«Ни пенсом больше, ни пенсом меньше»

Джеффри Арчер Ни пенсом больше, ни пенсом меньше

Пролог

— Йорг, ждите сегодня вечером, часам к шести по европейскому времени, семь миллионов долларов из банка «Креди паризьен». Поступят на счёт номер два. Разместите их в лучших банках с рейтингом «ААА». В крайнем случае, инвестируйте в суточный евродолларовый рынок. Сделаете?

— Сделаем, Харви.

— Положите миллион долларов в банк бразильского штата Минас-Жерайс в Рио-де-Жанейро на имена Силвермена и Эллиота и аннулируйте вклад до востребования в «Барклейс-бэнк» на Ломбард-стрит. Сделаете?

— Сделаем, Харви.

— Покупайте золото на мой инвестиционный счёт, пока не наберётся десять миллионов долларов. Потом попридержите его до дальнейших указаний. Старайтесь покупать по минимуму и не торопитесь — будьте терпеливы. Будете?

— Буду, Харви.

Харви Меткаф запоздало подумал, что без последнего замечания вполне можно было и обойтись. Йорг Биррер, один из самых консервативных и самых удачливых цюрихских банкиров, неоднократно за последние двадцать пять лет подтверждал свою проницательность, которую Харви чрезвычайно ценил.

— Составите мне компанию в Уимблдоне? Двадцать пятого июня в два часа дня. Это будет вторник. Центральный корт, места как всегда.

— Благодарю за приглашение, Харви.

Меткаф молча положил трубку. Он никогда не прощался, потому что не понимал тонкостей жизни, а учиться им сейчас было уже поздно. Взяв трубку, он набрал семизначный номер банка «Линкольн траст» и попросил соединить его с секретаршей.

— Мисс Фиш?

— Слушаю, сэр.

— Уничтожьте папку компании «Проспекта ойл», а также всю связанную с ней корреспонденцию. Всё должно быть чисто. Вы поняли?

— Да, сэр.

За последние двадцать пять лет Харви Меткаф трижды отдавал подобные распоряжения, и мисс Фиш научилась не задавать вопросов.

Харви энергично выдохнул — этакий выдох победителя: теперь он стоит двадцать пять миллионов долларов, а может, и больше, и ничто не помешает ему пойти дальше. Открыв бутылку шампанского «Крюг» 1964 года, которое ему поставляла лондонская компания «Хеджес энд Батлер», Харви медленно отхлебнул глоток и закурил контрабандную кубинскую сигару «Ромео И Хулиета Черчилль». Знакомый иммигрант-итальянец раз в месяц привозил ему коробку — двести пятьдесят штук. Устроившись поудобнее, Харви тихо наслаждался своей победой. В Бостоне, штат Массачусетс, было 12.20 — почти время ленча.

На Харлей-стрит, Бонд-стрит и Кингс-роуд в Лондоне и в колледже Магдален в Оксфорде было 18.20. Четыре незнакомых между собой человека открыли последний номер лондонской «Ивнинг стандард» и проверили цену на акции компании «Проспекта ойл». Цена равнялась 3 фунтам 70 пенсам. Все четверо были богатыми людьми и надеялись увеличить свои состояния.

Завтра они станут нищими.

1

Сколотить миллион честным путём — дело нелёгкое, нечестным — несколько легче, но самое трудное, пожалуй, — сохранить этот миллион, когда он уже у вас в кармане. Хенрик Метельски был одним из тех редких людей, кому удалось и первое, и второе, и третье. Не важно, что законный миллион пришёл уже после незаконного, — Метельски на голову обошёл остальных: ему удалось сохранить все деньги.

Хенрик Метельски родился на окраине Ист-Сайда в Нью-Йорке 17 мая 1909 года в маленькой комнатушке, где к тому времени уже спали четверо ребятишек. Он рос в годы Великой депрессии[1] с надеждой, что Бог не оставит и дадут поесть хотя бы раз в день. Его родители, выходцы из Варшавы, эмигрировали из Польши в начале века. Отец Хенрика был пекарем, и вскоре для него нашлась работа и в Нью-Йорке: чёрный ржаной хлеб, выпекаемый польскими эмигрантами, пользовался большим спросом, особенно в маленьких ресторанчиках, куда приходили их соотечественники. Родители Хенрика хотели видеть сына образованным человеком, но он не стал выдающимся учеником. Таланты тянули его в другие сферы. Хитрого, смышлёного мальчишку больше интересовал контроль над нелегальным школьным рынком сигарет и спиртного, чем трогательные рассказы об американской революции и колоколе Свободы. Если бы маленького Хенрика спросили, какая в жизни самая большая ценность, он бы ни на миг не задумался: уж во всяком случае не свобода. Стремление к деньгам и власти было для него так же естественно, как для кошки охота за мышами.

Когда Хенрику исполнилось четырнадцать лет и его молодое, цветущее лицо отметили первые прыщики, папаша Метельски умер от болезни, которая сейчас известна как рак. Мать пережила отца всего на несколько месяцев, предоставив пятерым детям самим позаботиться о себе. Хенрику, как и четверым его братьям и сёстрам, пришлось отправиться в местный приют. В середине 1920-х годов он без особого труда сбежал оттуда, а вот выжить в Нью-Йорке оказалось гораздо сложнее. Но Хенрик преуспел и на этом поприще, пройдя школу жизни, оказавшуюся весьма полезной для его дальнейшей карьеры.

Затянув потуже ремень, он шатался по Ист-Сайду, всегда готовый подработать: здесь почистить ботинки, там помыть тарелки, ни на секунду не переставая искать вход в волшебный лабиринт, ведущий к престижу и богатству. Первый шанс подвернулся, когда его приятель Ян Пельник, с которым они вместе снимали комнату, посыльный на Нью-Йоркской фондовой бирже, ненадолго вышел из строя, отравившись колбасой. Хенрик, которого приятель попросил сообщить старшему посыльному о приключившейся незадаче, раздул небольшое расстройство желудка до туберкулёза и убедил, что он — лучшая кандидатура на освободившееся место. Затем он сменил жильё, надел новую форму, потерял друга и получил работу.

Большинство из тех записок, что Хенрик разносил в начале 20-х годов, содержали одно-единственное слово — «покупайте». По многим из них действовали без промедления, потому что это была эпоха, когда раздумывать не приходилось, — время бума. На глазах у Хенрика посредственные личности сколачивали себе состояния, а он оставался сторонним наблюдателем. Его инстинктивно тянуло к людям, делавшим на бирже за неделю денег больше, чем он мог скопить со своим жалким жалованьем за всю жизнь.

Хенрик старательно изучал, как работает биржа, прислушивался к частным разговорам, вскрывал запечатанные записки и выяснял, на отчёты каких компаний следует обращать внимание. К восемнадцати годам у него за плечами уже был опыт четырех лет работы на Уолл-стрит: четыре года, которые большинство мальчишек-посыльных просто потратили бы на доставку маленьких листочков розового цвета с одного этажа на другой, разыскивая в толпе брокеров нужного человека. Четыре года, равные для Хенрика Метельски диплому магистра Гарвардской школы бизнеса. Он ещё не знал, что в один прекрасный день будет читать лекции в этом престижном заведении.

Однажды, в июле 1927 года, Хенрик выполнял поручение, поступившее от известной брокерской компании «Халгартен и Ко», как всегда проложив свой маршрут через туалет. Его отточенная до совершенства система заключалась в том, что, запершись в туалетной кабинке, он подробно изучал порученную ему записку и решал, интересна ему поступившая информация или нет. В случае положительного ответа он немедленно звонил Витольду Гроновичу, старому поляку, управлявшему небольшой страховой компанией, которая обслуживала его соотечественников. За конфиденциальную информацию Хенрик имел от Гроновича дополнительные 20-25 долларов в неделю. Но старик не располагал возможностями размещать на рынке крупные суммы денег, поэтому его молодой осведомитель не мог заработать на поставляемых сведениях.

Устроившись поудобнее в кабинке, Хенрик читал записку и все больше и больше утверждался в мысли, что в его руки попало очень важное сообщение. Губернатор Техаса собирался выдать компании «Стандарт ойл» разрешение на строительство нефтепровода от Чикаго до Мексики. Все остальные заинтересованные общественные организации не возражали против этого проекта. На бирже знали, что «Стандарт ойл» уже около года пытается получить это разрешение, но полагали, что губернатор откажет. Записка с пометкой «срочно» предназначалась для передачи лично в руки Такеру Энтони, брокеру Джона Д. Рокфеллера. Разрешение на строительство нефтепровода Чикаго-Мексика предполагало стабильные поставки нефти на север Соединённых Штатов, а это означало только одно — увеличение прибыли. Хенрик сразу сообразил, что, как только новость достигнет биржи, акции «Стандарт ойл» тут же подскочат в цене, поскольку эта компания уже и без того контролировала 90 процентов нефтеперерабатывающей промышленности Америки.

При обычных обстоятельствах Хенрик отправился бы прямиком звонить Гроновичу, и, честно говоря, он уже и собирался так поступить, когда заметил, как какой-то толстяк, выходя из туалета, выронил небольшой лист бумаги. В туалете никого больше не было, и Хенрик, подняв листок — на нём также могла оказаться полезная информация, — вернулся обратно в облюбованную им кабинку. Внимательно изучив свою находку, он понял, что держит чек на предъявителя на сумму 50 000 долларов от некой миссис Роз Ренник.

Хотя Хенрик думал быстро, он не сразу сообразил, что делать дальше. Поспешно покинув туалет, он вскоре оказался на Уолл-стрит, прошёл в небольшое кафе на Ректор-стрит и, делая вид, что пьёт кока-колу, стал тщательно продумывать дальнейший план действий. Когда план был готов, Хенрик приступил к его выполнению.

Первое, что он сделал, — получил по чеку деньги в филиале банка Моргана на юго-западной стороне Уолл-стрит, отлично понимая, что в красивой форме посыльного биржи он легко сойдёт за молодого человека, выполняющего поручение солидной компании. Вернувшись на биржу, он приобрёл 2500 акций «Стандарт ойл» по цене 19 и 7/8 доллара, оставив себе после уплаты брокерской комиссии 126 долларов 61 цент сдачи. Затем он положил эту сумму на текущий счёт в банке Моргана. В жутком волнении, заставляя себя работать весь день как обычно, Хенрик ждал официального заявления из канцелярии губернатора. Но операция с акциями «Стандарт ойл» настолько захватила его, что он даже перестал заходить в туалет с порученными ему записками.

А сообщение из канцелярии губернатора Техаса так и не пришло. Хенрик не мог знать, что все новости попридержали до официального закрытия торгов на бирже в три часа дня, чтобы дать возможность губернатору самому скупить акции везде, куда только могли дотянуться его загребущие руки. В тот вечер Хенрик возвращался домой с каменным сердцем: он совершил непоправимую ошибку. Ему чудилось, что его увольняют и он теряет все, что удалось скопить за последние четыре года. И даже, возможно, жизнь его закончится в тюрьме.

В ту ночь он не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок в душной, несмотря на открытое окно, каморке. Не в силах больше терпеть неопределённость, в час ночи он соскочил с постели, побрился, оделся и отправился на метро к Центральному вокзалу. Оттуда прошёл на Таймс-сквер, где с дрожью в руках купил свежий выпуск «Уолл-стрит джорнэл». Несколько секунд он тупо глядел на огромные заголовки первой страницы:

ПРАВА НА НЕФТЕПРОВОД ГУБЕРНАТОР ПЕРЕДАЁТ РОКФЕЛЛЕРУ

и ниже:

ВПЕРЕДИ ЯРОСТНАЯ БОРЬБА ЗА АКЦИИ «СТАНДАРТ ОЙЛ»

Ошеломлённый, Хенрик зашёл в ближайшее ночное кафе на Западной 42-й улице, заказал большой гамбургер и французский картофель-фри, залил все это кетчупом и стал через силу есть. Со стороны он выглядел как человек, который ест свой последний завтрак перед тем, как сесть на электрический стул, но совсем не как первый завтрак на пути к богатству. Прочитав четырнадцать страниц главного материала номера об удачной сделке Рокфеллера, Хенрик около четырех часов купил первые три выпуска «Нью-Йорк таймс» и два первых выпуска «Геральд трибюн». В обеих газетах новость дня была та же. Голова шла кругом. Окрылённый, молодой человек поспешил домой, переоделся в униформу и к восьми часам пришёл на биржу. Рабочий день пролетел на одном дыхании: все мысли Хенрика сосредоточились теперь на одном — как выполнить вторую часть плана.

Когда Фондовая биржа официально открылась, Хенрик отправился в банк Моргана и попросил выдать ему заём на 50 000 долларов под залог его 2500 акций «Стандарт ойл», которые при открытии торгов котировались в 21 и 1/4 доллара. Он положил полученную сумму на свой текущий счёт и поручил выдать ему переводной вексель на 50 000 долларов на имя Роз Ренник. Выйдя из банка, он нашёл в справочнике адрес и номер телефона своей нечаянной благодетельницы.

Миссис Ренник оказалась вдовой, проживавшей на средства, оставленные ей покойным мужем, в небольшой квартире на 62-й улице в одном из самых фешенебельных районов Нью-Йорка. Звонок от неизвестного ей Хенрика Метельски, попросившего о встрече по неотложному личному делу, несколько удивил её, но упоминание о «Халгартен и Ко» в какой-то мере успокоило, и она согласилась встретиться в отеле «Уолдорф-Астория» в четыре часа того же дня.

Хенрику никогда не приходилось бывать внутри этого фешенебельного отеля, но после четырех лет работы на Фондовой бирже осталось совсем мало известных отелей или ресторанов, о которых он не слышал из разговоров других людей. Он прекрасно понимал: миссис Ренник с большим удовольствием выпьет чаю с ним там, чем встретится с человеком с польским именем Хенрик Метельски у себя дома, особенно если учесть, что его акцент был более явным по телефону, чем в живом разговоре.

Когда Хенрик в неказистом костюме ступил на пушистый ковёр в холле отеля, его лицо залилось краской. Казалось, все взгляды устремились в его сторону, и он поспешил погрузить своё коренастое тело вместе с мешковатым костюмом в элегантное кресло в зале Джефферсона. Некоторые из постоянных клиентов отеля тоже носили мешковатую одежду, которая топорщилась на них, придавая им вид картошки, но скорее по причине тучности, чем от вынужденного питания французским картофелем-фри. Тщетно ругая себя за то, что потратил чересчур много лосьона на свои чёрные волнистые волосы и чересчур мало ваксы на стоптанные туфли, Хенрик ждал миссис Ренник, нервно ковыряя болячку в углу рта. Костюм, в котором он чувствовал себя таким уверенным и солидным среди друзей, выглядел потёртым, тесным, дешёвым и крикливым. Не вписываясь в интерьер и явно выделяясь среди посетителей отеля, Хенрик впервые в жизни почувствовал своё несоответствие всей этой роскоши и поспешно спрятался за свежий номер «Нью-йоркера», изо всех сил уповая на то, что его визави не заставит себя долго ждать. Официанты деловито сновали у накрытых столиков, намеренно не обращая внимания на плохо одетого молодого человека. Один из них вообще ничего не делал, кроме того, что обходил чайный зал, деликатно подавая кусочки сахара серебряными щипчиками, которые держал в руке, затянутой в белую перчатку: это произвело на Хенрика неизгладимое впечатление.

Опоздав на несколько минут, появилась Роз Ренник в безобразно огромной шляпе и в сопровождении двух маленьких собачек. Хенрик решил, что ей уже за шестьдесят, она чересчур толстая, накрашенная и расфуфыренная, но у неё была такая тёплая улыбка, и по тому, как она продвигалась между столиками, болтая с завсегдатаями отеля, создавалось впечатление, что миссис Ренник знакома со всеми. Наконец дойдя до столика, за которым, как она правильно догадалась, сидел Хенрик, пожилая дама удивилась не только его несколько странному одеянию, но и тому, что он выглядит моложе своих восемнадцати лет.

Миссис Ренник заказала чай, а Хенрик рассказал ей свою хорошо отрепетированную легенду: произошла ужасная ошибка с её чеком, который вчера по ошибке был оприходован на бирже его компанией; босс поручил ему немедленно вернуть чек и передать, что он весьма сожалеет о злосчастной ошибке. При этих словах Хенрик вручил пожилой даме вексель на 50 000 долларов и добавил, что если она будет настаивать на разбирательстве этого дела, то он потеряет работу, потому что эта оплошность произошла исключительно по его вине. Искреннее волнение Хенрика, когда он, заикаясь, рассказывал о происшествии, убедила бы даже более наблюдательного знатока человеческой натуры, чем миссис Ренник. О пропаже чека её оповестили только сегодня утром, но она не знала, что по нему уже произвели выплату. Довольная, что деньги вернулись — да ещё и в виде векселя банка Моргана, — она охотно согласилась не поднимать шум. Хенрик с облегчением вздохнул и впервые за весь день почувствовал, что напряжение уходит и возвращается радость жизни. Он даже подозвал официанта с сахаром и серебряными щипчиками.

Выждав некоторое время, чтобы не показаться невежливым, Хенрик объяснил, что должен вернуться на работу, поблагодарил миссис Ренник, расплатился по счёту и ушёл. Выйдя на улицу, он даже присвистнул. Его новая рубашка насквозь пропиталась потом (миссис Ренник назвала бы её «влажной»), но его не упрятали в тюрьму, и он снова мог дышать свободно. Его первая крупная афёра прошла безупречно.

Хенрик стоял на Парк-авеню. По забавному стечению обстоятельств его встреча с миссис Ренник состоялась в отеле «Уолдорф-Астория», где у президента «Стандарт ойл» Джона Д. Рокфеллера были апартаменты. Хенрик пришёл в отель пешком и вошёл через парадный вход, в то время как Рокфеллер прибыл чуть раньше подземкой и поднялся в «башню» отеля на персональном лифте. Мало кто из ньюйоркцев знал, что на глубине пятнадцати метров под отелем у Рокфеллера была собственная станция метро, построенная для того, чтобы ему не приходилось идти пешком восемь кварталов от Центрального вокзала, потому что до 125-й улицы не было ни одной остановки. (Станция существует и сегодня, но, так как Рокфеллеры больше не живут в «Уолдорф-Астории», поезда там больше не останавливаются.) Пока Хенрик решал судьбу своих 50 000 долларов с миссис Ренник, пятьюдесятью семью этажами выше Рокфеллер обсуждал с министром финансов президента Кулиджа Эндрю У. Меллоном вопрос об инвестиции 5 000 000 долларов.

На следующее утро Хенрик приступил к работе как обычно. Он знал, что у него всего пять льготных дней, чтобы продать акции, погасить долг банку Моргана и заплатить биржевому брокеру, так как операционный период на Нью-Йоркской фондовой бирже составляет пять рабочих или семь календарных дней. В последний расчётный день стоимость акций составляла 23 1/4 доллара. Он продал их по 23 1/8, погасил свою задолженность банку в размере 49 625 долларов и положил оставшиеся 7490 долларов на текущий счёт.

В последующие три года Хенрик перестал звонить мистеру Гроновичу и принялся совершать сделки самостоятельно, начав с мелких сумм, которые по мере приобретения опыта и уверенности постепенно увеличивались. Время все ещё оставалось его союзником, и, хотя Хенрик не всегда получал прибыль, он научился справляться с труднопредсказуемым рынком «медведей»[2] и с менее стихийным рынком «быков»[3]. На рынке «медведей» Хенрик придерживался системы «короткой» продажи[4], считавшейся в бизнесе не совсем этичной. Он быстро освоил искусство продажи акций, которых у него не было в наличии, в ожидании последующего снижения их стоимости. Его умение разбираться в подводных течениях рынка ценных бумаг оттачивалось так же быстро, как и вкус в одежде, а коварство, которому он научился в трущобах Ист-Сайда, всегда служило ему хорошую службу. Вскоре Хенрик пришёл к выводу, что мир — это джунгли, где львы и тигры носят костюмы.

Когда в 1929 году произошёл обвал фондового рынка, Хенрик превратил свои 7490 долларов в 51000 долларов ликвидных активов, продав все имеющиеся у него акции на следующий день после того, как председатель «Халгартен и К°» выбросился из окна Фондовой биржи. Хенрик правильно понял этот знак. С только что приобретённым капиталом он переехал в шикарную квартиру в Бруклине и начал ездить на довольно претенциозном красном «штутце». Ещё в детстве Хенрик понял, что его три главных недостатка — это его имя, происхождение и бедность. Проблема с деньгами решалась сама собой. Теперь настало время решить и две другие проблемы. Он подал в суд заявление об изменении имени на Харви Дэвид Меткаф. Когда его прошение было удовлетворено, Хенрик прекратил все контакты со своими друзьями из польского землячества и в мае 1930 года подошёл к своему совершеннолетию с новым именем, новым происхождением и очень новыми деньгами.

Позднее в том же году на футбольном матче он случайно познакомился с Роджером Шарпли и понял, что у богатых тоже есть свои трудности в жизни. Шарпли, молодой человек из Бостона, унаследовал компанию отца, которая специализировалась на импорте виски и экспорте мехов. Получив образование в Чоуте, а затем в Дартмутском колледже, Шарпли обладал самоуверенностью и очарованием молодого льва из бостонского высшего света, чему часто завидовали его соотечественники. Высокий и светловолосый, Роджер напоминал викинга и с видом одарённого дилетанта легко получал всё, что хотел, особенно у женщин. Он был полной противоположностью Харви. И хотя они различались, как два полюса, сама их непохожесть как магнит привлекала их друг к другу.

Роджер всегда мечтал служить на флоте офицером. Однако по окончании колледжа ему пришлось вернуться к семейному бизнесу из-за болезни отца, где он проработал всего несколько месяцев до того, как Шарпли-старший скончался. Роджер охотно продал бы компанию «Шарпли и сын» первому желающему, но в завещании был пункт, который гласил, что если Роджер продаст фирму до своего сорокалетия (это последний день, когда можно записаться на флот), то деньги, полученные от продажи, будут поровну разделены между остальными родственниками.

Харви тщательно продумал проблему Роджера и после длительных консультаций с опытным нью-йоркским адвокатом предложил следующий план действий: он, Харви, покупает 49 процентов акций фирмы «Шарпли и сын» за 100 000 долларов и первые 20000 долларов из ежегодной прибыли. В сорок лет Роджер может отказаться от оставшегося 51 процента ещё за 100000. Правление будет состоять из трех голосующих членов — Харви, Роджера и третьего, назначенного Харви, кто и будет осуществлять полный контроль. Что же касается Роджера, он может отправляться на флот. Единственное условие — раз в год он должен посещать общее собрание акционеров.

Роджер не верил своей удаче. Он даже ни с кем не посоветовался в компании, хорошо понимая, что там постараются отговорить его. Именно на это Харви и рассчитывал, и правильно оценил свою добычу. Через несколько дней, взятых на размышление, Роджер дал согласие на подготовку официальных бумаг в Нью-Йорке, достаточно далеко от Бостона, чтобы в компании наверняка не узнали, что происходит. Тем временем Харви обратился в банк Моргана, где на него уже смотрели как на человека с будущим. А так как банкам интересны сделки с оплатой в оговорённом будущем, управляющий банком согласился помочь Харви в его новом предприятии и ссудил его 50 000 долларов, чтобы тот добавил их к своим 50 000 и, получив возможность выкупить 49 процентов акций «Шарпли и сын», стал пятым президентом компании. Все необходимые бумаги были подписаны в Нью-Йорке 28 октября 1930 года.

Роджер срочно выехал в Ньюпорт, штат Род-Айленд, для поступления на курсы, где готовили офицеров для военного флота США, а Харви отправился на Центральный вокзал, чтобы поездом добраться до Бостона. Его служба в качестве посыльного на Нью-Йоркской фондовой бирже закончилась. В возрасте 21 года он стал президентом собственной компании.

Из всего, что для многих казалось бедствием, Харви удавалось извлечь выгоду. Американцы все ещё страдали от «сухого закона», и, хотя Харви мог экспортировать меха, он не мог импортировать виски. Запрет на продажу спиртного был главной причиной снижения прибылей компании за последнее десятилетие. Но вскоре Харви обнаружил, что если дать небольшие взятки должностным лицам, включая мэра Бостона, начальника полиции и таможенников на канадской границе, плюс выплаты мафии, чтобы обеспечить поступление товара в рестораны и «спик-изи»[5], то каким-то образом импорт виски скорее увеличивался, чем уменьшался. Компания потеряла наиболее респектабельный и опытный персонал, на их место взяли исполнительных, не задающих вопросов «животных», больше подходивших к особым джунглям Харви Меткафа.

С 1930 по 1933 год позиции Меткафа все больше укреплялись, но, когда президент Рузвельт под напором требования общественности отменил «сухой закон», ажиотаж вокруг спиртного пропал. Харви предоставил компании возможность и дальше торговать виски и мехами, а сам стал искать другое поле деятельности. Через три года Харви, загубив девяносто семь лет безупречной репутации компании, удвоил прибыль. Ему понадобилось пять лет, чтобы сколотить свой первый миллион, и ещё четыре года, чтобы эта сумма увеличилась вдвое, после чего он решил, что настало время Харви Меткафу распрощаться с «Шарпли и сын». За двенадцать лет, с 1930 по 1942 год, он поднял прибыли с 30 000 долларов до 910 000. В январе 1942 года, продав компанию за 7 000 000 долларов, Харви выплатил 100000 долларов вдове капитана ВМФ США Роджера Шарпли, оставив себе 6 900 000 долларов.

Свой тридцать пятый день рождения Харви отметил покупкой за 4 000 000 долларов маленького, чахлого бостонского банка под названием «Линкольн траст». В то время он мог похвастаться прибылью около 500 000 долларов в год, престижным особняком в центре Бостона и безупречной, хотя и несколько скучной, репутацией. Харви собирался изменить как репутацию, так и баланс банка. Ему нравилась идея стать президентом банка, но это никак не влияло на его честность. Казалось, все сомнительные сделки в Бостоне исходили из «Линкольн траст». И хотя за последующие пять лет Харви увеличил доход банка до 2 000 000 долларов в год, его личная репутация в цене не повысилась.

Зимой 1949 года Харви познакомился с Арлин Хантер — единственной дочерью президента Первого городского банка в Бостоне. До сих пор Харви как-то не проявлял особого интереса к женщинам. Движущей силой для него всегда были деньги, и, хотя он считал противоположный пол полезной разрядкой в свободное время, в целом он относился к женщинам, как к некоему неудобству. Дожив до «зрелого возраста», как его называют глянцевые журналы, Харви так и не обзавёлся наследником, кому можно было бы оставить нажитое. Поэтому он пришёл к выводу, что настало время подыскать себе жену, которая подарит ему сына. Как и во всём, что он хотел получить от жизни, Харви весьма тщательно рассмотрел пути решения этого вопроса.

С Арлин, которой в то время было чуть больше тридцати, Харви впервые столкнулся в буквальном смысле этого слова, когда она въехала в его новенький «линкольн». Трудно представить, насколько она, высокая, стройная и довольно привлекательная, была не похожа на приземистого, необразованного, грузного поляка. Но по характеру Арлин была настолько пассивна, что уже начала подумывать, что так и останется старой девой. Большинство её школьных подруг были на грани второго развода и очень переживали за неё. Экстравагантное поведение Харви приятно отличалось от ханжеской дисциплины её родителей, которая, по мнению Арлин, и послужила причиной её скованности в общении с мужчинами-сверстниками. За всю жизнь у неё был один-единственный роман, да и тот благодаря её полной наивности с треском провалился. И похоже, пока не появился Харви, никто больше не собирался дать ей второй шанс. Отец Арлин не одобрял Харви и не упускал возможности выказать своё отношение, что делало Меткафа ещё более привлекательным в её глазах. Вообще-то отец не одобрял ни одного мужчины, с кем она общалась, но на этот раз он был прав. Со своей стороны, Харви, понимая, что брак с Первым городским банком в соединении с «Линкольн траст» сулит ему неплохую выгоду, начал осаду. Большого сопротивления мисс Хантер ему не оказала.

Арлин и Харви поженились в 1951 году, и их свадьба больше запомнилась теми, кто на ней не присутствовал, чем приглашёнными. Они поселились в доме Харви в пригороде Бостона, и очень скоро Арлин объявила, что беременна. Почти ровно через год после свадьбы она подарила Харви дочь.

Девочку назвали Розали, и Харви сосредоточил на ней все своё внимание. Вскоре после рождения дочери у Арлин случился выкидыш, и после удаления матки она больше не могла вынашивать детей. Когда Розали подросла, её определили в Беннетс — самую дорогую школу для девочек в Вашингтоне, по окончании которой она поступила в Вассар на филологический факультет. Таким ходом событий остался доволен даже старый Хантер: с годами он стал терпимее относиться к Харви, а от внучки был попросту без ума. Получив диплом, Розали продолжила образование в Сорбонне. В это время у неё произошла большая размолвка с отцом по поводу её друзей, особенно тех, кто носил длинные волосы и не хотел воевать во Вьетнаме. Правда, и сам Харви во Вторую мировую войну не делал ничего, кроме как наживался на любом дефиците. Окончательный разрыв между отцом и дочерью произошёл, когда Розали осмелилась предположить, что порядочность определяется не только длиной волос или политическими взглядами. Харви очень страдал из-за ссоры с дочерью, но отказывался признать это даже наедине с Арлин.

По жизни у Харви было только три страсти: первой все равно оставалась Розали, вторая — картины, а третья — орхидеи. Первая страсть появилась с рождением дочери. Вторая развивалась на протяжении многих лет, возникнув при несколько необычных обстоятельствах. Один клиент «Шарпли и сын», задолжавший компании крупную сумму денег, оказался на грани банкротства. Когда слухи о разорении дошли до Харви, он отправился к этому человеку домой. Час был поздний, и Харви не мог получить долг наличными. Не желая уходить с пустыми руками, он взял в счёт долга единственную ценную вещь — картину Ренуара стоимостью 10 000 долларов.

Поначалу Харви собирался сразу же продать картину, пока не доказали, что он не тот кредитор, претензии которого надо удовлетворить в первую очередь. Но его так очаровала изящная манера письма и нежные, пастельные тона, что в нём возгорелось желание приобрести и другие полотна. Когда Харви понял, что картины не только хорошее размещение капитала, но ещё и очень нравятся ему, его коллекция и страсть к живописным шедеврам стали быстро расти. К началу 70-х годов в собрании Меткафа значились по одной картине Мане, Ренуара, Писарро, Утрилло и Сезанна и по две картины Моне и Пикассо, а также полотна многих признанных, но менее известных художников-импрессионистов. Теперь у него оставалось одно заветное желание — заполучить в свою собственность картину Ван Гога. И совсем недавно он чуть было не купил в галерее «Сотби-Парк Бернет» в Нью-Йорке L’Hôpital deSt Paulà St Remy,[6] но д-р Арманд Хаммер из «Оксидентал петролеум» перебил цену, — сумма в 1 200 000 долларов была несколько больше, чем Харви мог себе позволить.

Ещё раньше, в 1966 году, ему не удалось приобрести на аукционе Кристи лот № 49 Mademoiselle Revoux: преподобный Теодор Питкэрн, представлявший Новую церковь в Брин-Атин, штат Пенсильвания, заставил его перешагнуть намеченную цену, что только раздразнило аппетит Харви. Господь даёт, а в этом случае Господь забрал себе. Хотя в Бостоне и не уделяли Харви должного внимания, но в мире искусства его уже признавали как владельца одного из лучших в мире собраний импрессионистов. Его коллекцией восхищались, как, впрочем, и коллекцией Уолтера Анненберга, посла президента Никсона в Лондоне. Он, как и Харви, был одним из немногих счастливчиков, кому удалось после Второй мировой войны составить тематическую подборку картин.

Третьей страстью Харви была его призовая коллекция орхидей. Он трижды становился победителем Весеннего цветочного шоу Новой Англии в Бостоне и дважды обошёл старого Хантера, занявшего лишь второе место.

Теперь Харви раз в год ездил в Европу. В Кентукки он создал прибыльный конезавод и любил посмотреть на своих лошадей на скачках в Лонгшампе и Аскоте. Также ему нравился Уимблдонский теннисный турнир — самый значительный, по его мнению, в мире. Харви всегда был не прочь совместить приятное с полезным: находясь в Европе, он заключал небольшие сделки, что позволяло ему добавлять суммы на счёт в одном из банков в Цюрихе. Откровенно говоря, нужды в швейцарском счёте не было, но Харви не мог отказать себе в удовольствии ещё разок лягнуть дядюшку Сэма.

Со временем Харви стал более разборчивым и уже не брался за сомнительные сделки, хотя если ожидалась высокая прибыль, то не отказывался рискнуть. Один из таких золотых шансов представился ему в 1964 году, когда правительство её величества предложило подавать заявки на разведку и добычу нефти в Северном море. В то время ни британское правительство, ни имеющие отношение к этой сфере госструктуры не имели ни малейшего представления о важности нефти Северного моря и о той роли, которую ей предстояло сыграть в английской экономике. Если бы англичане предвидели, что в 1978 году арабы будут одной рукой поставлять нефть всему миру, а в другой держать револьвер, наведённый на этот мир, а одиннадцать членов палаты общин будут проводить в английском парламенте прошотландскую националистическую политику, то они повели бы себя совсем по-другому.

13 мая 1964 года министр энергетики Великобритании представил на рассмотрение парламента «Проект закона № 708: Континентальный шельф — нефть». Харви читал этот документ с жадным интересом, открывая для себя потрясающие возможности провернуть афёру. Особое впечатление на него произвёл параграф четыре, который гласил:

«Лица, являющиеся гражданами Объединённого королевства Великобритании и Северной Ирландии и проживающие в Объединённом королевстве Великобритании и Северной Ирландии, или юридические лица, зарегистрированные на территории Объединённого королевства Великобритании и Северной Ирландии, могут обратиться в соответствии с данным законом для получения:

а) лицензии на добычу нефти или

б) лицензии на разведку нефтяного месторождения».

Когда Харви внимательно изучил закон №708, он откинулся на спинку кресла и принялся все тщательно обдумывать. Получалось, что лицензия на разведку и добычу нефти обходилась в совсем небольшую сумму. Согласно параграфу шесть:

«(1) С каждой заявки на получение лицензии на добычу нефти заявитель выплачивает комиссионный взнос в размере 200 фунтов стерлингов и дополнительный комиссионный взнос в размере 5 фунтов стерлингов за каждый участок свыше первых десяти, на которые подана заявка.

«(2) С каждой заявки на получение лицензии на разведку нефтяного месторождения заявитель выплачивает комиссионный взнос в размере 20 фунтов стерлингов».

Харви не верил своей удаче. С помощью этой лицензии легко создавалось впечатление огромного предприятия! За несколько сотен долларов можно оказаться в одном ряду с такими компаниями, как «Шелл», «Бритиш петролеум», «Тотал», «Галф» и «Оксидентал петролеум».

Харви вновь и вновь перечитывал закон № 708, не в силах поверить, что британское правительство отдаёт такой потенциал за такие смешные деньги. Только искусно разработанный подробный бланк заявки на получение лицензии стоял теперь на его пути: Харви не являлся британским подданным и ни одна из его компаний не была британской, поэтому при подаче документов у него неизбежно возникали проблемы. Обдумав этот вопрос, Харви пришёл к выводу, что его заявка должна поддерживаться британским банком и что надо учредить такую компанию, к директорам которой британское правительство отнесётся с доверием.

Поставив перед собой такую цель, Харви Меткаф в начале 1964 года зарегистрировал в палате компаний в Англии предприятие под названием «Проспекта ойл», с Мальколмом, Боттником и Дэвисом в качестве поверенных. Финансировал новую компанию «Барклейс-бэнк», который на тот момент уже представлял «Линкольн траст» в Европе. Председательское кресло занял лорд Ханнисетт, и ещё несколько известных общественных деятелей вошли в правление, в том числе и два бывших члена парламента, которые лишились своих мест, когда лейбористы победили на выборах 1964 года. «Проспекта ойл» выпустила 2 000 000 десятипенсовых акций по продажной цене в один фунт, которые тут же скупили для Харви его номинальные инвесторы[7]. Он также перевёл 500 000 долларов в отделение «Барклейс-бэнк» на Ломбард-стрит[8].

Создав себе таким образом «фасад», Харви через лорда Ханнисетта обратился за получением лицензии. Пришедшие к власти в октябре 1964 года лейбористы, как и их предшественники консерваторы, не понимали всей важности нефтяных запасов Северного моря. В отношении лицензии правительство требовало ренту в 12 000 фунтов стерлингов годовых на первые шесть лет, 12,5 процента подоходного налога для физических лиц или 12,5 процента налога с прибыли для компаний, но так как Харви предполагал прибыль только для себя, то его не особенно интересовали эти нюансы.

22 мая 1965 года министр энергетики опубликовал в «Лондон газетт» компанию «Проспекта ойл» среди пятидесяти двух других, получивших лицензии на добычу нефти. 3 августа 1965 года закон №1531 распределил участки. «Проспекта ойл» получила участок с координатами 51°50'00" северной широты и 20°30'20" восточной долготы, соседний с участком «Бритиш петролеум».

После этого Харви прекратил всякую деятельность, ожидая, пока какая-нибудь из компаний, получивших участок в Северном море, не найдёт нефть. Ждать пришлось долго, но Харви не торопился. Наконец «Б.П.», потратив миллиард долларов на разведку, открыло на своих сороковых широтах коммерческое месторождение. Харви тут же вышел из тени, запустив в ход вторую часть разработанного им плана.

В начале 1972 года Меткаф арендовал у компании «Ридинг и Бейтс» плавучую нефтедобывающую платформу, которую, предварительно разрекламировав, с большой помпой отбуксировал к участку «Проспекта ойл». В договор аренды входил пункт о возможности продления контракта, в случае если он найдёт нефть. Харви нанял минимальное число рабочих, разрешённое британским законодательством, и стал бурить скважины на глубину до двух километров. Окончив бурение, он уволил всех рабочих и сообщил «Ридинг и Бейтс», что задержит платформу ещё на некоторое время, продолжая платить за аренду.

Два последующих месяца Харви выбрасывал на рынок акции компании «Проспекта ойл» из своего запаса — по нескольку тысяч штук ежедневно. Когда бы финансовые журналисты из «Бритиш пресс» ни звонили, чтобы узнать, почему цена на эти акции неуклонно растёт, секретарь по связям с общественностью отвечал, что в настоящее время он воздерживается от комментариев, но в ближайшем будущем в газетах появится официальное заявление. Газетчки сложили два плюс два и получили пятнадцать. Акции продолжали подниматься в цене и под неустанным руководством Берни Силвермена, главного исполнительного директора Харви в Англии, доросли от десяти пенсов почти до двух фунтов стерлингов. Имея многолетний опыт подобных операций, Силвермен отлично понимал, что его босс что-то замышляет, но его приоритетная задача заключалась в обеспечении развития всего предприятия таким образом, чтобы никто даже не заподозрил прямой связи между Меткафом и «Проспекта ойл».

В январе 1974 года акции поднялись до трех фунтов стерлингов. Вот тогда-то Харви и привёл в действие третью часть своего плана, сделав козлом отпущения нового служащего компании «Проспекта ойл», энергичного молодого выпускника Гарварда Дэвида Кеслера.

2

Дэвид поправил очки и ещё раз перечитал рекламное объявление в деловой части газеты «Бостон глоб», не смея поверить своим глазам. Предложение идеально подходило для него:

«Зарегистрированной в Великобритании нефтяной компании, выполняющей обширные работы в Северном море у берегов Шотландии, требуется молодой руководитель с опытом работы на товарной бирже и/или на финансовом рынке. Жалованье — 25 000 долларов в год. Предоставляется квартира. Находится в Лондоне. Заявление присылать на а/я № 217А».

Понимая, что эта должность может вывести его к другим возможностям в бурно развивающейся отрасли промышленности, Дэвид решил, что предложение звучит заманчиво, но при этом он немного сомневался, посчитают ли его достаточно подготовленным для такой должности. Ему вспомнились слова его преподавателя по европейскому бизнесу: «Если местом своей деятельности вы выберете Великобританию, постарайтесь, чтобы это было Северное море. С их профсоюзными проблемами, в этой стране больше не осталось ничего великого, кроме него».

Дэвид Кеслер, худощавый, чисто выбритый молодой американец, чья короткая стрижка и румянец больше подходили лейтенанту морской пехоты, обладал непробиваемой серьёзностью. Он взялся за дело со всей энергичностью недавнего выпускника Гарвардской школы бизнеса, желая преуспеть на выбранном поприще. Он провёл в Гарварде шесть лет: первые четыре года изучал математику и получил степень бакалавра, а затем ещё два учился в Школе бизнеса на другом берегу Чарльз-ривер. После получения диплома Дэвид принялся искать работу, которая вознаградила бы его за исключительную способность к упорному труду, которой, по его мнению, он обладал. Учёба давалась ему нелегко, и он завидовал природным талантам своих однокурсников, которые осваивали посткейнсианские экономические теории, как детишки таблицу умножения. Все шесть лет Дэвид упорно трудился, отрывая нос от книг только для того, чтобы часок потренироваться в спортзале да изредка — по воскресеньям — посмотреть, как гарвардские спортсмены защищают университетские цвета на футбольном поле или на баскетбольной площадке. Он и сам был бы не прочь сыграть, но тогда для занятий осталось бы меньше времени.

Дэвид снова перечитал объявление, а затем напечатал и отправил по указанному адресу тщательно подготовленное письмо. Ответ пришёл через несколько дней. Его пригласили на собеседование в один из местных отелей в следующую среду в пятнадцать часов.

В 14.45 Дэвид в волнении вошёл в отель «Копли» на Хантингтон-авеню. По пути в небольшой номер, где было назначено собеседование, он повторял про себя девиз Гарвардской школы бизнеса: внешность — английская, мысли — еврейские.

На собеседовании присутствовали три человека, представившиеся как Силвермен, Купер и Эллиот. Старшим был Берни Силвермен — невысокий, седой, явно преуспевающий бизнесмен, выделявшийся клетчатым галстуком и нью-йоркским акцентом. Купер и Эллиот молча наблюдали за Дэвидом.

Силвермен долго и многословно рассказывал Дэвиду соблазнительную историю компании и её цели. Харви тщательно подготовил Силвермена, и тот отлично держал ситуацию в своих ухоженных руках, как и подобало достойному помощнику Меткафа в его афёре.

— Вот так обстоят дела, мистер Кеслер. У нас один из крупнейших коммерческих проектов в мире: бурим нефтяные скважины в Северном море у берегов Шотландии. Нашу компанию — «Проспекта ойл» — поддерживает группа банков в Америке. Мы получили лицензию британского правительства, и у нас есть финансирование. Но все решают люди, а не деньги, мистер Кеслер, — это естественно. Нам нужен человек, готовый работать день и ночь, чтобы помочь «Проспекта ойл» встать на ноги, и подходящему человеку мы согласны платить самое высокое жалованье. Если мы договоримся с вами, то ваше рабочее место будет в Лондоне под непосредственным руководством нашего управляющего директора мистера Эллиота.

— А где находится главная контора компании?

— В Нью-Йорке, но у нас есть офисы в Монреале, Сан-Франциско, Лондоне, Абердине, Париже и Брюсселе.

— Компания ведёт разведку нефти в других местах?

— В настоящее время нет, — ответил Силвермен. — После удачи «Б. П.» мы топим миллионы в Северном море, а участки вокруг нас сейчас имеют шансы на успех один к пяти, что очень неплохо в нашем деле.

— И когда подходящий вам человек должен приступить к работе?

— Где-то в январе, по окончании государственных курсов по управлению в нефтяном бизнесе, — вступил в разговор Ричард Эллиот. Голос худого, болезненно-жёлтого номера два звучал с акцентом уроженца штата Джорджия. Государственные курсы были совершенно в духе Харви Меткафа — максимум достоверности при минимуме затрат.

— А как насчёт жилья? — спросил Дэвид. — Где будет квартира?

— Вы займёте одну из квартир компании в Барбикане, совсем недалеко от нашей лондонской конторы, — объяснил Купер.

Больше вопросов у Дэвида не было. Силвермен рассказал всё ясно и доступно, и было видно, что он знает своё дело.

Через десять дней Дэвид получил телеграмму: Силвермен приглашал его на ленч в «21-й клуб» в Нью-Йорке. Войдя в ресторан, он узнал многих из людей, сидевших за соседними столиками, и почувствовал уверенность: очевидно, пригласивший его человек знает, чего он хочет. Их столик находился в одной из ниш, которые предпочитали бизнесмены, желавшие, чтобы их разговор не подслушали.

Силвермен пребывал в хорошем настроении. Он немного потянул разговор, касаясь не относящихся к делу вопросов, но, в конце концов, когда принесли бренди, предложил Дэвиду место в Лондоне. Дэвид был в восторге: 25 000 долларов в год в компании с таким захватывающим дух будущим. Отказавшись от времени на раздумье, он сразу же согласился приступить с 1 января к работе в Лондоне.

Дэвид Кеслер никогда прежде не бывал в Англии: какая зелёная трава, какие узкие дороги, какие заборы и живые изгороди укрывают дома! После широких автострад и просторных автомобилей Нью-Йорка он чувствовал себя так, словно попал в игрушечный городок. Маленькая квартирка в Барбикане была чистенькой и безликой и, как и обещал мистер Купер, близко к конторе, расположенной на Треднидл-стрит. Контора компании «Проспекта ойл» занимала семь комнат на одном из этажей огромного викторианского особняка; единственным помещением, имевшим вид, достойный процветающей компании, был кабинет Силвермена. В других комнатах располагались крошечная приёмная, комната для телекса, два кабинета секретарей, комната покрупнее для мистера Эллиота и маленькая комнатушка для него. Дэвиду она показалась совсем убогой, но Силвермен тут же указал, что аренда в Сити Лондона составляет 30 долларов за квадратный фут[9], в то время как в Нью-Йорке — всего 10 долларов.

Секретарша Берни Силвермена Джудит Лэмпсон провела Дэвида в прилично обставленный кабинет главного исполнительного директора. Силвермен сидел в большом чёрном вращающемся кресле за массивным столом, делавшим его похожим на лилипута. На столе стояли четыре телефона — три белых и один красный. Позднее Дэвид выяснил, что солидно выглядевший красный телефон был напрямую связан с номером в Соединённых Штатах, но ему так и не удалось узнать, чей это номер.

— Доброе утро, мистер Силвермен. Какое моё первое задание?

— Берни, пожалуйста, называйте меня Берни. Садитесь. Заметили, как изменились в цене акции компании за последние несколько дней?

— Ещё бы! — с энтузиазмом ответил Дэвид. — Поднялись почти до шести долларов. Полагаю, это потому, что теперь нас поддерживает новый банк и успешно идёт разведка и у других компаний?

— Нет, — вполголоса произнёс Силвермен тоном, подчёркивающим, что информация не предназначена для посторонних ушей, — дело в том, что мы сами провели весьма удачное бурение, но ещё не решили, когда объявить об этом. Вот здесь полный отчёт геолога. — С этими словами Силвермен энергично придвинул к Дэвиду аляповатую папку внушительных размеров.

Дэвид чуть не присвистнул:

— И какие планы у компании теперь?

— Объявим, что нашли нефть, — тихо продолжил Силвермен, поигрывая ластиком, — недели через три, когда будем полностью уверены в размерах и объёме скважины. Нам ещё предстоит выработать план, что делать с рекламой и внезапным притоком денег. Разумеется, цена акций подскочит до небес.

— Наши акции и так всё время ползут вверх. Вероятно, люди уже знают?

— Вполне возможно. Беда с этой чёрной жидкостью: как только она появляется на поверхности, спрятать её уже невозможно, — рассмеялся Силвермен.

— Можно ли на выгодных условиях вовлекать в дело других лиц? — спросил Дэвид.

— Конечно, если это не причиняет компании вреда. Просто дайте мне знать, что кто-то хочет вложить деньги в наше предприятие. Здесь, в Англии, у нас нет проблем с распространением информации среди служащих, как, кстати, и ограничивающих законов, в отличие от Америки.

— Как высоко, по-вашему, подскочат акции?

Силвермен посмотрел Дэвиду прямо в глаза и небрежно произнёс:

— Двадцать долларов.

Вернувшись к себе в кабинет, Дэвид тщательно изучил любезно предоставленный ему Силверменом отчёт геолога. Создавалось впечатление, что компания «Проспекта ойл» вроде действительно нашла нефть, но объём месторождения ещё не определён. Закончив читать, Дэвид взглянул на часы и чуть не выругался. Отчёт геолога так захватил его мысли, что у него совсем вылетело из головы: сегодня он обедает в Оксфорде со своим однокашником по Гарварду. Дэвид наскоро сложил бумаги в портфель и, взяв такси, помчался на Паддингтонский вокзал, чтобы успеть на поезд в 18.15.

По дороге в университетский городок он размышлял о Стивене Брэдли, с которым они дружили во времена Гарварда. Стивен охотно помогал Дэвиду и другим однокурсникам с математикой. Сейчас Брэдли учился в аспирантуре колледжа Магдален и был одним из самых блестящих аспирантов своего курса. В Гарварде он победил в конкурсе на стипендию памяти Кеннеди, а в 1970 году завоевал Уистеровскую премию по математике, самую престижную награду на математическом факультете. Хотя в денежном выражении премия составляла совсем ничтожную сумму в 80 долларов и медаль, но получаемая репутация и предложения мест работы вызывали большую конкуренцию среди студентов. Стивен победил без особого труда, поэтому никто не удивился, когда его пригласили в аспирантуру в Оксфорд. Сейчас заканчивался его третий год в аспирантуре колледжа Магдален. Его статьи по Булевой алгебре[10] с небольшими интервалами регулярно печатались в «Учёных записках Лондонского математического общества», и в газетах уже объявили, что он прошёл по конкурсу на кафедру математики в своей альма-матер, то есть в Гарварде, где и начнёт преподавать с осени.

Поезд из Лондона прибыл в Оксфорд через час, и после короткой поездки на такси от вокзала по Нью-Колледж-лейн Дэвид в 19.30 прибыл в Магдален. Один из привратников колледжа проводил его в квартиру Стивена, которая представляла собой просторное старинное помещение с гравюрами на стенах, с уютными креслами и невероятным количеством книг. «Как это жилище не похоже на стерильно голые стены Гарварда», — подумал Дэвид. Стивен встретил его радушно, и, казалось, он совсем не изменился: костюм по-прежнему висел на его длинном, худом, нескладном теле как на вешалке. Ни один портной не привлёк бы его в качестве манекена. Густые брови нависали над старомодными, круглыми очками. Как только Стивен увидел Дэвида, он бросился к нему навстречу, тепло приветствуя старого друга и однокашника. Только что он выглядел стариком, а теперь ему нельзя было дать и законных тридцати. Стивен налил Дэвиду виски, и они сели поболтать. Хотя в Гарварде Стивен никогда не считал Дэвида близким другом, но ему нравилось опекать Кеслера, замечая у него неподдельный интерес к учёбе. К тому же Стивен всегда радовался возможности поддержать соотечественника-американца и показать ему Оксфорд.

— Дэвид, эти три года невозможно забыть, — говорил Стивен, подливая гостю отличного «Джэк Дэниелc». — У меня единственное печальное событие — прошлой зимой умер отец. Ты же знаешь, он очень заботился о моём образовании и всячески поддерживал мои занятия наукой. По правде говоря, он неплохо обеспечил меня… Похоже, пробки для ванн оказались в большем спросе, чем я ожидал. Может, посоветуешь, куда вложить деньги? Сейчас они просто лежат на счёте в банке. Все как-то не хватало времени серьёзно заняться этим вопросом, а когда подумаю об инвестициях, так и вообще не знаю, с чего начать.

Тут Дэвид вспомнил о своей новой ответственной работе в «Проспекта ойл».

— Слушай, Стивен, а давай мы вложим твои деньги в мою компанию. Нам крупно повезло в Северном море, и, когда объявят о нашей находке, акции подскочат до небес. Вся операция займёт около месяца, но у тебя есть шанс сорвать самый большой куш в своей жизни. Жаль, что у меня нет своих денег, — я бы тоже вложил их в это предприятие.

— А ты точно знаешь, что там нашли много нефти?

— Ну, не совсем точно, но я читал отчёт геолога, и, кстати, он производит неплохое впечатление. — Дэвид извлёк внушительную папку. — Наши акции и сейчас растут в цене. Вот увидишь, они обязательно поднимутся до двадцати долларов за штуку. Проблема в том, что время поджимает.

Взглянув на отчёт геолога, Стивен решил, что попозже он сам внимательно прочитает его.

— И как же оформляются такие инвестиции?

— Это несложно. Находишь приличного брокера, покупаешь акций сколько можешь и ждёшь, пока не объявят об открытии этого месторождения. Со своей стороны, я буду держать тебя в курсе дел и подскажу, когда лучше всего продать акции.

— Это было бы очень любезно с твоей стороны.

— Это самое меньшее, чем я могу отплатить тебе за математику в Гарварде.

— Пустяки! Идём обедать.

Стивен и Дэвид прошли в столовую колледжа — овальный зал с дубовыми панелями, над которыми выстроился плотный ряд портретов бывших президентов колледжа, епископов и академиков. Посредине зала стояли длинные деревянные столы для студентов. Стивен провёл своего гостя дальше — к «высокому столу» для профессорско-преподавательского состава и предложил Дэвиду удобное кресло. Казалось, Стивен не замечает галдящую весёлую массу студентов, а Дзвид с удовольствием наблюдал за ними, вспоминая свои университетские годы.

Обед из семи блюд произвёл на Дэвида впечатление. Он даже с удивлением подумал о худобе Стивена: как можно остаться таким тощим, если тебя каждый день так кормят! Когда подали портвейн, Стивен предложил вернуться к нему домой, чтобы не выслушивать брюзжание старых профессоров в общей гостиной.

Поздно вечером за бокалом рубинового вина они продолжали говорить о нефти Северного моря и Булевой алгебре, восхищаясь, как каждый из них хорошо разбирается в своей области. Стивен, как и большинство учёных, крайне доверчиво относился ко всему, что лежало за пределами его науки. Он уже свыкся с мыслью, что приобретение акций компании «Проспекта ойл» — удачный ход с его стороны.

Утром Стивен провёл Дэвида по аллее Эддисона до Магдален-бридж, где от близости реки Черуэлл трава казалась необыкновенно яркой и густой. Дэвиду не хотелось расставаться, и тем не менее он всё-таки поймал такси и уже в 9.45 выехал из колледжа Магдален. Его путь лежал мимо Нью-Колледжа, Тринити, Баллиола и Уорчестера, где на стене одного из колледжей он прочитал надпись: «C’est magnifique mais ce n’est pas la gare»[11]. Дэвид успел на десятичасовой поезд в Лондон. Поездка в Оксфорд понравилась ему. К тому же он пребывал в хорошем настроении, надеясь, что сможет отблагодарить старого друга и однокашника, который в прошлом много помогал ему.

— Доброе утро, Дэвид.

— Доброе утро, Берни. По-моему, вам будет интересно узнать, что прошлый вечер я провёл у друга в Оксфорде и он не прочь вложить в нашу компанию определённую сумму. А именно 250 000 долларов.

— Великолепно, Дэвид, продолжайте в том же духе. Ваша услуга неоценима.

Силвермен нисколько не удивился сообщению Дэвида, но, как только вернулся к себе в кабинет, тут же поднял трубку красного телефона:

— Харви?

— Да, Берни.

— Похоже, с Кеслером мы не промахнулись. Он уговорил своего друга вложить деньги в нашу компанию — 250 000 долларов.

— Отлично. Теперь слушай внимательно. Скажешь моему брокеру выбросить 40 000 акций по цене чуть больше шести долларов. Если друг Кеслера и в самом деле решится вложить денежки в нашу «Проспекта ойл», то мой пакет акций будет единственным крупным на рынке.

Подумав ещё денёк, Стивен заметил, что акции компании подросли с 2 фунтов 75 пенсов до 3 фунтов 5 пенсов, и решил, что настало время вложить деньги в компанию, которая, как он сам убедился, была на подъёме. Дэвиду он доверял, да и глянцевый отчёт геолога произвёл на него впечатление. Стивен позвонил в Сити в брокерскую компанию «Киткэт и Эйткен» и поручил купить акции компании «Проспекта ойл» на сумму 250 000 долларов. Когда заявка Стивена поступила на фондовую биржу, брокер Харви Меткафа как раз выбросил сорок тысяч акций на продажу, и вскоре сделка уже была оформлена по 3 фунта 10 пенсов за акцию.

Удачно разместив в акциях наследство отца, в течение нескольких последующих дней Стивен с радостью наблюдал, как цена на его акции доползла до 3 фунтов 50 пенсов, что даже превысило прогноз. Он не понимал, что этот рост оказался возможным только благодаря его вложению капиталов. Не разобравшись, Стивен уже строил планы, куда он потратит прибыль. Он решил не продавать акции сразу, а попридержать их. Дэвид говорил, что со временем они будут стоить по 20 долларов за штуку, и в любом случае обещал предупредить, когда настанет подходящий момент продать их.

Тем временем Харви Меткаф выбросил на рынок новые порции акций, играя на интересе, созданном инвестициями Стивена. Он начал соглашаться с выводом Силвермена: молодой Дэвид Кеслер, исполненный наивного энтузиазма человека, впервые получившего достойную работу, явился для них великолепной находкой. Не в первый раз прибегал Харви к такому трюку — свалить всю ответственность на неопытные, невинные плечи, а самому остаться в глубокой тени.

В то же время Ричард Эллиот в качестве представителя компании иногда «проговаривался» прессе о появляющихся на рынке крупных покупателях, что, в свою очередь, вызывало приток мелких пайщиков и поддерживало стабильно высокие цены.

Один из уроков, который усваивают студенты Гарвардской школы бизнеса, заключается в том, что чиновник хорош настолько, насколько позволяет его здоровье. Дэвид не чувствовал себя спокойно, если не проходил регулярного медицинского обследования. Он предпочитал лично услышать, что его здоровье в полном порядке, хотя неплохо бы относиться к делам немного спокойнее. Поэтому он попросил секретаршу, мисс Рентаул, записать его на приём к врачу на Харлей-стрит.

По всеобщему мнению, дела доктора Робина Оукли шли в гору. Д-р Оукли, высокий, интересный мужчина тридцати семи лет, с густой шевелюрой тёмных волос, которые, казалось, никогда не начнут редеть, обладал классическими чертами лица и самоуверенностью преуспевающего человека. Дважды в неделю он всё ещё играл в сквош, что позволяло ему выглядеть завидно моложе своих ровесников. Робин поддерживал спортивную форму ещё со времён учёбы в Кембридже, где входил в сборную по регби. Медицинское образование он продолжил в колледже при больнице св. Фомы, где опять его игра в регби, а не успехи в области медицины принесла ему известность и благосклонность тех, кто определяет дальнейшую карьеру выпускников. После получения диплома Робина пригласил к себе ассистентом один весьма процветающий практикующий врач с Харлей-стрит — доктор Юджин Моффат. Д-р Моффат славился не столько своим искусством излечивать болезни, сколько умением очаровывать богатых женщин не первой молодости: они посещали его вновь и вновь, хотя часто без всякой необходимости. Учитывая, что за визит каждая пациентка платила пятьдесят гиней, можно было считать его карьеру успешной.

Моффат выбрал Робина Оукли себе в ассистенты за те же качества, которыми обладал сам и которые сделали его таким незаменимым. Робин, без сомнения, был хорош собой, прилично образован и достаточно умён. С обаянием у него тоже было все в порядке. Он легко вписался в Харлей-стрит и систему Моффата, и, когда старик вдруг умер, только распечатав свой седьмой десяток, Робин продолжил его дело так же естественно, как наследный принц занимает освободившийся трон. Робин создавал свою практику, не теряя из виду никого из дам Моффата, кроме как по естественным причинам, и не забывая об улучшении своего благосостояния. На настоящий момент у него были жена, два сына, уютный особнячок в нескольких милях от Ньюбери в Беркшире и значительные сбережения в ценных бумагах. Он никогда не жаловался на судьбу и наслаждался жизнью, но иногда признавался себе, что прелести жизни начинают несколько приедаться. Все чаще стала появляться мысль, что он сыт по горло ролью обходительного, все понимающего доктора. Наступит ли конец света, если он признается, что его нисколько не беспокоит, почему появляются крошечные тёмные пятнышки на унизанных бриллиантами пальцах леди Фионы Фишер? А кстати, он и не знает почему. Падут ли небеса на землю, если он скажет страхолюдной миссис Пейдж-Стенли, что она дурно пахнущая старуха, которой не требуется никаких укрепляющих лекарств, а нужны только новые зубные протезы? И лишат ли его жизни за то, что он лично выдаст засидевшейся в старых девах мисс Лидии де Вильерс полную порцию того лекарства, на которое она сама так давно и недвусмысленно намекает?

Дэвид Кеслер прибыл точно в указанное время, — мисс Рентаул предупредила его, что в Англии в случае опоздания терапевты и дантисты аннулируют вашу запись на приём, но плату все равно возьмут.

Дэвид разделся и лёг на кушетку. Доктор Оукли измерил ему давление, послушал сердце, заставил высунуть язык — тот самый орган, который редко хорошо выглядит на публике. Пока доктор мял и ощупывал Дэвида, они разговорились.

— Что вас привело в Лондон, мистер Кеслер?

— Работаю в Сити, в одной нефтяной компании. Вы, наверное, слышали о нас — «Проспекта ойл»?

— Не приходилось, — ответил Робин. — Нет, определённо не слышал. Согните ноги. — Он стукнул молоточком сначала по одной, потом по другой коленке Дэвида. Ноги резко дёрнулись вверх. — Рефлексы в норме.

— Ещё услышите, доктор Оукли, обязательно услышите. Все идёт просто отлично. Скоро все газеты напишут о нашем успехе.

— Почему вы так решили? — с улыбкой поинтересовался Робин. — Вы что, нашли нефть?

— Вот именно, — тихо произнёс Дэвид, наслаждаясь произведённым эффектом. — Вот именно её мы и нашли!

Робин несколько раз ткнул Дэвида в живот.

— Отличный мускульный корсет, жира нет, печень не увеличена. Вы в хорошем физическом состоянии, молодой человек.

Доктор вышел из смотрового кабинета, оставив Дэвида одеваться, и, вернувшись к своему столу, несколько рассеянно сделал краткую запись в карточке Кеслера, — его голову заняла более важная мысль — о нефтяном месторождении.

Доктора с Харлей-стрит, хотя обычно и заставляют пациентов минут по пятнадцать ждать в отапливаемых газом приёмных с традиционным старым выпуском «Панча» на столике, никогда не торопят их, когда те уже в кабинете. Так и Робин не собирался торопить Дэвида.

— В общем и целом у вас хорошее здоровье, мистер Кеслер. Правда, есть слабые признаки анемии. Полагаю, из-за переутомления и недавней перемены климата. Я пропишу вам препарат с железом, и вы быстро придёте в норму. Будете принимать по одной таблетке — утром и вечером. — Д-р Оукли выписал неразборчивым почерком рецепт и вручил его Дэвиду.

— Большое спасибо. Очень любезно с вашей стороны, что уделили мне столько времени.

— Не стоит благодарности. Как вы находите Лондон? — спросил Робин, чтобы завязать разговор. — Наверное, очень отличается от Америки?

— Что отличается, это безусловно: здесь не такой бешеный ритм жизни. Как только я научусь определять, сколько времени мне потребуется, чтобы сделать то или иное, я буду на полпути к победе.

— У вас много друзей в Лондоне?

— Пока нет, — искренне ответил Дэвид. — У меня есть пара приятелей в Оксфорде — вместе учились в Гарварде. А так, я ещё просто не успел ни с кем здесь толком познакомиться.

«Вот и отлично, — подумал Робин, — прекрасный шанс побольше выяснить об этих нефтяных делах, а заодно и пообщаюсь с нормальным человеком, — в отличие от него половина моих пациентов выглядит так, словно они уже двумя ногами стоят в могиле. Хоть какое-то разнообразие в жизни».

Приняв такое решение, д-р Оукли предложил:

— Если хотите, можно где-нибудь вместе пообедать на неделе. Думаю, вам было бы интересно посетить один из наших старинных лондонских клубов.

— Это так великодушно с вашей стороны.

— Вот и отлично. Пятница вас устроит?

— Вполне.

— Тогда, скажем, в час дня в клубе «Атенеум» на Пэлл-Мэлл.

По дороге в свой кабинет в Сити Дэвид купил выписанные таблетки и сразу же принял одну. Пребывание в Лондоне определённо начинало нравиться ему: похоже, Силвермен его работой доволен, дела компании процветают, и в его жизни стали появляться интересные люди. Да, он не ошибся, лондонский период будет счастливым в его карьере.

В пятницу в 12.45 Дэвид приехал в «Атенеум», массивное белое здание на углу Пэлл-Мэлл, напротив которого установлен памятник герцогу Йоркскому. Размеры залов произвели на Дэвида сильное впечатление. С цепкой хваткой коммерсанта он тут же подумал, что, сдавая эти помещения в аренду, можно зарабатывать неплохие деньги. Иногда ему казалось, что клуб полон оживших восковых фигур. Как позднее объяснил Робин, в действительности это все сплошь и рядом выдающиеся генералы и дипломаты.

Они обедали в Кофейном зале, любовались его главной достопримечательностью — картиной Рубенса, приобретённой Карлом II, и разговаривали о Бостоне, Лондоне, сквоше и их общей любви — Кэтрин Хэпберн. За кофе Дэвид охотно посвятил Робина в детали геологических изысканий на участке компании «Проспекта ойл». На Лондонской фондовой бирже акции уже поднялись до 3 фунтов 60 пенсов и продолжали расти.

— Звучит заманчиво, наверное, неплохое размещение капитала, — заметил Робин, — а так как вы сами служите в этой компании, то, пожалуй, можно и рискнуть.

— По-моему, здесь вы вообще ничем не рискуете, — возразил Дэвид, — во всяком случае пока есть нефть.

— Вы меня определённо заинтересовали, и я обязательно рассмотрю эту перспективу самым тщательным образом в ближайшие выходные.

На ступеньках «Атенеума» они расстались. Дэвид отправился на пресс-конференцию по энергетическому кризису, которую проводила «Файнэншл таймс», а Робин поехал домой в Беркшир. Его сыновья приезжали домой на выходные из пансиона для приготовишек, и ему очень хотелось поскорее увидеться с ними. «Как быстро они выросли от грудничков до подростков, а скоро станут молодыми людьми», — думал Робин. И как приятно знать, что их будущее обеспечено. Хотя, пожалуй, всё-таки надо сделать это будущее чуточку более обеспеченным, вложив деньги в компанию Дэвида Кеслера. Ведь всегда можно продать акции, как только объявят об открытии месторождения, и опять разместить сбережения в ценных бумагах.

Берни Силвермен тоже не без удовольствия выслушал доклад о предполагаемом новом поступлении средств:

— Примите мои поздравления, молодой человек. Как вы понимаете, нам понадобится ещё немало средств на прокладку нефтепровода. Укладка труб может обойтись в два миллиона долларов за милю. Но как бы то ни было, вы отлично справляетесь со своей частью работы. Босс только что разрешил выдать вам премию в пять тысяч долларов — и это все только за ваши усилия. Продолжайте в том же духе.

Дэвид улыбнулся. Такой оборот дел был в самых лучших гарвардских традициях: выполнил конкретную работу, усилившую процветание твоей компании, — получай награду.

— Когда официально объявят о нашем месторождении? — спросил он,

— Потерпите ещё несколько дней.

Весь сияя от распиравшей его гордости, Дэвид покинул кабинет Силвермена.

Силвермен немедленно позвонил Харви Меткафу по красному телефону, а затем ещё раз провернул уже ставшую привычной операцию на фондовой бирже. Брокеры Харви выбросили на рынок 35 000 акций по цене 3 фунта 73 пенса за штуку и примерно по 5000 акций ежедневно выпускали в свободную продажу, тщательно отслеживая момент, когда рынок насытится, поддерживая таким образом их постоянную цену. Когда доктор Оукли вложил в компанию большую сумму, акции снова подросли, на этот раз до 3 фунтов 90 пенсов, что весьма порадовало Дэвида, Робина и Стивена. Им не суждено было узнать, что каждый день из-за вызванного ими ажиотажа Харви выбрасывал на рынок ещё и ещё акции и таким образом создавался свой собственный рынок.

Часть премии Дэвид решил израсходовать на приобретение картины для своей квартирки в Барбикане, которую он считал довольно унылой. «Какое-нибудь полотно около двух тысяч долларов, — размышлял он, — что-нибудь такое, что со временем поднимется в цене». С одной стороны, Дэвид любил искусство ради самого искусства, но он ещё больше любил его из-за материальной ценности. Вечер пятницы он провёл, гуляя по Бонд-стрит, Корк-стрит и Брутон-стрит — именно в этом районе располагается большинство лондонских художественных галерей. Вильденштейн был чересчур дорогим для его кармана, а Мальборо — чересчур современным для его вкуса. Картина, на которой он в конце концов остановил свой выбор, выставлялась в галерее Ламанна на Бонд-стрит. Эта галерея находилась всего в трех домах от «Сотби» и представляла собой одну-единствениую комнату с истёртым серым ковром и выцветшими красными обоями. Позже Дэвид узнает, что чем больше вытоптан ковёр и выцвели обои, тем успешнее галерея. В дальнем конце комнаты находилась винтовая лестница, к которой были небрежно прислонены несколько картин. Дэвид начал их просматривать и, к своей большой радости, нашёл полотно, которое ему понравилось.

Это была написанная маслом картина Леона Ундервуда «Венера в парке». На большом, довольно тёмном полотне шестеро мужчин и женщин сидели на металлических стульях за круглыми столиками. Среди них на переднем плане выделялась симпатичная обнажённая женщина с полным бюстом и длинными волосами. Никто не обращал на неё ни малейшего внимания, а она загадочно глядела на вас из картины как символ любви и теплоты среди безразличного окружения. Дэвид нашёл её абсолютно неотразимой.

К нему подошёл владелец галереи Жан-Пьер Ламанн. Его элегантный костюм просто кричал, что этот человек редко получает чеки меньше чем на тысячу фунтов. В свои тридцать пять он мог позволить себе маленькие причуды, и его туфли от Гуччи, галстук от Ив Сен-Лорана, рубашка от Тернбулл и Ассера и часы «Пьяжэ» не оставляли никого, особенно женщин, в сомнении, что он знает себе цену. У Ламанна было все, чем, в представлении англичан, должен обладать француз в плане внешности: стройный и элегантный, длинные тёмные волнистые волосы и выразительные карие глаза с хитринкой. Иногда он бывал капризным, иногда — требовательным, а его остроумие не щадило никого, почему он, вероятно, до сих пор и не женился. Хотя недостатка в претендентках явно не наблюдалось. Однако клиенты видели только его очаровательный фасад. Пока Дэвид выписывал чек, Жан-Пьер теребил свои модные усики, с нетерпением ожидая, когда будет можно поговорить о картине.

— Ундервуд — один из величайших скульпторов и художников современной Англии. Вы, наверное, знаете: у него учился Генри Мур. По-моему, его недооценивают. Он никогда не любил прессу и называл журналистов не иначе как пьяными бумагомарателями.

— Вряд ли таким способом можно понравиться журналистам, — едва слышно произнёс Дэвид, вручая Ламанну чек на 850 фунтов и явно наслаждаясь своим богатством. Он только что совершил самую дорогую покупку в своей жизни, интуитивно чувствуя, что картина — хорошее вложение денег, но главное — она ему нравилась.

Не переставая восторгаться Ундервудом, Жан-Пьер провёл Дэвида по галерее, показывая коллекцию импрессионистов и модернистов, собранную им за много лет. В кабинете Жан-Пьера продавец и покупатель обмыли покупку картины, выпив по стаканчику виски.

— Чем вы занимаетесь, мистер Кеслер?

— Работаю в небольшой компании «Проспекта ойл». Ищем в Северном море нефть.

— Ну и как, успешно? — поинтересовался Жан-Пьер с напускным простодушием.

— Только между нами, но могу открыть, что мы довольно оптимистично смотрим в будущее. Ни для кого не секрет, что за последние несколько недель цена на наши акции поднялась с двух до четырех фунтов, но никто ещё не знает истинной причины этого подъёма.

— А если бедный торговец картинами вроде меня вложит средства в эту компанию — это выгодно? — спросил Жан-Пьер.

— «Выгодно?» Отвечу вам так: в понедельник я сам вкладываю три оставшиеся тысячи в акции нашей компании! — с энтузиазмом воскликнул Дэвид. — А это все, чем я располагаю, естественно после приобретения «Венеры». Очень скоро мы сделаем важное заявление.

Глаза Жан-Пьера заблестели. Для проницательного француза такого намёка было более чем достаточно, и он перевёл разговор на другую тему.

— Берни, когда будет объявлено об открытии месторождения?

— Скорее всего в начале будущей недели. Возникли некоторые проблемы, но ничего серьёзного.

Это заверение несколько успокоило Дэвида. Сегодня утром он и сам купил на оставшиеся от премии 3000 долларов 500 акций. Как и другие, Дэвид надеялся на быструю прибыль.

— Соедините меня с Фрэнком Уоттсом. Привет, это Жан-Пьер Ламанн.

— Привет, Жан-Пьер. Чем могу помочь?

— Хочу купить 25 000 акций «Проспекта ойл».

— Никогда не слышал о такой компании. Подожди минутку… Ага, новая компания, весьма скромный капитал. Рискуешь, Жан-Пьер. Я бы не стал покупать.

— Все нормально, Фрэнк. Мне ненадолго. Я подержу акции всего две-три недели, потом можно продать. Когда начался операционный период на бирже[12]?

— Вчера.

— Отлично. Купи акции сегодня утром, а продашь перед окончанием периода или даже раньше. На следующей неделе я ожидаю одно заявление, поэтому, как только акции поднимутся в цене до пяти фунтов, можно продавать. И не жадничай. Оформи сделку на мою компанию, — не хочу, чтобы она была связана с моим именем, — вдруг подведу моего инсайдера.

— Как скажете, сэр. Значит, покупаю 25 000 акций «Проспекта ойл» по рыночной цене и продаю в последний расчётный день или раньше, если получу соответствующее указание.

— Все правильно. Следующую неделю я собираюсь провести в Париже — надо посмотреть картины. Поэтому, как только акции вырастут больше пяти фунтов, продавай их без колебаний.

— Хорошо, Жан-Пьер. Желаю удачной поездки.

Зазвонил красный телефон.

— Фрэнк Уоттс хочет купить значительную партию акций. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Понятия не имею, Харви. Наверное, это опять Кеслер. Поговорить с ним?

— Не надо. Ничего не говори. Я выбросил на рынок ещё 20 000 акций по 3 фунта 90 пенсов. Пусть Кеслер приведёт ещё одного крупного инвестора, и я выйду из игры. Подготовь наш план на последние семь дней этого операционного периода на Лондонской фондовой бирже.

— Хорошо, босс. А ты в курсе, что есть люди, покупающие акции и в небольших количествах?

— Естественно. И раньше так было, люди рассказывают своим друзьям, что напали на золотую жилу. Только Кеслеру ничего не говори.

— Знаете, Дэвид, — сказал Ричард Эллиот, — вы очень много трудитесь. Отдохните. Скоро, когда мы сделаем заявление, у нас будет по-настоящему много работы.

— Да я уже догадался, — ответил Дэвид. — Работа вошла у меня в привычку.

— Так расслабьтесь, и давайте сегодня посидим, например, в «Аннабель»?

Польщённый приглашением в самый изысканный клуб Лондона, Дэвид с готовностью согласился.

Взятый напрокат старенький «форд-кортина» Дэвида выглядел неуместно на Беркли-сквер среди припаркованных в два ряда «роллс-ройсов» и «мерседесов». Дэвид спустился по железной лестнице в подвал, где, по всей вероятности, располагались комнаты для слуг этого богатого дома. Теперь здесь устроили шикарный клуб с рестораном, танцевальным залом и маленьким уютным баром, стены которого украшали старинные гравюры и картины. Главный зал, тесно уставленный маленькими столиками, большинство из которых уже заняли, утопал в полумраке. Интерьер в стиле эпохи регентстваp[13] выглядел несколько экстравагантно. Марку Берли, владельцу клуба, всего за десять лет удалось превратить «Аннабель» в один из самых популярных клубов Лондона, где список желающих в будущем стать его членами превысил тысячу человек. В дальнем углу переполненного танцевального зала, где не разместились бы два «кадиллака», играл джаз. Пары танцевали, тесно прижавшись друг к другу: просто у них не было другого выбора. Дэвид с некоторым удивлением отметил, что большинство девушек в руках танцующих мужчин было лет на двадцать моложе своих партнёров. Старший официант Луи провёл Дэвида к столику Ричарда Эллиота, догадавшись по тому, как тот во все глаза глядел на знаменитостей, что это его первое посещение клуба. «Ничего, — подумал Дэвид, — когда-нибудь они так же будут глазеть на меня».

После весьма приличного обеда Ричард Эллиот и его жена присоединились к толпе на танцплощадке, а Дэвид прошёл к маленькому бару, окружённому удобными красными диванчиками, и завязал разговор с человеком, который представился как Джеймс Бригсли. Если Бригсли и не воспринимал весь мир как таковой театром, то уж «Аннабель» он точно считал сценой. Высокий блондин аристократической наружности, с насмешливыми искорками в глазах, явно чувствовал себя здесь непринуждённо со всеми. Дэвиду понравилась его уверенная манера держаться, чего так не хватало ему самому и чему вряд ли он когда-нибудь научится. Голос Бригсли, даже для неискушённого слуха Дэвида, звучал как голос человека из высшего света.

Рассказывая о своих поездках в Штаты, новый знакомый польстил Дэвиду замечанием, что ему всегда нравились американцы. Чуть позже Дэвид тихонько поинтересовался у старшего официанта, кто этот англичанин.

— Это лорд Бригсли, старший сын графа Лаутского, сэр.

«Кто бы мог подумать, — пронеслось в голове Дэвида, — что лорды выглядят совсем как обыкновенные люди, особенно если немного выпьют».

Лорд Бригсли постучал по стакану Дэвида.

— Как насчёт ещё по одной?

— Не возражаю, милорд, — согласился Дэвид.

— Ах, оставьте эту ерунду! Зовите меня просто Джеймс. Кстати, чем вы занимаетесь в Лондоне?

— Работаю в нефтяной компании. Вы, наверное, знаете нашего председателя, лорда Ханнисетта. Но, сказать по правде, сам я его никогда не встречал.

— Милый старикашка, — произнёс Джеймс. — Мы с его сыном вместе учились в Хэрроу. Раз уж вы занимаетесь нефтью, то, может, подскажете, что мне делать с акциями компаний «Шелл» и «Б.П.»?

— Пусть будут, — ответил Дэвид. — По-моему, с ценными бумагами, особенно нефтяными, разумно вообще не расставаться, по крайней мере пока английское правительство не начнёт жадничать и не станет все грести под себя.

Официант принёс ещё два двойных виски. У Дэвида уже слегка шумело в голове.

— А какая у вас компания? — поинтересовался Джеймс.

— Довольно маленькая, — ответил Дэвид, — но за последние три месяца наши акции поднялись в цене больше, чем у любой другой компании в нашем бизнесе. И я уверен, что это далеко не предел.

— Почему? — удивился Джеймс.

Дэвид огляделся и доверительно зашептал:

— Ну, вы же должны понимать, что если большая компания нашла месторождение нефти, то прибыль увеличится незначительно. Но если маленькая компания найдёт нефть, то, естественно, прибыль в целом будет намного выше.

— Вы что, хотите сказать, что ваша компания нашла нефть?

— Наверное, об этом пока нельзя говорить, — сказал Дэвид, — поэтому я бы попросил вас считать наш разговор конфиденциальным.

Дэвид совсем не помнил, как он добрался домой и кто уложил его в постель. На другое утро он появился в офисе довольно поздно.

— Берни, простите меня великодушно. Вчера отлично погуляли с Ричардом в «Аннабель», вот и проспал после хорошего вечера.

— Пустяки. Рад, что вы хорошо отдохнули.

— Надеюсь, вы не сочтёте меня неосторожным, но вчера я сказал одному лорду — даже имя вспомнить не могу, — что ему стоит вложить деньги в нашу компанию. Наверное, я немного поторопился.

— Не беспокойтесь, Дэвид, у нас все честно, а вам нужно отдохнуть — работаете как вол.

Джеймс Бригсли вышел из своей лондонской квартиры в Челси и, подозвав такси, отправился в банк «Уильямс и Глин». По складу характера Джеймс был человеком общительным, и когда он учился в Хэрроу, по-настоящему его привлекал только театр. По окончании школы отец запретил ему даже думать о сцене и потребовал, чтобы он продолжил образование в колледже Крайстчерч в Оксфорде, где молодого человека опять больше интересовало Драматическое общество, нежели получение диплома в области политики, философии и экономики. Окончив университет, Джеймс никому не рассказывал, получил он диплом в конце концов или нет. После Оксфорда он поступил на службу в Гренадерский гвардейский полк, что также дало ему возможность развернуть свои сценические способности и открыло перед ним двери лондонского высшего света, где он преуспел во всём, в чём только может при данных обстоятельствах преуспеть богатый молодой красавец виконт.

После двух лет службы в гвардии папа-граф подарил ему двухсотпятидесятиакровуюp[14] ферму в Хэмпшире, чтобы сын не бездельничал, но сельское житьё было не для Джеймса. Он передал ведение хозяйства управляющему и опять окунулся в светскую жизнь Лондона, продолжая мечтать о сцене и отлично понимая, что отец все так же считает служение Мельпомене неприличным для будущего пэра. Пятый граф мало обращал внимания на своего отпрыска, и тому было непросто убедить отца, что он умнее, чем о нём думают. Дэвид Кеслер, разболтавшись после нескольких рюмок, предоставил ему возможность доказать старику, что тот ошибается.

В банке «Уильямс и Глин», расположенном в красивом старинном особняке на Бирчин-лейн, его провели в кабинет управляющего.

— Мне нужны деньги под залог моей фермы в Хэмпшире, — объяснил свой визит лорд Бригсли.

Управляющий Филип Изард, хорошо знавший молодого человека, также был знаком и с его отцом. Хотя он уважал мнение графа, но не тратил много времени на молодого лорда. Тем не менее, не в его правилах было допытываться о причинах подобной просьбы клиента, чья семья держала счёт в их банке не первый век.

— Какую именно сумму вы хотите получить, милорд?

— Земля в Хэмпшире стоит тысячу фунтов за акр и всё время растёт. Ну, скажем, тысяч сто пятьдесят фунтов будет разумной суммой. Тогда на эти деньги я бы смог купить акции.

— А вы согласны оставить сертификат на покупку акций в банке в качестве обеспечения?

— Согласен. Какая мне разница, где он будет лежать.

— Тогда, думаю, ваш вопрос решится положительно и мы выдадим вам ссуду в 150 000 фунтов стерлингов под два процента годовых по базовой ссудной ставке.

Джеймс не знал, что означает «базовая ссудная ставка», но знал, что компетенция и репутация банка «Уильямс и Глин» были безупречны.

— Благодарю. И приобретите для меня, пожалуйста, 35000 акций компании «Проспекта ойл».

— А вы тщательно проверили эту компанию, милорд? — спросил Изард.

— Разумеется! — весьма резко ответил Бригсли. Он никогда не испытывал благоговейного трепета перед банкирами.

Силвермен вкратце рассказал по телефону Харви Меткафу о знакомстве Дэвида в «Аннабель» с неизвестным пэром, у которого, похоже, денег было больше, чем мозгов. Харви тут же выбросил на рынок 40 000 акций по 4 фунта 80 пенсов за штуку. 35 000 купили «Уильямс и Глин», а остаток снова разобрали мелкие инвесторы. Цена опять немного поднялась. У Харви осталось всего 35 000 своих собственных акций, и за четыре дня ему удалось полностью избавиться от них. Итак, на распродажу всего запаса акций «Проспекта ойл» ушло четырнадцать недель. Прибыль Харви Меткафа составила более шести миллионов долларов.

В пятницу утром акции стоили 4 фунта 90 пенсов, а Кеслер — сама наивность — привёл четырех крупных вкладчиков: перед тем как позвонить Йоргу Бирреру, Харви тщательно изучил все материалы.

Стивен Брэдли купил 40 000 акций по $ 6,10.

Д-р Робин Оукли купил 35000 акций по $ 7,35.

Жан-Пьер Ламани купил 25 000 акций по $ 7,80.

Джеймс Бригсли купил 35 000 акций по $ 8,80.

Сам Дэвид Кеслер купил 500 акций по $ 7,25.

Все вместе они купили 135 500 акций на сумму чуть больше одного миллиона долларов. Также, благодаря им, цены всё время поднимались, что дало Харви возможность выбросить все свои акции на естественный рынок.

И снова Харви Меткафу афёра удалась. Его имя не появлялось на фирменных бланках, и сейчас у него не было акций «Проспекта ойл». Никто ни в чём не мог обвинить его. Он нигде не нарушил закон. Даже геологический отчёт содержал столько «если» и «но», что спокойно прошёл бы в суде. Что же до Дэвида Кеслера, то разве Харви виноват в его юношеском энтузиазме и неумении подождать? Он даже никогда не встречался с этим человеком. Харви Меткаф открыл бутылку шампанского «Крюг Приве Кюве» 1964 года, доставленную из Лондона от «Хеджес энд Батлер», медленно отхлебнул глоток и закурил сигару «Ромео и Хулиета Черчилль». Устроившись поудобнее, он тихо наслаждался своей победой.

Дэвид, Стивен, Робин, Жан-Пьер и Джеймс также на выходных отмечали свои достижения. А почему бы и нет? Их акции стоили 4 фунта 90 пенсов, и Дэвид уверял, что они ещё поднимутся до 10 фунтов. В субботу утром Дэвид впервые в жизни заказал себе у портного костюм. Стивен раздражённо просмотрел экзаменационные работы своих студентов-первокурсников. Робин был на спортивном празднике в школе, где учатся его сыновья. Жан-Пьер вставлял в новую раму картину Ренуара. А Джеймс Бригсли уехал на охоту, убеждённый, что наконец-то сможет похвастаться отцу попаданием в яблочко.

3

В понедельник в девять часов утра Дэвид пришёл на службу и обнаружил, что дверь заперта. Он никак не мог сообразить почему. Обычно секретарши приходили к 8.45.

Подождав чуть больше часа, он дошёл до ближайшей телефонной будки и набрал номер домашнего телефона Берни Силвермена. Никто не ответил. Тогда он позвонил домой Ричарду Эллиоту — ничего, кроме длинных гудков. Он позвонил в Абердинский филиал — результат был тот же. Дэвид решил вернуться в офис. «Наверняка существует какой-то простой ответ на этот вопрос», — размышлял он. Может, ему все приснилось? Или сегодня воскресенье? Нет, на улицах было полно людей и машин.

Когда Дэвид вернулся к конторе, какой-то молодой человек прибивал вывеску:

«Сдаются 2500 кв. футов. Обращаться к Конраду Ритблату».

— Что вы делаете? — возмутился Дэвид.

— Прежние съёмщики предупредили о прекращении аренды и уехали. Мы ищем новых. Хотите посмотреть помещения?

— Нет, — в панике попятился Дэвид. — Спасибо, нет.

Он бросился к телефонной будке, на ходу вытирая выступивший пот. Только бы никто не занял телефон!

Быстро пролистав телефонную книгу на букву «Л», Дэвид нашёл номер секретарши Берни Силвермена Джудит Лэмпсон. На этот раз на звонок ответили.

— Джудит, ради всего святого, скажи, что происходит? — Его голос не оставлял ни малейшего сомнения, что он искренне взволнован.

— Ничего не знаю, — ответила Джудит. — В пятницу вечером я получила уведомление об увольнении и месячный аванс без всякого объяснения.

Дэвид уронил трубку. Где-то в глубине его сознания замаячила правда, хотя все ещё хотелось верить, что этому кошмару есть простое объяснение. К кому обратиться? Что предпринять?

Как в дурмане Дэвид дошёл до своего дома в Барбикане. Пока его не было, принесли утреннюю почту, в том числе и письмо от владельца его квартиры:

Лондонское акционерное общество Барбиканское управление недвижимостью

Лондон ЕС2

01-628-4341

Уважаемый сэр,

С сожалением мы узнали, что в конце месяца Вы уезжаете, и хотели бы попросить Вас предварительно оплатить арендуемое помещение, за что заранее Вас благодарим.

Мы были бы очень Вам обязаны, если бы Вы при первой возможности направили ключи от квартиры в наш офис.

С уважением

К.-Дж. Кейселтон,

управляющий имуществом.

Дэвид замер посреди комнаты и с внезапно нахлынувшим отвращением глядел на своего недавно купленного Ундервуда.

Наконец, замирая от страха, он набрал номер своих брокеров:

— Сколько сегодня стоят акции «Проспекта ойл»?

— Упали до трех фунтов восьмидесяти пенсов, — ответил брокер.

— Почему?

— Не имею ни малейшего представления, но наведу справки и перезвоню вам.

— Пожалуйста, немедленно поставьте мои пятьсот акций на продажу.

— Пятьсот «Проспекта ойл» по рыночной цене, да, сэр.

Дэвид положил трубку. Через несколько минут телефон зазвонил снова. Это был брокер:

— Эти акции стоят уже три фунта пятьдесят центов — ровно столько, сколько вы за них заплатили.

— Пожалуйста, переведите всю сумму на мой счёт в банке Ллойда.

— Хорошо, сэр.

Дэвид не выходил из квартиры до следующего утра. Он лежал на кровати и без остановки курил одну сигарету за другой, обдумывая, что предпринять. Иногда он вставал, подходил к маленькому окошку и смотрел на залитый дождём Сити: банки, страховые компании, фондовые брокеры, акционерные общества — это его мир, но как ещё долго? Утром, как только открылась биржа, он снова позвонил брокеру, надеясь, что у того появилась новая информация.

— Есть новости о «Проспекта ойл»? — Его голос звучал устало.

— Плохие новости, сэр. Хлынул целый поток продаж, и к началу торгов акции упали до двух фунтов восьмидесяти пенсов.

— Почему? Что за дерьмо происходит? — Дэвид начал терять самообладание.

— Ничего не знаю, — ответил ему спокойный голос, хозяин которого всегда имел один процент, не важно, хорошо или плохо шли дела.

Дэвид положил трубку. Похоже, все выученное им в Гарварде рассеялось, как дым. Незаметно прошёл час.

Обедая в скромном ресторанчике, Дэвид читал безрадостную статью «Загадка „Проспекта ойл”» в «Ивнинг стандард», написанную редактором городских новостей Давидом Молбертом. К закрытию Фондовой биржи, в 16 часов, акции упали до 1 фунта 60 пенсов.

Дэвид провёл ещё одну бессонную ночь. Ему было больно и стыдно, когда он думал о том, как легко два месяца высокого жалованья и премиальных и лживые разглагольствования о радужных перспективах убедили его, дипломированного специалиста, в надёжности предприятия, вместо того чтобы вызвать естественные подозрения. Ему стало нехорошо, когда он вспомнил о своих частных разговорах, о намёках на перспективность компании «Проспекта ойл», которые в последнее время он нередко нашёптывал в доверчивые уши.

В среду утром, страшась услышать в трубку то, что он и так знал, Дэвид снова позвонил брокеру. Акции упали до одного фунта, и их больше никто не покупал. Выйдя из дому, он отправился в банк Ллойда, где, закрыв свой счёт, получил оставшиеся 1345 фунтов. Передавая банкноты, кассирша улыбнулась ему, наверное посчитав его преуспевающим молодым человеком.

Дэвид купил последний выпуск «Ивнинг стандард» (тот, что в правом нижнем углу помечен «7RR»). Акции компании «Проспекта ойл» опять упали, на этот раз до 25 пенсов. В оцепенении он вернулся домой. На лестнице его встретила консьержка.

— Приходили из полиции и спрашивали вас, молодой человек, — с вызовом сообщила она.

Дэвид поднимался по лестнице, стараясь выглядеть спокойным.

— Спасибо, миссис Пирсон. Скорее всего по поводу неправильной парковки: опять забыл заплатить штраф.

Его охватила паника: никогда в жизни Дэвид не чувствовал себя таким маленьким, одиноким и несчастным, как сейчас. Он упаковал чемодан, оставив картину висеть на стене, и заказал билет до Нью-Йорка. В одну сторону.

4

В то утро, когда Дэвид улетел, Стивен Брэдли читал лекцию по теории групп студентам третьего курса Математического института в Оксфорде. С ужасом прочитав за завтраком в «Дейли телеграф» о крахе «Проспекта ойл», он сразу же связался со своим брокером, который всё ещё и сейчас пытался выяснить для него полный набор фактов. Затем он несколько раз звонил Дэвиду, но тот, казалось, бесследно исчез.

Лекция Стивена шла не очень гладко. Мысли его, мягко говоря, занимала другая тема. Он только и надеялся, что причиной его рассеянности студенты посчитают его гениальность, а не полное отчаяние, что, собственно, и соответствовало действительности. Хорошо ещё, что это последняя лекция перед летними каникулами.

Стивен поминутно смотрел на часы, висевшие на дальней стене аудитории, пока наконец они не показали время, когда он мог вернуться в свою квартиру в колледже Магдален. Он сидел в старом кожаном кресле, размышляя, что делать дальше. Ну зачем, скажите на милость, ему потребовалось вкладывать все деньги в одну компанию? Как он мог, обычно такой расчётливый и логичный, оказаться таким опрометчиво глупым и жадным? Положился на Дэвида, да и теперь все никак не мог поверить, что старый друг в некоторой степени имеет отношение к его краху. Вероятно, не следовало принимать как должное, что человек, с которым ты водился в Гарварде, обязательно окажется честным. Где-то рядом наверняка скрывалось какое-то простое объяснение. Разумеется, надо придумать способ, как вернуть деньги. Зазвонил телефон. Скорее всего это брокер с более свежими новостями.

Поднимая трубку, Стивен впервые заметил, что его ладони липкие от пота.

— Стивен Брэдли слушает.

— Доброе утро, сэр. Простите, что беспокою вас. Меня зовут инспектор Клиффорд Смит. Я из Скотленд-Ярда. Отдел по борьбе с мошенничеством. Я был бы вам крайне признателен, если бы мы могли сегодня встретиться.

Не зная, что ответить, Стивен даже успел подумать, не совершил ли он уголовное преступление, купив акции компании «Проспекта ойл».

— Как скажете, инспектор, — неуверенно произнёс Стивен. — Хотите, чтобы я приехал в Лондон?

— Нет, сэр, — ответил Клиффорд Смит, — мы сами приедем к вам. Если вам удобно, то к четырём будем в Оксфорде.

— Буду вас ждать. До свидания, инспектор.

Стивен положил трубку. Чего им нужно? Он плохо знал английские законы и, конечно, не предполагал, что ему придётся иметь дело с английской полицией. И всё это произошло всего за шесть месяцев до его возвращения в Гарвард в качестве профессора. Он даже начал бояться, что теперь эта должность окажется для него недосягаемой.

Инспектор был среднего роста и на вид не старше пятидесяти. Волосы у него на висках уже начали седеть, но бриллиантин помогал вернуть им первозданную черноту. Его потрёпанный костюм, как подозревал Стивен, больше указывал на невысокое жалованье полицейского, чем на личный вкус инспектора. Его грузная комплекция могла обмануть многих, кто посчитал бы его рохлей. На самом деле перед Стивеном стоял человек, кто — один из немногих в Англии — знал преступный мир как свои пять пальцев. На его счёту было множество арестов международных мошенников. С годами у него появился усталый взгляд: он упрятывал в тюрьму на длительные сроки серьёзных преступников, но вскоре они снова оказывались на свободе и жили, ни в чём себе не отказывая, на добычу, полученную от сомнительных сделок. Теперь он был твёрдо убеждён, что у каждого преступления есть своя цена. В отделе очень не хватало сотрудников, и мелкая рыбёшка оставалась безнаказанной. Зачастую главный прокурор решал в своём кабинете, что вести расследование дела до полного завершения будет слишком накладно… В других случаях у отдела по борьбе с мошенничеством просто не хватало рук, чтобы довести дело до конца — так, как надо. Вместе с инспектором приехал сержант Райдер, высокий, худощавый молодой человек. Его большие карие глаза казались более простодушными на фоне оливковой кожи. Как бы то ни было, одет он был поприличнее, чем инспектор Смит, но, видимо, только потому, решил Стивен, что ещё был не женат.

— Извините за вторжение, сэр, — начал инспектор, удобно устроившись в глубоком кресле, в котором обычно сидел Стивен, — но я занимаюсь делом компании «Проспекта ойл». Прежде всего, сэр, должен вам сказать, что мы понимаем, вы не принимали непосредственного участия в деятельности этой компании и тем более в её крахе. Но нам очень нужна ваша помощь, и я бы хотел сам задать вам несколько вопросов, нежели вы просто дадите общую оценку происшедшему. Видите ли, ответы на эти вопросы помогут мне понять кое-что, необходимое для расследования. Должен вас предупредить, сэр, что вы не обязаны отвечать на любой мой вопрос, если не хотите.

Стивен утвердительно кивнул.

— Первое, что я хотел бы узнать, сэр, что заставило вас вложить такую значительную сумму в акции компании «Проспекта ойл»?

Перед инспектором лежал лист бумаги со списком всех инвестиций в компанию за последние четыре месяца.

— Мне посоветовал приятель, — ответил Стивен.

— И этим приятелем оказался мистер Дэвид Кеслер?

— Именно так.

— Как вы познакомились с мистером Кеслером?

— Мы вместе учились в Гарварде, а затем, когда он устроился на работу в нефтяную компанию в Англии, я пригласил его в гости в Оксфорд. Чтобы возобновить нашу прежнюю дружбу.

Затем Стивен подробно рассказал историю их с Дэвидом отношений и объяснил, почему он решил купить акции на такую большую сумму. В довершение он поинтересовался мнением инспектора по поводу Дэвида, а именно был ли тот связан преступным путём с возникновением и крахом «Проспекта ойл».

— Думаю, что нет, сэр. Лично я полагаю, что Кеслер, который, к сожалению, сбежал из страны, оказался обычным простофилей. Его втёмную использовали более крупные мошенники. Тем не менее нам хотелось бы задать ему несколько вопросов, поэтому, если он свяжется с вами, пожалуйста, сразу дайте мне знать. А сейчас я зачитаю вам список имён. Мы будем вам очень признательны, если вы скажете, встречались ли вы, говорили или слышали о ком-либо из этих людей… Харви Меткаф?

— Нет, — ответил Стивен.

— Берни Силвермен?

— Лично я никогда не встречался с ним и не разговаривал, но Дэвид упоминал это имя в разговоре, когда обедал со мной здесь, в колледже.

Сержант медленно и методично записывал все ответы Стивена.

— Ричард Эллиот?

— То же, что и с Силверменом.

— Элвин Купер?

— Нет, — ответил Стивен.

— Вы общались ещё с кем-нибудь, имеющим отношение к этой компании?

— Нет.

Больше часа инспектор расспрашивал Стивена, но тот ничем не мог помочь ему, хотя и показал копию геологического отчёта. На что инспектор сказал:

— У нас тоже есть такая, сэр. Этот отчёт весьма умно составлен. Вряд ли мы сможем привлечь его в качестве доказательства.

Печально вздохнув, Стивен предложил полицейским виски, а себе налил немного хереса.

— Доказательства чего или против кого, инспектор? — спросил он, вернувшись на своё место. — Мне ясно только одно: меня, как простачка, обвели вокруг пальца. Думаю, нет нужды говорить, какого дурака я свалял. Отдал свою последнюю рубашку компании «Проспекта ойл». Да, я сделал это, потому что их предложение звучало как верный выигрыш! А закончилось потерей всего. И что делать дальше — неизвестно. Так что же, ради всех святых, происходило в этой «Проспекта ойл»?

— Надеюсь, вы понимаете, сэр, — ответил инспектор, — есть вопросы, которые я не имею права обсуждать с вами. К тому же существуют моменты, ещё не совсем ясные и для нас самих. Но эта афёра не новая, и на этот раз её провернул настоящий мастер — не побоюсь этого слова — своего дела. Вот что произошло в общих чертах: шайка негодяев создаёт или покупает компанию и в их грязные руки попадает большая часть акций. Они придумывают правдоподобную историю о новом открытии или суперпродукте, что в будущем вызовет безудержный рост акций. Все это нашёптывается в доверчивые уши, и на рынок выбрасываются их собственные акции. Бедолаги вроде вас, сэр, покупают их по самой высокой цене. Затем мошенники сматываются с полученными деньгами, а стоимость акций падает, потому что у компании нет никакого настоящего обеспечения. Иногда это заканчивается тем, что торговля этими акциями на фондовом рынке приостанавливается и проводится принудительная ликвидация компании. Но все может пойти и по-другому. Лондонская фондовая биржа только сейчас оправилась после банкротства Каплана, и им совсем не нужен новый скандал. К сожалению, должен вам сказать, что едва ли мы сможем вернуть ваши деньги, даже если добудем достаточно доказательств, чтобы арестовать этих негодяев. Они уже припрятали их по всему миру, прежде чем вы успели сказать «индекс Доу-Джонса».

— Боже мой, — простонал Стивен, — как у вас все это ужасающе просто! Значит, и этот геологический отчёт — подделка?

— Не совсем так, сэр. Написано весьма внушительно и хорошо обосновано, но очень уж много всяких «если» и «но». Могу вам точно сказать только одно: скорее всего прокуратура не станет тратить миллионы фунтов на выяснение, есть ли в действительности нефть в данной части Северного моря.

Стивен уткнул лицо в ладони и мысленно проклял день, когда встретился с Дэвидом.

— Скажите, инспектор, но кто надоумил Кеслера? Кто тот хитроумный негодяй, стоящий за всем этим… предприятием?

Инспектор отлично понимал, что переживал Стивен. За годы работы он перевидал множество людей в таком же положении. К тому же он был благодарен Стивену за сотрудничество.

— Отвечу на все ваши вопросы, если они не мешают расследованию. Не секрет, что человек, которого мы хотели бы взять с поличным, — это Харви Меткаф.

— Но, во имя всего святого, кто он такой, этот Харви Меткаф?

— Он американец в первом поколении, совершивший в Бостоне больше сомнительных сделок, чем вы побывали на званых обедах. Сам создал мультимиллионное состояние, попутно обанкротив массу людей. Он действует так профессионально и схематично, что, изучив его стиль, мы можем унюхать этого человека за целую милю. Думаю, вам не доставит удовольствия узнать, что он является одним из крупнейших благотворителей Гарварда, — без сомнения, это облегчает ему совесть. Ни разу в прошлом нам не удалось припереть его к стенке, и вряд ли получится сейчас. Дело в том, что он никогда не был директором «Проспекта ойл» и проводил операции с акциями только на открытом рынке. Более того, насколько нам известно, он никогда даже не встречался с Дэвидом Кеслером. Он нанял Силвермена, Эллиота и Купера провернуть это грязное дело, а они нашли умного, энергичного, но наивного и неопытного вчерашнего выпускника университета, чтобы он вместо них распространял ими придуманные байки. Боюсь, что вам не повезло именно в том, что этим вчерашним выпускником оказался ваш друг Дэвид Кеслер.

— Оставим в покое этого дуболома, — отмахнулся Стивен, — Но что ещё известно о Харви Меткафе? Он опять выйдет сухим из воды?

— Боюсь, именно так, — вздохнул инспектор. — Мы разослали ордера на арест Силвермена, Эллиота и Купера. Они скрываются в Южной Америке. Сомневаюсь, что после неудачи с Рональдом Биггсом мы получим разрешение на их экстрадицию, несмотря на то что у американской и канадской полиции также есть ордера на их арест. Они поступили довольно хитро: закрыли лондонский офис «Проспекта ойл», отказались от аренды помещения и вернули его агентам по недвижимости, предупредили секретарей о прекращении контракта и заплатили им за месяц вперёд. Они рассчитались за буровую платформу с фирмой «Ридинг и Бейтс», заплатили своему помощнику Марку Стюарту в Абердине и утром в воскресенье улетели в Рио-де-Жанейро, где их ждал миллион долларов на частном банковском счёте. Пройдёт два-три года, пока они потратят деньги, а затем — я даже не сомневаюсь в таком развитии событий — снова появятся на сцене — с новыми именами и другой компанией. Харви Меткаф хорошо заплатил им и оставил Дэвида Кеслера отдуваться за всех.

— Ушлые ребята, ничего не скажешь, — заметил Стивен.

— В этом им не откажешь, — согласился инспектор. — Дело сделано ювелирно. В лучших традициях Меткафа.

— Кеслера арестуют?

— Нет, но, как я вам уже сказал, мы хотели бы задать ему несколько вопросов. Он купил пятьсот акций компании «Проспекта ойл», затем продал их, но мы полагаем, что он сделал так, потому что сам верил в эту найденную нефть. Будь он поумнее, то вернулся бы в Англию и помог полиции в расследовании, но боюсь, что бедолага запаниковал и дал стрекача. Американская полиция уже ждёт, когда он появится в Штатах.

— И ещё один, последний, вопрос: есть ли другие люди, свалявшие такого же дурака, как я?

Какое-то время инспектор молча размышлял, прежде чем ответить. С другими крупными инвесторами ему не повезло: они все уклонялись от рассказа о своих отношениях с Кеслером и «Проспекта ойл». Возможно, что, если Стивен узнает их имена, это поможет выяснить дополнительные обстоятельства.

— Хорошо, сэр, я назову вам их, но… вы понимаете, я вам ничего не говорил.

Стивен согласно кивнул.

— Кстати, вы можете выяснить, в ваших собственных интересах, то же самое, о чём спрашиваете у меня, осторожно расспросив на Лондонской фондовой бирже. Крупных инвесторов, включая вас, было всего четверо. Все вместе вы потеряли около миллиона долларов. Вот имена трех остальных: Робин Оукли, доктор с Харлей-стрит, Жан-Пьер Ламанн, владелец художественной галереи в Лондоне и один землевладелец — по правде говоря, ему не повезло больше всех из вас. Насколько я знаю, чтобы раздобыть деньги на покупку акций, он заложил свою ферму. Титулованный молодой джентльмен виконт Бригсли. Так сказать, Меткаф вырвал серебряную ложку из его рта[15].

— Других крупных инвесторов нет?

— Сильно обожглись два или три банка, но частных лиц, кто вложил бы более десяти тысяч фунтов, больше нет. Своими вкладами вы, крупные инвесторы, и эти банки помогли рынку достаточно долго продержаться на плаву и тем самым дали Меткафу возможность полностью разгрузить все свои запасы акций.

— Теперь понятно, и, что ещё хуже, я, как последний дурак, тоже советовал моим друзьям вкладывать деньги в эту компанию.

— Э-э… совершенно верно, в нашем списке есть два или три мелких инвестора из Оксфорда, — подтвердил инспектор, заглядывая в лежащую перед ним бумагу, — но не беспокойтесь, мы не будем разговаривать с ними. Вот, пожалуй, и все, зачем я вас потревожил. Мне осталось только поблагодарить вас за сотрудничество и сказать, что, возможно, мы ещё встретимся в будущем. Во всяком случае, постараемся держать вас в курсе дела и очень надеемся на аналогичные действия с вашей стороны.

— Конечно, инспектор. Надеюсь, вы благополучно вернётесь в город.

Полицейские допили виски и ушли.

Стивен не мог точно вспомнить, случилось ли это, когда он сидел в кресле, глядя в окно на Клойстерское аббатство, или позднее, когда он уже лежал в постели, но он решил напрячь свой математический мозг и провести собственное небольшое расследование по Харви Меткафу и его друзьям-жуликам. В памяти всплыл совет его деда, который он услышал ещё совсем маленьким ребёнком, когда в очередной раз проиграл ему ежевечернюю партию в шахматы: «Стиви, не обязательно победить, главное — не проиграть». Хорошо, что семестр закончился. Стивен заснул только под утро, и уже во сне его губы прошептали: «Харви Меткаф».

5

Стивен проснулся в половине шестого утра. Он чувствовал себя так, словно только сомкнул глаза, но когда открыл их, то опять оказался во власти кошмара. Волевым усилием он заставил себя сосредоточиться и, оставив все прошлое позади, подумать, что можно предпринять в будущем. Стивен умылся, побрился, оделся, но на завтрак не пошёл. Все это время он бормотал себе под нос: «Харви Меткаф». Затем, сев на старенький велосипед, свой любимый вид транспорта в городе, где улицы с непонятной системой одностороннего движения плотно забиты многотонными грузовиками, Стивен отправился на станцию, припарковал велосипед в отведённом месте: там уже рядами стояли велосипеды, как на других станциях стоят автомобили.

Он успел на поезд, отходивший в 8.17, который облюбовали те, кто ежедневно ездил на работу в Лондон. Все пассажиры в вагоне-ресторане, казалось, знали друг друга, и Стивен чувствовал себя незваным гостем на чужой вечеринке. По вагону прошёл контролёр и прокомпостировал его билет первого класса. Сидевший напротив Стивена мужчина протянул контролёру билет второго класса, даже не отложив свою «Файнэншл таймс». Контролёр пробил его билет и ворчливо заметил:

— Когда закончите свой завтрак, сэр, вам придётся вернуться в вагон второго класса. Как вы знаете, вагон-ресторан для пассажиров первого класса.

Глядя на проносившуюся за окном плоскую равнину Беркшира, Стивен попытался вникнуть в смысл этого замечания; его чашка с кофе, забытая, тихонько дребезжала на блюдце. Затем его мысли переключились на утренние газеты. В «Таймс» наверняка нет новостей о компании «Проспекта ойл». Похоже, это происшествие было незначительным и даже банальным событием. Ни похищений, ни поджогов, никого не убили — просто крах ещё одного сомнительного предприятия — ничего такого, что могло бы задержаться на первой полосе дольше одного дня. И он бы тоже не вспомнил об этом происшествии на следующее утро, если бы оно не касалось его самого, превратившись в его личную трагедию.

На Паддингтонском вокзале Стивен пробирался сквозь человеческий муравейник, довольный, что он выбрал спокойную, размеренную жизнь университетского преподавателя, или, вернее, эта жизнь выбрала его. Он никогда не был в хороших отношениях с Лондоном — с чересчур большим и безликим городом, поэтому всегда старался брать такси из боязни заблудиться, если будет добираться автобусом или на метро. Почему англичане не нумеруют свои улицы, чтобы американцы знали, где они находятся?

— В редакцию газеты «Таймс», пожалуйста, Принтинг-хаус-сквер.

Таксист кивнул и уверенно повёл свой чёрный «остин» по Бейсуотер-роуд вдоль умытого дождём Гайд-парка. Крокусы у Мраморной арки на мокрой подстриженной траве выглядели мрачными и побитыми. Стивена поражали лондонские такси: он ни разу не видел на них ни одной царапины или какой другой отметины. Однажды ему сказали, что водителям не разрешается брать плату за проезд, если машина не в идеальном состоянии. «Как они отличаются от покалеченных жёлтых чудовищ Нью-Йорка!» — подумал Стивен. Таксист свернул с Парк-лейн к Гайд-парк-корнер, проехал мимо здания палаты общин и дальше по набережной Темзы. На Парламентской площади развевались флаги. Стивен напряг память, стараясь вспомнить заголовок передовой, попавшейся ему на глаза в поезде. Ах да, встреча руководителей стран Британского Содружества. Пусть мир занимается своими повседневными делами, как всегда!

Стивен ещё не знал, как ему лучше приступить к выяснению подноготной Меткафа. Когда он вернётся в Гарвард, эта проблема отпадёт сама собой. Для начала он напрямую свяжется со старым другом отца — Хэнком Швальцем, который курирует отдел экономических новостей в «Геральд Америкэн». Хэнк, конечно, предоставит ему всю имеющуюся в наличии информацию. Корреспондент «Таймс» Ричард Комтон-Миллер, ведущий колонку «Хроника дня», конечно, не шёл ни в какое сравнение со Швальцем, но он был единственным английским журналистом среди знакомых Стивена. Прошлой весной он приезжал в Магдален-колледж, чтобы написать очерк о традиционной встрече первого мая в Оксфорде. Когда первого мая над горизонтом показались лучи рассветного солнца, хор на вершине башни колледжа исполнил приветствие, написанное самим Мильтоном[16]:

Приветствуем тебя, о щедрый май, который вдохновляет Веселье, молодость, сердечные желанья!

На берегу реки, протекающей под мостом Святой Магдалины, где стояли Комтон-Миллер и Стивен, несколько пар уже явно вдохновились этим призывом.

Позднее Стивен был скорее смущён, чем польщён своим появлением в «Таймс» в статье Комтон-Миллера: журналисты менее скупы на слово «блестящий», чем академики. Более важные коллеги Стивена из числа профессоров не испытали удовольствия, прочитав о нём, как о самой блестящей звёздочке на небесном своде в окружении менее ярких светил.

Такси подъехало ко входу и остановилось у массивной скульптуры, выполненной Генри Муром. «Таймс» и «Обсервер» занимают одно здание, но с разными входами. Вход «Таймс» выглядел более престижно. Стивен спросил у охранника, где можно найти Комтон-Миллера. Его отправили на шестой этаж, а затем в совсем небольшой, но отдельный кабинет в конце коридора.

Когда Стивен приехал в редакцию, было начало одиннадцатого, но здание казалось практически пустым. Позднее Комтон-Миллер объяснил, что газетчики просыпаются не раньше часа и потом часов до трех балуют себя продолжительным ленчем. В промежуток между тремя часами и половиной девятого вечера делается вся основная работа, кроме передовицы. Около пяти вечера обычно происходит почти полная смена персонала, и свежие силы следят за появлением важных новостей на протяжении всей ночи. Особенно за событиями в Америке, потому что, если президент США сделает важное заявление днём в Вашингтоне, его сразу же напечатают в Лондоне. Иногда передовицу могут менять раз по пять за ночь, — так, для новости об убийстве президента Кеннеди, известие о котором впервые достигло Англии около семи часов вечера 22 ноября 1963 года, очистили всю первую страницу.

— Спасибо, Ричард, что ты из-за меня пришёл так рано. Не знал, что ваш рабочий день начинается после обеда. Всегда почитал за обычное дело получить газету вовремя утром.

— Все в порядке, — засмеялся Ричард. — Возможно, для тебя мы и выглядим кучкой бездельников, но в полночь, когда ты сладко спишь и видишь уже десятый сон, здесь все гудит. А теперь к делу. Чем я могу тебе помочь?

— Я собираю материалы об одном из своих соотечественников. Его зовут Харви Меткаф. Он крупный благотворитель Гарварда, и мне хотелось бы, когда я вернусь в Америку, потешить старика, показав, что я все о нём знаю. — Стивену не хотелось врать, но странные обстоятельства вынуждали.

— Подожди здесь, а я пока посмотрю, что у нас есть о нём в архиве вырезок.

Оставшись один, Стивен с интересом прочитал заголовки, пришпиленные на доске Комтон-Миллера, — видимо, самых удачных его статей: «Премьер-министр дирижирует оркестром в концертном зале Ройял-Фестивал-Холл», «Мисс мира любит Тома Джонса», «Мохаммед Али: „Я снова стану чемпионом”».

Через пятнадцать минут Ричард вернулся с толстой папкой в руках:

— Давай, пытай счастья, Декарт[17]. Я вернусь через час, и пойдём выпьем кофе.

Стивен кивнул с благодарной улыбкой. Ему бы проблемы Декарта!

В этой папке было все, что Харви Меткаф хотел, чтобы знали о нём, а также немного из того, чего он не хотел, чтобы знали. Стивен узнал о его ежегодных поездках в Европу на Уимблдонский турнир, об успехах его лошадей в Аскоте и его погоне за картинами импрессионистов для своей частной коллекции. Уильям Хики из «Дейли экспресс» однажды сфотографировал толстенького Харви в шортах-бермудах. Снимок сопровождался заметкой, в которой говорилось, что две-три недели в году Меткаф проводит в Монте-Карло, где ходит на яхте и играет в казино. Не так уж далеко от правды. Богатство Меткафа было слишком новым, чтобы быть респектабельным. Стивен старательно записал все факты, которые, на его взгляд, относились к делу. Вернувшись, Ричард застал его за рассматриванием фотографий.

Они прошли в кафетерий на том же этаже выпить по чашке кофе. Сигаретный дым, как туман, клубился вокруг кассирши за прилавком.

— Слушай, Ричард, по-моему, то, что я нашёл, не совсем то, что мне надо. Похоже, Гарвард хочет разжиться у него не меньше, чем миллионом долларов. Где бы ещё посмотреть о нём?

— Надо думать — в «Нью-Йорк таймс», — ответил Ричард. — Пойдём-ка навестим старину Терри Робардса.

Лондонское отделение «Нью-Йорк таймс» находилось также на шестом этаже здания «Таймс» на Принтинг-хаус-сквер. Стивену вспомнилось огромное здание «Нью-Йорк таймс» на 43-й улице, и он даже задал себе вопрос, а есть ли у лондонской «Таймс» там представительство и не располагается ли оно где-нибудь в подвале.

Терри Робардс оказался жилистым американцем с приклеенной улыбкой. С Терри Стивен сразу почувствовал себя непринуждённо — качество, которое Робардс приобрёл за много лет работы журналистом и которое весьма помогало ему, когда надо было копнуть поглубже.

Стивен повторил свою байку о Меткафе. Терри расхохотался:

— Гарварду все равно, откуда получать деньги? У этого парня в запасе легальных способов воровать деньги больше, чем у налоговой службы.

— Что вы говорите? — наивно удивился Стивен.

В «Нью-Йорк таймс» папка на Харви имела внушительный вид. «Взлёт Меткафа от посыльного до миллионера», как гласил один из заголовков, документировали просто великолепно. Стивен ещё многое записал. Подробности об авантюре с компанией «Шарпли и сын» очаровали его, как, впрочем, и описание сделок с оружием во время войны, и история жены Харви Арлин и их дочери Розали. В этой же статье помещалась фотография Арлин с дочерью, где Розали было всего пятнадцать лет. В двух длинных отчётах о судебных разбирательствах двадцатипятилетней давности Харви обвинялся в мошенничестве, но в тот раз его оправдали. Попалась заметка и о более позднем деле 1956 года, связанном с передачей акций в Бостоне. И хотя Харви опять удалось избежать правосудия, окружной прокурор дал ясно понять присяжным, что он думает в отношении личности Меткафа. Более свежие заметки шли в рубрике светской хроники: картины Меткафа, его лошади, орхидеи, поездки в Европу и успехи Розали в Вассаре. Но ни слова не говорилось о компании «Проспекта ойл». Стивену пришлось с восхищением признать: Харви умел скрывать от прессы свои наиболее сомнительные сделки.

Терри пригласил своего соотечественника на ленч. Журналистам нравится общаться со свежими людьми, а Стивен выглядел многообещающим собеседником. Черепашьим шагом они проехали из Сити в Вест-Энд, и Стивен очень надеялся, что еда будет достойна этой долгой поездки. Его надежды оправдались.

В просторном зале ресторана «У Лэйси» на покрытых безупречно белыми скатертями столах стояли свежие нарциссы. Маргарет Коста, сама автор кулинарных книг, и её муж — шеф-повар Билл Лэйси, без сомнения, съели в своём деле не одну собаку. За изысканным супом из водяного кресса подали медальоны из телятины в винном соусе под бутылочку «Шато де Перрон» 1972 года, и Терри разговорился о Харви Меткафе, которого однажды интервьюировал в Гарварде по случаю открытия «Меткаф-Холла» — комплекса, состоящего из спортивного зала и четырех крытых теннисных кортов.

— Меткаф очень хотел бы получить почётную степень, — с издёвкой произнёс Терри, — но это вряд ли, даже если он и миллиард даст.

Стивен и эту реплику взял себе на заметку.

— Знаешь, ещё о нём можно получить дополнительные сведения в американском посольстве, — сказал Терри. Он взглянул на часы. — Не повезло, библиотека закрывается в четыре, и сегодня ты опоздал. А мне уже пора обратно в редакцию: Америка просыпается.

«Интересно, — подумал Стивен, — неужели это обычный обед журналиста? Когда же они успевают выпускать газету?» На их фоне университетские профессора выглядели настоящими аскетами.

Стивен едва успел на поезд в 17.15, которым жители Оксфорда возвращались из Лондона после трудового дня, и только когда оказался наконец в своей комнате, приступил к изучению результатов проделанной за день работы. Стивен очень устал, но заставил себя сесть за стол и подготовить черновой вариант досье на Харви Меткафа.

На следующее утро Стивен снова отправился в Лондон поездом в 8.17, на этот раз купив билет второго класса. Контролёр повторил свою сентенцию о необходимости уйти из вагона-ресторана после окончания завтрака.

— Конечно-конечно, — заверил его Стивен.

Остатки своего кофе он растянул на целый час до конца поездки, но не ушёл из первого класса. Стивен с удовлетворением отметил, что сэкономил два фунта и поступил в лучших традициях Харви Меткафа.

В Лондоне, следуя совету Терри, он отправился на Гросвенор-сквер в американское посольство — занимавшее почти два с половиной гектара огромное здание в девять этажей. Однако оно было не таким роскошным, как великолепная резиденция американского посла в Риджентс-парке — Уинфилд-Хаус, некогда принадлежавшая Барбаре Хаттон, а затем проданная в 1946 году американскому правительству. Однажды Стивена пригласили туда на коктейль.

Дверь в справочный отдел библиотеки при посольстве оказалась заперта. Стивену ничего не оставалось делать, как заняться изучением висевших на стенах коридора табличек с именами последних послов ко двору св. Якова[18]. Начав читать от последнего посла — Уолтера Анненберга, он успел дойти до Джозефа Кеннеди, когда дверь библиотеки широко распахнулась, совсем как в банке. Чопорная особа у таблички с надписью «Справки» выглядела не очень любезно.

— А зачем вам информация о Харви Меткафе? — довольно резко спросила она.

Стивен даже растерялся на мгновение, но быстро нашёлся:

— Осенью я возвращаюсь в Гарвард в качестве профессора, и хочется побольше узнать о связях этого человека с университетом. Сейчас учусь в аспирантуре в колледже Магдален в Оксфорде.

Ответ Стивена возымел действие, и через несколько минут поисков особа извлекла нужную папку, в которой содержались, может и не такие яркие, как в «Нью-Йорк таймс», материалы — бумаги, свидетельствующие о суммах, потраченных Меткафом на благотворительность, в частности точные данные по его подаркам демократической партии. Обычно люди предпочитают не говорить о суммах, которые они вносят в фонд той или иной политической партии, но Харви старался вылезти вперёд, — похоже, никто не предупреждал его о необходимости быть поскромнее.

Закончив просматривать материалы, Стивен отправился в контору компании «Кунард» на Сент-Джеймс-сквер и поговорил со служащим по бронированию билетов, а оттуда проехал на Брук-стрит в отель «Клэриджис», где провёл несколько минут с дежурным администратором. Телефонный звонок в Монте-Карло завершил его небольшое расследование. Поездом в четверть шестого Стивен вернулся обратно в Оксфорд.

Получалось так, что теперь он знал о Харви Меткафе то же, что и другие. Пожалуй, только Арлин, жена Меткафа, и инспектор Клиффорд Смит из отдела по борьбе с мошенничеством знали больше. И снова он просидел почти до рассвета, дорабатывая досье, которое выросло сейчас до сорока с лишним машинописных страниц.

Когда последняя строчка была дописана, Стивен лёг в постель и сразу же провалился в глубокий сон. Проснувшись рано утром, он прошёл в столовую, где позавтракал яичницей с беконом, кофе и тостом, после чего отнёс досье в контору Бурсара, где сделал четыре копии каждого документа. В результате у него оказалось пять досье. Проходя мимо университетского ботанического сада, он, как всегда, полюбовался аккуратными клумбами у моста и перешёл на другую сторону реки. Его путь лежал в книжный магазинчик Максвелла.

Оттуда он вернулся домой с пятью яркими разноцветными папками, в каждой из которых содержалось по экземпляру досье. Он спрятал папки в запирающийся ящик стола. Как и полагалось математику, Стивен обладал методичным, скрупулёзным умом. Харви Меткафу ещё не доводилось противостоять подобному уму.

Затем, достав листок с именами, записанными во время беседы с инспектором Смитом, Стивен позвонил в справочное бюро и попросил лондонские адреса и номера телефонов доктора Робина Оукли, Жан-Пьера Ламанна и лорда Бригсли. Справочная отказалась дать ему более двух номеров за один раз, что немало удивило Стивена: как они ещё не обанкротились от такой работы, — в Штатах телефонная компания «Белл» с радостью даст вам справку по дюжине номеров и потом скажет: «Звоните ещё».

По двум адресам, которые ему удалось выпросить, проживали доктор Оукли — Харлей-стрит, 122, Лондон W1, и Жан-Пьер Ламанн — в галерее Ламанна, Нью-Бонд-стрит, 40, W1. Стивен во второй раз набрал номер справочной службы и попросил дать номер телефона и адрес лорда Бригсли.

— Никого с фамилией Бригсли в Центральном Лондоне нет. Возможно, телефон не зарегистрирован, — ответили в трубке и добавили презрительным тоном: — Это в том случае, если он действительно лорд.

Стивен вышел из своего кабинета и отправился в профессорскую гостиную, где пролистал последнее издание «Кто есть кто» и нашёл нужного ему благородного лорда:

БРИГСЛИ, виконт; Джеймс Кларенс Спенсер; р. 11 окт. 1942; фермер; сын и насл. 5-го графа Лаутского, тит. с 1764, обр. Хэрроу; Крайстчерч, Оксфорд (бакалавр). През. Оксфордск. унив. Драм. об-ва. Л-т Гренад. гв. полка 1966-68. Хобби: поло (не водн.), стрельба. Адрес: Татуэлл-Холл, Лаут, Линкс Клубы: Гаррик, Гвардейский.

Затем Стивен прогулялся до колледжа Крайстчерч и попросил секретаршу в канцелярии найти в архиве лондонский адрес Джеймса Бригсли, принятого в университет в 1963 году. Через несколько минут он получил листок с адресом: Кингс-роуд, 119, Лондон SW3.

Идея бросить вызов Харви Меткафу все больше и больше захватывала Стивена. Выйдя из Крайстчерч-колледжа, Стивен медленно пошёл, засунув руки в карманы, по Пекуотер и Кентербери-Гейтс, в сторону Магдален, сочиняя по дороге небольшое письмо. Ночные любители граффити снова разрисовали стену колледжа, на этот раз надписью: «У НАС КЛАССНЫЕ ДЕКАНЫ». Стивен, являясь заместителем декана колледжа Магдален, отвечающим за дисциплину студентов, улыбнулся. Если надписи были забавными, он разрешал им красоваться на стене до конца семестра, в противном же случае посылал привратника немедленно соскрести их. Вернувшись к своему письменному столу, он записал то, что уже составил в уме.

Магдален колледж

Оксфорд

15 апреля

Уважаемый д-р Оукли,

в следующий вторник у себя на квартире я устраиваю небольшой обед для нескольких тщательно отобранных людей.

Буду весьма рад, если вы сможете пожертвовать своим временем и присоединиться к нам.

Полагаю, что вы останетесь довольны этим визитом.

С уважением Стивен Брэдли.

Р.S. К сожалению, Дэвид Кеслер не сможет присоединиться к нам.

Форма одежды вечерняя. От 19.30 до 20.00.

Стивен вставил чистый лист бумаги в свою старенькую пишущую машинку, детище компании «Ремингтон», и написал точно такие же письма Жан-Пьеру Ламанну и лорду Бригсли. Немного подумав, он поднял трубку внутреннего телефона.

— Гарри, — обратился он к главному привратнику, — если будут звонить и спрашивать, есть ли в колледже некий Стивен Брэдли, отвечайте, пожалуйста: «Да, сэр, новый аспирант-математик из Гарварда, уже известный своими зваными обедами». Можно так сделать?

— Да, сэр, — ответил главный привратник Гарри Вудли. Он никогда не понимал американцев, в том числе и доктора Брэдли.

Как Стивен и предполагал, все трое приглашённых позвонили и справились о нём. В подобных обстоятельствах он и сам поступил бы точно так же. Гарри хорошо запомнил своё задание и старательно повторял ответ, хотя звонившие все равно оставались немного озадаченными.

— Как же, известен! Не больше, чем я! — ворчал себе под нос Гарри.

На следующей неделе Стивен получил согласие от всех троих. Последнее пришло от Джеймса Бригсли. В верхней части листа с гербом был написан девиз: Ex nihilo omnia[19].

Переговорив с дворецким профессорской гостиной и шеф-поваром колледжа, Стивен составил меню обеда, способного развязать язык даже самого молчаливого человека:

Морской гребешок на раковине «Пуйи Фуиссе» 1969.

Запечённое седло барашка «Фе Сен-Жан» 1970.

Артишоки с грибами в горшочке.

Жареный картофель-фри.

Малиновый пирог «Барсек Ш. д'Иквем» 1927.

Камамбер в нарезке «Порт Тейлор» 1947.

Кофе.

Всё было готово, оставалось только ждать назначенного часа.

В назначенный день ровно в 19.30 прибыл Жан-Пьер. Его элегантный смокинг и огромный галстук-бабочка произвели на Стивена, носившего обычный скромный галстук на резинке, впечатление, но в то же время вызвали и недоумение, как такой, явно неглупый, человек мог пасть жертвой компании «Проспекта ойл».

От волнения Стивен разразился занудным монологом о роли равнобедренного треугольника в современном искусстве, на что Жан-Пьер только поглаживал усы. В нормальном состоянии Стивен не выбрал бы равнобедренный треугольник темой для светского разговора, и от неизбежных более прямых вопросов собеседника его спасло появление доктора Робина Оукли. За последний месяц Робин похудел на несколько фунтов, но Стивен сразу же понял, почему практика доктора Оукли на Харлей-стрит процветала. Его внешний вид, говоря словами X.X.Монро, позволял женщинам прощать ему другие маленькие недостатки. Робин же, в свою очередь рассматривая смущённого хозяина дома, никак не мог припомнить, знакомы ли они. В конце концов он решил не мучиться этим вопросом, надеясь, что причина его приглашения выяснится во время обеда. Постскриптум с именем Дэвида Кеслера немного беспокоил его.

Стивен представил Робина Жан-Пьеру и оставил их вести светскую беседу, а сам отправился проверить готовность стола. Тут дверь снова распахнулась, и с несколько большим, чем раньше, почтением привратник объявил о прибытии лорда Бригсли. Стивен подошёл к вновь прибывшему гостю и вдруг понял, что не знает, поклониться ему или пожать руку. Со своей стороны, Джеймс, нисколько не смущаясь тем, что все присутствующие ему незнакомы, непринуждённо присоединился к беседе Робина и Жан-Пьера. Его свободная манера держаться в обществе поразила даже Стивена, хотя он не мог не вспомнить оценки лорда Бригсли, когда тот был студентом Крайстчерч, и свои сомнения, действительно ли этот благородный лорд окажется ценной находкой для претворения его замысла.

Кулинарные способности шеф-повара возымели на гостей, как и предполагалось, магическое воздействие: никто не осмелился спросить хозяина о причине непонятного обеда, когда на столе благоухал чесночным соусом нежнейший барашек под изысканное вино, а воздушный малиновый пирог так и просился в рот.

Наконец, когда прислуга убрала со стола и обедавшие во второй раз наполнили бокалы, Робин не выдержал:

— Если мой вопрос не покажется вам бестактным, доктор Брэдли…

— Пожалуйста, зовите меня Стивен.

— Хорошо, Стивен, я хотел бы узнать причину нашего маленького собрания.

Три пары глаз устремили взгляды на хозяина дома, требуя незамедлительного ответа на тот же самый вопрос.

Поднявшись со своего места, Стивен оглядел гостей и, прежде чем заговорить, дважды обошёл вокруг стола. Он начал рассказ с событий, которые произошли за несколько последних недель. Он поведал собравшимся о своей встрече в этой самой комнате с Дэвидом Кеслером, о покупке акций компании «Проспекта ойл», за которой вскоре последовал визит полицейских из отдела по борьбе с мошенничеством, и о том, что он узнал от них о Харви Меткафе. Свою тщательно продуманную речь Стивен закончил словами:

— Джентльмены, правда заключается в том, что мы, все четверо, влипли в одну и ту же грязную историю.

Не успел Стивен договорить, как Жан-Пьер заявил:

— Увольте меня от этого. Я скромный торговец картинами, а не биржевой спекулянт и не мог наделать таких глупостей.

Робин Оукли тоже вскочил, не дав Стивену возможности ответить:

— Я никогда не слышал ничего более нелепого. Вы, наверное, обратились не к тому человеку. У меня врачебная практика на Харлей-стрит, и я ничего не понимаю в нефти.

Теперь Стивен понял, почему полицейские так благодарили его за помощь. Тут все присутствующие посмотрели на лорда Бригсли. Он поднял голову и негромко произнёс:

— Вы абсолютно правы по всем пунктам, доктор Брэдли, и я попал в большую беду, чем любой из вас. Чтобы купить акции, я занял 150 000 фунтов, заложив своё небольшое имение в Хэмпшире, и полагаю, что скоро банк потребует вернуть долг. Когда мой добрый старый папа, пятый граф, узнает, что я натворил, я не получу ни гроша, пока не стану шестым графом.

— Спасибо, — искренне поблагодарил его Стивен. Сев в кресло, он повернулся к Робину и вопросительно поднял брови.

— Ладно, ваша взяла, — признался Робин. — Вы правы. Я тоже попался. Дэвид Кеслер пришёл ко мне на приём, и, в общем, так получилось, что я тоже опрометчиво вложил сто тысяч фунтов в эту «Проспекта ойл» под залог моих акций. Сам не понимаю, почему так сделал. Теперь эти акции стоят 50 пенсов. Значит, и я здорово прогорел. Пора платить, и в банке уже начинают потихоньку ворчать. К тому же мне много ещё выплачивать по закладной за мой загородный дом в Беркшире и у меня высокая плата за аренду приёмного кабинета на Харлей-стрит, да и жена тоже себе ни в чём не отказывает, и оба сына учатся в лучшей частной школе в Англии. Две недели назад меня посетил инспектор Смит, и с тех пор я лишился сна. — Робин поднял голову. Его лицо было бледным, а лощёный, самоуверенный вид врача с Харлей-стрит испарился.

Все медленно повернулись и пристально посмотрели на Жан-Пьера.

— Ладно, ладно, — признался он. — И я тоже. Эта дрянь приключилась со мной, когда я был в Париже. И теперь я прочно застрял с этими совершенно бесполезными акциями. Я заплатил за них восемьдесят тысяч фунтов, заложив картины моей галереи. Но, что хуже всего, я посоветовал кое-кому из моих друзей тоже вложить деньги в эту проклятую компанию.

В комнате повисла тишина. Первым снова заговорил Жан-Пьер.

— А что вы предлагаете, профессор? — саркастически спросил он. — Ежегодно устраивать обед, чтобы напоминать себе, какими дураками мы оказались?

— Нет, это не совсем то, что я хочу предложить вам, джентльмены. — Стивен немного помолчал, прекрасно понимая, что его слова могут вызвать ещё большее волнение. Он снова встал и тихо, но решительно произнёс: — Наши деньги украл очень умный человек. Он доказал своё мастерство в финансовых афёрах. Никто из здесь присутствующих не является специалистом в денежных делах, но мы все — профессионалы, каждый в своей области. Поэтому, джентльмены, я предлагаю украсть наши деньги обратно. НИ ПЕНСОМ БОЛЬШЕ, НИ ПЕНСОМ МЕНЬШЕ.

Через несколько секунд мёртвая тишина взорвалась.

— Может, просто пойти и отобрать у него? — предложил Робин.

— Похитить его, что ли, — задумчиво произнёс Джеймс.

— Давайте просто убьём его и получим за него страховку, — высказал своё предложение Жан-Пьер.

Стивен подождал, пока все выговорятся, и раздал им папки с надписью «Харви Меткаф» и именем каждого из них внизу: Робин получил зелёную, Джеймс — синюю, а Жан-Пьер — жёлтую. Главную, красную, папку Стивен оставил себе. Досье произвело впечатление на всех. Стало очевидно, что, пока они заламывали руки в бесполезном отчаянии, Стивен Брэдли проделал основательную работу.

— Пожалуйста, внимательно прочтите досье, — продолжил Стивен. — В нём содержатся все известные о Харви Меткафе факты. Каждый из вас возьмёт папку с собой и тщательно изучит всю информацию, а затем мы соберёмся снова, но каждый должен прийти с самостоятельно составленным планом, как нам извлечь у Харви Меткафа один миллион долларов так, чтобы он даже ничего не заподозрил. В своей операции разрешается задействовать трех остальных участников. Следующий раз встречаемся в этой комнате через две недели и смотрим, кто что придумал. Каждый член Команды вносит в общий фонд десять тысяч долларов на накладные расходы. Я, как математик, буду вести текущий счёт. Все затраты в ходе возвращения наших денег будут прибавляться к счёту, выставленному нами Харви Меткафу, начиная со стоимости вашей сегодняшней поездки сюда и обратно и нашего обеда.

Жан-Пьер и Робин опять попробовали протестовать, но Джеймс остановил спор:

— Я полностью согласен. Что мы теряем? Поодиночке у нас нет никаких шансов на успех, вместе мы можем прищучить мерзавца.

Взглянув друг на друга, Робин и Жан-Пьер пожали плечами и согласно кивнули.

Затем четвёрка уселась подробно обсудить сведения, добытые Стивеном за последние несколько дней. Гости покинули колледж за полночь, предварительно каждый пообещал, что через четырнадцать дней представит на рассмотрение свой план. Никто не знал, чем все это закончится, но от сознания, что он уже больше не одинок, всем стало легче.

Стивен с удовлетворением отметил, что первая часть его плана — создание Команды против Харви Меткафа — прошла наилучшим образом. Оставалось только надеяться, что теперь его партнёры выполнят свою часть работы. Он сел в кресло и стал думать, глядя в потолок.

6

Робин сел в свой автомобиль, оставленный на Хай-стрит, не в первый раз поблагодарив табличку на лобовом стекле «Доктор на вызове», которая давала ему дополнительную свободу при парковке, и поехал к себе в загородный дом в Беркшире. Без сомнения, Стивен Брэдли был неординарным человеком, и Робин решительно настроился на то, чтобы придумать такое, что убедит всех: он до конца выполнил свою часть договора.

Робин позволил себе ещё немного насладиться радостной перспективой вернуть деньги, которые он так неразумно доверил компании «Проспекта ойл» и Харви Меткафу. Попытаться стоило: в конце концов, в любом случае ему грозило исключение из регистра Общего медицинского совета — как за попытку ограбления, так и за банкротство. Он немного опустил стекло, чтобы выветрились остатки великолепного кларета и можно было трезво обдумать принятое ими решение.

Дорога от Оксфорда до дома прошла незаметно. Харви Меткаф так занял мысли Робина, что когда он приехал домой, то не мог вспомнить значительные отрезки своего пути. Кроме природного обаяния, Робин мог предложить только один талант. Он надеялся, что не ошибается, считая этот талант своей силой и слабостью Меткафа. Он принялся читать вслух строчки на шестнадцатой странице досье Стивена: «Одним из повторяющихся расстройств Харви Меткафа является…»

— Как все прошло, дорогой?

Голос жены сразу вернул Робина к действительности, и он тут же запер зелёное досье в кейс.

— Ты всё ещё не спишь, Мэри?

— Раз разговариваю, значит, не сплю, милый.

Робин лихорадочно соображал: у него не хватило духа рассказать жене о своём дурацком капиталовложении, но он уже успел проговориться ей об обеде в Оксфорде, хотя тогда он ещё не знал, что приглашение связано с компанией «Проспекта ойл».

— Никак было не отвертеться, дорогая. Одного моего однокашника по Кембриджу назначили преподавателем в Оксфорд. Вот он и решил отметить это событие в кругу старых друзей. Мы неплохо провели вечер. Джим и Фред — мы все вместе учились в колледже — тоже приехали, но ты, наверное, их не помнишь.

«Слабовато», — подумал Робин, но ничего лучше во втором часу ночи в голову не приходило.

— А ты уверен, что провёл время не с красоткой? — поинтересовалась Мэри.

— Боюсь, Джима и Фреда красивыми не назовут даже их любящие жены.

— Робин, пожалуйста, потише — разбудишь детей.

— Недельки через две снова собираюсь поехать к нему, надо будет…

— Ложись спать, расскажешь за завтраком.

Робин с облегчением подумал, что ему удалось соскочить с крючка, по крайней мере до утра. Забравшись под одеяло, он устроился рядом с благоухающей, одетой в шёлковую ночную рубашку женой и с тайной надеждой пробежался пальцами по её позвоночнику — сверху до самого копчика.

— Слишком тебе хорошо будет посреди-то ночи, — сонно пробормотала жена. И они оба заснули.

Жан-Пьер забронировал номер в отеле «Ист-гейт» на Хай-стрит. На следующий день открывалась студенческая выставка в картинной галерее колледжа Крайстчерч. Жан-Пьер всегда старался выискивать молодые таланты и заключать контракты для своей галереи. Благодаря галерее Мальборо, которая находилась на Бонд-стрит через несколько домов от него, лондонский мир искусства научился ловко покупать молодых художников, что стало неотъемлемой частью их карьеры. Но в настоящее время Жан-Пьера беспокоило не столько художественное развитие его галереи, сколько угроза, нависшая над самим её существованием, а профессор-американец предложил ему реальный шанс возместить потери. Несмотря на поздний час, он устроился в уютной спальне номера и стал внимательно изучать материалы досье, обдумывая, где бы проявить свои способности. Ему совсем не хотелось, чтобы двое англичан и один янки обошли его: и так в 1918 году англичане спасли его отца в Рошфоре, а в 1945 году американцы освободили его из лагеря военнопленных. И теперь он просто обязан стать равноправным участником этой операции. Жан-Пьер читал жёлтую папку почти всю ночь. Под утро у него в голове смутно замаячил план.

Джеймс успел на последний поезд из Оксфорда и стал искать пустое купе, где бы ему никто не помешал спокойно читать синее досье. В глубине души он чувствовал непонятную тревогу, и было отчего: каждый из его компаньонов, несомненно, принесёт блестящий план, а он, как это нередко бывало в прошлом, явится ни с чем. Никогда раньше он не испытывал такого напряжения, — ему все давалось легко, но сейчас эта лёгкость куда-то испарилась. Изобретение жизнеспособного плана, облегчающего кошелёк Харви Меткафа на определённую часть его незаконной прибыли, не совпадало с его представлением о приятном времяпрепровождении. Тем не менее, когда он представлял себе отца, узнающего, что ферма в Хэмпшире заложена и её уже не вернуть, в голове начинали появляться отдельные мысли. Но четырнадцать дней — это совсем немного! С чего начать? Джеймс не был профессионалом в своей области и не обладал никакими особыми качествами. Оставалась надежда только на его актёрский опыт.

В вагоне Джеймс столкнулся с кондуктором, который немало удивился, что перед ним обладатель билета первого класса. Но свободное купе все равно не удалось найти. Из чего Джеймс сделал вывод, что Ричарда Марша, владельца этой железной дороги, интересует только прибыль, а не удобство пассажиров. Если дело и дальше так пойдёт, то, вероятно, скоро его наградят за такие труды дворянским титулом.

Отказавшись от поисков свободного купе, Джеймс рассудил, что его вполне устроит купе, которое он будет делить с красивой девушкой, и на этот раз ему повезло. Нашлось одно такое, занятое потрясающим созданием, и, похоже, девушка ехала одна. Правда, там была и другая персона — дама средних лет, читавшая журнал «Вог», но она не подавала никаких признаков, что знакома со своей попутчицей. Джеймс устроился у окна против движения, прекрасно понимая, что не судьба ему почитать досье Меткафа в поезде. Дело в том, что все четверо компаньонов поклялись в соблюдении полной секретности, а Стивен ещё раз напомнил, чтобы в присутствии посторонних досье не читали. Джеймс опасался, что из них четверых ему окажется труднее всех сохранить молчание: как человека компанейского, секреты весьма тяготили его. Он дотронулся до кармана пальто, где в конверте лежало досье. «Какой он талантливый! — подумал Джеймс о Стивене. — Даже немножко страшно, такой башковитый!» Вот уж кто к их следующей встрече разработает дюжину планов… Джеймс с хмурым видом смотрел в окно в надежде, что, может, ему в голову залетит удачная мысль. И вдруг он обнаружил, что не без интереса рассматривает отражение сидящей напротив девушки.

Искрящиеся каштановые волосы, изящный прямой носик… Взгляд огромных карих глаз, казалось, прикован к книге, которую она держала на коленях. Джеймсу стало интересно, так ли уж она совсем не замечает его присутствия, как это выглядит со стороны, и с сожалением решил, что дело обстоит именно так. Его взгляд соскользнул на изящный изгиб её груди, укутанной в мягкую ангорскую шерсть. Он слегка вытянул шею, чтобы рассмотреть, какими ножками обладало отражение в окне. Уф! Ножки, затянутые в сапожки! Он снова вернулся к лицу. Теперь карие глаза чуть насмешливо смотрели прямо на него. Несколько смутившись, Джеймс переключил внимание на другую пассажирку купе, невольную свидетельницу, в присутствии которой он стеснялся даже заговорить с обладательницей красивого личика.

В отчаянии он посмотрел на обложку журнала «Вог», который читала дама средних лет.

Ещё одна красавица. Затем он присмотрелся повнимательнее. Не ещё одна, а та же самая красавица. Поначалу он не поверил своим глазам, но один быстрый взгляд на оригинал развеял все сомнения. Как только дама отложила «Бог» и взяла в руки другой журнал — «Куин», Джеймс тут же наклонился к ней и попросил разрешения почитать журнал с красавицей.

— Понимаете, киоски на вокзале закрываются все раньше и раньше, — сбивчиво пробормотал он, чувствуя себя полным идиотом. — Ничего не успел купить.

Дама неохотно, но разрешила. Джеймс сразу же открыл вторую страницу:

«На обложке: представьте себя в таком же виде… чёрное шёлковое жоржетовое платье с шифоновой отделкой. Боа из страусиных перьев. Тюрбан с цветком в тон платья. Сделано на заказ Зандрой Родс. Причёска Энн выполнена Джейсоном в „Видаль Сассун”. Фото Личфилда. Камера: „Хассельблад”».

Представить себя в таком виде Джеймс не мог, но, по крайней мере, он выяснил, что девушку зовут Энн. Когда красавица взглянула на него в следующий раз, он молча дал ей понять, что заметил фото. Она улыбнулась и снова вернулась к чтению.

В Ридинге дама вышла, забрав с собой «Вог». «Как повезло», — подумал Джеймс. Энн, несколько смутившись, оторвалась от книги и стала с надеждой улыбаться пассажирам, которые ходили взад и вперёд по коридору в поисках свободного купе. Когда они заглядывали в их купе, Джеймс зверем смотрел на них, и они проходили мимо. Первый раунд молодой лорд Бригсли выиграл. Когда поезд набрал скорость, он решился разыграть гамбит, который, в его понимании, был вполне приемлем:

— Мне понравилось фото на обложке «Вог». Между прочим, снимал мой старый приятель Патрик Личфилд.

Энн Саммертон взглянула на попутчика. В жизни она была ещё красивее, чем на фото, о котором он говорил. Тёмные волосы, чуть-чуть подстриженные по последней моде «Видаль Сассун», большие карие глаза и безупречная кожа создавали тот нежный облик, который Джеймс нашёл неотразимым. У неё была стройная, изящная фигура, необходимая всем топ-моделям, чтобы зарабатывать на жизнь, но Энн ещё обладала и той грацией, которой многим из них недоставало. Потрясённый, Джеймс хотел услышать её голос.

Энн привыкла, что мужчины пытаются завязать с ней знакомство, но её немного смутило замечание о лорде Личфилде. Если это его друг, то разумно быть хотя бы вежливой. Ей даже начинала нравиться застенчивость Джеймса. Чтобы познакомиться с девушкой, он нередко надевал на себя такую маску, но на этот раз его застенчивость была совершенно искренней.

Джеймс предпринял ещё одну попытку:

— Наверное, трудно работать моделью?

«Какая чушь! — думал он. — Почему просто нельзя сказать ей, что она классная? Давайте поболтаем немного, и, если после этого я не решу, что ошибся, мы можем начать наше знакомство прямо здесь». Но так с девушками не знакомятся. Он понял, что ему придётся действовать, как всегда.

— Пережить можно, если платят хорошо, — ответила Энн, — но сегодня был очень тяжёлый день. — Её голос звучал нежно, с лёгким континентальным акцентом, который понравился Джеймсу. — Весь день пришлось улыбаться в рекламе зубной пасты «Клоуз-Ап»: фотограф все никак не мог сделать приличный снимок. Одно радует: съёмки закончились на день раньше контракта. А откуда вы знаете Патрика?

— Мы вместе учились на первом курсе в Хэрроу. Когда надо было увильнуть от работы, даже я не мог с ним тягаться в этом.

Энн искренне тихонько рассмеялась. Значит, этот молодой человек не обманывает, что знаком с лордом Личфилдом.

— А сейчас вы часто встречаетесь с ним?

— Не очень. Так, на званых обедах, иногда. А он вас много фотографирует?

— Нет, — ответила Энн, — только один раз — для обложки «Вог».

За оживлённым разговором тридцать пять минут пути между Ридингом и Лондоном пролетели совсем незаметно. Джеймс шёл рядом с Энн по платформе Паддингтонского вокзала и наконец, набравшись смелости, спросил:

— Можно я подвезу вас до дому? Моя машина стоит за углом на Крейвен-роуд.

Энн не хотелось ловить такси в такой поздний час, и она приняла предложение.

Джеймс довёз её на своём «альфа-ромео». Он уже свыкся с мыслью, что не сможет больше держать этот роскошный автомобиль: цены на бензин ползли вверх, а доходы — вниз. Он без умолку болтал всю дорогу. Выяснилось, что Энн живёт на Чейн-роу в многоквартирном доме с видом на Темзу. К большому удивлению девушки, он просто высадил её у подъезда и попрощался, даже не попросив номер телефона. Фамилию он тоже спрашивать не стал. К тому же и она не знала, как его зовут. «А жаль», — подумала она, закрывая входную дверь: он приятно отличался от остальных мужчин, работавших в рекламном бизнесе, — они все считали, что уступчивость девушки подразумевалась сама собой только потому, что она позирует в нижнем бельё.

Но никакой ошибки не произошло: Джеймс поступил именно так, как хотел. Он уже усвоил, что девушки просто таяли от его нежданного звонка. Поэтому он выбрал свою излюбленную тактику — оставить впечатление, что они никогда больше не увидятся, особенно если первая встреча прошла успешно. Вернувшись домой на Кингс-роуд, молодой лорд Бригсли попытался трезво рассмотреть сложившуюся ситуацию. В отличие от Стивена, Робина и Жан-Пьера, впереди у него оставалось тринадцать дней и ни одного мало-мальски подходящего плана, как победить Харви Меткафа. Зато появились планы в отношении Энн.

Утром Стивен предпринял кое-что ещё для своего расследования. Начал он с того, что подробно изучил принципы управления университетом. Он посетил приёмную вице-канцлера в здании Кларендона, где пробыл некоторое время, задавая странные вопросы его личному секретарю мисс Смолвуд. Затем пошёл в приёмную секретаря университета, где тоже проявил немалое любопытство. Его день закончился в Бодлеанской библиотеке, где Стивен выписал несколько статей из устава университета. Среди других походов за эти две недели значились визит в оксфордскую швейную мастерскую «Шефферд и Вудворд» и посещение Шелдонского театра, где Стивен просидел целый день, наблюдая церемонию вручения студентам дипломов бакалавров искусств. Также Стивен изучил расположение «Рэндолфа» — самого крупного отеля Оксфорда. На это занятие он потратил довольно много времени, так что даже привлёк к себе внимание портье, поэтому пришлось поспешно уйти, пока тот не заподозрил что-нибудь неладное. Затем, снова вернувшись в Кларендон, он встретился с казначеем университета и после договорился с привратником о проведении экскурсии по зданию. Не особо распространяясь о причинах, Стивен довольно неопределённо высказался, что ему хочется на «Энкению» — показать Кларендон одному американцу. — Ну, вы же понимаете, это непросто…— начал было привратник. Стивен старательно и нарочито медленно сложил фунтовую купюру и протянул ему. — Однако, уверен, можно найти выход, сэр.

Между походами во все концы университетского городка Стивен много размышлял у себя в кабинете в большом кожаном кресле и ещё больше писал за столом. К концу второй недели его план был готов для представления компаньонам. Он поставил спектакль, как сказал бы Харви Меткаф, и теперь хотел, чтобы премьера не провалилась.

На следующее утро после оксфордского обеда Робин встал пораньше и, чтобы избежать за завтраком нежелательных вопросов жены, сразу уехал в Лондон. На Харлей-стрит его приветствовала мисс Мейкл, секретарь и регистратор.

Эльспет Мейкл, немногословная шотландка, отдавалась работе до самозабвения. Её преданность Робину — так она не называла его даже в мыслях — видели все окружающие.

— Мисс Мейкл, я бы хотел, чтобы на ближайшие две недели приём сократился до минимума.

— Я все поняла, доктор Оукли.

— И ещё, я буду проводить одно исследование и не хочу, чтобы меня беспокоили, когда я один в кабинете.

Эти слова несколько удивили мисс Мейкл. Она считала доктора Оукли хорошим специалистом, но никогда не замечала, чтобы он проявлял интерес к научной работе. В белых бахилах она бесшумно вышла из кабинета, чтобы пригласить к доктору первую по очереди совершенно здоровую даму.

Робин провёл приём с почти неприличной скоростью, даже не прервавшись на ленч. Во второй половине дня он сделал несколько телефонных звонков в Бостонский госпиталь, а затем — ведущему гастроэнтерологу, у которого когда-то работал ассистентом в Кембридже. Потом по селектору он связался с мисс Мейкл:

— Не могли бы вы заглянуть в книжный магазин Льюиса и купить две книги. Деньги я дам. Мне нужны последнее издание «Клинической токсикологии» Полсона и Таттерсола и книга Хардинга Рейна по мочевому пузырю и брюшной полости.

— Конечно, сэр, — невозмутимо ответила секретарша, нисколько не раздражаясь, что ей придётся оставить недоеденный сандвич и отправиться за книгами.

Не успел Робин закончить телефонные переговоры, как книги уже лежали у него на столе, и он сразу приступил к их внимательному изучению. На следующий день, отменив утренний приём, Робин поехал в больницу св. Фомы повидаться с двумя знакомыми коллегами. Уверенность, что придуманный им план можно осуществить, крепла все больше и больше. Вернувшись на Харлей-стрит, Робин, как в студенческие годы, записал технологию операции, которую он наблюдал утром. На ум ему пришли слова Стивена: «Старайтесь думать как Харви Меткаф. Возможно, в первый раз в своей жизни не как осторожный профессионал, но как авантюрист — человек, который любит рискнуть».

Робин настроился на волну Харви Меткафа. Когда придёт время, он будет готов представить на рассмотрение американцу, французу и лорду свой план. Но примут ли они его? Робин с нетерпением ждал встречи с компаньонами.

Жан-Пьер уехал из Оксфорда на следующий день. Никто из молодых художников не привлёк его внимания, хотя натюрморт Брайана Дэвиса был неплох. Жан-Пьер сделал заметку не упускать его из виду в будущем. Вернувшись в Лондон, он, как и Робин, и Стивен, начал разрабатывать свой план. Смутная идея, посетившая его в отеле «Истгейт», стала пускать ростки. Через свои многочисленные связи в мире искусства он проверил, какие картины импрессионистов покупались или продавались за последние двадцать лет, и составил список полотен, предлагаемых на рынке. Затем он связался с единственным человеком, кто мог помочь ему, чтобы план сработал. К счастью, Давид Штейн находился в Англии и был не занят. Давид согласился встретиться, но согласится ли он участвовать в его плане?

Штейн приехал на следующий день поздно вечером и пробыл у Жан-Пьера два часа в его маленькой комнатке в подвале галереи. Когда он ушёл, Жан-Пьер улыбался. Последний день он провёл в германском посольстве на Белгрейв-сквер, после чего позвонил в Берлин д-ру Вормиту из «Preussischer Kulturbrsitz»[20] и мадам Теллиген из «Rijksburau» в Гаагу, от которых получил всю необходимую информацию. Даже Меткаф похвалил бы его за последний штрих. На этот раз никто не будет спасать француза, когда он представит свой план американцу и двоим англичанам.

Проснувшись утром, Джеймс меньше всего думал о том, как перехитрить Харви Меткафа. Его мысли всецело занимали более важные дела. Он позвонил Патрику Личфилду домой:

— Патрик?

— Слушаю, — сонно пробормотал голос в трубке.

— Это Джеймс Бригсли.

— О, привет, Джеймс. Давненько не видел тебя. Чего будишь человека ни свет ни заря?

— Патрик, уже десять часов.

— Серьёзно? Вчера на Беркли-сквер был бал, и я лёг спать только в четыре утра. Что там у тебя?

— Слушай, ты фотографировал для «Вог» девушку. Её зовут Энн.

— Саммертон, — не задумываясь ответил Патрик. — Из агентства Стэкпула.

— И что она собой представляет?

— Понятия не имею. Ничего так — миленькая. Только я не в её вкусе.

— Патрик, делаем вывод: у девушки есть вкус. Все. Можешь спать дальше.

Джеймс положил трубку.

В телефонном справочнике Энн Саммертон не было, — так, этот ход не удался. Не вставая с постели, Джеймс в раздумье почёсывал щетину на небритом подбородке. Вдруг его посетила идея. Он лихорадочно пролистал справочник от S до Z, нашёл нужный номер и тут же его набрал.

— Агентство Стэкпула.

— Могу я поговорить с управляющим?

— А кто его спрашивает?

— Лорд Бригсли.

— Соединяю, милорд.

Джеймс услышал щелчок в трубке, и голос управляющего произнёс:

— Доброе утро, милорд. Говорит Майкл Стэкпул. Что вам будет угодно?

— Надеюсь, вы поможете мне, мистер Стэкпул. Меня подвели в самый последний момент. Короче, мне нужна модель на открытие антикварного магазина, и я хочу классную курочку. Вы понимаете, о чём я говорю. — И Джеймс описал внешность Энн так, словно никогда раньше не видел её.

— У нас в картотеке есть две модели, которые, как мне кажется, могут подойти вам, милорд, — предложил Стэкпул. — Полин Стоун и Энн Саммертон. К сожалению, Полин сейчас в Бирмингеме, на рекламе нового автомобиля «аллегро», а Энн заканчивает рекламирование зубной пасты в Оксфорде.

— Видите ли, девушка мне нужна сегодня, — сказал Джеймс. Он чуть не проговорился Стэкпулу, что Энн уже вернулась в Лондон. — Если вдруг выяснится, что кто-то из этих моделей окажется свободной, позвоните мне по номеру 735-72-27.

Джеймс положил трубку немного расстроенный. «Ладно, — подумал он, — если сегодня не получится, то засяду за мою часть плана „Команда против Харви Меткафа”». Он уже отказался от затеи встретиться с Энн, как зазвонил телефон. Высокий, пронзительный голос объявил:

— Говорит агентство Стэкпула. Мистер Стэкпул хотел бы поговорить с лордом Бритсли.

— Лорд Бригсли у телефона, — ответил Джеймс.

— Соединяю, милорд.

— Лорд Бригсли?

— Слушаю.

— Это Стэкпул, милорд. Выяснилось, что Энн Саммертон сегодня свободна. Когда ей прибыть к вам в магазин?

— Гм…— Джеймс несколько растерялся. — Магазин находится на Беркли-стрит рядом с рестораном «Эмпресс», называется «Албемарль Антикс». Мы могли бы встретиться у входа где-то без четверти час?

— Уверен, это время будет приемлемо для неё, милорд. Если я не перезвоню в ближайшие десять минут, значит, ваша встреча состоится. Если можно, не сочтите за труд сообщить нам, подошла ли вам наша модель. Обычно мы просим клиента прийти для этого в агентство, но, пожалуй, в вашем случае мы можем сделать исключение.

— Большое спасибо, — ответил Джеймс и положил трубку, довольный собой.

Он стоял на западной стороне Беркли-стрит в подъезде отеля «Мейфэр». Отсюда улица прекрасно просматривалась, и он не мог пропустить Энн. Когда дело касалось работы, Энн никогда не опаздывала, и в 12.40 она показалась со стороны Пикадилли. Длина её элегантной юбки соответствовала последней моде, и на этот раз Джеймс хорошо разглядел, что её ножки так же стройны и красивы, как и всё остальное. Девушка остановилась перед рестораном «Эмпресс», недоуменно глядя по сторонам: справа от неё находился бразильский торговый центр, а слева — демонстрационный зал «роллс-ройс».

Джеймс, широко улыбаясь, перешёл улицу.

— Доброе утро, — беспечно произнёс он.

— О, привет, — ответила Энн, — какое совпадение.

— Что это вы здесь делаете одна с видом, как будто потерялись? — поинтересовался Джеймс.

— Пытаюсь найти магазин, который называется «Албемарль Антикс». Вы случайно не в курсе, где он находится? Наверное, я зашла не на ту улицу. Ну а так как вы, похоже, водите знакомство с лордами, может, вы знаете его владельца — лорда Бригсли?

— Лорд Бригсли — это я, — улыбнулся Джеймс. Сначала Энн удивилась, а потом рассмеялась.

Она поняла, что Джеймс все подстроил, но ей было приятно.

Они завтракали в «Эмпресс» — любимом ресторане Джеймса, и он рассказал, почему это заведение было также любимым местом лорда Кларендона.

— Понимаешь, — пошутил он, — здесь миллионеры немного толще, а их любовницы немного тоньше, чем в других ресторанах города.

Завтрак прошёл великолепно, и Джеймсу пришлось признать, что за долгое время этот завтрак оказался самым лучшим. Когда они вышли на улицу, Энн спросила, куда агентство должно прислать счёт.

— Если принимать в расчёт мои планы на будущее, — ответил Джеймс, — то им лучше приготовиться к тому, что этот долг зависнет надолго, и немаленький.

7

Стивен крепко — по-американски — обменялся рукопожатием с Джеймсом и вручил ему большой стакан виски со льдом. «Потрясающая память», — подумал Джеймс, сделав большой глоток, чтобы добавить себе храбрости, а потом подошёл к Робину и Жан-Пьеру. По молчаливому общему соглашению имя Харви Меткафа не упоминалось. Они болтали о всяких пустяках, при этом каждый крепко прижимал к груди свою папку. Наконец Стивен пригласил всех к столу. На этот раз он не прибегал к помощи университетского шеф-повара и слуг — на столе стояли тарелка с аккуратной горкой сандвичей, кофейник и бутылки пива.

— Сегодня у нас рабочая встреча, — твёрдо сказал Стивен. — А так как Харви Меткафу придётся в будущем оплачивать счета, то я значительно урезал расходы на хлебосольство. Не стоит без нужды усложнять нашу задачу, проедая при каждой встрече по паре-тройке сотен долларов.

Никто не возражал. Все сели к столу, и Стивен достал несколько листов бумаги с мелко напечатанным текстом.

— Начну с общих замечаний, — произнёс он. — За эти две недели я исследовал вопрос, куда Харви Меткаф обычно ездит в это время года. Как выяснилось, каждое лето он предпринимает одни и те же светские и спортивные поездки, и даже очерёдность их остаётся более или менее постоянной. Многие подробности хорошо отражены в ваших досье. Свои последние находки я суммировал на отдельном листе, который мы добавим в наши папки как страницу тридцать восемь-А. В частности, там говорится:

«Харви Меткаф прибывает в Англию утром двадцать первого июня на борту лайнера „Куин Элизабет-2”. В Саутгемптоне он заказал люкс в отеле „Трафальгар”. Оттуда он проедет на арендованном „роллс-ройсе” в Лондон в отель „Клэриджис”, где ему приготовлены на две недели королевские апартаменты. Он уже заказал ложу на Уимблдонском турнире, где будет присутствовать на всех играх. После закрытия турнира он вылетает в Монте-Карло, где проведёт на своей яхте „Мессенджер Бой”[21] ещё две недели. Затем он вернётся в Лондон в отель „Клэриджис”: его лошадь Розали примет участие в скачках на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы. В Аскоте у него есть персональная ложа на все пять дней скачек. В Америку он улетает двадцать девятого июля из аэропорта Хитроу рейсом 009 в 11.15 авиакомпании „Паи Америкэн” и прибывает в международный аэропорт Логан, Бостон».

Все вложили страницу 38А в свои папки, в очередной раз удивившись тщательности Стивена. Джеймсу даже сделалось несколько дурно, и, уж конечно, не от вкуснейших сандвичей с сёмгой.

— Сейчас мы сделаем вот что, — продолжил Стивен. — Давайте распределим, кто на какой период путешествия Меткафа по Европе претендует. Робин, ты какую часть предпочитаешь?

— Монте-Карло, — без колебания ответил Робин. — Хочу подловить мерзавца на чужой для него территории.

— Кто ещё претендует на Монте-Карло?

Никто не проронил ни слова.

— Ты, Жан-Пьер?

— Две недели Уимблдона.

— Кто ещё хочет Уимблдон?

Снова все промолчали. Стивен продолжил:

— Я бы оставил себе скачки в Аскоте и немного времени перед самым отлётом Меткафа в Америку. Как ты, Джеймс?

— Мне без разницы, — немного сконфуженно ответил Джеймс.

— Значит, договорились, — подвёл итог Стивен.

Оказалось, все, кроме Джеймса, подготовились к схватке.

— Теперь о расходах. Все принесли чеки на десять тысяч долларов? По-моему, стоит считать именно в долларах: это та валюта, с которой работал Меткаф.

Компаньоны передали чеки Стивену. «Хоть это-то, — думал Джеймс, — я могу сделать так же хорошо, как и остальные».

— У кого какие расходы?

Все опять протянули Стивену по листку, и он принялся на маленьком калькуляторе подсчитывать затраты. В сумерках цифры на дисплее отсвечивали красным.

— Акции обошлись нам в миллион долларов. Расходы на сегодня составили сто сорок два доллара, следовательно, Меткаф должен нам один миллион сто сорок два доллара. Ни пенсом больше, ни пенсом меньше, — повторил он. — Вернёмся теперь к нашим индивидуальным планам и обсудим их в порядке исполнения: Жан-Пьер, Робин, я и заключающий — Джеймс. Вам слово, Жан-Пьер.

Жан-Пьер открыл большой конверт и вынул четыре набора документов. Ему очень хотелось произвести впечатление и показать, что в умении разработать план он не уступает ни Стивену, ни Харви Меткафу. Раздав фотокарточки и дорожные карты Вест-Энда и Мейфэра — на фото каждой улицы указывалось, сколько требуется минут, чтобы пройти по ней, — Жан-Пьер очень подробно рассказал о своём плане, начав с решающей встречи с Давидом Штейном и закончив отведённой каждому ролью.

— В тот день вы все мне понадобитесь. Робин будет журналистом, Джеймс — представителем «Сотбис», а ты, Стивен, будешь покупателем. Придётся немножко потренироваться говорить по-английски с немецким акцентом. Также мне нужны два билета на центральный корт напротив ложи Меткафа на все две недели турнира в Уимблдоне.

Жан-Пьер сверился со своими заметками:

— То есть, напротив ложи номер семнадцать. Джеймс, сможете организовать билеты?

— Без проблем. Утром позвоню Майку Гибсону, рефери клуба.

— Отлично. И ещё, вы должны научиться пользоваться вот этими маленькими карманными радиотелефонами, они называются «уоки-токи». Только учтите: их использование незаконно. — Жан-Пьер вынул четыре миниатюрных радиотелефона и передал три из них Стивену. — Вопросы есть?

Все одобрительно зашумели. План Жан-Пьера выглядел безукоризненно.

— Примите мои поздравления, — сказал Стивен. — Мы неплохо начали. Ну а что скажешь ты, Робин?

Робин отчитался о проделанной работе за последние две недели. Он доложил о встрече со специалистом-гастроэнтерологом и объяснил токсический эффект антихолинэстеразных препаратов[22].

— Задача довольно сложная: нам придётся набраться терпения и ждать подходящего момента. Всё время, пока Меткаф в Монте-Карло, мы должны оставаться в постоянной готовности.

— А где мы остановимся в Монте-Карло? — спросил Джеймс. — Обычно я останавливаюсь в «Метрополе». Но на этот раз лучше держаться от него подальше.

— Все в порядке, Джеймс, с двадцать девятого июня по четвёртое июля у нас забронированы номера в «Отель де Пари». Однако до этого нам всем придётся несколько раз побывать на операциях в больнице св. Фомы.

Компаньоны сверили сроки и согласовали встречи.

— Вот «Краткое пособие по медицине» Хьюстона. — Робин раздал каждому по экземпляру книги. — Изучите разделы по рваным ранам и ушибам. Я не хочу, чтобы кто-то из вас выпадал из образа, когда мы будем в белых халатах. Ты, Стивен, через неделю приедешь на Харлей-стрит на интенсивные медицинские курсы, чтобы в нужный момент выглядел совершенно неотличимо от настоящего врача.

Робин интуитивно почувствовал, что Стивен со своим академическим мышлением сможет вобрать все основное за очень краткий период времени, поэтому и выделил его.

— Жан-Пьер, ты целый месяц каждый вечер будешь посещать игорный клуб и досконально изучишь игру в баккара и блэкджек, а также научишься играть, ничего не проигрывая в течение нескольких часов. Купи «Энциклопедию азартных игр» Питера Арнольда — она тебе поможет. Джеймс, тебе придётся научиться водить в часы пик небольшой фургон и на следующей неделе приедешь на Харлей-стрит — потренируемся вместе.

Глаза у компаньонов округлялись от изумления все больше и больше. Если они справятся с этим планом, то справятся и с чем угодно другим. Робин заметил растерянность на их лицах.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — моей профессией тысячу лет занимались знахари. Люди никогда не спорят, когда сталкиваются с подготовленным человеком, а тебе, Стивен, предстоит стать именно подготовленным.

Стивен согласно кивнул. Учёные тоже могут быть наивными, как и все люди. Именно так он попался с акциями «Проспекта ойл».

— И не забывайте, — напомнил Робин, — примечание Стивена внизу тридцать третьей страницы досье: «Мы должны научиться думать как Харви Меткаф».

Робин сообщил ещё некоторые подробности о процедурах, а затем двадцать восемь минут отвечал на всякие каверзные вопросы. Наконец Жан-Пьер воскликнул:

— Я-то думал, что мой план никто не побьёт, но план Робина просто гениален! Если правильно рассчитать время, то удачи нам понадобится совсем немного.

Чем ближе подходила его очередь, тем все больше Джеймсу становилось не по себе. Он уже пожалел, что принял приглашение на обед и даже сам уговаривал остальных согласиться на предложение Стивена. Хорошо, что его способностей хватит хотя бы на роли, отведённые ему в первых двух операциях.

— Ну, джентльмены, — подвёл промежуточный итог Стивен, — вы оба великолепно справились с заданием, но мой план потребует от вас ещё больших усилий.

Стивен, подробно описывая свои успехи за последние две недели, изложил суть плана. В присутствии профессора все почувствовали себя студентами. Стивен говорил преподавательским тоном, но не специально, а, скорее, как и многие профессора, по привычке, избавиться от которой он не мог даже в кругу друзей. Он извлёк учебный план на семестр после пасхальных каникул и объяснил, как проходит учёба в Оксфордском университете, какова роль канцлера, вице-канцлера, секретаря и казначея университета. Как и Жан-Пьер, он вручил компаньонам по карте Оксфорда, на которой были тщательно отмечены пути от Шелдонского театра к колледжу Линкольн, а оттуда — к отелю «Рэндолф», и на всякий случай вариант плана, если Харви Меткаф, несмотря на систему одностороннего движения, всё-таки захочет воспользоваться автомобилем.

— Робин, ты подробно изучаешь обязанности вице-канцлера во время «Энкении». Празднование проходит несколько не так, как в Кембридже: праздник-то один, но каждый университет празднует его по-своему. Особое внимание обрати на маршруты, то есть куда он может отправиться в этот день, и вызубри назубок его привычки. Я договорился, чтобы на заключительный день празднования для вас всех в отеле «Линкольн» оставили по номеру. Жан-Пьер, ты изучаешь обязанности секретаря университета и осваиваешь альтернативный маршрут на карте, так, чтобы вы с Робином ни разу не столкнулись. Джеймс, тебе — обязанности казначея университета, изучи, где находится его кабинет, с какими банками он имеет дело и как обналичивает чеки. Маршруты казначея в день праздника ты должен знать, как тропинки в поместье отца. У меня будет самая лёгкая роль: я буду играть самого себя, только под другим именем. Хорошенько выучите, как обращаться друг к другу, и на девятой неделе семестра, во вторник, проведём генеральную репетицию в костюмах. В университете будет относительно спокойно. Вопросы есть?

Воцарилась тишина, но это была почтительная тишина. Каждый чётко отдавал себе отчёт, что операция Стивена может потребовать посекундного хронометража и, возможно, им придётся несколько раз прорепетировать все предполагаемые случайности. Но, как они все больше и больше убеждались, этот план тоже был вполне реальный.

— Теперь о скачках в Аскоте. Все очень просто. Все, что мне потребуется, — это чтобы Жан-Пьер и Джеймс находились в помещении для участников скачек. Следовательно, понадобятся два билета для членов клуба. Можно их организовать, Джеймс?

— Стивен, ты имеешь в виду значки? — переспросил Джеймс.

— Да, — ответил Стивен. — И, кроме того, кто-то должен послать из Лондона телеграмму. По идее, придётся тебе, Робин.

— Не возражаю, — согласился Робин.

О подробностях операции Стивена расспрашивали почти целый час. Всем хотелось понимать поставленные перед ними задачи так же ясно, как и он сам.

Только Джеймс не задавал никаких вопросов: его мысли продолжали где-то блуждать в надежде, что, может, он провалится сквозь землю. В какой-то момент он даже пожалел, что встретил Энн, хотя она-то не виновата. И на самом деле, он не мог дождаться, когда же снова увидит её. Что он скажет, когда они…

— Джеймс, очнитесь! — строго сказал Стивен. — Мы все ждём.

Три пары глаз в упор посмотрели па него. Компаньоны очень напоминали червонный, бубновый и пиковый тузы. А сам-то был ли он трефовым тузом? Совершенно расстроенный, Джеймс налил себе ещё виски.

— Ах ты, великосветский пустозвон! — возмутился Жан-Пьер. — Разумеется, план ты не придумал, да?

— Ну, на самом деле, я много думал… но у меня ничего не получилось.

— Никудышный, нет, хуже, чем никудышный, — высказался Робин.

Джеймс пытался пробормотать в ответ что-то бессвязное, но Стивен прервал его:

— Джеймс, послушай меня внимательно. Следующая наша встреча состоится здесь ровно через двадцать один день. К тому времени мы все должны знать наши планы назубок. Одна ошибка может погубить все. Это понятно?

Джеймс кивнул, преисполнившись решимости не подвести.

— И что ещё, — так же твёрдо добавил Стивен, — твой план должен быть готов для рассмотрения. Надеюсь, это тоже понятно?

— Да, — удручённо пробормотал Джеймс.

— Есть ещё вопросы? — спросил Стивен. Вопросов не было.

— Хорошо. А теперь давайте ещё раз полностью проработаем все три операции.

Послышались вялые протесты, но Стивен не обратил на них никакого внимания:

— Не забывайте, мы выступили против человека, который не привык к поражениям. Второго шанса у нас не будет.

В течение последующих полутора часов компаньоны снова оговорили все детали каждой операции в порядке их очерёдности. Первая — Жан-Пьер две недели в Уимблдоне; вторая — Робин в Монте-Карло и третья — Стивен во время и после Аскота.

Когда они наконец поднялись из-за стола, было уже поздно, и все очень устали. Сонные, они стали расходиться, каждый своей дорогой, унося несколько домашних заданий, которые необходимо было приготовить к следующей встрече. Через пятницу они договорились встретиться в операционной больницы св. Фомы.

8

Следующие двадцать дней были очень напряжёнными для всех. Непросто в совершенстве овладеть планами других и отшлифовать свой собственный. В пятницу компаньоны в первый раз встретились в больнице св. Фомы. Можно было считать, что знакомство с операционной прошло вполне успешно, если бы Джеймс устоял на ногах. В обморок его поверг даже не вид текущей крови — ему оказалось достаточно увидеть сверкающий скальпель. Но и у этого происшествия была своя положительная сторона: Джеймсу вновь удалось избежать объяснения, почему его план до сих пор не готов.

На следующей неделе Стивен был чрезвычайно занят: он проходил на Харлей-стрит ускоренный курс в одной весьма специфической области медицины, причём на достаточно высоком уровне.

Джеймс провёл несколько часов, разъезжая на стареньком фургончике по запруженным машинами улицам от больницы св. Фомы до Харлей-стрит. Так он готовился к последнему экзамену в Монте-Карло, который, по его предположению, должен оказаться намного проще. Также он съездил в Оксфорд и постарался разобраться, как работает казначей университета мистер Кастор, изучая его обычные маршруты.

Жан-Пьер, после двухдневного ожидания, заплатив за счёт Меткафа двадцать пять долларов, стал заграничным членом самого престижного лондонского игорного клуба «Кларемон». Там он проводил вечера, наблюдая, как праздные богачи играют в баккара и блэкджек, иногда поднимая ставки до тысячи долларов. Через три недели Жан-Пьер рискнул отправиться в казино «Голден Наггет»[23], где ставки редко превышали пять фунтов. К концу месяца он наиграл уже пятьдесят шесть часов, но так осторожно, что его проигрыш был минимальным.

Главной заботой Джеймса оставался его личный вклад в их общее дело. Но чем больше он старался придумать план, тем меньше у него получалось. Он снова и снова перебирал все немногочисленные идеи, даже когда на большой скорости гонял по Лондону. Однажды вечером, поставив фургончик в гараж и пересев в «альфа-ромео», Джеймс отправился на квартиру к Энн. По дороге он мучительно решал вопрос, можно ли доверить ей их общую тайну.

В это время Энн готовила особый ужин для Джеймса, прекрасно отдавая себе отчёт, что он не просто любит вкусно поесть, а принимает изысканную пищу как должное. Аромат домашнего гаспачо[24] разносился по всей квартире, и винный соус был уже почти готов. В последнее время Энн стала замечать, что избегает заказов вне Лондона: ей совсем не хотелось расставаться с Джеймсом, пусть даже на короткий срок. Также в ней крепло чувство, что он, пожалуй, единственный мужчина, с которым она с удовольствием провела бы ночь. Но пока он не предпринимал никаких попыток оказаться где-либо, кроме её столовой.

Джеймс принёс вино «Бон Монти Руж» 1971 года, — его погреб быстро пустел, но молодой лорд все же надеялся, что до окончания их операции вина хватит, хотя и понимал, что автоматически теряет право на возвращение своих денег, пока не внесёт лепту в виде собственного плана.

В длинном чёрном платье, мягко окутывающем её стройную фигурку, Энн выглядела потрясающе. Она была без макияжа и без драгоценностей, только тяжёлый узел волос блестел в свете свечей. Ужин удался на славу, Энн, такая дразнящая в чёрном платье… Она немного нервничала и даже просыпала кофе, когда готовила две крохотные чашечки крепкого напитка. О чём она думала? Джеймсу совсем не хотелось испортить их отношения нежеланным ухаживанием. Он больше привык быть обожаемым, чем любить самому. Он привык к лести, привык к тому, что обычно вечер заканчивался в постели с девушкой, при виде которой в холодном ясном свете утра он покрывался мурашками. Энн волновала его совершенно по-другому. Он хотел быть рядом с нею, держать её в объятиях, любить её. Но больше всего он хотел, чтобы она осталась с ним и утром.

Убирая посуду со стола, Энн, казалось, избегала его взгляда. Затем они сели у камина — с бокалами бренди и Линой Хори, которая пела «Я прекрасно обхожусь без тебя». Обхватив колени руками, Энн сидела на полу у ног Джеймса и глядела в огонь. Он нерешительно протянул руку и погладил её волосы. На секунду Энн замерла, а затем, запрокинув голову, обняла его за шею и притянула к себе. Он отозвался, наклонившись вперёд и касаясь её щеки и носа губами, обхватил её лицо ладонями, нежно поглаживая пальцами её уши и шею. От её кожи струился тончайший аромат жасмина, а приоткрытые, блестящие в отблесках огня губы улыбались ему. Он поцеловал её, и его руки соскользнули на её тело, мягкое и лёгкое под его ладонями. Джеймс нежно провёл пальцами по её груди и сел рядом на пол, прижимаясь к ней всем телом. Его руки бесшумно скользнули к ней за спину, расстёгивая молнию платья, которое тут же упало на ковёр. Не сводя с неё взгляда, Джеймс поднялся и быстро разделся. Взглянув на его обнажённое тело, Энн застенчиво улыбнулась.

— Милый Джеймс… — тихонько проговорила она.

Потом они лежали, не как любовники, но как влюблённые. Энн положила голову на плечо Джеймсу и рисовала, едва касаясь кончиком пальца, на его волосатой груди.

— В чём дело, Джеймс? Я знаю, что очень застенчива, но это…

— Ты просто прекрасна. Ты сама не знаешь, как ты великолепна. Проблема не в этом… Энн, я должен тебе кое-что рассказать, поэтому просто лежи и слушай.

— Ты женат.

— Нет, хуже. — Помолчав, Джеймс закурил и глубоко затянулся. В жизни бывает так, что расскажешь все без утайки, и станет легче. — Энн, дорогая, я, как полный идиот, вложил огромные деньги в афёру, и шайка жуликов украла их. Моя семья ещё ничего не знает об этом, и они страшно расстроятся, когда узнают. К счастью или несчастью, нашлись ещё трое парней, попавших в ту же переделку, что и я, и вот теперь мы пытаемся вернуть свои деньги. Они хорошие ребята, и у них полно блестящих идей, а мне ничего в голову не приходит, как выполнить мою часть договора. Иногда мне кажется, что я так напряжённо думаю, что сойду с ума, и к тому же жаль терять сто пятьдесят тысяч фунтов. Ты — единственное, что в последний месяц сохраняет мне разум.

— Джеймс, начни сначала и помедленнее, — попросила Энн.

Джеймс рассказал всю историю с «Проспекта ойл», начиная со своей встречи с Дэвидом Кеслером в клубе «Аннабель» до приглашения на обед к Стивену Брэдли, при этом объяснив, почему он, как маньяк, разъезжает по городу в часы пик на фургончике. Джеймс утаил одну-единственную подробность — фамилию их потенциальной жертвы, рассудив, что таким образом не до конца нарушит клятву.

Энн глубоко вздохнула:

— Даже не знаю, что и сказать. Просто невероятно. Настолько невероятно, что я верю каждому твоему слову.

— Знаешь, я вот рассказал тебе и мне стало легче, но я с ужасом думаю, что будет, если мои компаньоны узнают, что я нарушил нашу клятву.

— Джеймс, ты же понимаешь, что я никому не скажу ни слова. Поверь, мне искренне жаль, что ты вляпался в такую неприятную историю. Можно я тоже подумаю над твоим планом? Может, мне придёт в голову что-нибудь подходящее? И почему мы не можем работать вместе, не рассказывая об этом остальным?

Джеймс и вправду почувствовал себя гораздо лучше.

Энн тихонько погладила его по ноге. Через двадцать минут они погрузились в блаженный сон, придумывая планы, как одолеть Харви Меткафа.

9

А в Линкольне, штат Массачусетс, Харви Меткаф готовился к своей ежегодной поездке в Англию. Он собирался вкушать радости жизни в полной мере, не жалея денег. В его планах значились перевод дополнительных средств с «номерных» счётов в Цюрихе на счёт в «Барклейс-бэнк» и покупка ещё одного жеребца из конюшни в Ирландии для своей племенной фермы в Кентукки. Арлин решила на этот раз не сопровождать его в поездке: она не жаловала Аскот, а ещё меньше — Монте-Карло. Таким образом, как бы то ни было, у неё появилась возможность некоторое время побыть в Вермонте с больной матерью, которая до сих пор не испытывала симпатий к процветающему зятю.

Харви справился у своей секретарши, в какой стадии находится подготовка поездки. Правда, необходимости в этом не было, но так уж он привык. Мисс Фиш работала с ним уже двадцать пять лет, с тех самых дней, как он приобрёл «Линкольн траст». Большинство респектабельных служащих уволились сразу или вскоре после появления Харви, но мисс Фиш осталась, лелея в своей непривлекательной груди робкую неувядающую надежду, что когда-нибудь она выйдет замуж за Харви. Ко времени появления на сцене Арлин она стала опытной и полностью преданной ему сообщницей, без которой Харви едва ли действовал бы успешно. Он оплатил её верность соответствующим образом, и она, безропотно проглотив досаду, что место миссис Меткаф заняла другая, осталась.

Мисс Фиш уже заказала билет на самолёт до Нью-Йорка и люкс в отеле «Трафальгар» на лайнере «Куин Элизабет-2». От телефона и телекса Харви был отключён только во время путешествия через Атлантику. Штат банка получил инструкции, что связываться с лайнером можно только в крайнем, экстренном случае. По прибытии в Саутгемптон его будет ожидать обычный «роллс-ройс» до Лондона и личный люкс в «Клэриджис», который он считал одним из последних настоящих английских отелей, наряду с «Коннот» и «Браунс», где деньги позволяли ему вращаться среди тех, кого называли аристократией.

В Нью-Йорк Харви прилетел в весьма приподнятом настроении: в самолёте он позволил себе пару коктейлей «Манхэттен». На лайнере его приняли, по обыкновению, безукоризненно. Капитан Питер Джексон всегда приглашал пассажиров каюты люкс «Трафальгара» или «Куин Энн» в первый день плавания к себе на обед.

Если учесть, что проживание в люксе стоило 1250 долларов в сутки, то едва ли можно было посчитать подобный жест со стороны компании «Кунард лайн» экстравагантным. С точки зрения Харви, в такие дни он вёл себя идеально, но даже его идеальное поведение поражало большинство наблюдателей своим хамством.

Одному из стюардов-итальянцев поручалось организовать для Харви небольшое развлечение, предпочтительно в виде высокой блондинки с большим бюстом. Такса равнялась двумстам долларам, хотя можно было без всяких возражений со стороны Харви поднять планку и до двухсот пятидесяти. При росте сто семьдесят сантиметров и весе сто три килограмма у него было мало шансов самостоятельно подцепить на дискотеке молодую девушку. А если учесть, сколько ему пришлось бы выбросить за обед и спиртное, то в итоге примерно такая сумма и получалась. У мужчин а-ля Харви нет времени на проигрыш или долгое ухаживание, кроме того, они считают, что все в мире имеет свою цену. Так как рейс длился всего пять суток, то стюард был в состоянии занять Харви до отказа, хотя и предполагал, что отправиться в трехнедельный средиземноморский круиз было бы для его клиента непосильно.

Днём Харви обычно читал рекомендованные ему литературные новинки, а также немного плавал в бассейне по утрам и занимался изнурительными физическими упражнениями в спортивном зале после обеда. За дни пребывания на теплоходе он сбрасывал пять килограммов, что было приятно, однако пребывание в «Клэриджис» обычно возвращало эти килограммы ещё до его отъезда в Штаты. К счастью, костюмы ему шил Бернард Уэзерилл с Дувр-стрит, Мейфэр, и шил их так, благодаря таланту и безупречному вкусу, что Харви выглядел хорошо сложенным, а не откровенно толстым. И это было самое меньшее, что можно было ожидать, отдавая за костюм триста фунтов.

Когда пятые сутки подходили к концу, Харви снова был более чем готов к пребыванию на суше. Женщины, физические упражнения и свежий морской воздух полностью оживили его и помогли сбросить вес. Правда, по его мнению, в весе он потерял, по большей части, в последнюю ночь, которую провёл с индианкой, — «Кама Сутра» выглядела просто справочником бойскаута.

Одним из удобств настоящего богатства является то, что выполнение чёрной работы всегда можно поручить другому. Харви уже не помнил, когда в последний раз упаковывал или распаковывал чемодан. Когда теплоход пришвартовался у океанского терминала в Саутгемптоне, Харви совсем не удивился, что все уже уложено и готово для таможенного досмотра, — стодолларовая купюра старшему стюарду, казалось, притянула людей в белых форменных куртках из всех уголков лайнера.

Харви нравилось, как проходило прибытие в Саутгемптон. Он любил англичан как нацию, хотя и опасался, что никогда не сумеет понять их: создавалось впечатление, что они всегда готовы позволить всему остальному миру наступать им на любимые мозоли. После Второй мировой войны они потеряли свои колониальные владения, ни один американский бизнесмен не посчитал бы это достойным выходом из сложившейся ситуации. В конце концов, Харви отказался от попыток вникнуть в английский метод вести дела, когда увидел, что творилось во время резкого падения фунта стерлингов в 1967 году. Этой конфиденциальной информацией мог воспользоваться любой паршивый спекулянт в любой точке мира. Сам Харви ещё во вторник утром узнал, что Гарольд Вильсон готов девальвировать фунт в любой момент после семнадцати часов по Гринвичу в пятницу, когда Банк Англии закроется на выходные. В четверг об этом знали даже младшие клерки «Линкольн траст». И неудивительно, что за несколько последующих дней «Старая дама с Треднидл-стрит»[25] была изнасилована и ограблена приблизительно на полтора миллиарда фунтов. Харви частенько думал, что, если бы англичане оживили руководящие структуры своих финансовых организаций и внесли поправки в налогообложение, они стали бы богатейшей страной. Но вместо этого они превращались в нацию, которую, по утверждению журнала «Экономист», арабы могли бы купить за доходы от трехмесячной добычи нефти. Флиртуя с социализмом и сохраняя манию величия, британцы, похоже, обрекли себя на превращение во второстепенное государство. Но тем не менее они по-прежнему нравились Харви.

Он сошёл на берег с деловым видом. Харви так и не научился расслабляться, даже на отдыхе. Да, он мог позволить себе дня четыре не заниматься делами, но, если бы ему пришлось дольше остаться на борту «Куин Элизабет-2», наверное, он стал бы вести переговоры о покупке судоходной компании «Кунард». Как-то раз, на Аскоте, Харви познакомился с президентом «Кунард» Виком Мэтьюсом и был немало удивлён, слушая, как тот разглагольствует о престиже и репутации компании. Харви ожидал, что Мэтьюс похвастается балансом «Кунард», потому что, хотя престиж тоже был важен, сам он прежде всего сообщал другим, сколько он стоит.

Таможенный досмотр прошёл, как всегда, быстро. В европейских турне Харви никогда не возил с собой что-то серьёзное, что требовало бы декларирования. Поэтому после проверки двух чемоданов от Гуччи остальные семь пропустили без досмотра. Шофёр распахнул перед ним дверцу белого «роллс-ройса». Из Хэмпшира в Лондон автомобиль промчался чуть более, чем за два часа, что дало Харви возможность немного отдохнуть перед обедом.

Альберт, старший швейцар «Клэриджис», встал навытяжку и лихо откозырял, когда автомобиль замер у подъезда. Он давно знал Харви и понимал, что тот, как обычно, приехал на Уимблдон и Аскот. И теперь каждый раз, открывая дверцу лимузина, Альберт будет наверняка получать свои пятьдесят пенсов. Харви не видел разницы между десятипенсовыми и пятидесятипенсовыми монетками — той самой разницы, которая так понравилась Альберту с самого начала введения десятичной системы валюты в Британии[26]. Более того, по окончании Уимблдонского турнира, если американец выигрывал одиночные соревнования, Харви всегда давал Альберту пять фунтов. Какой-нибудь американец неизменно выходил в финал, Альберт же всегда ставил на его соперника и так или иначе выигрывал. И Харви, и Альберт любили азартные игры, только тратили на них разные суммы.

Альберт распорядился, чтобы багаж Харви отнесли в королевские апартаменты. В разное время года этот номер занимали король Греции Константин, принцесса Монако Грейс и император Эфиопии Хайле Селассие — все с намного большими правами, чем Харви. Но Альберт считал, что ежегодное пребывание в «Клзриджис» Меткафа было более гарантированным, чем этих высокопоставленных особ.

Королевские апартаменты занимают второй этаж отеля, куда можно попасть, поднявшись по роскошной изогнутой лестнице или в просторном лифте с диванчиком. Поднимаясь наверх, Харви всегда пользовался лифтом, но вниз спускался по лестнице. «Иногда полезно и по лестницам пройтись», — убеждал он себя. Сами апартаменты состоят из четырех помещений: небольшой гардеробной, спальни, ванной и изысканной гостиной с видом на Брук-стрит. Мебель и картины создают атмосферу викторианской Англии, и только телефон и телевизор нарушают эту иллюзию. Гостиная достаточно велика, чтобы в ней можно было устраивать коктейли или — в случае глав государств — званые вечера. Только на прошлой неделе Генри Киссинджер принимал здесь Гарольда Вильсона. Даже сама мысль об этом не давала Харви спокойно дышать, словно он приблизился к ним наяву.

Приняв с дороги душ и переодевшись, Харви просмотрел почту и телексы из банка. Ничего важного не было. Перед тем, как спуститься в ресторан, он ненадолго вздремнул.

В большом фойе играл обычный струнный квартет, музыканты которого напоминали беженцев из Венгрии. Харви даже узнал их. Он уже достиг того возраста, когда перемены раздражали. Администрация отеля, учитывая, что средний возраст их постояльцев был за пятьдесят, поступала соответственно. Метрдотель Франсуа провёл Харви к его излюбленному столику.

Харви заказал салат с креветками, бифштекс и бутылочку «Мутон Кадэ». Изучая содержимое тележки со сладостями, он не обратил внимания на четырех молодых людей, обедавших в алькове в дальнем конце зала.

От своего столика Стивен, Робин, Жан-Пьер и Джеймс отлично видели Харви Меткафа. В свою очередь, Харви, чтобы увидеть их, пришлось бы сначала согнуться пополам, а затем откинуться назад.

— Не совсем то, что я ожидал, — поделился впечатлением Стивен.

— Немного растолстел по сравнению с фотографиями в наших папках, — добавил Жан-Пьер.

— После всех наших тренировок трудно поверить, что перед нами настоящий Меткаф, — заметил Робин.

— Настоящий подонок, — произнёс Жан-Пьер, — и к тому же благодаря нашей глупости на миллион долларов богаче.

Джеймс промолчал. Он всё ещё был в немилости после бесплодных усилий разработать свой план и оправданий на их последней встрече. Хотя компаньоны вынуждены были признать, что, куда бы они ни приходили с ним, их везде отлично обслуживали. «Клэриджис» тоже не стал исключением,

— Завтра открытие Уимблдона, — произнёс Жан-Пьер, — интересно, кто выиграет первый раунд?

— Конечно, ты, — встрял Джеймс в надежде смягчить язвительные высказывания Жан-Пьера по поводу слабых усилий благородного лорда.

— Выиграть мы можем только твой раунд, Джеймс, если когда-нибудь увидим план.

Джеймс опять угрюмо замолчал.

— Хочется сказать, что, хотя Меткаф и крупный мужчина, по идее мы сможем реализовать твой план, Робин, — заметил Стивен.

— Если он не умрёт от цирроза печени раньше, чем нам представится эта возможность, — ответил Робин. — Стивен, а что ты теперь, когда увидел его, думаешь об оксфордской операции?

— Пока ничего не могу сказать. Вот прощупаю его в Аскоте, тогда станет ясно. Надо послушать, как он говорит, присмотреться к нему в обычной обстановке, настроиться на него. А все это невозможно, пока мы сидим за столиками в противоположных углах ресторана.

— А вдруг у нас нет времени в запасе? Возможно, завтра в этот же час мы будем знать все, что нам надо… а возможно, окажемся в центральном полицейском участке Вест-Энда, — сказал Робин. — Может, нас вообще снимут со старта, не говоря уж о получении главного приза.

Осушив большой бокал «Реми Мартен» V.S.O.P., Харви вышел из-за стола, сунув старшему официанту новенькую хрустящую фунтовую купюру.

— Вот гад какой! — с чувством произнёс Жан-Пьер. — И так противно, когда понимаешь, что он украл наши деньги, но просто унизительно видеть, как он их тратит.

Четвёрка собралась уходить: цель их экскурсии была достигнута. Стивен расплатился по счёту, методично прибавив сумму к списку текущих расходов. Затем, стараясь не привлекать к себе внимания, они по одному покинули отель. Только Джеймсу было трудно уйти незаметно: все — и официанты, и прислуга — говорили ему: «До свидания, милорд».

Харви прогулялся по Беркли-сквер, не заметив, как высокий молодой человек при его приближении юркнул в дверь цветочного магазина Мойзеса Стивенса. Харви не мог отказать себе в удовольствии спросить у полицейского дорогу к Букингемскому дворцу, просто чтобы сравнить его реакцию с реакцией нью-йоркского копа с кобурой на бедре, стоящего облокотившись о фонарный столб и жующего резинку. Как сказал Ленни Брюс, когда его депортировали из Англии: «Ваши свиньи намного лучше наших свиней». Да, Харви любил Англию.

Вернувшись около полуночи в отель, Харви принял душ и лёг в постель — на огромную двуспальную кровать с великолепными свежими льняными простынями. В «Клэриджис» для него не найдётся женщины, а если найдётся, то его теперешнее пребывание здесь станет последним разом, когда он смог поселиться в королевских апартаментах в период Уимблдона или Аскота. После пяти суток, проведённых на лайнере, спальня немного покачивалась, и она не успокоится ещё пару ночей. Но это обстоятельство не мешало ему спать, совершенно ни о чём не беспокоясь.

10

Проснувшись в половине восьмого — он никак не мог избавиться от этой привычки, — Харви позволил себе маленькую роскошь на отдыхе — заказал завтрак в постель. Через десять минут в номер вошёл официант с тележкой, на которой стояли: половинка грейпфрута, яичница с беконом, тост, дымящийся чёрный кофе, вчерашний номер журнала «Уолл-стрит джорнэл» и свежие номера «Таймс», «Файненшл таймс» и «Интернешнл геральд трибюн».

Харви не мог представить себе, как бы он жил во время европейских поездок без «Интернешнл геральд трибюн», известной среди профессионалов как «Триб». Эта единственная в своём роде газета издавалась в Париже и являлась совместной собственностью «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». И хотя единственный ежедневный тираж её составляет всего сто двадцать тысяч экземпляров, газету не печатали, пока не закрывалась Нью-Йоркская товарная биржа. Таким образом, американцам в Европе ничто не мешало спать спокойно. Когда в 1966 году «Нью-Йорк геральд трибюн» закрылась, Харви был среди тех, кто посоветовал Джону X. Уитни продолжить выпускать «Интернешнл геральд Трибюн» в Европе. И опять он не ошибся. «Интернешнл геральд трибюн» поглотила свою соперницу «Нью-Йорк таймс», которая никогда не пользовалась настоящей популярностью в Европе. С этого времени газета приобретала все большую и большую известность.

Харви привычно пробежался по списку котировок товарной биржи в «Уолл-стрит джорнэл» и «Файненшл таймс». Сейчас его банк держал очень незначительное число акций. Как и Джим Слейтер в Англии, Меткаф подозревал, что индекс Доу-Джонса будет понижаться, и поэтому оставил у себя только активы, в ликвидности которых был почти абсолютно уверен, такие как южноафриканские золотые акции и некоторые другие тщательно отобранные ценные бумаги, относительно которых он получал сведения по собственным каналам. Из денежных операций на таком неустойчивом рынке он занимался только «короткими» продажами доллара и покупкой золота: доллар он поймал на пути вниз, а золото — на пути вверх. В Вашингтоне уже ходили слухи, что президент Соединённых Штатов рекомендовал министру финансов Джорджу Шульцу с конца этого года или с начала следующего разрешить гражданам США покупку золота на открытом рынке. В течение последних пятнадцати лет Харви и так покупал золото: единственное, что президент сделал для него, так это избавил от нарушения закона. Харви придерживался мнения, что, когда американцам разрешат свободно покупать золото, цена на этот драгоценный металл станет снижаться, настоящие деньги можно будет сделать, только пока спекулянты ожидают повышения. Харви собирался избавиться от золота задолго до его появления на американском рынке. Как только президент снимет запрет, заниматься золотом станет невыгодно.

Харви изучил рынок металла в Чикаго. В прошлом году на меди он сорвал неплохой куш благодаря конфиденциальной информации, которую он получил от одного африканского посла. Кстати, посол разболтал эту информацию многим людям. Харви нисколько не удивился, когда прочитал, что посла отозвали на родину и расстреляли.

Харви не удержался и проверил курс акций компании «Проспекта ойл»: они застряли на самой низкой отметке — одной восьмой доллара. О торговле этими акциями не могло быть и речи хотя бы просто потому, что все только продавали их, но никто не покупал. Акции компании «Проспекта ойл» буквально ничего не стоили. Харви язвительно ухмыльнулся и принялся читать спортивную страницу «Таймс».

В статье о предстоящем Уимблдонском турнире в качестве фаворита Рекс Беллами называл Джона Ньюкомба, а о восходящей звезде Джимми Коинорсе, только что выигравшем Кубок Италии на открытых кортах, утверждал, что тот является лучшим запасным команды. Британская пресса хотела, чтобы победил тридцатидевятилетний Кен Роузволл. Харви хорошо помнил драматический финал в пятьдесят восемь сетов, разыгранный между Роузволлом и Дробны в 1954 году. Как и большинство зрителей, он болел за тридцатитрехлетнего Дробны, который после трех часов упорной борьбы в конце концов выиграл матч со счётом 13-11, 4-6, 9-7. Харви хотелось, чтобы на этот раз история повторилась и Кен Роузволл выиграл, хотя он чувствовал, что за те десять лет, когда профессионалам запретили выступать на Уимблдонском турнире, звезда популярного австралийца закатилась. Но в любом случае эти две недели — приятный отдых, и победа может достаться если не Кену Роузволлу, то кому-нибудь из американцев.

За завтраком у Харви осталось время быстро просмотреть обзор художественных выставок, что он и сделал, разбросав газеты по всему полу. Изысканная мебель периода регентства, безупречное обслуживание и королевские апартаменты не исправили привычек Харви. Он прошёл в ванную, где побрился и принял душ. Арлин говорила ему, что большинство людей поступают наоборот — сначала принимают душ, а потом завтракают. На что он ответил, что большинство людей и дела делают не так, как он, — и посмотрите, что у них получается.

По заведённому обычаю, в первое утро Уимблдона Харви отправлялся на Летнюю выставку Королевской академии на Пикадилли, затем посещал наиболее известные галереи Вест-Энда: «Агнюс», «Туутс», «Мальборо», «Вильденштейн» — все они располагались неподалёку от «Клэриджис». Это утро не явилось исключением. Харви был человеком привычек, о чём Команда быстро догадалась.

Одевшись, Харви отчитал прислугу за то, что в баре недостаточно виски, и, спустившись, вышел через вращающуюся дверь на Дэвис-стрит. Он не заметил молодого человека с «уоки-токи» на другой стороне улицы.

— Он вышел из отеля на Дэвис-стрит, — тихо произнёс Стивен в маленький передатчик, — и направляется в твою сторону, Джеймс.

— Перехвачу его, как только появится на Беркли-сквер. Робин, ты меня слышишь?

— Да.

— Свяжусь с тобой, как только увижу его. Оставайся у Королевской академии.

— Понял, — ответил Робин.

Харви обогнул Беркли-сквер и вышел на Пикадилли через Палладианские арки Берлингтон-хаус. С большим неудовольствием он встал в конец весьма разношёрстной очереди, которая черепашьим шагом двигалась мимо Астрономического общества и Общества антикваров. Меткаф не заметил и ещё одного молодого человека, стоявшего у входа в Химическое общество и погруженного в чтение журнала «Химия в Британии». Наконец Харви поднялся по красной дорожке в залы Королевской академии. Купив за пять фунтов сезонный билет — возможно, он захочет прийти сюда ещё три-четыре раза, — Харви провёл остаток утра, разглядывая 1182 картины, ни одна из которых, в соответствии со строгими правилами академии, ещё ни разу не выставлялась нигде в мире. Несмотря на эти правила, комиссии, формирующей выставочный фонд, было из чего выбирать: в её распоряжении имелось более пяти тысяч картин.

Месяцем раньше, в первый день открытия выставки, Харви купил через агента акварель Альфреда Дэниелса «Палата общин» за 350 фунтов и две картины маслом Бернарда Данстэна, изображавших сценки из жизни английской провинции, по 125 фунтов каждая. Харви считал приобретение на Летней выставке выгодным: даже если ему не захочется оставлять себе все картины, они станут великолепными подарками по возвращении в Штаты. Дэниелс напомнил ему Доури, чью картину он купил в академии двадцать лет назад всего за восемьдесят фунтов: как выяснилось впоследствии, он очень проницательно разместил капитал, вложив деньги в это полотно.

Харви специально проверил, есть ли на выставке картины Бернарда Данстэна. Как и предполагалось, их уже раскупили. Данстэн был одним из тех художников, чьи картины всегда распродавались в первые минуты вернисажа. И хотя в день открытия выставки Харви не было в Лондоне, ему не составило труда купить то, что он хотел. Он ставил своего человека в самом начале очереди, и тот, получив каталог, отмечал тех художников, картины которых, по его мнению, Харви мог бы сразу продать в случае ошибки или оставить себе, если они понравятся. Ровно в 10.00, когда открывалась выставка, агент направлялся прямо к столу продаж и приобретал пять или шесть картин из отмеченных в каталоге, ещё до того, как он сам или кто другой, кроме академиков, увидел их. Харви тщательно изучал сделанные агентом приобретения. На этот раз он с удовольствием оставил все картины у себя. Если же в партии находилась хоть одна картина, не подходившая для его коллекции, Харви возвращал её для перепродажи, обещая выкупить её, если не найдётся другой покупатель. За двадцать лет он приобрёл таким способом более сотни картин, вернув всего с десяток, причём они все ушли другим лицам. Харви выработал системы на все случаи жизни.

В час дня, довольный тем, как прошло утро, он ушёл из Королевской академии. Белый «роллс-ройс» ожидал его во дворе.

— На Уимблдон, — распорядился Харви.

— Дерьмо! — сказал Робин в микрофон «уоки-токи».

— Что-что? — не понял Стивен.

— Передаю по буквам: Д. Е. Р. Ь. М. О! Он уехал на Уимблдон, и весь сегодняшний день коту под хвост.

Это означало, что Харви вернётся в отель не раньше семи-восьми часов вечера. Компаньоны разработали график наблюдения за отелем, и Робин, сев в свой «Ровер-3500 V8» у парковочного счётчика на Сент-Джеймс-сквер, отправился на Уимблдон. Джеймс достал по два билета на все дни турнира на места напротив ложи Харви.

Робин появился на теннисных кортах через несколько минут после Харви и занял своё место на трибуне центрального корта, затерявшись в море лиц. В ожидании начала соревнований атмосфера становилась все более напряжённой. С каждым годом популярность Уимблдонского турнира возрастала, и трибуны центрального корта заполнялись до отказа. Принцесса Александра и премьер-министр заняли королевскую ложу, ожидая выхода «гладиаторов». На южном конце корта на небольших щитах уже вспыхнули фамилии Кодеш и Стюарт, а рефери занял своё место на высоком стуле над сеткой в центре корта. Зрители зааплодировали одетым в белое спортсменам, которые вышли на корт, каждый с четырьмя ракетками в руках. На Уимблдоне спортсменам разрешается одеваться только в белый цвет, хотя в последнее время правила немного ослабли, и спортсменкам разрешили цветную отделку на юбках.

Робин с удовольствием наблюдал за матчем между Кодешем и американским теннисистом, который поначалу упорно сопротивлялся чемпиону, но в конце концов проиграл чеху со счётом 6-3, 6-4, 9-7. Робин даже немного расстроился, когда Харви решил в середине захватывающих парных сражений покинуть корт. «Труба зовёт», — сказал себе Робин, пристраиваясь на безопасном расстоянии за белым лимузином. Так они и вернулись в «Клэриджис». Подъехав к отелю, Робин позвонил на квартиру Джеймсу, которую Команда использовала в Лондоне в качестве штаба, и доложил Стивену обстановку.

— Пожалуй, на сегодня хватит, — ответил Стивен, — Завтра попробуем ещё раз. У нашего бедного Жан-Пьера сегодня пульс подскочил до ста пятидесяти. Не стоит напрасные волнения растягивать на несколько дней.

Покинув на следующее утро отель, Харви отправился через Беркли-сквер на Брутон-стрит, а оттуда на Бонд-стрит, остановившись всего в пятидесяти метрах от галереи Жан-Пьера. Но вместо того, чтобы повернуть на запад, он повернул на восток и заскочил в «Агнюс», где у него была назначена встреча с сэром Джеффри Агню, главой семейной фирмы. Меткаф собирался узнать о новостях на рынке произведений импрессионистов. Сэр Джеффри торопился на другую встречу и смог уделить Харви всего несколько минут. Стоящих картин импрессионистов у него тоже не было.

Через несколько минут Харви вышел от Агню, держа в руках маленький утешительный приз — макет статуи Родена, обычную безделушку за 800 фунтов.

— Он выходит, — сообщил Робин, — и движется в нужном направлении.

У Жан-Пьера перехватило дыхание, но Харви снова не дошёл до него: на этот раз он остановился у галереи «Мальборо» — посмотреть последнюю выставку Барбары Хэруорт. На выставке он провёл более часа, наслаждаясь великолепными полотнами художницы, но ничего не купил, решив, что цены просто возмутительные. Десять лет назад он купил две её картины всего за восемьсот фунтов, а теперь галерея запрашивала от семи до десяти тысяч за одну картину. Харви продолжил прогулку по Бонд-стрит.

— Жан-Пьер?

— Слушаю, — послышался в динамике нервный голос.

— Он подошёл к углу Кондуит-стрит и сейчас всего лишь в пятидесяти метрах от твоей галереи.

Жан-Пьер подготовил витрину, убрав из неё акварель Сазерленда «Темза и лодочник».

— Повернул налево, вот гад какой! — произнёс Джеймс, стоявший напротив галереи. — Идёт по правой стороне Брутон-стрит.

Жан-Пьер поставил Сазерленда обратно на мольберт в витрине и поспешил в туалет, бормоча себе под нос:

— Я не могу справиться с двумя видами дерьма одновременно.

Тем временем Харви зашёл в ничем не приметный подъезд на Брутон-стрит и поднялся по лестнице в галерею «Туутс», ставшую известной именно благодаря картинам импрессионистов. Кли, Пикассо, две картины Сальвадора Дали — всё это было не то, что искал Харви. Хотя Кли был и хорош, но не настолько, как тот, что висел в столовой его особняка в Линкольне. Кроме того, он не вписывался ни в один из замыслов Арлин, занимавшейся интерьерами их недвижимости. Управляющий галереей Николас Туут обещал следить за поступлениями и позвонить Харви в «Клэриджис», если появится что-нибудь интересное.

— Он опять вышел на улицу, но, по-моему, идёт обратно в отель.

Джеймс стал мысленно уговаривать Харви повернуть назад и двигаться в сторону Жан-Пьера, но тот неуклонно шёл к Беркли-сквер, только один раз отклонившись от курса — к галерее О'Хейна. Альберт, старший швейцар «Клэриджис», сказал ему, что там в витрине был выставлен Ренуар, — так оно и было на самом деле. Но полотно оказалось недоконченным. То ли Ренуар написал его просто так, чтобы потренироваться, то ли оно так не понравилось ему, что он не стал заканчивать работу. Харви захотелось узнать цену, и он вошёл в магазин.

— Тридцать тысяч фунтов, — ответил продавец на его вопрос, словно разговор шёл о десяти фунтах и покупка этой картины во всех отношениях была выгодной.

Харви даже присвистнул. Его всегда удивляло, как второсортная картина известного мастера может стоить тридцать тысяч, а великолепная работа художника без громкого имени принесёт тому всего несколько сотен долларов. Поблагодарив продавца за беспокойство, Харви вышел из галереи.

— Приятно, что вы не забываете о нас, мистер Меткаф, — донеслось ему в спину.

Харви всегда льстило, когда люди помнили его фамилию. Но, черт побери, они обязаны помнить, что в прошлом году он купил у них Моне за 62 000 фунтов.

— Он определённо возвращается в отель, — сообщил Джеймс.

Харви зашёл в «Клэриджис» всего на несколько минут, чтобы взять их знаменитую, специально приготовленную корзину сандвичей с икрой, говядиной, ветчиной, сыром и шоколадным тортом для более позднего ленча на Уимблдоне.

По графику теперь настала очередь Джеймса наблюдать на турнире за Меткафом, и он решил взять с собой Энн. Почему бы и нет? Ведь она знала всю правду.

Сегодня был женский день, и очередь Билли Джин Кинг, бойкой американской чемпионки, выйти на корт. Её противницей была американка Кэти Мей, которая выглядела так, будто догадывалась, что её ждут тяжёлые времена. Аплодисменты, которыми встретили Билли Джин, были слабоваты для её возможностей, но по непонятной причине она так никогда и не стала фавориткой Уимблдона. Харви сопровождал гость, которого едва можно было принять за уроженца Средней Европы.

— И где ваша жертва? — поинтересовалась Энн.

— Почти прямо напротив — разговаривает с мужчиной в светло-сером костюме. Его собеседник похож на чиновника ЕЭС.

— Вот тот толстый коротышка? — спросила Энн.

— Именно, — ответил Джеймс. Замечание, высказанное Энн, заглушил крик рефери «Игра!» и внимание зрителей сосредоточилось на Билли Джин. Было ровно два часа дня.

— Спасибо, Харви, что пригласили меня на Уимблдон, — сказал Йорг Биррер. — Сейчас столько работы, что позволить себе такой отдых я просто не могу. Рынок нельзя оставлять без присмотра больше чем на несколько часов: где-нибудь обязательно разразится скандал.

— Если вас так волнуют скандалы, не пора ли подумать об отставке? — заметил Харви.

— А кто займёт моё место? Я уже десять лет председатель этого банка, и найти достойного преемника совсем не просто.

— Первый гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт в первом сете со счётом 1-0.

— Послушайте, Харви, мы с вами давно сотрудничаем, и, зная ваш характер, думаю, вы пригласили меня сюда не просто ради удовольствия.

— Как вы обо мне дурно думаете, Йорг.

— Иногда приходится. Работа такая,

— Ладно. Я хотел узнать, в каком состоянии находятся три моих счета, а вы узнаете о моих планах на ближайшие месяцы.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт в первом сете со счётом 2-0.

— Официальный счёт номер один составляет несколько тысяч долларов в приходной части. Номерной товарный счёт, — Биррер задержался, чтобы раскрутить маленькую бумажку с напечатанным на ней аккуратным столбцом цифр, — в минусе на 3 726 000 долларов, но на нём размещены 37 000 унций золота по нынешней рыночной цене 135 долларов за унцию.

— И что вы мне посоветуете?

— Продолжайте в том же духе. Я так считаю, что ваш президент или объявит о новом золотом стандарте, или разрешит вашим соотечественникам покупать золото на открытом рынке не раньше начала следующего года.

— Я тоже так считаю; и всё-таки, думаю, начнём продавать его за несколько недель до того, когда на рынок хлынут массы. На этот счёт у меня своя теория.

— Пожалуй, Харви, вы, как всегда, правы.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт в первом сете со счётом 3-0.

— Сколько возьмёте с меня за овердрафт?

— Полтора процента сверх межбанковской процентной ставки, которая сейчас составляет 13,25 процента. Следовательно, мой банк получит с вас 14,75 процента. Это учитывая, что цена на золото за год подскочит почти на 70 процентов. Конечно, цена не будет расти вечно, но пара месяцев в запасе у нас пока есть.

— Отлично, — подвёл итог Харви, — подождём до первого ноября, а там сверим нашу информацию. Как всегда, кодированным телексом. Не представляю, что бы мир делал без швейцарцев.

— Будьте осторожны, Харви. Знаете, у нас в полиции специалистов по мошенничеству гораздо больше, чем по убийствам.

— Занимайтесь своими делами, Йорг, а уж о своих я позабочусь сам. И если вдруг настанет день, когда я стану нервничать из-за нескольких чиновников из Цюриха, получающих нищенскую зарплату, я дам вам знать. А теперь давайте перекусим и будем наслаждаться игрой. О третьем счёте поговорим в другой раз.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт в первом сете со счётом 4-0.

— Похоже, они говорят о делах, — заметила Энн. — Не заметно, чтобы они вообще следили за игрой.

— Наверное, Харви пытается купить Уимблдон по себестоимости, — пошутил Джеймс — Беда в том, что я наблюдаю за нашим подопечным уже несколько дней и даже в какой-то мере начал уважать его. Это самый организованный человек, с каким я когда-либо встречался в жизни. Если он такой во время отдыха, то какой же он во время работы, черт побери?

— Не представляю, — ответила Энн.

— Гейм выиграла мисс Мей. Миссис Кинг ведёт в первом сете со счётом 4-1.

— Неудивительно, что он такой толстый. Посмотри, как он заглатывает торт. — Джеймс поднял свой цейссовский бинокль. — Кстати, дорогая, а ты что-нибудь захватила для нас?

Эни достала из корзинки листья салата и французские хлебцы для Джеймса, а сама стала жевать стебелёк сельдерея.

— Похоже, я немножко поправилась, — пояснила она. — На следующей неделе мне предстоит демонстрировать зимнюю коллекцию. А вдруг не влезу? — Энн коснулась коленки Джеймса и улыбнулась. — Наверное, эти килограммы от счастья.

— Эй, не надо чувствовать себя такой уж счастливой. Я предпочитаю, чтобы ты осталась стройненькой.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт в первом сете со счётом 5-1.

— Эта победа будет лёгкой, — сказал Джеймс. — На открытии так часто бывает. Люди приходят только для того, чтобы посмотреть, в хорошей ли форме чемпион, и, по-моему, Кинг будет трудно победить в этом году: похоже, она стремится повторить рекорд Хелен Муди на восьми Уимблдонских турнирах.

— Гейм и первый сет выиграла миссис Кинг со счётом 6-1. Миссис Кинг ведёт сет 1-0. Пожалуйста, новые мячи. Подаёт мисс Мей.

— Мы будем наблюдать за ним весь день? — спросила Энн.

— Нет, мы должны убедиться, что он вернулся в отель и не собирается ни с того ни с сего менять свои планы. Если мы упустим шанс и он пройдёт мимо галереи Жан-Пьера, то другой возможности у нас может и не быть.

— А что, если он действительно изменит свои планы?

— Бог его знает, или, вернее, Стивен знает — он у нас самый головастый.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт во втором сете со счётом 1-0.

— Бедняжка мисс Мей! Джеймс, по-моему, ей везёт так же, как и тебе. А как продвигается операция Жан-Пьера?

— Никак. Меткаф так и не появился у галереи. Сегодня он был в тридцати метрах от витрины, но развернулся и пошёл в обратном направлении. У бедного Жан-Пьера чуть не случился сердечный приступ. Но мы очень надеемся на завтра. Кажется, он уже осмотрел все галереи на Пикадилли и в дальней части Бонд-стрит, а он человек обстоятельный. Рано или поздно он просто обязан и на нашу территорию зайти.

— Вам каждому надо было застраховаться на миллион долларов, назначив остальных троих своими бенефициарами[27], — пошутила Энн, — и тогда, если кто-либо умрёт от сердечного приступа, остальные получат все свои денежки обратно.

— Это совсем не смешно, Энн. Знаешь, как действует на нервы, когда всё время болтаешься рядом с ним и ждёшь, что он в любую минуту возьмёт и выкинет какую-нибудь штуку.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт во втором сете со счётом 2-0 и выиграла первый сет.

— А как поживает твой собственный план?

— Тоже никак. Бесполезно. А теперь, когда мы начали другие операции, у меня вообще нет времени думать о свеем плане.

— А давай я его соблазню.

— Идея неплохая, но тебе придётся придумать что-нибудь совершенно особенное, чтобы вытянуть из него сто тысяч фунтов. Ему достаточно свистнуть у «Хилтона» или на «Шефферд маркет», и он получит то же самое за тридцать фунтов. Понимаешь, одной из особенностей этого господина, как выяснилось в процессе, является то, что за свои деньги он старается получить нечто особенное. А за тридцать фунтов за ночь тебе придётся работать лет пятнадцать, чтобы вернуть мою долю. К тому же, уверен, мои компаньоны не согласятся столько ждать. Вообще-то, по-моему, они не согласны ждать и две недели.

— Ничего, мы что-нибудь придумаем, — заверила его Энн.

— Гейм выиграла мисс Мей. Миссис Кинг ведёт во втором сете со счётом 2-1 и выиграла первый сет.

— Так-так. Все ж таки мисс Мей удалось выиграть ещё один гейм. Великолепный ленч, Харви.

— Скажите спасибо «Клэриджис». Много лучше, чем сидеть в битком набитом ресторане, да и теннис там смотреть нельзя.

— Билли Джин делает из бедной девушки отбивную.

— Я так и предполагал, — ответил Харви. — Давайте-ка, Йорг, поговорим о моём счёте номер два.

Йорг опять извлёк на свет в несколько раз сложенный листок бумаги со столбцами цифр. Это и была та самая обстоятельность швейцарцев, такая привлекательная для половины мира: им вверяли свои деньги и главы государств, и арабские шейхи. В свою очередь, швейцарцы сохранили одну из самых устойчивых финансовых систем в мире. А если система функционирует хорошо, зачем изобретать что-то новое? Биррер несколько секунд смотрел на цифры.

— Первого апреля — только вы, Харви, могли выбрать этот день — на счёт номер два переведены 7 486 000 долларов, где до этого уже лежали 2 791 428 долларов. Второго апреля вы распорядились перевести один миллион долларов в банк Минас-Жерайс на имена Силвермен и Эллиот. Затем мы заплатили 420 000 долларов компании «Ридинг и Бейтс» за аренду платформы и оплатили ещё несколько счётов на общую сумму 104 112 долларов. Итого на счёте номер два находится 8 753 316 долларов.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт во втором сете со счётом 3-1.

— Очень хорошо, — сказал Харви.

— Хорошо что — теннис или деньги? — уточнил Биррер.

— И то и другое. Теперь, Йорг, о планах. Я предполагаю, что в течение ближайших недель шести мне понадобится около двух миллионов долларов. Хочу купить в Лондоне пару картин. Я уже присмотрел одну работу Клее, но похожу ещё по галереям. Если бы я знал, что авантюра с нашей «Проспекта ойл» окажется такой удачной, обязательно перебил бы у Арманда Хаммера Ван Гога на прошлогоднем аукционе в «Сотби-Парк Бернет». Ещё мне нужны наличные на покупку новых лошадей: вы знаете, в Аскоте состоится аукцион чистокровок. Мой племенной завод несколько уменьшился, а так хочется выиграть скачки на Приз короля Георга и Елизаветы. (Если бы Джеймс услышал, как Харви перевирает название скачек, он бы, наверное, содрогнулся.)[28] Вы же знаете, мой лучший результат до сих пор — третье место, а это не очень хорошо. В этом году я выставил на скачках молодую кобылу Розали, лучшую за многие годы. Если проиграю, то придётся полностью заново создавать завод, но, черт меня побери, в этом году я постараюсь победить.

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт во втором сете со счётом 4-1.

— Миссис Кинг тоже старается, — заметил Биррер. — Хорошо, я скажу старшему кассиру, что вы собираетесь в ближайшие недели снимать крупные суммы.

— Но мне бы не хотелось, чтобы остаток лежал без движения, поэтому за эти месяцы прикупите ещё золота, а в следующем году продадим его. Если цены начнут падать, я позвоню в Цюрих. Ежедневно, после окончания торгов, пожалуйста, все не предъявленные к платежу ценные бумаги кредитуйте «овернайт» первоклассным банкам.

— Что вы собираетесь со всем этим делать, если ваши сигары не добьют вас раньше?

— Перестаньте, Йорг. Вы прямо как мой доктор. Я уже сто раз говорил вам, что в будущем году ухожу в отставку, бросаю все, finito.

— Не могу себе представить, чтобы Харви Меткаф добровольно бросил крысиные бега. Я просто не берусь подсчитать, сколько вы сейчас стоите.

— Я тоже, Иорг, — рассмеялся Харви. — По этому поводу Аристотель Онассис[29] однажды сказал: «Если вы можете сосчитать свои деньги, считайте, что их у вас нет».

— Гейм выиграла миссис Кинг. Миссис Кинг ведёт во втором сете со счётом 5-1.

— А как Розали? У нас все ещё лежит ваше распоряжение, что, если с вами что случится, все счета перевести на неё в Бостон.

— С ней все в порядке. Сегодня утром позвонила мне и сказала, что работы у неё выше крыши и на Уимблдон она со мной не пойдёт. Скорее всего она кончит тем, что выйдет замуж за богатого американца, и эти счета ей просто не понадобятся. К ней уже многие сватались. Только кто их разберёт, любят ли они её или мои деньги. Мы с ней крупно поссорились пару лет назад, и, боюсь, она до сих пор не простила меня.

— Гейм, сет и матч выиграла миссис Кинг — 6-1, 6-1.

Харви, Йорг, Джеймс и Энн вместе со всеми зрителями аплодировали, пока спортсменки покидали корт. Проходя перед королевской ложей, они сделали книксен президенту Всеанглийского теннисного клуба его королевскому высочеству герцогу Кентскому. Харви и Йорг Биррер остались посмотреть матч следующей пары, а затем вместе вернулись в «Клэриджис» пообедать.

Джеймс и Энн остались довольны тем, как провели день на Уимблдоне, и, благополучно проводив Харви и его «континентального» друга до отеля, вернулись домой к Джеймсу.

— Стивен, я вернулся. Меткаф устроен на ночь. На вахте с полдевятого утра.

— Молодец, Джеймс. Может, он завтра клюнет.

Услышав шум льющейся воды, Джеймс прошёл на кухню. Энн, с руками по локоть в пене, оттирала железной мочалкой глубокую сковороду. Она повернулась и помахала мочалкой у него перед носом:

— Дорогой, я ничего не хочу сказать плохого о твоей приходящей прислуге, но это единственная в моей жизни кухня, где нужно мыть посуду перед тем, как приготовить обед.

— Знаю. Она всегда подметает пол только там, где чисто. С каждым приходом она делает все меньше и меньше работы. — Джеймс сел к кухонному столу и залюбовался стройной фигуркой Энн. — Потрёшь мне спину, если я перед обедом приму ванну?

— Да, железной мочалкой.

Воды было много, и она была приятно горячая. Джеймс, наслаждаясь, лежал в ванне, позволяя Энн мыть себя. Когда, наконец, он вылез из ванны, вода струйками сбегала с него прямо на пол.

— Дорогая, а тебе не кажется, что для банщицы ты чересчур одета, — заметил он. — Почему бы нам не исправить этот промах?

Пока Джеймс вытирался, Энн успела снять с себя всю одежду. Когда он вошёл в спальню, она уже лежала на кровати, свернувшись калачиком под одеялом.

— Холодно, — пожаловалась она.

— Не беспокойтесь, мисс, — ответил он, — сейчас в ваше распоряжение будет предоставлена двухметровая горячая грелка.

Она заключила его в свои объятия:

— Врунишка, ты же замёрзший.

— Зато ты восхитительна! — сказал он, пытаясь обнять её всю сразу.

— Как поживает твой план?

— Пока не знаю. Поговорим о нём минут через двадцать.

За следующие полчаса Энн не произнесла ни слова. Затем она наконец сказала:

— Ну все, хватит, вылезай. Печёный сыр уже, должно быть, приготовился, и в любом случае надо перестелить постель.

— Глупышка, оставь постель в покое.

— Не оставлю. Сегодня ночью я совсем не выспалась. Ты стянул все одеяла на себя, а мне, замерзая от холода, оставалось только любоваться, как ты дрыхнешь, свернувшись, словно самодовольный кот. Заниматься с тобой любовыо — совсем не то, что обещал Гарольд Роббинс.

— Женщина, когда кончишь болтать, поставь будильник на семь часов.

— На семь? Но ты должен быть у «Клэриджис» в полдевятого.

— Знаю, но хотелось ещё поработать над яичницей.

— Джеймс, тебе уже давно пора забыть свой студенческий юмор.

— Я всегда считал эту шутку довольно смешной.

— Несомненно, дорогой. Но почему бы тебе не одеться, пока обед не превратился в угольки?

Джеймс подъехал к «Клэриджис» в 8.29. Какими бы ни были его собственные недостатки, он твёрдо настроился не подвести других. Он включил «уоки-токи», проверяя, находится ли Стивен на Беркли-сквер, а Робин — на Бонд-стрит.

— Доброе утро, — сказал Стивен, — ночь прошла хорошо?

— Лучше не придумаешь, — ответил Джеймс.

— Я так понимаю, хорошо спалось? — снова спросил Стивен.

— Глаз не сомкнул.

— Хватит нас дразнить, — сказал Робин, — и сосредоточься на Харви Меткафе.

Джеймс остановился у входа в меховой магазин «Слейтерс», наблюдая, как расходятся по домам дворники и первые клерки спешат на работу.

Харви Меткаф закончил завтракать и отложил газету. Вчера он уже лёг спать, когда из Бостона позвонила жена, за завтраком позвонила дочь. Наступающий день начинался хорошо. Харви решил сегодня ещё поискать импрессионистов — в других галереях на Корк-стрит и Бонд-стрит. Возможно, ему смогут помочь в «Сотбис».

В 9.47 он покинул отель и, как обычно, быстрым шагом направился в сторону Бонд-стрит.

— Всем постам!

Стивен и Робин встрепенулись, очнувшись от своих мыслей.

— Только что прошёл на Брутон-стрит, направляется к Бонд-стрит.

Харви быстро шёл по Бонд-стрит, не обращая внимания на галереи, где он уже побывал.

— Жан-Пьер, он в пятидесяти метрах от тебя, — произнёс Джеймс, — сорок метров, тридцать… двадцать метров… О нет, проклятие, он зашёл в «Сотбис». А там сегодня в продаже только средневековые раскрашенные панели. Черт, не знал, что они могут заинтересовать его.

Он поглядел на стоявшего в отдалении Стивена, выглядевшего более толстым от поддетой под пиджак одежды и чуть загримированного под солидного бизнесмена. Воротничок и очки без оправы делали его похожим на немца. В динамике послышался его голос:

— Джеймс, я иду в галерею Жан-Пьера, а ты оставайся к северу от «Сотбис» на дальней стороне улицы. Будешь докладывать обстановку каждые пятнадцать минут. Робин, иди на аукцион и помаши перед носом Харви приманкой.

— Стивен, этого нет в плане, — заикаясь, произнёс Робин.

— Импровизируй на ходу, а то тебе придётся заниматься только состоянием сердца Жан-Пьера, но без всяких гонораров. Понял?

— Понял, — нервно ответил Робин и вошёл в галерею.

Там он сразу же подошёл к ближайшему зеркалу. Его действительно нельзя было узнать. Поднявшись наверх, он заметил Харви в задних рядах аукционного зала и сел в кресло за ним.

Продажа средневековых панелей шла бойко. Харви понимал, что по идее они должны бы ему нравиться, но никак не мог заставить себя полюбить готическое пристрастие к мишуре и ярким позолоченным цветам. Собравшись с духом, Робин негромко заговорил со своим соседом слева:

— Панели выглядят довольно красиво, но я совсем незнаком с этим периодом. Предпочитаю современное искусство. Но мои предпочтения не в счёт, надо что-то написать и для наших читателей.

Сосед Робина вежливо улыбнулся:

— Вы освещаете все аукционы?

— Почти. Особенно если там ожидаются сюрпризы. Во всяком случае, в «Сотбис» всегда можно узнать последние новости о галереях. Например, сегодня утром один из ассистентов сказал мне, что в галерее Ламанна появилось нечто совершенно особенное, из импрессионистов.

Робин старательно прошептал эту информацию над правым ухом Харви, а затем, устроившись в кресле поудобнее, стал ждать, какой эффект она произведёт. Вскоре его ожидания были вознаграждены: Харви поднялся со своего места и стал пробираться на выход. Робин подождал, пока продали ещё три лота, скрестил пальцы и пошёл за ним.

Снаружи Джеймс продолжал терпеливо караулить Харви.

— 10.30 — не появился.

— Понятно.

— 10.45 — не появился.

— Понятно.

— 11.00 — не появился.

— Понятно.

— 11.12 — всем постам, всем постам!

Джеймс быстро заскочил в галерею Ламанна, а Жан-Пьер снова убрал из витрины акварель Сазерленда «Темза и лодочник» и заменил её потрясающей картиной Ван Гога, какой лондонские галереи ещё не видели. Сейчас или никогда: объект целенаправленно приближался по Бонд-стрит прямо к цели.

Картину нарисовал Давид Штейн, достигшей скандальной известности в мире искусства подделкой более трехсот картин и рисунков широко известных импрессионистов, за которые получил в общей сложности 864 000 долларов, а позднее четыре года тюрьмы. Его разоблачили в 1969 году, когда он устроил в галерее «Нивея» на Мэдисон-авеню выставку своего Шагала. Штейн не знал, что сам Шагал в это время находился в Нью-Йорке в музее Центра Линкольна, где выставлялись две его самые знаменитые работы. Когда ему сообщили о выставке на Мэдисон-авеню, он с возмущением заявил в окружную прокуратуру, что эти картины являются подделками. Штейн уже успел продать одного поддельного Шагала Луису Д. Коэну почти за 100000 долларов. И до сегодняшнего дня в Галерее современного искусства в Милане имеются полотна Штейна-Шагала и Штейна-Пикассо. Поэтому Жан-Пьер не сомневался, что сможет повторить в Лондоне то, чего Штейн добился в Нью-Йорке и Милане.

Штейн продолжал перерисовывать картины импрессионистов, но теперь подписывал их своей фамилией и благодаря своему бесспорному таланту по-прежнему неплохо зарабатывал на жизнь. Он давно знал Жан-Пьера и относился к нему очень хорошо, поэтому, услышав историю о Меткафе и афёре с «Проспекта ойл», согласился за 10 000 долларов изготовить Ван Гога и подписать картину знаменитым «Vincent».

Жан-Пьер хорошо изучил, какие полотна Ван Гога исчезли при таинственных обстоятельствах; Штейн мог бы возродить такую картину, а Харви заинтересоваться ею. Он начал с каталога шедевров Винсента Ван Гога La Failles и выбрал оттуда три работы, выставлявшиеся в Национальной галерее в Берлине перед Второй мировой войной. В каталоге они значились под номерами 485 LesAmoureux[30], 628 La Moisson[31] и 766 LeJardin de Daubigny[32]. О двух последних было известно, что их в 1929 году купила Берлинская галерея, а «Влюблённых» купили они же и примерно в это же время. В начале войны все три картины исчезли.

Затем Жан-Пьер связался с профессором Вормитом из «Preussischer Kulturbesitz» — крупнейшим специалистом с мировым именем по исчезнувшим произведениям искусств, и тот исключил из списка LeJardin de Daubigny: вскоре после окончания войны картина появилась в частной коллекции Зигфрида Крамарски в Нью-Йорке, хотя и по сей день остаётся загадкой, как она попала туда. Затем Крамарски продал картину галерее «Ничидо» в Токио, где она находится и сейчас. Профессор подтвердил, что судьба двух других названных полотен Ван Гога неизвестна.

Жан-Пьер также обратился в Гаагу к мадам Теллиген-Хоогендоорм из «Rijksbureau voo Kunsthistorische Documentatie». Мадам Теллиген, признанный специалист по Ван Гогу, постепенно прояснила ситуацию с исчезнувшими шедеврами. В 1937 году нацисты убрали их из Берлинской национальной галереи вместе со многими другими произведениями искусства, несмотря на энергичные протесты директора галереи д-ра Ханфштенгеля и хранителя живописи д-ра Хенцена. Картины, заклеймённые обывательской косностью национал-социалистов как загнивающее искусство, были вывезены на склад на Копеникерштрассе в Берлине. В январе 1938 года Гитлер лично приехал в это хранилище и объявил об официальной конфискации картин.

Какова дальнейшая судьба этих двух Ван Гогов — не знает никто. Многие из произведений искусства, конфискованных нацистами, агент Германа Геринга Йозеф Ангерер тайно продал за границу, добывая для фюрера столь необходимую иностранную валюту. Кое-что продали на аукционе в Люцерне 30 июня 1939 года, организованном Галереей искусств Фишера. И тем не менее многие работы, находившиеся в хранилище на Копеникерштрассе, просто сожгли или украли — в общем, они исчезли.

Жан-Пьеру удалось достать чёрно-белые репродукции LesAmoureux и La Moisson; цветные снимки, даже если их и делали, не сохранились. Справедливо рассудив, что маловероятно, чтобы цветные репродукции двух картин, которых никто не видел с 1938 года, могли обнаружиться, Жан-Пьер остановил свой выбор на одной из них.

Большей по размерам из этих двух картин была LesAmoureux — 76 х 91 см. Однако Ван Гог остался вроде не очень доволен ею. В октябре 1889 года он писал об этой картине как о «плохом эскизе для моего последнего полотна» (письмо № 556). Более того, трудно было определить, какого цвета фон. А вот La Moisson, наоборот, очень нравилась Ван Гогу. Он написал это полотно маслом в сентябре 1889 года и так отзывался о нём: «Я хотел нарисовать жнеца ещё раз — для моей матери» (письмо № 604). В действительности же он уже нарисовал три другие очень похожие картины, изображавшие жнеца в поле. Жан-Пьер раздобыл цветные слайды двух из этих картин, один — в Лувре, другой — в Риксмузеуме, где, собственно, и находятся сейчас эти картины, и внимательно изучил их. Положение солнца и игра света несколько отличались друг от друга; иных отличий не было. Поразмыслив, Жан-Пьер представил, как в цвете могла выглядеть оригинальная картина.

Штейн согласился с выбором Жан-Пьера и, прежде чем приняться за работу, долго и тщательно изучал и черно-белую репродукцию La Moisson, и цветные слайды копий. Затем он нашёл третьестепенную картину какого-то французского художника XIX века и умело снял с неё всю краску, оставив чистое полотно. Нетронутым оказался только важный штемпель на обороте, который даже он не смог бы воспроизвести. Отметив на полотне точные размеры картины — 48,5 х 53 см, Штейн выбрал мастихин и кисть — все во вкусе Ван Гога. Через шесть недель, по окончании работы, он отлакировал La Moisson и четверо суток при невысокой температуре 30°С прожаривал её в духовке, чтобы придать ей вид старого полотна. Жан-Пьер предоставил ему тяжёлую позолоченную раму в стиле импрессионистов, и к приезду Харви Меткафа картина была готова.

Заглотив приманку, Харви направился в галерею Ламанна, и не зря. Когда он был в пяти шагах от неё, то увидел, как картину снимают с витрины. Он не верил своим глазам. Все сомнения тут же развеялись: полотно Ван Гога, и к тому же в превосходном состоянии. В действительности, La Moisson простояла в витрине не более двух минут.

Харви почти вбежал в галерею. Жан-Пьер, Джеймс и Стивен сделали вид, что они настолько поглощены разговором, что никто из них не заметил его появления. Стивен произнёс с немецким акцентом, обращаясь к Жан-Пьеру:

— Сто семьдесят тысяч гиней есть высокий цена, но это есть великолепный экземпляр. Вы можете быть уверен, что картина есть тот, который исчез из Берлин в тридцать седьмой год?

— Сэр, никогда нельзя быть ни в чём уверенным, но убедитесь сами: на обратной стороне полотна вы можете видеть штемпель Берлинской национальной галереи, а Бернхайм Жён подтвердил, что в двадцать седьмом году продал картину немцам. История этого полотна чётко прослеживается до тысяча восемьсот девяностого года. И похоже на правду, что в разгар войны картину украли из музея.

— Как вы стать хозяин картина?

— Она попала ко мне из частной коллекции одного английского аристократа, который пожелал остаться неизвестным.

— Великолепно! — воскликнул Стивен. — Я хотел бы резервировать её до четыре часа дня, когда принесу чек на 170 000 гиней из Дрезднербанк А. Г. Можно так?

— Конечно, сэр, — ответил Жан-Пьер. — Я поставлю на картину красную точку.

Джеймс в умопомрачительном костюме и лихо заломленной фетровой шляпе крутился позади Стивена с видом знатока.

— Это, несомненно, великолепный образец работы мастера, — льстиво заметил он.

— Да, я показывал её Джулиусу Бзррону, галерея «Сотбис», и он сказал то же самое.

Джеймс семенящей походкой прошёл в конец галереи, наслаждаясь своей ролью знатока. В этот момент вошёл Робин, из кармана его куртки торчал номер «Гардиан».

— Доброе утро, мистер Ламанн. В «Сотбис» прошёл слух о Ван Гоге, который, как я всегда считал, находился в России. Хочу для завтрашнего номера написать несколько строчек об истории этого полотна и как оно попало к вам. Вы не против?

— Я буду только рад, — ответил Жан-Пьер, — но, к вашему сведению, я только что за 170 000 гиней зарезервировал эту картину для герра Дроссера, известного немецкого дилера.

— Весьма разумная цена, — компетентно отозвался Джеймс с другого конца галереи. — Со времён Mademoiselle Revoux[33] я не видел в Лондоне Ван Гога лучше. Сожалею только, что не моя галерея выставила это чудо на аукцион. Вы счастливый человек, мистер Дроссер. Если вдруг решите продать эту картину, не стесняйтесь позвонить мне. — С этими словами Джеймс вручил Стивену свою визитку и улыбнулся Жан-Пьеру.

Жан-Пьер во все глаза смотрел на Джеймса. Он играл изумительно. Робин начал делать в блокноте заметки, надеясь, что со стороны его действия сойдут за стенографическую запись, затем снова обратился к Жан-Пьеру:

— А у вас есть снимок картины?

— Конечно.

Жан-Пьер выдвинул ящик стола и, достав цветной фотоснимок картины с приложенным к нему описанием, вручил Робину.

— Пожалуйста, проверьте написание «Ламанн», хорошо? Я уже устал от того, что меня постоянно путают с французскими автогонками.

Он повернулся к Стивену:

— Простите, что заставил вас ждать, герр Дроссер. Как вы хотите, чтобы картина была доставлена?

— Можете посылать её мне в отель «Дорчестер» завтра утром. Номер сто двадцать.

— Так и сделаем, сэр.

Стивен направился к выходу.

— Простите, сэр, — обратился к нему Робин, — не могли бы вы любезно уточнить, как пишется ваша фамилия?

— Д. Р. О. С. С. Е. Р.

— Вы разрешите мне упомянуть вас в моей статье?

— Вы можете. Я с моей покупкой очень доволен. Всего хорошего, джентльмены. — Он резко кивнул и вышел на улицу.

И тут, к ужасу Жан-Пьера, Робина и Джеймса, Харви, не задержавшись ни на секунду, тоже ушёл.

Жан-Пьер тяжело опустился на письменный стол из красного дерева в стиле короля Георга и в отчаянии посмотрел на компаньонов.

— Господи Всемогущий, все провалилось! Шесть недель подготовки, три дня агонии, а ему наплевать — он уходит! — Жан-Пьер бросил злобный взгляд на La Moisson.

— А Стивен уверял нас, что Харви останется и будет торговаться с Жан-Пьером. «Это в его привычках, — передразнил Джеймс. — Он никогда не выпустит картину из рук».

— И кто, черт побери, придумал эту глупую затею? — пробормотал Робин.

— Стивен! — в один голос вскрикнули они и бросились к окну.

— Какая интересная статуэтка Генри Мура! — произнесла затянутая в корсет дама средних лет, и её рука уверенно легла на бронзовый пах обнажённого акробата. Пока компаньоны недовольно бурчали, никто из них и не заметил, как дама появилась в галерее. — Сколько хотите за него?

— Мадам, я подойду к вам через минуту, — извинился Жан-Пьер. — Смотрите, похоже, Меткаф идёт за Стивеном. Робин, свяжись с ним по радио.

— Стивен, ты меня слышишь? Только не оглядывайся. Кажется, Харви пошёл за тобой — сейчас он в нескольких метрах от тебя.

— Какого черта, пошёл за мной? Он должен был остаться в галерее с вами и покупать Ван Гога. Чего вы там ещё придумали?

— Харви слегка изменил сценарий. Он сразу же пошёл за тобой, и мы ничего не смогли сделать, что запланировали.

— Очень умно. А что мне теперь прикажете делать?

Инициативу перехватил Жан-Пьер:

— Если он и в самом деле идёт за тобой, лучше всего иди в сторону «Дорчестера».

— Но я понятия не имею, где находится «Дорчестер»! — взвизгнул Стивен.

На помощь пришёл Робин:

— Стивен, на первом перекрёстке поверни направо, и ты выйдешь прямо на Брутон-стрит. Так и иди все прямо и прямо, пока не дойдёшь до Беркли-сквер. Оставайся на связи, только не оборачивайся, а то вдруг превратишься в соляной столб.

— Джеймс, — вдруг, хотя и не в первый раз, осенило Жан-Пьера, — хватай такси и мчись в «Дорчестер». Забронируешь там сто двадцатый номер на имя Дроссера. Как только Стивен войдёт в отель, возьмёшь для него ключ, а потом исчезнешь. Стивен, ты меня слышишь?

— Да.

— Ты все слышал?

— Все. Скажи Джеймсу, пусть забронирует сто девятнадцатый или сто двадцать первый, если сто двадцатый будет занят.

— Понял, — ответил Жан-Пьер. — Давай, Джеймс.

Джеймс выскочил из галереи и бросился к такси, на котором приехала дама. Такого он ещё никогда в жизни не делал.

— В «Дорчестер», гони изо всей мочи! — заорал он.

Такси рвануло вперёд.

— Стивен, Джеймс уехал, Робин пойдёт за Харви и будет говорить тебе, как дойти до «Дорчестера». Я остаюсь в галерее. У тебя там как, все в порядке?

— Ничего не в порядке, — буркнул Стивен, — начинайте молиться. Я дошёл до Беркли-сквер.

— Куда теперь?

— Через сквер, а потом — по Хилл-стрит.

Выскочив из галереи, Робин без остановки добежал до Брутон-стрит, переведя дух, только когда оказался в пятидесяти метрах от Харви.

— Так как же Генри Мур? — напомнила о своём существовании дама в корсете.

— Чихал я на вашего Генри Мура, — ответил Жан-Пьер, даже не взглянув в её сторону.

— Молодой человек, — возмущённо начала дама, — со мной ещё никто никогда так не…

Но Жан-Пьер уже добежал до туалета и запер за собой дверь.

— Теперь перейди Саут-Одли-стрит и иди дальше до Динери-стрит. Никуда не сворачивай и, главное, не оглядывайся. Харви все так же в пятидесяти метрах от тебя, а я в пятидесяти метрах от него, — говорил Робин, не обращая внимания на удивлённые взгляды прохожих при виде мужчины, что-то говорящего в маленькую коробочку.

— Сто двадцатый номер свободен?

— Да, сэр, освободился сегодня утром. Но я не уверен, что его уже приготовили для заселения. Скорее всего горничная все ещё занимается уборкой. Если вы подождёте, я уточню, сэр, — ответил высокий портье в смокинге, что указывало на его принадлежность к администрации.

— Порядок меня не волновать. — Немецкий акцент Джеймса был намного лучше, чем у Стивена. — Я всегда иметь эту комнату. Этот раз на одну ночь. Моя фамилия — Дроссер, герр… гм… Гельмут Дроссер.

И фунтовая банкнота пересекла стойку.

— Конечно, сэр.

— Стивен, ты вышел на Парк-лейн. Посмотри направо. Видишь на углу прямо перед собой большой отель? Это и есть «Дорчестер». Полукруг, на который ты смотришь, — главный вход. Поднимайся по ступенькам мимо толстяка в зелёной ливрее и иди в вестибюль через вращающуюся дверь. Справа стойка портье. Там тебя должен ждать Джеймс.

Робин в который раз порадовался, что ежегодный обед Королевского медицинского общества в прошлом году проходил именно в «Дорчестере».

— Где Харви? — промычал Стивен.

— В сорока метрах за тобой.

Стивен ускорил шаг и, взбежав по ступеням, толкнул вращающуюся дверь с такой силой, что несколько постояльцев, выходивших из отеля, оказались на улице чуть быстрее, чем им хотелось бы. Джеймс ждал его с ключом в руке.

— Лифт там, — показал Джеймс. — Ты выбрал один из самых дорогих номеров отеля.

Стивен посмотрел в ту сторону, куда указал Джеймс, и обернулся, чтобы поблагодарить его. Но Джеймс уже шёл в сторону бара, чтобы не попасться на глаза Харви, когда тот появится.

Стивен вышел из лифта на втором этаже и обнаружил, что «Дорчестер», в котором он никогда раньше не был, оказался таким же традиционным, как и «Клэриджис», а пушистая ковровая дорожка в королевских, сине-золотых тонах вела к великолепно обставленному угловому номеру, выходившему окнами на Гайдпарк. Оказавшись в номере, Стивен плюхнулся в кресло, не зная, чего ждать теперь. Всё пошло не так, как они предполагали.

Жан-Пьер томился в галерее, Джеймс сидел в баре отеля, Робин прогуливался в пятидесяти метрах от входа в отель перед зданием «Барклейс-бэнк» на Парк-лейн, занимавшем особняк в псевдотюдорском стиле.

— В вашем отеле проживает некий Дроссер? Кажется, в сто двадцатом номере! — рявкнул Харви.

Портье просмотрел список постояльцев:

— Да, сэр. Он вас ожидает?

— Нет, но мне нужно перекинуться с ним парой слов по внутреннему телефону.

— Пожалуйста, сэр. Если вы будете так любезны и пройдёте в вон тот небольшой проход слева от вас, там вы найдёте пять телефонов. Один из них внутренний.

Харви сделал, как было сказано.

— Соедините с номером сто двадцатым, — сказал он сидевшему в кабинке оператору в зелёной дорчестерской униформе, с вышитым золотом замком на лацканах куртки.

— Пройдите, пожалуйста, в первую кабинку, сэр.

— Мистер Дроссер?

— Слушаю, — ответил Стивен, с большим трудом вспоминая свой немецкий акцент.

— Меня зовут Харви Меткаф. Мне хотелось бы подняться к вам и перекинуться парой слов. Это по поводу Ван Гога, которого вы купили сегодня утром.

— Мне немного неудобный в настоящий момент. Собираюсь принять душ, и у меня назначено свидание.

— Я задержу вас не дольше чем на несколько минут.

Прежде чем Стивен успел ответить, в трубке щёлкнуло и замолчало. Через несколько секунд раздался стук в дверь. От волнения у Стивена подкосились коленки. К счастью, он успел переодеться в белый дорчестерский халат; его темно-русые волосы были растрёпаны и темнее обычного. Это все, что он смог придумать за такой короткий промежуток времени: первоначально его встреча лицом к лицу с Харви не предполагалась.

— Простите за вторжение, мистер Дроссер, но я должен был срочно повидаться с вами. Мне известно, что в галерее Ламанна вы купили картину Ван Гога. Но вы же сами дилер. Может, согласитесь продать её с хорошими комиссионными?

— Нет, спасибо, — ответил Стивен, впервые за день почувствовав себя непринуждённо. — Я хотел Ван Гог для моей галереи в Мюнхен много лет. Простите, мистер Меткаф, он не для продажи.

— Послушайте, за это полотно вы заплатили 170000 гиней. Сколько это в долларах?

— Где-то 435 000.

— Давайте я плачу вам 15000 долларов, а вы переуступите картину мне. Все, что от вас требуется, — это позвонить в галерею и сказать, что картина теперь моя и я уплачу по счёту.

Стивен сидел молча: как бы закончить операцию, не испортив её. «Думай как Харви Меткаф», — приказал он себе.

— 20 000 наличные — и картина ваш.

Харви заколебался. Ноги Стивена опять ослабели.

— По рукам, — сказал Харви. — Сейчас же звоните в галерею.

Стивен поднял трубку:

— Соедините меня с галерея Ламанна на Бонд-стрит так быстро, как можно, — я спешить на свидание на ленч.

Через несколько секунд в трубке послышался голос Жан-Пьера:

— Галерея Ламанна.

— Я хотел говорить мистер Ламанн.

— Ну, наконец-то, Стивен. Как ты там?

— А-а, мистер Ламанн, это герр Дроссер. Вы помните, я был ваша галерея сегодня утро.

— Конечно помню, идиот. Что ты там болтаешь, Стивен? Это же я — Жан-Пьер.

— Я имею мистер Меткаф со мной.

— Святая Дева, прости, Стивен, я не…

— И вы можете ожидать мистер Меткаф в несколько минут. — Стивен вопросительно взглянул на Харви.

Тот тут же кивнул в знак согласия.

— Вы должен передать мой Ван Гог мистер Меткаф. Он давать вам чек 170 000 гинея.

— Отлично, дело пошло, — тихо произнёс Жан-Пьер,

— Я сожалеть, что не буду владелец картины сам, но я получить, как говорят американцы, предложение, от которого не могу отказываться. Спасибо за беспокойство. — Стивен положил трубку.

Харви выписал чек на предъявителя на 20 000 долларов.

— Благодарю вас, мистер Дроссер. Вы просто осчастливили меня.

— Я тоже доволен, — честно признался Стивен. Он проводил Харви до двери, и они пожали друг другу руки.

— До свидания, сэр.

— Всего хорошего, мистер Меткаф. Стивен закрыл дверь и как в тумане добрёл до кресла: сил не осталось даже на то, чтобы двигаться.

Робин и Джеймс увидели, что Харви выходит из «Дорчестера». Робин отправился за ним; с каждым шагом в сторону галереи его надежды росли. Джеймс поднялся на лифте на второй этаж и, почти бегом добежав до сто двадцатого номера, замолотил кулаком в дверь. От неожиданности Стивен подпрыгнул в кресле. Отдавая себе отчёт, что разговаривать с Меткафом ещё раз свыше его сил, он тем не менее открыл дверь:

— А-а, это ты, Джеймс. Иди откажись от номера, заплатишь за одну ночь, а затем приходи ко мне в бар.

— Почему? Зачем?

— За бутылочкой «Крюг Приве Кюве» шестьдесят четвёртого года.

Итак, одна операция закончилась, осталось ещё три.

11

Жан-Пьер прибыл в квартиру лорда Бригсли на Кингс-роуд последним. Он чувствовал, что заслужил право на тёплый приём. Деньги по чеку Харви были получены, и в настоящее время положительный баланс галереи Ламанна составлял 447 560 долларов. Харви владел картиной, а небеса ещё не обрушились. За два месяца преступным путём Жан-Пьер получил больше, чем за два года честной работы.

Компаньоны приветствовали его бурными аплодисментами, как обычно встречают прославленных спортсменов, и бокалом шампанского «Вдова Клико» 1959 года из последних запасов Джеймса.

— Какая удача, что мы смогли провернуть это дело! — воскликнул Робин.

— Нет, удача здесь ни при чём, — возразил Стивен, — просто в напряжённой обстановке мы сумели сохранить наше спокойствие, и главное, что нам следует вынести из этой операции, — это то, что Харви может менять правила в середине игры.

— Да он практически изменил всю нашу игру, Стивен.

— Согласен. Поэтому всегда надо помнить, что в итоге нас ждёт поражение, если мы не проведём так же блестяще и три остальные операции. Нельзя недооценивать нашего противника только потому, что мы выиграли первый раунд.

— Расслабься, профессор, — сказал Джеймс— Займёмся делами после обеда. Сегодня утром Энн специально приходила, чтобы приготовить паштет из красной рыбы, но он пойдёт не очень хорошо с добавкой в виде Харви Меткафа.

— Когда же познакомлюсь с этим сказочным созданием? — мечтательно поинтересовался Жан-Пьер.

— Когда четвёртая операция будет позади.

— Не женись на ней, Джеймс. Ей нужны только наши денежки.

Все, кроме Джеймса, засмеялись. Может, когда-нибудь он и сможет рассказать им, что она знала обо всём. Он поставил на стол блюдо с запечённой говядиной и бутылку «Эшезо» 1970 года.

Жан-Пьер с видом знатока понюхал соус.

— Если хорошенько подумать, к ней можно отнестись и серьёзно, если в постели она хотя бы вполовину так же хороша, как и на кухне.

— Не беспокойся, Жан-Пьер, тебе не предоставится возможности побыть судьёй в данном случае. С тебя хватит и её французского соуса.

— Джеймс, ты сегодня бесподобно играл, — сказал Стивен, уводя разговор от любимой темы Жан-Пьера. — Тебе надо играть на сцене. Как представителю британской аристократии. Такой талант просто пропадает зря!

— Я-то всегда мечтал о сцене, но скажи это моему отцу. Наследник должен ходить по струнке, а наследство немалое.

— Может, пусть сыграет все четыре роли в Монте-Карло?

Упоминание о Монте-Карло сразу всех отрезвило.

— Вернёмся к делу, — встрепенулся Стивен. — На сегодняшний день мы вернули 447 560 долларов. Расходы на картину и неожиданное проживание в номере «Дорчестера» обошлись в 11142 доллара, в связи с чем Меткаф нам все ещё должен 563 582 доллара. Давайте будем помнить о том, что он нам ещё должен, а не о том, что мы уже отобрали у него. Теперь поговорим об операции в Монте-Карло, которая зависит от посекундной точности и нашей способности выдержать свои роли в течение нескольких часов. Сейчас Робин ознакомит нас, как обстоят дела.

Робин вынул из своего кейса зелёную папку и несколько минут изучал свои заметки.

— Жан-Пьер, с сегодняшнего дня ты отращиваешь бороду. Через три недели ты должен выглядеть так, чтобы Харви не узнал тебя. И ещё сделай короткую стрижку. — Робин ехидно улыбнулся в ответ на гримасу Жан-Пьера. — Я тебя понимаю, вид у тебя будет просто отвратительный.

— Не дождётесь, — проворчал Жан-Пьер.

— А как продвигаются баккара и блэкджек? — поинтересовался Робин.

— За пять недель я потратил тридцать семь фунтов. В эту сумму, кроме проигрыша, входят и членские взносы в «Кларемон» и «Голден Наггет».

— Это все идёт в расходную часть, — заметил Стивен, — в связи с чем она увеличилась до 563 619 долларов.

Все засмеялись, только Стивен даже не улыбнулся.

— Джеймс, как там твои поездки на фургончике?

— От святого Фомы до Харлей-стрит доезжаю за четырнадцать минут. По Монте-Карло, наверное, смогу проехать и за одиннадцать минут, хотя, конечно, хотелось бы потренироваться там накануне операции. Особенно как ехать не по той стороне дороги.

— Странно, как это все, кроме англичан, ездят не по той стороне дороги, — язвительно заметил Жан-Пьер.

Джеймс пропустил его замечание мимо ушей.

— К тому же я не очень хорошо знаю континентальные дорожные знаки.

— Они все подробно описаны в путеводителе «Мишлен», который я передал тебе вместе с планом моей операции.

— Да я понимаю, но мне было бы спокойнее, если бы я поездил по настоящим дорогам, а не только по карте. В Монако много улиц с односторонним движением, и совсем не хочется, чтобы меня остановили, когда я поеду не в ту сторону с бесчувственным Меткафом в салоне.

— Не беспокойся, когда мы приедем в Монако, у тебя будет масса времени в запасе. Итак, остался только Стивен, один из самых компетентных моих студентов. Надеюсь, ты уверен в своих новоприобретённых знаниях?

— Примерно так же, как в твоём американском акценте. Робин, я очень надеюсь, что, когда мы встретимся с Харви Меткафом, ему будет не до того, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

— Ну конечно, Стивен. Если даже ты представишься, как герр Дроссер с картинами Ван Гога под обеими мышками, поверь мне, до него все равно не дойдёт, кто ты такой.

Робин раздал последний график тренировок для Харлей-стрит и больницы св. Фомы и снова заглянул в зелёную папку.

— Я забронировал четыре одноместных номера на разных этажах в «Отель де Пари» и подтвердил все распоряжения в Центральной больнице принцессы Грейс. Отель считается одним из лучших в мире. Конечно, довольно дорогой, но в нём есть казино. В Ниццу мы вылетаем в понедельник — на следующий день, когда туда на своей яхте прибудет Харви.

— А чем мы будем заниматься до конца недели? — с невинным видом поинтересовался Джеймс. Стивен восстановил порядок:

— Будем снова и снова изучать план из зелёного досье с начала до конца, затем в обратном направлении и по диагонали, а в пятницу проведём генеральную репетицию. Что касается тебя, Джеймс, самое главное — собери всю волю в кулак и дай нам знать, что ты собираешься делать.

Джеймс опять помрачнел. Стивен захлопнул свою папку:

— Пожалуй, на сегодня все.

— Нет, Стивен, погоди немного, — остановил его Робин. — Давай-ка ещё разок разденем тебя. Надо посмотреть, уложимся в девяносто секунд или нет.

Несколько неохотно Стивен лёг на пол посредине комнаты, а Джеймс и Жан-Пьер быстро, но осторожно сняли с него всю одежду.

— Отлично, восемьдесят семь секунд, — объявил Робин, глядя на совершенно голого, за исключением часов, Стивена. — Ух ты, время! Мне срочно пора отправляться в Ньюбери, а то жена решит, что я завёл любовницу, а мне никто из вас не нравится.

Стивен быстро оделся, пока остальные тоже собирались уходить. Через несколько минут Джеймс стоял у входной двери, провожая своих компаньонов. Как только Стивен скрылся из виду, он побежал по лестнице вниз на кухню.

— Ты слышала?

— Да, дорогой. Они все довольно милые, и я бы не стала ставить им в вину, что они несколько сердятся на тебя. Понимаешь, они рассуждают о своих операциях, как профессионалы, и только ты один ведёшь себя как любитель. Надо придумать для тебя что-нибудь такое, чтобы ты стал наравне с ними. У нас есть больше недели, пока Меткаф не уехал в Монте-Карло, давай постараемся использовать это время конструктивно.

Джеймс вздохнул:

— Давай лучше отдохнём сегодня. По крайней мере, сегодняшнее утро было триумфом.

— Не спорю, но не твоим. Завтра же садимся за работу.

12

— Пассажиров рейса ноль семнадцать, вылетающих в Ниццу, просим пройти на посадку у выхода номер семь, — прогремел громкоговоритель первого терминала аэропорта Хитроу.

— Это нам, — сказал Стивен.

Четвёрка поднялась на эскалаторе на второй этаж и прошла по длинному коридору. После досмотра на предмет бомб, оружия и всего прочего, что обычно ищут у террористов, они прошли к трапу.

Компаньоны сели в разных концах салона, не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Стивен предупредил их, что в самолёте могут находиться друзья Харви, и каждый подозревал, что сидит рядом с одним из них.

Глядя в безоблачное небо, Джеймс думал. Они с Энн прочитали все, какие смогли достать, книги, в которых упоминалось об украденных деньгах или успешном мошенничестве, но не нашли ничего, что можно было использовать для создания своего плана. Даже Стивен, между раздеваниями и операциями в больнице св. Фомы, пришёл в уныние, стараясь придумать для Джеймса выигрышный план.

В 13.40 лайнер приземлился в Ницце. Поездка на поезде до Монте-Карло заняла ещё двадцать минут. Компаньоны поодиночке добрались до роскошного «Отель де Пари» на Пляс-дю-Казино. В 19.00 все собрались в номере 217.

— Все нормально разместились?

Остальные трое утвердительно кивнули.

— Пока все идёт хорошо, — сказал Робин. — Теперь поговорим о нашем расписании. Жан-Пьер, сегодня вечером ты идёшь в казино и играешь в баккара и блэкджек. Осмотрись там на месте, изучи, где какие входы и выходы. Обрати внимание: здесь правила игры в казино несколько отличаются от правил в «Кларемоне». И следи за собой, чтобы случайно не заговорить по-английски. Надеюсь, никаких затруднений не предвидится?

— Думаю, нет. По правде говоря, Робин, я хоть сейчас готов пойти потренироваться.

— Смотри там поосторожнее с нашими деньгами, — напутствовал Стивен.

В смокинге и с бородой, Жан-Пьер выглядел потрясающе. Он с ухмылкой выскользнул, из номера 217 и спустился вниз по лестнице. От отеля до знаменитого казино было всего несколько шагов.

— Джеймс, возьмёшь у казино такси и поедешь в больницу, — продолжил Робин. — Когда приедешь туда, пусть счётчик поработает несколько минут, а потом вернёшься в казино. Обычно таксисты выбирают кратчайшую дорогу, но для гарантии скажешь ему, что у тебя экстренный случай. Постарайся запомнить, какую дорогу он выберет. По возвращении к казино пройди весь путь до больницы и обратно пешком. Там наверняка есть какие-нибудь особенности, и тебе надо привыкнуть к ним. Когда хорошенько изучишь эту дорогу, повтори ту же процедуру от больницы до яхты Харви. Ни в коем случае не входи в казино и не приближайся к яхте Меткафа, чтобы твоё лицо не примелькалось. Если тебя запомнят сейчас, то вспомнят потом.

— Так мне же, по плану, надо знать, как расположены залы казино! Как я узнаю-то?

— Об этом позаботится Жан-Пьер. У входа тебя встретит он, потому что Стивену нельзя оставлять Харви без присмотра. Вряд ли с тебя потребуют двенадцать франков за вход, если ты будешь в белом халате и с носилками, но на всякий случай подготовь деньги. Когда справишься со своим пешеходным заданием, отправляйся к себе в номер и оставайся там до нашего общего сбора завтра в одиннадцать утра. Стивен и я поедем в больницу и проверим, готово ли там все, что мы просили в телеграмме из Лондона. Кстати, если мы где-нибудь встретимся с тобой, то ты нас не знаешь.

Когда Джеймс выходил из номера 217, Жан-Пьер входил в казино.

С видом на набережную, окружённое изумительно красивыми садами, казино расположено в самом сердце Монте-Карло. Оно занимает здание, у которого несколько крыльев: самое старое было спроектировано Шарлем Гарнье, архитектором парижской Гранд-опера. Игорные залы, пристроенные в 1910 году, связаны закрытым внутренним двориком с Саль-Гарнье, где исполняются оперы и балеты.

По мраморной лестнице Жан-Пьер поднялся к входной двери и, уплатив двенадцать франков, вошёл в казино. Огромные игорные залы, оформленные в стиле декаданс, блистали пышностью, свойственной для Европы на рубеже XIX и XX столетий. Тяжёлые красные ковры, статуи, картины и шпалеры придавали зданию вид королевского дворца. Портреты несколько смягчали атмосферу, делая её более домашней и уютной. В зале, как заметил Жан-Пьер, были игроки всех национальностей: играя в рулетку, арабы и евреи сидели рядом и непринуждённо болтали друг с другом, что было бы совершенно немыслимо в зале заседаний Организации Объединённых Наций. В этом нереальном мире богатства Жан-Пьер чувствовал себя в своей тарелке. Робин правильно оценил его характер и дал ему роль, которую он мог сыграть с апломбом.

Больше трех часов Жан-Пьер бродил по казино, изучая расположение его игральных залов, баров, ресторанов, телефонов, входов и выходов. Затем он приступил непосредственно к самой игре. Выяснилось, что в баккара играли на двух столах в 15 и в 23 часа в «Салон Приве». Поговорив с Пьером Катталано, главой службы по связям с общественностью, Жан-Пьер узнал, в каком зале обычно играл Харви Меткаф.

В блэкджек играли в «Салон дез Америк» ежедневно с 11 утра на трех столах. Собеседник Жан-Пьера сообщил ему, что Харви Меткаф всегда играет за столом № 2, место № 3. Жан-Пьер сыграл несколько раз в баккара и блэкджек, чтобы посмотреть, чем различаются правила в казино и «Кларемоне», но оказалось, что ничем: в «Кларемоне» тоже играли по французским правилам.

Только пробило 23 часа, как в казино с шумом прибыл Харви Меткаф, оставляя за собой шлейф сигарного пепла до самого стола. Не привлекая к себе внимания, Жан-Пьер наблюдал от стойки бара, как старший крупье сначала вежливо подвёл Харви к зарезервированному месту, а затем прошёл в «Салон дез Америк» к столу № 2 и положил на один из стульев скромную белую карточку с надписью Réservé. По всему было видно, что Харви — желанный клиент и администрация казино не хуже Команды знала, в какие игры играет Меткаф. В 23.27 Жан-Пьер незаметно ушёл и, вернувшись в тишину своего одноместного номера, не выходил оттуда до 11 часов утра. Он никому не звонил и ничего не заказывал.

Джеймс тоже хорошо провёл вечер. Шофёр такси был великолепен. Слова «экстренный случай» подействовали как заклинание: таксист мчался по Монте-Карло, как заправский гонщик. Когда через 8 минут 44 секунды Джеймс подъехал к больнице, он действительно почувствовал приступ тошноты и был вынужден отдохнуть в приёмном покое несколько минут, прежде чем вернуться в такси.

— Обратно к казино, но, пожалуйста, медленнее.

Поездка по Рю-Гримальди заняла чуть больше одиннадцати минут, и Джеймс решил, что постарается покрыть весь путь за десять минут. Расплатившись с шофёром, он отправился выполнять вторую половину задания.

Пешая прогулка до больницы и обратно заняла у него больше часа. Ночной ветерок мягко обвевал лицо, на улицах было полно отдыхающих. Туризм — главный источник доходов княжества Монако, и местные жители весьма серьёзно относятся к комфортному пребыванию своих гостей. Джеймс миновал множество ресторанчиков, расположенных прямо на тротуаре, и лавочек сувениров, забитых дорогими ненужными безделушками, о которых забывают вскоре после покупки или попросту теряют. Толпы отдыхающих шумно гуляли по улицам. Джеймс не обращал внимания на их разноязыкую болтовню: его мысли занимала Энн. Вернувшись к казино, Джеймс на такси проехал до гавани, чтобы взглянуть на яхту Харви «Мессенджер-Бой», а оттуда опять отправился к больнице. Потом он прошёл пешком весь путь и, как и Жан-Пьер, выполнив первое задание, около полуночи вернулся к себе в номер.

Робин и Стивен подсчитали, что их путь до больницы занимает чуть больше сорока минут. В приёмном покое Робин справился в регистратуре, можно ли увидеть дежурного врача.

— Дежурный врач сейчас на обходе, — ответила туго накрахмаленная медсестра-француженка. — Кто, я говорить ему, спрашивает его?

Её английское произношение было вполне приличным, но Робин и Стивен сдержали улыбки при её небольшой грамматической ошибке.

— Доктор Уайли Баркер из Калифорнийского университета.

Робин очень надеялся, что французский медик не знает Уайли Баркера, личного врача президента Никсона, одного из самых известных хирургов в мире. В настоящее время он читал лекции в главных университетах Австралии.

— Добрый вечер, доктор Баркер. Месье Бартиз к вашим услугам. Ваш визит является большой честью для нашей скромной больницы, — по-французски приветствовал Робина дежурный врач.

Колоритный американский акцент Робина сразу же прекратил дальнейшие попытки вести разговор на французском.

— Мне бы хотелось посмотреть расположение операционной, — важно произнёс Робин, — и получить подтверждение о нашей договорённости — использовать вашу операционную с одиннадцати вечера до четырех часов утра в течение пяти дней, начиная с завтрашнего дня.

— Совершенно верно, Dokteur Barker, — подтвердил врач, посмотрев на приколотое к стене расписание. — К операционной ведёт следующий за этим коридор. Пожалуйста, пройдёмте со мной.

Операционная почти ничем не отличалась от той, где они практиковались в больнице св. Фомы: две комнаты с резиновой распахивающейся дверью между ними. Основное помещение, где собственно проводились операции, было хорошо оборудовано. Робин кивком дал понять Стивену, что все необходимые ему инструменты имеются в наличии. Хотя больница была рассчитана всего на двести коек, сама операционная отвечала самым высоким стандартам, и это произвело на Робина очень благоприятное впечатление. Богатые пациенты явно болели и раньше.

— Вам потребуются анестезиолог или медсёстры, Dokteur Barker?

— Нет, — ответил Робин, — анестезиолог у меня свой и необходимый штат тоже, но мне необходимо, чтобы на каждый день был готов набор инструментов для лапаротомии[34]. Хотя, пожалуй, я смогу предупредить вас за час, чтобы успели сделать последние приготовления.

— Этого времени вполне достаточно. Будут ли ещё пожелания, сэр?

— Да, мне нужен специализированный автомобиль. Он также входил в мой заказ. Можно ли сделать так, чтобы мой водитель завтра к полуночи получил его в своё распоряжение?

— Да, Dokteur Barker. Автомобиль будет на маленькой стоянке позади больницы. Ключи ваш шофёр возьмёт в приёмном покое.

— Можете ли вы порекомендовать мне агентство, чтобы нанять опытную сестру для постоперативного обслуживания?

— Bien sur, Бюро медицинской помощи Ниццы будет только счастливо оказать вам эту услугу. Разумеется, за определённую плату.

— Естественно, — согласился Робин. — Кстати, я хотел спросить, все ли расходы, связанные с арендой операционной и автомобиля, оплачены?

— Да, все в порядке, Dokteur Barker. В прошлый четверг мы получили из Калифорнии чек на 7000 долларов.

Робин остался доволен этой подробностью. Все прошло замечательно. Стивен связался со своим банком в Гарварде и попросил их прислать чек из Первого Национального Сити-банка в Сан-Франциско секретарю больницы в Монте-Карло.

— Благодарю за помощь, месье Бартиз. С вами очень приятно иметь дело. Только, единственное, имейте в виду, что я ещё не знаю, когда привезу моего пациента. Это больной человек, хотя и не подозревает об этом, и мне требуется некоторое время, чтобы подготовить его к операции.

— Конечно, mon cher Dokteur.

— И ещё одно. Я был бы весьма признателен вам, если бы вы не афишировали моё пребывание в Монте-Карло. Видите ли, работа работой, но хочется немного и отдохнуть.

— Я вас прекрасно понимаю, Dokteur Barker. Можете быть уверены, от меня никто ничего не узнает.

Распрощавшись с месье Бартизом, Робин и Стивен вернулись на такси в отель.

— Мне всегда немного обидно, что французы так хорошо говорят на нашем языке, если сравнивать с тем, как мы говорим на их, — заметил Стивен.

— Это ваше, американцев, личное несчастье, — ответил Робин.

— Отнюдь. Если бы Франция победила в Америке, ты бы идеально говорил по-французски. Так что во всём виноваты «отцы-пилигримы»[35].

Робин рассмеялся. Больше, до возвращения в номер 217, они не проронили ни слова, опасаясь, что их могут подслушать. У Стивена не было ни малейшего сомнения, что при выполнении плана Робина компаньоны берут на себя большую ответственность и сильно рискуют.

Харви Меткаф загорал на палубе своей яхты «Мессенджер-Бой», читая утренние газеты. Местная «Нис-матэн», к его величайшему раздражению, была на французском языке, и он с трудом читал её, всё время заглядывая в словарь. Харви старался отыскать сообщения о событиях светской жизни, куда можно было достать приглашение. Сегодня он покинул казино далеко за полночь. Солнечные лучи приятно грели его мясистую спину. Если бы деньги были всесильны, он купил бы себе рост сто восемьдесят сантиметров, вес восемьдесят килограммов и густую шапку волос. Но никакое количество лосьона не спасало его лысеющую голову от ожога, поэтому он прикрывал её шапочкой с козырьком. На шапочке было написано: «Я сексуальный». Видела бы его сейчас мисс Фиш…

В одиннадцать утра, когда Харви перевернулся, позволив солнцу увидеть свой внушительный живот, Джеймс вошёл в номер 217, где уже собрались остальные члены Команды.

Жан-Пьер рассказал, как располагаются помещения казино и о привычках Харви. Джеймс сообщил, какое время потребуется для его поездок по городу, и подтвердил, что это время составляет не более одиннадцати минут на всю дистанцию.

— Идеально, — подвёл итог их отчётам Робин. — Мы со Стивеном добрались от больницы до отеля за пятнадцать минут, поэтому, если Жан-Пьер предупредит меня сразу, как только «шар» войдёт в казино, у меня будет достаточно времени проверить, чтобы к вашему приезду всё было готово.

— Очень надеюсь, что в казино «шар» свалится, а не взлетит, — пошутил Жан-Пьер.

— Я договорился с агентством, чтобы, начиная с завтрашнего вечера, сестра была готова в любое время приступить к работе. Все необходимые мне инструменты в больнице есть. Вам потребуется две минуты, чтобы донести носилки от входа до операционной, поэтому с момента, когда Джеймс покинет стоянку, мне нужны ещё по меньшей мере шестнадцать минут, чтобы подготовиться. Джеймс, с сегодняшней полуночи можно брать санитарную машину с больничной стоянки. Ключи в приёмном покое на имя доктора Баркера. Съезди пару раз для практики, но не больше, чтобы не вызывать подозрения. И пожалуйста, положи вот этот пакет в машину на заднее сиденье.

— А что там?

— Три длинных белых халата и стетоскоп для Стивена. Кстати, пока ты с машиной, лучше проверь, сможешь ли быстро развернуть носилки. Когда закончишь поездки, поставь машину обратно на стоянку, возвращайся в свой номер и жди там до двадцати трех часов. С двадцати трех часов до четырех утра ты должен быть на стоянке, пока не получишь от Жан-Пьера сигнал «боевые посты» или «отбой». Все купите свежие батарейки к своим «уоки-токи». Мне совсем не хочется, чтобы наша операция провалилась из-за жалкой десятипенсовой мелочи. Жан-Пьер, боюсь, что до вечера тебе больше нечего делать. Можешь отдыхать. Надеюсь, у тебя в номере найдётся несколько интересных книжек?

— А можно мне сходить в «Принсесс синема» и посмотреть «Американскую ночь» Франсуа Трюффо? Обожаю Жаклин Биссет. Да здравствует Франция!

— Мой дорогой Жан-Пьер, мисс Биссет родом из Ридинга, — иронично заметил Джеймс.

— А, ладно. Все равно хочу посмотреть на неё.

— И почему эти лягушатники так любят курочек? — не унимался Джеймс.

— А почему бы и нет? — сказал Робин. — От Харви меньше всего можно ожидать, что он отправится смотреть интеллектуальный французский фильм без субтитров. Приятного вечера, Жан-Пьер. Надеюсь, фильм тебе понравится.

Жан-Пьер вышел из номера так же тихо, как и вошёл. Остальные продолжили обсуждение.

— Теперь по поводу тебя, Джеймс. Потренироваться с машиной ты можешь в любое время, когда тебе удобно. Только смотри, чтобы сегодня ночью не проспал.

— Отлично. Тогда я отправляюсь за ключами в приёмный покой. Надеюсь, нам повезёт и меня никто не остановит из-за настоящего неотложного случая.

— Ну и наконец, твоя очередь, Стивен. Давай опять повторим все детали операции. Здесь, если мы ошибёмся, можем потерять больше, чем деньги. Начнём с пункта первого. Что делать, если уровень окиси азота упадёт ниже пяти литров?..

— Проверка постов… Проверка постов… Начинаем операцию «Шар». Говорит Жан-Пьер. Я на ступенях казино. Джеймс, ты меня слышишь?

— Да. Я на автостоянке больницы. Конец связи.

— Говорит Робин. Я на балконе номера 217. Жан-Пьер, Стивен с тобой?

— Да. Сидит в баре.

— Удачи. Конец связи.

Такую перекличку Жан-Пьер проводил каждый час с 19 до 23 часов, просто чтобы проинформировать Робина и Джеймса, что Харви ещё не пришёл.

Наконец в 23.16 Харви появился в казино и занял за столом баккара зарезервированное для него место. Стивен отвлёкся от своего томатного сока, а Жан-Пьер подошёл поближе к столу и стал терпеливо ждать, когда справа или слева от Харви освободится место. Прошёл час. Харви немного проигрывал, но продолжал играть, так же как и высокий сухопарый американец справа и француз слева. Прошёл ещё час, и опять никто не ушёл. Вдруг у француза слева от Меткафа пошла очень плохая карта. Он встал, собрал оставшиеся несколько фишек и отошёл от стола. Жан-Пьер направился к его месту.

— Боюсь, месье, это место забронировано для другого джентльмена, — вежливо остановил его крупье. — Одно свободное место есть на другой стороне стола.

— Не важно, — отступив, ответил Жан-Пьер, не желая, чтобы его запомнили, и проклиная ту почтительность, с которой монакцы относятся к богачам.

Стивен, наблюдавший за происходящим от стойки бара, осторожно показал знаками, что нужно уходить. В два часа ночи компаньоны собрались в номере 217.

— Какая глупая ошибка! Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Почему я не додумался зарезервировать место, как только узнал, что так поступил Харви!

— Нет, это моя ошибка. Я ничего не понимаю в казино, и поэтому надо было разобраться ещё во время репетиций! — сокрушался Робин, теребя свои недавно приобретённые усы.

— Успокойтесь, никто не виноват, — вмешался Стивен. — У нас есть ещё три ночи, поэтому не будем паниковать. Давайте-ка лучше подумаем, как решить проблему с местом. Сейчас мы все расходимся по своим номерам и отдыхаем, а в десять утра снова встречаемся здесь, в этой комнате.

Компаньоны разошлись немного подавленные. Робин четыре часа просидел в отеле на нервах. Джеймс замёрз и устал на больничной автостоянке. Стивена тошнило от томатного сока, а Жан-Пьер простоял на ногах у стола баккара, напрасно ожидая место, которое было заказано для другого игрока.

Харви снова нежился на солнце. Он уже порозовел и к концу недели надеялся загореть покрасивее. Как писала «Нью-Йорк таймс», цена золота продолжала расти, немецкая марка и швейцарский франк стояли крепко, в то время как доллар понижался по отношению ко всем валютам, кроме фунта стерлингов. Фунт стоил 2 доллара 42 цента. Харви подумал, что более реалистичная цена фунта была бы 1 доллар 80 центов и чем скорее это произойдёт, тем лучше.

В голове лениво бродила мысль «ничего нового», когда вдруг пронзительный звонок французского телефона разбудил его. Харви никак не мог привыкнуть к звуку иностранных телефонов. Почтительный стюард выскочил на палубу с трубкой на длинном шнуре.

— Привет, Ллойд. Не знал, что ты в Монте… Может, встретимся?.. В восемь вечера?.. Я тоже… Даже начинаю чернеть… Наверное, старею… Что?.. Великолепно, тогда увидимся.

Харви положил трубку и распорядился принести большой бокал виски со льдом. Он опять улёгся, не без удовольствия возвращаясь к плохим финансовым новостям.

— По-моему, это наилучший выход из положения, — сказал Стивен.

Все согласно кивнули.

— Жан-Пьер, забудь о баккара и забронируй место рядом с Харви у его стола в «Салон дез Америк», где играют в блэкджек. Придётся подождать, пока он переберётся туда. Мы знаем номера обоих мест, на которых он играет, и соответственно скорректируем наши планы.

Жан-Пьер набрал номер казино и попросил к телефону Пьера Катталано:

— Пожалуйста, зарезервируйте мне второе место за столом номер два на игру в блэкджек на вечер сегодня и завтра.

— Но, месье, боюсь, что это место уже занято. Подождите, пожалуйста, минутку, я проверю.

— Может быть, сто франков сделают его свободным? — поинтересовался Жан-Пьер.

— Разумеется, месье. Когда придёте, подойдите ко мне, я всё улажу.

— Благодарю, — сказал Жан-Пьер и положил трубку. — Все под контролем.

У него на лбу блестели капельки пота, хотя, если бы ему не предстояло ничего, кроме как заказать место, ни одной капли не появилось бы. Все разошлись по своим номерам.

Когда часы на городской площади пробили полночь, Робин терпеливо ждал в номере 217.

Джеймс сидел в машине на больничной автостоянке, мурлыкая «Я прекрасно обхожусь без тебя». Стивен сидел в баре «Салон дез Америк» с бокалом томатного сока, а Жан-Пьер играл в блэкджек, сидя на втором месте за столом № 2. И Стивен, и Жан-Пьер одновременно увидели, как в зал, оживлённо болтая с мужчиной в ярком клетчатом пиджаке, вошёл Харви. Такой пиджак в другом месте, кроме заднего двора своего дома, мог носить только техасец. Жан-Пьер тут же поднялся из-за стола и подошёл к бару:

— Нет, все. Я сдаюсь.

— Нет, ты не сдаёшься, — шепнул ему Стивен. — Возвращаемся в отель.

Когда четверо собрались в номере 217, настроение у всех было мрачное, но все согласились, что Стивен принял правильное решение. Нельзя было рисковать операцией, а именно это и могло случиться, если бы приятель Харви запомнил Жан-Пьера.

— Наша первая операция начинает казаться чересчур удачной, чтобы поверить, что у нас все получилось на самом деле, — сказал Робин.

— Не говори глупости, — возразил Стивен. — Тогда у нас тоже было две ложные тревоги, а в последнюю минуту пришлось вообще импровизировать на ходу. Мы не можем ожидать, что Харви сам подойдёт к нам и просто отдаст свои денежки. Ладно, забудем об этом, сейчас все идите к себе и поспите.

Компаньоны разошлись по номерам, но никто не смог заснуть: сказывалось напряжение последних дней.

— Пожалуй, на сегодня хватит, Ллойд. Неплохой вечерок получился.

— Ты, конечно же, Харви, имеешь в виду для тебя, а не для меня. Ты прирождённый победитель.

Харви самодовольно потрепал Ллойда по клетчатому плечу. Если что-то и радовало его больше, чем собственный успех, так это неудача другого.

— Ллойд, хочешь провести ночь у меня на яхте?

— Нет, спасибо. Надо вернуться в Ниццу. У меня завтра днём свидание в Париже. До скорой встречи. Береги себя, Харви. — И Ллойд шутливо ткнул его пальцем в живот. — Ну и отрастил же ты, однако.

— Пока, Ллойд, — немного напрягшись, сказал Харви.

На следующий день Жан-Пьер появился в казино только в одиннадцать вечера. Харви Меткаф уже вовсю играл за столом баккара — без Ллойда. Стивен со злым видом сидел в баре, и Жан-Пьер, виновато посмотрев в его сторону, занял своё место за столом блэкджек. Сыграв несколько партий, чтобы войти в игру, он старался не сильно проигрывать, но и не привлекать внимания к своим скромным ставкам. Вдруг Харви встал из-за стола баккара и перешёл в «Салон дез Америк», поглядывая по пути на столы с рулетками скорее из любопытства, чем из интереса. Он презирал игры, выигрыш в которых зависел только от счастливой случайности, считая, что в баккара и блэк-джек играют только те, кто по-настоящему умеет шевелить мозгами. Подойдя к столу № 2, он занял третье место слева от Жан-Пьера, который тут же почувствовал приток адреналина, его пульс подскочил до ста двадцати ударов в минуту. Стивен вышел на несколько минут на улицу, чтобы предупредить Робина и Джеймса, что Харви переменил место и сейчас играет рядом с Жан-Пьером, затем вернулся в бар и стал ждать.

За столом было семь понтёров. На первом месте сидела вся увешанная бриллиантами дама средних лет. Похоже, она просто убивала время, пока её муж играл в рулетку или, может, в баккара. Второе место занимал Жан-Пьер, третье — Харви. На четвёртом месте сидел молодой человек, беспутный вид которого ясно говорил: являясь обладателем крупного, но не им заработанного дохода, он в жизни попробовал уже всё, что можно и что нельзя. Пятое место занимал араб в полном восточном одеянии, а рядом — довольно смазливенькая актриса, его спутница, как подозревал Жан-Пьер. И наконец, на седьмом месте сидел пожилой подтянутый француз в вечернем костюме и с аристократическими манерами.

— Большую чашку чёрного кофе, — небрежно заказал Харви худощавому официанту в стильной коричневой форменкой куртке.

Правила казино в Монте-Карло не позволяют подавать к игорным столам горячительные напитки, а также девушкам обслуживать клиентов. В отличие от Вегаса делом этого казино являлась игра, а не выпивка или женщины. Когда Харви был помоложе, ему нравился Вегас, но чем старше он становился, тем больше входил во вкус французской утончённости. И теперь он предпочитал несколько церемонную атмосферу и убранство именно этого казино. Хотя за столом № 3 только он, аристократ-француз и Жан-Пьер были в смокингах, администрация посмотрела бы с неудовольствием на одетых в будничное платье.

Через несколько секунд рядом с Харви появилась большая золотая чашка с ароматным напитком. Жан-Пьер бросил на неё нервный взгляд, а в это время Харви положил стофранковую купюру рядом с трехфранковой фишкой Жан-Пьера. Получились максимальная и минимальная разрешённые ставки. Крупье, высокий молодой человек, которому, похоже, не было и тридцати лет, очень гордился тем, что за час мог раздать сто партий. Ловкими движениями он стал сдавать карты: короля — Жан-Пьеру, четвёрку — Харви, пятёрку — молодому человеку слева от Харви и шестёрку — себе. Второй картой Жан-Пьеру пришла семёрка. Он остановился. Харви досталась десятка, и он тоже остановился. Молодой человек слева от Харви также взял десятку и попросил крупье дать ему ещё карту. Пришла восьмёрка — и перебор.

Харви не терпел дилетантов в любой области, потому что даже дуракам известно, что нельзя вистовать, если у вас двенадцать или больше очков, а открытая карта дилера — тройка, четвёрка, пятёрка или шестёрка. Он слегка поморщился. Крупье сдал себе десятку и шестёрку. Жан-Пьер и Харви выиграли. Судьба других игроков их не интересовала.

Вторую игру они проиграли. Жан-Пьер остановился на восемнадцати — две девятки — и решил не продолжать. У Харви тоже было восемнадцать — восьмёрка и валет. Молодой человек слева опять перебрал. Дилер вытянул даму — «блэкджек» — и получил все.

Следующая игра дала Жан-Пьеру тройку, Харви — семёрку, а молодому человеку — десятку. Себе крупье сдал семёрку. Жан-Пьер взял восьмёрку и удвоил ставку до шести франков, затем взял десятку — двадцать одно очко. Он спокойно отнёсся к своему выигрышу, понимая, что играет хорошо, но привлекать к себе внимание Харви не стоит. Откровенно говоря, тот вообще не обращал внимания на своего соседа, а по большей части смотрел на молодого человека, который, казалось, делал всё возможное, чтобы снова и снова преподнести подарок администрации казино. Крупье продолжил игру, сдав Харви десятку, а молодому человеку восьмёрку, не оставив им другого выбора, как больше не брать карт. Себе банкомёт вытащил десятку, что дало ему семнадцать очков. Расплатившись с Жан-Пьером, он оставил ставку Харви, а молодому человеку вручил его выигрыш. Администрация была счастлива изредка платить ему, лишь бы он играл всю ночь.

В колоде больше не осталось карт. Крупье устроил настоящее шоу из перетасовывания четырех колод и, перед тем как уложить карты в «башмак», дал Харви снять. Они опять взяли по карте: десятка — Жан-Пьеру, пятёрка — Харви, шестёрка — молодому человеку и четвёрка — банкомёту. Жан-Пьер вытянул восьмёрку. Карта шла хорошо. Харви взял десятку и остановился на пятнадцати. Молодой человек получил десятку и попросил ещё. Харви, не веря своим глазам, даже присвистнул через щель между передними зубами. Как и следовало ожидать, следующая карта оказалась королём, и у него опять был перебор. Себе крупье сдал валета, а затем — восьмёрку и в результате получил двадцать два очка, но это ничему не научило молодого человека. Харви посмотрел на него с недоумением: когда же, наконец, до него дойдёт, что из колоды в пятьдесят две карты номинация не менее шестнадцати была десять очков и больше?

Невнимательность Харви предоставила Жан-Пьеру долгожданную возможность. Он сунул левую руку в карман и зажал в кулаке таблетку простигмина, которую дал ему Робин. Затем, чихнув, он вытащил хорошо отрепетированным жестом носовой платок из нагрудного кармана правой рукой, при этом незаметно уронив таблетку в кофе Харви. Как объяснил ему Робин, таблетка начнёт действовать через час: поначалу Харви почувствует только слабую боль, затем боль станет быстро усиливаться, пока не превратится в невыносимую, после чего он от ужасных мучений потеряет сознание.

Жан-Пьер повернулся в сторону бара, трижды сжал правую руку в кулак, а затем сунул её в карман. Стивен сразу же вышел на лестницу и предупредил Робина и Джеймса, что таблетка простигмина уже в чашке Меткафа. Теперь настало время попотеть Робину. Сначала он позвонил в больницу и попросил дежурную медсестру полностью подготовить операционную. После чего связался с агентством и распорядился, чтобы его заказанная сиделка ровно через девяносто минут находилась в приёмном покое больницы. Потом Робин сел в номере и в нервном напряжении стал ждать второго звонка из казино.

Стивен вернулся в бар. У Харви началась слабая боль, но ему не хотелось уходить. Хотя боль постепенно усиливалась, жадность заставляла его продолжать игру. Допив кофе, он заказал вторую чашку, надеясь, что от кофе голова станет работать яснее, но ничего не помогло, и ему становилось все хуже и хуже. Туз и король, за которыми последовали семёрка, четвёрка и десятка, а затем две дамы помогли ему остаться за столом. Жан-Пьер едва удерживался, чтобы не посмотреть на часы. Крупье сдал Жан-Пьеру семёрку, Харви — ещё одного туза, а молодому человеку — двойку. Вдруг, почти точно через час, Харви, не в силах больше терпеть боль, встал и отошёл от стола.

— Игра началась, — бесцветным голосом предупредил его крупье.

— Шёл бы ты… — сквозь стиснутые зубы процедил Харви и рухнул на пол, держась за живот.

Жан-Пьер продолжал спокойно сидеть за столом, в то время как служащие и посетители беспомощно суетились вокруг человека на полу. Стивен с трудом пробирался сквозь сгрудившуюся вокруг Харви толпу:

— Пропустите, пожалуйста. Я врач.

Толпа, явно обрадованная тем, что на сцене появился профессионал, быстро расступилась.

— Что со мной, доктор? — простонал Харви, чувствовавший себя так, словно наступил конец света.

— Пока не знаю, — ответил Стивен.

Робин предупреждал, что обморок может наступить минут через десять, поэтому Стивен быстро взялся за дело. Ослабив Харви узел галстука, он проверил пульс, затем, расстегнув рубашку, стал щупать живот:

— Вы чувствуете боль в животе?

— Да, — простонал Харви.

— Она началась внезапно?

— Да.

— Можете сказать, какая это боль? Колющая, жгучая или режущая?

— Режущая.

— Где болит больше всего?

Харви дотронулся до правой стороны живота. Стивен нажал на конец девятого ребра, и Харви взвыл от пронзившей его боли.

— Ага, — с умным видом произнёс Стивен, — реакция Мёрфи положительная. Выглядит как острое воспаление желчного пузыря. Боюсь, могут оказаться камни. — И он продолжил осторожно выстукивать пальцами толстый живот. — Похоже, камень вышел из желчного пузыря и продвигается по желчной протоке в кишечник. Именно зажатие этой протоки и даёт вам такую ужасную боль. Необходимо немедленно удалить как камень, так и весь желчный пузырь. Надеюсь, что в местной больнице есть дежурный хирург

При этих словах в разговор вступил Жан-Пьер:

— В моём отеле остановился доктор Уайли Баркер.

— Уайли Баркер? Знаменитый американский хирург Уайли Баркер?

— Да-да, именно он, — подтвердил Жан-Пьер, — тот самый парень, что лечит Никсона.

— Какая удача! Лучше его для такой операции и быть не может. Но вдруг окажется, что он очень дорогой врач?

— Плевал я на дороговизну! — взвыл Харви.

— Операция может стоить тысяч пятьдесят долларов.

— Да пусть хоть сто тысяч, мне наплевать! — завопил Харви. В этот момент он был готов расстаться со всем своим богатством.

— Как скажете, — заметил Стивен. — Сэр, — обратился он к Жан-Пьеру, — вызовите «скорую помощь», а затем свяжитесь с доктором Баркером и спросите, не сможет ли он немедленно приехать в больницу. Скажите ему, что случай неотложный и джентльмену требуется хирург высочайшей квалификации.

— Вот именно, — простонал Харви и потерял сознание.

Жан-Пьер вышел из казино и объявил в передатчик:

— Боевые посты, боевые посты!

Робин тут же выскочил из отеля и прыгнул в такси. Он заплатил бы 100 000 долларов, чтобы поменяться местами с водителем, но машина неумолимо мчалась к больнице. Сейчас уже было чересчур поздно, чтобы повернуть назад.

Джеймс, включив третью скорость, мчался с воющей сиреной к казино. Ему повезло больше, чем Робину. При таком напряжении у него просто не оставалось времени раздумывать о последствиях.

Через одиннадцать минут сорок одну секунду он остановил машину у дверей казино, выскочил из кабины, открыл заднюю дверцу, вытянул носилки и в длинном белом халате бросился вверх по ступеням. Наверху, у двери, его ждал Жан-Пьер. Они не сказали друг другу ни слова, Жан-Пьер быстро провёл Джеймса в «Салон дез Америк», где над Харви стоял, склонившись, Стивен. Носилки поставили на пол. Понадобились усилия всех троих, чтобы поднять стотрехкилограммовую тушу Харви Меткафа и положить на носилки. Стивен и Джеймс в сопровождении Жан-Пьера быстро понесли его к ожидающей «скорой помощи».

— Куда вы несёте моего хозяина? — вдруг послышался возмущённый голос.

Все трое испуганно обернулись. У белого «роллс-ройса» стоял шофёр Харви Меткафа.

После секундного замешательства Жан-Пьер ответил:

— Мистер Меткаф потерял сознание, и его нужно доставить в больницу для срочной операции. Немедленно отправляйтесь на яхту и прикажите прислуге подготовить каюту, затем ждите дальнейших распоряжений.

Шофёр приложил пальцы к кепи и бросился к «роллс-ройсу». Джеймс уселся за руль, а Стивен и Жан-Пьер устроились рядом с Харви в салоне.

— Молодец, Жан-Пьер! Блестяще выкрутился! Я уж было подумал, что все, конец. У меня просто язык отнялся, — признался Стивен.

— Пустяки, — ответил Жан-Пьер, вытирая пот, градом катившийся по лицу.

«Скорая» неслась, как ошпаренная кошка. Стивен и Жан-Пьер сменили свои смокинги на длинные белые халаты, а Стивен ещё повесил и стетоскоп на шею.

— У меня такое ощущение, что он умер, — заметил Жан-Пьер.

— Робин говорит, что жив.

— А как он может знать за четыре мили?

— Не знаю. Придётся поверить ему на слово.

Джеймс со скрежетом тормозов остановил машину у входа в больницу. Стивен и Жан-Пьер быстро пронесли пациента в операционную. Джеймс отогнал «скорую» на стоянку и сразу же присоединился к ним.

Робин, вымытый, в белоснежном халате, встретил их у дверей и, пока они привязывали Харви к каталке в малой операционной, скомандовал:

— Всем сменить одежду. А ты, Жан-Пьер, вымойся, как тебя учили.

Все переоделись, а Жан-Пьер принялся тщательно мыться. Это был длительный и трудоёмкий процесс, но Робин всегда настаивал, что его никоим образом нельзя сокращать. Послеоперационное заражение крови у пациента не входило в его план. Из умывальной комнаты появился готовый к действию Жан-Пьер.

— Теперь расслабьтесь и вспомните: всю процедуру мы уже проделали девять раз. Теперь просто работайте, словно мы все ещё находимся в больнице святого Фомы.

Стивен потащил за собой мобильный аппарат Бойлса. Он упражнялся в качестве анестезиолога четыре недели и даже дважды приводил Джеймса и слабо сопротивлявшегося Жан-Пьера в бессознательное состояние во время практических занятий в больнице св. Фомы. Теперь у него появилась возможность проверить свои новые знания на Харви Меткафе.

Робин вынул шприц из пластикового пакетика и ввёл в руку Харви двести пятьдесят миллиграммов тионентона. Пациент погрузился в глубокий сон. Быстро и умело Жан-Пьер и Джеймс сняли с него всю одежду и покрыли простыней, а Стивен поместил маску на лицо Харви. Два расходометра на обратной стороне аппарата показывали пять литров окиси азота и три литра кислорода.

— Проверь его пульс, — сказал Робин. Стивен приложил палец к шее Харви около мочки уха. Пульс равнялся семидесяти ударам.

— Везите его в большую операционную, — скомандовал Робин.

Джеймс повёз каталку в соседнюю комнату и разместил её под операционной лампой. Стивен катил за собой аппарат Бойлса.

Операционная была без окон, стерильно-холодная, со стенами, с пола до потолка покрытыми блестящим белым кафелем. В данный момент находившееся там оборудование предназначалось для одной-единственной операции. Жан-Пьер накрыл Харви стерильной зелёной простыней, оставив открытыми только голову и левую руку. Столик со стерильными инструментами, салфетками и полотенцами, разложенными хирургической сестрой в нужном порядке, также покрывала стерильная простыня. Робин поместил бутылку с раствором для внутривенного вливания на стойку возле стола и приклеил конец трубки к левой руке Харви, закончив, таким образом, подготовительный этап. Стивен сел во главе стола и приладил маску на рот и нос Харви. Из трех массивных операционных ламп включили только одну, и теперь она ярко освещала выступающий холм его живота.

Восемь глаз пристально посмотрели на свою жертву, и Робин сказал:

— Я буду отдавать точно такие команды, как и во время наших тренировок, поэтому соберитесь. Сначала я раствором йода продезинфицирую кожу на животе.

Все инструменты лежали приготовленные на столике, стоящем в ногах пациента. Джеймс снял со столика простыню и положил её на ноги Харви, затем осторожно убрал с инструментов стерильную салфетку и налил раствор йода в ванночку. Робин взял пинцетом ватный тампон, обмакнул в йод и быстрыми движениями протёр большой участок толстого живота Харви, выбросил использованный тампон в ведро и повторил процедуру. Затем он положил стерильное полотенце под подбородок Харви, закрывая им грудь, другим накрыл нижнюю часть туловища и бедра, третье положил вдоль левой стороны торса, а четвёртым прикрыл правую, оставив открытым небольшой участок живота. Чтобы полотенца не сползли, все углы Робин закрепил зажимами. Теперь пациент был окончательно подготовлен к операции.

— Скальпель.

Жан-Пьер уверенно, как бегун передаёт эстафетную палочку своему партнёру, положил в протянутую ладонь Робина штуку, похожую на нож. Полный тревоги взгляд Джеймса встретился через стол со взглядом Жан-Пьера, а Стивен сосредоточенно следил за дыханием Харви. После секундного колебания Робин сделал десятисантиметровый поперечный разрез, углубившись на три сантиметра в жир. Ему не часто приходилось видеть такой толстый живот: можно было бы углубиться и на восемь сантиметров, и все равно он не достал бы до мышцы. Хлынула кровь, которую Робин остановил с помощью коагулятора. Затем он сразу стал зашивать рану пациента кетгутом, наложив десять швов. Через неделю они полностью рассосутся, пояснил он.

Затем он стянул кожу простой шёлковой нитью, очистил поверхность около раны от пятен крови и в завершение заклеил своё произведение стерильным лейкопластырем.

Джеймс снял салфетки и полотенца и бросил их в ведро, а Робин и Жан-Пьер тем временем одели Харви в больничный халат и тщательно упаковали его вещи в серый пластиковый мешок.

— Он приходит в себя, — предупредил Стивен. Робин взял шприц и ввёл Харви десять миллиграммов диазепана.

— Пусть ещё полчасика поспит, — прокомментировал он свои действия, — хотя в любом случае он часа три будет не в себе и не сможет вспомнить многое из того, что с ним произошло. Джеймс, срочно отправляйся за машиной и подгони её к главному входу.

Джеймс покинул операционную и, переодевшись в свою одежду — эту процедуру он теперь выполнял за девяносто секунд, — ушёл на стоянку.

— Теперь вы двое переоденьтесь и очень осторожно перенесите Харви в «скорую». Ты, Жан-Пьер, останешься с пациентом, а ты, Стивен, приступай к следующему пункту нашего плана.

Жан-Пьер и Стивен снова надели длинные белые халаты и довезли на каталке спящего Харви до машины. Оставив его в салоне с Жан-Пьером, Стивен бросился к телефону-автомату у больничного входа. Сверившись с зажатым в руке клочком бумаги, он набрал номер:

— Алло, редакция «Нис-матэн»? Меня зовут Терри Робардс, «Нью-Йорк таймс». Я здесь на отдыхе, и у меня есть для вас потрясающая новость…

Робин вернулся в операционную и отвёз каталку на стерилизацию, которой утром займётся персонал больницы. Взяв мешок с одеждой Харви, он вышел в раздевалку, сменил халат, шапочку и маску на свою одежду и отправился на поиски операционной сестры.

— Операция прошла успешно, сестра, — обворожительно улыбаясь, сказал он. — Инструменты я оставил у стерилизаторской. Поблагодарите ещё раз от моего имени доктора Бартиза.

— Да, месье, с удовольствием. Рада, что мы смогли помочь вам. Ваша сиделка уже приехала.

Через несколько минут Робин в сопровождении сиделки подошёл к «скорой». Посадив её в салон машины, он распорядился:

— Очень медленно и осторожно поезжайте в гавань.

Джеймс понимающе кивнул и двинулся в путь со скоростью катафалка.

— Если не ошибаюсь, сестра Фобер?

— Да, Docteur Баркер. — Её руки были скромно спрятаны под накидку, а французский акцент звучал обворожительно.

Робин подумал, что Харви останется доволен своей сиделкой.

— Я только что провёл операцию по удалению камня из желчного пузыря, и сейчас мой пациент нуждается в полном покое. — С этими словами Робин вынул из кармана камень размером с апельсин, больничный ярлык на котором гласил «Харви Меткаф».

На самом же деле Робин прихватил этот камень из больницы св. Фомы, а его настоящим хозяином был двухметровый кондуктор автобуса из Вест-Индии. Жан-Пьер и Стивен с недоверием смотрели на него. Медсестра проверила пульс и дыхание своего подопечного.

— Если бы я был вашим пациентом, сестра Фобер, — мечтательно произнёс Жан-Пьер, — я бы изо всех сил старался не поправляться.

По дороге в гавань Робин проинструктировал сиделку о диете и режиме и сказал, что посетит пациента завтра в 11 утра. Компаньоны оставили крепко спящего Харви в его просторной каюте на попечении сиделки и прислуги.

Джеймс отвёз Команду к больнице, где оставил «скорую» на стоянке, а ключи отдал в приёмный покой. В отель все четверо вернулись разными путями. Последним, уже после половины четвёртого утра, в номер 217 вошёл Робин и сразу же плюхнулся в кресло.

— Стивен, налей мне стаканчик виски.

— Конечно, Робин.

Робин глотнул «Джонни Уокера» и передал бутылку Жан-Пьеру.

— С ним всё будет в порядке? — спросил Джеймс.

— Тебя-то это почему так заботит? Да, через неделю можно снять швы, и все, что у него останется, так это устрашающий шрам, которым он будет хвастаться перед друзьями, — ответил Робин. — Теперь дайте мне поспать. В одиннадцать утра я должен навестить нашу жертву, а эта встреча может оказаться намного более тяжёлой, чем сама операция. Сегодня все отлично сыграли свои роли. Боже мой, я рад всем этим нашим тренировкам в больнице святого Фомы. Если я когда-нибудь останусь без работы и мне понадобятся крупье, шофёр или анестезиолог, я знаю, к кому обращаться.

Все разошлись по своим номерам, а Робин в изнеможении свалился на кровать. Он сразу провалился в глубокий сон и, проснувшись в девятом часу утра, с удивлением обнаружил, что спал не раздеваясь. Этого не случалось с ним с тех времён, когда он, молодой врач, живущий при больнице, заступал на ночное дежурство без перерыва после четырнадцатичасового рабочего дня. Готовясь к встрече лицом к лицу с Харви Меткафом, Робин принял горячую ванну и надел свежую рубашку и костюм. Благодаря усам, очкам без оправы и отлично проведённой операции он действительно в какой-то мере чувствовал себя тем знаменитым хирургом.

В течение часа подошли все трое компаньонов, чтобы пожелать ему удачи и подождать в номере 217 его возвращения. Стивен рассчитался с отелем и заказал билеты на вечерний рейс в Лондон. Робин ушёл, опять решив воспользоваться лестницей, а не лифтом. Выйдя из отеля, он немного прогулялся, затем взял такси и поехал в гавань.

Найти «Мессенджер-Бой» не составило труда. Блестящая, свежепокрашенная тридцатиметровая яхта, пришвартованная в восточном конце гавани, красовалась под огромным панамским флагом. «Чтобы не платить налоги», — решил Робин. Как только он поднялся по трапу, его сразу же встретила сестра Фобер.

— Доброе утро, доктор Баркер, — приветствовала она Робина по-французски.

— Доброе утро, сестра. Как себя чувствует мистер Меткаф?

— Ночь прошла спокойно, сейчас он завтракает и разговаривает по телефону. Хотите его увидеть?

— Да, пожалуйста.

Робин вошёл в роскошную каюту и увидел человека, против которого в течение восьми недель он готовил заговор.

Харви разговаривал по телефону:

— Да, дорогая, я чувствую себя хорошо. Но тогда это был экстренный случай. Не беспокойся, я буду жив. — И он положил трубку. — Доктор Баркер, я только что разговаривал со своей женой в Массачусетсе и сказал ей, что обязан вам жизнью. Даже в пять часов утра она была рада услышать это. Как я понимаю, я находился в частной клинике, с частной машиной «скорой помощи» и вы спасли мне жизнь. Или так, по крайней мере, пишут в «Нис-матэн».

В газете Робин увидел старый снимок Харви в бермудских шортах на палубе «Мессенджер-Бой», знакомый ему по досье. Заголовок гласил: Millionaire s’évanuit au casino[36], и ниже: La Vie d’un Millionaire Américain a été souvée par une Opération Dramatique![37] Стивен остался доволен.

— Скажите, доктор, — с наслаждением произнёс Харви, — мне что, правда угрожала опасность?

— Вы находились в критическом состоянии, и последствия могли оказаться весьма серьёзными, если бы мы не удалили вот это из вашего живота. — И Робин театральным жестом вынул из кармана камень с наклейкой.

Глаза Харви стали большими как блюдца.

— Ого! И вот это я всё время носил в себе? Бесподобно! Не представляю, как мне отблагодарить вас, доктор. Если в будущем я смогу вам чем-нибудь помочь, не стесняйтесь и сразу обращайтесь ко мне. — Харви предложил Робину грейпфрут. — Слушайте, а вы сможете побыть со мной, пока я совсем поправлюсь? По-моему, сестра не очень понимает всю серьёзность моего состояния.

Робин лихорадочно соображал, что бы ему ответить.

— Боюсь, мне придётся вас огорчить, мистер Меткаф. Сегодня заканчивается мой отпуск, и я должен вернуться в Калифорнию. Разумеется, ничего срочного — несколько несложных операций и довольно напряжённое расписание лекций. — Он отрешённо пожал плечами. — Разумеется, если бы я задержался здесь на несколько дней, мир от этого не рухнул бы, но работа помогает мне вести тот образ жизни, к которому я привык.

Харви сел на кровати, осторожно придерживая живот.

— А теперь послушайте меня, доктор Баркер. Мне, собственно, наплевать на нескольких студентов. Я больной человек, и вы нужны мне здесь, пока я полностью не поправлюсь. Не беспокойтесь, вы внакладе не останетесь. Когда дело касается моего здоровья, я никогда не считаю деньги. И более того, если вас это убедит, я выпишу вам чек на предъявителя. Меньше всего мне хочется, чтобы дядюшка Сэм узнал, сколько я стою.

Робин деликатно кашлянул, соображая, как американские врачи решают щекотливую проблему получения гонорара со своих пациентов:

— Но мой гонорар может показаться вам очень высоким, чтобы, как вы говорите, не быть внакладе, в случае если я остаюсь. Тысяч восемьдесят. — Робин с трудом перевёл дух.

Харви даже глазом не моргнул.

— Я понимаю: вы же самый лучший. Да и не такие уж это деньги за то, чтобы остаться в живых.

— Бот и отлично. Сейчас я поеду к себе в номер и посмотрю, смогу ли изменить свой график для вас.

Робин вышел из каюты, и белый «роллс-ройс» доставил его в отель. Все присутствующие в номере 217 в изумлении смотрели на него, не в силах поверить только что услышанной истории.

— Стивен, ради всего святого, этот человек — безумный ипохондрик. Он хочет, чтобы я остался здесь, пока он не поправится. Это же не входит в наши планы.

На что Стивен хладнокровно возразил:

— Все, Робин, остаёшься и продолжаешь игру. Почему бы не предоставить ему то, что он хочет, — за деньги, конечно, за его счёт. Иди позвони ему. Скажешь, что каждый день в одиннадцать утра будешь навещать его, чтобы проверить пульс. Ну а нам придётся вернуться в Лондон без тебя. И постарайся покрыть счёт за отель, хорошо?

Робин поднял трубку и набрал номер…

После продолжительного ленча в номере 217, отмеченного ещё одной бутылочкой «Крюг» 1964 года, трое молодых людей выехали из «Отель де Пари». Прибыв на такси в аэропорт Ниццы, они успели на лондонский рейс 012 в 16.10, снова заняв места в разных концах самолёта. Одна фраза Робина из его рассказа о встрече с Харви Меткафом прочно застряла в голове у Стивена: «Если в будущем я смогу вам чем-нибудь помочь, не стесняйтесь и сразу обращайтесь ко мне».

Каждый день Робин навещал своего пациента. В гавань его привозил шофёр в белой униформе на белом «роллс-ройсе» с белыми шинами. «Только Харви может быть таким наглым», подумал Робин. На третий день сестра Фобер попросила его поговорить с ней наедине.

— Мой пациент, — с грустью в голосе призналась она, — пристаёт ко мне с неприличными предложениями, когда я меняю ему повязку.

Робин позволил доктору Баркеру высказаться несколько непрофессионально:

— Не могу так уж совсем порицать его за это. Тем не менее, сестра, не падайте духом. Уверен, вы и раньше сталкивались с подобными предложениями.

— Разумеется, но они никогда не поступали от пациента всего через три дня после серьёзнейшей операции. Вероятно, у него очень крепкое здоровье.

— Давайте-ка пропишем ему на пару дней катетер. Это несколько успокоит его… темперамент. (Она улыбнулась.) А вам не надоело сидеть целыми днями на яхте? — продолжил Робин. — Поужинаете со мной сегодня после того, как мистер Меткаф отойдёт ко сну?

— С удовольствием, Docteur. А где мы встретимся?

— Номер двести семнадцать, «Отель де Пари», — ответил Робин, ничуть не краснея. — Скажем, в девять вечера.

— Я буду ждать, Docteur.

— Ещё немного «Шабли», Анжелин?

— Спасибо, хватит, Уайли. Это незабываемый ужин. Но могу ли я предположить, что, возможно, ты получил ещё не всё, что хотел?

Она поднялась, прикурила две сигареты и одну передала ему. Потом отошла, её длинная юбка слегка покачивалась у бёдер. Ничем не поддерживаемая грудь колыхнулась под розовой блузкой. Она выдохнула клуб дыма и пристально посмотрела на него.

Робин подумал о безупречной репутации доктора Баркера в Австралии, о своей жене и детях в Ньюбери и об остальных членах Команды в Лондоне. А затем выбросил их всех из головы.

— Ты пожалуешься мистеру Меткафу, если я буду приставать к тебе с неприличными предложениями?

— От тебя, Уайли, — улыбнулась она, — они не будут неприличными.

Поправляясь, Харви стал очень болтливым, и на шестой день Робин с серьёзным видом снял швы.

— Все очень хорошо зажило, мистер Меткаф. Если будете вести себя осторожно, то уже на будущей неделе вы вернётесь к своему обычному образу жизни.

— Великолепно. Я собираюсь сразу же отправиться в Англию, в Аскот, на скачки. Знаете, моя лошадь Розали — фаворитка этого года. Доктор, может, вы присоединитесь ко мне в качестве гостя? Вдруг рецидив?

— Не беспокойтесь. — Робин едва сдержал улыбку. — С вами будет все в порядке. Жаль, что не смогу остаться посмотреть, как Розали выступит в Аскоте.

— Мне тоже жаль, док. Ну, нет так нет. Ещё раз спасибо. Никогда раньше не встречал таких хирургов.

«И никогда не встретишь», — подумал Робин, его американский акцент стал постепенно стираться. Он с лёгким сердцем попрощался с Харви и неохотно — с Анжелин, отослав шофёра из отеля с написанным каллиграфическим почерком счётом:

Доктор Уайли Франклин Баркер свидетельствует своё уважение мистеру Харви Меткафу и извещает его, что счёт за предоставленные профессиональные услуги, а именно за проведение операции и послеоперационное наблюдение, составляет $ 80 000.

Через час шофёр вернулся с чеком на предъявителя на сумму в 80 000 долларов, и Робин с триумфом повёз его в Лондон.

Итак, две операции закончили, осталось ещё две.

13

На следующий день, в пятницу, Стивен, сидя на врачебной кушетке в кабинете Робина на Харлей-стрит, держал речь перед своим «войском»:

— Благодаря хладнокровию Робина операция в Монте-Карло закончилась полным успехом, хотя мы понесли довольно значительные расходы. Счета за гостиницу и больницу составили 11351 доллар, а получили мы 80000. Соответственно, мы вернули себе 527 560 долларов, а общие расходы достигли 22 530 долларов, следовательно, мистер Меткаф все ещё должен нам 494 970 долларов. Возражения есть?

Члены Команды дружно высказали своё одобрение. Их уверенность в математических способностях Стивена не знала границ, хотя в действительности, как алгебраист, он считал работу с цифрами немного утомительной.

— Кстати, Робин, как это тебе удалось потратить на обед в среду 73 доллара 50 центов? Ты что, обедал шампанским и красной икрой?

— В общем, да, этот обед обошёлся несколько дороже, чем обыкновенный, — признался Робин, — но к этому меня вынудили обстоятельства.

— Ставлю на кон больше, чем я проиграл в Монте-Карло, и бьюсь об заклад, что знаю, кто обедал с тобой, — произнёс Жан-Пьер, доставая из кармана бумажник. — Стивен, вот 219 франков — мой выигрыш в казино. Если б вы мне не мешали, нам не пришлось бы возиться с этим мясником, Робином. Я бы сам отыграл всю сумму. По-моему, самое меньшее, что я заслужил, хотя бы номер телефона сестры Фобер.

Слова Жан-Пьера Стивен пропустил мимо ушей.

— Отлично, Жан-Пьер, эта сумма списывается с расходов. По сегодняшнему курсу твои 219 франков, — он замолчал, стуча по кнопкам калькулятора, — стоят 46 долларов 76 центов. Итак, расходы снижаются до 22 483 долларов 24 центов.

— Теперь поговорим о моём плане в Аскоте. Он очень прост. Джеймс достал два значка, пропускающих в загон участников заезда, по десять долларов штука. Нам известно, что у Харви, как и у всех владельцев скакунов, тоже есть значок, поэтому, если правильно рассчитать время, чтобы всё выглядело естественно, можно подстроить ему ловушку, и он снова попадётся в неё. Джеймс, ты по «уоки-токи» держишь нас в курсе передвижений Харви с момента его появления и до ухода. Жан-Пьер, ты ждёшь у входа в загон и, когда Меткаф появится, пройдёшь за ним. Робин в час дня пошлёт телеграмму из аэропорта Хитроу. Харви получит её во время ленча в своей ложе. Эта часть моего плана относительно лёгкая. Но вот если удастся заманить его в Оксфорд, нам всем придётся плотно поработать. Признаюсь, мне было бы приятно, если Аскот «сработает» с первого раза. — Стивен широко улыбнулся. — Тогда у нас появилось бы такое необходимое нам дополнительное время и возможность ещё раз проработать оксфордский план. Вопросы есть?

— Мы же тебе не нужны для части «А» оксфордского плана, только для части «Б»? — спросил Робин, сверяясь с записями Стивена.

— Верно. С частью «А» я управлюсь самостоятельно. Откровенно говоря, лучше всего, чтобы вы в этот вечер остались в Лондоне: не будете путаться под ногами. Следующее, что нам надо обсудить, — некоторые идеи, подходящие для Джеймса, а то он, боже упаси, возьмёт и придумает что-либо сам. А меня, например, это несколько беспокоит, — продолжил Стивен. — Понимаете, когда Харви вернётся в Америку, нам придётся иметь с ним дело на его территории. Сейчас он всегда под рукой, в том месте, которое мы сами выбрали для него. К слову, в Бостоне Джеймс будет выглядеть белой вороной, хотя среди нас он лучший актёр. Как сказал бы Харви: «Это уже совсем другой футбол».

Джеймс удручённо вздохнул, изучая узоры эксминстерского ковра.

— Бедный старина Джеймс, не печалься, ты вёл «скорую помощь», как полицейский, — подбодрил его Робин.

— Может, тебе научиться управлять самолётом: мы бы просто похитили Харви, — предложил Жан-Пьер.

Мисс Мейкл совсем не нравились взрывы хохота, доносившиеся из кабинета доктора Оукли, и она даже довольно искренне порадовалась, увидев, что странное разношёрстное трио наконец-то уходит. Закрыв дверь за Джеймсом — он вышел последним, — она заглянула в кабинет Робина.

— Доктор Оукли, вы будете сейчас принимать пациентов?

— Если я должен, то да, мисс Мейкл.

Мисс Мейкл обиженно поджала губы. «Что это с ним? Он стал таким необязательным. Похоже, из-за тех ужасных типов, с которыми он якшается в последнее время».

— Миссис Вентворт-Брустер, доктор Оукли сейчас вас примет, а я, пока вы будете в кабинете, приготовлю вам пилюли для вашей поездки в Италию.

Чтобы восстановить силы, Стивен на несколько дней вернулся в Магдален-колледж. Он заварил всю эту кашу с Харви два месяца назад, и вот двое из их Команды уже преуспели, да так, что лучшего нельзя было и пожелать. Стивен отлично понимал, что должен вознаградить усилия своих компаньонов чем-то таким, что на долгое время останется в оксфордских легендах и после его отъезда.

Жан-Пьер вернулся в свою галерею на Бонд-стрит, но не особо утруждал себя работой, так как на Аскоте его роль состояла всего из одной фразы, которую он и репетировал ежевечерне перед зеркалом.

Джеймс уехал с Энн на уик-энд в Стратфорд-на-Эйвоне. Королевский шекспировский театр порадовал их блестящим исполнением комедии «Много шума из ничего», а потом, гуляя по берегу Эйвона, Джеймс сделал предложение Энн. Её ответ слышали только королевские лебеди. Но бриллиантовое кольцо, которое Джеймс углядел в витрине «Картье», когда ждал Харви Меткафа на пути в галерею Жан-Пьера, на её тоненьком пальчике выглядело ещё красивее, чем в ювелирном магазине. Казалось, счастье Джеймса не знало границ. Единственная тучка омрачала его. Если б он мог придумать план, да такой, чтобы всех удивить! Тогда он стал бы совершенно счастливым человеком. Вечером они с Энн снова обсуждали новые и старые идеи, но Джеймс так опять ничего и не придумал.

Зато у Энн появилась идея.

14

В понедельник утром Джеймс отвёз Энн обратно в Лондон и переоделся в свой самый светский костюм. Энн предстояло вернуться на работу, хотя Джеймс предлагал ей поехать с ним в Аскот на скачки. Девушка чувствовала, что остальные не одобрят её присутствия и к тому же заподозрят, что Джеймс все ей разболтал.

О деталях операции в Монте-Карло Джеймс не рассказывал ей подробно, но она была в курсе каждого шага в Аскоте и понимала, что Джеймс нервничает. Но как бы то ни было, вечером она увидится с ним и узнает самое худшее. Джеймс выглядел совсем потерянным. Энн испытывала чувство благодарности к Стивену, Робину и Жан-Пьеру, которые в этом странном забеге держали эстафетную палочку по большей части в своих руках, но идея, все более и более укреплявшаяся в её уме, могла просто поразить их.

Стивен встал рано и первым делом подошёл к зеркалу, чтобы полюбоваться своей новой сединой, которая появилась у него вчера вечером после посещения парикмахерской в Дебенхаме и, кстати, стоила ему кучу денег. Он тщательно нарядился, надев свой единственный респектабельный серый костюм с голубым клетчатым галстуком. Этот костюм извлекался на свет во всех торжественных случаях, начиная с лекции студентам Сассекского университета и кончая обедом у американского посла. Никто никогда не говорил ему, что галстук не подходит по цвету, а сам костюм немодно топорщится на коленях и локтях. Стивен же считал, что выглядит как сама элегантность. Он доехал из Оксфорда до Аскота поездом, а Жан-Пьер прибыл из Лондона на машине. Они встретились с Джеймсом в 11 часов в «Гербе Бельведера», почти в миле от ипподрома.

Стивен сразу позвонил Робину и подтвердил, что они все трое уже прибыли, и попросил ещё раз зачитать текст телеграммы.

— Идеально, Робин, — одобрил он. — Теперь отправляйся в Хитроу и ровно в час дня пошлёшь её.

— Удачи, Стивен. Размажьте этого негодяя.

Вернувшись в паб, Стивен сообщил, что в Лондоне у Робина все под контролем.

— Все, Джеймс, давай иди. Дашь нам знать сразу, как появится Харви.

Допив бутылку «Карлсберга», Джеймс уехал. Его личной проблемой в Аскоте было множество друзей и знакомых, с которыми он то тут, то там постоянно сталкивался. Ему с трудом удавалось объяснить, почему он не может присоединиться к ним.

Белый «роллс-ройс» Харви, блестевший, как реклама «Персила», въехал на стоянку для членов клуба. Завсегдатаи скачек смотрели на лимузин со специфическим английским презрением, которое Харви, по своей наивности, принимал за восхищение. В сопровождении своих спутников он прошёл в ложу. Его новый костюм потребовал всей изобретательности Бернарда Уэзерилла, чтобы Харви выглядел подобающе. Красная гвоздика в петлице и прикрывающая лысину шляпа делали Меткафа почти неузнаваемым, и Джеймс чуть было не пропустил его, но вовремя заметил белый «роллс-ройс». Следуя за Харви на безопасном расстоянии, он проводил Меткафа и компанию до двери с табличкой «Мистер Харви Меткаф и гости».

— Он в своей ложе, — сказал Джеймс в передатчик.

— А ты где? — спросил Жан-Пьер.

— Прямо под ним, на уровне земли, возле букмекера по имени Сэм О'Флаерти.

— Джеймс, будь с ирландцем вежлив, — заметил Жан-Пьер. — Через несколько минут мы подойдём к тебе.

Джеймс смотрел на огромную белую трибуну на десять тысяч человек, откуда великолепно просматривался весь ипподром. Он отлично отдавал себе отчёт, что ему будет непросто выполнить задание: придётся постоянно избегать родственников и друзей. Первым был граф Галифакс, потом эта страшненькая девица, которую он так неосмотрительно согласился сопровождать на бал королевы Шарлотты прошлой весной. Как же звали это худосочное создание? Ах, да. Достопочтенная Селина Уоллоп. Очень подходяще. Девица была в мини-юбке, вышедшей из моды года четыре назад, и шляпе, которой явно было не суждено вообще когда-либо стать модной. Джеймс надвинул свою шляпу на глаза и принялся усердно смотреть в противоположную сторону, делая вид, что увлечён разговором с Сэмом О'Флаерти о заезде на Приз короля Георга VI и королевы Елизаветы. Ирландец изо всех сил выкрикивал ставки на фаворитов:

— Розали — шесть к четырём, владелец — тот самый знаменитый американец миллионер Харви Меткаф, жокей — Пэт Эддери.

Эддери все пророчили, что он станет самым молодым чемпионом-жокеем. А Харви всегда поддерживал победителей.

Стивен и Жан-Пьер подошли к Джеймсу со стороны сумки О'Флаерти. Его помощник стоял рядом на перевёрнутом ящике из-под апельсинов и усердно размахивал руками, словно моряк-сигнальщик на борту тонущего корабля.

— Что предпочитаете, джентльмены? — обратился Сэм к молодым людям.

Стивен недоуменно нахмурился, но Джеймс не растерялся:

— Пять фунтов в оба конца на Розали, — и протянул хрустящую десятифунтовую купюру, получив взамен небольшую зелёную карточку с серийным номером и штемпелем «Сэм О'Флаерти» посредине.

— Надо полагать, Джеймс, что этот поступок — существенная часть твоего — пока ещё неизвестного нам — плана? — съязвил Жан-Пьер. — Скажи-ка мне, друг мой, что это нам даст в случае победы?

— 9 фунтов 10 пенсов после вычета налогов, если Розали выиграет, — вмешался в разговор Сэм О'Флаерти, окурок сигары у него во рту двигался в такт с его губами.

— Ничего не скажешь, большой вклад в миллион, Джеймс. Ладно, мы пошли к загону для владельцев скакунов. Дашь нам сразу знать, как только Харви выйдет из ложи. Скорее всего это произойдёт где-то без четверти два: он пойдёт посмотреть на свою лошадь и переговорить с жокеем. Они стартуют в два часа, следовательно, у нас в запасе целый час.

Официант откупорил очередную бутылку «Крюг» 1964 года и стал разливать шампанское гостям Харви — трём банкирам, двум экономистам, паре судовладельцев и популярному журналисту из Сити.

Харви всегда предпочитал, чтобы его гости относились к категории известных и влиятельных. Обычно он приглашал тех людей, кто не мог бы отказаться от его приглашения в надежде получить в делах с ним некие преимущества. Он был доволен компанией, которую собрал на это значительное для него событие. Старшим среди гостей был сэр Говард Додд, престарелый председатель коммерческого банка, носящего его имя, вернее, имя его прапрадеда. Сэр Говард, прямой, как шомпол, весьма высокий джентльмен, больше походил на гвардейца-гренадера, чем на респектабельного банкира. Единственным его сходством с Харви были волосы, или, точнее, отсутствие таковых у обоих. При нём находился молодой секретарь, умный и перспективный тридцатилетний Джейми Кларк, сопровождавший председателя для страховки, чтобы тот не совершил для банка ничего такого, о чём мог бы впоследствии пожалеть. В глубине души Кларк восхищался деловыми качествами Меткафа, но считал, что это не тот клиент, с которым стоит иметь дело их банку. Как бы то ни было, нельзя сказать, что сегодня он неохотно отправился на скачки.

Оба экономиста — Колин Эмсон и Майкл Хоган из Гудзонского института — приехали сюда, чтобы проинформировать Харви, в каком удручающем состоянии находится английская экономика. Экономисты являлись полной противоположностью друг другу. Эмсон выбился из низов. В пятнадцать лет он бросил школу и занялся самообразованием. Используя своих знакомых, он создал компанию, специализирующуюся на вопросах налогообложения. Компания процветала благодаря привычке английского правительства проводить новый финансовый закон раз в несколько недель. Рослый, надёжный и добродушный, Эмсон всегда был готов прийти на помощь Харви, побеждал ли тот или проигрывал. В противоположность ему Хоган получил дипломы всех полагающихся в его сфере деятельности заведений — Винчестера, Тринити-колледжа в Оксфорде и Уортонской школы бизнеса в Пенсильвании. Он недолго работал в Лондоне в компании «Маккинзи», специализирующейся на консультациях по управлению, и со временем стал одним из ведущих экономистов Европы. Видевшие его стройную, подтянутую фигуру не удивились бы, узнав, что он является игроком в теннис международного класса. Темноволосый, кареглазый Хоган не сводил взгляда с Харви, с трудом скрывая своё презрение к этому миллионеру. Он в пятый раз получил приглашение на Аскот. Похоже, Харви не считал слово «нет» отказом.

Почти неразличимые, братья Кундас, англичане греческого происхождения во втором поколении, оба черноволосые, смуглые, с густыми тёмными бровями, обожали скачки почти так же, как корабли. Никто не знал, сколько им лет. Возможно, они и сами не знали. И наконец, ещё один гость Харви — Ник Ллойд из «Ньюс оф уорлд» — приехал, чтобы наскрести хоть немного грязи о своём хозяине. В середине 60-х он близко подобрался к разоблачению Меткафа, но другой, более смачный скандал перебил его материалы, и в течение нескольких недель статьи о Харви не могли попасть на первую полосу газеты. А к тому времени, когда скандал угас, Харви сбежал. Ллойд, ссутулившись над неизменным тройным джином с едва различимым тоником, с интересом разглядывал пёструю толпу.

— Вам телеграмма, сэр.

Харви грубо толстым пальцем вскрыл конверт. Аккуратность как черта характера у него напрочь отсутствовала.

— Это от моей дочери Розали. Молодчага, вспомнила о старике, да ведь и я не зря назвал кобылу в её честь. Ну все, давайте пошли есть.

Приглашённые охотно заняли места за столом. Им подали вишисуаз[38], фазана и клубнику. Харви безудержно болтал, но гости не обращали внимания на это обстоятельство, понимая, что он нервничал перед заездом: Меткаф жаждал выиграть этот приз больше, чем кто другой в Америке. Сам Харви не мог бы объяснить почему. Возможно, причина заключалась в особой атмосфере Аскота, которая ему так нравилась, — сочетание сочной зелёной травы и изысканной обстановки, элегантные зрители и безупречная организация, — в общем, весь мир смотрел и завидовал.

— У вас в этом году отличные шансы, Харви, — обратился к нему престарелый банкир.

— Видите ли, сэр Говард, на лошади герцога Девонширского, Краун Принсесс, жокей Лестер Пиггот, а лошадь королевы, Хайклиер, вообще все признают фавориткой, поэтому не стоит недооценивать соперников. Если приходишь третьим два года подряд, а потом, хоть и фаворит, не занимаешь призовое место, то со временем начинаешь сомневаться, что хоть одна из твоих лошадей победит в будущем.

— Ещё телеграмма, сэр.

Снова толстый мизинец Харви разорвал конверт.

— «Наилучшие пожелания и удачи в заезде на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы». Это от служащих вашего банка, сэр Говард. Ещё шампанского, джентльмены.

Принесли ещё одну телеграмму.

— Харви, при таком потоке телеграмм вам нужен отдельный кабинет на почте.

Все дружно засмеялись незамысловатой шутке сэра Говарда. Харви опять зачитал телеграмму вслух:

— «Сожалею невозможности быть вами Аскоте. Скоро вылетаю Калифорнию. Буду благодарен найдёте старого друга профессора Родни Портера лауреата Нобелевской премии Оксфорде. Покажите английским буквоедам, чего стоите. Уайли Б. Аэропорт Хитроу». Это от Уайли Баркера, того самого парня, что спас мне жизнь в Монте-Карло: он удалил мне из желчного пузыря камень величиной с булочку, которую вы сейчас едите, доктор Хоган. А скажите на милость, каким боком я найду этого профессора Портера? — Харви повернулся к официанту. — Найдите моего шофёра.

Через несколько секунд щеголеватый Гай Сэлмон подхалимисто изогнулся перед Харви, ожидая распоряжений.

— Здесь сегодня находится профессор из Оксфорда Родни Портер. Иди и найди его.

— Как он выглядит, сэр?

— Я-то откуда знаю, — ответил Харви. — Как профессор.

Шофёр с сожалением констатировал тот факт, что его планы весь день простоять у ограды, глазея на скачки, рухнули, и вышел из ложи, предоставив Харви и его гостям наслаждаться клубникой, шампанским и неиссякаемым потоком телеграмм.

— А вам известно, что в случае победы приз вам будет вручать сама королева? — поинтересовался Ник Ллойд.

— Можете не сомневаться. Это будет звёздный час всей моей жизни: выиграть Приз короля Георга и королевы Елизаветы и предстать перед её королевским величеством. Если Розали победит, почему бы моей дочери не выйти замуж за принца Чарльза, — они почти ровесники.

— Вряд ли, Харви, даже вам удастся устроить этот брак.

— А что вы собираетесь сделать с призовыми деньгами в 81 000 фунтов, мистер Меткаф? — спросил Джейми Кларк.

— Отдам бедным, — ответил Харви, наслаждаясь впечатлением, которое эта фраза произвела на гостей.

— Весьма щедро, Харви. Вы, как всегда, в своём репертуаре, — заметил Ник Ллойд, бросив понимающий взгляд на Майкла Хогана. Даже если другие не поняли, то они оба знали, каков был репертуар Меткафа.

Вернулся шофёр и доложил, что он обошёл весь ипподром, но нигде не встретил одинокого профессора: ни в шампанском баре, ни в кафе на веранде, ни в буфете внизу, — а в помещение для владельцев лошадей его просто не пустили.

— Естественно, болван! — напыщенно высказался Харви. — Придётся самому пойти поискать его. Пейте и развлекайтесь без меня, джентльмены.

Харви в сопровождении шофёра вышел за дверь. Как только они оказались снаружи, где их уже не могли услышать, он вполголоса произнёс:

— Немедленно убирайся отсюда и не мели ерунды, что не можешь найти профессора, а то будешь искать кое-что для себя, например другую работу!

Шофёр умчался галопом выполнять поручение, а Харви, улыбаясь, вернулся в ложу.

— Хочу пойти посмотреть на лошадей и жокеев, стартующих в два часа.

— Он вышел из ложи, — тихонько сказал в передатчик Джеймс.

— С кем это вы разговариваете, Джеймс? — спросил вальяжный голос, который молодой лорд Бригсли тут же узнал. — С собой?

Джеймс повернулся к лорду Сомерсету, рослому осанистому красавцу, кавалеру Военного креста и ордена «За выдающиеся заслуги», — эти награды он получил ещё в Первую мировую войну. Он всё ещё держался бодро, хотя глубокие морщины на лице наводили на мысль, что он уже перешёл в тот возраст, когда Создатель считает свои обязательства выполненными.

— Вот вляпался… Нет, сэр, я просто… гм… кашляю.

— Кто, по-вашему, выиграет заезд на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы? — спросил пэр королевства.

— Я поставил пять фунтов на Розали, сэр.

— Он не отвечает, — сказал Стивен.

— Ну позвони ему ещё раз, — посоветовал Жан-Пьер.

— Что это за шум, Джеймс? У вас что, слуховой аппарат или нечто в этом роде?

— Никак нет, сэр. Это… это… это транзистор.

— Нужно запретить подобные штуки. Мерзкое вторжение в частную жизнь.

— Вы абсолютно правы, сэр.

— Стивен, что происходит?

— Понятия не имею, наверное, что-то случилось.

— Смотри, Харви идёт прямо на нас. Стивен, давай быстро в загон, я следом за тобой. Глубокий вдох, и расслабься. Он нас не заметил.

Харви подошёл к служащему у входа в загон и сказал:

— Я Харви Меткаф, владелец Розали, вот мой значок.

Служитель пропустил Харви. «Лет тридцать назад, — подумал он, — такого типа ни за что не пропустили бы, будь он хоть владельцем всей конюшни». Тридцать лет назад скачки в Аскоте продолжались всего четыре дня в году и были весёлым светским праздником. Теперь они продолжались двадцать четыре дня в году и стали крупным бизнесом. Времена меняются. Жан-Пьер прошёл следом за Харви, молча показав свой пропуск.

Фотограф отвлёкся от выслеживания самых экстравагантных шляпок, которыми всегда славился Аскот, и на всякий случай сфотографировал Харви: вдруг Розали завоюет главный приз. Едва сработала вспышка, как он тут же поспешил к другому входу, где Линда Лавлейс, звезда «Глубокой глотки»[39], фильма, который шёл в переполненных залах Нью-Йорка, но был запрещён к показу в Англии, пыталась безуспешно пройти в загон. Несмотря на то, что её представили известному лондонскому банкиру Ричарду Шпиро. Звезда, в огромной шляпе и утреннем костюме, жакет которого был надет прямо на голое тело, привлекала всеобщее внимание, и, пока она стояла у загона, никто, естественно, не стал бы отвлекаться даже на Харви. Когда мисс Лавлейс убедилась, что все фотографы засняли, как она пытается пройти в загон, знаменитость, посчитав рекламный трюк завершённым, покинула поле боя, ругаясь во весь голос. Харви вернулся к лошадям, а Стивен переместился поближе к нему.

— Кого я вижу! — воскликнул по-французски Жан-Пьер, вальяжно подходя к Стивену и дружески пожимая ему руку, при этом он встал так, что оказался прямо между Стивеном и Харви. — Как поживаете, профессор Портер? — нарочито громким голосом поинтересовался он. — Не ожидал, что встречу вас на скачках.

— Я не особо интересуюсь. Вот возвращаюсь с семинара в Лондоне и подумал, что неплохо воспользоваться возможностью и посмотреть, как…

— Профессор Портер! — закричал Харви. — Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр! Я Харви Меткаф из Бостона, штат Массачусетс. Мой большой друг, доктор Уайли Баркер, — он спас мне жизнь, — прислал телеграмму, что вы здесь сегодня один, и попросил сделать так, чтобы вы не скучали.

Жан-Пьер, стараясь не привлекать к себе внимания, отошёл в сторону, не в силах поверить, как все легко получилось. Телеграмма сработала, как по волшебству.

— Её величество королева; его королевское высочество герцог Эдинбургский; её королевское высочество королева Елизавета, королева-мать и её королевское высочество принцесса Анна входят в королевскую ложу.

Объединённые оркестры Гвардейской бригады грянули национальный гимн «Боже, храни королеву».

Двадцать пять тысяч зрителей поднялись со своих мест и, как верные подданные, запели вразнобой.

— Нам бы кого-нибудь такого в Америке, — сказал Харви Стивену, — на место Никсона. Тогда и у нас не было бы проблем вроде Уотергейта.

Стивен подумал, что его соотечественник несколько несправедлив к президенту. По сравнению с самим Харви Меткафом Ричард Никсон выглядел почти святым.

— Идёмте ко мне в ложу, профессор, я познакомлю вас с моими гостями. Проклятая ложа обошлась мне в 750 фунтов, так что нельзя допускать, чтобы она пустовала. Вы уже пообедали?

— Да, спасибо, — соврал Стивен, перенимая методы Харви. На самом деле, он целый час простоял у конюшни и, весь изнервничавшись, был не в силах съесть даже один сандвич. Поэтому сейчас он просто умирал с голоду.

— Тогда давайте выпьем шампанского! — заорал Харви.

«Этого ещё не хватало на пустой желудок», — подумал Стивен.

— Благодарю, мистер Меткаф. Я немного в растерянности. Это мой первый королевский Аскот.

— Это не королевский Аскот, профессор. Сегодня последний день аскотской недели, но королевская семья всегда посещает скачки, чтобы посмотреть заезд на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы, поэтому все так расфуфырены.

— Понятно, — робко сказал Стивен, довольный, что так удачно изобразил ошибку.

Харви ухватил свою находку и потянул его в свою ложу.

— Эй, все, минутку внимания, я хочу познакомить вас с моим выдающимся другом, Родни Портером. Если вы ещё не знаете, то он Нобелевский лауреат. Кстати, а чем вы занимаетесь, Род?

— Биохимией.

Стивен начал понимать метод Харви. Пока он держался самоуверенно, банкиры и судовладельцы и даже журналисты никогда не выразят сомнения, что он умнейший человек со времён Эйнштейна. Стивен немного освоился в ложе и даже успел отправить в рот несколько сандвичей с копчёной лососиной, когда остальные не смотрели в его сторону.

Лестер Пиггот выиграл заезд в два часа на Олимпик Казино и в два тридцать — на Русалке, установив этими выигрышами рекорд — 3000 победных финишей. Харви нервничал всё сильнее. Он безостановочно говорил ни о чём. Все заезды он просидел, не проявляя ни малейшего интереса к результатам, и только всё время пил шампанское. В 2.50 он пригласил всю компанию пройти с ним в загон и посмотреть на его знаменитую кобылу. Стивен вместе с остальной свитой последовал за ним.

Жан-Пьер и Джеймс наблюдали процессию издалека.

— Теперь у него нет дороги назад, — сказал Жан-Пьер.

— По-моему, он хорошо держится, — ответил Джеймс. — Давай-ка лучше уберёмся отсюда и не будем путаться у него под ногами.

Они направились в шампанский бар, забитый раскрасневшимися мужчинами. Создавалось впечатление, что выпивка их интересовала больше, чем заезды.

— Ну, разве не красавица, профессор? Почти так же хороша, как моя дочь. Если она сегодня не выиграет, то вряд ли я вообще когда-нибудь добьюсь победы.

Харви оставил свою свиту и отошёл в сторону с жокеем Пэтом Эддери, чтобы пожелать ему удачи. Тренер Питер Уолвин дал жокею последние наставления, после чего тот сел на лошадь и выехал из загона. Все десять участвующих в заезде лошадей прошли мимо трибун, что традиционно делалось на Аскоте только перед стартом заезда на Приз короля Георга VI и королевы Елизаветы. Процессию открывала лошадь её величества королевы, Хайклиер, её жокей в расшитой золотом фиолетово-алой куртке, за ней следовала Краун Принсесс, немного беспокоившая Лестера Пиггота. Сразу за ней шла Розали, хорошо отдохнувшая, свежая и готовая к состязанию. За Розали трусили Бой и Дэнкаро, и замыкали шествие аутсайдеры — Месопотамия, Роупи и Минноу. Зрители встали, приветствуя лошадей. Харви просто распирала гордость, словно он владел всей этой конюшней.

— …А рядом со мной находится известный американский конезаводчик Харви Меткаф, — говорил Джулиан Уилсон перед телекамерой Би-би-си. Сейчас я попрошу его оказать нам любезность и высказать своё мнение о заезде на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы, для которого он привёз в Аскот всеобщую любимицу Розали. Добро пожаловать в Англию, мистер Меткаф. Как вам нравятся скачки в этом году?

— Я в восторге. У Розали хорошие шансы выиграть этот заезд. Хотя важна не только победа, но и участие.

Стивена даже передёрнуло. Эту фразу впервые произнёс на открытии Олимпийских игр 1896 года барон де Кубертен, наверное, сейчас он в гробу перевернулся.

— Последние ставки показывают, что Розали является фавориткой вместе с Хайклиер — лошадью её величества королевы. Что вы скажете по этому поводу?

— Откровенно говоря, меня больше беспокоит Краун Принсесс герцога Девонширского. У Лестера Пиггота трудно вырвать победу на крупных состязаниях. К тому же он выиграл два первых заезда и, как я понимаю, собирается выиграть и третий. Краун Принсесс — отличная кобылка.

— А как Розали справится с дистанцией в полторы мили?

— Это её лучшая дистанция, как показали результаты этого сезона.

— А как вы поступите с призом в 81 240 фунтов?

— Я даже не задумывался об этом. Деньги не так уж важны.

А Стивен уже серьёзно задумался о них.

— Большое спасибо, мистер Меткаф, и желаю удачи. А теперь вернёмся к последним результатам тотализатора.

Харви подошёл к своей свите и предложил пройти обратно в ложу, чтобы оттуда смотреть заезд.

Стивен с огромным интересом наблюдал за Харви на таком близком расстоянии. Меткаф очень нервничал и под влиянием стресса стал даже более двуличным — совсем не похожим на холодного, невозмутимого дельца. Оказывается, он мог быть и чувствительным, и уязвимым, а значит, был шанс победить его. Все гости подошли к перилам ложи, лошадей вывели на старт. Краун Принсесс волновалась, но остальные лошади спокойно стояли на месте. Напряжение достигло высшей стадии.

— Старт! — прогремел громкоговоритель. Двадцать пять тысяч человек приставили бинокли к глазам, а Харви заметил:

— Хорошо начала, у неё удачное место.

Время от времени он вслух комментировал происходящее, но, когда лошади вышли на последнюю милю, замолчал. Остальные тоже молча ждали, прислушиваясь к громкоговорителю.

— Вот они вышли на прямую. Минноу первой обошла поворот. Бой и Дэнкаро идут сразу за ней. Их преследуют Краун Принсесс, Розали и Хайклиер…

— Лошади приближаются к отметке шесть фурлонгов[40] — Розали и Краун Принсесс обходят со стороны трибун, Хайклиер прибавляет скорость…

— Осталось пять фурлонгов. Минноу все ещё впереди, но начинает уставать, её догоняют Краун Принсесс и Бой…

— Осталось полмили. Минноу все ещё впереди Боя, который передвинулся на второе место, но, похоже, слишком рано…

— До финиша три фурлонга. Все участники прибавляют скорость. Минноу занимает крайнюю дорожку со стороны ограды. Бой и Дэнкаро отстают на корпус. За ними Розали, Лестер Пиггот на Краун Принсесс и кобыла королевы — Хайклиер. Они вырываются вперёд…

— Два фурлонга — Хайклиер и Розали догоняют Боя. Краун Принсесс безнадёжно отстаёт…

— Остался один фурлонг…

— Джо Мерсер на Хайклиер вырывается вперёд, чуть-чуть отстаёт Пэт Эддери на Розали. Двести метров. Они идут голова к голове. Сто метров. Кто же? Кто? Это покажет только фотофиниш — фиолетово-алый с золотом, цвета её величества королевы, или черно-зелёная клетка американского миллионера Харви Меткафа? На третьем месте — месье Муссак на Дэнкаро.

В ожидании результата Харви, как парализованный, застыл на месте. Даже у Стивена шевельнулось сострадание к нему. Никто из гостей Харви не проронил ни слова, опасаясь, что скажет что-нибудь не то, что надо.

— Результат заезда на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы… — прогромыхал громкоговоритель, и над ипподромом воцарилась тишина. — Победителем стал номер пять — Розали.

Остальные результаты потонули в ликовании толпы и триумфальном рёве Харви. Забыв о своих гостях, он подбежал к ближайшему лифту, сунул лифтёрше в руку фунтовую бумажку и заорал: «Гони его вниз!»

Только половине гостей удалось вскочить с ним в лифт. Стивен оказался среди них. Как только лифт остановился и его двери открылись, Харви выскочил, как чистокровный жеребец, промчался мимо шампанского бара прямо в помещение победителей и бросился на шею Розали, чуть не свалив с неё жокея. Через несколько минут он с триумфом вывел кобылу к маленькому белому столбику с надписью «Первое место». Харви окружила толпа — все поздравляли его.

Секретарь ипподрома капитан Бомон стоял возле Харви, объясняя ему процедуру, которая последует после того, как его представят королеве. Лорд Эбергэвенни, королевский представитель на Аскоте, провёл её величество в помещение победителей.

— Победительница заезда на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы Розали мистера Харви Меткафа.

Харви чувствовал себя так, будто попал в сказочный мир. Когда он подходил к королеве, засверкали вспышки и кинокамеры поползли за ним. Харви поклонился и получил приз. Королева, ослепительная в бирюзовом шёлковом костюме и в таком же тюрбане, неподражаемом творении Нормана Хартнелла, сказала несколько слов, но впервые в жизни Харви не смог промолвить ни слова в ответ. Сделав шаг назад, он снова поклонился и под бурю аплодисментов вернулся на своё место.

В ложе шампанское лилось рекой, и все дружески хлопали Харви по плечу. Стивен понял, что сейчас не время вести умные разговоры, а лучше молча понаблюдать за реакцией их жертвы в изменившихся условиях. Он тихо сидел в углу, ожидая, пока утихнет волнение, и внимательно изучал Харви.

Понадобился ещё один заезд, чтобы Харви хотя бы наполовину пришёл в норму, и Стивен решил, что настало время опять вступить в игру. Он встал, делая вид, что собирается уходить.

— Вы что, уже уходите, профессор?

— Да, мне пора в Оксфорд: до завтрашнего утра надо проверить несколько письменных работ.

— Я всегда восхищался тем, как вы, ребята, работаете. Надеюсь, вам понравилось на скачках?

Стивен едва удержался, чтобы не процитировать известную остроту Бернарда Шоу: «Пришлось, потому что не было ничего лучше».

— Да, благодарю вас, мистер Меткаф. Изумительная победа. Вам есть чем гордиться.

— Пожалуй что и так. Но я давно ждал этой победы. Всё-таки игра стоила свеч… Плохо, Род, что вы нас покидаете. Не могли бы вы ещё немного задержаться и отпраздновать с нами в «Клэриджис»?

— Я бы с удовольствием, мистер Меткаф, но лучше знаете что, приезжайте вы ко мне в Оксфорд. Я покажу вам университет.

— Шикарное предложение. У меня как раз есть пара свободных дней после Аскота, а всегда хотелось посмотреть Оксфорд, да вот только все времени не находил.

— В следующую среду состоится приём под открытым небом — «Гарден-Парти». Почему бы нам не поужинать вместе во вторник вечером в моём колледже, а на следующий день мы бы побывали на празднике и осмотрели университет. — Стивен нацарапал несколько пояснений на карточке.

— Я не верю в чудеса, но на этот раз отпуск в Европе у меня просто необыкновенный. Как вы собираетесь попасть в Оксфорд, профессор?

— Поездом.

— Ни в коем случае, — возразил Харви. — Мой «роллс-ройс» отвезёт вас и успеет вернуться до начала последнего заезда.

И не успел Стивен выразить слабый протест, как шофёр уже стоял рядом.

— Отвезёшь профессора Портера в Оксфорд и вернёшься сюда. Счастливого пути, профессор! Буду с нетерпением ждать нашей встречи во вторник в восемь вечера. Приятно было познакомиться.

— Спасибо вам за этот незабываемый день, мистер Меткаф, и ещё раз поздравляю вас с великолепной победой.

Сидя на заднем сиденье белого «роллс-ройса», о котором Робин хвастался, что в этом лимузине из них четверых разъезжал только он, Стивен расслабился и блаженно улыбнулся сам себе. Вынув из кармана маленькую записную книжку, он сделал запись: «Вычесть из накладных расходов 98 пенсов — стоимость билета второго класса от Аскота до Оксфорда».

15

— Брэдли, — сказал один из профессоров, — у вас на висках появилась седина, молодой человек. Может быть, обязанности младшего декана даются вам слишком дорогой ценой?

Стивен уже думал, заметят ли преподаватели, что цвет его волос слегка изменился, и если да, то что скажут. Хотя, с другой стороны, профессора редко удивляются тому, как выглядят их коллеги.

— Мой отец поседел в довольно молодом возрасте, профессор, а сейчас наука доказала роль наследственности…

— Ну что же, молодой человек, с этой сединой вы будете выглядеть на «Гарден-Парти» ещё солиднее.

— Разумеется, профессор, — ответил Стивен, как будто ему больше не о чём было думать, как только о своём внешнем виде. — Я не учёл это обстоятельство.

Вернувшись к себе на квартиру, он застал всю Команду в сборе. Все жаждали получить очередной инструктаж.

— В среду пройдёт фестиваль «Энкения» и «Гарден-Парти», — начал Стивен, даже не сказав «доброе утро, джентльмены». Его «студенты» ничего не имели против. — Теперь нам известно, по крайней мере, об одном слабом месте нашего друга-миллионера: когда мы выдёргиваем его из привычного окружения, он всё равно продолжает считать, что знает все. На данный момент мы доказали, что его блеф нейтрализуется, если мы знаем, что должно произойти дальше, а он — нет. Именно этой тактикой он воспользовался, когда рекламировал «Проспекта ойл»: он всегда был на шаг впереди нас. Теперь нам предстоит быть на два шага впереди него. Сегодня проведём дежурную репетицию, а завтра — генеральную, в костюмах.

— Время, потраченное на разведку, редко бывает потраченным зря, — пробормотал Джеймс единственную аксиому, которую ему удалось запомнить с кадетских дней в Хэрроу.

— Надеюсь, по твоему плану нам не придётся тратить много времени на разведку! — съязвил Жан-Пьер.

Стивен пропустил его слова мимо ушей.

— Теперь следующий момент. Вся операция займёт около семи часов для меня и часа четыре для вас. Сюда же входит и время на грим. Кстати, по этому поводу нам понадобится дополнительная встреча, и её проведёт Джеймс за день до операции.

— Сколько раз тебе понадобятся мои сыновья? — спросил Робин.

— Один раз, в среду. От тренировок мальчики могут стать скованными и неуклюжими.

— Стивен, когда, по-твоему, Харви захочет вернуться в Лондон? — спросил Жан-Пьер.

— Я звонил Гаю Сэлмону, чтобы проверить его расписание, и тот сказал, что они должны вернуться в «Клэриджис» к девятнадцати часам. Из чего делаем вывод: времени у нас только до 17.30.

— Умно, — заметил Робин.

— Ужасно, — сказал Стивен, — я теперь хочу не хочу, но думаю, как Харви. Ладно, давайте ещё разок пройдёмся по плану, красное досье, нижняя половина страницы шестнадцать. Я выхожу из Олд-Соулз-колледжа…

Все воскресенье и понедельник они репетировали. Ко вторнику каждый знал все маршруты, какие только мог выбрать Харви и где он мог оказаться в любой момент дня с 9.00 до 17.30. Стивен очень надеялся, что предусмотрел все случайности. Выбор был не большой. И у них была только одна попытка. Любая оплошность, вроде той, что случилась в Монте-Карло, и другого шанса не будет.

— Я так одевался в последний раз, когда мне было шесть лет и я шёл на карнавал, — капризничал Жан-Пьер. — Я выгляжу, как клоун.

— В этот день все вокруг будет красное, синее и чёрное, — возразил Стивен. — Это и есть что-то вроде карнавала. Поверь, никто из вас ничем не будет отличаться от окружающих, даже ты, Жан-Пьер.

Все опять нервничали, ожидая, когда поднимется занавес. Стивен радовался, что партнёры напряжены, понимая, что, как только они расслабятся, Харви Меткаф сразу поймёт, что дело нечисто.

Уик-энд Команда провела скромно. Стивен смотрел ежегодные потуги Драматического общества в саду Магдален-колледжа. Робин пригласил жену прокатиться и был необычно внимательным к ней. Жан-Пьер читал «Прощай, Пикассо» Дэвида Дугласа Дункана. А Джеймс повёз Энн в Татуэлл-Холл в Линкольншире — познакомить со своим отцом, пятым графом.

В этот уик-энд даже Энн чувствовала себя неспокойно.

— Гарри, говорит доктор Брэдли. У меня сегодня обедает американец. Его зовут Харви Меткаф. Когда он приедет, пожалуйста, проследите, чтобы его проводили в мои комнаты.

— Конечно, сэр.

— И ещё один маленький нюанс. Он, кажется, принял меня за профессора Портера из Тринити-колледжа. Не поправляйте его, пожалуйста, хорошо? Можно так сделать?

— Конечно, сэр.

Гарри вернулся в привратницкую, печально качая головой. Разумеется, все профессора, в конце концов, становятся чокнутыми, но доктора Брэдли это несчастье постигло необычно рано.

Харви приехал в восемь. В Англии он отличался пунктуальностью. Старший привратник провёл его по коридорам и каменной лестнице в комнаты Стивена.

— Мистер Меткаф, сэр.

— Как поживаете, профессор?

— Спасибо, хорошо, мистер Меткаф. Приятно, что вы так точны.

— Точность — вежливость принцев.

— Вернее, королей, и в данном случае Луи Восемнадцатого. — На секунду Стивен забыл, что Харви не его студент.

— Пожалуй, вы правы, профессор.

Стивен смешал ему большой виски. Гость осмотрел обстановку комнаты, его взгляд остановился на письменном столе.

— О-о! Какие роскошные снимки! Вы были знакомы с покойным президентом Кеннеди! А тут вы с королевой и даже с Папой!

Этот трюк получился благодаря Жан-Пьеру, посетившему со Стивеном фотографа, который, отбывая срок в тюрьме, подружился с художником Давидом Штейном. Стивен уже мечтал, чтобы поскорее настал тот день, когда можно будет сжечь эти фотокарточки и притвориться, что их никогда и не было.

— Разрешите добавить ещё одну к вашей коллекции?

С этими словами Харви вытащил из внутреннего кармана пиджака фотокарточку, на которой он получает от королевы Приз короля Георга VI и королевы Елизаветы за победу в заезде.

— Если хотите, могу даже подписать. — И, не дожидаясь ответа, он размашисто расписался поперёк королевы.

— Вот спасибо! — поблагодарил Стивен. — Могу уверить вас, что эта фотокарточка займёт в моей коллекции достойное место. Я очень признателен вам, мистер Меткаф, что вы нашли время на визит ко мне.

— Для меня большая честь посетить Оксфорд, а этот старый колледж довольно милый.

Стивен верил, что Харви действительно так считает, поэтому передумал рассказывать ему историю про то, как покойный лорд Наффилд обедал в Магдален. Несмотря на всю щедрость Наффилда к университету, их взаимоотношения никогда не были лёгкими. Когда после окончания обеда слуга проводил лорда до дверей и подал ему шляпу, Наффилд пренебрежительно взял её и с презрением спросил:

— Это что, моя шляпа?

— Не знаю, милорд, — последовал ответ, — но это та, в которой вы пришли.

Харви немного растерянно посмотрел на полки, уставленные книгами. К счастью, он не заметил несоответствия между их чисто математическим содержанием и биохимией — наукой мнимого профессора Портера.

— Расскажите, что будет завтра.

— С удовольствием, — ответил Стивен. Почему бы нет? Об этом уже все знают. — Давайте сначала пообедаем, затем я расскажу, что запланировал для вас, а вы скажете мне, что об этом думаете.

— Я готов на любое ваше предложение. В этой поездке по Европе я помолодел на десять лет — наверное, благодаря операции, — и я просто в диком восторге от Оксфордского университета.

Стивен размышлял, сможет ли он вытерпеть семь часов Харви Меткафа, но ради ещё 250 000 долларов и своего реноме у членов Команды…

Слуги принесли коктейль из креветок.

— О-о! Я как раз люблю такие! — воскликнул Харви. — Но откуда вы узнали?

Стивену так и хотелось сказать: «Я про вас ещё и не то знаю», но он ограничился более простым:

— Повезло — угадал. Теперь о завтрашнем дне: если мы встретимся в десять утра, то можем поучаствовать в празднике, который считается самым интересным в календаре университета, — «Энкения».

— А что там?

— Ну, раз в год, в конце весеннего семестра — кстати, у нас он начинается после Пасхи и соответствует летнему семестру в американских университетах, — мы празднуем окончание учебного года. Сначала проводятся несколько праздничных церемоний, а затем — «Гарден-Парти», на которой присутствуют канцлер и вице-канцлер университета. Канцлером университета является бывший премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан, а вице-канцлером — мистер Хабаккук. Надеюсь, вам удастся познакомиться с ними обоими и мы сможем осмотреть все вовремя, чтобы вы успели к семи часам вернуться в Лондон.

— Но откуда вам известно, что я должен вернуться к семи часам?

— Вы сами сказали мне об этом на Аскоте. — Теперь Стивен врал быстро и не краснея. Он даже боялся, что если в скором времени они не вернут свой миллион, то ему грозит превратиться в закоренелого лгуна и преступника.

Харви понравился обед, который Стивен составил почти слишком умно — из любимых блюд Меткафа. После обеда Харви выпил довольно много бренди («7,25 фунта за бутылку», — подумал Стивен). Затем они прошлись по тихим коридорам колледжа до Школы пения, откуда доносились нежные звуки «Мессы» Габриели[41].

— Ух ты! Я удивляюсь, что вы разрешаете включать проигрыватели на такую громкость, — заметил Харви.

Стивен проводил гостя до отеля «Рэндолф», показав по дороге железный крест, установленный на Броуд-стрит возле Баллиол-колледжа, на том самом месте, где архиепископ Кранмер был сожжён на костре за ересь в 1556 году. Харви постеснялся сказать, что он даже никогда и не слышал об этом достойном джентльмене.

Стивен и Харви расстались у входа в отель «Рэндолф».

— Увидимся утром, профессор. Спасибо за великолепный вечер.

— Рад, что вам понравилось. Я приду за вами в десять. Отсыпайтесь — завтра у вас непростой день.

Стивен вернулся в Магдален и сразу же позвонил Робину:

— Все идёт по плану, но я чуть не переиграл. Меню мы составили чересчур тщательно: я даже заказал его любимый бренди. Завтра надо бы поосторожнее, чтобы не перебрать. Пока, Робин.

То же самое Стивен сообщил Жан-Пьеру и Джеймсу, после чего просто с наслаждением свалился в постель. Завтра в это время он будет мудрее, но станет ли он богаче?

16

В пять часов утра над Черуэлл поднялось солнце, и те немногие оксфордцы, кто не спал в этот ранний час, в очередной раз убедились, что не зря знатоки считают Магдален самым красивым колледжем как Оксфорда, так и Кембриджа. Прямоугольные формы здания, радуя глаз, величественно возвышаются над берегом реки. Король Эдуард VII, принц Генри, кардинал Уолси, Эдуард Гиббон и Оскар Уайльд — все они прошли через его ворота. «Но как все это объяснить Харви Меткафу?» — эта единственная мысль прочно засела в мозгу Стивена, когда он ещё лежал, проснувшись, в постели.

Прислушавшись, как бешено стучит его сердце, он впервые понял, через что прошли Жан-Пьер и Робин. Казалось, что с момента их первой встречи — всего три месяца назад — минула целая жизнь. Стивен улыбался при мысли, что, стремясь победить Харви Меткафа, они очень сдружились. Он, как и Джеймс, начал втайне восхищаться Харви, все больше и больше убеждаясь, что Меткафа можно перехитрить, когда он на чужой территории. Стивен позволил себе проваляться в постели ещё часа два. Когда солнце поднялось над верхушками самых высоких деревьев, он встал, побрился, медленно и тщательно оделся, продолжая обдумывать предстоящий день.

Стивен старательно подгримировал лицо и теперь выглядел лет на пятнадцать старше. На это у него ушло довольно много времени, и он даже задался вопросом, так ли долго по времени женщины мучаются перед зеркалом, чтобы достигнуть противоположного эффекта. Стивен надел роскошную алую мантию доктора философии Оксфордского университета. Его всегда забавляло желание Оксфорда отличаться от других. Во всех остальных университетах почётное звание доктора философии писалось «Ph.D.», а в Оксфорде — «D.Phil.». Он внимательно осмотрел своё отражение в зеркале.

«Если уж это не произведёт впечатления на Харви Меткафа, то ничто другое тоже не произведёт».

И что было не менее важно, Стивен имел полное право носить эту мантию. Он сел перечитать красное досье ещё раз. Он так часто читал эти плотно напечатанные страницы, что практически знал текст наизусть.

На завтрак Стивен не пошёл. Сейчас он выглядел лет на пятьдесят и, без сомнения, вызвал бы недоуменные вопросы коллег, хотя, возможно, профессора постарше и не заметили бы ничего необычного в его наружности.

Выйдя из колледжа, он сразу же затерялся в яркой толпе, неотличимый среди тысячи с лишним выпускников, одетых как средневековые архиепископы. Сегодня совсем несложно было остаться неузнанным. Это обстоятельство, а также то, что непонятные традиции древнего университета ошеломят Харви, были причинами, почему для своего сражения Стивен выбрал «Энкению».

Он пришёл в отель «Рэндолф» в 9.55 и, представившись одному из коридорных, как профессор Портер, попросил позвать мистера Меткафа. Стивен остался ждать в кресле в вестибюле, а молодой человек побежал за Харви и вскоре вернулся с ним.

— Мистер Меткаф — профессор Портер.

— Благодарю, — сказал Стивен, мысленно наказав себе вернуться и дать коридорному чаевые. Это не будет лишним, хотя он просто выполнил свою работу.

— Доброе утро, профессор, — поприветствовал его Харви, присаживаясь в соседнее кресло. — Может, объясните мне, во что я ввязался?

— Значит, так, — начал просвещение Стивен, — официально «Энкения» начинается, когда все знаменитости университета закончат завтрак в Джезус-колледже. Этот завтрак состоит из шампанского и клубники со сливками и называется «Пожертвование лорда Натаниела Кру».

— А кто такой этот лорд Кру? Сам-то он будет на завтраке?

— Сам нет, только его душа. Сей великий человек уже триста лет как умер. Лорд Натаниел Кру был одним из докторов, преподававших здесь, и епископом Даремским. Он учредил ежегодное пожертвование университету в размере 200 фунтов в год на завтрак и на речь, которую мы услышим позднее. Конечно, эта небольшая сумма теперь не покрывает расходы из-за роста цен и инфляции, поэтому университет доплачивает из своего кармана, но традицию бережно сохраняет. После завтрака состоится парад и торжественная процессия к Шелдонскому театру.

— А что там?

— Тогда начнётся самое волнующее событие дня: представление дипломантов для награждения почётными дипломами.

— Кто они такие? — поинтересовался Харви.

— Дипломанты? Ну, это выдающиеся мужчины и женщины, которых выбирают старшие члены университета для награждения почётными дипломами Оксфорда, — ответил Стивен, посмотрев на часы. — Извиняюсь, но нам пора идти: чтобы занять удобное место на пути, откуда будет хорошо видна процессия.

Стивен поднялся и повёл гостя из отеля на Броуд-стрит. Они остановились напротив Шелдонского театра. Полицейский, увидев алую мантию Стивена, расчистил для них отличное место. Через несколько минут из поперечной Тэрл-стрит показалась процессия. Полиция остановила все уличное движение и отодвинула зрителей на тротуар.

— А кто эти парни впереди с дубинами в руках? — заинтересованно спросил Харви.

— Это университетские маршалы и беделы[42]. В руках у них булавы, чтобы охранять процессию канцлера.

— Господи, от кого тут охранять-то? Это же не Центральный парк в Нью-Йорке!

— Согласен, — улыбнулся Стивен, — но за последние триста лет так было не всегда, а в Англии традиции умирают медленно.

— А кто там, за этими ребятами-беделами?

— В чёрной с золотом мантии — достопочтенный канцлер университета Гарольд Макмиллан. В конце пятидесятых — начале шестидесятых годов он был премьер-министром Великобритании. Его сопровождает паж.

— Да я помню этого парня. Он пытался протащить Англию в Европу, но де Голль не захотел.

— Ну что же, можно запомнить его и за это дело. Смотрите дальше. За канцлером шествует вице-канцлер мистер Хабаккук. Он также занимает пост ректора Джезус-колледжа.

— Совсем запутался, профессор.

— Чего же тут непонятного? Канцлер — это всегда выдающийся англичанин, выпускник Оксфорда, а вице-канцлер — настоящий руководитель университета. На эту должность обычно выбирается один из ректоров оксфордских колледжей.

— Кажется, понял.

— За ними идёт секретарь университета Кастон. Он является заместителем декана Мертон-колледжа. Это главный администратор университета, или, как вы назвали бы его, главный чиновник университета. Он подчиняется только вице-канцлеру и еженедельному совету, который является чем-то вроде кабинета министров университета. За ними следует старший проктор Кэмпбелл из Уорчестер-колледжа и младший проктор преподобный доктор Беннет из Ныо-колледжа.

— А что такое «проктор»?

— Уже более семисот лет прокторы отвечают за приличное поведение и дисциплину в университете.

— Что-о? Вы хотите сказать, что вот эти два старикашки управляются с девятью тысячами здоровенных парней?

— Конечно нет. Им помогают так называемые бульдоги.

— Так-то лучше. Пара укусов старого английского бульдога любого заставит вести себя прилично.

— Нет-нет, — запротестовал Стивен, отчаянно стараясь не расхохотаться. — Бульдоги — это люди, которые помогают прокторам наводить порядок. И наконец, в конце процессии вы видите цепочку людей в разноцветных одеждах. Это главы колледжей. Все они являются докторами университета. За ними идут доктора, которые не являются главами колледжей, и главы колледжей, которые не являются докторами. Вот такой порядок.

— Послушайте, Род, для меня все доктора связаны с болью и большими гонорарами.

— Ну, это совсем другая разновидность докторов, — пояснил Стивен.

— Ладно, забудем. Мне все очень здесь нравится, но не надейтесь, что я запомню, что к чему.

Стивен старался не упускать лицо Харви из поля зрения. Меткаф с интересом наблюдал за происходящим и уже немного успокоился.

— Вся процессия сейчас проследует в Шелдонский театр, и все люди займут свои места в амфитеатре.

— Так, я не понял, в каком театре, сэр?

— Амфитеатр — это расположенные полукругом скамьи внутри театра. Их главное отличие заключается в том, что они самые неудобные в Европе. Но не беспокойтесь. Благодаря вашему широко известному интересу к Гарвардскому университету мне удалось устроить для нас особые места, и мы сможем занять их чуть раньше, чем окончится шествие.

— Порядок, показывайте дорогу, Род. А что, здесь действительно в курсе, что происходит в Гарварде?

— Разумеется, мистер Меткаф. В университетских кругах вас знают как человека щедрого и заинтересованного в финансовой поддержке академического образования.

— Хорошо, что вы знаете.

«Правда, чтобы пересчитать тех, кто знает, хватит пальцев на одной руке», — подумал Стивен.

Он провёл Харви к зарезервированным местам на балконе: ему совсем не хотелось, чтобы его подопечный разглядел лица профессоров. Хотя, откровенно говоря, эта предосторожность была излишней: все присутствующие были с головы до ног укутаны в мантии с шапочками, пышными галстуками и лентами, так что и родные матери не узнали бы их. Прозвучал последний аккорд органа, и гости притихли.

— Органист из моего колледжа, — не без гордости заметил Стквен. — Он — хормейстер, руководитель хора и заместитель профессора музыки.

Харви во все глаза смотрел на амфитеатр, заполненный людьми в алых мантиях. Никогда в жизни ему не приходилось ещё видеть такое зрелище. Музыка замолчала, и канцлер поднялся со своего места, чтобы обратиться к собравшимся на звучной латыни:

— Cause hujus convocationis est ut…

— Но что он, черт побери, говорит?

— Говорит о причине, по которой мы собрались здесь, — объяснил Стивен. — Попробую перевести.

— Ite Bedelli, — воззвал канцлер. Огромные двери распахнулись, чтобы беделы могли привести дипломантов из Школы богословия. Все притихли, когда общественный оратор Дж. Г. Гриффит ввёл дипломантов в зал и начал одного за другим представлять канцлеру, перечисляя карьеру и достижения каждого из них на остроумно-изысканной латыни.

Перевод Стивена, однако, носил более свободный характер и был несколько приукрашен предположениями, что их почётные звания явились результатом не только их академического мастерства, но и финансовой щедрости.

— Это лорд Амори. Они превозносят его за весь тот труд, что он проделал на ниве образования.

— А сколько он дал?

— Ну, он был канцлером казначейства. А это лорд Хейлшэм. Он занял восемь должностей в кабинете министров, в том числе и должность министра образования, а в конце концов и лорда-канцлера. И он, и лорд Амори получают степень доктора по гражданскому праву.

Харви узнал леди Флору Робсон, актрису, которую удостоили почётной степени за исключительный вклад в театральное искусство. Стивен объяснил, что ей присвоили звание доктора литературы, так же как и поэту сэру Джону Бетьеману. Канцлер вручал каждому свиток, пожимал руку и указывал на место в первом ряду амфитеатра.

Последним был сэр Джордж Портер, директор Королевского института и лауреат Нобелевской премии. Ему вручили почётный диплом доктора наук. — Мой однофамилец, но мы не родственники. Кстати, почти закончили, — сказал Стивен. — Сейчас ещё немного прозы от Джона Уэйна, профессора поэзии, о благотворителях университета.

Мистер Уэйн прочитал речь, занявшую двенадцать минут, и Стивен почувствовал даже некоторую благодарность, что она звучала живо на языке, который они оба понимали.

Затем канцлер снова поднялся со своего места и повёл процессию из зала.

— А куда теперь все? — спросил Харви.

— Идут на ленч в Олд-Соулз-колледж. Там к ним присоединятся другие почётные гости.

— Уф, я бы многое отдал, только бы оказаться там.

— Я уже все устроил, — просто ответил Стивен. Харви был потрясён:

— Но как, профессор?

— Ваш интерес к Гарварду произвёл большое впечатление на секретаря университета. По-моему, он надеется, что вы изыщете возможность помочь и Оксфорду. Особенно после вашей блестящей победы на аскотских скачках.

— Отличная мысль. Как я сам не додумался?

Запомнив полученный накануне урок, как опасно перебарщивать, Стивен не стал заострять внимание на столь щекотливом вопросе, надеясь, что к концу дня Харви всё-таки додумается. Конечно же, секретарь и слыхом не слыхивал о Харви Меткафе, но, так как это был последний семестр Стивена в Оксфорде, его приятель — аспирант Олд-Соулз-колледжа — внёс его фамилию в список приглашённых.

Они прошли в колледж, находившийся через дорогу от Шелдонского театра. Стивен попробовал объяснить суть этого колледжа Харви, правда без особого успеха, но и многие оксфордцы также считали это учебное заведение своего рода загадкой.

— Полное название колледжа, — рассказал Стивен, — «Колледж всех усопших христианских душ Оксфорда». Имеются в виду погибшие в битве при Азенкуре[43]. При создании колледжа было задумано, что об упокоении их душ каждый день служится там месса. В современной академической жизни роль этого колледжа уникальна. Это собрание многообещающих выпускников университета, известных своими достижениями, в основном в академическом плане. Кстати, среди них могут оказаться как англичане, так и иностранцы. В колледже нет студентов, и посторонний может подумать, что там занимаются чем хотят, при этом обладая большими финансовыми и интеллектуальными возможностями.

Стивен и Харви заняли свои места среди сотни с лишним гостей за длинным столом в прекрасной Кодрингтонской библиотеке. Стивен неусыпно следил за тем, чтобы всё время Харви был занят и не привлекал внимания своими репликами. Понятно, что в таких обстоятельствах люди чаще всего не запоминают, с кем они знакомятся или что говорят, поэтому Стивен со спокойной совестью представлял окружающим Харви как известного американского филантропа. К счастью, их места оказались за противоположным концом стола — вдали от вице-канцлера, секретаря и казначея университета.

От новых впечатлений Харви был вне себя. Он в полном блаженстве молча слушал окружавших его знаменитостей, что в некоторой степени даже удивило Стивена, опасавшегося, что Харви станет безудержно болтать. Когда обед закончился и гости встали из-за стола, Стивен набрал побольше воздуха и сделал самый рискованный ход. Он решительно подвёл Харви к канцлеру.

— Канцлер, — обратился он к Макмиллану.

— Слушаю вас, молодой человек.

— Разрешите представить вам мистера Харви Меткафа из Бостона. Мистер Меткаф, да будет вам известно, много пожертвовал на Гарвард.

— О-о, прекрасно. А что вас привело в Англию, мистер Меткаф?

Харви чуть не проглотил язык.

— Ну, это, сэр, я имею в виду, канцлер, я приехал, чтобы посмотреть, как моя лошадь Розали пробежит скачки короля Георга и Елизаветы.

Стивен, стоявший немного позади Харви, знаками показал канцлеру, что лошадь забег выиграла. Гарольд Макмиллан, понимавший все с полуслова и никогда не пропускавший намёков, заметил:

— Надеюсь, вы довольны результатом, мистер Меткаф?

— Ну, как там его, сэр, по-моему, мне повезло.

— Вы не похожи на человека, который надеется только на везение.

— Я пытаюсь заинтересовать мистера Меткафа в поддержке некоторых исследований, которые мы проводим в Оксфорде, — вмешался Стивен.

— Хорошая идея! — Никто лучше Макмиллана, семь лет руководившего политической партией, не знал, как воспользоваться лестью в таких случаях. — Поддерживайте связь, молодой человек. Бостон, говорите, мистер Меткаф? Передавайте привет семейству Кеннеди.

На этом аудиенция окончилась, и, ослепительный в своём академическом одеянии, Макмиллан ушёл. Харви, ошеломлённый, застыл на месте:

— Какой великий человек! Какое событие! Я просто мечтаю, чтобы заслужить честь бывать здесь.

Выполнив свою задачу, Стивен настроился исчезнуть, чтобы не переборщить. Сегодня Макмиллан пожмёт руки и поговорит с тысячью людей, и вряд ли ему запомнится этот разговор с Харви. А даже если и запомнится, ничего страшного. В любом случае Харви действительно много пожертвовал Гарвардскому университету.

— Мистер Меткаф, из вежливости мы должны уйти раньше самых престарелых профессоров.

— Конечно, Род. Вы — хозяин, вы и командуйте.

Выйдя на улицу, Харви взглянул на свои часы «Егер ле Культр». Они показывали 2.30.

— Отлично, — сам себе сказал Стивен: он опаздывал на следующее свидание уже на три минуты. — До «Гарден-Парти» у нас всего час. Давайте я покажу вам пару колледжей.

Они медленно прошли мимо Брейзноуз-колледжа, и Стивен объяснил, что на самом деле колледж называется Брассноуз[44], а знаменитый настоящий медный нос, представляющий собой дверной молоток тринадцатого века, все ещё висит на стене актового зала, над обеденным столом. Через сотню метров Стивен повернул направо.

— Робин, они повернули направо и идут к Линкольн-колледжу, — сообщил Джеймс, притаившийся у входа в Джезус-колледж.

— Понял, — ответил Робин и осмотрел своих сыновей. Мальчики, один семи, другой девяти лет, стояли рядом, чувствуя себя неловко в непривычных итонских костюмчиках, готовые сыграть роли пажей, но совсем не понимая, что задумал их папочка.

— Готовы?

— Да, папа, — хором ответили они.

Стивен и Харви неторопливо приближались к Линкольн-колледжу. Когда до него оставалось всего несколько шагов, из главного входа вышел Робин, облачённый в официальное одеяние вице-канцлера — ленты, воротничок, белый пышный галстук и все такое. Подгримированный, он выглядел на пятнадцать лет старше и очень походил на мистера Хабаккука. «Лысины не хватает», — подумал Стивен.

— Хотите, могу представить вас вице-канцлеру? — спросил Стивен.

— Это было бы нечто! — ответил Харви.

— Добрый день, вице-канцлер, разрешите представить вам мистера Харви Меткафа?

Робин приподнял свою академическую шапочку и поклонился. Стивен поприветствовал его тем же способом. Но не успел он и слова произнести, как Робин спросил:

— Благотворитель Гарвардского университета?

Харви покраснел и улыбнулся мальчикам, державшим край мантии вице-канцлера. Робин продолжил:

— Рад познакомиться, мистер Меткаф. Надеюсь, вы довольны вашим пребыванием в Оксфорде. Имейте в виду, не всем так везёт, как вам: не у каждого экскурсоводом является Нобелевский лауреат.

— Я просто в восторге, вице-канцлер, и в будущем мне хотелось бы чувствовать, если хотите, знать, что и я чем-то помог этому университету.

— Приятно слышать.

— Джентльмены, я остановился здесь в отеле «Рэндолф». Мне было бы очень приятно, если бы немного позднее вы сочли возможным прийти ко мне на чашку чая.

На несколько секунд Робин и Стивен растерялись: опять Харви сделал неожиданный ход. Неужели непонятно, что в день «Энкении» у вице-канцлера нет ни одной свободной минуты, а уж тем более для частного чаепития.

Первым нашёлся Робин:

— Боюсь, это затруднительно. Как вы понимаете, в такой день у меня масса дел. Может, лучше вы зайдёте ко мне в Кларендоне? Это даст нам возможность спокойно поговорить.

— Как вы любезны, вице-канцлер. Удобно будет в половине пятого? — тут же подхватил Стивен.

— Да, профессор.

Робин старался не выглядеть так, будто только что пробежал милю. И хотя их разговор длился всего пять минут, это время показалось ему вечностью. Он не возражал быть журналистом или американским хирургом, но роль вице-канцлера ему крайне не нравилась. В любой момент его могли разоблачить. Хорошо ещё, что большинство студентов на прошлой неделе разъехались по домам. Робину чуть не сделалось дурно, когда какой-то турист остановился рядом и сфотографировал его.

Харви снова переиграл все их планы. Стивен лихорадочно думал о Жан-Пьере и Джеймсе, важных элементах его операции: в данный момент, дожидаясь их, они без толку болтались в своих вычурных нарядах за чайной палаткой на территории Тринити-колледжа.

— Возможно, вице-канцлер, будет разумно также пригласить секретаря и казначея университета?

— Конечно, отличная идея, профессор. Я попрошу их тоже прийти. Ведь не каждый день к нам приезжает такой выдающийся благотворитель. А сейчас, джентльмены, должен вас покинуть: меня ждут на «Гарден-Парти». Очень рад нашему знакомству, мистер Меткаф, и надеюсь увидеть вас в половине пятого у себя.

Обменявшись крепким рукопожатием, они разошлись. Стивен повёл Харви в сторону Эксетер-колледжа, а Робин нырнул обратно в маленькую комнатушку у входа в Линкольн-колледж, специально подготовленную для него, и тяжело плюхнулся в кресло.

— Папа, с тобой все в порядке? — спросил его старший сын Уильям.

— Да, сынок, я хорошо себя чувствую.

— А мы получим мороженое и кока-колу, которые ты нам обещал, если мы будем молчать?

— Разумеется.

Робин снял с себя все атрибуты: мантию, головной убор, пышный галстук, ленты — и аккуратно сложил их в чемодан. Он вышел на улицу как раз вовремя: настоящий вице-канцлер Хабаккук покидал Джезус-колледж на противоположной стороне, очевидно собираясь на «Гарден-Парти». Робин взглянул на часы. Если бы они задержались ещё хоть на пять минут, вся операция провалилась бы.

А тем временем Стивен, сделав полный круг, направлялся к ателье «Шефферд и Вудворд», где шились все академические одежды для университета, и лихорадочно пытался сообразить, как бы ему связаться с Джеймсом. Перед витриной ателье Харви задержался:

— Какие великолепные мантии!

— Это мантия доктора литературы. Хотите примерить и посмотреть, как вы в ней выглядите?

— Было бы здорово. А мне разрешат? — с надеждой спросил Харви.

— Думаю, возражать не будут.

Стивен, все ещё в полном академическом облачении доктора философии, и Харви вошли в мастерскую.

— Мой уважаемый гость хотел бы посмотреть мантию доктора литературы.

— Пожалуйста, сэр, — ответил молодой приёмщик заказов, который совсем не хотел возражать профессору университета. Через несколько секунд он вернулся с роскошной красной мантией с серой отделкой и мягкой чёрной бархатной шапочкой.

Стивен не отступал от своего:

— Мистер Меткаф, может, примерите? Любопытно было бы посмотреть на вас в академическом облачении.

Удивлённый приёмщик уже сожалел, что мистер Венейблс задерживается на обеденном перерыве.

— Будьте любезны, сэр, пройдите в примерочную.

Харви исчез за занавеской, а Стивен выскочил на улицу:

— Джеймс, ты меня слышишь? Ну ответь же, Джеймс!

— Успокойся, старина. Никак не могу надеть эту проклятую мантию правильно, но до нашей встречи у меня ещё семнадцать минут.

— Встреча отменяется.

— Как отменяется?

— Отменяется, и скажи Жан-Пьеру. Оба свяжитесь с Робином. Вам троим надо как можно скорее встретиться, и он расскажет вам о новом плане.

— Что за новый план, Стивен? У тебя все в порядке?

— Да, и даже лучше, чем я предполагал.

Отключив передатчик, Стивен бросился обратно в мастерскую.

Харви как раз появился из примерочной, облачённый в мантию доктора литературы. Более нелепой фигуры Стивен не видел уже много лет.

— Вы выглядите бесподобно.

— И сколько этот наряд стоит?

— Наверное, фунтов сто.

— Да я не о том. Сколько мне нужно дать…

— Не имею ни малейшего представления. Это вы обсудите с вице-канцлером после «Гарден-Парти».

Харви долго разглядывал себя в зеркало, потом вернулся в примерочную, а Стивен, поблагодарив приёмщика, попросил его завернуть мантию и все, что к ней полагается, и прислать в Кларендон, оставив у привратника на имя сэра Джона Бетьемана, и тут же расплатился наличными.

— Да, сэр, — только и ответил совсем сбитый с толку приёмщик, продолжая молиться, чтобы поскорее вернулся Венейблс. Тот и вправду вернулся через десять минут, но к тому времени Стивен и Харви уже направлялись к Тринити-колледжу на «Гарден-Парти».

— Мистер Венейблс, меня только что попросили прислать полный наряд доктора литературы сэру Джону Бетьеману в здание Кларендона.

— Странно. Для сегодняшней церемонии мы послали ему все, что нужно, ещё несколько недель назад. Интересно, зачем ему понадобился второй комплект?

— Уплатили наличными.

— Ладно. Отошлите все в Кларендон, только убедитесь, что точно на его имя.

Стивен и Харви пришли в Тринити-колледж вскоре после половины четвёртого. Более тысячи гостей расположились на элегантных зелёных лужайках, с которых на время праздника убрали крикетные воротца. Представители университета были одеты несколько непривычно: мужчины носили шикарные выходные костюмы, а дамы шёлковые вечерние платья, но и в том и в другом случае поверх были наброшены мантии с капюшонами и надеты четырехугольные шапочки с кистью. Чай, клубника и сандвичи со свежими огурцами пользовались популярностью среди приглашённых.

— О-о, какая шикарная вечеринка! — И Харви невольно процитировал Фрэнка Синатру. — Определённо, здесь все делают со вкусом, профессор.

— Стараемся. «Гарден-Парти» всегда весьма интересны. Это главное светское событие учебного года в университете. Я уже говорил вам, сегодня празднуется его окончание. Половина преподавателей, которых вы видите здесь, с трудом выкроили всего лишь несколько часов, а затем они снова вернутся к проверке экзаменационных работ. А у выпускников экзамены только что закончились.

Стивен тщательно высмотрел, где находились вице-канцлер, секретарь и казначей университета, и отвёл Харви подальше. Он непринуждённо представлял Меткафа чуть ли не каждому встречному профессору, надеясь, что они не посчитают это знакомство чересчур запоминающимся, а уж тем более к чему-то обязывающим. Они провели три четверти часа, переходя от одного мэтра к другому, и Стивен не раз ловил себя на том, что чувствует себя как секретарь высокопоставленного, но некомпетентного деятеля, чей рот, во избежание дипломатического скандала, должен оставаться закрытым. Тем не менее Харви явно нравилось все.

— Робин, Робин, ты меня слышишь?

— Да, Джеймс.

— Ты где?

— В ресторане «Истгейт». Идите сюда ко мне с Жан-Пьером.

— Сейчас будем. Минут через пять. Может, десять. С моим гримом мне лучше особо не торопиться.

Робин расплатился по счёту. Дети уже доели свою награду, и он отвёл их к ожидавшему у ресторана автомобилю, дал последние указания специально нанятому на этот день шофёру, и тот повёз мальчиков обратно в Ньюбери. Они сыграли свою роль и теперь только мешали бы ему.

— Папочка, а разве ты не едешь с нами? — спросил маленький Джейми.

— Я приеду, сынок, попозже. Скажите маме, что я буду после семи часов.

Возвращаясь в «Истгейт», Робин увидел Джеймса и Жан-Пьера, ковылявших к нему навстречу.

— Робин, что такое? Почему поменялся план? — спросил Жан-Пьер. — Я целый час одевался и гримировался.

— Ничего страшного. Сейчас вы выглядите именно так, как нужно. Вы не представляете, как нам страшно повезло. Я болтал с Харви на улице, и этот нахальный негодяй пригласил меня на чай в отель «Рэндолф». Я, естественно, ответил, что это невозможно, и предложил ему прийти ко мне в Кларендон. А Стивен ещё посоветовал пригласить и вас обоих.

— Разумно, — высказался Джеймс. — Не на глазах же у публики нам обдирать его, как липку.

— Надеюсь, что это не чересчур умно, — заметил Жан-Пьер.

— По крайней мере, весь спектакль разыграется за закрытыми дверями, — сказал Робин, — что уже намного легче. Мне никогда не нравилась идея разгуливать с Харви по улицам.

— С Харви вообще непросто, — проговорил Жан-Пьер.

— Итак, я приду в Кларендон в четверть пятого, — изложил новый план Робин. — Ты, Жан-Пьер, появишься через несколько минут после половины пятого, а ты, Джеймс, через пять минут после него. Все играем свои роли по плану, как если бы мы были на «Гарден-Парти».

Стивен напомнил Харви, что им пора отправляться в Кларендон: было бы невежливо опаздывать на встречу с вице-канцлером.

— Да-да, конечно. — Харви поспешно взглянул на часы. — Надо же, уже половина пятого.

Они покинули «Гарден-Парти» и быстрым шагом направились в сторону Кларендона. По дороге Стивен объяснил, что в Оксфордском университете Кларендон является чем-то вроде Белого дома: там располагаются все административные кабинеты.

Кларендон, огромное представительное здание постройки восемнадцатого века, неопытный гость легко мог принять за колледж. Лестница из нескольких ступеней вела ко входу в просторный вестибюль, попав в который тут же начинаешь понимать, что находишься в великолепном старинном здании, которое используется в качестве административного с минимальными внутренними изменениями.

При появлении Стивена и Харви швейцар в знак приветствия поднялся им навстречу.

— Вице-канцлер ожидает нас, — сказал Стивен.

Когда пятнадцать минут назад пришёл Робин и сказал, что мистер Хабаккук просил подождать его у него в кабинете, привратник несколько удивился и с подозрением посмотрел на человека в полном академическом облачении: вице-канцлер и его свита должны были покинуть «Гарден-Парти» не ранее чем через час. Приход Стивена немного рассеял его сомнения. Привратник отлично помнил фунтовую купюру, полученную за экскурсию по зданию.

Он провёл Стивена и Харви в кабинет Хабаккука и оставил их там, отправив себе в карман ещё одну фунтовую бумажку.

Кабинет вице-канцлера выглядел довольно скромно. Бежевый ковёр и бледные стены придавали ему вид кабинета чиновника средней руки. И только великолепная, висевшая над мраморным камином картина Уилсона Стиера[45], изображавшая деревенскую площадь во Франции, исправляла впечатление.

Из огромного окна взгляду Робина открывался вид на Бодлеанскую библиотеку.

— Добрый день, вице-канцлер.

Робин обернулся:

— А, профессор, добрый вечер. Входите, пожалуйста.

— Вы помните мистера Меткафа?

— Конечно. Рад вас видеть, мистер Меткаф. — Робина даже передёрнуло. Ему ещё никогда не хотелось так сильно оказаться дома, как сейчас. Несколько минут они поговорили ни о чём.

Раздался стук, и в комнату вошёл Жан-Пьер:

— Здравствуйте, секретарь.

— Здравствуйте, вице-канцлер и профессор Портер.

— Разрешите представить вам мистера Харви Меткафа.

— Здравствуйте, сэр.

— Уважаемый секретарь, не хотели бы немного…

— Где этот молодой человек? Где Меткаф?

Все трое обернулись и замерли в изумлении, глядя на девяностолетнего старика, с трудом передвигавшегося на костылях. Проковыляв к Робину, старик подмигнул ему, поклонился и громко сказал брюзгливым голосом:

— Добрый день, вице-канцлер.

— Здравствуйте, Хорсли.

Джеймс приблизился к Харви и слегка ткнул его костылём, будто проверяя, не чудится ли ему.

— А я читал о вас, молодой человек.

Харви уже лет тридцать никто не называл молодым человеком. Компаньоны с восхищением смотрели на Джеймса. Они не знали, что на последнем курсе университета он сыграл в пьесе Мольера «Скупой» и зал бурными овациями не отпускал его со сцены. Его казначей был примитивным повтором Гарпагона, но, пожалуй, даже Мольер остался бы доволен его игрой. Джеймс продолжил:

— Вы были чрезвычайно щедры к Гарварду.

— Приятно, что вы знаете об этом, сэр, — почтительно произнёс Харви.

— Не называйте меня «сэр». Вы мне сразу понравились. Зовите меня просто Хорсли.

— С удовольствием, Хорсли, сэр, — выпалил Харви.

Компаньоны с большим трудом сохраняли серьёзные лица.

— Ну-с, вице-канцлер, — Джеймс был неподражаем, — надеюсь, вы заставили меня протащиться через весь город не ради вашего удовольствия. Что у вас здесь? И где мой херес?

Стивен испугался, что Джеймс переигрывает, но, взглянув на Харви, понял, что тот просто очарован происходящим. Возможно ли, чтобы такой искушённый в определённой области человек был таким совершенно беспомощным в другой? До него только сейчас начало доходить, как за последние двадцать лет Вестминстерский мост продали, по крайней мере, четырём американцам.

— Мы весьма надеемся, что мистер Меткаф заинтересуется проектами нашего университета, вот я и подумал, что присутствие хозяина университетского сундука просто необходимо.

— А что за сундук? — спросил Харви.

— Так называют университетское казначейство, — пояснил Джеймс громким, убедительно старческим голосом. — А вот, почитайте! — Он сунул в руку Харви «Оксфордский университетский календарь», который тот мог бы и сам купить в книжном магазине за два фунта, как это только что сделал Джеймс.

Стивен терзался, какой следующий шаг ожидается от него, но тут инициативу перехватил Харви.

— Джентльмены, я хочу сказать, что горжусь моим присутствием здесь, да ещё в такой день. Для меня это невероятно счастливый год. Я посетил Уимблдон, когда турнир выиграл американец. Я, наконец, приобрёл Ван Гога. В Монте-Карло чудесный хирург спас мне жизнь. И вот теперь здесь, в Оксфорде, меня окружает сама история. Джентльмены, мне доставило бы огромное наслаждение, если бы я связал своё имя с вашим знаменитым университетом.

Джеймс опять вмешался:

— Что вы имеете в виду? Говорите яснее! — выкрикнул он, поправляя свой слуховой аппарат.

— Сэр, получив Приз короля Георга и Елизаветы на скачках в Аскоте из рук вашей королевы, я осуществил мечту всей своей жизни, а призовые деньги мне хотелось бы пожертвовать вашему университету.

— Но ведь это более 80 000 фунтов! — театрально ахнул Стивен.

— Если уж быть совсем точным, сэр, то 81 240 фунтов. Но почему бы мне не сказать 250 000 долларов?

Стивен, Робин и Жан-Пьер онемели. Не растерялся только Джеймс и блестяще продолжил игру. Наконец-то у него появилась возможность показать остальным, почему его прадед считался одним из самых уважаемых генералов Веллингтона.

— Мы принимаем ваш дар, молодой человек. Но он должен быть анонимным, — произнёс он. — Думаю, что я не преувеличиваю своих полномочий и могу вас заверить, что вице-канцлер доведёт до сведения мистера Гарольда Макмиллана и еженедельного совета, кто наш благодетель, но мы не должны устраивать из этого спектакль. Конечно, вице-канцлер, хотелось бы, чтобы вы рассмотрели вопрос о почётном звании.

Робин настолько поверил в то, что Джеймс держит всю ситуацию под контролем, что только и спросил:

— А как вы рекомендуете провести все это, Хорсли?

— Обналичить чек, чтобы никто не смог проследить движение денег обратно к мистеру Меткафу. Нельзя, чтобы эти подонки из Кембриджа преследовали его до конца жизни. Мы же уже делали так для сэра Дэвида — и никакой шумихи.

— Согласен, — сказал Жан-Пьер, не имевший ни малейшего представления, о чём говорит Джеймс. Что же до Харви, то он вообще ничего не понимал.

Джеймс кивнул Стивену, и тот вышел из кабинета и сразу направился в привратницкую, чтобы узнать, не приходила ли посылка на имя сэра Джона Бетьемана.

— Есть такая, сэр. Но я не понимаю, почему посылку оставили здесь. Мне ничего не известно, что сэр Джон должен прийти сюда.

— Не волнуйтесь, — успокоил его Стивен, — он как раз попросил меня забрать её.

Вернувшись, Стивен обнаружил, что Джеймс все ещё разглагольствует о том, что пожертвование Харви является символом его связи с университетом.

Стивен развязал пакет и вынул великолепную мантию доктора литературы. От растерянности и гордости Харви даже покраснел, когда Робин накинул мантию ему на плечи, речитативом произнося бессмысленный набор латинских фраз: «De mortius bonum. Dulce et decorum est pro patria mori. Rer ardua ad astra. Nil desperandum»

— Мои наилучшие пожелания! — проорал Джеймс. — Жаль, что это присвоение не вошло в сегодняшнюю церемонию, но при таком щедром подарке мы просто не имеем права ждать ещё год.

«Блестяще! — восхищался Стивен. — Лоренс Оливье не сыграл бы лучше».

— Со своей стороны, я не имею никаких претензий, — скромно сказал Харви и, сев за стол, выписал чек на предъявителя. — Даю вам слово, что никто и никогда не узнает от меня об этом деле.

Никто из присутствующих не принял его слова всерьёз.

Они молча поднялись с мест, когда Харви встал и протянул чек Джеймсу.

— Как можно, сэр! — Джеймс чуть не пробуравил его взглядом. Остальные тоже ошеломлённо уставились на него. — Вице-канцлеру!

— Конечно, конечно, — стал извиняться Харви. — Простите, сэр.

— Благодарю вас. — Когда Робин брал чек, его рука дрожала. — Очень щедрый дар, и будьте уверены, что мы найдём ему наилучшее применение.

Раздался сильный стук в дверь. Все испуганно переглянулись, один Джеймс оставался невозмутимым: он вошёл в роль и был готов ко всему. Это оказался шофёр Харви, которого Джеймс не переваривал за его слишком щеголеватую белую форму и белую фуражку.

— А-а, мой исполнительный мистер Меллор, — сказал Харви. — Джентльмены, уверен, что сегодня он проследил за каждым нашим шагом.

Четвёрка замерла, но шофёр явно не сделал никаких зловещих выводов из своих наблюдений.

— Ваш автомобиль готов, сэр. Вам необходимо вернуться в «Клэриджис» к девятнадцати часам, иначе у вас будет недостаточно времени до назначенного вами обеда.

— Молодой человек! — заорал Джеймс.

— Да, сэр, — почтительно отозвался шофёр.

— Вы что, не понимаете, что находитесь в присутствии вице-канцлера университета?

— Нет, сэр. Виноват, сэр.

— Немедленно снимите головной убор!

— Да, сэр.

Шофёр снял фуражку и, выйдя из кабинета, направился к лимузину, шёпотом ругая сумасбродного профессора.

— Вице-канцлер, мне очень не хочется прерывать нашу встречу, но, как вы сейчас слышали, у меня на самом деле назначено…

— Разумеется, мы понимаем, что вы занятой человек. Разрешите мне ещё раз выразить вам официальную благодарность за ваш очень щедрый вклад, который будет использован на благо многих заслуженных людей.

— Мы все надеемся, что вы благополучно возвратитесь в Штаты и будете вспоминать нас так же тепло, как мы будем вспоминать вас, — добавил Жан-Пьер.

Харви направился к двери.

— Я прощаюсь с вами сейчас, сэр, — закричал ему вслед Джеймс, — у меня уйдёт двадцать минут, чтобы спуститься по этим треклятым ступенькам. Вы хороший и щедрый человек.

— Пустяки, — ответил Харви, широко улыбаясь.

«Вот именно, — подумал Джеймс, — для тебя пустяки, а для нас деньги».

Стивен, Робин и Жан-Пьер проводили Харви до поджидавшего его «роллс-ройса».

— Профессор, — сказал Харви, — я не совсем понял, что говорил этот старикан. — При этих словах он немного смущённо поправил на плечах тяжёлое одеяние.

— Видите ли, он глуховат и очень стар, но его сердце правильно чувствует. Он хотел, чтобы вы поняли, что широкая публика не должна знать про этот дар. Руководству университета мы, конечно, расскажем всю правду. Но если об этом станет известно всем, то всякие нежелательные лица, никогда ничего не сделавшие для образования, хлынут к нам в праздник «Энкения», желая купить себе почётное звание.

— Да, конечно, я понимаю. Меня это устраивает, — сказал Харви. — Также хочу поблагодарить вас, Род, и желаю вам удачи в будущем. Как жаль, что с нами здесь не было нашего общего друга Уайли Баркера.

Робин покраснел.

Харви забрался в «роллс-ройс» и восторженно помахал троим компаньонам, наблюдавшим, как машина бесшумно двинулась в обратный путь в Лондон.

Итак, три операции закончили, осталась ещё одна.

— Джеймс блестяще справился со своей ролью, — заметил Жан-Пьер. — Когда он только вошёл, я не сразу понял, кто это.

— Пожалуй, — поддержал его Робин, — идёмте ему на выручку: он настоящий герой дня.

Когда все трое с шумом взбежали по ступенькам наверх, забыв, что им было по пятьдесят— шестьдесят лет, и снова ворвались в кабинет вице-канцлера, чтобы поздравить Джеймса, он лежал молча на полу посреди комнаты. Джеймс был без сознания.

Через час в Магдален, с помощью Робина и двух больших виски, Джеймс вернулся в нормальное состояние.

— Ты был бесподобен, — сказал Стивен, — ты все спас как раз в тот момент, когда я стал терять присутствие духа.

— Если бы мы могли заснять весь спектакль на плёнку, ты бы получил академическую премию, — сказал Робин. — После такого представления отец просто обязан отпустить тебя на сцену.

Впервые за три месяца Джеймс купался в лучах славы. Он с нетерпением ждал момента, когда сможет обо всём рассказать Энн.

«Энн!» Он быстро взглянул на часы: 18.30.

— Ребята, мне пора. В восемь встречаюсь с Энн. Увидимся в понедельник на обеде у Стивена дома. К тому времени я постараюсь подготовить свой план.

Джеймс бросился вон из комнаты.

— Джеймс!

Его лицо снова показалось в дверях. Друзья все хором воскликнули: «Невероятно!!!»

Ухмыльнувшись, Джеймс сбежал по лестнице и прыгнул в «альфа-ромео», который они, как он чувствовал, разрешат ему оставить у себя, и стрелой помчался в Лондон.

Он долетел до Кингс-роуд за 59 минут. Новое шоссе многое поменяло с тех времён, когда он был студентом. Тогда путешествие в Оксфорд занимало от полутора до двух часов через Хай-Уайкоум или Хенли.

Джеймс так спешил потому, что это было необычное свидание: сегодня вечером она должна познакомить его со своим отцом. Поэтому ни по какой причине он не имел права опаздывать. Все, что Джеймс знал о нём, — это то, что он был большой шишкой в дипломатической службе Вашингтона. А дипломаты всегда предполагают, что вы придёте вовремя. Джеймс изо всех сил хотел произвести на её отца хорошее впечатление, особенно после успешного уик-энда в Татуэлл-Холле. Его старику Энн сразу понравилась, и он просто не отходил от неё. Они даже согласовали день свадьбы, конечно в случае, если её одобрят и родители Энн.

С дороги Джеймс принял холодный душ и стёр с себя весь грим, помолодев в процессе мытья лет на шестьдесят. Они договорились с Энн, что до обеда встретятся в баре «Лез Амбассдёр» на Мейфэр. Когда он надевал смокинг, у него мелькнула мысль, успеет ли он добраться от Кингс-роуд до Гайд-парка за двенадцать минут: новая гонка а-ля Монте-Карло. Он прыгнул в автомобиль, быстро переключил скорости, промчался по Слоун-сквер, через Итон-сквер, мимо больницы св. Георга, обогнул Гайд-парк-корнер и в 7.58 остановил «альфа-ромео».

— Добрый вечер, милорд, — поприветствовал его хозяин клуба Миллс.

— Добрый вечер. Я обедаю с мисс Саммертон и был вынужден оставить машину во втором ряду. Позаботьтесь о ней, — обратился Джеймс к швейцару, опуская ключи и фунтовую купюру в затянутую в белую перчатку руку.

— С удовольствием, милорд. Проводите лорда Бригсли в отдельный кабинет.

Джеймса провели вверх по красной ковровой дорожке в маленький кабинет в стиле регентства, где был накрыт стол на троих. В соседней комнате он услышал голос Энн. В кабинет она, в светло-зелёном облегающем платье, вошла ещё более ослепительная, чем всегда.

— Привет, дорогой. Проходи. Идём я познакомлю тебя с папой.

Джеймс прошёл за ней в соседнюю комнату.

— Папа, это Джеймс. Джеймс, это мой отец.

Сначала Джеймс покраснел, потом побелел, потом стал зеленеть.

— Как поживаете, молодой человек? Я столько слышал о вас от Розали, что не мог дождаться, когда же мы познакомимся.

17

— Зовите меня просто Харви.

Джеймс оцепенел и онемел от ужаса. Энн прервала затянувшееся молчание:

— Джеймс, тебе налить виски?

— Спасибо, — едва пролепетал Джеймс.

— Я хочу знать о вас все, молодой человек, — продолжал Харви. — Начиная с того, что вы делаете после того, как проснулись утром, и почему за последние несколько недель я так мало видел свою дочь. Хотя, по-моему, не трудно догадаться, какой ответ я получу.

Джеймс залпом осушил стакан, и Энн снова быстро наполнила его.

— Ты видишь свою дочь мало потому, что, как модель, я много работаю и поэтому редко бываю в Лондоне.

— Розали, я же все понимаю…

— Джеймс знает меня как Энн, папочка.

— Мы с твоей мамой крестили тебя Розали, и для нас это имя достаточно хорошее, поэтому оно должно быть достаточно хорошим и для тебя.

— Папа, кто-нибудь слышал о европейской топ-модели, которую бы звали Розали Меткаф? Все мои друзья знают меня как Энн Саммертон.

— А вы что думаете, Джеймс?

— Я просто начинаю думать, что совсем не знал её, — ответил Джеймс, медленно приходя в себя.

Было очевидно только одно: Харви ни о чём не подозревал. Он не сталкивался с Джеймсом лицом к лицу в галерее, никогда не видел его ни в Монте-Карло, ни на Аскоте, и ещё вчера в Оксфорде Джеймс выглядел на девяносто лет. До него начало доходить, что выкрутиться ему удалось. Но что он скажет остальным на следующей встрече, в понедельник? Что цель его плана — перехитрить не какого-то там Харви Меткафа, а своего будущего тестя?

— Идём обедать? — предложил Харви и, не дожидаясь ответа, встал и прошёл в другую комнату.

— Розали Меткаф, — свирепо прошептал Джеймс, — ты мне должна многое объяснить.

Энн нежно поцеловала его в щеку:

— Ты — первый человек, давший мне возможность хоть в чём-то превзойти отца. Ты простишь меня?.. Я тебя очень люблю…

— Эй, вы двое, идите скорей. Можно подумать, что вы никогда раньше не встречались.

Энн и Джеймс присоединились к Харви. При виде коктейля из креветок Джеймсу стало смешно, когда он вспомнил, как Стивен сожалел о своей промашке во время обеда с Харви в Магдален.

— Ну-с, Джеймс, как я понимаю, вы с Энн уже назначили день свадьбы.

— Да, сэр, при условии, что вы одобряете.

— Конечно одобряю. Правда, после того, как я выиграл заезд на Приз короля Георга и Елизаветы, у меня появилась надежда, что Энн выйдет замуж за принца Чарльза, хотя граф для моей единственной дочери тоже неплохо.

Они оба рассмеялись, но ни один из них не считал шутку даже с натяжкой смешной.

— Ах, Розали, как мне хотелось, чтобы ты побывала на Уимблдоне в этом году. Представляешь, День благовещения, а моя единственная компания — старый нудный швейцарский банкир?

Энн с улыбкой взглянула на Джеймса.

Официант убрал со стола и вкатил на тележке жаркое из молодого барашка в безукоризненных бумажных оборочках. Харви тут же принялся с большим интересом изучать их, не переставая при этом болтать.

— Но ты молодец, что позвонила мне в Монте-Карло, дорогая. Знаешь, я на самом деле думал, что помру. Джеймс, вы не поверите: у меня из желчного пузыря вынули камень величиной с бейсбольный мяч. Повезло ещё, что операцию проводил сам Уайли Баркер, один из величайших хирургов мира, личный хирург президента США. Он спас мне жизнь.

Харви тут же вытащил рубашку из брюк и продемонстрировал десятисантиметровый шрам поперёк живота.

— Ну, что вы об этом думаете?

— Вам крупно повезло.

— Как можно, папа! Мы же обедаем.

— Не суетись, милая. Думаю, Джеймс не в первый раз видит мужской живот.

«Именно этот живот не в первый — точно», — подумал Джеймс.

Харви запихнул рубашку в брюки и продолжал:

— В любом случае ты умница, что позвонила мне. — Он наклонился к дочери и погладил её руку. — А я был послушным мальчиком и последовал твоему совету — оставил доктора Баркера ещё на неделю — на случай осложнения. Ты знаешь, какие деньги эти доктора…

Джеймс уронил бокал с вином. Кларет разлился красным пятном по столу.

— Джеймс, с вами все в порядке?

— Да, сэр.

Джеймс посмотрел на Энн с молчаливым упрёком. Харви был невозмутим:

— Поменяйте скатерть и принесите ещё вина для лорда Бригсли.

Официант открыл бутылку кларета, а Джеймс решил, что настало и его время немного пошутить. Энн смеялась над ним целых три месяца, почему бы теперь ему немного не подразнить её, если Харви предоставит такую возможность? А тот всё продолжал болтать:

— Джеймс, а вы интересуетесь скачками?

— Да, сэр, и я очень порадовался вашей победе в заезде на Приз короля Георга Шестого и королевы Елизаветы. По многим причинам, которых, кстати, даже больше, чем вы можете вообразить.

Пока официанты перестилали скатерть, Энн sottovoice[46] сказала Джеймсу:

— Дорогой, постарайся не умничать — он не так глуп, как кажется.

— Ну и что вы думаете о ней?

— Простите, сэр, о ком?

— О Розали.

— Потрясающая! Я поставил на неё по пять фунтов за пробег.

— Да-а, для меня это большое событие. Жаль, дочка, что ты пропустила его. Ты могла познакомиться с королевой и с ещё одним приятным человеком — профессором Портером из Оксфордского университета.

— С профессором Портером? — переспросил Джеймс, наклонившись к самому бокалу.

— Да, с профессором Портером, Джеймс. Вы его знаете?

— Нет, сэр, по-моему, нет. А это случайно не тот профессор, что получил Нобелевскую премию?

— Ну конечно, он самый! Он устроил мне в Оксфорде грандиозный приём. Мне так понравилось, что в конце того дня я подарил университету чек на 250 000 долларов на какие-то там исследования, но, по сути, просто так — чтобы доставить удовольствие этому профессору.

— Папа, но ведь ты говорил, что пообещал никому не рассказывать об этом.

— Да, конечно, но ведь теперь Джеймс — член семьи.

— А почему вы не можете больше никому рассказывать, сэр?

— О-о, это долгая история, Джеймс, но для меня это большая честь. Понимаете, Джеймс, я вам сугубо доверительно рассказываю, но я был гостем профессора Портера на «Энкении». Был на ленче в Олд-Соулз-колледже с Гарри[47] Макмилланом, вашим дорогим бывшим премьер-министром, затем посетил «Гарден-Парти», а потом встречался с вице-канцлером в его личном кабинете. Там же были и университетские секретарь и казначей. А вы, Джеймс, бывали в Оксфорде?

— Да, сэр, в «Доме».

— В доме? — переспросил Харви.

— В Крайстчерч-колледже, сэр.

— Мне, наверное, никогда не понять этот Оксфорд.

— Боюсь что да, сэр.

— Ты забыл, что называешь меня Харви. Ну так вот, как я уже сказал, мы все встретились в Кларендоне, и они все заикались и запинались, за исключением одного забавного старикана, которому было лет девяносто, не меньше. Дело в том, что они просто не знали, как подойти к миллионеру и попросить у него денег. Вот мне и пришлось вывести их из затруднительного положения и взять дело в свои руки. Они бы так всё время и проболтали о своём любимом Оксфорде, поэтому пришлось заставить их замолчать, выписав им чек на 250 000 долларов.

— Щедро, Харви.

— Да если б этот старикан попросил, я бы дал и все 500 000. Джеймс, ты совсем белый! Как ты себя чувствуешь?

— Простите. Я в полном порядке. Просто заслушался вашим рассказом об Оксфорде.

— Папа, — вмешалась Энн, — ну ты же пообещал вице-канцлеру, что никогда никому не расскажешь про этот дар, символизирующий связь между тобой и университетом!

— Надеюсь, что осенью, когда буду открывать в Гарварде новую библиотеку Меткафа, я явлюсь туда в мантии.

— О нет, сэр, — заикаясь, торопливо сказал Джеймс, — это не тот случай. Мантию, полученную в Оксфорде, можно носить только там, да и то только на ритуальных событиях.

— Жалко. Но я уже выучил, какие вы, англичане, педанты, когда дело касается этикета. Кстати, давайте-ка обсудим вашу свадьбу. Вы, наверное, оба захотите жить в Англии?

— Да уж, папа. Но мы будем приезжать к вам каждый год, а во время твоей ежегодной поездки в Европу ты будешь бывать у нас.

Официанты в очередной раз убрали посуду и появились с любимой клубникой Харви. Энн попыталась перевести разговор ка домашние темы, чтобы отец перестал возвращаться к воспоминаниям о двух последних месяцах. А он старался снова и снова вернуть разговор именно к этому предмету.

— Кофе или ликёр, сэр?

— Нет, спасибо, — ответил Харви. — Просто чек. Розали, по-моему, мы можем выпить и в моих апартаментах в «Клэриджис»? У меня есть для вас сюрприз.

— Жду не дождусь, папуля. Я так люблю сюрпризы. А как ты, Джеймс?

— Обычно люблю, но вроде на сегодня сюрпризов больше чем достаточно.

Джеймс отправился поставить «альфа-ромео» в гараж «Клэриджис», давая Энн возможность на несколько минут остаться наедине с отцом. Они шли под руку по Керзон-стрит.

— Папа, правда, он чудесный?

— Да, хороший парень. Поначалу он показался мне не слишком толковым, но постепенно за обедом он стал более нормальным. Ты только представь: моя маленькая девочка станет настоящей английской леди. Твоя мама прыгает от радости, а я ещё рад, что мы забыли о нашей глупой ссоре.

— Ты мне очень помог, папа.

— Как? — удивился Харви.

— Знаешь, за эти последние недели я о многом передумала и, по-моему, поняла все, что тогда произошло. А теперь скажи, что это за маленький сюрприз?

— Сейчас ты все увидишь сама, моя милая. Это мой свадебный подарок вам.

Джеймс догнал их у входа в «Клэриджис». По лицу Энн он понял, что Харви одобрил их свадьбу.

— Добрый вечер, сэр. Добрый вечер, милорд.

— Привет, Альберт. Организуй нам кофе и бутылку «Реми Мартен» ко мне в номер.

— Сию минуту, сэр.

Джеймсу никогда раньше не приходилось видеть королевский люкс. Из маленькой прихожей справа была видна огромная спальня, а слева — гостиная. Харви сразу провёл их в гостиную.

— Дети, сейчас вы увидите мой свадебный подарок вам.

Он театральным жестом распахнул дверь. Прямо перед ними на стене висела картина Ван Гога. Джеймс и Энн уставились на неё, вытаращив глаза и совершенно потеряв дар речи.

— Я вот точно так же смотрел на неё, когда увидел в первый раз, — сказал Харви. — Тоже не мог вымолвить ни слова.

— Папочка, — Энн проглотила комок в горле, — это же Ван Гог. Ты же всегда хотел иметь Ван Гога. Ты столько лет мечтал купить его картину. Нет, сейчас я не могу лишить тебя этой ценности. Мне даже страшно подумать, что у меня в доме будет нечто такое и к тому же без охраны. Подумай, чем ты рискуешь! У нас же нет такой охраны, как у тебя, — заикаясь, продолжала Энн. — Нельзя, чтобы ты жертвовал гордостью своей коллекции, правда, Джеймс?

— Я совершенно согласен с Энн, — с чувством произнёс Джеймс. — Если этот шедевр будет у нас дома, я перестану спать по ночам.

— Папуля, пожалуйста, храни эту чудесную картину в Бостоне, в окружении, достойном её.

— Розали, я был уверен, что эта идея понравится тебе.

— Папа, она мне очень нравится. Просто мне совсем не хочется брать на себя ответственность, и в любом случае мама тоже должна иметь возможность наслаждаться этой красотой. Ведь ты всегда сможешь, если захочешь, передать картину мне и Джеймсу.

— Как ты хорошо придумала, Розали! Тогда мы все сможем наслаждаться этим шедевром. Но теперь мне придётся придумывать другой свадебный подарок. Она победила меня, Джеймс, чего ей никак не удавалось добиться в течение двадцати четырех лет.

— Ну если уж быть точным, то за последнее время я уже пару раз победила тебя, папочка, и надеюсь, что и в будущем ещё не раз добьюсь того же.

Харви пропустил замечание дочери мимо ушей.

— А вот это Приз короля Георга и Елизаветы, — сказал он, показывая на бронзовую статуэтку лошади и жокея с хлыстом, в шапочке, усыпанной бриллиантами. — Заезд считается таким важным, что каждый год вручается новый приз, а этот останется у меня навсегда.

Джеймс искренне порадовался, что хотя бы приз был настоящим.

Принесли кофе и коньяк, и они сели, чтобы обсудить подробности свадьбы.

— Значит, так, Розали. На следующей неделе тебе придётся слетать в Линкольн и помочь матери с подготовкой свадьбы, а то она запаникует и ничего толком не сделает. А ты, Джеймс, дай мне знать, сколько людей приедут с тобой, и я размещу всех в «Рице». Венчаться будете в церкви Троицы на Копли-сквер, а затем устроим настоящий приём в английском стиле у нас в доме, в Линкольне. Устраивает?

— Звучит великолепно. Вы очень организованный человек, Харви.

— Всегда был таким, Джеймс. Я пришёл к выводу, что в конечном счёте это окупается. Розали улетает на следующей неделе, и вы должны обсудить все детали до её отъезда. Может, вы ещё не в курсе, но завтра я улетаю в Америку.

«Страница 38А синего досье», — подумал Джеймс.

— Папуля, я приеду к тебе утром.

— Спокойной ночи, сэр.

Будущие тесть и зять пожали друг другу руки, и Джеймс вышел.

— Я говорила тебе, что он великолепен.

— Да, он приятный молодой человек, и твоя мать будет очень довольна.

В лифте Джеймс молчал, потому что с ними на первый этаж ехали ещё двое. Но как только они сели в «альфа-ромео», он сгрёб её в охапку, положил поперёк на колени и так отшлёпал, что Энн не знала, плакать ей или смеяться.

— За что?

— Так, на всякий случай. Если ты когда-либо после свадьбы забудешь, кто в доме хозяин.

— Ты самец, шовинист и свинья, я только пыталась тебе помочь.

Джеймс довёз Энн до её дома на бешеной скорости.

— А как надо понимать твою так называемую биографию — «папа дипломат, и мои родители живут в Вашингтоне?! — передразнил Джеймс. — Ещё какой дипломат!

— Джеймс, дорогой, я все понимаю, но мне нужно было что-то придумать, когда я поняла, с кем вы сражаетесь.

— И что, по-твоему, я должен сказать остальным?

— Ничего. Просто пригласи их на свадьбу. Объясни, что моя мать американка, и поэтому мы будем венчаться в Бостоне. Представляешь, какие у них будут лица, когда они узнают, кто твой будущий тесть. В любом случае тебе все равно придётся придумать план, чтобы не подвести их.

— Но обстоятельства изменились.

— Ничего они не изменились. Дело в том, что твои компаньоны все преуспели, а у тебя с планом ничего не получилось, поэтому будь любезен что-нибудь придумать до того, как прилетишь в Америку.

— Теперь понятно, что без твоей помощи у нас ничего не получилось бы.

— Ерунда, любимый. Я, например, никак не касалась операции Жан-Пьера. Я просто иногда добавляла штрих там, штрих здесь. Обещай, пожалуйста, что ты никогда больше не будешь меня шлёпать.

— Нет уж, буду — каждый раз, как вспомню об этой картине, а теперь, милая…

— Джеймс, ты сексуальный маньяк.

— Знаю, любимая. А как ты думаешь, мы, Бригсли, смогли бы вырастить кучу маленьких лордов на протяжении всех этих столетий?

Рано утром Энн уехала повидаться с отцом, а потом они с Джеймсом проводили его в аэропорт на рейс до Бостона. На обратном пути Энн не удержалась и спросила Джеймса, что же он скажет остальным, и получила следующий ответ:

— Придёт время — и все узнаешь. Не хочу, чтобы мой план поменяли у меня за спиной. Кстати, я даже рад, что в понедельник ты улетаешь в Америку.

18

Для Джеймса понедельник был вдвойне тяжёлым днём. Во-первых, утром он провожал Энн в аэропорт, а остальное время он должен был посвятить подготовке к вечерней встрече с Командой. Компаньоны уже провернули свои операции и теперь ждут только его. Сейчас ему будет трудно, как никогда: его жертва — его будущий тесть, но он понимал, что Энн права и этот довод не годился в качестве оправдания. Как бы то ни было, придётся облегчить Харви ещё на 250 000 долларов. Мысль, что он мог добиться этого с помощью всего нескольких слов в Оксфорде, постоянно терзала его, но и об этом он не мог рассказать друзьям. В Оксфорде Стивен пережил свой звёздный час.

Компаньоны договорились, что обедают в колледже Магдален, поэтому, как только закончился час пик, Джеймс выехал из Лондона.

— Ну, Джеймс, ты, как всегда, последний, — поприветствовал его Стивен.

— Надеюсь, хороший план отшлифовал, — вскользь бросил Жан-Пьер.

Джеймс ничего не ответил. «Как мы теперь хорошо знаем друг друга», — подумал он. Он чувствовал, что за двенадцать недель он узнал об этих троих больше, чем о любом из тех так называемых друзей, с которыми был знаком двадцать лет. Он впервые начал понимать, почему его отец всегда вспоминал о дружбе, завязавшейся во время войны, да ещё с людьми, с которыми его пути никогда бы не пересеклись. Джеймс чувствовал, что ему будет очень не хватать Стивена, когда тот вернётся в Америку. Успешное проведение операций фактически сулило им то, что в будущем каждый пойдёт своей дорогой. Джеймс станет последним, на ком завершится кошмар с акциями компании «Проспекта ойл», но в этом, без сомнения, имелись и свои преимущества.

Стивен не мог позволить себе относиться к их обеду, как к простому застолью. Как только официанты внесли первое и вышли, он постучал ложкой по столу и объявил заседание открытым.

— Стивен, ты должен пообещать мне, — обратился к нему Жан-Пьер.

— Пообещать что? — спросил Стивен.

— Когда мы вернём все деньги до последнего пенни, во главе стола буду сидеть я, а ты будешь молчать, пока тебе не предоставят слово.

— Обещаю, но только после того, как мы вернём последний пенс. На данный момент наше положение таково: мы вернули 777 560 долларов. На последнюю операцию потратили 50178 долларов, и, таким образом, общая сумма расходов составляет 27 661 доллар 24 цента. Следовательно, Меткаф все ещё должен нам 250101 доллар 24 цента.

Стивен вручил каждому листок с цифрами последнего баланса:

— Добавьте эту страницу к своим досье за номером 63В. Вопросы есть?

— Есть. Почему в этот раз такие большие расходы? — спросил Робин.

— Дело в том, что сверх необходимых расходов нам не повезло с курсом обмена фунта на доллар. В начале операции можно было получить 2,44 доллара за фунт. А сегодня я должен удовлетвориться 2 долларами 32 пенсами. Я трачу в фунтах, а счёт Меткафу выставляю в долларах по текущему курсу.

— Не собираясь уступить ему ни одного пенни, правильно? — спросил Джеймс.

— Ни одного. А теперь, прежде чем мы перейдём к следующему вопросу, мне хотелось бы занести в протокол…

— С каждым разом наши встречи все больше начинают походить на заседание палаты общин, — возмутился Жан-Пьер.

— Хватит квакать, лягушатник! — остановил его Робин.

— Слушай, ты, сутенёр с Харлей-стрит!

Поднялся шум и гам. Слуги, видавшие в своё время и более буйные вечеринки, уже размышляли, позовут ли их на помощь или нет.

— Тихо! — резко скомандовал Стивен, его громкий голос сразу всех отрезвил. — Я понимаю, что мы все довольны успешными операциями, но нам ещё необходимо получить 250101 доллар 24 цента.

— Главное, Стивен, не забыть про двадцать четыре цента.

— Жан-Пьер, когда ты впервые появился в этой комнате, ты не был таким разговорчивым.

«Был человек: он продал шкуру льва, Ещё живого, — и убит был зверем»[48].

Все притихли.

— Харви все ещё является должником Команды, и получить последнюю четверть долга будет так же трудно, как и первые три. Перед тем, как я передам слово Джеймсу, мне хотелось бы отметить в протоколе, что его выступление в Кларендоне было просто блестящим.

Жан-Пьер и Робин застучали по столу, выражая полное согласие.

— Теперь, Джеймс, мы — само внимание.

В комнате снова воцарилась тишина.

— Мой план почти готов, — начал Джеймс. Остальные смотрели на него с недоверием.

— Но мне хотелось бы кое о чём сообщить вам, что, надеюсь, позволит мне получить небольшую отсрочку.

— Ты собираешься жениться.

— Ты, как всегда, прав, Жан-Пьер.

— Я понял это по твоей сияющей физиономии, как только ты вошёл. Джеймс, когда же наконец мы познакомимся с ней?

— Пока, Жан-Пьер, для неё не станет чересчур поздно передумать.

Стивен заглянул в свою записную книжку:

— Джеймс, на сколько тебе нужна отсрочка?

— Ну, мы венчаемся третьего августа в Бостоне. Мать Энн — американка, — принялся объяснять Джеймс, — и, хотя сама Энн живёт в Англии, её маме будет приятно, если дочь выйдет замуж дома. Потом медовый месяц, и в Англию мы вернёмся только двадцать пятого августа. Согласно плану я предполагаю провести операцию пятнадцатого сентября, в день окончания операционного периода Лондонской фондовой биржи.

— По-моему, приемлемо. Что скажете? Согласны?

Робин и Жан-Пьер утвердительно кивнули.

— Мне потребуется телекс и семь телефонов. Их надо установить в моей квартире. Жан-Пьер, ты отправляешься на биржу в Париж. Стивен, ты находишься на товарном рынке в Чикаго, а ты, Робин, — у Ллойда. Как только я вернусь в Англию после медового месяца, сразу же представлю вам полностью разработанное синее досье.

Для большего эффекта Джеймс выдержал паузу. От восхищения никто не проронил ни слова.

— Очень хорошо, Джеймс, — наконец сказал Стивен. — Мы с нетерпением будем ждать подробности твоей операции. Ещё какие-нибудь указания?

— Да. Первое, Стивен, весь следующий месяц ты должен следить за ежедневной ценой на золото в момент открытия и закрытия рынка драгоценных металлов в Йоханнесбурге, Цюрихе, Нью-Йорке и Лондоне. Жан-Пьер, ты следишь за ежедневным курсом немецкой марки, французского франка и фунта стерлингов по отношению к доллару. Период тот же. А ты, Робин, ко второму сентября должен в совершенстве изучить и освоить восьмилинейный коммутатор частной телефонной станции. Твой уровень как специалиста должен быть таким же, как у настоящего международного оператора.

— Всегда тебе, Робин, достаётся самая лёгкая работёнка, — съязвил Жан-Пьер.

— Ты можешь…

— Эй, вы оба. Замолчите! — прервал их Джеймс.

Лица присутствующих вновь приобрели удивлённо-внимательное выражение.

— Вот здесь для вас конкретные указания. — И Джеймс вручил каждому члену Команды по два машинописных листа. — Добавьте их к вашим досье как страницы 74 и 75, и по крайней мере месяц вам не придётся скучать. И ещё одно: вы все приглашены на бракосочетание мисс Энн Саммертон и Джеймса Бригсли. Из-за сжатых сроков официальные приглашения вам не вручаю. Я заказал нам всем билеты на «Боинг-747» на второе августа. В Бостоне мы переночуем в отеле «Риц». Надеюсь, вы не откажете мне в чести быть моими распорядителями на свадьбе.

Даже сам Джеймс удивился произведённому эффекту. Остальные в изумлении молча крутили в руках авиабилеты и странички с инструкциями.

— Встречаемся в аэропорту в пятнадцать часов, и, пока будем лететь, я проверю, насколько хорошо вы ознакомились с моими заметками.

— Да, сэр, — только и нашёлся что сказать Жан-Пьер.

— А тебя, Жан-Пьер, я лично проэкзаменую на английском и французском: по плану тебе придётся говорить на этих двух языках по трансатлантическому телефону и, кстати, изображать эксперта по валютным операциям.

В тот вечер больше никто не отпускал шуточки по поводу Джеймса, и на пути домой он чувствовал себя совсем другим человеком. Теперь он был не только звездой оксфордской операции, но и заставил остальных работать по его плану. Он взойдёт на вершину и покажет своему старому папаше, чего стоит его сын.

19

Для разнообразия Джеймс приехал в Хитроу первым, а остальные присоединились к нему в аэропорту позднее. Наконец-то он вскарабкался наверх и теперь намеревался не терять своего нового статуса. Последним приехал Робин с пачкой свежих газет в руках.

— Мы уезжаем всего на два дня, — заметил ему Стивен.

— Да, я знаю, но не могу жить без английских газет, поэтому я и прихватил столько, чтобы хватило и на завтра.

Жан-Пьер жестом показал, что он сдаётся и не будет вмешиваться.

Они прошли досмотр и заняли места в «Боинге-747» Британских авиалиний, рейс в международный аэропорт Логан.

— Чем-то похож на стадион, — сказал Робин, впервые оказавшись в реактивном лайнере.

— В нём помещаются триста пятьдесят человек. Приблизительно такое число поклонников, не больше, заслуживает большинство ваших футбольных клубов, — снова не удержался Жан-Пьер.

— Перестаньте! — строго сказал Стивен, не понимая, что Робин и Жан-Пьер, как и многие другие пассажиры, просто нервничали перед полётом и таким образом пытались снять напряжение. Позднее, во время взлёта, они усердно делали вид, что поглощены чтением, но, как только самолёт набрал высоту тысячу метров и табличка с надписью «Пристегните ремни» погасла, их самочувствие значительно улучшилось.

Команда стойко прожевала пластиковый обед, состоявший из холодного цыплёнка и красного алжирского вина.

— Надеюсь, Джеймс, — сказал Жан-Пьер, — что твой тесть накормит нас получше.

Подкрепившись, Робин и Жан-Пьер, с разрешения Джеймса, ушли в конец салона смотреть «Афёру», при условии, что после фильма они будут готовы держать ответ по своим ролям, а Стивен остался на месте, чтобы отвечать на вопросы Джеймса.

Джеймс вручил Стивену страницу, на которой были напечатаны сорок вопросов о ценах на золото во всём мире и колебания рынка за последние четыре недели. Стивен справился с ответами за двадцать две минуты, и Джеймс нисколько не удивился, что все ответы правильные: Стивен всегда был мозгом Команды и его умение мыслить логически значительно помогло блестяще завершить три операции против Харви Меткафа.

Стивен и Джеймс успели немного вздремнуть, до того как вернулись Робин и Жан-Пьер, тут же получившие по сорок вопросов каждый. У Робина на ответы ушло тридцать минут, но правильно он ответил только на тридцать восемь вопросов. Жан-Пьер отвечал двадцать семь минут, но правильно ответил на тридцать семь.

— А Стивен правильно ответил на все сорок.

— Ещё бы! — фыркнул Жан-Пьер. Робин выглядел немного сконфуженным.

— Второго сентября вы должны так же отлично знать свои роли, как он. Понятно?

Оба согласно кивнули.

— А вы смотрели «Афёру»? — спросил Робин.

— Нет, — ответил Стивен. — Я редко хожу в кино.

— Они не в нашей лиге. Провели одну крупную операцию и теперь задрали нос.

— Робин, пойди поспи.

Обед, фильм и задачки Джеймса заняли большую часть шестичасового перелёта. В последний час полёта все дремали, пока громкий голос командира лайнера не разбудил их:

— Говорит капитан. Мы приближаемся к международному аэропорту Логан с задержкой на двадцать минут. Приземление состоится примерно через десять минут. Надеемся, что полет вам понравился и вы опять полетите с компанией Британские авиалинии.

На таможенный досмотр ушло немного больше времени, чем обычно: компаньоны привезли с собой свадебные подарки и не хотели, чтобы Джеймс их увидел. Оказалось непросто объяснить таможеннику, почему на оборотной стороне одних из двух штук часов «Пьяжэ» было выгравировано: «Часть незаконных прибылей компании „Проспекта ойл”» — от троих, кто уже сыграл свою игру».

Когда в конце концов таможенник отвязался от них, компаньоны увидели у входа огромный «кадиллак», готовый отвезти их в отель, а рядом — Энн.

— Теперь я понимаю, почему тебе было некогда заниматься своим планом. Поздравляю, Джеймс, ты полностью прощён, — сказал Жан-Пьер, крепко обнимая Энн, как это могут делать только французы.

Робин представился и робко поцеловал её в щеку. Стивен довольно официально пожал ей руку. Все суетливо расселись в машине, Жан-Пьер, естественно, возле Энн.

— Мисс Саммертон, — заикаясь, обратился к ней Стивен.

— Пожалуйста, зовите меня Энн.

— Приём состоится в отеле?

— Нет, — ответила Энн, — в доме моих родителей, после венчания вас туда отвезёт шофёр. Ваша единственная обязанность — проследить, чтобы к половине четвёртого Джеймс был в церкви. Больше ни о чём не беспокойтесь. Да, Джеймс, пока я не забыла: твои папа и мама вчера прилетели, все нормально, сейчас они находятся у моих родителей. Знаешь, будет лучше, если этот вечер ты проведёшь в отеле: моя мама и так уже кудахчет без остановки.

— Как скажешь, любимая.

— Кстати, Энн, если вы сегодня ночью передумаете выходить замуж за него, — сказал Жан-Пьер, — то имейте в виду, я в вашем распоряжении. Может, у меня и не такая благородная кровь, зато есть пара достоинств, которыми славимся мы, французы.

— Вы немного опоздали, Жан-Пьер, — улыбнулась Энн, — и в любом случае я не люблю бородатых.

— Но я… — начал было Жан-Пьер, но остальные с таким видом воззрились на него, что он замолчал.

В отеле компаньоны разошлись по своим номерам — распаковывать вещи. Энн и Джеймс остались одни.

— Дорогой, они знают?

— Не имеют ни малейшего представления, — ответил Джеймс. — Завтра их ожидает величайший сюрприз.

— А как твой план? Готов?

— Придёт время — и все увидишь.

— Хорошо, только учти, у меня тоже есть свой план, — сказала Энн. — На какой день ты назначил операцию?

— На тринадцатое сентября.

— Значит, я выиграла. У меня — на завтра.

— Что такое? Ты же собиралась не…

— Не волнуйся. Просто думай о свадьбе… со мной.

— Может, сходим куда-нибудь?

— Нет! Ты ужасный человек. Потерпи до завтра.

— Но я так тебя люблю.

— Глупенький, ложись спать. Я тоже люблю тебя, но сейчас мне пора домой — присмотреть за последними приготовлениями.

Джеймс поднялся на лифте на восьмой этаж и присоединился к остальным выпить чашечку кофе.

— Как насчёт партии в блэкджек?

— Не с тобой, грабитель, — ответил Робин. — Тебя натаскивал самый знаменитый шулер на свете.

Настроение у Команды было великолепное, и все с нетерпением ожидали свадьбы. Несмотря на разницу во времени, друзья разошлись по номерам далеко за полночь. И Джеймс ещё долго не мог заснуть, ворочаясь в постели и снова и снова задавая себе один и тот же вопрос:

— Интересно, что же она придумала на этот раз?

20

В августе Бостон так же красив, как и другие города в Штатах. Команда с наслаждением поглощала в номере Джеймса обильный завтрак.

— По-моему, он совсем не подходит на роль жениха, — сказал Жан-Пьер. — Стивен, ты капитан Команды. Я добровольно соглашаюсь занять его место.

— Это обойдётся тебе в 250 000 долларов, — ответил Стивен.

— Согласен, — сказал Жан-Пьер.

— Но у тебя нет 250 000, — возразил Стивен. — У тебя только 187 474 доллара 69 центов, что составляет четверть возвращённой суммы, поэтому Джеймс остаётся женихом.

— Это англосаксонский заговор! — возмутился Жан-Пьер. — Но когда Джеймс успешно завершит свою операцию и мы получим всю сумму, я вернусь к этому вопросу.

Они ещё долго сидели, смеясь, за тостами и кофе. Стивен с любовью смотрел на них, сожалея, что, когда — и если, строго поправил он себя — Джеймс успешно проведёт операцию, они редко будут видеться. Если бы у Харви Меткафа была такая Команда, играющая за него, а не против, он наверняка стал бы самым богатым человеком на свете.

— Что-то ты сегодня замечтался, Стивен.

— Невольно вышло. Я всё время помню, что Энн назначила меня ответственным лицом.

— Ну вот, началось! — жалобно простонал Жан-Пьер. — И когда нам к тебе на доклад, профессор?

— Через час, при полном параде. Осмотрим Джеймса и отвезём его в церковь. Жан-Пьер, купи четыре гвоздики — три красные и одну белую. Робин, ты отвечаешь за такси, а я займусь Джеймсом.

Робин и Жан-Пьер направились к двери номера, страстно, невпопад распевая «Марсельезу». Джеймс и Стивен смотрели, как они уходят.

— Джеймс, как настроение?

— Великолепное. Единственное, о чём я сейчас жалею, — что не разделался со своим планом раньше.

— Это не имеет значения. Тринадцатое сентября уже не за горами. Во всяком случае этот перерыв для нас не помеха.

— Мы бы никогда не справились со своими операциями без тебя. Ведь ты это и сам знаешь, Стивен? Мы бы все сидели без гроша, а я бы не встретил Энн. Мы все у тебя в огромном долгу.

Стивен неотрывно смотрел в окно, не в силах сказать ни слова.

— Три красные и одна белая, — доложил Жан-Пьер, — как велено. Полагаю, белая — для меня.

— Приколи её Джеймсу. Да не за ухо, Жан-Пьер.

— Классно выглядишь, Джеймс, но все равно непонятно, что Энн нашла в тебе, — болтал Жан-Пьер, просовывая белую гвоздику в петлицу Джеймсу.

Все четверо были готовы, и у них осталось полчаса до приезда такси. Жан-Пьер открыл бутылку шампанского, и они выпили за здоровье Джеймса, за здоровье Команды, её величества королевы, президента Соединённых Штатов и, наконец, с наигранной неохотой, за президента Франции. Когда бутылка опустела, Стивен решил, что разумнее выйти на свежий воздух, и потянул друзей к ожидавшему внизу такси.

— Улыбайся, Джеймс, мы с тобой. — И они запихнули его на заднее сиденье.

Всего через несколько минут такси остановилось у церкви Троицы, и шофёр с облегчением вздохнул, избавившись от шумной компании.

— Четверть четвёртого. Энн будет очень довольна мной, — похвалил себя Стивен.

Когда они вошли в церковь, он провёл жениха на переднюю скамью в правом ряду. Жан-Пьер прямо пожирал глазами самых красивых девушек. Робин помогал раздавать свадебную программу, пока больше тысячи разодетых гостей ожидало появления невесты.

Стивен стал помогать Робину, а подошедший Жан-Пьер предложил занять места впереди. В это время подъехал «роллс-ройс», и вниманию всех предстала очаровательная Энн в свадебном платье от «Баленсиага», за которой шёл её отец. Она взяла его под руку, и они вошли в церковь.

Стивен, Робин и Жан-Пьер, как кролики, загипнотизированные взглядом удава, не могли даже пошевелиться.

— Вот подонок!

— Ну и кто кого обманывает?

— Наверное, она все знала.

Проходя мимо них, Харви слегка улыбнулся и провёл Энн в боковой придел.

«Слава богу, — подумал Стивен. — Он никого из нас не узнал».

Они сели на заднюю скамью, подальше от ушей многочисленных гостей. Когда Энн подошла к алтарю, органист перестал играть.

— Похоже, Харви ничего не знает, — сказал Стивен.

— Почему ты так решил? — спросил Жан-Пьер.

— Потому что Джеймс никогда бы так не поступил с нами, если бы не был уверен, что мы выдержим этот экзамен.

— Логично, — прошептал Робин.

— Ответьте мне вы оба, как вам предстоит отвечать в день Страшного суда, когда все тайны всех сердец раскроются…

— Мне хотелось бы немедленно получить ответы на два вопроса, — сказал Жан-Пьер. — Во-первых, как давно она обо всём знает?

— Джеймс Кларенс Спенсер, берёшь ли ты в законные жены эту женщину, чтобы жить вместе с ней по повелению Божьему в святом брачном союзе? Обещаешь ты любить её, утешать, почитать и заботиться в болезни и здравии, отказавшись от всех остальных, и хранить ей верность во все дни жизни своей?

— Обещаю.

— Розали Арлин, берёшь ли ты в законные мужья этого мужчину, чтобы жить…

— По-моему, — сказал Стивен, — её вполне можно считать полноправным членом нашей Команды. В противном случае мы никогда не преуспели бы так ни в Монте-Карло, ни в Оксфорде.

— …во все дни жизни своей?

— Обещаю.

— Кто отдаёт эту женщину в жёны этому мужчине?

Харви суетливо вскочил с места, взял Энн за руку и передал её руку священнику.

— Я, Джеймс Кларенс Спенсер, беру тебя, Розали Арлин, в законные жены в день сей…

— И что ещё, — продолжал Стивен, — почему Харви должен узнать нас. Он видел каждого из нас всего по одному разу, да и то не такими, как мы выглядим на самом деле.

— …и даю клятву в этом.

— Я, Розали Арлин, беру тебя, Джеймс Кларенс Спенсер, в законные мужья в день сей…

— Но ведь, если мы будем здесь болтаться, он может, в конце концов, сообразить, — сказал Робин.

— Не обязательно, — возразил Стивен. — Не надо паниковать раньше времени. Мы всегда придерживались тактики поймать его на чужой территории.

— Но сейчас-то он на своей территории, — возразил Жан-Пьер.

— Так, да не так. Сегодня свадьба его дочери, и это для него совершенно новое состояние. Естественно, на приёме мы постараемся держаться подальше от него, но не стоит делать это демонстративно.

— Тогда держи меня за руку, — сказал Робин.

— Давай я буду, — предложил свои услуги Жан-Пьер.

— Просто старайся держаться естественно.

— …и даю клятву в этом.

Энн стояла молча, потупив глаза, её голос едва доносился до троих друзей на последней скамье. Голос Джеймса звучал ясно и твёрдо:

— Этим кольцом я женюсь на тебе и отдаю тебе моё тело, и всем моим земным имуществом я тебя наделяю.

— А также и некоторой частью нашего, — продолжил фразу Жан-Пьер.

— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

— Помолимся, — нараспев произнёс священник.

— О! Я знаю, о чём буду молиться, — сказал Робин. — Чтобы Бог лишил нашего врага силы, а нас избавил от всего, что нам противно.

— Вечный Боже, Творец и Промыслитель всех людей…

— Ой, сейчас закончим! — прошептал Стивен.

— Это ты неудачно пошутил, — с невинным видом заметил Робин.

— Замолкни! — вмешался Жан-Пьер. — Стивен, ты прав. Я, кажется, тоже понял, в чём слабость Харви.

— Что Бог сочетал, человек да не разлучает.

Жан-Пьер ещё что-то бормотал себе под нос, но это уже не было похоже на молитву.

Орган загремел «Свадебный марш» Генделя, возвещая окончание церемонии. Лорд и леди Бригсли прошли по центральному проходу, сопровождаемые двумя тысячами улыбающихся глаз. Стивену нравилась эта пара, Жан-Пьер завидовал им, а Робин просто нервничал. Когда Джеймс проходил мимо них, у него на лице сияла блаженная улыбка.

Задержавшись на десять минут на ступенях церкви, чтобы фотографы могли сделать свои снимки, молодожёны сели в «роллс-ройс», который повёз их в дом Харви в Линкольне. Харви и графиня Лаутская сели во второй лимузин, а граф и мать Энн — Арлин — в третий.

Минут через двадцать за ними последовали Стивен, Робин и Жан-Пьер, продолжая обсуждать, стоит ли лезть в логово врага, тщательно взвешивая все «за» и «против».

Особняк Харви, отделанный в георгианском стиле, был великолепен: восточный сад, ведущий к озеру, огромные клумбы роз и оранжерея с коллекцией редких орхидей — гордостью и радостью Харви.

— В жизни не видел ничего подобного! Даже не предполагал, что такая красота существует! — признался Жан-Пьер.

— Я тоже, — согласился Робин, — и теперь, когда я вижу её, все же я ещё не слишком счастлив.

— Ну что? Бросаем вызов? — попробовал отвлечь друзей Стивен. — Предлагаю встать в очередь поздравляющих на некотором расстоянии друг от друга. Я пойду первым. Робин, ты идёшь вторым, не менее чем в двадцати метрах от меня. Жан-Пьер, ты — третьим, тоже отстаёшь от Робина метров на двадцать. И пожалуйста, Жан-Пьер, веди себя нормально. Мы просто друзья Джеймса из Англии. Теперь слушайте: когда встанете в очередь, прислушивайтесь к разговорам. Если удастся найти кого-нибудь из близких друзей Харви, сразу же бросайтесь впереди них. Когда подойдёт ваша очередь пожимать руки, взгляд Харви будет уже на следующем госте. Вас он не знает, а захочет поговорить со своим другом. Так что, думаю, всё пройдёт спокойно.

— Блестящий план, профессор, — сказал Жан-Пьер.

Очередь поздравляющих казалась бесконечной. Вереница в тысячу людей медленно проходила, пожимая протянутые руки мистера и миссис Меткаф, графа и графини Лаутских, Энн и Джеймса. Наконец к ним подошёл Стивен и с блеском выполнил свою миссию.

— Очень рада, что вы смогли прийти, — сказала Энн.

Не проронив ни слова, Стивен прошёл дальше.

— Рад видеть тебя, Стивен.

— Джеймс, мы все в восторге от твоего плана.

Стивен проскользнул в танцевальный зал и спрятался за колонной на противоположном его конце, стараясь держаться как можно дальше от многоярусного свадебного торта, возвышавшегося на столе посредине зала.

Робин был следующим. Мимо Харви он прошёл, не поднимая глаз.

— Рада, что вы проделали такой длинный путь, — сказала Энн.

В ответ Робин пробормотал что-то неразборчивое.

— Робин, надеюсь, сегодня у тебя был интересный день?

Джеймс явно наслаждался самым лучшим розыгрышем в своей жизни. После пытки, через которую его провела Энн, он явно получал удовольствие от замешательства Команды.

— Джеймс, ты ублюдок.

— Не так громко, старина. Тебя могут услышать мама и папа.

Робин проскользнул в зал и вскоре обнаружил за колонной Стивена.

— Ну как? Все нормально?

— По-моему, да, но вряд ли мне когда-нибудь захочется снова увидеть его. Когда мы улетаем обратно?

— В восемь вечера. Ладно, не паникуй. Присматривай за Жан-Пьером.

Жан-Пьер пожал руку Харви, который уже с нетерпением смотрел на следующего гостя: Жан-Пьер совершенно нахально протиснулся перед бостонским банкиром, явно близким другом Харви.

— Рад видеть тебя, Марвин.

Жан-Пьер проскользнул дальше. Он расцеловал Энн в обе щеки и, прошептав ей на ухо: «Гейм, сет и игру выиграл Джеймс», пошёл искать Стивена и Робина. Все инструкции Стивена сразу же вылетели у него из головы, когда он нос к носу столкнулся со старшей подружкой невесты.

— Вам нравится свадьба? — спросила она.

— Конечно. Я всегда сужу о свадьбах не по невесте, а по её подружкам.

Девушка даже покраснела от удовольствия.

— Эта свадьба стоит целое состояние, — продолжала она.

— Да, моя дорогая, и я знаю, чьё это состояние, — сказал Жан-Пьер, нежно обнимая её за талию.

Четыре руки ухватили протестующего Жан-Пьера и бесцеремонно утащили за колонну.

— Жан-Пьер, ты, как всегда, в своём репертуаре. Ей ведь, наверное, лет семнадцать. Совсем не хочется, чтобы тебя упрятали в тюрьму за изнасилование несовершеннолетней, да ещё и за кражу. На вот, выпей и веди себя прилично. — Робин сунул в руку неугомонному французу бокал с шампанским.

Шампанское лилось рекой, и даже Стивен немного перебрал. Когда распорядитель банкета обратился к собравшимся, призывая к тишине, друзья уже опирались на колонну для поддержки.

— Милорды, дамы и господа. Прошу тишины. Слово попросил жених — виконт Бригсли.

Джеймс произнёс впечатляющую речь. Актёр в нём взял верх, и американцы пришли в полный восторг. Даже на лице его отца, пятого графа, появилось восхищение. Затем распорядитель представил Харви, который говорил долго и громко. Он отпустил свою любимую шутку о том, что хотел выдать дочь за принца Чарльза. Все присутствующие долго хохотали, что нередко бывает на свадьбах даже при самых плоских шутках. Закончил он речь, провозгласив тост за жениха и невесту.

Когда аплодисменты утихли и гости опять зашумели, Харви вынул из кармана конверт и поцеловал дочь в щеку.

— Розали, это тебе маленький свадебный подарок вместо картины Ван Гога, которую ты оставила мне. Верю, что ты распорядишься им с пользой.

Харви передал ей белоснежный конверт с чеком на 250 000 долларов. Энн поцеловала отца с искренней благодарностью:

— Спасибо, папочка. Обещаю, что мы с Джеймсом используем их разумно.

Энн нашла Джеймса в окружении американских матрон.

— А правда, что вы родственник королевы?..

— Никогда не видела живого лорда…

— Надеюсь, вы пригласите нас к себе в замок…

— На Кингс-роуд в Лондоне нет замков, — ответил Джеймс, довольный, что к нему на выручку спешит Энн.

— Дорогой, можешь уделить мне минутку?

Извинившись, Джеймс отошёл в сторону, но остаться наедине с Энн было почти невозможно.

— Смотри, — сказала она. — Только быстро.

Джеймс взял чек.

— Боже правый! 250 000 долларов!

— Ты понимаешь, что я собираюсь с ним сделать, да?

— Да, любимая.

Энн тут же бросилась разыскивать троих друзей, что оказалось делом нелёгким: они все ещё продолжали прятаться за колонной в дальнем углу зала. В конце концов она отыскала их убежище — по приглушённому, но с душой исполнению «Кто хочет стать миллионером», доносящемуся из-за колонны.

— Стивен, можешь одолжить мне ручку?

Ей протянули сразу три авторучки.

Выудив из глубины букета чек, Энн написала на его обороте: «Розали Бригсли — в уплату Стивену Брэдли» — и вручила ему.

— Полагаю, что это вам.

Трое друзей уставились на чек. Энн исчезла, прежде чем они сообразили, что сказать.

— Какую девушку Джеймс нашёл и женился! — заплетающимся языком произнёс Жан-Пьер.

— Ты пьян, лягушатник, — остановил его Робин.

— Как вы, сэр, смеете вообразить, что француз может опьянеть от шампанского. Я требую сатисфакции. Выбирайте оружие!

— Пробки от шампанского.

— Тихо! — скомандовал Стивен. — Вы выдадите себя.

— Ну, скажи мне, профессор, как обстоят наши финансовые дела?

— Я как раз сейчас и занимаюсь подсчётом, — ответил Стивен.

— Чем? — одновременно переспросили Робин и Жан-Пьер, чересчур счастливые, чтобы препираться.

— Он нам все ещё должен 101 доллар 24 цента.

— ПОЗОР! — воскликнул Жан-Пьер, — Сожгите дом.

Энн и Джеймс уехали переодеться, а Стивен, Робин и Жан-Пьер влили в себя ещё шампанского. Распорядитель объявил, что минут через пятнадцать молодые уезжают, и предложил всем пройти во двор.

— Пошли, надо посмотреть, как они будут уезжать, — сказал Стивен, расхрабрившийся от шампанского, и все трое подошли опасно близко к лимузину.

Именно Стивен услышал, как Харви раздражённо сказал:

— Неужели мне нужно думать обо всём самому? — И он обернулся к гостям, выискивая кого-то взглядом, пока не увидел их троицу. У Стивена нога стали ватными, когда Харви пальцем поманил его.

— Эй, вы! Ведь вы распорядитель?

— Да, сэр.

— Розали в любой момент может уехать, а цветов для неё нет. Не знаю, что произошло, но цветов нет. Возьмите машину. В полумиле отсюда у дороги есть цветочный магазин.

— Хорошо, сэр.

— Послушайте, а мы раньше не встречались?

— Да, сэр, то есть я хочу сказать, нет, сэр. Я поеду за цветами.

Стивен развернулся и почти побежал прочь. Робин и Жан-Пьер, с ужасом наблюдавшие за происходящим, решили, что Харви, в конце концов, разоблачил их, и кинулись за ним. Добежав до угла дома, Стивен остановился, неотрывно глядя на самую красивую клумбу с розами. Робин и Жан-Пьер, проскочив мимо, тоже остановились и вернулись к нему.

— Что ты задумал? Нарвать цветов на собственные похороны?

— Я всего-навсего выполняю поручение Меткафа. Кто-то забыл цветы для Энн, а у меня на это есть только пять минут, поэтому начинайте рвать розы.

— Mes enfants[49], вы видите, что я увидел?

Все взглянули в ту сторону, куда восторженно смотрел Жан-Пьер.

Стивен подбежал к крыльцу с букетом коллекционных орхидей в руках. За ним бежали Робин и Жан-Пьер. Он успел как раз вовремя, чтобы передать цветы Харви: в дверях дома показались Джеймс и Энн.

— Великолепные орхидеи! Это мои любимые цветы. Сколько я за них должен?

— Сто долларов, — ответил Стивен, не задумываясь.

Харви вручил ему две пятидесятидолларовые купюры. Запыхавшийся Стивен отошёл к стоявшим неподалёку Робину и Жан-Пьеру.

Гости расступились перед молодожёнами. Все мужчины не сводили глаз с Энн.

— О, папочка, орхидеи! Какие красивые! — Энн поцеловала Харви. — Ты сделал этот день самым счастливым днём в моей жизни…

«Роллс-ройс» медленно отъехал от огромной толпы провожающих в аэропорт, откуда Джеймс и Энн самолётом вылетали в Сан-Франциско — их первой остановки по пути на Гавайи. Когда лимузин обогнул дом, Энн вытаращила глаза на разорённую оранжерею, а затем поглядела на цветы, которые все ещё держала в руках. Джеймс ничего не заметил: его мысли были заняты другим.

— Как ты думаешь, они меня когда-либо простят? — спросил он.

— Вполне возможно, дорогой. Но раскрой мне, пожалуйста, свой секрет. У тебя в самом деле есть план?

— Я знал, что ты не выдержишь и задашь мне этот вопрос, и, по правде говоря, я…

Лимузин, тихонько урча, легко скользил по шоссе, и только шофёр слышал его ответ.

Стивен, Робин и Жан-Пьер наблюдали, как расходятся гости, многие подходили попрощаться с хозяевами.

— Давайте не будем рисковать, — сказал Робин.

— Согласен, — ответил Стивен.

— А давайте пригласим Харви на обед, — предложил Жан-Пьер.

Друзья ухватили его и запихнули в такси.

— Жан-Пьер, признавайся, что ты спрятал под пиджаком?

— Всего лишь две бутылочки «Крюг» dis-neuf cent soisante-quatre[50]. Нехорошо было оставлять их без присмотра. Вот я и подумал, что им будет скучно.

Стивен сказал шофёру отвезти их в отель.

— Какая свадьба! А как по-вашему, у Джеймса всё-таки есть план? — поинтересовался Робин.

— Не знаю, но если и есть, то с него причитается только 1 доллар 24 цента.

— Надо было снять с него деньги, что он выиграл на скачках в Аскоте, — заявил Жан-Пьер.

Упаковав вещи и рассчитавшись с отелем, Команда отправилась в международный аэропорт Логан и, не без помощи служащих Британских авиалиний, наконец-то заняла места в самолёте.

— Жаль, — сказал Стивен, — не хочется улетать, так и не получив последние 1 доллар 24 цента.

21

На борту «боинга» они распили шампанское, которое Жан-Пьер стянул со свадебного стола. Даже Стивен казался довольным, хотя изредка все же возвращался к теме недостающих 1 доллара 24 центов,

— Как ты думаешь, сколько стоит это шампанское? — стал поддразнивать его Жан-Пьер.

— Не важно. Ни пенсом больше, ни пенсом меньше.

Жан-Пьер решил, что ему никогда не понять академиков.

— Да не волнуйся ты так, Стивен. План Джеймса уж наверняка вернёт нам 1 доллар 24 цента.

Стивен рассмеялся бы, если б голова болела не так сильно.

— Подумать только, эта девчонка все знала.

По прибытии в Хитроу друзья легко и быстро прошли таможенный контроль: цель поездки не предусматривала привоз подарков обратно. Робин сразу побежал к газетному киоску и вернулся с «Таймс» и «Ивнинг стандард». Жан-Пьер торговался с таксистом о стоимости поездки в центр Лондона.

— Мы не какие-то там поганые американцы, которые не знают ни тарифа, ни маршрута, поэтому их легко обирать, — объяснял он, ещё не совсем протрезвев.

Таксист, бормоча себе под нос, направил чёрный «остин» к шоссе. Сегодня явно был не его день.

Робин с упоением читал газеты, что немногие люди могут делать в движущейся машине.

— Пресвятая Дева! — вдруг заорал он.

Стивен и Жан-Пьер даже вздрогнули: обычно Робин более сдержанно проявлял свои чувства.

— Боже Всемогущий!

Это уже было чересчур, но не успели они поинтересоваться, что случилось, как он начал читать вслух:

«Компания „Бритиш петролеум” объявила об открытии в Северном море месторождения, которое способно давать до 200 000 баррелей нефти в день. Это месторождение, по мнению председателя этой компании сэра Эрика Дрейка, является весьма крупным. Участок „Бритиш петролеум“ находится всего в одной миле от участка компании „Проспекта ойл”, который до сих пор не разрабатывается. Слухи о заявке „Б.П.” подняли стоимость акций „Проспекта ойл” до рекордной отметки 12,25 доллара на момент закрытия торгов».

— Nom de Dieu! — присвистнул Жан-Пьер. — И что же нам теперь делать?

— Ничего особенного! — невозмутимо ответил Стивен. — Всего лишь разработать новый план — как все это вернуть обратно.

Примечания

1

Мировой экономический кризис 1920-х гг. (Зд. и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Спекулянт, играющий на понижении стоимости ценных бумаг.

(обратно)

3

Спекулянт, играющий на Повышении стоимости ценных бумаг.

(обратно)

4

Продажа «медведями» ценных бумаг, которых они не имеют, в надежде на снижение цен и проведение обратной операции.

(обратно)

5

Нелегальные лавки спиртного.

(обратно)

6

«Больница Сен Поль в Сен-Реми» (фр).

(обратно)

7

Инвестор, зарегистрированный как владелец ценных бумаг, хотя они фактически ему не принадлежат.

(обратно)

8

Улица в Сити, где сосредоточены крупнейшие банки.

(обратно)

9

1 кв. фут = 0,093 кв. м.

(обратно)

10

Джордж Буль (1815-1864) — английский математик и логик, один из основоположников математической логики.

(обратно)

11

«Это великолепно, но это не вокзал» (фр.).

(обратно)

12

Операционный период на Лондонской фондовой бирже длится десять рабочих дней или две календарные недели.

(обратно)

13

Стиль 1810-1820 гг.

(обратно)

14

1000 кв.м.

(обратно)

15

Намёк на английское выражение «родиться с серебряной ложкой во рту», что соответствует русскому — «родиться в рубашке».

(обратно)

16

Мильтон, Джон (1608-1676) — один из величайших поэтов Англии, автор поэм «Потерянный рай», «Обретённый рай» и др.

(обратно)

17

Рене Декарт — французский философ, математик, физик и физиолог XVII в.

(обратно)

18

Королевский двор Великобритании.

(обратно)

19

Из ничего — все (лат.).

(обратно)

20

«Прусское культурное наследие».

(обратно)

21

«Посыльный» (англ.).

(обратно)

22

Лекарственные вещества, блокирующие активность холинэстеразы — фермента, который расщепляет передатчик нервного возбуждения ацетилхолин, чем вызывает замедление сокращения стенок желудка, кишок, желчного пузыря и т.д.

(обратно)

23

«Золотой самородок» (англ.).

(обратно)

24

Испанский холодный овощной суп.

(обратно)

25

Английское прозвище Банка Англии.

(обратно)

26

До 1971 г английская валюта состояла из фунта = 20 шиллингам = 240 пенсам.

(обратно)

27

Получатель возмещения по страховому полису.

(обратно)

28

Правильное название: заезд на Приз короля Георга VI и королевы Елизаветы.

(обратно)

29

Гречсскнй судовладелец-миллиардер.

(обратно)

30

«Влюблённые» (фр.).

(обратно)

31

«Жатва» (фр.)

(обратно)

32

«Сад Добиньи» (фр.).

(обратно)

33

«Мадемуазель Реву»(фр.).

(обратно)

34

Вскрытие брюшной полости для операции или уточнения диагноза.

(обратно)

35

Имеются в виду английские переселенцы, основавшие первую колонию в Америке в 1620 г.

(обратно)

36

«Миллионер потерял в казино сознание»(фр.)

(обратно)

37

«Срочная операция спасла жизнь американского миллионера» (фр.).

(обратно)

38

Французский протёртый суп из лука-порея и картофеля, подастся холодным.

(обратно)

39

Первый фильм в жанре хард-порно, получивший широкий прокат и имевший массовый успех.

(обратно)

40

1 фурлопг — 1/8 мили = 201,168 м.

(обратно)

41

Андреа и Джованни Габриели — итальянские композиторы XVI в.

(обратно)

42

Обер-церемоииймейстеры и церемониймейстеры.

(обратно)

43

Битва у французской деревни Азенкур 25 октября 1415 г. 14 000 английских лучников под командой короля Генриха V разгромили превосходящие силы французов.

(обратно)

44

Brass nose (англ.) — медный нос.

(обратно)

45

Уилсон Стиер — выдающийся английский пейзажист и портретист (1860-1942).

(обратно)

46

Вполголоса (ит).

(обратно)

47

Ошибка Харви — Макмиллан Гарольд, а не Гарри.

(обратно)

48

В. Шекспир «Генрих V».

(обратно)

49

Дети мои (фр).

(обратно)

50

1964г (фр.)

(обратно)

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте