«Свидетель»

Свидетель (fb2) - Свидетель (Следствие ведут ЗнаТоКи - 9) 210K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ольга Лаврова - Александр Сергеевич Лавров

Ольга Лаврова, Александр Лавров Свидетель

1

Был апрель, похожий на май, и только пожилые люди по инерции еще носили демисезоны.

За апрельскую теплынь май, как водится, отомстит ненастьем. Но пока Москва переживала приступ «джинсофрении», которая начала в ту пору захватывать и среднее поколение — в лице нечиновных его представителей.

Теряли свою обязательность галстуки, поскольку воцарялись «водолазки». Хирела торговля гуталином — расцветала торговля кедами. (Слова «кроссовки» еще не слыхали, что экономило массу трудовых рублей).

Итак, апрель притворялся маем, время клонилось к вечеру. Из Конторы по благоустройству и озеленению тройками, как бомбардировщики, появлялись жаждущие мужички и устремлялись через улицу в «Гастроном». Другой точкой притяжения для мужчин был табачный ларек неподалеку от троллейбусной остановки; вот-вот он грозил закрыться.

Между ларьком и остановкой прохаживалась юная, стройная, миловидная, большеглазая блондинка с дурацкой, но модной прической. Прическа и каблучки прибавляли ей росту, которого несколько не хватало.

Миловидность «педалировалась» косметикой. Стройность форм — облегающим свитерком и юбочкой выше колен. В ушах цвели сережки, на груди — медальон голубой эмали в цвет глаз, парикмахерский лак не скрывал теплого тона волос. Словом, было на что поглядеть, чем и занимался минуту-другую каждый покупатель сигарет.

Девушка принимала дань восхищения как нечто само собой разумеющееся, но неважное. Она ждала кого-то, кто должен приехать на троллейбусе. Ждала уже довольно долго, слегка скучала, но без досады и нетерпения. Коротая время, остановилась прочесть объявления на столбе. «Меняю…», «Продается…», «Потерялась собачка. Головка черненькая, лапки беленькие, на спине темные пятнышки. Если тот, кто ее нашел, не захочет ее возвратить, то прошу хотя бы сообщить, что она жива».

Девушка сострадательно вздохнула и оглянулась на подкативший троллейбус. Опять он привез не тех людей. Ну вот зачем три цыганки с кучей ребятишек? Зачем маслено уставившийся на нее детина в дорогом костюме, перетянутый ковбойским ремнем (мечта подростка, выдающая инфантильность мужика, которому за тридцать)?

Она дочитала объявления, дошла до остановки, повернула к ларьку. Снова наткнулась на масленый взор. Детина закурил и провожал девушку прицеливающимся взглядом. И еще один мужчина, годами пятью постарше, интеллигентного вида, наблюдал за ней скептически и задумчиво, разминая сигарету, щелкая зажигалкой, глубоко затягиваясь.

Но его девушка почти не замечала, озабоченная предстоящим объяснением с масленоглазым. Непременно пристанет! Походка ее на коротком маршруте ускорилась, повороты сделались порывистыми, губы заранее сердились.

Ларечница обслужила последнего покупателя и затворила окошко. Девушка впервые проявила признаки нетерпения, сдвинув рукав, под которым прятались золотые часики.

Детина кинул окурок и направился к ней. Осанкой и манерой двигаться он напоминал боксера в полутяжелом весе.

— Опаздывает, да? Опаздывает!

Девушка враждебно вздернула голову.

— Заставлять ждать такую девчонку! Сумочка из «Власты»… Помада, похоже, французская… французская?

— Ну и что?

— Помада сохнет и выцветает, а его нет. Стоит ли терять время?

Детина был уверен в себе, девушка тоже.

— Стоит.

— Гляди. Только, между прочим, наука говорит, время необратимо. В смысле — ничего не вернуть. Сечешь, Манечка? Или, может, Виолетта?

— Отстаньте вы от меня! — брезгливо поморщилась та, отвлеченная приближением очередного троллейбуса.

Из него выпрыгнул единственный пассажир, симпатичный парень с ясным серьезным лицом, высокий и худощавый.

Девушка радостно рванулась к нему, но детина преградил дорогу:

— Пардон, девочка, невежливо. Мы же разговариваем. Так сказать, в дружеской обстановке.

Приехавший спокойно положил ему сзади руку на плечо:

— Поговорили — и хватит. Извини, Рита, что я задержался.

Могутное плечо дернулось, стряхнув руку.

— Не видишь, мы с Риточкой беседуем? Куда лезешь?

— По-моему, это уже хамство, — сожалеюще констатировал приятель Риты.

Она затревожилась, предостерегающе произнесла:

— Алеша!..

Непрошеный ее поклонник развернулся к сопернику всей массой:

— Сам ко мне пристаешь, а я хамлю? Оскорбляешь, Алеша?!

— Прекратите этот цирк! Хватит! — повысил голос тот.

— Это ты — мне? Да знаешь, что я с такими делаю, дохляк несчастный? — и взял Алешу за отвороты пиджака.

Девушка замолотила в литую спину кулачками, детина заржал. Рядом никого не было, а те, что подальше, отворачивались.

— Алеша, я сейчас! — крикнула она и опрометью побежала мимо ларька и конторы озеленения за угол.

Продавщица высунулась, насколько позволяла шея (плечи в окошко не пролезали):

— Гражданин, чтой-то там? — скосилась она в сторону интеллигентного наблюдателя.

— А!.. — отмахнулся тот.

Но сам следил за событиями с пристальным интересом.

Приятель Риты старался освободиться из рук детины. Тот, продолжая посмеиваться, выпустил его и тотчас нанес удар. Парень упал и так остался, не делая попыток подняться.

Детина удовлетворенно одернул пиджак, погладил костяшки пальцев, неторопливо двинулся прочь. Интеллигент отклеился от ларька и очутился у него на дороге.

— Ну и что ты доказал? — в каком-то нетерпении спросил он.

— Что ко мне не стоит лезть! Между прочим, тебе тоже не советую, дядя!

— Да, это ты доказал. Доказал, что сильней. А девушка все равно убежала.

Мужчину одолевали какие-то свои чувства, детине неясные и безразличные.

— Нервная попалась, — хмыкнул он, снова ощутив спиной смешные ее кулачки.

— Красивая девушка…

Интеллигент все словно бы домогался вытянуть из собеседника нечто более глубинное, чего тот не желал обнаруживать либо попросту не имел.

— Другую найдем!.. Извиняюсь, спешу.

Затягивать пустой разговор возле того, кто все валялся, оглушенный… да и люди начали приостанавливаться… Чего этот дядя хочет?

Дядя иронически выпятил нижнюю губу:

— А иди, кто тебя держит…

Тот пошел, убыстряя шаг, и ушел бы, но сзади раздался голос Риты:

— Вон он, вон! В светлом костюме!

За Ритой поспешал лейтенант милиции. Стягивались любопытные. Раздался свисток, компания молодежи, пользуясь численным перевесом, придержала стремившегося ускользнуть детину.

Рита кинулась к своему Алеше.

— Алеша!.. Алешенька!.. Ой… Он, кажется, без сознания…

Интеллигент смешался с кучкой зевак, вновь становясь в позицию стороннего наблюдателя.

— Свисток относится ко мне? — изумился детина.

— Да, к вам. Документы, пожалуйста.

Отыскал паспорт, отдал лейтенанту. Раздвинув ближайших зрителей, появился сутулый старик с портфелем:

— Я врач, лейтенант.

— Очень кстати. Взгляните, пожалуйста, что с парнишкой.

Врач обрел профессиональную строгость.

— Осторожно, девушка, не трогайте его. Он всегда такой бледный?

— Нет…

Старик начал считать пульс. Лейтенант принялся за детину:

— Объясните, гражданин Платонов, как было дело.

— Какое дело? Никакого дела.

— Девушка звала на помощь. Утверждает, что вы набросились на ее знакомого. Как же нет дела?

— Я у данной девушки, гражданин начальник, только имя спросил. Вежливо, культурно. Почему-то обиделась. Нервная. А с какой радости кто-то валяется на тротуаре… — Он равнодушно пожал плечами.

— Да как вам не стыдно! — вскочила с колен Рита. — Кинулся на него с кулаками! На моих глазах!

— Вы видели, как этот гражданин бил потерпевшего? — спросил лейтенант.

Она открыла рот для безусловного «да», но победила привычка говорить правду:

— Я уверена! Больше же некому! Он уже совсем собрался… схватил его за пиджак и стал трясти!

— Но чтобы ударил, значит, не видели? — спросил лейтенант.

— Не могла же я ждать! Я побежала за вами!

— Тэ-ак… Граждане, кто был свидетелем происшествия?

Люди переглядывались, доносились отрывочные реплики: «Я уже на свисток подошел…», «К сожалению, ничем не могу…», «Услыхал, девушка кричит… А что к чему — не присутствовал».

Врач убрал стетоскоп.

— Думаю, сотрясение мозга. Я уже попросил вызвать «скорую».

— Спасибо, доктор. Гражданин Платонов, почему вы пытались скрыться?

— Я?! — засмеялся Платонов. — Наоборот, девочка от меня скрылась. Тогда я пошел своей дорогой… Не за что меня брать, начальник. Можно паспорт… обратно?

— Не отдавайте ему, не отдавайте! — взмолилась Рита.

— Конечно, если сомневаетесь, запишите фамилию и прочее. Только ведь свидетелей против меня нет.

— Но как же так?! Как же так?.. — Девушка осмотрела окружающих полными слез глазами, остановилась на интеллигентном наблюдателе.

Точно против воли он сделал шаг вперед к Платонову:

— Врешь. Ты его ударил. Назвал дохляком и ударил.

2

Так завелось это дело, фабулой своей похожее на сотни других. Но ему сопутствовали два особых обстоятельства, первое из которых переместило ординарную папочку на Петровку.

Заключалось оно в том, что арестованный Платонов оказался рабочим кладбищенской мастерской. На следователя и начальника райотдела милиции начали массированно давить. Их осаждали вдовы — заказчицы престижных памятников; вдовы, дети и даже внуки — владельцы памятников, стоявших рядом (из солидарности); самые неожиданные высокопоставленные или тайновластные лица; наконец, кладбищенское руководство, разъезжавшее на сияющих «Волгах».

Когда начальнику райотдела пригрозили учинить разгром на могилах его стариков (на том же кладбище похороненных), он впал в малодушие. И дело, вероятно, закрыли бы «за малозначительностью» или еще с какой благовидной формулировкой, но из больницы сообщили об ухудшении состояния потерпевшего. Теперь статья обвинения звучала сурово: «тяжкие телесные повреждения».

И начальник райотдела упросил Скопина принять дело в свое производство, а перед защитниками Платонова притворно разводил руками: дескать, рад бы, да начальство вдруг забрало в приказном порядке.

Вторым — менее необычным, правда, — обстоятельством была неуверенность в единственном свидетеле по фамилии Власов.

Вообще подкуп или угрозы, а то и слезные просьбы родственников нередко заставляют людей менять показания в пользу обвиняемых. Нечего и говорить, какая это язва для правосудия. Но Власов, по осторожному отзыву районного следователя, повел себя «немножко чудно» с самого начала, еще до всей вакханалии вокруг Платонова.

Потому-то дело и досталось Знаменскому.

— Не взыщите, Пал Палыч, что подсовываю элементарную историю, — заметил при этом Скопин, — но она по вас скроена. Боязливостью не страдаете. Тут у вас не липко, — он потер ладонь о ладонь. — И умеете взбадривать человеческую совесть. Так что, надеюсь, убережете драгоценного свидетеля до суда. А то срам мне будет перед районом.

«Позолотил пилюлю старик. Надо скоренько развязаться с этой мурой, пусть уж лучше другие дела подождут».

3

Телосложение Платонова выглядело боксерским только до пояса; ниже было рыхловато, и он неспокойно ерзал на привинченной к полу табуретке в тюремном следственном кабинете. Табуреточка не отличалась мягкостью и размерами, мало-мальски солидный зад на ней целиком не помещался. Однако не шезлонг же сюда ставить. Это одна из первых необходимых подследственному привычек — умение долго и смирно сидеть на такой вот табуреточке. Платонов еще не привык. И привыкать не собирался.

— Вот увидите, я от вас отобьюсь, майор! — хвастливо встретил он Знаменского.

— Лучше называйте меня «гражданин майор» или «гражданин следователь».

— Если вам больше нравится… — нагло осклабился Платонов.

— Просто чтобы соответствовало ситуации, поскольку я работаю в Министерстве внутренних дел. А вы, если не ошибаюсь, на кладбище? (С наглым — по-наглому).

Платонов спесиво фыркнул:

— Я бы сказал, на стыке сферы обслуживания и искусства.

— А точнее, изготовляете памятники. Гуманная профессия.

— А что? Вытесываю модные надгробные плиты. Развивает и физически и философски. «Неправда, друг не умирает, лишь рядом быть перестает!» и тому подобное… Про нас, говорят, даже роман есть: «Черный обелиск». Случайно не читали?

— Случайно читал. Мне не показалось, что это про вас.

— Зато из-за этих обелисков знакомства иногда заводятся — ого-го. Как начнет у вас телефончик трезвонить. Ха-ха. Еще извинитесь!

— Чудно, что за вас горой стоят. Ничей вы не зять, не племянник. Почему начальство землю роет?

— А из принципа. Не тронь наших! Погребальная служба великую силу имеет! Похоронить — это вам не родить, гражданин следователь. Хлебнете вы со мной кучу неприятностей, тем и кончится.

— Поживем — увидим. Давайте к делу. Вы знакомы с показаниями свидетеля Власова? Вы их подтверждаете?

— Это длинный, что ли?

— Не знаю, какого он роста, но он видел, как вы били потерпевшего.

— Врет, требую очную ставку!

— Зачем ему врать?

— Девчонка понравилась, вот он ей и подыгрывает.

— Неубедительно, гражданин Платонов.

— А я точно говорю, он на нее облизывался. «Красивая девушка» — это он сказал лично мне.

— Значит, на месте происшествия Власов присутствовал. Причем еще до того, как вас задержали. Не отрицаете?

— Ну, не отрицаю. Делов-то!

— И правильно делаете — заметен философский склад ума. Но раз Власов там был, то мог видеть весь разворот событий.

— Разворот!.. Мало ль, что он натреплет! Он говорит, что я ударил, а я могу сказать, что он. А? Два стоят, один лежит, кому верить? Вдруг я сейчас на него заявлю?

— Вы забыли о потерпевшем, который вряд ли вас спутает. Да и продавщица табачного ларька утверждает, что Власов спокойно наблюдал за происходящим.

Платонов, уличенный в глупости, разозлился на ларечницу, которая раньше в свидетелях не фигурировала:

— Ну что людям надо!..

— К делу, Платонов, к делу. Мы с вами топчемся на месте.

— Не бил я этого сопляка, чтоб он сдох! Пощупал у него отвороты пиджака, говорю: «На свидание с модерной девочкой в таком костюме…» Может, он не перенес критики? Хлоп, и в обморок. Кругом нервные все пошли. Вот у нас на кладбище спокойно, а в город выйдешь — как будто все от психиатра бегут…

— Гражданин Платонов, закон признает за вами широкое право на защиту, но зачем уж вовсе чепуху городить?

— А вы не все в протокол пишите, — назидательно посоветовал тот. — Чего поприличней. К примеру, так: «Он первый с кулаками полез, я говорю: „Мальчик, осторожней, у меня рука тяжелая“. Тут он — задний ход и брякнулся сам. Я его и пальцем не тронул. Видно, со страху ножка подвернулась». И совсем другая картина получится. А вам-то не все ли равно?

Подобным манером они побеседовали еще минут пятнадцать, пока Пал Палычу не опротивело смотреть, как допрашиваемый перемещается с ягодицы на ягодицу. Платонов был ему уже ясней ясного. Да и времени не оставалось: через полтора часа они с Зиночкой должны попасть к Саше в госпиталь.

4

В дни этих посещений Знаменский всегда испытывал душевный подъем.

Без малого месяц провалялся Томин сначала в Еловске, потом (когда разрешили перевезти) в ведомственной московской больнице и теперь быстро шел на поправку.

А первая неделя была ужасна. Тяжелая рана, критическая потеря крови, осложнения, скачки температуры… Увидя друга на следующий день после несчастья (Скопина вызвали на совещание, Знаменский оставил для него рапорт-прошение и умчался в Еловск), Пал Палыч по-настоящему уразумел и перестрадал смысл слов «жизнь висит на волоске».

Полтора суток провел Знаменский в больнице, и четыре раза при нем волосок истончался до паутинки. Врачи изъяснялись похоронным шепотом. Медицинские сестры передвигались на цыпочках, спрашивали в дверях: «Еще дышит?», «Еще жив?». И это «еще» вползало в уши угрожающим змеиным шипом.

Скопин достал Пал Палыча междугородным телефонным звонком, обстоятельно расспросил, выяснил, что дефицитных лекарств не требуется, что Томин под капельницей без сознания, а Знаменский просто мучается у его одра или в коридоре.

— В таком случае попрошу вас вернуться, у меня запасных игроков нет.

— Я жду, что приедет мать, Вадим Александрович!

— Матери даже не сообщили.

— Почему?!

— Гриппует. Ее все равно не допустят к раненому. Но Кибрит обещали короткий отпуск за свой счет. И родственники в Киеве извещены. Жду вас.

Пал Палыч стиснул зубы и пошел к Томину прощаться.

— Саша, держись! — заклинательно произнес он над землистым лицом. — Не сдавайся. Ты никогда не сдавался. Скоро Зиночка приедет. Ты всем нужен. Ты на этом свете очень нужен!

Тут подняла голову женщина в белом халате и шапочке, сидевшая возле кровати… и Пал Палыч узнал Багрову. Только сейчас он сообразил, что она постоянно находилась здесь и держала Томина за руку. Знаменский принимал ее за сестру, которая следит за пульсом, хотя мог бы догадаться, что этой цели служат точные медицинские приборы, установленные и в ногах и в изголовье.

— Здравствуйте, — тихонько проронила Багрова.

— Здравствуйте, — так же ответил Пал Палыч, как-то сразу все про нее поняв. — Совсем не отходите?

Она застенчиво улыбнулась.

— Говорят, ему без меня хуже.

— Просто держите за руку?

— Нет… я с ним разговариваю. Иногда шепчу на ухо. Стихи читаю… По-моему, он любит сказки — судя по кардиограмме…

— Считаете, слышит? Без сознания?

— Есть еще подсознание. Вы ведь тоже ему говорили…

— Он выживет! — пообещал ей Пал Палыч.

— Ну конечно! — твердо обнадежила она Знаменского.

И тот уехал с отрадным ощущением, что не бросает друга одного…

Теперь Томин долечивался в госпитале, и тут бразды правления забрала Тамара Георгиевна. Задним числом потрясенная случившимся, она готова была бы хоть год держать сына в госпитальных стенах и преувеличивала болезненность его состояния. Томин, естественно, рвался на волю. И на работу.

Врачи занимали среднюю позицию, и пациенту предписывалось дважды в день отдыхать в постели, ходить неторопливо и не волноваться.

Перед визитом друзей он как раз «отдыхал», а Тамара Георгиевна читала ему письмо:

— «У нас в Киеве все цветет. Скорей поправляйся и приезжай. Мы тебя крепко обнимаем и целуем. Дядя Петр, Лиза, Соня и Андрей. А Татуся нарисовала для тебя цветочек».

Томин полюбовался детским творчеством.

— Прелестный цветочек. Только… какая это Татуся?

— Боже, что за человек! Родную племянницу не помнит! Лизина дочка.

— Да? И сколько ей?

— Уже четыре года.

— А-а, ну успеем познакомиться.

— Уж ты успеешь! К свадьбе ее ты успеешь! Который год не был на родине!

Она прервала свои сетования лишь с появлением Знаменского и Кибрит. Последняя вручила болящему букетик первоцветов.

Томин уткнул в них нос — аромата цветочки не имели, но обдавали свежестью. Тамара Георгиевна отправилась налить воды в вазочку.

— Она меня сгноит на этой койке! — пожаловался Томин. — Все бока отлежал. Ну садитесь же, рассказывайте, как там без меня.

— Пропадаем, Саша.

— Ладно, скажите спасибо, что выкарабкался.

— Громадное спасибо, Шурик! Кстати, твой коллега из ОБХСС удрал в экономический институт, в аспирантуру.

— Миша Токарев? Ай-я-яй. Вот вам и запасное «То». Надеюсь, теперь вы поняли разницу между «То-карев» и «То-мин»?

— Еще бы! Ждем не дождемся, когда вступишь в строй действующих гигантов.

— Через недельку выйду железно.

— Выйдешь, когда выпишут. — Тамара Георгиевна поставила на тумбочку цветы.

— Ну разумеется, разумеется… Мамуля, дай нам немного пообщаться.

Та неохотно подчинилась.

— Зина, последите, чтобы он не делал резких движений. И категорически — ничем не волновать. Скоро тебе на процедуру, пойду проверю, все ли в порядке.

Ушла. Пал Палыч посочувствовал:

— Тамара Георгиевна правит железной рукой.

— И не говори! Ее даже главврач боится. Ну, рассказывайте, рассказывайте!

Тамара Георгиевна на секунду приоткрыла дверь:

— Когда зазвонит будильник, одну таблетку синенькую, одну желтенькую.

— Мать с Колькой шлют тебе привет. Вот такущей величины, еле донес.

— Мои тоже, Шурик.

— И Петровка, 38, в полном составе.

— Приветы — хорошо, а новости лучше.

— Из новостей есть одна, которая касается Зиночки. В УБХСС пришел начальником отдела один полковник…

Зазвонил будильник. Кибрит вытряхнула из пузырьков таблетки.

— Запьешь?

— Я насобачился глотать их так. И как полковник касается Зинаиды?

— Больно впечатляющий полковник. С этакими стальными глазами.

— Хм… Послушай, Зинуля…

Та отмахнулась, вынула номер милицейской газеты «На боевом посту» с портретом молодого мужчины в траурной рамке.

— Хоть и не велено волновать, да все равно узнал бы… Помнишь, было дело об автомобильной аварии? Мы искали пешехода…

— Помню.

— С нами работал инспектор ГАИ Филиппов.

— И его помню.

— Тут указ о его посмертном награждении.

— Ясно… Как?

— Грабители угнали машину… он стал задерживать… их четверо было, — пояснил Пал Палыч.

— Хоть взяли?

— Взяли.

— Спрячьте от мамы, потом прочту… «Милиции за это деньги платят», — зло передразнил он кого-то. — Не платят ей даже близко тех денег, за которые так вот работать! А тем паче собой рисковать. Сколько болванов на свете — просто поразительно!

Тамаре Георгиевне одного взгляда достало, чтобы уяснить ситуацию.

— Ну вот. Уже чем-то расстроили.

— Мама, как не расстроиться, когда в Управление пришел красавец полковник и ухаживает за Зиной! А я валяюсь тут. Кошмар.

— Ладно-ладно… полковник… Будильник звонил?

— Звонил. Съел.

— В процедурной все готово.

Знаменский и Кибрит встали. Томин затосковал:

— Братцы, подождите! Десять минут, не больше. Не поговорили же!

Они, конечно, остались.

— Мама, не поддерживай меня за талию. Я вдесятеро здоровей тебя!

— А ты потихоньку, не на пожар, — уже из коридора донесся обмен репликами.

— Зиночка, с утра я тебя найду?

— Вряд ли.

— Тогда сейчас два слова. Помоги организовать комплексную экспертизу. Понадобятся и судебные медики, и трассологи.

— Зачем они тебе?

Пал Палыч изложил суть уличного происшествия.

— Так вот, понимаешь, драка частенько выглядит сумбурно, со стороны не все усмотришь. Обвиняемый, например, говорит, что парень споткнулся и расшиб голову без его помощи. Поэтому, что бы ни рассказывал свидетель, лучше перепроверить.

— И что нужно?

— Во-первых, соотнести рост преступника и пострадавшего…

— Погоди, буду уж сразу записывать. Но ты говоришь, единственный свидетель. А сам потерпевший?

— Пока в тяжелом состоянии, допрашивать не разрешают.

Они еще обсуждали подробности будущей экспертизы, когда Томин вернулся.

— Все их процедуры — фигня собачья, — объявил он, уселся на койку и вдруг грустно как-то задумался.

Тамара Георгиевна, поджав губы, удалилась.

— Знаете, братцы, кто меня по-настоящему спас? Одна удивительная сестричка… То есть, конечно, многие выхаживали. И тебе, Зинаида, я не забуду, и другим. Но вот та… а я даже имени не ведаю. Куда-то пропала, когда я совсем в себя пришел. Потом сюда перевезли… Сестер полно, а мне ее не хватает. Это она меня вытащила! В первые дни.

Знаменский с Кибрит украдкой переглянулись: оба подумали о Багровой.

— Шурик, а какая она? — осторожно спросила Зиночка.

— Как магнит. Как свет.

И сам себя высмеял:

— Отличный словесный портрет. Объявляется розыск света. Помню только глаза и руки. А во сне вижу отчетливо… Как полагаете, можно влюбиться в состоянии клинической смерти?

— Поскольку до того у тебя свободной минуты не было, то ты и воспользовался, — внешне весело высказался Пал Палыч.

— Наука пасует?

— Пасует, Шурик, — подтвердила Зиночка, скрывая замешательство.

Не далее как вчера Майя Петровна осведомлялась у нее о здоровье Томина. За несколько дней в Еловске Кибрит с ней сроднилась, простила роковую для друга просьбу не стрелять при задержании, искренне интересовалась ее судьбой, домашними делами. Но услышать признание Шурика… и в столь несвойственном ему тоне… Вот уж не чаяла!

Опять они с Пал Палычем переглянулись, недоумевая, как быть. Майя Петровна просила не говорить Томину о своем бдении над ним. Однако он в два счета и сам выяснит. Если захочет, если не забудет за рабочей маетой. Лучше бы забыл. Потому что он и Майя Петровна (по фамилии все еще Багрова), да Катя (в душе навсегда Багрова), да еще таинственный Загорский — что из этого всего может получиться?

5

Утренний выгул Графа Пал Палыч с Колькой поделили поровну — через день. Сегодня пораньше пришлось проснуться Знаменскому-старшему. Щенок крутился и поскуливал — подперло.

В квартире он уже почти приучился терпеть, но по выходе из дому надо было проявлять проворство, чтобы успеть отбежать с ним от подъезда. Иначе он прочно и очень надолго утверждался на месте, похоже, сам дивясь, откуда что берется.

Миску он вылизывал так, что муха не подлетала. Обувь грыз исключительно старую — вкуснее. От попыток завоевать диван отказался без больших баталий. Много спал, невероятно быстро рос. Резвился умеренно.

— Мам, он у нас не меланхолик? — спросил как-то Колька, когда Граф отверг его приглашение проснуться и поиграть.

— Нет, Коля, он немножко флегматик и себе на уме. Но умишко еще детский. Крупные собаки поздно взрослеют.

Гулять с ним было тоже нехлопотно. Посторонних он игнорировал, к кошкам относился уважительно; только продуктовые сумки начисто лишали его равновесия. Пока не иссякнет бурный щенячий аппетит, с этим предстояло бороться. И еще присматривать, чтобы не сожрал какую-нибудь дрянь с земли.

— Граф, домой!.. Ты глуховат или у хозяина дикция плохая? Пошли-пошли, мне трудного свидетеля допрашивать.

6

Да, свидетель был трудноват и сложен. Явился пунктуально, но с неудовольствием. Молча протянул повестку.

Знаменский уважительно встал, протянул руку. Пожатие — первый внутренний зондаж, для партнера абсолютно неприметный. Он считает — просто поздоровался; не подозревает, что его ладонь проявила безразличие, симпатию, пренебрежение, страх, доверие, то есть любое преобладающее в нем теперь настроение. Чтобы четко воспринять сигнал, встречная ладонь, естественно, должна обладать натренированной чуткостью. У психологов, врачей, сотрудников следственного аппарата она вырабатывается даже и бессознательно. (У мошенников, кстати, тоже).

Рука Власова выдала неуверенность, нервозность.

— Извините, что опять беспокоим, — радушно начал Пал Палыч, — но дело теперь поручено мне, и есть детали, которые…

Власов не дослушал.

— Я же пришел.

Знаменский усадил его, принялся заполнять бланк, попутно «ставя диагноз».

«Неглуп. Самолюбив, даже с примесью высокомерия. Замкнут. Упрям. Лицо красивым не назовешь, но интересное. Лишь неподвижность черт его портит».

— Об ответственности за дачу ложных показаний вам говорили, прошу расписаться, что помните. Ну вот, с формальностями покончено, Игорь Сергеевич. Теперь несколько вопросов.

— Спрашивайте.

— Прежде всего спасибо, что помогли задержать хулигана.

— Я не задерживал. Задержала ватага молодежи, — отмел Власов похвалу.

— Им тоже спасибо, но без ваших показаний арест Платонова был бы почти…

Снова не дослушал:

— А за что арестован? За то, что слегка стукнул?

— Игорь Сергеевич, у Платонова кулаки пудовые. От его «слегка» у парнишки сотрясение мозга.

Власов скептически хмыкнул:

— Неудачно упал.

— Возможно… Скажите, с того места, где вы стояли, было отчетливо видно происходящее?

— Да.

— Можете назвать примерно расстояние?

— Шагов семь.

— Расскажите, пожалуйста, все по порядку, не упуская мелочей.

— Собственно, я уже рассказывал, записывали. В вашей папке наверняка содержатся мои… мемуары.

— Вы правы. Но то был рассказ другому следователю. Я обязан сам услышать.

— И записать другим почерком. Что ж, извольте.

Но он некоторое время молчал, глядя в окно, и обращенный к Знаменскому профиль выражал какую-то непонятную тому отрешенность.

— Этот… Платонов? Он купил после меня пачку сигарет. Подошел к девушке… Она ждала, наверное, долго. Это чувствовалось. Бесцельно ходила из стороны в сторону, скучала… В общем, неудивительно, что Платонов подошел. Красивая девушка… Одна.

«Почему он так тяжело говорит? Простенькая недавняя история, а он нагружает ее психологией».

— Но, Игорь Сергеевич, ведь девушка ждала не Платонова.

— На ней не написано. Просто, может, кого-нибудь.

— Она производила такое впечатление?

Власов поколебался.

— Нет-нет, утверждать не берусь. Но отрицать тоже.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Ну… пошел типичный для таких случаев треп.

— Вам было слышно?

Власов обернулся.

— Какие-то банальные фразы. Сами знаете, как бывает — начинается полушуткой; а потом уже обидно отъезжать ни с чем.

— Дословно не помните?

— Н-нет.

— Понимаете, мне важно, Игорь Сергеевич, как держался Платонов. Только развязно или нахраписто и нагло. И что девушка — давала она резкий отпор или как-то так… двусмысленно. Существо дела не меняется, но ситуация перед дракой… понимаете?

— Да, разумеется.

Пал Палыч поймал его взгляд и не отпускал, стремясь через этот «канал связи» привести его в нужное состояние.

— Я взываю к вашей памяти. Вы ведь все видели и слышали. Слова, интонации, жесты — где-то они отложились, надо только вытащить на поверхность. Постарайтесь сосредоточиться, Игорь Сергеевич. Представьте себе снова: тепло… ранний вечер… табачный ларек… красивая девушка скучает…

— Все очень похоже… — отрывисто и одышливо продолжил Власов за Пал Палычем, — слишком похоже… Теплый ветер порывами, и пахнет сирень… Деревья шелестят.

«Сирень?!.. Ладно, потом».

— К девушке подходит парень… установлено, что он был навеселе… голова немножко хмельная…

— Да, — согласился Власов, — голова хмельная. — И взволнованно заспешил, будто сам с собой: — Он говорит: «Как жаль, что вы ждете не меня». Она отворачивается. Ветер кидает ей волосы в лицо. Она говорит: «Отстаньте» или «Оставьте»… Но всерьез или только для виду — это невозможно понять. Поэтому он не отстает. Он говорит… пошлости, конечно, но она ему страшно нравится… Синие глаза, синее платье и рыжие волосы на ветру… — Вдруг он умолк резко, с разбегу.

«Ой-ой. Что на него накатило? Чердак в порядке, а понес несуразицу».

— Игорь Сергеевич, вы не жалуетесь на зрение?

— Нет, — сквозь зубы.

— Какого цвета папка?

— Коричневая.

— Эта?

— Серая. Я не дальтоник.

— Извините, заподозрил. Потому что на девушке была черная юбка. И белый свитер. И… разве она рыжая?

— Нет, обыкновенная блондинка. — Он хрустнул пальцами. — Из меня, как видите, никудышный свидетель.

— Да, что-то вы начали фантазировать. А мне нужно только то, что вы действительно видели и помните.

Перспектива продолжения допроса вызвала у Власова отвращение.

— Надо пойти лечь, — соврал он. — Что-то скверно…

— Позвонить в медпункт?

— Нет, это бывает… Я приду завтра или послезавтра… Можно?

— Послезавтра в то же время, — назначил Пал Палыч.

Подписал пропуск. Загадочный свидетель ушел. Знаменский посидел в раздумье. Затем, полистав справочник, снял телефонную трубку.)

— Гидрометцентр? Здравствуйте, следователь Знаменский с Петровки, 38… Да, пожалуйста. Вопрос такой: какова была сила ветра в Москве вечером девятого апреля?.. Да, сего года. Жду… Да? Практически безветрие. Спасибо.

«А если он малость „того“? Шелестят у него деревья и пахнет сиренью. До сирени и сейчас-то далеко».

Бестолково потерянный час дорогого времени. Больше Знаменскому даже думать о Власове было некогда.

7

При всем сочувствии к его горю, отец потерпевшего был Пал Палычу неинтересен. Желто-седые виски, ранние морщины, неотмываемые рабочие руки, громкий голос (от привычки перекрывать шум в цеху) — типичная незапоминающаяся внешность. Но не во внешности заключалась неинтересность, а в кондовой «правильности» Ивана Федотыча. Он был честнейшим, добросовестным и ограниченным человеком. Из породы почитающих себя всегда правыми моралистов и зануд.

Личная беседа с ним была не нужна Пал Палычу, на то телефон есть, чтобы уточнить две-три мелочишки. Но отец попросился прийти. Как отказать, не выслушать?

— …На медные деньги растили. И вырос справный парень. Через три месяца защитил бы диплом, стал архитектором. За что ему такое? За что нам с матерью?!..

Однако надо хоть какую-то и пользу извлечь для следствия.

— Скажите, Алексей по натуре вспыльчив?

— Нет, характер спокойный, основательный.

— Вы были дома, когда он уходил — в тот вечер?

— Дома.

— И все было нормально, Алексей не нервничал? Я спрашиваю потому, что он впервые опоздал на свидание и Рите показался несколько возбужденным.

Отец помолчал хмуро.

— В тот вечер промеж нас разговор вышел… насчет этой девицы…

— Она вам не нравится?

— Да чему ж там нравиться?! Лицо размалеванное, юбчонка — одно название, повадки, словечки… Вы ее видали?

— Сейчас коротких юбочек полно. Примелькались.

— Ну, моему Алексею такая не пара! Из-за нее вся и беда. К порядочной девушке на улице приставать не будут!

В дверь сунулся Власов: было то самое послезавтра.

— Одну минуту, — попросил Пал Палыч.

Власов закрыл дверь.

— У вас дела, — застеснялся отец. — Пойду.

— Идите, Иван Федотыч, и не отчаивайтесь. Будем верить в медицину.

— А что еще остается!..

Знаменский проводил его, впустил Власова, справился о здоровье.

— Обошлось, — вяло промямлил тот.

— Тогда продолжим, Игорь Сергеевич? Мы с вами прервались на том, как…

— Простите, мое свидетельство необходимо?

«Начинается!»

— Да, Игорь Сергеевич, ваше свидетельство необходимо, — категорически, но мягко, ибо заставить его нечем. — Рита в момент удара отсутствовала. Продавщица табачного киоска готова рассказать любую историю. Но установлено, что она ничего толком не могла разглядеть. Вы — единственный очевидец.

Власов хрустел пальцами и нервно поводил шеей.

— Значит, каждое мое слово влияет на судьбу… Это тяжелая ответственность. Что его ждет?

— Платонова? Статья пока не ясна. Дело в том, что от ушиба головы потерпевший ослеп… Вы встретили в дверях его отца. Если слепота останется, — до восьми лет.

— Боже! Несчастный парень!

— Да, трагично.

— Ну съездил кому-то. Максимум должен был появиться фонарь на скуле. А вдруг — восемь лет!!

— Так вы… о Платонове горюете? Сочувствие не по адресу, Игорь Сергеевич.

— Смотря как взглянуть, — раздраженно возразил тот.

— Как ни взгляни. Вам жаль хулигана и не жаль человека, пострадавшего ни за что ни про что?

— Того тоже жаль. Невольно. Потому что он жалок вообще… заработал оплеуху — дай сдачи. Не способен — утрись и переживи. Нет, он, конечно, падает. И, конечно, неудачно. И получает сотрясение мозга, будто летел со второго этажа! Потом он слепнет. Потом, естественно, его бросит девушка. — Во Власове нарастало озлобление. — Родители на старости лет зачахнут в заботах… Есть, знаете, люди, которые умудряются занимать в жизни невероятно много места — с разными своими бедами, немощами, обидами. Все вокруг как будто в долгу, все с ними нянчатся. А ведь просто-напросто — неудачник!

— То бишь, как говорит Платонов, дохляк, — холодно подытожил Знаменский. — Давайте без обиняков. Вы готовы на попятный?

Власов молчал, оттопыривая и втягивая нижнюю губу.

— Если я вас сейчас спрошу, видели ли вы, как преступник ударил потерпевшего, что вы ответите?

Власов опустил голову, думал. Наконец ответил, не меняя позы:

— Ударил.

У Пал Палыча отлегло от сердца.

— Тогда о чем мы толкуем?

— Я признаю факт, но не согласен с его оценкой.

— Оценивать факты — задача суда.

— Не будьте формалистом. Взгляните на вещи шире. Вы говорите «преступник». Допустим, объективно — да. Но субъективно, с точки зрения самого Платонова, в ту минуту…

— Предлагаете мне стать на его место, что ли?

Власов язвительно усмехнулся:

— У вас, разумеется, строгие принципы… вы не заговорите с незнакомой девушкой…

— Нет, случалось, зарекаться не могу. Но я не стал бы колотить ее приятеля.

— О, разумеется! Выдержка и хладнокровие!

— Игорь Сергеевич, вы часом, не играете на флейте?

— При чем тут флейта?

— А при чем мое хладнокровие?

«Я уже тоже раздражаюсь. Когда оба раздражены, добра не жди».

Пал Палыч подавил дурное расположение духа, миролюбиво предложил:

— Давайте от широкого взгляда на вещи вернемся к конкретике? Вы прежде встречали Платонова, или Риту, или потерпевшего — Алексея Демина?

— Нет.

— Когда Платонов с ней заговорил, она отвечала?

— То отвечала, то не отвечала. Слишком короткий разговор. Хоть бы минут десять — и все могло повернуться иначе.

— Как именно?

— Они могли бы и столковаться.

— Сомневаюсь.

— А кто знает? Вы — знаете? Он не знал. Ему казалось, что есть шанс. Вдруг является какой-то почти мальчишка и цапает за плечо. — Он вновь отрешенно уставился в окно. — Видите ли, людей определенного склада нельзя попросту цапать за плечо. И разговаривать начальственным тоном. Да еще при девушке, от которой перехватывает горло… «Оставьте в покое мою невесту!» Если такая рыжая, с такими глазами — невеста, умей ее защитить. Иначе — смешно!

«Опять рыжая, опять накатило. Что-то тут…»

— Выходит, Платонов поступил как надо?

Власов поиграл скулами, справился с эмоциями, отозвался сухо и рассудочно:

— Судя по конечному результату, Платонов поступил нерационально.

— Потерпевший назвал Риту своей невестой?

— По смыслу. За точность текста не ручаюсь.

Не ладился допрос, не ладился. Где-то на полпути от Знаменского к Власову крылась трещина, и туда утекало все самое главное, а от собеседника к собеседнику долетали лишь оболочки слов.

«Ну что мне с ним делать? Качается на шаткой какой-то жердочке вправо-влево. Как привести его на твердую; почву?»

В те поры шутковали: «Есть обычай на Руси на ночь слушать Би-би-си». Глушили уже редко и кое-как. Поэтому Пал Палыч знал, что в зарубежной практике существует специальная служба охраны свидетелей. Вплоть до вывоза их в тайные убежища, где они пребывали огражденными от посторонних воздействий до суда. Мера зачастую совершенно необходимая.

Может, и Власову ее не хватает?.. Может, и не хватает. Только службы такой у нас нет как нет. Бейся, следователь, в одиночку.

— Игорь Сергеевич, можно немного о вас? Вы инженер, работаете старшим диспетчером на ТЭЦ? Сколько лет?

— Пять.

— Напряженная работа?

— Всякое бывает.

— Насколько представляю, вы должны следить за тем, как сбалансировано энергопитание многих объектов. Перед вами громадный пульт, и вы одновременно массу показателей держите под контролем. Верно?

— Приблизительно.

— Значит, у вас тренированное внимание, профессиональная наблюдательность — и слуховая и зрительная. Но почему вы путаетесь в такой несложной картине происшествия? В произнесенных тогда нескольких фразах? Даже в описании девушки?.. Вы жили когда-нибудь в Подольске?

— Нет.

— В Харькове родственников не имеете?

— Нет.

— Извините, никого из близких на Кузьминском кладбище не хоронили?

— Нет. Ищете, был ли я связан с Платоновым?

— Верно, грешен. Хотелось поделикатнее. Но могу и напрямик: не мешают ли вам какие-то житейские обстоятельства давать показания по делу? Возможно, они появились после ареста Платонова? Скажем, к вам обратились его доброжелатели?

Власов прищурился насмешливо:

— Как долго вы держали в себе этот вопрос!.. Обратились вплотную за арестом. Но это не играет роли. Не это играет роль.

— Верю, — почти искренне улыбнулся Пал Палыч. — Но ведь они и до меня доберутся. Поделитесь, пожалуйста, опытом.

— Позвонили домой. Попросили. Угрожали. Я объяснил, что в случае повторного звонка расскажу, будто Платонов сулился прикончить парня на месте. Если дальше станут давить — «вспомню», что видел у него нож. Поняли. Отвязались.

Власов изложил все это без рисовки собственным мужеством. Просто проинформировал. И в тот момент понравился Знаменскому и вызвал встречную откровенность:

— Не могу раскусить вас, Игорь Сергеевич. В вашем поведении мне чудится что-то глубоко личное. Но что?

Неподвижные черты Власова на секунду скомкала гримаса. Испуганная? Страдальческая? Так была коротка, что Знаменский не разобрал. Но ясно, что предположением своим попал «в яблочко».

Тема требовала развития. Однако возникла Кибрит с папкой.

— Ничего, что вторгаюсь?

— Ничего, раз не с пустыми руками. Прошу извинить, Игорь Сергеевич, — совещание с экспертом. Подождите немного в холле.

Власов с облегчением удалился.

— Тот самый свидетель? — проводила она его взглядом.

— Угу. Выкладывай свои достижения.

Кибрит раскрыла папку.

— Оцени! Точные расчеты, бесспорные выводы. Твоему хулигану чистый мат.

— Если он сумеет хоть что-то понять. С дураками беда — чем виртуозней доказательство, тем оно меньше убеждает. Не доходит.

— Он тупица?

— Интеллектом не блещет. Но все-таки сколько-то проучился, авось знает слово «экспертиза». Спасибо большое, Зиночка. По дороге пошли мне обратно свидетеля.

— А что он, собственно? Выскочил весь в смятении.

— Того и гляди даст задний ход. Разводит какую-то сомнительную философию — право сильного и прочее. Если на суде заявит, что ничего не видал, начнется неразбериха. Потерпевший даже опознать преступника не может — ослеп.

— Да, мне говорили. И сотрясение мозга…

— Угу. И запишет суд в решении: учитывая, что потерпевший получил тяжелую травму черепа, показаний его недостаточно для вынесения приговора.

— Свинство! Держи бульдожьей хваткой своего единственного!

— Погоди минутку, при тебе лучше думается… Если сделать так: с помощью этой папки я привожу в чувство хулигана Платонова и сразу устраиваю им очную ставку. Только шиворот-навыворот?

Кибрит кивнула одобрительно: поняла.

— А инструкции побоку?

— Побоку!

— Ну-ну… Желаю удачи.

— Стоп, сударыня. Юбка сантиметров на двадцать короче твоей — это как?

— Довольно вызывающе.

— И подтверждает сомнительность морального облика девушки?

— Ну-у, Павел, что за ханжество!

8

Пал Палыч задумал простенький, но остроумный трюк.

На обычной очной ставке свидетель рассказывает и уличает преступника. Шиворот-навыворот — это заставить самого подследственного все рассказать и признать вину. Куда тогда деваться колеблющемуся свидетелю? Опровергать преступника вопреки всякой логике?..

Власов принял приглашение в Бутырку с болезненным любопытством. По пути они обменялись считанными незначительными фразами. Свидетель был напряжен.

В тюремной проходной, пока Знаменский заполнял пропуска, внимательно прислушивался к непринужденной болтовне его с дежурной:

— Ниночка, что вас давно не было?

— Экзамены сдавала, Пал Палыч. Последняя сессия.

— Так что скоро нас покинете?

— Может, когда и встретимся. Я ведь юридический кончаю. Кабинет хотите в тени или на солнышке?

— На солнышке.

Все еще держалось неурочное тепло, но могло сломаться в одночасье, и как тогда пожалеешь, что забивался в тень.

— Ниночка, Игорь Сергеевич пока побудет у вас. Я подготовлю очную ставку и позвоню.

— Будет сделано, Пал Палыч.

— Уж потерпите, Игорь Сергеевич, четверть часика. Специально для вас свежие журналы захватил. Хотите?

Тот взял и угрюмо проследил за процедурой прохода Знаменского внутрь через автоматические решетчатые ворота. Вот они лязгнули железными челюстями. Знаменский скрылся.

— Курить здесь можно?

— Да, пожалуйста, — разрешила Ниночка.

Власов свернул журналы в трубку, подошел к ее окошку.

— Не думал, что в городе может быть такая тишина.

Тишине новички обязательно удивлялись.

— Такой и в лесу нет. Это стены. Весь шум съедают.

Власов помолчал, слушая невероятную тишину. Ниночка с приветливой улыбкой ожидала вопросов.

— Хороший следователь? — кивнул Власов вслед Знаменскому.

— Пал Палыч замечательно талантливый! И очень душевный!

Власов догадливо усмехнулся: вы, голубушка, к нему неравнодушны. Та потупилась, но произнесла твердо:

— Это не я, это сами заключенные говорят!

— Да? Нелепо!.. И вы тоже. Сидите, как страж в преддверии ада. Кому тут нужна хорошенькая девушка?

Подобные замечания Ниночка тоже не раз слышала. Бывалые же люди считали, что именно такая и нужна.

Она уйдет — найдут взамен похожую: улыбчивую и хорошенькую.

(А со Знаменским они действительно встретились. И даже немного поработали вместе. И то было самое счастливое время ее короткой жизни… оборванной ударом ножа.

История описана нами в повести «До третьего выстрела»).

9

Между тем Пал Палыч энергично обрабатывал Платонова. Тот изо всех сил старался вникнуть в акт экспертизы и разложенные на столе таблицы. Чтобы лучше понять, бормотал вслух:

— «Место кровоподтека на лице потерпевшего соответствует удару, нанесенному человеком, выше его ростом, а именно…»

— Ваш рост, верно?

— Ну и наворочено в этих таблицах…

— Специалисты работали. Кому бы другому я и показывать не стал — слишком сложно. Но вы человек неглупый, с полувысшим образованием… — польстим, слицемерим, плевать, абы проняло.

— Понятно, — утер лоб Платонов. — А тут что?.. «Наиболее вероятно, что удар нанесен правым сжатым кулаком руки, чему соответствуют расположение, конфигурация… расположение, конфигурация и глубина гематом… смотри таблицу шесть». Это ж надо!

— А вот тут вычислено соотношение между углом удара в челюсть и тем, где на затылке потерпевшего образовалась ссадина при падении. Ссадина небольшая, обратите внимание.

Платонов круглил глаза, из которых испарилась наглость. С него уже и в камере спесь сбили, да еще следователь с победоносным видом вывалил заумные свои бумаги…

— Значит, что же мы имеем, гражданин майор? — озабоченно спросил он. — Против меня девчонка. Этот, который с сотрясением. Длинный свидетель. И плюс вагон науки… А кто же за меня?! Вам разве не звонили?

— Ну! За вас очень даже заступались. И многие. Только я начхал. Вы поймите, Платонов, Петровка — не райотдел. Нас не достанешь, — и приврем, и прихвастнем, где наша не пропадала!

— Вот петрушка! — горестно изумился Платонов. — Чего ж делать? Советуете идти на чистосердечное признание?

— Честно — советую.

— К чистосердечникам отношение, говорят, получше.

— Безусловно.

— Кой черт его дернул, этого дохляка, ко мне лезть?! Нужна мне была его девчонка! Своих невпроворот! Заголила ноги и вот маячит перед носом, вот маячит! Стерва!.. Гражданин майор, а мы не договоримся, будто я этих премудростей в глаза не видел, а? Будто просто вот совесть заела и все такое?

— Теперь уж нельзя.

— Эхма! Надо было меня раньше убедить! Растолковали бы, припугнули! Вам, можно сказать, человеческая судьба доверена, а вы…

Он еще раз крепко обругал всех по кругу (кроме себя). Выдохся.

— Ладно, что проиграл, то проиграл. Дальше бы не напортачить.

— Вы просили об очной ставке.

— Дурак был.

— Но сейчас полезно зафиксировать ваше раскаяние в присутствии свидетеля. Думаю, стоит даже извиниться перед ним: человек ходит, время из-за вас теряет

— По шее бы ему, чтоб не ходил!.. Хрен с ним, извинюсь…

10

«Мы свой, мы новый мир построим». А чего не построим, то переименуем, и будет как бы новое.

«Каторга», скажем. Ну что за откровенное наименование! В новом-то мире! Пусть будет, к примеру, «колония». И сразу мило бюрократическому уху, ничто не царапает. «Исправительно-трудовая колония» — отлично звучит.

Или «Нескучный сад». Фи, по-мещански же. То ли дело «Парк культуры и отдыха имени…»! Что «парк культуры» — неграмотно, нелепо, нужды нет. Зато идейно и солидно.

То же и «Бутырская тюрьма». Зачем это нам — «тюрьма»? Почесали в затылке, вычесали «Следственный изолятор». Хорошее нейтральное словечко, даже в больницах изоляторы есть.

Но древняя Бутырка не ведала, что превратилась в невинный «изолятор». Веками пропитывалась она духом неволи, тоски, проклятий, чьих-то предсмертных томлений. Наука утверждает, что информация неуничтожима. Сколько же ее вобрали в себя эти стены, лестницы, глухие коридоры. И источали обратно, густо пропитывая недра тюрьмы.

Так что прогулка по ним для нервно настроенного человека (да еще впервые) была определенным испытанием. Если говорить о Власове, то он показался Пал Палычу ниже ростом и, войдя в освещенный солнцем кабинет, словно бы обрадовался знакомым лицам.

Поздоровался с Платоновым. Платонов зыркнул исподлобья, отозвался нехотя.

— Садитесь вот сюда, Игорь Сергеевич.

Для свидетеля был принесен дополнительный стул.

— Провожу между вами очную ставку. Порядок ее каждому из вас я разъяснил. Первый вопрос к вам, гражданин Платонов. Знаете ли вы этого человека?

— Знать не знаю, но видал.

— Уточните, когда, при каких обстоятельствах. Можно коротко.

— Когда я совершил свой поступок, то есть ударил одного парня… — он аккуратно подбирал слова, — поскольку в это время хотел познакомиться с его девушкой… тогда гражданин, с которым я нахожусь на очной ставке, подошел ко мне… и сделал замечание.

Знаменский услышал подробность впервые.

— Какое же? — заинтересовался он.

— Вроде того, что зря, мол, ты так некультурно…

— Вы ответили?

— А то нет! — и сразу спохватился: — Поскольку я был расстроен… то я этому гражданину ответил недостаточно вежливо… за что теперь извиняюсь, потому что полностью осознал свою ошибку.

«Любопытно наблюдать за Власовым. Мой свидетель озадачен. Нет, больше — ошарашен!»

Знаменский усердно записывал слово в слово.

— Гражданин Власов наблюдал всю драку от начала до конца?

— Разве это драка? — пренебрежительно бросил Платонов. — Я его один раз. Положил — и все.

— То есть вы ударили, он упал и не поднялся?

— Точно так, гражданин майор. А гражданин Власов действительно наблюдал, потому что торчал у киоска.

«Ну вот и перевалили главный хребет! Если не грянет какая-нибудь неожиданность — финт удался».

— Так… Когда подоспела милиция, то именно Власов указал на вас?

— Он, — прорвалась острая неприязнь, и Платонов поспешил замазать ее: — Его, так сказать, заслуга… Особо прошу занести, гражданин майор, что глубоко раскаиваюсь и сожалею, что попал в такую историю…

Физиономия его обмякла и выразила искреннее глубочайшее сожаление.

— Эх! — простонал он. — Житуха была! Рубанешь кому без очереди «Здесь покоится незабвенный…» — и пей-гуляй… Этого не пишите, — уныло вздохнул он. — Пишите — считаю, хулиганство несовместимо с моральным обликом. Верно будет?

— Верно, Платонов. Прочтите, распишитесь.

Платонов читать не стал, подмахнул так. Вернулся на табуретку, уставился на здоровенные свои ручищи, наделавшие беды.

— Теперь вы, Игорь Сергеевич.

«Опасность еще есть. Что во Власове таится, я не прозреваю. Потому осторожненько, на мягких лапах».

— Есть ли у вас возражения или дополнения? Или обвиняемый рассказывает все правильно?

— Все правильно.

Свидетель был разочарован в Платонове: с такой легкостью сдаться, с такой покорностью!

— И действительно вы прежде не встречались и никакими отношениями не были связаны?

— Нет.

За этим слышалось раздражение: сколько можно об одном и том же?

— Я должен соблюдать процессуальные нормы, Игорь Сергеевич, — возразил Пал Палыч на невысказанный упрек и продолжил: — Вопросы по делу друг к другу есть? Гражданин Платонов?

— Нету вопросов.

— Я бы хотел… — подался к нему Власов. — Как вы все это переносите? — Он обвел рукой камеру и испытующе, нетерпеливо впился глазами в Платонова.

Тот завелся:

— Я?!.. Ну и заботливый ты, дядя! Сядь сам — почувствуешь!

— Не устраивайте перебранки, Платонов. Вы ведь решили раскаяться, — умиротворяюще напомнил Пал Палыч.

— А чего он, гражданин майор!.. Бередит только!

— Ваш автограф, Игорь Сергеевич, — показал Знаменский место в протоколе, инстинктивно торопясь закруглить встречу.

Власов расписался и неожиданно выпалил:

— Вы знаете, что тот парень ослеп?

«Ну вот — подложил-таки свинью! Зачем ему надо?»

Платонов вскочил с табуретки:

— Как ослеп?!.. Гражданин майор?

— Сотрясение мозга вызывает иногда скверные последствия.

— Это что же будет — тяжкие телесные повреждения?!

«Нахватался от сокамерников. Изустное обучение уголовному праву. Хорошо еще, Власов раньше не ляпнул».

— Зрение может вернуться. Но если не вернется, — Пал Палыч развел руками.

— Ну, знаете!.. — метался Платонов. — Чего же врачи смотрят? Он у них, может, в ящик сыграет, а я буду виноват?!.. Так не пойдет! Лечат небось шаляй-валяй… А парень, говорили, талантливый. Его спасать надо! Гражданин майор, я ж его по-настоящему не бил, честное слово! Стукнул почти без замаха! Как же так?..

Чуть не в слезах. Да и есть от чего зареветь белугой. Вроде бы самое время было вспомнить о «заботливом дяде», призвать его подтвердить, что стукнул легонько, стукнул разок. Тем более, тот тоже поднялся, и в позе его сквозило ожидание, готовность принять участие в драматическом объяснении. Платонов, однако, вовсе не брал в расчет свидетеля, для него сейчас существовал лишь следователь.

— Давайте ходатайство заявим, гражданин майор. Пусть хороший консилиум соберут. Академиков. Если заплатить надо, я не пожалею. Ведь вы понимаете, что я не хотел! Понимаете?..

— Садиться вы не хотели, Платонов, — устало покачал головой тот. — А что с парнем — по-моему, вам было безразлично.

— Почему вы так обо мне?.. — ахнул Платонов, кровно обиженный. — Никаких у меня чувств, думаете, нет? Просто… ну характер дурной: чуть что — ищу работы на кулак. Сам не рад, честное слово! Ведь изуродовал себе судьбу…

— Что да, то да. Ладно, не обижайтесь. А для Демина врачи делают все возможное. Давайте вместе надеяться, что обойдется.

Знаменский нажал кнопку, появился разводящий.

— Арестованный больше не нужен. Идите, Платонов.

— До свидания, гражданин майор.

Власова он проигнорировал, и тот уселся на стул и подпер ладонью крепкий «волевой» подбородок (нередко достающийся людям мягким и податливым). Был оскорблен пренебрежением к его особе.

— Игорь Сергеевич, вы не фехтуете? — спросил Знаменский, глядя, как бы чего не забыть в кабинете.

Власов оторвался от своих мыслей:

— Давно бросил. Откуда вы слышали?

— Ниоткуда. Жесты иногда знакомые. Осанка, повороты. Я тоже почти бросил.

Он завязывал крепкий двойной бантик на папке, располневшей стараниями Кибрит, когда Власов поинтересовался:

— Пал Палыч, чем вы его так взнуздали?

Впервые по имени-отчеству. Зауважал слегка или тянет поговорить?

— Платонова? Но что тут особо взнуздывать-то? Впрочем, одним аргументом — увесистым — я воспользовался. Могу продемонстрировать.

«Ему, кстати, полезно для укрепления. И поймет лучше, чем Платонов».

Знаменский развязал бантик и извлек материалы экспертизы. Власов увлекся хитроумными расчетами, проштудировал таблицы.

— Это у вас в порядке вещей? — удивился он. — Масса квалифицированного труда ради доказательства, что кто-то кого-то ударил?

— И чтобы обезопасить истину, если единственный очевидец нырнет в кусты, — «по секрету» сообщил Пал Палыч.

— M-м… — оттопырил Власов губу. — Наблюдательный. Предусмотрительный. Замечательно талантливый и очень душевный.

«То ли сарказм, то ли что. А, не буду доискиваться».

— Пора освобождать кабинет, Игорь Сергеевич. Другим тоже охота на солнышке.

11

К вечеру заволокло, к утру задождило, ветер рвал из рук, выворачивал наизнанку зонтики. Заоконный термометр пал ниже +10°. Женщины, уже прочно переобувшиеся в босоножки, растерянно топтались перед ручьями, преграждавшими путь с мостовых на тротуар. Все мерзли.

Графа после гулянья вытирали газетами (собачники любят этот способ: от типографской краски блестит шерсть).

В тот же день кончился в Москве отопительный сезон и батареи охладели до осени.

У Пал Палыча было бодрое настроение, неподвластное погодным фронтам: завтра Томина выписывали из больницы. Назначена встреча в домашней обстановке.

Под радостные фанфары Пал Палыч произвел ревизию скопившихся бумажных завалов, написал постановления о передаче аж двух дел сразу в суд и одного в прокуратуру; ответил на разные запросы и собрался заслуженно пообедать, когда позвонили из бюро пропусков.

Его желал бы посетить Власов И. С.

«Мне он сейчас и даром не нужен! Значит, я ему нужен. Ох, не к добру…»

— Хорошо, выдайте пропуск.

Власов был мокр и взвинчен.

— Извините, что без приглашения.

— Вероятно, тому есть причина, — заставил себя улыбнуться Пал Палыч.

— Я могу поговорить с вами… просто так?

«Смесь агрессивности и просительности».

— Совсем «просто так»?

— Ну, не о погоде, разумеется.

«То бишь все о том же, только без протокола. Пора его наконец разгадать. Тоже мне, сфинкс!»

— А погода того заслуживает, Игорь Сергеевич. С вас до сих пор капает. Снимайте плащ, в углу есть свободные плечики, пусть посохнет.

Знаменский был само добродушие и любезность. Свистать всех наверх! Глазам глядеть, ушам слушать, мозгам варить!

Пока Власов раздевался, Пал Палыч позвонил секретарше отдела:

— Танюша, милая, мне бы чайку и чего-нибудь жевательного.

Та прибежала, в дверях взяла Пал Палычев термос, сожалеюще шепнула: «А в столовой окрошка», — и убежала в буфет. Серьезная женщина, двое детей, а носится как ветерок.

— Игорь Сергеевич, у вас нет аллергии на бумажную пыль? Тогда казенную письменность мы убирать не будем, сложим на диван, с ней еще работать.

— Да-да, пожалуйста…

Власов рассматривал эувфорбию спленденс, которую Зиночка с месяц назад чем-то полила, вызвав небывалое обилие мелких алых цветков.

— Как вы терпите это душераздирающее растение? — поморщился он. — Шипы и кровь.

(Лепестки были кругленькие и действительно напоминали капли крови).

«Некогда выкинуть», — хотел было отшутиться Знаменский, но решил: нет, надо с ним серьезно. Мало ли какая фраза какую струну тронет.

— В этом растении есть характер. Индивидуальность. Красота и жестокость. Оно будоражит. Можно усмотреть символ жизни. Еще что-нибудь накрутить околофилософское. Оно — сильное создание… и не позволяет себя «цапать за плечо» (процитировал он Власова). Вы ведь поклонник силы, Игорь Сергеевич. Фикус мне неинтересен.

— А вы не поклонник?

— Силы? Слово очень уж многозначное. От «падающего толкни» до… ну, скажем: падшего подними и держи, пока не утвердится. Оба определения не мои, я не охотник плодить афоризмы.

Два удара каблучком в низ двери. Пат Палыч благодарно принял от секретарши поднос. Немножко она перестаралась, но зато отпадает сожаление об окрошке. Тем паче, от нее в животе холодно.

— Мы с вами дивно беседуем «просто так», Игорь Сергеевич. Если вы еще поможете мне сервировать стол…

Ел Власов машинально, с холостяцкой неопрятностью: скорее от нервов, чем от голода. Некоторое время продолжалось «просто так», затем прорезался смысл:

— Я вот насчет вчерашней очной ставки…

— Да?..

— Впечатление, будто меня в чем-то надули.

— Хм…

«Сообразил что-то. Любопытно, насколько».

— Не понимаю, зачем понадобилась сия процедура? Ведь Платонов и так готов вам душу выложить!

Пал Палыч долил в стакан из термоса. Хитрить не было смысла.

— Да, я вас слегка надул. И не извиняюсь, потому что для вашей же пользы.

— А в чем вы видите мою пользу?

— Вы мучились сомнениями, тяготились ответственностью. Я облегчил задачу, предложив только подтвердить показания арестованного.

— И поздравили себя с удачей! — колко вставил Власов. Пал Палыч пропустил мимо ушей.

— А кроме того, невредно было посмотреть на Платонова поближе. Как вам этот кладбищенский деятель?

Власов молча отвернулся. Пал Палыч решил тоже помолчать. Пускай собеседник потрудится все же ответить.

После минутной паузы Власова выручил телефонный звонок. Трещал городской аппарат, и Пал Палыч, как всегда в таких случаях, отозвался официально:

— Старший следователь Знаменский слушает… Предисловия не нужны, здравствуйте, Шептунов… Естественно, узнал… Да никакого фокуса, память срабатывает автоматически… Ну что — что пять лет назад? Голос у вас тот же… А вы прикиньте, сколько я его наслушался, пока вы плели завиральные истории!.. Ну ладно, ладно… Значит, свобода. Поздравляю. И что будем делать дальше?.. Вот чего не советую! Зайдите-ка, потолкуем всерьез… Сейчас скажу… — Он полистал настольный календарь. — Давайте послезавтра в три сорок пять.

«Шептунов. Отрадно, что не пропал. Хоть кто-то когда-то не пропадает! Вообще день удачный — если б не Власов».

— Еще чаю?

— Нет, спасибо… С вами разговаривал преступник?

— Бывший преступник.

— Что он сделал?

— Много чего наворотил.

— И вы с ним так вот…

— Что вас удивляет?

— Тон.

— Пять лет назад тон был другой. Но и человек был другой. Я с ним бился несколько месяцев.

— И перевоспитали?

Знаменский разозлился, но смыл злые слова с языка остатками чая.

— Вы меня все подковыриваете, приписываете хвастливость и прочее. Ну какая мне корысть перед вами чваниться?.. Что до перевоспитания, то педагогическая польза от следствия чаще всего гомеопатическая. Корень в самом человеке. Хочет или не хочет вырваться из уголовной тины. Шептунов захотел. Всё.

— И он к вам придет советоваться. Почему?! Почему тот же Платонов держится так, словно вы ему — друг, а я — враг?

— Преувеличиваете. Просто мы с ним — каждый на своем месте. Он видит, что на меня в определенном смысле можно положиться — все честно и объективно. А ваша позиция ему непонятна. Непонятное среднего человека раздражает.

«Снова воды в рот набрал… А ведь он способен сейчас поблагодарить за угощение и откланяться. А я останусь ни с чем?»

— Игорь Сергеевич, давайте наконец откровенно. Вы пришли искать помощи себе, но неким образом это связано с делом Платонова… Ваш протестующий жест — только жест. Из упрямства. У меня от своих забот голова так пухнет, что к вечеру кепка не налезает. Но готов помочь — если буду в силах. Только вот мне, как и моему подследственному, многое непонятно. Вы не вмешались, чтобы защитить Риту или Алексея… но не ушли. Стояли, смотрели. Как-то туманно упрекнули Платонова… не попытались задержать…

Власов захрустел пальцами:

— Вывод ясен: трусил, пока не собралась толпа, а тогда рискнул вякнуть. Так?

— Нет, гораздо сложнее… Вы, между прочим, не ответили на вопрос о кладбищенском деятеле.

— Он не стоит серьезного разговора.

— Не считаете Платонова опасным?

— Разумеется, нет. Не хотел же он убивать вашего Демина!

— Единственно, чего он хотел, это утвердить себя с помощью кулака. Что будет с Деминым, его не интересовало. Это — антисоциальность. Как она проявится, зависит у таких, как Платонов, скорее, от ситуации. Если бы всерьез обозлился — ударил крепче. Мог ударить и камнем и ножом — что попало под руку. Думаете, нет?

— Думаю, да, — с горечью согласился Власов. — Но, Пал Палыч, почему об интеллекте судят по максимально доступному для данного человека проявлению. О моральном же уровне — по минимальному. Это несправедливо! Гениальный ученый может в другой области изрекать глупости. Неважно. Но если кто хоть однажды сделал подлость — весь счет ведется от нее: вот на что способен!

— Занятная постановка вопроса. Выкрою время — размыслю. Пока же вернемся к вам. Что вас сюда привело? Откуда желание поговорить просто так?

— Допустим, мне нравится с вами беседовать.

— А серьезно?

— Ну, если хотите, я всегда должен четко понимать, в каком положении нахожусь. В данный момент не вижу, зачем вам нужен свидетель. Мне эта роль неприятна. У вас и так все имеется — и раскаявшийся злодей, и невинная жертва, и высоконаучный трактат, скромно именуемый экспертизой.

— А как насчет гражданского долга, Игорь Сергеевич?

— Не опускайтесь до уровня агитатора. Объясните свой интерес ко мне юридически.

— Вас излишне занимает процесс следствия.

— Интерес рассматривается как нездоровый?

— У каждого своя профессия. Зачем инженеру-энергетику углубляться в тонкости судебной психологии или теории доказательств?

— Красивые термины. Что осталось бы от вашей теории доказательств, если бы Платонов успел просто уйти? Пшик!

— А вы хотели бы, чтобы он ушел, а славный парень остался, как говорится, неотмщенным?

Тихо сделалось в кабинете. Власов пристально смотрел на эувфорбию.

То, что он произнес затем, было неожиданным и для Знаменского, и для него самого:

— Я… могу навестить этого Демина?

— Новая причуда. Чем вы маетесь, Игорь Сергеевич?.. И как давно?

— Не будем теперь!.. — отрицательно затряс тот головой.

— Завтра я собираюсь в клинику. Поедемте вместе.

Хуже всего, что Пал Палыч почти знал уже, чем мается Власов. Только отпихивался от своего знания в надежде, что ошибается.

12

Власов был утомителен и в молчаливом, и в разговорчивом варианте. И, чтобы не ехать вдвоем через город, Пал Палыч назначил ему свидание на станции метро, откуда путь до клиники занял у них всего минут пять. Дождь зарядил, и передвигаться надлежало стремительно.

Клиника обдала специфическими запахами и звуками, и Пал Палыч с облегчением подумал: «Слава Богу, Саша уже дома!»

В кабинете врача они застали старшего Демина с авоськой на коленях: подкормка сыну. Пал Палыч справился о состоянии Алексея.

— Сейчас как раз на осмотре — еще одного специалиста вызвали. Сижу вот, жду, что скажут… — понурился Иван Федотович. — Приходили его друзья по институту, у него, говорят, было необыкновенное видение. Видение, понимаете?..

— Да. Мало сказать — обидно. Хочу вас познакомить — Игорь Сергеевич, тот самый свидетель происшествия.

— О, здравствуйте! Демин. — И долго тряс его руку. — Спасибо вам от души, товарищ… Власов, да?

Тот с неудовольствием отнекивался от благодарностей. Демин горячо твердил правильные газетные фразы о важности наказания всякого рода нарушителей общественного порядка.

Вошел врач, пропустив вперед Риту:

— Сюда, пожалуйста.

Рита сказала общее «здравствуйте» и повернулась к врачу:

— Что сказал профессор?

— Пока шансы пятьдесят к пятидесяти.

Она ахнула и отшатнулась.

— Радоваться надо! — урезонил врач. — Значит, есть основания надеяться! — И обернулся к отцу: — Сейчас его привезут сюда. В палате уборка.

— Неужели он может совсем ослепнуть?! — в три ручья залилась Рита.

Демин сердито комкал в руках авоську и сверлил ее осуждающим взором.

— Рита… вы… не годится вам тут плакать! — повысил он голос.

— При Алеше я не буду, Иван Федотыч! — прорыдала та и вдруг уткнулась в его плечо.

Доверчивый этот, родственный порыв смутил его и привел в растерянность, но не растопил льда.

— Ну-ну… вы скоро утешитесь…

— Как я утешусь, когда я его люблю!!

«Без посторонних папаша наговорил бы ей резкостей. По его убеждению, „эта девица“ неспособна любить».

— У вас к Демину серьезные вопросы? — обратился к Пал Палычу врач.

— Нежелательно?

— Держится он молодцом, но лучше покороче.

— Ясно. Сокращусь.

Дверь открылась, и на каталке ввезли Алексея. Глаза его были скрыты повязкой. Рита бросилась к нему, вытерев слезы, поцеловала.

— Алешка, я так соскучилась!.. Ой, опять уже колючий… Голова больше не болит? — в тоне ни малейшей плаксивости.

— Да нет, пустяки… В каком ты платье?

— В брючном костюме. Синем. Чтобы не смущать здешнюю публику.

— Подумаешь, пусть завидуют!

Завязался тихий (но слышный в небольшом кабинете) разговор, перемежаемый поцелуями, при котором присутствие посторонних решительно ни к чему.

Врач деликатно вышел. Знаменский подал Власову знак, предлагая тоже пока удалиться. Тот сделал вид, что не заметил, и с жадным вниманием смотрел на Риту и Алексея. Тогда и Знаменский остался. Иван Федотович обиженно застыл, не желая соглашаться, что он лишний.

А молодые были поглощены друг другом и не обращали внимания на окружающих. Алексей — по слепоте, Рита — то ли забывшись, то ли из принципа пренебрегая старомодными нормами скромности.

С горя забросив парикмахерскую, она выглядела еще моложе и — на вкус Пал Палыча — красивее. Прижавшись к Алексею грудью, таяла от нежности, светилась радостью.

Но вот схлынул напор чувств, в их воркование вторглась действительность:

— Я была у тебя на кафедре, принесла замечания по диплому.

— Молоток, попозже прочтешь мне.

— Алеша, профессор сказан, что ты будешь в порядке.

Алексей чуть отстранил ее и произнес спокойным крепким голосом:

— В данном случае важнее не то, что сказал профессор, а то, что говорю я. А я говорю «да». Во-первых, не намерен отказываться от удовольствия смотреть на тебя. А во-вторых, я, черт возьми, архитектор и должен видеть свои проекты!

— Ты — во-первых, черт возьми, архитектор.

— Не жаль уступать первое место? Ладно, так или иначе, я собираюсь быть в полном порядке… А нет, найду тебе кого-нибудь поприличнее.

— На кой шут он мне сдался! Я его… — она зашептала Алексею на ухо, оба засмеялись.

Опять был объявлен перерыв на ласки.

Власов — этакая верста коломенская в углу — наливался тяжелой темной думой. Демину-старшему сделалось вовсе невмочь.

— Между прочим, я вчера известила предков, что выхожу замуж, — с нарочитой небрежностью обронила Рита. — Слава Богу, объяснение заочное, без ахов и охов.

— Забыл, где они сейчас?

— В Африке, в этом… нет, все равно не выговорю.

— И не стыдно?

— Нет. По географии я всегда знала только одно: Волга впадает в Каспийское море.

Алексей погладил ее по щеке:

— Ревешь?

— Это от стыда за невежество.

— Слезы отменяются, слышишь? Потекут ресницы, красота насмарку… А с родителями все-таки неловко.

— Если помнишь, два месяца назад мне стукнуло восемнадцать. Могу участвовать в выборах, водить машину и вступать в брак.

Ошеломленный новой бедой Иван Федотович так громко сглотнул, что Алексей услышал.

— Кто тут еще?

Иван Федотович прокашлялся.

— Отец! Ты что же молчишь?

— Ладно-ладно, я потом, — пробурчал тот.

— Что еще за «потом»? Иди сюда.

Отец приблизился, вложил в ладонь Алексея свою руку.

— Здорово, старый партизан! Вы пришли вместе?

— Н-нет… Я прямо с работы…

— Лучше бы вместе. И вообще… у тебя иконки с собой нет?

— Какой иконки? — обомлел Иван Федотович.

— Эта дурочка официально сделала мне предложение. Может, сразу и благословишь?

Иван Федотович беспомощно потоптался: огромные Ритины глаза в мокрых ресницах (которые не потекли, потому что не были накрашены), счастливо улыбавшийся сын с белой повязкой поперек лица…

— Ты сначала хоть из больницы выйди, а тогда женись!

— Невеста, примем совет бывалого человека?

— Давай.

— Тут к тебе следователь, — нашел отец повод ретироваться.

— Да? Полно гостей.

— Здравствуйте, Алексей. У меня разговор на две минуты, — подал голос Знаменский. — Вы имеете право на гражданский иск к Платонову.

— То есть?

— Для возмещения понесенного вами ущерба. У него описано имущество.

— Да зачем, Пал Палыч? — изумился Алексей. — Не буду я заявлять никакого иска! На его деньги мне решительно плевать. Еще не хватало!

— В общем, я этого ждал и понимаю. Остальные вопросы на днях. Не буду мешать… Игорь Сергеевич, вы хотите что-нибудь спросить или сказать?

— Нет, нет… желаю здоровья и вообще счастья…

Алексей поблагодарил — не поняв, кого.

13

Напротив главной проходной Петровки, 38, через улицу, находилась стоянка такси.

С зарплаты на такси не поездишь, но сегодня в кармане у Пал Палыча лежала премия — раз. Они с Зиночкой спешили к Томину — два. Дождь прекратился, давая возможность пребывать под открытым небом — три. И потому они пристроились в хвосте довольно многолюдной очереди.

Она имела настроение добродушно-шутливое. У очередей ведь бывают разные характеры. Попадется, например, кто-нибудь склочный, заведет ругань с продавщицей или соседями, заразит остальных. И уже уйдет потом, и «зараженные» сменятся новыми людьми; но и новые продолжают ворчать и цапаться, сами не зная почему. А суть в «закваске», которую очередь получила и долго не может от нее избавиться.

Той, где оказались Знаменский с Кибрит, кто-то, наверное, оставил в наследство веселый, легкий дух. «Очередники» подтрунивали друг над другом, раскованно искали попутчиков для кооперации. Ожидание тяготило куда меньше, чем обычно. Те, кто выстраивался сзади, спустя короткое время тоже теряли равнодушную отчужденность горожан и «включались».

Вот двое подошли со скучными деревянными физиономиями. Глядь, через несколько минут начали беззлобно пикироваться:

— Женился бы ты, Валентин! Ведь уж избегался, из тебя скоро песок начнет сыпаться.

— Из тебя самого скоро посыплется!

— Да, но за тобой даже подмести будет некому!..

Коллективным развлечением служил пьяненький мужичок, которого шоферы не брали. Он был, однако, преисполнен оптимизма. Да еще грели его сердце две бутылки пива; он перехватывал их и так и эдак: мешали рукам, ибо все порывался приплясывать и петь. Тогда поставил их к столбу и в веселии забыл. Вдруг увидал и умилился:

— Гляньте-ка, гляньте! Бутылки-то мои какие у-ум-ные!

Опять покуролесил и опять умилился:

— А пиво стоит! Честно стоит!

И, присев на корточки, любовно поправил, чтобы смотрели этикетками в одну сторону.

Место стоянки было бойкое — возле ворот «Эрмитажа»; машины подкатывали часто. И скоро Пал Палыч и Зиночка покинули бодрую очередь.

14

Если Маргарита Николаевна Знаменская славилась пельменями, то Тамара Георгиевна — украинскими забористыми блюдами. И стряпала всегда обильно, мало просто не умела. Квартира благоухала: на кухне и жарилось, и пеклось, и булькало, и дразняще обдавало пряностями.

Друзья обнялись. С некоторой бережностью, потому что левая рука Томина была еще на перевязи.

— Да бросьте, это для маминого удовольствия!

Зиночка сняла куртку, косынку. Томин выкатил глаза и обошел ее кругом, как выставочный экспонат.

— Да будь я и негром преклонных годов!.. — выразил он свое восхищение. — Ну, Зинаида!

Действительно, выглядела она замечательно. Пал Палыч не смог припомнить, видел ли на ней это платье, но последние недели Зиночка все хорошела и хорошела.

— Неужели полковник со стальными глазами? — грозно вопросил Томин. — Видишь, мама, что тут без меня! Моя нервная система в опасности! Зинаида цветет, как орхидея. Правда, я их не видал.

— Да весна же, Шурик. И ты — жив-здоров!.. Тамара Георгиевна, вам помочь?

— Нет уж, вас такую и к плите подпускать опасно.

— Для плиты или для меня?

Та посмеялась:

— Все почти готово. Расставляйте там тарелки.

Где в доме что, Зиночка знала. Своей волей достала самую парадную посуду.

Пал Палыч поинтересовался, что за книга раскрыта на кресле. Солоухин.

— Ты читаешь или мать?

— Представь себе, я. И с удовольствием. В наше время вдохновенно и всерьез описывать, как надо собирать грибы, как их жарить, солить и что ими закусывать — своего рода нравственный подвиг!

В дверь позвонили, Томин двинулся отпереть, но Тамара Георгиевна опередила, впустив пожилую пару: соседей с нижнего этажа. Женщина торжественно держала корзиночку с пучками укропа, салата и еще какой-то зелени.

— Мы только что с дачи и вдруг слышим — Александр Николаевич вернулся из госпиталя.

— Вернулся, вернулся.

— Поздравляю, Тамара Георгиевна!

— А-а, — сказал Томин, — здравствуйте. Я уже скучать начал — никто не напоминает про тапочки.

— Ой, что вы! Бывало, сидим по вечерам, а ваших шагов не слышно. И так не по себе, так не по себе… Я говорю: пусть бы уж топал, во сто раз лучше!.. У вас гости? Мы только поздороваться и… вот. Это вам, — протянула корзиночку.

— Неужели с собственной грядки?

— У нас теплый парничок!

— Тронут. Обожаю всякую травку.

Соседи ушли, Тамара Георгиевна засновала из кухни в комнату, принося пышущие жаром кушанья.

— Ведь только хорохорится, а на самом деле еще совсем не здоров, — приговаривала она. — Спит беспокойно, вскрикивает. А уже готов из дому на работу сбежать. Хоть бы вы на него повлияли.

— Пал Палыч, давай влиять, — подмигнула Зиночка. — Шурик, тебе кто разрешил вскрикивать?

— Это от скуки. Уже сил нет бездельничать!

— Раз в жизни можно отдохнуть, — «влиял» Знаменский.

— Не смеши. Уж чья бы корова мычала… Ох и поедим, братцы! А после попоем.

— Сашко, тебе нельзя утомлять легкие! — запретила Тамара Георгиевна.

— Ну, Паша споет.

— Если забудет про своего единственного ненаглядного свидетеля, — вставила Зиночка.

— Не поминай на ночь глядя. У меня от него изжога.

— Все в том же состоянии?

— Помяни мое слово, — прорек Томин, — однажды утром он придет и скажет: знаете, Пал Палыч, я сегодня всю ночь не спал, думал, и окончательно решил от всего отказаться!

— Да пропади он пропадом! Буду петь тебе все, что пожелаешь.

15

Но пение не состоялось. После ужина, когда Тамара Георгиевна принялась за грязную посуду, до которой Зиночку тоже не допустила, та произнесла насторожившим Пал Палыча тоном:

— Я бы хотела кое-что сообщить…

— Слушаю. Или мы ждем Сашу? (Тот принимал чьи-то телефонные поздравления в соседней комнате).

— Да, Павел, чтобы уж сразу…

Пал Палыч всмотрелся в нее. Потупилась, какая-то тревожно-радостная.

Нет, платье было новое, не видал он ее в этом платье. И туфли новые. Вся новая.

Почему-то смутно стало на сердце от ее новизны.

— Что случилось? — гаркнул Саша за спиной.

— У меня короткая информация, — тихо сказала Зиночка. — Я выхожу замуж.

— С ума сошла! — воспротивился Томин всем существом.

— Ты тоже считаешь это помешательством, Павел? — обернулась она к Знаменскому.

Тот отрицательно покачал головой. Голос все же отказал.

— Нет, ты понимаешь, что ты делаешь? — негодовал Томин. — Была дружба, была нерасторжимая тройка! Как мы вместе работали!

— И останется дружба, останется тройка! И будем вместе работать!

Томин присвистнул:

— До нас ли теперь! Друзей покидают за порогом загса.

— Шу-урик! — с ласковой укоризной Зиночка взъерошила ему волосы. — Таких друзей не покидают. И я не представляю, чтобы мой муж не стал вашим другом тоже.

— Ее муж!.. — перекривился Томин. — Просто слышать не могу!.. Кто он наконец?

— На днях познакомлю.

— Видал, Паша? Мы даже не знакомы! Заводит роман, не спрося нашего мнения, не показав хоть издали! Я вот уверен, что он тебе не пара!

Возможно, Томин чуть-чуть утрировал свое огорчение. Но чуть-чуть.

А Пал Палыч переживал чувство потери. Уже окончательной. Год назад состоялось между ним и Зиночкой последнее интимное объяснение. Она, не обинуясь, признала, что есть кто-то… еще не наверняка… но она надеется, что тот самый, кто ей нужен. Знаменский не раз спрашивал себя — не ее — оправдалась ли надежда. Сегодня получил ответ. Знал, что к тому идет. И все-таки, все-таки!..

— Ладно, Саша, уймись, — сказал он вполне, как ему представлялось, невозмутимо. — Мать переполошишь.

Томин приглушил громкость, но не унимался:

— О, женщины! О существа, которые…

— Имеют обыкновение выходить замуж, — подхватила Зиночка, не скрывая улыбки.

— Паша, быстро мне рюмку коньяку! Внизу в книжном шкафу. Одной рукой неудобно… Спасибо. Это я за собственное здоровье… Значит, бесповоротно? Любовь, семья и прочее?

— Да что ты так уж раскипятился?.. Пососи лимонную корочку, Тамара Георгиевна унюхает.

— Во-первых, глубоко возмущен твоей скрытностью. Во-вторых, зол на себя: недоглядел. Ничего себе, сыщик! И, в-третьих, честно и откровенно ревную. Если уж приспичило замуж, почему не выйти за меня или Пашу?

— Ты не сватался.

— Убить меня мало.

Все это уже сбивалось на водевиль, и Пал Палыч предложил поздравить Зиночку по-человечески.

— Ррр… Сейчас не могу. Остыну — поздравлю.

— Ну остывай. Я пока позвоню.

— Постой! Были ЗнаТоКи. А теперь?

— Клянусь не менять фамилию.

— И на том спасибо, — буркнул он ей вслед.

16

Утро туманное, утро сырое. Граф порезал лапу о стекляшку. От вчерашнего пиршества тело тяжелое. От Зиночкиного счастья грустно. И опять, опять незваный Власов!

— Мешки под глазами, плохо спали, Игорь Сергеевич?

— Практически не спал. Я много передумал, прежде чем прийти.

— Всю ночь не спал, много думал и окончательно решил?.. — Паша как в воду смотрел.

— Да. Окончательно.

— Свидетель подает в отставку. Это я почти знал. Что же, рассказывайте.

— Не хочется говорить. — Он достал из кармана листок. — Прочтите.

«Старшему следователю Управления внутренних дел г. Москвы тов. Знаменскому П. П. Заявление. От гражданина Власова, проживающего… Я привлекаюсь в качестве свидетеля по делу Д. К. Платонова, который избил на улице человека. По этому делу я не могу быть объективным свидетелем, так как…»

Знаменский пробежал текст до конца, вздохнул, отложил. Все встало на свои места.

— В вашем заявлении нет главного, Игорь Сергеевич.

— Я написал все.

— Вы не написали, почему пришли. Ради кого? Ради себя, ради него, ради торжества справедливости?

Власов выглядел постаревшим, был серьезен, лишен стремления подкалывать следователя; отвечал добросовестно:

— Не терплю, если я кому-то обязан или должен. Ни отдельному человеку, ни обществу.

— Не честнее ли сказать: мне стало стыдно. Вы ведь, в сущности, пришли исповедаться.

— В отпущении грехов не нуждаюсь. Просто мой принцип — всегда платить по счетам.

— Э-э, бросьте, Игорь Сергеевич! Не такой вы рационалист, каким стремитесь выглядеть… Пожалуйста, могу зарегистрировать заявление, поставить входящий номер, и когда понадобитесь — вас вызовут. Устраивает? Насколько вижу, нет. Тогда вот как! — Пал Палыч разорвал листок и бросил в корзину. — Вам стало невтерпеж, и надо облегчить душу. Так что говорите.

Хруст пальцев.

— Неприятно.

— А мне? Ведь каждый день я призываю людей признаваться в чем-то постыдном и мучительном.

— У вас привычка.

— Все равно неприятно. Но нужно. И часто больше-то нужно не мне, а тем, кто сидит тут напротив.

— Я… все написал.

— Нет, этого мало. «Шесть лет назад совершил аналогичное преступление… о нем никому не известно…» Нам обоим нужно без канцелярщины, человеческим языком.

Власов беззвучно пожевал губами. Слов во рту не было.

— Давайте я начну за вас. Шесть лет назад цвела сирень, был вечер и теплый ветер трепал рыжие волосы красивой синеглазой девушки.

— Положим, вечер был прохладный.

— Прохладный ветер трепал рыжие волосы. Вы подошли и сказали: «Как жаль, что вы ждете не меня!» Она ждала другого.

— Да. Но многое было иначе, чем с Платоновым. Только вот постепенно…

— Прошлое смешалось с настоящим.

— Да, все стало казаться похожим. Иногда не мог отделять, где Платонов, где я сам… Та девушка напоминала Риту. И она мне… по-настоящему понравилась.

— А вы ей?

— По-моему, отбрыкивалась для вида. Мы почти познакомились, когда явился ее незваный защитник. Корчил из себя рыцаря, изображал, что имеет права…

Он умолк. Пал Палыч не стал понукать: теперь уж заговорил. Договорит. Власов тряхнул головой, освобождаясь от скованности в шее.

— Я был моложе, Пал Палыч. Общительней, остроумней. Женщины, случалось, увлекались не на шутку. Я мог рассчитывать, понимаете?

Знаменский покивал — чего не понять.

— И она вела себя как-то… нейтрально. Словно ждала, чем кончится. Как проявит себя ее приятель… Слово за слово, пошла толковища. Он замахнулся, я успел ударить первым… он отлетел на скамейку, стал сползать вниз… потекла кровь.

— Очень сильно ударили?

— Средне. Но… разводным ключом.

— Это плохо. Куда попали?

— В голову. Правда, удар получился скользящий. Девушка закричала. Ей померещился нож. Но это был разводной ключ. Немецкий, друзья в тот день подарили.

— Зачем ключ? У вас машина?

— Была… Разбил вдребезги, новую не осилил. Да, так вот тут девушка испугалась меня — что я с ножом. Отбежала. Это все произошло на скверике. Безлюдно. Она издали топала на меня ногами и обзывала… вероятно, справедливо. Тогда я ушел.

— Просто ушли… Совесть не пошаливала?

— Должен признаться — нет. С неделю тревожили звонки в дверь, ну, еще избегал бывать на том месте. Вот и все.

— А теперь-то — что все-таки вами движет, Игорь Сергеевич? Разыгрались ассоциации, воспоминания — ясно. Ясно, что вы защищали не Платонова — себя. Но что-то послужило же последним толчком для такого шага, как официальное заявление. Оно ведь чревато…

— Не толчок — обвал всего! Неужели вы не понимаете?! Все не так, как должно быть. Все оборачивается иначе. Одно за другим. Платонов оказался мелочью и трусом. Кого я выгораживал? К Демину чувствовал пренебрежение, а он — сильный характер. Его отец меня благодарит — за что?.. Рита вопреки элементарной логике житейской остается со своим Алешей. Все не так, как я привык считать!

Пережидая очередную паузу, Знаменский подумал, что все равно не понимает Власова. И не поймет до дна. Пусть смятение, переоценка ценностей. Но инстинкт самосохранения должен бы взять верх. Всю жизнь проживши эгоистом, скептиком (может быть, и циником), вдруг не перерождаются в покаянных праведников. Тут срок нужен немалый и многие жестокие уроки…

Но если цинизм был напускной? А эгоизм — следствие одиночества, отучающего заботиться о других? Понимает ли он и сам себя вполне, до конца?

— И вы еще, — снова заговорил Власов. — Я считал себя стопроцентно порядочным человеком, а тут увидел все с обратной точки, вашими глазами… К кому-то другому, возможно, не пришел бы.

— Как удачно, что подвернулся Пал Палыч! Добрый малый, всегда рад потолковать по душам. Нет, Игорь Сергеевич, не польстили вы мне своим доверием. Раз не пришли бы к другому, то чего стоит ваше раскаяние?

— Я не уверен, что раскаиваюсь. Еще не знаю… Дело в том, что я привык существовать в определенной системе координат. Иначе не умею. Сейчас прежние координаты сместились. Я потерял свою точку в пространстве. Нет опоры.

Пал Палыч смотрел в окно. Утро туманное, утро сырое. Зиночка выходит замуж. Граф будет часто резать лапы — тяжел, а кругом битые бутылки. Власов объясняет-объясняет — объяснить не может.

— Хорошо, Игорь Сергеевич, чего вы хотите от меня в вашем бедственном положении?

— Очень четко. По своим каналам выяснить — наверное, сохраняются архивы — каковы были последствия той драки. Мне это необходимо как отправной момент…

— Для иной системы координат, — усмехнулся старший следователь Знаменский, потерявший единственного свидетеля.

— И для самооценки… И вообще.

Пал Палыч набрал четыре цифры.

— Дежурного по МУРу… Аркадий? Привет… Нет, не про Томина. Подними, пожалуйста, сводки за 68-й год, вечер 18 мая… Записываешь? Меня интересует удар по голове тяжелым предметом. Потерпевший — молодой мужчина… В сквере у Никитских ворот. Полчаса хватит?.. Все это я понимаю, золотой ты мой и брильянтовый, но напротив меня сидит человек, который практически пришел с повинной. Либо я смогу отпустить его домой и он наконец уснет спокойно, либо… Да, 18 мая 68-го года. Травма черепа… Ну да, степень травмы… Разумеется, если жив. И у кого эта висячка. Спасибо, Аркаша, твой всегдашний должник.

Он положил трубку.

— Теперь будем ждать, Игорь Сергеевич. Но поскольку я на службе — время казенное. У меня полно писанины. Пересядьте, пожалуйста, с глаз долой на диван, иначе мне не сосредоточиться. Только держитесь правой стороны, посередке пружина торчит.

Диван скрипуче принял на себя долговязого седока. Пал Палыч занялся делом.

Через сорок пять минут, после многих иных звонков, трубка зачастила Аркашиным голосом, наскоро передала привет Томину и короткими гудками оповестила, что в МУРе хватает забот без мифических преступников шестилетней давности.

Не значилась в сводках драка у Никитских ворот ни с травмой черепа, ни без. Никто не заявлял о подобном происшествии. Потерпевший утерся и перетерпел свою ссадину без милиции…

Вот повезет же иногда, где вовсе не чаешь!

Уберег Пал Палыч свидетеля до суда. А Скопина избавил от позора перед райотделом.

Оглавление

Ольга Лаврова, Александр Лавров Свидетель

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg