«Шпион особого назначения»

Андрей ТРОИЦКИЙ ШПИОН ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

Часть первая: Вызов

Пролог

Прага. 21 сентября.

Прага не самое веселое место на свете, особенно нынешней осенью, когда северный циклон занавесил небо низкими лохматыми тучами, шальной ветер гуляет по узким улицам старого города.

Дождь заливает белые пластиковые столы и стулья, выставленные на мостовой, ветер треплет тенты летних кафе, хозяева которых тщетно надеются на возвращение хорошей погоды и богатых туристов из Западной Европы. Но туристы попрятались в бары гостиниц и пивные, уличные проститутки уже потеряли надежду заработать и, пережидая ливень, торчат в подворотнях. Свет желтых фонарей расплывается по мокрой брусчатке и стекает под канализационные решетки. Время приближается к семи с четвертью вечера, но, кажется, вот-вот наступит поздняя ночь.

Одинокий пешеход, одетый в темно серый плащ, мягкую шляпу, обеими руками вцепившись в деревянную ручку зонта, неторопливо брел вдоль готических домов на Железной улице. Пешеходом был пожилой хозяин сувенирной лавки Марек Кундера. Во внутреннем кармане пиджака лежало отпечатанное на машинке письмо, которое нужно было отправить не позднее семи тридцати, потому что именно в это время почтовая машина подъезжает забрать корреспонденцию. От того, дойдет ли письмо до адресата, зависела жизнь Кундеры.

Он свернул на свободную от автомобилей Селетную улицу и направился к ратуше. Кундера подошел к почтовому ящику, оглянулся по сторонам. Кажется, ничего подозрительного. Он опустил руку в карман, нащупал конверт, вытащил его и бросил в ящик.

Подняв воротник плаща, отошел в сторону, задрал голову кверху. Огромная туча повисла так низко так низко, что казалось, средневековая семидесяти метровая башня ратуши, сложенная из серого камня, достает тучу своим шпилем. Подсвеченные прожектором часы показывали семь двадцать восемь.

Кундера озяб, и уже скурил вторую сигарету, когда с опозданием в четверть часа появилась почтовая машина. Кундера бросил окурок и, наступая в лужи, быстро зашагал в восточном направлении.

Марек Кундера занимал квартиру на втором этаже старого с облупившимся фасадом трехэтажного задания, ветхого и узкого, зажатого между двумя доходными многоквартирными домами. Здесь же на первом этаже помещалась его сувенирная лавка. Поднявшись на ступеньку, он отпер дверь, переступил порог и включил верхний свет в предбаннике. Отсюда, снизу, узкая винтовая лестница поднималась наверх, прямо в квартиру Кундеры. Подумав мгновение, он решил, не тащиться наверх, а побыть наедине с собой, посидеть в лавке.

Торговля перешла семейству по наследству от матери Кундеры. В прежние годы, когда Марек Кундера состоял на государственной службе, занимая скромные должности в министерстве иностранных дел, в лавке заправляла его жена Малгожата Вишневская, еврейка польского происхождения. Когда мужа, к тому времени работника среднего звена, отправили на пенсию, Малгожата отошла от дел, а Кундера взялся за торговое ремесло, совместив профессии бухгалтера и администратора лавки.

Через подсобку он прошел в тесный торговый зал, зажег настольную лампу, стоящую на стойке, подошел к витрине, проверил, плотно ли закрыты жалюзи. Убедившись, что с улицы его не видно, Марек вернулся за стойку.

Сев на высокий стул, нагнулся, достал из-под стойки и поставил на прилавок початую бутылку сливовицы и граненую стопку. Отвинтив крышку, наполнил рюмку до половины. Открыв рот, влил в рот горько сладкую жидкость, и тут разнеслась тонкая трель электрического звонка. Кундера поднялся, по коридору подошел к входной двери, через глазок выглянул на площадку. Он увидел самодовольную физиономию Бареша, его простуженный нос, похожий на разогретый докрасна паяльник.

Кундера распахнул дверь. Бареш остался стоять по ту сторону порога.

– С вами хочет пан Петер, – сказал Бареш вместо приветствия. – Он должен сказать вам нечто важное, ждет в машине. Разговор не отнимет много времени. Вы один дома?

– Один.

– А супруга? – Бареш перешагнул порог.

– Она спит.

Бареш подмигнул хозяину одним глазом, снял шляпу.

– Возможно, уже сегодня вы станете обеспеченным человеком.

– Но мы же договорились увидеться через пять дней, – проворчал Кундера. – Я ничего не успел сделать. Пока не успел. Два дня плохо себя чувствовал, не выходил из дома.

– Разве? – удивленно поднял брови Бареш. – Не выходили?

– Два дня я лежал в постели. Не даже вставал.

– Сейчас поправились? – криво усмехнулся Бареш.

– Поправился. Пойдемте со мной.

Кундера решил, что сболтнул глупость насчет болезни. Просто не успел придумать ничего лучшего. Ложь получилась крайне неубедительной, фальшивой. Его слова наверняка можно проверить. Возможно, за ним следили…

Хозяин впустил Бареша в лавку. Пока Кундера искал сигареты, Бареш отошел к витрине, чуть приподнял жалюзи. Сделав вид, что прикуривает сигарету, помахал огоньком зажигалки из стороны в сторону. Человек, сидевший в машине, следил за окнами, заметил сигнал и принял для себя какое-то решение. Когда вышли на улицу, Кундера поднял голову, посмотрел на освещенные окна второго этажа, на подсвеченную тремя лампочками вывеску сувенирной лавки. Сердце клещами сжало, показалось, что он покидает дом навсегда, и больше сюда не вернется. «Глупости, – сказал себе Кундера. – Через пять, ну, через десять минут я уже буду сидеть в теплой кухне». Бареш распахнул дверцу, пропустил Кундеру на заднее сидение, сам обошел машину, сел с другой стороны, привалился к Кундере плечом.

В салоне было темно, человек, занимавший переднее кресло, оглянулся. Кундера вытянул голову вперед, близоруко прищурился, стараясь разглядеть лицо незнакомца. Пан Петер не издал ни единого звука, вытащил из кармана фонарик и посветил в лицо Кундере.

– Ну, успел предупредить своих хозяев? – спросил он. – Куда ты ходил сегодня днем?

Кундера поднял ладонь, закрыл глаза от света фонарика.

– Я был болен, – упрямо повторил он. – И уберите свой фонарь. Я не выходил из дома. Лежал… То есть я выходил. Был у врача.

– Ты врешь.

Пан Петер запустил руку под плащ, выдернул пистолет и ткнул стволом в грудь Кундеры, под сердце. Бареш сморщился и отвернулся. Пан Петер спустил курок. Выстрел оказался совсем тихим, по салону поплыл запах горелого пороха.

Бареш повалил уже мертвого Кундеру на бок, втиснул его между сидениями. Вытащил из-под себя мятую тряпку, прикрыл тело. Выскочив из салона, пересел на водительское место. Через несколько секунд машина тронулась, исчезла за поворотом узкого переулка в пелене дождя.

Глава первая

Москва, Симоновская набережная. 27 сентября

Валерий Колчин проснулся без пяти шесть утра. Он перевернулся на спину, посмотрел на женщину, лежавшую рядом. Женщина натянула легкое одеяло до самого подбородка и беззвучно зашевелила губами. Рыжие до плеч волосы разлетелись по подушке, густой южный загар скрывал веснушки на щеках и носу. Колчин перевел взгляд на настенные часы, издающие странные скребущие звуки, похожие на мышиную возню. Зевнул, неслышно встал с кровати, поднял с пола трусы.

Натянув белье, просунул руки в рукава спортивной куртки, беззвучными кошачьими прокрался в коридор, едва не споткнувшись о пустую бутылку из-под шампанского, оставленную вчера вечером на полу. Колчин нашел женскую сумочку на зеркале, где вчера вечером ее оставила Надя. Расстегнув клапан, запустил руку внутрь, вынул из сумочки записную книжку. Прошел из прихожей в гостиную, сел в кресло, принялся неторопливо страница за страницей переворачивать листки.

Колчин обладал абсолютной памятью.

Через три минуты он закончил просмотр записей, вернулся в прихожую, опустил книжку в сумочку.

Он прошел в ванну, рассмотрел в зеркале собственную физиономию. Темные густые волосы отросли, закрывали уши и лоб, усы наползали на верхнюю губу. Он умылся, размазал по лицу пену и начал скрести подбородок безопасной бритвой.

Так уж сложилось, что Колчин долго не виделся с Надей. Сперва он был в командировке, потом пара свиданий, и Надя отбыла в отпуск в Ялту. Сейчас Колчин испытывал болезненные уколы ревности. За месяц в книжке прибавилось три мужских имени, которых там прежде не было.

Ну, какой-то там Павел Иванович из Геленжика не в счет. Наверняка это лишь скоротечное курортное знакомство. Угостил человек женщину стаканом красного и порций шашлыка – и всех дел. А вот загадочный Володя и некто Сергей Кузьмин, это еще что за персонажи? Не мешало бы выяснить их личности. В конце концов, кадровому разведчику далеко не безразлично, с кем встречается в свободное время его женщина.

Покончив с бритьем, он вернулся в спальню и, нагнувшись над кроватью, потормошил женщину за плечо.

– Пора вставать. Надя…

Женщина приподнялась, посмотрела на часы, снова уронило голову на подушку, выше подтянула одеяло.

– Еще рано, – ответила она.

– Мне через час с четвертью уезжать, – ответил Колчин.

Надя проснулась, снизу вверх посмотрела на Колчина и тяжело вздохнула.

– Все-таки ты свинья. Если бы вчера сказал, что нужно подниматься такую рань… Если бы сказал, я бы к тебе ни за что не приехала.

– Поэтому я и не сказал, – ответил Колчин.

Колчин вытащил из шкафа полупустую спортивную сумку, в которой лежала только смена белья, тренировочные брюки, кроссовки и пара рубашек. Вернулся в ванную, сложил в боковой карман крем для бритья, зубную щетку и еще кое-какую мелочь. Затем прошел по коридору в гостиную, через приоткрытую дверь спальни заметив, что Надя уже поднялась, оделась и теперь застилает постель. Валерий вышел на балкон, достал из кармана куртки сигареты.

Отсюда, с высоты последнего девятого этажа была видна панорама утреннего города. Солнце поднималось из-за дальних домов, над которыми торчал шпиль Московского университета, бесцветное небо наливалось прозрачной синевой. Бабье лето загибалось на глазах, уже тянуло осенней прохладой, первыми ночными заморозками. Но деревья внизу были еще свежие, зеленые. Только молодой клен уже раскрасился в красно-желтые тона.

Колчин подумал, что вернется из командировки, когда в Москве наступит поздняя гнилая осень. А завтра улетать… Хорошо хоть вчера он успел отправить матери посылку, вложить в ее письмо в несколько строк. Живу хорошо, работаю и, ну, и так далее.

Последние полтора месяца он находился в резерве Службы внешней разведки. В начале августа он выполнил очередное задание и вернулся в Москву из Западной Европы окольными путями чрез Ближний Восток. В тот раз все прошло не слишком гладко, а могло кончиться плохо, совсем плохо. Длительным тюремным сроком или пулей. Но Колчин избежал тюрьмы, остался цел и невредим. Что будет на этот раз, лучше не загадывать из суеверных соображений. Вчера допоздна его продержали в комплексе зданий внешней разведки. Инструктаж продолжался семь часов с тремя перерывами по четверть часа. Пришлось запомнить и переварить целую гору полезной информации, которую нельзя доверить бумаге: каналы связи, места тайников, явки…

Предстоит срочно вылетать в Чехию. Кажется, там заваривалась крутая каша.

Четыре месяца назад в Праги бесследно исчез связник, работавший с нелегальной резидентурой. Связник человек надежный, проверенный годами работы на Москву, его репутация не вызывает сомнений. Поиски связника ни не дали результата. Но на этом неприятности не кончились.

Несколько дней назад в пригороде чешской столицы обнаружен труп Кундеры, агента, проработавшего на русскую разведку долгих семнадцать лет. Перед смертью Кундера успел отправить своему связнику письмо и положить в тайник кодированное сообщение. Кундера предупреждал центр, что список нелегалов, состоящий из двадцати двух имен, находится в руках некоего Петера, который в свою очередь связан с бывшим работником министерства иностранных дел Барешем.

Эти люди ведут поиск контактов с иностранными разведками. Под угрозой провала агентурная сеть. Начальство в Москве пока окончательно не решило, как следует действовать группе, в которую войдет Колчин: сразу же провести силовую акцию или для начала сделать попытку выкупить список у продавцов. Но, как понял Колчин, в руководство СВР больше склонялись к последнему варианту. Так или иначе, все детали операции он узнает уже на месте, в Праге. Там же будет окончательно сформулировано разведывательное задание.

Через час с небольшим подъедет черная «Волга» с затемненными стеклами. Сегодняшний день Колчину предстоит провести в разведшколе в одном из районов Московской области, пройти тест на полиграфе, получить документы на имя гражданина Польши, ему даже выдадут новую одежду, купленную где-нибудь в Варшаве, полный комплект, вплоть до трусов, плюс чемодан со шмотками. Завтрашним утром из разведшколы его доставят в Шереметьево, на рейс до Софии. В Болгарии Колчин снова сменит шкуру, получит новые бумаги, новое имя, одежду, билет на самолет до Праги.

Он выбросил окурок, закрыл балконную дверь, прошел на кухню. Надя успела заварить кофе и сделать пару бутербродов. Колчин присел к столу, стал перемалывать зубами хлеб пятидневной выпечки и сухую колбасу.

– Ты что опять собрался в командировку?

Надя была убеждена в том, что Колчина несправедливо зажимают на службе, не дают расти, как мальчика гоняют в дальние командировки. Колчин подыгрывал ей, вжившись в роль простодушного честного парня. Он беспомощно развел руками, закатил кверху глаза, дескать, я человек маленький, себе не хозяин, а мои командировки – воля начальства. Сказать всю правду, даже десятую, сотую долю этой правды, он не имел права, а врать сегодняшним утром почему-то не хотелось.

Надя размешивала кофе, барабаня ложечкой по стенкам чашки. Верный признак того, что женское раздражение зашкаливает.

– Между прочим, это уже третья командировка за год. Или уже четвертая? Почему ты не можешь поставить вопрос перед своим руководством? Ты, как всякий человек, имеешь право на личную жизнь.

Колчин неопределенно пожал плечами.

– Я ведь не какая-нибудь шишка, чтобы ставить вопросы, я рядовой инженер. И личная жизнь подождет, – он сделал глоток из чашки.

В этот раз Надя перестаралась, кофе получился слишком крепкий, горчил.

– Ты так считаешь? Подождет личная жизнь? Ну-ну…

– Вообще не хочу обострять отношения. Возможно, через год меня повысят… Сделают заместителем главного инженера, оклад прибавят. Затевать базар не время.

– Возможно, меня повысят, – передразнила Надя. – Повышают людей волевых, с характером. А ты боишься начальству слово сказать. Ты такой робкий, зажатый, безответный. Вообщем – размазня.

Фирма по оптовой продаже компьютеров, установке программного обеспечения и обслуживанию сетей, где Колчин числился инженером, действительно существовала, ее координаты можно найти в городском телефонном справочнике. И если бы Надя сегодня же захотела проверить слова своего любовника, позвонила ему на службу, то убедилась, что все без обмана. Инженер Колчин действительно вылетел в город Новоалтайск, что под Барнаулом, будет работать там две, возможно, три недели.

Компьютерная фирма была подставной, служила для прикрытия некоторых заграничных операций, в которых участвовали кадровые разведчики. Ее создали еще в те времена, когда служба внешней разведки не выделилась в самостоятельное формирование, а являлось структурной единицей КГБ, точнее, его Первым Главным управлением (ПГУ). – И куда же едешь на этот раз?

Колчин понял, что одной мимикой не отделаешься, нужно отвечать что-то связное, дельное.

– В Новоалтайск. Летом заключили договор о поставке компьютеров и оргтехники на одно предприятие. Теперь у них возникли проблемы с сетями. Короче, рутина. Шеф снова берет меня с собой. Надеюсь, что наша фирма на этот раз зашибет хорошие деньги. Мне премию выпишут.

– Не сомневаюсь, выпишут, – продолжила мысль Надя. – И ты, наконец, сможешь купить себе пару носовых платков, носки и мороженое.

Зеленые глаза Нади сделались злыми, темными, она откинула назад прядь золотых волос.

– Ты хочешь, чтобы я окончательно разочаровалась в тебе? Поверила в то, что ты законченный неудачник?

– Не хочу, – честно признался Колчин.

Он подумал, что большинство рыжих женщин природа наделила иронией и чувством юмора. В представлении Нади в то время, когда начальство Колчина якобы ездило по заграницам, его отправляли то в Урюпинск, то в Актюбинск, то еще куда-то, далеко-далеко, к черту на рога. Где он сидел неделями, налаживая какие-то компьютерные сети, что-то чинил. Колчин пахал, как проклятый, света белого не видел, получал гроши, но патологически боялся начать разговор о своем повышении, которое давно заслужил. Допив кофе, Надя выместила свое раздражение на чашках, бросила их в мойку, едва не расколотив.

– Ты специалист по компьютерам, но в твой квартире нет и не было компьютера. Это как-то подозрительно.

– Ну, дома я стараюсь отдыхать от таких вещей, – Колчин быстро уставал от вранья. – От компьютеров и всей этой электронной лабуды. Надя вышла в прихожую, надела туфли и повесила сумочку на плечо.

– Ты хоть позвонишь мне из своего Новоалтайска?

– Разумеется, конечно, – улыбнулся Колчин. – Обязательно позвоню. Ну, если будет такая возможность.

Через минуту она ушла, оставив после себя легкий запах духов и помадный поцелуй на щеке Колчина. Еще через десять минут спустился к подъезду, сел в подъехавшую машину.

Подмосковье, разведывательная школа Службы внешней разведки. 27 сентября.

«Волга» остановилась у контрольно-пропускного пункта, перед металлическими воротами и глухим трехметровым забором, поверху которого протянули корлючку, спираль Бруно, а по проволоке пустили ток высокого напряжения. Появившийся из кирпичной будки вышколенный капитан, сопровождаемый двумя автоматчиками и огромной овчаркой, внимательно проверил документы водителя и пассажира, заглянул в салон, затем приказал открыть багажник машины. Наконец, еще раз сличив лица водителя и пассажира с фотографиями на документах, вернул удостоверения их хозяевам, махнул рукой. Загудел мотор, закрутились приводные цепи, створки ворот задрожали и разошлись в стороны. Машина въехала на асфальтированную аллею, с обеих сторон обсаженную старыми березами и молодыми, померзшими в прошлую зиму голубыми елями.

Территория школы занимала обширную территорию почти в два десятка гектаров. Если бы сюда попал человек непосвященный, далекий от разведки, что исключено в принципе, то, скорее всего, решил, что находится в детском летнем лагере или в пансионате для взрослых. Подстриженные кусты, дорожки, выложенные плитами из искусственного камня, декоративные фонарики, сияющие свежей краской пустые скамейки. Много зелени, в которой прячутся небольшие одноэтажные корпуса, сложенные из силикатного кирпича и крытые железом. Вот только одна странность: вокруг не встретишь ни взрослых, ни детей.

Учащимся разведшколы, инструкторам и руководящему составу в дневное время предписано передвигаться не поверху, а по подземным коридорам, соединяющим друг с другом все постройки. Причем учащиеся ходили группами по два-три человека, по расписанию и с таким расчетом, чтобы маршрут следования был пуст, одна группа не встречалась с другой. Курсанты не должны знать друг друга в лицо – это простая и эффективная мера безопасности. Если по ту сторону границы среди разведчиков вдруг обнаружится предатель, он не сможет оптом заложить бывших коллег, опознав многих русских шпионов по фотографиям.

Обилие зелени тоже не случайно, деревья – хорошая маскировка. Место нахождения школы известно на Западе. Спутники шпионы, оснащенные самой современной электроникой и оптикой, фотографируют этот участок земли сто, тысячу раз на дню. Сверху, из космоса, можно увидеть спичечный коробок, лежащий на человеческой ладошке. А по числу находящихся на территории школы людей аналитической службе того же ЦРУ легко судить об активности русской разведки в данное время.

«Волга» остановилась возле единственного здания в два этажа. Колчин вышел из машины, втянул в себя сладкий запах прелой листвы и грибов, шагнул под козырек, предъявил удостоверение двум дежурным офицерам. Один из них отдал Колчину честь, попросил следовать за ним. Поднялись на второй этаж, прошли по длинному пустому коридору, лейтенант остановился перед дверью с номером двадцать восемь, повернул ключ, пропустил гостя в комнату. Оставив ключ в замке, пошел обратной дорогой.

Колчин шагнул через порог, бросил сумку на зеркальный столик. Прошел в комнату, скинул пиджак. Упав спиной на диван, застеленный клетчатым шерстяным пледом, положил ноги на подлокотник и стал разглядывать потолок.

Он чувствовал себя, как дома, потому что за последние четыре с половиной года в общей сложности прожил в этом номере добрых три недели. Все здесь просто и уютно, как в гостинице какого-нибудь провинциального русского городка, только клопы не кусают и тараканы не бегают. Вскоре в комнату вошел человек в гражданском костюме, объявил, что Колчина ждут внизу.

Спустились в лифте на нулевой этаж. Колчин, отстав от своего провожатого на пару шагов, брел по широкой подземной галереей, разглядывал расходящиеся в стороны коридоры, стрелки указателей и читал аршинные надписи на стенах: «Сектор В», «Стрельбище», «Сектор Д», «Жилая зона». Галерея была широкой, в разведшколе ее прозвали проспектом, потому что здесь запросто разъедутся два легковых автомобиля. Неоновые лампы гудели под потолком, их рассеянный свет окрашивал человеческие лица в мертвенно цвета, заставляя живущих вспомнить о неизбежном конце.

Свернули в правый коридор, прошли два десятка метров и остановились перед дверью лифта, забранной решеткой. Тесная кабинка поползла вверх. На поверхности размещалось типовое одноэтажное здание с длинными рядами закрытых дверей по обе стороны коридора.

Через несколько секунд Колчин оказался к комнате, с пола чуть не до потолка заставленной приборами, посередине стояло анатомическое кресло, какие можно увить в платных зубоврачебных кабинетах. Максим Сергеевич Озеров седой человек миниатюрного сложения, занимавший должность начальника шестой лаборатории, потряс руку Колчина как старого доброго знакомого и, на этом покончил с церемониями, приказал посетителю раздеться до пояса и сесть в кресло.

Колчин скинул одежду. Молодой ассистент в белом медицинском халате налепил на его тело кругляши датчиков.

Тестирование на детекторе лжи, проще говоря, на полиграфе, разведчик должен проходить перед каждой ответственной командировкой. С какой целью – Колчин не мог только догадываться. Но он точно знал, что результаты тестирования и выводы Озерова через два-три часа лягут на стол руководства Службы внешней разведки. Если что не так, в последний момент Колчина могут снять с операции. Детектор лжи контролировал многие параметры жизнедеятельности человека: отделение слюны, тембр и частоту голоса, мышечные сокращения, сердцебиение, дыхание, верхнее и нижнее давление, потовыделение. Компьютер анализирует данные, выдает свое заключение, часто не утешительное для разведчика. Но окончательный итог тестирования подводит начальник шестой лаборатории.

Озеров спросил ассистента, готов ли тот к работе. Получив утвердительный ответ, нацепил на нос очки, взял в руки папку с вопросами, перевернул страницу и обратился к сидящему в кресле Колчину, облепленному датчиками и проводами.

– Начнем с разминки, отвечай только «да» или «нет». Сейчас постарайтесь быть искренним. Долго не задумывайтесь над вопросом. Отвечай на вопрос сразу, как только его понял. Итак, начнем. Есть ли у вас привычка грызть ногти или кончик ручки?

– Нет.

– Бывает ли так, что какая-то мысль овладевает вашим сознанием на несколько дней?

– Да.

Озеров задал десятка четыре простых вопросов, отступил в сторону и стал изучать вылезшую из нутра машины широкую бумажную ленту, исчерканную самописцами. – Хорошо. А теперь вам нужно соврать, – сказал Озеров. – Вопрос: Оплачиваете ли вы свои долги, если имеете такую возможность?

– Нет.

– Плохо. Попробуем еще раз. Другой вопрос: Предпочитаете ли вы играть пассивную роль в той группе, в которой в данный момент работаете?

– Да.

– Плохо, Валера, плохо. Пил вчера?

– Только стакан шампанского.

– Ну, один стакан не в счет. Ты потеешь. Постарайся сосредоточиться. Что, волнуешься? Итак, вопрос: Вы менее разговорчивы, чем ваши знакомые?

– Нет.

– Уже лучше, – Озеров позволил себе улыбку. – Дальше я задам тебе приблизительно триста вопросов, которые иногда дублируют один другой. Вопрос – и я щелкаю пальцами. Два щелчка – ты говоришь правду. Один щелчок – ты должен соврать. Тебе придется обманывать полиграф. Ясно?

– Так точно.

– Начнем. Будьте внимательны. Раздражают ли вас дети? – Озеров щелкнул пальцем один раз.

– Нет. – Валера, соображайте головой, – Озеров тяжело вздохнул. – Контролируйте процесс мышления. У обычного человека масса мозга составляет пять процентов от общего веса. Поэтому подавляющее большинство людей думает головой не всегда, а лишь изредка, время от времени. Но разведчик тем и отличается от прочих, что должен думать головой, а не этим местом.

Озеров в сердцах похлопал себя ладонью ниже спины.

– Вопрос. Станете ли вы убивать животное, чтобы избавить его от боли? – два щелчка пальцами.

– Да.

– Бывают ли у вас приступы грусти без видимой причины? – два щелчка.

– Нет.

– Правда ли, что на свете всего несколько людей, которых вы любите по-настоящему? – один щелчок.

– Нет.

– Часто ли вы решаете действовать, если чувства осторожности и здравого смысла говорят об обратном? – два щелчка.

– Да.

Озеров задал первую сотню вопросов и объявил перерыв на десять минут и стал внимательно разглядывать каракули самописцев на бумажной ленте.

Колчин, расслабившись, сидел в кресле, смотрел в потолок и думал о том, что есть несколько верных способов обмануть полиграф. Хорошо бы для начала вообразить, что человек, задающий вопросы, разговаривает не с тобой, а с кем-то посторонним. Тогда, выслушав вопрос, на который следует ответить утвердительно, нужно выждать мгновение, задать самому себе другой вопрос с положительным ответом. Полиграф спрашивает: «Вы когда-нибудь продавали родину?» Нужно ответить «нет».

Тогда ты спрашиваешь себя: «Тебе нравится твой отчим, законченный идиот и алкоголик?» Четное «нет» засчитывается машиной, как правдивый ответ. Если следует ответить «да», задавай себе другой вопрос: «Ты любишь свою маму, больную и старенькую?» В арсенале разведчиков есть и другие приемы.

Человек, владеющий собой, может справиться с машиной. Это непросто, это трудно, все равно, что поймать зубами летящий нож. Впрочем, и тут все зависит от тренировки.

Тестирование закончилось почти через два часа. Все тот же офицер в штатском все тем же тем маршрутом довел Колчина до его комнаты и велел отдыхать.

Потянулось тягостное ожидание. Колчин, не придумав никакого занятия, изводил себя бездельем. Валялся на диване, пробовал читать, но не смог сосредоточиться, включил телевизор, но не нашел в ящике ничего интересного. Колчин разложил диван, лег и отвернулся к белой стене.

Он думал, что в эти часы и минуты Озеров уже закончил расшифровку бумажной ленты, написал свое обширное заключение, бумаги отправились наверх, к тем людям, кто решит, поставить ли Колчина на задание или снять с него. Ровно в два часа раздался стук в дверь. Колчин, уже подготовивший себя к худшему, сел на диване. Напрасно беспокоился. Официантка в белом фартуке вкатила в номер тележку, нагруженную тарелками, пожелала постояльцу приятного аппетита и удалилась.

Колчин подумал, что все люди, работающие в разведшколе, имеют воинские звания. У официантки есть шанс к старости дослужиться до младшего лейтенанта.

В половине четвертого появился знакомый тип в штатском.

– Вставай, мученик, – сказал офицер. – Пойдем в секретную часть.

Колчин вскочил с дивана, сорвал пиджак со спинки стула, сунул ноги в начищенные ботинки. Вызывают в секретную часть. Значит, он прошел тестирование, его ставят на задание.

Секретная часть это большая комната на нулевом этаже. От коридора ее отделяет два предбанника, каждый из которых имеет двойную дверь. Стены, пол и потолок комнаты обшиты специальными звукопоглощающими панелями, которые можно встречаются в радио студиях, здесь нет компьютеров, телефонов, факсов. Эти простые меры безопасности позволяли исключить любую утечку информации. Кроме того, секретную часть могли попасть лица, имеющие высшую категорию допуска. За спиной Колчина закрылась дверь, он сделал несколько шагов вперед, остановился, переминаясь с ноги на ногу.

Посередине комнаты стоял большой прямоугольный стол, за которым сидел старый знакомый генерал Юрий Федорович Антипов. Полный человек простецкого вида с округлившимся животом, толстой шеей и красным носом законченного пьяницы, испещренным склеротическими прожилками. На генерале был мешковатый гражданский костюм. К пиджаку прилипли хлебные крошки, а на левом лацкане красовалось пятно от томатного соуса, видимо, следы недавнего обеда. Светлая сорочка в мелкую клеточку казалась несвежей.

– Проходи, – махнул рукой Антипов. – Присаживайся.

По правую руку от генерала сидел моложавый мужчина с прилизанными волосами, зачесанными с висков на макушку, чтобы замаскировать раннюю лысину. На мужчине хорошо сидел модный пиджак на трех пуговицах, яркий галстук украшала золотая заколка с красным эмалевым паучком.

Генерал потушил в пепельнице скуренную по самый фильтр сигарету, встал, через стол подал руку Колчину. Незнакомый мужчина тоже поднялся, пахнуло дорогим французским одеколоном. Поздоровался за руку, представился: подполковник Беляев Сергей Владимирович. Этого человека Колчин прежде не встречал, с первого же взгляда мужчина вызвал неосознанную безотчетную антипатию.

Колчин подумал, что Беляев примерно одних с ним лет, а уже подполковник. Наверняка штабной работник, бумажная душа, никогда не принимал участие в реальных делах, но долго терся возле начальства и вот привалило счастье: дослужился до внеочередного звания. Эта мгновенно вспыхнувшая неприязнь, кажется, оказалась взаимной.

Колчин устроился на стуле напротив генерала. Антипов, начиная разговор, повесил на губу новую сигарету.

– Курировать группу из Москвы буду я, лично. Операции присвоено кодовое название, – Антипов выдохнул дым и закашлялся. – Название – «Холодный фронт». Что-то такое из сводок погоды, да? Кстати, это моя инициатива поставить тебя на операцию. Так что, с тебя бутылка.

Колчин не улыбнулся остроте Антипова.

– Без вопросов. Семизвездочный коньяк.

– Не слышал о таком. Вчера тебя познакомили с легендой. По документам ты бизнесмен из Болгарии. Приехал в Прагу на выставку сельскохозяйственных производителей, которая открывается там через три дня. Ты ищешь выгодные контракты, хочешь продать в Чехии мелкие партии консервированной кукурузы и горошка. Короче, ты мелкая сошка. Поэтому веди себя сообразно своему статусу и трать денег столько, сколько может потратить человек твоего положения. Теперь о главном. Твой непосредственный руководитель на месте, резидент группы…

Антипов согнул указательный палец, подавая знак Беляеву. Тот раскрыл папку, вытащил и разложил перед Колчиным несколько цветных и черно-белых фотографий. На снимках был запечатлен мужчина лет сорока пяти, с правильными приятными чертами лица. Волосы темные, на висках проседь.

– Донцов Алексей Степанович, он же Майкл Ричардсон, торговец скобяными изделиями из Лондона. Он прибудет в Прагу на два-три дня позже тебя. Продавцы материалов хотели выйти на англичан или немцев. Что ж, пусть будет так, как они желают.

Беляев сгреб фотографии, убрал их в конверт, вытащил из другой папки следующую серию фотографий, разложил их на столе. Со снимка на Колчина смотрел худой горбоносый мужчина лет тридцати пяти с длинными засаленными волосами.

– Это Анри Буфо, – пояснил Антипов. – Живет в Париже, держит конспиративную квартиру и работает под свободного художника. Человек он экстравагантный, анархических убеждений. Такие люди не всем нравятся. Но Буфо – проверенный надежный агент. Донцова и Буфо ты должен вывести на продавцов материала. Они возьмут на себя денежные счеты. Твоя задача – разведка. Плюс к тому ты обеспечиваешь силовое прикрытие. Окончательный план операции вы получите за два-три дня до дела. Запомнил?

– Запомнил.

– Теперь еще один человек, который будет тебе серьезно помогать. Вы уже работали вместе.

Антипов взял из рук Беляева и положил на стол пару снимков. С фотографий на Колчина смотрел невыразительный среднего роста мужчина в синей ветровке и серых брюках. Короткая стрижка, аккуратные седые усики и бородка клинышком. Похож на провинциального учителя.

– Ярослав Пачек, в рекомендациях не нуждается, – Антипов продиктовал шестизначный телефонный номер. – Со времени вашей последней встречи Пачек сменил адрес. Звони по этому телефону в любое время дня или ночи. Спрашивай господина Карела. Пачек ответит, что вы ошиблись номером. Звонок – это сигнал, через полчаса Пачек будет ждать тебя у входа в почтовый музей в районе Смихова. Где увидитесь в следующий раз, договоритесь при очной встрече. Пачек должен достать все, что тебе понадобиться. Оборудование для скрытого наблюдения, оружие и прочее. К активному участию в операции его можно смело привлекать. Уяснил?

– Уяснил, – кивнул Колчин.

– Когда список нелегалов окажется у нас…

Антипов оборвал себя на полуслове, прикурил новую сигарету и кивнул на подполковника.

– Теперь пусть он расскажет.

Беляев потер пальцами безупречно выбритый подбородок. – Информация – специфический товар, – Беляев говорил тихим бесцветным голосом. – Это не табуретки, не автомобили и не дома. Парадокс в том, что человек, торгующий информацией, в нашем случае списком нелегалов, продает товар и… И вместе с тем оставляет его себе. Понимаете о чем я?

– Стараюсь понять, – отозвался Колчин.

– Оставляет информацию себе и может снова торговать тем же товаром. На этом парадоксе строится работа двойных и тройных агентов, обслуживающих сразу несколько разведок. Предположим, сделка заключена, деньги перешли к продавцам, список у нас. Но нельзя быть уверенным, что мы единственные покупатели. До тех пор…

Беляев перевернул стакан, налил из бутылки минеральной воды, сделал пару несколько мелких глотков, выдержав паузу, и продолжил: – До тех пор, пока в отношении продавцов не проведена исполнительная акция. Это грязная работа, но выполнить ее придется. Разумеется, после того, как список нелегалов окажется в наших руках.

– Детали вы обсудите позже, – встрял Антипов. – Но сначала я хочу сказать одну важную вещь. Кундера успел сообщить, что в списке двадцать два имени. Так вот, дело крайне ответственное. Если накроется наша агентурная сеть, мы не сможет восстановить ее в обозримом будущем. От таких ударов долго не оправишься. На западе используют этот факт на всю катушку. Нагонят страстей, раздуют такую компанию, такую вонь поднимут… Короче, ты понимаешь.

– Понимаю, – ответил Колчин.

– Разведчики нелегалы отдали нашей разведке свои лучшие годы, – продолжил Антипов. – Они рисковали, вели двойную жизнь, работали без дипломатического прикрытия, без страховки. Если нелегал попадает за решетку, спецслужбы, на которые он работал, открещиваются: это не наш. Такова всемирная практика. Наши агенты искренне полагали, что действуют на благо своей же страны. Это достойные люди, многие из которых уже пенсионеры. Теперь их жизням угрожает опасность. Я не люблю высоких слов, но… Короче, наш святой долг защитить своих людей в трудную минуту. Любыми средствами.

Антипов молчал пару минут и, наконец, повторил свои последние слова.

– Наш святой долг.

Глава вторая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 28 сентября.

Вечернее совещание, на котором собрались пять мужчин в гражданских костюмах – все руководство «европейским» управлением Службы внешней разведки, было целиком посвящено последним событиям в Праге. С докладом выступил куратор операции «Холодный фронт» генерал Антипов. Выключили верхний свет, деревянные панели, закрывавшие дальнюю стену, раздвинулись в стороны, обнажив большой белый экран.

В наступившей тишине кто-то покашливал, передвигал стулья, устраиваясь так, чтобы голова сидящего рядом человека не заслоняла экрана. Защелкал демонстрационный аппарат, загруженный слайдами. На экране, сменяя одна другую, появились фотографии людей, домов, автомобилей. Свет отражался от экрана, попадал на лицо и плотную фигуру Антипова. Генерал поднимал деревянную указку, направляя на экран, объяснял, что изображено на фотоснимке, затем выдавал пространный комментарий.

– Это Юрай Хорличек, чех по национальности, псевдоним Странник. Самый опытный связник, задействованный на постоянной основе в Праге. Вернее, был задействован.

Антипов направил указку на экран. На фоне безлюдной улицы, опираясь на трость и сутуля спину, стоял высокий, сухопарый человек. Серый костюм болтался на худых плечах, ветер трепал длинные пегие волосы. Затем собравшиеся увидели фотографии квартиры Странника, две его автомашины, жену, с которой тот развелся три года назад, сына, судя по жуликоватым глазам, законченного негодяя. Антипов сказал, что исчезновение Странника обнаружилось двадцать пятого мая, в тот день, когда он должен был встретиться с агентом нелегалом и получить от него письменное сообщение.

Встречу назначили в постоянном месте, пивном ресторане «У святого Томаша», где собираются любители браницкого темного пива. Но Странник не явился на встречу, агент проторчал в ресторане до позднего вечера и ушел ни с чем.

Поисками Юрая Хорличика один из агентов смог заняться через неделю. Связник жил один в новой двухкомнатной квартире рядом со стадионом имени Рошицкого. На телефонные звонки, стуки в дверь никто не отзывался. Однако в полицию об исчезновении отца не заявил взрослый сын Хорличека, ни его бывшая супруга, с которой после развода тот поддерживал добрые отношения. В городские морги и больницы человек с таким именем не поступал.

В Москве возникло предположение, что с Хорличеком, часто не носившим с собой документов, произошел несчастный случай или сердечный приступ. Возможно, он находится в бессознательном состоянии, и врачи до поры до времени не могут выяснить личность пациента, борются за его жизнь.

Пришлось принимать меры.

Агент, работающий под прикрытием русского торгпредства, получил задание провести в квартире связника негласный обыск и уничтожить на месте все улики, способные скомпрометировать Хорличека перед контрразведкой. Воспользовавшись набором отмычек, агент проник в квартиру ночью, вскрыл два тайника, уничтожил записи Странника, шифр-блокноты, проверил компьютер, не нашел ничего интересного, он на всякий случай стер всю память. Затем вынес из квартиры портативный радиопередатчик и еще кое-какие мелочи. Агент также обыскал обе машины Хорличека, которые стоят в подземном гараже дома, где тот проживал.

Судя по его донесению, обстановка в квартире Хорличека не нарушена. Холодильник работает, на веревках в ванной и на балконе развешено пересохшее стираное белье. Впечатление такое, будто хозяин вышел в киоск за сигаретами и вот-вот вернется. Однако есть серьезные подозрения, что кто-то опередил нашего человека, побывал в квартире до него, обнаружил один из тайников. Кое-каких вещей не агент не нашел на месте.

Речь идет о шифр-книге, замаскированной под посылочный каталог. Бумага, на которой она книга, изготовлена из химических веществ с примесью нитроцеллюлозы с той целью, чтобы агент в случае опасности мог сжечь опасную улику всего за несколько секунд. Это довольно толстая брошюра, где напечатаны наименования товаров, которые якобы можно заказать по почте, их цены. На самом деле посылочной фирмы в природе не существует. Цены на товары – это шифры, которыми пользовался Хорличек для передачи своих сообщений в Москву, где послания превращали в открытый текст. Хорличек обычной ручкой подчеркивал цифры в каталоге, передавал каталог курьеру, который доставлял почту в Россию.

Сын и бывшая жена Хорличека забили тревогу только спустя полтора месяца после его исчезновения. Однако поиски, предпринятые полицией, оказались безуспешными. В Москве продолжали ждать, надеясь, что Странник все же появится, но надежды таяли день ото дня. Худшие опасения подтвердились через два месяца. На экран вывели фотографию мертвого человека с лицом, обезображенным до неузнаваемости. Антипов пояснил, что несколько снимков неопознанного трупа, найденного в песчаном карьере в пригороде Праги, удалось раздобыть через человека, связанного с тамошней криминальной полицией.

Бывшая жена и сын Хорличека опознали труп по небольшой татуировке, оставшейся с армии. На левом плече наколота женщина, летящая на ангельских крыльях. Видимо, Странника жестоко пытали перед смертью, выбивали из него информацию: тяжелым предметом ему раздробили кисти рук и коленные суставы. Прикончили выстрелом в затылок. Стреляли в упор, на месте входного отверстия остался пороховой ожог.

Уже после смерти Хорличека ему изуродовали лицо. Возможно, для того, чтобы тело не смогли опознать.

Полиция пришла к выводу, что пожилой человек стал жертвой банды грабителей. И это лишь на том основании, что при нем не было найдено ни бумажника, ни денег. Гибель Хорличека порождает множество вопросов и версий. Возможно, со Странником поработали чешские или западные спецслужбы, а затем замаскировали свои действия под ограбление и корыстное убийство. Маловероятно, чтобы Хорличека действительно убили грабители, Странник не производил впечатления обеспеченного человека.

Время от времени из темноты до Антипова доносились реплики или вопросы людей, сидевших за совещательным столом. Генерал Антипов останавливал рассказ, вынимал из кармана платок, вытирал лоб. Выслушав вопрос, подробнее разъяснял суть дела. Лиц сидящих за столом людей генерал не видел, но узнавал начальство по голосам.

История с Хорличеком имела продолжение.

Один из наших агентов, работающий под дипломатической крышей, сообщил, что на пленку был записан отрывок разговора между неким мужчиной, судя по говору, чехом по национальности, и помощником американского военного атташе Крисом Коэном, кадровым разведчиком. Беседа происходила на празднике в польском посольстве, точнее в летнем саду, там по случаю национального праздника собралась куча народа, пригласили дипломатов из разных стран, аккредитованных в Праге, сотрудников чешского МИДа и еще бог знает кого.

Так вот, чех, уединившись с Коэном в дальнем уголке сада, сообщил, что он располагает списком русских агентов нелегалов, работающих в Чехии, а также другими документами, которые заинтересуют американцев. И хочет продать эти ценные сведения. Коэн никак не выразил своего интереса. В самых общих фразах обещал поговорить «с кем надо», предупредил, чтобы чех не пытался с ним встретиться. Сам найдет своего собеседника в ближайшее время и сообщит о результатах переговоров.

Видимо, Коэн и тот чех некоторое время были знакомы, иначе американец вообще не пошел на контакт, не стал бы вести важный разговор в таком неподходящем месте. Личность чеха установить не удалось. Однако дальнейшие события проливают свет на это темное пятно. Можно с большой долей уверенности предположить, что продавец, кадривший американца Коэна, и Юлиус Бареш, предложивший сотрудничество владельцу сувенирной лавки Мареку Кундере, – одно и тоже лицо.

Бареш ждал ответа американцев, но так и не получил приглашения к сотрудничеству. Можно предположить, что американцы усомнились в Бареше, заподозрив в нем двойного агента или сотрудника русской разведки. Они уклонились от контакта с продавцами. Видимо, аналитики ЦРУ пришли к выводу, что списки русских агентов сфабрикованы в Москве, а Бареш хочет скормить им дезинформацию. И тогда последует пропагандистский удар с целью компрометации американских спецслужб. Однако это лишь предположение, достоверной информации нет. Возможно, Бареш просто не умел ждать. Американцы потратили время на то, чтобы навести справки о его личности и, в принципе, готовы пойти на контакт в будущем.

Так или иначе, Бареш и некто Петер, на которого указал в своем кодовом послании Кундера, были вынуждены искать контакт не с американцами, а с англичанами или немцами.

Решили использовать Кундеру, за долгие годы в чешском МИДе обросшего обширными связями, словно днище морского корабля ракушками. Без сомнения, торговец сувенирами знал, к кому из английских или немецких дипломатов следует обращаться, чтобы войти в контакт с тамошними спецслужбами. И, главное, Кундера оказался на крючке у Бареша, ведь его имя было в том списке нелегалов и тайных агентов.

Генерал Антипов прервал доклад, ополовинил стакан с водой и продолжил. В последний момент что-то спугнуло продавцов. Возможно, они проследили Кундеру, когда тот шел закладывать контейнер с шифровкой, старик жаловался на слабое зрение, запросто мог не заметить слежки. Само послание, спрятанное в тайнике за батареей отопления, Бареш не смог найти, но заподозрил, что Кундера вошел в контакт с русским связником. Возможно, Кундера совершил другой роковой промах… Он исчез в тот же самый день, когда заложил контейнер с шифровкой в тайник и отправил письмо связнику. Антипов сказал, что не хочет накаркать, но шансы, что Кундера найдут живым, мизерны.

В заключении генерал коротко проинформировал собравшихся, что группа пребывает в Прагу и приступает к выполнению операции «Холодный фронт». Первым прилетит Колчин, за ним Анри Буфо и Донцов, он же Майкл Ричардсон. Люди подобраны лично Антиповым, он же несет ответственность за успех или неудачу. Цели и задачи операции сформулированы в письменном виде, бумаги розданы каждому присутствующему.

Он допил воду из стакана и на этом закруглил свое выступление. Зажгли верхний свет, Антипов вернулся на свое место за столом, попросил задавать вопросы.

– Почему так долго мы так долго не могли получить информацию от Кундеры? – спросил заместитель начальника Службы внешней разведки, начальник европейского управления Егоров.

– Кундера прекратил активное сотрудничество с нами около двух лет назад, – ответил Антипов. – Поэтому в его распоряжении оставили один единственный канал связи, которым он и воспользовался. Не самый оперативный канал, в Москве получили информацию с небольшой задержкой.

– Понятно, – кивнул Егоров. – Что известно о Бареше?

– Не так уж много, – покачал головой Антипов. – По образованию переводчик. Рабочий язык немецкий, но знает и разговорный английский. Работал в государственных структурах. Хорошее знание языков помогло Барешу получить место переводчика в министерстве иностранных дел. Рассчитывал сделать быструю карьеру, но вынужден был заниматься всякой рутиной, перспективы роста не было. Бареш уволился с государственной службы, посвятил себя торговли подержанными автомобилями. Сведения о контактах Бареша и западных спецслужб отсутствуют. Видимо, настоящий продавец использует Бареша как посредника, пользуется его старыми связями.

Антипов замолчал. Как давно повелось, откашлялся начальник управления кадров Кузьменков.

– Есть замечания по кандидатам, – Кузьменков обвел коллег пристальным взглядом серых, глубоко спрятанных глаз. – Рискованно использовать этого Буфо. Он неуравновешенный человек. И, мягко говоря, не интеллектуал.

– Он хороший стрелок – это главное, – возразил Антипов. – Глубокий аналитический ум в этом деле не требуется. Кузьменков только пожал плечами, мол, я свое мнение высказал. Антипов понял, что возражений по кандидатуре Буфо больше не последует. В эту минуту дверь, ведущая в приемную, открылась, в зал вошел человек в сером штатском костюме, положил перед начальником европейского управления сложенный вдовое бумажный лист, что-то прошептал на ухо Егорову и исчез. Егоров пробежал текст глазами и сказал: – Вчера вечером в пригороде Кладно, это под Прагой, найден труп Кундеры. Огнестрельное ранение в область сердца. Информация только что пришла с дипломатической почтой.

Над столом повисло долгое молчание. Антипов достал из кармана платок и промокнул влажный лоб.

София. 29 сентября.

Над софийским аэропортом зависло знойное солнце. Самолет авиакомпании «Балкан» приземлился в столице Болгарии поздним утром. Валерий Колчин сошел с трапа, на контроле предъявил паспорт и желтую бумажку частного приглашения на въезд в страну, оформленную на имя некоего гражданина Польши Ежи Мисировского, следующего транзитом через Россию. Заполнил небольшую анкету, указав в ней цель своего визита: бизнес. Выйдя из здания аэропорта, Колчин, знавший страну и болгарский язык так, будто здесь была его вторая родина, не замедлил шаг возле стоянки такси, а направился к автобусам.

По документам он польский торговец, значит, надо следовать легенде даже в мелочах. Мелкий бизнесмен, тем более поляк, это вам не японец и не американец, которые привыкли бросаться деньгами. Другой менталитет, другое мышление. Поляк никогда, ни при каких обстоятельствах, не потратит двадцать долларов на такси, чтобы добраться из аэропорта в центр города, выгадав при этом каких-то жалких десять минут времени. Он воспользуется автобусом восемьдесят четвертого маршрута.

На остановке собралось два десятка пассажиров, подкатил старенький «Мерседес» на сорок мест, Колчин отдал деньги билетеру и занял заднее кресло, поставив небольшой чемодан на колени. Автобус тронулся, Колчин перевел стрелки часов. Прилетая в столицу Болгарии, выигрываешь время. В Москве уже час дня, а здесь только полдень. Мелочь, а приятно.

Колчин вылез на последней остановке, возле университета, автобусное путешествие отняло менее получаса. Помахивая чемоданом, он прошагал пару кварталов, завернул в итальянский ресторан и проглотил отвратительную, жесткую, как голенище армейского сапога, пиццу, выпил рюмку фруктовой водки и чашку отличного кофе. Он расплатился с официантом, но не пожалел что зашел именно сюда, а не в «Деву Хелиос», ресторан с экзотической болгарской кухней. Там на обед наивному иностранцу запросто принесут сдобренный красным перцем желудок теленка или «черву», заплетенные в косы кишки, отваренные и запеченные.

Кому как, но на вкус Колчина жесткая пицца вкуснее непромытых кишок. Свернув с широкого проспекта на тихую улицу, попетляв по переулкам, Колчин снова выбрался на проспект. Слежки, кажется, не было. Колчин снова сел на автобус, заметая следы, проехал пару остановок. Затем поймал такси и велел водителю ехать в Коньовицу, пообещав хорошо заплатить. Сидевший за рулем пожилой дядька с черным от загара лицом тяжело вздохнул и тронул машину.

Коньовица – трущобный район с дурной репутацией на окраине Софии, там селятся цыгане, падшие женщины, воры и личности, конфликтующие с правосудием. В темное время желательно обходить цыганские кварталы стороной, если не хочешь остаться без кошелька и с физиономией, порезанной сапожным ножом. Впрочем, без кошелька можно остаться и днем. Даже полицейские не часто отваживались появляться на цыганской территории. И это хорошо.

Не доехав пяти минут до нужного места, Колчин остановил машину на узкой горбатой улице, застроенной двухэтажными хибарами из необожженного кирпича и подручного материала, что жители притащили с городской свалки. Расплатился, вылез из машины и пошел пешком дальше, вверх по улице, кожей чувствуя заинтересованные и неприветливые взгляды мужчин, сидевших в тени домов и чахлых фруктовых деревьев. Над разбитой дорогой висело знойное марево, ветерок, дувший со стороны свалки и асфальтового завода, приносил удушливые тошнотворные запахи.

Чумазые ребятишки орали от восторга и бросали камнями в кошку, от страха забравшуюся на самую макушку гнутого сухого дерева. Кто-то заливисто свистнул вслед хорошо одетому чужаку с чемоданом в руке. Затем послышался смех.

Прошагав полтора квартала, Колчин остановился перед двухэтажным домом, фасад которого недавно кое-как помазали белилами, а заодно уж обновили жестяную вывеску «парикмахерская», косо висевшую над единственной дверью. Дрогнула марля в окне второго этажа, видимо, хозяин Желе Сердиков следил за улицей через занавеску, ожидая гостя.

Шагнув через порог, Колчин очутился прямо в тесном зале парикмахерской и увидел свое отражение в мутном зеркале с поперечной трещинкой, висящим над металлической раковиной. Два кресла, на которых давно не садились посетители, кажется, покрылись слоем вековой пыли. В окно бьются мухи, где-то играет радио.

– Добро пожаловать. Жду.

Колчин повернул голову. На пороге из-за матерчатой занавески появился Желе Сердиков, в знак нескрываемой радости от встречи раздвинул руки в стороны.

Из одежды на нем были только поношенные шорты, не закрывавшие колен, и повязанный на животе и заляпанный цветными пятнами матерчатый фартук. Но на первый взгляд могло показаться, что хозяин парикмахерской надел черную зимнюю шубу. Руки, ноги, ноги, грудь и спина Сердикова заросли таким густым черным волосом, что, этот волос можно состригать электрической машинкой, словно овечью шерсть. И, пожалуй, машинку испортишь.

Сделав шаг навстречу, Колчин тряхнул ладонь Желе двумя руками, но от горячего поцелуя в губы сумел уклониться. Сердиков обдал гостя крепким духом фруктовой ракии, которая крепче итальянской граппы. Лицо лоснилось от пота, глаза оставались темными и блестели, как мокрые маслины. По болгарину никогда не поймешь, он сильно пьяный или только пару стопок перехватил.

Да и пить с болгарами дело неблагодарное, они положат на лопатки любого, самого крепкого кандидата.

Хозяин провел гостя на второй этаж, в лучшую в доме, самую просторную комнату, выходившую двумя окнами на двор, захламленный листами ржавого железа, почерневшими досками и заросший сорной травой. На заднем плане дымили трубы асфальтового завода.

Комната казалась совсем пустой. Из мебели здесь стоял круглый стол с толстыми гнутыми ножками, тумбочка, на ней вентилятор, и узкая металлическая койка, застеленная свежей простыней. Одну стены украшали несколько застекленных пожелтевших от времени фотографий в самодельных деревянных рамках, на другой стене висела большая картина с нарисованными на ней подсолнухами. Яркая картина на большой голой стене смотрелась нелепо, словно цветная заплата на штанах.

Прежде здесь, на втором этаже, жила мать Желе, психически нездоровая старуха, которая так орала целыми днями напролет, что соседи цыгане всерьез грозились сжечь поганую старуху вместе с парикмахерской.

Колчин никогда не видел бабку, но хорошо помнил ее голос, тонкий, пронзительный, похожий на крик подстреленной вороны. От дикого бабкиного карканья кровь в жилах останавливалась и леденела. Полгода назад старуха умерла. Теперь, после смерти матери, сорока трехлетний Желе всерьез подумывал о первой женитьбе на одной женщине, которая, по его словам, хоть и вдова, но готовит хорошо.

Желе деликатно удалился и ожидал в коридоре, когда гость переодевается в шорты и майку. Наконец, Колчин вышел из жаркой комнаты.

– Товар привезли? – спросил он.

– Приходил человек, – мигнул глазом хозяин. Спустились на первый этаж, в большую кухню, заставленную самодельной мебелью. Желе поднял люк погреба, проворно сбежал вниз по приставной лесенке, включил свет. Колчин последовал за ним, захлопнул за собой крышку.

Погреб был тесно заставлен полками и стеллажами, на которых стояли бутылки самодельной мастики, водки, по вкусу напоминающей микстуру от кашля. Стены украшали связки красного лука, чеснока и сушеного перца. Посередине стоял круглый голый стол, над которым свисала лампочка без плафона.

Желе встал на корточки, отодвинул от стены ящик с овощами, поднял обрезок доски, достал из тайника большую дорожную сумку. Колчин присел к столу, поставил сумку на колени. Поверх носильных вещей лежал большой желтый конверт. Колчин оторвал бумажную полоску, вытряхнул на стол болгарский паспорт, водительские права, приглашение на выставку сельскохозяйственных производителей и билеты на самолет до Праги. Вылет завтрашним утром.

– Христо Баянов, – пробормотал Колчин, раскрыв паспорт. – Звучит весело. Музыкально.

– Что? – не расслышал Желе.

– Ничего, просто не люблю фамилий, которые начинаются на букву б.

Желе засмеялся.

– На букву б… Нет, это не то, что ты подумал, – сказал Колчин. – Из суеверия не люблю. Одного моего приятеля с похожей фамилией на ту же букву, его… Ладно, не будем вспоминать о грустном.

Год назад Колчин пользовался фамилией Раков, и ничего плохого тогда не случилось. Его не сварили заживо, как варят речных раков. И на этот раз обойдется, потому что человек с веселой фамилией Баянов просто не имеет права умирать насильственной смертью. Фотографии, вклеенные в документы, были сделаны года полтора назад. На них Колчин был без усов, с темными, аккуратно подстриженными волосами.

– Вот так я должен выглядеть.

Колчин сунул бумаги обратно в сумку. Поднялись наверх, через кухню вошли в зал парикмахерской. Колчин занял кресло перед зеркалом. Желе куда-то умчался, вернулся с круглым подносом, на котором стояла литровая бутылка с виноградной ракией и большая тарелка, полная персиков. Колчину не хотелось пить, но отказаться, значит выказать неуважение к хозяйскому гостеприимству.

Опрокинув стопку, Колчин отдал себя в руки парикмахера. Желе повязал на его шее Колчина клеенчатый слюнявчик, который надевают грудничковым детям перед кормлением, вытащил из тумбочки тюбик с краской для волос, ножницы и опасную бритву. Колчин склонился над эмалированной раковиной. Желе взял кувшин, полил воду на голову теплую воду, надел резиновые перчатки, размазал краску по волосам.

Через сорок минут Колчин превратился жгучего брюнета, пахнущего лавандовой водой. Разглядывая свое отражение в зеркале, он повертел головой. Лишенное усов лицо выглядело голым, чужим.

– Теперь ты похож на болгарина, – сказал Желе.

– Тебе-то самому нравится то, что ты сделал? – спросил Колчин.

Желе выпятил нижнюю губу и отрицательно покачал головой.

Можно в совершенстве выучить болгарский язык, можно даже научиться понимать болгарскую речь без знания языка и даже без переводчика, особенно если собеседник говорит медленно. Но болгарские жесты, это что-то особенное, совершенно неповторимое. Если вам хотят сказать «нет», кивают головой. Если говорят «да», головой качают. Привыкнуть к этому невозможно, можно только запомнить.

– Отлично выглядишь, – Желе развязал тесемки слюнявчика. – Просто потрясающе.

– Правда?

Желе отрицательно покачал головой.

Глава третья

Прага. 30 сентября.

Город встретил болгарского гостя неприветливо: мелким дождиком и пронзительным северным ветром. Здание Рузиньского аэропорта, облицованное стеклом и пластиком, и, тем не менее, имеющее провинциальный доисторический облик, изнутри казалось совсем маленьким. Колчин знал, что за ним наблюдают, встретить его в аэропорту должен кто-то из посольских работников. Повесив большую дорожную сумку на плечо, Колчин проследовал вдоль зала ожидания, задержался у киоска с прохладительными напитками, но ничего не купил.

На ходу достал из внутреннего кармана вчетверо свернутый номер «Софийской правды». Зажал газету в левой руке, красной шапкой вниз, на кисть руки накинул петлю складного зонтика.

Он вошел в туалет, осмотрелся по сторонам: никого. На минуту заперся в крайней кабинке, поставив сумку на бачок унитаза. Вышел оттуда, нос к носу столкнувшись с мужчиной в сером плаще и кепке, надвинутой на глаза.

Мужчина держал в руке такую же черную сумку, что осталась в кабинке. Незнакомец косо глянул на номер газеты, которую Колчин не выпускал из руки, стараясь прочесть название.

– И когда только кончится этот дождь, – вздохнул мужчина. – Надоела слякоть.

– Но погода все-таки летная, – отозвался Колчин.

– Бордовый «Фиат Браво», пятидверный. На стоянке, ключи в кармашке сумки, – беззвучно одними губами прошептал незнакомец, назвал номер машины и заперся в освободившейся кабинке.

Колчин подошел к умывальникам, бросил газету в урну, положил зонтик на полочку. Пустив воду, наблюдал в зеркало, как человек в плаще покинул кабинку и, не даже сполоснув руки, поспешно скрылся за дверью туалета. Хорошо бы в этой спешке он не забыл подменить одну сумку на другую.

Посольские ребята всегда слишком волнуются, дергаются, как рыба на уде. Если контрразведчики поймают за руку и вышлют из страны такого вот паренька в сером плаще, его материальное благополучие даст серьезную трещину. Шпионам под дипломатическим прикрытием всегда есть, что терять: здесь у них сытый налаженный быт, высокие оклады, дети ходят в посольскую школу, а жены бывают на распродажах меховых изделий и чешского стекла. Вытерев ладони бумажным полотенцем, Колчин вернулся в кабинку, взял с бачка сумку, расстегнул кармашек, переложил в пиджак ключи от машины и квитанцию за оплату парковки.

На стоянке он быстро нашел бордовый «Фиат», сел за руль.

– Ну, давай знакомиться, – сказал Колчин машине, вставил ключ в замок зажигания и завел двигатель.

Лишних шумов не слышно, мотор работает почти бесшумно. Если верить цифрам на спидометре, «Фиат» пробежал тридцать с небольшим тысяч, машина трехгодовалая, не старше. Двигатель пятицилиндровый, объемом два литра и мощностью сто сорок семь лошадей. Салон просторный, встроенная стереомагнитола, водительское кресло упругое, с приличной боковой поддержкой. Что ж, тачка неплохая, – решил Колчин. На узких улицах Праги «Мерседесу» или пятому «БМВ» слишком тесно. Здесь не Россия, в этой стране большие машины не пользуются народной любовью.

Открыв ящик для перчаток, Колчин запустил ладонь внутрь, вытащил два клочка бумаги. На первом был указал адрес, улица и дом, во дворе которого для Колчина приготовили «Фольксваген Транспортер», фургон светло бежевого цвета с затемненными стеклами в кузове, нашпигованный аппаратурой. На втором листке от руки написали адрес, где болгарскому гостю следовало остановиться: частный пансион пани Новатны.

Колчин приуныл: на казенные деньги не грех пожить в «Интерконтинентале», в приличной светлой комнате с видом на Влтаву, с завтраками в номер, с казино и рестораном, в котором готовят любые европейские блюда. А его селят в мышиной дыре, где хозяйничает какая-то пани Новатны. На подъезде к Праге мелкая изморозь превратилась в сплошную стену воды. «Дворники» не справлялись с работой. Колчин спрашивал себя: может быть именно так с грибного дождика, переходящего в ливень, и начинается всемирный потоп?

Словно подтверждая эту мысль, молния надвое распорола серое небо и ударила в землю.

Пансион пани Новатны помещался недалеко от городского центра в мрачном четырех этажном здании старинной постройки. Фасад потемнел от времени, штукатурка местами облупилась, словно толстая скорлупа. Колчин остановил машину у тротуара, раскрыл зонт.

Изнутри заведение оказалось еще более мрачным и ветхим, чем снаружи. В тесном холле пахло мышами и плесенью, въевшийся в сырые стены. С другой стороны стойки сидела немолодая женщина в сером замызганном костюме и черной блузке. Морщинистую шею украшал белый шнурок. Колчин угадал в женщине хозяйку заведения, вежливо поздоровался по-чешски, положил на стойку болгарский паспорт.

– Я приехал на сельскохозяйственную выставку, – добавил Колчин, нарочито коверкая чешские слова. – Поживу у вас неделю. Остановиться здесь мне посоветовал знакомый. Он говорил, что у вас очень уютно.

Колчин поднял голову и с сомнением глянул на темные углы, завешанные паутиной, и желтые бесформенные разводы на потолке и решил, что определение «уютно» не совсем подходит для этого случая. – Вы хотите посмотреть комнаты? – пани Новатны заглянула в паспорт и огласила цену. – Двенадцать долларов в сутки за одноместный номер. Летом я беру восемнадцать долларов. Без питания, разумеется.

Колчин, до конца освоив роль небогатого болгарина, задумчиво пригладил ладонью черные волосы, словно взвешивал свои финансовые возможности и аппетиты хозяйки. Пани загнула слишком высокую цену, в Праге можно за сто долларов в месяц снять приличную квартиру со всеми удобствами.

Наконец, он принял важное решение.

– Годится.

– Туалет и ванная комната в коридоре, лифта нет, – предупредила Новатны и позволила себе нечто вроде улыбки, больше похожей на гримасу презрения. – Кстати, вы хорошо говорите по-чешски.

– Спасибо, – Колчин обрадовался, как ребенок.

Тут за спиной пани Новатны появился мрачный мужчина с одутловатым серым лицом и тонкими всосанными губами. Видимо, подслушивал разговор хозяйки и нового постояльца из-за полуоткрытой двери. Мужчина поинтересовался, много ли вещей у господина. Получив отрицательный ответ, представился: пан Вацлав, муж пани Новатны.

По деревянной скрипучей лестнице поднялись на второй этаж, женщина толкнула дверь первого же попавшегося на пути номера, оказавшуюся незапертой. Сказала, что на втором этаже все комнаты одинаковые. Колчин бегло осмотрел комнату, узкую и темную, как нора полевой мыши, и решил, что надо бы осмотреть номера на третьем этаже.

– Там дороже на два доллара, – схитрила хозяйка, которой не хотелось карабкаться по лестнице наверх.

– Это почему же? – заинтересовался болгарин.

– Ну, там воздух чище и вообще…

Наверху Колчин увидел такие же комнаты, что и на втором этаже, разве что света больше. И обстановка похожая: платяной шкаф, узкая кровать, пара стульев, письменный однотумбовый стол у окна и маленький телевизор на тумбочке. Колчин решил, что выбирать не из чего. Он сказал хозяйке, что займет номер, в самом конце коридора, если этот номер свободен.

Пани Новатны надменно кивнула.

За хозяйкой неотлучно следовал ее муж пан Вацлав. Когда жена начинала говорить, пан Вацлав поддакивал или беззвучно кивал головой, выражая свое полное согласие с мнением супруги. Время от времени он тер ладонью низ живота и тяжело вздыхал. Осмотрев крайний по коридору номер, Колчин вытащил бумажник, заплатил за неделю вперед.

– И попрошу не приводить сюда уличных женщин, – свела брови хозяйка. – Я человек старомодных взглядов и такого не терплю. Ключ в двери.

Пани Новатны вышла из комнаты, за ней последовал пан Вацлав. Неожиданно он становился, оглянулся на постояльца.

– Когда-нибудь эта грыжа меня прикончит, – пожаловался пан Вацлав, потер ладонью живот и закрыл за собой дверь.

Оставшись один, Колчин скинул пиджак, положил на кровать сумку, расстегнул «молнию». Он пристроил на столе портативный компьютер со встроенным модемом, мобильный телефон и провод. Присев на стул, включил компьютер, подсоединил к нему телефонную трубку. Он подключился к «Интернету», вышел на сайт частных объявлений о продаже и покупке музыкальных инструментов.

Набил текст на английском языке: «Молодой музыкант-любитель купит подержанную виолончель современной работы. Дефектные экземпляры прошу не предлагать. Жду ответа хоть сегодня». Далее следовал адрес электронной почты, по которому якобы можно найти автора текста. В Москве, прочитав объявление, узнают, что Колчин благополучно прибыл на место.

За окном можно увидеть ржавую крышу низкого дома через улицу. Дождь все лил, не переставая, в номер из коридора не доносилось ни единого звука, словно Колчин оказался в пансионе единственным постояльцем, что, в принципе, не исключено. Раздавив окурок в пепельнице, он поднялся, вытряхнул на кровать то, что еще оставалось в сумке. Костюм нужного размера, аккуратно свернутый и упакованный в целлофан, пару сорочек, свитер из тонкой шерсти.

На дне сумки Колчин обнаружил завернутый в тряпку восьмизарядный пистолет «Беретта М 85» девятого калибра. И еще две запасные снаряженные обоймы. Колчин повертел в руках «Беретту». Не лучшая модель: стреляет самовзводом, спуск тугой, рукоятка слишком короткая. Но есть достоинства и у этой пушки: пистолет создан для скрытого ношения, он небольшой, почти незаметен в кармане пиджака или за поясным ремнем.

Колчин решил, что знакомство с торговцем подержанными автомобилями Юлиусом Барешем и его фирмой «Аметист» не следует откладывать в долгий ящик. По памяти набрал нужный номер, поинтересовался у секретаря, на месте ли господин Бареш. Получив отрицательный ответ, дал отбой. Он засунул пистолет под ремень, опустил две запасные обоймы в карман пиджака.

Таскать с собой оружие нет смысла, но оставить в номере тоже нельзя.

Прага, Винограды. 30 сентября.

Фирма «Аметист», торговавшая подержанными автомобилями, находилась в районе Винограды неподалеку от одноименного кладбища и старого крематория, еще действующего, время от времени пускавшего в небо вонючий серый дым.

Колчин остановил «Фиат» на тихой улице, засаженной древними раскидистыми вязами. На противоположной стороне притулилось одноэтажное с плоской крышей здание конторы «Аметиста», к нему примыкала асфальтовая площадка, отгороженная от улицы металлической сеткой и заставленная разномастными автомобилями, судя по виду, почти новыми. Час не поздний, ливень кончился, но мелкий дождик без остановки сеялся на город, а темный день медленно перерождался в еще более угрюмый вечер. Два окна «Аметиста» светились электрическими огнями. Колчин вышел из машины, раскрыл зонт.

От тротуара к конторе вела широкая дорожка, выложенная светлыми плитами и по обе стороны засаженная кустами шиповника. Колчин свернул на территорию, где стояли автомобили, прошелся между рядами иномарок. С задней стороны ветровых стекол были помещены листки бумаги, на которых жирным фломастером вывели цены автомобилей. Колчин решил, что из окон одинокого покупателя уже заметили. Он вернулся к зданию конторы, поднялся на три ступеньки, под козырек крыльца, нажал кнопку звонка.

Дверь открыла женщина лет тридцати в коротком платье в мелкий цветочек. Колчин смерил ее долгим оценивающим взглядом, заглянул в глаза, решив про себя, что внешность женщины тянет на четверку с плюсом. Обручального кольца на пальце женщины Колчин не увидел.

Прежний план, сложившийся в голове, рухнул за одно мгновение.

– Вы хотите посмотреть машины? – спросила женщина.

– Машины я уже смотрел, – ответил Колчин по-чешски. – Можно войти?

Женщина распахнула дверь, пропустила гостя в помещение. В конторе, стены которого поклеили светлыми обоями, стояло три светлых письменных стола и несколько стульев, в углу телевизор на тумбе. Секретарь заняла место рядом с дверью в кабинет босса. Собственно, кабинета как такового у Бареша не было. Был угол, отгороженный от офисного зала пластиковой перегородкой полутораметровой высоты и стеклом, не достигающим потолка. Ясно, что все разговоры, которые вел хозяин на своей половине, могли слышать сотрудники «Аметиста».

И еще одна важная деталь: на столах всех служащих обычные телефоны, в которых трубка соединена с аппаратом витым проводом. В кабинете Бареша установлен беспроводной радиотелефон. Видимо, босс завел дурную привычку разговаривать с клиентами, расхаживая по офису. Что ж, Бареш сам себе создал проблемы… Еще пару минут назад Колчин рассчитывал дождаться господина Бареша в конторе, завести долгий обстоятельный разговор в его кабинете, заговорить зубы. Если Бареш выйдет на минуту, незаметно прикрепить жучок к нижней крышке или к тумбе стола. Затем подогнать к «Аметисту» фургон «Фольксваген» с аппаратурой и писать все разговоры хозяина. Слабые стороны такого плана очевидны: он ненадежен и, главное, можно попасться.

– Вы здесь одна? – спросил Колчин.

– Хозяин вернется через час.

Колчин заметил, что едва речь зашла о Бареше, в голосе секретаря можно было услышать нотки раздражения. Видимо, отношения секретаря и начальника складываются не слишком гладко.

– Очень жаль, что хозяина нет.

– Я могу вам помочь?

– Разумеется, – Колчин упал на стул, вытянул ноги, твердо решив растопить лед взаимного недоверия. – Что-то покупателей совсем не видно.

Он осмотрелся по сторонам, словно хотел увидеть очередь из автолюбителей. Про себя отметил, что контора оборудована тревожной сигнализацией. Красная кнопка, видимо спрятана так, чтобы секретарь, протянув руку, могла ее нажать. На окнах и дверях нет решеток, но установлены датчики, которые включают в ночное время. Значит, соваться сюда после окончания рабочего дня, чтобы обыскать кабинет хозяина или установить микрофон, не имеет смысла, полиция прибудет на место, как только сработает сигнализация.

Но есть и положительный момент: контора не оборудована видеокамерами слежения. О скрытых видео камерах и речи быть не может, для торговца подержанными автомобилями это новшество разорительно. Значит, хозяин не сможет узнать, кто из клиентов бывает здесь в его отсутствие и о чем разговаривает с секретарем.

– Не сезон, – сказала женщина. – Машины покупают в основном весной и летом. – Не имеет значения, – улыбнулся Колчин и отпустил тяжеловесный, как булыжник, комплимент. – Я пришел посмотреть машину, но увидел вас и забыл обо всем. Теперь хочу обсудить несколько вопросов.

– Каких именно?

– Важных. Ну, например, в каком заведении мы сегодня вместе поужинаем?

Колчин протянул женщине визитную карточку.

– Владелец фирмы «Солнечный ветер» Христо Баянов, София, – прочитала вслух секретарь. – Оптовые поставки консервированных овощей. Очень приятно. Но консервированные овощи меня не слишком интересуют.

– Я тоже не вегетарианец. Как вас зовут?

– Мила Фабуш.

– Мила, один мой приятель, чех, покупал у вас автомобиль, – сказал он. – Дело было год назад.

– Год назад я здесь не работала. Я тут второй месяц.

– Не важно. Так вот, этот человек очень хорошо отзывался о вашей фирме. Я приехал на сельскохозяйственную выставку и подумал: почему бы ни зайти? Сейчас я пользуюсь «Фиатом» своего знакомого, это не очень удобно. Но вернусь в Софию на новой машине. Почти новой.

– Правильно сделали, что обратились к нам, – ответила Мила заученной фразой. – Во-первых, у нас большой выбор. Есть все, от «Фелиции» до «Кадиллака». Можно заказать машину по каталогу. Модель, цвет, год выпуска. Заказ будет выполнен через одну-две недели. Во– вторых наши цены ниже, чем в других салонах. Вас интересует что-то конкретное?

– Вечером подумаю. То есть, мы вместе подумаем. Подберем мне машину. Сначала выпьем по коктейлю, послушаем музыку. Вы любите джаз? Прекрасно. За ужином в хорошем ресторане поговорим о делах. Договорились?

Мила, удивленная настойчивостью болгарина, сморгнула. На ее лице отразилась напряженная внутренняя борьба. Возможно, она думала о том, что в этом скромном платье будет чувствовать себя неуютно в ночном ресторане. В хороших дорогих заведениях Мила, видимо, бывала не часто: богатые любовники на горизонте не маячили, а на скромное жалование секретаря можно гульнуть разве что в ближайшей кондитерской, что через дорогу от крематория. Там за чашкой какао собираются местные домохозяйки, старухи и школьники.

– Хорошо. Я заканчиваю работать в семь вечера.

Колчин поднялся со стула.

– Буду ждать в машине.

Он вернулся к «Фиату», устроился в салоне. Колчин взял трубку мобильного телефона, набрал номер своего помощника Ярослава Пачека. Для него есть срочная работенка: специальное оборудование для скрытого слежения за объектом понадобится уже сегодняшним вечером. Когда трубку сняли, Колчин произнес условную фразу, попросив подозвать к телефону некоего господина Карела.

– Вы ошиблись номером, – ответил приятный мужской баритон.

Колчин извинился и поехал на встречу с Пачеком, к почтовому музею в районе Смихова.

Ровно в семь вечера Мила села на переднее сидение бордового «Фиата». Она успела сделать маникюр, подрумянила бледные щеки и украсила шею ниткой янтарных бус. Колчин, неплохо знакомый с ночной жизнью Праги, остановил машину у клуба «Редута» и заплатил двенадцать долларов за входные билеты.

Клуб прославился совсем не тем, что здесь выступают неплохие джазовые исполнители. Когда-то в «Редуте» вместе с местными музыкантами играл на саксофоне тогдашний президент Соединенных Штатов. С записей того уникального концерта Клинтона в здесь начинается почти каждый вечер. В сегодняшней основной программе выступал квартет из Вены и популярный местный гитарист. На Колчина музыка неизгладимого впечатления не произвела, но женщина была в восторге, и это главное.

В десять вечера Колчин и Мила, сытые джазовыми импровизациями, вышли из «Редуты», пешком прошли квартал по Народной улице и перебрались в ресторан «Адриа», известный своей обширной картой вин. Веселье закончилось во втором часу ночи. Колчин и Мила забрали «Фиат», оставленный у клуба.

Колчин долго прогревал двигатель, раздумывая, как бы поставить красивую эротическую точку в затянувшимся веселье.

– Можно поехать в пансион, где я остановился, – неуверенно сказал он. – Выпить кофе… Или ликера.

Колчин не хотел приглашать Фабуш на конспиративную квартиру, чтобы устроить там ночь утах и любовных наслаждений.

Отвести женщину в пансион пани Новатны?

Колчин вспомнил суровое лицо, поджатые бескровные губы хозяйки. Вспомнил запах плесени и сырость своей однокомнатной норы на третьем этаже, куда трудно попасть незамеченным. Тем более в компании женщины. На смену мужскому желанию пришли безысходная тоска и апатия.

Из трудного положения выручила Мила, повеселевшая от обильного ужина и французского вина.

– Кофе можно выпить и у меня. Правда, я живу довольно далеко от центра…

Мила назвала адрес.

– Это не имеет значения, что далеко.

Колчин снова почувствовал себя человеком и мужчиной.

Лондон, Берменси. 30 сентября.

В субботу Алексей Степанович Донцов, работавший в Англии под именем Майкл Ричардсон, закрыл свой магазин скобяных товаров как обычно в пять вечера. Выйдя на улицу, взял направление к дому, на полдороге совершил длительную остановку в пабе «Хилл Роуд». Он возвратился к родному очагу, в тесную квартиру на первом этаже, когда за окном сгустились первые сумерки, и тут же лег спать. Воскресные дни проходили по раз и навсегда установленному расписанию: Ричардсон поднимался в половине седьмого утра, чтобы успеть к открытию блошиного рынка «Портобелло».

В последнее воскресенье Донцов проснулся раньше времени, ровно в пять тридцать утра, и не по звонку будильника, а сам по себе. На другой половине широкой кровати спала жена Хелен. Донцов знал, что сегодня в его жизни должны произойти важные перемены, а поход на рынок, возможно, станет последним английским мероприятием. В восемь пятнадцать он вышел из метро «Ноттинг Хилл Гейт». И тут же попал в плотный людской поток таких же как он любопытных, небогатых людей, стремящихся что-то купить по относительно низкой цене на улице Портобелло, где по воскресеньям расцветала яркими красками самая живописная в Лондоне барахолка.

Донцов медленно брел по улице, останавливался у прилавков, спрашивал цену и шагал дальше. По легенде он скромный торговец скобяными товарами, увлекается всякими поделками под старину. Ему нечего делать в западной части Лондона в районе Мейфер рядом с Гайд-Парком, где сосредоточены шикарные магазины для зажиревших американцев. Без пяти сотен в кармане не сунешься даже в антикварные лавки среднего уровня, что расположены в районах Кенсингтона или Челси.

А здесь Донцов чувствовал себя, как рыба в воде.

Улица поднималась в гору, тротуары заставлены столиками, на которых разложили всякий хлам, начиная от поношенных шмоток и вышитых крестиком салфеток, заканчивая африканскими масками, японскими статуэтками начала прошлого века или каминными часами французской работы. Несмотря на ранний час здесь уже собралось столько народу, что ступить было некуда. Откуда-то слышались звуки шарманки, дети фотографировались с ручной обезьянкой, покупатели тесно обступили прилавки.

Среди знакомых он поддерживал репутацию страстного любителя безделушек из фарфора. Свою бессистемную коллекцию Донцов начал собирать четыре года назад, когда переехал в Лондон из Скандинавии, открыл магазин скобяных изделий и женился на Хелен, служившей сиделкой в государственной больнице. Увлечение антиквариатом было лишь мыльным пузырем, пшиком. На рынок Донцов приходил не для того, чтобы купить за пятерку дефектный серебренный браслет или фарфоровую статуэтку сомнительного происхождения.

Здесь, в людской толчее, идеальное место для контакта с русским связником. Самым великим спецам из контрразведки МИ-6 не по зубам проследить отдельного человека в этом людском водовороте, сделать фотографию и тем более записать на пленку чужой разговор. Донцов увидел связника возле газетного киоска, они раскланялись, как добрые знакомые, отправились в ближнюю пивнушку, взяли по кружке слабоалкогольного эля «Басс».

В пивной связник и Донцов выбрали столик в дальнем углу, четверть часа поговорили о ценах на антиквариат и обменялись пачками сигарет. В той пачке, что Донцов положил в карман, содержались подробные письменные инструкции из Москвы об операции «Холодный фронт». «Счастливо тебе, Алексей, – понизив голос до шепота, сказал связник по-русски. – Мне будет тебя не хватать. Честно». «Думаю, я там скоро управлюсь», – ответил Донцов по-русски.

Он вышел из пивной, вернулся на улицу Портобелло, прошелся вдоль торговых рядов и, поторговавшись, купил у иранца за семь фунтов деревянные бусы ручной работы. Донцов спустился в метро, двинулся в сторону дома, доехал до конечной станции «Элефант энд Кастл», а дальше автобусом до церкви Марии Магдалины.

Рабочая окраина, населенная небогатым людом и эмигрантами, не самое красивое место английской столицы. Здесь витают запахи отбросов и беспросветной бедности, из которой простому человеку так трудно выбраться. Донцов свернул в узкий переулок, застроенный обшарпанными трехэтажными домами, у подъезда раскланялся с соседом по этажу господином Чонгом, отцом многодетного семейства из Тайваня. Если ты живешь в рабочем предместье, будь готов, что твоим соседом окажется китаец, пакистанец, а то и негр.

Донцов поднялся на пять ступенек крыльца, открыл дверь в подъезд своим ключом, вошел в квартиру. На кухонном столе он нашел записку от Хелен. Жена писала, что до вечера пробудет у Кэорол и обещала позвонить. Хелен имела от первого брака взрослую дочь, которая с шестнадцати лет стала сама зарабатывать на жизнь, и, как заведено в Англии, поселилась отдельно от матери.

Хелен и Майкл Ричардсон познакомились самым современным способом: через страничку объявлений «Одинокое сердце» в «Интернете», обменялись фотографиями и адресами. Переписывались два месяца, пока Донцов не получил указание из Москвы приехать в Лондон, ближе познакомиться с Хелен, а затем жениться на ней. Этот брак позволил Донцову спокойно пройти инфильтрацию, то есть внедриться в страну, не вызвав подозрения контрразведки.

Перед свадьбой на московские деньги Донцов открыл магазин скобяных изделий. Да, бегут годы…

Со временем он стал испытывать к Хелен чувство большее, чем простая человеческая привязанность. Они прожили вместе почти четыре годы, один раз побывали в отпуске. Отдыхали на Барбадосе во второразрядном отеле, где отдыхающих селят в домишках, стилизованных под туземные хижины, крытые тростником. Две недели, проведенных на острове не принесли большой радости ни Донцову, ни его супруге.

Дешевая туристическая экзотика, экскурсии в зверинцы и аквапарк, – это, стиснув зубы, еще можно пережить. Но когда остров просто кишит всякой чернокожей шпаной, когда солидной супружеской паре в любое время дня и ночи на каждом шагу предлагает купить наркотики – это уж слишком.

Наскоро перекусив, Донцов позвонил молодому управляющему своего магазина и еще раз напомнил, что завтра уезжает по делам в Германию. Управляющий остается за хозяина, он должен подавать пример служащим, приходить на работу первым в восемь тридцать утра и уходить из магазина последним.

Донцов вышел на лестницу, спустился в подвал, где у него была оборудована столярная мастерская. Запер дверь, набрал в плоский мелкий тазик холодной воды из-под крана, влил в воду стакан уксуса, открыл банку из под кофе, растворил в уксусном растворе чайную ложку темного порошка, напоминавшего марганцовку. Затем открыл сигаретную пачку, полученную от связника, вытащил из нее два абсолютно чистые бумажные страницы.

Опустил бумагу в раствор и, следя за секундной стрелкой наручных часов, отсчитал полторы минуты. Затем вытащил и разложил на верстаке мокрые странички, зажег ультрафиолетовую лампу.

Донцов наблюдал, как на белой бумаге проявляются убористые строчки текста с мелкими межстрочными интервалами и узкими пробелами. То была последняя подробная инструкция из Москвы о проведении операции «Холодный фронт», о каналах связи и контактах с привлеченными к делу агентами. Донцов прочитал текст четыре раза, запомнив его наизусть слово в слово. Он разорвал листы вдоль и поперек, скатал мокрую бумагу в шарик и бросил в топку финской печки.

Затем загрузил в печь уголь и развел огонь. Он забрался на стремянку, освободил верхнюю полку от инструментов, вытащил заднюю стенку полки, за которой в кирпичной стене подвала оборудована ниша, а в ней устроен вместительный тайник. Здесь хранились те мелочи, от которых можно было быстро избавиться. Донцов сбросил на пол бумаги, неиспользованные одноразовые блокноты, кальку для тайнописи, перьевую ручку с симпатическими чернилами.

Если бы Хэлен когда-нибудь догадалась устроить уборку в столярной мастерской мужа в его отсутствие и случайно наткнулась на тайник… Что ж, праздное любопытство плохо заканчивается. В этом случае Хэлен должна умереть до того, как успеет связаться с полицией. Сломать шею, оступившись на крутой лестнице, утонуть в ванной, скончаться от удара электротоком.

Донцов слез со стремянки, стал бросать бумаги в печку. На его лице плясали отблески оранжевого пламени.

Последние два месяца Донцов был «законсервированным» агентом, не имеющим определенного задания. Эти два месяца можно смело вычеркнуть из жизни. И плюс к ним еще полгода, когда Донцов по заданию Москвы занимался выяснением судьбы и подробностей теперешней жизни бывшего русского шпиона, перебежавшего к англичанам и сдавшего им агентов, работавших под дипломатической крышей. Донцов лишь выполнял приказы, которые получал из центра. В приказах не было и намека на ту участь, которая ждала предателя.

Однако легко догадаться, что в отношении перебежчика готовилась силовая акция. Донцов выяснил, что человек, интересующий Москву, живет в пригороде Лондона под охраной спецслужб, которым причиняет много беспокойства.

Он не подходит к окнам своей квартиры, не бегает трусцой, как бегал в Москве, больше не думает о красивых женщинах, он сделался болезненно подозрительным и пугливым. Много пьет, горстями принимает транквилизаторы, чтобы забыть о страхе, съедающем душу. И каждый прожитый день считает удачей, подарком судьбы. Словом, превратился в параноика, которому жизнь не в радость.

Возможно, в Москве учли донесения Донцова, возможно, изменился политический климат. Но приговор предателю не привели в исполнение, справедливо решив, что его пропащая жизнь – больше никому не нужна. Ни прежним, ни нынешним хозяевам. Донцов не обсуждал приказы, не ставил их под сомнение, но на этот раз ему казалось, что дело с предателем стоило бы довести до логического конца. Ну, уж коли начали… Теперь Донцову было жаль времени и усилий, потраченных попусту. Донцов уничтожил бумаги, дождался, когда огонь погаснет, пошуровал в печке кочергой. Он поднялся наверх, по телефону на имя некого Эдварда Лэнда заказал билеты на паром, следующий из Портсмута до французского Гавра. Затем повалился на диван и отгородился от мира газетой.

Глава четвертая

Прага, Винограды. 2 октября.

Расспросив Милу Фабуш, Колчин без труда срисовал распорядок дня хозяина автосалона «Аметист», его привычки и бытовые проблемы.

Юлиус Бареш весь, как на ладони. Он женат на Елене, женщине своих лет. Детей не имеет. Жена домохозяйка, болезненно раздражительна, вспыльчива и ревнива. Слишком часто прикладывается к бутылке, вечерами она пьяна настолько, что едва шевелит языком. Елена подозревает мужа в связи с какой-то молодой танцовщицей. Но, по мнению Фабуш, этой танцовщицы в природе не существует. Жена Бареша просто чертова алкоголичка, теряющая разум. У нее начальная стадия паранойи, этой женщине нужно срочно обратиться к наркологу или психиатру.

Бареш приходит в контору в одно время со своими подчиненными, без четверти девять или чуть позже. Целый день безвылазно торчит на месте, шуршит газетами или находит себе другое увлекательное занятие. Обедает с часу до половины второго в закусочной «У краба», затем возвращается в «Аметист».

В восемь часов утра Колчин подогнал «Фольксваген» в район Винограды, облюбовав для стоянки место на противоположной стороне улицы, метрах в ста от конторы.

Колчин выбрался с водительского места, открыл боковую сдвижную дверь фургона, сел на привинченную к железном полу скамейку. Раздвинул матерчатые шторки, закрывающие густо затемненное боковое стекло и убедился, что занял неплохую позицию. Оставаясь невидимым, он не пропустит ни единого человека, перешагнувшего порог «Аметиста». Колчин вытащил из кармана мобильный телефон, набрал домашний номер Милы Фабуш. После второго звонка трубку сняли.

– Я не разбудил тебя, дорогая? – спросил Колчин. – Не слишком рано звоню?

– Если бы ты позвонил на пять минут позже, не застал меня дома, – ответила Мила. – Я уже выбегаю. А ты, почему так рано поднялся? Какие планы на сегодня?

– Планы? – Колчин задумчиво почесал подбородок. – Завтра открывается сельскохозяйственная выставка. А сегодня я должен получить там аккредитацию. Заплатить за место и подписать кое-какие бумаги. Освобожусь вечером.

– Ты позвонишь?

– Как только покончу с делами. А ты не забудешь поставить на свой рабочий стол мою фотографию в рамке? Ты взяла ее с собой?

– Фотография уже в сумочке, – прощебетала Мила. – Жду звонка.

Колчин положил мобильный телефон на пластиковый столик у окошка, нагнулся, открыл ящик, в котором хранилась фотоаппаратура и объективы. Когда появился первый служащий, Колчин успел выкурить сигарету, проверить аккумуляторы и присоединить к фотокамере длиннофокусный объектив с высокой разрешающей способностью, К стоянке, где стояли автомашины на продажу, подъехал черный «Гольф», из машины выбрался высокий худой мужчина в короткой куртке. Открыв замок на воротах своим ключом, мужчина загнал на стоянку автомобиль. Не закрыв ворота, прошел к конторе и скрылся за дверью. Колчин успел сделать пару снимком этого парня.

Из рассказа Милы, Колчин знал, что в настоящее время в «Аметисте» помимо секретарши и босса работают еще два торговых агента и приходящая уборщица. Управляющий и третий торговый агент отдыхают, потому что Бареш дает отпуск своим сотрудникам, когда в торговле намечается серьезный застой, то есть осенью или зимой. Мила Фабуш на белой «Фелиции» приехала на службу без двадцати девять. Оставив машину на стоянке, чуть не бегом помчалась к конторе. Видимо, хотела, чтобы шеф застал ее на рабочем месте с легкой испариной на лбу. Колчин пересел на противоположный край скамейки. Вдоль перегородки, отделявший кабину «Фольксвагена» от кузова, были установлены магнитофоны, сканеры радиочастот, компьютер и еще кое-какая полезная мелочь. Колчин натянул наушники, отрегулировал звук. Теперь он мог слышать все, о чем говорят в конторе сотрудники «Аметиста». Звук был почти идеальным, без треска, искажений и помех.

– Как провел выходные? – голос Милы Фабуш звучал так близко, будто она сидела рядом.

Видимо, вопрос был адресован тому худому сумеречному типу, что приехал на «Гольфе». Мужчина ответил неприятным скрипучим голосом с металлической ноткой, будто пролаял вокзальный репродуктор, объявляющий посадку на поезд.

– Хотел съездить на последнюю рыбалку, но куда там. С женой торчали у тещи. Проклятая погода. Когда только кончится этот дождь?

– Наверное, когда пойдет снег.

Колчин передвинулся к окну, как оказалось, вовремя. Из серебристого «Форда Фиеста» вылезал плотного сложения господин в плаще болотного цвета и мягкой шляпе, не иначе сам пан Бареш. Перед тем, как защелкать фотокамерой, Колчин успел подумать, что финансовые дела Бареша катятся по наклонной. Владельцу автосалона по долгу службы надлежит иметь более свежую и породистую тачку, чем этот несчастный «фордик» с пятнами ржавчины на крыле.

Бареш шел медленно, переваливаясь, как гусак, отягощенный возрастом и важными мыслями. Через минуту он скрылся в конторе. Еще через пять минут на японской малолитражке к «Аметисту» подъехал последний служащий, невысокого роста молодой человек в клетчатом пиджаке.

Хорошо, что вчерашний день пришелся на воскресенье. После тяжкого труда, загула в ресторане и ночи любви с секретаршей Бареша, Колчин позволил себе небольшой отдых. До позднего утра валялся на двуспальной кровати в квартире Милы Фабуш. Поднявшись в полдень, пил кофе на кухне.

Женщина занимала небольшую скромно обставленную квартиру в районе новостроек. Если смотреть из окна, с высоты десятого этажа, кажется, будто очутился в московском Митино или в Бутово. Вот только женщина, одетая в халатик из искусственного шелка, почему-то говорит по-чешски.

«Ты был великолепен», – сказала Мила ночью. В эту минуту Колчин лежал на спине и смотрел в черный потолок. Ты был великолепен… Возможно, Фабуш переоценила способности Колчина. Возможно, одинокой женщине просто не с чем сравнивать. Ну, нет достойного примера, да и все… Но звучит красиво: ты был великолепен. Почему же от русских женщин он никогда не слышал этих слов? Минут пять Колчин ломал голову над этим вопросом, прислушивался, ожидал, когда Мила заснет.

На утро, покончив с кофе, он вышел в прихожую, взял с зеркала барсетку, вернулся на кухню, вытащил женские часики на золоченом браслетике, упакованные в продолговатый футляр. Колчин раскрыл коробочку, достал часы, шагнул к Миле: «Примерь-ка эту штучку». Мила округлила глаза, поцеловала Колчина в губы, надела на запястье часы. «Прелесть. Настоящие швейцарские часы. У меня никогда не было роскошных вещиц вроде этой. Господи, зачем такие дорогие подарки?». Колчин подумал, что часы действительно стоят немых денег. Эти часы и другое оборудование он получил накануне от Ярослава Пачека. В корпус часов вмонтирован «жучок».

Дождавшись когда уляжется первая радость, достал из барсетки застекленную черно-белую фотографию в золотистой пластмассовой рамке, поставил ее на стол. На карточке можно было разглядеть кудрявого ребенка лет семи в коротких штанишках и матросской курточке, прижимавшего к своей груди плюшевого утенка с оторванным носом. На заднем плане темнела то ли мятая занавеска или то ли оконная штора. Трогательный снимок. Мила взяла карточку, приблизила ее к глазам: «Что это за ребенок?»

Колчин не имел представления, что за ребенок на фотографии. Карточку в рамке он получил от Пачека. Золотистая рамка скрывала два специальных «жучка» и антенну.

«Попробуй догадаться», – загадочно улыбнулся он. «Неужели это ты?» – умилилась Фабуш и снова поднесла снимок к глазам. Колчин сидел на стуле с видом именинника, принимавшего поздравления: «Точно. Это я в возрасте… Э-э-э… Дай бог памяти. Э-э-э… Вспомнил, в возрасте семи лет. Будешь смотреть на карточку и меня вспоминать. Поставь ее на свой рабочий стол в конторе».

«Да, с тех пор ты сильно изменился, – Мила покачала головой, взглянула на Колчина, силясь найти хотя бы отдаленное, мимолетное портретное сходство. – А у тебя нет более свежей фотографии?»

«Понимаешь, это семейная реликвия, вроде как талисман, – Колчин подпустил в голос немного дрожи, будто это объяснение стоило ему некоторых душевных усилий. – Когда была жива мама… Когда она еще была жива, фотографии стояла у изголовья ее кровати. И спасала от бед и болезней. Ну, порчу отводила и все прочее. Мама умерла именно в тот день, когда сослепу поставила фотографию в другою комнату, на комод. Если карточка будет стоять рядом, тебе обязательно повезет. Найдешь клад, выиграешь в лотерею или выйдешь замуж по любви».

«Что ж, звучит заманчиво», – сказала Мила.

Довольный собой, Колчин допил кофе. Он хотел сполоснуть чашку, подошел к мойке, отвернул кран. Но поток воды оказался слишком сильным. Чашка выпала из мокрых пальцев и раскололась надвое. «Ой, как жаль, – Мила собрала осколки и бросил их в мусорное ведро. – Очень жаль». Колчин чуть не обиделся. Только что женщина получила от него дорогой подарок, а переживает из-за грошовой чашки с золотым ободком. Он засобирался, сказав, что сегодня еще нужно повозиться с бумагами.

В пансионе пани Новатны царило прежнее уныние и запустение. Хозяйка, не скрывая брезгливой гримасы, бросила перед постояльцем на стойку ключ с деревянной биркой. «Вы, пан Баянов, не успели приехать, а уже нашли себе приключение с продажной женщиной?» – Новатны осуждающе покачала головой. Колчину стало не уютно под этим пронзительным взглядом. Он не стал врать и отпираться. «От вас ничего не скроишь, пани Новатны. Беда в том, что я слишком влюбчив», – Колчин потупил взгляд.

«Берегитесь. Женщины доведут вас до беды. Большой беды», – выдала мрачный прогноз хозяйка. Колчин только руками развел, изображая смиренную покорность перед волей судьбы. «Молодость, молодость», – пропел пан Вацлав, показавшись из-за женской спины. То ли он осуждал болгарина, то ли восторгался его прытью. Скорее всего, второе. Пан Вацлав и сам был не против ступить на тропу греховного коммерческого секса, но доходами пансиона распоряжался не он, а супруга.

Хозяйка немного смягчилась, взяла с постояльца пятьдесят крон и выдала ему чистое полотенце.

Колчин поднялся наверх, перекинул через руку махровый халат, который купил по дороге, отыскал дверь в мужскую комнату. Минут десять он, натирая тело мылом, стоя под струйкой воды, скорее, холодной, чем теплой, едва сочившейся из душа. Когда Колчин намылил грудь и спину, душ фыркнул, выпустил из себя воздушные пузыри, вода больше не лилась, а капала. Колчин стал обтирать мыльное тело полотенцем.

Когда эта экзекуция кончилась, Колчин всерьез разозлился на хозяйку. В конце концов, за свои доллары он должен получать хотя бы минимум удобств, хотя бы горячую воду, а не мудрые советы пани Новатны. Захотелось надеть новый халат, спуститься вниз, встать перед стойкой, за которой сидит пани Новатны. И пристрелить хозяйку. Выпустить в это бессердечное существо всю пистолетную обойму. А пану Вацлаву просто набить морду. Желание было настолько сильным, что Колчин едва справился с собой.

Колчин провел в грузовом отсеке «Фольксвагена» полтора часа, слушая пустые разговоры служащих «Аметиста». Кажется, жители большого города и туристы совершенно не интересовались покупкой автомобилей, пересев на общественный транспорт.

За все это время в конторе появился единственный постоянный клиент, торговец удобрениями. Он стал жаловаться Барешу на застой в делах и просить об отсрочке по платежу за машину, купленную еще в начале лета. Бареш не уступал, но и клиент не сдавался, напирая на то, что, возможно, возьмет еще один пикап, если сбросят цену и дадут отсрочку по старому платежу. Судя по всему, этот человек давно отравлял существование Бареша, выпрашивая новые скидки и отсрочки. Наконец, продавец удобрений что-то выторговал и ушел, довольный своей коммерческой хваткой.

Судя по шагам, Бареш проводил гостя до порога, закрыл за ним дверь и простуженным голосом рявкнул: «Чертов навозный жук. Кретин. Что б тебе всю жизнь торговать удобрениями».

Колчин номер конторы, включил магнитофон. Когда трубку сняла секретарь Мила Фабуш, хриплым неузнаваемым голосом попросил пана Бареша по личному делу.

– Слушаю вас.

– Господин Бареш? К сожалению, мы лично не знакомы. Пока не знакомы. Свое имя я смогу назвать при встрече.

– При встрече? – удивленно хмыкнул Бареш.

Видимо, в этот момент он покусывал губу или озадаченно чесал подбородок, стараясь угадать собеседника. Теперь Колчин говорил своим голосом, медленно, с едва заметным акцентом. Давал Барешу понять, что тот беседует с англо-говорящим иностранцем. – При встрече, – повторил Колчин. – Со мной связался известный вам мистер Коэн. Из посольства. Вы ведь помните мистера Коэна?

– О, разумеется. Конечно… Я помню.

– Хорошо, что помните. Или что-то изменилось в ваших планах? Вы передумали?

– Нет, разумеется, – Бареш заметно волновался. – Ничего не изменилось. Мое предложение в силе. Просто, я так долго ждал вашего звонка, что уже перестал надеяться. Перестал ждать. Я думал… Думал, что мое предложение вас не заинтересовало. Вы не звонили…

– Такие дела быстро не делаются. Когда и где мы можем встретиться? Лучше увидеться где-нибудь в центре.

Бареш от волнения так ничего и не вспомнил, предложив собеседнику самому выбрать удобное место.

– Старое Еврейское кладбище подойдет? – спросил Колчин. – Прекрасно. Там спокойно и тихо.

– На мне зеленоватый плащ…

Колчин не дал собеседнику договорить.

– Не волнуйтесь, вас я узнаю.

Колчин дал отбой, отложил в сторону трубку, включив запись сразу на двух магнитофонах. Если интуиция не обманывает, сейчас Бареш кому-то позвонит. В присутствии подчиненных, слушающих разговор, Бареш не станет долго распинаться о секретных делах, но тут важно другое. Установить собеседника Бареша. Надо думать, что очаровательная Мила Фабуш, как обещала утром, поставила на свой рабочий стол фотографию кудрявого малыша в матросской курточке. Подслушивающее устройство, скрытое под рамкой, особого назначения. В конторе Бареш пользуется радиотелефоном. Электромагнитные колебания идут с трубки на базу в тот момент, когда Бареш набирает чей-то номер. «Жучки» считывают сигнал, передают их в эфир. Аппаратура в кузове «Фольксвагена» ловит передачу.

Пару минут Бареш мерил шагами пространство возле письменного стола, но вот он снял трубку. Индикаторы уровня звука на магнитофонах пришли в движение, задергались возле красной полосы. Есть сигнал. Умница, Мила, не обманула, поставила на стол фотографию ребенка. Жаль только голос собеседника Бареша Колчин не мог слышать.

– Пана Яночку попросите, пожалуйста, – сказал Бареш. – Карл? Хорошо, что застал тебя на месте. Тут объявился человек. Говорит, что он от Коэна. Ну, да… Того, из посольства…

Долгое молчание. Видимо Бареш слушает собеседника.

– Я уже условился о встрече на Старом еврейском кладбище, – отвечает Бареш. – Сегодня в половине второго. Хорошо. Я постараюсь. Обязательно, перезвоню. Да, лучше приеду. Я все помню. Понимаю, это не для телефона.

Разговор окончен, Бареш положил трубку.

Колчин отмотал кассету на то место, где Бареш набирал телефонный номер, переписал сигналы в память компьютера. Врубил специальную программу, пропустил через нее запись, через полминуты на экране монитора высветился телефон, по которому звонил Бареш. Колчин ввел телефонный номер и фамилию абонента, Яночка, в базу данных, нажал кнопку «поиск».

Итак, вот ответ. Телефон зарегистрирован ни на частное лицо, номер принадлежит некоему музею «Водичков». Странно. В таком случае, кто такой этот Яночка? Это необходимо выяснить в срочном порядке.

Еще один звонок Бареш сделал четверть часа спустя. Елейным голосом он сообщил некой женщине по имени Яна, что мероприятия, назначенные на сегодняшний вечер, переносятся. «Мне очень жаль, что так получилось, – добавил Бареш. – Но подвернулось срочное дело. Надеюсь хорошо заработать. С меня подарок». Через пять минут Колчин уже знал телефон, по которому звонил Бареш, и адрес таинственной Яны. Колчин решил, что подозрения и ревность супруги Бареша, не следствие болезненной подозрительности. Бареш действительно содержит молодую любовницу. И, судя по его елейному голоску, испытывает к этой женщине что-то похожее на искреннее глубокое чувство.

Колчин позвонил Ярославу Пачеку. Как договорились вчера, Пачек ждал звонка и новых поручений. Колчин выбрался из фургона, пересел за руль «Фиата». До встречи на еврейском кладбище он еще успеет озадачить Пачека своими вопросами. Надо в срочном порядке выяснить личность этого музейщика Яночки. Узнать о нем все, что только можно узнать о человеке.

Портсмут, район морского порта. 2 октября.

Улицы небольшого английского города насквозь продувал свежий морской ветер. Ранним утром Алексей Донцов, накрывшись черным зонтом, бродил по дальнему причалу и наблюдал за большим пассажирским пароходом, стоящим на рейде, и крупными разъевшимися чайками, вьющимися у пирса. Казалось, что все окружающее пространство, весь мир, состоит из серой бесконечной воды, этого причала и портовых кранов, подпирающих низкое небо. Птицы летали так низко, что порой задевали водную поверхность острыми концами крыльев. Погода испортилась, мелкий дождь то начинался, то снова затихал.

Над неприветливыми волнами поднимались белые барашки волн. Иногда ветер налетал резкими порывами, тогда волны смачно шлепались о бетонную стенку причала и высоко в воздух взлетали мелкие брызги. Пахло солью, водорослями и морем. И еще с далеких баркасов, пришедших с ночным уловом и вставших у рыбацкого причала, сюда долетал запах свежей рыбы. Донцов раздумывал о том, что, возможно, больше не вернется в Англию. Велика вероятность, что по окончании пражской операции его отзовут обратно в Москву, или он получит задание, связанное с работой в одной из восточно-европейских стран. Донцов не предполагал, что его долгосрочная английская командировка кончится так неожиданно, именно здесь, в Портсмуте, в дождливый осенний день, на причале, открытым всем ветрам.

В карьере любого разведчика есть сотня возможностей для провала, есть сотня возможностей предотвратить провал. Но нельзя долгое время работать в чужой стране и ненавидеть эту страну. Тогда провал становится неизбежен, он предрешен. Донцов думал, что по-своему привязался к Англии.

Со своей позиции он видел, что на набережной рядом с пивной «Трилистник» остановился «Форд» седан темно зеленого цвета. С водительского места вылез человек в сером плаще и бежевой кепке, вытащил с пассажирского сиденья «дипломат», неторопливо зашагал вдоль причала. Этого человека никогда прежде Донцов не встречал.

Он не двинулся с места, ожидая, когда мужчина сам приблизится.

Человек в плаще делал вид, что прогуливается. В эту маскировку мешала поверить отвратительная погода и тяжелый чемодан, который висел на руке, как двухпудовая гиря. В дождь с таким багажом люди, находящиеся в здравом уме, не гуляют по причалам. Человек остановился в трех шагах от Донцова.

– Сегодня очень холодный ветер, – сказал он и закашлялся. – Просто на редкость холодный.

– В этом месте всегда дует сильный ветер, – услышав пароль, Донцов отбарабанил отзыв. – Можно легко простудиться.

– Да, сегодня неудачный день для прогулки, – кивнул человек в кепке.

Что ж, вступление закончено, можно переходить к делу.

– Здравствуйте, – сказал человек, но руки не протянул. В его английском можно было уловить легкий ирландский акцент. – Меня зовут Генри.

Генри поднял воротник плаща, защищая шею от ветра и ледяных брызг.

– Теперь вы Эдвард Лэнд. Букинист из Гастингса.

Мужчина вытащил из внутреннего кармана плаща продолговатый плотно набитый конверт, протянул его Донцову.

– Здесь документы на имя Эдварда Лэнда ключи от конспиративной квартиры в Праге, деньги.

Донцов сунул конверт в карман.

– Вы ведь бывали в Гастингсе? – спросил Генри. – Знаете город?

– Бывал наездами, – кивнул Донцов. – Проводил там один или два дня.

Донцов вспомнил, что в этом городе года полтора назад жил один человек, специалист в области электронного шпионажа. Неплохо жил, потому что хорошо зарабатывал. Ездил на «Ягуаре» последней модели и водил знакомство с дорогими женщинами, к которым простой смертный не подступится. Но в Москве вдруг возникли сомнения в искренности агента. Информацию, которую он гнал, была или протухшей или недостоверной. Проверку поручили Донцову. В одно прекрасное утро агента переехал грузовик.

– Письменные инструкции получили. Есть вопросы?

– Много ли времени у меня в резерве?

– Не так много, как бы нам хотелось, – покачал головой собеседник. – В Гавре возьмете машину на прокат. До Парижа хорошая дорога, будете там через три-четыре часа. Затем сдадите машину в транспортном агентстве. Поселитесь в Париже по известному вам адресу. Там сейчас живет Анри Буфо, он работает под художника.

При упоминании имени Буфо Донцов презрительно поморщился. Генри сделал вид, что не заметил этой гримасы.

– Будете следить в «Интернете» за сайтом объявлений о продаже музыкальных инструментов. Как только там появится еще одно сообщение о покупке виолончели, вы и Буфо вылетаете в Прагу первым же рейсом. Раньше времени появляться в Праге не имеет смысла. Ждать самое долгое – день. Ясно?

Донцов молча кивнул головой. Генри продолжал: – Объявление – сигнал к тому, что операция вступила в завершающую стадию. Покупатели готовы скинуть товар и ждут только денег. Как только прибудете на место, вы становитесь резидентом группы и берете операцию под свой контроль. Теперь появились вопросы?

– Я уже сталкивался однажды с Буфо. Можно обойтись без этого малого?

– Вы профессионал и должны понимать, что каждый из нас – лишь сменный винтик в большом механизме. Если не будет Буфо, так будет другой человек. Но сейчас выбор не велик, потому что в запасе мало времени.

Двумя пальцами правой руки Генри придерживал кепку, которую ветер был готов сорвать с головы и унести прочь. Из левой руки он не выпускал толстый «дипломат», пластиковый темно коричневого цвета с номерными замками и блестящей хромированной ручкой.

– И, наконец, последнее…

Генри приподнял чемодан до уровня груди и похлопал по его крышке свободной рукой.

– Здесь деньги, – сказал Генри. – Точнее, смешные деньги. И вы должны это знать.

– Смешные? – переспросил Донцов.

Об этом повороте событий его не предупреждали. До этой минуты он был уверен, что с продавцами должны рассчитаться подлинными купюрами, а не фальшивками.

– Это решение было принято буквально в последнюю минуту. Сто долларовые купюры старого образца. Качество денег очень хорошее. Блестящее качество. От оригинала их можно отличить только при помощи специальной аппаратуры, которая есть не в каждом банке. И, разумеется, такой аппаратуры не окажется у покупателей.

Донцов принял чемодан.

– Прощайте, – сказал Генри.

Теперь он снял перчатку и протянул руку Донцову, пожатие оказалось крепким. Резко повернувшись, Генри зашагал к машине, одной рукой придерживая кепку. Донцов постоял на месте еще минут пять, ожидая, когда Генри уедет, неспешно двинулся к другому причалу. Там, стоя под портовыми кранами, уже сигналил длинными гудками огромный белый паром.

Глава пятая

Прага, Новый город. 3 октября.

Узкий дом в два подъезда с обшарпанным фасадом и черепичной крышей находился на тихой улице в трех кварталах от Национального музея. Здесь на третьем этаже помещалась конспиративная квартира, давно пустовавшая. Квартира была куплена несколько лет назад на имя некоего пана Туновского, коммивояжера, который по роду своей профессиональной деятельности и в прежние времена бывал в Праге раз в пятилетку, а сейчас и вовсе исчез.

Вечером дождь, ливший из дырявых туч, неожиданно кончился. Колчин, прошагав до угла, где светилась тусклыми неоновыми буквами вывеска пивного погребка, остановился, прикурил сигарету. Снизу, из пивной, доносились звуки аккордеона и нестройный хор мужских голосов, пытавшихся грянуть какую-то песню. Колчин задрал голову кверху, разглядывая окна третьего этажа на противоположной стороне улицы. Свет горит, значит, Ярослав Пачек на месте.

Колчин перешел улицу, прочитал табличку, прикрепленную на фасаде: «Ветеринарная лечебница в подвале». Он потянул на себя массивную дверь подъезда, над головой заскрипела ржавая пружина. На площадке первого этажа, освещенной пыльной лампочкой, Колчин столкнулся с неряшливой старухой с длинной крысиной физиономией, обвязанной шерстяным платком. Старуха опустила голову, шмыгнула куда-то под лестницу и исчезла.

Лифта в доме не оказалось. По темной лестнице Колчин, хватаясь за железные перила, поднялся на третий этаж, нащупал кнопку звонка, надавил на нее пальцем. Звонок отозвался странным неприятным звуком, будто пробили склянки в треснувший судовой колокол.

Ярослав Пачек открыл дверь и пропустил гостя в просторную прихожую.

В квартире не чувствовалось запахов человеческого жилья, здесь пахло пылью, спертым застоявшимся воздухом и, как ни странно, густым аптечным духом. Видимо, плохо работала вентиляция, и наверх попадали запахи ветеринарной лечебницы. Бросив плащ на стул, Колчин прошел в большую комнату с высокими потолками, сел на старый продавленный диван и осмотрел просторную комнату.

Обстановки нет вовсе, два окна, выходившие на улицу занавешены плотными бордовыми гардинами, под потолком старомодная люстра, темные полосатые обои выцвели, местами отклеились и висели клочьями.

Пачек прошел следом, упал в единственное кресло и сгреб в колоду игральные карты с трехногого журнального столика. В отсутствие Колчина он коротал время за пасьянсом. Пачек, потер ладони: его живая натура не позволяла сидеть без дела лишнюю минуту.

– Итак, приступим, – сказал он.

Пачек нагнулся, вытащил со второго яруса журнального столика чистый лист бумаги, написал на нем два имени: владелец автосалона Юлиус Бареш и управляющий музеем «Водичков» Карл Яночка. Пачек пронумеровал имена. Список получился коротким, короче некуда.

– Вот два человека, которые нам точно известны, – Пачек потеребил усы с проседью и благородную профессорскую бородку. – Наверняка в игре принимает участие какое-то третье лицо, которое мы пока не установили. У Бареша и Яночки должен быть, по крайней мере, еще один помощник. Кто он, мы не знаем. Кстати, вы встречались с Барешем. И как впечатление?

Пачек разорвал листок вдоль и поперек, чиркнул спичкой и положил горящую бумагу в пепельницу.

– Ясно одно: мы имеем с дилетантами, – ответил Колчин. – Наши противники не представляют себе, что за информация попала им в руки, какова ее реальная цена. Вчера я встретился на Старом еврейском кладбище с Барешем. Сегодня утром мы увиделись второй раз и обсудили конкретные детали будущей сделки. Вот, послушайте. Самый содержательный момент беседы.

Колчин вытащил из кармана, положил на столик диктофон, нажал на кнопку «пуск». Видимо, выносной микрофон, которым пользовался Колчин, оказался весьма чутким. При воспроизведении можно было расслышать человеческие шаги по гравиевой дорожке, шорохи дождя, стучащего в купол раскрытого зонта.

Бареш говорил низким простуженным голосом: «Поймите, я только посредник, я маленький человек, – он откашлялся. – Я имею свои комиссионные с этой сделки. Но не более того. И заинтересован в том, чтобы вы знали все условия, которые выдвигает мой наниматель пан Петер». «Ну, насчет суммы мы уже договорились», – ответил Колчин.

«Нет, теперь я о другом, – сказал Бареш. – Пан Петер настаивает на том, чтобы передача денег состоялась через два дня в семь часов вечера в замке „Водичков“. Вы подъедите на машине к главному входу, там я и буду вас ждать. Проведу вас к пану Петеру. Второе: в вашей группе не должно быть больше двух человек. Этот вопрос я уже обсуждал с паном Петером, он настаивает на своем. Я отвечаю за его безопасность и мне не нужны лишние проблемы. Вас устраивают эти условия?»

Долгая пауза, слышно, как потрескивает гравий под подошвами башмаков, шум автомобилей на далекой улице. Тяжелые дождевые капли, кажется, падают прямо на микрофон. «Понимаю, в таких деликатных делах нужна осторожность, – после долгого раздумья ответил Колчин. – Я расскажу о ваших условиях своему спонсору. Сегодня же вечером позвоню вам домой, скажу „да“ или „нет“. Если вы хотите встретиться именно в музее… Именно через два дня… Думается, проблем не возникнет».

Колчин выключил диктофон, вытащил кассету, положил ее в пакет, где лежало еще несколько исписанных кассет и отснятых пленок, передал пакет Пачеку. Сегодня посылка уйдет в Москву. – А Барешу не показалось подозрительным, что вы в ходе переговоров не пытались сбить цену? – спросил Пачек.

– Ели бы я начал вести мелочный торг, только хуже сделал.

– Бареш общался по телефону только с Яночкой. Тогда кто же этот пан Петер?

– Это третий сообщник. Личность выясним. А что удалось узнать об этом типе Карле Яночки?

– Он занимает должность управляющего музеем «Водичков», – начал Пачек. – Собственно, это даже не музей, а замок средневековой постройки в тридцати километрах от Праги.

Пачек вынул из кармана и передал Колчину несколько цветных открыток, на которых можно разглядеть высокие крепостные стены, сложенные из светло серого природного камня, ворота, украшенные фамильным гербом. Пачек рассказал, что музейный комплекс – это несколько сторожевых башен, которые соединяют крепостные стены. Получается замкнутое пространство. Внутри него некогда располагалась католическая церковь, которую снесли много лет назад. Сохранились старинные надворные постройки и непосредственно замок, закрытый стенами.

В замке два этажа, много комнат, где размещена коллекция средневекового оружия, рыцарских доспехов и также экспозиция старинных ковров, картин и гравюр. Замок построен в начале семнадцатого века, с тех пор несколько его несколько раз перестраивали, реставрировали, двухскатную кровлю сделали из жести, а не из медного листа, так что от подлинного средневековья мало что осталось.

Несколько раз в день перед крепостными стенами останавливаются автобусы с туристами. Люди проходят через главные ворота, покупают билеты и около часа любуются помещениями замка, гобеленами и картинами. На самом деле никаких музейных ценностей в замке и помине нет. Вся экспозиция, в том числе картины, мечи, кинжалы и прочее, – это новодел, копии, не очень искусная подделка под старину. Но туристам ведь надо что-то показывать. Иначе за что же они платят деньги.

Раньше замок и крепость являлись государственным памятником. Позднее, когда начался передел собственности, в Германии отыскали потомков прежних владельцев замка и передали недвижимость в частное владение. Наследниками, на которых неожиданно свалилось богатство, оказалась немецкая семья Гочаров, которая давно забыла свое аристократическое происхождение. Немцы приехали в Чехию, вступили в права наследства, одно время обосновались в замке и пытались вести жизнь современных феодалов. Но быстро истратили последние деньги, прогорели на всех начинаниях и убедились, что содержать замок им не по карману.

На собственность нашлись покупатели. Но Гочары не захотели расставаться с замком, они были вынуждены устроить там музей, организовать экскурсии, продажу сувениров, открыли летнее кафе. Почти вся прибыль без остатка идет на содержание замка и крепости. Сами Гочары возвратились на родину и стали, как и прежде, ходить на государственную службу. В Германии они нашли нынешнего управляющего музеем Карла Яночку, с которым поддерживали приятельские отношения.

Пан Яночка занимает часть второго этажа техэтажного дома рядом с замком. Здание построено лет двадцать назад и находится с наружной стороны крепостной стены. На первом этаже контора музея, в квартирах живут служащие музея, его подчиненные.

Яночка работает на бойком месте. В замке за один день проходит несколько экскурсий, в каждой двадцать пять туристов, а летом за одно посещение приезжает и пятьдесят человек. В музее восемь постоянных сотрудников, летом на временную работу нанимают еще десять человек. Кроме того, почти ежедневно Яночка встречается с реставраторами, художниками, садовниками. Любой человек, с которым Яночка поддерживает контакт, может быть замешан в деле.

Пачек не поленился пройти по замку с одной из экскурсий, прикидываясь любознательным зевакой, побродил по территории, но некоторые уголки комплекса так и не смог увидеть, быстро кончилось время экскурсии. Музейный комплекс не велик, скорее это даже не замок, а небольшое феодальное поместье. Подробный план замка и крепости можно найти в буклетах, купленных Пачеком в лавке сувениров. Но не весь план. Не весь…

Судя по рассказам экскурсовода, под замком имеются обширные подземные помещения, оставшиеся с незапамятных времен: галереи, винные погреба, какие-то казематы, есть даже пыточные камеры. Вниз экскурсантов не пускают, да и служащие музея туда не спускаются, потому что подземные коммуникации плохо сохранились. Местами обвалились своды потолка, разрушились стенки тоннелей, а точной карты подземных ходов до наших дней не дошло.

Катакомбы окружены массой пугающих слухов и легенд. Поговаривают, что там, брошенная в цилиндрическую пятиметровую яму, молодая мать заживо съела годовалого младенца и выпила его кровь. А потом сама была съедена крысами. Полы пыточных камер будто бы устланы костями погибших там жертв, а жирная земля на метр в глубину пропитана кровью и удобрена человеческой плотью.

Впрочем, все это выдумки для того только и нужны, чтобы пугать детей и слабонервных дамочек.

Что же касается личности хранителя музея, то сведения отрывочны. Родился в Праге, родители эмигрировали на запад, когда сыну исполнилось шестнадцать лет. Яночка вырос в Германии, получил образование искусствоведа, работал в каком-то провинциальном заштатном музее. Когда два года назад он через тех самых неожиданно разбогатевших немцев, хозяев замка, получил здесь выгодную работу хранителя музея, жена Яночки не захотела ехать в Чехию вместе с мужем. Сведений о детях, близких родственниках, любовнице пока не имеется.

Установить прослушивающую аппаратуру в доме Яночки в принципе реально, но на это уйдет время. Возможно, три дня. Возможно, неделя. Но одной прослушки мало: чтобы проследить все контакты хранителя музея, потребуется много времени. И, разумеется, большие силы и средства. Но лишнего времени и денег нет.

Вот и все, что удалось накопать.

Туристов в музей пускают пять дней в неделю, Бареш не случайно настаивал на том, чтобы передача денег состоялась послезавтра на территории «Водичкова». В этот день музей не работает, экскурсии не водят. Служащие отдыхают. Словом, лучшего места для расчета не сыскать.

Пачек вытащил из кармана и передал Колчину несколько фотографий, сделанных накануне. Дюжий мужичина в линялых джинсах, продранных на коленях, и светлой куртке с закатанными по локоть рукавами стоял на фоне каменной стены, общаясь с какими-то стариками, видимо, туристами. Собеседники Яночки в сравнении с ним казались пришибленными недоростками. Голые предплечья музейщика словно вырубили из суковатого дубового бревна, а об налитую шею можно погнуть лом.

Яночка напоминал не хранителя раритетов, а рубщика коровьих туш из мясной лавки.

Колчин глянул на фотографии и бросил их на стол.

– Хотите знать мое мнение о нашей операции? – вдруг спросил Пачек. – Мне она с самого начала не по душе. У меня дурное предчувствие.

– Наше дело – действовать, мозгами пусть работают другие парни, – поморщился Колчин.

– Я понимаю, что план разрабатывали в Москве, над ним трудились не самые глупые люди. Но… Но слишком много неизвестных величин, белых пятен. Подумайте: как попала информация о нашей агентуре к посторонним, далеким от разведки людям? От погибшего связника, от Юрая Хорличека? Возможно. Но как эти люди узнали о том, что Хорличек очень осведомленный человек и многие годы работает на Москву? Ответа нет. Все это пахнет знаете чем? Дерьмом.

– Слушайте, у меня тоже есть свои сомнения, свои соображения, но их держу при себе.

– И еще вопросы остаются, – Пачек завелся, он не слушал возражений. – Весь план очень сырой. У нас мало информации, поэтому мы играем втемную. Стоило бы потратить время, выяснить контакты Бареша и Яночки. Пусть даже на эту затею уйдет много времени. Наконец, нужно навести справки об их родственниках, чтобы в случае чего… Ну, вы понимаете: нужна страховка. И только потом передавать им деньги или действовать как-то по-другому.

– Ваша правда, – Колчин помрачнел. – Но мы в цейтноте. А как бы вы действовали, если сами разработали операцию? – Я бы предпочел простые решения сложным. Проще это не значит глупее, это значит эффективнее. Бареш и этот музейщик Яночка отъявленные подонки и мразь. Кроме того, они плохо представляют себе, с кем связались. Поэтому поступать с ними надо соответственно. Организовать похищение Бареша и Карла Яночки, накачать их транквилизаторами. Вывез в Польшу. Из Гданьска на русском торговом корабле переправил в Калининград. Оттуда специальным авиарейсом в Москву.

– А дальше допросы?

– Вот именно. Два-три допроса – и эти люди сломались. Тут особых усилий не потребуется. Они бы ползали на брюхе, просили о пощаде, лизали ботинки конвоирам. Они рассказали бы все, что знают. Выдали все свои связи, всех помощников. И тогда без особой спешки этих помощников можно было выследить и… И закруглить операцию. Трупы уничтожить в промышленной печи мусоросжигательного завода.

– Решения принимаем не мы.

Колчин раздавил в пепельнице окурок и поднялся на ноги.

– Пойду. А то хозяйка моего пансиона пани Новатны решит, что я сексуальный маньяк. Уже решила.

– К пани Фабуш в гости не зайдете?

– Сегодня хочу выспаться, – усмехнулся Колчин. – Ей я объяснил, что все силы из меня высосала сельскохозяйственная выставка. Торговля овощами это, знаете ли, утомительное занятие.

Пачек проводил Колчина в прихожую, попрощался с ним за руку и запер дверь. Сам Пачек уйдет из квартиры через сорок минут. Он вернулся в комнату, погасил свет. Встав у окна, отдернул занавесу. Наблюдал, как Колчин перешел улицу и скрылся за углом противоположного дома, на котором мерцала вывеска пивного погребка. Пачек посмотрел на стрелки наручных часов. До ночной встречи с агентом, работавшим под дипломатическим прикрытием, еще оставалось много время.

Пачек сел в кресло, положил ноги на журнальный столик. В пустой квартире установилась гулкая кладбищенская тишина, от которой звенело в ушах. Пачек прикурил сигарету, его душу томили тяжелые предчувствия, а мысли были не радостными.

Колчин вернулся в пансион в двенадцатом часу ночи. По дороге от конспиративной квартиры он посетил тихую улицу, где располагался «Аметист». Света в окнах конторы не было. Колчин забрался в грузовой отсек микроавтобуса, надел наушники. Магнитофоны записали разговоры сотрудников конторы в послеобеденное время. Колчин прокрутил записи и убедился, что в его отсутствие Бареш только дважды разговаривал по телефону.

Обе беседы касались продажи автомобилей. Судя по счетчику ленты, работающему в режиме реального времени, хозяин смотался из своей лавочки в половине седьмого вечера. Куда же он направился? Колчин вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал домашний номер Бареша. Оказалось, он на месте, ждет звонка.

– Мой спонсор согласен на ваши условия, – сказал Колчин.

– Приятно слышать, – Бареш не скрывал радости.

Нажав на отбой, Колчин вылез из фургона, запер дверь, поехал в пансион. Пани Новатны не спала даже ночами. На этот раз она даже не стала тратить слова осуждения на распутного постояльца. Только посмотрела на Колчина брезгливо, как на раздавленную крысу. И бросила на стойку ключ.

Как ни странно, горячую воду в мужской душ дали. В новом махровом халате Колчин вернулся в номер, повернул ключ в замке и приставил к двери стул. Не зажигая света, он разделся, накрылся одеялом, положил под подушку пистолет. Но сон долго не шел, Колчин ворочался на жестком матрасе. Напрасно он пил крепкий кофе. Ветер крутил железный флюгер на крыше дома через улицу. По жестяному подоконнику стучал дождь, под оконную раму забивался холодный ветер.

Колчин поднялся, включил телевизор и уставился на экран. После полуночи крутили фильм ужасов. Сюжет оказался невразумительным, с каким-то глубоким, ускользающим от человеческого понимания подтекстом. Герои фильма говорили, говорили и снова говорили… Время от времени, в перерывах между разговорами, показывали разложившийся труп, по которому ползали черви. Колчин лежал без сна, он жалел, что не поехал ночевать к Миле Фабуш, и тосковал. От такой жестокой тоски лошади дохнут, не то что люди. Но, кажется, что во всем городе не осталось ни одной живой лошади, ни то что живого человека.

Париж, авеню Монтень. 4 октября.

Анри Буфо, гостеприимством которого уже вторые сутки злоупотреблял Донцов, занимал чердак, который почему-то называют студиями. Чердак – это большая комната с крошечной кухней, устроенной в нише. И еще есть ванная с круглым окном, из которого видны крыши соседних домов. Скошенная стена комнаты полностью застеклена, дверь ведет на загаженный голубями балкон, где дрожат от порывов ветра готовые улететь пластиковый стол и пара стульев.

На балконе в безветренные дни можно было принимать пищу и кормить птиц. В комнате стоит лишь двуспальный диван, мягкий стул и кресло. Половину свободного пространства занимают сваленные на полу картины Буфо, написанные маслом. Эта мазня не находит сбыта и загромождает комнату.

Сегодня целый день Донцов листал старые журналы, и каждый час забирался в портативный компьютер проверить, не появился ли сигнал к началу операции. Но в Москве почему-то медлили. Буфо не умел ждать, он вслед за Донцовым садился к компьютеру, искал объявление о виолончели, с досады плевал на пол. Перед ужином он вытащил из штабеля своих картин очередное полотно, показал Донцову портрет какого-то человека в очках.

– Ну, как, нравится? – спросил Буфо. – В жизни у него тройной подбородок, грыжа и куча дурных болезней. Но эти элементы в картину не вошли.

– Рама хорошая, – отзывался Донцов. – Остальное – не знаю.

Буфо был завербован русской разведкой семь лет назад, он легко пошел на контакт. Тогда Буфо был заражен анархическими идеями, искренне презирал сытое буржуазное общество, любил риск и шальные деньги. С тех пор его взгляды мало изменились. Буфо использовали для грязной работы.

Но другую работу, где требовалась крупица ума, терпения и рассудительности, он выполнять все равно не мог. Он человек настроения и может заниматься только тем, к чему у него душа лежит, то есть индивидуальным террором и той мазней, которую именует живописью. К операции Анри привлекли лишь потому, что его отец был родом из Праги. Буфо неплохо знал чешский язык. Прошлую ночь Донцов, по праву гостя спал на диване. Буфо устроился на полу, долго ворочался, в воздухе плавал густой табачный дым, а в темноте дрожал оранжевый огонек сигареты. Он проснулся чуть свет, растолкал Донцова и заказал завтрак на дом в ближней закусочной.

Вероятно, в добрые старые времена на этом чердаке ютилась какая-нибудь служанка, которая кормила и обстирывала богатых буржуа. С тех пор парижские чердаки здорово выросли в цене, Донцов точно знал, что студия стоила более восьмидесяти тысяч долларов, но Буфо не заплатил ни франка, деньги перевели из центра. Время от времени здесь встречались связники с агентами нелегалами, потому что лучше места для конспиративных встреч не найти. Сутки они прожили отшельниками: не выходили из дома, Буфо не поднимал трубку трезвонящего телефона и заказывал еду в ближней забегаловке. Когда Буфо поглощал пищу, на него было неприятно смотреть. Худой и длинный, с засаленными патлами до плеч, он не ел, а жрал. Демонстрировал какой-то совершенно нечеловеческий, животный аппетит, будто никогда не пробовал жилистых бифштексов и рогаликов с маслом.

Разобравшись с ужином, Буфо сказал: – Так вот, прихожу я к тому типу, к булочнику. Ну, к своему должнику. А он и говорит: у меня нет денег. Нет денег, хоть руку мне руби, хоть голову отрезай. Нет – и все. А когда заказывал картину, деньги были.

Буфо надолго замолчал, засунул в рот длинные пальцы. Пока тянулось молчание, Донцов успел выкурить сигарету.

– Потом я, – Буфо снова запустил зубочистку глубоко в пасть, выудил мясное волокно и сплюнул на пол. – Потом я ему голову отрезал. Ножичком. Се ля ви.

Донцов засмеялся, представив себе кровавую сцену: разъяренный художник отрезает голову клиенту, не пожелавшему в срок не расплатиться за собственный портрет. Отсмеявшись, раскрыл вчерашнюю газету, перевернул пару страниц.

– Шучу, – сказал Буфо. – Я ему отрезал указательный палец. Он ведь сам об этом просил. Ну, что-нибудь у него отрезать. А денег за картину я так и не получил. Напрасно испачкался.

Буфо выплюнул зубочистку, взял со стола дротики и с расстояния в десять шагов стал кидать ими в круглую мишень, висящую на стене. С меткостью у Буфо было все в порядке. Из восьми брошенных дротиков, четыре попали в девятку и десятку. Буфо вытащил дротики из мишени, отступил на прежнюю позицию.

– Волнуешься? – спроси он.

Донцов не сразу понял вопрос, а когда понял, не стал отвечать.

– Возможно, нас не сегодня, так завтра подстрелят, – Буфо метнул дротик и попал в яблочко. – А ты даже не волнуешься?

Буфо положил дротики, вытащил из-за стоявшей на полу картины пневматический пистолет, вставил в ручку обойму с шариками и баллончик со сжатым воздухом. Поставив на картины коробку из-под пиццы с кругом посередине, выпустил в нее все десять зарядов. Как всегда, Буфо был точен.

– Я так понял, что сначала надо передать деньги клиентам, – Буфо снова стал заряжать пистолет шариками. – Бареша и хотя бы одного из его друзей нужно взять живыми. И в таком виде, чтобы они еще могли говорить. Ну, какое-то время. Так?

– Так, – кивнул Донцов.

– Вы еще не видели, как я стреляю с левой? – Буфо заряжал пистолет, набирая пластмассовые дробинки из пакетика. – Про таких, как я, говорят: он человек, у которого обе руки – правые.

Буфо установил коробку, отступил на самую дальнюю дистанцию, к противоположной стене комнаты, переложил пневматический пистолет в левую руку.

– Ну, теперь смотрите.

Буфо вскинул руку с пистолетом. Дробины разорвали картон точно в середине рисунка. Десять дырок одна рядом с другой. Буфо ждал похвалы.

– Дай-ка я попробую.

Донцов встал, отошел к стене. Буфо зарядил пистолет, вставил в рукоятку новый баллончик с углекислым газом, поставил на место испорченной коробки целую. Донцов поднял левую руку, одну за одной выпустил в коробку десять дробинок, целя в середину круглого рисунка. Но заряды разошли по периметру. Центр коробки оказался разорванным лишь в двух местах.

– М-да, – сказал Буфо. – С левой у вас не все в порядке.

Донцов сел на диван, и долго смотрел, как за стеклянной стеной, похожей на магазинную витрину, сгущаются синие вечерние сумерки. Затем встал, надел пиджак, вышел на балкон. Здесь дул холодный ветер и накрапывал дождь.

Обхватив ладонями железные перила, Донцов долго смотрел вдаль, где зажглись фиолетовые огоньки на бульварном кольце. Отсюда роскошный вид: видна даже зеленая крыша Гранд Опера. Одно плохо: в Париже абсолютно за все надо платить, в том числе за вид из окна. Это город, где легко потрать деньги и трудно их заработать. – Есть, – Буфо высунул голову на балкон. – Есть объявление. Поступило на сайт семь минут назад.

Колчин вернулся в комнату, сел на диван, наклонился к компьютеру, прочитав на экране пару строк: «Принимаю подержанные виолончели с дефектами грифа и деки для последующей реставрации. Оплата умеренная. Современными музыкальными инструментами не интересуюсь». Далее следовал адрес электронной почты. Донцов дал ответ: «Вы только реставрируете инструменты или их покупаете?». В центре поймут, что нужное объявление прочитали, а Донцов и Буфо вылетают на место уже сегодня.

Донцов закрыл компьютер, поднял голову, окинул взглядом Буфо. Художник разволновался. Его бледная физиономия сейчас порозовела.

– Ну, порядок, – мигнул одним глазом Донцов. – Дело начинается послезавтра в семь. Мы успеем на последний рейс.

Глава шестая

Замок «Водичков», 6 октября.

Из Праги до замка «Водичков» около часа пути. Колчин и Донцов прибыли на место с тем расчетом, чтобы в запасе оставался какой-то минимальный запас времени.

Музейный комплекс расположился на холме, дорога огромным штопором поднималась вверх и заканчивалась плоской асфальтированной площадкой перед воротами замка, оборудованной для стоянки больших туристических автобусов. Сейчас здесь стояло два легковых автомобиля и фургон «Фольксваген» с логотипом пражского телефонной службы на кузове. Сувенирная лавка и стеклянный павильон кафе заперты. Не видно ни одного человека.

Сидевший за рулем Колчин остановил «Фиат» в двадцати метрах перед воротами, посмотрел на часы. Впереди еще четверть часа томительного ожидания. Тяжелые тучи спустились совсем низко, в мокром асфальте отражалось серое небо.

– С погодой нам точно повезло, – усмехнулся Колчин.

– Еще бы, – машинально ответил Донцов. Он сидел впереди, рядом с водителем, чемодан со «смешными» деньгами лежал на коленях. Донцов провожал взглядом дождевые капли, сползающие по лобовому стеклу, и разглядывал ворота замка, сваренные из железных листов и сверху обшитые деревом. Вчера он познакомился с Колчиным и Пачеком, которых видел впервые в жизни. На конспиративной квартире, что возле Национального музея, они совещались около трех с половиной часов без перерыва. Утром через посольского связного Пачек получил короткие инструкции из Москвы, которые оставляли возможности для самостоятельных решений и импровизации.

Группе предписывалось выйти на встречу с заинтересованными лицами, вручить им деньги, получив взамен списки русских агентов нелегалов и еще какие-то документы, которые обещал принести Бареш. Затем начинается силовой этап акции. Учитывая опасность Бареша и управляющего музеем Яночки, нужно соблюдать крайнюю осторожность. Центр ставил задачу выяснить личность загадочного пана Петера. А также установить всех возможных сообщников Бареша и Яночки.

Без десяти минут семь Донцов вытащил из кармана мобильный телефон, нажал кнопку. Голос Пачека звучал ровно и спокойно.

– Все в порядке, – сказал Пачек. – Мы работаем внутри. Давайте проверим микрофоны.

В воротнике шерстяной куртке, которую надел Донцов, был вшит миниатюрный радиомикрофон. Такой же микрофон вшили в воротник плаща Колчина. Негромким голосом Донцов вслух досчитал от одного десяти, поднес к уху трубку мобильного телефона.

– Как слышно?

– Без помех, – ответил Пачек. – Желаю удачи.

Донцов сунул телефонную трубку в карман, снова посмотрел на часы. Бареш должен появиться через четыре минуты. Донцов молчал, потому что все слова уже были сказаны. Дождь сильнее застучал по крыше автомобиля, черная туча, выплыв из-за крепостной стены, заслонила собой небо. Потемнело, будто наступил поздний вечер.

Пять минут восьмого Бареш вышел из калитки, проделанной в воротах, увидел бордовый «Фиат» и замахал рукой. Без головного убора, в черном дождевике из-под которого торчал белый воротник сорочки, Бареш напоминал католического священника. Колчин и Донцов вышли из машины, и заспешили к воротам. Именно в эту минуту дождь припустил с новой силой. Бареш пожал гостям руки: – Знакомьтесь. Это господин Эдвард Лэнд, – представил Донцова Колчин. – А это пан Бареш.

Мясистое лицо Бареша расплылось в улыбке. Он обеими руками схватил ладонь Донцова и с чувством потряс ее.

– Очень приятно, – сказал Бареш, он распахнул калитку в воротах, пропустил гостей вперед и остановился. – Господа, вам не о чем беспокоиться. Вот увидите, все будет хорошо. Пан Петер порядочный человек.

– Не сомневаюсь, – сказал Донцов. – Здесь романтическое место.

– И очень спокойное, – добавил Бареш. – Раньше перед крепостными стенами был ров, но его засыпали. Деньги при вас?

Вместо ответа Донцов чуть приподнял увесистый чемодан. Здесь, под крепостными воротами, было сухо. Донцов стер с лица дождевые брызги.

– Прекрасно, – сказал Бареш. – Вы вооружены?

– У меня пистолет, – ответил Донцов.

– Оружие придется оставить наверху, – улыбка сошла с лица Бареша. – Иначе ничего не получится. Не волнуйтесь, вам здесь не угрожает никакая опасность. Это лишь мера безопасности. Так будет спокойнее и вам и пану Петеру. Договорились?

– Хорошо, – кивнул Донцов.

– Тогда пойдемте, – забежал вперед Бареш.

Пройдя под воротами, они оказались в квадратном дворе, вымощенном каменными плитами и обсаженным по периметру кустами шиповника. Впереди крепостная стена, справа какие-то приземистые одноэтажные постройки с воротами и темными окнами, то ли конюшни, то ли дом для слуг. Справа поднимался портал замка, украшенный рельефными фигурами двух всадников в рыцарских доспехах, поднимающих в руках древний земский герб: капустный лист на рыцарском щите. Перед каменным крыльцом замка на высоких постаментах из полированного гранита стояли каменные фигуры плачущих дев в ниспадающих одеждах. Колчин и Донцов, изучившие территорию по буклетам и фотографиям, неплохо ориентировались на местности. Бареш повернул направо, к замку. – Здесь темно, идите за мной. Пожалуйста, не оступитесь.

Бареш поднялся на крыльцо, остановился перед высокими, в два человеческих роста, арочными дверями, потянул за ручку в виде кольца. Когда одна из дверей распахнулась, первым вошел в помещение, очутившись в тесном предбаннике. За первой дверью была вторая, точно такая же.

То ли в замке экономили электричество, то ли полумрак здесь считали частью мрачного средневекового интерьера, но первый зал освещали всего два тусклых светильника. В их свете можно было разглядеть широкую прямую лестницу, уходящую наверх, в кромешную темноту, две колонны и каменные стены, увешанные скрещенными мечами и щитами.

– Это рыцарский зал, – объявил Бареш и показал рукой вперед.

Там, в углу зала стоял огромный комод ручной работы. Бареш подошел к комоду, выдвинул верхний ящик.

– Прошу вас, положите оружие сюда, – сказал он. – В замке никого нет. Кроме вас и меня. Пан Петер не вооружен, и я тоже.

Донцов вытащил из внутреннего кармана самозарядный пистолет чешского производства «Взет – 52», положил его в ящик. Бареш виновато потупил взгляд, шагнул к Колчину.

– Простите, но я должен вас обыскать.

– У меня нет оружия, – сказал Колчин.

– Я хочу в этом убедиться. Не волнуйтесь, я понимаю, с кем имею дело. Понимаю, что вы за люди. Но вас здесь никто не обидит. Я отвечаю за вашу безопасность головой. Это ведь в моих интересах.

– Хорошо, что вы это понимаете, – отозвался Донцов. – Наша безопасность – это баша безопасность.

Бареш быстро прощупал карманы Колчина, запустил руки под плащ, убедился, что за поясом нет пистолета. Присел на корточки, пошлепал ладонями по карманам брюк, по бедрам, по голеням. Бареш выпрямился, подошел к Донцову.

– Теперь ваша очередь.

Донцов кивнул. Бареш повторил только что проделанные манипуляции и, кажется, остался доволен результатом обыска: его не обманули. Кроме того пистолета, что лежал в ящике комода, гости ничего не принесли.

– Пожалуйста, за мной, сюда, – сказал Бареш.

С раннего утра Пачек и Буфо были на ногах. Переодетые в синие комбинезоны и фирменные шапочки служащих государственной телефонной компании, на фургоне «Фольксваген» они подъехали к подножью холма, на котором стоял музей. Будка телефонной подстанции находилась в укромном тихом месте, метрах в пятидесяти от шоссе, за развесистой старой ивой, закрывающей обзор со стороны дороги.

Буфо пневматическими ножницами срезал навесной замок с железной двери. Пачек вошел в будку, распотрошил толстый кабель на отдельные провода, прозвонил телефонные линии, пока не нашел нужный провод. Он удалил пластмассовую и бумажную оплетку на уровне земли, затем подсоединил к проводу прибор акустического зашумления, работающий на портативном аккумуляторе. Пачек вытащил из кармана мобильный телефон, набрал номер музея. Кто-то снял трубку, сквозь треск помех можно было расслышать мужской голос, однако слова оставались неразборчивыми.

– Але, але, – прокричал Пачек в трубку. – Это беспокоят из телефонной компании…

Мужчина что-то прокричал в ответ. Пачек нажал на отбой. Хорошая работа. Телефонная линия не выведена из строя, на помехи настолько сильные, что переговорить с кем-то из работников музея невозможно. Шумы исчезнут сами собой, когда сядет аккумулятор, то есть через десять-двенадцать часов. Пачек замаскировал генератор зашумления землей, Буфо повесил на будку новый замок. Они вернулись в фургон, взяв обратное направление, поехали в сторону Праги.

Остановились возле похожей на аквариум забегаловки, съели по большой порции кнедликов с гуляшом и подливкой. Пачек опрокинул две кружки слабо алкогольного пива, Буфо позволил себе рюмку «бехеровки». Он хмурился, помалкивал и сосредоточено жевал говядину, повесив нос над тарелкой. Закончив с едой, вышли из закусочной, сели в фургон и поехали в замок. К дому, на первом этаже которого располагалась контора музея, а на втором и третьем жили служащие, прибыли в десятом часу. Погода испортилась, пошел дождь.

Пачек переступил порог приемной управляющего, но Яночки не оказалось на месте, он уехал в Прагу по делам. В его кресле сидел лысый полный мужчина, назвавшийся заместителем управляющего паном Шпалой. Пачек развернул бумажку, положил перед Шпалой наряд и попросил расписаться внизу.

«Мы не вызывали мастеров с телефонной станции», – покачал головой Шпала, но в бумажке расписался. «Если вы не хотите, чтобы мы ремонтировали линию оставайтесь со своими помехами, – Пачек сунул бумагу в карман комбинезона и шагнул к двери. – Сами лазайте по всему вашему музею, ищите повреждения в линии. А мы уедем».

Шпала снял телефонную трубку, приложил ухо к мембране и долго слушал треск, через который едва пробивался длинный гудок.

«Ремонтируйте, – он пожал круглыми плечами. – Я разве возражаю? А надолго это… Ну, ваш ремонт?» «Как получится», – ответил Пачек. «Ремонтируйте, – вздохнул Шпала. – Административный корпус – это здесь. А музей – вон он. Сегодня посетителей нет. Но вы должны все закончить до восьми вечера». «До восьми успеем», – ответил Пачек. Осмотр административного корпуса телефонисты закончили через два часа, но повреждений в кабеле, сколько не искали, так и не обнаружили.

После полудня перебрались в музейный комплекс. В провожатые телефонистам Шпала выделил высокую костлявую женщину неопределенных лет, сказав, что она все покажет и объяснит на месте, если будут вопросы. Как выяснилось позднее, женщина приглядывала за садовниками и совершенно не разбиралась в телефонных схемах и устройстве сетей. Она моталась за телефонистами по всем уголкам музея, отпирала двери служебных комнат, подвалов и коридоров. К обеду, утомившись от долгой беготни, она объявила, что вернется часа через полтора, когда покормит детей, и ушла.

Пачек и Буфо, оставшись без присмотра, поднялись на крепостную стену, с высоты осмотрели окрестности. Отсюда виден дом, где находится контора музея, хорошо просматривается и внутренний двор. Людей нет, только два садовника, не прячась от дождя, какают внизу тачку, подсыпают торф под кусты шиповника и закрывают на зиму пленкой чахлые кустики роз.

Буфо спустился к фургону, вытащил длинную коробку, в которой завернутые в газеты лежали самозарядный карабин с оптическим прицелом, бинокль и три пистолета. Он поднял коробку на крепостную стену и долго выбирал удобное место, с которого хорошо простреливался внутренний двор музея.

Буфо остановил выбор на башенке над воротами в крепость. С этой позиции до любой точки во дворе не более двухсот двадцати метров. По большому счету, и оптика не нужна. Стрелка трудно заметить снизу.

Пачек тем временем осмотрел служебные помещения на первом этаже, нашел трансформатор и распределительный щит, через который снабжался электричеством не только музей, но и жилой дом. Если оба рубильника перевести в крайнее нижнее положение, без электричества останется весь музейный комплекс.

Вооружившись биноклем, Пачек поднялся на крепостную стену и стал наблюдать за окрестностями. В половине четвертого вечера приехала машина, из которой выбрался управляющий Яночка и какой-то незнакомый человек в шляпе и плаще. Пачек решил, что незнакомец – это и есть тот самый пан Петер, на которого затеяли охоту. Спутники скрылись в конторе. Спрятав коробку в нише, Буфо и Пачек спустились вниз и перекусили бутербродами в комнате для служебного персонала.

Женщина вернулась только в пять вечера, спросила, как дела и снова удалилась, напомнив, что работу нужно закончить не позднее восьми, в это время она вернется запереть калитку в воротах и включит сигнализацию.

Буфо остался внизу разыгрывать из себя телефонного мастера, Пачек снова забрался на стену и продолжил наблюдение. Каждый час он связывался с Донцовым и ему, как резиденту группы, докладывал обо всех перемещениях в музейном комплексе. В половине шестого рабочий день садовников подошел к концу. Они бросили под навесом тачку и лопаты, в служебном помещении переоделись в цивильную одежду, сели в машину и укатили в город. Ровно в шесть приехал Бареш, он потоптался возле конторы и зашел в дом. В шесть тридцать Бареш и незнакомый мужчина, приехавший с Яночкой, вышли из конторы, через ворота прошли на территорию музея и скрылись за дверями замка. Незнакомец нес портфель, на вид довольно тощий. Сам Яночка так и не высунул носа из конторы.

Наверху дул холодный ветер, дождь то прекращался, то снова принимался. Пачек замерз и промок, но если впереди важное дело, неприятные ощущения пропадают сами собой. Вчера, когда были переданы последние инструкции из Москвы, он воспарял духом. План был простым, под стать тем, что придумывал сам Пачек. Когда внизу, на стоянке для туристических автобусов, остановился «Фиат», Пачек проверил связь с Донцовым, убедился, что микрофоны исправны. Вытащив из коробки два пистолета, Пачек сунул оружие под комбинезон, по винтовой каменной лестнице спустился вниз, в служебную комнату, где сидел мрачный и сосредоточенный на своих мыслях Буфо.

«Пора начинать», – сказал Пачек. «Это можно», – отозвался Буфо.

Он вышел из комнаты, пересек двор, поднялся на крепостную стену, зашел в открытую башню над воротами, где был спрятан карабин, вытащил оружие и навинтил на ствол глушитель. Он натянул на голову шерстяную шапочку, вставил в ухо наушник, чтобы слышать переговоры, которые будут вести Донцов и Колчин. Буфо высунул голову из-за стены и стал смотреть на двор. Пачек через окно видел, как Колчин и Донцов в сопровождении Бареша прошли от ворот к замку и скрылись за парадной дверью. Он вышел из служебной комнаты в коридор, свернул за угол. В торце коридора находился распределительный щит. Здесь боевой пост Пачека.

Через наушник он слушал разговор, происходивший в рыцарском зале. Бареш настоял на том, чтобы Донцов оставил оружие в ящике комода. Тут не было ничего неожиданного. Когда Донцов или Колчин разберутся в ситуации, один из них должен произнести фразу: «Господа, я всю жизнь мечтал побывать в средневековом замке». В этот момент Пачек тянет вниз ручки рубильников, вырубает свет в замке и в конторе.

В темноте невозможно проверить деньги, все действующие лица должны будут выйти во двор, здесь хоть не очень светло, но можно отличить доллары от резаной бумаги. Буфо из своей башенки снимет Бареша прицельным выстрелом. Тут Пачек выходит на двор, передает пистолеты Донцову и Колчину, подгоняет фургон прямо к воротам, труп Бареша грузят в грузовой отсек. С незнакомцем все ясно, его тоже бросают в фургон и вывозят в пригород Праги, на тарный склад. Там в течение ночи его допросят, затем нужно будет избавиться от тела.

Но что делать с Яночкой? По всем расчетам управляющий музеем должен присутствовать при разговоре с покупателями, но он сидит в конторе и, кажется, не собирается оттуда вылезать. Видимо, телефонистам предстоит вернуться в контору, заставить Яночку сесть в фургон. Если Яночка заупрямится, пристрелить его на месте.

Пачек стоял в конце длинного коридора, у электрощита, слушал в разговор и ждал.

Бареш обогнул лестницу справа. Колчин и Донцов, озираясь по сторонам, направились следом за ним. Под лестницей находилась двухстворчатая дверь с табличкой «вход запрещен». Толкнув створку двери, Бареш снова предупредил гостей, чтобы те двигались осторожно, не оступились. Оказавшись на тесной площадке, огороженной перилами, Бареш стал медленно спускаться вниз.

Лестница высокая, если человек плотной комплекции, вроде Бареша, оступится и загремит вниз, врач понадобился только, чтобы выписать справку о смерти. Донцов с чемоданов в руке шел вторым, за ним шагал Колчин. Деревянные ступеньки поскрипывали, хлипкие перила дрожали. Лестница оказалась длинной, в четыре марша.

В подвале пахло гнилью, винным грибком. Бареш задышал тяжело, с присвистом. Здесь, внизу, было еще темнее, чем в рыцарском зале.

Сверху на длинном шнуре свисала единственная лампочка в металлическом колпаке. Потолок комнаты, стены, углы тонули в темноте, поэтому трудно было представить размеры помещения. Пол оказался не каменным, а земляным. Посередине комнаты, точно под лампочкой, стоял длинный стол, за которым сидел незнакомый человек. Темно зеленый плащ, шляпа, тень которой закрывает все лицо. Других стульев или скамеек не видно. Донцов подумал, что гостям придется стоять перед этим человекам, словно просителям в кабинете чиновника.

Человек в шляпе словно угадал эти мысли. Он поднялся из-за стола, отодвинул стул: – Здравствуйте, господа. Можете называть меня Петер.

Донцов и Колчин подошли к столу. Петер нагнулся, вытащил из-под стола портфель и толстой кожи с потертыми углами, расстегнул замочки. Он выложил на стол конторскую папку, развязал тесемки.

– Здесь документы, которые оставил мне по наследству человек, который всю сознательную жизнь работал на русских. Все его контакты, неотправленные шифровки и другие ценные бумаги. Много документов, очень много. Но, главное, здесь содержится полный список русских агентов. Есть копии агентурных расписок. Восемь нелегалов ушли на заслуженный отдых, другие и поныне сотрудничают с русскими. Вы можете взглянуть на бумаги, когда я увижу деньги.

Донцов поставил на стол чемодан, расстегнул замки. Пан Петер взял в руки пачку сто долларовых банкнот, вытащил верхнюю купюру, долго рассматривал ее на свет, тер слюнявыми пальцами и снова смотрел на свет. Затем он вытащил несколько пачек со дня чемодана.

Когда глаза Колчина привыкли к темноте, он разглядел два ряда шестиугольных колонн, подпирающих невидимый потолок. Справа – каменную стену, в стене темнели два низких дверных проема, напоминающие широкие крысиные норы. В правой стене тоже виднелась то ли дыра, то ли дверь. Видимо, из этого подвала во все стороны расходились подземные коридоры. Те самые галереи, пришедшие в негодность, с осыпавшимися стенами и сводами, о которых рассказывал Пачек. – Почему купюры старого образца? – спросил пан Петер.

– Не знаю, – ответил Донцов. – Вы понимаете, что это не мои личные сбережения. Это казенные деньги.

– Ладно, – сказал пан Петер. – Старые, новые… Не имеет значения.

Донцов наклонился над папкой, бегло просмотрел бумаги.

– Я бы хотел знать, как оказался у вас список русской резидентуры? – спросил он.

– Врать не хочу. А правду сказать не могу.

Буфо проторчал на крепостной стене всего полчаса, но успел замерзнуть. Здесь, наверху, дул пронзительный порывистый ветер, а дождевые капли падали на лицо и катились за воротник куртки. Буфо приложился к металлической фляжке с водкой, в желудке разлилось тепло. Но кисти рук задубели, пришлось греть ладони, засовывая их под комбинезон. Буфо боялся, что пальцы сделаются непослушными и он промажет, пуля пролетит именно в тот момент, когда нужно бить в яблочко.

По всей длине крепостной стены была устроена пешеходная галерея шириной в полтора метра, вымощенная плитами. По обе стороны галереи поднимались стены из природного камня, достигавшие плеча. Из башенки над воротами Буфо наблюдал за внутренним двором. Затем, пригнув голову, чтобы оставаться незамеченным снизу, совершал короткую перебежку до угла стены. Оттуда виден дом, на первом этаже которого помещается контора музея.

Буфо не должен прозевать момента и быть наготове, если из конторы появится Яночка. Буфо позволит управляющему прошагать три сотни метров и прикончит его в тот момент, когда Яночка окажется на асфальтовом пятачке перед воротами. Чтобы наверняка…

Одновременно Буфо должен следить и за парадным крыльцом замка, не прозевать свою цель. Конечно, у него только два глаза, а не четыре, но следить сразу за двумя объектами не трудно. Нужно только не щелкать клювом, а бегать вперед-назад, от башенки до угла, как челнок, и тогда все получится. Через наушник Буфо слышал разговор, которой вел Донцов и человек, представившийся паном Петером, но не вникал в смысл беседы. Ясно одно: все идет по сценарию, развязка близка.

В очередной раз Буфо высунул голову из-за крепостной стены, бросил взгляд на двор: никого. Он поставил карабин, добежал до угла, выглянул из-за стены. Из конторы на улицу вышел заместитель управляющего Шпала. Встав под козырьком подъезда, Шпала прикурил сигарету. Видимо, ему не хотелось выходить под дождь, идти в замок и выяснять отношения с телефонистами. Шпала посмотрел на небо, бросил окурок в урну и убрался обратно в дом.

Буфо присел на корточки, полез в нагрудный карман комбинезона. На дне фляжки еще плескалась водка, он отвинтил крышку и сделал пару глотков. Буфо поморщился, спрятал фляжку в карман и заспешил обратной дорогой. Дошагав до башенки, остановился, посмотрел вниз. Никого.

Тут Буфо услышал какой-то звук за спиной. Звук странный, будто камешек покатился вниз по ступеням лестницы. Буфо оглянулся.

– Эй, кто тут? – спросил он.

Молчание. Если свернуть за угол, попадешь на винтовую каменную лестницу, которая спускалась к воротам. Там, внизу, незапертая дверь, через которую можно попасть во внутренний двор замка. Буфо вытащил наушник из уха, прислушался. Но услышал лишь равномерный шум дождя, падающего на жестяную кровлю башни. Буфо повернулся лицом к лестнице, сделал несколько шагов вперед, повернул за угол.

Здесь темно, запросто можно оступиться и кубарем полететь с лестницы.

Буфо запоздало вспомнил, что не принес наверх электрический фонарик. И тут он увидел прямо перед собой темный силуэт человека, шагнувшего из-за угла. Яночка… Откуда он здесь? Человек вскинул руку, Буфо увидел, как тускло блеснула сталь охотничьего ножа. Буфо не успел увернуться, только шагнул назад.

Клинок ударился в левую сторону груди. И попал острием во фляжку из нержавейки, соскользнул вниз.

Нож располосовал рабочий комбинезон. Буфо устоял на ногах, он хотел метнулся назад, к тому месту, где оставил карабин и пистолет. Но тут же получил сокрушительный удар кулаком в лицо. На пару секунд Буфо ослеп от боли. Сила удара вытолкнула его на пешеходную галерею. Он упал спиной на мокрые камни, ударился головой о стенку. Не успев придти в себя, Буфо получил пару ударов носком ботинка в шею и в нижнюю челюсть. И тут нападавший повалился на Буфо сверху, тяжелый, словно каменная глыба. Буфо открыл глаза, он чувствовал, как рот наполняется горячей кровью, сочащейся из рассеченных губ.

Яночка расставил ноги и сжал бедрами грудь Буфо. Нож взлетел вверх и стал опускаться точно на горло. Буфо успел вскинуть руки, остановил движение ножа, отчаянно ухватился сначала одной, затем другой пятерней за предплечье Яночки. Музейщик тяжело запыхтел, оскалил зубы и зарычал, как зверь. Дождевые капли летели в лицо Буфо, попадали в раскрытые глаза. Он извивался, отталкивался подметками ботинок, стараясь выползти из-под проклятого тяжеловеса.

Обеими ладонями он держал Яночку за предплечье правой руки, сжимающей нож. Но силы были не равны. Яночка наваливался на противника грудью, острие клинка медленно, сантиметр за сантиметром, приближалось к горлу Буфо. Яночка пыхтел, задыхался от натуги, он открывал рот, высовывая кончик языка.

Слюна капала с нижней губы. Буфо не понимал, что происходит. Он только успел подумать о том, что Пачек вчера поминал в разговоре какие-то подземные ходы, устроенные под музеем в незапамятные времена. Теперь ясно, о чем речь. Из конторы никто не выходил. Значит, управляющий музей попал сюда не иначе как через подземный тоннель, соединяющий контору и замок.

Яночка свободной рукой обхватил горло Буфо, стал пальцами сдавливать кадык, норовя вцепиться в него мертвой хваткой и разорвать. Но пальцы скользили по мокрой коже. Буфо стал давить нижней челюстью на руку музейщика, но этот прием помогал слабо. Тогда Яночка резко дернул вверх руку с ножом, освободился от рук Буфо и тут же нанес новый удар. Буфо схватился ладонью за клинок ножа, Яночка снова дернул руку вверх. Буфо еще не почувствовал боли, но увидел свою глубоко порезанную ладонь, указательный палец повис на куске кожи. А безымянного пальца, кажется, и вовсе не было.

На секунду он потерял сознание, но через мгновение пришел в себя, почувствовав, как клинок входит ниже горла, меж ребер. Буфо дернулся всем телом, стремясь последним отчаянным усилием сбросить с себя противника. Но закашлялся, захлебнулся нахлынувшей кровью. Теперь Яночка, уже не испытывая активного сопротивления, продолжал мять, сдавливать пальцами горло противника.

Воздуха не хватало, Буфо хрипел и задыхался. Истекая кровью, он с каждым мгновением терял силы и уже не пытался выползти из-под Яночки. …Буфо лежал спиной на мокрых каменных плитах. Капли дождя падали на лицо. Эти капли были горячими, жгли кожу, как кислота. Буфо отрыл глаза. Дождь был необычным. Красного, нет, темно бордового цвета. Сквозь эту бордовую пелену Буфо видел, что Яночка с ножом в руке стоит над ним. Но вот музейщик наклонился. Последнее, что почувствовал Буфо, это острый болезненный угол в левую сторону груди.

В сердце словно раскаленную иглу вогнали…

Яночка вытер окровавленный клинок о комбинезон Буфо. Сейчас он жалел, что потерял много времени, затеяв эту опасную возню. Надо было стрелять в противника с расстояния в один шаг, а не налетать на него с ножом. Этот субъект оказался жилистым и сильным малым, Яночка едва одолел его, насилу пришпилил.

Отдышавшись, он взял карабин с глушителем и, хватаясь одной рукой за стену, чтобы не упасть, стал спускаться вниз по крутым истертым ступеням.

Глава седьмая

Пачек стоял у распределительного щита и ждал. Время тянулось медленно, секунда гнала секунду, а минуты едва ползли, плавно перетекали в вечность. Пачек часто поглядывал на часы: семь двадцать, семь двадцать две… Резерв времени еще остается. Он боялся только одного: раньше срока появится та женщина, которую Шпала выделил в провожатые телефонистам, и тогда…

Господи, лишь бы она не пришла. Сама говорила: у меня дети, которых нужно кормить, у меня муж, которого нужно поить. Нет, крови не будет, но зачем нужно насилие, если можно обойтись без него? На непредвиденный случай в кармане Пачека имелась пара наручников. Женщину придется приковать к трубе, сунуть ей в рот тряпку. А ключи от стальных браслетов положить на письменный стол. На эту ерунду уйдет какое-то время, а Пачек не должен отходить от щита. Лишь бы она не пришла…

Полчаса назад в комнате административного персонала Пачек обнаружил металлический крюк в полметра длиной. Такими крюками садовники, днем работавшие на дворе, крепили к земле деревянные бруски, сооружая что-то вроде теплиц над розовыми кустами. Пачек решил воткнуть крюк в электрощит, а рубильник оставить в верхнем положении.

В этом случае произойдет замыкание, перегодят предохранители, все контакты полетят, оплетка проводов расплавится. Значит, восстановить подачу света в помещения без профессиональных монтеров не удастся. Как только Пачек наткнулся на железный крюк, он опрометью сбегал к фургону, натянул на руки перчатки из толстой резины.

Шпала утром сказал, что своего генератора здесь нет. Это хорошо. Наверняка работники музея воспользуются мобильным телефоном, вызовут полицию. Ну, полицейские, разумеется, приедут. И что? Как прикажете проводить осмотр места преступления, если нет света? На ощупь? Канитель надолго затянется. А до утра много воды утечет, все концы успеют спрятать. Пачек сунул в рот сигарету и прикурил от зажигалки. Разговор в замке продолжался, кодовых слов пока не произнес ни Донцов, ни Колчин. Они тянут время, стараются выяснить, нет ли рядом с Барешем и паном Петером других помощников. Если такие помощники существуют, что маловероятно, задача усложняется. Сделав несколько глубоких затяжек, Пачек поморщился, сигареты отсырели, табак стал кислить. Он выплюнул окурок, раздавил его подметкой башмака. В наушнике слышны слабые помехи. – Трудно судить о ценности бумаг, – говорил Донцов. – Но хочу надеяться, что информация стоит этих денег.

Отвечал не Бареш, а человек, назвавшийся паном Петером.

– Информация стоит дороже. Просто у меня скромный аппетит. Человеческий, а не людоедский.

– Возможно, возможно…

Пачек взглянул на часы: семь тридцать три. И тут заметил в конце коридора какое-то движение, тень легла на стену и тут же исчезла.

– Черт, она все-таки пришла, – прошептал Пачек. – Пришла…

Он сделал два шага вперед, хотел бросить на пол арматурный прут с крюком на конце, стянуть с правой руки резиновую перчатку. Но из-за угла коридора появился рослый мужик в джинсах и черном шерстяном свитере. Черт, это же…

Яночка вскинул карабин.

Пачек спиной отступил к электрощиту. За секунду он сумел оценить ситуацию. Ясно, вытащить пистолет он уже не успеет. Но вырубить свет можно. Пачек сделал обратный замах рукой, крюк повис на электрощите. Заискрила провода. Ярко вспыхнула и погасла лампочка под потолком.

Пачек даже не услышал выстрела, только лязгнул затвор самозарядного карабина. Пуля обожгла внутреннюю поверхность правого бедра, кровь фонтаном хлынула из лопнувшей артерии. Нога подломилась. Пачек присел на колени, зубами содрал с руки резиновую перчатку, достающую до локтя.

Яночка стрелял навскидку. Его и Пачека разделяли всего двадцать пять шагов, но Яночка ухитрился промазать.

Вторая пуля прошла мимо цели, просвистела над головой Пачека, выбила новый сноп искр из уже сломанного электрощита. Яночка поднял приклад карабина, прижал его к плечу. Искры летели из электрощита, как праздничный салют с ночного неба. За две секунды Пачек, стоя на коленях, сорвал с руки перчатку, засунул руку под комбинезон. Курок пистолета уже стоял на боевом взводе, оставалось выключить предохранитель и нажать на спусковой крючок.

Пачек выхватил пистолет, выключил предохранитель.

Не хватило одной секунды, чтобы опустить руку и выстрелить. Пуля толкнула Пачека в грудь. Он пальнул в потолок, на пол полетело стекло разбитого пулей плафона. Пистолет вывалился из раскрытой ладони, отлетел в сторону. Еще одна пуля вошла в живот Пачека. Он коротко вскрикнул, дернулся, повалился лицом на пол. Выставив вперед руку, попытался дотянуться кончиками пальцев до пистолета. Кровь моментально пропитала рубашку и комбинезон.

По доскам пола разливалась черная бесформенная лужа. Теперь Яночка понял, что сопротивление сломлено, бояться нечего и некого. Он больше не стрелял. Неторопливо подошел к своей жертве, носком ботинка отфутболил пистолет в угол. Из электрощита сыпались искры, они падали на спину Пачека, прожигали комбинезон. Пахло горелой пластмассой. Яночка наступил ботинком на пальцы лежащего на полу человека.

В наступившей тишине было слышно, как захрустели суставы, раздавленные массивным каблуком. Пачек не вскрикнул, он закрыл глаза, сжал веки. И так прикусил нижнюю губу, что лопнула слизистая, брызнула кровь.

Яночка выругался. Он опустил ствол карабина и трижды выстрелил в затылок своей жертвы. Яночка с усилием проглотил тошнотворный кислый комок, застрявший в горле, как затычка в бутылочном горлышке. Вытащив из кармана носовой платок, расправил его на ладони, тщательно вытер капельки пота, проступившие на лбу и щеках. Свернув платок, сунул его в брючный карман. – Пан Яночка, что тут случилось? Чем здесь пахнет?

Яночка вздрогнул от неожиданности, обернулся на женский голос, едва не выронил из рук карабин.

Электрическая проводка больше не искрила, сумерки сделались густыми, плотными. В конце коридора он разглядел лишь темные контуры женской фигуры. Значит, сейчас без десяти восемь. Пунктуальная Божена пришла, чтобы осмотреть помещения, запереть внутренние двери, калитку в воротах и включить сигнализацию.

По этой женщине можно часы проверять. Когда-то Яночка пошутил, дескать, пунктуальность погубит пани Божену. Сейчас эта убогая острота всплыла в памяти Яночки.

– Идите сюда, – приказал он. – Тут с человеком плохо. Телефонного мастера, кажется, ударило током.

– Ой, что вы говорите. А я иду через двор с ключами. Увидела вас в окне. А потом, смотрю, свет в окнах вдруг погас.

Женские шаги приближались.

Божена медленно шла по коридору, шаря рукой по стене, чтобы не оступиться впотьмах.

– Ой, забыла. У меня же с собой фонарик, – Божена остановилась, опустила руку в карман мокрого плаща. – Сейчас включу.

– Не надо ничего включать, – ответил Яночка каким-то сиплым, не своим голосом. – Не надо.

Когда свет в подземелье погас, дело близилось к концу.

Петер поставил на стол портфель, положил в него папку с документами. Он сдвинул шляпу на затылок и полностью сосредоточился на изучении стодолларовых купюр. Методично просматривал пачку за пачкой и, кажется, эта самодеятельная экспертиза могла продолжаться еще долго. Бареш не участвовал в беседе, за четверть часа он не произнес и десятка слов. Просто отошел в сторону, в тень, и с дистанции в десять шагов напряженно наблюдал за гостями и за своим хозяином. Он расстегнул пуговицы плаща, расслабил узел галстука, прислонился плечом к колоне.

Донцов и Колчин стояли в шаге от стола, напротив них слюнявил и тер пальцами купюры Петер. Колчин, не отрываясь, смотрел то на его руки, словно ждал какого-нибудь фокуса, то на физиономию Петера. Колчин думал, что мужики, вроде этого, нравятся женщинам. Выразительные серые глаза, волевой подбородок, прямой нос.

Донцов краем глаза следил за Барешем, готовясь произнести кодовые слова. Но свет погас без сигнала, в тот момент, когда этого никто не ждал. Лампочка в металлическом колпаке мигнула, и окружающий мир погрузился в кромешный мрак.

За короткое мгновение Донцов понял, что наверху случись что-то из ряда вон выходящее. Что-то такое, о чем подумать страшно.

Уже в темноте он резко выбросил вперед ногу, толкнул стол на пана Петера, но тот успел отскочить в сторону. На пол полетели раскрытый чемодан с деньгами и портфель, стол перевернулся на крышку. Колчин, стоявший слева, дернул Донцова за рукав, увлекая его за собой, в темноту.

– Уходи в дальний угол, – едва слышно прошептал Колчин на ухо Донцову. – Живо.

Справа грохнул выстрел. За ним другой, третий. Это Бареш выхватил пистолет и выстрелил в то самое место, на котором только что стояли его гости. Колчин повалился на земляной пол, перекатился с груди на спину и обратно на грудь. Донцов на карачках отполз за колонну.

– Где они? – крикнул Петер.

Бареш не ответил. Он замер на месте, выставил вперед руку с пистолетом и вслушивался в тишину, готовясь стрелять на звук. Донцов поднялся, прижался плечом к колоне, боясь споткнуться, сделал несколько осторожных беззвучных шагов к невидимому дверному проему в углу зала. Бареш сделал три выстрела в темноту. Пуля настигла Донцова в тот момент, когда он совершал короткую перебежку к следующей колонне.

Обожгло предплечье чуть ниже локтя.

Донцов вскрикнул, упал, тот же вскочил на ноги. Пуля просвистела слишком высоко, выбила из колонны каменную крошку, которая разлетелась по сторонам, больно оцарапала лицо. Донцов метнулся в угол зала, туда, где по его расчетам, должен находиться лаз в стене.

Бареш расстрелял в темноту последние патроны. Он понял, что подстрелил одного из визитеров, а может, подстрелил и второго. Насмерть? Если гости ранены, остается их добить. Дело не самое простое в такой-то темноте, зато почти безопасное, ведь противник не вооружен. Бареш выщелкнул использованную обойму, вставил в пистолетную рукоятку снаряженную обойму и передернул затвор.

Страха не было. Но Бареш вспотел от волнения, охватившего душу, от затхлой подвальной духоты. Воротник рубашки сделался сырым, сорочка прилипла к липкой груди и спине. Капли пота катились по лбу, щекам, щекотали верхнюю губу. Бареш облизал губы кончиком языка. Справа возился Петер, он ползал в темноте у перевернутого стола, он нащупывал и заталкивал в чемодан разлетевшиеся упаковки денег. Бареш осторожно шагнул вперед, остановился, прислушался.

Тишина, как на кладбище в рождественскую ночь. Колчин сидел на полу, прислонившись спиной к колоне, он вытащил из кармана стреляющую ручку. На вид это обычная перьевая ручка с колпачком. Для того чтобы произвести один выстрел, нужно отвинтить колпачок, вставить в корпус ручки малокалиберный патрон. Завернув колпачок, привести в боевое положение пружину. Затем прицелиться и отпустить пружину. Сейчас ручка заряжена, чтобы выстрелить, нужно лишь взвести и отпустить пружину.

Из стреляющей ручки можно убить человека лишь в том случае, если мелкокалиберная пуля войдет в какой-то жизненно важный орган, в артерию или в глаз. Беда в том, что из такого сомнительно оружия и белым днем едва ли попадешь в цель даже с короткой дистанции. Но если пуля все-таки достанет Бареша, хотя бы царапнет, можно воспользоваться мгновением. Броситься вперед, сбить его с ног и завладеть пистолетом. Бареш стоял с другой стороны колонны, его и Колчина разделяли десять-двенадцать метров. Колчин запустил руку во внутренний карман, вытащил бумажник. В отделении для мелких денег лежало два малокалиберных патрона. Он расстегнул клапан, вытащил патроны, один положил в рот, за щеку. Второй зажал губами.

Бареш не собирался палить в темноту, попусту расстреливая патроны. Он должен бить прицельно, наверняка. В кармане остается еще одна снаряженная обойма. Но только одна.

– Выходите, – крикнул Бареш. – Я не буду стрелять. Обещаю. Это какое-то недоразумение. Клянусь, мы просто поговорим. Потолкуем…

На эту примитивную хитрость никто не купился. Бареш сделал вперед еще пару шагов. Снова остановился. Колчин пошарил по земле рукой, нашел камушек, замахнулся и запустил его в черную пустоту. Услышав шорох, Бареш трижды выстрелил на звук. Пули выбили из стены каменную пыль.

Колчин с точностью до шага определил то место, где стоит Бареш. Пора – решил Колчин. Он выставил из-за колонны стреляющую ручку, спустил пружину. Сухо щелкнул выстрел.

Пуля просвистела у самого уха Бареша. Он отскочил в сторону, пригнулся. Сейчас Бареш всерьез испугался: только что его чуть не подстрелили, пуля пролетела в нескольких сантиметрах от виска. Но откуда у его противников оружие? Ведь он обыскивал гостей перед тем, как спуститься в подземелье. Бареш чувствовал себя обманутым и преданным. Колчин отвинтил колпачок ручки, вытащил зажатый губами патрон, вставил его в патронник, взвел пружину. Ручка готова к стрельбе.

Петер не собирался уходить, не собрав все деньги до последней пачки. Ползая на четвереньках, методично обшаривал ладонями пространство вокруг себя. К счастью, когда опрокинулся стол, пачки стодолларовых банкнот частью остались в чемодане, частью упали кучей, собрать их, даже впотьмах, особого труда не составило.

Бареш поднялся, прижавшись плечом к колонне, выставил вперед ухо. Уловив какой-то неясный звук, несколько раз пальнул в темноту, в то место, откуда раздался единственный ответный выстрел. Расстреляв вторую обойму, перезарядил пистолет. И снова тишина. Ни шороха, ни единого движения. Только Петер пыхтит где-то под столом.

Теперь, когда в запасе единственная обойма, нужно экономить каждый из этих несчастных девяти патронов. Бареш был готов поставить одну крону против десяти долларов, что подстрелил гостей. Но полной, окончательной уверенности в собственной победе еще не было.

– Эй вы, ублюдки, – крикнул Бареш и прижался к колоне. – Я здесь.

Он ждал стона, просьбы о помощи или выстрела, но никто не ответил на его крик. Бареш сделал осторожный шаг из-за колонны и тут с другой стороны прозвучал еще один выстрел. Пуля просвистела где-то рядом, над головой. Бареш отступил на прежнюю позицию, плюнул от злости себе под ноги. Кто-то из этих тварей жив. Кто-то один… И у него пушка. Донцов, передвигаясь то ползком, то на карачках, сумел добраться до подземной галереи, уходившей из зала куда-то в неизвестность, в пустоту. Здесь он попытался встать на ноги, но свод галереи оказался слишком низким. Тогда Донцов сел на рыхлую сырую землю и вытянул ноги. Стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, стянул с себя шерстяную куртку на подкладке. Правый рукав сделался тяжелым и горячим, быстро пропитался кровью. Донцов бросил куртку в темноту, левой рукой освободился от пиджака, закатал рукав рубашки, ощупал неровные края раны.

Это не смертельно, но кровь хлещет, как из худой пожарной кишки. Пуля застряла между костей правого предплечья, чуть ниже локтя. Если ее не вытащить или, на худой конец, сейчас же не перевязать руку, кровотечение долго не остановится.

Колчин уже испытывал первую предательскую слабость от обильной кровопотери, перед глазами вертелся хоровод из цветных клякс. Раненая рука начала неметь, а здоровая левая рука плохо слушалась. Он расстегнул пуговицы рубашки, сбросил ее с себя, выдрал рукав. Действуя зубами, наложил оторванный рукав рубашки выше локтя, что есть силы, затянул узел.

Петер, убедившись, что собрал все деньги, щелкнул замками чемодана, вскочил, подхватил портфель и чемодан.

– Уходим, – крикнул он.

Пригнувшись, чтобы не угодить под пулю, заспешил к тому месту, где по его расчетам, должна начинаться лестница. Бареш стал отступать спиной к лестнице, на ходу он трижды выстрелил. Колчин вытолкнул языком изо рта последний патрон, вставил его в ручку, завинтил колпачок, взвел пружину. Он высунул голову из-за колонны, по всполохам одиночных выстрелов определил то место, где находится Бареш. Теперь остается только попасть в цель.

Колчин опустил локоть на землю, налег на него корпусом, чтобы ручка не гуляла из стороны в сторону. Он отпустил большой палец, которым придерживал пружину. Выстрел. Ни крика, ни стола. Только громкие шаги поднимающихся по лестнице людей. Кажется, он промазал. Точно, промазал. Теперь, если Бареш вдруг вернется сюда с фонариком, он спокойно пристрелит и Колчина и раненого Донцова.

Грянули два ответных выстрела. Колчин снова спрятался за колонну. Шаги поднимались вверх, становились все тише. Откуда-то сверху в подземелье проник едва различимый серый свет. Отступая, Бареш несколько раз сверху пальнул в темноту, расстреляв всю обойму.

Хлопнула дверь, и снова вокруг непроглядный густой мрак.

– Ты как? – крикнул Колчин.

– Так себе, – тихо отозвался Донцов.

Донцов и Колчин рискнули подняться наверх только через четверть часа после того, как в подземелье отгремели выстрелы.

Пистолет никем не тронутый лежал в верхним ящике комода. Колчин стянул плащ, помог Донцову просунуть в рукав простреленную руку. Во дворе замка царила такая же непроглядная темнота, как в подземелье. Дождь лил стеной, небо полосовали голубые линии молний. Гром отзывался дальним глухим эхом. Через калитку в воротах спутники выбрались на асфальтовую площадку, где оставили «Фиат». Донцов сел на заднее сидение, Колчин вложил в его целую левую руку снятый с предохранителя пистолет, вытащил из ящика для перчаток фонарик и ушел.

Донцов сидел в машине, прислушиваясь к звукам внешнего мира. Дождевые капли без остановки барабанили по крыше автомобиля, по капоту, по стеклу, но Донцову казалось, что где-то рядом бежит табун диких обезумивших лошадей. Копыта стучат по земле, вот-вот лошади повернут на него и затопчут насмерть. Донцов разжал дрожащие пальцы, пистолет упал под ноги.

Голова запрокинулась назад, он потерял сознание. Донцов пришел в себя, глянул на светящийся циферблат часов и подумал, что он находился в обмороке двенадцать десять минут. Рукав плаща сделался горячим и влажным, кровь капля за каплей сочилась из плащевки, падала на резиновый коврик. От потери крови Донцов ослабел. Он поднял вверх раненую руку, одернул рукав, ощупал рану. Кровотечение ослабло, но совсем не остановилось. Еще через пять минут вернулся Колчин, сел за руль, рванул машину с места.

– Потерпи, – сказал Колчин. – Минут за сорок доедем до врача.

– Нет и нет. Мне нельзя к врачу с огнестрельным ранением. И в посольство нельзя.

– Тебе без врача нельзя, – ответил Колчин.

Донцов испытал новый приступ головокружения, он боялся, что снова лишится чувств. Но на этот раз обморок продлится дольше, Донцов очнется совсем слабым и больным. Шага не сможет сделать без посторонней помощи. Чтобы не очутиться в новом нокауте, Донцов попросил у Колчина мятные таблетки, сунул пару штук под язык. Кажется, стало немного легче. Колчин гнул машину по узкой дороге, сквозь темную стену дождя, сквозь мрак. Минут через десять впереди показались огни шоссе.

Колчин вздохнул с облегчением, вытер рукавом мокрый лоб.

– Как там, в замке? – Донцов решил, что сейчас уже можно задавать вопросы. – Что с Пачеком и Буфо?

– Убиты, – не поворачивая головы, ответил Колчин. – Буфо лежит на стене, у него несколько ножевых ран в груди и перерезано горло. Пачек внизу, в служебном помещении. Ему несколько раз выстрелили в затылок. Пули прошли навылет. У Пачека сильно изуродовано лицо. И еще в коридоре женщина. Видимо, сотрудница музея, она стала свидетелем убийства Пачека. Я споткнулся об нее, когда шел от дверей в торец коридора.

– А женщину как…

Донцов не договорил, он неловко пошевелил раненой рукой, все тело прострелила острая боль, от которой в глазах потемнело.

– В смысле, как ее кончили? – переспросил Колчин. – Размозжили голову карабином. Удары были такой силы, что деревянный приклад раскололся в щепки. Видно, Яночка постарался. Еще тот бугай, силы на троих хватит и еще останется.

– Машины Яночки и Бареша на месте?

– Машин на месте нет. Я думаю, что они смылись в большой спешке. Даже не потрудились порезать покрышки нашему «Фиату».

Минут через двадцать потянулись унылые пригороды Праги, застроенные типовыми панельными домами. Колчин, чтобы не остановила дорожная полиция, сбросил скорость.

– Нам следовало вывести трупы, – сказал Донцов. – И еще нужно было забрать фургон.

– Мало ли что нужно, – покачал головой Колчин. – Мы технически не могли этого сделать. Тут надо выбирать: или они или ты. Тебе помощь нужна больше, чем покойникам.

– И все-таки надо было забрать трупы, – упрямо повторил Донцов.

– Тела не смогут опознать. У наших людей не было при себе документов. При Пачеке только бумажник с деньгами, его я вытащил из кармана. Лицо Пачека – это кровавое месиво. А Буфо иностранец, здесь его никто не знает. И не узнает, даже если фотографию опубликуют в газете. Неопознанные трупы рано или поздно захоронят.

– А фургон? – спросил Донцов.

– Кузов пуст, – ответил Колчин. – Там нет специального оборудования. Нет ничего, что может вывести полицию на наш след. Фургон оформлен на имя одного пенсионера, который умер три месяца назад. Короче, все чисто.

Донцов хотел еще что-то возразить, но сил на споры больше не осталось. Он бросил в рот последние мятные таблетки, но эта хреновина уже не спасала от слабости. Ноги занемели, сделалось непослушным, а веки потяжелели. Голова кружилась так, будто ее отделили от тела, поместили в центрифугу стиральной машины и запустили агрегат на высоких оборотах. Чтобы не вырубиться и сохранить равновесие, Донцов вцепился здоровой рукой в спинку переднего сидения.

– У тебя есть еще таблетки? – спросил он.

– Кончились, – ответил Колчин. – Потерпи немного. Уже скоро будем на месте.

– Куда мы едим?

– Я же сказал, тебе нужно к врачу, – ответил Колчин. – У меня есть знакомый врач, чех.

– Ясно, какой-нибудь идиот, халтурщик, которого за неуспеваемость отчислили с ветеринарных курсов, – проворчал Донцов. – И теперь у него появилась уникальная возможность попрактиковаться не на собаке, а на человеке. То есть на мне.

– Он хороший очень опытный доктор. Он практикует и, кроме того, держит свою аптеку в Новом городе. Не то, чтобы он мой друг. Скорее даже наоборот. Но это не важно.

– Это как раз важно, – заупрямился Донцов. – Что это за человек?

– Я несколько раз бывал в Праге в командировках, – ответил Колчин. – Мне было одиноко. Я сошелся с одной женщиной, на которой аптекарь позднее женился. Ее зовут Эмма. Она знает меня, как Радко.

– Эта женщина знает, кто ты на самом деле?

– Нет, – ответил Колчин. – Но догадывается. Кстати, о моем приключении не обязательно сообщать в центр. Врач обязательно поможет, заштопает тебя. Потому что у него не будет выбора. Все равно больше обратиться не к кому.

Донцов уже слышал ответа, он не смог так долго бороться со слабостью и головокружением. Силы улетучились, как пузырьки из стакана с шампанским. Донцов повалился боком на сиденье, глаза закрылись, челюсть отвалилась. Кровь капала на резиновый коврик, собиралась в черную лужицу.

Прага, Новый город. 6 октября.

В десятом часу вечера «Фиат» остановился перед витриной, над которой светилась неоновая вывеска: «Бруно. Магазин аптечных товаров». Донцов лежал боком на сиденье и дышал тяжело, с каким-то простудным хрипом. Колчин поднят с коврика пистолет, выбрался из машины, осмотрелся по сторонам. Улица пуста, дождь разогнал последних редких пешеходов, смыл с тротуаров грязь. Колчин прошел по тротуару под козырек, прочитал объявление, приколотое к двери конторскими кнопками: «Здесь говорят по-русски и по-английски». Колчин нажал на кнопку звонка. Через минуту с другой стороны упала металлическая цепочка, дверь открылась.

На пороге стоял седовласый мужчина в темных брюках и домашних шлепанцах, поверх рубашки хозяин аптеки надел жилетку, сшитую из крашенных кроличьих шкурок. Из-за стекол очков на Колчина смотрели колючие серые глаза. – Это вы, пан Радко? – спросил Алеш. – Что вам здесь надо?

– Угадали, это я, – подтвердил Колчин. – Вы один?

Алеш не ответил. Сейчас он жалел, что не разглядел в глазок физиономию позднего посетителя, слишком поспешно распахнул дверь. Решил, что звонит кто-то из постоянных клиентов, которым аптекарь готовил микстуры от кашля. – Вы обманули меня, – сердито потряс головой Алеш. – Год назад вы дали слово, что ни я, ни Эмма больше вас не увидим. Никогда. И вот снова набрались наглости и пришли.

– Обстоятельства сложились так…

Аптекарь не дослушал, он хотел захлопнуть дверь перед носом Колчина, запереться на все замки и накинуть цепочку. Но тот успел просунуть ногу в проем. Оттолкнув аптекаря дверью, Колчин перешагнул порог. В небольшом торговом зале аптеки царил полумрак, под потолком горел светильник. За стеклом полок тускло мерцали склянки с лекарствами. – Позови Эмму, – сказал Колчин.

– Нет, – покачал головой аптекарь. – Мою жену вы больше не увидите.

– Позови. Я не хочу ее трахать. Мне нужно просто поговорить.

– Эммы нет дома, – соврал Алеш.

Он, отступив на шаг, оглядел Колчина с ног до головы внимательным взглядом.

– У вас руки в крови. Вы что, ранены? – Не я, – ответил Колчин. – Мой друг ранен. У него пуля сидит в руке. Ты должен вытащить пулю и зашить рану.

– Я больше не практикую, – соврал Алеш. – И даже если бы практиковал, не стал бы помогать человеку с пулевым ранением. Езжайте в больницу.

– Ты поможешь ему.

– Пальцем о палец не ударю, – продолжал злиться Алеш. – Если я помогу раненому, я лишусь всего, что заработал годами упорного труда. Этой аптеки, лицензии, денег. Всего. Наконец, я в тюрьму сяду.

– Ты поможешь моему другу. Или… Ты уже составил завещание?

– Я вызову полицию, – сказал Алеш. – Вы темная личность. Вы толкаете меня на преступление.

Колчин распахнул пиджак, чтобы аптекарь увидел торчащую из-под ремня рукоятку пистолета. Шагнул к Алешу, сграбастал его за воротник рубашки и сдавил горло.

– Ты можешь позвонить в полицию, – прошипел Колчин. – Но это будет последняя гадость, которую ты сделал в жизни. Ну, решай.

Колчин отпустил руку от шеи аптекаря. На лице Алеша отразились душевные сомнения и нерешительность. Конечно, лучше остаться без аптеки и без денег, чем без головы. Он снял очки, протер стекла безупречно чистым носовым платком. Тонкие пальцы подрагивали от волнения.

Господи, вот так живешь, живешь. Рядом с тобой молодая красивая женщина, ты кое-чего добился на этом свете, построил собственный бизнес, эту вот аптеку. Ты вылез из бедности, в которой прозябал большую часть жизни. Обзавелся клиентами, постоянными покупателями. Наконец, создал себе репутацию безупречно честного человека, грамотного уважаемого в округе специалиста. Репутацию, которая дороже любых денег.

И вот однажды ночью с горы скатывается огромный ком дерьма и пачкает собой весь окружающий мир. Мало того, погребает под метровым слоем нечистот и твою жизнь, и бизнес, и репутацию.

– И все-таки я не могу, – покачал головой Алеш. – Не могу…

За спиной аптекаря скрипнула дверь, Алеш обернулся. На пороге торгового зала стояла Эмма, одетая в белый свитер и спортивные брюки. За тот год, что Колчин не видел Эмму, она мало изменилась. Разве что волосы коротко постригла. Она подошла к прилавку.

– Я слышала разговор, – сказала Эмма, обращаясь к мужу. – Карел, ты сделаешь все, о чем он просит.

Эмма показала пальцем на Колчина.

– Как скажешь, дорогая, – кивнул Алеш. – Но только…

– То сделаешь все, – в женском голосе послышались стальные нотки.

Аптекарь мог бы поспорить с кем угодно, хоть с католическим священником. Но перечить молодой жене он просто не умел, еще не научился за одиннадцать месяцев совместной жизни. Алеш понял, что теперь говорить уже не о чем. Придется помогать этому чужаку, которого он одновременно ненавидел и боялся.

Эмма подошла к Колчину на расстояние шага, прищурившись, заглянула ему в глаза.

– Почему-то я всегда верила, что ты вернешься, – сказала она. – Что рано или поздно ты вернешься.

– Я не хотел возвращаться, – ответил Колчин. – Так получилось…

Аптекарь сжал бескровные губы и опустил глаза. Ему хотелось разломать стул о голову ночного гостя, но благоразумие взяло верх над эмоциями, Алеш воздержался от резких движений.

Глава восьмая

Прага, Новый город. 7 октября.

Колчин сунул под нос Донцову склянку с нашатырным спиртом, помог выбраться из машины, дойти до аптеки. С Донцова сняли плащ и, подстелив клеенку, уложили его на кожаный диван в кабинете Алеша. Эмма принесла тазик с теплой водой, промыла грязную рану и сделала укол противостолбнячной вакцины.

В половине первого ночи хозяин закончил стерилизовать хирургический инструмент. Раздетого до трусов Донцова отвели в смотровой кабинет, где аптекарь осматривал пациентов. В комнате не было окон, с пола до потолка стены облицованы голубым кафелем, в котором отражались лампы дневного света. Донцов сам забрался на секционный стол.

– Вижу, у вас не первое пулевое ранение, – Алеш потрогал кончиками пальцев розовый шрам на груди Донцова. – Вас уже пытались подстрелить.

– И еще попытаются, – сказал Донцов.

Алеш отошел в угол кабинета и долго возился у рукомойника, натирая руки мылом и спиртом. Эмма надела халат, она должна помогать мужу во время операции. Алеш натянул резиновые перчатки, вытащил из прозрачного шкафчика упаковку новокаина, распечатал ее.

– Что вы хотите сделать? – приподнял голову Донцов.

– Местную анестезию, – Алеш вытащил ампулу. – Я обколю рану новокаином. У вас нет аллергии на новокаин?

– Не трудитесь, – сказал Донцов. – Не надо обкалывать рану. На меня наркоз не действует. Ни новокаин, ни эфир, ни веселящий газ. У меня переветиновая блокада. Знаете, что это такое?

– Слышал, – кивнул Алеш. – Вы это серьезно?

– Разумеется, – Донцов жмурился от яркого света.

Алеш вернулся к шкафчику, положил упаковку с новокаином на место. Переветиновая блокада, надо же… Вот, оказывается, с кем он имеет дело. До сегодняшнего вечера аптекарь считал, что бывший любовник жены просто крупный жулик или аферист. Оказалось, он другого поля ягода. Алеш опытный врач, он выписывает целую кучу медицинских журналов и, разумеется, кое-что читал об этой штуке, о переветиновой блокаде. Но не до конца верил в реальность ее существования. В специализированных изданиях писали, что такой препарат был разработан русскими в секретных химических лабораториях чуть не сорок лет назад.

Переветиновую блокаду не делают, кому попало. Препарат используют разведывательные или диверсионные службы в своих целях. Достаточно один раз в жизни внутривенно ввести эту штуку человеку, и никакие психотропные препараты, не будут действовать по гроб жизни. Если шпиона во время допроса накачают транквилизаторами или введут ему в кровь «сыворотку искренности», эффект окажется нулевым.

Алкоголь будет действовать, но слабо. От выпитой поллитровки испытаешь кайф, как от маленькой рюмашки. При тяжелой полосной операции «заблокированному» человеку могут дать наркоз только русские военные медики, например, из ГРУ. Но химический состав наркоза, механизм его действия, тоже тщательно засекретили. Алеш склонился над раненым. Поверх очков с интересом заглянул в голубые глаза Донцова.

– Вам будет больно, – сказал Алеш. – Очень больно.

– Потерплю.

– Я знаю, кому делают переветиновую блокаду, – сказал Алеш. – И для чего ее делают. Но, ответьте, если вас станут допрашивать не с помощью психотропной дряни, а другими методами… При помощи клещей, ножовки и плетки из сыромятной кожи. Такую боль не способен выдержать даже человек, сделанный из железа.

– Я сделаю так, что скончаюсь ангельской смертью, – ответил Донцов. – От кровоизлияния в мозг. И допрашивать некого будет.

– Вопросов больше нет, – Алеш сердито глянул на Колчина, подпиравшего спиной дверной косяк. – А вы немедленно выйдите в коридор. Здесь операционная, а не паноптикум. Колчин безмолвно кивнул, повернулся и плотно закрыл за собой дверь. В коридоре не на что было сесть. Но Колчин и не смог бы сидеть. Чтобы чем-то занять себя, он принялся бродить от стены к стене.

Алеш обмотал бинтом свернутый вдвое короткий обрезок пластикового катетера. Велел Донцову открыть рот, сунул катетер между верхней и нижней челюстью.

– Теперь закройте рот, – сказал Алеш. – Иначе во время операции вы сломаете себе зубы или откусите язык. И не дергайте рукой. Пальцами держитесь за край стола.

Алеш обмакнул марлевый тампон в склянку со спиртом, наклонился над простреленной рукой, начал обрабатывать рану. Донцов вцепился пальцами в край стола, сжал зубами пластиковый катетер. Перед глазами расплылись черные круги, острая боль, словно разряд электротока проколола плечо, правую сторону груди, достала до бедра. Алеш взял скальпель и сделал первые глубокие надрезы, вдоль и поперек входного пулевого отверстия.

Кровь побежала по металлическим желобкам секционного стола. Эмма наклонилась над Донцовым, промокнула рану тампоном. Специальным инструментом, напоминающим большие щипцы, раздвинула кожу и мышечные волокна.

Не находивший себе места Колчин слонялся по коридорчику, словно зверь по тесной клетке. Он не услышал ни стонов, ни криков, ни голоса Донцова. Сначала были слышны какие-то странные шумы, будто в металлический тазик бросали железяки. Время о времени сюда доносились тихие неразборчивые команды Алеша, которые он отдавал помогавшей ему жене. Потом и эти звуки прекратились.

Операция закончилась через полчаса. Донцов с ввалившимися глазами, лицом цвета табачного пепла вышел из операционной на своих ногах. Правая рука, забинтованная по локоть, висела на перевязи. Следом появился Алеш, он уже стянул перчатки, белый халат и маску.

– Слушайте, я обещаю, что ваш секрет останется между нами, – сказал Алеш. – Возможно, я много знаю, но… Но вы пообещайте, что у меня не будет неприятностей.

– Разумеется, – кивнул Донцов. – Обещаю. Только нам придется злоупотребить вашим гостеприимством. Пожить у вас два-три дня.

– Живите, – сказал Алеш.

Донцов долгов вздыхал на кожаном диване в кабинете врача. Колчин устроился здесь же, на полу, и мгновенно заснул.

Не спалось только Алешу. Он лежал на широкой кровати в спальне, ворочался, таращился в черный потолок. Алеш прислушивался к дыханию молодой жены. Казалось, Эмма спала. Впрочем, все женщины притворяются убедительно. События сегодняшнего вечера взбудоражили аптекаря, подняли со дня души темную поганую муть. Медленно ползли светящиеся стрелки настенных часов. Алеш думал свои невеселые мысли, понимая, что еще долго не заснет.

– Ты спишь? – спросил он жену.

– Сплю, – ответила Эмма. – И ты спи.

Алеш помнил свою жену еще ребенком, бедной, плохо одетой девочкой с короткой стрижкой светлых волос. Семья Эммы, ее мать и отчим, жили на углу, через дорогу. Мать работала в прачечной, отчим нигде не работал. Он целыми днями торчал дома, пялился в экран телевизора и пропивал зарплату жены. С четырнадцати лет Эммы бросила школу, потому что надо было помогать матери в прачечной, а отчиму все время не хватало денег на спиртное.

Потом мать Эммы тяжело заболела, девочка приходила в его аптеку, покупала лекарства. Когда мать умерла, воспитанием падчерицы занялся отчим, который с удовольствием бы вытряхнул ее из дома. Но Эмма отдавала ему все деньги, что приносила из прачечной. Других средств к существованию этот паразит не имел. Все шло к тому, что отчим принудит Эму к сожительству, продаст в подпольный публичный дом или сотворит другую подлость. От этого грязного ублюдка ничего другого жать не приходится.

Когда Эмме исполнилось семнадцать лет, Алеш дал ей работу в аптеке, настояв на том, чтобы девочка ушла из дома отчима и сняла себе комнату. На первую свою зарплату, полученную от Алеша, Эмма купила пять кило апельсинов. Подумать только, девочка выросла в цивилизованной европейской стране, но никогда не пробовала апельсинов. Эмма работала в аптеке четыре года, она выбралась из беспросветной нищеты, стала покупать себе модные туфли и платья. Когда Алеш похоронил жену, он решил жениться на Эмме.

Девушка приняла предложение не раздумывая, она просто не могла отказаться, так много добра сделал для нее аптекарь. Алеш и Эмма обручились, до свадьбы оставалось рукой подать. Но тут на безоблачный горизонт набежала туча. Алеш стал замечать, что Эмма, едва заканчивается работа в аптеке, убегает неизвестно куда, придумывая все новые предлоги, чтобы улизнуть от своего немолодого жениха: встреча с подругой, поход в кино. «Хорошо, – говорил Алеш. – Сходи к подруге». В такие минуты он казался себе безнадежно старым, отставшим от жизни человеком. Душу стал точить червяк ревности.

Алеш одолжил у знакомого машину и стал дежурить у дома Эммы, наблюдая за ее подъездом и окнами из салона автомобиля. Несколько раз невеста возвращалась домой заполночь в компании хорошо одетого молодого мужчины. Они поднимались в квартиру и выключали свет. Алеш понял, что медлить дальше нельзя, пора действовать.

Во время четвертой встречи любовников, он, не дожидаясь, когда погаснет свет, поднялся на этаж. Открыл дверь в квартиру ключом, который выточил знакомый мастер. Это была тягостная сцена. Эмма плакала, человек, чье имя Алеш узнал только сегодня, как ни в чем ни бывало сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Аптекарь сел на стул, закрыл лицо ладонями. Если он вдруг заплачет его слез никто не увидит, в эту минуту Алеш чувствовал себя самым несчастным человеком на земле. «Выбирай, – сказал он молодой невесте. – Или я… Или он. Кто-то из нас должен уйти».

Видимо, в ту минуту Эмма отчетливо поняла, что с этим русским у нее не нет будущего. Возможно, взяло верх чувство вины перед Алешем. Не встреться на пути девушки пожилой аптекарь, она умерла бы в сточной канаве, в обнимку с каким-нибудь бездомным пьяницей. Впрочем, в женской душе черт не разберется. Колчину пришлось встать и уйти. В дверях он оглянулся: «Не, беспокойтесь, больше я не причиню вам беспокойства. Простите». Тогда, год назад, Алеш решил, что мужчина, с которым завела интрижку его невеста, богатый русский бандит, пропивающий в Праге наворованные деньги. Сегодняшним вечером аптекарь уяснил для себя, что положение куда хуже и опасней. Люди, попросившие его помощи – русские шпионы.

Аптекарь встал перед выбором: связаться с полицией, контрразведкой или оставить все, как есть. Но скрыть от контрразведчиков сегодняшние события, значит, стать предателем своей страны, по существу, пособничать шпионам. Алеш добропорядочный гражданин, он честный человек и не может предать свою страну. Он не так воспитан, у него есть принципы.

В три часа ночи, извертевшись на кровати, Алеш понял, что не станет обращаться в компетентные органы. И не потому, что испугался мести русских. Он не хочет поставить под удар Эмму. Последняя в жизни любовь сильнее чувства долга и обязательств перед родиной. Алеш не захотел и дальше обдумывать запутанную ситуацию, он уже все решил и спокойно заснул.

Раним утром Колчин вышел из аптеки, проехал несколько остановок на трамвае до центра города, затем прошагал еще один квартал пешком. Дождь закончился, в просветах между тучами проглядывала небесная голубизна.

В кармане Колчина лежал мобильный телефон. Но он зашел в телефонную будку, вставил в щель автомата пластиковую карточку, купленную в газетном киоске, набрал номер. Это был номер посольской канцелярии, запасной канал связи, пользоваться которым Колчин мог только в экстренном, в самом крайнем случае. Но сейчас случай как раз такой.

Последние двое суток на телефоне дежурил свой человек, днем и ночью ожидая сообщений. Телефоны посольства прослушивали чешские контрразведчики, все разговоры писались на пленку.

– Здравствуйте, – сказал Колчин по-чешски. – Я бы хотел взять машину напрокат. Новую, не подержанную. Сроком на тринадцать-четырнадцать дней. Это можно сделать сегодня?

– Вы ошиблись номером, – ответил дежурный.

– Я звонил в агентство проката автомобилей.

– А попали в посольство.

– Простите.

Положив трубку, Колчин вышел из телефонной будки и завернул в закусочную. Он занял столик у витрины с видом на площадь и заказал порцию гуляша и кнедликов. Две кружки холодного пива «Пльзеньский Праздрой» к мясному блюду можно не заказывать, их и так принесут, автоматом. Здесь не принято заставлять клиентов подолгу ждать, если, конечно, вы не турист из России. Здесь вас не обманут, не обсчитают ни на крону. Правда, это золотое правило не распространятся все на тех же русских туристов.

Колчин ничем не напоминал русского. Поэтому официант обернулся за пять минут. Поставил на стол большую тарелку с гуляшом и кнедликами, сдобренными мясной подливкой и запотевшие кружки. Колчин сделал глоток, вытер с губ пену и подумал, что конец света наступит в тот самый день, когда в Праге станут торговать теплым пивом. Итак, он дозвонился до посольства и передал нужную информацию, то есть назначил встречу. Колчин будет ждать связника сегодня с тринадцати до четырнадцати часов перед новым зданием Национального театра. Расправившись с плотным завтраком, Колчин подозвал официанта, расплатился и дал чаевые, какие обычно дают щедрые западные туристы: пятнадцать процентов от стоимости заказа. Выйдя из закусочной, Колчин зашел в телефонную будку и набрал домашний номер Бареша. К телефону подошла какая-то женщина, видимо, супруга Елена. Как и следовало ожидать, дома хозяина не оказалось.

Колчин позвонил в контору «Аметиста». Ответил мужчина со знакомым голосом вокзального репродуктора: ни Милы Фабуш, ни начальника с утра нет на месте, когда они появятся, никто не знает.

– Попробуйте позвонить завтра.

– Попробую, – вздохнул Колчин.

Он набрал телефон любовницы Бареша Яны Стеглик. Но трубку никто не снял, были слышны лишь бесконечные длинные гудки. Колчин вышел из будки, завернул в винный магазин, купил литровую бутылку туземского рома, упаковку печенья, банку кофе и коробочку шоколадных конфет. Прошагав улицу до конца, вышел на площадь и поймал такси.

Прага, район Смихов. 7 октября.

Юлиус Бареш с женой Еленой занимали трехкомнатную квартиру в двенадцатиэтажном панельном доме, построенном лет пятнадцать назад. Колчин вошел во второй подъезд, вытащил пистолет из-за брючного ремня и опустил его в карман плаща. В тесной кабине лифта, исцарапанной гвоздями и испещренной непотребными надписями, Колчин поднялся на последний этаж. Поставил прозрачный пакет с гостинцами на пол, нажал кнопку звонка, опустил правую ладонь в карман плаща.

Дверь открыли без спроса. С другой стороны порога стояла немолодая женщина, темные с густой проседью волосы, обрюзгшее лицо, поджатые серые губы. Длинный халат их розового искусственного бархата плотно обтягивал высокий живот и толстые покатые плечи. Кажется, хозяйка только пять минут назад поднялась с кровати и еще не проснулась.

Не выпуская руку из кармана плаща, Колчин поздоровался, представившись своим болгарским именем Христо Баянов. Женщина мрачно кивнула и оставила приветствие гостя без ответа. – Две недели назад я покупал машину у господина Бареша, – перешел к делу Колчин. – Это хорошая машина. Я доволен покупкой. Сам я приехал из Софии, продаю консервированные овощи…

Пани Бареш не дала Колчину договорить.

– Ну и что? Мне до этого какое дело?

Хозяйка смерила Колчина долгим оценивающим взглядом и, кажется, уже собиралась захлопнуть дверь перед носом названного гостя. Но Колчин опередил пани Елену. Он поднял пакет, повернул его так, чтобы хозяйке стала видна литровая бутылка туземского рома. Пани Бареш облизнулась. Что ж, если путь к сердцу мужчины лежит через желудок, то путь к сердцу женщины, именно этой женщины, проходит через бутылочное горлышко.

– Ваш муж оставил мне свою визитку. Сказал, что я могу зайти к нему домой в любое время. Сегодня его нет в конторе, вот я и решил…

На лице пани Бареш отразились душевные сомнения, борьба с неожиданным искушением. Колчин усилил натиск.

– Кроме того, я остался должен вашему супругу некоторую сумму.

Он вытащил и раскрыл бумажник, извлек из него купюру в сто долларов. Помахав зеленой бумажкой перед носом женщины, сунул банкноту обратно в бумажник.

– Заходите.

Бареш распахнула дверь, пропустила Колчина в прихожую.

Он скинул плащ, передал пакет в руки хозяйки. Пани Бареш провела Колчина в большую комнату, усадила к столу. Подхватила и унесла на кухню грязную посуду, остававшуюся здесь со вчерашнего вечера. Колчин оглядел комнату и решил, что квартире нужна основательная уборка. Сантиметровый слой пыли на экране телевизора и на стеклах серванта, вытертый истоптанный ковер усеян крошками, хоть кур пускай на откорм. Закончив наблюдения, Колчин пришел к выводу, что нынешнюю ночь Бареш дома не ночевал.

Вернувшись их кухни, хозяйка вытащила из пакета, поставила на стол коробку конфет, печенье и бутылку рома, достала из серванта две большие рюмки. Она села напротив Колчина, откупорила бутылку, наполнила рюмки и решила завести разговор на общие темы.

– Ну, как сейчас в Болгарии? – Бареш отхлебнула ром.

– Да так… Так себе.

Колчин пожал плечами. Вопрос был общим, да и хозяйка, кажется, не ждала ответа.

– А как вам нравится Прага?

– Слишком много музеев, исторических памятников и всего такого. Здесь я чувствую себя посетителем антикварной лавки.

– Деньги вы можете оставить мне, – Бареш вспомнила о главном. – Как никак, у нас с Юлиушем одна семья. И деньги, стало быть, общие. Выпьете со мной?

– Немного, – улыбнулся гость.

Бареш ополовинила свою рюмку и тяжело вздохнула, видимо, в собственное утверждение насчет общих денег она не верила. Колчин выложил на стол купюру, которая мгновенно исчезла в кармане женского халата. Бареш прикончила рюмку и тут же наполнила ее под ободок.

– А где сейчас ваш муж? – Колчин пригубил ром. – Простите, если я вторгаюсь в интимную сферу…

– Где же ему быть? – вопросом ответила Бареш и сделала глоток из рюмки. – У этой потаскухи, проклятой танцовщицы.

– Какой танцовщицы? – заинтересовался гость.

Перед тем как ответить, Бареш допила рюмку и положила в рот конфету.

– Год назад мой муж связался с некой Яной Стеглик, – сказала Бареш. – С потаскухой, которая выдает себя за танцовщицу. Одна действительно выступала в каком-то самодеятельном театре. Но даже оттуда ее выставили с треском. Таланта нет и ноги кривые. Я следила за мужем и видела эту особу несколько раз. Типичная драная кошка с острыми коготками. Стерва республиканского значения. Таких в жизни интересуют только три вещи: деньги, деньги и деньги. Она разбила мою жизнь.

– Мне очень жаль, – сказал Колчин.

Бареш всхлипнула, провела пальцем по увлажнившимся векам и приложилась к рюмке.

– В прежние времена в нашем доме был достаток. Теперь деньги в дом не попадают. Все достается Яне Стеглик, этой твари. Два дня назад Юлиус заявил, что уходит от меня. Он собрал свои вещи, увез чемоданы. Пока он паковал свои костюмы в спальне, я заглянула в карманы его плаща. Там лежали два билета на самолет до Мадрида. Подумайте только: с этой негодной подстилкой он собрался в Испанию. А меня за всю жизнь только один разу отвез на курорт. Господи, до чего я дожила.

Колчин подлил рома в рюмку хозяйки. Бареш сделала большой глоток.

– На какое число билеты?

– На завтрашний вечер. Но я-то знаю, что он вернется. Скоро вернется. Когда эта молодая особа обворует его до нитки. До последней кроны. Придет ко мне, упадет на колени… И, наконец, успокоится.

– Да, содержать женщину с аппетитами в наше время слишком накладно, – кивнул Колчин. – Особенно на доходы от продажи подержанных автомобилей.

– Это не женщина, а подколодная змея, шлюха, – Бареш высморкалась в несвежий скомканный платок. – Я виду, что у вас доброе сердце. Поэтому скажу вам по секрету, как только Юлиус встретил эту стерву, он завел себе новых друзей. Связался с какими-то темными личностями. Кажется, с русскими.

– Вот как, с русскими? Почему вы так думаете?

– Я несколько раз подходила к телефону, когда спрашивали Юлиуша. Звонили какие-то мужчины. Незнакомые. Говорили с русским акцентом. Обычно, переговорив по телефону с кем-то из своих новых друзей, муж удирал из дома. Придумывал предлог: меня ждет клиент, подвернулась возможность дешево купить хорошую машину… Врать он научился куда лучше, чем торговать автомобилями.

– Звонила разные люди?

– Наверное, я говорю лишнее, – спохватилась Бареш, но, видимо она уже не могла остановиться до тех пор, пока до конца не изольет душу. – Впрочем, тут нет никакой тайны. Звонили разные люди. А, может, они просто меняли голоса, когда я брала трубку.

Колчин ушел из гостеприимного дома минут через сорок, когда Елена Бареш окончательно осовела и начала клевать носом. Он захлопнул дверь, спустился вниз. Поймав такси, отправился в центр Праги.

Новое здание Национального театра, построенное в авангардном стиле, напоминает огромный плоский аквариум со скошенным верхом и мутными, давно не мытыми стеклами, за которыми не разглядеть цветных рыбок. Колчин побродил по театральной площади, почти пустой в этот неурочный час. Подойдя к витрине, стал разглядывать выставленные за стеклом афиши. Здесь отдавали предпочтение классике, вечером на старой сцене давали балет «Золушка». На новой сцене показывали современную вариацию легенды о Фаусте под озорным названием «Ублюдок».

Колчин прочитал рукописное объявление на дверях в кассовый зал. Оказывается, билеты на «Ублюдка» были распроданы еще за неделю, на «Золушку» в продаже остались самые дорогие места, по пятьдесят баксов. Невыразительный мужчина в серой куртке и клетчатой кепке подошел сзади, тронул Колчина за рукав. – Сегодня очень интересная постановка, – сказал он. – Не правда ли?

Колчин посмотрел на мужчину. Внешность невыразительная, из особых примет – только щеточка седых усов над верхней губой. Нет, этого человека раньше встречать не доводилось.

– Классику предпочитаю смотреть в Государственном театре, – сказал Колчин. – Кстати, там билеты дешевле.

– Когда речь об искусстве, цена не имеет значения.

Колчин протянул собеседнику руку.

– Здравствуйте, – сказал мужчина по-русски и тут же, словно спохватившись, перешел на чешский. – Называйте меня Войтехом. Я не связник, я приехал, чтобы курировать операцию на завершающей стадии. Помочь вам, если потребуется помощь. Пройдемся.

Спутники прошагали театральную площадь, прошли триста метров вверх по улице, свернули направо, переулком вышли на другую улицу, снова повернули. Видимо, Войтех хорошо знал центральную часть города. Путешествие завершилось в недорогой пивнушке с величественным названием «У золотого моста», занимавшей подвал ветхого дома. Сам Колчин никогда бы не рискнул провести встречу с агентом в пивной, но музыку заказывает не он. Если Войтех привел его именно сюда, значит, он уверен, что помещение «стерильно». Здесь нет «жучков» и других насекомых, а человек, обслуживающий столик, свой парень.

Интерьер пивной чем-то напоминал мрачное подземелье замка «Водичков». Здесь было сыро и неуютно. Свет проникал в подвал сквозь узкие зарешеченные окошки. Под сводчатыми потолками стояли небольшие бочки, на которых полагалось сидеть посетителям, словно на стульях. На большие бочки ставили кружки пива и закуску.

Посетителей было немного. В последний погожий денек люди предпочитали пройтись по улице, а не торчать в мрачном подвале в обнимку с пивной бочкой. Войтех выбрал удобное место за колонной в самом конце длинного зала, заказал пива и две мясные закуски. Колчин молча курил. Дождался, когда вернется официант, и уже хотел начать рассказ, но Войтех опередил Колчина своим вопросом.

– Почему пришли вы, а не Донцов?

– Он ранен, – сказал Колчин. – Легко ранен, в предплечье. Но мы долго добирались до врача. Донцов потерял много крови. Но сейчас он в порядке, приходит в себя.

– К какому врачу вы обратились? – нахмурился Войтех.

– Ну, разумеется, не к посольскому врачу, – улыбнулся Колчин. – По своему опыту знаю, что в наших посольствах очень плохие врачи. Сынки, дочки больших родителей. На эти должности попадают люди по блату, не по профессиональным качествам.

– Вы не ответили на вопрос.

– Врач свой человек, без пяти минут мой агент, – соврал Колчин, потому что сказать правду, значить, поставить Алеша под удар. – Я провожу с ним вербовочные мероприятия. У врача своя аптека в Новом городе. Донцов сейчас там. Это совершенно безопасное место.

– Допустим, – кивнул Войтех. – Что произошло в замке?

Колчин, понизив голос, пересказал все, что произошло вчера, и подвел неутешительный итог: – Пачек и Буфо убиты. Нам с Донцовым просто повезло. Это была ловушка, западня, в которую мы попались, словно дети. Они с самого начала знали, что мы русские. Продавцы ждали не американцев, не немцев, а нас. – Не американцев? – переспросил Войтех.

– Вот именно, они ждали нас, – повторил Колчин. – Я не могу понять причины провала, это сделают аналитики в Москве. Мы выполнили все предписания, но все кончилось плохо. Наши противники ушли. Однако мы выяснили важную штуку. Пан Петер или как там его, он – русский.

– Вы не ошибаетесь? – спросил Войтех. – Ну, в том, что Петер – русский.

– Я не ошибаюсь даже в мелочах, – ответил Колчин. – Точнее, стараюсь никогда не ошибаться. Если передо мной поставить ряд из десятка прикинутых по фирме мужиков, я определю того единственного из них, который русский. И сделаю это поздним вечером, при плохой видимости, с большого расстояния. И даже, если эти люди повернутся ко мне спиной. Вот так. А с паном Петером я беседовал долго, стоял он него в двух шагах. Я тянул время, чтобы подтвердить свою догадку. Петер косит под чеха, но он такой же чех, как я полинезиец.

– А что думает по этому поводу Донцов?

– Он того же мнения.

– М-да, это меняет все дело, – Войтех потер ладонью подбородок. – В корне меняет.

– Я прошу сообщить в центр, что Донцов и я готовы продолжить операцию, – сказал Колчин. – Мы доведем ее до конца.

Войтех усмехнулся и покачал головой.

– Я думаю, что все фигуранты этого дела уже выехали из страны, – сказал он. – И где их искать – большой вопрос. Возможно, Западной Европе. Или по другую сторону Атлантики.

– А я уверен в обратном. Они в Праге.

Он рассказал о сегодняшней встрече с женой Бареша, коротко изложил всю информацию, которую удалось вытянуть.

– У вас есть план? – спросил Войтех.

Колчин кивнул. Четкого плана у него, разумеется, не было. Какие к черту планы, когда ты стоишь на руинах, оглядываешь царящее вокруг запустение и хаос, видишь только кровь и свежие трупы. Но сказать правду – это означает немедленный отзыв в Москву, долгое, возможно, окончательное отстранение от оперативной работы. Придется долго объясняться, отписываться, проходить бесконечные проверки «на вшивость». Те люди, которые приедут на смену Колчину, не будут иметь и мизерного шанса докопаться до истины и закончить все так, как надо закончить.

– План есть, – сказал Колчин. – Я думаю уже сегодня выйти на Бареша через его секретаршу Милу Фабуш или через его любовницу Яну Стеглик. В крайнем случае перехвачу его завтра в аэропорту, но это плохой вариант. Слишком много вокруг людей, события могут выйти из-под контроля. Если все пойдет, как надо, через Бареша я выйду и на Петера, будь он проклят. Сообщите в центр, что мы с Донцовым сделаем это. Во что бы то ни стало.

– Сообщу, – пообещал Войтех. – Но, уверен, что ответ будет отрицательным. Операция «Холодный фронт» провалилась. Два агента убиты. Донцов ранен. Ваша жизнь висит на тонком волоске. Мы не можем обеспечить надежного силового прикрытия. В этих условиях шансы на успех ничтожны. Ждите меня завтра с семи до восьми вечера на том же месте, у театральной кассы. Думаю, что к этому времени ответ придет. В посольство больше не звоните. Обращайтесь напрямую ко мне.

Войтех назвал номер своего мобильного телефона, протянул Колчину руку.

– Теперь уходите. До завтра.

– Но помощь мне нужна именно сейчас. Пока центр на дал отрицательного ответа.

– Чем я могу помочь?

Колчин на минуту задумался. Наивно рассчитывать на то, что Бареш явился на квартиру своей любовницы, залез под ее длинную юбку и, дрожа от страха, считает минуты до мадридского рейса. Скорее всего, они с Яной Стеглик съедут с ее квартиры и переберутся в какое-то безопасное место, где их трудно найти. Скажем, в гостиницу или частный пансион.

– Это только предположение… Я думаю Бареш остановился в гостинице, в пансионе или на частной квартире. Ему деваться некуда. Мне нужно знать: где именно он залег на дно. Наведите справки. Можно это устроить?

– Можно, – кивнул Войтех. – Я позвоню по вашему мобильному телефону через два-три часа.

Часть вторая: Восемь шагов в темноте

Глава первая

Прага, район Жижков. 7 октября.

Дверь в квартиру Милы Фабуш долго не открывали, хотя на лестничной клетке слышались неясные шорохи, скрип рассохшегося паркета, тихие шаркающие шаги. Колчин, опустив руку в карман плаща, сжал рукоятку пистолета и вновь приложился пальцем к кнопке звонка. Наконец, замок повернулся, дверь приоткрылась. В проеме показалось сморщенное старушечье лицо. Два прищуренных глаза впились в лицо Колчина.

– Простите, вы кто? – спросил он.

– Нет, это вы кто? – спросила старуха. – Это ведь не я пришла к вам домой. Вы пришли ко мне.

– Я пришел к своей девушке, – если Колчин и удивился, то лишь на секунду. – В этой квартире живет моя подруга.

Старуха приоткрыла дверь пошире.

– В этой квартире живу я, – веско заявила она. – А вы что, иностранец? Русский?

Последнее слово старуха произнесла презрительно.

– Я не русский, упаси бог, – поднял руки Колчин. – Я гражданин Болгарии.

– А я ничего не имею против русских. Если хотите знать, нам выгоднее дружить с русскими, чем с американцами.

– Возможно, – не стал спорить Колчин. – Но как же моя девушка? Я был здесь, в этой квартире, у нее в гостях.

Он лихорадочно соображал, придумывал красивую романтичную ложь, но ничего путного не приходило в голову. Да, говорить правду сможет любой дегенерат, полный придурок. Вот попробуй соврать убедительно и красиво.

– Мы были помолвлены, – сказал Колчин. – В церкви святого Николая. Две недели назад.

Хозяйка квартиры неодобрительно покачала головой. Она не понимала, как это можно, средь бела дня потерять невесту. Колчин подумал, что разговорить старуху будет куда труднее, чем жену Бареша, потому что бабка не злоупотребляет ромом. Сунь ей денег, так она, пожалуй, испугается и побежит в полицию доносить на подозрительного иностранца. – Квартиру мы с мужем сдавали на все лето, до октября, – сказала бабка. – Сдавали через туристическое агентство. Они там сами подыскивают жильцов и отвечают за сохранность всех вещей. Мы с мужем только вчера вернулись из Карловых Вар. И никакой женщины здесь уже не было.

– Вот как? – переспросил Колчин. – Надеюсь, хоть вещи у вас целы?

Хотелось верить, что старуха пошутила. Сейчас из-за двери появится Мила Фабуш. И они вместе, в три горла, посмеются над не слишком удачным розыгрышем.

– Вещи целы, – ответила старуха. – Только одна чашка разбита. С золотым ободком.

Колчин хотел сказать: «Это я кокнул чашку», но подумал и промолчал. Только на прощание поблагодарил хозяйку. Не вызвав лифт, стал спускаться вниз пешком, подводя неутешительные итоги сегодняшнего дня. Итак, Войтех ничем не обнадежил Колчина. Скорее всего, операцию «Холодный фронт» прикроют. Это минус. Мила Фабуш бесследно исчезла. Это тоже минус. Вопреки законам математики, два этих минуса не дают плюса при умножении. Но положение Колчина не безнадежно. Если он не достанет Бареша сегодня, то наверняка сможет прихватить его завтра в аэропорту. Шансы высокие.

Телефон в кармане Колчина зазвонил в ту минуту, когда он уселся на заднее сидение такси и назвал адрес аптекаря Алеша.

– Это я, – сказал Войтех. – Вы слушаете? Есть новости. Ваш друг со своей пассией остановились в гостинице «Тихи место». Это в пригороде.

– Никогда не слышал о такой.

– Это не «Амбассадор», а дешевая гостиница категории С, – усмехнулся Войтех. – Без звездочек. Ваш друг с девушкой прибыли поздней ночью. Номер двести два. У них с собой три чемодана и сумка. До часу дня из номера не выходили. Видимо, отсыпались. Затем пообедали в ближней закусочной и вернулись к себе. Сначала дама, а затем Бареш. Окна номера выходят не на улицу, а на задний двор. Это все, что удалось выяснить.

Колчин поблагодарил Войтеха, велел таксисту разворачиваться и ехать в район Винограды. Там без дела третий день стоял фургон «Фольксваген». Сегодня для этой машины найдется работа.

Прага, район Либень. 7 октября.

К вечеру погода снова испортилась. Похолодало, небо заволокло темными тучами.

Узкая улица в дальнем городском пригороде, застроенная ветхими кособокими домами, брала свое начало на темной пустой площади и заканчивалась тупиком, упираясь в железную ограду городской инфекционной больницы. Между площадью и больницей поместилась трехэтажная гостиница «Тихи место», судя по облупившемуся фасаду, грязным закопченным окнам, дыра почище пансиона пани Новатны. В непогоду здесь находили приют потаскушки со своими клиентами, водители дальнобойных грузовиков, студенты из стран Восточной Европы, словом, люди, не обремененные деньгами.

Колчин подогнал фургон к дому на противоположной стороне улицы, заглушил двигатель, выключил габаритные огни и стал наблюдать за подъездом гостиницы. Рядом с Колчиным в кабине сидели Алеш и его жена Эмма. Два часа назад Колчин подъехал к аптеке, зашел в помещение не через торговый зал, а с заднего крыльца. Алеш копался в бумагах в своем кабинете. В ответ на приветствие Колчина он только кашлянул, скорчил кислую физиономию и еще ниже склонился над столом, ожидая, что посетитель провалится сквозь землю.

Но Колчин не собирался уходить. Он закрыл за собой дверь, встал посередине кабинета и объявил: «Доктор, вы и Эмма должны мне помочь».

«Я только этим и занят последнее время, – проворчал Алеш. – Безвозмездной помощью. Что нужно на этот раз? Вытащить занозу из мягкого места?» «Это не по медицинской части, – ответил Колчин. – На улице стоит фургон. В него надо погрузить кое-какие габаритные вещи. Один я не справлюсь». «А при чем здесь моя жена? – Алеш сердито сверкнул стеклами очков. – Она не грузчица». «С Эммой я уже переговорил, – ответил Колчин. – Она согласилась помочь». «Вы слишком шустрый, слишком прыткий молодой человек. Вы втягиваете меня в какую-то грязь, в свои игры», – воскликнул Алеш, но тут же испугался собственных эмоций, не закончил фразу.

Колчин вздохнул с облегчением, он понял, что Алеш морально сломался еще прошлой ночью, теперь его не придется долго уламывать, на коленях просить о помощи. Аптекарь встал из-за стола и пошел в торговый зал предупредить продавщицу, что уезжает.

Через четверть часа фургон отъехал от аптеки, поколесил по улицам и остановился у магазина «Королевские ковры». Колчин и Алеш вошли в торговый зал, сделали круг, рассматривая развешанные по стенам и разложенные на полу ковры различных рисунков и цветов.

«Что посоветуете купить?» – спросил Колчин. Алеш пожал плечами: «Выбор большой. Я бы взял вот этот, бельгийский. Шерстяной, на искусственной основе. Практичная вещь. Долго не протрется и цена приемлемая». «Этот маловат, – покачал головой Колчин. – Нужно как минимум два с половиной метра в длину». Колчин совершил еще один круг по залу, сделав выбор, поманил продавца пальцем: «Я покупаю эти два ковра, зеленый и желтый. Нужно скатать ковры в один рулон. Понимаете? Один в один».

Продавец выписал квитанцию, проследил, чтобы ковры скатали именно так, как хочет клиент. Колчин оплатил покупку в кассе, вернулся с чеком. «Назовите ваш адрес, – сказал старший продавец. – Ковры привезут в любое удобное время. Можно хоть сейчас. Доставка, разумеется, бесплатная». Колчин отрицательно покачал головой. На глазах удивленных продавцов Колчин и Алеш подняли ковры, скатанные в один толстый рулон. Взвалив покупку на плечи, вынесли на улицу и погрузили в фургон.

…Колчин наблюдал за дверями гостиницы четверть часа. За это время порог переступили всего два человека. Продрогшая женщина в короткой не по сезону юбке и летней кофточке на бретельках привела в «Тихо место» лысого дядьку в мешковатом темном костюме. Очевидно, дождь застал проститутку и ее клиента в старом парке, разбитом вокруг инфекционной больницы. Теперь кавалеру придется оплачивать не только женскую любовь, но и однокомнатный номер. Угрюмый Алеш, сидевший между Колчиным и женой, докуривал вторую сигарету. Эмма пила из горлышка бутылки газированную воду.

– Я зайду в этот сортир, – Колчин показал пальцем на гостиницу. – Сниму номер и вернусь минут через десять.

Он выпрыгнул из фургона, перебежал улицу, перемахнул одним прыжком три высокие ступеньки. Колчин прошел в гостиничный холл, остановился, поправил воротник светлой сорочки и узел галстука, давившего шею.

Возле дверей скучал на стуле седой полноватый человек в черных брюках, черной рубашке и серой форменной курточке. На поясе кобура и резиновая дубинка. На рукаве куртки шеврон с эмблемой прыгающего тигра, обнажившего в хищном оскале острые клыки, над нагрудным карманом золотая нашивка «служба безопасности». Колчин вежливо кивнул охраннику, подошел к застекленной стойке, к окошечку администрации.

С другой стороны молодой человек, одетый в светлую сорочку и красную бархатную жилетку, лениво переворачивал страницы иллюстрированного футбольного журнала. Колчин поздоровался, вложил в свой болгарский паспорт купюру в двадцать долларов и просунул документ через окошечко. Молодой человек заметно оживился, заметив манипуляции с двадцаткой, проворно спрятал журнал в конторку. В этой дыре администратору не часто перепадали щедрые чаевые.

Парень зарабатывал тем, что пускал проституток с клиентами в незаселенные номера и брал с них почасовую оплату в пятьдесят крон. Деньги неплохие, если не делиться с горничной, гостиничным охранником. Да еще с полицейскими, которые, если их не подмазать, запросто могли нагрянуть сюда с облавой. – Мне нужен номер на три-четыре дня, – сказал Колчин. – Желательно одноместный.

– Простите, но сейчас все одноместные номера заняты, – администратор развел руками. – Их у нас всего два. Но вы можете взять двухместный номер. Там две кровати, номер просторнее, а плата почти такая же.

– Хорошо, – согласился Колчин.

Администратор раскрыл паспорт, спрятал купюру в карман, быстро заполнил графу в журнале регистраций. Он придвинул журнал новому постояльцу, чтобы тот расписался.

– Есть номера на всех трех этажах, – сказал молодой человек. – Окнами на улицу или на двор. Номера все одинаковые. За три дня с вас сорок пять зеленых.

– Возьму на втором этаже, – сказал Колчин и выложил на стойку пятьдесят долларов. – Сдачи не надо.

Зазвонил телефон, администратор сорвал трубку.

– Да… Нет… Пошел ты в задницу со своими шлюхами. У меня перерыв.

Он бросил трубку, посмотрел на Колчина.

– Извините.

– Ничего, – ответил Колчин.

– Меня зовут Эрик, – администратор расплылся в улыбке, положил перед щедрым гостем ключ с железной биркой и номером двести, выбитом на ней. – Можете обращаться ко мне в любое время дня и ночи. Ну, если понадобится выпивка, чистенька девочка или еще что-нибудь. Всегда к вашим услугам.

– Спасибо, Эрик. Но есть небольшая проблема. Дело в том, я торгую коврами. В моем фургоне пара дорогих импортных ковров для постоянных клиентов. Я не рискну оставить эти вещи в машине на ночь. Это ничего, если они полежат в моем номере? Возможно, уже сегодня я их вывезу. Товар оплачен, я жду звонка от покупателей.

Колчин вытащил из кармана и показал Эрику трубку мобильного телефона. Администратор, чье сердце Колчин завоевал без боя, расплылся в улыбке.

– Пожалуйста, пусть лежат хоть неделю. Это же ваш номер. Могу помочь перетащить ковры.

– Не стоит, – покачал головой Колчин. – Со мной рабочий.

Он повернулся, вышел на улицу. Алеш выпрыгнул из кабины, открыл дверь грузового отсека. Вытащили скатанные ковры, на плечах внесли их в гостиницу, по лестнице подняли на второй этаж. Колчин отпер ключом дверь двухсотого номера, ковры бросили посередине комнаты, сели в кресла и отдышались. Алеш обхватил голову руками: – Все плохо кончится. Я это чувствую. Предчувствия меня никогда не обманывают.

– Перестаньте ныть, – поморщился Колчин. – Вы не ребенок.

Если бы Бареша можно было расчленить на небольшие куски, распихать фрагменты тела по чемоданам, вынести эти чемоданы из гостиницы. А затем собрать человека заново и оживить… Да, в этом случае задача Колчина упростилась бы до предела. И, что самое главное, не нужно было выслушивать нытье этого зануды аптекаря. Но Бареш не разбирается на запасные части, словно целлулоидовая кукла.

– Господи, зачем вы снова появились в моей жизни? От вас одни несчастья. Вся моя жизнь…

– Заткнись, я сказал, – огрызнулся Колчин.

Через пять минут в дверь постучала Эмма, в присутствии жены Алеш ни на что не жаловался и не ныл.

После позднего завтрака, закончившегося в два часа дня, Бареш и Яна Стеглик не сразу вернулись в номер. Бареш захватил с собой в закусочную неприметную кожаную сумочку, в которой лежали сто тысяч долларов старыми купюрами. Деньги вчера вечером, после дела, собственноручно отсчитал пан Петер.

О том, чтобы взять с собой в Мадрид всю выручку, и речи быть не могло. Это чистое безумие тащить через государственную границу, через таможенные посты огромную сумму грязным налом. В пражском аэропорту на паспортном контроле Бареша могут обыскать. Это у них называется личный досмотр. Но если этого не случится, еще не известно, какие неожиданные сюрпризы ждут его в Испании. Бареш поступил так, как поступил на его месте любой здравомыслящий человек, не пропивший собственный мозги. Когда завтрак подошел к концу, он велел Яне Стеглик отправляться в гостиницу и ждать его возвращения.

Сам поймал такси, поехал в центр города, в солидный «Прагобанк», где последние полтора года арендовал индивидуальную ячейку. Бареш оставил в банке девяносто тысяч долларов, оставшуюся сумму просто положил в карман. Когда Бареш возвращался обратной дорогой, он то и дело оглядывался назад, показалось, что за его такси увязалась зеленая «Шкода». Бареш не успел серьезно забеспокоиться, «Шкода» исчезла в лабиринте улиц так же внезапно, как появилась.

Слегка взволнованный он вернулся в гостиницу в три десять и заявил, что теперь до завтрашнего вечера они с Яной больше не выйдут из номера.

Поначалу все шло хорошо, Бареш затащил свою даму в постель с жестким матрасом, продавленным посередине. И неплохо, даже весело провел следующие десять минут. Когда сеанс любви подошел к концу, снова навалились скука и душевное беспокойство. Бареш успокаивал себя тем, что нервничать нет смысла: в этой богом забытой гостинице его не найдет никто, ни друзья, ни враги. Но беспокойство почему-то не проходило.

Вдобавок Яна закапризничала. «Я больше не могу сидеть в этой вонючей дыре, – хныкала Стеглик. – Пойдем хотя бы пообедаем, как люди. Или поужинаем, время ужина». «Потерпи, дорогая, – отбивался Бареш. – Завтра вечером я приглашу тебя в самый шикарный ресторан Мадрида». «Просто ты жмот, бездарный жадина, – капризничала Яна. – Ты не хочешь тратиться на меня. Ты удавишься за одну крону. Да что там крону… За одну гелеру в петлю полезешь. Мать родную не пощадишь, зарубишь топором. Ты просто жлоб». К шести вечера у Бареша заболела голова, не осталось никаких сил, чтобы выслушивать бредовые мысли и оскорбления Стеглик.

В душе даже шевельнулось доброе воспоминание о собственной жене Елене, этой старой, тупой, бездарной алкоголичке.

Он выглядывал в окно, но оттуда открывалась все та же унылая картина. Задний двор гостиницы, заставленный помойными баками, дрожащие от дождя лужи и кусок темного завешанного тучами неба. Стеглик, видя, что ее жалобы и упреки не производят на любовника никакого впечатления, упала на койку и разрыдалась в подушку. В семь вечера Бареш решил, что сойдет с ума, если Стеглик немедленно не заткнется. Чтобы как-то разрядить гнетущую обстановку, он позвонил вниз дежурному администратору, поинтересовался, где поблизости можно заказать в номер приличный ужин с вином.

Этот простой вопрос поставил молодого человека в тупик.

Потаскухи, находившие под крышей гостиницы приют от дождя и холода, никогда не баловали себя ужином в номер. Покопавшись в справочнике, администратор назвал телефонные номера двух ближайших закусочных. Бареш дозвонился по первому же номеру, в кафе «Серебряный рог», и заказал то лучшее, что было в меню: моравские колбаски с картофелем и овощами, картофельный салат, пирог со взбитыми сливками и, разумеется, красное вино.

Когда Бареш положил трубку и вслух огласил заказ, Яна оторвала голову от подушки, облизнулась. Притихшая кошечка присела к зеркалу припудрить распухший красный носик. Сейчас ей снова хотелось нравиться мужчине, которого она только что проклинала.

В семь тридцать Колчин и Алеш разрезали веревки, расстелили ковры на полу номера. Эмма переоделась в голубой халат горничной и белый передник, в сопровождении Колчина дошла до двести второго номера, постучала в дверь. Колчин прижался спиной к стене, готовый ворваться в комнату.

Стеглик, измученная голодом, опередила Бареша и первой отозвалась на стук, подскочила к двери.

– Спроси, кто там, – прошептал Бареш, делая страшные глаза. – Послушай, кто ответит…

– Кто там? – громко спросила Стеглик.

– Обслуживание в номерах, – отозвалась из-за двери Эмма.

Стеглик повернула ключ в замке, потянула на себя ручку.

На пороге она увидела миловидную женщину в голубом форменном халатике. Стеглик успела удивиться, она ждала ужина, а женщина пришла ни с чем. Уже через мгновение мир перевернулся и погрузился во мрак. Из-за двери выскочил какой-то незнакомый мужчина, лица которого Яна даже не смогла рассмотреть. И врезал ей чем-то тяжелым промеж глаз.

Бареш вскочил с кровати, он метнулся в угол номера. Там на стуле висел пиджак, внутренний карман которого оттягивал «Вальтер». Бареш не успел сделать и пары шагов к стулу. Колчин налетел на него, как ураган, сбил с ног, повалил на грудь. Дважды саданул пистолетной рукояткой по затылку.

Колчин вернулся в свой номер, вместе с Алешем они принесли один из ковров в соседний номер, раскатали его по полу. Сверху положили Бареша, закатали его в ковер. Стянули сверток веревками. Взвалив на плечи Бареша, запакованного в ковер, медленно спустились по лестнице вниз. Алеш пыхтел и обливался потом, Колчин нашел в себе силы улыбнуться администратору.

– Позвонил клиент, – сказал он, проходя мимо стойки. – Срочно требует свой ковер. Сегодня я немного заработаю.

– С удачной вас сделкой, – помахал рукой администратор.

Охранник, дежуривший внизу, подержал дверь, пока мужчины проносили через нее свою поклажу.

Через четверть часа Яну Стеглик привел в чувство человек, прибывший из кафе «Серебряный рог». Мужчина, одетый в белую куртку, брызнул в лицо Стеглик холодной воды. Яна зашевелилась.

Еще через десять минут Стеглик сидела на полу номера и дико озиралась по сторонам. Кровь из раны над левой бровью, тонким ручейком лилась по лбу, с кончика носа попадала на подбородок и капала на юбку и грязный пол. Яна не могла понять, не могла вспомнить, что же случилось с ней несколько минут назад. Кажется, она попала под поезд. Но откуда взялись железнодорожные пути в гостиничном номере? И куда подевался любовник вместе с авиабилетами до Мадрида? Вместе с деньгами?

– Вы заказывали моравские колбаски? – в третий раз спросил человек в белой куртке.

– Колбаски? Засунь себе эти колбаски, знаешь куда? – заорала Яна. – Придурок чертов. Кретин. Колбаски…

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 7 октября.

Генерал Антипов получил сообщение от Войтеха из Праги в шестнадцать сорок. Донесение не то чтобы разозлило Антипова, эмоции в таких делах уходят на второй план, просто окружающий мир поплыл перед глазами. Антипову показалось, будто он с откоса нырнул в неглубокую речушку и сильно ударился головой о ее дно. Но то была лишь короткая минута слабости.

Антипов выкурил подряд две сигареты, положил перед собой чистый лист бумаги и стал составлять план действий. С минуты на минуту его вызовет начальство, нужно придти не с пустыми руками. Провалов, подобного этому, не случалось давно. Застрелили Пачека, нелегала, кадрового старого оперативника, отдавшего разведке всего себя. Погиб Анри Буфо, отчаянный малый. Возможно, смелости у него было больше, чем извилин в мозгу, но и этот парень по-своему незаменим. Донцов получил пулевое ранение в руку. Только Колчину чудом удалось спастись. Но и это не все потери. Списка нелегальной резидентуры получить не удалось. Документы, что принесли покупатели во главе с таинственным паном Петером, оказались подлинными. Но они уплыли в неизвестном направлении. Ушел и чемодан со «смешными» деньгами.

Та информация, что удалось получить скудна и противоречива. Колчин утверждает, что Петер – русский. Дает словесное описание этого Петера. Ну, и что? Ничего, почти ничего эта информация не вносит в актив. И еще Колчин утверждает, что выйдет на след Бареша в ближайшее время. А через Бареша выяснит личности остальных действующих лиц. Понятно, Колчин чувствует свою вину, свою ответственность за провал, хочет как-то исправить положение. Его можно понять.

Но что делать Антипову, как куратору всей операции?

На листе бумаги Антипов нарисовал единицу. В этих условиях он обязан сворачивать дело – это первое. Далее: нужно эвакуировать из страны Донцова и Колчина. Причем немедленно – это второе. Колчин доберется до Москвы тем же маршрутом, каким прибыл в Прагу. То есть через Болгарию. С Донцовым сложнее, потому что он ранен и не известно еще, как будет чувствовать себя после операции. Если ему станет хуже, возникнут осложнения, Донцова придется переправить в Варшаву, а оттуда в багажнике посольской машины его вывезут на территорию Белоруссии. Итак, с этим решено.

Третье… Что делать с агентами нелегалами, чьи имена попали в тот самый проклятый черный список? Чтобы вывести людей из-под удара, придется сворачивать работу всей агентурной сети. Но агентов просто так за пять минут не сдернишь с места, не вывезешь в соседнюю страну, не спрячешь все концы. Предстоит решить массу крупных и мелких проблем, это большая кропотливая работа, которую не сделаешь за пару дней, даже за неделю.

Антипов взял исписанный листок, разорвал его вдоль и поперек, скатал в шарик и бросил в корзину. Никуда не годится этот план с его пунктами и подпунктами.

В восемнадцать ноль пять Антипова вызвал заместитель начальника Службы внешней разведки, начальник европейского управления Егоров. Тяжелый муторный разговор длился около полутора часов. Беседа вертелась вокруг той злосчастной магнитофонной пленки, записанной в посольстве Польше.

На пленке фрагмент разговора между Барешем и помощником американского военного атташе Крисом Коэном. Бареш предлагает купить у него важные документы и просит своего собеседника свести его с заинтересованными людьми. Если раньше в подлинности пленки не было сомнений, теперь, после последних событий в Праге, можно предположить, что запись – фальшивка. Дезинформация, которую скормили русским.

– Пленку получили через нашего агента, технического работника польского посольства, – сказал Антипов. – Источник не вызывает сомнений. Такой разговор действительно состоялся, запись подлинная. Ее проанализировали эксперты. Другое дело, что Бареш или его компаньоны могли знать, что в польском посольстве работает наш человек. Они хотели, чтобы запись разговора попала не только в Лэнгли, но и в Москву. Продавцы вели двойную игру. Если бы первыми клюнули американцы, то документы получили они.

– Но американцы не пошли на контакт, – продолжил Егоров. – А мы проявили активность. Наши люди выдавали себя за американцев или сотрудников дружественных американцам спецслужб. Но были раскрыты. Продавцы поняли, с кем имеют дело. Так? Почему же они просто не взяли наши деньги и не разошлись миром? Ваша версия?

– Петеру не нужны свидетели, – ответил Антипов. – Не нужны люди, русские агенты, которые знают его в лицо. Если бы деньги принесли американцы, в замке «Водичков» все закончилось полюбовно. Но русские… Очевидно, их план Петера изначально в этом и состоял: с американцами – честная игра, с русскими – силовая акция. Петер понимал, что ему недолго жить после того, как мы получим документы. Наши агенты раскрыли в нем русского – и это он тоже понял. Словом, все логично… На его месте так поступил бы любой профессионал.

– Но мы оказались не готовы к такому развитию событий, – нахмурился Егоров.

– У нас было мало времени на подготовку операции, – кивнул Антипов. – Мы торопились, чтобы опередить американцев. Судьба операции решалась в замке «Водичков». Мы не могли трогать Яночку и Бареша до того момента, пока они не вывели нас на организатора дела, на своего хозяина. Иначе мы спугнули бы Петера. Он надолго бы затаился. Мы разработали вполне добротный план. И, кажется, просчитали все варианты, но…

– Но провалились с этим планом, – добавил Егоров.

– Как куратор операции, я лично отвечаю за провал.

Егоров не ответил, задал следующий вопрос.

– Каковы, по-вашему, дальнейшие действия группы этого Петера?

Антипов вытащил и распечатал пачку сигарет, но вспомнил, что начальник бросил курить. Сунул сигареты в карман пиджака.

– Они ведь хорошо понимают, что играют в смертельно опасную игру, поэтому на время постараются уйти в тень, выдержат паузу, – сказал он. – Когда узнают, что деньги фальшивые, попробуют найти новых покупателей на документы. Сделают попытку войти в контакт с одной из западных спецслужб. Например, с немцами.

– Наши действия?

– Я обдумал сложившуюся ситуацию, – сказал Антипов. – Предлагаю оставить Донцова и Колчина в Праге. Если мы эвакуируем агентов, пришлем других людей, то потеряем слишком много времени. В своем сообщении Колчин утверждает, что выйдет на Бареша. Надо дать Донцову и Колчину шанс.

– Слишком расковано, – покачал головой Егоров.

– Наши люди не дети, – возразил Антипов. – Они знают, что делают. Колчин оперативник, боевик с богатым профессиональным опытом. Донцов отлично знает Европу. Многие годы он посвятил специфическому ремеслу. Он выслеживал предателей.

– Ну, допустим, мы оставим наших агентов в Праге, – кивнул Егоров. – Что дальше?

– Управляющий музеем Яночка вероятнее всего сейчас находится уже в Германии. Судя по донесению убитого Пачека и донесению Колчина, с женой у Яночки прохладные отношения. И вряд ли он сунется домой после того, что произошло. Считаю, что Яночка отправится в Гамбург, где вырос и учился. Этот город он хорошо знает, там ему легко спрятаться. Нашим агентам в Германии нужно дать ориентировку на Яночку. Если повезет, мы быстро выясним его место нахождения.

– Вот именно, если повезет, – усмехнулся Егоров. – Если очень повезет.

– Где искать Петера, под каким именем и в какой стране он скрывается? Эти вопросы пока не имеют ответа, – сказал Антипов. – Но тут много зависит от того, как сложатся дела у Колчина и Донцова.

Егоров кивнул, встал из-за стола, давая понять, что разговор подошел к концу. Антипов тоже поднялся со стула.

– Хорошо, – сказал Егоров. – Изложите письменно все свои соображения. Жду их сегодня до десяти вечера.

Антипов дошагал до двери кабинета, но остановился, услышав новый вопрос.

– Кстати, Юрий Федорович, как твоя язва? – спросил Егоров.

Антипов понял намек. Он истолковал вопрос начальника в том смысле, что годы и болезни берут свое. Антипов, как куратор операции, облажался. А возраст у него предпенсионный. Возможно, именно сейчас настало время уступить дорогу молодым и перспективным, а самому подумать о заслуженном отдыхе. О тихой речке, удочке, дачном участке, огороде и прочих прелестях пенсионного быта. Антипов жил не ради служебных повышений, новых званий, наград.

Он просто не представлял своей жизни вне разведки. Впрочем, разведка – неподходящее место для людей, делающих служебную карьеру. Положить голову на гильотину можно запросто, можно погон лишиться, можно в тюрьму сесть… Сделать карьеру в разведке не просто.

– Если я переживу еще один такой стресс, как сегодня, моя язва снова откроется, – честно ответил Антипов. – И уже никогда не зарубцуется. Мне подать рапорт?

– С этим всегда успеется, – покачал головой Егоров. – Жду тебя в десять.

Антипов, медленно передвигая ноги, шагал в свой кабинет по прямому коридору. Он чувствовал себя неважно, сердце стучало неровно, а перед глазами расплывались круги. Антипов думал, что финские специалисты, строившие комплекс зданий внешней разведки, умеют работать. И вообще финны все учли. В этих прямых широких коридорах человек, переживая минуту душевного затмения после провала группы, после тяжелого разговора с начальником, не рискует стукнуться лбом о стену даже в темноте. И то хорошо…

Глава вторая

Прага, Южный город. 7 октября.

Колчин остановил фургон на выезде из Праги, он выпрыгнул из кабины, поймал такси. Заплатил водителю, посадил в машину Эмму и отправил ее домой. Когда Колчин вернулся в фургон, сел за руль, дождь полил, как из ведра. Проехали район новостроек, свернули на узкую плохо освещенную дорогу. Алеш больше не высказывал упреков. Кажется, он без остатка израсходовал недельный запас эмоций. Аптекарь меланхолично сосал сигареты, крутил пуговицу плаща и хмурился.

– Этот ваш знакомый там в ковре умрет от асфиксии, – сказал он. – Не довезем его живым.

– Я ослабил веревки с той стороны, где у него башка. Значит, есть, чем дышать. Алеш не стал возражать, прикурил новую сигарету и отвернулся в сторону. Из низины на дорогу выползал тяжелый плотный туман, асфальт в свете редких фонарей блестел, как змеиная кожа, смазанная солидолом. Встречные машины попадались редко. Колчин ехал медленно. Боялся ненароком слететь с узкого шоссе или пропустить поворот на грунтовку, спрятанную за стволами и кронами стоящих вдоль дороги молодых тополей.

К тарному складу на далекой городской окраине подъехали в полной темноте. В свете фар можно было разглядеть глухой забор из листов рифленого железа, ржавую цепь, обвивающую замок на воротах. Колчин, скользя подметками по жидкой грязи, долго возился с ключами. Створки ворот заскрипели, разошлись в стороны, Колчин, вернулся в кабину, загнал фургон на тесный дворик. Дождь лил, не переставая, ветер налетал порывами, срывал желтые листья с густого кустарника, разросшегося по периметру забора.

В темноте виднелась приземистая, вросшая в грязь постройка, больше напоминающая не современный склад, а старый заброшенный коровник или барак военнопленных. Колчин запер ворота, долго возился с висячим замком и железной скобой, приделанной поперек двери. Замок заржавел и никак не хотел открываться.

Наконец, Колчин вошел в помещение, зажег свет внутри склада, лампочку над дверью. Встав в дверном проеме, махнул рукой Алешу, мол, гребите сюда и пиво не забудьте. Аптекарь вытащил из-под сидения две картонные упаковки с пивом, по шесть бутылочек в каждой, и большой пакет жареной картошки, что купили еще в городе. Выбрался из кабины, утопая в глубоких лужах, пробежал два десятка метров, едва не выронив пиво.

Большую часть помещения занимал непосредственно склад, где громоздились, уходя под потолок, темные отвалы разбитых, пришедших в негодность деревянных ящиков. Так называемое административное отделение – это большая комната с голыми бетонными стенами и полом, ярко освещенная лампами дневного света.

Ближе к входной двери стоит стол с запыленной пластиковой столешницей, три разномастных стула у стены. У замазанного белой краской окна дощатая перегородка, доходящая человеку до плеча. С другой стороны перегородки, в углу комнаты, грязный загаженный унитаз, над которым на высокой трубе поднимался сливной бачок. В противоположном от унитаза углу висит изъеденная ржавчиной эмалированная раковина, под ней стоит красное пластмассовое ведро. Вот, собственно, и весь интерьер.

Алеш, робко огляделся, поставил на стол упаковки с пивом. Расстегнув плащ, придвинул стул, осторожно сел. Колчин взял бутылку, сковырнув пробку об угол стола, присосался к горлышку.

– Что, доктор, это не самое милое место на земле? – спросил он.

– Пожалуй, – Алеш открыл себе бутылку пива.

– Мы долго здесь не задержимся, – Колчин вытер губы ладонью.

Он вышел на улицу. Дошагал до фургона, открыл заднюю дверцу, залез в грузовой отсек. Тяжелые дождевые капли выбивали из крыши смачные беспорядочные звуки, будто пьяный заяц молотил по барабану передними лапами. В ковре тяжело сопел Бареш. Колчин перерезал веревки ножом, наклонился. Поднатужившись, стал разворачивать ковер, переворачивая своего пленника с боку на бок, тот тихо постанывал. Закончив дело, Колчин пнул Бареша ногой, попятился задом, выпрыгнул из фургона.

Расстегнул плащ, вытащил из-под ремня пистолет.

– Вылезай, – приказал Колчин.

Бареш встал на четвереньки, дополз до края. Закряхтел, сел на пол, свесил вниз ноги.

– Шевелись, ты…

Держа Бареша на мушке, Колчин вытянул вперед свободную руку, с силой дернул своего пленника за галстук. Барешу пришлось прыгать в грязь, Колчин подтолкнул его в спину. Светлая рубашка на спине была залита кровью, еще сочившейся из разбитого затылка. Пленник сделал несколько шагов и остановился, словно не понимал, в каком направлении надо двигаться.

Колчин ткнул Бареша пистолетным дулом между лопаток. – Топай туда, где свет.

Бареш слегка пошатывался, он шел вразвалочку, не торопясь, потому что кружилась голова, а ноги занемели. Холодные дождевые капли летели с неба, падали на лицо. Не дойдя нескольких шагов до двери, он поскользнулся и упал в лужу. Успел выставить вперед руки, и только поэтому не проехался лицом по грязи. Бареш встал на колени, выругался. Поднялся на ноги, вытер о брюки испачканные ладони.

Колчин пнул его ногой в зад.

– Шагай.

Когда вошли в помещение, Колчин подвел Бареша за деревянную перегородку, велел сесть на унитаз. Позвав аптекаря, вложил в его ладонь наручники и попросил пристегнуть правую руку Бареша к чугунной трубе, спускавшейся от сливного бачка к унитазу. Алеш без возражений выполнил просьбу.

Колчин скинул с себя и бросил на стул мокрый плащ и пиджак, сунул пистолет в карман брюк. Ослабил узел галстука, до локтей закатал рукава рубашки. Подошел к сидящему на унитазе Барешу, развернулся и справа съездил ему кулаком по морде. Занес для удара левый кулак. Бареш опустил голову, подставляя под удары затылок, завыл, задергал прикованной к трубе рукой.

– Расскажи мне, – заорал Колчин. – Ну, расскажи…

Колчин дернул Бареша за волосы, поднял его голову, слева ударил в зубы, рассек костяшками пальцев верхнюю губу. Схватив пленника за свободную руку, вывернул его пальцы. Бареш тонко закричал.

– Где сейчас Петер?

Бареш всхлипывал, давился кровавыми соплями.

– Клянусь, не знаю. Я… Я работал за проценты. Он дал мне вперед двадцать тысяч долларов. А вчера, после той перестрелки, отдал еще сто. Мы рассчитались в ресторане «Осташ». И разъехались. Я просто хотел немного заработать. Меня совсем разорила любовница, эта чертова сука Яна Стеглик. Она тянула из меня деньги, как пылесос. Я залез в долги. Клянусь могилой матери, так все и было.

– Твоя мать жива. Кто такой Петер? Где его искать?

– Я знаю только, что он русский, – сказал Бареш. – Он нашел меня через Яночку. Я был нужен Петеру, потому что еще по работе в МИДе знал людей, которые могли быть связаны с иностранной разведкой. И не представляю, где его искать. Он сам выходил на меня. Он звонил и назначал встречу. Я не знаю ничего об этом человеке, даже номера его телефона. Пощадите…

– Какое настоящее имя этого Петера?

– Это и есть его настоящее имя – Петер. Других имен я не знаю.

– Фамилия?

– Не знаю.

– Как списки резидентуры попали к Петеру?

– Не имею понятия, клянусь. Это меня не касается. Я даже толком не представляю, что за документы у Петера. Потому что я не держал эти бумаги в руках. Но мы с вами можем договориться. У меня есть деньги…

– Деньги фальшивые, – усмехнулся Колчин. – Ты напрасно рисковал. Зря старался.

Бареш замолчал, переваривая это известие. Колчин вывел его из задумчивости, ударив носком ботинка в голень. Бареш взвыл от боли.

– Повторяю вопрос…

Аптекарь отошел подальше, к столу, сел, но уже через минуту поднялся на ноги, не хотелось лишней минуты находиться под одной крывшей с этим русским и человеком, похищенным из гостиницы. Не хотелось видеть и слышать то, что происходит там, за перегородкой. Что случится в следующие минуты, не трудно догадаться: похищенный мужчина будет забит до смерти. Алеш органически не переваривал жестокого насилия. Кроме того, он давно убедился: чем меньше знаешь, тем дольше живешь. Аптекарь перешагнул порог, встал у входной двери под дырявый навес, прикурил сигарету.

Дул холодный ветер, дождевые брызги попадали на лицо, но он не обращал внимания на мелкие неудобства. Однако пронзительные крики Бареша, его мольбы о пощаде, долетали и сюда. Кажется, эти вопли можно было услышать, за километр от склада. «Я делаю это ради жены, – думал Алеш. – Я должен спасти Эмму. Господи, помоги мне. Укрепи меня».

Аптекарь стоял на ветру, ежился от холода, курил. Время остановилось.

– С кем был связан Петер в Чехии? Его знакомства?

– Не знаю, с кем он был связан, – Бареш прижал ладонь к разбитым губам. – У Петера был только один приятель, о котором мне известно. Мы познакомились в ночном ресторане «Три грации». Его зовут Сергей Тарасенко. Он русский, но постоянно живет в Праге. Кажется, здесь он занимался каким-то бизнесом.

– Где найти этого Тарасенко?

– Я не знаю, где его искать, но я запомнил номер его домашнего телефона. Он купил в Праге новую квартиру и тогда в ресторане назвал домашний номер Петеру. А я слышал и запомнил. На всякий случай.

Бареш назвал номер и плюнул кровью на пол.

– Кто такой Тарасенко? Как выглядит? Сколько лет? Особые приметы? Какая у него машина?

– Лет сорок или около того, – всхлипнул Бареш. – Роста выше среднего, склонный к полноте, блондин с высокими лобными залысинами. Короткая стрижка, приятное лицо. Шрам над левой бровью, на правой руке не хватает фаланги указательного пальца. Не бедный человек, это бросается в глаза. Носит костюм за тысячу баксов и много золота. Ездит на «Мерседесе» цвета мокрый асфальт. У него есть телохранитель, русский парень. Больше ничего не знаю, я ведь видел его один раз. – Кто такая Мила Фабуш? – спросил Колчин.

– Она моя секретарша, теперь уже бывшая, – на глазах Бареша навернулись слезы. – Она работала у меня всего два месяца.

– Мне нужна правда, – сказал Колчин. – А если захочу услышать вранье, включу телевизор. Он отступил на пару шагов, вытащил из-за пояса пистолет. Бареш закрыл глаза. В пустом помещении пистолетный выстрел прозвучал так громко, будто саданули сразу из двух стволов охотничьего ружья. Пуля попала в правую руку чуть выше локтя. Бареш завыл по-звериному. – Кто такая Фабуш?

– Это подстилка Петера, – крикнул в ответ Бареш. – Он приставил ко мне свою девку, заставил меня взять ее на работу. Это было нужно только для того, чтобы шлюха шпионила за мной. И все докладывала своему хозяину. Каждый мой шаг, каждое слово…

– Где искать Яночку?

Бареш уже открыл рот, чтобы ответить, но тут взглянул на рану в правой руке и больше не смог говорить. Он застонал, глаза закатились кверху. Действительно, на простреленную руку страшно смотреть. Но еще старшее выглядело лицо Колчина, перекошенное от злобы и ярости.

– Я истекаю кровью, – прошептал Бареш. – Мне нужен доктор. Немедленно.

– Доктор уже здесь, – усмехнулся Колчин. – Сначала расскажешь все, и только потом он тебе поможет. Перевяжет руку.

Бареш не ответил, он привалился спиной к стене, вытянул вперед ноги и лишился чувств. Если бы не наручники, он сполз бы на пол. Продрогший на ветру Алеш вернулся к столу, неожиданно он испытал острый приступ жажды. Откупорил новую бутылочку пива и опустошил ее в несколько больших глотков. Возможно, тому виной холодное пиво, но Алеша стала пробирать дрожь, такая крупная, что стучали зубы. Колчин подошел к столу, наклонился к пиджаку, висящему на спинке стула. Достав из внутреннего кармана плоскую фляжку с водкой, сделал глоток из горлышка, поставил фляжку на стол.

– Лучше вот это попробуйте, – сказал он.

Колчин подошел к раковине, пустил воду из крана, подставил под струю ведро. Когда вода набралось под самый край, подошел к истекающему кровью Барешу. Окатил его из ведра. Бареш вскрикнул и открыл глаза. Вода разлилась по полу розовой лужицей, она мешалась с кровью и уходила под круглую решетку водостока.

– Где искать Яночку? – повторил вопрос Колчин. – Ты слышишь меня?

Он похлопал Бареша по щеке.

– Не знаю, – всхлипнул Бареш. – Может, в Германии, в Гамбурге. Он там вырос, он собирался туда вернуться. Яночка скрытный человек, он ничего о себе не рассказывал. Клянусь всем святым, что у меня есть, я ничего больше не знаю. Меня использовали втемную. Пусть врач перевяжет мою руку. Умоляю.

– В этом уже нет необходимости, – покачал головой Колчин. – Ну, медицинская помощь тебе больше не нужна.

– Пожалуйста… Я ведь все сказал.

– Только этого мало.

Колчин вытащил пистолет. Отступил на пару шагов. Бареш понял, что живет на свете даже не последние минуты, последние секунды. Он закричал во все горло. Крик эхом раскатился по складу. Аптекарь зажал ладонями уши.

Колчин поднял руку, нажал на спусковой крючок.

Первая пуля попала в переносицу. Колчин выстрелил еще семь раз в лицо Бареша, разрядив всю обойму. Аптекарь, ставший невольным наблюдателем убийства, выскочил на улицу, под дождь. Он успел нагнуться, широко открыть рот, из которого хлынул фонтан горячей блевотины. Колчин сходил к фургону, принес ковер, отстегнул наручники от трубы. За ноги перетащил тело на ковер. Промокший Алеш вернулся минут через десять, когда Колчин уже смысл кровь с бетонного пола, а тело торговца автомобилями запаковал в ковер.

– Теперь я один не справлюсь, – сказал Колчин. – Помогайте.

Вдвоем они перенесли огромный сверток в помещение склада, в дальний угол. Колчин открыл двухстворчатый железный люк в полу. Под крышкой темная бездонная пустота, видны только три первые ступени деревянной лестницы. Из погреба в нос Алешу пахнуло сладковатым зловонием. Он поморщился, отступил от края. К горлу снова подкатила тошнота. Колчин ногами спихнул вниз тело, хлопнул крышкой. Набросал поверх нее груду почерневших ящиков. Затем вернулся к умывальнику, сполоснул руки. Сел к столу и допил водку из фляжки.

– Кто был этот человек? – не удержался от вопроса Алеш.

– Вам лучше этого не знать, – покачал головой Колчин. – Забудьте все, что слышали, в первую очередь имена. И поехали домой. Вас жена заждалась.

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 8 октября.

Прошлую ночь генерал Антипов провел в своем рабочем кабинете. Дел навалилось столько, что на сон осталось пять с половиной часов.

На совещании, затянувшимся далеко за полночь, начальник европейского управления Егоров санкционировал продолжение операции «Холодный фронт». Поздней ночью по дипломатическим каналам поступило сообщение от Колчина: Бареша удалось выследить, проведена силовая акция. Продолжаются поиски и разработка контактов пана Петера. Перед смертью из Бареша удалось вытащить только одно имя, не прежде не попадавшее в поле зрения, некто Сергей Тарасенко, гражданин России, имеющий какой-то бизнес в Праге. Колчин просить выяснить личность Тарасенко.

Итак, Донцов и Колчин остаются в Праге. С этим решено.

Вчера ориентировка на Яночку ушла в Гамбург. И уже сегодняшним утром Антипова ждал приятный сюрприз. Пришло сообщение от агента нелегала из Гамбурга. Карл Яночка не умел, а, скорее, не хотел прятаться, и стал жертвой собственной самоуверенности или глупости. В ночь с шестого на седьмое октября на своей машине «Опель Вектра» он пересек границу между Чехией и Германией. Добравшись до Гамбурга, не сунулся к знакомым, а остановился в гостинице «Ремстал», в одноместном номере за восемдесят пять марок в сутки. При этом Яночка допустил еще одну грубую, возможно, роковую ошибку – не назвался вымышленным именем, а предъявил для регистрации собственный паспорт.

Агент без труда навел справки, через гостиничную прислугу выяснил, как Яночка провел прошлый день. До полудня он отсыпался в номере, затем пообедал, бесцельно слонялся по городу и посетил небольшой кинотеатр, где крутят старые фильмы. Посмотрел гангстерскую черно-белую ленту с Эдвардом Робинсоном. Поздним вечером очутился на улице Репербан в квартале Сант-Паули, у шлюхи, с которой поддерживает давнюю связь. В половине девятого утра Антипов был на докладе у Егорова. На этот раз Антипов был готов к разговору.

– Для проведения операции предлагаю отправить в Гамбург Донцова, – сказал он. – Пусть выезжает сегодня же.

– Но Донцов ранен.

– В ночной шифровке Колчин утверждает, что состояние Донцова не внушает опасений. Он готов к работе. Чтобы облегчить его задачу, подключим к делу одного из наших агентов в Гамбурге.

Антипов вытащил из папки несколько фотографий, через стол передал их начальнику. Егоров увидел на снимках склонного к полноте господина с гривой седых волос, дряблой физиономией, в очках в металлической оправе.

– Это Буряк Павел Иванович, – пояснил Антипов. – Работает в странах Западной Европы более десяти лет. Его теперешнее имя Гюнтер Шредер. Репутация Шредера высокая. Опытный кадр. По легенде свободный фотограф, держит собственную фото студию в Гамбурге.

– Да, да припоминаю, – кивнул Егоров.

– Буряк специализируется на эротических и порнографических снимках, которые продает в журналы для мужчин. Своя студия – надежное прикрытие. В летний период Шредер долго на одном месте не сидит, получает задания, связанные с разъездной работой. Гастролирует, переезжая из страны в страну. Недавно вернулся из Дании.

Егоров долго разглядывал фотографии. Наконец, перетасовал снимки, как карточную колоду, вернул их Антипову.

– Да, постарел Буряк, – сказал Егоров. – Давно его не видел. Постарел… Слышал, что у него проблемы с весом: сто семь кило как-никак. Год назад Шредер пережил сердечный приступ. Для той работы, которую сейчас выполняет Шредер, он годится. Но подключать его к этой операции слишком… Не знаю…

– Хочу использовать Буряка не для активных мероприятий, – ответил Антипов. – Он поможет Донцову сориентироваться, выведет его на ту шлюху, к которой Яночка ходит в гости. Буряк бывал в разных переделках, и на сердце не жаловался. Обвинять в избыточном весе человека, большую часть года живущего в Гамбурге… Ну, это бесчеловечно.

Егоров улыбнулся.

– Я бывал в Гамбурге, – сказал он. – Это город создан не для тех, кто хочет похудеть. Какая помощь требуется Донцову и Колчину?

– Помощи они не просят, – ответил Антипов. – Колчин сообщает, что на этом этапе операции справятся своими силами.

Антипов вернулся в кабинет, засел за разработку плата оперативных мероприятий. К полудню из ФСБ пришел ответ на заброс Внешней разведки, касавшейся личности Тарасенко.

Сорок один год от роду, родился в Туле, жил в Москве. Получил высшее образование, инженер электронщик, но по специальности работал недолго. Занимался спортом, был грузчиком в мебельном магазине, затем ушел в коммерцию. Начитан, высокий интеллектуальный коэффициент. Дважды женат и разведен тоже дважды. По криминальной части ничего серьезного за этим субъектом не числилось, но кое-какие грехи есть. Впервые на прицеле у милиции Тарасенко оказался еще пятнадцать лет назад, тогда его обвиняли в совращении двенадцатилетней девочки, но доказательная база оказалась слабой, дело рассыпалось, не дойдя до суда.

Восемь лет назад Сергей Иванович Тарасенко отсидел срок за вымогательство и нанесение телесных повреждений средней тяжести: наехал на какого-то бизнесмена, которой якобы ему задолжал, пытался выбить свой долг, а выбил себе пять лет лагерного срока. Не из блатных и не из бандитов, скорее из порченных фраеров. В авторитете никогда не был. Находясь в мордовской колонии строгого режима, лишился фаланги указательного пальца, потому что в срок не погасил небольшой карточный долг. После отсидки связь с уголовным миром не поддерживал.

На свободе снова начал почти с нуля, но быстро добился успеха. Занимался бизнесом, держал сначала палатки, затем пару коммерческих магазинов и ресторан. Кажется, дела шли в гору. Но Тарасенко неожиданно свернул бизнес, по фиктивным контрактам перевел деньги за границу, позднее сам перебрался сначала в Польшу, а затем в Чехию. Содержит там какое-то агентство фотомоделей. Но, скорее всего, модельное агентство лишь вывеска, ширма для прикрытия других операций. По оперативной информации, Тарасенко занимается переправкой живого товара из России и Украины в Западную Европу. Кроме того, он контролирует часть рынка проституток в Праге. Впрочем, источник ненадежный, эту информацию еще нужно проверять.

– Ну, и тип этот Тарасенко, – сказал вслух Антипов. – Скользкий, как червяк. Ни с какой стороны такого не зацепишь.

Последний раз в России Тарасенко появлялся два года назад, с родиной его мало что связывает: родители умерли, близких родственников не осталось. Антипов дочитал бумаги, подумал и решил, что Тарасенко, скорее всего, в этом деле человек случайный. Его разработка ничего не даст. Впрочем, Колчин запросил эту информацию, и он ее получит. Ему на месте виднее.

Гамбург, Монкебергштрассе. 9 октября.

Фотограф Гюнтер Шредер он же Павел Буряк вторую половину дня работал над серией снимков для «Эльфа», второсортного журнальчика для стареющих мужчин с не очень богатым воображением. Снимки должны получиться подстать изданию, которое их заказало. Фотографии без выдумки, без изюминки. Избитая тема, старые, как мир, вариации.

Грудастая девица в прозрачной коротенькой рубашечке и чулочках, лежа на кровати, посасывает нечищеный банан, балуется с вибратором, высоко задирает ноги, демонстрируя интересное место и так далее и тому подобное. Совершая различные телодвижения, Лиза старается изображать бурную страсть, что-то похожее на экстаз. Получается не слишком убедительно. С актерскими способностями у этой модели проблемы, но она старалась, как могла, и честно отработала перед камерой два с половиной часа. Хлеб порномодели не самый сладкий хлеб на земле. Впрочем, недостаток артистизма с лихвой компенсировали формы Лизы, слишком уж пышные на вкус Буряка.

Буряк отщелкал последние десять кадров, взглянул на часы. Отлично, он закончил студийную съемку в семь тридцать вечера, как и планировал. – Одевайся, Лиза, – сказал Буряк. – Молодец. Сегодня ты хорошо поработала. Вода в холодильнике.

– Спасибо. Я как раз захотела пить.

Девушка поднялась с кровати, прошлась по комнате, исчезла за ширмой. По походке было заметно, что Лиза очень устала. Буряк выключил два софита, отсоединил камеру от штатива, вытащил отснятую кассету. Он прошел в соседнюю комнату, где, за столиком, посасывая пиво, сидел молодой мужчина по имени Юрген. Жених ждал, когда девушка закончит съемки, чтобы вместе отправиться на дискотеку. Буряк уже около года работал с Лизой, делал ее фотографии для азиатских журналов, там пользовались успехом такие аппетитные блондиночки а-ля Мерлин Монро. За время сотрудничества с Лизой Буряк успел свести дружбу с женихом модели.

Юрген работал старшим продавцом в магазине нижнего женского белья. Последние три года он экономил на всем, откладывал каждую марку, чтобы осуществить две своих мечты: жениться на Лизе, которую очень любил, и открыть собственный магазин женского белья. Время от времени Юрген продавал фотографу с большой скидкой всякие соблазнительные вещицы, которые надевали фото модели перед съемкой.

Буряк достал из серванта бутылку хлебной водки «Корн», наполнил рюмку и присел к столу. Юрген от водки отказался.

– Как идет торговля? – спросил Буряк, наперед зная, что интересы Юргена ограничены лишь деньгами и накопительством.

– Неплохо, – ответил Юрген. – Сегодня разговаривал со своей сестрой по телефону, ей исполнилось семнадцать лет. Она живет в провинции, на ферме отца. Хочет приехать в Гамбург. Чтобы поступить на кинематографические курсы, стать артисткой. Я говорю сестре: зачем тратить сбережения отца на какие-то курсы? Учеба в наше время стоит больших денег.

– О, да, – кивнул Буряк. – Знания – это дорогой товар.

– Я говорю сестре: приходи в наш магазин. И я упакую тебя в такое потрясающее белье, что ты запросто затащишь в постель, влюбишь в себя любого режиссера, даже очень известного. И он будет снимать тебя во всех своих фильмах. Зачем учиться, если на этом можно сэкономить?

– Точно, насчет белья – это отличная идея, – одобрил Буряк. – Просто потрясающая.

Юрген вежливый молодой человек, он тоже поинтересовался успехами фотографа.

– Пробую осваивать смежные виды творчества. Пишу порнографические рассказы, посылаю их в журналы. Но пока моя продукция не находит сбыта.

– За такие рассказы хорошо платят?

– Неплохо, – улыбнулся Буряк.

Он шутил, но Юрген плохо понимал шутки, если они касались денег. Юрген сокрушенно покачал головой, восприняв неудачу фотографа, как свою собственную. Тут из двери в студию вышли Лиза, одетая в брюки и обтягивающий свитер. Одежда подчеркивала роскошные формы девушки, Юрген заулыбался счастливой улыбкой. Буряк вытащил бумажник и расплатился с Лизой за работу, девушка отдала деньги своему жениху. Через минуту молодые люди попрощались с фотографом и ушли.

Буряк хлопнул еще одну рюмку водки, зашел в фото лабораторию, вытащил из-под раковины кожаную сумку на ремне. Сегодня утром через связного Буряк получил посылку из Москвы: инструкции с заданием и порнографический журнал «Шери» в герметичном целлофановом пакете. Инструкции Буряк выучил наизусть и уничтожил, журнал положил в сумку.

Повесив сумку на плечо и заперев квартиру, он спустился во внутренний дворик, оттуда вышел на улицу. Дождавшись автобуса, купил у водителя билет, через двадцать минут вышел в районе Сант-Паули.

В этом квартале жизнь не останавливается ни днем, ни ночью. В любое время суток народу здесь больше, чем приезжих на центральном вокзале. Полно туристов с тугими кошельками, пялящих глаза на уличных девок, светятся неоновые вывески мюзиклов, открыты двери секс-шопов, стриптизов, баров и дискотек. По соседству селятся в основном проститутки с высоким достатком, имеющие состоятельных постоянных клиентов.

Буряк хорошо знал этот район, иной раз, получив заказ в каком-нибудь фото агентстве или журнале для мужчин, он находил себе моделей в здешних злачных местах. Пройдя по улице Ребербан, он свернул в переулок, нашел дом номер четыре, поднялся на второй этаж. Буряк пригладил ладонью длинные с проседью волосы, поправил очки на носу и нажал кнопку звонка.

Дверь открыла жгучая коротко стриженая брюнетка лет тридцати пяти в прозрачной блузке, глубоко открывающей грудь. Узкую полоску ткани на бедрах едва ли можно было назвать юбкой. Хозяйка даже не спросила, кто пришел, видимо, ждала клиента. Не проронив ни слова, Буряк толкнул дверь, перешагнул порог. Женщина округлила глаза и спиной попятилась в прихожую. Буряк закрыл дверь, повернул ключ.

– Меня зовут Гюнтер, – Буряк расстегнул пуговицы плаща. – А ты Марта, правильно? Есть важный разговор.

– Вы из полиции?

– Я адвокат, если тебе от этого легче, – ответил Буряк. – Где удобно поговорить?

– Что вам нужно?

Не дав ответа, Буряк прошел в комнату, посередине которой стояла большая круглая кровать, застеленная бордовым покрывалом, на потолке было закреплено таких же размеров и формы начищенное до блеска зеркало. Пол комнаты застелен белоснежным синтетическим ковром с высоким ворсом. Буряк присел на край кровати, бросил сумку на пол и, задрав голову кверху, посмотрел на свое отражение в зеркале. Женщина осталась стоять у двери. Гость вытащил сигарету и прикурил, затем достал из кармана фотографию Яночки, показал снимок хозяйке.

– Узнала? Этот тип недавно появился в городе и заходил к тебе, – сказал Буряк. – Твой старый друг. Я угадал?

– Что вам нужно? – повторила женщина.

– Я хочу дать тебе заработать. Скажем, тысяча марок тебя заинтересует? Мне нужно знать, когда он обещал зайти в следующий раз. Сегодня? Завтра?

Женщина, сжав губы, молчала. Буряк полез в карман, расстегнул бумажник, отсчитав тысячу марок, бросил деньги на подушку.

– Он обещал зайти через два дня, – сказала женщина. – Что я должна сделать?

– Ничего особенного.

Буряк поднял сумку, расстегнул «молнию», вытащил журнал, запечатанный в пластиковый пакет.

– Когда к тебе придет Яночка, дай ему полистать этот журнал. А сама в это время покрутись на кухне. Он ведь интересуется такими изданиями? Но не вздумай распечатать пакет и посмотреть картинки. В этот вечер Яночка не захочет лечь с тобой в кровать. Он почувствует недомогание и, скорее всего, отправится домой. Пройдет один час, только после этого надень резиновые перчатки, выброси журнал в пакет с мусором. Договорились? Марта поняла, что в этом фокусе с журналом есть какой-то недобрый, даже зловещий подвох. Она покосилась на деньги, лежащие на подушке, и отрицательно помотала головой. Буряк бросил окурок на белый ковер и раздавил его каблуком.

Он поднялся, подошел к женщине и, коротко размахнувшись, влепил ей пощечину. Марта вскрикнула, на глазах выступили слезы. Буряк вцепился ей в руку, сильно сжал запястье, левой рукой вытащил из кармана выкидной нож. Щелкнула пружина, лезвие блеснуло в свете лампы.

– Ты сделаешь то, что тебе говорят, – прошептал Буряк. – Иначе плохо кончишь. Я лично достану тебя хоть из-под земли. И вот этой рукой порежу морду. Когда выпишешься из больницы, съедешь с этой квартиры, потому что нечем будет платить за нее. Станешь работать в районе порта, на улице. За десять марок отсасывать в подворотнях у пьяных моряков. Потому что ни днем, ни на трезвую голову, на тебя никто не позарится. Поняла?

Женщина заплакала. Покраснели глаза, опустились уголки губ, потускнул макияж. На лбу и щеках проявились морщины. За одну минуту лицо Марты осунулось и постарело сразу на десять лет.

– И еще одна вещь, – продолжил Буряк. – У тебя есть сын. Он живет на родине, в Кракове, у твоих родителей. Хороший такой мальчик, шустрый. В школу ходит, мамочке письма пишет и катается на велосипеде. Жаль, если вдруг с ним что-то случиться. Например, под машину попадет. Поняла?

Буряк с силой тряхнул Марту за руку. Женщина кивнула головой. Слезы катились по щекам, оставляя за собой темные полосы. Буряк убрал нож, вытащил из кармана и вложил в вырез блузки бумажку с номером телефона.

– Когда Яночка придет к тебе, выйдешь в соседнюю комнату и позвонишь по этому телефону. Спросишь Гюнтера. Скажи только пару слов: он здесь.

Буряк отпустил руку женщины, вернулся к кровати, захватил сумку и ушел не прощаясь.

Глава третья

Прага, Центральный вокзал. 10 октября.

Утром Колчин проводил Донцова на вокзал. Поезд подали на перрон за четверть часа до отправления, Донцов сам нес чемоданчик, держа его в здоровой левой руке. Правая рука была забинтована по локоть, но повязка не видна под рукавом плаща. Он неплохо выглядел. Неплохо, для человека, три дня назад получившего пулевое ранение.

– Как самочувствие? спросил Колчин.

– Об этом не думай, – Донцов поставил чемодан и прикурил сигарету. – На мне такие царапины зарастают быстрее, чем на собаке.

– Может быть, скоро увидимся. Удачи тебе.

– Тебе удача тоже не помешает, – ответил Донцов.

Донцов бросил окурок под колеса, поднял чемодан и вошел в поезд. В купе на шесть сидячих мест он оказался единственным пассажиром. Заняв место у окна, Донцов открыл чемодан, вытащил сегодняшнюю газету. Но чтение не пошло. Странно, но Донцов немного волновался, будто документы были не в порядке. Через пять минут состав дернулся, стал плавно набирать ход. Кончилась платформа, потянулись привокзальные постройки, склады, трансформаторные будки, бесконечные заборы.

Позевывая, Донцов смотрел через стекло на унылый осенний пейзаж и думал о том, что порнографический журнал «Шери» не сегодня, так завтра попадет в руки Яночки. Этого здорового накаченного амбала удастся убрать с дороги, даже не применяя к нему мер физического воздействия. Донцов вспомнил бывшего русского разведчика, известного под псевдонимом Пасечник. Во время своего пребывания в Италии этот человек растратил казенные деньги, которые должен был передать нелегальному резиденту.

Пасечник закрутил короткий бурный романчик с певицей из ночного кабаре и опомнился, когда в карманах уже гуляли сквозняки. Он испугался ответственности и не придумал ничего лучшего, как сперепугу переметнуться на сторону врагов. Последний раз Пасечника видели в тот момент, когда он заходил в американское посольство. Позже выяснилось, что ту ночную певичку из кабаре сами американцы и подложили Пасечнику. Женщина была лишь инструментом перевербовки нашего агента. Но сути дела эти нюансы не меняли. Бог с ними с растраченными деньгами и с побегом этого ущербного человека.

Важно другое: за покровительство одной из западных спецслужб он заплатил слишком высокую цену: разболтал то, о чем должен был молчать даже в день страшного суда, сдал агентов нелегалов. Пасечник некоторое время жил сначала в Италии, затем в Западной Германии и добраться до него там представлялось делом крайне сложным. Наружное наблюдение, охрана в доме, сложная система сигнализации и так далее.

Пасечника погубила его страсть к чтению. Еще в Москве, получая скромную зарплату, он отказывал себе во всем, экономил на спичках и ухитрился собрать большую библиотеку. В Германии, где у Пасечника завелись деньги, он снова занялся собирательством книг. На этот раз его интересовал не литературный ширпотреб, а библиографические раритеты. Пасечник мечтал заполучить редкое издание «Дон Кихота» начала века в кожаном переплете, иллюстрированное гравюрами одного безвременно забытого французского художника. Заказал эту книгу у знакомого букиниста. Через три недели букинист выполнил заказ, Пасечник в сопровождении своих «сиделок» отправился в лавку, получил книгу. Принес ее домой, заперся в кабинете, стал разглядывать иллюстрации, слюнявя указательный палец. А под вечер вдруг почувствовал себя плохо. Страницы книги были обработаны синтетическим ядом, не имеющим вкуса, запахи и цвета, который всасывается в тело через поры кожи и через слизистую оболочку губ и языка. Приглашенный врач не смог определить причину и характер недуга. Пасечника поместили в больницу.

Еще через неделю мучительных страданий он скончался от неизвестной болезни, приведшей к остановке сердца. Только через четыре дня после его смерти эксперты химики из контрразведки добрались до раритетной книги, угадали в ней причину болезни Пасечника. Фолиант долго, но безуспешно исследовали в специальной лаборатории. Догадки, не подтвержденные экспертами анализами, так и остались на уровне догадок. Химикам не удалось идентифицировать ни яд, которым были пропитали страницы, ни его состав, ни механизм действия. Яд являлся неустойчивым соединением и полностью терял свои свойства через двое суток после того, как вступал в контакт с воздушной средой.

История с Пасечником уже успела покрыться толстым слоем пыли и обрасти мхом, с тех пор много воды утекло, а химия шагнула далеко вперед, яды нового поколения действуют избирательно и изощрено. Яночка… Он полистает журнал, почувствует недомогание, слабость, ломоту в суставах и легкое головокружение. Первые признаки простуды или гриппа. Но это лишь начало. Что самое важное – Яночка временно утратит волевые способности и оборонительный инстинкт, сделается мягким и податливым, как расплавленный пластилин.

В этом состоянии ему можно задавать любые вопросы и получить на них правдивые искренние ответы. Донцов просто придет в его гостиничный номер и поговорит с Яночкой, что называется, по душам. Без угроз и насилия, потому что в насилии в данном случае нет никакого смысла. Задаст вопросы, получит ответы. Затем Донцов поступит так, как поступают все туристы, посещающие Гамбург: он купит памятный сувенир, бутылку, в которой запечатана пластмассовая модель парусника. И навсегда исчезнет из города.

Яночка проживет еще три-четыре дня и скончается от острой почечной недостаточности, которая повлечет остановку сердца. Опытные врачи, интенсивная терапия окажутся бессильными, потому что уже на второй день пациент впадет в коматозное состояние, а в мозгу начнутся необратимые процессы распада белковых соединений.

Как бы то ни было, времени в запасе много. Донцов сложил газету. Жаль, что нет прямых рейсов до Гамбурга. Но уже через несколько часов он будет в Ганновере. Оттуда поезда до Гамбурга следуют регулярно, с часовыми интервалами.

Прага, район Мотол. 10 октября.

Сергея Тарасенко было найти совсем не сложно, потому что он не прятался. За последние десять лет в Праге осело примерно пятьдесят тысяч русских. Внутри диаспоры налажены связи, контакты, родственные отношения. Выходцы из России, получившие вид на жительство в Чехии, живут компактно, многие семьи селятся в районе Мотол, возле стадиона «17 ноября». В Праге с давних времен есть православные храмы, а в новые времена появился добрый десяток русскоязычных газет, а также русские адвокаты, агентства по покупке и продаже недвижимости, пельменные, пирожковые и рюмочные.

В районе Мотол можно не знать чешского языка, этого дефекта никто не заметит, будешь чувствовать себя как дома. Ну, почти как дома. Навести справки о человеке, который вас интересует, легче легкого. Не то, чтобы все друг друга знают, как в деревне, но богатые бизнесмены, хотят они того или нет, всегда на виду. Тарасенко был из богатых, из тех, кто на виду.

Судя по слухам, он занимался какими-то темными делами, но в общении среди своих слыл общительным и открытым человеком, у которого можно перехватить в долг некоторую сумму. Эта открытость, разумеется, имела свои границы. Человека с улицы, пусть даже этот человек обеспеченный соотечественник с множеством полезных знакомств, к Тарасенко близко не подпустят.

Чтобы выйти на Тарасенко, пришлось подключать к делу Войтеха. Тот вышел на некоего Василия Жидкова, крупного предпринимателя, занимавшегося импортом мебели из Чехии в Россию. Жидков солидно поставил свой бизнес, завел обширные знакомства, он запросто посещал западные посольства и торгпредства, был на короткой ноге с некоторыми дипломатами. Кроме того, Жидков окучивал жену одного американского разведчика, работающего под дипломатической крышей.

Уже много годы Жидков являлся нештатным информатором Внешней разведки и ФСБ, имел псевдоним Длинный. Премиальных ему, разумеется, не выписывали. Да и Жидков не интересовался той жалкой мелочью, которую могли предложить за информацию государственные структуры. Но в награду за свои услугу он пользовался некоторыми привилегиями при растоможке товара, теми привилегиями, которых были лишены другие бизнесмены. Таможенники на московских терминалах не замечали этих досадных ошибок и накладок при оформлении бумаг. А Жидков платил сущие гроши вместо реального таможенного сбора. И все заинтересованные стороны были довольны таким сотрудничеством. Жидков связался с Тарасенко, с которым имел лишь поверхностное, шапочное знакомство. В телефонном разговоре Жидков представил Колчина, как Ивана Старостина своего питерского земляка, человека с деньгами, солидного бизнесмена, недавно бежавшего из России. Для скорого отъезда с родины были свои причины, якобы Старостин боялся судебного преследования за свои не совсем чистые финансовые операции. Теперь он осматривается на новом месте, ищет прибыльное вложение вывезенным капиталам.

Интересные предложения от здешних бизнесменов он якобы уже получил, но пока окончательно не решил, куда двинуть деньги. «Этот человек должен тебя заинтересовать, – сказал Жидков. – Деньги у него из ширинки сыплются». Тарасенко задумался над неожиданным предложением, но не сразу, не за минуту смог придумать, как выгоднее воспользоваться будущим знакомством. «Хорошо, я с ним поговорю, – ответил он. – Пусть приходит ко мне на квартиру… Скажем, к двум часам. Как говориться, посмотрим друг другу в глаза. А там что-нибудь решим». С вокзала Колчин поехал в солидный магазин «Арт Фейшен Галери», решив основательно обновить свой гардероб перед важной встречей. В магазине он переполошил весь персонал. С продавцами Колчин разговаривал на прекрасном английском, выделяя звук "р", чем окончательно убедил их в своем заокеанском происхождении.

После долгих примерок купил фирменный итальянский плащ темно оливкового цвета, модные ботинки и строгий синий костюм в мелкую едва заметную полосочку, по здешним меркам очень дорогой. Ведь нужно соответствовать образу крутого прикинутого парня, потерявшего счет деньгам. Окруженный продавцами, Колчин долго вертелся перед зеркалом, разглядывал себя, придирчиво подбирал рубашку, гармонирующую с цветом костюма. Затем занялся галстуком и носками. Да, носки – это немаловажная деталь. Опытные модники знают, что носки должны быть на полтона темнее костюма и на полтона светлее ботинок. Утомившись этими приятными хлопотами, Колчин попросил старшего продавца упаковать старые вещи в сумку и, не помяв их, отправить их в пансион пани Новатны. «Будет сделано, сэр», – ответил продавец по-английски и улыбнулся покупателю, как лучшему, самому дорогому другу, встречи с которым с нетерпением ждал последние десять лет.

Переведя дух, старший продавец отошел в сторону и чуть слышно проворчал, уже по-чешски: «У себя в Штатах командуй, кретин, свинья вареная». Колчин, не слышавший слов, прочитал реплики продавца по губам и понял их смысл. Настроение продолжало повышаться. Довольный собой, Колчин вышел из магазина, дошагал до конца пешеходной улицы, любуясь своим отражением в зеркальных стеклах витрин, поймал такси.

Колчин, не привыкший опаздывать на деловые свидания, немного забеспокоился, когда машина простояла в пробке у моста через Влтаву. Но, все волнения оказались пустыми, такси подъехало к дому, где жил Тарасенко, за пять минут до назначенной встречи. Это был дом стандартный дом, в три подъезда, новостройка, заселенная жильцами только год назад. Тарасенко купил все четыре квартиры на последнем девятом этаже в крайнем правом подъезде. Колчин вошел в парадное, поздоровался с женщиной кастеляншей, которая несла вахту за столом у лифтов, поднялся на этаж.

На площадке гостя встретил атлетического сложения мужик в спортивном костюме, спросил имя, фамилию и повел за собой. В просторной прихожей, отделанной деревянными панелями, охранник принял плащ из рук Колчина и деликатно, но твердо попросил гостя оставить оружие здесь, а не тащить с собой.

– У меня нет оружия, – сказал Колчин. – Я громила, а деловой человек.

Телохранитель недоверчиво покачал головой. По его понятиям, русский бизнесмен может забыть дома «Паркер» с золотым пером или деловые бумаги, но никогда не выйдет на улицу без пушки девятого калибра.

– Таковы правила, – сказал телохранитель. – Приношу свои извинения.

Колчин расстегнул пиджак и поднял руки кверху. Завершив обыск, телохранитель провел гостя в большую комнату, оклеенную светлыми однотонными обоями и разделенную надвое стойка бара, и удалился. С кожаного дивана поднялся мужчина лет сорока, подошел к гостю, с чувством тряхнул руку Колчина, заглянул в глаза.

– Я люблю, когда ко мне приходят земляки, – сказал Тарасенко. – Тут многие наши усвоили дурные привычки. Живут очень обособленно, сами по себе, в своей скорлупе. Носа из дома не высовывают, только пиво пьют ведрами. Тебе что налить? Рома, бехеровки, водки, армянского коньяка? Сперва мы немного выпьем, а потом перекусим. Мне в этой квартире ничего не готовят, заказываю еду в ресторане. Русская кухня. Пельмени, борщ и прочая белиберда.

Тарасенко зашел за стойку, показал рукой на зеркальную стену и стеклянные полки, тесно заставленные бутылками всех цветов и размеров. Колчин выбрал водку со льдом и апельсиновым соком. Тарасенко пил виски с содовой водой.

Исполняя роль гостеприимного хозяина и демонстрируя свой тонкий музыкальный вкус, он потыкал пальцем в пульт стерео системы. Из высоких колонок, расставленных по углам комнаты, поплыли легкие джазовые вариации на музыку из «Крестного отца». Тарасенко вытащил из холодильника лед, побросал его в стакан с широким днищем, щедро плеснул гостю водки, а сока набулькал всего на палец.

Сели в кресла у окна, выпивку поставили на прозрачный столик. Для затравки хозяин рассказал подряд несколько анекдотов, самый свежий из которых Колчин слышал года три назад. Между анекдотами Тарасенко делал паузы, отходил к стойке, подливал в стаканы спиртное. Закончив с анекдотами, он свернул на женщин. Колчин поддержал разговор.

– Да, с женщинами тут просто беда, – сказал он. – Я уже неделю в Праге, и за все это время встретил только одну интересную чешку. Остальные – как крокодилы.

– Тебе повезло, – усмехнулся Тарасенко. – Я тут живу четыре года. И за все это время не видел ни одной, слышь, ни одной интересной бабы. Ну, за исключением наших, русских или немок. Ты где остановился?

– В частном пансионе, – Колчин назвал адрес пансиона пани Новатны. – Будешь проходить мимо, загляни. Конечно, это не пятизвездочный «Палас Отель», но место тихо и, главное, очень, просто очень уютное.

Колчин вспомнил свой сырой, пропахший мышиным калом номер, душевую комнату и туалет в конце коридора, вспомнил холодную воду, едва сочащуюся из крана. И решил, что немного перегнул палку, переоценил достоинства пансиона.

– Пани Новатны? – переспросил Тарасенко. – Никогда не слышал.

На этом он закончил лирическую прелюдию к разговору и стал переходить к деловой содержательной части.

– Ну, как там сейчас? – спросил он. – Как в России?

– Красота. Осень, но погода теплая, грибы пошли.

Тарасенко выразительно поморщился, будто лимон проглотил. Чуть в стакан не плюнул.

– Брось. Я не об этом. Березки, елочки, дым отечества и прочее дерьмо. Я сыт этими соплями в сахаре. Я спрашиваю: как там, сейчас работать можно или…

– Можно работать, – кивнул Колчин. – Пока еще можно.

Тарасенко вздохнул, покачал головой.

– В свое время я допустил ошибку – уехал сюда. Все бросил. Просто испугался: двух моих друзей подстрелили за одну неделю. И у меня создалось впечатление, что я буду следующим.

– Жалеешь, что уехал? – спросил Колчин.

– Как сказать… Здесь, конечно, спокойно. Жизнь дешевая. Цены в три-четыре раза ниже, чем в Западной Европе. Главное, нет разборок и другого дерьма. Людей не мочат, как скот на бойне. Но большой настоящий бизнес остался там, в России. А здесь я выщипываю травку с газона, по которому до меня прошло целое стадо.

Травка с газона… Судя по обстановки квартиры, которую Колчин успел увидеть лишь мельком, по перстню из белого золота с природным алмазом в карат, украшавшим палец хозяина, Тарасенко любил прибедняться. – Поезжай обратно, – посоветовал Колчин.

– Уже поздно. Мое место занято. К черту, я не жалуюсь. Я сам выбрал такую жизнь. Ладно, давай о тебе поговорим. Чем собираешься здесь заниматься?

– Хочу вложить деньги во что-то беспроигрышное, – сказал Колчин. – Я слышал об одном человека, который ворочает здесь большие дела. И хотел бы с ним встретиться. Мужик лет сорока, серые глаза, приятное лицо. Он русский, но называет себя пан Петер. Может, ты его знаешь?

В тот момент, когда Колчин назвал имя Петера, Тарасенко пригубил свое пойло, но поперхнулся. Округлив глаза, поставил стакан на столик.

– Я не знаю, о ком ты говоришь, – прищурился Тарасенко. – Никогда не слышал о таком человеке.

– Брось. Один мой знакомый видел вас в ресторане «Три грации». Вот я и подумал: может, ты познакомишь меня с Петером? Я человек не бедный и в долгу не останусь. Я предлагаю деньги в обмен на информацию. Или услуги. Самые разнообразные услуги. У людей, которые сотрудничают со мной, нет в жизни серьезных проблем. Тарасенко стал сжимать и разжимать кулаки. Он завертелся в кресле, будто ощутил мягким местом сильное жжение. – Ты что, рехнулся? – спросил он. – Остуди голову, чувак. Выпей лимонаду и покорми в парке голубков. – Но мне нужен этот Петер…

Хозяин не позволил Колчину договорить: – Вот что, чувак, я дам тебе один совет. Бесплатный. Если ты когда-нибудь станешь интересоваться людьми вроде этого Петера, жизни на новом месте у тебя не будет. Усек? Все очень быстро и болезненно кончится. Тебе живому вырежут язык и, может быть, еще какой-то важный орган. Например, детородный. А потом замочат. Из твоей туши настрогают бифштексов и скормят мясо собакам.

– Ты мне угрожаешь? – не повышая тона, спросил Колчин. – Не советую. Последний человек, который угрожал мне, недавно вывалился из окна своей квартиры. У тебя ведь последний этаж? Высоко падать.

Тарасенко вскочил на ноги.

– Все, проваливай отсюда.

Колчин поставил стакан, встал, расстегнул две пуговицы пиджака. В дверном проеме уже возникла фигура телохранителя. Этот амбал никак не мог решить, что делать: то ли вышвыривать гостя прямо сейчас, то ли дождаться приказа хозяина.

– Я знаю про тебя больше, чем ты думаешь, – сказал Колчин.

– Гена, – крикнул Тарасенко к телохранителю. – Покажи этому человеку… Этому куску дерьма, где у нас выход. Проводи его, как ты умеешь…

Злость душила Тарасенко, ярость перехватывала горло, он даже не смог закончить фразу. Ни один человек в его доме не смог бы разговаривать с Тарасенко в подобном наглом тоне, предлагать ему деньги в обмен на информацию деликатного свойства. И уж тем более никто не смел ему угрожать. Колчина и телохранителя разделяли семь-восемь шагов, не более. Гена проявил нерасторопность. Он был уверен, что Колчин не совершит резких движений, вообще не посмеет пикнуть, рта раскрыть. Гена в хорошей форме, кроме того, он тяжелее этого хмыря килограммов на двадцать. Нахмурив брови, телохранитель сделал несколько шагов вперед, встал перед Колчиным, дернул вниз «молнию» спортивной куртки.

Запустил руку во внутренний карман, намереваясь выхватить пистолет. И в мыслях не было убивать незнакомца, пачкать руки кровью. Он хотел лишь приставить ствол к башке гостя, чтобы тот с испугу обмочил свои дорогие наглаженные брюки.

А дальше Гена выведет клиента на лестницу и там немного развлечет самого себя, а заодно уж преподаст гостю урок хорошего тона. Для начала влепит ему пару тяжелых пощечин, слегка придушит, сдавив узел галстука, как петлю. Затем поставит пару банок: залезет под рубашку, сожмет кожу на груди пальцами и резко повернет по часовой стрелке. Потом плюнет в морду. Наконец, возьмет за шкирку и так влепит ногой под зад, что этот наглец пересчитает носом все ступеньки.

Колчин не стал дожидаться неприятностей. Он рванулся к Гене, резко выбросил вперед правую ногу и ударил противника внутренним ребром подошвы в голень. Одновременно Колчин захватил обеими ладонями руку телохранителя, которую тот засунул под куртку. Гена, превозмогая боль в ноге, хотел оттолкнуть Колчина. Выдернул из-под куртки руку, не выпустившую оружия. Колчин провел болевой прием. Выкрутил кисть, с силой надавил большими пальцами на основание мизинца.

Гена закричал, стал разжимать пальцы. Пистолет полетел на пол. Правым коленом Колчин ударил телохранителя в пах. Гена сделал глубокий вдох и забыл выдохнуть. Показалось, что комната перевернулась перед глазами, Гена опустился на колени, опустил руки, зажал ладони бедрами.

Колчин размахнулся, справа и слева съездил Гене по физиономии. Это были сокрушительные жестокие удары, телохранитель «поплыл», теряя сознание, увидел, живописную картину: огромная бабочка взмахнула огненными крылышками. Бабочка улетела в темноту, Гена боком повалился на пол. В падении он разломал плечом журнальный столик. Раскололась пополам стеклянная столешница, стаканы покатились по полу.

События развивались так стремительно, что Тарасенко не успел опомниться. Несколько секунд он стоял столбом, отстранено наблюдая за расправой над Геной. Наконец, он пришел в себя, бросился вперед и налетел на кулак Колчина. Удар прошел верхнюю челюсть по касательной, даже не причинил боли. Тарасенко отскочил в сторону, оскалил зубы и зарычал, как зверь. В эту минуту он был готов перегрызть горло противника.

Пистолет лежал на полу, оставалось лишь нагнуться и поднять его. Но Тарасенко сообразил, что сейчас делать этого нельзя. Если он наклонится, то получит ногой в лицо. Надо бы по другому… Колчин попятился к окну.

– Ну, сука, ты труп, – прошипел Тарасенко.

Он наклонил корпус, бросился вперед, нырнул под удар. Кулак Колчина пролетел над макушкой. Тарасенко мертвой хваткой вцепился в рукава Колчина, сковал его движения, лишил возможности размахнуться, провести еще один прицельный удар. Колчин хотел вырвать руки, но ничего не получилось, Тарасенко завладел инициативой.

В молодые годы он увлекался борьбой, считал себя знатоком рукопашного боя и свято верил, что в драке может запросто свалить любого противника. Находясь в заключение, среди старых рецидивистов и бандитов новой волны, Тарасенко подсмотрел и взял на вооружение много подлых приемчиков, которые не раз пригодились впоследствии, в вольной жизни. Сейчас Тарасенко, вцепившись в рукава противника, тянул его к себе, сокращая дистанцию.

Он хотел выгадать момент, отвести голову назад и ударить Колчина лбом в переносицу. Ис11ход драки решал всего один удар. А дальше, когда парализованный болью противник опустится на колени, Тарасенко одновременно с двух рук ударит ему по ушам, чтобы лопнули барабанные перепонки.

Колчин старался уйти, пятился, отступал, но сзади была стена, пространства для маневра не осталось. Тарасенко отвел голову назад. Еще секунда, и все будет кончено. Но тут Колчин сделал большой шаг левой ногой назад и вправо, потянул Тарасенко за собой. В тот момент, когда Тарасенко наступил на правую ногу, Колчин сделал резкий рывок руками и корпусом влево, качнул противника за плечи, бросил через выставленную вперед ногу.

Подметки Тарасенко оторвались от пола, в полете он перевернулся через спину, упал на бок. И тут же получил два увесистых пинка по почкам. Потеряв ориентировку, он встал на четвереньки, пополз к двери. Колчин шагнул вперед, поднял с пола пистолет и опустил его в карман пиджака. Тарасенко схватился за ножку кресла, поднялся на ноги. У него еще оставался маленький, призрачный шанс на победу. Но кулак Колчина уже просвистел в воздухе, въехал в верхнюю челюсть.

Тарасенко выломал спиной стойку бара, влетел в полки с бутылками. Взмахнув руками, как крыльями, посудины со спиртным полетели вниз. Обмякнув, Тарасенко опустился на пол, сел, широко расставив ноги, привалившись спиной к холодильнику.

Колчин подошел к нему, приставил ко лбу ствол пистолета.

– Ну, порезвились немного, и хватит. Теперь рассказывай, – большим пальцем Колчин взвел курок. – Как настоящее имя Петера?

– Его фамилия Петров, – Тарасенко икнул. – Отсюда и эта кликуха – Петер. Зовут его Михаил.

– Чем он занимается?

Тарасенко не рискнул соврать. – Он отстирывает грязные деньги, – сказал он. – На меня в Праге работает несколько сотен девочек из России и Украины. Работают в основном на улицах или в дешевых гостиницах и мотелях. Каждый вечер курьеры собирают выручку. К концу месяца у меня образуется несколько мешоков грязного нала. Но в Европе нельзя сделать ни одной крупной покупки на грязные деньги. Нужны декларации о доходах и еще куча всяких бумаг. Бабки надо отстирать. Но и отстирать деньги в Европе очень трудно. Не то, что в России. Ну, Петер за свой процент помогает сделать деньги чистыми.

– Конкретнее.

Тут Колчин отступил на шаг, обернулся назад. Лежавший на полу Гена стал оживать. Он зашевелился, сел, прислонился спиной к дивану и обхватил обеими руками голову.

– Так и сиди, – приказал Колчин. – Дернешься – получишь пулю.

– Я не дергаюсь, только башка раскалывается.

Гена поднял руки кверху и окаменел, боясь совершить лишнее неосторожное движение. Колчин снова шагнул к Тарасенко.

– Продолжай.

– Петер переправляет грязный нал в Россию, там его оприходуют в одном из банков. В каком именно – не знаю. Ну, две-три банковские операции – и деньги чистые. Затем по фиктивным контрактам бабки перекачивают обратно в Европу. Вот и весь фокус.

– Давно ты с ним работаешь?

– Около двух лет. Он меня ни разу не кинул. Но в последнее время Петер…

Тарасенко прикусил язык. Черт, он сболтнул лишнее.

– Что Петер, договаривай. Ну.

– Поговаривали, что Петер полгода назад он начал крупное дело. Он договорился с московскими и питерскими оптовыми покупателями наркоты. И хотел двинуть туда партии кокаина. Кока приходит из Латинской Америки в Европу. А дальше в Россию. Вроде пару раз все прошло удачно, а на третий раз сорвалось. Таможенники арестовали всю партию дерьма. Это только слухи.

– Откуда взялся этот Петер?

– У нас такие вопросы задавать не принято.

– Где его найти?

– Он сам меня находит, – ответил Тарасенко. – Тридцатого числа каждого месяца он звонит, потом присылает человека забирать деньги. Через три-четыре недели бабки переводят на счета моих фирм в «Прагобанке». Больше я ничего не знаю.

– Если ты соврал, мы еще встретимся, – мрачно пообещал гость.

Дело кончилось тем, что Колчин подошел к Гене и так вмазал ему по морде, что вырубил одним ударом. Затем вернулся к Тарасенко, влепил ему тяжелую зуботычину, бросил на пол пистолет и ушел.

Глава четвертая

Тарасенко лежал на спине в вино-водочной луже, среди бутылочного стекла, осколков зеркала и стеклянных полочек. Рубашка и волосы пропитались хмельной влагой, голова кружилась. Кровь сочилась из разбитого носа, а в глотке застрял сладко соленый комок. Тарасенко хлопал глазами и медленно приходил в себя после глубокого нокаута.

Он ждал, когда пройдет слабость, не пытался подняться, и подводил горькие итоги сегодняшнего дня. Ему плюнули в душу, прямо в доброе доверчивое сердце. Его унизил, избил в собственной квартире первый встречный проходимец, некто Иван Старостин, которого Тарасенко любезно принял, угостил выпивкой и хотел накормить обедом. Впрочем, имя наверняка липовое. Тип, которого Тарасенко увидел первый раз в жизни, оказался тварью, чертовым психопатом и ублюдком…

Тарасенко доверился торговцу мебелью Жидкову, рекомендовавшему этого Старостина, как своего доброго знакомого, питерского земляка, клевого парня. Господи, если не верить Жидкову, кому тогда вообще можно верить на этом свете? Все, что случилось сегодняшним днем, не вписывается ни в какие рамки, ни в одни ворота не лезет…

Такого унижения Тарасенко не испытывал с того памятного дня, когда в лагере усиленного режима под хохот, улюлюканье и восторженный визг шестерок и быков сам себе опасной бритвой отрезал фалангу указательного пальца, положив руку на тумбочку. Пальцем он расплатился за карточный долг, тем самым избежал худшей участи. Но то была зона с ее звериными законами. Но здесь не поганая Мордовия. Здесь европейская страна, в которой его, в которой он… Тарасенко всхлипнул, не нашел в себе сил довести до конца проклятую мысль. Интересно узнать, с какой целью этот Старостин ищет Петера? Хочет свести личные счеты или здесь что-то другое, более серьезное? Тарасенко испытывал тупую боль в затылке, нос заложили сгустки крови, болела грудь. Надо бы выпить стакан армянского коньяка, он снимает боль, как с куста. Тарасенко вращал глазами. Увидел над собой разоренные полки бара, на которых не осталось ни одной целой посудины со спиртным. Все разбито, вдребезги. Хоть с пола коньяк языком слизывай. Он застонал в голос. Ладно, по боку все унижения.

Самое страшное, весь ужас случившегося – совсем в другом.

Тарасенко разболтал такие вещи, о которых и заикнуться не имел права. И нет ему оправдания, нет смягчающих обстоятельств, потому что судить его будут не мягкотелые народные заседатели. Никто не примет во внимание, что Тарасенко проболтался под дулом пистолета, под страхом смерти. Что же делать, что? Потолок еще качался перед глазами, в голове шумело так, будто там образовался Ниагарский водопад, а Тарасенко уже искал спасительный выход. Он уперся ладонями в мокрый пол, оттолкнулся локтями от паркета, сел. Что же делать?

Да, Тарасенко проболтался, но свидетелем разговора стал только один человек: телохранитель Гена. Что ж, значит у Гены сегодня плохой неудачный день… Тарасенко поднялся на ноги, вытащил из-под разломанной барной стойки резиновую перчатку. Этой штукой пользовалась приходящая домработница, когда протирала стекла бара какой-то чистящей жидкостью. Тарасенко натянул перчатку на правую руку, шагнул вперед, поднял валявшийся на полу пистолет. Из тетради человеческой жизни можно выдрать некоторые страницы, выдрать, чтобы переписать их по новой, начисто. И сейчас еще не поздно это сделать, не поздно исправить ошибки. Надо только проявить твердость и решительность.

Возле останков журнального столика, лежа на боку, тихо стонал Гена. Он дышал тяжело, изо рта вывалился язык, розовая слюна стекает на пол. Через несколько минут он придет в себя, очухается. Нельзя терять время. Тарасенко подошел к телохранителю. Пистолет готов к стрельбе: флажок предохранителя в положении «огонь», курок отведен назад.

Тарасенко приставил пистолет к виску Гены и нажал на спусковой крючок. Сухо щелкнул выстрел. Пуля пробила височную кость, на коже остался темный след порохового ожога.

Тарасенко бросил пистолет на пол, засунул перчатку под стойку. Прошел в спальню, на ходу сбросив с себя мокрые штаны, сел на кровать. Сняв телефонную трубку, набрал номер Николая, другого телохранителя, работающего в вечернюю смену.

– У нас большие неприятности, – сказал в трубку Тарасенко. – Возьми пару ребят и немедленно ко мне.

– Что такое?

– Генку только что… Генку… Нет, это не для телефона.

Тарасенко бросил трубку. Сценарий случившегося уже полностью сложился в голове. Итак: Тарасенко по рекомендации Жидкова принял у себя в доме одного мужика, которого по жизни совсем не знал. Нет, Жидкова лучше вообще не упоминать. Надо избежать огласки, лишних разговоров. С Жидковым Тарасенко наедине поговорит, спросит: в какой психушке ты познакомился с этим типом?

Версия такая: Тарасенко пригласил земляка, который в Праге без году неделю, хотел помочь ему, дать возможность подняться. А мужик оказался форменным психопатом. Разворотил весь дом, избил хозяина и телохранителя. Когда охранник попробовал оказать сопротивление, завладел его пистолетом, пристрелил бедного Гену. Этот ненормальный забрал деньги Тарасенко, которые хранились здесь, в спальне. Скажем, пятнадцать штук забрал. Или пусть будет двадцать штук.

Он хотел пристрелить и хозяина, но за окном завыла полицейская сирена. Преступник бросил пистолет и убежал. Сразу видно, с нервами у него большие проблемы. Далее…

Привлекать к делу городскую полицию нельзя. Они начнут раскручивать это дело, задавать каверзные вопросы. Здесь не примут во внимание, что Тарасенко пострадавшая сторона. Бизнес накроется медным тазом. В лучшем случае Тарасенко попадет в черный список полицейских. Короче, работать ему не дадут. Поэтому от трупа Гены надо как-то избавиться. Сегодня же ночью. А завтра нужно найти того психа, Старостина. Найти его и кончить.

Тарасенко лег спиной на кровать, закрыл глаза. Как же назывался тот постоялый двор, где этот кретин остановился? Пансион… Нет, частный пансион. А, вспомнил. Пансион пани Новатны. Если у этого типа в башке осталась хотя бы половина мозговой извилины, если эта извилина не забилась грязью, то он съедет сегодня из пансиона. Хотя чем черт не шутит. Возможно, Старостин настолько уверен в себе, в своей безнаказанности, что с места не двинется. Тем лучше. При входе в квартиру Тарасенко установлена камера скрытого наблюдения. С записи на видео пленке можно напечатать фотографию этого Старостина или как там его. Фотография облегчит поиски.

Ровно в пять вечера Колчин переступил порог квартиры, в которую вместе с дочерью Каролиной и полуторагодовалой внучкой занимал Ярослав Пачек. Это была обычная квартира в три комнаты, Колчин бывал здесь два раза во время прошлой командировки в Прагу, был знаком с дочерью Пачека. Каролина, открывшая дверь, выглядела неважно: мятый халатик, растрепанные волосы, глаза такие красные, будто ночью она ни на минуту не сомкнула глаз или проплакала весь день.

Хозяйка сухо поздоровалась, провела Колчина в гостиную, обставленную добротной старой мебелью, усадила в кресло и принесла стакан с грогом: сдобренная сахаром и корицей смесь красного сухого вина и рома, в которой плавал ломтик лимона. Ребенка на два дня забрал к себе бывший муж Каролины, так что разговору никто не мешал.

– Я знаю, зачем вы пришли, – сказала Каролина. – Хотели сказать, что отец… Я избавлю вас от самого неприятного. Мне уже все известно: отец не вернется. Он будто чувствовал свою смерть, будто знал все наперед. За день до смерти он сказал мне: будет дело в замке «Водичков». Если все кончится плохо, подробности ты узнаешь из газет. Ничего не предпринимай до тех пор, пока к тебе не придет один из моих друзей. Он скажет, что нужно делать. Колчин подавил вздох облегчения. Каролина уже знает самое страшное.

– Если вас вызовут в полицию, отвезут в судебный морг, предъявят для опознания труп…

Колчин закашлялся, говорить о таких вещах всегда тяжело.

– Так вот, вы не должны опознать тело отца. Полиция сейчас раскручивает убийство в замке «Водичков». Если тело опознают, копнут глубже, заинтересуются личностью вашего отца. Я не переоцениваю возможности здешних полицейских или контрразведки, но ниточка может потянуться в Москву. Этот вариант нельзя исключить. В смерти Пачека слишком много неясностей, загадок. И мы не должны помогать полиции. Если Пачеком станут интересоваться, нужно сказать, что он уехал из города. Нового адреса вы не знаете.

– Но я не хочу, чтобы отца похоронили в братской могиле. Вместе с другими неопознанными трупами.

– Я не могу отдать вам приказ. Это не в моей власти. Ваш отец всю жизнь руководствовался интересами дела. По-моему, и сейчас нужно…

Колчин надолго замолчал. Он представил себе, о чем сейчас думает эта женщина. Перед ней сидит чужак, здоровый, бодрый, полный сил, распространяется о каких-то абстрактных вещах, деловых интересах, наводит тень на плетень. У Колчина нет и царапины, в то время, тело отец промораживается в холодильнике судебного морга. – Если не опознаю я, могут опознать другие люди, – ответила Каролина. – У нас есть родственники, правда, дальние. У отца были знакомые.

– Мала вероятность, что их будут вызывать, – помотал головой Колчин. – Если уж дочь не опознала отца, при чем тут знакомые?

Колчин подумал минуту и сказал то, о чем совсем не хотел говорить: – Только выслушайте меня спокойно. Я скажу неприятные вещи. У Пачека сильно пострадало лицо. Ему несколько раз выстрелили в затылок из карабина. У этого оружия очень мощные заряды. Пули прошли на вылет. Лицо обезображено. Поэтому ваше слово будет решающим. Если не опознаете вы, этого не сделает никто. – Хорошо, – Каролина вытерла слезы платком. – Я подумаю. Дайте мне сутки.

Колчин, сделав паузу, снова заговорил. Он коротко описал приметы Войтеха. Сказал, что этот мужчина завтрашним утром придет к Каролине домой, чтобы произвести большую уборку. – Войтеху понадобятся ключи от гаража и от вашего дачного домика, – сказал Колчин. – У вашего отца оставались некоторые предметы… Передатчик, замаскированный под музыкальный центр, оружие, бланки документов. Часть вещей Войтех вывезет, другую часть уничтожит на месте.

– Пусть приходит. Я говорила отцу: пора заканчивать с этим…

Каролина не нашла определение той деятельности, которой занимался ее отец, она опустила глаза и приложила к носу мятый платочек.

– Отец был уже не молод. Эта работа погубила его.

– Его погубила не работа, – ответил Колчин. – Я сам участвовал в этой операции. Я знаю, о чем говорю. Его погубила не работа, просто мы оказались не готовы к такому развитию событий. Мы не просчитали всех вариантов. Если вам это интересно, я выскажу свое мнение. Разведчиков губят те же вещи, которые губит простых обывателей. Пьянство, тщеславие, деньги.

– Возможно, вы правы.

– Я понимаю, что это плохое утешение. Но все-таки: в течение месяца на ваше имя будет переведена некоторая сумма. Довольно значительная. Вы остались без поддержки, деньги вам пригодятся. И вот еще.

Колчин положил на стол бумажник Пачека.

– Я вытащил это из кармана Пачека. Там, в замке.

– Спасибо, – сказала Каролина. – Вам известно, кто убил отца?

– Известно, – кивнул Колчин. – Мы ищем убийц. И найдем их.

– Что это за люди?

– Ваш отец многое доверял вам, – вздохнул Колчин. – Но сейчас не тот случай. Не заставляйте меня отвечать на вопросы. Через пару минут Колчин надел плащ, попрощался и вышел на лестницу. Стакан с недопитым грогом остался на столе. Колчин решил пройти пешком два квартала до станции метро. Моросил дождь, по пустым улицам гулял ветер. Но Колчин не замечал капризов погоды, после тяжелого разговора на душе стало легче.

Гамбург, квартал Сант-Паули. 12 октября.

С шести до восьми вечера Карл Яночка торчал в недорогой, но очень приличной пивной «Элис». Горячие блюда здесь разносили официанты, а за пивом нужно было ходить к барной стойке, за которой стоял сам владелец заведения Томас Уас. Невысокого роста, бритый наголо субъект, подкручивающий вверх длинные кончики усов.

Яночка проглотил «Лабсткаус», блюдо, состоящее из жареной солонины, картофельного пюре, жареного лука и молотого перца, дополненное острым соусом, трехглазой яичницей, вареной свеклой и парой соленых огурцов. Он вылизал тарелку куском хлеба, отошел к стойке, протянул кружку Томасу и заказал пятую по счету порцию «Кларера», смеси светлого легкого пива с хлебной водкой. На задней стене над полками был закреплен телевизор, транслировали футбольной матч, и Томас отвертел шею, глядя то себе за спину, на экран, то на клиентов.

– Какой счет? – спросил из вежливости Яночка, не интересовавшийся футболом.

– Наши выигрывают один ноль, – ответил Томас, доливая в водку бочковое пиво. – Пока выигрывают.

Получив назад полную кружку, Яночка вернулся за свой столик и стал с мрачным видом потягивать ерш, но напиток уже не лез в глотку. Яночке казалось, что он так сильно переел, что вообще потерял способность двигаться. На самом деле виной апатии была вовсе не обильная пища, а бессонная ночь, которую Яночка провел в гостинице. Вчера Яночка отменил встречу со старым другом и побывал в пригороде Гамбурга, где в частном собственном доме жил его родной дядя Генрих. Старик был вполне бодрым и жизнелюбивым человеком, но плохо видел и боялся делать операцию по удалению катаракты.

Поездка к Генриху не была простым визитом вежливости, к дяде Яночку привело беспокойство. Он боялся за те сто тысяч долларов, что лежали в его портфеле. Даже в спокойной безопасной Европе рискованно держать при себе такие деньги. Выждав, когда старика сморит послеобеденный сон, Яночка переоделся в рабочий комбинезон, спустился в подвал. Забравшись в нишу за отопительным котлом, вытащил из стены несколько кирпичей, сунул в образовавшийся проем герметично заклеенный пакет с деньгами. В этом тайнике уже лежали сто сорок тысяч долларов наличными, теперь будет лежать двести сорок тысяч. Хорошая цифра.

Дом дяди Генриха безопасное место, здесь бывает только престарелая экономка, которая не сует носа дальше кухни. Во время своих прошлых визитов в Гамбург Яночка устроил еще пять тайников в разных местах, безопасных и надежных, вроде дядиного дома. За время работы в Чехии он сумел заработать большие деньги, очень большие. Хорошо, что о гонорарах Яночки не имеет представления жена, три месяца назад подавшая на развод. Эта стерва не получит даже алиментов.

Однако пускать деньги в оборот прямо сейчас нельзя. Доллары должны отлежаться, всему свое время, надо набраться терпения, а сбережения никуда не денутся. Яночка отстирает их, затем пустит в легальный бизнес. Он поужинал у дяди и отправился в гостиницу. Однако ночью душой овладело тупое, сосущее нутро беспокойство, которому не было логичного объяснения, Яночка так и не смог заснуть, хотя принял две таблетки снотворного.

Утром он решил, что надо основательно встряхнуться. Сходил в кино, затем пообедал в китайском ресторане «Тао». После полудня возле церкви святой Катарины встретился с Гюнтером, человеком, которому еще месяц назад сделал заказ на новые документы. Гюнтер получил гонорар и передал Яночке новый паспорт на имя гражданина Германии некоего Юргена Штольца, сорокалетнего бездетного вдовца. Нет, Яночка не боялся жить под своим именем, он читал свежие чешские газеты, и понял, что в Гамбурге ему ничего не угрожает. Убийство двух неизвестных мужчин в замке «Водичков» местная полиция никак не связывает с директором музейного комплекса Яночкой. В розыск по линии Интерпола его не объявили и, судя по всему, не объявят. Но Яночки есть враги куда более опасные, чем полицейские. С новым паспортом в кармане Яночка прогулялся по городскому центру, совершил часовую экскурсию на борту двухпалубного прогулочного парохода по озеру и Эльбе. Соленый воздух, волны, легкая качка окончательно разогнали тревогу, зародившуюся в душе, возбудили приступ аппетита. И вот Яночка прибыл сюда, в «Элис», где под завязку нагрузился водкой, пивом и солониной. Допив «Кларер», Яночка подошел к стойке, передал пустую кружку хозяину заведения. Томас вернул посетителю пять марок, залог за кружку.

Через полчаса Яночка поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру Марты. Дверь открылась только после четверного звонка. Марта непричесанная, одетая в длинный стеганый халат, начинала работать в девять вечера. Она удивленно округлила глаза, будто увидела Яночку впервые.

– Ты должен был позвонить перед тем, как придти сюда, – сказала Марта, пропуская гостя в прихожую. – Мы же договорились: ты сначала позвонишь.

Яночка не захотел ничего слушать, он стянул с себя черный плащ, бросил его на стул.

– Позвоню в следующий раз, – сказал он. – Ты что, не одна?

– Одна, – Марта отступила к стене. – Просто я не думала, что ты придешь именно сегодня. И еще так рано.

– Я соскучился. Ну, если ты не рада…

– Что ты, я рада. Очень рада. Правильно сделал, что пришел.

Яночка прошел в спальню, покосился на смятую кровать. Сел в кресло, скинул ботинки и вытянул ноги. Марта, скрестив руки на груди, стояла у двери, покусывала нижнюю губу. Она волновалась и боялась, что гость заметит это волнение.

– Ты выпьешь что-нибудь?

– Не хочу ничего пить, – помотал головой Яночка. – Иди сюда. Сядь на колени.

– Подожди, я оденусь…

– Не надо. Иди сюда.

– Дай мне хотя бы душ принять, – попросила Марта. – Я только что проснулась. На, пока посмотри вот это.

Она наклонилась к тумбочке, вытащили журнал «Шери», запечатанный в прозрачный пластиковый пакет. Наклонившись, положила журнал на столик, так положила, чтобы Яночка видел цветную обложку: шикарную белую девушку в костюме Евы тискает седой негритос, оскаливший желтые лошадиные зубы. Яночка прищурился, потянулся рукой к столу. Но взял не журнал, а пачку сигарет и зажигалку. Марта, боялась вызвать подозрения Яночки, не стала стоять у двери и наблюдать за гостем.

Она прошла по коридору в ванную комнату, пустила воду из крана. На минуту присела на бортик ванной, задумалась. Поднялась, зачем-то взяла в руку щетку для волос, повертела ее в руках и снова положила на полочку. Марта взглянула на свое отражение в зеркале: лицо бледное, напряженное, какое-то чужое. У виска пульсирует голубая тоненькая жилка, нижняя губа подрагивает. Марта сбросила шлепанцы на деревянной подошве, неслышно ступая босыми ногами по полу, вышла в коридор, повернула на кухню.

Она открыла дверцу полки, из-под вазочки достала клочок бумаги, на котором мужчина, назвавшийся Гюнтером, записал шестизначный номер телефона. Марта шагнула к столу, подняла трубку, трижды нажала пальцем на кнопки. Остановилась, вытянула голову к двери и прислушалась. Кажется, все тихо. Слышно только, как в ванной комнате льется из крана вода. И сквозь эти звуки пробиваются тяжелые удары сердца.

Марта набрала три оставшиеся цифры.

– Але, – голос Буряка звучал глухо, далеко. Этот голос показался Марте незнакомым.

– Это Гюнтер? – спросила она. – Плохо слышно. Мне нужен Гюнтер.

– Да, Марта, я слушаю, – ответил Буряк.

– Он здесь, – женский голос дрогнул от волнения. – Слышите? Он пришел.

– Хорошо, я понял, – сказал Буряк. – Не волнуйся. Веди себя естественно. Ты сможешь задержать его на один час?

– Я попробую.

Марта положила трубку. Отошла от стола, встала посередине кухни, чтобы успокоиться, сделала глубокий вдох, задержала дыхание, выдохнула. Но легче не стало. Марта порвала в мелкие кусочки листок с записанным на нем телефоном, бросила бумажки в пакет с мусором. Она сказала себе, что все самое страшное уже позади. Застегнула верхнюю пуговицу халатика, заметив, как дрожат пальцы. Постояла еще минуту, затем вышла в коридор, сделала несколько шагов в сторону ванной комнаты и остановилась.

Из-за угла коридора выступил Яночка.

– Ты кому звонила? – тихо спросил он и шагнул вперед.

Марта инстинктивно попятилась. Она не предполагала, что Яночка сможет подслушать разговор. Она еще не придумала, не успела придумать правдоподобную ложь.

– Никому, – едва слышно ответила она. – То есть я звонила… Подруге.

Марта отступала в кухню. Яночка открыл рот, он хотел что-то сказать, но в последнюю секунду передумал и промолчал. Марта поравнялась с кухонным столом, схватила вазочку, в которой стоял букетик искусственных фиалок. Размахнувшись, запустила вазочкой в лицо Яночки, но он успел увернуться.

– Кому ты звонила? – губы Яночки сделались серыми, как олово. – Кому?

– Отстань. Я ничего не знаю. Я буду кричать.

Яночка выбросил вперед руку, схватил Марту за воротник халата, сжал горло пальцами. Марта стала хватать воздух широко раскрытым ртом. Яночка дважды ударил ее открытой ладонью по лицу. Из носа полилась кровь.

– Кому ты звонила, сука?

Яночка ослабил хватку. Марта заплакала, лицо исказили гримаса боли и испуга.

– Пришел какой-то мужчина, – прошептала женщина. – Он сказал, чтобы я дала посмотреть тебе тот журнал, что лежит на столе.

– Тебе надо бы знать мои привычки. Я не разглядываю фотографии голых девок. Что он еще сказал? – Чтобы я позвонила ему, как только ты появишься здесь. Он запугал меня. Обещал порезать лицо. У меня ребенок… Пожалуйста…

Яночка влепил Марте тяжелую пощечину, щека мгновенно налилась краснотой.

– Сколько тебе заплатили за мою жизнь?

– Мне не платили…

Яночка одной рукой вывернул женщине запястье, другой рукой вцепился в волосы. Марта вскрикнула, опустилась на колени. Яночка нагнулся, несколько раз ударил ее кулаком в лицо.

Марта попыталась укусить его за палец, но получила коленом в нижнюю челюсть. Яночка снова ухватил ее за волосы и коридором потащил за собой, в ванную комнату. Когда Марта дважды пыталась закричать, Яночка пинал ее ногами в грудь и живот. В ванной он остановил льющуюся из крана воду, поставил женщину на колени. Стиснув затылок обеими руками, стал опускать голову в воду. Когда Марта пыталась вырвать голову, он бил ее по лицу. Марта захлебывалась и кашляла, вода переливалась через бортик ванной.

– Сколько тебе заплатили за мою жизнь?

– Нисколько… Не надо… – Сколько, я спрашиваю?

– Я… У меня… Ребенок…

– Раньше надо было думать о ребенке.

Через несколько минут Яночка оставил потерявшую сознание Марту лежать на полу. Сам вышел на кухню, присел к столу и медленно выкурил сигарету. Черт, он засветился. Его выследили, ему дышат в затылок. Было ошибкой останавливаться в гостинице по своему паспорту, ошибкой самоуверенного болвана. Теперь, пока не поздно, нужно все исправить.

Яночка поднялся, бросил окурок в чашку с недопитым кофе. Он вернулся в ванную комнату, Марта лежала на животе лицом к двери. Тишина такая, что слышно, как из крана капает вода в наполненную до краев ванную. По полу разлилась маленькая кровавая лужица. Яночка прошел к умывальнику, наклонился, одной рукой схватил женщину за ногу, другой рукой за ворот халатика.

Легко, без видимого усилия поднял Марту, перекинул тело через бортик ванной, ухватил ее за щиколотки, поднял женские ступни до своих плеч. Оказавшись в воде, Марта пришла в чувство, стала бить руками, вырываться, отталкиваясь от дна ванной, но уже через три-четыре минут затихла, успокоилась. Стеганый халат, сшитый из плотной ткани, вздулся пузырем, будто на спине Марты вырос огромный горб. Яночка подержал свою жертву за щиколотки ног еще пару минут, до тех пор, пока из воды на поверхность поднимались небольшие воздушные пузыри.

Затем разжал пальцы, вытер мокрые руки и лицо мягким ворсистым полотенцем. Вышел в прихожую, надел плащ, спустился вниз по лестнице. Но вышел не на улицу из парадного подъезда, а из черного входа на темный задний дворик. Забрался на пластиковые ящики, перемахнул невысокий каменный забор, оказался в соседнем дворе.

Прошлую ночь Донцов провел на конспиративной квартире в районе порта. Весь день он не вылезал на улицу, ожидая известий. Телефонный звонок раздался только в семь с четвертью вечера. Буряк сказал, что объект появился на квартире Марты. Донцов собрался за три минуты, спустился к машине и поехал в район Сант-Паули.

Он припарковал «Опель» на противоположной стороне от дома Марты с таким расчетом, чтобы с водительского места были видны освещенные окна ее квартиры. Донцов распечатал пачку сигарет и стал ждать. Показалось, что на одно мгновение в кухонном окне мелькнула чья-то тень. Минут десять Донцов, не отрывая взгляда, наблюдал за кухонным окном, но не заметил никакого движения. Если все пройдет, как задумано, Карл Яночка выйдет из подъезда через час или через час с минутами. Стал накрапывать дождь, на улице не видно не души.

Донцов настроил приемник на волну местной радиостанции и полчаса слушал фрагменты из оперы «Тристан и Изольда» в исполнении солистов Немецкого театра. Трансляция оперы закончилась, Донцов выключил радио. Кажется, он начинает нервничать. Прошло еще сорок пять минут, за все это время из подъезда вышла среднего роста молодая женщина в сапогах чуть не до самых ягодиц и коротком плаще из красного латекса. Путана отправилась на работу. Буряк передал Донцову фотографию Марты. В темноте можно ошибиться, но женщина в красном плаще моложе любовницы Яночки лет на десять.

Без четверти десять Донцов вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер Марты и услышал лишь длинные гудки. Возможно, Яночка с женщиной сейчас в постели, Марта не хочет подниматься, чтобы снять трубку. Донцов повторил звонок через десять минут, услышал все те же длинные гудки и решил, что ждать дальше не имеет смысла. Он вытащил пистолет из внутреннего кармана пиджака, передернул затвор, опустил предохранитель, сунул оружие в карман плаща. Донцов выбрался из машины, пересел улицу, вошел в подъезд и поднялся на второй этаж.

На лестничной клетке помещалось две квартиры, одна напротив другой. Донцов прислушался, несколько раз надавил пальцем на кнопку звонка, подергал ручку двери. Тишина, гулкая и тревожная. Тогда он достал из брючного кармана пилочку для ногтей и отмычку, кусок блестящей проволоки, загнутый по-особому, напоминающий распрямленную конторскую скрепку. Присел на корточки, действуя левой рукой, он загнал пилочку в замочную скважину, туда же сунул кусочек проволоки. Если бы правая рука была здоровой, Донцов справился с паршивым замком за минуту. Сейчас, чтобы открыть дверь, потратил три с половиной минуты.

Он вошел в прихожую, закрыл за собой дверь, взял пистолет в левую руку. Свет горел во всех комнатах и на кухне. Донцов переступил порог спальни: скомканная кругла кровать, зеркало на потолке, а на журнальном столике лежит нетронутый Яночкой журнал «Шери», запакованный в прозрачный пакет. Донцов выругался. В соседней комнате он увидел разбросанные по всем углам полотенца, платья и белье. Донцов прошел по коридору, остановился возле распахнутой двери в ванную комнату. Из наполненной водой ванны торчали женские ноги.

Стянув с себя плащ и пиджак, он закатал левый рукав рубашки выше локтя. Шагнул к ванной, опустил руку в воду, потянул женщину за плечо, перевернул ее на спину. Он вгляделся в лицо утопленницы. Рот широко открыт, из него далеко вылез язык. Глаза выпучились и остекленели, лицо свела, изменила до неузнаваемости, судорога смертельного ужаса или боли. На лбу ссадины, разбитые губы налились синевой, под правым глазом рваная рана. Но сомнений нет: это Марта.

Донцов вытер руку, бросил полотенце на пол. Нужно уходить отсюда как можно скорее. Возможно, Марта назначила свидание кому-то из своих постоянных клиентов, и этот человек может явиться в любую минуту. Донцов прошел в кухню, нашел в столе глубокую кастрюлю, вернулся в спальню. Сев в кресло, поджег племенем зажигалки нижний угол журнала, бросил его в кастрюлю. Пропитанная химической дрянью бумага шипела, страницы свертывались в трубочки, пускали зловонный дым, никак не хотели гореть. Донцов пошуровал в кастрюле щипцами для колки орехов, огонек разгорелся повеселее. Через десять минут он вышел на лестницу, захлопнул дверь, спустился на первый этаж.

Под лестницей Донцов обнаружил узкую дверь, через которую Яночка пробрался на задний двор. Донцов вернулся к машине, и погнал «Опель» к гостинице «Ремстал», где остановился Яночка.

Глава пятая

Гамбург, Линкольн штрассе. 12 октября.

«Ремстал» старый небольшой отель, расположенный недалеко от городского центра, с репутацией приличной гостиницы для не самых богатых туристов.

Не повернув голову в сторону портье, Донцов прошел вестибюль, поднялся на четвертый этаж. В конце коридора нашел номер четыреста семнадцать, где остановился Яночка. Донцов уже хотел опустить ручку двери и войти в номер, но дверь распахнулась сама. С другой стороны порога стоял мужчина лет шестидесяти, в очках, с короткой стрижкой седых волос. Мужчина взглянул на Донцова, но ничего не спросил, вытащил из номера и два пластиковых мешка, набитых грязным бельем, поставил их у стены.

Донцов сам задал вопрос на плохом немецком: – Вы коридорный?

– Я уборщик, – ответил мужчина. – Господин кого-то ищет?

– Мне нужен человек, который живет в этом номере. Его зовут Карл Яночка. Такой здоровый могучий господин.

– Час назад он съехал, – сказал уборщик. – Собрал свой чемодан и ушел. Меня прислали, чтобы я убрал номер.

Донцов полез за бумажником, достал банкноту в пятьдесят марок и протянул ее уборщику. Тот, сохраняя каменное выражение лица, быстро оглянулся по сторонам, сунул деньги в карман жилетки.

– Я англичанин, – сказал Донцов. – Частный сыщик. И мне нужно осмотреть этот номер. Мне потребуется минут десять, не больше.

– Сразу понял, что вы англичанин. По вашему акценту, – кивнул уборщик. – И даже догадался, что вы частный сыщик. Кому еще нужно осматривать номера съехавших постояльцев?

– Вы очень проницательный человек, – улыбнулся Донцов. – И наверняка читаете детективные романы?

– О, да, – с достоинством ответил уборщик. – Это интересная литература. В этой гостинице я работаю шестнадцать лет. Раньше я был швейцаром и имел хорошие чаевые. Но при моем радикулите нельзя долго находиться на улице, особенно осенью в холодную дождливую погоду. Теперь я убираю номера.

– А я работаю на жену вашего бывшего постояльца. Она много старше своего мужа. Она англичанка и сейчас тяжело болеет. Немного нервная особа, измученная своими подозрениями. Впрочем, когда человеку остается два шага до могилы, его нервы обязательно пошатнутся.

Уборщик тяжело вздохнул и сочувственно покачал головой. Он пошире раскрыл дверь, пропустил посетителя в номер.

– Эта дама хотела бы убедиться в верности своего мужа, – продолжил Донцов. – Или в его неверности. Чтобы правильно распорядиться своими деньгами и оформить новое завещание. Вы меня понимаете?

– Разумеется, – ответил уборщик. – Зачем оставлять деньги человеку, который не уважает тебя при жизни. Я тут ничего не трогал, только снял постельное белье с кровати. Вернусь через двадцать минут. Вы не хотите взглянуть на постельное белье?

– В этом нет необходимости.

Уборщик вышел в коридор, закрыл за собой дверь. Донцов осмотрелся по сторонам, прошел в ванную, вывалил на пол содержимое мусорной корзины. Присев на край унитаза, стал разглядывать свой небогатый трофей. Скомканные бумажные полотенца, пакетик из-под шампуня, разовая бритва, гнутая зубочистка, стеклянный флакон с остатками ядовито желтого лосьона на донышке.

Донцов поднес склянку ближе к свету. На ровной стеклянной поверхности хорошо просматривались жирные отпечатки пальцев. Донцов запечатал флакон в целлофановый пакетик и опустил его в карман. На конспиративной квартире при помощи специальной клейкой пленки он снимет пальцы Яночки с пузырька и через Буряка переправит их в Москву. Маловероятно, чтобы эти следы пригодились в дальнейших поисках беглого убийцы музейщика, но любая работа должна быть доведена до конца и выполнена основательно. Донцов сгреб мусор в совок и вывалил его обратно в корзину и, разочарованный, прошел в жилую половину номера.

Яночка занимал большую комнату, уютную, какую-то домашнюю. На полу шерстяной ковер темного зеленоватого тона. В углу большой телевизор, у противоположной стены кровать с деревянной спинкой. На стенах в светлых рамах несколько литографий старинного городского быта. Еще в номере есть холодильник, большой сервант с баром, письменный стол. Донцов подошел к окну, раздвинул шторы. На подоконнике две газеты на чешском языке, один номер вчерашний, другой двухдневный. Донцов расправил бумагу, прочитал заголовок на первой полосе: «В старинном замке „Водичков“ совершено тройное убийство».

Донцов по диагонали пробежал глазами текст, набранный жирным петитом: "Полицейские содрогнулись от зрелища, которое предстало перед глазами… В кровавой луже плавал труп женщины… Высокие чины городской полиции находятся в полной растерянности и отказываются давать какие-либо комментарии по поводу зловещего преступления… Из трех трупов, найденных в замке, опознана лишь работница музея. Замок Водичков, построенный в темную средневековую эпоху, пользуется недоброй славой… Видимо, здесь не обошлось без вмешательства потусторонних сил… " Когда в распоряжение журналистов нет достоверных фактов, приходится довольствоваться собственными выдумками и всякой мистической чепухой.

Во вчерашнем номере пережевывались все те же уже известные подробности случившегося. Донцов бросил газеты на подоконник. Яночка живо интересовался ходом расследования. Чешские газеты в Гамбурге можно купить в районе аэропорта или Главного вокзала. В обе эти точки отсюда путь неблизкий, но Яночка не поленился его проделать.

Из широкого, почти во всю стену, окна открывался живописный вид вечернего города. На противоположной стороне улицы старые двухэтажные дома, крытые черепицей, видна залитая огнями площадь. Над этой горизонтальной панорамой высоко поднимается подсвеченный прожекторами шпиль старинной ратуши, напоминающий то ли короткую шампуру без шашлыка, то ли клинок кинжала. Клинок заржавел и выглядит совсем не опасным. Донцов отошел от окна, встал на колени, заглянул под кровать. Затем залез в бар и убедился, что Яночка не тронул ни одну из стограммовых бутылочек со спиртным.

В шкафу болтались на кронштейне пустые вешалки, в ящиках и в полках для обуви пусто.

Донцов придвинул кресло к письменному столу, включил лампу, стал один за другим выдвигать ящики. Он обнаружил простой карандаш, черный фломастер, почтовые конверты с эмблемой гостиницы и стопку фирменной бумаги с изображением фасада отеля и его адресом, напечатанными в верхнем левом углу. Донцов пересчитал конверты, перехваченные бумажной ленточкой: девять штук. Одного не хватает.

Щурясь от яркого света настольной лампы, стал рассматривать верхний лист бумаги: на ровной поверхности четко просматривались отпечатавшиеся бороздки, оставленные острым карандашом или шариковой ручкой. Нет сомнения, Яночка или человек, живший здесь до него, кому-то писал письмо или записку. При этом использовал верхний лист фирменной бумаги, как подложку, чтобы ручка не скользила по гладкой полированной поверхности письменного стола. Донцов вытащил из кармана ножичек, поскреб его лезвием грифель карандаша. Двумя пальцами взял бумажный лист, потряс его вправо-влево. Мелкая графитовая крошка рассыпалась по поверхности бумаги, осела в глубоких бороздках, оставленных ручкой или карандашом.

Донцов осторожно положил бумагу на стол, стал вглядываться в проступившие ее поверхности буквы. Письмо написано по-немецки. Два слова можно легко прочитать, все остальные – неразборчиво.

В дверь постучали. Деликатный уборщик покашлял в кулак, извинился за беспокойство и только после этого вошел в номер.

– Простите, но вам придется заканчивать свои поиски, – сказал он. – Скоро сюда придет старшая горничная. Она должна…

Донцов поднялся с кресла. Сдул графитовую крошку с бумаги, вдвое сложил лист и осторожно опустил его в карман плаща. – Я все понимаю. Спасибо за помощь. Но скажите такую вещь. Конверты, которые лежат в столе… Сколько должно быть?

– Ровно десять штук. А листов бумаги должно быть двадцать. Лично я пересчитываю конверты и листы бумаги. Если наш гость использовал один или несколько конвертов, я докладываю в стопку недостающие. Обычно люди не пишут друг другу писем, а звонят по телефону. Постояльцы гостиниц – совсем другое дело. Они любят писать письма на фирменной бумаге.

– Перед тем, как в номер въехал господин Яночка, вы пересчитывали бумагу и конверты? – Разумеется, пересчитывал. Предыдущий постоялец не пользовался бумагой и конвертами. В таких вещах я не ошибаюсь никогда.

Донцов кивнул головой. Что ж, если старый немец говорит, что конвертов было именно десять, ему можно верить. Значит, Яночка, сидя за этим столом, писал письмо кому-то из своих друзей или женщин. Ниточка тоненькая, но это лучше, чем ничего. Листок, служивший подложкой к письму, нужно будет отправить в Москву вместе с отпечатками лап Яночки. Чтобы эксперты не остались без работы.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил Донцов.

– Нашли что-то интересное? – не удержался от вопроса уборщик, душу которого разрывало любопытство.

– Так, кое-что, – частный сыщик загадочно улыбнулся. Донцов вышел в коридор, спустился вниз по лестнице. Яночка в спешке уезжая из гостиницы, мог оставить в номере нечто важное, но не оставил ничего, заслуживающего внимания. Почти ничего. Сейчас Яночка где-то далеко. В другом городе или другой стране. Донцов испытывал недовольство собой, усталость и разочарование. Простреленная рука разболелась то ли от плохой погоды, то ли от пережитой неудачи. Донцов казался самому себе вагоном, отцепившимся от состава. А поезд тем временем набирает ход, скрывается где-то за горизонтом.

Сев в «Опель», Донцов направился в фото студию, где ждал известий Буряк. Донцов утешил себя: те два слова, что удалось прочитать – уже зацепка, уже версия, которую надо срочно проверить. Итак, есть два слова: Хельсинки и Изотало. С Хельсинки все ясно. Последнее слово может быть названием улицы или фамилией какого-то господина или дамы.

* * * Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 12 октября.

Последние полутора суток генерала Антипова не покидало чувство, что удача, большой успех где-то рядом, буквально в шаге от него. За оглушительным провалом в замке «Водичков» мелькнула тень удачи.

В своей шифровке от десятого октября Колчин сообщал из Праги, что ему удалось встретиться с Сергеем Тарасенко, допросить этого типа и выяснить у него подлинное имя пана Петера. Как и следовало ожидать, пан Петер – это всего лишь псевдоним, кличка некоего Михаила Петрова. Человека, который помогает Тарасенко отстирать грязные деньги, собранные с подконтрольных ему уличных проституток. К сожалению, более полными данными о Петрове Тарасенко не располагает. Но если собрать всю информацию, что получена на Петрова, его личность можно установить.

Не откладывая дела в долгий ящик, Антипов вызвал подполковника Сергея Васильевича Беляева и поручил ему, используя все силы и средства, немедленно решить эту задачу. Следует создать оперативную группу, которую будет курировать Антипов, подключить к делу контрразведчиков из ФСБ, пограничников, работников паспортно-визовой службы и, наконец, центрального аппарата МВД. «Итак, нам известно имя и фамилия подозреваемого, – инструктировал Беляева Антипов. – Известен его возраст: приблизительно сорок три года. Плюс минус четыре года. Рост метр восемьдесят. Телосложение спортивное». «Особых примет не имеется», – уточнил Беляев.

«К сожалению, не имеется, – кивнул Антипов. – Говор у него московский, Петров акает. Одно это обстоятельство может облегчить работу. Но не надо впадать в другую крайность: ограничивать круг поисков кольцевой дорогой. Петров может жить в любом российском городе, хоть в Мурманске, хоть в Хабаровске, хоть в Сочи». По убеждению самого Антипова, Петров быстрее всего найдется в Москве, но пройтись мелкой гребенкой по всей стране нужно хоть для очистки совести.

Генерал сказал: «По отзывам Колчина, Петров владеет как минимум одним иностранным языком, не косноязычен, свободно излагает свои мысли и соображения. Можно смело предположить, что он имеет высшее образование или даже ученую степень. На руках заграничный паспорт, оформлена виза в одну из европейских стран. Что еще в нашем активе?»

«Прилагается словесное описание Петрова, которое прислали Донцов и Колчин, – зашуршал бумагами Беляев. – Могу предположить, что в настоящее время Петров в России». «Не исключаю, – согласился Антипов. – Даю тебе двадцать четыре часа. По истечении этого срока ты установишь личность Петрова. А если повезет, его задержишь. Что ж, бывало, мы находили преступников, когда знали лишь десятую часть того, что знаем об этом персонаже. Напомни всем сотрудникам, что вы ведете поиск не какого-то там бандюка, мокрушника с двумя извилинами, вы ищите особо опасного государственного преступника. О развитии событий будешь докладывать мне каждый час. Днем и ночью». Беляев принял папку с бумагами из рук генерала и энергичным шагом удалился.

К вечеру десятого октября оперативная группа была создана и укомплектована лучшими специалистами. Люди приступили к работе, а в кабинет Антипова начала стекаться информация. Первые же статистические данные повергли генерала в уныние. Показалось, что легче найти иголку в стоге сена, чем на просторах России разыскать мужчину по имени Михаил и с фамилией Петров тридцать восьми – сорока трех лет отроду. Генерал был убежден, что фамилия Петров весьма распространенная, но и предположить не мог, что в одной только Москве живет около семи тысяч семей Петровых. Постоянную прописку имеют двадцать три тысячи Петровых. А есть еще Петровы, оформившие здесь временную регистрацию.

Если к Москве приплюсовать Московскую область, то эти данные нужно множить на один целых шесть десятых. В масштабах страны цифры увеличивались почти на полтора порядка, выглядели совершенно пугающими, просто астрономическими. Поздно вечером Антипов на служебной «Волге» поехал домой поужинать. После ужина принял душ, надел свежую рубашку, сказал жене, что заночует на работе, уехал в Ясенево.

К утру вчерашнего дня определись с Петровыми по каждому региону России, круг поисков стремительно сужался, на сердце стало легче. Выяснилось, что в Москве проживает всего-то около семисот Петровых в возрасте от тридцати восьми до сорока двух лет. Из них только сто сорок четыре человека оформляли паспорта для выезда за границу. У двадцати двух кандидатов истек срок действия документа. Этих можно смело исключить из списка, потому что на данный момент они не выездные.

Из оставшихся ста двадцати двух граждан тридцать семь человек имеют рост около или чуть больше ста восьмидесяти сантиметров. Дальше пошло еще веселей, через пограничную службу и ОВИРы выяснили, что только пять человек находились за границей шестого октября, в тот самый день, когда произошли трагические события в замке «Водичков». Причем достоверно известно, один из этой пятерки находился в Индии в служебной командировке. Другой отдыхал с семьей в Эмиратах.

Информация из Москвы и Питера приходила быстро, сведения с периферии стекались в кабинет Антипова куда медленнее. Но и на местах картина постепенно прояснялась. Огромные регионы, например, Западная и Восточная Сибирь, Хабаровский край, Дальний Восток отпали сами собой, как сухие листья с дерева. Тамошние Петровы редко не ездили в Европу, предпочитая отдыхать или заниматься бизнесом в азиатских странах. В Санкт-Петербурге и его пригородах были установлены четыре Михаила Петрова, находившихся в Европе в первых числах октября, но ни один из этих людей не попадал под словесное описание пана Петера. Похожая картина была в других северо-западных городах Пскове, Петрозаводске, Калининграде…

За последние годы Антипов не часто проводил совместные операции с контрразведчиками, но остался доволен их работой. Люди вкалывали, не жалея себя, однако вчерашним вечером стало ясно, что задание, поставленное Антиповым перед подполковником Беляевым, – невыполнимо за одни единственные сутки. Сделать удалось многое, группа Беляева перелопатила горы информации, но тот единственный и неповторимый Петров так и не был установлен.

Прошлую ночь Антипов провел дома, но уже чуть свет принимал доклад Беляева в своем рабочем кабинете.

– Как вы предполагали, все сошлось именно на Москве, – сказал Беляев. – Сегодня в нашем списке подозреваемых – всего два имени. Оба кандидата москвичи, что облегчает нашу работу.

– Ну, не тяни, – поторопил Антипов.

– Первый – некто Михаил Семенович Петров, работает заместителем директора коммерческой фирмы «Астай». Отвечает за оптовую закупку чешского пива, легкой закуски к пиву. Картошки, орешков и всякой такой ерунды. По долгу службы часто бывает в Праге. Из последней командировки вернулся как раз три дня назад. Женат вторым браком, от первого брака имеет дочь двенадцати лет. Других деталей о жизни и быте Михаила Семеновича выяснить пока не успели. Времени не хватило.

– Оптовая закупка пива хорошее прикрытие для разъездов по Европе, возможно, для темных дел, – хмыкнул Антипов. – Кто второй?

Беляев опустил взгляд на плотно исписанную страничку записной книжки.

– Михаил Алексеевич Петров, сорок один год. Разведен, детей не имеет. В прошлом инженер. Официально нигде не работает уже семь лет. Только за последний год шесть раз выезжал в европейские страны. Бывал в Германии, Финляндии и Чехии. Цель поездок – туризм. Неплохо для безработного – шесть поездок за год. Всегда ездит на поезде, видимо, боится полетов. Живет на широкую ногу. Имеет три дорогих зарубежных автомобиля. Год назад купил квартиру площадью двести десять метров в элитном доме в районе Замоскворечья.

– Что еще? – спросил Антипов.

Беляев поднял на начальника блестящие глаза. Подполковник берег сюрприз на десерт.

– В настоящее время Михаил Алексеевич находится в Праге. И возвращается оттуда тринадцатого октября, дневным поездом. Месяц назад он покупал билеты в Москве сразу в оба конца. Поезд следует через Брест.

– Молодец, – не удержался от похвалы Антипов, хотя не часто поощрял в устной форме деятельность подчиненных. – Оперативно сработано. Значит, так. Приказываю за Петровым номер один установить скрытое наблюдение. Сделать несколько крупных портретных фотографий. Если позволит оперативная обстановка, нужно проникнуть в его квартиру. А также залезть в его рабочий компьютер. За сегодняшний день мы должны узнать об этом человеке больше, чем он сам знает о себе.

– Что со вторым Петровым?

– В Бресте в его вагон должен сесть оперативник ФСБ, он будет сопровождать Петрова до Белорусского вокзала.

– А пока наш клиент в отъезде, нужно обыскать его новую квартиру в Замоскворечье. Обыскать дачу, если она у него есть. Обыскать квартиру любовницы, если он не гомик любовница должна быть. У женщин часто хранят такие вещи, которые не рискуют оставить в своем доме. Короче, этих людей надо разработать как можно полнее. Результаты докладывай каждый час.

Когда Беляев ушел, на столе Антипова зазвенел телефон. Вызывали на доклад к руководству.

После обеда Антипову позвонила его супруга Любовь Константиновна и напомнила, что стол уже накрыт, водка и шампанское в холодильнике, а центральным блюдом будет осетрина под сырной шубой, запеченная в духовке.

– Какая еще осетрина? – отрываясь от бумаг, тупо переспросил Антипов. – Под какой шубой?

– Юра, ты что, забыл какой сегодня день? – спросила жена. – Забыл, что прилетает Аля?

Антипов поморщился. Как он мог забыть, что сегодня вечером из Северной Америки прилетают его младшая дочь Алевтина и четырехлетний внук Пятя? Зять Егор свой отпуск проведет Канаде, потому что не захотел тратиться на авиа билеты. Муж Алевтины работал сотрудником торгового представительства. Последний раз Антипов видел свою дочь и внука два года назад, когда те прилетали в Москву в очередной отпуск. Бывать на родине каждый год Алевтина не могла из соображений экономии, все свободные деньги зять и дочь откладывали на покупку обстановки для новой квартиры, приличного автомобиля и дачного участка. – Я все помню, – соврал Антипов. – Просто зашился тут. Ты знаешь, я не смогу поехать в Шереметьево. Дел много. А за тобой пришлю машину.

– Ты не встретить Алю? – удивилась супруга. – Ты ведь говорил, ты обещал…

– Мало ли, что я обещал, – взвился Антипов. – Говорю же: за тобой пришлю машину. Встретишь сама. А я приду вечером. Отметим это дело, посидим. Как в прежние времена.

Последние слова Антипов произнес как-то вяло, неуверенно. Он подумал, что вряд ли сможет выполнить и это обещание, потому что вернется домой поздней ночью. Это в лучшем случае, в худшем варианте придется провести еще одну ночь в рабочем кабинете или в следственном кабинете Лефортовского изолятора. Он положил трубку, но еще долго не мог отделаться от мыслей о дочери, ее муже и семейных делах.

Антипов недолюбливал зятя и не понимал, какие прелести разглядела Алевтина в этом лощеном пижоне с мещанской душой и повадками приказчика из бакалейной лавки. Все интересы зятя были ограничены собственной карьерой и тупым накопительством. Егор закончил МГИМО, он не стал кадровым разведчиком, потому что в свое время не прошел медицинскую комиссию, которая выявила у зятя искривление позвоночника, нарушение спино-мозговой деятельности.

Своей болезни, дефекту, обнаруженному врачами, Егор обрадовался, словно дорогому подарку на именины, подарку, о котором мечтал всю жизнь. Хотел скрыть свою радость от Антипова, но не смог, как ни старался. «Я ведь не виноват, папа, что у меня такая петрушка с позвоночником, – улыбаясь, лепетал Егор. – Я ведь не сам себе позвоночник об колено искривил».

Умник, нашел повод для шуток. Для другого человека, для настоящего мужчины, это драма, трагедия всей жизни – по состоянию здоровья не попасть в разведку. А для Егора повод для плоских дурных острот и зубоскальства. Этот парень не создан для разведки, слеплен из бросового негодного теста, – решил тогда Антипов. И разведка ничего не потеряет, обойдется без столь «ценного» сотрудника. Антипов недолюбливал своего зятя, но, забыв об эмоциях, помог Егору устроиться на теплое место, в канадское торгпредство, потому что об этом просила дочь Аля.

В пять вечера появился Беляев. Подполковник сообщил, что фотографий Михаила Семеновича Петрова сделать не удалось. Весь день он не выходил из рабочего кабинета и до сих пор сидит там, готовит какой-то отчет. Фотокарточки, что имеются в военкомате и паспортном столе, двадцатилетней давности. За эти годы Петров так изменился, что мать родная вряд ли узнает. Проникнуть в квартиру, чтобы провести негласный обыск, не удалось, дома жена Петрова, больная гриппом. Оперативники подключились к телефонной линии и мобильнику Петрова, слушают его разговоры, но пока ничего интересного: так, пустой треп и художественный свист.

Проникнуть в пустую квартиру Михаила Алексеевича пока невозможно. Сотрудники вневедомственной охраны, стерегущие элитный дом, – не проблема. Но квартира оборудована сейфовой дверью, выполненной по специальному заказу в Швеции. Специалисты не знают, как к ней подступиться. Через окна тоже не получится. Внутри квартиры сложная система сигнализации. Если ли у Петрова любовница или близкие друзья, установить не удалось. Остается ждать его возвращения поездом из Праги.

Два оперативных сотрудника ФСБ прилетели в Брест, один из них сядет в вагон к Михаилу Алексеевичу Петрову. Будет вторым пассажиром в его двухместное купе. Второй оперативник будет работать на подстраховке. Через бригадира поезда устроили так, что попутчик, с которым Петров выехал из Чехии, якобы нашел земляка, близкого приятеля в соседнем вагоне и перебрался к нему. Агент ФСБ выманит Петрова в ресторан, затем вернется в купе, мол, забыл кошелек. Попытается вскрыть чемоданы Петрова, обыщет одежду, проверит сумки. Документы и списки нелегалов могут быть при нем.

Антипов на минуту задумался. Вероятность того, что Петров таскает с собой через границы опасные документы – мизерная. Фотографии обеих Петровых будут готовы не раньше второй половины завтрашнего дня. С дипломатической почтой снимки отправят в Прагу, чтобы Колчин опознал пана Петера. Эта последняя процедура отнимет часов пятнадцать. Но фотографии попадут к Колчину не сразу, на этой уйдет какое-то время. Нужно выйти на контакт со связником, выбрать удобное время и место… Считай, еще как минимум полдня, а то и сутки с лишним вылетят. Долго, очень долго.

– Все-таки медленно мы работаем, – поморщился Антипов. – Надо форсировать события, проникнуть в квартиру торговца пивом. Пусть дамочку, жену Петрова, зальет канализация или водопроводная труба лопнет над ее головой. А контрразведчики под видом водопроводчиков придут ремонтировать трубу. Отвлекут внимание… Ну, они знают, как поступать в таких случаях. И перетряхнут квартиру. Ясно?

Беляев кивнул и вышел из кабинета. Он не спал две ночи и мог не спать еще хоть неделю, хоть две недели, лишь бы все сработало, один из двух Петровых занял свою шконку в Лефортово.

Прага, Новый город. 12 октября.

Сергей Тарасенко и двое верных, самых надежных людей из его охраны под вечер приехали к пансиону пани Новатны. Оставив машину в ближайшем переулке возле пивной, они осмотрели окрестности и пришли к выводу, что место здесь тихое, прохожих мало, поблизости нет полицейских участков. Если действовать осмотрительно и быстро, того типа, устроившего погром в квартире Тарасенко и замочившего телохранителя Гену, можно спокойно, без особого риска грохнуть. А затем уйти, затеряться в лабиринте переулков, заранее наметив путь для отступления.

Оставив своих людей на улице мокнуть под дождем, Тарасенко поднялся на несколько ступенек, вошел в холл пансиона. За стойкой нес вахту муж хозяйки пан Вацлав. Когда он взглянул на посетителя, в глазах пана Вацлава застыло удивление: люди в дорогих костюмах, одетые по последней моде, не часто посещают третиразрядный пансион.

Тарасенко поздоровался и сказал, что ищет одного человека, своего друга по имени Иван Старостин. Не согласится ли уважаемый пан помочь в поисках? Порывшись в кармане, Тарасенко швырнул на стойку три мятых бумажки по сто крон. Вопреки ожиданиям, сидевший за конторкой человек не обрадовался неожиданному заработку, а надулся, как индюк, брезгливо покосился на деньги.

– Я хозяин пансиона. Хозяин, а не…

Пан Вацлав поднял вверх указательный палец.

– Уберите ваши деньги. Справки здесь дают задаром.

Пану Вацлаву не часто выпадала счастливая возможность похозяйничать в пансионе, в отсутствии супруги почувствовать себя главной фигурой, вокруг которой вертится вселенная. И сейчас он сполна использовал счастливый момент, даже не подумал взять унизительную подачку посетителя. Нацепив очки, принялся неторопливо перелистывать регистрационный журнал, водить пальцем по рукописным строчкам, хотя прекрасно помнил, что постояльцев с русскими именами в пансионе не было еще с прошлой весны. Десять минут он корпел над журналом, надувал щеки, изнемогая под грузом собственного величия. Наконец, поднял взгляд на терявшего терпение, покрывшегося красными пятнами Тарасенко.

Пан Вацлав испугался, что этот русский сей же момент же разорвет его на части, забьет до смерти или просто застрелит.

– Сожалею, – хозяин так глубоко вжал голову в плечи, будто ему по темечку шарахнули двухпудовым молотом. – Но господин Старостин не останавливался в нашем пансионе. Никогда.

Такой ответ не удивил гостя. Он запустил руку в карман и вытащил фотографию Колчина, сделанную при помощи специального принтера с видеопленки, отснятой камерой слежения. Снимок вышел черно-белым, паршивого качества, но и по такой фотографии человека можно узнать.

– А вот эта личность вам не знакома? – Тарасенко подержал фотографию перед физиономией пана Вацлава, у самого его носа. – Он в вашем пансионе останавливался?

– Трудно вспомнить все лица, – заерзал, завертелся на стуле пан Вацлав. – За день, бывает, здесь проходит столько людей. У меня зрение неважное. И память…

Тарасенко убрал фотографию в карман, не зная, чем оживить стариковскую память, громко постучал по стойке крепким литым кулаком.

– Лучше вспоминай, старик.

– Да, да… Вот теперь вспоминаю, – кивнул пан Вацлав. – Этот человек живет в триста десятом номере. Третий этаж. Конец коридора, справа. Почти напротив душевой комнаты. Только…

– Что только? Только что?

– Только его имя не Старостин. Его зовут Христо Баянов. Он приехал из Болгарии на сельскохозяйственную выставку.

– Пусть будет Баянов, – легко согласился Тарасенко. – Сейчас он у себя?

Пан Вацлав отрицательно помотал головой.

– Ушел утром и пока не вернулся. Видите ли, господин Баянов проводит здесь не всякую ночь. И не предупреждает, вернется он или останется в гостях у какой-нибудь пани. Правда, сегодня, когда он брал газету, то сказал мне: «До свидания. Увидимся вечером». Значит, придет.

– Это хорошо, – кивнул Тарасенко. – Можно мне подождать в комнате, которую занимает мой друг? Не хочется торчать под дождем. А здесь, в вашем холле, еще хуже, чем на улице. Дерьмом воняет.

– В номер нельзя. То есть, у меня нет ключа. Запасной ключ у супруги. Она сейчас отдыхает. Моя жена простужена, я не могу ее тревожить.

Но Тарасенко не успокоился, он поднялся на третий этаж, прошелся по коридору, осмотрелся. Ничего интересного: вонючая крысиная дыра, в которой по прихоти судьбы должны селиться люди. Сырой темный коридор, на полу истертая до дыр ковровая дорожка, скрипят рассохшиеся половицы, на потолке плесень. Врезной замок триста десятого номера заперт. Тарасенко плюнул на ковровую дорожку, спустился вниз, попросил хозяина не сообщать пану Баянову о неурочном визите друга.

– Хочу сделать сюрприз, – через силу улыбнулся Тарасенко. – Надеюсь, сюрприз окажется приятным.

– Я ничего не скажу, – пообещал пан Вацлав. – Только это как-то странно. Две разные фамилии у одного господина. И вообще…

– Ничего странного. Если человек хочет иметь несколько фамилий, пусть имеет. Хоть десять. Это его право.

– Но это как-то…

Тарасенко нахмурился, прищурил глаза и с такой лютой злобой глянул на пана Вацлава, что у того надолго пропала охота приставать к посетителю с вопросами и высказывать вслух свои соображения. Пообещав зайти часа через два-три, Тарасенко ушел. «Что б тебя грузовик сбил на перекрестке», – беззвучно шевеля губами, проворчал ему вслед пан Вацлав.

Со своими людьми Тарасенко обследовал ближайшие переулки и проходные дворы, перегнал машину в другое скрытое от людских глаз место, со спокойным сердцем зашел в пивную «Славянский дом», что помещалась в конце соседней улицы. По соседству с пансионом находился уютный ресторан, но сидеть там небезопасно. Русские парни здесь, в Праге, всегда привлекают внимание, Тарасенко и его друзей могут запомнить официантки или посетители. В пивной «Славянский дом» они выбрали столик у окна, посовещались и сделали большой заказ. Спешить некуда, можно со вкусом поужинать, растворить усталость в доброй порции водки. Теперь господин Старостин, он же Христо Баянов живым не вылезет из выгребной ямы, по ошибке названной пансионом.

Глава шестая

Сергей Тарасенко и его люди проторчали в пивной «Славянский дом» битых четыре часа. Тарасенко дважды посылал своего человека узнать, вернулся ли на ночевку пан Баянов. Во второй раз гонец принес добрую весть: минут тридцать-сорок назад Баянов поднялся к себе, выставил в коридоре грязные ботинки и пустую бутылку, заперся в номере и теперь, судя по звукам, доносящимся из-за двери, смотрит телевизор. В пансионе все тихо, народа почти никого, только за стойкой дремлет тот старик хозяин.

– Хорошо, – сказал Тарасенко. – Посидим еще немного.

Он взглянул на часы: время близилось к полуночи, но Тарасенко решил не торопиться, выдержать характер. Он дождется, когда хмырь Баянов или как там зовут этого чертова психопата, уснет и увидит последний в своей жизни сон. После полуночи Тарасенко войдет в пансион, поднимется на третий этаж, выбьет дверь и заплатит по счету: пристрелит клиента в постели, тепленького, сонного, а лучше, раздолбает его дурную голову обухом тяжелого молотка. Глядя на одинокий уличный фонарь, на ползущие по витринному стеклу дождевые капли, напоминающие крупных помойных мух, он посасывал пиво из кружки, предвкушая удовольствие от скорой расправы.

Тарасенко сопровождали два парня, лучше которых в городе не сыскать. Большие специалисты по выбиванию долгов и мокрым делам. Василий Шкиль, невысокого роста кряжистый малый, известный тупой звериной жестокостью. Поговаривали, что одним ударом кулака он может переправить своего оппонента с этого света в загробное царство. Но этим фокусом мало кого удивишь. И вообще, завоевать себе авторитет мокрухой или тяжелыми кулаками в преступном мире – трудно.

Шкиль же прославился тем, что во время жестокой кровавой разборки откусил язык Вадику Чарскому по прозвищу Сифилитик. Повалился на грудь своего противника, уже оглушенного зуботычинами, припал ртом к его раскрытому рту. Глубоким мощным засосом втянул в свою пасть язык Сифилитика. Цап острыми волчьими зубами. И выплюнул…

Костя Ломков по кличке Лом имел устрашающий вид: бритый наголо амбал с приплюснутым носом, тяжелой выдающийся вперед челюстью неандертальца, глубоко запрятанными глазками. Широкоплечий и мускулистый, он выглядел на все сто, но дело портили ноги, слишком короткие, с заметной кривизной. Из оружия он предпочитал велосипедную цепь, нож или молоток, это в ближнем бою. Кроме того, Лом неплохо стрелял. Совершив множество подвигов, фартовый Ломков ухитрился на родине не получить ни единой судимости, и теперь жил в Праге по своему чистому, как слеза младенца, паспорту и не от кого не прятался.

Ни Ломков, ни Шкиль никогда бы не поднялись выше уличных сутенеров, собирающих дань с русских проституток, но Тарасенко предложил им высокооплачиваемую работу своих телохранителей. Теперь парни отрабатывали авансы.

Весь вчерашний день Тарасенко и его люди ломали голову над проблемой: как избавиться от трупа телохранителя Гены, который лежал поперек разгромленной комнаты и уже начал источать сладковатую трупную вонь, на которую слетались злые осенние мухи. Но, сколько ни спорили, ничего оригинального так и не придумали, стали действовать по уже старой наработанной, можно сказать, классической схеме. Шкиль и Ломков разделись до трусов, закрывшись в ванной комнате, расфасовали тело Геннадия в большие герметичные пакеты из плотного целлофана.

Когда люди Тарасенко закончили эту трудоемкую грязную процедуру, хозяин заглянул в ванную, с пола до потолка залитую кровью, и ужаснулся увиденному: «Боже, я больше не смогу здесь мыться со своими девочками. Да я зайти сюда не смогу. Вы все испоганили, черти. Аккуратней надо было. Блин, мать вашу, сейчас блевону». Темной дождливой ночью труп, уложенный в два тяжелых чемодана и большую спортивную сумку, вытащили из подъезда и загрузили в машину. На лодочной станции в пригороде Праги мясников уже ждала моторная лодка и седой небритый мужик в матросском бушлате, тельняшке и капитанской фуражке с треснувшим козырьком.

Своим добрым открытым лицом и благородной сединой мужик напоминал романтический персонаж из знаменитой песни Аллы Пугачевой «Паромщик».

«Ну, в добрый путь, сынки. С богом», – сказал паромщик, перекрестился щепотью и, взяв весло, оттолкнулся от причала. Тарасенко остался на берегу и в бинокль наблюдал, как моторная лодка, ковыряя носом воду, тяжело, на медленном ходу идет против течения. Слабый мотор тарахтел, захлебывался и выпускал клубы вонючего серого дыма. На середине реки Ломков, Шкиль и романтический седой паромщик спустили чемоданы и сумку за борт, предварительно прикрутив к их ручкам какие-то железные чушки.

Продрогший, подавленный последними событиями, Тарасенко вернулся в квартиру и не смог подавить внутреннюю дрожь пока не напился. Ладно, весь этот кровавый кошмар уже позади, а сегодня он получит компенсацию за пережитые страхи, побои и унижения. За все.

Пивная уже опустела, только за угловым столиком мирно спал какой-то местный пьянчужка. Он широко расставил ноги под столом, повесил голову над грудью, из раскрытого рта капала слюна. И еще у стойки три чеха с мрачным ожесточением накачивались пивом, словно, собираясь перепить друг друга или установить рекорды в личном зачете, выпив не меньше ведра светлого «Козеля». К столику подошел официант и напомнил посетителям, что заведение закрывается через полчаса.

Тарасенко посмотрел официанту в глаза, бросил на стол деньги, скомканные в шарик.

– Принеси еще «Праздроя», только в чистых кружках, и три рюмки водки, – сказал он. – И еще вот что… Выкини отсюда вон того алкаша, который спит в углу. Смотреть на него тошно.

– Хорошо, пан. Но мы закрываемся…

– Сегодня вы закроетесь не раньше, чем я отсюда уйду, – отрезал Тарасенко.

– Да, но хозяин, – робко начал официант. – Мой хозяин сказал…

– Брось, мне это дерьмо слушать не хочется. Пошел твой хозяин знаешь куда? Так ему и передай.

Тарасенко чуть не завелся, он хотел швырнуть в лицо официанта пустую кружку или горящий окурок, но вовремя осадил себя. К чему привлекать к себе внимание, затевать скандал и мордобой с халдеем и его хозяином? Сменив тон, дружелюбно подмигнул официанту.

– Мы скоро уходим, дружище. Очень скоро. Потерпи нас еще немного. Ладно?

Официант подошел к спящему пьянице, растолкал его и, поддерживая под руку, вывел на улицу. Пьяница прокричал какие-то ругательства и исчез за серой пеленой дождя. Вернулся официант, поставил на столик порции пива и водки, но больше не рискнул заикаться о том, что заведение закрывается. Тарасенко усмехнулся. За те годы, что он прожил в Чехии, сумел составить очень четкое представление об этой стране и ее гражданах. Кажется, смог бы написать на эту тему научный трактат.

По наблюдениям Тарасенко, чехи производят впечатление мужественных людей только лишь потому, что никогда, ни при каких обстоятельствах публично не признаются в собственных страхах. На самом деле они панически, до колек, до судорог бояться двух вещей: русских танков и повышения цен на пиво.

Эти страхи нельзя изжить, их нельзя вытравить. Эти страхи сидят в голове, в печенках, бродят в крови. Как дурная неизлечимая болезнь, передаются младенцам с молоком их матерей. В последние годы к этим фобиям прибавился еще и страх перед русской мафией. Когда в каждом забубенном бухгалтере в нарукавниках, приехавшим из России лечить расстроенные нервы и язвенную болезнь, пить минеральную воду в Карловы Вары, чехам мерещится кровожадный убийца, садист, растратчик, сексуальный маньяк, извращенец и фальшивомонетчик в одном лице.

Тарасенко допил пиво, поднялся из-за стола. Шкиль и Ломков тоже встали, вместе вышли на улицу. Она вернулись к машине, вытащили из багажника пистолет, нож и молоток, спрятали оружие под плащами.

Вернувшись в пансион, Колчин глянул на настенные часы, висящие над головой пана Вацлава: без четверти полночь. Когда заскрипела входная дверь, дремавший на стуле хозяин разлепил веки, посмотрел на постояльца тусклыми безжизненными глазами замороженной рыбы, зевнул. Колчин остановился возле стойки, пожелал пану Вацлаву доброго вечера и попросил ключ от душевой комнаты.

Весь день Колчин провел в изнурительных поисках Милы Фабуш. Колчин перетряхнул полгорода, посетил все места, где могла остановиться женщина, побывал в нескольких ресторанах, показал фотографии Фабуш официантам и метрдотелям. Безрезультатно. Милу никто не мог вспомнить, хотя таких девочек мужчины, как правило, запоминают надолго. Завтра предстояло перетряхнуть вторую половину Праги.

Эта рутинная черновая работа навевала мертвенную тоску и сон. Колчин мечтал сбросить с себя несвежую рубашку, облачиться в халат и шлепанцы. Он молился об одном: только бы в душе не отключили горячую воду. – Как дела, господин Баянов? – пан Вацлав протянул постояльцу ключ от душевой. – Как успехи на любовном фронте?

– Пока похвастаться нечем, – честно ответил Колчин. – А как здоровье супруги?

– Кашляет взахлеб. Но температура спала.

Показалось, что пан Вацлав хотел сказать еще что-то. Нечто важное, срочное, слова уже вертелись на языке, готовые выскочить, но в последний момент хозяин почему-то передумал и промолчал. Колчин уловил эту перемену настроения, остановился у стойки, повертел на пальце ключ.

– Ко мне никто не приходил? – спросил он, внимательно глядя на хозяина.

– Нет, никто не приходил, – пан Вацлав отвел взгляд.

После ухода Тарасенко пана Вацлава заело беспокойство. Посетитель показался ему человеком недобрым, подозрительным. Пан Вацлав и так и этак обдумывал ситуацию, даже придвинул ближе телефонный аппарат и несколько раз повторил про себя трехзначный номер городской полиции: сто пятьдесят восемь. Но быстро остыл, решив, что звонить в полицию – вздорная затея. Что он скажет? Ну, приходил какой-то тип, ну, спрашивал о постояльце. Что дальше? Да его на смех поднимут.

Позже хозяину вспомнился злобный взгляд Тарасенко, насупленные, сведенные брови, но глубже всего в память запали тяжелые налитые кулаки гостя с выпирающими костяшками. Нет, с таким человеком лучше не связываться, как говориться, уйти с дороги. Пан Вацлав человек маленький, он сдает номера приезжим людям, всего-то, его дело – сторона. Тот тип просил не сообщать Баянову о своем визите, хотел сюрприз сделать. Путь так и будет.

– И никто меня не спрашивал? – иначе сформулировал вопрос Колчин. – Ни мужчина, ни женщина?

– Никто, – твердо ответил хозяин, стрельнув взглядом по сторонам. – Если бы спрашивали, я запомнил.

Колчин кивнул и стал подниматься по лестнице, размышляя над тем, по какой причине пан Вацлав бессовестно врет. Полутемный пустой коридор на третьем этаже показался Колчину по особенному мрачным, рассохшиеся половицы скрипели под ногами предательски громко. В правой руке Колчин зажал рукоятку пистолета, левой рукой вставил ключ в замочную скважину, повернул его на два оборота. Прижавшись плечом к косяку, толкнул дверь, не переступая порога, выставил руку, нащупал выключатель.

Под потолком вспыхнула яркая лампочка в колпаке из прессованного стекла. Колчин, готовый выстрелить на звук, на любой шорох, сделал шаг вперед: в номере никого. Колчин открыл душевую комнату, зажег свет. И здесь пусто. Он снова вышел в коридор, постоял пару минут, обдумывая ситуацию.

Пансион пани Новатны хорош хотя бы тем, что с одного взгляда можно определить, сколько людей в настоящий момент находится в номерах и какие комнаты пустуют. Дело в том, что постояльцы, если они хотят, чтобы их ботинки или туфли к утру блестели свежим гуталином и сияли чистотой, должны вечером выставлять обувь в коридор, у порогов своих номеров. В пять утра появляется цыганского вида глухонемой парнишка, прикрепляет к обуви ярлычки с номерами, ставит туфли и ботинки на тележку и отправляется вниз, в свою каморку под лестницей. Ровно в семь утра начищенная обувь возвращается на прежнее место.

Сейчас, если судить по ботинкам, стоящим у дверей, в этом крыле пансиона проживают три постояльца, включая самого Колчина.

Соседний номер пустует. Колчин вернулся в свои апартаменты, собрал в сумку вещи, включил телевизор, прибавил звук. Выйдя в коридор, запер дверь, вытащил из сумки и поставил у двери пару нечищеных ботинок, пустую бутылку из-под водки и пол-литровую банку с надписью «Кока-кола». Затем вынул из кармашка сумки тюбик без этикетки. Он поднял банку, выдавил из тюбика какую-то густую субстанцию, что-то вроде зубной пасты. Смазал этой субстанцией днище банки, затем поставил банку на пол, в сантиметре от двери, на несколько секунд плотно прижал жестянку к полу. Придвинул чуть ближе к банке водочную бутылку.

Теперь названные гости, если они все-таки пожалуют на ночь глядя, должны будут убрать посуду с дороги, чтобы войти в комнату Колчина. Он присел на корточки у соседнего незаселенного номера, поковырялся в замке лезвием перочинного ножичка, опустил ручку и толкнул дверь. Колчин зашел в комнату, едва освещенную слабым млечным светом уличного фонаря. Припер дверную ручку спинкой стула, положил сумку у двери и, не снимая плаща и пиджака, повалился спиной на кровать.

Он задрал ноги кверху, поставив задники ботинок на нижнюю перекладину кровати, несколько минут разглядывал темный потолок и прислушивался.

Город тихо спал. В этой прозрачной тишине стали слышны звуки, незаметные днем. Внизу проехала легковая машина, поворачиваясь от порывов ветра, заскрипел железный флюгер на крыше дома через улицу, другим, тонким скрипом отозвалась внешняя ставня на окне. Жаль, что так и не удалось принять душ, – подумал Колчин, сейчас он был согласен и на холодную воду. Минута текла за минутой, скрипел железный флюгер, стонал ветер, шуршал дождь. Звуки баюкали, навевали сон, глаза закрывались. Кажется, тревога была ложной, нынешней ночью ждать уже некого. Колчин расстегнул пуговицы пиджака, раскинул руки по сторонам.

Сонливость, вязкая и тяжелая, навалился стеной. И не было сил бороться с этой тяжестью. Колчин задремал и увидел сон, вернее воспоминание о реальных событиях прошлой весны.

В мае Колчин поехал к матери Марии Степановне, жившей в Ленинградской области в рабочим поселке, что в двадцати километрах от Волхова. Мать настояла на том, что сама приедет на станцию встречать сына. Волнуясь перед встречей, Колчин сошел с поезда, прошагал двести метров до автобусной станции. И выяснил у старика, торговавшего билетами, что автобус из поселка отменен, а другой автобус придет только через два часа.

Не зная, чем себя занять, Колчин бродил по пустынной площади возле железнодорожной станции и ближней улице, застроенной некрашеными бедными домишками. Здесь из достопримечательностей можно было отметить только пивнушку, где торговали кислым бочковым пойлом, ни цветом, ни запахом не напоминавшим пиво. И продуктовый магазинчик, в распахнутую низкую дверь которого, похожую на черный крысиный лаз, почему-то никто из покупателей не рисковал заходить.

Поездов долго не было. Через открытый переезд проходили легковушки, пустые грузовики шли к лесопилке и цементному заводу и с грузом возвращались обратно. Над поселком торчала труба заводской котельной, пускавшая черный дым в голубое небо. Май месяц, жара, как в июле, молодая листва на тополях, разросшихся по краю площади, казалась серой под слоем пыли.

Наконец, автобус пришел, мать, одетая в черную болоньевую куртку, короткие сапоги, вышла из передней двери. Колчин шагнул к ней, поставил сумку с гостинцами на землю, обнял мать за худые плечи. Мария Степановна отстранилась, посмотрела на него снизу вверх. Когда мать щурила глаза, по вискам расходились тонкие лучики морщинок: «Седины у тебя прибавилось, Валера». «Да где там прибавилось», – улыбнулся Колчин. «Похудел ты, сынок», – сказала Мария Степановна, глаза ее увлажнились, платок съехал с головы. Колчин, не придумав ответа, только пожимал плечами и моргал глазами. Он сжал своими ладонями ладони матери, сухие и горячие.Слова застряли в горле.

Над площадью висела мелкая въедливая пыль, которую ветер гнал с цементного завода. Казалось, это от нее, от пыли, слезятся глаза, щиплет в носу, а язык сделался шершавым, как наждак. «Мама… Ну, что вы, мама», – сказал он. Мария Степановна с Колчиным залезли в тот же автобус, что привез мать на станцию, сели на переднее сидение. «Надолго приехал? – спросила Мария Степановна. – Недельку хоть поживешь?» Колчин отрицательно помотал головой: «Завтра уезжаю. Утром».

…Колчин проснулся, словно его резко толкнули в грудь. Полосу сна от полосы бодрствования отделили две-три короткие секунды. За те четверть часа, что он спал, ничего не изменилось. Та же темнота вокруг. Все так же беспокойно скрипел флюгер, тихо стучал дождь по стеклу.

Но к этим звукам, кажется, добавились другие тревожные шумы. Скрипнула половица в коридоре, кто-то тихо кашлянул… Колчин сел на кровати, затем поднялся на ноги, сбросил с себя плащи и пиджак. Стараясь не издать ни звук, ступая на носки, подкрался к двери, переставил стул, подпиравший дверную ручку.

Удача дважды улыбнулась Тарасенко и его друзьям за те четверть часа, что занял путь от пивной «Славянский дом» к двери номера триста десять.

На улице не встретилось ни единой живой души – и это удача, потому что лишние люди в таком деле, это нежелательные лишние свидетели. В первом часу ночи город словно вымер, даже освещенные окна попадались не часто. Тарасенко похвалил себя за то, что не стал спешить, дождался позднего часа, теперь может действовать спокойно.

Второй приятный сюрприз поджидал поздних гостей в холле пансиона. Входная дверь оказалась открытой, а старик хозяин заперся в туалете почитать газету и справить нужду. Если бы ночью дежурила сама пани Новатны, то входная дверь в пансион была ровно в десять тридцать вечера заперта на замок и широкую металлическую задвижку. И каждому постояльцу, опоздавшему к этому сроку, пришлось бы унижено топтаться на крыльце, долго стучать в дверь. И, если хозяйка не в духе, оправдываться, объяснять ей причину своего опоздания и выслушивать замечания, полные яда и горькой иронии.

Но пани Новатны лежала с температурой. А ее муж, человек широких либеральных взглядов, считал, что запирать на ночь дверь не нужно. В городе почти нет преступности. А постояльцы вправе возвращаться в номера, когда им вздумается, даже заполночь, не спрашивать у него разрешения войти и не барабанить в дверь. В своих самых смелых суждениях пан Вацлав допускал, что некоторые жильцы изредка могут привести к себе женщину. При том, разумеется, условии, что дама не останется до утра и не попадется на глаза хозяйке.

Никем не замеченные Тарасенко и его люди поднялись по лестнице на третий этаж, свернули направо. Первым шагал Василий Шкиль, он расстегнул зеленую матерчатую куртку, запустил руку за пазуху, придерживая правой рукой молоток. Тарасенко шел следом, в кармане его плаща лежал полуавтоматический «Люгер» девятого калибра. Замыкал шествие бритый наголо амбал Ломков, похожий на пещерного человека, только что сходившего в парикмахеру.

Остановились в трех шагах от двери. Шкиль распахнул куртку, вытащил молоток, повернулся к хозяину, ожидая указаний. Нужно решить, выбивать замок молотком, двинуть в дверь ногой или действовать как-то иначе. Возможно, дверь открыта, хозяин номера забыл повернуть ключ в замке. Тарасенко покусывал губу и раздумывал над тем, как бы ловчее подступиться к жертве.

Из-за двери слышалась приятная песня саксофона, видимо, по телеку крутили концерт джазовой музыки. На пороге номера стояла пустая стеклянная бутылка, большая банка из-под газировки и черные ботинки, забрызганные грязью.

– Убери это дерьмо с дороги, – скомандовал Тарасенко, обращаясь к Шкилю, и показал пальцем на грязные ботинки.

Тарасенко говорил совсем тихо, прикрывая рот ладонью. Шкиль кивнул, вытащил из-под куртки молоток, положил его на пол, чтобы не мешал.

Колчин стоял, прислонившись плечом к запертой двери, вслушивался в тихую возню, что происходила в коридоре. Он присел на корточки, глянул в замочную скважину. С этой неудобной позиции смог увидеть только спину Ломкова, нижнюю часть короткой кожаной куртки и зад, плотно обтянутый черными джинсами. Этот зад закрывал весь обзор, Колчин даже не смог понять, сколько гостей находится у двери его номера.

Выпрямившись, Колчин положил пистолет в карман брюк. Сняв с пальца правой руки золотой перстень, опустил его в нагрудный карман рубашки, расстегнул ремень, вытащил его из брюк. Намотал ремень на кисть правой руки. С тем расчетом, чтобы в бою на средней дистанции можно было достать противника гнутой пряжкой, остро заточенной по углам, а в ближнем бою приложить тяжелым кулаком.

В коридоре наступила напряженная тишина. Шкиль наклонился вперед, взял один ботинок и поставил его в сторону, к стене, затем переставил второй ботинок. Двумя пальцами подхватил за горлышко пустую водочную бутылку, чтобы не звякнула, вложил ее боком в башмак. Двумя пальцами потянул вверх банку «пепси-колы», но банка не оторвалась от пола, даже на сантиметр не сдвинулась с места, будто приклеилась к порогу.

Шкиль бездумно обхватил банку пальцами, с силой дернул на себя. В наступившей гулкой тишине он услышал, как что-то щелкнуло внутри посудины, у банки отломилось днище. Шкиль даже не почувствовал вонючий дух, то ли керосиновый, то ли скипидарный. В следующее мгновение жидкость вспыхнула неестественно ярким ослепительным пламенем, брызги разлетелись по сторонам, попали на лицо, на шею, на губы. Шкиль не успел отдернуть руку, не успел почувствовать боли, он был ослеплен вспышкой. Успел лишь сомкнуть веки, спас глаза. Шкиль коротко вскрикнул, отпрянул от двери, повалился на спину. Закрывая обоженное лицо горящими рукавами куртки, покатился по полу, пронзительно закричал.

После взрыва банки с газировкой Тарасенко не за секунду пришел в себя. Огненная вспышка, выброс пламени не задели ни его, ни Ломкова. Но Тарасенко растерялся, отступил от двери номера. Все происшедшее оказалось выше его понимания. Но уже через мгновение он сообразил, что удирать из пансиона, не сделав дела, нельзя. Не затем он сюда явился, чтобы сейчас убегать.

По коридору уже расползались темные клубы дыма, загорелась дверь триста десятого номера, огонь быстро распространялся, пламя захватывало простенок между номерами, оранжевые языки поднимались к потолку. Жильцы, еще не знающие о пожаре, но разбуженные воплями Шкиля, просыпались. Вскакивая с кроватей, высовывались в коридор. Тарасенко развернулся, выбросив вперед ногу, врезал подметкой ботинка по объятой пламенем двери. Посыпались искры, но замок выдержал удар, дверь удержалась на петлях.

– Давай, – приказал Тарасенко Ломкову.

Лом отошел к противоположной стене, поднял воротник кожаной куртку, прижал подбородок к груди, сгруппировался. Выставив вперед правое плечо, бросился на горящую дверь, словно живой таран. Маловато места, чтобы разбежаться, набрать скорость, но тяжелый Лом одолел преграду живым весом и мускулами. Он врезался в дверь плечом, разломал ее надвое, влетел в номер. Поскользнувшись, упал, перевернулся через голову, но через секунду уже вскочил на ноги.

– Тут никого, – заорал Ломков.

– В шкафу посмотри, – крикнул в ответ Тарасенко.

Колчин вставил ключ в замочную скважину, повернул его, опустил ручку и рванул дверь на себя. Чуть не споткнулся о человека, катающегося по полу, сбивающего пламя с рукавов куртки. Человеком был Василий Шкиль, горящая жидкость обожгла ему лицо и руки. Колчин шагнул к Тарасенко, размахнулся. Но тот успел отступить, выхватил из внутреннего кармана пистолет.

Пряжка ремня просвистела в воздухе. Ее острый край прошелся по лбу Тарасенко, прочертив линию над бровями, глубоко, до кости рассек кожу. Тарасенко вскрикнул, но не выпустил оружия. Колчин сделал обратный замах и снова ударил.

На этот раз пряжка чирикнула по зубам Тарасенко. Колчин отступил назад, в номер. Свободной рукой полез в карман, но пистолет лежал в другом, правом кармане.

– Пу, пу, пу, – Тарасенко выплюнул изо рта зубы, выбитые пряжкой. – Пу.

Кровь из рассеченного лба заливала глаза. Он почти ничего не видел, только ощущал кожей близкое горячее пламя.

Из ближней комнаты выбежала женщина с растрепанными волосами. Путаясь ногами в длинной ночной рубашке, она вихрем пронеслась по коридору мимо мужчин. Через секунду ее босые пятки уже стучали по ступеням лестницы. Из левого крыла коридора тоже показались какие-то люди, они бежали к лестнице.

Из соседнего с душевой комнатой номера выскочил седой немец, в майке без рукавов и подштанниках небесно голубого цвета. Он не успел надеть на себя ни рубашки, ни штанов, зато успел нацепить на нос очки в золотой оправе. Мужчина бросился вперед, но тут увидел впереди себя полосу огня. Остановился и стал задом пятиться в конец коридора к окну, за которым находилась площадка внешней пожарной лестницы. Обеими руками мужчина поддерживал подштанники со слабой резинкой, чтобы не потерять их по дороге. Он подскочил к окну, поднял раму.

Подштанники свалились с живота, съехали по бедрам вниз и повисли на коленях. Сквозь дым, летящую по воздуху сажу и копоть можно было издали увидеть бледный, как молодая луна, зад.

Мужчина перекинул одну ногу через низкий подоконник, наступил на широкую, огороженную ржавыми поручнями, площадку пожарной лестницы и зачем-то оглянулся назад. Тарасенко вскинул пистолет и несколько раз выстрелил на звук. Когда грохнул второй выстрел, мужчина вдруг остановился, расставив ноги по сторонам, сел на подоконник. Очки слетели с носа. Он схватился ладонью за шею, из-под пальцев брызнула кровь. Мужчина прислонился спиной к стене, уронил голову на грудь и больше не пошевелился. Кровь лилась из простреленной шеи, как вода из крана.

Колчин выстрелил с бедра, держа пистолет в левой руке. Первая же пуля вошла Тарасенко под ребра, сбила его с ног. Теряя равновесие, он пальнул в потолок, упал. На лицо посыпалась сухая штукатурка. Тарасенко выпустил последний патрон в сторону своего врага, но пуля застряла в дверном наличнике. Колчин шагнул в коридор, прикончил его выстрелом в голову. Пуля вошла точно между глаз. В коридоре стало так жарко, что дышалось с трудом.

Колчин сбросил ремень с руки, стал задом отступать к лестнице. – Пожар, – закричал Колчин. – Выходите все. Пожар.

События развивались так быстро, что Ломков, находившийся в номере Колчина, потерял их нить. Он видел женщину в длинной рубахе, пробежавшую в сторону лестницы, но затем услышал выстрелы, но не рискнул высунуться, боясь угодить под пулю. Он медленно, шаг за шагом, отступал к окну, смотрел, как быстро огонь расползается, подбирается все ближе к нему. Пару минут Ломков ничего не предпринимал, прикидывая варианты отступления. Но вариант оставался лишь один – рвануть к двери, проскочить огонь на полном ходу. Ломков успел надышаться дымом и наглотаться копоти. Если и дальше оставаться здесь, то поджаришься, как кусок мяса на вертеле заснувшего шашлычника.

Ломков втянул в себя горячий воздух, рванулся вперед, перепрыгнул горящую разломанную дверь, перелетел порог номера. Оказавшись в коридоре, проскочил полосу огня, рванулся дальше и грудью натолкнулся на Колчина, в момент столкновения не устоявшего на ногах. Колчина шатнуло в сторону, он потерял равновесие, присел на одно колено, пистолет вывалился из пальцев и отлетел куда-то в огонь.

В эту секунду Ломков увидел лежавшего на полу Тарасенко, окровавленное лицо, черную дырку между глаз. Ботинки Тарасенко горели, а брюки дымились и готовы были вспыхнуть. Человек, за которым они пришли в пансион, как ни странно, оказался цел и невредим. Колчин уже поднялся на ноги. Пистолета у Ломкова не было, в трудных жизненных ситуациях он больше полагался на финку или кулаки, чем на ствол. Он выхватил из внутреннего кармана куртки нож фабричной работы с пятнадцати сантиметровым обоюдоострым клинком, деревянной ручкой и латунным тыльником.

Ломкова и Колчина разделяли всего два шага. Ломков держа нож прямым хватом, отвел руку назад для удара. Он хотел воткнуть нож в живот противника снизу, затем вытащить его. Снова воткнуть и крутануть рукоятку на девяносто градусов. Без сомнения, это ранение окажется смертельным.

Но Колчин двигался быстрее. Он ударил основанием ладони в верхнюю челюсть Ломкова, под нос. Отступил на шаг, двумя ладонями захватил руку, в которой Ломков сжимал нож, рванул руку вверх, нырнул под нее. А затем резко опустил захваченную руку так, что Ломков сам животом напоролся на собственный нож. Колчин разжал пальцы, отступил на шаг.

Ломков согнулся пополам, повалился на колени, он дернул за рукоятку ножа, стараясь вытащить клинок из живота. Но сила, которой славился Ломков, испарилась, ушла, как вода в песок. Пальцы сделались влажными, непослушными. Они скользили по рукоятке ножа, не могли за нее зацепиться. Язык вывалился изо рта Ломкова, с языка капала кровь.

Колчин хотел повернуться к лестнице, но не успел… Шкилю удалось сбить с себя огонь, когда Тарасенко был уже мертв, а Ломков доживал последние минуты. Шкиль на карачках полз к лестнице, когда за его спиной завязалась драка, тут он поменял решение, развернулся и пополз в обратном направлении. Куртка, свитер и рубаха прогорели насквозь. Дырявая одежда еще дымилась, лицо Шкиля сделалось страшным, на этом черном нечеловеческом лице блуждала дикая идиотическая улыбка и блестели оскаленные острые зубы. Его плоть горела от ожогов, а душу разрывали ненависть и жажда мести.

Передвигаясь на карачках, как собака, Шкиль рванулся к Колчину, повис у него на правой ноге, прокусил брючину, глубоко вонзил зубы в мышцу.

Колчин взбрыкнул ногой, но освободился лишь на мгновение. Шкиль зарычал и снова вцепился зубами в икроножную мышцу. Чтобы не упасть, Колчин облокотился двумя руками о горячую стену, поднял левую ногу, согнул ее в колене. И резко опустил каблук ботинка на шею Шкиля.

Что-то хрустнуло, будто под ногой сломалась сухая ветка. Шкиль распластался на полу, дернулся, плюнул кровью и затих. Колчин, приволакивая искусанную ногу, захромал к выходу. На ходу он кашлял и отплевывался. Дым на лестнице оказался таким густым, что Колчин нашел перила ощупью. Глаза слезились, а в глотке словно застряла пробка из-под шампанского. Колчин спускался медленно, чтобы не грохнуться вниз. На площадке второго этажа дышалось немного легче.

Постояльцы, разбуженные криками и пистолетными выстрелами, уже толпились на первом этаже возле лестницы, спрашивая друг у друга, что произошло наверху. По холлу металась забывшая о простуде пани Новатны. Она голосила и рвала вставшие дыбом волосы. Пан Вацлав подскочил к Колчину.

– Господи, я думал, вы…

– Нет, по недоразумению я еще жив.

Колчин подошел к стойке, взял графин с водой и сделал несколько глотков из горлышка. Пан Вацлав снова подскочил, встряхнул Колчина за грудки.

– Что? Что там произошло? Скажите…

– А вы не сами догадываетесь? – удивился Колчин. – По-моему, двух мнений тут быть не может. Это пожар.

Колчин взглянул на хозяина с жалостью. В лице пана Вацлава не было ни кровинки. Он выглядел взволнованным и растерянным. Так выглядит почтальон, потерявший свою сумку. Ведь без этой чертовой сумки он уже не почтальон.

– Ваша заведение застраховано от пожара? – спросил Колчин.

– Да, застраховано, – рассеяно кивнул хозяин.

– Прекрасно, вы получите деньги, возместите все убытки. И сделаете здесь такой шикарный ремонт, что сможете брать с жильцов двойной тариф.

Краски жизни снова появились на лице пана Вацлава. Он подумал, что в жизни есть и приятные моменты, например, получение страховой премии.

– Все на улицу, – закричал хозяин повеселевшим голосом.

Колчин, смешавшись с группой постояльцев пансиона, протиснулся к выходу, спустился на тротуар. Превозмогая боль в ноге, он перешел на противоположную сторону улицы, открыл дверцу «Фиата». Замер, поднял голову кверху. В двух крайних окнах третьего этажа, плясали отсветы оранжевого пламени, из открытой форточки валил черный дым.

Пожар медленно превращался в коллективное развлечение: сбегались зеваки из окрестных домов, весело улюлюкали подростки, что-то кричали женщины. Через минуту вниз посыпались лопнувшие стекла, вдалеке, в лабиринте переулков завыла пожарная сирена, другая близкая сирена отозвалась за соседним домом. Колчин сел за руль и повернул ключ в замке зажигания. Ему здесь больше делать нечего.

Глава седьмая

Прага, Новый город. 13 октября.

Аптекаря Карела Алеша среди ночи разбудили длинные настойчивые звонки в дверь. Он сел на кровати и протер глаза. Эмма тоже проснулась, заворочалась на своей половине кровати, включила лампу.

– Кажется, звонят, – сказала жена. – Кто бы это мог быть? Может, кто-то из твоих пациентов пришел?

Алеш сунул ноги в тапочки. Он нутром понял, кто звонит в дверь, но не стал вслух высказывать свою догадку. Душой овладело беспокойство, неосознанный страх и мертвенная щемящая тоска. Опять этот русский. – Мои пациенты не шляются по ночам, – проворчал Алеш. – Мои пациенты почтенные люди.

Он поднялся, вышел из спальни, не зажигая верхнего света, длинным темным коридором дошагал до двери, хватаясь одной рукой за стену, другой рукой застегивая пуговицы теплой полосатой пижамы. Остановился, припал к глазку. И увидел то, что хотел увидеть меньше всего на свете, что боялся увидеть: мрачную физиономию Колчина. Алеш с усилием сдержал вырвавшийся из груди стон, отступил на шаг от двери.

Может быть, не открывать? Не пускать? Ответом на эту мысль стал новый длинный звонок. Нет, открыть все-таки придется. Иначе этот тип всю ночь будет стоять под дверью, своими звонками он не даст заснуть не только Алешу и Эмме, но и всех соседей разбудит. А соседи… Они вызовут полицию. Придется объясняться, оправдываться, отвечать на тупые бессмысленные вопросы. Такая перспектива не радовала.

Алеш включил свет, повернул замок, отступил назад, распахивая дверь. Колчин вошел, закрыл за собой дверь.

– Простите за поздний визит, профессор.

– Вы дали слово, что больше никогда здесь не появитесь, – зловещим шепотом прошипел Алеш. – Будьте же, наконец, мужчиной. Держите слово…

Алеш хотел отчитать Колчина и, если получится, выпроводить его обратно на темную улицу, но аптекарь раскрыл рот и остановил речь, полную пафоса. Минуту Алеш с молчаливым любопытством разглядывал ночного гостя.

Лицо Колчина покрывали размазанные темные полосы сажи и грязи, волосы спутались, висели неряшливыми сосульками, сделались какими-то пегими, серыми. Рукав рубахи вырван из плеча, верхние пуговицы отлетели, воротник болтался на двух нитках. На голой груди несколько глубоких царапин и кровоподтеков. Правая штанина ниже колена разорвана пополам и густо пропитана какой-то темной бурой жидкостью, кажется, кровью.

– Совершенно верно, я дал слово, – усмехнулся Колчин. – Но у меня было предчувствие, что мы снова увидимся. А если бы я не доверял своей интуиции, то погиб еще час назад.

Усмешка Колчина бесила аптекаря. Мало того, что этот русский разрушает его семейную жизнь, не дает спать ночами, он еще позволяет себе сомнительные остроты и ухмылочка. Алеш сжал бескровные губы. В эту минуту он ненавидел Колчина, ненавидел себя за слишком уступчивый характер.

– Обстоятельства сильнее меня, – продолжил Колчин. – Имейте же милосердие. Мои документы сгорели во время пожара. У меня нет денег, хотя эта проблема волнует меня меньше всего. Наконец, я ранен, то есть укушен. Что вообще-то одно и то же. И у меня нет знакомого врача, кроме вас.

Алеш снова обрел дар речи.

– М-да, – только и сказал он. – Вы наглый бесцеремонный тип.

– Так вы полечите мою ногу?

– Проходите в смотровую, – вздохнул Алеш. Смотровой или операционной Алеш именовал ту самую комнату, где вытаскивал пулю из руки Донцова. Колчин вошел в комнату, сиявшую чистотой. Подошел к умывальнику, снял правый ботинок и носок. Опрокинув ботинок подметкой вверх, вылил в раковину загустевшую кровь. Затем скинул брюки и, сев на край секционного стола поднял ногу, согнул ее в колене. Алеш надел халат, протер тряпочкой очки и, наклонившись, стал внимательно разглядывать два глубоких укуса посередине икроножной мышцы.

– Это что у вас, собачий укус? – спросил аптекарь. – Ну и зубы… Крупная собака тяпнула. Может, бешеная?

– Бешеный, – уточнил Колчин. – Это человек.

– Человек? – переспросил Алеш. – Не может быть.

– Может, профессор, еще как может.

– Не называйте меня профессором, – насупил седые брови Алеш. – Я всего-навсего аптекарь и практикующий врач.

– Сегодня – аптекарь, а завтра, глядишь, уже профессор, – улыбнулся Колчин. – Профессор травматолог – это звучит. Специалист по огнестрельным, резаным, рваным и колотым ранам. И человеческим укусам. Вам надо делать карьеру, если появилась такая обширная практика.

Алеш протер раны мокрым тампоном, остриг ножницами волоски и, щурясь от яркого света, долго разглядывал ногу. Нижний укус выглядел особенно страшно. Кусок мяса вылез наружу, посинел и повис на полоске кожи и поврежденных мышечных волокнах.

– Сейчас вам будет не до шуток, – сказал Алеш. – На стенку полезете от боли. Раны придется зашивать добрую половину ночи. А для начала сделать противостолбнячные уколы. Видимо, человек, который так укусил ногу, имел причины вас сильно ненавидеть. Очень, очень сильно. По личным мотивам. Я его понимаю.

– Ничего личного, – покачал головой Колчин. – Хотите верьте, хотите нет, но этого человека я видел сегодня первый раз в жизни. Даже не успел рассмотреть его морду, потому что он передвигался на карачках. А вокруг все горело.

Алеш отошел к застекленному шкафчику, стал выкладывать на столик инструменты, нитки и разовые шприцы. Колчин бодрился из последних сил и надеялся, что в операционную войдет Эмма, но она так и не появилась. – В следующий раз, когда вы явитесь сюда среди ночи, я укушу вас еще сильнее, – пообещал Алеш. – И не окажу помощи.

…Колчин долго лежал в кабинете аптекаря на скрипучем кожаном диване. Он вертелся с боку на бок, уже под утро он придумал способ победить бессонницу. Зажег настольную лампу, открыл медицинский журнал и углубился в изучение юридической статьи о возмещении материальных затрат медицинским экспертам, производящих лечение больных и вскрытие умерших в тех случаях, когда они занимаются этой деятельностью вне рамок своих служебных обязанностей. На второй странице Колчин заснул, закрывшись с головой шерстяным одеялом.

Белоруссия. Брест, железнодорожный вокзал. 13 октября.

Оперативник ФСБ Николай Спицын сел в купе, занятое Михаилом Алексеевичем Петровым, за десять минут до отправления поезда. Он скинул с себя куртку, поставил на колени спортивную сумку, расстегнул «молнию», выставил на стол пару пива, фляжку с водкой. Пограничный контроль был уже позади, то ли по этой, то ли по другой причине сидевший у окна Михаил Петров казался бодрым и даже веселым. Новому попутчику он не то чтобы обрадовался, но при его появлении не нахмурился. Даже спросил, играет ли Спицын в карты. Получив отрицательный ответ, сказал: – И правильно. А то на каталу нарветесь, останетесь без рубля.

– Вот поэтому и не играю, – улыбнулся Спицын.

Петров Спицыну не понравился с первого взгляда: прилизанный хлыщ с напомаженными волосами, пижон и сноб. Даже в поезде не снимает яркую рубашку и фирменный костюмчик светло бежевого цвета, под которым, возможно, имеется подплечная кобура с пушкой девятого калибра. Впрочем, к черту и пушку, и костюмчик и вообще все посторонние эмоции. К своим тридцати девяти годам Спицын нажил богатый опыт общения с трудными и опасными людьми, он не первый раз исполнял роль якобы случайного попутчика, подсаживаясь в купе к пассажирам, которыми интересовалась его ведомство. Но на этот раз случай был особый, действовать нужно осторожно, но без долгой раскачки. По ориентировке сотрудников внешней разведки выходило, что Петров может оказаться крайне опасным человеком, не исключено, что у него в запасе есть кое-что похуже пушки. И, едва Петров заподозрит неладное, может без долгих раздумий пустить в ход оружие. Перестреляет или взорвет половину вагона, а сам спрыгнет на ходу. Ищи его потом.

В практике Спицына был случай, когда опасный преступник, разгадав в соседе по купе опера, не стал стрелять, чтобы не переполошить людей. А дождался вечера, выпил стакан кефира, пожаловался на радикулит. Раскатал матрас и вроде как собрался отойти ко сну. Выбрав удобную минуту, до смерти забил напарника Спицына пистолетной рукояткой. А когда поезд сделал минутную остановку на перегоне, опустил окно и ушел в степь. Спицын зашел в соседнее купе якобы стрельнуть сигаретку, но ничем уже не смог помочь своему сослуживцу. Тремя годами спустя убийцу арестовали в Венгрии, где он жил по чужим документам. В Будапеште он нарушил правила дорожного движения. По сценарию, сочиненному в Москве, Спицын должен вывести Петрова в вагон-ресторан, подпоить его. Придумав уважительный предлог, вернуться в купе и осмотреть багаж своего подопечного. Если Спицын по каким-то причинам не сможет вернуться из ресторана в купе, это обыск произведет его напарник Гриценко, который занял место в этом же вагоне в крайнем купе рядом с туалетом. Когда негласный осмотр будет закончен, Гриценко свяжется с Москвой, получит дальнейшие указания.

Но в стройном простом плане выходила одна просматривался дефект. Человек вроде этого Петрова не пойдет с кем попало в ресторан глушить водку и есть сомнительные вагонные закуски. Сперва нужно завоевать доверие этого типа, а дальше – проще. По опыту Спицын знал, что легче всего сблизиться с человеком, если начинаешь разговор не с вопросов, даже не с совместного распития горячительных напитков, а с рассказа о самом себе.

Николай представился: назвался своим настоящим именем, для затравки сообщил Петрову, что на вокзал его провожала любовница, очень эффектная женщина, в постели такая горячая, что этим делом с ней можно заниматься зимой на воздухе и даже зад не отморозишь. Женская тема была неисчерпаема, она сулила массу поворотов, затягивала в себя, как омут. Минут двадцать Николай развивал, раскручивал свою историю о пылкой любовнице, сдабривая рассказ пикантными эротическими подробностями, вычитанными в периодике.

Однако попутчик оказался человеком на удивление равнодушным к подобным байкам, он флегматично чистил яблочко перочинным ножом, пялился в окно, из вежливости кивал головой. Только заметил вслух, что иметь любовницу в Бресте для жителя Москвы неудобно и дороговато, на одних железнодорожных билетах обанкротишься.

– У меня любовницы не только в Бресте, – самодовольно улыбнулся Спицын. – Господи, где их только нет. Работа разъездная, я налаживаю оборудование в колбасных цехах. А коллективы везде женские, так что… Так что, приходится налаживать не только оборудование. Отношения с женщинами я рассматриваю вроде как свою работу. Как некое дополнение к основным обязанностям. Впрочем, с годами все так перепуталось, что уже не поймешь, где основная работа, а где хобби.

– Да, вам позавидовать можно, – кивнул Петров. – Только себя беречь надо. Здоровье не лошадиное. Спицын понял замечание попутчика в том смысле, что тот ему завидует, и сам не против наладить оборудование где-нибудь в колбасном цехе. Спицын стал рассказывать о других женщинах, описывая любовные приключения, достойные Казановы, но, как ни странно, не уловил в Петрове любопытства. Когда поезд намотал на колеса добрых шестьдесят километров, оперативник уже порядком выдохся и решил, что и дальше разрабатывать женскую тему нет смысла. Даже язык устал от этих небылиц, а ведь язык-то не резиновый. Повздыхав, Спицын предложил Петрову выпить выставленное на стол пиво, закусить рыбкой.

Попутчик не стал отказываться, налил себе стаканчик, но тем и ограничился. На предложение пойти в ресторан и там как следует обмыть знакомство, Петров ответил вежливым отказом. Даже выйти в тамбур перекурить не захотел, мол, я позволяю себе в день только три сигареты. Врачи запретили курить, но совсем бросить не хватает воли.

Пришлось Спицыну идти в тамбур одному, во время перекура он сообщал своему напарнику, что Петров человек сухой и замкнутый, на контакт не идет, никакими посторонними вопросами не интересуется, даже козырная женская тема не сыграла. Однако надежда расколоть этот крепкий орешек еще не потеряна.

– Не человек, а сухарь, – покачал головой Спицын. – Но сердце мне подсказывает – это наш кандидат. Именно на эту рыбку и закинули сети.

– Ладно, ты действуй, – Гриценко доброжелательно похлопал напарника по плечу. – Не тяни резину. А то время идет, а у нас еще тут конь не валялся. Это ведь совсем просто – позвать человека перекусить в ресторан.

Гриценко был старше Спицына почти на восемь лет и никогда не судил о человеке по первому впечатлению, потому что оно самое обманчивое, ложное и в девяносто девяти случаях из ста – совершенно неверное. Сам Гриценко был подполковником ФСБ, принимал участие в таких опасных и хитроумных операциях, его награды едва помещались на праздничном кителе. Внешне же он напоминал простоватого мужичка с дряблым лицом, тусклым взглядом и седыми отвислыми усами. Встреть такого на улице, решишь, что перед тобой человек рабочей профессии, какой-нибудь там слесарь или каменщик, а может, дворник.

Когда Спицын вернулся на свое место, попутчик развернул книжку с кроссвордами и, кажется, собирался отгадывать их до самой Москвы. Спицын попытался задать несколько общих острожных вопросов, о Праге, о чешском пиве и о том, чем занимался Петров за границей. И получил такие же общие неопределенные ответы. Прага шумит потихоньку, пиво по-прежнему можно пить, и уж совсем странное дело: никому в голову не приходит разбавлять этот напиток. А занимался Петров тем, что пишет репортажи для одной из московских газет. Ого, вот оно, первое вранье.

– Вы журналист? – спросил Спицын. – А фамилия ваша как?

– Да, работаю в газете корреспондентом, – снова соврал Петров, назвав весьма известную московскую газету. – Пишу на скучные темы, об экономике. Этими вопросами сейчас мало кто интересуется. Поэтому моя фамилия вам ничего не скажет. – Я журналистов по фамилиям не различаю, – честно признался Спицын. – Если бы каждому журналисту налепили на лоб ценник, на котором указали его продажную цену. Ну, тогда бы я видел разницу между ними. А так они все одним миром мазаны. Извините, я не то сказал. Я все время говорю что-то не то. Вы обиделись?

– Нет, – впервые за всю дорогу Петров улыбнулся. – Но кто в наше время не продается?

Дверь дернул проводник, просунул голову в купе.

– Через полчаса подъезжаем к Барановичам, – сказал он и снова исчез.

– Уже Барановичи, – вздохнул огорченный Спицын.

И тут Петров неожиданно оживился.

– Кстати, я обдумал ваше предложение насчет закуски в ресторане. Можно сходить. Что-то аппетит прорезался. Вдруг.

Через пять минут новые знакомцы вышли в коридор. Как раз рядом с дверью купе торчал старший проводник, делавший вид, что полирует тряпочкой безупречно чистые стекла и поручни между окнами.

– Я посмотрю за вашим купе, – пообещал проводник. – Будьте спокойны. В нашем вагоне вещи еще ни у кого не пропадали.

Прага, Новый город. 13 октября.

Весь день Колчин отлеживался в кабинете Алеша. Аптекарь дважды менял повязку на ноге укушенного. Колчин извелся от безделья, чтения скучных пражских газет, еще не писавших о ночном пожаре в пансионе пани Новатны, и медицинских журналов, грудой наваленных на столе аптекаря. Но проклятый укус болел, нога опухла, сделалась синевато-желтой, и передвигаться в таком состоянии по городу можно было только в инвалидной каталке.

А ведь Колчину предстояло не просто совершить бессмысленные физические движения, нужно было отыскать Милу Фабуш. Именно эта ниточка выведет Колчина на Петера. Если до вчерашней ночи, до перестрелки и пожара в пансионе пани Новатны была реальная возможность выйти на пана Петера через сутенера Тарасенко, то теперь, после его гибели, надежда развеялась как дым после пожара. Колчин и предположить не мог, что Тарасенко со своими мордоворотами заявится в пансион, чтобы открутить ему голову. Что это за акция? И какова ее цель? Месть за синяки и несколько разбитых бутылок? Очень сомнительно.

По всем здравым расчетам, по логике событий, Тарасенко должен был забыть происшествие в своей квартире, тот небольшой погром и мордобой, потому что это в первую очередь в его же интересах. Тарасенко должен молчать, затаиться. А своему телохранителю, присутствовавшему при разговоре, дать строгое указание не высовывать язык, а лучше, его проглотить. Но Тарасенко поступил вопреки логике и здравому смыслу. Почему? После его гибели, этот вопрос навсегда останется безответным. Что обиднее всего, накрылся тот канал, через который можно было выйти на Петера. Не сегодня, так завтра Петер узнает о гибели Тарасенко, станет еще осторожнее. Плохо. Все складывается не в пользу Колчина. Что же остается в его активе, какая ниточка? Все та же Мила Фабуш. Найти ее надо было в любом случае, но в свете новых обстоятельств ценность Милы возрастает в сто, в тысячу раз. О событиях, происходящих в Гамбурге и поезде Прага – Брест – Москва, Колчин не мог знать. Единственное, что удалось сделать, – через «Интернет» выйти на связь с Войтехом, сообщить о своей беде: в огне сгорели документы, без которых хоть на улицу не выходи. Просить срочной помощи. Условились о встрече завтрашним вечером на Вацлавской площади.

После недолгих раздумий Колчин решил больше не мучить себя вопросами, а просто отлежаться. До завтрашнего дня спадет отек на икроножной мышце и на больную ногу можно будет наступать. Страдания Колчина усугубились тем, что Алеш неусыпно стоял на страже нравственности Эммы и семейных ценностей. Он безвылазно торчал в кабинете, сам приносил гостю еду и уносил обратно на кухню грязную посуду. Аптекарь строго-настрого запретил молодой жене заходить к Колчину, и Эмма, как верная добропорядочная супруга, безропотно подчинилась. Даже до туалета Колчин ковылял под присмотром аптекаря.

– Слушайте, мне все это надоело, – возмутился Колчин. – Мы заключили джентльменское соглашение. Я обещал, что не приближусь к вашей жене. И свое слово…

– Я не верю никаким соглашениям с вами, все ваши обещания – ложь, – отрезал Алеш. – А вы не джентльмен. Еще одно слово об Эмме, и я звоню в полицию.

– Молчу, – вздохнул Колчин.

К вечеру боль в ноге немного отступила. Колчин доплелся до ванной комнаты, заперся изнутри и самостоятельно, без помощи аптекаря, принял ванну, побрился и перекрасил волосы в русый цвет. Хорошо, что нашлась краска для волос, ведь после ночных событий в пансионе Колчиным наверняка будет интересоваться полиция. Вернувшись в кабинет, лег на диван. Еще и еще раз стал прокручивать про себя все разговоры, которые он вел с Милой Фабуш в пору их короткого бурного романа. Итак, она родом Брно. Отец ушел из семьи, когда Мила еще не пошла в школу, и потерялся где-то в Европе. Мать работала на стекольной фабрике.

Можно вспомнить еще тысячу подробностей трудного детства в неполной семье, взросления, учебы в Пражском университете, наконец, можно вспомнить рассказ Милы о ее первой любви и предательстве любимого человека. Избранником девушки оказался доцент кафедры истории, женатый отец двоих детей. О жене и детях Мила, если верить ее словам, узнала, когда была уже на третьем месяце. И успела с абортом. Но что толку перебирать этот мусор прошлого? Все или почти все, рассказанное Милой, – вранье. Но если даже в ее рассказах и попадались мелкие вкрапления правды, никакой практической пользы от этой правды все равно не было.

А Колчин лопух, купился на басни, не должен был верить, но купился. Это серьезный прокол, с его-то опытом нужно лучше разбираться в людях, хотя бы уметь безошибочно отличать врагов от друзей. Впрочем, сейчас не время посыпать голову пеплом.

Фабуш рассказывала о ресторанах, где хотела бы побывать, но не могла себе этого позволить, потому что на грошовую зарплату секретаря едва сводила концы с концами. Очередное вранье. Но названия этих кабаков, упомянутые Милой, как ни странно, могут помочь. Рубль за сто, что в этих ресторанах она бывала в компании Петера. Половину этих заведений Колчин уже обошел, расспросил официантов и метрдотелей, показал фотографии Милы. Но Фабуш никто не вспомнил. Осталось обойти вторую часть злачных мест, а там, если не повезет, начать обход салонов красоты и парикмахерских.

Перед ужином Колчин спросил аптекаря, не завалялись ли в его шкафу брюки и свитер, подходящие по размеру. Алеш что-то проворчал, вышел из кабинета, вернулся и разложил на столе какие-то тряпки.

– Вот вам брюки, почти новые, – сказал он.

Колчин подошел к столу, разгладил ткань ладонью. Цвет, фасон и рост брюк были неопределенными. То есть самые, что ни на есть неопределенные. Пожалуй, так выглядят детские подгузники, которые малышу не меняли неделю. И пахнут так.

– И вы хотите, чтобы я это надел? – Колчину показалось, что его разыгрывают. – Чтобы я надел это?

– А у меня тут не бутик «Чайная роза» и даже не рыночная барахолка, – отрезал Алеш. – И шмотками для всяких там прохожих с искусанными конечностями я не должен запасаться. Надевайте, что дают.

Колчин тяжело вздохнул, отказался от ужина, лег на диван. И заснул, не выключая света.

Белорусссия, Барановичи. 13 октября.

В вагоне-ресторане, пустом от посетителей Спицын и Петров заняли первый попавшийся столик, сделали заказ. Поезд остановился, из окна вагона можно было разглядеть здание вокзала «Барановичи», унылую платформу, на которой старухи торговали вареной картошкой, яблоками, солеными огурцами и вяленой рыбой. Возможно, именно из-за этой вяленой плотвы разговор закрутился вокруг рыбалки. Петров почему-то интересовался ловлей рыбы гораздо живее, чем женщинами. Спицын украдкой подглядывал на часы. Когда съели креветочный салат с яйцом, выпили по сто и уже хотели перейти к мясной солянке, Спицын хлопнул себя по карману пиджака.

– Черт, кошелек в купе оставил, – сказал он. – Минуточку. Одна нога здесь, другая…

Петров схватил за руку уже поднявшегося на ноги Спицына.

– Оставьте, такие глупости. У меня деньги с собой.

– Но я сам привык платить за себя, – возразил Спицын.

Но Петров не отпустил руку.

– Ну, если так, если сами привыкли за себя платить… Ну, что ж, не хочу ломать чужие привычки. Это ваше право. В купе и рассчитаемся.

Спицыну пришлось подчиниться и сесть на место. Если он попробует улизнуть, скажем, в туалет, это вызовет подозрения Петрова. Так что, в положении Спицына лучше не дергаться, а затягивать насколько можно застольную беседу. Гриценко все сделает сам, если, конечно не будет тянут до последнего. Ничего, все идет нормально, – утешил себя Спицын.

Гриценко торчал в тамбуре и ждал, когда, наконец, подойдут к концу пятнадцать минут, в течение которых он должен ждать появления Спицына. Если по истечении этого срока напарник не появится, Гриценко будет действовать самостоятельно. Когда время вышло, он подождал еще пять минут, на всякий случай, прошел по коридору до нужного купе. Одним глазом подмигнул проводнику и сказал: – Стой и жди. Если они появятся, постучишь в дверь три раза. Все понял? Три раза.

– Но если они появятся, вы ничего не успеете… Быть беде.

– Не каркай. Понял, я спрашиваю?

– Понял, – глухим голосом отозвался проводник.

Гриценко вошел в купе, плотно закрыл за собой дверь. Он поднял нижнюю полку, вытащил из-под нее большой дорогой чемодан коричневого цвета из натуральной кожи. Клади у Петрова немного. Чаще всего из-за границы люди везут столько барахла, что чемоданы и баулы пересчитать трудно. А тут два чемодана, сумка с длинным ремнем и коричневый кейс. Другая сумка, синяя спортивная, принадлежала Спицыну.

С чего бы начать? Как водится, с главного, с кейса. Дальше он осмотрит чемоданы, за ними сумку. В последнюю очередь карманы плаща Петрова. Важных документов, оружия в одежде не оставляют даже идиоты. Гриценко сдвинул в сторону бутылки и рыбу, поставил на столик кейс, присев на лавку, подергал крышечки кодовых замков. Заперты, как и следовало ожидать. Он вытащил из внутреннего кармана пиджака сверток их мягкой замши, развернул его. В ячейках лежали миниатюрные хромированные инструменты, напоминавшие причиндалы зубного врача.

Гриценко склонился над кейсом. Замки сдались только через семь минут. Оперативник поднял крышку кейса и стал, быстро работая пальцами, осматривать его содержимое. Брошюры и буклеты о Праге, какие обычно выдают туристам в аэропортах или фирменных поездах. Гриценко перелистал буклетики. Черт, если бы точно знать, что именно нужно найти.

Ладно, что тут еще? Упаковка презервативов, какие-то сувенирчики. Грязное нижнее белье, упакованное в целлофановый мешок. Три нераспечатанные колоды игральных карт. Гриценко осторожно, чтобы не повредить упаковку, распечатал первую колоду, перебрал карты по одной. Гриценко глянул на часы. Черт, столько времени потеряно и в итоге – ничего. Он захлопнул крышку кейса, и снова долго возился, запирая замки. Гриценко чувствовал, что ему жарко, хотя в купе работал кондиционер. Рубашка сделалась влажной, хоть выжимай, а пальцы стали скользкими от пота. Гриценко пересел на противоположную полку, стал пыхтеть над замками чемодана. В коридоре совсем близко послышались громкие шаги, похожие на стук в дверь. Гриценко вздрогнул, вытер рукавом пиджака пот. Прислушался. Шаги удалялись. Пронесло.

Конечно, между напарниками должна существовать связь, Гриценко должен слушать все, что происходит сейчас в вагоне-ресторане, но в поезде это невозможно по техническим причинам. Поэтому приходится работать вот так, на свой страх и риск, вслепую. Гриценко открыл крышку чемодана, выложил на полку аккуратные стопки одежды, пару костюмов на вешалках и стал просматривать днище чемодана, его углы. И тут ничего.

Поезд снова тронулся, медленно застучали колеса.

Оставался последний чемодан и сумка. Гриценко поставил первый чемодан под нижнюю полку, с антресолей вытащил второй, точно такой же кожаный чемодан, и начал работу.

Трапеза в вагоне-ресторане подошла к концу раньше, чем планировал Спицын. Гораздо раньше. Петров ел быстро, разговаривал мало, а от второй бутылки водки категорически отказался. Вместо десерта велел принести на запивку вишневую воду, сделал пару глотков и отставил стакан в сторону.

– И горячее тут несъедобное, – громко сказал он. – Даже фруктовая вода какая-то… Какая-то разбавленная.

При слове «разбавленная» стоящий у столика официант вздрогнул. Спиртное подействовало на Петрова странным образом, как-то угнетающе. Так чувствуют себя люди, у которых больная печень или нечистая совесть. После выпитого он не повеселел, а, напротив, насупился, сделался хмурым и молчаливым. Тема рыбной ловли иссякла, измельчала, как высохший в жару прудик. Спицын сделал еще одну попытку задержать собеседника за столом.

– Может пива глотнем? Тут есть фирменное.

– Мне это пиво после Праги в кошмарах будет сниться, – поморщился Петров. – Тошнит от него.

Он поманил пальцем официанта, отсчитал деньги и поднялся. В тамбуре Спицын нагнал Петрова, раскрыл пачку сигарет, мол, несколько затяжек не грех после обеда.

– После такого обеда – грех, – ответил Петров, но сигарету взял.

Спицын все медлили, долго не мог справиться с зажигалкой, которая вдруг перестала слушаться хозяина. Наконец, прикурили. Спицын снова украдкой посмотрел на часы. Пусть на перекур уйдет четыре минуты. Дорога отсюда от восьмого вагона до купе – это еще верных семь-восемь минут. Но все эти жалкие минуты не спасают дела. Операция, считай, уже провалена.

Петров быстро в несколько затяжек скурил сигарету и попросил еще одну.

– Хороший табачок, – сказал он. – Когда выпиваю, забываю о врачах, всяких там полезных советах и прочей ерунде.

Спицын долго доставал из кармана пачку сигарет и возился с зажигалкой. Перекурив, тронулись в обратный путь. Но в коридоре седьмого вагона у Спицына неожиданно развязался шнурок. Петров шел следом, и ему пришлось еще пару минут ждать, когда неловкий попутчик, перегородивший собой весь коридор, разобрался со шнурками.

Проводник в коридоре не маячил – это добрый знак. Когда дошли до купе, Спицын дверь не дернул, а пропустил Петрова вперед. Теперь, в случае чего, можно прогнуть ему на шею, сделать захват, выбить оружие и придушить.

Петров рванул вбок ручку двери, переступил порог купе и сел на свое место у окна.

– Что-то изжога у меня после нашего закусона, – пожаловался он и погладил живот ладонью.

Спицын сел напротив и на минуту закрыл глаза. Надо же: Гриценко все успел сделать. Фантастика какая-то. Минут через десять Спицын вышел в тамбур покурить. Там уже нетерпеливо топтался Гриценко.

– Наш кадр, – выпалил он. – В его чемодане несколько любительских снимков замка «Водичков». И печати с обратной стороны фотографий. Такие печати делают всем желающим туристам, ну, вроде как на память. В сумке удостоверение на имя некоего Музина Вячеслава Ивановича, специального корреспондента столичный газеты, и еще пропуск в редакцию, на отдельном бланке редакционное поручение. Ну, это что-то вроде командировочного удостоверения в Прагу. Но это семечки. Главное вот. Нашел под подкладкой второго чемодана.

Он протянул Спицыну скрученную в трубочку записку. Написано мелко, по-русски, подчерк женский. «Уважаемый пан Петер, еще раз убедительно прошу вас о встречи. Если вы откажетесь и на этот раз уладить наши разногласия, я обращаюсь в местную полицию и Интерпол». Подписи нет.

– Надо сунуть записку на место.

– Нет и еще раз нет, – помотал головой Гриценко. – Слишком рискованно. Вряд ли Петров станет проверять, на месте ли записка. На фиг она ему сдалась? А вот мы можем напороться на неприятности. Один раз повезло, второй раз уже не повезет.

– Согласен, – кивнул Спицын.

– Дуй к машинисту, – приказал Гриценко. – Надо связываться с Москвой. Удобнее всего паковать этого Петера на вокзале. Когда он будет выгружаться со своими чемоданами из вагона.

Глава восьмая

Прага, район Градчаны. 14 октября.

Обход злачных заведений, где могла появляться Мига Фабуш, Колчин начал ровно в полдень, благо, что рестораны в Праге открываются ни свет, ни заря. До полудня удалось утрясти вопрос с костюмом. Аптекарь отправился в ближайший магазин мужской одежды, потащил с собой и молодую жену, не рискнув оставить ее наедине с бывшим любовником.

Колчин посмеялся про себя над болезненной подозрительностью аптекаря, но позже, когда парочка вернулась с покупками решил, что все к лучшему. Это хорошо, что Эмма пошла с мужем. На те жалкие копейки, что выделил скуповатый аптекарь, она сумела выбрать хороший плащ и довольно приличный костюм, который выглядел втрое дороже, чем стоил на самом деле. Переодевшись, Колчин долго тряс сухую ладонь хозяина дома, обещал больше никогда не злоупотреблять его безграничной добротой.

И, напоследок, уже у самой двери, попросил денег взаймы. Мол, сегодня предстоят траты, но в двести долларов он постарается уложиться. Аптекарь сначала чуть не схватился за сердце. Но, подумав минуту, принял какое-то решение, ушел в спальню, где, запертая, сидела жена, и вернулся искомой суммой мелкими банкнотами.

– Даю эти деньги при том условии, что вижу вас в последний раз в жизни, – сказал, как отрезал, Алеш. – Вышлите долг по почте.

– Очень вам благодарен, – Колчин спрятал деньги в карман. – Мои документы и карточки сгорели на пожаре, а новые…

– Ничего не хочу слушать. Ничего не хочу знать. Ни о пожаре, ни о чем…

Алеш запер дверь за Колчиным, выглянул в глазок и убедился, что тот, немного прихрамывая на больную ногу, убирается восвояси. Аптекарь облегченно вздохнул, вернулся в спальню, где на кровати сидела грустная Эмма, сделал по комнате пару кругов и позволил себе колкость.

– Он не успел уйти, а ты, наверное, уже скучаешь. Да?

Жена не ответила, опустила голову. Алеш засмеялся своей шутке. Действительно, с уходом беспокойного гостя на душе стало легче.

Колчин сел в машину, вытащил из сумки портативный компьютер, оставленный под сиденьем, и выяснил точный адрес ресторана «Рио Гранде». Десять минут езды от дома аптекаря и еще минут десять пешком: заведение расположилось в посередине длинной пешеходной улицы.

Ресторан «Рио Гранде» пользовался репутацией, чуть ли не элитного заведения, где поздними вечерами собирается золотая молодежь, богемная публика и богатые туристы, хотя находился кабак в сыром полуподвале и скорее напоминал крысиную нору, где расставили плетеную мебель и пластиковые кактусы, а на стенах развесили пончо чешского производства и цветные домотканые одеяла. Считалось, что в «Рио Гранде» готовят национальные мексиканские блюда. Впрочем, повара имели слабое, самое приблизительное представление о тамошней кухне.

Гвоздем кулинарной программы были маисовые лепешки с мясом, больше напоминавшие плохо пропеченную, а местами сырую пиццу, щедро посыпанную красным перцем. Но посетители почему-то не жаловались на качество стряпни. По вечерам здесь играл мексиканские мелодии духовой оркестрик из пяти чехов. Сам ресторан открывался в четыре вечера, с утра работал только бар. Колчин спустился вниз по вытертым ступеням, осмотрел помещение ресторана, пустое и темное, и сел на высокий табурет перед стойкой. Выпивка здесь была выставлена обычная, какая попадается во всех городских забегаловках, разнообразие вносили лишь бутылки кактусовой водки.

С другой стороны прилавка стоял некто Эрик Пытлек, смуглолицый здоровенный малый в грубой холщовой рубахе с вышивкой, деревянными бусами на шее и в широкополом соломенном сомбреро. По матери Пытлек был испанцем. От нее и унаследовал такую смуглую кожу, будто только что вернулся с Кипра, где три месяца валялся на пляже. Из-за своей колоритной внешности, этой смуглой кожи, двухметрового роста, шикарных усов и вьющихся длинных волос он и получил денежную работу в мексиканском баре. Пытлеку доплачивали половину ставки за то, что вечерами, когда работал ресторан, он исполнял роль вышибалы.

Испанского языка Пытлек почти не знал, английский знал того хуже. Но по указанию своих работодателей ввертывал в речь всякие испанские и английские словечки.

– Что будет пить, мучачо? – обратился Пытлек к единственному посетителю. – Текилу?

– Мучачо – это юноша, – поправил Колчин.

Нога после десятиминутной прогулки снова заболела, сейчас ему было не до шуток. Хотелось задать бармену пару вопросов и выйти на свежий воздух.

– А свою юность, девственность и прочие прелести я оставил в далеком прошлом.

– С чем тебя и поздравляю, – мрачно кивнул Пытлек. – Чего хочешь?

– Рома налей. Двойную.

Пытлек достал из-под прилавка початую бутылку, накатил рюмку под ободок и так поставил рюмку перед посетителем, что разлил на стойку едва ли не половину порции. За вежливость и добропорядочные манеры Пытлику не доплачивали, поэтому время от времени он позволял себе с посетителями, которые ему не нравились, всякие вольности, вроде этой.

– Мучас грасиас, – сказал Колчин и выпил то, что осталось в рюмке. – Повтори то же самое.

Пытлек снова наполнил рюмку и грохнул ее о стойку так, что пролил половину. Колчин с невозмутимым видом выпил, не обратив внимания на лужицу рома на стойке.

– Вижу, тут мне не очень рады, – сказал он.

– Ты что, самый умный из всех идиотов? – оскалился Пытлек и сжал кулаки. – Он видит… Ему не рады… Проваливай лучше, а то на носилках вынесут.

Запах хорошей драки, запах крови уже висели в воздухе. Бармен ощущал свое физическое преимущество, а кураж будоражил кровь. На счастье, начальства в этот ранний час не было на месте, помешать драке никто не сможет. А кулаки зудели и чесались, словно искусанные комарами. Пытлек нарывался. Он хотел, от души, от сердца хотел набить морду этому засранцу в чистеньком костюмчике и плаще, который много о себе возомнил.

Но Колчин оказался невозмутимым, даже флегматичным, как дохлая рыба. Драками с барменами и вышибалами он давно перестал интересоваться. Пожалуй, он смог бы изувечить этого смуглолицего малого в национальной рубашке и бусах. Но кому это надо?

– Что, охота подраться? – спросил Колчин.

– За последние двадцать девять дней я отправил в больницу девять человек, – ответил бармен. – Ты будешь следующим. Потому что наступил тридцатый день, а для ровного счета мне не хватает твоей рожи.

– Девятка – тоже хорошая цифра, счастливая, – спокойно возразил Колчин. – Может, на ней и следует остановиться?

Пытлек свел брови, задумался, поскреб пальцами затылок.

– А ты прав, – неожиданно согласился он. – Девятка счастливая цифра. Девятого числа я развелся со своей женой и сделал еще немало хороших дел.

– Вот видишь, – улыбнулся Колчин.

– Ладно, я согласен. Ты останешься цел, потому что у тебя есть чувство юмора. Это большая редкость в наше время. И еще ты не из пугливых, как я заметил.

Колчин скромно пожал плечами, мол, тебе, друг, виднее. Пытлек стер со стойки разлитый ром, поставил перед посетителем полную рюмку и сказал, что теперь он угощает, так сказать, за счет заведения.

– Меня зовут Эрик Пытлек, – бармен протянул Колчину руку.

– А я Христо Баянов, – представился Колчин и опрокинул рюмку в рот.

Пытлек поставил перед гостем новую порцию выпивки, глиняные вазочки с орешками и картошкой. Облокотился на стойку, вздохнул и несколькими фразами излил душу.

– Я сам виноват, – сказал Пытлек. – Слишком горячий характер, поэтому пускаю в ход кулаки. По делу и без дела. Пока мне везло. Но когда-нибудь мое везение должно кончится. Мне, наконец, выпустят кишки. Или пристрелят, и я сдохну. Надеюсь, этот пустяк, моя смерть, хоть кого-то порадует на этом свете. Ну, хотя бы бывшую жену.

Колчин для приличия завел с барменом разговор о личной жизни, поговорил на общие темы и перешел к делу. Вытащил из кармана и протянул бармену несколько фотографий Милы Фабуш, спросил, не показывалась ли эта особа в «Рио Гранде».

– Если я хоть раз в жизни видел здесь человека, то его запомню, – похвастался Пытлек. – У меня отличная память. В Праге есть несколько десятков человек, которым сюда вход запрещен. Воры, насильники, короче, всякая шваль. У нашего администратора есть свой черный список людей, которых сюда нельзя пускать. Есть их фотографии. Поэтому я всегда смотрю на лица посетителей. Это моя работа.

Пытлек долго тасовал снимки, словно игральные карты, вглядывался в лица Милы и ответил, что женщина приходила сюда довольно часто, бармен только не мог вспомнить, когда видел Фабуш в последний раз.

– Кажется неделю назад или около того, – он вернул снимки Колчину. – С ней был такой представительный мужик лет сорока, похожий на актера Спенсера Трейси в его молодые годы. А с ним еще два амбала, видно, телохранители.

– Они о чем-то говорили?

– О ерунде, ничего серьезного. Они приходили выпить кактусовой водки. Специфическая вещь, на любителя. Этот напиток найдешь не в каждом ресторане. Но здесь они не ужинали, наша стряпня для них слишком острая. Выпивали у стойки и шли в «Новый свет».

– «Новый свет»? – переспросил Колчин. – Не слышал о таком.

Бармен объяснил, что «Новый свет» это очень дорогой ресторан с европейской кухней, хорошим варьете. В представлении жителей Праги «очень дорогой ресторан» – это заведение, где отличный обед на двоих обойдется в сорок баксов. Пытлек был так любезен, что вырвал из блокнота листок и нарисовал на нем самый короткий маршрут, которым можно добраться из «Рио Гранде» до «Нового света». И посоветовал не соваться в тот кабак без девочки. Там у них свои порядки, мужчине принято приходить с дамой. Иначе его могут принять за голубого.

– Там метрдотель мой приятель, его фамилия Ригер, – сказал бармен. – Скажешь, что пришел от Пытлека. Он расскажет об этой дамочке больше, чем я. Видимо, твоя девочка там часто бывает.

Колчин поблагодарил бармена, положил на стойку двадцатку. Полученная информация стоила значительно дороже, но сегодня Колчин был не при деньгах. Пытлек отодвинул в сторону посетителя банкноту и посоветовал отдать эти деньги метрдотелю из «Нового света», с двадцаткой в кармане Ригер будет разговорчивее. Колчин уже соскочил с табурета, но бармен остановил его.

– Сегодня я послушал твоего совета, – сказал Пытлек. – Теперь послушай меня. Не знаю, кем доводится тебе эта девочка с фотографии, но с ее дружком я не стал бы связываться. Это опасный тип. По-настоящему опасный. Я давно работаю в этом сортире, в «Гио Гранде». Каждый день вижу тут сотни разных рыл и понимаю, как говориться, ху из ху. Так вот, не связывайся с этим мужиком. Если он увел у тебя девчонку, просто забудь. Если это денежные дела, тоже забудь. Жизнь у нас одна.

– Спасибо за совет. Я буду осторожен.

Колчину не имело смысла возвращаться обратно к машине, кружить по узким улицам, где два пешехода с трудом расходятся, не задев друг друга плечами. Проще дойти до «Нового света» на своих двоих. Взглянув на часы, решил, что время для визита в ресторан слишком раннее.

Он купил в ближайшем киоске все пражские газеты, нашел свободную скамейку под старым облетевшим тополем и принялся за изучение репортажей о пожаре в частном пансионе пани Новатны. Полицейские дали журналистам слишком мало информации или намеренно исказили факты. Видимо, местные чиновники от полиции решили: чем меньше знают журналисты, тем спокойнее работать. Колчин нашел в газетных материалах упоминание только об одном пожилом немце, погибшем в огне. Бедняга приехал в Прагу по служебным делам и попал в смертельный переплет.

Имена Тарасенко и его телохранителей отсутствовали, будто и не было тех трупов. Отсутствовало и упоминание о болгарском гражданине, торговце консервированными овощами Христо Баянове, исчезнувшем с места происшествия неизвестно куда. Судя по газетной информации, Колчину беспокоиться не о чем. Стал накрапывать дождик, Колчин вынужден был подняться со скамейки. Он свернул газеты, опустил сверток в урну и пошел своей дорогой. Колчин шагал медленно, потому что спешить было некуда, время для ресторанных мероприятий слишком раннее.

На торговой площади он остановился, вспомнил совет Пытлека прихватить в «Новый свет» какую-нибудь дамочку. Прохожих вокруг немного, возле магазина модной кожаной одежды крутились три девчонки, по внешности которых можно легко определить их профессию. Колчин подошел ближе. Да, выбор не велик. Две девки слишком напомажены, в ярких коротких плащах, а юбки такие короткие, что, наклонившись, можно увидеть нижнее белье. Эти отпадают.

Третья девушка одета значительно скромнее, в темно синее пальто, а на лице почти нет косметики. Внешность посредственная, просто – никакая. Если бы девчонка была киноактрисой, то получала бы роли сельских учительниц или библиотекарш из глубинки. Видимо, только начинает свою трудовую биографию, еще не пообтерлась. Колчин подошел к барышне, спросил ее имя, хотя мог обойтись и без этих церемоний. Проститутку звали Каролиной. Колчин представился своим болгарским псевдонимом Христо и предложил Каролине пообедать в ресторане «Новый свет».

– Пообедать? С вами?

Девушка взглянула снизу вверх как-то подозрительно, даже враждебно, словно ждала какой-то гадости, оскорбления или плевка в лицо. Мужчины предлагают ей нечто иное, но обеды в ресторанах – только в шутку.

– Только для начала пообедаем, – выкрутился Колчин. – На голодный желудок не занимаюсь такими делами, в смысле, любовью. Это у меня многолетняя привычка, еще с армии. Сначала пожрать, потом все остальное.

– Хорошо, давай пообедаем, только за твой счет, – враждебность в глазах проститутки сменилась насмешливостью. – Я беру двадцать пять долларов за два часа. У меня тут маленькая квартира в доме за углом.

– Что так дорого? Детишкам не хватает?

Колчин задал риторический вопрос. Торговаться ему совсем не хотелось, хотя в данном случае торг был уместен. В дневное время четвертак за сомнительную любовь – слишком высокая цена, да и девушка так себе, не первый сорт. Он вытащил из кармана деньги и дал проститутке три мятых десятки.

Знал бы аптекарь, в чей грязный карман попадут его честные трудовые деньги. Колчин тяжело вздохнул.

Москва, Белорусский вокзал. 14 октября.

Утренний поезд из Праги опоздал на четверть часа. Встречающие сновали взад-вперед, носильщики со своими убогими гремящими телегами сбежались отовсюду, и уже заполонили пространство перрона. С пражского поезда можно снять хороший навар. Общему движению мешал белый фургон «скорой помощи» с красной полосой и надписью «реанимация» вдоль кузова, пропущенный начальником вокзала прямо на платформу. Можно догадаться, что с кем-то из пассажиров поезда «Прага – Москва» сделалось совсем плохо, и вот врачи прикатили доставать человека с того света.

Последние томительные минуты перед прибытием поезда Михаил Алексеевич Петров провел в коридоре вагона, прилепившись к окну. Он провожал взглядом бетонные столбы, мокрые от дождя рельсы, далекие силуэты домов и думал, что на вокзал встречать его приедет на своем «Мерседесе» старый приятель Леня Струков по кличке Пискля. Поэтому канителиться с носильщиками не придется, до машины донести багаж поможет водитель Струкова. Два чемодана, кейс и сумка уже стояли на нижней полке. Поезд плавно замедлял ход, показалась платформа.

Николай, попутчик Петрова, с которым они вчера закусывали в вагоне-ресторане, а потом, мучимые изжогой, до поздней ночи играли в карты, травили анекдоты и толковали за жизнь, совершенно неожиданно исчез. Вот же человек. Мог хотя бы «до свидания» сказать. Так нет же, просто подхватил свою спортивную сумку и, вытаращив глаза, убежал в соседний вагон, где якобы свел знакомство с молоденькой проводницей. Совершенно вольтанутый на бабах, отмороженный тип, все мысли только об одном. Вчера чуть не в дружбе клялся, а сегодня забыл, как Петрова зовут. Юбку увидел, кобель.

Поезд остановился. По привычке щуря глаза, Петров выискивал среди людей на платформе башку Струкова, коротко стриженную с большими оттопыренными ушами. Такую голову издали заметишь. Соседи по вагону шли к выходу, толкая стоявшего на дороге Петрова углами чемоданов, плечами и локтями. Мелькали женские платки, шляпки, черные фуражки носильщиков, но Струков как сквозь землю провалился. Неужели забыл? Нет, Струков мог забыть о чем угодно, только не о приезде Петрова. Вагон быстро опустел.

Сзади подошел проводник, тронул Петрова за плечо.

– Ждете кого-то?

– Жду, – рассеяно ответил Петров. – Вы тот что… Возьмите чемоданы, помогите мне выгрузиться.

Проводник свернул в купе, подхватил чемоданы. Петров повесил на плечо сумку, взял кейс. Последними словами он ругал Струкова, но в глубине души еще надеялся, что тот появится в последнюю минуту. Проводник вынес чемоданы из вагона, поставил их на мокрый асфальт, получив чаевые, удалился. Жиденький людской поток двигался от хвоста поезда к зданию вокзала. Петров стоял на перроне, озирался по сторонам и злился на бестолкового, нет, совсем тупого Струкова.

Тут кто-то больно толкнул Петрова в плечо. Он повернул голову, чтобы выругаться, но не успел. Какой-то здоровяк вынырнул ниоткуда и повис у него на спине. Просунув локоть под подбородок, сдавил шею. Петров выпустил из руки кейс, чемодан грохнулся на асфальт. Ремень сумки сполз с плеча. Петров почувствовал, что задыхается, он попытался рвануться вперед.

Но какие-то неприметные мужики, только что курившие рядом с Петровым, резко сорвались с места, подскочили к нему, вывернули руки за спину. На запястьях, закрученных за спиной, щелкнули браслеты наручников. А мужик, навалившийся сзади, все не отпускал, все давил шею.

– Пусти, сука… Пусти, тварь…

На глазах Петрова выступили слезы, из широко открытого рта вывалился язык, но, кажется, воздух не проходил в легкие. А чьи-то проворные руки уже расстегнули пуговицы куртки, залезли за пазуху, обшарили карманы пиджака и брюк.

– Гад, пусти…

У него не было даже мгновения сообразить, что же случилось, что происходит тут, на вокзальном перроне, средь бела дня, в скопище людей. Нападение на человека? Убийство? Грабеж? Что это, господи? Он попытался позвать на помощь прохожих, пассажиров, проводника вагона, только что помогавшего с чемоданами, но изо рта вместо пронзительного крика вышло облачко пара. «Блин, это же менты», – наконец, сообразил Петров и едва слышно застонал.

Браслеты резали запястья, сзади давил шею мент.

Сквозь пелену набежавших на глаза слез боли Петров увидел, что задом к ним уже подали фургон «скорой помощи», дверцы которого уже распахнуты настежь. Через несколько секунд Петрова, оглушенного, раздавленного происшедшим, втолкнули в темное нутро машины. Поперек кузова три ряда сидений. Петрова посадили на среднее сиденье, справа и слева оперативники сдавили его плечами.

Тот человек, что сел сзади, несколько раз толкнул Петрова открытой ладонью в затылок. Заставил пригнуть голову к коленям, чтобы тот не смог видеть лиц оперативников и угадать, куда же его повезут.

– Ослабьте браслеты, – попросил Петров и чуть приподнял голову. – Пожалуйста. Руки давит. Не могу.

– Сейчас, браток, потерпи, – сказал оперативник, сидевший на заднем сидении.

Оперативник привстал, отвел руку назад и пару раз вмазал Петрову кулаком в затылок.

– Это тебе за суку. И за тварь.

Все засмеялись. Петров закрыл глаза и до боли сжал зубы.

Прага, район Градчаны. 14 октября.

Ресторан «Новый свет» оказался чистеньким заведением с колоннами, большой круглой эстрадой прямо посередине зала. На эстраду только что выкатили белый концертный рояль, вышел пианист в белом смокинге. Сев к инструменту, он стал лениво перебирать клавиши, наигрывая какую-то мелодию. Под потолком, расписанным толстыми ангелочками и розовыми нимфами, висела огромная хрустальная люстра, которой самое место где-нибудь в оперном театре или музее национального мастерства.

Под синим пальто Каролины оказался весьма скромный недорогой костюмчик мышиного цвета, и Колчин, увидев себя и свою спутницу в зеркале, решил, что они смахивают на супружескую пару, верную и дружную. Заняли столик возле эстрады, заказали аперитив. Колчин спросил официанта, можно ли увидеть Ригера. Оказалось, что метрдотель начинает свою смену через сорок минут.

– Он к вам подойдет, – пообещал официант и удалился.

Каролина достала из сумочки пачку сигарет и прикурила так быстро, что Колчин не успел поднести зажигалку. При ближайшем рассмотрении женщина оказалась куда симпатичнее, чем показалась с первого взгляда. А может, Каролина просто отогрелась после улицы, и на ее лицо вернулись краски жизни.

– Ты разведен? – Каролина посмотрела на пальцы своего кавалера.

– Ну, естественно, разведен, – чуть не обиделся Колчин. – Могла бы даже и не спрашивать. Все женщины со мной разводятся. Потому что по их понятиям я слишком много пью и вообще не тем занимаюсь.

– А чем ты чем занимаешься? – спросила Каролина.

– Я-то? – тупо переспросил Колчин, будто за столиком был кто-то третий. Он задумчиво посмотрел на люстру, придумывая ответ. – Я писатель. Пишу роман об одном человеке. Большой такой роман. Очень толстый. Короче, это долго рассказывать, но фамилия моего героя – Живаго.

– А он случайно не доктор?

– Доктор, – кивнул Колчин. – А ты откуда знаешь?

– Потому что я романы не пишу, а читаю, – Каролина погасила сигарету в пепельнице. – В таком случае, твоя фамилия наверняка Пастернак. Точно?

– Черт побери, ты опять угадала.

Официант подошел, составил с подноса на стол два высоких стакана с анисовым аперитивом. Наклонившись к уху Колчина, прошептал, что метрдотель пришел, переодевается и сейчас подойдет к столику. Колчин поблагодарил официанта за любезность. Тем временем на эстраду забрался почтенных лет мужчина в полосатом пиджаке. В руках мужчина бережно, как младенца, держал блестящий саксофон. За музыкантом на эстраду залезла худая певица в полупрозрачном платье телесного цвета на длинных бретельках. Платье открывало все прелести и недостатки женской фигуры.

Колчин кивнул на певицу.

– Ночная рубашка моей бывшей жены выглядит в сто раз приличнее, чем ее платье, – сказал он. – Даже в двести.

– А мне платье нравится, – возразила Каролина.

Колчин хотел что-то ответить, но саксофонист носовым платком тщательно протер мундштук и, припав к нему губами, выдул из инструмента сладкие, ни на что не похожие звуки. Певица взяла микрофон и замычала в такт мелодии.

Каролина через соломинку сосала аперитив, но музыку не слушала, а разглядывала расписной потолок ресторана. Видимо, ей хотелось продолжить неожиданно прерванный содержательный разговор о платье певицы. В зале появлялись барышни в еще более откровенных платьях. Колчин провожал женщин долгими пристальными взглядами.

– Если здесь будут ходить такие цацы, то я решу, что обедаю в женской бане, – сказал он.

Каролина рассмеялась. В эту минуту к столику подошел низкорослый мужчина в малиновом двубортном пиджаке с блестящими пуговицами, наклонился к Колчину.

– Это вы меня спрашивали? Я Ригер, метрдотель.

– Очень приятно, – Колчин заглянул в глаза метрдотеля, плутовские, бегающие по сторонам, будто Ригер хотел охватить взглядом сразу все пространство зала, все предметы и всех людей.

– Мне рекомендовал обратиться к вам Пытлек из «Рио Гранде». Сказал, что вы можете мне помочь. Я готов заплатить приличные деньги.

– Смотря в чем помочь, – уклончиво ответил Ригер, его глаза разбежались по сторонам.

Колчин вытащил и положил на стол фотографии Фабуш.

– Я хотел бы знать…

– Не здесь, – поморщился Ригер. – Пройдемте туда.

Он кивнул в сторону двери. Колчин поднялся, вслед за метрдотелем вышел из зала в пустой вестибюль, где у вешалки читал газету старик гардеробщик. Колчин протянул Ригеру несколько фотографий Фабуш и спросил, не помнит ли метрдотель эту даму. Говорят, она часто бывала в «Новом свете». Ригер стал внимательно разглядывать снимки, хотя, это заметно по плутовским глазам, сразу же вспомнил Милу Фабуш. И вспомнил тех плечистых серьезных парней, что сопровождали женщину.

Ригер колебался, покусывал губу, он не мог быстро принять решение. Метрдотель был не против заработать, но не хотел рисковать здоровьем. Он передал снимки посетителю. – Так вы видели эту девчонку? – спросил Колчин.

– Возможно, видел, – замялся Ригер.

– А поточнее нельзя вспомнить?

– А вы сами кто? – прищурился метрдотель. – И зачем вам нужна эта женщина?

– Зачем нужна? – Колчин развязно оскалился. – Хочу затрахать ее до полусмерти. А то в прошлый раз не успел даже кончить, пришлось сматываться через балкон, лезть по водосточной трубе. Муж вернулся с работы.

Метрдотель, разумеется, не поверил в сказку о балконе, трубе и вернувшимся раньше времени муже. Но Колчин вытащил три зеленых десятки и уже сунул деньги в нагрудный карман Ригера. Вместе с деньгами вложил в карман бумажку с записанным на ней номером мобильного телефона.

– Вы позвоните мне, когда эта дама появится здесь в следующий раз. Просто позвоните и скажете, что она здесь. И получите еще сотню. Договорились?

– Договорились, – кивнул Ригер. – Она приходит сюда один или два раза в неделю. Иногда в будни, иногда по выходным. Кстати, тот мужчина, который сопровождает вашу знакомую, он серьезный малый. С ним опасно связываться.

– Мне об этом уже говорили, – кивнул Колчин.

Он вернулся в зал, подозвал официанта и сделал заказ.

Ужин закончился в то время, когда настоящее весели в «Новом свете» еще не начиналось, а девочки из кордебалета только разминались в гримерной. Каролина и Колчин вышли на улицу, мокрая мостовая отражала желтые световые круги фонарей.

– Пойдем ко мне? – спросила Каролина. – Тут недалеко.

Колчин взглянул на часы: до встречи с Войтехом оставалось три с половиной часа. Можно скоротать время в кинотеатре, посмотрев американский фильм на чешском языке, можно прогуляться под дождичком до автомобиля, посидеть на водительском месте и послушать радио, можно, наконец, зайти в зал игральных автоматов и оставить там последние деньги. Но эти варианты почему-то не грели душу.

– Пойдем, – сказал Колчин. – Но секс… Нет, только не сегодня.

– Как хочешь.

Каролина занимала квартиру на последнем этаже старого четырехэтажного дома. Небольшая спаленка, комната для гостей и кухня. Колчин осмотрел помещение и решил, что жилье слишком тесное. Впрочем, маленькая квартира в центре куда лучше просторных апартаментов на городской окраине.

Вместо того чтобы отдыхать перед телевизором, как это делают после работы жители центра, ты еще тащишься в метро, сдавленный со всех сторон плечами посторонних людей или, зеленея от злости, торчишь в автомобильной пробке. Здесь, у Каролины, есть все, что нужно для жизни, даже микроволновая плита и тостер. Стянув с себя ботинки и повесив пиджак на спинку стула, Колчин лег на диван, заложил ладони за голову и закрыл глаза.

Каролина села в кресло и спросила: – А ты, правда, писатель?

– Правда, – бездумно соврал Колчин. – Ну, а кто же я еще, по-твоему?

– А писать романы трудно?

– Трудно, очень трудно. Как бы тебе это попонятнее объяснить. Ну, это все равно, что долгие годы сохранять верность единственной жене. Когда вокруг столько соблазнов.

Колчин, не открывая глаз, лежал на диване и думал, что вот сейчас хозяйка обязательно заведет с ним разговор, цель которого – выдоить из него еще несколько долларов. У каждой шлюхи всегда наготове десяток слезоточивых историй.

Например, о больном ребенке, на операцию которому она зарабатывает, выходя на панель. Или о злом отчиме, из-за побоев и издевательств которого она, изнасилованная и опозоренная, убежала из дома, куда глаза глядят. Ночью, по снегу, босиком… Или о сводном брате, садисте и наркомане, ради дозы героина толкающем сестру на порочную тропу проституции. Колчину доводилось слышать множество вариаций на эти темы. Басни для того и слагаются, чтобы помочь облегчать клиентам расставание с деньгами. Но Каролина сказала другое: – Там в ресторане ты показывал метрдотелю фотографии женщины. Интересовался ей.

– Ну, и что? – не открывая глаз, спросил Колчин.

– Я ее знаю.

Колчин открыл глаза, сморгнул и сел на диване.

– Кого? Что ты знаешь?

– Ее зовут Мила Гресс…

– Мила Фабуш?

– Нет, – покачала головой Каролина. – Ее зовут Мила Гресс. Она приехала из Брно два года назад и работала на улице. Какое-то время, совсем недолго. Мы познакомились на улице. Потом у нее появился русский сутенер, и она стала работать в гостинице «Париж». Там у нее был свой номер люкс, постоянные клиенты. Очень богатые люди. А потом появился еще один русский. И…

– Что и?

– Жизнь проститутки для Милы кончилась. Тот парень взял ее на содержание. Снял квартиру, стал дарить дорогие вещи, заботиться о ней. О такой жизни все мы мечтаем, но редко кому она достается.

Каролина замолчала.

– Что дальше?

– Ничего. Она стала настоящей дамой, а я осталась тем, кем была. Что может быть общего у меня и у нее?

– Ты знаешь, где ее найти? Где находится ее квартира?

– Знаю, – сказала Каролина. – Знаю точный адрес. Это недалеко отсюда. Хочешь, отведу тебя туда прямо сейчас.

– Не надо спешить, – покачал головой Колчин. – Теперь мы все успеем.

Часть третья: Честь шпиона

Глава первая

Хельсинки, отель «Торни». 14 октября.

Донцов прилетел в Хельсинки слякотным холодным вечером рейсом «Финнаир». Из аэропорта на такси доехал до отеля «Торни», старомодного, но вполне презентабельного. Зарегистрировался по паспорту на имя некоего Марка Рубена, гражданина Ирландии, заплатив восемьсот долларов вперед за двое суток проживания в одноместном номере. Донцов поел в ресторане на первом этаже, закусив уху теплыми пирогами с рыбой и картошкой.

Затем, отяжелевший после слишком плотного ужина, поднялся на второй этаж, устроился в кресле. Позевывая, забавлялся тем, что переключал телевизор с канала на канал, изнывал от скуки. Донцов бывал в Хельсинки четвертый раз в жизни, но не смог открыть для себя тайной прелести этого города.

Столица Финляндии очень чистое и очень скучное место, возможно, это самый скучный город в мире. Здесь никогда и ничего не происходит. Хельсинки погрязли в добродетели, как заблудившаяся корова в болоте. Но если иностранец бывал здесь хоть три тысячи раз, он все равно не перестанет удивляться финским ценам, каким-то диким, несуразно высоким. Чтобы чем-то себя развлечь, выйти из состояния глубокой сонливости, Донцов пошел в ванную комнату и принял контрастный душ. Затем распечатал пачку стерильных бинтов и мази, сменил повязку на больном правом предплечье. Надев халат, прошелся взад-вперед по номеру, ступая босыми ногами по синтетическому ковровому покрытию цвета молодой травы. Ощущение приятное, будто действительно по травке прошелся.

В десять часов в дверь тихо постучали. С другой стороны порога стояла очень молодая некрасивая горничная, одетая во все белое, словно сестра милосердия.

– Вам не нужен плед с электрическим подогревом? – спросила горничная на чистом английском и улыбнулась синтетической улыбкой. – Сегодня ветер прямо в окна.

– Спасибо, в моем номере тепло, – Донцов тоже улыбнулся.

Когда горничная ушла, повесил на ручку двери бирку «не беспокоить».

В половине двенадцатого ночи он подключил портативный компьютер к мобильному телефону, вошел в «Интернет», на сайте частных объявлений о продаже недвижимости в Испании нашел послание, адресованное лично ему. Это был резервный канал связи, который использовался крайне редко, только в экстренных самых чрезвычайных случаях. Донцов «скачал» текст на жесткий диск компьютера, вышел из «Интернета». Он вставил дискету, запустил программу, автоматически превращающую шифрованное сообщение в открытый текст.

Донцов трижды прочитал послание, успев выучить его наизусть, затем стер текст из памяти компьютера. Вытащив дискету, порезал ее конторскими ножницами, прошел в туалет, бросил кусочки пластмассы в унитаз и спустил воду. Он вернулся в комнату, сел в кресло у телевизора и вытянул ноги, бездумно глядя на светящийся экран. Через полчаса ему предстояло снова залезть в «Интернет», оставить объявление на сайте, извещающем о смерти домашних животных, короткий некролог. Таким способом в Москве узнают, что Донцов получил задание и приступает к его выполнению.

События последних трех дней развивались так стремительно, что Донцов с трудом успевал осмысливать их внутреннюю логику. Двенадцатого октября из Гамбурга в Москву ушла посылка, содержащая отпечатки пальцев, снятые с пузырька из-под лосьона, найденного в номере отеля «Ремстал». И, главное, лист бумаги с отпечатавшимися на нем буквами и отдельными строчками письма, которое, видимо, написал сам Яночка неизвестному другу или подруге.

Тогда Донцову без помощи специальных средств удалось разобрать два слова: «Изотало» и «Хельсинки». Возможно, уже ночью или утром следующего дня та бумажка попала на экспертизу в СВР. Письмо Яночки прочитали частично или полностью. Возможно, в Москве воспользовались какими-то своими, неизвестными Донцову, источниками информации. Так или иначе, но вечером тринадцатого октября через Буряка он получил срочное указание взять билет до Хельсинки, по прилете остановиться в отеле «Торни», в половине двенадцатого ночи выйти на связь.

Сегодняшнее, послание из Москвы, по крайней мере, вторая его часть, могла бы удивить Донцова, если бы он не разучился удивляться еще много лет назад.

Карла Яночку нашли быстро. В принципе, на его поиски могли уйти недели, а то и месяцы изнурительной кропотливой работы, но все случилось куда скорее, чем можно было предполагать. В любом случае был Яночка обречен, с ним все ясно. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через месяц. Через год… Это вопрос времени.

Местонахождение Яночки установлено через местные агентурные источники по наводке, той самой бумажке, которую переправил в центр Донцов. Яночка живет в предместье Хельсинки у своего дальнего родственника, двоюродного дяди по материнской линии, по фамилии Изотало. В течение последних двух дней с полудня до двух часов дня Яночка крутится на Рыночной площади. Видимо, в этом месте он назначил свидание с каким-то человеком, но этот человек заставляет себя ждать. Завтра Яночка снова появится на том же месте в то же время.

Из Москвы сообщали адрес этого самого Изотало и некоторые подробности его быта. Пятидесяти восьмилетний холостяк, одинокий, довольно зажиточный мужик, имеет небольшую рыбную коптильню. Это так, на всякий случай, информация к размышлению, резервный вариант. Изотало трогать не следует. А в отношении Яночки нужно провести силовую акцию. Уже завтра, на нейтральной территории, точнее, на Рыночной площади, самом людном месте города. Скопище людей, туристы, местные жители, бойкая торговля у причалов – это не дефект замысла. Толпа – это преимущество нападающей стороны. Если, разумеется, знаешь, как этим преимуществом пользоваться. Все мероприятия проводятся в большой спешке. В центре опасаются, что Яночка снова может уйти и затеряться где-то в Европе или по другую сторону Атлантики. Сегодняшней ночью для подстраховки Донцова из Гамбурга вылетает Буряк. После проведения операции Донцов будет эвакуирован из Финляндии в Россию по дипломатическим каналам. Буряк же вернется обратно в Гамбург. Донцов был внутренне к проведению силовой акции, еще в тот момент, когда в Гамбурге заказывал авиа билет до Хельсинки. Но до последней минуты оставались кое-какие вопросы.

Донцов был убежден, что Яночка не должен умереть, ничего не сказав перед смертью, не приоткрыв завесу тайны над личностью пана Петера. Однако московское руководство решило по-своему: провести силовую акцию неожиданно, в тот момент, когда Яночка чувствует себя в полной безопасности, считает, что ему удалось выйти живым из огня. И без допроса.

За годы работы в разведке Донцов освоил ремесло чтения инструкций и приказов между строк. Если Яночку решили убирать сейчас, не получив его показаний, значит, произошло нечто, переломившее весь ход операции «Холодный фронт». Значит, сама операция близка к завершению, точнее, к успешному завершению. Что могло стать этим переломным событием? Ответ однозначный – только задержание пана Петера. Значит, Яночка в игре лишняя фигура. Опасная фигура, которую надо положить на шахматную доску…

Донцов погасил верхний свет, сбросил халат, лег в кровать. Он пожалел, что не взял у горничной плед с электрическим подогревом. Донцов выключил лампу под желтым матерчатым абажуром. Ветер, действительно, разошелся ни на шутку, на улице похолодало. Налетая резкими порывами, ветер бросал в оконное стекло мелкие снежинки. Странные это звуки. Кажется, что под полом шуршат потревоженные мыши. Донцов встал и задернул шторы, снова лег, хотелось заснуть, но сон не шел.

Москва, Лефортово. 15 октября.

Генерал Антипов и подполковник Беляев приехали в Лефортовский следственный изолятор ровно в одиннадцать утра, машину подогнали не со стороны тюремных ворот, а с тыла, со стороны административного корпуса. «Волга» остановилась во внутреннем дворе тюрьмы. Примерно четверть часа заняла стандартная процедура проверки документов и оформления пропусков. В половине двенадцатого Антипов сидел в следственном кабинете и листал бумаги розыскного дела на Михаила Алексеевича Петрова, сорока двух лет от роду, проживающего в Москве, не имеющего определенных занятий.

Вчера Петрова задержали на Белорусском вокзале и доставили сюда, в Лефортово. Поместили в одиночную камеру и по приказу Антипова больше не трогали. По опыту Антипов хорошо знал, как ведут себя люди, если первый допрос проводить в день из задержания.

Обычно подозреваемые уходят в полную отрицаловку: я не я, ничего не знаю, страдаю приступами амнезии. Или начинают орать, брызгая слюной, что будут жаловаться, дойдут до Верховного суда, даже до президента. Встречаются и такие артисты, кто симулирует эпилептические припадки или сердечные приступы. Самые грамотные требуют адвоката, мол, если на допросе не будет защитника, они и рта не раскроют. Но сутки, проведенные в одиночной камере без допроса, действуют на людей самым благотворным образом. Все эмоции растворяются в тюремной тишине, а пар уходит в свисток.

Сразу же после задержания Петрова, оперативники открыли дверь его квартиры в Замоскворечье изъятыми ключами, и перевернула там все вверх дном. Обыск провели по-тихому, без понятых, без протоколов и без участкового инспектора. Если понадобиться, мероприятие повторят, но с соблюдением всех формальностей. Результаты обыска, закончившегося поздним вечером, Антипова немного разочаровали. В квартире обнаружены два тайника, в которых Петров хранил наличку. В одном тайнике, устроенном в стене, под кафелем ванной комнаты, в герметичной сумочке из искусственной кожи лежали сто пять тысяч долларов сотенными бумажками.

В углу кабинета, под паркетом хозяин квартиры оборудовал второй тайник, там нашли сорок семь с половиной тысяч зеленых. Итого, сто пятьдесят две тысячи с мелочью. Хорошие деньги, тем более для безработного гражданина. В сейфе денег не оказалось, но там были долговые расписки трех довольно известных в столице людей, которые проходили по милицейской картотеке. И еще несколько блокнотов с карандашными пометками, которые еще предстоит прочитать и понять их смысл.

Однако в берлоге Петрова не обнаружили никаких документов, которые могли бы заинтересовать разведчиков, в компьютере тоже пусто, какие-то игры, игры и снова игры. В книжных шкафах множество иллюстрированных фотоальбомов о Праге, открытки, буклеты, путеводители. Короче, макулатуры много, но нет ни одного ценного документа.

Антипов спрашивал себя: возможно, задержание Петрова было ошибкой? Ведь, если разобраться, добытые операми улики ничего не доказывают. Ну, фотографии замка «Водичков». Ну, большие деньги в тайниках. Ну, записка, где некая безымянная женщина угрожает Петрову полицией и обращается к нему «пан Петер».

Однако кроме хлипких вещественных доказательств есть большая оперативная работа, проделанная разведчиками и сотрудниками ФСБ. Работа, которая вывела их именно на Петрова Михаила Алексеевича. Другой подозреваемый однофамилец, один из руководителей пивной фирмы «Астай» Петров Михаил Семенович, теперь вне подозрений. В последний момент выяснилось, что у этого Петрова не хватает фаланги безымянного пальца левой руки. А у пана Петера все пальцы на месте. Значит, других вариантов не осталось. Все сошлось на задержанном вчера Петрове.

Антипов прочитал составленный по его просьбе рапорт начальника караульной службы, где тот информировал руководство о поведении задержанного Петрова. Вчера в четырнадцать тридцать Михаила Алексеевича, переодетого во все казенное, поместили в одиночную камеру. По правилам внутреннего распорядка обитателям тюрьмы запрещалось днем лежать на шконке, можно лишь сидеть на табурете возле столика у окна, забранного «намордником» или ходить по камере. Петров ни разу не присел, он провел на ногах день, расхаживая из угла в угол. От обеда и ужина отказался.

Вечером Петрову выдали очки, у этого типа слабая дальнозоркость, без очков он читает с трудом. Кроме того, он по его просьбе принесли из библиотеки какую-то московскую газету недельной давности, Петрову захотелось почитать. Видимо, к этому моменту, к девятнадцати тридцати вечера, Петров наметил для себя линию поведения или план, которого будет придерживаться на допросе. Возможно и другое: он морально сломался. Как бы там ни было, Петров успокоился, больше не метался по камере, а сидя у столика, читал замусоленный газетный номер.

В десять вечера у Петрова отобрали очки, потому что ночью задержанным очки иметь не полагается. Раздавят каблуком линзы и порежут вены под одеялом, а контролеру отвечай. Петров лег на шконку, положив руки как положено, поверх одеяла, и ворочался до утра. Первая ночь в камере всегда самая трудная. Горит яркая лампочка, забранная железной сеткой, а жесткая койка, не пуховая перина в отчем доме. Утром Петров снова отказался от еды, но выпил чая с сахаром. Он больше не просил ни очки, ни газеты. Сидел на табурете, облокотившись локтями на стол и уронив голову в раскрытые ладони.

– Точно, он сломался, – сказал вслух Антипов.

– Что? – встрепенулся Беляев.

Подполковник сидел на стуле в углу следственного кабинета и листал рабочий блокнот.

– Я говорю: Петров сломался, – повторил Антипов. – С раннего утра он неподвижно сидит на табурете, обхватив лицо руками.

– Сомневаюсь, – покачал головой Беляев. – Такие люди, как этот Петров, быстро не ломаются. Что-то здесь не так.

В двенадцать с четвертью конвой привел Петрова. С разрешения Антипова задержанный сел на табурет. Петров не возмущался, не качал права и не требовал адвоката. Он сидел, поджав ноги под табурет, и медленно раскачивал корпус из стороны в сторону. Антипов, сделав вид, что копается в бумагах, украдкой вгляделся в лицо Петрова. Бессонная ночь в одиночной камере не прошла бесследно. Михаил Алексеевич выглядел паршиво. Под глазами синяки, кожа серая нездоровая, глаза тусклые.

– Генерал внешней разведки Антипов Юрий Федорович, – представился Антипов.

Петров должен знать, что имеет дело не с каким-нибудь следователем, не с попкой из внутренней службы, а с генералом внешней разведки. Значит, разговор предстоит серьезный. Генералы ерундой не занимаются, на пустяки время не тратят, а если задержанный вздумает врать или отпираться, что ж… Пусть знает, кому врет. Пусть десять раз подумает.

– Приятно познакомиться, – Петров криво усмехнулся. – Даже очень.

Возможно, генеральское звание Антипова не произвело на него впечатления, возможно, он раз и навсегда усвоил себе нагловатую манеру общения с людьми, все зависимости от их чинов, званий и должностей. Но, скорее всего, под этой ухмылочкой прятался дикий животный страх.

– Михаил Алексеевич, я задам вам несколько вопросов, – доброжелательно сказал Антипов. – А вы мне все расскажите.

– Все рассказать? – переспросил Петров, усмехаясь. – Это о чем же?

Антипов продолжал, не обращая внимания на эти реплики.

– Мы не будем вести протокол, обойдемся без канцелярщины. У меня нет времени. И я не могу тратить часы, даже минуты на писанину. Договорились?

– Задавайте свои вопросы, – хмыкнул Петров. – Только угостите сигаретой. Мои отобрали еще вчера при личном обыске.

Антипов придвинул Петрову пачку сигарет.

– Так что вас интересует? – Петров прикурил сигарету, жадно затянулся, задержал дым в легких и даже зажмурил глаза от удовольствия. – Слушаю вас.

Беляев, сидевший в углу, что-то чирикнул в своем блокноте. Да, на сломленного человека Петров совсем не похож. Этот будет вола вертеть до последнего. Деньги в заначке? Бутылки пустые собирал с утра до вечера. Записка в чемодане? Подбросили. Фотографии замка? Люблю старину, потому что покойная мамочка с ранних лет воспитывала во мне эстетические начала.

– Простой вопрос для разминки, – Антипов откинулся на спинку стула, расстегнул пиджак. – Чем вы занимались в Праге во время своего последнего визита туда?

– Это обычный туризм. Я обожаю Прагу, не устаю там бродить по этому городу. Это настоящий музей под открытым небом. Вы бывали в Праге? Очень хорошо. Значит, вы должны помнить, скажем, Карлов мост. Когда идешь со стороны площади Крестоносцев…

– Хватит кривляться, Петров, – перебил Антипов. – Я не кривляюсь. Один увлекается бабами, другой тачками… У меня более высокие вкусы и запросы.

Дососав сигарету, Петров выплюнул окурок на пол, раздавил его подметкой ботинка.

– Слушайте, Петров, – голос Антипова зазвучал металл. – Я сказал, что времени у меня мало. Поэтому поступим так. Сейчас я вызову врача, и он сделает вам укол. Затем мы продолжим беседу. Тебе будут делать уколы до тех пор, пока я не услышу все, что меня интересует.

Петров молчал, водил кончиками пальцев по краю стола.

– После этих уколов тебя нельзя будет оставлять здесь, в Лефортовском изоляторе без присмотра врачей. Для твоего же блага. Иначе ты разобьешь свою башку о стену или перегрызешь вены зубами. Совсем откажут тормоза, пропадет инстинкт самосохранения. Поэтому я оформлю все документы, и тебя сегодня же переведут в одно специализированное медицинское учреждение.

– На чем специализированное? – перебил Петров.

– На таких психах долбанных, как ты, – ответил Антипов. – Там мы продолжим наши беседы. Они будут длиться днем, ночью… Без перерыва.

– Без перерыва, – машинально повторил Петров последние слова.

– И ты не выйдешь из кабинета, пока я не узнаю всю правду. После наших душевных разговоров и вмешательства медиков всякие твои контакты с нормальными людьми, теми же зэками, будут исключены. Потому что ты превратишься в животное. Даже жрать не сможешь без посторонней помощи. Только с ложечки или через катетер.

– Послушайте, я гражданин этой страны. Существует Конституция, права человека никто не отменял. И я, как гражданин, имею право…

Антипов не слышал возражений.

– Я не угрожаю тебе, – тихо сказал он. – Это не в моем стиле, угрожать людям. Просто этих чрезвычайный мер требуют чрезвычайные обстоятельства.

Петров открыл рот для следующего возращения, но Антипов снова оборвал его вопросом.

– Мне звать врача?

Петров кашлянул в кулак. Неожиданно черты его лица поплыли вниз. Он обхватил голову руками и тихо застонал. Затем вытер мокрый лоб рукавом.

– Не надо звать врача, – сказал он. – Я и так все скажу. Все, что вам нужно… Без наводящих вопросов.

Петров попросил еще сигарету и начал говорить.

Да, несколько лет назад он занялся контрабандой старинных икон через Варшаву и Прагу в Париж и Лондон. Поначалу скупал доски у московских или провинциальных антикваров, самостоятельно, рискуя собственной шкурой, переправлял их за кордон. Но возникли проблемы. Антикварные магазины Европы завалены русскими иконами, в хранилищах и подсобках антикварных магазинов иконы навалены, как чурбаны в дровяном сарае.

Но если иметь дело с настоящей старинной живописью, работать по индивидуальным заказам антикваров, то не прогоришь, а сорвешь хорошие бабки. Петров завел знакомство с хозяевами некоторых лавок в Париже, договорился о регулярных поставках старинных досок из России. В самой Праге иконы сбыть крайне трудно. Там нет спроса на такие вещи, а цены просто мизерные в сравнении с западноевропейскими. Прага нужна лишь, как перевалочный пункт, как мостик из Москвы в Западную Европу.

Сам Петров уже не перевозит иконы. Он подряжал для такой работы курьеров, которые входили в сговор с проводниками международных поездов, оборудовали тайники в сортирах и подсобных помещениях вагонов. Когда товар попадает в Прагеу, Петров выезжает на место, чтобы договориться с покупателями, проследить за отправкой икон в Европу.

– Что за записка найдена в вашем чемодане? – спросил из своего угла Беляев. – Кто ее автор?

– Так, одна баба из чешек. Через нее я вел переговоры с антикварами. Я остался ей должен некоторую сумму. Комиссионные. Но не хотел отдавать. А эта дура вздумала меня пугать. Сука, она и так получила прилично. Но этим бабам сколько не дай, все не нажрутся.

– Почему она называет вас паном Петером?

– Так я представлялся. Ну, для удобства. На чешский лад.

Петров снова заговорил об иконах. В Москве хорошие иконы трудно достать по приемлемой цене. Два с половиной года назад он сколотил первую группу уголовников, которая стала обворовывать церкви в центральных областях России по его, Петрова, наколке. Он выезжал на место, осматривал храмы, подкупая сторожей или разыгрывая из себя туриста. Помечал те вещи, которые можно взять. А дальше действовали другие люди.

Краденые ценности доставляли в Москву на съемные квартиры, затем вывозили за границу. Да, Петров осознал весь ужас содеянного, он раскаивается, он готов понести заслуженное наказание. Но он вправе надеяться на то, что своим искренним признанием смягчит, так сказать, свою участь. Он готов сотрудничать со следствием, он выложит имена всех своих подельников, начиная от рядовых курьеров и воров, заканчивая дилерами на местах, назовет адреса, где хранятся похищенные иконы. Он нарисует цепочку, по которой доски уходили к продавцам…

– Хватит, – заорал Антипов и шарахнул по столу кулаком. – Заткнись, мразь. Кретин чертов. Подонок.

Минуту все сидели молча. Беляев смотрел на генерала из своего темного угла и ждал указаний. Испуганный Петров кусал губу, не понимая, что произошло, какие слова вызвали столь неожиданный взрыв эмоций и гнева. От него ждали признаний, и он, как на блюдечке, готов выложить все. И вдруг этот психованный генерал срывается с нарезки.

Антипов закрыл глаза, поджал губы и минуту сидел молча, стараясь обдумать случившиеся. Наконец, он нажал кнопку звонка, прикрепленную к нижней части столешницы, вызвав конвой, приказал доставить Петрова обратно в камеру. Когда задержанного увели, Антипов встал со стула, глянул на часы, прошелся по кабинету.

– Немедленно свяжись с оперативным отделом, – приказал он Беляеву. – Пусть остановят силовую акцию в отношении Яночки. Он должен остаться цел, он должен говорить.

Подполковник Беляев тоже глянул на циферблат наручных часов.

– Уже поздно, – сказал он. – Мы опоздали.

– Еще не опоздали, черт побери. Надо попробовать. Лежавший в кармане мобильный телефон нельзя использовать для столь важных звонков. Беляев подскочил со стула, выбежал из следственного кабинета в коридор и заспешил в административное крыло выполнять приказ генерала.

Хельсинки, площадь Кауппатори. 15 октября.

Донцов вышел из автобуса на бульваре Эспланда и зашагал вниз по улице. Можно совсем не знать город, но если направляешься к Рыночной площади, с курса не собьешься. Людской поток стекается туда с окрестных улиц, морской ветер всегда дует в лицо пешеходу, а звуки музыки, звучащей на Рыночной площади до позднего вечера, служат неким ориентиром самому замороченному путнику.

Циклон, накрывший город ночью, принес тяжелые тучи, похожие на огромные серые дирижабли. Похолодало, густой мокрый снег повалил к утру и, кажется, не собирался заканчиваться до вечера. Позавтракав в гостинице, Донцов решил, что одет слишком легко для северного города, отправился в магазин и купил бесформенную серую куртку на пуховой подкладке, на упаковку которой налепили голубой крестик. Этой меткой помечали товары, произведенные в Финляндии. Покупать вещи отечественного производства здесь считалось признаком патриотизма, высокого вкуса и хорошего тона.

Вернувшись в гостиничный номер, Донцов покрутился в своей обновке перед зеркалом, решив про себя, что в этой куртке сам напоминает снеговую тучу или грязный сугроб, вставший на ноги. Через полчаса он вышел из номера и долго торчал на остановке, ожидая автобуса. В хорошую погоду по наземному транспорту в Хельсинки можно часы проверять, но снегопад внес свои поправки. Проехав две остановки, Донцов вспомнил, что оставил сотовый телефон в старой шерстяной куртке. Времени, чтобы возвращаться обратно, уже не оставалось. Да и звонка ждать не от кого.

Донцов дошагал до Рыночной площади ровно в одиннадцать, именно в это время в последние два дня здесь был замечен Яночка. Площадь делили между собой суша и море. Вдоль береговой линии протянулись приземистые здания президентского дворца, городской мэрии, государственного совета. Над ними поднимался купол кафедрального собора. По набережной, укрытые тентами, стоят лотки торговцев северной туристической экзотикой: лапландскими ножами, самовязанными шапочками и свитерами. Прямо с лодок и буксиров, прибившихся к причалу, можно купить свежую рыбу или салаку горячего копчения, еще теплую. Все туристы, приезжающие в Хельсинки, начинают знакомство с городом именно с Рыночной площади.

И сейчас, несмотря на непогоду, народу столько, будто начинается большой праздник или весь город вышел встречать какого-то важного гостя, президента дружественной страны или папу Римского. У причала играл духовой оркестр. На музыкантах темные бушлаты военных моряков с блестящими пуговицами и фуражки с морской символикой. Мокрые снежные хлопья липли к медным трубам и таяли, музыка, удары барабана звучали глухо, будто доносились из подземелья. Донцов прошел до середины торгового ряда, остановился перед продавщицей, разложившей на прилавке какие-то тряпки, и спросил цену на длинный шерстяной шарф с бахромой. Торговцы прекрасно понимали английскую речь, и сами могли вполне сносно объясниться по-английски. Получив ответ, Донцов тронулся дальше. Буряк топтался в самом конце торгового ряда, в двадцати метрах от оркестра, и делал вид, что любуется приземистым зданием университета. Одетый в коричневое полупальто и серую кепку, с фотоаппаратом на груди он выглядел так, как должен выглядеть неприметный турист, человек среднего достатка.

Приметив Донцова, Буряк расстегнул пуговицы пальто. Донцов остановился в полушаге от фотографа.

– Яночка здесь, – сказал Буряк. – Я его заметил минут десять назад. Он стоит перед причалом. В той стороне торгового ряда. – Один? – спросил Донцов.

– Пока один, – кивнул Буряк. – Он кого-то ждет.

– Хорошо, долго мерзнуть не пришлось, – усмехнулся Донцов.

Буряк распахнул полы пальто, одновременно с ним Донцов дернул вниз застежку «молнию», протянул руку, взял у Буряка темный пластиковый пакет и сунул его за пазуху. Донцов отошел в сторону, прикурил сигарету. Внутренне он приготовился проторчать на Рыночной площади целый день и, возможно, уйти ни с чем. Но все сложилось удачно, Яночка пришел.

Докурив сигарету, Донцов опустил окурок в урну, натянул на руки перчатки из тонкой кожи. Неторопливым шагом направился в обратном направлении. Конец торгового ряда от того места, где начинается причал, отделяли всего метров пятьдесят. Новая куртка Донцова оставалась расстегнутой. Действуя левой здоровой рукой, он нащупал за пазухой пакет, просунул в него руку. Провел кончиками пальцев по продолговатому глушителю, стволу пистолета.

Курок взведен, предохранитель выключен. Оружие готово к стрельбе, остается лишь нажать на спусковой крючок. Через тонкую кожу перчаток не так просто на ощупь определить, что за ствол тебе дали. Но Донцов решил эту задачу за секунду.

Буряк передал ему не самую плохую пушку на свете: девяти миллиметровый «Зауэр». Патрона наверняка разрывные с уменьшенной скоростью пули, чтобы та не прошила тело насквозь. Если стрелять с близкого расстояния, эти патроны не оставляли жертве никаких шансов. Если бы сам Донцов имел возможность подбирать себе ствол для этого дела, он остановился на этом варианте. Донцов обхватил ладонью рукоятку пистолета.

В двадцати метрах от торговых рядов остановился автобус с туристами, передняя дверь отошла в сторону, из салона один за другим стали вылезать люди разных возрастов, туристы из Италии. Они разговаривали так громко, что своими голосами заглушали музыку оркестра. На ходу Донцов свободной рукой натянул на голову капюшон куртки.

– Сколько времени?

Донцов остановился, посмотрел на пожилую женщину, задавшую вопрос по-английски. Он сделал вид, что не понял вопроса и пошел дальше. Со стороны Донцов напоминал человека, который роется во внутреннем кармане куртки в поисках бумажника или ключей от машины.

Яночка стоял у входа на причал и смотрел на море. Над серыми низкими волнами стелился пар, море остывало, отдавая последнее тепло. Яночка был одет в серые шерстяные брюки, кепку с опущенными меховыми ушами. Короткая коричневая дубленка расстегнута и распахнута. Судя по теплому прикиду, Яночка рассчитывал, что прогулка по Рыночной площади, как вчера, затянется до обеда. Донцов остановился в нескольких шагах от него, вытащил из-за пазухи пакет с пистолетом. Стреляные гильзы не должны упасть на мостовую и стать добычей полиции, они должны остаться в пакете. – Эй, ты, – тихо сказал Донцов.

Яночка повернулся в пол-оборота, на его лице отразилось удивление. Что еще за «эй, ты»? Яночка посмотрел в лицо Донцова, старясь узнать знакомые черты. Но этого человека Яночка никогда раньше не видел. Донцов поднял оружие и трижды выстрелил через пакет. Три тихих хлопка растворили в себе крики итальянских туристов и музыка духового оркестра. Первая пуля вошла под сердце, два другие попали в живот. Падая, Яночка со всего маху ударился затылком сначала о металлическое заграждение, затем об асфальт. Меховая кепка отлетела куда-то в сторону. Яночка лежал на боку и, кажется, уже не дышал.

Донцов не собирался никуда бежать: лучший способ привлечь к себе внимание броситься наутек. Он сделал три шага вперед, к упавшему Яночке. Рядом остановилась женщина, пожилой мужчина.

– У человека с сердцем плохо, – сказал Донцов громко, чтобы услышали все зеваки. – Где-нибудь есть врач? Позовите врача.

Донцов присел на корточки, с усилием перевернул Яночку с боку на спину, запахнул полы дубленки, чтобы не были видны три пулевых отверстия в сером свитере. Возле Яночки останавливались люди.

– Что случилось?

– Нужен врач, – повторил Донцов громче. – Человеку плохо.

Откуда-то из-за спин людей вынырнул Буряк.

– Разрешите, я посмотрю. Я доктор. У меня есть опыт.

Он присел возле тела, нагнулся. Полами распахнутого пальто, прикрыл грудь Яночки, словно отгораживал его от окружающего мира. Буряк быстрыми ловкими движениями обшарил брючные карманы убитого. Вытащил и сунул в рукав пальто бумажник. Затем осмотрел внутренние карманы дубленки, нашел пару листков. Весь обыск занял несколько коротких секунд.

– Нужно вызывать «скорую», – выдал свой диагноз врач. – Немедленно. Он совсем плох.

Буряк показал пальцем на мертвого Яночку, нырнул в толпу и растворился в ней.

Тем временем Донцов отошел в сторону, к самому краю набережной, спиной чувствуя, что в его сторону никто не смотрит. Избавится от оружия нужно немедленно. В худшем варианте полиция может перекрыть ближайшие улицы, Донцова возьмут с теплым стволом на руках. Но сначала следует разобрать пистолет. Если под воду спустятся водолазы, мало шансов, что они найдут на захламленном илистом дне мелкие части пистолета.

Повернувшись лицом к морю, Донцов вытащил из-за пазухи пакет, запустил в него руки. Отвинтил от пистолета глушитель и бросил его в воду. Выщелкнул обойму, оттянул затвор назад, отделил его от рамки, вытащил возвратную пружину. Он оглянулся назад. Никто из окружающих не понял того, что произошло. Возле лежащего на снегу Яночки остановилась какая-то женщина в розовой шапке, несколько итальянских туристов, люди все подходили.

В воду полетели части пистолета, пакет со стреляными гильзами. Пару секунд пакет держался на поверхности, но волна накрыла его, утащили на дно. Донцов стянул перчатки, на которых остались микрочастицы горелого пороха, бросил их в воду. Теперь, кажется, все.

Все новые люди подходили к Яночке, остановилась, толпа медленно разрасталась. Туристы не понимали, что случилось, и чем они могут помочь. Донцов боком пролез в первый ряд зрителей. За минуту на лице Яночки проступила печать смерти: губы сделались серыми, нос заострился, челюсть отвалилась, серые навыкате глаза остекленели и безучастно смотрели в небо. Из правого уха текла тонкая струйка крови. Снежинки залетали в открытой рот. Снег таял на еще не остывших горячих щеках, капли влаги стекали с подбородка на шею. Все, дело сделано.

Какой-то мальчик лет десяти все тянул за рукав мать.

– Мама, мама, тот дядя, который доктор, вытащил у него, – мальчик показал на Яночку. – Вытащил у него кошелек. Из кармана.

– Не говори глупостей, – оборвала мама.

– Я видел. Я видел. Вытащил кошелек.

Нужно уходить. Донцов поправил капюшон и, выбравшись из толпы, зашагал к автобусной остановке, не оглядываясь назад.

Глава вторая

Прага, район Градчаны. 15 октября.

Пятиэтажный дом в три подъезда, где жила Мила Фабуш, она же Мила Гресс, был построенный лет семьдесят назад, а то и больше, но выглядел совсем новым. Недавно здесь сделали капитальный ремонт, перепланировали квартиры под вкус новых жильцов, поменяли окна, водопроводные трубы, оживили светлой краской интерьер подъездов. Впрочем, старинный породистый дух здания каким-то чудом удалось сохранить. И хотя фасад, отштукатуренный и покрашенный в бледно розовый цвет, хранил все приметы недавнего ремонта, дом не выглядел дешевым новоделом, каких полно на пражских окраинах.

Мила занимала квартиру под номером двенадцать на последнем этаже в первом подъезде, ее окна выходили на оживленную улицу, точнее, прямо на женскую парикмахерскую «Локон». Утром Колчин несколько раз набрал телефонный номер своей бывшей любовницы, но трубку никто не снял. Тогда он съездил на квартиру Каролины, вытащил ее из теплой постели, велел одеваться поскромнее, не для выхода на панель, и всучил сто баксов. Через сорок минут Каролина все в том же синем пальтишке, в котором она с Колчиным ходила в ресторан «Новый свет», с тортом и букетиком хризантем вошла в парадное.

Женщина честно отработала свои деньги, и нет в ее вины в том, что не удалось даже пройти к лифтам. На площадке первого этаже за пластиковой стойкой сидела не старуха кастелянша, согнутая радикулитом и подагрой, а два здоровых лба в форменных куртках охранного агентства. По словам Каролины, над стойкой установлены мониторы, по которым охранники отслеживают движение жильцов или гостей в холлах и на лестничных клетках всех пяти этажей. На видном месте красная кнопка тревожной сигнализации, на поясе старшего охранника дубинка и кобура, из которой торчит рукоятка револьвера. Его помощник вооружен только дубинкой. Впрочем, это детали, не имеющие особого значения.

Каролина объяснила охране, что идет в гости к подруге в двенадцатую квартиру. Якобы она уже два дня пытается дозвониться Миле Гресс, но никто не подходит к телефону, Каролина очень волнуется, как бы плохого не случилось.

Старший охранник вышел из-за стойки и преградил женщине путь. «Хозяева приказали никого не пускать», – отрезал он. «Но я старая подруга Милы. Мы не виделись сто лет», – для убедительности Каролина потрясла в воздухе тортом. «Нам велели никого не пускать в квартиру. Жильцы в отъезде», – повторил охранник. Дальнейшие просьбы и уговоры ни к чему не привели. Каролине даже не удалось выяснить, куда уехала Мила, и когда она вернется. «Мы не даем справок», – односложно отвечал старший охранник.

«Ничего страшного, – сказал Колчин, когда Каролина вышла из парадного. – Зато тебе достался целый торт. С взбитыми сливками. И какими-то там сушеными фруктами».

Колчину не верилось, что Мила уехала из Праги. Он отпустил Каролину есть торт, сел в машину и поехал к платной стоянке, где остался фургон «Фольксваген». Утренняя неудача не слишком сильно огорчила Колчина. У Милы Фабуш остались от него подарки: фотография безымянного мальчика, застекленная и помещенная в рамку, швейцарские часики на серебряном браслете и «Жучок» за подкладкой сумочки. И фотография и часы содержали в себе «закладки», радиомикрофоны с дальностью действия двести метров.

Возможно, что Мила потеряла сумочку, а фотографию ребенка за ненадобностью выбросила в корзину для бумаг. Но весьма сомнительно, что в ту же корзину полетели и дорогие швейцарские часы ручной сборки на серебряном браслете. Даже если Фабуш избалована шикарными подарками пана Петера, хорошие швейцарские часы не выбросит ни одна женщина в здравом уме. Правда, «жучок», который содержали в себе часы, был миниатюрным, довольно примитивным, он не мог, например, считывать разговоры с радиотелефона. Но и эта «закладка» хороша, если нет другой.

Колчин не вешал носа. Вчерашним вечером он получил от своего куратора Войтеха новый паспорт на имя поляка Анжея Рошальского, две кредитные карточки, некоторую сумму наличными, ключи и разрешение пользоваться для ночлега конспиративной квартирой в Новом городе. Квартирой, где они беседовали с Пачеком за несколько часов до его гибели. Если у тебя в кармане чистые документы и приличные деньги, уверенность в собственных силах растет, как на дрожжах.

После полудня Колчин подогнал фургон «Фольксваген», нашпигованный прослушивающей аппаратурой к парикмахерской «Локон», пересел в кузов, надел наушники. На улице с движением в четыре ряда фургон, не вызвав подозрений местных жителей или полицейских, может простоять до самого вечера. Колчин надеялся, что услышит голос Милы, голос Петера или, на худой конец, речь незнакомых людей. Но не услышал даже радиопомех. Одно из двух: Мила, а вместе с ней и часы, находятся вне пределов квартиры, или фокус с часами и «закладкой» разоблачен. Скорее всего, сработал второй вариант.

В голове Колчина родился новый замысел. Можно, переодевшись в форменную куртку телефониста, подняться на крышу дома через улицу, того самого, где разместился «Локон». Захватить с собой наверх пару направленных микрофонов, улавливающих звуки с расстояния триста и более метров. Оконные стекла хороший резонатор, значит, он сможет слышать все разговоры, происходящие в квартире.

Колчин вооружился биноклем и через затемненное боковое стекло фургона долго рассматривал окна квартиры. Тут его ждало новое разочарование. На всех пяти окнах Фабуш вовсе не занавески, как могло показаться, а светлые жалюзи из пластика или металла. При опущенных жалюзи направленные микрофоны бесполезны, никаких разговоров не услышишь. Оставалось лишь ждать, наблюдать за подъездом и окнами квартиры. К трем часам дня Колчин зверски проголодался, выбрался из фургона, проглотил в ближайшем кафе две порции говяжьего рагу и бегом вернулся на исходную позицию.

В десять тридцать вечера Колчин решил, что ждать дальше не имеет смысла, он подвел черту под своими наблюдениями: Мила Фабуш не входила в подъезд и не выходила из него. Квартира выглядит нежилой, будто ее хозяйка надолго уехала. Окна по-прежнему закрыты жалюзи, с улицы нельзя разобрать, горит ли в помещении свет или он потушен. Если не предпринять активных действий, можно еще хоть неделю сидеть в фургоне, пялиться на дом через линзы бинокля и не получить ровным счетом никакой информации об объекте. Но какие действия можно предпринять?

Колчин, разглядывая в бинокль темные окна квартиры, и так и этак обдумывал этот вопрос. Итак, какие действия? Что он может сделать, если не может сделать ничего? В двенадцатом часу ночи Колчин нашел ответ на терзавший душу вопрос. Он решил, что лучшее в его положении – это хорошо выспаться. После восьмичасового сна он снова почувствует себя нормальным человеком. Колчин вылез из грузового отсека, пересел на водительское место. Только сейчас он заметил, что идет сильный дождь. Отогнав фургон на стоянку, Колчин забрал «Фиат» и через полчаса открыл дверь конспиративной квартиры, находившейся неподалеку от Национального музея.

Здесь витали все те же запахи пыли, да еще аптечные ароматы пробивались из ветеринарной лечебницы, помещавшейся в подвале. Колчин снял и бросил на спинку стула пиджак. Зажег свет в ванной комнате. Рыжие тараканы, испуганные появлением человека, звуком шагов и ярким светом, веером разбежались из-под ног ночного гостя. Колчин пустил воду, наклонился над раковиной и высморкался. Поднял голову и посмотрел на свое отражение в зеркале, занавешенном пылью, и снова высморкался. После трудного дня Колчин был настроен на философский лад.

Он подумал, что в этой жизни проходит все, река времени уносит с собой хорошее и плохое, любовь и измены, предательство и верность. Остается только этот насморк. Этот проклятый насморк, который уже стал хроническим.

Прага, район Градчаны. 16 октября.

В девять утра Колчин залез в грузовой отсек фургона и начал наблюдение за домом Милы Гресс. Он чувствовал себя выспавшимся и бодрым. Окна квартиры, как и вчера, была закрыты жалюзи. Первым человеком, который вышел из подъезда, оказался толстяк в светлой куртке с собачим поводком, намотанным на кисть руки. Он вывел на прогулку серо-белого стриженого пуделя. Толстяк посмотрел на небо, раскрыл над головой черный купол зонта, потянул за поводок. Собака осмотрела липы, высаженные вдоль тротуара, поскуливая от нетерпения, добежала до ближайшего дерева и задрала заднюю лапу.

Вчерашние проблемы сегодня не представлялись Колчину неразрешимыми. Есть по меньшей мере два десятка способов попасть в квартиру, находящуюся в охраняемом подъезде. Скажем, можно купить в спортивном магазине, а их в Праге без счета, альпинистский шнур. Под покровом ночи перебраться на крышу дома Милы через крышу соседнего здания. Прикрутить шнур к телевизионной антенне или вентиляционной трубе, спуститься на балкон, выдавить стекла, предварительно обклеив их клейкой лентой, чтобы не звенели. И вот ты уже в квартире.

Но зачем усложнять себе жизнь, когда существуют более простые и надежные способы проникновения в закрытое помещение. Деньги открывают любые двери. Можно подкупить охранников, чтобы те на полчаса потеряли зрение и слух. Вопрос только в сумме. Но, по большому счету, эта проблема взаимной договоренности. Колчин перебирал варианты, раздумывал, на каком из них остановиться. Самое глупое в его положении – просидеть еще один день в фургоне, ломая зрение, через бинокль разглядывать закрытые окна.

Мобильный телефон зазвонил во внутреннем кармане плаща так неожиданно, что Колчин вздрогнул. Этот номер знают только два человека во всем городе: Войтех и метрдотель из ресторана «Новый свет». Но Войтех в неурочное время звонить не должен, значит…

– Слушаю, – сказал Колчин по-чешски.

– Слушай, – собеседник говорил на русском. – Услышишь кое-что интересное. Я не знаю, как тебя зовут на самом деле, а то стал бы называть тебя по имени. Ладно… Вы решили меня кинуть. Подсунули мне вместо долларов фальшак. Правда, очень хорошего качества. Поэтому я не сразу распознал подделку. Я все понял только три дня назад, когда мне понадобились деньги.

Колчин узнал голос пана Петера.

– Кто это? – спросил он по-чешски, выгадывая время. Надо записать разговор на пленку, такая запись могла бы очень пригодиться. – С кем я говорю? Плохо слышно.

– Не дури, ты узнал меня, – продолжал Петер по-русски. – Я получил твой телефонный номер от метрдотеля из «Нового света». Этот придурок подошел ко мне в ресторане и стал распрашивать, когда появится моя дама. Я сразу понял: что-то здесь не так. А ты слишком примитивно работаешь. Кстати, можешь заехать в городскую больницу, навестить метрдотеля, гостинец передать. Только не привози ничего твердого. Он не может жевать. У него сломаны верхняя и нижняя челюсти и зубов во рту совсем не осталось. Колчин нагнулся, стал шарить рукой под сидением в поисках соединительного провода. Но рука нащупала не провода, а какие-то железяки. Колчин соскочил с места, встал на колени, заглянул под сидение. Провод должен быть там. Вот он, в коробке. Колчин вытащил провод, пересел на другое сидение, ближе к магнитофону.

– Что молчишь? спросил Петер.

– А что я должен сказать? – Колчин включил питание магнитофона.

– Нечего? Тогда буду говориться я, – ответил Петер. – Вы кинули меня на лимон. Знаю, что лично твоей вины здесь нет. Не ты принимаешь эти решения. Их принимают в Москве. Но ты часть этой организации, этой системы. Это, во-первых. А во-вторых, кто-то должен понести наказание за кидалово.

Колчин размотал тонкий провод, сунул один его конец в соединительное гнездо магнитофона.

– Что ты имеешь в виду?

– Скоро поймешь, – усмехнулся Петер. – Наберись терпения. И съезди в аптеку к своему знакомому старику. Как там его… Узнай, не простудился ли он.

– Что? Не куда съездить? – переспросил Колчин.

Он уже подключил провод к трубке, но не успел включить магнитофон, услышал короткие гудки отбоя. Колчин опустил трубку в карман, пересел в кабину и погнал фургон на стоянку.

Прага, Новый город. 16 октября.

Колчин долго пробивался через автомобильные пробки, запечатавшие городские улицы в полдень. Наконец, «Фиат» доплелся до Нового города, Колчин оставил машину за квартал до аптеки Алеша. Он поднял воротник плаща и побрел вверх по улице, изредка озираясь по сторонам.

Холодный дождь то затихал, то припускал с новой силой. Остановившись перед витриной аптеки, Колчин сделал вид, что разглядывает упаковки лекарств, выставленные за стеклом. На двери висела табличка: «Просим прощения, но аптека не работает». Колчин шагнул к двери, потянул за ручку. Закрыто.

Обогнув дом с угла, он остановился под металлическим козырьком, оборудованным над отдельной от остальных жильцов дверью в квартиру аптекаря. Во дворе дома никого. Колчин надавил кнопку звонка, подождал и снова нажал пальцем на кнопку. Дождь стучал по металлическому навесу, шуршал в жестяных трубах. Колчин повернул круглую ручку, толкнул дверь, которая неожиданно легко открылась. Бросив взгляд за спину, он переступил порог, закрыл дверь, задвинул щеколду.

В коридоре темно и тихо, пол затоптан грязными ботинками. Колчин щелкнул выключателем, но лампочка не загорелась. Пахнет эфиром, сыростью на белой стене бурые пятна, будто о серые обои вытерли окровавленную ладонь и пальцы. Колчин вытащил пистолет, держа его в согнутой руке на уровне плеча, отправился в путешествие по темному коридору.

В операционной, лишенной окон, темно, как в древнем склепе, здесь запах эфира сделался еще крепче. Колчин нащупал выключатель. Под потолком по-змеиному зашипели и вспыхнули яркие люминесцентные лампы. Дверца стеклянного шкафчика с лекарствами размолочена, на кафельном полу стекла, битые склянки, упаковки со шприцами, ампулы, раздавленные башмаками, и темная лужица крови возле операционного стола. На светлом кафеле кровяные брызги. Видимо, здесь завязалась борьба, но жилистый и крепкий для своих лет аптекарь сумел выскочить из операционной. Постарался прорваться к двери.

Колчин снова вышел в коридор, прислушался, сделал несколько шагов, под каблуком скрипнула половая доска. Колчин замер, перевел дыхание. Затем сделал несколько быстрых шагов, присел на корточки и резко толкнул дверь в кабинет Алеша. Если кто-то хотел прострелить Колчину башку, то бы сделал это сейчас, в удобный момент. Но не было ни выстрела, ни шороха, ни скрипа. Колчин поднялся, встал на пороге кабинета. Окна, выходящие на улицу, закрыты светлыми полупрозрачными занавесками. Кажется, все на своих местах, следов борьбы или обыска не заметно. На письменном столе аккуратными стопками лежат медицинские журналы, папки с бумагами. Ящики картотеки не выдвинуты, дверцы книжных шкафов закрыты. Колчин отступил в коридор.

Следующая дверь по правой стороне коридора вела в подсобное помещение, оттуда можно попасть в торговый зал аптеки. Идти туда нет смысла, Колчин толкнул противоположную от кабинета дверь, там спальня.

В комнате царил густой полумрак, плотные гардины на окнах задернуты. Но раздвигать шторы или зажигать свет слишком опасно. Колчин, прижавшись плечом к косяку, постоял минуту, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте, опустил пистолет в карман плаща. Сначала он разглядел следы грязной обуви на светлом ковре. Затем сделал несколько шагов к скомканной постели, сдернул на пол одеяло.

Эмма, одетая в короткую ночную рубашку, лежала на кровати, свернувшись калачиком, подтянув колени к животу и прижав руки в груди. Со стороны могло бы показаться, что женщина спит безмятежным глубоким сном. Могло показаться… Если бы не две ужасающе глубокие раны в области виска и не подушка, пропитанная кровью, и еще эти темные брызги на белой спинке кровати. Колчин присел на край мягкого матраса, одернул ночную рубашку, чтобы не были видны голые бедра. Протянул руку, потрогал твердое окоченевшее плечо Эммы.

Он наклонился к трупу, кончиками пальцев ощупал неровные края ран, обломки кости, смоченный кровью затылок и слипшиеся короткие волосы. Женское лицо осталось почти чистым от кровяной корки, оно не было обезображено ударами. Только на лбу несколько багровых полосок. Колчин достал носовой платок, вытер пальцы. Оглядев пол, не увидел ни молотка, ни топора, орудие убийства пропало.

Несколько минут он сидел неподвижно, оперевшись локтями на колени и прижав ладони к вискам. В это минуту ему казалось, что сердце тяжелыми ударами бьется не в груди, а где-то выше, в горле или во рту. Колчин обернулся, провел ладонью по холодному лицу Эммы. Поцеловал ее в глаз и в щеку. Щека была холодной и твердой, как зеленое недозревшее яблоко. Он поднялся, ощущая легкое головокружение и слабость в ногах, вышел в коридор.

Свет в кухню проникал через большое, забранное кованой решеткой окно, выходящее во внутренний двор. Обеденный стол валялся на боку. По кафельному полу разбросаны черепки керамических горшков, битые тарелки и чашки. Колчин едва не запутался ногами в скомканной грязной скатерти, перешагнул разломанный деревянный стул.

Аптекарь, широко расставив ноги, сидел на полу в углу кухни. Он ссутулил спину, опустил голову на грудь, будто согнутый горем. Будто чувствовал вину за то, что не смог уберечь жизнь молодой любимой жены. Кровяная лужа, разлившаяся на полу под аптекарем, сделалась совсем черной. На Алеше были брюки кремового цвета, левая штанина от пояса до колена пропиталась кровью. Желтая рубашка с длинными рукавами от шеи до живота тоже залита кровью, из-под рубашки выглядывала голубое трикотажное белье. Руки скрещены на животе.

Колчин подошел еще ближе, стараясь не наступить в кровавое пятно. Он нагнулся, заглянул в лицо аптекаря. На левой щеке и левом ухе кровяные потеки. Губы синие, отечные, верхняя губа рассечена надвое, нос сломан. Ссадины на правой скуле и над правым глазом уже подсохли. Видно, лицо обработали кастетом или кулаком с зажатой в нем свинчаткой. Аптекарю крепко досталось перед смертью. Колчин с усилием разжал скрещенные руки аптекаря, схваченные трупным окоченением.

Из нижней части живота торчала рукоятка охотничьего ножа с пластмассовой рукояткой, стилизованной под слоновую кость, и металлическим навершием. Колчин насчитал в груди Алеша семь ножевых ранений. Смертельным оказался этот последний удар. Пан Петер или кто-то из его подручных бил, держа нож прямым хватом, лезвие шло снизу вверх и попало Алешу чуть выше лобка. Нанеся глубокую проникающую рану, убийца резко дернул рукоятку ножа вверх, вспоров живот до пупка, точнее, чуть выше.

Колчин прислонился спиной к кухонному шкафчику. Он попробовал восстановить картину трагедии, разыгравшийся здесь несколько часов назад.

Видимо, схватка продолжалась недолго, минут пять или семь. Алеш закричал, получив первое ножевое ранение еще в операционной. Вырвавшись в коридор, он снова крикнул, предупреждая жену о смертельной опасности. Но Эмма не проснулась. Должна была проснуться, а не проснулась. Ведь муж кричал не шепотом.

Тут напрашивается один единственный вывод: когда Алеш вырвался в коридор, Эмма была уже мертва. Судя по спокойному выражению женского лица, Эмму убили во сне, она даже не успела испугаться. Убийца, прикинувшись ранним посетителем, отвлекал внимание Алеша в операционной, тем временем его напарник уже открыл входную дверь и проник в спальню. Трупы окоченели, а Эмма лежит в постели в ночной рубашке, значит, все это произошло в семь или восемь часов утра. Но не позже, аптека открывается в девять, в этот час Эмма уже стоит за прилавком.

В коридоре Алеш получил еще два или три ножевых ранения, но они не были смертельными. Он должен был броситься к входной двери, искать спасения на улице, но побежал на кухню. Выходит, путь к двери ему преградил один из убийц. В кухне Алеш рассчитывал высадить окно, надеялся, но что на его крики обратят внимание соседи, что они вызовут полицию. Или сами полицейские окажутся где-то рядом. Как бы то ни было, шансы еще оставались. Но в кухне Алеша настигли убийцы. Он еще пытался кричать, бросал в своих убийц посудой, цветочным горшком, звал на помощь, но получил несколько тяжелых нокаутирующих ударов по лицу. Затем его добили ножом.

Вот и все. Теперь нужно уходить, – решил Колчин. Он и так пробыл здесь непозволительно долго. Если Петер сейчас наблюдает за аптекой, а этого нельзя исключить, он, пожалуй, может вызвать полицию, чтобы повесить на Колчина два трупа.

Колчин подошел к входной двери, вышел на крыльцо, дождевые брызги попали на лицо. Или это вовсе не дождевые брызги? Колчин вытер мокрые щеки ладонью. Он оглядел замкнутое тесное пространство внутреннего двора, темные окна и облупившийся от штукатурки фасад противоположного дома. Колчин решил идти к машине не улицей, как пришел сюда, а другим путем. Он пересек двор, нырнул в темный колодец арки, вышел в переулок, оглянулся. Сделав большой крюк, промокнув под дождем, сел в «Фиат», включил радио. И долго еще петлял по городу, менял маршруты и направления движения, отрываясь от возможного «хвоста».

Колчин вернулся на конспиративную квартиру, когда темный день переродился в такой же темный дождливый вечер. Он скинул мокрый плащ и сырой пиджак, прошел в кухню. Положил на стол пакет с продуктами, купленными по дороге. Колчин съел пару бутербродов, запил их сладкой газировкой из банки. Вложил пустую банку в ладонь, медленно сжал пальцы, смял банку в тонкую лепешку.

Он вернулся в комнату, не зажигая верхнего света, взбив подушку. Упав на диван, долго разглядывал серый потолок в мелких трещинках, обои, отклеившиеся от стен, и паутину в углах. На улице быстро темнело, капель равномерно стучала по подоконнику, выбивая тихий жестяной звук, подушка пахла мышами и пылью. На противоположной стороне улицы зажглась неоновая реклама пивной, ее отсветы двигались по потолку.

Диван был неудобный, бугристый, местами продавленный. Колчин чувствовал спиной все его выпирающие наружу пружины, но продолжал лежать неподвижно. Телефон зазвонил, когда короткая стрелка на наручных часах подобралась к восьми.

Колчин сел на, поднес трубку к уху.

– Это я, – сказал Петер.

– Понял, – ответил Колчин.

Здесь, на конспиративной квартире нет записывающей аппаратуры, здесь ничего нет, потому что хата существует совсем для других целей.

– Как тебе, понравилось все эти картинки с кровью? – спросил Петер. – Не очень эстетично, но впечатляет. Я сам не люблю кровь и всякие такие вещи. Но насилие – это всего лишь средство достижения цели. Я доказал, что шутки кончились. Теперь ты мне веришь?

– Верю, – ответил Колчин, его голос звучал глухо.

– Но я не затем начал это дело, чтобы в итоге грохнуть какого-то жалкого аптекаря и его бабу. За их жизни я бы не дал рубля в базарный день. Кстати, она симпатичная и такая свеженькая. Ты, наверное, трахал ее. Как она в постели, ничего?

– Ничего, – сказал Колчин.

– Правда? – с интересом переспросил Петер.

– Правда, – ответил Колчин.

– Ты не расстраивайся, – утешил Петер. – Баб на свете много, даже слишком много. Все это мелочи, ну, что одной стало меньше. А у нас серьезные дела. Теперь все меняется. Твоя контора отдаст мне все, что причитается. Плюс штраф за кидалово. Он равен еще миллиону. В общей сложности вы мне должны два лимона. Иначе…

– Что иначе?

– Иначе я запущу все секретные документы в «Интернет». Любой кретин, который войдет во Всемирную сеть, сможет прочитать имена ваших нелегалов, агентурные расписки и массу других интересных документов. Представляешь, какой кипеш начнется? Вся Европа будет бурлить, как суп в кастрюле. Список русских шпионов… Это нечто. Это бестселлер, нет, это в сто раз круче. Правда?

– Разумеется, – ответил Колчин.

– Прямо сейчас ты можешь поехать на центральный вокзал, там я оставил в ячейке письмо. А можешь отложить это дело до утра, сегодня ты не в рабочем настроении, – Петер рассмеялся сухим смехом, похожим на кашель туберкулезника. – В конверте реквизиты офшорного банка на Кипре, туда вы перебросите бабки. Больше я не стану связываться с налом. Петер продиктовал номер ячейки, шестизначный шифр, Колчин запомнил цифры. Он вытащил из кармана измятую пачку сигарет, прикурил, стряхивая пепел на вытертый занозистый паркет. Потер лоб свободной рукой, голова болела так, будто под черепной коробкой завелся какой-то неизвестный науке червяк или жук, поедающий живые человеческие мозги.

– Ты записал номера ящик и шифр? – спросил Петер. – Повтори.

Колчин крепко затянулся сигаретой и повторил цифры.

– Если деньги не поступят через шесть дней начиная с сегодняшнего, я сделаю то, что обещаю, – сказал Петер. – Теперь ты уже убедился, что я не вру.

– Это слишком большая сумма, два миллиона долларов, – ответил Колчин. – У разведки нет таких денег. Их нужно где-то достать, где-то получить. Кроме того, на саму банковскую проводку уйдет не меньше десяти дней. Эта обычная банковская практика. Раньше не получится. – Ладно, пусть будет неделя, – вздохнул Петер. – Неделя. И не днем больше. Вечером двадцать третьего октября в восемь вечера я запускаю все документы в «Интернет». Они будут размещены на разных сайтах. Так что, пока вы примите контрмеры, списки нелегалов будут читать люди во всех странах мира. Первыми с ними ознакомятся ребята из Лэнгли. Я потеряю свои бабки, но вы потеряете нечто большее: всю агентурную сеть. И в качестве призовых получите такой скандал, от которого внешняя разведка долго не оправится. Я еще свяжусь с тобой. Желаю здравствовать.

– Подожди, – начал Колчин.

Он хотел выторговать хоть еще один день, но услышал короткие гудки. Колчин вышел в кухню, сел к столу, открыл пакет из вощеной бумаги и съел еще пару бутербродов с ветчиной и сыром, запивая еду приторно сладкой водой из банки. От газировки першило в горле, вкуса бутербродов Колчин не чувствовал. До встречи с Войтехом оставалось полтора часа с небольшим. А ведь еще надо успеть заскочить на вокзал, забрать конверт Петера. Время поджимало, но Колчин не тронулся с места.

Он откинулся на спинку стула и стал раскачиваться на его задних ножках. Он ломал голову над вопросами, ответами на которые могли стать только догадки. Как Петер узнал о существовании Алеша и Эммы?

Если отбросить всю шелуху и фантазии, останется один убедительный ответ. После перестрелки в замке «Водичков», когда Пачек и Буфо были убиты, а Донцов получил ранение, за «Фиатом» Колчина проследили. В тот дождливый темный вечер, Колчин гнал машину к аптеке, бесхитростно выбирал ближайший короткий маршрут. Донцов терял сознание и снова приходил в чувство. Колчин боялся, что он может истечь кровью, не думал о погоне или о «хвосте». Тогда было не до этого.

Колчин взглянул на часы и встал со стула. Вопросы еще оставались, но это, скорее, проблемы общего характера. Что делать, как жить дальше и какими способами бороться с врагом, если его не видишь и не знаешь о нем почти ничего? Ответить на эти вопросы смог бы кто-то из великих гуманистов прошлого века. Но все гуманисты давно лежат в своих могилах.

Прага, район Нусле. 16 октября.

Колчин оставил «Фиат» на пустынной улице, два квартала до условленного места встречи с Войтехом прошагал пешком. Небоскреб гостиницы «Панорама», делил низкое небо на две неравные части. Автомобильная стоянка, устроенной возле гостиницы, была освещена фонарями, расставленными по ее периметру. Колчин без труда нашел «Ауди» изумрудного цвета с немецкими номерами, открыл дверцу, сел на переднее пассажирское кресло.

Войтех сидел, скрестив руки на груди, он выглядел мрачным, каким-то не выспавшимся. В ответ на приветствие Колчина буркнул себе под нос что-то неразборчивое, тронул машину с места. Выехали со стоянки, Войтех взял направление в сторону от городского центра, выбирая тихие безлюдные улицы и поглядывая в зеркало заднего вида.

Колчин рассказал в подробностях о событиях последних дней и часов, передал Войтеху конверт, что забрал в вокзальной ячейке. Войтех молчал минут пять и, наконец, сказал: – Положение пиковое. Получит Петер свои деньги или не получит, все равно разместит документы в «Интернете». Это мое мнение.

Он снова надолго замолчал, выкурил сигарету.

– Ты не должен был ехать в эту аптеку, – сказал Войтех. – Ни при каких обстоятельствах не должен был туда ехать. Это грамота, азбука, которую знает приготовишка или учащийся разведшколы. В аптеке могли устроить засаду, могли скомпрометировать тебя, раздуть громкое дело, целый международный скандал. Наконец, тебя могли убить. Ты нарушил все инструкции, все правила, какие только можно нарушить. Поступил, как дилетант, как дурак последний.

– Знаю, – ответил Колчин.

– И, главное, ты смешал, если можно так выразиться, в одной бочке личные взаимоотношения с этим аптекарем, любовные отношения с его женой и государственные интересы. Знаешь, как все это называется, одним словом? Коротко и емко.

– Знаю, – повторил Колчин.

Войтех не удержался и разразился длинной матерной тирадой.

– Если бы тебе не удалось выяснить адрес этой шлюхи Фабуш, то есть Милы Гресс, то уже завтра ты отправился бы в Варшаву. А оттуда прямой наводкой в Москву. Писать рапорты и объяснительные записки. А в Москве тебя, как старое дело, сдадут в архив, спишут со всех счетов. Потому что ты поставил на грань провала всю операцию «Холодный фронт».

– Это не я ее туда поставил, – усмехнулся Колчин. – Так сложились обстоятельства. И ты это знаешь не хуже меня.

Войтех не слышал возражений.

– Твоя задача – найти Милу Гресс и допросить ее, вытряхнуть всю информацию, какая ей известна о Петере, – сказал Войтех. – Не знаю, как ты это сделаешь. Но ты это сделаешь.

– Что с Яночкой? – спросил Колчин.

– Яночку нашли в Хельсинки и убрали слишком быстро, без допроса. Это наша большая ошибка. Последняя ниточка, которая еще остается, – это Мила Гресс. Если она не заговорит, все накроется медным тазом. Донцова должны были эвакуировать из Хельсинки в Москву. Но в свете новых обстоятельств… Сегодня ночью он прилетает в Прагу и найдет тебя. Будете работать вместе, подключай его. Я остаюсь куратором операции. Канал связи старый. Выходи на меня в любое время дня и ночи.

Войтех резко остановил машину, Колчин вышел на тротуар, под дождь. Войтех умчался в ночь. Улица была пустой, ни пешеходов ни машин. Ну и место. Здесь можно ловить такси хоть до утра. Колчин зашагал обратной дорогой к перекрестку.

Глава третья

Прага, район Градчаны. 17 октября.

Колчин появился в доме Милы Гресс в тот утренний час, когда служивый люд уже отправился на работу, а люди, не обремененные повседневным трудом, еще нежились в теплых постелях и видели последние сны. Придержав стеклянную дверь, чтобы не хлопнула, Колчин вошел в довольно просторный холл, осмотрелся по сторонам.

К лифтам поднимались шесть ступеней, перед лестницей пластиковая стойка с укрепленными над ней мониторами слежения. Два частных охранника смотрели на утреннего гостя настороженно, почти враждебно. Видимо, в этом доме ранние визиты к жильцам считались дурным тоном.

– Простите, к кому идет пан? – со стула поднялся немолодой охранник, оперся локтями на стойку и, прищурив глаза, недобро глянул на Колчина.

– В двенадцатую квартиру. К Миле Гресс.

– Хозяйка в отъезде.

– Понятно, – кивнул Колчин, но не повернул обратно к двери. – У меня есть вопрос, а точнее, деловое предложение.

Одежда охранников, очень напоминала форму пражских полицейских: черные короткие курточки, черные фуражки и темно-серые наглаженные брюки. Отсутствовали лишь погоны, да шеврон с вышивкой «полиция» заменял штампованный шеврон с надписью «охрана». Старшему стражу порядка навскидку можно дать лет пятьдесят с гаком: волосы седые, фигура рыхлая, вперед выдается живот, туго перехваченный офицерским ремнем. Другой охранник совсем мальчик, вместо усов на верхней губе пробивается темный пух. Высокий, худой парень, форма велика ему на пару размеров и болтается на плечах, как на вешалке.

– Предложение солидное, – продолжил Колчин. – Я заплачу хорошие деньги за пустяковую информацию, которая на самом деле ничего не стоит.

Охранники переглянулись. Колчин знал расценки частных агентств, представлял себя, что этот пожилой мужик и юноша сутками торчат на сквозняке, в парадном, зарабатывая не более двух с половиной сотен в месяц.

– О какой сумме идет речь? – старший охранник сделался задумчивым.

– Ну, скажем, три тысячи долларов на нос. Это если вы хоть что-то знаете по интересующему меня вопросу.

– В смысле, о той пани из двенадцатой квартиры? О Миле Гресс?

– Вы ведь что-то знаете об этой женщине? – спросил Колчин.

– Допустим, – уклончиво ответил старший. – Мы много чего знаем.

– И хорошо, – кивнул Колчин. – Я задам несколько вопросов, получу несколько ответов. Пятнадцать минут – всех дел. И все останется между нами. Деньги при себе.

Колчин раскрыл бумажник, вывернул его и продемонстрировал содержимое своим собеседникам.

У молодого охранника от волнения порозовели щеки. Его пожилой напарник для приличия изобразил тяжкие раздумья и душевные колебания: сдвинул козырек фуражки на нос, стал ожесточенно скрести пальцами коротко стриженый затылок. На самом деле он все решил для себя за секунду и внутренне благодарил деву Марию за подарок судьбы: разговор на пятнадцать минут – и в кармане годовое жалование со всеми премиальными.

– Пройдите сюда, за стойку, пан, – сказал старший охранник.

Он провел гостя в тесную комнатушку под лестницей, усадил на единственный стул, а сам устроился на продавленном коротком диване, на котором не уляжется даже подросток.

– Хорошо бы задаток получить, – облизнулся охранник.

– Еще получите, – успокоил Колчин.

Старший охранник оказался человеком осведомленным. И, главное, он хорошо осознавал, что огромные деньги за лирические истории не платят. Через двадцать минут Колчин узнал все, что хотел узнать и даже выдоил сверхплановые сведения, которые получить не рассчитывал. Оказалось, что Мила Гресс квартирой почти не пользуется, в последнее время она постоянно проживает в загородном доме в пятидесяти пяти или в шестидесяти километрах от Праги. Сюда пани Гресс наведывается один раз в неделю, обычно по средам, чтобы сделать покупки в магазинах. Среда завтра, значит, завтра она непременно появится.

Она приезжает где-то в полдень и уезжает часов в пять-шесть вечера. Для поездок пользуется консервативным седаном «Рено Лагуна» темно синего цвета. Пани Гресс богатая женщина, может позволить себе любую машину, но катается именно на этой, чтобы не привлекать к себе внимания. Передние сидения занимают водитель и охранник. Пани Гресс сидит сзади, за водителем, на самом безопасном месте. Номерной знак такой-то… Покупки делает в дорогих магазинах: это если судить по фирменным сумкам и упаковочной бумаге. Затем пару часов отдыхает. Ужин в квартиру заказывает в ресторане, переодевается и спускается к машине. Раньше времени Мила ужинала в ресторане, но с недавнего времени избегает людных мест, поэтому заказывает обеды на дом.

Милу сопровождают два мужчины, оба русские, один сидит за рулем, другой таскает сумки и выполняет функции телохранителя. Оба вооружены пистолетами, такие вещи пожилой охранник, отдавший лучшие годы службе в полиции, замечает без очков. Раньше Мила встречалась на квартире со своим любовником, мужчиной, по описанию похожим на пана Петера, но с недавнего времени эти встречи прекратились. Возможно, голубки перенесли свидания в загородный дом.

Создается впечатление, что Мила избегает часто бывать в городе, подолгу не остается в квартире, потому что кого-то или чего-то боится. Дней десять назад пани Гресс перевезла часть мебели из квартиры в загородный дом. Она заказала фургон в агентстве по доставке грузов, но там что-то напутали, по ошибке не прислали грузчиков. Женщина торопилась, нервничала, ругалась, как извозчик. Мебель спускали по лестнице два амбала, сопровождающих Гресс в поездках, но и они быстро выдохлись, за хорошее вознаграждение попросили помочь охранников, дежурящих в подъезде. Кинули жребий, ведь оба охранника не могут одновременно покидать пост. Мебель выпало выносить Владимиру, тому молодому парню, что сейчас остался за стойкой. Владимир поехал в фургоне до загородного дома Милы, чтобы помочь в разгрузке и расстановке мебели. Колчин спросил, есть ли у охранников карта Праги и ее пригородов. Карты не оказалось. Колчин сбегал к машине. Владимир разложил карту на стойке и черным фломастером нарисовал маршрут, которым они добирались до загородного дома. Малый описал дом пани Гресс, по его понятиям вызывающе роскошный, ответил на все уточняющие вопросы Колчина. Свернув карту, Колчин спрятал ее в карман, и снова заперся в тесной каморке со старшим охранником.

Колчин расстегнул бумажник, отсчитал деньги, передал сотенные купюры их новому владельцу.

– Только поровну разделите, – сказал Колчин.

– Владимиру и пяти сотен хватит вот так, – охранник провел ребром ладони по горлу. – И этого не заработал. А у меня закладная на дом просрочена. Все бега. Тотализатор проклятый. Скажите, а почему вас интересует эта особа? – Слушай, я заплатил большие деньги. И не для того, чтобы отвечать на твои вопросы. Ясно?

– Понимаю, – многозначительно кивнул охранник. – Это любовь. Или ненависть.

На самом деле он ничего не понимал и ценил сведения о Миле Гресс не дороже кружки пива в вокзальной пивной. У Колчина было иное мнение: полученная информация казалась ему почти бесценной. Насвистывая себе под нос веселую мелодию, он вышел на улицу под холодный дождь в приподнятом настроении. Сегодня предстояла встреча с Донцовым.

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 17 октября.

После получения шифровки из Праги Антипов провел бессонную ночь в своем служебном кабинете. Обстоятельства менялись быстро и круто. Неотложные дела сошли на генерала, как горная лавина. До двух часов ночи длилось совещание на самом верху. Решили, что дальнейшая разработка личности пана Петера не имеет перспектив. Дело осложняется угрозами Петера разместить имена нелегалов и совершенно секретные документы во Всемирной сети.

Не исключено, что перед тем, как Петер выполнит свое обещание, он разошлет документы по электронной почте, адресно направив их в Лэнгли и английскую МИ-6. Крупного международного скандала уже не избежать, но еще можно спасти людей. Времени в обрез, часы тикают, стрелки движутся вперед, счет идет на минуты. Но оставшиеся дни и часы следует использовать с максимальной пользой. В ближайшие сутки, к завтрашнему утру, нужно создать план эвакуации из Чехии засвеченных агентов нелегалов и членов их семей. Дело осложняется тем, что некоторые из агентов в своей стране, – весьма заметные люди.

Их внезапное исчезновение или, назовем это отъездом из Чехии, нужно обставить основательно, найти убедительные, или не очень убедительные, причины, мотивы и прочее. Болезнь жены, смерть дальнего родственника за границей, вдруг свалившиеся наследство, тут все годится.

Еще нужно решить вопросы с прикрытием, с новыми документами для нелегалов, вопросы с деньгами, переделать вагон мелких и крупных дел. В первом часу дня в кабинет Антипова без стука вошел подполковник Беляев.

– У тебя что-то срочное? – не поднимая головы от бумаг, спросил Антипов.

– Так точно.

Сухое невыразительное лицо подполковника сияло, как пряжка солдатского ремня, начищенная зубным порошком. Беляев пытался скрыть внутреннее торжество, но не мог с собой справиться. Он, не спрашивая разрешения, присел за стол для посетителей, раскрыл папку с бумагами. Предвкушая удовольствие, он не торопился с докладом.

– Давай, не тяни резину, – раздраженно поторопил Антипов.

– Несколько дней назад, если вы помните, Донцов прислал из Гамбурга листок бумаги, которую Яночка подкладывал под другой листок, когда писал письмо родственнику в Хельсинки.

– Да помню я. Я все помню. Даже как зовут твоего двоюродного дедушку помню, земля ему пухом. Что ты мне мировую историю рассказываешь? – прорычал Антипов. – Жил-был Адам, Адам трахнул Еву… Я сказал, короче.

– В той посылки от Донцова были еще пальчики, снятые на клейкую ленту с пузырька от лосьона, – невозмутимо продолжал Беляев. – Пузырек Донцов обнаружил в гостиничном номере Яночки. Снял на пленку отпечатки. Собственно, пальцы этого типа нам не нужны. Но, знаете, чем черт не шутит…

Антипов оторвался от документов. Он хорошо знал Беляева, его манеру говорить, все эти недомолвки, пространные вступления. Антипов уже понял, нутром почувствовал, что сейчас услышит нечто такое, что перевернет события последних дней с ног на уши. Да что там события последних дней…

– Это был один шанс на миллион, а то и меньше, – продолжал Беляев. – Но, вопреки всему на свете, эта фишка сыграла. Мы вели пальчики Яночки в компьютер, запустили поиск. Ну, вдруг он проходил по каким-то нашим делам или сотрудничал с иностранными разведками или… Мало ли что. Двое с половиной суток машина обрабатывала информацию, лопатила картотеки.

– Короче давай, – уже прикрикнул Антипов.

– В гостиничном номере Донцов снял не пальцы Яночки. Это были пальцы другого человека. С большой долей вероятности – пана Петера. Настоящее его имя – Леонид Олегович Истомин. Бывший работник консульской службы российского посольства в Чехии. Сорок один год от роду, разведен. Московский адрес… Перьевая ручка вывалилась из пальцев генерала, на листе бумаги расплылась чернильная клякса.

– Говори дальше, – приказал Антипов.

Версия, изложенная Беляевым, была убедительна и укладывалась в рамки логики и здравого смысла. Петер скрывал свое подлинное имя, свое прошлое от всех, в том числе друзей по бизнесу. И, как выяснилось, не напрасно. Его поиски и сейчас топтались бы на месте или шли по ложному следу, если бы не эти пальчики с пузырька. Петер навестил Яночку в гостиничном номере, отдал какую-то команду. Возможно, провел в номере ночь. Утром побрился, смазал морду лосьоном, выбросил пустой пузырек в корзину для мусора. В тот же день затем исчез из города. В гостинице, где провел ночь, не регистрировался.

В Хельсинки Яночка поехал вовсе не для того, чтобы пересидеть трудные времена в подвале у дальнего родственника. У него было конкретное задание, полученное от Петера еще в Гамбурге. Яночка ждал товар, пока не известно какой именно товар, на Рыночной площади он должен ждал встречи с курьером, но тот опаздывал. Петер не смог рассчитаться за поставку, поскольку деньги, полученные в замке «Водичков» хоть и хорошая, но все же фальшивка. В итоге Яночка налетел на пули Донцова.

Кстати, при личном обыске, который наспех провел Буряк прямо на Рыночной площади Хельсинки, в кармане убитого Яночки не обнаружил ничего интересного. Немного денег, две кредитки, использованные билеты на автобус. Бумажки, лежавшие во внутреннем кармане, оказалась оплаченными ресторанными счетами. Записной книжки при Яночке не было.

А теперь, собственно, история самого Петера – Истомина. Его личное дело подняли из архивов МИДа и буквально полчаса назад доставили в Ясенево. Истомин из благополучной профессорской семьи, родители молились на него, как на икону. Отец известный хирург, светило в своей области, мать домохозяйка. После действительной службы в армии, в морской пехоте, Истомин поступил на дипломатический факультет МГИМО, и закончил бы вуз с отличием, если бы не две четверки по второстепенным дисциплинам. В институте он активист, характеристики положительные.

К тому времени отец Истомина, еще довольно молодой, полный сил мужик, пережил инсульт, стал инвалидом. Все прежние дружбы, высокие связи расстроились, он больше не мог составить протекцию своему сыну. Поэтому Леонида определили на работу в одну внешнеторговую организацию, которая занималась экспортом сельскохозяйственной техники в страны третьего мира. Истомин, судя по характеристикам с той работы, пробивал себе дорогу собственным лбом, а не отцовскими хлопотами. Он вкалывал, как проклятый, зарекомендовал себя с лучшей стороны, поэтому ему и предложили работу в МИДе. Мизерный оклад, скромная должность, но статус высокий, как-никак Министерство иностранных дел, а не контора по продаже тракторов и сеялок. И перспективы светят.

Первая заграничная командировка была в Южную Америку, в Колумбию, где Истомин безвылазно проторчал три долгих года вместе с молодой женой Ириной, с которой сошелся скорее не по любви, скорее из прагматических соображений: по мидовским правилам неженатого мужика нельзя посылать за границу дольше, чем на один год.

Позднее он вспоминал о годах в Колумбии, как о времени, вычеркнутом из жизни. Внешняя разведка не проводила с Истоминым вербовочных мероприятий, точнее откладывала это дело до лучших времен. СВР не слишком интересовал посольский клерк в южно американской стране. Позднее, когда встал вопрос о направлении Истомина в одну из европейских стран, СВР пыталась привлечь его к сотрудничеству. Но Истомин так и не стал кадровым разведчиком, категорично и твердо заявив на собеседованиях, что не создан для этой работы. Слишком рассеян, невнимателен, не умеет концентрировать внимание…

Однако Истомин согласился выполнять разовые, не связанные с высоким риском задания разведки: боялся, что его полный отказ от сотрудничества с СВР отразится на карьерном росте. Позднее он работал в центральном аппарате МИДа, побывал в двух долгосрочных командировках, в Польше и Венгрии. Последней оказалась командировка в Чехию, продолжительностью около двух лет.

– Это пока все, что удалось выяснить, – подвел итог Беляев. – Времени было слишком мало.

– Хорошо. Просто отлично. Почему ты не доложил сразу, как только получил данные о пальцах? – Антипов постарался изобразить на лице недовольство, но получилось плохо. – Я тут сижу, занимаюсь этой… А ты…

– Я хотел проверить версию. Хотел выяснить все факты.

– Факты выяснить, – передразнил Антипов.

Генерал, забыв обо всех срочных делах, поднялся из кресла, прошелся по кабинету. Охотничий азарт уже захватил душу. Беляев тоже встал и следил глазами за Антиповым.

– Даю тебе сроку до восемнадцати ноль ноль, – объявил генерал. – До этого времени соберешь об Истомине всю информацию. Родственники, близкие и дальние, привычки, знакомства, любовные связи, пристрастия… Короче, все. Подключай оперативников из ФСБ, подключай, кого сочтешь нужным. Действуй. Я все оформлю своим приказом.

– Понял.

Беляев пулей вылетел из кабинета.

Прага, район Страшнице. 17 октября.

Во второй половине дня Алексей Донцов появился в агентстве по прокату автомобилей, предъявив документы на имя гражданина Великобритании Чарльза Глейзера. Заявил, что хочет арендовать на неделю модель «БМВ» седьмой серии.

Служащая, оформлявшая документы, была удивлена странным выбором англичанина. Аренда такой тачки удовольствие не из дешевых, большие мощные машины вроде седьмого «БМВ» очень не практичны на узких улицах Праги, кроме того, в черте города допустимая предельная скорость – шестьдесят километров. Да и за городом особо не разгонишься. За десять месяцев нынешнего года такую машину арендовали всего трижды: консервативные пожилые немцы совершали загородные поездки по скоростной автомагистрали: там разрешена скорость сто десять километров в час.

В сопровождении старшего менеджера Донцов прошел на автостоянку, сел за руль «БМВ», задал несколько вопросов, остался доволен своим выбором. Но восторгов вслух не выразил. Машине четыре года, она в отличном состоянии, пробег небольшой, цвет кузова традиционный – темно-зеленый металлик, кожаный салон кремового цвета. Общий вид немного портило водительское кресло, в двух местах прожженное сигаретами.

– Машина тяжеловата, как-никак больше двух с половиной тонн весит, – рассказывал менеджер, поглаживая ладонью мокрые от дождя крылья автомобиля. – Но это совершенно не заметно на дороге. Потому что рабочий объем двигателя пять тысяч четыреста кубиков, а мощность двести сорок лошадей. С места разгоняется до ста километров за шесть с половиной секунд. По скоростному шоссе она полетит, как пушинка.

– Да, мне знакома эта модель, – сухо ответил Донцов. – Пойдемте оформим все бумаги.

В конторе у Донцова спросили кредитную карточку. Без нее в Праге машину на прокат не получишь. Донцов заплатил за недельную аренду, сел за руль «БМВ» и укатил по неотложным делам.

Морг районной больницы помещался в одноэтажном здании, потемневшем от времени, давно не знавшим ремонта. Над плоской крышей торчала черная металлическая труба, беспрерывно коптившая дождливое небо. Чтобы не привлекать внимания, Донцов оставил «БМВ» возле главного больничного корпуса, на общей стоянке. Через час больница закрывалась, последние посетители потянулись к выходу, сторож гремел ключами, собирался запирать ворота на ночь. Нужно торопиться.

Донцов дошагал до морга, через незапертую дверь вошел в длинный пустой коридор, спустился в подвал. Постучал в дверь, не имеющую ни номера, ни таблички. С другой стороны кто-то долго возился с замками и задвижкой. Наконец, из-за двери показалась опухшая, заросшая трехдневной щетиной физиономия санитара Владимира Кунца. Пегие сальные волосы, смятые жесткой подушкой, стояли на голове дыбом. Санитар только проснулся, он долго отдыхал после обеда, во время которого, как обычно, злоупотребил туземским ромом и пивом.

Кунц сунул в ладонь Донцов свою сухую и горячую ладонь, крепко сжал руку гостя.

– Заходи, – санитар дыхнул густым перегаром и растворил дверь настежь. – Присаживайся. Рад дорогому гостю.

Донцов вошел в темную каморку, освещенную хилой лампочкой, висящей над входной дверью. Сел на шаткий деревянный табурет возле стола, накрытого газетой. На газете еще лежали объедки, оставшиеся с обеда. Покусанные куски хлеба, тарелка с засохшей томатной подливкой, большая прозрачная банка с мутным желтоватым рассолом. В рассоле плавала то ли огромная жаба с толстыми лапками, то ли человеческая ладонь с растопыренными пальцами. В полумраке и не разберешь.

– Давно не виделись, – сказал Донцов. – Когда я позвонил тебе по телефону, думал, мне скажут, что ты уволился…

– Врешь, – прищурился Кунц. – Ты думал, скажут, что старик Кунц умер пьяным под забором.

Санитар нырнул под стол, вытащил пузатую бутылку рома, налил большую стопку, но гостю выпивки не предложил, зная, что откажется. Опрокинув рюмку в рот, сморщился всем лицом и долго нюхал рукав рабочей куртки. Донцов терпеливо ждал: все санитары морга горькие пьяницы и немного философы. И с этим приходится мириться.

– У меня времени мало, – предупредил Донцов.

– Сейчас, подожди, – Кунц закурил зловонную сигарету. – Ты мне объясни: зачем тебе нужен труп женщины?

– На котлеты, – ответил Донцов. – Зачем же еще. А вот зачем тебе нужно так много денег?

– В деньгах смысл человеческой жизни, – Кунц икнул. – Чем занимается свинья перед тем, как ей превратиться в свиную сосиску? Она нагуливает вес. В этом заключен весь смысл ее существования.

– При чем тут свинья?

– Очень даже при том. А чем занимается человек перед тем, как превратится в хладный труп? Человек зарабатывает и копит деньги. Этой задаче подчинены все его действия, помыслы, мечты. А ты меня спрашиваешь: зачем тебе деньги? Глупый вопрос.

– Ладно, меня тошнит от твоей загробной философии. Сколько я должен?

– Пятьсот.

– В прошлый раз было триста, – заупрямился Донцов.

– В прошлый раз тебя понадобился мужик, – ответил Кунц. – И ты получил старый труп, который морозился в холодильнике два месяца. А в этот раз тебе нужна женщина. Они дороже стоят. И товар первосортный. Ее вчера вечером привезли. Хоть любовью с ней занимайся, такая свежая. Бродяжка без документов, примерно лет тридцать.

– Проститутка?

– Скорее всего, – Кунц плюнул на кончик окурка. – Проституток часто убивают. Неопознанные трупы лежат в холодильнике, потом мы их кремируем, хороним в общей могиле.

– Какие повреждения на трупе?

– Никаких. Только шея сломана.

– Какой рост?

– Метр семьдесят примерно. Я же тебе уже все сказал по телефону.

Донцов отсчитал пять сотен, передал деньги санитару.

– Упаковывай ее в мешок. А я задом подгоню машину к подвальному люку.

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 17 октября.

Ровно в восемнадцать часов подполковник Беляев вновь переступил порог генеральского кабинета, устроился за столом для посетителей, раскрыл папку и стал излагать факты, которые удалось собрать за последние несколько часов.

Оказалось, Истомин в Чехии работал секретарем консульской службы посольства, одновременно выполнял разовые поручения сотрудников внешней разведки, например, тайниковые операции, встречался с нелегалами для передачи посылок из Москвы. Часто Истомина использовали втемную, но он, должно быть, догадывался о той роли, которую выполняет. Во время своей командировки Истомин заводит знакомство со связником Юраем Хорличеком, служебный псевдоним Странник. Истомин передает ему московские посылки для нелегалов, полученные по дипломатическим каналам. Карьера Истомина идет в гору.

Но четыре года назад неожиданно для окружающих Истомин ломает свою налаженную и благополучную жизнь через колено: ставит крест на карьере, возвращается в Москву, увольняется из МИДа, разводится с женой Ириной. Ради чего? Что двигало Истоминым? Не известно. В разговорах с бывшими сослуживцами Истомин утверждает, что ему надоело глотать пыль на казенной работе, просиживать штаны и участвовать в мелких посольских интригах. Звучит не слишком убедительно. Скорее всего, Истомин сошелся с русскими предпринимателями, имеющими незаконный бизнес в Чехии, открыл для себя секреты скорого обогащения.

С той поры Истомин надолго исчез из поля зрения внешней разведки, да и, признаться, его судьбой никто не интересовался. Судя по тем показаниям, которые Колчин выбил из сутенера Тарасенко, Истомин помогал русским, занятым незаконным бизнесом, отстирывать грязные деньги. Каким-то образом наличку ввозили в Россию, размещали в доверенном банке, деньги проводили по фиктивным контрактам. И вот они чистые. Отстиранные доллары снова уходили за границу, Истомин имел свой процент со всех сделок.

Возможно, так и шло дальше, но в этом году убили связника внешней разведки Хорличека, а часть секретных документов из его квартиры была похищена. Имена нелегалов, работающих в Чехии, шифр-книга, замаскированная под посылочный каталог. И, главное, копии агентурных расписок, которые Хорличек не имел права хранить, но почему-то держал в домашнем тайнике.

Странника жестоко пытали перед смертью, выуживая из него ценную информацию. Хорличеку раздробили пальцы и кисти рук, коленные суставы, голени обеих ног. Затем пристрелили. Уже после смерти изуродовали лицо. Тогда полицейские решили, что неизвестный пожилой господин подвергся нападению грабителей. Труп Хорличека опознали его жена и сын по наколке на левом плече: обнаженная женщина летит, расправив ангельские крылья. Информация, добытая у Хорличека, и стала тем товаром, который Истомин выставил на продажу.

Позднее был убит торговец сувенирами Марек Кундера, вышедший в отставку разведчик нелегал. Истомин через Бареша предложил ему стать посредником при продаже секретных документов западным спецслужбам. На самом деле Истомин хотел, чтобы информация о предполагаемых переговорах попала в Москву, чтобы деньги ему выплатила российская внешняя разведка. Эта спецслужба больше других заинтересована в том, чтобы документы не ушли к противнику, значит, деньги с русских получить проще. Истомин вообще сомневался, что англичане или американцы выложат миллион долларов за непроверенные документы. Торговец сувенирами Кундера тянет время, чтобы успеть отправить информацию в Москву. Когда Истомин убеждается в том, что информация ушла, Кундеру убирают, как лишнюю фигуру.

Где Истомин находится в данный момент, узнать не удалось. Нельзя исключать, что он уже в Москве. Истомин пересекает границы по чужим документам, поэтому непросто проследить за его перемещениями.

Отец и мать Истомина скончались три года назад, сначала отец, через месяц мать, не пережившая горя. Его бывшая жена Ирина после развода работала горничной в «Интуристе», знакомилась с иностранцами, но не занималась проституцией, а искала выгодную партию. Однажды рыбка клюнула, Ирина свела знакомство с пожилым вдовцом из Соединенных Штатов, вышла за него замуж. Живет в Америке, получила зеленую карту. Из близких родственников у Истомина остался только младший брат Роман Олегович. Ему двадцать девять лет, закончил Щукинское театральное училище, но удачную артистическую карьеру сделать не смог. Не было блата в театральных, киношных кругах и на телевидении. Пробовал работать в провинциальных театрах, но вскоре прибежал обратно в Москву. В провинции нет жилья, в театрах нет выигрышных ролей, плюс сплетни, мелочные дрязги… Теперь Истомин-младший занимается всякой халтурой, впрочем, довольно денежной. У него контракт с частным наркологическим центром «Благовест».

Роман выступает на разных благотворительные мероприятиях, принимает участие в рекламных акциях, шоу. Там собираются в основном близкие родственники наркоманов и алкоголиков. Родственников агитируют, им промывают и вправляют мозги, чтобы больных детей они помещали на лечение именно в «Благовест», а не в другие частные клиники. Врачи из «Благовеста» якобы гарантируют больным выздоровление, возвращение к нормальной жизни, короче, болтают всякую такую белиберду.

А Истомин выходит на эстраду и рассказывает о себе, как о бывшем запойном алкоголике, то как о бывшем наркомане с трехлетнем стажем, которому врачи помогли спрыгнуть с иглы. Конкуренция на рынке медицинских услуг острая и каждый изощряется, как может, лишь бы получить клиентов и выпотрошить их кошельки. А лечение одного больного в «Благовесте» обходится примерно в пять штук зеленых и выше. Несмотря на то, что Роман выходит на эстраду и без устали агитирует людей за здоровый образ жизни, сам он человек сильно выпивающий, слабохарактерный, по натуре мелочный, злопамятный. Личная жизнь не сложилась. Детей Роман не завел, дважды был женат, но оба брака существовали недолго. Последняя жена завела интрижку, а позже убежала с каким-то провинциальным артистом, бывшим однокурсником мужа по Щукинскому училищу.

Через телефонную станцию установили, что последний звонок из-за рубежа был десять дней назад, с мобильного телефона. Вероятно, звонил старший брат. Кстати, по слухам, Истомин старший очень привязан к Роману, возможно, брат – единственный человек на всем белом свете, кого Истомин искренне любит.

У Истомина в Москве живет тетка по материнской линии Елена Ивановна Темнова. Работает контролером в упаковочном цехе мебельной фабрики. Замужем, детей нет. Со своей теткой Истомин поддерживает отношения от случая к случаю, звонит ей, интересуется здоровьем. Когда последний раз Елена Ивановна видела племянника, узнать не удалось. Если допросить женщину, можно спугнуть Истомина. Домашний телефон тетки поставили на прослушку.

Беляев вытащил из папки и положил перед генералом фотографию Истомина из личного мидовского дела. Карточку увеличили, отретушировали.

– Только что фотографию разослали пограничникам, на посты паспортного контроля в аэропортах, – сказал Беляев. – Однако шансов, что Истомина прихватят где-нибудь в Шереметьево, немного. Фото сделали без малого десять лет назад, да и качество так себе. Особых примет не имеется.

– Особые приметы, – проворчал Антипов. – А ты хотел, чтобы у него на лбу была татуировка? А на подбородке родинка размером со старый пятак?

Генерал долго молчал, тер пальцами подбородок.

– Одного понять не могу, – наконец, сказало он. – Как Истомину такое могло в голову придти… Шантажировать государственную структуру. Не просто структуру, внешнюю разведку. Ведь он должен был понимать все последствия такого шага. Должен знать, что рано или поздно мы найдем его.

– Уверен, что у Истомина не было выбора, – ответил Беляев. – Это шаг отчаяния. Он оказался в ситуации, где деньги стали вопросом жизни или смерти. В случае если бы его замысел удался, он смог продолжительное время скрываться от нас. Менять паспорта, менять страны, переезжать с места на место. Обширная практика у него имеется.

– За этим младшим Истоминым, за Романом, установить круглосуточное наблюдение, – приказал Антипов. – Привлечь лучших оперативников ФСБ, самых опытных. Докладывать мне о каждом его шаге, о каждом вздохе. Поставить на прослушку все телефоны, по которым он может общаться со старшим братом. Установить радиомикрофоны в квартире. Ясно? Когда следующее представление, в котором участвует Роман?

– Завтра в шесть вечера. Во дворце культуры «Газовик».

– Я хочу взглянуть на него, – сказал Антипов. – Распорядись, чтобы достали пригласительные билеты.

Глава четвертая

Прага, район Градчаны. 18 октября.

Темно синий седан «Рено Лагуна» остановился впритирку к бордюрному камню, отделяющему мостовую от тротуара. Мила Гресс выпорхнула из машины, как птичка из клетки, через мгновение исчезла за дверью подъезда. Два мужчины с непокрытыми головами, в плащах темного цвета, едва поспевали за хозяйкой. Колчин посмотрел на часы, следя за секундной стрелкой, по этой дамочке можно время проверять: Мила поднялась в свою квартиру ровно в полдень.

День выдался сумрачным, над городом висела серая дождливая мгла, мелкая изморозь сеялась на землю. Колчин сидел в грузовом отсеке фургона, припаркованного возле парикмахерской «Локон», через стекла бинокля наблюдал за знакомыми окнами на пятом этаже. Взлетели вверх жалюзи, загорелся тусклый светильник на кухне, через минуту осветилось большое окно гостиной комнаты. Тут же чья-то рука задернула плотные зеленые шторы.

– Ну, вот я тебя и дождался, – сказал Колчин вслух, обращаясь к самому себе. – Скоро мы увидимся.

Он положил бинокль на столик, хотел пересесть в другое кресло, но посмотрел себе под ноги и передумал. Между сиденьями лежал продолговатый мешок из черного пластика на «молнии». Женский труп, который Донцов выкупил по сходной цене у санитара морга Кунца, вчера поздним вечером перегрузили из багажника «БМВ» в фургон. Здесь, в тепле, труп пролежал всю ночь и, кажется, уже начинал попахивать. Колчин не испытывал моральных страданий от такого соседства. Но передвигаться по тесному грузовому отсеку стало неудобно, он все время натыкался на черный мешок, спотыкался об него, тщательно выбирал свободное место на полу, куда поставить ногу.

Вытащив из кармана трубку мобильного телефона, Колчин набрал номер.

– Нам сегодня везет, – сказал он. – Она уже здесь.

– Поздравляю, – ответил Донцов. – Через полчаса я выезжаю. Когда буду на месте, позвоню. Желаю удачи.

– Тебе того же.

Колчин раскрыл пакет с бутербродами, выбрал тот, что колбасой. Выдавил горчицу из пластмассовой бутылочки, поленился достать нож, размазал горчицу пальцем. Теперь нужно набраться терпения и ждать. В фургоне есть все необходимое, чтобы скрасить томительные часы и минуты: радио, бутерброды, газировка и даже труп неизвестной женщины в пластиковом мешке. За отсутствием иных собеседников можно поговорить с трупом. Вслух изложить свои оригинальные мысли или свежие наблюдения. Но оригинальных мыслей не ожидалось. Поэтому Колчин просто жевал бутерброд, глядел на подъезд дома и барабанил пальцами по столику.

Когда был съеден второй бутерброд, из парадного вышел один из тех молодых людей, что сопровождали Милу в поездке, сел на водительское место, отогнал машину за угол и вернулся назад.

– Он входит в подъезд, – сказал Колчин то ли самому себе, то ли мертвой женщине. – Ну, и пускай себе входит.

Колчин открутил крышечку от бутылки лимонада, напиток вспенился, запахло содой и какой-то химией. Колчин стал посасывать из горлышка теплую сладкую воду.

Донцов вышел из квартиры неподалеку от Национального музея, пешком дотопал до платной стоянки, где оставил машину. Сел за руль и, пока прогревался двигатель, разложил на коленях карту автомобильных дорог Праги и ее предместий. На карте черным фломастером был вычерчен маршрут, по которому Мила Гресс должна двигаться к своему загородному дому. Донцов убрал карту в бардачок, подъехав к воротам. Он сунул деньги в ладонь охранника, вырулил на улицу.

Проехав двадцать восемь километров по скоростному шоссе, Донцов свернул на дорогу, ведущую к городку Табор. Через четверть часа он остановил «ВМВ» у придорожного кафе «Золотой рог». Донцов никуда не опаздывал, поэтому решил заправиться под завязку. Он выбрал столик у окна, долго читал меню, упакованное в красную папку с золотыми вензельками. После долгих раздумий заказал свиное колено, огромный кусок мяса с костью, сдобренный овощами и картофелем фри. А в дополнение большую кружку темного «Гамбринуса» и кусок вишневого пирога.

Обед занял почти полтора часа. Донцов расплатился, купил внизу свежую газету, сел за руль. Проехав еще десять километров, свернул на узкую, в две полосы дорогу, лишенную разметки, тихо покатил дальше. Встречных машин здесь не попадалось. Вдоль дороги темнели ряды корявых тополей с подстриженными кронами, до горизонта, сколько хватало глаза, расстелились вспаханные поля, еще хранившие в своих глубинах тепло навсегда ушедшего лета. Донцов съехал на обочину, остановил машину, не доехав десяти метров до километрового столбика.

Он позвонил Колчину, сообщил, где находится. Затем включил радио, развернул газету. Под бодрую музыку на одном дыхании прочитал скучную занудливую передовицу.

Мила Гресс вышла из парадного в два часа дня, заняла заднее сидение «Рено» и отправилась за покупками. Вернулась обратно в четыре с минутами. Охранники несли за своей дамой несколько сумок, по виду не слишком тяжелых. В четыре тридцать подъехал пикап с эмблемой ресторана «Новый свет»: Лев держит в передних лапах то ли глобус, то ли футбольный мяч. Это привезли заказанный еще утром обед. В пять вечера Колчин с удивлением обнаружил, что бутерброды подошли к концу, иссякла и газировка. Правда, осталась упаковка бутылочного пива. Но пиво сейчас не ко времени. Вскоре прорезался острый, какой-то нечеловеческий аппетит, который всегда появлялся у Колчина перед важным делом.

Конечно, можно добежать до пирожковой «Синий павлин» на углу, там пополнить запасы еды. Это займет четверть часа или около того. Но где гарантия, что Мила сегодня не откажется от послеобеденного отдыха? Возможно, она отложит примерку тряпок до вечера, немедленно спустится вниз, направится за город. А Колчин тем временем будет топтаться возле кассы в пирожковой. Колчин сказал себе, что надо потерпеть, но аппетит сделался еще злее.

Мила, одетая по-новому, в длинный плащ и шляпку с узкими полями, появилась из подъезда в пять тридцать три. Уселась на заднем сидении, за водителем. Телохранитель уложил в багажник сумки и свертки. «Рено» плавно тронулся с места, остановился на ближнем перекрестке, свернул в переулок.

Колчин спрятал бинокль под сиденьем, набрал телефонный номер.

– Они только что сели в тачку и выехали, – сказал он.

– Отлично, – облегченно вздохнул Донцов. – А то я тут совсем заржавел в одиночестве. Просто подыхаю от скуки на этом проселке.

– Можно подумать я тут с девочками развлекаюсь, – Колчин покосился на труп в черном мешке и нажал кнопку отбоя.

Он надул бумажный пакет из-под бутербродов и хлопнул по нему ладонью. Пакет разорвался, как граната, вместо осколков по сторонам разлетелись хлебные объедки и колбасные шкурки. Колчин смял бумагу и бросил под сиденье. В очередной раз, споткнувшись о женщину в мешке, выбрался из грузового отсека, запер заднюю дверь. Через минуту фургон тронулся с места, поехал следом за машиной Милы Гресс. Колчин не пытался сесть на хвост «Рено», в этом не было никакой нужды.

Он соблюдал скоростной режим, тормозил на всех перекрестках, пропуская пешеходов, как заведено в Праге. Торопиться не надо. Не придумать ничего хуже: охранники Милы замечают преследование и принимают ответные меры.

К шести вечера зарядивший с утра дождь неожиданно закончился. Донцов выключил габаритные огни, вышел из машины размять ноги. За те часы, что автомобиль Донцова стоял на обочине, мимо проехали семь или восемь легковушек, пикап, пара грузовиков, да еще трактор на колесном ходу медленно протащил за собой прицеп то ли с гнилым сеном, но ли со свежим навозом. Над дорогой еще долго стелился шлейф зловонных запахов.

Донцов прошелся вокруг автомобиля, вдыхая теплый воздух осеннего вечера, но короткая прогулка не доставила удовольствия, ботинки тонули в грязных глубоких лужах. Тогда Донцов уселся на капот «БМВ», поставил подметки ботинок на передний бампер, вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил. Быстро смеркалось, ветер стих. Низкие лохматые тучи медленно летели над темными влажными полями, из ближнего оврага поднимался, густел и медленно наползал на дорогу серый туман.

Донцов увидел дальние огни приближающейся легковой машины. Фары продолговатые, как бы прищуренные, что-то похожее на «Рено Лагуна». Донцов посмотрел на циферблат наручных часов, весьма вероятно, что приближается автомобиль Милы. Он сделал глубокую затяжку, щелчком пальца отбросил короткий окурок в сторону, спрыгнул на землю.

«Рено Лагуна» вихрем промчалась мимо Донцова, выплюнув из-под задних колес ему на грудь и в лицо грязные водные брызги. Донцов подумал, что «Рено» держит скорость не меньше ста десяти километров. На мокрой узкой дороге это опасно, весьма опасно. Донцов вытер лицо платком, сел за руль, хлопнул дверцей и повернул ключ в замке зажигания.

Машина сорвалась с места. Двигатель заработал на высоких оборотах, стрелка спидометра описала дугу и застыла на отметке сто двадцать километров. Дорога пошла в гору, автомобиль Милы исчез из виду.

Донцов перешел на пятую передачу и глубже утопил в полу педаль газа. Теперь дорога спускалась под гору, но Донцов не сбросил скорость. Сверху он увидел задние фонари «Рено», которые быстро приближались. «БМВ» летела вниз так стремительно и ровно, что, казалось, она оторвала колеса от дороги и теперь парит в воздухе. Донцов смотрел на фонари «Рено» и думал: если бы в человеческой жизни присутствовала хотя бы малая толика здравого смысла или хотя бы логики, то не случилось бы того, что должно случиться через пару минут. Но не было в жизни ни смысла, ни логики, не говоря уж про все остальное.

Через минуту Донцов догнал «Рено», выехав на встречную полосу, поравнялся с машиной пани Гресс и легко обошел ее. Вероятно, пассажирка и два ее телохранителя, проводили глазами «БМВ» и, не сговариваясь, решили, что за рулем тачки какой-нибудь психопат. Он не успевает на тот свет, но очень туда торопится. Возможно, водителю «Рено» захотелось посоревноваться в этой гонке, он прибавил хода, но на большее двигателя не хватило. В зеркальце заднего вида Донцов наблюдал, как растворяются во мраке раннего вечера фары «Рено». Еще минута, и они совсем исчезли из виду.

Донцов сбавил скорость, притормозил, остановился. Подал машину назад, к обочине, резко вывернул руль, развернул «БМВ» и погнал ее в обратном направлении.

Москва, Дом культуры «Газовик». 18 октября.

Генерал Антипов и подполковник Беляев приехали в Дом культуры точно к началу благотворительной акции «Наш город без наркотиков».

Предъявив пригласительные билеты дюжим молодцам, стоявшим на дверях, прошли в просторное фойе. Здесь царила атмосфера праздника. Небольшой духовой оркестр наигрывал попурри из опер Кальмана. Вдоль и поперек потолка развесили мигающие электрические гирлянды, бумажные фонарики и ленточки серпантина. На стены налепили какие-то цветастые плакаты с невразумительной символикой: кресты, полумесяцы и нездоровые перекошенные рожи каких-то мужиков и женщин, медицинские шприцы, перечеркнутые черными полосами. У буфетных столов выстроилась очередь, девушка в коротенькой юбочке сновала в людском водовороте, таская на плече торбу с мороженым. Еще три легкомысленно одетые девушки раздавали рекламные буклеты «Благовеста».

У человека непосвященного могло создастся впечатление, что в Доме культуры досрочно решили отметить наступление Нового года. Для полноты ощущений не хватило лишь елки, да не совсем трезвого Деда Мороза с ватной бородой в красной плюшевой шубе.

Антипов и Беляев разделись в гардеробе, причесались и встали в сторонке, у дверей в зал. Беляев оделся в скромную серую тройку. На генерале был добротный темно коричневый костюм, строгий черный галстук и дорогие черные ботинки. Загорались и гасли разноцветные лампочки под потолком, благородная седая шевелюра Антипова меняла цвета и оттенки. Лица приглашенных на благотворительную акцию людей казались генералу печальными, какими-то отстраненными, словно гости не были готовы разделить навязанное им веселье.

Женщина средних лед остановилась в двух шагах от Антипова, покопалась в сумочке, подняла на генерала глаза.

– Простите, – женщина тронула Антипова за рукав. – У вас сын или дочь?

Антипов задумался, он не понял смысл вопроса.

– У вас сын или дочь злоупотребляет этой дрянью?

– У меня-то? – Антипов, не привычный к вранью, слишком долго думал над ответом. – Сын… Злоупотребляет… Слегка…

– У меня тоже сын, единственный, Юрочка, – женщина вытащила из сумочки платок, промокнула глаза. – Год глотал какие-то таблетки. У них у всех с таблеток начинается. А потом два года кололся героином. Что я пережила, господи, этого словами не выразить. Куда только не ходила, к каким врачам не обращалась, – все попусту. Только деньги выбросила.

– Я вам сочувствую, – кивнул Антипов.

Женщина всхлипнула.

– А потом встретила знакомую, у которой такая же беда с сыном. И она посоветовала придти в «Благовест». Юру лечили в стационаре полтора месяца, потом были индивидуальные занятия с психологом… Я понимаю, это немалые деньги, но жизнь сына стоит дороже.

– И что? – с интересом спросил Антипов. – Помогли? Ну, сыну помогли?

– Ой, прямо сглазить боюсь, – женщина припудрила нос и правую щеку. – Уже два с половиной года Юра не прикасается к этой дряни. Говорит: даже не думаю об этом, и не тянет. Поступил в институт. Вечером работает. Сейчас у него совсем другие интересы. Я сюда пришла сказать «спасибо» главному врачу Дудкину Василию Егоровичу и их директору Ардману. Это такие люди… Золотые. Сына спасли, да они и меня с того света вытащили. Прозвонили третий звонок, народ повалил в зал. Антипов с Беляевым, выбросили рекламные буклеты в урну, заняли места посередине десятого ряда. Верхний сет погасили, сцену осветила направленными софитами. Началось что-то вроде торжественной части.

На сцене стояли столы, составленные в один длинный ряд, за столами расселись хорошо одетые упитанные мужчины. Перед каждым членом своеобразного президиума стояла табличка с фамилией и должностью, которую он занимал в «Благовесте». Главный врач Дудкин сидел посередине ряда. Он был занят тем, что поглаживал седую бородку клинышком или протирал носовым платком линзы очков. Над головами мужчин натянули транспарант: на синем фоне лиловыми буквами надпись «Благовест», в белом круге нарисованный шприц с иглой, сломанной пополам.

К микрофону, сменяя друг друга каждые три минуты, стали подниматься из зала женщины и мужчины, родители бывших наркоманов. Родители вытирали счастливые слезы, кланялись в пояс, благодарили врача Дудкина и директора центра Ардмана за спасенные жизни дочерей, сыновей, внучков и племянников. Дудкин отвечал общими фразами и меланхолично поглаживал бороденку. Ардман механически кивал головой.

Беляев прошептал в ухо Антипову.

– Наши ребята в третьем и пятом рядах. Плюс наблюдение на улице.

– Это я сразу заметил, – прошептал в ответ Антипов.

Со вчерашнего вечера Истомина младшего взяли под опеку сотрудники ФСФ. Установили наружное наблюдение, проникли в квартиру и рассовали радиомикрофоны в комнатах и на кухне. Накинули прослушку на мобильный телефон, взяли под контроль пейджер, а также телефон любовницы.

Теперь без провожатых Роман Истомин не мог шагу ступить. Старший брат звонит Роману приблизительно раз в неделю, последний звонок из Чехии был десять дней назад. Значит, нового звонка ждать недолго. Не исключено, что старший Истомин сейчас находится в Москве или в области. Как только он свяжется с младшим братом его вычислят и накроют. Это в том случае, если разговор продлится дольше минуты и удастся засечь номер стационарного телефона старшего брата. Остается просить у бога всего лишь несколько капель везения.

На сцену вышел худощавый мужчина в свитере и джинсах, остановился у микрофона, выдержал длинную паузу. Лицо мужчины казалось нездоровым: одутловатым, с черными кругами под глазами.

– Вон он, появился, – прошептал в ухо Антипову Беляев.

Роман Истомин одернул свитер, пригладил волосы. Казалось, он пытается, но никак не может справиться с волнением.

– Я сидел на игле без малого три года, – на слове «сидел» голос Истомина дрогнул. – Об этом времени сейчас вспоминаю с содроганием, с ужасом. Сказать, что я превратился в животное, значит, ничего не сказать. Я дошел до самого края. Воровал вещи из дома, выносил последнее. Мало того, я переступал закон, до тюрьмы оставался один шаг. Эта трясина, эта гнилое болото засасывало меня все глубже. В редкие минуты просветления я мечтал о том, что спастись. Мечтал стать нормальным человеком. Но этих светлых минут становилось все меньше. Я тонул…

В свете софитов было видно, что глаза Истомина увлажнились. По щекам побежали слезы. Но Истомин не пытался их вытирать.

– Случай свел меня с чудесным человеком, главным врачом клиники «Благовест» Василием Егоровичем Дудкиным. Признаться, я не верил в то, что смогу изменить свою проклятую жизнь. Совсем не верил. Но я подумал: почему бы не попробовать. Один шанс, одна попытка…

В горле Истомина застрял комок, он говорил с надрывом, трудно выдавливал из себя слова.

– Я хотел жить. И Дудкин подарил мне жизнь. Он мне отец, больше, чем отец… В эту минуту главный врач Дудкин снял очки, промокнул глаза платком и снова принялся теребить бороденку. Антипов с мрачным видом разглядывал выступающего. На лице генерала застыла брезгливая гримаса. Через пять минут Антипов закончил наблюдения и вслух сделал вывод.

– М-да, ну и фрукт. Редкостный.

Антипов раскрыл программку. Дальше значились ответы врачей и медицинского персонала центра «Благовест» на вопросы зрителей и родственников больных. На десерт припасли выступление популярных эстрадных артистов. Настолько «популярных», что Антипов не мог вспомнить ни одного из указанных в программке имен.

– Пойдем, – сказал он Беляеву. – Нам здесь нечего делать.

Антипов и Беляев поднялись, извинившись перед соседями по ряду, пробрались к выходу. Через несколько минут они оделись, сели в служебную «Волгу» и поехали в Ясенево.

В это время Роман Истомин, закончив выступление, вошел в комнату администрации, на время концерта приспособленную под гримерную. Присев к письменному столу, вытащил из-под него спортивную сумку, расстегнул «молнию». На соседнем стуле подводила помадой губы та самая женщина, которая в фойе рассказывала Антипову о своем сыне наркомане, которого удалось спасти стараниями все того же легендарного Дудкина.

– Ну, бля, и денек сегодня, – вздохнул Истомин. – Что-то я совсем заманался. Погода проклятая давит. И еще выхожу на сцену, а мне как раз анекдот смешной рассказали. Ржать хочется, а надо слезы лить.

– Работа есть работа, – ответила женщина и бросила в сумочку помаду и зеркальце. – Ты ведь, Рома, драматический артист, у тебя талант от бога. Ты Щукинское закончил. Это я, так сказать, самоучка. Из народа вышла.

Роман поставил на стол стакан, набулькал из фляжки сто пятьдесят водки, из вежливости предложил глоток женщине, но та отказалась. Роман влил в себя водку, передернул плечами. Развернул газету и закусил бутербродом с кругляшком копченой колбасы и кусочком подсохшего сыра, на котором отпечатался газетный шрифт. Истомин сидел на стуле, грустными глазами смотрел в темное окно и решал для себя непростой вопрос: двинуть прямой наводкой к одной веселой бабец, своей новой любовнице, или отправиться домой. Принять душ, пожрать и, наконец, отоспаться.

Истомин выбрал второй вариант, потому что иметь женщин и пьянствовать четвертый день кряду – это уж слишком.

Шоссе в 20 километрах от города Табор. 18 октября.

Съехав со скоростной дороги, Колчин прибавил газа. Фургон, не созданный для слишком быстрой езды, швыряло из стороны в сторону. В грузовом отсеке что-то громыхало, вероятно, сдвинулись с места и заплясали по полу две пластиковые сорока литровые канистры с бензином. Но Колчин не обращал внимания на эти звуки. Он гнал и гнал фургон вперед, наверстывая упущенное время. Благо здесь, на пустой темной дороге, не было ни пешеходов, ни полицейских.

…Теперь Донцов видел фары «Рено» впереди себя. Машины, мчащиеся на встречу друг другу, разделяли метров пятьсот. Это расстояние стремительно сокращалось. Машина Донцова двигалась по своей полосе и медленно снижала скорость. Триста метров, двести… Водитель «Рено» видел, что машина, обогнавшая их пару минут назад, почему-то возвращается обратно. Он не мог проанализировать ситуацию, но, видно, в последний момент кожей почувствовал неладное, какую-то неосознанную опасность, успел сбросить скорость.

Одной рукой Донцов потянул на себя ремень безопасности, вставил язычок в паз, щелкнул карабинчик. Машины разделяло то метров, пятьдесят, тридцать… Пора. Донцов легко, двумя пальцами повернул руль. Выскочил навстречу «Рено». За мгновение до лобового столкновения Донцов успел сгруппироваться.

В эту же секунду водитель «Рено» понял, что избежать столкновения уже невозможно, вспомнил, что седьмое «БМВ» имеет массу вдвое большую, чем «Рено Лагуна». Значит, шансов остаться в живых почти нет. Все произошло так быстро, так неожиданно, что водитель не успел съехать на правую обочину или уйти влево. Он лишь ударил по тормозам, от их скрипа, кажется, заложило уши.

Машины столкнулись лоб в лоб. «Рено» отбросило метров на тридцать назад. Автомобиль дважды крутанулся вокруг собственной оси, но не перевернулся на крышу, даже не слетел с дороги. Донцов быстро пришел в себя, повернул голову вправо и влево, уловив какой-то шипящий звук в груди. Голова кружилась так, будто он два часа без остановки катался на карусели. После столкновения из носа пошла кровь, которая не хотела останавливаться. Донцов расстегнул ремень безопасности, открыл дверцу и вывалился из кресла на дорогу. Минуту он стоял на карачках, приходя в чувство и борясь с подступившей к горлу тошнотой.

Оттолкнулся ладонями от мокрого асфальта, поднялся, и тут же снова чуть было не опустился на четыре точки. Под ногами хрустело битое стекло, валялись куски пластикового оперения бамперов. Донцов сделал несколько неуверенных шагов вперед, послюнявил носовой платок и стер кровь с подбородка. Передняя часть «БМВ» была разбита, капот изогнулся горбом. Но «Рено» досталось куда больше. Вся передняя часть машины собралась в гармошку. Горячая вода из радиатора разлилась по асфальту, над дорогой клубился белый пар. Донцов медленно дошагал до «Рено», встал возле передней дверцы, заглянул в салон.

Оба парня, сидевших спереди, как и следовало ожидать, не пристегнулись ремнями. Машина не была оснащена подушками безопасности, но, может быть, они просто не сработали. Телохранитель, что сейчас полулежал на пассажирском месте, свесив голову на плечо, погиб в первую же секунду, во время удара, расколов лбом в ветровое стекло. Водитель, кажется, дышал. Судя по тому, что от крови набухли и потемнели обе штанины, у него были сломаны бедра и таз. И еще несколько ребер. Водитель тихо застонал, зашлепал губами, высунул изо рта язык. Одной рукой стал вытирать кровавые сопли, бежавшие из носа. Донцов шагнул к задней двери, просунул голову в салон, увидел, что Мила Гресс боком лежит на сидении.

Во время столкновения она ударилась лицом в передний подголовник, слегка повредила нос, до крови разбила губы, получила рассечение брови над левым глазом.

– Вы живы? – спросил Донцов по-чешски.

– Жива, – простонала Мила. – Кретины чертовы. Сволочи…

Она не видела, как произошла авария, еще не решила, кого в ней винить: то ли своих телохранителей, разогнавших машину на плохой мокрой дороге, то ли незнакомца, сослепу влетевшего в «Рено» на своей колымаге. Мила, лежа на сиденье, искала сумочку, чтобы вытащить платок, кровь заливала глаза, пани Гресс почти ничего не видела. Но сумочки нигде не было. Донцов вернулся к передней дверце.

Водитель начал приходить в себя. Он с ожесточением двумя руками толкал дверь, но дверь заклинило. Донцов согнул колени, повернулся боком к водителю, отвел правую руку назад и ударил сидящего человека локтем в висок. Стоны и возня на переднем сидении прекратились.

Донцов просунулся в салон через разбитое окно. Крепко захватил голову водителя обеими ладонями. Одной рукой вцепился в затылок, другой рукой захватил подбородок. Резко толкнул открытой ладонью затылок от себя, а подбородок дернул к себе. Донцов услышал сухой треск шейных позвонков, голова водителя безжизненно упала на грудь. Лежавшая на сидении Мила даже не поняла, что случилось в эту короткую секунду.

Вытащив из кармана сигареты, Донцов хотел закурить, но передумал, опустил мятую пачку в карман. Кровь, бежавшая из носа, все не успокаивалась. Фургон «Фольксваген» быстро приближался. Заскрипели тормоза. Колчин остановил машину в нескольких метрах от разбитого «Рено», не заглушил двигатель, выскочил из кабины, подбежал к Донцову.

– Как ты?

– Все в порядке. Давай помогу с канистрами.

– Я сам, – махнул рукой Колчин. – Она как?

Донцов нагнулся, смочил платок в луже, задрал голову кверху.

– Жива, – он положил мокрый платок на нос.

– Откуда на тебе столько крови?

– Ерунда. Из носа льется, как из худой кишки.

Колчин рванулся к фургону, открыл заднюю дверь, вытащил две пластмассовые канистры с бензином. Поднял их, медленно дошагал до «Рено», открыл багажник, поставил канистры поверх свертков и сумок с тряпками. Отвинтил крышку ближней канистры, сунул в ее горлышко скрученное промасленное полотенце. Снова добежал до фургона, залез в грузовой отсек. Расстегнул пластиковый мешок, вытряхнул из него труп женщины. Соскочив на дорогу, ухватил труп за щиколотки, подтащил к себе, взвалил тело на плечо и понес к «Рено».

Тем временем Донцов, так и не поборовший кровотечения, распахнул заднюю дверцу, за руку вытащил из разбитой машины Милу Гресс. Поволок ее к фургону. Мила еще так и не пришла в себя. Она не понимала, куда и зачем ее тащит человек в окровавленном плаще, что от нее хочет этот незнакомый страшный мужчина. Кровь из разбитой брови заливала глаза, и она не узнала Колчина, когда поравнялась с ним. Мила упиралась и шептала: – Не надо… Что ты делаешь, тварь такая? Отпусти.

– Все будет хорошо, – тупо повторял Донцов.

Колчин усадил мертвую женщину на заднее сидение, хлопнул дверцей. Он склонился над открытым багажником «Рено», поднес зажигалку к скрученному полотенцу. Оранжевый огонек вспыхнул, ветошь принялась легко, загорелась с первой попытки. Колчин отдернул руку, добежал до «Фольксвагена», вскочил в кабину, рванул фургон с места.

В грузовом отделении слышалась какая-то возня, голоса.

– Отпусти меня, сволочь, – кричала Гресс. – Не прикасайся ко мне, ублюдок. Помогите, полиция. Не крути мне руку.

Донцов что-то говорил, но его слова звучали глухо, неразборчиво. Мила ответила площадной бранью, затем коротко вскрикнула и замолчала.

От места аварии не отъехали и километра, когда по пустоши громом прокатился первый взрыв. В зеркальце Колчин видел, как оранжевый столб пламени встал над дорогой. Искалеченную машину подбросило вверх, тут же рванула вторая канистра. Через секунду разнесло бензобак. Колчин увидел в темноте полыхающий остов «Рено».

Через минуту дорога пошла под гору, и зловещая картина исчезла из вида.

Глава пятая

18 октября. 55 километров южнее Праги.

Ночь выдалась теплой и безветренной. В просветах между облаками можно было разглядеть холодную россыпь звезд. Донцов стоял на откосе крутого берега Влтавы, далеко внизу плескалась речная вода. С откоса можно было увидеть далекие огоньки спящего провинциального городка, вверх по реке полз буксир. Рассекая носом волны, кораблик посылал в темноту хриплые гудки. Донцов курил, пил пиво из горлышка, ощущая боль в затылке и легкое, не проходящее головокружение. Судя по этим симптомам, во время аварии на шоссе он получил легкое сотрясение мозга. Разумеется, это ерунда, все могло кончиться гораздо хуже.

Мила Гресс, привалившись спиной к дереву, сидела на земле, подложив под себя испорченный плащ Донцова. Последние четверть часа она тупо препиралась с Колчиным. Создавалось впечатление, что этот вязкий бестолковый разговор, топтавшийся на одном месте, никогда с него не сдвинется. Колчин стоял перед Милой Гресс, как провинившийся школьник перед строгой учительницей.

За спиной Милы тихо урчал двигатель фургона «Фольксваген». Барахлил аккумулятор, Колчин боялся, что не сможет завести машину, если заглушит двигатель. Из соображений безопасности он не включил фар, зажег лишь габаритные огни. В их желтом тусклом свете, плохо видел лицо своей собеседницы.

Верхняя губа Милы кровоточила, женщина то и дело сплевывала на землю розовую кровянистую слюну, но, казалось, она плевала в Колчина.

– Ладно, у тебя в запасе два варианта, – Колчин подвел итог разговора. – Вариант первый: ты мне рассказываешь все, что знаешь, о своем любовнике и партнере по бизнесу. Взамен получаешь жизнь, авиабилеты до Лиссабона и чек «Сити банка» на пятьдесят тысяч долларов, выписанный на получателя. Что-то вроде компенсации за разбитую губу и бровь.

– Ну, а второй вариант? – Мила плюнула на землю.

– Он похож на первый, – усмехнулся Колчин. – Но некоторые отличия все-таки существуют. Итак, про чек и авиабилет сразу забудь. Вместо этого мы весело проводим время, а времени у нас до утра еще много. Как проводим? Это вопрос. Я ломаю тебе все кости. Пальцы, затем руки, ноги… А ты рассказываешь все о Леониде Истомине. Вот видишь, я даже знаю его имя и фамилию. Мила задумалась, попросила сигарету. Прикурив, долго смотрела куда-то в темноту, взвешивая недостатки и достоинства предложенных вариантов. Колчин сходил к фургону, залез в кабину, вытащил из-под сидения пакет с бумажками и фонарик. Он вернулся на прежнее место, протянул Миле чек, билеты и фонарь. Мила, выбросив сигарету, наклонилась вперед. Положив билеты и чек на колени, долго светила на них фонарем.

– «Чешские авиалинии», – прочитала она. – Вылет завтра вечером из Рузиньского аэропорта. Бизнес класс, это дорого. А почему я должна лететь в Лиссабон, на самый край Европы?

– Если ты останешься… Сама понимаешь, что с тобой сделает твой друг. И вообще не задавай глупых вопросов. Еще минут пять Мила изучала чек. Горестно покачав головой, сказала: – Я бы предпочла наличные.

– А я бы на твоем месте не стал торговаться, – резонно заметил Колчин. – Ну, что ты выбираешь?

– А из чего тут выбирать? – вопросом ответила Мила.

– Не из чего, – подтвердил Колчин.

– Хорошо, спрашивай. Или лучше я сама расскажу. Меня познакомил с Истоминым сутенер Тарасенко, тогда я работала в гостинице. У меня был там свой номер и клиентура, в основном богатые азиаты. Истомин вытащил меня из этой помойки, помог подняться. Я почувствовала себя женщиной, а не подстилкой. Если бы не Истомин, я до сих пор торговала задницей в гостиничных номерах. В пору нашего знакомства он уже вовсю вертел свои дела в Чехии. Еще на дипломатической службе свел знакомства со многими деловыми людьми из русских, чей бизнес здесь был, как бы это сказать… Был не совсем законен.

– Давай конкретнее, – попросил Колчин.

– Он помогал отстирывать деньги русским сутенерам, русским торговцам наркотой. Простая схема: грязный нал ввозили обратно в России, там помещали в «Гранат – Банк», зарегистрированный в Московской области. Затем деньги возвращались на счета их владельцев. Истомин и его компаньоны имели со всех сделок свой процент.

– Сколько?

– От пяти до пятнадцати процентов. Все зависело от конкретных условий, от риска, от суммы, которую хотели отстирать. В Европе за аналогичные услуги могут взять половину грязных денег, даже больше.

– Кто принимал участие в этих операциях? Кто партнер Истомина?

– У него два партнера. Владелец «Гранат – Банка» Селиванов Вадим Сергеевич. Это крошечный банк, созданный специально для того, чтобы отмывать грязный нал. Селиванов осуществлял банковские проводки, предоставлял Истомину силовое прикрытие. И еще директор транспортного агентства «Приз» Аркадий Наумович Рогачевский. Но он сошка мелкая. На его грузовиках в Россию ввозили деньги. Истомин находил клиентов, договаривался. Они делили прибыль на троих.

– Ты знаешь Селиванова и Рогачевского? Что они за люди?

– Я пару раз ездила в Москву, там мы встречались с Селивановым. Три или четыре раза он приезжал сюда. Он обычный бизнесмен. Общительный человек. Рогачевского не видела никогда.

– Что толкнуло Истомина на этот шаг? Убийство русского связника, похищение документов, шантаж разведки?

– Дела шли все хуже, – Мила плюнула на землю. – Грязные деньги, полученные от проституток – это сплошной геморрой. Нет смысла таскать проституток из России сюда, за тридевять земель, потому что российские цены приблизились к европейским. Серьезные бизнесмены перестали заниматься девочками. Точнее говоря, сейчас проституток вывозят не в Европу, а в Китай и Японию.

– Истомин уловил эти перемены?

– Разумеется, – кивнула Мила. – Он всегда держит нос по ветру. Он видит, что настоящие деловые люди, работающие в Европе, постепенно легализовались, вложили деньги в честный бизнес. А на рынке живого товара остались идиоты и отморозки типа Тарасенко. В Москве сутенеры забирают себе половину выручки, ну, иногда семьдесят процентов. А Тарасенко отбирает у девочек все деньги и документы, оставляет только на жратву и тряпки.

– Черт с ним, с Тарасенко, – поморщился Колчин, с языка едва не слетели слова «он убит». – Он уже… Он меня не интересует.

– Истомин решил, что перспективно заняться переправкой в Россию из Южной Америки кокаина. Это дорогой наркотик, но зато самый лучший. В провинции его сбыть невозможно, а вот в Москве в Санкт-Петербурге он должен хорошо пойти. В этих городах много богатых людей, которым заплатить за товар все равно, что высморкаться. Дрянь покупали в Колумбии по доллару за грамм, привозили в Гамбург. Этим занимались сами колумбийцы. Оттуда в замок «Водичков», который служил перевалочной базой. А директор музея Яночка присматривал за товаром.

– Дальше что?

– Затем на грузовиках транспортного агентства «Приз» кокаин доставлялись в Россию. Первые партии попали по назначению. Это были мелкие пробные партии. А крупную партию задержали на границе. Истомин влетел на большие деньги. Он расплатился с поставщиками из своего кармана.

– А на закупку следующей партии денег уже не осталось? – спросил Колчин. – Вот он и решил поправить положение?

Мила долго молчала. Могло показаться, что она думает над ответом. На самом деле Гресс вытирала платком с подбородка засохшую кровь.

– Точно, – сказала она. – Истомин был должен колумбийцам, он боялся за свою жизнь. И еще он не сомневался, что русские из внешней разведки заплатят.

– Откуда такая уверенность?

– Секретные документы стоили этих денег. Когда сделка с разведкой состоится, Истомин планировал наладить новый маршрут транспортировки кокаина. Товар на корабле доставляют в Хельсинки. Это более надежный и короткий маршрут. Нет больше транзита через всю Европу, через Прагу. В Хельсинки товар встречает все тот же Яночка, следит за тем, чтобы дрянь спрятали в грузовики Рогачевского и отправили в Москву. Яночка на днях приехал в Хельсинки. А посредник от продавцов прибыл в Прагу, чтобы получить деньги с Истомина. Но сделка снова сорвалась. Потому что вы подсунули Истомину не доллары, а фальшивку.

– И он решил отомстить? – спросил Колчин. – Господи… Убил престарелого аптекаря и его жену?

– Это меня не касается, кого он там убил. Мне плевать на это.

– А мне не плевать.

– Я слышала, что это сделали Люди Селиванова.

– Селиванова?

– Да, да, да… Ну, делали по просьбе Истомина. Они отвечают за силовое прикрытие всего этого дерьма. Я рассказала тебе все, что знала. Я больше не могу. Теперь отвези меня в город.

– Где сейчас Истомин?

– Улетел в Москву. Поехал улаживать дела с Рогачевским и Селивановым. Они ведь тоже в доле.

– Как его найти?

– Не знаю. У меня нет даже его телефона. Нет адреса. Но если вы надавите на его компаньонов, то Истомина долго искать не придется. Уезжая, он приказал мне не высовываться из загородного дома и оставил двух амбалов, чтобы меня охраняли. Обещал вернуться дней через десять. Все, я больше ничего не знаю.

Мила снова замолчала, поплевала на платок и стала тереть подбородок.

Донцов стоял на краю откоса и слушал, как в темной вышине тихо потрескивают ветви деревьев, а внизу бежит река, шуршат потревоженные ветром сухие листья. Хотелось есть, хотелось завалиться в кровать и проспать целые сутки, хотелось женщину. Но все желания были неисполнимы. Он бросил вниз пустую бутылку. Посудина покатилась с откоса, тускло блеснула серебристая этикетка и вдавленное донышко. На реке появился новый буксир, тащивший за собой баржу с гравием или с песком, в темноте не разглядишь. С буксира на берег долетала музыка.

Донцов поежился, только сейчас ощутив холод, которым тянуло от реки. Опустив руки в карманы брюк, он, чтобы немного согреться, прошелся взад-вперед по краю откоса. Затем сделал несколько шагов к сидящей на земле Миле Гресс.

– Вам не холодно? – спроси Донцов.

– Нет, не холодно. Надо же, какой заботливый Мила подняла голову, посмотрела в лицо Донцова и презрительно усмехнулась.

– Я потому спросил, что от реки поднимается сырость, – сказал Донцов. – Я сам озяб. Если долго сидеть на земле…

Мила отвернулась, не желая слушать этот лепет. Она не хотела прощать Донцова за ту боль и унижение, что ей пришлось испытать сначала на шоссе, а затем в тесном пространстве грузового фургона. Донцов пожал плечами, мол, дело хозяйское. Хочешь простудиться – твоя воля.

Он опустил руку в карман, вытащил пистолет, чуть приподнял ствол. И выстрелил в висок Милы Гресс. У пистолета не было глушителя, но выстрел прозвучал совсем тихо. Мила повалилась на бок, дернула ногой и затихла. Юбка задралась, обнажились бедра, обтянутые темными колготками. Колчин этого не видел, он смотрел себе под ноги.

– Я подумал, что тебе будет трудно это сделать, – сказал Донцов.

Он поднял с земли авиабилеты и чек, разорвал их в мелкие клочки. Пустил бумажки по ветру. Колчин потер ладонью горячий лоб.

– Ничего. Я бы это и сам сделал, – ответил он.

Донцов вытащил из кармана диктофон, нажал кнопку «стоп», отсоединил он воротника рубашки внешний микрофон, смотал провод. Затем наклонился, перевернул Гресс на спину. Вытащил из внутреннего кармана пиджака купленную еще днем газету, положил ее на грудь Милы так, чтобы были видны сегодняшнее число и месяц, набранные крупным шрифтом под газетной шапкой. Достал миниатюрный фотоаппарат со вспышкой, сделал пару снимков.

Колчин сходил к фургону, нашел в грузовом отсеке две лопаты. Поплевав на ладони, начал копать яму.

Прага, район Градчаны. 19 октября.

Колчин, не выспавшийся и усталый после ночного дела, опоздал на встречу с Войтехом на добрых четверть часа. А Войтех пришел к Страговскому монастырю раньше назначенного срока и теперь был вынужден изображать из себя туриста, фанатично увлеченного стилем барокко. Небольшая площадь перед воротами была пуста. Холодный ветер раздувал плащ одинокого туриста, срывал с головы черный берет.

Но Войтех не обращал внимания на капризы природы, причиняющие человеку мелкие неудобства. Задрав голову кверху, он любовался потемневшими от времени каменными статуями и древнем гербом, укрепленными над воротами. Колчин, не останавливаясь, неторопливо прошагал мимо Войтеха, вошел на территорию монастыря. Остановился перед стоявшим посередине двора каменным столбом, на вершине которого установили статую святого Норберта.

Постояв минуту, Колчин не пошел на главный двор монастыря, куда ходят все туристы, наезжающие сюда с экскурсиями, а свернул налево, проследовал мимо костела святого Роха. В дальнем конце монастырского парка, под старым ветвистым деревом Колчин опустился на скамью, закурил сигарету. Он подумал, что место для встречи с куратором выбрано подходящее: пустынный осенний парк, где нет туристов, а любой случайный прохожий заметен издали.

Войтех появился через пару минут, сел рядом. Он не стал задавать вопросов. Все, что произошло вчерашним вечером, Войтех уже знал от Донцова, с которым встретился еще ночью.

– Прохладно, – сказал Войтех. – Хорошо хоть дождя нет.

– Да, хорошо, – повторил Колчин. – Какие новости?

– Тебя больше нечего делать в Праге, – сказал Войтех. – Операция закончена. Ты сделал все, что мог. Сейчас твой объект в России. Точнее, в Москве. Вчера он звонил младшему брату, разговор засекли. Но установить точное место нахождения объекта не удалось. Он разговаривал по мобильному телефону. Беседа длилась всего полторы минуты.

– По-моему, операция закончится не сегодня. Закончится двадцать третьего октября. Когда наш друг сольет все материалы а «Интернет». У нас в запасе жалкие четыре с половиной дня.

Войтех пожал плечами, мол, поживем – увидим, чья возьмет. – Я знаю, такие вещи не принято обсуждать даже между своими, – сказал он после минутного молчания. – Но все-таки… Но как ты сам оцениваешь наши шансы на успех?

– Пока как минимальные, – ответил Колчин. – Надо готовиться к худшему. Но, может, что-то изменится. Если мы не будем спать.

Войтех долго разглядывал крест на башне костела. Наконец, вытащил из внутреннего кармана конверт, сунул его в руку Колчину.

– Билеты на самолет до Варшавы, – сказал Войтех. – Воспользуешься своим польским паспортом на имя Анжея Рошальского. Документы надежные. Прилетишь на место, погуляешь в варшавском аэропорту полтора часа. Пересядешь на рейс «Аэрофлота». Ночью будешь уже в Шереметьево. Там тебя встретят.

– А что Донцов? Он тоже возвращается?

Войтех отрицательно помотал головой.

– Но не в Москву. Возвращается туда, откуда прибыл в Прагу. Потому что нигде не засветился. Так решили в центре.

Последний раз Колчин видел Донцова, когда вчерашней ночью они вместе ехали в город. До Праги оставалось еще километров десять. Донцов попросил остановить фургон, сказал, что он выйдет прямо здесь. Поймает такси или попутку. Вдвоем в город возвращаться нельзя. Он переночует на какой-то квартире, адрес которой Колчин не знал. А ночью еще предстоит встреча с Войтехом, нужно получить инструкции из центра. Колчин полез в грузовой отсек, нашел старую матерчатую куртку, отдал ее Донцову взамен плаща.

Донцов потряс руку Колчина: «Я уверен, что мы скоро увидимся, – сказал он. – Уже в Москве». В эту последнюю минуту расставания Колчин неожиданно для себя разволновался, даже голос сел и сделался каким-то хриплым. «Хорошо бы», – сказал он, и последний раз тряхнул ладонь Донцова. Затем повернулся, залез в кабину и медленно тронул фургон. В зеркальце Колчин увидел, что Донцов стоит на обочине, вытянув вперед руку, сигналит проезжающей мимо машине. Но машина не остановилась. Войтех похлопал Колчина по плечу, поднялся со скамьи. – Прощай. Желаю удачи.

– И тебе того же, – ответил Колчин.

Он остался сидеть, а Войтех, подняв воротник плаща и поправив черный берет, быстро зашагал к монастырским воротам. Надо поторчать тут еще минут десять, потом можно уходить. Колчин достал из кармана конверт, вытащил билеты. Отлет в семь вечера. А впереди добрая половина дня, которую нечем занять.

Выйдя с территории монастыря, Колчин сел в такси, доехал до центрального универмага, решив, что надо обзавестись чемоданом или чем-то в этом роде. Человек, вылетающий из Праги без багажа, даже без дорожной сумки, выглядит странно, если не сказать подозрительно. Кроме того, карман оттягивала стянутая резинкой пачка банкнот достоинством в сто крон.

В универмаге кипела суетливая предпраздничная жизнь. Женщины в голубых халатиках мыли стекла, выставляли в витринах новые манекены, перебивали ценники, рабочие монтировали стильные матерчатые ширмы, которые должны заменить примерочные кабинки. Готовились к большой распродаже, которая должна начаться через пару дней. Распродажа приурочили к двадцать восьмому октября, дню провозглашения независимости Чешского государства. Магазин был битком забит покупателями, в основном немецкими туристами, стремящимися, как и Колчин, до отъезда на родину потратить завалявшиеся в карманах кроны.

В водовороте людей Колчину без причины стало грустно, как на кладбище. Он почувствовал себя одиноким чужаком, которого нигде не ждут, которому никто не рад. Хотя чужак не беден, у него есть доллары и кроны, есть желание потратить деньги.

На первом этаже Колчин, не жалея, что ему лично не удалось попасть на распродажу и сэкономить на покупках, выбрал дорожную сумку с широким ремнем. Поднялся на второй этаж, в секцию мужской одежды. Купил несколько рубашек, недорогой синий свитер, брюки и кое-что по мелочи. Оторвав от сумки бирку с ценником, сложил покупки, застегнул «молнию». Затем побродил между прилавков, раздумывая, каким сувениром порадовать генерала Антипова. Набор рюмок из чешского стекла, светильник, выходной серый костюм – это не варианты. К стекляшкам и тряпкам генерал совершенно равнодушен.

Колчин остановил выбор на подарочном наборе «Бехеровки» – три литровые бутылки крепкой травяной настойки, упакованные в цветастую коробку.

Перекусив в кафетерии, Колчин, чтобы убить время, слонялся по пешеходным улицам, пока не набрел на знакомое питейное заведение «Рио Гранде». Спустившись по ступенькам вниз, он, как и в прошлый свой визит, не увидел ни одного посетителя, но застал на рабочем месте знакомого бармена. Смуглолицый Эрик Пытлек был одет в ту же холщовую рубаху с рукавами до локтей и вышивкой на груди. На шее болтались деревянные бусы, а на голове косо сидело широкополое соломенное сомбреро.

Запястье правой руки бармена было перевязано грязноватыми бинтами, а верхняя скула крест на крест заклеена полосками пластыря. Бармен поприветствовал Колчина и поставил перед ним рюмку туземского рома, цветом и запахом напоминавшего жиденький вчерашний чай.

– Включить вам мексиканскую музыку? – спросил Пытлек. – Другой музыки у нас нет. Хозяин запрещает крутить диско, рок или что-то в этом духе.

– Не стоит, – ответил Колчин и пригубил ром. – Что у тебя за повязка на руке?

– Два дня назад один кретин, которого отшила его же подружка, очень разозлился на весь мир и почему-то лично на меня, – объяснил Пытлек. – Вытащил нож. Еле с ним сладил. Думал, он мне кишки выпустит. Короче, мне опять повезло. А вы нашли ту симпатичную женщину, которую искали несколько дней назад?

– Нашел, – кивнул Колчин. – Видишь, мне тоже повезло. Ты мне очень помог. Спасибо.

– Не за что. А с ее парнем не довелось встретиться?

– Не довелось, – покачал головой Колчин. – Пока. Но мы с ним обязательно увидимся. И очень скоро. Я это предчувствую.

– Лучше бы вам избежать этой встречи, – посоветовал Пытлек. – Я вижу, у вас дорожная сумка. Уезжаете?

– Да, улетаю по делам, – кивнул Колчин. Говорить больше было не о чем. Колчин допил ром, отказался от следующей порции, положил деньги в металлическую тарелку. Он попрощался с барменом за руку, повесив на плечо ремень сумки, вышел на улицу.

Сев на заднее сидение такси, Колчин назвал водителю адрес частного пансиона пани Новатны. Когда доехали до места, пассажир велел водителю остановиться на противоположной от пансиона стороне улицы. Колчин не стал выходить из машины, через стекло наблюдал, как подъезду подкатил грузовик с синим тентом. Из кабины выскочил муж хозяйки пан Вацлав, из кузова вылезли рабочие в заляпанных краской спецовках. Открыли борт, стали выгружать на тротуар струганные доски, бочки с краской, пустые ведра.

Пан Вацлав суетился, бегал вокруг рабочих, хлопал руками, как курица крыльями и что-то кричал. С крыльца спустилась пани Новатны, одетая в модную шапочку и теплое с иголочки пальто с высоким меховым воротником. Пани Новатны послала мужа подальше, крикнула рабочим, чтобы те не оставляли стройматериалы на тротуаре, а сразу заносили в помещение. Рабочие забегали с удвоенной скоростью. Колчин посмотрел наверх.

На третьем этаже еще темнели выгоревшие окна номеров, простенки со следами гари и копоти, но, надо думать, следы пожара исчезнут в ближайшие дни. Хозяева пансиона уже получили хорошую страховку, и теперь с лихвой покроют все расходы и кое-что отложат на черный день.

Колчин тронул водителя за плечо.

– Поехали в аэропорт.

Глава шестая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 20 октября.

На город уже опустилась дождливая холодная ночь, когда служебная «Волга» привезла Колчина из аэропорта «Шереметьево» в центральный офис. Через десять минут Колчин с дорожной сумкой в руке, рысью пробежал приемную Антипова, прошел тесный тамбур между двойными дверями, переступил порог кабинета и остановился на краю бежевого ковра. В кабинете было темно, горела только настольная лампа.

Антипов вышел из-за стола, подошел к Колчину, обнял его за плечи.

– С возвращением, – он до боли сжал ладонь Колчина.

Откуда-то из полумрака, из-за широкой генеральской спины вынырнул человек в стильном пиджаке, модном галстуке. Человек уже завладел рукой Колчина, уже с чувством тряс ее и что-то приговаривал. Колчин узнал подполковника Беляева. Черт, лучше бы его не было здесь. Антипов усадил Колчина и Беляева за стол для посетителей, сам занял место за рабочим столом. Генерал хотел что-то сказать, но Колчин, забыв субординацию, заговорил первым: – Я хочу потолковать с глазу на глаз, без свидетелей.

Колчин выразительно покосился на подполковника. Антипов кашлянул в кулак, выражая свое неодобрение поведением Колчина, но уступил просьбе. Посмотрел на Беляева и коротко приказал: – Жди в приемной.

В полумраке было заметно, как лицо Беляева посерело, глаза сделались мутными, а на скулах заиграли желваки. Подполковник отодвинул стул, медленно поднялся на ноги и, понурив голову, пошел к двери. В душе Беляева кипела злость на несправедливую незаслуженную обиду.

– Зря ты так, – сказал Антипов, когда дверь за Беляевым закрылась. – Ты Беляева видишь второй раз в жизни, а уже сделал какие-то умозаключения. Ты думаешь, он штабная крыса? Какой-нибудь умник из аналитиков, который тут штаны всю жизнь протирал? Или считаешь, он получил погоны подполковника, стал моим ближайшим помощником потому что лизал?

– Я так не думаю.

– Нет, думаешь, – нахмурился Антипов. – Ты на человека плюнул, и это тебе по хрену. Так вот, чтобы больше у тебя не было этих мыслей, я скажу. По секрету. У Беляева вместо правого коленного сустава протез из нержавейки. И еще пулевые ранения… Он награжден орденами Мужества и боевого Красного Знамени. И это в мирное время. В мир-но-е. Дошло?

– Так точно, – вздохнул Колчин.

Антипов выдержал долгую паузу, как бы подвел черту под этой частью разговора, и сказал: – Я тебе в двух словах расскажу, что тут у нас делается, а потом тебя послушаю. Истомина ищут, но безуспешно. В своей квартире он не появлялся, к родственникам не заезжал. Московской любовницы у него нет. Или мы о ней ничего не знаем. Итак, перекрыты границы, Истомин никуда не выедет из страны по чужим документам. Его фотографии есть на всех пунктах паспортного контроля. В аэропортах, на вокзалах…

– Мы работаем вместе с ФСБ? – спросил Колчин.

– Разумеется. Они взяли под контроль телефоны родственников Истомина, тетки и, в первую очередь, младшего брата. Пасут их день и ночь. А мы сосредоточены на аналитической работе. Далее. Сегодня мы прослушали пленку с записью ночного разговора Милы Гресс. Ее последнего разговора. Пленку Донцов передал Войтеху, а сегодня днем ее доставил в Москву из Праги наш человек. К вечеру выяснили личности компаньонов Истомина. То есть Селиванова, владельца «Гранат – Банка» и Рогачевского, хозяина транспортного агентства «Приз». Но трогать их нельзя. Если мы задержим компаньонов Истомина, он все поймет.

– Значит, все глухо? – не удержался от вопроса Колчин.

– Пока рано ждать результатов, – ответил Антипов. – Контрразведчики взяли этих парней под колпак, ну, в свою разработку. Разговоры, контакты, знакомства, связи и так далее. Надо ждать. Вот пока и все наши успехи.

– Все? – переспросил Колчин.

– Руководство внешней разведки приняло решение не переводить деньги в кипрский банк на счет Истомина. По-моему, правильное решение. Ведь в обмен на два миллиона долларов мы не получаем ничего. Никаких гарантий с его стороны. Мы подготовили план эвакуации из Чехии нелегалов. Но, боюсь, всех наших людей вытащить не удастся. По объективным причинам. Попросту говоря, нам не хватает времени.

– Что же остается? Сидеть и ждать?

В голосе Антипова Колчин не уловил внутренней убежденности в собственной правоте. Голос звучал устало и тускло.

– Истомин нарисуется не сегодня, так завтра, – сказал генерал. – Кроме того, он обещал позвонить тебе, выяснить судьбу двух миллионов долларов. На этот звонок особая надежда. Особая. Истомин пользуется сотовым телефоном. Но если ты его хорошо заболтаешь, мы сможем определить хотя бы микрорайон Москвы, откуда он звонит. Ты должен подготовиться к этому разговору, придумать какие-то вопросы, умные замечания. Придумать такие слова, которые удержат Истомина у трубки максимально продолжительное время.

– Толку будет немного. Ну, вычислим район. Что дальше? Если Истомин заподозрит, что его обложили, он немедленно запустит в «Интернет» все сверхсекретные документы. Эта операция займет несколько минут.

Антипов нахмурился. Седые брови сошлись над переносицей.

– Я смотрю, за время командировки у тебя появились дурные привычки, – сквозь зубы процедил он. – Ты стал обсуждать приказы начальства.

– Никак нет. Я боюсь, что мы потеряем время и ничего не добьемся. Истомина, разумеется, рано или поздно возьмут. Но его задержание не станет нашей победой.

– У тебя есть другие предложения?

– Одна мысль мелькнула, – кивнул Колчин. – Что известно о младшем брате Истомина? Что накопали ребята из ФСБ?

Антипов открыл папку, протянул Колчину листки с машинописным текстом.

– Вот справка на Романа Истомина. Почитай.

Колчин, наклонился над столом, пробежал глазами первые абзацы справки. Ничего содержательного. Обычная биография обычного идиота.

Истомин родился в Москве, в профессорской семье. Едва осилил восемь классов, хотел бросить школу, но сказал свое слово отец, из-под палки заставил сына продолжать учебу.

В отличие от старшего брата Роман Истомин не мог похвастаться ни хорошей памятью, ни прилежанием. Но у парня были способности иного свойства. Он занимался в театральном кружке, выходил на сцену любительского театра. Легко, с первой попытки поступил в Щукинское училище, будучи студентом театрального вуза, подавал надежды. Но после окончания Щукинского не смог устроиться в приличный московский театр. Дальше начинается болото жизни: браки, разводы, ребенок на стороне…

Колчин перевернул страницу и здесь его ждал сюрприз. Истомин уезжает из Москвы в провинцию. Выступает в провинции, но и там свои интриги, почище московских, хороших ролей не светит. Истомин возвращается в Москву. После долгих унизительных мытарств устаивается в один из второстепенных столичных театров. Далее идет по накатанной: бесконечные скандалы с новой женой, конфликты на работе, нервные срывы. И попытка самоубийства…

Истомин попытался наложить на себя руки шесть лет назад. Заперевшись в ванной комнате, порезал вены опасной бритвой. Но довести начатое до конца не хватило духу, испугался вида крови. Несколько розовых полосок на запястьях остались, как память о собственном малодушии. Истомина три месяца лечат в психиатрической клинике. Позже начинаются новые поиски работы, новые разочарования, пьянство, развод, беспорядочная половая жизнь. По отзывам врачей, пациент страдает расстройством психики, нарушением самовосприятия, то есть сильно переоценивает свои таланты и способности. На коллег артистов смотрит свысока, считает их ничтожествами, бездарными выскочками. Нетерпим к чужим талантам. В суждениях категоричен, не допускает возражений. Горд, материальную помощь старшего брата принимает лишь в самых крайних случаях, если подолгу сидит на мели. Злоупотребляет алкоголем, время от времени, когда при деньгах, принимает легкие наркотики.

Два года назад, когда приятель Истомина увел у него законную жену, начинается новый нервный срыв. Следует вторая попытка суицида. Истомин вновь вскрыл вены, но не бритвой, а длинным ножом для шинковки капусты, его откачали и продержали в профильной клинике полтора месяца. В последний год Истомин переживал что-то вроде творческого взлета: он нашел денежную харлутру в медицинском центре «Благовест». Завелись кое-какие деньги.

– Итак, две безуспешные попытки самоубийства? – Колчин посмотрел на Антипова. – Это уже интересно. Это… Как бы поточнее выразиться? Это наводит на лирические размышления. – Вот именно, на лирические, – сказал генерал. – Две неудачные попытки суицида. Что думаешь?

– Думаю, что третья попытка может оказаться удачной. Думаю, что в нашей ситуации нужно действовать теми же методами, которыми действует противник. Может, кому-то эти приемы покажутся дикими, нецивилизованными. Но мы ведь не институтки, не девушки на выданье…

– Давай подробнее.

Подполковник Беляев мял кожаный диван в приемной Антипова и болезненно переваривал незаслуженную обиду. Он чувствовал так, как, может, почувствовать себя режиссер фильма, которого взяли под руки и вывели из зала во время долгожданной премьеры в Доме кино. Вывели из зала как раз момент кульминации фильма, за пять минут до его окончания…

Круглые настенные часы отсчитывали долгие минуты, Беляев ерзал на диване, не зная, чем себя занять. Время от времени подполковник перебрасывался словом с молодым мужчиной в гражданском костюме, сидевшим за письменным столом. Секретарши в привычном смысле слова у Антипова не было, ее заменял капитан внешней разведки Расторгуев, взваливший на себя всю бумажную канцелярскую работу.

Расторгуев, чтобы чем-то занять подполковника, выудил из нижнего ящика стола свежий номер «Хастлера», подошел к Беляеву, положил журнал ему на колени.

– Вот, товарищ подполковник, пока есть время, ознакомитесь. Только вчера из Штатов привезли. Их вариант, это совсем не то, что у нас продают.

Капитан вернулся на прежнее место и принялся перебирать бумажки. Беляев стал переворачивать страницы, внимательно разглядывая фотографии полногрудых красоток. Но созерцание обнаженной натуры не рождало приятных эмоций, напротив, девушки из журнала вызвали новый неожиданный приступ раздражения.

– Ну, как телки, товарищ подполковник? – спросил Расторгуев. – Ничего? – Ничего. Хорошего.

– Это почему же? – удивился капитан.

– Потому, что все такие журналы – это развлечение для импотентов, которые хотят хоть на минуту вдохнуть жизнь в свой полумертвый детородный орган. Или для извращенцев. Телками надо вживую любоваться.

Беляев поднялся, небрежно, помяв глянцевые страницы, бросил журнал на стол Расторгуева. Выместив злость на журнале и безответном Расторгуеве, подполковник почувствовал себя лучше, веселее.

Между тем, разговор за закрытыми дверями генеральского кабинета подходил к концу.

– Специальные операции в Москве не наш профиль, – сказал Антипов. – Как ты знаешь, в прежние добрые времена внешняя разведка и контрразведка были единой организацией, которая называлась коротко и ясно – КГБ. Теперь каждый сам по себе. Внешняя разведка специальными операциями в России не занимается, здесь хозяйничает ФСБ. И на каждый свой чих я должен получать у них «добро».

– Это будет моя личная операция, – ответил Колчин. – И моя личная ответственность. Я действую, как частное лицо.

– Предположим. Хотя ты работаешь не в частной лавочке.

– У меня большой опыт в подобных делах.

– И все-таки наши шансы не велики, – покачал головой генерал. – Затруднение в том, что младшего Истомина плотно опекают контрразведчики. Избавиться от этой опеки очень трудно.

– Надо попытаться.

– Один ты этого все равно не сделаешь. Позови Беляева. Нет, подожди. Сначала скажи мне такую вещь. Тебе была очень дорога та женщина, жена аптекаря? Или это так, легкое развлечение на стороне?

Колчин минуту молчал.

– Она была мне не безразлична, скажем так. Но дело сейчас не во мне. И тем более не в моих чувствах. Это вопрос принципа.

– Хорошо, – кивнул Антипов. – Теперь можешь позвать Беляева. Колчин выскочил в приемную, позвал подполковника в кабинет. Беляев вскочил с дивана.

– Простите, – сказал Колчин. – Я погорячился.

– Ничего, – ответил Беляев. – Все в порядке.

Ближнее Подмосковье, Дом культуры «Факел». 20 октября.

Первую половину дня Колчин провел в Доме культуры, старом здании с колоннами, с просторным холлом и зрительным залом на пять сотен мест.

Поднявшись в директорский кабинет, он предъявил удостоверение начальника отдела районной санэпидемстанции и попросил разрешения на осмотр помещений. Директор Дома культуры Гаврилов готовился к сегодняшнему «Празднику трезвости»: наркологический центр «Благовест» арендовал помещения на целый день, вперед заплатив наличными. Большая часть суммы уже осела в директорском кармане, поэтому Гаврилов старался изо всех сил.

В шесть вечера собираются приглашенные на праздник гости, в семь начинается торжественная часть. Далее концерт, буфет с хорошими бутербродами, но без пива и, наконец, танцы. Тут же за кулисами работает выездная бухгалтерия «Благовеста», принимается предоплата за лечение, заключают договора с родственниками алкоголиков. До пяти вечера Гаврилов должен был украсить стены фойе плакатами, бумажными гирляндами, проследить за грузчиками из выездного буфета, уборщицами и решить еще массу больших и мелких вопросов. После обеда начинал репетицию духовой оркестр, а сцену оккупировали столичные артисты.

Гаврилов с утра ругался с подчиненными и отвечал на телефонные звонки. К десяти часам он успел охрипнуть. Появление санитарного инспектора не вызвало у директора видимой радости. «Крыс и мышей у нас нет, – хрипло пролаял Гаврилов. – Если надо, смотрите, я не запрещаю. Только это напрасный труд».

Отказавшись от провожатых, санитарный инспектор до обеда лазил по чердакам, долго оставался в подвале Дома культуры, заглядывал в административные помещения и вообще совал нос, куда не следует. К обеду Колчин выяснил и сделал все, что наметил, заглянул в кабинет директора и, попрощавшись, ушел.

В семь с небольшим Колчин снова появился в Доме культуры. Компанию ему составил подполковник Беляев и некто Николай Котов, человек без определенных занятий с темным прошлым. Вошли в зал по отдельности. Колчин пристроился на кресло в двух шагах от выхода. Беляев занял позицию в центре зала. Котов, одетый в грязноватые потертые джинсы и мышиного цвета вытянутый на локтях свитер, уселся с края второго ряда. Вальяжно закинул ногу на ногу, прошелся расческой по засаленным патлам и нацепил на нос очки. Котов напоминал алкоголика, пришедшего на первое трогательное свидание с новой трезвой жизнью.

На сцене за сдвинутыми в ряд столами, покрытыми синей скатертью и украшенными вазами с цветами, расселись врачи и администрация «Благовеста». Верхний свет уже потушили, к микрофону вышел человек в зеленом пиджаке и начал агитацию. Выступление Романа, младшего брата Леонида Истомина, должно начаться минут через двадцать. Колчин достал из кармана театральный бинокль и стал рассматривать публику. Не то, чтобы народу набилось битком, но зал был заполнен больше, чем наполовину.

Генерал Антипов, как всегда, не ошибся: оперативники из ФСБ плотно опекали Истомина. Колчин профессиональным взглядом приметил в зале трех-четырех мужчин, вероятных сотрудников контрразведки. Не исключено, что им помогает одна иди две женщины. На улице у главного входа стояла «Волга», в салоне которой торчат еще два парня. Вторая «Волга» у заднего крыльца, плюс пара парней, которые пасутся в холле. Итого… Так банкиров первой величины не охраняют, как этого эстрадного гаврика.

Истомин появился на эстраде третьим номером, вслед за полнотелой пожилой женщиной, благодарившей администрацию медицинского центра за спасение от зеленого змия единственной любимой дочки. Истомин подошел к микрофону неуверенным шагом, остановился на краю сцены, оглядел зал. В приличном костюме, светлой сорочке и галстуке, он выглядел неплохо. Дело портили отечное после ночной пьянки лицо, красноватые пятна на щеках и скулах, которые не скрывал слой пудры. Впрочем, болезненную красноту и отечность лица можно списать на счет волнения выступающего.

– Я пришел сюда потому, что хочу сказать слова благодарности присутствующему здесь директору центра Михаилу Борисовичу Ардману, – забарабанил Истомин. – Этот человек стал мне вторым отцом. Он подарил мне новую жизнь.

Рукой Истомин показал на директора «Благовеста», который стал главной фигурой сегодняшнего мероприятия. Врач Дудкин нашел какую-то отмазку, какие-то неотложные дела, и теперь за него приходилось отдуваться Михаилу Борисовичу. Поэтому Истомину обращал свою проникновенную речь именно к Ардману.

– Я опустился на самое дно жизни, – продолжал Истомин. – Эта трясина засасывала меня все глубже. Стал таскать из дома вещи. Обворовал родного отца, инвалида. Второй группы. От серьезного преступления и тюрьмы меня отделял один шаг. Жена бросила меня. Не выдержала скандалов, издевательств… Да и родная мать уже не хотела смотреть на такого сына…

Директор с важным видом кивал головой, делал умное лицо, а в душе скучал, ожидая окончания этой бодяги. В те далекие времена, когда «Благовест» только разворачивал свою кипучую деятельность в столице, на подобных мероприятиях выступали настоящие, а не липовые, наркоманы, порвавшие с зависимостью от пагубного зелья, и реальные алкоголики, пытавшиеся начать трезвую жизнь. Но со временем Ардман убедился, что излечившихся алкоголиков и наркоманов в Москве – по пальцам считать. Главное же, эти люди не умеют себя правильно держать перед большой аудиторией.

Задача человека, выходящего на сцену, – агитировать родственников больных людей заключать договора с «Благовестом», здесь же, в Доме культуры, не отходя от кассы, вносить предоплату за лечение. А бывшие наркоманы и алкаши комплексуют во время выступления, обильно потеют и, вместо того, чтобы находить нужные слова, доходящие до самого сердца зрителей, мямлят, жуют кашу, лепят какую-то ерунду. Короче, получается жалкое неубедительное зрелище. Смотреть стыдно.

Куда выгоднее привлекать неизвестных артистов, профессионально владеющих словом и силой убеждения. У этих и голос поставлен, говорят они красиво, образно, с надрывом. Могут слезу дать. И вообще способны убедить людей в чем угодно.

– Я понял, что жить мне осталось всего ничего, – из груди Истомина вырвался хлюпающий звук, лицо пошло морщинами, глаза увлажнились. – И тут мне повезло. Может, это было самое больше везение в моей непутевой жизни. Один знакомый рассказал о центре «Благовест», о Михаиле Борисовиче, о наркологах, которые там работают. Честно говоря, поначалу я не верил в свое спасение…

По щекам Истомина потекли крупные прозрачные слезы. Но он не стыдился этих праведных искренних слез, даже не пытался стереть влагу со щек и гладко выбритого подбородка. Истомин продолжал говорить, уже захлебываясь от рыданий.

Его сбивчивые, путанные, но эмоциональные слова произвели должное впечатление. Женщины в зале открывали сумочки и вынимали носовые платки. Ардман и сам хотел вытащить платок, всплакнуть, а заодно и высморкаться. Но плакать расхотелось, когда он вспомнил, что после прошлого представления в Доме культуры «Газовик» за кулисами выстроилась живая очередь из страждущих исцеления. Люди пришли с деньгами, бухгалтер «Благовеста» и две ее помощницы едва успевали подсчитывать выручку и шлепать колотушки на только что заключенные договора. Хорошо бы и сегодня так пошло.

– Но я нашел в себе силы, потому что мне помогли, – говорил, хлюпая носом, Истомин. – И сейчас я думаю о тех несчастных людях, которые…

Ардман не любил подобные сборища: сидишь на сцене, как дурак набитый, щелкаешь клювом и киваешь головой. Директор утешал себя тем, что все его неудобства окупаются с лихвой. Объемы продаж наркотиков и алкоголя в России растет, как на дрожжах, и этот факт радовал Ардмана. Ведь растет и его прибыль. Но без рекламы, без этих шумных акций, с музыкой, с артистами, с оркестром в фойе, доходы «Благовеста» сдуются, как дырявый мячик. Ведь и конкуренты, которых развелось, как собак нарезанных, не дремлют, норовя вырвать изо рта жирный кусок.

Истомин украдкой взглянул на часы и решил закругляться, он перебрал лимит на полторы минуты.

– Врачи из «Благовеста» подарили мне новую жизнь, – веско заявил он. – Земной вам поклон и большого человеческого счастья.

Повернувшись к Ардману, Истомин отвесил поклон в пояс. Вытер мокрый нос и строевым шагом ушел со сцены за кулисы. Раздались жидкие аплодисменты: публика то ли звала Истомина продолжить выступление, то ли восторгалась талантами Ардмана. Котов тоже хлопнул в ладоши, вытащил из кармана флакончик из-под духов, быстро влил себе в рот какую-то гадость. Мужчина в зеленом пиджаке, исполнявший роль конферансье, подошел к микрофону.

Но тут случилась заминка, не предусмотренная программой «Праздника трезвости».

Из второго ряда встал неряшливо одетый человек в джинсах и свитере, по ступенькам резво взбежал на сцену, на ходу снял очки. Плечом Котов оттеснил от микрофона конферансье. Ардман насторожился, не зная, чего ждать от этого хмыря: неприятностей или новых комплиментов. Конферансье, пожав плечами, отступил в сторону.

– Мне только два слова, – сказал Котов. – Я пришел сюда не выражать благодарность. И не слезы лить. Я хочу открыть вам, люди, глаза на то, что твориться в медицинском центре. Хочу сорвать завесу…

Чтобы сорвать завесу и открыть людям глаза Котову не хватило жалкой минуты. Неожиданно без всякой видимой причины он остановил свою речь, схватился за сердце и громко задышал в микрофон. Котов побледнел, челюсть отвалилась, он стал медленно опускаться на колени. Уже стоя на коленях, Котов ухватился за штатив микрофона и с силой грохнул его на доски сцены.

Раздался звук, громкий и смачный, здорово напоминающий разрыв противотанковой гранаты. Котов пронзительно закричал. Зрители замерли в напряденном оцепенении. Какая-то нервная особа из первого ряда заголосила, вскочила с кресла. Люди, топтавшиеся в фойе, в том числе сотрудники ФСБ, привлеченные взрывом и криками, бросились в зал.

Колчин не смотрел на сцену, он внимательно наблюдал за Беляевым. Подполковник поднял руку и дважды пригладил ладонью волосы, подавая знак: можно начинать. Колчин поднялся с кресла, быстрым шагом вышел из зала. В фойе осталась лишь одна буфетчица, она не могла бросить разложенные на столах бутерброды, оставить деньги в не запертом ящике. Хотя и буфетчице очень хотелось побежать в зал и выяснить, что же там случилось. Колчин поднялся по служебной лестнице на второй этаж.

По коридору навстречу ему шагали взволнованные эстрадные артисты, какие-то люди в цивильных костюмах, Истомина среди них не было. Колчин, изучивший расположение комнат, толкнул дверь с табличкой «Администрация».

Самая большая комната Дома культуры была отдана московским гастролерам. Устроившись на подоконнике, мужчина в черном костюме настраивал гитару. У большого зеркала женщина расправляла складки на длинном платье с серебряной вышивкой на подоле. В дальний угол забился чтец декламатор, худой, как жердь, облаченный в темный фрак и концертную бабочку. Чтец, закрыв глаза, бубнил себе под нос стихи, которые выучил сегодня днем: «В пору, когда отцветает акация, желтых измен семена не благие»…

Истомин сидел рядом с дверью у конторского стола, застегивал стоявшую на коленях кожаную сумку. Только что он, не изменив своей привычке, тяпнул сто пятьдесят водки и закусил бутербродом. Когда артисты побежали посмотреть, что случилось в зале, он не двинулся с места. Чтобы там не произошло, хоть потолок обвалился, Истомина это не колышет.

Колчин подошел к Истомину, наклонился к его уху: – Я от вашего брата, от Леонида, – скороговоркой прошептал Колчин и потянул Истомина за рукав. – Быстрее, прошу вас. Леня ждет в подвале. Нужно поговорить. Срочно. Ну, скорее же.

Истомин встрепенулся, засунул сумку под стол, вслед за незнакомцем вышел из комнаты. Никто не посмотрел ему вслед. Мужчина с гитарой, подтягивал колки и укреплял зажим на грифе своего инструмента. Певица крутилась у зеркала и никак не могла расправить вышитый серебром подол платья. Чтец запамятовал последнее четверостишье и теперь лихорадочно листал странички поэтического сборника, отыскивая заветное стихотворение.

– Идите за мной.

Колчин показал рукой в сторону темного коридора, ведущего к служебной лестнице. Он распахнул дверь с табличкой «пожарный выход», пропустил Истомина вперед. Лестницу освещала тусклая лампочка, покрытая сантиметровым слоем пыли.

– Сюда, – Колчин, перебирая ступеньки ногами, снова забежал вперед, показывая дорогу. – Не споткнитесь, тут темно.

– А что случилось? – спросил Истомин придушенным голосом. – У Леонида проблемы? Я так и знал.

– Большие проблемы, – зловещим шепотом сообщил Колчин. – За вами следят ребята из ФСБ. Вы не заметили слежку?

– Вчера крутился рядом какой-то подозрительный тип. Но я не придал значения…

Спустились в подвал, Колчин открыл дверь, пошел полутемным подземным коридором, по потолку которого тянулись трубы теплоцентрали. Воздух внизу был тяжелым, застоявшимся, пропитанным влажными нездоровыми испарениями. Истомин резво двигал ногами, дышал тяжело, с хриплым свистом. Но едва поспевал за Колчиным.

В свое время Дом культуры «Факел» планировали отдать под городской дворец офицеров, попадающий в реестр важных военных объектов, поэтому под землей соорудили вместительное бомбоубежище и несколько выходов на поверхность. Планы проектировщиков по каким-то причинам изменились, а вот бомбоубежище осталось на своем месте. Позднее подземным коммуникациям нашли применение: вдоль коридора бомбоубежища проложили теплотрассу от котельной к ближайшему жилому микрорайону.

Колчин сбавил темп, остановился, толкнул ногой железную дверь. Заскрипели ржавые петли. Колчин вошел в тесную комнату, поманил рукой Истомина. Тот перешагну порог, осмотрелся. Посередине комнаты стоял деревянный стул, с потолка, перекинутая через трубу, свешивались бельевая веревка со скользящей петлей на конце.

– Садись на стул, – скомандовал Колчин.

От удивления у Истомина отвалилась челюсть.

– Что? – не понял он.

Вместо ответа, Колчин коротко размахнулся и влепил кулак в расслабленный живот артиста. Охнув, Истомин согнулся пополам. И получил кулаком в печень. Колчин левой рукой схватил Истомина за волосы, на правую ладонь намотал галстук, дернул противника на себя, усадил его на стул. Истомин попытался встать. Но Колчин болевым приемом до хруста вывернул ему пальцы. Истомин закричал и получил увесистую пощечину.

Колчин вытащил их кармана, вложил в руки Истомина блокнот и карандаш.

– Пиши, – приказал Колчин.

– Где мой брат?

– Заткнись, тварь. Убью. Молчи и пиши.

Истомин всхлипнул, все происходящее казалось ему дурным жутким сном. За что? Почему? В чем его вина? Вопросы жгли сердце, но ответов не было. Разум наполняли тревожные страшные видения. Казалось, сейчас погаснет свет, а с потолка из этих ржавых труб польется, рекой хлынет кипяток, в котором Истомин и сварится заживо. Он поднял голову и увидел черный ствол пистолета, направленный ему в глаз.

Колчин большим пальцем взвел курок, приставил дуло ко лбу Истомина.

– Ты напишешь несколько слов в блокноте. И останешься цел. Даже получишь деньги. На автобус. Чтобы доехать до дома.

Пальцы Истомина мелко вибрировали, голова тряслась.

– Не волнуйся, придурок, – успокоил Колчин. – Просто пиши.

– Что писать?

– Диктую: «Я не хочу больше участвовать в этом дешевом представлении, в этом цирковом балагане. Мне все надоело. Эта унизительная для человеческого достоинства работа, эта проклятая жизнь. Я устал, я смертельно устал». Так и пиши.

– Смертельно? – подняв голову, переспросил Истомин.

– Вот именно. Смертельно… Устал… Запятую вот здесь поставь. Молодец. Ты вообще-то грамотный малый. И вот здесь точку пропустил. Молоток.

События в зрительном зале развивались своим чередом. Котов валялся на сцене и бился в судорогах. Конферансье попытался подступиться к нему, но получил чувствительный удар в пах носком ботинка и, охнув, убрался. Ардман тоже наклонился к эпилептику, желая помочь, и получил кулаком в ухо. По залу бежал громкий шепоток: «припадок, человеку худо, надо врача, эпилепсия». Зрители поднимались со своих мест, обступали сцену. Наркологи из медицинского центра, сидящие за столом, растерялись. Ясно, эпилепсия не их профиль. Кто-то из самых догадливых уже вызвал «скорую».

Котов выгнулся дугой. Оттолкнувшись от сцены каблуками ботинок, поднял таз, снова грохнулся на сцену спиной. Ударил по доскам сжатыми кулаками. Тонко и пронзительно, в голос, закричал. Затем подскочил, как ужаленный, сел, потянулся рукой к столу. С силой дернул на себя синюю скатерть. На пол посыпались вазы с цветами, покатились бутылки с водой. Котов опять упал на спину, закричал еще громче.

Неожиданно из его рта пошла серая пена, имеющая какие-то радужные химические оттенки. Сотрудники «Благовеста» повскакивали с мест. Ардман, бегая взад-вперед, хватился то за голову, то за отбитое ухо. Он понял, что сегодняшний праздник трезвости скомкан, безнадежно испорчен этим чертовым эпилептиком. Пена лезла изо рта Котова, словно из испорченного огнетушителя. Он извивался, бился, не подпуская к себе людей, отталкивал их ногами. Выкрикивал короткие ругательства, переворачивался с живота на спину и обратно, тряс сжатыми кулаками.

Воспользовавшись суетой, Беляев поднялся со своего кресла, никем не замеченный выскользнул из зала. Пересек фойе, вышел на улицу, завернул за угол Дома культуры. Во дворе дома через улицу, он сел за руль «Жигулей», завел двигатель и стал ждать Котова.

…Истомин написал под диктовку несколько предложений. Колчин забрал блокнот и карандаш.

– Вставай на стул, – скомандовал он. – Надевай петлю на шею. Да не волнуйся ты. Мне нужно сделать несколько фотографий. Ты стоишь на стуле, петля на шее… Ну, давай.

– Зачем эти фотографии?

– Не твое собачье дело. Еще один вопрос, и твою отрезанную башку найдут на ближней помойке.

Только четвертой попытки Истомин сумел забраться на сидение. Ноги не держали и подламывались, колени дрожали так сильно, что стул не просто пошатывался из стороны в сторону, а ходил ходуном. Колчин отошел в двери, вытащил из кармана миниатюрный фотоаппарат, несколько раз нажал на кнопку.

– Надевай петлю на шею, – рявкнул Колчин.

Истомин, находившийся в полуобморочном состоянии, выполнил приказ.

В это время в зале наступило затишье. Котов больше не бился в судорогах, пена не лезла изо рта. Врач из «Благовеста» и пара мужчин добровольцев из зала подняли больного на руки, унесли за кулисы, положили на стулья. Столы снова застелили скатертью, уборщица собрала с пола бутылки и расколотые цветочные вазы. Но публика уже потянулась к выходу. Контрразведчики, дежурившие в фойе, вернулись на рабочее место, один из них сходил в комнату администрации, бегом вернулся к своим коллегам и доложил, что объект наблюдения бесследно исчез.

Котов, полежав за кулисами минут пять, поднялся на ноги и резвым галопом ретировался в неизвестном направлении.

…Колчин сделал еще пару снимков, опустил камеру в карман.

– Можно слезать? – спросил Истомин.

Бледный, как полотно, он стоял на шатком деревянном стуле, издающим жалобные скрипы, и никак не мог справиться с дрожью в коленях.

– Подожди слезать, – ответил Колчин.

Он подошел ближе. Снизу вверх посмотрел на Истомина.

– Я мог мы пообещать тебе, что ты будешь жить лет до ста, – усмехнулся Колчин. – Но сегодня я больше не хочу тебя обманывать.

Колчин кашлянул в кулак.

– Впрочем…

Тишина, слышно, как по трубам бежит вода. Колчин выдержал длинную паузу. Бесконечно длинную паузу.

Истомин, наделенный некоторым воображением, живо представил себе то, что произойдет в следующие секунды. Образы, живые и выпуклые, пронеслись, как вихрь.

Его убийца отставляет ногу назад, сильно бьет подметкой ботинка по ножке стула.

Истомин пытается сорвать с шеи петлю, но не успевает. Стул выскакивает из-под ног, отлетает в темный угол. Истомин машет в воздухе ногами, поднимая колени к самому животу, будто катается на детском велосипеде. Руками он пытается зацепиться за ближнюю трубу, проходящую чуть ниже подвального потолка. Но не дотягивается. Только ногтями сдирает с трубы краску и ржавчину, оставив свежие темные бороздки на ее поверхности.

Веревка трещит, гудит, как перетянутая струна, глубоко врезается в шею. Кажется, веревка готова оборваться. Но она не обрывается. Истомин хрипит, выпустил изо рта длинный синий язык.

В последние мгновения жизни, заполненные болью и ужасом, он обмочится. И обделается. С висельниками всегда так. Наглаженные брюки делаются влажными, обвисают тяжелыми складками. Моча, бежавшая по ногам, наполняет ботинки и лужицей разлилась по бетонному полу.

– Впрочем, есть один вариант, – наконец, продолжил Колчин. – Тут все зависит от тебя. Это тебе решать. Есть одно деловое предложение. Если ты согласишься…

Истомин выпустил из груди воздух, раскрыл плотно сжатые веки. Мысленно он уже умер.

– Я соглашусь, – сказал Истомин, еще не выслушав деловое предложение. – То есть, я согласен. Двумя руками «за». И ногами тоже.

– Тогда чего ты ждешь? – спросил Колчин. – Снимай петлю. Слезай со стула. И пошли со мной.

Истомин сбросил с шеи петлю. Колчин отступил к двери, дожидаясь, когда Истомин слезет со стула, глянул на часы. Нужно немедленно убираться отсюда. Контрразведчики наверняка уже обнаружили исчезновение Истомина, начали поиски. Для начала они обшарят административные помещения на втором этаже, затем заберутся на чердак или спустятся в подвал.

Колчин вышел из каморки и, не оглядываясь, зашагал по темному коридору в противоположном от Дома культуры направлении. Впереди него, пошатываясь из стороны в сторону, как пьяный, шел Истомин. Он еще не верил в свое чудесное спасение.

Истомин и Колчин поднялись на поверхность через котельную, с двери которой предусмотрительно сорвали навесной замок.

Глава седьмая

Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 20 октября.

Генерал Антипов усадил Колчина и Беляева на привычные места, за стол для посетителей, задал несколько вопросов, затем наступило долгое молчание. Антипов вытащил из ящика письменного стола какие-то бумаги, углубился в чтение. Он часто отрывался от своего занятия, поглядывал на телефон спецсвязи. Ясно, ждал звонка из ФСБ от полковника Никонова, отвечающего за наблюдение за Истоминым младшим и его охрану. Когда телефон зазвонил, Антипов взял трубку, вежливо поздоровался с Никоновым.

– Как это исчез? – переспросил генерал суровым голосом. – Повтори по новой, ни черта не понимаю. М-да, ситуация. Напортачили твои люди. Наломали дров.

Собеседник что-то долго объяснял. Антипов слушал, не перебивая, кивал головой. Наконец, сказал: – Ну, слушай, я тебя поздравляю. С большими успехами. С выдающимися успехами.

Антипов сделал ударение на последнем слове. Снова томительная пауза. Что в эти минуты говорил в трубку полковник Никонов, догадаться не трудно.

Ситуация действительно какая-то абсурдная, унизительная: лучшие специалисты ФСБ по наружному наблюдению опекают человека. И вдруг, во время концерта в Доме культуры, объект, воспользовавшись криками и суматохой в зрительном зале, исчезает неизвестно куда. Сейчас Никонову и его людям не позавидуешь. Им придется долго вытираться после такого плевка. Не уследили… Не справились…

– Ладно, – сказал Антипов. – Человек не иголка. Найдется. Жду новостей.

Положив трубку, генерал сердито глянул на Колчина.

– Втянул ты меня в авантюру, – Антипов покачал головой. – Ладно, уж коли начали, продолжим.

Антипов обрисовал ситуацию. Итак, тело якобы мертвого Романа Истомина полчаса назад отправили в Лефортовский судебный морг. Следов насилия на теле нет. Его тетке Елене Ивановне Темновой через органы внутренних дел сообщили о гибели племянника. Телефонный аппарат Темновой защитили скремблером, значит, прослушивать ее разговоры ребята из ФСБ не смогут, по крайней мере, сутки. Пока не разберутся, в чем дело.

– Теперь нужно сделать вот что, – сказал генерал. – Тетка согласилась к десяти вечера приехать в морг, чтобы опознать труп. Не тянуть с этим делом до утра. Роль следователя районной прокуратуры берешь на себя ты, Беляев. Ясно?

– Так точно, – ответил Беляев.

– Перед приездом тетки разденьте нашего покойника догола, все с него снимете, до последней нитки, зажгите яркий свет, – продолжил Антипов. – Темнова должна увидеть своими глазами, что на теле племянника нет предсмертных побоев. Отсутствуют кровоизлияний, синяки, царапины, следы инъекций. Только странгуляционная борозда на шее, оставленная петлей. Отдельно сложите одежду. Ну, какие тряпки на нем были? Костюм, рубашка, майка трусы. Сделайте так, чтобы тетка внимательно осмотрела эти вещи. Пусть убедиться, что на одежде нет пятен крови.

Минута тишины, и Антипов снова заговорил. Колчин и Беляев, переглядываясь, ловили слова генерала.

– А первым делом пусть Темновой покажут предсмертную записку племянника. Вот с этого и надо начать, с записки. Когда тетка уедет, отправьте этого висельника на нашу служебную квартиру на Дмитровском шоссе. Два наших парня будут оставаться при Истомине до двадцать четвертого октября. То есть до того времени, когда все закончится. Потом покойник воскреснет. В случае успеха, с ФСБ мы как-нибудь объяснится. В конце концов, одно дело делаем. Вам все ясно?

– Ясно, – ответил Беляев.

– Если наша затея не сработает, знайте, что вас двоих вычистят из разведки и отправят в какой-нибудь далекий северный город, – добавил Антипов. – Будете там стоять на перекрестках, осенью и в лютую стужу дорожное движение регулировать. Палками махать. С меня-то спрос не велик, свою пенсию я давно выслужил.

Упомянув о пенсии, Антипов горько вздохнул.

– Помните, все должно быть вот так.

Генерал выставил вперед руку, сжал кулак и поднял большой палец.

Москва, Лефортовский судебный морг.

20 октября.

Процедура опознания вещей и непосредственно трупа Романа Истомина заняла не более получаса. Елену Ивановну Темнову, плотную женщину невысокого роста, одетую в черный плащ, повсюду сопровождал подполковник Беляев. Переодетый в синий прокурорский мундир, он держался сухо, по-деловому. Всем своим видом показывая, что его рабочий день давно закончился и задерживаться в помещении морга его заставляет вовсе не человеческое сострадание, а неприятные служебные обязанности.

Для начала Беляев провел Темнову в просторный кабинет дежурного судебного эксперта, где на столе разложили вещи покойного племянника: пиджак, брюки, рубашку, башмаки и белье. На соседнем столе лежали бумажник Истомина, пухлый от мелких денег, ключи от квартиры и две квитанции из химчистки.

Беляев, позевывая, сел за стол, заполнил бланк протокола. И скучным невыразительным голосом зачитал опись вещей, предъявленных для опознания. Роль понятых выполняли переодетые санитарами морга Колчин и лейтенант внешней разведки Ваня Жиров.

При жизни племянника тетка не испытывала к нему теплых чувств, считая Романа человеческим отбросом, распущенным малым, пропивающим молодую жизнь. Но сегодня, в этот трагический день, неожиданно для самой себя Темнова дала волю эмоциям. Она плохо соображала, чего добивается строгий мужчина в синем мундире, долго теребила в руках квитанции из химчистки, силясь разобрать на них написанную от руки фамилию «Истомин». Но глаза туманили нежданные слезы, а буквы двоились перед глазами.

Женщине никто не предложил стул, не спросил о самочувствии. Она стояла посередине большой комнаты, комкала в руках бумажки и ждала, когда прокурор закончит чтение и можно будет хоть одним глазком взглянуть на мертвого племянника. Но прокурор оказался дотошным сухим чиновником, законченной сволочью, которой бог на место человеческого сердца вложил уголовно-процессуальный кодекс. Он заставил Темнову осмотреть, ощупать руками каждую тряпку, каждую вещь, будто это ощупывание и осмотр штанов и пиджака могли воскресить бедного Рому.

Санитары в белых несвежих халатах, видимо, пьяные, стояли по правую руку Темновой, скалились и кивали головами. Когда Темнова была готова закипеть от возмущения, прокурор дал ей и понятым расписаться в протоколе.

– А можно мне забрать ключи от его квартиры? – спросила Темнова придушенным тихим голосом. – Понимаете, предстоят большие траты… Ну, похороны, поминки. Я не могу взять на себя эти расходы. А деньги Ромочка хранил у себя дома. Поэтому ключи мне…

Прокурор даже не дослушал, оборвал на полуслове.

– Вещи и справку о смерти получите завтра утром. С девяти. Не забудьте паспорт.

– Скажите, а как все это произошло? Как это случилось?

– Он повесился, – коротко ответил прокурор. – На веревке? – тупо переспросила Темнова.

– Да, на капроновой веревке. С результатами вскрытия вас ознакомят уже завтра. Но от себя могу сказать: смерть была не насильственной. Он сам захотел уйти из жизни.

Прокурор поднялся со стула, собрал бумажки в папку. Длинным пустым коридором повел Темнову и понятых неизвестно куда. Женское сердце сжималось от страха, Темнова жалела, что, поддавшись минутной слабости, согласилась опознать тело Романа поздним вечером. Нужно было отложить все до утра, тем более что ключ от квартиры прокурор так и не отдал. Наконец, остановились перед какой-то дверью, прокурор пропустил Темнову вперед.

Женщина вошла в холодное, пропахшее формалином помещение, освещенное яркими лампами. В их свете живое человеческое тело приобретало синеватый мертвенный свет. Посередине комнаты стоял железный стол на длинных ножках с колесиками. Под простыней угадывались контуры человеческого тела. Возле стола топтался еще один санитар, тоже пьяный к вечеру, как и все санитары. Этот тип поверх грязного халата надел еще черный клеенчатый фартук.

Темнова, нутром поняв, что от нее требуется, встала у изголовья стола. Санитар в фартуке, сдернул простынку. – Узнаете ли в этом человеке, – прокурор глубоко, с чувством зевнул, – вашего племянника Истомина Романа Олеговича?

Слезы уже не застилали взгляд Темновой, глаза оставались сухими, а сердце билось ровно и спокойно. Но в это мгновение женщина испытала легкое головокружение. Нет, окаменевшее лицо мертвого Романа, чистое, не обезображенное синяками, испугало ее. Но Темнова испытала глубокое душевное неудобство похожее на стыд при виде голого мужского тела. Хоть бы ей одно лицо показали. А то разложили Ромку голяком на столе. Любуйся, тетя.

Темнова кивнула головой, опустила глаза и отвернулась. Она хоть и родная тетка Истомину, но дико, неловко в присутствии чужих людей смотреть на лобок, на половые органы покойного племянника. Невольно она успела обратить внимание лишь на синюю полосу на шее Романа и еще на бирку с номером, привязанную к большому пальцу правой ноги.

Санитар в фартуке набросил простынку на труп.

– Можно везти его на вскрытие? – спросил он у прокурора. – А то время уже того… Поджимает. Мы ведь тоже люди. До ночи тут торчать…

– Да, вези, – поморщился человек в синем кителе.

Санитар схватился за ручки стола и покатил его. Заскрипели колесики. Кто-то распахнул дверь. Темнова вздохнула с облегчением, когда санитар вывез стол из помещения. Прокурор быстро заполнил новый бланк протокола, вручил Темновой ручку и показал, где расписаться. Затем протокол подписали понятые. На сем процедура опознания была завершена. Мужчина в кителе взглянул на часы, давая понять, что прокуроры тоже люди.

Ваня Жиров проводил Темнову до выхода из морга.

Через пять минут Колчин принес носильные вещи Истомина в ординаторскую, где бывший покойник, совершенно голый, сидя на стуле, курил сигарету. Он уже принял душ, смыл грим и синюшную полосу на шее.

– Одевайся, жмурик, – сказал Колчин.

– Хоть бы спирту налили, – поежился Истомин. – Замерз, лежа в этой мертвецкой, как собака.

– Будет тебе спирт, зомби, – пообещал Колчин.

Он присел на кушетку, стал наблюдать, как Истомина, клацая зубами от холода, торопливо надевает штаны.

– Тебе пора завязывать с халтурой в этом «Благовесте», – сказал Колчин. – Сегодня я понял, что такое настоящий драматически актер. Не унижай себя и свой талант.

– Вы чуть меня не вздернули, а теперь комплименты делаете.

– Ну, кто прошлое помянет, тому, как говориться, глаз вон и кишки на телефон. А сейчас я под впечатлением.

– Замереть, на минуту задержать дыхание – это мура. Это просто.

– И все-таки халтура в «Благовесте» унижает твое достоинство.

– Достоинство… Вам легко говорить. Сегодня устроиться в самый вшивый московский театр можно только за большие взятки. В этом городе все только за взятки.

– Возможно, мы тебе поможем. Не по части взяток, а по части трудоустройства. Добрый друг моего начальника – очень знаменитый театральный режиссер. Конечно, роль Гамлета тебе дадут не сразу, не с первого дня. Но такая перспектива маячит.

– Вы бы лучше спирту принесли, – передернул плечами уже одетый Истомин. – А то в зубах застряли эти разговоры за жизнь.

– Будет сделано.

Москва, Новые Черемушки. 20 октября.

Колчин приехал на ночевку не к себе домой, а на казенную квартиру, ключ от который получил от Беляева. Договорились, что Колчин до завершения операции будет ночевать здесь, в районе, где его никто не знает, где исключены случайные встречи со знакомыми. Для родственников и друзей Колчин по-прежнему в командировке, налаживает компьютерные сети за тридевять земель от столицы, в каком-то медвежьем углу. В половине одиннадцатого ночи Колчин скинул костюм, принял душ.

В одних трусах уселся в кресле перед телевизором, за неимением лучшей пищи стал жевать бутерброд с заверившим сыром, запивая его чем-то кислым, то ли кефиром, то ли молоком, загнувшимся еще вчера.

Квартира оказалась вполне приличной холостяцкой дырой: две комнаты, недавно пережившие ремонт, современная мебель, мягкий диван и свежее белье. Одна из тех квартир, где приезжавшие из-за границы разведчики нелегалы встречались со своими московскими коллегами. Здесь никогда не пахло домашним уютом, здесь пахло казенным домом. Витали запахи хлорки, каких-то моющих средств, краски и свежего обойного клея.

Колчин зевнул, выключил телевизор, вернулся в кухню. Вылил в раковину кислое пойло из стакана, бросил в мусорное ведро недоеденный бутерброд. Вернувшись в комнату, разобрал диван, выключил свет. Казалось, стоит только опустить голову на подушку, как мгновенно провалишься в темный колодец глубокого сна, не отягощенного кошмарами. Но сна долго не было.

Когда, наконец, пробрала дремота, зазвонил телефон. Колчин вскочил, не включая света, подлетел к столу, схватил трубку мобильного телефона.

Голос Истомина казался ровным и спокойным.

– Теперь ты в Москве? – спросил Истомин. – Я так и подумал. Да и чего там делать, в Чехии? В Праге у тебя не оставалось работы. И друзей, и женщин не осталось. Даже трахнуть некого. Скучновато. Правильно? Или я ошибаюсь?

– Правильно, – ответил Колчин.

Послышался смешок. Колчин решил, что Истомин наверняка ничего не знает о смерти Милы Гресс. О смерти брата точно не знает. Иначе он не позволял бы себе шутки и смешки, похожие на свиное хрюканье.

– Что с моими деньгами? – спросил Истомин. – Ты не забыл о сроке? Часы тикают.

– Помню: двадцать третьего октября. Все вопросы с руководством улажены. Большие люди в Москве пришли к выводу, что лучше заплатить, чем… Ну, ты понимаешь. Мы ведь разговариваем по открытой линии. Деньги будут зачислены на банковский счет.

– Хорошо. Значит, в вашей конторе работают не одни дремучие идиоты. Еще остались люди с извилинами. Бывай здоров. Я еще позвоню.

– Подожди, нужно кое-что уточнить. То есть банковские реквизиты. Надо проверить цифры…

Истомин оборвал Колчина.

– На той бумажке есть все цифры. Зря тянешь время. Пока.

Колчин услышал короткие гудки. Он выругался, нажал кнопку отбоя, зажег свет, сел к столу и распечатал пачку сигарет. Через пять минут позвонил Беляев.

– Слышали твой разговор, – сказал он. – Выяснили, что он звонил по сотовому телефону. Скорее всего, из автомобиля, который двигался. Это где-то в районе кольцевой дороги. Если бы ты поговорил с клиентом еще хоть одну минуту…

– Истомин не так глуп, чтобы попасться на эту хитрость.

Колчин положил трубку, выкурил еще одну сигарету, пошел на кухню, сделал еще пару бутербродов, разогрел чайник, потому что кислого молока больше не осталось.

Он долго сидел у окна, жевал твердый сыр, хлебал кипяток и бездумно наблюдал, как по улице движутся машины, оставляя на мокром асфальте золотые полосы света. Вернувшись в комнату, лег на диван, заложил ладони за голову. Дождь припустил с новой силой. Комната наполнилась шорохами, по стенам заметались голубые и серые тени. Надо бы встать и задернуть шторы, но подниматься не хотелось, сил на эту малость уже не осталось.

Дремота уже путала мысли, когда телефон зазвонил снова. Колчин поднялся, нащупал рукой трубку. Беляев говорил взволнованным голосом.

– Недавно тетка Истомина вернулась из морга. И первым делом набрала телефонный номер. Знаешь чей? Да, его самого. Этой старой перечнице Елене Ивановне известен московский телефон Истомина. Не мобильного, а стационарного телефона. А трубку снял племянник. Теперь мы знаем, где его лежбище.

– Адрес, давай его адрес, – прошептал Колчин.

– Не сходи с ума.

– Адрес.

– Черт побери. Ты псих. Ты ненормальный. Завтра запишись на прием к невропатологу. И не пропускай не одной процедуры.

– Я прошу…

– Черт бы тебя драл. Знаешь, что за такие дела бывает? Нас с работы вышибут, званий лишат, под трибунал отдадут, шкуру спустят без анестезии, по стенке размажут тонким слоем.

– Давай адрес.

– Записывай. Московская область, Раменское. Перед въездом в город свернешь налево, увидишь указатель «Дачные участки Академии художеств». Видимо, Истомин не первый год снимает там зимний дом со всеми городскими удобствами, московским телефоном и спутниковой тарелкой. Хозяина этой хибары известный художник. Сейчас его в городе нет. Зимой и осенью он живет то ли во Франции, то ли в Италии. Итак, улица Полярных летчиков…

Московская область,Раменское. 21 октября.

Дальняя окраина подмосковного городка тонула в непролазной грязи, лужах и ночном мраке. «Жигули» Колчина долго петляли по улицам и переулкам, колеса месили жидкую глину, а фары выхватывали из темноты деревянные домишки с черными окнами, унылые складские постройки, кособокие заборы, голые ветви старых разросшихся вширь деревьев. Но на пути не попалось ни стрелки, ни указателя, ни щита с надписью «Дачные участки Академии художеств».

За те сорок минут, что Колчин колесил по окрестностям, навстречу попался лишь один автобус с потушенными фарами. Обдав «Жигули» грязью, он промчался мимо, исчез, словно одинокий призрак. Прохожих не видно, жизнь замерла до самого утра. Только где-то далеко, в районе железнодорожной станции, кричали пассажирские поезда дальнего следования, тяжело гудели товарняки. Руки устали крутить скользкую баранку, Колчин злился на себя за то, что пропустил нужный поворот, злился на Беляева, не знавшего или не сумевшего толком объяснить дорогу до академических дач.

Машина медленно вползла на горку, остановилась на перекрестке. Светофора здесь не было и в помине, зато горело сразу два фонаря, на противоположной стороне улицы блестела стеклянная будка автобусной остановки, на столбе желтел квадратик расписания. За остановкой высился какой-то авиационный ангар, собранный из алюминиевых конструкций. Над дверью ангара приколотили вывеску оптового магазина строительных материалов «Светоч».

Под фонарным столбом стояла женщина, держась обеими руками за ручку зонта. Колчин подъехал ближе, вышел из машины. Вид водителя испугал женщину, та отступила назад, глядя на Колчина округлившимися от страха глазами. Кажется, про себя женщина решала непростую задачу: этот высокий бандит в черной куртке убьет ее, расчленит и бросит человеческие остатки в ближний овраг, на съедение диким собакам. Или все закончится относительно благополучно? Преступник лишь изнасилует свою жертву в салоне автомобиля и отберет те деньги, что лежат на дне сумочки. Колчин поздоровался.

– Здра… Здра… Добрый вечер, – женщина попятилась, сжала ручку зонта, словно рукоятку дубины.

– Я заблудился. Ищу дачи Академии художеств.

Женщина так разволновалась, что не понимала смысла слов. Колчин долго объяснял, куда он едет и какую улицу ищет. Только с третьего захода женщина уяснила, чего от нее хотят. Облегченно вздохнула, решив: сегодня быть ей живой и с деньгами. Она подробно рассказала, в какую сторону ехать и где поворачивать. Убедившись в чистоте намерений Колчина, настолько осмелела, что попросила ее подвезти.

– Мне как раз в ту сторону. У меня с матерью плохо…

– Тогда садитесь, – Колчин распахнул дверцу.

Колчин высадил пассажирку на полдороге. Через десять минут машина с включенными фарами тихо проползла вдоль улицы Полярных летчиков, Колчин приметил ржавую табличку с номером восемь, прибитую на угол глухого забора. Выехав на дорожную развилку, остановился на обочине под старым тополем.

Проверил пистолет, засунул за пазуху фонарик с темной длинной рукояткой, внешне напоминающий милицейскую дубинку. Запер машину и отправился в обратном направлении. По обе стороны улицы тянулись бесконечные дощатые заборы. Подметки скользили по размокшей глине, ветер дул в лицо, а дождевые капли щекотали шею. Единственный на всю улицу фонарь, укрепленный на высоком столбе, сеял в ночи синий мертвенный свет. Сквозь шум дождя слушались какие-то неясные звуки, похожие на скрип половиц в пустом доме.

Добравшись до калитки в глухом высоком заборе, Колчин остановился, прислушался, осторожно подергал ручку. Ясное дело, калитка на замке. Колчин прошел до угла, миновав запертые ворота. Убедился, что поверху забора не протянуты нитки колючей проволоки. Подпрыгнув, ухватился ладонями за верхний край досок, подтянулся на руках, перебросил на другую сторону одну ногу и замер в этом неудобном положении.

Держась одной рукой за забор, другой рукой выудил из кармана куртки коробок спичек, минуту тряс его, как погремушку, затем бросил в темноту. Если на дворе есть собака, она обязательно откликнулась бы на эти звуки: залаяла, примчалась к чужаку, чтобы тяпнуть его за ляжку. Тишина. Колчин перебросил через забор левую ногу, правой ногой нащупал перекладину, уперся в нее подошвами ботинок. Спрыгнул вниз с тем расчетом, чтобы упасть мягко и тихо, на четыре точки. Поднявшись, отряхнул с испачканных брюк землю, почерневшие мокрые листья.

С левой стороны стояла какая-то машина, но в темноте не разобрать ни ее марки, ни номера. В глубине участка темный фасад дома, который прорезало большое светящееся окно на первом этаже. Значит, все в сборе, а поздний гость успел на вечеринку. Колчин, пригнувшись, пошел вперед. Он ставил ноги осторожно, боясь, что под башмаком громко хрустнет ветка.

Хозяева дачного участка не копали грядок и не сажали фруктовых деревьев. Здесь разрослись старые березы и сосны, за стволами которых удобно прятаться, перед крыльцом веранды высилась альпийская горка, сложенная из серых валунов. Колчин остановился в пяти метрах от освещенного окна, прижался плечом к дереву и замер, осматривая свою позицию.

Дом кирпичный, старой постройки, просторная мансарда под двускатной крышей. Занавески на светящемся окне задернуты не плотно, но если встать на цыпочки, в комнату все равно не заглянешь: окна первого этажа слишком высокие. Колчин отступил в темноту, вытащил из кармана фонарь. Для начала обследовал летнюю застекленную веранду. Дверь закрыта на щеколду, вторая дверь, за которой, видимо, расположена одна из комнат или коридор, приоткрыта. Колчин обошел дом, поднялся на заднее крыльцо, убедился, что эта дверь заперта на врезной замок.

Колчин спустился вниз, в нише под ступеньками нашел пустое двадцати литровое ведерко из-под краски. Выплеснув из ведра дождевую воду, вернулся назад со своей находкой, встал под окном. Поставил ведро вверх дном, наступил на него сначала одной, затем двумя ногами, разогнул спину, поднял голову, осторожно заглянул в окно и зажмурился от яркого света. Под потолком десятком лампочек светилась хрустальная люстра, работал телевизор, в углу горел одноногий торшер. На тумбочке портативный компьютер.

Какой-то мужчина в клетчатой фланелевой рубашке, забросив ногу на ногу, сидел за столом спиной к окну. Он уперся локтями в стол и положил подбородок на сдвинутые ладони. На столе остатки ужина: полупустая бутылка водки, две стопки, тарелки с закуской, кастрюля. Колчин прищурился, стараясь узнать в мужчине Истомина. Дверь в комнату неожиданно открылась. Колчин нырнул за подоконник. Выждав минуту, снова заглянул в окно.

Тот человек, что вошел в комнату, сел в пол-оборота к окну, уставился в телевизор. Теперь Колчин мог разглядеть мужчину во всех деталях. На вид лет тридцать пять, черты лица мелкие, кожа бледная, на носу очки в серой пластмассовой оправе. Одет небрежно, в старый свитер, из-под которого торчит воротник замусоленной рубашки. Кто этот человек? Скорее всего, водитель Истомина или помощник, который теперь, сидя с хозяином за одним столом, поминает его погибшего брата Романа. Мужчина оторвался от телевизора, взял бутылку и разлил водку по рюмкам.

Человек, сидевший спиной к окну, убрал локти со стола, поднял рюмку. Запрокинув голову кверху, влил водку в рот. Потянулся рукой к тарелке, на секунду повернув лицо в сторону включенного телевизора.

Истомин, он…

Глава восьмая

Колчин почувствовал, как сердце забилось тяжелыми толчками, а во рту стало сухо, как в пустыне перед сезоном дождей.

Он перевел дыхание, согнулся, дернул застежку «молнию» куртки. Вытащил из подплечной кобуры пистолет, выключил предохранитель, потянул на себя затвор и плавно опустил его. Пистолет без глушителя, но на соседних дачах наверняка никто не живет, темнотища, дождь, глубокая ночь. А если кто и окажется поблизости, услышит пистолетные выстрелы, наверняка решит – приснилось. В этой ситуации не надо строить хитроумных замыслов, вынашивать сложные планы. Лучше действовать прямолинейно.

Дверь на заднем крыльце заперта, но остается второй путь. В дом можно попасть через летнюю веранду, размолотить ногой застекленную дверь и ворваться внутрь. Это дело займет минуту или того меньше. Но сначала Истомина и второго мужика, кем бы он ни был, хорошо бы подранить, пустив две пули через окно. Отсюда, с позиции Колчина стрелять неудобно, плечо едва достает до окна. Но с близкого расстояния он все равно не промажет.

Пока эти двое опомнятся, пока сообразят, кто стрелял, откуда прилетели пули, партия будет сыграна. Колчин поставит им мат в два хода. Вопрос на засыпку: есть ли в доме еще люди? Но Колчин готов к такому повороту событий. И он не позавидует человеку, который задумает встать у него дороге. Колчин большим пальцем левой руки взвел курок.

Разогнув спину, встал на цыпочки, поднял пистолет, поймал на мушку правое плечо Истомина. Пуля раздробит ключицу, сбросит Истомина со стула, боль ослепит его… Что и требуется. Колчин прищурил левый глаз. Остается согнуть указательный палец, плавно надавить на спусковой крючок.

Неожиданно Колчин услышал за своей спиной тихий хлюпающий звук. Будто кто-то вытащил из жидкой грязи утонувший в ней ботинок. Еще не поняв природу этого звука, Колчин среагировал на него. По-кошачьи легко спрыгнул с ведра на землю, отступил от светящегося окна в темноту. Остановился, на пару секунд, прижавшись плечом к дереву. В несколько прыжков добежал до угла дома. Присел на корточки.

В темноте что-то происходило, ветер, дувший в лицо, донес короткую невнятную реплику, треск сломанной ветки, шорохи. Колчин сидел на корточках, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, и старался понять, что же тут творится. Обзор загораживали вертикальные стволы деревьев, серая пелена дождя. В дохлом свете единственного на всю улицу фонаря Колчин разглядел темный контур человеческой фигуры. Неизвестный взобрался на забор в тот самом месте, где четверть часа назад залезал Колчин. Человек перебросил ногу, спрыгнул вниз и пропал в темноте.

Через секунду над забором появился и тут же исчез абрис еще одной человеческой фигуры. Послышалось короткое внятное ругательство. Видимо, этот второй человек, упал не слишком удачно. Подвернул ногу, ударился коленом о корень дерева или напоролся на битую бутылку.

Колчин разогнул ноги и стал спиной отступать в глубину участка, к дощатому сараю с плоской крышей. Он успел увидеть, как забор перелез третий человек. Колчин сунул пистолет под куртку, в кобуру. Он упустил свое время, свой шанс и теперь надо думать о том, как смыться отсюда подобру по здорову, не получив пулю в спину. Через минуту Колчин уперся в стену сарая, крадущимися шагами добрался до угла, свернул, наткнулся и больно ударился коленом о большую бочку, полную дождевой воды.

Здесь, за сараем, царила густая кромешная темнота. Чертыхнувшись шепотом, Колчин выставил вперед руку. Сделал несколько шагов вперед и уткнулся в глухой забор, такой высокий, что он показался непреступной тюремной стеной. Колчин изо всех сил оттолкнулся ногами от земли, подпрыгнул, подняв руки, но не достал кончиками пальцев до верхнего края забора. Он долго шарил руками по мокрым доскам, пока не нащупал нижнюю перекладину, хлипкую, полусгнившую. Поставил ногу на доску, но та громко затрещала и рассыпалась под башмаком.

Брючина задралась, ногу глубоко поцарапал ржавый гвоздь.

Колчин понимал, что может обнаружить свое присутствие, тогда все кончится для него плохо, совсем плохо. Но выбора уже не осталось. Он вернулся к бочке, зашел с другой стороны, навалился на нее всем телом, вдавливая подметки ботинок в мягкую землю. От напряжения под мышками затрещала и лопнула ткань рубашки. Колчин толкал бочку что есть силы, чувствуя, как она медленно поддается и кренится на сторону.

Он подналег, крякнул от натуги. Наконец, бочка тяжело повалилась. Колчин по щиколотку утонул в воде, но, не теряя времени, развернул бочку, подкатил ее к дальнему углу сарая. Вскочив на бочку, подпрыгнул, зацепился ладонями за край забора. Манипуляции Колчина никто не заметил, возможно, потому что мелкий дождь сменился настоящим ливнем. Колчин подтянулся, перелез на крышу сарая, распластался на ней, подполз к краю. Он старался разглядеть, что происходит там, возле дома, но за стеной дождя ничего не видел.

Окоченевший от холода, промокший до нитки, он пролежал на крыше двадцать пять минут, вглядываясь в ночь и вслушиваясь в тихие звуки, долетавшие со стороны дома. Когда светящиеся стрелки часов подобралась к трем часам ночи, послышался шум работающего двигателя, за забором вспыхнули яркие огни.

В следующую секунду зазвенело битое стекло, ночь озарилась вспышкой световой гранаты, ослепившей Истомина и его помощника. Глухо бухнул взрыв, снова вспышка, за ней второй раскат взрыва. Снова звон стекла. Забор протаранил тяжелый грузовик, с установленным на крыше направленным прожектором. Секция забора раскололась надвое и отлетела в сторону. Грузовик проехал несколько метров и остановился, уткнувшись передним бампером в толстый ствол дерева. Луч прожектора уперся в фасад дома.

По земле задвигались длинные человеческие тени, люди в черных комбинезонах с автоматами наперевес бежали от разломанного забора к дому. «Лежать, суки, – рявкнул кто-то. – Лежать, мать вашу». Дальше отборный мат. Прогремело несколько коротких автоматных очередей, видимо, выпущенных для острастки в потолок комнаты. Наступила тишина. Операция ФСБ по задержанию Истомина заняла ровно сорок две секунды. Колчин тяжело вздохнул: он был уверен, что в запасе есть несколько часов. Оперативники ФСБ, как заведено с давних времен, приступят к задержанию подозреваемых на исходе ночи, с рассветом. Для такого дела всегда выбирают самое глухое, но не темное, время суток, когда спят самые отъявленные упертые полуночники. Но он ошибся. Начальство решило, что операцию нужно проводить, не дожидаясь рассветных сумерек.

Оставаться здесь больше нельзя ни одной минуты. Сейчас начнется обыск, к операм прибавятся следователи и эксперты. Сотрудники ФСБ перевернул все вверх дном, обшарят каждую пядь земли, проверят каждый уголок в доме, каждую деревяшку в сарае.

Колчин отполз от края крыши назад, перебрался через забор на соседний участок, передвигаясь от дерева к дереву, зашагал в сторону соседского дома, окно которого неожиданно осветились. Колчин легкой тенью метнулся в темноту. Около часа потребовалось на то, чтобы добраться до машины, оставленной на дорожной развилке под старым тополем.

Дорогой он перелез несколько заборов, разорвал куртку, упал и поранил вторую ногу чем-то острым, перепачкался грязью с ног до ушей. А в довершении всего в кромешной темноте налетел на каркас парника, устроенного на участке кем-то из дачников, поломал доски и едва унес ноги от овчарки, выпущенной хозяином на ночную прогулку.

До квартиры в Новых Черемушках Колчин добрался, когда над Москвой уже занялся серый мутный рассвет. Сбросив грязную одежду на пол, Колчин забрался ванну и долго лежал в горячей воде, чувствуя, что жизнь, ушедшая из тела, медленно возвращается обратно. Он утешал себя тем, что любые неудачи, даже самые страшные, со временем теряют свой ядовитый горький вкус. Прошлой ночью ему не повезло, а Истомин остался жив и здоров. Значит, Колчину повезет завтра. Такова примитивная, но справедливая логика жизни.

Он закрыл воду, растерся полотенцем и тут услышал звонки. Выскочил из ванной и схватил трубку мобильного телефона.

– Ты в порядке? – голос Беляева звучал бодро, будто не он провел очередную бессонную ночь на работе. – Я звонил тысячу раз.

– А я не брал с собой сотовый телефон, – ответил Колчин.

– Можешь говорить свободно, этот канал связи защищен от прослушки, – вставил Беляев. – Ну, как ты?

– Ничего не получилось. Сначала я не проехал указатель, потом заблудился в этих трущобных улицах. Потерял много времени. А когда нашел объект, было уже поздно. Приехали наши ближайшие соседи и начали дело. Обидно, черт побери. Чтобы заплатить по счету, мне не хватило десяти минут. Да что там десяти… Минуты не хватило.

– Не все так плохо. Объект сейчас в Лефортово. Решено не выдергивать его на допросы день-другой. Пусть остынет. Второй задержанный – водитель Истомина, случайный человек, житель Раменского. За хорошее вознаграждение он подрядился возить хозяина, пока тот находится в Москве. Сейчас эксперты проверяют жесткие диски двух изъятых компьютеров. А в доме, между прочим, нашли подлинники всех наших документов. Так что, я тебя поздравляю. Но не все кончено.

– Что ты имеешь в виду?

– Двух партнеров нашего объекта решили паковать сегодня вечером. Одновременно. Но до вечера еще очень много времени. Понимаешь? У тебя есть шанс увидься с одним из этих людей. Я имею в виду банкира, на котором висит пражская мокруха. Для следствия этот человек все рано бесполезен.

– Ты знаешь, как устроить свидание?

– Догадываюсь. Подъезжай общественным транспортом на Патриаршьи пруды, к памятнику Крылову. Ровно в полдень. Пушку не бери. Вместо нее захвати банный халат, полотенце и резиновые тапочки.

– Хорошо, что хоть не белые тапочки.

Колчин положил трубку. Пару минут назад он чуть не заснул, лежа в ванной. Теперь сонливость как рукой сняло.

Московская область, пригород Балашихи.

21 октября.

Беляев приехал к условленному месту на видавшим виды «Форде Таурас» коричневого цвета с затемненными стеклами. Едва тронулись, выехали на Садовое кольцо, как застряли в пробке, путь от Патриарших прудов до Балашихи занял около полутора часов. Но время, проведенное в дороге, прошло не без пользы. Беляев выложил всю информацию, которой раполагал о владельце «Гранат – банка» Владимире Сергеевиче Силиванове.

Сам банк крошечный, это даже не банк, а просто дырка, через которую в офшорную зону перетекают отмытые в России деньги. У банка нет бандитской крыши, но есть собственная служба безопасности, что вообщем-то одно и то же. Туда набрали бывших ментов, которых вычистили из органов за взятки, злоупотребления, неоправданную жестокость, пытки подследственных. Вычислили, но, как заведено, не посадили. По непроверенной информации, бывшие менты, особо приближенные к Селиванову, выполняют поручения деликатного свойства. Одним из таких поручений и стало убийство в Праге несчастного аптекаря Алеша и его жены Эммы.

Люди Селиванова по наводке Истомина выполнили грязную работу, попили пивка, отдохнули от трудов и спокойно вернулись из командировки в Москву. Впрочем, доказать причастность Селиванова к двойному убийству в Праге будет не то что затруднительно, скажем честно, невозможно. Следы успели замести, концы спрятали. Скорее всего, самих исполнителей уже нет в живых, их трупы залили бетоном при подготовке фундамента на одной из подмосковных строек или сожги в топке котельной.

Что за человек Селиванов – большая загадка. Он нем мало что известно, никогда прежде Селиванов не попадал в поле зрение спецслужб или органов внутренних дел. Сорок восемь лет, женат вторым браком, высшее образование, возглавлял обычные торгово-закупочные фирмы, каких в Москве и области десятки тысяч, заметных высот в бизнесе не достиг. Пять лет назад купил «Гранат – банк», с тех пор его финансовые дела пошли в гору. Появилась собственность за границей, загородный дом в Подмосковье. Выпивает умеренно, не курит, спортом, тотализатором, азартными играми не увлекается. Много времени проводит в своей конторе, время от времени выезжает за границу. Неоднократно бывал в Праге.

Летом Селиванов пользуется собственной баней на дачном участке, осенью по субботам посещает частную баню «Исток». Хозяина сопровождают вооруженный телохранитель, он же водила, а также референт Толя Моисеенко. Вместе с референтом Селиванов моется, играет в бильярд и обедает. Телохранитель несет вахту в комнате отдыха или в коридоре. После бани Селиванова отвозят на его московскую квартиру. Именно в московской квартире сегодня в девять вечера Селиванова и повяжут оперативники ФСБ.

В это же время будет задержан директор транспортного агентства «Приз» Аркадий Рогачевский, на грузовиках которого в Россию из стран Восточной Европы ввозили грязные деньги. Этот тип по субботам с раннего утра до позднего вечера безвылазно торчит на таможенном складе. Под видом сотрудников таможни туда явятся оперативники ФСБ и наденут на Рогачевского браслеты. Пусть так оно и будет, ведь Рогачевский, по свидетельству Милы Гресс, не замаран кровью. А вот планы контрразведчиков относительно Селиванова можно нарушить. Разумеется, банкира опекают, но опера из ФСБ в баню не сунутся, потому что такого приказа нет, они станут вести наружное наблюдение за территорией.

По субботам в бане работает только два человека: женщина на вахте и банщик. Женщина отвечает на телефонные звонки, принимает заказы. Если клиенты проголодаются, может приготовить бутерброды или разогреть пиццу в микроволновке. Банщик торчит в русской парной на первом этаже, околачивается возле бассейна. Если попросят, играет с клиентами в бильярд, приносит пиво, простыни. Время от времени он заглядывает на второй этаж, там оборудованы две финские бани и две комнаты отдыха. На втором этаже обстановка довольно скромная, бассейна нет, вместо него душ.

Селиванов предпочитает русскую баню, по субботам арендует весь первый этаж. Парится, катает шары и плавает в бассейне. Со второго этажа на первый можно спуститься только по винтовой лестнице, другого пути нет. Но прямо под лестницей конторка дежурной, что затрудняет маневр.

Когда проехали Балашиху Беляев сказал: – В сумке на заднем сидении оружие, которое несколько лет назад украли у одного уголовного авторитета. Хозяин этого добра скрывается за границей, он давно забыл о своем металлоломе. Из этих стволов убиты люди, а гильзы с места преступления хранятся в гильзотеке МВД. Если в бане найдут те же гильзы… Короче, новые трупы спишут на того же бандита. Но ему это уже без разницы. Потому что и за старые дела в случае ареста ему обломится пожизненный срок.

– Что это за машина? – Колчин постучал ладонью по приборному щитку. – Тоже какого-нибудь бандита? Или в угоне?

Беляев покачал головой.

– Нет. Машина чистая. Просто она оформлена на одну контору, которая еще год назад благополучно сдохла, а хозяева куда-то смылись с казенными деньгами. Так что, вычислить нас с тобой по номерам тачки невозможно. Контрразведчики, разумеется, пробьют номера по своей картотеке, но это им ничего не даст.

«Форд» попетлял по городским окраинам, съехал на узкую асфальтовую дорогу, которая вела через пустырь, захламленный кучами не вывезенного мусором и ржавыми остовами легковых машин. Слева на краю пустыря потянулась кособокие деревянные домишки, справа пошел забор из железных прутьев, с внутренней стороны обсаженный тонкоствольными чахоточными деревцами. Беляев остановил машину пред воротами, посигналил.

Старик сторож, одетый в длинный прорезиненный плащ, вылез из будки, посмотрел на дождливое низкое небо, через калитку прошел на дорогу, к машине, наклонился к водителю.

– В финскую баню сегодня только по заказу, – предупредил старик. – Иначе сказали не пускать.

Беляев сдвинул козырек кепки на глаза, опустил густо затемненное стекло только на пару сантиметров. Он опасался, что контрразведчики могут сделать его фотографию.

– Все в порядке, – ответил он. – Я заказывал сауну на два часа. Моя фамилия Жуков.

– А, Жуков, – вспомнил старик. – Есть такой. Записан в журнале.

Старик, открыл замок, раскрутил цепь, соединяющую створки ворот. Колчин успел приметить впереди на дороге «Жигули» нежно розового цвета. Поодаль от «Жигулей» на обочине стоял фургон «Газель», водитель которого делал вид, будто менял переднее колесо. Ворота заскрипели, «Форд» заехал на территорию.

Баня представляла собой небольшой двухэтажный дом, с отштукатуренным фасадом, крашенным желтой радующий глаз краской. Над подъездом навес из листовой жести. Беляев выбрался из машины, открыл дверь, пропустив вперед Колчина. В холле поместилась только конторка, пара кресел и журнальный столик. В углу узкая винтовая лестница. Жгучая брюнетка в ярко красной блузке, сидевшая за конторкой улыбнулась посетителям.

– Здравствуйте.

– Моя фамилия Жуков, – Беляев вытащил паспорт. – Я заказывал сауну на два сеанса. Документы нужны?

Не дожидаясь ответа, он положил перед дежурной раскрытый паспорт. Важно, чтобы женщина посмотрела в документ. Позже, во время следствия, она сможет подтвердить, что действительно видела гражданский паспорт на имя некоего Жукова Ильи Юрьевича.

– Документы не требуются, – ответила дежурная. – Только деньги. По телефону я, кажется, называла цену?

– Называли.

Беляев долго копался в кошельке, шуршал купюрами, считал и пересчитывал бумажные деньги, в то время как раскрытый на первой странице паспорт лежал перед самым носом женщины, дежурной ничего не оставалось, как машинально заглядывая в документ, читать фамилию, имя и отчество посетителя, заказавшего сауну. Наконец, Беляев выложил на стойку бумажки и железную мелочь. Женщина сосчитала деньги и громко позвала по имени банщика. Из-за двери вышел Артем, здоровый мужик в белом коротком халате с засученными по локоть рукавами. Он попросил посетителей следовать за ним и стал подниматься вверх по винтовой лестнице.

– Первый раз здесь? – спросил Артем, когда поднялись в комнату отдыха. – Надеюсь, не последний. Это дверь непосредственно в баню, здесь туалет, здесь душ. Зовите меня в любое время, если что понадобится. Просто крикнете погромче, и я приду.

Артем спустился вниз, плотно закрыв дверь на лестницу. Через минуту на первом этаже на всю катушку врубили раритетные песни семидесятых годов. «Как прекрасен этот мир, посмотри», – запел певец тонким голоском. «Как прекрасен… Ля-ля-ля…»

Помещение на втором этаже уютное, комната отдыха обшита вагонкой, на стенах картины в стиле «русский лубок», выполненные маслом и обрамленные тяжеловесными золочеными рамками. Пахнет лесом, мятой и сухим паром. Посередине комнаты деревянный стол, на нем электрический самовар, чашки и стаканы. Единственное окно, выходящее на двор, закрашено белой краской.

– Ты говорил здесь две финских парных, – Колчин подошел к окну и стал ногтем соскабливать со стекла краску, процарапывая глазок. – Значит, еще будут люди?

– Вряд ли, – ответил Донцов. – Я звонил сюда дважды, представлялся разными именами. Обе финских бани забронированы лично мною.

Колчин начал неторопливо переодеваться. Скинул плащ и повесил его на крючок, стянул свитер и рубашку, переобулся в резиновые тапочки. На голое тело нацепил подплечную кобуру. Поверх трусов надел махровый полосатый халат, затянул узел пояса. Подошел к окну, заглянул в процарапанный глазок.

В эту минуту перед крыльцом остановился черный джип. Первым вылез человек, сидевший на переднем пассажирском месте, за ним водитель. Открылась задняя дверь, показалась бритая башка какого-то мордоворота, одетого в кожаную куртку, за ним вылез еще один малый, больше похожий на шкаф, чем на человека. Последним появился Селиванов. Среднего роста, кряжестый с короткой стрижкой седых волос. – Их не трое, а пятеро, – сказал Колчин.

Беляев подошел к окну и через глазок выглянул на двор.

– Да, сегодня пятеро, – вздохнул он. – Надо же… Вот черт.

– Ну, пятеро, так пятеро, – отозвался Колчин.

«Как прекрасен этот мир, посмотри», – донесся с первого этажа сладкий голос. Лирические строки песни звучали, как суровое предостережение, как напоминание о смертельной опасности, способной разрушить хрупкую скорлупу человеческой жизни.

Донцов отошел от окна, поставил на стол сумку, расстегнул клапан. Колчин, осмотрев в зеркале свое отражение: вид экзотический, в полосатом красно-белом халате он напоминал обрусевшего туркмена. Колчин наклонился над сумкой. Два пистолета «ТТ» венгерского производства, фабричные номера затерты напильником. В целлофановом пакетике четыре снаряженные обоймы на восемь патронов каждая. На дне сумки пара ножей с обоюдоострыми клинками. Отдельно лежат завернутые в газету глушители без маркировки и номеров.

Колчин осмотрел один из глушителей и поморщился. Не поймешь, что это за ерунда: то ли фабричный, то ли кустарный. При стрельбе в тесном помещении с короткой и сверхкороткой дистанции глушитель неудобен, он сковывает действия стрелка. Пистолет «ТТ» – массивная пушка, мало пригодная для скрытого ношения. А наверни на ствол глушитель, так пушка станет похожа на костыль инвалида.

Беляев, наблюдая за Колчиным, понял ход его мыслей.

– Можешь и без глушака, – сказал Беляев. – Наши друзья, которые дежурят за забором, выстрелов не услышат. Здесь толстые стены. На улице дождь. Громко играет музыка. Но лично я люблю, чтобы все было тихо.

Беляев навернул на пистолетный ствол глушитель. Колчин повертел в руках нож, достал рулончик клейкого пластыря, отрезал от него три ровные полоски. Прикрепил нож к внутренней поверхности предплечья, рукояткой книзу, натянул бесцветные резиновые перчатки. Одну снаряженную обойму опустил в карман халата, другую сунул в рукоятку «ТТ», передернул затвор, подошел к зеркалу. Складки халата маскируют пистолет и подплечную кобуру, нож под рукавом тоже не заметен.

Беляев распаковал пакет с банными принадлежностями, начал переодеваться.

Глава девятая

Московская область, пригород Балашихи.

21 октября.

Уже второй день Вадим Селиванов пребывал в беспокойстве. Вчера по дороге домой охранник банкира заметил, что за «Мерседесом» увязалась какая-то подозрительная машина с номерами, заляпанными грязью. Кухарка рассказала, что подъезде весь день торчали спортивного вида парни, одетые в новенькие комбинезона электриков. Парни, внешне не похожие на простых работяг, лазили со стремянки на стремянку, меняли исправные лампы дневного света, копались в электрощитах и вообще создавали видимость кипучей деятельности. Странно…

Возможно, все страхи – лишь худосочный плод расстроенных нервов и переутомления. Но береженого бог бережет, с утра банкира сопровождал на работу не один вооруженный водитель, как обычно, а три телохранителя. Селиванов сидел на заднем сидении джипа, с двух сторон зажатый мускулистыми плечами своих парней. Ездить с такими неудобствами он не привык, зато на душе стало спокойнее.

Селиванов хотел даже вызвать вторую машину сопровождения, но отказался от этой мысли. Во-первых, банкиров в Москве давно уже не отстреливают средь бела дня, как диких зверей, прошли те золотые годы. Во-вторых, окружающие чего доброго решат, что у него развивается острая паранойя. К обеду все вчерашние страхи забылись и развеялись, как дым с белых яблонь, но осмотрительный банкир охрану не отпустил. Прихватив своего референта Толика Моисеенко, всегдашнего партнера, мастера бильярда, отправился мыться в «Исток». Селиванов не изменял своим раз и навсегда устоявшимся привычкам, ведь суббота святой банный день.

Выйдя из джипа, Селиванов в сопровождении вооруженной охраны, прошел в просторную комнату отдыха, именуемую здесь каминным залом, за руку поздоровался с банщиком Артемом. Все готово к приезду постоянного клиента: гремит музыка в стиле ретро, светится экран телевизора, весело полыхают березовые дрова в большом высоком камине. На длинном столе, сбитым из березовых досок, выставили запотевшие пивные бутылки, бутерброды с икрой, копченая рыба, нарезанная толстыми кусками.

Селиванов распорядился, чтобы один из охранников занял место на дверях, рядом с Людой, дежурной по бане, второй телохранитель пусть останется в коридоре. А последний… Селиванов на секунду задумался.

– Ты будь здесь, – обратился он к третьему парню. – Сядь в углу и не маячь перед глазами.

Селиванов сбросил одежду, до пояса завернулся в простыню, устроился за столом. Перед тем, как совершить первый заход в парилку, он всегда выпивал пару стопок водки «Абсолют», чистой и прозрачной, как первая любовь, как слеза матери. Затем дегустировал рыбу и пиво. Референт Моисеенко уже набулькал шефу полную рюмку, придвинул тарелку с белужьим боком. Сам Моисеенко, как человек культурный, знакомый с азами этикета, сел в отдалении, с края стола, ожидая приглашения присоединиться к трапезе. И дождался.

– Садись поближе, – сказал Селиванов. – Наливай себе.

– Мне можно идти? – банщик выгнул спину в полупоклоне. – Или дровишек в камин подбросить?

– Подбрось, – ответил Селиванов. – И ступай себе с богом.

Селиванов чокнулся с Моисеенко, закусил рыбкой и уставился в экран телевизора. Транслировали документальный фильм об охоте на диких животных в Африке. Селиванов морщился, брезгливо кривил рот, наблюдая, как вертится с боку на бок, поднимает клубы красной пыли, смертельно раненая пантера. Он ненавидел охоту, а на своих знакомых, отправлявшихся участвовать в сафари, смотрел, как на недоделанных отмороженных кретинов.

При современном развитии ружейного дела, подстрелить хищника в саване, это все равно, забить до смерти безрукого, не способного к сопротивлению старика. Никакого удовольствия, только липкая кровь на кулаках. Шансы охотника и дичи должны быть равны, только тогда появляется изюминка, азарт, интрига.

– Выключи это дерьмо, – велел Селиванов референту. Приходилось не говорить, а кричать, так громко играла музыка.

– А музыку потише выключить?

– Не надо. А то в парилке не слышно будет.

Селиванов опрокинул вторую рюмку, накатил из бутылки кружку пива, сделал глоток. Селиванов подумал, что человеческая жизнь – всего лишь повседневная бессмысленная суета, да и только. Но и в этом мраке живут лучики света: русская баня, добрая выпивка, бескорыстные женщины, которые готовы отдаваться за полцены, а то и за бесплатно.

Он встал, подошел к зеркалу, всмотрелся в свое отражение.

Заплывшая жиром голая грудь, высокий живот, круглая обрюзгшая физиономия. На правой скуле свежий розово-синий шрам, формой и размером похожий на земляного червяка. Когда Селиванов улыбается или гневается этот червяк приходит в движение, ползет по лицу, словно живой. Отметину на скуле оставил гнутый нож одного дагестанца, которого Селиванов нагрел на большие деньги. Тот дагестанец сгнил на дне Истринского водохранилища. А шрам, вот он, свеженький, синенький, живой.

Надо бы согнать вес, сходить к пластическому хирургу, чтобы свел эту проклятую отметину на морде, – поймал себя на мысли Селиванов. Впрочем, о всякой белиберде, о тренажерах, штанге и пластической хирургии, он постоянно вспоминает, когда смотрит на себя в зеркало. Вспоминает и забывает. – Айда в парную, – скомандовал Селиванов своему референту, надел на голову белую шапку из шерсти и сбросил с себя простыню.

Беляев, одетый в синий короткий халат, спустился с лестницы вниз. На прежнем месте, за конторкой, сидела разрумянившаяся дежурная, то и дело поправлявшая высокую прическу. Она кокетничала с Николаем, одним из охранников Селиванова, занявшим кресло у двери. Обсуждали важную, животрепещущую тему: не холодно ли Николаю в такую непогодь ходить по улицам с бритой налысо башкой и еще без головного убора.

Беляев встал между женщиной и охранником, словно хотел продемонстрировать им свои голые волосатые ноги, худые, с заметной кривизной.

– Что-то у нас в бане совсем холодно, – пожаловался Беляев. – Просто поверните ручку термостата, – посоветовала Люда. – И температура повысится.

– А, понятно, – почесал затылок Беляев. – А банщика можно позвать? Нам бы четыре пива. И закусить. Найдется что-нибудь пожевать?

– Пицца вас устроит?

– Вполне.

Люда поморщилась. Очень не хотелось вставать, заканчивать задушевный разговор с охранником и тащиться на кухню, разогревать пиццу. Дежурная запомнила, как этот тип Жуков расплачивался: дрожащими руками все считал и пересчитывал бумажки и мелкие деньги. С одного взгляда ясно, что Жуков – просто крохобор, чертов жлоб и зануда, каких с фонарями не найдешь, значит, и чаевых от него не жди. – Артем, принеси четыре пива, – крикнула Люда.

Повздыхав, она поправила прическу, поднялась со своего места и поплелась на кухню размораживать пиццу. Проворный банщик уже появился из подсобки, пивные бутылки он держал донышками вверх, как эскимо.

– Заодно уж и термостат посмотрите, – попросил Беляев.

Вслед за банщиком он поднялся верх по лестнице. Внизу у двери остался один телохранитель, не зная чем себя занять, он вытащил пластмассовую зубочистку и принялся ковырять в зубах. На втором этаже банщик поставил пиво на стол, взял деньги. Угостился рюмкой водки, что принесли гости, и уже хотел проверить термостат, но на дорогу загородил Колчин.

– У вас шнурок развязался, – сказал он.

Однако Артем не опустил головы, чтобы взглянуть на свою обувь. Недобро прищурившись, он посмотрел в глаза Колчина, бессознательно угадав какой-то злой подвох, опасность.

– На моих кроссовках нет шнурков, – ответил банщик. – Они на липучках.

– А я говорю, у тебя шнурок развязался, – повторил Колчин.

Сзади к банщику подкрался Беляев, ткнул стволом пистолета в шею.

– Шнурок, – прошипел Колчин.

Только сейчас, кожей почувствовав холод металла, банщик понял, чего от него хотят. Он опустил голову вниз. И в ту же секунду получил рукояткой пистолета по затылку. Артем застонал, раскинул руки по сторонам, будто собирался сплясать вприсядку, и свалил со стола бутылку пива. Ноги подогнулись, банщик тяжело рухнул на пол, ударившись лицом об пол. Колчин не успел подхватить бутылку.

Перевернувшись в воздухе, посудина с глухим смачным звоном ударилась о керамические плитки пола и разлетелась в мелкие осколки, забрызгав пивом голые ноги Беляева.

– Черт, – сказал Беляев.

Засунув пистолет под халат, он вышел за дверь и стал спускаться вниз по лестнице. Колчин, ухватив банщика за руку, подтащил его к подоконнику, наручниками пристегнул запястья к трубе парового отопления. Куском лейкопластыря заклеил рот Артема.

Охранник, сидевший у входной двери, услышал звон разбитой бутылки, звон, который не заглушила даже громкая музыка. Николай встрепенулся, прислушался, но встать с кресла и подняться наверх поленился, решив, что разбитая наверху склянка не его дело, и снова взялся за зубочистку. Услышав шаги на лестнице, телохранитель навострил уши. Он увидел голые ноги Беляева, перебирающие ступеньки, его халат. Охранника насторожили, даже испугали руки Беляева, обтянутые перчатками. Внизу лестницы Беляев остановился, полез правой рукой под халат. Якобы грудь почесать… Взгляды двух мужчин встретились.

Молодой, быстрый на руку телохранитель обладал прекрасной реакцией, за годы работы в специальном отряде милиции доведенной до автоматизма. Он оценил ситуацию за короткое мгновение, успел сунуть руку под кожаную куртку, но не стал подниматься из кресла. Потому что человек, стоящий в полный рост, идеальная мишень для стрелка. Девяти миллиметровый самовзводный «Браунинг» Николай носил на животе, под брючным ремнем.

Ладонь сжала рукоятку, указательный палец лег на спусковую скобу. Противников разделяли жалкие восемь метров. Тут не промахнешься, главное, успеть первым. Беляев выхватил свой «ТТ» с навинченным на ствол глушителем, прижав локоть к боку, произвел выстрел. Пистолет издал характерный пукающий звук. Пуля попала в середину груди, прошила ребра и пищевод, сбросила охранника с кресла. Кровь брызнула на регистрационный журнал. В падении Николай успел вытащить «Браунинг», приподнять руку. А дальше наступили мрак и боль.

Вторая пуля, выпущенная Беляевым, раздробила ключицу охранника. Пистолет отлетел под конторку. Беляев подошел ближе. Николай лежал на боку, из его груди вырывались булькающие звуки, из носа и рта шла кровь. Зубочистка приклеилась к нижней губе охранника, да так и осталась висеть. Беляев добил его двумя выстрелами в голову.

Колчин спустился с лестницы, осмотрелся, сунул руку под халат.

– Иди на кухню, – сказал он Беляеву. – Узнай, готова ли пицца. А я туда.

Он показал пальцем на коридор, ведущий к каминному залу. По бане разносилась музыка, мощные голоса певцов выводили: «Нужно бы нам встретиться было за полчаса до весны». Колчин засунул руку под халат, вытащил пистолет, сделал два шага вперед и остановился.

Широкий длинный коридор, по стенкам которого стояло несколько мягких стульев, был освещен яркими светильниками и хорошо просматривался от начала до конца. Последняя дверь, двустворчатая, с блестящими латунными ручками, облицованная дубовым шпоном, вела в каминный зал. Но по дороге были еще две двери, простые, фанерные с желтыми ручками. Одна в мужской туалет, другая в женский. Музыка неожиданно закончилась. Колчин остановился, застыл в неудобной позе посередине коридора прямо перед дверью в мужской туалет. Сейчас он боялся пошевелиться. И ждал, когда снова грянет музыка. Но пауза почему-то затягивалась. Тишина наступила такая гулкая, напряженная, что, казалось, стало слышно, как дождь барабанит по железному навесу над подъездом бани, а в кабинке мужского туалета, в неисправном бачке унитаза тихо шумит вода. Колчин сглотнул слюну, комком застрявшую в горле. Черт, почему не играет музыка?

Он сделал неуверенный шаг вперед. Под башмаком скрипнул рассохшийся паркет. Скрип оказался таким громким, что Колчин поморщился, инстинктивно шагнул назад. Паркет заскрипел еще громче. Колчин замер.

– Это ты, Николай?

Незнакомый мужской голос раздавался из-за туалетной двери. Колчин лихорадочно соображал, что предпринять. Ответить? Но что ответить? Какие найти слова? Или промолчать? Это не выход. Когда же заиграет проклятая музыка? Сейчас Колчин жалел, что не навинтил глушитель на ствол пистолета.

– Кто там? Николай, ты?

Свободной рукой Колчин вытер со лба капли пота. За дверью послышался шорох бумаги, какая-то возня.

– Николай, ты? Ты чего там?

Молчать дальше нельзя.

– Я, – придушенным, не своим голосом ответил Колчин. – Я это.

Сжав зубы, Колчин медленно опустил ствол пистолета до уровня живота. Беззвучно шевеля губами, досчитал до трех. Тишина. И тут из-за двери каминного зала выкатился мощный фортепьянный аккорд, музыку подхватили духовые инструменты. Певица запела приятным грудным голосом: «Не пойму, почему так грустна сегодня я».

Колчин дважды нажал на спусковой крючок. И сам едва услышал выстрелы, такими тихими они оказались. Пули прошили дверь насквозь. Колчин сжал желтую пластмассовую ручку, с силой дернул ее на себя. Гнутый гвоздик, державший дверь с обратной стороны, распрямился.

На унитазе, расстегнув куртку и спустив штаны, сидел средних лет упитанный мужчина. Он широко расставил молочно белые безволосые ноги, опустил голову на грудь и уронил руки вдоль тела. На коленях лежал рулон туалетной бумаги. Изо рта на светлую рубашку бежал кровавый ручеек. Одна пуля вошла мужчине в лоб над левым глазом, вторая – проделала дырку в правой щеке. На лбу застыли кровавые брызги, похожие на свеже выдавленные прыщи. Рулон туалетный бумаги упал с голых колен, раскручиваясь, прокатился по полу к противоположной стене.

Колчин закрыл дверь, сделал несколько шагов вперед.

Беляев пережидал музыкальную паузу перед дверью на кухню. В тишине было слышно, как Людмила гремит кастрюлями и сковородками, переставляя их из мойки в шкаф. Три раза пискнула микроволновка, значит, пицца разогрелась. Тут заиграли музыка, Беляев вздохнул с облегчением, переступил порог.

Под кухню приспособили двадцатиметровую комнату с высоким потолком. Если постоянные клиенты желали устроить в бане торжественное мероприятие, что случалось регулярно, сюда приглашали повара и официантов из местного ресторана, которые трудились вечер и ночь напролет. Для работы в каминном зале набирали девочек, проверенных гинекологом. Вдоль задней стены кухни стояли три газовые плиты, огромный духовой шкаф и две посудных мойки. Боковые стены были увешаны полками и заставлены шкафами с посудой, столовыми приборами и кастрюлями. Посередине кухни стоял большой разделочный стол, покрытый листом нержавеющей стали.

Людмила повернулась спиной к двери. Надев поверх шелковой блузки фартук, она протирала полотенцем только что вымытые тарелки. Беляев сделал несколько шагов в сторону женщины, остановился у разделочного стола. Громко играла музыка, Беляев, передвигаясь по кухне, не издал ни единого звука. Но Людмила вдруг оглянулась за спину, словно затылком почувствовала взгляд чужака.

Она чуть не открыла от изумления рот, увидав пистолет в руке мужчины. Но замешательство продолжалось одну короткую секунду. Дежурная схватила ручку тяжелой чугунной сковородки и, размахнувшись, запустила ее в голову Беляева.

– Помогите, – закричала женщина. – Помогите кто-нибудь. Убивают.

Беляев едва успел наклонить корпус в сторону. Сковородка врезалась в застекленный шкаф, вдребезги разнесла дверцу, на пол посыпались фарфоровые тарелки.

– Заткнись, – заорал Беляев. – Я ничего тебе не сделаю.

Он шагнул вперед, женщина метнулась в противоположную сторону, за угол разделочного стола. На ходу она схватила длинный тесак с массивным остро заточенным лезвием и запустила его в нападавшего. Беляев успел увернуться в последнее мгновение, нож едва не отхватил его правое ухо.

– Стой или пристрелю, – заорал Беляев.

Угроза не возымела действия.

– Пошел к черту, козел, – еще громче закричала дежурная. – По-мо-ги-те.

Беляев распахнул халат, чтобы сунуть пистолет в кобуру. Но снабженный глушителем «ТТ» мог поместиться разве что в мешок или в чемодан. Беляев бросил оружие в посудную мойку. Оттолкнувшись ногами, подпрыгнул, взлетел над разделочным столом, проехался по нему животом. Беляев выставил вперед руки, норовя вцепиться в женскую блузку. Но Людмила отскочила назад, ударилась спиной о газовую колонку. Метнулась к двери.

Тут Беляев слетел с гладкого стола на пол, встал на колени, выставив руки вперед. Успел ухватить убегающую женщину за юбку. Дернул юбку на себя. Людмила обернулась, ударила Беляева коленом в лицо. Боль была острой, а удар таким неожиданным и сильным, что Беляев пережил секундный нокаут. Однако юбку не выпустил, удержал отчаянным усилием, еще сильнее дернул на себя. Женщина не устояла, ноги поехали по плитке, Людмила задом шлепнулась на пол.

Беляев навалился на женщину, подмял ее под себя.

– Помогите, люди, – страшным голосом закричала дежурная. – Спаси…

Беляев развернулся и влепил ей открытой ладонью пару пощечин. Людмила открыла рот, набрала побольше воздуха в легкие, чтобы снова заорать во весь голос. Но Беляев болевым приемом выкрутил ей запястье, крик застрял в горле, вместо него вышел гортанный кашель. Беляев навалился на женщину грудью, прижал ее руки к полу, прошипел в ухо: – Заткнись, скотина. Еще раз крикнешь, я тебя… Сверну в кулек и сгрызу, как семечки. Поняла?

– Поняла.

Женщина оскалила зубы и плюнула в лицо Беляева. Вырвала правую руку из руки Беляева, выдернула железную шпильку из высокой прически и воткнула ее в мягкий голый бок своего противника.

Беляев закричал от боли.

Во время первого, как бы разминочного, захода в парилку Селиванов следил за тем, чтобы не проторчать там дольше семи-восьми минут. Он не молодой человек с железным здоровьем, пора учиться жалеть сердце, не давать ему лишней нагрузки. Организм должен привыкнуть к высокой температуре. Уже после бассейна и душа, во время второго захода в парилку, можно задержаться здесь минут на десять, а то и на четверть часа. Это по самочувствию. Тогда Моисеенко поработает веничком, поддаст пару, пропарит кости любимого начальника. Но это позже.

– Пока хватит, – сказал Селиванов.

Он поднялся со скамьи прошел в дверь, ведущую не в каминный зал, а в бассейн. Моисеенко тоже поднялся, вслед за боссом покинул парную, плотно прикрыв дверь. Тридцати пяти метровый бассейн находился на задах бани, это было отдельно стоящее отапливаемое помещение с кирпичными стенами и стеклянным потолком, соединенное с баней коридором.

Дно и стенки бассейна выложили темно голубым кафелем, поэтому обычная водопроводная вода имела здесь синий морской цвет. Селиванов скинул с головы шапочку, держась рукой за поручни, медленно спустился в воду по металлической лестнице. Постоял несколько секунд, лег на спину и поплыл к противоположному краю бассейна, равномерно выбрасывая над водой руки.

Моисеенко рыбкой нырнул в воду с бортика, достал ладонями дно, всплыл на поверхность и аж закричал от удовольствия.

– Ну, кайф. Ах, водичка хороша. Селиванов что-то фыркнул в ответ.

Телохранитель, оставшийся один в каминном зале, в отсутствии начальства не стал тратить время попусту. Он сел к столу, придвинул к себе чайный стакан, плеснул в него водки и глотнул пива из горлышка. Затем взял кусок лоснящейся жиром рыбы, стал неторопливо со вкусом жевать, прикладываясь к пивной бутылке.

Охранника звали Максимом, два года назад его выперли из райотдела внутренних дел за то, что он нанес задержанной женщине, подозреваемой в мошенничестве, тяжкие побои. Сломал нос, пару ребер и голень левой ноги. Проспавшись, протрезвев на утро, Максим не мог вспомнить, как выглядела та баба, и за что он ее бил смертным боем в течение часа. И все бы сошло с рук, но женщина оказалась вовсе не воровкой, а честной гражданкой. Но, главное, у этой чертовой бабы нашлись влиятельные заступники, какие-то шишки в администрации Московской области.

Пришлось написать рапорт, уйти из милиции. Хотя дело пахло судом и реальным сроком, все спустили на тормозах, потому что и у Максима имелись связи и влиятельные друзья. Сейчас он думал о том, что его нынешняя работа куда приятней и, главное, денежнее собачьей милицейской службы. Сегодня суббота, значит, заработок идет в двойном размере.

Максим плеснул в стакан еще глоток водки, с выпивкой главное не перестараться. Селиванов не любит, когда охранники прикладываются к его бутылкам. Максим поднес стакан к губам и тут услышал в коридоре звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Почудилось, наверное. Дрова в камине жарко разгорелись и теперь потрескивают, музыка орет. Какие уж тут выстрелы, ясно, почудилось. Он поставил стакан с водкой, встал со стула и шагнул к двери. Надо бы на всякий случай заглянуть в коридор. Из больших высоких динамиков, стоящих с двух сторон камина, летела песня: «Листья жгут, листья жгут, листья прошлогодние…»

Максим остановился посередине зала.

Дверь открылась сама. Какой-то незнакомый мужчина в полосатом халате переступил порог. Человек держал пистолет «ТТ» на уровне плеча. Максим инстинктивно отступил на шаг, полез за пояс, чтобы достать свою пушку, понимая, что шансов у него мало. Не успеет… Незнакомец разогнул руку. Грохнул выстрел.

Максим схватился ладонями за грудь, упал на бок, перевернулся на живот. Встав на карачки, пополз к парной, будто за этой дверью его ждали спасение и вечная жизнь. Кровь сочилась из простреленной груди и тяжелыми густыми каплями падала на ковер. Максим остановился, встал на колени, оттолкнувшись рукой от пола, поднялся на ноги.

Его шатало из стороны в сторону, пол ходил ходуном, как палуба корабля, попавшего в жестокий шторм. Максим стал отступать спиной назад, обхватив ладонями простреленную грудь. Он споткнулся о низкую каминную решетку и спиной полетел в корящий камин, приземлился задом на пылающие березовые поленья, выбил из них багровый сноп искр. Колчин опустил руку и дважды выстрелил в голову охранника.

Максим сидел в горящем камине, уставившись белыми глазами-пуговицами в зашторенное окно. Загорелись рукава пиджака, веселым огоньком принялись брюки, пламя лизало ладони, скрещенные в области паха. Прямые соломенного цвета волосы Максима вспыхнули, как сухая пакля. Из динамиков музыкального центра рвалась лирическая песня: «Листья жгут, листья жгут, листья прошлогодние…»

Остановился возле стола, Колчин взял стакан, не допитый Максимом, не прикасаясь губами к стеклу, влил в себя водку, вытер губы рукавом халата. Стараясь не смотреть в светящееся чрево камина, подошел к музыкальному центру, убавил громкость. По залу плыл неприятный запах пережаренного шашлыка и паленых тряпок.

Колчин рванул на себя дверь парной.

Клубы густого серого пара спрятали за собой единственную лампочку. Пол здесь скользкий и мокрый, пахнет березовым веником, а жара просто сумасшедшая. На лавках и полатях никого нет. Значит, гости перебрались в бассейн. Колчин прошел через парную, открыл вторую дверь, оказался в темном и узком, как пищевод змеи, коридоре. Дошагав до противоположной двери, толкнул ее ногой, дверь распахнулась. Колчин вошел в помещение бассейна.

В этот момент референт Моисеенко взобрался на бортик, желая прыгнуть в воду, а в полете совершить переворот. Голова Селиванова, покачивалась над водой, как надувной мячик. Моисеенко остолбенел, увидев в руке незнакомца пистолет.

– Не надо, – закричал он. – Эй, не надо…

Три выстрела грянули один за другим. Моисеенко вскрикнул и упал в воду. Колчин вытащил из рукоятки пистолета использованную обойму, вставил снаряженную обойму и передернул затвор. Парализованный страхом Селиванов, наблюдавший за происходящим из воды, едва не пошел на дно, пустив пузыри.

Колчин подошел к краю бассейна, поманил Селиванова пальцем.

– Эй, ты. Плыви сюда. Живо.

– Кто? Я? – переспросил Селиванов. – Вы мне? Мне, да?

Он стал озираться вокруг дикими испуганными глазами, будто бассейн просто кишел купальщиками.

– Я? Да?

– Ты, – крикнул Колчин. – Плыви. Или стреляю. Я не промахнусь.

– Хорошо. Как скажете.

Селиванов икнул, сморгнул глазами. И медленно, едва поднимая руки, меряя воду короткими саженками, доплыл до металлической лесенки. Ухватился дрожащей рукой за поручень, стал подниматься вверх по ступенькам, отклячив зад. Ступив на резиновый коврик, Селиванов тут же бухнулся на колени, скрестил руки на груди, словно собирался молиться, и подполз к Колчину. – Кто вы? – забормотал Селиванов. – Господи, уверяю, это какое-то недоразумение. Нам надо объясниться. Не совершайте поступка, о котором потом будете жалеть. Я сделаю все, что вы хотите. Все, что в моих силах… Если вопрос в деньгах. Это можно решить. Это не проблема. Я обеспеченный человек… Поладим?

Селиванов говорил, и все косил взглядом на бассейн, у края которого плавало тело Моисеенко. Вода медленно меняла свой цвет, становилась розовой, как бабушкин кисель.

– Вопрос не в деньгах, – покачал головой Колчин. – Вопрос в том, кто именно убил в Праге аптекаря и его жену? Только одно лживое слово и…

Лицо Беляева задергалось. Шрам на скуле, похожий на земляного червяка, стал двигаться, извиваться.

– А, вот вы о чем… Господи, да я ни слухом, ни духом… Моя хата с краю. Мне до лампочки тот старик и его молодуха. До фонаря. Лицо Колчина окаменело. Он приставил ствол пистолета ко лбу Селиванова.

– Рассказывай. Если соврешь…

– Зачем мне врать? Истомин заставил меня прислать в Прагу двух парней. Сказал, что для них есть срочная работа. Нас кинули на миллион долларов. И кто-то должен заплатить по счету. Я отправил туда Струкова и Зозулина, своих телохранителей. Обратно они уже не вернулись. Я так думаю, что они выполнили задание Истомина, а потом…

– Что потом?

– Истомин устроил дружеский ужин. А когда ужин закончился, похоронил их в каком-нибудь тихом месте. Все, я больше ничего не знаю. Этих людей больше нет, они покойники. Я клянусь… Господи, зачем я только связался с Истоминым. Он гнусная тварь, подонок, грязный отброс. Кусок дерьма, который выпал из коровьей задницы. Но я тут ни при чем… – Конечно, ты ни при чем.

Колчин крепче прижал дуло пистолета ко лбу Селиванова.

Банкир, готовясь к смерти, закрыл глаза и сжал зубы. Колчин нажал на спусковой крючок. Но выстрела не последовало.

Осечка? Колчин отступил на шаг, потянул на себя затвор пистолета, чтобы негодный патрон выскочил из выбрасывателя. Но затвор не двигался. Видимо патрон перекосило в патроннике. Колчин снова потянул затвор. Селиванов все видел. Он не мог упустить такой шанс. Селиванов повернул корпус вправо, отвел руку назад и ударил Колчина тяжелым кулаком, целя в пах.

Колчин успел повернуться боком. Кулак попал в бедро. Но Колчин потерял равновесие на скользком мокром полу, грохнулся на спину. Селиванов подскочил, словно подброшенный пружиной, бросился к бассейну, нырнул в воду.

Мгновенно родившийся в голове план был прост до гениальности. Теперь убийца остался без пушки. Но не надо лезть на рожон, махать кулаками, в рукопашной схватке никогда не знаешь, чья возьмет. Противник мускулистый спортивного вида мужик, у него больше шансов хотя бы потому, что он моложе Селиванова. Но в бассейне, все по-другому. Преимущества нападающей стороны обернутся недостатками. Селиванов отличный опытный пловец и ныряльщик, в воде он бог, в свое время укладывался в норматив кандидата в мастера спорта.

Если только этот тип, этот паршивый неудачливый убийца, рискнет сунуться в бассейн, Селиванов заманит его на глубину и там утопит легко, как слепого котенка. Путь у Селиванова уже не та реакция, он не так быстр в движениях, зато у него большой опыт. И сильные, могучие руки.

Колчин вскочил на ноги, скинул халат и прыгнул в воду.

Работая плечами и руками, он поплыл за Селивановым, быстро его догоняя. Теперь банкир не спешил, оборачиваясь назад, он доплыл до самого глубокого места, сбросил темп. Громко со свистом задышал, сделав вид, что быстро выдохся, растратил последние силы. Одну ногу Селиванов согнул в колене, отвел под живот, чтобы резко лягнуть противника в морду, когда тот подплывет ближе. Затем еще раз ударить ногой в лицо, пяткой сломать нос. Затем сблизиться, сжать руками голову убийцы и одним могучим рывком свернуть его шею.

Колчина и Селиванова разделили два с половиной метра. Нога Селиванова напряглась, как сжатая стальная пружина. Пора, – решил он. Банкир резко выбросил ногу, целя Колчину в зубы.

В следующее мгновение острая нечеловеческая боль ослепила Селиванов, парализовала мышцы. Банкир почувствовал, как острый клинок входит ему в пятку, режет сухожилия. Боль поднимается выше, от икроножной мышцы к бедру, к пояснице. Селиванов закричал. Даже не от боли, от страха. Он увидел под прозрачным слоем воды свою ногу, располосованную от пятки до колена. Колчин выдернул нож, подплыл еще ближе, замахнулся. Клинок начал движение снизу вверх. Воткнулся чуть выше лобка Селиванова, вспорол живот. Таким же коварным жестоким ударом был убит аптекарь Алеш. Вода вспенилась и забурлила.

Последнее, что увидел Селиванов, кровавое пятно на воде. Банкир схватился за рукоятку ножа, силясь вытащить клинок из живота, но из этой затеи ничего не вышло. Какая-то непреодолимая сила тащила его ко дну, стеклянный потолок кружился перед глазами, раскалывался на мелкие квадратики. Селиванов снова хотел закричать, в последний раз позвать на помощь. Но вместо воздуха втянул в легкие красную воду.

Колчин доплыл до края бассейна, выбрался из воды, поднял халат. Ногой он столкнул в воду пистолет. Хлопнув дверью, вышел в коридор, прошел парилку и каминный зал. В холле нос к носу столкнулся с Беляевым. Беляев прижимал мокрый платок то к разбитому, светящемуся синевой глазу, то к рассеченной брови.

– Женщины лишены чувства страха, – поделился неожиданным наблюдением Беляев. – Если бы я владел банком и набирал себе охрану, то нанял на работу одних баб. Чертово отродье. Она меня чуть не убила.

Колчин заглянул на кухню. Людмила с заклеенным ртом, сидела на полу. Она дергала руками, пристегнутыми наручниками к газовой трубе, словно хотела разорвать стальные браслеты.

…Полчаса спустя «Форд» с затемненными стеклами подъехал к воротам бани. Из будки вышел старик в плаще, отрыл замок, размотал цепь, распахнул ворота. За рулем сидел Колчин, Беляев устроился на пассажирском месте, он прикладывал к больному глазу холодный гаечный ключ.

Колчин опустил секло, просунул в узкую щель деньги.

– Спасибо, с легким паром, – сказал сторож. – Хорошо попарились?

– Хорошо, – ответил Колчин. – Лучше не бывает.

Эпилог

Москва, Лефортово. 23 октября.

Конвой доставил Истомина в следственный кабинет в одиннадцать утра. Колчин приказал прапорщику снять с задержанного браслеты. Когда конвоиры вышли в коридор, Колчин, стал копаться в бумагах, не задав ни единого вопроса.

Истомин ничем не выдал волнения или страха, он сидел на табурете, держа спину прямой, стараясь сохранять достоинство, смотрел в высокое под самым потолком, окно, забранное решеткой и намордником. Он выглядел свежим и отдохнувшим, на все сто. Колчин подумал, что человеку с такой прекрасной внешностью, с такими актерскими способностями можно доверить телевизионную рекламу презервативов. Объем продаж в первую же неделю вырастит на десять процентов.

В полном молчании прошло двадцать пять минут.

Наконец, Истомин выдал свое раздражение, повернул голову к Колчину.

– Вы что, вытащили меня из камеры в гляделки играть?

– А у тебя по телефону другой голос, – сказал Колчин. Истомин переменился в лице, заерзал на табурете – А, это вы, – сказал он. – Вот нам и довелось встретиться очно. Что ж, может это к лучшему. У вас зажигалка есть? Только не говорите, что здесь нельзя курить.

– Здесь можно курить, – Колчин придвинул к Истомину пачку сигарет и зажигалку. – Ну, задавайте свои вопросы. Только предупреждаю: те два компьютера и бумажки, что выгребли на съемной даче, не мои. Может, хозяина дома. Может, еще чьи-то. И попробуйте доказать обратное. Вы не расколите меня ни при каких условиях. Я не дам никаких признательных показаний против себя самого. Если на допросах не будет адвоката, заявлю, что показания выбиты из меня. Получены под пытками.

Колчин поморщился, махнул ладонью.

– Забудьте про эту дребедень. Протоколы, бумажки… Писаниной, может быть, займется следователь. Оставим ему рутину. А мы просто поболтаем один на один, в четыре глаза. Говорю честно: разговор не записывается ни на пленку, ни на видеокамеру. Нас никто не видит и не слышит. Помнишь, что сегодня за день? Именно сегодня ты должен был стать богаче на два миллиона долларов. А вместо этого сидишь здесь, в этой арестантской куртке, без шнурков в ботинках…

Истомин долго не отвечал, раздавил окурок в пепельнице.

– Хотите знать мое мнение? – спросил он. – Ничего у вас со мной не выйдет, потому что доказательной базы нет. Все собранные против меня улики – хлипкие, все будет основано на показаниях сотрудников спецслужб. На ваших показаниях, например. А цена им – грош, поскольку вы лицо заинтересованное. Я понимаю, что вы приложите все силы, чтобы меня утопить. Поставите на дело гриф «секретно», назначите слушанья в закрытом суде. Журналистов не подпустят на пушечный выстрел. Но даже там, даже в закрытом суде, дело развалится. Вот так.

– Задержан Рогачевский Аркадий Наумович, генеральный директор транспортного агентства «Приз», – сказал Колчин. – На его грузовиках в Россию ввозили грязный нал из Европы. А в дальнейшем пытались наладить канал доставки кокаина. Он даст показания против вас.

Истомин усмехнулся.

– Рогачевский, господи… Не смешите мои тапочки. Положим, он ввозил какую-то дрянь в Россию. Но я то тут при чем? Любой уважающий судья даже не примет такое дело к производству. Слово Рогачевского против моего слова. Детский сад.

Колчин прикурил сигарету, пустил дым в потолок и вытянул ноги под столом. Неожиданно он согласился с Истоминым.

– Возможно, вы правы. Яночка мертв, поэтому он ничего не скажет. Какие показания даст Рогачевский – большой вопрос. И еще… Я не имею права сообщать об этом, но поскольку нас никто не слушает. Короче говоря, другой участник вашей группы, банкир Вадим Селиванов трагически погиб позавчера. Был убит в бане. Следственный комитет МВД сейчас занимается этим делом. По их мнению, в бане произошла бандитская разборка. Селиванов мешал многим людям, у него было много врагов. Подозревают одного криминального авторитета.

Истомин не мог скрыть радости, не сумел или не захотел спрятать самодовольную улыбку, сияющие глаза.

– Я так и знал, что этим кончится, – сказал он. – Селиванов кинул многих людей. Был связал с всякими темными личностями. Кавказцами, уголовной шантрапой. А теперь пусть отведут меня обратно в камеру. Я устал. И одна статья из журнала «Октябрь» осталась недочитанной. Очень любопытная статья. О браконьерстве на севере. Тут у вас хорошая библиотека. Вызовите конвой.

– Успеется, сказал Колчин. – А теперь я хочу тебе кое-что рассказать. Ты хочешь узнать, как умерла твоя любовница Мила Гресс? Ну, что молчишь? Хочешь узнать?

Улыбка сошла с лица Истомина, как прошлогодний снег с полей.

– Я знаю все обстоятельства ее смерти. Она погибла в дорожной аварии. Если бы у меня были хоть какие-то сомнения на этот счет, сами знаете, что случилось. Вы меня на эту удочку не поймаете. Я наводил подробные справки о гибели Милы. Пользовался сведениями из разных источников. На темной дороге машина Гресс столкнулась с тяжелым «БМВ». За рулем был какой-то западный турист, машину он взял напрокат. Видимо, был пьян. После катастрофы обделался и смылся. Его объявили в розыск.

– Пусть так, – кивнул Колчин. – Допустим, Гресс погибла в дорожной катастрофе. А твой брат Роман, что с ним случилось? Ты знаешь эту историю?

– Он наложил на себя руки. Роман был душевно слабым человеком, которого несправедливо обижали, которому не везло в жизни. В кармане его пиджака нашли предсмертную записку. У него и прежде случались попытки суицида. По данным статистики, самоубийцы пытаются свести счеты с жизнью через полтора-два года после прошлой неудавшейся попытки. Последний раз Роман пытался кончить себя как раз два года назад.

– Вы помните, каким способом он…

– К чему этот разговор? Эти вопросы? Он вскрыл себе вены. Я безвылазно торчал у брата в больнице. И подарил ему книгу «Сто один безболезненный способ уйти из жизни». Я спросил Романа: «Ты еще не раздумал умирать?» Он ответил, что не раздумал. Тогда, говорю, прочитай эту книгу. Ты найдешь самый верный, самый короткий путь на тот свет. А он сказал, что не умеет читать по-английски. «Отлично, – говорю я. – Выучи язык. На это уйдет много времени, но ведь дело того стоит. А пока будешь учить английский, наверняка передумаешь умирать».

– И что? Он выучил язык за эти два года?

– Разумеется, нет. Роман был слишком занят самим собой, своими эмоциями, впечатлениями, душевным мазохизмом.

– А если я скажу, что твоему брату немного помогли… Ну, залезть в петлю? И Миле Фабуш тоже помогли?

Истомин подскочил и снова сел на табурет.

– Вранье, ты блефуешь, – отрезал он. – Это не ваш стиль, не ваши методы. Вы разведчики, вы не занимаетесь мокрухой. У разведчиков есть принципы, есть кодек чести, который не позволяет им влезать в грязь и кровь.

Колчин покачал головой.

– Ты и представления не имеешь, чем мы занимаемся на самом деле. А кодекс чести… Он действительно существует. Только на тебя лично, на твоих друзей и родственников наш кодекс чести не распространяется.

– Чушь собачья. Я знаю все подлые приемчики. На вашем поганом языке это называется оказывать психологическое давление на подозреваемого. Вы стремитесь морально раздавить человека, уничтожить его, превратить в животное. Со мной этот номер не пройдет. Меня не запугаешь, не раздавишь. Ничем. Никаким способом. Я умею проигрывать. Я не ломаюсь.

– Тогда полюбуйся на это.

Колчин подошел к сидящему на табурете Истомину, полез в карман и вытащил фотокарточки. Веером разложил их на столе. Истомин, обхватив голову руками, разглядывал снимки один за другим. Видимо, первая фотография была сделана в каком-то уединенном месте, в парке или в лесу, в темное время суток при помощи вспышки. Видна земля, желто-серые истлевшие листья.

Мила Гресс лежит на спине, голова ее повернута в сторону. Пулевое отверстие в правом виске, отверстие, похожее на черное пятно неправильной формы. По щеке размазана кровь. На груди Милы лежит чешская газета, развернутая на первой странице. Если приглядеться, можно разобрать число и месяц: восемнадцатое октября нынешнего года.

Другой снимок Милы: тело женщины в неглубокой, наспех вырытой могиле. Видимо, через минуту-другую яму закопают.

– Господи… Господи…

– Не переживай, чувак, – утешил Колчин. – Ты ведь сам говорил, что баб на свете много. Даже слишком много. Мелочи, что одной стало меньше. Это ведь твои слова.

Истомин тихо застонал. На несколько секунд закрыл глаза. Помассировал кончиками пальцев виски. Придвинул к себе другие три карточки, лежавшие в стороне.

На первом снимке, сделанном в темном подвале, брат Роман стоит на деревянном стуле, с водопроводной трубы свешивается веревка со скользящей петлей. Второй снимок: Роман надел петлю на шею. Брат выглядит жалким, беспомощным… Видимо, это последняя минута его жизни.

Отодвинул от себя карточки, Истомин положил руки на стол, опустил голову и минуту сидел, сжимая и разжимая кулаки.

– Убью, гнида…

Вскочив с табурета, Истомин бросился на стоявшего рядом Колчина, норовя вцепиться ему в глотку. Затем повалить на пол и до появления конвоя успеть выдавить глаза. Вскочил – и налетел на тяжелый кулак. Колчин развернулся и вмазал Истомину слева в скулу, и справа в нос. И еще раз слева, в грудь. Истомин отлетел в угол кабинета, ударился спиной и затылком о бугристую поверхность стены, сполз вниз.

В кабинет уже вбежали конвоиры, дежурившие с другой стороны двери. Младший лейтенант ухватил Истомина за волосы, запрокинул голову назад, прапорщик вывернул запястье арестанта. Щелкнули браслеты наручников.

– Подождите в коридоре, – обратился к конвою Колчин. – Через минуту вызову.

Истомин сидел на полу в углу кабинета, расставив ноги и прижавшись спиной к стене. Капли густой темной крови из разбитых губ и носа падали на синюю казенную куртку. Колчин подошел к нему, наклонился, поднял подбородок Истомина, чтобы тот смотрел ему в глаза.

– Слышь. Счастье, что твои родители умерли ненасильственной смертью. Твое счастье. Понял?

– Сволочь, – Истомин заскрипел зубами. – Жестокий ублюдок. Мразь. Убей меня. Убей.

Колчин не слышал этих реплик. Он наклонился еще ниже, заглянул в глаза Истомина, в самую его душу. И стало страшно.

– Напоследок один совет, – тихо сказал Колчин. – Не забивай свою голову ерундой. Суд, адвокат, народные заседатели, следственная база, доказательства… Не думай об этом. Потому что ничего такого тебе не светит. Твоя судьба проще и страшнее. Скоро тебя увезут отсюда, из санатория под названием Лефортовский следственный изолятор. Ты навсегда затеряешься, сгинешь, бесследно исчезнешь в страшном лабиринте спецтюрем, пересылок, закрытых психушек.

– Я заметная величина, – взвизгнул Истомин, затряс кулаками. – Я известный человек, у меня обширные связи. Я не могу бесследно исчезнуть. Не могу. Я не могу…

– Можешь, – ответил Колчин. – Еще как можешь. Бесследно исчезали и не такие величины.

Колчин сгреб фотографии со стола, вызвал конвой, приказал отвести задержанного обратно в камеру. Прикурив сигарету, вышел в коридор. Истомин не мог идти, потому что ноги не держали его. Конвоиры, подхватив арестанта под плечи, волокли его по коридору.

Москва, Симоновская набережная. 24 октября.

Колчин проснулся поздно, в десятом часу утра. Накинул теплую рубашку, вышел на балкон, прикурил сигарету и залюбовался открывшейся перед глазами картиной. За ночь южный ветер выдул с московского неба дождевые тучи, вместо осени вне срока и расписания явилась ранняя весна.

Солнце взошло над городом. Далекий шпиль Московского университета горел в его лучах, как рождественская свеча. Пассажирский самолет, казавшийся снизу блестящей точкой, провел белую черту в синем прозрачном небе.

В праздничном свете дня серые воды Москвы реки казались голубыми. Внизу в сквере молодая женщина сидела на лавочке с раскрытой книгой, свободной рукой качала детскую коляску. Два мальчишки, перепасовывая футбольный мяч, неторопливо брели к стадиону «Торпедо». Теплый ветер трепал стираное белье на соседском балконе. А воробьи на всех московских крышах кричали всякую ерунду о любви к ближнему.

Докурив сигарету, Колчин прошел в ванную, умылся, вышел на кухню. Надя уже крутилась у плиты, помешивая в кастрюльке молочную кашу. Она промурлыкала «доброе утро», поставила на стол чашку черного кофе. Колчин помешивал кофе, и строил планы на ближайшую перспективу.

Вчерашним вечером он перебрался в свою квартиру и тут же, не теряя времени попусту, позвонил Наде. Операция «Холодный фронт» закончена, он получил право на отдых. Колчин еще плохо себе представлял, как этим правом воспользоваться. На будущей неделе он съездит в гости к матери. Поживет у нее дня три, а то и все пять, затем вернется в Москву и будет находиться в резерве, ожидая новой командировки.

Надя села к столу и долго наблюдала за тем, как Колчин пьет кофе.

– Ну, расскажи, как съездил в свой Новоалтайск?

– Да, чего там рассказывать, – пожал плечами Колчин. – Скука, рутина, холостяцкий быт, консервы вместо ресторана.

– И что же? Не было ни одного приключения? Ну, хотя бы любовного?

– Любовного – нет.

– Но что-то забавное случается даже в этой глубинке?

– Случается. Перед самым моим отъездом в центр города, на главную улицу забрел козел. Грязный такой, рога длинные. Вокруг машины, пешеходы, а он стоит в этой сутолоке и блеет. То ли от страха, то ли от удивления. Там на окраинах полно сараев, в которых местные жители держат скот. Козел открыл рогом заверку на двери и выбрался погулять. Зашел в прямо центр. А хозяева с ног сбились, ищут его по всему городу.

– И что?

– Ну, мы с ребятами навалились на козла, повалили его, скрутили. Стали веревкой вязать. Тут как раз хозяева появились. Засунули козла в кузов машины. Короче, смех, да и только. – М-да, смех. Представляю себе картину, – Надя смотрела на Колчина с немым укором. – Ты стоишь посередине оживленной центральной улицы и тянешь за рога какого-то немытого старого козла. Печальное зрелище. Хорошо, что я не стала свидетелем всего этого. Наверное, пьяный был?

– Кто пьяный?

– Ну, не козел же. Разумеется, ты.

– Нет, трезвый. Только пива выпил.

– Бочку?

– Какой-то у нас странный разговор. Ты просишь рассказать о приключениях, я рассказываю. А ты иронизируешь без повода. Я и обидеться могу.

– А что слышно насчет повышения? Тебе же обещали…

– Ну, обещали. Скоро сказка сказывается. Дождешься тут повышения. Вокруг одни интриги, подковерная борьба и завистники.

– Так, видно, тебе и сидеть в инженерах до старости. Ну, а нам откроются новые блистательные перспективы. На пенсию выйдешь. Напишешь мемуары под заголовком «Моя жизнь в компьютерных сетях». Это будет настоящий бестселлер, центральным эпизодом которого станет история с потерявшимся козлом и его поимкой.

Надя рассмеялась, взяла с разделочного стола стопку бумажек, на которые захватила с работы. Это были новые тесты для сотрудников Надиной фирмы. Тестируемым специалистам нужно найти кротчайший путь из центра лабиринта к одному из выходов, ответить на какие-то идиотские вопросы «да» или «нет», составить сложный рисунок из предложенных геометрических фигур и так далее.

Вчерашним вечером Надя всучила эти листочки Колчину, предложив пройти новейшие тесты просто ради хохмы. Колчин выполнил задание за полчаса. Сегодня утром, когда Колчин еще не проснулся, Надя свела в короткое резюме данные тестов.

– Вот послушай, что думает о таком типе как ты современная наука, – Надя зашуршала бумажками. – Ты человек слабохарактерный, не способный на решительный поступок, на инициативу. В коллективе с тобой работать можно, поскольку ты натура бесконфликтная. Амебоподобная. Поддаешься чужому влиянию, идешь на поводу у обстоятельств, слепо подчиняешься чужой воле. Нравится?

– Не очень, – честно ответил Колчин.

– Слушай дальше. Вместе с тем, ты человек добрый, отзывчивый, не мстительный, мягкий. Отвергаешь насилие по принципиальным соображениям. С сочувствием относишься к пожилым людям, инвалидам, женщинам в положении. Это общий портрет, но есть еще некоторые штрихи, дополняющие…

Надя не договорила. В прихожей запел соловьем электрический звонок.

Колчин поднялся, вышел, открыл дверь. На пороге стоял фельдъегерь, капитан внутренней службы с портфелем в руке. Колчин пропустил гостя в прихожую. Капитал представился по фамилии имени и отчеству, спросил у Колчина документы. Затем раскрыл портфель, попросил хозяина расписаться в журнале, вручил ему запечатанный конверт и ушел. Колчин повернул защелку замка, с конвертом в руке прошел в ванную комнату и запер дверь.

– Кто приходил? – крикнула Надя из кухни.

– Так, по работе материал принесли. По компьютерным делам.

Колчин распечатал конверт, оторвав полоску бумаги. Пробежал глазами печатные строки. С завтрашнего дня майор Колчин временно поступает в распоряжение контрразведки ФСБ для выполнения секретного задания особой государственной важности… К девяти утра ему надлежит явиться по адресу: Москва, Кисельный переулок… Машина прибудет за Колчиным в восемь тридцать утра.

Вот и отдохнул. И к матери съездил. Колчин положил письмо в таз с бельем, вышел из ванной.

– Ты кофе не допил, – крикнула из кухни Надя. – И результаты тестов не дослушал.

– Еще дослушаю, – ответил Колчин. – Успею.

Он вышел на балкон, поставил локти на перила и долго курил, бездумно вглядываясь в небесную синь, заметно потускневшую, в опустевший от людей двор. Женщина с коляской ушла, исчезли ребятишки с футбольным мячом, ощущение предстоящего праздника улетучилось, как дым, как вчерашний сон.

И откуда такая невезуха? Стоит только загадать желание, близкое, вполне осуществимое, доступное, как звонят в дверь, вручают письмо. И ты больше не принадлежишь самому себе.

Колчин вышел с балкона, свернул на кухню. Посередине коридора стояла Надя. Она двумя руками держала казенный конверт, врученный фельдъегерем Колчину. – Это не хорошо читать чужие письма, – сказала Надя, глядя на Колчина круглыми от удивления глазами. – Но тут такое дело… И я не нарочно… Прости… Майор службы внешней разведки… Колчин Валерий Станиславович… Секретное задание особой государственной важности… Это действительно ты? Это ты майор внешней разведки? Это ты выполняешь секретные государственные задания особой важности?

– А, письмишко в ванной нашла, – усмехнулся Колчин. – Не придавай значения ерунде.

– Как это не придавай значения? – Надя приоткрыла рот. – Какой ерунде?

– Мужики с работы достают. Узнали, что я из командировки возвратился, и подбросили мне в ящик эту белиберду. Они постоянно так шутят. То опустят письмо из мэрии, что меня выселяют из квартиры без права занимать жилую площадь в Москве. То пришлют конверт из МВД. Дескать, я должен явиться к следователю и дать показания по поводу трехгодичной неуплаты алиментов. А иначе оформят принудительный привод. Я уже счет потерял этим шуточкам. Хорошо хоть на столбах не расклеивают фотографии: особо опасный преступник, разыскивается милицией. И то ладно. Я сначала злился, а теперь плюнул. Значения не придаю.

– Но бланк-то, он ведь настоящий. И печать сургучная…

– Да я тебе таких бланков на лазерном принтере хоть гору напечатаю. И колотушек наставлю на ближней почте. Это шутка, просто дружеская шутка. Розыгрыш. Кстати, не самый умный.

Глаза Нади потускнели. Она протянула Колчину конверт и письмо.

– А я-то решила… Я-то подумала… Впрочем, что я подумала? Разумеется, это шутка или недоразумение. Потому что это не может быть правдой. Валерик Колчин – и вдруг разведчик, майор. Выполняет задания государственной важности. Нет, это даже не смешно.

Оглавление

Часть первая: Вызов

  Пролог

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

Часть вторая: Восемь шагов в темноте

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

Часть третья: Честь шпиона

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Эпилог

Реклама на сайте