глаза он увидел, что Пандора направляется к нему. Уайлдмен запихнул конверт и записку в карман и подошел к ней. Они пошли в номер.

Пандора почувствовала его волнение. Уайлдмен пошел в ванную и закрыл дверь в два приема: сначала оставил ее полуоткрытой, затем запер. Такая нерешительность была совсем ему не свойственна. Пандора посмотрела на себя в зеркало. Неплохо. Очевидно, он оказался прав насчет этого серебристого платья, как тогда насчет красного. Он вел себя очень правильно по отношению к ней – в постели, в одежде, казалось, абсолютно во всем. Это ее и волновало, и пугало. Надо бы позвонить Полетт. И что она ей скажет? Сказать было нечего.

Нужно все-таки идти в полицию или нет? Но как может жена свидетельствовать против мужа? Пандора не знала, что и делать. Просто оставаться с этим человеком, внимательным, понимающим, властным незнакомцем, хотя бы ненадолго, и постараться все продумать. Все так перевернуто, вывихнуто, нет каких-либо прямых путей.

«Si tu non veneris ad me, Ego veniam ad te»

Записка пришла от Хэммонда. Если Хэммонд не слышал, как Пандора звонила ему, то, значит, все вычислила Лора. Следовательно, она сейчас с ним. Какого черта она это сделала? План прекрасно срабатывал, а теперь жребий брошен снова. Придется столкнуться с Хэммондом еще раз, должна быть еще одна схватка, еще одна дуэль. На этот раз придется его убить. Это уж точно.

Только на этот раз с ним Пандора. Стоит ли говорить ей об этом латинском вызове? Что именно он может ей рассказать? Достаточно ли будет заметить между прочим, что Хэммонд угрожает ему, угрожает им обоим? Это ее не удивит. Конечно, она никогда к нему не вернется, во всяком случае в обозримом будущем. С другой стороны, останется ли она с человеком, убившим се мужа? Да, останется, если не будет знать, что он всему виной. В этом ключ. Нужно сказать ей ровно столько, чтобы вызывать сочувствие. «Не забывай, что это она позвонила тебе. Она хочет тебя».

Уайлдмен вышел из ванной и с встревоженным видом подал ей записку.

– Что это? – Пандора с удивлением посмотрела на латинские буквы.

– Это от твоего мужа.

– Что? Откуда ты знаешь? – Она была в полном смятении. – Почему это вдруг он пишет тебе по-латыни? Он не может…

Пандора вдруг умолкла. «Iacta Alea Est». Сердце ее сжалось. Надпись на модели самолета. «Жребий брошен».

– Я переведу. Это значит: «Если ты не придешь ко мне, я сам приду к тебе».

Пандоре хотелось закричать: «Я знаю, что это значит. Единственное, что я хочу знать, что все-таки происходит?»

– Ничего не понимаю, – сказала она.

Она все поняла. «Если ты не придешь ко мне, я сам приду к тебе. Жребий брошен».

Она не могла выбросить из головы ту фразу. Она переводила ее для Алека. Теперь она вспомнила, что Уайлдмен произнес эту же фразу, когда пришел к ней, когда ее поглотила тишина. Он прошептал ей эти слова.

– Он узнал, где я. Где мы с тобой.

– Как он мог узнать?

– Должно быть, слышал, как ты звонила мне. – Уайлдмен не стал упоминать Лору.

У Пандоры голова шла кругом. Она знала, что Алек не мог слышать их разговора. Значит, было что-то еще.

– Как думаешь, что мне делать? – спросил Уайлдмен, решив, что этот вопрос прозвучит достаточно невинно, но произведет нужное впечатление. Она подумает, что он так же смущен всем этим, как и она. Он просил ее совета.

Пандора как бы со стороны услышала себя:

– Думаю, может быть, мне уехать отсюда.

– Уехать? Почему?

– Не хочу впутывать тебя во все это. Это мои проблемы.

– Я уже впутан. Письмо послано мне. Пандоре необходимо было сесть и подумать. Она чувствовала, что здесь что-то не так. Не хватает каких-то фрагментов. Куда исчезал Алек? Где он скрывался? Что произошло на самом деле? Алек не знает латыни.

Так почему же он написал Уайлдмену по-латыни? Очевидно, это своего рода ответ на «Жребий брошен». Тот странный самолетик, звонок в японском ресторане. Алек сделал вид, что в этом ничего особого нет. Но что это за странный инцидент? Пандора была, как в тумане.

– Почему ты не уходишь? – спросила она. Ей хотелось побыть одной и обо всем подумать.

Отлично, подумал он, он уйдет ненадолго. Возможно, Хэммонд следит за гостиницей. Вместе с Лорой. Пусть они сделают первый шаг, а он ненадолго покинет сцену. Правда, здесь может возникнуть проблема. Если Хэммонд войдет в гостиницу, Пандора может подвергнуться какой-нибудь опасности. Это плохо. Ей и так досталось. С другой стороны, вряд ли Хэммонд захочет причинить ей зло. Ему ведь нужен он. Все так запутанно.

– Почему ты не уходишь? – повторила Пандора.

– Хорошо. Я спущусь вниз, посмотрю, там ли он.

– Думаешь, он там?

– Посмотрим. – Уайлдмен был доволен, что придумал хороший предлог. – Жди меня здесь. И, ради бога, не открывай никому дверь и даже не подходи к телефону. – Уайлдмен обнял Пандору. – Ты так прекрасна. Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Он поцеловал ее. Она почувствовала твердость его губ. Они были твердыми, как его мускулы. Но то был не страх. Казалось, он полон решимости. Напугана была она.

– Не открывай дверь.

– Хорошо. Будь осторожен.

Он подошел к двери, она не спускала с него глаз. Они думали об одном и том же: что это все похоже на сцену из фильма. Ситуация, диалог – все, казалось, написано в каком-то сценарии. А содержание фильма? Вот тут-то и была разница между ними. Он знал содержание, а она – нет.

Когда Уайлдмен ушел, Пандора села на кровать и снова уставилась на латинскую фразу. В голову ей пришла дикая мысль: а что если Алек вовсе не безумен, а просто притворяется сумасшедшим? Возможно, проявленная им жестокость и попытка насилия были настоящими, а все остальное блеф? Да, но то, что он проделал при Полетт? Разве можно такое сыграть? Нет, он сумасшедший.

Она пошла в ванную. Когда села на унитаз, то в корзинке для мусора под раковиной увидела смятый конверт. Пандора наклонилась, взяла его, развернула. Это был конверт, в котором лежала та записка. На нем было написано: «Мистеру Хэммонду». Она не верила глазам своим. Каким образом письмо могло быть адресовано Алеку? Ведь здесь не написано «Миссис Хэммонд». Письмо адресовано Хэммонду, невероятно! Уайлдмен назвался Хэммондом. О Господи! О Господи! Кто же здесь безумен?

3

Пандора вышла из гостиницы. Не оглядываясь, прошла прямо к своей машине, стоявшей за углом. Она старалась не думать об Алеке, сидящим где-то неподалеку и высматривающим ее. Мозг ее был занят тем, что пытался понять скрытый смысл записки, разобраться в странном поведении Уайлдмена. Сейчас у нее было одно единственное желание: быть с Полетт. Ее дочь не должна больше страдать.

Именно Лора увидела ее сквозь движущийся транспорт. Рядом с Лорой в «мустанге» сидел Хэммонд. Он думал об Уайлдмене, о том, как они встретятся. Лора повернула ключ зажигания.

– Выйдите, пожалуйста, из машины, – сказала она, включая двигатель.

– Что? – Она нарушила ход его мыслей.

– Мне нужно кое-что сделать. Увидеть кое-кого.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас.

– Вас долго не будет? Я думал, вы собираетесь прилепиться ко мне, как банный лист.

– Скоро вернусь.

Краешком глаза Лора видела, как Пандора зашла за угол. Она знала, где стоит BMW Пандоры. Неожиданное решение Лоры вывело Хэммонда из равновесия, но потом ему стало безразлично, ушла она или нет. Она во многом помогла ему, но теперь он был рад остаться один. Его трясло от возбуждения, когда он представил себе свою встречу с Уайлдменом. Машина тронулась, как только он вылез из нее.

– Увидимся позже, – сказала Лора.

Она резко повернула руль и пересекла улицу под возмущенные гудки автомобилей. Вот чокнутая! Хэммонд смотрел, как она едет. Неожиданно он оказался один на улице напротив гостиницы. Он посмотрел на окна, думая о том, в каком они номере. Он представил их вместе. Она сверху. Неожиданно Хэммонд почувствовал, что хочет покончить со всем этим. Уайлдмен уже прочитал его записку. Возможно, Пандора перевела ее для него. Он в панике. «Может быть, меня и сломали, – подумал Хэммонд, – но не выбросили из игры. И вот я пришел».

За стойкой администратора сидел пожилой человек, только что сменивший девушку. Девушка, улыбаясь, прошла мимо Хеммонда, подходящего к стойке. У стойки никого не была: половина девятого – время для гостиниц спокойное.

– Добрый день. Меня зовут Хэммонд. Я думаю, мистер Уайлдмен…

– Да, мистер Хэммонд, – сказал портье. Ему нравилось быть любезным, и он хорошо выучил свой урок. Он знал список постояльцев. – Номер 305. Вот, пожалуйста. – Он протянул руку и достал ключ, который и передал Хэммонду. – Желаю хорошо провести вечер.

305. Хэммонд и Хартен. Портье никого из них не видел. Он знал только факты.

– Спасибо. – Сбитый с толку, Хэммонд взял ключ и взглянул на него. «Что здесь происходит? Не проявляй нерешительности. Иди и все проверь». Хэммонд вошел в лифт и поднялся на третий этаж.

Какая-то чертовщина. Может быть, это не тот ключ. Откуда этот парень за стойкой знал, что его зовут Хэммонд? Может быть, в гостинице есть еще один Хэммонд? Но, похоже, этот парень узнал его. Плюс ко всему, он никак не отреагировал на имя Уайлдмена.

Хэммонд прошел по коридору третьего этажа к номеру 305 и огляделся. Если в гостинице и был другой Хэммонд, то в номере его не было. Он вставил ключ и тихонько повернул его.

В комнате было темно, лишь из приоткрытой двери ванной был виден свет. Хэммонд окаменел. Не закрывая двери, прислушался. Есть там кто-нибудь? Он непроизвольно сжал кулаки и прошептал:

– Дора.

Никакого ответа, вообще ни звука. Хеммонд немного подождал, прежде чем закрыть дверь. Нет, просто кто-то забыл выключить свет в ванной. Он тихо пересек спальню и распахнул дверь ванной комнаты. Что-то красное мелькнуло в углу. Это на стуле висело красное платье Доры, а на полу валялись ее трусики и бюстгальтер. Хэммонд поднял их и сразу же почувствовал возбуждение. Это его удивило. Неужели он все еще не избавился от этого? Но тут он понял, что думает не о Доре. Он вспомнил Бетти Мей. Давно уже он не думал о ней. Странно. Ведь все началось именно с нее.

Хэммонд сел на кровать, пытаясь привести мысли в порядок. Он видел перед собой девушку, лежавшую на животе на кровати в одной из гостиниц штата Аризона, ощущал под руками ее плотное тело. Когда стягивал с нее трусики, ее крепкие ягодицы поджимались, мускулы напрягались, она подавалась к нему. Он разводил ягодицы в стороны, чувствуя ее жар. Он даже слышал, как трещат за окном цикады. Он вдыхал душный воздух гостиничного номера. Он трогал себя между ног. Он шлепал девушку по заду, как она просила, сначала легонько, потом сильнее. Ее зад, словно в танце, делал медленные вращательные движения.

Может быть, он вспомнил это, когда набросился сегодня на лестнице на Дору? Может быть, он хотел именно этого – войти в нее так, как входил в Бетти Мей? Возможно, то, что произошло, было лишь воплощением тех желаний, которые он так никогда и не осуществил? Наверное, Уайлдмен понимал это и предоставил в его распоряжение сценарий, изобилующий буйным сексом. Почему же он записался здесь в гостинице под именем Хэммонда? Они двое были связаны своими отношениями с женщинами, жившими тайным желанием содомитного секса. Возможно, Уайлдмен раньше проделывал это с Бетти Мей. И с Дорой. Хотя он не был «голубым». И Хэммонд тоже им не был. Но все же между ними были какие-то извращенные отношения. Так, может, Уайлдмен именно этого и хотел – трахнуть его? Хэммонд знал, что болен, что его сделали больным. Он также знал, что болезнь эта называется «Уайлдмен». А доказательством было то, что Уайлдмен назвался Хэммондом.

Уайлдмен прислушивался у дверей номера 305 и улыбался. Попался! Он чуть не сказал это вслух. Теперь ты сидишь здесь, как жук в бутылке. Ты у меня еще попотеешь. Я не буду торопиться. А потом растопчу тебя. Уайлдмен пошел вниз. Он был в прекрасном расположении духа.

Лора сидела в своей машине на Альпин-драйв напротив дома Уингов. Она никак не могла понять, почему Пандора сюда поехала. Что это за дом? Она была уверена, что Пандора поедет домой на Ранчо-парк. Лора взглянула на часы на приборной доске: без двадцати пяти десять. Она все равно будет ждать. Интересно, подумала она, нашел ли Хэммонд Уайлдмена. Если да, то он, бедняга, уже мертв. Время для Лоры тянулось, как резина, которая не убьет, но больно щелкнет.

Миссис Уинг сказала Пандоре, что Полетт с Дэвидом пошли в гости к их приятельнице миссис Лонг.

– Думаю, им там будет интересно, – сказала миссис Уинг.

– Как вы думаете, они долго там пробудут? – Пандора уже жалела, что не позвонила предварительно.

– Не думаю. Ведь завтра им в школу. Пандора не знала, что делать. Она пришла, когда семья ужинала, и поэтому чувствовала себя неловко.

– Я поеду домой, – решила она, – и позвоню попозже. Простите за беспокойство. У меня сейчас столько проблем.

– Мы рады, что можем помочь вам, – сказала миссис Уинг, – Полетт такая очаровательная девочка. Очень взрослая для своих лет. Но с девочками ведь всегда так?

Пандора ушла и направилась домой. Дома было темно. Машина Алека стояла в гараже. Пандора не могла понять, зачем сюда приехала. Ответ заключался в том, что ей больше некуда было ехать. Она и сама не знала, хочется ли ей вернуться в Санта-Монику. Все так запуталось. Эта записка на латыни. Серебряное платье. Черное белье. Встреча с Беверли и Джимбо.

И Уайлдмен. Почему он зарегистрировался, воспользовавшись именем Алекса?

Пандора не сразу вылезла из машины. Некоторое время сквозь ветровое стекло наблюдала за домом. Ей было страшно теперь идти туда. Он стал похож на дом из «фильма ужасов». Готический замок, полный кошмаров. Хотя машина Алека стояла в гараже, она была уверена, что Алека дома нет. Если Уайлдмен был прав, то он, одержимый безумием, ринулся в Санта-Монику.

Наконец Пандора вышла из машины. Ночной воздух дышал прохладой. Серебряное платье холодило кожу, как металл. Она подошла к входной двери, открывая сумочку, чтобы достать ключ, и нащупала пистолет. Пандора была рада, что у нее есть оружие.

В доме было холодно, как в гробнице. Она зажгла свет в гостиной. В комнате стало светлее, но не теплее. Пандора прошла на кухню и налила себе водки из холодильника. Холодный алкоголь согрел горло, обжег желудок. Через несколько минут она позвонит Полетт. Потягивая водку, Пандора думала об Алеке, о том, как ее беспокоило то, что он сильно выпивал. Она помнила, в какую ярость это его приводило, с каким трудом он сдерживался. Думая об этом, она чувствовала, как ее бьет дрожь. В стакане звякали кубики льда. Вся эта история была какой-то фантасмагорией. Осуществлением пророчества. Пандоре казалось, что семена этой жестокости были посеяны еще давно, когда все было хорошо и спокойно.

Хэммонд сознавал, что Уайлдмен, когда вернется, не найдет внизу ключ. Тогда он решит, что в комнате Пандора. Значит, он постучит. Хэммонду придется открыть дверь. Это было бы не очень хорошо. Он хотел свалить Уайлдмена одним ударом и уже присмотрел для этой цели бронзовый стержень настольной лампы. Но будет весьма трудно открывать дверь одной рукой и наносить удар другой. Нужно все продумать заранее. Хэммонд выскочил из комнаты, оставив ее незакрытой, и быстро спустился вниз. Он молил только Бога, чтобы Уайлдмена там не было. Хэммонду повезло. Он положил ключ на стойку администратора. Портье куда-то отлучился. Затем Хэммонд быстро вернулся в номер и закрыл дверь.

Хэммонд решил встать позади двери в полной темноте. Он представлял, как войдет Уайлдмен, как протянет руку к выключателю. И вот тут-то он его и пристукнет. Хэммонд надеялся только, что Доры с ним не будет, хотя в данных обстоятельствах это было бы вполне естественно. Ему не хотелось убивать Уайлдмена на глазах у Доры. Хотя, может быть, не плохо, что на глазах у этой суки умрет ее любовник. Но по практическим соображениям Хэммонд не хотел иметь ее свидетельницей. Она может выкинуть какую-нибудь глупость, например, пойти в полицию, а закон здесь совершенно ни при чем. Это естественная справедливость. Отношения двух мужчин. Именно так все и решалось, когда вообще не было полиции.

А что будет, если Дора придет первой и одна? Тогда он свяжет ее, заткнет ей рот, как затыкали ему, и положит в ванну. Ей это пойдет на пользу, учитывая, что она, очевидно, думает, что может вести себя, как прежде, изображая идеальную жену и одновременно трахаясь до посинения на стороне. Хэммонд решил, что она поехала навестить Полетт, туда, где она прячется, возможно, у Балфуров или у этой дурочки Беверли.

Сидя в ожидании на краю кровати, Хэммонд совершенно успокоился. Может быть, стоит наполнить ванну? Чтобы потом не терять на это время. Он вздрогнул, услышав стук в дверь.

– Гостиничная служба.

Голос был мужской. Официант, может быть? Но он же ничего не заказывал. Хэммонд решил не отвечать. Он не хотел, чтобы его здесь видели, особенно в этой комнате.

– Гостиничная служба. – Опять этот голос. Черт! Интересно, у официантов есть ключ? Он не должен войти и увидеть его здесь. Надо что-то сказать.

– Оставьте в коридоре.

Хэммонд ждал, что последует дальше последовало то, чего он опасался больше всего. Послышался звук ключа, поворачиваемого в замке. Хэммонд спрятался за дверью. Он не был идиотом, он понимал, что это может быть хитрый трюк Уайлдмена. Вполне возможно, что это никакая не гостиничная служба.

Дверь отворилась. Она открывалась все шире и шире. Эта дверь прижала его к стене. Хэммонд почувствовал страх, когда дверь стала на него давить. Бронзовое оружие стукнулось о давившую на него дверь. Нужно было что-то делать, и он резко толкнул дверь.

Она поддалась лишь на пару сантиметров: Уайлдмен придерживал ее ногой. Дверь не шелохнулась. Хэммонд изо всей силы навалился на нее. Уайлдмен быстро убрал ногу, и Хэммонд полетел вперед. Уайлдмен ухватился за дверь и сильно ударил ею Хэммонда. Он бил и бил его дверью. Хэммонд закричал от боли, когда дверь ударила его по скуле, однако лампу из рук он не выпускал.

Уайлдмен ногой захлопнул дверь и зажег свет. Ослепленный на мгновение, Хэммонд, нагнув голову, бросился вперед. Но Уайлдмен подставил ему поднятое колено, и Хэммонд с треском врезался в него подбородком. Хэммонд выпрямился. Уайлдмен схватил его за запястье, резко повернул и швырнул в другой конец комнаты. Хэммонд вскрикнул от боли. Но, падая на кровать, он все же не отпускал лампу. Уайлдмен надвигался на него.

Хэммонд замахнулся своим оружием. Уайлдмен попытался увернуться, но металлический стержень попал ему по ноге, и он на секунду потерял равновесие. Хэммонд воспользовался этим и с силой ткнул лампой Уайлдмена в пах, отчего тот почувствовал внезапную острую боль. Хэммонд, держась за спинку кровати, встал. Уайлдмен знал, что ему необходимо отнять у Хэммонда его оружие. Он отступил.

Теперь они, тяжело дыша, стояли друг против друга.

– Мне нужно позвонить, – сказал Уайлдмен.

– Что?

Хэммонд смотрел, как Уайлдмен обходит кровать с другой стороны и подходит к телефону. Он понимал, что его нарочно провоцируют. Ярость, как тошнота, подступила к горлу. Он не помня себя прыгнул на кровать, и, сделав несколько неровных шагов по покрывалу, ударил прямо по ухмыляющейся физиономии Уайлдмена. Но Уайлмен ожидал этого. Он увернулся от лампы, и та ударилась в стену. Уайлдмен ударил Хэммонда по горлу. Хэммонд ахнул и упал, выронив лампу. Уайлдмен оказался на Хэммонде. Внутренний голос сказал ему: «Не убивай его здесь!» Двое мужчин сплелись в неистовом объятии, как охваченные страстью любовники. Хэммонд чувствовал, что теряет сознание. Уайлдмен был сверху. Он слышал, как стонут под ними пружины матраца. Он нажал на болевую точку на шее Хэммонда. Наблюдая за тем, как Хэммонд теряет сознание, Уайлдмен почувствовал напряжение в паху.

Лора подождала минут пять, прежде чем выйти из машины. Она прошла по дорожке и позвонила. Звук звонка испугал Пандору. Кто это может быть? Она вышла из кухни и подошла к двери, посмотрела в глазок. Перед дверью стояла какая-то женщина, которую она не знала. Лора опять нажала на кнопку звонка. Пандора открыла дверь.

– Миссис Хэммонд?

– Да.

– Мы с вами как-то встречались, мельком.

– Правда?

– В отеле «Бель-Эр».

Пандора внимательно посмотрела на Лору. Та отчаявшаяся женщина, с пистолетом. Но разве она не умерла? Разве не покончила с собой?

– Мы не смогли бы поговорить?

– Проходите.

Женщины сели в гостиной. Лора уже продумала то, что будет говорить. От того, как она себя поведет, будет зависеть, получит или не получит она Уайлдмена обратно.

Пандора уже была не просто растеряна. Она просто обезумела. Она чувствовала, что они находятся в неравном положении. Ей хотелось узнать так много, но она не знала, с чего начать.

– Он сказал мне, что вы умерли. Покончили жизнь самоубийством.

– Как видите, это не совсем так.

– Зачем ему нужно было лгать?

– Таковы уж мужчины. Думаю, он хотел избавиться от меня. По крайней мере, мысленно.

– А что вы знаете обо мне? О моем муже? Лоре не хотелось рассказывать о похищении и «промывке мозгов».

– Я ничего не знаю о вашей жизни. И не хочу знать.

– А что вы хотите? Зачем пришли?

– Очень просто, миссис Хэммонд. Я хочу его вернуть. Этот человек – все в моей жизни.

– Послушайте, дело в том, что я почти ничего не знаю о нем. Знаю только, что он фотограф.

– Это он вам сказал? Он не фотограф. Он каскадер.

– Что? – Пандора вспомнила свой разговор с Рози. Каскадер? А ведь та девушка в фильме Алека погибла при исполнении какого-то трюка. – А он не работал с моим мужем над фильмом?

– Кажется, да.

– И что там произошло?

– Не имею представления. Меня интересует только, что может произойти. Поэтому-то я здесь. Я хочу, чтобы вы с ним расстались. Я хочу, чтобы вы больше с ним не встречались. Никогда.

Впервые Пандора посмотрела на себя со стороны, но не просто как на двух человек – Пан и Дору, – а так, как видят ее другие. Для Хэммонда она – шлюха, развратница. Для Уайлдмена – предмет страсти, за который надо бороться, которым необходимо обладать. Для этой женщины, имя которой она даже не знает, Пандора – соперница. Она никогда еще не была в той роли и даже представить себе не могла, что будет с кем-то делить мужчину. Теперь к ней относились, как к «подружке», любовнице.

Пандора знала, что ей следует обороняться. «Если он предпочитает меня, то таков его выбор». Вместо обороны она перешла в наступление. «Меня достаточно топтали, оскорбляли, пугали. Мне до смерти надоело быть игрушкой в чьих-то руках. Предмет страсти, предмет ненависти, все равно все кончается одним и тем же. А теперь еще эта женщина приходит и говорит, что мне надо делать. Женщина, о существовании которой я даже не подозревала».

– Послушайте, я вас не знаю. У меня и так хватает проблем, не хватает только, чтобы вы меня учили, что мне делать. Вы приходите в мой дом и говорите, что парень, с которым я встречаюсь, – развратник и лжец. Может быть, он и обманул меня насчет своей работы. А может быть, и нет. Может быть, лжете вы. Откуда мне знать? Почему я должна вам верить? Может быть, вы нарочно лжете, чтобы получить его обратно.

– Я не лгу. – Лора говорила очень спокойно. Реакция Пандоры обескуражила ее: Лора такого не ожидала. Она думала, что женщина женщину всегда поймет. Теперь она видела, что этот подход ошибочен. Уайлдмен покорил Пандору. Было очевидно, что эта женщина влюблена в него. В конце концов, она всего лишь домохозяйка из Беверли-Хиллз. Разумеется, она не могла устоять против его обаяния, его неодолимой сексуальности. Он для нее был не просто случайной связью. Возможно, она даже предполагает, что встретила настоящую любовь, так что не было смысла что-то ей объяснять. Лора была готова расплакаться. Не надо ей было приходить к Хэммонду. Она уже второй раз приходит в этот дом. Ей не надо было вмешиваться во все это, надо было сидеть в стороне и ждать – ждать в своей темнице, ждать звука его шагов. Лора неуверенно поднялась.

– Простите, – сказала она.

Пандора смотрела, как Лора берет свою сумочку и уходит из комнаты, слышала, как та вышла из дома. Пандора была рада, что смогла дать отпор. Это принесло ей больше удовлетворения, чем осуществление ранее мстительного чувства. Единственное только: Пандора видела, что эта безымянная женщина любила, любит Уайлдмена. А она сама – нет.

На этот раз, когда она позвонила Уингам, Полетт была дома.

– Ты откуда, ма?

– Сейчас я дома, дорогая.

– А где папа?

– Его здесь нет. Я не знаю, где он.

– А что ты собираешься делать?

– Не знаю, родная.

– Ма, не плачь. Пожалуйста, не плачь. Я знаю, что делать.

– Что ты имеешь в виду?

– Не волнуйся. Я знаю теперь, как помочь.

– Полетт, о чем ты говоришь?

– Так, ничего. Ты только не волнуйся. Все будет хорошо.

– Тебе не хочется вернуться сейчас домой, Полетт? – Перед Пандорой предстала вдруг картина, что Полетт возвращается домой в ее отсутствие и пытается поговорить с Алеком, убедить его вести себя нормально.

– Нет, я останусь здесь. Ты обо мне не беспокойся, ма.

Все это было дико, противоестественно: она, мать, не может увидеться со своей дочерью, не может быть с ней.

Повесив трубку. Пандора подумала о том, что могла иметь в виду Полетт, когда говорила: «Я знаю, что делать». Если бы это знала я, подумала Пандора.

4

Пандора пробыла дома в одиночестве два часа, а потом решила вернуться в гостиницу. Она ожидала, что ей позвонит Уайлдмен, который наверняка недоумевает, куда она делась. Пандора хотела сначала позвонить в «Шангри-Ла», но это бы значило, что ей прямо сейчас надо принять решение: ехать к нему или оставаться там, где она сейчас.

Она поднялась в кабинет, зажгла свет, огляделась. У нее было странное чувство, что она больше никогда не увидит Алека. Комната была по-прежнему завалена его рисунками с изображением ящика. Почему он сделал так много этих набросков? Все они были совершенно одинаковы: обычный ящик. Затем она увидела небольшую пачку исписанных от руки листков. Это были ее письма, ее письма Люку. Значит вот что произошло. Алек их прочел, и это заставило его наброситься на нее, говорить ей гадости. Он цитировал ее собственные слова, адресованные Люку.

Пандора почувствовала слабость. Наверняка он подумал, что она писала эти письма Уайлдмену. Но это же не имело смысла, потому что, если бы она написала это Уайлдмену, то письма были бы у Уайлдмена. Если только Алек не решил, что она их написала, но не отправила. Ну почему она не оставила их там, где нашла, у отца в ящике стола! В сущности, они ничего не значили, ведь прошло столько времени, она была совсем девчонкой, они лишь дали ей понять, насколько отец презирал ее. Теперь она подарила эти письма Алеку, у которого они, как и у отца, вызвали отвращение. Пандоре показалось, что ее судьба много лет лежала где-то, спрятанной на десятилетия, и только и ждала, чтобы ее раскопали. Все повторилось. Пандора поднялась наверх и легла на кровать. Ей хотелось плакать, выплакать свое горе и отчаяние. Она заплакала, но никаких звуков не было. Она плакала, но ничего не слышала. Она оглохла.

Лора видела, как Уайлдмен переходит улицу, волоча Хэммонда, который казался мертвецки пьяным. Еще не отошедшая после своего разговора с Пандорой, она сидела в машине около гостиницы, как ей казалось, уже много часов, глядя на проходящих мимо людей, ожидая чего-то, что подтолкнет ее к действию. Подтолкнет – куда? Не обратно к Уайлдмену. Она проиграла, Пандора не даст ему уйти. Но, увидев его с Хэммондом, Лора взбодрилась. Что бы он там ни сделал с Хэммондом, он жив, он для нее еще не потерян. Она вспомнила ту ночь в доме, когда они с Уайлдменом запихивали мокрого Хэммонда в машину. Время повернуло вспять. Они опять оказались там же, где и прежде. Это был второй шанс. Лора вышла из машины и шла на некотором расстоянии от тяжело шагающей парочки, которая направлялась в сторону пирса, откуда слышалась оглушительная музыка.

Это была одна из тех ночей, когда время как бы бежит назад. Уайлдмен снова грезил о море, о песчаных дюнах, о скалах, разбросанных там и сям, словно фишки какой-то древней игры, правила которой уже давным-давно позабыты. Когда Пандора вернулась и легла рядом, она оказалась рядом с ним на солнечном пляже. Он придвинулся и притянул ее к себе. Тело ее было теплым, словно нагретым солнцем. Он знал, что там, за окном гостиницы, было темно и шумно, но здесь сейчас – полдень, тишина, лишь тихо плещется море.

Я возлюбленная этого мужчины, без слов говорила Пандора. Этот человек – мой любовник. Он хочет меня. Для него я не «другая женщина». По пути из дома она хотела задать ему кое-какие вопросы, потребовать, чтобы он на них ответил. Об Алеке, о той погибшей девушке, о женщине, неожиданно навестившей ее с того света. Теперь же в этой темной комнате, в этой теплой кровати, не принадлежащей ни ей, ни ему, ей хотелось только одного, чтобы ее крепко обняли и приласкали. Наверное, это слабость с ее стороны – так быстро менять свои намерения, от независимости и агрессивности, испытываемой ею еще три часа назад, – к полной подчиненности и нежности? Глухота пришла и снова ушла. Пандора уже больше не относилась к этому как к явлению, требующему какого-то объяснения. Это было то, что следовало просто принимать как данность. Тишина, которая то приходила, то уходила, каким-то образом сочеталась с движением ее души. В этой тишине не было ничего символического, это было чем-то вроде музыки. Как и шум моря, тишина приспосабливалась к настроению. Спокойное море может выражать все – от покоя до скуки, от удовлетворенности до отчаяния и тоски. Шум бушующих волн может быть и страхом, и желанием, он может сопровождать и одиночество, и разрушение. Это всего лишь жидкость. Когда он вошел в нее, когда она приняла его, она стала ртутью, жидким серебром.

Лора нашла Хэммонда под пирсом, привязанным к свае электрическим шнуром. Прилив лишь на несколько сантиметров не доходил до его головы. Несколько минут ушло на то, чтобы развязать его. Он безучастно смотрел, как Лора делает это. Когда ей пришлось его пошевелить, он застонал от боли.

– Я не умер, – сказал Хэммонд. – Я не умер. – В его голосе не было радости, это была простая констатация факта.

Лора не понимала, почему Уайлдмен его оставил так. Как будто давал Хэммонду еще один шанс. Может быть, рассчитывал, что кто-нибудь спасет его до того, как он утонет? Может быть, это какая-то игра, что-то вроде того, что он проделывал с ней? Лора повезла Хэммонда в сторону Малибу, в мотель у шоссе, ведущего к побережью. Он не протестовал, он был измучен и испытывал физические страдания. Сидя рядом с ней в ее «мустанге», Хэммонд думал об иронии судьбы. Второй раз эта женщина подбирает его после схватки с Уайлдменом. На этот раз она спасла ему жизнь. Он, вероятно, обязан ей жизнью. Он уже привык, что смерть бродит где-то рядом.

Какой-то инстинкт подсказал Лоре взять один двухместный номер вместо двух отдельных. Она чувствовала ответственность за Хэммонда. Она помогла ему раздеться. Хэммонд был сильно избит. Он помылся в ванне, жался, что не может почистить зубы, затем в трусах забрался в кровать. Лора уже лежала. Она выключила свет рядом с собой и разделась. Она и представить себе не могла, чтобы лечь в постель одетой, однако трусики не сняла. Хэммонд забрался в кровать, не говоря ни слова повернулся к ней спиной и выключил свет со своей стороны.

Ночью Лора проснулась, почувствовав, что Хэммонд прижался к ней, зарылся лицом ей между лопаток. Она почувствовала, что он весь дрожит, но не издает ни звука. Он не плакал. Может быть, он думал о жене? Она повернулась к нему лицом в его объятия. Она видела в нем ребенка, она почувствовала себя матерью. Она изменила позу, положив его голову себе на грудь. Его объятие немного ослабло. Он обнял ее за талию, положив одну руку ей на бедро.

До чего же мы странная пара, подумала Лора. Два обманутых одиноких человека в объятиях друг друга, тоскующие об утешении, уверенности, покое. Этих чувств она никогда не переживала, когда была с Уайлдменом. Лора не испытывала симпатии к мужчине, если в нем не было чувственности. Ей всегда хотелось иметь между своих ног Уайлдмена. Но теперь тепло этого человека, было, к ее удивлению, неожиданно приятным. Так, должно быть, бывает при нормальной семейной жизни.

Хэммонду казалось, что он слышит шум прибоя… Мягкое тело женщины, в которое он уткнулся, женщины, которую он едва знал, вызвало в нем воспоминания скорее мечтательные, чем тяжелые. Это была другая комната, в другом мотеле, далеко от Аризоны. Он не испытывал никакого чувственного желания. Женщина лежала с ним так, как он часто лежал с Дорой, но она не была его женой. Она была никто. Он теперь точно знал то, о чем догадывался раньше. Он потерял рассудок, смешон и нелеп. Он утратил чувство, что жизнь его продолжается. В ней не было последовательности действий, распорядка, размеренности. Все было бесформенно, он чувствовал себя путником, не знающим, куда бредет. Он прижался губами к Лориной груди чуть ниже соска. Он не целовал ее, это было просто прикосновение. Хэммонд не мог больше любить.

Было десять часов утра. Уайлдмен заплатил наличными по счету в «Шангри-Ла» и сел в машину Пандоры. Ему пришлось оставить свою машину на гостиничной стоянке. Пандора захотела ехать на своем BMW, заявив также, что сама поведет машину. Он не спорил. Ему было достаточно, что она согласилась побыть с ним еще несколько дней. Он направил ее по шоссе, ведущему к горам Санта-Моника. Они могут выехать на главную автостраду после Долины. День был чудесный. Теперь, когда Хэммонд мертв, поездка будет еще приятнее.

Пандора проснулась, испытывая желание взять бразды правления в свои руки. Она поедет с ним, но все будет на ее условиях. Чувственность ночи делала ее более решительной днем. Она была полна оптимизма. «Я хочу, чтобы меня обожали. Я не хочу, чтобы меня просто трахали. Вести буду я».

Они были в горах, когда в зеркало обзора Уайлдмен увидел «мустанг». «Черт бы тебя побрал, Лора! Неужели ты не можешь оставить меня в покое. Неужели ты не понимаешь, что все кончено. Конец, отвали от меня!» Пандора увидела, что Уайлдмен повернулся на своем сиденье и смотрит назад. Что он там увидел? Она чувствовала, что он чем-то взволнован. Сначала она не заметила «мустанг». Дорога в горах Санта-Моника была извилистой, и машина все время терялась из виду. Уайлдмен не отрывал глаз от зеркала.

– Что там?

– Нас преследуют. Поезжай быстрее.

– Кто нас преследует? – «Может быть, это Алек?» – подумала она.

Уайлдмен жалел, что не он сел за руль. Он бы за пару минут оторвался от Лоры. Но времени на то, чтобы остановиться и поменяться местами не было. Вот черт! Делать нечего, но все равно рано или поздно ему придется столкнуться с этим.

– Ты имеешь в виду этот «мустанг»? – Пандора сейчас хорошо видела машину. Это не машина Алека. – Ты знаешь, кто это?

– Притормози.

– Хочешь, чтобы я остановилась? – Теперь уже и Пандора знала, кто в машине. Та женщина.

Когда они затормозили, «мустанг» прибавил скорость. Он шел прямо на BMW, набирая скорость.

– Господи, что она делает? – закричала Пандора. Уайлдмен нажал на педаль акселератора и этим своим резким движением сбросил с ноги Пандоры туфлю. Он увидел, кто сидит за рулем. Это была не Лора, это был Хэммонд. Живой.

BMW резко свернул вправо. Пандора крепко держала руль. Хотя они и прибавили скорость, «мустанг» врезался им в зад. Их обоих бросило вперед, Пандора закричала.

– Делай, что я говорю! – закричал Уайлдмен. – Не бойся! Держись этой стороны дороги.

В «мустанге» Хэммонд опять прибавил скорость. Он направил крыло машины прямо в корпус BMW. Его целью был номер с названием владелицы: «Пандора». Ему хотелось разбить его вдребезги.

– Ты нас убьешь! – закричала ему Лора.

– Не нас, их!

– Прекрати, пожалуйста, прекрати! – Лора схватила его за руку, но Хэммонд стряхнул ее руку.

– Предоставь это мне.

Теперь «мустанг» ехал бок о бок с BMW. Хэммонд резко повернул руль. «Мустанг» помял им заднюю дверцу, послышался скрежет металла. Уайлдмен молил Бога, чтобы появилась встречная машина, тогда Хэммонду придется уступить ей дорогу. И какого черта Лора связалась с ним?

Несмотря на инструкции Уайлдмена, Пандора перепугалась. Когда Хэммонд опять пошел на таран, она почувствовала неистовство его ярости, это было похоже на изнасилование. Она тут же вспомнила сцену на лестнице. «Это больше не должно повториться. Ты этого со мной не сделаешь». Она, стараясь быть как можно спокойнее, остановила BMW. «Мустанг» промчался мимо.

– Что ты делаешь?! – Уайлдмен вышел из себя.

– Я не собираюсь погибать в нашей схватке. Она взяла сумочку и вытащила пистолет. Теперь Уайлдмену стало не по себе. Пандора вышла из машины. Немного впереди «мустанг» резко затормозил. Хэммонд выскочил из машины, отталкивая пытающуюся удержать его Лору.

Пандора, не выпуская из рук пистолет, пошла прямо на Хэммонда. Уайлдмен пошел за ней. Она сошла с ума, думал он. Однако ее решительность произвела на него впечатление. Лора подбежала к Хэммонду.

– Уходи! Она тебя убьет! – Лора видела, что Пандора готова сделать это.

– Она меня не убьет, – сказал Хэммонд, глядя прямо в глаза Пандоре. – Дай мне пистолет. – Он протянул руку.

Подошел Уайлдмен и встал рядом с Пандорой.

– Не играй с огнем, – сказал он Хэммонду.

– Отдай мне пистолет, – повторил Хэммонд. – Мне он нужен для него.

Он вплотную приблизился к Пандоре. Кровь застыла у нее в жилах, но она не дрогнула. Хэммонд посмотрел на пистолет и увидел, что ее палец нажимает на курок. Револьвер был нацелен прямо ему в сердце. Он знал, что Дора стреляет метко. Но одно дело стрелять в клубе по мишеням, а здесь совсем другое дело. Хэммонд знал, что не умрет здесь, на дороге, от руки своей жены. Слишком часто побеждал он смерть, слишком далеко зашел, чтобы свалиться вот здесь с пулей в сердце.

– Давай, нажимай на курок, Дора. – Это ее остановит.

Пандора дрогнула. Как она сможет вот так убить его! Абсурд! Она взглянула на Уайлдмена. Когда она повернула голову, Хэммонд схватил за холодное дуло пистолета и вырвал его из ее руки. Пандора закричала.

Уайлдмен прыгнул прямо на него. Теперь уже закричала Лора. Хэммонд со всей силы ударил пистолетом Уайлдмена по руке. Послышался хруст, Уайлдмен охнул. Хэммонд ударил его еще раз. По левой щеке. Уайлдмен покачнулся. Хэммонд нацелился правой ногой и изо всех сил пнул его. Уайлдмен упал на колени. Хэммонд сделал шаг вперед и приставил пистолет к голове Уайлдмена. Теперь все было очень просто. Палец Хэммонда поглаживал курок. Крики двух женщин, пытавшихся остановить его, казалось, идут откуда-то издалека, со стороны моря. Это был момент истины. Между двумя мужчинами. Жребий был наконец брошен.

– Ну что ж, прощай, – прошептал Хэммонд.

Уайлдмен поднял на него глаза. Впервые в жизни он почувствовал, что сейчас умрет. Потеряет Пандору.

«Теперь я буду свободным, – подумал Хэммонд. – Я избавлюсь от него. Свобода». И в тишине этого мгновения он услышал голос сомнения. Он взглянул на Пандору. Она умоляла его. Он не слышал ее голоса, он видел это в ее глазах: «Не убивай его, я сделаю все, что ты хочешь». И вдруг Хэммонд понял, что ничего не хочет. Ну, убьет он эту тварь, а что дальше? Вернется к Доре? Он этого больше не хочет. Не хочет ни к чему возвращаться. Он хочет только свободы. Но сделает ли его свободным убийство Уайлдмена? Быть свободным значит быть свободным в одиночестве. Вот о чем он мечтал. Если умрет Уайлдмен, станет ли он свободным? Уайлдмен уже был почти покойник. Если она хочет жить с покойником, прекрасно, пусть живет. Ему на это наплевать.

И Хэммонд отступил от Уайлдмена и отвел пистолет.

– Иди в машину.

Уайлдмен с трудом поднялся. Лицо его не выражало радости.

– И забери ее с собой.

Уайлдмен обхватил рукой Пандору. Вдвоем, сопровождаемые Хэммондом с пистолетом в руке, они вернулись в BMW.

– Садись за руль, – сказал он Уайлдмену. – Вези ее куда хочешь.

Садясь на место рядом с водителем, Пандора оглянулась на Хэммонда. Он улыбается? Она чуть не сказала ему «спасибо». Хэммонд был счастлив, захлопывая дверь. Уайлдмен положил руки на руль.

– Заводи мотор. – Хэммонд подошел к Пандоре. – Дай мне свою сумку.

– Мою сумку?

Хэммонд протянул свободную руку, когда Пандора поднимала с иола машины сумку. Она протянула ее Хэммонду. Он открыл ее, сунул внутрь револьвер и застегнул «молнию», затем бросил сумку на заднее сиденье.

– Поехали, – сказал он. «Исчезните, – подумал он. – И чтобы я вас больше никогда не видел!»

Пандора чувствовала, что вот-вот расплачется, когда Уайлдмен гнал по шоссе. Всего раз она оглянулась. Когда их машина скрылась из виду, Хэммонд повернулся к Лоре.

– Ну и как, ты довольна мной? – спросил он.

Часть шестая

1

Когда они мчались по автостраде в Лос-Анджелес, Пандоре казалось, что все ее тело состоит из отдельных кусочков, плохо пригнанных друг к другу. Одно бедро ныло, другое онемело. Левая лодыжка дрожала в ритм двигателю. Она старалась не смотреть на Уайлдмена, который вел машину. Но когда смотрела, то за рулем ей виделись два человека, два плоских профиля, вибрирующих и как бы сливающихся в единое трехмерное изображение, во что-то реальное.

Она пыталась думать о себе: что она чувствует, как выглядит. Была ли ее собственная сущность более цельной? Два человека пытались убить из-за нее друг друга. Но в этом не было ничего романтического. У нее не было ощущения, что она имеет власть над их судьбами. Двое мужчин, казалось, готовы умереть из-за одной женщины. И что? Где тот героизм, о котором говорят мифы и легенды? А все дело было только в том, что две больные души использовали ее для осуществления собственных неосуществимых желаний. Она была объектом, а не субъектом их желаний. Она смотрела на себя как бы со стороны: вот ее увозит мужчина к следующему этапу судьбы. Это было не дерзкое приключение, это было преднамеренное использование ее. И она позволяет увлечь себя в эту неистовую гонку. Хватит ли у нее смелости остановить машину, выйти, пойти своей дорогой? Хотя почему, собственно, она должна выходить? В конце концов, это ее машина.

Уайлдмен был недоволен и подавлен тем, что ни он, ни Хэммонд не закончили это дело. Это было похоже на неудавшийся трюк. Если бы они работали в кино, он бы переснял эту сцену. То, что он остался жив, не приносило ему ни радости, ни облегчения. Он пытался уверить себя, что у Хэммонда не хватило смелости сделать то, что он должен был сделать. Но он лгал себе. Просто Хэммонд решил его не убивать. Он сделал свой выбор. Хэммонд оставил его с женщиной, которую он хотел. Теперь эта женщина сидит рядом с ним. Однако Уайлдмен не мог не испытывать омерзительного чувства поражения. Дуэль не должна кончаться таким образом. Ну почему, черт побери, он не убил Хэммонда, когда у него была такая возможность, – в номере гостиницы или на берегу океана?! Почему оставил его в живых? Почему позволил ему победить? Уайлдмен понял, что имеет одну слабость. Это не доброта или порядочность. Это страх, вернее, трусость. В сущности он боялся убивать. Все время, с самого начала он испытывал эту слабость, этот вирус в своей натуре. И теперь он позволил Хэммонду принять окончательное решение. Да, это конец. Уайлдмен знал, что больше им не придется вступать в борьбу. И если серьезно подумать, то он не был человеком действия. Он был просто трюкачом.

И опять Хэммонд пытался поймать машину после своей схватки с Уайлдменом. Опять он ждал, чтобы его подобрали, помогли добраться до дома, избитому и хромающему. Хотя на этот раз он знал, что победил. В прошлый раз это была лишь иллюзия победы. Теперь это был факт. Может быть, Уайлдмена не так легко убить. И все равно он не стоил того, чтобы его убивать. Уайлдмен стал казаться Хэммонду плодом его воображения. Дьявол, живший в нем, носивший фамилию Хэммонд, остался стоять у дороги в горах Санта-Моника. С тем же успехом он мог и погибнуть в своей допотопной машине на равнине в Сан-Бернардино. И Дора, стоявшая рядом с ним в платье, которого он прежде не видел, тоже осталась там. У Хэммонда было такое чувство, что он никогда не знал ее, никогда не желал ее. Тринадцать лет совместной жизни казались ему одной случайной ночью, проведенной вместе. Его дом уже не казался ему якорем, это был плавучий остров, на котором он однажды очутился и пробыл недолго, как гость.

Стоя у дороги, Хэммонд смотрел, как солнце освещает волны далекого океана. За горами не было четкой линии горизонта, просто постепенное изменение света. Океан не предназначен для того, чтобы в нем тонуть. Это просто какой-то огромный плавательный бассейн, часть неба, открытый дом, декорация без опор. В течение дня он дает тепло и свет. Вот как сейчас. А когда наступит ночь, его могли бы вести звезды, если бы Хэммонд понимал их язык. Он никогда не изучал астрономию, но знал несколько названий. Орион, Большая Медведица, Малая Медведица, планеты которых даже не видно, названные именами греческих богов, которых никогда не было на свете. Прихоть интеллектуалов. Под его ногами была земля, он сквозь ботинки чувствовал ее поддержку. Теперь это его реальность.

Хэммонд услышал шум мотора и повернул голову. Рядом с ним остановился грузовик, груженый ящиками с фруктами. А ведь он даже не поднимал руки. Водитель был мексиканцем. Он окликнул Хэммонда:

– Вас подвезти?

– Спасибо, – ответил Хэммонд по-испански.

Забираясь на сиденье рядом с водителем, он оступился, чувствуя слабость в ногах и боль во всем теле, и стал подтягиваться, как скалолаз. Он улыбнулся мексиканцу. Грузовик тронулся. Это была реальность. Это была обычная поездка, а не часть какого-то заговора. Больше никаких хитрых ходов. Вся эта история закончена.

Лора вела свой дребезжащий «мустанг» по горной дороге. Раньше она никогда не плакала, но теперь не могла остановиться. Сидя одна в машине, она выла в голос. Ну и что? Она потеряла свою любовь. Это называется предательством. Смысл ее существования исчез, Уайлдмен больше не вернется. Никогда не услышит она в своей темнице звуки его шагов, кончились ее счастливые дни в этой темнице. Она свободна, выброшена в мир, где у нее нет ни места, ни роли, ни дома. Она больше никогда не поднимется в клетку мансарды. Сонные собаки больше не выйдут поприветствовать ее, зеркало не станет на стене больше ее отражать. Она взглянула в зеркало заднего обзора. Пустынная дорога, за ней никто не ехал.

Лора думала, что она могла бы сделать, чтобы все изменить. Что она сделала не так? Что упустила? Какую хитрость она могла бы использовать? Какой ритуальный танец станцевать, чтобы пошел дождь, чтобы что-то случилось, чтобы все изменить? Она могла бы убить Пандору. Да, могла. Стоило бы, следовало бы. Но она была не в состоянии, ей этого не надо, в ее сердце нет места убийству. Она всегда жертва. Как и Хэммонд. Почему он не убил Уайлдмена? Он же поклялся, что сделает это, и она поверила ему. Что заставило его изменить свое решение? Пандора? Может быть, все-таки в душе он надеется вернуть ее? Бедняга Хэммонд. Теперь Дора принадлежит Уайлдмену, а уж тот ее не отпустит. Она станет новой Лорой.

– Так, значит, ты здесь живешь? – Это был риторический вопрос. Пандора бессильно прислонилась к холодному металлу сетки лифта, со скрипом и грохотом поднимающегося наверх. Откуда-то упал луч света, скользнул сквозь широкое грязное окно лифта. Лицо Уайлдмена на секунду осветилось. Пахло ржавчиной.

Пандора думала, что он отвезет ее в гостиницу или в квартиру при гостинице. Лифт с грохотом остановился. Уайлдмен открыл металлические двери. К ним подошли две собаки.

– Ромул и Рем, – представил их Уайлдмен. Пандора оглядела большое неуютное помещение. Хотя здесь было просторно, у нее возникло ощущение, что она оказалась в тюрьме. Казалось, отсюда нельзя уйти. Это странное место напоминало ей центр Нью-Йорка. Здесь не чувствовалось ни солнца, ни океана, ни неба. Это была не Калифорния.

Она опустилась на кожаную софу. Не говоря ни слова, Уайлдмен стал раздеваться. В этой обстановке он казался совсем другим человеком. Только раздевшись догола, он стал напоминать ей человека, которого она знала. Человека, которого она не знала.

– Я хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил, – сказала она.

Уайлдмен ожидал и боялся, что она начнет спрашивать о его взаимоотношениях с Хэммондом.

– Расскажи мне, откуда у тебя этот шрам?

– Я хочу принять ванну. Расскажу, пока ты будешь меня мыть.

Пандора смотрела, как он готовит ванну в дальнем углу мансарды. Впервые его нагота была как бы отделена от его сексуальности. Она рассматривала его тело, не испытывая влечения, как будто смотрела на произведение искусства. В нем была красота, однако какая-то отстраненная, абстрактная.

– Я получил этот шрам, когда мне было три недели от роду.

– Три недели?

– У младенцев, обычно до полутора месяцев, встречается иногда болезнь, называемая стенозом привратника желудка. Это резкое сокращение желудочной мышцы. Ребенок не может переваривать пищу. Он проглатывает молоко, а потом вдруг его отрыгивает. Эту болезнь называют еще «фонтанирующая отрыжка». Молоко буквально фонтанирует. Струя может быть больше метра. Ребенку необходимо сделать операцию, чтобы иссечь сведенную мышцу и прекратить эти спазмы. Таким образом я и заполучил этот шрам. Ничего романтического, хотя в сущности это был вопрос жизни и смерти.

Эта домашняя сцена – голый мужчина в ванне, рассказ о детской болезни – заставили Пандору вспомнить о Полетт. Ей ужасно захотелось увидеть ее.

– Можно позвонить?

– Дочери? Телефон там. Он, как всегда, догадался.

– Но сначала я хочу в туалет.

– Давай.

Его мокрый палец указал на унитаз, стоящий рядом с ванной. Пандора почувствовала неловкость: опять эта домашняя интимность, насильственная интимность без секса, как в семье. Где теперь Алек? Необходимо, чтобы его освидетельствовали психиатры. Может случиться так, что его признают невменяемым? Может случиться гак, что его отправят в психиатрическую больницу, какое-нибудь чистенькое заведение за городом, где за ним будут следить люди в белых халатах? В дни посещений они с Полетт будут к нему ездить. Это будет, как ее поездки к себе домой в Нью-Хэмпшир.

Она задрала юбку, спустила трусики и села на унитаз. Казалось, что процесс будет длиться бесконечно.

– Что еще ты хочешь узнать? – спросил Уайлдмен. – Туалетная бумага сзади тебя.

– Я хочу все знать про ту девушку.

– Какую девушку? Лору? – Уайлдмен ожидал этого. Ему не надо было обманывать Пандору тогда, во время обеда, и говорить, что Лора застрелилась.

– Лора? Разве ее так зовут? Я имею в виду ту девушку, которую вы с Алеком знали в Аризоне. Которая погибла.

– Бетти Мей, – сказал Уайлдмен. Откуда она узнала про Бетти Мей? Должно быть, Хэммонд рассказал. Вот идиот! – Твой муж спал с ней.

– А какие у тебя были с ней отношения? – Пандора поднялась, вытерлась туалетной бумагой, натянула трусы и оправила платье. Она смотрела ему прямо в глаза. Деваться было некуда, придется говорить правду.

– Она была моей помощницей. Они хотели друг друга. Я не пытался им помешать. Меня это не касалось. Просто из-за этого я подумал, что ты ему не нужна, что он тебя не стоит.

– Так ты знал об этом все время, с нашей первой встречи? Тогда ты знал и обо мне?

– Нет, нет. Это было совпадение. Ты мне понравилась. Я только потом все узнал. Это совпадение еще больше доказало мне, как сильно я хочу тебя. – Он встал и вылез из ванной. – Ты меня не вытрешь?

Пандора огляделась в поисках полотенца. Она увидела купальный халат, взяла его и обернула им мокрое тело Уайлдмена. Она стала тереть тканью халата его плечи и руки. Тело его казалось мягким и податливым, несмотря на твердую мускулатуру. В этом заключалось какое-то противоречие.

Говорил ли Уайлдмен правду? Может быть, они оба трахали одну и ту же девушку? Может быть, в этом и заключается суть? Не оказалась ли она в той же лодке, что и Бетти Мей, что и та другая женщина, имени которой она не знала, болтающейся между двумя этими мужчинами? Ждет ли ее такая же судьба? Погибнет ли она по какому-то стечению обстоятельств при каком-нибудь несчастном случае, виноватыми в котором будут они оба? Она была мухой, попавшей в паутину желания, паутину, сотканную из тоненьких нитей мужской спермы.

Когда Пандора ласковыми, размеренными движениями растирала его грудь, ей показалось, что он смотрит на что-то позади нее, в другой конец мансарды. Она повернулась, чтобы увидеть, на что он смотрит. В это мгновение ей показалось, что они не одни, что сюда вошла эта женщина. Но никого не было, кроме сонных собак.

Уайлдмен смотрел на Бетти Мей. Девушка нервно улыбалась ему из другого конца комнаты. Она медленно подняла свой белый тяжелый свитер. Когда он коснулся ее груди, она вздрогнула. Он отвел глаза от призрака девушки и сильно прижался мокрым лицом к груди Пандоры. Его трясло.

Лора повернула ключ в двери своей квартиры. Она уже собиралась было войти, как услышала мужской голос, напугавший ее до смерти. Человек был в холле.

– Простите меня, мисс. – Он подошел к ней.

Ему было лет пятьдесят, короткая стрижка, скромная одежда. Лора узнала его: он жил в том же доме. У нее не было ни малейшего желания обсуждать с соседом проблемы уборки лестниц или сбежавшего котенка. Она смотрела, как мужчина вынимает из кармана рубашки фотографию.

– Вам знакома эта девушка?

Лора замерла. Этот мужик не был соседом, это был детектив. Она сразу же поняла, о ком идет речь.

– Нет, по-моему, нет.

– Она живет… – Он осекся. – Она жила в квартире 32а, прямо над вами.

Лора была в нерешительности, глядя на фотографию улыбающейся Бетти Мей. На мужчину она боялась взглянуть.

– Возможно, я ее и видела.

– Думаю, что видели. По крайней мере, думаю, вы знаете человека, с которым она встречалась.

Лора вздрогнула.

– А что с ней случилось?

– Вашего знакомого зовут Уайлдмен. Чарльз Уайлдмен. Он ее знал. Собственно, он-то ее и убил.

«Только не паниковать. Ради Бога, держи себя в руках».

– У вас встревоженный вид. – Теперь в голосе мужчины слышалась угроза.

– Да, я знакома с мистером Уайлдменом. – Лора была слишком напугана, чтобы лгать.

– Вы его хорошо знаете?

– Да нет, встречаемся от случая к случаю.

– Я как-то видел вас с ним около бассейна там, внизу. И мне не показалось, что «от случая к случаю».

– Кто вы?

– Я хочу знать, где живет мистер Уайлдмен, вот и все.

– Я не могу вам этого сказать, – Лора старалась говорить твердо.

Мужчина наклонился прямо к ее лицу, и Лора почувствовала его дыхание.

– Только адрес.

– Вы из полиции.

– Меня зовут Лефевр, – он произнес это, как «Лефевер». – Я отец Бетти Мей.

– Я бы с удовольствием вам помогла, но…

– …вы мне поможете. – Он уперся ладонью в дверь, зажав Лору между собой и дверью.

Лора перепугалась. «Дай ему адрес. Любой адрес. Пусть он только уйдет».

– Он живет на Ранчо Парк-драйв, дом 12570.

– 12570, Ранчо Парк-драйв, – громко повторил мужчина. Теперь он не забудет. – Спасибо. – Голос его звучал хрипло. Он убрал руку и этой же рукой взял из дрожащих пальцев Лоры фотографию. – Спасибо за помощь.

Он повернулся и пошел прочь, как призрак. Лора вошла в квартиру, чувствуя такую слабость, что не могла даже закрыть за собой дверь. Она рухнула на пол и опять разрыдалась. От жалости к себе, от отчаяния, что она совершила преступление.

2

Вернувшись домой, Хэммонд был встречен собственным изображением. Он закрыл входную дверь и уставился на свое отражение в зеркале, стоявшем у подножия лестницы. Большое зеркало из спальни было принесено сюда и поставлено так, что смотрело прямо на дверь. Он удивился, но не испугался. Ему было безразлично, как зеркало попало сюда, принесла ли его Дора или горничная. Главным было то, что Хэммонд в нем увидел, а увидел он согбенного, сломанного бедолагу с двухдневной щетиной на худом лице. Это был образ бродяги, неизлечимого алкоголика. Хэммонд достал темные очки. Изучив свою физиономию, Хэммонд улыбнулся. Он увидел шанс, серьезную и реальную возможность измениться, стать другим человеком, свободным и уверенным в себе. Он глубоко вздохнул, чувствуя прилив бодрости. Этот образ – всего лишь маска. Хэммонд пошел наверх, чтобы уложить свои вещи.

В кабинете царил полумрак. Хэммонд увидел, что жалюзи опущены и закреплены. Играла музыка, очень тихо. Это была лирическая композиция, что-то восточное по стилю и ритму. Это напоминало оркестровую сюиту Дебюсси «Море».

Хэммонд попал в новый реальный мир. Сначала зеркало, теперь эта журчащая музыка. То, что ранее, в его прошлой жизни, показалось бы ему дурным сном, в котором кто-то хочет свести его с ума, теперь все больше вселяло в него надежду на будущее. Спокойный полутемный прямоугольник кабинета был таким же просторным, как и океан без горизонта, который он впервые увидел и почувствовал сегодня в горах Санта-Моники. Внутреннее помещение было как бы продолжением внешнего мира. Это можно использовать при съемках фильма. Чувство покоя и радости росло и обволакивало его здесь, в этой обстановке, которую он так хорошо знал. Это было прекрасно. Хэммонд чувствовал, что стал другим человеком.

Он пошел посмотреть, что за музыка играет. Эта незнакомая пьеса привела его в восторг. На конверте компакт-диска, лежащего у проигрывателя, он прочел, что она называется «Бег реки», а написал ее японский композитор Такемуци; он слышал о нем, но не был знаком с его произведениями. Ну что ж, он нашел нового друга, союзника, советчика.

Разумеется, Хэммонд понимал, что не столько нашел, сколько получил его. Он был благодарен за этот подарок, но как и в тех случаях, когда ловил музыку по приемнику в машине, ему и в голову не пришло кого-то за это благодарить, благодарить за то, что ему прислали по воздуху эту музыку. Это был подарок судьбы, как неожиданно открывшийся прекрасный вид или необыкновенно красивый закат. Это вызывало восторг и удивление.

Хэммонд сел на диван. Он был в плывущей по морю лодке, покачивающейся на волнах в ритме его сердца. Он улыбнулся, приветствуя свой новый мир. Потом заметил и другие перемены. В кабинете, где обычно царил беспорядок, теперь все было расставлено по местам, идеальный порядок, чистота. Казалось, комната приобрела другой вид. Стало больше формы и пространства. Это было похоже на декорации для фильма, съемки которого начнутся завтра. Хэммонд чувствовал приятную усталость, как это обычно бывает после тяжелых, но плодотворных часов подготовки к съемкам. «Я мог бы сделать это и сам, – подумал он. – Может быть, я сам это и сделал».

Он обратил внимание, что рисунки с этим дурацким ящиком исчезли. Они испарились, пропали. Кто их убрал? Ему было все равно. Это не имело значения. Они из его несчастливого прошлого. Все это уже позади, и вскоре улетучатся последние воспоминания. Хэммонд покончил с мистериями.

Влечение Уайлдмена к Пандоре было непреодолимым. Целуя пальцы ее ног один за другим, он был близок к оргазму. Впервые он стал рассматривать ее лоно, не думая о том, чтобы войти туда. Лоно – это наиболее сложная часть женского тела, самая изменчивая часть. В сущности, оно представляло из себя неоформившееся яичко, защищенное волосами. Он рассказал ей, что раньше мужчины думали, что первоначально во влагалище были зубы, как во рту. Но потом грозный Бог убрал их. Была также легенда, что это талисман удачи. И подкова, висящая на дверях конюшни на счастье, является символом женского лона. Когда первая нимфа украла огонь, она спрятала его внутри себя. Притягательность, которое имеет женское лоно для мужчины, желание войти в него, является их внутренней потребностью обрести этот огонь.

Сначала Пандора сопротивлялась его ласкам. Она хотела только одного – позвонить Полетт. Но когда Уайлдмен стал нашептывать ей свои истории, разговаривать с ее телом, она почувствовала, что теряет над собой контроль. Она слушала его слова, чувствовала его поэтическое обожание ее тела. Она чувствовала себя так, словно увеличивается в размерах. Под его руками и губами ее тело меняло форму. Это было не чувственное влечение, а какое-то чистое чувство, абстрактное, но неодолимое, как музыка. Весь внешний мир как бы исчезал, как исчезали все сомнения и страхи, все становилось субъективным, мир был внутри нее.

В этот раз Пандора даже не заметила свою глухоту. Это было так естественно – существование без звуков. Тишина была бесспорным состоянием людей. Оргазм ее был мягким и долгим взрывом. Он затихал медленно, как лепесток увядающего цветка, незаметно опадающий в сонной тишине.

Пандора проснулась, потому что ей приснился странный, непонятный сон. Она лежала на широкой кровати, покрытой каким-то меховым покрывалом. Она была одна в мансарде. Она огляделась и увидела различные предметы, разрозненные, но четкие. Она чувствовала себя, как ребенок, вернувшийся в детскую, наполненную предметами, имеющими свое назначение. Но все эти предметы были ей незнакомы. Их назначение было ей незнакомо. Здесь стоял большой ящик, а что там внутри? Откуда он? Для чего? Пандора напрягла память. Она раньше никогда здесь не была, тем не менее вид этого ящика казался ей странно знакомым. Почему? Каким-то образом это было связано с ее домом. Был ли у нее ящик? Может быть, в гараже? В детской у Полетт? Нет. Нет, это связано с Алеком. Вспомнив, она села на кровати. Прохладный воздух освежил ее кожу. Алек рисовал ящики. Весь пол в его кабинете был устлан эскизами ящиков. Сотни ящиков. Деталь декорации для фильма. Она тогда восприняла это как признак его безумия. Но этот ящик находился здесь, и его присутствие тревожило. Где же Уайлдмен?

При этой неожиданной находке она почувствовала, что страхи ее вернулись. Алек рисовал этот ящик. Так, значит, он его видел? Мег, подожди. Ведь был же какой-то сценарий. Он назывался «Ящик». Он делал к нему эскизы. Пандора вспомнила, что прочитала пару страниц. Очень странная история. Кто-то в ящике. Какая-то женщина. Пандоре стало не по себе.

Надо позвонить Полетт. Вот что нужно сделать в первую очередь. Она вылезла из кровати. Было холодно, и Пандора пошла в ванную комнату и взяла халат Уайлдмена. Завернувшись в него, ощутила влажность материи. Сколько же времени прошло с тех пор, как она вытирала его? Она и представления не имела. Посмотрев на левое запястье, обнаружила, что часов на руке нет. На ней вообще ничего не было. Затем она вспомнила, что перед тем как заняться любовью, он снял с нее часы. Может, он положил их вместе с одеждой? С серебряным платьем, черным бельем. Но она нигде не увидела своих вещей. Где же они? На столике около кожаного диванчика стоял белый телефон. Надо позвонить Полетт.

Снимая трубку, Пандора увидела в зеркале свое отражение. Взглянув на себя, она увидела незнакомую женщину. Поднеся трубку к уху, сообразила, что не помнит номера Уингов. Он был записан в ее книжке. Где же книжка?

Пандора стала искать свою сумочку. Никаких ее признаков. Пока она искала, за ней всюду бродили две собаки. Сумка исчезла вместе с одеждой. Пандору охватил страх. Надо позвонить в справочную, ведь она не знает адрес Уингов. Пандора вернулась к телефону. Когда она сняла трубку, телефон молчал. Она потрясла трубку, но никакого результата. Ее всю передернуло. Пандора почувствовала, как тело ее покрылось испариной. Она была пленницей.

Прежде чем она смогла подумать, что ей делать дальше, одной в этом огромном помещении, Пандора услышала тихий звук. Значит, она не оглохла. Она со страхом обернулась. Крышка ящика медленно открывалась. Пандора окаменела.

Из темной внутренности ящика появился Уайлдмен. Он был обнажен, поднялся и направился к ней. Невольно она отступила. Голос ее дрогнул:

– Я хочу позвонить дочери, а телефон не работает.

– Не сомневаюсь, что с ней все в порядке, – ответил Уайлдмен. – Тебе не нужно ей звонить.

– О чем ты говоришь? Где мои вещи?

– Тебе они не нужны.

– Что ты хочешь сделать? – Пандора задрожала от страха. «Мне нужно избавиться от этого кошмара. О Боже, сделай так, чтобы я проснулась». Но Пандора знала, что это не сон.

– У тебя здесь есть все, что тебе надо. В том числе я.

Пандора побежала, чувствуя под босыми ногами холодный пол. Она бежала очень быстро в ту сторону, где, как она помнила, был лифт. Уайлдмен пошел за ней. Собаки тоже.

Накануне за ужином миссис Лонг объяснила Полетт и Дэвиду смысл перестановки вещей в доме, где поселились злые духи.

– Всюду злые духи – добрые и злые. Чтобы победить злых духов, надо создать равновесие в том, что вас окружает. Природные вещи, такие, как ветер, вода, свет должны быть размещены так, чтобы у злого духа не было места, где бы он мог жить и творить свои черные дела. Мир – это сад. Мы должны за ним ухаживать, иначе сорняки задушат цветы. Необходимо создать равновесие между человеком и природой.

– Вообще-то у нас нет сада. – Полетт не очень ее поняла. Дэвид объяснил ей иносказание миссис Лонг:

– Подумай о своем доме, о том, что дом внутри – тот же сад. Если в твоего отца вселился злой дух, то это потому, что нарушено равновесие вещей внутри дома.

– Значит, мы можем избавиться от этого, если передвинем мебель? Вы это хотите сказать?

– Не только мебель, мы можем создать атмосферу покоя.

– Знаете, мой папа художник-постановщик на киностудии. Он придумывает декорации для фильмов.

– Прекрасная работа, – сказала миссис Лонг. – Значит, он восприимчив к «фунг шуи». Он будет реагировать на изменение равновесия.

Когда Полетт с Дэвидом пришли домой, миссис Уинг сказала Полетт, что приходила ее мама. Разговаривая с мамой позднее. Полетт знала, что нужно сделать, чтобы помочь. У нее все еще был ключ от дома. Они с Дэвидом и миссис Лонг поедут туда завтра утром перед школой и сделают «фунг шуи». Пандора сказала ей, что папа опять ушел. Когда вернется, в доме его будет ждать новое равновесие вещей.

Полетт не очень-то верила всему этому, но Дэвид уверял ее, что это поможет. А Дэвид, ее любовь, знал, что говорит. Ему она верила. Ложась спать. Полетт почувствовала, как улучшается ее настроение. Отвращение, которое она почувствовала тогда к Хэммонду, теперь превратилось в жалость… Это хорошо, ей стало хорошо. Это свидетельство того, что «фунг шуи» уже начал действовать. Он изменил ее. «Не волнуйся, мамочка, – говорила она про себя. – Я тебя защищу».

Перед тем как погасить свет, Полетт включила портативный магнитофон, поставив одну из своих любимых кассет, старые вещи Дона Маклина. Она обожала Маклина и «Американский пирог».

Полетт уже засыпала, когда Дэвид забрался в ее кровать и лег рядом. Через несколько минут он положил руку ей на бедро, чувствуя ее притягательное тепло сквозь ткань тонкой сорочки. Полетт не смотрела на него. Она взяла его руки и положила себе между ног. Он легонько нажал, ощущая что-то мягкое и твердую косточку тоже. Потом, когда она держала в руке его член, чувствуя, как он шевелится в ее ладони, Полетт готова была расплакаться. Они были вместе, и песня Дона Маклина «Винсент» придавала им храбрости. Печальная история любви художника, которого никто не понимал, гения, которого так и не признали и который убил себя под звездным-презвездным небом своей картины, подействовала на них обоих. Захлестнувшая ее волна любви придавала Полетт чувство неуязвимости. Если бы только ее бедный больной отец и несчастная мама могли иметь это чувство.

Хэммонд спал в своем кабинете. Его разбудил звонок в дверь, и он сразу же пошел открывать. Ему было даже приятно, что его разбудили. Новый радостный день. Он накинул халат и спустился вниз, чтобы отворить дверь. Хэммонд чувствовал себя превосходно. Перед тем как открыть дверь, он посмотрел на себя в зеркало. Ему понравился приветливо улыбнувшийся ему человек. Хэммонд понятия не имел, кто пришел, да это и не имело значения. Он даже не стал смотреть в глазок. Пусть для него это будет сюрпризом. Он будет рад любому, кто бы ни пришел в его новую жизнь.

– Мистер Уайлдмен? Меня зовут Лефевр.

Хэммонд смотрел на него с удивлением. Человек вошел в дом. Кто-то ищет Уайлдмена? Странно. Хэммонд только собрался ответить, как почувствовал внезапный удар в грудь. Походный нож Лефевра вонзился Хэммонду прямо в сердце. Последнее, что мелькнуло в его мозгу, – это книга об НЛО на полке в магазине Санта-Моники.

Когда Лефевр сделал свое дело, он не мог видеть свое отражение в большом зеркале: оно все было залито кровью Хэммонда.

3

«Не беги. Не пытайся бежать. Так ты отсюда не выберешься, – твердила себе Пандора. – Он тебя не отпустит. Найди какой-то другой способ. Должен же быть какой-то выход. Успокойся и подумай. Не беспокойся о Полетт. С ней все в порядке, она у Уингов в безопасности. Думай о себе. Пока вообще ни о чем не думай. Просто расслабься, Пандора. Рас-слабь-ся».

Пандора опять легла на кровать, удобно устроилась среди подушек. Уайлдмен уселся в кресло рядом с ней и стал ее слушать.

Она рассказала ему историю о женщине на маскараде в лесу под Парижем. Она рассказала ему, как незнакомец подошел к той женщине и как они вдвоем поехали в гостиницу. Она рассказала ему, что после ночи любви он оказался просто обычным человеком, ищущим приключений, как эта женщина обманулась и как сильно подействовала на нее эта любовь.

Уайлдмену страшно понравился этот рассказ, навевавший на него воспоминания о Париже. Он приносил ей еду и напитки и просил рассказать еще что-нибудь. Пандора жалела, что не прочитала всю книжку Полетт. Теперь ей приходилось самой придумывать различные истории. Она знала, что она не сочинитель, и стала рассказывать ему то, что происходило с ней самой. Но она рассказывала сноп истории, как сказки. Она поведала ему о своих отношениях с Люком и о том, как ее отец узнал об этом. Только в ее рассказе она была прекрасной принцессой, а Люк – бедным дровосеком, который на самом деле был переодетым принцем. Ее отец, естественно, был королем, ревнующим свою дочь. Ее дом в Нью-Хэмпшире превратился в заколдованный замок с сотней комнат. Сама она, рассказчица, превратилась в Шахерезаду, развлекающую своими сказками тирана, чтобы не дать ему исполнить свои злые замыслы.

К своему удивлению, Пандоре понравилась ее новая роль, и она умело ее исполняла. Когда ей надоедало говорить, она засыпала. Она поняла, что может спать спокойно, без кошмарных сновидений.

Уайлдмен любил смотреть, как она спит. Тогда она превращалась в персонаж из своих рассказов. Она одновременно принадлежала ему и была плодом воображения. Когда Пандора спала, он переписывал свой сценарий. То, что сейчас происходило здесь, в мансарде, было более фантастично, чем сцены из его фильма. Его рассказ о человеке, который ловит людей, чтобы их изменить, лишая их возможности общаться с внешним миром, стал не столько «фильмом ужасов», сколько романтической сказочной историей. Его главный мужской персонаж – одновременно злодей и герой – постепенно превращается в юного принца, влюбленного в загадочную женщину, которую он сделал своей пленницей.

Были мгновения, когда Пандора просыпалась и видела, что Уайлдмен спит. Это были моменты искушения. Она чуть было не вернулась к своему первоначальному плану побега. Но когда она направилась в сторону лифта, собаки заворчали, и Уайлдмен проснулся. Нет, подумала она, единственный способ – подождать, когда он уйдет. Не может же он сидеть здесь всю жизнь. А если может? У них рано или поздно должна кончиться еда. Рано или поздно? Когда же?

Пандора придерживалась одного золотого правила: не заниматься с ним любовью. Не позволять ему соблазнить себя. Она, честно говоря, думала, что он применит насилие, но этого не случилось. Были моменты, когда они вместе лежали в кровати и она тосковала по его ласкам. Иногда он дотрагивался до нее, но она тут же отворачивалась. Ее удивляло, почему он не проявляет настойчивости.

Уайлдмен понимал. Она с ним играет. На ее месте он делал бы то же самое. Но он подождет. Он знает ее натуру. Именно это он и любит в ней. Ее характером была ее плоть, ее личностью было ее желание. Поэтому она и была с ним. Она, возможно, будет бороться, но никогда не сбежит. Наступит момент, когда она не захочет уходить. Он обожал ее и целовал ей ноги.

Однажды утром Уайлдмен решил сделать ей подарок. Она открыла глаза – перед ней на кровати стоял маленький самолетик.

– Я прислал его тебе, – сказал он. Она взяла в руки легкую игрушку и внимательно посмотрела на фюзеляж. Ilea Iacta est. Пандора поймала себя на том, что улыбается. Она не боялась. «Интересно, почему бы это должно меня испугать. Несколько дней назад это привело бы меня в ужас. Я знаю, что все еще пленница. Но я больше не боюсь».

Ее страхи и смятение уступили место почти приятному чувству недоумения. Как ребенок, выздоравливающий после болезни, она чувствовала себя спокойно, зная, что болезнь прошла. Приступы глухоты, так долго мучившие ее, загадочным образом исчезли. Она вдруг поняла, что ни разу с тех пор, как поселилась здесь, в его замке, не страдала от приступов глухоты. Как странно!

Прошло четыре дня с тех пор, как Полетт последний раз разговаривала с Пандорой. Она чувствовала, как в ней нарастает страх. Полетт думала, что Хэммонд убил ее маму. Она боялась признаться в своих страхах миссис Уинг. Дэвид же догадывался о них. Он всегда понимал, что с ней происходит, и сказал, что она должна обратиться в полицию. «Расскажи им обо всем», – говорил он. Полетт знала, что Дэвид прав, но ей было стыдно за отца. Она не хотела, чтобы о нем узнали посторонние люди. «Фунг шуи» не сработал. Это ее злило. Пытаясь сдержать слезы, Полетт стала злой и раздражительной. Когда Дэвид однажды ночью хотел поговорить с ней и успокоить, она его ударила и выгнала из комнаты, Она больше не хотела его видеть. Ей хотелось убежать отсюда. Она сама испугалась своей жестокости.

Полетт успокаивалась, слушая запись Маклина. Каждую ночь она слушала и тихо подпевала ему. Она не могла заснуть. Дэвид к ней не приходил. Она напугала его. Однажды Полетт раскрыла пластиковый мешочек, в котором держала все рисунки Хэммонда с изображением ящика, и разложила их на полу своей спальни. Что же здесь все-таки изображено? Она почувствовала дурноту, закружилась голова. Неожиданно музыка перестала действовать на нее успокаивающе.

Полетт поняла, что надо делать. Наконец-то до нее дошло. Избавиться от злого духа, уничтожить его раз и навсегда. Она собрала все рисунки и отнесла их вниз, на кухню. Пока все в доме спали, она включила газ на плите и сожгла все эти бумажки одну за другой в синем пламени. Как только бумажка сгорала, она бросала пепел в пустую кастрюлю, стоящую на плите. Кухня наполнилась дымом. Полетт дышала с трудом, глядя на пляшущие языки пламени. На дым она не обращала внимания. Он означал смерть злого духа. Неожиданно она услышала резкий и громкий звук. Он напугал ее. Наверное, это предсмертный крик злого духа. Но это включилась пожарная сигнализация. Когда на кухне появилась мисс Уинг, Полетт громко плакала: это она сделала.

Дэвид считал, что ей не надо идти в школу, а миссис Уинг хотела вызвать врача. Но Полетт успокоилась и сказала, что в школу пойдет. Она не хотела принимать ни помощи, ни сочувствия. Огонь прибавил ей храбрости, дым был доказательством очищения.

В школьном дворе ее ждали двое полицейских. «Они узнали о пожарной сигнализации!» Полетт перепугалась. Полицейские отвели ее в учительскую и спокойно сообщили, что произошла ужасная вещь: ее отец мертв.

– Как она умерла?

– Она? Не она, он! Твой отец умер.

– Отец? – Полетт никак не могла понять, о чем они толкуют. Это отец был жестоким, злым духом. Умерла мама. Ее мама. Ее отец убил маму.

Полицейские и учительница некоторое время побыли с Полетт. Учительница знала, что в семье Полетт что-то происходит. Когда Полетт спросили, где ее мама, она расплакалась. Теперь она знала правду, но не могла им сказать. Она никому не должна ничего говорить. Она до самой смерти будет защищать свою маму. Они никогда не узнают, что произошло на самом деле. Что именно мама убила папу. Это останется их с мамочкой тайной.

Пандора попросила позволения залезть в ящик, который захватил ее воображение: ей хотелось понять его смысл. Уайлдмен объяснил ей, для чего он, как это действует. Сначала Пандора не поверила в его теорию. Все это было каким-то бредом, вся эта идея. Какое-то безумное наваждение! Но теперь ее чувства к Уайлдмену изменились. Этот человек перестал быть ее мучителем, он ничего не заставлял ее делать насильно. Она не хотела отдаваться ему, и ей этого не приходилось делать. Казалось, его вполне устраивает просто ее общество. Он ничего от нее не требовал, наоборот, делал все, что она пожелает. Она попросила клубники – он оделся и пошел за ней. Его не было больше часа. И все же она не сделала попытки сбежать. Разве не этой возможности она так ждала? Почему тогда не сбежала? Странно. Пандора подумала об этом, только когда он вернулся. Пока его не было, она скучала по нему, хотела, чтобы он опять был рядом с ней. Вместо того чтобы сбежать, она сидела и ждала.

«Я должна залезть в этот ящик, – подумала она. – Ему это понравится, я знаю. Ящик открыт, он ждет. В конце концов меня зовут Пандора».

Уайлдмен вышел из мансарды, когда ему позвонил его агент Джордж Эллиот. Джордж желал с ним встретиться немедленно.

– Работа в данный момент меня не интересует.

– Это не работа. – Голос Джорджа звучал мрачно.

– Ты не можешь сказать мне по телефону? – Уайлдмену не хотелось оставлять Пандору одну. Ей еще может прийти в голову охота сбежать. Хотя она изменилась и хотела быть с ним без всяких усилий, он все еще боялся. После всего, что случилось, Уайлдмен не мог рисковать потерять ее.

Джордж так настаивал на немедленной встрече, что Уайлдмен стал подозревать какую-то ловушку. Может быть, с ним Хэммонд?

– Это личное дело, Чарльз, и очень важное. Уайлдмен сидел в кабинете своего агента. Он чувствовал опасность. Джордж закрыл дверь, чтобы их не могла слышать его секретарша. Со стола он взял какой-то листок. Это был факс, который пришел от парижского адвоката.

«Дорогой мистер Уайлдмен, с глубоким прискорбием сообщаю вам, что ваша сестра Флоренс и ее дочь десять дней назад погибли в автомобильной катастрофе на Лазурном берегу. Я никак не мог с вами связаться. Наконец через профсоюз технических работников кино в Лос-Анджелесе я узнал номер факса вашего агента. Похороны состоялись в прошлое воскресенье…»

Там было еще что-то, но Уайлдмен не мог больше читать.

– Может быть, что-нибудь выпьешь? – спросил Джордж.

– Нет, мне нужно домой.

– Прости, но мне не хотелось говорить об этом по телефону.

– Это должно было случиться, – без всякого выражения произнес Уайлдмен.

– Почему? Она плохо водила машину? Уайлдмен медленно ехал в деловую часть города, не превышая скорости. Это должно было случиться, тем более в автомобильной катастрофе. Это было альтернативным развитием событий, сценарием внутри сценария. Его желание обладать Пандорой стоило жизни Флоренс. Это не простое совпадение. Это месть богов. Они не могли отпустить его от Пандоры. Он уже открыл ящик и должен платить за то, что взял оттуда. И вот плата. Богам даром не нужен Хэммонд. Им не нужны жертвы-мужчины. Им нужны женщины. Сначала Бетти Мей, теперь Флоренс. Герои берут то, что хотят. Но при этом они всегда что-то теряют. Это классическая истина. И с этим нужно жить. Это не имеет ни малейшего отношения к совпадению, удаче или неудаче. Это судьба.

Он представлял лицо Флоренс в огне и дыму горящей машины высоко в горах на Французской Ривьере. Был полдень, и пылающий гроб на колесах заслонил на некоторое время вид на сверкающий под солнцем океан. В машине играет музыка, сопровождающая жертвоприношение Флоренс. Никто не сможет спасти ни ее, ни ее дочь, пока боги не заберут свою жертву. Внизу под горами находится порт – возможно Сен-Тропез это не имеет значения, это может быть и Александрия в Египте или Минос на острове Крит. Синее Средиземное море – это плавательный бассейн для богов Они там развлекаются. Отлично. Отлично, пока он может обладать Пандорой.

Полетт лежала в кровати в своей комнате и слушала Дона Маклина. Теперь у нее часто кружилась голова. Вошла миссис Уинг и сообщила, что к Полетт пришла какая-то дама, которая хочет с ней поговорить.

– Какая дама?

– Подруга твоей мамы.

Миссис Уинг ввела в комнату Лору. Лора улыбнулась, Полетт – нет. Миссис Уинг оставила их вдвоем.

– То, что случилось с твоим папой, – ужасно. Мне очень жаль.

Лора узнала о смерти Хэммонда по радио, когда ехала в машине. Ей пришлось остановиться. Потом несколько дней после этого она ждала, что к ней придет Лефевр, но он так и не появился. Она не видела его ни в доме, ни поблизости. Лора проводила бессонные ночи, ожидая, что он вернется к ней с ножом. Она знала, что ей надо сообщить в полицию. Знала. Она прикрывает убийцу. Но полицейским захочется узнать, откуда ей все известно и почему Лефевр пошел по неправильному адресу. В сущности, она и есть убийца Хэммонда. Но если она признается, то они выйдут на Уайлдмена, а его она хотела защитить больше, чем себя. Ей предстояло жить с этим чувством вины.

– Я знаю, где твоя мама, – сказала она Полетт.

– Знаете? Откуда? – Полетт была взволнована.

– Это не имеет значения. Я могу отвезти тебя к ней.

– Правда? – Сердце Полетт готово было выскочить из груди. – Когда? – Она не могла больше ждать.

– Завтра или послезавтра.

– Почему не сейчас?

– Я же сказала, завтра или послезавтра. Мне нужно все подготовить.

– Но вы же не пойдете в полицию? – Полетт боялась полиции. Полицейские были врагами. Они узнают правду и арестуют маму, чтобы посадить ее в тюрьму.

Полицейские не рассказали Полетт об обстоятельствах убийства Хэммонда, решили, что этого делать не стоит: Полетт еще слишком мала. Они могли бы сказать ей, что не подозревают в убийстве ее мать, хотя Пандору нигде не могли найти; но они не хотели расстраивать девочку больше, чем этого требовали обстоятельства. Всегда больше всего страдают дети. Один из следователей предполагал, что это убийство совершено из ревности, что Хэммонд узнал, что у Пандоры есть любовник, который и совершил это убийство. Это могло бы объяснить ее нынешнее исчезновение. В соответствии с этим предположением двое любовников где-то прячутся. Но что касается этой, а также некоторых других гипотез, то полиция молчала.

– Завтра я тебе позвоню, – сказала Лора Полетт.

– Жаль, что не сегодня.

Полетт позволила Лоре поцеловать себя в щеку при прощании. У нее были какие-то неясные подозрения относительно этой женщины, которую она прежде никогда не видела и о которой не слышала, но которая заявила, что она мамина подруга. Но все равно это было лучше, чем полиция, намного лучше. У Полетт оставалась надежда.

Пандора знала, что по всей видимости полиция ее уже ищет. Но как они смогут ее найти? Никто не знает, где она. Найти ее невозможно. Даже она сама не знает, где она. И тем не менее она, как ни странно, чувствовала себя дома. Это был не такой дом, как дом на Ранчо-парк, не такой, как в Нью-Хэмпшире, но это был новый дом, куда она переехала и который полюбила. Она удивилась этому. Пандора больше ничего не боялась. Она вошла в дом, где царили только чувства, вернее, этот дом как бы вырос вокруг нее. Это чувство дома придавали мансарде не находящиеся там предметы, хотя они теперь стали добрыми свидетелями ее жизни. Доминирующий над всем этим ящик больше не пугал ее, так же, как и мансарда, в которой он находился. Ящик в ящике. Модель самолетика, которым Уайлдмен столь загадочным способом сообщил о своем присутствии. Кожаный диванчик, на котором он распинал ее, чтобы через восторги снять боль. Ванна, символ безгрешности, была тигелем для эксперимента, смывающего его вину. Они уже не были просто предметами. Они были ее обществом.

Пандора больше не считала, что живет в тюрьме, хотя совсем не выходила на улицу. Неужели прошла уже неделя? Это не имело значения. Как долго отсутствовал Алек? Она уже и не помнила. Нет, этот дом был сделан из плоти. Эта мансарда была осознанием. Пандора не употребляла этого слова, «осознание». Слишком старомодное и мнимо интеллектуальное. Но тем не менее оно подходило к этому месту. Состояние осознания. Оно определялось мужским телом и ее реакцией на его ласки, на его прикосновения, на само его присутствие. Именно так она и стала понимать самое себя.

Она попросила Уайлдмена привязать ее к кровати. Ей хотелось, чтобы ее ласкали, а она была бы не в состоянии отвечать на его прикосновения, ей хотелось узнать, что при этом чувствуешь. Она чувствовала приближение какого-то другого оргазма, как будто взрывались все ее железы. Ее с ног до головы била дрожь. Она молча умоляла его войти в нее. Уайлдмен слышал этот молчаливый призыв. Его никогда еще так сильно не желали. Его всего трясло от глубокого, темного страха. Ее власть над ним, когда она лежала вот так, связанная, распятая, беспомощная и полностью в его власти, была полной. Он сделал ее своей любовницей. Она могла попросить его о чем угодно, он бы повиновался. Он боялся собственного оргазма: тогда кончится этот безумный порыв страсти. Желание гораздо более сильное чувство, чем его осуществление.

В эти дни и ночи, что Пандора была с ним, Уайлдмен начал понимать кое-что относительно самого себя. Если раньше он считал, что больше всего на свете хотел заниматься любовью с женщиной, то теперь поняла, что ему нужнее. Он как бы видел свою жизнь в перевернутом виде, а в этой женщине он открыл свою глубочайшую потребность: чтобы его любили, чтобы он любил, всегда. И главным было даже не его желание. Он представил себе Флоренс, она робко улыбалась, легонько касалась его руками, искала его. Ее смерть ничего не изменит. Она бы поняла. Запретное, недостижимое было ее потребностью, не его. Целью было быть любимым, быть желанным, принадлежать.

Если сейчас он кончит, то это будет его последний оргазм. Это будет конец. Если бы она могла ласкать его, обнимать, он бы пропал. Но она не может пошевелиться, и он спасен.

– Возьми меня. – Пандора не знала, произнесла ли она эти слова вслух. «Бога ради, облегчи меня». Чувствуя, что глаза застилают слезы, она смотрела на него. Он отодвинулся. «Не уходи». Его тело покинуло ее. Он вылез из кровати. Она подняла голову и посмотрела на себя, на свою грудь, на волосы внизу живота. Все ее тело ныло от желания. Он уходит. Почему? О Господи, что она такого сделала?!

Уайлдмен знал, что нельзя поддаваться. В первый раз нельзя поддаваться. Если ты коснешься ее, ты ее потеряешь. Обнаженный, он стоял и смотрел на нее. Она извивалась, пытаясь освободиться от веревок, стягивающих ее запястья и ноги. Она просто извивалась, казалось, она рвется на свободу каждой своей косточкой, каждой жилкой. Она бы разорвала связывающие ее веревки, у нее хватило бы для этого сил. Она это знала.

Уайлдмен смотрел на извивающееся, корчащееся тело Пандоры. «Разрежь веревки. Она хочет, чтобы ты разрезал веревки. Нож под рукой. Это совсем не трудно. Не делай этого. Не делай этого!» Он чувствовал ее боль, как свою собственную. Он восхищался необыкновенной силой ее тела, силой дикого животного. Он не мог оторвать от нее завороженного взгляда. Ее бедра вздымались, блестя от пота, губы шевелились. Она говорила, кричала, пела, но все беззвучно.

Страх опять охватил его. Он чувствовал, что больше не может этого вынести. «Отвернись. Немедленно отвернись! Не смотри!» Ее лоно, самый обожаемый кусочек ее плоти, дрожало и пульсировало. Бледные желтые волосы, повлажневшие от страсти, разошлись на две стороны. «Не смотри!» У него кружилась голова. Он был беспомощен! Все его тело сотрясалось. С ее губ стекала пена. Пандора закричала. Чувствуя, что кончает, он зажал себя снизу обеими руками, но ничего не мог остановить. Уайлдмен заплакал. В своем неистовом возбуждении она не видела его слез, а только чувствовала на своих ногах его теплую сперму. Она вздрогнула всем телом и тихо откинулась назад. Она почувствовала свободу. Уайлдмен, дрожа, опустился на колени и приник своим залитым слезами лицом к ее лону. Губы прижались к губам. Он выдохнул слова прощания. Он понял, что потерял ее. Скоро он умрет.

Уайлдмен высушил Пандоре волосы феном, которым когда-то пользовалась Лора. Он поцеловал ее в шею, в нагретую теплым воздухом кожу, уложил ее волосы. Теперь они были черными. Она попросила его покрасить их. Она вспомнила его предложение в «Юджине».

– Если тебе не понравится, они потом вырастут, и можно будет срезать.

– Мне понравится, потому что я этого хотела, мне теперь и платье нравится.

Он подвел ее к зеркалу. Она посмотрела на себя в черном белье. Он выстирал и высушил его тоже.

– Мне нравится, – сказала она. Он обнял ее.

– Если хочешь, можешь уйти. То есть я имею в виду, что ты можешь пойти навестить свою дочь. Ты, должно быть, соскучилась по ней, и она скучает по маме.

Пандора была потрясена. Он отпускал ее. Навестить Полетт.

– Одна?

– Она не моя дочь, – улыбнулся Уайлдмен. – Когда хочешь. Ты свободна. Иди.

Уайлдмен знал, что после того как он привязал ее к кровати, он не может, не имеет права держать ее здесь. Она должна хотеть его просто потому, что она его хочет. Ее свобода – это его свобода. Теперь она это поймет. Он отпустит ее, и она вернется. Он только жалел, что пытался удержать ее силой.

Пандора все еще не понимала, что он сказал. Что это все значит? Она не думала, что он когда-нибудь отпустит ее. Она даже намеревалась спросить его, нельзя ли привести сюда дочь, не для того, чтобы встретиться с ним, ему не надо при этом присутствовать, – но просто пригласить Полетт в этот странный, новый для нее дом, чтобы они могли обменяться поцелуями, поболтать немного.

Пандора жалела, что она вообще вынашивала планы побега, обмана. Когда она поняла, что она не Шахерезада, ей уже больше не понадобились эти женские уловки. Ей нужно было просто стать опять Пандорой. Он хотел держать в своих объятиях женщину, которая открыла ящик. Она хотела, чтобы ее держал в объятиях человек, который знал это о ней и не имел бы ничего против. Этот человек понимал и Пан, и Дору. Ей было трудно понять, что ей больше не нужно ему лгать. Если она что-то захочет, ей стоит только попросить, и он даст ей все. Ему это доставит радость, она это видела. Она могла бы иметь все, что хочет. А больше всего она хотела видеть Полетт. Она подумала про себя, что именно так и влюбляются.

Лора поставила машину на противоположной стороне улицы. Она выключала «дворники». Когда они ехали из Беверли-Хиллз, неожиданно пошел проливной дождь. Утром было слишком жарко и влажно. Лора редко потела, если не считать своих тренировок, когда ее трико промокало буквально насквозь. Она быстро пробежала под дождем вокруг машины и открыла дверцу для Полетт.

Полетт не предупредила миссис Уинг, что Лора заберет ее с собой. Дэвид с матерью куда-то ушли. Полетт оставила записку, что придет попозже, что она с матерью. Она написала: «Не волнуйтесь». Она всегда просила людей не волноваться, хотя сама сходила с ума от беспокойства. Она не стала спрашивать Лору, куда они едут. Полетт взглянула на дом: никогда не была она в подобном здании.

– Что это? Фабрика?

– Да нет, что-то вроде жилого дома.

– Вы хотите сказать, что здесь живут? Но здесь даже нет нормальных стен. Здесь грязно.

Лора вставила ключ в замок. Она молила Бога, чтобы они оказались там. Она не осмелилась заранее позвонить им и предупредить о своем приезде. Теперь из-за сильного дождя она не могла разглядеть, есть ли на стоянке BMW. Лора хотела, чтобы они встретились лицом к лицу с Полетт. Пусть будет сделан выбор. Лора не сомневалась, что для Пандоры дочь значит больше, чем Уайлдмен. Как и для любой матери.

Полетт была ее оружием.

Полетт: Ты убил моего папу! Ты убил моего папу!

Уайлдмен даже не пошевельнулся. Он сохраняет ледяное спокойствие.

Пандора пытается успокоить Полетт.

Пандора: Дорогая, папа не умер.

Уайлдмен (Пандоре): Похоже, что тебе никуда не надо идти. Все уже здесь.

Неожиданно Полетт выхватывает из рук матери пистолет. Лора с ужасом смотрит, как Полетт прицеливается и стреляет в Уайлдмена. Он улыбается, как бы говоря: «Ну, давай». Раздается четыре выстрела. Четыре пули вонзаются в его тело.

Пандора с криком бросается вперед, обнимает корчащееся тело Уайлдмена. Из его ран сочится кровь. Дрожащей рукой он взял ее ладонь и стал целовать ее окровавленные пальцы. Пандора перестает плакать и успокаивается.

Лора кричит. Она бросается вперед. Полетт все еще сжимает в руке пистолет. Она вся напряжена. Она больше не стреляет. Пандора целует Уайлдмена. Между их губ сочится кровь. Уайлдмен сползает с кресла. Он умирает с открытыми глазами.

По мансарде струится дым от выстрела. Он втягивается в открытый ящик, как вдыхаемый сигаретный дым.

ПАВИЛЬОН: МАНСАРДА. ДЕНЬ

В окно стучит проливной дождь. От текущей по стеклу воды все внутри, кажется, дрожит, белый ящик купается в слезах.

Голый Уайлдмен сидит в кресле и смотрит, как Пандора одевается. Она надевает серебряное платье и смотрит на себя в зеркало. Она как бы раздваивается. Она собирается выйти из комнаты. Но что-то как бы зовет ее к нему. Она подходит к Уайлдмену, наклоняется над ним и целует. Она шепчет: «Спасибо»!

Слышится шум поднимающегося лифта. Этот шум смешивается с шумом дождя.

Пандора (с беспокойством). Кто это? Алек? Полиция?

Уайлдмен молча улыбается. Он меняет позу, но не делает попыток прикрыться. Пандора немного успокаивается.

Уайлдмен. Ни то, ни другое.

Пандора. Так ты знаешь, кто это?

Собаки медленно подходят к лифту, сонно помахивая хвостами.

Пандора. Они не лают. Почему они не лают?

Уайлдмен. Они знают, кто пришел.

Пандора не успокоилась. Она открывает сумку и достает пистолет.

Уайлдмен. Тебе он не понадобится. Убери его.

Пандора чувствует страх. Лифт останавливается. Дверь открывается. Слышны шаги. В мансарду возвращаются собаки, сопровождаемые Лорой и Полетт. Полетт поражена. Она видит, что у мамы черные волосы. Она видит в кресле голого мужчину. Она кричит, увидев Уайлдмена.

Полетт. Ты убил моего папу! Ты убил моего папу!

Уайлдмен даже не пошевельнулся. Он сохраняет ледяное спокойствие.

Пандора пытается успокоить Полетт.

Пандора. Дорогая, папа не умер.

Уайлдмен (Пандоре). Похоже, что тебе никуда не надо идти. Все уже здесь.

Неожиданно Полетт выхватывает из рук матери пистолет. Лора с ужасом смотрит, как Полетт прицеливается и стреляет в Уайлдмена. Он улыбается, как бы говоря: «Ну, давай». Раздается четыре выстрела. Четыре пули вонзаются в его тело.

Пандора с криком бросается вперед, обнимает корчащееся тело Уайлдмена. Из его ран сочится кровь. Дрожащей рукой он взял ее ладонь и стал целовать ее окровавленные пальцы. Пандора перестает плакать и успокаивается.

Лора кричит. Она бросается вперед. Полетт все еще сжимает в руке пистолет. Она вся напряжена. Она больше не стреляет. Пандора целует Уайлдмена. Между их губ сочится кровь. Уайлдмен сползает с кресла. Он умирает с открытыми глазами.

По мансарде струится дым от выстрела. Он втягивается в открытый ящик, как вдыхаемый сигаретный дым.

Часть седьмая

Пандоре, которой до сих пор удавалось избежать встречи с полицией, пришлось встретиться с полицейскими, чтобы получить из морга тело Хэммонда и похоронить его. Ее долго и подробно расспрашивали о его друзьях и врагах. Она думала, что с ней будет беседовать офицер, который приходил в ее дом, когда Алек исчез. Однако полицейские лишь ссылались на его материалы. Эти полицейские были менее агрессивны, хотя для них загадка его смерти была ничуть не более легкой, чем тайна его исчезновения. Про себя они думали, что у Хэммонда была какая-то другая, тайная жизнь, возможно, он был гомосексуалистом. Один из полицейских недавно занимался двумя жестокими убийствами на почве гомосексуализма. Пандора не стала их переубеждать. Пусть думают, что хотят. Главное, что Уайлдмен не убивал Алека. Он все время был с ней, любил ее.

Главной задачей Пандоры было защитить дочь. Они не должны ничего узнать. Смерть Уайлдмена сильно потрясла Полетт. Полиция, к счастью, отнесла ее состояние за счет переживаний по поводу смерти отца. В то же время полицейский психиатр, который разговаривал с Пандорой, был доволен, что ее несвязный рассказ полностью совпадал с тем, что было известно об убийстве Хэммонда. Он посоветовал им обеим проконсультироваться у специалиста.

В течение двух дней Полетт молчала. Казалось, она не слышит никого, не реагировала ни на звонки, ни на стук в дверь. Пандора подумала, что она заразилась от нее этой странной болезнью тишины. В чем-то это было даже и хорошо. Пандора боялась, что Полетт заговорит об Уайлдмене, о котором полиция вообще ничего не знала. Если бы полиция что-нибудь о нем узнала, Пандора готова была взять вину на себя. В конце концов, это был ее пистолет.

Пандора внимательно читала каждый номер «Лос-Анджелес таймс», надеясь найти там сообщение о его смерти, о том, что обнаружено его тело, хоть что-нибудь. Она не могла отделаться от воспоминаний о его теле, живом и мертвом. А ведь там была женщина, другая женщина, чьего имени она даже не знала. Что стала делать она? Если она все рассказала полиции, то им придется столкнуться и с этим. Может быть, попытаться связаться с ней? В этой мансарде? Нет, она больше никогда в жизни туда не вернется, может быть, только во сне, в ночных кошмарах.

Пандора погрузилась в тишину. Нет, со слухом у нее было все в порядке. Со смертью Уайлдмена ее болезнь исчезла, она это знала. Тишина, окружавшая ее теперь, была тишиной тайны, событий и чувств, которые до конца ее дней останутся безгласными. Она так и будет жить в этой тишине и привыкнет к ней.

Во время похорон Алека, таких же грустных и гнетущих, как похороны ее отца, Пандора совсем не думала об Алеке. Ее удивило то, что сообщила о его убийстве полиция. Она оставила полиции решать вопрос, кто это сделал. Муж давно уже стал ей чужим человеком. Она смотрела, как его гроб исчезает, отправляясь в недолгий путь в объятия пламени, но думала только об Уайлдмене. Это он лежал в ящике. Память о его теле, живом и мертвом, заслоняла для нее все. Она никогда не отделается от этой неистовой чувственности. Она не знала, любила она его или нет, но знала, что никогда не сможет больше испытать ничего подобного. И если когда-нибудь она и вступит в близкие отношения с другим мужчиной, то отношения эти будут поверхностными.

После похорон Пандора заехала к Уингам за Полетт. Было бы безумием брать ее с собой на похороны. Полетт молча сидела с Дэвидом в гостиной. Она молчала уже пять дней. Дэвид был готов расплакаться, когда они отправились в аэропорт. Он поцеловал ее на прощанье, но она никак не отреагировала. Казалось, она не узнает его.

Пандоре приснился сон. Она занималась с Уайлдменом любовью где-то на пляже Средиземного моря. Когда проснулась, было три часа ночи. Она бросила взгляд на кровать Полетт. Приехав в Нью-Хэмпшир, они спали в одной комнате. Кровать была пуста, и Пандора испугалась, схватила халат и бросилась искать Полетт.

Она переходила из комнаты в комнату, окликая ее. В зимнем саду Пандора почувствовала, как откуда-то тянет прохладой. Стеклянные двери были открыты. Пандора выбежала наружу, зовя Полетт. Та стояла на лужайке в лунном свете в белой ночной рубашке. Полетт смотрела в ясное черное небо. Звезды мерцали и сверкали, как алмазы. Ей казалось, что через миллионы километров она слышит их звон.

Глядя на небеса, Полетт что-то напевала. Пандора ничего не сказала. Она крепко обняла дочь и почувствовала, как налилось ее тело. Она становится женщиной. Полетт продолжала что-то тихонько напевать. Пандора не могла разобрать слов, она расслышала только имя «Винсент».

Но сообщение о смерти Уайлдмена было помещено в «Таймс», Пандора просто его не заметила.

«ОБНАРУЖЕНА МЕРТВАЯ ПАРА. Сегодня полиция обнаружила тела обнаженных мужчины и женщины в мансарде в деловой части города. В мужчину были сделаны четыре выстрела. У женщины имеется единственная смертельная рана в сердце. Следствие предполагает, что женщина застрелила мужчину и затем убила себя из того же оружия. Во время трагедии в мансарде находились две собаки. Имена погибших не сообщаются. Полиция не исключает возможности, что оба они убиты кем-то третьим».

Примечания

1

Наделенная всеми дарами (греч. – Примеч. ред.)

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  1

Часть вторая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Часть третья

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть четвертая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

Часть пятая

  1

  2

  3

  4

Часть шестая

  1

  2

  3

Часть седьмая . .

Реклама на сайте