«Джейсон Борн. Книги 1-5»

Джейсон Борн. Книги 1-5 (fb2) - Джейсон Борн. Книги 1-5 [компиляция] (пер. Павел Васильевич Рубцов,Андрей Вадимович Новиков,Сергей Михайлович Саксин) (Джейсон Борн) 9888K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Роберт Ладлэм - Эрик ван Ластбадер

Роберт Ладлэм Идентификация Борна

Книга первая

“НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС”, ПЯТНИЦА, 11 ИЮЛЯ 1975 г.

(первая страница)

ДИПЛОМАТЫ ПРИЗНАЛИСЬ, ЧТО БЫЛИ СВЯЗАНЫ С РАЗЫСКИВАЕМЫМ ПОЛИЦИЕЙ ТЕРРОРИСТОМ, ИЗВЕСТНЫМ ПОД ИМЕНЕМ КАРЛОС.

Париж, 10 июля. Сегодня из Франции высланы три высокопоставленных кубинских дипломата в связи с широкомасштабными поисками человека по имени Карлос, который, как полагают, является важным звеном в международной террористической сети.

Подозреваемый, чье настоящее имя Ильич Рамирес Санчес, разыскивается в связи с убийством двух агентов французской контрразведки и осведомителя-ливанца в одном из отелей Латинского квартала.

Расследование этих трех убийств навело полицию на факт наличия крупной сети международного терроризма во Франции и Англии. При этом французской и британской полицией были обнаружены доказательства связи Карлоса с главными центрами терроризма в Западной Германии, и возникли подозрения о взаимосвязи между многими террористическими актами в Европе.

* * *

СООБЩЕНИЕ ИЗ ЛОНДОНА.

С тех пор как были получены сведения некоторых агентов, выяснилось, что след Карлоса был обнаружен в Лондоне и Бейруте.

* * *

“АССОШИЭЙТЕД ПРЕСС”, ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ 1975,

ОБЗОРНОЕ СООБЩЕНИЕ

СЕТИ ДЛЯ УБИЙЦЫ

Лондон (АП).

Оружие и женщины, взрывные устройства и шикарные костюмы, плотно набитый бумажник, авиабилеты в романтические места и роскошные отели в полдюжины городов мира.

Таким представляется портрет убийцы, разыскиваемого международными специалистами по охоте за людьми. Охота началась с момента, когда этот человек открыл дверь на стук в отеле Латинского квартала и застрелил насмерть двух секретных агентов французов и осведомителя из Ливана. Это событие вовлекло в расследование четырех женщин в двух столицах, которые обвиняются в связи с ним. Сам же убийца исчез и, как предполагают французские полицейские, находится в Ливане.

В течение последних дней в Лондоне репортерам удалось получить описание его внешности. Все, встречавшиеся с ним, характеризовали его как респектабельного, хорошо образованного, вежливого, со вкусом одетого человека.

Но в то же время, тесно связанные с ним люди (мужчины и женщины), представляют из себя очень опасных людей. Говорили, что он связан с японской красной армией, с вооруженными арабскими формированиями, с Западно-Германским кланом Баадер-Менгоф, с либеральным фронтом Квебека и с ирландской республиканской армией. Когда он путешествовал (Париж, Западный Берлин, Гаага), то везде рвались бомбы, грохотали выстрелы и похищались люди.

Первая попытка остановить его была предпринята в Париже, когда 27 июня ливанский террорист сломался на допросах и привел агентов секретной службы к дверям убийцы. Однако, все трое были убиты, а преступник скрылся. Полиция захватила принадлежавшее ему оружие и записные книжки, где были перечислены смертные приговоры целому ряду известных людей.

Вчера лондонская “Обсервер” сообщила, что полиция разыскивает сына одного адвоката-коммуниста для допроса в связи с этим тройным убийством.

Скотланд-Ярд заявил: “Мы не отказываемся от комментария”, и добавил, что против этого лица нет конкретных обвинений, а интерес полиции вызван только необходимостью задать ему некоторые вопросы. “Обсервер” отмечает, что разыскиваемый человек — некто Ильич Рамирес Санчес. Газета отмечает, что это имя было в одном из четырех паспортов, обнаруженных французской полицией на месте убийства. Газета сообщила и такую подробность: Санчес был назван как Ильич в честь основателя советского государства и получил образование в Москве, отчего свободно говорит по-русски.

В Каракасе представитель пресс-центра коммунистической партии Венесуэлы сообщил, что Ильич является сыном семидесятилетнего адвоката-марксиста, живущего в 450 милях к западу от Каракаса, но ни отец, ни сын никогда не принадлежали к нашей партии. Репортерам он сообщил, что не знает, где может находиться Ильич.

Глава 1

Траулер проваливался в злобные волны темного, свирепого моря подобно неуклюжему животному, пытающемуся с безысходной отчаянностью выбраться из сплошного болота. Волны в рост Голиафа обрушивались на корпус судна с огромной силой. Белая водяная пыль, заполнявшая все пространство над морем, каскадами проносилась через палубу под напором ночного ветра. Все окружающее было наполнено звуками трущихся деревянных частей траулера и раскачивающихся, натянутых до предела стальных тросов. Животное умирало. Два резких звука пронзили окружающий гул морской стихии. Они донеслись из слабо освященной каюты, которая то поднималась, то опускалась вместе с палубой судна. Из двери в стремительном прыжке выскочил человек, хватаясь одной рукой за поручни, а другую прижимая к груди.

За ним появился второй. Он следовал более осторожно, преследуя свои цели, цели охотника. Он стоял несколько секунд, подпирая дверь кабины, затем поднял пистолет и выстрелил. И еще раз. Человек у поручней вскинул обе руки к голове, изгибаясь назад под ударом четвертой пули. Неожиданно нос траулера погрузился в пропасть, образовавшуюся между двумя гигантскими волнами, поднимая раненого человека над палубой. Он упал на левый бок, не в состоянии оторвать руки от головы. Судно поднялось вверх, нос и середина палубы освобождались от воды, потоки которой смыли человека в дверях назад, в каюту, и тогда грохнул пятый отчаянный выстрел. Послышался пронзительный крик раненого, его руки искали теперь какую-нибудь опору, его глаза были залиты кровью и водой. Но под руками ничего не было, и он хватался за окружавшую его пустоту, его ноги подогнулись, в то время как тело резко наклонилось вперед. Судно неожиданно резко развернулось в подветренную сторону, и человек, голова которого была разбита выстрелом, полетел вниз в умопомрачительную кромешную тьму.

Он почувствовал, как вода обволакивает его, крутит и затягивает вниз, разворачивает кругами, выбрасывает наверх, разрешая сделать глоток воздуха, и снова бросает вниз. Он чувствовал почти одновременно то холод, то жар, он видел себя как бы со стороны, то опускающегося в морскую пучину, то поднимающегося из нее. Эти ощущения не оставляли его до тех пор, пока он не потерял сознание.

Лучи восходящего солнца пробивались через туманное небо западного побережья Средиземного моря. Шкипер небольшой рыбацкой лодки сидел на куче сетей, покуривая “Голуаз”, и смотрел, почти не мигая, на морскую гладь. Его младший брат распутывал сети в двух шагах от него, переговариваясь с другим членом команды. Они смеялись над чем-то, хотя прошлой ночью всем было не до смеха. Откуда пришел шторм? В сообщениях о погоде, постоянно передаваемых из Марселя, ничего подобного не было. Шкипер докурил сигарету и теперь дремал, полузакрыв глаза. Иметь на лодке родного брата очень удобно. На него иногда можно оставить управление без опасений, что что-то пропадет. Член семьи всегда будет внимателен к лодке, и к окружающему морю, его глаза всегда будут настороже.

— Смотри! Это там!

Это закричал его брат, показывая рукой на северо-запад.

— Что там? Что случилось? — воскликнул очнувшийся от забытья шкипер. — Это человек! Человек на воде! Он держится за что-то!

Шкипер добрался до рулевого колеса и лодка развернулась вправо, приближаясь к неподвижной фигуре, наполовину погруженной в воду. Двигатель был приглушен, чтобы уменьшить волну. Человек выглядел как тот деревянный предмет, за который держались его руки. Белые и неподвижные, они мертвой хваткой сжимали деревянный обломок.

— Сделайте петлю из каната! — приказал шкипер. — Аккуратно набросьте ее на его ноги и осторожно подтащите к борту.

— Его руки не отпускают деревяшку! — крикнул ему брат, когда человек был уже рядом с бортом.

— Постарайся разжать их! Возможно, это хватка покойника!

— Нет, он еще жив, правда, его глаза нас не видят, — сообщил рыбак, освобождая руки человека от спасительного деревянного обломка. — Взгляните на его голову! Она вся разбита!

— Он мог удариться во время шторма, — предположил шкипер, помогая товарищам затащить незнакомца в лодку. — Нет, это не удар, а след от пули, — заметил он, когда смог рассмотреть его поближе. — В него стреляли.

— Мы должны добраться до Порт-Нойра, это ближайший к нам остров и там есть врач.

— Англичанин?

— Да, он поможет.

— Если не напился, — усмехнулся его брат.

— Это не имеет значения. Этот человек все равно будет трупом, когда мы туда доберемся.

— Посмотри, посмотри на его глаза! — воскликнул рыбак.

— Что с ними? — поинтересовался брат.

— Секунду назад они были серыми, как сталь, а сейчас голубые.

— Солнце стало светить сильнее, — пожал плечами шкипер. — Оно проделывает такие штуки и с твоими глазами! Не имеет значения какого цвета будут глаза у будущего покойника.

Наступил уже полдень, когда лодка достигла залива на острове. Улица, мощеная камнем, спускалась почти до самого берега. Последний дом принадлежал англичанину, который появился в Порт-Нойре восемь лет назад при обстоятельствах, теперь уже мало кому известных. Он был врачом, и жители побережья нуждались в нем. Все-таки это было лучше, чем ничего.

Но не сегодня. Никто не должен беспокоить его в воскресенье. Всем было известно, что субботними вечерами доктор напивался в деревне, завершая подобным образом конец недели. Правда, бывали случаи, что доктора не видели в деревне по субботам, но это не имело никакого значения, так как бутылки виски регулярно доставлялись ему на дом. Он и на этот раз оставался дома, когда рыбацкая лодка доставила к его дому человека, который был скорее трупом, чем живым существом.

Доктор Джерри Восборн отходил ото сна. Он часто моргал, ориентируясь в пространстве, и долго смотрел в открытую дверь спальни. Стояла тишина. Это был святой день на Порт-Нойре: лодки в заливе отдыхали. Восборн взглянул на пустой стакан и на полупустую бутылку, стоящую на столике рядом с его креслом. В нормальный воскресный день, как правило, оба предмета были уже пустыми. Он улыбнулся про себя, вспоминая свою старшую сестру, благодаря которой он почти ежемесячно получал скотч из Англии. Но в один прекрасный день это может кончиться. Деньги кончаются, и она не сможет больше доставлять ему радость вместе с этим прекрасным напитком.

Он допускал, что это вполне возможно при определенных обстоятельствах и почти смирился с этим исходом почти уже четыре недели с тех пор, когда полумертвый человек был выловлен из моря и доставлен в его дом рыбаками, которые пожелали остаться неизвестными. Их можно было понять: в человека стреляли. Рыбаки не знали, что не только пули поразили его тело. Была поражена и его память.

Доктор не торопливо подошел к окну, выходящему на залив. Он вспомнил Англию и толпы людей на Риджент-стрит. Сейчас его воспоминания были иными, нежели четыре недели назад. Он получил слабую надежду вновь увидеть Англию. Все могло измениться для него с этого момента. Незнакомец мог это сделать. Несмотря на его приблизительные прогнозы, это могло случиться каждую минуту. Человек должен был придти в себя. Доктор очень на это надеялся, поэтому он чрезвычайно внимательно следил за его выздоровлением, стараясь не допустить ни единой оплошности, подобной той, за которую он был выставлен из госпиталя в Лондоне, когда его пациент скончался.

Восборн не хотел, чтобы история повторилась с этим незнакомцем, но при этом была и еще одна, только ему известная причина. Он не пил уже почти целые сутки, наблюдая за раненым и теперь, убедившись, что все идет как надо, решил вернуться к бутылочке. Он сделал несколько глотков и остановился — на этот раз достаточно. Он хотел постоянно иметь представление о ситуации. И днем и ночью... Незнакомец может придти в себя, его взгляд может стать осмысленным и с его губ могут слететь первые слова. Он не должен упустить этот момент.

Слова были первым признаком возвращения к жизни. Они пронеслись в воздухе, как только ранний бриз наполнил комнату прохладой.

— Кто здесь? Кто в комнате?

Восборн осторожно приблизился к кровати и тихо присел на край. Едва дыша, он стал прислушиваться.

— Друг... — как можно мягче сказал он.

— Друг?

— Вы говорите по-английски. Я был в этом уверен. Вы американец или канадец. Ваши зубы лечили не в Англии и не Париже. Как вы себя чувствуете? — Я не уверен, что все нормально.

— Выздоровление потребует времени. Я ваш доктор. Меня зовут Джерри Восборн. А как ваше имя?

— Что?

— Я спрашиваю, как вас зовут.

Незнакомец повернул голову и его взгляд застыл на белой стене, разрисованной солнечными бликами. Потом он повернулся назад, и его голубые глаза посмотрели на доктора.

— Я не знаю.

— Боже мой!

— Я говорю вам уже который раз, что это требует времени. Чем больше вы раздражаетесь, тем становится хуже.

— Вы пьяны.

— Действительно, я пьян. Но я могу вам дать ключ к разгадке, если вы будете слушать меня.

— Я готов слушать.

— Но вы не хотите. Вы постоянно залезаете в кокон и закрываетесь на все задвижки. Слушайте меня сначала.

— Я слушаю.

— Во время вашего беспамятства и выздоровления вы говорили на трех разных языках. Английском, французском и еще на каком-то чертовом наречии, которое, как мне показалось, скорее всего существует на Востоке. Это говорит о многом, например о том, что вы чувствуете себя свободно в любом месте. Я имею в виду географически. Что наиболее для вас привычно? Какой язык?

— Скорее английский.

— Это мы уже выяснили. А что более всего непривычно?

— Я не знаю, не уверен.

— Ваши глаза имеют нормальную, округлую форму. Я хочу сказать не восточную.

— Верно.

— Тогда почему вы говорите на этом языке? Подумайте, попробуйте составить ассоциации. Я записал несколько слов, вслушайтесь в них. Я попробую воспроизвести их чисто фонетически. Ма-ква... Там-кван... Ки-са... Скажите первое, что пришло вам при этом на ум?

— Ничего.

— Хороший признак.

— Какого черта вы от меня хотите?

— Кое-что, нечто...

— Вы пьяны.

— С этим мы уже выяснили. Да, я пьян, и при этом я спас вашу жизнь. Пьян я или нет, но я все-таки врач, и когда был им, то был одним из лучших.

— А что случилось потом?

— Пациент задает вопросы врачу?

— Почему нет?

Восборн замолчал, глядя в окно на залив. — Я был пьян, и меня обвинили в смерти двух пациентов. Я бы еще согласился с этим, но два... Доказательства состряпали очень быстро...

— Это так необходимо?

— Что?

— Бутылка.

— Да, черт побери! — возмутился Восборн, отворачиваясь от окна. — Это было и это есть. И пациент не должен делать замечаний, пока не поправится полностью.

— Весьма сожалею, что спросил вас об этом. Иногда мне кажется, что вы знаете что-то такое, что неизвестно мне.

— Все, что касается вас — да. Очень много.

Незнакомец подался вперед. Его рубашка разошлась, обнажая бандаж на груди и ребрах. Он протянул вперед руки: они были вялыми, вены едва проступали.

— Это то, о чем мы говорим?

— Да.

— Все то, что я наболтал в беспамятстве?

— Не совсем так, есть и другие вещи.

— Что вы имеете в виду? Почему вы не говорите мне об этом?

— Потому что эти вещи материальны. Я не уверен, что вы уже готовы их воспринять. Я не уверен до сих пор.

Незнакомец откинулся назад.

— Я готов. Что вы хотите мне сказать?

— Что если мы начнем с вашей внешности? Меня особенно заинтересовало ваше лицо.

— Что в нем особенного?

— Это не то лицо, с которым вы появились на свет.

— Как это понимать?

— Следы хирургического вмешательства всегда заметны под сильной лупой. Вам делали пластическую операцию, дружище.

— Пластическую операцию?

— Да. Ваша физиономия перекроена таким образом, что вы стали похожи на типичного англосакса, которого можно все время увидеть на улице. Такие лица, как ваше, никогда нельзя запомнить и, кроме того, его легко изменить.

— Я не очень понимаю, что вы хотите сказать.

— Послушайте еще. Измените цвет волос и вы измените свое лицо. Оденьте очки — и вы уже другой человек. Вы можете стать на десять лет старше или на пять моложе.

Он помолчал, ожидая реакции собеседника.

— И, кстати, об очках. Вспоминаете ли вы те упражнения, которые мы проделывали неделю назад?

— Конечно, помню.

— Ваше зрение нормально. Вы не нуждаетесь в очках, как в таковых. — Я не знаю. Видимо, нет.

— Тогда почему я обнаружил у вас контактные линзы?

— Не знаю, я этого не ощущаю.

— Можно я попытаюсь объяснить?

— Конечно, мне очень интересно.

— Это может вам и не понравиться, — доктор вернулся к окну и стал смотреть в сторону моря. — Существуют специальные виды контактных линз, предназначенных исключительно для изменения цвета глаз. Это очень удобно в определенных случаях: виза, паспорт, водительское удостоверение.

Пациент поднялся, с трудом помогая себе руками.

— Что вы под этим подразумеваете?

— Я хочу сказать, что эти стороны вашей внешности должны соответствовать вашему роду занятий. Торговый представитель, преподаватель языков... Где-нибудь в университете. Все возможно! Выбирайте любой вариант. Сейчас!

— Я... Я не могу! — взгляд незнакомца выражал растерянность и беспомощность. — Потому что вы не поверите ни в один из них. Не поверите? — Нет, — проронил Восборн. — По ряду причин. Пройдемте со мной.

Они прошли в другую комнату. Там на столе стоял небольшой диапроектор. Восборн выключил освещение.

— Это не очень хороший аппарат, но для наших целей сгодится.

Человек без имени и без прошлого подошел к стене. На ее белом фоне появилось изображение, перенесенное с маленького куска прозрачного целлулоида, размещенного между линзами прибора. Белый прямоугольник был заполнен гипнотизирующими словами:

ДЖЕМЕНТШАФТ БАНК, II БАНКОФШТРАССЕ, ЦЮРИХ. 0-7-17-12-0-14-26-0.

— Что это? — спросил человек без имени.

— Смотрите, изучайте, думайте.

— Это разновидность банковского счета?

— Совершенно верно. Здесь напечатано название банка и его адрес. Вписанные от руки цифры заменяют имя владельца и являются сигнатурой владельца счета. Это обычная и распространенная процедура.

— Где вы это взяли?

— В буквальном смысле из вас. Этот маленький негатив, размером в половину тридцатипятимиллиметрового образца. Он был трансплантирован вам под кожу с правой стороны вашего бедра. Номера написаны вашей рукой, так что это ваша сигнатура. С этим вы можете свободно отправиться в Цюрих и проделать там соответствующие манипуляции.

Человек без имени не произнес в ответ ни слова.

Они выбрали имя Жан-Пьер. Оно не привлекало внимания. Обычное имя для такого местечка, как Порт-Нойра. К этому времени пришли выписанные из Марселя книги: их было шесть, разных форматов, четыре на английском и две на французских языках. Это были специальные медицинские издания, описывающие случаи повреждения головы и связанных с ними потерей памяти. Доктор и его пациент провели длительное время за изучением всех возможных случаев, описанных в научных статьях, пытаясь вывести заключение о том, что же случилось с пострадавшим на самом деле. Это было важно для последующего лечения.

— Мне кажется, что мы все-таки приблизились к тому, что произошло с вами. По крайней мере, что я думаю произошло.

— Что же? — опасливо осведомился собеседник.

— Вы как-то сказали, что всего понемногу. Теперь я могу это выразить так — общий шок.

— Общий шок? Что вы имеете в виду?

— И физический и психологический... Эти стороны организма всегда связаны.

— А вы много об этом знаете?

— Меньше, чем вы думаете. Но это не относится к делу, — доктор взял скрепленную пачку листов. — Это ваша история, новая история, начиная с того самого дня, когда вас выловили в море и принесли сюда. Физические раны свидетельствуют о том, что ситуация, в которой вы оказались, была связана с тяжелым психологическим стрессом и с последующей истерией, отягощенной почти девятичасовым пребыванием в воде. Темнота, высокие перегрузки, легкие, едва получающие воздух, все это типичные источники истерии. Все, что предшествовало ей, было стерто, уничтожено, что, в конце концов, и помогло вам выжить. Вы согласны со мной?

— Полагаю, что вы правы. Голова сама себя защищает.

— Не голова... Мозг... Сознание... Тут необходимо делать различие, это важно. Мы еще вернемся к голове.

— Ладно. Сознание, а фактически мозг. Восборн перелистывал страницы.

— Вы не вспомнили ничего, чтобы ассоциировать с теми словами, которые вы произносили в бреду, а затем были мною воспроизведены. Но, тем не менее, за это время вы узнали кое-что важное: есть вещи наиболее привычное для вас, которые вы делаете легко и без напряжения. Это слегка пугает.

— Как это понимать?

— Позвольте показать вам это на примере, — доктор отложил бумаги в сторону и встал из-за стола. Он подошел к примитивному комоду и достал большой автоматический пистолет.

Его пациент напрягся, и доктор оценил эту реакцию.

— Я никогда не пользовался им и, возможно, я даже не знаю, как это делается, но я живу на заливе и этот предмет мне просто необходим.

Он улыбнулся и неожиданно, без предупреждения, бросил его пациенту. Оружие было поймано высоко в воздухе, легко, точно, профессионально.

— Разберите его. Я думаю, что выразился точно.

— Что?

— Разберите его. Сейчас.

Человек посмотрел на оружие и затем в абсолютной тишине его руки приступили к работе. Менее чем через 30 секунд пистолет был полностью разобран.

Он посмотрел на доктора.

— Теперь вы понимаете, что я имел в виду? — спросил Восборн. — Среди ваших способностей есть чрезвычайное знание армейского вооружения.

— Армия? — пробормотал человек. Его голос звучал напряженно и неуверенно.

— Крайне маловероятно! — воскликнул доктор. — Когда вы в первый раз вышли из комы, я упомянул технику лечения ваших зубов. И я уверен, что вы не военный. А хирургия исключает всякую принадлежность к армии.

— Тогда что же?

— Давайте не останавливаться на этом подробно, лучше вернемся к тому, что же с вами все-таки случилось. Мы начали рассуждать о сознании, помните? Психологический стресс... Истерия... Не физический мозг, а психическое давление. Я ясно выражаюсь?

— Продолжайте.

— Как только шок начинает отступать, то же происходит и с напряжением, поскольку нет прямой необходимости в защите психики. Когда этот процесс закончится, ваши спокойные нервы позволят вернуть вам ваши способности и таланты. Вы вспомните некоторые элементы поведения, вы сможете жить за их счет, использовать их в разных ситуациях и при этом ваши внешние реакции будут чисто инстинктивными. Но всегда будет существовать некоторый пробел, и все, что написано на этих местах, говорит мне, что это необратимо.

Восборн умолк и вернулся к своему креслу и стакану. Он выпил и устало прикрыл глаза.

— Продолжайте, — прошептал человек.

Доктор открыл глаза и взглянул на собеседника.

— Мы вернулись к голове, которую будем теперь называть мозгом. Физически мозг состоит из огромного количества клеток и взаимодействующих компонентов. Вы же читали книги. Малейшие нарушения этой системы могут вызвать драматические последствия. Вот это и случилось с вами. Повреждение было физическим и хотя раны зажили, но физическая структура из взаимосвязей стала иной.

Восборн снова замолк.

— И... — подтолкнул его пациент.

— Спад психологических нагрузок позволяет вернуть вам ваши способности и таланты. Но я не думаю, что вы когда-нибудь сможете связать их с чем либо из вашего прошлого.

— Почему нет?

— Потому что физические каналы, пропускающие и передающие эту информацию, больше не функционируют так, как прежде.

Человек сидел без движения.

— Ответ на этот вопрос в Цюрихе, — пробормотал он.

— Не сейчас. Вы еще не готовы, еще недостаточно окрепли.

— Я обязан это сделать!

— Да, вы сделаете это, но позже.

Глава 2

Прошло две недели. Словесные упражнения продолжались, а поскольку время лечит, восстанавливались и физические силы пациента. Росла стопка исписанных доктором бумаг. Была середина утра девятнадцатой недели. День был ярким. Средиземное море было спокойным и блестящим. По установившейся привычке пациент доктора Восборна прогуливался несколько часов вдоль залива и поднимался к холмам. Он увеличивал дистанцию примерно на 12 миль в день, темп ходьбы ускорялся, остановки в пути сокращались. Человек сидел на стуле перед окном спальни, дыхание его было тяжелым, а рубашка пропиталась потом. Он прошел в спальню через боковой ход, примыкающий к гостиной. Это было более удобно, чем проходить через гостиную, превращенную Восборном в приемную и постоянно заполненную посетителями.

Они сидели на стульях, со страхом наблюдая за тем, каковы медицинские услуги будут в это утро. На самом деле ничего особенно плохого не было. Джерри Восборн все еще был пьян, как русский казак, но все эти дни оставался в седле.

Дверь спальни отворилась и вслед за этим в комнату ворвался улыбающийся доктор. Его халат еще сохранил следы крови.

— Мне удалось! — в его голосе было больше эмоций, чем ясности. — Я собираюсь открыть собственную биржу и жить на комиссионные. Я стану собственником.

— О чем вы говорите?

— Как мы уже обсуждали раньше, это именно то, что вам нужно. Вам необходимо сменить обстановку и вот, пожалуйста. Не более двух минут назад безымянный Жан-Пьер получил выгодную работу по найму! По крайней мере, на неделю.

— Как вам это удалось? Я думал, что такой возможности никогда не предоставится.

— Это оказалось возможным благодаря больной ноге Клода Ламоша. Я объяснил ему, что мои возможности по части использования обезболивающих средств очень ограничены, мне всегда их недостает, и моим пациентам приходится быть терпеливыми. Мы стали торговаться, и разменной монетой стали вы.

— Неделя?

— Если вы будете послушным, он вас возьмет, — Восборн на миг замолчал, но потом продолжил: — В конце концов, это не так уж страшно, верно?

— Я ни в чем не уверен. Месяц назад, возможно, но не сейчас. Я говорил вам, что готов уехать и уверен, что вы с этим согласны.

— Теперь у меня есть неотложное дело а Цюрихе.

— И я хочу, чтобы вы проявили себя там наилучшим образом. Мои интересы эгоистичны, не нужно меня извинять за них.

— Я готов к Цюриху.

— Внешне, да. Но поверьте на слово, что чрезвычайно важно то обстоятельство, что вы провели много часов в воде, кромешной ночью, в шторм. Поэтому вам необходимо сделать еще один жест, еще одну проверочку в жестких условиях.

— Еще одну проверку?

— Самую простую, которую я могу сделать для вас в условиях Порт-Нойра. Если бы я был фокусником, я сделал бы для вас шторм и небольшое кораблекрушение. Я бы постарался. Но, с другой стороны, Ламош сам нечто наподобие шторма — очень трудный человек. Опухоль на его ноге пройдет, и он вас возненавидит. Так же, как и все остальные, ведь вы займете чье-то место.

— Благодарю вас за подарок.

— Не надо обижаться. Мы попытаемся объединить два стресса. По крайней мере, вы проведете одну или две ночи на воде, а поскольку Ламош вряд ли откажется от своих привычек, то это враждебное окружение, которое будет способствовать вашей истерии, будет имитировать первоначальную стрессовую ситуацию.

— Еще раз спасибо. Предположим, что они захотят выбросить меня за борт. Это будет самый последний тест, как я полагаю. Но что хорошего в том, что я попросту утону?

— О, я думаю, что до этого не дойдет, — Улыбнулся Восборн.

— Я рад вашему оптимизму, но я хочу надеяться на лучшее.

— Вы должны... Вы будете защищены даже без меня. Я не Бернард или де Бак, но я — это все, что имеют жители этого островка. Я им необходим, и они не захотят меня потерять.

— Но вы хотите уехать отсюда, а я — ваша выездная виза.

— Пути господни неисповедимы, дорогой мой пациент. Идите спокойно. Ламош обещал встретить вас в доке, чтобы вы освоились с его хозяйством. Вы выйдете в море завтра утром, в четыре часа. Считайте это приятным круизом.

У него еще никогда не было такого круиза. Шкипером этой лодки, грязной, залитой маслом и нефтью рыбацкой лодки, было совершенное ничтожество, которого звали Капитан Блэй. Команда представляла квартет неудачников. Это были единственные люди, согласные плавать под началом Клода Ламоша. Регулярным пятым членом команды был брат старшего из рыбаков, который занимался установкой сетей. Этот факт оставил тяжелый осадок на душе Жан-Пьера, как только лодка покинула залив около четырех утра.

— Ты объедаешь моего брата! — злобно прошипел рыбак между двумя быстрыми затяжками сигареты. — Вырываешь хлеб у его детей!

— Но это всего лишь на неделю, — оправдывался Жан-Пьер.

Все было бы значительно легче, предложи Восборн временно безработному недельную компенсацию, но доктор и его пациент решили воздержаться от такого компромисса.

— Я надеюсь, что ты умеешь работать с сетями?

Конечно, он не умел.

В течение последующих 72 часов были моменты, когда человек по имени Жан-Пьер думал, что финансовое умиротворение было бы некоторой гарантией. Беспокойство, охватившее его еще в заливе, не прекращалось даже ночью, особенно ночью. Ему казалось, что за ним неотступно наблюдали сотни глаз, когда он лежал на кишащем крысами палубном матрасе, надеясь заснуть.

— Эй, ты! Посмотри на часы. Мой помощник устал. Замени его! Поднимайся! Ты порвал сети сегодня днем. Мы не желаем платить за твою глупость. Вставай и чини их!

Сети.

Если обычно на одну сторону сети вставало двое, то он всегда был один. Две руки вместо четырех. Если он работал рядом с кем-то, то ему всегда доставался больший вес, либо удар плечом, либо толчок. И еще Ламош. Хромой маньяк, который измерял каждую милю моря лишь рыбой, которую он потерял. Его голос походил на хрипящий пароходный гудок. Но пока он не трогал пациента доктора Восборна. Единственно, что он сделал, это послал доктору записку: “Попробуйте только еще раз сделать со мной такое. Не касайтесь ни моей лодки, ни моей рыбы”.

По плану они должны были вернуться в Порт-Нойра на исходе третьего дня. Это случилось, когда они уже были в виду берега. Сети были уложены в середине лодки. Жан-Пьер чистил палубу щеткой. Двое других членов команды поливали палубу водой из ведра, похожего на бадью. Они лили воду гораздо чаще, чем незнакомец мог смывать ее щеткой, и при этом старались намочить скорее парус, чем палубу. В один из моментов бадья поднялась очень высоко, на миг ослепив Жан-Пьера, В результате чего он потерял равновесие. Тяжелая щетка с металлическими нитями вместо щетины выскочила из его рук и задела бедро сидящего на корточках рыбака.

— Дьявол!

— Ради бога, простите, — проговорил Жан-Пьер, вытирая воду с глаз. — Извините. И скажите своим друзьям, чтобы они лили воду на палубу, а не на меня.

— Мои друзья ни в чем не виноваты!

Рыбак схватил щетку, вскочил на ноги и выставил ее вперед, как штык. — Хочешь позабавиться, пиявка?

— Прекратите. Отдайте щетку.

Рыбак толкнул щетку вперед. Стальные прутья ударили в живот и грудь, проникая через одежду. Непонятно, что это было: или прикосновение к старым ранам, или реакция на постоянное беспокойство, не покидающее его все эти дни. Он и сам этого не понимал. И его ответ был как сигнал тревоги, как нечто, что толкало его к действиям.

Он схватил ручку щетки правой рукой, с силой двигая ею в сторону нападающего рыбака. Одновременно он высоко поднял левую ногу, тараня ею горло противника.

— Тао... Гортанное шипение непроизвольно сорвалось с его губ. Он не помнил, что оно означало. Прежде чем он понял, что происходит, он уже повернулся и его правая нога двинулась вперед тараном, сокрушая левую почку рыбака.

— Че-сай!

Рыбак отпрянул назад, затем бросился вперед не помня себя от боли и ярости. Его руки были распростерты, как клешни краба.

— Свинья!

Жан-Пьер согнулся, разворачивая свою правую руку, чтобы ухватить левое предплечье нападающего, дергая его вниз, затем вверх, и выворачивая ее по часовой стрелке, потом опять дергая и, наконец, освобождая совсем и успевая при этом нанести пяткой удар в поясницу.

Француз растянулся на груде сетей, его голова врезалась в выступающий планшир. — Ми-сай! — он вновь не понял значения этого выкрика.

Рыбак держал свою шею руками. Жан-Пьер обрушил левый кулак на тазовую часть, выступающую перед ним, А затем ринулся вперед, напирая коленом на горло противника. После этого он вскочил на ноги, возле него оказались двое оставшихся рыбаков. Капитан дико кричал, останавливая их:

— Доктор! Помните о докторе! Остановитесь!

Слова капитана были полной противоположностью тому, что происходило на палубе. Незнакомец схватил запястье приближающегося к нему человека, дергая его вниз и поворачивая против часовой стрелки единым мощным движением. Человек заревел от непереносимой боли: его рука была сломана. Сжав руки в виде тисков и вращая ими как кузнечным молотом, он ударил рыбака в горло. Тот проделал сальто в воздухе и рухнул на палубу.

— Ква-сай!

Четвертый рыбак бросился прочь, не отрывая глаз от Жан-Пьера. Все было кончено. Трое из членов экипажа потеряли сознание, жестоко наказанные за издевательство. Кто-то без сомнения должен был отвечать за то, что началось в рыбацком доке в четыре утра.

Слова Ламоша были разделены на равные части, содержащие изумление и презрение одновременно.

— Я не знаю, откуда вы пришли, но с моей лодки вы уйдете навсегда. Человек без прошлого понял не намеренную иронию в словах капитана.

“Я не знаю, откуда я пришел”.

— На острове вам больше оставаться нельзя, — заявил доктор Восборн, входя в полутемную спальню. — До сих пор я препятствовал нападению на вас, но я ничего не смогу сделать после этой катавасии на борту лодки.

— Меня спровоцировали.

— Но до каких пределов можно наносить увечья? Сломанные руки, разбитая голова, покалеченная шея. Это просто уничтожение!

— От меня бы уже несло мертвечиной, если бы я поступил иначе, — он помолчал, но заговорил снова, не давая доктору прервать его: — Мне кажется, что нам надо поговорить. Кое-что произошло, ко мне пришли новые слова. Мы должны поговорить.

— Должны, но не можем. У нас нет времени. Вам необходимо уехать, и я уже все подготовил.

— Прямо сейчас?

— Да. Я всем сказал, что вы ушли в деревню, скорее всего за выпивкой. Вас будут разыскивать родственники рыбаков. Вооружились все до единого: ножи, колья, возможно, даже ружья. Когда они не найдут вас в деревне, они придут сюда и не остановятся, пока не разыщут вас.

— И все это из-за драки, которой я не начинал?

— И все это из-за того, что вы покалечили трех человек, которые на месяц потеряют заработок. Есть и еще кое-что более важное.

— Что?

— Оскорбление... Жители острова весьма чувствительны к подобным вещам.

— Но это смехотворный повод для мести.

— Только не для них. Они защищают свою честь. А теперь поспешим, соберите все свои вещи. Недалеко от Марселя есть лодка, и капитан согласился спрятать вас и доставить на побережье в полумиле к северу от Ла Сьота.

Человек без прошлого задержал дыхание и прошептал:

— Значит, время пришло.

— Да, пришло, — повторил за ним Восборн. — Я думаю, что понимаю ваше состояние. Чувство беспомощности, дрейф без компаса и курса. Я был вашим компасом, а теперь меня с вами не будет, и я ничего не могу с этим поделать. Но вы должны верить мне — вы не бесполезны и найдете свой путь. — В Цюрих, — добавил пациент. — Да, — согласился доктор. — Здесь я собрал кое-что для вас. Все это в прорезиненном мешке. Обмотайте его вокруг пояса.

— Что это такое?

— Все деньги, что у меня есть, около двух тысяч франков. Это немного, но для вас это будет поддержкой. И мой паспорт: он может вам пригодиться. Мы оба одного возраста. Паспорту восемь лет, люди меняются с возрастом. Не позволяйте никому внимательно его изучать: это просто официальный документ.

— А что же вы будете без него делать?

— Вряд ли он мне понадобится, если я не получу от вас известий.

— Вы очень порядочный человек.

— Думаю, вы тоже... По крайней мере, я узнал вас с этой стороны.

Человек стоял, держась за поручни и наблюдая, как уносятся вдаль огни Порт-Нойра. Рыбацкая лодка уносила его в темноту, точно так же, как и пять месяцев назад.

Но теперь он несся в другую бездну.

Глава 3

Огней не было на всем вообразимом пространстве французского побережья, только отблески луны в волнах прибоя позволяли разглядеть контуры скал. Лодка находилась в двухстах ярдах от берега. Капитан махнул рукой в сторону побережья.

— Между этими скалами имеется небольшой кусок пляжа. Вы легко доберетесь до него, если будете плыть, держась правой стороны. Мы можем подойти еще на тридцать или сорок футов, но не более.

— Вы сделали больше, чем я ожидал. Благодарю вас.

— Не стоит. Я просто плачу свои долги.

— И я один из них?

— Почти так... Доктор на Порт-Нойра вполне прилично заштопал трех моих ребят после этого шторма пять месяцев назад. Вы были не уникумом, то есть не единственным, кто в него угодил.

— Шторм? Вы знаете меня?

— Вы лежали белый как мел на докторском столе, но кроме этого я ничего не знаю и знать не желаю. У меня не было денег, ни улова, но жизнерадостный доктор сказал, что я могу заплатить, когда предоставится для этого возможность. Вы и есть моя плата.

— Мне нужны документы, — произнес человек, чувствуя в собеседнике источник поддержки. — Мне нужно переделать паспорт.

— Почему вы спрашиваете об этом меня? — удивился капитан. — Я лишь обещал высадить вас на берег, и это все. Я не могу доставить вас в Марсель. Я не могу рисковать, потому что на побережье постоянно бродит полиция. Они охотятся за наркотиками.

— Ваше поведение говорит о том, что я могу достать документы в Марселе, а вы можете мне в этом помочь.

— Я этого не говорил.

— Нет, вы сказали. Вы отказались доставить меня в Марсель, но в то же время дали мне понять, что вы поговорите со мной в Марселе, если я смогу попасть туда самостоятельно. Вот вы что мне сказали.

Шкипер молча изучал лицо незнакомца. Решение еще не было отчетливым, но оно уже созрело.

— Есть кафе на площади Сарацинов, к югу от Старой Гавани. Ле Бок дю Мер... Я буду там ночью между девятью и одиннадцатью. У вас должны быть деньги, хотя бы часть для аванса.

— Сколько?

— Это вы решите с тем, с кем будете договариваться.

— Я должен знать хотя бы приблизительно. Сколько?

— Будет дешевле, если вы имеете документ для переделки. В противном случае, его необходимо будет выкрасть.

— Я уже сказал вам, что документ у меня есть.

Капитан пожал плечами.

— Около двух тысяч франков. Долго мы будем еще терять время?

Пациент подумал о прорезиненном мешке, обмотанном вокруг талии. Деньги нужно было истратить в Марселе. Но он получал переделанный паспорт, паспорт для поездки в Цюрих.

— Я достану их! — решительно сказал он, сам не понимая, откуда взялась эта решительность. — До вечера.

Капитан всматривался в дымку береговой линии.

— Дальше мы продвигаться не можем. Теперь добирайтесь сами. Запомните, если мы не встретимся в Марселе, вы никогда меня не видели, а я не видел вас. Никто из моей команды не видел вас раньше.

— Я буду на месте. Ле Бок дю Мер, улица Сарацинов к югу от Старой Гавани.

— Все в руках божьих, — промолвил шкипер, делая знак человеку у руля. Где-то внизу загудели двигатели. — Между прочим, клиентура на площади Сарацинов не пользуется парижским диалектом.

— Спасибо за совет, — сказал пациент, спускаясь через планшир и погружаясь в воду. — Увидимся ночью, — тихо добавил он, глядя на темный силуэт лодки.

На ней уже никого не было видно: капитан исчез. Слышались только приглушенные шумы двигателя.

“Теперь я должен идти один”, — подумал он.

Человек дрожал и вертелся в холодной воде, стараясь держаться под углом к берегу. Он плыл на боку, направляясь к группе скал, выступающих справа. Если он все правильно понял, то течение должно вынести его на скрытый от глаз участок пляжа. Последние 30 ярдов были самыми трудными, так как прибрежный песок мешал движению. Через минуту он уже сидел на дюне, покрытой дикой травой. Высокий тростник мягко покачивался на утреннем ветру. На ночном небе проявились первые признаки рассвета. Через час взойдет солнце, и вместе с ним он должен двинуться в путь. Он открыл непромокаемый мешок, в котором находились все его вещи. Когда он покинул лодку, то уложил их плотно и компактно. Где он мог этому научиться? Вопросы были нескончаемы.

Да, он прошел через первое испытание. Сейчас он поверил в инстинкты и знал, что и когда нужно сказать или сделать. Час назад у него еще не было конкретной цели, кроме главной — попасть в Цюрих. Теперь он еще знал, что необходимо для этого сделать.

— Что-то меня ждет? — прошептал он.

“Вы не беспомощны. Вы должны найти свой путь”.

Прежде чем закончить день, он должен выйти на встречу, чтобы достаточно профессионально переделать паспорт, для того, чтобы с ним можно было передвигаться через границы. Это был первый конкретный шаг, но для него были нужны деньги. Две тысячи франков, которые ему дал доктор, было недостаточной суммой для этого предприятия. Надо как-то добыть деньги. Он должен об этом подумать.

Переодевшись, он долго лежал на песке, уставившись в небо, которое с каждой минутой становилось все светлее. Зарождался новый день, и он возрождался вместе с ним.

Он бродил по узким, покрытым камнем улицам Ла Сьоты, заходя в разные магазины скорее для того, чтобы просто поболтать с клерками и продавцами. Человек помнил совет капитана и старался поддерживать свой французский более гортанным, что делало его неприметным в человеческом потоке, двигающемся через город.

Деньги... Он очутился в той части Ла Сьоты, которая предназначалась для состоятельных клиентов. Магазины были чище и товары в них более дорогими, рыба более изысканная, а куски мяса больше, чем в обычных районах. Здесь даже овощи выглядели иначе: большая часть их была импортирована из Северной Африки или Среднего Востока.

Деньги... Он зашел в мясную лавку, уверенный, что ее владелец будет попросту равнодушен к нему, так как его облик не давал повода принимать его за солидного клиента. Продавец сопровождал парочку среднего возраста, весь облик которой говорил о том, что это домашняя прислуга из ближайшего загородного имения. Они были весьма настойчивыми и требовательными.

— Телятина на прошлой неделе была едва-едва сносной, — говорила женщина. — Дайте нам получше, чтобы нам не пришлось заказывать ее в Марселе.

— А прошлым вечером, — добавил мужчина, — маркиз жаловался мне, что отбивные были слишком тонкими. Я повторяю — полных полтора дюйма.

Хозяин вздыхал и пожимал плечами, произнося извинения и заверения. Но резкость голоса женщины не уменьшилась:

— Дождитесь, — обратилась она к своему спутнику, — пока продукты будут упакованы, и отнесите их в машину. Я буду у бакалейщика, так что встретимся там.

— Хорошо, моя дорогая.

— Вот так каждый день, Марсель, — вздохнул мужчина, обращаясь к продавцу.

— Отбивные действительно были тонкими? — спросил тот.

— Бог мой, конечно, нет! Но она чувствует себя лучше, когда я с ней соглашаюсь, ты же знаешь это, — ответил мужчина, доставая сигареты.

— А где же сейчас маркиз?

— Здесь неподалеку ждет проститутку из Тулона. После обеда я должен отвезти его домой. Он будет в стельку пьян. Он пользуется для этих занятий комнатой Жан-Пьера, расположенной над кухней. Ты знаешь об этом.

— Да, слышал.

При упоминании имени Жан-Пьер, пациент доктора Восборна отвлекся от витрины с дичью. Это был автоматический рефлекс, но движение привлекло внимание продавца.

— Что вы хотите?

Наступило время показать знание французского языка.

— Мне рекомендовали вас мои друзья из Ниццы, — его произношение напоминало сейчас бульвар Орсей, а не Ле Бок дю Мер.

— О! — владелец магазина быстро произвел переоценку посетителя. Среди его клиентов, особенно молодых, очень часто попадались такие, для кого высшим достижением было выглядеть прямо противоположно своему положению. Обычные туристские шорты считались особенно роскошным нарядом. — Вы тут впервые, месье?

— Моя яхта требует небольшого ремонта, поэтому мы не смогли добраться до Марселя всей компанией. Но нам понадобится около дюжины уток и, скажем, дюжины полторы отбивных.

— О, конечно! Всегда к вашим услугам.

— Прекрасно. Чуть позже я пришлю нашего кока прямо к вам, — пациент переключил внимание на мужчину средних лет, беседовавшего ранее с хозяином лавки.

— Между прочим, я мог ослышаться. Ради бога, извините меня. Этот маркиз, которого вы упоминали, это случаем не болван де Амбо? Мне кажется, что у него где-то здесь должно быть имение?

— О нет, сэр, — доверительно сообщил ему продавец, — это не он. — Я служу у маркиза де Шамбо, — гордо произнес ему слуга. — Великолепный человек, но со своими маленькими слабостями. Неудачная женитьба, сэр, очень неудачная. Это не секрет, об этом знают все.

— Шамбо? Да, мы кажется с ним встречались. Слегка полноватый и невысокого роста?

— Нет, сэр. Напротив, он достаточно высок. Я бы даже сказал, что он немного похож на вас. — На самом деле?

Бывший пациент доктора Восборна быстро и тщательно изучил входы и внутренние помещения небольшого двухэтажного кафе. На первый этаж вела лестница со стороны главного входа. Внутри находилась служебная лесенка, которая шла на второй этаж. Ее, вероятно, использовала прислуга. Еще было окно, которое позволяло видеть всех, кто пользуется этой лесенкой.

Он решил подождать. А пока он разглядывал автомобили перед главным входом, пытаясь угадать, который из них принадлежал маркизу.

Деньги... Женщина появилась приблизительно в час дня. Ее светлые волосы развевались на ветру, грудь была туго обтянута блузкой, а загорелые ножки были просто чудесными. Шамбо имел слабости, но у него определенно был вкус. Через двадцать минут он увидел через окно, как девушка поднялась наверх по служебной лестнице. Менее чем через минуту в оконном проеме появилась другая фигура, и точно так же поднялась наверх. Это был мужчина. Пациент отсчитывал минуты. Он надеялся, что у маркиза должны быть часы. Придерживая парусиновый рюкзак за лямки, пациент двинулся по каменным плитам тротуара к входу кафе. Войдя внутрь, он повернул налево в сторону фойе, пропустив перед собой пожилого мужчину, который двигался по направлению к служебной лестнице. Поднявшись на второй этаж, он прошел мимо туалетов и направился в тот угол, где по его представлениям на первом этаже должна была находиться кухня. В этом месте была дверь. Немного подождав, когда пожилой мужчина пройдет в туалет, он инстинктивно и без раздумий четко приподнял рюкзак и прижал его к центру дверной панели. Он уверенно удерживал его вытянутыми руками, затем отступил назад и нанес мгновенный удар плечом по рюкзаку, одновременно опуская правую руку вниз, чтобы успеть ухватить дверь, не позволяя ей врезаться в стену при ударе. Никто на первом этаже не услышал этого приглушенного налета.

— Дьявол!

— Тихо!

Маркиз де Шамбо отбросил обнаженную женщину, пытаясь подняться, но зацепившись о край кровати, растянулся на полу. Он походил на персонажа из комической оперы: крахмальная рубашка, завязанный узлом галстук и черные шелковые носки. Больше ничего на нем не было. Женщина натягивала на себя покрывало, желая таким образом уменьшить нескромность ситуации.

Пациент произнес свои команды быстро и отчетливо:

— Не шуметь! Я никого не трону, если вы будете все точно исполнять.

— Вас наняла моя жена! — глотая слова, проговорил маркиз, уставившись на незнакомца. — Я заплачу вам больше!

— Неплохое начало, — похвалил его пациент. — Снимите галстук и рубашку, потом носки. — Тут он заметил блестящий золотом браслет на руке маркиза. — И часы... Через несколько минут перевоплощение было завершено. Вещи маркиза были не совсем по размеру, но их качество было несомненным. Кроме того, часы были вполне приличной фирмы, а в бумажнике затерялось свыше 30 тысяч франков. Ключи от машины производили потрясающее впечатление: они были на брелке из чистого золота и были снабжены предохранительным устройством.

— Ради бога, дайте мне вашу одежду! — выкрикнул маркиз, начиная осознавать нелепость своего положения.

— Весьма сожалею, что не смогу удовлетворить ваше законное желание, ответил пациент, — складывая вместе со своей одеждой одежду светловолосой женщины.

— Вы не должны брать мои вещи! — завизжала она.

— Я просил бы вести себя тихо.

— Хорошо, хорошо, — вынужденно успокоилась она, — но вы не должны... — Я должен, — он осмотрел комнату и на столике у окна обнаружил телефон. — Теперь вас больше никто не побеспокоит, — добавил он, поднимая с пола рюкзак. — Наслаждайтесь жизнью, она так коротка!

— Вы не уйдете так просто! Полиция вас поймает!

— Полиция? Вы действительно полагаете, что сможете вызвать полицию? Будет составлен протокол, будут соблюдены все формальности, и весьма подробно будут описаны все факты дела. Не думаю, что это хорошая идея в вашем положении. Я думаю, что вам лучше дождаться того парня, который должен забрать вас после обеда. Уверен, что это самый лучший выход. А потом вы придумаете гораздо лучшую историю, чем та, которая тут случилась. Маркиз, можете трахать ее, пока не успокоитесь. Желаю счастья!

Незнакомец покинул комнату, прикрыв за собой разбитую дверь.

“Вы не беспомощны. Вы должны найти свой путь”.

У него были способности к выживанию, и это немного пугало. Что чаще всего повторял Восборн? Что его таланты и способности вернутся к нему. “Но вряд ли вы сможете связать их со своим прошлым”. Прошлое. Какое оно было, если судить по тем способностям, которые он проявил в течение последних суток? Где он научился увечить людей ударами ног или рук? Как он узнал, куда следует наносить удары? Кто научил его добиваться от окружающих насильственных компромиссов? Как он находил в нужный момент верный шаг в своем поведении? Где он научился тому, чтобы заметить возможность немедленного вымогательства в простой беседе, которая происходила в мясной лавке? Бог мой, как он мог это сделать?

“Чем больше вы сопротивляетесь происходящему, чем больше вы распинаете себя, тем хуже вы будете себя чувствовать”.

Он сосредоточился на дороге и на панели управления, отделанной красным деревом. Сидя в кабине “ягуара” вместе с ключами, позаимствованными у маркиза, пациент доктора Восборна рассматривал приборы управления. Расположение их было необычным. Его прошлое ничего не подсказывало о таких машинах.

Менее чем за час он пересек мост через широкий канал и понял, что почти добрался до Марселя. Маленькие квадраты каменных домов, как бы выступающие из воды, узкие улицы и стены покрывали все окрестности Старой Гавани. Он знал и не знал эту картину. Высоко вдали, на одном из холмов, проступал силуэт кафедрального собора со статуей Святой Девы на шпиле. Нотр-Дам-де ла Гард... Название само пришло к нему. Он видел этот собор раньше и как бы не видел его никогда.

О, боже! Останови это!

Через несколько минут он уже находился в пульсирующем центре города, проезжая вдоль заполненной людьми улицы, с одной стороны которой располагались дорогие магазины, в зеркальных витринах которых отражались лучи полуденного солнца, а с другой стороны бесконечные кафе, выходящие прямо на тротуар. Он свернул налево, направляясь к аккуратному заливу мимо больших складов и маленьких фабрик.

“Инстинкт. Нужно следовать инстинкту”.

Ничем нельзя пренебрегать. Каждая возможность должна быть немедленно использована. Пациент выбрал место для стоянки, припарковав машину у обочины, и вышел. Невдалеке за металлической изгородью виднелась дверь большого гаража. Вокруг сновали механики в спецодежде. Он прошелся вблизи их, рассеянно оглядывая все, что попадалось на глаза, пока, пока не заметил человека в халате, небрежно заколотой булавкой. Инстинкт заставил его приблизиться.

Остальное заняло менее десяти минут. Объяснения были сведены к минимуму, переправка “ягуара” с перебитыми номерами в Северную Африку была гарантирована.

Ключи с серебряной монограммой были обменены на шесть тысяч франков, ровно одну пятую стоимости машины доктора, вернее маркиза де Шамбо. После этого он поймал такси и попросил отвезти его к ростовщику, репутация которого не отличалась бы особым блеском, и который не задает слишком много вопросов. Просьба была понятной, ведь это был Марсель. И через полчаса золотой браслет-часы уступили место на руке хронометру фирмы Сейко с компенсацией в виде 800 франков. Все имело свое значение, а хронометр имел противоударный механизм.

Между тем, время шло. Следующей остановкой был средних размеров магазин в юго-западной части улицы Каннабьер. Одежда была выбрана с полок и с вешалки, оплачена и одета в примерочном помещении, взамен там была оставлена немного неподходящая по размеру одежда маркиза де Шамбо. На стенде в соседнем зале он выбрал мягкий кожаный чемодан: в него были помещены дополнительные покупки вместе с брезентовым рюкзаком. Он взглянул на часы: было около пяти часов, вполне подходяще, чтобы найти подходящий отель.

Практически, он не спал уже несколько дней, и перед свиданием на улице Сарацинов необходимо было немного отдохнуть. Это свидание было подготовкой к более ответственному свиданию в Цюрихе.

Он лежал на кровати, уставившись в потолок, и не спал. Отблески уличных фонарей вырисовывали причудливые картины на гладкой ровной поверхности стен и потолка. Ночью в Марселе наступала быстро, и вместе с ней к нему возвращалось неосознанное чувство свободы. Это было похоже на то, как гигантское одеяло, сшитое из тишины и темноты, заглушало т отгораживало от него грубый и слепящий дневной свет. Про себя он узнал еще кое-что: ночью он чувствовал себя гораздо увереннее. Как полуголодный кот, который предпочитает охотиться ночью. Здесь же было противоречие: в течение всего времени, проведенного в Порт-Нойра, он жаждал только солнечного света и ничего больше.

Что же с ним случилось? Он изменился. Вот что произошло. Недавние события уличали во лжи мысль об успешной охоте на дичь ночью. Двенадцать часов назад он находился на рыбацкой лодке в Средиземном море с целым набором целей в голове и двумя тысячами франков, спрятанных на поясе. Две тысячи франков несколько меньше, чем пять сотен американских долларов согласно курса обменного стола в холле отеля. Теперь же он был полностью экипирован и отдыхал в приличном отеле, имея чуть больше 23 тысяч франков, лежащих в роскошном бумажнике, принадлежащем маркизу де Шамбо. Это почти шесть тысяч американских долларов. Откуда он появился, если он способен делать то, что сделал? “Остановить мысли! Не думать!”

Улица Сарацинов была очень старым и очень известным местом. Ее длина не превышала 200 ярдов. Сплошной стеной стояли почти не освещенные старые каменные здания, окутанные туманом, поднимающимся от залива. Это было удобное место для встреч людей, которые не хотели иметь лишних свидетелей. Единственное место, где пробивался свет и были слышны звуки музыки, было кафе Ле Бок дю Мер. Оно находилось прямо в центре узкой улочки, в доме начала XIX века. Часть помещения была переделана под огромный бар со столиками, примерно столько же места занимали места для более уединенных встреч: там были расположены кабинки. Он медленно шел по центру между заполненными столиками, пробивая себе дорогу сквозь дыма, качающихся рыбаков, пьяных матросов и размалеванных проституток. Он вглядывался в посетителей кабинок, делая вид, что ищет членов своего экипажа, пока не увидел капитана рыбацкой лодки.

— Садитесь, — пригласил шкипер. — Мне показалось, что вы бывали тут раньше.

— Вы сказали между девятью и одиннадцатью. Сейчас четверть одиннадцатого.

— Вы протянули время, значит вам платить за виски.

— С удовольствием. Закажите что-нибудь поприличней, если тут вообще такое есть.

Худой, бледнолицый мужчина рассмеялся. Все шло хорошо.

Вопрос с паспортом был самым сложным, так как любая попытка переделать его могла привести к катастрофе. Однако, при большой тщательности, мастерстве, профессиональном оборудовании и виртуозной работе — это было возможно.

— Сколько?

— Работа и оборудование стоят недешево. 25 сотен франков. — Когда я смогу его получить?

— Мастерство и аккуратность требуют времени. Три или четыре дня, и даже такой срок уже давит на мастера. Он будет недоволен спешкой.

— Даю еще тысячу франков, если получу его завтра.

— Около 10 утра, — быстро сказал бледнолицый. — Все заботы я беру на себя.

— И тысячу франков, — перебил его хмурый капитан. — Что вы вывезли с Порт-Нойра? Уж не алмазы ли?

— Талант, — бессознательно буркнул он.

— Но мне нужна фотография, — заявил посредник.

— Я сделал ее где-то по пути в пассаже, — проговорил пациент, доставая из кармана небольшую квадратную карточку. — Уверен, что вы сделаете из нее то, что надо.

Место утренней встречи было согласовано, стаканы опустели, а капитан уже свернул под столом пять сотен франков. Совещание было закрыто. Покупатель вышел из кабинки и стал пробираться к выходу через кричащую толпу.

Это случилось так быстро и неожиданно, что времени на раздумье не было. Только реакция. Интуиция казалась случайной, однако глаза, уставившиеся на него, случайными не казались. Казалось, что они вылезают из орбит, расширяясь от недоверия и находясь на грани ужаса.

— Нет! О боже, нет! Этого не может быть! — человек растерянно заметался в толпе.

Пациент подался вперед, захватывая рукой его плечо.

— Погодите минутку!

Человек метнулся вперед, в панике вырываясь.

— Вы! Вы должны были умереть! Вы не должны жить!

— Я жив. Что вы знаете?

Лицо человека искривилось, глаза бегали, рот был открыт и в него с шумом втягивался воздух. Неожиданно он выхватил нож: щелчок открывшегося лезвия был слышен даже сквозь окружающий их шум. Рука рванулась вперед, сейчас она со сталью ножа была направлена в грудь пациента. Он резко бросил правое предплечье вниз и стал раскачивать его маятником в разные стороны.

— Я все равно прикончу тебя! — со свистом хрипел нападающий.

Пациент резко повернулся, высоко поднимая при этом левую ногу. Его каблук врезался в тазовую кость противника.

— Че-сай!

Эхо этого звука в его ушах заглушило на миг окружающий шум.

Человек врезался в группу людей за ближайшим столиком. Нож выпал из его руки. Оружие было видно всем. Отовсюду послышались нарастающие крики людей, как магнитом стягивающихся в одну точку, руки напряжены, кулаки сжаты.

— Убирайтесь отсюда!

— Решайте свои проблемы в другом месте!

— Нам не нужна полиция, вы, пьяные свиньи!

Грубый и злобный марсельский диалект превратился в сплошную какофонию.

Пациент, слушая эти звуки, наблюдал, как его несостоявшийся убийца исчез в широко распахнутой входной двери.

Кто-то, кто хотел прикончить его, и считал его трупом, теперь знал, что он жив.

Глава 4

Салон “Каравеллы”, совершающей рейс в Цюрих, был забит до отказа. Где-то плакал ребенок, вслед за ним принялись хныкать и другие дети, в то время как родители старались их отвлечь или успокоить. Самолет покачивало. Большинство остальных пассажиров оставалось внешне спокойными, только более частое употребление виски выдавало из волнение. Напряженный полет всегда действовал по-разному на разных людей, но никто из них не избежал мысли о полной безынициативности, когда эта металлическая сигара несется на высоте более 30 тысяч футов над землей.

Пациент доктора Восборна сидел у иллюминатора. О чем он думал? Слова доктора снова и снова возвращались к нему.

“Всякий раз, когда вы наблюдаете стрессовую ситуацию и у вас есть время, дайте вашему рассудку самостоятельное движение. Наблюдайте и анализируйте ассоциации, как только сможете, пусть ваша голова наполнится словами и картинами. Во всем этом вы сможете найти истину”.

Пациент продолжал упорно смотреть в иллюминатор, сознательно стараясь вызвать бессознательные воспоминания, концентрируя внимание на естественном, полном удивительного ужаса пространстве, находящегося снаружи за стеклом, и тем самым заставляя воображение воссоздать для него вновь картины из далекого теперь прошлого.

Они стали появляться, но весьма медленно. Вновь была темнота, но теперь к ней прибавились звуки ветра, сильно давящего на уши, как бывает при взрывах... Голова... Его голова... Упругие потоки воздуха резко обжигали левую часть головы, хлестали кожу, заставляя его постоянно поднимать левое плечо для защиты от этого жуткого потока... Левое плечо... Левая рука... Рука его была поднята, ладонь, одетая в перчатку, крепко сжимала металлический угол неизвестного предмета, правая рука держалась за... Стальной трос, ожидая какого-то знака, команды... Сигнал... Яркая вспышка или толчок в плечо, или оба вместе. Сигнал... Теперь пора... И он бросился. В темную пустую бездну... Его тело падало, кувыркалось в бурных потоках ночного неба. Он прыгал... С парашютом!

— Вам плохо?

Его безумные грезы рухнули, беспокойный пассажир на соседнем кресле тормошил его левую руку высоко поднятую вверх, напряженную и негнущуюся. Правая рука была крепко прижата к груди, ее пальцы крепко сжимали ткань одежды. На его лбу выступили крупные капли пота. Наконец это случилось. Что-то еще мимолетно возникло в его воображении — бессознательное и туманное.

— Извините, — пробормотал он, опуская руки, — я забылся, — добавил он, бессмысленно глядя на окружающих.

Самолет сделал небольшой вираж и опять выровнялся, подобно детской игрушке. Неподдельные улыбки снова вернулись на растерянные лица стюардесс и все опять пришло в нормальное состояние.

Пациент осмотрелся по сторонам: ничего такого не случилось. Он был настолько поглощен видениями и звуками, пришедшими к нему неизвестно откуда, что до сих пор отчетливо воспринимал все это в своем воображении: ночной прыжок с самолета... Сигналы... Стальной трос... Все эти подробности существенно дополняли картину.

Он прыгал с парашютом. Где? Почему?

“Стоп... Прекратить мучить себя!”

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, он вытащил из кармана переделанный паспорт и открыл его. Имя Джерри Р.

Было заменено на Джордж Р., а фамилия Восборн была оставлена, Так как она была достаточно распространенной и не было никаких причин для ее замены. Вклейка фотографии, как впрочем и ее качество, были выполнены превосходно. Во всем ощущалась рука профессионала.

Номера идентификации были заменены, чтобы была гарантия проверки их на иммиграционном компьютере.

“Джордж Р. Восборн”.

Он не мог сразу привыкнуть к имени, но, в конце концов, это занимало его гораздо меньше, чем основной вопрос: знать, кто он был на самом деле. Ответ должен быть в Цюрихе. В Цюрихе можно...

— Мадам и месье. Мы заканчиваем наше путешествие в Цюрихе.

Он знал название отеля. “Кариллон дю Лак”. Он назвал его водителю такси без раздумий. Где он мог его прочитать? Может, на рекламе, которой были заполнены стенды в аэропорту? Нет, он знал, как выглядит холл: тяжелое, темное, полированное дерево, подобное чему-то... Окна, выходящие на озеро. Он бывал там раньше, он стоял здесь раньше точно так же, как стоит сейчас перед барьером, отделанном мрамором, когда-то давным-давно... Все это было подтверждено словами, которые произнес дежурный клерк, поднимаясь из-за стола.

— Как мы рады вновь видеть вас здесь, сэр. Прошло уже много времени, когда вы были здесь в последний раз.

“Я был здесь? Сколько времени прошло с тех пор? Почему он не называет меня по имени? Боже мой! Я не знаю его! Я не знаю себя! Господи, помоги мне! Пожалуйста, помоги мне!”

— Я полагаю, что да, — произнес он. — Окажите мне любезность, будьте добры. Я вывихнул руку и затрудняюсь разборчиво заполнить карточку для регистрации. Не могли бы вы заполнить ее, а я бы только подписал?

Пациент затаил дыхание. Предположим, что вежливый клерк попросит его напомнить или произнести его имя по буквам, что же тогда?

— О, конечно, — клерк взял на столе бланк, перевернул его и аккуратно стал его заполнять. — Может быть, к вам пригласить дежурного врача?

— Возможно, позже, но не сейчас.

Клерк продолжал писать, затем поднял карточку и, повернув ее, протянул для подписи посетителю. “Мистер Дж. Борн, Нью-Йорк, США”. Он уставился на карточку, как под гипнозом, завороженный этой записью. Он имел имя, по крайней мере, часть его. А потом страну и город, которые считались его постоянным местопребыванием. Это уже кое-что... Дж. Борн. Джон? Джеймс? Джозеф? Что означало это Дж.?

— Что-то не так, мистер Борн? — спросил обеспокоенный клерк.

— Не так? Нет, все в порядке, — он взял ручку, помня о поврежденной руке. Должен ли он написать полное имя? Нет, он должен расписаться точно так же, как это было указано на карточке.

“Мистер Дж. Борн”.

Он вывел имя настолько естественно, насколько мог, стараясь лишь следовать картинам воспоминаний, если они проявятся в этот момент. Ничего не рвануло и не взорвалось, он просто написал незнакомое имя.

— Вы заставили меня поволноваться, мистер, — сказал клерк. — Я думал, что допустил ошибку. Вся эта неделя была у меня очень напряженная, а сегодняшний день особенно. Но между тем я был уверен, что не ошибся.

— А кто в этом сомневается?

“А если бы он ошибся? Сделал ошибку? Мистер Дж. Борн не должен думать о мелочах”.

— Мне никогда не приходилось сомневаться в вашей памяти... Герр Штоссель, — повторил пациент, глядя на расписание дежурств, висевшее на стене позади клерка.

— Вы так великодушны, — клерк подался вперед. — Полагаю, что ваше обслуживание будет таким же, как и раньше?

— Что-то может измениться, — произнес Дж. Борн. — Какой сервис был у нас раньше?

— На каждый звонок по телефону или посещение вас, я должен отвечать, что вы вышли из отеля, после чего немедленно сообщать вам об этом. Единственным исключением была ваша фирма в Нью-Йорке. Тредстоун, 71, корпорейшн, если я не забыл.

“Еще одно интересное замечание! Он мог уточнить этот факт по междугородному телефону. Фрагменты стали собираться в картинку. Настроение улучшается”.

— Пусть так и остается. Я не забуду вашей аккуратности.

— Это Цюрих! — воскликнул счастливый клерк, пожимая плечами. — Вы всегда были очень щедры на похвалу, мистер Борн.

Когда он последовал за мальчиком к лифту, некоторые вещи стали для него проясняться. У него было имя, и он понял, почему это имя так хорошо помнил дежурный клерк такого отеля, как “Кариллон дю Лак”. Кроме имени, у него была страна, город и фирма. И в то время, когда он посещал Цюрих, то обычно принимал меры предосторожности против нежелательных встреч. Вот этого он уже не мог понять. Предосторожность должна быть либо абсолютной, либо ее не должно быть совсем. Какой смысл в ограниченном прикрытии? Это несколько удивило и озадачило его.

“Где я нахожусь? Найдите меня. Я не буду укрываться, и в итоге кое-что узнаю”.

Это не были профессиональные рассуждения. Это были только эмоции, а все, что он узнал о себе за последние 48 часов, говорило о том, что он был профессионалом. Он не мог пока выяснить природы этого профессионализма, но что касается его уровня, то сомнений здесь быть не могло.

Голос телефонистки из Нью-Йорка страдальчески замирал. Однако, ответ ее был неприятно точен и окончателен.

— Ни этой, ни подобной ей компании нет в телефонной книге Нью-Йорка. Я уже проверила по всем отделениям и частным телефонам. Если вы дадите мне еще что-нибудь из названия, или вид деятельности, в котором компания принимает участие, я продолжу поиски и постараюсь вам помочь.

— Нет, только это: Тредстоун, 71, Нью-Йорк.

— Все это очень странно, сэр. Я уверена, что если бы это имя было в книге, то я бы ни за что его не пропустила. Мне очень жаль.

— Благодарю вас за хлопоты, — вздохнул Дж. Борн, отодвигая телефон. Продолжать было бесполезно. Название фирмы было скорее всего разновидностью кода и не позволяло простым абонентам из отеля получать какую-либо информацию. Он отправился в бюро, где он оставил на хранение бумажник маркиза и хронометр фирмы Сейко. Вскоре вещи заняли надлежащие им места. Он приблизился к зеркалу и спокойно произнес:

— Ты — Дж. Борн, гражданин США, житель города Нью-Йорк и, вполне возможно, что номера 0-7-17-12-0-14-26-0, самая важная вещь в вашей жизни.

Яркое солнце освещало сквозь кроны деревьев элегантную Банкофштрассе, отражаясь в витринах магазинов и отбрасывая квадратные тени банковских зданий, попадавшихся на пути его лучей. Это была улица, где существовали массивность архитектуры и деньги, безопасность и надменность, решительность и легкомыслие, и пациент доктора Восборна, несомненно, бродил по ее тротуарам и раньше.

Борн прогуливался по Беркли-плац, которая выходила к озеру с его многочисленными набережными, тянувшимися вдоль берега, украшенными газонами и цветниками особенно роскошными в это время года. Он мог представить их в своем воображении. Видения снова возвращались к нему, но связных воспоминаний не было. Он еще раз прошелся по Банкофштрассе, инстинктивно чувствуя, что Джементшафт Банк находится в ближайшем к нему зданию из белого камня. Не торопясь, он направился к нему. Приблизившись к массивным стеклянным дверям, он надавил на центральную панель. Дверь с правой стороны открылась очень легко, и он очутился в холле, пол которого был отделан коричневым мрамором. Когда-то он уже стоял на нем, но картины эти не были отчетливыми. У него было странное ощущение, что это место следует избегать. Но сейчас этого делать не следовало.

— Что вам угодно, монсеньор?

Мужчина, задавший этот вопрос, был одет в визитку. Красная бутоньерка указывала на достаточно ответственную должность говорившего. То, что он говорил по-французски, объяснялось одеждой посетителя. Даже такие мелкие служащие проявляли здесь учтивость. Это был Цюрих.

— У меня важное личное дело, которое мне хотелось бы обсудить, ответил Дж. Борн по-английски, вновь удивленный словами, которые он произнес так непринужденно. Использование английского языка преследовало две цели: во-первых, он хотел видеть удивление этого гнома по поводу ошибки, и во-вторых, он хотел избежать мелких неточностей в предстоящем разговоре.

— Извините, сэр, — произнес человек. Его брови выгнулись, он изучал пальто посетителя. — Лифт слева, на первом этаже. Вас встретит секретарь. Секретарь, к которому он был направлен, был мужчина средних лет с коротко подстриженными волосами и носил очки в черепаховой оправе. Его лицо имело застывшее выражение, глаза смотрели жестко и с любопытством.

— У вас конфиденциальное дело, сэр? — просил он, повторяя слова посетителя.

— Да.

— Пожалуйста, вашу сигнатуру, сэр, — проговорил он, доставая канцелярские принадлежности и бланки.

Клиент понял, что от него хотят. Никакого имени не требовалось. “Написанные от руки цифры заменяют имя... Они являются сигнатурой держателя счета. Это стандартная процедура”, — говорил доктор Восборн. Пациент написал последовательные группы цифр, стараясь не напрягать руку, чтобы запись получилась непринужденной. Затем он протянул бланк секретарю, который изучив его, поднялся со стула и указал рукой на ряд узких дверей со стеклами, словно подернутыми морозным узором.

— Подождите в четвертой комнате сэр, к вам немедленно подойдут.

— Комната четыре?

— Да, четвертая дверь слева. Она закрывается автоматически.

— Это необходимо?

Секретарь удивленно взглянул на Борна.

— Это находится в прямой связи с вашими указаниями, — вежливо сказал он. — Счет с тремя нулями. Держатели такого счета, как правило, предварительно договариваются о встрече по телефону, и им обеспечивается надлежащий прием.

— Я знаю этот порядок, — солгал Борн с небрежностью, которой даже не почувствовал. — Просто я очень спешу.

— Я передам бланк на проверку, сэр.

— Проверку? — мистер Дж. Борн из Нью-Йорка ничем не мог себе помочь. Это слово прозвучало как сигнал тревоги.

— Сигнатура должна быть проверена, сэр, — секретарь поправил свои очки. Это движение должно было скрыть его руку, опущенную им в ящик стола. — Я полагаю, что вам лучше подождать в четвертой комнате, сэр.

Предложение было не просто вежливостью. Это был приказ, команда, которая читалась в жестких преторианских глазах секретаря.

— Почему нет? Попросите только их поторопиться, будьте добры.

Борн направился к четвертой двери, открыл ее и вошел внутрь. Дверь закрылась автоматически, был отчетливо слышен щелчок замка. Он бросил взгляд на узорчатые стеклянные панели, покрывающие почти всю площадь дверного проема. Это было не простое матовое стекло, каждая панель внутри была армирована тонкими металлическими проводами. Если стекло разбить, то немедленно раздастся сигнал тревоги. Сейчас он находился в клетке, ожидая вызова.

Остальной интерьер этой небольшой комнатки был выполнен с большим вкусом: два кожаных кресла, стоящие рядом, напротив них небольшой диван, и около каждого кресла маленький изящный столик. В дальнем конце имелась другая дверь, выделяющаяся резким контрастом к общей обстановке. Она была сделана из стали. На столиках валялись газеты и журналы на трех языках. Борн уселся в кресло и взял в руки парижское издание “Геральд Трибюн”. Он читал текст, но из прочитанного ничего не воспринимал. Визитеры могли возникнуть каждую секунду. Он мысленно пытался найти путь для маневра. Маневр без памяти, только путем инстинкта. Наконец, стальная дверь открылась, являя высокого стройного человека с орлиным профилем и тщательно ухоженной прической. Человек вежливо протянул руку. Его английский, сдобренный швейцарским диалектом, был утонченным и почти изысканным.

— Очень приятно встретить вас. Извините за некоторую задержку, которая выглядит несколько смешно.

— Почему?

— Боюсь, что вы слегка напугали нашего секретаря. Его зовут герр Кониг. Ведь крайне редко случается, когда владелец счета с тремя нулями появляется без предварительного звонка. Встаньте на его место и вы все поймете. Необычные ситуации всегда выводят его из себя. Но для меня день был чрезвычайно удачным. Меня зовут Вальтер Апфель. Апфель, — повторил он. — Пожалуйста, проходите, сэр.

Банковский чиновник освободил руку клиента и пригласил его по направлению к стальной двери. Находящаяся там комната имела форму латинской цифры пять. Она была отделена деревянными панелями. Мебель была комфортабельная и дорогая, широкий письменный стол располагался лицом к окну, выходящему на Банкофштрассе.

— Весьма сожалею, что взволновал секретаря, — произнес Борн. — Это все из-за суеты. У меня остается очень мало времени.

— Да, он сообщил мне об этом, — Апфель обошел вокруг стола и кивнул на кожаное кресло перед ним. — Садитесь сюда, пожалуйста. Одна или две формальности, и мы сможем очень тщательно обсудить ваши дела.

Когда оба сели, чиновник сразу достал несколько бланков, которые отличались от тех, что заполнял Кониг. — Вашу сигнатуру, пожалуйста. Раз пять, как минимум, и этого будет достаточно.

— Не понимаю, я только что проделал подобную процедуру.

— И очень успешно. Проверка подтвердила ее.

— А почему же теперь вы начинаете все снова?

— Сигнатура должна быть подвергнута графологической экспертизе. Это обычное правило, и оно не должно вас беспокоить. Графологическое сканирующее устройство сверит ваши записи с теми, что были сделаны вами раньше. — Апфель улыбнулся, протягивая ему ручку. — Кониг настаивает на уточнении. Мне просто неудобно ему отказать.

— Весьма осмотрительный человек, — заметил Дж. Борн, беря ручку и начиная писать. Он начинал уже четвертую группу, когда банкир остановил его.

— Достаточно. Остальное будет пустой тратой времени, — он вставил лист бумаги с группами цифр в щель на правой стороне стола и нажал кнопку. На мгновение там возник яркий свет, который быстро погас. — Здесь у нас сделано устройство для передачи изображения сигнатуры непосредственно в сканирующее устройство, работающее совместно с компьютером. Если к нам заявится самозванец, не знающий этой процедуры, он легко может быть обезврежен.

— Но как, если он проделает все эти операции? У него будет хоть какой-то шанс исчезнуть?

— В этот кабинет ведет лишь одна дверь и, соответственно, имеется лишь один выход. Я думаю, что вы слышали звук автоматического защелкивания замка, когда входили сюда?

— И видел армированные металлом стеклянные двери, — добавил клиент.

— Тогда вам должно быть все понятно. Самозванец угодит в ловушку.

— Предположим, что он будет вооружен?

— Вы же не вооружены, например.

— Меня никто не обыскивал.

— Эта операция производится у нас в лифте: там стоят датчики. Если клиент будет иметь при себе оружие, лифт остановится на полпути между первым и вторым этажами.

— Вы все весьма тщательно продумали.

— Пытаемся обеспечить клиентам максимальные удобства и безопасность. Зазвонил телефон. Апфель взял трубку.

— Да? давайте... — он взглянул на Борна. — Сейчас ваши документы будут здесь.

— Это произошло действительно быстро.

— Герр Кониг заказал их несколько минут назад. Он просто ожидал результатов графологической экспертизы, — Апфель открыл ящик и вынул оттуда связку ключей. — Я думаю, что сейчас он разочарован. Он был уверен, что тут что-то неладно.

Стальная дверь отворилась, и секретарь внес металлический контейнер черного цвета, который он положил на стол рядом с подносом. На подносе находилась бутылка шампанского и два стакана.

— Вы довольны своим пребыванием в Цюрихе? — поинтересовался банкир скорее для того, чтобы заполнить возникшую паузу.

— Вполне. Моя комната выходит на озеро. Прекрасный вид, очень спокойно и уютно.

— Великолепно, — произнес Апфель, наполняя стакан клиента.

Кониг вышел, закрыв за собой дверь.

Банкир вернулся к делам.

— Здесь ваш счет, сэр, — сообщил он, снимая с кольца один из ключей. — Открыть замок для вас, или вы предпочитаете это сделать сами?

— Продолжайте. Можете открыть сами.

Банкир недоуменно взглянул на Борна.

— Я сказал, что только отпереть замок, но не открывать его. Это уже не моя привилегия, не моя собственность.

— Почему?

— Поскольку теперь ваши права на счет подтверждены, я ни во что не должен вмешиваться.

— Предположим, что я хочу сделать перевод денег для другого лица?

— Это можно сделать с указанием вашей сигнатуры на бланке перевода.

— А если переслать деньги в другой банк, вне Швейцарии, но для меня же?

— Для этого уже потребуется имя. При обстоятельствах идентификации определяется как моей ответственностью, так и моей привилегией.

— Открывайте.

Банкир открыл контейнер. Дж. Борн затаил дыхание, где-то внутри возникла резкая боль. Апфель вынул пачку документов. Глаза его были прикованы к колонке цифр в верхнем правом углу страницы. Выражение его физиономии изменилось. Его нижняя губа чуть искривилась, нарушая общую линию. Он подался вперед и протянул бумаги их владельцу. Немного ниже названия банка, которое было выведено крупными буквами по верхнему краю листа, шел текст, напечатанный на машинке английским шрифтом на языке, привычном для клиента.

Счет: ноль — семь — семнадцать — двенадцать — ноль — четырнадцать двадцать шесть — ноль.

Имя: не указано по юридическим нормам и требованию владельца: находится в отдельном опломбированном конверте.

Текущая сумма и депозит: 11.850.000 франков. Пациент осторожно выдохнул, неотрывно глядя на запись. Он был готов к чему угодно, но только не к этому. Это также испугало его, как и все эксперименты за последние шесть месяцев. Даже грубый подсчет суммы показывал, что на его счету свыше четырех миллионов американских долларов. “Каким образом? Почему? 4 миллиона!”

Стараясь унять дрожь в руках, он перелистал страницы. Они были пронумерованы. Все поступающие суммы более чем “скромных” размеров: самая меньшая из них составляла около трехсот тысяч франков. Наконец, он добрался до первого поступления. Оно было сделано сингапурским банком и было самым значительным по размерам: Два миллиона семьсот тысяч малайзийских долларов, конвертированных в 5175000 швейцарских франков. Ниже он нашел небольшой конверт: инструкции владельца.

— Я хотел бы это проверить.

— Да, конечно, это ваше право! — воскликнул Апфель.

Борн перевернул конверт. На обратной стороне стояла печать Джементшафт Банка. Он сломал печать, вынул содержимое и прочитал:

Владелец: Джейсон Чарльз Борн.

Адрес: не указан.

Гражданство: США.

“Джейсон” — промелькнуло у него в голове.

Дж.

Означало Джейсон! Его имя было Джейсон Борн. Борн не означало ничего, Дж. Борн оставалось чем-то призрачным, но сочетание Джейсон Чарльз Борн ставило все на свои места. Он был Джейсон Борн, американец. Сейчас он опять ощутил боль в груди, шум в ушах нарастал, боль усиливалась. Что это такое? Почему ему кажется, что он вновь проваливается в бездну, в темное бесконечное пространство, заполненное водой?

— Что-то не так? — забеспокоился Апфель.

— Нет, все прекрасно. Мое имя Борн, Джейсон Борн.

“Как он произнес это? Не слишком ли громко”.

— Моя привилегия знать ваше имя, мистер Борн. Ваша идентификация будет по-прежнему оставаться строго конфиденциальной. Это слово ответственного чиновника Джементшафт Банка.

— Благодарю вас. Теперь вернемся к переводам. Я собираюсь перевести значительные суммы и для этого мне необходима ваша помощь.

— С большим удовольствием готов помочь вам во всех делах. Это моя обязанность.

Борн протянул руку к наполненному стакану.

Стальная дверь за ним закрылась. Через несколько секунд он сможет выйти из комнаты ожидания к секретарю, а оттуда уже пройти к лифту. Через минуту он уже будет идти вдоль Банкофштрассе, имея имя, значительную сумму денег и небольшие опасения перед будущим.

Он сделал все, что хотел. Доктор Джерри Восборн будет вознагражден за жизнь, которую он спас. Телеграфный перевод на сумму порядка трех миллионов швейцарских франков был отправлен в марсельский банк на закодированный счет, который известен лишь доктору из Порт-Нойра. Все, что тому оставалось, это приехать в Марсель и, предъявив номер счета, получить деньги.

Борн улыбался, представляя, как будет выглядеть физиономия Восборна, когда он получит деньги. Он будет вне себя от радости. Эксцентричный, постоянно полупьяный доктор был бы рад и сумме в десять или пятнадцать тысяч франков, а при такой внушительной сумме... Но это будет уже его проблемой.

Второй перевод на сумму в четыре миллиона был отправлен в парижский банк на улице Мадлен на имя Джейсона Ч. Борна. Перевод должен быть осуществлен по специальной почтовой связи, которая осуществлялась дважды в неделю. Герр Кониг заверил его, что все документы поступят в Париж в течение ближайших трех дней.

Последняя передача была менее значительной по сравнению с переводами. Сто тысяч франков в крупных купюрах были доставлены в кабинет Апфеля и переданы владельцу. Остающаяся на депозите сумма составляла свыше трех миллионов швейцарских франков. “Как? Почему? Откуда?” — удивился Борн.

Когда дела уже подходили к концу, секретарь доставил Апфелю небольшой конверт, обрамленный широкой черной полосой.

— Уне фише! — сказал он по-французски.

Банкир открыл конверт, вынул вложенную в него карточку, прочитал ее и вернул все Конигу.

— Процедура должна быть исполнена, — произнес он.

Кониг быстро вышел.

— Это что-то, что касается меня? — поинтересовался Борн.

— Только в случае перемещения таких огромных сумм, — успокаивающе улыбнулся банкир.

Щелкнул автоматический замок. Борн отворил застекленную дверь и вышел во владения Конига. В это же время здесь появились еще два человека, сидящие в противоположных углах помещения. Поскольку дольше они не прошли, то Борн подумал, что их счета значительно меньше. Он полагал, что до этого они заполняли счета и сейчас ждут момента, когда он уйдет.

Угловым зрением он уловил легкое движение. Кониг качнул головой, показывая обоим мужчинам на него. В тот момент, когда дверь лифта открылась, они живо поднялись. Борн повернулся. У мужчины справа он заметил компактную радиостанцию, которую тот вытащил из кармана пальто. Сейчас он что-то говорил в нее — быстро и отрывисто.

Мужчина слева держал правую руку под полой плаща. Когда он вынул ее, то в ней оказался черный автоматический пистолет 38-го калибра с гофрированной трубкой глушителя на стволе. Оба мужчины наступали на Борна, когда он задом входил в лифт.

Сумасшествие началось!

Глава 5

Двери лифта начали закрываться. Человек с радиостанцией был уже внутри, когда плечи его вооруженного напарника возникли между движущихся панелей двери. Его оружие было направлено на Борна.

Джейсон отклонился вправо. Это было мгновенной реакцией на опасность. Затем резко без промедления высоко поднял левую ногу одновременно поворачиваясь. Его пятка врезалась в руку владельца оружия, отбрасывая пистолет и его владельца в пространство холла. Два приглушенных выстрела предшествовали окончательному закрыванию дверей, но пули врезались в деревянную обшивку кабины. Борн закончил свой поворот. Теперь его плечо врезалось в грудь второго человека, правая рука держала его за пояс, а левая в это время вышибала из руки радиостанцию. Он размазал мужчину по стене. Радиостанция отлетела в угол, и из нее слышались слова:

— Генри! Где ты? В лифте?

В воображении Борна возник образ другого француза. Человек находился на грани истерии, он не верил своим глазам. Этот несостоявшийся убийца, исчезнувший в темноте улицы Сарацинов меньше суток назад. Этот человек не тратил время, а отправил телеграмму в Цюрих: тот, как они думали мертв, оказался жив. Даже чересчур жив. “Немедленно его уничтожить!” — таков был приказ.

Теперь Борн держал “радиста” перед собой, сжимая левой рукой его горло, а правой выворачивая его ухо.

— Сколько? — прорычал Борн по-французски. — Сколько вас там внизу? Где они?

— Отойди прочь, ублюдок!

Лифт был на полпути к холлу. Физиономия человека была перекошена, когда Борн принялся вырывать его ухо, одновременно стукая его головой о стенку кабины. Мужчина застонал и опустился на пол. Борн протаранил коленом его грудь, ощутив при этом наличие плечевой кобуры. Он рванул пальто незнакомца и выхватил короткоствольный пистолет. В какой-то момент ему показалось, что кто-то пытается остановить лифт. Кониг! Он должен был это помнить. Не оставалось никаких сомнений, что Кониг участвовал в этом деле.

Борн прижал пистолет к губам противника и прорычал:

— Говори, не то я разнесу твой череп!

Человек отчаянно закричал, когда оружие переместилось к его виску:

— Двое! Один у лифта, другой — на тротуаре в машине!

— Что за машина?

— “Пежо”.

— Цвет?

Лифт медленно шел вниз, готовясь остановиться.

— Коричневый.

— Как выглядит человек в холле?

— Не... Знаю... Борн ткнул пистолетом в висок.

— Попытайся вспомнить!

— Черное пальто!

Лифт остановился, и Борн поднял француза на ноги. Дверь открылась. Человек слева сделал шаг вперед. На нем было черное пальто и очки в золотой оправе. Глаза, застывшие позади стекол быстро оценили ситуацию. По щеке “радиста” стекала кровь. Человек в черном поднял руку: скрытую в широком кармане пальто. Еще один пистолет был направлен на цель, прибывшую из Марселя.

Борн толкнул француза впереди себя через открытые двери лифта. Прозвучало три коротких плевка: “радист” зашатался и его руки поднялись вверх в безмолвном протесте. Он прогнулся назад и упал на мраморный пол. Женщина справа от человека в золотых очках громко завопила. К ней присоединилось еще несколько человек, которые звали на помощь, ни к кому конкретно не обращаясь.

Борн понимал, что в этих условиях он не сможет воспользоваться оружием, которое он отнял у “радиста”. Оно было без глушителя и звук выстрела привлек бы к нему всеобщее внимание, и полиции в том числе. Он быстро спрятал пистолет во внутренний карман и резко двинулся в сторону кричащей женщины. Ухватив за плечи дежурного лифтера, он толкнул в сторону человека в черном пальто. В холле поднялась паника, когда Джейсон уже бежал к стеклянным дверям на выход. Дежурный клерк, который ошибся в выборе языка при их первой встрече, что-то кричал в телефон. Вооруженный охранник в свою очередь потрясая оружием, пытался загородить выход. Борн резко повернулся в его сторону.

Человек в золотой оправе кричал:

— Он один! Я все видел!

— Что? Кто вы такой? — спросил охранник у Борна.

— Я приятель Вальтера Апфеля! Слушайте меня! Человек в очках с золотой оправой и в черном пальто. Вон там!

Бюрократическая форма общения не изменилась ни на йоту. Но при упоминании имени старшего чиновника немедленно последовал приказ:

— Герр Апфель! — дежурный повернулся к охраннику. — Вы слышали, что он сказал? Человек в очках! Золотая оправа!

Борн проскочил сзади охранника к стеклянным дверям. Он открыл правую дверь, глядя назад и понимая, что должен бежать. Но он все-таки не был уверен, что человек на улице не узнает его и не пустит ему пулю в голову. Охранник пробежал мимо человека в черном пальто, который двигался гораздо медленнее, чем все окружающие его люди. Очков на нем уже не было. Все его внимание было сосредоточено на входной двери, к которой бежал Борн.

Растущая толпа на тротуаре была отличной защитой. Событие уже вышло за пределы банка: вдали слышались сирены полицейских машин. Борн прошел несколько ярдов вправо, сторонясь прохожих, потом внезапно побежал по направлению к толпе любопытных, не отрывая взгляда от машины у тротуара. Он заметил “пежо” и человека рядом с машиной, рука которого зловеще лежала в кармане пальто. Менее чем через 15 секунд к нему присоединился человек в черном пальто. Он был без очков и постоянно щурил глаза, приспосабливаясь к новым условиям. Двое мужчин о чем-то совещались. Их глаза все время оглядывали улицу. Борн понимал их затруднения. Он ушел вместе с толпой любопытных и даже не пытался бежать, чтобы не привлекать к себе внимания. Никто не должен был бы поступать подобным образом, и человек возле “пежо” не мог себе представить, что все так просто. Поэтому он не смог опознать мишень, предназначенную для уничтожения еще в Марселе. Как только первый полицейский автомобиль появился перед банком, человек снял черное пальто и сунул его в открытое окно машины. Затем он кивнул водителю, и тот запустил двигатель. Убийца на глазах Борна совершил невероятный ход. Он снова снял свои очки и направился к входным дверям, присоединяясь к полицейским внутри.

Борн подождал, пока “пежо” покинет улицу и двинулся вниз по ней. Он должен как можно скорее добраться до отеля, содрать вещи и уехать из Цюриха и даже из Швейцарии в Париж. Почему в Париж? Почему он был убежден, что именно туда следует перевести деньги? Это даже не приходило ему в голову, когда он сидел в кабинете Вальтера Апфеля. Это произошло инстинктивно. Но узнать, почему он поступил именно так, было жизненно необходимо.

“Почему?”

И вновь ему не хватало времени на размышления... Он увидел, как из дверей банка вынесли носилки, покрытые чем-то белым, означавшим лишь одно — смерть. Заметив на углу свободное такси, он побежал к нему. Необходимо срочно покинуть Цюрих. Сообщение, что покойник оказался живым пришло из Марселя. Джейсон Борн жив! Убить! Немедленно убить! Убить человека по имени Дж. Ч. Борн! Но почему?

Борн надеялся увидеть за столом дежурного знакомого ему клерка, но того там не оказалось. Но потом он решил, что короткой записки для него, как его там зовут? Да, Штоссель... Для него хватит короткой записки. Объяснений его быстрому отъезду не требовалось, а пятьсот франков вполне оправдывали те несколько часов, которые он провел в отеле, а заодно и любезность герра Штосселя.

Он быстро собрал в номере чемодан, проверил оружие, отобранное у француза, и сел за стол, чтобы написать записку Штосселю, помощнику дежурного управляющего. Слова, которые он написал, пришли к нему легко до чрезвычайности.

“Я, видимо, очень скоро свяжусь с вами по поводу возможных сообщений для меня, которые я ожидаю. Надеюсь, что вам будет нетрудно сохранить их до моего возвращения”.

Если от Тредстоун 71 для него поступят какие-нибудь сообщения, то он хотел бы знать об этом. Ведь это был Цюрих.

Борн вложил банкноту в 500 франков между сложенными листочками и запечатал все это в конверт. Затем он взял чемодан и спустился вниз, к лифтам. Их было четыре. Борн нажал кнопку и осмотрелся по сторонам, помня о посещении банка. Сзади никого не было. Наконец, открылась дверь третьего лифта. Он должен как можно скорее попасть в аэропорт.

В лифте стояли трое: двое мужчин и между ними женщина с каштановыми волосами. Они прервали беседу, кивнули вновь вошедшему и, заметив его чемодан, расступились, после чего снова продолжили беседу после закрытия двери. Все они были в возрасте 30 — 35 лет, говорили очень мягко и по-французски.

— Вы собираетесь домой после завтрашнего заключительного заседания? спросил мужчина слева.

— Я не уверена, так как жду сообщения из Оттавы, — ответила женщина. — У меня есть родственники в Лионе, которых я хотела бы навестить.

— Это возможно, — заметил мужчина справа.

— Если мы сейчас пойдем на заседание, то давайте сядем в крайний от холла ряд. Мы уже все равно опаздываем, а Бертинелли всегда очень трудно выступать. Но мы не должны его беспокоить, — говорила женщина. — Я обратила внимание на его единственное положение, которое он везде использует при экономическом анализе: “Налогообложение — это вам не Пунические войны”, — рассмеялась женщина.

— Да, на боковых местечках мы смогли бы даже прикорнуть, — произнес второй мужчина. — Ведь он использует проектор для показа слайдов и, как правило, верхний свет бывает погашен.

— Вы меня не ждите, — обратилась женщина к спутникам. — Я встречусь с вами в холле. А сейчас мне нужно получить несколько телеграмм. Я никогда не доверяю телефонным операторам, которые могли бы передать их мне по телефону.

Двери лифта открылись и все вышли. Двое мужчин направились налево, а женщина стала продвигаться к столику дежурного. Борн шел за ней, рассеянно глядя на транспарант, находящийся от него в нескольких футах:

“ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА ШЕСТУЮ КОНФЕРЕНЦИЮ ЭКОНОМИСТОВ!”

— Моя комната 507. Оператор сообщил, что для меня здесь имеется телеграмма.

Английская речь... Теперь женщина говорила по-английски. Борн вспомнил про Оттаву. Канада... Дежурный проверил бумаги на своем столе и протянул ей телеграмму.

— Доктор Сен-Жак? — уточнил он.

— Да, благодарю вас.

Она отошла в сторону, развернув телеграмму, а дежурный подошел к Борну.

— Да, сэр?

— Я хотел бы оставить записку герру Штосселю, — он положил фирменный конверт с названием отеля на бюро.

— Герр Штоссель будет тут что-то около шести утра. Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Только будьте добры, проследите, чтобы он обязательно это получил, — тут борн вспомнил, что это Цюрих и добавил: — Это не срочно, но мне будет нужен ответ. Я встречусь с ним утром.

— Да, сэр.

Борн поднял чемодан и стал пробираться через холл к выходу, к ряду широких стеклянных дверей, которые вели на спускающееся к озеру пространство для стоянки машин. Он уже заметил несколько свободных такси, стоящих перед освещенным навесом. Солнце уже заходило: на Цюрих опускалась ночь.

На полдороге Борн остановился, его дыхание сбилось, точно его мышцы сковал приступ паралича. Его глаза отказывались верить тому, что он увидел через стеклянные двери. Коричневый “пежо” развернулся на крутом въезде и встал рядом с ближайшим такси. Дверца машины открылась и из нее выполз мужчина — убийца в черном пальто, носящий очки а золотой оправе. Дверца с другой стороны открылась, появился еще один человек. Он был одет в плащ, широкие карманы которого были заняты оружием. Это был человек, который сидел в комнате Конига, тот самый, который был вооружен автоматическим пистолетом 38-го калибра с глушителем. И из этого пистолета он выпустил две пули в кабину лифта.

Как? Как они могли его разыскать? Затем он кое-что вспомнил и ему стало не по себе. Это было так безобидно, так просто!

“Вы довольны своим пребыванием в Цюрихе?” — спросил Апфель.

“Вполне. Моя комната выходит на озеро. Прекрасный вид, очень спокойно и уютно”.

Кониг! Кониг слышал, как он говорил о своей комнате, выходящей к озеру. Сколько отелей имеют комнаты, выходящие к озеру? Особенно те, которые подходят человеку, имеющему номер счета с тремя нулями? Два или три? Из глубины затянутой дымкой памяти он смог насчитать только три. “Кариллон дю Лак” был среди них. Как легко их сосчитать! Как легко и преступно глупо для него было произносить эти необдуманные слова!

Времени уже не оставалось. Слишком поздно! Он заметил их через стекло входной двери. То же самое было доступно и для них. Второй человек тоже его заметил. Они стали обходить его с флангов, для чего в дверях они неожиданно разделились. Ловушка захлопнулась: выход из отеля был для него закрыт.

Думали ли они о том, как смогут, войдя в переполненный холл, убить человека? Просто убить? Конечно, они думали и могли сделать этот шаг. Несколько выстрелов из оружия с глушителем с короткого расстояния, могли решить дело.

Он не должен подпускать их близко к себе! Борн отступил назад в холл. Мысли вихрем проносились в его голове, нарушая всякие правила. Как они решились на это? Что заставляет их думать, что он не обратится за защитой и не будет звать полицию? Ответ был ясным и таким же простым, как и вопрос. Убийцы точно знали то, о чем он лишь мог догадываться. Он не мог использовать подобную защиту, не мог обратиться в полицию. Джейсон Борн должен избегать контакта с официальными службами... Почему? Где они его выследили?

“Бог мой, почему?”

Две свободные руки открыли стеклянные двери, две другие руки — в карманах плащей, и каждая сжимает сталь.

Борн повернулся, сзади находились лифты, двери и коридоры, крыши и подвалы и детали путей, как отсюда выбраться. Сколько же выходов имел отель? Сколько бы их ни было, одинокая фигура бегущего человека всегда будет отличной мишенью. Одинокий человек? Но предположим, что он будет не один? Предположим, что с ним будет кто-то еще? Двое — это уже не один. Второй человек будет хорошим прикрытием, особенно в толпе, особенно ночью, а сейчас уже наступила ночь. Профессиональные убийцы опасаются случайных убийств: при образующейся панике главная цель может ускользнуть.

Борн ощутил тяжесть оружия в кармане, но это не придало ему уверенности. Так же, как и в банке, он не сможет им воспользоваться, чтобы не привлечь к себе внимания. Он двинулся в центральную часть холла, заставляя себя не нервничать, потом свернул направо, где было более многолюдно. Это были предпоследние часы международной конференции, поэтому каждый из ее участников старался использовать это время для общения и будущих контактов. Около стены находилась мраморная стойка. Клерк принимал телеграммы. Там стояли двое. Тучный пожилой мужчина и женщина в темно-красном платье, Прекрасный цвет щелка дополнялся цветом ее длинных тициановских волос... Каштанового оттенка. Это была женщина, которую он встретил в лифте, и которая рассуждала о налогах и о Пунических войнах. Та самая женщина, которая стояла рядом с ним у бюро дежурного, интересуясь телеграммой.

Борн быстро оглянулся. Убийцы хорошо пользовались многолюдной обстановкой. Вежливо, но быстро пробираясь через толпу, они неумолимо приближались. Как только они его увидят, то все время будут держать его на прицеле, и заставят бежать без оглядки, без направления, бежать вслепую, не зная, какой из поворотов приведет к смерти. А затем будет то, чего он никак не хотел: приглушенные звуки выстрелов, в карманах плащей возникнут рваные отверстия и все будет кончено... Все время держать на прицеле?

“Крайний ряд... Мы сможем спать. Он пользуется проектором для показа слайдов, верхний свет будет выключен”.

Борн обернулся назад и еще раз посмотрел на женщину. Она закончила свои дела с отправкой корреспонденции у стойки клерка и уже благодарила служащего за помощь, убирая в сумочку затемненные очки в роговой оправе, которые она сняла перед этим. Женщина была не более чем в восьми футах от Борна. Времени на раздумья уже не оставалось — решение было принято инстинктивно. Он переложил чемодан в левую руку, быстро подошел к ней и осторожно тронул ее за плечо.

— Доктор?

— Простите, что вы сказали?

— Вы — доктор?

— Сен-Жак, — по-французски произнесла она. — Вы человек их лифта, так?

— Я не знал, что это вы, — сказал он. — Мне сказали, что вы знаете, где будет проходить лекция Бертинелли.

— Направо по коридору, комната семь.

— Боюсь, что я не знаю, где это. Не могли ли вы мне ее показать? Я опоздал, но мне хотелось бы его послушать, и может быть, даже сделать записи.

— Послушать Бертинелли? Зачем? Вы что, из марксистской газеты?

— Я от нейтрального объединения, — заявил он, удивляясь, откуда к нему пришли эти слова и фразы. — Я представляю несколько человек, правда, они не думают, что он представляет особую ценность.

— Возможно, и нет, но послушать его можно. В его словах есть доля жестокой правды. Я покажу вам комнату, но мне необходимо позвонить по телефону.

— Пожалуйста. Нам надо спешить!

— Что? — она посмотрела на него отнюдь не добродушно.

— Однако, вы грубиян, — холодно проронила она.

— Пожалуйста... — он с трудом сдерживал себя, чтобы не толкнуть ее с силой вперед, вырываясь прочь от движущейся мышеловки, которая вот-вот должна захлопнуться.

— Это сюда, — она направилась вдоль широкого коридора. Толпа здесь была реже, выступов попадалось меньше, чем в холле. Они подошли к подобию туннеля, покрытого красным плюшем. С каждой стороны находились двери: комната для конференции 1, комната для конференции 2. В конце располагались двойные двери, золотые буквы на которой указывали, что это проход в комнату 7.

— Мы пришли, — промолвила Мари Сен-Жак. — Будьте осторожны, когда будете входить. Вероятно, там будет темно. Бертинелли использует на лекциях слайды.

— Как в кино, — прокомментировал Борн, глядя назад в дальний конец коридора. Он был там, человек, носивший очки в золотой оправе. Его компаньон был справа от него.

— ...но при одной существенной разнице. Он сидит ниже кафедры и с важным видом читает лекцию, — женщина сказала что-то еще и собралась его покинуть.

— Что вы сказали? Кафедра?

— Ну, что-то похожее на поднятую платформу для наглядных экспонатов. — Они, вероятно, уже там?

— Что?

— Экспонаты. Здесь есть еще выход или другая дверь?

— Не знаю. Мне уже давно пора позвонить по телефону. Профессор доставит вам истинное удовольствие, — и она повернулась, чтобы уйти.

Он опустил чемодан и взял ее за руку. Женщина свирепо уставилась на него.

— Уберите свою руку, пожалуйста.

— Я не хочу вас пугать, но у меня нет иного выхода, — прошептал он. Его глаза следили через ее плечо за коридором. Убийцы замедлили шаг. Ловушка, скорее всего захлопнулась. — Вы должны пойти за мной.

— Перестаньте меня смешить!

Борн сжал ее руку стальными тисками, заставляя ее идти впереди него. Затем он выхватил пистолет, уверенный, что его преследователи не заметили этого движения. Они находились от него всего в тридцати футах.

— Я не хочу этого делать, не хочу причинять вам вреда, но я сделаю и то, и другое, если меня вынудят.

— Мой бог...

— Ведите себя спокойно. Просто делайте, что я скажу и все будет прекрасно. Я должен выбраться из этого отеля, а вы должны помочь мне в этом. Как только я выйду, я отпущу вас, но не раньше. Идите вперед. Мы идем на лекцию.

— Вы не смеете...

— Смею, — его оружие уперлось в ее бок. Она была напугана и готова покорится судьбе. — Идите.

Борн двигался слева от нее, его рука все еще сжимала ее запястье, а ствол пистолета все время напоминал об опасности. Ее глаза были прикованы к нему, губы дрожали, дыхание было учащенным. Борн открыл дверь и протолкнул женщину вперед.

Из глубины коридора он сумел расслышать только два слова:

— Быстрее! Быстрее!

Они оказались в темноте, но не совсем полной. Луч яркого света пробивался сквозь комнату над рядами стульев, освящая головы слушателей. Изображение рисунков проектировалось на экран с помощью диапроектора. Тяжелый, явственно с акцентом голос, усиленный через динамик, давал пояснения. При смене рисунков комната погружалась в абсолютную темноту. Такое чередование зависело от хода лекции.

— Пожалуйста, слайд № 12.

Борн толкнул женщину вперед. Он пытался оценить размеры лекционного зала, отыскивая глазами красную лампу, которая означала бы наличие выхода. Слабое красное свечение он заметил над кафедрой позади экрана. Он должен достичь этого места! Там наверняка имеется выход. Нужно пройти через кафедру, которая действительно напоминала платформу.

— Мари! Мы здесь! — донесся до них шепот из соседнего ряда.

Борн с силой прижал ствол револьвера к ребрам своей случайной жертвы. — Пожалуйста, оставьте нас в покое, — произнес он по-французски.

— Что это? Это и есть телеграмма, а, Мари? — послышался второй голос. — Старый друг, — прошептал в ответ Борн.

Вновь образовался шум, вызванный заминкой с установкой слайдов. Но луч света вновь вырвался из проектора, на экране появился новый рисунок и лекция продолжалась. Борн и захваченная им женщина приближались к кафедре, стараясь пригибаться как можно ниже, чтобы не попасть в луч света.

— Я буду кричать, — прошептала она.

— Тогда я должен буду выстрелить, — буркнул он и оглянулся. Оба убийцы были уже в зале. Их головы, как радары, вращались по сторонам, стараясь разыскать цель.

— Заключения, которые можно сделать на этой фазе, — продолжал лектор, — ужасны. Слайд № 14, пожалуйста.

Зал снова погрузился в темноту.

“Уже скоро”, — подумал Борн.

Он толкнул женщину по направлению к кафедре. Они находились от нее уже в трех футах.

— В чем дело? Слайд № 14, пожалуйста.

Наконец-то это случилось! Проектор опять заело! Над рядами сидящих слушателей воцарилась темнота.

— Поднимайтесь на кафедру и бегите к выходу! — шепнул Борн. — Я буду рядом с вами. Не вздумайте только кричать, я немедленно выстрелю.

— Ради бога, отпустите меня!

— Не сейчас. А теперь вперед.

Они взобрались на кафедру. Из проектора неожиданно вырвался луч света. Крики удивления от вида двух фигур превратились в сплошной гул. И вслед за этим последовали знакомые приглушенные звуки выстрелов. Он резко толкнул женщину вперед, туда, где была спасительная темнота, образовавшаяся выступающими краями кулис, оставшимся здесь от раздвинутой сцены, на месте которой была установлена кафедра.

Пули врезались в стену справа от них, но они могут достичь цели через несколько секунд. Борн резко ударил по перекладине, державшей дверь, и они кинулись наружу. Женщина сопротивлялась.

— Я не пойду с вами дальше! Там стреляют! Я поняла это. Вы меня обманули!

— Очень жаль, но вам придется пойти! — он ударил ее еще раз и потащил за собой.

Они очутились в новом туннеле, но теперь здесь уже не было ни ковров, ни мягкой отделки стен. Пол был цементный, и вокруг были свалены опоры для закрепления колес автомобилей, привозящих экспонаты.

Дверь! Он должен заблокировать дверь! Для этого можно использовать тормозные опоры. Он вбил их, как клинья, между полом и дверью, навалив сверху тяжелые металлические контейнеры, используемые для грязного белья. Женщина заплакала. За дверью послышался град ударов: убийцы пытались взломать дверь. Однако, поставленные опоры удерживали ее. Борн помог женщине встать с пола. Она снова пыталась убежать от него, но ему удалось удержать ее. Он с силой сжал ее локоть, и она вскрикнула от резкой боли. Дыхание ее стало еще более учащенным. Она находилась на грани истерики. Вскоре они добрались до бетонной лестницы, ведущей вниз к двум металлическим дверям, освещенным сверху электролампой, забранной металлической решеткой. Это был грузовой подвал, а за его дверями располагалась стоянка автомашин.

— Слушайте меня, — зловеще проговорил он, — вы хотите, чтобы я вас отпустил?

— О, боже мой, конечно хочу! Пожалуйста...

— Тогда делайте то, что я вам скажу. Сейчас мы спустимся вниз и выйдем через двери грузового подвала, как обыкновенные служащие после рабочего дня. Вы должны идти совершенно свободно, поддерживая меня под руку. Мы должны непринужденно разговаривать, чтобы со стороны было видно, что мы обсуждаем случившееся за день и не обращаем ни на кого внимания. Вы можете это сделать?

— Нет ничего приятнее этого из всех событий, происшедших со мной за последние пятнадцать минут, — ответила она с монотонной покорностью. — Моя рука... Мое плечо... Я боюсь, что оно сломано. Не могу им даже шевельнуть. — Обычный нервный стресс. Он скоро пройдет, и все будет великолепно. — Вы отвратительное животное!

— Я хочу жить, — признался Борн. — Пойдемте. Помните, что я вам сказал. Когда я открою дверь, вы должны улыбаться и смотреть на меня. Немного откиньте голову м смейтесь.

— Это будет самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать.

— Это легче, чем умереть... Она положила свою поврежденную руку на его руку и они пошли вниз, к выходной двери. Борн открыл ее, и они оказались на дороге, ведущей к выездному пути. Его рука сжимала револьвер, который он не вынимал из кармана.

Женщина в точности выполнила все его указания. Эффект был ужасный. Когда они спускались вниз, ее лицо было повернуто к нему, черты ее испуганного лица резко выделялись при свете фонарей, ее губы дрожали, а широко открытые глаза были как два неподвижных темных пятна, потерявших начальный блеск. Он видел ее лицо, сделанное из камня, маску, обрамленную красноватыми волосами, которые волнами рассыпались по плечам, отбрасываемые слегка назад ночным ветром, единственным живым существом среди этой ужасающей картины.

С ее губ слетал принужденный смех. Вены на ее шее были напряжены, она была на краю обморока.

Легкий стук донесся до его слуха. Металл о металл... Это послышалось справа, из одного из стоящих здесь автомобилей. Где? В каком ряду? Борн внимательно смотрел по сторонам, пытаясь разглядеть окна стоящих машин. Ничего... Что это? Это было очень слабым, едва заметным... Таким неожиданным и странным. Крошечный зеленый круг, бесконечно слабое зеленое свечение. Оно двигалось, отслеживая их движение. Зеленый... Слабый... “свет”? Внезапно, откуда-то из глубин забытого прошлого возникла картина, где отчетливо было видно перекрестье окуляра и яркая вспышка, слепящая глаза. Его “глаза” смотрели через пару тонких пересекающихся линий! Оптический прицел! Инфракрасный оптический прицел винтовки! Как они узнали? На этот вопрос имелись тысячи ответов. В банке была использована портативная радиостанция, ее могли использовать и сейчас.

Борн был одет в пальто, его компаньонка в одном шелковом платье, а ночь была прохладной. Никакая женщина не выйдет на улицу в таком виде! Он наклонился вперед, увлекая Мари Сен-Жак за собой, стараясь согнуть ее, заставить сделать резкие боковые движения. Приглушенные щелчки выстрелов превратились в бурное стаккато, асфальт и бетон фонтанчиками взлетали вокруг них.

Теперь он двинул вправо, стараясь держаться ближе к обочине, на бегу выхватывая револьвер из кармана пальто. Затем он прыгнул еще раз, теперь уже прямо вперед, при этом левой рукой он придерживал правую, сжимавшую оружие. На миг он задержался, чтобы высмотреть окно с выставленной винтовкой, после чего произвел три выстрела.

Из темного салона стоявшего неподалеку автомобиля раздался крик. Скорее это был вой, переходящий в крик, и на этом все закончилось. Борн лежал без движения, ожидая, прислушиваясь, готовясь стрелять снова и снова. Тишина... Он попробовал встать... И не смог. Что-то с ним случилось. Он едва мог двигаться. Затем боль пронзила его грудь с такой силой, что он долго лежал, обхватив голову руками, пытаясь остановить агонию. Все места его старых ран причиняли ему невыносимые страдания. Он хотел лишь встать, чтобы добраться до автомобиля, где был его потенциальный убийца, выбросить его и уехать как можно дальше от этого проклятого места.

Он бил себя по лицу и смотрел на Мари Сен-Жак. Она медленно поднималась, опираясь на стену, и вдруг побежала. Он не мог отпустить ее! Она поднимет панику в отеле, сюда придут люди, чтобы забрать его, и другие... Чтобы прикончить. Он должен ее остановить!

Борн стал перекатываться, пока не оказался у сетки возле стены в четырех футах от нее. Он поднял револьвер, целясь ей в голову.

— Помогите мне подняться, — слабым голосом произнес он.

— Что?

— Вы слышите меня! Помогите мне встать!

— Вы обещали мне, что я смогу уйти! Вы дали мне слово!

— Я вынужден взять его назад...

— Нет, пожалуйста, нет.

— Револьвер направлен прямо вам в голову. Вы подойдете сюда и поможете мне встать, или я размозжу вашу головку.

Он выбросил труп из машины и велел ей сесть за руль. Потом он открыл другую дверь и сел, стараясь быть незаметным для внимательного взгляда со стороны.

— Поехали, — сказал он. — Туда, куда я укажу.

Глава 6

“Когда вы находитесь в стрессовом состоянии и, конечно, при этом вы располагаете временем, поступайте точно так же, когда вы заняты наблюдением за чем-либо. Старайтесь расслабиться, не препятствуйте мыслям или воображению посещать вас. Старайтесь не применять к себе никаких дискриминирующих мер. Будьте, как губка, концентрируйтесь на всем и ни на чем конкретно. Сознание может вернуться к вам, ряд нарушений мозговой деятельности может восстановиться”.

Борн вспомнил слова доктора Восборна, когда устраивался на сиденье автомобиля, стараясь восстановить самообладание. Он массировал грудь, стараясь не задевать старых ран. Боль уже не была такой резкой, как пару минут назад.

— Вы просто приказали мне ехать! — возмутилась она. — Но я не знаю, куда?

— Если бы я сам это знал, — заметил Борн.

Он велел ей остановиться в достаточно темном месте на обочине широкой дороги. Ему необходимо было сосредоточиться, если только удастся превратиться в губку.

— Меня будут искать! — воскликнула она.

— Меня тоже.

— Но вы захватили меня против моей воли. Вы принудили меня. Все это так неожиданно, — сейчас она говорила более спокойно, контролируя свое поведение. — Это похищение, разбой... Это очень серьезные преступления. Теперь вы уже выбрались из отеля, вы достигли своей цели. Отпустите меня, и я никому ничего не скажу. Обещаю вам!

— Вы хотите сказать, что даете мне слово?

— Да!

— Недавно я тоже дал вам слово, но забрал его назад. Также можете поступить и вы. — Вы — это другое дело. Я — нет. Меня никто не пытался убить! Бог мой! Пожалуйста!

— Поехали!

Одно ему было очевидно. Убийцы видели, что он бросил свой чемодан и не стал его подбирать, спасаясь от преследования. Это означало для них лишь одно: он собирался покинуть Цюрих и Швейцарию тоже. Вокзал и аэропорт будут контролироваться. И автомобиль, захваченный им у убитого им человека, также будет предметом поисков. Борн не мог ехать ни на вокзал, ни в аэропорт. Придется избавляться от машины и искать себе другую, тем более, что он мог себе это позволить. У него было около ста тысяч швейцарских франков и более шестнадцати французских. Швейцарская валюта лежала у него вместе с паспортом, а французская — в бумажнике, который он отобрал у маркиза де Шамбо. Этого было более чем достаточно, чтобы незаметно добраться до Парижа.

Почему Париж? Этот город притягивал его магнитом, без видимых причин. “Вы не беспомощны. Вы должны найти свой путь... Следуйте вашим инстинктам, но, разумеется, не без оглядки”.

В Париж!

— Вам приходилось бывать в Цюрихе раньше? — обратился он к заложнице. — Никогда.

— Вы не должны меня обманывать, ясно?

— У меня нет причин для этого! Пожалуйста, разрешите мне остановиться! Отпустите меня!

— Сколько вы времени в Цюрихе?

— Неделю.

— Значит у вас было время осмотреть город?

— Я почти не покидала отель, у меня не было времени.

— Вы прилетели сюда из Канады?

— Да, я работаю для правительства...

— Доктор — это не медицинский термин?

— Я — экономист.

— Я потрясен.

— Неожиданно, точно рассчитывая на что-то, она добавила:

— Мои руководители ждут от меня звонка сегодняшней ночью. Если они не дождутся его, они станут беспокоиться и, возможно, поднимут на ноги полицию в Цюрихе.

— Да, я понимаю, о чем вы говорите. У нас есть темы для разговора, не так ли? — про себя Борн отметил, что несмотря на сильный шок, доктор Сен-Жак не выпускает из рук свою сумочку. Он нагнулся вперед, и боль в его груди внезапно усилилась. — Позвольте вашу сумочку.

— Что? — она быстро убрала руку с рулевого колеса и вцепилась в сумочку, собираясь защищаться до последнего.

Борн вырвал сумочку и заявил:

— Ваше дело вести машину!

— Вы не имеете права... — она замолчала, понимая всю бессмысленность сопротивления.

— Согласен, — произнес он, открывая сумочку и поворачиваясь к слабому свету лампочки в салоне.

Как и ее владелица, содержимое сумочки было аккуратно заложено. Паспорт, бумажник, ключи и масса различных записок и писем в соседнем отделении. Борн стал искать вполне определенное послание. Оно находилось в конверте, который ей дал клерк в отеле. Телеграмма из Оттавы...

“Встречаю в аэропорту в среду 26-го. О вылете сообщи телеграммой или по телефону. В Лионе нет никакой мисс Мейнер, твоей прекрасной кузины. Целую, Петер”.

Борн положил телеграмму на место и увидел маленькую книжечку спичек в белой блестящей обертке, украшенную надписью из сплошных завитков. Он взял ее в руки и прочитал название: “Кронхалле”. Ресторан... Ресторан. Что-то беспокоило его, но он не знал, что именно связано с этим рестораном. Взяв спички, он закрыл сумочку и наклонился вперед, чтобы положить ее на место. — Это все, что я хотел знать, — пробормотал он, сидя в углу и уставившись на спички. — Я хочу напомнить вам ваш разговор относительно Оттавы. Вы получили оттуда известие... 26-го закончился недельный срок вашей командировки.

— Пожалуйста... Это была не просто просьба, это был вопль о помощи. И он услышал его, хотя больше ничего не было произнесено. Ему была необходима эта женщина, как больному, нуждающемуся в костыле, или, чтобы быть более точным, как человеку, не умеющему водить машину, необходим водитель. Но не для этой машины. В течение последующего часа или около того ему будет необходим помощник.

— Развернитесь! — приказал он. — Мы едем назад в “Кариллон дю Лак”.

— В... Отель?

— Да, — буркнул он, не сводя глаз со спичек и поворачивая их во все стороны под слабым светом. — Нам нужен другой автомобиль.

— Нам!? Но вы не можете... Я никуда не поеду! — она снова умолкла, не договорив до конца.

Вероятно, ее остановила какая-то новая мысль. Она молча управляла машиной, пока перед ними не показались подъездные пути на берегу озера. Машина неслась с бешеной скоростью, едва тормозя на поворотах. Борн оторвался от созерцания спичек и взглянул на дорогу. Достав револьвер, он наклонился к женщине и положил руку на ее плечо, упираясь стволом оружия в ее голову.

— Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли. Вы должны делать все точно так, как я вам скажу. Вы будете находиться справа от меня, и эта игрушка будет постоянно рассматривать вашу головку. И вы должны понять, что сейчас я спасаю свою жизнь и не намерен колебаться, если мне потребуется нажать для этого на спуск. Я хочу, чтобы вы это поняли.

— Я все поняла, — ее ответ был подобен свисту. Она резко втянула воздух сквозь губы. Ее страх был неподдельным.

Борн спрятал оружие. Он был удовлетворен. Удовлетворен и раздосадован одновременно.

“Дайте свободу вашему воображению...”

Спички! Что с ними связано? Но не сами спички были причиной беспокойства. Это ресторан — но не “Кронхалле”, но все-таки ресторан. “Низкий свет, свечи, черные... Треугольники снаружи... Белый камень и черные треугольники. Три? Три черных треугольника”.

Кто-то должен быть там... В ресторане с тремя треугольными фигурами перед входом. Картина была настолько яркой, такой волнующей. Что это было? Существует ли на самом деле такое место?

“Детали могут прийти к вам... Отдельные связи... Начнут функционировать”.

Неужели это случилось сейчас? Бог мой, я не могу этого остановить!

Он уже видел огни отеля в нескольких ярдах ниже дороги, но еще не знал, что будет делать в ближайшие минуты, учитывая два немаловажных обстоятельства. Первое заключалось в том, что убийцы вряд ли остались в отеле. С другой стороны, Борн не собирался попасть в ловушку, которую он как бы сам подготовил. Ведь он видел только двух убийц и не может опознать других, если бы они находились где-нибудь поблизости.

Основная стоянка автомобилей находилась сзади подъездной дороги, которая представляла собой почти окружность, огибающую отель.

— Сбавьте скорость! — приказал он. — Сворачивайте на первую же дорогу налево.

— Но это же выезд! — возразила она и в ее голосе послышалось удивление. — Мы нарушаем правила!

— Сейчас никто не выезжает. Езжайте вперед! Нужно проехать на стоянку в самый темный угол.

События на крытой стоянке перед входом в отель объяснили им, почему никто не выезжал со стоянки и почему никто не обратил на них внимания. Там стояли четыре полицейские машины, образуя полукруг. Их верхние огни постоянно вращались, создавая атмосферу чрезвычайности. Борн мог видеть полицейских в форме, мелькавших в толпе любопытных гостей. Они задавали вопросы и проверяли имена тех, кто отъезжал на машинах.

Мари Сен-Жак медленно ехала вдоль стоянки к свободному месту в правом углу, где было особенно темно. Она выключила двигатель и сидела подобно статуе, глядя перед собой.

— Будьте крайне осторожны, — предупредил ее Борн, опуская стекло со своей стороны. — И потихоньку выходите. Теперь откройте дверь с моей стороны и помогите мне выйти. Запомните, что стекло опущено и револьвер у меня в руке, а вы от меня всего в двух футах. С такого расстояния я никогда не промахивался.

Она все сделала так, как он сказал, автоматически и не раздумывая. Джейсон вышел на тротуар, опираясь на дверь. Потом он несколько раз переместил свой вес с одной стороны тела на другую. Сейчас он уже мог двигаться и даже идти. Не очень хорошо, с чужой помощью, но идти.

— Что вы собираетесь делать? — осведомилась она, как бы боясь услышать ответ.

— Ждать... Рано или поздно кто-нибудь приедет на машине и поставит ее поблизости. Не имеет значения, что происходит у входа в отель. Сейчас самое время для обеда и посетители наверняка будут. Ведь так или иначе, но кто-то заказал места. Столы накрыты и гостей ждут. Люди, суетящиеся у входа, не могут нарушить их планов. Обед состоится.

— О, а когда автомобиль появится, вы возьмете его? — она помолчала и сама же ответила на свой вопрос: — Мой бог, вы собираетесь убить кого-то, кто приедет сюда?

Борн схватил ее за руку. Ее испуганное лицо находилось в нескольких дюймах от него. Он должен управлять ею с помощью страха, но не до той степени, когда впадают в истерику.

— Если это будет необходимо, я это сделаю. Но мне кажется, мы сможем обойтись и без крайних мер. Машины обычно паркуют служащие стоянки, а ключи они оставляют под ковриками. Все очень просто.

Впереди показались огни подъезжающего автомобиля. Это было небольшое “купе”, которым управлял дежурный. Он приближался прямо к ним, сигналя Борну, чтобы тот посторонился.

“Резервированные места для обеда... Ресторан...”

Он принял решение.

Дежурный вышел из машины и положил ключи под сидение. Когда он проходил мимо, он кивнул им. Борн заговорил с ним по-французски:

— Молодой человек, может, вы нам поможете?

— Сэр? — дежурный говорил прерывающимся голосом. События в отеле, видимо, все еще волновали его.

— Я еще не успел протрезветь от вашего прекрасного швейцарского вина. — Такое часто случается, сэр, — улыбнулся дежурный.

— Моя жена предложила мне прогуляться, прежде чем ехать в город.

— Отличная мысль, сэр!

— В отеле все еще суетятся? Я боюсь, что полицейский офицер не выпустит нас отсюда, если увидит, что я пугаюсь его мундира.

— Да, там все еще плохо, сэр. Как в сумасшедшем доме... Полиция заполнила буквально все... И нам не разрешается это обсуждать.

— Да, я понимаю, но у нас есть небольшая трудность. Мы договорились встретиться с нагим попутчиком по авиарейсу в ресторане, но я забыл его название. Я только помню, что перед входом были три странные фигуры... Что-то из современного дизайна, как мне кажется. Треугольники...

— Это Альпенхауз, сэр... Три шале... Это со стороны Фолькенштрассе.

— Да, точно, это то самое место. И попасть туда мы можем... — Борн тянул и путал слова, как человек, действительно нагрузившийся вином и пытающийся поймать ускользающую мысль.

— Просто повернуть налево, выезжая со стоянки, сэр. Примерно шесть миль вы должны ехать прямо, пока не заметите большой пирс. От него поворачивайте направо и попадете на Фолькенштрассе. А там вы уже не проедете мимо нужного ресторана.

— Благодарю вас. Вы еще будете здесь через несколько часов, когда мы вернемся?

— Сегодня я дежурю до двух утра, сэр.

— Очень хорошо. Я постараюсь увидеть вас и выразить вам признательность более определенно.

— Благодарю вас, сэр! Не желаете ли, чтобы я вывел вашу машину?

— Вы и так уже сделали достаточно. Спасибо. Мне еще необходимо немного пройтись.

Дежурный раскланялся и направился прямо ко входу в отель. Джейсон подвел Мари прямо к “купе”.

— Поторопитесь! Ключи под сидением.

— А если нас остановят, то что вы будете делать? Ведь дежурный заметит, что автомобиль исчез. И он будет знать, что это сделали вы.

— Сомневаюсь в этом. Ничего не случится, если мы немедленно уедем. Он наверняка задержится в этой толпе на несколько минут.

— А если заметит?

— Я надеюсь, что вы хороший водитель, — проговорил он, пропуская ее вперед. — Садитесь.

Наконец, дежурный завернул за угол. Борн, используя револьвер в качестве рычага, открыл дверь со стороны пассажира.

— Я же сказал, найдите ключи, черт побери!

— Сейчас, сейчас...

— Скорее!

Мари почти сползла с сидения и вскоре вытащила ключи.

— Запускайте двигатель, но стойте на месте, пока я не скажу.

Борн подождал, пока на выезде не показались огоньки очередного автомобиля. Сейчас к нему должен был подойти дежурный, однако, его не было. Или пассажиры не выходили из машины, или причина заключалась в чем-то ином. Двое неизвестных людей на стоянке! Кто они?

— Поезжайте вперед! Быстро. Я хочу поживее выбраться из этой западни! Через секунду они уже неслись к выезду на широкую дорогу, огибающую озеро. Борн, затаив дыхание, наблюдал в зеркало заднего вида за тем, что происходило у входа в отель. Ситуация под освещенным навесом объясняла отсутствие дежурного. Между группой гостей и полицией возник скандал и полицейские хотели записать фамилии каждого, прежде чем им разрешат покинуть отель. И все это, естественно, вызвало недовольство у гостей.

— Поезжайте, — он вновь содрогнулся от острой боли, пронзившей его грудь. — Нас не видят.

Это была сверхъестественная, почти жуткая картина. Три треугольные фигуры выглядели точно так, как он представлял себе в своем воображении. На белой поверхности камня был изображен темный тонкий лес. Три одинаковых треугольника представляли абстрактное изображение крыш трех сельских домов в горной швейцарской долине, полностью занесенных снегом так, что нижних этажей уже не было видно. Поверх этих трех фигур готическими буквами было выведено название ресторана: “Альпенхауз”. Немного ниже базовой линии, которая условно проходила через центры фигур, был расположен вход в виде двухстворчатой дубовой двери, похожей на арку собора. Каждая половинка двери была украшена массивными стальными кольцами, весьма распространенными в старинных альпийских замках.

Все, что он увидел, напомнило ему Цюрих, но в какой-то другой, очень далекой жизни.

— Мы приехали, — вздохнула женщина.

— Знаю.

— Скажите мне, что надо делать! — вскрикнула она. — Ведь мы проезжаем мимо.

— Езжайте до следующего угла и сворачивайте направо. Объедете этот квартал и снова подъезжайте сюда.

— Почему?

— Хотел бы я это знать.

— Что?

— Потому что я так хочу.

“Кто-то был там... В ресторане. Почему не появляются новые картинки в мозгу? Вот новое видение — чье-то лицо”.

Они уже несколько раз проехали мимо ресторана. За это время туда вошли две отдельные парочки и группа из четырех человек. Из него же вышел лишь один человек, который пешком направился вдоль улицы. Судя по количеству припаркованных автомобилей, ресторан был заполнен только наполовину. Через пару часов число посетителей возрастет, так как большинство жителей Цюриха предпочитает вечернюю трапезу ближе к половине одиннадцатого. Не было смысла ждать еще чего-нибудь. В его воображении за это время не возникло ничего нового. Он мог только сидеть, ждать и надеяться, что что-то произойдет. Что-то... Маленькая пачка спичек вызвала целую цепочку ассоциаций, в конце которых появилась осязаемая реальность. Вполне очевидно, что внутри ее скрывалась правда, которую он хотел открыть.

— Сверните направо и остановитесь перед последним автомобилем. Мы идем в ресторан.

Тихо, без комментариев и протестов, она сделала все, что ей было приказано. Ее реакция была значительно спокойней по сравнению с первоначальным поведением. Борн понял, что она отлично усвоила урок. Невзирая на то, что может случиться внутри ресторана, он все же нуждался в ее помощи. Она должна помочь уехать ему из Цюриха.

Колечко на ее пальце сверкнуло в свете фонаря, когда машина встала у тротуара.

Женщина включила двигатель и стала вынимать ключи, ее движения были медленными, очень медленными. Борн наклонился и взял ее за запястье. Она почти не дыша уставилась на него.

— Ключи возьму я, — заявил он.

— Естественно! — воскликнула она. Ее левая рука неестественно держалась за обшивку двери.

— Выходите и становитесь у капота, — продолжал Борн. — И не пытайтесь совершить глупость, это вам дорого обойдется.

— Почему я должна ее совершать? Вы же убьете меня, если...

— Ладно, ладно, — прервал он ее и открыл дверь с ее стороны.

Послышался резкий шелест платья, движение воздуха было более упругим, чем следовало. Дверь распахнулась и женщина выскочила на улицу, но это не стало для него неожиданностью. Урок должен быть закреплен. Он резко схватил ее за волосы и втащил в машину. Она так согнулась, что ее лицо оказалось в нескольких дюймах от его лица.

— Я никогда не буду этого делать! — закричала она. — Обещаю!

Борн закрыл дверь и вновь взглянул на нее, пытаясь разобраться в мыслях. Полчаса назад, в другом автомобиле, он был готов прикончить ее, если бы она ослушалась. Тогда он считал ее реальным врагом.

— Я не буду этого делать! — повторила она.

— Вы попытаетесь, — возразил он. — Когда подвернется удобный случай, вы предпримите новую попытку. Поверьте мне, я не блефую, угрожая вам. Я буду вынужден убрать вас, хотя мне не хочется этого делать. Поэтому, прежде чем я выпущу вас, вы должны подчиняться моим указаниям.

Он говорил ей правду, как он ее понимал. Простота принятия решения была для него удивительна, как и решение само по себе. Убийство было практическим делом, и больше ничем.

— Вы обещали отпустить меня, — снова заговорила она. — Когда?

— Когда я буду в полной безопасности. Когда ваши слова и поступки не будут иметь для меня никакого значения.

— Когда это будет?

— Через час или около того. Когда мы будем далеко от Цюриха, и я смогу отправиться туда, куда мне необходимо попасть.

— Почему я вам должна верить?

— Меня это не волнует, — он отпустил ее волосы. — Приведите себя в порядок. Вытрите глаза и поправьте волосы на голове. Мы идем в ресторан.

— Зачем?

— Хотел бы я знать, — задумчиво произнес он, глядя через заднее стекло на входную дверь ресторана.

— Вы это уже говорили.

Борн внимательно посмотрел на нее, в ее широко открытые карие глаза, которые непрерывно смотрели на него с ужасом и удивлением.

— Я знаю. Поторопитесь.

Узкие лучи света играли на высоком потолке. Столы и стулья были сделаны из тяжелого дерева, в глубоких кабинах стояли свечи. Среди посетителей медленно двигался человек с аккордеоном, извлекая из инструмента приглушенные звуки баварской музыки.

Он уже раньше видел этот большой зал, потоки света на потолке и свечи отложились где-то в его памяти, объединяясь там со звуками музыки. Они стояли в просторном зале перед метрдотелем.

— У вас заказано, мистер?

— Если вы имеете в виду, зарезервирован ли у меня столик, то боюсь вас разочаровать. Нет, я не делал заказа, но мне рекомендовали именно ваш ресторан. Я надеюсь, что вы нас где-нибудь пристроите, желательно в кабине.

— Непременно, сэр. Сейчас еще рано, поэтому у нас есть свободные места. Сюда, пожалуйста.

Они прошли в кабину, освещенную мерцающей свечой.

— Сядьте возле стены, — проговорил он, когда метрдотель удалился. — Запомните, что я не остановлюсь ни перед чем, если вы вздумаете шутить.

— Я уже много раз говорила вам и повторяю снова: я не буду пытаться бежать!

— Надеюсь на ваше благоразумие. Закажите только вино, у нас нет времени.

— Я все равно не смогу кушать, — она сжала руки, чтобы унять дрожь. — Почему нет времени? Чего вы ждете?

— Еще не знаю.

— Почему вы все время твердите: “Я не знаю. Мне хотелось бы знать...” Почему мы пришли именно сюда?

— Потому что я бывал тут раньше.

— Это не совсем ясный ответ.

— У меня нет причин вдаваться в детали.

В это время появился официант. Мари заказала вино, а Борн — виски. Он медленно оглядывал ресторан, пытаясь сосредоточиться на всем и ни на чем конкретно. Губка... Он готов был впитывать в себя все, что хоть как-то продвигало его вперед. Но ничего не получалось. В его воображении не возникло никаких новых картин из прошлого, ассоциируемых с этим местом, никаких мыслей при виде окружающей обстановки. Ничего... Но тут он неожиданно заметил лицо в дальнем углу зала, пока только лицо. Оно было массивным и возвышалось над тучным и немного оплывшим телом. Полный человек находился в тени дальней кабины рядом с закрытой дверью. Его глаза были прикованы к Борну, его взгляд состоял из равных частей ужаса и растерянности. Этот человек был незнаком Борну, однако человек, по-видимому, узнал его. Он поднес свои дрожащие пальцы к губам и вытер уголки рта, после чего бегло осмотрелся по сторонам. Лишь после этого толстяк направился через зал к кабине, где находился неожиданный для него посетитель.

— Сюда приближается человек, — предупредил он Мари через пламя свечи. — Толстый человек. Очень испуганный человек. Постарайтесь при нем ничего не говорить, что бы он не сказал. И не смотрите на него. Поднимите руку и обопритесь на нее лбом, отвернувшись к стене. Так будет лучше. Смотрите на стену, а не на него.

Мари выполнила его приказание. Она была напугана, руки ее дрожали. На ее губах застыл невысказанный вопрос. Но Борн все же ответил на него интуитивно:

— Для вашего же блага. Я не хочу, чтобы он вас запомнил.

Толстяк, наконец, добрался до их кабины. Борн задул свечу и кабина погрузилась в полумрак. Мужчина после некоторой заминки заговорил удивленным и все время срывающимся голосом:

— Мой бог! Почему вы здесь? Что заставило вас прийти сюда? В чем я виноват?

— Я всегда был гурманом, и вы это знаете.

— Неужели вы не имеете ни капли порядочности? У меня семья, жена и дети. Я делал только то, что мне говорили. Я же передал вам конверт. Клянусь! Я не заглядывал в него и ничего не знаю!

— Но ведь вам за это платили? — инстинктивно спросил Борн.

— Да, но я никому ничего не сказал. Мы никогда с вами не встречались, и я никогда о вас никому не говорил!

— Тогда чего вы так испугались? Я обыкновенный посетитель, заказавший выпивку.

— Прошу вас, уходите!

— Я хочу знать, почему?

Толстяк снова поднес руку к лицу и вытер испарину. Его пальцы непрерывно дрожали. Он чуть повернул голову, оглянувшись на дверь, и опять уставился на Борна.

— Другие могут заговорить, другие могут знать, кто вы. Я уже имел дело с полицией.

Мари потеряла над собой контроль. С ее губ сорвались резкие слова, обращенные к Борну:

— Полиция! Так это была полиция?

Борн злобно посмотрел на нее и повернулся к толстяку.

— Вы хотите сказать, что полиция будет преследовать вашу жену и детей?

— Конечно, не они сами, и вы это прекрасно знаете. Но интерес полиции к моей персоне даст возможность другим отыскать меня и мою семью. Сколько их, кто охотится за вами, мой господин? И что они сделают? Вам нет необходимости спрашивать об этом у меня. Они не остановятся ни перед чем смерть моей жены и детей для них ничто. Прошу вас... Ради моих детей... Я ничего не сказал. Уходите!

— Вы сильно преувеличиваете, — Борн поднял бокал, выказывая к разговору полное безразличие.

— Ради бога, прошу вас! — человек наклонился вперед, держась за край столика. — Вы хотите доказательств моего молчания? Я вам докажу. Информация была опубликована в газете. Любой, кто имел хоть какие-нибудь сведения, немедленно позвонил бы в полицию и все осталось бы в тайне. Газеты не врут в подобных случаях. Вознаграждение было достаточным. Полиция многих стран выделяла суммы вознаграждения через Интерпол. — Он стоял, вытирая пот с лица и его массивная фигура бесформенной чушкой возвышалась над поверхностью стола. — Человек моего уровня легко мог бы найти язык с полицией. Однако, я никуда не пошел. Несмотря на гарантии конфиденциальности, я ничего не предпринял!

— А кто-нибудь другой? Пытался ли кто-нибудь еще сообщить в полицию? Скажите мне правду, я все равно все узнаю.

— Я знаю лишь Чернака. Пожалуй, он единственный, с кем я разговаривал, и я вполне допускаю вероятность, что он, возможно, вас видел. Но это известно и вам, ведь конверт был передан мне через него. Правда, я уверен, что он тоже никогда никому ничего не говорил.

— Где он сейчас?

— Там, где всегда, в своей квартире на Лювенштрассе.

— Я никогда там не был. Какой номер?

— Никогда не были? — толстяк замолчал. Губы его сжались, в глазах появилась тревога. — Вы меня проверяете? — наконец спросил он.

— Отвечайте на вопрос.

— Номер 37. Вы знаете это так же хорошо, как и я.

— Я действительно решил вас проверить. Скажите, а кто передал ему конверт?

Толстяк замер. Его поведение изменилось.

— Не имею ни малейшего понятия. Я никогда этим не интересовался.

— Вы не любопытны?

— Конечно, нет. Козлята никогда не заглядывают в волчью конуру по собственной воле.

— Что было в конверте?

— Я же сказал, что не открывал его.

— Но вы догадываетесь, что в нем находилось?

— Полагаю, что деньги.

— Вы полагаете?

— Да, именно деньги, большая сумма денег. И если возникло какое-нибудь недоразумение, то я здесь ни при чем. А теперь, прошу вас, уходите отсюда.

— Последний вопрос.

— Пожалуйста, только уходите.

— С какой целью передавались эти деньги?

Толстяк уставился на Борна, его дыхание чуть было не прервалось. На его жирной физиономии выступил пот.

— Вы совсем замучили меня, мой господин, но я не буду уклоняться от ответа. Называйте это как угодно, хоть смелостью ненормального козленка, который хочет лишь одного — выжить. Каждый день я читаю газеты на трех языках. Шесть месяцев назад был убит один человек. О его смерти сообщалось на первых страницах каждой из них.

Глава 7

Они обогнули квартал, проезжая по Фолькенштрассе, после чего повернули направо по направлению к Лиммат Квей и Гроссмюнстеру. Лювенштрассе находилась за рекой в западной части города. Самый короткий путь туда лежал через Мюнстер-бридж. Мари Сен-Жак молча сидела за рулем, держась за него с таким неистовством, как ранее держала ручку своей сумочки в течение всех сумасшедших минут в отеле, надеясь так или иначе сосредоточиться на анализе происходящего. Борн, размышляя, смотрел на нее. “Шесть месяцев назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах каждой из них”.

Джейсон Борн получил деньги за это убийство, и полиция нескольких стран обещала вознаграждение через Интерпол всем, кто имеет информацию, способствующую его захвату. Это означало, что были и другие убийства. “Сколько их, кто охотится за вами, мой господин? И что они сделают?

Они не остановятся ни перед чем — смерть жены или детей для них ничто!”

Но это не полиция, это другие личности.

В ночном небе вырисовались, как близнецы, две колокольни Гроссмюнстера, отбрасывая сверхъестественные тени. Борн задумчиво смотрел на это древнее сооружение. Казалось, что оно хорошо знакомо ему, но не настолько, чтобы он был в этом уверен. Он видел его раньше, однако сейчас он смотрел на него, как в первый раз.

“Я знаю только Чернака... Конверт был передан мне через него... Лювенштрассе, 37. Вы знаете это так же хорошо, как и я”.

Знал ли он? Мог ли он это знать?

Они проехали мост и попали на дорогу, ведущую в новую часть города. Улицы были заполнены толпами гуляющих пешеходов. Пешеходы и автомобили соревновались друг с другом, регулируемые перемещающимся, бесконечным потоком красных и зеленых огней. Борн попытался сосредоточиться на чем-то... И на всем одновременно. Пока для него стали проясняться лишь контуры реальности. Ее формы были загадочными и пугающими. И каждая очередная была более загадочной, чем предыдущая. Он уже не был уверен, что способен — умственно способен — впитывать события, развивающиеся так быстро.

Внезапно послышались сигналы полицейской машины.

Он взглянул в окно, и резкая боль вновь пронзила его грудь. Рядом с ними ехала патрульная машина, и полицейский что-то кричал ему через стекло. Все стало неожиданно ясно, и его охватила неудержимая ярость. Женщина увидела полицейскую машину в боковое зеркальце. Потом она погасила передние огни и включила сигнал левого поворота. Левый поворот на улице с односторонним движением! Результат был налицо: полицейские обратили на них внимание. Если они их остановят, то она может закричать, и все будет кончено.

Борн включил передние фары, повернулся и выключил левый поворот. Другой рукой он схватил ее за руку так, как делал это раньше.

— Я убью вас, доктор, — четко прошептал он, а в окно закричал в сторону патрульной машины: — Мы немного запутались! Просим у вас прощения! Мы — туристы! Нам надо проехать в свою очередь в следующий квартал! Полицейская машина находилась от них буквально в двух футах, а полицейский был явно озадачен происходящим. Но сигнальные огоньки на машине нарушителей были уже изменены.

— Осторожно поезжайте вперед, и больше не допускайте подобных глупостей, — предупредил полицейский.

Борн кивнул полицейскому через окно.

— Еще раз извините!

Тот пожал плечами и повернулся к напарнику, возвращаясь к прерванной беседе.

— Я ошиблась, — дрожащим голоском прошептала Мари. — Здесь такое оживленное движение... О боже, вы сломали мне руку! Отпустите меня, мерзавец!

Борн отпустил ее, опасаясь очередной истерики. Он предпочитал управлять ею с помощью страха.

— Вы думаете, что я вам поверил?

— Это вы о моей руке?

— Нет, о вашей ошибке.

— Вы сказали, что мы скоро повернем налево. Я только об этом и думала все время.

— В следующий раз будьте внимательней, — он откинулся назад, не переставая наблюдать за ее лицом.

— Вы — чудовище, — прошептала она, закрывая глаза на короткое время. Когда она снова открыла их, в них вновь появилось выражение ужаса. Наконец, они добрались до Лювенштрассе. Это была достаточно широкая улица, где низкие каменные и деревянные дома перемежались с современными сооружениями из стекла и бетона. Постройки XIX века конкурировали тут с современной посредственностью. Эти дома продолжали свою долгую жизнь. На номера домов Борн стал смотреть где-то в районе 80-х. Для того, чтобы добраться до нужного, им было необходимо спуститься вниз по улице. Это был уже новый квартал, почти целиком застроенный старыми трехэтажными домами. У многих из них даже крыши были из дерева. К каждой двери вели каменные ступени с железными перилами, а дверные проемы освещались небольшими фонарями, наподобие тех, которые устанавливались когда-то на конных экипажах.

Борн начал вспоминать забытое. Но не эта улица возникла в его воображении. Что-то еще... Очертания домов были похожи, но странно отличались: разбитые окна, покосившаяся лестница, сломанные перила, а вокруг много ржавого железа. Это был уже совсем иной Цюрих.

— Степпдекштрассе, — сказал он самому себе, концентрируясь на картине, возникшей в его сознании. Он ясно м четко видел жилой дом. Он мог даже различить краску когда-то красного дерева, похожую на цвет платья сидевшей за рулем женщины. — Меблированные комнаты... На Степпдекштрассе. — Что? Что вы сказали? — Мари Сен-Жак испугалась этих бессвязных слов, не означавших ничего конкретного, но которые она отнесла на свой счет.

— Ничего, — он перевел взгляд на ее платье. — Вот здесь должен быть дом № 37, — произнес он, показывая на пятый дом в ряду. — Останавливайтесь.

Он вышел первым. Проверив работоспособность своих ног, он отобрал у нее ключи зажигания и только после этого позволил ей выйти.

— Вы уже можете ходить, — заметила она, — а это означает, что вы смогли бы сами вести машину.

— Может, и так.

— Тогда отпустите меня! Я ведь сделала все, что вы хотели!

— Когда сделаете еще кое-что, тогда я вас отпущу.

— Я ничего никому не скажу, поймите это! Вы последний человек на земле, которого я когда-либо захочу снова увидеть... Или иметь с ним дело. Я не желаю быть свидетелем, или участвовать в полицейском расследовании, или делать заявления для прессы, или что-нибудь подобное! Я не желаю быть частью той жизни, которая вас окружает, я не хочу иметь с вами ничего общего! Я перепугана до смерти... И это будет гарантией, неужели вы этого не видите? Пожалуйста, отпустите меня!

— Я не могу этого сделать.

— Почему вы не хотите мне верить?

— Это не имеет значения, вы мне необходимы.

— Для чего?

— Дело простое до глупости. У меня нет водительского удостоверения, а без него нельзя нанять машину, что меня немного волнует.

— Но у вас уже есть машина!

— Она может быть пригодна еще в течение максимум одного-двух часов. Очень скоро кто-то обнаружит ее пропажу у отеля. И описание машины будет разослано всем полицейским постам.

Мари смотрела на него со смертельным ужасом в глазах.

— Я не хочу подниматься в квартиру вместе с вами. Я слышала, что сказал тот человек в ресторане. Если я буду знать слишком много, вы прикончите меня.

— То, что вы слышали, не имеет большого значения ни для меня, ни для вас. Пойдемте, — он взял ее за руку, положив вторую руку на перила, чтобы иметь дополнительную опору при подъеме.

Мари не сводила с него взгляда, в котором читались страх и изумление. Имя Чернак было обозначено на втором почтовом ящике рядом со звонком.

Он не стал нажимать на него, но зато надавил остальные четыре кнопки. Буквально в течение нескольких секунд дом заполнила какофония голосов на швейцарско-немецком диалекте, каждый из которых спрашивал, в чем дело и кто пришел. Но кто-то не спрашивал: он просто-напросто включил дистанционный замок и дверь отворилась. Борн пропустил Мари вперед, осторожно подталкивая ее вдоль стены, чего-то ожидая. Постепенно голоса наверху смолкли. Тишина... Двери квартир закрылись... М. Чернак располагался на втором этаже в квартире ВС. Борн стал, прихрамывая, подниматься по лестнице, придерживая женщину за руку. Конечно, она была права. Было бы значительно лучше, если бы он был один. Но он не мог отпустить ее: она все еще была ему нужна. Борн изучал дорожные карты в течение нескольких дней, пока еще находился в Порт-Нойре. Люцерна была не более чем в часе езды, Борн приблизительно в двух часах или что-то около этого. Он мог поехать в любом из этих направлений и, оставив Мари в каком-нибудь уединенном месте, исчезнуть. Это было вопросом времени, и у него были для этого возможности. Ему был необходим проводник только для выезда из Цюриха, и эту роль он отводил Мари Сен-Жак. Но прежде чем он собирался покинуть Цюрих, он хотел кое-что выяснить. Он хотел поговорить с человеком по имени...

“М.Чернак”. Имя было справа от двери. Борн отступил от двери вправо, увлекая за собой Мари.

— Вы говорите по-немецки? — осведомился он у нее.

— Нет.

— Не лгите!

— Я не лгу!

Некоторое время Борн размышлял, разглядывая холл.

— Звоните. Если дверь откроется, просто стойте сбоку от нее. Если кто-то ответит на звонок изнутри, то скажите, что у вас есть сообщение от друга из Альпенхауза.

— Предположим, что это сообщение предложат просунуть под дверь?

— Очень хорошо.

— Я только не хочу больше насилия. Я не хочу ничего знать и не хочу ничего видеть. Я лишь хочу...

— Знаю! — прервал он ее. — Вы хотите вернуться к налогам, которые вводил Цезарь или, что еще лучше, к Пуническим войнам... Если он или она скажет что-нибудь в этом роде, то объясните им парой слов, что это сообщение на словах и должно быть передано только человеку, портрет которого вам описали.

— А если меня спросят, как он должен выглядеть? — холодно осведомилась она, замирая от страха.

— У вас прекрасная головка, доктор.

— Я педантична и к тому же напугана. Что я должна делать?

— Скажите им, чтобы они убирались ко всем чертям! Пусть кто-нибудь другой разбирается с ними, и после этого потихоньку отходите от двери. Мари подошла к квартире и нажала на кнопку звонка. Внутри раздался какой-то странный звук и после этого послышался мужской голос:

— Кто там?

— Боюсь, что я не смогу разговаривать с вами по-немецки, — пробормотала она.

— Говорите по-английски. В чем дело? Кто вы такая?

— У меня к вам срочное сообщение от друга из Альпенхауза.

— Подсуньте его под дверь.

— Я не могу этого сделать, это сообщение на словах. Я должна лично передать его человеку, портрет которого мне описали.

— Хорошо, сейчас.

Щелкнул замок и дверь отворилась. Борн отделился от стены и встал в дверном проеме.

— Вы безумец! — Заорал человек с двумя обрубками вместо ног, передвигаясь в кресле на колесах. — Убирайтесь отсюда!

— Я уже устал это слушать, — заявил Борн, втаскивая женщину внутрь и закрывая за собой дверь.

Ему не потребовалось уговаривать Мари, чтобы та направилась в соседнюю комнату на время разговора с калекой. Она сделала это без всякого сопротивления. Безногий Чернак был в панике, его опустошенное лицо было абсолютно белым, а непричесанные сероватые волосы торчали на шее и закрывали лоб.

— Что вы от меня хотите? — возмутился Чернак. — Вы же клялись, что та последняя передача будет последней на самом деле. Я не могу больше этого делать и рисковать! Отправители здесь уже побывали. И ваши предосторожности не имеют значения, если они уже “побывали здесь”. Если один из них оставит где-нибудь мой адрес, пусть даже по небрежности, то мне конец!

— Вы прилично получили за риск, которому подвергались, — заявил Борн, стоя перед креслом. Его мозг лихорадочно работал, пытаясь найти хоть какое-нибудь слово, которое могло бы быть запалом к взрыву, из которого прорвался бы поток информации. Тут он вспомнил о конверте. Толстяк из Альпенхауза упоминал о нем несколько раз.

— Очень мало по сравнению с размерами риска, — возразил Чернак, покачивая головой и учащенно дыша. Обрубки его ног нервно перемещались по креслу. — Я был вполне всем доволен, когда вы вторглись в мою жизнь, мой господин. Старый солдат, прошедший длинный путь, прежде чем оказаться в Цюрихе, калека, который не помышлял ни о чем другом, как только свести концы с концами, рассчитывая разве лишь на старых друзей, встретив вас, я...

— Я тронут, — коротко бросил Борн. — Давайте поговорим лучше о конверте, который вы передали вашему обожравшемуся другу в Альпенхаузе. Кто вам дал его?

— Отправитель. Кто же еще?

— Откуда он прибыл?

— Откуда я знаю! Он появился в почтовом ящике, так же, как и другие. Я просто отправил его дальше, а вы очень хотели его получить. Вы заявили, что больше не сможете тут появляться.

— Но вы открывали его!

— Никогда!

— Предположим, я скажу, что некоторая сумма денег пропала.

— Этого не может быть. Я ничего не знаю. Зачем вы появились?

“Потому что я хочу знать. Потому что потерял рассудок. Я вижу и слышу, но ничего не понимаю. Я дееспособен, могу мыслить, но у меня нет памяти... Помогите мне!”

Бон тихо отошел от кресла. Активного допроса не получалось. Потом он совершенно бесцельно подошел к книжному шкафу, рядом с которым было развешано несколько неотчетливых фотографий, которые поясняли личность их владельца. Группы немецких солдат, многие из которых с овчарками позировали фотографу на фоне ограждений, где над высокими воротами проступала часть надписи: ДАХ... ДАХАУ... Человек сзади него двигался! Борн обернулся. Безногий Чернак засунул руку в брезентовую сумку, висевшую на кресле. Его глаза безумно блестели, а опустошенное лицо было перекошено. Рука резко поднялась вверх с короткоствольным револьвером и, прежде чем Борн сумел добраться до калеки, раздался выстрел. Выстрелы следовали один за другим. Леденящая боль пронзила левое плечо, затем голову... О, боже!

Борн упал на ковер, Отбросил тяжелый торшер в сторону калеки и, перекатившись, оказался рядом с креслом. Он ударил его правым плечом, сбрасывая безногого с кресла и доставая из кармана пистолет.

— Они заплатят за твой труп! — вопил Чернак, корчась на полу и стараясь выбрать позицию для стрельбы. — Ты не загонишь меня в гроб! Я сам вколочу тебя туда! Карлос заплатит! Он заплатит, вонючий шакал!

Борн уклонился и выстрелил. Голова калеки дернулась назад, и из его горла потекла кровь: он был мертв. Из соседней комнаты послышался крик — глубокий, протяжный и активно заполняющий все вокруг. Женский крик... Конечно, это был женский крик... Кричала его заложница, его проводник из Цюриха! О, боже! Он должен сосредоточиться! Его голова была в агонии. Виски разламывались от боли... Он должен уходить... Выстрелы... Выстрелы были сигналом тревоги. Он должен забрать заложницу и убраться отсюда прочь! Комната... Комната... Где она? Крик... Вой... Нужно двигаться в направлении крика. Борн добрался до двери и распахнул ее. Женщина... Его заложница... Черт побери, он не мог вспомнить ее имя! Она прижималась к стене, по ее лицу текли слезы, а перекошенные губки дрожали. Он кинулся к ней, схватил за руку и попытался вытащить ее оттуда.

— Боже мой! Вы убили его! — вопила она. — Старого калеку!

— Прекратите!

Борн резко толкнул ее к двери, открыл и потащил ее за собой в холл, с трудом расплывчатые фигура в открытых дверях соседних квартир. Они двигались, растворяясь в окружавшем их тумане, двери хлопали, со всех сторон доносились вопли. Он держал женщину левой рукой. И это требовало огромных усилий, так как при каждом резком движении в раненном плече появлялась невыносимая боль. Толкая женщину вперед, он использовал ее как опору для левой руки. В его правой руке находилось оружие.

Наконец, они добрались до выхода.

— Открывайте дверь! — приказал Джейсон.

Она молча выполнила приказание. На улице он некоторое время прислушивался, стараясь сквозь гул в голове услышать сирены полицейских машин, но пока все было спокойно.

— Вперед! — буркнул он, увлекая ее к машине.

Внутри машины он достал бинт, который ему удалось отыскать в квартире Чернака и, обмотав его вокруг головы, попытался остановить кровь. В глубине сознания он ощутил странное облегчение. Рана была рваной. Его обратил в панику сам факт ранения в голову, но пуля лишь коснулась ее, не затронув кость. Это не должно привести к агонии, пережитой им в Порт-Нойре.

— Какого черта мы стоим? Немедленно уезжайте!

— Куда? Вы не сказали куда, — Мари больше не кричала, наоборот, была спокойной. Спокойной без всякой видимой причины. Смотрела ли она на него? Его мучили приступы головокружения, он вновь терял ориентацию, все окружающее расплывалось, исчезая в тумане.

— Степпдекштрассе... Он слышал слова, когда произносил их, не будучи уверенным, что они принадлежат ему. Но он мог представить себе дорогу туда. Темно-красная краска... Старая краска... Ржавые листы железа.

— Степпдекштрассе... — еще раз повторил Борн.

— Кхе... — откашлялась женщина.

Но в чем дело? Что-то не так? Почему выключен двигатель? Разве она его не слышит? Его глаза были открыты. Он открыл их. Оружие! В его руке по-прежнему было оружие. Борн сел поудобнее, чтобы поправить повязку... Она сбежала, сбежала! Оружие упало на пол. Он нагнулся за ним, и тут она оттолкнула его, голова врезалась в окно, и он потерял сознание.

Женщина выбралась из машины и побежала. Она убежала от него! Его заложница, его последняя надежда убежала от него вниз по Лювенштрассе! Он не должен оставаться в машине. Борн даже не предпринял попытки завести ее. Она превратилась в стальную ловушку, готовую выдать его в любое мгновение. Борн опустил револьвер в карман вместе с мотком пластыря и, зажимая рану на голове, стал выбираться из автомобиля. В конце концов, это ему удалось и он, хромая, побрел по тротуару, стараясь передвигаться как можно быстрее.

Где-то впереди должен находиться угол улицы со стоянкой такси.

“Степпдекштрассе”. Мари Сен-Жак бежала по середине пустынной широкой улицы, протягивая руки в сторону изредка проезжающих машин. При каждом всплеске огней позади себя она поворачивалась, пытаясь обратить на себя внимание, но машины на полной скорости проносились мимо. Это был Цюрих и Лювенштрассе в этот час скорее напоминала пустыню, чем городскую улицу.

Однако, в одном из автомобилей люди узнали ее. Огоньки автомобиля погасли, чтобы водитель смог разглядеть ее при уличном освещении.

— Это может быть только она. Черняк или Чернак живет всего в квартале от этого места.

— Останавливайся и дай ей возможность подойти поближе. Предположительно, она одета в шелковое платье. Да, похоже, это она.

— Прежде чем сообщать по радио другим, нам следует убедиться в этом факте.

Мужчины вышли из машины. Пассажир, выйдя из машины и обойдя капот, присоединился к водителю. Оба выглядели средней руки чиновниками, серьезными и обходительными. Взволнованная и испуганная женщина быстро приближалась. Первым заговорил с ней водитель:

— Что с вами, фройляйн?

— Помогите, помогите мне! — закричала она. — Я не могу... Я не разговариваю по-немецки. Нихт шпрехен! Позовите полицию!

В разговор вмешался пассажир, стараясь успокоить женщину голосом.

— Мы оба из полиции, — сообщил он по-английски. — Мы не совсем уверены, мисс. Вы женщина из отеля “Кариллон дю Лак”?

— Да! Он не отпускал меня! Он держал меня, угрожая оружием! Это было ужасно!

— Где он сейчас?

— Он ранен. В него стреляли, а я убежала из машины... Он был в ней, когда я убегала! — она показала вниз по Лювенштрассе. — Я думаю, он где-то в середине этого квартала. Серая машина... У него оружие!

— У нас оно тоже есть, мисс, — ответил водитель. Садитесь в машину. Там вы будете в безопасности.

До серого “купе” они добрались очень быстро, но внутри никого не оказалось. Около дома 37 собралась небольшая толпа. Пассажир повернулся и заговорил с испуганной женщиной, сжавшейся на заднем сидении.

— Здесь живет некто Чернак. Скажите, он упоминал его имя? Он собирался к нему зайти?

— Уже заходил... Он и меня затащил с собой! Он убил его! Он убил этого старого искалеченного человека!

— Радио, быстро! — приказал пассажир водителю, и тот потянулся за микрофоном на передней панели. В то же время машина рванулась вперед.

— Что вы делаете? Ведь в этом квартале убит человек!

— И мы должны найти убийцу, — сказал водитель. — Вы сказали, что он ранен? Тогда он может находиться где-то поблизости. Эта машина не похожа на полицейскую, так что мы можем его поймать. Конечно, мы должны подождать, когда подъедут другие машины, но наши задачи несколько отличаются.

Автомобиль остановился в нескольких ярдах от дома 37.

Пассажир говорил в микрофон, а в это время водитель объяснял Мари их официальную позицию в этом деле.

— Очень скоро здесь появится наш начальник, — сказал пассажир. — Мы обязаны дождаться его. Он хочет с вами поговорить.

Мари Сен-Жак откинулась назад, закрывая глаза и стараясь успокоиться. — О, боже! — воскликнула она. — Мне кажется, что я не прочь выпить! Водитель рассмеялся, кивнув напарнику. Тот достал небольшую бутылочку и протянул женщине.

— Мы недостаточно экипированы, мисс. У нас нет ни рюмок, ни стаканов, но бренди у нас есть! Исключительно для медицинских целей. Мне кажется, что сейчас как раз такой случай. Примите наши комплименты, мисс.

Мари улыбнулась и взяла бутылку.

— Вы самые прекрасные люди. Жаль, что вы никогда не узнаете, как я могу быть благодарна. Если когда-нибудь вы приедете в Канаду, я приготовлю вам лучшее на всю провинцию Онтарио мясо по-французски.

— Благодарю вас, мисс, — улыбнулся водитель. Борн изучал повязку на своем плече, искоса поглядывая в тусклое, в грязных потеках зеркало, приспосабливая глаза к слабому свету омерзительной грязной комнаты. Он был прав по поводу Степпдекштрассе. Картина блеклых дверей, разбитых окон и ржавых железных перил полностью совпадала с тем, что он увидел воочию. Когда он снимал комнату, ему не было задано ни единого вопроса, несмотря на его ранение. Более того, дежурный как бы между прочим, сказал ему, забирая деньги за комнату:

— За нечто более существенное можно найти доктора, который умеет держать язык за зубами.

— Я буду иметь это в виду.

Рана пока не кровоточила. Пластырь должен продержаться до тех пор, пока он не найдет более надежного врача, чем тайно практикующего на Степпдекштрассе.

“Если стрессовая ситуация возникнет в результате ранения, то всегда помните, что потрясение может быть в большей степени психологическим, чем физическим. Вы можете ощущать резкое изменение состояния, внутренняя боль может стать невыносимой. В этот момент не нужно рисковать, совершая необдуманные поступки, наоборот, если есть время, то необходимо приспособиться. Не впадайте в панику”.

Борн паниковал и все части его тела разламывались от боли. И хотя резкие боли в плече и рваная рана в возле виска были очень тяжелыми, у него все еще оставались силы, чтобы вести себя достаточно осмотрительно. Сигналы от мозга поступали ко всем частям тела и возвращались назад. Он был дееспособен.

Но более успешно он мог действовать только после отдыха. Теперь у него не было проводника, и он должен искать новый способ покинуть Цюрих. Борн устроился на провалившейся кровати и, лежа на спине, не отрываясь смотрел на голую лампочку, свисавшую с потолка, стараясь не прислушиваться к мыслям и словам, а настроиться на отдых. Но фразы сами приходили ему в голову и литаврами отзывались у него в мозгу.

“Человек был убит...”

“Но вы ждали этого сообщения...”

Он повернулся к стене, закрывая глаза и стараясь освободиться от этого наваждения. Затем возникли другие слова, и он вскочил. Его лоб покрывала испарина.

“Они заплатят за твой труп! Карлос заплатит! Он заплатит, вонючий шакал!

Карлос... Большой автомобиль замер перед серым “купе” на обочине дороги. Сзади них, у дома 37 по Лювенштрассе, патрульные машины, появившиеся 15 минут назад, и скорые помощи, приехавшие пять минут спустя. Люди по-прежнему толпились на тротуаре, но возбуждение стало понемногу спадать.

— Вот и наш начальник, мисс. Вы можете пройти к нему?

Водитель вышел из машины и открыл перед ней дверцу.

— Конечно, — она ступила на тротуар и ощутила твердую руку, поддержавшую ее. Это было настолько тактично и вежливо по сравнению с тем, что ей только что пришлось пережить, когда это дикое животное тащило ее, угрожая револьвером, приставленным к ее голове, что Мари содрогнулась от воспоминаний. Они подошли к большому автомобилю, и она забралась внутрь. Потом она взглянула на человека рядом и ужаснулась. Внезапная судорога пронзила ее, как воспоминание о пережитом ужасе, дыхание почти остановилось. Мужчина, сидевший перед ней, носил очки в золотой оправе, которая поблескивала в отраженном свете уличных фонарей.

— Вы? Вы были в отеле! Вы были одним из них!

Мужчина устало кивнул: его усталость была очевидной.

— Все верно. Мы представляем специальное отделение цюрихской полиции. И прежде чем наш разговор продолжится, я хотел бы, чтобы вы уяснили себе, что за все то время, что вы находились в отеле, вам ничего не угрожало с нашей стороны. Наше отделение специализируется на подобных операциях. У нас имеются специальные снайперы, которые не станут стрелять, если посторонний человек будет находиться слишком близко к мишени.

Ее шок начал спадать. Мужчина говорил уверенно и успокаивающе.

— Благодарю вас за это.

— Мы не нуждаемся в благодарности, это наша работа. Теперь же, как я понял, вы видели его в последний раз на переднем сидении этой машины, — он кивнул в сторону “купе”.

— Да, и он был ранен.

— Серьезно?

— Достаточно сильно, поскольку был некоторое время без сознания. Перед этим он перевязал голову, а на его плече выступала кровь. Кто он такой?

— Имена здесь не имеют значения, у него издавна было очень много имен. Мы должны разыскать этого безжалостного убийцу, прежде чем он снова совершит новое преступление. Охота за ним ведется уже несколько лет, и в ней принимает участие полиция многих ведущих стран. Сейчас у нас появилась возможность, которой раньше не было ни у кого. Теперь мы знаем, что он в Цюрихе и ранен. Он не остался в этом районе, это очевидно. Но как далеко он мог отсюда уйти? Он что-нибудь говорил о том, как он собирается покинуть город?

— Он собирался взять напрокат автомобиль на мое имя. Ведь у него нет водительского удостоверения.

— Он лжет! Этот тип всегда путешествует по подложным документам. Вы были у него заложницей. Теперь расскажите мне все с самого начала, что он вам говорил. Где вы были, с кем встречались, все, что придет вам на ум.

— Был ресторан, Альпенхауз, и испуганный толстяк, который... Мари сообщила все, что смогла вспомнить. Время от времени он перебивал ее, расспрашивая подробней о какой-нибудь фразе или реакции со стороны разыскиваемого убийцы. Периодически он поправлял очки, вытирая их или просто сжимая золотую оправу, что выдавало его волнение.

Допрос длился около двадцати минут, затем полицейский принял решение. — Альпенхауз! Быстро, — обратился он к водителю и сразу же повернулся к Мари Сен-Жак. — Мы обязаны проверить все, что он говорил. Его бессвязность в разговоре была скорее всего умышленной. Он знает гораздо больше того, что говорил за столом.

— Бессвязность... — она произнесла это слово тихо, как бы что-то вспоминая. — Степп... Степпдекштрассе... Разбитые окна, комнаты...

— Что?

— Меблированные комнаты на Степпдекштрассе, вот что он сказал. Все произошло очень быстро, но он сказал это. И прежде чем я выскочила из автомобиля, он еще раз повторил это. “Степпдекштрассе”.

Водитель заговорил что-то в микрофон.

— Я не понимаю, в чем дело? — забеспокоилась Мари.

— Это наша вторая передвижная группа, с которой мы постоянно держим связь, — пояснил полицейский. — Эти комнаты находятся в районе старых текстильных фабрик. Приют для неудачников... И других.

— Вперед! — приказал он.

И машина сорвалась с места.

Глава 8

Треск... Где-то в коридоре. Звук, похожий на движение змеи, то возникающий, то затихающий. Борн открыл глаза. Лестница... Лестница, ведущая в грязный холл. Кто-то поднимается по ней, делая остановки почти на каждой ступеньке, чтобы уменьшить звук от веса собственного тела. Пол в домах на Степпдекштрассе не был приспособлен для подобного рода посещений. Тишина... Треск... Теперь уже ближе. Дальше тянуть было рискованно. Джейсон спустился с кровати, взял оружие из-под подушки и прислонился к двери. Согнувшись, он прислушивался к звукам: ночной визитер больше не беспокоился о тишине. У Борна не оставалось никаких сомнений о намерениях визитера.

Дверь затрещала, он толкнул ее назад, а затем снова вперед, заставляя входившего влететь в дверной проем и, с силой развернув его к стене, стал бить об угол шкафа. Потом он двинул дверь назад и погрузил носок правой ноги в горло нападающего, и ухватив его правой рукой за белокурые волосы, старался затащить его в глубину комнаты.

Рука человека повисла, и оружие упало на пол. Это был длинноствольный пистолет с глушителем. Джейсон закрыл дверь и прислушался к звукам: кругом было тихо. Он взглянул на человека, валявшегося без сознания на полу. Вор? Убийца? Кто он? Полиция? Неужели содержатели домов на Степпдекштрассе рискнули изменить своим неписанным законам?

Борн перевернул бесчувственное тело и достал бумажник. Улыбаясь, он рассматривал кредитные карточки и водительскую лицензию водителя.

Постепенно улыбка сошла с его лица. В том, что он увидел, ничего веселого не было. Имена на всех карточках были разные, и имя на лицензии не совпадало ни с одним из них. Человек, валявшийся на полу, не был полицейским. Он был профессионалом, явившимся прикончить раненного человека на Степпдекштрассе. И кто-то послал его. Кто? Кто мог знать, что он находится здесь?

Женщина? Он произносил слова про Степпдекштрассе, когда разглядывал ряд низких домов, отыскивая 37-ой номер... Нет, она не могла разобрать, что он говорил почти про себя. А если бы и смогла, то этот дом был бы давно окружен полицией, а в его комнате не было бы наемного убийцы. Неожиданно в его воображении возник облик толстого человека, навалившегося на стол. Толстяк вытирал пот над губами и говорил про козленка, который хочет выжить. Может быть, это один из способов выживания? А мог ли он знать что-нибудь про Степпдекштрассе? Может, он приносил конверт в эту грязную комнату?

Джейсон сжал голову и прикрыл глаза.

— М-м-м... — простонал он.

“Почему я ничего не могу вспомнить? Когда рассеется этот проклятый туман? Будет ли кто-нибудь еще или нет? Перестань мучить себя...”

Он открыл глаза и попытался сосредоточиться, глядя на блондина. Это все, что он получил вместо выездной визы из Цюриха. Борн сунул бумажник в карман рядом с бумажником маркиза де Шамбо, поднял пистолет и сунул его за пояс, и лишь после этого перетащил неподвижное тело на кровать. Через минуту человек был ужу привязан к кровати, а изо рта у него торчал кляп, сделанный из куска простыни. Он будет тут оставаться еще несколько часов, а за это время Джейсон окажется далеко от Цюриха, посылая комплименты толстяку из Альпенхауза.

Он почти всегда спал одетым, поэтому ему не было нужно долго собираться, кроме как надеть пальто. Надев его, он еще раз проверил надежность ног. В течение последних минут он как бы забыл про боль, которая на самом деле ни на секунду не утихала. Да, нужно добраться до врача. Выйдя в длинный, темный холл, он прислушался. Откуда-то доносились взрывы смеха. Борн прижался к стене, держа оружие наготове. Смех повторился. Это был типичных смех пьяного человека — бессознательный и прерывистый.

После этого он стал очень медленно спускаться по лестнице, держась за перила и прихрамывая. Он находился на самом верху четырехэтажного дома, поэтому спуск предполагал быть долгим.

Звук... Треск... Легкое движение тени по стене. Ткань и дерево... Кто-то есть там, внизу, где кончается пролет лестницы. Не сбивая ритма своего передвижения, Борн всматривался в темноту. На следующем этаже он заметил три двери, аналогичных по расположению верхнему этажу... В одной из них... Борн сделал еще шаг. Не у первой, она пустая. И не у последней, которая частично была скрыта выступом стены, мешавшей обзору. Да.

Это у второй. Там была самая удобная позиция для человека, готового к разным неожиданностям.

Он взглянул вправо, переложил револьвер в левую руку, а правой вытащил из-за пояса пистолет с глушителем. В нескольких футах от двери он взял пистолет в левую руку и направил его на фигуру в дверном проеме.

— Кто это?

Появилась рука, и Джейсон сделал первый выстрел, заставляя человека в тени бросить оружие. Затем он выстрелил еще раз, целясь человеку в бедро. Тот свалился на пол и застонал от боли. Сделав еще шаг, Борн уперся коленом в его грудь.

— Есть еще кто-нибудь внизу?

— Нет! — человек все еще корчился от боли. — Нас только двое. Нам заплатили.

— Кто?

— Вы сами знаете.

— Человек по имени Карлос?

— Я ничего больше не скажу, лучше убейте меня.

— Как вы узнали, что я здесь?

— Чернак...

— Но он мертв. — Сейчас — да, но не вчера. В Цюрих пришло срочное сообщение: вы остались живы. Мы проверили всех и повсюду. Чернак знал.

Борн решил рискнуть:

— Ты лжешь! — он прижал пистолет к горлу человека. — Я никогда не говорил Чернаку про Степпдекштрассе!

Человек вздрогнул, и его тело вновь изогнулось от боли.

— Возможно, что и не говорили. Эта нацистская свинья всюду имела информаторов. Почему их не могло быть здесь, на Степпдекштрассе? Он мог описать вас. Кто мог еще это сделать?

— Человек из Альпенхауза.

— Мы никогда о нем не слышали.

— Кто это “мы”?

Губы человека мелко задрожали.

— Деловые люди... Только деловые люди.

— И ваша работа — убивать?

— Вы весьма странно разговариваете. Нет. Вас мы должны были захватить живым.

— Где?

— Нам сообщили по радио.

— Где ваша машина? — спокойно осведомился Джейсон.

— Внизу.

— Давайте ключи. Я найду ее по антенне.

Человек пытался сопротивляться. Ударив Борна по колену, он покатился к стене.

— Нет!

— У вас нет выбора, — Борн опустил рукоятку пистолета на его голову, и человек надолго успокоился.

Борн отыскал ключи — их было три — в кожаном чехле, забрал оружие и положил в свой карман. Оно было меньше по размерам, чем у блондина на верхнем этаже, и на нем не было глушителя. Это подтверждало сообщение о том, что его собираются захватить живым. Блондин действовал как передовой отряд, и поэтому ему был необходим глушитель от неожиданностей всякого рода. Швейцарец действовал в тылу на нижнем этаже, и имел оружие скорее для собственной уверенности, чем для применения.

Но почему он находился на первом этаже? Почему он не поднялся вслед за своим напарником? Что-то здесь было странным, но времени на анализ ситуации не оставалось. На улице стоял автомобиль, от которого у него были ключи.

“Ничего не следует игнорировать”.

Третий пистолет. Борн с трудом поднялся и нашел револьвер, который отобрал у нападающего в банке. Он пристроил его под носок на левой ноге, рассчитывая, что там он будет незаметен. Подождав, пока выравняется дыхание, он пересек холл и вновь прислушался: тишина. Машину он нашел очень легко. Она отличалась от других, стоявших на обочине дороги. Подойдя к водительской двери, он проверил внешние признаки сигнальных устройств. Ничего похожего не наблюдалось.

Борн открыл дверь и затаил дыхание, не особо надеясь на тщательность своей проверки. Сигнала тревоги не было. Затем он сел за руль, устраиваясь поудобнее, и положил оружие на сидение рядом. Однако, попытки завести машину ни к чему не привели. Ни один из ключей не подходил! Или он стал терять сознание и не мог сделать нужные движения? Еще одна попытка... Мощные лучи света слева ослепили его. Он схватил оружие, но второй луч вспыхнул справа, дверь резко открылась и на его руку обрушился мощный удар. Чья-то рука забрала револьвер.

— Выходи! — приказание пришло слева. В его шею упирался ствол пистолета.

Борн выбрался наружу. В его глазах мелькали тысячи огненных кругов, но зрение медленно возвращалось. Первое, что он увидел, были контуры двух кругов. Две золотые окружности, очки убийцы, который охотился за ним всю ночь.

Наконец, человек заговорил:

— Законы физики говорят, что на каждое действие есть равное ему противодействие. Поведение определенных людей при определенных обстоятельствах очень легко предсказуемо. Так случилось и с вами. Вы просто впали в заблуждение, успокоились. Загадочный мистер Борн не убивает неразборчиво, а лишь в силу необходимости. Я хвалю вас за то, что благодаря этому мы и встретились.

— Вы хороший наездник, но вы ошибаетесь. Оба ваши человека живы.

Это было все, что он мог сказать.

В это время он заметил другую фигуру, сопровождаемую невысоким плотным человеком. Это была женщина. Это была доктор Мари Сен-Жак.

— Это он, — тихо, но твердо сказала она.

— Боже мой... — Борн покачал головой, не веря своим глазам. — Как это случилось, доктор? — спросил он, повышая голос. — Кто-то устроил засаду в моей комнате в отеле? Вы были очень сообразительны. И я надеялся, что вы найдете полицейскую машину.

— Они вернулись, так как это было необходимо. Это полиция, насколько я понимаю.

Джейсон взглянул на убийцу перед собой.

Тот поправлял золотые очки.

— Я хвалю вас, — сказал он.

— Это небольшой талант, — ответил убийца. — Условия были очень хорошие, и их подготовили вы.

— А что случилось теперь? Один из ваших людей сообщил, что меня должны захватить живым.

— Ему велели так сказать, — швейцарец немного помолчал и продолжил: — Так вот как вы выглядите. Многие из нас хотели этого в течение двух или трех лет. А сколько было слухов! Сколько противоречий... ТО он высокий, то среднего роста, то блондин. Но нет, он брюнет. У него голубые глаза, которые в следующий раз оказывались карими. Каждый раз ничего особенного. Но все это вместе взятое и было особенным!

“Ваши черты расплывчаты, характер скрытный. Измените цвет волос, и вы измените свое лицо... Определенные типы контактных линз сделаны специально, чтобы менять цвет глаз... Оденьте очки и вы другой человек...” Это было не все, но большая часть правды, которую он хотел услышать. — Мне хотелось бы уехать отсюда. Я устала от всего этого, — сказала женщина, выходя вперед. — Я подпишу все, что должна подписать, в управлении полиции. Отвезите меня назад, в отель. Не мне вам объяснять, как я провела эту ночь!

Швейцарец глядел на нее через очки в золотой оправе. Подошедший вместе с ней плотный человек взял ее за руку. Затем на Борна. Ее дыхание остановилось, ужасное предположение обрело реальность. Глаза Мари округлились.

— Отпустите ее, — попросил Борн. — Она уедет в Канаду, и вы больше никогда ее не встретите.

— Будьте практичны, Борн. Она видела “нас”. Мы оба профессионалы, и на все существуют свои правила.

Он ткнул пистолетом в горло Борна, и извлек левой рукой из кармана жертвы оружие.

— Полагаю, что это вам уже не понадобится, — заявил он и повернулся к плотному человеку. — Заберите его в другую машину, Лиммат.

Борн нахмурился. Сейчас они убьют женщину и сбросят ее тело в реку. Этого нельзя допускать.

— Минутку! — Джейсон поднялся. Ствол пистолета мешал ему говорить и двигаться. — Вы совершаете глупость! Она работает на правительство Канады. Они перевернут весь Цюрих вверх дном.

— Почему это вас беспокоит? Ведь вас тут уже не будет.

— Ненавижу напрасные жертвы! — закричал Борн. — Ведь вы же профессионал!

— Вы утомили меня, — убийца в золотых очках повернулся к плотному мужчине. — Ганс, быстрее. Гуизон Квей.

— Возьмитесь за ум, черт бы вас побрал! — снова закричал Джейсон. — Начинайте кричать, не останавливайтесь!

Мари закричала, но ее короткий крик обрубили резким ударом по шее ребром ладони. Она упала на тротуар, в то время как ее будущий палач тащил ее в небольшой неприметный автомобиль черного цвета.

— “Это” была глупость, — процедил сквозь зубы швейцарец, всматриваясь в Борна. — Вы только торопите события, которые уже неизбежны. С другой стороны, все теперь должно упроститься. Окружающий мир готовиться к войне, так что мы постоянно на поле боя! Не так ли, любезный?

Когда двигатель черной машины заработал и она стала исчезать в туманной дымке улицы, Джейсон ощутил приступ слабости. Внутри машины находилась женщина, Которую он никогда раньше не видел, кроме предыдущих трех часов. И он убил ее.

— У вас нет недостатка в исполнителях, — буркнул он.

— Если есть сотня человек, которым я доверяю, то это отлично для организации. Я хорошо плачу им. Но, по-моему, ваша репутация вас подводит. — Предположим, я заплачу вам. Вы были в банке и знаете, что у меня достаточно средств. — Вероятно, миллионы, но я не возьму ни франка.

— Почему? Вы боитесь?

— Несомненно. Здоровье пропорционально количеству времени в течение которого человек может наслаждаться жизнью. Я не хочу, чтобы моя жизнь укоротилась даже на пять минут, — он повернулся к напарнику и сказал: — Забирай его в машину. Раздень его. Я хочу сделать фотографию до того и после того, как он нас покинет. На нем ты найдешь очень много денег, и я хочу, чтобы они остались при нем. Машину я поведу сам, — он снова взглянул на Борна. — Карлос получит первый снимок. И я не сомневаюсь, что и остальные смогу продать весьма выгодно. Газеты заплатят за них огромные деньги.

— Почему вы уверены, что Карлос вам поверит? Почему кто-то вообще должен вам верить? Вы же сами сказали, что никто не знает, как я выгляжу. — У меня будет прикрытие. Вполне достаточное прикрытие. Два швейцарских банкира смогут идентифицировать вас, как Джейсона Борна. Того самого Борна, который получил деньги с номерного счета, что по швейцарским законам будет вполне достаточным доказательством. Поторопись! — обратился он к напарнику. — Поторопись! — обратился он к напарнику. — Мне еще необходимо отправит телеграммы.

Сильная рука обхватила Борна, сжимая горло железным замком. Ствол пистолета теперь упирался в его позвоночник. Даже без ран он не смог бы разорвать эти тиски. Однако, швейцарец не был полностью удовлетворен работой напарника. Он повернулся за рулем и отдал новое приказание:

— Перебей ему пальцы!

Захват рук ослаб, ствол пистолета передвинулся вперед, к его рукам. Совершенно инстинктивно Борн положил свою левую руку поверх правой, защищая ее. Когда из пальцев левой руки потечет кровь, он сумеет повернуть ее так, чтобы она покрыла и пальцы правой, создавая впечатление, что обе его руки выведены из строя. После последующего за этим удара, он дико завопил:

— Мои руки! Они сломаны!

— Хватит... — пробурчал швейцарец.

Но руки не были сломаны. Левая рука была повреждена в таком месте, которое не создавало ему больших затруднений. Правая была цела.

Он двинул пальцами в темноте машины. Двигались они свободно.

Машина свернула на широкую дорогу, ведущую в южную часть города. Джейсон как бы без чувств лежал на сидении, осторожно наблюдая за тем, как напарник швейцарца копается в его одежде, исполняя приказ. Через несколько секунд он закончит свою работу. Сейчас или никогда! Борн слабо застонал.

— Моя нога! Моя больная нога! — он подался вперед. Его правая рука бешено работала в темноте, пробираясь к ногам. Наконец, он наткнулся на рукоятку пистолета, засунутого под носок.

— Не позволяй ему двигаться! — закричал швейцарец, который был более профессионалом, чем его напарник.

Инстинкт не подвел швейцарца, но было слишком поздно. Борн уже держал оружие в темноте над полом. Палач отбросил его ударом на сидение. Борн упал, но теперь его оружие было на уровне его талии и направлено в грудь врага. Борн выстрелил дважды. Человек мгновенно согнулся в углу машины. Джейсон выстрелил еще раз и человек затих.

— Положи на место! — закричал Борн, приставляя револьвер через закругленный край сидения к голове человека за рулем. — Брось!

Убийца бросил пистолет на переднее сидение.

— Нам нужно поговорить, — заявил он, вцепившись в руль. — Мы профессионалы, и нам нужно поговорить.

Машина неслась вперед с бешеной скоростью, водитель не убирал ногу с акселератора.

— Медленнее!

— Ваш ответ? — машина продолжала набирать скорость. Они уже выезжали в оживленные кварталы города. — Вы хотите уехать из Цюриха, а я могу вам в этом помочь. Без меня вы пропадете. Все, что мне остается сделать, так это врезаться в ближайшую стену. Мне нечего терять, герр Борн. Здесь полно полиции, и я не думаю, чтобы вам хотелось с ними повстречаться.

— Мы поговорим, — солгал Джейсон. — Поговорим. — Сейчас все решало время. В этой ловушке, мчащейся с дикой скоростью, было сейчас двое живых людей. Они не доверяли друг другу и каждый знал об этом. Каждый хотел использовать свой шанс и не позволить себя убрать. — Тормозите, — вздохнул Борн.

— Положите оружие рядом с моим.

Джейсон положил револьвер на сидении.

Швейцарец убрал ногу с акселератора, передвинув ее на тормозную педаль. Он медленно давил на нее, его движения были осторожными. Борн понимал опасения противника.

Стрелка спидометра начала медленно отклоняться влево: 30, 18, 9, 5 миль в час. Они почти остановились. Это был тот самый момент, когда баланс жизни и смерти зависел от того, кто выиграет эти последние полсекунды. Борн схватил врага за шею, пережимая его глотку и стаскивая с сидения.

Швейцарец захрипел. Борн поднял свою окровавленную руку и выбросил ее вперед, в направлении глаз противника. Затем он освободил его горло, быстро переместив руку на боковое сидение, где лежало оружие. Схватив рукоятку, он отбросил руку швейцарца в сторону. Тот вскрикнул. Его зрение было нарушено, и оружие оказалось недоступным. Борн ударил его в грудь, сбрасывая его на пол возле дверцы и пытаясь удержать руль окровавленной рукой. Он посмотрел в зеркало и повернул руль вправо, направляя машину на кучу мусора, сваленную на тротуаре. Автомобиль врезался в нее, подобно кабану, продирающемуся через чащу леса. Борн поднял пистолет, нащупал спусковой крючок и выстрелил. Его несостоявшийся убийца обмяк: на его лбу появилось темно-красное отверстие. На улице это выглядело, как простой дорожный инцидент. Джейсон положил труп на сидение и сел за руль. Включив заднюю скорость, он с трудом выехал из мусорного завала. Опустив стекло со своей стороны, он ответил на недоуменные взгляды прохожих.

— Очень жаль, но мы немного перебрали. Все в порядке!

Небольшая группка людей быстро рассеялась. Борн глубоко вздохнул, пытаясь проконтролировать свое состояние. Затем нажал на педаль газа и поехал, пытаясь по памяти определить направление. Он весьма смутно представлял, где он находился, но самым главным было то, что он вполне определенно знал, что Гуизон Квей находится по соседству с рекой Лиммат. “Ганс, быстрей. Гуизон Квей”.

Мари Сен-Жак должны были прикончить там, и ее труп должен быть угодить в реку. Было только одно место, где Гуизон и Лиммат соединялись: это было устье при их впадении в озеро Цюрих на его западном берегу. Где-нибудь там, в тихом месте, человек по имени Иоганн выполнит приказ мертвеца, носившего золотые очки. Возможно, что уже через секунду прогремит роковой выстрел или нож настигнет свою несчастную жертву. Джейсон знал, что должен найти выход, но прежде всего необходимо избавиться от двух свеженьких трупов, которые валялись у него в машине.

На обдумывание этой сложной задачи у него ушло ровно тридцать девять секунд, и почти минута слишком ушла у него на то, чтобы уложить несостоявшихся убийц рядышком у грязной заброшенной кирпичной стены. В темноте он забросал их тела старыми газетами и опавшими листьями.

Наконец, он уселся за руль и спокойно выехал из этой темной заброшенной аллеи. Вокруг никого не было, и Борн с облегчением вздохнул. Полиция не скоро обнаружит это самодеятельное кладбище, и это позволит ему спокойнее разобраться с возникшими осложнениями.

“Ганс, быстрее. Гуизон Квей”.

Глава 9

Он остановился на перекрестке: горел красный свет. Слева в нескольких кварталах к востоку, Борн заметил огни, изгибающиеся плавной дугой в ночном небе. Мост! Лиммат! Сигнал сменился на зеленый, и он направил машину влево. Сейчас Борн находился сзади Банкофштрассе. В нескольких минутах уже начиналась Гуизон Квей. Широкая улица огибала водное пространство, включавшее реку и озеро, сливавшихся воедино. Потом слева от него появились очертания парка, оживленного во время летних гуляний, а сейчас темного и лишенного туристов и местных жителей.

Борн миновал въезд для машин: поперек белого тротуара были повешены металлические цепи, расположенные между двумя бетонными тумбами. Он подошел ко второй, которая загораживала въезд. Но это было нечто другое, несколько странное и выделяющееся при ближайшем рассмотрении. Остановив машину, он вылез из нее и посмотрел еще раз, ближе, освещая дорогу карманным фонариком, который обнаружил в машине. Что-то здесь было не так... Это была не цепь. Это было ниже ее. На белой поверхности дороги отчетливо выделялись следы от колес, совершенно свежие следы. Казалось, грязь со Степпдекштрассе сама путешествовала по городу. Борн выключил фонарик и бросил его на левое сидение. Боль в его руке вдруг перешла в агонию, захватившую и плечо. Он оторвал часть своей рубашки и с трудом перевязал кисть левой руки, помогая себе зубами. Теперь он был готов настолько, насколько вообще мог быть готов. Вынув пистолет, отобранный у несостоявшегося палача, он проверил обойму. Она была полной. Он подождал, пока мимо поедут две машины, развернул свой автомобиль и встал возле цепи. Выйдя из машины, он инстинктивно проверил работоспособность ног и, хромая, приблизился к ближайшей тумбе и поднял металлическое кольцо с крючка, вделанного в бетон. Потом он опустил цепь, стараясь производить как меньше шума, и вернулся к машине. Медленно, почти незаметно для глаз постороннего, Борн стал въезжать в темный парк. Темнота сгущалась по мере того, как он отъезжал от входа, покрытого белым асфальтом. Вдали обозначились очертания морской стены, хотя никакого моря здесь не было. Эта стена ограничивала приток воды из реки Лиммат в озеро Цюрих, оберегая его от переполнения. За стеной виднелись огни лодок, качающихся на небольших волнах. Еще дальше располагался темный пирс, слабо освещенный огнями старого города.

Борн старался охватить взглядом детали окружающего его пространства. Его интересовали едва заметные следы ночного вторжения в это мрачное, уединенное место.

Справа... Ему показалось, что очертания пространства в этом месте отличалось от остального: огни были темнее.

Звук... Звук, похожий на крик... Низкий, гортанный... Переходящий в ужасный тихий вой. Затем последовали звуки следующих ударов. Еще... И еще... Потом все затихло.

Борн вышел из машины, стараясь ступать как можно тише. Пистолет был у него в правой руке, а слабые пальцы левой держали фонарь. Он медленно направился к бесформенному темному пятну, останавливаясь при каждом шорохе и прислушиваясь. То, что он увидел прежде всего, было тем, что он видел в последний раз, когда черный автомобиль исчезал в туманной дымке Степпдекштрассе. Сверкающая поверхность заднего бампера, блестевшая в ночном свете. До него донеслось что-то неясное. Потом раздались звуки четырех ударов, похожие скорее на сильные шлепки, выполняемые маньяком. Это было внутри автомобиля!

Борн, не дыша, подобрался к крайнему правому окну. Осторожно поднявшись, он неожиданно заорал так сильно, как только мог:

— Если двинешься, будешь покойником!

То, что он увидел внутри, наполнило его отвращением и злобой. Лишенная одежды женщина лежала на сидении. Над ней поднимались, как две клешни, руки убийцы, который уже хотел привести приговор в исполнение.

— Выходи, грязная свинья!

Изнутри раздался мощный удар: Стекло разлетелось на мелкие кусочки. Борн инстинктивно прикрыл глаза и отпрянул в сторону. Дверь резко распахнулась, раздался выстрел. Резкая боль пронзила Борна. Ткань его пальто была разодрана в клочья, а кровь пропитала то, что осталось от рубашки. Борн выстрелил в темную фигуру, выбросившуюся из машины, затем выстрелил еще и еще. Пули рикошетом отлетали от асфальта и исчезали в темноте. Экс-палач исчез из вида.

Джейсон понимал, что не должен оставаться там, где стоял раньше. Он неловко заковылял, придерживая ногу, под прикрытие распахнутой двери.

— Оставайтесь внутри! — крикнул он женщине, пытавшейся в панике выскочить из машины. — Черт бы вас побрал, оставайтесь на своем месте!

Еще один выстрел... Пуля задела распахнутую дверцу. Бегущая фигура была едва заметна на фоне стены. Борн выстрелил дважды. Он только ранил человека, а не убил его. Но теперь убийца был менее опасен, чем минуту назад.

Огни... Слабые огоньки прямоугольной формы! Что это было? Борн посмотрел налево и увидел то, что раньше оставалось вне поля его зрения. Небольшое строение из кирпича, напоминавшее жилище в морской стене. Свет выходил изнутри: это была сторожка. Кто-то внутри услышал выстрелы и включил свет.

— Кто здесь? — крик раздался со стороны светлого пятна.

Борн увидел фигуру человека, стоящего в освещенном дверном проеме. Потом этот слабый свет пересекла какая-то тень. Это была тень человека, которого он должен прикончить.

Джейсон выстрелил. На звук выстрела свет фонаря в дверном проеме переместился в его сторону, и он сам превратился в мишень. Из темноты последовали два выстрела. Пуля отскочила от машины. Отлетевший кусок обшивки угодил ему в шею и потекла кровь. Послышались чьи-то шаги. Человек бежал по направлению к свету. Он добежал до человека в дверном проеме и, прикрываясь им, как щитом, пытался затащить его в помещение.

Борн подождал еще немного. Его пистолет лежал на капоте бесполезным куском металла. Сейчас он находился на грани припадка, его трясло. Раздался еще выстрел, после него жуткий крик и звук удаляющихся шагов. Палач нашел свою последнюю жертву и теперь убегал. Он хотел побыстрее исчезнуть после убийства сторожа. Борн не в силах преследовать убийцу. Боль его окончательно обездвижила. Он опустился на дорогу, не в силах ни о чем заботиться.

Женщина выбралась из машины, придерживая рукой остатки одежды. Она уставилась на Джейсона: в ее глазах читались одновременно ужас и смущение. — Идите туда... — прошептал Борн, указывая рукой на дорогу. — Там стоит автомобиль, ключи внутри. Уходите отсюда... Он может привести других, и я не знаю, что будет дальше.

— Вы пришли из-за меня? — с изумлением произнесла она.

— Уходите! Садитесь в машину и гоните ее сломя голову, доктор. Если кто-то попытается вас остановить, то не задумываясь сбивайте его. Поезжайте в полицию... Только в настоящую полицию, к тем, кто носит форму, чертова вы дура!

Его горло было горячим, а грудь ледяной. Огонь и лед: он чувствовал их когда-то раньше... Одновременно. Где это было?

— Вы спасли мне жизнь... — продолжала она все в том же тоне. Ее слова как бы зависали в воздухе. — Вы пришли из-за меня. Вы пришли сюда из-за меня и спасли... Мою...Жизнь... Вы были свободны, вы могли уехать, но вы не сделали этого. Вы вернулись за мной... Борн слушал ее сквозь боль, окутывающую его туманом. Он видел женщину и то, что он видел, было бессмысленным, как сама боль. Женщина стояла на коленях рядом с ним, гладя его лицо и голову.

“Остановитесь. Не трогайте меня! Оставьте меня одного!”

— Почему вы сделали это? — это был ее голос, а не его.

Она задавала ему вопросы. Разве она не понимала, что он не мог ей ответить? Что она делает? Оторвав кусок своего платья, она обмотала его вокруг шеи Борна, чтобы остановить кровь.

— Это не из-за вас, — он нашел слова и использовал их очень быстро. Ему хотелось устроиться где-нибудь в темноте, точно так же, как он хотел этого раньше, но только не мог вспомнить когда и где. Если он останется один, то обязательно вспомнит. — Тот человек... Он видел меня. Он мог меня опознать. Он был мне нужен. Теперь уходите!

— Вас могли видеть и полдюжины других! — воскликнула она. В ее голосе появились новые нотки. — Я вам не верю.

— Верьте!

Она постояла над ним, потом исчезла. Она ушла! Она оставила его! Теперь умиротворение наступит быстро. Ему только нужно добраться до темной глади воды и все исчезнет, и боль тоже. Он лежал возле автомобиля наедине со своими мыслями.

Послышался какой-то шум. Двигатель... Шум колес... Больше он ни о чем не заботился. Это сливалось со свободой, которую он собирался обрести в море. Затем он почувствовал чьи-то руки.

— Помогите мне, — послышался чей-то голос.

— Все прочь! Оставьте меня! — ему казалось, что он отдал приказание громко и отчетливо. Но оно не выполнялось. Борн был напуган, команды должны выполняться! Но ничего не последовало. Он понял это по каким-то едва заметным признакам. Он ощутил дыхание ветра, но это был не ветер, знакомый ему по Цюриху. Это было другое место. Высоко в ночном небе... Возник сигнал: яркая вспышка, и он прыгнул, подгоняемый бешеными потоками. — Все в порядке... У вас все в порядке, — раздался сводящий с ума голос, который не обращал внимания на его команды. — Поднимите вашу ногу вверх. Поднимите ее! Хорошо... Теперь надо внутрь в машину... Поворачивайтесь, но медленно... Теперь все хорошо.

Он падал... Падал в черном небе. Затем падение прекратилось, все вокруг замерло, наступила абсолютная тишина. Он даже слышал шум своего дыхания... И шаги... Он слышал шаги, хлопанье дверей, какое-то движение над ним и вокруг него. Движение шло кругами. Потом баланс был нарушен и он вновь начал падать, останавливаться, падать, падать... Борн ощутил на лице что-то холодное, потом вообще ничего не стал ощущать. Наступила полная темнота.

Вокруг него слышались голоса. Очертания предметов с трудом обретали форму. Борн находился в довольно большой комнате на узкой кровати, покрытый сверху одеялом. В углу комнаты стояли двое: мужчина в пальто и женщина... Одетая в темную крысиную юбку и в белую блузку. Темно-красные волосы... Это та же самая женщина? Да, это была она. Стоя возле двери, она разговаривала с человеком, держащим в левой руке кожаный саквояж. Разговор велся по-французски.

— В основном, отдых, — говорил мужчина. Если вы меня не застанете, то швы может снять кто-нибудь другой. Сделайте это приблизительно через неделю.

— Благодарю вас, доктор.

— Вам тоже спасибо. Вы были весьма щедры. Ну, мне пора идти. Возможно, я еще увижу вас, а может и нет.

Он открыл дверь и вышел. Женщина подошла к двери и закрыла ее на задвижку. Повернувшись, она обнаружила, что на нее смотрит Борн. Она осторожно подошла и остановилась возле кровати.

— Вы слышите меня?

— О, да.

— Вы больна и весьма серьезно, но если вы не будете волноваться, то нет никакой необходимости помещать вас в госпиталь. Это был врач. Я заплатила ему из тех денег, что нашла у вас, немного больше, чем следовало, но мне сказали, что ему можно доверять. Между прочим, это была ваша идея. Всю дорогу, пока мы ехали, вы твердили о том, что вам нужно найти доктора, который бы держал язык за зубами. Это оказалось не так уж и трудно.

— Где мы? — он едва слышал свой слабый голос.

— Деревня называется Ленцбюрг, это около 20 миль от Цюриха. Сам доктор из Волена — это ближайший город. Он еще навестит нас на неделе, если мы тут останемся.

— Как? — он попытался подняться, но сил на это не хватило. Она дотронулась до его плеча: это был приказ ложиться.

— Я расскажу вам, что произошло и, возможно, сумею ответить на ваши вопросы. По крайней мере, мне кажется, что смогу, а может быть и нет, она немного помолчала, глядя на него, а затем подождала: — Этот негодяй пытался изнасиловать меня после того, как получил приказ прикончить меня. У меня уже не было никаких шансов на спасение. На Степпдекштрассе вы пытались остановить их, а когда не смогли, то велели мне кричать. Это все, что вы могли в тот момент сделать. Вы рисковали быть убитым в тот самый момент, когда велели мне кричать. Позже вы сумели освободиться, я не знаю как, но знаю, что вы ранены и, несмотря на это, вы вернулись, чтобы спасти меня.

— Его, — перебил Борн, — я хотел поймать его.

— Вы уже говорили мне это, и я еще раз повторяю, что не верю вам. Не потому, что вы не умеете врать, а потому, что это не совпадает с фактами. Я работаю в области статистики, мистер Борн, или как вас еще можно называть. Я постоянно имею дело с цифрами и ищу несоответствия, и в этой работе у меня огромный опыт. Чтобы взять вас живым, в тот дом вошли двое людей. Они могут вас идентифицировать. А есть еще владелец Альпенхауза, он тоже может это сделать. Таковы факты, и вы знаете их также хорошо, как и я.

— Продолжайте, — произнес он более окрепшим голосом. — Что случилось потом?

— Я приняла решение: это было самое трудное решение в моей жизни. Думаю, что человек может принять подобное решение только тогда, когда он находился на пороге жизни и смерти, а его жизнь спас кто-то другой. Я решила помочь вам, хотя только на некоторое время — на несколько часов. Возможно, что я помогу вам уехать отсюда.

— Почему вы не обратились в полицию?

— Вероятно, я не смогу вам объяснить, почему я этого не сделала. Может быть, из-за того, что мне пришлось пережить. Я говорю с вами совершенно искренне. Это было самое жесткое испытание, через которое могла пройти женщина.

— А как насчет полиции? — повторил Борн.

— Человек из Альпенхаузе сообщил, что за вами охотиться полиция. В Цюрихе для этих целей был открыт специальный телефонный номер. Я не могла сдать вас полиции. Ни тогда, ни потом, после того, что вы для меня сделали, рискуя жизнью.

— Вы поняли, кто я такой?

— Я знаю лишь то, что я слышала, а то, что я слышала, не совпадает с раненым человеком, который искал меня, чтобы обменять свою жизнь на мою.

— Что-то не очень ясно.

— Есть еще одна вещь — это “я”, мистер Борн. Ведь он называл вас именно так. Это самая ясная и понятная вещь, согласны?

— Но ведь я терроризировал вас, и собирался убить.

— Если бы я была на вашем месте и кто-то преследовал бы меня, я, вероятно, поступила бы также, если бы была на это способна.

— Поэтому вы уехали из Цюриха?

— Не сразу... Некоторое время я раздумывала, потому что очень методична и последовательна.

— Я уже вижу это.

— Я попала в аварию, нуждалась в одежде, косметике и еще в массе других вещей, но я никуда не могла выйти. Я нашла телефонную будку у реки. Кругом никого не было, и я позвонила коллеге в отель.

— Французу или бельгийцу? — прервал ее Борн.

— Нет. Они были на лекции Бертинелли. Кроме того, они видели меня с вами и могли заявить в полицию. Вместо этого я позвонила женщине, члену нашей делегации. Несколько лет мы работали вместе и были дружны. Я сказала ей, что если она что-нибудь слышала обо мне, то не должна принимать это в расчет. Если кто-нибудь будет спрашивать обо мне, то пусть она скажет, что у меня свидание с приятелем, поэтому я и ушла с лекции так рано.

— Методично, — проронил Борн.

— Да, — Мери приятно улыбнулась. — Я попросила ее зайти в мой номер, это всего через две двери, и взять там мои вещи. Затем я обещала ей позвонить через пять минут.

— Она выполнила все, что вы ее попросили?

— Я уже сказала вам, что мы подруги. Она знала, что я никогда никого не подводила. Скорее всего она подумала, что я говорю правду.

— Продолжайте...

— Я позвонила ей еще раз, и она уже успела забрать мои вещи.

— Это означает, что ваши знакомые мужчины не заявили в полицию, так? — Я не знаю, что они делали, но если бы они туда заявили, то моя подруга давно была бы допрошена в полиции.

— Она была в отеле, а вы внизу у реки.

Как же вы получили свои вещи? — Это чрезвычайно просто, немного удачи, но просто. Она поговорила с ночной дежурной, сказала, что я встречаюсь с мужчиной вне отеля, и что мне нужны вещи. Подруга попросила отнести мой чемодан к машине вниз... К реке.

И посыльный принес его мне без задержек.

— Он был удивлен вашим видом?

— У него не было такого шанса. Я открыла капот, оставаясь в машине, и попросила его поставить чемодан сбоку, просунув в узкую щель десятифранковую банкноту.

— Вы не только методичны, вы просто превосходны.

— Методичность иногда помогает.

— Как вам удалось найти доктора?

— Прямо здесь. Помог консьерж, или как там он называется по-швейцарски. Я перевязала вас так, как только смогла. Как большинство людей, я изучала первую помощь пострадавшим, поэтому мне пришлось снять часть вашей одежды. Я нашла деньги, и только потом поняла, что вы имели в виду, когда просили найти доктора, который любит деньги. У вас были тысячи и тысячи долларов. Я хорошо знаю курс валют.

— Это только еще начало.

— Что?

— Не берите в голову... — он попытался подняться, но вновь это оказалось очень сложным делом. — Вам было страшно, когда вы это делали?

— Конечно. Но я всегда помнила, что вы сделали для меня, и, кроме того, вы были чрезвычайно слабы. У меня был пистолет, а у вас к тому же не было никакой одежды.

— Никакой?

— Да, практически никакой, ведь я все выбросила. Было очень забавно смотреть на вас, завернутого в пластиковый мешок, набитый деньгами.

Борн рассмеялся, превозмогая боль, вспомнив Ла Сьоту и маркиза де Шамбо.

— Методично, — повторил он.

— Очень.

— Что было дальше?

— Я записала имя доктора и внесла недельную плату за номер. Консьерж будет приносить вам еду, начиная с девяти утра завтрашнего дня. Я остаюсь здесь до позднего утра. Сейчас около шести утра, скоро взойдет солнце. Потом я вернусь в отель за остатками своих вещей и авиабилетами, и нигде никогда не буду упоминать вашего имени.

— А если вас узнают?

— Буду все отрицать. Было темно, а кругом была паника.

— Теперь вы отклоняетесь в сторону от методичного анализа происходящего. Во всяком случае, вы уступаете инициативу цюрихской полиции. У меня есть гораздо лучшее предложение. Позвоните подруге и попросите ее упаковать остатки ваших вещей и оплатить ваш счет. Возьмете у меня сколько угодно денег и возьмете билет на первый же самолет до Канады. Это намного проще, чем вступать в долгие объяснения.

— Соблазнительное предложение...

— Прежде всего оно логично.

Мари продолжала смотреть на него, напряжение внутри нее нарастало, отражаясь на ее глазах. Обернувшись, она подошла к окну, уставившись на бледные лучи восходящего солнца. Он терпеливо ждал. Он ощущал ее волнение и понимал его причину, глядя на ее лицо в бледной окраске рассвета. Борн ничего не мог поделать с этим. И во всем, что она делала, она нарушала все установившиеся правила. Наконец, Мари обернулась. Глаза ее блестели.

— Кто вы такой?

— Вы же слышали, что они говорили.

— Я знаю лишь то, что чувствую!

— Не нужно пытаться объяснять свои действия. Вы просто сделали это, вот и все. Так и будет.

Неожиданно она очутилась в футе от него. В ее руке находился пистолет. Мари направила на него оружие, голос ее дрожал:

— А если я это все разрушу? Если я вызову полицию и сдам вас в ее руки?

— Несколько часов назад я бы попросил вас подождать. Теперь я этого не сделаю.

— И все-таки, кто вы?

— Они сказали, что меня зовут Борн. Джейсон Чарльз Борн.

— Что означает “они сказали”?

Он уставился на оружие, прямо в черный зрачок ствола. Ничего не оставалось, как сказать правду, но если бы он только знал какую...

— Что это означает? — повторил он. — Вы знаете столько же, сколько и я, доктор.

— Что именно?

— Вы можете, если хотите, услышать мою версию. Может быть, после этого вы будете чувствовать себя лучше. Или хуже, я ни в чем не уверен. Но можете послушать, потому что я не знаю, что еще рассказать вам.

Мари опустила пистолет.

— Рассказать мне что?

— Моя жизнь началась пять месяцев назад на маленьком острове в Средиземном море, который называется Порт-Нойра... Солнце поднялось. Оно уже освещало деревья, проходя через листву. Лучи солнца отбрасывали на стены номера причудливые рисунки. Борн был полностью опустошен рассказом. Он закончил, и ему больше нечего было сказать. Мари сидела в кожаном кресле, ее ноги были поджаты, пистолет и сигареты лежали на соседнем столике. Она почти не шевелилась, ее пристальный взгляд застыл на его лице. Мари владела техникой анализа, обрабатывала цифры и отделяла факты один от другого, так же, как листья фильтровали солнечный свет.

— Вы так часто говорили: “Я не знаю. Хотел бы я сам знать”. Вы долго смотрели на что-нибудь, и я пугалась этого. Я спрашивала вас, что это такое? Что вы собираетесь делать? И вы снова отвечали: “Хотел бы я сам знать”. Бог мой, через что вы прошли... Что вы собираетесь делать дальше? — После того, что я сделал с вами, вы еще можете думать обо мне?

— Это не имеет никакой роли, — задумчиво промолвила Мари, нахмурившись своим мыслям.

— О чем вы задумались?

— Об отдельно связанных, но развивающихся независимо от меня мыслям. Экономический парадокс... Тогда на Лювенштрассе, перед тем как зайти к Чернаку, я просила вас не брать меня туда. Я полагала, что если я узнаю что-либо лишнее, то вы убьете меня. Тогда вы сказали очень странную вещь. Вы сказали: “То, что вы уже слышали, не имеет для меня большого значения”. Я подумал, что вы сошли с ума.

— То, что я делал, находилось на пороге безумия.

— Почему вы не сказали мне о том, что Чернак пытался вас убить?

— На это уже не было времени, и я не думал, что это имеет для вас какое-нибудь значение.

— В этот момент для вас не имело, а для меня это было очень важно.

— Почему?

— Потому что у меня было предчувствие, что вы не поднимите оружие против того, кто не причинял вам никакого вреда.

— Но он пытался, и я был ранен.

— Я не знала последовательности выстрелов, а вы мне ничего не сказали.

— Я вас не очень-то понимаю.

Мари закурила.

— Это очень трудно объяснить, но в течение всего времени, пока вы держали меня заложницей, и даже когда вы ударили меня и держали пистолет у виска, мне казалось, что я заметила в ваших глазах нечто такое... Можно назвать это нежеланием. Вот мое объяснение.

— Какова же ваша точка зрения?

— Я не уверена. Возможно, к этому следует добавить то, вы сказали в Альпенхаузе. Когда этот толстяк подошел к нашей кабинке, вы велели мне сесть лицом к стенке и прикрыть лицо рукой. “Для вашего же блага, сказали вы, — чтобы он не смог вас узнать”.

— Я все еще не понимаю, к чему вы клоните.

— Человек в золотых очках, который представился мне полицейским, сказал, что вы жестокий убийца, который не остановится перед новым убийством. Если бы это было до посещения Чернака, я бы ему не поверила. С другой стороны, полиция не действует так, как действовали они. Вы были человеком, который борется за свою жизнь, а не жестоким убийцей.

— Я повторяю, — перебил он ее, — вы слышали, что они говорили. Конверты с деньгами передавались и направлялись ко мне. У меня был счет в Цюрихе свыше четырех миллионов долларов. — Боль снова возвращалась к нему.

— Таковы факты, доктор. Сейчас мы просто теряем драгоценное время.

Мари поднялась с кресла, взяла пистолет и подошла к кровати Борна.

— Вы этим очень расстроены, не так ли?

— Я просто собираю факты.

— Тогда, если все, что вы говорите, правда, я могу иметь собственные обязательства, не правда ли? Как добропорядочный член общества я должна позвонить в полицию и сообщить им, где вы находитесь.

Она подняла пистолет.

Борн взглянул на нее.

— Я думаю...

— Почему нет? — резко бросила она. — Вы сами можете ответить на этот вопрос, но я могу вам помочь. Имеющиеся у вас факты, это не столько факты, сколько ваши умозаключения, услышанные вами от людей, про которых вы точно знаете, что они замешаны в преступлениях. Что же касается вашего банковского счета, то его происхождение может быть совсем иного свойства. Очень трудно создать специальную компанию для поддержки одного убийцы. Но давайте вернемся назад, к вам. Я могу позвонить в полицию или нет?

— Вы знаете мой ответ. Я не могу вас остановить, но я бы не хотел этого.

— Почему? — она положила пистолет. — Ладно, я тоже этого не хочу. И не верю тому, что про вас говорили.

— На что вы надеетесь?

— Я сказала вам, что не уверена. Все, что я знаю, так это то, что 7 часов назад один человек, рискуя своей жизнью, пришел, чтобы спасти меня. Полагаю, что ему можно верить.

— Предположим, что вы ошиблись.

— Значит, я совершаю огромную ошибку.

— Благодарю вас. Где деньги?

— Они в бюро. Там же ваш паспорт и бумажник, счет за номер и имя доктора. Сейчас я вам все подам для проверки, — нахмурилась она. — Что вы собираетесь делать?

— Я хочу дать вам денег, чтобы вы смогли добраться до Канады.

— Думаю, что это можно сделать и попозже.

— Надо исходить из того, как я буду себя чувствовать. Кстати, попросите, чтобы мне купили какую-нибудь одежду.

Борн взял несколько крупных купюр из бумажника и протянул их мари.

— Но здесь 50 тысяч франков! — запротестовала она.

— Это же я втянул вас в эту гнусную историю, — возразил Борн.

Она взглянула на деньги, затем на пистолет в левой руке.

— Мне не нужны ваши деньги, — заявила она, положив оружие на столик рядом с креслом.

— Что вы имеете в виду?

Мари повернулась и направилась к креслу, затем развернулась еще раз, взглянула на Джейсона и села.

— Мне кажется, что я могу вам помочь.

— Минутку...

— Пожалуйста, — прервала она его. — Пожалуйста, не задавайте мне никаких вопросов. Давайте пока не будем затрагивать эту тему.

Книга вторая

“Нью-Йорк Таймс” (28 июня 1990 г.)

ВЕНГРИЯ УКРЫВАЛА МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИСТА.

Согласно документам, обнародованным 27 июня новым министром внутренних дел Венгрии, международный террорист, известный под именем Карлос, в 1979 г. Получил убежище в Венгрии. Настоящее местонахождение Карлоса неизвестно.

Впервые министр внутренних дел сообщил о предоставлении Карлосу убежища в Венгрии на сессии парламента. Однако тогда его заявление было публично опровергнуто А. Бенке, занимавшим в 1979 г. Пост министра внутренних дел.

* * *

“Коммерсант” (№ 25 от 2 июля 1990 г.)

Венгерские власти опубликовали письмо опасного международного террориста Карлоса Рамиреса по кличке “Шакал”, адресованное Яношу Кадару, в котором он благодарит бывшего руководителя за предоставленное убежище. По данным, опубликованным новым венгерским правительством, он не только скрывался в Венгрии при поддержке коммунистических руководителей Венгрии, но и готовился в этой стране к очередным террористическим акциям. Венгерские средства массовой информации подтверждают информацию из газеты “Вашингтон Пост” о том, что на территории Венгрии существовали лагеря для подготовки международных политических террористов.

* * *

“Интернэшнл геральд трибюн” (26 июля 1990 г.)

Как сообщил министр внутренних дел Петер-Микаель Дистель, вполне вероятно, что в ближайшее время он будет располагать неопровержимыми доказательствами того, что Эрих Хоннекер покровительствовал Карлосу и другим международным террористам. Министр обвинил бывшего руководителя ГДР и бывшего шефа государственной безопасности Эриха Мелке в том, что они неоднократно позволяли Карлосу находиться на территории ГДР.

Карлос, настоящее его имя Ильич Рамирес Санчес, родился в 1949 году в Венесуэле. Он обвиняется в убийстве трех французских полицейских 27 июня 1975 года в Париже, в террористических актах в декабре 1975 года в Вене, в других преступлениях.

Глава 1

Никто из них не знал, когда случилось, или, говоря по правде, случилось ли это вообще. Не было ни потрясающей драмы, ни конфликтов, которые требовали компромиссов, ни барьеров, которые было необходимо преодолевать. Все, что было для этого необходимо, заключалось в простом общении словами или взглядами и, возможно, более важным был аккомпанемент легкого смеха, которым частенько сопровождались беседы.

Их условия в сельской гостинице были максимально приближены к условиям больничной палаты. В течении дня Мари занималась всеми жизненно-необходимыми делами. Она покупала одежду, продукты, карты и газеты. Она же самостоятельно отогнала реквизированный Борном автомобиль за десять миль к югу от города Рейнах, где и бросила его, вернувшись на такси в Ленцбюрг. Пока ее не было, Борн усиленно занимался восстановлением сил: старался больше двигаться по комнате, растягивая интервалы между минутами отдыха. Где-то в глубине своего подсознания он чувствовал, что выздоровление зависит как от того, так и от другого.

Когда они были вместе, они часто разговаривали, сначала стесненно, с взаимными выпадами, как это характерно для незнакомых людей, брошенных в жестокие волны обстоятельств, и пытающихся выжить. Они старались создать нормальные условия там, где не было никаких шансов на существование, что было проще, чем ситуации, когда оба допускали существенные отклонения от обычных правил: когда нечего было сказать, не относящееся к происходящим событиям. И такие ситуации возникали именно в те моменты, когда темы для разговора, затрагивающего конкретные дела, временно истощались и наступали паузы, которые были наподобие трамплина, ведущего к словам и мыслям иного содержания.

Именно в эти моменты Джейсон узнавал разного рода факты из прошлого женщины, которая спасла его жизнь. Внутренне он не был согласен с ее заявлением, что она знает о нем значительно больше, чем он сам, но в то же время он констатировал тот факт, что он ничего не знает о ее жизни. Откуда она появилась? Почему такая привлекательная женщина с темно-красным цветом волос и кожи, несомненно, воспитывающаяся в детстве на какой-нибудь ферме, захотела стать доктором экономических наук.

— Потому что она устала от фермы! — воскликнула Мари.

— Вы шутите? Действительно ферма?

— Да, ферма была меньше небольшого ранчо. Очень маленькая, по сравнению с огромными фермами в Альберте. Когда мой отец был молодым, и люди шли на Запад покупать землю, существовали неписанные ограничения: нельзя конкурировать с вышестоящими по положению. Отец часто говорил, что если бы он использовал имя Сен-Джеймс, нежели Сен-Жак, то он был бы долее самостоятельным человеком в наше время.

— Он фермер?

Мари рассмеялась.

— Нет, он был бухгалтером, который стал фермером точно так же, как во время войны стал бомбардиром. Отец был пилотом королевских военно-воздушных сил Канады. Я все время думала, что раз он видел небо не с земли, а с самолета, то бухгалтерская контора после этого показалась ему мышиной норой.

— Да, это требует нервного напряжения.

— Больше, чем вы думаете.

— Мне кажется, что я могу его понять.

— Возможно.

Мари жила в Калгари с родителями и с двумя братьями до 18 лет, когда она поступила в университет Монреаля и вступила в жизнь, о которой никогда не помышляла. Равнодушная к занятиям студентка, которая отдавала предпочтение к скачкам на лошадях перед скучными занятиями в школе при женском монастыре, открыла в себе тягу к использованию ума.

— На самом деле это было очень просто. Я смотрела на книги, как на естественные врагов, и вдруг я попала в окружение людей, которые преуспели в них. Кругом были разговоры. Разговоры днем, разговоры ночью, разговоры на лекциях, семинарах и в переполненных кабинах за кружкой пива. Я думаю, что эти-то разговоры и повернули меня к занятиям. Вам знакомо что-то подобное?

— Я не могу вспомнить, но понять, пожалуй, смогу. — У меня не сохранилось воспоминаний о годах учебы, я не могу сейчас вспомнить ни колледжа, ни друзей, но я абсолютно уверен, что прошел через все это. — Он улыбнулся. — Долгие беседы после кружек пива довольно эмоциональное времяпрепровождение.

В свою очередь Мари тоже улыбнулась.

— Я и сама достаточно эмоциональна в этом окружении. Своенравная девица из калгари, привыкшая к конкуренции со стороны двух старших братьев, которая может выпить пива гораздо больше, чем половина студентов в Монреале.

Джейсон наблюдал за разговором как будто со стороны. Несмотря на внешнюю сдержанность ее рассказ говорил о большой внутренней энергии, которую она могла вкладывать в любую работу, поглощающую ее с головой. После окончания университета она получила степень доктора экономии и должность в торгово-экономическом отделе, обслуживающем правительство Канады.

— А как все остальное?

— Что вы имеете в виду?

— Самое обычное... Муж, семья, дом, обнесенный белой изгородью и так далее.

— Рано или поздно они могут появиться, но пока я над этим не задумывалась. — Явных претендентов на роль мужа еще не возникало.

— А кто такой Петер?

Улыбка сошла с ее лица.

— Я уже и забыла, что вы читали телеграмму.

— Я сожалею...

— Не стоит. Петер... Он очень нравился мне. Мы жили вместе почти два года, но это ничем не кончилось.

— Он не обиделся на вас?

— Конечно, нет! — рассмеялась Мари.

— Но он собирается встречать вас в аэропорту двадцать шестого. Вам, кажется, надо как-то сообщить ему.

— Да, я все помню.

Ее ближайший отъезд был той темой, обсуждать которую они забывали, вернее, не хотели. Это было неотвратимо и изменить это обстоятельство, по мнению Борна, уже ничто не могло. Мари собиралась помочь ему, но он воспринимал это как фальшивую вежливость, и не более того. Она могла задержаться на день или два, но что-нибудь другое было просто невозможным. Поэтому они и избегали этой темы. Разговоры, обмен взглядами и даже улыбки — все это происходило между ними, но каждую секунду они понимали нелепость таких ситуаций и невольно замыкалась в себе.

Поэтому они постоянно старались вернуться к обсуждению жизненных проблем, связанных с их положением, скорее даже с его положением, так как связывать все случившееся с ним никак нельзя было распространять на постороннего человека. Но так или иначе, любая сложная ситуация провоцирует деятельность ума, и Мари Сен-Жак пыталась применить свои способности хотя бы к частичному решению этой сложной задачи. Все необычные ситуации, сведения, домыслы должны быть тщательно проанализированы и разложены на части, как в свое время это проделал бы доктор Джерси Восборн на острове Порт-Нойра. Единственно, чего ей не хватало, так это терпения, которым тот обладал. Кроме того, у нее не было времени, чтобы все как следует обдумать. Она понимала это и поэтому допускала определенную резкость в своих суждениях.

— Если не возражаете, ответьте мне на один вопрос. Что больше всего захватывает ваш интерес при чтении газет?

— Сообщения. Кажется, это интересно всем.

— Будьте серьезнее. Что вы обычно ищете в газетах?

— Чаще всего — все. Я даже не могу объяснить почему.

— Приведите пример.

— Ну, вот сегодня утром. Описывается инцидент с американским и греческим кораблями и затянувшиеся дебаты в ООН. Русские протестуют. Мне понятно взаимное внимание военных сил в Средиземноморье и проблемы Среднего Востока. Особенно меня беспокоит Ирак.

— Дальше.

— Еще статья о переговорах Восточной Германии с Боннским правительством в Варшаве. Восточный блок, Западный блок, и снова все понятно.

— Таким образом, вы в курсе международных событий. Вы вполне подготовлены, чтобы рассуждать о политике.

— Я не думаю, что у меня когда-то было отношение к дипломатической службе. Размер моего счета в Джементшафт Банке сразу отрицает всякую государственную службу.

— Я согласна с тем, что политическая грамотность может иметь разное происхождение. А что вы скажете насчет карт? Вы просили меня купить вам карты. Что вам приходит в голову, когда вы их рассматриваете?

— Иногда названия, которые я там встречаю, вызывают в моем воображении картины, точно так же, как это было со мной в Цюрихе. Здания, отели, улицы... Иногда лица. Но никаких имен. Лица без имени.

— Это говорит о том, что вы много путешествовали.

— Иногда мне тоже так кажется.

— Вы “знаете” это?

— Хорошо. Допустим, что я путешествовал.

— Каким образом вы путешествовали?

— Что вы имеете в виду?

— Что это было обычно: самолет, автомобиль — не такси, а когда вы сами за рулем.

— Я думаю, что и так и так. Почему вы об этом спрашиваете?

— Самолеты чаще всего могут объяснять большие расстояния. Вас всегда встречали? Вы припоминаете какие-нибудь лица в отелях, аэропортах?

— На улицах! — непроизвольно воскликнул он.

— Улицы? Почему улицы?

— Не знаю. Люди встречались со мной на улицах... В таких местах. Там, где темно.

— Рестораны, кафе?

— Да... И номера.

— В отелях?

— Да.

— А не конторы? Я имею в виду деловые конторы.

— Иногда, но это не как правило.

— Хорошо. С вами часто встречались люди. Их лица вы помните, но плохо. Как они такие? Мужчины? Женщины? Те и другие?

— Чаще всего были мужчины. Несколько раз женщины, но чаще мужчины.

— О чем шла речь?

— Не помню.

— Попытайтесь вспомнить.

— Не могу. Я не помню ни их голосов, ни слов. Возможно, что их и не было.

— Но расписания встреч были? Вы встречались с людьми, которые назначали вам свидания. Они ожидали встреч и вы — тоже. Кто назначал эти встречи? Ведь кто-то должен был это делать?

— Телеграммы, телефонные звонки.

— От кого? Откуда?

— Этого я не знаю. Они просто попадали ко мне.

— В отелях?

— Думаю, что чаще всего.

— Что-то наподобие Тредстоун, 71?

— Тредстоун...

— “Тредстоун”. Это ваша компания, не так ли?

— Это название мне не о чем не говорит. Я не смог найти эту компанию. — Конкретнее!

— Я говорю очень конкретно. Этой компании нет ни в одном телефонном справочнике Нью-Йорка. Я туда звонил.

— Вы склонны считать, что это что-то необычное, но на самом деле это не так.

— С чего вы это взяли?

— Это может быть вспомогательное отделение какой-нибудь крупной фирмы. Такие ситуации распространены.

— Кого вы хотите убедить?

— Вас. Это вполне возможно, что вас используют как мобильного представителя для заключения торговых сделок. Для этого имеются все данные: поступление на счет денег для реализации прямых сделок, которые были заранее одобрены. Кроме того, ваша организация труда и ваша ориентация в политике говорит о том, что ваш уровень в этой компании достаточно высок. Возможно, что вы совладелец или крупный держатель акций. — Вы очень быстро говорите и рассуждаете.

— Но я не сказала ничего, что бы не было вполне логичным.

— Но есть один или два разрыва в ваших рассуждениях.

— Где?

— Это счет имеет только приходные ордера, там никогда не было изъятий денег. — Вы можете это и не знать, потому что не помните. Выплаты со счета могут делаться с помощью депозитов. — Я даже не знаю, о чем идет речь.

— Это знают специалисты. Что еще?

— Люди не должны пытаться убить кого-то за покупку каких-то товаров по низкой цене. Они могут разоблачить, но убить — никогда в жизни.

— Они могут это сделать, если происходит гигантская ошибка.

— Вы говорите весьма убедительно.

— Я убеждена в этом, так как провела возле вас три дня. Вы говорили, а я слушала. Произошла огромная ошибка... Или разновидность заговора.

— В чем заключается этот заговор? Против кого он направлен?

— Это то, что вы должны отыскать.

— Благодарю вас.

— Скажите мне, пожалуйста, что приходит в голову, когда вы думаете о деньгах?

“Остановись! Не делай этого! Неужели тебе еще не ясно? Когда ты думаешь про деньги, ты размышляешь об убийствах”.

— Не знаю. Сейчас я устал и меня клонит ко сну. Не забудьте отправить утром вашу телеграмму.

Наступила глубокая ночь. Начинался четвертый день, а сон все не приходил. Борн лежал, уставившись в потолок, в темном дереве которого отражался свет настольной лампы. Свет горел всю ночь. Мари просто оставляла его без всяких объяснений.

Утром она должна была уехать, и ему было необходимо четко представить собственные планы. Он должен оставаться в гостинице еще несколько дней, затем вызвать доктора и подготовить все для отъезда. После этого — Париж. Деньги теперь находились в Париже и кроме того, что-то еще притягивало его к этому городу: он ощущал это кожей. Окончательный ответ на все эти вопросы находился в Париже.

“Вы не бесполезны. Вы должны найти свой путь”.

Что он хотел найти? Человека по имени Карлос? Кто такой Карлос и какое отношение он имеет к человеку по имени Джейсон Борн?

Он услышал легкое движение на живописном диване. Вглядевшись, он обнаружил, что Мари не спит. Наоборот, она внимательно смотрит на него.

— Вы не правы, и вы знаете это, — неожиданно заявила она.

— Относительно чего?

— Того, о чем вы думаете.

— Вы не знаете, думаю я или нет.

Знаю, я вижу это по вашим глазам. Собирая факты, вы не уверены в их значении и поэтому боитесь их.

— Тем не менее, они были! — негромко воскликнул он. — Объясните тогда Степпдекштрассе... Объясните толстяка в Альпенхаузе.

— Я не могу этого объяснить, но вы тоже не можете.

— Они были. Я видел их там.

— Вам нужно отвлечься от этих мыслей. Не надо быть тем, кем вы быть не можете, Джейсон. Забудьте об этом.

— Париж... — проронил он.

— Да, Париж, — Мари поднялась с дивана. Она была в желтом ночном халате, почти белым, с перламутровыми пуговицами, начинавшимися почти у подбородка. Подойдя к нему ближе, она подняла руки и стала расстегивать пуговицы. Халат мягко упал на пол, когда Мари села на его кровать и склонилась над ним, уставившись в его глаза.

— Я хочу отблагодарить вас за мою жизнь, — призывно прошептала она.

— А я — за свою, — мгновенно возбудился он. В его воспоминаниях не осталось места для женщин, и поэтому она казалась ему всем, что он только мог вообразить.

Но они боялись говорить друг другу, что все это — только на остаток ночи до утра, может быть, на час или два. И лишь Бог знал, как они нуждались в обыкновенной ласке и участии.

Они лежали обнявшись, ничем не нарушая окружавшей их тишины. Наконец, Мари подняла руку и приложила указательный пальчик к его воспаленным губам.

— Я хочу что-то сказать, но не хочу, чтобы меня прерывали. Пока еще я не отправила телеграмму Петеру. Пока...

— Минутку... — он отвел ее руку от лица.

— Пожалуйста, не перебивай меня. Я сказала “пока”. Это не означает, что я не пошлю ее. Может, это произойдет чуть позже. А сейчас я остаюсь с тобой, так как хочу проводить тебя в Париж.

Он с трудом нашел нужные слова:

— Предположим, что я против этого.

Мари повернулась, прижимаясь к нему всем телом.

— Это не твое желание. Это говорит компьютер внутри тебя.

— На твоем месте я бы не был таким уверенным.

— Но ты — это не я. Я не вижу все способы, какими ты стараешься удержать меня от этого поступка. Ты говоришь о стольких разных вещах, о которых тебе не хочется разговаривать. В конце концов нам пора сказать друг другу все, что мы не успели сказать за эти несколько дней. Сейчас я не могу от тебя уехать. Ты нуждаешься во мне, и ты вернул мне жизнь.

— С чего ты взяла, что я в тебе нуждаюсь?

— Я могу сделать для тебя очень много такого, чего ты сам сделать не в состоянии. Это все, о чем я думала в течении нескольких последних часов. Тебе придется иметь дело с банками, счетами и с множеством других вещей, в которых я разбираюсь лучше тебя. Возможно, раньше ты знал это, но не теперь. Есть и еще кое-что... У меня есть определенное положение в правительственных учреждениях Канады. Я могу вполне официально получить доступ к различной информации, а кроме того, я могу рассчитывать на определенную защиту. Международная финансовая система терпит кризис, в результате которого пострадает и Канада. Это еще одна причина, почему я в Цюрихе. Я занимаюсь насущным анализом ситуации, чтобы поддержать принятие правильных решений на государственном уровне во взаимоотношениях с нашими союзниками, а не только прослушиванием теоретических дискуссий на конференциях.

— И при все этом ты собираешься помогать мне?

— Я думаю, что это возможно, включая защиту со стороны посольства, что может стать самым важным. Но я даю тебе слово, что при малейших проявлениях жестокости с твоей стороны, я уеду. Мои собственные страхи позади, и я не буду обременять тебя ни при каких обстоятельствах.

— При первых признаках... — повторил Борн, глядя на Мари. — И я смогу определить, когда и где это может случиться.

— Если тебе так хочется. Здесь мои познания ограничены. И я не буду спорить.

Он продолжал смотреть на нее, загипнотизированный тишиной.

— Теперь ты можешь прервать меня, чтобы мы могли заняться намного более приятными вещами, если тебе это по силам.

Рука Борна непроизвольно потянулась к ее груди... Прошло еще три дня. Они все время находились в напряжении, как люди, ожидающие перемен. И когда они пришли, то они пришли так быстро, что разговоры о них уже нельзя было больше откладывать. Над столом поднимался сигаретный дым, смешиваясь с ароматом свежего кофе. Консьерж, весьма живой швейцарец, чьи глаза видели гораздо больше, чем произносили его губы, оставил им несколько цюрихских и одну местную газету.

Джейсон и Мари сидели друг против друга, погруженные в просмотр новостей.

— У тебя что-нибудь есть? — осведомился Борн.

— Этот старик, сторож на Гуизон Квей, был похоронен позавчера. Полиция не сделала никаких конкретных заявлений. “Расследование успешно продолжается”, — утверждают они.

— В моей газете это дается более подробно, — сообщил Борн, неуклюже складывая газету левой рукой.

— Как она, все еще болит? — поинтересовалась Мари, уставившись на его руку.

— Уже лучше. Я могу двигать пальцами более уверенно.

— Я это знаю.

— У тебя испорченная голова, — он сложил газету и продолжил:

— Здесь они повторяют все то, что было вчера. Пули и следы крови будут переданы на анализ. — Но кое-что они добавили. Остатки одежды, этого раньше не было.

— А в чем тут проблема?

— Во всяком случае, не во мне. Моя одежда была куплена в самом расхожем магазине Марселя. А что можно сказать о твоем платье? Оно сшито по заказу или это стандартная модель?

— Ты пугаешь меня. Конечно, нет. Все мои платья сшиты у портнихи в Оттаве.

— Их можно проследить?

— Я не вижу каким образом. Материал привезен из Гонконга.

— А могла ты что-нибудь купить в магазинах вокруг или внутри отеля “Кариллон”? Что-нибудь, что потом могло быть на тебе. Косынку, заколку или еще что-то в этом роде?

— Нет, я никогда не покупаю вещей подобным образом.

— Хорошо. А с кем ты встречалась в Цюрихе, кроме тех, кто присутствовал на конференции?

— Ничего страшного. Я имела несколько встреч, в результате которых нашлось несколько заинтересованных лиц, которых можно будет использовать в интересах наших торговых компаний, а также компаний наших торговых союзников. Я должна отправлять отчеты об этом Петеру в Оттаву. Кстати, этот разговор навел меня на еще одну мысль, которая касается вас. Вы могли представлять ту часть вашей фирмы, которая занималась нелегальными торговыми операциями. Мне кажется, что я смогу получить об этом некоторую информацию. Но я должна сделать это по телефону. Такие вещи нельзя доверять телеграммам.

— Теперь я попытаюсь сунуть нос в твои дела. Что подразумевается подо всем этим?

— Если “Тредстоун”, 71 стоит за каменной стеной каких-нибудь трансляционных компаний, то существуют определенные методы обнаружить их связь. Для этого я должна позвонить Петеру в Оттаву с телефона-автомата где-нибудь на автоматической телефонной станции в Париже. Я скажу ему, что натолкнулась на это название “Тредстоун” 71 в Цюрихе, и оно почему-то заинтересовало меня. Я попрошу его попрошу его провести скрытый поиск, с скажу, что чуть позже перезвоню ему.

— И если он найдет ее?

— Если она существует, то он ее найдет.

— И тогда я смогу войти в контакт с кем-либо из директоров или должностных лиц.

— Надо действовать осторожней и действовать через посредников. Через меня, например.

— Почему?

— Потому что их поведение весьма странно.

— То есть?

— Они даже не попытались разыскать вас в течении полугода.

— Но этого ни вы, ни я знать не можем.

— Это знает банк. Миллионы долларов лежали невостребованными, и никто не попытался узнать, почему. Этого я никак не могу понять. Похоже, что вам дали отставку. Это бывает, когда происходит крупная ошибка.

Борн откинулся на спинку стула, глядя на поврежденную руку и вспоминая резкое, сокрушающее оружие в темноте мчащегося автомобиля, рвущегося вперед по Степпдекштрассе.

Он поднял глаза и посмотрел на Мари.

— То, что ты говоришь о моей “отставке”, может означать, что эта ошибка принимается за истину директорами Тредстоун.

— Возможно. Они могут думать, что ты вовлек их в нелегальные операции с участием преступных элементов, которые могут обеспечить им высокие прибыли. Возможно, что такая ситуация не понравилась правительству. Или ты соединил усилия своей фирмы с международным преступным синдикатом, вероятно, и не подозревая об этом. Все возможно... Это может объяснить их нежелание связываться в такой ситуации с банком. Они не желают быть официально замешанными в этих связях.

— В этом случае неважно, что выяснит твой приятель Петер. Я в любом случае остаюсь в одиночестве.

— Мы отступаем, но это уже не одиночество, это немного выше, чем четыре с половиной к пяти по десятибалльной шкале.

— Если бы она была даже девятибалльной, ничего бы не изменилось. Одни хотят меня уничтожить, а я не знаю почему. Другие могут оставить, но почему-то не делают этого. Не имея памяти нельзя обеспечить достаточную защиту. Возможно, что для меня может наступить такой период, когда я буду попросту беззащитен.

— Я отказываюсь верить в это, и ты должен думать так же.

— Благодарю...

— Я действительно настаиваю на этом, Джейсон. Прекрати это!

— “Прекрати это!” Как много раз я говорил это самому себе! Ты единственная на свете, кто верит в меня. Почему же я не могу поверить в себя?

Борн поднялся, как обычно проверяя свои ноги. Способность двигаться возвращалась к нему, раны оказались менее опасными, чем показалось ему сначала. У него должна состояться встреча с доктором сегодняшней ночью в Волене, который должен снять ему швы. Завтра должно все измениться.

— Париж. Ответ находится в Париже. Я почти так же уверен в этом, как был уверен в существовании треугольников в Цюрихе. Но я пока не знаю, с чего мне начать, и это плохо. Я всегда ожидал какого-нибудь знака, слова, фразы или коробки спичек. Они бы подсказали мне что-нибудь, и это был бы сигнал.

— Почему бы нам не подождать вестей от Петера? Я могу позвонить ему завтра. Мы сможем завтра очутиться в Париже.

— Это не имеет значения, неужели тебе это неясно? Неважно, что он узнает, но того, что я хочу знать, в его сообщения не будет. По той же самой причине и Тредстоун не связывается с банком. Эта причина — я. Я хочу знать, почему многие охотятся за мной, почему меня хотят прикончить, почему кто-то по имени Карлос заплатит.

Как это было сказано... За труп. Он рассказывал это, пока резкий звук под столом не прервал его. Мари уронила чашку и смотрела на него застывшими глазами. Ее лицо было белым, как будто вся кровь отхлынула от ее головки.

— Что ты только сказал?

— Что? Я сказал, что хочу знать...

— Имя. Ты только что произнес имя. Карлос?

— Да, верно.

— За все дни и часы, что мы пробыли вместе, ты никогда его не упоминал.

Борн смотрел на нее, стараясь что-нибудь припомнить. Действительно это было так. Он рассказал ей все, что приходило ему на ум, но он всегда опускал это имя... Чаще всего в целью выбросить его прочь.

— Ты, кажется, знаешь этого Карлоса?

— Не смеши людей! Если это так, то это не очень удачная шутка.

— Я не урод и не думаю, что в данном случае уместны какие-то шутки. Кто такой этот Карлос?

— Бог мой, ты не знаешь, — она всматривалась в его глаза. — Это тоже выпало из твоей башки?

— Кто же такой этот Карлос?

— Убийца. Его называют палачом Европы. Человек, за которым охотятся уже двенадцать лет. Предполагают, что он убил около 60 политических и военных деятелей. Никто не знает, как он выглядит, но известно, что управляет он всеми операциями из Парижа.

Борн ощутил, как его пронизывают ледяные волны.

Машина, на которой они добирались до Волена, была старым английским “фордом”, принадлежавшем зятю консьержа. Джейсон и Мари сидели на заднем сидении. За окном быстро проносились картины загородного пейзажа. Швы были уже сняты, а на их месте теперь находился мягкий бандаж, скрепленный кусками пластыря.

— Возвращайся в Канаду, — тихо сказал он, нарушая молчание.

— Я поеду, как уже говорила тебе, но через несколько дней. Мне надо побывать в Париже.

— Я не хочу, чтобы ты ехала в Париж. Потом я позвоню тебе в Оттаву, там ты сможешь провести поиски “Тредстоун” и сообщить мне результаты по телефону.

— Но ведь ты сказал, что это не имеет решающего значения. Ты хотел знать “почему”, “кто” и все по-прежнему остается загадкой и бессмыслицей до тех пор, пока ты поймешь хоть что-нибудь в происходящем.

— Я должен найти выход и я найду его. Мне нужен один человек.

— Но ты не знаешь где и с чего начинать. Ты — человек, ожидающий знака, фразы или пачки спичек. Их может там не оказаться, и что ты тогда будешь делать?

— Что-то должно там быть.

— Что-то — да, но ты можешь этого не увидеть, и поэтому ты нуждаешься во мне. Я знаю слова и методы, а ты — нет.

Борн посмотрел на нее в надвигающихся сумерках.

— Выскажись яснее.

— Банки, Джейсон. Все связи “Тредстоун” осуществляет через банки, но не тем путем, который ты можешь вообразить.

Сгорбленный человек в потрепанном пальто с черным беретом в руке медленно брел к дальнему боковому приделу деревенской церкви, находящейся в местечке Ападжон в десяти милях к югу от Парижа. Удары колокола созывали на вечернюю молитву к пресвятой Богородице, прорываясь через верхние ярусы дерева и камня. Человек занял свое место в пятом ряду и стал ждать, когда затихнут удары колокола. Это было сигналом для него и он строго выполнял его, точно зная, что в течение всего времени, пока звонил колокол, другой, более молодой человек, — безжалостный, как никто из живущих на земле обходил вокруг маленькой церкви, изучая всех снаружи и внутри нее. Если он замечал то, что не ожидал увидеть, то любой, кто был по его мнению опасным для него в данный момент, немедленно уничтожался без всяких вопросов. Таковы были методы Карлоса, и только те, кто понимал, что их жизни могут быть оборваны в любой момент, становились связниками убийцы. Все они были, как и он, стариками, чья жизнь уже прошла, оставляя лишь жалкие месяцы, ограниченные возрастом, болезнью или и тем и другим.

Карлос не допускал ни малейшего риска, соблюдая единственное правило, что если кто-нибудь умирал на его службе — или от его руки — то деньги все равно находили свой путь к старой женщине, или к их детям. Другими словами это звучало так: всегда можно найти определенное достоинство, работая на Карлоса. И никогда не было недостатка в щедрости. Это было как раз то, что очень хорошо понимала его маленькая армия немощных стариков. Карлос придавал смысл концу их существования.

Связной зажал свой берет в руке и продолжил путь к боковому приделу, направляясь к ряду кабин для исповеди, расположенных вдоль левой стены. Он прошел к пятой кабине, откинул занавес и вошел внутрь, приспосабливая свои глаза к слабому свету единственной свечи, которая находилась по другую сторону драпировки, отделяющей священника от грешника. Он сел на небольшую деревянную скамью и взглянул на силуэт, обозначившийся в святом месте. Это была фигура человека в монашеской одежде с головой, покрытой капюшоном. Связной никогда не пытался представить себе, как выглядит этот человек, не его это было занятие спекулировать на таких вещах.

— Слава пресвятой Богородице, — пробормотал он.

— Слава пресвятой Богородице, — отозвался человек в капюшоне. — Достаточно ли обеспечены твои дни?

— Они близятся к концу, но вполне обеспечены! — воскликнул старик.

— Хорошо. Очень важно иметь чувство уверенности в твоем возрасте, сказал Карлос. — Но вернемся к делам... Получил ли ты подробности из Цюриха?

— Сова мертва, как и двое других, а возможно и третий. Он тяжело ранен в руку и не сможет работать. Кейн исчез. Они думают, что женщина вместе с ним.

— Весьма странно, — заметил Карлос.

— Есть еще кое-что. Тот, кому было поручено убить ее, не подает о себе никаких весточек. Он должен был забрать ее на Гуизон Квей, но никто не знает, что случилось.

— За исключением сторожа, который был там убит. Вполне возможно, что она была вовсе не заложницей, а ловушкой. Мне необходимо поразмышлять об этом... Теперь мои инструкции. Ты готов?

Старик полез в карман и достал оттуда карандаш и клочок бумаги.

— Телефонограмма в Цюрих. Мне нужен человек, который видел Кейна, который может опознать его здесь, в Париже, и лучше всего завтра. Кроме того, в Цюрихе нужно связаться с Конигом и сказать ему, чтобы он отправил необходимые материалы в Нью-Йорк. Для этого я должен использовать почтовое отделение в деревне.

— Пожалуйста, — перебил его старик, — эти старые руки уже не могут писать так, как они это делали когда-то.

— Простите меня, — прошептал Карлос. — Я озабочен и поэтому невнимателен. Извините.

— Не стоит, не стоит. Продолжайте.

— И наконец я хочу, чтобы наши люди сняли комнаты на улице Мадлен, в квартале, где расположен банк. Теперь этот банк будет местом его гибели. Самозванец будет наказан за свою самоуверенность... Не считая еще чего-то, чем он является на самом деле.

Глава 2

Борн наблюдал, как Мари прошла через иммиграционную зону бернского аэропорта. Особое внимание он обратил на признаки интереса к ней со стороны многочисленной толпы, которая окружала французский сектор аэропорта. Было уже четыре часа дня, самое оживленное время полетов на Париж, когда бизнесмены всех рангов торопились назад в Город Света после изнурительных часов поденной работы в банках Берна.

Мари оглянулась через плечо, когда проходила через контроль. Он кивнул, подождал еще немного, пока она исчезла из вида, затем повернулся, еще раз осматриваясь по сторонам, и направился в сектор, который обслуживался швейцарской авиакомпанией. Джордж Р. Восборн имел заказ на рейс 16.30 на Орли.

Они должны были встретиться позже в кафе, которое она запомнила с тех пор, когда бывала в Париже еще будучи студенткой Оксфорда. Оно находилось на бульваре Сен-Мишель в нескольких кварталах от Сорбонны. Если вдруг какой-нибудь случай помешал бы их встрече, Борн мог найти ее около девяти часов на ступеньках музея расположенного неподалеку. Сорбонна имела одну из самых больших библиотек во всей Европе. Где-то там должны были находиться старые выпуски газет. Университетские газеты хранились долго, как и другие, а библиотеки, как правило, работали по вечерам. Поэтому Борн мог вполне успеть туда прямо из аэропорта. Ему было необходимо кое-что выяснить.

Каждый день я читаю газеты на трех языках. Шесть месяцев назад был убит человек, и об этом сообщалось на первых страницах каждой из них”.

Это сказал ему толстяк в Цюрихе.

Он оставил чемодан в набитом людьми гардеробе при входе в библиотеку и прошел на первый этаж, повернув налево к проходу в огромный читальный зал. В этом зале находились стенды с журналами и газетами. Издания следовали по годам и датам. Борн прошелся между рядами полок, отсчитывая шесть месяцев назад с тем расчетом, чтобы попасть в нужный ему диапазон дат. Он выбрал несколько подшивок газет и расположился с ними за соседним столом.

После тщательного просмотра газет из этой партии, ему стало ясно, что в них не было ничего существенного. Большие люди умирали в своих постелях, доллар падал, цена на золото поднималась. Но никаких имен, связанный с убийством, он не обнаружил ни в одном из заголовков, просто не было таких случаев, не было и убийств. Джейсон вернулся к полкам и прошел к еще более старым по времени изданиям. Две недели, двенадцать недель, двадцать недель. Ничего... Затем что-то словно ударило его. Он двигался по времени назад от примерной полугодовой даты. Ведь ошибка могла быть в обоих направлениях! Поэтому он стал еще раз просматривать газеты, но уже пяти и даже четырехмесячной давности. Авиакатастрофы, военные действия, нищета и богатство — все здесь присутствовало чтобы удовлетворить самых различных читателей, но не было только одного — не было сообщений об убийстве.

Он взялся за последнюю подшивку, и с каждой перевернутой страницей туман сомнений возрастал. А если толстяк в Цюрихе лгал? Могло это быть ложью? Да, все могло ею быть!

ПОСОЛ ЛЕЛАНД УБИТ В МАРСЕЛЕ!

Узкая полоска букв в заголовке резко ударила в его глаза. Это была боль, пронзившая все его внутренности. Его дыхание остановилось, глаза застыли на имени посла. Он знал это имя, он мог даже нарисовать его лицо, особенно обрисовать. Широкий лоб заканчивался узкими бровями, прямой нос был расположен строго симметрично между двумя высокими скулами и постоянно ухоженные седые усы над тонкими ироническими губами. Он знал это лицо, и знал этого человека. Этот человек был убит единственным винтовочным выстрелом из окна, выходящего на залив. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу около пяти часов дня. Его голова была прострелена. Борн не стал читать следующий абзац, где рассказывалось, что посол Говард Леланд в свое время был адмиралом военно-морских сил США. Он знал все, что там могли сообщить. Борн знал так же и то, что основной задачей Леланда в Париже убедить французское правительство отказаться от больших военных поставок, особенно истребителей “Мираж” в Африку и на Средний Восток. Предположение, что он был прикончен за свое вмешательство в дела торговцев оружием было весьма оправданным. Продавцы и покупатели не любят, когда им мешают. И продавец смерти, который убил его, получил вполне приличную сумму и ушел со сцены, оборвав за собой все нити.

Цюрих. Связной к безногому человеку, — а с другой к толстяку в переполненном ресторане на Фолькенштрассе.

Цюрих... Марсель... Джейсон закрыл глаза, боль становилась невыносимой. Он был сброшен в море пять месяцев назад, а его порт отплытия был Марсель. И если это так, то залив был маршрутом его бегства. Лодка, нанятая им, должна была унести его в широкие просторы Средиземного моря. Все складывалось слишком хорошо. Каждый кусочек головоломки однозначно складывался с соседним. Как он мог знать то, что он знал, если он не был тем самым продавцом из окна марсельского залива? Он открыл глаза. Боль не давала ему сосредоточиться, но одно решение совершенно четко отложилось в его ограниченном сознании: встреча в Париже с Мари Сен-Жак не должна состояться. Возможно, что в какой-нибудь день он напишет ей, рассказав то, что сейчас не в силах рассказать. Если он будет жив и будет в состоянии написать письмо. Сейчас он не мог его написать. Он не мог найти ни слов любви, ни слов благодарности, ни других слов для объяснения всего случившегося с ним. Она будет ждать его, но он не придет. Он должен поставить границу между ними, Мари не должна быть вовлечена в дела торговца смертью. Она была неправа его наихудшие опасения подтвердились. Он мог нарисовать лицо Говарда Леланда, хотя его фотографии на газетной странице отсутствовала! На этой странице было, однако множество других сообщений. Например, дата... “Четверг, 26 августа, Марсель”. Это был день, который он будет помнить так же, как остатки своей исковерканной жизни. “Четверг, 26 августа...” Что-то было не так. Но что это было? Четверг? Четверг ничего для него не означает. 26 августа? Двадцать шестое? Это не могло быть двадцать шестое! Двадцать шестое не могло быть! Он слышал это еще и еще. Дневник Восборна — ”журнал”, где он записывал наблюдения за своими пациентами. Как часто Восборн возвращался к каждому факту, к каждой фразе — почти каждый день, чтобы установить улучшение его самочувствия? Слишком часто, чтобы запомнить и сосчитать.

“Вас принесли к моим дверям ранним утром во вторник 24 августа, приблизительно в 8 часов 20 минут. Ваше состояние было...”

Вторник, 24 августа...

“Август 24”.

Его не было в Марселе двадцать шестого! Он не мог стрелять из винтовки через окно, выходящее на залив. Он не торговал смертью в Марселе и не убивал Говарда Леланда!

“Шесть месяцев назад был убит человек...”

Но это не было шесть месяцев назад, это было близко к шести месяцам, но не шесть! И он никого не убивал, он сам был наполовину мертв и находился в доме алкоголика-врача на Порт-Нойре. Туман рассеялся, боль помаленьку стихла. Его наполнило чувство уверенности. Наконец-то он обнаружил конкретную ложь! Если есть одна, то найдутся и другие!

Борн взглянул на часы: четверть десятого. Мари уже ушла из кафе, теперь она дожидалась его на ступеньках музея. Он уложил подшивки на место и быстро направился к выходу. Он спешил, шагая по бульвару Сен-Мишель и с каждым движением его шаг убыстрялся. У него сложилось отчетливое представление, что теперь он сможет добиться отмены приговора, и он хотел разделить свою радость вместе с ней.

Борн увидел на ступеньках, дожидавшуюся его женщину. Мари обхватила себя руками, спасаясь от мартовского пронизывающего ветра. Вначале она не заметила его, и ее глаза напряженно всматривались в широкую улицу. Мари выглядела неспокойной, нетерпеливой женщиной, которая опасается не увидеть того, кого очень хочется увидеть, и боится, что он не придет. Десять минут назад его бы могло не быть.

Наконец, Мари увидела Борна. Ее лицо прояснилось, к ней вернулась улыбка, и она вновь наполнилась жизнью. Она опрометью бросилась к нему навстречу. Они долго шагали по пустынной улице не произнося ни слова.

— Я все ждала, — призналась Мари. — Я была так напугана и так переживала. Что-то случилось? У тебя все в порядке?

— Сейчас я в порядке и чувствую себя лучше, чем раньше.

— Что это означает?

Он ласково взял ее за плечи.

— Шесть месяцев назад был убит человек, вспоминаешь?

Радость в ее глазах угасла.

— Да, я помню это.

— Я не убивал его, я не мог этого сделать.

Они нашли небольшой отель в шумном центре Монпарнаса. Холл и номера выглядели старыми и потертыми, что с одной стороны выдавалось как пренебрежение элегантностью, с другой — создавало атмосферу безвременья. Это был абсолютно тихий уголок, затерявшийся в самой гуще карнавала, не желающий делать никаких уступок течению времени.

Джейсон закрыл дверь, кивнув белобрысому бою, чье равнодушие было сломлено с помощью двадцатифранковой купюры.

— Он теперь думает, что ты провинциальный священник, сгорающий от предвкушения ночных удовольствий, — заметила Мари. — Надеюсь, ты видел, что я направилась прямо к кровати?

— Его зовут Герб, и он с радостью займется нашим бытом. У него нет никаких намерений делить еще с кем-то это богатство, — он подошел к Мари и взял ее за руки. — Благодарю тебя за мою жизнь.

— Все в свое время, дорогой, — она поднесла руки к его лицу. Но только не заставляй меня ждать так же долго, как сегодня. Я была на грани отчаяния и думала только о том, что кто-то мог опознать тебя и что случилось что-то ужасное.

— Ты забыла. Никто не знает, как я выгляжу.

— Не надо полагаться на это. Ты сам знаешь, что это неправда. На Степпдекштрассе их было четверо, включая ту свинью на Гуизон Квей. Они ведь живы, Джейсон, и они видели тебя.

— На самом деле это немного не так. Они видели темноволосого мужчину с перевязанной шеей и головой, который хромал на левую ногу. Рядом со мной были лишь двое: человек на первом этаже и идиот с Гуизон. Первый не сможет покинуть Цюрих еще некоторое время. Он не сможет ходить и у него повреждена рука. Второму же типу свет все время падал на глаза.

Она выслушала его, продолжая хмуриться, и ее живой ум уже порождал любопытные вопросы.

— Так ли это? Ты не можешь быть уверен, ведь они все же были там и видели тебя.

“Измените цвет волос... Вы измените свое лицо”.

— Я еще раз повторяю, что они видели темноволосого мужчину при слабом освещении. Ты умеешь обращаться с перекисью?

— Я никогда ею не пользовалась.

— Утром я найду магазин. Монпарнас самое подходящее в этом плане место. Блондины выглядят значительно приятнее, не так ли?

Она внимательно изучила его лицо.

— Пытаюсь представить, как ты будешь тогда выглядеть.

— Я буду отличаться от предыдущего “я”. Не очень сильно, но вполне достаточно.

— Возможно, ты прав. Надеюсь на Бога, что это не так, — она поцеловала его в щеку, предваряя этим будущий разговор. — А теперь расскажи мне, что случилось? Куда ты ходил? Что ты узнал про тот случай... Шесть месяцев назад?

— Оказалось, что не шесть месяцев, а поскольку это так, то у меня просто не было возможности совершить убийство, — он рассказал ей все, опустив только ряд моментов, когда пришел к мысли, что больше не увидит ее. Она не поверила ему, и тут же сказала об этом.

— Если бы дата не была так четко обозначена в твоей памяти, ты, вероятно, не пришел бы ко мне?

Борн качнул головой.

— Наверное, нет.

— Я знала это, я это чувствовала. В какое-то мгновение, когда я шла от кафе к музею, я почувствовала, что задыхаюсь. Ты веришь этому предчувствию?

— Я не хотел этого.

— Я тоже, однако, это произошло.

Они оба сидели: на кровати, он рядом в единственном кресле. Борн приподнялся и дотронулся до ее руки.

— Я еще не вполне уверен, что меня там не было... Я “знал” этого человека, я видел его лицо, и я был в Марселе за 48 часов до его убийства! — Но ты же не убивал его!

— Но тогда почему я там был? Почему люди, с которыми я встречался, считают, что это сделал я? Боже мой, ведь это безумие! — он вскочил с кресла, боль вновь возникла в его глазах. — Но потом я забыл. Я ненормальный, верно? Потому что я забыл... Годы, время.

Мари заговорила языком фактов, без всякого сочувствия в голосе:

— Ответы сами придут к тебе. От одного или другого источника, в конце концов, от тебя самого.

— Это невозможно. Восборн заявил, что произошла перестройка здания: все блоки сдвинулись, проходы перекрылись... Появились другие окна... Джейсон подошел к окну, оперся на подоконник и посмотрел вниз на огни Монпарнаса. — Вид через эти окна другой, такого никогда не было. Где-то есть люди, которые знают меня и которых знаю я. В нескольких тысячах миль есть и другие люди, к которым я отношусь либо с заботой, либо с ненавистью... Боже мой, возможно, жена и дети, не знаю. Все мои попытки выяснить что-либо заканчиваются неудачей. Как будто я кручусь на ветру, поворачиваясь во все стороны и не могу приземлиться. При каждой новой попытке опять отбрасывает прочь.

— В небо?

— Да.

— Ты прыгал с самолета?

Борн повернулся к Мари.

— Я никогда не говорил этого.

— Ты говорил об этом ночью, во сне. Ты был весь в испарине. Твое лицо горело, а я вытирала его полотенцем.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Я спрашивала, между прочим. Я спросила тебя, не был ли ты пилотом, и не беспокоят ли тебя полеты, особенно по ночам.

— Не понимаю, о чем ты говоришь. Почему ты не попыталась привести меня в чувство?

— Я очень боялась. Ты был близок к истерике, а я не знаю, как поступать в подобных случаях. Я могу помочь тебе вспомнить что-нибудь, но я ничего не могу поделать с твоим подсознанием, и не знаю, кто бы мог с этим справиться, кроме врача.

— Врача? Я провел с доктором почти шесть проклятых месяцев!

— Из того, что ты сообщил о нем, у меня сложилось иное мнение.

— Я не хочу этого! — воскликнул он, смущенный вспышкой своего гнева. — Почему нет? — Мари поднялась с кровати. — Тебе необходима помощь, дорогой. Психиатр мог бы...

— Нет! — неожиданно заорал он, сопротивляясь вспышке гнева. — Я не хочу этого, я не могу...

— Но, пожалуйста, скажи мне почему? — настойчиво осведомилась она, стоя перед ним.

— Я... Я не могу этого сделать.

— Просто скажи мне, в чем дело, и мы закончим этот неприятный разговор.

Борн долго смотрел на Мари, потом отвернулся и вновь уставился в окно. Руки его опирались о подоконник. — Потому что я боюсь. Кто-то солгал, и я благодарен за это больше, чем я могу выразить. Но предположим, что лжи больше не будет, предположим, что все остальное правда. Что мне тогда делать?

— А разве ты не говорил, что хочешь найти выход?

— Не таким путем, — он выпрямился, все еще глядя на огни города. — Постарайся понять меня... Я должен узнать вполне определенные вещи... Достаточные, чтобы принять решение... Но, возможно, не все вещи.

— Ты хочешь получить доказательства, это ты хотел сказать?

— Я хочу иметь четкие указания, в каком направлении мне двигаться.

— Ты хочешь “двигаться” только “один”? А что же будет с “нами”?

— Ты знаешь, что получается от движения по указателям?

— Тогда давай искать их вместе! — воскликнула Мари.

— Будь осторожна. Ты можешь не справиться с тем, что может получиться в результате этих поисков. — Но я хочу быть рядом с тобой, и я имею в виду только это, — она подошла к нему поближе. — Послушай... Сейчас в Онтарио почти пять часов, и я еще смогу застать Петера в кабинете. Он сможет начать поиски “Тредстоун”... И даст нам чье-нибудь имя, с кем мы сможем связаться в посольстве, кто сможет нам помочь, если это будет необходимо.

— Ты хочешь сказать Петеру, что ты в Париже?

— Он так или иначе узнает это от оператора, но звонок не будет прослежен до нашего отеля.

— После твоего звонка нам нужно будет поужинать, после чего мы прогуляемся на улицу Мадлен. Я хочу там на кое-что взглянуть.

— Что ты сможешь увидеть там ночью?

— Телефонную будку. Я надеюсь, что рядом с банком имеется телефонная будка.

Она действительно находилась там. На противоположной стороне улицы, наискосок от входа в банк.

Высокий блондин в очках в черепаховой оправе, проверил свои часы, щурясь в лучах полуденного солнца на улице Мадлен. Тротуары были заполнены людьми, а проезжая часть, как и на большинстве парижских улиц, была насыщена потоком автомобилей. Он вошел в телефонную будку и запутал провод, на котором болталась телефонная трубка. Это должно было показать следующему желающему, что телефон не работает, и уменьшало шанс, что будка будет занята. И это сработало... Он снова взглянул на часы: отсчет времени начался. Мари уже находилась внутри банка. Она могла позвонить в самое ближайшее время. Вынув несколько монет из кармана и положив их на полку, он стал наблюдать через стекло кабины за дверью банка. Облака на время закрыли солнце и он мог видеть в стекле свое отражение. Он остался доволен тем, что увидел, вспоминая удивленное выражение парикмахера на Монпарнасе, когда тот перекрашивал волосы. Облака уплыли вдаль, солнце вернулось и теперь он вернулся к действительности. Тут же затрезвонил телефон.

— Это ты? — спросила Мари.

— Да, я, — ответил Борн.

— Сделай вид, что ты хочешь узнать имя чиновника и место расположения банка. И немного загруби свой французский. Измени произношение ряда слов, чтобы чувствовалось, что ты американец. Скажи им, что у тебя нет телефона в Париже. Затем делай все, как договорились. Я перезвоню через пять минут. — Часы пущены.

— Что?

— Я имею в виду, что пора начинать.

— Хорошо... Часы пущены. Удачи тебе!

— Благодарю, — Джейсон нажал на рычаг, затем освободил его и набрал номер.

— Банк де Вали. Добрый вечер.

— Мне необходима консультация, — произнес Борн, продолжая дальнейший разговор с использованием слов и выражений, которые посоветовала ему Мари. — Недавно я перевел значительную сумму из Швейцарии по специальной курьерской связи. Я хочу знать, все ли уже получено.

— Этим занимается отдел заграничных связей. Я немедленно соединяю с ним.

Щелчок, и вновь женский голос:

— Заграничная служба.

Джейсон повторил свой вопрос.

— Могу ли я узнать ваше имя?

— Я предпочитаю поговорить непосредственно с ответственным лицом, прежде чем назвать его.

На линии возникла пауза.

— Хорошо, сэр. Я переключаю вас на кабинет нашего вице-президента монсеньера де Амакура.

Борн еще раз повторил свою просьбу, теперь уже секретарю вице-президента.

— Я беспокою вас по поводу перевода счета из Цюриха, Джементшафт-Банк, Банкофштрассе. Я нахожусь на площади, где полно статуй и хотел бы поговорить с монсеньором де Амакуром. У меня весьма мало времени. Дальнейшая задержка была уже не возможна. Трубку снял сбитый с толку вице-президент.

— Чем могу вам помочь?

— Вы де Амакур?

— Я — Энтони де Амакур, это действительно так. С кем имею честь разговаривать?

— О, прекрасно! Ваше имя мне назвали в Цюрихе. Мне необходимо убедиться, что все определенно совпадает во времени, — проговорил Борн, стараясь внести максимальную избыточность американизмов в свой французский, чтобы вице-президент был окончательно выбит из колеи.

Прошу прощения, но не лучше ли нам перейти на английский? Это будет для вас удобным, месье.

— Да, конечно! — воскликнул Джейсон уже по-английски. — Я действительно имею много неприятностей с этими телефонами. — Он посмотрел на часы. У него оставалось менее двух минут. — Мое имя Борн, Джейсон Борн, и восемь дней назад я перевел около четырех миллионов франков из Джементшафт Банка в Цюрихе. Они обещали мне, что перевод будет конфиденциальным.

— Все переводы конфиденциальны, сэр.

— Хорошо! Чудесно! Теперь мне хотелось бы узнать, все ли в порядке?

— Должен вам пояснить, — заявил банковский чиновник, что мы не даем справок по телефону по вопросам такого рода.

Мари была права, и логика ее ловушки теперь стала более ясной для Борна.

— Я понимаю и ценю это, но, как я уже сообщил вашему секретарю, я очень спешу. Я улетаю из Парижа через пару часов и мне хотелось бы все привести в порядок.

— Тогда вам необходимо прийти прямо в банк.

— ЭТО я знаю, — сказал Борн, удовлетворенный тем, что беседа идет точно так, как описала ее Мари. — Я хотел только предупредить, чтобы все было готово к моменту моего появления у вас. Где находится ваш кабинет?

— На первом этаже, сэр. Неподалеку от входа, сзади основных дверей, центральная комната. Там находится мой секретарь.

— И я буду иметь дело только с вами?

— Если хотите, хотя любой чиновник...

— Не забывайте, месье, речь идет о миллионах франков! — воскликнул он, переходя на типично американский диалект.

— Только со мной, мистер Борн.

— Прекрасно! Очень хорошо, — Джейсон положил пальцы на рычаг. — Сейчас два часа тридцать пять минут... — Он дважды нажал на рычаг, не давая полного разрыва линии. — Хэлло? Хэлло?

— Я здесь, месье.

— Чертовы телефоны! Послушайте, я буду... — он снова нажал на рычаг три раза с небольшими интервалами. — Хэлло? Хэлло?

— Месье, пожалуйста, если хотите, то можете дать мне номер своего телефона.

— Оператор? Оператор?

— Месье Борн, пожалуйста...

— Не слышу вас! “Четыре, три, две секунды” — Подождите минутку, я перезвоню вам. — Он резко опустил трубку на рычаг, разрывая линию. Через три секунды телефон зазвонил, и он снял трубку.

— Его имя де Амакур, кабинет на первом этаже, рядом с центральным входом.

— Я уже знаю это, — ответила Мари, заканчивая разговор.

Борн вновь набрал номер банка.

— Месье Борн?

— Де Амакур?

— Да, я так переживаю, что вам не повезло с телефоном. Вы что-то говорили относительно времени.

— О, да. Сейчас около половины третьего. Я буду в банке около трех часов. — Я буду встречать вас лично, месье.

Джейсон нажал рычаг, оставив трубку болтаться на проводе, вышел из кабины и быстро прошел в толпу в тень навесов над магазинами. Затем он повернулся и стал ждать, не спуская глаз с банка, вспоминая другой банк в Цюрихе и вой сирен на Банкофштрассе. Следующие двадцать минут должны были показать права ли Мари или нет. Если да, то дело на этот раз должно обойтись без сирен.

Стройная женщина в широкополой шляпе, поля которой почти полностью закрывали половину ее лица, повесила трубку телефона в холле, неподалеку от входа. Она открыла сумочку, вынула зеркальце и стала смотреть в него, поворачивая то в одну, то в другую сторону, после чего удовлетворенно убрала его обратно в сумочку. После этого она медленно прошла вглубь первого этажа. Остановившись у барьера, она достала автоматическую ручку и принялась писать бессмысленные цифры на бланке, лежавшем на мраморной поверхности. Менее чем в десяти футах от нее находилось пространство, обнесенное легким барьером из темного дерева, где располагались столы мелких чиновников-исполнителей, а за ними — столы главных секретарей, за каждым из которых находилась дверь в кабинеты начальников отделов. Мари прочитала имя на центральной двери.

М.А.Р.

Де Амакур. Международные связи.

ПЕРВЫЙ ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ.

Теперь это могло произойти в любой момент. Это должно произойти, если она была права. И если она была права, то она должна выяснить, как выглядит М.А.Р.

Де Амакур. Возможно, что это и есть человек, с которым Джейсон должен поговорить... Но не в банке.

Это все-таки произошло. Пронесся шквал деловой активности. Секретарша из-за стола перед дверью де Амакура бросилась со всех ног в кабинет, придерживая двумя руками блокнот для записей. Через полминуты она выскочила назад и принялась звонить по телефону. Она набрала три цифры, что означало внутренний номер, после чего быстро заговорила, заглядывая в блокнот.

Прошло две минуты, дверь кабинета открылась и его хозяин возник в дверях, озабоченный неоправданной задержкой. Он был среднего роста, хотя его лицо выглядело гораздо старше, чем он старался показать, пытаясь выглядеть более молодым. Его редкие темные волосы были подстрижены и уложены таким образом, чтобы скрывать намечавшуюся лысину, глаза были окружены небольшими мешками, говорившими о долгих часах, проведенных в соседстве с хорошим вином. Те же самые глаза были холодными и жесткими, указывающими на то, что он был очень осторожен в выборе знакомств. Он что-то резко спросил секретаршу, отчего та даже подскочила в кресле, стараясь удержать себя в равновесии.

Де Амакур вернулся в кабинет, оставив дверь открытой, как в клетку разъяренной кошки. Миновала еще минута. Секретарша посмотрела направо, как бы пытаясь приблизить некоторые события, которые она ожидала. Когда она, наконец, увидела желаемое, то с облегчением вздохнула и прикрыла глаза.

У дальней левой стены появился зеленый свет. Его источник находился как раз над двумя панелями из темного дерева. Там был лифт. Секундой позже дверь открылась и из лифта вышел элегантный человек, придерживая небольшой черный ящик, который едва превосходил по размерам его ладонь.

Мари уставилась на него, испытывая одновременно и удовлетворение, и страх. Она оказалась права! Черный предмет был изъят из охраняемой комнаты и теперь находился на пути в кабинет вице-президента. Секретарша тут же поднялась с кресла, приветствуя человека, доставившего документы, и проводила его в кабинет шефа. Затем она сразу же вернулась назад, прикрыв за собой дверь.

Мари взглянула на часы. Она хотела еще один фрагмент к доказательству своих предположений и для более удачного сложения мозаики. Для этого ей было необходимо пройти внутрь огороженного пространства и быть в непосредственной близости от стола секретаря вице-президента. Если это должно произойти, то произойдет в самое ближайшее время. Время шло на секунды. Она подошла к барьеру, открыла свою сумочку и, улыбаясь, стала смотреть на дежурную, разговаривавшую по телефону. Она произнесла имя де Амакура, обращаясь к ней, и хотя та была несколько озадачена, но встала и открыла перед ней проход. Очень быстро Мари вошла внутрь. Дежурная, продолжая держать руку на телефоне, обратилась к ней по-английски с вопросом:

— Чем я могу вам помочь?

Мари вновь произнесла имя вице-президента тоном, который показывал, что она не хочет затруднять занятую дежурную своим пустяковым делом.

— Мне нужен месье де Амакур. Боюсь, что я уже опоздала. Я только подойду к его секретарю.

— Пожалуйста, мадам, — ответила дежурная, — я должна сама помочь вам... Шум электрических печатных машинок и разговоры заглушили ее последние слова. Мари приблизилась к секретарше де Амакура, лицо которой выражало такое же недоумение, как и физиономия дежурной.

— Да? Чем я могу вам помочь?

— Мне хотелось бы видеть месье де Амакура.

— Боюсь, что сейчас у него важная встреча, мадам. Он вам назначал?

— О да, конечно! — ответила Мари, вновь открывая свою сумочку.

Секретарша посмотрела на расписание визитов, лежавшее на ее столе.

— Весьма сожалею, но на этот час у нас никто не записан.

— О, я виновата! — смущенно воскликнула “клиентка”. — Я только что заметила, что эта встреча у меня помечена завтрашним числом. Мне очень жаль.

Мари повернулась и быстро прошла к проходу. Она увидела все, что хотела увидеть, и даже последний фрагмент доказательств для ее мозаики. На телефоне де Амакура горел один-единственный указатель. Он лично отключился от секретарши и разговаривал с кем-то вне банка. Счет, принадлежавший Джейсону Борну, имел специальные сопроводительные инструкции, которые не должны были быть известны владельцу счета.

Борн взглянул на часы, по-прежнему находясь в тени навеса. Было почти без десяти три. Мари должна бы быть уже около телефонов в холле. Теперь у него была надежная пара глаз в банке. Он продолжал наблюдение снаружи. Последующие несколько минут должны дать им ответ. Правда, может быть, она его уже знает.

Он продолжал свой путь вдоль магазинной витрины, все время наблюдая за входом в банк. Клерк в магазине улыбался, глядя на него. Джейсон достал сигарету и закурил, еще раз посмотрев на часы. Без восьми минут три... И тогда он увидел их...”его”. Трое прилично одетых мужчин шли по улице, занятые друг с другом разговором, но глаза их тем не менее настороженно и внимательно изучали улицу. Они уступали дорогу гуляющим с учтивостью, не свойственной настоящим парижанам. Джейсон сконцентрировал свое внимание на мужчине в центре. Это был “он”. Человек по имени Иоганн! “Посигналь Иоганну, чтобы он шел внутрь. Мы вернемся за ними”. Так говорил высокий человек в золотых очках на Степпдекштрассе. Они прислали его сюда из Цюриха, потому что он видел Борна. Присутствие Иоганна подсказало Борну еще одну вещь: у них не было его фотографий. Троица подошла к банку. Иоганн и человек справа от него вошли внутрь, третий остался у входа. Борн направился к телефонной будке. Он должен подождать еще четыре минуты и сделать еще один, последний звонок Энтони де Амакуру. Борн выбросил сигарету возле кабины, раздавил окурок ногой и открыл дверь.

— Остановитесь! — из-за его спины раздался грубый мужской голос.

Джейсон обернулся, сдерживая дыхание. Неизвестный человек с торчащей щетиной на лице указывал на будку.

— В чем дело?

— Телефон... Вы видите, провод вместе с трубкой болтается в воздухе. Вероятно, телефон не работает.

— О! Спасибо, большое спасибо, — с облегчением произнес Борн.

Мужчина пожал плечами и исчез в толпе. Борн вошел в кабину: четыре минуты уже истекли. Он достал из кармана монеты для двух звонков, и набрал первый номер.

— Банк де Вали? Добрый день!

Через десять секунд месье де Амакур был уже на линии. Голос его был напряженным.

— Это вы, месье Борн? Вы сказали, что будете в три.

— Боюсь, что у меня небольшое изменение в личных планах. Я позвоню вам завтра.

Сквозь стекло кабины Джейсон неожиданно заметил автомобиль, остановившийся перед банком. Человек у входа, деловито кивнул водителю.

— ...я должен?

Де Амакур в это время задал какой-то вопрос.

— Прошу прощения.

— Я спросил, есть ли у вас какие-нибудь особые поручения? У меня есть ваш счет, все необходимые бумаги подготовлены и ждут лишь вашего прихода. “Может попытаться?” — подумал Борн и сказал:

— Я уверен, что есть. Послушайте, я должен попасть сегодня после обеда в Лондон. У меня билет на один из этих челночных рейсов, но завтра утром я уже вернусь. Пусть все останется у вас, договорились?

— Сейчас вы в Лондон, месье? — уточнил вице-президент.

— Я позвоню вам завтра утром. Мне еще нужно найти машину Орли, — он повесил трубку и стал наблюдать за входом в банк. Через полминуты Иоганн с напарником выскочили на улицу. Горячо поговорив с третьим человеком, он принял решение и вся троица уселась в машину.

Исчезнувший из виду автомобиль теперь продолжал свой поиск на пути в аэропорт. Джейсон повторил про себя номер машины, после чего набрал второй номер. Если общий телефон внутри банка не занят, то Мари должна поднять трубку раньше, чем звонок будет услышан остальными. И она успела...

— Да?

— Видела что-нибудь?

— Очень много. Де Амакур тот, кто тебе нужен.

Глава 3

Они бродили по магазину, переходя от прилавка к прилавку. Мари, тем не менее, всегда оставалась ближе к широкому окну, которое занимало почти всю стену магазина вдоль улицы, не спуская глаз с входа в банк.

— Я выбрал для тебя две шали, — улыбнулся Борн.

— Тебе не следовало этого делать. Тут очень высокие цены.

— Уже почти четыре часа. Если он не выйдет сейчас то, наверное, уже не выйдет до конца рабочего дня.

— Возможно, что и нет. Если бы ему было нужно встретиться с кем-нибудь, он уже должен был это сделать. Нам надо это знать.

— Помяни мое слово, что его друзья сейчас в Орли и мечутся от одного рейса к другому. Ведь не могут же они знать, каким именно рейсом я улечу, поскольку они не знают на какое имя у меня куплен билет.

— Теперь они полностью зависят от человека из Цюриха, который должен тебя опознать.

— Он будет искать темноволосого прихрамывающего мужчину, а не меня. Пойдем, нам пора в банк. Ты должна показать мне месье де Амакура.

— Исключено! Мы не должны этого делать. Камеры, установленные при входе, имеют очень широкий угол объективов. Если они получат пленки, они смогут тебя опознать.

— Высокого блондина в очках?

— Или меня... Я уже была там, и меня могут опознать дежурная или секретарша вице-президента.

— Ты говоришь так, будто они всю жизнь имеют дело с политическими заговорщиками. Я сомневаюсь в этом.

— У них может быть множество причин, чтобы просмотреть пленку, — Мари замерла и схватила Борна за руку. Ее глаза были устремлены через окно на вход в банк. — Это он! Тот человек в пальто с черным бархатным воротником. Это де Амакур!

— Одергивающий рукава?

— Да.

— Я должен сейчас же переговорить с ним. Мне кажется, что тебе нужно вернуться в отель.

— Будь осторожен, будь чрезвычайно осторожен.

— Заплати за шали.

Джейсон вышел из магазина, непроизвольно вздрогнув от яркого света. Он поглядел на проезжую часть, чтобы без помех перейти улицу: машин не было. Де Амакур свернул направо и стал небрежно прогуливаться вдоль тротуара. По его виду нельзя было сказать, что он спешил на встречу с кем-нибудь. Наоборот, все вокруг него было сжатым и стесненным и мешало его беззаботному времяпровождению.

Борн дошел до угла и стал медленно догонять банкира, стараясь все время держаться сзади него. Де Амакур остановился возле киоска, чтобы приобрести вечернюю газету. В это же время Джейсон занял позицию перед витриной спортивного магазина, а потом последовал за банкиром вниз по улице. Впереди было кафе: темные окна, вход из прочного дерева, отделанного небольшим металлическим рельефом. Не нужно было большого воображения, чтобы представить, как оно выглядит внутри. Это было место, где собирались на выпивку мужчины, где в их компании бывали и женщины, и никто здесь не обращал на это внимания. Это было самое подходящее место для спокойной беседы с Энтони де Амакуром. Джейсон прибавил шаг, стараясь оказаться рядом с банкиром, и заговорил с ним на англизированном французском, который ранее опробовал по телефону:

— Добрый день, месье. Если я... Не ошибаюсь, то... Я думаю, что... Это совершенно... Месье де Амакур. Я хочу сказать, что я прав, не так ли? Банкир остановился. Его холодные глаза были испуганными, он вспоминал, и втягивался в свое пальто.

— Борн? — прошептал он.

— Ваши друзья сейчас немного шокированы. Думаю, что в данный момент они прочесывают аэропорт Орли, желая узнать, возможно, почему вы могли дать им ложную информацию. С какой целью вы это проделали, а?

— Что? — его испуганные глаза округлились.

— Пойдемте сюда, — Джейсон осторожно взял де Амакура под руку. — Я думаю, что нам необходимо поговорить.

— Я абсолютно ничего не знаю! Я лишь следовал указаниям, которые прилагались к счету! И я ни в чем не “участвую”!

— Очень жаль. Когда я разговаривал с вами в первый раз, вы заявили, что не даете никаких справок и консультаций по телефону. Но двадцать минут спустя вы сообщили, что для меня уже все приготовлено. Это подтверждает что-то, не так ли? Давайте войдем внутрь.

Кафе было в некоторой степени точной миниатюрой Альпенхауза в Цюрихе. Те же глубокие кабины, высокие перегородки и особое освещение. На этом, однако, сходство кончалось. Кафе на улице Мадлен было типично французским: графины с вином заменяли глиняные кружки с пивом. Борн выбрал кабину в углу, куда проводил их официант.

— Давайте выпьем, — предложил Джейсон. — Вам это необходимо.

— Пожалуй, — холодно проронил банкир, — но я предпочитаю виски.

Заказ принесли очень быстро. Чтобы как-то занять паузу, де Амакур достал из кармана своего пальто, сшитого явно по заказу, пачку сигарет. Борн учтиво чиркнул спичкой, держа ее близко, очень близко, к физиономии банкира.

— Спасибо, — банкир затянулся и, выпустив дым, поднес к губам стакан. — Я не тот человек, который вам нужен.

— А кто же?

— Возможно, владелец банка или кто-то еще. Не знаю кто, но совершенно определенно, что не я.

— Объяснитесь, пожалуйста.

— Возможно, что эти предписания были подготовлены еще в Цюрихе, ведь Джементшафт-Банк — тоже частное предприятие.

— А кто владеет банком де Вали?

— Кто? Их много, целый консорциум. Десять-двенадцать человек, не считая членов их семей.

— Я все-таки хочу поговорить с вами, ведь я могу себе это позволить? Полагаю, что было бы глупо бегать по Парижу, разыскивая кого-нибудь из владельцев. — Я простой исполнитель, наемный работник, — де Амакур освободил стакан от содержимого, погасил сигарету и потянулся за другой. А заодно и за спичками.

— Каковы были предписания?

— Я могу потерять свое место, месье!

— Заодно вы можете потерять жизнь, — пробормотал Джейсон, удивляясь, как легко эти слова пришли к нему на язык.

— Я не настолько посвящен во все дела, как вы думаете.

— Но вы не настолько несведущий человек, как хотите мне это представить, — произнес Борн, глядя куда-то поверх банкира. — Такой человек, как вы, не может быть вице-президентом банка, не имея для этого достаточных знаний и способностей. Тем более, что работа в заграничном отделе такого банка, как де Вали, требует определенного опыта в работе с банками других стран. А теперь скажите мне, какие предписания были даны. Де Амакур зажег спичку и, держа ее рядом с сигаретой, не отрываясь смотрел на Джейсона.

— Вы не должны третировать меня. Вы очень богатый человек. Почему бы вам просто не заплатить мне? — нервно улыбнулся банкир.

— Таким образом мы переходим от конфронтации к соглашению? Если так, то я плачу за персональное обслуживание и совет?

Де Амакур пожал плечами.

— Вполне с вами согласен, и если дело дойдет до вопросов, то я повторю им ваши слова: персональное обслуживание и совет.

— Так каковы были предписания?

— Параллельно с вашим счетом из Цюриха было получено “уне фише” вместе со специальными инструкциями.

— “Уне фише?” — взорвался Борн, вспоминая момент в кабинете Вальтера Апфеля, когда вошедший туда Кониг произнес подобное выражение. — Я слышал это однажды. Что это значит?

— Дословно, это условия договора. Эта практика пришла еще с середины ХIХ века, когда она широко применялась в больших банкирских домах, прежде всего в таких, как дом Ротшильдов, для прослеживания потоков денежных обращений.

— Благодарю... А теперь о специальных инструкциях.

— Специальные инструкции, присланные в запечатанном конверте, извлекаются, и их выполнение строго обязательно с момента, когда владелец обращается за своим счетом.

— Так каковы же были инструкции?

— Они начинались с телефонного номера. Как правило, этот номер не значится в общем списке. Я обязан был позвонить по этому номеру и получить дальнейшие указания.

— Вы запомнили номер?

— Я привык держать такие вещи в голове.

— Предположим, что вы имеете его. А как бы я мог его получить? Если, конечно, дело дойдет до этого.

— В Цюрихе... Вы заплатили весьма приличную сумму, чтобы подкупить кое-кого, кто связан не только с Банкофштрассе, но и с более высокими чиновниками.

— У меня уже имеется на примете один человек, — в его воображении всплыло лицо Конига. — Однажды он уже был замешан в нарушениях. И я в курсе...

— В Джементшафте? Вы что, смеетесь?

— Ничуть... Его зовут Кониг. Стол его находится на первом этаже.

— Я запомню это.

— Надеюсь. А теперь номер!

Де Амакур протянул его Борману. Джейсон записал его на бумажной салфетке.

— Как я узнаю, что это именно тот номер?

— У вас есть прямые гарантии. Вы не будете мне платить.

— Хорошо.

— И уж поскольку стоимость нашей беседы возрастает с ее продолжительностью, я хотел бы вам сообщить, что это второй телефонный номер, первый был уничтожен.

— Объясните... Де Амакур подался вперед.

— Оригинал “фише” был получен специальной почтой. Все бумаги были уложены в черный ящик, который был опечатан печатью Джементшафт-Банка. Карточка с инструкциями была заверена обычным нотариусом. Инструкции были ясными и лаконичными. Во всех случаях, имеющих отношение к счету Джейсона Ч. Борна, немедленно должен следовать звонок через океан в Соединенные Штаты Америки... В этом месте надпись на карточке была изменена, номер телефона в Нью-Йорке был стерт, а вместо него был проставлен парижский номер.

— Нью-Йорк? — прервал его Борн. — Как вы узнали, что это был Нью-Йорк?

— Код номера начинается с кода географической зоны. Для Нью-Йорка этот код два-один-два. Как первый вице-президент заграничного отдела, я делаю такие звонки по много раз в день.

— Изменения были сделаны очень неаккуратно?

— Возможно, что так, это могли сделать либо в спешке, либо не продумав до конца следующий шаг. С другой стороны, возможности изменить содержание документа, имеются в виду инструкции, без очередного заверения документа у нотариуса, просто нет. Минимальный риск — это как раз и есть замена нью-йоркского телефона другим номером. В любом случае, эта ситуация дала мне возможность задать несколько вопросов. Всякая перемена — это анафема для банкира.

Де Амакур поправил очки.

— Может быть, заказать еще? — спросил Джейсон.

— Нет, спасибо, это лишь удлинит время нашей беседы.

— Но вы сами замолкли.

— Я думаю, месье. Возможно, что у вас в голове уже сложилось число, необходимое нам?

Борн некоторое время изучал сидящего перед ним человека.

— Их может быть пять, — наконец, сказал он.

— Пять чего?

— Пять знаков в числе.

— Я продолжу. По этому телефону я разговаривал с женщиной.

— С женщиной? И с чего вы начали?

— С того, как надо было на самом деле. Я представился ей как вице-президент банка де Вали, а затем последовал инструкциям, полученным от Джементшафт-Банка в Цюрихе. Что я еще мог сказать, кроме этого?

— Продолжайте.

— Я сообщил, что ко мне обратился человек по имени Джейсон Борн. Она спросила, как давно, на что я ответил, что несколько минут назад. После этого она захотела узнать некоторые подробности нашей беседы. В связи с этим я выразил собственные соображения по поводу сложившейся ситуации. Я сказал, что звонок должен быть направлен в Нью-Йорк, а не в Париж. На что она естественно ответила, что это меня не касается, что изменение скреплено сигнатурой и что в конце концов она может обратиться в Цюрих и сообщить, что чиновник в парижском банке отказывается следовать указаниям, полученным оттуда.

— Остановитесь на секунду, — прервал его Борн. — Кто она такая?

— Понятия не имею.

— Вы хотите сказать, что разговаривая с ней все это время, вы не узнали, кто она такая? Не представилась? Вы не спрашивали ее об этом?

— В этом заключается одна из особенностей “фише”. Если сообщается, то все хорошо и прекрасно. Если нет, то никто не вправе его спрашивать.

— Однако, вы не колебались, когда спросили про телефонный номер.

— Это простой прием. Я хотел получить хоть какую-то информацию. Вы перевели к нам огромную сумму в четыре миллиона франков. Возможно, что где-то находится еще более важный клиент, с еще более мощными связями. Когда идет напряженный разговор со взаимными уступками и препирательствами, то какая-то информация из него может быть получена, особенно если противная сторона раздражена. А я уверяю вас, что она была раздражена.

— И что же вы узнали?

— Что вы, как можно предполагать, очень опасный человек.

— Как вы это определили?

— Подробности, конечно, были опущены. Но сам факт, что такое понятие было все же использовано, позволил мне задать вопрос, почему к этому не была подключена Сюрте. Ее реакция на это была весьма своеобразна. “Он вне Сюрте или Интерпола”, — заявила она.

— Что же вы в итоге поняли?

— Что это чрезвычайно сложное дело с самыми невероятными возможностями, значительная часть которых реализуется частным образом. И поскольку наша беседа началась, то теперь я понял и еще кое-что.

— Что именно?

— Вы действительно должны будете хорошо заплатить мне, потому что я был чрезвычайно аккуратен. Те, кто ищут вас, возможно, сами находятся вне Сюрте и вне Интерпола.

— Хорошо, мы еще вернемся к этому вопросу. Вы сказали ей, что я собираюсь приехать в банк?

— Да, в течение четверти часа. Она попросила меня подождать у телефона несколько минут. Вероятнее всего, что она кому-то звонила. После этого она вернулась с окончательными инструкциями. Вас надо было задержать в моем кабинете, пока к моему секретарю не подойдет человек и не поинтересуется, как идут дела с Цюрихом. И когда вы будете уходить, то необходимо идентифицировать вас либо кивком головы, либо каким-нибудь иным движением. Ошибка не допускалась. Человек, естественно, пришел, но вы не появились, тогда он остался ждать вас со своим спутником. Когда вы позвонили и заявили, что собираетесь в Лондон, я вышел из кабинета, чтобы найти его. Моя секретарша подозвала его, и я сообщил ему все, что мне стало известно. Остальное вы знаете.

— Не показалось ли вам странным то обстоятельство, что меня необходимо идентифицировать?

— Не столько странным, сколько чрезмерно неумеренным. “Фише” — это одно дело, здесь телефонные звонки, безликие связи, но когда люди вступают открыто в прямой контакт, как в данном случае, то это совсем другое дело. Я сказал об этом женщине.

— И что же она ответила?

Де Амакур откашлялся.

— Она дала понять, что организация, которую она представляет, не забудет о моем сотрудничестве. Вот видите, я ничего от вас не утаил. Они действительно не знают, как вы выглядите...

— Человек, который был в банке, видел меня в Цюрихе.

— Вполне вероятно, что его напарник не надеялся на его зрительную память. Или, возможно, он только думает, что видел.

— Почему вы так говорите?

— Исключительно по наблюдениям, месье. Женщина была весьма настойчивой. Вы должны понять, что я против открытого участия в чем-либо. Это не входит в правила “фише”. Она сказала, что у них нет вашей фотографии. Это же очевидная ложь!

— Почему?

— Естественно, что на всяком паспорте имеется фотография. Всегда есть иммиграционный чиновник, которого можно либо купить, либо обмануть. Через десять секунд в дежурной комнате он может сделать фотографию с фото на вашем паспорте. Нет, они совершили серьезную оплошность.

— Да, я вижу это.

— Вы же дополнительно сообщили мне еще кое-что, — продолжал де Амакур. — Да, да, вы действительно мне хорошо заплатите, уважаемый.

— Что я вам сказал?

— А то, что в вашем паспорте стоит другое имя, а не Дж. Ч. Борн. Кто вы такой, месье?

— Тот человек, который может заплатить вам приличную сумму.

— Вполне убедительный ответ. Вы просто клиент, называющий себя Борном, и я должен быть очень аккуратен.

— Мне необходим этот номер в Нью-Йорке. Не могли бы вы достать его для меня? Ради такого случая можно было бы выделить дополнительную премию. — Я бы рад вам помочь, но не вижу никакого пути.

— Его можно восстановить с карточки, которая входит в “фише”. Например, под микроскопом.

— Когда я сказал, что номер был удален, месье, я не имел в виду, что он был стерт или исправлен. Нет, он был срезан вместе с частью поверхности бумаги.

— Он имеется у кого-нибудь в Цюрихе.

— Его могли уничтожить повсюду.

— Тогда последний вопрос, — проговорил Джейсон, собираясь уходить. — Это касается непосредственно вас. Есть только один способ, как можно будет вам заплатить.

— Это нужно обдумать. Как вы это себе представляете?

— Если я появлюсь в банке без предупреждения, должны ли вы будете вновь звонить по этому телефону?

— Да. Никто не может игнорировать “фише”. Эти правила соблюдаются под надзором сверхсильных людей, которые находятся очень высоко. Наказание последует немедленно.

— Тогда как же “мы” сможем получить “наши” деньги?

Де Амакур поморщил лоб.

— Путь есть. Получение через промежуточную инстанцию. Заполняются определенные формы документов, инструкции высылаются письмом, идентификация идет через солидную юридическую контору. Я буду бессилен отказать при такой ситуации.

— Но вы все равно обязаны позвонить по телефону?

— Это уже вопрос времени. Ведь я могу подписать письмо, полученное мною вместе с чеком на выдачу денег от адвоката, много лет сотрудничающего с нашей фирмой, вместе с пачкой других писем и бумаг, поданных мне секретаршей, и только уже когда посыльный с деньгами будет собираться в путь, я могу вспомнить об инструкциях. Вы можете провернуть такой вариант. — А вы, случаем, не знаете какую-нибудь достойную внимания адвокатскую контору в Париже? Или соответствующего адвоката?

— Да, я могу помочь вам в этом вопросе.

— Как он оценивается?

— В десять тысяч франков. — О, это чересчур дорогой адвокат!

— Ну, не совсем. Он ведь еще и судья, заседающий в суде. Всеми уважаемый человек...

— Ну, а как с вами? Давайте закончим наши вычисления.

— Как я уже сказал, решение должно быть ваше. И поскольку вы уже упомянули пятизначное число, то пусть цифра пять будет его началом. Пятизначное число, начинающееся с пяти. Например, пятьдесят тысяч франков. — Ну, это вы загнули!

— Однако, это единственный выход для вас, месье Борн.

— “Уне фише” вместе с конфиденциальностью инструкций, — повторила Мари, сидя в кресле у окна. Позднее послеполуденное солнце отбрасывало замысловатые тени от зданий, окружавших Монпарнас. — Вот значит какой механизм они решили использовать.

— Я могу удивить тебя тем, что я знаю, откуда это происходит. — Джейсон взял бутылку со столика и перенес ее к кровати, после чего уселся на нее лицом к окну. — Ты будешь меня слушать?

— Нет, этого ты мне можешь не рассказывать, — ответила она, отворачиваясь от окна. — Я совершенно точно знаю откуда это происходит и что означает. Это как шок, вот что это такое.

— Но почему ты так заволновалась, если знала об этом заранее?

— Я знала только результат, а не сам механизм. “Фише”, как старинный прием, используется лишь в частных банках Европы. Другие страны его не признают.

Борн пересказал ей слова, услышанные от де Амакура. Он попросту повторил их:

— За этим наблюдают могущественные люди, вот что он сказал.

— Он прав, — Мари взглянула поверх него. — Неужели ты не видишь? Я знала, что над твоим счетом было установлено постоянное наблюдение. Я предполагала, что кто-то из чиновников был подкуплен, и таким образом информация вышла за пределы банковских операций. Это нормальная вещь. Банки, как и другие предприятия, имеют одинаковые болезни. Но тут совсем другое дело. Этот счет в Цюрихе был открыт с самого начала с использованием “фише”, как неотъемлемой части его активности. Возможно, что это было согласовано с тобой.

— Тредстоун, 71, — проронил он.

— Да, именно так. Владельцы банка должны действовать заодно с Тредстоун. И поэтому, вполне возможно, что вы также были осведомлены о том, что они делали.

— Но кто-то был подкуплен. Скорее всего, это герр Кониг. Именно он и заменил один номер на другой.

— Да, вероятно, ему хорошо заплатили. Он мог бы провести лет десять в швейцарской тюрьме.

— Десять? Вполне прилично.

— Таковы швейцарские законы.

— Карлос... Что я могу для него значить? Я повторяю это имя снова и снова! Но я ничего не могу о нем узнать! Только... Я не знаю... Ничего.

— Но что-то все-таки есть, не так ли? — Мари подалась вперед. — Что это? О чем ты постоянно раздумываешь?

— Я не думаю... Я не знаю.

— Значит у тебя есть какие-то ощущения. Пока неясные, не так ли?

— Не знаю... Возможно, страх... Гнев... Нервный шок. Я ничего не знаю.

— Сосредоточься!

— Черт побери, неужели я не делал этого? Неужели ты думаешь, что я совсем уж дурак? Знаешь ли ты, что за природа этих вещей? — Борн застыл, изумленный вспышкой раздражения. — Извини.

— Не стоит. Все сколько-нибудь существенное — намеки и подозрения мы должны оценивать вместе. Твой доктор с Порт-Нойра был прав. События и факты приходят к тебе, провоцируют новые события, и появляются новые факты. Как ты сам сказал, что пачка спичек, или лицо, или вид окрестностей... Все это может навести тебя на новый след. Мы уже видели, что так было... Теперь это имя, которого ты избегал почти неделю, когда рассказывал обо всем, что случилось с тобой пять месяцев назад... Однако, ты не произносил этого имени. Это что-то означает, вызывает какие-то внутренние сдвиги, которые должны во что-то вылиться.

— Думаю, что ты права, — Джейсон сделал глоток спиртного.

— Дорогой, я знаю один удивительный магазин на бульваре Сен-Жермен, хозяин которого обожает собирать журналы. Это несколько забавный человек, но он вполне серьезен в этом деле. Весь пол у него завален самыми разнообразными журналами прежних лет. У него есть каталог, почти как в библиотеке. Я предлагаю поискать это имя в каталогах. Как ты считаешь? Борн мучился от резкой боли в груди. Она не была связана с его ранами — это была разновидность страха.

— В библиотеке Сорбонны есть старые газеты, — проговорил он, глядя на Мари. — Когда я просматривал их, на меня обрушился девятый вал. До сих пор я вспоминаю об этом с содроганием.

— Но ложь в конце концов была обнаружена, и это огромная удача, Джейсон.

— Теперь мы начали охотиться за правдой, не так ли?

— Да, и не следует этого опасаться.

Джейсон встал.

— Ладно, Сен-Жермен запишем на очередь. Между прочим, попробуй позвонить в посольство. Ты ведь говорила, что у тебя есть телефон, — Борн достал из кармана бумажную салфетку с телефонным номером. Потом он добавил к нему регистрационный номер автомобиля, стоявшего у банка. — Это номер, который мне предоставил де Амакур, а это номер того автомобиля. Узнай, что можно по ним определить.

— Хорошо, — Мари взяла салфетку и направилась к телефону. В своей записной книжке она нашла нужный номер. — Вот он. Его зовут Дэнис Корбельер. Петер сказал, что звонил ему сегодня в 9 утра по парижскому времени. И я могу положиться на него, он самый способный атташе в посольстве.

— Петер знает его? Это не просто имя из телефонного справочника?

— Они учились вместе в Торонто. Я могу позвонить ему отсюда?

— Давай, только не говори ему, где ты находишься.

— Я скажу ему то же самое, что и Петеру, — Мари подняла трубку. — Скажу, что переезжаю из отеля в отель и не знаю, где буду через час. — Она набрала номер канадского посольства на улице Монтегю, и через несколько секунд уже разговаривала с Корбельером.

Мари стремительно приблизилась к основной цели своего звонка в посольство.

— Надеюсь, что Петер передал вам, что мне может понадобиться от вас некоторая помощь.

— Более того, он объяснил мне, что вы были в Цюрихе! — воскликнул Дэнис. — Не могу сказать, что я все понял из его слов, но главное я уловил. Сейчас в мире намечается значительное финансовое оживление.

— Да, вы правы, но трудно при этом сказать, кто этим манипулирует. Это уже мои проблемы.

— Вам чем-нибудь сейчас помочь?

— У меня есть номер автомобиля и телефонный номер. Оба здесь, в Париже. Телефон, естественно, вне списка, и будет неудобно, если я по нему позвоню.

— Давайте их мне, — Мари сразу же зачитала номера. — У нас имеются друзья в разных сферах, и я сотрудничаю с ними по поводу наркотиков. Почему бы нам не позавтракать завтра? Тогда бы я смог уже сообщить вам, что у меня получилось.

— Я бы с удовольствием приняла ваше предложение, но завтра у меня весь день занят. Как-нибудь в другой раз... Я позвоню вам завтра.

— Чудесно! А я пока поработаю над вашей проблемой.

Мари взглянула на часы и положила трубку.

— Я должна позвонить Петеру в три часа. Напомни мне об этом.

— Ты действительно полагаешь, что он сможет что-то так быстро узнать? — Еще как сможет! Он еще прошлой ночью звонил в Вашингтон. Это только что сообщил мне Корбельер. Мы все торгуем понемногу. Одна часть информации здесь, другая — там, один факт отсюда, другой — оттуда.

— Звучит не очень обещающе, похоже на предательство.

— Напротив. Мы же имеем дело с деньгами, а не с ракетами. А деньги всегда движутся нелегально, обходя все законы стороной.

— Утром мы должны увидеть юриста, которого нам предложил де Амакур. А сколько ты собираешься снимать со счета?

— Все.

— Все?

— Совершенно верно. Если бы ты была директором такой фирмы, как Тредстоун, чтобы ты сделала, если бы узнала, что со счетов корпорации уплыли четыре миллиона швейцарских франков?

— Надо подумать... Поняла!

— Де Амакур предложил оформить несколько наличных чеков на предъявителя.

— Он тебе сам это предложил? Чеки?

— Да. А что-нибудь не так?

— Конечно! Номера этих чеков могут быть разосланы во все банки. Когда ты придешь в банк, то окажется, что все платежи приостановлены.

— Он победил, не так ли? Он получает с двух сторон. Что же нам делать?

— Согласиться с частью того, что он предлагает, то есть с оформлением на предъявителя, но не чеками, а бонами. Боны на предъявителя различного достоинства. Это значительно проще в оплате.

— Ты уже заработала на обед, — довольно улыбнулся он, дотрагиваясь до ее щеки.

— Я стараюсь отрабатывать свое содержание, сэр, — произнесла Мари, поглаживая его ладонь. — Сначала обед, потом Петер... А затем книжный магазин на Сен-Жермен.

— Книжный магазин на Сен-Жермен, — повторил Борн и боль снова пронзила его.

“Что это было? Почему я так испугался?”

Они вышли из ресторана на бульваре и направились к телефонному узлу на улице Вожирар. Там находилось множество телефонных кабинок, расположенных вдоль стен просторного зала, в центре которого был большой круглый прилавок, за которым клерки принимали заказы, назначали кабинки и регистрировали отказы на линиях.

— Линия достаточно свободна, — сообщил подошедший клерк. — Вы будете соединены буквально через минуту. Пожалуйста, пройдите в кабину № 12.

— Двенадцать? — уточнила Мари.

— Да, мадам, прямо перед вами, у стены.

Пока они шли к кабине, Джейсон держал ее за руку.

— Я знаю, почему люди предпочитают звонить отсюда. Отсюда дозвониться намного быстрее, чем из телефона в отеле.

— Это только одна причина.

Они дошли до кабины и едва успели закурить, как внутри раздалось два резких звонка. Мари открыла дверь и вошла внутрь, вынимая на ходу записную книжку с карандашом. Она быстро сняла трубку. Через минуту Борн с содроганием заметил, как Мари бессмысленно уставилась в стену. Кровь отлила от ее лица, а кожа стала мертвенно-бледной. Она закричала, сумочка ее упала и содержимое рассыпалось по полу. Джейсон бросился внутрь. Мари была близка к обмороку.

— Это Мари Сен-Жак, Лиза. Я звоню из Парижа. Петер ждет моего звонка. — Мари? О, боже мой... — секретарша потеряла дар речи. Где-то вокруг нее слышались посторонние голоса. Трубку взял кто-то другой...

— Мари, это Алан, — проговорил первый помощник Петера. — Сейчас мы все находимся в кабинете Петера.

— В чем дело, Алан? У меня очень мало времени, и я хотела бы с ним поговорить.

Наступила тишина.

— Я тоже хотел бы это сделать, Мари, но боюсь, что это невозможно. Петер мертв, Мари.

— Он... Что!?

— Несколько минут назад позвонили из полиции, скоро они будут здесь.

— Но что случилось? Боже мой, он умер? Что случилось?

— Мы сами ничего путного не знаем. Мы пытаемся выяснить по его книжечке, где он записывает телефоны. Надо узнать хоть что-нибудь, что может дать пищу для размышлений. Нам запретили трогать все, что лежит у него на столе.

— На его столе?

— Записи, наброски планов, черновики или подобные бумаги...

— Алан! Скажи мне, что случилось.

— Только то, что я уже сказал. Он не сообщил никому из нас, чем он занимается. Все, что нам известно, так это то, что ему пару раз звонили из Штатов. Один раз из Вашингтона, а второй звонок был из Нью-Йорка. Около девяти часов он сказал Лизе, что поедет встречать кого-то в аэропорту, но не сказал кого точно. Полиция обнаружила его час назад в одном из грузовых туннелей... Это ужасно, мари... Он был убит выстрелом в горло. Ты слышишь меня? Мари! Мари!

Старик с запавшими глазами и торчащей седой щетиной прошел в темную кабину, щуря глаза, чтобы сфокусировать их на фигуре за занавесом. Рассмотреть что-либо при таком освещении было весьма нелегко для человека, которому давно уже стукнуло восемьдесят. Но голова его работала нормально, а это было все, что от него требовалось.

— Слава пресвятой Богородице, — сказал он.

— Слава, божий человек, — прошептал силуэт в капюшоне. — Благополучна ли твоя жизнь?

— Она идет к концу, но вполне благополучна.

— Хорошо... Как там с Цюрихом?

— Они разыскали человека с Гуизон Квей. Он был ранен. Они проследили его через врача. Поле некоторого препирательства он заявил, что на него напали. Кейн все-таки вернулся за женщиной: это он стрелял в него.

— Выходит, они вместе, женщина и Кейн?

— Человек с Гуизон Квей так не думает. Он ведь был свидетелем беседы с ней на Лювенштрассе.

— Он к тому же еще и дурак! Это он прикончил сторожа?

— Человек утверждает, что у него не было другого выхода, чтобы спастись.

— Хорошо. У него есть тот пистолет?

— У его людей.

— В Цюрихе имеется некоторый префект, которому следует передать этот пистолет. Кейн все время ускользает от нас, а теперь еще и женщина. Она работает в Оттаве. Если мы заманим ее в ловушку, то выследим и его. Твой карандаш готов?

— Да, Карлос...

Глава 4

Борн поддерживал ее в тесной кабине, помогая сесть на жесткую скамью. Мари все еще никак не могла успокоиться.

— Они убили его! Они убили его! Боже мой, что я наделала! О, Петер!

— Ты здесь не причем. Если кто-то в этом виноват, то это я. Выбрось этот факт из головы.

— Джейсон, я боюсь. Он был на краю земли... А они все-таки убили его! — Тредстоун?

— А кто же еще? Ведь были же телефонные звонки: Вашингтон, Нью-Йорк... Он отправился в аэропорт на встречу с кем-то, и они убили его...

— Как?

— О, мой бог... — слезы душили ее. — Как это могло случиться? Его застрелили выстрелом в горло... Внезапно Борн ощутил тупую боль. Он не мог сказать, где она была больше всего, так как она была повсюду.

— Карлос... — вдруг произнес он, не понимая почему.

— Что? — уставилась на него Мари. — Что ты сказал?

— Карлос... — вновь прошептал он. — Пуля, выпущенная в горло.

Карлос...

— Что ты хочешь этим сказать?

— Не знаю, — он взял ее за руку. — Теперь пойдем отсюда. Ты можешь идти?

Мари кивнула, глубоко вздохнула и прикрыла глаза.

— Да.

— Нам необходимо где-то выпить. Мы нуждаемся в допинге. А потом мы разыщем его...

— Что разыщем?

— Книжный магазин на Сен-Жермен.

Было три старых издания, которые входили в каталог под индексом “Карлос”. Четырехлетней давности издание “Таймс” и два парижских издания “Глобуса”. Они не стали просматривать статьи в магазине, а просто купили все три номера и добрались в такси до отеля на Монпарнасе. Там они сразу приступили к чтению: Мари на кровати, а Джейсон в кресле у окна. Несколько минут прошли молча, прежде чем Мари нарушила тишину.

— Это здесь, — пробормотала она и на ее личике отразился нескрываемый ужас.

— Прочти.

— “Особенной является форма насилия, которую приписывают Карлосу и его небольшой группе исполнителей. Это убийство выстрелом в горло, обрекающее жертву на мучительную смерть. Это особенно часто применяется к тем, кто нарушил обет молчания или встал на путь предательства, а также к тем, кто отказывается представить необходимую им информацию...” — Мари умолкла, будучи не в состоянии читать дальше. Она откинулась на подушку и закрыла глаза. — Он ничего им не сказал, и они убили его. О... Боже мой... — Он не мог сказать того, чего не знал, — заметил Борн.

— Но ты это знал! — Мари села, протирая глаза. — Ты знал о выстрелах в горло! Ты же говорил об этом!

— Я сказал, что знаю это, вот и все. Больше я ничего не могу к этому добавить.

— Почему?

— Я сам хочу узнать ответ, но пока не могу.

— Мне необходимо выпить.

— Сейчас, — Джейсон поднялся и подошел к комоду. Наполнив два низких бокала, он взглянул на Мари. — Не достать ли нам немного льда? Я думаю, что с этим не задержатся. Герб притащит.

— Нет, все равно это будет долго, — она бросила журнал на кровать и повернулась к нему, точнее в его сторону. — Я почти в истерике.

— Тогда надо удвоить порцию.

— Мне хочется тебе верить, но я... Я...

— Но ты еще не можешь быть уверена, — подытожил Борн. — Еще больше, чем я сам. — Он протянул ей стакан. — А что ты хочешь от меня услышать? Что я могу тебе рассказать? Что я один из тех, кто входит в армию Карлоса? Что я разгласил какие-то его тайны? И что из того, что я знаю этот способ убийства!

— Прекрати!

— Я постоянно говорю себе это сам — прекрати! Не думай, не пытайся что-то вспоминать, а если вспоминаешь, то прекрати это, как только почувствуешь пустоту. Не заходи в воспоминаниях очень далеко, делай передышки, делай передышки. Одна ложь, один неправильный вывод может вызвать лавину других, таких же ошибочных предположений... — Он повернулся к креслу. — Ты отыскала способ убийства, я тоже кое-что нашел. Я знал это, точно так же как знал про Говарда Леланда. Мне даже не надо ничего читать. — Читать? Что читать?

Борн нагнулся и поднял “Таймс” четырехлетней давности. Журнал был сложен пополам на той странице, где был изображен набросок бородатого человека, все линии лица которого были грубыми и неточными, как бы подчеркивая то, что импозантность его физиономии ничего не даст, и что истинное его лицо так и останется неизвестным. Он протянул Мари журнал и предложил:

— Прочти это. Там где заголовок “Миф или Монстр”, а потом можно будет устроить игру.

— Игру?

— Да. Я прочитал первых два абзаца и не больше, можешь верить мне на слово.

— Хорошо, — Мари посмотрела на него, затем взяла журнал и начала читать:

МИФ ИЛИ МОНСТР “Почти свыше десяти лет имя Карлос произносится шепотом на улицах разных городов: Парижа, Тегерана, Бейрута, Лондона, Каира и Амстердама. Его считают наиболее опасным террористом в том смысле, что его обязательства по поводу убийств лишены всякой политической окраски. Однако, есть конкретные доказательства, что он связан и с такими экстремистскими организациями как ПЛО и Баадер-Менгоф, выступая в роли исполнителя и наставника. Именно часть отдельных террористов из этих организаций помогла хотя бы частично восстановить контуры этой зловещей фигуры. Информаторы выходят из кровавой игры и начинают говорить. Постепенно рассказы о его подвигах, излагаемые в духе Смита или Флеминга, уменьшаются до обычных человеческих размеров и перед нами предстает кровожадный монстр, который торгует контрактами на убийства с ловкостью специалиста по маркетингу, полностью осведомленного о ценах, о спросе и предложениях подпольного рынка.

Его портрет можно начать с предполагаемого имени, такого же необычного, как и специальность его владельца. Ильич Рамирес Санчес. Многие считают, что он сын венесуэльского адвоката, не очень известного, но преданного марксистской идее, который в свое время послал сына на учебу в Россию. Значительная часть этих занятий состояла из уроков шпионской подготовки в специальных лагерях продажных убийц под Новгородом. С этого момента все данные исчезают, портрет увядает, уступая место разговорам и слухам. Согласно им, руководящие лица в Кремле, которые наблюдают за обучающимися у них иностранцами, очень скоро поняли, какого сорта этот ученик, и решили от него избавиться. Это был параноик, помешанный на бессмысленных убийствах. Его должны были отправить в Каракас и порвать все связи с его родственниками и ближайшим окружением. Таким образом, отвергнутый Москвой, и глубоко ненавидящий западное общество, Санчес принялся строить свой собственный мир, в котором видел себя лидером. Чем это лучше, чем роль аполитичного убийцы, обслуживающего широкий круг политиков и философов?

Теперь портрет вновь становится ясней. Говорящий на многих языках, включая родной испанский, так же как русский, французский и английский, Санчес с огромным успехом использовал свое образование в качестве трамплина для совершенствования своих методов. После изгнания его из Москвы, он провел несколько месяцев на Кубе под опекой Че Гевары. Он усовершенствовал свои знания в оружии всех систем. Не было ни одного предмета в этой области, который он не смог бы использовать должным образом даже с закрытыми глазами. Наконец, он был готов, тогда он выбрал Париж местом своего базирования, и к нему стали поступать предложения. Человек предлагал выполнить работу даже тогда, когда другие исполнители даже не смели думать о ее выполнении.

Портрет продолжал тускнеть, как только закончились сведения о его происхождении и тому подобном. Сколько ему лет? Сколько целей он поразил, и сколько приписывают ему напрасно? Корреспонденты, постоянно работающие в Каракасе, не смогли обнаружить ничего похожего на свидетельство о рождении человека по имени Ильич Рамирес Санчес. С другой стороны, сотни и тысячи Санчесов живут в Венесуэле, среди которых есть и Рамиресы, но нет ни единого, имя которого начинается с Ильич. Может оно было добавлено позже? Во всяком случае, возраст его оценивается где-то от 35 до 40 лет. Но точного возраста не знает никто.

ХОЛМ, ПОРОСШИЙ ТРАВОЙ. ЧЕМ ОН БЫЛ ДЛЯ ДАЛЛАСА?

Но один факт остается бесспорным: доходы, полученные от нескольких первых убийств, позволили этому убийце создать организацию, которая могла бы вызвать зависть даже у специалистов по оперативному анализу в компании “Дженерал Моторс”. Казалось, что у этой организации исполнители были везде, и эти хорошо поставленные слухи приводили к очевидным вопросам. Откуда поступали деньги? Кто были эти непосредственные исполнители?

Один из таких слухов, весьма часто являющийся предметом спекуляций, имел место около 13 лет тому назад в Далласе. Несмотря на то, что убийство Джона Ф. Кеннеди обсуждалось множество раз за эти 13 лет, никто не смог достаточно аргументированно объяснить облачко дыма над холмом в трехстах ярдах от автомагистрали. Камера запечатлела его, две полицейские установки даже зарегистрировали характерный звук. Однако, ни стреляных гильз, и никаких следов обнаружено не было, все было чистым. В конце концов и эта единственная информация казалась в то время настолько безотносительной к происходящим событиям, что была похоронена в архивах ФБР и никогда не рассматривалась комиссией Уоррена. Происходила она от К.М. Райта из Северного Далласа, который был допрошен в качестве свидетеля. Его заявление было такого свойства: ближе всех к этому месту, по его словам, был некто Барлэн Билли, но и он был на расстоянии двести ярдов. “Билли”, как это стало известно позже, был известный в Далласе бродяга, который частенько промышлял в районах, посещаемых туристами. Как сообщают наши корреспонденты, интервью Райта никогда не было напечатано. Однако, полтора месяца назад в Тель-Авиве был пойман один из ливанских террористов, который на допросе заявил, кроме всего прочего, что у него имеется исключительная информация относительно убийцы по имени Карлос! Израильские службы направили отчет об этом в Вашингтон, и наши столичные корреспонденты получили из него выдержки.

Заявитель: Карлос был в Далласе в ноябре 1963 года. Он все время находился в тени. Освальд и другие были только его прикрытием.

Вопрос: Какие у вас есть доказательства?

Заявитель: Я слышал, как он сам говорил это. Он находился в зарослях травы сзади небольшого возвышения. Его винтовка была снабжена гильзоуловителем.

Вопрос: Об этом никогда ничего не сообщалось. Почему его не обнаружили?

Заявитель: Возможно, что его и видели, но никто не смог его опознать. Он был одет как старик, в потрепанное пальто, а его обувь была обмотана брезентом, чтобы не оставлять никаких следов. Информация, полученная от террориста, не была ничем подтверждена, но и отбрасывать ее, как несостоятельную, было бы неверно. Тем более, что за этим последовали странные события. Барлэн Билли был найден мертвым от избытка наркотиков, хотя всем было известно, что никаких наркотиков, кроме дешевого вина, он никогда не употреблял.

Был ли Карлос тем человеком, который, как предполагают, находился на травянистом холме? Это неординарное начало для такой неординарной карьеры! Если эта операция была действительно “его”, то сколько миллионов долларов перетекло к нему? Вероятно, вполне достаточно для того, чтобы организовать сеть солдат и информаторов, которая охватывала бы почти весь мир.

Мир имел чересчур много материальных сторон. Карлос становился монстром, причем живым и вполне реальным”

Мари отложила журнал в сторону и осведомилась:

— Что это за игра?

— Ты уже закончила? — Джейсон отвернулся от окна.

— Да.

— Я полагаю, что там был сделан целый ряд заявлений: теории, версии, соотношения.

— Соотношения?

— Если что-то происходит и здесь и там, то между этими событиями обычно начинают искать взаимные соотношения.

— Ты имеешь в виду взаимосвязи, — поправила его Мари.

— Хорошо, пусть будут взаимосвязи. Так вот, все это там есть, не правда ли?

— В той мере, как ты говоришь, да. Это не всегда верно с правовой точки зрения. Тут используется масса спекуляций, слухов и информация из вторых рук.

— Тем не менее, там есть и факты.

— Даты.

— Очень хорошо. Даты. Это очень здорово.

— Так что же это за игра? — повторила она.

— Она называется весьма просто — “ловушка”.

— И кого же надо поймать?

— Меня, — Борн шевельнулся. — Я хочу, чтобы ты задавала мне вопросы. Про все то, что ты смогла прочесть в этой статье. Любая фраза, название города, слухи, отдельные даты... Все что угодно. И слушай мои ответы, мои “слепые” ответы.

— Дорогой мой, но ведь это ничего не доказывает.

— Делай так, как я сказал! — жестко выпалил он.

— Хорошо, — Мари взяла в руки издание “Таймс”. — Бейрут... — начала она.

— Посольство, — произнес Борн. — Руководитель отдела Си-Ай-Эй представлен в качестве атташе. Убийство на улице. 300 тысяч долларов. — Мари посмотрела на него и начала снова:

— Я помню...

— Я не читал! — резко прервал ее Борн. — Продолжай!

Она отвела взгляд и вернулась к журналу.

— Баадер-Менгоф.

— Штутгарт. Регенсбрук. Мюнхен. Два убийства и похищение ребенка...

— Джейсон, что это значит?

— Продолжай, пожалуйста, продолжай.

— Имя “Санчес”.

— Полное имя Ильич Рамирес Санчес. Он же Карлос.

— Почему Ильич?

Борн задумался.

— Не знаю.

— Это не испанское, а русское имя. Может быть, его мать была русской? — Нет... Да. Его мать. Возможно, что это так, но я не уверен.

— Новгород.

— Центр комплексного шпионажа. Подготовка по связи, шифрам и радиочастотным каналам. Санчес весьма образован.

— Джейсон, ты читал это! Ты прочитал здесь! — Я не читал этого! Пожалуйста, продолжай. Она уткнулась в журнал.

— Тегеран.

— 8 убийств. Заказчики разные. Стоимость около двух миллионов долларов. Источник: Северо-Западный советский центр или сектор.

— Париж, — быстро проговорила Мари.

— Все контракты должны были проходить через Париж.

— Какие контракты?

— Контракты... На убийства.

— Чьи убийства? Чьи контракты?

— Санчеса... Карлоса...

— Карлоса? Так ведь же его убийства, его контракты, которые не имеют к тебе никакого отношения.

— Контракты Карлоса, — изумленно произнес он, — не имеют со мной ничего общего...

— Ты только что сам это сказал. Ничего из этого не имеет к тебе никакого отношения.

— Нет, это не так! — неожиданно закричал Борн, вскакивая со стула. — Наши контракты, — более спокойно закончил он.

— Ты сам не понимаешь, что говоришь!

— Я все равно связан с этим невидимыми нитями! Поэтому я и приехал в Париж! — он резко повернулся, подошел к окну и ухватился за раму. — Вот в чем и состоит игра. Теперь мы ищем не ложь, а правду, запомни это! Либо мы найдем ее сами, либо игра все равно обнаружит ее.

— Но это же неправильный эксперимент! Ведь если это напечатано в “Таймс”, то это значит, что это перепечатывают почти все газеты мира. Ты мог все это где-нибудь прочесть!

— Факт состоит в том, что я помню все это.

— Все это ты знаешь только поверхностно. Ты не знаешь ни происхождения Санчеса, ни того, что его отец был адвокатом в Венесуэле. Ты ничего не сказал и о кубинцах. Если бы ты знал что-то еще, то это привело бы к еще более резким спекулятивным заявлениям, наподобие написанным здесь. Но ты ничего подобного сейчас не сказал!

— Что ты имеешь в виду?

— Даллас... Ноябрь 1963 года.

— Кеннеди! — воскликнул Борн.

— Что это значит? Почему Кеннеди?

— То, что там случилось, — Джейсон задумался.

— Ты мог это уже слышать или прочитать где-либо. Я уже который раз говорю тебе об этом. Останови поток необузданных подозрений! Что ты мне хочешь доказать? Что ты — Карлос?

— Бог мой, конечно, нет. Карлос хочет убить меня и, кроме того, я не знаю русского языка. В этом я уверен.

— Тогда в чем же дело?

— А может быть, я один из его окружения! Может быть, это преследование есть просто результат моего предательства!? Может, я украл эти деньги, полученные за контракты там, в Цюрихе!? Как еще можно все это объяснить? — он резко остановился, глядя куда-то в стену над кроватью и почти ничего не видя перед собой. — И почему я так боюсь этого имени!? Почему я никогда раньше не упоминал его!?

Несколько минут прошло в тишине.

— Ты не прав. Если бы все это было так, то почему, получив деньги в Цюрихе, ты все равно направился в Париж? Ты мог бы все там забрать и сбежать! Но ты не сделал этого! Ты вернулся именно туда, где находится берлога этого чудовища. Это не поступок человека, который совершил преступление и в страхе спасается бегством.

— Я приехал в Париж, чтобы узнать правду. — Джейсон подошел к комоду и наполнил стакан. — Есть и еще кое-что... Тредстоун, — продолжил он, как бы защищаясь.

— Сейчас Тредстоун наша общая забота, — задумчиво промолвила Мари. — Бедный Петер, они убили его! Иногда мне кажется, что у нас есть право рассчитаться с этими людьми, хотя по всем правилам их должны искать другие. Но у нас, тем не менее, остается право быть первыми в этом списке! Ты и я! Или мне все это только кажется?

— Ты отлично знаешь, что не кажется!

— Тогда давай сбежим! — внезапно заявила она, почти механически делая шаг к Борну.

— Но мы не сможем этого сделать, мы не сможем жить в постоянном кошмаре окружающей нас неизвестности, — возразил Джейсон.

— Да, ты прав. Я просто погорячилась. Жестокая ирония судьбы, но нам необходимо идти только этой дорогой. Нам нужно собраться с мыслями, чтобы хоть как-то сократить путь к истине.

Комплекс адвокатских контор располагался на бульваре де ла Чепль. Та, в которую они вошли, напоминала скорее зал для проведения научных конференций, чем место, где заключались контракты. Все было расставлено строго по своим местам, стены были заняты книжными полками, чистота и порядок. Сам адвокат, полный достоинства, в эспаньолке, с орлиным носом, который украшало серебряное пенсне, никак не походил на человека, замешанного во взятках или тому подобных вещах. Он даже настаивал на том, чтобы беседа шла на английском, хотя для него это было затруднительным препятствием.

Почти всю беседу вела Мари, оставляя Борну лишь право совещательного голоса. Она кратко и сжато изложила свою точку зрения, настаивая на замене чеков бонами на предъявителя, оплачиваемые в долларах и достоинством от пяти до двадцати тысяч. Ее знание предмета переговоров не осталось незамеченным для адвоката. И когда сомневающийся адвокат решил завершить беседу консультацией у де Амакура, Мари подняла руку.

— Извините меня, но месье Борн настаивает, чтобы месье де Амакур непременно включил дополнительно к бонам и двести тысяч франков наличными. Одна сотня должна быть упакована вместе с бонами, а вторая должна остаться у него. Месье Борн предполагает, что эта сотня должна быть разделена следующим образом: 75 тысяч франков для месье де Амакура и 25 тысяч для вас, месье. Он считает, что это вполне достаточный взнос за те дополнительные хлопоты, которые он вам доставил. Не нужно говорить, что это не требует никаких дополнительных записей в документах.

Сомнение и нерешительность мгновенно исчезли с лица адвоката после этого предложения. Все необходимые приготовления были немедленно выполнены в соответствии с необычными — но совершенно понятными — пожеланиями месье Борна и его уважаемого консультанта. Кожаный атташе-кейс был уже приготовлен месье Борном для бон и наличных, он будет доставлен вооруженным курьером, который выехав из банка в половине третьего, в три должен быть у Понт-Ньюф. Важный клиент должен будет идентифицировать себя по маленькому куску кожи, вырезанному с крышки чемоданчика, и который точно ляжет на отведенное ему место. Дополнением к этому должны быть слова: “Герр Кониг шлет привет из Цюриха”.

Наконец, все детали были улажены, кроме одной, которая осталась у консультанта месье Борна.

— Мы полностью осознаем, что указания “фише” должны выполняться и уверены в том, что месье де Амакур так и поступит, — произнесла Мари Сен-Жак. — Однако, мы великолепно осознаем, что некоторая задержка будет весьма выгодна для месье Борна, и он будет рад ей. Если ее не будет, то я, как свидетель всего здесь происходящего могу сообщить это, анонимно, конечно, Международной банковской комиссии. Я думаю, что в этом не будет необходимости, так как наши услуги весьма щедро оплачены, не так ли, месье?

— О да, мадам! В банковских и судебных делах... Разумеется, задержка всегда жизненно необходима. Вам не о чем беспокоиться.

— Знаю, — проронила Мари.

Борн проверил глушитель и убедился, что на нем нет следов пыли или смазки. Он сделал еще один полный оборот, вытащил магазин и проверил патроны. Их осталось шесть. Сейчас он был готов. Борн пристроил оружие за поясом и застегнул пиджак.

Мари не видела его манипуляций с пистолетом. Она сидела на кровати боком к нему и разговаривала с Дэнисом Корбельером, канадским атташе. Дым от сигареты в пепельнице поднимался рядом с ее записной книжкой, куда она записывала информацию. Когда Дэнис закончил свое сообщение, она поблагодарила его и положила трубку, не в состоянии произнести хотя бы слово. Карандаш по-прежнему находился в ее руке.

— Он ничего не знает про Петера, — наконец, произнесла она, поворачиваясь к Борну. — Это очень странно.

— Да, очень, — согласился Джейсон. — Я думаю, что он был бы одним из первых, кому это было бы положено знать. Ты говорила, что они просматривали его телефонную книжку. Он ведь звонил Корбельеру в Париж. Ты считаешь, что кто-то этим управляет?

— Я не могу даже допустить такой мысли. Я думаю о газетах, службе известий на радио и прочем. Петер был... Был найден 18 часов назад и, насколько я понимаю, был достаточно крупной фигурой в правительственном аппарате. Его смерть была новостью сама по себе, не говоря уже об убийстве... Однако, сообщений об этом еще не было.

— Позвони в Оттаву ночью и узнай почему.

— Так я и сделаю.

— А что сообщил тебе Корбельер?

— Сейчас, — Мари взяла телефон и поставила его на место, и лишь после этого всмотрелась в записную книжку. — Номер машины возле банка остался неизвестным. Эту машину наняли на имя Жан-Пьер Лароша...

— Джон Смит, — прервал ее Джейсон.

— Именно так. Гораздо больше повезло с телефонным номером, который сообщил тебе де Амакур, будучи уверенным, что тебе это не поможет. Все оказалось гораздо проще.

— Что именно?

— Весьма странно, но номер принадлежит частной линии дома моделей на Сен-Оноре ле Классик.

— Дом моделей? Ты имеешь в виду студию?

— Я думаю, что это возможно, но скорее всего это магазин элегантной одежды, подобно дому Диора. В профессиональном мире, как сказал Корбельер, он известен как дом Рене Бержерон.

— Кто?

— Рене Бержерон, модельер. Он был достаточно известен уже несколько лет назад. Я знаю о нем потому, что моя молодая подружка дома, в Канаде, частенько копирует его модели.

— У тебя есть адрес?

Мари кивнула.

— Почему же Корбельер ничего не знает про Петера? Почему об этом не знает никто?

— Может быть, ты узнаешь все, когда позвонишь в Оттаву? Возможно, что это обыкновенная задержка с сообщением. Слишком рано для утренних газет здесь, в Париже. Я куплю вечерние газеты, — Борн подошел к вешалке, чтобы взять пальто. — Я хочу сначала проехать к банку, а потом буду следовать за курьером до моста Понт-Ньюф. — Он надел пальто, уверенный, что Мари не слушает его. — Ты случайно не знаешь, эти парни носят униформу?

— Кто?

— Банковские курьеры.

— Это могла быть задержка для газет, а не для радио.

— Прости, пожалуйста, что ты сказала?

— Разница во времени... Газеты могли и не успеть напечатать это, но как с телетайпами и с радио? Ведь в посольствах имеются телетайпы, и они бы узнали об этом. Нет, об этом просто не сообщалось, Джейсон.

— Ты будешь звонить ночью, а я сейчас ухожу.

— Ты спросил про курьеров, носят ли они униформу?

— Мне было интересно.

— Чаще всего носят. Они также используют бронированные машины, но это лишь в состоянии опасения за груз, то есть в особых случаях. Если будет использоваться подобный автомобиль, то он будет припаркован за квартал до моста, а курьер пойдет пешком.

— Вот я слушаю тебя и никак не могу сообразить, в чем тут дело. Почему?

— Чтобы автомобиль не могли проследить. Ты не передумал и не хочешь взять меня с собой?

— Нет.

— Поверь мне, ничего ужасного случиться не должно. Эти двое жуликов не осмелятся на обман.

— Тем более, тебе там делать нечего.

— Издеваешься?

— Я очень спешу.

— Я знаю, что без меня ты доедешь быстрее, — она встала и подошла к нему. Обняв его, Мари неожиданно почувствовала оружие. — Ты все же опасаешься?

— Обыкновенная предосторожность, — он улыбнулся, дотронувшись до ее подбородка. — Огромная куча денег. Этого нам должно хватить надолго.

— Мне нравится, когда ты так говоришь.

— Про деньги?

— Нет, про нас, — Мари нахмурилась. — Необходимо абонировать сейф. Нельзя дрожать за деньги, храня их в номере отеля. Ты должен сделать это по дороге.

— Мы сделаем это завтра, — он направился к двери. — Пока меня не будет, разыщи ле Классик в телефонной книге, набери их обычный номер и узнай, когда они открываются. — Он быстро вышел.

Борн сидел в такси, наблюдая за входом в банк через боковое стекло. Машина стояла, но двигатель работал, что было непременным условием пассажира, подкрепленное пятидесятифранковой купюрой, которую получил водитель в качестве аванса. Бронированный автомобиль с антенной стоял впереди такси. Через пуленепробиваемое стекло Борн заметил, что внутри кабины зажглись две красные точки: знак включения охранной сигнализации. Он подался вперед, стараясь разглядеть человека в униформе, вышедшего из автомобиля по направлению к банку. Человек не походил на тот тип хорошо одетых людей, посетивших вчера банк де Вали перед его встречей с де Амакуром.

Через 15 минут курьер вышел из банка. В левой руке он держал кожаный атташе-кейс, а его правая рука лежала на расстегнутой кобуре. Наконец, бронированный автомобиль выехал на проезжую часть улицы Мадлен. Борн тронул водителя за плечо.

— Поезжай за этим фургоном, но держись от него на расстоянии двух-трех машин, — произнес он по-французски.

Водитель повернулся, на его лице был написан неприкрытый испуг. — Вы сели не в ту машину, месье. Забирайте свои деньги назад, я не желаю неприятностей с законом.

— Я из страхового отдела этой компании, идиот! Это спецпересылка, а мы весьма заинтересованы, чтобы в таких случаях не возникало непредвиденных случайностей.

— Прошу прощения, месье, мы их не потеряем, — водитель выехал по диагонали на середину проезжей части.

Банковский автомобиль завернул к Сене, направляясь в район моста Понт-Ньюф. Затем за три или четыре квартала от моста он съехал к обочине и остановился, как будто курьер решил, что до встречи есть еще лишнее время. По расчетам Борна этого не должно было быть, так как время подходило к трем, и за оставшиеся несколько минут пройти расстояние до моста можно было бы и не успеть.

“Так почему он остановился? Почему?”

Дорога? Боже мой, конечно, дорога! Эти вечные пробки!

— Остановись здесь и съезжай на боковую полосу, быстро! — приказал он водителю.

— В чем дело, месье?

— Ты очень везучий человек. Моя компания заплатит тебе еще лишнюю сотню франков, если ты просто подойдешь к окну этого фургона и скажешь водителю несколько слов. Ты хочешь получить эту сотню?

— Я должен подойти к окну? Что это должно означать, месье?

— Между нами говоря, мы просто проверяем его, он новичок. Так ты хочешь заработать или нет?

— Я должен сказать ему всего несколько слов?

— Да, и это все. Пять секунд, и ты можешь сматываться отсюда на своей колымаге.

— И никаких неприятностей? Я бы очень этого не хотел.

— Наша фирма одна из наиболее респектабельных во Франции. Наши фургоны ты можешь видеть повсюду.

— Я не знаю, месье...

— Тогда забудь обо всем! — Борн потянулся к дверной ручке.

— Что за слова я должен сказать?

Борн достал сотню франков. — Только эти: “Герр Кониг. Привет из Цюриха”. Запомнишь?

— “Кониг. Привет из Цюриха”. Что здесь запоминать!

— Ладно, тогда иди, я буду сзади тебя.

— Вы сзади меня?

— Точно.

Они быстро подошли к фургону между рядами машин. “Этот фургон может быть ловушкой Карлоса”, — подумал Борн.

Убийца мог найти кого-то и среди курьеров. Место встречи, переданное по радио, могло принести кому-то огромную сумму денег. “Борн. Понт-Ньюф”. Так просто. Этот курьер лучше всего выполнит задачу, чем посылка нескольких боевиков в район моста. Парижские улицы постоянно забиты транспортом, так что опоздать куда-либо ничего не стоит. Джейсон остановил водителя и протянул ему две бумажки по двести франков. Глаза шофера округлились.

— Месье?

— Моя компания хочет проявить щедрость к своим добровольным помощникам. Этот человек должен быть приучен к дисциплине. После того, как ты скажешь те слова, просто добавь, что в твоем такси есть человек, который хочет его видеть. Ты можешь это сказать?

Взгляд водителя переместился на деньги.

— Что здесь трудного? — он взял деньги и направился дальше.

В конце своего пути к фургону Джейсон прижался к стальной стене, чтобы не было видно его правую руку, спрятанную под пальто, которая сжимала рукоятку пистолета. Водитель приблизился к окну и постучал по стеклу.

— Эй, там внутри! Герр Кониг! Привет из Цюриха! — прокричал он, как сумасшедший.

Стекло чуть опустилось.

— В чем дело? Вы же должны быть на мосту Понт-Ньюф, месье?

Водитель такси не был совсем законченным идиотом. Сейчас у него возникло страшное желание сбежать отсюда как можно поскорее.

— Не я болван! — завопил он чуть ли не на всю улицу, запруженную машинами. — Я говорю лишь то, что мне велели передать! Расписание изменилось. Здесь есть человек, который говорит, что должен потолковать с тобой!

— Скажи ему, чтобы он поторопился, — произнес Джейсон, держа последнюю пятидесятифранковую купюру в руке и стараясь, чтобы его не было видно из окна.

Водитель взглянул на деньги, потом на курьера.

— Поторопись, приятель! Если ты не выполнишь его указаний, то можешь потерять работу!

— А теперь уходи отсюда! — шепнул Борн водителю.

Тот повернулся и поспешил назад, схватив по пути 50 франков. Борн не оставлял своего места, внезапно встревоженный тем, что он услышал сквозь сплошную какофонию сигналов и шума работающих двигателей, наполнявших улицу. Внутри фургона слышались голоса, это был не один человек, разговаривающий по радио, это разговаривали двое, переходя на крик. Курьер был не один, с ним был еще кто-то.

— Это были те самые слова! Ты слышал их?

— Он “сам” должен был подойти к тебе и показать себя.

— Мало ли что он должен. Он должен еще показать кусок кожи, подходящий по размеру к вырванному куску из чемодана! И он должен сделать все это среди улицы!

— Не нравится мне это!

— Ты заплатил мне за помощь, чтобы ваши люди смогли найти того, кого ищут. Но я не собирался потерять свою работу! Я выхожу!

— Это должно быть у моста!

— Поцелуй меня в задницу, приятель!

По стальному полу послышался тяжелый звук шагов. — Я иду с тобой!

Дверная панель открылась. Джейсон нырнул за нее, все еще держа руку под пальто.

Курьер остановился на металлической подножке, держа кейс в левой руке. Борн был уже готов к дальнейшему. В тот момент, когда курьер был уже на улице, он изо всех сил толкнул стальную дверь в сторону второго человека, ударяя его по руке и плечу. Незнакомец потерял равновесие и с криком отскочил внутрь. Джейсон закричал, обращаясь к курьеру и протягивая ему кусок кожи, зажатый в свободной руке.

— Я — Борн! Вот здесь кусок кожи от крышки! Ты должен держать оружие в кобуре, или потеряешь не только работу, но и жизнь!

— Я никому не хотел вреда, месье! Они просто хотели вас разыскать! У них не было никаких планов захватить вас, даю вам слово, месье!

Внезапно дверь распахнулась. Джейсон вновь толкнул ее плечом, а затем отпустил, чтобы увидеть физиономию одного из солдат Карлоса. Его рука по-прежнему сжимала оружие. И в этот же миг он заметил черный зрачок ствола, направленный в его сторону. Когда раздался выстрел, он уже успел отскочить в сторону с силой толкнув стальную дверь. Он услышал резкий удар металла о металл, видимо, оружие выпало из руки стрелявшего. Борн выхватил свой пистолет из-за пояса и отпустил дверь, падая но колени.

Это был человек из Цюриха, которого звали Иоганн и которого привезли в Париж для опознания. Борн без промедления произвел два выстрела. Несостоявшийся убийца свалился на пол с простреленной головой.

“Курьер! Атташе-кейс!”

Банковский курьер держал в руке оружие, призывая окружающих на помощь. Джейсон быстро поднялся и вырвал оружие из рук курьера, схватив затем кейс.

— Никакого вреда, говоришь!? — зарычал Борн. — Давай сюда кейс, паскуда!

Борн забросил пистолет курьера под машину, распрямился и исчез в толпе. Он бежал, не разбирая дороги, стараясь не сбиться с пути в этом лабиринте, в конце которого теперь становилось светлее. Полуденное солнце ярко било лучами в его глаза, когда он несся по лабиринту.

Глава 5

— Все на месте, — вздохнула Мари. Она уже проверила сертификаты по их номинальному значению, а также пачки франков, разложенных на столе. — Я же говорила тебе, что все будет в порядке.

— Да, но порядка-то как раз и не получилось.

— Что?

— Человек по имени Иоганн, один из тех, кто был в Цюрихе... Правда, теперь он мертв. Мне пришлось пристрелить его.

— О!!!

Борн рассказал ей все по порядку.

— Они рассчитывали на Понт-Ньюф, — апатично закончил он.

— О, боже! Они могут появляться, где угодно!

— Но они не знают, где могу оказаться я! — тонко заметил Борн, изучая в зеркале свое отражение. — И самое последнее место, где они не ожидают меня встретить, если они вообще знают, что мне известно о нем, это дом моделей на Сен-Оноре.

— Ле-Классик?

— Совершенно верно. Ты звонила туда?

— Да, но это безумие!

— Почему? — он отвернулся от зеркала. — Подумай сама. Двадцать минут назад их ловушка не сработала. Сейчас они пребывают в растерянности, которая, к сожалению, долго не продлится.

— Кто-то может опознать тебя?

— Кто? Они специально привезли человека их Цюриха, но теперь его нет. Они не уверены даже в том, как я могу выглядеть.

— А курьер? Они ведь доберутся и до него! Он же видел тебя!

— Несколько ближайших часов он будет разбираться с полицией.

— Де Амакур... Юрист...

— Я полагаю, что они уже на полпути в Нормандию или Марсель или, при везении, уже за пределами страны.

— Предположим, что их поймают.

— Предположим, что? Не думаешь ли ты, что Карлос будет ставить ловушки по всему миру? Нет, этого делать он не станет.

— Джейсон, я ужасно боюсь.

— Я тоже, но не опознания, — Борн вернулся к зеркалу. — Я ведь похож на хамелеона, искусственно созданного кем-то, кто использовал весьма гибкий шаблон для достижения определенных целей. Каких именно, вот это я и хочу узнать: кто я и что было со мной. Благодарю тебя за адрес, вероятно, что там кто-то может знать правду... Хотя бы один человек, в котором я так нуждаюсь.

— Я не смогу остановить тебя, но ради бога, будь осторожен. Если они опознают тебя, то наверняка убьют.

— Там они этого делать не станут, в противном случае это будет потерей для их дальнейших гнусных делишек. Не забывай, что это Париж.

— А что потом?

— Я проделаю то же самое, что и с де Амакуром. Подожду в сторонке, пока не смогу поговорить с ним наедине.

— Ты позвонишь?

— Постараюсь.

— Мне будет очень тяжело находиться в неизвестности.

— А ты не жди. Ты можешь где-нибудь снять сейф?

— Банки уже закрыты.

— Тогда можно использовать большой отель. У них должны быть сейфы.

— Но для этого необходимо снять номер.

— Сними. Например, у “Короля Георга”. Оставь там чемодан и возвращайся сюда.

Мари согласно кивнула.

— Это хоть как-то отвлечет меня.

— После этого ты можешь еще раз позвонить в Оттаву. Узнай, что там случилось.

— Я обязательно туда позвоню.

Джейсон подошел к столику и взял несколько банкнот по пять тысяч франков. — Я думаю, что проще всего подкупить нужного человека. Может быть, этого и не придется делать, но всякое бывает.

— Все может быть, — согласилась Мари и добавила на одном дыхании: — Ты помнишь, что только что сказал? Ты непроизвольно произнес название отеля.

— Помню, — он повернулся и взглянул на Мари. — Я бывал тут раньше, множество раз. Но я не останавливался в том отеле. Чаще всего я выбирал малоизвестные улочки, которые трудно разыскать даже таксисту.

Наступила минутная тишина, наэлектризованная ужасом.

— Возвращайся ко мне, что бы ни случилось. Возвращайся... Освещение салона было мягким и драматически-загадочным. На прилавках, отделанных черным бархатом, были разложены драгоценности. Отделка дополнялась зеленым и красным шелком, который подчеркивал строгий блеск камней, оправленных в золото и серебро. Ле Классик был по сути дела небольшим, хорошо обставленным магазином, расположенном в достаточно дорогом районе Парижа.

Джейсон бродил между прилавками и манекенами, которые представляли самые последние модели сезона, оценивая товары и изучая обстановку. Иногда его охватывало раздражение от этой затеи найти что-нибудь в центре, который использовал Карлос, скорее всего для связи. Он взглянул наверх, где над широкой лестницей, покрытой ковром, было устроено нечто вроде балкона. Скорее всего, там находились служебные помещения. Если и был здесь телефон, номер которого был внесен в “фише” продажным чиновником в Цюрихе, то он мог быть лишь там.

Все вокруг было спокойным. Мужчины и женщины много беседовали, проходя по лестнице, и на их лицах не отразились события последних часов. Борн все еще ожидал “чего-то”. Это не означало, что он должен был увидеть полный хаос, испуганные лица и озабоченные глаза. Но человек должен был быть. Он не только общался с Карлосом, но и привел в действие трех убийц, которые посетили банк на улице Мадлен. Женщина... Де Амакур разговаривал с женщиной.

И он увидел ее. Это должна была быть только она и никто другой. На полпути к лестнице, высокая властная женщина, лицо которой благодаря возрасту и косметике представляло одну лишь холодную маску, разговаривала с молоденькой продавщицей, которая протягивала ей на подпись торговый журнал. В ее глазах было присутствие какого-то спокойствия, порожденного излишней осведомленностью. Пожалуй, подобное выражение он видел в глазах человека, носившего золотые очки.

“Инстинкт”... Это был его объект. Теперь оставалось найти способ, как до него добраться. Предстояло исполнить довольно сложный бальный танец, наподобие паваны, первые движения которого были очень медленными и утонченными, но зато гарантировали соответствующий интерес. Она должна придти к нему сама. Следующие несколько минут были самыми удивительными в его превращениях. Он интуитивно выбрал определенную роль, но внутри себя осознавал, насколько она противоречит его характеру. И если несколькими минутами раньше он просто разглядывал выставленные модели, чтобы иметь возможность понаблюдать за обстановкой, то сейчас он приступил к форменной инспекции товара. Он снимал каждую модель с вешалки и подносил к свету, изучая стежки, обработку петель, фактуру материала, кнопки, пуговицы, отделку воротничков и манжет. Он был настоящим ценителем швейного мастерства и опытным покупателем, который точно знал, что ему надо, и игнорировал то, к чему не было интереса. На этот раз он показал себя на высоте профессионализма. Единственный предмет, который он оставлял без внимания, был указатель цен. Очевидно, они не представляли для него интереса. Этот факт не остался незамеченным той самой властной женщиной, которая смотрела на него поверх продавщицы. Продавщица приблизилась к нему и предложила свою помощь. Борн вежливо улыбнулся и заявил, что всегда предпочитает выбирать сам. Через 30 секунд он находился уже возле трех манекенов, на которых были представлены самые роскошные модели, которые только можно было отыскать в Ле Классик. Его брови изогнулись, губы приняли выражение полного удовлетворения и восторга. Краем глаза он покосился на женщину. Та уже что-то сказала продавщице, ранее подходившей к нему. Продавщица сделала неопределенные движения плечиками, как бы в недоумении.

Борн стоял, подбоченясь, потирая свободной рукой щеку, его дыхание прерывалось, когда он переводил взгляд с одной модели на другую. А потенциальный покупатель в такой ситуации, который не обращает внимание на цены, должен получить надлежащий совет. Ему просто необходим кто-то, кто поможет в такой затруднительной ситуации. Царственная женщина поправила прическу и направилась к нему вдоль прохода на помощь. Первая стадия паваны завершилась, начинался гавот.

— Я вижу, месье, вы не можете оторваться от наших последних образцов, — произнесла она по-английски, использование которого выдавало в ней опытного наблюдателя.

— Должен признаться, что это так! — воскликнул Джейсон. — Вы собрали здесь интереснейшую коллекцию, — добавил он по-французски.

— О, месье знает французский?

— Немного.

— Вы американец?

— Я редко бываю в Штатах. Так вы говорите, что все модели сделаны одним мастером?

— О да, месье! Мы заключили с ним специальный контракт. Я уверена, что вы слышали о нем. Его зовут Рене Бержерон.

Джейсон нахмурился.

— Да. Весьма респектабельный человек, но он так и не сделал серьезного прорыва, или это ему все-таки удалось?

— Ему удалось достичь приличных вершин. Он неизбежно должен прийти к успеху, так как его репутация растет с каждым днем. Несколько лет подряд он работал на Сен-Лоре, а затем и на других известных знаменитостей в мире мод. Многие из низ считают, что он способен не только раскраивать ткани, если вы понимаете, о чем идет речь.

— Это не трудно увидеть на ваших стендах.

— И как эти кастрированные коты пытались втоптать его в жирную грязь! Это просто возмутительно! И все потому, что он обожает женщин. Он всегда льстит им и не старается надеть на них маску маленьких детей. Вы меня понимаете?

— Абсолютно, мадам.

— В один прекрасный день он станет всемирно известным, и они не смогут дотронуться до шва на его моделях. Так что любуйтесь этими моделями, месье, как на творения будущего великого мастера.

— Вы весьма убедительны, мадам. Я беру все три образца. Полагаю, что все они двенадцатого размера?

— Разумеется, месье, но было бы намного лучше подогнать их по фигуре. — Я боюсь, что этого сейчас сделать не удастся, но я уверен, что в Кар-Ферра найдется приличный модельер, который сможет это сделать.

— Конечно, месье, — очень быстро согласилась она.

— И вот еще что... — Борн задумался. — Пока я здесь, подберите мне еще несколько образцов такого же направления, чтобы они отличались друг от друга цветом, покроем, но были такими же изящными и вызывали чувство новизны. У меня был тяжелый перелет с Багамских островов и я чуть устал. Поэтому я хочу, чтобы вы мне помогли.

— Не хотите ли присесть, месье?

— Говоря попросту, я бы не отказался и выпить.

— Это нетрудно устроить, месье. Как вы предпочитаете оплатить покупки?

— Наличными, я думаю, будет проще всего, — проговорил он, отлично зная, что обмен товаров на твердую валюту весьма привлекателен для управляющих, а особенно для управляющего таким магазином, как ле Классик. Женщина выглядела довольной его предложением. — Чеки и счета похожи на следы в лесу, не так ли? — добавил он после некоторого раздумья.

— Вы очень мужественный, мудрый и предусмотрительный человек, месье, — жесткая улыбка тронула маску, не затрагивая лицо и глаза.

— Я что касается выпивки, месье, то не желаете ли пройти в мой кабинет? Там всегда тихо и спокойно. Вы сможете там немного расслабиться, а я тем временем принесу вам образцы для выбора нужных моделей.

— Прекрасно!

— А как относительно диапазона их цен?

— Цены не имеют значения, мадам.

— Меня зовут Жакелина Лавьер, месье. Я являюсь управляющей и партнером ле Классик.

— Весьма тронут, мадам, — Борн пожал ее протянутую руку, не называя имени. Одно из них он мог бы назвать, но не в таком относительно людном месте и не в этот момент. Во всяком случае, его внутренний голос подсказал ему именно это. Кроме того, он являлся богатым клиентом, который еще только собирается заплатить, но еще не заплатил.

— Это ваш кабинет? Мой находиться в нескольких тысячах миль отсюда.

— Пожалуйста сюда, месье, — жесткая улыбка появилась еще раз, ломая маску лица. Она указала рукой в сторону лестницы.

Подобная легкость в первом акте этого импровизированного танца и беспокоила, и изумляла Джейсона. Он был убежден, что идущая рядом с ним женщина, выполняет достаточно важные функции по передаче письменных и устных приказов, несущих смерть. Все это закончилось час назад перестрелкой. Приказы отдавались невидимым человеком, который признавал только два их результата — повиновение или смерть. Но на ее лице не было даже малейших признаков волнения: ни пряди волос, нарушенной нервными пальцами, ни бледности покрытого косметикой лица, говорящей о внутреннем страхе.

Однако не было еще кого-то в ле Классик, кто занимал бы столь высокое положение, обеспечивающего наличие отдельного телефона и кабинета. Часть уравнения пока отсутствовала... Говоря о том, что другая интуитивно подтверждалась. Он сам обязан найти недостающие ответы. Хамелеон был заброшен во вражеский лагерь, убежденный, что его никто не опознает. Он был человеком пробирающимся через неизведанные джунгли, инстинктивно определяющим свой путь и отыскивающим места, где могли быть расставлены ловушки и зная способы, как избежать их. Хамелеон был профессионалом высокого полета.

Они подошли к лестнице и начали подниматься. Справа внизу располагался небольшой телефонный узел. Оператор, мужчина средних лет, одетый в строгий костюм, что-то тихо шептал в микрофон. Борн остановился на седьмой ступени. Теперь он видел человека в профиль: часть головы, редкие седые волосы и то, как они охватывали ухо. Он видел этого человека прежде! Но где? в прошлом... В прошлом, поглощенным мраком беспамятства, но где изредка вспыхивали светлые зарницы. Взрывы, дым, сильные порывы ветра, сменяющиеся напряженной тишиной. Что это было? Где это было? Почему боль снова пронзила его, начиная с глаз? Седоволосый начал поворачиваться в кресле. Джейсон мгновенно отвернулся, прежде чем их взгляды могли встретиться.

— Я вижу, месье, вы обратили внимание на наш уникальный коммутатор, промолвила мадам Лавьер. — Эта оригинальность, по нашему мнению, выгодно отличает ле Классик от других магазинов в этом районе.

— Как это понимать? — осведомился Борн, продолжая подниматься по лестнице.

— Когда клиенты звонят сюда, то им отвечает не обычный женский голос, а хорошо поставленный мужской баритон производит неотразимое впечатление. Кроме того, он имеет под руками всю необходимую информацию.

— Прекрасный ход!

— Другие мужчины тоже так считают. Особенно, когда они обсуждают по телефону вопросы об оплате. Они предпочитают строго конфиденциальную беседу. В наших лесах не охотников, месье.

Наконец, они добрались до просторного кабинета мадам Лавьер. Все пространство было заполнено рисунками, фотографиями моделей и манекенщиц, которые перемещались с фотографиями очень красивых и очень богатых людей, сфотографированных во время отдыха в самых экзотических местах Европы. Сам воздух был пропитан косметикой и шармом.

— Садитесь, месье, — ему была предложена коллекция бутылок, из которой он выбрал бренди. — Я хочу попытаться завербовать самого Рене, если только найду его.

— Кто будет возражать, но не я. Весьма любезно с вашей стороны и я думаю, что ваш выбор будет превосходным. У меня инстинкт относительно вкуса, а ваш — весь в этом кабинете. И он вполне меня устраивает.

“Кем был тот человек за коммутатором? Где я мог его видеть?”

— Вы так великодушны, месье.

— Только тогда, когда этому есть гарантии, — заметил Борн, продолжая стоять. — Я хочу повнимательней рассмотреть эти фотографии. Вижу целый ряд знакомых, если не друзей. Многие из них прошли через багамские пляжи и не раз.

— Уверена, что это так, — согласилась она. — Я не буду долго отсутствовать, месье.

“Конечно она не будет, — подумал Борн, когда старший партнер ле Классик удалилась из кабинета. — Мадам Лавьер не приходится думать об отдыхе, она должна вернуться как можно скорее и принести с собой наиболее экстравагантные вещи. Поэтому, если в комнате есть что-то, что может пролить свет на ее посредничество с Карлосом, или на ее участие в проведении некоторых операций, оно должно быть найдено очень быстро. И если это здесь, то оно либо на столе, либо где-то поблизости от него”. Джейсон обошел величественное кресло со стороны стены, как бы отдавая дань фотографиям, но продолжая внимательно разглядывать стол. Там находились многочисленные счета, списки, письма и распоряжения, многие из которых сопровождались подписью мадам Лавьер. Адресная книга была раскрыта на странице с четырьмя именами. Он приблизился, чтобы получше их разглядеть. Каждая запись представляла какую-нибудь компанию, с которой производились деловые расчеты. Он попытался запомнить каждую компанию, каждый телефон. Борн уже собирался еще раз повторить их про себя, как его глаза наткнулись на край индексной карточки. Это был только край, вся она была под стоящим тут же телефоном. И было еще что-то, тусклое едва различимое. Кусок прозрачной ленты, наложенный вдоль края карточки, прикрепляющей ее к столу. Сама лента была относительно новой, недавно приклеенной поверх толстой бумаги. Она была чистая, без загнутых и рваных краев. “Инстинкт...”

Борн приподнял телефон, чтобы чуть отодвинуть его. В этот же миг раздался звонок и его вибрация резко ударила Джейсона в руку. Он поставил его на стол и отсутствующий взгляд его обежал кабинет. В этот же момент в кабинет вошел мужчина в рубашке без пиджака. Он остановился, внимательно уставившись на Борна. Его взгляд был настороженным, но скрытым. Телефон зазвонил второй раз. Человек быстро подошел к столу и снял трубку.

— Хэлло? — стояла тишина, пока он слушал, опустив голову и сконцентрировавшись на разговоре. Он был среднего возраста с напряженным лицом, отлично развитой мускулатурой и хорошо загоревшей кожей, цвет которой свидетельствовал о том, что этот загар накапливался годами. Положив трубку, он снова посмотрел на Борна.

— А где Жакелина? — поинтересовался он по-французски.

— Немного медленнее, пожалуйста, — ответил Джейсон, используя английский. — Мой французский не очень-то хорош.

— Извините! — воскликнул бронзовый человек. — Я разыскиваю мадам Лавьер.

— Хозяйку?

— Где она?

— Истощает мои капиталы, — Джейсон улыбнулся и поднес стакан ко рту. — О... А кто вы такой, месье?

— А вы?

Человек продолжал изучать Борна.

— Рене Бержерон.

— О, мой бог! — воскликнул Джейсон. — Она как раз направилась разыскивать вас. Вы чудесный человек, мистер Бержерон. Она сказала, что я должен смотреть на ваши модели, как на работу выдающегося мастера, еще не достигшего настоящих высот. — Борн снова улыбнулся. — Именно вы причина того, что я собираюсь телеграфировать на Багамы о переводе приличной суммы денег. — Вы очень приятный человек, месье. И я должен извиниться за свое вторжение.

— Гораздо лучше, что это вы ответили на телефонный звонок, а не я. Меня бы неправильно поняли.

— Покупатели, поставщики — все они полные идиоты. С кем имею честь разговаривать, месье?

— Бриггс, — буркнул Джейсон, не имея ни малейшего понятия, откуда пришло ему на ум это имя, и несколько изумленный этим обстоятельством. — Чарльз Бриггс...

— Приятно с вами познакомиться! — Бержерон протянул руку. Пожатие было крепким. — Вы сказали, что Жакелина ищет меня?

— Мне так показалось, хотя я не уверен.

— Я разыщу ее, — Бержерон быстро вышел.

Борн мигом подскочил к столу, не отводя глаз от двери, и протянул руку к телефону. Затем небрежно отодвинул его в сторону, освобождая индексную карточку. На ней было записано два телефонных номера. Первый был для связи с Цюрихом, второй, очевидно, парижский.

“Инстинкт...”

Он оказался прав. Кусок прозрачной ленты был единственным знаком, в котором он нуждался. Внимательно изучив номера, запоминая их, он поставил телефон на место и отошел от стола. Через несколько секунд в аккуратный кабинет влетела мадам Лавьер с полудюжиной платьев, переброшенных через руку.

— Я встретила на лестнице Рене, и он вполне одобрил мой выбор. Он сообщил мне, что ваше имя Бриггс, месье.

— Я должен был сам вам представиться, — криво улыбнулся Борн, уловив в ее голосе недовольство. — Но мне кажется, вы не спрашивали об этом.

— Может быть... “Следы в лесу”, месье. Я принесла вам целый карнавал! — она аккуратно разложила платья на стульях. — Я искренне убеждена, что это наилучшие образцы, которые продал нам Рене.

— Продал вам? — удивился Джейсон. — Так он здесь не работает?

— Обыкновенная игра слов. Его студия в конце коридора, но это святое место. Даже я дрожу, когда мне приходится туда входить.

— Платья великолепны! — воскликнул Борн, переходя от модели к модели. — Но я не хочу заваливать ее платьями. Надо лишь слегка задобрить ее, чтобы восстановить мир, — добавил он, указывая на три платья. — Я возьму эти.

— Прекрасный выбор, месье Бриггс!

— Упакуйте их, если не трудно.

— Конечно, месье. Вашей подруге очень повезло.

— Она хороша в компании, но сущий ребенок, причем весьма избалованный ребенок. К сожалению, я долго отсутствовал по делам, и чтобы компенсировать недостаток внимания, я хочу привести ей вот это. Это поможет восстановить мир! — улыбнулся он, доставая бумажник.

— Одна из наших продавщиц подсчитает все вместе, месье, — мадам Лавьер нажала кнопку внутренней связи.

Борн внимательно наблюдал за ней, готовый прокомментировать ответ Бержерона на звонок, если женщина заметит небольшое смещение телефона со своего места. Но она продолжала разговор с продавщицей по внутренней связи.

— Еще бренди, месье? — осведомилась она, закончив разговор.

— С большим удовольствием, мадам, — Борн протянул стакан. Мадам Лавьер взяла его и подошла к бару. Джейсон понимал, что время осуществления его планов еще не наступило. Оно подойдет очень скоро, когда он будет расплачиваться, но не сейчас. А сейчас, тем не менее, он может продолжить строительство фундамента отношений с управляющей ле Классик.

— Этот модельер Бержерон, по вашим словам, заключил с вами особый контракт?

Она повернулась со стаканом в руке.

— О, да. У нас весьма тесный круг. Мы работаем почти как одна семья. Джейсон взял протянутый ею стакан, кивнул в знак благодарности и сел в кресло перед столом.

— Весьма конструктивный подход, — многозначительно проговорил Борн.

В этот момент вошла та самая продавщица, с которой он разговаривал в торговом зале. В ее руке находился журнал.

— Какова общая сумма, мадам? — обратился он к Лавьер.

— Около 30 тысяч франков, месье, — ответила она, наблюдая за его реакцией с выражением большой хищной птицы.

Но ничего такого не произошло. Джейсон спокойно вынул из бумажника шесть банкнот по пять тысяч франков и протянул их ей. Мадам Лавьер кивнула и отдала их продавщице, которая вышла из кабинета вместе с платьями.

— Все будет упаковано и доставлено сюда, месье, — она подошла к столу и села. — Потом вы сможете отправиться домой, месье. Это должно быть чудесно.

Время подошло!

— Последняя ночь в Париже перед возвращением в детский сад, произнес он, поднимая стакан после импровизированного тоста.

— Да, вы же упомянули, что ваша подруга очень молода.

— Ребенок, как я сказал, что и есть на самом деле. Я же, как мне кажется, предпочитаю компанию более зрелых женщин.

— Вы, вероятно, очень ее любите, — заметила мадам Лавьер, чуть касаясь своих волос. — Вы покупаете ей такие дорогие и роскошные вещи.

— Меньшая цена позволила бы ей отказаться от них.

— Да, действительно.

— Она моя третья по счету жена. Наша жизнь крепко привязана к Багамам.

— Понимаю, месье.

— Разговор о Багамах несколько минут назад навел меня на одну мысль. Почему вы думаете я спросила вас о Бержероне?

— И какая же это мысль?

— Вы очень любопытны. Да, вы можете подумать, что я очень стремителен в своих суждениях. Уверяю вас, вы ошибаетесь. Но когда что-то задевает меня, я начинаю над этим задумываться... Поскольку Бержерон работает исключительно на вас, то не приходила ли вам когда-нибудь мысль открыть филиал на островах?

— На Багамах?

— Можно южнее, например в Карибах.

— Месье, Сен-Оноре сам по себе иногда нам кажется больше, чем мы можем обеспечить. А острова потребуют дополнительных финансовых влияний и сил, месье Бриггс!

— Весь ключ в начальных ценах. Это то, что вы называете начальным взносом. Он высок, но не очень. В шикарных отелях и клубах это обычно зависит от того, как вы организуете управление предприятием.

— Все это требует обсуждений, месье.

— Если у вас есть время, давайте поболтаем об этом за обедом. Это моя последняя ночь в Париже.

— А вы предпочитаете компанию более зрелых женщин, — заключила она, и маска вновь треснула в улыбке.

— Телефон, мадам.

— Это можно организовать, — сказала она, берясь за трубку.

Телефон... Карлос... Мари шла через толпу к кабине телефонного комплекса на улице Вожирар. Она сняла комнату в отеле Мюрей, положила кейс на столик и просидела в комнате почти двадцать две минуты. Дольше она не могла тут оставаться. Она сидела в кресле лицом к чистой стене, думая о Джейсоне, о всех ужасах последних восьми дней, которые вовлекли ее в водоворот событий против ее воли. Джейсон... Деликатный, напуганный и загадочный Джейсон Борн.

Человек, в котором так много мужской силы и еще, что весьма странно, сострадания. Когда и откуда он появился, этот предмет ее любви? Кто научил его искать дорогу через темные окраины Парижа, Марселя и Цюриха? Возможно, он откуда-то издалека, с Востока... А что для него Восток? Как он сумел выучить языки? И что это за языки? Или язык?

“Тао”.

“Че-сай”.

“Там-Квуан”.

Это был другой мир, о котором она ничего не знала. Но она знала Джейсона Борна или человека, которого зовут Джейсон Борн, и она держалась за ту порядочность, которая находилась в нем. О, мой бог, как же она любила его!

Ильич Рамирес Санчес... Карлос... Что связывает его с Джейсоном Борном?

“Останови его”, повторяла она сама себе, сидя в одиночестве. А затем она сделала то, что, как она видела, множество раз проделывал Джейсон. Она вскочила с кресла, как будто физическое действие могло рассеять окружавший ее туман или поможет ей прорваться через него.

“Канада”. Она должна достичь Оттавы и отыскать причины, почему смерть Петера, а точнее его убийство, до сих пор держалось в секрете. Это было лишено здравого смысла! Мари всем сердцем возражала против этого. Петер тоже был порядочным человеком, которого прикончили непорядочные люди. Ей должны рассказать, почему все так происходит, или она сама должна раскрыть тайну этого убийства. Она должна кричать на весь мир о том, что она знает и говорить всем: “Сделайте что-нибудь!”

С этими мыслями она вышла из отеля, взяла такси до улицы Вожирар и заказала разговор с Оттавой. Она с нетерпением поджидала разговора возле кабины. Раздражение ее росло, пальцы судорожно мяли незажженную сигарету.

Когда раздался звонок, она даже не успела размять ее полностью. Звонок все еще не прекращался. Она открыла стеклянную дверь и вошла внутрь кабины.

— Это ты, Алан?

— Да!

— Алан, что за чертовщина происходит? Петер убит, и ни одна газета не поместила ни строчки, ни одна радиостанция не передала ни слова! Я даже не уверена, что посольство что-то знает об этом! Все происходит так, как будто всем наплевать на его гибель! Что вы там делаете?

— То, что нам говорят. И это же следует делать тебе!

— Что!? Ведь это же был Петер! Он был моим лучшим другом! Послушай меня, Алан...

— Нет! — резко оборвал он ее. — Лучше ты слушай! Немедленно убирайся из Парижа! Немедленно! Возьми билет на ближайший рейс. Если у тебя есть какие-то трудности, посольство поможет их разрешить, но разговаривай лишь с послом, ты меня поняла?

— Нет! — закричала Мари. — Я не понимаю! Петер убит, а вам на него наплевать! Все, что ты говоришь, это бюрократическая возня. Не влезай в нее, Алан! Ради бога, не влезай!

— Держись от этого подальше, Мари!

— От чего “этого”? Это то, о чем ты мне не говоришь?

— Я не могу! — Алан понизил голос. — Я тоже ничего не знаю. Я только передаю тебе то, что я должен тебе сказать.

— Кто приказал тебе это?

— Ты не должна спрашивать о таких вещах.

— А я спрашиваю!

— Послушай меня, Мари. Я не был дома уже почти сутки. Я ждал здесь твоего звонка около двенадцати часов. Попытайся понять меня, что это не я уговариваю тебя возвращаться. Все приказы исходят от правительства.

— Приказы? Без объяснений?

— Так это делается... Я и так сказал слишком много. Они хотят, чтобы ты покинула Париж. Они хотят его изолировать... Вот таким образом.

— Мне очень жаль, Алан, но это не способ решать дела. Прощай!

Она повесила трубку, а затем стала сжимать и разжимать руки, чтобы унять в них дрожь. О, мой бог! Они пытаются убить его. Но почему?

Строго одетый человек на коммутаторе переключил все входные линии на сигнал “занято”. Он делал так один или два раза в сорок минут или в час лишь для того, чтобы проветрить голову и выбросить из нее все те глупости, которые ему приходилось говорить в течение последних минут. Потребность в отдыхе была особенно необходима при чрезмерных напряжениях. Он только что провел несколько подобных минут, беседуя с женой депутата, которая пыталась скрыть от мужа цену одной сумочки, и хотела получить счет за несколько. Хватит! Ему действительно необходимо несколько минут отдыха. Ирония судьбы убивала его. Не так уж много лет прошло с тех пор, когда за таким же коммутатором сидели те, кто обслуживал его. В его компании в Сайгоне и на его обширной плантации в дельте Меконга. А сейчас он сам находится за таким коммутатором в пропитанном парфюмерией окружении Сен-Оноре, обслуживая тех, кто управлял этим окружением. Один английский поэт очень хорошо сказал: “В жизни много нелепых превратностей, которые не может вообразить никакая философия”.

Он услышал смех на лестнице и взглянул наверх. Жакелина уходила рано и, без сомнения, с одним из высокопоставленных ее знакомых. Не было вопроса в том, что у нее был талант по откачке золота даже из особо охраняемых шахт, и даже алмазов от де Бира. Ему не было видно этого человека, тот находился по другую сторону от Жакелины, и его голова была как-то странно повернута в сторону.

Потом на какой-то момент он увидел его и их взгляды встретились. Это было сжатие и взрыв одновременно. Седовласый оператор на миг замер. Он не верил своим глазам, продолжая рассматривать лицо, которое он уже не видел много лет! О, боже мой, это он! Из ночных кошмаров жизни и смерти за тысячу миль отсюда. Это был он!

Человек поднялся из-за коммутатора, как бы находясь в глубоком трансе. Он уронил микрофон на коммутатор, и тот задел переключатель внешней линии. Помещение наполнилось разговорами и разноголосицей входных звонков. Человек прошел по проходу, стараясь приблизиться к лестнице, чтобы получше рассмотреть Жакелину и ее гостя. Гостя, который был убийцей, подобных которому трудно было представить. Ему говорили, что он может встретить его, но он никогда в это не верил. Но теперь поверил! Это был тот самый человек!

Он отчетливо видел эту парочку. Видел его. Они спускались по центральному проходу прямо к выходу. Он должен остановить их! Остановить ее! Но выбежать и окликнуть ее, означает смерть! Пуля в голову последует незамедлительно. Они подошли к дверям, “он” открыл их и пропустил ее вперед к выходу на тротуар.

Он повернулся и кинулся к лестнице, сокрушая все на своем пути. Молнией взлетев по ней, он подбежал к открытой двери студии.

— Рене, Рене! — закричал он, врываясь туда.

— В чем дело? — обескураженно взглянул на него Рене.

— Тот человек с Жакелиной, кто он? Сколько времени он здесь находился?

— Скорее всего, он американец, — заявил модельер. — Его зовут Бриггс и он весьма богатый бизнесмен. За сегодня он значительно поднял нашу прибыль.

— Куда они направились?

— Понятия не имею.

— Но она ушла вместе с ним!

— Наша Жакелина всегда ласкова и делает правильный выбор, не так ли? — Найди их! Останови ее!

— Но почему?

— Он “знает”! Он убьет ее!

— Что!?

— Это он! Я клянусь тебе в этом. Это — Кейн!

Глава 6

— Этот человек — Кейн, — резко проговорил полковник Джек Маннинг, как если бы ожидая нападения со стороны трех из четырех штатских, присутствующих за столом совещаний в Пентагоне. Каждый из них был старше его, и каждый считал себя большим, чем полковник, экспертом. Никто не был готов признать, что армия получила информацию там, где каждая организация, представляемая присутствующими здесь штатскими, потерпела неудачу. Мнение четвертого из присутствующих в расчет не бралось. Он был членом Комитета Конгресса по надзору и поэтому пользовался лишь уважением, но не более того. — Если мы не примем меры сейчас, — продолжал Маннинг, — даже с риском разоблачения всего, что мы выяснили, он вновь проскочит сквозь наши сети. Как утверждают агентурные данные, одиннадцать дней назад он находился в Цюрихе. И мы полагаем, что он еще там. Это Кейн, джентльмены! — Это только заявление, — произнес лысеющий, похожий на птицу, академик из Совета Национальной Безопасности, когда прочитал материалы по Цюриху, розданные каждому члену совещания. Его звали Альфред Джиллет, и он был экспертом по проверке политической благонадежности. К тому же, он имел мстительный характер и массу знакомств в высоких кругах.

— Я нахожу это сообщение чрезвычайным, — заметил Питер Ноултон, помощник директора ЦРУ, человек пятидесяти пяти лет, который увековечивал век людей сороковых годов. — По нашим сведениям Кейн был в Брюсселе, а не в Цюрихе, и в то же самое время — одиннадцать дней назад. У нас почти не бывает ошибок.

— Посмотрим, — промолвил третий штатский, который пользовался тут абсолютным авторитетом. Он был здесь старшим и его звали Дэвид Эббот, бывший олимпийский чемпион по плаванию и его интеллект дополнял его физические совершенства. Сейчас ему было далеко за 60, но он был в отличной форме. Дэвид знал, о чем говорит, Кстати, это отлично понимал и полковник Маннинг. И хотя Дэвид Эббот был постоянным членом могущественного Пятого Комитета, но он был постоянно связан с ЦРУ, начиная с момента его возникновения в недрах УСС. Немой Монах — это прозвище дали ему, как руководителю многих тайных операций, его коллеги по разведывательной работе. — В мое время в управлении, — хихикнул Эббот, — источники весьма часто вступали как в противоречие, так и в согласие.

— У нас имеются самые разнообразные методы проверки данных, настаивал помощник директора. — Здесь нет никакого неуважения, мистер Эббот, но наша система работает весьма эффективно.

— Это ведь только оборудование, а не проверка. Но я не хочу спорить, налицо разногласие: Брюссель или Цюрих.

— Информация из Брюсселя абсолютно достоверна, — твердо настаивал Ноултон.

— Давайте послушаем его, — произнес лысеющий Джиллет, поправляя очки. — Мы всегда можем вернуться к Цюриху, так как все это перед нами и, кроме того, наши источники представляют еще кое-что, хотя это и не входит в противоречие ни с Брюсселем, ни с Цюрихом. Это произошло более шести месяцев назад.

Эббот мельком взглянул на Джиллета.

— Полгода назад? Не помню, чтобы Комитет получал хоть какую-нибудь информацию о Кейне.

— Это не имело абсолютного подтверждения! — воскликнул Джиллет. — Мы не должны обременять Комитет необоснованной информацией.

— Это тоже только заявление, — заметил Эббот, не требуя никаких уточнений.

— Конгрессмен Уолтерс, — прервал разговор полковник, глядя на представителя комитета по надзору, — имеются ли у вас вопросы, прежде чем мы продолжим?

— Есть, черт возьми, — проговорил, растягивая слова, блюститель законов из штата Теннеси. Его интеллигентные глаза осмотрели присутствующих, — но поскольку я тут новый человек, то вы можете продолжать, а я найду момент, чтобы их задать.

— Очень хорошо, сэр, — произнес Маннинг и кивнул представителю ЦРУ Ноултону. — Так что там относительно Брюсселя одиннадцать дней назад?

— Был убит человек на площади Фонтанов. Это был, как оказалось, подпольный торговец алмазами, связанный с Западом и с Москвой. Он работа через отделение советской фирмы “Рос-Алмаз”, находящейся в Женеве. Эта фирма часто совершает подобные сделки. Мы считаем, что это один из способов, каким Кейн мог реализовать свои капиталы.

— Что связывает это убийство с Кейном? — засомневался Джиллет.

— Во-первых, способ убийства. В качестве оружия была использована длинная игла, введенная в нужной место с хирургической точностью. Убийство было совершено в толпе, в середине дня. Кейн и раньше использовал подобный способ.

— Очень близко, но без подтверждения, — заключил полковник Маннинг. — Эти люди были замешаны в большой политике, так что их судьбу могли решить и другие силы.

— Действительно, похоже, — заметил Эббот. — Около года назад два подобных случая произошли в Англии. Оба убийства очень подходят к Кейну.

— Может быть и другими силами, но с помощью Кейна, чтобы избежать излишнего риска, — предположил Ноултон.

— Или с помощью Карлоса, — добавил Джиллет, повышая голос. — Ни Карлос, ни Кейн не связываются с политикой. Они всегда работают по найму. Почему же всегда, когда обнаруживается цепочка убийств, мы приписываем ее Кейну?

— Мы делали так всякий раз, — заметил Ноултон, — потому что источники информации, не связанные друг с другом, дают нам одинаковую информацию. Поскольку информаторы не знают о существовании друг друга, то очень трудно предположить наличие сговора.

— Все это очень кстати, — не согласился с ним Джиллет.

— Вернемся к Брюсселю, — вновь вступил в разговор полковник. — Если это был Кейн, то почему он прикончил маклера из “Рос-Алмаз”? Он же использовал его.

— Подпольный маклер, — поправил полковника Ноултон. — И это в каждом сообщении согласуется с ситуацией. Этот человек был вором, тогда почему бы и нет? Такими же были и большинство его клиентов. Он запросто мог обмануть Кейна. И если он это сделал, то это была последняя его торговая сделка. Или он был настолько глуп, чтобы спекулировать на опознании Кейна, даже за малейшим намеком на это могла последовать игла. А возможно, Кейн просто хотел уничтожить свои наиболее постоянные связи. Таким образом, почти не остается сомнений, что этот человек и есть Кейн.

— Сомнений будет немного больше, когда я доложу о ситуации в Цюрихе, — заявил Маннинг. — Можно мне перейти к ней?

— Одну минутку, пожалуйста, — неразборчиво проговорил Дэвид Эббот, раскуривая трубку. — Я верю вашему коллеге из Управления Безопасности, который упомянул о событии, относящемуся к Кейну, которое имело место около шести месяцев назад. Возможно, что мы должны послушать об этом.

— Почему? — осведомился Джиллет, как сова, сверкая стеклами очков без оправы. — Фактор времени отодвигает ее от последних событий в Брюсселе или в Цюрихе. — Он кашлянул и добавил: — Я же говорил и об этом.

— Да, действительно, вы говорили, — согласился когда-то грозный Немой Монах из отдела тайных операций. — Однако, я полагаю, что любая предыстория может оказаться здесь полезной. И вы также сказали, что мы можем вернуться к событиям в Цюрихе, документ о которых имеется перед каждым на столе. Поэтому, если ваше замечание несущественно, то давайте вернемся к обсуждению Цюриха.

— Благодарю вас, мистер Эббот, — произнес полковник. — Вы должны заметить, что одиннадцать дней назад, ночью 27 февраля, в Цюрихе было убито четыре человека. Один из них был сторож в парке возле реки Лиммат Квей. Этот человек случайно попал в поле деятельности Кейна. Двое других были найдены на аллее у западной городской банки. Их связь вероятна, так как они оба относятся к преступным группам, связанным и с Цюрихом, и с Мюнхеном.

— Четвертым был Чернак, — проговорил Джиллет, читая бумаги. — По крайней мере, я так думаю. Я узнал его имя по ассоциациями с материалами о Кейне.

Вы могли встретить его и раньше, — заметил Маннинг. — Впервые информация о нем появилась в докладе Джи-два 18 месяцев назад и еще раз около года назад.

— Что и дает нам эти шесть месяцев, спокойно прервал его Эббот, глядя на Джиллета.

— Да, сэр, — продолжал полковник. — Если бы когда-нибудь понадобился пример человеческих отбросов, то им вполне мог бы быть Чернак. Он был чех, и во время войны его взяли на работу в Дахау. Там он проявил невиданную жестокость, выделяясь даже среди немцев. Он отправлял поляков, словаков и евреев на расстрел после того, как применял жестокие пытки, добиваясь от них какой-нибудь информации. Единственно, чего не сделали его хозяева, так это внести его в списки своих наиболее преданных слуг. После войны он исчез, угодил где-то на минное поле и лишился ног. Кейн нашел его и использовал в качестве почтового ящика при получении платы за убийства.

— А теперь на минутку прервитесь! — энергично вмешался Ноултон. — Мы уже раньше ознакомились с делом этого Чернака. Если вы перепроверите факты, то обнаружите, что именно наше управление обнаружило его. Мы могли бы давным-давно обнаружить его, если бы в то время Штаты не отказались поддержать нескольких официальных лиц в Бонне, резко настроенных против СССР. Вы предполагаете, что Кейн использовал его, но у вас нет на этот счет надлежащей уверенности.

— Теперь она у нас есть, — возразил Маннинг. — Семь с половиной месяцев назад мы получили сообщение о человеке, который содержал ресторан под названием Альпенхауз. Там, среди прочего, утверждалось, что этот человек был связником между Кейном и Чернаком. Мы длительное время наблюдали за ним, но ничего подозрительного не обнаружили.

Он был мелкой фигурой в подпольном деловом мире Цюриха. Это было все, что мы смогли установить... Дальнейшее наблюдение мы сочли нецелесообразным. — Полковник замолчал, удовлетворенный всеобщим вниманием. — Когда мы узнали об убийстве Чернака, мы решили сыграть. Пять дней назад двое наших людей спрятались в Альпенхаузе после закрытия. Они захватили хозяина врасплох и допросили его на предмет связей с Кейном и Чернаком. Вы представляете их потрясение, когда человек буквально на коленях умолял защитить его. Он сообщил, что Кейн был в Цюрихе той ночью, когда был убит Чернак. Он видел Кейна этой ночью и имел с ним беседу, одним из предметов которой был Чернак, причем в негативном плане.

Представитель армии вновь сделал паузу, тишина которой нарушилась лишь звуками раскуриваемой Эбботом трубки, выступавшей впереди его угловатого лица.

— Теперь это уже заявление, — спокойно произнес Монах.

— Почему же об этом донесении не было поставлено наше управление, если вы получили его почти семь месяцев назад? жестко поинтересовался представитель ЦРУ.

— Оно ничего не доказывало.

— В ваших руках — да, но в наших оно могло бы стать другим.

— Все возможно. Возможности каждой службы ограничены. Кто из нас смог бы поддерживать бесполезное наблюдение неопределенно долгое время?

— Мы могли бы расширить его, если бы знали об этих фактах.

— Откуда пришло сообщение? — осведомился Джиллет, не спуская взгляда с Маннинга.

— Оно было анонимным.

— И вы приняли его к исполнению? — на птичьем лице Джиллета отразилось изумление.

— Это одна из причин, почему первоначальное наблюдение было ограниченным.

— Да, вы уже говорили об этом, но вы ведь еще сказали, что не обнаружили никаких фактов?

— Да, это так.

— По-видимому, вы работали без энтузиазма, — агрессивно продолжал Джиллет. — Не кажется ли вам, что кто-то еще или в Лэнгли, или в Комитете мог бы оказать помощь в этом деле и заткнуть эту брешь в наблюдении? Я согласен с Питером. Нам нужно было сообщить.

— Однако есть причина тому, что к вам это сообщение не поступило, — Маннинг глубоко вздохнул. — Информатор никогда не выходит на связь второй раз. Мы это знали по огромному количеству примеров. Так мы поступали и раньше.

— Что вы хотите этим сказать? — Ноултон отложил бумаги и внимательно посмотрел на представителя Пентагона.

— Ничего нового, Питер. Каждый из нас имеет свои источники информации и охраняет их.

— В этом я не сомневаюсь. По этой же причине вам не сообщили о Брюсселе. Обе стороны считали, что армию необходимо держать в стороне.

И снова тишина. Ее нарушил жесткий голос Альфреда Джиллета:

— Как часто вы так поступали, полковник?

— Что? — Маннинг взглянул на Джиллета, но был при этом уверен, что за ним внимательно наблюдает Дэвид Эббот.

— Я хотел бы знать, сколько раз вам велели прикрывать источники информации. Я имею в виду информацию по Кейну.

— Я полагаю, что достаточно.

— Вы полагаете?

— Да, много раз.

— И вы, Питер? Что по этому поводу думают в управлении?

— Мы существенно ограничены в распространении информации.

— Ради бога, что значат эти взаимные препирательства? — реплика принадлежала конгрессмену из Комитета по надзору. Никто из собравшихся этого не ожидал.

— Это принципы работы специальных служб, конгрессмен Уолтерс, которые связаны с ситуацией по делу Кейна. Мы рискуем потерять информаторов, если подключим к ним другие секретные службы. Уверяю вас, это обычная мера.

— Звучит так, как будто вы имеете дело с теленком, выращенным в пробирке и примерно с теми же результатами, чтобы не было перекрестного влияния на природу, — усмехнулся Джиллет.

— Ваша фраза весьма изящна, — вмешался в перепалку Эббот, — но я не уверен, что понял ее целиком.

— Я хотел бы сказать, что все очевидно, — насупился представитель Национальной Безопасности, глядя на Маннинга и Ноултона. — Две самые активные секретные службы страны получают информацию о Кейне в течение почти трех последних лет, и не имели ошибок в источниках. Мы просто получали всю возможную информацию и хранили ее как действительную.

— Хорошо. Я долгое время был в орбите подобных дел, возможно, слишком долгое. Я допускаю это, но ничего нового я сейчас не услышал, — сказал Монах. — Источники — это проницательные и защищенные люди. Они очень ревностно и берегут свои контакты. Никто из них не занимается делами в целях благотворительности, только для выгоды и выживания.

— Я боюсь, что вы пропустили смысл моего замечания, — Джиллет поправил очки. — Чуть раньше я сказал, что меня беспокоит то обстоятельство, при котором так много убийств, совершенных в последнее время, приписываются Кейну — приписываются здесь — тогда, как мне кажется, что наиболее способному убийце нашего времени, а, возможно, и в истории, отводится сравнительно небольшая роль. Я думаю, что это неверно. Я думаю, что Карлос является человеком, на котором мы должны были бы сконцентрироваться. Что произошло с Карлосом?

— Я обращаюсь к вашему здравому смыслу, Альфред, — вступил в разговор Монах. — Времена Карлоса прошли, вперед выдвинулся Кейн. Старый порядок изменился, возник новый и, я полагаю, что в наших появилась еще более смертельная акула.

— Я не могу с этим согласиться, — заявил представитель Национальной Безопасности. — Извини меня, Дэвид, но мне начинает казаться, что как будто сам Карлос управляет этим Комитетом. Чтобы ответить на этот вопрос, надо как следует подумать. Он пытается отвести от себя внимание и сконцентрировать нас на менее важном субъекте. Мы тратим все наши силы, следуя за беззубой, песчаной акулой, в то время, как акула-людоед остается в стороне от наших игр.

— Никто не забывает о Карлосе, — уточнил Маннинг. — Просто он не проявляет такой активности, как Кейн.

— Возможно, — холодно произнес Джиллет, — что эти намерения Карлоса очевидны. Он хочет, чтобы мы поверили. И, бог мой, мы верим этому!

— Что заставляет вас сомневаться? — осведомился Эббот.

— Что заставляет меня сомневаться? — повторил Джиллет. — Это вопрос, как я понимаю, не так ли? Но кто из нас может в чем-то уверен? Вот это действительно вопрос. Теперь мы обнаружили, что Пентагон и ЦРУ функционировали буквально независимо друг от друга, и даже без оценки достоверности их источников информации.

— Сложившиеся привычки всегда очень трудно отбросить, — заметил, улыбаясь, Эббот.

И тут их снова перебил конгрессмен из Комитета по надзору:

— Что вы пытаетесь сказать, мистер Джиллет?

— Я хотел бы получить больше информации об активности, которую проявляет Ильич Рамирес Санчес. Это...

— ...Карлос, — продолжил конгрессмен. — Я помню то, что успел прочитать. Спасибо. Продолжайте, господа.

В разговор быстро вступил Маннинг:

— Если можно, давайте вернемся назад к Цюриху, пожалуйста. Наши мероприятия по розыску Кейна начались с помещения в газетах объявлений, проверки сведений от всех наших информаторов и взаимодействия с цюрихской полицией. Человек в Цюрихе — это несомненно Кейн!

— Тогда что же было в Брюсселе? — поинтересовался Ноултон, по всей видимости удовлетворяя собственное любопытство, как никто из присутствующих. — Способ действительно похож, но источник неизвестен. Какая цель?

— Чтобы накормить нас ложной информацией, — не удержался Джиллет. — И прежде чем мы совершим какие-либо и, может быть, драматические действия в Цюрихе, я полагаю, что каждый из вас подробно изучит все записи, касающиеся Кейна, и перепроверит каждый источник информации. Поручите вашим европейским центрам привлекать каждого из информаторов, у кого имеются необычные сведения. У меня появилось чувство, что при этом вы могли бы обнаружить нечто, чего вы не ожидаете: латиноамериканскую руку Ильича Рамиреса Санчеса.

— Поскольку вы настаиваете на прояснениях. Альфред, — перебил его Эббот, то почему бы не сказать нам о неподтвержденном случае, имевшем место шесть месяцев назад. Поскольку наше положение сейчас довольно сложное, то это могло бы помочь.

Казалось, первый раз в течение совещания всегда несколько резкий представитель Совета Национальной Безопасности чуть заколебался.

— Мы получили сообщение около середины августа из надежного источника, что Кейн был на пути в Марсель.

— Август? — воскликнул полковник. — Марсель? Это был Леланд! Посол Леланд был убит в Марселе в августе!

— Но Кейн не стрелял из этой винтовки. Это убийство принадлежит Карлосу, это было подтверждено и в этом нет никаких сомнений.

— Но ради бога, — прокричал офицер, — эти заключения были уже после убийства! Если мы знали о Кейне, мы должны были бы обеспечить его прикрытие. Он ведь принадлежал армии! Он должен был бы жив сегодня!

— Маловероятно! — заметил спокойно Джиллет. — Леланд был не из тех людей, которые согласны проводить жизнь на больничной койке. У него был рак.

— Подождите, — вдруг произнес Уолтерс. — Я хотел бы разъяснений. Более полутора лет я провел в подкомитете по убийствам. Я адвокат и поэтому мне очень часто приходилось иметь дело с подобными вещами. В свое время я изучил чрезвычайно много материалов, наполненных сотнями имен и еще большим количеством историй. И я был уже почти уверен, что ничего неизвестного для меня в этой области нет. Но вот теперь я присутствую на беседе нескольких высокопоставленных людей, которые обсуждают операцию, которая длится почти три года, и в центре которой находится убийца, список “достижений” которого фактически является неопределенным. Я прав по существу?

— Продолжайте, — спокойно произнес Эббот, увлеченный рассуждениями собеседника. — В чем ваш вопрос?

— Кто он? Кто, черт возьми, этот Кейн?

Глава 7

Некоторое время стояла тишина, в течение которой глаза каждого из присутствующих блуждали по физиономиям соседей, стараясь поймать их взгляд. Периодически раздавалось сухое покашливание, но никто даже не шелохнулся. Было похоже на то, что решение принимается без обсуждения уклониться от ответа было невозможно, потому что было нельзя остановить поток вопросов, задаваемым конгрессменом Ефремом Уолтерсом, посредством пустого многословия о специфике тайных операций. Торговля закончилась! Дэвид Эббот положил трубку на стол и легкий стук, произведенный этим движением, явился как бы увертюрой к последующему обсуждению событий.

— Для ограниченного круга лиц упоминание человека типа Кейна, объясняет очень многое, гораздо больше, чем для постороннего.

— Это не ответ, — возмутился Уолтерс. — Но я полагаю, что это могло бы быть его началом.

— Это именно ответ. Этот человек — профессиональный убийца, то есть квалифицированный эксперт в области способов убийств, который продает свои услуги тем, кто в состоянии их оплатить. Его не интересуют ни политические, ни личностные, ни другие мотивы, кроме денег. Конгрессмен кивнул.

— И поэтому, плотно завинтив крышку на этом деле, вы стараетесь избежать утечки информации.

— Совершенно верно. Всегда существует достаточное количество маньяков в окружающем нас мире, которые имеют или реальных, или воображаемых врагов, и которые, естественно, будут стараться достичь Кейна, если узнают о его существовании. К сожалению, на его счету 38 убийств достоверных и около 15 недоказанных.

— Это и есть список его “достоинств”?

— Да, и мы проигрываем сражение. С каждым новым убийством его репутация поднимается.

— Некоторое время он бездействовал, — заметил Ноултон из ЦРУ. — Совсем недавно, несколько месяцев назад, мы думали, что он сам угодил в переплет. Иногда возникают ситуации, когда убийца сам превращается в мишень. Мы подумали, что это был подобный случай.

— Какой же? — уточнил Уолтерс.

— В Мадриде был убит банкир, получавший взятки от европейских корпораций, занимающихся спекуляцией в Африке. Его застрелили из проезжающего автомобиля на Пасо дель Кастельяно. Но телохранителю удалось застрелить обоих — и водителя, и убийцу. Некоторое время мы полагали, что этим убийцей был Кейн.

— Я помню этот случай. А кто мог за это заплатить?

Самые разные компании, — сообщил Джиллет, — те, кто хотел выгодно торговать с временными диктаторами.

— Кто еще?

— Шейх Мустафа Калич из Омана, — добавил Маннинг. — Говорят, что он был убит во время переворота.

— Не совсем так, — продолжил офицер. — Попытки переворота не было, это подтвердили и два агента из Джи-два. Калич был недостаточно популярен, но другие шейхи не были дураками. Сказка о перевороте была прикрытием для убийства, которое могло бы соблазнить и других профессиональных убийц. Были расстреляны несколько незначительных офицеров для поддержки этой версии. Некоторое время мы думали, что один из них мог быть Кейном, чем и объяснили его бездействие.

— Кто мог заплатить Кейну за убийство Калича?

— Мы задаем себе этот вопрос снова и снова, — произнес Маннинг. — Единственный возможный ответ на него пришел из источника, который мы не в состоянии проверить. Сообщение было о том, что Кейн сделал это для того, чтобы лишь доказать, что он может это сделать. Нефтяные шейхи путешествуют с чрезвычайно мощной охраной.

— Имеется несколько десятков других случаев, — добавил Ноултон. — Жертвами были и влиятельные хорошо охраняемые личности, и источники информации опять указывали на Кейна.

— Понятно, — конгрессмен поднялся за столом. — Но отсюда, как я могу заключить, вы не знаете, кто это был на самом деле.

— Нигде нет двух одинаковых описаний убийцы, — прервал его Эббот. — Вероятно, Кейн является виртуозом перевоплощений.

— Однако, люди встречались с ним и даже разговаривали. Ваши источники, информаторы, наконец, этот человек в Цюрихе. Никто из них не выступит открыто с разоблачениями, но ведь вы же допрашивали их, у вас же должен находиться хоть какой-то материал.

— У нас много разных материалов, но что касается описания его внешности, то тут мы постоянно наталкивались на трудности: он всегда встречался с ними ночью, в темных аллеях или в затемненных комнатах. Если он и встречался когда-либо более чем с одним человеком, то мы такого случая не знаем. Все опрошенные сообщили, что при встречах он обычно сидел — или в темном дымном ресторане, или в стоящем в укромном местечке автомобиле. Иногда он носил большие очки, иногда — нет. На одной из встреч у него были темные волосы, на другой — светлые или рыжие. Иногда он надевал шляпу.

— А язык?

— Здесь мы имеем значительно больше информации и определений, проговорил представитель ЦРУ, стараясь представить достижения своего ведомства перед сидящими за столом. — Он бегло говорит по-английски, по-французски и, кроме того, использует несколько восточных диалектов. — Диалектов? Каких диалектов? Разве не должен быть сначала определен язык?

— Да, конечно, корень у них вьетнамский.

— Вьетнамский? — Уолтерс подался вперед.

— Да, по крайней мере, мы знаем, откуда он мог появиться, — сказал Джиллет, быстро и странно взглянув на Эббота.

— Откуда?

— Из Юго-Восточной Азии, — ответил Маннинг и в его голосе ощущалось напряжение. — Насколько мы можем сделать вывод, он владеет местными диалектами настолько, что может свободно объясняться не только в приграничных районах Камбоджи и в Лаосе, но даже и в Северном Вьетнаме. Мы сравнили даты, они подходят.

— Подходят к чему?

— К операции “Медуза”, — полковник отодвинул от себя бумаги и придвинул к себе большой пакет. Открыв его, он достал оттуда папку и положил ее перед собой. — Здесь досье Кейна, — сообщил он, кинув на открытый пакет. — Тут собраны материалы по “Медузе” в аспектах, касающихся Кейна.

Конгрессмен из Теннеси подался вперед, его губы скривились в сардонической ухмылке.

— Джентльмены не убивайте меня все новыми и новыми звучными названиями. Все это весьма красиво, но в то же время и зловеще. Я понимаю, что вы свободно ориентируетесь в таких вещах и легко держите курс. Продолжайте, полковник. Что такое “Медуза”?

Маннинг быстро взглянул на Эббота и заговорил:

— Это относится к концепции подрывных операций в тылу врага в период Вьетнамской войны. В конце шестидесятых и в начале семидесятых годов были сформированы отряды из американских, французских, английских, австралийских и местных добровольцев, которые должны были действовать за линией фронта. Их основная задача состояла в том, чтобы разрушать линии связи и энергетические центры, определять точные координаты лагерей пленных, уничтожать всех, кто сотрудничал с коммунистами.

— Это была война внутри войны, — бросил Ноултон. — К сожалению, расовые проявления и трудности с языком создавали определенные трудности, гораздо большие, чем в период второй мировой войны среди сил сопротивления, действовавших в Европе. Кроме того, отбор участников, особенно европейцев, не проводился достаточно тщательно.

— Были сформированы десятки таких отрядов, — продолжал полковник, среди которых имелись французские плантаторы, для которых единственным шансом возвращения состояния была победа американцев, беженцы из Англии и Австралии, которые прожили в Индокитае по нескольку лет, кроме того, были разного рода криминальные элементы, в основном контрабандисты, которые промышляли торговлей оружием, наркотиками, золотом и бриллиантами на всем побережье Южно-Китайского моря.

— Довольно пестрая компания, — прервал его конгрессмен. — Как, черт побери, вам удалось заставить их работать вместе?

— Каждого в соответствии с его жадностью, — заметил Джиллет.

— В одном из них был Кейн, — продолжал полковник. — Эти люди часто совершали преступления уже находясь на службе, но на это обычно не обращалось никакого внимания, так как они были незаменимы в сложных операциях, где диверсии и убийства ценились превыше всего. Особенно убийства... После войны Кейн зарабатывал себе репутацию где-то в Восточной Азии. Токио, Филиппины, Сингапур, Калькутта — этот список можно было бы продолжить. Почти два с половиной года назад наши азиатские центры стали получать сообщения, что появился убийца, работающий по найму. Его профессионализм был так же высок, как и его беспощадность. Эти доклады с угрожающей частотой стали поступать и в посольства. Иногда казалось, что Кейн связан с любым зарегистрированным убийством. Информаторы звонили в посольства среди ночи, или останавливали дипломатов на улицах, и всегда у них имелась одна и та же информация. Убийство в Токио, автомобиль, взорванный в Гонконге, караван с наркотиками, угодивший в засаду на границе героинового треугольника, банкир, застреленный на улице Калькутты, русский специалист или американский бизнесмен, убитый на улицах Шанхая. Кейн бы повсюду, его имя с ужасом произносили десятки проверенных информаторов в разных секторах спецслужб. Однако никто, ни один человек, не мог дать нам его описания. Где же мы должны были начинать?

— Но сейчас вы уже не сомневаетесь в том, что он был одним из участников “Медузы”? — спросил конгрессмен.

— Да, мы пришли к такому окончательному выводу.

— Вы сказали, что он “создал себе репутацию в Азии”... Но потом он все-таки направился в Европу? Когда?

— Около года назад.

— Есть ли у вас какие-нибудь идеи по этому поводу? Почему он так поступил?

— Мне кажется, что могла сложиться обычная ситуация, — ответил ему Питер Ноултон. — Он превзошел самого себя, но что-то пошло не так, как следовало бы. Он почуял опасность. Ведь не следует забывать, что он был белым среди коренных жителей тех стран. И, кроме того, возможно, что в Европе был более широкий рынок заказчиков. Эббот откашлялся.

— Мне кажется, что есть еще одна неплохая идея, основанная на том, что несколько минут назад высказал Альфред, — немного помолчав, он кивнул в сторону Джиллета. — Он сказал, что мы сконцентрировали внимание на мелких песчаных акулах, когда акула-людоед на свободе. Я думаю, что правильно передал смысл его слов. — Да, — отозвался представитель Национальной Безопасности, — я имел в виду Карлоса. Мы охотимся не за Кейном. Наша основная цель — Карлос.

— Но вы заставили меня задуматься, Альфред. Представим себе на минуту психологию людей, подобных Кейну.

Он не может себе представить, что уступит кому-нибудь первенство в Европе. Как часто он мог говорить самому себе: “Я гораздо способнее Карлоса!” Я предполагаю, что он прибыл в Европу, чтобы завоевать для себя этот лучший из миров и... Свергнуть Карлоса с пьедестала. Претендент, сэр, желает получить свой титул. Он хочет стать чемпионом.

Джиллет уставился на Монаха.

— Интереснейшая версия!

— И если я буду следовать вашим рассуждениям, господа, — вмешался конгрессмен, — то вы в общих чертах заставляете меня сделать следующий вывод: преследуя Кейна, мы можем выйти на Карлоса.

— Совершенно верно.

— Я не уверен, что уловил эту мысль до конца, — заявил представитель ЦРУ. — Почему?

— Два жеребца в одном гареме не уживутся, — пошутил Уолтерс.

— Чемпион не уступит свой титул добровольно, — Эббот вновь взялся за свою трубку. — Он будет упорно сражаться, чтобы создать условия для уничтожения конкурента. Как уже здесь сказал конгрессмен Уолтерс, мы продолжаем преследовать Кейна, но мы не должны забывать и про другую дичь в окружающем нас лесу. И когда, если это случится, мы найдем Кейна, вполне возможно, что мы отступим назад, чтобы подождать появления Карлоса.

— Чтобы потом взять их обоих! — добавил представитель армии.

— Вразумительная идея, — замети Джиллет.

Совещание закончилось. Его участники уходили неторопливо, пытаясь еще раз обменяться друг с другом мнениями. Дэвид Эббот остановился около полковника из Пентагона, который аккуратно складывал листки из архива “Медузы”.

— Можно мне на них взглянуть? — осведомился он. — У нас нет своей копии.

— Нам были поставлены такие условия, — заметил офицер, протягивая сложенные листки Эбботу. — Я думаю, что это были ваши инструкции. Только три копии... Одна у нас, одна в Управлении, и еще одна в Совете.

— Да, они вышли от меня, — великодушно улыбнулся Немой Монах. — В моей части слишком много штатских.

Полковник отвернулся, чтобы ответить на вопрос конгрессмена. Дэвид Эббот не слушал окружающих, в это время его глаза скользили по колонкам имен: он был встревожен. Эббот был единственным человеком в комнате, кто знал имя. Когда он дошел до последней страницы, в его груди образовалась пустота. Это имя там было!

“Борн Джейсон Ч. Последнее известное местопребывание: “Там-Квуан”.

Что же, черт возьми, случилось?

Рене Бержерон в отчаянии бросил телефонную книжку в сторону и отошел от телефона, Сейчас он был не в состоянии контролировать свой голос и движения.

— Мы проверили все кафе и бистро, где она хоть раз бывала!

— Нет ни одного отеля в Париже, где он был бы зарегистрирован, подтвердил седоголовый оператор, сидя в утомительно удобном кресле возле второго телефона. — Прошло уже более двух часов. Вполне вероятно, что она уже убита.

— Но она очень мало знает, и ничего не знает про старика.

Модельер вперил свой взгляд в оператора.

— Скажи мне все-таки еще раз, почему ты уверен, что этот человек — Борн? Что ты еще о нем помнишь?

— Не знаю, почему я так уверен. Я только сказал, что это был Кейн. Если бы ты мог описать в разных ситуациях, то это было важным подтверждением моих слов. — Борн — это Кейн. Мы отыскали его в документах, оставшихся после операции “Медуза”. И это одна из причин, почему ты теперь здесь работаешь. — Если он называется Борном, то это не то имя, которое он использовал раньше. В составе “Медузы” находился целый ряд людей, не сообщавших свои настоящие имена. Для них сохранение инкогнито было гарантировано, так как у многих имелось преступное прошлое. Он был одним из них.

— Но почему ты считаешь, что это был именно он? Ведь все, кто был там, в Азии, рассеялись по всему миру. Ты сам нарвался на подобную ситуацию.

— Я мог бы просто сказать, что он был здесь, в Сен-Оноре, и такого заявления было бы достаточно, но дело гораздо сложнее. За этой уверенностью стоит очень многое. Мне пришлось наблюдать его в деле. Я был назначен в группу, которой командовал именно он. Все, что тогда с нами происходило, забыть невозможно, как невозможно забыть и этого человека. Этот человек может быть и Кейном.

— Рассказывай дальше...

— Нас выбросили с парашютами глухой ночью в секторе, который назывался Там-Квуан. Нашей целью было освобождение американца по имени Вебб, который был захвачен вьетконговцами. Мы тогда еще не знали этого, но приказы, которые определяли эту операцию и ее проведение, не оставляли сомнения, что это была одна из самых важных операций за все время нашего участия в военных действиях. Даже перелет из Сайгона происходил в ужасных условиях. Был сильный штормовой ветер, мы летели на высоте тысячи метров, самолет трясло так, что он был готов вовсе развалиться на куски. И при подобных условиях он приказал нам прыгать.

— И вы прыгнули?

— Его оружие было направлено на наши головы. В каждого из нас, когда мы направлялись к люку. Возможно, что мы могли погибнуть и там, внизу, но здесь у нас не возникало желания получить пулю в голову.

— Сколько вас было?

— Восемь.

— Вы могли бы обезопасить себя.

— Ты его не знаешь.

— Продолжай, — произнес Бержерон, неподвижно уставившись в стол, пытаясь сосредоточиться.

— Внизу мы собрались, но нас оказалось лишь семеро. Двое, видимо, погибли при прыжке. Было удивительно, что я остался жив. Я был самым старым по возрасту и самым неповоротливым, но я отлично знал местность, поэтому меня и взяли на эту операцию, — он помолчал, напрягая память. — Менее чем через час мы поняли, что угодили в ловушку. Почти двое суток мы не могли оторваться от земли, находясь под постоянным огнем противника. Как ящерицы, мы пробирались через джунгли, пытаясь оторваться от преследователей... Ночью он всегда уходил один. Там, куда он направлялся, слышались взрывы и стрельба. Он уходил, чтобы убивать. Всякий раз, когда он возвращался, нам удавалось продвинуться к лагерю еще ближе. Все это весьма походило на массовое самоубийство.

— Но почему же вы от этого не отказались? Ведь вы не были регулярной армией, и ваше подчинение приказам было до некоторой степени условным.

— Он утверждал, что это единственный способ остаться в живых, и в этом была определенная логика. Мы находились далеко за линией фронта, мы нуждались в помощи и снабжении, а чтобы получить это, мы обязаны были найти этот лагерь и, если бы смогли, захватить его. У нас не было выбора. Если бы кто-то стал возражать, он бы пустил ему пулю в голову, и все это отлично понимали. На исходе третьей ночи мы, наконец, взяли этот лагерь и нашли человека по имени Вебб. Он был еле живой, но еще дышал. Нашли мы и двух человек из нашего отряда, которых считали погибшими. Они были вполне здоровыми и ошеломлены нашим вторжением: это были белый и вьетнамец. Им заплатили, чтобы заманить нас в ловушку. Точнее заманить его, как я подозревал.

— Кейна?

— Да. Вьет увидел нас первым и убежал. Белого человека Кейн убил выстрелом в голову. Он просто подошел к нему и снес ему череп выстрелом из пистолета.

— Потом он вывел вас назад?

— Четверых из нас и американца по имени Вебб. Пятеро было убито. Именно во время этого ужасного путешествия назад я раздумывал, что это за человек. Мне становилось все яснее, почему слухи о том, что он был самым высокооплачиваемым наемником среди членов “Медузы”, могли быть правдой.

— В каком смысле?

— Это был самый хладнокровный человек из всех, кого я только встречал. Он был чрезвычайно опасным и жестоким. Иногда мне казалось, что эта война воспринимается им совсем по-иному, чем остальными. Он был подобием Савонаролы, но религиозные принципы он заменил на собственную мораль весьма странного свойства, в которой буквально все было сконцентрировано на его собственном “я”. Все люди были его врагами. Бержерон расцепил руки, которые до этого были сжаты в кулаки и лежали на столе.

— Минутку! Ты где-то сказал фразу: “Отряд, которым он командовал”. Ведь в составе “Медузы” были и военные. У тебя не сложилось впечатления, что он мог быть американским офицером?

— Американец, возможно, но только не офицер. Это точно.

— Почему ты так уверен?

— Он ненавидел все, что было связано с армией. Его презрительное отношение к командованию в Сайгоне было известно всем. На каждом шагу он стремился подчеркнуть, что армия — это сборище идиотов и тупиц.

— Однако, он не собирался бросать свое занятие, — сказал модельер. — Вернемся еще раз к началу твоей службы в “Медузе”. Ты сказал, что имя Борн он не использовал. А как же его звали?

— Не помню. Как я уже говорил, для многих имена заменялись на клички. Его, например, звали просто Дельта.

— Меконга?

— Нет, я думаю, простой алфавит.

— “Альфа, Браво, Чарли... Дельта”, — произнес Бержерон по-английски. — И иногда Чарли заменялось на Кейн.

— Ну и что? Он мог выбирать любые имена, какие только могли прийти на ум. Какая разница?

— Имя Кейн он выбрал совершенно осознанно! Это было символично! Он хотел, чтобы это было очевидно с самого начала.

— Очевидно, что?

— То, что Кейн должен заменить Карлоса. Подумай сам... “Карлос” по-испански — это Чарльз, Чарли — по-английски. Кодовое имя “Кейн” было поставлено вместо “Чарли” — Карлос. Это был его первоначальный замысел. Кейн должен заменить Карлоса, и он хотел, чтобы Карлос знал об этом.

— А откуда бы он это узнал?

— Оттуда! Информация стала приходить из Амстердама и Берлина, Женевы и Лиссабона, Лондона и прямо отсюда из Парижа. Кейн становился известным, а Главное, доступным, его цены на контракты были значительно ниже, чем у Карлоса. Он всячески старался его принизить!

— Два матадора на одной арене. Остаться на ней должен был только один.

— И это должен быть Карлос. Мы обязательно поймаем этого самонадеянного воробья. Он где-то здесь, совсем неподалеку от Сен-Оноре.

— Но где?

— Неважно. Мы все равно его разыщем. В конце концов, он сам нас найдет. Он еще вернется сюда, его “я” приведет его к нам. И тогда орел набросится сверху на шалунишку-воробья. Карлос наверняка прикончит его.

Старик откинул занавес и вошел в темноту кабины. Он неважно себя чувствовал в последнее время. Дыхание смерти уже отражалось на его физиономии, и он был доволен, что тот, кто находится за полупрозрачной перегородкой, не может разглядеть его в полумраке кабины.

— Слава Пресвятой Богородице!

— Слава, божий сын, — тихо последовал ответ. — Благополучны ли твои дни?

— Они идут к концу, но все еще благополучны.

— Хорошо... Я думаю, что теперь это будет твоя последняя работа для меня. Но она настолько ответственна, что оплата будет в пять раз выше обычной. Я полагаю, что это будет для тебя хорошей поддержкой.

— Благодарю тебя, Карлос. Будь благословен. Ты знаешь это.

— Да, конечно, знаю. Вот что ты должен для этого сделать. Вся эта информация должна исчезнуть из этого мира вместе с тобой. Здесь не должно быть ошибки.

— Я всегда очень аккуратен в работе, ты знаешь это, а сейчас я уже на пути в тот мир.

— Смерть должна немного подождать, мой друг... Ты должен пойти во вьетнамское посольство и спросить там атташе по имени Фан-Лок. Когда вы останетесь наедине, ты передашь ему следующее послание: “Конец марта 1968 года, “Медуза”, сектор Там-Квуан. Кейн был там. Другой человек — тоже”. Успел записать, мой старый друг?

Старик старательно повторил сообщение.

— Он скажет тебе, когда следует вернуться за надлежащим ответом.

— Слава Пресвятой Богородице!

Глава 8

— Теперь, я думаю, самое время поговорить об “уне фише” из Цюриха.

— О, мой бог! Я не тот человек, которого вы ищете.

— И я не тот!

Борн крепко держал женщину за руку, не давая ей возможности выбежать в переполненный зал ресторана. Это было весьма элегантное заведение под названием “Арженталь”, находящееся в 12 милях от Парижа. Павана и гавот закончились.

Теперь они были лишь вдвоем в обитой бархатом кабинке.

— Кто вы? — Лавьер пыталась высвободить руку.

— Богатый американец, живущий на Багамах. Разве вам этого мало?

— Я должна была бы догадаться, — промолвила она, — ни вопросов о ценах, ни чеков, только наличные. Ведь вы даже не взглянули на счет.

— Или на цены еще раньше в зале. Именно это и привлекло вас ко мне.

— Я была просто дурой. Богатые люди всегда смотрят на ценники, если только не хотят получить удовольствие от пренебрежения ими.

Лавьер говорила и все время поглядывала в зал, надеясь при случае позвать официанта.

Она все еще надеялась сбежать.

— Не стоит, — предупредил ее Джейсон, следя за ее взглядом. — Это было бы просто глупо. Нам обоим будет лучше, если мы спокойно побеседуем. Женщина молча уставилась на него. Напряжение и враждебная тишина прерывались частыми взрывами шума и смеха, доносящимися из общего зала.

— Я вновь спрашиваю вас, кто вы такой? — осведомилась она после длительной паузы.

— Мое имя не имеет значения. Пусть будет то, которое я назвал чуть раньше.

— Бриггс? Но оно же фальшивое!

— Точно так же, как имя Ларош и имя на регистрационной карточке взятого на прокат автомобиля, который доставил трех убийц к дверям банка де Вали. Но они просчитались. Просчитались они и у моста Понт-Ньюф сегодня днем. Он исчез.

— О, боже! — воскликнула она, пытаясь вскочить с места.

— Я же сказал, не делайте этого! — Борн продолжал крепко удерживать ее, заставляя сесть.

— А если я закричу, месье? — маска на ее лице пришла в движение, что свидетельствовало о внутреннем смятении и растерянности.

— Я закричу еще громче, — заметил Борн. — И нас обоих попросят покинуть ресторан, а я не думаю, что на улице вы будете чувствовать себя увереннее. Почему бы нам просто не поговорить? В конце концов, мы же оба всего лишь нанятые, а не наниматели.

— Мне нечего вам сказать.

— Тогда начну я. Может быть, чуть позже вы передумаете, — он немного отпустил ее руку. У женщины появилось слабое желание послушать. — Вам пришлось пойти на определенные расходы в Цюрихе, и нам тоже. И даже на гораздо большие, чем вы могли бы подумать. Мы охотимся за одним и тем же человеком и мы “знаем”, почему мы это делаем. — Он совсем отпустил ее руку. — А зачем это делаете вы, мадам?

Некоторое время она молчала, изучая его лицо. Глаза ее были злобными и испуганными. Борн понимал, что он очень расчетливо поставил свой вопрос. Для Жакелины Лавьер отказаться от разговора было бы теперь смертельной ошибкой. Цена ее жизни возрастала с каждым последующим вопросом.

— Кто это “мы”? — наконец, осведомилась она.

— Компания, которая хочет получить эти деньги. Эту огромную сумму, которая теперь у него.

— Он не заслужил их, не так ли?

— Может быть... Джейсон отлично понимал, что сейчас необходимо быть чрезвычайно внимательным. Он должен узнать от нее значительно больше, чем знал до сих пор.

— Давайте будем считать, — добавил он, что этот вопрос может оспариваться обеими сторонами.

— Как может возникнуть такая ситуация? Или он имеет на них право или нет. В середине находиться невозможно.

— Сейчас моя очередь задавать вопрос. Вы ответили вопросом на вопрос, и я не стал вас останавливать. Давайте вернемся назад. Зачем все же он вам нужен? Почему телефонный номер одного из шикарных магазинов в Сен-Оноре был проставлен в “фише” цюрихского банка?

— Это было согласовано, месье.

— С кем?

— Вы что, сумасшедший?

— Ну ладно. Я оставляю пока этот вопрос. Мы думаем, что нам это как-то удастся выяснить.

— Это невозможно!

— Может быть, да, а может быть и нет. Итак, это было согласовано... Запланированное убийство?

— Я ничего не скажу.

— Однако минуту назад, когда я упомянул про автомобиль, вы попытались убежать. Это о чем-то говорит.

— Естественная реакция, — Жакелина нервно потрясла плечиками. — Я лишь договаривалась об аренде. Я не собиралась ничего не говорить вам об этом, пока у вас не будет доказательств того, что собственной я делал. Кроме того, я не знаю ничего, что там происходило. — Она неожиданно схватила бокал. Маска ее лица представляла странную смесь вырывающихся из-под контроля ярости и ужаса. — Кто ваши люди?

— Я уже сказал вам. Компания, которая жаждет получить свои деньги назад.

— Вы должны понимать, что пересекаете чужую дорогу. Убирайтесь из Парижа! Оставьте это дело!

— Но почему мы должны отступать? Мы представляем потерпевшую сторону и имеем право на восстановление баланса!

— У вас ни на что нет прав! — возмутилась Жакелина. — Это была ваша ошибка, и вы должны за нее платить!

— Ошибка? — он должен быть “очень” осторожен. Это было здесь, совсем рядом. Он мог бы рассмотреть правду и через потрескавшийся лед сидящей перед ним маски. — Бросить это дело? Воровство нельзя считать ошибкой, которую совершает жертва.

— Ошибка была в вашем выборе, месье. Вы выбрали не того человека.

— Он украл миллионы из Цюриха, — возразил Джейсон, — вы знаете это. Он крал миллионы, и если вы считаете, что сумеете забрать их у него, а мы останемся в стороне, то вы ошибаетесь.

— Нам не нужны эти деньги!

— Приятно слышать. Кому это “нам”?

— Мне показалось, что вы сказали, что знаете.

— Я сказал, что мы попытаемся узнать. Достаточно побеседовать с человеком по имени Кониг в Цюрихе, или с де Амакуром в Париже. Если мы решимся на это, то в результате может произойти крупный скандал, не правда ли?

— Деньги? Скандал? Но это же не выход из положения. Вы занимаетесь глупостями, все вы! Я еще раз повторяю: убирайтесь из Парижа! Оставьте дело в покое. Оно больше не принадлежит вам.

— Но мы не думаем, что оно может принадлежать только вам. По правде говоря, мы полагаем, что вам с ним не справиться. Вы недостаточно компетентны.

— Компетентны? — Лавьер произнесла это так, как будто не верила своим ушам.

— Вот именно.

— Вы хотя бы понимаете, что говорите? Вы понимаете, с кем говорите об этих делах?

— Это не имеет никакого значения. Мы будем продолжать наши поиски, даже если вы не устранитесь. Мы можем обратиться в Сюрте или Интерпол... И организовать охоту на одного человека.

— Вы просто сумасшедший и к тому же дурак!

— НЕ совсем. У нас имеются друзья в достаточно влиятельных сферах. Мы сможем первыми получить необходимую информацию и постараемся не ошибиться в выборе места и времени. Мы наверняка поймаем его!

— Вы его не поймаете. Он снова исчезнет! Неужели вы слепые? Он находится в Париже, и целая сеть людей, которых он не знает, ищет его. Он может исчезнуть раз, два, но на третий раз он обязательно угодит в наш капкан!

— Мы бы этого очень не хотели. Это не в наших интересах, чтобы его поймали, — Борн подумал, что почти наступил нужный момент: ее страх начал подавлять ее гнев. Она подходила к состоянию, когда правда могла вырваться наружу. — Это наш ультиматум, и мы полагаем, что вы со всей ответственностью отнесетесь к нему и передадите по назначению. В противном случае, вы присоединитесь к Конигу и де Амакуру. Уже сегодняшней ночью вы должны прекратить свои действия. Если вы этого не сделаете, то утром мы нанесем первый удар. Мы поднимем шум в прессе. Хотя де Классик и самый популярный магазин в Сен-Оноре, но я не думаю, что им заправляют порядочные люди.

Маска треснула.

— Вы не посмеете! Вы не должны этого делать! Кто вы такой, чтобы угрожать нам?

Он сделал небольшую паузу в разговоре, а затем нанес еще один, самый мощный удар.

— Есть группа людей, у которой нет никакой нужды переживать по поводу вашего Карлоса.

Женщина застыла. Ее расширенные глаза превратили напряженную кожу в ломанную ледяную корку.

— Вы все-таки знаете, — прошептала она. — И вы думаете, что сумеете ему противостоять? Вы думаете, что можете с ним равняться?

— Одним словом — да.

— Вы безумец! Как вы смеете ему угрожать и выставлять ультиматумы!

— Только что я это сделал.

— Можете считать себя трупом! У него есть люди во всех местах. Они подстерегут вас и вы умрете мучительной смертью.

— Они смогут это сделать, если будут знать, на кого конкретно им следует охотиться, — очень спокойно произнес Джейсон. — Вы просто забываетесь. Никто не знает, кого им следует искать, но зато они отлично знают вас, Конига и де Амакура. С той минуты, когда мы широко объявим о вашем магазине, вы будете раскрыты. С этого момента Карлос не сможет вас прикрывать, а меня не знает никто.

— Теперь забываетесь вы, месье. Я знаю вас.

— Это уже мои заботы. Искать меня... Когда вопрос о вашем будущем уже решен... На это уже не будет времени.

— Как омерзительно то, что вы сейчас говорите. Вы не должны, вы не можете так поступить!

— Вы предполагаете, что возможен компромисс?

— Это вполне допустимо.

— ВЫ можете быть в этом посредником?

— В моем положении проще передать это дальше... В отличие от ультиматума, соглашение предпочтительней... Другие предадут его тем, кто все решает.

— Вы говорите то, что я вам предлагал несколько минут назад: мы должны поговорить.

— Мы можем поговорить, месье, — согласилась Жакелина. В ее глазах отражалась внутренняя борьба за жизнь.

— Тогда давайте начнем с самых простых вещей.

— Что вы имеете в виду?

“Сейчас правда появится на свет”, умиротворенно подумал он.

— Что значит этот Борн для Карлоса? Почему он его преследует?

— Что значит Борн? — женщина умолкла, состояние страха сменилось почти шоком. — И вы спрашиваете об этом?

— Я вновь спрашиваю вас, — проговорил Джейсон, прислушиваясь к вибрирующей боли, возникающей где-то в глубине его тела. — Что значит Борн для Карлоса?

— Но ведь он же Кейн! Вы знаете это так же хорошо, как и я. Именно он был вашей ошибкой в выборе. Вы выбрали не того человека!

“Кейн”!

Он услышал это имя, и оно отозвалось внутри него громовым эхом. И с каждым раскатом боль все сильнее пронизывала голову, мозг и все его тело. “Кейн”!

Туман вновь стал обволакивать его. Темнота, ветер, взрывы. “Альфа, Браво, Кейн, Дельта, Эхо, Фокстрот... Кейн, Дельта. Дельта, Кейн... Дельта, Кейн...”

“Кейн для Чарли”.

— Что с вами? Вам нехорошо?

“Дельта для Кейна”.

— Ничего, — Борн положил правую руку на сжатую в кулак ладонь левой, сжимая ее так, что побелели пальцы. Он должен сделать что-то такое, что бы уняло дрожь и боль, которые разрывали его изнутри. Он должен иметь ясную голову. — Продолжайте, — произнес он, едва управляя своим голосом, переходящим в шепот.

— Вы больны? Вы так побледнели, что...

— Все хорошо! — Резко перебил он ее. — Я сказал, продолжайте.

— Так что же вам рассказывать?

— Расскажите все. Я хочу услышать это от вас.

— Но почему? Ведь я не знаю ничего такого, что не было бы вам известно. Вы выбрали Кейна и пренебрегли Карлосом. Вы думаете, что и теперь сможете его отстранить. Должна сказать, что вы были неправы тогда, и неправы сейчас.

“Я убью тебя! Я задушу тебя, если ты не скажешь! Говори! Ради бога, скажи мне правду! У конца есть только одно начало, и я обязан его знать!

— Это неважно, — сухо проронил он. — Если вы не заинтересованы в компромиссе, то вы не заинтересованы в сохранении собственной жизни. А если наоборот, то вы расскажете мне, почему мы должны прислушиваться к вашим советам. Почему Карлос так настойчиво преследует Борна? Объясните это мне, как если бы я не слышал этого раньше. Если вы отказываетесь, то все имена, которые не должны быть широко известны всему Парижу, завтра же станут известны, а вы не доживете и до середины дня.

— Карлос будет преследовать Кейна во всех точках земли и даже под водой и убьет его, — жестко промолвила Жакелина.

— Мы знаем это, но мы хотели бы знать причину.

— Сейчас скажу. Вы остановили свой выбор на Кейне, не обратившись за помощью к Карлосу. Вот в этом и заключается ваша основная ошибка. Вы выбрали не того, кто вам был нужен. Вы заплатили не тому убийце.

— Не тому... Убийце...

— ВЫ были далеко не первым, но вполне возможно, что будете последним. Заносчивый претендент будет убит здесь, в Париже, независимо от того, договоримся мы о компромиссе или нет.

“Мы были неправы и выбрали не того убийцу”. Эти слова продолжали звучать в элегантной и благоухающей атмосфере ресторана “Арженталь”. Постепенно туман начал рассеиваться и он стал различать окружающую обстановку. И то, что он увидел прежде всего, были очертания монстра. Не миф, а монстр представал перед ним из рассеивающегося тумана. Но он был не один. Рядом проступали очертания другого монстра, их было двое.

— Вы еще сомневаетесь? — поинтересовалась Жакелина. — НЕ пытайтесь перебегать дорогу Карлосу. Отставьте Кейна ему, пусть он осуществит свою месть. — Она замолчала. — Теперь вы понимаете, месье, что если Карлос узнает, что вы поняли свою ошибку, то он, возможно, проникнется симпатией к вашим потерям.

— Это и есть ваш компромисс? — напряженно спроси Борн, стараясь поддерживать ниточку разговора.

— Что-то можно придумать, но ваши угрозы ни к чему хорошему не приведут, это я вам гарантирую. Это опасно для любого из нас. Будет множество бессмысленных убийств, а Кейн останется стоять в стороне и будет смеяться над нами, тогда вы потеряете это навсегда.

— Если это правда... — Джейсон залпом осушил бокал, ощущая пересохшее горло, — то тогда я должен объяснить своим людям, почему мы... Сделали неверный выбор. “Остановись! Не делай поспешных заявлений. Контролируй себя!” Расскажите мне все, что знаете о Кейне.

— Для чего? С какой целью? — Лавьер положила руку на стол.

— Я имею в виду, что если мы выбрали не того человека, то это означает, что у нас была недостоверная информация.

— Вы, вероятно, слышали, что он не уступает Карлосу, не так ли? Что его ставки более приемлемы, а агентурный аппарат обеспечивает полное отсутствие каких-либо следов и связей. Так ли все это было?

— Возможно.

— Конечно, все это было именно так. Так говорил каждый, кто имел с ним дело, но все это сплошная ложь.

“Продолжай наблюдать за ней. Контролируй ситуацию. Не давай уклоняться от темы”.

— Я хотел бы, чтобы вы более подробно рассказали мне о Кейне, мадам. — С чего я должна начать?

— Что первым придет на ум. Откуда он возник?

— Конечно, из Юго-Восточной Азии.

— Так... Дальше.

— Из американской команды под названием “Медуза”. Это мы знаем доподлинно.

“Медуза”!

Ветер, ночь, вспышки света, взрывы... Боль. Боль снова начала подступать к нему. Он чувствовал, что его переносит в этот неизвестный ему мир какая-то неведомая сила. Она сокрушает все внутренние перегородки в его мозгу, вызывая ощущения и картины, одновременно знакомые и незнакомые для его потрясенного рассудка. Боль... По-прежнему боль... Тао!

ЧеСай!

Там-Квуан!

Альфа, Браво, Кейн... Дельта.

Дельта... Кейн!

Кейн для Чарли!

Дельта для Кейна!

— Что с вами? — женщина испуганно смотрела на него, изучая его лицо. — У вас испарина, ваши руки дрожат. У вас сердечный приступ?

— Это быстро пройдет, — Джейсон взял со стола салфетку, чтобы вытереть лоб. — Продолжайте. У нас не так много времени, ведь еще необходимо предупредить людей. Все это должно быть вам понятно. Давайте вернемся к Кейну. Вы сказали, что он прошел через “Медузу”, которую сформировали американцы.

— Название придумали индокитайские колонисты, или точнее те, что остались от них. Вполне подходящее название, не так ли?

— Не имеет значения, что я думаю по этому поводу, и вообще, что я знаю. Я хочу услышать, что вы думаете и что вы знаете о Кейне.

— Ваш приступ делает вас грубым и раздражительным.

— Это просто от нетерпения. Вы заявили, что мы ошиблись в выборе убийцы. Вы думаете, что Кейн француз?

— Ничуть. Я только хотела сказать, что мы недостаточно надежно и глубоко проникли в дела “Медузы”.

— “Мы” — это люди, работающие на Карлоса?

— Можно сказать и так.

— Если он не француз, то кто он?

— Несомненно, американец.

— Почему вы так уверены?

— Все, что он делает, носит отпечаток американской дерзости. Он продвигается вперед с достаточной ловкостью, а временами и без нее, получая кредиты, где казалось бы для него их никогда нет, он претендует на убийства, к которым не имеет никакого отношения. Кейн изучал методы и связи Карлоса, как никто из известных нам людей. Нам говорили, что общаясь с потенциальными клиентами, он весьма часто ставил себя на место Карлоса, доказывая незадачливым людям, что это именно он, а не Карлос, заключал и выполнял контракты. — Она сделал паузу. — Я попала в точку, месье? То же самое он проделал с вами, точнее, с вашими людьми, да?

— Возможно... — Джейсон вновь сжал свою руку, так как беседа стала более содержательной7 И это позволяло найти разгадку этой ужасной игры. “Штутгарт, Регенсбрук, Мюнхен. Два убийства и похищение... Тегеран... Восемь убийств”.

Все это молнией пронеслось в его голове, пока она говорила.

— ...всегда таким простым способом.

Жакелина продолжала говорить, но он не слышал ее.

— Что вы сказали?

— Вы, наверное, что-то вспомнили, месье? Я рассказала, месье, как он делал себе рекламу, выдавая контракты Карлоса за свои.

— Но почему вы все-таки уверены, что он американец? Или это всего лишь ваше личное мнение? Я понимаю, что вы любите американские деньги, но неужели это распространяется на весь их экспорт?

— Это не мое личное мнение, месье. Это проверенная информация.

— Как вам удалось получить ее?

Лавьер покачала бокалом, перебирая пальцами по его стенкам.

— Нашим людям удалось подкупить одного человека в Вашингтоне. Одного их тех, кто всегда был недоволен своим положением, как бы высоко оно не было.

— В Вашингтоне?

— Американцы тоже вели наблюдение за Кейном с намерением, как мне кажется, приблизиться к Карлосу. Вся информация, связанная с “Медузой”, никогда ими не афишировалась, и Кейн мог бы явиться в данном случае непредвиденной помехой. Этот человек с обостренным самолюбием, перешедшем в обиду, обеспечил нам доступ к значительной части информации, включая и архивы “Медузы”. Далее все было значительно проще: связать имена из архива с именами в Цюрихе. Просто для Карлоса, а не для кого-нибудь еще.

“Слишком просто”, — подумал Джейсон, не отдавая себе отчета в том, почему эта мысль его так задела.

— Да, я вижу, что вы в курсе, — заметил он.

— А вы? Как вы его отыскали? Не Кейна, а Борна?

Сквозь тревожащий его туман он изложил другую версию. Она принадлежала не ему, а Мари.

— Гораздо проще. Мы оплачивали его, используя краткосрочные депозитные счета, тогда остаток должен был переводиться на другой счет. Номера счетов при этом можно проследить. Это обычная банковская операция, предусмотренная налоговым механизмом.

— И Кейн допускал это?

— Я полагаю, что он не догадывался об этом. Номера счетов принесли свою выгоду с помощью разных телефонов на “фише”.

— Поздравляю вас.

— Это необязательно, а вот информация о Кейне — другое дело. Все, что вы рассказывали до сих пор, это по сути дела методы его идентификации. Теперь продолжим... Все, что вы знаете об этом Борне, нас очень интересует. “Будь осторожен. Старайся говорить без напряжения в голосе. Очень важно иметь факты, которые можно сопоставить... Это говорила Мари. Как хорошо, что ее здесь нет”.

— То, что мы о нем знаем, конечно, не является полным. До того, как он попал в Сингапур... Нет, немного не так... До того, как он попал в “Медузу”, он представлял в Сингапуре группу американских экспортеров из Нью-Йорка и Калифорнии. В процессе этой работы он оказался замешанным в денежных махинациях и должен был быть отозван в Штаты для разбирательства. В Сингапуре его знали как человека, замешанного в контрабандных операциях и других нарушениях закона.

— А до Сингапура... Откуда он появился? — прервал Жакелину Джейсон, вновь ощущая приступ внутренней боли, которая сопровождалась картинами, переносящими его на залитые солнцем улицы Сингапура.

— Этих сведений нам не удалось получить. Только слухи, но и те были призрачными. Говорили, например, что он был лишенным сана иезуитом, совершившим убийство. Другие считали, что он был начинающим банкиром, укравшим значительные суммы в сговоре с представителями нескольких банков. Но ничего конкретного, что можно было бы проследить, нам не сообщали. До Сингапура, я имею в виду.

— До сих пор я не услышал ничего, что бы нас заинтересовало.

— Но я не знаю, чего вы хотите! Вы задаете вопросы, сосредотачиваясь на деталях, и когда я пытаюсь ответить на них, вы отклоняете их, как несущественные. Так чего же вы хотите?

— Что вы знаете о... Работе Кейна? Поскольку вы заинтересованы в компромиссе, то мне нужны причине для его поддержки. Если наша информация будет отличаться, то это и завершит разговоры о его работе, не так ли? Так когда он впервые привлек ваше внимание? Внимание Карлоса?

— Два года назад, — начала мадам Лавьер, приведенная в замешательство нетерпением и резкостью Джейсона. — Сообщение пришло из Азии. В нем говорилось, между прочим, о белом человеке, предлагавшем работу, аналогичную той, которую выполнял Карлос. Он очень быстро вступил на стезю профессионала. В Молмейне был убит посол, два дня спустя в Токио был убит видный политик, причем убийство произошло перед началом очередных дебатов в парламенте. Еще через неделю был взорван редактор газеты вместе с автомобилем на улице Гонконга, и менее чем через 48 часов на одной из улиц Калькутты был застрелен банкир. И за каждым из убийств стоял Кейн. Всегда Кейн! — Жакелина замолчала, наблюдая за реакцией собеседника, который слушал ее весьма спокойно. — Неужели вы не видите? Он был везде. Он мчался от одного убийства к другому, заключая контракты с такой быстротой, как будто его вынуждали быть неразборчивым. Он так спешил, создавая себе репутацию, что приводил в растерянность даже опытных профессионалов. И никто не сомневался в том, что он был профессионалом, и меньше всех Карлос. Инструкции на этот счет были простые: узнать все об этом человеке, и менее чем через год он получил подтверждение. Донесения пришли от информаторов из Манилы, Осаки, Гонконга и Токио. Там сообщалось, что Кейн направился в Европу и выбрал Париж, как базу для всех своих операций. Вызов был очевиден, перчатка брошена. Кейн собирался уничтожить Карлоса. Он хотел стать “новым” Карлосом, и для его работы это было необходимо. Его работы жаждали те, кто в ней нуждался. Такие люди, как вы, месье.

— Молмейн, Токио, Калькутта... — еле слышно повторил Джейсон названия городов. Вновь перед ним стали возникать тени забытого прошлого. — Манила, Гонконг... — он умолк, пытаясь рассеять туман и вглядываясь в странные очертания видений, захватывающих его воображение.

— Эти и многие другие города, — продолжала она. — Но Кейн совершил ошибку, причем с самого начала. А состояла она в том, что все, кто работал на Карлоса, не были так продажны, как думал Кейн, многократно пытаясь проникнуть в сеть его информаторов. Когда Кейн направлялся в Европу, то он не знал, что его деятельность в Берлине, Лиссабоне, Амстердаме и даже в далеком Омане полностью известна Карлосу.

— Оман, — непроизвольно произнес Джейсон, — шейх Мустафа Калич, прошептал он как бы про себя.

— Это никогда не было доказано! — мигом прервала его Лавьер. — Все это дело покрыто мраком, а сам контракт является фальшивкой. Он получил кредит за убийство, которое никогда не было доказано. Это ложь!

— Ложь... — повторил за ней Борн.

— Здесь очень много лжи, — презрительно добавила она. — Однако он не дурак, и весьма искусно умеет использовать ложные ходы, делая намеки тут и там, отлично понимая, что в пересказах они обретут реальность. Кейн провоцировал Карлоса всякий раз, обеспечивая себе репутацию за счет человека, которого он собирался заменить, заключая контракты, которые не в состоянии был выполнить. Ваш случай далеко не единственный. Мы слышали, что их было много. Этим объясняются разговоры о том, что на несколько месяцев он исчезал, избегая всех людей.

— Избегая людей... — Джейсон вновь схватился за свою руку. Опять его охватила дрожь, сопровождаемая подступающей головной болью. — Вы... Уверены в этом?

— Конечно. Он не был мертв. Он просто скрывался. Таким образом Кейн состряпал не одну, а несколько сделок. Слишком много он заключил их за короткое время. Ему просто было необходимо всеми силами поддержать свою репутацию. Обычно он выбирал заметную фигуру и убивал ее. Убийство действовало на окружающих подобно шоку, и все начинали говорить о Кейне. Посол, путешествующий по Молмейну, был типичным примером. И никто не был задержан по подозрению в убийстве.

Джейсон начал понимать, что сейчас происходит. Эта женщина рассказывала о Нем. “Альфа, Браво, Кейн, Дельта... Кейн для Чарли и Дельта для Кейна... Джейсон Борн был убийцей по имени Кейн...”

Оставался последний вопрос, который мучил его, и ответ на который, как он думал, он нашел в Сорбонне два дня назад. Марсель, 23 августа.

— А что произошло в Марселе? — осведомился он.

— Марсель? — переспросила она. — Как вы могли? Кто сказал вам эту ложь?

— Только скажите мне, что там произошло.

— Вы, конечно, имеете в виду Леланда. Это был всем известный посол, за смерть которого уплачено по контракту, который заключил Карлос.

— А что, если я вам скажу, что есть люди, которые считают, что к этому убийству причастен Кейн?

— Это он хочет, чтобы все так думали! Это его манера украсть убийство у другого! Этот контракт не имел никакого отношения к Кейну. Он только хотел показать нашему окружению, что он везде может быть первым и выполнить работу, деньги за которую получил Карлос... Но он не сделал этого, вы же знаете. С убийством Леланда у него ничего не вышло.

— Но он был там.

— Его заманили в ловушку. По крайней мере, с тех пор его ужу не было видно. Труп Кейна не был найден, и поэтому Карлос в это не поверил.

— Как, предполагают, он был убит?

Она резко мотнула головой.

— Двое людей на побережье залива взялись за эту работу и даже получили кредит. Одного из них больше никогда не видели и, как полагают, его прикончил Кейн, если это был он. Эти люди были из тех отбросов, каких можно найти только в доках. Они хотели заманить его в “шлюпку”. Но ни этого траулера, ни шкипера никто больше не видел. Как и не было даже малейшего описания внешности Кейна. В любом случае конец был таков. “Ты не права. Все еще только начинается, для меня, по крайней мере”. — Теперь я вижу, — произнес Борн, стараясь придать голосу естественный оттенок, — что наша информация значительно отличается от вашей. Мы сделали выбор исходя из того, что мы считали хорошо известным.

— Неверный выбор, месье. То, что я вам рассказала, вот это настоящая правда.

— Теперь я это понимаю.

— Ну, а в таком случае мы можем договориться о компромиссе?

— Почему нет?

— Хорошо, — Жакелина поднесла бокал к губам. — И вы увидите, что это будет устраивать всех.

— Теперь... Это уже не столь важно, — его едва было слышно и он знал это. Что он сказал? Что он только что сказал? Туман вновь подступал к нему со всех сторон, грохот взрывов усиливался, боль возвращалась.

— Я полагаю... Я полагаю, как вы сказали, это будет лучше для нас всех, — он ощутил ее пытливый взгляд. — Да, это весьма обдуманное решение. — Конечно... Вам плохо?

— Я уже сказал, что со мной все в порядке. Это пройдет.

— А теперь, можно я отойду на минутку?

— Нет! — Джейсон схватил ее за руку.

— Но, пожалуйста, месье. Мне надо немного привести себя в порядок. Если хотите, то можете постоять у двери.

— Нам надо уходить. Вы можете сделать это по пути, — Борн подозвал официанта, чтобы расплатиться.

— Как вам угодно, — промолвила она, продолжая за ним наблюдать.

Он стоял в темном коридоре, который слабо освещался двумя лампами под потолком. Вдоль прохода располагались двери туалетных комнат, за одной из которых скрылась Жакелина Лавьер. Она отсутствовала уже почти десять минут, хотя он мог и потерять счет времени, так как пронизывающая его боль не позволяла ему сосредоточиться. Прошлое, о котором он только что узнал, стояло перед ним, как кошмарный сон.

“Кейн... Кейн... Кейн!”

Он покачал головой и взглянул на темный круг, изображенный на каждой двери. Необходимо было принимать решение.

“Мари, Мари... Боже мой! Мы были так неправы!”

Но где же Жакелина Лавьер? Он всмотрелся в глубину коридора. Почему она не выходит. Неожиданно возникла слепящая вспышка света. Он резко повернулся, закрывая глаза руками. Боль не стихала! Его глаза видели только огонь!

И тогда он услышал голос, переходящий в легкий смех:

— В память о вашем обеде в “Аржентале”, месье, — это была девушка с камерой и фотовспышкой. — Фотография будет готова через несколько минут. Борн старался следить за собой, так как понимал, что не может разбить эту камеру. Ужас происходящего пронзил его.

— Зачем она мне?

— Ее заказала ваша подружка, месье! — воскликнула девушка, кивая на дверь туалетной комнаты. — Мы там поговорили внутри. Вам очень повезло с таким выбором. Она просила передать вам это. — Девушка протянула ему свернутую записку. Джейсон развернул ее, когда она уже направлялась к выходу из ресторана:

“Ваша болезнь беспокоит меня, видимо так же, как и вас, мой новый друг. Может быть, вы тот, за кого себя выдаете, а может быть и нет. Я получу верный ответ через полчаса. Фотография уже на пути в Париж. И вам не удастся ее перехватить. Потом мы сможем поговорить с вами по поводу нашего компромисса, но это, когда появятся мои помощники.

Говорят, что Кейн, как хамелеон, принимает разные облики, всегда очень естественные и убедительные. Говорят также, что он склонен к смене настроений. Не объясняются ли эти переходы болезнью?”

Джейсон выбежал на улицу, но не успел поймать такси, которое скрылось за углом. Он остановился, учащенно дыша и глядя по сторонам в поисках другой машины. Вновь он угодил в лабиринт, двигаясь вслепую и понимая, что выхода в конце нет. Но эта гонка по лабиринту должна быть проделана в одиночку: это решение было неизменным. Теперь он знал, кем он был раньше... Он был виновен, как и предполагал это ранее. Чуть позже он проведет с ней час или два, не говоря ничего и беседуя о различных пустяках. Он не скажет ей ни слова о том, что узнал. После этого он уйдет. Она никогда не должна узнать эту страшную правду, и он никогда не скажет ей, почему он так поступил. Этот жестокий поступок будет для него легче, чем боль, вызванная позором Кейна.

Кейн!

— Мари, Мари! — простонал он. — Что мне делать?

Из-за угла появилась машина.

— Такси! Такси!

Глава 9

“Надо уезжать из Парижа! Немедленно! Бросить все дела и уехать! Это приказы твоего правительства... Они хотят, чтобы ты отсюда уехала. Они хотят, чтобы он остался один”.

Мари раздавила очередную сигарету. Ее взгляд остановился на старом издании “Таймс”, а ее мысли — на той ужасной игре, в которую заставил ее играть Джейсон.

— Я еще нормальная и не хочу этого слышать! — сказала она и удивилась звукам собственного голоса в пустой комнате. Затем она подошла к окну, к тому самому окну, у которого несколькими часами раньше стоял он, пытаясь осмыслить происходящее.

“Они хотят его изолировать”.

— Кто “они”? — прошептала Мари.

Ответ находился в Канаде, а Канада была еще одной ловушкой. Джейсон оказался прав относительно Парижа. Если что-то и существует, то оно должно быть здесь. Все зависело от того, какую информацию и от кого он мог получить. Вполне реальной могла быть ситуация, когда он вновь принял бы на себя все нагромождения лжи и роковых обстоятельств, и снова уверовал бы в преступления, которых не совершал. Она чувствовала, что тогда он исчезнет. Но если она сумеет его переубедить, то не потеряет его и наоборот. Тогда “они” получат его.

“Они”.

— Кто вы? — прокричала она в окно в море огней, рассыпанных внизу. — Где вы?

На минуту ее дыхание остановилось, но этот протест организма быстро прошел и она пришла в норму. Правда, это испугало ее. Точно также было с ней на бульваре Сен-Мишель, когда он находился в библиотеке Сорбонны, а она поджидала его на ступеньках церкви.

Позже она поняла, почему это так получилось. В этот же момент, в нескольких кварталах от нее, в библиотеке Сорбонны, он принял решение не возвращаться к ней.

— Прекрати! — отчаянно закричала она. — Это ужасно, — добавила Мари, глядя на часы. Его не было уже более пяти часов. Где же он мог быть? Где?

Борн вылез из такси перед элегантным отелем на Монпарнасе. Следующий час должен быть самым трудным в его быстро восстановленной жизни, которая была сплошной пустотой до Порт-Нойра, а после него — сплошным кошмаром. Этот кошмар может продолжаться и еще, но сейчас он обязан пережить его в одиночку. Он слишком сильно любил ее, чтобы позволить ей оставаться с ним. Необходимо найти способ скрыться, забрав с собой все доказательства ее связи с Кейном. Это можно проделать весьма просто. Он мог отправиться на несуществующую встречу и больше не возвращаться. И в течение этого часа он должен написать ей записку.

“Наконец, все кончено. Я нашел свою дорогу. Возвращайся в Канаду и не говори ничего ради нашей общей безопасности. Я знаю, где тебя разыскать”. Последняя фраза была фальшивой: он никогда не должен с ней встречаться, но все равно в записке должна быть и слабая надежда, и небольшой намек на возможную встречу в Оттаве. Со временем их взаимоотношения превратятся в прозрачные воспоминания, станут чем-то далеким и нереальным. В конце концов, ведь никто кроме него не может предложить лучший выход из ситуации, в которой они очутились.

Борн быстро прошел через холл, кивнув консьержу, который, сидя в своем углу, был занят чтением газет и, который взглянул на него, почти не отрываясь от своего занятия. Лифт доставил Борна на четвертый этаж. Хамелеон должен проделать остаток своего пути через лес, не оставляя ни малейшего следа. Он знал, что он должен сказать. Он все тщательно обдумал, так же как и содержание записки, которую напишет позднее.

— Большую часть времени я провел, прогуливаясь вокруг, — начал он свой рассказ. — Ле Классик был явной потерей времени — это типичный зоопарк. Не думаю, что там есть хоть кто-то, кто может реально знать о происходящем. Однако, На мой взгляд, такая возможность там все-таки появилась. Это оператор на узле связи. Мне он показался французом с явными признаками американского стиля. Я согласился встретиться с ним в полночь. — Что он сказал?

— Очень немного, но и это заинтересовало меня. Я заметил, что он наблюдает за мной, когда я обращался с расспросами к продавщицам и служащим. В магазине было достаточно многолюдно, так что это было нетрудно сделать.

— Вопросы? Какие ты мог задать там вопросы?

— Самые разные, какие только мог придумать. Главным образом меня интересовало, кто там управляющий и как его зовут. Судя по сегодняшнему происшествию, это должна быть женщина, и если она действительно связана с Карлосом, то ее состояние должно быть близким к истерике. В конце концов, я увидел ее. Но она держалась очень хорошо.

— Но ведь она должна осуществлять связь, как ты сам это ранее утверждал. И де Амакур сказал то же самое... “Фише”.

— Не прямую связь. Просто ей сообщают, что надо говорить, если раздастся телефонный звонок. После этого она обязана ждать дальнейших указаний.

— Но ты не мог провести там столько времени, задавая вопросы. Это было бы подозрительно! — запротестовала Мари Сен-Жак.

— Это можно делать сколько угодно, если ты американский писатель, работающий над статьей о примечательностях Сен-Оноре для солидного журнала.

— Это уже гораздо лучше.

— Да, это сработало. Никто не отказывался от предоставления информации.

— И что же ты захотел узнать и что узнал?

— Как и большинство подобных мест, ле Классик имеет своих собственных постоянных клиентов. И именно для них организована специальная служба информации. Карлос знает, что делать. Это информационная служба работает без перерывов: вопросы-ответы о ценах, новых моделях, выставках, заказах и при этом отсутствие сведений о ней в телефонном справочнике.

— Все это рассказали тебе там? — поинтересовалась Мари, дотрагиваясь до его руки и глядя ему в глаза.

— Не прямо и не в таких выражениях, — ответил Джейсон, стараясь рассеять тень ее недоверия. — Акцент делался на талант Бержерона, а дальше одно цеплялось за другое. Ты легко можешь все это себе представить. Каждый старается показать свою осведомленность и приближенность к этому человеку. — Почему ты встречаешься с этим французом так поздно?

— Он подошел ко мне, когда я уже собирался уходить, и сказал очень странную вещь, — Джейсон не хотел ничего придумывать в этой части рассказа. Он просто читал слова записки, полученной им почти час назад в элегантном ресторане Арженталь. — Он сказал: “Может быть, вы тот, за кого себя выдаете, а может быть и нет”. Тогда-то он и предложил выпить где-нибудь попозже и вдали от Сен-Оноре.

Борн почувствовал, что ее сомнений почти нет. А почему бы и нет? Ведь он был человек необъятных способностей и чрезмерной изобретательности. — Он может быть одним из них, Джейсон. Ты сказал, что тебе нужен хотя бы один! Он может быть им!

— Вот это мы увидим позже, — Борн посмотрел на часы. Отсчет времени его исчезновения уже начался, и он не должен оглядываться. — У нас есть почти два часа. Где ты оставила кейс?

— В отеле Мюрей. Я сняла там номер.

— Давай его возьмем и заодно пообедаем. Ты ведь еще ничего не кушала? — Нет... — Мари была очень удивлена. — Почему бы нам не оставить его там? Ведь он находится в сейфе и нам не нужно о нем беспокоиться.

— Он может понадобиться, если нам неожиданно придется уехать, заявил он как можно более естественно, направляясь к бюро.

“Все сейчас определяется его поведением. Все должно быть весьма естественным и, главное, спокойным. Достаточно и того, что она поймет всю правду значительно позже, когда прочтет его записку. Наконец, все закончено. Я нашел свою дорогу”.

— В чем дело, дорогой?

— Пока все в порядке, — улыбнулся “хамелеон”. — Я просто устал и немного озадачен.

— Но почему? Человек, который хочет встретиться с тобой, может сообщить тебе что-нибудь чрезвычайно важное, ведь он работает на коммутаторе.

— Я не уверен, что смогу это объяснить, — теперь он смотрел на ее отражение в зеркале. — Но мне кажется, что я могу и ошибаться.

— Ладно, сейчас я переоденусь и мы пойдем.

— А может, ты сперва позвонишь в Канаду?

— Нет, сейчас уже поздно, — Мари вышла из комнаты.

Борн подошел к столу, открыл ящик и взял там ручку и лист бумаги, после чего быстро написал заготовленные ранее фразы:

“Наконец, все закончено. Я нашел свою дорогу. Возвращайся в Канаду и не говори ничего ради нашей общей безопасности. Я знаю, где тебя можно будет разыскать”.

Он положил лист в конверт, добавив туда швейцарские и французские банкноты. После этого он заклеил конверт и сделал на нем последнюю надпись: “Мари”. Потом он положил конверт в карман.

— Я готова, — сообщила Мари, входя в комнату.

Когда подошла кабина лифта, Джейсон неожиданно вспомнил:

— О, я забыл свой бумажник! Подожди меня внизу, в холле. — Он помог ей спуститься, а сам быстро вернулся назад. Войдя в номер, он вытащил конверт и положил его на маленький столик.

— Прощай, моя любовь... — прошептал он.

Борн ждал ее под моросящим дождем неподалеку от отеля Мюрей на улице Риволи, наблюдая сквозь застекленные двери.

Мари вышла на улицу и протянула ему кейс. Они медленно направились вниз по улице.

— Я хочу поймать такси: дождь все усиливается. Того и гляди хлынет ливень.

Джейсон взглянул на Мари. Ему показалось, что она дрожит. Сперва он подумал, что это от дождя, но потом понял, что она вовсе не дрожит. С почти окаменевшим лицом она вглядывалась во что-то, что вызывало в ней неподдельный ужас. Неожиданно Мари вскрикнула и приложила руку к губам. Борн обхватил ее, стараясь укрыть ее голову своим пальто. Она не переставала вскрикивать. Он повернулся, пытаясь разыскать причину этого, и в тот же момент понял, что отчет времени, начавшийся полчаса назад, закончился и больше никогда не возобновится. Его последняя уловка завершилась, он мог отбросить ее в сторону и никогда больше не использовать.

На первой секции электрифицированного табло бежали броские заголовки утренних газет:

УБИЙЦА В ПАРИЖЕ!

В СВЯЗИ С УБИЙСТВОМ В ЦЮРИХЕ РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЖЕНЩИНА!

ПОДОЗРЕНИЕ В КРАЖЕ МИЛЛИОНОВ!

Под этими кричащими заголовками была помещена фотография Мари Сен-Жак.

— Успокойся! — шепнул Борн, стараясь загородить ее от любопытного взгляда продавца газет.

Он протянул деньги и, взяв две газеты, быстро увел ее в темноту заполненной дождем улицы. Теперь они угодили в лабиринт уже в вдвоем.

Борн открыл дверь и пропустил Мари вперед. Она застыла на месте, глядя на него. Ее лицо выражало страх и растерянность, дыхание было учащенным.

— Тебе надо выпить, — заявил он, направляясь к бюро.

Неожиданно он услышал ее резкий вскрик и понял, что вовремя не успеет. Как он мог забыть! Она нашла конверт на столике и прочла его записку.

— Джейсон!!!

— Пожалуйста, перестань... Не надо! — подбежав к ней, он нежно обнял ее. — Теперь это не имеет никакого значения! — он был беспомощен, глядя как бегут по ее личику слезы. — Выслушай меня! Это было раньше, сейчас все не так!

— Ты уходишь! Бог мой, Джейсон, ты собираешься покинуть меня! Я это знала, я это чувствовала!

— Теперь все это позади. Я остаюсь. Выслушай меня! Я остаюсь с тобой! — Мне холодно! Я не могу дышать! Почему!? Почему ты решился на это?

— Сейчас мы не будем это обсуждать. Давай вернемся к этому чуть позже.

Прошло несколько минут и реальность стала приобретать свои обычные очертания. Мари сидела в кресле.

— Почему ты решился на это? — снова повторила она.

— Потому что мне казалось, что я должен это сделать. Вот самый простой и правдивый ответ.

— Точнее, никакого ответа. Мне хотелось бы услышать от тебя гораздо больше.

— Да, я понимаю, и поэтому расскажу тебе все. Я должен сделать это сейчас. Ты должна выслушать меня и попытаться понять. Для собственной самозащиты...

— Защиты?

Джейсон поднял руку, прерывая поток ее нескончаемых вопросов. — Если ты захочешь, обо всем мы поговорим позже. А сейчас первое, что мы должны сделать, это узнать, что случилось не со мной, а с тобой. Вот с чего мы должны начать. Можешь ли ты разъяснить мне этот вопрос?

— Ты имеешь в виду не себя, а меня? Ты имеешь в виду газету?

— Да, именно ее.

— Об этом только бог знает. Мне и самой интересно это выяснить, — Мари слабо улыбнулась.

— Вот газеты, — Джейсон подошел к кровати, на которой они лежали. — Мы оба будем читать.

— Без игры?

— Да, без игры.

В полнейшей тишине они читали это длинное сообщение, где говорилось о происшествии в Цюрихе. Иногда Мари совсем останавливалась, чтобы прийти в себя от шока, в другой раз она качала головой, не соглашаясь с напечатанным. Борн читал молча. Он отчетливо видел руку человека по имени Ильич Рамирес Санчес. “Карлос будет преследовать Кейна во всех концах земли и даже под водой и убьет его”. Мари Сен-Жак была разменной монетой в этой смертельной игре и должна была погибнуть в ловушке, которую приготовил Карлос.

“Я — Кейн. Я несу смерть”.

Статья на самом деле состояла из двух частей — невообразимого месива из фактов и догадок, причем спекуляции превосходили всевозможные пределы там, где не было никаких доказательств. В первой части предъявлялось обвинение женщине по имени Мари Сен-Жак, являющейся экономистом на службе у правительства Канады. Она связалась, вернее ее связали с участием в трех убийствах, при этом ее отпечатки пальцев подтверждались официальными властями Канады. В дополнение к этому полиция нашла ключ из отеля “Кариллон дю Лак”, потерянный по предположению во время происшествия на Гуизон Квей. Это был ключ от номера Мари Сен-Жак, который она получила от дежурного клерка, отлично ее запомнившего. Последним фактом, доказывающим ее причастность к преступлениям, был пистолет, обнаруженный неподалеку от Степпдекштрассе, в алее, рядом с двумя другими трупами. Баллистическая экспертиза подтверждала, что это именно то оружие, которое было тут использовано, и вновь отпечатки пальцев были подтверждены канадскими официальными лицами. И опять они принадлежали женщине по имени Мари Сен-Жак.

Это было первое место, где содержание отклонялось от фактов, там где речь шла о слухах вокруг Банкофштрассе. Газета сообщала, что многомиллионная кража была совершена с помощью компьютерных махинаций, которые были проделаны над строго охраняемым счетом, принадлежавшим американской корпорации Тредстоун, 71. Здесь было и название банка и, конечно, это был Джементшафт-Банк. Но все остальное было весьма туманным, неясным, похожим больше на спекуляцию, чем на факты.

Согласно “неназванным источникам”, некий американец, пользуясь соответствующим кодом, перевел несколько миллионов в парижский банк, причем там был открыт новый счет, на который обеспечивались права владения отдельными получателями. Те уже поджидали в Париже и, получив миллионы, благополучно скрылись. Успех операции объяснялся тем, что американцу удалось узнать исходные данные кодовых комбинаций, которые включали цифровую последовательность относительно года, месяца и даты открытия счета, что является ответственной процедурой для всех вкладчиков, так называемая стандартная процедура. Это операция могла быть проделана лишь при помощи использовании специальной компьютерной техники, а также благодаря званиям о практической стороне операций в швейцарских банках. Ответственный чиновник Вальтер Апфель подтвердил, что расследование этого дела, связанного с американской компанией, продолжается. Он также отметил, что следуя законам Швейцарии, банк не обязан делать никаких дальнейших комментариев по этому делу. Никаких и никому!

Здесь подчеркивалась и взаимосвязь с Мари Сен-Жак. Она представлялась как экономист, являющийся экспертом по части международных банковских операций, особенно в части их программного обеспечения для компьютерной реализации. Она подозревалась в прямом соучастии в этой краже, что подтверждалось показаниями свидетелей, видевших ее в компании американца в отеле “Кариллон дю Лак”.

Мари закончила чтение и бросила газету на пол. Джейсон поднял глаза, привлеченный этим звуком. Он быстро закончил чтение своей статьи и ему понадобилось немного времени, чтобы придти в себя.

— Все это ложь, — проговорил он, стараясь найти нужную интонацию, — и все это написано из-за меня, потому что они знают, кто я такой и что из себя представляю. Обнаружив себя этими статьями, они показали, что хотят добраться до тебя и далее до меня. Мне очень жаль, так жаль, что трудно сказать!

Мари взглянула на Джейсона и сказала:

— Это гораздо сложнее, чем обыкновенная ложь. Здесь есть и правда.

— Правда? Единственная правда здесь та, что ты была в Цюрихе! Ты никогда не дотрагивалась до этого пистолета, ты никогда не находилась в алее на Степпдекштрассе рядом с трупами, ты никогда не теряла ключ от номера и ты никогда не была возле Джементшафт-Банка.

— С этим я согласна, но это не та правда, которую я имела в виду.

— Тогда что же?

— Джементшафт-Банк, Тредстоун 71, Апфель... Эти имена абсолютно реальны и тот факт, что они упоминаются тут все вместе, особенно заявление Апфеля, является просто невероятным. Швейцарские банкиры весьма осторожные люди. Они не будут игнорировать закон таким образом. Его же заявление противоречиво. Положение относительно полной тайны банковских операций является одним из наиболее священных в Швейцарии. Апфель может провести несколько лет в тюрьме за заявление подобное тому, которое он сделал для того, чтобы сослаться на этот счет, не говоря уже об упоминании имен. Если ему только приказали так поступить весьма влиятельные люди, для которых нарушение закона допустимо... — Она замолчала. Ее глаза вновь уставились в стену. — Почему? Почему Джементшафт-Банк, Тредстоун 71 и Апфель включены в это сообщение?

— Но я ведь уже сказал тебе. Они хотят отыскать меня. Они знают, что мы вместе. Поэтому, обнаружив тебя, они доберутся и до меня.

— Нет, Джейсон, это проходит помимо Карлоса. Ты действительно не совсем понимаешь сущность швейцарских законов. Даже Карлос не сможет заставить их сделать подобную уступку. — Мари снова посмотрела на него, но ее глаза заволакивал туман и ей приходилось всматриваться в едва различимый силуэт напротив. — Это не одна история, их тут целых две. Обе построены на лжи, причем первая соединена со второй очень тонкой, синими нитками шитой, спекуляцией о банковских делах, которые никогда не могут быть достоянием широкой гласности, по крайней мере, до тех пор, пока расследование докажет все факты. И эта вторая история, несомненно фальшивое заявление о миллионах, украденных из Джементшафт-банка, была присоединена к одинаково лживой истории, будто меня преследуют за убийство трех человек в Цюрихе. Она была “добавлена” преднамеренно.

— Объясни мне это, пожалуйста.

— Все это так, Джейсон. Поверь мне, когда я тебе это скажу. Это лежит прямо перед нами.

— Что “это”?

— Кто-то пытается послать нам сообщение.

Глава 10

Тяжелый армейский автомобиль пронесся по Манхеттен Ист Ривер Драйв, освещая огнями остатки грязного мартовского снега. Майор дремал на боковом сиденье, а его длинные ноги располагались по диагонали. В его руке находился небольшой чемоданчик. Тонкий шнур был прикреплен к его руке с помощью металлической защелки, а сам шнур проходил через рукав и был закреплен на поясе офицера. Специальное устройство было переставлено только два раза в течение последних девяти часов. Акция не позволяла делать этого чаще. Первый раз это было, когда майор вылетел из Цюриха, и второй раз во время прибытия в аэропорт Кеннеди. В обоих случаях чемоданчик находился под тщательным наблюдением вооруженных государственных чиновников. Неожиданно раздался резкий продолжительный звонок. Майор открыл глаза и поднес левую руку к лицу. Звук был ни чем иным, как сигнальным устройством, вмонтированным в часы. Нажав на кнопку блокировки, он перевел взгляд на второй циферблат, показывающий нью-йоркское время. Первый же показывал время по Цюриху. Сигнал был установлен 24 часа назад, когда офицер получил распоряжение по спецсвязи. Новое сообщение должно поступить через три минуты после условного сигнала.

“Теперь, — подумал он, — оно придет вовремя, если Железный Осел будет так же точен, как и всегда”.

Офицер привстал и наклонился к водителю.

— Сержант, установите на своем приемнике частоту 14-30.

— Слушаюсь, сэр, — он переключил две ручки на панели радиостанции, смонтированной под приборным щитком автомобиля. — Все готово, сэр.

— А где здесь микрофон?

— Не знаю. Я никогда им не пользовался, сэр, — водитель отыскал небольшой пластмассовый микрофон в специальном углублении и, распутав шнур, протянул через сидение. — Кажется, я его нашел.

— Тредстоун! Тредстоун! Подтвердите, пожалуйста, прием, — раздался голос из динамика.

— Тредстоун подтверждает, — ответил майор Гордон Вебб. — Слышу вас хорошо. Продолжайте...

— Где вы находитесь?

— Около мили на юг на Ист Ривер Драйв. — Ваше расписание вполне приемлемо.

— Рад слышать. Это делает мой день... Возникла пауза. Комментарий майора не был оценен.

— Следуйте один-четыре-ноль, семьдесят первый восточный. Подтвердите прием.

— Один-четыре-ноль, восток семьдесят первый.

— Держите автомобиль в зоне. Приближение на фут.

— Вас понял.

— Конец.

— Конец, — Вебб возвратил кнопку передачи в прежнее положение и протянул микрофон водителю. — Забудьте этот адрес, сержант. Теперь ваше имя попало в очень короткий список.

— Где вас высадить, сэр?

— Не далее, чем в двух кварталах. Я могу уснуть в канаве, если придется идти больше этого.

— Как насчет Лекс и Семьдесят второй?

— Это в двух кварталах?

— Не более трех.

— Если это три, то ты вполне скрыт.

Вебб прикрыл глаза. После двух лет он вновь собирался увидеть Тредстоун 71. Он знал, что у него должно быть определенное волнение, но его не было. Он ощущал только усталость и пустоту. Что с ним случилось? Непрекращающийся шум колес по асфальту был гипнотизирующим, и этот ритм в его сознании прерывался какими-то посторонними звуками, вторжение которых он не мог объяснить. Эти звуки будили память, унося воображение на какое-то время назад, где разнообразные шумы джунглей сливались в единственный тон. Затем была сплошная ночь, прерывающаяся слепящими вспышками взрывов, которые окружали его со всех сторон, не обещая ничего, кроме смерти. Но он не умер. Чудо было совершено человеком, который возвратил его к жизни... И хотя с того момента прошли годы, эти дни никогда не забывались. Что за чертовщина происходит?

— Мы приехали, майор.

Вебб открыл глаза и вытер со лба пот. Затем взглянул на часы, подхватил чемоданчик и открыл дверь.

— Я буду тут около 23 часов, сержант. Если не найдете место для парковки, то курсируйте поблизости, и я вас увижу.

— Хорошо, сэр, — водитель повернулся к нему лицом. — Не могли бы вы сказать, майор, сколько нам еще придется ехать?

— А зачем тебе это знать?

— Это тяжелая машина, сэр, расходует много бензина. Если мы поедем дальше, то я должен заправиться.

— Мы поедем на частный аэродром в Нью-Джерси. Мне необходимо быть там не позже ноля тридцати.

Вебб вышел на тротуар, закрыл дверь машины и направился на юг в сторону Семьдесят первой.

Через пять минут он уже стоял перед фасадом хорошо ухоженного кирпичного дома, строгий и богатый дизайн которого отлично сочетался с роскошным видом улицы. Это местечко в Манхеттене едва ли кто мог подозревать в принадлежности к самым секретным операциям в стране. Майор Гордон Вебб был одним из восьми или десяти людей в стране, которые знали о его существовании.

Тредстоун 71.

Он поднялся по ступеням, зная, что от его веса решетка, вмонтированная в каменные ступени, уже включает электронные устройства, которые в свою очередь приводят в действие камеры, передающие его изображение на внутренние экраны. Кроме этого он знал очень мало, за исключением того, что Тредстоун 71 никогда не был закрыт. Он функционировал 24 часа в сутки с помощью нескольких специально отобранных людей, которые оставались неизвестными для окружающих.

Дойдя до двери, он нажал на звонок. Самый обычный звонок, но только не в обычной двери, что и разглядел майор. Толстая стальная плита была скрыта под декоративной деревянной отделкой. Вебб взглянул на окна. Каждый лист стекла был толщиной около дюйма и был способен выдержать обстрел пулями 30-го калибра.

Наконец, дверь отворилась и майор непроизвольно улыбнулся, глядя на фигуру в дверях, которая в данной обстановке выглядела весьма необычно. Это была седовласая женщина с мягкими аристократическими манерами.

— Если это действительно вы, то я очень рада. Хорошо, что вы решили нас навестить, майор. Джереми писал нам, что вы, возможно, будете. Входите. Приятно видеть вас снова.

— А мне очень приятно увидеть вас, — произнес Вебб, входя в холл и закрывая за собой дверь. — Но я не уверен, что мы встречались с вами раньше.

Женщина рассмеялась.

— О, мы так часто обедали вместе!

— Вместе с Джереми?

— Конечно.

— Кто же такой Джереми?

— Наш племянник, который, кроме всего прочего, и ваш преданный друг. Такой прекрасный молодой человек и так прекрасно, что он не существует, она взяла его за локоть, пока они спускались длинным коридором. — Это все для соседей, которые могут прогуливаться где-нибудь рядом. Теперь прямо, они уже ждут.

Они миновали арку, которая вела в большую комнату. Майор заглянул в нее. Там находилось большое пианино, стоявшее напротив окна и кругом, почти на всех стенах, висело множество фотографий. Там были парусные лодки, мужчины и женщины, стоящие на палубах океанских лайнеров, несколько портретов военных... И еще два впечатляющих снимка игры в водное поло. Это была комната, принадлежавшая кирпичному дому на этой улице. Они дошли до конца коридора, где располагалась огромная дверь, отделанная красным деревом и металлическим орнаментом. Все это свидетельствовало о том, что за дверью находилось все то, что уже не принадлежало этому богатому дому. Женщина нажала на невидимый звонок. Майор услышал легкое гудение.

— Ваш приятель уже прибыл, джентльмены. Кончайте ваш покер и принимайтесь за работу. Встряхнитесь, Иезуит.

— Иезуит? — удивился Вебб.

— Это старая шутка! — воскликнула женщина. — Она ходила еще тогда, когда вы, вероятно, были маленьким мальчиком и играли в индейцев. Дверь открылась и появилась уже немолодая, но по-прежнему стройная фигура Дэвида Эббота.

— Рад видеть вас, майор, — произнес он, протягивая руку.

— И я рад вновь тут оказаться, сэр, — они пожали друг другу руки. Еще один пожилой и также хорошо выглядевший человек возник рядом с Эбботом. Но в комнате находился еще и третий. Он стоял в тени, в самом дальнем углу, но майор безошибочно признал его. Это был Эллиот Стивенс, главный помощник Президента США. Ему было чуть больше сорока, но его авторитет и уважение, которое проявлялось большинством из окружения Президента, были вполне заслуженными.

Мужчина рядом с Эбботом сразу же вышел в сопровождении седовласой женщины. Дверь за ними закрылась.

— Вы ведь давно их знаете? — заметил Вебб, кивая на закрывшуюся дверь и обращаясь к Эбботу.

— Можно сказать, почти всю мою сознательную жизнь, — улыбнулся Эббот. — Он был яхтсменом, когда мы проводили операции в Югославии еще при Доноване.

— Они оба теперь составляют историю.

— Которая никогда не будет написана, — заметил Эббот, закрывая эту тему. — Я хочу представить вас Эллиоту Стивенсу. Я думаю, что вам не надо представлять, кто он такой. Вебб... Стивенс... Стивенс... Вебб.

— Звучит как в юридической конторе, — пошутил Стивенс, потягивая руку. — Очень приятно с вами познакомиться, Вебб. Как добрались?

— Я предпочитаю пользоваться армейским транспортом, к которому привык.

— Это только с виду должны быть обычная инспекционная поездка согласно установленному в Джи-два расписанию, — заметил Эббот. — Все остальное никому неизвестно. Теперь давайте посмотрим, что у нас есть. — Он стал помогать офицеру освобождаться от чемодана.

— Может быть, мне вам помочь? — помощник Президента заинтересованно наблюдал за их манипуляциями.

— Благодарю вас, — ответил Вебб. — Прошу вас пропустить шнур еще раз через ручку.

Стивенс проделал требуемое.

— Сперва я подумал, что чемодан прикреплен к вашей руке.

— Внутри этого нейлонового шнура проходит стальной провод, — объяснил ему Вебб.

— Вы сказали, что ваше путешествие было самым обычным? — продолжал представитель Белого Дома. — Но почему?

Монах улыбнулся.

— Теперь я понимаю, почему Президент держит вас возле себя. Мы никогда не сомневались, что Карлос рано или поздно проявит интерес к Вашингтону. Он повсюду умеет находить недовольных или обиженных людей и предлагает им то, что, как им кажется, им и не хватает. Без таких людей он не сможет существовать. Вы должны помнить, что он торгует не только смертью, но и национальными секретами.

— Президент должен знать это, — сказал Стивенс. — Это поможет объяснить многие вещи.

— Вот поэтому-то вы и находитесь здесь, мой дорогой Эллиот, пробурчал Эббот.

— И это подходящий момент, чтобы начать с Цюриха, — проговорил Вебб и положил чемодан на кресло, стоящее перед радиоустановкой, смонтированной вместе с сейфом. Вся эта аппаратура в течение нескольких минут могла быть преобразована в книжные полки.

Вебб сел, выложив папки из чемодана к себе на колени, после чего взглянул на несколько листов, лежащих отдельно.

— Вы можете не сомневаться, что Карлос уже обосновался в Вашингтоне, но пока я не могу этого подтвердить.

— Где? Тредстоун?

— Очевидных доказательств нет, но и исключать этого нельзя. Во всяком случае, он нашел он нашел “фише” и передал номера телефонов. — Но как, боже мой?

— Как, я могу лишь предполагать. Кто — это я знаю.

— Так кто же?

Человек по имени Кониг. Около трех дней назад он был ответственным за первичную проверку клиентов в Джементшафт-Банке.

— Три дня назад? А где же он сейчас?

— Мертв... Дорожная авария на маршруте, по которому он ездил каждый день. Тут имеется полицейский отчет, и я могу его перевести, — Эббот взял бумаги и сел в соседнее кресло. Эллиот продолжал стоять, а Вебб продолжил: — Здесь есть кое-что интересное. Мы не узнали из этого ничего нового, но тут есть ниточка, вдоль которой я хотел бы следовать.

— Что это такое? — осведомился Монах, продолжая чтение бумаг. — Здесь описывается авария, маршрут, скорость машины...

— Это в конце. Там, где описывается убийство в банке.

— Тут? — Эббот перевернул страницу.

— Да, взгляните на это. Вот здесь, два последних предложения. Вы поняли, что я имею ввиду?

— Не совсем, — пробормотал Эббот. — Тут лишь указано, что Кониг работал в Джементшафт-Банке, где он был свидетелем перестрелки. Вот и все. — Я не думаю, что это “все” — возразил Вебб. — Я думаю, что это было гораздо больше. Кое-кто начал задавать вопросы, но все это дело было закончено очень быстро. Мне очень хотелось бы знать, кто поработал красным карандашом над этими отчетами в цюрихской полиции? Это наверняка человек Карлоса. Ведь мы знали, что у него там есть человек.

Монах откинулся в кресле.

— Предположим, что ты прав, но что это нам дает?

— Вся эта игра в Цюрихе была организована Карлосом. Именно его люди в полиции собрали “так называемые доказательства” связи этой женщины с тремя убийствами. Все это нелепо и смешно. Она не убийца.

— Хорошо, хорошо, — сказал Эллиот. — Это был Карлос. Но почему он все это проделал?

— Чтобы вспугнуть Борна. Сен-Жак и Борн сейчас, кажется, вместе.

— Борн является этим убийцей, который называет себя Кейном, не так ли?

— Да, — ответил Вебб. — Карлос поклялся убить его. Кейн двигался за Карлосом через всю Европу и Ближний Восток, но до сих пор никто практически не знает, как он выглядит. Теперь, если они найдут эту женщину, они получат шанс, что Кейн-Борн будет обнаружен. Карлос прикончит их обоих.

— Ладно. Опять этот Карлос. А что же делали вы?

— То, что я имел в виду, когда мы говорили о Цюрихе. Достигли Джементшафт-Банка и убедили их подтвердить тот факт, что женщина может быть — только может быть — связана с крупной кражей. Это было нелегко, но сделал это подкупленный Кониг, а не кто-нибудь их наших людей. Это их внутреннее дело, и они не захотели предавать его гласности. Затем я получил бумаги и отправился с ними к Вальтеру Апфелю. Загадочная женщина... Украденные миллионы... Убийства. Редакторы просто ухватились за это.

— Но почему? — вскричал Стивенс. — Зачем? Ведь вы использовали граждан другой страны для нужд секретной стратегической службы США! Вы потеряли рассудок? Вы лишь осложнили обстановку, принося эту женщину в Жертву!

— Вы не правы, — возразил майор Вебб. — Мы пытаемся спасти ее жизнь, повернув оружие Карлоса против него самого.

— Но как?

Монах поднял руку вверх.

— Прежде чем мы ответим, нам необходимо вернуться к другому вопросу. Минуту назад я спросил майора, как Карлос смог найти Борна — Найти “фише”, идентифицирующее Борна как Кейна. Мне кажется, что я это знаю, но хочу, чтобы он сам рассказал вам это.

Вебб подался вперед и неохотно сообщил:

— Досье “Медузы”.

— “Медузы”? — выражение физиономии Стивенса отражало факт, что “Медуза” была предметом недавнего брифинга в Белом Доме. — Но эти документы недоступны.

— Правильно, — согласился Эббот. — Имеется оригинал и две копии.

Они находятся в подвалах Пентагона, ЦРУ и Совета Национальной Безопасности. Доступ к ним имеет ограниченная группа людей, каждый из которых является одним из высших руководителей своего ведомства. Борн вышел из “Медузы”. Перекрестная проверка этих людей из “Медузы” с банковскими записями могла дать нужное имя, его имя. И кто-то дал его Карлосу.

Стивенс неподвижно уставился на Монаха.

— Вы хотите сказать, что Карлос... Имеет связь с подобными людьми? Вы задали мне невообразимую загадку.

— Однако, это единственное объяснение, — заметил Вебб.

— Но почему же Борн должен был использовать свое собственное имя?

— Это было необходимо, — проворчал Эббот. — Это было жизненным дополнением его портрета. Все должно быть подлинным и достоверным.

— Достоверным?

— Может быть, теперь вы меня поймете, — проговорил майор. — Связывая Сен-Жак с кражей миллионов из Джементшафт-Банка, мы говорим Борну, чтобы он держался на поверхности. Он ведь понимает, что это фальшивка.

— Чтобы Борн держался на поверхности? — изумился Эллиот.

— Человек, называемый Борном, — вновь вступил в разговор Монах, вставая с кресла и направляясь к окну. — Это офицер американской секретной службы. Нет никакого Кейна, во всяком случае того Кейна, в которого верит Карлос. Вот кто он есть на самом деле. Или был... Наступила тишина, прерванная Стивенсом.

— Мне кажется, что для сообщения Президенту, мне необходимо дать более подробные разъяснения.

— Хорошо, — сказал Эббот, глядя в сторону. — Три года назад мы позаимствовали всего одну страничку из истории английской секретной службы. Мы создали человека, которого никогда не было. Если вы помните, то перед вторжением в Нормандию, английская разведка подбросила труп к побережью Португалии, отлично рассчитав, что находящиеся при нем документы легко найдут дорогу в немецкое посольство в Лиссабоне. Для этого мертвеца была создана реальная жизнь: имя, должность, офицерский чин, друзья, шлюха, путешествия, визитные карточки самых фешенебельных лондонских клубов, водительская лицензия и около десятка личных писем. Из этих писем можно было выудить информацию о том, что вторжение будет иметь место в сотнях миль от пляжей Нормандии и через шесть недель после выбранной даты в июле, вернее в июле. После панической проверки всех этих сведений, проделанной германскими агентами в Европе и в Англии и постоянно контролируемой агентами МИ-5, Верховное командование в Берлине поверило в эту историю и переместило туда значительное количество своих сил. Этим человеком были спасены тысячи жизней, человеком, которого никогда не было. — Эббот снова возвратился к своему креслу.

— Я слышал об этом эпизоде, — сказал Стивенс. — И что из этого?

— Мы провели операцию, которая является вариацией этих давних событий, — Монах сел в кресло. — Мы создали реально существующего человека с соответствующей легендой, которая создает впечатление, что он всегда находится там, где совершается какое-нибудь преступление и, естественно, имеет к нему прямое отношение. Его “убийства” создавались ежемесячно, а иногда каждую неделю. Он мог быть где угодно... И он “был” абсолютно везде.

— Вы имеете в виду этого Борна?

— Да. Он провел много месяцев, изучая все, что было нам известно по Карлосу: все установленные и неустановленные убийства, с которыми так или иначе было связано имя Карлоса. Он изучил его методы проведения операций, тактику и средства к достижению цели. Большая часть этих материалов вряд ли когда-нибудь увидит свет. И тогда он стал постепенно появляться на сцене, всегда в разном облике, разговаривая на разных языках и используя жаргон, понятный лишь профессиональным преступникам и убийцам. Иногда он создавал “свидетелей” своих встреч, чаще всего это были запуганные мужчины и женщины, тем или иным образом связанные с преступным миром. Они встречались с ним, видели его, он существовал и беспокоил их. Вот таков образ, созданный Борном.

— И он проводил эту тайную работу почти три года? — осведомился Стивенс.

— Да. Он приехал в Европу из Азии, как вполне сформировавшийся наемный убийца, прошедший спецподготовку в отрядах “Медузы”, и теперь полный решимости выставить Карлоса из его собственного дома. Его тактика заключалась в том, чтобы постоянно разрушать планы Карлоса, заставляя того обнаружить себя.

— Что он за человек?

— Профессионал, — ответил Гордон Вебб. — Один из тех, кто великолепно подготовлен и который понимает, что Карлоса необходимо остановить и уничтожить.

— Но три года?

— Кроме того, вы должны знать, что он был подвергнут пластической операции, — вступил в разговор Монах. — Это как бы последний кирпич в стене, окружающей его прошлую жизнь. Вместо человека, которым он был, он стал человеком, которого не было. Я не думаю, что есть способ, которым нация могла бы отметить все, что сделал этот человек. Если есть хоть единственный способ помочь ему сейчас, я готов это сделать, как бы трудно это не было. — Монах помолчал ровно две секунды и добавил: — Если это Борн.

Его заявление произвело эффект бомбы, разорвавшейся над представителем Белого Дома. Его как будто ударили по голове молотом.

— Что вы сказали? — растерялся Стивенс.

— Мне жаль, что я держал все до конца. Я хотел, чтобы вы представили полную картину происходящего, прежде чем я перейду к описанию пробела. Возможно, что это не пробел, мы не имеем точной информации. Произошли самые разные вещи, которым мы не можем дать объяснения. Вот почему сложилась подобная ситуация, когда мы не хотим обсуждать пока этот вопрос на других уровнях, так как не желаем обрекать человека на смерть после всего, что он для нас сделал. Если ему повезет и он вернется к собственной жизни, то она будет возможна для него лишь анонимно, как бы это не было прискорбно.

— Я думаю, вы должны объяснить мне это, — сказал представитель Президента.

— Все очень просто, Эллиот. Обыкновенная лояльность и понимание ситуации... И еще порядочность. Карлос построил целую индустрию особо преступного мира, и если Борн будет обнаружен, то они постараются уничтожить его любой ценой. Конечно, если ему удастся захватить Карлоса или уничтожить его с нашей помощью, то тогда полная победа, и он свободно сможет жить у себя дома.

— Но вы сказали, что этот человек может оказаться и не тем, кем он был! Вы сказали, что это может быть и не Борн!

— Я сказал, что мы не знаем. В банке был именно он, так как сигнатуры были идентичны. Но Борн ли это сейчас? Следующие несколько дней могут нам подсказать.

— Если он обнаружится, — добавил Вебб.

— Это очень тонкий момент, — продолжил Эббот. Всегда имеется масса вариантов... Если это не Борн или если он встал на путь предательства, то тогда звонок в Оттаву и убийство в аэропорту могут быть объяснены. Из этого мы могли бы сделать вывод, что знания этой женщины были использованы для получения денег в Париже. Все, что Карлосу оставалось сделать, так это произвести небольшой поиск в финансовом департаменте Канады. Все остальное для него — это детская игра. Уничтожить ее связи, привести ее в панику, изолировать и использовать для охоты за Борном.

— Вы пытались передать ей какое-либо сообщение? — неожиданно спросил майор.

— Пытался, но потерпел неудачу. Я хотел, чтобы Мак-Хокинс позвонил человеку по имени Алан или что-то в этом роде. Он проинструктировал ее, чтобы она немедленно возвращалась в Канаду. Но он не стала слушать его.

— Чертовщина! — взорвался Вебб.

— Вот именно. Если бы нам удалось ее вернуть, мы бы многое смогли узнать. Она является ключом ко всей операции. Почему она вместе с ним? Почему он всегда с ней? Нет, я не могу найти правдоподобных версий.

— Для меня это еще менее ясно! — заявил Стивенс. Его удивление перешло сейчас в ярость. — Если вы хотите, чтобы Президент оказал вам поддержку, а я пока еще ничего не обещаю, то вы обязаны внести дополнительную ясность в это дело.

Эббот повернулся и уставился на Стивенса.

— Шесть месяцев назад Борн исчез, — сообщил он. — Что-то случилось... Мы не уверены в этом, но мы можем просуммировать определенные факты. Он отправил сообщение из Цюриха, что собирается быть в Марселе. Уже позже, значительно позже, мы поняли, в чем дело. Он узнал, что у Карлоса был контракт на Говарда Леланда, и Борн пытался остановить его... Затем ничего... Он исчез. Был ли он убит? Или сломался от перегрузок? Или... Отказался от своего замысла?

— Я не могу с этим согласиться, — перебил его Вебб. — Не могу!

— Я знаю, что ты можешь, — сказал Монах. — Именно поэтому я и хочу, чтобы ты поработал с этими материалами. Ты знаешь его коды, они все здесь. Следи за малейшими изменениями в Цюрихе.

— Но позвольте! — вмешался Стивенс. — О чем вы рассуждаете? Вы должны найти что-то конкретное, что-то такое, на чем можно было бы базироваться при принятии важных решений! Мне это просто необходимо, мистер Эббот. Это необходимо Президенту!

— Я сам бы этого хотел. Но ответ, возможно, будет только на небесах, — произнес Монах. — Что мы нашли? все, что угодно и ничего... Два года и десять месяцев напряженной работы в наших архивах. Перепроверен каждый факт, каждый человек, каждая связь, каждый источник. И с каждым месяцем, с каждой неделей мы все ближе и ближе подбирались к Карлосу... Затем пустота. Тишина. Шесть месяцев вакуума.

— Но теперь эта тишина взорвана, — возразил помощник Президента. — Но кем?

— Это главный вопрос, не так ли? — устало произнес Эббот. — Месяцы тишины, а потом взрыв такой непонятной активности. Счет обнаружен, “фише” переделано, миллионы исчезли, вероятно, украдены. Кроме всего, убито несколько человек, а другим, по всей вероятности, устроены ловушки. Но кем и для чего? — Монах качнул головой. — Удивительно, но пока мы в тумане. Кто этот человек и на чьей он стороне?

Глава 11

Автомобиль стоял между двумя уличными фонарями по диагонали к тяжелой входной двери кирпичного особняка. На переднем сиденьи располагался водитель в форменной одежде, что было привычным явлением на такой улице. Но что было необычным, так это то, что двое других людей продолжали сидеть сзади, не предпринимая никаких попыток выйти. Напротив, они внимательно наблюдали за входом в особняк, уверенные в том, что не попадают в угол обзора инфракрасных камер.

Один из них поправил свои очки, делавшие его похожим на сову. Глаза за толстыми линзами вяло, но подозрительно наблюдали за окружающей обстановкой. Альфред Джиллет, один из руководящих сотрудников Совета Национальной Безопасности, проговорил:

— Какое удовольствие доставляет наблюдать, как рушится высокомерие.

— Вы действительно не любите его? — поинтересовался его компаньон, широкоплечий мужчина в черном плаще, чей акцент выдавал славянское происхождение выходца из Центральной Европы.

— Я ненавижу его! Он стоит за всем, что мне так ненавистно в Вашингтоне. Школы, дома в Джорджтауне, фермы в Вирджинии и уединенные встречи в их клубах. Они прочно охраняют свой узкий маленький мирок, и вы не можете вторгнуться туда, там нет вам места. Ублюдок! Высшее, самовлюбленное мелкопоместное дворянство, оккупировавшее Вашингтон. Они используют способности большинства людей, скрывая это за видимостью их поддержки в принятии решений. Если вы находитесь по другую сторону, то вы всегда будете составлять часть этой элиты, точнее среды, которая поставляет идеи для элиты.

— Наверное, вы преувеличиваете, — заметил Европеец, не отрывая взгляда от кирпичного особняка. — На самом деле вы находитесь там на хорошем счету. В противном случае, наши контакты были бы невозможны. Джиллет нахмурился.

— Если бы обо мне было такое мнение, то только потому, что я стал просто незаменим для людей подобных Эбботу. Я держу в голове тысячи фактов, которые он просто не в состоянии оценить. Для них гораздо проще посадить меня туда, где не требуется решать проблемы, но где они постоянно возникают. Директор Бюро по проверке политической благонадежности! Они создали для меня этот титул и должность, и знаете почему?

— Нет, Альфред, не знаю, — произнес Европеец, глядя на часы. — Я не знаю почему.

— Потому что у них нет терпения проводить столько времени за разбором многих тысяч документов и досье. Они предпочитают обедать в Сан-Суси или самодовольно разглагольствовать перед членами Сената, читая тексты, подготовленные для них другими людьми, которых никто никогда не видит и не замечает.

— Вы чересчур озлоблены, — заметил Европеец.

— Больше, чем вы можете сообразить. Вся жизнь уходит на то, чтобы делать работу за этих ублюдков, и какой в этом смысл? Для чего мне это? Титул и случайный ленч, на котором мои мозги подаются между креветками и устрицами. Люди, подобные Эбботу, никогда не смогут обойтись без людей, подобных мне.

— Не следует недооценивать Монаха. Даже Карлос этого никогда не делал.

— Откуда он знает? Он не имеет понятия, что и как следует оценивать. Все, что делает Эббот, покрыто тайной. Никто не знает, сколько ошибок он допустил. И когда некоторые из них выплывают на свет, за них отвечают люди такие как я.

Европеец перевел взгляд с дома на собеседника и холодно проронил:

— Вы очень эмоциональны, Альфред. Вы должны быть более осторожны на этот счет.

Джиллет ухмыльнулся.

— Это никогда не выходит наружу и я надеюсь, что мое содействие Карлосу подтверждает это. Давайте считать, что я готов к конфронтации и что ничто в мире меня не напугает.

— Искреннее признание, — заявил широкоплечий мужчина.

— А что вы можете сказать о себе? Ведь это вы меня нашли.

— Я знал, что искать, — он повернулся к окну.

— Я имею в виду “вас”. Работа, которую вы выполняете для Карлоса.

— У меня нет таких сложных причин. Я уехал из страны, где образованные мужчины и женщины продвигаются по службе по прихоти слабоумных идиотов, которые наизусть читают марксистскую муть. Карлос тоже знал, что искать и кого искать.

Джиллет рассмеялся, его скучные глаза оживились.

— Оказывается, что мы не так уж и сильно отличаемся друг от друга. Замените жизненные артерии нашего западного устройства на марксизм, и вы получите совершенно отчетливые параллели.

— Возможно, — согласился Европеец снова взглянув на свои часы. — Теперь уже недолго. Эббот обычно пользуется полночным рейсом на Вашингтон. — Вы уверены, что он выйдет один?

— Он всегда так поступает, ведь его не должны видеть вместе со Стивенсом. Вебб и Стивенс также должны выйти отсюда отдельно друг от друга. Двадцатиминутный интервал — стандартное время для таких встреч.

— Как вам удалось обнаружить Тредстоун?

— Это оказалось не очень трудно. Ваше содействие, Альфред, сделало свое дело, — он рассмеялся, но его глаза по-прежнему были устремлены на особняк. — Кейн вышел из “Медузы”, вы сами сообщили нам это, и если подозрения Карлоса были точными, то это означало, что Монах связан с Борном. Карлос проинструктировал нас, чтобы мы держали Монаха под постоянным наблюдением. В конце концов, мы и вышли на это место.

— Это вывело вас на Канаду? К человеку в Оттаве?

— Человек из Оттавы обнаружил себя сам, когда начал разыскивать Тредстоун. Потом мы выяснили, кто такая эта женщина. Это именно она позвонила ему из Парижа и попросила начать поиски. Мы не знаем, почему это происходит, но подозревали, что Борн может попытаться нанести удар по Тредстоуну со стороны. Но когда ваши секретные службы стали вмешиваться в события в Канаде, то это привело нас к выводу, что Карлос был прав. Точнее, правы были вы, Альфред. Это был не Кейн. Это была ловушка, призрак.

— Я говорил вам это с самого начала, — произнес Джиллет. — Три рода фальшивых сообщений из непроверенных источников. Вот так все было!

— С самого начала... — задумчиво вздохнул Европеец. — Несомненно, это лучшее, на что был способен Монах... Пока что-то не случилось и его творение не обернулось массой проблем.

— Присутствие здесь Стивенса подтверждает это. Президент хочет находиться в курсе событий.

— Он должен это знать. Существует весьма щекотливое подозрение, что руководитель секции департамента финансов при правительстве Канады был убит агентами американских секретных служб. — Он отвернулся от окна и взглянул на Джиллета. — Запомните, Альфред, что мы просто хотим знать, что произошло. Я предоставил вам факты в том виде, в каком мы их получили. Они неопровержимы и Эббот не сможет их отрицать. Но они должны быть представлены, как полученные независимо ни от кого, а лишь из ваших собственных источников информации. Вы напуганы, вы требуете отчета, полагая, что все сообщения секретных служб ложны. Но не забывайте, что вы не должны поддаваться эмоциям. Помните, что он будет постоянно вас подозревать, так как в данном случае вы являетесь обвинителем, а не он.

— Я буду помнить об этом.

— Хорошо, — через стекло были видны огоньки подъезжающего автомобиля. — А вот и такси Эббота. Я позабочусь о водителе. — Он обратился к шоферу: — Эббот может появиться с минуты на минуту. Вы знаете, что надо делать, а я буду слушать в своей машине.

Шофер молча кивнул. Оба вышли из машины одновременно. Шофер обошел автомобиль со стороны капота, чтобы проводить важного клиента к южной стороне улицы. Джиллет наблюдал за ними через боковое стекло. Двое мужчин постояли вместе несколько секунд, после чего разделились. Европеец направился к прибывшему такси, его рука была поднята, а между пальцами была зажата банкнота. Такси было отослано назад, так как планы заказчика изменились. Шофер направился к северной стороне и теперь находился в тени лестницы на расстоянии двух блоков от Тредстоун 71. Через полминуты Джиллет увидел выходящего из дверей Эббота, который всматривался в глубину улицы, стараясь отыскать такси. Оно запаздывало и он решил поймать другую машину. Через несколько секунд он должен был пройти мимо шофера. Когда он с ним поравнялся, то оба они уже были вне угла обзора контрольной камеры. После короткого разговора мужчины направились к ожидающему автомобилю. Через минуту озадаченный Эббот уже усаживался внутрь машины, а шофер отошел в тень.

— Вы!? — произнес Монах, не скрывая гнева и отвращения. — Из всех возможных людей — вы!

— Я не думаю, что вы в подобной ситуации должны выказывать столько презрения и высокомерия.

— Что вы сделали! Как вы посмели! Цюрих... Архивы “Медузы”. Это были вы!

— Архивы “Медузы” — да, Цюрих — да. Но вопрос не в том, что сделал я, а в том, что сделали вы. Мы послали своих людей в Цюрих, объяснив им, что именно следует искать. И мы нашли это! Его имя Борн, не так ли? Это человек, которого вы называете Кейном. Человек, которого создали вы!

Эббот проявил настороженность.

— Как вы нашли этот дом?

— Благодаря упорству и настойчивости. Я следовал за вами повсюду.

— Вы меня преследовали? И что при этом, черт возьми, вы думали?

— Старался найти правду, которую вы упорно от всех скрывали. А что думали при этом вы?

— О, боже мой, вы же последний дурак! — Эббот глубоко вздохнул. — Почему вы это сделали? Почему вы не пришли ко мне сами?

— Потому что вы ничего не хотели делать. Вы манипулировали всей системой секретных донесений. Миллионы долларов, сотни и тысячи людей, посольства и секретные станции были задействованы в этот круговорот сплошной лжи об убийце, которого никогда не было. Я могу припомнить ваши слова, что это вызов Карлосу, что это неотразимая ловушка для него! И при этом все мы были вашими пешками! Все вы одинаковы. Кто молится вашему богу, тот и нарушает правила, нет, законы, и заставляет нас выглядеть дураками!

— У нас не было иного пути, — устало заметил Монах. Его физиономия представляла собой сгустки морщин, резко проступавших при тусклом свете фонарей. — Как могли вы так поступить? Я хочу знать правду, как много вы знаете.

— Все это я храню в своей памяти, но готов с вами кое-чем поделиться. — Думаю, что знаете вы немного.

— Скорее можно сказать, что это не включает последний период, выразительно заявил Джиллет. — Я хочу знать, что произошло.

— А что произошло?

— Что произошло с вашей замечательной стратегией. Кажется, что она... Расползлась по швам.

— Что вы хотите этим сказать?

— Это совершенно очевидно. Вы потеряли Борна и не можете его разыскать. Ваш Кейн исчез вместе с деньгами, положенными для него в цюрихский банк.

— Некоторое время Эббот молчал.

— Минутку... Кого вы хотите впутать в это дело?

— Вас, — быстро произнес Джиллет, осторожно подбираясь к главному вопросу. — Надо сказать, что я восхищался вашим самообладанием, когда этот осел из Пентагона так многозначительно рассказывал об операции “Медуза”... Сидя прямо напротив того человека, который создал ее.

— Это давняя история, — теперь голос Эббота снова стал сильным и уверенным. — Это ничего вам не даст.

— Лучше скажем, что для вас это было в некоторой степени необычно... Ничего не сказать. Я имею в виду, что на этом совещании не было никого, кто бы знал больше вас относительно “Медузы”. Но вы не произнесли ни слова, и это заставило меня крепко задуматься. Поэтому я энергично интересовался, почему это столько времени уделяется убийце по имени Кейн. Вы не должны сопротивляться, Дэвид. Вы должны были предложить правдоподобную причину, чтобы можно было продолжить поиски Кейна. И вы бросили на охоту этого ублюдка Карлоса.

— Это было правдой, — перебил его Эббот.

— Несомненно. Вы знали, когда это нужно использовать, и я знал, когда это поймать. Змея, которая выползла из головы “Медузы”, подходит лишь для мифологического сюжета. Претендент, прорывающийся на чемпионский ринг, должен выбить чемпиона из его угла.

— Все это пустые слова. Слова с самого начала.

— А почему бы и нет? Как я уже сказал, это было гениально придумано, вплоть до того, как использовать всех наших людей в поисках Кейна! Вы использовали всех “нас”.

Монах кивнул.

— Очень хорошо. С этой точки зрения вы правы, но это не то, что вы думаете. Тредстоун был создан в виде небольшой группы людей, набранных из тех, кому правительство доверяло безраздельно. Они пришли из армии, из Джи-два, Сената, ЦРУ, из морской разведки, а теперь еще и из Белого Дома. Если бы здесь были возможны какие-нибудь злоупотребления, то ни один из них бы не колебался в решении прекращения операции. Никто об этом даже не намекнул, и я прошу вас тоже этого не делать.

— Могу ли я стать частью Тредстоуна? — Вы “теперь” уже ее часть.

— Да, понимаю... Так что же случилось? Где Борн?

— Об этом знает только бог. Мы даже не уверены, что это точно Борн.

— Вы даже не уверены в этом?

“Да, понимаю... Так что же случилось? Где Борн?

Об этом знает только бог. Мы даже не уверены, что это точно Борн.

Вы даже не уверены в этом.”

Европеец выключил аппарат и проговорил:

— Вот это все, что мы хотели узнать, — он повернулся к сидевшему рядом с ним шоферу. — Теперь быстро. Остановись в проходе сзади лестницы. Запомни, что когда один из них выйдет, у тебя будет ровно три секунды, прежде чем закроется дверь. Работай как можно быстрее.

Человек в униформе вышел первым. Он прошел по тротуару по направлению к Тредстоун 71. Европеец осмотрелся, затем расстегнул плащ и вытащил длинный пистолет с глушителем на стволе. Проверив обойму, он убрал оружие в кобуру, вышел из машины и направился к автомобилю, где все еще продолжалась беседа. Зеркала были установлены так, что сидящие на заднем сидении не могли видеть приближающегося к ним человека. Европеец быстро прошел перед капотом, быстро открыл переднюю дверь, проскользнул на сиденье и направил оружие в сторону беседующей пары.

Альфред Джиллет открыл от удивления рот, его левая рука стала беспомощно искать ручку дверцы. Европеец опустил кнопку замка. Дэвид Эббот не шелохнулся, молча глядя на незнакомца.

— добрый вечер, Монах, — произнес Европеец. — Тот, другой, кто так часто напоминает мне о религиозных обычаях, посылает вам свои поздравления. Не только по поводу Кейна, но и относительно вашего персонала тут, в Тредстоун. Например, Яхтсмена. Это один из наших ценнейших агентов. Наконец, Джиллет обрел дар речи. Это была смесь выкриков, переходящих в шепот:

— В чем дело? Кто вы такой? — выкрикивал он, стараясь симулировать неведение.

— Прекратите вопить, мой старый друг. В этом нет необходимости, усмехнулся Европеец. — Я могу видеть по выражению лица мистера Эббота, что его первоначальные сомнения на ваш счет были абсолютно верны. Всегда нужно верить в первый инстинкт, не так ли, Монах? Конечно, вы были правы. Мы нашли очередного недовольного человека, ведь ваш образ жизни производит их с поразительной скоростью. И он, естественно, предоставил нам архивы “Медузы”, которые и привели нас к Борну.

— Что вы тут делаете? О чем вы болтаете!? — кричал Джиллет.

— Вы скучный человек, Альфред. Вы никогда не знали своего места, и никогда не знали, кому необходимо служить. Такие, как вы, никогда не знают, с кем нужно оставаться.

— Вы!!! — Джиллет с ужасом на физиономии поднялся с сиденья. Лицо его исказилось.

Европеец выстрелил. Звук выстрела мягко отразился внутренностью салона. Джиллет сполз назад и его тело скрючилось на полу у дверцы. Его глаза совы еще больше округлились после смерти.

— Я не думаю, что вы будете его оплакивать, — сказал Европеец.

— Нет, не буду, — согласился Монах.

— Это Борн на той стороне, и вы знаете это. Кейн переметнулся и тишины больше не будет. Змея из головы “Медузы” решила разрушить собственный дом. Или, возможно, он был подкуплен. Это тоже возможный вариант, не правда ли? Карлос покупает многих, вот, например, этот у ваших ног, один из них.

— Вы ничего от меня не узнаете. И даже не пытайтесь.

— Нам не надо ничего больше выяснять. Теперь мы знаем все... Дельта... Карлос... Кейн... Но имена теперь уже не имеют никакого значения. Они никогда реально не существовали. Остается последний шаг устранить человека-монаха, который принимает решения. Это — вы. После этого Борн в ловушке. С ним все покончено.

— У нас есть и другие, кто может принимать решения. Он может добраться до них.

— Если он это сделает, они прикончат его, как только он появится. Нет ничего более презренного, чем предатель. И этому будут все доказательства. Собственно, необходимо доказать только одно, что Борн — ваш человек. Старик нахмурился. Он был испуган, но боялся он не за свою жизнь, а за что-то бесконечно необходимое.

— Вы потеряли всякий рассудок. Таких доказательств нет.

— это изъян в вашей системе и в ваших рассуждениях. Это “ваш” изъян. Карлос предусмотрел все, его щупальца проникли в самые тайные источники. Ваш человек был из “Медузы”, кто-то, кто жили исчез. Вы выбрали человека по имени Борн, потому что обстоятельства его исчезновения стерлись из памяти, исчезли из всех существующих архивов или, по крайней мере, вы надеялись на это. Но вы не учли, что Ханой имел собственные архивы на людей, входящих в “Медузу”, и эти архивы еще существуют. 25 марта 1968 года Джейсон Борн был убит офицером американской спецслужбы в джунглях в местечке под названием Там-Квуан.

Монах подался вперед, выражая свой молчаливый протест. Европеец выстрелил.

Дверь особняка открылась. Оттуда вышел представитель Белого Дома, сопровождаемый Яхтсменом. Шофер, притаившийся в тени лестницы знал, что через три секунды после этого могут включиться сигналы тревоги.

— Так приятно было видеть вас здесь, — произнес Яхтсмен, пожимая руку гостя.

— Благодарю вас за приятный вечер, сэр.

Это были его последние слова. Шофер произвел два выстрела. Оба упали в проеме двери. Шофер быстро вбежал по лестнице, мгновенно втащил оба трупа внутрь и перерезал провода сигнализации. После этого он уже смог открыть дверь пошире, давая сигнал напарнику, что тот может входить. Европеец за несколько секунд преодолел лестницу и оказался в холле.

Они замерли, прислушиваясь и вглядываясь в глубину коридора. Человек в униформе двинулся к лестнице, ведущей к двери, отделанной красным деревом, и в тот же момент раздался выстрел. Он был произведен из мощного оружия без глушителя. Шофер схватился за плечо.

— Лови ее! — закричал он, падая вслед за выпавшим из его руки пистолетом. Европеец взглянул вверх. Шофер держался за плечо. Его одежда пропиталась кровью, а пистолет валялся на ступенях.

В открывшейся в глубине коридора двери появился майор Вебб с пачкой бумаг в руке. Европеец два раза нажал на спуск и бумаги разлетелись во все стороны, падая на валяющегося майора. Человек в темном плаще подошел к шоферу. Немного выше, привалившись к перилам, лежала седовласая женщина: она была мертва.

— Как ты себя чувствуешь? Ты можешь передвигаться? — спросил у шофера Европеец.

Тот кивнул.

— Она раздробила мне половину плеча, но двигаться я смогу.

— Ты должен! — приказал широкоплечий Европеец, как старший по положению, расстегивая свой плащ. — Ладно, одевай мой плащ. Я хочу, чтобы Монах оказался здесь! Быстро!

— О, боже мой!

— Карлос хочет, чтобы Монах тоже был здесь.

Раненый с трудом поднялся, надел плащ и проделал свой путь к машине. Европеец придерживал дверь, наблюдая за шофером, чтобы быть уверенным, в состоянии ли тот справиться со своей сложной задачей. Он должен был справиться. Шофер перетащил труп Дэвида Эббота в особняк, и оба приступили к последнему этапу операции. Все участники этой ужасной сцены были размещены в комнате в максимально естественных позах, которые говорили о том, что драма разыгралась внезапно и была полнейшей неожиданностью для участников этой встречи, где, кроме всего прочего, по замыслу режиссера должен был присутствовать и Борн. Это была последняя акция по его изоляции. Когда все участники заняли свои места, согласно предположению о непринужденной и даже дружеской беседе, Европеец протер все предметы, к которым либо он, либо шофер могли прикоснуться, и подошел к небольшому столику, где на серебряном подносе стояли бокалы для бренди. Он взял один из них и поднес к свету. Его ожидания подтвердились: бокал никто не трогал. Европеец поставил его на стол и вытащил небольшой пластиковый пакет, из которого извлек кусочек прозрачной ленты. Ее он также просмотрел на свет. На этой ленте находились отпечатки пальцев правой руки Борна, снятые с бокала Пьера, полученного в кабинете Джементшафт-Банка в Цюрихе.

Аккуратно взяв бокал, он с виртуозностью специалиста, которым он несомненно был, приложил ленту к нижней части бокала, после чего снова посмотрел его на свету. Теперь отпечатки были отчетливо видны даже при недостаточно сильном свете настольной лампы. После этого он кинул бокал в угол, где пол не был прикрыт ковром, взглянул на осколки и отбросил некоторые из них в сторону.

Этого было вполне достаточно...

Глава 12

— Поздно, — ответил Борн, бросая чемоданы на кровать. — Нам надо отсюда уезжать и как можно скорее.

Мари сидела в кресле. Она вновь прочитывала газету, выбирая отдельные фразы и повторяя их по несколько раз. Мари пыталась полностью сосредоточиться и, в конце концов, осталась довольна проделанной работой. — Я права, Джейсон. Кто-то передает тебе сообщение!

— Поговорим об этом позже. Мы и так уже тут задержались. Газеты появятся в отеле через час, а что касается утренних газет, то с ними дело еще хуже. Все окружающие увидят твою фотографию и обратят на тебя внимание. Собирай вещи!

Мари поднялась, но была не в состоянии двигаться. Она вынудила его обратить на себя внимание.

— Да, мы поговорим обо всем попозже, но ведь ты собираешься покинуть меня, и я хочу знать почему.

— Я же сказал, что об этом мы поговорим попозже, — он не пытался уклоняться от ответа, но сейчас было не до этого. — Ты все хочешь знать, и я тебя отлично понимаю, но сейчас я хочу только одного, чтобы мы как можно скорее убирались отсюда. Собирай свои вещи, черт побери!

Его неожиданное раздражение возымело действие.

— Да, конечно, сейчас я буду готова, — прошептала она.

Наконец, они спустились на лифте в холл. Как только он увидел часть мраморного пола через дверь лифта, ему стало казаться, что они находятся в клетке, из которой есть только один выход — в капкан. Очень скоро он понял, почему у него возникло это чувство. За столом дежурного располагался консьерж, перед которым лежала точно такая же газета, что и в кейсе у Мари. Консьерж читал с огромным интересом, буквально пожирая глазами текст и ковыряя во рту зубочисткой.

— Проходи направо прямо к двери. Я встречусь с тобой на улице. Понятно?

— О, мой бог! — шепнула Мари, увидев дежурного за чтением газеты.

— Иди! Я быстренько с ним расплачусь.

Звук шагов Мари по мраморному полу был раздражающим фактором, которого Борн весьма опасался. Консьерж оторвал взгляд от газеты, но Джейсон уже подходил к нему, стараясь загородить Мари.

— У вас прекрасные условия, — сказал он по-французски, — но у меня появились срочные дела в Лионе. Общая сумма счета, видимо, будет где-то около пятисот франков. У меня нет времени на уточнение.

Разговор об уплате всегда был самым важным для служащих таких заведений. Консьерж мгновенно все подсчитал и представил счет клиенту. Джейсон заплатил по счету и нагнулся, чтобы поднять чемоданы, но вынужден был взглянуть вверх, привлеченный звуком удивления, вырвавшегося из открытого рта консьержа. Тот переместил взгляд на Борна: их взгляды встретились. Служащий пытался сдержать внезапно подступивший к нему ужас. Джейсон быстро направился к выходу, одновременно наблюдая за столиком дежурного. Тот взялся за телефон.

— Быстро уходим! — закричал Борн. — Лови такси!

Машину им удалось поймать на улице Лекурб, в пяти кварталах от отеля. Борн изображал из себя неопытного американского туриста, используя ломаный французский, который так хорошо помог ему в банке де Вали. Водителю он объяснил, что он со своей очаровательной подругой желает уехать на день или два из центра Парижа куда-нибудь туда, где они могли бы побыть в одиночестве. Может быть, он знает какое-нибудь местечко, которое им подойдет?

Конечно, водитель знал и помог им сделать нужный выбор.

— Есть несколько мест, где располагаются отличные сельские отели. Все они частные и достаточно приличные.

— Давайте поедем в первое, которое вы назвали. Сколько это займет у нас времени?

— Не более пятнадцати минут, месье.

— Прекрасно! — Борн повернулся к Мари и шепнул: — Измени свою прическу.

— Что?

— Измени прическу. Подними волосы или отбрось их назад. Неважно как, но измени и старайся не попасть в зеркало шофера.

Через пять минут волосы Мари были небрежно зачесаны назад, открывая ее лоб и шею. Все это она проделала с помощью зеркала и заколок. Джейсон разглядывал ее в тусклом свете салона.

— Полностью сотри всю помаду.

Она молча подчинилась ему, использовав для этого платок.

— Так хорошо?

— Да. У тебя есть карандаш для бровей?

— Конечно.

— Сделай брови немного пошире, но не очень сильно. Слегка измени их форму. Опусти на четверть дюйма, а концы немного загни.

Мари точно выполнила все его указания.

— Как теперь?

— Уже лучше, — заявил он, изучая ее. Изменения были незначительными, но эффект превзошел все ожидания. Они полностью изменили Мари. Она искусно и неуловимо превратилась из элегантной и привлекательной женщины в ее грубое и резкое подобие. По крайней мере, с первого взгляда она не напоминала ту женщину, чья фотография заполонила страницы газет, а это было все, что было нужно.

— Когда мы доберемся до Билланкорта, — прошептал Джейсон, — ты должна выйти и отвернуться в сторону. Не допускай, чтобы водитель смог тебя разглядеть.

— Теперь уже поздно об этом говорить, не так ли?

— Ты просто делай, что я тебе сказал.

“Слушай меня. Я хамелеон, которого зовут Кейн, и я могу научить тебя многим вещам, учить которым я тебя не должен, но и выхода у нас другого нет. Я могу изменять свою внешность и прокладывать путь сквозь обычные и человеческие джунгли. Альфа, Чарли, Дельта... Дельта для Чарли и Чарли для Кейна. Я — Кейн. Я несу смерть! И я должен тебе рассказать, кто я на самом деле, чтобы потерять тебя”.

— Дорогой мой, что это?

— Что?

— Ты смотришь на меня, но кажется, что не видишь. Твое дыхание почти остановилось. Как ты себя чувствуешь? Все в порядке?

— жаль, что я напугал тебя, — произнес он, глядя в сторону. Его дыхание вновь становилось ровным. — Я думаю независимо от наших действий. И я теперь знаю, что делать, когда мы приедем на место.

Через несколько минут они въехали в пригородную деревню.

— Высадите нас где-нибудь на стоянке, где вам будет удобнее, обратился он к водителю, чтобы пресечь дополнительные вопросы.

— Непременно, месье, — ответил тот, кивая головой и пожимая плечами, что видимо должно было означать, что его клиенты весьма осмотрительная парочка.

Моросил дождь, подобный туману. Такси укатило. Борн и Мари оставались в тени деревьев, пока оно не исчезло совсем. Джейсон поставил чемоданы на мокрую землю.

— Подожди меня тут, Мари.

— Куда ты идешь?

— Вызвать по телефону такси.

Второе такси отвезло их на Запад, в район Монтре. На этот раз водитель был менее разговорчивым и не обращал внимания на невыразительную парочку, которая наверняка приехала из провинции подыскивать себе дешевую квартиру. Если он и видел газету с фотографией канадской француженки, замешанной в серии убийств и в воровстве в Цюрихе, то ему не могло придти и в голову, что женщина в его машине на заднем сидении и женщина в газете одно и то же лицо. Мари ничем не напоминала ему об этом.

Обер дю Кон не соответствовала своему названию. Это была не причудливая сельская гостиница, расположенная в укромном и уединенном загородном уголке. Напротив, это было большое плоское двухэтажное заведение, находящееся в миле от главной дороги. Если оно что-то и напоминало, так это мотели, которые испортили окраины всех городов мира, причем единственным их достоинством была гарантия анонимного проживания их гостей. Нетрудно было представить недельное проживание по счету, который был выписан на несуществующее имя.

Поэтому они зарегистрировались под вымышленными именами и получили пластмассовую комнату, где каждый предмет, стоимостью выше 20 франков, был привинчен к полу или к стенам болтами, которые было невозможно отвернуть. У этого места тем не менее были и положительные качества, к числу которых относилась и машина по производству льда. Они знали, что она работает, так как могли слышать ее при закрытой двери.

— Теперь, кажется, все в порядке. Кто же собирался послать нам сообщение? — поинтересовался Борн, вращая в руке стакан виски. — Кто?

— Если бы я знала, то попыталась бы связаться с этими людьми, промолвила она, сидя у маленького столика, отодвинув стул и внимательно наблюдая за его реакцией. — Это могло быть связано с тем, почему ты хотел исчезнуть.

— Если бы это было так, то это была бы ловушка.

— Это не могло быть ловушкой. Человек, подобный Вальтеру Апфелю, не станет делать то, что связано с ловушкой.

— Я не был бы в этом так уверен, — Борн подошел к единственному пластиковому креслу и сел. — Это сделал Кониг. Он указал на меня как раз в комнате ожиданий.

— Кониг был пешкой, обыкновенным служащим и действовал в одиночку. Апфель наверняка в этом не замешан.

— Что ты имеешь в виду? — посмотрел на нее Джейсон.

— Заявление Апфеля должно быть подтверждено его начальником. И это было сделано от имени банка.

— Если ты так уверена, то позвони в Цюрих.

— Они бы этого не хотели. Они или подали нам знак, или еще что-нибудь в этом духе. Последние слова Апфеля были о том, что “они не имеют дальнейших сообщений ни для кого”. Это тоже была часть сообщения. Мы должны войти в контакт с кем-то еще.

Борн выпил. Он ощущал в этом необходимость перед началом повествования.

— И к чему мы тогда вернемся? — осведомился он. — Назад, прямо в ловушку?

— Ты думаешь, что знаешь, кто это? — Мари потянулась за сигаретами. — И поэтому ты собрался исчезнуть, так?

— Ответ на оба вопроса может быть только “да”. Наступил решающий момент. Это сообщение было послано Карлосом. Я — Кейн и ты должна меня покинуть! Я обязан расстаться с тобой. Но сперва о Цюрихе, чтобы ты могла меня понять. Эта статья сфабрикована, чтобы обнаружить меня.

— Я не желаю с этим соглашаться! — взорвалась Мари, удивив его этим. — У меня было время подумать. Они знают, что все доказательства сплошная ложь, откровенная до нелепости. Цюрихская полиция ожидает, что теперь я должна войти в контакт с посольством Канады... — Мари умолкла, держа в руке незажженную сигарету. — О, мой бог, Джейсон, вот что они хотят заставить нас сделать!

— Кто этого хочет?

— Пославшие нам сообщение. Они знают, что у меня нет иного выхода, как позвонить в посольство и попросить защиты у правительства. Я не думала об этом, потому что уже разговаривала с человеком по имени Дэнис Корбельер, и он абсолютно ничем мне об этом не намекнул. Он сделал лишь то, о чем я его попросила... И больше ничего. Но это было вчера... Не сегодня, не ночью. — Мари потянулась к телефону, стоящему возле кровати. Борн мгновенно поднялся, чтобы перехватить ее руку.

— Не надо, — твердо заявил он.

— Почему?

— Потому что ты ошибаешься.

— Но я права, Джейсон! Разреши мне это доказать.

Борн выпрямился.

— Будет лучше, если ты сначала выслушаешь меня.

— Нет! — выкрикнула она, стоя на своем. — Я не хочу этого слушать. Не сейчас!

— Час назад в Париже это было единственным, что тебя интересовало. Послушай, что я тебе скажу!

— Нет! Час назад я умирала! Ты вбил в свою башку, что должен сбежать от меня. И я знаю, что это может случиться снова и снова, пока все не остановится. Ты слышишь слова, видишь картины и отдельные фрагменты прошлого, которые к тебе возвращаются, но ты не можешь их понять и только поэтому осуждаешь самого себя! Ты будешь делать это до тех пор, пока не появится кто-то и не докажет тебе, что все, что с тобой случилось, это результат использования тебя другими людьми, которые принесли тебя в жертву собственным интересам! Но ведь должен же быть кто-то, кто хочет помочь тебе, помочь нам! Вот что означает это сообщение! Я и хочу доказать тебе это. Разреши мне высказаться!

Борн держал ее руки и молчал. Ужасная боль наполняла его существо. Возможно, это будет для нее лучшим путем. Она убедится сама и ее страх будет помогать ей слушать и понимать. Больше ничего другого не оставалось. “Я — Кейн!”

— Хорошо, ты можешь позвонить, но это будет сделано так, как я себе представляю, — он подошел к телефону и набрал номер дежурного по отелю. — Говорят из номера 341. Я только что беседовал с друзьями из Парижа. Они хотели бы встретиться здесь с нами и провести в дружеской компании денек-другой. Нет ли у вас для них номера? Желательно рядом с холлом... Прекрасно! Их фамилия Бриггс, это американская парочка. Сейчас я спущусь и заранее оплачу их номер, а вы дадите мне ключи от него... Чудесно! Благодарю вас.

— Что ты делаешь?

— Стараюсь тебе кое-что доказать. Помоги мне переодеться. Кстати, одно доказательство ты уже получила.

— Что?

— Если хочешь позвонить, то будешь делать так, как я тебе скажу.

— Это ужасно! Ты просто невыносим. Почему ты мне не веришь?

— Я просто не могу допустить ошибки, — Борн подождал, пока она не открыла чемоданы и взял оттуда брюки и рубашку. — Дай платье!

Через 15 минут номер для мистера и миссис Бриггс был готов. Он находился через шесть дверей от номера 341 и по диагонали через холл. Одежда была размещена там соответствующим образом, а все лампочки, за исключением специально выбранных, были вывернуты. Если не произойдет непредвиденного, то все должно было обойтись наилучшим образом.

Когда Джейсон вернулся обратно, Мари находилась возле телефона.

— Все готово.

— Что ты там делал?

— То, что обязан был сделать. Теперь можешь звонить.

— Уже слишком поздно. Предположим, что его нет. И что тогда?

— Думаю, что он на месте, если же его нет, то тебе дадут его домашний телефон. Его имя есть в телефонных справочниках Оттавы. Ты все запомнила, что я тебе сказал и что ты должна говорить?

— Да, но мне кажется, что в этом нет необходимости. В этом я уверена. — Увидим... Только повтори то, что я тебе сказал. Я буду слушать.

Начинай.

Мари сняла трубку и набрала номер. Через семь секунд она соединилась с коммутатором посольства и с Дэнисом Корбельером. Было уже пятнадцать минут второго утра.

— Боже мой, это вы?

— Вы ждали моего звонка?

— Я надеялся, что вы в конце концов позвоните, черт возьми! Я сижу здесь с пяти часов вечера.

— Так же ждал и Алан в Оттаве.

— Алан? Кто это такой? И о чем вы говорите? Где вы находитесь, черт побери?

— Прежде всего я желаю узнать, что вы хотите мне сказать.

— Сказать вам?

— У вас должно быть сообщение для меня, Дэнис. Что в нем?

— Какое сообщение? О чем вы толкуете?

Мари побледнела.

— Я никого не убивала в Цюрихе. Мне не хотелось бы...

— Ради бога, — прервал ее атташе, — приезжайте скорее! Мы предоставим вам всю защиту, которую только имеем. Тут вас никто не тронет!

— Дэнис, выслушайте меня! Вы сидели там лишь в расчете на мой звонок? — Да, конечно.

— Кто-то велел вам ждать, да?

После непродолжительной паузы Корбельер заговорил снова, но уже менее уверенно.

— Да, он велел. Вернее, они.

— И что они вам сказали?

— Что вам необходима срочная помощь.

Мари затаила дыхание.

— И они хотят помочь нам?

— Нам! — воскликнул Дэнис. — Вы хотите сказать, что он с вами?

Лицо Борна было рядом и было повернуто под углом, чтобы лучше разобрать речь Корбельера. Он кивнул.

— Да, — ответила Мари. — Мы вместе, но сейчас он вышел на несколько минут. Все это ложь. Они сказали вам об этом?

— Все, что они сказали, так это то, что вам необходима помощь и защита. Они действительно желают вам помочь и даже предлагают послать машину. Конечно, одну из наших дипломатических.

— Кто они такие?

— Я не знаю их по именам, правда, и сам им не представлялся. Но я знаю их ранг. — Ранг?

— Да, как специалистов из ФС-5. Вы не сможете заполучить никого выше, чем это управление.

— А вы им доверяете?

— Мой бог! Конечно! Они дозвонились до меня из Оттавы. Их приказы пришли из Оттавы!

— Сейчас они в посольстве?

— Нет, они находятся вне его, — Корбельер умолк, очевидно от раздражения. — Бог мой, Мари, где вы находитесь?

Борн снова кивнул, и она ответила:

— Сейчас мы находимся в Обер дю Кон, в Монтре. Под именем Бриггс.

— Я немедленно отправляю за вами машину.

— Нет, Дэнис! — запротестовала Мари, следя за Джейсоном, глаза которого указывали на то, чтобы она следовала его инструкциям. — Пришлите ее утром. Часа через четыре, если вам удобно.

— Я не могу этого сделать из-за вашей же безопасности.

— Вы должны следовать моим указаниям, вы просто всего не понимаете. Он попал в ловушку и очень напуган. Он собирается бежать. Если он узнает, что я вам звонила, то исчезнет немедленно. Я попытаюсь уговорить его сдаться. Дайте мне несколько часов. Сейчас он в замешательстве, но где-то подсознательно чувствует, что я права, — Мари произнесла эти слова, глядя на Борна.

— Что он за тип?

— Ужасный... Один из тех, кто все время находится под давлением обстоятельств. Им просто манипулируют. Мне необходимо время. Предоставьте мне такую возможность, и я полагаю, что мне все удастся устроить.

— Мари! — Корбельер замолчал, но потом продолжил: — Ладно. Тогда утром... Скажем... В шесть часов. Не забывайте, Мари, что они хотят вам помочь. И они вам помогут.

— Я все поняла. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Мари!

Мари положила трубку.

— Теперь мы будем ждать, — сказал Борн.

— Я никак не могу понять, что ты мне хочешь показать. Конечно, он позвонит в ФС-5 и, конечно, он будут здесь. Чего ты еще ожидаешь? Это наиболее естественный ход событий, и он ничего другого не придумает. Дэнис собирается сделать то, что, по его мнению, он обязан сделать.

— И эти люди из ФС-5 и есть те самые люди, которые послали нам сообщение?

— Я представляю себе это так, что они доставят нас туда, откуда было отправлено это сообщение, то есть к тем, кто действительно это организовал. Мне никогда не приходилось сомневаться в подобных вещах за все время моей работы.

Борн взглянул на Мари и проговорил:

— Надеюсь, ты права, вот поэтому-то вся твоя жизнь меня и беспокоит. Если доказательства против тебя не имеют никакого отношения к этому сообщению, и если они состряпаны специально для того, чтобы найти меня, если цюрихская полиция рассчитывает на это, то тогда все верно, и я тот самый ужасный человек, о котором ты говорила с Корбельером. Никто в данном случае не хочет, чтобы ты оказалась права, больше чем этого хочу я. Но я думаю, что ты ошибаешься.

В начале третьего свет в коридоре отеля вспыхнул и погас, оставив просторный холл в относительной темноте, так как единственным оставался свет проникающий с нижней лестницы. Борн стоял возле двери их номера, держа пистолет наготове и следя за коридором через щель приоткрытой двери. Свет в номере был погашен. Мари стояла позади него: оба молчали. Осторожные шаги были едва различимы, но они их, тем не менее, слышали. Вскоре возникли фигуры двух мужчин, возникшие как бы из тумана. Мари непроизвольно вскрикнула, и Борн мгновенно зажал ей рот свободной рукой. Он понял, что она узнала одного из этих двух людей, мужчину, которого она видела всего один раз на Степпдекштрассе и всего несколько минут. Это был высокий блондин, которого они посылали в комнату Борна. Теперь его доставили в Париж, чтобы он продолжил поиски мишени, которую упустил в Цюрихе. В левой руке он держал маленький фонарь, напоминающий по виду карандаш, а в правой — длинноствольный пистолет с глушителем.

Его компаньон был ниже ростом и более компактного сложения. При движении его плечи и остальные части тела двигались в такт с ногами. Пальто на нем было расстегнуто, а шляпа но голове скрывала его физиономию. Борн внимательно всмотрелся в этого человека. Что-то знакомое было в его фигуре, в движениях и в манере держать голову. Кто он такой? Он знал его. Но времени на размышления уже не оставалось. Мужчины проследовали к двери номера, зарезервированного на имя мистера и миссис Бриггс. Блондин направил фонарь на номер, затем переместил его вниз — на ручку замка. Все, что произошло потом, было подобно гипнозу по степени своего воздействия. Коренастый вынул связку ключей, поднес их к свету и выбрал нужный. В левой руке он сжимал автоматический пистолет, пробивная сила которого не уступала “люгеру” времен войны. Он вставил ключ и стал осторожно поворачивать его, после чего приложил ствол пистолета к замку. Три коротких хлопка последовали один за другим. Дверь распахнулась и двое убийц ворвались в номер.

Две-три секунды стояла абсолютная тишина, которая была прервана извержением приглушенных выстрелов, совсем как в кино. После этого в номере зажегся свет, сопровождаемый приглушенным воплем. Убийцы выскочили в холл, держа оружие перед собой, готовясь к ловушке. Удивленные тем, что их никто не преследует, они быстро добрались до лестницы и спустились вниз, когда дверь номера, соседняя с той, где они только что побывали, открылась. В коридор вышел полусонный человек, но через пару секунд он вернулся к себе. В холле вновь воцарилась тишина.

Борн продолжал оставаться на месте. Он не опускал руку, которой придерживал Мари, дрожавшую от истерики. Подождав несколько минут, пока она успокоится и перестанет рыдать, он понял, что ждать больше нельзя. Мари должна была увидеть все сама. Увидеть, чтобы все окончательно понять. “Я — Кейн! Я несу смерть”.

— Пойдем, — шепнул он.

Джейсон быстро и уверенно провел ее через холл к двери номера, который был теперь неопровержимым и окончательным доказательством. Он распахнул дверь и они молча вошли внутрь. Мари молча стояла, ошеломленная и загипнотизированная зрелищем, открывшемся ей. В проходе справа был слабо различимый силуэт фигуры, причем свет сзади нее лишь слабо оттенял ее контуры и только тогда, когда глаза привыкли к этому слабому освещению, Мари увидела фигуру женщины в длинном халате, полы которого колебались под воздействием слабого ветерка из открытого окна.

Окно... Прямо впереди стояла вторая фигура. Казалось, она тоже движется, размахивая руками.

— О, боже! — испуганно воскликнула она. — Зажги свет, Джейсон.

— Никто из них ни в чем не разобрался, — заметил Борн. — Только две настольные лампы. Одну они нашли. — Он осторожно прошел через комнату и добрался до лампы, которую искал. Она валялась на полу у стены. Он поднял ее и повернул. Мари вздрогнула.

Рубашка и брюки Борна были размещены на раме дальнего окна. Белая ткань была пересечена ровной линией разрывов от пуль по диагонали груди.

— Вот и твое сообщение, — прошептал Борн. — Теперь ты знаешь, что оно означает. И теперь, я думаю, ты будешь лучше прислушиваться к тому, что я буду говорить.

Мари ничего не ответила. Она молча подошла к платью, рассматривая его так, как будто не верила собственным глазам. Внезапно она повернулась и глаза ее дико блеснули.

— Нет! Этого не может быть! Здесь что-то не так, как должно было быть! Позвони в посольство.

— Что?

— Сделай так, как я прошу. Сейчас же!

— Остановись, Мари, ты же должна понять...

— Нет, черт бы тебя побрал! Это ты должен все понять! Это не должно было так закончиться. Не должно...

— Но закончилось.

— Позвони в посольство! Позвони с другого телефона, но сделай это немедленно! Спроси Корбельера. Быстрее! Если я для тебя что-то значу, сделай это!

Борн не мог отказать Мари.

— Что я должен ему сказать? — осведомился он, подходя к телефону.

— Сперва дозвонись до него! Пока все... Я боюсь!

— Какой номер?

Она набрала ему номер и он стал ожидать ответа коммутатора. Когда, наконец, ему ответили, все говорило о том, что оператор находился в страшной панике. Слова то пропадали, то возникали, делая временами разговор совершенно непонятным. Слышались крики, резкие слова команд на английском и французском языках и прочий шум. Через секунду он выяснил причину переполоха.

Дэнис Корбельер, канадский атташе, вышел из посольства на Авеню Монтегю в час сорок минут утра и был застрелен выстрелом в горло. Он был мертв!

— Есть еще вторая часть сообщения, Джейсон, — прошептала Мари, растерянно глядя на него. — Теперь я буду слушаться тебя, потому что кто-то пытается тебе помочь, кто-то пытается связаться с тобой. Сообщение было послано, но не нам и не мне. Оно было послано лишь тебе, и только тебе следует с ним разобраться.

Глава 13

Один за другим в шумном отеле “Хилтон” на Шестнадцатой улице Вашингтона появились четверо мужчин. Каждый поднялся на отдельном лифте, проехав или не доехав два-три этажа до назначенного места и пройдя остальное расстояние пешком. Для выбора другого места встречи времени не было. Это были люди из Тредстоун 71, те из них, которые остались в живых. Остальные были мертвы. Их уничтожили в кровавой бойне на тихой улице в Нью-Йорке.

Лица двух присутствующих были известны широкой публике, причем одно даже больше других. Первое принадлежало престарелому сенатору из Колорадо, второе — бригадному генералу И.А. Кроуфорду. Его инициалы И.А. означали Ирвин Артур, что в свободном переводе передавалось как Железный Осел. Двое других мужчин были фактически неизвестны, за исключением узкого круга их ведомств. Первый был морским офицером, возглавлявшим управление по информации пятого морского сектора. Последний из присутствовавших был сорокалетним ветераном ЦРУ. В свое время он участвовал в особо секретных операциях, связанных с “Медузой”. Когда-то он был ранен в ногу и ходил, опираясь на трость. Звали его Александр Конклин.

В номере не было стола для проведения конференций. Это был обычный двойной номер, где стояли две похожие друг на друга кровати, диван, два кресла и маленький столик для кофе. В такой обстановке вряд ли можно было ожидать проведения подобного совещания, но, тем не менее, оно проходило именно здесь. Сенатор и морской офицер расположились в противоположных углах дивана, Конклин сидел в кресле напротив них, опираясь на трость, а генерал Кроуфорд все еще стоял.

— Начинайте генерал, — обратился к нему сенатор. — Что там, в конце концов, произошло?

— Майор Вебб должен был ждать свой автомобиль на углу Лексингтон-авеню и Семьдесят второй улицы. Время уже истекло, но он не появлялся. Водитель начал беспокоиться, так как им нужно было еще добраться до аэродрома в Нью-Джерси. Сержант запомнил адрес скорее всего потому, что ему приказали забыть его навсегда, и он подъехал к дому. Секретные замки были открыты, а вся сигнализация уничтожена. Везде была кровь, и на внутренней лестнице валялся женский труп. Шофер прошел вниз в оперативную комнату, и обнаружил там трупы мужчин.

— Этот человек заслуживает поощрения, — заметил морской офицер.

— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался сенатор.

Генерал Кроуфорд терпеливо объяснил:

— Он показал присутствие выдержки и сообразительности, так как догадался позвонить в Пентагон и настаивал на разговоре только по специальной связи. Кстати, он специализировался на этой технике. Когда же он добился соединения, то отказался разговаривать со всеми, кроме меня, пока меня не разыскали.

— Пошли его в военный колледж, Ирфин, — шутливо прошепелявил Конклин. — Он гораздо способнее тех шутов, которых ты получаешь оттуда.

Кроуфорд обменялся взглядом с представителем ЦРУ.

— После этого я связался с полковником Мак-Клареном в Нью-Йорке и приказал ему разобраться во всем на месте, но ничего не трогать до моего появления. Затем я позвонил Конклину и Джорджу и мы вместе вылетели сюда. — Я обратился в бюро по отпечаткам пальцев в Манхеттене, — добавил Конклин. — Когда-то мы с ними тесно сотрудничали, и я им вполне доверяю. Я не сказал им, что мы ищем, но попросил обследовать это место и доложить о результатах только мне. — Тут он умолк и сделал движение тростью в сторону морского офицера, после чего вновь поставил ее между ног. — Далее Джордж дал им тридцать семь имен всех, чьи отпечатки, как мы знали, имелись в архивах ФБР. Они вернули их нам лишь с одним именем, которого мы не ожидали... Не хотели даже верить.

— Дельта... — проронил сенатор.

— Да, — подтвердил морской офицер. — Они были на разбитом бокале для бренди, всего на нескольких осколках, но и этого было вполне достаточно. На бокале находились отпечатки третьего и указательного пальцев правой руки.

— Вы абсолютно в этом уверены? — тихо спросил сенатор.

— Отпечатки не могут лгать, сер, — ответил военный. — На осколках еще сохранились остатки бренди.

— Можем ли мы быть уверены? Может, провести дополнительное расследование?

— А что относительно майора... По имени Вебб? — продолжал настаивать сенатор.

— Майор получил адрес от меня, — ответил генерал, — после приземления в аэропорту Кеннеди. Связь происходила по специальному каналу, и утечки информации быть не могло.

— А где был майор Вебб в последний раз? — уточнил сенатор.

— В Цюрихе, — ответил Кроуфорд.

— Дельта, как вы предполагаете, прибыл сюда тоже из Цюриха?

— Да, из Цюриха. Я думаю, что Вебб был одним их тех, кто мог бы помочь ему оказаться здесь. Почему? Этого мы можем никогда не узнать, хотя он ожидал поймать нас всех в этом особняке.

— Он не знал, кто мы такие, — запротестовал сенатор. — Его единственными контактами были Яхтсмен, его жена и Дэвид Эббот.

— И, конечно, Вебб, — добавил генерал.

— Это не имеет никакого значения, — заметил Конклин. — Вебб мог сказать ему о встрече, что мы можем быть там в полном составе, и что ему предоставляется удобный случай разделаться с нами. Ведь дело весьма запутанное. Шесть месяцев молчания, а затем резкий поворот, тем более, что тут замешаны деньги. К нему должна быть масса вопросов, поэтому он решил покончить со всем и всеми сразу. У него и раньше бывали странности в поведении, но им находилось объяснение: его семья погибла в результате военного инцидента и с тех пор он возненавидел войну. Может быть, и на этот раз с ним произошло нечто подобное. Мы создали миф о Кейне, но теперь пришло время его разрушить... С этого момента он не может считаться Дельтой.

— И теперь мы должны стать его врагами? — снова вступил в разговор сенатор.

— Да, потому что не имеет значения, по какой причине он совершил такой поворот. Достаточно того, что мы выяснили.

Сенатор еще раз подался вперед, привстав с дивана.

— Что вы собираетесь делать?

— Мы собираемся его уничтожить, — эти слова произнесенные Конклином, были подобны ледяному ветру, внезапно ворвавшемуся в теплую комнату. — Он не только нарушил все правила, он и нас всех втянул в эту грязную яму. Не забывайте, господа, что Гордон Вебб был его братом. Мы должны добраться до него и перегрызть ему глотку.

Наступило продолжительное молчание: все задумались.

Книга третья

“Комсомольская правда” (28 августа 1990 г.)

ТЕРРОРИСТ, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛСЯ С ХОЛОДА

“Он наводил ужас на население Западной Европы будучи студентом-отличником университета им. Патриса Лумумбы.

Вот, говорят, во времена застоя жизнь в нашей стране была скучной. А между тем, если верить французскому еженедельнику “Пуэн” лет десять назад на улицах Москвы можно было повстречать человека, от имени которого у людей всего мира еще долго мороз будет пробегать по коже.

Ильич Рамирес Санчес (в террористических кругах известен под именем Карлос) родился в 1949 году в Венесуэле. Свой первый крупный теракт он совершил в 1975 году, застрелив двух французских полицейских из пистолета и смертельно ранив преследовавшего его комиссара парижской полиции. После этого он попал в списки Интерпола. На его личной карточке была пометка: “Чрезвычайно опасен. Применяет оружие, не колеблясь”.

Смысл его преступной жизни: запугивать и уничтожать проклятых империалистов. В декабре того же 1975 года Карлос ворвался на правительственное совещание в Вене и устроил кровавую баню. Среди десятков убитых оказалось три министра. Впрочем, различий между высокопоставленными личностями и домохозяйками он не замечал. Тому свидетельство — серия терактов против мирного населения во Франции (6 убитых и 87 раненых).

Ни одна из западных спецслужб не смогла задержать Санчеса. Теперь, когда раскрылись архивы восточногерманской и венгерской контрразведок, причина его неуловимости ясна: в перерывах между своими вылазками в Западную Европу террорист отсиживался за “железным занавесом”.

В 1979 году Миклош Редеи, шеф венгерской контрразведки, получил телеграмму от коллег из ГДР, извещавшую о прибытии “важного гостя”, которого зовут Карлос с документами “южно-йеменского дипломата”. (Санчес имел 10 подлинных и 127 поддельных паспортов, свободно изъяснялся на испанском, арабском и русском языках). Венгерские чекисты попытались радушно встретить Санчеса, но это вышло им боком: почуяв слежку, он разрядил в них свой пистолет, приняв благодетелей за агентов спецслужб ФРГ. Позже, несмотря на то, что Санчес обещал не производить терактов из Будапешта, венгерские власти объявили его “персоной нон грата”: слишком много доставлял он им хлопот, привозя в страну ракетные установки.

Однако Санчес долго не печалился и нашел пристанище в Румынии и Чехословакии. Несколько раз и подолгу он “отдыхал” в Москве. Там же Карлос без проблем поступил в университет дружбы народов им. Патриса Лумумбы. Точно известно, что румынские и ливийские спецслужбы снабжали Карлоса документами и деньгами.

Последний свой крупный теракт в Европе Карлос совершил вроде бы в 1983 году. Нагрузив взрывчаткой “опель-кадет” в Восточном Берлине, он взорвал эту “адскую машину” в Париже. Тем самым террорист решил запугать присяжных заседателей, проводивших судебное разбирательство по делу его подружки Габриэлы Креошер-Фидеман, члена террористической организации РАФ. Сегодня у Карлоса нет больше постоянной базы в Восточной Европе.

Предполагают, что он осел в Дамаске. Где-то еще вынырнет этот головорез?”

Д. Бабич

Глава 1

Было без десяти минут три, когда Борн подошел к столу дежурного по отелю Обер дю Кон, а Мари, не останавливаясь, прошла к выходу. Джейсон облегченно вздохнул, когда заметил полное отсутствие газет на столе жующего что-то дежурного, хотя дежуривший клерк мог жить и в центре Парижа, как и тот, которого он сменил. Это был неповоротливый мужчина, выглядевший очень усталым, что допускало мысль о том, что разгром в комнате наверху не будет обнаружен еще некоторое время. Ночной клерк в таком уединенном заведении обязательно должен был бы иметь средство передвижения.

— Я только что звонил в Руан, — сказал Джейсон, — и мне необходимо срочно прибыть туда в связи с неотложным делом. Для этого я хотел бы нанять автомобиль. — Почему бы и нет? — произнес клерк, поднимаясь с кресла. — Что вы больше предпочитаете, месье? Золотую колесницу или волшебный ковер?

— Прошу прощения, я вас не понял.

— Мы сдаем в наем номера, а не автомобили.

— Но я должен прибыть в Руан еще до утра.

— Это невозможно. Вы вряд ли найдете такси в это время.

— Полагаю, что вы меня не поняли. Я могу понести серьезные убытки, если не попаду в свою контору к восьми утра. Я могу щедро заплатить.

— У вас действительно проблемы, месью?

— Может быть, вы знаете кого-нибудь, кто мог бы одолжить мне автомобиль, ну, скажем... за тысячу, нет, даже за полторы тысячи франков. — Пятнадцать сотен, месье? — глаза клерка расширились. — Наличными?

— Конечно! Мой компаньон вернет его завтра вечером.

— Не стоит спешить, месье.

— Прошу прощения? Но я действительно не знаю, как мне поймать такси даже за дополнительную плату.

— Я не знаю, где достать такси, месье, — прервал его клерк, — но с другой стороны, мой “рено” еще очень хорошая машина, и хотя она далеко не новая и не самая быстроходная, но это вполне работоспособный автомобиль, даже можно сказать достойный того, чтобы называться автомобилем... Хамелеон сменил расцветку, превращаясь в того, кем он не был. Но теперь он знал, кто он есть на самом деле, и старался этого не забывать.

Светало. Но уже не было теплой комнаты в сельской гостинице, не было обоев, испещренных причудливым узором первых солнечных лучей. Первые лучи солнца, пробивающиеся с востока, сейчас освещали поля и холмы, окружавшие со всех сторон прямую, как стрела дорогу.

Три недели назад, в Швейцарии, он начинал рассказ о себе словами: “Моя жизнь началась шесть месяцев назад на маленьком острове в Средиземном море, называемом Порт-Нойра.

Теперь он начинал его с краткого заявления: “Я известен как Кейн”.

Он рассказал все, не пропуская ни малейших деталей, которые только мог припомнить, включая и всевозможные картины, возникающие в его воображении, когда он разговаривал с Жакелиной Лавьер в ресторане Арженталь. Имена... происшествия... города... и... убийства.

“Медуза”.

— Все сходится. Нет ничего, чего бы я не знал, и нет ничего больше в моей памяти, что бы я пытался прояснить. Это правда.

— “Это правда”, — повторила Мари. Он внимательно взглянул на нее.

— Мы были неправы, неужели ты не видишь?

— Возможно. Но одновременно и правы. Ты был прав, я тоже была права. — Относительно чего?

— Насчет тебя. Я вновь хочу это сказать, рассуждая спокойно и логично. Ты рисковал своей жизнью ради меня, еще совершенно меня не зная, и это не похоже на поступок человека, которого ты только что мне описал. Если этот человек и существовал, то очень непродолжительное время, — она закрыла глаза, но свою речь контролировала. — Ты сам это сказал, Джейсон. “То, что человек не может запомнить, этого для него не существует”. Может быть, это было всего лишь то, с чем ты столкнулся. Ты можешь начать свои рассуждения отсюда?

Борн кивнул. Страшный, но неизбежный момент наступил.

— Да, — проронил он, — но один. Без тебя.

Мари выронила сигарету. Ее руки дрожали.

— Я поняла. Это твое решение, да?

— Так должно быть.

— Ты хочешь героически удалиться, чтобы не связывать меня со всей этой историей?

— Я обязан так поступить.

— Благодарю тебя покорно. И кто ты есть, черт возьми, после всего этого?

— Что?

— Кто ты есть, черт тебя побери, по твоему мнению?

— Я тот самый человек, которого они называют Кейном. За мной охотятся правительства и полиции всех стран — от Европы до Азии. Люди из Вашингтона хотят прикончить меня за то, что я, по их мнению, знаю, а убийца Карлос хочет пристрелить меня за все то, что я ему сделал. Задумайся об этом хоть на миг! Как долго, ты думаешь, я смогу бегать под этим перекрестным огнем, пока кто-нибудь из этих огромных армий не обнаружит меня, заманит в ловушку и не убьет? И ты тоже хочешь закончить свою жизнь таким путем?

— Бог мой, нет! — закричала Мари, как бы от чрезмерной нагрузки ее аналитического склада ума. — Я собираюсь гнить 50 лет в швейцарской тюрьме или быть повешенной за то, чего я никогда не делала в Цюрихе!

— Есть способы разрешить эту проблему: я имею в виду Цюрих. Я уже думал об этом и могу это сделать.

— Как?

— Ради бога, какое это имеет значение? Соглашение, например. Пока я не знаю как, но я смогу сделать замену. Я смогу получить твою жизнь назад! И я обязан это сделать!

— Но не таким способом.

— Почему нет?

— Потому что я только что доказала правильность своей точки зрения. Даже приговоренный человек, абсолютно уверенный в своей виновности, смог бы это заметить. Человек по имени Кейн обычно не делает таких вещей, одну из которых ты только что мне предложил. Ни для кого... Ясно?

— Но я Кейн!

— Если бы меня даже принудили поверить в это, то не сейчас.

— Но что может сделать твоя правда? Разве она остановит кого-нибудь из них, если они нажмут на спусковой крючок?

— Это произойдет лишь в самом худшем случае. Сейчас я не готова допустить это даже мысленно.

— Тогда ты не желаешь смотреть правде в глаза.

— Я рассматриваю два основных фактора, которые ты игнорируешь, а я не могу. Я буду жить с ними весь остаток моей жизни, потому что я ответственна за них. Двое людей были убиты одним и тем же самым чудовищным способом лишь потому, что они оказались между тобой и сообщением, которое кто-то пытается передать тебе. Передать через меня.

— Ты видела сообщение Корбельера? Сколько пулевых отметок оно содержало? Десять? Пятнадцать?

— Его использовали! Ты слышал его по телефону, так же, как и я. Он не лгал, а пытался нам помочь. Если не тебе, то, во всяком случае, мне.

— Это... возможно.

— Возможно все, что угодно! У меня нет фактов, Джейсон, одни лишь противоречия, которые не могут быть объяснены, но которые необходимо объяснить. Ты не можешь быть тем, за кого ты себя выдаешь. — Но это так. Я есть то, о чем тебе только что рассказал.

— Выслушай меня! Внимательно выслушай! У меня имеется определенный жизненный опыт, и он подсказывает мне, что коль скоро ты пытаешься разобраться в происходящем, Уже по одному этому, твой ум — это не ум холодного и кровожадного убийцы. Я не знаю, кем ты был ранен, или какие ты совершил преступления, но они не имеют ничего общего с тем, во что ты поверил, во что хотят заставить тебя поверить другие. И никакой убийца не предлагает того, что хочешь сделать ты. А поэтому, сэр, ваше предложение с почтением отклоняется.

— Ты ведешь себя как последняя дура! — взорвался Джейсон. — Я могу тебе помочь, а ты мне — нет. Оставь хоть что-нибудь для меня, чтобы я мог это сделать!

— Я не хочу! Не хочу, чтобы это было так! — Она притихла, тяжело дыша. Рот ее был приоткрыт. — Я думаю, что сделаю это, — прошептала Мари. — Что сделаешь? — жестко спросил Джейсон.

— Чтобы у каждого из нас была возможность что-то делать, — она повернулась к нему спиной. — Я только что сказала это. Все это копилось долгое время: “Что другие хотят заставить тебя поверить...”

— О чем ты говоришь, черт возьми?

— О твоих преступлениях... В которые тебя хотят заставить поверить. Они хотят, чтобы ты поверил, что это твои личные преступления.

— Они и есть мои.

— Подожди минутку. Предположим, что они были, но не твои? Предположим, что доказательства были сфабрикованы так же, как это было сделано против меня в Цюрихе, но принадлежат они кому-то еще. Джейсон, ты не знаешь, когда ты потерял свою память?

— В Порт-Нойре.

— Это уже было тогда, когда ты начал ее восстанавливать, а не тогда, когда ты ее потерял. Раньше, чем ты попал в Порт-Нойру, и это может очень многое объяснить. Это может объяснить тебе противоречие между тобой и тем человеком, которым, как думают, ты являешься.

— Ты не права. Ничто не может объяснить память, а вернее те видения, которые ко мне возвращаются.

— Может быть, ты вспоминаешь только то, о чем с тобой разговаривают. В этой газетной статье была еще одна верная информация: я достаточно хорошо владею компьютерной технологией применительно к своей специальности. Поэтому, когда я обрабатываю разрозненные факты, я знаю, что необходимо сделать, чтобы получить нужное представление о создавшейся ситуации. Если перенести эту методику дальше, то любой специалист, наблюдающий человека, страдающего амнезией, как в твоем случае, чье прошлое включает знание специальных предметов, языков и особенностей разных народов, то медицинский банк данных может назвать несколько типов людей, к которым можно отнести этого больного. Неизвестно, сколько может быть на самом деле кандидатов, их может быть несколько, а может быть, и один. Но и один человек для них вполне достаточен.

Борн смотрел в сторону, стараясь раздвинуть стальные двери своего сознания, скрывавшие за собой прошлое.

— То, что ты сейчас говоришь, похоже на то, что мной управляет воображение, — вяло пробормотал он.

— Это конечный эффект, но это не то, о чем я говорю. Я говорю о возможности того, что тобой просто манипулируют. Это могло бы объяснить очень многое, — Мари дотронулась до его руки. — Ты утверждаешь, что иногда факты и события хотят как бы вырваться из тебя наружу, лишая тебя душевного равновесия.

— Слова, связанные с конкретными местами или именами людей, вызывают поток воспоминаний в виде образов или событий.

— Джейсон, а разве не могут они вызывать ложные воспоминания? Тебе многократно повторялись одни и те же видения, которых ты не мог проверить или разоблачить лишь потому, что они не были твоими воспоминаниями.

— В этом я сомневаюсь. Я видел то, что делал раньше.

— Ты мог делать это совсем по иным причинам! Черт возьми, я сражаюсь за свою жизнь! За обе наши жизни! Ну, ладно... Ты можешь думать и чувствовать. Думай сейчас и старайся все прочувствовать сейчас же! Посмотри на меня и скажи, как ты ощущаешь себя внутри своего собственного воображения, в своих собственных мыслях и чувствах, и что ты уверен без всяких сомнений, что ты убийца по имени Кейн. Если ты сможешь сделать это, действительно сделать это, тогда отправь меня в Цюрих, принимай без доказательств любые обвинения и убирайся вон из моей жизни! Но если ты не можешь этого сделать, то оставайся со мной и разреши мне помочь тебе. Я на все готова, лишь бы доказать тебе это!

Он гладил ее руку, как успокаивают плачущего ребенка.

— Ведь это не вопрос, касающийся только мыслей и чувств. Я видел счет в Джементшафт-Банке. Основные части этого состояния приходили из разных мест достаточно продолжительное время. Они соотносятся с тем, что мне удалось узнать.

— Но этот счет и эти поступления не могли возникнуть вчера или на прошлой неделе, или полгода назад! Все, что ты слышал или читал якобы о себе, может быть частью тех же доказательств, изготовленных теми, кто хотел, чтобы ты занял место Кейна. Ты не можешь быть Кейном и, главное, чтобы другие подумали так же! Но должен быть кто-то на той стороне, кто знает, что ты не Кейн, и они пытаются связаться с тобой. У меня есть и свои доказательства. Тот, кого я полюбила — жив, но двое друзей — мертвы, потому что они оказались между тобой и теми, кто пытался передать тебе сообщение, чтобы спасти твою жизнь. Они были убиты теми же людьми, которые хотели пожертвовать тобой для того, чтобы Карлос был на месте Кейна... Ты сказал только то, что все это соотносится. Это не так, Джейсон, но это же может тебе помочь! Это объясняет происходящее с тобой.

— Я похож на пустой манекен, не владеющий даже собственной памятью, хотя он и думает, что она у него есть. И внутри него мечутся демоны, иногда вырывающиеся наружу: это не очень-то приятная перспектива.

— Это не демоны, мой дорогой. Это тоже часть тебя, раздраженная и кричащая о свободе, потому что она не может находиться в том пространстве, которое ты ей предоставил.

— И если я разобью внешнюю оболочку, что я смогу там обнаружить, а?

— Множество вещей, плохих и хороших, много всего, что может причинить боль. Но Кейна там не будет, это я обещаю. И я верю в тебя. Ты не должен отчаиваться, ведь я с тобой!

Борн продолжал сохранять дистанцию, сохраняя ту стену из стекла, которую он соорудил между ними.

— А если мы ошибаемся? Если ошибемся в самом конце? Что будет тогда? — Тогда быстро оставь меня или убей... Мне все равно.

— Но я не смогу этого сделать. Я по-прежнему люблю тебя.

— Я догадываюсь об этом, и поэтому мне не страшно.

— Я нашел два телефонных номера в кабинете Лавьер. Первый номер принадлежал Цюриху, а другой находится здесь, в Париже. При Удаче они могут вывести меня на нужный номер или адрес.

— Нью-Йорк? Тредстоун?

— Да, ответ находится там. Если я не Кейн, то кто-нибудь по этому номеру знает, кто я такой на самом деле.

Они поехали обратно в Париж, исходя из того предположения, что будут менее заметны там среди городской толкотни, чем в изолированной сельской местности. Высокий блондин в очках в черепаховой оправе и малопривлекательная женщина с прической, напоминающей заучившихся студенток Сорбонны, не могли позволить себе поселиться в респектабельных отелях Монмартра. Они сняли комнату на Террасе на улице Монтре, зарегистрировавшись как супружеская пара из Брюсселя.

Теперь можно было начинать охоту.

Из телефонной будки, расположенной на улице Лафайет, был заказан телефон в Цюрихе на имя мистера Бриггса. Борн предполагал, что Жакелина Лавьер не теряла зря времени, чтобы передать во все инстанции сигнал опасности. Когда он услышал звонок на швейцарской стороне, то передал трубку Мари. Она уже знала, что следует сказать. Но шансов поговорить у нее не осталось. Оператор на международной линии вышел на связь и сообщил: — Мы сожалеем, но названный вами номер больше не функционирует.

— Нет ли у вас нового номера, у нас срочное дело?

— Телефон не обслуживается, мадам, и никакого другого номера не существует.

— Возможно, что я дала вам ошибочный номер. У меня действительно срочное дело, не могли бы вы сообщить мне название компании, которая арендовала этот номер.

— Боюсь, что это не возможно.

— Я же говорю, что мне необходимо срочно с ними связаться! Могу я поговорить с вашим начальством?

— Боюсь, мадам, что оно тоже вам ничем не сможет помочь. Этого номера даже не было в общем списке. До свидания.

Связь прервалась.

— Линия отключилась, — обратилась она к Борну.

— Нам нужно быстрее уходить отсюда.

— Ты полагаешь, что они могут проследить нас здесь в Париже? В общественной кабине?

— Через три минуты после звонка может быть установлен район, а еще через шесть он может быть блокирован. Можешь в этом не сомневаться.

— Как ты можешь это знать?

— Если бы я знал, то сказал бы. Пойдем.

— Джейсон, а почему бы нам не понаблюдать за этим со стороны? Как ты к этому относишься?

— Я не знаю за кем нам надо наблюдать, а они отлично это знают. Теперь они все имеют фотографию и у них повсюду имеются нужные люди.

— Но я уже выгляжу не так, как в той газете.

— Не ты, а я. Идем быстрее!

Они быстро шагали, пробираясь через толпы людей и, наконец, добрались до бульвара Малешерб в десяти кварталах от улицы Лафайет. Там их ждала очередная телефонная кабинка, которая отличалась от первой только тем, что теперь на линии не было оператора. Это уже был Париж. Мари вошла внутрь, набрала номер и, зажав в руке мелочь, приготовилась говорить.

Но то, что она услышала в ответ, шокировало ее: “Резиденция генерала Вилье. Добрый день... Хэлло? Хэлло?

Мгновение она не могла говорить, а просто в растерянности смотрела на телефон.

— Извините, — прошептала она, — я ошиблась и набрала не тот номер, и Мари повесила трубку.

— В чем дело? — осведомился Борн, открывая стеклянную дверь. — Что случилось? Кто это был?

— Это лишено всякого смысла. Я только что позвонила в дом одного из самых респектабельных и могущественных людей во Франции.

Глава 2

— Андре Франкос Вилье, — повторила Мари, прикуривая сигарету. Они уже вернулись в свою комнату на Террасу, чтобы вооружившись терпением обсудить возникшие новые обстоятельства. — Получил образование в Сен-Сире, герой Второй мировой войны, легендарный участник сопротивления и, до своего краха в Алжире, самый очевидный преемник де Голля. Джейсон, связывать такого человека с Карлосом просто невероятно.

— Связь есть и в этом нет сомнений. Можешь поверить.

— Но это очень трудно сделать. Ведь это многолетняя гордость Франции, семья, которая имеет истоки своей фамилии чуть ли не с XVII века. Сейчас он один из самых популярных депутатов Национального Собрания, человек, который уважает законы. Это все равно, что связь с мафией Дугласа Мак-Артура. Это бессмысленно!

— Давай немного поищем чего-нибудь. В чем состоял его разрыв с де Голлем?

— Алжир... В начале шестидесятых Вилье был связан с ОАС и был одним из полковников под командованием Салана. Они выступали против независимости Алжира, считая, что он безоговорочно должен принадлежать Франции.

— “Грязные алжирские полковники”, — произнес Борн так же, как и многие другие выражения, не задумываясь над тем, откуда они к нему пришли и почему он их произнес.

— Это что-то значит для тебя?

— Может быть и должно значить, но я не знаю, что это такое.

— Подумай... Почему выражение “грязные полковники” должно иметь с тобой связь? Что первое приходит на ум? Быстро!

Джейсон беспомощно посмотрел на Мари, но затем какие-то ассоциации заставили его заговорить:

— Бомбы... внедрение агентов... провокации.

— Ты изучал их, изучал их технику и методы. Почему?

— Не знаю.

— И решения принимались на основе этого изучения?

— Думаю, что да.

— Что это были за решения? Что приходилось тебе решать?

— Разрушение.

— Что означает для тебя это слово?

— Я не знаю! У меня нет мыслей!

— Ладно... К этому мы вернемся в другое время.

— Сейчас у нас нет времени. Вернемся к Вилье. Что было с ним после Алжира?

— После было примирение с де Голлем. Вилье никогда не был связан напрямую с терроризмом, а его послужной список говорит сам за себя. Он вернулся во Францию, был даже приглашен и ему предоставили менее высокий, но достаточно респектабельный пост. Он дослужился до генерала, прежде чем занялся политикой.

— Он действующий политик?

— Да. Он по-прежнему выступает как милитарист и противник снижения военного потенциала Франции.

— Говард Леланд... — произнес Джейсон. — Это и есть цепочка к Карлосу.

— Почему?

— Леланд был убит, потому что предлагал снизить экспорт вооружений.

— Это кажется невероятным, чтобы человек подобный ему... — голос Мари упал. — Его сын был убит. Это было связано с политикой и произошло пять или шесть лет назад.

— Рассказывай.

— Его автомобиль был взорван на улице дю Бак. Об этом писали все газеты... Он тоже был действующим политиком и коммунистом. Он был одним из самых молодых членов парламента, но достаточно популярным, несмотря на то, что был типичным аристократом.

— Кто его убил?

— Были слухи, что коммунистические фанатики, но все склонялись к тому, что убийцей был профессионал.

— Но есть еще кое-что... Ты сказала, что его даже пригласили в Париж, потому что он никогда не был связан с терроризмом.

— Если и был, — прервала его Мари, — то это было похоронено. Все они весьма щепетильны в случаях, когда затрагивается патриотизм или постель. Кроме того, он был узаконенным героем, о чем не следует забывать.

— Но став террористом однажды, им остаются на всю жизнь.

— С этим я не согласна. Люди меняются.

— Но только не в отношении подобных вещей. Для них это целая жизнь. Тем не менее, я собираюсь с ним встретиться, — Борн подошел к столику с телефоном и взял в руки справочник. — Давай посмотрим, есть ли он в списках, или это частный номер. Мне нужен его адрес.

— Ты не должен даже приближаться к нему. Если он связан с Карлосом, то он наверняка имеет охрану. Они прикончат тебя, как только обнаружат. Ты забыл, что у них есть твое фото?

— Это им не поможет. Я не буду похож на того, кого они ищут. Здесь это есть. Вилье А.Ф... парк Монсю.

— Я все еще не верю в это. Только сознание того, кому она звонила, должно было приводить Лавьер в состояние шока.

— Смотря при каких обстоятельствах. Карлос всегда требует, чтобы его трутни постоянно были готовы к работе, и он не шутит. Он жаждет получить голову Кейна.

— Джейсон, что такое “трутень”?

Борн посмотрел на Мари и качнул головой.

— Не знаю... Кажется, кто-то, кто работает вслепую на кого-то еще.

— Вслепую?

— Не зная этого точно. Он думает, что делает одно, а на самом деле делает нечто другое.

— Не понимаю.

— Допустим, я попрошу тебя наблюдать за автомобилем на каком-то определенном перекрестке. Автомобиль никого не будет интересовать, но тот факт, что ты следишь за ним, может сказать кому-то другому, что произошли определенные события.

— Практически непрослеживаемая связь.

— Да, я тоже так думаю.

— Но вернемся к Вилье. Это означает, что Карлос нашел меня в Цюрихе через Джементшафт-Банк. Это означает, что он все знал про Тредстоун. Хороший вариант, если Вилье тоже знает об этом. Если он не знает, то всегда остается возможность, что он узнает это для нас.

— Как?

— Он использует свое имя. Если он является тем человеком, которого ты представляла, то он очень ревниво оберегает свою репутацию. Гордость и честь Франции может оказаться связанным с такой свиньей, как Карлос, и угроза, что об этом могут узнать все вокруг, может возыметь действие. Я могу пригрозить, что обращусь в полицию и в газеты.

— Он будет все отрицать и утверждать, что это оскорбление.

— Пусть болтает. То, что его номер есть в кабинете Лавьер, вполне достаточно для меня.

— Ты все еще хочешь с ним встретиться?

— Я обязан это сделать. Ведь я отчасти хамелеон, помни об этом.

Трехрядная улица в районе парка Монсю что-то напоминала ему, но у него не было ощущения, что когда-то он ходил по ней. Атмосфера тут была весьма своеобразной. Двухэтажные особняки, сложенные из камня, сверкающие двери, окна и чисто вымытые лестницы. Это была улица в одном из богатых районов города, и теперь он уже знал, что ему приходилось когда-то раньше бывать на подобной улице и что-то было с этим связано.

Была половина восьмого вечера. Мартовская ночь была холодной, небо чистым и ясным, а хамелеон был одет в соответствии с погодой. Его волосы были прикрыты фуражкой, костюм дополняла куртка с надписью почтовой службы, а через плечо была переброшена полупустая сумка. В ней находили отнюдь не письма, а брошюры, которые он изредка опускал в почтовые ящики. Брошюры были рекламного характера, и всю эту пачку он позаимствовал в каком-то отеле. Он выбрал несколько домов рядом с резиденцией Вилье. Когда он опускал брошюры в ящики, то внимательно следил за окружающей обстановкой, в которой его больше всего интересовало, какие меры использовались для охраны в доме генерала, кто его охраняет и сколько их было.

Но снаружи ничего видно не было. Андре Франкос Вилье, милитарист, член парламента и один из звеньев в цепи Карлоса, не имел внешней охраны. Если он и охранялся, то все эти средства, включая и людей, размещались внутри дома. Учитывая его просвещенность в таких вопросах, можно было полагать, что он либо очень высокомерен в этих вопросах, либо круглый дурак. Джейсон поднялся по ступенькам лестницы соседнего с Вилье дома, примерно в 20 футах от него, чтобы еще раз рассмотреть фасад и все окружение. Он опустил брошюру в почтовый ящик, глядя на резиденцию. Никого не было видно.

Внезапно там отворилась дверь. Борн быстро сунул руку за пояс, где у него был пистолет, думая при этом, что он изрядный дурак, так как за ним вполне мог кто-нибудь наблюдать. Но слова, которые он услышал после этого, объяснили ему, что это не так. Пара средних лет переговаривалась о чем-то в дверях: мужчина в черном костюме и женщина в униформе.

— Проверь, чтобы все пепельницы были вычищены, — сказала женщина. — Ты же знаешь, что он не любит, когда они полные.

— Он выезжал сегодня после обеда, — произнес мужчина. — Это означает, что они полные.

— вычисти их в гараже, у тебя еще есть время. Он спустится не раньше чем через десять минут. Ему надо быть в Нантье лишь после половины десятого.

— Десять минут в запасе, — буркнул мужчина, спускаясь по лестнице.

Дверь закрылась и на улице вновь установилась тишина. Джейсон стоял, продолжая держать руку на перилах лестницы и стараясь не упустить из вида человека, идущего по тротуару. Он не был уверен, где находится Нантье, хотя знал, что это пригород Парижа. И если Вилье поедет туда один, то это будет самый удобный случай для встречи с ним.

Борн перекинул сумку через плечо и быстро спустился на тротуар. Десять минут... Он наблюдал через боковое зеркало за дверью особняка. Дверь вскоре открылась и в проеме возник генерал Андре Франкос Вилье. Он был среднего роста и плотного сложения. Его возраст мог быть около 70 лет. Шляпы он не носил, и его седые волосы резко выделялись на общем темном фоне. Борн внимательно смотрел на него, пытаясь понять, что могло толкнуть такого человека в грязный мир, где царил Карлос. Какие бы ни были причины, они должны быть достаточно сильными в той же мере и силе, которой обладал этот человек. И это делало его очень опасным, потому что он был весьма уважаемым человеком, к которому прислушивалось правительство.

Вилье повернулся, разговаривая с прислугой и глядя на часы. Женщина кивнула, закрывая дверь, а генерал направился к большому автомобилю к месту водителя. Затем он сел, включил двигатель и медленно отъехал, поворачивая направо. Джейсон подождал, пока машина генерала не скроется за углом, и резко двинул свой “рено” за генеральской машиной.

По иронии судьбы генерал выбрал ту же дорогу, по которой 12 часов назад проезжал Борн, торопясь в Париж. Ему не составляло труда держаться от генерала на расстоянии в четверть мили. Вилье неожиданно сбавил скорость и свернул на покрытую гравием боковую дорогу, которая вела в парковую зону, освещенную неоновым светом.

“Ле Арбалет”.

Значит, генерал должен встретиться с кем-то в этом удаленном от больших дорог и шумных кварталов, ресторане. Борн предположил, что здесь может быть получено неопровержимое доказательство тайных связей генерала. Он очень быстро связал возможную связь между неудавшимся нападением в Обер дю Кон и этой поездкой генерала. Возможно, что на эту встречу может явиться Карлос. Да, он должен попасть внутрь ресторана! Любой риск в этом случае был оправдан.

Борн вышел из машины и поправил оружие. Затем одел пальто поверх фирменной куртки, а на голову — голубовато-серую шляпу с узкими полями, которую взял с заднего сиденья и которая должна была прикрывать его волосы. Он пытался вспомнить, были ли на нем очки или нет, когда его сфотографировали в ресторане Арженталь. Очков на нем не было. Он положил их на стол, когда приступы боли разламывали его голову. Борн тронул боковой карман, где находились очки, которыми он мог при необходимости воспользоваться.

Огни ресторана с трудом пробивались сквозь листву окружающих деревьев. Он приблизился к окнам и заглянул внутрь зала. Там было много гостей, причем собравшиеся имели одну особенность: это были одни мужчины. Борн понял, что генерал прибыл на запланированную встречу и наверняка приказы по допуску в ресторан были сделаны самые определенные.

Приказы... Где могла быть охрана? И сколько их могло быть? Борн передвигался среди деревьев к центральному входу в ресторан. Тихо и неподвижно стоял он в тени деревьев, наблюдая за окружением, но ничего подозрительного не обнаружил.

Дверь открылась, наружу вырвался резкий поток света, и в дверях появился человек в белой куртке. Некоторое время он просто стоял, куря сигарету. Борн еще раз осмотрелся: все спокойно и тихо. Если бы где-то рядом находилась охрана, если она была, то она обязательно должна была бы заволноваться. Как и в случае резиденции охрана, видимо, находилась внутри здания. Появился еще один человек, также одетый в белую куртку, на его голове красовался белый колпак. Он был раздражен, а его речь выдавала в нем гасконца:

— Пока ты тут прохлаждаешься, нам приходится потеть.

Куривший бросил сигарету и вернулся внутрь, закрыв за собой дверь. Свет исчез, осталось лишь бледное свечение луны. Этого короткого момента было достаточно, чтобы убедиться в отсутствии охраны возле входа. Борн снял пальто и положил его возле ног, пристроив сверху шляпу. Теперь ему было нетрудно осуществить то, что он решил. Рядом со входом в ресторан возвышалась терраса, которая использовалась весной и летом. Сейчас она пустовала, но через ее широкие окна можно было хорошо видеть все, что происходило внутри.

И то, что он увидел, могло загипнотизировать кого угодно. Собравшиеся мужчины стояли рядами по четыре лицом к Андре Вилье, который обращался к ним с речью. Они были уже старыми людьми, которые привыкли лишь к одному: использовать команду и силу в любых ситуациях. Это было на их физиономиях, в их глазах и в том, как они слушали выступающего. Конечно, такие люди могли вступить в союз с кем угодно, даже с Карлосом, лишь бы подольше продлить ощущение атаки, взрывов, донесений, решений, связанных с жизнью и смертью многих людей.

Грязные алжирские полковники? Что от вас осталось? Теперь это были люди, живущие воспоминаниями о Франции, которой уже нет, о мире, который уже давно не тот. Но тот, кто однажды стал террористом, остается им навсегда, и убийство становится главным содержанием террора.

Генерал повысил голос и Борн попытался разобрать его слова через окно. Теперь они слышались отчетливо:

— ...наше присутствие должно ощущаться, наши цели ясны и понятны. Мы едины в нашем строю, и этот строй непоколебим. Нас должны услышать! В память всех тех, кто погиб, кто отдал свою жизнь за честь Франции. Мы должны сделать все, чтобы наша страна запомнила их имена! Те, кто выступает против нас, должны познать наш гнев. И в этом мы тоже едины. Мы просим Всемогущего Бога, чтобы он подарил тем, кто ушел раньше нас, постоянный мир, с которым мы все еще не примирились... Господа! Я вручаю вам нашу даму... нашу Францию!!!

После этого зазвучал торжественный гимн, который исполняли почти все собравшиеся.

Борн отвернулся от окна, задыхаясь от чувства отвращения, которое было вызвано всем увиденным. Что же так обеспокоило его? Почему он почувствовал такой приступ гнева и пустоты? И он понял почему... Он ненавидел людей, подобных Андре Вилье, презирал тех, кто был вместе с ним в зале. Это были сплошь одни старики, которые всю жизнь занимались только войной, отнимая жизнь у молодых и еще у более и более молодых.

Но почему туман вновь застилает его глаза? Почему боль снова пронизывает его голову и грудь? Но времени на вопросы не оставалось. Он должен гнать их прочь, потому что сейчас у него была только одна цель генерал Вилье.

Он должен захватить генерала и узнать у него все, что он знает и, может быть, даже прикончить его. Люди, подобные Вилье, отнимали жизни у молодых. Они не заслуживали права жить.

Джейсон перелез через перила и спустился в темноту парка. Теперь он должен добраться до дороги и попытаться захватить этого продавца смерти.

Глава 3

Борн сидел в “рено” почти в двухстах ярдах от входа в ресторан. Двигатель работал, готовый к рывку, как только машина Вилье покажется на дороге. Несколько других участников встречи уже уехали, каждый в отдельном автомобиле. Конспираторы не афишируют старых связей, а эти старики были конспираторами по своей внутренней сути.

“Это была война. Это была смерть. На земле и в воздухе”.

Наконец, он появился. Огни генеральской машины освещали дорожный гравий. Борн выключил свет, когда выезжал на главную дорогу. Через некоторое время он включил свет и резко нажал на педаль газа, вдавив ее в пол. Ему хотелось догнать его как можно быстрее.

Машина генерала катила впереди. Теперь необходимо найти место наиболее подходящее для маневра. Скоро такой участок стал просматриваться: это было широкое плечо дороги, рассчитанное на широкий разворот двух машин. Если ему не удастся остановить генерала в этом месте, а тот, несмотря на свой возраст, был вполне опытным водителем, то он сможет выехать через бордюр на траву и уехать в обратную сторону. Все нужно учесть и синхронизировать во времени, чтобы создать как можно более неожиданную ситуацию. Он обогнал генерала на значительное расстояние, развернулся, подождал, пока не покажутся огни генеральской машины и нажал на педаль газа, выворачивая колеса своей машины. Машину отбросило на противоположную сторону дороги, как в ситуации, когда водитель не справился с управлением и наехал на разделительную полосу не снижая скорости.

Выбора у Вилье не оставалось, он сбросил скорость в тот момент, когда Джейсон приближался к нему, и в тот момент, когда столкновение казалось неизбежным, Борн резко вывернул руль влево и нажал на тормоза. Раздался резкий звук скользящих по асфальту шин, машина остановилась и стало слышно, как из полуоткрытого окна “рено” раздался странный звук, похожий одновременно на крик или стон. Его можно было принять или за испуг пьяного человека, или за призыв о помощи пострадавшего. Левая рука Борна была выброшена через полуоткрытое окно, а правая сжимала оружие. Он терпеливо ждал.

Было слышно, как открылась дверца генеральской машины. Потом он прошел в свете фар к его левому окну. Не было заметно никаких признаков, что он вооружен.

— Что с вами? С вами все в порядке? — рука генерала лежала на окне.

— Да, но этого нельзя сказать про вас, — произнес Борн по-английски, поднимая пистолет.

— Что!? — генерал выпрямился, открыв в изумлении рот. — Кто вы такой и что все это значит?

— Я рад, что вы свободно владеете английским, — Джейсон вышел из машины. Его левая рука прикрывала ствол пистолета. — Идите к своей машине и уберите ее с дороги.

— А если я откажусь?

— Я убью вас на месте. Не нужно провоцировать меня.

— От кого исходят эти слова? От Красных Бригад? От парижского филиала Баадер-Менгоф?

— Почему вас это интересует? Вы можете отменить их призывы?

— Я плевал на них и на вас!

— Никто не сомневается в вашей храбрости, генерал. Шагайте в свою машину.

— Это не храбрость, — заявил Вилье, оставаясь на месте. — Это вопрос логики. Вы не достигнете ничего, если убьете меня, и еще меньше, если совершите похищение. Мои приказы на этот счет достаточно тверды и понятны для моих родственников и окружения на службе. Так что можете стрелять, этим вы меня не удивите! Или убирайтесь отсюда вон!

Джейсон внимательно изучал старого солдата, ощутив некоторую неуверенность, природа которой была отнюдь не в боязни остаться в дураках. Это было в глазах генерала, которые с нескрываемой яростью смотрели на него. Ему показалось, что очередной взрыв негодования, вызванный еще одним именем, может многое прояснить через эти расширенные, но жестко смотрящие глаза.

— Там, в ресторане, вы говорили, что Франция должна быть свободной и независимой от любых посягательств, но она не должна быть ничьей прислугой. А генерал Андре Вилье — связной Карлоса, солдат Карлоса, прислуга Карлоса!

Горящие гневом глаза стали еще шире, но они отразили не то, что ожидал увидеть Джейсон. Это был не гнев, вызванный страхом или истерией, это было полное и бескомпромиссное отвращение. Он не сдержался от попытки, чтобы ударить его.

— Свинья! — закричал он. — Отвратительная вонючая свинья!

— Осторожно, генерал. Я буду стрелять! Остановитесь! — но Борн не мог нажать на спуск. Он стоял сбоку от маленького автомобиля, крыша которого была на уровне его плеч и мешала ему занять выгодную позицию.

— Убей меня, если сможешь, если способен на это!

Джейсон бросил оружие на землю и поднял руки, чтобы унять разгневанного старика. Он сжал его руки, опустил их вниз, заставляя генерала не двигаться, и притянул его ближе к себе.

— Ты хочешь сказать, что не имеешь к Карлосу никакого отношения!? Ты отрицаешь это?

Вилье попытался высвободиться.

— Я ненавижу тебя, грязное животное!

— Черт бы вас побрал, да или нет!?

Генерал плюнул ему в лицо. Огонь в его глазах пошел на убыль, на глазах появились слезы.

— Карлос убил моего сына, — пробормотал он, еле приоткрывая рот. — Он убил моего единственного сына на улице дю Бак. Жизнь моего сына оборвалась, когда пять пачек динамита разнесли в активную пыль его машину... Джейсон медленно расслабил свои пальцы. Тяжело дыша, он старался говорить как можно спокойнее.

— Поставьте свою машину где-нибудь в стороне от дороги, можно прямо в поле. Мы должны поговорить, генерал. Произошло кое-что такое, о чем вы не имеете понятия, и мы вдвоем должны разобраться в этом...

— Никогда! Этого не могло случиться!

— Однако это случилось, — заявил Борн, сидя рядом с Вилье на переднем сидении его машины.

— Произошла чудовищная ошибка! Вы не понимаете, что вы утверждаете!

— Никакой ошибки нет. Я знаю, что говорю, потому что сам обнаружил этот номер. Это не просто номер телефона для связи, это блестящее прикрытие. Никто, находясь в здравом рассудке, не сможет связать вас и Карлоса, особенно в свете гибели вашего сына. А широко ли получил огласку тот факт, что это убийство связано с Карлосом?

— Я предпочел бы другой язык, месье.

— Извините.

— Огласка? Внутри Сюрте, да. Внутри военной разведки и Интерпола, вполне вероятно. Я читал все отчеты.

— И что в них говорилось?

— Здесь были задеты интересы политических фанатиков, и мой сын послужил примером в назидание другим. Этим Карлос хотел оказать поддержку некоторым своим друзьям по прежним радикальным движениям.

— И поэтому вы ушли из армии и занялись политикой.

— Да. Дети обязаны продолжать дело отцов, но в данном случае, как видите, судьба распорядилась по-иному. Его взгляды отражали и мою жизненную философию, и за это он был убит. Мне пришлось выйти на политическую арену и бросить вызов всем его бывшим врагам. Сейчас я готов к встрече с ними.

— Полагаю, что вы не один в этом начинании.

— Что вы имеете в виду?

— Тех людей, с которыми вы встречались в ресторане. Они выглядели так, как будто в их руках находится половина французской армии...

— Но это почти так, месье. Когда-то они были достаточно известны в качестве самых отчаянных командиров, окончивших Сен-Сир. Но страна потерпела ряд неудач, включая и линию Мажино. Они до сих пор считают, что если бы им пришлось командовать в то время, Франция бы не пала. Они стали участниками Сопротивления, они сражались против Германии и Виши в Европе и в Африке.

— Что же они делают сейчас?

— Большинство на пенсии, но они не забывают прошлого и живут надеждами. Давайте вернемся к нашим делам. Вы представляете себе, что значит потерять собственного сына?

“Боль снова и снова возвращается ко мне, и я не знаю, почему... Смерть вокруг и смерть с неба... Что это означает?”

— Приношу вам мои соболезнования, — он старался унять дрожь в руках, — но они все же используют вас.

— Но это же риск и для него! Это трудно вообразить!

— Согласен. Вот поэтому-то вы и были использованы, именно в силу немыслимости ситуации. Вы являетесь первой ступенью в передаче информации или инструкций.

— Совершенно невероятно! Но каким образом?

— Кто-то, кто имеет доступ к вашему телефону, держит прямой контакт с Карлосом. Конечно, при этом используются кодовые фразы и другие способы. Возможно, что звонки бывают в ваше отсутствие, возможно, что и при вас. Вы сами берете трубку?

Вилье нахмурился.

— Нет, не по этому номеру. По нему разговаривают очень многие, а у меня есть отдельная линия.

— А кто отвечает по тому номеру?

— Обычно экономка или ее муж, который наполовину управляющий, наполовину водитель. Он был моим шофером в последние армейские годы. Если они отсутствуют, то это моя жена или мой помощник, работающий в моем домашнем кабинете. Он был моим адъютантом почти 12 лет.

— Кто еще?

— Больше никого нет.

— Прислуга?

— Прислуга нанимается обычно по необходимости, и это всегда случайные люди.

— Тогда вам необходимо присмотреть за шофером и адъютантом.

— Исключено! Их честность не вызывает сомнений.

— Так же было с Брутом и Цезарем.

— Вы всерьез считаете, что...

— Да, я утверждаю это вполне серьезно, черт возьми! И лучше, если вы в это поверите. Все, что я вам сообщаю — чистая правда.

— Но вы не хотите сказать мне всей правды. Ваше имя, например?

— Это не обязательно знать, особенно вам. Это знание может причинить вам неприятности.

— Неизвестный человек останавливает меня на ночной дороге и, угрожая оружием, заставляет поверить его словам. Скажите, могу я верить такому человеку?

— Обязаны верить, потому что у него нет другой причины обратиться к вам, кроме убеждения в абсолютной правде сообщаемого.

Вилье уставился на Борна в полном недоумении. Его лицо двигалось вверх и вниз в лунном свете, как у стариков, которые повторяют про себя слова, чтобы лучше уловить их смысл.

— Нет, молодой человек, существует еще одна более веская причина. Час назад вы вернули мне мою жизнь. Вы отбросили оружие, хотя сделать выстрел вам не составляло никакого труда. Однако, вы выбрали другой путь. Вы просили меня о беседе.

— Не думаю, чтобы я вас “просил”.

— Это читалось в ваших глазах, молодой человек. Это всегда бывает в глазах, а иногда в голосе, но к этому надо прислушиваться. Ваш гнев был того же свойства, что и мой, — старик сделал приглашающий жест в сторону “рено”. — Езжайте следом за мной в парк Монсю. Мы продолжим разговор в моем кабинете. Я расскажу вам о своей жизни, и вы поймете, что были неправы относительно этих людей.

— Если я войду в ваш дом и кто-то опознает меня, то я буду убит, как впрочем и вы.

— Этого не может случиться. Я все проверю, и лишь после этого вы войдете. Если что-то будет не так, я вернусь и поеду. Вы должны будете следовать за мной. В подходящем месте я остановлюсь и мы продолжим нашу беседу.

Джейсон внимательно наблюдал за генералом.

— Почему вы хотите, чтобы я поехал туда?

— А куда еще? Там нам никто не помешает. Все, кто меня обслуживают, уже спят в комнатах второго этажа или смотрят телевизор. Кроме того, я бы очень хотел, чтобы нашу беседу послушала моя жена. Она жена старого солдата и обожает выслушивать истории о моей жизни. Может быть, она даже сможет нам чем-то помочь.

— Я добился встречи с вами, подстроив вам ловушку, а вы, в свою очередь, можете подловить меня в своем доме. Как я могу быть уверен, что парк Монсю не будет капканом для меня?

Старик не колебался в ответе.

— Я даю слово Генерала Франции, и этим все сказано. Если вас это не устраивает, то забирайте оружие и убирайтесь!

— Этого вполне достаточно, но не потому, что это слово Генерала, а потому, что это слово человека, сын которого был убит на улице дю Бак.

Обратная дорога в Париж показалась Борну гораздо длиннее, чем путь к ресторану “Ле Арбалет”.

Вскоре они въехали на трехрядную улицу, откуда Джейсон и начинал свое путешествие. Вилье находился на сто футов впереди “рено”, решая проблему, которой у него несколько часов назад просто не было. Число машин у обочин в вечернее время значительно выросло. Впереди слева располагалось небольшое пространство, где можно было припарковать обе машины, как раз напротив резиденции генерала. Вилье высунул руку из окна, приглашая Борна следовать за ним.

Это случилось именно в этот момент. Его глаза были привлечены светом, падающим из дверного проема. Он мгновенно сфокусировал зрение на двух фигурах, стоящих у открытой двери. То, что он узнал одну из них и обнаружил ее присутствие в таком месте, заставило Борна проверить оружие и разместить его поудобнее. Должен ли он покорно идти в ловушку после всего, что увидел? Могло ли быть слово Генерала Франции гарантией в этом случае? Вилье маневрировал, стараясь поставить машину на обочину. Борн сидел в “рено”, вращая головой во все стороны, пытаясь заметить едва различимые признаки опасности. Но ничего похожего не наблюдалось. Никто не шел по направлению к нему, никого поблизости не было. Это не было ловушкой. Это было нечто другое, что-то еще, часть того, что происходило без ведома хозяина дома, о чем он даже не догадывался.

Прямо через улицу в освещенном дверном проеме на верхних ступеньках лестницы генеральского дома стояла молодая и привлекательная женщина. Она торопливо разговаривала с мужчиной, стоявшем напротив нее, подкрепляя свои слова резкими движениями руки, а он кивал, как если бы старался запомнить инструкции. Этим человеком был седоволосый оператор, дежуривший на коммутаторе салона ле Классик в Сен-Оноре.

Борн перевел взгляд на Вилье. Генерал выключил фары и собирался выходить из машины. Джейсон подал машину вперед, пока не уперся в бампер генеральского автомобиля. Вилье развернулся на сиденьи. Борн погасил фары и включил освещение салона. Затем он поднял правую руку, что означало, что генерал должен оставаться на своем месте. Вилье кивнул, и Джейсон погасил свет.

Он стал наблюдать за происходящим напротив. Мужчина сделал несколько шагов вниз, но остановился, видимо, за последовавшей от женщины команды. Теперь Борн мог отчетливо разглядеть ее. Возможно, что ей было около сорока. Короткие темные волосы, подстриженные по последней моде. Они красиво обрамляли бронзовое от загара лицо, она была высокого роста и отлично сложена. Вилье не упомянул ее в разговоре, значит она не входит в число его прислуги. Вполне вероятно, что она была гостьей, которая знает, когда нужно появиться в этом доме. Это означало, что она отлично знает всех в доме. Старик тоже должен ее знать, но достаточно ли хорошо? Седовласый кивнул последний раз, спустился по ступенькам и быстро зашагал по улице. Дверь дома закрылась. Свет фар от проезжающих машин бросал отблески на лестницу и отделанную металлом входную дверь резиденции генерала.

“Почему эти ступени и эта дверь так притягивают внимание? Что они значат для него? Видения реальности, которой не было?”

Борн вышел из машины, наблюдая за окнами резиденции и за движениями занавесок на них. Ничего подозрительного не было. Он быстро приблизился к машине Вилье. Там Борн увидел озабоченное лицо генерала, его брови были вопросительно подняты.

— Что такое, черт возьми, вы задумали? — осведомился Вилье.

— Через улицу находится ваш дом, — Джейсон старался пригнуться, стоя на тротуаре. — Сейчас вы видели то же самое, что и я.

— Надеюсь, что мы видели одно и то же. А что именно?

— Что это за женщина? Вы ее знаете?

— Надеюсь, благодаря богу, что знаю. Это моя жена.

— Ваша жена? — Борн был ошеломлен. — Я думал... вы сказали... Я думал, что ваша жена старая женщина. И что бы вы хотели, чтобы она выслушала меня, потому что за последние годы вы привыкли выслушивать ее мнение? Вы так сказали?

— Не совсем так. Я сказал, что она была женой старого солдата. И я, разумеется, ценю ее мнение. Но эта моя вторая жена, моя очень молодая вторая жена... Она преданна мне так же, как и первая, умершая восемь лет назад.

— О, боже мой...

— Не сравнивайте наши годы. Она горда и счастлива, будучи мадам Вилье. Жена оказывает мне большую помощь в Сенате.

— Очень жаль... — прошептал Борн. — Бог мой, как мне жаль!

— О чем это вы? Может быть, вы спутали ее с кем-то еще? Так весьма часто бывает. Она изумительная женщина, — Вилье открыл дверь, как только Джейсон ступил на тротуар. — Вы подождите тут, а я пройду в дом и все проверю. Если все в порядке, я открою дверь и дам вам знать. Если же что-то не так, я вернусь обратно и мы уедем.

Борн застыл перед генералом, не давая ему шагнуть из машины на тротуар.

— Генерал, я хочу вас спросить кое о чем. Не уверен, сумею ли я правильно изложить суть, но попробую. Я уже говорил вам, что я обнаружил номер вашего телефона в передаточном пункте, используемом Карлосом. Но не сообщил вам, где именно это было. — Борн еще раз вздохнул, не спуская глаз с особняка. — Теперь же я хочу задать вам еще один вопрос и, пожалуйста, хорошенько подумайте, прежде чем отвечать. Покупает ли ваша жена одежду в салоне ле Классик?

— В Сен-Оноре?

— Да.

— Совершенно случайно я знаю, что нет.

— Вы в этом уверены?

— Конечно. Я не только не видел ни одного счета из этого магазина, но она сама сообщила мне, что ей не нравятся их модели. А моя жена чрезвычайно разборчивая женщина, особенно в том, что касается моды.

— О, боже!

— Что такое?

— Генерал, я не пойду с вами в этот дом. Не имеет никакого значения, что вы там найдете. Я просто не могу туда идти, можете мне в этом случае поверить на слово.

— Почему? О чем вы говорите? Почему вы не можете сказать мне причину такого демарша?

— Все очень просто. Человек, который стоял на лестнице и разговаривал с вашей очаровательной женой, и есть та причина, по которой я не могу быть вашим гостем. Он из места, которое называется салон ле Классик. Он связной Карлоса.

Кровь отлила от лица Андре Вилье. Он повернулся и стал смотреть на дом, на отблески огней проезжающих машин, отражавшихся на входной двери, не произнося ни слова некоторое время.

Глава 4

Старый солдат шел рядом с молодым человеком по освещенной луной дорожке Булонского леса. Вокруг стояла тишина. Говорить им было не о чем. Генерал размышлял и анализировал. Сейчас нельзя возвращаться в дом в подобном состоянии, но с другой стороны, будучи солдатом, он не любил искать обходных путей. В словах молодого собеседника оказалось достаточно правды, чтобы задуматься. И не только в словах — это было в его глазах, голосе, каждом движении. Человек, не назвавший своего имени, не лгал. Полная измена, вот что таилось теперь в генеральском доме, и все это объясняло много вещей, которые ранее он оставлял без вопросов. Старику хотелось заплакать.

Человек, потерявший память, не старался что-то менять в своем повествовании. Он рассказал генералу все о фактах охоты на Карлоса, опустив лишь связанное с собой. Его рассказ был вполне логичным, поскольку основывался только на правде, по крайней мере, его основная жизненная часть. Его задача найти Карлоса. Другой жизни при проигрыше у него не будет. Кроме этого, он не сообщил ничего. Не было ни Мари Сен-Жак, ни Порт-Нойра, ни посланного кем-то сообщения, кого он не знал, но собирался найти. Не было даже потерянной памяти. Ничего этого сказано не было. Вместо этого он пересказал все, что знал об убийце по имени Карлос.

Познания его в этой области были столь обширны, что в течение беседы Вилье смотрел на него во все глаза, вспоминая и мысленно подтверждая информацию, часть которой он знал сам. Генерал был шокирован объемом и степенью конфиденциальности того, что услышал. То, что он видел в архивах секретных служб своей страны, занимаясь разгадкой гибели сына подтверждало, что человек, беседующий с ним при лунном свете, ни разу не соврал.

— Эта женщина, с которой вы разговаривали в Аржентале, та, которая звонила в мой дом...

— Ее зовут Лавьер, — прервал его Борн.

Генерал чуть помолчал и произнес:

— Благодарю вас... Но она видела вас и получила ваше фото.

— Точно.

— Раньше у них не было ваших фотографий?

— Не было.

— Таким образом, если вы охотитесь за Карлосом, то он, в свою очередь, охотится за вами. Но у вас нет фотографий этого подонка. Вы знаете только двух курьеров, один из которых был в моем доме.

— Да.

— И разговаривал с моей женой...

— Да.

Старик повернул назад, вновь воцарилась тишина. Наконец, они добрались до конца аллеи, где располагалось небольшое озеро. Берег был покрыт белым гравием. Когда они подошли к воде, Вилье первым нарушил молчание.

— Моя жена и я часто бываем порознь в поездках, на деловых встречах и в других подобных случаях.

— Признаться, я не очень-то вас понимаю.

— Вы разрешите мне продолжить? Может быть, я сумею объяснить. Когда старый человек встречает молодую и привлекательную женщину, которая может скрасить его жизнь, некоторые вещи бывают абсолютно понятными, а другие не сразу. Есть ли у нее любовник? Не доставит ли она хлопот репутации, особенно в политике и в государственных делах? Но есть один и самый важный в данном случае вопрос. А что если она часть какого-то плана? Причем это могло быть с самого начала.

— Вы ощутили это тогда, около дома?

— Чувства в данном случае не имеют значения. Должно быть самое простое объяснение тому, что мы наблюдали час назад. Когда я смотрел на дверь своего дома, неожиданно передо мной всплыл целый ряд ранее необъяснимых вещей и многое встало на свои места. В течение последнего часа я старался сыграть роль адвоката дьявола, но у меня ничего не вышло. — Но вы утверждали, что цените ее суждения, что она очень много вам помогает.

— Да, это так. Видите ли, я всегда доверял ей.

— А что встало на свои места?

— Это та помощь, которую она мне оказывала, и то доверие, которое ей оказывал я, — Вилье повернулся и посмотрел на Джейсона. — Вы собрали о Карлосе чрезвычайно важные сведения. Я изучал его досье с упорством, на которое способен только человек, собирающийся разбить невидимую стену. Но ваши знания о нем намного шире. Вы не ограничивались убийствами и способами убийств, вы взглянули на него с другой стороны. Он торгует не только смертью, он продает еще и государственные секреты.

— Это я знаю, но в данном...

— Например, — продолжал генерал, как бы не слушая собеседника, — мне приходилось иметь дело с документами, касающимися вопросов военной и ядерной безопасности Франции. Возможно, что к ним имеют доступ еще пять человек. Однако, с чертовской регулярностью мы обнаруживали, что Москва, Вашингтон и Пекин уже знакомы с этими вопросами.

— Вы обсуждали эти вопросы с женой? — удивился Борн.

— О, конечно, нет. Наоборот, когда я приносил такие бумаги домой, то запирал их в кабинете в сейфе. Никто не мог входить в эту комнату без меня. Есть только один человек, который знает о сигнализации, и у кого имеется ключ. Это моя жена.

— Вы угодили в сложную ситуацию.

— Для этого была причина. Я же нахожусь в таком возрасте, когда со мной может что-нибудь случиться. На этот счет жена имела определенные инструкции. Она должна спуститься в кабинет, позвонить в Службу Безопасности и находиться возле сейфа, пока они не приедут.

— А она не могла бы просто стоять возле дверей.

— Известно, что мужчины моего возраста часто не доходят до своего стола, — Вилье прикрыл глаза. — Все время это была она. Один дом, одно место. Никто не поверит, что это возможно.

— Вы твердо в этом уверены?

— Более, чем могу признаться сам себе. Именно она настаивала на женитьбе. Я всегда противопоставлял этому, выдвигая в качестве причины разницу в годах, но она и слушать об этом не желала. Она говорила, что все эти годы мы должны быть вместе. Она даже подписала соглашение, что не претендует на наследство и это, конечно, было одной из причин моего уважения к ней. Совершенно справедливо утверждают, что старый ленивый дурак — это законченный дурак... Однако, сомнения оставались всегда. Они пришли ко мне с путешествиями и с другими неожиданными отъездами.

— Неожиданными?

— У нее весьма широкий круг интересов. Музеи в Гренобле, галерея в Амстердаме, монумент в честь борцов Сопротивления в Булонь-Сюр-Мер, идиотская океанографическая конференция в Марселе. Она нужна мне была в Париже на дипломатических приемах, но она не оставалась. Создавалось впечатление, что она точно подчинялась приказу быть здесь или там, или где-то еще в каждый данный момент времени.

“Гренобль... час езды от Цюриха... Амстердам... Булонь-Сюр-Мер... час до Лондона... Марсель... Карлос”.

— Когда происходила конференция в Марселе? — поинтересовался Борн.

— В последнем августе, как мне кажется. Да, что-то ближе к концу месяца.

— Посол Говард Леланд был убит 24 августа в пять часов вечера. Это произошло на берегу марсельского залива.

— Да, я знаю об этом. Вы уже говорили об этом раньше. Мне жаль его как человека, но не его идеи, которые он отстаивал, — старик остановился и посмотрел на Борна. — О, мой бог, — прошептал он. — Она должна была быть с ним. Карлос приказал ей и она отправилась к нему. Она “повиновалась”.

— Я бы не заходил так далеко в предположениях, — заметил Джейсон. — Мне кажется, что ее использовали вслепую.

Старик неожиданно вскрикнул, приложил руки к лицу и горько зарыдал.

Борн даже не шевельнулся: сейчас он ничем не мог ему помочь.

— Мне очень жаль, — все же пробормотал он.

Наконец, генерал пришел в себя.

— Она соучастница убийства моего сына! И коль скоро она совершила еще одно преступление, теперь уже против государства, я обязан принять меры.

— Вы собираетесь ее убить?

— Да, я собираюсь это сделать. Она должна выложить мне правду и умереть.

— Она будет отрицать все, что бы вы ей не сказали.

— В этом я сомневаюсь.

— Вы попали в ужасное положение!

— Молодой человек, я потратил более 50 лет на борьбу с врагами Франции, даже когда они были французами. Правда должна быть сказана.

— Вы полагаете, что она будет спокойно сидеть и слушать, как вы будете говорить о ее вине?

— Она не будет сидеть тихо, а попытается меня убить. Это будет самым лучшим доказательством, и я предоставлю ей подобную возможность.

— Не слишком ли большой риск?

— Я должен поступить именно так.

— Предположим, что она не сделает такой попытки?

— Тогда я добуду иное доказательство, но этого не случится. Мы оба это знаем, и я даже более, чем вы.

— Послушайте меня. Вы сказали, что первым во всех ваших делах всегда был сын. Так подумайте о нем! Подумайте об убийце, а не о соучастнике. Попытайтесь добраться до того, кто это сделал. В конце расследования вы получите обоих. Пока нет необходимости преследовать ее. Используйте то, что вы знаете, против Карлоса! Попытайтесь поймать его вместе со мной. Еще никто в мире не был к нему так близок!

— Вы просите больше, чем я могу сделать, — проворчал старик.

— Не так уж и много, если вы подумаете о сыне. Но если вы будете думать только о себе, тогда да! Но если вы будете думать об улице дю Бак, то нет!

— Вы чрезвычайно жестоки, месье.

— Я прав, и вы это знаете.

Ночное облако прикрыло луну. Темнота была сплошной и непроницаемой. Джейсон невольно содрогнулся. И вновь тишину прервал старый солдат: — Да, вы правы. Чрезмерно жестоки и чрезмерно правы. Но как же мы будем вместе охотиться?

Борн с облегчением закрыл глаза.

— Не пытайтесь что-либо делать, это прежде всего. Если мы оба не ошибаемся по поводу вашего телефона, то вскоре он станет еще более оживленным. И я могу в этом помочь.

— Каким образом?

— Я постараюсь перехватить нескольких человек из ле Классик.

Нескольких клерков, мадам Лавьер, возможно, Рене Бержерона и, конечно, седовласого оператора. Они заговорят, я тоже не буду молчать. Да, ваш телефон будет чертовски занят.

— А что же буду делать я?

— Оставайтесь дома. Скажите, что плохо себя чувствуете. И старайтесь быть поближе к телефону, кто бы по нему не отвечал. Прислушивайтесь к разговорам, попытайтесь определить кодовые слова, спрашивайте прислугу, кто звонил и что спрашивали. Если вы что-то услышите, очень хорошо, но скорее всего вряд ли. И в зависимости от того, кем является ваша жена в этой цепи, мы можем попытаться заставить его высунуться наружу.

— Как?

— Его связь будет немножко нарушена. Возможно, ему понадобится личная встреча с вашей женой. Во всяком случае, должен быть хотя бы один звонок или чье-то посещение, после которых она должна будет уйти. Когда это случится, вы должны использовать все возможности, чтобы узнать, где она будет. Скажите ей, что она может вам понадобиться, чтобы срочно обсудить какой-либо важный военный вопрос, в котором у вас нет полной ясности. Она должна откликнуться.

— И как это сработает?

— Она сообщит вам, где будет находиться. Возможно, что там же будет и Карлос. Если не он, то кто-то из его подручных... Затем позвоните мне в отель. Я дам вам отель и номер комнаты. Имя, под которым я зарегистрирован, вымышленное. Не задумывайтесь о Нем. — Почему вы не хотите сообщить мне вашего настоящего имени?

— Потому что, если вы неосторожно оброните его, то вы конченный человек. Вы можете рисковать своей жизнью, но я не могу этого делать.

— Вы странный человек, месье.

— Да... Если меня не будет, когда вы позвоните, то вам ответит женщина. Она будет знать, где я. И мы установим время для связи.

— Женщина? — генерал откинулся назад. — Вы ничего не говорили о женщине или о ком-то еще.

— Потому что больше никого нет. А без нее меня уже не было бы в живых. Карлос охотится за нами обоими.

— А она знает обо мне?

— Да. Именно она сказала, что вы не можете быть связаны с Карлосом, а я думал наоборот.

— Я увижу ее?

— Вряд ли. Пока Карлос действует, мы не сможем увидеться с вами. Я имею в виду, со всеми людьми. Впоследствии, если только оно у нас будет, вы не захотите с нами встречаться... Со мной это точно. Как видите, я совершенно с вами откровенен.

— Я понимаю это и ценю. В любом случае, поблагодарите эту женщину от меня за то, что она так обо мне думала.

Борн кивнул.

— Вы можете быть уверены, что ваша личная линия не прослушивается?

— Абсолютно! Она выполнена по единой системе, где телефон контролируется Службой Безопасности.

— В том случае, когда вы услышите меня, ответьте и два раза прокашляйтесь, прочищая горло. Я буду знать, что это вы. Если по некоторым причинам вы не можете со мной говорить, скажите, чтобы я утром позвонил вашему помощнику. Я позвоню вам тогда через десять минут. Какой ваш номер? Вилье дал ему номер своего телефона.

— А ваш отель? — осведомился он в свою очередь.

— Терраса, район Монмартра. Комната 4-20.

— Когда вы начинаете?

— Прямо с сегодняшнего утра.

— Будьте как волк в стае, — сказал старый солдат, наклоняясь вперед, как командир, инструктирующий свой офицерский корпус. — Нападайте внезапно!

Глава 5

— Она была так очаровательна! Я решила что-нибудь сделать для нее, говорила Мари в телефонную трубку, используя всю живость французского языка, — а также для весьма приятного молодого человека. Он мне так помог. Скажу вам по секрету, что платье имело потрясающий успех! Я так благодарна, так благодарна!

— Из ваших слов, мадам, — ответил приятный мужской голос на коммутаторе ле Классик, — я понял, что вы имеете в виду Джанин и Клода.

— Да, конечно, Джанин и Клод, я теперь вспомнила, Я хочу послать каждому открытку со словами благодарности. Не знаете ли вы, случайно, их полные имена? Я считаю, что просто неудобно адресовать послание просто “Джанин” или “Клоду”. Похоже на обращение к прислуге, не правда ли? Могу ли я попросить Жакелину?

— В этом нет необходимости, мадам. Я знаю их... И могу сказать, что вы весьма внимательны к нашим сотрудникам и великодушны. Так вот: Джанин Долбер и Клод Ореоль.

— Джанин Долбер и Клод Ореоль, — повторила Мари, глядя на Джейсона. — Джанин замужем за этим чудесным пианистом, да?

— Я не думаю, что мадемуазель Долбер вообще замужем.

— Да, конечно. Вероятно, я ее с кем-то спутала.

— Да, если вам так угодно. Мадам, я не уловил ваше имя.

— Как глупо с моей стороны! — она отодвинула трубку ото рта и повысила голос. — О, дорогой, ты вернулся так скоро! Чудесно! Сейчас я разговариваю с этим милыми людьми из ле Классик... Да, дорогой. — Она вновь приблизила трубку к губам. — Благодарю вас, вы были очень любезны, закончила она разговор.

— Если ты когда-нибудь решишься расстаться с экономкой, — сказал Джейсон, просматривая телефонную книгу Парижа, — то переходи в торговлю. Я куплю каждое произносимое тобой слово. Кстати, описание было точным? уточнил он.

— Да, вполне. Меня беспокоит только одно: не замужем ли она. Телефон может быть на его имя.

— Нет, она не замужем, — прервал ее Джейсон. — Вот ее адрес: Джанин Долбер, улица Лоссеран.

— Ореоль должен быть на “О”.

— Да, я тоже так думаю, что он пишется через “О”, а не через “А”, — Мари закурила. — Ты действительно собираешься к ним?

Он кивнул.

— Если я попытаюсь встретиться с ними в Сен-Оноре, то Карлос это обязательно узнает и проследит.

— А что с другими? Лавьер, Бержерон и так называемый оператор на коммутаторе?

— Это отложим на завтра. Сегодня с теми, кто пониже рангом.

— Почему?

— Чтобы заставить их всех говорить вещи, которые говорить нельзя. Для экономии времени эти разговоры пойдут прямо через Долбер и Ореоля. Двух других я попытаюсь застать ночью. Они будут звонить Лавьер или мужчине на коммутаторе. У них возникает первая шоковая волна, а потом вторая. Телефон генерала затрезвонит сегодня днем. Утром паника охватит почти всех.

— У меня есть два вопроса, — заявила Мари, вставая и направляясь к Борну. — Как ты собираешься заполучить двух служащих вне магазина в рабочее время? И что это за люди, к которым ты собираешься ночью?

— Никто из них не примерз к своему месту, — заметил Борн, глядя на часы. — Сейчас начало двенадцатого, и я смогу добраться до дома, где сейчас проживает Долбер, где-то в полдень и попрошу консьержку позвонить ей на работу. Она скажет ей, что необходимо немедленно прибыть домой, потому что возникло важное и срочное дело, касающееся лично ее.

— И что же это за дело?

— Не знаю, но у кого оно не может возникнуть?

— И тоже самое ты хочешь проделать с Ореолем?

— Возможно, удастся придумать что-нибудь более интересное.

— Ты чрезвычайно легкомысленен и жесток, Джейсон.

— Я чертовски серьезен, — возразил Борн, в то время как его палец скользил по списку абонентов. — Вот и он... Ореоль Клод Жизель, улица Расин. Я буду в три. Когда закончу, он как раз возвратиться в Сен-Оноре и поднимет шум.

— А что с двумя другими? Кто они?

— Я должен получить их имена либо от Ореоля, либо от Долбер, а может от обоих вместе. Они не должны этого знать, хотя обеспечат мне вторую шоковую волну.

Джейсон стоял в тени глубокого дверного проема на улице Лоссеран. Он находился в 15 футах от входа в дом, где проживала Джанин Долбер. За несколько минут до этого важный консьерж беседовал с вежливым и отлично одетым незнакомым мужчиной, который попросил позвонить Джанин на работу и передать, что какой-то господин, приехавший на автомобиле с шофером, уже два раза справлялся о ней. Сейчас он вернулся еще раз. Что должен сделать он, консьерж?

Через некоторое время небольшое такси темного цвета замерло у обочины и из него буквально выскочила Джанин Долбер. Джейсон покинул укрытие и приблизился к ней уже не тротуаре в нескольких шагах от входа в дом.

— Вы очень быстро приехали, — сказал он, придерживая ее за локоть. — Мне приятно вновь вас увидеть. Вы очень помогли мне на днях.

Джанин уставилась на него в гневе, который почти сразу сменился гримасой изумления.

— Вы!? Американец... — промолвила она по-английски. — Вы месье Бриггс, не так ли? Вы один из тех, кто...

— Я приказал моему шоферу отъехать на час, чтобы побеседовать с вами без свидетелей.

— Со мной? Почему, собственно, вам понадобилось видеть именно меня?

— Разве вы этого не знаете? Тогда почему вы примчались сюда?

— Мне трудно ответить на вопрос. Я полагала, что это связано с моим домом моделей в Лос-Анджелесе, где я изредка, как я понимаю, мы воруем некоторые образцы.

— Очень сожалею, Джанин, но дело не в том, что ле Классик где-то ворует модели. Я ничего об этом не знаю, и еще меньше я знаю Лос-Анджелес. — Вот как?

— Давайте прогуляемся, — Борн взял ее под руку. — Вот я тот самый человек, который желал с вами поговорить.

— Но о чем? Что вы хотите от меня? И как вы узнали мое имя? — она произносила все это с девичьей живостью. — Я выскочила на время ленча и должна сразу же вернуться на свое место. Сегодня весьма напряженный день. О, вы сломаете мне руку!

— Извините.

— Я всегда была предана ле Классик и никогда не позволяла себе никаких нарушений.

— Преданность — хорошее качество, Джанин. Я уважаю его, и в тот день я разговаривал об этом с... как его имя... с тем приятным мужчиной на коммутаторе. Я забыл его имя.

— Филипп, — испуганно и удивленно произнесла продавщица. — Филипп де Анжу.

— Да, точно. Спасибо, — они вышли к узкому проходу между двумя зданиями. Джейсон направлял свой путь именно туда. — Давайте остановимся здесь и поговорим. Это лучше, чем стоять на лестнице. Наш разговор займет всего несколько минут, так что вы не беспокойтесь об опоздании. — Девушка прислонилась спиной к каменной стенке. — Сигарету? — предложил он, вынимая пачку из кармана.

— Да... Спасибо.

Когда она закуривала, Джейсон заметил дрожание ее рук.

— Теперь немного успокоились?

— Да... Нет, не совсем. Что вы хотите, месье Бриггс?

— Начнем с того, что мое имя не Бриггс. И я полагаю, что вы об этом догадываетесь.

— Нет, не знаю. Почему я должна это знать?

— Я был уверен, что первая помощница Лавьер должна была бы сказать вам это.

— Моника?

— Используйте последнее имя, так будет точнее. Точность важна во всем.

— Бриель — так будет точнее, — нахмурилась Джанин. — Разве она вас знает?

— Почему бы вам не спросить ее саму?

— Как вам угодно, месье. Ну что дальше?

Джейсон покачал головой.

— Вы действительно не знаете? Три четверти служащих ле Классик работают с нами, а она одна из лучших продавщиц не имеет никаких контактов. Здесь что-то не так... Это рискованно.

— Что случилось, месье? Какой риск? Кто вы такой?

— Теперь уже нет времени. Этим займутся другие, пусть они введут вас в курс дела. Я здесь лишний потому, что мы никогда не получали от вас сообщений.

— Говорите яснее, месье.

— Скажем так... Я представляю группу людей, среди которых есть американцы, англичане и французы, разыскивающие убийцу, который совершил ряд преступлений в этих странах.

— Убийства? Политика? — от неожиданности Джанин выронила сигарету из открытого рта. — Что такое? О чем вы говорите? Я никогда не слышала ни о чем подобном!

— Я говорю только для примера, — мягко произнес Борн. — С вами должны были вступить в контакт несколько недель назад. Это досадная ошибка в нашей работе. Человек, работавший до меня, допустил небрежность. Да, для вас это должно быть неожиданностью. Я вас отлично понимаю.

— Я в шоке, месье, — прошептала Джанин. — Вы говорите о вещах, которые выше понимания.

— Но теперь я все понял, — перебил ее Джейсон. — И никому ни слова о нашем разговоре.

— Но я ничего не понимаю, месье.

— Мы вплотную приблизились к убийце по имени Карлос.

— Карлос!? — сигарета вновь выпала из ее рта: шок был полный.

— Мы предполагали, что он связан с вашим салоном. Этому есть масса доказательств. Сейчас мы готовы к тому, чтобы поставить ему капкан, и делаем для этого последние приготовления. Предосторожность никогда не помешает.

— Предосторожность?

— Да, мы не хотим стрельбы, но, тем не менее, нам придется использовать снайперов. Так что проблем у нас больше чем достаточно. — Он неожиданно взглянул на часы. — Я уже занял изрядное количество вашего времени. Вы должны вернуться в салон, а я должен возвратиться на свой пост. Запомните, если вы меня где-то увидите, то делайте вид, что не знаете меня. Если я приеду Очень сожалею о происшедшем. Весьма досадная ошибка связника. Иногда и у нас такое случается.

Джейсон кивнул, повернулся и быстро направился по направлению к улице. Затем он остановился и краем глаза взглянул на Джанин Долбер. Она стояла все еще облокотясь о стенку. Мир, в котором она провела всю жизнь, стал раскручиваться с огромной скоростью, грозя сойти с орбиты.

“Филипп де Анжу”.

Само имя абсолютно ничего для Борна не означало. НО он ничем не мог помочь себе в данном случае. Несколько раз он пытался представить себе лицо, волосы, манеру держаться, но картина исчезала в ярких вспышках взрывов, а потом наступала полная темнота.

“Филипп де Анжу”.

— Ничего, — пробормотал он, — совершенно ничего.

Однако, что-то должно быть, что-то, что вызывало ноющую боль в груди и слабость во всем теле. Он сидел перед окном в кафе на улице Расин, готовый выйти в любой момент, как только в дверном проеме старинного дома возникнет фигура Клода Ореоля. Его комната находилась на четвертом этаже в квартире, которую он снимал еще с двумя другими молодыми людьми. Клод Ореоль был вызван с работы хозяйкой квартиры. Она хотела, чтобы он немедленно приехал, так как произошли неприятности с соседями. Как только Борн заметил, что Клод вошел в подъезд, он немедленно вышел из кафе и быстро вбежал вслед за ним. Возле двери Ореоля Борн закричал на том типично французском, который частенько используют полицейские.

— Сюрте! Стой там, где находишься, приятель. Мы уже давно наблюдаем за тобой и твоими подружками. Нам все известно о делах в твоей комнате, твоей темной комнате.

— Нет! — закричал Ореоль. — Это не связано со мной... “Темная комната”?

Борн поднял руку.

— Успокойся и не ори, как недорезанная свинья!

Ореоль недоуменно оглядывался по сторонам.

— Я не имею к ним никакого отношения! Вы не должны меня подозревать! Я много раз говорил им, чтобы они бросили это занятие! В один прекрасный день они могут убить себя! Наркотики только для идиотов! Боже мой, я думал, что они мертвы!

— Я приказал тебе прекратить шум! — резко сказал Борн. — Войди внутрь и успокойся. У тебя есть ключ. Открой дверь и входи.

Клод достал ключ и открыл дверь. Борн мгновенно вошел следом за ним и сразу прикрыл за собой дверь.

— У меня есть только несколько минут, — произнес Джейсон. — Ровно столько, сколько нужно для обсуждения дела.

— Какого дела? — Ореоль все еще был парализован происходящим. — Это... “Темная комната”? Что за комната?

— Забудь это! Тебе предстоит кое-что сделать.

— Что именно?

— Мы получили сообщение из Цюриха и хотим, чтобы ты передал его своей подруге Лавьер.

— Мадам Жаклин? Моей подруге?

— Мы не доверяем телефонам.

— Какой телефон? Какое сообщение?

— Карлос прав. — Карлос. Кто это такой?

— Убийца.

— О чем вы говорите? — закричал Ореоль.

— Заткнись!

— Почему вы мне это говорите?

— Потому что ты номер пять. Мы тебя вычислили.

— Что такое пять? Для чего?

— Чтобы помочь Карлосу выбраться из сетей. Они уже готовы закрыться. Завтра, возможно, и послезавтра... Он должен вырваться. Они окружат магазин, снайперы будут на каждом шагу. Если он там, то возникнет настоящая бойня. Все будут убиты, каждый из вас.

Ореоль снова закричал:

— Прекратите это! Я не знаю, о чем вы говорите! Вы маньяк, и я больше ничего не желаю от вас выслушивать! Я задыхаюсь!

— Вы получите деньги. Думаю, что изрядную сумму. Лавьер будет вам весьма благодарна, и де Анжу тоже.

— Де Анжу! Он всегда ненавидел меня. Он называет меня павлином и старается невзначай унизить.

— Вы должны понимать, что это его прикрытие. На самом деле он от вас в восторге. Он номер шестой.

— Что означают эти номера? Прекратите этот разговор!

— Как мы еще можем идти к взаимопониманию, если не использовать номера? Ведь имена мы использовать не можем.

— Кто не может?

— Все работающие на Карлоса.

— Я не хочу этого слушать! — еще громче завопил Клод. — Я художник и не понимаю, о чем вы говорите!

— Прекратите вопить. Мы ценим вас. Но сейчас получилось так, что мы не можем доверять бухгалтеру.

— Трайнону?

— Употребляйте только первое имя, так будет надежнее. Нужно не забывать о конспирации. Лучше запутать все с самого начала.

— Пьер омерзительный тип. Он даже вычитает деньги за телефонные звонки.

— Мы предполагаем, что он работает на “Интерпол”.

— “Интерпол”?

— Если это так, то вы можете провести в тюрьме не меньше десяти лет.

Вас съедят там живьем.

— О-о-о-о!

— Заткнись! Надо дать знать Бержерону, что мы думаем. Следите за Трайноном, особенно в течении последующих двух дней. Если он покинет магазин по какой-либо причине, проследите за ним обязательно. Это будет означать, что ловушка захлопнулась. — Борн подошел к двери, держа руку в кармане. — Сейчас я ухожу, вы тоже должны уйти. Передайте номерам с первого по шестой все, что я вам сказал.

Ореоль вновь впал в истерику.

— Номера! Постоянно номера! Какой номер? Я художник, а не номер!

— Постарайтесь выглядеть спокойным, когда вернетесь на службу. Сразу разыщите Лавьер, де Анжу или Бержерона, как можно быстрее. Потом найдете и других.

— Каких других?

— Спросите у номера два.

— Два?

— Долбер... Джанин Долбер.

— Джанин? Она тоже?

— Совершенно верно. Она номер два.

— Какая мерзость! Этого не может быть!

— Не забывайте об опасности, которая грозит вашей жизни, Клод. Вы выйдете отсюда через три минуты после меня и вернетесь в ле Классик, и не вздумайте воспользоваться телефоном. Я буду ждать за углом. Если вы не появитесь через три минуты, я вернусь сюда, — он вытащил из кармана руку. Теперь в ней находился пистолет.

Ореоль уставился на него, как загипнотизированный кролик. Борн сурово взглянул на него еще раз и закрыл за собой дверь.

Тревожно зазвонил телефон. Мари взглянула на часы: пятнадцать минут девятого. Она ощутила невольный страх. Джейсон сказал, что будет звонить в девять часов. Он вышел из отеля с наступлением темноты, около семи часов, чтобы перехватить Монику Бриель. Расписание было точным и он мог позвонить в другое время только в исключительном случае. Неужели что-то случилось?

— Комната 4-20? — осведомился низкий мужской голос.

Мари облегченно вздохнула. Это был голос Андре Вилье. Генерал звонил после обеда, чтобы сообщить о панике, начавшейся в ле Классик. Его жена подходила к телефону не менее шести раз в течении часа, однако ему ни разу не удалось подслушать разговор.

— Да, — ответила Мари, — это 4-20.

— Извините меня, ведь мы раньше никогда с вами не разговаривали.

— Я знаю, кто вы такой.

— Я тоже о вас слышал. Мне хотелось бы вас поблагодарить.

— Понимаю вас. Вы имеете на это право.

— Я разговариваю из своего кабинета, и на этой линии помех не бывает. Передайте нашему другу, что кризис усилился. Моя жена уединилась в своей комнате, сославшись на мигрень, но она явно не так больна, чтобы не пользоваться телефоном. Я был не прав, мадемуазель. Между нами существует стена отчуждения, и я молю бога, чтобы он дал мне силы пережить все это.

— Я прошу вас об одном, генерал: помните о своем сыне.

— Да, — прошептал старик, — мой сын...

— Я все передам нашему другу. Он позвонит в течении часа.

— Пожалуйста, — перебил ее Вилье, — у меня есть еще кое-что. Это как раз то, почему я решил позвонить. Дважды, когда моя жена разговаривала по телефону, голоса звонивших запомнились мне. Первый голос не был мне знаком, потому что он ничего для меня не значил. Второй голос показался мне знакомым, в памяти мгновенно возникло лицо оператора в Сен-Оноре.

— Да, мы знаем его имя. А что относительно первого?

— У меня сложилось странное ощущение. Я не знаю этого голоса, потому что он не вызвал в моем воображении никакого лица, но я понял, почему он мне запомнился. Это был жесткий голос, которым отдают приказания. Это была команда, больно задевшая меня. Вы понимаете, что это был не тот голос, которым будут вести простую беседу с моей женой. Голос для приказов, а не для беседы. Я слышал его короткий миг, так как только я взялся за трубку, там раздались слова прощания, но осадок остался. Этот тон известен каждому военному. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Да.

— Будьте уверены, мадемуазель, это был грязный убийца, — генерал умолк, переводя дыхание. — Он... инструктировал... мою... жену. — Голос старика сломался. — Извините меня, что я сваливаю на вас свои проблемы.

— У вас есть все права для этого, — внезапно встревожилась Мари. — Все это очень ужасно для вас, и еще ужаснее то, что вам не с кем об этом поделиться.

— Я говорю с вами, мадемуазель. Я не должен, но я это делаю.

— Мы можем спокойно поговорить. Я хотела бы быть с вами рядом, но это не возможно, и вы это отлично понимаете. Пожалуйста, постарайтесь продержаться. — На линии установилась тишина. Мари затаила дыхание. Когда Вилье заговорил снова, она облегченно вздохнула. — Если я не ошибаюсь, то вы удивительная женщина, а наш общий друг весьма удачлив. Мне тоже хотелось бы стать вашим другом. Вспоминайте обо мне. Еще раз благодарю вас от всего сердца.

— Вы имеете на это право... мой друг. Мари положила трубку. Вилье должен продержаться еще 24 часа, чтобы Карлос не понял, насколько глубоко произошло проникновение в его сеть. Он может отдать приказ, чтобы все, кто был связан с ле Классик, уехали из Парижа и исчезли. Или в Сен-Оноре будет устроен погром с тем же результатом. Если случиться что-нибудь подобное, то уже не будет ни ответов, ни адреса в Нью-Йорке, ни расшифровки сообщения или поисков отправителя. Человек, которого она любила, возвратиться в свой лабиринт.

И тогда он ее оставит... навсегда!

Глава 6

Борн увидел ее на углу, когда она проходила под уличным фонарем, направляясь к маленькому отелю, который и был ее домом. Моника Бриель, первый помощник Жакелины Лавьер, была посложнее, чем Джанин Долбер. Он припомнил, что видел ее в магазине. Недаром мадам Лавьер выбрала ее себе в помощницы. Вполне вероятно, что ее знания могли быть значительно больше, чем он допускал в расчетах. Но уже подошло время второй шоковой волны. Улица была относительно свободна, но люди все-таки попадались. Необходимо изолировать Монику и увести ее в такое место, где бы никто не мог подслушать их разговор.

Он догнал ее почти в 30 футах от отеля и пошел рядом с ней.

— Немедленно свяжитесь с Лавьер, — произнес он по-французски, глядя прямо перед собой.

— Извините... Вы что-то сказали? Кто вы месье?

— Не останавливайтесь! Спокойно проходите мимо отеля.

— Вы знаете, где я живу?

— Есть очень немного, чего мы не знаем.

— А если я все-таки войду в отель? Там есть дежурный...

— Кроме него, есть еще и Лавьер, — прервал ее Борн. — Вы можете потерять свою работу и вам не удастся найти другую нигде в мире. И я опасаюсь, что это будет наименьшая из проблем.

— Кто вы такой?

— Во всяком случае, не ваш враг, — он взглянул на нее и предупредил: — И не делайте его из меня.

— Вы? Американец! Джанин... Клод Ореоль!

— Карлос, — заверил ее Борн.

— Карлос? Что за мерзость? Все после обеденное время ничего, кроме Карлоса! И номера! Каждый имеет свой номер, о котором даже никогда не слышал. И эти разговоры о засадах и вооруженных людях! Это ужасно!

— Но это все случилось. Проходите мимо! Это пойдет вам на пользу.

Моника спокойно прошла мимо входа в отель. Ее уверенность стала возрастать, марионетка вновь ощутила под собой прочную почву.

— Жакелина говорила о вас. Она заявила, что некий дом моделей заплатил вам, чтобы вас уничтожили!

— А что вы ожидали от нее услышать?

— Вы подкупленный провокатор! Она сказала нам правду!

— А не говорила ли она вам в то же самое время, чтобы вы держали язык за зубами? Чтобы вы ничего об этом не говорили! Ничего и никому!

— Конечно!

— И кроме того, — продолжал он, как бы не слыша ее ответа, — не обращаться в полицию, что при любых обстоятельствах было бы самой логичной вещью на свете?

— Да, естественно.

— Нет, это неестественно! — возразил Борн. — Посмотрите на меня, я только передаточное звено. Мое положение по сути не выше вашего. Я тут не для того, чтобы причинять вам неприятности, а для того, чтобы передать сообщение. Мы просто проверяли Долбер и сообщили ей ложные сведения.

— Джанин? — смутилась Моника. — То, что она говорила, было невероятным! Так же невероятно, как истерические выкрики Клода и то, что он рассказывал. И то, что говорила она, было противоположно его заявлениям.

— Мы знаем об этом. Это было сделано преднамеренно. Она рассказала про Лос-Анджелес?

— Про тот дом моделей?

— Проверьте это завтра. Попытайтесь ее расколоть.

— Что вы имеете в виду?

— Этот дом моделей в Лос-Анджелесе! Он может быть связан с “Интерполом”. Это может оказаться ловушкой.

— “Интерпол?”Ловушка? Про эти ужасные вещи у нас никто ничего не знает!

— Лавьер знает. Попробуйте связаться с ней как можно скорее, — они дошли до конца квартала и Джейсон коснулся ее руки. — Я расстаюсь с вами на углу. Возвращайтесь в ваш отель и сразу звоните Жакелине. Скажите ей, что все гораздо серьезней, чем мы думали. Все развалилось на части. Хуже всего то, что кто-то нас предал. Не Долбер, не кто-то из продавцов, а кто-то на более высоком месте, тот, кто знает все.

— Что это значит?

— В ле Классик притаился предатель. Скажите ей, чтобы она была осторожнее. Если она не будет за собой следить, это может быть концом для нас всех, — Борн убрал свою руку и спокойно пересек улицу. На другой стороне он нашел подходящий подъезд и притаился в нем, наблюдая за Моникой. Она уже находилась в середине квартала на пути к отелю. Первый вал второй шоковой волны вздыбил свой гребень. Пора было звонить Мари.

— Я беспокоюсь, Джейсон. Это убивает его. Он чуть было не бросил трубку. Что будет, если он ее увидит? Что он будет делать и чувствовать?

— Он обязан справиться, — проговорил Борн, наблюдая за движением на Елисейских Полях из телефонной будки. — Если он не справиться, то я убью его. Я не хочу так поступать, но у меня не останется иного выхода, хотя я сам часто не знаю, что мне делать в первую очередь. Одна моя половина говорит: “О, боже, помоги мне...”, тогда как вторая вещает совсем другое: “Поймай Карлоса!”

— Это то, что ты был должен сделать с самого начала, не так ли? мягко спросила Мри.

— Я не хочу думать о Карлосе! — прокричал он.

— Дорогой, возвращайся назад. Ты должен отдохнуть.

— Что? — Борн удивленно уставился на трубку, неуверенный в том, что он действительно слышал эти слова. Окружающее существовало и не существовало для него. Вокруг будки царила кромешная тьма, которая спускалась с неба плотным занавесом, поглощая Елисейские Поля. В то же время вокруг него было море ослепительно света: яркого почти прозрачного. И еще было тепло... Сквозь эту призрачную пелену слышались пронзительные крики птиц и зловещий скрежет металла...

— Джейсон!

— Что?

— Возвращайся, пожалуйста, возвращайся!

— Почему?

— Ты устал и должен отдохнуть.

— Мне еще нужно добраться до Пьера Трайнона, бухгалтера.

— Ты сможешь это сделать завтра.

— Нет. Завтра — это для капитанов. “Что я сказал? Капитаны... десант... в панике мечущиеся фигуры. Но путь был только один, только этот единственный путь. Хамелеон... был провокатором”.

— Послушай меня, — настаивала Мари, — с тобой что-то происходит. Это случалось и раньше, и мы оба это знаем. И когда это начинается, тебе необходимо остановиться, это мы тоже отлично знаем. Возвращайся в отель, пожалуйста.

Борн закрыл глаза: к нему постепенно возвращались звуки города. Он снова приходил в норму.

— Все в порядке, действительно все в порядке. Была, правда, пара неприятных минут, но и только.

— Джейсон! — мягко и ласково заговорила Мари, заставляя его прислушаться. — А что их вызвало, эти видения?

— Не знаю.

— Ты только что видел эту продавщицу Бриель. Может быть, она сказала тебе что-то такое? И это заставило тебя уйти в воспоминания.

— Я не уверен. Я был весьма занят тем, что мне следовало говорить ей самому.

— Подумай, дорогой!

Борн закрыл глаза, пытаясь вспомнить. Было ли там что-то такое? Что-то такое, что было сказано очень быстро, обыденно, и что тут же улетучилось.

— Она назвала меня “провокатором”, — ответил он, не понимая, почему всплыло в памяти именно это слово. — Но это, видимо то, чем я занимаюсь, да?

— Вероятно, ты прав, — согласилась Мари.

— Я собираюсь направиться в район, в котором живет бухгалтер. Это всего лишь в двух кварталах отсюда.

— Будь осторожен, — она говорила так, как будто ее мысли были заняты чем-то посторонним.

— Хорошо. Я буду осторожен.

Улица была тихой и безлюдной. Она представляла собой смесь магазинов, офисов и жилых домов, которых было тут гораздо меньше. Поэтому улица напоминала ночью пустыню.

Джейсон подошел к небольшому дому, где жил Пьер Трайнон. Потом он поднялся по ступенькам и вошел в низкий, слабо освещенный подъезд. Справа располагались ряды почтовых ящиков, над каждым из них находилось переговорное устройство. Найдя в списке номер квартиры бухгалтера, он два раза нажал на кнопку переговорного устройства. Примерно через десять секунд из динамика послышался голос, тембр которого напоминал металлическую окраску.

— Кто там?

— Месье Трайнон?

— Да.

— Вам телеграмма, месье. Я заехал к вам прямо с почты. Эту телеграмму необходимо вручить лично вам.

— Мне телеграмма?

Да, он не был человеком, который часто получает телеграммы. Борн ожидал в стороне от стеклянной двери, ведущей внутрь дома. Вскоре он услышал быстрые шаги, дверь открылась и изнутри вышел грузный лысеющий мужчина, который без промедления направился к своему ящику под номером 42. — Месье Трайнон?

Мужчина повернулся. Его лицо выражало беспомощность.

— Телеграмма! — воскликнул он. — Это вы принесли телеграмму?

— Я должен извиниться за эту уловку, но это сделано для вашей же пользы. Не думаю, что вы захотели бы отвечать на мои вопросы в присутствии жены и детей.

— Вопросы? — изумился Трайнон. Его губы искривились в непонятном выражении, и в глазах возникли искорки страха. — Мне? Но о чем? Что это значит? Почему вы пришли сюда? Я вполне добропорядочный гражданин и уважаю законы.

— Вы работаете в Сен-Оноре? Фирма ле Классик?

— Да, это так. Но кто вы такой?

— Я представитель следственной комиссии налогового управления. Пойдемте вниз, там мой автомобиль.

— Автомобиль? Но я не одет! Ни пиджака, ни пальто! А моя жена! Она ждет меня наверху с телеграммой. Телеграмма!

— Вы сможете послать ей телеграмму, если захотите. А теперь пойдемте вниз. Я занимаюсь этим целый день и мне хотелось бы его завершить.

— Но, пожалуйста, месье, — запротестовал Трайнон. — Я не отказываюсь с вами идти! Но вы же сказали, что у вас есть вопросы. Задайте их мне и разрешите вернуться домой. У меня нет ни малейшего желания ехать в ваше учреждение.

— Это займет всего несколько минут, — улыбнулся Джейсон.

— Я позвоню жене и скажу ей, что с телеграммой вышла ошибка, что это телеграмма для старого Гравье. Он живет на первом этаже и едва может читать. Она поймет.

Мадам Трайнон ничего не поняла, но ее резкие возражения были отвергнуты еще более резкими со стороны мужа.

— Вы видите, что теперь нет необходимости куда-то ехать. Можно поговорить и здесь. Так в чем дело, месье? Все мои бумаги в полном порядке.

— Прежде всего, — заявил Борн, не обращая внимания на его протесты, не выезжайте никуда за пределы Парижа независимо от причины. Если вам нужно будет выехать по личным или служебным делам, вы должны сперва сообщить об этом нам.

— Вы шутите, месье?

— Нет, не шучу.

— У меня нет причин покидать Париж. Что я должен делать еще?

— Наша служба проверит ваши книги завтра утром. Будьте готовы к этому.

— Проверить? С какой целью? И к чему я должен готовиться?

— Выплаты так называемым поставщикам. Ведь эти товары, за которые выплачивались деньги, так никогда и не были от них получены. Деньги при этом переводились в цюрихский банк.

— Цюрих? Я не понимаю, о чем вы говорите. Я никогда не оформлял никаких чеков для Цюриха.

— Прямо, нет, и мы это знаем. Но для вас было очень легко выписать такой чек несуществующей фирме. Затем деньги выплачивались и переводились в Цюрих.

— Каждую накладную и каждый чек подписывала мадам Лавьер! Я ничего не выплачивал сам!

— Теперь шутите вы, — нахмурился Джейсон.

— Да, нет же, нет! Такой порядок существует в нашей фирме. Можете спросить у любого. Ле Классик не делает никаких выплат, которые бы не завизировала мадам.

— Вы хотите сказать, что получали указания непосредственно от нее?

— Конечно!

— А от кого получала приказы она?

Трайнон усмехнулся.

— Скорее от бога, но это просто шутка.

— Надеюсь, что вы не будете пытаться шутить со мной. Мне это может не понравиться. Кто является настоящим владельцем салона ле Классик?

— Владение основано на партнерстве, месье. Мадам Лавьер имеет много влиятельных друзей. Я думаю, что они вложили в нашу фирму порядочные деньги. И, наконец, талант Рене Бержерона.

— Эти люди должны часто встречаться. У них должна быть какая-нибудь адвокатская контора, которая занимается их делами.

— Я не знаю, месье... Конечно, каждый может иметь друзей...

— Нам бы не хотелось ошибиться в своих выводах. Вполне вероятно, что вы с мадам Лавьер постоянно используетесь для этих финансовых операций.

— Используемся для чего?

— Для перекачки денег в Цюрих на счет одного из самых грязных убийц в Европе.

Трайнон содрогнулся и прислонился к стене.

— Послушайте... Ради бога, о чем вы говорите?

— Подготовьтесь, особенно вы. Ведь чеки оформляли вы, а не кто-то еще.

— Только по указаниям, месье!

— Вы когда-нибудь проверяли поступление товаров согласно оформленным чекам?

— Нет, это не моя работа!

— Таким образом, вы выплачивали деньги за поступления, которые никогда не видели?

— Я никогда ничего не видел! Только подписанные накладные! Я выплачивал по этим накладным!

— Вы должны знать, что этот счет в Цюрихе принадлежит кровавому убийце, известному под именем Карлос. Вы, Пьер Трайнон, и ваша постоянная соучастница мадам Жакелина Лавьер, занимаетесь прямым финансированием убийцы по имени Ильич Рамирес Санчес. Он же Карлос.

— А-а-а-а-а... — Трайнон сполз на цементный пол холла, его глаза говорили о том, что он подвергся достаточно сильному шоку. — Весь день после обеда... люди метались, как сумасшедшие... Все подозрительно косились на меня... — прошептал он.

— Если бы я был на вашем месте, этот момент я бы не упустил. Скоро наступит утро, а вместе с ним, возможно, и самый трудный день в вашей жизни. — Джейсон направился к выходной двери и остановился. Его рука уже лежала на ручке. — Не в моих правилах давать советы, но на вашем месте я попытался бы немедленно связаться с мадам Лавьер. Может быть, в этом будет немного смысла, но польза будет.

Хамелеон открыл дверь и вышел на улицу, где ему в лицо резко ударил порыв холодного воздуха.

“Взять Карлоса! Кейн для Чарли и Дельта для Кейна”.

Ложь!

“Номер телефона в Нью-Йорке. Отыскать Тредстоун... Разгадать смысл сообщения. Найти отправителя. Узнать, кто он такой — Джейсон Борн”.

Стоял солнечный день, когда старый человек в поношенном костюме спустился к церкви в районе Нейл-сюр-Сьен, где помещались кабины для исповеди.

— Слава Пресвятой Богородице, — произнес он, когда приблизился к внутренней перегородке второй кабины справа.

— Достаточно! — шепнула фигура за занавесом. — Что тебе известно о Сен-Оноре?

— По существу очень мало, но почерк его.

— Доказательства имеются?

— В основном, беспорядочные. Он выбирает людей, которые ровным счетом ничего не знают, и через них создает хаос. Я предполагаю, что вспышек активности больше не будет.

— Естественно... Но каковы его цели?

— Что за хаосом? Я думаю, что он хочет посеять недоверие между марионетками, которые знают что-то конкретное. Это следует из разговоров с Бриель. Она сообщила, что американец попросил ее передать Лавьер, что предатель находится внутри. Это насквозь фальшивое сообщение. Вы знаете, что прошлой ночью бухгалтер был терроризирован. Он дожидался ее до двух часов возле ее дома, пока она не вернулась из отеля, где беседовала с Бриель. Он вопил на всю улицу.

— Лавьер не в лучшем состоянии. Она едва контролировала себя, когда звонила в парк Монсю. Ей приказали, чтобы больше туда не звонила. Никто не должен звонить туда... когда-либо.

— Мы получили это сообщение. Немногие из нас, кто знает этот номер, сразу же забыли его.

— Я должен быть в этом уверен! — силуэт человека внезапно пришел в движение. Это можно было понять по резким колебаниям занавеса. — Конечно, чтобы посеять недоверие! Теперь в этом нет сомнения. Он хочет найти контакты, он пытается вытянуть информацию из каждого. И когда кто-то не выдерживает, он передает его американцам, а сам переходит к следующему. Но все это он проделывает в одиночку. Это его сущность.

— Все они должны быть унижены, пока до них не добрались американцы. Все, кроме Рене Бержерона: это слишком ценный кадр. Передай ему, чтобы он срочно вылетел в Афины. Он знает, куда.

— Могу я предположить, что для этого я должен воспользоваться парком Монсю?

— Это исключено! Но вы должны, не теряя времени, передать мои решения тем, кто в них нуждается.

— И первым, кого я должен оповестить, это Бержерон. В Афины...

— Да.

— Затем Лавьер и этот бывший колонизатор де Анжу. Они обречены, да?

— Да. Но ты должен отправить два сообщения командам, которые будут следить за ними. Скажи, что я буду наблюдать за ними все время, чтобы не было ошибки.

— Но у всех нас есть проблема, Карлос. Поскольку мы не можем позвонить в парк Монсю, то как нам связаться с тобой? Хотя бы по поводу того “рено”, которое ты разыскиваешь после происшествия в Обер дю Кон. Убийца прошептал семь цифр. — Ты единственный живой человек, который знает этот номер. Естественно, что его невозможно отыскать.

— Кто может думать, что старый нищий знает этот номер?

— Твой заработок растет с каждым часом, который приближает меня к Кейну. Он должен быть уничтожен, также, как и все, кто его создал.

Борн снял трубку.

— Да?

— Комната 4-20?

— Можете продолжать, генерал.

— Эти телефонные звонки прекратились. Они больше не имеют контактов, по крайней мере, по телефону.

— Что вы имеете в виду?

— Наша прислуга отсутствовала. За это время телефон звонил дважды, и каждый раз она просила меня ответить. Она действительно не хотела разговаривать.

— Кто ей звонил?

— Аптекарь по поводу рецепта и журналист насчет интервью. Она сказала, что может быть, поедет на ленч в отель “Георг Пятый”, где у нее заказано место в ресторане, и что я могу застать ее там, если она решит ехать.

— Если она решит, то я должен оказаться там первым.

— Я вам дам знать.

— Вы сказали, что она не подходит к телефону. “По крайней мере, по телефону”, мне кажется, вы так сказали. Что вы при этом имели в виду?

— Полчаса назад в дом пришла женщина. Моя Жена встретилась с ней с большой неохотой. Мне удалось мельком увидеть лицо женщины, когда я проходил через гостиную, но и этого было достаточно. Женщина была в панике.

— Как она выглядела?

Вилье коротко описал ее.

— Жакелина Лавьер, — буркнул Борн.

— Я тоже так подумал. Жена сказала мне, что у нее серьезные неприятности с мужем. Потрясающая ложь! В ее возрасте трудностей быть не может, кроме развода или раздела имущества.

— Я никак не могу понять, почему она пришла в ваш дом. Ведь это огромный риск для нее и ее окружения. Этому нет объяснения, кроме одного... если она не сделала это по собственной инициативе, зная при этом, что дальнейшие звонки запрещены.

— Эти мысли приходили в голову и мне, — заявил старый солдат. — Так что я почувствовал необходимость в свежем воздухе и вышел прогуляться. Меня сопровождал помощник, а я был при этом внимателен и осторожен. Вскоре вышла и Лавьер. Через четыре дома стояла машина, в которой находилось двое мужчин. Машина была оборудована радиосвязью, и в ней сидели не простые люди. Это было видно по их физиономиям и по способу, каким они вели наблюдение за моим домом.

— Почему вы подумали, что она приехала не с ними?

— Мы живем на тихой улочке. Когда появилась Лавьер, я пил кофе и слышал, как она поднималась по ступенькам. Я сразу подошел к окну и увидел отъезжающее такси. Да, она приехала на такси, и ее сопровождали.

— Когда она ушла?

— Она еще не ушла, и эти люди тоже.

— В каком автомобиле они приехали?

— Серый “ситроен”. Первые три буквы номера: NPR.

— Хочу попросить вас об одной услуге. Я хочу добраться до вашего дома раньше, чем она его покинет. Попробуйте поговорить о чем-нибудь с женой, так чтобы ее подруга осталась ее ждать.

— Ладно, попытаюсь.

Борн положил трубку и взглянул на стоящую у окна Мари.

— Вот видишь сработало. Они начинают подозревать друг друга. Лавьер прикатила в парк Монсю, и за ней уже была слежка.

— Ты как-то произнес: “Птицы в воздухе”. Что это значит?

— Не знаю, да это и не важно в данный момент. Сейчас у нас нет времени.

— А я думаю, что важно, Джейсон.

— Не сейчас, — Борн подошел к окну и взял с кресла пальто и шляпу. Надев все это, он подошел к бюро, открыл ящик и взял пистолет. Одно мгновение он смотрел на него, вспоминая Цюрих, Банкофштрассе и Кариллон дю Лак, Альпенхауз и Гуизон Квей. Пистолет был связан со всеми этими местами и чуть было не отнял у него жизнь в Цюрихе. Но это был Париж, а началось все и пришло в движение — в Цюрихе.

“Найди Карлоса. Кейн для Чарли и Дельта для Кейна”.

Это ложь... Черт возьми, это ложь!

“Найди Тредстоун! Найди сообщение! Найди человека!”

Глава 7

Джейсон сидел на заднем сидении такси, когда машина въехала в квартал, где жил Вилье. Он быстро и внимательно взглянул на машины, стоящие вдоль тротуара. И не увидел серого “ситроена” с буквами на номере: НПР. Вместо машины борн увидел Вилье. Генерал одиноко стоял на тротуаре, через четыре дома от своей резиденции.

“Двое людей... в машине, четыре дома”.

Вилье расположился там, где до этого стояла та машина.

— Что случилось? — резко осведомился Джейсон.

— Я не смог их остановить.

— Их?

— Моя жена ушла вместе с Лавьер, однако, я был непреклонен. Я сказал, что позвоню ей в ресторан, если мои дела этого потребуют.

— А что сказала она?

— Она сказала, что не уверена, что будет там. Ее подруга настаивала на посещении священника в районе Нейл-Сюр-Сьен, в церкви Святого Причастия. Она заявила, что чувствует необходимость проводить ее.

— Вы возражали?

— Достаточно энергично. И первый раз за все годы нашей совместной жизни она заставила меня задуматься. Она сказала: “Если вы хотите меня проверить, Андре, то почему бы вам не позвонить в приход? Я уверена, что меня пригласят к телефону”. Она проверяла меня, да?

Борн пытался разгадать этот ребус.

— Возможно... Условия следующие: кто-то должен был увидеть ее там она была в этом уверена. Но приглашение ее к телефону может быть чем-то еще. Они давно ушли?

— Меньше пяти минут назад. Двое мужчин в “ситроене” последовали за ними.

— Женщины поехали в вашей машине?

— Нет, жена вызвала такси.

— Я собираюсь поехать туда же.

— Возможно, вы правы. Я знаю адрес этой церкви.

Борн протянул пятидесятифранковую банкноту через спинку сидения, и водитель ловко схватил ее.

— Для меня это очень важно. Я опоздал сюда, а теперь мне необходимо как можно скорее попасть в Нейл-Сюр-Сьен, в церковь Святого Причастия. Вы знаете, где это?

— Конечно, месье. Это самая красивая церковь в этом районе.

— Поезжайте быстрей и вы получите еще 50 франков. — Мы будем лететь на крыльях святых ангелов, месье!

Машина с бешеной скоростью понеслась вперед.

— А вот и купола Святого Причастия, месье, — с победным видом проговорил водитель через 12 минут, указывая на три высокие каменные башни впереди. — Еще минута или две, если какой-нибудь болван не перекроет нам путь.

— А сейчас можно помедленнее, — прервал его Борн, внимание которого было привлечено не церковными башнями, а машиной, едущей с разрывом в три машины перед ними. Они повернули за угол, и он внимательно взглянул на нее сбоку. Это был серый “ситроен”, на переднем сиденьи которого сидело двое мужчин.

Они выехали на широкий участок дороги, когда зажегся красный свет: Движение замерло. Джейсон протянул водителю 50 франков и открыл дверь.

— Я буду рядом, — сказал он. — Когда зажжется зеленый, Медленно поезжай вперед, а я сяду на ходу.

Борн быстро покинул такси и, пригибаясь, пробежал вперед между двумя стоящими машинами, пока не заметил буквы НПР и следующие за ними фигурные цифры 7-6-8, что в данный момент, правда, уже не имело большого значения. Водитель такси честно заработал свои сто франков. — Вы отличный водитель, — похвалил он шофера.

— Мне непонятно, что за работу я выполняю.

— Это серьезные дела. Они требуют, чтобы все было схвачено на месте и при свидетелях.

— Теперь в церковь, месье? Я привык к быстрой езде.

— Но только не на главной дороге, — буркнул Борн.

Они приблизились к последнему повороту, после которого дорога направлялась прямо к церкви. “Ситроен” совершил поворот. В единственной машине, которая оставалась между ними и “ситроеном”, было трудно разглядеть пассажиров. Что-то обеспокоило Джейсона. Присутствие двух людей в сером “ситроене” было таким открытым, таким вызывающим, точно они хотели показать кому-то следовавшему за ними в машине, что они строго следуют полученным инструкциям.

Конечно! В машине должна быть мадам Вилье и... Жакелина Лавьер. И двое людей в “ситроене” хотели, чтобы жена генерала Вилье знала, что они находятся рядом с ней.

— Вот это и есть Святое Причастие, — сообщил водитель, выезжая на улицу, откуда была видна церковь со всеми подъездными и пешеходными дорожками, выложенными камнем. — Что мне делать дальше, месье?

— Подъезжай вон к тому месту, — показал Джейсон на свободное пространство в цепочке стоящих у обочины машин.

Маленькое такси, в котором приехали мадам Вилье и Жакелина Лавьер, остановилось перед дорожкой, которая вела к месту почитания определенных святых. Изумительно выглядевшая жена Вилье вышла первой, протягивая руку Лавьер, которая появилась как пепельно-бледное изваяние. На ней были большие темные очки в оранжевой оправе, а в руке белая сумка, но несмотря на это, она уже потеряла свою былую элегантность. Жакелина находилась от него почти в трехстах футах, но Борн заметил ее тяжелое дыхание.

Серый “ситроен” подъехал вслед за такси и замер у обочины. Никто из сидевших в нем не вышел, но рядом с капотом, сверкая на солнце, стала подниматься тоненькая металлическая игла. Антенна была приведена в готовность, посылая шифрованные сигналы на определенной частоте, известной лишь немногим. Джейсон был загипнотизирован этим зрелищем и чем-то еще. К нему снова пришли непонятные слова и было непонятно, откуда они взялись. “Дельта Атлантику, Дельта Атлантику. Отвечать не будем. Повторите, прием.

Атлантик Дельте. Вы будете отвечать, как приказано. Отключайтесь, конец.

Дельта Атлантику. Вы уже закончили. Уходите. Дельта уходит. Оборудование уничтожено”.

Темнота неожиданно вновь окружила его со всех сторон, солнечный свет исчез. Не было ни церкви, ни неба, в которое упирались башни. Вместо этого были низкие облака. Все вокруг двигалось вместе с ними, и он должен был двигаться вместе с остальным. Остановка была равносильна смерти! Движение! Двигайся! Ради спасения всего, двигайся! И уничтожь их всех одного за другим. Приказ Монаха был ясным! Нож, провод, большой палец... Ты знаешь все места поражения, все места для быстрой смерти. Смерть это всего лишь статистика, которую обрабатывают компьютеры. Для тебя это путь к спасению. Монах... Монах?”

Солнечный свет вновь вернулся на землю, пролившись сквозь темные облака, которые стали реже и вскоре улетучились. Джейсон стоял на тротуаре, глядя на “ситроен” в ста ярдах от него. Ему еще было очень трудно смотреть. Почему? Туман все еще стоял в его глазах. Ему было жарко и холодно одновременно! Нет, холодно! Наконец, он вспомнил, где он и что собирался сделать.

— Я отойду на несколько минут, — сказал он водителю, прижимаясь к стеклу. — Стойте здесь.

— Как вам угодно, месье.

Джейсон застегнул полы пальто, надвинул пониже шляпу и надел очки в черепаховой оправе. Затем он прошел несколько шагов по направлению к киоску, торгующему религиозными предметами и резко свернул в сторону, чтобы встать в очередь к киоску вслед за матерью с сыном. Отсюда ему был отлично виден “ситроен”. Такси, заказанное в парке Монсю, уже уехало, отосланное мадам Вилье. Это было весьма странное решение, так как поймать тут такси было почти невозможно.

Тремя минутами позже причина этого прояснилась... и насторожила. Жена Вилье быстро вышла из церкви. Ее высокая и стройная фигурка привлекала всеобщее внимание. Подойдя к “ситроену”, она поговорила о чем-то с мужчинами и открыла дверь.

Сумка... Белая сумка! Жена Вилье держала в руке сумку, которая недавно принадлежала Жакелине Лавьер. Сев в машину на заднее сиденье, она быстро захлопнула дверь. Автомобиль сразу же отъехал, так как стоял с невыключенным мотором. По мере того, как он отъезжал, блестящая спица антенны стала укорачиваться, возвращаясь на прежнее место.

А где же Жакелина Лавьер? Почему она отдала свою сумочку мадам Вилье? Борн начал было двигаться, но замер, подчиняясь инстинкту самосохранения. Ловушка? Если за Лавьер следили, то все, кто пытался бы за ней проследить со стороны, также попали бы в круг наблюдения. Борн оглядел улицу, изучая прохожих, автомобили, водителей и пассажиров, которые могли бы чем-то выделяться в этом своеобразном месте точно также, как по словам генерала выделялась та пара из серого “ситроена” в парке Монсю.

Но ничего подозрительного не было. Скорее всего, что тут не было для него никакой ловушки. Он отошел от киоска и направился в церковь... и почти сразу же замер на месте, так как ноги его приросли к тротуару. Из церкви выходил священник в обычном черном костюме и в черной шляпе, которая частично прикрывала его лицо. Он видел его раньше. Не в том далеком прошлом, а совсем недавно. Возможно, что это были недели, дни или даже часы тому назад. Что это было? Где? Он знал его. Он узнавал его по походке, по манере держать голову, по широким плечам, которые двигались в такт с его ногами. Это был человек с пистолетом. Но где это было?

Цюрих? Кариллон дю Лак? Гуизон Квей? Человек в темном пальто в Обер дю Кон? Мог ли он там быть?

Борн не знал, кто это, но он знал, что видел его раньше и не как священника, а как человека с оружием.

Убийца в темной пасторской одежде дошел до конца дорожки и повернул направо. Его физиономию на миг осветило солнце. Джейсон нахмурился. Кожа лица была темноватой. Это было не от загара, а от рождения. Кожа жителей Латинской Америки, оттенок которой был менее жестким, смягченный многими поколениями с тех пор, когда их предки жили в районе Средиземного моря. Предки, которые приплыли туда по земному шару через моря и океаны.

Борн находился в шоке от собственного открытия. Он смотрел на человека, которого звали Ильич Рамирес Санчес.

“Найди Карлоса и поймай его! Кейн для Чарли и Дельта для Кейна”.

Джейсон расстегнул пальто и нащупал за поясом пистолет. Потом он начал быстро пробираться вдоль тротуара, расталкивая спины и плечи продавцов, стоящих с обеих сторон тротуара и обходя нищего, копающегося в куче мусора.

Нищий! Рука нищего нырнула в карман. Борн успел вовремя заметить ствол пистолета, возникшего из-под рваного пальто, от которого отразились солнечные лучи. Джейсон бросился в сторону проезжей части улицы, где стояли автомобили, пытаясь укрыться за одним из них. Несколько пуль просвистели от него в опасной близости, вызывая крики и толкотню прохожих.

Борн пригнулся и кинулся между машинами на другую сторону улицы. Но нищий уже исчез. Этот старик со стальными глазами смешался с толпой, как будто его никогда и не было.

Джейсон развернулся еще раз, сметая все на своем пути, стараясь понять, куда направился убийца. Наконец, он остановился, почти не дыша, стараясь приостановить нарастающую боль и раздражение. Где он? Где Карлос? И тогда он увидел его. Убийца сидел за рулем большого черного автомобиля. Борн выбежал на проезжую часть, стараясь как можно быстрее добежать до него, но внезапно был блокирован двумя машинами, которые не могли разъехаться. Погоню пришлось отложить до следующего раза. Сейчас было слишком поздно размахивать руками. Большой черный автомобиль уже исчез, а вместе с ним и Ильич Рамирес Санчес.

Джейсон пересек улицу в обратном направлении, как только раздавшиеся свистки полицейских стали привлекать внимание окружающих. Прохожие были напуганы, а некоторые из них ранены или даже убиты во время стрельбы, которую устроил нищий в таком оживленном месте.

“Лавьер!”

Борн снова бросился бежать, но не к главному входу в церковь, а к узкой дорожке, ведущей к мраморным ступеням сбоку от крайней церковной башни. Он вошел внутрь и направился к центральному проходу. Лавьер нигде не было видно, однако и не было доказательств того, что она уехала. Она должна находиться где-то здесь. Джейсон стал вглядываться вдоль прохода. Там он заметил высокого священника, который медленно направлялся вдоль ряда свечей. Борн подошел к нему.

— Извините меня, святой отец, — сказал он, — но я кое-кого потерял.

— Никто не может потеряться в божьем храме, сэр, — улыбнулся священник.

— Но не может же она быть духом, если я даже не могу найти ее следов. Боюсь, что ей очень плохо. Ей необходимо срочно вернуться к своим делам. Вы давно тут находитесь, святой отец?

— Я всегда рад помочь тем из наших прихожан, которые ищут помощи. Я тут уже около часа.

— Недавно сюда вошли две женщины. Одна была стройная, очень привлекательная, одетая в светлое пальто, и я думаю, что у нее на голове была темная накладка.

Вторая была гораздо старше и выглядела не так привлекательно, как ее спутница. Вы, случайно их не видели?

Священник кивнул.

— Да. Лицо старшей было очень озабоченным. Она была чересчур бледной и чем-то расстроенной.

— А вы не знаете, куда она пошла? Я имею в виду после того, как удалилась ее молодая подруга?

— Молодая проводила ее к кабине для исповеди и помогла туда войти.

— Для исповеди?

— Да, вторая кабина справа. Как я понимаю, у нее была назначена встреча с отцом-духовником, приехавшим из Барселоны, очень примечательный священник. Он возвращается в Испанию и по пути... — Тут священник нахмурился. — Что тут можно еще добавить? Думаю, что она в хороших руках. — В этом я уверен. Благодарю вас, святой отец. Я подожду ее, — Джейсон сошел вниз к ряду кабин, не спуская глаз со второй кабины, из-под занавеса которой виднелся небольшой угол светлой ткани.

Священник вышел за порог, привлеченный криками толпы и сиренами полицейских машин. Борн встал и быстро подошел ко второй кабине. Откинув занавес, он заглянул внутрь, чтобы увидеть то, что он и ожидал увидеть. Единственно, что его интересовало, так это способ убийства.

Жакелин Лавьер была мертва, ее тело сползло вперед и повернулось на бок. Ее пальто было расстегнуто, платье испачкано кровью, а глаза широко раскрыты. На этот раз оружием убийства послужил длинный и тонкий нож для разрезания писем, пронзивший ее с левой стороны. У ее ног лежала сумка, не та белого цвета, с которой она сюда пришла, а совершенно другая — из фешенебельного магазина в Сен-Лоран. Причина появления этой сумки была очевидной. Внутри ее наверняка находились бумаги, объяснявшие случившееся. Карлос во всем любил совершенство.

Борн опустил занавес и отошел от кабины. Где-то высоко на башне звонили колокола, приглашая к молитве.

Такси бесцельно блуждало в районе Нейл-Сюр-Сьен. Джейсон напряженно размышлял, сидя на заднем сидении. Ждать здесь чего-то еще было бесполезно и небезопасно. Стратегия менялась, когда менялись условия, а сейчас они приняли смертельный оборот. Жакелина Лавьер все время находилась под наблюдением. Ее смерть была неизбежной, но выпадала из стройной системы. Слишком быстрая гибель, ведь она все еще представляла ценность. Неожиданно, Борн все понял, она была убита не потому, что проявила нелояльность по отношению к Калосу или ослушалась приказа. Она была убита потому, что пришла в парк Монсю, вот в чем заключалась ее смертельная ошибка... Был еще один человек в ле Классик, вид которого вызывал в сознании непонятные и страшные картины разрывов, вспышек света и странных звуков. Филипп де Анжу... Он был в его прошлой жизни, в этом Джейсон был уверен, и поэтому охота на него должна быть осторожной. К тому же, он также был связником и за ним, как и за Лавьер, должны были следить.

Было ли их лишь двое? А может, в Сен-Оноре были и другие? Он или она... Рене Бержерон, например... Его живописные движения были такими быстрыми... и обтекающими. Голова Борна прижалась к спинке, возникли недавние видения.

“Бержерон”.

Темный оттенок кожи, широкие плечи, которые двигались в такт шагам, как у тигра или у кошки. Возможно ли это? Мог ли быть убийца, неизвестный своим связникам, находиться непосредственно внутри своих ближайших агентов, контролируя каждое их движение? Мог ли это быть Бержерон? Необходимо срочно найти телефон! Каждая потерянная минута отодвигала ответ, а на это и так уже было потеряно много сил. Но он не мог сделать этот звонок сам.

— Остановись у первой же телефонной будки, — попросил он водителя, который все еще находился под впечатлением перестрелки возле церкви.

— Как вам угодно, месье. И кроме того, месье, сейчас уже время, когда я должен позвонить в свой гараж.

— Понимаю.

— А вот и телефон.

— Очень хорошо. Останавливайтесь!

Борн сразу же позвонил Мари.

— Что случилось? — встревожилась она.

— На объяснения нет времени. Я хочу, чтобы ты позвонила в ле Классик и попросила Рене Бержерона. Де Анжу скорее всего будет на коммутаторе. Назови его по имени и скажи, что ты пытаешься дозвониться до него по телефону Лавьер, но никто не подходит. Скажешь, что для него имеется срочное сообщение, и что тебе нужно поговорить с ним.

— Что я должна сказать, когда он подойдет.

— Думаю, что он не подойдет, но если это случится, просто повесь трубку. И если де Анжу снова появится на линии, то спроси, когда он придет. Я перезвоню тебе через три минуты.

— С тобой все в порядке, дорогой?

— Я провел достаточно глубокие религиозные исследования и получил большой жизненный опыт. Но об этом позже.

Джейсон внимательно смотрел на часы. Когда прошло три минуты, он позвонил.

— В чем дело? — удивился он. — Я полагал, что ты все еще разговариваешь.

— Это была очень короткая беседа. Мне показалось, что де Анжу чем-то обеспокоен. У него наверняка должен быть список людей, которым известен прямой телефон Лавьер, но он вел себя весьма нерешительно.

— И что он сказал?

— Он сказал, что месье Бержерон отправился на поиски тканей по Средиземному морю и вернется только через три недели.

— Возможно, что я только что видел его.

— Где?

— В церкви. Если это был Бержерон, то он только что произвел отпущение грехов с помощью очень острого предмета.

— О чем ты говоришь?

— О смерти Лавьер.

— О, мой бог? Что же ты собираешься делать?

— Поговорить с человеком, которого, как мне кажется, я знаю. Если у него есть мозги, то он меня выслушает. Его тоже уже приговорили к смерти.

Глава 8

— Де Анжу!

— Дельта? Я все время ждал, когда... Я думаю, что узнал бы твой голос где угодно.

“Он сказал это! Имя было произнесено! Имя, которое означало для него что угодно. Де Анжу многое знал. Филипп де Анжу был частью забытого прошлого! Кейн для Чарли и Дельта для Кейна! Дельта... Дельта... Дельта! Он знал этого человека и этот человек знал отзыв. Альфа, Браво, Кейн, Дельта, Эхо, Фокстрот...”

Немного подумав, он вспомнил еще кое-что.

“Медуза!”

“Медуза”, — спокойно произнес он, повторяя имя, которое постоянно звучало в его ушах.

— Париж — это не Там-Квуан, Дельта. Между нами нет больше долгов. И не надейся на их получение. Теперь мы работаем на разных хозяев. — Жакелина Лавьер мертва. Карлос прикончил ее в Нейл-Сюр-Сьен около получаса назад.

— Не надо мне лгать! Около двух часов назад Жакелина была на пути из Франции. Она сама позвонила мне из аэропорта Орли. Кстати, она полетела с месье Бержероном.

— На поиски тканей по Средиземноморью? — перебил его Джейсон. — Ей велели так сказать тебе. Разговаривала она нормально?

Де Анжу помолчал, но затем все же проговорил:

— Она была испугана, и никто лучше тебя этого не знает. Ты проделал тут потрясающую работу, Дельта. Или Кейн... Или как тебя еще звать. Конечно, она была не в себе, поэтому и уехала на некоторое время.

— Вот поэтому она и мертва. Ты следующий на очереди. За ней следили все время, и за тобой следят также. В любой момент времени ты под колпаком.

— Если это и так, то лишь для моей защиты.

— Тогда почему убили Лавьер?

— Я не верю в это!

— Она могла пойти на самоубийство?

— Никогда в жизни!

— Тогда позвони настоятелю церкви Святого Причастия и спроси про женщину, которая убила себя на исповеди. Что ты теряешь? Я перезвоню тебе чуть позже.

Борн повесил трубку и вышел из будки. Потом он остановился на обочине, высматривая такси. Следующий звонок должен быть сделан как минимум через десять кварталов. Человека из “Медузы” нельзя было провести очень легко, и Борн не желал рисковать, оставаясь на месте, пока электронные поисковые устройства могли обнаружить место, откуда был сделан звонок.

“Дельта? Я думаю, что узнал бы твой голос где угодно...”

Возможно, этот человек, может быть, даст правильный ответ.

“Теперь мы работаем на разных хозяев”.

Это был ключ.

“Скажи мне! Кто твой хозяин, де Анжу?”

Когда свободное такси нашлось, Джейсон добрался на нем почти до Сен-Оноре. Ему необходимо было быть, как можно ближе к тому месту, чтобы реализовать стратегию, которая мгновенно созрела в его извилинах. Сейчас он имел преимущество. Вопрос состоял в том, как использовать его с двойной целью. Де Анжу должен понять, что те, кто следуют за ним по пятам, они же и будут его палачами. Но эти люди не должны знать, что кто-то преследует их.

Улицы были заполнены людьми, спешащими по своим делам, движение было обычным. На углу Борн заметил телефонную кабинку и вышел из такси. Войдя в будку, он набрал номер ле Классик. Прошло уже 14 минут с тех пор, как он звонил из Нейл-Сюр-Сьен.

— Де Анжу?

— Женщина покончила жизнь самоубийством во время исповеди. Вот и все, что я выяснил.

— Продолжай, можешь на этом не успокаиваться.

— Дай мне время, чтобы переключить линию. — Через 40 секунд де Анжу вновь возник на линии. — Женщина, прилично одетая и с сумкой от Сен-Лорана. Я могу описать десять тысяч таких женщин в одном только Париже. Откуда мне знать, что это сделал не ты, чтобы иметь повод для звонка?

— О, конечно. Я сопровождал ее в церковь и сделал там все остальное. Будь здравомыслящим, де Анжу. Начнем с очевидного. Сумка, наверняка, не ее, потому что у нее была белая кожаная сумка. В этой же сумке, без сомнения, оставлены бумаги, идентифицирующие ее как кого-то еще, а не как Жакелину Лавьер. Таким образом, тело будет иметь все сопроводительные данные и никто не подумает обратиться с вопросами в ле Классик.

— Это ты так утверждаешь...

— Нет. Потому что этот метод, использованный Карлосом в пяти случаях убийств, которые я могу перечислить, — “Да, он мог это сделать, и в этом заключалось самое пугающее”. — Человек умирает, а полиция думает, что это данное конкретное лицо. Смерть весьма загадочная, но убийца неизвестен. Потом они выясняют, что труп принадлежит на самом деле совсем другому человеку, но в это время Карлос уже в другой стране, где выполняет новый заказ. Лавьер просто одна из вариаций этого метода, вот и все.

— Все это просто слова, Дельта. Ты никогда не говорил много, но когда говорил, то слова были те, что нужно.

— И если ты останешься в Сен-Оноре три или четыре недели, начиная с сегодняшнего дня, то ты увидишь, как все это кончается. Самолет падает в море, или исчезает судно в Средиземном море и на этом все заканчивается. Тела не поддаются опознанию или вообще испаряются. Так что ты должен готовиться к тому, чтобы пополнить статистику парижского морга.

— А ты?

— Согласно плану, я тоже должен умереть. Они собираются заполучить тебя через меня.

— Логично. Оба мы из “Медузы” и Карлос это отлично знает. Считается, что ты меня узнал.

— А ты меня?

Де Анжу немножко замешкался, но сказал:

— Да... Но как я тебе уже сказал, мы работаем на разных хозяев, Дельта.

— Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

— Нет нужды в пустой болтовне. Но в память того, что ты сделал для меня и для других в Там-Квуане, прими совет ветерана “Медузы”. Уезжай из Парижа, или ты превратишься в труп, как ты сам только что сказал.

— Я не могу этого сделать.

— Должен! Если бы я только мог, я бы сам нажал на спуск, и мне бы хорошо за это заплатили. Но мне нужно возвращаться к своей работе, Дельта, на коммутатор. Хочу пожелать тебе удачной охоты, но... В Этот момент можно было использовать только единственное оружие, оставленное про запас. Лишь оно могло удержать его на линии.

— Кому ты будешь звонить по поводу инструкций, если парк Монсю закрыт?

Наступила продолжительная пауза. И когда он заговорил снова, то его голос походил на шепот:

— Что ты сказал?

— Именно по этой причине была убита Лавьер, и ты это знаешь. Поэтому будешь убит и ты. Она пошла в парк Монсю и умерла. Ты тоже был там, и тоже умрешь. Карлос не оставит тебя долго без внимания. Ты слишком много знаешь. Он использовал тебя для моей поимки, потом он прикончит тебя и откроет новый ле Классик. Это я тебе сообщаю тоже как один из участников операции “Медуза”. Ты еще сомневаешься?

Тишина длилась намного дольше, чем в первый раз. Это могло означать, что человек из “Медузы” задает себе несколько трудных вопросов. — Чего ты от меня хочешь? Я не устраиваю тебя ни живой, ни мертвый. Так что тебе надо?

— Информация... Если ты ее имеешь, то я покину Париж этой же ночью, и ни Карлос, ни ты никогда обо мне не услышите.

— Какая тебе необходима информация?

— Если я спрошу тебя сейчас, ты соврешь. Я скажу тебе, но только когда увижу, что ты скажешь мне правду.

— С проволочной петлей на моей шее?

— Среди толпы?

— Толпы? Днем?

— Через час после этого разговора. Рядом с Лувром возле ступеней на стоянке такси.

— Лувр? Толпа? И моя информация поможет тебе уехать? Но ты должен понимать, что я не буду обсуждать с тобой дела моего нанимателя.

— Не твоего, а моего.

— Тредстоун?

“Он знает! Филипп де Анжу знает ответ! Не нужно раньше времени высказывать свой интерес”.

— Да, 71, — подытожил Джейсон. — Один простенький вопрос я и исчезаю. И если ты дашь мне правдивый ответ, я дам тебе кое-что взамен.

— Что бы я хотел получить от тебя, кроме тебя самого?

— Информацию, которая спасет твою жизнь. Это не полная гарантия, но можешь мне поверить, когда я скажу тебе это, ты не сможешь без этого обходиться. Парк Монсю... Вновь тишина. Борн мог представить, как седовласый ветеран сидит перед коммутатором, уставившись в одну точку. Название парижского района эхом откликается в его сознании. Парк Монсю означает смерть, и он знает это точно так же, как знает и то, что мертвая женщина в церкви — Жакелина Лавьер.

— Какого характера будет эта информация?

— Это касается установления личности твоего нанимателя. Имя и соответствующие доказательства должны быть запечатаны в конверт и отданы на хранение адвокату, который будет хранить их, пока ты жив. Но если твоя жизнь оборвется неестественным путем, он должен вскрыть конверт и достать оттуда содержимое. Это надежная защита, Анжу.

— Я вижу, — прохрипел он, — что ты прав. Но ты утверждаешь, что за мной установлена постоянная слежка.

— Прикрой себя. Скажи им правду. У тебя же есть телефон для связи?

— Да, есть номер и человек, — более увереннее произнес он.

— Дозвонись до него и сообщи ему все, что я сказал... исключая, конечно, обмена.

Скажи, что я звонил тебе и хочу с тобой встретиться. Около Лувра... Через час... Скажи правду!

— Ты — безумец!

— Я знаю, что я делаю.

— Обычно ты делаешь ловушки.

— Не ломай над этим голову. Скажи им правду. У них есть моя фотография, и они будут знать, когда я появлюсь. Самое лучшее управление ситуацией, это ситуация, когда вообще нет никакого управления.

— Теперь я слышу Дельту, — сказал де Анжу, который никогда сам не создавал ловушек. — Кстати, ты же никогда сам не попадал в капканы, верно? — Да, никогда, — согласился Борн. — У тебя нет выбора, Анжу. Через час возле Лувра.

“Успех любой западни лежит в ее простоте. Перевернуть западню, основываясь на характере одной из ее составляющих требует быстрого и несложного мастерства”.

Эти слова пришли к нему, когда он сидел и ждал такси в Сен-Оноре неподалеку от ле Классик. Он попросил водителя дважды объехать квартал, объясняя ему, что он американский турист и ищет свою жену, отправившуюся за покупками. Рано или поздно она появится у одного из магазинов и он ее найдет.

Но что он действительно нашел, так это наблюдателей, которых направил Карлос. Антенна над черным автомобилем была и доказательством, и опасностью. Он чувствовал бы себя спокойнее, если бы это оружие не было поднято, что говорило бы о том, что группа преследования не ведет активных действий. Но с этим ничего нельзя было поделать. Альтернативой должна быть дезинформация, передаваемая через эту антенну.

В течение следующих 45 минут Джейсон должен был сделать все невозможное, чтобы быть уверенным, что через эту антенну идет деза. С заднего сидения такси он внимательно изучал двух мужчин в черном автомобиле. Если бы встал вопрос о том, что отличает их от сотен других людей, находящихся сейчас в Сен-Оноре, то самым характерным было то, что они не разговаривали между собой.

Наконец, Филипп де Анжу вышел на тротуар. Весь его облик говорил о том, что он позвонил по известному ему телефону и передал информацию о встрече. Он тоже знал, где находится автомобиль слежки. К обочине тротуара подкатило такси, вероятно заказанное им по телефону. Де Анжу поговорил о чем-то с водителем и сел в машину.

Черный автомобиль отъехал вскоре после такси с де Анжу. Это был тот чистый момент времени, которого ждал Борн. Он наклонился вперед к водителю и с раздражением произнес:

— Я все забыл, черт побери! Она же сказала, что будет с утра в Лувре, а по магазинам пойдет после обеда. Боже мой, я попросту опоздал на полчаса! ВЫ сможете отвезти меня в Лувр?

— Конечно, месье, это моя работа.

Такси, в котором ехал Джейсон, обогнало черный автомобиль с людьми Карлоса. Когда машины сблизились, Джейсону удалось заметить, что человек рядом с водителем что-то быстро говорит в небольшой микрофон. Это было все, что желал увидеть Борн в данный момент. Карлос должен быть уверен, что ловушка не имеет проколов: все участники встретятся, как и было предусмотрено планом. Через несколько минут они подъехали к главному входу в Лувр.

— Встань в хвост вон за тем такси, — приказал Джейсон, делая жест рукой в сторону вереницы такси на стоянке.

— Но они стоят в ожидании клиентов, месье... А вы и так мой клиент. Я могу подвезти вас...

— Сделай, как тебе сказано! — Прервал его Борн, протягивая 50 франков. Водитель пристроился в хвост свободных такси. Черный автомобиль находился в 20 ярдах справа. Мужчина на сидении держал в руке микрофон и рассматривал окружающих через левое стекло. Джейсон перевел взгляд и увидел то, что ожидал увидеть. В нескольких сотнях ярдов к востоку стоял серый автомобиль, тот самый, что сопровождал Жакелину Лавьер и жену генерала Вилье к церкви Святого Причастия, и на котором мадам Вилье уехала после того, как проводила мадам Лавьер в кабину для исповеди. Антенна на нем была убрана, Когда установился визуальный контакт, связь потеряла свое былое значение. Четыре человека. Наемные убийцы, присланные Карлосом!

Борн сосредоточился на толпе перед входом в Лувр, мгновенно обнаружив среди массы людей элегантно одетого де Анжу, который спокойно прогуливался по ступеням.

“Все... Наступило время отправления дезинформации”.

— Выезжай! — приказал шоферу Борн.

— Что, месье? — переспросил водитель.

— 200 франков, если ты точно выполнишь то, что я прикажу. Выезжай из ряда и становись в голове очереди, затем сделай два левых поворота и поезжай в следующий проезд.

— Я не понимаю, месье!

— Ты и не должен ничего понимать. 300 франков!

Водитель вывернул руль вправо и быстро выехал в начало ряда, затем резко повернул руль, направляя такси влево, к ряду припаркованных автомобилей. Борн выхватил пистолет и, зажав его между коленями, проверил глушитель, затянув поплотнее цилиндр.

— Куда дальше, месье? — спросил изумленный водитель, когда они снова подъехали ко входу в Лувр.

— Медленнее! — приказал Джейсон. — Видишь впереди вон тот серый автомобиль, который стоит около проезда к Сене? Видишь его?

— Да, конечно.

— Поезжай помедленнее справа от него, — Борн передвинулся на левую сторону и опустил окно, стараясь, чтобы ни его лица, ни его пистолета никто не заметил. Через секунду он должен увидеть тех двоих. Когда такси поравнялось с капотом серой машины, водитель повернул руль, после чего машины расположились параллельно друг другу. Джейсон поднял пистолет, прицелился в правое боковое окно и нажал на спуск. Пять хлопков последовали один за другим, разрывая металл ниже стекла и приводя в замешательство мужчин в машине. Несмотря на охвативший их страх, они “увидели” его. В этом и заключалась вся дезинформация.

— Уезжай отсюда! — закричал Борн перепуганному водителю, бросив 300 франков через сидение и затыкая окно шляпой. Такси пулей вылетело вперед по направлению к ступеням, ведущим в Лувр.

“Сейчас...”

Джейсон сполз с сидения и, быстро открыв дверь, выкатился из такси на тротуар, прокричав при этом последние инструкции водителю:

— Если хочешь остаться в живых, убирайся отсюда!

Такси на бешеной скорости рванулось вперед. Водитель орал, как безумный. Борн спрятался между двумя стоящими машинами, чтобы его не было видно из серой машины. Люди Карлоса мгновенно оценили обстановку: они были профессионалами и не привыкли упускать момент и добычу. Они не хотели потерять из виду такси, в котором находилась их жертва. Мужчина, сидевший за рулем, направил серую машину следом за такси, а его напарник вытащил микрофон и поднял антенну. После чего были переданы соответствующие приказы людям в черной машине, стоявшей у каменных ступеней. Такси свернуло на набережную Сены, его упорно преследовал серый автомобиль. Когда он проезжал мимо, Джейсон мог видеть сосредоточенные физиономии сидевших в нем людей. Они видели Кейна собственными глазами: ловушка захлопнулась и они могли заполучить его буквально через пару минут.

Через пару минут... У него же оставалось лишь несколько секунд, если задуманное будет выполнено. Борн вышел из укрытия между машинами. До черного автомобиля было не более 50 ярдов. Он даже видел в нем людей. Их внимание притягивал де Анжу, все еще стоящий на ступенях. Всего лишь один выстрел и де Анжу труп, а Тредстоун 71 уйдет вместе с ним. Джейсон пошел быстрее, держа руку под пальто.

Сидящие в машине тоже заторопились. Вопрос с де Анжу должен быть решен быстро, чтобы тот не успел сообразить, что происходит.

— “Медуза”! — закричал Борн, сам не понимая, почему он не назвал его по имени. — “Медуза”! “Медуза”!

Де Анжу повернул голову. Водитель черной машины вышел на тротуар, в его руке находился пистолет, направленный на Борна, в то время как его напарник двинулся в сторону де Анжу. Борн уклонился вправо, держа пистолет в левой руке. Он выстрелил. Человек, направлявшийся к де Анжу, прогнулся назад и упал на ступени. Две пули резко просвистели над головой Джейсона. Он резко бросился влево, не отводя оружия от второго человека и нажав на спуск еще два раза. Водитель вскрикнул, кровь хлынула из его головы, когда он падал на тротуар.

В толпе запаниковали. Кричали мужчины, а женщины старались оградить от опасности детей. Люди бежали к входным дверям Лувра, пытаясь укрыться внутри. Борн поднялся на ноги, отыскивая взглядом де Анжу. Ветеран “Медузы” все еще лежал за каменным выступом. Джейсон быстро прорвался сквозь толпу, пряча пистолет за поясом и расталкивая по пути людей. Он рвался к человеку, который мог дать ему ответ.

“Тредстоун! Тредстоун!”

Наконец, он добрался до де Анжу.

— Вставай! — приказал он. — Надо сматываться!

— Дельта! Это был человек Карлоса! Я знаю его и был связан с ним. Он собирался меня убить!

— Знаю! Пошли! Быстро! Сюда могут вернуться другие! Пошли!

Что-то темное мелькнуло перед глазами Борна, он заметил это краем глаза. Джейсон успел резко согнуться, инстинктивно пригибая де Анжу вниз. Вслед за этим последовало четыре выстрела из пистолета, который был в руках человека, расположившегося у цепочки машин. Вокруг них разлетелись кусочки гранита и мрамора. Это был он! Широкий плечи, черный костюм, черная шляпа и... темнокожее лицо, оттененное белым шарфом.

Карлос!

Борну становилось плохо. Будоражащие картины прошлого вновь предстали перед ним. Стальные двери его памяти то открывались, то закрывались, разрушая сознание. Свет и тьма сменялись с бешеной скоростью. Резкая боль вновь возникла где-то в глубине, затрудняя движение и дыхание. Он увидел ствол пистолета и глаза, три темных зрачка направленных на него подобно черным лазерам. Бержерон? Был ли это Бержерон? Или Цюрих... или... Нет, сейчас не время для воспоминаний!

Джейсон повернулся на левый бок и сразу же перекатился на правый, убираясь с линии огня. Наконец, ему удалось укрыться между двумя автомобилями. Отсюда ему было видно убегающую фигуру в черном. Он поднялся на ноги и побежал к ступеням Лувра.

“Что он делает? Де Анжу ушел! Как это могло случиться? Его собственная стратегия была использована здесь против него, устраняя единственного человека, который мог дать ему верный ответ. Он преследовал наемников Карлоса, а Карлос преследовал его от самого Сен-Оноре!”

И вдруг он услышал голос, раздавшийся из-за ближайшего автомобиля. Оттуда появился де Анжу.

— Кажется, что Там-Квуан снова повторился. Куда мы пойдем, Дельта? Здесь нам не места.

Они сидели за занавесом кабинки в переполненном кафе. Перед де Анжу стоял двойной бренди, который он пил, не прерывая разговора. Говорил он тихо и задумчиво:

— Я должен вернуться в Азию. В Сингапур, в Гонконг или даже на Сейшельские острова. Франция меня никогда не устраивала, а теперь оставаться тут для меня просто смертельно.

— У тебя это может и не получиться, — нахмурился Борн. — Сейчас я поясню свои слова. Если ты скажешь мне то, что я хочу узнать, то я дам тебе... — Он умолк, точно в чем-то сомневаясь, но потом он окончательно решил, что должен рассказать ему об этом. — Я дам тебе описание Карлоса, по которому можно установить его личность.

— Я в этом не очень заинтересован, ведь я не собираюсь обращаться к властям за помощью, — де Анжу пристально посмотрел на Джейсона. — Но я и так тебе все расскажу, что знаю, чтобы не держать это в себе. И если это поможет тебе добраться до глотки Карлоса, то в этом будет и гарантия моего спасения, не так ли? Поэтому задавай свои вопросы, а потом можешь сам удивить меня чем-либо.

— Ты будешь шокирован!

Без всяких колебаний де Анжу спокойно назвал имя:

— Бержерон?

Джейсон не шелохнулся. Он безмолвно смотрел на сидевшего перед ним седого человека. Тот продолжал:

— Я постоянно возвращаюсь к этой мысли. Когда бы мы не говорили с ним, я смотрел на него и думал. Но всякий раз я отбрасывал это предположение.

— Почему? — прервал его Борн, отказываясь пока подтверждать точность предположения ветерана “Медузы”.

— Подумай сам... Ведь я не был уверен в этом до конца, но я чувствовал, что здесь что-то не так. Возможно потому, что я многое узнал о Карлосе от Рене Бержерона, а не от кого-то еще. Он долгие годы работал с Карлосом и, естественно, многое мог знать. Но моя проблема заключалась в том, что он рассказывал о нем “слишком” многое.

— Может быть, это как раз и естественно? Должен же он иметь собеседника, перед которым можно быть более откровенным, чтобы удовлетворять свое тщеславие?

— Все может быть, но у меня все равно были на этот счет сомнения.

— Это имя назвал ты. Я пока ничего не сказал.

Де Анжу улыбнулся.

— У тебя нет ничего, что можно было бы сообщить по этому вопросу. Но я все же жду твоих вопросов, Дельта.

— А думал, что это Бержерон. Жаль.

— Может быть, а может и не быть. Для меня это уже не имеет значения. Через несколько дней я собираюсь вернуться в Азию.

В глазах Джейсона неожиданно возник изможденный облик генерала Вилье. Он вспомнил свой долг перед старым солдатом и понял, что у него нет права терять возможности узнать правду.

— Когда в это дело была втянута жена Вилье?

Брови де Анжу изогнулись.

— Анжелика? Да, конечно, ты ведь называл парк Монсю, не так ли? Когда?

— Рассказывай! — настаивал Борн.

— Видел ли ты ее достаточно близко? Я имею в виду ее кожу?

— Да, я был от нее достаточно близко. Она имеет весьма своеобразный оттенок. Скорее всего это похоже на загар.

— Она постоянно поддерживает свою кожу в таком состоянии. Ривьера... Греция... Коста дел Сол. Она никогда не была без загара. Это служит прикрытием того, кто она на самом деле. Для нее не существует зимнего или летнего цвета рук или ног. Цвет ее кожи всегда одинаков, независимо от того, посещает или не посещает она фешенебельные курорты.

— О чем ты тут толкуешь?

— Хотя очаровательная Анжелика Вилье и считается парижанкой, то на самом деле она испанка, а если точнее — она из Венесуэлы.

— Санчес... — проронил Борн.

— Да. Среди немногих, кто говорит о подобных вещах, считается, что она кузина Карлоса, его первая любовь с младых лет. Возможно, что это слухи или досужие домыслы, но тот факт, что он заботится о ней, как ни о ком на свете, бесспорен.

— А Вилье выполняет роль трутня?

— Терминология из арсенала “Медузы”, Дельта. Да, Вилье трутень. Карлос очень умело внедряет свои щупальца в государственный аппарат, включая и отделы, занимающиеся его собственной персоной.

— Блестящее решение! — восхитился Борн. — Оно немыслимо для окружающих.

— Абсолютно!

Борн подался вперед, резко меняя тему разговора.

— Тредстоун, — произнес он, сжимая обеими руками стакан. — Расскажи мне о Тредстоуне 71.

— Что я могу тебе рассказать?

— Все, что знают они. Все, что знает Карлос.

— Не думаю, что у меня получится целый рассказ. Я слышал лишь отдельные клочки разговоров, ведь меня использовали чаще, как консультанта по делам “Медузы”.

— Что ты слышал? Что у тебя сложилось из этих клочков?

— Что я слышал и сложил из этих клочков, все это дает весьма неполное представление.

— Рассказывай, что знаешь.

— Десять лет назад в Сайгоне ходили слухи, что Дельта является самым высокооплачиваемым человеком в “Медузе”. Я знал твои потрясающие способности и поэтому полагал, что ты зарабатываешь большие деньги. Ты мог все делать в одиночку, и теперешние события подтверждают это.

— Что подтверждают? От кого ты это слышал?

— Мы просто знали это. Все просочилось из Нью-Йорка. Монах говорил об этом еще до своей смерти. Мне это тоже передали, так как нуждались в моих консультациях.

Борн держал стакан, продолжая смотреть на де Анжу.

“Монах... Монах... Нельзя задавать вопросы. Монах умер... Сейчас он не подходит для расспросов”.

— Я повторяю, — настаивал Джейсон, — что по их предположениям я сделал?

— Ну, ладно. Ты согласился стать этим Кейном. Этим мифическим убийцей с бесконечным списком контрактов, который никогда не существовал, а был буквально создан из воздуха с целью преследования Карлоса, и как говорил Бержерон, с целью занять его место. Таково было твое соглашение с американцами.

В глубине сознания, где-то в самом отдаленном углу, дрогнули стальные двери. Солнечный свет стал потихоньку проникать за их створки, но двери приоткрылись лишь частично и все это было очень далеко от сегодняшнего дня.

— И тогда американцы... — Борн не закончил фразу, рассчитывая, что де Анжу ее подхватит.

— Да, они создали Тредстоун 71, наиболее секретное отделение американских спецслужб за время существования дипломатических операций при государственном департаменте. Создателем этого был тот же человек, который основал “Медузу”, Дэвид Эббот.

— Монах, — тихо прошептал Джейсон под влиянием еще одной приоткрывающейся двери в мозгу.

— Да, конечно. Кто бы еще смог сыграть роль Кейна, как не человек из “Медузы”, известный как Дельта? Как я уже, наверное говорил, как только я тебя увидел, я сразу все понял. Конечно, всего что я слышал здесь и старался понять, было недостаточно. Были и другие, не совсем понятные мне явления.

— Какие? Что они тебе подсказывали? Что ты еще слышал?

— Что ты был офицером американских спецслужб, по всей вероятности, армейских. Ты можешь себе это представить? Я сказал Бержерону, что этого не может быть. Правда, я не уверен, что он со мной согласился.

— А что ты ему сказал?

— То, что мне было очевидно. Я имел в виду не деньги, тут было еще кое-что. Мне кажется, что ты служил в “Медузе” по тем же причинам, что и многие другие. Вернуть что-то свое, что каждый потерял во время событий тех лет. Не думаю, что ты со мной согласишься, но что-то в этом роде все равно было.

— Возможно, ты и прав, — Джейсон старался не дышать, опасаясь, что его дыхание облачит все вокруг плотным туманом.

“Возможно, что сообщение действительно было послано. Найди! Найди Тредстоун!”

— Это уводит нас назад, — продолжал де Анжу, — к истории Дельты. Кем он был? Что он собой являл? Этот образованный, весьма воспитанный человек мог превращаться в смертоносное оружие, которое не имело себе равных в джунглях. Мы никогда не понимали этого.

— Этого никогда и не требовалось. У тебя есть еще что-нибудь, чтобы рассказать мне? Они установили точное месторасположение Тредстоуна?

— Конечно. Я узнал это от Бержерона. Резиденция находилась в Нью-Йорке на Семьдесят первой Восточной улице, № 41. Разве это не так?

— Возможно... Что еще?

— Американцы считают, что ты предатель. Или они просто хотят, чтобы в это поверил Карлос.

“Почему? Теперь он был близок к истине. Это здесь!”

— Этот случай шестимесячного молчания, а затем пропавшие деньги, но главное в длительном молчании.

“Вот что это было. Вот в чем была суть сообщения. Молчание... Эти месяцы в Порт-Нойре. Убийства в Цюрихе и непонятная ситуация в Париже. Никто не знал и не мог знать, что произошло”.

— Больше ничего? — Борн пытался контролировать свой голос.

— Это все, что я знаю, но пойми, что со мной никогда не разговаривали помногу об этих вещах. Я оказался в этом деле потому, что знал про “Медузу”, но я никогда не входил в число доверенных людей Карлоса.

— Ты был достаточно близок к нему. Спасибо, — Борн положил несколько банкнот на стол и собрался выходить, но его остановил де Анжу.

— Есть еще одна вещь. Я не уверен, что сейчас она имеет смысл, но они знают, что твое имя не Джейсон Борн.

— Что!?

— 25 марта... Неужели ты забыл, Дельта? Это всего лишь через два дня, считая сегодня, и эта дата очень важна для Карлоса. Эти слова были произнесены случайно, но он хочет ликвидировать тебя 25-го и преподнести этот подарок американцам.

— Что ты хочешь этим сказать?

— 25 марта 1968 года Джейсон Борн был убит в джунглях Там-Квуан. Ты убил его!

Глава 9

Она открыла дверь, а он стоял некоторое время, уставившись на нее. Она знала... Не сам ответ, а то, кем он был, и что он пришел сообщить ей об этом.

— Наконец, это произошло, — проронила она.

— Наконец, — прошептал Борн, подходя к ней поближе. — Ты была права.

Многое еще неясно, но ты была права. Я не мог быть Кейном, потому что никакого Кейна практически не было. Это был миф, созданный для уничтожения Карлоса. Я был реализацией этого плана. Человек из “Медузы” по имени Дельта, который согласился стать тенью по имени Кейн. Этот человек — я. Это сообщил мне де Анжу, которого я знал по “Медузе”.

— Что он еще тебе сообщил?

— Много. Я расскажу тебе все прямо сейчас.

Когда он закончил свое повествование, то почувствовал, что она приходит в себя.

— Джейсон! Какое счастье! — она была вне себя от радости.

— Наверное, не совсем. Для тебя я Джейсон, для себя я Борн, потому что это имя мне дали и я не могу использовать никакого другого. Но это не мое имя.

— Оно тоже выдумано?

— Нет, оно вполне реальное. Мне сообщили, что я убил его в местности под названием Там-Квуан.

— Но для этого, вероятно, имелись веские причины?

— Надеюсь, что да, но я этого не знаю.

— Это было почти десять лет назад, но сейчас ты можешь связаться с людьми из Тредстоуна. Они и сами пытаются тебя разыскать.

— Де Анжу сказал, что американцы считают меня предателем. От меня не было никаких известий в течение шести месяцев, а из банка в Цюрихе похищены миллионы. Они могут подумать, все что угодно их извращенному сознанию.

— Но ты можешь объяснить, что с тобой случилось. Ты мог действовать только в кругу тех воспоминаний и случайных встреч, которые воздействовали на твою память.

Борн вытащил пистолет и долго изучал цилиндр глушителя. Вскоре это его утомило, и он убрал оружие в бюро.

— Что я могу им сказать? Что звонит Джейсон Борн? Да, конечно, я знаю, что это не мое настоящее имя, что я прикончил человека с таким именем, но это то имя, которое мне дали... Мне очень жаль, джентльмены, но я ничего не помню, кроме выражения “Поймай Карлоса!” и еще что-то в этом духе. Дельта должен стать Кейном, Кейна, как предполагается, должен заменить Чарли, который на самом деле является Карлосом. Я могу наговорить кучу таких вещей, но кто мне поверит? Что я могу сказать такого, что разрешит эти вопросы? Я не шучу.

— Ты должен сказать правду, — заявила Мари. — Они могут допустить это. Ведь это они послали тебе сообщение, они пытались связаться с тобой. Кстати, можно связаться с Джерри Восборном в Порт-Нойре. У него есть история болезни.

Восборн может не ответить. В свое время мы заключили с ним соглашение, а после того, как он проводил меня в Цюрих, я перевел ему около миллиона американских долларов. Этот перевод невозможно проследить, поэтому он должен молчать.

— Ты думаешь, что он не захочет тебе помочь?

Джейсон немного поразмыслил и сказал:

— У него есть собственные проблемы. Он — алкоголик. Долго ли он сможет прожить на эти деньги? А эти средиземноморские пираты, если они обнаружат это?

— Ты все равно сможешь все доказать. Шесть месяцев ты был болен, и ни с кем не имел никаких связей.

— Но как могут быть в этом уверены люди из Тредстоуна? С их точки зрения я ходячий справочник всевозможных секретов и тайн. Я должен был выполнить приказ. Как они могут быть уверены в том, что я не общался с тем, с кем не должен был общаться?

— Попроси их послать людей в Порт-Нойру.

— Это может вспугнуть Восборна.

— Джейсон, я не понимаю, чего ты еще хочешь? У тебя есть столько сведений, что ты сможешь доказать все, что только захочешь!

— Я обязан быть очень осторожным, вот и все! — жестко выпалил он. — Особенно теперь, в конце. Но сейчас я еще более напуган, чем в начале. Если я не Джейсон Борн, то кто я на самом деле? Что осталось за мной в этой жизни?

— Я не думаю, дорогой, что это может нас остановить. Нам мог бы помочь бог, но я знаю, что он не сделает этого.

Атташе американского посольства на авеню Габриэль вошел в кабинет первого секретаря и прикрыл за собой дверь. Человек поднял на него глаза. — Вы уверены, что это он?

— Я знаю только одно, что он использовал кодовые слова, — сказал атташе, подходя к столу. В его руках находилась индексная карточка с красными краями. — Здесь все указано, — продолжил он, протягивая секретарю. — Я проверил все слова, использованные им, и если эта карточка не лжет, то я должен сказать, что он превосходно справился с задачей. Мужчина за столом принялся изучать карточку.

— Когда он использовал слово “Тредстоун”?

— После того, как я выяснил, что он не собирается вступать в разговор ни с кем в Соединенных Штатах. Я же думаю, что ему показалось, будто меня хватил удар, когда я услышал, что его имя Джейсон Борн. Когда же я спросил его, чем могу быть для него полезен, то он собрался вешать трубку.

— А разве он не сказал, что для него здесь должна быть специальная карточка?

— Я тоже ждал этого, но он так и ничего и не сказал насчет нее. Дополнительно ко всему он сказал, что его разыскивают свыше шести месяцев. И тогда он использовал это слово: “Тредстоун”. Он также произнес слова, которые совпадают с его кодом. Дельта, Кейн и “Медуза”. Первые два слова на карточке есть, а что такое “Медуза” я не знаю.

— А я не знаю, что означает каждое из них, — ответил первый секретарь, — но я знаю, что я должен делать. Согласно приказу я должен позвонить в Лэнгли и сообщить об этом человеку по имени Конклин. Тому, который потерял ногу десять лет назад во Вьетнаме. Я не думаю, что он дал тебе телефон. Каким образом мы установим с ним связь?

— Конечно, не дал. Он сказал, что позвонит через 10 минут, но я стал изображать типичного бюрократа и попросил его, чтобы он перезвонил мне через час.

— Я не думаю, имеем ли мы право рисковать. Полагаю, что дальнейший план нам предложит Конклин. Без него мы не можем принимать никаких решений.

Александр Конклин сидел за столом в своем кабинете в Лэнгли и разговаривал по телефону с посольством в Париже. Он укрепился в своих предложениях насчет человека по имени Борн, так как тот не пользовался телефоном Тредстоуна. Конклину было ясно, что Дельта знает, что этим телефоном уже нельзя воспользоваться.

Осколки пальцев на осколках бокала подтверждали имя убийцы, но Дельта не знал об их существовании.

— Кроме того, он ничего не сказал нам о карточке... — продолжал секретарь.

Конклин в это время стал размышлять над загадкой Кейна — Дельты. “Дельта... Почему он перешел на ту сторону? Ведь должен же он понимать, что рано или поздно они его найдут. Может быть, осознание этого и подтолкнуло его на убийства?”

Вебб, Монах, Яхтсмен и его жена... все они уже ушли.

— ...поэтому я полагаю, что основной план должен исходить от вас. — Первый секретарь закончил. Он был порядочным ослом, но сейчас Конклин нуждался в Нем. — Вы совершенно правы, — проговорил Конклин. — Мы пошлем к вам своих людей, но нам необходимо время.

— Да, конечно.

— Борн находится под сильным давлением. Скорее всего, это давление Москвы.

— Да, я это понял. Москва думает, что теперь он работает на них.

— Но мы в этом не уверены. Слишком тут все запутано. Все требует тщательной проверки, поэтому мы хотим провести ее с вашей помощью. При положительном исходе ваше продвижение по службе будет обеспечено.

— Я буду ждать ваших указаний, мистер Конклин.

Разговор был окончен. Теперь секретарь позвонит сюда только после разговора с Борном. Он должен будет передать ему, что возможная встреча с нужными людьми произойдет позже. А до тех пор они должны поддерживать связь. Все приготовления к этой встрече необходимо проделать незамедлительно.

Конклин поднялся из-за стола и пересек помещение в направлении сейфа, в котором хранились наиболее важные документы. Открыв верхнее отделение, он достал конверт, в котором были списки людей, используемых Вашингтоном для особо деликатных поручений. Все эти люди жили в разных странах, но все они были так или иначе замешаны в убийствах, совершаемых в интересах страны.

Он аккуратно вскрыл конверт. Да, в Париже у него был нужный человек достаточно подготовленный для миссии, которую должен выполнить. Несколько лет назад он убил фоторепортера одной левой газеты. Через пару минут Конклин уже разговаривал с ним по телефону. Он дал бывшему офицеру имя и приблизительный перечень преступлений, включая тайное путешествие в Штаты. — Двойной агент? — уточнил человек в Париже. — Рука Москвы?

— Нет, на этот раз не Москва! — воскликнул Конклин, уверенный, что Дельта попросит защиты при проведении предварительной беседы. Защиты или гарантий безопасности.

— Это была глубокая и тщательно скрытая операция по Карлосу.

— Этому убийце?

— Совершенно верно.

— Вы можете сколько угодно говорить, что это не рука Москвы, но вы меня не убедите. Карлос был подготовлен в Новгороде, и я до сих пор уверен, что он работает на них.

— Возможно... Сейчас сложно уточнять детали, времени катастрофически не хватает. Просто мы думаем, что нашего человека купили. Он получил несколько миллионов и теперь ему нужен свободный паспорт. Мы хотим тщательно разобраться в этом деле, вот почему я сейчас собираюсь вылететь в Париж, но его нужно разыскать. Вы бы могли помочь в этом деле?

— С удовольствием!

— Но это будет не простое дело. Я думаю, что он один из лучших, если не самый лучший.

— У меня на примете есть подходящий человек, которого я могу нанять. Думаю, что он нам пригодится.

— Ладно, нанимайте. Управление операцией в Париже будет вестись через посольство. Но человек, занимающийся этим, работает вслепую. Он ничего не знает, но имеет связь с Борном по телефону. Он может попросить для него защиту.

— Я могу сыграть эту роль, — заявил бывший офицер секретной службы. — Что дальше?

— На данный момент это все. Я вылетаю и буду в Париже между десятью и часом по вашему времени. Мне хочется увидеть Борна и через час после этого вылететь в Вашингтон, чтобы быть там к утру. Это очень напряженная работа, но она должна быть выполнена именно таким путем.

— И этот путь будет проделан.

— Человек, работающий вслепую, это первый секретарь посольства. Его имя... Конклин дал еще некоторые указания и положил трубку. Все пришло в движение именно таким путем, как и ожидает этого Дельта, с которым он должен встретиться. И когда они поговорят, то решающим аргументом будут остатки бокала с отпечатками пальцев, которые не могут перелететь через Атлантику. Александр Конклин знал, какое решение он примет после этого разговора.

Глава 10

— Почему они так поступают? — возмутился Джейсон, сидевший с Мари в кафе. Он сделал уже пятый звонок за пять часов с тех пор, как позвонил в посольство первый раз. — Они хотят, чтобы я все время перемещался. Они принуждают меня к этому, а я не знаю почему.

— Ты просто взвинчиваешь сам себя, — возразила Мари. — Ты мог бы звонить и из номера.

— Нет, так поступать нельзя. По каким-то причинам они хотят, чтобы я знал это. Всякий раз, когда я звоню, этот сукин сын спрашивает, где я нахожусь и безопасна ли эта территория. Эта дурацкая фраза о безопасной территории! Но он сказал мне и еще кое-что. Он сказал, что каждый контакт с ними должен быть сделан с того места, где меня нельзя было бы проследить по телефонной сети. Они все время держат меня на цепи. Они хотят меня заполучить, но в то же время боятся меня. Непонятный факт! Почему они не предлагают мне прийти прямо в посольство? Там территория США, и никто не сможет тронуть меня даже пальцем. Но они этого не делают.

— Улицы прослеживаются, ты ведь говорил об этом.

— Ты знаешь, я сказал это наугад, пока секунду назад еще раз не задал себе этот вопрос еще раз. Кем? Кем прослеживаются все улицы?

— Вероятно, Карлосом и его людьми.

— Да, они могут это предположить. Вероятно, что они обнаружили каких-то людей в машинах или без машин возле посольства. Вполне правдоподобная версия.

— Карлос гораздо способнее, он нашел бы что-нибудь другое. И, кроме того, существует масса способов въехать в посольство через ворота на специальном автомобиле. Там постоянно дежурят морские пехотинцы. Это достаточно тренированный контингент, особенно для подобных случаев. — Согласна.

— Но они этого не делают, они даже не предлагают подобный вариант. Вместо этого они заставляют меня играть в карты. Почему, черт побери?

— Ты сам мне сказал, что после шестимесячного молчания, они должны соблюдать осторожность.

— Но почему таким способом? Они могли бы провезти меня через ворота и делать потом со мной все что угодно. Вплоть до того, что упрятать меня за решетку. Но они не желают иметь со мной прямых контактов, хотя не хотят упустить.

— Они ждут человека из Вашингтона.

— Но что может быть лучше для ожидания, чем помещение посольства? — Борн отодвинул стул. — Тут что-то не так. Нужно отсюда уходить и немедленно.

Шесть часов и двенадцать минут понадобилось Александру Конклину, наследнику Тредстоуна, чтобы пересечь Атлантику. Обратный рейс он должен был проделать с утренним “Конкордом” и появиться в Лэнгли в девять часов утра. Если бы кто-нибудь поинтересовался, где он находился, то на этот счет уже был готов необходимый ответ.

Конклин прошел прямо к телефонам в зале аэропорта и позвонил в посольство. Первый секретарь сразу же поднял трубку.

— Все идет согласно расписанию, мистер Конклин. Борн постоянно интересуется, почему его не приглашают в посольство.

— Он спросил это? — Конклин страшно удивился, но потом все понял. Дельта проверял реакцию человека, который ничего не знал о событиях в Тредстоуне.

— Вы сказали ему, что улицы могут контролироваться?

— Да, конечно. А он спросил меня кем? Вы представляете?

— Представляю. И что вы ему сказали?

— Что он должен знать это так же хорошо, как и я, и что обсуждать это по телефону неосторожно.

— Очень хорошо.

— Я тоже так считаю.

— И что он сказал на это? Он как-то выразил свое отношение?

— Каким-то странным образом. Он сказал “вижу” и это все.

— Он спрашивал относительно защиты?

— Нет, он отказался даже когда я настаивал.

— Когда он позвонит снова?

— Приблизительно через 15 минут.

— Передайте ему, что прибыл офицер из Тредстоуна, — Конклин достал из кармана карту. Она была сложена на том месте, где район был обведен синими чернилами. — Скажите ему, что встреча состоится в половине второго на дороге между Шеврез и Рамбулье, в семи милях к югу от Версаля на кладбище Ноблес.

— Половина второго, дорога между Шеврез и Рамбулье, семь миль к югу... кладбище. Он знает, как туда попасть?

— Он бывал там раньше. Если он скажет, что поедет на такси, передайте ему, чтобы он не забывал о предосторожности и старался запутать следы.

— А это не покажется странным для водителя такси? Весьма странное время, половина второго.

— Все равно, передайте ему это, но я думаю, что такси он не возьмет. Я перезвоню вам через 20 минут.

Да, он бывал на этом кладбище раньше. Большой склеп, железная ограда и лицо человека... Где-то приоткрылась еще одна дверь. Лицо человека, возникшее перед ним, не было отчетливым. Резко выделялись лишь одни глаза. Дэвид... Эббот, создатель “Медузы” и Кейна. Монах... Человек, которого он знал раньше, но не знает сейчас. И теперь он уже умер, и сам разлагается на одном из кладбищ... Джейсон только что позвонил в посольство со станции метро. Мари ожидала его на платформе. Он подошел к ней и они направились к выходу.

— Он уже здесь, — сообщил Борн. — Я должен буду встретиться с ним близ Рамбулье на кладбище.

— Что за странное место? Почему на кладбище?

— Для того, чтобы меня успокоить.

— Боже мой, таким способом?

— Я бывал на этом кладбище раньше. Там я встречался с людьми... с одним человеком. Все это подтверждает то, что этот человек из Тредстоуна далеко не дурак.

— Я должна пойти с тобой.

— К сожалению, нет.

— Ты не можешь не взять меня!

— Могу, потому что знаю, что меня там ожидает. И если это не то, чего я ожидаю и хочу, то необходимо оставить позади себя хоть кого-нибудь.

— Дорогой, но это же не имеет смысла! Меня схватит полиция. Если они найдут меня, то отправят в Цюрих ближайшим рейсом. Ты же сам это говорил. И что в этом будет хорошего?

— Я имею в виду не тебя, а Вилье. Он верит нам и особенно тебе. Ты сможешь добраться до него, если я не вернусь до рассвета или не позвоню по телефону. Вилье может поднять порядочный шум, и только бог знает, на что он способен. Это наше единственное прикрытие. Единственное! Но ты должна быть осторожна, ведь рядом с ним его жена.

Мари кивнула, убежденная его логикой.

— А как ты будешь туда добираться? — осведомилась она.

— У нас есть автомобиль, помнишь? Я отвезу тебя в отель, а потом отправлюсь в гараж.

Он вошел в лифт в гаражном комплексе на Монмартре и нажал кнопку третьего этажа. Его голова была занята встречей в Рамбулье и дорогой, по которой ему предстояло ехать. Необходимо приехать туда примерно в час, чтобы осмотреться. Все остальное он вспомнит на месте.

Дверь лифта открылась. Пространство было заполнено машинами приблизительно на четверть. Джейсон лихорадочно вспоминал, где же он оставил “рено”.

“Где-то в правом углу, — вспомнил он, — но справа или слева от лифта?”

Тут он припомнил, что сворачивать надо направо. Он быстро направился к предполагаемому месту стоянки, раздумывая о предстоящей дороге. Было ли это результатом неожиданности и внезапностью, с которой он сменил направление движения, но то, что это резкое движение спасло ему жизнь, в этом он был уверен. Всего лишь на мгновение показалась голова человека из-за капота ближайшей к нему машины справа от него. Этот человек явно поджидал его. Кто это был? Как они обнаружили это место? Через мгновение ответы были найдены. Они оказались до того очевидны, что он почувствовал себя последним дураком. Дежурный клерк в Обер дю Кон!

Карлос всегда был на чеку, каждая деталь отрабатывалась им сверхтщательно. И одной из этих деталей был дежурный клерк и его машина. Вся армия Карлоса разбежалась по гаражам, и в итоге машина была обнаружена. Теперь у Борна появились новые вопросы. Сколько людей было внутри, а сколько снаружи? Скоро ли появятся другие? Появится ли сам Карлос? Но вопросы сейчас были вторым делом. Первым был автомобиль: без него дорога на Рамбулье была закрыта.

Борн остановился, вынимая из кармана сигареты и спички. Затем он закурил, прикрывая спичку двумя руками, и чуть наклонил голову. Краем глаза он увидел тень. Джейсон упал на бок и быстро пополз по проходу, стараясь очутиться сзади своего наблюдателя. Наконец, это ему удалось, и он медленно встал на колени. Человек впереди него явно забеспокоился и осторожно направился в сторону “рено”. То, что он там увидел, испугало его. Человека испугало именно то, что там никого не оказалось! Он заволновался и приготовился бежать, что подсказало Джейсону, что наблюдатель проинструктирован лишь к присмотру за водителем “рено”. Джейсон поднялся и побежал прямо по первому проходу, стараясь перебраться во второй проход. Он догнал наблюдателя в середине прохода и повалил его на пол. Сжав его шею, он надавил свободной рукой ему на глаза. — У тебя есть ровно пять секунд, чтобы сообщить мне, кто находится снаружи, — сказал он по-французски, вспоминая другого француза в лифте в Цюрихе. Тогда на улице его поджидали люди, готовые прикончить его. — Говори! Быстро!

— Один человек, всего лишь один!

Борн надавил сильнее.

— Где?

— В машине, припаркованной напротив гаража. О боже, не выдавите мне глаза!

— Когда я это сделаю, ты об этом сразу узнаешь. Какая машина?

— Иностранная, точно не знаю. Думаю, что итальянская или американская. О, мои глаза!

— Цвет?

— Зеленый или голубой, но очень темный.

— Вы оба люди Карлоса?

— Кого?

Джейсон усилил давление на глазные яблоки.

— Ты слышал меня! Вас прислал Карлос?

— Я не знаю никакого Карлоса. Мы звоним человеку, у нас имеется его номер. Вот и все, что мы делаем.

— Вставай! — Джейсон освободил человека и поднял его на ноги. — Быстро садись в машину! — и он подвел его к “рено”.

— Я хотел только заработать несколько сот франков. — Теперь для этого тебе придется поработать еще немножко. Садись за руль.

Через минуту маленькая черная машина подъехала к будке дежурного. Пистолет Джейсона, сидевшего на заднем сидении, упирался в шею человека за рулем. Борн протянул деньги и квитанцию дежурному.

— Поезжай! — сурово приказал Борн. — И делай лишь то, что я тебе говорю!

“Рено” выехал на улицу и, сделав резкий поворот, остановился перед темно-зеленым американским “шевроле”. Дверь открылась и из нее выбежал человек, который приблизился к открытому окошку черного “рено”.

Борн поднял пистолет и направил его в голову подбежавшего человека.

— Отойди на два шага, а ты медленно выходи, — обратился он к человеку за рулем. — Кстати, как твое имя?

— Джулиус. Но мы только хотели проследить за вами. Наша задача сообщать о ваших переездах.

— Теперь ты проделаешь эту работу еще лучше, — заявил Борн, вытаскивая карту Парижа. — Ты немного меня покатаешь. Быстро садитесь оба в свою машину.

В пяти милях от Парижа по дороге на Шеврез из машины вышли двое людей. В этот час дорога была пустынной. Здесь не было ни зданий, ни магазинов, а ближайший телефон находился почти в трех милях.

— По какому номеру вы собирались звонить? — поинтересовался Джейсон. — Только не вздумайте лгать, иначе ваши приключения закончатся несколько по-другому.

Джулиус мгновенно дал ему нужный номер. Борн кивнул и сел за руль “шевроле”.

В тени пустой телефонной будки сидел старик в поношенном пальто. Маленький ресторан был уже закрыт. Ему разрешал бывать здесь приятель по прежним, лучшим дням его жизни. Он внимательно смотрел на аппарат, ожидая звонка. Это был вопрос времени, и когда он зазвонит, он, в свою очередь, должен будет перезвонить, тогда к нему вновь вернуться лучшие дни. Он был единственным человеком в Париже, имевшим связь с Карлосом.

Высокий и резкий звук телефонного звонка разнесся по пустому помещению. Нищий поднялся и снял трубку. Это был сигнал! Кейн был выслежен.

— Да?

— Это Джулиус! — раздался голос в трубке.

Неожиданно физиономия старика исказилась, она стала пепельного цвета. Боль в груди нарастала с ужасной силой, и он едва мог расслышать те ужасные вещи, которые раздавались в трубке. Старику не хватало воздуха. Он был уже мертв, когда из трубки все еще раздавались какие-то звуки.

Нищий упал на пол: в его руке была зажата трубка. Но что он мог сейчас с ней сделать?

Борн двигался по дорожке между могилами, пытаясь расслабиться и не загружать голову напряженной работой, как советовал ему в свое время Восборн на Порт-Нойре. Если он когда-нибудь и пытался походить на губку, то это было именно сейчас, и человек из Тредстоуна должен это понимать. Джейсон пытался отыскать смысл в любой картине, которая возникала в его воображении помимо его воли.

Он должен найти человека из Тредстоуна. Где бы он мог находиться среди этой тишины, среди этого темного пространства, занавешенного сеткой мелкого дождя. Джейсон добрался до кладбища, когда стрелка часов приблизилась к часовой отметке. Это была мощная машина, которую нельзя было сравнить с брошенным “рено”, поэтому путь до кладбища был проделан значительно быстрее. Он миновал ворота, проехал еще немного вниз по дороге и свернул в первое ответвление, где поставил машину так, чтобы она не бросалась в глаза. Обратный путь к воротам он проделал под дождем. Это был холодный мартовский дождь, но такой слабый, что его присутствие почти не нарушало окружающей тишины. Бывал ли он тут раньше? Откроется ли еще одна дверь в его сознании, или он должен будет безнадежно искать все необходимые признаки места встречи? И вдруг это к нему пришло. Это было связано с каким-то конкретным памятником или могильной плитой, но нет, это был дождь. Именно дождь! Внезапный дождь. Толпа участников траурной процессии вокруг места захоронения и множество открываемых зонтиков. И двое людей, идущих рядом, раскрывая зонты, и тихий, почти извиняющийся тон разговора в тот момент, когда длинный коричневый конверт переходит из рук в руки, из кармана в карман, не замеченный окружающими.

Но было еще что-то... Одна картина сменяла другую, а другая, в свою очередь, вызывала третью. Дождь, присутствующий в этой картине, падал не только на землю, он падал еще на что-то белое, имеющее своеобразные формы... ряды колонн с обеих сторон, как миниатюрная копия античных памятников. Это было на другой стороне холма ближе к воротам! Белый мавзолей, чем-то напоминающий древний Пантеон. Он проходил мимо него около пяти минут назад, глядя на него, но не замечая. Вот это место, где начался тот внезапный дождь, где и были подняты те два зонта и передан коричневый конверт. Он взглянул на часы: четырнадцать минут второго. Джейсон решил возвратиться назад к дорожке, так как было еще рано, и он мог как следует осмотреться. Конечно, где-то в глубине сознания возникало бесконтрольное желание побежать по направлению к мавзолею и закричать во весь голос: “Я здесь! Я понял ваше сообщение! Я вернулся! Сколько мне хочется вам рассказать и, наверное, столько же должны рассказать мне вы!”. Но он не закричал и не побежал. Наоборот, он старался быть еще более собранным, чтобы все возможности его памяти, имеющиеся на сегодняшний день, были реализованы.

В пятистах футах вниз по холму ему показалось что-то странное. Это было неуловимое вертикальное движение, как будто разговаривал человек, оживленно жестикулируя рукой.

Да, человек был. Джейсон вглядывался сквозь пелену дождя, различая слабые контуры в каком-то странном туманном свечении, окружавшем подозрительное пространство.

Он полз, двигаясь вперед и не спуская глаз с источника света и странного отражения. Теперь он видел это более отчетливо, но для этого ему пришлось остановиться и сконцентрировать внимание. На самом деле их было двое. Один держал карманный фонарь, а у другого была короткоствольная винтовка, хорошо знакомое Борну оружие. С расстояния 30 футов она отбрасывала человека футов на шесть, если пуля попадала в любое место организма человека. Весьма странное оружие для офицера связи, посланного из Вашингтона для выяснения всех обстоятельств. Луч света освещал часть стены мавзолея. Вооруженная фигура быстро исчезла, спрятавшись за колонной приблизительно в двадцати футах от человека с фонарем.

Джейсону некогда было над этим раздумывать. Он уже знал, как необходимо поступить. Если и было какое объяснение для присутствия здесь такого оружия, то он против этого не возражал, но воспользоваться им никто не должен. Этот вопрос он понимал однозначно. Он не мог представить им такой возможности. Борн стал быстро перемещаться между могилами, постоянно вытирая с лица капли дождя и проверяя пистолет на поясе, хотя знал, что сейчас им воспользоваться нельзя. Он менял направление движения слева направо, пока не завершил полукруг. Теперь он находился в пятнадцати футах от мавзолея. Человек со смертоносным оружием стоял рядом с крайней левой колонной, укрываясь от дождя под выступом портика. Он осторожно проверял винтовку, проверяя, все ли с ней в порядке.

“Пора!”

Борн поднялся сзади надгробья и одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние. Он прыгнул легко и мощно, хватаясь одной рукой за ствол оружия, а другой зажимая рот и сворачивая шею этому незадачливому любителю ночной охоты. Звуков борьбы почти не было слышно. Несколько раз он ударил его головой о мрамор с такой силой, что человек мгновенно обмяк. Борн быстро обыскал его и вытащил из внутреннего кармана пальто “магнум”, а из специальной кобуры, пристегнутой к лодыжке, достал пистолет 22-го калибра. За поясом его брюк он обнаружил нож специальной конструкции. Да, это был убийца достаточно высокой квалификации, судя по его арсеналу.

“Перебей ему пальцы!”

Эти слова внезапно возникли в голове Борна. Они были произнесены человеком, носившим очки в золотой оправе. В такой жестокости таился определенный смысл. Джейсон схватил правую руку человека и согнул пальцы назад, пока не раздался сухой треск, тоже самое он проделал и со второй рукой. Все это время Борн блокировал рот убийцы своим локтем. Никаких звуков, перекрывающих шум дождя, не раздавалось. Теперь он был спокоен: никакая рука не сможет использовать оружие. Весь отобранный арсенал он спрятал неподалеку.

Потом Джейсон встал и повернулся лицом к колоннам. Офицер из Тредстоуна освещал фонарем землю перед собой. Это был обычный сигнал. Мужчина повернулся к воротам и сделал непроизвольный шаг, как бы стараясь что-то там разглядеть. В этот момент Борн увидел трость в его руке. Офицер был хромой... Джейсон вернулся к первой могиле, обошел ее и появился со стороны угла мавзолея. Человек из Тредстоуна все еще смотрел в сторону ворот. Борн взглянул на часы: двадцать семь минут второго. Время еще было. Тогда он направился в сторону от могилы, пригибаясь к земле, пока не покинул зону обзора, потом поднялся и побежал к вершине холма. Там он постоял некоторое время, приводя дыхание в порядок, затем достал коробок спичек и, защищаясь от дождя, зажег одну из них.

— Тредстоун? — произнес он достаточно громко, чтобы было слышно внизу.

— Дельта!

“Почему человек из Тредстоуна использовал имя Дельта, а не Кейн? Ведь Дельта не был частью Тредстоуна, он исчез вместе с “Медузой”.

Джейсон начал спускаться с холма. Холодный дождь ударял его по лицу. Рука Борна инстинктивно скользнула на пояс, прижимая пистолет. Он вышел на открытое пространство. Человек из Тредстоуна медленно захромал ему навстречу, потом остановился и поднял фонарь. Луч света заставил Борна отвернуть голову.

— Прошло много времени, — заговорил офицер, убирая свет. — Ты уже, наверное, забыл имя Конклин.

— Точно. Действительно забыл, но это лишь небольшая часть.

— Часть чего?

— Всего, что я забыл.

— Но ты, тем не менее, вспомнил это место. Я читал записки Эббота. Именно здесь вы встречались с ним в последний раз. Это было на похоронах какого-то министра, не так ли?

— Не знаю. Это первое, о чем мы должны поговорить. Вы ничего обо мне не слышали в течение полугода, и этому есть объяснение.

— Да? Давайте его послушаем.

— Самый простой случай. Я был ранен, а ранение вызвало осложнения.

— Звучит неплохо. Как это следует понимать?

— У меня была потеряна память. Абсолютно... Я провел более пяти месяцев на острове в Средиземном море к югу от Марселя, не зная, кто я и откуда пришел. Там есть врач, англичанин. Он вел записи и может подтвердить все, что я говорю. Его зовут Восборн.

— Уверен, что он все подтвердит. Вы ведь хорошо ему заплатили, так?

— На что вы намекаете?

— Вы перевели из швейцарского банка почти три миллиона швейцарских франков в Марсель по неустановленному переводу. Спасибо за то, что вы дали нам хоть имя.

— Это тоже часть того, что вы должны понять. Он спас мою жизнь и проводил меня с острова. Я был фактически трупом, когда меня к нему доставили.

— Поэтому вы решили, что плата из бюджета Тредстоуна вполне подходящая.

— Я уже сказал вам, что ничего не знал. Тредстоуна для меня не существовало.

— Да, вы потеряли память. Как это называется?

— Амнезия... Иногда передо мной появляются отдельные картины прошлого и я кое-что вспоминаю.

— Как вы узнали, что ваше имя Джейсон Борн?

— Меня назвал этим именем клерк в отеле. Я еще не знал его, пока не попал в швейцарский банк.

— Но вы отлично знали, что там делать.

— Восборн сказал мне, что я должен делать!

— Потом вы случайно встретили женщину, имеющую дело с финансами, случайно убили Чернака на Лювенштрассе, и еще трех человек, которых мы не знаем. А здесь в Париже новое приключение, связанное с банком!

— Вы должны выслушать меня! Эти люди пытались убить меня. Они охотились за мной от самого Марселя! Я говорю чистую правду!

— И один из них Карлос, не так ли?

— Да, и вы знаете это! Но вы знаете больше, чем я! Вы знаете, кто запустил эту машину! Вы знаете, кто и зачем создал Кейна! А я все еще не знаю, кто вы такой!

— Ну, предположим... Монах.

— Да, да... Монах. Его звали Эббот.

— Очень хорошо... И Яхтсмен. Вы помните его и его жену?

— Имена... Да, имена были, но никаких лиц.

— Эллиот Стивенс?

— Нет, не знаю.

— Или... Гордон Вебб, — Конклин тихо произнес это имя.

— Что? — Борн вновь ощутил боль в груди. — Гордон... — Он закрыл глаза, пытаясь разогнать сгущающийся туман, а когда их открыл, то ничуть не удивился, увидев пистолет, направленный Конклином ему в голову.

— Я не знаю как, но ты сделал это. Ты был в Нью-Йорке и убил их всех! Я должен был бы привезти тебя туда и усадить на электрический стул, но я не могу этого сделать, поэтому мне придется сделать то, что я обязан сделать!

— Я не был в Нью-Йорке в течение последних шести месяцев. До того срока не знаю, но не сейчас!

— Ложь!!! Ты убил их всех, в том числе и своего родного брата. Давай поговорим об этом!

— Брата? Остановитесь! Ради бога, остановитесь! Я не Кейн и никогда им не был!

— Так ты знаешь и это?

— Уберите оружие! Я расскажу вам все, уберите оружие.

— У тебя нет иного выхода. Лабораторные исследования показали, что там нашли отпечатки твоих пальчиков. — Нет, этого не может быть! Это работа Карлоса. Он знает про Тредстоун! Он знает адрес!

— От кого же, если не от тебя?

— Нет! — закричал Борн, понимая, что кричать бесполезно. Он резко повернулся на левой ноге, выбивая правой оружие из руки офицера. “Че-сай!” — совершенно незнакомое слово вновь пронеслось его голове. Конклин падал на бок, стреляя в воздух и роняя свою расписную трость. Джейсон быстро развернулся еще раз, теперь уже ударяя левой ногой по оружию, чтобы отбросить его как можно дальше.

Конклин катился по земле, а его взгляд был прикован к белым колоннам мавзолея. Он ожидал выстрелов, которые должны были подбросить его противника в воздух. “Нет!” Человек из Тредстоуна откатился еще дальше. Теперь вправо... Его состояние было почти шоковым, глаза были сфокусированы на... “Там есть кто-то еще!”

Борн быстро согнулся, ныряя по диагонали назад, как только зазвучали частые выстрелы. Он видел человека под дождем. Его силуэт виднелся рядом с могилой. Джейсон дважды выстрелил и человек упал. В десяти футах от колонны Конклин, лежа на мокрой траве, пытался добраться до оружия. Борн прыгнул и, схватив рукой его мокрые волосы, прижал ствол пистолета к его голове. Невдалеке послышался слабый крик, потом стон и все стихло.

— Это твой наемный убийца, — сообщил Джейсон, резко дергая голову Конклина из стороны в сторону. — Тредстоун всегда выбирает весьма своеобразных слуг. Кто этот человек?

— Мы рассчитаемся за него. Наши слуги погибают, но не становятся предателями!

— Почему вы не хотите мне верить? Ваше последнее слово!

— Да потому что я знаю, кто ты есть! Ты можешь убить меня и отправляться к своему Карлосу! Ты всегда был таким, даже когда служил в “Медузе”. Ты всегда так себя вел! Для Дельты нет правил игры! Дельта животное, способное только убивать! Можешь убить меня, но если я не вернусь, то другие не будут зря терять время!

Конклин кричал, но Борн едва его слышал. Новые понятия, новые имена, и боль снова схватила его.

“Пномпень! Смерть в небе и смерть с неба! Смерть убивает молодых и еще более молодых. Смерть над рекой, смерть в джунглях”.

Он снова проваливался в пустоту. Человек из Тредстоуна впал в панику. Цепляясь руками за мокрую траву, он пытался подняться. Борн все еще не мог придти в себя. Он понимал, что должен поднять пистолет и выстрелить, так как Конклин уже нашел свой и поднимался! Но Борн не мог нажать на спуск. Он нырнул вправо и стал крутиться по земле, стараясь добраться до мраморной колонны. Выстрелы не достигли цели. Когда стрельба прекратилась, он выглянул из-за колонны. Его пистолет был наготове. Он должен убить этого человека, так как в противном случае, тот убьет его и Мари, связав их с Карлосом. Но он вновь не мог выстрелить. Опустив оружие, он безнадежно глядел, как Конклин усаживается в машину.

“Автомобиль! Надо вернуться в Париж и найти там выход! Там была она!”

Он постучал в дверь. Мысли его были четкими, факты анализировались и отделялись один от другого с той же частотой, как и поступали. Начала складываться новая стратегия. Наконец, Мари услышала стук и открыла дверь. — Бог мой, посмотри на себя! Что случилось?

— Сейчас нет времени, — буркнул он, подходя к телефону. — Это была ловушка. Они убеждены, что я предатель и работаю на ублюдка Карлоса.

— Что!?

— Они утверждают, что я был в Нью-Йорке в прошлую пятницу, и что я убил там пять человек... и среди них своего брата, — Борн закрыл глаза. — Оказывается, у меня был брат. Я не знаю, я не могу думать об этом сейчас!

— Но ты никогда не покидал Париж! Ты сможешь это доказать!

— Как? Восемь часов полета, вот и все, что необходимо.

— Как? Я смогу это доказать!

— Они считают, что ты часть всего этого, — заявил Борн, поднимая трубку. — Они замкнули меня внутри меня же. Карлос сумел организовать эпизод с отпечатками моих пальцев. — Кому ты звонишь?

— Нашему надежному прикрытию, ты забыла? У нас есть только одно средство. Генерал Вилье, а точнее, его жена. Именно она... Мы должны захватить ее и добиться от нее... Черт возьми, почему так долго не отвечают?

— Но ведь его телефон находится в кабинете, а сейчас почти три часа утра. Вероятно, он...

— Генерал? Это вы? — голос на линии был тихим, но не от прерванного сна.

— Да, это я, молодой друг. Извините за задержку. Я был наверху со своей женой.

— Я как раз звоню насчет нее. Мы должны начать сейчас же. Поднять Интерпол, французские спецслужбы и американское посольство, но попросить их подождать, пока я не поговорю с ней. Мы должны с ней...

— Увы, мистер Борн... Да, я узнал ваше имя, мой друг. А что касается разговора с моей женой, то он не состоится. Дело в том, что я ее убил.

Глава 11

Джейсон надолго уставился в стену.

— Почему? — прошептал он. — Я думал, что вы меня поняли.

— Я пытался, друг мой, — Вилье отвечал неровным голосом, в котором слышался гнев и отчаяние. — Клянусь Богом, что я пытался сдержаться. Эта продажная тварь была связана с чудовищем, убившем моего сына. Она видела ненависть в моих глазах. Одному небу известно, что она в них прочла. — Генерал на некоторое время умолк, но затем продолжил: — Она видела не только ненависть, но и правду. Она поняла, что я все знаю... Кем она была и что она делала все эти годы... И, в конце концов, я дал ей шанс. Верьте мне, я дал ей шанс.

— Убить вас?

— Да. Это было нетрудно. В нашей спальне есть столик между двумя кроватями. В нем есть оружие. Я открыл его, чтобы взять спички и направился к своему креслу, захватив трубку и оставив ящик открытым, чтобы была видна рукоятка пистолета. Напряжение между нами достигло предела. Я прямо сказал ей, что она убийца моего сына. Ее взгляд переходил с открытого ящика на меня и на телефон. Когда я поднялся с кресла, она поднялась с кровати и взяла пистолет. Я не остановил ее, несмотря на то, что я слышал какие-то слова, которые она шептала... То, что я слышал, уйдет в могилу вместе со мной.

— Генерал! — Борн несколько раз тряхнул головой, чтобы собраться с мыслями и использовать их для принятия решения. — Генерал! Что случилось? Она назвала вам мое имя? Как? Расскажите мне, пожалуйста, об этом.

— Я готов к этому. Она сказала, что вы были незначительным бандитом, который хотел надеть башмаки гиганта, что вы вор из Цюриха, человек, предавший собственных людей.

— Она сказала, кто были эти люди?

— Если она и говорила, то я ничего не слышал. Больше я ничего не смогу вам сообщить. Я закрываю главу своей жизни вместе с этим звонком.

— Нет! — закричал Джейсон. — Не делайте этого! Не сейчас!

— Иначе я не могу.

— Пожалуйста, подумайте! Нам необходимо поймать его! Поймать Карлоса! — Оставьте меня в покое, со мной покончено.

— Нет, не кончено! Слушайте! Дайте мне минутку, вот все, что я прошу, — перед Борном вереницей неслись ничего не означающие картины. — Кто-нибудь слышал выстрел?

— Выстрела не было. Я просто задушил ее, заставляя все время глядеть мне в глаза. И так до самого конца...

— Она направила на вас пистолет?

— Теперь это не имеет значения, месье Борн. Оставьте меня в покое.

— Но как быть с Карлосом? Вы много раз говорили мне, что хотели бы сделать это вместе со мной. Ведь я тоже хочу его поймать! Без этого я погибну! “Мы” погибнем! Выслушайте меня, ради Бога!

— Был бы рад вам помочь, но не вижу путей, как это сделать.

— Пути найдутся, — картины замерли и сфокусировались. Теперь их содержание и его цели объединились. — Нам нужно перевернуть ловушку! Вы должны уйти оттуда и забрать все, что у вас там было.

— Я не понимаю, как это сделать.

— Вы не убивали свою жену, это сделал я!

— Джейсон! — воскликнула Мари, хватая его за руку.

— Я знаю, что делаю, — заявил Борн. — В первый раз я знаю, что делаю. Весьма забавно, но думаю, что я знал это с самого начала.

Парк Монсю был пуст. Кругом стояла тишина. Все окна были темными, за исключением резиденции генерала Андре Франкоса Вилье, живой легенды Сен-Сира и Нормандии, члена Национального Собрания Франции и... убийцы своей жены. Часть окон была темной. В их число входила спальня, где хозяин придушил жену, чтобы свести старые счеты с прошлым.

Джейсону стоило огромных трудов убедить генерала не делать глупостей сейчас и в дальнейшем. Вилье согласился оставить открытыми ворота и второй вход в дом. В этом не было прямой необходимости, но это было важно на случай, если в районе появятся люди Карлоса. Ситуация была такова, что Карлос не мог оставить без внимания этот дом. Борн понимал, что его замысел может не осуществиться, если вокруг дома не будет наблюдателей. Но опасения были напрасными: они были. Борн заметил тот же самый автомобиль, который подъезжал ранее к воротам Лувра. Теперь он стоял футов на 50 ниже улице, на ее левой стороне, так что дом Вилье был отлично оттуда виден. Борну было необходимо что-то предпринять, что-то такое, что поможет обнаружить всех возможных наблюдателей. Самым подходящим были огонь и взрывы на этой тихой, пустынной улице в такой час.

Борн осторожно пробрался на соседнюю улицу, которая пересекала под прямым углом ту, на которой располагался дом генерала. Там он зашел в ближайший подъезд и снял с себя ту часть одежды, которая не была нужна, сделал из нее небольшой сверток и вышел на улицу, приглядываясь к стоящим автомобилям. Ему срочно понадобился бензин, но большинство баков, как обычно, были закрыты. Вскоре он увидел то, что ему было нужно: это был велосипед с моторчиком. Он проверил, открывается ли крышка его бака и есть ли там бензин. И то, и другое соответствовало его устремлениям. Необходимо было еще небольшое дополнительное оборудование — камень или кирпич. Он обнаружил несколько камней под автомобилями, их подкладывали под колеса. Через три минуты он уже вынимал пропитанную бензином рубашку из бака и обматывал ее вокруг камня: теперь он был готов. Обойдя угловое здание, он вышел на улицу, где располагалась резиденция генерала и стояла машина с людьми Карлоса. Сзади них стояли еще три других машины: небольшой черный “мерседес”, темный лимузин и “бентли”. Прямо против Джейсона и сзади “бентли” находился дом из белого камня. Внутри холла горел слабый свет, что позволяло видеть часть внутренней обстановки.

Борн вытащил из кармана еще один камень. Он был маленьким по весу и размерам, но вполне подходил для разработанного им плана. Добравшись до угла здания, он размахнулся и бросил камень в сторону стоящей на обочине машины с людьми Карлоса. Звук первого удара, а затем еще целая серия звуков от подпрыгивающего камня создали впечатление разорвавшегося снаряда. Лежащие на заднем сидении люди быстро пришли в себя и один из них выскочил на тротуар, держа наготове пистолет. Второй включил фары, осветившие бамперы впереди стоящих машин и часть улицы.

Наступило время исполнения второй части плана. Джейсон перебежал улицу и спрятался за багажником “бентли”. Он положил пропитанный бензином сверток на тротуар, поднес к нему зажженную спичку и, схватив этот горящий факел через опущенный рукав пальто, что есть силы кинул его в окна дома напротив. Звуки разбитого стекла создали дополнительную панику. Борн побежал в сторону дома Вилье, стараясь держаться в тени. Из окна дома вырывался огонь, раздуваемый ветром. Через 30 секунд тихая улица превратилась в сплошной ад. Из дома стали выбегать люди, а еще через не которое время раздались крики и в соседних домах. Сейчас Борн перемещался по улице во все увеличивающейся толпе. Наконец, он замер там, где был минутой раньше и откуда ему была видна машина и дом Вилье.

Он был прав. Двое людей в машине оказались не единственными, кого направил Карлос в этот район. Теперь их было уже четверо, а вскоре к ним присоединился пятый. Они о чем-то тихо, но энергично совещались. Вдали послышался вой сирен. Решение было принято. Они не могли оставаться здесь. Возможная неожиданная проверка со стороны полиции не устраивала их, даже если все документы были в порядке.

Они решили так. Один из них остается, а четверо уезжают. Остался пятый мужчина. Он кивнул отъезжающим и направился в сторону дома генерала. Теперь возник вопрос времени. Борн побежал, это же проделывали и все остальные на улице, стараясь не упустить пятого мужчину. Он пробежал мимо него и стал искоса смотреть, войдет ли он в дом генерала. Но мужчина не вошел. Он посмотрел в обе стороны, прошел дальше и встал перед другим таким же домом. Мужчина был удивлен, а может быть и испуган тем, что сейчас он остался единственным патрульным наблюдателем на этой улице. Джейсон остановился, сделал еще два быстрых шага в сторону стоящего человека, затем быстро развернулся и его левая нога угодила в живот наблюдателя. Человек пошатнулся и упал через низкую металлическую ограду. Он хотел закричать, но сильнейший удар по горлу устранил эту попытку. Посланец Карлоса тут же обмяк. Джейсон обыскал его и забрал единственный пистолет, который уложил в свой карман. Он должен отдать его Вилье.

Теперь путь в дом был свободен.

Борн поднялся по лестнице на второй этаж. Все, что он должен будет доложить генералу, так это лишь факт о наличии группы людей и о соглашении, которое он заключил с ним по поводу Карлоса. Все остальное и, в частности, касающееся амнезии, говорить не следовало, по крайней мере сейчас. Человек прошедший через Сен-Сир, Алжир и Нормандию, может этого не понять. Открыв дверь, он вошел в комнату старика. Тот сидел в высоком кресле и смотрел на мертвую женщину, лежащую на соседней кровати.

— Что там случилось на улице? — осведомился он без всякого интереса. — За вашим домом наблюдали люди Карлоса. Их было пять, но сейчас там их уже нет.

— Вы всегда и во всем изобретательны, месье Борн.

— Да, но они вернутся, когда погасят огонь. Сам Карлос сюда не приедет, но кого-то обязательно пошлет. Поэтому, если вас найдут здесь, то используют вас в этой ситуации и убьют.

— Вы всегда точны в своих заключениях.

— Я хочу сказать, что у нас нет времени для чувств. — Что у вас там еще?

— Ваша жена говорила вам, что она француженка?

— Да, она с юга. Близко от современной испанской границы. В Париж она приехала очень давно и жила у тетки. А в чем дело?

— Вы когда-нибудь встречались с ее семьей?

— Нет.

— Они даже не присутствовали на вашей свадьбе?

— Все было согласовано. Мы считали, что при такой разнице в возрасте нет необходимости разочаровывать их.

— А тетка из Парижа?

— Она умерла раньше, чем я встретил Анжелику. Что вы еще хотите выяснить?

— Она не была француженкой. Я сомневаюсь даже, была ли у нее тетка в Париже и что ее семья находится близ испанской границы, хотя ссылка на близость Испании кое-что объясняет.

— Что вы имеете в виду?

— Она родом из Венесуэлы. Это первая кузина Карлоса, возможно, и его детская любовь. Она единственный человек на земле, о ком он хоть как-то заботился. Но это и инструмент убийцы.

— Но я не могу убить ее дважды.

— Но вы можете использовать ее, использовать ее смерть.

— Это безумие. О чем вы говорите?

— Безумие — просто так отбросить свою жизнь. Карлос убьет вас, и еще одна единица добавится к статистике. Вот это безумие!

— Чего вы от меня хотите?

— Я хочу, чтобы вы поверили мне еще раз. Если вы не хотите или не можете, то тогда убейте меня и делайте, что хотите. Я предлагаю вам путь, как сохранить вашу жизнь, чтобы вы могли продолжать свою работу и дело вашего сына! Вы уже забыли о пачке динамита на улице дю Бак? И это хочет сделать старый солдат?

— Я действительно солдат. Ваша подруга очень часто напоминала мне это в нашем разговоре. Она верила в меня. Мне жаль, что я могу ее огорчить. Что вы хотите, чтобы я сделал?

Джейсон облегченно вздохнул.

— Я хочу заставить Карлоса преследовать меня, но не здесь, и даже не во Франции.

— А где же?

Джейсон приступил к основной части разговора.

— Вы можете помочь мне выехать из страны? При этом вы должны знать, что меня разыскивают повсюду, на каждом иммиграционном пункте в Европе.

— По известным причинам?

— Да, причины известны.

— Я надеюсь, что вновь смогу вам поверить. Пути выезда есть. Французские спецслужбы послушают меня.

— Даже не объясняя им причин?

— Моего слова будет достаточно.

— Еще один вопрос. Ваш помощник... Вы ему доверяете? Действительно доверяете?

— Всей моей жизнью я обязан ему и доверяю ему, как могу доверять лишь себе.

— А ему можно доверить другую жизнь? Которую я не смог бы доверить никому?

— Да, конечно. Но почему? Разве вы отправляетесь один?

— Да. Она никогда бы не отпустила меня.

— Вы должны сказать ей что-нибудь.

— Скажу... Скажу, что я остаюсь здесь в Париже, но на нелегальном положении. Возможно, что в Брюсселе или в Амстердаме. Но она должна исчезнуть. Наш автомобиль был найден в районе Монмартра, поэтому они будут прочесывать весь район. Я скажу ей, что теперь вы работаете на нашей стороне. Ваш помощник увезет ее за город, где она будет в безопасности.

— Теперь моя очередь задавать вопросы. Что мне делать, если вы не возвратитесь?

— У меня будет время в самолете. Я напишу все, что случилось, все, что... я помню. Я пошлю это вам и вы примете решение. Защитите ее.

— Слово старого солдата. Она будет в безопасности!

— Это все, о чем я вас хотел попросить.

Вилье бросил пистолет на кровать.

— Какова ваша стратегия молодой человек?

— Начните с того, что вы должны пребывать в шоке. Вы должны бродить вокруг в темноте, следуя инструкциям, которых вы не понимаете, но должны точно выполнить. Все, что вы должны запомнить, так это то, что в ваш дом во время пожара на улице проник человек и, угрожая вам пистолетом, приблизился к вам. Вы потеряли сознание. Когда вы пришли в себя, то нашли жену мертвой, а на ее теле была записка. Все остальное будет в записке.

— И что же в ней будет? — осторожно поинтересовался генерал.

— Правда... Правда, которую вряд ли кто-нибудь может знать. Там будет все, что они представляли друг для друга. Убийца, написавший эту записку, оставил вам клочок бумаги с телефонным номером, объяснив вам, что вы можете получить подтверждение тому, что он написал в записке. Но вы можете и уничтожить этот клочок. Это на ваше усмотрение. Рассказ о ее смерти должен обязательно к нему попасть.

— К Карлосу?

— Не прямо. Он пришлет связника.

— Буду молить Бога, чтобы он помог мне пройти через все это.

— Записка должна попасть к нему.

— Что это будет за записка?

— Я сам напишу ее для вас. Можете отдать ее человеку, которого он пришлет. — Борн взглянул на труп Анжелики. — Кстати, у вас имеется спирт? — Хотите выпить?

— Нет, мне нужен технический алкоголь, лучше всего медицинский или косметический.

— Думаю, что в аптечке что-то найдется.

— Вы не могли бы принести мне его? И еще я хотел попросить полотенце. — Что вы собираетесь делать?

— Оставить свои руки вместо ваших, хотя я не думаю, что вас кто-нибудь будет расспрашивать. Пока я буду это делать, позвоните по поводу моего отъезда. Время для меня бесценно. Я хочу быть в пути, прежде чем вы позвоните связнику и в полицию. Они сразу же перекроют аэропорты.

— Я могу задержать все это до утра. Для такого старого человека, как я, шок дело непредсказуемое. Куда вы направитесь?

— Вы можете помочь мне попасть в Нью-Йорк? у меня есть паспорт на имя Джорджа Восборна. Весьма приличный документ...

— Это упрощает дело. Вы получите дипломатический статус, пригодный на обоих сторонах Атлантики.

— Как англичанин? Ведь паспорт английский.

— Как сотрудник НАТО. По каналам французской разведки. Вы участник англо-американской группы по военным закупкам. Мы оформим ваш полет в Штаты в плане консультаций. Это рутинное дело и не вызовет подозрений.

— Хорошо. Я поинтересовался расписанием. Есть рейс в 7 часов: Эр-Франс-Кеннеди.

— Вы будете на нем, — старик о чем-то задумался, но продолжил: — А почему Нью-Йорк? Почему вы уверены, что он полетит за вами туда?

— Два вопроса с двумя разными ответами. Я надеюсь доставить его туда, где он впутал меня в убийство четырех мужчин и женщины, которых я когда-то знал... Один из них был очень дорог мне.

— Я вас не понимаю.

— Не уверен, что смогу толком все вам разъяснить, нет времени. Я напишу вам обо всем этом в самолете. Я должен доказать, что Карлос это знает... Дом в Нью-Йорке, где все это произошло. Верьте мне, генерал.

— Я вам верю, но у меня есть второй вопрос. Почему все-таки он поедет за вами в Нью-Йорк?

— Месть и инстинкт. Ведь я убил единственного человека, который был ему дорог. На его месте я поступил бы так же.

— Но он может оказаться более практичным.

— Есть и еще кое-что! — воскликнул Борн. — Он ничего не теряет. Никто не знает, как он выглядит, в то время, как про меня все известно. Может быть, ему повезет, может быть, я просто сумасшедший. Во всяком случае, он будет считать, что я не в себе, и он может рассчитывать на успех.

— Вы вернетесь?

— Не уверен. Я знаю лишь одно — у меня нет иного выхода.

“Выбора не было, потому что этот конец был фактически самым началом. Поймай Карлоса! Кейн для Чарли и Дельта для Кейна. Человек и миф в конце объединяются, образы и реальность сольются. Другого пути быть не могло”. Через десять минут он позвонил Мари и понял, что она ему не верит. Но она верила в него, потому что у нее тоже не оставалось выбора. Все пришло в движение.

Борн подошел к столу. Взяв ручку, он написал кое-что в блокноте, принадлежавшем мертвой женщине. Эти фразы должен повторить по телефону старый измученный человек неизвестному связному, который, в свою очередь, передаст их Карлосу.

“Я убил ее и вернусь за тобой. В джунглях семьдесят-одна улица. Джунгли такие же непроходимые, как Там-Квуан, но там есть тропинка, которую ты потерял, пещера в подземелье, о которой ты не знаешь, как никогда и не знал обо мне в день моей смерти десять лет назад. Об этом знал другой человек, и ты его убил. Это не имеет большого значения. В этой пещере есть документы, которые сделают меня свободным. Неужели ты думаешь, что я стал Кейном без защиты? Даже Вашингтон не посмеет тронуть меня! Правильно считают, что в день смерти Борна Кейн получил бумаги, гарантирующие ему долгую жизнь. Ты пометил Кейна. Теперь я помечаю тебя. Я вернусь за тобой.

Дельта”.

Джейсон оторвал листок и подошел к трупу женщины. Спирт уже испарился. Он приложил свои руки туда, где до этого были другие. Безумие началось... Раннее мартовское утро плыло в тумане. В эти ранние часы в церкви в одном из северо-западных районов Парижа появился старик. Он достаточно уверенно и быстро продвигался к дальнему проходу, где кабины для причастия. Без всяких колебаний нищий вошел в первую кабину и задернул за собой занавес.

— Слава Пресвятой Богородице...

— Ты принес это? — последовал требовательный и даже властный шепот из-за внутренней перегородки.

— Да. Он вкладывал это в мою руку, как будто бы находясь в столбняке и выпроваживал меня как можно скорее. Он уничтожил ту записку, которую оставил для него Кейн и сказал, что будет отрицать все, если когда-нибудь об этом будет упомянуто хоть одно слово. — Старик просунул записку под занавес.

— Он использовал ее блокнот... — из-за занавеса послышался приглушенный полустон.

— Я хочу, чтобы ты понял, Карлос, — заговорил нищий. — Почтальон не отвечает за новости, которые он доставляет. Я мог бы оказаться выслушивать все это, отказаться от доставки тебе этой дурной вести.

— Как? Почему?

— Лавьер... Он сопровождал ее до парка Монсю, затем их обоих до церкви. Я видел его в Нейл-сюр-Сьен, когда был твоим прикрытием. Я говорил тебе это.

— Знаю... Но почему? Ведь он мог использовать ее сотнями различных способов против меня! Почему так?

— Все это есть в записке. Он вошел в замкнутый круг убийств. Человек с двойным дном запросто может потерять рассудок. Ведь его труп жаждут заполучить обе стороны. Возможно, он дошел до такого состояния, что уже не понимает, кто он есть на самом деле.

— Он знает... — захрипел голос. — Подписавшись именем Дельта, он сообщил мне, кто он. Мы оба знаем, откуда все это вышло, откуда вышел он сам!

— Если это верно, то он все еще опасен для тебя. Он прав: Вашингтон не тронет его.

— Из-за бумаг, которые он упоминает?

— Да. В прежние времена в Берлине, Праге и Вене они назывались “последним взносом”. Борн использует термин “последняя защита”, что является лишь одной из разновидностей. Это несколько другое, чем то, что изучали вы в Новгороде. Советы не делают таких соглашений.

— Семьдесят-одна улица в джунглях... — повторил Карлос, глядя на бумагу в руке. — Вилье не сказал, куда он мог направиться из его дома?

— Он не знает. Я уже говорил, что он был в ужасном состоянии и едва передвигался.

— В конце концов, это неважно. Первый рейс в Нью-Йорк будет через час. Я прилечу туда вместе с ним. И тогда они получат своего Борна, Дельту или как его еще называть!

На столе Александра Конклина зазвонил телефон. Звонок был тихим, но продолжительным. Этот телефон соединял его с компьютерным центром.

— Да? — буркнул он.

— Двенадцатый сектор вычислительного комплекса. У нас кое-что есть. Имя, которое вы дали нам несколько часов назад. Восборн...

— Что с ним связано?

— Джордж П. Восборн прилетел сегодня утром из Парижа в Нью-Йорк. Восборн — весьма распространенное имя. Он мог бы быть простым бизнесменом со связями, но поскольку на него был заявлен дипломатический статус на уровне НАТО, то мы решили его проверить. Но в отделе, куда мы обратились, о нем никогда ничего не слышали.

— Тогда кто же ему дал дипломатический ранг?

— Мы попытались связаться с Парижем. Это было согласовано с военной разведкой.

— Военной разведкой? С каких это пор?

— Может быть, это не имеет к нам никакого отношения, ведь паспорт у него английский.

“Есть врач-англичанин по фамилии Восборн...”

“Это он! Дельта и французская разведка сотрудничает с ним! Но почему Нью-Йорк? Что означает для него Нью-Йорк?

— Во сколько он прибыл?

— В 10.37. Почти час назад.

— Хорошо, — пробурчал Конклин. — Все, что будет связано с этим делом, немедленно докладывайте мне.

— Понятно, сэр.

Конклин положил трубку. Что ему нужно в Нью-Йорке? И почему он использовал имя Восборн? Ведь должен же он знать, что это имя будет рано или поздно обнаружено... После того, как он пройдет через ворота! Он становился опасным! Ведь так или иначе, но он был в особняке на семьдесят первой улице в Нью-Йорке. Отпечатки пальцев принадлежали ему. Теперь ясен способ: “Эйр Франс”, дипломатическое прикрытие... Конклин закрыл глаза. Была какая-то фраза, какой-то очень простой код, который использовался с самого начала операции Тредстоун. Что это было? Это шло из “Медузы”, он должен это помнить. “Кейн для Чарли и Дельта для Кейна”. Вот что это было. Кейн для Карлоса. Дельта-Борн должен заменить Карлоса. Это была постоянная стратегия Тредстоун 71.

Борн... Джейсон Борн... Практически неизвестный человек, имя которого исчезло из памяти всех, но он существовал и был частью этой стратегии. Конклин переложил бумаги на столе и нашел необходимую папку. Сверху на ней была только одна надпись:

Т-71Х. Рождение: Тредстоун 71.

Он открыл папку, боясь увидеть то, что он знал, там было.

“Дата уничтожения: Там-Квуан, 25 марта...”

Конклин перевел глаза на календарь.

24 марта!

— О, боже мой! — прошептал он, хватаясь за телефон.

Глава 12

Доктор Моррис Панов вошел через двойные двери психиатрической палаты, расположенной на третьем этаже здания клиники, когда его подозвали к телефону.

— Доктор Панов, — произнес психиатр.

— С вами говорит Александр Конклин.

— О-о-о-о... — Панов начал лихорадочно вспоминать. Александр Конклин был его пациентом около пяти лет назад. Потом все пришли к заключению, что его здоровье соответствует норме. Возможно, ему срочно что-то понадобилось, поэтому он звонит в клинику, а не в кабинет.

— Мне хотелось бы получить у тебя несколько ответов на мои вопросы, Мо, и желательно как можно скорее, — проговорил Конклин.

— Я плохо справляюсь с быстрыми ответами, Алекс. Почему бы тебе не приехать и не увидеть меня после обеда?

— Это связано не со мной, это нечто другое.

— Прекрати говорить загадками! Прекрати эту игру!

— Это не игра. Эта срочность по индексу с четырьмя нулями, и я нуждаюсь в срочной помощи.

— Четыре нуля? Тогда звони специалистам из вашего персонала. Я никогда не давал ответов в такой ситуации.

— Не могу. Это слишком сложное и важное дело.

— Тогда тебе лучше обратиться к господу Богу!

— Послушай, Мо, я не шучу. Человек, который находится где-то, где, мы еще не знаем, уже убил нескольких очень ответственных и ценных для нас людей. Я даже не уверен, что он знает это! Помоги мне, Мо!

— Если смогу. Продолжай...

— Он находится под мощным давлением свыше трех лет. Это была адская работа.

— И никаких срывов?

— Да, до сегодняшнего дня. Меня интересует, не может ли человек при таких обстоятельствах поверить в свою легенду, когда-то созданную для прикрытия?

— Конечно, такое могло случиться, но ведь ты хотел спросить не это на самом деле. Верно?

— Я продвинулся еще на шаг, — сказал Конклин.

— Нет! — прервал его Панов. — Ты лучше остановись там, где ты был. Ты хочешь описать мне случай, классический случай параноидной шизофрении с массой частных характеристик. Но твоя ситуация гораздо сложнее, Алекс. Ведь человек не только вжился в роль прикрытия, после этого его прикрытие, его новое “я” вжилось в объект, который он преследовал. Вот что произошло на самом деле, Алекс. Ты говоришь мне, что твой человек состоит из трех людей: сам человек, прикрытие и мишень. Так вот, я утверждаю, что в этом случае выхода нет. Однозначно ничего не просматривается.

— Но ведь я не прошу тебя делать заключение! Я хочу лишь узнать, возможно ли это. Человек убивает людей, про которых, как он утверждает, ничего не знает, хотя работал на них более 3-х лет. Но отрицает, что он это был он!

Панов задержал дыхание и тихо произнес:

— Это возможно. Если все твои факты точны, то это возможно. Возможно, но не более.

— Спасибо... — Конклин сделал паузу. — Последний вопрос. Скажи, была некоторая дата, месяц и день, которая является важной частью поддельного досье, досье его прикрытия.

— Ты мог бы быть более откровенным.

— Ладно, попытаюсь. Это была дата, когда человек, чей облик был использован для прикрытия, был убит.

— Эта часть не является, однако, частью работающего досье, но так или иначе известна вашему человеку. Я правильно проследил ход твоих мыслей?

— Да, он это знает. Скажем даже так: он был там. Мог ли он это запомнить?

— В роли прикрытия — нет.

— А если в одной из двух оставшихся ролей?

— Тогда он должен покончить с собой в зависимости от того, кем он является в данный момент.

— Предположим, что он является мишенью.

— И ему известно место, где было создано прикрытие?

— Да, потому что другая часть его знает об этом.

— Тогда он будет стремиться туда. Это будет подсознательное принуждение.

— Почему?

— Чтобы уничтожить прикрытие. Он убивал всех, кто оказывался в поле зрения из тех, кого он знал, но главной его целью должно было бы быть прикрытие, то есть он сам.

Александр Конклин положил трубку. У него вдруг заболела ампутированная много лет назад нога. Его мысли находились в таких страшных конвульсиях, что он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Он был неправ в Париже... точнее, на кладбище близ Парижа. Он хотел убить человека по ложным выводам, в то время как истинные причины находились вне его понимания. Он имел дело с сумасшедшим. Сегодня или завтра Карлос будет уничтожен, и другой займет его место. Как мы допустим это... Дэвид? “Когда-то мы были друзьями... Дельта. Я знал, Дэвид, твою жену и детей. Мы провели вместе очень много времени, находясь в Азии. Ты был лучшим офицером иностранного отдела на Востоке и это знал каждый. И вот это случилось. Смерть с неба прошла над долиной Меконга... После этого ты переменился, Дельта... Теперь мы не сможем понять друг друга. И теперь должен умереть. Никто из нас не может позволить, чтобы это продолжалось. Никто из нас”.

— Пожалуйста, оставьте нас на некоторое время, — сказал генерал Вилье своему помощнику, усаживаясь напротив Мари Сен-Жак в одном из кафе в районе Монмартра. Помощник кивнул и направился к столу в десяти футах от кабины. Полностью опустошенный старый солдат смотрел на Мари. — Почему вы настояли на том, чтобы я пришел сюда? Ведь он хотел, чтобы вы уехали из Парижа. И я дал ему слово, что исполню его просьбу.

— Подальше от Парижа, подальше от суеты, — проронила она, глядя на изможденное лицо старика. — Весьма сожалею. Я не хочу быть для вас еще одной обузой. Я слышала сообщение по радио.

— Безумие, — буркнул Вилье, пробуя бренди, заказанное для него помощником. — Три часа лживых разговоров с полицией и обвинение невинного человека в преступлении, которое совершил лично я.

— Описание дано с ужасающей точностью. Никто не сможет потерять его след.

— Он сам дал мне его. Он сидел перед зеркалом моей жены и объяснял мне, что я должен буду говорить, как-то странно глядя на собственное лицо. Он считал, что это единственно верный путь. Карлос должен был бы быть только доволен, если бы отправился в полицию, начав охоту на человека. Безусловно он был прав. — Он был прав, — согласилась Мари, — но его нет ни в Париже, ни в Брюсселе, ни в Амстердаме.

— Прошу прощения, я вас не понял.

— Я хочу, чтобы вы сказали мне, куда он направился.

— Он же сам вам это сказал, и я это слышал.

— Он лгал.

— Почему вы в этом так уверены?

— Потому что я знаю, когда он говорит мне правду. Видите ли, этот разговор имел смысл только для нас двоих.

— Боюсь, что я снова вас не понял.

— Я и не думала, что вы смогли бы. Я была уверена, что он не сказал вам всего. Когда он лгал мне по телефону, то многие места разговора были весьма невнятными в расчете на то, что я не сразу пойму, что правда, а что нет. И я действительно не могла сложить одно с другим, пока не услышала сообщение по радио. Это описание его примет... такое полное, такое подробное, включая шрам на его левом виске. Потом я поняла. Он не собирался оставаться в Париже или поблизости от него. Он собирался уехать достаточно далеко, туда, где описание его внешности не имеет большого значения. Куда вслед за ним отправится Карлос, и где, может быть, его удастся захватить тем людям, с которыми Джейсон имел соглашение. Я права? Вилье опустил стакан на стол.

— Я дал ему слово. Вы должны перебраться в безопасное место за город. Я не понимаю вещей, о которых вы говорите.

— Тогда я попытаюсь дать более вразумительный ответ, — Мари наклонилась вперед. — По радио было еще одно сообщение, которого вы, вероятно, и не слышали, потому что были заняты разговорами с полицией, либо просто уединились для отдыха. На кладбище близ Рамбулье сегодня утром были найдены двое убитых. Один из них был известный убийца из Се Гарва. Другой был идентифицирован как бывший офицер американских спецслужб, проживающий в Париже. Это был человек весьма сомнительной репутации, которому в свое время был предоставлен выбор либо покинуть армию, либо предстать перед трибуналом.

— Вы считаете, что этот инцидент был связан с ним?

— Джейсон был проинструктирован американским посольством относительно встречи на этом кладбище с человеком из Вашингтона. Она должна была состояться прошлой ночью.

— Вашингтон?

— Да. У него было соглашение с небольшой группой людей из американской секретной службы. Они пытались убить его прошлой ночью. Вероятно, они были уверены, что должны его прикончить.

— Бог мой, но почему?

— Потому что они ему не верят. Они не знают, что он делал и где он был длительный период времени, а он не мог сообщить им об этом. Человек из Вашингтона нанял людей, чтобы его убить. Что и должно было произойти прошлой ночью. Этот человек не захотел ничего слушать. Они считают, что он предал, украл миллионы и убил людей, о которых ничего никогда не слышал. Но он не делал этого. У него работают только фрагменты памяти, и каждый фрагмент действует на него уничтожающе. Он близок к полной амнезии, генерал.

Физиономия Вилье удивленно застыла, в глазах стояла боль воспоминаний.

— Как они могут узнать, куда он направляется?

— Он должен им сказать: это часть его стратегии. И когда он это сделает, они убьют его. Он направился в ловушку.

Некоторое время генерал сидел молча. Его переполняло чувство вины. Наконец, он прошептал:

— Всемогущий Бог, что я наделал? Он собирался написать мне подробно обо всем, что с ним произошло, все, что вспомнит... Боже, как мучительно будет для него вспоминать все это! Я не могу ждать этого письма, мадемуазель, мы не можем ждать. Я должен знать все, что он может рассказать. Сейчас!

— Что вы можете сделать?

— Пойти в американское посольство к послу. Сделаю, все что можно. Мари Сен-Жак начала свой рассказ, ничего не видя из окружающей обстановки. Ее глаза застилал туман от внезапно нахлынувших слез. — Он сказал мне, что его жизнь началась для него на маленьком острове в Средиземном море, называющимся Порт-Нойра... Государственный секретарь вошел в кабинет директора оперативной дипломатической службы, которая являлась секцией госдепартамента, занимающейся тайной разведывательной деятельностью.

Он не скрывал своего гнева и направился прямо к столу директора, который поднялся ему навстречу со странным чувством удивления и страха.

— Я не получал никаких сообщений из Госдепа. Я только что собрался подняться туда... — невнятно пробормотал директор.

Госсекретарь бросил перед ним на стол блокнот для записей. Верхнюю половину страницы занимала колонка из шести имен, написанных через большой интервал:

Борн Дельта Медуза Кейн Карлос Тредстоун — Что это все значит? — возмущенно осведомился он. — Что это такое, черт возьми?

Директор оперативной службы склонился над столом.

— Я не знаю этого, сэр, но это несомненно кодовые имена. Предполагаю, что имя Карлос означает убийцу. О нем мы можем получить много сведений из наших материалов. Дельта имеет отношение к “Медузе”. Я кое-что об этом уже слышал. Но имена Борн, Кейн или Тредстоун я не слышал никогда.

— Тогда поднимитесь в мой кабинет и послушайте запись телефонного разговора, который я только что имел с Парижем, и вы восполните пробелы в своих знаниях! — вновь взорвался Госсекретарь. — На этой ленте есть масса чрезвычайных вещей, включая убийства в Оттаве и Париже и весьма странные дела нашего первого секретаря на бульваре Монтегю с людьми из ЦРУ. Кроме того, имеется женщина из Канады, которая знает массу подробностей об этих событиях, и если она говорить правду, то мы находимся в положении осла на привязи. Я желаю знать, что на самом деле происходит, черт подери! Вы должны потратить остатки дня и ночи, но выкопать все это хоть из-под земли. Оказывается, есть человек, который бродит кругом земного шарика, не сознавая, кто он есть такой, и башка его набита информацией, которую не вместят и десять вычислительных машин!

Была уже глубокая ночь, когда опустошенный директор оперативного отдела службы Госдепа соединился с посольством в Париже. Первый секретарь посольства дал ему имя Александра Конклина, но того не удавалось обнаружить. В итоге длительных поисков удалось выяснить лишь одно: Конклин связан с операцией “Медуза”.

Используя всю мощь связей государственного департамента, директор затребовал расписание всех закрытых переговоров, которые проводил в течение последних пяти недель Александр Конклин. В записи одного из них упоминалось слово Тредстоун. Затем директор вернулся к началу записи, где были записаны переговоры Конклина с представителем армии. Зная давнюю неприязнь этих современных служб, директор заинтересовался этой пленкой. Далее он, используя свои связи в Пентагоне, выяснил, что беседа велась по поводу операции “Медуза”.

Бригадный генерал Ирвин Артур Кроуфорд, в настоящее время заведующий секретной информационной службой армии и бывший командующий войсками в Сайгоне, был связан с операцией “Медуза”. Директор позвонил по служебной спецсвязи и через некоторое время генерал вышел на связь. Директор представился и попросил генерала позвонить в Госдепартамент, чтобы убедиться в достоверности абонента.

— Почему я должен это делать?

— Это касается дела, проходящего под грифом Тредстоун.

— Ладно, я перезвоню вам.

Позвонил через 18 секунд, и в течение последующих двух минут директор в общих чертах изложил содержание информации, полученной Госдепартаментом. — Нет ничего такого, чего бы мы не знали об этом деле, — заявил генерал. — Мы сообщили Белому Дому всю необходимую информацию по этому вопросу.

— Я хочу сделать некоторые уточнения! — воскликнул представитель Госдепа. — Это связано с происшествием в Нью-Йорке неделю назад. Эллиот Стивенс, майор Вебб и Дэвид Эббот... Вы полагаете, что этот... ваш человек Борн прилетел в Нью-Йорк вчера утром?

— Да, я уверен в этом! Мы оба уверены в этом — я, и Конклин. Мы оба наследники этого смутного дела.

— Вы можете связаться с Конклином? Я никак не могу его разыскать ни по одному из телефонов. — Да, я в курсе. Он уехал из Лэнгли. Я разговаривал с ним сегодня днем. Ваша служба не должна вмешиваться в это дело. Это наши проблемы.

— Нет, генерал, вы ошибаетесь, теперь и мы завязаны в этом деле. Мы оказались вовлеченными в него по дипломатическим каналам, благодаря некой женщины из Канады.

— Ради бога, объясните почему?

— Мы были вынуждены заняться этим делом. Фактически, она вынудила нас заняться им.

— Она у вас и вы держите ее в изоляции? Она должна быть передана нам! Мы принимаем решения!

— Я думаю, что вы должны объяснить мне массу подробностей. Я не совсем вас понимаю.

— Мы имеем дело с безумным человеком. У него развитая шизофрения. Он может прикончить массу людей по каким-то даже ему неизвестным причинам, движимый взрывным импульсом подсознания, и при этом не сознавать причины таких поступков. — С чего вы взяли?

— Потому что он уже прикончил несколько человек! Та бойня в Нью-Йорке на прошлой неделе была устроена им. Он убил Стивенса, Монаха, Вебба, а главное Вебба и двух других, о которых вы ничего раньше не знали. Конечно, он не отвечает за свои поступки, но это ничего не меняет, поэтому оставьте это дело нам... Конклину.

— Вы сказали на прошлой неделе? Борн?

— Да, у нас есть доказательства: его отпечатки. Они были подтверждены ФБР. Это были его отпечатки.

— Ваш человек оставил отпечатки?

— Да, несомненно.

— Он не мог этого сделать, — заявил человек из Госдепа.

— Что!?

— Скажите, как вы пришли к заключению, что он безумен? Эта развитая шизофрения или какая еще чертовщина, про которую вы упоминали?

— Конклин разговаривал с психиатром, с одним их лучших специалистов по таким случаям. Алекс описал ему ситуацию, и врач подтвердил наши подозрения, подозрения, возникшие у Конклина.

— Врач подтвердил то, что сказал Конклин? — осведомился ошеломленный директор.

— Да.

— Только на основании того, что говорил Конклин?

— Других объяснений не было. Оставьте это дело нам. Этот человек наша проблема.

— Вы самый последний болван, генерал! Вам бы следовало заниматься вашими банками данных или, что еще проще, вашей артиллерией. Обижайтесь сколько вам будет угодно, но если вы сделали то, что я думаю, то вам больше ничего не остается, как только обижаться на свою тупую головешку.

— Объяснитесь! — резко выпалил генерал.

— Вы имеете дело не с сумасшедшим или человеком страдающим развитой шизофренией, о которой, я сомневаюсь, что вы знаете больше меня. Вы имеете дело с человеком, страдающим амнезией, с человеком, который уже больше полугода пытается выяснить, кто он такой и откуда он появился. Из телефонного разговора, запись которого у нас имеется, мы поняли, что он пытался все объяснить вам, объяснить Конклину, но тот отказался его выслушать. Никто из вас не захотел его выслушать... Вы послали человека под глубоким прикрытием почти три года назад на охоту за Карлосом, и когда стратегия начала ломаться, вы сразу же согласились с наихудшим вариантом. — Амнезия? Нет, вы не правы! Я лично разговаривал с Конклином. Он пытался его слушать... Вы ничего не понимаете, мы оба знаем...

— Я ничего не желаю больше слушать о Конклине! — резко оборвал его директор.

Генерал сделал паузу и проговорил:

— Мы оба знали Борна... много лет назад. Я думаю, что вы знаете где. Он выполнял самые сложные задания, за которые никто не брался.

— И это дает вам право записывать его кандидатом в психушку? И это спустя десять лет?

— Семь лет, — поправил его Кроуфорд. — Я пытался противостоять его выбору, как кандидата на эту роль в операции Тредстоун, но Монах сказал, что он самый лучший.

— Вы не продолжаете настаивать на чем-то своем, генерал? Мне кажется, что вы продолжаете сваливать всю вину на других с упорством осла. Я говорю это потому, что Монах был прав. Ваш человек самый лучший, с памятью или без нее. Он привел Карлоса, доставил его к вашему порогу, и сделал это несмотря на то, что вы собирались уничтожить его первым. — Генерал сделал резкий вдох, боясь, как бы директор не догадался о его состоянии. — Я спрашиваю, генерал, можете вы связаться с Конклином или нет?

— Нет.

— Он не готовится к тайной операции? Он уже подготовил группы вооруженных людей, которым даны обещания об оплате через непрослеживаемые источники, и они не знают друг друга. У каждого из них имеется фотография объекта. Я верно обрисовал сценарий?

— Вам не нужен мой ответ, — пробурчал Кроуфорд.

— Вы и должны отвечать. Я представляю отдел дипломатических операций, и вы можете передо мной в этом не отчитываться, но вы были правы по поводу одной детали: это действительно ваша проблема. Мы не собираемся нести ответственность за ваши делишки. Такова будет моя рекомендация Государственному секретарю. Госдепартамент даже не сделает попытки вступиться за вас. Считайте этот разговор неофициальным.

— Да, я понял.

— Мне жаль, — проронил директор, слыша безысходность в голосе генерала. — Судьба доставляет иногда весьма неприятные удары.

— Да, у нас есть опыт по “Медузе”. Что вы собираетесь сделать с этой женщиной?

— Мы даже не знаем, что нам делать с вами.

— А вы уверены, вы совершенно уверены? — перебил его генерал.

— Насчет чего?

— Насчет амнезии. У вас есть достоверные сведения?

— Я прослушал эту запись по крайней мере двадцать раз, стараясь вникнуть в ее рассказ и в ее тон. Никогда в своей жизни я не был так уверен, как сейчас. По случайному совпадению ее только что доставили сюда несколько часов назад. Сейчас она в отеле “Пьер” под охраной. Утром мы перевезем ее в Вашингтон, но после того, как завершим намеченную работу.

— Подождите минутку... — генерал повысил голос. — Не надо завтра! Она сейчас здесь? Вы разрешите мне увидеть ее?

— Не копайте себе яму, генерал, не старайтесь делать ее еще глубже. Чем меньше имен она знает, тем лучше для всех нас. Она была вместе с Борном, когда он звонил в посольство. Она знает о первом секретаре и, возможно, о Конклине. Ему самому придется отчитываться за свои дела. Будьте хотя бы в стороне от этого!

— Но вы же только что предложили выйти из этого дела с честью.

— Но не таким путем. Вы порядочный человек, как и я. Мы оба профессионалы, и нам не следует идти на грязные подтасовки!

— Вы меня не поняли! У нас имеются фотографии, но они могут быть бесполезны, поскольку они трехлетней давности. Борн изменился за эти годы. Кроме того, Конклин разговаривал с ним ночью и под дождем. Теперь эта женщина может стать нашим единственным спасением. Она долгое время находилась рядом с ним и может опознать его раньше, чем любой другой человек.

— Я все еще не понимаю...

— Попробую объяснить. Среди многих талантов Борна есть способность изменить свой облик, смешиваться с толпой или с группой деревьев, так что вы ни за что его не заметите. Если вы говорите, что он почти ничего не помнит, то это еще ничего не значит. Мы использовали для него специальное слово в “Медузе”. Его люди называли его... хамелеоном.

— Это и есть ваш Кейн, генерал.

— Это был наш Дельта. Не было никого в мире подобного ему... И в этом женщина может нам помочь. Сейчас... Поверьте мне! Разрешите мне встречу с ней, разрешите поговорить!

— Доверяя вам, мы как бы подтверждаем ваше отношение к этому делу, а я не думаю, что мы можем это допустить.

— Ради бога, выслушайте меня! Вы только что сказали, что мы порядочные люди! На самом деле? Мы должны спасти ему жизнь! Если она будет со мной, то мы найдем его и сможем увести из-под удара!

— Вы говорите так, как будто точно знаете, где он собирается быть.

— Да.

— Почему?

— Потому что он не должен больше никуда идти.

— Может быть, вам и время известно? — удивился директор службы дипломатических операций. — И вы знаете, когда он собирается туда пойти?

— Да. Сегодня. Это день его собственного уничтожения.

Глава 13

Такси, пробиравшееся на восток в направлении 71-ой улицы, угодило в пробку на въезде на Восточную Ривер Драйв. Машины продвигались вперед дюйм за дюймом, ревя двигателями и не переставая сигналить. Было 8.45 утра и нью-йоркские улицы были в своем обычном состоянии. Откинувшись на заднее сидение, Борн смотрел на трехрядную улицу из-под полей низко надвинутой шляпы через солнцезащитные очки. Он действительно бывал здесь, и все это было неизгладимо. Он ходил по этим тротуарам, разглядывал эти двери, витрины магазинов и стены, увитые плющом. Борн видел все это раньше, эти сады, расположенные в нескольких кварталах и парк. Он припомнил, что когда-то смотрел на все это из окна большой комнаты с элегантными французскими дверями, находившейся внутри высокого, узкого кирпичного дома с огромными окнами, тремя рядами над тротуаром. Пуленепробиваемость этих окон сочеталась с их античным оформлением.

Лестница, ведущая в особняк, также была необычной. Каждый шаг по ступеням приводил к срабатыванию электронных устройств. Джейсон знал этот дом. Знал, что они находятся от него уже близко. Когда они въехали в знакомый квартал, нервы его напряглись. Теперь он понял, почему улица в районе парка Монсю, где жил Вилье, показалось ему знакомой.

Борн вспомнил о генерале. Он написал все, что мог вспомнить с тех пор, как к нему стала возвращаться память. С первого мига, когда чуть живой раненый человек открыл глаза в комнате на островке Порт-Нойр, и включая страшное впечатление от событий в Марселе, Цюрихе и Париже, особенно в Париже. Борн написал правду, которая в руках генерала Андре Вилье найдет нужное применение. Это даст возможность принять справедливое решение в отношении Мари Сен-Жак. Это обстоятельство давало ему свободу, в которой он так нуждался. Запечатав исписанные страницы, он отправил их генералу из аэропорта Кеннеди. В то время, когда они достигнут Парижа, он, может быть, еще будет жив, а может и нет. Или он убьет Карлоса, или тот прикончит его. Где-то на этой цельной улице, так же как и на той, похожей на нее, за тысячу миль отсюда, должен быть человек, плечи которого двигались в такт его шагов, как у хищного животного, и который должен был охотиться за ним. Это было единственное, в чем он не сомневался. Он должен сделать то же самое... где-то на этой улице.

Здесь! Это было здесь, где утреннее солнце осветило черную дверь и отразилось в поблескивающих оконных стеклах. Что-то символичное было в этом возвращении. Борн находился как бы перед началом, как совокупностью уничтожения и возрождения, черной ночной тьмы и занимающегося рассвета. Ему хотелось подняться по этим ступеням и колотить в эту дверь, пока его не услышат.

Он писал Карлосу, что придет сюда за документами, которые, как ему казалось, должны находиться здесь... его “последняя защита”. Это была еще одна часть его темного прошлого. Но если он еще не осознавал этого в Париже, то сейчас он все понял. Ответ на вопрос “кто он такой?” должен находиться в этом доме. И придет ли сюда Карлос или нет, он должен найти это. Должен!

Неожиданно он попал в бесконечное море криков, своих собственных криков. “Забудь Карлоса! Забудь про ловушки! Войди в этот дом! Это должно быть там! Останови все это!”

Во всем этом таилась ирония. Сокрушительная ирония... Для него в этом доме не было никакой защиты, кроме, пожалуй, окончательного объяснения для самого себя. И все это было довольно призрачным для Карлоса. Те, кто охотился за ним, знали это и желали его смерти. Но он был так близок... он должен найти это. Это находилось здесь.

— Проезжай еще раз через этот квартал. Для намеченной встречи я приехал слишком рано. Я скажу, где остановиться, — обратился он к водителю.

— Как скажите, мистер, ведь расплачиваться будет ваш бумажник.

Кирпичный особняк остался далеко позади. Борн продолжал смотреть в окно автомобиля. Сейчас его волнение немного улеглось, и хамелеон вновь был готов к работе. Через 15 минут вся обстановка вокруг изменилась. Перед особняком остановился трейлер. Черная дверь открылась и на лестнице появился мужчина в зеленом пиджаке с эмблемой на верхнем кармане. Они собираются ликвидировать Тредстоун? Они собираются все оттуда вывезти? Его стратегия была основана на темноте, на полной темноте... Он должен предупредить Конклина! Борн вышел из машины и заговорил с водителем. В этот момент послышался щелчок: водитель дернулся и затих. Из его головы показалась струя алой крови. На этой улице уже открылся охотничий сезон. Пуля наткнулась на голову водителя... Стреляли из открытого окна.

Джейсон бросился на землю, несколько раз перевернулся и укрылся за выступом газона. Карлос занял позицию! Он или кто-то из его людей стрелял с высокого места. Нужно было выбраться из западни... или перевернуть ее с головы на ноги. Сейчас ему нужен был телефон. Карлос был у дверей Тредстоуна! Он должен увести его отсюда! Это и было бы доказательством! Борн мгновенно поднялся и побежал, лавируя между прохожими, перебегая от одной группы к другой. Телефонная будка находилась от него в двадцати футах, но ею нельзя было воспользоваться: она тоже являлась мишенью. Напротив, через улицу, располагался небольшой магазинчик, где наверняка был телефон.

— Центральное Разведывательное Управление — это прежде всего информационная служба, занимающаяся сбором фактов, — заговорил монотонный голос.

— К черту ваши рассказы! Слушайте меня внимательно! — закричал Борн в трубку. — Срочно сообщите, где находится Конклин! Срочное дело!

— Его кабинет уже отвечал вам, сэр. Если, как вы утверждаете, вы знаете мистера Конклина, то вам должно быть известно, что он часто посещает физиотерапевтические сеансы...

— Прекратите трепаться! Я разговаривал с вами, вернее с ним, два дня назад а Париже. Он прилетал из Вашингтона для встречи со мной.

— У нас нет об этом сведений. Мистер Конклин уже год, как никуда не выезжал.

— Значит это было скрыто от вас! Он был там. У меня нет кодовых слов, но я могу назвать другие слова и кто-нибудь, кто с ним работает, может их узнать. “Медуза”, Дельта, Кейн... Тредстоун! Кто-то должен знать эти слова!

— Вам уже сказали, что их никто не знает.

— Но вы должны мне поверить, даже если ничего не знаете! Подождите, не кладите трубку! — ему показалось, что возможен иной путь, которым он не собирался воспользоваться, но теперь был вынужден пойти на это. — Пять или шесть минут назад я вышел из такси на 71-ой улице и был обстрелян. Вероятно, кто-то хотел убрать меня.

— Убрать... вас?

— Да! Со мной заговорил водитель и я пригнулся к нему, чтобы послушать. Это движение спасло мне жизнь, но водитель убит. Пуля угодила в голову. Это правда, и я знаю, что у вас имеются способы проверить это. Проверьте! Это мой вам настоятельный совет.

Некоторое время на линии в Вашингтоне царила тишина.

— Поскольку вы спрашивали мистера Конклина, то я должен буду передать ему об этом звонке. Где я могу вас разыскать?

— Я буду оставаться на месте. Этот звонок сделан по международной кредитной карточке. Французский счет... фамилия Шамбо.

— Шамбо? Вы сказали...

— Я буду оставаться на линии.

Через некоторое время разгневанный представитель ЦРУ вновь вышел на связь.

— Думаю, что наша беседа должна закончиться, мистер Борн или Шамбо, или как вы еще там себя называете. Я звонил в Нью-Йорк. В полиции ничего неизвестно об этом инциденте. До свидания, сэр.

Последовал щелчок и линия отключилась. Борн задумчиво смотрел на телефон. Почти шесть месяцев люди в Вашингтоне старались схватить его, а теперь, когда он сам обратился к ним, они не хотят его слушать. Но этот человек все же выслушал, но отрицал факт убийства на 71-ой улице, хотя оно произошло несколько минут назад, этого не могло быть... это было безумием! Но это случилось.

Борн направился к выходу из магазина, наблюдая за толпой на улице через окно. На улице он снял пальто и перекинул его через руку. Ему нужно сматываться от этого места, где он звонил. Борн заторопился через перекресток к 71-ой улице. Тут он обратил внимание на то, что такси исчезло. Борн повернулся и направился на юг. Ему срочно понадобился магазин. Он должен изменить свой облик. Хамелеон не мог ждать.

Мари Сен-Жак была чересчур взволнована при встрече с бригадным генералом Ирвином Артуром Кроуфордом в номере отеля “Пьер”.

— Вы ничего не хотите слушать! — резко заявила она. — Никто из вас не хочет слушать. Вы хотя бы представляете себе, что вы с ним сделали?

— Все верно! — воскликнул генерал. — Но я могу повторить лишь то, что говорил раньше. Мы не знали, что должны слушать. Разница между рассказом и реальностью была выше нашего понимания, а может быть, и его тоже. И если это было непонятно для него, то почему это должны были понять мы?

— Но все, что вы сделали, так это послали людей для его убийства! А ведь он пытался вам кое-что объяснить. Что за тип людей вы представляете? — С изъяном, но вполне порядочные люди, мисс Сен-Жак, как я думаю. И поэтому я сейчас здесь. Время идет, а мне очень хочется его спасти, если я только смогу, если мы сможем.

— Боже мой, вы меня убиваете! — Мари остановилась, чтобы придти в себя, а потом продолжала, но уже не так резко: — Я сделаю все, о чем бы вы меня не попросили, вы знаете это. Вы можете добраться до Конклина?

— Думаю, что могу. Я буду стоять на лестнице этого дома, пока у него не будет другого выхода, кроме как достичь меня. Но Конклин не главная наша проблема. Борн, Джейсон Борн, вот кто нам необходим. Поэтому я хотел бы сделать некоторые приготовления и для вас. Вы будете находиться в служебной машине без опознавательных номеров на другой стороне улицы, по диагонали от его дома. Мы дадим вам бинокль, ведь вы знаете его лучше, чем мы. Вероятно, вам удастся увидеть его первой. Буду молить Бога, чтобы так и было.

Мари подошла к шкафу и взяла пальто.

— Однажды он сказал, что он был хамелеоном...

— Он помнит это? — прервал ее Кроуфорд.

— Что помнит?

— Ничего... У него был талант входить и выходить из сложных ситуаций, не будучи обнаруженным. Вот все, что я имел в виду.

— Подождите, — произнесла Мари, приближаясь к генералу, — но ведь если нам нужен Джейсон, то есть более простой и лучший путь. Заставьте его выйти к нам! Ко мне! Он обязательно увидит меня! Джейсон подаст мне сигнал!

— Вы хотите предоставить кому-то две мишени?

— Вы не знаете своих людей, генерал. Я сказала “подаст мне сигнал”. Он пришлет кого-нибудь с запиской, мужчину или женщину. Я отлично знаю его. Он так и поступит! Это лучший путь!

— Я не могу этого допустить.

— Почему?

— Не могу и все. Это может разрешить вашу задачу, но я не могу вам этого разрешить.

— Поясните почему?

— Если Дельта прав, если Карлос вышел за ним на охоту и находится там, то риск будет чрезвычайно велик. Карлос знает, как вы выглядите и он вас прикончит.

— Я пойду на риск, генерал.

— Но я не согласен!

— Оставьте другим свои сомнения! Мы можем идти?

— Главное административное управление, — зазвучало в телефонной трубке.

— Мне нужен мистер Петроселли, — сказал Конклин взволнованным голосом.

— Петроселли у телефона, — раздалось в трубке через некоторое время. — Вы что делаете? — взорвался представитель ЦРУ.

Пауза оказалась значительно короче, чем он ожидал.

— Я не могу отвечать кому попало на такие дурацкие вопросы.

— Ладно, тогда слушайте меня внимательно. Мое имя Конклин, Центральное Разведывательное Управление, отдел индекс четыре-ноль. Вам понятно, что это означает?

— Я ничего не понимаю, что говорят люди, вот уже почти десять лет.

— Мне все-таки хотелось бы, чтобы вы меня поняли. Я только что узнал у представителей фирмы по перевозке грузов, что вы заказали на сегодняшний день машину для перевозки мебели из особняка на 71-ой улице. Номер один-сорок, припоминаете?

— Да, я помню об этом. Что вы хотите?

— Кто отдал вам этот приказ? Ведь это наша территория. Мы действительно вывезли наше оборудование на прошлой неделе, но мы прекратили все дальнейшие работы в этом направлении.

— Да, я видел это распоряжение, но вы всегда меня удивляли. Я получил приказ прямо из Лэнгли совсем недавно.

— Кто его вам выдал?

— Подождите минутку, и я скажу вам. У меня имеется копия этого приказа, она где-то на столе, — шум перебираемых бумаг был слышен даже на линии. Вскоре мистер Петроселли вернулся к разговору. — Тут действительно есть копия, Конклин. Согласуйте все это сами со своими людьми.

— У меня нет времени. Позвоните, пожалуйста, на фирму и сообщите, что перевозки отменяются.

— Я не могу так поступить без письменного указания. Если вы получите такой приказ и принесете мне его до трех дня, то тогда, может быть, я смогу завтра перевезти все это назад.

— Перевезти все назад?

— Совершенно верно. Вы просите не вывозить все, мы вывозим. Вы просите вернуть все назад, мы возвращаем назад.

— Все оборудование в этом доме было взято напрокат! Это не является операцией ЦРУ.

— Тогда почему вы мне звоните? Что вы собираетесь делать со всем этим?

— У меня нет времени на объяснения. Только уберите оттуда этих людей и машину! Это приказ отдела четыре-ноль.

— Послушайте, Конклин, вы можете отдавать сколько угодно таких приказов, но вы прекрасно знаете, что вы получите то, что хотите, если я получу то, что мне нужно. Сделайте все по правилам.

— Я не могу задействовать Управление!

— А меня вы не можете задействовать тем более.

— Этих людей необходимо оттуда убрать! Я еще раз говорю вам... — Конклин вдруг умолк как парализованный, глядя на противоположную сторону улицы. По ступеням особняка поднимался высокий человек в черном пальто. Он повернулся и немного подумав, застыл возле открытой двери.

Это был Кроуфорд!

“Что он делает? Он сошел с ума! Изображая из себя мишень, он сломает всю игру!”

— Конклин, Конклин? — трещал голос в трубке, пока он ее не положил на место.

Конклин повернулся в сторону плотного человека, стоящего в шести футах от окна. В его руках находилась телескопическая винтовка. Алекс не знал, как его зовут, но он и не хотел этого знать. Он достаточно заплатил, чтобы не утруждать себя подобными мелочами.

— Вы видите человека возле двери? — спросил он человека с винтовкой. — Вижу, но он не из тех, за кем мы наблюдали. Он слишком стар.

— Постарайтесь приблизиться и передать ему, что на другой стороне улицы его желает видеть хромой.

Борн вышел из средней руки магазина, торгующего одеждой на Третьей авеню. Он остановился около витрины, рассматривая свое отражение. Все было в соответствии с задуманным. Темная шляпа покрывала его голову до середины лба, куртка армейского покроя на один-два размера больше, чем нужно, красная фланелевая рубашка, грубые и широкие брюки цвета хаки и тяжелые рабочие башмаки на резиновой подошве составляли его новый костюм. Ему оставалось подобрать походку для подобного одеяния, походку человека, привыкшего к тяжелой физической работе. Ему приходилось использовать подобные ходы и несколько раньше, но сперва необходимо позвонить. Он не торопясь направился к ближайшей телефонной будке. Его ноги автоматически замедляли движение, ступни более тяжело становились на тротуар, руки были в карманах. Застывшее, тупое выражение лица можно было изобразить и чуть позже.

— Меня зовут Джейсон, — проговорил он, когда на противоположном конце линии сняли трубку. Он говорил немного резковато, но в то же время добродушно. — Боюсь, что немного вас затрудню, но у меня небольшая неувязка, и я рассчитываю на вашу помощь.

— Попытаюсь вам помочь, сэр. В чем дело?

— Я ехал к дому своего приятеля на 71-ой улице. Приятель недавно умер. Поэтому я думал, что не мог бы я на вашей машине перевезти кое-что из его дома, что я предоставлял ему когда-то во временное пользование. С кем мне поговорить?

— Скорее всего с диспетчером, сэр.

— А как к нему обращаться?

— Мюрей... Мюрей Шуман. Соединяю вас.

— Шуман слушает.

Борн повторил свой рассказ.

— Вам нужно подойти к этой машине и переговорить с мужчиной по имени Дуган. С ним вы решите конкретные вопросы. Сегодня очень тяжелый день, мистер. Нам уже пару раз звонили, чтобы перенести эту перевозку на другое время, а фирма, заказавшая работу гарантирует оплату. Можете себе представить?

Карлос... Он должен верить в это!

— Действительно, вам не позавидуешь, мистер Шуман. До свидания и благодарю вас.

Борн отправился на запад к 71-ой улице по Лексингтон авеню. Через три квартала он нашел то, что искал. Это был магазин, торгующий излишками армейского и морского имущества. Он вошел внутрь.

Через десять минут он вышел оттуда, нагруженный четырьмя стегаными одеялами и шестью широкими брезентовыми ремнями с металлическими пряжками. Со всем этим добром он направился в сторону особняка. Хамелеон входил в джунгли, джунгли такие же непроходимые, как давно забытый “Там-Квуан”. Было 10 часов 49 минут, когда он достиг нужного квартала. Борн собрался вернуться к началу, к собственному исходному пункту. Он был напряжен и собран и был готов идти к месту своего рождения, но все же волновался от того, что он мог там обнаружить и вспомнить.

Борн уже подошел к цементным ступеням, когда двое мужчин, черный и белый, выносили упакованные предметы. Он остановился и спросил, стараясь загрубить диалект:

— Эй! Кто из вас Дуган?

— Никто. Он сидит в мягком белом кресле, правда, Джо? — пошутил белый мужчина.

— Шуман послал меня сюда, чтобы я принес вот это, и был тут на всякий случай.

— Ты, наверное, из новеньких. Я не видел тебя раньше. А ты, Пит, видел его? — быстро проговорил Джо.

Борн поднялся по лестнице и вошел внутрь. Он увидел узкий коридор и винтовую лестницу справа. Сотни раз он проходил по этому коридору и по этой лестнице, а может быть, и тысячи. Через двойные французские окна пробивались солнечные блики. Он приближался к комнате, где родился Кейн. К “этой” комнате... Мари подалась вперед с заднего сидения бронированного служебного автомобиля. Бинокль был на месте. Что-то произошло, но она не могла понять что и ее одолевали всякие предположения. По ступеням кирпичного особняка поднялся невысокий плотный человек и что-то сказал генералу. Через секунду генерал уже спускался вслед за человеком.

Конклин был найден!

Это был маленький шаг вперед, если генерал сказал правду. Мари смотрела в бинокль. На ступенях возник еще один грузчик. Через его плечо были переброшены одеяла и ремни. Человек остановился и стал разговаривать с двумя другими грузчиками, спускавшимися вниз.

— О-о-о-о! — простонала Мари.

Кто это был? Было что-то... что-то необычное. Она не могла видеть его лица, оно не попадало в обзор, но было что-то, связанное с шеей, с углом наклона головы... Что это было? Человек стал подниматься по ступеням... Мари отложила бинокль в сторону. Где же, однако, Кроуфорд? Он обещал информировать ее обо всем. Она не верила никому из них, она не верила их службе...

— Я не верю ни единому вашему слову, — заявил Конклин, хромая вдоль комнаты по направлению к окну.

— Вы просто не хотите в это верить, Алекс, — заметил генерал.

— Вы не слышали этой ленты, и вы не слышали Вилье!

— Но я выслушал эту женщину. Она рассказала все, что я хотел узнать. Она сказала, что мы не хотим слушать... лично ты не хочешь слушать.

— Тогда она лжет!

— Ты не прав, и ты знаешь это. Факты таковы, что он здесь. Это доказывает, что я был болваном, когда поддерживал тебя.

Конклин тяжело дышал, руки его дрожали.

— Может быть... может быть... — он не закончил, беспомощно глядя на генерала. Качнув головой, он продолжил: — Хотелось бы мне знать, с чего нам надо начинать.

— Я знаю, — заявил Кроуфорд, направляясь к двери и открывая ее. — Моцион должен быть отменен. Необходимо убрать всех вокруг особняка. Начинать нужно с этой фирмы, занимающейся перевозками. Причем убрать их надо быстро. Можно перекрыть улицу, позвонить в полицию и попросить их содействия.

— Через Управление? Это невозможно! Появятся корреспонденты, телевидение, — запротестовал Конклин.

— Тогда я сделаю это через Пентагон. В конце концов, ты должен подумать и о том, что может сделать она? Ведь эта женщина готова на все. Со своей стороны я считаю, что ту ответственность, которую я несу за этого человека, я должен выполнить до конца.

— А что относительно второго? Карлос действительно может тут появиться? Ты открываешь для него ворота крепости?

— Мы не создавали Карлоса. Мы создали Кейна, мы забрали у него все, включая память. Шагай вниз, мы встретимся там с женщиной.

Борн вошел в большую библиотеку. Свет в нее проникал через широкие окна в ее дальнем конце. Длинный стол, кожаные кресла, книжные полки — вот и вся обстановка. Это была комната, где родился миф, отправившийся в свое долгое путешествие через Юго-Восточную Азию и появившийся в Европе.

— Эй! Кто ты такой, черт побери? — вопрос раздался из кресла, находящегося рядом с дверью. В нем сидел крупный мужчина с красным лицом. — Ты Дуган? — осведомился Борн.

— Да.

— Меня прислал Шуман. Он сказал, что вам нужен еще один человек.

— Для чего? У меня их уже пять. Здесь и так трудно повернуться в проходах.

— Я ничего не знаю. Шуман послал меня, вот я и здесь. Он велел принести мне вот это, — Борн сложил одеяла и ремни возле двери.

— Мюрей прислал этот хлам? Это что-то новенькое.

— Я не...

— Знаю, знаю! Тебя прислал Шуман и надо спросить у него. Ладно, иди на верхний этаж и начинай с отдельных деревянных предметов. С таких, которые ты сможешь унести один. А этот хлам оставь здесь, он тебе не понадобится.

Борн поднялся по узкой лестнице на второй этаж. Его вела сюда неведомая манящая сила. Некоторое время он стоял в раздумье. Какая комната ему нужна? Там было три двери: одна на правой стороне холла, а две — на левой. Он стал медленно приближаться ко второй двери слева, едва различая ее в темноте. Положив руку на ручку двери, он повернул и открыл ее. Темнота внутри была неполной. В дальнем конце комнатки располагалось небольшое окно, которое закрывали темные шторы, но не совсем плотно. Он увидел узкую полоску солнечного света, такую узкую, что этот свет едва ли мог что-нибудь освещать. Борн направился к этой полоске.

Легкий скрип! Скрип в темноте! Ему показалось, что это всего лишь игра воображения, простой звуковой образ, возникший в его больной голове. Но он ошибался. Это не был призрак! В воздухе промелькнула яркая вспышка и к его лицу метнулось лезвие ножа.

— Мне бы очень хотелось увидеть ваш конец после того, что вы проделали, — нахмурилась Мари, пристально уставившись на Конклина. — Все решения в тех обстоятельствах могли бы быть приняты им или вами.

— Как они могли быть приняты? Где и как он мог начать? Когда этот человек пытался убить его в Марселе? Мне нечего вам сказать, — поморщился человек из ЦРУ, хромая через всю комнату навстречу генералу.

— Все это вызывает у меня отвращение, — заявила Мари. — Ваши люди стреляли по нему в Цюрихе, в Париже. И он все время не понимал, почему. Что он должен был делать?

— Выйти из укрытия, черт возьми!

— Да... А когда он вышел, вы пытались его прикончить!

— Но вы были там! Вы были с ним. У вас же была ваша знаменитая память?

— Предположим, что я могла знать куда идти. Вы бы стали меня слушать? — Не знаю, — отвернулся Конклин под ее взглядом и обратился к генералу: — Что случилось?

— Десять минут назад мне звонили из Вашингтона.

— А что случилось?

— Я не уверен, что вы захотите это слушать. Государственные службы требуют разъяснений.

— Боже мой!

— Смотрите! — генерал махнул рукой вниз. — Грузовой фургон уезжает.

— Кто-то проделал эту работу за нас, — нахмурился Конклин.

— Но кто?

— Сейчас попытаюсь узнать, — Конклин захромал к телефону. Там лежали клочки бумаги с записанными на них номерами. Он взял один из клочков и набрал номер. — Дайте мне, пожалуйста, Шумана. Шуман? Это Конклин, ЦРУ. Кто дал вам указания закончить работу?

— Какое указание? Они должны закончить эту работу! — Конклин положил трубку и набрал следующий номер. Руки его предательски дрожали. — Петроселли? Это Конклин.

— В чем дело?

— Нет времени объяснять. Это указание о погрузке. Кто его подписал?

— Что вы имеете в виду? Тот, кто подписывал всегда... Мак Гиверн.

Физиономия Конклина побелела.

— Этого я опасался больше всего, — прошептал он, положив трубку. — Распоряжение о погрузке было подписано человеком, который уволился две недели назад.

— Карлос, — буркнул генерал.

— О, мой бог! — закричала Мари. — Человек, который тащил одеяла и ремни! То, как он держал голову и шею, с небольшим наклоном вправо. Это был он! Когда его беспокоит голова, он наклоняет ее вправо. Это был Джейсон! Он прошел внутрь!

Алекс Конклин вновь повернулся к окну. Его взгляд сосредоточился на черной двери особняка: она была закрыта.

Рука! Кожа... темные глаза в тусклом освещении комнаты.

“Карлос!”

Борн откинул голову назад, и кончик лезвия лишь срезал тонкий слой кожи на его подбородке. Он резко выбросил вперед правую ногу, стараясь добраться до противника. Карлос развернулся и снова лезвие вырвалось из темноты, но сейчас оно было направлено в грудь. Джейсон бросился на пол, блокируя руку с ножом. Он сжал ее пальцами обеих рук, поворачивая свои руки и выворачивая предплечье врага. Нож коснулся его одежды, и в этот момент он двинул плечо вперед, после чего услышал звук упавшего ножа. Он кинулся на этот звук, одновременно пытаясь вытащить из-за пояса револьвер. Но падал он недостаточно быстро, резкий удар в голову отбросил его в сторону. Борн перевернулся еще и еще раз, быстрее и быстрее, пока не уткнулся в стену. Там он постарался свернуться клубком, пригибая голову к коленям. В то же самое время его глаза продолжали следить за едва заметной, полупрозрачной тенью. В тусклом свете оконной щели возникло очертание руки. Он сделал бросок в эту сторону и его руки вновь сомкнулись на руке врага подобно клещам. Он сжал эту руку, выворачивая ее назад и ломая запястье. Комната наполнилась глухим вскриком. Крик сопровождался глухим и смертельным выстрелом. Как прикосновение льда ощутил он в левой стороне груди рядом с плечом. В отчаянии он страстно сгибался и разгибался, пытаясь сделать так, чтобы убийца ударился о выступающий острый угол какого-то предмета. Карлос отлетел в сторону, мгновенно произведя еще два выстрела. Джейсон уклонился влево, доставая пистолет. Пара выстрелов, произведенная им на звук, ни к чему не привела. Он лишь услышал, как хлопнула дверь. Убийца выбежал в коридор.

Пытаясь наполнить легкие воздухом, Борн подполз к двери. Но как только он к ней приблизился, инстинкт подсказал ему остановиться и ударить по ней кулаком. Последовавшее за этим походило на кошмар. Выстрелы из автоматического оружия последовали с такой частотой, что слились в один короткий взрыв, после которого дверь разлетелась на куски, разлетевшиеся по помещению. Внезапно выстрелы прекратились. Джейсон поднял пистолет и выстрелил по диагонали в пространство двери. Огонь из коридора не заставил себя ждать. Борн откатился назад, плотно прижавшись к стене. Извержение смертоносного огня прекратилось, он вновь произвел выстрел. Затем он услышал звуки быстрых шагов, переходящих в бег и шум ломающихся перил лестницы. Карлос убегал вниз: он спешил.

Борн вытер кровь со лба и медленно двинулся в сторону бывшей двери. Выйдя в узкий коридор, он выставил перед собой пистолет. С огромным трудом он начал свой путь вверх по темной лестнице. Неожиданно снизу донеслись голоса:

— Что ты тут делаешь, черт возьми? Пит! Пит!

Послышался звук двух выстрелов. — Джо! Джо!

Последовал еще один выстрел и где-то внизу стало на двух покойников больше.

— Бог мой!

Еще два выстрела и последовавший за ним крик смерти. Третий человек поспешил вслед за двумя предыдущими. Это были люди Карлоса, а фургон для перевозки грузов служил прикрытием его операции.

В холле, где находился Борн, имелось небольшое окошко, выполненное из толстого стекла в виде призмы. Оно было прикрыто плотным темным занавесом, который ему ужасно захотелось оторвать, что он и проделал. Теперь ему было видно пространство улицы возле особняка. Фургон уехал! Значит был кто-то, кто смог его отсюда убрать? Один из подручных Карлоса? Выходит, их оставалось два, а не три! И он был в лучшей позиции, находясь на верхнем этаже.

Преодолевая боль, Борн проделал свой путь в сторону первой двери слева. Она находилась на уровне верхней части лестницы. Открыв ее, он вошел внутрь. Это была обычная спальня, где были лампы, тяжелая мебель и картины на стенах. Он взял ближайшую к нему настольную лампу, выдернул шнур из розетки и вынес ее к перилам лестницы. Подняв ее над головой, Борн кинул ее вниз и отступил в сторону и назад, не дожидаясь грохота лампы внизу. За этим последовал новый шквал огня. Пули ложились концентрическими окружностями, отбивая большие куски штукатурки. Джейсон закричал и его крик перешел в продолжительный и безнадежный стон, после этого он затих. Приблизившись к перилам, он прислушался. Вокруг было тихо.

Наконец, он услышал то, чего ждал. Раздались легкие осторожные шаги: убийца был на первом этаже. Шаги приближались, на темной стене появилась едва различимая тень. Пора! Борн выкатился из укрытия и выстрелил четыре раза с короткими интервалами в фигурку на лестнице. Убийца рухнул на ступени лестницы, выгибаясь назад и глухо хрипя. В его руках был автомат с глушителем на стволе. Теперь необходимо проделать следующий шаг, то есть добраться до первого этажа. Это необходимо было проделать сразу после смерти человека с автоматом. Когда он переступал через него, он обнаружил, что это один из подручных Карлоса. Это был высокий человек с белой кожей, черты его лица были близки к жителям северной Европы, во всяком случае ничего латиноамериканского в его облике не было.

Джейсон спускался к холлу первого этажа, присматриваясь к теням и придерживаясь за стену. Потом он остановился и еще раз прислушался. Где-то внизу послышалось резкое шарканье и короткий скрип. Теперь Борн понял, что надо делать дальше. Убийца расположился на первом этаже, и эти звуки не были намеренными, это не было приглашением в очередную западню. Карлос так или иначе находился в затруднительном положении. У него была сломана кисть руки и, возможно, перебито колено, поэтому он уже не так свободно ориентировался в пространстве, сталкиваясь с мебелью или ударяясь о стену, что заставляло его терять баланс, как терял его сам Борн. Вот это ему и хотелось выяснить.

Джейсон вернулся к свежему трупу на ступенях лестницы. Он нуждался в минутной передышке. Кровь капля за каплей вытекали из него, и он постепенно терял силы. С трудом восстановив дыхание, он вырвал автомат из рук мертвеца. Он был готов... Он почти умирал, но был готов. Ему уже не удастся выйти отсюда: это он тоже понимал. Время не было его союзником. Конец становился началом: Кейн был для Карлоса, и Дельта был для Кейна. Оставался лишь один последний вопрос: кто такой Дельта? Но и к этому Борн постепенно терял интерес, так как надвигавшаяся темнота должна была поглотить и его, и все неразгаданные вопросы... эта темнота давала мир и освобождение от всех вопросов и проблем.

И вместе с его смертью Мари станет свободной. Достойные люди должны будут понять это, получив объяснение от такого достойного человека из Парижа, чей сын был убит на улице дю Бак, и чья жизнь была разбита. А что если произойдет по-иному?

“В течение последующих нескольких минут, — подумал Джейсон, осторожно проверяя механизм автомата, — я должен буду выполнить свое обещание, данное этому человеку, и выполнить соглашение, которое заключил с людьми, которых не знал. Если я это выполню, то у меня будут доказательства. Однажды в этот же день Джейсон Борн умер, и сейчас он должен умереть снова, но забрав с собой Карлоса”.

Да, он был готов. Борн добрался до узкого коридора, который вел в комнату, где был рожден Кейн и где Кейн должен умереть, но, как он предполагал, не один. Он достал из кармана две обычные сигнальные шашки, купленные им в магазине на Лексингтон авеню вместе с одеялами и ремнями. Сняв с них предохранительные головки, он освободил запальные шнуры, поджег их и направился к двери, прикрывая глаза от слепящего света. Дверь не была заперта. Убийца тоже приготовился, но когда Борн взглянул на дверь, то он уже инстинктивно ощутил ясность мыслей в голове. Он знал о существовании чего-то такого, о чем Карлос даже не догадывался. Это была часть его прошлого, часть этой комнаты, где родился Кейн. Он мягко и решительно приоткрыл дверь.

Теперь самое время. И он кинул горящие шашки в дверь. Длинная очередь, выпущенная из “стена”, разорвала тишину дома, рассыпаясь тысячами звуков, которые производили пули, ударявшиеся о стальные листы, из которых на самом деле была сделана дверь. Наконец, была использована последняя обойма и стрельба прекратилась. Борн опустил руку на спуск автомата и толкнул плечом дверь, бросаясь внутрь и стреляя кругами по мере того, как катился по полу к своей цели. Обойма быстро опустела.

Ширма! Тяжелая ширма была передвинута на середину комнаты. Борн расположился за широким столом, стараясь убраться из сектора возможного огня. Поднявшись, он резко швырнул бесполезный теперь автомат в фигуру в белом комбинезоне и с белым шарфом на шее.

Он узнал это лицо! Он видел его раньше! Где? Где? В Марселе? Нет! В Цюрихе? В Париже? Нет! Затем он понял, что эта физиономия известна многим, а не только ему! Но откуда? Столько же, сколько он знал его, столько же и не знает. Но он все-таки знает его! Борн не мог только вспомнить имя!

Он передвинулся за тяжелый, покрытый медью бар. Выстрелы не прекращались. Вторая пуля разорвала кожу на его левом плече. Он выхватил из-за пояса пистолет. Из него можно было сделать всего лишь три выстрела, и один из них должен найти свою основную цель — Карлоса! Оставался долг, который нужно было получить за Париж, и контракт, который необходимо выполнить. Он достал из кармана пластмассовую зажигалку и поднес ее к занавеске, свисающей рядом с баром. Когда огонь охватил ее, Борн сорвал занавеску и бросил вправо, падая при этом влево. Карлос выстрелил в горящую тряпку, и в тот же миг Борн привстал на колени и дважды нажал на спуск.

Фигура наклонилась, но не упала. Наоборот, противник согнулся и выпрямился, как пантера по диагонали вперед, руки его были вытянуты. Что он делает? И тут Джейсон все понял. Убийца ухватился за край тяжелой, отделанной серебром ширмой, стараясь ее повалить. И она упала на Борна, парализуя его движения. Отсутствие возможности двигаться напугало его больше, чем присутствие Карлоса. Это внезапное ограничение пространства разбивало на куски его сознание, отбирало последние силы. И тогда он выстрелил, чтобы уничтожить нескончаемый шум, воцарившийся в его голове. И понял, что сделал свой последний выстрел. Последний... Как и созданный по легенде Кейн, Карлос тоже знал, что этот выстрел последний. Он считал все выстрелы.

Убийца мертвящими шагами приблизился к ширме, держа пистолет наготове.

— Теперь, Дельта, все будет идти по расписанию, которое установил лично я.

Борн выгнулся, быстро повернувшись направо в узком пространстве. По крайней мере, умереть он должен в движении! Выстрелы наполнили помещение, горячие иглы посыпались вокруг его шеи, пронизывали его ноги. Двигаться! Двигаться! Внезапно стрельба прекратилась. Вдалеке он услышал звуки ударов по металлу, которые становились все громче и громче, приближаясь к нему. Последовал последний мощный удар рядом с библиотекой, за которым последовали крики, шум от множества ног и отдаленный вой сирены.

— Сюда! Он здесь! — закричал Карлос.

Это было безумием! Убийца указывал приближающимся людям на него, на место, где он находился! Ничего более безумного он не мог себе представить.

Дверь отлетела в сторону и в комнату ворвался высокий человек в черном пальто. С ним находился кто-то еще, но Джейсон не мог из видеть. Туман обволакивал его, лишая зрения и скрывая очертания всего окружающего. Он начал вращаться в пространстве. Быстрее... быстрее... быстрее.

Но потом он увидел то, чего ему никак не хотелось видеть. В темном пространстве узкого коридора исчезали широкие плечи убийцы.

“Карлос”.

Его крики открыли ловушку. Он вновь перевернул ее! В этом хаосе ему удалось исчезнуть!

— Карлос... — Борн понимал, что его никто не услышит. Из его глотки вырывался лишь неясный хрип: — Этот он... Карлос! — попытался крикнуть он еще раз, напрягаясь изо всех сил, чтобы извлечь из груди хоть что-то похожее на звук.

В фокусе его зрения возникла еще одна фигура. К нему направлялся хромающий человек, тот самый, который прилетал к нему в Париж. Сейчас у него не оставалось ничего для своей защиты! Джейсон повернулся, продвинулся ближе к потухшей сигнальной шашке и, сжимая ее как оружие, направил на приближающегося человека.

— Ты ничего не понимаешь, — пробормотал хромой убийца дрожащим голосом. — Это мы, Дельта. Я Конклин, и я был не прав. Пойдем с нами, мы тебе не враги. Пойдем с нами...

— Уйдите от меня! — Борн еще раз перевернулся, забиваясь поглубже под ширму. — Вы все мои враги! Я Дельта! Кейн для Чарли и Дельта для Кейна. Что вам еще от меня нужно? Я был и я не был! Я есть и меня нет.

В этот момент послышался глубокий и тихий голос другого мужчины:

— Введите ее. Ближе... сюда.

И тогда он услышал слова, прозвучавшие из облаков, окружающих его, окружающих Землю, окружающих все вокруг. — Джейсон, дорогой, вот моя рука. Возьми ее... Мир наступил вместе с темнотой.

Эпилог

Бригадный генерал Кроуфорд отложил папку с документами на диван рядом с собой.

— Мне они не понадобятся, — обратился он к Мари Сен-Жак, сидевшей напротив него на стуле. — Я множество раз перечитывал их, пытаясь понять, где мы были неправы.

— Генерал, скажите, кто такой Джейсон?

— Его имя Дэвид Вебб. Он был преуспевающим офицером иностранного отдела, специалистом по Дальнему Востоку, до тех пор пока не ушел с государственной службы пять лет назад.

— Почему это случилось?

— Отставка по соглашению. Его работа в “Медузе” исключала службу в Госдепартаменте. “Дельта” не мог садиться за стол переговоров рядом с дипломатами.

— Он был, как все говорят, в этой “Медузе”?

— Да. Я тоже там был.

— В это трудно поверить, — удивилась Мари.

— Он потерял все, что у него было. Эта работа была для него лучшим выходом.

— Что вы имеете в виду?

— Его семью... Его жена была родом из Таиланда. У них было двое детей: мальчик и девочка. Жили они неподалеку от Пномпеня в долине Меконга. Однажды неизвестный самолет сбросил бомбы и вся семья погибла.

— О, боже мой! И чей же это был самолет?

— Этого не удалось узнать до сегодняшнего дня. Ни Ханой, ни Сайгон не взяли на себя ответственность. С тех пор Вебб и был связан с “Медузой”. Он стал специалистом по самым опасным и сложным операциям. Он превратился в Дельту.

— Это тогда он встретил де Анжу?

— Да, но чуть позже. Северный Вьетнам обещал за него большую награду и, естественно, что и среди наших людей были такие, кто не останавливался перед любой возможностью заработать. Когда Ханой узнал, что его младший брат находится в Сайгоне, то они выкрали лейтенанта Гордона Вебба, и послали в Сайгон информацию, что он находится в секторе “Там-Квуан”. Это была ловушка, в которую хотели заманить Дельту. В группе, которую он повел в “Там-Квуан”, был двойной агент, вьетнамец, который знал район и был проводником. Де Анжу был в этой группе на связи. Кроме этого в группе имелся еще один двойник. Это был белый человек с темным прошлым. В конце концов, Дельта нашел способ разоблачить их обоих. Вьетнамец сумел убежать, а белый был убит.

— А кем был этот человек? — Мари не сводила глаз с Кроуфорда.

— Джейсон Борн. Он был выходцем из Сиднея. Торговал оружием, наркотиками и имел массу неприятностей с полицией. В интересах “Медузы” было похоронить обстоятельства его смерти. Через несколько лет, когда создавался Тредстоун, Вебб был отозван назад. В этот период он и присвоил себе имя Джейсон Борн. Нам казалось, что проследить всю цепочку подстановок невозможно. Он взял имя человека, который пытался продать его вьетнамцам, и которого он прикончил в секторе “Там-Квуан”.

— Где же он находился, когда его отзывали для участия в операции Тредстоун? Чем он занимался?

— Учился в небольшом колледже в Нью-Гэмпшире. Жил весьма изолированно. Но кроме всего этого, мисс, я хотел бы, чтобы вы поняли: есть один вопрос, который должен быть разрешен вполне однозначно. Это приказ Белого Дома.

— Защита? — произнесла она, но в ее вопросе было только утверждение. — Да. Он должен все время жить под охраной. Сколько времени это продлится никто не знает.

— Объясните поподробней.

— Он единственный человек, который видел Карлоса как Карлоса. Он знает, как тот выглядит, но это скрыто в глубинах его памяти. Из его заявления мы поняли, что Карлос хорошо известен многим людям, но никто не знает, что это именно он. В один прекрасный день его физиономия попадется на глаза Веббу... Но это может произойти не скоро. Только тогда, когда он полностью осознает себя.

Мари подошла к широкому окну коттеджа, выходящего на залив. Дом был окружен дюнами и охраной. Через каждые 50 футов располагался человек с оружием.

Мари увидела его внизу на пляже. Месяцы, проведенные в клинике, сделали свое дело. Он окреп, но ночные кошмары все еще не прекращались, правда с убывающей частотой. Доктор Панов надеялся на успех. Картины, которые видел он, становились все более и более отчетливыми. Их значение для него становилось все более и более понятным даже там, где раньше были полные провалы.

Что это там случилось? Он неожиданно бросился в воду и закричал, после чего выскочил на пляж. Вооруженная охрана не понимала, что ей сейчас делать. Он побежал по мокрому песку по направлению к коттеджу. Что случилось?

Мари застыла, приготовившись к моменту, которого они постоянно ждали, приготовилась, как к неожиданным выстрелам.

Он быстро прошел через дверь, учащенно дыша и стараясь не спешить. Когда он взглянул на нее, Мари удивилась, так как еще никогда не видела у него такого ясного взгляда, наконец, он заговорил очень тихо, но Мари услышала его.

— Меня зовут Дэвид... Она медленно двинулась к нему навстречу.

— Привет, Дэвид!

Роберт Ладлэм Превоходство Борна

Глава 1

Коулун, одна из густонаселенных пограничных областей Китая, скорее по духу, чем территориально относится к Северному Китаю, несмотря на грубую и необоснованную практику искусственных политических барьеров. Земля и вода здесь всегда едины. Это духовное завещание предков на протяжении многих веков определяло живущим здесь людям порядок их жизни, складывающийся из порядка использования земли и воды, который не смогли изменить такие бесполезные для них понятия, как свобода или тюрьма. Единственный смысл, которому здесь подчиняются все — это выживание. И ничего другого. Все остальное — это навоз, который должен быть выброшен на бесплодную землю. Солнце уже клонилось к закату и над Коулуном, и над заливом Виктория, до самого острова Гонконг. Вечерняя мгла медленно сгущалась, прикрывая дневной хаос. Крики суетливых уличных торговцев становились тише, будто приглушенные надвигающимися сумерками, а спокойные и солидные бизнесмены в верхних этажах холодных сказочных дворцов из стекла и стали, которые обрамляли горизонт колонии, уже заканчивали серии традиционных жестов и коротких улыбок, обычно сопровождающих молчаливое сотрудничество в течение дня.

Все свидетельствовало о приближении ночи, и подслеповатое оранжевое солнце, лениво пронзавшее огромную рванную стену облаков на западе, уже оставляло на время эту часть света.

Скоро темнота покроет почти все небо, и только внизу, у самой земли, зажженные человеческой изобретательностью, яркие огни будут ослепительно сиять, освещая сушу и воду, которые с наступлением ночи не перестают быть местом бурления беспокойной жизни.

И в бесконечном шумном ночном карнавале начнутся другие игры, которые человечество должно было бы отвергнуть с первых минут сотворения мира. Но кто мог тогда предвидеть это? Кто это знал? Кто заботился об этом? В те далекие времена смерть еще не превратилась в товар.

Небольшая моторная лодка, оснащенная мощным двигателем, который явно противоречил ее обшарпанному виду, миновав канал, быстро обогнула небольшой мыс и направилась прямо к заливу. Для невнимательного наблюдателя это был просто еще один рыбак, отправившийся в этот вечерний час попытать счастья. Эта ночь, как и многие другие, могла принести ему счастье, возможно при перевозке марихуаны и гашиша из Золотого Треугольника или ворованных алмазов из Макао. Кто знает? На таком мощном моторе он мог заработать гораздо больше, чем под парусом. Даже китайские пограничники и морские патрули никогда не стреляли по таким лодкам, имевшим весьма непритязательный вид, потому что не были уверены, по какую именно сторону границы живет семья, поджидающая ее возвращения. Пусть они плывут, плывут туда и сюда.

Тем временем маленькое судно с прикрытой брезентом кабиной, резко сбавило скорость и начало осторожно пробираться сквозь многочисленную беспорядочно разбросанную флотилию джонок и сампанов, возвращающихся к своей переполненной стоянке в Абердин. Владельцы лодок громкими и злобными криками выражали возмущение таким грубым поведением неожиданного пришельца, посылая проклятия и его мощному двигателю, и его курсу. Затем неожиданно каждая лодка затихала, как только грубый нарушитель спокойствия проплывал мимо. Видимо, что-то было там под брезентом такое, что заставляло людей погасить вспышки неожиданного гнева.

Теперь лодка вошла в неосвещенное пространство залива, которое походило на широкий канал, ограниченный с правой стороны огнями острова Гонконг, а с левой — огнями Коулуна. Когда через три минуты мотор перешел на самый низкий регистр, лодка достигла Коулуна и пришвартовалась к свободному месту в районе набережной Чжан Ши Цзян, одному из самых шумных и дорогих мест в колонии, где все было подчинено закону прибыли, где уважался только доллар.

На лодку никто не обратил внимания, все были заняты одним:

“расставляли ловушки" на туристов с целью получить от них как можно больше денег. Кого могла заинтересовать эта старая посудина?

Но именно в этот момент, когда прибывшие на лодке стали сходить на берег, шум и суета в этом месте пристани стали понемногу затихать. Громкие крики смолкали под взглядом тех, кто были ближе всех к причалу, и уже могли разглядеть фигуру, поднимающуюся на пирс по черной, покрытой нефтью и маслом лестнице. Судя по одежде, поднимавшийся по лестнице был монахом. На нем был белый халат, который хорошо подчеркивал стройность его фигуры. Рост его был около шести футов, что, может быть, и многовато для чужака. Почти полностью закрытое лицо было трудно разглядеть, но в те моменты, когда ночной бриз слегка сносил белый капюшон, покрывавший его голову, все наблюдавшие за ним вдруг сталкивались с взглядом его глаз. Это были глаза фанатика. В эти мгновения каждый, кто видел его, понимал, что это не просто монах. Это был хешанг, один из немногих, выбранных для великих дел теми, кто был посвящен и кто увидел внутреннюю силу молодого монаха. И не имело значения, что этот монах был высоким и стройным, а в его глазах, горящих огнем, было мало смирения. Как правило, такой человек обращал на себя внимание, за которым следовало почитание, переходящее в поклонение со страхом и трепетом.

Возможно, этот хешанг относился к одной их тех мистических сект, которые странствовали по холмам и лесам Гуанджи, или же он принадлежал к религиозной общине, скрывавшейся в далеких горах Королевского Гайяна, потомков тех, кто некогда жил на неприступных Гималаях, навсегда посвятив себя изучению мрачных непонятных учений.

Тем временем таинственный человек в белых одеждах монаха-фанатика медленно прошел через расступившуюся толпу, миновал причал парома Стар Ферри и растворился в адской сутолоке набережной Чжан Ши Цзян, как бы разрешая продолжить истерию ночной жизни, которая возобновилась с новой силой.

Монах-священник, а именно такое ощущение вызвал этот человек у окружающих, последовал в восточном направлении по Солсбери Роуд, пока не поравнялся с отелем «Полуостров», чья белая элегантность проигрывала в соревновании с современным окружением. Там монах свернул по направлению к Натан Роуд, где начиналась знаменитая, всегда многолюдная Голден Майлс. И туристы, и местные жители в равной мере обращали внимание на величественную фигуру служителя культа, когда он проходил по заполненным народом набережным и переулкам, где, в основном, были расположены многочисленные магазинчики, кафе и рестораны. Так он шел около десяти минут сквозь окружающий его кричащий карнавал, посматривая по сторонам и при каждом взгляде делая легкие поклоны головой, иногда — раз, иногда два раза, как бы отдавая молчаливые приказы одному и тому же невысокому мускулистому чжуану, который неотступно сопровождал монаха. Он то следовал сзади него, то вдруг бойко проходил вперед, обгоняя его быстрым, похожим на танец, шагом, все время оборачиваясь, чтобы успеть перехватить указания, поступающие от напряженных глаз своего хозяина.

Вот последовал еще один приказ: два коротких кивка. Это произошло в тот момент, когда монах свернул к ярко и кричаще оформленному входу в кабаре. Сопровождающий его чжуан остался на улице, скромно сложив руки под широким халатом. Его глаза осторожно и внимательно изучали шумную ночную улицу, оживления которой он не мог понять. Это было безумие! Оскорбление! Но он был «тади», в его обязанности входила защита священника-монаха, даже ценой собственной жизни, и поэтому его собственные чувства не имели никакого значения. Внутри кабаре висели плотные облака сигаретного дыма, которые подсвечивались бликами от цветных светильников, и через весь зал бежали разноцветные световые дорожки, сходящиеся у возвышения эстрады, где через мощные динамики изрыгались грубые звуки панк-музыки, разбавленные мелодиями Дальнего Востока.

Монах спокойно постоял некоторое время, будто изучая этот большой переполненный зал. Несколько посетителей, в разной степени опьянения, разглядывали его из-за столиков. Некоторые из них бросали в его сторону мелкие монеты, прежде чем отвернуться от дверей, а другие вставали из-за столов, оставляли деньги рядом с выпивкой и направлялись к двери. Хешанг заметно действовал на окружающих, но этот эффект явно не устраивал тучного, одетого в смокинг, человека, направлявшегося к нему.

— Могу ли я предложить Вам свои услуги, первый среди святых? спросил управляющий этим злачным местом.

Монах наклонился вперед и что-то очень тихо проговорил на ухо своему неожиданному собеседнику. Среди произнесенных шепотом слов можно было уловить чье-то имя. Глаза управляющего мгновенно округлились, изменился весь его облик. Он вежливо поклонился и попросил монаха пройти к маленькому столу недалеко от стены. Тот кивнул в знак согласия и проследовал за тучным китайцем к указанному месту, в то время как ближайшие к нему посетители выражали свое откровенное неудовольствие.

Тем временем управляющий вновь поклонился и заговорил с почтением, которого, однако, явно не ощущал внутри себя:

— Будут ли какие-нибудь просьбы, первый из святых?

— Козьего молока, если это возможно, а если нет, то простой воды будет вполне достаточно. Я благодарю вас.

— Это наша обязанность — услужить Вам, — произнес человек в смокинге, медленно удаляясь, не переставая кланяться и следя за тем, чтобы его речь была, как можно мягче и выразительней. Но большого значения, как он сам мог заметить, это не имело. Оказалось, что этот высокий, одетый во все белое, монах был знаком с самим лоабанем, и одно это уже объясняло все. Ведь он при своем появлении назвал имя этого могущественного человека, которое с уважением произносили не только в районе Голден Майлс. А кроме того, это был особенный вечер, так как этот самый тайпин находился здесь, в одной из задних комнат кабаре, о которой мало кто знал. Однако управляющий не мог по собственному желанию сообщить своему тайному гостю о прибытии монаха, для этого были другие люди. Этой ночью все должно было быть очень строго, именно на этом настаивал его высокий гость, и поэтому, когда он сам захочет увидеть монаха, кто-то из его людей придет и скажет об этом. Так должно быть. Такова тайная жизнь одного из могущественных финансистов Гонконга, тайпина, или лаобаня, как привыкли уважительно называть его те, кто почитал его больше, чем бога.

— Быстро пошли человека с кухни в соседнюю лавку за козьим молоком, распорядился управляющий, обращаясь к старшему официанту, — и скажи ему, чтобы он сделал это быстро-быстро, от этого будет зависеть существование всего его потомства.

А монах в это время тихо и скромно сидел за столом. Его глаза фанатика теперь стали более кроткими, и он со смирением разглядывал окружавшую его суету чужой пустой жизни.

Неожиданно монотонное мерцание цветных бликов было нарушено яркой вспышкой. Это на некотором расстоянии от монаха за одним из столов кто-то вдруг зажег угольную спичку. За ней последовала вторая, затем — третья. Эта последняя была поднесена к длинной черной сигарете. Эти короткие яркие вспышки привлекли внимание монаха. Он медленно повернул голову, по-прежнему покрытую капюшоном, в том направлении, где в клубах за небольшим отдельным столом сидел небритый, неряшливо одетый китаец. Когда их глаза встретились, монах едва заметно, скорее даже равнодушно, кивнул головой.

Через несколько секунд стол, за которым сидел безалаберный курильщик, был весь в огне. Горело все, что могло гореть: салфетки, меню, корзиночки для цветов... Китаец закричал, видимо от испуга, и резким ударом перевернул стол в тот момент, когда обезумившие официанты уже бежали со всех сторон к начинавшемуся пожару. Посетители стали покидать соседние столы по мере того, как огонь приближался к ним по полу. Управляющий вместе с старшими официантами кричали и суетились, стараясь сохранить хотя бы видимость порядка. Внезапно возникший пожар получил новое неожиданное продолжение. Два старших официанта налетели на поджигателя с целью утихомирить его. Но он, нанося им резкие удары руками и ногой по шее и почкам, отбросил их в сторону сбившихся плотной группой посетителей. Началась паника и хаос, во время которого зачинщик схватил стул и запустил его в подбегавших на помощь официантов. И мужчины, и женщины, все, кто только мог, бросились к дверям. Рок-группа тоже покинула сцену. Разгул страстей нарастал, и в этот момент китаец вновь взглянул в сторону маленького стола у стены. Монах исчез. Небритый чжуан схватил стул и швырнул его вдоль зала. Куски дерева и осколки стекла брызнули во все стороны, а китаец запустил в публику оставшуюся я у него в руках ножку от стула. Едва ли прошло даже несколько минут, но это время решило все.

Монах прошел через дверь, расположенную в дальнем конце стены и ведущую к внутренним помещениям. Миновав порог, он быстро закрыл ее за собой, приспосабливая зрение к тусклому свету длинного узкого холла, открывшегося перед ним. Его правая рука была напряжена и скрыта в складках свободно свисающей одежды, у пояса, а левая прижата к груди и тоже закрыта белой тканью. В дальнем конце коридора, не более чем в двадцати пяти футах от монаха, от стены отделилась фигура человека, Его правая рука уже была опущена под пиджак, готовая выхватить из плечевой кобуры тяжелый автоматический пистолет. Монах очень медленно и спокойно кивнул ему и продолжал двигаться вперед изящным шагом, обычно принятым в религиозных процессиях. Кивки головой, напоминавшие поклоны, не прекращались.

— "Амиту-фо-у, Амито-фо-у", — вновь и вновь повторял он тихим спокойным голосом по мере того как приближался к стоявшему в тени человеку. — Кругом мир и покой, все находится в мире друг с другом, такова воля духов. Человек, охраняющий коридор, теперь передвинулся ближе к двери. Он направил оружие вперед, в сторону неожиданного гостя и заговорил на кантонском диалекте:

— Вы заблудились, святой отец? Уходите, сюда никому нельзя!

— "Амито-фо-у, Амита-фо-у...”

— Уходи отсюда немедленно! — только и смог произнести человек у дверей.

Монах едва уловимым быстрым движением выхватил из складок одежды на своем поясе нож с узким и длинным лезвием и мгновенно отрубил кисть руки, в которой был пистолет. Почти без остановки лезвие проделало молниеносный путь по обратной дуге, перерезав человеку горло. Фонтан крови вместе со струей воздуха вырвался наружу в тот момент, когда его голова свалилась набок. Монах осторожно опустил труп на пол. Без малейшего замешательства убийца спрятал нож за пояс, а из-за широких складок халата достал компактный автомат системы «Узи», магазин которого вмещал достаточно патронов для того, что он собирался сделать. В следующий момент он поднял ногу, ударил в дверь с силой дикой горной кошки и ворвался в комнату одновременно с широко распахнувшейся дверью. Он увидел там именно то, что и ожидал.

Пять мужчин сидели вокруг полированного стола. Около каждого стояли чашки с чаем и невысокие стаканы с виски. Бумаги и записные книжки отсутствовали, и единственным средством общения были только глаза и уши, что само по себе говорило о серьезности этой странной встречи. По мере того как каждый из присутствующих поднимал удивленные глаза в направлении открывшейся двери, лица искажались от леденящего ужаса. Двое хорошо одетых людей, скорее всего торговцев, попытались было опустить правую руку под пиджак, в тот же момент привставая со стульев, третий попытался укрыться под столом, а оставшиеся двое, вскочив с мест, с криком бросились вдоль обшитых шелком стен в безнадежной попытке отыскать хоть какое-то убежище. Автоматная очередь настигла всех пятерых. Кровь стекала из многочисленных ран на пол, на полированную поверхность стола, брызгала на стены, отмечая пришествие смерти, подводящей трагический итог встречи. Все было кончено в считанные секунды.

Монах-убийца внимательно осмотрел результат проделанной работы.

Удовлетворенный, он опустился около большой, еще не впитавшейся в деревянный пол лужи крови и некоторое временя водил указательным пальцем по ее поверхности. Достав из кармана темный лоскут шелковой материи, он прикрыл им свою каллиграфию, а затем встал и выбежал из комнаты, на ходу расстегивая белый халат. Когда он добежал до дверей, ведущих в общий зал кабаре, белые одежды были уже расстегнуты. Он надежно спрятал нож, закрепив его в чехле за поясом, затем запахнул расстегнутые полы халата и вошел в зал. Хаос и паника там все еще не прекратились. Да и почему они должны были прекратиться, если он отсутствовал всего около тридцати секунд, а его человек, работающий в зале, был тоже специалистом своего дела.

— "Фа-а-й-ди!" — кричал небритый китаец, переворачивая очередной стол и бросая зажженную спичку на пол. Теперь он был в десяти футах от только что вернувшегося в зал монаха.

— Полиция будет здесь с минуты на минуту! Бармен только что звонил по телефону, я сам видел это! — сообщил он.

Монах-убийца сбросил уже расстегнутый халат и сорвал капюшон, прикрывавший голову. В диком мерцающем свете его лицо теперь напоминало ужасающую маску, похожую на разукрашенные лица музыкантов рок-группы. Резкий грим оттенял его глаза, подчеркивая их искаженную форму белыми линиями на фоне лица, имевшего неестественно коричневый цвет.

— Следуй впереди меня! — скомандовал он поджигателю, бросив халат вместе с автоматом на пол около двери, одновременно снимая с рук тонкие хирургические перчатки. Их он убрал в карман брюк.

Полиция могла появиться очень быстро. Убийца уже бежал за небритым китайцем, который расчищал ему путь к отступлению, расталкивая толпу у входных дверей кабаре.

Когда они вырвались на улицу, то им пришлось прорываться еще через одну толпу, чтобы присоединиться к поджидавшему их коренастому и мускулистому китайцу. Он подхватил за руку своего уже лишенного своего духовного сана подопечного, и все трое побежали в ближайший темный переулок. Там они остановились, и «слуга» из-под своего широкого халата достал два полотенца: одно мягкое и сухое, а второе, в пластиковом пакете, было влажным и мело ярко выраженный парфюмерный запах. Убийца вынул мокрое полотенце и вытер им грим с шеи и лица. Он повторил эту процедуру несколько раз, пока его кожа не приняла естественный белый оттенок. После этого он вытерся сухим полотенцем. Поправив галстук и рубашку, он привел в порядок волосы.

— "Джа-у!" — приказал он двум своим помощникам, и они быстро исчезли в темноте переулков. А вскоре хорошо одетый европеец появился среди гуляющих на набережной Чжан Ши Цзян, чтобы раствориться в этой узкой полосе экзотической ткани Востока.

Внутри кабаре возбужденный управляющий бранил бармена, который, не посоветовавшись с ним, позвонил в полицию. Общий хаос и разгром внутри кабаре на какое-то время заставили его забыть о самом важном событии сегодняшнего вечера.

Внезапно все мысли о пожаре и свалке улетучились, когда взгляд управляющего упал на ком белой материи, брошенный на пол около двери, ведущей во внутренние комнаты кабаре. Белая одежда, очень белая одежда. Монах?! Дверь?! Лаобань! Совещание! Эта цепочка слов мгновенно сложилась у него в голове, вырывая из оцепенения, вызванного беспорядками, и возвращая к реальному восприятию действительности. Его дыхание стало тяжелым и прерывистым, на лице выступили капли пота, и, пересиливая страх, он бросился между столами по направлению к брошенной на полу одежде. Когда он добрался до нее и опустился на колени, его глаза округлились, дыхание остановилось: он увидел вороненый ствол автомата между складками белого халата. И что окончательно добило его, так это мелкие брызги еще не высохшей крови, покрывающие брошенную одежду.

— О, будь ты проклят, христианский Бог! — произнес только что подошедший брат управляющего, глядя, как тот пытается высвободить оружие из ткани.

— Идем! — наконец решительно произнес управляющий, поднимаясь с колен и направляясь к двери.

— Но полиция! Один из нас должен остаться, чтобы говорить с ними, все объяснить и, если понадобится, хоть как-то умиротворить, сделать все, что в наших силах, чтобы замять скандал!

— Очень даже может оказаться, что мы уже ничего не сможем сделать, кроме как отдать им свои головы! Идем! Быстро!

Внутри слабо освещенного коридора он увидел первое доказательство правильности своих опасений. Убитый охранник лежал в луже собственной крови, а его оружие валялось рядом, все еще сжимаемое остатками его руки.

В комнате, где происходила таинственная встреча, картина окончательно не оставляла сомнений.

Пять окровавленных трупов лежали в различных позах в разных местах комнаты, создавая кровавый интерьер. Один из них вызвал особенно пристальное внимание дрожащего от страха управляющего. Он приблизился к нему и своим платком вытер залитое кровью лицо, или, вернее, то, что от него осталось. Вглядевшись в проступившие черты, управляющий отрешенно прошептал:

— Мы погибли, погиб Коулун, погиб Гонконг. Все, все погибло.

— Что?

— Этот убитый человек был вице-премьером Народной Республики, преемником самого Председателя.

— Посмотри сюда! — неожиданно торопливо произнес его брат, бросаясь к телу мертвого лаобаня. Рядом с изрешеченным пулями трупом лежал черный шелковый платок. Он был расправлен и закрывал часть поверхности пола, белый рисунок на черном фоне материи был местами покрыт проступившей кровью, создавая жуткий орнамент. Брат управляющего, поднял платок и почти задохнулся, когда увидел надпись, сделанную в окровавленном круге: Джейсон Борн.

Управляющий подбежал к нему.

— Великий христианский Бог! — едва смог он проговорить. Все его тело дрожало. — Он вернулся. Убийца вновь вернулся в Азию! Джейсон Борн! Его вернули назад!

Глава 2

Солнце уже опустилось за вершины центрального Колорадо, когда вертолет класса «Кобра» вынырнул из последних ослепительных его лучей и подобно силуэту фантастической птицы скользнул вниз, направляясь к специально оборудованной бетонированной площадке, которая находилась в нескольких сотнях ярдов от большого дома, имеющего форму прямоугольника и построенного из прочного дерева. Рядом с этим домом не было никаких строений, кроме закамуфлированных генераторных установок и средств связи. Высокие деревья плотной стеной отделяли его от остального мира. Пилоты, управляющие этим высоко маневренным вертолетом, являющимся здесь единственным средством транспортировки людей и грузов, подбирались из специального офицерского корпуса в Колорадо Спрингс. Каждый из пилотов имел чин не ниже полковника, а само утверждение на эту работу согласовывалось с Советом Национальной Безопасности в Вашингтоне. Ни один из них никогда не говорил о маршрутах своих полетов. Очередное полетное задание экипаж, как правило, получал, когда машина уже находилась в воздухе. Место расположения этого странного дома не было отмечено ни на одной карте, находящейся в свободном обращении, а средства связи с ним были надежно скрыты как от врагов, так и от союзников. Секретность была абсолютной, чего требовало особое назначение этого дома. Здесь располагались люди, занимавшиеся разработкой стратегических операций, чья работа была столь ответственна и деликатна, что они не могли, опять-таки в целях обеспечения секретности работ, встречаться открыто в государственных учреждениях, где уже сам факт их встречи, зафиксированный посторонними лицами, мог рассматриваться как утечка информации.

Наконец, с последними движениями лопастей винта, двери «Кобры» открылись. На землю была спущена стальная лестница, по которой спустился вниз, прямо под лучи ярких прожекторов, немного смущенный и чем-то обеспокоенный человек. Его сопровождал генерал-майор, одетый в общевойсковую форму. Человек в гражданском костюме был достаточно стройный мужчина средних лет и среднего роста. На нем был костюм в мелкую полоску, белая рубашка и шерстяной ирландский галстук. Он последовал за офицером, и они вместе прошли по цементной дорожке к боковой двери дома. Дверь открылась немедленно, как только они приблизились к ней. Однако внутрь дома вошел только человек в штатском, а генерал кивнул ему, с тем типичным выражением, которое военные используют для гражданских лиц или офицеров, имеющих равное с ними звание.

— Приятно было познакомиться с Вами, мистер Мак-Алистер, — сказал генерал. — Теперь кто-нибудь другой отвезет Вас назад.

— Вы не войдете вместе со мной? — поинтересовался штатский.

— Я никогда не входил туда, — воскликнул, улыбаясь, генерал. — Все, что я делаю, это убедившись, что вы — это вы, я доставляю вас из пункта А в пункт Б.

— Звучит как будто бы вы зря занимаете должность, генерал.

— Нет, уверяю вас. На самом деле у меня есть еще масса других обязанностей, — добавил военный без дальнейших комментариев. — До свиданья.

Мак-Алистер вошел внутрь дома и очутился в длинном, отделанном деревянными панелями коридоре. Здесь его сопровождал уже человек в обычном костюме, по всем внешним признакам принадлежавший к службе безопасности.

— Надеюсь, что полет прошел удачно, сэр? — спросил он.

— Разве может кто-нибудь точно ответить на этот вопрос?

Человек рассмеялся.

— Сюда, пожалуйста, сэр.

Они прошли прямо до конца коридора и остановились перед двойной дверью, в правом и левом верхних углах которой светились небольшие красные лампочки. Это была либо система управления видеокамерами, либо средства сигнализации. Эдвард Мак-Алистер никогда не видел этих приборов с тех пор, как почти два года назад покинул Гонконг, и то только потому, что был направлен для консультаций и налаживания деловых контактов с британской МИ-6. Сопровождающий его человек постучал в дверь. Последовал легкий щелчок, после которого он открыл правую половину.

— Еще один ваш гость, сэр, — доложил он.

— Благодарю вас, — раздался голос из глубины комнаты.

Удивленный, Мак-Алистер мгновенно узнал его. Он многократно слышал его раньше с экранов телевизоров и в передачах радиостанций. Но сейчас, к сожалению, времени на воспоминания не оставалось.

Седовласый, безукоризненно одетый мужчина, с глубокими морщинами на слегка вытянутом лице, вполне хорошо выглядящий в свои семьдесят с небольшим лет, поднялся из-за просторного стола и с протянутой рукой направился навстречу Мак-Алистеру.

— Как хорошо, что вы наконец появились здесь, господин помощник Госсекретаря. Позвольте, я сам представлюсь вам. Раймонд Хэвиленд.

— Я уже догадался, с кем я встречаюсь, господин посол. Это большая честь для меня.

— Посол без портфеля, Мак-Алистер, не очень большая честь, но, в конце концов, у нас впереди есть кое-какая работа.

— Я просто не могу себе представить ни одного Президента Соединенных Штатов за последние двадцать лет, который мог бы справиться со всеми делами без вас.

— Может быть, и даже скорее всего, что в этом замечании есть немало путаницы, но учитывая ваш опыт в государственных делах, я думаю, что вы знаете лучше меня то, о чем говорите.

Дипломат повернулся к столу.

— Я хочу представить вам Джона Рейли. Он один из тех высокоинформированных людей, без содействия которых нам было бы трудно контактировать с Советом Национальной Безопасности. Его присутствие не очень пугает вас?

— Надеюсь, что нет, — ответил Мак-Алистер, пересекая комнату, чтобы пожать руку Рейли, который уже поднялся с кресла, стоявшего около стола. — Рад видеть вас, мистер Рейли.

— И я вас, господин помощник Госсекретаря, — произнес полный человек с копной рыжих волос, которые постоянно падали ему на лоб.

При этом его глаза за стеклами очков в тонкой стальной оправе отнюдь не излучали радушие. Они были жесткими и холодными.

— Мистер Рейли находится здесь, — продолжил пояснения Хэвиленд, возвращаясь к столу и указывая Мак-Алистеру на свободное кресло справа, для того чтобы убедиться в правильности моего подхода к проблеме и для решения ряда вопросов. Я поясню, как я это понимаю: существуют вещи, о которых я сам могу говорить с вами, существуют вещи, о которых я говорить не могу, и существуют вещи, о которых может говорить только мистер Рейли. Наконец посол сел на свое место.

— И если это звучит очень загадочно для вас, господин помощник, то боюсь что большей информации я просто не могу пока предоставить вам при сегодняшнем положении дел.

— Все, что произошло в течение последних пяти часов, когда я получил распоряжение вылететь на военно-воздушную базу Эндрюс, было полной загадкой, господин Хэвиленд. У меня нет никаких догадок, по какой причине я нахожусь здесь.

— Тогда разрешите мне пояснить вам это в самых общих чертах, — сказал дипломат, глядя на Рейли и наклоняясь над столом. — Сейчас вы должны быть готовы выполнить поручение чрезвычайной важности, которое затрагивает интересы нашей страны, а может быть и более широкие интересы, и которое по всей сложности превосходит все, с чем вы сталкивались за годы своей государственной службы.

Мак-Алистер продолжал изучать аскетичное лицо Хэвиленда, неуверенно подбирая слова для ответа.

— Моя служба в Госдепартаменте была связана с самыми разными вопросами, которые, как я убежден, я решал достаточно профессионально. Но сейчас мне трудно говорить об области, пока еще остающейся неизвестной. По правде говоря, возможность выполнить работу никогда не появляется сама по себе.

— Одна из таких возможностей сейчас как раз появилась, — прервал его Хэвиленд. — И вы, как никто другой, подготовлены к ее реализации.

— Каким образом? Почему вы так считаете?

— Я имею в виду Дальний Восток, — ответил дипломат со странной интонацией в голосе, как будто в самом его ответе содержался новый вопрос. — Вы работаете в Госдепартаменте около двадцати лет, с тех пор как защитили диссертацию по проблемам Дальнего Востока в Гарварде. Вы много лет проработали в Азии и проявили себя блестящим аналитиком.

— Я высоко ценю ваше суждение о моей карьере, но ведь в Азии работали и другие люди, многие из которых имеют гораздо более высокое служебное положение и соответствующие деловые качества.

— В отдельных случаях — возможно. Но вы всегда показывали очень ровный и деловой подход к работе. Все, что вы делали, было сделано очень хорошо.

— Но что же все-таки заставило вас выделить меня из всех остальных? Разве моя квалификация выше, чем у них?

— Дело в том, что никто, кроме вас, не является специалистом по внутренним проблемам Китайской Народной Республики. И я не без оснований считаю, что вы играли значительную роль в проведении конференций по промышленному сотрудничеству между Вашингтоном и Пекином, а кроме того, никто кроме вас не провел так много лет в Гонконге. Я думаю, что не меньше семи?

В этом месте Хэвиленд сделал паузу, а затем добавил:

— И, наконец, никто кроме вас, среди нашего азиатского персонала не сотрудничал со службами Британской МИ-6, действующей именно в этом районе. — Теперь я понимаю некоторые связи, но уверяю вас, что моя совместная работа с МИ-6 была очень ограниченной и короткой, господин посол. — А кроме того, их трудности в работе вытекали просто из некачественной информации, и никаких особых талантов не требовалось, чтобы помочь им выбрать правильную информацию.

— Но они доверяют вам, Мак-Алистер. Они по-прежнему доверяют вам.

— Я полагаю, что это их доверие ко мне является центральной внутренней основой тех самых открывающихся возможностей, о которых вы только что говорили?

— Вполне вероятно. Даже реально.

— А теперь могу я узнать, в чем все-таки заключается дело?

— Да, можете.

Хэвиленд взглянул через стол на третьего участника беседы, человека который представлял Совет Национальной безопасности.

— Если вы хотите... — обратился к нему посол.

— Теперь моя очередь дать несколько пояснений, — с некоторой неприязнью в голосе заговорил Джон Рейли.

Он немного переместился в кресле и взглянул на Мак-Алистера. Его взгляд был твердым, но в нем слегка уменьшилась прежняя холодность. Скорее всего эта незначительная перемена, не укрывшаяся от помощника Госсекретаря, была вызвана необходимостью заставить собеседника проявить максимум внимания к разговору.

— Прежде всего я хочу сказать, что с этого момента производится магнитная запись нашего разговора, и я напоминаю, что у вас есть конституционное право знать об этом. Но это же право является двусторонним. Оно обязывает вас сохранять в тайне всю информацию, прозвучавшую в сегодняшней беседе, не только в национальных интересах безопасности нашей страны, но и в интересах безопасности будущей ситуации, складывающейся в мире. И я хочу подчеркнуть, что это один из самых главных моментов, которые должны стать результатом сегодняшней встречи. Я не драматизирую обстановку, она достаточно сложна и опасна. Смертельно опасна. Вы согласны с этими условиями? За нарушение этих правил вас могут преследовать в судебном порядке.

— Как я могу соглашаться на это, если не знаю, о чем идет речь?

— В таком случае я могу обрисовать вам общие контуры проблемы, и если вы будете согласны на поставленные условия, то мы продолжим нашу беседу в деталях; а если нет, вы будете доставлены назад в Вашингтон. Никто ничего не потеряет.

— Тогда продолжайте.

— Хорошо, — Рейли заговорил более спокойно. — Речь идет о тех переменах в мире, которые нам труднее контролировать, чем России или Китаю. Так как мне прикажете вас понимать? Вы остаетесь, или уходите? Как истинный дипломат, вы не говорите ни да, ни нет.

— Одна моя половина считает, что я должен встать и уйти отсюда как можно быстрее, — заговорил Мак-Алистер, глядя попеременно на сидевших перед ним мужчин. — Другая же половина говорит: «Останься».

Он сделал паузу, и остановил свой взгляд на Рейли.

— Я не знаю пока, что означают ваши слова, но мой аппетит уже проснулся.

— Но иногда бывает выгодно заплатить, чтобы остаться голодным, воскликнул ирландец.

— Мне кажется, господа, что как профессионал, нужный вам для определенной работы, я не имею особого выбора. Не так ли?

— Наконец-то пришло время произнести официальный текст, обычно принятый в таких случаях, — заметил Рейли. — Не хотите ли, чтобы я еще раз напомнил вам его?

— В этом нет необходимости.

Мак-Алистер нахмурился, собираясь с мыслями, затем заговорил.

— Я, Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер полностью согласен с тем, что все, что я услышу на этом совещании... Он остановился взглянул на Рейли.

— Я надеюсь, что вы сами позаботитесь о таких деталях как место, время и список присутствующих?

— Дата, место, часы и минуты и полные данные о присутствующих — все будет отмечено и запротоколировано.

— Благодарю вас. Перед отъездом я хотел бы получить копию этого обязательства.

— Безусловно, вы получите ее.

Не повышая голоса и глядя прямо перед собой, Рейли произнес тоном приказа:

— Пожалуйста, приготовьте копию с этой ленты. Я подпишу ее.

После небольшой паузы он продолжил:

— А теперь говорите, Мак-Алистер...

— ...все, что я услышу на этом совещании, я обязуюсь хранить в абсолютной тайне и не обсуждать деталей услышанного ни в какой ситуации, кроме как по указанию посла Хэвиленда. Я отдаю себе отчет в том, что я могу быть привлечен к суду, если нарушу это соглашение. Однако при возникновении определенных, предусмотренных законом обстоятельств я оставляю за собой право выступить с протестом против возможных обвинений в мой адрес, если эти обвинения будут вызваны условиями, не контролируемыми мною.

— Да, обстоятельства могут быть самые разные, включая физическое и химическое воздействие, вы знаете это, — заметил Рейли, отдавая в микрофон очередное указание по ведению дальнейших записей их беседы. — Снимите эту ленту и отключите линию.

— Будет исполнено, — раздался голос из громкоговорителя. — Теперь ваша комната отключена от сети записи переговоров. — А теперь прошу вас, докладывайте, господин посол. Я буду перебивать вас только тогда, когда сочту это необходимым, — произнес рыжеволосый толстяк.

— Я уверен, Джек, что вы сделаете это, и заранее надеюсь на вашу помощь.

Хэвиленд повернулся к Мак-Алистеру.

— Я беру обратно свои слова по поводу Джека. Он настоящий террорист. После сорока лет государственной службы меня учит этот рыжеволосый самонадеянный мальчишка, которому лучше бы молча думать о таких полезных вещах, как диета!

Все трое улыбнулись. Старый дипломат хорошо умел ловить момент, когда необходимо внести некоторую разрядку, снимающую надвигающееся напряжение. Рейли покачал головой и плавно развел руки.

— Я никогда бы не осмелился сделать этого, сэр. Во всяком случае, я надеюсь, это будет не очень часто.

Хэвиленд неожиданно вновь стал серьезным.

— Итак, я обращаюсь к вам, господин помощник Госсекретаря. Приходилось ли вам слышать о человеке по имени Джейсон Борн? — начал он после паузы, слегка приглушенным голосом.

— Все, кто долгое время работал в Азии, так или иначе слышали это имя. Наемный убийца, на счету которого, по разным источникам, от тридцати до сорока жертв. Жестокий убийца, единственная мораль которого — это лишь цена преступления. Полагают, что он американец, но я не знаю, насколько правдоподобны эти слухи. Он исчез несколько лет назад вместе со своими миллионами. Единственное, что я знаю определенно, так это то, что он до сих пор не пойман, и наши попытки сделать это закончились явным провалом всей дипломатической службы на Дальнем Востоке.

— Но были ли хоть какие-то доказательства того, что это действительно его жертвы?

— Нет. Как правило, они носили чисто произвольный, случайный выбор. Два банкира здесь, трое атташе там, государственный министр в Дели, промышленник из Сингапура... Список можно было бы и продолжить, но доказательств нет... Вновь Хэвиленд подался вперед, напряженно вглядываясь в лицо человека из Государственного департамента.

— Вы сказали, что он исчез. Вам больше не доводилось слышать никакой информации от работников посольств и консульств в районе Дальнего Востока? — Разговоры об этом конечно были, но то, что я слышал, чаще всего исходило от представителей полиции Макао, где, как предполагается, присутствие Борна было зарегистрировано последний раз. Они утверждали, что Борн не был убит, не ушел в «отставку», а отправился в Европу на поиски более выгодных клиентов. Полиция также полагала, основываясь на донесениях своих информаторов, что, возможно, Борн заключил не вполне «доброкачественный» контракт и по ошибке убил человека, который был влиятельной фигурой в преступном мире Малайзии, а в другом случае были разговоры о том, что он убил жену своего клиента. Возможно, его круг замкнулся на этом, а возможно и нет.

— Что вы имеете в виду?

— Большинство из нас, кто был на Дальнем Востоке, воспринимает первую половину истории как более правдоподобную. Борн не мог совершить ошибки и убить случайно человека, особенно того, о ком шла речь. Такая ошибка просто невозможна с его стороны. То же касается и жены его предполагаемого клиента. Он мог это сделать только из-за ненависти или мести. Скорее всего он убил бы их обоих. Нет, нет. Большинство склонны считать, что он отправился в Европу, чтобы вылавливать более крупную рыбу.

— Вам явно навязали эту версию, — произнес наконец Хэвиленд, откидываясь в кресле.

— Прошу прощенья, сэр. Как следует вас понимать?

— Единственный человек, которого Джейсон убил в послевьетнамский период в Азии, был полусумасшедший разъяренный проводник, который сам пытался убить его.

Изумленный Мак-Алистер неподвижно смотрел на дипломата.

— Я не понимаю вас, сэр.

— Этот самый Джейсон Борн, которого вы только что здесь описали, никогда не существовал. Это был лишь один миф.

— Вы, должно быть, шутите?

— Нисколько. В то время на Дальнем Востоке были тяжелые времена. Убийства, контрабанда, торговля наркотиками захлестнули весь регион. В этих условиях было нетрудно выпустить на сцену Джейсона Борна, который брал кредиты за убийства.

— Но ведь это был убийца, — продолжал настаивать немного смущенный Мак-Алистер. — Ведь оставались же следы, знаки, его знаки! Везде, где он побывал! Каждый мог видеть их!

— Каждый мог это только предполагать, господин помощник. Ложный телефонный звонок в полицию, небольшой клочок одежды, посланный по почте, черный шелковый платок, найденный в соседних от места преступления кустах днем позже. Вот и все. Но одновременно эти же факты были составляющими большого стратегического плана.

— Стратегического плана? О чем вы говорите?

— Джейсон Борн, я имею в виду, настоящий Джейсон Борн, был ранее осужденный судом убийца, который закончил свой путь с пулей в голове в джунглях, недалеко от местечка под названием Там-Квуан в последние месяцы вьетнамской войны. Это произошло в джунглях. Этот человек оказался предателем. Его труп был попросту оставлен гнить в джунглях, он просто исчез. Несколькими годами позже другой человек, который и вынес в свое время ему смертный приговор, принял его имя и создал подобный образ для одного из наших проектов. Но проект был готов к окончательному завершению, когда трагический случай все испортил.

— Каким образом?

— Мы потеряли контроль над операцией. Этот человек, человек очень смелый и отважный, который выполнял для нас роль Джейсона Борна в течение почти трех лет, был ранен и в результате амнезии потерял память. Он не мог вспомнить, ни кем он был, ни кем он должен быть.

— Боже мой...

— Он оказался между молотом и наковальней. На одном из островов Средиземного моря с помощью страдающего запоями врача-англичанина, он пытался вернуться к жизни и обрести свое прошлое. И здесь, я боюсь, он потерпел поражение. Но женщина, расположенная к нему, такого поражения не потерпела. Она продолжала бороться. Теперь она стала его женой. Она, пользуясь своими внутренними инстинктами, чувствовала, что он не убийца. Она целенаправленно вела его по разрушенным лабиринтам его собственной памяти и добилась успеха, вернув его к нам. Но мы, однако, со всем нашим аппаратом спецслужб, не захотели слушать его, а вместо этого устроили ловушку с целью его убийства.

— Здесь я должен прервать вас, господин посол, — вступил в разговор Рейли.

— Но почему? — спросил Хэвиленд. — Мы пока разговариваем в рамках намеченного, а запись беседы уже не ведется.

— Я хотел просто заметить, что изложенное вами относится лишь к отдельным сотрудникам названных спецслужб, а не определяет отношение правительства к этой проблеме. Это должно быть четко выделено.

— Хорошо, — согласился дипломат, коротко кивнув. — Имя этого конкретного человека Конклин. Но это же нонсенс, Джек. Государственные службы участвовали в этом. Такие факты есть.

— Но ведь государственный аппарат принимал участие и в его спасении. — Да, это было, но уже позже.

— Но почему? — задал вопрос Мак-Алистер. Теперь он подался вперед, захваченный всей историей. — Ведь он же был одним из нас. Почему кто-то хотел уничтожить его?

— Его потеря памяти была связана еще с одной потерей. Никто не хотел верить, но были факты, что он совершил предательство, и, убив трех своих руководителей, попросту сбежал с принадлежащими государству деньгами. Речь идет о пяти миллионах долларов. — Пять миллионов?..

Изумленный помощник Госсекретаря опустился в кресле.

— И такая сумма была выдана ему лично?

— Да, — подтвердил посол. — Эти деньги тоже являлись частью общего стратегического плана.

— Но какова сущность этого проекта, о котором вы все время говорите? — заинтересованно спросил Мак-Алистер.

Рейли взглянул на Хэвиленда. Дипломат кивнул и заговорил вновь.

— Мы создали убийцу, чтобы выманить и захватить другого, намного более опасного убийцу, находящегося в Европе.

— Карлос?

— А вы очень быстро реагируете, господин помощник.

— Ну, кто же мог еще сравниться с Борном, почти полновластно господствовавшим в Азии?

— Это сравнение искусственно поддерживалось, — заметил Хэвиленд. — Свое выражение оно нашло в разработанной нами операции, которую возглавила группа «Тредстоун-71». Название было заимствовано по адресу конспиративного дома в Нью-Йорке, на 71-ой улице, где проходил подготовку Джейсон Борн. Это был центр управления операцией.

— Теперь я понимаю, — сказал Мак-Алистер. — Что Борн двинулся в Европу, чтобы заставить Шакала, я имею в виду Карлоса, вылезти на свет.

— Я уже повторял, что вы очень быстро соображаете, господин помощник. — И вы говорите, что этот человек, ставший Джейсоном Борном, этот мифический убийца почти три года играл эту роль, а потом был...

— В него стреляли, и он получил тяжелое ранение в голову, — прервал помощника Хэвиленд.

— И он потерял свою память?

— Абсолютно.

— Боже мой!

— Однако несмотря на то, что случилось, он с помощью женщины-экономиста из Канады сумел обрести новую жизнь. Удивительная история, не правда ли?

— Это невероятно. Но каков же этот человек, сделавший это, каков этот человек, который смог все это сделать?

Рыжеволосый Рейли и дипломат переглянулись.

— Теперь мы вплотную подошли к окончательной цели нашего совещания, к точке отсчета. И я вновь повторяю, обращаясь к вам, господин помощник Госсекретаря, — заговорил верный страж государственных секретов, переводя тяжелый взгляд в сторону Мак-Алистера. — Если у вас остаются хоть какие-то сомнения, я по-прежнему предлагаю вам уйти, пока не поздно.

— Я не собираюсь менять своего решения. У вас есть лента с записью моего обязательства.

Глаза помощника Госсекретаря встретились с жестким взглядом представителя Совета Национальной безопасности. Он повернулся к Хэвиленду. — Пожалуйста продолжайте, господин посол. Кто этот человек? Откуда он появился?

— Его имя Дэвид Вебб. В настоящее время он является профессором по истории Востока в небольшом университете штата Мэн и женат на женщине канадского происхождения, которая фактически вывела его из лабиринта. Без нее он бы был убит, а без него она бы тоже погибла. В общем, они просто-напросто погибли бы друг без друга.

— Удивительно, — воскликнул Мак-Алистер.

— Но дело в том, что это его вторая жена. Его первый брак закончился трагической гибелью жены и детей. Вот это и есть начало этой истории, о которой идет речь. Несколько лет назад он был молодым служащим иностранного отдела Госдепартамента, располагавшегося в Пномпене.

Великолепный ученый, знаток Востока, говорящий на нескольких языках и диалектах, женатый на девушке из Таиланда, с которой он познакомился в университете. Вот таким образом начинал свою карьеру Дэвид Вебб. Они жили с двумя детьми в доме на берегу реки и были заняты перспективой открытия своего собственного музея восточной культуры и истории. Когда война во Вьетнаме расширилась и стала угрожать ближайшим соседям, то одной из жертв этой эскалации стала эта семья. В одно «прекрасное» утро одиночный самолет, теперь уже никто и никогда не узнает, чьей стороне он принадлежал, уничтожил его жену и детей, когда они отдыхали на реке.

— Как ужасно, — прошептал Мак-Алистер.

— Это был момент, когда что-то произошло внутри этого человека. Он стал тем, кем никогда не был и не собирался стать даже в самом кошмарном сне. Он стал одним из рейнджеров, членов партизанского отряда, и носил имя Дельта.

— Дельта? — повторил помощник Госсекретаря. — Партизан? Боюсь, что здесь я ничего не понимаю.

— Теперь, когда вы приняли свое решение, я могу пояснить то, что, естественно, не понятно вам. Вебб отправился в Сайгон в надежде найти выход своему гневу, и вот там, по иронии судьбы, через офицера ЦРУ Конклина, он попадает в отряд местного сопротивления под кодовым названием «Медуза». Там не было имен, только клички по буквам греческого алфавита. Так Вебб стал «Дельта-1».

— "Медуза"? Я никогда не слышал об этом.

— Позвольте я отвечу на этот вопрос, — вступил в разговор Рейли. — Досье на эту группу все еще сохраняется в тайне. Но я, тем не менее, могу пояснить вам некоторые общие вопросы, связанные с ее участием во Вьетнамской войне. Эта группа, или отряд, была собрана из людей самых разных национальностей, проживавших в районах, прилегающих к Сайгону, и хорошо знавших окружавшие его джунгли. По правде говоря, большая часть этих людей были преступниками и даже убийцами, но они выполняли нужную нам работу по борьбе с вьетнамцами. И именно среди них оказался Дэвид Вебб.

— С его прошлым, его академическими задатками, он добровольно стал частью этой группы?

— У него был очень сильный побудительный мотив, — заметил Хэвиленд. — Он был уверен, что самолет, уничтоживший его семью, прилетел из Северного Вьетнама.

— Другими словами, — вновь заговорил Рейли, — он немного помешался на этом. Во время операций, проводимых «Медузой», этот человек показал себя способным на такие вещи, которых никто и никогда не ожидал от него. Возможно, что над всеми этими поступками стояла подсознательная жажда смерти.

— Смерти?..

Помощник Госсекретаря не смог закончить фразу.

— В настоящее время это одно из наиболее широко распространенных объяснений, — прервал его дипломат.

— Когда война закончилась, — продолжал Рейли. — Ему уже ничего не оставалось в жизни: теперь все его существование неразрывно было связано с войной и опасностью. Наше предложение было в то время спасением для него: мы давали ему возможность жить так, как он привык, то есть постоянную возможность умереть.

— То есть, стать Борном и отправиться на охоту за Карлосом, прокомментировал Мак-Алистер.

— Да, — подтвердил офицер службы безопасности.

После чего установилась короткая пауза.

— Но он вновь нам понадобился, — нарушил молчание Хэвиленд.

Слова, произнесенные самым спокойным уравновешенным голосом, падали как удары топора.

— Карлос вновь всплыл на поверхность?

Посол покачал головой.

— Нет, он нужен нам не для Европы. Мы хотим вернуть его назад, в Азию, и мы не можем терять ни минуты.

— Кто-нибудь еще? Новая мишень? — Мак-Алистер сделал непроизвольные предположения. — Вы уже разговаривали с ним?

— Мы не можем подобраться к нему с этим разговором, по крайней мере прямо.

— Почему?

— Он просто не пустит нас на порог. Он больше не верит никому и ничему, что исходит из Вашингтона, и переубедить его в этом невозможно. Те дни и недели, когда он просил о помощи, а получил лишь смертный приговор, сделали свое дело.

— Опять-таки, я должен прервать вас, — вступил в разговор Рейли. — Это не касается всех нас, это касается только отдельных лиц в службе безопасности. Правительство же никогда не занимало такой позиции.

— Теперь я начинаю понимать, — заговорил Мак-Алистер, поворачиваясь в сторону посла Хэвиленда. — Вы хотите, чтобы я встретился с этим Дэвидом Веббом и попытался уговорить его вернуться в Азию. Теперь это будет уже новый проект и новая цель, хотя я никогда еще, кроме сегодняшнего вечера, не употреблял это слово именно в таком контексте. И это совпадение в наших с ним карьерах, мы оба занимались работой в Азии. Но почему вы думаете, что он будет слушать меня?

— Именно так это и должно быть.

— Однако вы только что подчеркивали, что он не хочет никаких контактов с нами. Так как же я могу сделать это?

— Мы сделаем это вместе. Коль скоро он установил для себя такие правила, мы должны воспользоваться этим. Такова логика.

— И это связано с кем-то, кого нужно убить?

— Нейтрализовать было бы вполне достаточно.

— И Вебб может сделать это?

— Нет. Джейсон Борн. Мы послали его одного около трех лет назад после ужасающего стресса, и он показал отличные результаты для охотника. Думаю, что и на этот раз его способности окажутся на высоте.

— Я понимаю эту сторону вопроса, но теперь, поскольку необходимость в записи нашей беседы отпала, могу я узнать, кто является на этот раз целью? — Да, можете. И я хочу, чтобы вы сохранили это имя в памяти, господин помощник. Это государственный министр Китая Шэн Чжу Юань, — пояснил дипломат.

Мак-Алистера внезапно охватил приступ ярости.

— Мне нет необходимости стараться запоминать это имя. Оно и без того мне хорошо известно. Мы часто встречались с ним на конференциях по экономическим и производственным вопросам, которые часто проходили в Пекине в конце семидесятых годов. Я посвятил анализу его деятельности очень много времени, и я могу в каком-то смысле считать его своим двойником. Во всяком случае, в той мере, в какой это затрагивает мою работу. И вы прекрасно знаете об этом.

— Ну? — дипломат удивленно поднял брови. — И что же вы узнали о нем в итоге ваших научных, если можно так сказать, исследований?

— Он представляет наиболее прогрессивное крыло их Центрального Комитета, он занимается вопросами экономической реформы и является, я не боюсь этого слова, сторонником западного способа экономического развития. — Что еще?

— Он получил достаточно широкое экономическое образование в Лондоне. И объясните мне пожалуйста, кто на Западе может желать, чтобы такой человек, как Шэн, исчез с политического горизонта? Это абсурд, господин посол! Человек вашего ранга должен понимать это лучше всех нас!

И вновь дипломат тяжело взглянул на своего обвинителя, а когда заговорил вновь, то делал это очень медленно, аккуратно подбирая слова.

— Несколько минут тому назад мы еще находились в точке отсчета, когда был возможен поворот назад. Но мы прошли этот момент и остановились на том, что бывший сотрудник отдела иностранной службы Госдепартамента Дэвид Вебб стал Джейсоном Борном с определенной целью. Точно так же, Шэн Чжу Юань не тот человек, которого вы знаете, не тот человек, на которого вы изучали как своего двойника. Он стал таким человеком с определенной целью. — О чем вы говорите? — быстро перешел в оборону Мак-Алистер. — Все, что я говорил о нем, имеется в документах, официальных документах, на которых стоит гриф секретности: «Совершенно секретно. Только для прочтения».

— Только для прочтения? — переспросил бывший посол с каким-то странным оттенком. — И вы полагаете, что этих сведений, кстати неизвестно откуда поступивших, вполне достаточно? Нет, господин помощник Госсекретаря, этого недостаточно и никогда не будет достаточно.

— Очевидно, вы обладаете информацией, которой я не располагаю, — сухо заметил представитель Госдепартамента, — если только это информация, а не дезинформация. Человек, которого я описал только что, человек, которого я лично знаю, это министр Шэн Чжу Юань.

— Точно так же, как Дэвид Вебб, которого мы описали вам, был Джеймсом Борном?.. Нет, пожалуйста, только не сердитесь. Это все гораздо важнее и ответственнее, нежели вы можете понимать. Шэн был совсем не такой человек, которого вы знали. Он никогда им не был.

— Тогда кого же я знаю? Кто этот человек, который присутствовал на всех этих многочисленных конференциях?

— Он просто предатель, господин помощник. Шэн Чжу Юань является предателем своей страны. И когда его политическая власть возобладает, Пекин может стать причиной Третьей Мировой Войны. Относительно его личных целей сейчас не приходится сомневаться.

— Шэн... предатель? Я не могу поверить в это! Ведь в один прекрасный день он может стать Председателем!

— И тогда Китай окажется под властью фанатичных националистов, чьи идеологические корни берут свое начало на Тайване.

— Вы безумец, вы абсолютный безумец!

— Но Шэн — это не тот Шэн, которого знаете вы.

— Тогда кто же он, черт возьми?

— Приготовьтесь слушать очень внимательно, господин помощник Госсекретаря. Шэн Чжу Юань является первым сыном крупного шанхайского промышленника, который составил свой капитал еще в старом Китае. Когда революция под руководством Мао установила в стране новый режим, эта семья, как и многие другие в то время, выехала с материка. Глава семьи имеет уже приличный возраст и находится в Гонконге, но мы не знаем, кто это на самом деле и какое имя он носит. В их задачу входит полный контроль Гонконга со стороны националистов из Северного Китая. Вот короткая схема одной из сторон его биографии.

— Но если вы не знаете, кто этот промышленник, этот тайпин, на самом деле, то как вы можете быть уверены во всем остальном.

— История берет свое начало на Тайване, и наш информатор входил в состав их националистического кабинета. Он-то в свое время и предупредил нас об этом, ставя своей и нашей целью остановить это безумие. Но на следующее утро после контакта с нами он был найден мертвым: с тремя пулями в голове и с перерезанным горлом. В Китае это означает смерть предателя. С тех пор было убито еще пять человек. Этот акт говорит о том, что тайну стараются сохранить. Скорее всего, что теперь указания исходят из Гонконга. В конце концов, теперь вам более понятно, к каким последствиям это приведет, если учесть русские войска у северных границ Китая? Остается только путь на юг, в сторону Новых Территорий.

— Это безумие! Их надо остановить. Этого не должно случиться!

— Разумеется, — подтвердил свое согласие дипломат.

— Но почему вы считаете, что это может сделать Вебб?

— Не Вебб, — поправил его посол. — Джейсон Борн.

— Согласен! Почему Джейсон Борн?

— Потому что сообщение, полученное из Коулуна, говорит о том, что он уже там.

— Что?

— Но мы знаем, что на самом деле это не так.

— Тогда о чем вы говорите?

— Он вернулся в Азию. Он вновь убивает.

— Кто? Борн?

— Нет, не Борн. Миф.

— У вас нет ни грана ответственности за свои слова.

— Но, уверяю вас, вы найдете ее сколько угодно у Шэн Чжу Юаня. Он уже приложил к этому руку.

— Как?

— Он вернул убийцу в Азию. Теперь главным клиентом Джейсона Борна является один из лидеров Народной Республики, который объединяет оппозиционные силы в Пекине и в Гонконге. В течение последних шести месяцев несколько мощных голосов среди членов Центрального Комитета внезапно умолкли. Согласно официальным государственным сообщениям, несколько человек умерли после длительной болезни, еще двое предположительно погибли в дорожных инцидентах. Немного позже, произошел последний и самый экстраординарный случай. Вице-премьер Китая был убит на Коулуне, в то время когда никто в Пекине не знал, где именно он находится. Это был ужасающий эпизод, когда пять человек были зверски убиты на набережной Чжан Ши Цзян, а рядом с трупами была оставлена визитная карточка убийцы. Имя Джейсона Борна было начертано кровью на полу. Другими словами, это должно было бы подчеркнуть, что это убийство было кредитованным.

Мак-Алистер часто заморгал глазами, которые он не мог сосредоточить ни на одном предмете.

— Это все так далеко от той области, которой я обычно занимаюсь, безнадежно проговорил он. Потом, понемногу приходя в себя, он вновь обрел в себе профессионала. — Есть какая-нибудь связь? — спросил он.

Дипломат коротко кивнул.

— Отчеты наших спецслужб дают некоторые детальные пояснения. Все перечисленные люди были политическими оппонентами Шэна в Центральном Комитете. Вице-премьер относился к старой гвардии, воспитанной еще Мао, и, конечно, был ведущим солистом в этом хоре противников. Что он тайно делал на Коулуне, в компании местных банкиров и промышленников? Пекин не может ответить на этот вопрос, и поэтому должен делать вид, что этого убийства вообще не было. Этот человек просто перестанет существовать.

— И визитная карточка, оставленная убийцей, я имею ввиду имя написанное кровью, является второй нитью, ведущей к Шэну, — заметил помощник Госсекретаря.

Его голос дрожал, когда он пальцами пытался массировать свой лоб.

— Но почему он сделал это? Я имею ввиду, оставил свое имя!

— Ведь это, как-никак, его работа, а он очень практичный человек. Теперь вы начинаете понимать?

— Я не совсем уверен, что вы подразумеваете под этим.

— Для нас этот новый Борн является прямой дорогой к Шэну. Он должен быть использован как наша ловушка. Самозванец сейчас пользуется мифом, который был создан несколько лет назад, но если его место займет оригинал, то он окажется в состоянии добраться до Шэна. Этот самый Джейсон Борн, созданный нами, должен занять место нового убийцы, использующего его имя. И как только Шэн проявит интерес к новым контрактам, он окажется в ловушке.

— Это заколдованный круг, — едва слышно прошептал Мак-Алистер, неподвижно глядя на дипломата. — И если учесть все, что вы мне рассказали, Дэвид Вебб вряд ли захочет в него ступить, или хотя бы приблизится.

— В этом случае мы должны создать побудительные причины для того, чтобы он сделал это, — мягко заметил Хэвиленд. — В моей профессии, а говоря по правде, это всегда и было моей профессией, мы всегда стараемся отыскать доказательства и факты, которые могут вызвать соответствующие поступки человека. Я уверен, что их можно найти для любого человека.

— Но это пока ни о чем не говорит мне.

— Дэвид Вебб превратился в Джейсона Борна по той же самой причине, которая в свое время привела его в «Медузу». Он потерял свою жену и детей. — О Господи...

— На этом я могу вас оставить, господа, — проговорил Рейли, поднимаясь с кресла.

Глава 3

Дэвид Вебб, тяжело дыша, бежал вдоль поля, поросшего темной травой. Его лицо покрывали капли пота, а влажный спортивный костюм прилипал к телу. Он миновал пустующие трибуны небольшого стадиона и теперь направлялся к бетонированной дорожке, которая вела к университетскому гимнастическому залу. Осеннее солнце уже скрылось за кирпичными зданиями университетского городка, но отблески его лучей все еще пронзали вечернее небо, которое подобно светящемуся занавесу, нависало над ландшафтом штата Мэн. Осенний холод уже давал себя знать, и Дэвид почувствовал легкий озноб. Его врачи советовали ему не переохлаждаться.

Когда он открывал тяжелую дверь гимнастического зала, у него мелькнула мысль, почему двери всех гимнастических залов по весу напоминали ворота средневековых крепостей. Он вошел внутрь, и пройдя по каменному полу, добрался до коридора, в конце которого находилась раздевалка, уставленная металлическими шкафами. Он был очень доволен, что сейчас там никого не было, так как был не расположен к разговорам.

Дэвид медленно шел между длинными деревянными скамейками, направляясь к своему шкафу, который находился в конце ряда, когда его взгляд остановился на явно постороннем предмете, расположенном прямо впереди. Он побежал, стараясь поскорее выяснить, что это было. Сложенная записка была приклеена с помощью куска ленты к двери его шкафа. Он сорвал ее и развернул: «Звонила Ваша жена и просила позвонить ей, как только вы сможете. Она сказала, что это очень срочно. Ральф».

У сторожа должно было бы хватить ума выйти и просто позвать его к телефону! — с раздражение подумал Дэвид, набирая цифровую комбинацию кодового замка. Набрав в карманах брюк несколько монет, он почти бегом бросился к платному телефону, висевшему на стене. Когда он опускал монеты и набирал номер, то заметил, что его руки дрожат. И он знал, почему. Мари никогда не употребляла слово «срочно». Она старалась избегать подобных слов. — Алло?

— В чем дело?

— Я подумала, что ты можешь оказаться поблизости от телефона, ответила его жена, — я понимаю, что наш Мо является университетским врачом, и только один он гарантирует тебе лекарство, возвращающее волю к жизни, но только в том случае, если оно не вызывает осложнений на сердце. — В чем дело?

— Возвращайся домой, Дэвид. Здесь есть кое-кто, кого ты должен повидать. Поторопись, дорогой.

Помощник Госсекретаря Эдвард Мак-Алистер решил сократить свою вступительную речь до минимума, оставив лишь ряд существенных фактов, которые, по его мнению, должны были бы подсказать Веббу, что его незваный гость занимает отнюдь не последнее место в структуре Госдепартамента.

— Если вы хотите, мистер Вебб, мы можем отложить наши дела на некоторое время, пока вы не придете в себя после вечерней прогулки.

Дэвид все еще был в шортах и полотняной китайской рубашке, так и не переодевшись в спортивном зале, где он только лишь забрал свою обычную одежду из шкафа, забросил ее в машину и помчался домой.

— Мне кажется, что проблемы, появившиеся у вас, или, точнее, там, откуда вы приехали, мистер Мак-Алистер, на самом деле не терпят отлагательства.

— Пожалуйста, сядь, Дэвид, — сказала Мари Сен-... Мари Вебб, войдя в комнату с двумя полотенцами в руках, — и вы тоже садитесь, мистер Мак-Алистер.

Когда ей удалось таким образом усадить обоих мужчин перед погасшим уже камином, она протянула одно полотенце Дэвиду, а затем, обойдя его кресло, встала сзади, пытаясь с помощью второго полотенца сделать ему массаж шеи и верхней части спины в соответствии с рекомендациями врачей, не забывая поглядывать сквозь спадающие пряди огненно-красных в свете лампы волос на помощника Госсекретаря.

— Пожалуйста, продолжайте.

— Как мы уже выяснили с вами, мистер Мак-Алистер, я имею определенные разрешения от правительственных спецслужб на право участвовать во всех подобных переговорах вместе с моим мужем.

— О, у вас уже поднимался вопрос об этом? — спросил Дэвид, взглянув сначала на нее, а потом на их гостя, пытаясь улыбнуться при этом.

— Дэвид, прошу тебя, не отвлекай нашего гостя от главного.

— Извините, она права.

Он вновь попытался улыбнуться:

— Кажется, все уже предрешено и не подлежит обсуждению? Или у вас на ее счет были какие-то сомнения?

— Я уже подтвердил, что она имеет на это право, — заметил помощник Госсекретаря, — более того, я именно так и считал бы, будь я на вашем месте. Несмотря на то, что в нашем прошлом было много общего: также как и вы, я проработал много лет на Дальнем Востоке, но все дальнейшее, что произошло с вами и через что вам пришлось пройти, находится за границей моего понимания.

— Уверяю Вас, что у меня самого к этому очень похожее отношение. Это должно быть ясно всем.

— Но тем не менее, некоторые, особенно там, откуда я пришел, воспринимают это не так. Хотя на самом деле, видит бог, вашей ошибки, конечно же, не было во всем произошедшем.

— А сейчас вы становитесь просто любезным. Когда из того места, которое вы представляете, исходят не оскорбления или угрозы, а вот такая примерная любезность, это начинает беспокоить меня.

— Тогда, если нет возражений, давайте вернемся к нашим делам. Хорошо? — Пожалуйста, я не против. — И я хочу надеяться, что вы не будете слишком с большим предубеждением относиться ко мне. Поверьте, что я не враг вам, мистер Вебб. Мне очень хотелось бы стать вашим другом, тем более, что я в состоянии надавить на некоторые клавиши, мелодия которых будет полезна вам. Я могу помочь, и, если надо, даже защитить вас.

— От чего?

— От неожиданностей.

— Мне хотелось бы услышать что-то более конкретное.

— Тогда первое, с чего я начну, сообщу вам о том, что ваша охрана вот уже почти полчаса нами удвоена, — начал объяснения Мак-Алистер, не сводя своих глаз с Дэвида. — Это было мое решение, и я могу даже учетверить ее, если увижу, что в этом будет необходимость. Все, прибывающие в университетский городок будут тщательно проверяться, а все посещаемые вами места будут находится под постоянным наблюдением. Теперь охрана будет находиться в непосредственной близости от вас, чтобы вы могли ее всегда видеть.

— Боже мой! — воскликнул Вебб, пытаясь подняться с кресла, — это наверняка Карлос!

— Но мы, как это ни странно, думаем немного иначе, — возразил ему представитель Госдепартамента, — мы не можем сбрасывать его со счета, но все-таки это слишком далеко и слишком неправдоподобно.

— Даже так? Это, тем не менее, может быть похоже на правду. Если бы это был Шакал, ваши люди всегда были бы на месте и, обязательно, скрытно. Вы разрешили бы ему охотиться за мной, в результате чего попытались бы схватить, и если бы в итоге я был бы даже убит, то такая цена вполне бы устроила бы всех.

— Но только не меня. Вы можете мне не верить, но это именно так.

— Спасибо, но что все-таки вы имели в виду?

— Ваше досье было «расконсервировано», я хочу сказать, что все секретные материалы, касающиеся операции «Тредстоун», стали кое-кому известны.

— Досье было кем-то похищено? Был произведен несанкционированный доступ к архивам?

— Нет, это происходило поэтапно. Вначале все было сделано на вполне законных основаниях, в связи с кризисной ситуацией, для разрешения которой у нас просто не было выбора. Но все дальнейшее пошло не так, как мы планировали, как говорится, паровоз сошел с рельсов, и теперь мы охвачены беспокойством, именно беспокойством за вас.

— Расскажите, пожалуйста, если можно, начало этой истории. Кто получил доступ к этому досье?

— Это был человек, как говорится, со стороны, но с очень высокими полномочиями, относительно которых ни у кого не было даже тени сомнений.

— Кто это был?

— Этот человек возглавлял оперативную службу британской МИ-6 на территории Гонконга. Его авторитет был подкреплен многолетним доверием со стороны ЦРУ. Он прилетел в Вашингтон и сразу же связался со своими коллегами в Лэнгли. Он обратился к ним с просьбой о получении информации, связанный с человеком по имени Джейсон Борн. Свой интерес он объяснил сложно, даже угрожающей обстановкой на контролируемой им территории, и он почти прямо связывал этот кризис с операцией «Тредстоун». Кроме того, он заверил, что если обмен особо важной оперативной информацией между службами наших стран продолжается до сих пор, то его официально подтвержденный правительственный запрос поступит немедленно.

— Но он должен был иметь очень веские причины для подобного запроса. — Уверяю вас, что основания у него были, — Мак-Алистер сделал паузу, и часто заморгал глазами, потирая пальцами лоб. Было видно, что он нервничает.

— Ну, и какие же?

— Джейсон Борн вернулся, — стараясь говорить тише, произнес наконец Мак-Алистер, — и он вновь убивает. Теперь на Коулуне.

Мери едва не задохнулась и, слегка качнувшись, вцепилась в правое плечо мужа. Ее большие карие глаза наполнились яростью и страхом. Она молча уставилась на человека из Госдепартамента. Вебб же сидел, не шелохнувшись, внимательно изучая Мак-Алистера, как наблюдающий за коброй. — О чем вы говорите, черт возьми? — почти шепотом произнес он наконец, повышая голос. — Джейсон Борн, тот самый Джейсон Борн, больше не существует. Его никогда не было!

— Мы знаем это, точно так же, как и вы, но, тем не менее, на Востоке легенда о нем развивается, живет там до сих пор. Ведь это вы создали ее, мистер Вебб, и очень талантливо, смею вас уверить.

— Меня не интересует ваше мнение, мистер Мак-Алистер, — произнес Дэвид, убирая с плеча руку жены и поднимаясь с кресла. — Над чем конкретно работала британская МИ-6? И что это за человек, который представлял эту службу? Сколько ему лет? Каковы ваши данные о нем, о его связях и выполняемой работе? Вы должны были иметь весь его послужной список и секретные материалы его досье о его благонадежности, имеющиеся в ЦРУ, прежде чем идти на обмен такой информацией.

— Разумеется, все это у нас было, и мы и мы не нашли таки ничего, что вызвало бы хоть какие-то сомнения. Лондон подтвердил всю имеющуюся у нас информацию о нем, так же как и о передаче ему запрашиваемой информации.

Как официальный представитель МИ-6 на территории колонии, он был приглашен в управление полиции, контролирующей территорию Гонконга и Коулуна, где ему сообщили об имевших место событиях. Все его действия, естественно, контролировало Министерство Иностранных Дел.

— Ложь! — почти закричал Вебб, качая головой. Но затем, все-таки, понизив голос, продолжил: — Его завербовали, господин помощник Госсекретаря! Кто-то предложил ему хорошую цену за это досье. И он использовал для этого наивно простую ложь, которую вы все и проглотили!

— Боюсь, что это далеко не ложь, хотя бы уже по самому источнику информации. Этот человек привык доверять фактам, точно так же как и Лондон. Джейсон Борн действительно вернулся в Азию.

— А что, если я скажу вам, что такие вещи происходят уже не в первый раз, когда центры управления операциями питаются дезинформацией, а в итоге человек оказывается завербован без особого риска и без больших расходов! Ему оставляют единственную возможность, чтобы попытаться спасти свою жизнь, и ставят перед выбором. В данном случае, я уверен, было именно так с этим досье.

— Если бы все происходило бы именно так, как вы говорите, то его конец не был бы таким печальным. Этот человек мертв. — Что?

— Он был застрелен насмерть два дня тому назад в своем кабинете на Коулуне, через час после возвращения из Гонконга.

— Черт возьми, но это не должно было случиться! — в замешательстве воскликнул Дэвид. — Ведь человек, который идет на риск предательства, как правило, страхует себя с самого начала от подобных «случайностей». Он наверняка должен был оставить соответствующее заявление у надежных людей. Это было бы его страховкой, его единственной гарантией!

— Но он был абсолютно чист, — настаивал представитель Госдепартамента.

— Или он был просто дурак.

— Нет. Этого о нем никто не мог сказать.

— А что они говорили?

— Он занимался делами, связанными с борьбой с организованной преступностью, расследуя деятельность подпольных группировок в Гонконге и Макао. Ситуация, которая там складывалась, позволяла применить понятие «организованной». На самом деле, все напоминало настоящую борьбу мафий. Совершались постоянные убийства, побережье залива становилось местом военных действий, и даже на воде взлетали на воздух многочисленные корабли. Очень часто события были весьма противоречивыми, указывая на то, что за многими из них мог стоять именно Джейсон Борн.

— Но, поскольку, никакого Джейсона Борна нет, то вся эта работа должна входить только в компетенцию полиции! А уж никак ни МИ-6!

— Но, мистер Мак-Алистер только что сказал, что этот человек был привлечен к расследованию происходящего именно полицией Гонконга, неожиданно подала реплику Мари, жестко глядя на помощника Госсекретаря. — МИ-6, очевидно, согласилась с таким подходом. Но почему тогда ими был проявлен такой интерес?

— Это был просто обманный ход! — не сдавался Дэвид. Он был возбужден и тяжело дышал.

— Джейсон Борн по своему «происхождению» никогда не имел никакого отношения к службам полиции, — продолжала Мари, подходя к мужу, — он «родился» в анналах секретных служб Соединенных Штатов не без участия Госдепартамента. Но я подозреваю, что МИ-6 вклинилась в это дело по гораздо более важным причинам, чем поиски убийцы по имени Джейсон Борн. Я права, мистер Мак-Алистер?

— Вы совершенно правы, миссис Вебб. И даже более того. При обсуждении этой проблемы в нашем служебном кругу всего два дня назад высказывалось именно такое мнение, что вы оцените сложившуюся ситуацию более отчетливо, чем это сделали мы. Давайте только вначале сделаем одно главное определение, которое поможет нам в дальнейшем быстрее найти общий язык, будем считать, что именно проблемы экономического характера являются ключом к политическому кризису не только в Гонконге, но и во всем мире. Ведь вы являетесь весьма опытным экономистом, и в свое время даже участвовали в разработке соответствующих программ для правительства Канады, а также консультировали канадских послов и разного рода правительственные делегации чуть ли не по всему миру.

— Может быть, вы взяли бы на себя труд объяснить предмет вашего разговора человеку, экономические познания которого ограничиваются лишь чековой книжкой?

— Еще не наступило то время, мистер Вебб, когда возможны прямые удары по государственному рынку Гонконга, и даже по его подпольному продолжению. Но общая нестабильность, вызванная ростом преступлений, может служить рычагом для определенного давления на правительство, если и не вызовет более глубокой дестабилизации. И еще не пришло время, когда Китай сможет завершить очередной виток в начатой им гонке вооружений.

— Пожалуйста, продолжайте дальше.

— Время, о котором идет речь, это договор об аренде до 1997 года, спокойно пояснила Мари заявление помощника Госсекретаря, — и до его окончания остается менее десяти лет. Новое соглашение должно быть выработано уже при участии Пекина, поэтому уже сейчас каждая из сторон нервничает и никто не хочет, чтобы именно его лодка налетела на скалы в этом плавании по морю политических страстей. Поэтому важным фактором этой игры является прочная стабильность во всех сферах жизни.

Дэвид взглянул на жену, потом вновь на Мак-Алистера и кивнул:

— Да, это чувствуется. Я читаю газеты и журналы... но тем не менее это не совсем то, что затрагивает сферу именно моих интересов. — Моего мужа, как правило, интересуют факты обмана, которые стоят за любыми происходящими событиями, — попыталась объяснить Мари Мак-Алистеру. — Он занимается изучением народов и цивилизаций.

— Ну, хорошо, — согласился Вебб. — Итак?

— Мои же интересы, — продолжала Мари, — всегда были связаны с деньгами и курсами их обмена, а также с рынками и показателями их стабильности.

— И, если вы отбросите на какой-то момент стабильность, то получите хаос, — быстро добавил Мак-Алистер. — Это было бы простительно для древних китайских полководцев-завоевателей. Но никак не может служить оправданием для некоторых политиков в КНР, которые стремятся к нарушению стабильности в колонии, называемой ими Новыми Территориями. Хотя, следует заметить, что более холодные головы в Бейцзине не поддерживают этих устремлений экстремистского крыла, которое не прочь сохранить лица своих политических амбиций через военную силу, но сначала ввергнув Дальний Восток в хаос.

— И вы считаете, что КНР может пойти на это?

— Не забывайте, что Гонконг, Коулун, Макао и другие территории колонии являются частью их «Великой Поднебесной Империи». Это единое пространство, а люди на востоке не терпят непокорных детей, это хорошо известно.

— И вы хотите убедить меня, что всего лишь один человек, называющий себя Джейсоном Борном, мог быть причиной подобного кризиса? Я не поверю вам!

— Но это лишь общий экстремальный сценарий, хотя нет никаких гарантий, что этого не может произойти на самом деле. Вы должны понимать, что легенда продолжает жить, а при определенных обстоятельствах, даже может обгонять реальные события. Это действует подобно гипнозу. Невидимому преступнику приписываются многочисленные убийства, хотя на самом деле его имя используют политические экстремисты как левого, так и правого толка. А если вы начинаете анализировать происходящее, то вполне можете оценить ситуацию, как самовоссоздание мифа. Не правда ли? И когда где-то в южных районах Китая происходит убийство, вы, как Джейсон Борн, можете быть уверены, что оно будет приписано именно вам. А года через два вы уже приобретете широкую известность. Хотя на самом деле, убили лишь одного человека: пьяного осведомителя из Макао, который покушался на вашу жизнь. — Я не помню этого, — спокойно ответил Дэвид.

Чиновник понимающе кивнул:

— Я понимаю вас. Мне говорили о ваших трудностях с памятью. Но поймите, что если убитые люди являются крупными политиками или государственными фигурами, к примеру, если будет убит кто-то, как Верховный Губернатор Колоний, или торговый представитель КНР, или кто-то подобный им, то вся колония неминуемо погрузится в хаос.

Мак-Алистер помолчал, покачав головой, чтобы чуть-чуть прийти в себя. — К сожалению, таковы наши заключения, мистер Вебб, над которыми работали лучшие специалисты из отдела безопасности. А ваши выводы вы можете оставить при себе, мистер Вебб. И, по совести говоря, право решать принадлежит мне. Вас необходимо охранять.

— Но никто и никогда, — холодно заметила Мари, — не имел права ознакомиться с содержанием этого досье.

— У нас не было выбора. Мы очень тесно сотрудничали с англичанами, и нам было необходимо доказать им, что «Тредстоун» давным-давно закончена, а ваш муж находится за тысячи миль от Гонконга.

— И вы сказали им, где именно он был? — закричала жена Вебба, — как вы посмели?

— У нас не было выбора, — вновь повторил Мак-Алистер, в который уже раз потирая лоб. — Мы были вынуждены идти на сотрудничество, когда возникла угрожающая ситуация. Несомненно, вы должны понять это.

— Но что я не могу понять, так это то, почему же надо было отдавать именно досье на моего мужа! — с раздражением, переходящим в ярость, заговорила Мари. — Оно имело статус ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ СЕКРЕТНОСТИ!

— Представители спецслужб, связанные с комиссиями Конгресса, потребовали этого, а сам этот факт уже равносилен закону.

— Прекратите это! — со злостью произнес Дэвид, — уж если вы получили такую власть надо мной, то вы должны знать, откуда я начинал свой путь. Скажите мне, где находятся все архивные материалы, касающиеся «Медузы»?

— Я не могу ответить на последний вопрос, — воскликнул Мак-Алистер.

— Но вы только что сделали это, — заметил Вебб.

— Доктор Панов умолял людей из Госдепартамента чтобы они уничтожили все архивные данные, касающиеся операции «Тредстоун», — продолжала наступать на Мак-Алистера Мари, — или, по крайней мере, использовать фальшивые имена для всех, кто был упомянут там, но вы даже не сделали попыток в этом направлении. Что вы за люди после этого?

— Сам по себе я согласен с вами обоими! — заявил Мак-Алистер с каким-то странным выражением в голосе, — извините, миссис Вебб, и простите меня. Это было еще до моего появления там... Так же, как и вы, я оскорблен этим до глубины души. Вы совершенно правы в том, что можно было не хранить это досье. Всегда есть способы...

— Чушь, — неожиданно вступил в разговор Дэвид. В его голосе чувствовалась пустота. — Это всего лишь часть новой стратегии, еще одна мышеловка, расставленная для нас. Вам очень нужен Карлос, и вас не интересует, какой ценой вы сможете его получить, — Ведь я забочусь о вас, мистер Вебб, а вы не хотите поверить в это. Почему меня должен интересовать «Шакал», когда я работаю в секции Дальнего Востока. Шакал — это чисто европейская проблема.

— Все, о чем вы говорили здесь, подразумевает за собой нечто конкретное, — вновь заговорила Мари, обращаясь к Мак-Алистеру, в то время как Дэвид вновь уселся в кресло, — ведь вы хотите сказать нам еще что-то, не так ли?

— Да, и это очень нелегко для меня, поверьте. Учтите, что я лишь недавно ознакомился с материалами этого досье и, возможно, еще не имею обо всем полной ясности.

— Вы знаете все, включая и сведения о его жене и детях, погибших в Камбодже?

— Да.

— Тогда говорите о том, что вы должны были сообщить нам.

Мак-Алистер вновь нервно помассировал лоб длинными тонкими пальцами: — Я начну с того, что пять часов назад мы получили сообщение из Лондона о возможном покушении на вашего мужа. Есть некий человек, который намерен его убить.

— Но это не Карлос, не «Шакал», — произнес Вебб, подаваясь вперед.

— Нет, по крайней мере, до сих пор мы не обнаружили никакой связи.

— А что вы обнаружили? — спросила Мари, усаживаясь на ручку кресла, где сидел ее муж, — что вам удалось узнать?

— Офицер МИ-6 на Коулуне имел в своем кабинете несколько важных документов, большинство из которых представляло большой интерес для многих, кто так или иначе связан с преступностью Гонконга, и, следовательно, должны были стоить немалых денег. Тем не менее из всех документов было похищено лишь досье на «Тредстоун», связанное с Джейсоном Борном. Вот такую информацию мы получили из Лондона. Это было похоже на предупреждение: человек, совершивший это, интересуется только Джейсоном Борном.

— Но почему? — закричала в отчаянии Мари, обнимая руками мужа.

— Потому что кое-кто был убит, — спокойно ответил за рассказчика Вебб, — а кое-кто еще теперь хочет уравнять счет.

— Вот именно над этим мы и работаем, — согласился Мак-Алистер, кивая головой. — И у нас есть уже определенный прогресс.

— Кто был убит? — спросил бывший Джейсон Борн.

— Прежде чем я отвечу, вы должны понять, что эти сведения очень быстро собрали уже непосредственно наши люди в Гонконге, на свой страх и риск. Возможно, что в них есть определенные неточности, и, конечно, у них пока нет явных доказательств. — Что вы подразумеваете, когда говорите «непосредственно наши люди»? А где же тогда, черт возьми, были англичане? Ведь вы именно им передали досье по «Тредстоуну»!

— Мы сделали это лишь потому, что они первыми предъявили нам доказательства, что убийство совершил человек под именем, созданном в «Тредстоуне», наше собственное произведение, то есть именно вы. Они не захотели, тем не менее, идентифицировать свои источники информации. Потому наши люди были вынуждены работать самостоятельно, используя любую возможность для сбора информации, чтобы выяснить все главные связи погибшего человека из «Шестерки», чтобы по ним попытаться предположительно установить возможного убийцу. Им повезло только в Макао, но, повторяю, особых доказательств получено не было.

— Я повторяю свой вопрос, — сказал Вебб, — кто был убит?

— Была убита женщина, — ответил представитель Госдепартамента. — Она была женой крупного банкира из Гонконга, по имени Яо Минь. Этот тайпин занимается не только финансовой деятельностью, а имеет широкие интересы, вплоть до инвестирования предприятий и проведения консультаций даже в Бейцзине. Кроме того, что он богат, у него обширные и влиятельные связи.

— А каковы были обстоятельства убийства?

— Обстоятельства были ужасны, но сама ситуация не имела никаких необычных сторон. Его жена была «рабочей» актрисой, которая снялась в нескольких фильмах для компании «Шоу Броверс». Она была значительно моложе своего мужа и, при всех прочих обстоятельствах, он смотрел на нее, как на свой трофей, приз, полученный в соревновании с жизнью. Самым любимым ее занятием было посещение злачных мест, где она проводила время за игрой в рулетку, либо посещала притоны для курильщиков опиума. Ее можно было видеть среди игроков в Макао, на скачках в Сингапуре или на самолете, отправляющемся на Пескадорские острова. Ее последний любовник был поставщиком наркотиков, который осуществлял переброску «товара» в Гуаньчжоу до Дин Бей через границу в районе Лок Ма Чау.

— Известно, что Дин Бей — это широкая улица с многосторонним движением, — перебил его Вебб. — Почему ваши люди заинтересовались именно этим человеком?

— Потому что его операции, если вам больше нравится именно этот термин, были связаны с той войной мафий, которая проходила на побережье, Так или иначе, этот человек был замешан в активных действиях против своих соперников и был приговорен.

— Но зная об этом, он наверняка, окружил бы себя дюжиной телохранителей.

— Вы это очень правильно подметили. Так оно и было. Но с другой стороны, это, видимо, и толкнуло его противников на возвращение к легенде. В конце концов, они нашли способ, как воспользоваться ею.

— Борн, — едва слышно прошептал Дэвид, покачивая головой и прикрывая глаза.

— Да, — согласно кивнул Мак-Алистер. — Две недели назад поставщик наркотиков и жена Яо Миня были убиты прямо в постели в одном из номеров отеля «Лисбоа», в Макао. Убийство было жестоким и безобразным: тела были буквально изрезаны на куски автоматными очередями и их едва можно было опознать. В качестве оружия был использован автомат системы «Узи». Но сам факт этого убийства был скрыт от широкой публики: полиция и правительственные чиновники получили хорошую компенсацию за молчание. Можно легко догадаться, кому принадлежали эти деньги.

— Я хотел бы сделать короткое заключение, — монотонно заговорил Вебб. — Автомат системы «Узи» — это именно то оружие, которым предпочитал пользоваться Джейсон Борн в некоторых случаях убийств, выполненных по контракту.

— Это же оружие было оставлено на месте преступления почти рядом с пятью трупами в кабаре на набережной Чжан Ши Цзян. Трое из убитых были местными бизнесменами. Англичане не были расположены к широкой информации по этому убийству и показали нам лишь несколько фотографий.

— А этот тайпин, Яо Минь, — вновь заговорил Дэвид, — муж этой убитой актрисы. Он как раз и является одним из тех, кто имеет контакты с МИ-6, которые были обнаружены вашими людьми?

— Из источников информации, связанных с МИ-6. Его отношения с промышленными и государственными кругами в Бейцзине являются очень важным обстоятельством для английской секретной службы, которая буквально не знает ему цены.

— И когда его жена была убита, его горячо любимая молодая жена...

— Я бы все-таки употребил бы слово «приз», именно его любимый «приз» был отобран у него, — прервал Вебба Мак-Алистер.

— Хорошо, — согласился Вебб, — в некоторых случаях приз ценится гораздо выше, нежели жена.

— Я провел многие годы на Востоке, и, помнится, у них есть даже сообразная моменту фраза на мандаринском наречии, но к сожалению, я не могу повторить ее.

— Такова цена мужского самообольщения, — спокойно произнес Дэвид.

— Да, я думаю, именно эта.

— Должно быть. Так, человек из МИ-6, под давлением своего агента-информатора, этого пока никому неизвестного тайпина, пытается получить досье на того самого Джейсона Борна, который убил его жену, отняв у него, таким образом, его «приз». Иными словами, господа из МИ-6 были поставлены перед опасностью лишиться важной информации о делах в континентальном Китае, которая поступала от его источников в Пекине.

— Именно так наши люди и построили эту цепочку. В конце концов, представитель «Шестерки» был убит, поскольку Яо Минь не хотел, чтобы кто-то знал о его интересе к человеку по имени Джейсон Борн. Тайпин хотел оставаться в тени, недосягаемым и, почти, невидимым. Свою месть он, видимо, решил осуществить тайно.

— А что говорят по этому поводу англичане? — спросила в свою очередь Мари.

— По некоторым признакам они не вмешиваются в сложившуюся ситуацию. Официальный Лондон молчит. Возможно, они считают, что все неприятности свалились на них из-за документов по «Тредстоуну», и не хотят нашего дальнейшего вмешательства в свои дела в Гонконге, по крайней мере, пока не утихнут последние события.

— У них были какие-нибудь столкновения с Яо Минем? — задал очередной вопрос Вебб, внимательно следя за помощником Госсекретаря.

— Когда я назвал им это имя, то они отказались обсуждать все, что с ним могло быть связано. Создается впечатление, что они по-прежнему предполагают использовать его.

— И это несмотря на то, что он сделал? — неожиданно вновь вступила в разговор Мари. — А что он еще может сделать, или должен сделать, с моим мужем?

— Но это уже совсем другое дело, — осторожно заметил Мак-Алистер.

— Вы сотрудничали с ними...

— Мы должны это делать, — прервал ее чиновник.

— Но вы же настаивали на сотрудничестве. Настаивали на этом! Это ложь! — Мари отвернулась в раздражении.

— У меня нет желания обманывать вас, миссис Вебб.

— А почему, собственно, я должен верить вам, Мак-Алистер? — спросил Дэвид.

— Вероятно, прежде всего потому, что вы не хотите верить своему правительству, мистер Вебб. Конечно, и верить мне у вас очень мало оснований. Но, смею вас уверить, я очень совестливый человек. Вы можете соглашаться или нет, я имею в виду со мной, но тем временем я буду делать все для вашей безопасности.

— Вы очень странно взглянули на меня, почему?

— Потому что мне еще никогда не доводилось оказаться в такой роли.

В этот момент у дверей раздался звонок, и Мари резко повернув голову на этот звук, пошла встречать неожиданных посетителей. Она открыла дверь и некоторое время стояла без движения, беспомощно глядя в дверной проем. Там стояли двое мужчин. Сзади них был виден второй черный «Седан», внутри которого были еще люди. Все вместе они составляли охрану ее мужа. Она хотела закричать, но у нее не хватило сил даже на это.

Эдвард Мак-Алистер забрался на переднее сидение своего служебного автомобиля и взглянул через поднятое боковое стекло на одинокую фигуру, стоящую на пороге дома. Бывший Джейсон Борн неподвижно стоял, не сводя глаз с отъезжавшего гостя.

— Едем быстрее отсюда, — почти скомандовал водителю Мак-Алистер. Это был человек примерно его возраста, лысый, в очках с черепаховой оправой. Автомобиль рванулся вперед, но водитель не стремился прибавить скорость, пока они не миновали узкую покрытую гравием незнакомую им дорогу и не выбрались на широкое шоссе, оставляя сзади себя маленький университетский городок. Несколько минут они продолжали ехать молча, но, наконец, водитель заговорил первым:

— Как прошла встреча? Все было удачно?

— Как прошла? — механически повторил вслед за ним помощник Госсекретаря. — Как любит говорить посол: «Все части на своем месте». Обоснование сделано и подкреплено логическими выводами, так что на этом миссионерскую работу можно считать законченной.

— Очень приятно это слышать.

— Вам приятно? Ну, значит, и мне должно быть приятно тоже. Мак-Алистер поднял свою дрожащую правую руку и начал массировать правый висок подрагивающими тонкими пальцами.

— Нет, я не доволен! — неожиданно произнес он. — Я чертовски устал!

— Извините, если я не вовремя...

— И предложить выполнять роль миссионера, мне, христианину! Я вместе со всей семьей два раза посещаю церковь, а мои оба сына прислушиваются. Я благороден и великодушен, потому что хочу быть таким. Вы можете меня понять?

— Кажется, что да. У меня нет именно таких чувств, но мне кажется, что я понимаю вас.

— И я только что покинул дом этого человека!

— Смотрите проще на эти вещи. Что в этом особенного?

Мак-Алистер неподвижно уставился на дорогу, и только движущиеся блики от встречных машин создавали замысловатую игру теней на его лице и, казалось, будто на нем отражается его внутреннее состояние.

— Может быть, Бог простит мою душу, — едва слышно прошептал он.

Глава 4

Крики неожиданно наполнили темноту какофонией молодых голосов. Вслед за криками появились и подпрыгивающие, догоняющие друг друга фигуры. Кругом были видны разгоряченные улыбающиеся лица и крики, крики, крики... Вебб опустился на колени, прикрывая лицо и шею обеими руками. Это единственное, что он мог сделать в целях самозащиты. Он старался раскачиваться из стороны в сторону, чтобы не быть, по крайней мере, неподвижной мишенью. Его темная одежда дополнительно маскировала его от прицельных выстрелов, но она же была бесполезна, если бы охрана, находящаяся где-то рядом с ним, вдруг открыла огонь: вспышки выстрелов вполне могли высветить его фигуру. А, кроме того, прицельный выстрел мог быть не единственным средством, которое мог применить убийца. Вполне достаточно выстрела из пневматического оружия с использованием пули, начиненной парами цианида. Смерть в этом случае могла наступить в течение минуты, а может быть даже и нескольких секунд.

Неожиданно чья-то рука сжала его плечо! Он резко повернулся, разводя в стороны свои руки, стараясь освободиться от неожиданного прикосновения. При этом он сделал бросок влево, двигаясь подобно дикому животному.

— С вами все в порядке, Профессор? — спросил охранник, приближаясь к нему откуда-то слева, моментально Дэвид поднялся на ноги. В отблесках лучей карманного фонаря можно было заметить, что человек улыбался.

— Что это было? Что вообще происходит здесь?

— Ничего страшного! — прокричал второй человек, появляясь справа от Вебба.

— Что?

— Это всего лишь дети, похожие на ночных духов. Одно удовольствие видеть их!

Вскоре шум и крики стихли. Городок вновь погрузился в тишину. Где-то вдали, между высокими каменными зданиями, которые располагались вдоль игрового поля стадиона, можно было наблюдать пульсирующие яркие вспышки, которые временами озаряли уже пустые трибуны. Футбольный матч между студенческими командами наконец-то завершился. Возбужденная охрана продолжала смеяться.

— Ну, как, профессор? — продолжил разговор тот, который был слева от Дэвида. — Вам лучше, когда мы находимся рядом с вами?

Все закончилось. Его внутреннее состояние начинало приходить в норму, но он все еще не был уверен по поводу произошедшего. Почему еще остается какая-то тупая боль в груди? Почему он был так напуган? Что-то происходило, но он все еще не мог дать этому свою оценку.

— Почему этот случай так расстроил меня? — сказал Дэвид, когда они сидели за завтраком в старом викторианском доме, который они арендовали вот уже некоторое время, с тех пор как Дэвид выписался из госпиталя.

— Ты совсем забросил свои прогулки по пляжу, — произнесла Мари вместо ответа на его вопрос. Она положила перед ним вареное яйцо и несколько тостов. — Тебе бы неплохо немного поесть, прежде чем ты возьмешься за сигареты.

— Нет, послушай. Это действительно беспокоит меня. Всю последнюю неделю я чувствую себя как утка на плохо защищенной галерее. Это ощущение вновь появилось у меня еще вчера во второй половине дня.

— Что ты имеешь в виду? — Мари не спускала с него глаз, продолжая заниматься посудой. — Мне кажется, что иногда твои ощущения прямо указывают на что-то. Расскажи мне подробней о них. Однажды они спасли мне жизнь, в Цюрихе, на Гуизон-Квей. Может быть, на этот раз за ними не стоит ничего страшного.

— Мне иногда кажется, что при такой охране, похожей скорее на военный парад, когда тебя окружают шесть человек: по одному спереди и сзади и по двое справа и слева, все равно не составляет труда для человека, внешне похожего на студента, приблизиться к нам и выстрелить в меня из пневматического оружия? Звук выстрела никто не услышит, потому что его очень легко прикрыть кашлем или смехом. А тем временем я уже смогу получить смертельную дозу стрихнина.

— Ты лучше меня знаешь, что они могут применить.

— Конечно. Потому что мне самому приходилось делать подобные вещи.

— Нет. Так мог поступить Джейсон Борн, а не ты. Но что все-таки случилось вчера?

Вебб продолжал неподвижно смотреть на тарелку. Затем, отодвинув ее в сторону, он вернулся к событиям того дня. — Семинар, как обычно, затянулся. Стало уже темнеть, когда мы направились к автомобильной стоянке. В этот день должен был быть футбольный матч между студенческими командами. Неожиданно меня и мою охрану окружила возбужденная толпа болельщиков. В сущности, они были еще дети: их возбудил этот, как все считали, очень ответственный матч, и они бежали, прыгали, жгли бенгальские огни, громко кричали. Некоторые даже пытались петь песни. И можешь поверить мне, что в эти несколько минут мне показалось, что это вот-вот начнется. Я был снова Борном, ощущая всем своим существом окружающую меня опасность. Все мое существо было близко к панике.

— И что же? — осторожно спросила Мари, когда ее муж замолчал.

— Моя так называемая охрана поглядывала по сторонам и чувствовала себя очень весело. Они смеялись, а двое из них даже перебрасывались мячом с пробегающими мимо нас студентами.

— А что особенно испугало тебя?

— Инстинктивно я ощутил себя абсолютно незащищенной мишенью, находящейся в центре возбужденной толпы. Это мне подсказали лишь мои нервы. Рассудок не смог справиться с этим.

— А кто сейчас говорит в тебе? Кем ты ощущаешь себя?

— Сейчас мне трудно сказать. Но то, что я чувствовал тогда, мне очень трудно забыть. Ты можешь себе представить, что один из них спросил меня, насколько лучше я чувствую себя... теперь, когда они находятся рядом со мной. Дэвид взглянул на жену и попытался повторить слова, которые не давали ему покоя: — Чувствую ли я себя гораздо лучше... теперь?

— Но ведь они знают, что их работа состоит именно в том, чтобы защитить тебя.

— Защитить меня? Но они все смеялись и почти не обращали на меня внимания, когда нас неожиданно окружила эта толпа. Неужели таким образом они собираются действительно защищать меня?

— А что ты чувствовал еще?

— Не знаю. Может быть это были не ощущения, а скорее размышления? Я много думал о Мак-Алистере, особенно о его жизни. Если не обращать внимание на его почти постоянно подергивающиеся веки, то его глаза напоминают глаза дохлой рыбы. Ты можешь прочитать в них все что угодно, в зависимости от того, что ты чувствуешь в данный момент.

— А почему бы тебе не позвонить Мак-Алистеру и не рассказать о своих сомнениях? Ведь он оставил тебе номера телефонов. Думаю, что Мо Панов посоветовал бы тебе то же самое.

— Да, возможно. Мо обязательно посоветовал бы это.

— Тогда, позвони.

Вебб улыбнулся.

— Может быть, позвоню, а может быть, и нет. Во всяком случае мне бы не хотелось, чтобы меня там приняли за маниакального параноика. Я попытаюсь дождаться Панова, который, я думаю, постарается вправить мне мозги.

Линия была занята уже второй раз, так что для Вебба ничего не оставалось, как положить трубку и вновь вернуться на семинар к обсуждению некоторых вопросов, касающихся истории Бирмы того периода, когда там происходила борьба Рамы II с султаном Кедахом по вопросу владения островом Пенант. В этот момент в комнату, где он занимался со студентами, постучали, и дверь открылась еще до того, как он успел что-либо сказать. На пороге стоял один из его телохранителей, который разговаривал с ним накануне, во время студенческого матча.

— Приветствую вас, профессор.

— Привет, если не ошибаюсь, Джим?

— Нет, все-таки вы ошиблись. Меня зовут Джонни. Но это не имеет большого значения. Мы и не ожидали, что сразу запомните наши имена.

— Что-нибудь случилось?

— Как раз, наоборот, сэр. Я так спешил, чтобы сообщить вам приятную новость: мы все отбываем. Вся наша группа снимается с дежурства. Так, что, собственно говоря я зашел предупредить вас об этом и попрощаться. Все прояснилось и вам больше не потребуется никакая охрана. Мы отбываем в Лэнгли, согласно приказа. Ведь мы на службе в ЦРУ.

— Вы уезжаете? Все?

— Я как раз об этом и говорю.

— Но мне казалось... Я думал, что именно сейчас здесь критическое положение.

— Нет, должен вас уверить, что все абсолютно спокойно.

— Но почему мне не позвонил сам Мак-Алистер?

— Извините, сэр, но я его не знаю. Мы ведь только выполняем полученные приказы.

— И вы можете вот так просто прийти и заявить без всяких объяснений, что вы уходите! Но ведь меня предупреждали о покушении! Этот человек в Гонконге! Он собирается меня убить!

— Успокойтесь, сэр. Я не знаю, кто с вами говорил и о чем. Ведь вполне возможно, что вы сами могли выдумать для себя всю эту историю! Вам необходим отдых, профессор! Я уверен, что он вам здорово бы помог!

Агент ЦРУ неожиданно резко повернулся и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Мысли рвущимися на куски цветным калейдоскопом закружились у него в голове. Среди них была и одна практическая: он вспомнил про телефон Мак-Алистера. Но куда он мог его подевать? Черт возьми, ведь он специально сделал с него две копии. Одна из них была дома... А вторая? Ну, конечно, в бумажнике! Он дрожащими руками набрал служебный номер помощника Госсекретаря.

— Приемная Мак-Алистера, — раздался приятный женский голос.

— Я думал, что это его личный телефон, во всяком случае он мне так сказал.

— Мистер Мак-Алистер убыл из Вашингтона, сэр. И всегда на время его командировок мы переключаем все его телефоны на секретариат, для приема сообщений. Мы регистрируем все звонки и ведем запись информации, если в этом есть необходимость.

— Регистрируете разговоры? Но где он может быть?

— Я не знаю, сэр. Я всего лишь дежурный оператор связи. Он звонит либо каждый день, либо через день, и мы передаем ему необходимую информацию. Как мне ему сообщить о вас?

— Это очень плохо! Меня зовут Вебб. Джейсон Вебб... Нет, нет Дэвид Вебб! Мне срочно необходимо поговорить с ним! Срочно! Вы понимаете это?

— Я могу вас соединить с кем-нибудь из персонала департамента, может быть они помогут вам... Вебб бросил трубку. У него был еще и домашний телефон помощника Госсекретаря.

— Алло? — раздался еще один женский голос.

— Мне нужно поговорить с мистером Мак-Алистером.

— Боюсь, что из этого ничего не выйдет. Его сейчас нет дома. Если вы оставите все данные о себе, я передам их ему, когда он позвонит в очередной раз.

— Когда?

— Он должен позвонить завтра, но, возможно, что и задержится на один день. Он всегда так делает.

— А вы не могли бы дать мне номер, по которому я сам мог бы связаться с ним? Ведь я говорю с миссис Мак-Алистер?

— Да, вот уже 18 лет. С кем я говорю?

— Это Вебб. Дэвид Вебб.

— О, да, я вспомнила. Эдвард очень редко обсуждает со мной служебные дела, практически никогда, но вот о своей встрече с вами он мне очень подробно рассказал. Я не имею в виду какие-то проблемы, связанные с его службой, о просто о том, какие вы чудесные люди, вы и ваша жена. Наш старший сын собирается продолжить учебу в университете, и я уверена, что было бы очень неплохо...

— Миссис Мак-Алистер! — резко оборвал ее Вебб. — Я должен срочно поговорить с вашим мужем! Прямо сейчас!

— О, мне очень жаль, и я приношу тысячу извинений, но ведь он сейчас на Дальнем Востоке. И, как всегда, когда он уезжает в командировку, он не оставляет никаких телефонов. В случае крайней необходимости, мы всегда звоним в Госдепартамент.

Дэвид в очередной раз положил трубку. Ему нужно было срочно дозвониться домой. Теперь линия должна бы уже освободиться! Ведь она была занята почти целый час! Его жена никогда не занимала телефон так подолгу, даже в тех случаях, когда разговаривала со своими родственниками в Канаде. Когда он в очередной раз набрал номер, линия оказалась по-прежнему занятой. Черт возьми! Вскоре раздражение сменилось апатией. Он с трудом добрался до автомобильной стоянки и поехал домой. Остановив машину около дома, он затаив дыхание, медленно подошел к открытой входной двери. На дверной панели ему первым делом бросилось в глаза пятно красного цвета. Когда он внимательно рассмотрел его, то нашел в нем явное сходство с отпечатком руки, вымазанной кровью.

Вебб буквально ворвался внутрь дома, сокрушая все, что попадалось на его пути. Осмотрев нижний этаж, он поднялся наверх. Его нервы были напряжены до предела, а картина у входной двери пробудила все инстинкты, приобретенные им еще в джунглях Там-Квуан.

Поэтому прежде чем открывать дверь спальни, он бросился на пол и, в падении, толкнул ее рукой. Взрыв разворотил часть стены верхнего холла. Дэвид быстро откатился к противоположной стене. У него не было оружия, но зато у него была зажигалка. Он отыскал в своих карманах несколько листов бумаги, на которых он часто делал записи на занятиях со студентами, сложил их все вместе, поджег и бросил этот горящий ком в открытую дверь спальни. По его глубокому убеждению, если кто и поджидал его здесь, то он наверняка должен был быть в спальне. Тем временем пламя разгоралось. Огонь подбирался уже к постели и к занавескам на окне.

Итак, сейчас самое время!

Он бросился в горящую комнату, и схватив горящее покрывало начал им размахивать во все стороны, совершая круговые движения. Господи! Он вновь стал Джейсоном Борном!

Но комната была пуста. Мари там не было. Валялся только примитивный спусковой механизм, который был пристроен к двери и соединен с охотничьим ружьем, которое было установлено под определенным углом и выстрелило, когда он открыл дверь.

— Мари! Мари! Где ты?

Он загасил огонь, поставил на место упавшую лампу и еще раз огляделся.

Наконец он увидел это. Записка лежала на подушке: "Жену за жену, Джейсон Борн. Она ранена, но не убита, как та, другая. Ты знаешь, где сможешь отыскать и меня и ее, если ты способен на это и тебе повезет. Возможно, что мы сможем договориться, поскольку у меня тоже есть враги. Если же нет, то какое значение будет иметь еще одна смерть?

Вебб закричал, зарываясь в подушки, стараясь заглушить стоны отчаянья, рвущиеся наружу. Через некоторое время он все-таки перевернулся, и долго лежал, уставившись в потолок. Он был в затруднении, потому что в нем отчетливо начали заявлять о себе два человека: Дэвид Вебб и Джейсон Борн. Этот второй становился все более настойчивым, пытаясь найти пути для выживания в сложившихся обстоятельствах.

Джейсон Борн поднялся с кровати и уверенно подошел к шкафу, где в запертом ящике у него был устроен небольшой тайник. Он открыл его и осмотрел все, чем он располагал в данный момент: два разобранных автоматических пистолета, четыре стальных струны с держателями для рук, три действительных паспорта на разные имена и шесть пакетов пластиковой взрывчатки.

Или Дэвид Вебб должен найти свою жену, или же Джейсон Борн должен стать террористом, который не может присниться и в кошмарном сне.

Соединив все детали в нужном порядке, он подготовил к работе оба пистолета, снарядив их магазины. И он сам был готов тоже. Он вновь улегся на кровать, уставившись в потолок. Постепенно все нужные логические выводы займут свое место, в этом он был уверен. Главное — это время. Только после этого должна начаться охота. Он должен найти ее, мертвую или живую. И если она будет мертва, тогда он будет убивать, убивать и вновь убивать!

Хотя это никогда не уйдет от него. Во всяком случае, не от Джейсона Борна.

Глава 5

Он с трудом управлял своим внутренним состоянием. Теперь нечего было и думать о покое. Его рука продолжала сжимать пистолет, в то время как мозг отмечал вероятные цели и места попаданий. Сейчас его главной задачей было найти отправную точку. Он понимал, что он должен начать как можно быстрее, но нужно было знать, откуда. Его мысли снова вернулись к Госдепартаменту. Люди оттуда очень часто навещали его в госпитале в Виржинии и в других местах. Этих людей встречала даже Мари и, конечно, их видел и доктор Мо Панов. Они обычно представлялись ему под вымышленными именами: Гарри, Билл или Сэм. Несмотря на это, у него хватал сил с трудом прочитать их идентификационные карточки-пропуска, а затем, когда они уходили, он записывал их на листики от рецептов и передавал Мари, чтобы она спрятала их. Правда, она считала его подозрения слишком надуманными, но тем не менее поступала именно так, как он просил.

Однажды утром, вскоре после обычной встречи с людьми из Вашингтона, Дэвид настоял на том, чтобы она вместе с ним съездила в банк и абонировала там небольшой сейф для ценных бумаг. А дальше он попросил ее сделать следующее: выдернуть из головы длинный волос и положить его на дно металлического ящика, поближе к левому краю, запереть сейф, вернуться в госпиталь, а через два часа вновь заехать в банк и посмотреть каково состояние ящика: сохранился ли волос на прежнем месте?

Когда она второй раз посетила банк, то все было так, как он и сказал: ящик был абсолютно пуст. Волос не мог выпасть из него, кроме того случая, когда сейф открывали люди, не посвященные в эту маленькую тайну.

Теперь игра продолжалась, но правила были более жесткими. Охрана была отозвана, его реакция на этот факт была изучена весьма досконально, и дело было представлено так, как будто он сам просил о дополнительных мерах по охране собственной персоны. Затем в течение нескольких часов была похищена Мари, в соответствии с готовым сценарием, который и был скорее всего разработан этим нервным человеком с глазами дохлой рыбы. И в этот момент этот самый Мак-Алистер оказывается, совершенно случайно, за пятнадцать тысяч миль от места основного действия. Была ли это его личная инициатива? Или он был шантажирован кем-то в Гонконге? Что случилось на самом деле? И почему он так упорно обходил все вопросы, касающиеся «Медузы»? Видимо, начинать надо где-то здесь.

Вебб быстро вышел из спальни и спустился в свой небольшой кабинет. Там он сел за стол и достал из нижнего ящика несколько записных книжек и кучу других бумаг. После этого с помощью ножа для разрезания бумаги он поднял фальшивое дно, под которым был еще один, небольшой тайник, в котором он хранил записи о своих впечатлениях во время лечения или записанные обрывки воспоминаний, которые внезапно прорывались в его память. Среди этих бумаг он отыскал то, что ему сейчас было необходимо: номера телефонов и полные имена тех, кто посещал его в Виржинии, выполняя определенную грязную работу.

Взглянув на крупнокалиберный пистолет, лежащий на углу стола, Дэвид был очень удивлен: благодаря каким инстинктам он захватил его сюда из спальни? После коротких раздумий он взялся за телефон.

Первые два звонка не дали никакого результата. Нужных людей просто не оказывалось на месте, когда он называл себя. Это означало, что они не имели права на контакт с ним. Для этого им нужно было проконсультироваться с руководством.

Наконец он набрал третий номер.

— Алло?

— Это резиденция мистера Ланье?

— Да, совершенно верно.

— Тогда я хотел бы поговорить с Уильямом Ланье. Скажите ему, пожалуйста, что это очень срочное сообщение. Меня зовут Томпсон, Государственный Департамент.

— Подождите одну минуту, — сказала женщина.

— Кто это? — спросил, теперь уже мужской голос.

— Это Дэвид Вебб. Ведь ты еще не забыл Джейсона Борна, а?

— Вебб? — Последовала длинная пауза, нарушаемая только тяжелым дыханием Ланье. — А почему ты представился как Томпсон? И какая горячка может быть в Белом Доме?

— Мне показалось, что ты не захотел бы говорить со мной. Между прочим, я запомнил, что из всех людей, с которыми я встречался в то время, ты был единственный, кто никогда не устанавливал никаких контактов без согласования с начальством.

— А я в свою очередь хочу заметить, что ты, кроме всего прочего, должен бы помнить, что нельзя звонить мне по домашнему телефону.

— Но я же предупредил, что это очень срочное дело.

— Но это никак не может быть связано со мной, — продолжал упорствовать Ланье. — Ты уже не являешься объектом наших исследований. Если же ты хочешь получить консультацию, то звони туда, с кем твой контакт официально разрешен.

— Я уже пытался сделать это, но его жена сказала, что сейчас он находится на Дальнем Востоке.

— Тогда звони в его офис. Там должен быть кто-то, кому разрешен контакт с тобой.

— Мне не нужны незнакомые люди. Я хочу поговорить с тем, кто знает меня и кого знаю я. А мне, кажется, что я тебя знаю, Билл. Ведь именно так ты представился мне в Виржинии?

— Это было тогда, а сейчас другое время. Послушай, Вебб, я не смогу тебе ничем помочь, потому, что я не могу давать тебе советы. Так что обращайся к тому, кто официально уполномочен общаться с тобой. Звони в Госдепартамент, а я заканчиваю этот разговор.

— "Медуза", — неожиданно, резким шепотом произнес Вебб. — Ты слышишь меня, Ланье? «Медуза»!

— Что значит «Медуза»? Что ты хочешь мне сказать?

— Я хочу получить ответы!

— Тогда почему ты не хочешь обратиться в Госдепартамент? Скорее, тебе следует обратиться для очередной проверки в госпиталь! — Последовал щелчок и трубку положили.

Ланье явно не знает ничего по поводу «Медузы». Если бы он знал, он продолжал бы оставаться на линии. Но он явно молод, ему, видимо, не более чем 33-34 года. Здесь нужен кто-то постарше, кто мог бы быть посвящен в подобные дела. Вебб пробежал список имен и начал набирать следующий номер. Разговор с Сэмюэлем Тиздейлом тоже не дал ничего нового. Он закончился так же, как и разговор с Уильямом Ланье. Но он собирался отступать.

Следующим абонентом был Гарри Бэбкок.

— Это резиденция Гарри Бэбкока?

— Да, именно так и есть, — воскликнула женщина на другом конце линии. — А могу я поговорить с Гарри Бэбкоком?

— Можно узнать, кто его спрашивает? Он, возможно, находится в саду с детьми, а может быть он отправился с ними в парк.

— С вами говорит Риордан из Государственного Департамента. Для мистера Бэбкока есть очень срочное сообщение. Мне необходимо как можно быстрее связаться с ним.

Последовала пауза, в процессе которой трубку положили на стол, отправившись на поиски Гарри Бэбкока, а на самом деле, просто оценивали ситуацию. Дети, сад или парк — это лишь прикрытие для дополнительного выигрыша времени для обдумывания дальнейших действий.

— Я не знаю никакого мистера Риордана, — заговорил Гарри Бэбкок, появляясь на линии.

— И я не знаю никого, кто мог бы так быстро прийти из сада или из парка, мистер Бэбкок.

— Здорово, правда? Я, пожалуй, запишусь в участники очередной Олимпиады. Но, тем не менее, мне кажется знакомым ваш голос. Я только не могу вспомнить имя.

— Джейсон Борн не подойдет?

Пауза была очень короткой. Видимо человек был достаточно тренирован. — Да, кажется, я начинаю припоминать. Мне кажется, что это Дэвид. Я угадал?

— Да, Гарри. И мне хотелось бы поговорить с тобой.

— Нет, Дэвид, ты должен разговаривать с другими, но только не со мной.

— Но я хочу поговорить с тобой, Бэбкок.

— Я не могу говорить с тобой, Дэвид. Это противоречит моим сегодняшним инструкциям.

— "Медуза!" — отчетливо произнес Вебб. — Мы будем говорить не обо мне, а о «Медузе»!

На этот раз пауза затянулась. И когда Бэбкок заговорил, то его голос приобрел леденящий оттенок.

— Этот телефон позволяет сказать мне все, что я хочу. То, что произошло с тобой около года назад, скорее всего, было ошибкой. Мы сожалеем об этом. Но если ты и дальше будешь вмешиваться в оперативную работу нашей сети, ты получишь все, что заслужишь!

— Но мне нужны ответы, Бэбкок! Если я не получу их, я разнесу все вокруг, и ты должен знать, что я не шучу! Я Джейсон Борн! И ты не должен забывать об этом!

— Ты просто маньяк, вот что я тебе скажу. А если ты не успокоишься, то мы пришлем к тебе несколько человек, похожих на тех, кто был когда-то в «Медузе», и тогда можешь попытаться, если сумеешь!

Неожиданно на линии возникли короткие помехи, сопровождаемые резким сигналом, который даже заставил его немного отодвинуть трубку. Затем линия пришла в норму и раздался спокойный и ровный голос оператора: — Мы разорвали связь в связи со срочным сообщением для мистера Вебба. Теперь можете говорить, Колорадо.

Вебб медленно и осторожно вновь приложил трубку к своему уху.

— Это Джейсон Борн? — раздался голос с явно выраженным английским акцентом, который явно принадлежал незаурядному человеку.

— Здесь Дэвид Вебб.

— Да, конечно. Так и должно быть. Но ведь вы еще и Джейсон Борн.

— Был, — будто загипнотизированный ответил Дэвид.

— Иногда полная идентификация личности, состоящей из двух конфликтующих, носит весьма условный характер, особенно, когда долгое время пребываешь в одной из них.

— Кто, вы, черт возьми!

— Без сомненья, ваш друг. Поэтому я хочу лишь напомнить о том, что вы совершенно напрасно нападаете на порядочных и образованных людей, находящихся на государственной службе, которые никогда бы не позволили себе допустить странное исчезновение пяти миллионов долларов, которые до сих пор не могут быть найдены.

— Вы хотите преследовать меня по закону?

— Это было бы также бесполезно, как пытаться идти по всем лабиринтам, которые использовала ваша жена, размещая их в дюжине Европейских банков... — Ее похитили! Разве эти ваши порядочные люди не сообщили вам об этом? Ее выкрали из нашего дома! И это было сделано лишь потому, что кому-то понадобился именно я!

— Вы уверены в этом?

— Спросите эту дохлую рыбу Мак-Алистера. Это его сценарий, до самой последней строчки в той самой записке! И неожиданно он оказывается на другом конце света!

— О какой записке вы говорите? — спросил незнакомец.

— Там изложено все ясно и понятно. Это произведение Мак-Алистера, которое очень хорошо совпадает с его рассказом. И это именно вы допустили, чтобы все случилось именно так, как он и предполагал!

— Возможно, что вы недостаточно тщательно ее исследовали? Вам нужно посмотреть ее повнимательней.

— Почему?

— Ее смысл, может быть, будет для вас более ясным, если вы обратитесь к помощи психиатра.

— Что?

— Однажды один уважающий доктор убил свою жену. Этот случай был описан в газетах несколько лет назад. У него был очень сильный стресс, а ваш может быть в десять раз сильнее.

— Я не могу поверить в это! Вы все мерзавцы и подлецы!

— Напрасно вы возмущаетесь, мистер Вебб, или мистер Борн, как вам будет угодно. Ложь исходит исключительно с вашей стороны, а всего лишь защищаю людей, находящихся на государственной службе. Ваша следующая фантазия — это разговоры о никому не известной организации, которую вы называете «Медуза». Я полагаю, мистер Вебб, что ваша жена вернется к вам, в конце концов, если только сможет это сделать. Но если вы и дальше будете распускать слухи о «Медузе», мы объявим вас патологическим параноиком, который всем и всюду заявляет о пропаже собственной жены. Вам ясно, что я имею в виду?

Дэвид закрыл глаза, пот градом стекал по его лицу.

— Предельно ясно, — тихо ответил он, кладя трубку.

Параноик... патологический параноик! Сволочи! Некоторое время он сидел очень тихо, подавленный только что услышанным. Но постепенно мысли вновь стали возвращаться к нему, и он продолжил поиски выхода. Ну, конечно же, Морис Панов! Он один может сейчас реально помочь ему справиться хотя бы с психологическими нагрузками. Дэвид вновь взялся за телефон и дрожащими пальцами набрал знакомый номер.

— Дэвид, как приятно вновь слышать тебя, — сказал Панов, как только линия заработала.

— Боюсь, что именно сейчас мне не придется тебя ничем обрадовать, Мо. Это будет самый тяжелый разговор из тех, что нам доводилось с тобой вести за последнее время.

— Продолжай, Дэвид, но только старайся не драматизировать обстановку. Это плохо отразится на твоем здоровье. Мы еще обсудим некоторые стороны твоего лечения...

— Слушай меня внимательно! — прервал его Вебб пронзительным криком. — Она исчезла! Они похитили ее! — Слова вылетали громко и отрывисто, похожие на короткие и резкие команды.

— Остановись, Дэвид! — спокойно, но твердо приказал ему врач. — Давай, вернемся немного назад. Я хочу узнать более подробно, что собственно произошло. И, пожалуйста, постарайся успокоиться. — Начнем с этого человека, который пришел к тебе...

— Да! Хорошо, хорошо. Его звали Мак-Алистер, и он служит в Государственном Департаменте!

— Вот отсюда и начинай... И постепенно Дэвид рассказал Панову всю историю, начавшуюся с появлением в их доме человека с глазами дохлой рыбы.

— А теперь, Дэвид, — произнес доктор Панов в конце его рассказа, — у меня к тебе будет одна большая просьба. Я хочу, чтобы ты обязательно сделал это для меня. Прямо сейчас.

— Что?

— Тебе это может показаться даже глупостью, но я хочу, чтобы ты сейчас же отправился на воздух, прогулялся по пляжу, может быть час, или минут сорок пять. Морской воздух и шум волн успокоят тебя.

— Но ты, наверное, шутишь?! — немедленно запротестовал Дэвид.

— Напротив. Я серьезен, как никогда. Сделай, как я прошу, и ты будешь чувствовать себя гораздо лучше, нежели сейчас. А я перезвоню тебе, приблизительно через час. Может быть, я что-то узнаю. — Это было непостижимо, но он решил выполнить пожелания врача, возможно, где-то в глубине души, соглашаясь с ним.

Он вернулся с прогулки через сорок две минуты. Сел за стол и не сводил глаз с телефона. Наконец раздался звонок, и он поднял трубку.

— Мо?

— Да, Дэвид, это я.

— На улице, кстати, чертовский холод. Но все равно, благодарю тебя.

— Я рад слышать это, Дэвид.

— Тебе удалось что-нибудь узнать?

И ночной кошмар получил свое новое продолжение, но теперь уже в беседе двух добрых друзей.

— Послушай, Дэвид, мне удалось связаться с теми службами, которые занимались твоей охраной. Они рассказали мне странные вещи. Но только не перебивай меня, и пойми, что это они сказали мне. Я разговаривал с человеком, который занимает второй по значению пост в Дальневосточном Секторе Госдепартамента. Он совершенно определенно заявил мне, что у них есть записи твоих обращений к ним с просьбой об усилении твоей охраны.

— Ты хочешь сказать, что я сам звонил им?

— Именно так объяснил мне ситуацию их представитель. Согласно имеющимся у них записям, ты сообщал им якобы о каких-то угрозах, которые ты получаешь. Они подчеркивают при этом, что им были мало понятны твои сбивчивые заявления, но, ознакомившись с твоим досье, они сделали выводы, которые можно описать одной фразой: «Дайте ему все, что он хочет».

— Я не могу в это поверить!

— Но и это еще не все Дэвид. Когда охрана была тебе предоставлена, то звонки от тебя, согласно опять-таки представителю Госдепартамента, не прекратились. Теперь ты заявлял, что охрана очень небрежно относится к своим обязанностям, буквально посмеивается над всем, что им приходится делать.

— Мо, но ведь это все ложь! Я никогда не звонил в Госдепартамент! Мак-Алистер сам пришел к нам в дом и рассказал нам всю эту историю, которую я только что пересказал тебе.

— Я спрашивал и про Мак-Алистера, — сказал Панов, неожиданно резким тоном. — Они официально подтвердили мне, что Мак-Алистер улетел в командировку в Гонконг еще две недели назад, и, следовательно, он никак не мог оказаться в вашем доме, в штате Мэн.

— Но он был здесь!

— Я верю тебе.

— И что это должно означать?

— Я чувствую и слышу правду в твоих словах и в твоем голосе, даже тогда, когда ты сам этого ощутить не можешь. Боже мой! Что они хотят с тобой сделать?

— Загоняют меня на стартовую позицию, — очень спокойно ответил Вебб. — Они хотят заставить меня делать то, что им необходимо в данный момент.

— Сволочи!

— Это называется вербовка, доктор. — Дэвид задумчиво уставился на стену. — Не влезай в эти дела, Мо, ты ничего не сможешь здесь сделать. Они хотят, чтобы все кубики легли на свои места и дом был построен. Они завербовали меня, или рекрутировали, как тебе будет угодно. — И он медленно опустил трубку на рычаг. Дэвид продолжал сидеть за столом еще некоторое время, затем поднялся и прошел прямо к входной двери. Он с большим внутренним напряжением заставил себя взглянуть еще раз на отпечаток руки, который он не рассматривал более подробно с тех пор, как приехал домой из университета.

Внешне это был действительно отпечаток руки, но при более тщательном исследовании можно было заметить, что он не имел характерных разрывов для отпечатка настоящей ладони, не говоря уже о рисунке кожного покрова. Это был отпечаток руки, на которой была резиновая перчатка.

Он медленно отошел от двери и направился к лестнице, ведущей наверх. Его мысли вновь и вновь возвращались к человеку с «англизированным» голосом.

...Возможно, вам надо исследовать более подробно... Вебб неожиданно вскрикнул от новой, только что пришедшей мысли и быстро поднялся наверх, в спальню. Поставив лампу на туалетный столик, он взялся за изучение записки при более ярком освещении.

Если бы он не контролировал себя, то его сердце могло бы разорваться на куски. Но Джейсон Борн рассматривал записку холодно и внимательно. Слабо пропечатанные буквы "р" и "с" и немного поднятая вверх буква "д" показались ему знакомыми.

Сволочи!

Эта записка была напечатана на его собственной машинке.

Итак, вербовка состоялась.

Глава 6

Он сидел на скалистом морском берегу, стараясь сосредоточиться и обрести полную ясность в происходящем. Ему хотелось получить реальное представление о том, что же все-таки произошло с ним и что еще могло ожидать впереди. Только зная это, он мог попытаться переиграть тех, кто хотел так бесчеловечно манипулировать им. Главным в его положении, как он был убежден, было не поддаваться и малейшим намекам на панику, так как он хорошо представлял себе, как опасен и склонен к риску испуганный человек. В его положении риск должен быть полностью исключен, и даже в том случае, когда он будет вынужден переступить черту, единственным страховым полисом для него должно быть их будущее, его и Мари. А пока все было чрезвычайно хрупким и призрачным.

Дэвид Вебб выходил из игры. Теперь контроль над ситуацией принял на себя Джейсон Борн. Это было выше его сил! Мо Панов предложил ему прогуляться по пляжу, полагая, что он имеет дело с первым из двойников, а теперь на скалистом берегу сидел второй! И вдруг произошло почти невероятное: Джон Борн обратился за помощью к Дэвиду Веббу, чья память хранила разрозненные фрагменты их прошлого.

Вебб поднялся по скалистому берегу и еще раз проделал путь среди поросших травой дюн к старому викторианскому дому. Пока он шел, в его мозгу происходила напряженная работа, вызывающая болезненные вспышки мыслей, вырывающих из глубины его искаженного сознания разрозненные фрагменты давних событий. Среди этого бесконечного потока, порой бессмысленных и размытых мозаичных картин, он искал только одно имя, которое было так необходимо сейчас Джейсону Борну. Постепенно бег картин замедлился и, в медленно восстанавливающемся фокусе, появилось лицо, принадлежащее этому имени.

Александр Конклин дважды пытался убить Джейсона Борна, и всякий раз удача ускользала от него. А еще раньше он был ближайшим другом Дэвида Вебба, в то время преуспевающего офицера дальневосточного сектора спецслужб, его жены-таиландки и их детей, в далекие годы их жизни в Камбодже. Смерть, прилетевшая с неба, на мелкие куски разорвала этот сказочный мир, и это именно Алекс Конклин спас его от неминуемого безумия, а возможно и гибели, отыскав для него место в существующем вне всяких законов батальоне под таинственным названием «Медуза».

Он прошел через все испытания подготовительных тренировок и стал Дельтой. Затем, уже после войны, Дельта стал Кейном, которого вызвала к жизни операция «Тредстоун 71», целью которой был Карлос. В течение почти трех лет Конклин вел эту, пожалуй, одну из самых секретных операций Вашингтона, пока сценарий не рухнул с исчезновением Джейсона Борна и пяти миллионов долларов из швейцарского банка.

Так, когда-то самый близкий друг Алекса, Дэвид Вебб, стал самым заклятым врагом, Джейсоном Борном. Он сам создавал этот миф, и он сам должен был его уничтожить. Первая попытка, с двумя наемными убийцами, сорвалась в Париже.

Вторая попытка была предпринята уже против Дэвида Вебба, около дома на 71-ой улице в Нью-Йорке, где зарождалась операция «Тредстоун». И та западня была сорвана почти истерическим стремлением Вебба выжить во что бы то ни стало, и внешними обстоятельствами, среди которых Карлос, или «Шакал», занимал не последнее место.

Позже, в период, когда вся правда обрела свои законченные контуры, а Дэвид Вебб находился в центральном госпитале в Виржинии, со стороны Конклина были попытки к примирению, но в то время оно не состоялось. Теперь много изменилось, продолжал размышлять Дэвид, когда пересекал улицу, направляясь к входной двери старого викторианского дома. Главное, что Алекс был жив, а его состояние не особенно беспокоило Вебба. Он знал, от доктора Панова, что когда-то его давний друг страдал частыми запоями, которым не в силах был бы помочь даже сам Фрейд. Во всяком случае, у Конклина оставались связи в разных секциях спецслужб, и были люди, готовые предоставить ему нужную информацию.

Поднявшись на крыльцо, он заставил себя не обращать внимания на окружающие предметы, а прошел прямо к рабочему столу. Закрыв глаза, он некоторое время собирался с мыслями, и, наконец, взяв карандаш и лист бумаги, приступил к составлению плана самых неотложных дел.

Университет: позвонить президенту или декану, сообщить о срочном отъезде в связи с семейными обстоятельствами, но не в Канаду, где его легко могли бы выследить, а, лучше всего, в Европу. Да, Европа будет предпочтительнее. Связь только односторонняя.

Дом: позвонить агенту по найму; та же история. Договориться о временном присмотре за домом. Ключи у него есть. Установить терморегулятор в доме на минимум.

Письма: оставлять в почтовом отделении.

Газеты: доставку аннулировать.

Когда с мелкими делами было покончено, Вебб стал перестраивать свое внутреннее состояние, готовясь к вещам наиболее важным: данные паспорта и инициалы на бумажнике или транзитных багажных ярлыках должны абсолютно совпадать, авиабилеты на резервированные места не должны содержать прямых данных о цели передвижения... О! Боже мой! Передвижение?! Куда он должен передвигаться? Но эта минутная слабость немедленно была подавлена мощным управляющим импульсом со стороны его двойника.

Из переходного состояния его вывел телефон, на который он среагировал только после второго звонка, громкого и настойчивого.

Выбора у него не было. Он поднял трубку, сжимая ее изо все сил, и произнес всего лишь одно слово:

— Да?

— Говорит оператор мобильной воздушной связи, транслирующей спутниковые каналы...

— Кто вы? Как вы сказали?

— У нас есть вызов по радиоканалу для мистера Вебба. Мистер Вебб, это вы?

— Да.

И вдруг окружающий его мир разлетелся на тысячи неровны зеркальных осколков, каждый из которых издавал мучительный крик.

— Дэвид!

— Мари!

— Не нужно паники, дорогой! Ты слышишь, не нужно! — Ее голос прорывался через ровный шум статических разрядов. Она старалась говорить спокойно, но это ей удавалось с трудом.

— У тебя все в порядке? В записке было сказано, что ты ранена?

— Со мной все хорошо. Это не рана, а всего лишь небольшие порезы.

— Где ты сейчас?

— За океаном, но точнее тебе скажут они сами. Я не знаю, потому что была под действием наркотиков. — О боже мой! Не могу себе простить, что не смог остановить их!

— Возьми себя в руки, Дэвид. Я уверена, что только ты сам справишься с этим, они не смогут этого сделать. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Они не смогут.

Она посылала ему шифрованное сообщение, которое нетрудно было разгадать. «Он должен стать человеком, которого он ненавидел. Он должен стать Джейсоном Борном, грязным убийцей, который должен вселиться в тело Дэвида Вебба».

— Хорошо, я вас понимаю, а то я чуть не сошел с ума!

— Твой голос стал громче...

— Я немного успокоился.

— Они велели мне поговорить с тобой, чтобы ты знал, что я жива.

— Они причинили тебе вред?

— Немного.

— А что это за порезы, о которых ты говорила?

— Я думаю, что это произошло во время борьбы. Затем меня увезли на ранчо.

— О боже мой...

— Дэвид, пожалуйста! Не позволяй им сделать то же самое с тобой.

— Со мной? Но ведь похитили-то тебя!

— Я знаю, дорогой. Мне кажется, что они проверяют тебя, понимаешь ли ты это?

Еще одно сообщение. «Будь Джейсоном Борном для спасения их обоих».

— Когда все это произошло?

— Тем самым утром, через час, как только ты уехал в университет — Утром? Бог мой! Целый день! Но как они это сделали?

— Они подошли к двери. Двое мужчин...

— Кем они были?

— Мне разрешают сказать, что они были скорее всего с Дальнего Востока. Они попросили меня пройти с ними. Я отказалась, пробежала на кухню, схватила один из кухонных ножей, которые лежали на столе... Этот человек, Дэвид, он хочет поговорить с тобой. Выслушай его, Дэвид, но, пожалуйста, как можно спокойнее, ты понимаешь меня?

— Да, я постараюсь.

На линии появился мужской голос. Он был с легким акцентом, придававшим ему чуть заметную нерешительность, и было похоже, что этот человек обучался языку либо в Англии, либо у кого-то, кто много лет провел в Соединенном Королевстве. Акцент, скорее всего, указывал на северо-китайские провинции.

— Мы не собираемся причинять вред вашей жене, мистер Вебб, если для этого не будет веских причин.

— И я не стал бы этого делать на вашем месте, — холодно произнес Дэвид.

— Сейчас говорит Джейсон Борн?

— Именно он.

— Полная ясность — это успех дальнейшего взаимопонимания.

— Что вы имеете в виду?

— Вы забрали нечто, представляющее огромную ценность для одного человека.

— Со мной вы сделали то же самое.

— Но она жива.

— И должна продолжать жить.

— Но другая умерла. Вы убили ее.

— А вы абсолютно уверены в этом? «Борн не должен соглашаться по собственной воле».

— Абсолютно.

— И какие у вас есть доказательства?

— Вас видели там. Высокий мужчина, который скрывался в темноте, а потом, подобно горной кошке, пробегал по коридорам отеля под перекрестным огнем и исчез.

— Так значит, непосредственно меня там никто так и не видел? И как я мог там быть, когда находился за тысячи миль от этого отеля?

— В наше время скоростной самолет может решить любую проблему, связанную со временем. Последовала пауза, затем человек добавил более жестко:

— И для Джейсона Борна это очень малозначительная причина. Он всегда найдет способ быть там, где его быть не должно. И, кроме того, вам заплатили. Через тот же банк в Цюрихе: Джементшафт Банк на Банкштрассе. Это не вызывает сомнений.

— Между прочим, я не получал уведомления об этом, — ответил Дэвид, внимательно прислушиваясь к разговору.

— Когда вы были Джейсоном Борном в Европе, то вы никогда не пользовались системой уведомлений, для вас был открыт счет, номер которого содержал три нулевых позиции, и, по швейцарским законам, должен был строго охраняться. Кстати, нам все-таки удалось проследить тот подозрительный трансфертный перевод, сделанный на Джементшафт Банк, среди бумаг человека, разумеется, мертвого человека...

— Конечно, мертвого. Но не того, кого предположительно убил я.

— Разумеется, нет. Но того, кто приказал его убить вместе с драгоценным «призом» моего хозяина.

— Под «призом» вы имеете в виду «трофей»!?

— Мы оба победили, мистер Борн. Достаточно, вы это есть вы. Отправляйтесь в отель «Риджент» на Коулуне. Зарегистрируйтесь там под любым именем, какое вас устроит, но обязательно в номере 690, сославшись на то, что этот номер для вас заказан заранее.

— Как удобно. Мои собственные комнаты.

— Это просто сэкономит время.

— Это поможет и мне сделать кое-какие приготовления здесь, в Америке. — Мы надеемся, что вы не будете поднимать тревогу и двинетесь в путь как можно скорее. Вы должны быть на месте к концу недели.

— Можете рассчитывать на оба условия, а теперь я хотел бы поговорить со своей женой.

— Я боюсь, что сейчас этого нельзя сделать.

— Господи, да ведь вы можете слушать весь наш разговор!

— Вы поговорите с ней на Коулуне. — Последовал дальний щелчок, и на линии остались лишь одни статические шумы. Положив трубку, он некоторое время массировал кисть руки, которая была напряжена во все время разговора. Теперь ему был нужен Конклин, которого он надеялся разыскать в Вашингтоне.

Вебб поднялся из-за стола и отправился на кухню, где приготовил себе выпивку, чтобы снять общее напряжение. Он все еще оставался Дэвидом Веббом и потому у него было несколько знакомых людей в университетском городке, с которыми он общался и к которым мог обратиться если не с правдой, то, во всяком случае, с правдивой ложью. Он вновь вернулся к телефону. На этот раз, это был его аспирант.

— Алло? Это Джеймс? Говорит Дэвид Вебб.

— О, мистер Вебб. Я где-то допустил промах?

— Нет, Джим. Наоборот, некоторые трудности образовались у меня, и я хотел попросить тебя о помощи. Не мог бы ты заменить меня на занятиях со студентами? Меня не будет неделю или две.

— Конечно, сэр, вполне. Когда вы хотите уехать?

— Я хочу уехать сегодня ночью. Моя жена уехала немного раньше, так что я должен ее догнать. У тебя есть под рукой карандаш?

— Да, сэр.

— Тогда запиши, что тема занятий охватывает период с 1900 по 1912 годы, а более детальные вопросы касаются русско-японской войны, Порт-Артура и политики старика Тэдди Рузвельта. В основном, обрати внимание на параллели в политике эти стран. Да, еще есть небольшая просьба. Я хочу, чтобы ты позвонил в почтовое отделение и попросил их оставлять у себя все, что придет на мое имя. Затем, позвони в агентство по недвижимости, здесь в городке, и передай Джеку или Адели... Итак, аспирант был рекрутирован.

Два следующих звонка, президенту и декану, были также успешными, если не считать некоторой многословности их беседы.

Полет от Бостона до Вашингтона был для него одним из самых тяжелых. Порой ему казалось, что он сходит с ума, и это может произойти до того, как самолет коснется земли. А дело было в том, что соседнее с ним место занимал занудливый и очень педантичный профессор, который обладал раздражающим голосом, как две капли воды, похожим на голос телевизионного актера, исполнявшего роль главы брокерского дома в постоянной рекламной передаче, и произносившего единственную фразу: «Они это заработали!» Теперь эта фраза без конца вращалась в его голове вызываемая бесконечным бормотаньем профессора. И только когда самолет приземлился на поле Национального Аэропорта, старый педант поведал ему правду: — Я очень боялся лететь и прошу вас простить меня, если я досаждал вам во время рейса. Я плохо переношу самолет, а моя болтовня просто помогает мне выдержать перелет. Глупо, не правда ли?

— Нет, если учесть все обстоятельства. Но почему вы прямо не сказали об этом?

— Возможно, что это была боязнь насмешливых осуждений или страх от общей атмосферы полета, не знаю.

— Я запомню этот случай, и в следующий раз сяду рядом с кем-нибудь, похожим на вас. — Вебб коротко улыбнулся. — Может быть, я смогу помочь.

— Очень любезно с вашей стороны, и очень благородно. Спасибо вам.

— Вы очень приятный человек, профессор.

Он зарегистрировался в отеле «Джефферсон» на Шестнадцатой улице под фальшивым именем, которое придумал на ходу. Тем не менее, сам отель был выбран очень тщательно. Он был расположен примерно в квартале от того места, где почти двадцать лет жил офицер ЦРУ Алекс Конклин, в те периоды, когда он не был занят на операциях. Этот адрес Дэвид раздобыл еще до того, как покинул Виржинию. Кроме адреса, у него был и номер телефона, но он был бесполезен, так как позвонить Конклину он не мог. Офицер такого ранга, как Конклин, имел разные средства защиты, включая и контроль телефона.

Дэвид взглянул на часы. Было уже около полуночи, самое подходящее время. Он умылся, переменил рубашку и, наконец, достал один из двух разобранных пистолетов. Собрав оружие, он подержал его в руке, удовлетворенный тем, что не почувствовал обычной дрожи. Еще восемь часов назад он не был уверен, что сможет удержать оружие и при необходимости выстрелить. Но это было восемь часов назад, а сейчас все изменилось. Теперь оружие являлось самым удобным и необходимым предметом из его обихода, это была, по сути, пронизывающая пространство неотъемлемая часть его двойника, Джейсона Борна.

Он вышел из отеля, прошел по 16-ой улице до поворота направо и посмотрел на номера домов. То, что он увидел, неожиданно поразило его. Рассматривая номера домов, он обратил внимание на многоквартирный дом из темного коричневого кирпича, напомнивший ему другой, очень похожий на него дом в районе Манхеттена в Нью-Йорке. Была странная логика в том, что именно Конклин был одним из руководителей проекта «Тредстоун», и дом, где родился этот проект был почти точной копией этого, расположенного в районе его поисков. Когда же он, подойдя ближе, прочитал номер на старой кирпичной стене, то его неожиданное изумление мгновенно разъяснилось. В этом доме, на втором этаже и располагался Александр Конклин, который, судя по свету в окнах, выходящих на улицу, в данный момент был дома. Вебб пересек улицу и вошел в узкий холл, где висели почтовые ящики, а рядом с каждым из них была вделана кнопка интерфона.

Времени для размышлений уже не оставалось, и Вебб нажал нужную ему кнопку. Почти через минуту он услышал:

— Да? Кто это?

— Гарри Бэбкок беспокоит, — ответил Дэвид, стараясь придать голосу оттенки и акцент, которые он не раз обсуждал с Пановым, выясняя личности гостей, навещавших его в Виржинии. — Я хотел навестить тебя, Алекс.

— Гарри? Какого черта?.. Ну, хорошо, хорошо... поднимайся.

Дэвид быстро поднялся по узкой лестнице на второй этаж, стараясь быть около двери раньше, чем Конклин ее откроет. Он успел опередить его только на секунду. Когда Алекс открыл дверь, то в первое мгновенье он не узнал своего посетителя, но уже в следующее поднял крик. Вебб схватил его правой рукой за плечо, быстро повернул и, втолкнув в комнату, захлопнул дверь ногой. Он зажал в замок плечи и шею своего бывшего врага и быстро проговорил:

— Я сейчас уберу руки, Алекс, но если ты опять поднимешь крик, мне придется вновь применить силу. И тогда неизвестно, чем это кончится. Я достаточно внятно объясняю? — Вебб отпустил голову офицера.

— Ты оказался прямо-таки дьявольским сюрпризом! — сказал Конклин, поднимая трость. — Такое ощущение, что ты собрался зайти выпить.

— Я полагаю, что это твоя постоянная диета.

— Мы таковы, какие мы есть, — заметил Конклин, неуклюже нагибаясь за пустым стаканом, стоящим на чайном столике перед длинным и низким диваном. Он подошел с ним к небольшому бару, где в один ряд стояло несколько бутылок с бурбоном. Ни воды, ни миксера не было видно, только контейнер для льда. Этот бар был явно не для гостей.

— Чему я обязан, — продолжал Конклин, наполняя стакан, — таким сомнительным удовольствием? Ты отказался видеть меня в Виржинии, говорил, что убьешь меня при первой же возможности, убьешь, как только я появлюсь в дверях. Ты говорил все это.

— Ты пьян, Алекс.

— Возможно. Но я, всякий раз бывая дома, провожу время подобным образом. А ты хочешь прочитать мне лекцию о примерном поведении? Ничего хорошего из этого не выйдет. Я не вламывался в твою дверь, это, наоборот, ты заявился ко мне. Но я считаю, что это не главное. Ты пришел сюда выполнить свои угрозы?

— У меня нет никакого желания видеть тебя мертвым, Алекс. Но ты пытаешься провоцировать меня, а это к добру не приведет.

— Превосходно. Как это я делаю, позвольте спросить?

— Ты не даешь мне возможности спросить тебя о том, что ты наверняка можешь знать. А я очень нуждаюсь в информации, Алекс. Ведь в отличие от моей, твоя память нетронута. Мне нужны ответы, Алекс.

— Для чего? Зачем?

— Они забрали мою жену, — просто, с ровной интонацией ответил Дэвид, но в его спокойствии чувствовалась леденящая напряженность. — Они увели Мари от меня.

Глаза Конклина слегка прикрылись, хотя неподвижный взгляд их продолжал следить за Веббом.

— Повтори это еще раз, мне кажется, что я тебя не расслышал.

— Ты слышал все очень хорошо! Вы все законченные подлецы! Все вы прячетесь в глубине своих крысиных нор, где сочиняете свои грязные сценарии.

— Нет! Ко мне это не относится! Я не мог этого сделать! О чем, черт возьми, ты говоришь? Разве Мари исчезла?

— Она уже по ту сторону океана. Я собираюсь за ней. На Коулун.

— Ты сошел с ума! Безумец!

— Выслушай меня, Алекс. Прислушайся ко всему, что я скажу тебе... И вновь слова накатывались друг на друга, пытаясь разрушить смысл речи, но только теперь их беседа проходила под жестким контролем, чего ему так не хватало при разговоре с доктором Пановым.

В самом начале рассказа Конклин, неуклюже хромая, прошел от бара к дивану и уселся на него, не сводя глаз с Вебба, а когда тот закончил, вновь подошел к бару и наполнил очередной стакан.

— Это сверхъестественно, — произнес он после долгой паузы, тишина которой носила зловещий оттенок, и, поставив стакан на столик, добавил: — Это похоже на то, что их стратегия оказалась оседланной и сошла с линии.

— Сошла с линии?

— Стала неуправляемой.

— Но каким образом?

— Не знаю, — продолжал ветеран-тактик, стараясь подбирать слова.

— Представь, что тебе дали всего лишь черновой сценарий, который может иметь массу неточностей, и когда в процессе игры происходит подмена цели, скажем, твоя жена и ты меняются местами, то вся пьеса может провалиться. Твоя первая реакция была именно такой, какую и ожидали режиссеры, но когда ты упомянул слово «Медуза», ты вышел за рамки пьесы, ты произнес слова, которых там быть не должно, и твои партнеры дали сбой. Кто-то просчитался, и, я думаю, произошло что-то непредвиденное.

— Я рассчитываю, что за оставшуюся ночь и завтрашний день ты поможешь мне найти кое-какие ответы. Завтра вечером я вылетаю в Гонконг. Конклин подался вперед, медленно покачивая головой. Его дрожащая правая рука вновь потянулась к стакану.

— Ты выбрал не ту лошадь, друг мой. Я совершенно бесполезен для тебя, как корзина для мусора: мне уже давно не выдают текущей оперативной информации, не говоря уже о стратегических операциях. Да и кому я нужен, Вебб? Никто не хочет иметь дела со старым алкоголиком. И если меня еще не выбросили, как грязную тряпку, то только по одной причине, которая сидит у меня в голове. Но я каждый раз жду последнего приказа, который может поставить и последнюю точку.

— Да, я знаю как он звучит: «Убить его. Он слишком много знает».

— Может быть, ты этого хочешь?

— Ты вынуждаешь меня поступать так, — медленно произнес Вебб, доставая пистолет из плечевой кобуры.

— Да, видимо, все повторяется. То, в чем ты убежден, ты можешь выполнить в любой ситуации. Ты Дельта, которого я хорошо знал. Одним выстрелом ты разнес череп одному из своих людей не потому, что ты знал, а потому что был «убежден», что он предатель. Ты помнишь Там-Квуан! Но ведь когда-нибудь ты можешь ошибаться?!

— В моей памяти нет подробностей про Там-Квуан, их знают другие, сказал Дэвид в тихой ярости. — Я вывел оттуда девять человек, и места для десятого, который выдал наши позиции, и мог привести нас в ловушку, там не было.

— Господи! И это твои правила?! Тогда спускай крючок и поступай со мной так, как ты поступил с ним — с нашим благочестивым Джейсоном Борном! Я говорил тебе еще в Париже — сделай это! — Тяжело дыша, Конклин замолчал и поднял налитые кровью глаза на Вебба.

— Мы были друзьями, Алекс! — почти закричал Дэвид.

— Сейчас это не имеет значения, — хрипло произнес тот в ответ, допивая из стакана. — Сейчас я не могу помочь тебе.

— Алекс, очнись, я знаю, что ты можешь!

— Оставь все это, солдат, у меня нет выбора и моя жизнь зашла в тупик. — С этими словами он в очередной раз повторил свой путь от дивана к бару.

— Твоя нога беспокоит тебя, Алекс?

— Что делать, я так и буду жить с этим.

— И умрешь ты тоже с этим, — сказал Вебб, поднимая оружие. — Потому что я не могу жить без моей жены, а ты хочешь отделаться от всей этой мерзости, в которую ты нас затолкал!

— Тебя, но не ее! — перебил его Конклин, наполняя стакан. — Не ее.

— Ты не понимаешь, Алекс, что убив одного из нас, ты убиваешь нас обоих.

— Тогда стреляй, черт возьми! Нажимай этот крючок, и покончим с этим! Ты думаешь, что я не помог бы тебе, если бы имел возможность? Ты не понимаешь этого, Дэвид? — Он держал стакан двумя пальцами и, неловко качнувшись, уронил его на пол. Осколки разлетелись во все стороны, но он продолжал говорить, не обращая на это внимания. — Я не хочу потерпеть еще одну неудачу, мой старый друг. — Легкая улыбка появилась на его лице. — А я уже раз проиграл, поверь мне. Я убил вас обоих и я только не хочу себе в этом признаться, надеясь, что смогу так прожить.

Вебб опустил пистолет.

— Ни того, что ты знаешь, ни того, что ты можешь узнать, сейчас не нужно. Так или иначе, но у меня есть свой шанс, и я хочу попытаться его не упустить. Но мои возможности ограничены болезнью, и вот поэтому я выбрал тебя. Если быть до конца откровенным, я ведь никого, кроме тебя, и не знаю. А еще у меня есть несколько идей, может быть, это даже целый план, но выполнить его нужно молниеносно.

— Ну-у? — Конклин для равновесия ухватился за бар.

— Можно я приготовлю кофе, Алекс?

Глава 7

На Конклина отрезвляюще подействовал не столько черный кофе, сколько доверие, которое сквозило в каждом слове его старого друга. Бывший Джейсон Борн глубоко уважал таланты своего бывшего смертельного врага и не скрывал этого. Они проговорили почти до четырех часов утра, проясняя размытые контуры их собственного стратегического плана, который базировался на последних реальных событиях, но предусматривал значительное их развитие в будущем. По мере испарения алкоголя, активность офицера ЦРУ возрастала, так что уже в середине их беседы он начал придавать законченные формы всему тому, что Дэвид пока формулировал весьма туманно. Он уже начинал чувствовать целиком всю основу, скрепляющую их стратегию, которая возникала в изможденном мозгу его собеседника в виде перемежающихся мозаичных образов, и облекал ее в слова.

— Ты описываешь достаточно широкую кризисную ситуацию, основанную на похищении Мари, а затем с помощью самой обычной лжи переводишь ее развитие в нужную сторону. Но твое главное условие — это высокая скорость перехода, где для противников не остается ни минуты на передышку...

— Но вначале я настаиваю на абсолютной правде. Используй ее стопроцентно, — перебил его Вебб, стараясь говорить как можно быстрее. — Я ворвался сюда с угрозой убить тебя. Мои обвинения я строил на всем: начиная от рассказа Мак-Алистера и кончая угрозами Бэбкока, что он пришлет ко мне команду убийц... и разговором с обладателем англизированного голоса, напоминающего сухой лед, который посоветовал мне прекратить все расспросы по поводу «Медузы» и замолчать, пока они не отправили меня в больницу для умалишенных.

Ни одно слово из этого нельзя опровергнуть. Все это имело место, и теперь я взбешен и напуган до такой степени, что готов разнести все кругом, включая и «Медузу».

— Когда начинает разрабатываться «большая» ложь, — вновь заговорил Конклин, подливая еще кофе, — то мы почти полностью погружаемся в нее, и главное здесь — это ухватить точку разрыва, которая бывает еле заметна в водовороте событий, затягивающем всех и вся в гигантский разрушающий вихрь.

— Как ты представляешь это?

— Я пока не знаю, но наша задача — подумать и об этом. Пока я только чувствую, что мы должны спровоцировать их на что-то очень неожиданное, что одним мощным толчком перевернуло бы всю стратегию, кто бы ее ни создавал, так как мой инстинкт говорит, что они явно теряют контроль. Если я прав, то кто-то из них обязательно пойдет на контакт.

— Тогда возьми свою записную книжку и попытайся отыскать так несколько человек, которые могли бы быть явными соперниками в разработке и проведении бывших стратегических операций.

— Нет, Дэвид, этот вариант нам не подходит. Он потребует многих часов, а может быть, и дней, — возразил офицер ЦРУ. — Баррикады уже воздвигнуты, и я должен взобраться на них. У нас не осталось времени.

— Но мы должны его найти! Придумай что-нибудь.

— Но зато у меня есть кое-что получше, — подытожил Алекс. — И за это мы должны благодарить доктора Панова.

— Мо?

— Да, именно его. Ты помнишь разговор о служебных записях якобы «твоих» обращений в спецслужбы Департамента?

— Мои... обращения?.. — Вебб забыл об этом, только что промелькнувшем в беседе факте. Конклин — нет. — И каким образом?

— Именно с этого момента они, как я понимаю, начали собирать на тебя новое досье, которое должно было вписываться в их сценарий. Я же попытаюсь пробиться в службу безопасности с иной версией, или хотя бы с вариациями их собственной. Этот ход должен заставить их дать хоть какие-то ответы, если они действительно теряют контроль над операцией. Ведь эти записи всего лишь средство объяснить окружающим их службам, с которыми они вынуждены сотрудничать, какова причина их поступков по отношению к тебе. Но персонал, ответственный за эту операцию, начнет торпедировать руководство, если увидит, что при разработке допущены ошибки. Вызвать эту реакцию, и есть наша ближайшая задача. И они сами разрешат ее для нас, и почти без нашего участия... Поэтому мы просто обязаны использовать ложь... — Алекс, — Дэвид неожиданно подался вперед и начал двигаться почти вместе с креслом, — несколько минут назад ты произнес фразу относительно «точки разрыва». Но мы употребляли этот термин всего лишь в желательном для нас смысле, мы пока только предполагаем, что у них такой разрыв есть. А если мы употребим его фактически?! Вспомни, что они считают меня патологическим шизофреником, то есть человеком, склонным к фантазиям и навязчивым идеям, который временами даже говорит правду, но отличить одно от другого самостоятельно не может.

— Да, так они говорят окружающим, и многие даже верят в это. Ну, так что?

— Так почему бы нам не сделать это обстоятельство той самой точкой разрыва, о которой ты только что говорил. И она действительно будет едва различима. Мы скажем им, что Мари сбежала. И ей удалось связаться со мной, и я отправился на встречу с ней.

Конклин нахмурился, потом удивленно вытаращил глаза. Было ясно, что кризис в поисках отправного пункта их плана миновал.

— Это следует сделать немедленно, — тихо произнес он. — Господи, конечно, это будет первый шаг! Смятение захватит все их службы, подобно локальной войне. В любой операции, секретность которой столь высока, только два или три человека знают обо всех деталях. Остальных держат в темноте. Боже мой, но как ты додумался? Подумать только — официально санкционированный киднэпинг! Наверняка несколько человек в центре буквально поднимут панику и наверняка столкнутся друг с другом, спасая собственные зады. Очень хорошо, мистер Борн! Вы делаете успехи!

Как это ни странно, Дэвид не заметил последней реплики, он просто не обратил на это никакого внимания.

— Послушай, — сказал он, поднимаясь, — мы оба уже выдохлись. Но мы знаем теперь, куда мы идем, поэтому можем позволить себе несколько часов отдыха, а утром уточним оставшиеся детали. Ведь мы за долгие годы работы выяснили разницу между самой мизерной дозой сна и его полным отсутствием. — Ты хочешь вернуться в отель? — спросил Конклин.

— Нет, наоборот, — глядя на бледное морщинистое лицо офицера ЦРУ, воскликнул Дэвид. — Только дай мне одеяло. Я устроюсь прямо здесь, перед баром.

— И еще, я хочу сказать, ты не должен беспокоиться и обо всем остальном, — сказал Алекс, направляясь к шкафу, стоявшему в небольшом холле. Вернулся он с одеялом и подушкой в руках. — Ты можешь называть это высшим провидением, но знаешь ли ты, чем я был занят прошлой ночью, после работы? — продолжил он.

— Могу себе представить. Одна из разгадок лежит здесь, на полу, заметил тот, показывая на разбитый стакан.

— Нет, я имею в виду до этого.

— Что же это было?

— Я остановился перед супермаркетом и купил тонну еды. Бифштексы, яйца, молоко и, даже этот клей, который они называют овсянкой. Мне кажется, что я никогда ничего подобного не делал.

— Ну, возможно, у тебя возник волчий аппетит. Такое случается.

— Когда это случается, я просто иду в ресторан.

— И что же ты хочешь сказать?

— Ты отдыхай. Диван достаточно просторный. А я пойду на кухню и немного поем. И подумаю еще кое над чем. Попробую приготовить мясо, а может быть сварю еще и два яйца.

— Тебе нужно поспать.

— Ну, я думаю, что часа два, два с половиной будет вполне достаточно. А после я, может быть, попробую и эту чертову овсянку.

Алекс Конклин шел по коридору четвертого этажа здания, где располагался Государственный Департамент. Его хромота уменьшалась по мере роста его решимости, и только сильнее чувствовалась боль в ноге. Он уже знал наверное, что с ним случилось, и именно это знание косвенно поддерживало его решимость. Он неожиданно столкнулся с делом, которое всем существом своим хотел завершить как можно лучше, даже блестяще, если такое слово еще уместно было применить к нему. Такова ирония судьбы! Еще год назад он был готов уничтожить человека, называвшегося Джейсоном Борном. Сейчас же было одержимое желание помочь человеку по имени Дэвид Вебб, и это желание отставляло на второй план тот риск, которому он подвергал себя.

Он специально прошел пешком на несколько кварталов больше чем обычно, с удовольствием ощущая холодный осенний ветер на своем лице, чего он не делал уже много лет. Одетый в тщательно отглаженный костюм в мелкую полоску, который долгие годы провисел без дела, хорошо выбритый, со свежим лицом, Конклин очень мало походил на того человека, которого отыскал прошлой ночью Дэвид Вебб.

Как это ни странно, но формальности заняли очень незначительное время, даже меньше, чем обычная неофициальная беседа. Когда адъютант вышел, Александр Конклин остался лицом к лицу с бывшим бригадным генералом из армейской Джи-2, который теперь руководил службой внутренней безопасности Госдепартамента.

— Я не выполняю в данный момент никакой дипломатической миссии между нашими управлениями, генерал. Ведь вы по-прежнему, генерал?

— Да, меня все еще так называют.

— Тогда я отброшу всякую необходимость быть дипломатичным. Я, надеюсь, вы понимаете меня?

— Мне кажется, что вы начинаете все меньше и меньше нравиться мне, и именно это я очень хорошо понимаю.

— "Это", — почти не задумываясь, ответил Конклин, — заботит меня меньше всего. То, что меня, к сожалению, действительно беспокоит, так это человек по имени Дэвид Вебб.

— А что с ним?

— С ним? Тот факт, что вы сразу вспомнили это имя, обнадеживают. Что происходит, генерал?

— Вам что, нужен мегафон, шут гороховый? — резко ответил бывший армейский служака.

— Мне нужны ответы, капрал, те, которые вы и ваша службы должны предоставлять нам!

— Не лезьте в это дело, Конклин! Когда вы позвонили мне о деле чрезвычайной срочности, я чуть было не стал перепроверять досье на самого себя! Ваша бывшая репутация теперь имеет весьма шаткое положение, и я использую в разговоре с вами именно соответствующие нынешнему положению дел слова. Вы пьяница и наркоман, и это давно не является секретом. Поэтому у вас есть минимум минута на все, что вы хотели мне сказать до того, как я вышвырну вас вон. Вам только останется сделать выбор — лифт или окно.

Алекс учитывал все возможные осложнения, включая и разговор о его пьянстве. Поэтому он внимательно посмотрел на шефа службы безопасности и заговорил очень спокойно, даже обходительно: — Генерал, я отвечу на эти обвинения всего лишь одной фразой, и если это будет достоянием кого-то еще, я буду знать откуда все это идет, и, естественно, это будут знать и в Управлении. Конклин сделал паузу, еще раз внимательно взглянул на генерала и продолжил: — Обстоятельства нашей жизни очень часто определяются той легендой, о происхождении которой обычно мы не в праве говорить. Я надеюсь, что выразился достаточно ясно?

Генерал перехватил его пристальный взгляд и вынужденно смягчился. — Господи, но мы-то используем пьянство и прочие аналогичные вещи, как правило, для людей, засылаемых в Берлин.

— Иногда по нашему предложению, — согласился Конклин, кивнув. — И я надеюсь, что этого достаточно, чтобы вернуться к началу.

— Хорошо, хорошо. Я немного погорячился, но вы знаете, ведь легенда очень часто начинает самостоятельную жизнь.

— Давайте лучше вернемся к Дэвиду Веббу, — тоном, не терпящим возражений, произнес Конклин.

— Каковы, собственно, ваши претензии?

— Мои претензии? Моя жизнь, черт возьми, дорогой ветеран! Что-то происходит, чего я не могу понять, и мне хотелось бы получить объяснения! Этот сукин сын ворвался прошлой ночью в мою квартиру, угрожая мне убийством! Кроме того, он сделал несколько совершенно диких обвинений, упоминая имена людей, находящихся на службе в вашем ведомстве: Гарри Бэбкок, Сэмюэль Тиздейл и Уильям Ланье. Мы проверили эти имена. Все эти люди находятся в вашем подразделении и по сей день участвуют в текущих операциях. Так какого черта, простите, они делают? Один планирует, видимо, с вашего ведома, послать к нему группу ликвидации! Что это за порядки? Другой предлагает ему возвращаться назад, в госпиталь. Вы прекрасно знаете, что Дэвид Вебб лежал в двух госпиталях и в нашем специализированном центре в Виржинии, и везде ему был поставлен положительный диагноз! Он обладает некоторой информацией, которую мы до сих пор не может заполучить от него. И теперь этот человек находится на грани срыва, готовый разрушить все, чего мы добились с таким трудом, из-за того, что делает ваш идиотский персонал. Ведь он заявил мне, что у него есть доказательства вашего вмешательства в его частную жизнь, и что вы не просто перевернули ее вверх дном, а забрали у него самое дорогое, что только у него и было.

— Какие доказательства? — спросил ошеломленный генерал.

— Он разговаривал со своей женой, — коротко ответил Конклин.

— И что?

— Ее забрали из дома двое мужчин и, применив наркотические средства, против ее воли перевезли на Западное побережье.

— Вы хотите сказать, что это был киднэпинг?

— Это вы получили, как итог. Сопровождающие ее люди подтвердили, что вся эта операция имеет прямую связь с Госдепартаментом, но причины этого неизвестны. Тем не менее, было упомянуто имя Мак-Алистера, который, насколько я знаю, один из помощников Госсекретаря по Дальнему Востоку.

— Это абсурд!

— Я думаю, что это нечто гораздо большее! Это салат, приготовленный из ваших и наших голов. Она сбежала где-то в районе Сан-Франциско и смогла дозвониться до университетского городка в штате Мэн. И теперь он отправился на встречу с ней бог знает когда. В подобном случае неплохо бы иметь несколько аргументированных ответов, а иначе не исключено, что вам придется признать его лунатиком, который мог убить свою жену, а я думаю, что вполне мог, а никакого похищения не было и в помине, на что я очень рассчитываю.

— Черт возьми! Я сам читал эти записи о его контактах с Госдепартаментом! Я должен... Но ведь мне же звонили по поводу этого Вебба прошлой ночью. Только не спрашивайте меня, кто именно. Этого я не могу вам сказать.

— Но что же, черт возьми, происходит? — требовательно спросил Конклин, наклоняясь над столом и опираясь о его край руками, не столько для эффекта, сколько стараясь обрести дополнительную устойчивость.

— Он параноик, — ответил генерал. — Он придумывает самые необычные вещи и начинает верить в них!

— Но ведь все врачи, находящиеся на государственной службе, не подтвердили этого? — ледяным тоном произнес Конклин. — Я случайно в курсе этих обследований.

— Я этого не знаю!

— Вполне возможно, генерал, что вы оказались не в курсе последующих событий по операции «Тредстоун», но тогда, как участник этой операции, не могли бы вы дать мне возможность обратиться к кому-то, кто сможет объяснить мне происходящее и снять определенные вопросы, которые есть у нашей службы.

Конклин достал из кармана небольшую записную книжку, ручку и, записав свой номер телефона, вырвал листок и положил его на стол.

— Это абсолютно стерильный номер. Проверка приведет на фальшивый адрес, который ничего не даст, — продолжил он, — И его можно использовать только сегодня между тремя и четырьмя часами дня, никакое другое время не подойдет. Меня не интересует, кто будет звонить, важно, чтобы мы получили ответы!

— Вы все, в вашей службе, можете часто нести околесицу, и знаете это не хуже меня.

— Возможно, но если все, что я сказал, подтвердится, то ваши люди получат хороший пинок за вторжение в чужую сферу интересов. После того как Конклин отправился в Лэнгли, Дэвид вернулся в отель, чтобы привести в порядок свой список неотложных дел, которые следовало завершить до отлета. В него же входила и встреча с Алексом, запланированная за сорок минут до отлета в комнате отдыха аэропорта.

Для большого путешествия требовались деньги, и поэтому первым местом, которое он посетил, в соответствии с намеченной программой, был банк на Четырнадцатой улице.

Около года назад, когда правительство проводило обследование его памяти, Мари очень быстро и тихо изъяла все деньги, которые были получены в Цюрихе Джейсоном Борном, и перевела их в частный банк на одном из Кайманских островов в районе Кубы, где у нее был знакомый канадский банкир. Ее соображения при этом были очень простыми: Вашингтон должен был выплатить ее мужу за потерю здоровья и отказ в помощи в период провала операции «Тредстоун» весьма крупную сумму, порядка десяти миллионов долларов, что почти в два раза превышало сумму, полученную им в Швейцарии. Поэтому все угрозы, исходившие от государственных спецслужб по поводу пропавших миллионов, она воспринимала весьма спокойно и объясняла всем заинтересованным официальным лицам, что самый средний энергичный адвокат поможет ей получить с них сумму, значительно превышающую искомую.

Поэтому когда требовались дополнительные деньги, Дэвид или Мари звонили на Кайманы и получали перевод в любой удобный им банк в Европе, Америке или Дальнем Востоке.

С платного телефона на Вайоминг Авеню Вебб дозвонился до банка и договорился о переводе необходимой суммы в один из банков Гонконга, и о меньшей сумме, необходимой ему немедленно в Вашингтоне.

После этого ему оставалось лишь зайти в банк на Четырнадцатой улице, чтобы выйти оттуда через двадцать минут обладателем пятидесяти тысяч долларов. Следующим пунктом в его списке были документы. Он остановил такси и отправился в Северо-Западный район округа Колумбия, где жил известный ему еще по операции «Тредстоун» превосходный специалист и не менее превосходный человек, который выполнял наиболее срочную и щепетильную работу для Госдепартамента. Это был негр с седой головой и живыми глазами. Раньше он был шофером такси, но путь его неожиданно изменился, когда в один прекрасный день он обнаружил в своем автомобиле дорогую фотокамеру, оставленную пассажиром. Поскольку заявлений о пропаже не последовало, он начал знакомиться с необычным для себя делом и вскоре понял, что именно этого занятия ему не хватало всю жизнь. Через несколько лет его склонность к фотографии превратилась в своего рода специальность, основным направлением которой стало изготовление фальшивых документов. Дэвид не помнил этого человека, но во время сеансов гипноза с доктором Пановым он произнес его имя, Кактус, и Мо немедленно привез фотографа в Виржинию, чтобы закрепить успех выздоровления. В глазах старого негра было столько участия и теплоты, что Панов не мог отказать ему в просьбе навещать Дэвида раз в неделю.

— Почему ты это делаешь, Кактус?

— Ему очень тяжело, сэр. Я видел это еще сквозь линзы в его глазах несколько лет назад. В нем было что-то оборвано, но во всем остальном он прекрасный человек. Он мне очень нравится, сэр, и я хочу с ним общаться.

— Приходи, когда тебе будет удобно, Кактус, и, пожалуйста, оставь это свое «сэр». Сделай хотя бы для меня исключение... сэр!

Вебб вышел из такси, попросив водителя подождать, но тот отказался. Оставив минимальные чаевые, Дэвид направился по выложенной камнями и заросшей травой дорожке к старому дому. Он чем-то напоминал ему дом в Мэне: такой же большой, старый и нуждающийся в ремонте. Новый дом они с Мари решили купить минимум через год, когда смогут подыскать хорошее место на побережье. Дэвид надавил на звонок.

Дверь открылась почти сразу и Кактус, щурясь от дневного света, появился на пороге, и приветствовал Дэвида, как будто они расстались всего неделю назад.

— Ты уже приехал на машине с шофером, Дэвид?

— Нет никакой машины, Кактус, и даже таксист отказался ждать меня.

— Всему виной эти грязные слухи о нашем районе, которые распространяют фашистские газеты.

— Я так давно не видел тебя, — продолжал он, приглашая Дэвида в дом. — Почему ты не звонил мне?

— Но ведь твоего телефона нет в городском справочнике, Кактус.

— Да, это очень большое упущение властей.

Вскоре они сидели в просторной кухне фотографа, но уже через несколько минут стало ясно, что времени на разговоры у них не остается, и Кактус проводил своего гостя в студию, разложил все три его паспорта под ярким светом лампы и стал их внимательно изучать, сравнивая фотографии на каждом из них с сидевшим перед ним оригиналом.

— Мы сделаем волосы чуть светлее, чем они есть, и добавим седины. Ты уже не будешь таким блондином, как в Париже, но сходство будет более надежное. На всех трех паспортах мы должны использовать этот оттенок, но с разной степенью концентрации.

— А что ты скажешь про глаза? — спросил Дэвид.

— Жаль, что у нас нет времени для тех прекрасных контактных линз, которые были у тебя раньше. Но мы поправим это дело с помощью обычных очков с тонированными призматическими стеклами, что позволит изменять оттенок глаз от голубого до темного, как у испанца.

— Тогда мне будет необходимо менять очки для каждого паспорта, заметил Дэвид.

— Учти, что они очень дорогие и платить за них нужно сразу наличными. — У меня все есть с собой, Кактус.

— Пока оставь это.

— А как мы поступи с головой? Кто будет это делать?

— Здесь, недалеко. У меня есть помощница, которая содержит парфюмерный магазин. Пока, правда, полиция не удосуживалась обыскать его верхний этаж. Она прекрасно работает. Пойдем, я тебя провожу.

Часом позже Дэвид уже вынырнул из-под сушилки для волос и пристально изучал свое отражение в большом овальном зеркале. Невысокая подвижная негритянка с сединой в волосах профессионально разглядывала свою работу.

— Это вы, но в то же время и кто-то другой. Прекрасная работа. Я так рада, что получилось именно то, что хотел Кактус.

— Да, должен признаться, что я не видел подобной работы. Очень хорошо. Сколько я должен?

— Триста долларов, — просто ответила женщина. — И, конечно, в эту цену входят пять пакетиков специальной краски с инструкциями. Это позволит вам поддерживать цвет волос достаточно долго.

— Очень рад был познакомится с таким чудесным мастером, — сказал Дэвид, доставая деньги. — Кактус сказал, что вы ему позвоните, когда мы закончим.

— О, в этом нет необходимости. Он наверняка уже в студии и ждет вас. Работа шла быстро, и прерывалась только в те моменты, когда Кактус зубной щеткой подправлял брови своего заказчика, делая едва заметные, но существенные отличия для трех разных фотографий, и, кроме того, менялись рубашки и костюмы. Завершился процесс подбором двух пар очков в черепаховой и стальной оправе, с помощью которых оттенок глаз полностью соответствовал описанию в двух паспортах.

Когда с фотографиями было покончено, они были аккуратно вклеены на соответствующие места, и под большим увеличительным стеклом были поставлены перфорированные штампы, в точности соответствующие штампам для заграничных паспортов, используемых Госдепартаментом. После этого Кактус протянул все три паспорта Веббу для одобрения.

— Они выглядят намного естественней, чем были до этого.

— Я немного поработал над ними, короче говоря, увеличил их «возраст». Ведь паспорт не должен выглядеть как сияющий, только что отпечатанный доллар.

— Ты проделал адскую работу, мой старый приятель. Мы знакомы с тобой столько лет, что я сбился со счета. Что я должен тебе?

— Ну, черт возьми, я даже не знаю, что и ответить на это. Ведь я ничего особенного не делал, и, главное, удобно ли это? Ведь насколько я понимаю, сейчас ты не на службе у Дяди Сэма.

— У меня очень хорошая работа, Кактус.

— Ну, хорошо, пятьсот долларов будет достаточно.

— Ты можешь вызвать мне такси?

— Это займет слишком много времени, да и тебе одному будет сложно выбираться отсюда. Мой внук уже ожидает тебя и отвезет туда, куда ты скажешь. Он такой же, как я, он не задает лишних вопросов. И я вижу, что ты торопишься, Дэвид, я чувствую это. Пойдем, я провожу тебя к выходу.

— Спасибо, я оставлю деньги вот здесь, на столике.

— Хорошо, хорошо, Дэвид.

Вынимая деньги, он повернулся спиной к старому фотографу, отсчитал шесть банкнот по 500 долларов и положил их на то место, где падала резкая тень от отражателя. Дэвид мог бы оставить и больше, но понимал, что это может обидеть его старого друга.

Он вышел из машины, не доезжая нескольких кварталов до отеля, чтобы внук Кактуса не был связан относительно точным адресом во избежание каких-либо неприятностей. Случайно оказалось, что этот молодой человек заканчивал Американский Университет, и, хотя он очень любил своего деда, но к некоторым его занятиям относился с недоверием и тревогой.

— Я, пожалуй, выйду здесь, — сказал Дэвид, когда они очутились в относительно свободном для остановки машины месте.

— Хорошо, — спокойно ответил молодой человек. Его интеллигентные глаза показывали, что он испытывает некоторое облегчение. — Я понимаю, что здесь удобнее.

Вебб взглянул на него.

— Почему ты делаешь это? Я имею в виду, что для человека, собирающегося стать юристом, немного противоестественно даже находиться около тех дел, которыми занимается Кактус.

— Действительно, это выглядит не лучшим образом, сэр. Но ведь и вы должны понять меня. Этот уже старый человек сделал столько доброго для меня, что я ни в чем не могу отказать ему. И, кроме того, сэр, он сказал мне кое-что еще. Он сказал, что для меня будет большая честь, если я встречусь с Вами, и, может быть, через несколько лет он расскажет мне, какого человека я вез в своем автомобиле.

— Я надеюсь, что вернусь чуть-чуть пораньше и тогда сам расскажу тебе о себе. У меня нет особых заслуг, но возможно, что мой рассказ может заинтересовать будущего юриста и с точки зрения закона.

Вернувшись в отель, Дэвид приступил к последним приготовлениям. Он отобрал несколько костюмов, рубашки, просмотрел белье, обращая внимание на фирменные метки, и все необходимое уложил в дорожную сумку. Среди прочих вещей, привезенных из Мэна, были и два крупнокалиберных пистолета. Оружие, какая бы необходимость в нем ни была, нельзя было брать с собой: ни в одном аэропорту он не сможет миновать специального контроля, и на этом вся его операция будет закончена. Поэтому разобранные части должны быть приведены в негодность и выброшены в канализационный колодец. Оружие он найдет в Гонконге. С этим, как он был уверен, больших трудностей не будет. Теперь оставалось самое тяжелое. Он должен заставить себя сесть за стол и еще раз вспомнить все, о чем говорил Эдвард Мак-Алистер и что возражала ему Мари, тем ранним вечером в их доме, недалеко от университетского городка. Дэвида до сих пор не покидало ощущение, что какие-то детали разговора ускользнули от него в тот момент, когда откровения и конфронтации во время разговора сменяли друг друга, как волны прибоя.

Наконец он взглянул на часы. Была уже половина четвертого. День заканчивался быстро и напряженно.

Конклин резко поставил стакан с остатками имбирного пива на обшарпанную и грязную стойку бара в питейном заведении на Девятой улице. Он был здесь регулярным посетителем по одной простой причине, что ни один из людей его круга никогда не открывал этой невзрачной стеклянной двери. Здесь была определенная свобода поведения, которая отнюдь не смущала его и вызывала даже некоторый интерес. Как только он переступал знакомый порог, то немедленно снимал галстук, за что снискал определенное уважение у других завсегдатаев, и, хромая, проходил к одному и тому же стулу, около автомата с китайским бильярдом. И когда бы он ни появился, его неизменно ожидал стакан, на два пальца наполненный бурбоном, а кроме того, бармен, который был и владельцем этого заведения, не возражал против того, что Алексу часто звонили по телефону, находящемуся в старой, покосившейся кабине, расположенной у соседней стены. Это и был его «абсолютно стерильный номер», по которому только что раздался очередной звонок. Конклин, прихрамывая, подошел к кабине и поднял трубку.

— Да? — произнес он, закрывая болтающуюся дверь.

— Это «Тредстоун»? — произнес хорошо поставленный мужской голос.

— Да, мне приходилось там работать. А вам?

— Я не был там, но хорошо знаком со всеми делами по документам.

Голос! Он показался знакомым старому профессионалу, хотя он явно первый раз слышал его. Как Вебб описал его? Англизированный? Да, этот голос действительно принадлежал человеку из средней Атлантики, утонченному и широко образованному. Это должен быть тот самый человек. «Гномы» выполнили свою работу, и дело сдвинулось с мертвой точки. Кто-то, видимо, испугался.

— Сначала я должен убедиться, что за вашими словами что-то есть. Факты, имена, даты... я помню их все наизусть и хочу убедиться, насколько вы знакомы с архивом... и с той информацией, которую мне дал Вебб прошлой ночью.

— Насколько я вас понимаю, то в случае, если произойдет что-то неожиданное, с вашей стороны последует определенное заявление, которое найдет необходимые пути в Сенат или в соответствующий подкомитет Конгресса, где сторожевые псы законности только и ждут своего часа. Я верно понимаю ситуацию?

— Я, признаться, очень рад, что мы сразу поняли друг друга.

— Но это не приведет к положительному результату, — заметил говорящий, и в его голосе почувствовалось раздражение от того, что ему приходится ронять достоинство.

— Если что-нибудь произойдет, то почему это должно беспокоить меня?

— Потому что ваша отставка не за горами, а ваше пьянство — очень хороший предлог для этого.

— Я, тем не менее, так не думаю. Всегда должно быть достаточно веских причин для подобных мероприятий, особенно для человека моего возраста и компетенции. А разве то, чем вы только что угрожали мне, присутствует хотя бы в одном официальном документе?

— Хорошо, забудем об этом. Давайте вернемся к началу разговора.

— Но прежде вы должны подтвердить мне знание ключевых данных об операции «Тредстоун», которая была очень большим стратегическим планом, включала многих исполнителей, каждый из которых вел свой, ограниченный участок работы.

— Хорошо. Я коротко перечислю основные моменты. «Медуза».

— Это уже хорошо, — подтвердил Алекс, — но еще не достаточно.

— Попробуем еще. Создание мифа о Джейсоне Борне. Монах.

— Это теплее.

— Пропавшие вклады в Швейцарском банке, в Париже и некоторых мелких банках Запада.

— Это в основном слухи. Мне же нужны ключевые «Камни».

— Я дам вам и это. Уничтожение Джейсона Борна. Двадцать третье мая, Там-Квуан... и та же дата в Нью-Йорке, несколько лет спустя... Семьдесят первая улица. «Тредстоун 71».

Конклин закрыл глаза и сделал глубокий вдох, чувствуя бесконечную пустоту в груди.

— Хорошо, — как можно спокойнее проговорил он. — Вы попали в точку.

— Вы должны смириться с тем, что я не могу назвать свое имя.

— А что вы хотите, в таком случае, сообщить мне?

— Всего лишь два слова: уйдите с дороги.

— И вы думаете, что для меня этого будет достаточно?

— Вы должны принять как должное, — продолжал голос по телефону, очень точно подбирая слова, — что Борн должен отправиться туда, где он нужен.

— "Борн"? — Алекс уставился на телефон.

— Да, именно Джейсон Борн. Его не удалось бы завербовать никаким другим способом, и вы знаете об этом не хуже меня.

— И для этого вы похитили его жену? Грязные животные!

— Мы не причиним ей вреда.

— Но ведь у вас не может быть никаких гарантий на этот счет. Вы не можете контролировать всех исполнителей на каждом участке такой операции. Вы даже не знаете, кто участвует в ней. И я могу добавить только одно: если бы вы могли связаться с ними и получить подтверждение о ходе событий, вы не звонили бы мне!

Теперь обладатель англизированного голоса сделал относительно долгую паузу.

— А вам не кажется, мистер Конклин, что мы оба хотим обмануть друг друга? Не было ни побега, ни ее звонков к Веббу. Ничего. Просто мы с вами отправились на рыбную ловлю, но оба вернулись ни с чем.

— А вы барракуда, мистер Никто.

— Мы с вами бывали в одних и тех же переделках, мистер Конклин. Но вернемся прямо к Веббу... Что вы теперь можете сообщить мне?

Вновь Конклин почувствовал пустоту в груди, но теперь к ней добавилась острая боль.

— Вы потеряли их, нет так ли? — почти прошептал Алекс. — Вы потеряли ее.

— Сорок восемь часов, это такой срок, когда еще нельзя говорить о катастрофе, — очень сдержанно проговорил его собеседник.

— Но вы прикладываете неимоверные усилия, чтобы установить контакт! возразил, почти не задумываясь, Конклин. — Вы исследовали все имеющиеся архивы, опросили всех людей, найденных там, и никто не сообщил вам ничего утешительного! Господи! Ведь это самая обычная вещь! Вы потеряли контроль над операцией! Возможно и другое: кто-то еще вмешался в вашу стратегию, а вы даже не знаете, кто именно! Сценарий поменялся, и женщина исчезла!

— Наши люди работают день и ночь, — возразил голос, но уже без прежней убежденности.

— Включая и Мак-Алистера? На Коулуне? Или в Гонконге?

— Вы знаете об этом?

— Да.

— Мак-Алистер, конечно, не блещет талантами, но он хороший исполнитель. Конечно, он там, и мы не собираемся паниковать и наверстаем упущенное.

— Наверстаем «что»? Торговые сделки? Ваша стратегия рухнула! И теперь она находится на попечении других. Почему, вы считаете, что они должны возмещать ваши потери? Ведь вы практически уже убили жену Вебба, мистер Никто! И что вы, черт возьми, думаете о своем положении?

— Единственное, чего мы хотели, так это активного включения Вебба в операцию. Он «необходим» нам. И, насколько я знаю, все идет по плану, а что касается связи, то она всегда была затруднена для этого района.

— Это обычное оправдание для всевозможных затруднений в подобных делах.

— В большинстве дел, мистер Конклин... Но как вы узнали об этом? Сейчас я выступаю уже в другой роли, в роли человека, который искренне обращается к вам за объяснениями. Ведь вы имеете значительный авторитет в подобных делах.

— Имел, мистер Никто.

— Авторитет так просто не исчезает, он только прибавляется, положительный или отрицательный...

— Вы в данный момент выступаете, как источник непроверенной информации, надеюсь я ясно выразился?

— Вот видите, я был прав, говоря о вашей репутации, вы действительно один из лучших. Как вы узнали об этом?

Алекс сделал несколько движений головой, чтобы хоть как-то уменьшить действие духоты внутри кабины, дверь которой он не мог приоткрыть из-за неимоверного шума, стоявшего в баре.

— Как я уже сказал вам раньше, кто-то узнал про ваш план, касающийся Вебба, и решил переиграть вас.

— Ради бога, но почему?

— Потому что кому-то Джейсон Борн нужен больше, чем вам, — закончил Алекс и положил трубку.

Было уже половина седьмого, когда Конклин вошел в комнату отдыха аэропорта. А до этого он провел время, сидя в такси недалеко от отеля и ожидая появления Дэвида, а затем ехал вслед за его машиной до самого аэропорта, давая водителю необходимые указания относительно того, как вести себя на трассе. Он был прав относительно своих предположений, но не хотел взваливать дополнительные нагрузки на своего друга, и потому ничего не сказал ему о возможной слежке за ним со стороны тех, кто пытался им управлять. Он сразу же заметил два серых «Плимута», которые почти открыто преследовали такси, в котором Дэвид ехал в аэропорт. В то же время Конклин хорошо понимал, что никакой опасности для Вебба сейчас они не представляли, но на всякий случай, тем не менее, записал их лицензионные номера.

Дэвида он отыскал в темной боковой кабине.

— Это вы, я не ошибся? — спросил он, с трудом протискивая ногу, чтобы сесть за столик. — А может быть, блондины более привлекательны?

— Это было хорошо для Парижа. Что тебе удалось узнать?

— Копаясь под скалами, я нашел нескольких червей, которые никак не могут найти дорогу назад, под землю. Что, по твоему, они будут делать при солнечном свете?

— Солнечный свет, в отличие от тебя, очень многое проясняет. Так что кончай говорить загадками, у нас мало времени.

— Короче говоря, их стратегия состояла в том, чтобы отправить тебя на Коулун.

— Это можешь пропустить. Почему?

— Человек, с которым я говорил, объяснил мне, что ты им необходим на Дальнем Востоке. Не Вебб, а именно Борн.

— Потому что, как они сказали, Борн уже давно появился там. Я уже говорил тебе об этом со слов Мак-Алистера. Он участвует в этом?

— Он не распространялся о подробностях, но может быть, я смогу их прижать этим в дальнейшем. Хотя кое-что он мне сказал, и ты должен знать это, Дэвид. Они не могут восстановить свои связи и поэтому пока не знают о состоянии всей операции, и полагают, что все это временное явление. Но тем не менее, они потеряли Мари. Кто-то еще хочет заполучить тебя и, возможно, что все происходящее — лишь следствие этого вмешательства.

Вебб неожиданно поднес руку ко лбу и прикрыл глаза. Слезы тихо скатывались по его лицу.

— Я возвращаюсь, Алекс. Возвращаюсь к тому, что я абсолютно забыл. Я помню только о ней, но не знаю, где искать ее!

— Прекрати истерику! — жестко оборвал его Конклин. — Ты только вчерашней ночью очень внятно объяснял, что в моей голове еще кое-что осталось, а не хватает мне только здорового тела! Я же говорю тебе, что ты имеешь и то и другое! Заставь их бояться!

— Но как?

— Стань тем, кем они хотят тебя видеть, хамелеоном! Будь Джейсоном Борном.

— Но это все было так давно...

— Ты должен это сделать. Играй эту пьесу, сценарий которой они подсовывают тебе.

— Ты хочешь сказать, что у меня нет выбора?

Прозвучало последнее предупреждение, усиленное десятками рупоров, об отправлении рейса 26 на Гонконг. Раймонд Хэвиленд положил телефонную трубку, повернулся в кресле и бросил взгляд вдоль комнаты на Мак-Алистера, который стоял около вращающегося глобуса, установленного на изящном треножнике недалеко от книжного шкафа. Его указательный палец находился при этом где-то в районе южной части Китая, а глаза внимательно следили за послом.

— Наконец-то с этим закончено. Он в самолете рейсом на Коулун, произнес дипломат. — Нам остается лишь благодарить всесильного Бога, воскликнул Мак-Алистер.

— Я думаю, что такая возможность у вас еще будет, но при этом вы не должны забывать учитывать всю выгоду нашего положения. Вы должны понять, что с этой минуты мы «свободны». Мы не отвечаем за события, которые будут там развиваться, поскольку будут инспирированы неизвестными нам группировками.

— Но которые созданы нами! И только Бог может теперь помочь нам!

— Разве ваш Бог учитывает последствия нашего провала?

— Нам дается свобода выбора, который ограничивается, прежде всего, этическими нормами.

— Это уже банальность, господин помощник. Существуют более высокие соображения.

— Но ведь есть еще и общечеловеческая мораль. Разве мы можем так манипулировать человеческим существом, обрекая его на новые тяжелейшие испытания и, теперь уже наяву, возвращая в прошлые ночные кошмары? Есть ли у нас на это право?

— Но у нас нет выбора. Он должен сделать то, что другим не по силам. И он сделает это, если мы дадим ему соответствующий повод.

Мак-Алистер толкнул глобус. Тот еще вращался, когда он подошел к столу.

— Возможно, я не должен был бы этого говорить, но тем не менее, проговорил он, стоя перед Раймондом Хэвилендом.

— Мне кажется, что вы самый безнравственный человек, какого я когда-либо встречал.

— Это только внешнее впечатление, господин помощник. У меня есть единственного спасительное объяснение моим поступкам, но оно перечеркивает все грехи, в которых я могу быть обвинен. Я готов пойти на любые безнравственные поступки, лишь бы сохранить эту планету от самоуничтожения. И сюда же, как вы понимаете, я включаю жизнь всего лишь одного Дэвида Вебба, известного там, куда я отправил его, под именем Джейсон Борн.

Глава 8

Залив Виктория был покрыт легкой пеленой облаков, напоминавших складки гигантских шелковых полотнищ, уложенных горизонтальными рядами, когда тяжелый самолет заходил на посадку над аэропортом Кай Так. Ранний утренний туман, низко стелившийся над землей, был очень густым, что обещало насыщенный влагой день на всей территории колонии.

Вебб рассматривал окружающую его обстановку как человек, страшно уставший от внутренних напряжений, и одновременно как человек, съедаемый мрачным интересом ко всему, что он видел. Где-то там, внизу, в этом бурлящем перенаселенном пространстве, находилась Мари, с которой были все его мысли, с которой он связывал все свои надежды.

Он позвонил в отель «Риджент» еще из аэропорта в Вашингтоне и зарезервировал номер сроком на неделю на имя Говарда Круита в соответствии с одним из имеющихся у него паспортов, который, согласно предложению Кактуса, должен был принадлежать человеку с голубыми глазами. При этом он добавил, что надеется, если это возможно, на резервирование комнаты под номером 690.

Дэвид поднял руку, чтобы остановить такси, и неожиданно поймал себя на мысли, что он уже проделывал это раньше на этих улицах и видел уже когда-то эти здания, их окна и двери, ему казалось, что это было, и что этого не было. И временами его не покидало ощущение, что он, подобно марионетке, присутствует на собственном шоу и как бы наблюдает за собой со стороны, но не может понять, кто же все-таки дергает за невидимые нити, кто здесь является куклой, а кто — кукловодом.

— Я наверное ошибся, — извиняющимся тоном произнес Дэвид, обращаясь к дежурному клерку за широким мраморным прилавком, расположенным в центре холла отеля «Риджент», мне не нужен такой большой номер. Я предпочитаю более скромный, одно или двухкомнтатный.

— Но распоряжения относительно вас уже сделаны, мистер Круит, воскликнул озадаченный клерк, глядя в поданный ему паспорт.

— А кто сделал их?

Молчаливый китаец вгляделся в подпись, стоявшую под компьютерной распечаткой резервированных мест, и ответил: — Это сделано по указанию помощника управляющего, мистера Лианя.

— Тогда могу ли я поговорить с ним?

— Мне кажется, что это будет бесполезно, поскольку сейчас в отеле нет свободных номеров. — В таком случае я поищу другой отель.

— Вы для нас очень важный гость, сэр. Я попробую пойти поговорить с мистером Лианем. Вебб кивнул, а клерк вместе с листом заказов нырнул под прилавок в его дальнем левом углу и быстро направился к двери, находящейся сзади стола консьержа. Дэвид осмотрелся кругом. Роскошный холл с расположенными в нем фонтанами и массой удобных низких кожаных кресел, образующих амфитеатр, откуда открывался удивительный вид на залив Виктория, производил неизгладимое впечатление, а вид острова Гонконг только дополнял эту впечатляющую картину.

Неожиданно его глаза остановились на клерке, который почти бежал по холлу на несколько шагов впереди средних лет китайца, который скорее всего и был помощником управляющего отеля «Риджент».

— Это мистер Лиань, сэр, — немного волнуясь, объявил клерк.

— Могу я чем-то помочь вам, сэр? — произнес тот. — И могу ли я выразить восхищение видеть вас здесь в качестве нашего гостя?

Вебб улыбнулся и вежливо кивнул головой. — Боюсь, что такая возможность будет только в следующий раз.

— Вы недовольны распоряжениями относительно номера, мистер Круит?

— Не совсем. Номер великолепный. Но, как я уже говорил вашему молодому коллеге, я предпочитаю более скромные апартаменты, одно или двухкомнатный номер, хотя и понимаю, что свободных номеров может и не быть.

— В вашем заказе специально оговорен номер 690, сэр.

— Я это знаю, и поэтому приношу извинения. Все было сделано чрезвычайно аккуратно. — Вебб нахмурился, и, как бы поддразнивая себя, спросил в легкой и непринужденной манере: — А вы случайно не помните, кто делал этот заказ? Я, насколько мне помнится, этого не делал.

— Ваш представитель, скорее всего, — предположил Лиань, не поведя и глазом.

— По продаже? Но он не имеет на этот счет никаких указаний. Нет, скорее всего, это кто-то из управления компанией, из-за океана. В конце концов я узнаю, кто сделал такое распоряжение, хотя это и не очень важно. Несомненно, что если мистер Лиань делал такое резервирование, он может вспомнить, кто это был.

Глаза китайца стали чуть более напряженными, а потом слегка прикрылись. Этого было уже достаточно, но шарада должна быть разыграна до конца.

— Я уверен, что кто-то из нашего персонала, а он очень большой, пришел ко мне с заказом, сэр. Заказов бывает очень много, так что трудно удержать в памяти всех исполнителей.

— Но ведь есть правила, по которым все заказы регистрируются письменно.

— Да, это так, сэр, но у нас есть определенный круг важных гостей, заказы от которых принимаются по телефону.

— Да, Гонконг меняется. В таком случае, если вы ничего не можете мне предложить взамен, я снимаю свой заказ. У меня есть друзья в отеле «Полуостров», и я попытаюсь устроиться там. — При этом Вебб кивнул головой в направлении отеля, видневшегося через дорогу.

— Но в этом нет необходимости. Я распоряжусь относительно нового номера.

— Но ваш клерк сказал...

— Но ведь не он помощник управляющего отеля «Риджент», сэр, — быстро проговорил Лиань, бросив недовольный взгляд на молодого человека за прилавком.

— Но информация на моем экране говорит, что свободных номеров нет, вновь запротестовал клерк.

— Пожалуйста, тише! — Лиань сделал при этом фальшивую улыбку, осознавая, что его шарада практически пропала. — Он еще молодой и чересчур старательный. Он не знает, что у нас всегда есть несколько комнат в резерве, на непредвиденный случай. Лиань вновь взглянул на клерка и заговорил резко, продолжая сохранять при этом фальшивую улыбку. Разговор шел по-китайски, но каждое произнесенное слово было понятно Веббу, который продолжал наблюдать за залом, делая непроницаемый вид.

— Слушай меня, желторотый цыпленок! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не вылезал с информацией в моем присутствии, пока я тебе не спрошу! Ты в конце концов когда-нибудь окажешься в куче отбросов с дополнительным отверстием в твоей дырявой башке! А теперь определи этого идиота в номер 202, он у нас числится как служебный.

После этого помощник управляющего, бесцветно улыбаясь, вновь повернулся к Дэвиду.

— Это очень приятная комната с красивым видом на залив, мистер Круит. Шарада была закончена, и победитель получил свой приз, правда, с минимальным перевесом.

— Я чрезвычайно благодарен, — ответил Дэвид, его глаза с трудом отыскивали глаза Лианя, который оказался далеко не безопасен. — Это сэкономит мне время на поиски моих друзей, которые могли бы мне помочь... — Он неожиданно замолчал, его правая рука непроизвольно поднялась, как у человека, готового продолжить разговор. Это сработал один из инстинктов, инстинктов, произведенных Джейсоном Борном. Он знал, что обычно это были моменты, вселяющие страх в окружающих. — Когда вы говорили об этой комнате с красивым видом на залив, мне показалось, что вы имели в виду «ю хао джинг до фань джиан». Я прав? Или мой китайский слишком глупо звучит? Лиань уставился на американца.

— Я и сам не произнес бы это лучше, — тихо сказал он. — Мы будем наслаждаться вашим пребыванием у нас, мистер Круит.

— Наслаждение должно измеряться воспитанием, мистер Лиань. Это или очень новая, или очень старая китайская поговорка, я не помню точно.

— Мне кажется, что скорее новая, мистер Круит. Она слишком резкая, чтобы принадлежать Конфуцию, которого, я уверен, вы знаете.

— Так что же, если не воспитание?

— Вы слишком быстро меняете тему, мистер Круит. Моя мысль не успевает за вашей. — Лиань поклонился. — Если вам что-то понадобится, не стесняясь, обращайтесь ко мне.

— Я думаю, что это вряд ли произойдет, но все равно, спасибо. Говоря откровенно, я чертовски устал в самолете. Перелет был очень долгим, поэтому я хотел бы попросить, чтобы все звонки ко мне перенесли на послеобеденное время.

— Ах, ах! Лиань был явно в затруднительном положении. — А если возникнет срочная необходимость...

— Ничего нет срочного, что не могло бы подождать. И поскольку я не нахожусь в 690 номере, то на коммутаторе можно ответить, что меня ожидают попозже. Это возможно? Я чертовски устал. Благодарю вас, мистер Лиань.

— Спасибо, мистер Круит. — Помощник управляющего еще раз поклонился, отыскивая глаза Вебба для последнего обмена взглядами. Так и не найдя ничего, он быстро повернулся и раздраженно проследовал в свой кабинет. «Делай неожиданные поступки. Пытайся вывести врагов из равновесия». — Джейсон Борн. Или это Александр Конклин?

— Это самая лучшая комната, какую только можно желать, сэр! воскликнул оживший клерк. — Вы будете очень довольны.

— Мистер Лиань очень любезен, — отметил Дэвид. — И я должен как-то выразить свою признательность, и, разумеется, я буду обращаться к вам за помощью. — С этими словами Вебб достал кожаный бумажник и незаметно вынул двадцатидолларовую банкноту, которая мгновенно исчезла в процессе дружеского рукопожатия. — А когда мистер Лиань уходит из отеля?

Смущенный и, одновременно, обрадованный молодой китаец посмотрел направо, налево и заговорил, разделяя фразы на части:

— Да! Вы очень добры, сэр. Спасибо вам. Мистер Лиань уходит каждый день в пять часов. Я тоже ухожу в это время, но я буду оставаться, сэр, если это потребуется, и сделаю все, чтобы нашему гостю здесь понравилось. — Я уверен в этом, — сказал Вебб. — И сделаешь самым лучшим образом.

А теперь, мои ключи, пожалуйста. Багаж мой прибудет следующим рейсом.

— Конечно, сэр! Пожалуйста, вот ключи.

Дэвид сидел в кресле перед широким окном, задумчиво вглядываясь через тонированное стекло в очертания острова Гонконг. Алебастровые гиганты небоскребов придавали загадочный вид этому участку суши, который, словно сказочный город, возникал в легкой дымке, затягивающей пространство над заливом.

Итак, первый шаг в этом царстве загадок был сделан. Дэвид был уверен, что в конце концов он получит через Лианя выход к необходимой информации, хотя сначала тот будет снабжать его чем-то незначительным. Единственное, чего он хотел, это быстрой смены событий и быстрых передвижений, которые лишали бы противника свободы маневра. Но для этого он должен провести подготовительную работу: кое-что купить и объехать колонию с инспекционным визитом, желательно на автомобиле, чтобы привести в порядок свою память. Дэвид взял справочник отеля и, присев на край кровати, быстро пролистал страницы, в итоге его интерес ограничился двумя пунктами: новый торговый центр и бюро по аренде автомобилей. Последний пункт был особенно интересен для него и был связан не только с изучением географии побережья, но и с необходимостью заполучить оружие.

Аренда автомобиля в этой части света предполагала и наличие шофера, который был бы хорошо знаком с бесконечной сетью главных и боковых дорог, прямыми и объездными путями, учитывающими все особенности передвижения по Гонконгу, Коулуну и другим районам колонии. По глубокому убеждению Вебба, шоферы имели достаточно широкие познания и о другой, глубинной жизни Новых Территорий, которая протекала на грани, а чаще и по другую сторону закона. Инстинкт подсказывал ему, что он был прав в своем предположении, а если это было так, то проблема оружия относительно легко разрешалась простым посещением банка, где он мог получить необходимую ему дополнительную сумму для его покупки.

Взяв со столика с телефоном блокнот для записей и карандаш, он приступил к составлению списка очередных мелочей, без которых он не мог обойтись. Время бежало очень быстро, и до половины пятого, когда он намеревался поставить капкан на своего нового желтолицего друга Лианя, нужно было успеть многое.

Через три минуты список был готов, и Вебб, оторвав страницу, потянулся за пиджаком, висевшим на спинке стула. Неожиданно резкий звонок телефона разорвал тишину комнаты. Дэвид закрыл глаза и внутренне напрягся, сдерживая себя от непроизвольного желания поднять трубку. Он не должен был этого делать, даже если бы там он мог услышать голос Мари. «Инстинкт. Джейсон Борн настойчиво управлял Дэвидом Веббом». Если бы он ответил на этот звонок, то автоматически попадал бы под посторонний контроль, в котором он не нуждался. Поэтому он оставил этот звонок без ответа, и, быстро пройдя через всю комнату, выскочил в коридор.

Был уже полдень, когда он вернулся в отель, буквально обвешанный пластиковыми пакетами из разных магазинов, которые он посетил в Торговом центре. Он свалил их на кровать и начал разбирать покупки. Здесь был черный легкий плащ, темная парусиновая шляпа, серые теннисные туфли, черные брюки и такого же цвета свитер. Вся эта одежда была нужна ему для прогулок в ночное время. Из других пакетов он выложил моток рыболовной лески, с укрепленными на ней двумя крючками, пресс-папье, выполненное в виде небольшой бронзовой штанги, специальный ломик для колки льда, и охотничий нож с узким лезвием, вложенный в чехол, отделанный кожей. Все это составило арсенал его бесшумного оружия, с которым он не должен был теперь расставаться ни днем, ни ночью.

Рассматривая покупки, он обратил внимание на странные отблески света, едва заметно падающие на капроновую леску. Он передвинул ее, но источника этого пульсирующего света так и не обнаружил. Он уже начинал думать, что это аберрации, вызванные расстроенным сознанием, когда его глаза переместились на столик с телефоном, на который падали солнечные лучи. Пульсирующий источник был где-то здесь, скорее всего с левой стороны телефона. Наконец он понял, что этим источником была лампочка, ритмично освещающая небольшое индикационное поле на телефонном аппарате. Подойдя ближе, он заметил рядом с телефоном пластиковую карточку с инструкцией. Прочитав ее, он поднял трубку и нажал указанную на карточке кнопку.

— Это мистер Круит? — спросил оператор коммутатора, явно оборудованного вычислительной машиной.

— Для меня есть сообщение? — спросил Вебб.

— Да, сэр. Мистер Лиань несколько раз пытался дозвониться до вас...

— Но мне казалось, я очень ясно сказал ему, — перебил оператора Вебб, — чтобы до обеда не было никаких звонков, во всяком случае до тех пор, пока, я сам не скажу оператору об этом.

— Да, сэр, но мистер Лиань — помощник управляющего. Фактически он наш полный начальник, когда управляющий отсутствует, как это случилось сегодня... Он сказал нам, что это очень срочно. Последние полтора часа он звонил буквально через пять минут. Я сейчас же позвоню ему, сэр... Дэвид положил трубку. Сейчас он еще не был готов для встречи с Лианем, или, еще точнее, Лиань не был готов для этой встречи. Дэвид, по крайней мере, предполагал встретиться с ним в другой обстановке. Сейчас Лиань только приближался к паническому состоянию, а оно должно возрасти, расшириться, чтобы он почувствовал настоящий страх. Вот тогда он будет подготовлен для встречи, которая может принести необходимую информацию. Спровоцировать истерический срыв в поведении китайца было ближайшей задачей Дэвида, которую он мог легко осуществить, просто-напросто избегая контакта с помощником управляющего.

Вебб схватил одежду, разложенную на постели, и убрал ее в шкаф, где уже частично лежали вещи, захваченные им из Вашингтона и Мэна. Леску с крючками он пристроил между складок материи, пресс-папье водрузил поверх меню, лежащего в середине стола, а охотничий нож положил во внутренних карман пиджака. Глядя на ломик для колки льда, он мрачно улыбнулся вновь возникшему странному внутреннему инстинкту: человек подверженный тревоге или беспокойству, может принимать неожиданное решение, когда его взгляд случайно падает на предмет, который обычно вызывает чувство страха... Мрачная картина будет автоматически подталкивать его к действиям. Дэвид быстро вынул носовой платок и тщательно протер им ручку ломика. Продолжая сжимать ее через платок, он вышел в небольшой холл перед дверью номера, закрыл дверь и изо всех сил вбил ломик на уровне глаз в стену, таким образом дополнительно закрепив дверное полотно. Телефон продолжал разрываться, когда Вебб проворно сбежал вниз по лестнице в направлении секции лифтов. Здесь он свернул в боковой коридор и стал ждать.

Он не ошибся. Блестящие металлические панели одного из лифтов разошлись в стороны, и Лиань, буквально выпрыгнув из сияющего зеркального пространства, бросился к холлу, в который выходила дверь номера 202. Дэвид осторожно перебрался к углу коридора и выглянул еще раз. Нервничающий Лиань почти беспрерывно нажимал кнопку звонка в его номер. Видимо, состояние помощника управляющего было не из лучших. На минуту оставив в покое звонок, он видимо не выдержал и начал стучать. Когда и это не дало никаких результатов, в его руках появилась связка ключей. Вебб вновь спрятался за угол, так как теперь ему было достаточно и ушей.

Ждать пришлось не долго. Раздался неприятный протяжный скрип, а затем последовал звук открываемой двери, который сопровождался треском ломающегося сухого дерева. Лом для колки льда сделала свое дело. Вебб бросился назад, в узкий коридор, ведущий к лифтам, и, прижавшись к стене, приготовился наблюдать. Лиань был явно шокирован, он тяжело дышал и часто нажимал кнопку вызова лифта. Наконец, после сигнала остановки, металлические двери открылись, и помощник управляющего почти влетел внутрь.

Дэвид не имел специального плана на этот случай, он только смутно представлял, каковы должны быть его действия. Он быстро прошел мимо лифтов, а пространство, оставшееся до его комнаты, буквально пробежал. Быстро войдя в номер, он поднял трубку телефона и нажал клавиши в запомнившейся ему последовательности.

— Дежурный консьерж, — раздался приятный голос, который принадлежал явно не китайцу. Скорее это был индус.

— Я разговариваю с консьержем? — как бы желая еще раз убедиться, что ошибки нет, спросил Дэвид.

— Да, именно так, сэр.

— А это случайно, не один из его помощников?

— Нет, сэр. Если вам нужен конкретный помощник, вы можете сказать об этом мне. У вас какие-то трудности, сэр?

— Нет, особых трудностей, для которых мне понадобился бы ваш помощник, у меня нет. Я хочу поговорить непосредственно с вами, — спокойно произнес Дэвид. — Я нахожусь в ситуации, которую мне хочется разрешить строго конфиденциально. Могу ли я положиться на вас? Могу быть весьма щедрым.

— Вы гость нашего отеля?

— Совершенно верно.

— И вы не подразумеваете ничего, что могло бы как-то повредить репутации нашего отеля, сэр?

— Наоборот, только повышению ее в глазах солидных бизнесменов, которые хотят заняться торговлей в районах Новых Территорий. Речь идет о большом бизнесе.

— Я к вашим услугам, сэр.

В итоге было договорено, что автомобиль марки «Даймлер» с наиболее опытным шофером будет ждать его через десять минут на стоянке недалеко от Солсбери Роуд. Консьерж будет ждать его около автомобиля и за свою работу получит 200 американских долларов. При этом 24 часа использования автомобиля оплачиваются наличными, а само оформление аренды будет проведено анонимно, и никаких имен, связанных с отелем «Риджент», в бюро проката фигурировать не будет, кроме названия фирмы, выбранного произвольно. Кроме того, «мистер Круит», сопровождаемый коридорным мальчиком, мог теперь пользоваться служебным лифтом, который опускался на самый нижний этаж отеля, где был выход к Торговому Центру и стоянке машин на Солсбери Роуд.

Когда обмен любезностями и наличностью был закончен, Дэвид забрался на заднее сиденье «Даймлера» и посмотрел на морщинистое усталое лицо шофера, человека средних лет, одетого в униформу.

— Прошу вас, сэр! Меня зовут Пак-Фей, и я буду стараться как можно лучше обслужить вас! Вы только скажите, куда вас нужно доставить, и я мгновенно все исполню. Я знаю все!

— На это я и рассчитывал, — тихо произнес Вебб.

— Я прошу повторить, сэр?

— "Воу буши лук", — снова произнес Дэвид, на это раз по-китайски, показывая шоферу, что он не турист. — Я был здесь очень давно и теперь хочу освежить свою память, — продолжал он по-китайски. — Как насчет того, чтобы совершить обычное сквозное путешествие на остров, а затем быструю поездку по Коулуну? Я должен вернуться назад примерно через пару часов или около этого... И, с этого момента, давай говорить по-английски.

— Ай-ах! Ваш китайский просто замечательный, самый высокий класс, и я понял все, что вы сказали. Вот только, что касается пары джонг-тоу...

— Часов, — прервал его Вебб. — Мы говорим по-английски, запомни это, и я не хочу, чтобы меня понимали неправильно. Но эти два часа и твои чаевые, а, кроме того, остающиеся двадцать два часа и соответствующие дополнительные чаевые, будут зависеть от того, насколько мы преуспеем во время путешествия, ясно?

— Да, да! — воскликнул Пак-Фей, запуская мотор «Даймлера» и уверенно выезжая на заполненную машинами проезжую часть Солсбери Роуд. — Я буду стараться как можно лучше обслужить вас!

Мощный автомобиль несся по широким улицам и набережным, и картины сказочного города, которые мелькали в его сознании там, в комнате отеля, теперь окружали его наяву и менялись не от внутренних напряжений воспаленного мозга, а под действием самой окружающей его реальности. Он увидел знакомые улицы Центрального района, узнал отель «Мандарин» и клуб «Гонконг», как будто совсем недавно проходил здесь среди оживленной толпы, заглядывая в витрины и читая вывески. Он все это видел и все это знал раньше, но только не мог вспомнить, в связи с чем это было.

Поездка продолжалась уже около двух часов. Теперь должна быть еще одна, последняя остановка на острове, после чего Вебб собирался провести первое испытание своей инстинктивной догадки.

— Поезжай прямо, к Чатер-Сквей, — сказал он. — Мне ненадолго надо забежать в один из здешних банков. Ты будешь меня ждать.

Обслуживание в банке было быстрым и даже приятным. Он вспомнил старую истину, что человек, имеющий счет всего в 500 американских долларов, обслуживается неизмеримо дольше, чем тот, у кого на счете 50 000. Быстро подписав все необходимые бумаги и не получив лишних вопросов, он был свободен уже через несколько минут и ожидал, когда старший клерк передаст ему причитающуюся сумму, уже уложенную в специальный кейс. После этого он вернулся к автомобилю, ожидавшему его на многолюдной улице.

Подавшись вперед и слегка приподнявшись над сиденьем, Вебб положил левую руку на мягкую обивку переднего сиденья в нескольких дюймах от головы водителя, придерживая двумя пальцами банкноту в 100 американских долларов. — Пак-Фей, — сказал он, — мне нужен пистолет.

Голова шофера медленно повернулась в его сторону. Китаец взглянул на деньги, повернулся еще раз и взглянул на Вебба. Все решило возбуждающее действие денег и непреодолимое желание угодить. При этом его лицо сохраняло безразличное выражение, а узкие глаза оставались холодными.

— Коулун, — коротко ответил он. — Монгкок.

Сто долларов выскользнули из пальцев Вебба.

Глава 9

«Даймлер» медленно пробирался сквозь переполненные улицы Монгкока, населенного преимущественно китайцами. Встретить европейца или американца здесь было практически невозможно, так что любое появление белого человека воспринималось как чрезвычайная редкость, вызывающая всеобщее любопытство, одновременно неприязненное и насмешливое. Это не было проявлением какой-то формы расизма, а было следствием самой реальности жизни: всем места не хватало.

— Я должен остановиться и позвонить, — сказал Пак-Фей, медленно двигаясь за грузовиком с прицепом. — Я запру вас в машине и быстро вернусь.

— А это необходимо? — спросил Вебб.

— Это ваш кейс лежит в машине, а никак не мой, сэр.

Господи! Он уже забыл о нем! Каким же дураком он оказался! У него в руках было около 300 000 американских долларов, а он сидел в центре Монгкока, как будто собрался на ленч. Он вцепился в ручку, зажал кейс между колен и проверил замки. Они были с цифровым набором, но тем не менее сломать их было не трудно. Он крикнул вдогонку шоферу: — Дай мне липкую ленту! Липкую ленту!

Но было уже поздно. Из-за окружающего шума тот не расслышал. В мгновенье сотни пар глаз уставились на Вебба со всех сторон, как только искаженные лица прижались к стеклам автомобиля, и Дэвид оказался словно в кратере только что отрывшегося уличного вулкана. Он мог слышать вопрошающие крики «Бин гоу а?» и «Чонг мэн тай?», соответствующие английским эквивалентам «Кто это?» или «Что это за важная шишка?». Он чувствовал себя подобно животному, посаженному в клетку, которую выставили для обозрения целому стаду других, возможно более злобных.

— Джоу! — закричал Пак Фей, буквально пробивая себе дорогу к автомобилю через огромную толпу. — Это очень важный тайпин! Полиция с верхних улиц зальет ваши задницы кипящим маслом, если вы будете беспокоить его! Пошли прочь отсюда! — После чего он открыл дверь и проскользнул на свое место. Запустив двигатель, он несколько раз надавил на сигнал, и резкая какофония звуков разнеслась над кипящим человеческим морем, в котором стали появляться асфальтовые островки, и через несколько минут «Даймлер» уже пробирался вперед по узкой улице.

— Куда мы едем? — прокричал Вебб. — Мне кажется, что мы уже были там! — Торговец, с которым вы должны встретиться, перенес свою деловую «резиденцию», сэр. Это не очень привлекательный район, сэр, но для деловых операций лучшего не найти.

— Но почему ты не позвонил туда сразу? Зачем мы теперь будет возвращаться туда еще раз? Это не очень здорово.

— Мы должны были убедиться, сэр, что за вами нет преследователей. В противном случае, я не поехал бы туда, куда я везу вас.

— О чем ты говоришь, Пак Фей?

— Вы с пустыми руками вошли в большой банк на Чатер-Сквей, а вышли оттуда уже не с пустыми. Вы несли в руках кейс.

— И что? — Вебб следил за глазами шофера, когда тот бросал в его сторону косые взгляды.

— Вас не сопровождала охрана, а кругом очень много плохих людей, сэр, которые следят за теми, кто выходит из банка, подобно вам. Очень часто сигнал подают и люди, находящиеся в самом банке. Сейчас очень сомнительные времена, сэр, поэтому лучше быть уверенными, что в нашем случае все спокойно.

— А ты уверен... сейчас?

— Ах, ах, сэр! Конечно! — Пак Фей засмеялся. — Если бы нас преследовал автомобиль, то мы бы легко это заметили. Теперь я могу быть спокоен за вашу поездку.

— И я успокоился, — произнес Дэвид, размышляя, почему Джейсон Борн временно оставил его без опеки. — Я даже и не знал, что мне следовало беспокоиться, во всяком случае, о преследователях.

Плотная толпа на улицах начинала редеть по мере того как они удалялись от центра. Скоро Вебб смог разглядеть за бесконечной цепочкой высоких ограждений, поблескивающую на солнце глянцевую поверхность залива Виктория. За ограждениями можно было заметить и скопления пакгаузов, около которых были устроены причалы для лодок и подъездные пути для автомобилей. Пак Фей свернул в сторону уединенного одноэтажного склада, около которого на широком асфальтированном пространстве стояло лишь два автомобиля и не было заметно обычного оживления. Ворота склада были закрыты. Когда «Даймлер» подкатил к воротам, из маленькой застекленной конторки вышел китаец, видимо выполняющий роль сторожа, и направился к ним.

— Мое имя не числится в списке ваших клиентов, — заговорил по-китайски Пак Фей со своеобразной напористостью. — Передайте мистеру Ву Шону, что я доставил к нему одного тайпина, такого же надежного, как и я сам. Мистер Ву Шон ожидает нас.

Сторож кивнул, скосил глаза, щурясь от послеполуденного солнца, и посмотрел на важного пассажира.

Дэвид при этом внутренне улыбнулся, думая о том, что все-таки Джейсон Борн не оставил его в конце концов. Миф, который был создан на широких авеню дальневосточных городов, привел-таки его в нужное место.

Внутреннее помещение склада на первый взгляд напоминало музей, где на полках, закрытых стеклом и снабженных запорами, лежали многочисленные предметы, внешний вид которых, правда, был далек от того, чтобы принадлежать к разряду музейных экспонатов. Винтовки, гранатометы, взрывные устройства и автоматы составляли главную коллекцию этого своеобразного заведения. Двое мужчин в рабочей одежде охраняли помещение: один, вошедший вместе с ними, расположился теперь у входа, другой был внутри, ближе к застекленным стеллажам.

Не было неожиданного и в том, что сторож с помощью электронного сканнера проверил одежду Вебба и шофера. После этого он потянулся к кейсу, но Вебб отстранил его, показывая рукой, что он так же может проверить его с помощью сканнера. Сторож провел сканнером по поверхности чемодана, глядя на шкалу прибора, как он только что делал.

— Здесь находятся мои личные бумаги и документы фирмы, — по-китайски пояснил Вебб. Ему понадобилось всего лишь полминуты, чтобы понять, где он находится, и стряхнуть остатки недоверия. Он внимательно рассматривал полки и многочисленные надписи «Не курить» на французском, китайском и английском, желая понять, зачем они здесь.

Он медленно шел мимо небольших полок и осматривал выставленные товары. При этом он с такой силой сжимал ручку кейса, будто это был единственный проводник, который выведет его в нормальную жизнь из этого мира, заполненного предметами насилия.

— "Ха-аань-яань!" — раздался громкий крик, предваривший появление моложавого китайца. Он быстро вышел из-за обшитой железом двери. На нем был тот модернизированный европейский костюм, который очень часто можно встретить на востоке: излишне широкий в плечах, сильно зауженный в поясе, а задние складки пиджака, при этом, напоминают павлиний хвост. Этот стиль был предметом гордости местных модельеров, которые рекламировали его как особый шик для богатых и недоразвитых мужских особей.

— А это мистер Ву Шон, — сказал Пак Фей, поклонившись сначала торговцу, а затем Веббу. — Вам необязательно представляться ему.

— "Ба!" — почти со злостью выплюнул молодой китаец, указывая пальцем на кейс в руках Вебба. — "Ба джань ю ай!”

— Ваш клиент, мистер Шон, очень хорошо говорит по-китайски. После чего шофер повернулся к Дэвиду: — Как вы слышали, мистер Шон возражает против вашего кейса.

— Я не могу выпускать его из рук, — спокойно ответил Вебб.

— Тогда мы не сможем заниматься никакими серьезными делами, возразил Ву Шон на корявом английском.

— Почему же нет? Ваши люди проверили, что оружия у меня нет, да если бы оно и было, и я попытался бы достать его из кейса, я думаю, что был бы на полу прежде, чем успел бы открыть замок.

— Пластик?! — неожиданно заявил Ву Шон. — Пластиковый микрофон, который соединен с записывающим устройством, металлические детали которого очень малы, чтобы быть замеченными с помощью сканнера?

— Вы просто параноик.

— Как говорят в вашей стране, это всего лишь вопрос национальных границ.

— Ваши выражения так же хороши, как и ваш английский.

— Колумбийский университет, выпускник 73-го года.

— Вы специализировались на вооружении?

— Нет, только на торговле.

— "Айя-а-а!" — закричал Пак Фей, но было уже поздно. За разговором они не заметили, что охрана почти вплотную приблизилась к ним и была готова к последнему прыжку.

Джейсон Борн сделал резкий поворот, сбросил руку охранника со своего плеча, захватил ее, резко дернул вниз, одновременно делая вращательное движение. Его противник пригнулся к полу, и в этот момент Борн нанес ему дополнительный удар кейсом в лицо. «Все движения мгновенно вернулись к нему. Все повторилось, как и на рыбацкой лодке в Средиземном море». Человек упал на пол, что заставило его партнера броситься к Веббу, после того он одним ударом сбил с ног шофера. Китаец широко расставил руки, стараясь держать их по диагонали, и стал наступать. Вебб опустил кейс, перебросил его в правую руку, потом опять в левую, снова в правую, и в этот момент его левая нога быстро оторвалась от пола, и китаец получил мощный удар в пах, такой, что два раза перевернулся, прежде чем с криком упал на пол. В следующее мгновенье Вебб носком правой ноги нанес ему дополнительный инстинктивный удар прямо под нижнюю челюсть. Человек затих на полу, обхватив руками поврежденные места. В это время первый уже начал подниматься на ноги. Борн сделал шаг вперед и нанес ему страшный удар коленом в грудь, после которого тот был отброшен в угол, где, как мешок, свалился около одного из стеллажей.

Молодой торговец оружием был ошеломлен. Он был свидетелем немыслимого зрелища, ожидая каждый момент, что ход событий вот-вот повернется в обратную сторону и его охрана окажется на высоте, но быстро понял, что ничего подобного уже не увидит, и поэтому бросился к двери, где Вебб успел схватить его за накладные плечи и бросить на пол. Ву Шон поднял вверх обе руки и завопил:

— Нет! Пожалуйста! Остановитесь! Я не хочу никакой драки! Возьмите то, что вам надо!

— Ты не хочешь?..

— Вы слышали, что я сказал! Я болен!

— А как же тогда все этом? — Дэвид сделал широкий жест рукой, оглядывая комнату.

— Я только удовлетворяю спрос на эти товары, и все. Возьмите то, что вам нужно, но только не бейте меня. Пожалуйста!

Почувствовав некоторое отвращение, Вебб пересек комнату и подошел к шоферу, который уже привстал на колени. Кровь стекала по его подбородку. — То, что я возьму, будет оплачено, — сказал он торговцу, поднимая шофера и помогая ему встать на ноги.

— С тобой все в порядке?

— Теперь я попал в большую беду, сэр. Ведь это я привез вас сюда!

— Чтобы сделать покупки, — быстро добавил Дэвид. — Так что оставь все свои страхи. Для начала помоги мне связать этих горилл. Можешь взять для этого занавески и разорвать их вдоль.

Пак Фей умоляюще посмотрел на молодого торговца.

— Великий Иисус! Делай то, что он говорит! — завизжал Ву Шон. — Иначе он убьет меня! Хватай занавески! Связывай их, ты, слабоумный!

Тремя минутами позже Вебб держал в руках подходящий пистолет, немного тяжелый, но небольшой. Это было наступательное оружие. Ребристый цилиндр, который выполнял роль глушителя, плотно надевался на ствол. К пистолету прилагались запасные обоймы с патронами от Магнума-357.

— Замечательно, — заявил Вебб, разглядывая связанную охрану и трясущегося шофера. — Откуда он попал к тебе?

«К нему вновь вернулись необходимые познания».

— Откуда?

— Скорее всего, из Америки, — ответил Ву Шон. — Человек, который владел им, был из штата Коннектикут. Он работал здесь для какой-то фирмы. Скорее всего, он вышел через посредников на тайный международный рынок и продал его одному из солидных скупщиков. — Тебе?

— Я не вкладываю деньги в это дело, сэр. Я только лишь торгую.

— А кому тогда ты платишь?

— По нескольким счетам в Сингапуре. Я не знаю подробностей.

— Понятно. Сколько я должен за него?

— Возьмите его так, сэр. Это будет мой подарок.

— Ты немного попахиваешь, а я не беру подарков от таких людей. Сколько?

Ву Шон сделал быстрое глотательное движение.

— По прейскуранту его цена порядка 800 американских долларов. Вебб опустил руку в левый карман пиджака и достал деньги. Отсчитав восемь стодолларовых купюр, он протянул их торговцу.

— Оплачено полностью, — добавил он.

— Да, все верно, — подтвердил китаец.

— Свяжи его, — обратился Вебб к шоферу. — Не бойся, связывай.

— Делай, как он говорит, идиот!

— И выводи всех троих отсюда, вдоль стены здания, дальше, за машины. — Быстрее! — завопил Шон. — Видишь, он злится!

— Да, вы можете рассчитывать и на это, — согласился Вебб.

Через несколько минут Ву Шон и оба охранника неуклюже проковыляли через двери склада на яркий солнечный свет, многократно отражаемый зеркальной гладью воды. Их руки и ноги были спутаны подобием веревок, сделанных из занавесок. Тишина при передвижении гарантировалась комком материи, забитом в рот каждого из сторожей. Ву Шон не нуждался в подобном ограничении, поскольку и так напоминал окаменелую мумию.

Оставшись один, Дэвид поставил кейс на пол и быстро прошел вокруг комнаты, рассматривая стеллажи, пока не нашел то, что хотел. Он разбил стекло рукояткой пистолета и вынул с полки несколько предметов, которые использовались террористами во всех частях света, — взрывные устройства с часовыми регуляторами. Ему должно было хватить шести. Он проверил их исправность и установил таймеры. После этого он быстро прошел мимо оставшихся полок и, разбивая их стекла, положил в каждую по взрывному устройству. Взглянув на часы и на надпись «Не курить», он принял еще одно решение и направился к обитой железом двери, открыв которую, он увидел именно то, что и ожидал. Последнее взрывное устройство он бросил туда. Вебб еще раз взглянул на часы, подхватил кейс, вышел наружу и, стараясь контролировать все движения, приблизился к «Даймлеру» со стороны склада, где шофер присматривал за неожиданными пленниками.

— Отведи их на мол, — крикнул Вебб шоферу, показывая рукой в сторону каменной стены, поднимавшейся над водой.

Ву Шон со страхом глядел на него. — Кто вы? — еле слышно спросил он. Итак, «момент настал». Сейчас самое время.

Вебб вновь взглянул на часы, перед тем как подойти к торговцу, потом взял Ву Шона за локоть и подтолкнул перепуганного китайца по направлению к стене склада, где их разговор не будет услышан остальными. — Меня зовут Джейсон Борн, — спокойно сказал Дэвид.

— "Джейсон Бо"!.. — почти задохнувшись на полуслове, попытался проговорить китаец, глаза которого уже видели приближение собственной смерти.

— И если у тебя есть хоть какие-нибудь мысли о преследовании, скажем моего шофера, то ты должен отказаться от них. Я узнаю, где тебя можно будет найти. — Вебб сделал паузу, а затем продолжил: — Для своего положения ты достаточно важный человек, Ву. А это накладывает большую ответственность. Возможно, что по каким-то причинам ты можешь быть допрошен, и, по моим представлениям, вряд ли сумеешь достаточно хорошо врать, и поэтому мы встретимся, что я вполне допускаю. Видишь, я даже опередил тебя в мыслях. Но если ты дашь им мое точное описание, то тогда тебе лучше находиться на другой стороне света, и лучше всего мертвым. Это будет для тебя наименее болезненным вариантом.

Выпускник колумбийского университета буквально оледенел, его нижняя челюсть вибрировала, нижняя губа дрожала. Дэвид некоторое время молча глядел на него, потом сделал кивок головой, отпустил его локоть и вернулся к шоферу и двум пленникам, оставив торговца наедине с водопадом собственных мыслей.

— Делай, как я уже сказал, Пак Фей, — повторил он, глядя на часы. — Отведи их к стенке, и пусть они лягут около нее. Объясни им, что я буду держать их под постоянным прицелом, пока мы будем проезжать через ворота. Я думаю, что их хозяин подтвердит, что я отличный стрелок.

Шофер вынужденно повторил это по-китайски, кланяясь торговцу, в то время как Ву Шон встал впереди импровизированной колонны. Процессия направилась к молу, находившемуся ярдах в семидесяти. Вебб заглянул в машину.

— Брось мне ключи! — закричал он шоферу. — И поторопись сам!

Поймав связку ключей, Дэвид забрался на водительское место и запустил двигатель, продолжая наблюдать парад. Наконец Ву Шон и его напарники улеглись на землю около стены. Вебб вышел из машины, не выключая двигателя, обошел ее со стороны багажника, вытащил только что приобретенный пистолет и установил глушитель.

— Быстро, в машину! — скомандовал он шоферу. — Едем!

Шофер, не в меру перепуганный, вскочил на свое место, а Дэвид сделал несколько выстрелов. Пули взорвали асфальт перед лицами испуганных пленников, не оставляя у них никаких иллюзий. Все трое буквально ввинтились в стену. После этого он забрался в машину, устроившись на переднем сиденье.

— Трогай! — сказал он, последний раз взглянув на часы, и стараясь держать пистолет у открытого окна, в направлении трех распростертых на земле фигур.

«Даймлер» миновал ворота и рванул направо, где проходила скоростная дорога на Монгкок.

— Убавь скорость и сворачивай на обочину, прямо на землю.

— Потом нам будет очень трудно занять место на проезжей части, сэр. Эти водители такие наглые, никто не захочет нас пропустить.

— Я так не думаю. Надеюсь, что въедем.

Наконец это началось. Взрывы следовали один за другим — три... четыре... пять... шесть.

Уединенный одноэтажный склад взлетел вверх, к бездонному голубому небу, огонь и густой черный дым покрыл землю и воду залива, заставляя автомобили, грузовики и автобусы, мчавшиеся по шоссе, остановиться.

— "Вы"? — воскликнул Пак Фей. Его рот приоткрылся, расширившиеся глаза не двигались. — Да, я был там. — Нет, это «мы» были там, сэр! Теперь я погиб! Ай-а-а!

— Тебе не нужно волноваться, Пак Фей, — произнес Дэвид. — Ты вполне надежно защищен, даю тебе в этом слово. Ты больше никогда не услышишь о мистере Ву Шоне. Я подозреваю, что он очень скоро будет на другом конце света, может быть в Иране, обучая маркетингу местного муллу. Я даже не могу представить себе, кто еще захочет иметь с ним дело.

— Но почему? Каким образом, сэр?

— С ним все кончено. Он держал в соседней комнате массу пластиковой взрывчатки и динамита. Способ хранения был очень примитивный, ведь в каждый его шкаф можно легко залезть...

— Сэр?

— У меня кончились сигареты... Выезжай на дорогу, Пак Фей. Мне надо вернуться на Коулун.

Когда они свернули на набережную Чжан Ши Цзян, движения шофера стали более естественными, голова стала работать лучше. Он взглянул на своего пассажира.

— В чем дело? — спросил Вебб.

— Я не вполне уверен, что все хорошо, сэр. Я немного испуган.

— Ты не веришь, что я тебе сказал? Что тебе теперь нечего бояться?

— Это не совсем так, сэр. Мне кажется, что я должен верить вам, поскольку я видел, что вы сделали, и, кроме того, я видел лицо Ву Шона, когда вы говорили с ним. Я думаю, сэр, что это вы напугали меня, но в то же время я могу и ошибаться. Все это было и в глазах Ву Шона. Я не могу этого объяснить.

— Не беспокойся, — продолжал Дэвид, опуская руку в карман, где у него лежали деньги. — Скажи, ты женат, Пак Фей? Или у тебя есть подружка? А может быть друг? Это не имеет значения.

— Женат, сэр. И у нас двое взрослых детей, которые имеют неплохую работу. Наш доход вполне приличный.

— Теперь он увеличится еще на немного. Поезжай домой, Пак Фей, забирай жену, детей, кого хочешь и уезжай. Вы можете поехать осмотреть Новые Территории, сделать остановки и хорошо пообедать, где-нибудь в Таен Ман или Юег Лонг, а потом еще проехаться. Доставь им всем удовольствие этой поездкой.

— Но, сэр?

— Я хочу, чтобы километры на счетчике приблизительно совпадали с тем расстоянием и временем, на которое я арендовал автомобиль, — продолжал Вебб, держа деньги в руке. — Как говорится, никому не будет хуже от небольшой и вполне безобидной лжи.

— И где же мы с вами были?

— Ты возил мистера Круита сначала в Лоу Ву, а затем вдоль горной цепи в Лок Ма Чау.

— Но все эти места находятся в Народной Республике.

— Да, я знаю это, — ответил Дэвид, отсчитывая две стодолларовые бумажки и добавляя к ним третью. — Как ты думаешь, ты запомнишь все, что я тебе сказал и установишь нужный километраж на счетчике?

— Не беспокойтесь, сэр. Можете быть уверены.

— А ты не забудешь сказать, — продолжал Вебб, вытаскивая четвертую стодолларовую банкноту, — что я сделал остановку в Лок Ма Чау и около часа, или даже двух, бродил по холмам?

— Десять часов, сэр, это будет лучше. Я должен поспать.

— Нет, Пак Фей, достаточно одного часа. — Дэвид протянул 400 долларов почти под нос возбужденному шоферу. — И я все равно узнаю, если ты нарушишь наше соглашение.

— Вы не должны сомневаться, сэр! — воскликнул Пак Фей, одной рукой удерживая руль, другой хватая деньги. — Я заберу жену, детей родителей жены и своих тоже. Этот зверь достаточно просторен, чтобы поместить нас всех. Благодарю вас, сэр!

— Высади меня подальше от Солсбери Роуд и уезжай из этого района. Я не хочу, чтобы эту машину видели на Коулуне.

— Нет, нет, сэр! Мы должны быть или в Лоу Ву, или в Лок Ма Чау!

— Но завтра, в середине дня, можешь уже говорить, что угодно, меня здесь не будет. Скорее всего, я уеду ночью, и вряд ли ты меня еще увидишь. — Да, сэр. Я понял вас.

— Наш контракт заключен, Пак Фей, — сказал Джейсон Борн, мысли которого в этот момент вернулись к стратегии, которая становилась все яснее и яснее с каждым очередным шагом. И каждый шаг приближал его к Мари. Порой он чувствовал даже некоторый покой, принимая определенное решение. Ведь иногда этого можно добиться, если стать тем, кем ты никогда не был. «Играй свою роль по предложенному сценарию... Постарайся быть одновременно везде. Заставь их попотеть».

Было уже начало шестого, когда явно обеспокоенный Лиань торопливо вышел из дверей отеля «Риджент». Он настороженно вглядывался в лица входящих и выходящих гостей, потом, после некоторого раздумья, быстро пошел по дорожке, ведущей на улицу. Дэвид наблюдал за ним сквозь водяную пыль фонтанов, стоя на противоположной стороне площадки перед входом в отель. Осторожно, стараясь не привлекать внимания, Дэвид стал преследовать его. В уличной толпе на Солсбери Роуд он несколько раз чуть не потерял китайца. Последний раз это было, когда тот успел раньше него перебежать дорогу около Торгового центра. Человеческое море бесконечными волнами желтых лиц накатывалось на него со всех сторон, а ему было нужно отыскать только одно, принадлежащее помощнику управляющего отеля «Риджент». Где же он? Вебб разглядел темную фигуру уже на кромке залива, когда Лиань свернул на дорожку экскурсионного маршрута, длинную полосу бетона, протянувшуюся рядом с водой. Там можно было ловить рыбу, отдыхать и делать по утрам упражнения тай чи. К сожалению, он видел только спину человека, и если это был не Лиань, то потеря была бы окончательной. Вебб бросился бежать, не сводя глаз с арки, которая возвышалась в самом начале бетонной дорожки, вьющейся по берегу залива. Почему Лиань, если это был он, отправился в такое малоподходящее место? Дэвид сбавил бег, когда поравнялся с аркой, и продолжал смотреть на фигуру впереди. Бетонная лента оканчивалась тупиком, это было известно всем, и уж наверняка тем, кто назначил здесь встречу помощнику управляющего. Ведь они должны понимать, что в таком месте ему некуда деться от преследователей. Этот вопрос требовал немедленного ответа. Дичь находилась в панике, а охотник не знал ее причины.

Глаза не подвели Джейсона Борна. Это был Лиань. Но второй вопрос так и оставался загадкой, даже невзирая на то, что увидел Вебб, наблюдая за действиями китайца. Из всех тысяч платных телефонов, имеющихся на Коулуне, помощник управляющего отеля «Риджент» выбрал именно этот, расположенный на внутренней части стены, окаймляющей экскурсионную трассу вдоль залива. Это было ничем не защищенное, доступное всем ветрам и солнцу пространство, находящееся в центре широкого прохода, который заканчивался тупиком.

Лиань уже опустил руку в карман в поисках мелочи, когда Дэвид словно почувствовал внутренний толчок, понял, что этот звонок не должен состояться. Когда придет время, он сам позвонит по этому номеру! Это была еще одна часть его стратегии, которая приближала его к цели. Он должен сам контролировать ситуацию! Он побежал прямо к белому пластиковому выступу в стене, где были установлены платные телефоны. Помощник управляющего только что кончил набирать номер, и где-то, видимо, уже начали раздаваться звонки.

— Лиань! — закричал Вебб. — Отойди от телефона! Если хочешь остаться живым, повесь трубку и отойди!

Китаец завертелся на месте, его лицо было сплошной маской застывшего ужаса.

— Вы! — истерически закричал он, прижимаясь спиной к белой пластиковой полке. — Нет... не... Не сейчас!

Внезапно все окружающее пространство наполнилось частыми выстрелами плотного винтовочного огня. Пули вздымали фонтаны брызг на глади воды и резкими звуками стаккато наполняли пространство над заливом. На берегу началось столпотворение. Люди с криками бросились во все стороны, почувствовав весь ужас неожиданно возникшей смертельной опасности.

Глава 10

— Айя-а-а! — вопил Лиань, прижимаясь к белому пластику, в то время как пули выбивали куски кирпича и цемента из стены или со свистящим шелестом прорезали воздух над его головой. В последнее мгновенье Вебб буквально прыгнул в сторону китайца, на лету выхватывая охотничий нож. Он приземлился сбоку от Лианя. — Нет! Не надо! Что вы хотите? — кричал тот. Прижимаясь к земле, Вебб ухватил его за ворот рубашки и быстро поднес лезвие к подбородку китайца, слегка надрезая кожу. — Ах-е-е! — Но и этот истерический крик потонул в общем шуме окружавшего их вертепа.

— По какому номеру ты звонил! Называй! Быстро!

— Не трогайте меня! Клянусь, я не знал, что это была ловушка!

— Верно, Лиань, ты не знал. Но эта ловушка была приготовлена для тебя! — на одном дыхании произнес Дэвид.

— Для меня? Вы сошли с ума! Зачем?

— Потому что они теперь знают, что я прилетел, а, кроме того, они видят, что ты здесь не один, да еще и разговариваешь со мной. Ты позвонил по указанному тебе номеру, и больше ты им не нужен. Они не хотят никакого провала.

— Но это не объяснение!

— Я попробую помочь тебе с объяснениями. Возможно, что мое имя объяснит тебе то, что ты не понимаешь. Меня зовут Джейсон Борн.

— О, боже мой!.. — прошептал Лиань. Его лицо посерело, рот открылся, а округлившиеся глаза неподвижно уставились на Вебба.

— Теперь они тебя выследили, а следующий шаг — уже только смерть.

— Нет! Нет! — китаец замотал головой. — Не может быть! Ведь я знаю только номер. Это временный телефон, который размещен в пустом офисе в высотном здании Торгового центра. Номер 3-4-4-0-1. Не убивайте меня, мистер Борн! Хотя бы ради вашего христианского Бога, не убивайте!

— Если бы я был уверен, что эта ловушка была для меня, то кровь уже лилась бы рекой из твоего горла, а не капала бы с подбородка... Так значит, 3-4-4-0-1?

— Да, да! Точно так!

Выстрелы прекратились так же неожиданно, как и начались.

— А это здание торгового центра находится как раз над нами? А, Лиань? И окна того офиса смотрят в нашу сторону?

— Да! — не в состоянии унять дрожь, буквально выкрикнул китаец. Он зажмурил глаза, но это не помогло ему: слезы струились по его щекам. Медленно покачивая головой, он произнес: — Я никогда не «видел» вас! Клянусь на кресте святого Иисуса!

— Иногда мне кажется, что я не в Гонконге, а в Ватикане, — заметил Вебб, поднимая голову и оглядываясь. Кругом было заметно некоторое оживление. Перепуганные люди постепенно поднимались и приходили в себя, и скоро плотная толпа ринулась в сторону Солсбери Роуд. — Тебе велели позвонить именно из этого телефона? — продолжал расспрашивать Дэвид.

— Да, сэр.

— А они объяснили тебе, почему?

— Да, сэр.

— Да открой ты наконец свои глаза.

— Они объяснили это тем, что не верят нашему гостю, заказавшему номер 690, то есть вам, сэр. И, кроме того, они сказали, что хотят видеть меня, когда я буду разговаривать по телефону... Мистер Борн, ах нет, мистер Круит, я целый день старался связаться с вам! Я хотел, чтобы вы знали об этом звонке, и о давлении на меня! Они постоянно звонили мне и спрашивали, «когда» я позвоню им из этого места! Я же все время отвечал, что вы еще не появились! Что мне еще оставалось делать? Вот видите, сэр, я очень хотел предупредить вас! Ведь это очевидно?!

— Гораздо очевиднее другое, то, что ты круглый дурак!

— Конечно, сэр, я не подхожу для такой работы.

— Так в чем же дело? Почему ты ввязался в это?

— Это все деньги, сэр! Я был когда-то связан с Гоминданом. У меня жена и пятеро детей. Когда-то в Шанхае у меня был собственный отель. Но теперь это все в прошлом. А теперь меня со всех сторон окружает одна только смерть. Что мне делать? Если сюда придет Пекин, то тогда меня будут преследовать за прошлое, а сейчас здесь меня будут преследовать за настоящее.

— Пекин не будет трогать колонии, — задумчиво произнес Вебб, вспоминая разговор между Мари и Мак-Алистером, — если только не произойдет чего-то сверхъестественного.

— Вы не знаете их, сэр! Они все подобны фанатичным безумцам! Им нельзя верить!

— Может быть, я их и не знаю. Но зато я успел познакомиться кое с кем здесь. И я должен сказать, что я не в восторге от них. В первую очередь я имею в виду тебя, Лиань. Ты не человек, Лиань. Ты просто свинья! Стой здесь, Лиань, и пусть они видят тебя! Откровенно говоря, ты меня больше не интересуешь. — Вебб поднялся на ноги, приготовившись, на всякий случай, вновь броситься на землю при первом же появлении неожиданной вспышки в одном из окон высотного здания Торгового центра. Но все было спокойно. Глаза и на этот раз не подвели Джейсона Борна, и Дэвид, затерявшись в многолюдной толпе, скопившейся перед аркой, выбрался вместе с ней на Солсбери Роуд.

Он стоял в душной телефонной кабине на переполненной и шумной Натан Роуд, набирая 3-4-4-0-1. Раздался длинный гудок, и он приготовился слушать, заложив правое ухо указательным пальцем, чтобы не мешал окружающий шум.

Наконец трубку подняли.

— "Вэй?" — произнес мужской голос.

— Говорит Борн. Я буду использовать только английский. А теперь отвечайте, где моя жена?

— "Воу тай мнь а!" А говорят, что вы знаете все местные диалекты!

— Это было давно, а сейчас я хочу, чтобы была полная ясность в разговоре! Я еще раз спрашиваю: где моя жена?

— Этот номер вам дал Лиань?

— У него не было выбора.

— В таком случае, он должен умереть.

— Это меня не интересует, но на вашем месте я бы дважды подумал, прежде чем это сделать.

— Почему? Ведь он ничтожнее червяка.

— Вот именно поэтому.

— Вы нанимаете круглого дурака, вдобавок еще и психопата, который говорит обо мне с разными людьми... Даже оператор на коммутаторе сказал мне, что Лиань звонил мне в номер каждые пять минут...

— Звонил вам?

— Я прилетел сегодня утром. Так вы ответите мне, где моя жена?

— Лиань лжец!

— Вы не ожидали, что меня не будет в номере 690? Это я заставил Лианя поместить меня в другой номер. Нас видело очень много людей, пока мы разрешали этот небольшой конфликт. А теперь, если вы убьете его, будут бесчисленные слухи, совершенно не нужные нам. Полиция сразу же начнет искать богатого американца, который неожиданно исчез.

— Его штаны полны дерьма, — медленно произнес китаец, — может быть этого и достаточно.

— Да, мне кажется, вполне. Где же моя жена?

— Я слышал ваш вопрос, но я не уполномочен отвечать.

— Тогда свяжите меня с тем, кто может отвечать! Скорее!

— Вы с ним встретитесь.

— Когда?

— Вам сообщат. Какой номер вы занимаете?

— Я позвоню вам сам и хочу сказать, что в вашем распоряжении пятнадцать минут.

— Вы отдаете мне приказы?!

— Да, потому что у вас тоже нет выбора. Я знаю, где вы находитесь, в каком окне, в какой комнате. Вы должны были бы прятать винтовку, а не выставлять ее на солнце: металл очень сильно отражает. Через тридцать секунд я буду недалеко от вашей двери, но вы не будете знать, где именно. А главное, вы не можете отойти от телефона.

— Я вам не верю!

— А вы поверьте. Теперь моя очередь следить за вами. У вас пятнадцать минут, и когда я перезвоню, я должен буду поговорить со своей женой.

— Но ее здесь нет!

— Если бы я предполагал, что она там, вы были бы уже на том свете! Ваша голова вылетела бы из окна, чтобы пополнить свалку гнилья на дне залива. И если вы сомневаетесь в этом, спросите тех, кто имел дело со мной. Можете спросить своего несуществующего тайпина по имени Яо Минь.

— Но я не могу сделать так, чтобы ваша жена появилась здесь, Джейсон Борн! — почти закричал испуганный человек.

— Тогда дайте мне номер, по которому я мог бы с ней поговорить. Или я с ней поговорю, а не просто услышу ее голос, или ваш обезглавленный труп с черным шелковым платком на окровавленной шее присоединится к другим, ему подобным. Итак, у вас есть пятнадцать минут.

Дэвид повесил трубку и вытер пот со лба. Через пятнадцать минут он будет знать, хорошо ли Джейсон Борн справился с этой работой.

Он оставил душную кабину и вновь оказался в тесноте улиц. Теперь можно было возвращаться в отель. Он догадывался, что помощника управляющего он уже не застанет на месте. Если верить всем его рассказам, то в данный момент он занят покупкой билета на Тайвань. Вебб решил воспользоваться грузовым лифтом, на тот случай, если в холле отеля его ожидают незваные гости, хотя на этот счет у него были и сомнения. Место для стрельбы, выбранное в здании Торгового центра, не было командным пунктом, а снайпер, который обстреливал побережье залива, был простым связником, который в данный момент дрожал за свою собственную жизнь.

Он чувствовал, как с каждым шагом возрастает его внутренняя напряженность, дыхание становится учащенным, а в груди появляется боль. Через двенадцать минут он сможет услышать голос Мари! Это единственное, что придавало ему силы. Все остальное сейчас не имело значения.

Вебб старался контролировать даже биение собственного сердца, когда, сидя на углу постели, он набирал номер офиса в Торговом центре. Ему даже казалось, что эхо от ударов может быть услышано на другом конце провода.

— Ваши пятнадцать минут истекли, — произнес он, следя за тем, чтобы голос звучал уверенно и жестко.

— Позвоните 5-2-6-5-3.

— Пять? — переспросил он, удивившись перемене первой цифры. — Значит она в Гонконге?

— Она будет доставлена туда немедленно.

— Я перезвоню вам после разговора с ней.

— В этом нет нужды, Джейсон Борн. Все, кто вам нужен, находятся по тому же телефону, и вы обсудите ваши дела сами, а я закончил свою работу, и больше мы с вами никогда не увидимся.

— На всякий случай, я попросил сделать вашу фотографию. Это будет в тот момент, когда вы будете покидать офис. Вы даже не будете знать, кто и когда сделает это с помощью миниатюрной камеры, в виде пуговицы на мужском пиджаке или украшения на дамской сумочке. Всего хорошего, прихлебатель, приятных тебе воспоминаний.

Вебб положил трубку, подождал несколько секунд и набрал только что полученный номер.

— Вэй?

— Это Борн. Передайте трубку моей жене.

— Как вам будет угодно.

— "Дэвид"?

— У тебя все хорошо? — закричал он, почти на грани истерики.

— Да, я только немного устала, дорогой. А как ты сам...

— Они не причинили тебе вреда?

— Нет, Дэвид. Они обходятся со мной очень доброжелательно, но ты ведь знаешь, как я устаю от необычной обстановки. Вспомни эту неделю в Цюрихе, когда ты хотел осмотреть Фраумюнстер и еще успеть в музеи, а я отказывалась из-за усталости?

«В Цюрихе он мог припомнить только лишь ночной кошмар, когда они чуть было не потеряли свои жизни. Что она хочет сказать ему»?

— Да, я припоминаю.

— Тогда ты не должен беспокоиться об мне, дорогой. Теперь ты здесь и, может быть, с божьей помощью, мы еще окажемся вместе! Они обещали мне, что отпустят меня. Это напоминает мне Париж, Дэвид. Помнишь в Париже, я едва не потеряла тебя? Но ты отыскался, а вместе мы уже знали, что нам делать. Помнишь ту улицу, с моими любимыми темно-зелеными деревьями...

— Достаточно, миссис Вебб, — раздался посторонний голос, — я теперь сам поговорю с мистером Борном, — добавил он уже в трубку.

— Помни, Дэвид, про Париж и про эту улицу с ровными рядами моих любимых деревьев, — уже издалека все еще раздавался голос Мари.

— "Тинь чжи!" — закричал мужской голос, отдавая приказания по-китайски. — Уведите ее! Быстрее! Она дает ему информацию! Не позволяйте ей говорить!

— Если вы причините ей боль или еще как-то иначе обидите ее, вы будете жалеть об этом весь остаток вашей короткой жизни, — холодно произнес Вебб. — Клянусь Богом, я найду вас.

— У вас не должно быть причин для возмущения, — искренне произнес человек на другом конце провода. — Вы поговорили со своей женой. Ее здесь очень хорошо обслуживают, у нее нет жалоб.

— Но что-то с ней не так! Почему вы не дали ей договорить?

— Причиной была только наша предосторожность, мистер Борн. Мы боялись, что она сообщит вам что-то о своем местонахождении. С другой стороны, это было бы бесполезно, как и этот телефонный номер: сейчас она уже переезжает в другой место, а в Гонконге их достаточно. Зачем нам обижать ее? Это не в наших интересах. Господин Яо Минь хочет встретиться с вами.

— Яо Минь?

— Как и у вас, у него тоже много имен. Возможно, что при встрече вам удастся прийти к соглашению.

— Может быть, и придем, а может быть, оно ему и не понадобится. Кстати, тоже самое может быть и с вами.

— Я знаю, что вашим словам можно верить. Ведь вы убили моего ближайшего родственника, Джейсон Борн, который находился в весьма недоступном для вас месте, фактически в крепости, на острове Лантау. Я уверен, что вы вспомните об этом случае.

— Я не веду дневника. Вернемся к Яо Миню. Когда?

— Сегодня ночью.

— Где?

— Вы понимаете, что такой человек не может появиться в обычном месте, чтобы не привлечь внимания. Поэтому место должно быть выбрано соответствующим образом.

— Допустим, что это сделаю я?

— Это неприемлемо, мистер Борн, и настаивать на этом нет смысла. Вы должны помнить, что ваша жена все еще у нас.

Дэвид был возбужден. Он терял контроль над ситуацией, который был ему жизненно необходим.

— Тогда назовите это место.

— Закрытый Город. Нам кажется, что вы знаете его.

— Знаю о его существовании, — поправил собеседника Вебб, стараясь откопать в уголках памяти все, что он знал о нем. — И, насколько я помню, вряд ли найдется на земле другое, столь же омерзительное место.

— А что же вы хотели? Это единственное место во всей колонии, которое находится в законном владении Народной Республики. Еще со времен Мао Цзе Дуна туда не допускаются наши официальные власти. Поэтому наша полиция не может до сих пор вычистить этот гнойник.

— В какое время произойдет наша встреча?

— С наступлением темноты, но до закрытия базара и магазинов, от половины десятого, но не позднее, чем без пятнадцати десять.

— А как я найду этого несуществующего Яо Миня?

— В первом квартале торговый рядов сидит женщина, которая продает змей. Вы должны подойти к ней и спросить, где вам найти большого человека. Она укажет вам, по какой лестнице пройти, и в какой свернуть проход. Заблудиться вы не должны.

— Признаться, я никогда не был в этом месте. И еще: цвет моей кожи не очень-то любят в подобных местах.

— Об этом можете не беспокоиться, если на вас не будет очень модной одежды или бриллиантовых украшений.

— Бриллианты?

— Если вы привыкли носить дорогие часы, то не одевайте их на эту прогулку.

— Благодарю вас за совет.

— И еще одно, последнее. Не пытайтесь привлечь официальные власти или каким-то другим образом скомпрометировать тайпина. Если вы решите поступить так, ваша жена не доживет до утра.

— В этом нет необходимости.

— Когда имеешь дело с Джейсоном Борном, следует предусматривать любую возможность.

— От половины десятого, — повторил Вебб и положил трубку. Затем он встал, подошел к окну и уставился на залив. Что же все-таки она хотела сказать?

..."ты ведь знаешь, как я устаю от необычной обстановки"... Нет, это было ему не понятно. Его жена выросла на ранчо в районе Онтарио, и усталость подобного рода была ей явно не свойственна. Он снова и снова перебирал в памяти подробности этого минутного разговора и не мог ничего понять. Его память была пуста.

Настойчивый внутренний голос говорил ему, чтобы он остановился и не задумывался над тем, чего сейчас он понять не может. У него было много дел, которые уже нельзя было откладывать: он не мог идти на вражескую территорию без всякой подготовки, не имея в кармане хотя бы нескольких карт, которые от смог бы попытаться разыграть там, вынуждая противника отступить от заранее намеченного плана... «если на вас не будет очень модной и дорогой одежды»... Конечно, рассуждал про себя Вебб, она не должна быть дорогой и экстравагантной... а должна выглядеть как нечто прямо противоположное, и, главное, неожиданное.

Джейсон Борн был непревзойденным талантом по части переодеваний. Его называли «хамелеоном» за умение легко растворяться в самой разной обстановке. И Дэвид Вебб полностью доверял этому внутреннему «хамелеону», стараясь неукоснительно выполнять его технику поведения на практике.

После напряженного разговори с Мари и подручными мнимого Яо Миня, он отправился в отель «Полуостров», где за приличные и аккуратно поданные чаевые получил комнату. Подвальное помещение отеля было оборудовано удобными и надежными сейфами, в одном из которых он разместил кейс с деньгами. В обоих случаях он использовал третий из имевшихся у него паспортов, в расчете на то, что если его будут разыскивать, то первым шагом в этих поисках будет имя из отеля «Риджент». Обосновавшись на новом месте, он, тем не менее, вновь вернулся в свой 202-й номер, используя для надежности служебный лифт. Он не собирался официально покидать этот отель, чтобы те, кто возможно следил за ним, искали его там, где его нет. Сложив в дорожную сумку необходимую одежду, он тем же путем вернулся в «Полуостров».

У него еще оставалось время чтобы пообедать и посетить до наступления темноты несколько магазинов. Джейсон Борн по-прежнему отдавал команды, а Дэвид Вебб беспрекословно подчинялся ему.

Закрытый Город на самом деле не был отделен от остальной части Коулуна, но вокруг него существовала своего рода невидимая стена, которая была не менее прочной, как если бы была сделана из стали и бетона. Эту стену создавала та отталкивающая зловонная атмосфера трущоб, которой было пропитано это место. Отчуждение от остального мира возникало тут же, на переполненных базарах, которые располагались прямо на улицах, представляющих ряды относительно низких деревянных настилов, как бы поставленных один над другим. Это создавало впечатление беспорядочного нагромождения ветхих деревянных конструкций, готовых обрушиться каждую минуту. Но это впечатление было обманчивым: когда вы попадали внутрь этого вонючего лабиринта, прочность этого сооружения уже не вызывала сомнений. Из верхних рядов можно было видеть, что жизнь происходит здесь и ниже уровня земли. Там, внизу, проходы были выложены из грубого камня и походили на туннели, накрытые ветхими развалинами верхних улиц-галерей. В этих грязных и вонючих подземных коридорах нищие-калеки соперничали с продавцами наркотиков и полуодетыми проститутками, которые предлагали свои услуги здесь же, среди изгибов грязных стен.

Среди верхних и нижних проходов в полном беспорядке были пристроены узкие едва освещенные лестницы, ведущие в вертикально расположенные ряды полуразвалившихся квартир, располагавшихся как правило в три этажа, только два из которых находились над землей. Здесь, в маленьких обшарпанных комнатах, предоставлялся на продажу самый широкий ассортимент услуг, включая секс и наркотики. И весь этот смердящий зловонием муравейник был вне досягаемости полиции по молчаливому соглашению обеих сторон, а малочисленные колониальные власти проявляли понятную осторожность и не хотели рисковать, вмешиваясь в жизнь этого заповедника гнили и разврата. Крупная мускулистая женщина торговала змеями почти у самого входа в этот смердящий муравейник. У ее ног лежала большая королевская кобра, которая время от времени поднимала голову, гипнотизируя окружающих.

На противоположном от нее конце базара появилась растрепанная фигура, быстро свернувшая в один из переполненных темных боковых проходов. Человек был одет в дешевый, поношенный коричневый костюм, который был ему явно не по размеру. Он был слишком широк во всех местах, кроме плеч, и то, видимо, из-за слабо заметного горба. На голове незнакомца была надета мягкая широкополая шляпа явно местного происхождения, поэтому лицо его всегда оставалось в тени. Он медленно шел между торговыми рядами, рассматривая товар, и один раз даже что-то купил, а перед этим долго рылся в кармане, отыскивая деньги. В другом месте его сгорбленная фигура, усталая походка и неряшливый вид, купленная им сомнительного качества рыба, завернутая в грязную газету, наводили бы уныние и тоску, но здесь этого никто не замечал, потому что этот человек ничем не отличался от окружающих, которые, к тому же, были заняты собственными делами.

Поравнявшись с торговкой змеиным товаром, Джейсон Борн спросил ее по-китайски: — Где сейчас большой человек? — При этом он не сводил глаз с головы большой кобры, лежащей у ее ног. — Ты пришел очень рано, — ответила она, не меняя выражения лица. — Темнота еще не определяет время.

— Мне велели прийти как можно быстрее. Тебе уже сказали, что нужно делать?

— А что мне делать? — заговорила она на плохом кантонском наречии. — Иди вниз по лестнице, которая сзади меня, и сверни в первый же проход, который ведет налево. Там через пятнадцать-двадцать метров увидишь проститутку. Она тоже ждет белого человека и отведет тебя к тайпину... А ты на самом деле белый? При таком свете я бы этого не сказала, ты так хорошо говоришь по-китайски, да и одет ты не как белый.

— Интересно, если бы ты была на моем месте, пошла бы ты сюда, одевшись по-европейски?

— Если бы я была на твоем месте, то я как тысяча чертей бросилась бы отсюда, ведь я все-таки, как-никак, из Королевского Гайяна, — оживленно ответила женщина, улыбаясь лишь остатками зубов. — Особенно если у тебя есть деньги. А ведь они у тебя есть... наш чжуан?

— Хоть ты и льстишь мне, но денег так просто я тебе не дам, только за услугу.

— Айя-а-а! Тебе что, не хватает молодых проституток?!

— Все, что от тебя требуется, это лишь несколько слов, которые ты должна запомнить. — Он легким движением вытащил стодолларовую купюру и незаметно держал ее в руке, так чтобы видеть ее могла только женщина.

— Айя-аа! Айя-а-а! — почти прошептала она, когда Джейсон отстранил ее пальцы, потянувшиеся было к деньгам. — Все белые люди всегда только обманывают, когда дело доходит до денег. — Сначала договоримся об услуге, — вновь повторил Борн. — Если уж ты приняла меня за своего, то, я думаю, что у других будет такое же впечатление. Поэтому, все, что я хочу от тебя, это сказать любому, кто спросит обо мне, что белый здесь не появлялся. Это понятно?

— Понятно! Давай деньги!

— А ты выполнишь мою просьбу?

— Ты покупал змей! Только змей! Белый человек никогда не был здесь! Вот твои змеи, забирай их! — С этими словами она протянула ему наполненный чем-то пластиковый пакет, на котором он смог разобрать надпись «Кристиан Диор».

Сохраняя прежнюю неповоротливость, Борн сделал два быстрых поклона, выбрался из толпы и забросил пластиковый пакет на обочину прохода, подальше от низко висящих фонарей.

Сгорбленный, неуверенной походкой, держа в руках сверток с вонючей рыбой, он поднялся по узкой лестнице, чтобы через минуту вновь очутиться в кипящем котле ночной жизни Закрытого Города. Взглянув на часы, он выбросил сверток с рыбой. Было уже 9:15, и охрана тайпина должна была двинуться на свои позиции.

Ему необходимо было знать, сколько человек охраняли подходы к месту встречи. Но больше всего он хотел, чтобы ложь, которую он сочинил во время телефонного разговора со стрелком, засевшим в пустом офисе над заливом, стала бы реальностью. Вместо того, чтобы быть дичью, он хотел сам стать охотником. Поэтому он пытался запомнить каждого человека, уяснить его роль в общей системе обороны, попытаться понять методы связи и, главное, выяснить слабости в прикрытии всей операции. Насколько осторожен этот таинственный Яо Минь?

Дэвид понимал, что Джейсон Борн окончательно принял управление на себя. И в этом был определенный смысл. Записка банкира, оставленная в спальне старого викторианского дома, начиналась словами: «Жена за жену», но теперь в ней должно быть изменено всего лишь одно слово: «Тайпин за жену».

Борн свернул в левый проход и, не обращая внимания на окружающих, направился вдоль импровизированной улицы. Нищие и калеки, продавцы марихуаны и дешевого вида проститутки заполняли все пространство. Здесь же можно было видеть торговцев, пьяниц и детей, которые не отставали от своих старших наставников. Дэвид Вебб задумчиво смотрел на все это как на некий ужасающий Диснейленд. Джейсон Борн, не смотря на внешнее безразличие, внимательно изучал обстановку, как рейнджер, находящийся за линией фронта. Было 9:25. Охрана должна была занять позиции и заблокировать квартал. Проститутка, нанятая банкиром в качестве проводника, была на месте.

На ней был типичный наряд: короткая черная юбка и красная кофточка, широко открытая на груди. Это была живая карикатура, но, видимо, в этом и состояла роль, чтоб «белый человек» безошибочно узнал ее.

В нескольких ярдах от нее находился человек с радиопереговорным устройством, который что-то быстро говорил в него, затем убрал радио и, кивнув проститутке, быстро пошел в конец прохода, к узкой лестнице.

Борн остановился и прислонился к стене. Прямо над ним послышались торопливые шаги, и в проход спустился второй китаец. Он прошел мимо, едва не задев Джейсона. Выглядел этот человек несколько необычно для подобного места: средних лет, в темном, вполне приличном костюме, на ногах хорошо вычищенные туфли. Он напоминал скорее чиновника средней руки, чем завсегдатая этих грязных кварталов. Не обращая внимания на проститутку, он посмотрел на часы и бросился вперед. Было похоже на то, что он выполнял определенную работу по координации постов. Джейсон рассматривал ближайшие лестницы, в беспорядке пристроенные по обе стороны прохода. Китаец мог спуститься только по какой-то из них: звук шагов был слышен очень отчетливо, и начинался он где-то футах в семидесяти от того места, где стоял Борн.

В этом направлении было две лестницы: третья справа и четвертая слева. Тайпин мог быть в одной из квартир, к которым эти лестницы вели. Теперь необходимо было узнать точно, с какой стороны и на каком этаже, чтобы доставить хозяину полное удовольствие неожиданно увидеть своего званого гостя.

Джейсон вышел из своего укрытия, имитируя заплетающуюся походку подвыпившего завсегдатая этих гниющих трущоб. Слегка придерживаясь руками за стену и напевая какую-то пришедшую в голову песню из старого мандаринского фольклора, он добрался до проститутки.

— У меня есть деньги, — тихо произнес он по-китайски, — и я хотел бы пойти с тобой, красавица, куда ты скажешь?

— Я никуда не пойду с таким жалким пьяницей. Убирайся отсюда!

— "Бон джо, бон джо! Чень бон джо!" — раздались пронзительные возгласы безногого нищего, появившегося словно из-под земли.

— Чжау! — закричала на него женщина. — Уходи отсюда, пока я не сбросила тебя с твоей тележки, Лу Ми! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не лез в мои дела!

— Этот ободранный пьяница — все твои дела? Да я могу найти тебе кое-что во много раз лучше!

— Это просто случайная помеха в делах, только и всего, дорогой Лу Ми! Я жду, когда придет время для настоящего дела.

— Тогда я немного подрублю ему ноги, чтобы не было охоты таскаться, где не надо, — закричал калека, вытаскивая из глубины своих лохмотьев нож для разделки мяса.

— Что ты собираешься делать, черт возьми? — закричал по-английски Борн, отбрасывая ногой нищего вместе с тележкой к противоположной стене.

— У нас есть законы, — заорал тот. — Ты ударил нищего! Ты хотел ограбить калеку!

— Подавай на меня в суд, — прокричал ему Борн, поворачиваясь к женщине, в то время как нищий отправился в другой конец прохода.

— Вы... вы говорите по-английски? — Женщина уставилась на него, вытаращив глаза.

— Так же как и ты, — ответил Джейсон.

— Вы говорите по-китайски, но вы не похожи на китайца.

— Возможно, что только в душе. Я разыскиваю тебя.

— Вы тот самый человек?

— Да, это я.

— Я должна проводить вас к тайпину.

— Провожать не надо, скажи только, какая лестница и какой этаж.

— Но мне было приказано проводить.

— А разве ты не получила новых инструкций?

— Но мне отдает приказания его доверенный человек.

— Невысокий чжуан в темном костюме?

— Да, он говорит нам, что мы должны делать. И выплачивает деньги от своего хозяина.

— И сколько же он вам платит?

— А это уж вы спросите у него.

— Тайпин хочет знать, сколько. — С этими словами Борн достал из кармана пачку долларов. — Большой человек сказал, чтобы я дополнительно заплатил тебе за то, чтобы ты помогла нам. Ему кажется, что этот помощник обманывает его.

Женщина, прижавшись к стене, переводила настороженный взгляд от денег на лицо Борна.

— Но если ты обманываешь меня...

— Почему я должен тебя обманывать? Тайпин сам желает видеть меня, и ты об этом знаешь. Он велел мне одеться вот таким образом, чтобы было безопасней, разыскать тебя и подождать его людей. Как бы я еще узнал про тебя, если не от него самого?

— Ты мог узнать это на верхнем базаре.

— Но я не был там, я пришел прямо сюда. — При этом Джейсон выдернул из пачки несколько банкнот. — И ты, и я работаем на него. Теперь он хочет, чтобы ты взяла это и уходила отсюда.

— Тайпин очень щедр, — проговорила проститутка, протягивая руку за деньгами.

— А какая лестница? — спросил Борн, легким движеньем отводя ее руку. — Какой этаж? Тайпин не мог мне подробно объяснить, где расположена эта квартира.

— Прямо здесь, — показала она рукой в направлении дальней стены. — Третья лестница, второй этаж. А теперь — деньги.

— Кто еще на связи у помощника тайпина?

— На рынке есть женщина, торгующая змеями, старый вор, который промышляет на севере, а здесь торгует дешевыми золотыми цепочками, и торговец рыбой.

— И это все?

— Все, кого я знаю.

— Возможно, что тайпин и прав насчет обмана. Он велел поблагодарить тебя. — Борн выдернул еще одну бумажку. — Но мне хотелось бы иметь полную ясность. Кроме человека с радио, сколько еще людей работают здесь?

— Есть еще трое, и у них тоже радио, — ответила женщина, не сводя глаз с денег. Ее рука потянулась вперед.

— Забирай их и сматывайся. Иди прямо, к дальнему проходу, и старайся не выходить на улицу.

Женщина схватила деньги и бросилась бегом по проходу и через минуту уже растворилась в слабом мерцающем свете грязных фонарей. Борн подождал еще немного, а затем повернулся и быстро пошел к лестницам. Его походка вновь стала расслабленной, когда он выбрался на улицу. Теперь он знал, что должен сделать, и сделать это надо было быстро. Часы показывали 9:36. «Тайпин за жену».

Одного из людей, снабженных переговорным устройством, он заметил рядом с торговцем рыбой. Они разговаривали о чем-то, отчаянно жестикулируя. Шум толпы не давал возможности расслышать, о чем они говорили. Продавец все время качал головой. Борн облюбовал плотного китайца, который был ближайшим к человеку с радио, и сильно толкнул его. В момент начавшейся свалки он схватил отскочившего в сторону и растерянного владельца переговорного устройства и нанес ему резкий удар в шею. Как только тот начал падать, Борн подхватил его и, перевернув, нанес еще один удар, в спину. Протащив потерявшего сознание китайца под видом пьяного собутыльника, Борн бросил его рядом с полуразвалившимся магазином, вытащил переговорное устройство и разбил его о камни.

Следующий человек требовал другой тактики. Он стоял в стороне от толпы, прислушиваясь к сигналам из переговорного устройства. Борн приблизился к нему в полусогнутом виде, протянув вперед руку, как это делают нищие. Китаец сделал ему знак отойти. Но это было его последнее самостоятельное движение на сегодняшний день, который он надолго запомнит. Джейсон схватил его за запястье, резко вывернул его и сломал. Через десять секунд китаец лежал в тени большой кучи гнилья, а его радио было погребено в ближайшей мусорной свалке.

Третий китаец беседовал с торговкой змеиным товаром. Она, как и до этого продавец рыбой, вела себя достаточно оживленно и вертела головой во все стороны. Борна это вполне устраивало. Человек достал радио, но воспользоваться им уже не успел. Джейсон быстро подскочил к китайцу и, схватив полудохлую кобру, сунул ему под нос. Раздался дикий крик и полное замешательство, на что и рассчитывал Борн: человек буквально потерял сознание. Джейсон все так же осторожно протащил свою очередную жертву через толпу и оставил отдыхать на куче цемента. Из переговорного устройство не доносилось никаких звуков. Было уже 9:40.

Теперь оставался главный помощник тайпина, невысокий чжуан в темном костюме и хорошо начищенных ботинках. Из-за малого роста его трудно было обнаружить, но места, где он мог появиться, теперь были известны. Борн обогнал его в гудящей толпе и, быстро повернувшись, пошел ему навстречу. Первый удар маленький человек получил в живот, а как только он согнулся, Джейсон обхватил его левой рукой и почти перенес хромающего на обе ноги китайца на обочину, где двое пьяниц сидели с полупустой бутылкой, вырывая ее друг у друга. Прежде, чем представить им их третьего собутыльника, Борн нанес ему мощный рубящий удар по шее. После этого, он опустил затихшего помощника банкира между ними. Даже будучи пьяными, они смогли каким-то образом оценить тот факт, что их неожиданный компаньон еще не скоро придет в себя, поэтому содержимое его карманов, одежда и ботинки стали неожиданной наградой за их дневные труды. Часы показывали 9:43.

Теперь он больше не сутулился и не волочил ноги. Хамелеон вновь отступил в тень, возможно, ненадолго. Борн же бежал по проходу, не обращая внимания на толпу, которая по какому-то мистическому знаку расступалась перед ним. Он сделал это! Вся претоманская гвардия лежала в тени грязных развалин!

Добежав до третьей от угла лестницы, он взлетел по ней и резко ударил ногой в тонкую дощатую дверь. Стараясь сохранить равновесие, Борн ринулся в освободившийся проем, держа оружие в вытянутых руках.

Три человека, образуя полукруг, молча приветствовали его. Их оружие было направлено в его голову. Сзади, на широком стуле, сидел грузный китаец, одетый в белый шелковый халат. Он кивнул охране, когда Борн появился в дверях.

Это был конец. Джейсон Борн просчитался, и Дэвид Вебб должен был умереть. Он понимал, что в числе дальнейших предстоящих ему мучений будет смерть Мари. Пусть они стреляют прямо сейчас, размышлял Дэвид Вебб, и разом освободят его от всего на свете.

— Стреляйте, черт побери! Стреляйте!

Глава 11

— Добро пожаловать, мистер Борн, — спокойно произнес человек в белом шелковом халате, делая знак рукой, чтобы охрана удалилась. — Я думаю, что будет определенная логика в том, если вы положите свое оружие на пол. Другой альтернативы сейчас просто нет.

Вебб взглянул на трех китайцев и медленно опустил пистолет, а затем так же медленно положил его на пол и швырнул вперед.

— Вы, как я понимаю, ожидали меня? — спокойно спросил он, выпрямляясь, в то время как один из китайцев поднял его оружие.

— Мы не знали точно, чего нам следует ожидать, поэтому мы ожидали неожиданного. Как вам удалось это? Мои люди мертвы?

— Нет. Возможно, что помяты и бесчувственны, но живы. Мне сказали, что вы появились здесь в окружении всего лишь четырех человек. Я подумал, что этого достаточно. То, что их на самом деле было больше, тогда показалось мне не логичным.

— Эти трое появились здесь гораздо раньше меня, сделали все приготовления и нигде не показывались. Поэтому вам и показалось возможным захватить меня и обменять на свою жену.

— Это вполне понятно, потому что она-то уж совсем не имеет отношения к происходящему. Вы должны ее отпустить, поскольку она не причинила вам никакого вреда. Можете убить вместо нее меня.

— "Пай джи!" — произнес банкир, обращаясь к двум охранникам, чтобы они покинули комнату. — А этот пусть остается, — продолжил он по-английски, обращаясь к Веббу, — он все равно не поймет ни слова.

— Я вижу вы доверяете своим людям.

— На самом деле я не доверяю никому. — Банкир указал рукой на покосившийся деревянный стул около обшарпанной стены, приглашая Дэвида присесть. При этом под рукавом его халата блеснул золотой «Ролекс» с алмазной инкрустацией по окружности циферблата. — Садитесь, — произнес он по-английски. — Я истратил кучу денег, чтобы организовать эту встречу.

— Один из ваших людей, я думаю один из главных помощников, который разговаривал со мной по телефону, — заговорил Борн без всякой цели, стараясь заметить каждую деталь, пока проходил по комнате к стулу, сказал, чтобы я не одевался слишком заметно, и уж никак не одевал дорогих часов, собираясь сюда. Мне кажется, что вы пренебрегаете этим правилом.

— Я прибыл сюда в замызганном халате, достаточно широком, чтобы скрыть под ним все остальное. Глядя на вашу одежду, я думаю, что вам это понятно.

— Вы и есть Яо Минь, — констатировал Вебб, усаживаясь на стул.

— Это имя я наиболее часто использую. Хамелеон всегда имеет в запасе массу форм и окрасок.

— Я не убивал вашу жену, равно как и человека, случайно оказавшегося в компании с ней.

— Я знаю об этом, мистер Вебб.

— Вы?.. — Дэвид привстал со стула, что заставило охранника сделать шаг вперед и поднять оружие.

— Сядьте и успокойтесь, — повторил банкир. — Не волнуйте нашего стража, который с перепугу может пристрелить нас обоих.

— Вы знаете это, и вы все равно совершили это похищение? Почему?

— Сядьте, сядьте быстрее.

— Но мне нужны ответы! — закончил Вебб, вновь усаживаясь на стул.

— Потому что вы настоящий Джейсон Борн. Вот именно поэтому вы и находитесь здесь, а ваша жена находится под моей опекой или охраной, считайте как хотите. И она будет оставаться там до тех пор, пока вы не выполните то, о чем я вас попрошу.

— Я разговаривал с ней.

— Я это знаю. Это было сделано по моему разрешению.

— Но с ней что-то не так. Она все еще под действием наркотиков?

— Насколько я знаю, нет.

— Она больна?

— Речь может идти только о психических нагрузках. Но если вы откажете мне... возможно, что она и умрет. Можно ли говорить еще яснее?

— Считайте, что с этой минуты вы покойник.

— Вот это уже говорит Джейсон Борн, и это приятно слышать.

— Давайте сменим пластинку.

— Меня преследует человек, присвоивший ваше имя, — твердым голосом продолжил банкир. — Самым тяжелым испытанием, которое послали мне боги, это была смерть моей жены. Новый Джейсон Борн проводил свои атаки буквально со всех сторон, во всех направлениях и ситуациях! Он убивает моих людей, взрывает лодки с моими товарами, запугивает других, кто пытается, пока еще, вести дела со мной. Эта чрезмерная ненависть ко мне исходит от моих врагов, которые есть и в Гонконге, и в Макао, и даже в северных провинциях!

— Да, как оказалось, у вас масса врагов. — Потому что мои интересы очень широки. Мой бизнес охватывает многие территории, и не удивительно, что там есть много недовольных мной.

— Но как мне сказали, в Макао был убит мужчина. И это явно не имело ни ко мне, ни к вам никакого отношения.

— Это кажется странным только на первый взгляд, — слегка задумавшись, ответил банкир. Он тяжело дышал, а его рука крепко сжимала деревянный подлокотник стула. Было видно, что он с трудом контролирует себя. — Мы с ним не были врагами, наоборот, в чем-то наши интересы сходились, и это была одна из причин его встречи с моей женой.

— Однако весьма удобно. Они, что, делили проценты с общих доходов?

— Я бы не советовал вам говорить в таком оскорбительном тоне.

— Это скорее ваши правила, а не мои, — возразил ему Борн, не сводя холодного взгляда с китайца. — Давайте еще раз проясним суть. «Моя» жена пока жива, и я хочу, чтобы она вернулась целой и невредимой во всех отношениях, включая и психику. Если этого не произойдет, то вы и ваши чжуаны не сможете ничего противопоставить мне.

— Сейчас вы не в том положении, чтобы угрожать мне, мистер Вебб.

— Сейчас его здесь нет, здесь только Борн.

Китаец пристально посмотрел на Джейсона и дважды кивнул головой, опустив глаза под его пристальным взглядом.

— Ваша наглость не уступает вашему высокомерию, — подвел итог китаец и изо всех сил ударил рукой по дряхлому стулу. — Я хочу «доказательств», неожиданно резко продолжил он, — против моих врагов! — Его глаза напряженно всматривались в стену, как будто за ней он видел какие-то реальные картины фантастической мести. — И единственный путь получить их, это заставить вас доставить ко мне живым этого самозванца, который так нагло занял ваше место. Я уверен, что его можно будет заставить рассказать все, что мне нужно! Приведите его ко мне, Джейсон Борн! — Банкир видимо устал, его дыхание было затруднено. После минутной паузы он добавил: — Только тогда вы сможете увидеться со своей женой!

Вебб молчал и напряженно смотрел на китайца.

— А почему вы думаете, что я смогу это сделать? — наконец спросил он. — Кто может быть более способным и изворотливым, как не оригинал? И, кроме того, вы получите помощь: несколько имен вместе с описанием людей, которые так или иначе были вовлечены в контакт с этим новым убийцей, который решился использовать старое имя.

— Включая и Макао?

— Нет, нет! Макао здесь не при чем! Это место даже не следует упоминать. Все, что связано с Макао, уже закрыто, закончено, и вы не должны допустить, чтобы мое имя всплывало в связи с теми событиями. И вы сами не имеет ко мне никакого отношения! Вы защищаете только себя, и никого больше! Самая естественная вещь при сегодняшних обстоятельствах.

— Мне показалось, что вам нужны доказательства...

— Да, но они появятся, когда вы отыщете этого самозванца! — почти закричал китаец.

— Но если Макао отпадает, то где же начинать его поиск?

— Здесь, на Коулуне. Набережная Чжан Ши Цзян. Там было убито пять человек в одной из задних комнат кабаре. Среди них был один банкир, который, как и я, вел много торговых и финансовых дел в разных районах Новых Территорий и даже за их пределами, и с которым я время от времени сотрудничал. Наше сотрудничество всегда было взаимовыгодным, и у нас были дружеские отношения. Кто были другие участники встречи, мне до сих пор неизвестно. Но все равно, вы можете начинать прямо отсюда, мистер Борн. Я постараюсь узнать для вас еще какие-то данные относительно убитых. Начинайте, не откладывая. И еще одно пожелание, мистер Борн. Не пытайтесь выяснить, кто я такой. Потому что за этим мгновенно последует приказ, исполнение которого не обрадует вас, ведь вы по-прежнему хотите увидеть свою жену живой и здоровой?

— Но не забудьте, что то же самое ждет и вас. А теперь давайте ваш список.

— Все нужные вам имена находятся здесь, — произнес загадочный Яо Минь, опуская руку в карман халата. Он протянул Веббу листок бумаги. — Напечатано на машинке, которую нельзя проследить.

— Да, это было бы ненужной тратой времени, — произнес без всяких эмоций Борн, забирая листок. — Кстати, как я смогу отыскать вас, если мне понадобится уточнить еще раз некоторые вновь возникшие детали?

— Никак. И даже более того, считайте, что этого разговора не было и мы с вами никогда не встречались.

— Но тогда объясните, зачем весь этот маскарад и зачем эти душещипательные истории о миллионах врагов? Куда мне прикажете девать этого идиота, если я его поймаю? Я что, по-вашему, должен доставить его сюда и оставить у ворот Закрытого Города, как очередную добычу для местных карманников? И самое главное, на что я хочу обратить ваше внимание. Одно должно быть поставлено против другого. Я имею в виду стопроцентные гарантии, что я получу свою жену.

— Что вы подразумеваете в данном случае под гарантиями?

— Во-первых, я должен слышать ее голос по телефону, а точнее мы должны иметь возможность разговаривать, а во-вторых, я должен видеть ее, скажем на прогулке, под охраной, которая не держала бы ее за руки, а была где-то рядом.

— Это говорит Джейсон Борн?

— Да, это он.

— Ну, хорошо. У нас есть возможность с помощью специальных технических средств организовать телефонную связь с вашей женой, чтобы исходный телефонный номер не мог открыть вам место ее истинного пребывания. Наше оборудование позволяет реагировать на определенное слово, произнесенное абонентом. Этот номер находится в конце листка со списком имен, который я только что дал вам.

— Это слово запускает набор следующих номеров?

— Да, что-то в этом роде. Но, повторяю, и это мое условие, что вы должны воспользоваться этим номером только тогда, когда дичь будет в ваших руках. Набрав номер, вы должны несколько раз произнести фразу: «Снейк Леди»...

— "Медуза", — почти шепотом прошептал Джейсон, прерывая китайца.

— Я имею в виду женщину, торгующую змеями на местном базаре, мистер Борн, — невозмутимо ответил тот.

— Как вам будет угодно. Продолжайте.

— Эти слова, как я сказал, вы должны повторить несколько раз, пока не услышите серию щелчков коммутатора, после чего связь будет установлена. Но запомните, что в ваших интересах воспользоваться этим номером только тогда, когда дело будет закончено, а все попытки добраться до вашей жены без этих условий закончатся трагически. Ведь вы даже не будете знать, на каком из островов будет сброшено в воду залива ее тело?

— Условия мне понятны, — холодно произнес в ответ Борн, — и теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня. В том случае, когда я позвоню по этому номеру, я должен буду поговорить с ней тут же, без задержки, буквально через несколько секунд после звонка. Если этого не произойдет, то кто бы ни был на этой линии, он услышит выстрел, и вы должны знать, что этим выстрелом будет снесена голова вашего мнимого преследователя. У вас будет в запасе только тридцать секунд.

— Ваши условия принимаются, и теперь мы можем закончить нашу встречу, Джейсон Борн.

— Верните мне оружие, пистолет остался у охранника, которого вы выставили из комнаты.

— Вам вернут его на выходе.

— Я должен буду что-то объяснять?

— Нет. Вам просто вернут его, когда увидят, что вы вышли отсюда живым. Труп не нуждается в оружии.

Все, что еще олицетворяло остатки колониальной эпохи Гонконга, сосредоточилось в одном из красивейших районов острова, который называли Виктория Пик. Этот фешенебельный район, подобный короне, венчал все окружающие территории, возвышаясь над ними во всем блеске красоты и великолепия. Среди зеленых холмов подобно жемчужинам, были разбросаны изящные, удивительной архитектуры дома, окруженные многочисленными цветниками и асфальтированными дорожками, извивающимися по подножию холмов. Все это напоминало самые престижные районы Ямайки и других островов, где такая сказочная атмосфера жизни считалась самым необходимым ее условием.

Один из домов, расположенных в этом районе, тем не менее отличался от остальных своих собратьев. Но не красотой архитектурного стиля или многообразием красок бесчисленных цветников, окружавших его территорию. Отличие чувствовалось скорее в атмосфере замкнутости, которая вбирала в себя все, начиная от отсутствия видимых признаков жизни и кончая вооруженной охраной, которую можно было видеть через решетку ограды. Охрана дома осуществлялась подразделениями морской пехоты США.

Дом и окружающая территория официально были арендованы Консульством Соединенных Штатов, но использовались в целях, известных лишь в ЦРУ или Госдепартаменте. Небольшая информация относительно этой резиденции имелась, конечно, и в Лондоне, поскольку персонал из МИ-6, находящийся в Гонконге, так или иначе должен был сотрудничать с американскими коллегами. Было уже темно, когда к воротам дома подъехал небольшой «Седан».

Мгновенно машина и сидящие в ней были буквально ослеплены мощными прожекторами, лучи которых были точно направлены на подъездные пути, и два морских пехотинца, с разных сторон, подошли к остановившемуся автомобилю. — Вам бы уже пора запомнить эту машину, парни, — первым заговорил грузный китаец в белом шелковом халате, опуская стекло.

— Мы знаем вашу машину, майор Лин, но мы хотели убедиться, прежний ли у вас шофер, — ответил пехотинец слева, видимо исполняющий обязанности старшего.

— А кто еще, по-вашему, может заменить меня? — рассмеялся майор.

— Думаю, что только снежный человек, сэр, — ответил пехотинец справа. — Благодарю вас за комплимент, парни, а теперь я могу проезжать?

— Да, как только мы выключим прожектора и откроем ворота. Кстати, майор, большое спасибо вам за тот ресторан, который вы нам рекомендовали. Нам там очень понравилось.

В одной из комнат, раньше служившей библиотекой, а теперь оборудованной под офис, за столом сидел помощник Госсекретаря Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер. Перед ним лежала небольшая по толщине папка с бумагами, которые он задумчиво просматривал. Неожиданно раздался телефонный звонок, оторвавший его от этого занятия.

— Да? — ответил он, и, выслушав короткое сообщение, добавил: — Проводите его прямо сюда.

Через несколько минут дверь открылась, и огромных размеров майор Лин Вэньчжу из гонконгского отделения британской МИ-6, улыбаясь, вошел в комнату.

— Через минуту я буду к твоим услугам, — сказал вместо приветствия Мак-Алистер, убирая со стола бумаги.

— Я подожду, — ответил майор, снимая тем временем с руки золотой «Ролекс» и отстегивая запонки с рукавов. Он аккуратно положил все предметы на стол. — Они добавили мне немного представительности, Эдвард. Но самым главным был, конечно, халат, который ты посоветовал мне надеть, учитывая мои габариты.

— Несомненно, — подтвердил помощник Госсекретаря.

Между тем майор уселся в обшитое темной кожей кресло, стоявшее прямо перед столом Мак-Алистера, и минуту сидел молча, видимо собираясь с мыслями.

— Есть что-нибудь еще, что требует моей помощи, Эдвард? Из того, о чем ты можешь со мной говорить? — наконец спросил он.

— Боюсь, что уже нет, Лин. По-моему, мы учли все, и события развиваются в нужном направлении. Все идет хорошо.

— Но ведь на самом деле был настоящий разбой, если это то, что имеешь в виду, когда говоришь о полном порядке в делах.

— Именно это я и считаю порядком, — ответил Мак-Алистер, откинувшись в кресле и длинными пальцами правой руки массировал висок.

— Тогда счет явно не в нашу пользу, мой друг. Согласно твоей стратегии, подлинный Джейсон Борн был психологически обработан и вынужден действовать. В итоге ты должен будешь оплатить госпитализацию одного человека с переломом руки и двух других, которые еще не пришли в себя, с переломом шеи. Четвертый до сих пор не в себе, так что ничего не может сказать.

— Борн всегда работает, вернее работал, весьма эффективно.

— Но он смертельно опасен, Эдвард!

— Но ты же договорился с ним, как я понимаю.

— Я каждую секунду думал только о том, что он применит еще какую-то хитрость и разнесет ту грязную комнату на куски! Я был словно окаменевшим! Это же маньяк! Кстати, почему ты решил держать его в стороне от Макао? Это дополнительное ограничение может создать трудности для операции.

— Ему просто нечего там делать, как попусту терять время. Ведь те убийства, которые нас интересуют были здесь, значит и клиенты, воспользовавшиеся услугами самозванца должны быть здесь, а не в Макао.

— Как обычно, это отговорка. Мне же нужен ответ.

— Ну, хорошо, я скажу тебе немного больше, хотя ты и сам мог бы об этом догадаться. Эта ложь о мифической молодой жене несуществующего тайпина и ее любовнике ничего не говорит тебе? Ведь они, согласно легенде, были убиты в Макао. И что, по-твоему, будет делать Вебб, если окажется в Макао и обнаружит эту ложь?

— Он не сможет этого узнать. Операция была хорошо прикрыта и с этой стороны.

— Ты просто недооцениваешь его, Лин. Если он попадет в Макао, он перевернет каждый камень, чтобы узнать правду об этом загадочном тайпине. Он будет расспрашивать каждого мальчика из отеля, каждого клерка, он доберется даже до полиции, пока не узнает правду.

— Но ты не должен забывать, Эдвард, что у нас его жена, а это уже не миф, а реальность. Он будет работать в соответствии с указаниями.

— Да, это так. Но согласись, что он будет вести себя по-разному, в зависимости от ситуации. Одно дело, когда он думает, исходя из сегодняшней информации, и совсем другое — когда у него появятся подозрения. Тем более, если он начнет копать в Макао. Ведь узнав правду, он получит доказательства, что он был подвергнут шантажу со стороны его собственного правительства.

— Но почему именно правительства?

— Потому что именно эту ложь от имени Госдепартамента преподнес ему не кто иной, как я. Поэтому я хочу, чтобы в Макао был постоянный человек в иммиграционной службе, который бы круглосуточно следил за прибывающими в людьми. Вы можете даже раздать фотографии местным чиновникам, только без всякой дополнительной информации. Предложите награду тому, кто первый его заметит и сообщит вам.

— Это все можно предпринять, но он не будет рисковать таким образом. Он сделает что-нибудь необычное, поверь мне. Но меня в этой истории беспокоит кое-что другое, и я бы не стал тебя беспокоить так поздно, Эдвард.

— Что именно?

— Мне кажется, что женщина больна. Ее муж почувствовал это быстрее нас всего лишь в течение минутного разговора по телефону.

— Ты думаешь, что это серьезно?

— Мы не можем понять этого, и наши врачи тоже разводят руками. Они полагают, что это может быть простой депрессией, или действием какого-нибудь вируса. Ей пока дают антибиотики, но она плохо ест и жалуется на тошноту. Наблюдается даже некоторая рассеянность в мыслях.

— Что мы должны сделать? — Глаза помощника часто заморгали.

— Врач настаивает на том, чтобы ее положили в госпиталь для тщательного обследования.

— Но это невозможно! Господи! Этого нельзя допустить!

Офицер-китаец поднялся с кресла и медленно подошел к столу.

— Эдвард, — спокойно заговорил он, — я не знаю всех тонкостей этой операции, но я сложил вместе несколько разрозненных фактов, и, я боюсь, что мне придется задать тебе неприятный вопрос: «Что случится с Дэвидом Веббом, если его жена серьезно заболеет? И что будет делать твой Джейсон Борн, если она умрет?»

Глава 12

— Мне нужна ее история болезни, и как можно скорее, майор. И, считайте, что это приказ. Ведь я, как-никак, бывший лейтенант медицинской службы Ее Величества.

«Меня обследует английский врач. Кажется, что он способный психиатр. Но тем не менее, он явно недоумевает. Это неплохо».

— Мы обязательно предоставим ее вам, как только установим, куда обратиться. Вы говорите, что она не сказала вам, кто был у нее лечащий врач в Соединенных Штатах?

«Этот огромный китаец так заботится обо мне, будто от меня зависит его жизнь. Они все выполняют приказы, но никто из них не знает, почему».

— Нет, этого она не говорила.

— Сейчас наши люди будут звонить в Вашингтон, и мы надеемся получить информацию о том, где она живет. А от соседей можно будет узнать и о ее лечащем враче. Я думаю, доктор, на это уйдет немного времени.

— Я хочу, чтобы всю информацию о ней передали по спутниковой связи. Так будет быстрее. А еще лучше, если бы я мог поговорить сам с ее врачом. — Вы считаете, что ее положение не из лучших?

— Пока не думаю, майор.

«Вот теперь они делают то, что я и хотела. Господи! Как хочется есть! Я буду есть пять часов подряд, когда выйду отсюда, а выйду я обязательно! О, Дэвид! Понял ли ты, что я хотела сказать тебе? Темные деревья — это клены, они везде похожи. А один кленовый лист — это Канада. Посольство! Это было в Париже! А в Гонконге есть канадское консульство! И здесь не должно повториться той ужасной ошибки! Я попытаюсь вернуться в Оттаву и подключить многих к этому делу. Твоя память повреждена, но моя должна справиться за двоих. Сейчас они думают, что я больна, и очень обеспокоены этим. Ведь они не преступники, не убийцы, а обычные бюрократы, дорогой Дэвид. А бюрократы везде одинаковы. Над ними так и видна эта огромная надпись: ПРАВИТЕЛЬСТВО».

Когда комната опустела, Мари открыла глаза. Дверь была закрыта, но она знала, что в коридоре есть охрана, она слышала, как майор-китаец давал им указания. Охрана никогда не входила в ее комнату. Посещали ее только врач-англичанин и две медицинские сестры, которых знала охрана. Мари старательно изучила все правила в этом госпитале и полагала, что это поможет ей. Она немного приподнялась и села, устроившись поудобней. Очень хотелось есть! Но теперь она вспомнила еще об одном. Эта мысль даже позабавила ее. Ведь даже если их соседи по университетскому городку в штате Мэн будут опрошены, никто из них не сможет даже приблизительно сказать, кто был ее лечащим врачом. Они поселились там не так давно, и ей, за всеми хлопотами, даже некогда было вспомнить о каком-либо враче. Слава богу, они прожили бок о бок с докторами почти восемь месяцев, и, наконец-то, можно было от них отдохнуть. Кроме Мо Панова, она вообще никого не хотела видеть из медицинского окружения. А что касается здоровья мужа, то она сама прикладывала к этому столько усилий, что вполне могла бы иногда заменить и врача. «Деревья, Дэвид! Мои любимые деревья, ждут меня. Я верю, что кленовый лист принесет нам счастье»!

Но для этого она должна кое-что сделать. Мари дотянулась до шнура с пультом управления и нажала кнопку вызова медсестры.

Через несколько минут дверь открылась, и в комнату вошла китаянка лет сорока в очень опрятном и чистом халате. — Чем я могу помочь вам? приятно улыбаясь, спросила она на достаточно чистом английском.

— Я смертельно устала, но никак не могу уснуть. Не могли бы вы дать мне таблетку снотворного?

— Я посоветуюсь с вашим врачом, он пока еще здесь. И я уверен, что все будет хорошо.

Сестра вышла, а Мари, встав с постели, приблизилась к дверям. Халат соскочил с ее левого плеча, и она почувствовала это из-за присутствия кондиционера, который работал почти круглые сутки. Приоткрыв дверь, она внимательно посмотрела на плотного китайца, сидящего на стуле по правую сторону от нее.

— Да, мисс?..

— Тихо!.. — проговорила она, приложив палец к губам. — Зайди сюда! Быстро!

Обескураженный молодой китаец последовал за ней в комнату. Мари быстро подошла к постели и забралась на нее.

— Иди сюда! — прошептала она, следя за поведением китайца. — Я не хочу, чтобы меня кто-то услышал.

— В чем дело, леди? — проговорил тот, не сводя с нее глаз, и наконец медленно сделал несколько шагов вперед. — Дверь закрыта, так что можете говорить, вас никто не услышит.

— Ты не знаешь, почему меня держат здесь под охраной?

— Для вашей же безопасности, мисс, — соврал тот, стараясь сохранить невозмутимость.

— Да, я вижу это. — Она услышала приближающиеся шаги медсестры и резко повернулась, обнажив обе ноги. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла сестра.

— О? — Китаянка была явно испугана. Она смотрела на смущенного охранника, в то время как Мари пыталась прикрыть себя пледом.

— Мне интересно знать, почему ты здесь, а не снаружи? — спросила она охранника.

— Леди хотела поговорить со мной, — воскликнул он, отступая назад.

Китаянка повернулась к Мари.

— Это так?

— Ну, если он так говорит...

— Это скорее всего, какая-то глупость, — произнес китаец, подходя к двери. — Леди явно не здорова, у нее что-то с головой. — Он вышел и закрыл за собой дверь.

Китаянка вновь посмотрела на Мари, в ее глазах был вопрос. — Вы хорошо себя чувствуете?

— Моя голова работает нормально, и я никогда не говорю глупостей. — Мари сделала паузу, потом продолжила: — Когда этот толстый майор уедет отсюда, вы не смогли бы зайти ко мне? Я хотела кое-что рассказать вам.

— Мне очень жаль, но я не смогу. Вы нуждаетесь в отдыхе. Вот, я принесла ваши таблетки и стакан с водой. — Женщина еще раз посмотрела на Мари и скрылась за дверью.

Мари вновь встала с постели и тихо подошла к двери в коридор. Приложив ухо к металлической панели, она смогла расслышать несколько голосов, но разговор шел в основном по-китайски. Сколько не длилась эта общая беседа, она так или иначе закончится, а ей нужно было подготовиться к дальнейшему. Поэтому она отошла от двери и направилась к шкафу с одеждой. Как не странно, но они оставили здесь несколько вещей, которые купили по ее просьбе в Гонконге. Почему они это сделали? Неужели Джейсон Борн был прав и они видели перед собой только больную женщину? Дрожащие руки и частые глотательные спазмы убедили их в ее слабости и заслонили от них все остальное? «Люди делают выводы лишь на основании того, что они видят, гораздо легче и охотней, чем на основании длительных умозаключений».

Теперь она должна найти то, что поможет ей осуществить ее план. Она обошла все углы комнаты, заглянула в ванную, подняла трубку отключенного телефона. Что же все-таки она ищет?

«Изучай все вокруг. Ты обязательно найдешь что-то, что сможешь использовать». Эти слова принадлежали Джейсону Борну, а не Дэвиду. Наконец она увидела.

Во всех госпиталях и больницах постель снабжалась устройством для изменения положения больного. Это она часто могла наблюдать в Виржинии, где Дэвид находился особенно долго. Устройство имело механизм управления, снабженный металлической ручкой. Ей очень часто приходилось пользоваться этой ручкой, и она прекрасно знала, как ее можно вытащить. Этот металлический предмет вполне подходил для ее целей. Она вытащила ручку и спрятала ее под пледом. Посмотрев на часы, Мари обнаружила, что прошло около пятнадцати минут, как сестра принесла ей таблетку. Тогда она легла, укрывшись пледом, оставив руки сверху, и приготовилась ждать. Когда сестра вошла в комнату, Мари прикрыла глаза, как бы находясь в полусне.

— Ну и хорошо, моя дорогая, — сказала женщина, сделав несколько шагов от двери. — Вы очень взволновали меня, я не буду этого отрицать, но у меня на ваш счет есть очень четкие инструкции. Сейчас майор и доктор уехали, и теперь я могу поговорить с вами. Что вы хотели мне сказать?

— Нет... не сейчас, — едва слышно прошептала Мари, ее голова безвольно клонилась в сторону подбородка, глаза были едва приоткрыты. — Я так устала... Мне пришлось принять таблетку...

— Это охранник вывел вас из себя?

— Он... просто больной... Он не смог бы расстроить меня ничем... Он что-то говорил мне...

— Что вы имеете в виду, когда говорите «больной»?

— Он... просто любит смотреть на женщин... Он не должен беспокоить меня, пока я сплю... — Мари закрыла глаза.

— Джанг! — едва сдерживая гнев, произнесла женщина. Она вышла в коридор, закрыла дверь и набросилась на охранника.

— Эта женщина сейчас спит, и не думай помешать ей хоть как-то!

— Мне не нужны твои лекции, чертова карга! У меня есть своя работа!

— Поглядели бы на тебя, как ты занят своей работой! Утром я все расскажу майору Линю! — Женщина еще раз взглянула на китайца и пошла дальше по коридору, все еще возбужденная от неожиданной стычки.

Дверь комнаты приоткрылась, и Мари выглянула в коридор.

— Эта сестра! Кто она?

— А я думал, что вы спите, мисс... — произнес в замешательстве китаец.

— Заходи в комнату, быстрее! Я думаю, что она работает на Пекин! Она сказала, что вернется за мной!

— Бейцзин? — настороженно спросил китаец, переступая порог. — Я не пойду с ней! — Мари захлопнула дверь и быстро прошла мимо нее к постели. Свет горел только в ванной, дверь которой была чуть приоткрыта. Поэтому, человека, стоящего около закрытой входной двери комнаты, можно было еще различить, но все остальное пространство тонуло во мраке.

— Где вы, мисс? Успокойтесь, она никуда не заберет вас... Больше он сказать ничего не смог. Мари нанесла ему удар по голове металлической ручкой, вложив в него всю силу, приобретенную на ранчо, когда она орудовала длинным кнутом, загоняя на место скот.

Мари была достаточно высокой для женщины. Китаец же был ниже ростом, но, в конце концов, его одежда вполне могла подойти ей для поспешного бегства. Единственной проблемой оставались ее волосы. Посмотрев кругом, она подхватила полотенце для рук, лежавшее на соседнем с телефоном столике. Сделав из него некое подобие чалмы, она, хотя и по-дурацки, но все-таки спрятала под этим сооружением свои длинные волосы. Переодевшись в костюм китайца, она подошла к шкафу и схватила несколько своих собственных вещей. Теперь ей оставалось преодолеть коридор. Приоткрыв дверь едва ли не на дюйм, она заметила двух медсестер, разговаривающих в холле. Одна была китаянка, но не та, что приносила ей таблетки, вторая была явно из Европы. Появилась еще одна и, кивнув своим коллегам, направилась прямо через холл к дверям подсобного помещения, где хранились простыни и полотенца. В этот момент раздался телефонный звонок. Медсестры прервали разговор и быстро направились к телефону, который находился на столе, футах в пятидесяти от них. Перед столом с телефоном был разделенный на две половины коридор, а свисающий с потолка красный кружок с надписью «выход» своей стрелкой указывал на правую часть коридора. Третья медсестра вышла из подсобного помещения, нагруженная стопкой простыней. «Самый удачный побег делается по стадиям, когда удается использовать неожиданно возникшее замешательство». Мари быстро выбежала из комнаты и пронеслась через холл прямо к двери в подсобное помещение. Она едва успела закрыть за собой дверь, как визг обезумевших женщин заполнил холл. Она слышала топот ног и крики по-английски: — Где этот подлый охранник?

Мари приоткрыла дверь подсобки. Три возбужденных медсестры стояли около двери в ее комнату и рвались внутрь.

— Вот он! И к тому же еще раздет! Посмотри в ванной.

— Это ты, идиотка, дала ей убежать. Я должен задержать тебя до прихода начальства!

— Пусти меня, грязный ублюдок! Ты лжешь!

— Ты работаешь на Бейцзин!

Мари выскользнула из-за двери, на всякий случай перекинув через плечо несколько полотенец, и побежала по коридору в направлении стрелки, сопровождающей надпись «выход».

Очутившись во дворе, она побежала в сторону стоянки машин, где было самое темное место. Там она тихонько присела между двумя автомобилями. Теперь ей нужно было еще раз все обдумать, чтобы оценить ситуацию. Ошибки должны быть исключены. Отложив полотенца и свои вещи, она проверила содержимое карманов реквизированного костюма. В бумажнике она нашла немного денег, в общей сумме чуть меньше ста американских долларов. Этого едва хватало на комнату в отеле. Убрав деньги в бумажник, она начала процесс обратного переодевания, одновременно изучая окружающую обстановку. Ей повезло, улицы вокруг госпиталя были заполнены гуляющими людьми. Эта ночная толпа была для нее хоть какой-то гарантией безопасности.

Неожиданно на стоянку въехал автомобиль с зажженными фарами. Мари привстала и взглянула через соседнее стекло. Толстый майор-китаец и педантичный доктор-англичанин выскочили из машины и побежали к входной двери госпиталя. Как только они исчезли внутри здания, Мари выбежала со стоянки и вышла на улицу.

Она бродила по улицам, останавливаясь только для того, чтобы перекусить в дешевом ресторане самообслуживания, а затем вновь шла дальше, посматривая по сторонам, не появится ли где очередная вывеска ресторана или гамбургера. В одном из них она прошла в туалет и внимательно рассмотрела себя в зеркале. Все было бы ничего, но ее волосы, черт бы их побрал! Первое же описание ее внешности, которое появится у местных полицейских, будет содержать ее рост и цвет волос. Теперь ее задачей было уменьшить первое и попытаться коренным образом изменить второе. Зайдя в аптеку, она купила несколько заколок для волос. Вспомнив, что Джейсон велел ей сделать со своей прической в Париже, когда ее фотографии появились во всех газетах, она отбросила волосы назад, собрала их в пучок и с помощью заколок приладила болтающиеся концы волос как можно плотнее к голове. В результате черты лица стали еще более резкими, чем это сделало длительное голодание. Это был парижский эффект Джейсона Борна.

— Зачем вы это сделали, мисс! — спросил ее клерк, стоящий рядом с ней у зеркала. — У вас такие чудесные волосы.

— Нуу-у... Я просто устала их расчесывать, только и всего.

Мари вышла из аптеки и почти рядом, на улице, купила у подвернувшегося торговца мягкие туфли без каблуков, а еще через квартал она купила вульгарного вида дешевую дамскую сумку. У нее оставалось сорок пять американских долларов, и не было никакого представления о том, где она могла бы провести ночь. Время было очень неудобным для визита в консульство: женщина, появившаяся после полуночи и что-то выясняющая у дежурного о сотрудниках такого официального учреждения, естественно вызовет всеобщий переполох, а, с другой стороны, ей еще нужно было время для обдумывания своего заявления. Но куда же ей идти? Ведь необходимо хоть немного поспать.

«Отдых — это оружие. Не забывай этого».

Она прошла мимо уже закрытого пассажа, и увидела впереди молодую американскую пару. Молодой человек и девушка, оба в голубых джинсах, торговались с уличным продавцом китайских полотняных рубашек. Девушка уверяла своего спутника, что продавец получает около четырехсот процентов прибыли с каждой.

— Четыре американских доллара за шесть рубашек, — настаивал молодой человек. — Или бери деньги, или мы уходим.

— Хорошо. Но только потому, что вы так отчаянно торговались! — Продавец забрал протянутые деньги и уложил рубашки в бумажный пакет. «Возможности всегда окружают тебя. Надо только суметь их вовремя увидеть и использовать». Мари подошла к двум молодым людям, которые явно были студентами.

— Извините меня, — заговорила она, обращаясь преимущественно к девушке, — я слышала ваш разговор с продавцом...

— Разве я так ужасно вел себя? — неожиданно заметил молодой человек. — О, напротив, — воскликнула Мари. — Мне кажется, что ваша подруга была права. Эти рубашки несомненно обошлись ему около двадцати пяти центов за штуку.

— Четыреста процентов, — кивнула головой девушка.

— Я изучаю историю искусств, — воскликнул неожиданно молодой человек, — а меня со всех сторон окружают обыватели. В один прекрасный день я сбегу в музей Метрополитен!

— Только не пытайся купить его, — заметила, улыбаясь, девушка и повернулась к Мари. — О, мы перебили вас...

— Я испытываю некоторое неудобство, но дело в том, что мой самолет будет только завтра, а я отстала от туристической группы, направляющейся в Китай. Отель переполнен, и я хожу в поисках...

— Вам нужен ночлег? — вновь перебил ее молодой американец.

— Да, это было бы неплохо. Честно говоря, мои средства ограничены, я всего лишь преподаватель экономики из штата Мэн, и я боюсь...

— Не переживайте, — улыбаясь заговорила девушка.

— Но я боюсь, что мой самолет будет еще только днем...

— Я думаю, что мы сможем вам помочь. Наш колледж имеет соглашение с местным Китайским университетом.

— Там, конечно, нет отдельных комнат, но переночевать можно, и плата очень подходящая, — прокомментировал молодой человек. — Всего три доллара, американских доллара, за ночь. Но условия там весьма допотопные.

Мари сидела на небольшой кровати в комнате с высоким потолком. Она предполагала, что это был спортивный зал. Вокруг нее спали или сидели с сигаретами молодые девушки. Большинство все-таки спали. Иногда раздавались неожиданные взрывы смеха. Она была среди детей, и ей самой хотелось стать ребенком, свободным от всепроникающего террора.

Глава 13

Дождь непрерывными потоками обрушивался на гигантские статуи китайских богов, расположенные по берегу залива Отражения. Темный пляж был абсолютно пуст, а многочисленные туристы, просто отдыхающие и люди, пришедшие пропустить стаканчик-другой на набережной, были вынуждены укрыться под крышами отелей или в ресторанах и магазинах, расположенных вдоль берега.

Почти насквозь промокший, Борн прятался в кустах, которые разрослись вокруг основания статуи очередного, не внушающего ничего, кроме страха, идола. Он почти постоянно вытирал лицо, чтобы лучше видеть широкие ступени, ведущие ко входу старого Колониальное отеля. Он ждал человека, чье имя было третьим в списке Яо Миня.

Первый по списку человек попытался устроить ему ловушку на пароме Стар Ферри, который был выбран в качестве места встречи. Но Джейсон Борн применил ту же тактику, включая и внешний облик, что и при свидании с Яо Минем. Он все-таки обнаружил его охрану, хотя это было немного труднее, чем поиски людей с радиоустановками в Закрытом Городе. Ему пришлось три раза пересечь залив, прежде, чем он заметил их. Во время последнего рейса он подождал, пока паром приблизится к пирсу, а многочисленные пассажиры двинутся на его нос, торопясь к выходу. Приблизившись вместе с толпой к китайцу, настороженно разглядывавшему людей, проходящих по правому борту, он нанес ему страшный удар по почкам, а когда тот согнулся, нанес еще один удар бронзовым пресс-папье прямо в голову. Пассажиры бросились врассыпную. Тем временем Борн перебрался через опустевшие скамейки на другую сторону парома. Приставив пистолет к груди второго, он быстро препроводил на корму и в тот момент, когда паром издал резкий свисток, извещавший о прибытии на Коулун, сбросил человека за борт. Только после этого он приблизился к заранее оговоренному окну в средней части палубной надстройки.

— Вы, как я вижу, сдержали свое слово, — обратился он к ожидавшему его китайцу. — Я немного задержался.

— Вы тот самый человек, звонивший мне по телефону? — китаец настороженно осматривал одежду своего неожиданного клиента.

— Это именно я и есть.

— Глядя на вас, не скажешь, что вы именно тот человек, который собирался заплатить большие деньги.

— Ваше мнение на это счет изменится, когда мы познакомимся поближе, ответил ему Борн, показывая толстую пачку тысячедолларовых купюр.

— Теперь я вижу, что вы именно тот человек, — оглядывая палубу, произнес китаец. — И что вы хотите? — с тревогой добавил он.

— Мне нужна информация о человеке, который работает по контрактам и называет себя Джейсон Борн.

— Вы обратились не по адресу.

— Но я могу хорошо заплатить за информацию.

— Я ничего не знаю о Нем. — Но я так не думаю, — задумчиво произнес Борн, убирая деньги. Он приблизился к китайцу и, выхватив пистолет, направил ствол ему прямо в живот. — Или ты мне скажешь то, что я хочу знать, и получишь деньги, или ты будешь вынужден сказать мне это, но уже ценой собственной жизни.

— Я знаю только одно, что мои люди никогда не имели контактов с ним, — запротестовал китаец.

— Интересно, почему?

— Это не тот человек!

— Что вы имеете в виду? — Джейсон, задержав дыхание, внимательно наблюдал за информатором.

— Он идет на такой риск, которого раньше он просто избегал. — Китаец опять оглядел пространство палубы за спиной Борна. Пот стекал с его лба. — Он появился после двух лет молчания. Мало ли что могло случиться за это время? Пьянство, наркотики, болезнь, кто знает?

— А что ты понимаешь под словом «риск»?

— Я имею в виду тот случай, когда он вошел в кабаре на Чжан Ши Цзян и не смотря на то, что там была жуткая свалка и вот-вот должна была появиться полиция, убил пять человек в одной из задних комнат! Ведь его могли взять, а через него пострадали бы и заказчики! Два года назад он не допустил бы такого!

— Ты можешь перевернуть последовательность действий, и все встанет на свои места, — спокойно сказал Борн. — Он мог войти туда в одном обличье, устроить скандал, в результате чего возникла эта самая свалка, во время которой он убил этих пятерых, и выйти из кабаре уже в другом обличье, как совсем другой человек. Исчезнуть ему не составляло труда.

Китаец очень пристально посмотрел в глаза Борну, и беспокойство его усилилось, оно стало сильнее, когда он вновь посмотрел на человека в поношенной одежде, стоявшего перед ним.

— Да, я думаю, что это возможно, — ответил он. Теперь уже не скрывая, он нервно поворачивал голову то в одну, то в другую сторону.

— Как можно до него добраться?

— Не знаю, клянусь всеми богами! Почему вы выбрали меня, чтобы задавать эти вопросы?

— Как? — повторил свой вопрос Борн, наклоняясь к человеку так, что они буквально столкнулись лбами, а пистолет упирался в живот китайца. — Если ты не был связан с ним, тогда ты хотя бы должен знать, где его можно найти! Итак, где?

— Макао! Ходят слухи, что он всегда работает за пределами Макао. Это все, что я знаю, клянусь! — Китаец уже в панике смотрел то налево, то направо.

— Если ты ищешь своих людей, то не беспокойся, — очень спокойно сообщил ему Джейсон. — Один без сознания, здесь, недалеко, а второй... я надеюсь, что он умеет плавать.

— Эти люди... Кто вы?

— Я думаю, что ты знаешь, — вместо ответа произнес Борн. — Отойди на корму и стой там, пока паром не причалит. Если ты сделаешь хоть один шаг до этого, то он будет последним.

— Господи, вы...

— На твоем месте, я бы не стал продолжать.

Второе имя было связано с адресом, который не совсем устраивал Борна. Это был ресторан на Косвей, специализировавшийся на традиционной французской кухне. Из данных, полученный от Яо Миня, нужный Борну человек служил там менеджером. Фактически же он был владельцем этого заведения, а бригада официантов, работавших там, состояла из людей, которые умели обращаться с оружием так же профессионально, как и с подносом. Домашнего адреса человек не имел, или, по крайней мере, о нем не было известно. Ресторан походил больше на своих собратьев в изысканном стиле рококо с парижских улиц, чем на одноэтажные заведения Гонконга. С потолка свешивались замысловатые канделябры вперемежку с небольшими потускневшими шарами. На столах, покрытых чистыми льняными скатертями, стояли обрамленные в изящную арматуру свечи, блестело серебро и сверкал дорогой хрусталь.

— Боюсь, что в этот вечер все столики уже заказаны, — вежливо сообщил метрдотель. Видимо он и был здесь единственным французом.

— Мне сказали, чтобы я обратился к Чжиань Ю в случае необходимости, воскликнул Джейсон, показывая стодолларовую бумажку. — Как вы думаете, «он сможет найти что-нибудь, если, случайно найдет это»?

— Считайте, что «это» нашел я, монсеньер. — При этом метрдотель неуловимым движением пожал Джейсону руку, забирая деньги. — Чжиань Ю прекрасный человек и очень подходит к нашей маленькой общине, но выбор всегда делаю я. Компрене-ву?

— Безусловно.

— Бьен! У вас лицо приятного и искушенного в житейских делах человека. Прошу сюда, монсеньер... Но до обеда дело не дошло. События развернулись очень быстро. Буквально через несколько минут, едва официант успел подать выпивку, к столу Борна подошел стройный китаец в темном костюме. Дэвид Вебб сумел отметить еще некоторые особенности незнакомца: более темная, чем у китайцев, кожа и иная форма разреза глаз. Возможно, подумал он, что этот человек выходец из Малайзии. Но команда, отданная Джейсоном Борном, прекратила дальнейшие исследования.

— Это вы спрашивали обо мне? — поинтересовался менеджер. Его глаза внимательно изучали Борна. — Чем я могу помочь вам?

— Для начала присядьте.

— У нас это не принято, сэр.

— Но для вас это не имеет значения, тем более, если вы владеете этим заведением. Садитесь, пожалуйста.

— Это очередной ход со стороны налогового бюро? Если вас интересуют мои бумаги, то они в полном порядке, и вы можете спокойно пообедать.

— Я не думаю, что ваше предложение самое лучшее. — При этом Борн, взяв левой рукой стакан, слегка откинулся в глубину кабины. Его правая рука была скрыта от китайца.

— Кто вы? Кто вас послал? — спросил он, присаживаясь к столу.

— Садитесь поближе, я буду говорить тихо, — вместо ответа произнес Борн.

— Да, конечно, так будет лучше. — Чжиань Ю устроился прямо против Борна, загородив собой проход в зал. — И все-таки я должен спросить, кто прислал вас ко мне?

— Вопросы должен задавать я, — произнес Борн с обычной невозмутимостью. — Скажите, вам нравятся американские фильмы? Особенно вестерны?

— Очень. В них столько романтики и жажды мести, столько справедливой ярости. Я подбираю правильные слова?

— Да, очень правильные. Потому что прямо сейчас вы участвуете в одном из них.

— Я вас не понял.

— У меня в правой руке очень настоящий пистолет, который сейчас находится прямо между ваших ног. — Джейсон на секунду приподнял скатерть и показал китайцу оружие, которое мгновенно убрал на исходную позицию. — У него есть очень подходящий глушитель, так что выстрел буде не громче хлопка шампанского, но конечный эффект будет другой. "Льяо джи ма?”

— "Льяо джи..." — глубоко дыша произнес китаец, не скрывая подступавшего ужаса. — Вы пришли от англичан?

— Я пришел сам по себе.

— Но почему?

— Потому что ты находишься в списке, — почти правдиво сообщил ему Борн.

— Для убийства? — еле выдохнул менеджер, глотая ртом воздух.

— А это будет зависеть от тебя.

— Если я вам заплачу, вы оставите меня в живых?

— В известном смысле — да.

— Я не держу полмиллиона долларов ни в кармане, ни в сейфе!

— Тогда заплати мне чем-нибудь еще.

— Что вы хотите? Сколько? Вы приводите меня в замешательство своими ответами.

— Вместо денег я охотно могу взять у тебя некоторую информацию.

— Какую информацию? — спросил китаец, и его страх начал перерастать в панику. — Какая информация может быть у меня? Почему вы пришли за этим ко мне?

— Потому что ты вел дела с человеком, которого я разыскиваю. С тем, который работает по найму и называет себя Джейсон Борн.

— Нет! У меня никогда не было с ним никаких дел!

У китайца начали дрожать руки, вены на горле стали более напряжены, а глаза смотрели немного в сторону. Было видно, что он врет.

— Ты лжешь, — спокойно произнес Борн, слегка подавшись вперед. При этом его правая рука с оружием повторила это движение. — У тебя была связь с ним в Макао!

— В Макао! Да, я был в Макао, но никаких связей у меня не было! Клянусь могилой моих предков!

— Ты сам очень близок к ней. Тебя посылали в Макао, чтобы связаться с ним!

— Меня послали, но я ни с кем не связывался!

— Тогда ты должен мне это доказать. Как предполагался твой контакт?

— Я должен был встретиться с Французом. Встреча намечалась на самых верхних ступенях полуразрушенного храма Сан-Поль в Калкадо. Не шее у меня должен быть повязан черный платок. Когда ко мне подошел бы человек, Француз, то на его замечание о красоте окружающих развалин, я должен был ответить условной фразой: "Кейн для «Дельты». Если он ответит: «И Карлос для Кейна», значит этот человек знает выход на Джейсона Борна. Но я клянусь вам, он так и не... Борн уже не слышал его последних объяснений. В его голове пронеслась кавалькада ярчайших вспышек, и сознание было отброшено назад. Внутри него проносились картины, звучали слова, возникали кодовые ключи и в туманной дымке то возникали, то исчезали неясные очертания лиц.

Господи! Кто мог узнать эти слова? Ведь это был один из самых больших секретов операции «Тредстоун»! Это был путь к «Медузе»!

Борн чуть было не нажал на спуск, и поэтому он поскорее переместил указательный палец таким образом, чтобы случайность не реализовалась при очередной волне воспоминаний. Как же все-таки могло случиться, что прямой связник Борна знал этот пароль? И кто он был, этот связник?

Теперь он должен уходить. Вряд ли он услышит еще что-нибудь, достойное внимания.

— Все, что я рассказал вам, чистая правда, сэр, — продолжал отстаивать утверждение китаец. — Француз так и не пришел ко мне. Если бы я встречался с ним, я бы все рассказал, сэр. Вы должны верить мне, ведь сейчас я защищаю только себя.

— А кто послал тебя в Макао? И кто дал тебе эти слова для встречи?

— Этого нельзя установить, сэр. Я говорю вам совершенно искренне. Все переговоры велись по телефону через вторых и третьих лиц, которые знают только то, что передают. Деньги, которые я получил, могут служить только подтверждением моих слов, но не более.

— Но ведь кто-то передал их тебе?

— Тот, кто мне их передал, сам был нанят для этого. На одной из вечеринок один из гостей попросил, чтобы ему представили менеджера. Он высказал мне несколько комплиментов по поводу приема, и в итоге нашей беседы у меня оказался конверт с десятью тысячами американских долларов за встречу с Французом.

— Ну, и как же ты пытался встретиться с ним?

— Для этого надо было отправиться в Макао и найти казино Кам Пек в нижней части города. Это место в основном посещают только китайцы. Там надо было подойти к пятому столу и оставить телефон отеля Макао и имя, любое имя, но конечно не свое собственное.

— Он звонит по этому номеру?

— Может позвонить, а может и нет. Если он не позвонит в течение 24 часов, то можно уезжать назад. Это означает, что у Француза нет времени на ваш заказ.

— Так значит, казино Кам Пек, пятый стол?

— Да, сэр.

— Ну, а теперь ты должен проводить меня до дверей.

И вот теперь последний, третий, человек по списку Яо Миня должен встретиться с ним на берегу залива Отражения. Дождь не стихал.

При разговоре с ним по телефону Борн произнес условную фразу: — Слушайте внимательно, месье. «Кейн для Дельты и Карлос для Кейна».

— Но мы должны были встретиться в Макао! — почти кричал по телефону связной. — Где вы были!?

— Я был занят, — ответил Борн.

— Вы могли бы и опоздать. У моего клиента очень мало времени, и, кроме того, он хорошо осведомлен о происходящем. До него дошли слухи, что ваш человек занялся сомнительными делами на стороне. Мой клиент очень обеспокоен, поскольку, вы обнадежили его, Француз!

— Что вы имеете в виду?

— Ваш человек получил постороннее предложение. Мой клиент слышал кое-какие подробности!

— Тогда я скажу, что он явно ошибается. Мой человек всегда на месте, если работа с соответствующей оплатой.

— Позвоните мне через несколько минут. Я должен связаться с клиентом и узнать, возможно ли продолжение нашего контракта.

Второй звонок Борн сделал через пять минут. Подтверждение было получено, и они назначили место встречи: час ночи, побережье залива Отражения, статуя бога войны. Связной будет повязан черным шейным платком, пароль тот же самым.

Было начало второго, и связной явно опаздывал. Борн обследовал каждый метр окружающего пространства футов на пятьдесят во всех направлениях, но не заметил ничего необычного.

Наконец показался его китаец. Борн определил это по той поспешности, с которой человек преодолевал ступени. Он старался прыгать через две, вздергивая вверх плечи, будто надеясь, что это поможет защититься от дождя. У подножия огромного, безобразного идола китаец огляделся.

— Француз, Француз! — негромко прокричал он в темноту.

Борн отбежал влево, чтобы можно было видеть всю лестницу, ведущую к Колониальному отелю. Он несколько секунд внимательно наблюдал за ней и наконец увидел то, чего, посылая молитвы Богу, увидеть не хотел. Мужчина в черном плаще и шляпе быстро вышел из отеля и направился к ступеням. Он остановился где-то на середине лестницы и повернулся, доставая что-то из кармана плаща. Последовала короткая световая вспышка, и в одном из окон отеля промелькнула... ответная. Эти световые сигналы означали только одно: охотники вышли на позиции, а их прикрытие должно обеспечивать связь. Борн вернулся на тропу, которую он уже успел проделать за время дежурства в густых зарослях травы и кустов. — Француз? — вновь послышался голос связника.

— Я здесь!

— Почему ты не отвечал? Где ты?

— Прямо перед тобой кусты. Быстро сюда!

Связник подбежал к густым зарослям с левой стороны основания фигуры. Борн ухватил его правой рукой за плечо и быстро затащил в густую мокрую чащу, при этом его левая рука зажимала китайцу рот.

— Если хочешь остаться в живых, тебе лучше молчать!

Прижав китайца к стволу ближайшего дерева, он выхватил пистолет и, прижимая холодный металл к горлу связника, резко спросил: — Кто еще с тобой?

— Со мной?.. Но со мной нет никого!

— Не лги!

Китаец был сбит с толку и перепуган.

— У меня нет времени, чтобы подробно знакомиться с твоей мышеловкой! Я просто разнесу на куски твой череп, и этого будет вполне достаточно! У меня нет «времени»!

— Но со мной никого нет! Мое слово в таких делах — это моя жизнь! Иначе я не был бы профессионалом!

Борн некоторое время молча изучал его. Потом убрал оружие, ухватил китайца за руку и подтолкнул его вправо.

— Тихо! Иди рядом со мной!

Через несколько секунд они выбрались на тропинку примерно футах в двадцати к западу от статуи. Неожиданно Борн остановил китайца, резко схватив его за плечо. Прямо впереди был виден движущийся силуэт человека в плаще и с оружием в руках, который в следующий момент попал в полосу слабого света, падающего на каменного гиганта от небольших фонарей, но этого было достаточно, чтобы разглядеть его. Борн внимательно следил за китайцем.

Связной был ошеломлен. Он не мог отвести глаз с того места, где в слабом свете промелькнула смертоносная фигура. Ярость и страх охватили его почти одновременно.

— Чжи, — прошептал он. — Дзай Джай!

— Короче говоря, ты хочешь сказать, что это палач, — проговорил по-английски Джейсон, перекрывая шум дождя.

— Чжи!.. — подтвердил связной.

— Так что же ты принес мне?

— Все, — оправляясь от шока и еще запинаясь, ответил связной. — Первую часть денег, указания... все.

— Клиент ведь не будет посылать деньги, если он собирается убить человека, которого он нанимает для работы?

— Я знаю, — очень тихо ответил китаец, кивнув головой и прикрыв глаза. — Убить хотят меня.

— Их люди есть еще и в отеле. Я видел, как они обменивались сигналами через окно. Поэтому я несколько минут не мог отвечать на твой голос. Китаец повернулся и посмотрел на Джейсона, но взгляд этот не хранил сожалений о происходящем.

— Это риск, который связан с моей работой, — тихо и просто сказал он. — Как говорят наши простодушные люди, каждый живет по опыту своих предков, полагая, что они-то были не последними дураками... — Китаец достал из внутреннего кармана пакет. — Вот, это все здесь.

— Ты проверил, что в нем?

— Проверил только деньги. Я не стал бы встречаться с Французом, если бы там не оказалось нужной суммы, а остальное меня не касается. — Неожиданно связной очень пристально посмотрел на Борна, и глаза его заморгали под струями дождя. — Но ты не Француз!

— Спокойно, — произнес Джейсон. — Я вижу, что ты не успеваешь за событиями в эту ночь.

— Кто вы?

— Некто, кто решил добавить тебе еще немного жизненного опыта. Сколько там денег?

— Тридцать тысяч американских.

— Если это аванс, то дичь должна быть солидной.

— Я тоже так думаю.

— Тогда забирай их.

— Что? Что это значит?

— Я не Француз, тебе это понятно?

— Нет, я ничего не понял.

— Мне даже не нужны эти инструкции, и, я думаю, что кто-нибудь, вроде тебя, сможет вернуть их твоему благодетелю.

— Почему вы делаете это?

— Да просто потому, что это меня не интересует. Мне нужен человек, называющий себя Джейсон Борн, и я хочу найти его как можно скорее. Ты уже получил то, что я вернул тебе, вместе с приличными дивидендами в виде собственной жизни, которую ты получишь, когда я отпущу тебя отсюда живым. Но ты должен будешь рассказать мне о том, что говорил по телефону. Я имею в виду, куда направился убийца, и от кого он получил постороннее предложение?

— Вы говорите так быстро...

— Я уже объяснил тебе, что у меня нет времени! Говори быстрее! Если ты откажешься, то я уйду, и твой клиент убьет тебя. Выбирай.

— Шензен, — ответил китаец, испугавшись произнесенного слова.

— Китай? И в Шензене есть подходящая мишень?

— Предполагают, что да. Мой состоятельный клиент имеет связи на Квин Роуд.

— А что там?

— Консульство Народной республики. Интерес вызвало то, что там была оформлена необычная виза, явно, что это было сделано с ведома Пекина. Источник информации не знает, почему это было сделано, а когда он поинтересовался причинами, в отделе виз его просто выставили за дверь. Все это он и сообщил моему клиенту.

— Так чем же эта виза отличается от других? Что в ней необычного?

— Потому что при оформлении не было обычного периода ожидания: от подачи заявления до получения, а кроме того, сам заявитель лично не обращался в консульство. Оба этих факта — неслыханное дело, если учесть еще и то, что эта виза оформлена для белого, по сомнительному паспорту, выданному в Макао.

— В Макао?

— Да, именно в Макао.

— С какого числа она оформлена?

— С завтрашнего. Пограничный пункт находится в районе Лоу Ву.

Джейсон внимательно изучал китайца. — Ты говоришь, что у твоего клиента есть источник в консульстве КНР. А у тебя?

— То, что вы задумали, будет стоить очень дорого, потому что риск неизмеримо велик.

Борн поднял голову и посмотрел сквозь листья на каменного идола. Там происходило какое-то едва заметное движение. Видимо, человек в плаще искал свою жертву.

— Подожди здесь, — произнес едва слышно Борн.

Ранний утренний поезд вышел из Коулуна и уже почти через час был на пограничном пункте Лоу Ву.

Борн заплатил перекупленному связнику около семи тысяч американских долларов за визу. Для пятидневного пребывания в КНР это было вполне достаточно. Цель визита была указана как «изучение деловых контактов для вложения инвестиций в свободную экономическую зону». Кроме того, он получил от китайца, жизнь которого он спас на берегу залива Отражения, имя одного из банкиров в Шензене, который «представляет финансовые возможности мистера Круита», а также небольшую премию, в виде описания человека, путешествующего по Лоу Ву с паспортом, выданным в Макао. Его рост был 183 см, вес 82,5 кг, цвет лица белый, волосы светло-русые. Когда он увидел это описание, то первое, что пришло ему в голову, это аналогичные отметки в его собственной регистрационной карточке. Описание полностью совпадало, может быть за исключением веса, который отличался на полтора килограмма. Затем его охватил внезапный ужас от очередной мысли, что к созданию этого монстра он имеет, пусть неосознанное, но прямое отношение. Охотник за смертью материализовался из смертоносного вируса, который он сам взрастил в лаборатории собственного сознания и тела.

На каждой очередной остановке по пути к границе в поезд садились все новые и новые пассажиры. Поэтому Борн переходил из вагона в вагон, вглядываясь в лица белых, общее число которых не превышало четырнадцати до самой границы. Но ничего, даже отдаленно напоминающего полученное описание, он не увидел. Возможно, что новый «Джейсон Борн» воспользуется более поздним поездом. Оригинал же будет ожидать его уже по ту сторону границы.

В течение четырехчасового ожидания он шестнадцать раз объяснял местным чиновникам, что ожидает компаньона по бизнесу, который, видимо, перепутал расписание и взял билет не на тот рейс. Люди в любой стране, а особенно на Востоке, всегда принимают близко к сердцу факт, что посторонний человек, а в данном случае вежливый и добропорядочный американец, берет на себя труд выучить их язык. За время ожидания ему несколько раз предлагали чай, кофе и угощали мороженым.

Было уже 11:10 утра, когда очередная толпа хлынула на перрон. Джейсон внимательно изучал каждого белого мужчину, появляющегося в потоке пассажиров. Одни были слишком низкорослыми, другие слишком старыми, или наоборот, слишком молодыми, чтобы хоть отдаленно напоминать человека из Макао.

Но вот его внимание привлек прихрамывающий турист среднего роста в рыжевато-коричневом габардиновом костюме, который неожиданно стал выше ростом, а хромота его исчезла прямо на глазах! Он быстро спустился по ступеням, легко лавируя среди многочисленной толпы, и направился к стоянке машин. Борн двинулся за ним, уклоняясь от встречных и не обращая внимания на тех, кого он отбрасывал в сторону. Это был человек из Макао!

Турист в габардиновом костюме быстро забрался в темно-зеленый микроавтобус с тонированными стеклами, который принадлежал, судя по надписи на дверях, птичьему заповеднику Чутанг. Дверь захлопнулась, и машина вырулила со стоянки. Борн почти потерял рассудок. Он не должен упустить эту машину! Справа от него стояло разбитое такси с работающим мотором. Он открыл дверь и вместо приветствия услышал резкий возглас водителя: — Цзяан!

— "Шай мо а?" — прокричал в ответ Борн, показывая толстую пачку американских долларов, на которую в КНР можно было вполне прилично прожить несколько лет.

— "Айя-а-а!

— Дзо у!" — приказал Борн, втискиваясь на переднее сиденье и показывая рукой на темно-зеленый фургон, который только что сделал широкий разворот. — Следуй за ним, и если все будет хорошо, ты сможешь открыть собственное дело, — пояснил он на кантонском наречии, — я обещаю тебе! Микроавтобус свернул на юг на первом же перекрестке. Такси преследовало его по объездному пути, где из-за качества дороги движение было не таким интенсивным. В той стороне, куда направлялся фургон, виднелись подернутые легкой дымкой зеленые холмы, и дорога заметно шла на подъем.

— Озеро Шумчун, — пояснил водитель, показывая головой вперед. — Самое красивое озеро в Китае. Особенно здесь красиво осенью.

Неожиданно фургон увеличил скорость и обогнал идущие впереди машины. — Ты можешь ехать быстрее? Обгоняй этот автобус и грузовики!

— Впереди очень много резких поворотов. — Попытайся!

Водитель нажал на газ, и машина помчалась быстрее. Борн опустил стекло и пытался рассмотреть, что делается впереди. Но им пришлось преодолеть еще два или три достаточно опасных поворота, прежде чем впереди показалась крыша зеленого фургона. В этот момент большой грузовик с громоздким прицепом блокировал им дорогу, а фургон исчез за пересечениями холмов. — Куай! — с ожесточением воскликнул Борн. — Ну разве нельзя было заставить эту развалину двигаться побыстрее?!

— Так быстро она еще никогда не ездила! Я думаю, что ее двигатель могли бы использовать даже демоны! Но что я могу поделать? Мне понадобилось работать пять лет, чтобы купить эту жуткую машину.

Джейсон положил пачку долларов на пол, поближе к ногам водителя. — Было бы в десять раз больше, если бы догнали этот фургон! А теперь поехали.

Они миновали очередной поворот, и перед ними открылась живописная картина: панорама водной глади, обрамленной горами, где виднелись многочисленные террасы естественного происхождения. На них возвышались величественные пагоды, которые словно парили в этой сказочной атмосфере. Здесь уже было заметно присутствие туристов и целых туристических групп, сопровождаемых проводниками.

Борн медленно поворачивал голову, осматриваясь, не видна ли где зеленая крыша.

— А куда ведет эта дорога? — спросил он у водителя, кивнув головой в северном направлении.

— Там находится насосная станция, а охрана всего участка обеспечивается армейскими частями. Это озеро — еще и главный резервуар питьевой воды, которая поступает отсюда на Коулун и даже в Гонконг. — Жди меня здесь, — коротко бросил Борн и вышел из машины. Он направился в сторону закрытой дороги, сожалея, что у него нет ни камеры, ни пачки цветных буклетов или справочников, которые придавали бы ему вид прогуливающегося туриста. Поэтому единственное, чем он мог это заменить, была медленная походка и широко открытые глаза, которые он направлял во все стороны. Вскоре он увидел крыши домов, где скорее всего размещалась охрана, а затем и сами дома. Поперек дороги была поставлена металлическая штанга шлагбаума, рядом с которой стояло двое солдат. Они стояли к нему спиной, глядя в направлении бетонного сооружения, рядом с которым были припаркованы две машины, одна из которых была тем самым темно-зеленым фургоном, который он преследовал на шоссе, а вторая — коричневый «Седан». Через мгновенье фургон начал двигаться по направлению к воротам!

Мысли заметались в его голове. Он был не вооружен, но нельзя было и думать о том, чтобы перевозить оружие через границу. Если бы он даже попытался остановить фургон и убрать водителя, то прицельный и плотный огонь охраны не позволил бы завершить операцию.

Но ведь должен же быть способ!

Джейсон быстро побежал к началу дороги, откуда уже не видно было ни шлагбаума, ни солдат, а, следовательно, и он для них был не виден. Он принял вид рассеянного туриста и прислушался. До него донеслись звуки открываемых ворот и шум работающего двигателя. Теперь он перебрался с дороги к скоплению кустов, растущих на обочине. Фургон заканчивал поворот, когда Борн вырос перед тяжелой машиной. Он рванулся к двери водителя, издавая крик испуганного человека, на которого неожиданно чуть не наехал автомобиль. При этом его рука попала в открытое окно, а еще через мгновенье он уже лежал на земле, имитируя потерю сознания. Фургон остановился, и водитель выбрался из кабины, очевидно, чтобы высказать свое мнение о случившемся. Но такой возможности у него не оказалось. Борн ударил его по лодыжке, сваливая с ног, а затем нанес два удара по голове. Уложив бесчувственное тело рядом с фургоном, он заметил, что левый внутренний карман водительского пиджака несколько оттопырен. Без сомнения, это было оружие, и Борн его конечно же забрал. Теперь можно было подождать и человека из Макао. Но тот почему-то не появлялся, и это было несколько не логично. Открыв заднюю дверь, он увидел, что фургон пуст. Тогда Джейсон вернулся к водителю. Приведя его в чувство, он пристально посмотрел на него.

— Ней ли? — резко, но тихо произнес Борн. — Где человек, который был в этом фургоне?

— Он остался там, в служебной машине. Вместе с ним еще один человек, которого никто не знает. Не отнимайте у меня жизнь! Ведь мои семеро детей станут сиротами!

— Садись в машину, — сказал Борн, поднимая его с земли, — и уезжай отсюда как можно быстрее.

Очередного приглашения не потребовалось. Фургон с огромной скоростью преодолел поворот и вскоре исчез из вида. «Человек, которого никто не знает?» Что могла означать эта фраза? Но, с другой стороны, человек из Макао оставался внутри охраняемой зоны, и эти слова не меняли существующего положения дел.

Борн вернулся к такси и забрался на переднее сиденье. Денег на полу уже не было.

— Вы удовлетворены прогулкой? — спросил водитель. — Смогу я получить десятикратную прибавку к тому, что вы бросили к моим недостойным ногам?

— Хватит об этом, Чарли Чен! Сейчас по этой дороге будет выезжать автомобиль, а ты должен делать точно то, что я тебе скажу. Ты понял меня? Это может увеличить твой интерес до пятнадцати, если ты выполнишь свою работу. Давай, включай двигатель и поезжай до конца этой стоянки. Я не знаю, сколько нам придется ждать.

— Время — это деньги, сэр.

— А ну, прекрати это!

Ждать пришлось ровно двадцать минут. Коричневый «Седан» появился на дороге, и Борн увидел то, чего он не мог видеть раньше. Окна машины были затенены гораздо сильнее, нежели у темно-зеленого фургона, поэтому увидеть, кто был внутри машины, было невозможно. И, почти одновременно, Борн услышал обрывки слов, которые он, без сомнения, должен был услышать. — Заберите назад ваши деньги, — тихо произнес водитель. — Я отвезу вас назад, в Лоу Ву. Считайте, что я никогда не видел вас.

— Но почему?

— Это правительственная машина, и я не буду преследовать ее.

— Подожди минуту! Только одну минуту! Двадцать! Двадцать раз по столько же и еще премия, если все это выйдет так, как надо! Пока я буду разглядывать окрестности, ты будешь следовать за ними. Я всего-навсего турист, который хочет осмотреть все вокруг. Нет, да подожди же! Вот, я покажу тебе! Это моя виза, где сказано, что я собираюсь вложить сюда деньги! А инвесторы всегда хотят сами осмотреть все, с чем им придется иметь дело.

— В двадцать раз? — переспросил водитель, уставившись на Борна. — А где гарантии, что я получу все это?

— Я положу это на сиденье между нами и не буду пытаться забрать назад. Ведь ты профессиональный водитель и можешь выкинуть любой трюк с машиной, к которому я могу быть не готов. — Хорошо! Но я буду оставаться достаточно далеко, я хорошо знаю эти дороги, ну, может быть есть несколько мест, где я редко бывал.

Минут через тридцать пять, придерживаясь на безопасном, по его мнению, расстоянии от «Седана», водитель заговорил снова: — Они движутся по направлению аэродрома.

— А что это за аэродром?

— Он используется только правительственными чиновниками, но там бывают и богатые люди с юга.

— Это те, кто вкладывает деньги в промышленность?

— В экономическую зону.

— Я и есть один из таких инвесторов, и, даже, это указано в моей визе! Так что давай, приближайся к ним! Поторопись!

— Между нами еще пять машин, и мы договорились об этой дистанции.

— Сейчас ситуация изменилась. У меня деньги, и я хочу вложить их здесь, в Китае!

— Но нас остановят при въезде. Могут позвонить по телефону, чтобы справиться о вас.

— У меня есть имя одного банкира из Шензена, на которого я могу сослаться.

— А есть ли у него ваше имя, сэр? И список китайских фирм, с которыми вы ведете дела? Конечно, вы можете рассказать все это дежурному у ворот, но если этот банкир не знает вас, то вы можете надолго застрять в Китае, по крайней мере, на весь период, пока это не будет тщательно расследовано. Могут пройти недели, а может быть и месяцы.

— Но мне надо догнать эту машину!

— Если вы приблизитесь к ней, вас могут пристрелить.

— Черт возьми! — закричал по-английски Борн, потом быстро перешел на китайский: — Слушай меня! Я не могу больше ждать, я должен увидеть его! И у меня нет времени на объяснения.

— Но это ваши проблемы, и меня они не касаются, — очень осторожно, но холодно ответил китаец.

— Держись прямо за «Седаном» и подъезжай к воротам! Говорить буду я! — Вы хотите очень многого! Меня не должны видеть ни с вами, ни с кем-либо подобным вам.

— Делай, что я сказал, — коротко произнес Борн, доставая из-за пояса пистолет.

Боль в груди была невыносима, пока Борн стоял у широкого окна, рассматривая аэродром. Зал ожидания было небольшой, рассчитанный на привилегированных пассажиров. Он объяснил, используя английский, что ожидает рейс из Пекина, о котором ему сообщили в консульстве на Квин Роуд. С этим рейсом должно прибыть одно должностное лицо, имя которого он мог бы и назвать, но учитывая их встречи в Госдепартаменте, в США, они лично знакомы, и при встрече узнают друг друга. На что получил разрешение, а также на временную стоянку такси, которое он нанял на обратный путь. Коричневый «Седан» с темными непрозрачными стеклами теперь находился на стоянке. Борн наблюдал за ним из окна зала ожидания. В следующее мгновенье автомобиль начал медленно двигаться вперед и подъехал к средних размеров реактивному самолету. Борн силился разглядеть происходящее на летном поле, досадуя, что у него нет бинокля. Но тут же понял, что и бинокль был бы бесполезен. Автомобиль так же медленно развернулся и, объехав хвост самолета, скрылся за ним.

Через несколько секунд самолет вырулил на стартовую полосу, а коричневый «Седан» проделал свой путь к прежнему месту около выезда с аэродрома.

Что он мог с этим поделать?

Борн бросился к первому окну, где был виден дежурный, и начал быстро объяснять ему: — Этот самолет! Он вылетел рейсом на Шанхай? Мне сказали представители из Пекина, что я должен вылететь на нем! Задержите его! Дежурный поднял трубку телефона, набрал номер и что-то произнес.

Выслушав ответ, он повернулся к Борну. — Это не ваш рейс, сэр! Этот самолет направился в Гуандонг. — А где это?

— На границе с Макао, сэр.

Так значит, по-прежнему Макао. Пятый стол, казино Кам Пек.

Глава 14

— Я не хочу этого слышать! — взорвался Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер, едва не выпрыгивая из своего кресла.

— Успокойтесь, Эдвард, — спокойно заговорил майор Лин Вэньчжу. — Так или иначе, но это произошло.

— Возможно, что это и моя ошибка, — вступил в разговор врач-англичанин, стоя чуть не на вытяжку перед столом американца в комнате-офисе дома на Виктория Пик. — Ведь практически, каждый симптом, который у нее обнаруживался, свидетельствовал о явном ухудшении здоровья. А на самом деле она провела меня, как последнего идиота!

— Господи! Мне еще нужно переговорить с Хэвилендом! — почти вслух произнес Мак-Алистер.

— Посол Хэвиленд? — переспросил Вэньчжу.

— Считайте, что я ничего не говорил, и никто не слышал этого имени. Но что же я скажу ему?! Ведь она получила свои первые уроки у «самого Хамелеона», — глубокомысленно заключил помощник Госсекретаря.

— Прошу простить, но я не понял, о чем идет речь? — выразил недоумение врач.

— Это не имеет для вас большого значения, доктор, — успокоил его китаец. — Это всего лишь наш рабочий термин.

— Я должен просмотреть все содержимое документов, «все»!

— Что вы имеете в виду, Эдвард? — поинтересовался китаец.

— Может быть тебе и неизвестно, но я знаю, как их преследовали чуть ли не по всей Европе, и они, тем не менее, ускользнули. Сейчас они находятся порознь, но мы все равно не знаем ни того, что они будут делать завтра, ни того, что они делают даже сейчас.

— Но у тебя есть какая-то нить? Хоть малейший намек?

— Это все можно найти там, в архивных документах, — задумчиво произнес Мак-Алистер, потирая правый висок. — Я прошу прощенья, джентльмены, но придется вас покинуть, так как мне нужно сделать один неприятный звонок.

Мари обменяла свою одежду с доплатой всего в несколько долларов, получив другой, более подходящий для ее обстоятельств наряд. Эффект был более чем удовлетворительный: ее волосы были убраны под мягкую летнюю шляпу с широкими полями, на ней была широкая блуза, скрывающая ее фигуру, и плиссированная юбка, обувь без каблуков уменьшала ее рост, а вульгарная сумка немедленно выдавала ее принадлежность к многочисленному братству легковерных туристов. Другими словами, уроки, полученные в Париже, явно пошли ей на пользу: она стала тем, кем никогда не была. Позвонив в консульство Канады, Мари выяснила, каким автобусом она может добраться до него от Китайского университета. Консульство размещалось на четырнадцатом этаже комплекса «Азия», отданного под офисы. Войдя в лифт, она убедилась, что никто не обратил на нее никакого внимания, а мужчины в холле бросили на нее лишь секундный, ничего не выражающий взгляд.

— Я, возможно, покажусь вам очень смешной, а моя просьба будет по меньшей мере странной и нелепой, но мне ничего не остается, как все-таки обратиться к вам, — с явным смущением проговорила она, подходя к женщине, дежурившей в приемной. — Дело в том, что мой второй по счету кузен, со стороны матери, по моим сведениям, должен работать здесь, и мне хотелось бы с ним встретиться.

— Но в этом нет ничего необычного, по крайней мере для меня, ответила ей женщина-клерк.

— Вы почувствуете всю нелепость, когда я скажу вам, что я забыла его имя! — Обе женщины дружно рассмеялись. — Да, это на самом деле, так. Мы никогда с ним не виделись, и для него эта встреча не имеет никакого значения, но ведь я должна вернуться домой и предоставить родственникам полный отчет о путешествии, включая и эту встречу.

— Но вы хотя бы знаете отдел, в котором он может работать?

— Я думаю, что его работа как-то связана с экономикой.

Дежурная открыла ящик стола и протянула неожиданной и немного странной посетительнице узкий буклет, с оттиснутым на обложке канадским флагом.

— Это наш справочник. Почему бы вам не присесть и не просмотреть его? — О, благодарю вас, — проговорила Мари и направилась к соседнему креслу.

Листая страницы, она очень быстро просматривала списки фамилий, пытаясь отыскать имя, за которым возник бы конкретный человеческий образ. Она остановилась на двух или трех, но не получила устойчивой картины в своем воображении. Но вот, на двенадцатой странице, вполне реальные картины, имеющие лицо и даже голос, вплотную окружили ее, как только она прочитала имя. Кэтрин Степлс.

Мари знала ее еще по Оттаве, когда они совместно с дипломатическим корпусом разрабатывали экономическую программу для правительства. Кэтрин Степлс проявляла в то время большой интерес к работе за рубежом и, как теперь оказалось, дважды получила возможность применить знания по экономике сначала в условиях Европейского общего рынка, а теперь... в Гонконге! С тех пор прошло почти полтора года, и хотя их дружбу нельзя было назвать близкой, Мари достаточно хорошо узнала и изучила эту женщину, которая любила свою работу и знала ее лучше многих мужчин.

Ее быстрый успех на дипломатической службе стоил ей раннего разрыва с семьей, после чего она зареклась на всю жизнь связывать себя браком, объясняя это тем, что ее работа с частыми переездами и почти безумной загруженностью в течение дня, была бы просто неприемлема ни для одного мужчины. В свои пятьдесят с небольшим, она была стройной, энергичной, среднего роста женщиной, которая к тому же умела со вкусом одеваться: все ее туалеты были просты и чрезвычайно изысканны. С профессиональной точки зрения ее возможности не вызывали никаких сомнений.

Теперь Мари надеялась, что с ее помощью ей удастся выбраться из того сложного положения, в котором она оказалась по воле пока еще невидимых, но тем не менее в полной мере ощущаемых сил.

— К сожалению, я не нашла здесь никого, кто вызывал бы у меня хоть какие-то ассоциации, — возвращая справочник, проговорила Мари, — и чувствую себя такой бестолковой.

— Может быть вы знаете хотя бы, как он выглядит?

— Мне даже не пришло в голову спросить об этом.

— Очень жаль, что мне не удалось помочь вам, — с искренним простодушием сказала дежурная.

— Мне еще обиднее, чем вам, тем более, что я хотела бы заодно позвонить в Ванкувер и сообщить о своих делах, а теперь этот разговор будет для меня очень неприятным... кстати, я увидела здесь одно имя, которое никак уже не связано с моим кузеном. Мне кажется, что эта женщина, по фамилии Степлс, подруга моих хороших знакомых.

— "Екатерина Великая"? Она работает здесь, ее дела идут великолепно, хотя кое-кто из персонала был бы доволен, если бы ее перевели назад, в Европу, так как ее высокое положение нервирует здесь очень многих.

— О, так вы имеете в виду, что она в данный момент здесь?

— Да, не более чем в двадцати-тридцати метрах от нас. Вы можете оставить мне имена ваших общих знакомых, а я узнаю, будет ли у нее время, чтобы перекинуться с вами парой слов. Мгновенье показалось вечностью, пока Мари боролась с искушением, но чувство реального победило минутную слабость. Если события были именно такими, как представляла себе Мари, а она почти уже не сомневалась в своей правоте, то все дружественные посольства и консульства уже были предупреждены на ее счет, и даже Кэтрин Степлс могла быть принуждена к сотрудничеству. Она могла бы и отказаться, но честь мундира обязывала бы ее поступать в рамках служебных обязанностей. Поэтому, Мари должна встретиться с ней в неофициальной обстановке, когда возможность потерпеть неудачу была бы минимальной.

— О, вы так добры, — ответила Мари все с тем же налетом смущения, ее друзья просто упадут от такого неожиданного известия... но подождите... минутку... Вы сказали «Екатерина»?

— Да, Кэтрин Степлс, и поверьте мне, что она у нас только одна.

— Да, да, конечно. Господи! Что за день сегодня! Имя той женщины было «Кристина», я только сейчас вспомнила это, и мне так неловко перед вами. Вы были очень добры ко мне, и я не буду больше надоедать вам.

— Я только пожелаю вам удачи, милая. Вы были просто очаровательны. — При этом глаза дежурной упали на сумку собеседницы, где жалкая эмблема, изображавшая скорее всего название местной фирмы, размещавшейся в одном из грязных подвалов, уже оторвалась и висела вверх ногами.

— Н-да...

— Что вы сказали?

— Ничего. Желаю вам удачи со звонком в Ванкувер.

Сначала Мари в качестве пункта наблюдения выбрала холл на нижнем этаже здания, а когда ей показалось, что она слишком долго находится на одном месте, то она вышла на улицу и еще около часа прогуливалась в оживленной толпе, наблюдая за входом. Было самое подходящее время для ленча, и Мари не теряла надежду, что Кэтрин появится на улице. С другой стороны, она по-прежнему думала о том, что ее минутный разговор с мужем не прошел бесследно, и ей удалось объяснить ему, что она подразумевала, напоминая о Париже. Поэтому она в глубине души все еще надеялась на встречу с ним у канадского консульства в Гонконге.

Но вот «она» появилась! Кэтрин Степлс энергичной походкой спустилась по ступеням и свернула направо. От Мари ее отделяло всего лишь сорок или пятьдесят футов, но они были буквально запружены толпой, несмотря на относительно ранний час. И тогда она побежала, не обращая внимания на возмущенные возгласы и крики, пробивая дорогу к открытому пространству рядом со стоянкой автомашин. Женщина уже усаживалась в машину, когда Мари, уже отчаявшись, закричала, хватаясь за ручку уже закрывающейся дверцы.

— Нет! Нет! Подождите!

— Прошу прощенья, но я не... — воскликнула женщина, в то время как шофер быстро повернулся, и в его руке мгновенно, словно из воздуха, возник пистолет.

— О, пожалуйста, извините! Ведь это я! Вы помните Оттаву и консультации с правительством?..

— Мари? Ты ли это? Никогда бы не узнала!

— Да, представь себе, это я. У меня здесь возникли кое-какие затруднения, и мне нужна твоя помощь.

— Тогда садись, — проговорила Степлс, освобождая место рядом с собой. — Уберите эту вашу дурацкую штуку, — обратилась она к шоферу. — Вы видите, это моя давняя подруга.

Отменив свой ленч под предлогом встречи с англичанами, участвующими в конференции по проблемам Договора 1897 года, Кэтрин попросила шофера отвезти их на Фут-стрит в районе залива Косвей. Эта улица включала несколько десятков ресторанов, которые тянулись на два с лишним квартала. Кэтрин подвела Мари к служебному входу одного из них и позвонила. Дверь открылась почти сразу после звонка, обволакивая их запахами восточной кухни.

— Мисс Степлс, прошу вас. Как мы рады вас видеть, — приветливо заговорила китаянка в белом фартуке. — Сюда, сюда. Пожалуйста сюда, ваш столик всегда ждет вас.

Когда они проходили через суету огромной кухни, Кэтрин, повернувшись к Мари, сказала: — Иногда бывают самые неожиданные ситуации в нашей работе. Владелец этого ресторана имеет родственников в Квебеке, где они содержат ресторан на Ман Джон стрит, а я стараюсь ускорить для них получение визы.

Кэтрин кивнула на один из свободных столиков, недалеко от дверей на кухню, где они могли сидеть, почти скрытые от остального зала потоком официантов, снующих туда-сюда через вращающиеся двери.

— Ты так неожиданно исчезла, что я ничего и не знаю о тебе с тех пор, как мы расстались. На все же мои запросы, ответ был только один: «не интересуйтесь этим».

— Да, Кэтрин, они говорили тебе правду. Это было в моих, вернее, в наших интересах, чтобы о нас никто ничего не знал.

— Ты говоришь, «мы»?

— Да, ведь ты не знаешь всего. Я вышла замуж за человека, о котором, возможно, тебе приходилось читать в газетах. Но это не означает, что эти статьи или заметки были именно о нем. Его работа на американское правительство проходила в глубокой тайне, а в итоге он получил лишь массу неприятностей в своей жизни, а теперь и в моей.

— И теперь ты в Гонконге и, как следует из твоих слов, не в лучшем положении? А как ты думаешь, все эти события последних лет, они имеют хоть какое-то отношение к этому?

— К сожалению, да, и я думаю, что прямое.

— Что ты можешь рассказать мне из происшедшего с тобой?

— Наверное все, что я знаю, поскольку я нуждаюсь в твоей помощи. Ведь я не могу просить тебя о том, чего ты не знаешь. И я очень хочу найти своего мужа, я хочу вернуть его назад.

Голова ее собеседницы внезапно откинулась назад, и она заморгала глазами.

— Ты хочешь сказать, что он где-то здесь?

— Да, скорее всего. Это часть моей истории.

— Это все так сложно?

— Очень.

— Господи! Кстати, ты голодна?

— Я просто умираю от голода. Это, кстати, еще одна часть все той же истории. Пока мы все равно разговариваем, можно что-нибудь заказать?

— Здесь готовят довольно сносно. Но утка у них получается великолепно. Ты можешь подождать?

— Да, Кэтрин, могу. Вся моя жизнь теперь, сплошное ожидание.

Некоторое время спустя они сидели в квартире Кэтрин Степлс за небольшим чайным столом. Их разговор продолжался, но пока не приводил к сколько-нибудь положительным результатам. Возможно, что причиной здесь была их чисто экономическая специализация в делах международной политики, а возможно и эмоции не давали выйти за рамки имеющихся фактов. — Из всего, что ты мне здесь рассказала, — продолжила прерванный разговор Кэтрин, — мне кажется, что это дело скорее для полиции, ну, может быть, для международной полиции, но никак не для спецслужб двух сильных государств. Нужно четко представлять тот факт, что никакие представители Госдепартамента, ЦРУ, Форин Офис или МИ-6 не будут связываться с третьеразрядными сыщиками из уголовной полиции, какие бы убийства не произошли, если на это не будет более глубоких и скрытых причин.

— Но Мак-Алистер утверждал, что этот мнимый убийца может вызвать кризис, последствия которого будут непредсказуемы, а Пекин может воспользоваться этой ситуацией, — еще раз обрисовала положение дел Мари.

— Либо твой помощник Госсекретаря просто врал, либо его мозги находятся на уровне неандертальца! — возразила ей Степлс. — Я не могу поверить ни одному его слову. Никакой Лондон не будет посылать человека в Вашингтон по уголовному делу, которое, по мнению самого руководства, не имеет ничего общего со спецслужбами. Пойми, дорогая, что я знаю, о чем говорю. Никакой агент МИ-6 не пойдет даже в тот ресторан, где мы только что были, если на это не будет каких-то важных причин. Я думаю, что тебя и твоего мужа вытащили сюда по каким-то другим причинам. Возможно, что за этим стоит кто-то еще.

— Но, боже мой, кто?

— Это выше моего понимания.

Женщины замолчали. Каждая обдумывала только что услышанное, готовясь к очередному туру.

— Послушай, Кэтрин, — наконец заговорила Мари, — я принимаю всю логику твоих доводов, но что-то среди них было и не вполне логичным. Допустим, что я права относительно этих людей, которые держали меня взаперти, что это просто-напросто государственные чиновники. Это было написано на их лицах, это чувствовалось во всех их действиях. Ты полагаешь, что Мак-Алистер либо лжец, либо дурак, но давай предположим, что он лжец, но далеко не дурак. Предположив это, мы должны говорить уже «о двух правительствах», участвующих совместно в этих событиях. И что тогда?

— Тогда это будет тяжелым ударом для нас, — очень тихо проговорила Кэтрин.

— И все это вращается вокруг моего мужа?

— Да, если ты права в своих рассуждениях.

— Но такое возможно?

— Я даже не хочу думать о подобном.

Глава 15

В сорока милях от Гонконга, отделенный от него Южно-Китайским морем, лежит полуостров Макао. От времен португальской колонии здесь осталось, пожалуй, лишь одно экзотическое название. А во всем остальном, так или иначе, эту территорию контролировал Китай, хотя контроль и не носил явно выраженного государственного присутствия.

Эти новые джунгли предстояло освоить хамелеону в кратчайший срок, несмотря на то, что существовал жесткий запрет на их посещение.

«Только не Макао! Ваша жена будет убита, если вы начнете розыски там».

Внимательно всматриваясь в лица окружающих пассажиров, Борн вместе с ними двинулся на посадку. Наиболее удобным транспортом для посещения полуострова были суда на подводных крыльях. Заняв крайнее место у окна палубной надстройки, он наблюдал, как огни Гонконга и Коулуна постепенно исчезают в туманной дали.

Путешествие заняло около часа, и к его концу было уже заметно, как корпус судна медленно опускается в воду, принимая более естественное положение. Через несколько минут показались мачты причала с установленными на них мощными прожекторами. Итак, путешественники были уже в Макао, и Борн, не теряя времени приступил к тому, что следовало сделать в первую очередь. Он поднялся с места и, извинившись перед сидящим рядом с ним пассажиром, осторожно выбрался на середину, где группа американцев, одни из которых сидели, другие стояли, над чем-то оживленно смеялась. Кто-то пытался петь, но голоса солистов тонули в общем шуме. Немного в стороне была примерно такая же группа туристов из Германии, и как понял Борн, между ними шло соревнование в искусстве пения. Не обращая внимания на разницу в языках и окружающий шум, все прекрасно понимали друг друга, главным образом потому, что были довольны общей обстановкой веселья и непринужденности.

— Это прямо-таки напоминает мне дом, — с улыбкой произнес Борн, обращаясь к стоявшему рядом с ним американцу.

— О, это действительно здорово! А ты тоже в нашей группе, земляк?

— А какая это группа?

— Хонивелл-Паркер, — ответил американец, и Джейсон понял, что речь идет о нью-йоркском рекламном агентстве, которое имело отделения в разных частях страны и за границей.

— Нет, не с этой.

— Да, я так и подумал. Нас здесь всего тридцать человек, и я знаю почти всех. А откуда ты? Меня, кстати, зовут Тэд Мэйвер, а сам я из лос-анжелесского отделения фирмы.

— А меня зовут Говард Круит. Я преподаю в Бостоне.

— Эй, Берни! Позволь представить тебе земляка! — При этом Мэйвер оглянулся на человека, дремавшего у окна. Скорее всего, что тот был попросту пьян: глаза были слегка прикрыты, расслабленный рот чуть приоткрыт, а бейсбольная кепка с надписью «Ред Сокс» съехала на бок. — Берни из нашего бостонского офиса. Сегодня наша последняя ночь в Гонконге, вот мы и решили немного расслабиться, отправившись в Макао.

— Возвращаетесь завтра утром?

— Нет, наш рейс почти вечером, будет еще время прийти в себя.

— Почему вы выбрали Макао?

— У всех неожиданно появился сильный зуд, который может пройти только за игорным столом. Кстати, а как ты относишься к этому, Говард?

— Мне кажется, что я мог бы даже потрепать им немного нервы, особенно будь у меня такая роскошная кепка, — ответил Борн, кивнув головой в сторону Берни, — думаю, что в ней я бы не потерял игры!

— И Берни не должен терять свою кепку, — рассмеялся Тэд, и, нагнувшись, сорвал кепку с головы Бернарда Брэйна. — Держи ее, Говард, и неси. Ты заслужил ее!

Наконец судно причалило. Борн неторопливо двинулся к иммиграционному пункту вместе с туристами из Хонивелл Портер, стараясь чувствовать себя одним из них. Спускаясь по бетонным ступеням причала, прикрываемый с головы бейсбольной кепкой с надписью «Ред Сокс», а с боков своими новыми друзьями, он делал неуверенные шаги, отклоняясь то влево, то вправо, стараясь не выбиваться из общего потока, но продолжал внимательно следить за происходящим. Внизу, у стены, где толпа уже рассеивалась, он заметил человека с фотографией в руке, который вглядывался в оживленную толпу прибывающих пассажиров, и Борн знал, что лицо на этой фотографии принадлежало ему. Он повернулся к американцам и стал оживленно смеяться вместе с ними над одним из замечаний Тэда, который держал заплетающуюся руку Берни.

“Возможности всегда имеются под рукой. Разгляди их и используй".

Улицы в центре Макао были ярко освещены и иногда напоминали улицы Гонконга. Однако здесь было гораздо больше зданий с китайской архитектурой, а старинные испанские дома и развалины древних храмов выглядели некоторым анахронизмом. Все это создавало своеобразный местный колорит, восхитительный и слегка зловещий.

Джейсон отстал от американцев и затерялся в боковых улицах. Он выбрал такси, водитель которого, по его мнению, смог бы выиграть гонки на кубок Макао. Он решил ехать в Кам Пек, в это таинственное казино, несмотря на протесты, которые высказывал ему таксист-китаец:

— Вам больше подходит Лисбоу, а Кап Пек посещают только местные! "Дай сюй! Фан-так!

— Кам Пек, чень ней", — ответил Борн на возражения водителя, добавив «пожалуйста» на кантонском диалекте. На этом его объяснения с китайцем были закончены, и весь путь до казино они проделали в полном молчании. Внутри казино был полумрак. Воздух, немного влажный, был наполнен застоявшимися запахами табака, пота и спиртного. Из-за столиков поднимались кольца сигаретного дыма, окутывая тусклые грязноватые светильники. Сбоку от игроков помещался бар. Борн направился прямо туда и уселся на стул, проверяя его прочность. Он заговорил с барменом по-китайски, стараясь сидеть так, чтобы бейсбольная кепка прикрывала большую часть его лица. Заказав выпивку, он оставил приличные чаевые, чем расположил бармена к дальнейшему сотрудничеству.

Медленно поворачиваясь на стуле, он осматривал ту часть зала, где стояли игорные столы. Наконец его взгляд остановился на покачивающемся табло с китайским изображением цифры 5. Вновь повернувшись назад, к бару, он достал записную книжку и ручку. Оторвав чистую страницу, Борн написал на ней номер отеля Макао, который он запомнил на рекламе в одном из журналов, попавшихся ему на глаза во время рейса на полуостров. Он аккуратно записал имя, на которое он должен был отозваться, в случае, если придется воспользоваться телефоном, и сделал небольшую приписку: «враг Карлоса».

Подняв стакан, он допил остатки и поднял руку в ожидании следующего. Как только стакан был вновь наполнен, Борн провел очередной акт щедрости, который был более значительным, чем первый.

— "Мгой са-ай", — кланяясь, поблагодарил его бармен.

— "Ма сай", — ответил Борн, делая небрежный и в то же время достаточно вежливый жест рукой в сторону бармена, а затем неожиданно поднял ее, как бы предлагая тому оставаться на том же месте, где он стоял. — Не могли бы вы оказать мне небольшую любезность? — по-китайски продолжил он. — Это займет у вас не более десяти секунд.

— Что вам угодно, сэр?

— Я хотел бы передать эту записку дилеру за пятым столом. Это мой старый знакомый, и мне было бы приятно, чтобы он узнал, что я здесь. Джейсон сложил листок и протянул его бармену. — Я оплачу вам эту услугу.

— Это моя святая обязанность, сэр.

Борн ждал. Наконец дилер получил записку, развернул, как только бармен удалился, и быстро убрал под стол. Ожидание продолжалось.

Казалось, что оно будет вечным. Дилеры менялись за столами. Теперь и за столом с номером 5 сидел уже другой дилер. Борн заказал кофе и приготовился попробовать еще и чай. Было начало третьего утра, и еще через час он должен будет отправляться в отель, номер телефона которого, он проставил в записке, и попытаться получить там комнату. Терпение его понемногу улетучивалось.

Но вот он насторожился. Видимо, ждал он все-таки не зря! Китаянка, костюм которой не вызывал сомнений о ее профессии, появилась в казино. Она медленно прошла мимо столов с игроками по правую сторону зала и направилась к столу с номером 5. Обойдя игроков, она что-то быстро сказала дилеру, который нагнулся к своей полке и передал ей сложенную записку. Женщина кивнула и, свернув немного влево, направилась прямо к дверям.

Борн поднялся со стула и двинулся за ней, с тем расчетом, чтобы не потерять ее в темноте улицы. Народу там было меньше, чем в это же время в Гонконге, но освещения здесь было явно недостаточно, и ему приходилось держаться к ней достаточно близко. Он уже знал по опыту, что нужная встреча двух объектов никогда не будет первой или даже второй. Поэтому, когда женщина почти столкнулась с довольно пожилым мужчиной, и они даже обменялись несколькими словами, Борн не прекратил ее преследования. Он скорее чувствовал, чем мог рассчитать, когда произойдет нужная встреча. Нужный ему связной должен выглядеть по-иному. Он даже прикинулся пьяным, когда произошла вторая случайная встреча.

То, что он ожидал, произошло только через четыре квартала, и человек был действительно «другим»: это был широкий в плечах, невысокий, хорошо одетый китаец, вся фигура которого излучала силу и уверенность. Он вел преследование практически по открытому пространству широкой улицы, где нельзя было укрыться и незамеченным обогнать преследуемый объект. В задачу Борна входило догнать китайца, не привлекая к себе особого внимания, пока тот не скрылся в одном из темных переулков, которые уже виднелись впереди. Больше ждать было нельзя, и он принял решение.

Борн быстрым шагом догнал китайца и, опередив его на один-два шага, коротко бросил на ходу по-китайски: — Француз! У меня срочное сообщение от Француза! Быстрее за мной! — И, не останавливаясь, свернул в первый же переулок. Связной, явно приведенный в замешательство, с вытаращенными глазами, не имел никакого выбора, кроме как идти в этом направлении, подобно загипнотизированному кроику. "Теперь пора!”

Вынырнув из тени, Джейсон ухватил китайца за левое ухо, заставляя согнуться, и нанес второй рукой резкий удар по шее. Он бросил его на мостовую, и не отпуская руки, ударил ногой по колену. Китаец упал, перевернувшись в падении, и уставился на Борна.

— Это ты! Ты! — Затем слабый свет все-таки помог ему разобраться в происходящем, и он вдруг стал более жестким и собранным. — Нет, ты не похож на «него»!

Без дополнительных движений он резко отбросил правую ногу в сторону, как бы подбрасывая свое тело с земли вверх, и перевернулся в воздухе. При этом он попытался нанести левой ногой удар Борну в живот и почти одновременно встать на ноги. Расставив руки как можно шире, он двинулся в атаку, пытаясь обманными движениями отвлечь противника. В один из таких моментов Борн ухватил его за шею правой рукой, которая вместе с коленом левой ноги, упирающимся в поясницу китайца, и правой ногой сковавшей его же лодыжки, образовала мгновенно сомкнувшийся стальной замок, который и решил исход поединка в пользу хамелеона.

— Ты знаешь, что последует дальше! Один поворот, и твоего позвоночника больше не будет! А это не самый приятный вариант для смерти. Но ведь тебе и не обязательно умирать. Наоборот, ты сможешь жить с деньгами, которых будет в несколько раз больше, чем платит тебе Француз. Поверь моему слову, что он и его наемный убийца не долго будут оставаться здесь. А теперь делай свой выбор. Прямо сейчас! — Джейсон ослабил давление на шею.

— Да, да! — прохрипел связник. — Я хочу жить!

Они сидели в темноте переулка, прислонившись спинами к стене, и жадно курили. Постепенно выяснилось, что китаец достаточно хорошо разговаривает на английском, которому он научился в португальской католической школе, где преподавали монахини из местного монастыря.

— Ты очень способный, и сам знаешь это, — проговорил Борн, вытирая кровь со своих губ.

— Я и сейчас чемпион Макао, почему Француз и выбрал меня. Но ты все-таки превзошел все мои ожидания, и я, можно сказать, просто опозорен. — Нет, на самом деле это не так. Просто я знаю немного больше этих грязных трюков, чем ты. Они не преподаются там, где ты тренировался, и, скорее всего, никогда и не будут. Хотя — кто знает?

— Но ведь я моложе!

— Я бы не стал так углубляться в наш спор. Я лучше тренирован, и мои врачи постоянно говорят мне, что надо делать, чтобы сохранить форму. А теперь давай перейдем к делу, — закончил Борн, доставая из кармана деньги. — Я уже сказал тебе, что хорошо заплачу, если ты скажешь, где и как мне найти Француза. Так где он?

— Сколько ты заплатишь мне?

— Это зависит от того, что ты мне расскажешь.

— Например, где будут Француз и его наемник завтра ночью.

— Десять тысяч американских долларов. — Айяаа!

— Но только в том случае, если ты отведешь меня туда.

— А ты знаешь, что это место находится по ту сторону границы?

— У меня есть виза на посещение Шензена, которая действительна еще трое суток.

— Это может, конечно, как-то помочь, но не очень подходит для посещения Гуандонга.

— У меня есть сильный аргумент десять тысяч американских долларов. — Хорошо, такой аргумент меня устраивает. — Связник помолчал, посмотрел на деньги в руках американца. — Могу я надеяться получить какой-то аванс?

— Пятьсот долларов, не больше.

— Этого слишком мало для перехода границы. И где гарантия, что я получу остальное?

— Было бы хорошо, если бы ты помог мне получить номер в местном отеле. Тогда я просто оставил бы деньги у них в сейфе.

— "Лисбоа"?

— Нет, в этом отеле мне останавливаться нельзя. Найди мне что-нибудь другое.

— С этим проблемы не будет. Помоги мне подняться... Нет! Будет лучше для моего достоинства, если я сделаю это сам.

— Так и быть, — заметил ему Борн.

Кэтрин Степлс неподвижно сидела за столом, продолжая держать в руках трубку телефона, несмотря на то, что ее абонент давно отключился. Она посмотрела на нее отсутствующим взглядом и наконец положила на место. Разговор, который она только что закончила, по меньшей мере, изумил ее. Оказывается, что в Гонконге не было никаких представителей канадских спецслужб, и всю необходимую информацию дипломатические отделы консульства получали от полиции, где почти у каждого был свой источник информации. Эти связи использовались и для помощи канадским гражданам, приезжающим в колонию или сделавшим там короткую остановку.

Сами факты такого сотрудничества ей, конечно, были известны, благодаря дружеским взаимоотношениям, сложившимся у нее с шефом колониальной службы по уголовным делам. Это был стареющий англичанин, вдовец, которого после отставки из Скотленд Ярда направили в Гонконг. В свои шестьдесят семь лет Ян Беллентайн отчетливо осознавал, что его карьера в Лондоне была закончена, но его опыт и таланты не могут оставаться невостребованными, что и решило его перевод в Гонконг. Он возглавил здесь сыскной отдел колониальной полиции, который очень быстро превратился в чрезвычайно эффективное подразделение, порой превосходящее по информированности о подпольном мире колонии, другие подобные агентства, включая и МИ-6.

Они встретились на одном из многочисленных официальных приемов, которые довольно часто устраивались в Гонконге для дипломатических миссий и консульств. Их отношения складывались ровно, а взаимная привязанность только укрепляла их. Им было хорошо друг с другом, и это их вполне устраивало.

Ян подверг уничтожающей критике весь рассказ Мак-Алистера, с которым он приехал к супружеской паре в штате Мэн. Ни в Гонконге, ни в других частях Новых Территорий не было тайпина по имени Яо Минь, и тем более не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало двойное убийство в Макао со времен депортации японцев в 1945 году.

— Это очень примитивно сфабрикованная ложь, моя дорогая Кэти, сказал он. — Но целей, которые они преследуют, я не знаю.

— А если я скажу тебе, что здесь большей частью замешан Вашингтон, а не Королевство?

— Тогда я должен буду возразить тебе. Если эта операция продолжается достаточно долго, Лондон должен быть так или иначе подключен к ней.

— Но в этом нет никакого смысла!

— Это с твоей точки зрения, Кэти. А их планы ты не знаешь. И я, так и быть, скажу тебе, что этот маньяк, Борн, посадил нас всех в калошу. Одной из его жертв был человек, имени которого никто не может назвать вслух. И я тоже не могу назвать его.

— Но, может быть, ты скажешь, если я сообщу тебе что-нибудь еще?

— Скорее всего, что нет, но все же попытаемся.

И теперь она сидела за столом, снова и снова перебирая в памяти все услышанное.

Что же все-таки имел в виду Беллентайн? И что произошло на самом деле? А главное, почему бывший канадский экономист оказывается в центре таких угрожающих событий?

И несмотря на это, она была пока в безопасности.

Посол Хэвиленд вошел в комнату, нервно размахивая кейсом, который держал в руке. Он все еще надеялся услышать здесь, на Виктория Пик, приятные известия.

Мак-Алистер немедленно поднялся, чтобы освободить место для своего начальника.

— Сидите, сидите, Эдвард. Есть какие-нибудь новости?

— Боюсь, что пока нет, сэр.

— Господи! Мне не хотелось бы даже слышать это!

— Я сожалею, сэр.

— Где тот недоразвитый сукин сын, который допустил это?

Мак-Алистер заметно побледнел, когда увидел, как майор Вэньчжу, ранее не замеченный Хэвилендом, поднимается с кресла.

— Это я, господин посол, тот самый сукин сын, недостойный китаец, который виновен в этом.

— Я не буду извиняться за сказанное, — заметил Хэвиленд, — но именно вашу шею мы пытаемся сейчас спасти. Нашим пока ничего не угрожает.

— Я не вполне понимаю вас, сэр.

— И это не его оплошность, — запротестовал пришедший в себя Мак-Алистер.

— Так может быть, в таком случае, ваша? — закричал посол, теряя выдержку. — Разве вы были ответственны за ее охрану?

— Я отвечаю за все, что здесь происходит.

— Это вполне по-христиански и очень похоже на вас, Мак-Алистер, но в данный момент мы не в воскресной школе за чтением Святого Писания.

— Это только моя ответственность, — резко бросил китаец. — Я получил задание и провалил его. Женщина переиграла нас.

— Вы и есть Лин из спецотдела МИ-6?

— Да, сэр.

— Я слышал о вас только прекрасные отзывы.

— Ну, я думаю, что сегодняшние события уже аннулировали их.

— Не обижайтесь, майор. А ваше упоминание о недостойном китайце я вообще не хочу воспринимать. Я не расист, и уважаю людей прежде всего по их отношению к делам.

Хэвиленд прошел к столу, положил кейс и открыл его. В его руках появился конверт из манильской бумаги с зачерненными краями со всех четырех сторон.

— Вы спрашивали меня о досье по операции Тредстоун? Вот, получайте. Бумаги не должны покидать этой комнаты, их придется хранить в сейфе.

— Я хочу начать как можно скорее, — заявил помощник Госсекретаря.

— Надеетесь что-нибудь отыскать здесь?

— Я просто не знаю, где еще можно искать, сэр. Но мне придется перейти в офис на нижнем этаже, поскольку сейф находится там.

— Можете быть свободны и идите, — быстро проговорил дипломат. — Кстати, как много вы успели сообщить майору?

— Только в рамках полученных инструкций, сэр. Мак-Алистер взглянул на китайца. — Он всегда настаивал на том, что хотел бы знать больше. Может быть, он и прав. — Хорошо, я подумаю об этом. А пока, мы с майором оставим вас, Эдвард. Я видел здесь очень приятный садик, когда шел к дому. Вы ведь не откажетесь составить мне компанию, майор?

— Напротив, сочту это за честь, сэр.

Мари стояла у окна в квартире Кэтрин Степлс и смотрела на улицу, заполненную людьми. Ей хотелось спуститься вниз и незамеченной бродить по этим улицам в надежде встретить Дэвида. Если бы этого и не произошло, она все равно чувствовала бы себя в движении, которое помогало бы ей поддерживать надежду.

Раздался звонок. Это был телефон. Еще раз. Мари ждала. Через некоторое время раздался третий. Теперь Мари могла поднять трубку.

— Да?

— Мари, скажи пожалуйста, когда этот лис, Мак-Алистер, разговаривал с тобой и твоим мужем, не упоминал ли он кабаре на набережной Чжан Ши Цзян, если я правильно повторила это название. Я не ошибаюсь?

— Да, он говорил об этом, и о том, что там был обнаружен «Узи», этот автомат...

— Я знаю об этом, дорогая. Это то же самое оружие, из которого предположительно были убиты жена тайпина и ее любовник в Макао, не так ли? — Да, именно это он говорил.

— Но меня интересует другое. Говорил ли что-нибудь он о людях, убитых в кабаре на Коулуне? Хоть что-нибудь?

Мари задумалась.

— Нет, мне кажется, что никаких подробностей, кроме оружия, он не сообщал. Оружие было его главным козырем.

— Ты точно это помнишь?

— Да, я теперь вспомнила все, и ничего не могу добавить. А тебе удалось что-нибудь узнать?

— Да, я кое-что узнала. Нигде, включая Макао и более конкретно отель «Лисбоа», убийств, подобных тому, которое описал вам Мак-Алистер, не было. — Он объяснял, что это убийство было скрыто по настоянию тайпина. Он оплатил все услуги.

— Но я повторяю тебе, что ничего подобного не было, так же как не было никаких попыток подкупа персонала отеля или должностных лиц. Мой источник достаточно надежен, чтобы ему верить.

— Кэтрин, что ты такое говоришь?

— Это или очень плохо подготовленная операция, или это превосходно разработанный план вовлечь твоего мужа в какую-то акцию, на которую он никогда и ни при каких других обстоятельствах не согласился бы. Мне кажется, что более вероятно второе.

— Почему ты так считаешь?

— Сегодня на Кай Так прибыл самолет с представителем Госдепартамента, который, как нам известно, нечто большее, чем просто дипломат. Он очень скромно заявил некоторым присутствовавшим журналистам, что прилетел, чтобы провести короткий отпуск в своем любимом Гонконге.

— И?

— Насколько я знаю, за всю свою жизнь он ни разу не воспользовался своим отпуском.

Мак-Алистер буквально вбежал в сад, где по его мнению должен был находиться посол Хэвиленд и майор Лин Вэньчжу. Хотя он и убрал уже досье в сейф, несколько слов оттуда надолго врезались в его память.

Но где мог быть Хэвиленд?

Наконец он их увидел! Мак-Алистер бросился бегом и чуть не задохнулся, пока добежал до дерева, где на скамье сидели Хэвиленд и майор Лин.

— Лин! Когда жена Вебба говорил по телефону со своим мужем, что точно она сказала?

— Она начала говорить о Париже, об улице, где были ряды ее любимых деревьев. Я думаю, вот что она говорила. — Лин помолчал. — Она, как я понимаю, хотела сказать ему, где она находится, но она ошибалась.

— Нет, нет! Она была абсолютна права! Когда я спросил вас, вы, помнится, сказали что-то об «ужасных вещах», которые она упомянула в связи с этой улицей, или что-то в этом роде...

— Что вы пытаетесь сказать, Мак-Алистер? — вступил в непонятный для него разговор посол Хэвиленд.

— Ряды деревьев, господин посол, не могут составлять предмет вожделения. Любимое дерево — это конкретное дерево, и в данном случае это дерево клен, а производным отсюда является кленовый лист, как символ Канады. Не забывайте, что в Гонконге тоже есть канадское консульство. Это и есть их место встречи! Париж повторяется, с той лишь разницей, что тот человек, в канадском посольстве, который обещал им помочь, был убит на этой улице.

— Но разве вы не предупредили все дружественные посольства и консульства?

— А что я мог сделать, сэр, если вы взяли с меня подписку о неразглашении.

— Вы не должны нам связывать руки, господин посол, — проговорил вслед за ним Лин. — Вы — человек, которого я безмерно уважаю, но вы должны понять, что и мы, мелкие исполнители, должны пользоваться некоторой мерой доверия, хотя бы в рамках выполняемой нами работы. Что-то в этом роде вы только что сделали, сообщив мне ужаснейшую вещь. Шэн Чжу Юань. Невероятно! — Осторожность должна быть во всем.

— Может быть, — согласился майор.

— Итак, канадское консульство, — быстро проговорил Хэвиленд. — Дайте мне полный список персонала.

Глава 16

Телефон зазвонил около пяти вечера, и Борн быстро поднял трубку. Он ждал этого звонка. Разговор был очень коротким. Никакие имена не назывались.

— Все готово, — быстро заговорил его абонент. — Мы должны быть на границе до смены патрулей.

— Хорошо, я готов. А через некоторое время Борн и его бывший противник шли по грязной дороге, петлявшей у подножья холмов, протянувшихся цепочкой милях в десяти на север от деревни Гонджбей.

— Еще пять или шесть километров, и мы выйдем на открытое место, которое нам следует преодолеть с большой осторожностью. За ним будет вторая полоса густых деревьев. Нужно быть очень внимательным.

— А ты уверен, что те, кого мы ищем, будут там?

— Я получил сообщение. Если мы увидим костер, значит все в порядке.

— А что это было за сообщение?

— Собирается небольшая «конференция».

— Но почему около границы?

— Подобные сборища только и могут проходить около границы, и нигде больше. Это было указано в сообщении, которое я передавал.

— Но ты не знаешь, зачем они собираются? Почему?

— Я выполняю только роль почтового ящика.

— А может быть, на самом деле «конференция» будет происходить по ту сторону, в Китае? — Борн махнул рукой на север.

— Это вполне возможно.

— Мне кажется, что я понял. — И Борн действительно понял. Он имел не только домыслы и ощущения, а он сам видел, как наемник ехал в автомобиле, принадлежавшем правительству Народной Республики.

— Ты сказал, что пограничнику ты должен отдать новые часы? Это дорогой подарок.

— Но ведь и он мне еще понадобится.

— Но у него может быть другой пост.

— Я найду его.

— А если он продаст эти часы?

— Ничего страшного, я принесу ему другие.

Прижимаясь к земле, они пробирались через густую траву и преодолели поле за один прием, без остановок и ожиданий. Борн следовал за проводником, стараясь не упускать из вида оба фланга. Темнота периодически разрывалась серебристым светом луны, по мере того как относило ветром густые облака, скрывавшие ее. Они уже добрались до зарослей кустов и, поднявшись в полный рост, приближались к деревьям, когда китаец неожиданно сделал предупредительный жест, подняв вверх обе руки.

— Что случилось? — прошептал Джейсон.

— Мы должны идти очень медленно, чтобы не было ни малейшего шума.

— Патрули?

Проводник пожал плечами.

— Я не знаю, но нарушена внутренняя гармония этого леса, что-то здесь не так, как прежде.

Медленно, стараясь не задевать ветки и сучья, они миновали участок леса и вышли на опушку. Перед ними раскинулось очередное открытое пространство, поросшее высокой травой, за которым можно было различить очертания следующего лесного массива. Но отсюда можно было разглядеть и еще кое-что: мерцающие отсветы огня над вершиной лежащего впереди холма, пробивающиеся над верхушками деревьев. Это был костер, и, возможно, тот самый! Борн сдерживал себя от желания немедленно побежать туда через раскинувшееся перед ним поле. Нет, он должен наблюдать и ждать. Он поймет, когда можно будет начать движение вперед. Охотник должен осторожно двигаться к цели, выслеживая дичь. Нужно ждать удобного момента, и тогда успех будет обеспечен.

— Что с тобой? — прошептал связник. — Ты не следуешь моим сигналам!

— Прости, я задумался. Но у тебя нет причин для беспокойства, теперь ты можешь уходить. Я вижу огонь на вершине холма, и думаю, что справлюсь с остальным сам.

— Но если там будут патрули? Ты превзошел меня в Макао, но ведь здесь я могу оказаться тебе полезным?

— Если мне встретится патруль, то я пойду там, где будет только один человек.

— Но почему?

— Мне нужно оружие.

— "Айяаа!”

Джейсон протянул китайцу деньги. — Здесь все. Можешь отойти и пересчитать, у меня есть фонарик.

— Но у меня нет причин не доверять человеку, который превзошел меня во всем.

— Ну, тогда прощай. Теперь это моя территория, и я один здесь хозяин. — А это мой пистолет, — спокойно произнес проводник, доставая из-за пояса оружие и протягивая его Борну. — Используй его при случае. Магазин полон, регистрационный номер неизвестен, проследить его нельзя. Этот пистолет дал мне в свое время Француз.

Борн полз через пространство, заросшее высокой травой. Ее колючие иголки неприятно задевали его лицо и шею. Он не видел, а скорее инстинктивно чувствовал, что происходило вокруг него. Он знал это еще там, в чаще деревьев, когда расстался с китайцем. Может быть, именно поэтому он его и не взял с собой. Поле, поросшее высокой травой, всегда было наиболее вероятным местом для размещения патрулей. Когда перебежчики начинают пробираться через подобную преграду, то тростник или камыш начинают совершать волнообразные колебания, нарушая равномерность травяного ковра и указывая таким образом место вторжения. Поэтому движение по такому пространству должно совпадать с порывами ветра, которые смазывают всю картину.

Джейсон уже видел впереди себя начало лесного массива и был готов подняться на ноги, как вдруг быстро пригнулся к земле и затих. Прямо перед ним, чуть вправо, на том месте, где кончалось поле, стоял человек, в руках у которого была винтовка. Он внимательно всматривался в пространство, покрытое травой и освещаемое перемежающимся лунным светом. Порывы ветра прорывались с гор, и Борн, пользуясь их минутными присутствиями, продвигался вперед, стараясь как можно ближе подобраться к часовому. Тот сконцентрировал все внимание прямо перед собой и не следил за флангами. Когда человек повернул голову влево, Джейсон рванул к нему. В панике, часовой инстинктивно взмахнул винтовкой, стараясь нанести удар прикладом по нападающему. Борн же, ухватив оружие за ствол, вывернул его через голову патрульного, и нанес ему удар по голове, добавляя резкий выброс колен в область грудной клетки. Китаец упал. Оттащив бесчувственного патруля в высокую траву, Джейсон как можно быстрее снял с него подобие куртки и, разорвав ее на части, связал его руки и ноги, а в рот затолкал надежный кляп.

Подобрав винтовку, Борн выбрался из травы и, прислушавшись, осторожно двинулся к лесному массиву. Кругом был слышен только равномерный шум деревьев. Теперь, если все пойдет так, как должно, его ловушка должна захлопнуться, и это будет только лишь вопрос времени и терпения.

Неожиданно, почувствовав что-то необычное в окружающей обстановке, он бесшумно соскользнул за большой валун, который был слева от него. Положив винтовку на землю, он достал из-за пояса пистолет и осторожно выглянул из-за своего укрытия.

То, что он ожидал увидеть раньше, он увидел сейчас. Вооруженный солдат, в полной форме, стоял метрах в пятнадцати от костра. Скорее всего, часовой был поставлен таким образом, чтобы создавалось впечатление от его присутствия, но не более. Военный посмотрел на часы. Итак, ожидание началось.

Прошло гораздо больше получаса. Солдат успел выкурить несколько сигарет, а Джейсон оставался по-прежнему без движений и продолжал наблюдать. Все началось едва заметно, медленно, без приветственных звуков труб и многочисленной свиты, сопровождающих торжественный выход нового действующего лица. Человек шел медленно, но довольно небрежно, отклоняя руками мешающие ветки и не стараясь укрываться в тени.

Как только он вступил в полосу более интенсивного отблеска костра, Борн с силой сжал ствол пистолета, чтобы удержаться одновременно и от непроизвольного крика и от выстрела. Он не без содрогания рассматривал привидение, которое было почти точной его копией, и перенесся на несколько лет назад, когда он был Дельтой в составе «Медузы», который потом превратился в Кейна, а из него, в Джейсона Борна. Перед ним был наемный убийца.

Резкий дальний звук нарушил однообразный шум леса. Человек остановился, затем быстро свернул в сторону от костра и бросился вправо, в то время как солдат распластался на земле. Из-за деревьев вырвались одна за другой несколько очередей, и убийца, быстро перекатываясь по земле, наконец достиг темного пространства под густыми деревьями, а солдат-китаец, привстав на колено, сделал несколько выстрелов в этом направлении.

Реакцией на это были взрывы. Первая граната разнесла место вокруг костра, вторая, почти мгновенно последовавшая за ней, ударила по деревьям, разбрасывая во все стороны куски сухих веток, и наконец высоко в воздухе взорвалась третья, и отзвук ее взрыва сдетонировал в том месте леса, откуда перед этим раздавались автоматные очереди. Неожиданно огонь охватил все пространство вокруг костра, и Борн, прикрывая рукой глаза, выбрался из-за камня.

Солдат-китаец лежал без движения, его винтовка валялась рядом. Неожиданно в этот адский круг, образовавшийся на месте костра, ворвалась какая-то темная фигура, и, сделав резкий поворот, побежала через огонь к лесу, сделав два выстрела в сторону Джейсона. Борн запетлял из стороны в сторону, а затем упал на землю, не спуская глаз с убегающего человека. Он не должен упустить его! Поднявшись, он бросился за тенью, уже исчезающей среди деревьев, вновь чувствовав себя частью «Медузы»!

Убийца закричал, когда Джейсон, захватив в замок его шею, сделал резкий поворот вправо и заставил человека опуститься на землю. Вернее они упали оба, и в этот момент Борн успел нанести своей жертве страшный удар в живот, выпуская из ослабевшего тела остатки воздуха, в то время как его другая рука продолжала сжимать горло ночного призрака.

Вдруг неожиданная мысль пронзила его возбужденное сознание. Лицо? Чье это лицо? Он где-то видел его, несколько лет назад.

— Дельта! — почти прошептал задыхающийся человек.

— Почему ты так называешь меня? — закричал в ответ Борн.

— "Дельта"! — с хрипом завизжала корчившаяся в судорогах фигура. — «Кейн для Карлоса, Дельта для Кейна».

— Черт побери! Кто...

— Де Анжу! Это я, де Анжу! «Медуза»! Там-Квуан! У нас не было имен, только клички! Ради Бога! Вспомни, Париж! Лавьер! Ты спас мне жизнь в Париже, точно так же, как спас сотни жизней, когда был в «Медузе»! Я де Анжу! Я рассказывал тебе о твоей жизни, когда мы были в Париже! Ты Джейсон Борн! А тот, который убежал от нас, всего лишь мое произведение! Мое!

Борн вглядывался в искаженное лицо, аккуратные усы, сбитые набок седые волосы. Ночной кошмар возвращался к нему. Теперь его вновь окружали пропитанные липкой влагой душные джунгли Там-Квуана, где их на каждом шагу подстерегала смерть, а выход был только через ее преодоление. Потом неожиданно возникал Париж, ступени Лувра в бледных лучах заходящего солнца. Выстрелы. Он должен спасти это лицо! Спасти человека из «Медузы», который сложил воедино часть раздробленных картин его прошлой жизни!

— Де Анжу? — прошептал Борн. — Ты, де Анжу?

— Если ты освободишь мне горло, — задыхаясь, проговорил Француз, — я расскажу тебе, все что со мной было. А ты, я думаю, расскажешь мне о себе. Филипп де Анжу мрачно смотрел на остатки уничтоженного костра, вокруг которых еще поднимался дым.

— Надо освободить того китайца, — вдруг вспомнил Борн, показывая рукой через лес. — Я оставил его связанным в траве, пока добирался сюда. Они спустились вниз, и Джейсон ножом разрезал узлы на руках и ногах китайца, а Француз заплатил ему.

— "Дзоу ба!" — пронзительно крикнул де Анжу, и человек скрылся в темноте леса.

— Ты пытался убить своего наемника? — спросил Борн, когда они остались вдвоем. — Это была ловушка?

— Да. Я надеялся, что мне удастся хотя бы ранить его с помощью гранат. Поэтому я и пришел вслед за ним.

— А я сначала подумал, что он взял себе дополнительное прикрытие с тыла.

— Да, мы так часто делали в «Медузе»...

— Вот поэтому я и принял тебя за него. Но мне хотелось бы знать, чем ты тут занимаешься?

— Это часть моей новой жизни, и я расскажу тебе о ней, но сначала давай уйдем с этого места немного влево. Там можно будет не торопясь отдохнуть и поговорить.

Тучи постепенно исчезали, уносимые свежим горным ветром. Луна была отчетливо видна, и ее серебристый свет рассеянным потоком падал на вершины ближайших гор. Борн курил и слушал рассказ.

— Помнишь ли ты то парижское кафе, где мы сидели с тобой и обсуждали наши дела после этой жуткой истории с Лавьер?

— Да, очень отчетливо помню. Карлос чуть было не прикончил нас обоих в тот вечер.

— А ты едва не захватил его.

— Да, мне это не удалось. Так что ты начал говорить о кафе?

— Я сказал тебе тогда, в этом кафе, что хочу вернуться в Азию, в Сингапур или Гонконг. Во Франции мне всегда не везло. Ведь я вступил и в «Медузу» в расчете на победу американцев, которая тогда была хоть какой-то реальностью.

— Я припоминаю этот разговор, — вставил Джейсон, — но какая здесь связь с сегодняшней ночью?

— Связь очевидна, поскольку я вернулся-таки в Азию. Те деньги, которые я привез из Парижа, быстро улетучивались, и передо мной встала проблема: что делать дальше? У меня были весьма специфичные способности, которые не подходили для условий обычной жизни, и я стал искать им применение. Неожиданно я сделал открытие, что мораль не является основой моих жизненных устремлений, и с этого момента мои мысли направились в определенном направлении. Все, что произошло с тобой в Париже, натолкнуло меня на мысль, что Джейсон Борн канул в лету. Я был уверен, что Вашингтон никогда не осмелится признать свою связь с этим именем, а ты, в силу этих же обстоятельств, должен был просто исчезнуть, раствориться среди людей.

— Да, это верно, — заметил Борн. — Со мной действительно было покончено.

— "Бьен". Тогда ты должен представить себе, какое решение я принял для устройства остатка жизни стареющего человека.

— Я начинаю понимать.

— Очень хорошо. В Азии образовался некоторый вакуум. Представь себе, что Джейсона Борна здесь уже не было несколько лет, но его легенда по-прежнему жила, и, главное, было достаточное число людей, которые были готовы платить за услуги такого человека. Поэтому я знал, что мне нужно делать, вопрос был только в подходящей кандидатуре претендента, а все остальное, включая соответствующую подготовку, аналогичную той, которую мы имели в «Медузе», было уже делом техники. Я отправился в Сингапур и облазил все, самые грязные притоны, которые только были известны мне, пока не нашел нужного мне человека, и надо сказать, что я нашел его достаточно быстро. Он был очень отчаянным человеком, который около трех лет скрывался от своих преследователей, так и не поймавших его. Это англичанин, бывший офицер королевских командос, который однажды ночью в пьяном виде убил семерых человек на улицах Лондона. Для обследования его поместили в психиатрический госпиталь в Кенте, из которого он бежал и, одному Богу известными путями, добрался до Сингапура. У него были все необходимые данные для той работы, которую я хотел ему предложить.

— Он выглядит так же как я, вернее, как я должен был выглядеть.

— Сейчас он похож гораздо больше, чем вначале.

— Командос, — задумчиво произнес Джейсон. — Это вполне подходит для такой цели. А кто он?

— Он человек без имени, но при этом не без жуткого прошлого, воскликнул де Анжу, неподвижно глядя на выступающие в лунном свете горы.

— Без имени?..

— Он никогда не называл мне его, и, кажется, что он оберегает эту тайну как единственное средство сохранить свою жизнь. С другой стороны, он прав, потому что имея на руках имя, его можно протолкнуть через бюрократическую машину английских властей в Гонконге. Их компьютеры дадут нужный ответ, и в итоге из Лондона явятся специалисты, и начнется охота, о масштабах которой даже трудно вообразить. Но они не смогут взять его живым, Дельта, он не предоставит им такой возможности, да они и сами не стремятся к этому. Такой исход очень устраивает и меня, так как мое участие в этом деле весьма прозрачно. Поэтому я сам пытался сегодня ночью обезвредить его, а ты пришел этой же ночью отыскать его, и, как видишь, не повезло нам обоим.

— Но почему ты принял такое решение? Только из-за англичан?

— Нет, Дельта, не только, хотя это в какой-то мере меня и беспокоило.

Была другая, более глубокая причина. Я создавал своего Джейсона Борна по твоему образу и подобию, и по мере того как ты лишь принимал преступные черты, чтобы создать определенный образ, мой экземпляр становится самым настоящим преступником. Он стал монстром наподобие Франкенштейна, без малейших угрызений совести. Он бросил меня и начал работать сам.

— Ты хочешь сказать, что он заключает свои собственные контракты?

— И контракты, надо сказать, крайне безрассудные, каждый из которых чрезвычайно опасен.

— Но ты должен знать, что я выследил его через твою связь в казино Кам Пек, стол номер 5, телефон в отеле Макао и имя.

— Методы связи вполне удовлетворяли его. А почему, собственно, и нет? Он даже использует моего проводника.

— Этого чжуана, у которого ноги работают быстрее рук?

Де Анжу внимательно посмотрел на Джейсона.

— Значит, вот как ты вышел на это место, Дельта. Да, ты не потерял сноровки за эти годы. Китаец жив?

— Да, и стал богаче на десять тысяч долларов. — Он очень любит деньги, но я платил ему меньше. Пятьсот долларов за доставку записки с телефонным номером.

— А почему ты был уверен, что твое созданье, этот призрак из мира ужасов, появится этой ночью именно здесь?

— С одной стороны, это инстинкт, нажитый еще в «Медузе», а с другой, общее представление о его системе контрактов, о его связях с людьми, которые хотят втравить Гонконг в одну из самых ужасных катастроф, которую по последствиям можно сравнить, пожалуй, только с войной.

— Я кое-что слышал об этом раньше, — заметил Джейсон, вспоминая слова Мак-Алистера, сказанные им ранним вечером в Мэне, — и я все еще не верю в это. Когда убийцы убивают друг друга, то на остальных это отражается очень мало.

— Если жертвы этих убийств ограничиваются самыми обычными, заурядными личностями, то тогда ты прав. Но последствия будут совершенно другими, если жертвой станет крупная политическая фигура со стороны многочисленной и агрессивной нации.

Борн молча уставился на де Анжу.

— Китай? — наконец тихо спросил он.

Француз кивнул.

— Пять человек были убиты на набережной Чжан Ши Цщян...

— Я знаю об этом.

— Четверо из убитых были людьми незначительными. Но пятый труп от них сильно отличался. Это был вице-премьер Народной Республики.

— Господи! — вырвалось у Борна, когда он вспомнил картину приближающегося к нему автомобиля с тонированными стеклами, с убийцей внутри и государственным регистрационным номером, автомобиля, принадлежащего правительству Китая.

— Поэтому, Дельта, я полагаю, что мой наемник должен быть уничтожен, прежде чем реализует очередной контракт, который всех нас утащит в пропасть.

— Мне очень жаль, но мне он нужен живым. Я должен доставить его кое-куда.

— И это уже история «твоей» жизни?

— Да, разумеется, только часть ее.

— Расскажи мне об этом, на сколько это возможно.

— Только то, что ты должен знать. Мою жену в буквальном смысле выкрали и увезли в Гонконг, а чтобы вернуть ее назад, я должен доставить им это твое чертово произведение. И вот теперь я на один шаг ближе к этой развязке, потому что, как я думаю, ты поможешь мне, а иначе...

— Угрозы здесь излишни, Дельта, — перебил его бывший рейнджер. — Я знаю, на что ты способен, а главное, что каждый из нас хочет одного и того же. Как говорится, боевые порядки смыкаются перед наступлением.

Глава 17

Кэтрин Степлс настойчиво предлагала немного смущенному гостю очередную порцию «Мартини». Свой почти нетронутый бокал она скромно отставила в сторону.

— О, нет, Кэтрин. У меня еще вполне достаточно, — заметил, нервно улыбаясь, ее гость и откинул со лба прядь темных волос. Это был тридцатилетний молодой человек, атташе американского консульства, Джон Нельсон. — Но мне чертовски неприятно, и я чувствую себя круглым дураком из-за этой истории с фотографиями, — добавил он. — Я еще раз извиняюсь, но я не могу забыть, что вы видели эти чертовы фотографии, именно сам факт, а не то, что вы спасли мою карьеру, а возможно, в каком-то смысле, и жизнь. — Но больше их не видел никто, за исключением инспектора Беллентайна. — Но мне достаточно позора, что «вы» видели их.

— Не думайте об этом, я достаточно повидала на свете, а кроме того, я вполне гожусь вам в матери.

— Это еще больше осложняет дело. Когда я вижу вас, я начинаю медленно опускаться в какую-то мерзкую грязь, и меня охватывает жуткий стыд.

— Мой бывший муж, не знаю где он теперь, как-то сказал, что нет и не может быть ничего грязного в сексуальных отношениях. Сначала я думала, что он сказал это, преследуя какие-то цели, но теперь я вижу, что он был прав. Послушайте, Джон, выбросьте все это из головы. Я думаю, что так будет лучше всего.

— Я постараюсь. — Появился официант с очередной порцией спиртного.

— Да, Джонни, и я надеюсь, что у тебя все будет хорошо. Ведь в консульстве ты занимаешь вполне достойное место.

— Если это место и остается у меня, то только благодаря вам и Беллентайну. — Нельсон сделал паузу и посмотрел на Степлс поверх кромки бокала. Затем, поставив его на стол, заговорил вновь: — А что случилось, Кэтрин? Почему я вдруг понадобился вам?

— Ну, просто мне нужен твой совет и, более того, даже помощь.

— Все, что угодно. Все, что только в моих силах.

— Не спеши, Джонни. Это дело еще терпит, и, возможно, я справлюсь с ним сама.

— Нет, нет. Откладывать ничего не надо. Чем я могу помочь?

— Мари Сен-Жак... Вебб, — произнесла Кэтрин, пристально наблюдая за лицом собеседника.

Нельсон моргнул, посмотрел на нее отсутствующим взглядом и, секунду помолчав, ответил: — Ничего. Это имя ничего не говорит мне.

— Хорошо. Тогда попробуем другое. Раймонд Хэвиленд.

— Могу вас заверить, что вы далеко не единственная, кто интересуется им. — Атташе вытаращил глаза и вздернул голову. — У нас все только и делают, что сплетничают на эту тему. Он ни разу не был в консульстве, даже не звонил нашему боссу, который очень хотел попасть вместе с ним на фотографию в газету.

— А есть какие-нибудь соображения, зачем он прилетел в Гонконг? Может, были какие-то слухи, наконец сплетни?

— Я не знаю, зачем он прилетел сюда, но я знаю, как это ни странно, что он остановился отнюдь не в отеле.

— Ну, можно представить, что у него здесь много друзей, которые занимают достаточно высокое положение, чтобы предоставить ему соответствующие условия...

— Я не спорю с этим фактом, предположим, что друзья есть. Но он не останавливался ни у одного из них.

— Ну?

— Дело в том, что консульство арендует дом в районе Виктория Пик, охрану которого несут морские пехотинцы, второй контингент которых два дня назад прибыл с Гавайев для несения усиленного дежурства. Этот факт не афишируется среди персонала консульства.

— И Хэвиленд находится именно там? — небрежно спросила она, опуская бокал.

— Почти на сто процентов. — Но только «почти»?

— Служба информации занимает соседний со мной офис. И когда возник вопрос, в каком отеле находится посол Хэвиленд, чтобы сообщить ему о полученных на его имя резолюциях конгресса, то от руководства последовал ответ, что нужно ждать, когда Хэвиленд позвонит сам.

— Да, значит он там, — заключила Степлс, задумчиво оглядывая зал ресторана. — Он укрылся в этом изолированном доме, чтобы заниматься разработкой операции.

— Вы думаете, что это как-то связано с этой женщиной, Мари Сен?..

— Сен-Жак. Да, мне кажется, что связь может быть прямая.

— А вы можете хоть что-то рассказать мне об этом деле?

— Не сейчас, и не потому, что не хочу, а ради твоей же безопасности. Если я права, и если кто-нибудь узнает, что ты обладаешь малейшей информацией, то, я уверена, тебя тут же отправят в Рейкьявик в одном нижнем белье.

— Но вы сказали, что не знаете о сущности этой связи?

— Конечно, — ответил она, делая глоток, — я могу и ошибаться. Практически, только ты можешь установить эту взаимосвязь.

— Я чувствую, что это очень тонкое дело. Мне надо подумать. — Нельсон взял в руку стакан, но через мгновенье опустил его на стол. — А если предположить, что я получил анонимный звонок?

— Например?

— Перепуганная женщина из Канады ищет хоть какую-нибудь информацию о своем пропавшем муже-американце?

— А почему она должна позвонить именно тебе? Ведь, насколько я знаю, она имела много рабочих контактов с правительственными службами, и следовало бы ожидать, что она скорее позвонит самому генеральному консулу. — Да, возможно, что это так, а кроме того, на коммутаторе могут проверить, что никакого звонка на самом деле и не было.

Степлс нахмурилась, затем подалась вперед и с новой энергией заговорила: — Есть способ распространить ложь немного по-иному. Основой должны быть реальные факты, которые опровергнуть невозможно.

— Каким образом?

— Предположим, что вас остановила, скажем на Гарден Роуд, женщина, увидевшая, что вы вышли из здания консульства. То немногое, что она успела рассказать, очень сильно взволновало вас. Она выглядела очень испуганной, и отказалась войти внутрь здания. Эта растерянная женщина искала своего мужа, предполагая, что он может быть где-то в Гонконге. Вы даже можете дать ее описание.

— Тогда начнем с описания.

Лин Вэньчжу сидел перед столом Мак-Алистера с записной книжкой в руке. Майор читал, а помощник Госсекретаря внимательно слушал. Это было сообщение из канадского консульства о странной посетительнице, описание которой отличалось от портрета Мари Сен-Жак Вебб, но с точки зрения сотрудника МИ-6 эти отличия были столь незначительными, что он был склонен считать, что это была их недавняя пленница.

— Как сообщила дежурная, на женщине была шляпа с широкими полями, туфли без каблуков и широкого покроя кофточка. Легко понять, что это был своего рода маскарад, а ее наивный вопрос о кузене, имени которого она почему-то не помнила, явно указывает на то, что она кого-то искала среди персонала консульства.

— Да, наверняка она нашла чье-то имя, — поддержал майора Мак-Алистер. — Но если она нашла, почему не договорилась о встрече? Ведь нельзя было терять время.

— Ты ее очень плохо знаешь, Лин. А я видел эту пару вместе и, должен сказать тебе, что они стоят друг друга. Взять хотя бы ту историю с пятью миллионами долларов, которые с ее помощью просто испарились, и даже официальный Вашингтон ничего не мог сделать.

— Чем больше я узнаю о ней, тем больше я ей восхищаюсь.

— Восхищайся сколько тебе будет угодно, только найди ее.

Раздался резкий телефонный звонок, и Мак-Алистер поднял трубку.

— Да?.. Нет, его сейчас нет. Кто?.. Да, безусловно, я передам ему. — Прикрыв трубку рукой, Мак-Алистер повернулся к майору. — Это звонит наш генеральный консул.

— Это означает, что что-то произошло, — заметил майор, с раздражением поднимаясь с кресла.

— Да, мистер Льюис. Я хочу, чтобы вы знали, как мы ценим ваше сотрудничество.

Неожиданно дверь открылась, и в комнату вошел Хэвиленд.

— Звонит ваш генеральный консул, господин посол, — вежливо сообщил китаец. — Мне показалось, что он спрашивал о вас.

— Черт возьми, опять приглашение на какой-нибудь очередной обед или дипломатический ужин! Сейчас нет для этого времени!

— Одну минуту, мистер Льюис. Посол только что появился. Я думаю, вы захотите сами поговорить с ним. — И Мак-Алистер протянул трубку Хэвиленду, который уже быстро подходил к столу.

— Да, Джонатан, это я. В чем дело? Что там у вас стряслось? — Он стоял очень прямо, уставившись в одну точку, которая располагалась где-то среди цветников, раскинувшихся перед широким окном. В комнате было тихо, пока Хэвиленд слушал. Наконец он произнес: — Благодарю тебя, Джонатан, ты все сделал абсолютно правильно. Никому ничего не говори, а я постараюсь этим заняться. Хэвиленд положил трубку и взглянул попеременно на Мак-Алистера и Лина.

— Наш прорыв, если это только прорыв, через неизвестность только что произошел. Но совсем в другом месте, где мы его и не ожидали, не в канадском, а в американском консульстве. Атташе по имени Нельсон был остановлен на Гарден Роуд женщиной из Канады, которая якобы пыталась отыскать своего мужа-американца. Нельсон предложил свою помощь и хотел проводить ее в помещение, но она очень твердо отказалась. Она не пошла ни в полицию, ни в офис.

— Она как-то объяснила это? — спросил Лин. — Она пришла за помощью, но тут же ее отвергла?

— Она сказала, что причины глубоко личные. Нельсон отметил, что она сильно нервничала и была переутомлена. Назвалась она Мари Вебб и сказала, что возможно ее муж сам обратился в консульство, разыскивая ее, и если Нельсон что-то узнает об этом, она позже позвонит ему.

— Но это не то, о чем она говорил по телефону в разговоре с мужем, запротестовал Мак-Алистер. — Она вполне определенно указывала на Канаду, точнее на канадское консульство.

— Ну почему вы так упорствуете? — парировал его Хэвиленд. — Ведь я не критикую вас, я просто хочу во всем как следует разобраться.

— Я не совсем уверен в том, что вам сообщил Льюис. Что-то здесь не так. Среди прочего, майор Лин имеет косвенные доказательства, что она все-таки была в консульстве Канады.

— Ну-у? — Посол взглянул на представителя МИ-6.

— Дежурная подтвердила это. Описание было достаточно близким, особенно, если учесть тот факт, что она прошла хорошую школу у Хамелеона. Предлогом для посещения она выбрала поиски своего кузена, о котором ее просила узнать семья. Но поскольку она почти не встречалась с ним, то его имя выскочило у нее из головы, как только она села в самолет. Дежурная дала ей справочник консульства, и женщина старательно просмотрела его.

— Она наверняка нашла кого-то, кто был знаком ей, — перебил его помощник Госсекретаря, — и скорее всего уже попыталась установить контакт. — Но это не противоречит вашим догадкам, Мак-Алистер, — заметил посол Хэвиленд с заметным упорством. — Она убедилась, что ее муж не появился на «улице с кленовыми деревьями», и она предприняла следующий шаг, который показался ей вполне уместным. Я имею в виду американское консульство.

— И все для того, чтобы ее могли обнаружить те, от кого она скрывалась в толчее улиц Гонконга? — не сдавался помощник Госсекретаря.

— Господин посол, — перебил спорящих майор, медленно отводя глаза от Мак-Алистера. — Насколько я понял из вашего разговора с генеральным консулом и, помня о вашем отношении к общей проблеме секретности этой операции, я полагаю, что мистер Льюис не информирован вами о происходящем. — Совершенно верно, майор.

— Но почему, в таком случае, он звонит об этом инциденте прямо сюда? В Гонконге очень часто бывают случаи, когда люди просто-напросто теряют друг друга на переполненных улицах, и никто не делает из этого сколько-нибудь значительных трагедий.

Последовало небольшое замешательство, после которого Хэвиленд, пытаясь подавить внутренние сомнения, пояснил:

— Джонатан и я тесно сотрудничали много лет, — начал он, но уже без прежней убежденности. — Он бывает иногда легкомыслен, но при этом далеко не глуп, в противном случае он не был бы на этом месте. Поэтому обстоятельства, при которых атташе из его персонала был остановлен неизвестной женщиной... Льюис знает меня, и поэтому, сделав некоторые выводы, он решил сообщить мне об этом. — Дипломат повернулся к Мак-Алистеру и продолжил прежним непререкаемым тоном: — Перезвоните Льюису, Эдвард, и скажите ему, что вы сами переговорите с Нельсоном. Я хочу, чтобы вы расспросили его самым подробным образом обо всем, что вы считаете важным в данной ситуации. Я буду слушать по параллельному телефону.

— Но согласитесь, что здесь что-то не так.

— Да, — глядя на китайца, ответил Хэвиленд. — Майор очень быстро почувствовал это, а я, однако, нет. Я попробую изложить его мысль несколько другими словами. Вопрос даже не в том, почему Льюис позвонил мне, а почему этот атташе пришел к «нему». Ведь то, что женщина, находясь в шоке, отказалась от помощи полиции или официальных властей, факт сам по себе малозначительный. Его можно было объяснить всего лишь причудой взбалмошной посетительницы. Во всяком случае, это дело не относится к компетенции генерального консула. Звоните Льюису, Эдвард.

— А чем закончились ваши переговоры со специальным уполномоченным Канады? Будут они сотрудничать с нами?

— Во всяком случае, с их стороны было подтверждено, что нам предоставят список всех сотрудников канадского консульства, кто когда-либо сталкивался в своей работе с Мари Сен-Жак. Пока далее этого они идти не собираются.

— Но вы объяснили им, что это делается для ее же блага?

— У меня создалось впечатление, что наш канадский друг сомневается относительно моих умственных способностей. Звоните Льюису, Эдвард, бог знает, когда мы получим эти бумаги из Оттавы. Не исключено, что их пошлют сюда самой малой скоростью, например, сначала поездом до Ванкувера, а затем самым медленным фрахтом до Гонконга, где он в конце концов будет потерян в мужском туалете. По крайней мере сейчас у нас в руках есть синица в виде американского атташе, поведение которого выглядит как минимум странным. Он очень резво прыгает через заборы, когда в этом нет никакой необходимости.

— Я несколько раз встречался с Джоном Нельсоном, сэр, — вступил в разговор китаец. — Он показался мне очень способным, а учитывая его знание китайского языка, он весьма популярен среди персонала консульства.

— Я думаю, не является ли он кое-чем еще, майор? — задумчиво заметил Хэвиленд.

Нельсон с облегчением положил трубку. Капли пота стекали с его лба, мешая глазам. Он стряхнул их рукой, удовлетворенный тем, что выдержал этот разговор, не упустив ни одной детали, и почти спокойно противостоял ударам, наносимым Мак-Алистером, хотя внешне они выглядели вполне дипломатично. Разговор закончился тем, что помощник Госсекретаря будет ждать звонка от Нельсона, если эта странная женщина обратится к нему еще раз.

Конечно, он понимал, что целью этого разговора было выяснить, кто может стоять за этим, и Нельсон вновь подумал о Кэтрин Степлс. Несомненно, что с этой минуты ее окружение будет плотно затянуто невидимым занавесом реальной опасности. Нечего было и думать о том, чтобы дозвониться до нее по служебному телефону, так как наверняка все телефоны консульства были уже под контролем. Но он очень хотел задать ей несколько вопросов, некоторые из которых были весьма непростыми. Выходя из кабинета, он вновь представил ее себе как самую сильную и энергичную женщину из всех, кого он когда-либо встречал, но одновременно его не оставляла мысль о каком-то безотчетном страхе, промелькнувшем в ее глазах во время их последней встречи. В это мгновенье перед ним была совершенно другая Кэтрин Степлс, которой он никогда не знал.

— Он фактически завернул назад все ваши вопросы, заявил Хэвиленд, входя в комнату в сопровождении тучного майора. — Вы согласны со мной, Лин?

— Полностью, и это подтверждает тот факт, что он заранее был готов к ним.

— Это значит, что его кто-то подготовил!

— Но этот же факт говорит еще и о том, что жена Вебба все-таки встретилась с кем-то, кого она знала, и успела все рассказать. — Мак-Алистер подался вперед, опираясь на стол локтями, а ладонями рук поддерживая голову.

— В конце концов, вы оказались правы, — заговорил посол, глядя вниз, на сидящего Мак-Алистера. — Париж, улица с рядами кленов. Все это повторилось с дьявольской неизбежностью, и теперь не вызывает сомнений. Нельсон наверняка работает на кого-то в канадском консульстве, с кем имеет связь Мари Сен-Жак.

— Дайте мне один день, — вступил в разговор майор из МИ-6, возможно, что я смогу что-нибудь отыскать. И если все будет удачно, мы узнаем, кто этот человек.

— Нет, это слишком много, — возразил Хэвиленд, — я думаю, что вы должны попытаться сделать это сегодня до восьми вечера. Делайте что угодно, майор, но попытайтесь что-нибудь выяснить.

— А что будет после восьми, господин посол? Что последует за этим?

— А затем мы примемся за нашего атташе. Конечно, я предпочел бы использовать его втемную, без всяких ненужных объяснений, но я боюсь, что мы упустим ее.

— Я попытаюсь, господин посол, сделать все, что смогу.

— А если мы ошибаемся, — вновь заговорил дипломат, когда китаец закончил свои уточнения, — если этот Нельсон никаких подробностей не знает, то я готов нарушить все правила. Меня не интересует, как именно это будет сделано и кого вы наймете для этой грязной работы, но каждый, кто работает в этом консульстве будет находиться под контролем днем и ночью. Я уверен, что кто-то прячет ее.

— Кэтрин, это говорит Джон, — быстро произнес Нельсон, стараясь как можно плотнее держать трубку платного телефона на Альберт Роуд.

— Ты позвонил очень удачно, — ответил Кэтрин. — Сегодня был очень напряженный день, но все-таки можно попытаться выкроить несколько минут для аперитива, и ты расскажешь мне о делах в Канберре. Но сначала ответь мне на один вопрос. Я была права относительно своих предположений?

— Мне надо увидеть вас, Кэтрин.

— Ты не хочешь дать мне даже никакого намека?

— Я хочу вас увидеть. Вы свободны сегодня?

— У меня полностью занят ближайший час.

— Ну, а если позже, скажем, в пять? Есть такое местечко, называется «Обезьянье дерево»...

— Я знаю, где это.

Нельсон положил трубку. Больше ничего не оставалось, как идти назад в консульство. Он не мог отсутствовать на работе в течение почти трех часов после разговора с Мак-Алистером. Он слышал, что помощник Госсекретаря проработал в Гонконге около семи лет и уехал отсюда как раз перед прибытием Нельсона. Теперь он вновь появился здесь. Почему? Почему дом на Виктория Пик так тщательно оберегается от посторонних? И главное, почему так была напугана Кэтрин Степлс? Он был обязан ей своей жизнью, но в некоторые вопросы ему хотелось бы внести ясность. И он принял такое решение.

Телефонный звонок заставил майора Вэньчжу отвлечься от размышлений и поднять трубку.

— Да?

— Наш объект взял такси на Пик Трэм до Ван Чай. Сейчас он находится в кафе «Обезьянье дерево». Я пока рядом с ним, и могу хорошо видеть его окружение.

— Это уединенное, но в то же время очень переполненное место, задумчиво произнес майор. — Кто-нибудь присоединился к нему?

— Пока нет, но он заказал столик на двоих.

— Я постараюсь быть там как можно быстрее, а если вы будете вынуждены уехать, то мы свяжемся по радио. Номер вашей машины 7?

— Да, автомобиль номер 7, сэр... Подождите! Секунду! К его столу подходит женщина. Он привстал.

— Она вам знакома?

— Здесь все-таки темновато, сэр. Нет, я не знаю кто эта женщина.

— Тогда попробуйте заплатить официанту, пусть затянет их обслуживание, но так чтобы это не выглядело слишком явно, хотя бы на несколько минут. Я попробую использовать нашу машину скорой помощи с сиреной, чтобы сократить время в пути.

— Кэтрин, я стольким обязан вам, и мое желание помочь вам очень велико, но мне хотелось бы знать немного больше, чем вы рассказали мне до сих пор.

— Так все-таки, есть связь между Хэвилендом м Мари Сен-Жак?

— Я не могу подтвердить это, потому что мне не пришлось говорить с ним самим. Однако я разговаривал с другим человеком, о котором слышал очень много противоречивых мнений, который прощупывал меня подобно вам, когда вы вернули мне фотографии прошлой ночью.

— Вам показалось, что я именно так вела себя? Мне это даже не пришло в голову.

— Я не хочу сказать, что вы делали это явно, но это проскальзывало в манере разговора.

— Джонни, поверь мне, мы можем столкнуться с чем-то таким, чего никогда не должны были касаться, и наших знаний может не хватить для принятия собственного решения.

— Но я должен принять решение, Кэтрин. Где этот чертов официант?

— Я не переживаю по этому поводу.

— Но мне немного неловко. Я обязан вам всем, и я знаю, что вы не будете использовать эти фотографии против меня, ведь они могут уничтожить все, что я...

— Я отдала все, что у меня было, и мы вместе сожгли все негативы.

— Так значит тем более, мой долг остается, разве это не ясно? Этот мальчик, сколько ему было? Лет двенадцать?

— Ты не мог этого знать, ведь ты был под действием наркотиков. — Вся моя жизнь может рухнуть в одно мгновенье! И тогда не будет никакого будущего, а лишь только путешествие в ад!

— На самом деле все уже позади, и не нужно устраивать здесь эту мелодраму. Я просто хотела узнать, каков результат твоего разговора? Почему так трудно установить эту связь между Хэвилендом и Мари Сен-Жак? Я бы тогда знала, что мне делать.

— Потому что если я это сделаю, я должен буду рассказать Хэвиленду то, что я рассказал вам.

— Тогда давай перенесем наш разговор на час позже.

— Почему?

— Потому что у меня все же осталось несколько «тех» фотографий. Они находятся в моем служебном сейфе, — солгала Кэтрин Степлс.

Нельсон от неожиданности откинулся на спинку стула, ошеломленный и испуганный.

— Господи! Я не могу поверить в это!

— Попытайся понять, Джонни. Мы случайно оказались на поле, где играют в жестокие игры, которые проводятся в интересах наших двух стран. Мари Сен-Жак, можно сказать моя подруга, чья жизнь — ничто в глазах людей, устанавливающих правила этих игр. Они используют ее и ее мужа в своих грязных операциях, а потом попытаются избавиться от них! Позволь мне еще кое-что сказать тебе, Джонни. Я ненавижу ваше ЦРУ и ваш Государственный Департамент с его отделом консульского управления. И когда я вижу, что такие операции разворачиваются у меня на глазах, чтобы подвергнуть их новому испытанию, я постараюсь узнать, как они собираются сделать, и поступить соответствующим образом.

— О Господи... Наконец появился официант с бокалами, и когда Кэтрин подняла глаза, чтобы сделать соответствующий моменту жест, она увидела человека в телефонной будке, которая располагалась в глубине переполненного коридора. Он явно наблюдал за ними. Она перевела взгляд.

— Так к чему же мы пришли, Джонни? — продолжила она. — Договорились или нет?

— Считайте, что договорились, — почти прошептал Нельсон, поднимая свой бокал.

— Дом на Виктория Пик?

— Да.

— Кто этот человек, с которым ты разговаривал?

— Мак-Алистер. Помощник Госсекретаря Мак-Алистер.

— Господи!

Боковым зрением она заметила какое-то движение в коридоре. Слегка повернув голову, чтобы расширить угол обзора, Кэтрин увидела громадного человека, направляющегося в сторону телефонной будки. В Гонконге был только один человек такой комплекции: майор Лин Вэньчжу из специального отдела МИ-6! Американцы вербовали самых лучших, но это не обещало ничего хорошего ни для Мари, ни для ее мужа.

— Ты не сделал ничего плохого, Джонни, — проговорила Степлс, поднимаясь из-за стола. — Мы продолжим наш разговор, когда я вернусь. Мне надо привести себя в порядок, кажется я немного понервничала во время нашей беседы.

Она миновала удаляющегося китайца, и зашла в дамскую комнату, откуда вышла через несколько секунд с двумя другими женщинами и быстро направилась в противоположную сторону коридора, где был вход на кухню. Не обращая внимания на оторопевших поваров и официантов, она молча отыскала выход на улицу и оказалась на Глостер Роуд. Там она свернула налево и быстро пошла вперед, отыскивая платные телефоны.

— Алло?

— Мари, немедленно уходи из квартиры! Моя машина стоит в гараже, ты найдешь его, если пройти один квартал вправо от дома. Там хорошо видна красная надпись: «МИНГ»! Как можно быстрее приходи туда! Я встречу тебя. Поторопись!

Степлс остановила такси.

— Женщину зовут Степлс, Кэтрин Степлс! — резко говорил в трубку Лин Вэньчжу, стараясь заглушить шум, прорывающийся из помещения кафе. — Поставьте диск с данными по канадскому консульству и отыщите ее адрес! Быстрее! — Ожидание было недолгим, и, получив ответ, майор дал новые указания. — Если один из автомобилей с радиоустановкой находится поблизости, пошлите его в сторону кафе, если нет, то отыщите немедленно любой свободный. — Лин выслушал своего собеседника и после небольшой паузы добавил: — Женщина-американка. Если вы ее опознаете, то приближайтесь и забирайте в машину. Я скоро буду там.

— Номер пять, номер пять, отвечайте! — монотонный голос оператора продолжал вызывать автомобили.

— Пятый номер слушает вас, — раздался наконец голос абонента. — Я получил ваши указания и готов двигаться к цели.

— Еще раз повторяю направление: Ботанический сад со стороны Эбьюнот Роуд — это кратчайший путь. — Дальше следовал адрес Кэтрин Степлс. — Цель: женщина-американка, выследить и задержать.

— "Айяааа", — почти прошептал запыхавшийся агент из специального отдела МИ-6.

Мари старалась действовать спокойно, по крайней мере, настолько, насколько ей это удавалось. Ситуация складывалась до ужасного нелепо, но была смертельно опасной. Она только что приняла ванну, и теперь, в халате, который ей оставила Кэтрин, приводила себя в порядок. Звонок телефона был для нее полной неожиданностью, и еще большей неожиданностью было все услышанное по нему.

«Что могло произойти»? Ведь Кэтрин не принадлежала к тем людям, которые любят командовать по каждому пустяку. Она всегда старалась избегать резких выражений, и никакая агрессивность в поведении ей свойственна не была. Для того, чтобы заставить ее вести себя именно так, должно было случиться что-то чрезвычайное. Как ни мало оставалось времени, Мари старалась соблюдать основные требования элементарной маскировки. В ванной она нашла пачку заколок и убрала с их помощью волосы в пучок, пристроив поверх ту дурацкую шляпу, в которой она посещала консульство. На ногах она решила оставить комнатные туфли без каблуков. Кофта и юбка были немного влажными, так как не успели просохнуть после стирки. Но обращать внимание на такие мелочи было бы просто безрассудным.

Выйдя в коридор, а затем в холл, Мари задумалась на секунду, глядя на поблескивающие двери лифта. Соблазн был велик, но внутренний голос настойчиво повторял ей одно и то же: «Избегай лифта, всегда, когда это возможно. Лифт — это потенциальная ловушка». Цюрих, Джейсон Борн. Отыскав глазами дверь пожарного выхода, она быстрыми шагами направилась прямо к ней. Сдерживая дыханье, она открыла дверь и ступила на лестницу. Спустившись вниз, Мари прошла через узкий коридор к выходу, не обращая внимания на входящих и выходящих людей. На улице, подчиняясь первому рефлекторному воздействию, она свернула направо и быстро зашагала по тротуару, постепенно ускоряя и ускоряя шаг, а потом побежала, заметив краем глаза автомобиль, развернувшийся у входа в Ботанический сад. Машина, сделав резкий поворот налево, неслась прямо на нее. Заскрипели тормоза, и из открывшейся двери выскочил человек и побежал ей навстречу.

Глава 18

Мышеловка захлопнулась. Мари вскрикнула, скорее инстинктивно, когда агент-китаец приблизился к ней и вежливо, но настойчиво взял за руку. Она узнала его, поскольку он принадлежал к «ним», к той армии государственных чиновников, которые окружали ее всего несколько десятков часов назад. Тогда она «закричала». Это был не крик неожиданно испугавшейся женщины, а сценический дебют актрисы, прошедшей краткий курс мастерства в далеком Париже. Постепенно начинала собираться толпа. Люди останавливались, создавая затор на улице и вызывая этим дальнейшую эскалацию паники. Женщины, стараясь уберечь детей от толпы, отбегали в сторону, поглядывая кругом в поисках полиции.

— Пожалуйста, мисс!.. — почти кричал китаец, стараясь, однако, контролировать свои эмоции. — Вам не причинят никакого вреда. Позвольте проводить вас к автомобилю. Это только лишь в целях вашей защиты.

— Помогите! — продолжала кричать Мари по мере того как толпа продолжала расти. — Этот человек ограбил меня! Он украл все мои деньги вместе с сумочкой!

— А ну остановись, приятель, — проговорил пожилой англичанин, пробиваясь вперед и поднимая свою трость. — Я послал людей за полицией, но пока они появятся, я, клянусь всеми святыми, разнесу твою башку, если ты не отстанешь от этой женщины!

— Пожалуйста, сэр, — настаивал человек из МИ-6, — это дело касается только официальных властей, и я могу показать вам свое удостоверение.

— Спокойно, — раздался громкий голос с явным австралийским акцентом, в тот момент, когда через толпу прорвался высокий человек, вежливо отодвигая в сторону пожилого англичанина. — Вы очень смелый человек, сэр, но с этой шпаной должен разговаривать кто-то помоложе! — Австралиец подобно великану надвигался на китайца. — А ну, убери свои грязные руки от леди, уличная мразь!

— Пожалуйста, сэр, отойдите. Это досадное недоразумение, но я уверяю вас, что дело очень серьезно. Леди находится в опасности, и ее должны допросить официальные власти.

— Но на тебе нет никакого мундира! Откуда я знаю, что ты представляешь эту самую официальную власть!

— Позвольте мне показать вам мои документы.

— То же самое он говорил мне, когда напал на меня на Гарден Роуд! истерически закричала Мари. — Он отобрал у меня сумочку, теперь ему нужны мои драгоценности! Он лжет! Он долго преследовал меня! — Мари понимала, что сами слова, которые она выкрикивала, не имели никакого значения. Она рассчитывала только на общее возмущение толпы, на тот накал страстей, пользоваться которым учил ее Джейсон Борн.

Тем временем австралиец схватил китайца за плечо, поворачивая его влево. Но китаец сделал резкое вращательное движение, и его правая нога, описав полукруг, врезалась в живот австралийца. Человек согнулся и опустился на колени.

— Ведь я просил вас не вмешиваться, сэр!

— Ты попросил об этом «меня», косоглазый сукин сын?

Австралиец поднялся, устремив свое тело в сторону китайца, заставляя того отступить под натиском кулаков. Толпа зашумела, возникло новое замешательство, и тут рука Мари оказалась свободной! Тем временем свалка на улице разрасталась, а вдали уже слышались сирены полицейских машин.

Неожиданно новое вторжение разорвало установившийся шум общей свалки. Три автомобиля, среди которых была и машина скорой помощи, непрерывно сигналя, резко остановились, громко визжа шинами и тормозами, и заблокировали проезжую часть улицы.

Мари прорвалась через толпу, выбралась на противоположный тротуар и бросилась в сторону виднеющейся надписи «МИНГ» менее чем в половине квартала от нее. Туфли свалились с ее ног, и теперь она бежала босиком, не обращая внимания на боль. Неожиданно, голос, усиленный радиоустановкой, перекрыл шум улицы.

— Миссис Вебб! Миссис Вебб, я прошу вас, остановитесь! Вам все объяснят, но только остановитесь, ради бога!

Мари сделала неожиданный поворот и, пригибаясь как можно ниже, побежала назад, стараясь держаться вдоль обочины дороги. Толпа скрывала ее, и она направилась туда, где ее только что пытались захватить. Осторожно выглянув через плечи и головы сбившихся в тесные группы людей, она смогла увидеть, что майор-китаец теперь бежал в противоположном направлении! По-прежнему пригибаясь к земле, она быстро пробежала по широкой улице ко входу в Ботанический сад и остановилась под деревом, недалеко от входа, стараясь не терять из вида надпись «МИНГ». Мари видела, что китаец пробежал мимо гаража вперед на несколько кварталов, постоянно оглядываясь по сторонам.

В этот момент раздался автомобильный сигнал, четыре коротких гудка. Повернувшись в направлении звуков, Мари увидела, что из окна автомобиля ей машет рукой Кэтрин Степлс.

— Быстрее сюда! — закричала она, приоткрывая дверь.

— Он видел меня!

— Быстрее! — продолжала кричать Кэтрин.

Мари быстро забралась на переднее сиденье рядом с ней, и машина, резко развернувшись, помчалась в переулок, где был виден красный указатель разрешения поворота направо: «Центр. Деловой район».

— Кэтрин! — продолжала кричать Мари. — Он видел меня!

— Еще хуже то, что он видел машину.

— Двухдверный зеленый «Мицубиси»! — прокричал в микрофон Лин Вэньчжу, стараясь сохранять положение карманной рации в нужной позиции. — Номерной знак АОR-5350. Трех первых букв будет достаточно, чтобы провести оповещение всех полицейских постов! Пассажир и водитель должны быть задержаны без всяких объяснений! Это дело находится в компетенции правительственных служб. Выполняйте! Немедленно!

Степлс свернула на Айс Хаус стрит, где она знала небольшой гараж с платной стоянкой недалеко от отеля «Мандарин». — Нам нужно взять другой автомобиль, — объяснила Кэтрин. — У меня есть знакомые в этом отеле, добавила она, протягивая несколько гонконговских долларов дежурному. Предоставив машину в полное распоряжение дежурного по гаражу, она вышла на тротуар. — Идем, — обратилась она к Мари, — и старайся держаться все время в тени, поближе к зданию. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше об этом не вспоминать.

Обе женщины подошли к боковому входу в отель и, поднявшись по ступеням, оказались в затененной части большого холла.

— Справа есть дамская комната, подожди меня там, это как раз сзади магазина.

— Я вижу указатель. А ты не знаешь, нет ли здесь аптеки?

— Тебе не следует лишний раз проходить через холл, я уверена, что твое описание разослано во все мыслимые места.

— Я понимаю, но не могла бы ты сама посмотреть... Видишь, что у меня с ногами?! Мне нужен хотя бы вазелин и какие-нибудь тапочки...

— Я посмотрю, но время нам очень дорого... Иди туда, — она махнула рукой, — не надо мозолить людям глаза.

Лин Вэньчжу посмотрел на часы. Было 6:34, и до восьми оставалось совсем немного времени. Майор вызывал своего помощника.

— Мы должны проверить каждый гараж, все агентства по аренде здесь и на Коулуне, которые известны полиции.

— Да, сэр, но у этой женщины, Степлс, могут быть друзья, у которых она может одолжить машину, и в этом случае все наши поиски бесполезны.

— Мы должны работать только над тем, что нам удается проконтролировать. И, кроме того, из того, что я знаю о сотруднице канадского консульства Степлс, следует, что она всегда работает в одиночку и не будет подключать к своим проблемам посторонних.

Кэтрин Степлс подошла к столу дежурного отеля «Мандарин», немного раздосадованная тем, что она не знает двух молодых клерков, сидевших за столом. Ей был нужен кто-то, кого она знала, чтобы как можно быстрее уладить свои дела. Это был единственный способ добиться чего-нибудь в Гонконге. Для этого лучше всего подошел бы Ли Тенг, главный консьерж отеля. А именно он был занят тем, что успокаивал богатую даму, багаж которой вместо Гонконга был отправлен в Бангкок.

Прошло достаточно, на ее взгляд, времени, прежде чем она услышала высокий голос, заставивший ее вздрогнуть.

— Кэтрин! Пожалуйста, не волнуйтесь, мисс Кэтрин!

Она повернулась очень медленно и очень напряженно.

Это был Ли Тенг, который все-таки сбежал от многочисленных и беспокойных гостей.

— Я увидела, что вы были заняты с гостями, и решила подождать. У меня есть кое-какие трудности.

— А я увидел вас совсем недавно. Сейчас такая суета с гостями...

— Я знаю о ваших затруднениях с этой дамой...

— И я знаю о ваших проблемах, Кэтрин.

— Я не совсем понимаю, Тенг? Прошу прощенья, но до меня не сразу дошел смысл того, что вы сказали... Тенг посмотрел на прилавок для дежурных и, видимо, чем-то остался недоволен.

— Пойдемте отсюда, — произнес он тихо, осторожно беря Кэтрин за руку и уводя ее в сторону от прилавка. Здесь он чувствовал себя менее напряженно и, достав из кармана небольшой лист перфорированной бумаги, он протянул его насторожившейся женщине. Это было сообщение, отпечатанное на компьютере.

— Четыре копии были переданы персоналу управляющим. Я умудрился получить три, но четвертая все-таки попала под прилавок к дежурным клеркам.

«Очень срочно. Женщина из Канады по имени Кэтрин Степлс может попытаться арендовать автомобиль для личных целей. Ей пятьдесят семь лет, седые подкрашенные волосы, рост средний, стройная фигура. Все сообщения и контакты через Четвертое Центральное Управление полиции».

— Послушай, Тенг, один из клерков предложил мне автомобиль с шофером. — «Он» смог получить аренду в такой час? Подождите меня здесь и не выходите на свет.

Тенг прошел к прилавку и сказал сидевшему там клерку: — Наш заказчик передумал. Она нашла знакомых, у которых есть машина, и они отвезут ее.

— Хорошо, тогда я скажу нашему шоферу, чтобы он не беспокоился.

Тенг вернулся к Степлс. — Если у вас нет денег, я могу помочь, но только не пользуйтесь кредитной карточкой.

Она взяла протянутые ей банкноты. — Я, наверное, должна что-то объяснить?

— В этом нет необходимости, Кэтрин. Что бы ни утверждало Четвертое Управление полиции, я знаю, что вы очень порядочный и честный человек, и я знаю, что мои деньги не пропадут.

— Да, мне пока не удается убежать, — с трагической улыбкой произнесла она, но шутливое настроение ей явно не удавалось.

— Пешком вам идти не придется. Один из наших шоферов кое-что должен мне, и сейчас он как раз находится в гараже. Он отвезет вас.

— Вы упустили женщину, — резко заявил посол Хэвиленд, глядя на майора и Мак-Алистера. — Поэтому единственная возможность задержать ее — завтра на Американо-Канадской конференции, которая состоится в четыре часа. Она должна вернуться! Поэтому все ваши посты должны оставаться на местах. Приведите ее ко мне!

— Но мы нарушаем все дипломатические нормы. Она может заявить протест.

— Нарушайте любые нормы, но только доставьте ее сюда! У нас нет ни минуты на промедление!

В сопровождении двух агентов разъяренная Кэтрин Степлс была доставлена на Виктория Пик. Было 11:35, когда она встретилась лицом к лицу с послом Хэвилендом и помощником Госсекретаря Мак-Алистером. Солнце уже поднялось над заливом, и сад за широким окном напоминал уголок рая.

— Вы заходите очень далеко, Хэвиленд, — заявила Степлс с ледяными ноткам в голосе.

— Должен заявить вам, миссис Степлс, что это вы, а не я, скомпрометировали должностное лицо нашей дипломатической службы. Прошлой ночью этот молодой человек явился сюда и рассказал нам всю эту малоприглядную историю. Небольшой грязный сюжет, а?

— Чертов дурак! И поскольку вы произнесли это слово «грязный», то никакие его поступки не могут оправдать всю мерзость ваших действий. — Не останавливаясь на этой фразе, она повернулась в сторону помощника Госсекретаря. — А это, как я понимаю, штатный лжец по имени Мак-Алистер.

— Вы очень проницательны, — ответил тот.

— Кто дал вам право подменять собой Всевышнего? Любому из вас? Разве вы не понимаете, что вы сделали с этими людьми? Что вы хотите добиться от них?

— Да, мы знаем это, — ответил посол. — Вернее, я знаю.

— Но и она знает тоже, что все рассказы Мак-Алистера о жене местного тайпина, якобы убитой в Макао, не больше, чем выдумка. У меня есть свои источники информации, которые подтверждают, что этих фактов никогда не было! Зато есть факт манипулирования гражданами Канады со стороны ваших грязных спецслужб, за что вы, я думаю, должны будете ответить. Хочет мое правительство или нет, но я обращусь во все газеты, и я добьюсь, чтобы все это было предано гласности. Вы ничем не отличаетесь от этих варваров из КГБ. Я устала от вашей мерзости, и весь мир устал не меньше моего!

— Моя дорогая дама! — не выдержав, почти закричал дипломат. Было видно, что он теряет остатки контроля над собой. — Делайте, что хотите, но сначала выслушайте меня! И если после этого вы захотите продолжать войну, то можете это делать! Как говорится, мои дни уже катятся вниз, но я не хочу, чтобы это произошло с миллионами других! Я хочу сделать все, что в моих силах, для того чтобы уберечь человечество от нового безумия. Но вы можете не согласиться с этим, ну что ж, тогда делайте свою игру! Но только, ради Бога, возьмите на себя ответственность за последствия!

Глава 19

Поставив стул немного удобнее, Борн который уже раз разбирал и собирал пистолет, полученный от китайца при переходе границы. Он отвел в сторону спусковой механизм и разглядывал канал ствола в свете стоявшей недалеко от него лампы. После этого он еще и еще чистил и смазывал все детали, пока они не приняли идеальный вид.

Этот процесс помогал ему скоротать время. Он уже осмотрел арсенал вооружений, который находился в квартире де Анжу, и, поскольку все оружие было хорошо упаковано, он решил остановиться на пистолете. Они договорились, что до наступления темноты Джейсон не будет покидать квартиру, где ему гарантирована относительная безопасность. Де Анжу арендовал ее всего лишь две недели назад через адвоката-посредника, с которым никогда лично не встречался и, естественно, использовал при этом фальшивые документы.

Закончив в очередной раз сборку оружия, Борн легким движением загнал на место снаряженную обойму и, встав со стула, подошел к окну. Перед ним раскинулось широкое пространство залива, за которым начиналась территория Народной Республики, не переставшая быть предметом зависти для тем немногих, кто знал, как управлять механизмами человеческой агрессивности. Ничего не изменилось на Земле со времен сотворения мира, и существующие границы всегда оставались лишь иллюзией, с помощью которой на некоторое время удавалось сохранить контроль над населением, чтобы потом разрушить их тем или иным способом.

Посмотрев на часы, Джейсон отметил про себя, что время идет очень медленно. Было только пять часов, и послеполуденное солнце медленно катилось к закату. Он ждал возвращения де Анжу, который отправился в отель «Полуостров» чтобы забрать кое-какие вещи из номера Борна. Присутствие де Анжу вызвало поток былых воспоминаний, связанных с «Медузой» и Парижем, из которых он еще раз сделал вывод о достаточно высоком профессионализме Француза и его прагматизме. Поэтому задержка с его возвращением не вызывала у Джейсона обычного нервного раздражения, а наоборот, он считал, что без какой-то важной причины Француз не задержался бы так надолго. Если случилось самое худшее и он погиб в каком-то нелепом инциденте, то это был бы тяжелый удар для Борна, который хотел использовать таланты бывшего рейнджера в деле, которое для самого Борна было почти невыполнимым, так как исход его был связан с жизнью и смертью Мари.

Постепенно его мысли вновь вернулись к эпизодам встречи в Закрытом Городе, где ему было недвусмысленно заявлено, что Мари погибнет, если с его стороны будут попытки проникнуть в тайну отеля «Лисбоа» в Макао.

Тем не менее, несмотря на всю внешнюю убедительность этой сцены, включая удар рукой по спинке стула, во всем облике китайца было что-то опереточное, оторванное от жизни, что сразу почувствовал Дэвид Вебб, на мгновенье проявившийся в той грязной, обшарпанной комнате. Кто был этот тайпин? Ответ мог бы быть в отеле «Лисбоа», и таланты де Анжу должны были помочь ему разобраться с этим запутанным делом. Он рассказал ему очень немногое из этих событий и теперь был готов рассказать больше, включая эпизод двойного убийства в отеле, оружие, использованное тайпином. Возможно, что де Анжу будет задавать вопросы, которых он раньше не задавал, и если на них будет даны ответы, то дело продвинется еще на один шаг. В этот момент за дверью послышались шаги, и Борн, управляемый многолетним инстинктом, занял позицию вдоль стены, направив оружие на входную дверь, которая в этот момент медленно открылась.

Джейсон резко двинул ее в сторону вошедшего, одновременно приставляя оружие к его голове, но тут же опустил пистолет, узнав Француза, который пытался протиснуть в комнату застрявший в дверном проеме чемодан.

— Так можно остаться и без головы, Эхо, — пытаясь унять возбуждение, произнес Борн, употребив старое прозвище Француза, бытовавшее еще во времена их походов в джунглях Там-Квуана. — Ты мог бы заранее позвонить по телефону!

— А ты, как в былые времена, когда выводил нас через засады, так и не прилег? Я не звонил, потому что не хотел беспокоить тебя. Я рассчитывал, что ты должен немного отдохнуть. Поставив чемодан на пол рядом со стулом, Француз добавил: — У нас нет времени.

Из большого пакета он достал две армейские униформы, две кобуры для пистолетов и две форменные фуражки. — Это форма полицейских Гонконга, заметил Джейсон, наблюдая за ним.

— Скорее Коулуна, — ответил Француз. — У меня в кармане лежат соответствующие документы. Мы должны использовать этот шанс, Дельта! Поэтому я так задержался. Аэропорт Кай Так — очень многолюдное место! Конечно, гарантировать ничего нельзя, но все меры должны быть приняты. Я готов поставить свою жизнь против этого зарвавшегося маньяка...

— Начни, пожалуйста, с начала, — остановил его Борн.

— Как только мы переоденемся, — согласился Француз, снимая рубашку. — Поторопись! Нас ждет моторная лодка, и через сорок пять минут мы должны быть на Коулуне! Держи! Это твое! Меня просто тошнит, когда я вспоминаю, сколько денег я потратил на все это!

— Но почему ты так уверен, что он может быть именно в аэропорту?

— Убийство уже спланировано. На этот раз — это Верховный Губернатор. — Что?

— Я вышел из отеля «Полуостров» с твоим чемоданом и направился к парому Стар Ферри, полагая, что на нем можно добраться быстрее, чем на такси через туннель. На Солсбери Роуд я заметил семь патрульных машин, которые на огромной скорости, обгоняя друг друга промчались в неизвестном направлении. У меня есть кое-какие связи, и через человека, близкого к властям, которого я застал у телефона, я получил совет подождать еще немного, и тогда смогу увидеть еще десяток патрульных машин и примерно столько же фургонов, которые направятся в аэропорт Кай Так. Те, которых я уже видел, были передовые отряды по обеспечению безопасности. Они явно получили информацию от своих скрытых источников о возможном покушении. Дело в том, что губернатор возвращается из Пекина сегодня ночью вместе с чиновниками из Форин Офис, одновременно с китайской торговой делегацией. Там будут журналисты, телевидение, представители официальных кругов. Обе стороны заинтересованы, чтобы не было никаких эксцессов. А на завтра назначена важная встреча представителей деловых кругов. — Да, сценарий разворачивается, — заметил Борн, на мгновенье приостанавливая свои занятия по переодеванию. — Ведь убить можно не только Верховного Губернатора, но и кого-то из секретариата по иностранным делам, или чиновника из Центрального Комитета. Сколько еще последует жертв, прежде чем развернется заключительная сцена этой драмы? Этому должен быть положен конец.

— Мои соображения до сих пор были достаточно простыми, — задумчиво проговорил де Анжу. — Я вижу, что коррупция охватила обе стороны, которые вполне могут шантажировать друг друга с помощью террора. Но ты говоришь несколько о другом, о некотором продуманном плане развала Гонконга, в результате чего он окажется под властью северных провинций.

— Таков сценарий, — коротко заключил Джейсон Борн. — Усложненный в реализации, но эффективный по результатам.

Все подходы к аэропорту были заняты полицией, которая располагалась даже на крышах близлежащих зданий. Мощные прожектора освещали площадку, предназначенную для официальных церемоний, рядом с которой, отгороженные барьерами, находились и журналисты и телевидение, ожидая прибытия самолета уже с девяти вечера. Для их прохода в зону встречи использовалась специальная арка, в которой было смонтировано оборудование для обнаружения скрытого оружия. Аппаратура телевизионщиков, а также оборудование, размещенное на автомобилях, многократно проверялись. Начался дождь, и полицейские одели желтые плащи, в которых они выглядели словно заранее обозначенные мишени или по крайней мере являли соответственные сигналы опасности для тех, кто должен был избегать встречи с ними.

— Теперь у тебя есть возможность проникнуть туда, — торопливо произнес де Анжу, неожиданно появляясь справа от Джейсона и протягивая ему небольшой листок бумаги. — Это подписано префектом полиции аэропорта Кай Так.

— Что ты наговорил им?

— Всего-навсего, что ты еврей, прошедший подготовку в Моссад по борьбе с терроризмом, и находишься у нас по программе обмена.

— Господи, но я же не говорю на иврите!

— А кто здесь говорит? Пожимай плечами и разговаривай на французском. Он у тебя звучит вполне удовлетворительно. На нем здесь многие говорят, правда, очень плохо.

— Ты просто невозможный человек, я надеюсь, ты знаешь об этом?

— Я знаю только то, что в нашу бытность в «Медузе» Дельта заявлял командованию в Сайгоне, что он никуда не пойдет, если с ним не будет старины Эхо.

— Наверное, я в тот момент просто выжил из ума. А теперь пожелай мне удачи. Спасибо тебе, Эхо.

— А вот это будет уже излишне, — заметил, улыбаясь, Француз. — Ты — Дельта, и всегда будь им.

Сняв плащ и фуражку, Борн прошел к ограждению и предъявил свой пропуск охране. Самолет из Пекина начал заходить на посадку, делая очередной круг в потоках дождя. До приземления оставалось несколько минут, и за это время решение должно быть принято. Ему предстояло с максимальной точностью определить, где прячется тот, кто должен нанести решающий удар. Дождь стекал по его униформе, но он не обращал на это никакого внимания, только изредка смахивал водяную пелену с лица. Он упорно продолжал разглядывать толпу, стоявшую в зоне, отведенной для приема гостей.

"Кто? Где? Как?”

Эти вопросы подобно карусели вращались в его голове. Скорее всего, что, учитывая погоду и общую тревожную ситуацию, на встречу и короткие заявления уйдет не более десяти минут. Кто из собравшихся находится ближе всего к месту встречи, кто может наиболее естественно перемещаться в этой зоне? Журналисты? Фоторепортеры? «Металл» фотокамеры проверяли при входе через специальную арку, но не все «камеры» могли дать нужную картинку при обследовании. Вполне работоспособный, но не просматриваемый механизм мог быть сделан для производства выстрела, а возможно, что он мог быть совмещен с телескопическим объективом, или микрофоном. Такую камеру можно пронести под плащом, а потом сделать подмену, бросив нормальную буквально под ноги.

Но пока все было безрезультатно. Он второй раз проходил мимо фоторепортеров, но не заметил ни одного лица, хотя бы отдаленно напоминающего наемника. Он интуитивно чувствовал, что какая-то нить ускользнула от него, что-то было потеряно... Придется еще раз все продумать с самого начала. Если цель — Верховных Губернатор, то речь идет о единичном убийстве в чрезвычайно сложных условиях. В этом случае превосходство убийцы будет очевидным в случае удачного исхода, и де Анжу будет прав, утверждая, что это укрепит легенду, присвоенную им. Но прямой способ убийства при такой охране и скоплении посторонних, учитывая погодные условия, осуществить без риска очень трудно. Здесь не приходится говорить об использовании традиционного пистолета или винтовки. В любом случае последует мгновенная реакция, которая может оказаться фатальной. Между акцией и ее воздействием должна быть «задержка». Только такой вариант обеспечивает исполнителю надежный путь к отступлению, так как «реакция» будет позже! Значит мишенью может быть не только Верховный Губернатор! Масштабный террористический акт, который включает несколько беспорядочных убийств, вот какова истинная цель этого маньяка, который хочет ввергнуть Гонконг в хаос и небытие!

Проходя очередной раз сквозь стоявших в ожидании людей, он старался припомнить все средства нападения, которые хоть когда-то были известны ему. Из всех средств, единственное, что приходило ему в голову, была граната, но он отверг этот вид оружия. Большее предпочтение он отдал взрывному устройству с часовым механизмом или, в крайнем случае, пластиковой взрывчатке. Проходя мимо людей, он обращал особое внимание на размер предметов, которые были у них. Для достаточно мощного взрыва, рассчитанного на поражение нескольких человек, объем пластиковой взрывчатки должен быть с обычный кейс. Меньшее количество применять было бесполезно.

"Кто? Где?”

Эти вопросы по-прежнему оставались без ответа.

Огромный «Боинг 747» подобно фантастической серебристой птице приближался к земле, а еще через минуту уже выруливал на предназначенную для него позицию, где был приготовлен трап. Руководители английской и китайской делегаций показались в дверях и начали спускаться по металлической лестнице. Один был одет в безупречный костюм, принятый в Уайтхолле, второй в светло-коричневого цвета военную форму Народной Армии без знаков различия. За ними последовали две шеренги советников, секретарей и других членов делегаций. Прибывшие направились к микрофонам. Пока продолжались заявления для прессы и приветственные речи, Борн продолжал разглядывать фотокорреспондентов с их аппаратурой и команду телевизионных репортеров с бригадой обслуживающих техников, но не обнаружил ничего, что могло бы привлечь его внимание.

Неожиданно, его внимание привлекла цепочка быстро приближающихся огней, которые двигались вдоль бетонной полосы по направлению к стоявшему самолету. Это были автомобили, сопровождаемые эскортом мотоциклистов. Церемония была окончена. Журналисты, фоторепортеры и телевизионщики были отсечены от официальных лиц полицейским эскортом.

Момент испытания настал. Если что-то должно произойти, то теперь для этого самое время.

Слева от себя Борн увидел офицера полиции, глаза которого быстро и тщательно, как и глаза Борна, исследовали окружающую обстановку. Джейсон повернулся к нему и заговорил по-китайски, протягивая прикрытый рукой от дождя пропуск. — Я представляю Моссад! — почти прокричал он, стараясь заглушить шум дождя.

— Да, я знаю о вас! — прокричал в ответ офицер. — Мы очень благодарны за то, что вы здесь!

— У вас случайно нет карманного фонаря?

— Есть, и вы можете взять его, если он вам нужен.

— Большое спасибо.

— Держите!

— И пропустите меня, пожалуйста, вперед, мне некогда тратить время на предъявление документов каждому следующему посту, — добавил он, забирая фонарь. Офицер сделал жест рукой охране, которая было подняла оружие, и сказал: — Это один из нас, пропустите его! Он эксперт в таких делах! — Еврей из Моссад?

— Да, это он.

Борн находился теперь между цепочкой лимузинов и связанными между собой металлическими ограждениями. Освещая фонарем покрытую асфальтом площадку, он на китайском и английском языках объяснял стоящим у барьера людям, что они должны отодвинуться от линии заграждения, чтобы он мог попытаться найти утерянный в толпе предмет. Один за другим журналисты и другие приглашенные на церемонию гости постепенно отодвигались назад. Так он приблизился к головному автомобилю, на котором были укреплены английский и китайский опознавательные флажки, положение которых было вполне определенным: справа были хозяева, слева — гости. Все внимание Джейсона было сосредоточено на земле. Высокопоставленные гости были уже готовы заполнить вытянувшуюся цепочку лимузинов. Наконец что-то произошло, но Борн еще не был уверен в этом, настолько все было призрачным и почти ирреальным! Его плечо неожиданно столкнулось с плечом другого человека, и эффект этого столкновения был подобен электрическому разряду. Человек, которого он задел плечом, наклонился вперед, а затем неожиданно качнулся назад, почти с дикой яростью, так что Джейсон чуть было не потерял равновесие. Он повернулся и посмотрел на полицейского из эскорта мотоциклистов, затем поднял фонарь, чтобы лучше видеть через темный овал пластикового защитного шлема.

Неожиданное волнение охватило его, а глаза отказывались видеть невероятное. Он смотрел на самого себя, каким он был несколько лет назад. Это был «командос»! Наемник!

Глаза, которые смотрели из-под шлема на Борна, тоже отражали панику, но они были более подвижны, чем у Вебба. Неожиданный удар в горло на мгновенье парализовал Джейсона. Он упал, обхватив шею руками, в то время как наемник соскочил с мотоцикла и, пробежав мимо Джейсона, нырнул под натянутый канат ограждения. Убийца исчез!

Несмотря на неожиданность удара, Борн не потерял сознания. Когда он понял, что сбежавшего человека ему уже не догнать, его мысли вернулись к окружающему.

Убийство! Убийство еще не состоялось! Значит еще оставался шанс что-то сделать! Рядом с ним стоял лимузин с опознавательными флажками! Это и была та мишень, которую выбрал убийца! Где-то внутри автомобиля или под ним был установлен часовой механизм, который в одно мгновенье приведет в действие заряд, разносящий все кругом в клочья!

Борн оглянулся, отыскивая глазами кого-нибудь из официальных лиц. В двадцати ярдах от ограждения стоял офицер, скорее всего из полиции Коулуна, сбоку у которого висела рация. Это был шанс! Лимузины уже готовились к выезду.

Джейсон резко дернул канат заграждения, поднял его вверх и сбросив металлическую стойку, побежал прямо к офицеру-китайцу. — «Ксан шу!» — на ходу кричал он.

— "Шем-ма?" — воскликнул тот, инстинктивно отстегивая кобуру.

— Остановите! Остановите лимузины! Первый из них!

— Что вы хотите? Кто вы?

Борн едва не сбил его с ног. — Моссад! — все, что он сумел прокричать.

— Вы тот самый человек, из Израиля? Я слышал...

— Слушайте меня! Берите эту рацию и передайте им приказ остановиться! Пусть все выйдут из передней машины! Она уже подготовлена к взрыву! Скорее!

Сквозь плотную сетку дождя офицер посмотрел в глаза Борна, затем кивнул и взял в руки рацию. — Срочно! Всем постам и центральной службе связи! Освободите для меня канал и соедините с Ред Стар 1. Немедленно!

— Со всеми машинами! — перебил его Борн. — Прикажите им отъехать как можно дальше.

— Изменить коммутацию каналов! Все машины на меня! — прокричал в микрофон офицер, а затем ясно и отчетливо произнес слова команды: — Здесь пост номер 5. Со мной человек из Моссад, и я следую его инструкциям. Срочное сообщение. Ред Стар 1, вам следует немедленно остановиться и всем выйти из машины. Уведите людей как можно дальше и помогите им укрыться. Всем другим машинам сделать поворот налево, к центру поля, и отъехать от Ред Стар 1. Исполняйте немедленно!

Ошеломленная толпа наблюдала, как пять лимузинов, взревев моторами, резко свернули с курса и исчезли в темном пространстве летного поля. Передний автомобиль остановился, заскрипел тормозами, и из открывшихся дверей во все стороны бросились люди.

Через восемь секунд все было кончено. Лимузин под кодовым номером Ред Стар 1 разлетелся на куски в сорока футах от открытых ворот. Раскаленный металл и брызги стекла были выброшены волной взрыва навстречу потокам дождя, словно урезанная джазовая мелодия.

ПЕКИН, 11:25 ВЕЧЕРА Вдали от северных предместий Пекина раскинулась обширная зона, занятая комплексом зданий, скрытых от постороннего наблюдателя не только естественным рельефом местности, но и еще высокой стеной из серого камня. Внутри этого уединенного анклава, на живописных холмах, покрытых почти нетронутым лесом, расположились дачи высокопоставленных чиновников, что было обычной нормой секретности и условиями глубокого расслоения общества. Ни одна вилла не была видна со стороны окружающей местности, которая была насыщена охраной из преданных ветеранов Народной Армии, вооруженных до зубов и сопровождаемых собаками, прошедшими специальную тренировку. На тот случай, когда возникала необходимость так или иначе идентифицировать это место, использовалось почти поэтическое название Нефритовая Гора, которое относилось не к геологической структуре местности, а скорее к высокому желтовато-зеленому холму, заметно выделяющемуся на фоне остальных. В разное время, в зависимости от политических приливов и отливов, здесь жили Мао Цзе Дун, Лю Шао Цзы, Линь Бяо и Чжоу Энь Лай. Теперь здесь находился один из тех, кто держал в своих руках судьбу экономического будущего Китая, кого мировая пресса называла коротким именем Шэн, что никак не снижало его магического воздействия на политиков, втянутых в водоворот событий восточного региона. Полное имя этого человека было Шэн Чжу Юань. Коричневый «Седан» спустился по гравийной дороге прямо к серой каменной стене, в том месте, где находились ворота с номером 6. Заскрипев тормозами, машина остановилась в непосредственно близости от ярко-оранжевого барьера, который казался раскаленным металлом в жестких лучах передних фар. Часовой вышел вперед и исполнил принятый здесь ритуал встречи гостей.

— К кому вы направляетесь, ваше имя и ваши документы?

— Меня ожидает министр Шэн, — последовал ответ. — Мое имя не имеет значения, и вам не нужны мои документы. Сообщите в резиденцию министра, что прибыл его эмиссар из Коулуна.

Часовой пожал плечами. Такие случаи не были редкостью среди посетителей Нефритовой Горы. Дальнейшее препирательство было чревато последствиями, и часовой вернулся в помещение охраны, где находился телефон.

— Пропустить немедленно, — последовал короткий ответ.

Не возвращаясь к «Седану», часовой нажал кнопку, и огненный шлагбаум пополз вверх. Автомобиль рванулся вперед, как бы наверстывая упущенное в ожидании время.

— Министр Шэн ожидает вас в саду, — предупредительно сообщил офицер в армейской форме, встретивший посетителя во дворе виллы. Его глаза напряженно всматривались в темноту окружающего пространства.

Человек из Коулуна миновал просторный холл, обставленный мебелью из красного дерева, и быстрыми шагами через дверь в виде арки спустился на белую гравийную дорожку сада. Перед ним были четыре изящно оформленных искусственных пруда, на водной поверхности которых величаво покачивались белые лилии, подсвеченные снизу, сквозь толщу воды, чуть заметным золотистым светом. Две дорожки, покрытые белым гравием, были проложены между ними, образуя в пересечении знак Х. В дальнем конце каждой из них были расставлены черного цвета низкие плетеные столы и кресла овальной формы. За одним из них, расположенном недалеко от кирпичной стены, сидел средних лет, все еще стройный человек с коротко подстриженными, видимо рано поседевшими волосами. Единственное, что заставило бы каждого обратить на него внимание, были его глаза, необычно выделяющиеся на исхудалом лице. Это были темные глаза мертвеца, веки которых никогда, даже на мгновенье, не вздрагивали. Но в то же время это были глаза фанатика, чье подвижничество являлось источником внутренней силы, которую можно было почувствовать по накалу напряженных зрачков, которые едва не вызывали вспышки молний. Таковы были глаза Шэн Чжу Юаня, и сейчас они излучали огонь.

— Говори! — почти прокричал он, сжимая руками ручки плетеного кресла. — Кто это был?

— Это все ложь, министр Шэн. Мы проверили все возможные каналы через наших людей в Тель-Авиве. Такого человека у них никогда не было. Никто не посылал агента на Коулун! Это ложь!

— Какие меры вы приняли?

— Это наиболее запутанное дело...

— Что вы предприняли?

— Мы переправили англичанина в Монгкок, о чем не знает никто.

— Дураки и идиоты! Идиоты и дураки! С кем вы контактировали на Коулуне?

— Наш главный информатор, человек из полиции Коулуна. Он буквально потрясен таким исходом, если не сказать, что напуган. Во всяком случае, мне не понравилось его состояние.

— Этот человек должен замолчать.

— Я передам ваши указания.

— Боюсь, что у вас это уже не получится. Вы просто не сможете этого сделать. — Шэн сделал волнообразный жест левой рукой, как бы приглашая своего гостя приблизиться к столу, в то время как его правая рука находилась в тени, скрытая столом. — Продолжайте доказывать свою преданность Гоминдану, — жестко добавил он.

Когда человек приблизился к министру, он поклонился и хотел прикоснуться к руке всесильного человека, желая выразить таким образом свою покорность. В этот момент Шэн поднял правую руку, в которой было оружие.

Раздавшийся выстрел разнес на куски голову эмиссара, части которой погрузились в пруд с лилиями. Дежурный офицер появился тотчас же, как только труп свалился на гравийную дорожку.

— Избавьтесь от него, — приказал Шэн. — Он слишком много знал, слишком много слышал... и много позволял себе.

— Непременно, министр.

— И как можно быстрее свяжитесь с человеком из Макао. У меня есть указания для него, и их нужно выполнить, пока огонь над Коулуном еще полыхает в небе. Я хочу его видеть здесь.

Когда офицер приблизился к трупу курьера, Шэн неожиданно поднялся с кресла и медленно прошел по дорожке к пруду. На его лице отражались блики света от подводной иллюминации. Он вновь заговорил ровным, но с оттенком почти фанатичной убежденности, голосом. — Скоро весь Гонконг и все окружающие территории, — он сделал паузу и задумчиво посмотрел на пруд, вольются в Китай.

— Ваше дело вести нас, Министр, — ответил офицер, наблюдая за Шэном глазами, излучавшими преданность, — а мы будем следовать за вами. Поход, который вы нам обещали, уже начался. Мы вернемся с победой, и земли на юге вновь будут наши.

— Так и будет, — согласился с ним Шэн Чжу Юань. — И мы не можем отказаться от этого. Я не могу отказаться.

Глава 20

В полдень того самого злополучного дня, когда аэропорт Кай Так был пока просто аэропортом, а не сценой разворачивающейся драмы, Хэвиленд излагал ошеломленной Кэтрин Степлс сущность тайного сговора Шэна с внутренними силами Гоминдана, целью которого должно быть формирование консорциума финансистов во главе с лидером, которым должен стать его отец, чтобы содействовать превращению Гонконга в личную финансовую империю. Неизбежным результатом тайных действий будет захват Гонконга Китаем и последующий за этим кризис на Дальнем Востоке. Ничему не доверяющая Кэтрин Степлс требовала доказательств, и ей была предоставлена возможность ознакомиться с секретным досье на Шэн Чжу Юаня, составленном Государственным Департаментом. Но и это не убедило ее окончательно, и в половине четвертого дня ее проводили в пункт космической радиосвязи для того, чтобы эти факты ей подтвердил представитель Совета Национальной Безопасности, некто Рейли.

— Вы всего лишь голос, мистер Рейли, преобразованный сложным комплексом связной аппаратуры, — заявила ему Степлс. — А какие у меня гарантии, что вы не сидите где-нибудь в подвале того дома у подножья одного из холмов и ведете со мной конфиденциальную беседу?

На линии раздался отчетливый щелчок, сопровождающий переключение каналов, и она услышала голос, хорошо известный ей и еще многим людям в разных уголках мира: — С вами говорит Президент Соединенных Штатов, миссис Степлс. Если вы сомневаетесь в этом, то, как мне кажется, вы можете связаться со своим консульством, и они выполнят все необходимое для установления официального канала связи, по которому мы с вами сможем продолжить этот разговор. Я думаю, этого будет достаточно, для того, чтобы убедить вас. У меня просто нет другого способа доказать вам реальность происходящего.

Покачав головой и прикрывая глаза, Кэтрин ответила очень тихо:

— Я верю вам, мистер Президент.

— Тогда я попрошу вас, забудьте обо мне и об этом минутном разговоре. Но поверьте, что события развиваются именно так, как вам о них сообщили.

— Но это настолько невероятно, что непостижимо умом.

— Я прошу вас, миссис Степлс, поверить нашим людям. Вы можете оказать им весьма существенную помощь. Если необходимо, я могу позвонить вашему Премьеру, но честно говоря, я бы не хотел этого делать. У него может появиться желание обсудить это с другими лицами.

— Нет, мистер Президент, я считаю, что этого делать не следует, а что касается политики сдерживания, то я полагаю, что агрессору нужно противодействовать во всем. Я начинаю понимать посла Хэвиленда.

— Вы еще один человек, который превзошел меня. Я должен признаться, что никогда не понимал его.

— Возможно, что это наилучший выход, сэр.

Около четырех часов дня в доме на Виктория Пик раздался телефонный звонок по коду чрезвычайной срочности. Но он предназначался не для посла Хэвиленда, не для помощника Госсекретаря Мак-Алистера. Абонентом на это раз был майор МИ-6 Лин Вэньчжу. Этот звонок принес с собой состояние опасности, в котором обитателям дома пришлось пребывать последующие несколько часов. Как ни была ограничена переданная по телефону информация, для присутствующих было очевидно, что при малейшей ошибке, допущенной Шэном или его окружением, войска Народной Республики могли двинуться на полуостров и далее, в Гонконг. Лин яростно вращал диски телефонов, отдавая приказы и собирая дополнительную информацию. Он ровным голосом, отчетливо выговаривая слова, продолжал оповещать специальные подразделения МИ-6. — Кай Так. Китайско-британская делегация. Покушение. Предполагаемая цель — Верховный Губернатор. Предполагаемый исполнитель — Джейсон Борн.

— Я не могу в это поверить! — протестовал Мак-Алистер, вскакивая с дивана. — Это преждевременно! Шэн не готов! Если бы он решился на такой шаг, то в официальных заявлениях его министерства мы могли бы заметить хотя бы слабые намеки на проведение подобного авантюрного курса. В противном случае этого не должно быть!

— Что это, ошибка? — холодно спросил Хэвиленд.

— Возможно. Но скорее всего, это очередной поворот в стратегии, которую, надо признаться, мы так и не разгадали до конца.

— Продолжайте работу, майор, — бросил дипломат в сторону китайца, сидящего на телефонах, — а когда закончите, мы с вами уточним детали.

После того как последний приказ был передан, Лин приготовился получить приказ для себя лично от посла Хэвиленда.

— Я хочу, майор, чтобы вы держались в тени, — настойчиво заговорил Хэвиленд, — и, возможно, вообще не ездили бы туда.

— Но это невозможно, сэр, — возразил великан. — Я должен быть со своими людьми.

— Во всяком случае, вы должны въехать на территорию аэропорта через ворота с противоположной стороны от главного входа.

— Но почему? Мне не понятна ваша настойчивость, господин посол, во всем, что касается моего присутствия в аэропорту.

— С вашей проницательностью, майор, не следовало бы задавать подобных вопросов. Я, признаться, удивлен.

— Я должен знать! А пока что мне не понятны ваши намеки!

— Возможно, это было моей ошибкой, но я попытаюсь ее исправить. Я думал, что вам уже более или менее ясно, с какой целью мы вынудили «нашего» Джейсона Борна прибыть сюда. Из всего, что известно о нем, следует тот факт, что он получает информацию, не только прикладывая ухо к земле, но собирает ее, как говорится, на всех четырех ветрах. Если данные его медицинского обследования точно отражают его состояние, то можно рассчитывать, что благодаря отдельным сохранившимся участкам памяти, он сможет восстановить свою информационную сеть в этом районе, о котором мы ничего не знаем. А теперь сделаем предположение, майор, я повторяю, всего лишь предположение, что через один из своих источников он узнает о возможном покушении в аэропорту. И как вы полагаете, что он сделает?

— Постарается быть там, — тихо, почти с неохотой ответил китаец.

— И предположим, что «наш» Джейсон Борн увидит вас? Простите меня, но я должен заметить, что вас не так-то легко проглядеть в толпе. Логика его внутреннего поведения, направленная на самовыживание, заставит его выяснить, кто вы такой на самом деле. Должен ли я продолжать дальше?

— Я так не думаю, — возразил майор.

— Взаимосвязь будет установлена, — продолжал Хэвиленд, не обращая внимания на слова майора, — и в итоге мы получим неприемлемый для нашей стратегии результат: нет ни тайпина, ни его погибшей в Макао молодой жены, а есть очень способный офицер английских спецслужб, разыгрывающий роль несчастного мужа, с помощью которого человек был в очередной раз попросту шантажирован государственными службами, причем самым отвратительным методом, с помощью похищения его жены. Сознание, майор, очень тонкий и деликатный инструмент, а у него — гораздо в большей степени, чем у большинства других, учитывая все количество стрессов, которые ему пришлось перенести. Я не хочу даже думать о том, что он может сделать, точнее, что он вынудит сделать нас.

— Это был самый слабый момент во всем сценарии, хотя он и валяется одним из основных, — заметил Лин.

— Я посоветую вам только одно. Забирайте своих людей и займите пост наблюдения в центральной башне аэропорта, там есть помещение, отделанное темным тонированным стеклом.

Наступила тишина, и было слышно только шаги китайца, когда он, резко повернувшись, покидал комнату. — По-вашему, это правильно — отпускать его туда? — нарушил молчание Мак-Алистер, в то время как Хэвиленд и Степлс продолжил смотреть на дверь, за которой скрылся майор Лин.

— Несомненно, — ответил дипломат, направляясь к столу. — Пожалуйста, присядьте, миссис Степлс, и ты, Эдвард. Мне нужно ваше одобрение по поводу наших дальнейших действий, которые я собираюсь изложить, но перед этим я хотел бы поговорить наедине с миссис Степлс.

— Во что бы то ни стало, — задумчиво заговорил Мак-Алистер, собирая разложенные на столе бумаги, в то время как Кэтрин Степлс усаживалась в кресло прямо перед столом Хэвиленда, — мы должны разгадать этот ребус с аэропортом Кай Так. Я собираюсь еще раз просмотреть досье Шэна и постараюсь отыскать там возможные ключи к тем противоречиям стратегии, которые мы наблюдаем в данный момент, и если тревога в аэропорту не является ложной, то нас могут ждать большие неприятности и в будущем. Опасность может возникать мгновенно и в любом месте. Но, повторяю, это противоречит тому, что мы знали о нем до сих пор. Нестабильность в Гонконге, который он рассматривает как мощный финансовый таран в своей политике, явно не в его интересах. Так что же он делает на самом деле? На этот вопрос пока нет однозначного ответа.

— Попытайтесь, если это еще возможно, Эдвард, пересмотреть наш подход к этой проблеме, — бросил посол, усаживаясь в кресло. — Ведь в конце концов, мир здешних банкиров представляет опору его финансовым и политическим устремлениям, и разрушать его было бы весьма неразумно.

— С другой стороны, — заметил Мак-Алистер, направляясь с бумагами к двери, — это очень опасная игра, где в итоге он может потерять все, как только он потеряет контроль над старыми революционерами из Центрального Комитета, которые до сих пор не отказались от политики экспансии Китая в отношении Новых Территорий. Кризис, основанный на насилии, будет им только на руку. Именно такой сценарий мы разработали для Вебба, и, я полагаю, что он достаточно отражает реальность.

— Хорошо, Эдвард. Забирайте ваши бумаги, запросите все, что вы считаете нужным, у МИ-6, но найдите доказательства. Если мы потеряем сегодня Верховного Губернатора, то завтра мы потеряем весь Гонконг. — Этого нельзя допускать, — проворчал Мак-Алистер, закрывая за собой дверь.

— Надеюсь, теперь вы на самом деле начинаете понимать меня? обратился дипломат к представительнице иностранного отдела дипломатической службы Канады.

— Слова и определенную интерпретацию их, несомненно, но не специфику их реализации, — воскликнула Кэтрин Степлс, странным образом продолжая смотреть на дверь, только что закрывшуюся за помощником Госсекретаря.

— Я очень хочу, чтобы атмосфера нашей беседы была как можно спокойней и безоблачной, так как заинтересован в вашей помощи, миссис Степлс.

— Вы имеете в виду Мари?

— И все, что с ней связано, — настойчиво продолжил дипломат. — Какая специфика происходящего беспокоит вас? Что я могу прояснить в сложившейся ситуации?

— Насколько я понимаю, — медленно заговорил он, — решением всех ваших проблем является Шэн? Не так ли? И муж моей знакомой по Оттаве служит главным орудием исполнения поставленной задачи?

— Да, Джейсон Борн — одно из существенных звеньев нашей операции.

— И вы рассчитываете, что он захватит и этого наемника, используемого Шэном, и займет его место. И в один прекрасный день авантюрные планы министра будут раскрыты, а их автор, весьма вероятно, будет убит... Я права?

— Да, и скорее всего, это произойдет где-то в Китае.

— "Скорее всего"... «в Китае»?

— Да, внешне это будет выглядеть, как внутренние братоубийственные распри внутри пекинской иерархии. Официально мир не услышит подробностей о Шэне в течение нескольких недель, а когда такое заявление наконец будет сделано, то его смерть будет, несомненно, связана либо с коронарной недостаточностью, либо с кровоизлиянием в мозг. Стабильность в мире будет восстановлена. Но пока что, миссис Степлс, мы еще очень далеки от этого. Сегодня мы только начинаем наш путь, и исходной точкой его будет аэропорт Кай Так. Он же может стать и началом конца, если мы не примем срочных мер по контролю за ситуацией. Ставки очень велики в этой игре, и поэтому велик риск по защите Верховного Губернатора. С другой стороны, наши возможности в данный момент ограничены, нам остается лишь ожидание.

— Насколько я поняла из вашего монолога, моя помощь заключается в том, чтобы помочь вам без вооруженного вмешательства заполучить назад миссис Вебб?

— "Без вооруженного... вмешательства"? — Хэвиленд подался вперед. В глазах, наполненных яростью, его вопрос отражался подобно вспышкам гнева. — Вы не можете и дальше продолжать прятать ее!

— Вероятно, но я еще не решила.

— Господи! После всего, что я вам рассказал! Вы должны это сделать!

— Вот в этом все дело! Я могу предоставить ее вам в любое время, но только тогда, когда я сочту это необходимым!

— Что я должен сделать, чтобы убедить вас?

— Я думаю, что начать надо с Нельсона. Ведь если бы не он, то вы никогда бы не вышли на меня. Поэтому я требую, чтобы вы оставили его в покое и не делали представления о его поведении в Госдепартамент. Он гораздо лучше многих ваших сотрудников, о которых, кстати, вы знаете гораздо больше, чем о нем. Вам прекрасно известно, что представляют из себя многие работники вашего аппарата здесь, в Гонконге, и вы знаете, что это не является тайной для других.

— Хорошо, мы договорились по поводу Нельсона, он остается в стороне. Надеюсь, вы удовлетворены?

— Да, но боюсь, что мне придется еще раз огорчить вас, хотя, видит Бог, мне не хотелось бы этого делать.

— Не беспокойтесь об этом, говорите.

Кэтрин помолчала, видимо собираясь с мыслями, а когда заговорила, то это было похоже на крик отчаянья человека, желающего познать истину.

— Почему вы сделали это? Разве не было другого пути?

— Я полагаю, что вы имеете в виду миссис Вебб?

— Конечно, я подразумеваю ее и не забываю при этом ее мужа! Я уже спрашивала вас раньше, понимаете ли вы, что вы сделали с ними? Я могу повторить слова одного американского юриста, которые он произнес однажды на сенаторских слушаниях, и которые вполне могут быть применены к вам. Есть ли у вас чувство порядочности, господин посол?

Хэвиленд удивленно взглянул на собеседницу и усталым голосом произнес: — У меня есть чувство долга. Я должен изменить ситуацию мгновенно, без промедления, а для этого можно использовать любые средства. Я обещаю вам, что с ее головы не упадет ни один волос, но она должна быть здесь, чтобы охотник, выслеживающий дичь, был управляем. Поэтому я прошу вас, верните нам миссис Вебб.

— Да, конечно, я это сделаю, но не сегодня ночью. Она не сможет сейчас даже передвигаться без посторонней помощи. У нее разбиты ноги после вчерашних приключений у Ботанического сада. Да и у вас сегодняшняя ночь весьма напряжена. Я отвезла ее в Таен Ман, где у меня есть друзья. Я приглашала к ней врача, который сделал ей перевязку. Она очень устала, и ей необходим отдых. Отложим это до завтра.

— Как вы хотите сделать это? Что вы ей скажете?

— Пока я еще не знаю. Я думаю, что сначала позвоню ей и постараюсь успокоить надеждами на определенный прогресс в ее делах, и попрошу оставаться около телефона. В конце, я думаю, сообщить ей, что приеду утром и непременно с новостями.

— Мне кажется, что вам не следует ехать одной без прикрытия, заметил Хэвиленд. — Я не исключаю, что это может быть и Мак-Алистер. Он знает ее, и, честно говоря, я возлагаю надежды на его моральные устои, которые помогут урегулировать возможное непонимание.

— Хорошо. Я сама думала о чем-то подобном, но пусть они остаются до какого-то момента в стороне, пока я не поговорю с ней, а это может занять часа два. Я постараюсь объяснить ей, не вдаваясь в подробности, что в свете сложившихся обстоятельств, ставящих под угрозу весь Гонконг, я понимаю ваши действия и считаю их оправданными. Я объясню ей, что она будет гораздо ближе к своему мужу, если будет находиться около вас. Вполне возможно, что она попытается убить вас, но это уж ваши проблемы. Не забывайте, тем не менее, что эта привлекательная и даже красивая женщина выросла на ранчо близ Калгари.

— Мне придется взять команду морской пехоты для объяснения с ней.

— Боюсь, что и это вам не поможет. Она повернет их против вас. Она принадлежит к тем немногим людям, которые обладают даром убеждения, и я считаю, что ее трудно превзойти.

— Так и должно быть, — согласился посол. Он откинулся в кресле и задумчиво взглянул на женщину, сидящую перед ним, — Она практически одна заставила человека без имени, с послестрессовым комплексом вины и потерей памяти пройти по лабиринтам собственного замешательства и сомнений, и вернула его в жизнь. Очень непростая задача... Расскажите мне о ней все, что вы знаете... Телефонный звонок прервал их только наладившуюся беседу. Разговор о Мари Сен-Жак был отложен, и события в аэропорту вновь приковали к себе внимание обитателей дома на Виктория Пик.

Хэвиленд буквально схватил телефонную трубку и с жадностью слушал. Звонил майор Лин Вэньчжу. — Почему они не могут отменить приветственные речи, сесть в машины и быстро убраться из аэропорта? — раздраженно проговорил он, выслушав сообщение майора.

Вновь говорил майор, а дипломат слушал, не скрывая раздражения. Наконец он положил трубку и взглянул на миссис Степлс. — Приказ из Пекина предусматривает, что делегация Китая не должна менять никаких планов перед лицом западного терроризма. Защита должна быть обеспечена, работа должна идти по плану.

— Лондон должен был бы как-то отреагировать на это, — заметила Степлс.

— Приказы из Пекина... — повторил Хэвиленд, не обращая внимания на ее замечание, будто лишившись слуха. — Приказы от Шэна!

— Вы так уверены в этом?

— Это его грязная игра! Он заказывает стрельбу по мишеням! Он уже готов!

Погода портилась. Напряжение в воздухе нарастало по геометрической прогрессии, и каждые четверть часа поляризация атмосферы возрастала, пока не начался дождь. Работал телевизор, и Хэвиленд вместе с Кэтрин Степлс наблюдали за репортажем из аэропорта. Теперь тишина уже ничем не нарушалась, кроме звуков телевизионного эфира. Огромный самолет медленно вырулил на отведенное для него место встречи. Охрана с английской и китайской стороны немедленно заняла место по обе стороны открывшейся двери. Начиналась пресс-конференция, и в этот момент тяжелая дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату ворвался возбужденный Мак-Алистер.

— Теперь я это нашел! — кричал он, размахивая листком бумаги. — Я уверен, что я нашел это!

— Немного тише, Эдвард! Говори связно, чтобы все поняли тебя. И, ради Бога, успокойся.

— Китайская делегация! — вновь закричал помощник Госсекретаря, почти задыхаясь, и, подбежав к дипломату, положил перед ним листок. — Делегацию возглавляет некто Лао Ши! Второй член делегации, наделенный полномочиями руководителя, это генерал Юн Шен! Оба занимают ответственный пост в правительстве, и оба многие годы находятся в оппозиции Шэн Чжу Юаню, открыто критикуя его политику в Центральном Комитете!

— Господи! Но что вы хотите сказать этим?

— Это означает, что мишень для возможного покушения — не только Верховный Губернатор, а все руководители делегаций! Эта акция даст возможность Шэну избавиться от давних противников в Пекине, а кроме того, за процессы дестабилизации в колонии будут теперь ответственны оба правительства!

Хэвиленд нервно схватил телефонную трубку. — Соедините меня с майором Вэньчжу на аэродроме Кай Так. Немедленно! — приказал он оператору.

— ...Мне нужен срочно майор Лин. Срочно!.. Его нет? А где он?.. Кто со мной говорит?.. Да-да, я знаю вас. Слушайте меня внимательно! Цель покушения не только Верховный Губернатор, но и два члена китайской делегации. Разделите обе делегации по разным машинам... Вы знаете это?.. Представитель Моссад? Какого черта?.. Таких мероприятий не предполагалось, нет, нет. Да, я освобождаю линию. — Тяжело дыша, дипломат почти неподвижно уставился на стену и еле слышно проговорил: — Они узнали об этом, только один Бог знает откуда, и уже принимают контрмеры... Кто? Кто это мог быть? — «Наш» Джейсон Борн, — тихо произнес Мак-Алистер. — Он уже там.

В это время на телевизионном экране было видно, как головной лимузин остановился, в то время как другие машины быстро отъехали от него. Из открытых дверей первой машины в панике выбежали люди, а секундой позже весь экран озарила вспышка взрыва.

— Он несомненно там, — повторил почти шепотом Мак-Алистер. — Он там!

Глава 21

Моторный катер, сильно покачиваясь на волнах, осторожно пробирался сквозь темноту и потоки дождя. Экипаж из двух человек почти постоянно вычерпывал воду, которая вновь прибывала, как только очередная волна накатывалась на планшир. Седой капитан, наполовину португалец, наполовину китаец, напряженно глядел через широкое окно кабины, стараясь выдерживать курс к темным очертаниям побережья острова. Борн и де Анжу стояли по обе стороны от него. — Сколько нам еще идти до берега? — спросил де Анжу, стараясь перекричать шум мотора и дождя.

— Двести, двести пятьдесят метров, — ответил капитан.

— Тогда самое время дать условный сигнал. Где фонарь?

— Он в шкафчике, рядом с вами, справа. Еще метров сто, и я останавливаюсь. При такой погоде можно налететь на скалы, которых полно вдоль берега.

— Но мы должны попасть на пляж! Нам это крайне необходимо! Ведь я объяснял тебе!

— Да, но вы забыли мне сказать, что будет такой сильный дождь, а волны как во время приличного шторма. Я остановлюсь в девяноста метрах от берега, а вы можете воспользоваться маленькой шлюпкой, на которой есть мотор, достаточно мощный. На ней вы и доберетесь до пляжа.

Де Анжу согласно кивнул и начал прилаживать фонарь себе на грудь. В этот момент яркая голубоватая вспышка осветила кабину, а еще через некоторое время сигнал был уже отчетливо виден. Он указывал последний маршрут и место для причаливания.

Когда наконец фонарь был прилажен, они встали друг перед другом и проделали то, что много лет назад день изо дня делали в «Медузе»: осмотрели экипировку друг друга перед походом.

— Подходи к берегу как можно ближе, — приказал де Анжу капитану, — и запомни, что ты не получишь причитающуюся тебе плату, если тебя не будет здесь, когда мы вернемся.

— А если не вернетесь? Ведь вас могут убить вместе с вашими деньгами?! Тогда мне придется убираться так или иначе!

— Мы вернемся. Я знаю этого человека много лет, так что он абсолютно надежен. Его не интересует ничего, кроме денег. Но все мы, как говорится, в руках Господа!

— Мотор в этой шлюпке покрыт брезентом, но не запускайте его, пока шлюпка не опустится на воду.

— А почему вы уверены, что он работает? — спросил капитана Борн.

— Потому что я не за просто так получаю свои деньги, — ответил ему седой моряк.

Путешествие к пляжу оказалось подобием холодной морской ванны, с той лишь разницей, что ее роль выполняла маленькая лодка, которую словно щепку швыряло из стороны в сторону. Они оба вымокли до нитки, но в конце концов добрались до берега.

Голубоватый свет еще раз возник в районе пляжа, теперь несколько левее от них. Де Анжу направил лодку в этом направлении, и через несколько минут можно было почувствовать, как металл задевает за песок. Француз заглушил и поднял мотор, а Борн, перепрыгнув через борт, стал затаскивать шлюпку на берег. Он был неожиданно поражен, когда рядом с ним возникла фигура человека в форме моряка, ухватившегося за канат. — Четыре руки гораздо лучше двух, — прокричал незнакомец по-китайски, а потом повторил это на беглом английском, с заметным американским акцентом.

Пять минут спустя трое мужчин миновали узкую полосу берега и неожиданно оказались среди низкорослых деревьев. Здесь было устроено нечто вроде привала, где, прикрытый брезентом, горел небольшой костер. Усевшись вокруг него, они приступили к разговору, из-за которого и было предпринято это ночное путешествие.

— Это необходимо узнать во что бы то ни стало, Гамма, — начал Француз.

— Гамма? — неожиданно вступил в их беседу изумленный Борн.

— Я использовал здесь некоторые традиции из нашего прошлого, Дельта. Конечно, я мог бы использовать Танго или Фокстрот, но я использовал греческий алфавит, потому что он всегда был предназначен для лидеров. — Это пустой разговор, а мне хотелось бы знать, почему мы находимся здесь? И кто этот человек? — продолжал задавать вопросы Борн.

— Я Гамма, так меня представил вам мой друг Эхо. Таким я и останусь в вашей памяти. Но я могу добавить, что я учился в Университете в Южной Калифорнии, в Беркли. Если вы помните, в то время, в шестидесятые годы, там были студенческие волнения.

— И вы были среди этой толпы?

— Нет, конечно, нет! Я был добропорядочным консерватором и членом общества Джона Берча.

— И вы добровольно вернулись в Китай, я имею в виду в Народную Республику?

— Я вернулся туда, где можно делать деньги, — заметил офицер. — Любой репрессивный режим, любое общество, возглавляемое этим режимом, предоставляет огромные возможности для тех, кто предпочитает жить с минимальным риском, но получать значительные выгоды. Конечно, я не собираюсь работать здесь всю жизнь. Когда у меня будет достаточно средств, я вернусь в Америку, где у меня много друзей-яхтсменов в Сан-Франциско. Я могу говорить при твоем приятеле, Эхо? — спросил китаец.

— Все, что угодно.

— Ты спрашивал меня об информации, и я могу подтвердить с гарантией, что она у меня есть. Цена — одна тысяча долларов. — Но прежде я должен знать, что ты продаешь, хотя бы в общих чертах. Офицер посмотрел на часы. — Мой сторожевой катер находится здесь, на южном побережье. Экипаж считает, что у меня здесь секретная встреча с нашими агентами, работающими в колонии. Но у меня еще есть время. Ну, хорошо. Речь идет о вашем ученике, который отказался следовать за своим учителем, и, тем не менее, получил не только тридцать сребреников, но и кое-что побольше.

— Наемник?

— Заплати ему, — приказал Борн, не сводя глаз с китайского офицера-моряка.

Де Анжу посмотрел на Джейсона, потом на человека по имени Гамма, и молча достал из-за пояса бумажник, завернутый в плотный прорезиненный пакет. Отсчитав банкноты, он протянул их китайцу. — Три тысячи за ночную встречу и тысячу за информацию, но только тысячу...

— Теперь информацию, — резко бросил Борн.

— Он заплатил за нее, ему я и должен ее сообщить, — кивнул китаец в сторону де Анжу.

— Делай, как хочешь, только говори.

— Зная о нашей поздней встрече, я как обычно заправился горючим на базе в Дзухай Ши, где меня застало сообщение, что наш общий друг, радист из первого Главного Управления штаба, хочет связаться со мной.

— Да, я помню его, — вставил де Анжу, — мы с ним имели общие дела.

— Он сообщил мне по системе кодированной связи, — продолжал офицер, что через них прошло сообщение с кодовым номером, относящимся к Нефритовой Горе. Сообщение предназначалось для Су Джианя...

— Грязная свинья! — выругался де Анжу, рванувшись вперед и хватаясь руками за землю.

— Кто это? — спросил Борн.

— Предположительно резидент по тайным операциям в Макао, а в данный момент еще и связной моего бывшего ученика. Господи, прости меня!

— ...который был неожиданно вызван в Бейцзин, — перебивая Француза, продолжил китаец.

— Ты уверен в этом? — вновь задал вопрос Борн.

— Наш общий друг уверен, — ответил офицер, все еще продолжая смотреть на де Анжу. — По его словам, Су Джиань явился сегодня в Главное Управление штаба, уточнил все завтрашние рейсы из аэропорта Кай Так на Бейцзин и на каждый из них он заказал по одному месту. Когда дежурный офицер спросил, почему не было звонка от самого Су Джианя, адъютант ответил, что тот внезапно выехал в Макао по срочным делам. Но какие дела могут быть там в полночь, когда все закрыто?

— Исключая казино, — произвольно вырвалось у Борна. — Стол номер пять, Кам Пек. Условия связи известны.

— Но то обстоятельство, что он заказал билеты практически на каждый рейс, говорит о том, что Су не уверен, когда именно состоится его встреча с наемником.

— Но он уверен, что она «состоится», — перебил Француза Джейсон Борн, — потому что он должен выполнить полученный приказ. — Джейсон взглянул при этом на офицера-китайца. — Помоги нам добраться до Пекина, — быстро произнес он. — Самолетом, на самый ранний рейс. Ты не пожалеешь об этом, потому что будешь по-настоящему богат. Я обещаю это.

— Дельта, ты сошел с ума! — закричал де Анжу. — О Пекине не может быть и речи!

— Почему? Никому не придет в голову искать нас среди тысяч французов, итальянцев, англичан, американцев и Бог знает кого еще, кто буквально наводнили этот город за последние годы. У нас есть готовые паспорта, с которыми мы могли бы вылететь в любой момент.

— Будь благоразумным! — продолжал упрашивать его де Анжу. — Мы попадем в их сети и можем быть убиты прямо на месте! Ведь он все равно вернется сюда, и это вопрос всего лишь нескольких дней!

— Я не могу ждать несколько дней, у меня попросту их нет, — холодно и жестко ответил Борн. — Я уже дважды упустил это твое произведение, и мне не хочется терять его след третий раз.

— Ты рассчитываешь захватить его в Китае? Ты думаешь, что это возможно?

— Где еще, по-твоему, он меньше всего ожидает ловушку?

— Но это безумие! Ты теряешь рассудок!

— Подготовь нам это путешествие, — обратился Борн к китайцу, — первым рейсом из аэропорта Кай Так. И когда я получу билеты, я заплачу за них пятьдесят тысяч долларов. Деньги я вручу тому, кого ты пришлешь с билетами, и кому ты доверяешь.

— Пятьдесят тысяч?.. — Человек, назвавшийся Гамма, неподвижно уставился на Борна.

Небо над Пекином было подернуто серой дымкой, плотность которой менялась по мере того как ветер с северных степей доносил сюда массы желто-коричневой пыли, из-за чего солнце принимало временами темно-коричневый оттенок. Аэропорт был громадным, по типу международных сооружений подобного класса, но по сравнению со своими западными собратьями ему явно не хватало изящества.

Борн и де Анжу с минимальными затруднениями миновали таможню, чему в значительной мере способствовало их знание китайского языка. Офицеры на пропускном пункте были вежливы и предупредительны, менее обращая внимание на весьма скромный багаж двух путешественников, но более удивляясь их лингвистическим способностям, что до сих пор считалось большой редкостью для иностранцев. Когда все формальности были закончены, а доллары были обменены на юани, Борн наконец мог снять очки, купленные еще в Вашингтоне у Кактуса, чтобы чувствовать себя посвободней.

— Меня смущает только одно, — рассуждал вслух де Анжу, когда они стояли около табло с расписанием прибытия самолетов, — почему билеты для наемника резервировались на коммерческие рейсы? Ведь у тех, кто ему платит, имеются в распоряжении и правительственные, и даже военные самолеты.

— Эти самолеты нельзя использовать, не предоставляя соответствующих объяснений, — ответил Борн. — И кто бы это ни был, они всегда должны соблюдать определенную дистанцию по отношению к твоему ученику. Он должен прибыть сюда как турист или как бизнесмен, а уже после этого начнется установление контактов, по крайней мере, я рассчитываю на это.

— Безумие! Скажи мне, Дельта, а что ты думаешь по поводу обратного пути, если наша охота закончится вполне удачно?

— У меня есть деньги. Их достаточно, чтобы они помогли проложить нам обратный путь.

— Уж не на крыльях ли Пегаса ты собираешься переправлять нашего пленника?

— Нет, скорее всего на крыльях Пан-Америкен. Мы вдвоем будем сопровождать нашего больного приятеля. Я думаю, что и ты, по ходу дела, тоже сможешь придумать какие-то дополнительные детали.

— А теперь становись у окна и дожидайся следующего самолета, а я отправлюсь за сувенирами. Ведь не можем же мы оставаться здесь так долго и не обследовать местные магазинчики. Я скоро вернусь.

Джейсон действительно вернулся очень скоро и показал Французу кивком головы, чтобы тот переместился в угол, подальше от дверей. Там он вынул из внутреннего кармана длинный и узкий предмет, который, при ближайшем рассмотрении оказался футляром, оформленным достаточно безвкусно и даже кричаще. Подобные вещи часто попадались во многих магазинах, торгующих сувенирами, в разных частях света. Когда верхняя крышка была снята, то перед взором де Анжу предстал тонкий и длинный нож для разрезания бумаги, на ручке которого были нанесены китайские иероглифы. Отсвечивая полированной бронзой, он лежал на подкладке из грубого серого войлока.

— Возьми это, — сказал коротко Борн, — и положи за пояс.

— А как у него с центром тяжести? — спросил бывший рейнджер, когда нож исчез под складками его одежды.

— Не так уж и плохо. Где-то в середине ручки, и вес вполне приличный из-за материала. Удар должен быть достаточно сильный.

— Да, теперь я вспомнил, — произнес удивленный де Анжу. — У нас всегда было первое правило: никогда не бросать нож. Но однажды, в вечерних сумерках ты заметил, как этот непалец за десять шагов без шума убрал разведчика, метнув в него нож, снятый с карабина. На следующее утро ты велел ему научить всех нас этому искусству.

— А как ты сейчас владеешь им?

— Думаю, что неплохо. Ведь я был старше вас, и поэтому из всех средств защиты выбирал те, которые требовали минимума усилий. Я очень долго практиковался в этих упражнениях, да ты и сам это неоднократно видел.

Джейсон вновь посмотрел на Француза. — Это очень странно, но я ничего не помню.

— Я нечаянно вспомнил об этом вслух... Извини меня, Дельта.

— Забудь. Я уже научился верить многому из того, что мне кажется непонятным.

Рейс, назначенный на 11:30, задержался на два часа. Когда пассажиры опоздавшего самолета прошли через таможню, то образовавшаяся суета в зале облегчила условия наблюдения.

— Вот этот может быть тем, кого мы поджидаем! — почти закричал де Анжу, указывая на фигуру, показавшуюся в дверях на выходе из таможни.

— Тот, который прихрамывает, опираясь на трость? — уточнил Борн.

— Его поношенная одежда не скрывает широкие плечи, а его седые волосы кажутся чересчур «новыми», и, кроме того, темные очки слишком широки и слишком закрывают лицо. Он, как и мы, производит впечатление очень усталого человека.

— Потому что, отдых — это оружие, а он пренебрег этим правилом?

— Да, похоже, что это он, — сделал последнее заключение Француз.

— По всей видимости, он направляется в отель, — предположил Борн. — Оставайся пока здесь, а я буду следить за ним, стараясь держаться на расстоянии. Во всяком случае, я что-нибудь придумаю и постараюсь все время оставаться сзади него.

Проследив человека до отеля, Борн занял очередь к дежурному администратору с таким расчетом, чтобы объект наблюдения находился впереди на несколько человек. Когда тот, получив номер, направился к лифтам, впереди Борна еще оставалось восемь человек. Только через шесть минут он оказался у прилавка, где на мандаринском наречии стал объяснять дежурной свои затруднения.

— "Ни ненг банг-здзу во ма?" — начал он свою просьбу о помощи. — Это путешествие для меня было совершенно неожиданным, и я не успел заранее заказать номер. Мне нужно остановиться хотя бы на одну ночь.

— Вы делаете нам честь, разговаривая на нашем языке, и вы говорите очень хорошо, — вежливо заметила женщина.

— Я надеюсь, что буду знать его еще лучше, если мое путешествие будет удачным. Я прилетел сюда в научную командировку.

— Так значит, у вас нет заказа на номер?

— Нет. Я уже объяснял вам, что все произошло в последнюю минуту, если вы понимаете, что я имею в виду, и ни о каком заказе уже не могло быть и речи, просто не было времени.

— Поскольку вы знаете оба языка, я отвечу вам на китайском, так как он более точно отразит всю обстановку с номерами. Все, буквально все занято. Но я постараюсь что-нибудь отыскать. Конечно, это будет не самый лучший номер.

— Мне и не нужно что-то особенное, — застенчиво заметил Джейсон. — Но со мной прилетел еще приятель, которого я могу взять как квартиранта. Мы готовы к тому, что в номере будет только одна кровать.

— Вот, здесь вас можно поселить. Это угловая комната на одного человека, второй этаж. И, я думаю, она не введет вас в лишние расходы.

— Мы возьмем ее, — согласился Борн. — Между прочим, несколько минут назад я здесь видел человека, который показался мне знакомым. Возможно, что это один из моих прежних профессоров во времена, когда я еще учился в Англии. Седой джентльмен, с тростью... Мне кажется, что я его знаю, и мне хотелось бы встретиться с ним.

— Да, я помню того, о ком вы говорите. — Женщина отодвинула несколько карточек, и выдернула нужную. — Вот. Его зовут Джозеф Уорлсворд, и ему был предоставлен номер 325. Но вы скорее всего ошибаетесь, так как он записан как консультант по нефтедобыче из Великобритании.

— Вы правы, это не он, — разочарованно ответил Борн, в замешательстве покачивая головой.

— Мы можем взять его! Прямо сейчас! — Борн ухватил Француза за руку и потащил в сторону от опустевшего зала ожидания.

— Прямо сейчас? И ты думаешь, что все можно сделать так просто? Так быстро? Невероятно!

— Напротив, — продолжал Борн, увлекая де Анжу к стеклянным дверям отеля. — Это очень сложная операция. У твоего человека сейчас масса забот: он не должен нигде показываться лишний раз, ему нужно позвонить по телефону, но телефоны в отеле подключены через коммутатор, а наемник не хочет иметь лишних свидетелей, и поэтому должен оставаться в комнате, ожидая, когда позвонят ему и передадут необходимые инструкции. Кроме того, он должен изменить свой облик и свою одежду, чтобы не появляться в своем прежнем облике. Даю тебе слово, Эхо, что твой человек — очень сложная штучка. Он работает над своими комбинациями, как будто собирается сразиться в шахматы с русским гроссмейстером.

— Это что, ученые рассуждения или предвидения Джейсона Борна?

— Борна, — коротко произнес Дэвид Вебб, его взгляд стал жестким, а голос ледяным. — И сейчас больше, чем когда-либо.

Холл перед 325 номером был пуст. Из-за соседней двери доносились звуки восточных мелодий. Видимо, там было включено радио.

— Сейчас я подойду к двери, — тихо командовал Борн, — а ты оставайся сзади меня и держи нож наготове. Я хочу, чтобы ты понял кое-что, и у нас не произошло никакой ошибки. Не применяй нож, пока не будешь уверен, что иного выхода нет. Если же ты решишься на это, то целься в ноги.

— Ты слишком много требуешь от человека моего возраста, — почти со смехом произнес Француз.

— Надеюсь, что нам не придется звонить. Эти двери сделаны из листов фанеры, между которыми ничего, кроме воздуха нет, а наш человек сейчас занят обдумыванием стратегии и никак не ожидает этого внезапного визита. Ты готов?

— Я готов, — сказал Француз, отставляя в сторону свой маленький чемоданчик и доставая из-за пояса бронзовый нож. Он положил его на ладонь, стараясь пальцами руки отыскать центр тяжести.

Борн сбросил легкую сумку, тихо подошел к дверям 325 номера и взглянул на де Анжу. Эхо кивнул, и Джейсон врезался в дверь, ударяя левой ногой чуть ниже замка. Дверь распахнулась, как будто была вывернута взрывом. Борн влетел внутрь, быстро перекатываясь по полу, его глаза обшаривали все углы комнаты.

— Остановись! — по-французски закричал де Анжу.

Во внутренней двери комнаты показалась фигура человека с седой головой. Джейсон мгновенно вскочил на ноги, схватив противника за волосы, начал выкручивать его голову то влево, то вправо, загоняя его назад, в дверной проем. Неожиданно Француз вскрикнул, когда лезвие ножа, просвистев в воздухе, с глухим стуком врезалось в стену. На мгновенье установилась тишина, и только вибрация бронзовой ручки издавала странный затухающий звук.

— Дельта! Остановись!

Борн остановился мгновенно. Его добыча, прижатая к стене, беспомощно сползала на пол.

— Посмотри! — воскликнул де Анжу.

Джейсон медленно отошел назад и вгляделся в фигуру, полулежащую перед ним. Он увидел худое морщинистое лицо старого человека с редкими седыми волосами, спадающими на лоб.

Глава 22

Мари лежала на узкой кровати, глядя в потолок. Лучи полуденного солнца прорывались сквозь незанавешенное окно, наполняя маленькую комнату светом и теплом. Пот покрывал ее лицо, одежда и простыни прилипали к телу, а ее ноги продолжали болеть после происшествия на недостроенной дороге, идущей вдоль скалистого берега реки, куда она попала скорее всего из-за неожиданно возникшего внутреннего стресса.

За окном слышались обычные звуки улицы, включая незнакомую гортанную речь, к которой она так и не смогла привыкнуть за долгие часы пребывания в Гонконге. Но сейчас за окном ее странного убежища был не Гонконг. Это был небольшой городок Таен Ман, расположенный на севере Коулуна. Постепенно шум и суета городской жизни отодвинулись на второй план, а вскоре и совсем исчезли, уступив место картинам последних событий, которые вновь вернули ее назад и завладели ее воображением.

Тот злополучный день начался очень рано. Мари проснулась с первыми лучами солнца и, чтобы освободиться от ночных кошмаров, решила больше не засыпать, а дождаться звонка от Кэтрин Степлс. Последний раз Кэтрин позвонила еще поздно ночью, и Мари, едва пробудившаяся от сна, с большим напряжением выслушала ее странный, почти надуманный рассказ без упоминания каких-либо имен. Кэтрин сообщала, что у нее появилась обнадеживающая информация, о которой она сообщит ей более подробно немного позже, когда встретится с человеком, который может оказать определенную помощь. А до тех пор Мари должна постоянно оставаться в этой квартире, принадлежащей знакомым Кэтрин, и ждать очередных новостей по телефону, которые, как была уверена Степлс, могут появиться у нее уже утром.

Однако звонка не было ни в 8:30, ни в 9:00. Когда часы показывали 9:36, Мари решила, что дальнейшее ожидание бесполезно, и первое, что она сделала, позвонила на квартиру Кэтрин в Гонконг. Ответа не было. Она повторила звонок, но телефон на другом конце линии по-прежнему не отвечал. Не думая о конспирации, Мария позвонила в консульство.

— Мне нужно поговорить с сотрудником дипломатического отдела миссис Степлс. Я ее подруга по Оттаве и хочу устроить ей этим звонком небольшой сюрприз.

— Вас очень хорошо слышно для такого расстояния.

— Но я звоню не из Оттавы, я нахожусь здесь.

— Мне очень жаль, но миссис Степлс не оставляла никаких инструкций на свой счет, и я не знаю, где ее можно отыскать. Между нами говоря, руководство тоже хочет ее видеть и не может найти. Если вы оставите мне ваш номер... Мари положила трубку и почувствовала, как легкое раздражение, преследовавшее ее с момента последнего звонка Кэтрин, начинает перерастать в панику. Было уже 10:00, а Кэтрин всегда вставала очень рано. Утро для нее означало промежуток времени где-то между 7:30 и 9:39 часами. Телефон зазвонил только в 10:12, и к этому моменту паника была уже вполне ощутима. — Мари?

— Кэтрин, с тобой все в порядке?

— Да, конечно, дорогая, со мной все хорошо.

— Но ты сказала, что позвонишь «утром»! Почему ты не сделала этого до сих пор? Я уже начала сходить с ума! Ты можешь говорить?

— Да, я звоню из платного телефона...

— Что случилось? Что происходит? И что это за человек, с которым ты встречалась?

Установилась минутная пауза, и создавалось ощущение какой-то неловкости, и Мари не могла понять вызвавшую ее причину. — Успокойся, моя дорогая, — проговорила после паузы Степлс. — Я не звонила раньше, так как не хотела тебя беспокоить. Вероятно, я смогу получить ответы, которые так нужны тебе. Все идет не так уж плохо, и, главное, тебе надо успокоиться и прийти в себя.

— Черт возьми, о чем ты говоришь?

— Я могу пока сказать тебе только одно: твой муж жив. — И я могу сказать тебе почти то же самое: он достаточно хорош во всем, за что берется, вернее за что брался. Во всяком случае, пока ты еще не сообщила мне ничего нового!

— Я выезжаю к тебе буквально через несколько минут. В это время дороги обычно всегда забиты, и мне понадобится часа два, чтобы добраться из Гонконга на север.

— Кэтрин, мне нужны ответы!

— Я привезу их с собой, во всяком случае часть. Отдыхай, Мари, попытайся расслабиться. Все складывается очень хорошо, и мы скоро увидимся.

— А это человек, — неуверенно спросила жена Дэвида Вебба, как бы оправдываясь за свою назойливость, — он приедет с тобой?

— Нет, я приеду одна, у меня есть к тебе разговор. Возможно, что ты увидишь его позже.

— Хорошо.

Что так необычно поразило ее в этом разговоре со Степлс? Мари не могла отделаться от этого странного ощущения, как только положила трубку. Разговор смахивал на дипломатическую беседу, которая в итоге оканчивается ничем. Но жена Дэвида Вебба имеет право хоть на «какую-то» информацию! Что-то было не так, но это «что-то» находилось за пределами ее понимания. Она, видимо, никогда не сможет объяснить, что именно заставило ее выйти на улицу. Скорее всего, это было сложное сочетание внутреннего, почти панического состояния, и подсознательного стремления вырваться из тисков необъяснимого страха, который в значительной мере нагнетался замкнутым, удушающим пространством комнаты. Выйдя на тротуар, она двигалась сначала медленно, неуверенно, словно освобождаясь от гипноза, и с каждым шагом была готова повернуть обратно, но не сделала этого. Видимо, глоток свободы, которую она ощутила здесь, пересиливал страх и заставил ее идти дальше и дальше.

Она нашла какую-то недостроенную дорогу, протянувшуюся вдоль берега реки. По сторонам были видны знаки и указатели на китайском языке. Не обращая на них внимания, она медленно шла по ней, осторожно обходя остатки строительного мусора. Незаметно Мари оказалась на небольшом открытом пространстве, откуда открывался живописный вид на широкую водную гладь реки.

Присев на обломок скалы, возвышающейся над поросшим густой травой берегом, она рассматривала раскинувшуюся перед ней реку, где среди рыбацких лодок, торговых баркасов и сторожевых катеров с установленными на палубе пулеметами и с опознавательными флагами Народной Республики, кипела своя жизнь. Мари смотрела на вооруженные катера, готовые по первому сигналу ринуться на перехват рыбацких лодок, если те окажутся за невидимой границей, разделяющей воду и сушу на две противоборствующие стороны. Ей это напомнило игру, когда Север предъявлял чрезмерные права на контроль пограничных территорий, а для Юга оставалась лишь возможность протестовать против нарушения суверенитета их рыболовных территорий.

Эти наблюдения отвлекли ее, и она не сразу заметила двух молодых китайцев, появившихся около нее. Их намерения не оставляли сомнений, и она быстро вскочила на ноги, чтобы попытаться убежать, но этого сделать ей не удалось. Тот, который был ближе к ней, схватил ее за руку и пытался выкрутить ее, заставляя Мари опуститься на колени.

— Леди ждет лодку с того берега? — на ломаном английском проговорил он. — Она помогает бандитам из Народной Республики? Она передает им сигналы?

Второй китаец попытался в этот момент обхватить ее руками.

— Она прячет на себе радио? Наша обязанность сообщить об этом в полицию.

— Убери свои руки, свинья! — Мари резко повернулась, желая освободить руку, но, потеряв равновесие, упала в густую траву. Китаец не отпускал ее. Она мгновенно вспомнила Цюрих, холодную ночь на берегу реки Лиммат и своего убийцу. Теперь был день, жаркий, душный день на Востоке, и нападающих было двое. Не помня себя от ярости, она вцепилась зубами в плечо китайца, который, взвыв от неожиданной боли, подскочил, зажимая рану. Мари, подобно дикой кошке, вцепилась ногтями в его лицо, не давая противнику опомниться. Второй, все еще стоявший рядом, получил сильный удар в пах и, согнувшись, заковылял в сторону. Не помня себя от ярости и страха, Мари закричала так, как никогда в жизни ей кричать не приходилось. Ее крик до того напугал китайцев, что один из них приблизился к ней с единственным намерением хоть как-то остановить ее, но сделать этого ему не удалось. Новый удар заставил его броситься в сторону от дороги, а Мари, теряя сознание, опустилась на землю. Она слышала голоса, крики негодования и ощущала присутствие множества людей, но могла понять только одно: никто больше не собирался причинять ей никакого вреда. Постепенно темнота окутала ее, смазывая все картины окружающего мира.

Она пришла в себя и обнаружила, что лежит на узкой кровати в комнате без окон. Молодая китаянка осторожно вытирала пот с ее лица, опуская в холодную воду мягкую ткань.

— Где?.. — прошептала Мари. — Где... я?

Девушка улыбнулась и пожав плечами кивнула в сторону человека по другую сторону кровати. Это был китаец, на вид лет тридцати, одетый в белый тропический костюм.

— Разрешите, я сам представлюсь вам, — произнес он по-английски, с явным восточным акцентом, но очень отчетливо. — Меня зовут Джи Тай, я управляющий местным отделением Хен Чоу Бэнк. Вы находитесь в одном из служебных помещений магазина тканей, принадлежащего моему другу и клиенту, мистеру Чену. Вас перенесли сюда и послали за мной. На вас напали двое хулиганов из Ди-ди Джин Че, что означает Добровольные Помощники Полиции. Такая организация существует как составная часть одной из многих социальных программ оздоровления общества. Однако, как у всякой подобной программы, здесь наряду с пользой есть и свои издержки, в виде той самой паршивой овцы, которая может перепортить все стадо, как любите говорить вы, американцы.

— Почему вы решили, что я из Америки?

— Ваша речь подсказала нам это. Когда вы были без сознания, вы говорили о человеке по имени Дэвид, которого вы хотите отыскать.

— А что еще я говорила?

— Практически ничего конкретного. Ваша речь была бессвязной, и трудно было понять что-либо конкретное. Мы все очень сожалеем о случившемся, и эти свиньи, напавшие на вас, будут наказаны. Я провожу вас в полицию, и вы сделаете соответствующее заявление.

— Нет, мистер Джи Тай, месть не входит в мои планы.

— Но ведь это касается и нас, мадам.

— Я не улавливаю здесь связи. Что вы имеете в виду?

— Напавшие на вас осрамили всех китайцев, мадам, и, кроме того, они делают это не в первый раз, и им должен быть преподнесен урок. Сегодня утром...

— Сегодня утром? Господи! Который час? Сколько времени я нахожусь здесь?

Банкир взглянул на свои часы. — Вы здесь уже около часа.

— Мне нужно срочно вернуться, это крайне важно для меня.

— Наши женщины сейчас заняты тем, что стараются привести в порядок вашу одежду. Вы ведь не сможете никуда пойти без нее?

— Но у меня нет времени. Господи! Я должна вернуться назад, но я даже не знаю, где находится эта квартира, у меня нет адреса.

— Мы знаем этот дом, мадам. Высокая привлекательная женщина всегда обращает на себя внимание в таком городе, как Таен Ман. Мы проводим вас туда немедленно. — Он повернулся и быстро заговорил по-китайски, обращаясь в полуоткрытую дверь сзади него. Дверь открылась, и в комнату вошли две пожилые женщины, держа в руках какие-то предметы из яркого шелка. Первым было широкое кимоно, а вторым — широкий шелковый шарф. После того как женщины помогли ей надеть этот традиционный китайский костюм, а шарф плотно охватил ее талию, Мари поняла, что это был ее не просто традиционный, а еще и изысканный костюм, выполненный с исключительным изяществом.

— Пойдемте, мадам, я буду вас сопровождать.

Они прошли в помещение магазина, где Мари, пытаясь улыбаться, кивала обступившим ее мужчинам и женщинам, в темных глазах которых отражалась искренняя печаль.

Мари вернулась в маленькую квартиру, сняла свой роскошный костюм и прилегла, стараясь собраться с мыслями и прийти в себя перед встречей с Кэтрин. Уснуть ей не удалось, так как напряжение, охватившее ее с утра и усилившееся после происшествия на реке, только усиливалось. Она встала и прошла на кухню в поисках воды. Вернувшись в комнату, она долго стояла в дверном проеме, оглядывая все углы комнаты, теперь все больше напоминавшей ей тюрьму. Она вновь была взаперти, наедине с собственными мыслями, и ужас последних дней не исчезал, а, наоборот, усиливался, поддерживаемый неизвестностью. Одиночество убивало ее и лишало даже надежды.

Словно окаменевшая, она подошла к окну и взглянула на улицу. Улица? Там, как оказалось, ей тоже не было места, не было шансов отыскать хоть малейшую возможность на избавление.

Неожиданно Мари почувствовала, как земля начинает уходить у нее из под ног. Ей пришлось ухватиться за раму, чтобы не упасть. Переведя дыханье, она вновь взглянула в окно. Несомненно, это была она! Кэтрин Степлс стояла рядом с мужчиной около серого автомобиля. Они смотрели в сторону, где стояла вторая машина, из которой выходило еще трое мужчин. Было очевидно, что эти пятеро приехали вместе, а не случайно встретились в этом месте. Кроме того, их манера держаться, привычно оглядываясь по сторонам, и определенная напряженность, когда они переходили улицу, направляясь к дому, где находилась Мари, выдавали в них людей вполне определенной профессии. Трое из них имели короткую стрижку, что выдавало в них... солдат, скорее всего, принадлежавших к морской пехоте... Американцы?!

Спутник Кэтрин Степлс объяснял ей что-то, отчаянно жестикулируя руками. И тут Мари узнала его!.. Это был человек, посетивший их в Мэне, тот, кому не доверял Дэвид! Это был Мак-Алистер! Так значит вот с кем должна была встретиться Кэтрин Степлс!

Все разрозненные куски мозаики встали на свои места, как только Мари увидела происходящее внизу. Пехотинцы разделились и, достав портативные рации, заняли заранее оговоренные позиции, а Степлс продолжала разговаривать с помощником Госсекретаря, поглядывая вверх на окна квартиры. Мари отбежала от окна.

Итак, она осталась одна.

Ловушка была готова захлопнуться! И теперь Кэтрин Степлс автоматически переходила в разряд врагов! Бежать как можно быстрее — вот то единственное, что оставалось ей делать! Она схватила сумочку с деньгами и несколько секунд смотрела на одежду, подаренную ей в магазине тканей, затем быстро одела ее и выскочила из комнаты. Ей удалось столкнуть с лестницы одного из солдат, уже поднявшегося на площадку второго этажа, и выбежать в переулок, ведущий на главную улицу. Пробежав несколько секунд, она добралась наконец до нее, где попыталась смешаться с толпой многочисленных прохожих и перебежать на противоположную сторону.

— Вон там, слева! — слышались крики на английском, сопровождаемые топотом ноги и руганью.

Охота началась вновь, но уже первые попытки преследователей натолкнулись на какое-то подобие невидимой стены, которая перемещалась, видоизменялась, но никогда не обнаруживала своего явного присутствия. Ее преследователь, выбежавший на тротуар минутой позже, был остановлен неожиданно возникшей перед ним тележкой на колесах, какие встречаются на каждом шагу у уличных торговцев. Переодетый пехотинец хотел отшвырнуть ее в сторону, но неожиданно его руки, соскользнув с ее бортов попали в расплавленный жир, нагретый почти до кипения. Солдат закричал, перевернул тележку, но моментально был остановлен визгливыми криками хозяина, который требовал плату за причиненный ущерб.

Тут Мари неожиданно столкнулась с толпой женщин, которые с неистовым упорством прорывались за покупками к одному и тому же магазину. Обогнув эту толпу справа, она побежала в следующий переулок, который оказался тупиком в виде сплошной каменной стены, скорее относящейся к какому-то храму, рядом с которой виднелось некоторое подобие двери. Утренний кошмар вновь возник в ее памяти, когда она увидела, как несколько молодых людей в полувоенной форме неожиданно появились около дверного проема в стене и жестами показывали ей, чтобы она быстрее проходила.

Со всех сторон слышались крики на грубом английском: — Янки вор! Янки вор! — При этом молодые люди взялись за руки, и американец с коротко подстриженными волосами был вынужден остановиться.

— Прочь с дороги, шантрапа! — закричал он. — Не то я разделаюсь с каждым из вас, жалкие отродья.

— Если ты тронешь хоть одного из них, то все вместе только с помощью одних рук они сделают с тобой все, что угодно. Пять человек из Ди-ди Джин Че смогут справиться с одним человеком, — раздался голос за спиной солдата.

— Черт побери, сэр, я только выполняю свою работу! Это не ваше дело! — Боюсь, что это не так, и тебе не обязательно знать, почему.

— Дерьмо!.. — Но, не успев закончить, словно натолкнувшись на невидимую преграду, пехотинец свалился на землю около стены, задыхаясь и растерянно глядя на молодые смеющиеся лица, обступавшие его со всех сторон плотным кольцом.

Неожиданно появившаяся женщина указала Мари рукой в сторону широкой странной формы двери, на которой не было видно никакой ручки.

— О-с-т-о-р-о-ж-н-о, — почти по буквам произнесла она.

Тут же китаец в фартуке открыл это подобие двери, и Мари вбежала внутрь, внезапно почувствовав, как ее обдают потоки холодного воздуха. Она находилась внутри большого передвижного холодильника, где на крюках были подвешены мясные туши.

Человек в фартуке несколько минут послушал около двери, а потом жестом приказал ей следовать за ним. Через несколько минут они добрались до главного входа, где китаец открыл металлические засовы и, кивнув Мари, отбросил вторую дверь, выпуская ее наружу. Теперь перед ней был длинный и узкий мясной магазин, в котором не было, однако, покупателей. Все окна в помещении были прикрыты бамбуковыми шторами, которые ослабляли полуденные солнечные лучи. Дверь магазина была заперта, а на ее стеклянной части висела необычной формы гирлянда цветов. Седой мужчина молча следил через узкую щель за происходящим на улице. Он кивком показал Мари, чтобы она как можно быстрее присоединилась к нему. Она же отметила про себя, что опять поступает по чьим-то указаниям. С этими мыслями Мари приблизилась к окну и взглянула на улицу через щель между бамбуковыми пластинами. Там она увидела пехотинца с обожженными руками, который энергично двигал ими, стараясь, видимо, охладить потоками воздуха. Он почти постоянно делал это во время своего «патрулирования» вдоль улицы. Она видела и Кэтрин Степлс, и Мак-Алистера, которым неожиданно пришлось вступить в горячий спор с толпой китайцев, явно недовольных тем, что иностранцы так бесцеремонно нарушают мирное течение в жизни в их родном городе Таен Ман.

Вдруг пехотинец с обожженными руками словно мешок вылетел из очередного обследованного им магазина на улицу, сопровождаемый осколками стекла выбитой им при этом двери. Следом за ним появился молодой китаец в спортивном кимоно, который явно походил на инструктора рукопашного боя. Наконец, слегка прихрамывая, на улице появился третий, последний, пехотинец, который упал с лестницы при неожиданном столкновении с Мари в узком пространстве лестничной площадки второго этажа. Он уже спешил на помощь своему приятелю, и, несомненно, китайцу пришлось бы очень туго против двух морских пехотинцев, если бы в этот момент новое событие не нарушило окружающей обстановки.

Неожиданно, без всякого предупреждения, улица наполнилась немного резкими звукам восточной музыки, воспроизводимой многочисленными металлическими тарелками и примитивными деревянными инструментами. С каждым шагом этого сборного импровизированного оркестра, по мере того как он продвигался по улице, толпа затихала и всякое движение останавливалось. За оркестрантами можно было видеть людей, несущих что-то, напоминавшее бумажные плакаты, обрамленные цветами. Постепенно полное оцепенение охватило все пространство центральной улицы. Американцы чувствовали себя явно неуверенно. Замешательство охватило и Кэтрин Степлс, которая пыталась скрыть свое отношение к происходящему от помощника Госсекретаря, который беспомощно разводил руками, выражая таким образом свое раздражение.

Мари продолжала наблюдать за происходящим как загипнотизированная. Впереди движущейся процессии она неожиданно увидела Джи Тая, который направлялся прямо к мясному магазину! Мак-Алистер, Кэтрин Степлс и трое морских пехотинцев оставались где-то в конце образовавшейся толпы и скоро исчезли из виду, видимо отправившись на продолжение поисков. В этот момент постучали. Старик-хозяин убрал цветы и открыл дверь. Банкир вошел в помещение и поклонился Мари.

— Как вам понравилось представление, мадам?

— Я еще не поняла, что все это значит?

— Похоронный марш для усопших. В данном случае, вне всяких сомнений, он предназначался для тех убитых животных, которых вы могли видеть в холодильнике мистера Ву.

— Вы?.. Все это было заранее спланировано?

— Будет точнее, если вы скажете, что все находилось в состоянии полной готовности, — пояснил Джи Тай. — Очень часто многие наши родственники с Севера переходят границу, чтобы повидать друг друга, а солдаты вылавливают их и отправляют назад. Поэтому мы всегда стараемся защитить их и в любой момент прийти на помощь.

— Но я?.. Что вы знаете обо мне?

— Мы наблюдали, мы ждали. Вы, скорее всего, прятались, вы от кого-то убегали. Так мы считали. Вы сказали нам, что не пойдете в полицию с заявлением на тех двух хулиганов. Поэтому вам и указали дорогу, путь к отступлению, в этот переулок, заканчивающийся тупиком.

— Так значит, эти женщины, стоявшие за покупками?..

— Да. Они должны были перегородить улицу, когда вы появились там, чтобы направить вас к магазину. Мы должны были вам помочь.

Мари взглянула на озабоченные лица китайцев, стоящих перед зашторенными окнами и заполнивших почти всю улицу, затем перевела взгляд на банкира. — А почему вы решили, что я не преступница?

— Для нас это не имело большого значения, мадам. Гораздо важнее оскорбление, которое нанесли вам наши молодые люди, а кроме того, мадам, вы не похожи на преступницу ни по виду, ни по манере говорить.

— Да, действительно, я не принадлежу к этому типу людей. Но мне нужна помощь. Мне необходимо вернуться в Гонконг, желательно в отель, где меня не могли бы найти и где был бы телефон. Я пока не знаю, кого именно я хочу разыскать, но я постараюсь добраться до людей, которые смогут мне помочь... помочь нам. — Мари замолчала на мгновенье, ее глаза неподвижно остановились на банкире. — Человек по имени Дэвид, это мой муж.

— Я могу понять и это и многое другое, мадам, — ответил Джи Тай, — но прежде всего, вам необходим врач.

— Что?

— Ваши ноги, мадам. Они буквально кровоточат.

Мари посмотрела вниз. Кровь проступала через бинты и через ткань легких комнатных тапочек, в которых она выбежала на улицу. — Да, вы правы, — согласилась она.

— Затем — одежда и транспорт. Отель я подберу для вас сам и сниму номер на любое имя, какое вам понравится. Возникает вопрос о деньгах. Вы располагаете хоть какой-то суммой?

— Я не знаю, — неуверенно произнесла Мари, открывая сумочку и выкладывая из нее деньги, которые Кэтрин Степлс на всякий случай оставила ей.

— Мы не очень богаты здесь, в Таен Мане, но вполне вероятно, что мы сможем помочь вам. Уже были разговоры о денежном сборе.

— Я достаточно состоятельная женщина, мистер Джи Тай, — перебила его Мари. — И если это необходимо, и, честно говоря, если я останусь жива, вам будет возвращено все до последнего цента со значительным превышением процента первичной нормы ставок.

— Как вам будет угодно, ведь я банкир и могу принять такое предложение. Но каким образом такая очаровательная леди, как вы, знает все о процентах и первичных нормах ставок? — улыбаясь закончил Джи Тай.

— Вы банкир, а я, как ни странно, экономист. И откуда бы еще банкиры узнавали о влиянии инфляционных процессов на изменение курсов валют, и, в первую очередь, на изменение процента начальных ставок? — И Мари рассмеялась чуть ли не в первый раз за долгое время.

У нее был почти целый час для спокойных размышлений, когда она ехала в такси, пересекая тихую сельскую местность, раскинувшуюся между Таен Маном и Коулуном. И еще минут сорок пять они ехали по густонаселенным предместьям Коулуна, которые все вместе образовывали район под названием Монгкок.

Жители Таен Мана, принявшие участие в судьбе волею случая заброшенной к ним американки, оказались не только благородными и покровительственными, но и чрезвычайно изобретательными. Учитывая то обстоятельство, что белая женщина явно прячется от кого-то и кого-то ищет, ее появление в Коулуне или Гонконге должно пройти абсолютно незаметно. Для этого ее внешность должна быть явно изменена. С этой целью в разных магазинах были куплены предметы европейской одежды, которые в первый момент поразили Мари своей разрозненностью и кажущейся несовместимостью. Они казались однообразно-скучными в массе тускло-коричневых тонов, скромными, но не лишенными определенного изящества, и в то же время мрачными, и создавали впечатление, что их владелица либо напрочь лишена понятия о современной моде, либо проявляет определенное пренебрежение по отношению к ней. И только через час, находясь в боковой комнате местного салона красоты, она поняла, почему для нее был выбран именно такой костюм. Женщины же продолжали суетиться вокруг нее. Ей вымыли и высушили под феном волосы, а затем мастера косметики надолго занялись ее внешностью, по очереди демонстрируя, что может сделать их искусство. Когда все было закончено и она взглянула на себя в зеркало, то едва не задохнулась. Ее лицо было изменено почти до неузнаваемости и имело бледный оттенок усталости. Это было лицо женщины, постаревшей как минимум лет на десять, и оно дополнялось обрамлением из волос серого, почти мышиного цвета с едва уловимым серебристым оттенком. Нечто аналогичное она пыталась сделать при побеге из госпиталя, но то, что она увидела, было сделано явно с более дерзким и широким размахом. Она являла собой китайскую модель американской туристки, принадлежащей к верхушке среднего класса, серьезной, без сумасбродства, дамы, скорее всего вдовы, которая неукоснительно следует советам и инструкциям туристических бюро, не сорит деньгами и никуда не выходит без справочников и туристических схем, в которые она постоянно заглядывает на каждом маршруте. Жители Таен Мана очень хорошо знали таких туристов, и потому созданная ими картина была предельно точной. Их искусство получило бы высшую оценку у Джейсона Борна.

К сожалению, были и другие мысли, которые не давали ей покоя. Она старалась отодвинуть их, отдалить момент паники, вызываемый ими, но они неумолимо, вновь и вновь преследовали ее. Тогда она попыталась вспомнить, кто мог бы реально помочь ей, и начала перебирать имена и лица, которые возникали в глубине ее памяти. Задача, которую она поставила перед собой, была почти неразрешима, так как охватывала ту область человеческой деятельности, где отсутствовали привычные человеческие взаимоотношения, а действовала жестокая стратегия, имеющая не менее зловещее название: «вне закона», что в переводе на обычный язык означает ситуацию, когда единственным приемлемым решением является смерть каждого, кто стоит на пути к нему. Морис Панов почти мгновенно выпал из этой цепочки, так как он никогда не поддерживал никакие правительственные акции, спланированные по такому принципу.

«Вне закона»... Эта фраза вызвала в ее памяти лицо, с которым было связано очень много жестких воспоминаний... Лицо, на котором были видны следы слез и дрожащие губы, вымаливающие прощенье... Конклин! У этого лица было имя: Александр Конклин! Он был единственным, по ее мнению, человеком, который мог понять все и помочь!

Отель назывался «Императрица» и был расположен на Чатам Роуд в районе набережной Чжан Ши Цзян на Коулуне. Банкир Джи Тай хорошо выполнил свою работу. В отеле был зарезервирован одиночный номер на имя миссис Пенелопы Остин. Имя «Пенелопа» выбрал сам банкир, который, по его собственным словам, читал много английских романов, и это имя ему очень понравилось. Стало быть, так и будет, сказал бы Джейсон Борн в этой ситуации.

Она присела на край постели и пододвинула к себе телефон, продолжая обдумывать в голове все еще не сложившийся предстоящий разговор.

— Мне необходима связь с номером в Вашингтоне, Соединенные Штаты Америки, округ Колумбия, — стараясь как можно спокойнее произносить слова, сказала она оператору, подняв трубку.

— Линия через океан сильно перегружена...

— Сделайте что-нибудь! Это безотлагательный разговор, поэтому я остаюсь на линии и буду ждать, — резко бросила она в ответ.

— Да? — раздался через некоторое время заспанный голос. — Кто это?

— Алекс, это Мари Вебб.

— Черт бы тебя побрал, где ты? Где вы оба? Наконец-то он нашел тебя!? — Я не знаю, о чем ты говоришь, но ни я, ни он друг друга так и не нашли. Ты знаешь что-нибудь о нем?

— А кто по-твоему, как не Дэвид, едва не сломал мне шею на прошлой неделе, когда заявился в Вашингтон!? Я установил связь со всеми телефонами, по которым он может добраться до меня! То же самое сделал и Мо Панов! Где ты сейчас?

— Я думаю, что это либо Гонконг, либо Коулун. Отель «Императрица». Я записана под именем Остин. Дэвид видел тебя?

— Да, и меня, и Мо Панова! Мы продумали с ним каждый фокус, который может быть поставлен на его пути, но пока у меня нет никаких известий. Ты не можешь поверить, но с того четверга я еще не выпил ни рюмки. Так что же случилось?

Мари рассказала ему все, включая свой побег, помощь и предательство Кэтрин Степлс, которая пыталась загнать ее в ловушку вместе с Мак-Алистером.

— Мак-Алистер? И ты видела его?

— Он здесь, Алекс, и он хочет заполучить меня назад, чтобы продолжать манипулировать Дэвидом. Они убьют его, Алекс! Они уже пытались это раньше! Последовала короткая пауза, наполненная невысказанной болью. — Мы пытались это сделать... раньше, — наконец произнес Конклин. — Но это было тогда, не сейчас.

— Что я должна делать?

— Оставайся на месте, — приказал он. — Я буду там самым ранним рейсом. Не вздумай выходить из номера и не звони никуда по телефону, они все еще ищут тебя, по крайней мере, они должны продолжать делать это. — Конклин помолчал и добавил: — Я захвачу с собой нашего общего друга. Я думаю, что Мо не откажется от этого путешествия. Оставайся на месте, Мари! Наступает время для финального занавеса, и дай Бог, чтобы все прошло гладко!

Глава 23

— Кто ты? — в слепой ярости продолжал кричать Борн, ухватив старика за горло и прижимая к стене.

— Дельта, прекрати! — тоном приказа проговорил Француз. — Ведь тебя могут услышать на всех этажах! Они подумают, что ты собираешься убить его! Успокойся и поставь дверь на место. Это будет самое лучшее, что ты можешь сейчас сделать. Я хочу убраться из Пекина живым, а каждый неверный шаг отодвигает эту перспективу все дальше и дальше.

В конце концов, Борн пришел в себя, и дверь была кое-как прикрыта. Старик массировал свою шею и неожиданно решил подняться со стула.

— Нет, нет, мой друг, — по-французски сказал де Анжу, усаживая его назад. — Вы должны разговаривать только с ним, — кивнул он головой в сторону Джейсона. — Вы видите, он раздражен и может сделать все, что угодно.

— Я воевал под Эль-Аламейном, и вот на старости лет попал в такую историю, — старик вновь попытался подняться.

— Хватит молоть чепуху! — закричал Борн, отталкивая де Анжу и занимая его место перед ветераном сражений в северной Африке. — Вы не тот человек, который сошел с самолета и оформил номер в этом отеле! Вы не Джозеф Уодсворт!

— Нет, я по-прежнему вам говорю, что я Джозеф Уодсворт, так же как мы находимся в номере 325. Я официально приглашен правительством и промышленными кругами, меня встретили и проводили через таможню прямо сюда.

— Каковы ваши инструкции?

— Но мне кажется, что это уже не ваше дело.

Борн быстрым движением выхватил из-за пояса бронзовый нож для разрезания писем, и приставил его тонкое лезвие к горлу старика. — Это будет моим делом, а в противном случае ты не выйдешь отсюда живым!

— Господи! Но вы совершеннейший маньяк!

— Вы правы, у меня нет времени, чтобы быть здравомыслящим. Так что от тебя требовалось?

— Да практически ничего. Мне был предложен рейс около полудня, якобы из-за отсутствия билетов на другие, более ранние рейсы. Затем я должен был прибыть в отель и получить этот номер.

Де Анжу тронул плечо Борна.

— Рейс в 11:30, — тихо проговорил он. — Этот человек просто подставлен, и он явно ничего не знает. Можешь не тратить время на дальнейшие расспросы. — После чего с видом, не терпящим возражений, как обычно старший начальник обращается к подчиненному, де Анжу отвел Джейсона в сторону, имитируя очередной военный совет, а затем вновь вернулся к англичанину. — Послушайте, месье. Мы вламываемся здесь уже в третью комнату с целью застать врасплох торговцев наркотиками, которые по нашим данным расположились на этом этаже. Но нам бы не хотелось, чтобы вокруг этого дела поднимался большой шум. Местные власти неохотно идут на сотрудничество, и поэтому нам бы хотелось, чтобы в течение двадцати минут вы оставались на месте, только постарайтесь придерживать створки дверей от падения. Через двадцать минут можете делать, что угодно, но с единственным условием: заявляйте все, что в ваш номер ввалился совершенно невменяемый пьяный человек, устроил дебош и выворотил дверь. Он искал свою комнату. Вот такое объяснение очень поможет и вам и нам.

— Да, да, конечно, — закивал головой англичанин. — Дебошир-пьяница.

— Итак, следуйте за мной, майор! — приказал де Анжу. — Нам осталась еще одна комната!

Выйдя в коридор, охотники подхватили свои вещи, и Борн направился сразу в сторону лестницы, намереваясь перехватить дичь либо на выходе из отеля, либо поблизости от него, на стоянке такси.

— Не спеши. Ты забыл, что здесь остается еще две двери, — заметил де Анжу, замедляя шаг, — о которых мы намекнули англичанину. Выбирай любую и действуй в соответствии с нашими инструкциями, оставленными старику. Теперь ты должен быть просто наглым пьяницей, разыскивающим свой номер. И последи за своей речью, твой язык должен заплетаться самым естественным образом!

— Ты предлагаешь сделать это всерьез?

— Более, чем когда бы то ни было, Дельта. Это поможет выиграть время в случае возможного преследования.

Джейсон остановился около двери, которая была справа от него. Направив свой вес в одну точку, он нанес резкий удар плечом по центру тонкой фанерной панели. Дверь распахнулась, и он очутился в комнате.

— "Мада-а-а де-ма-а!" — завопила перепуганная индианка в розовом сари, которое было наполовину приспущено. Из ванной вышел полураздетый мужчина и удивленно уставился на Борна, который заплетая ногами и бессмысленно тараща глаза, направился к ближайшему бюро, рассуждая вслух пьяным голосом: — Чертов отель! Туалеты не работают, телефоны не работают! Ничего... черт возьми, это не моя комната! И-изз-в-винитте... Борн вышел из номера, осторожно прикрыв за собой дверь.

— Это вышло просто здорово! — сказал де Анжу. — Теперь, правда, у них будут проблемы с замком. Поторопись, у нас еще одна дверь, по плану. Ну, хотя бы вот эта! Француз махнул рукой в сторону двери по левую сторону от них.

И вновь Джейсон оказался в небольшом номере, где на этот раз он встретился с молодой парой. Голые по пояс, они сидели друг против друга на стульях и с наслаждением курили. В их блестящих глазах отражалось полное удовлетворение жизнью.

— Добро пожаловать, сосед, — проговорил молодой человек, скорее всего американец, мягким вибрирующим голосом.

— Какого черта вы делаете в моей комнате, — заплетающимся языком приступил к изложению своей программы Джейсон.

— Если это твоя комната, приятель, — перебила его девица, продолжая раскачиваться на стуле, — то все, что здесь находится, принадлежит тебе. Но, а как же мы? Разве мы похожи на твою собственность? — Девица рассмеялась.

— Господи, да ты уже готова!

— И, пожалуйста, не упоминай имени Создателя, — подытожил молодой человек. — Ты сам чертовски пьян!

— Мы не признаем алкоголь, — кокетливо добавила полуголая девица. — Он ожесточает и делает людей враждебными, вызывая из ада помощников Люцифера.

— Тебе нужно освободиться от яда, который ты получил вместе с принятым алкоголем, — продолжил молодой американец с неподдельным весельем, — а уж потом поправь свое здоровье с помощью травы. Я помогу тебе попасть туда, где ты сможешь вновь обрести свою душу... Борну оставалось только выйти и хлопнуть дверью. Он схватил Француза за руку и негромко сказал: — Надо уходить. Если эта история, которую ты сочинил для старого вояки, разойдется вокруг, то эти двое наверняка проведут лет двадцать во Внутренней Монголии.

Джейсон все время хмурился. Мысли о преследовании наемника не покидали его.

— Сейчас время на его стороне, — заговорил он, когда они наконец оказались на улице. — Он будет следовать инструкциям, которых мы не знаем, и в этом его преимущество.

— Но мне кажется, что они должны почти постоянно наблюдать за ним, не так ли? Они всегда должны быть где-то рядом, чтобы в удобный момент установить контакт.

— Конечно, это так. Но ведь трудность в том и состоит, что он знает об этом и постарается сам принять все необходимые меры безопасности. Неожиданно де Анжу ухватил Борна за локоть. — Мне кажется, что я только что заметил одного из наблюдателей.

— Что? — переспросил Джейсон, поворачиваясь к нему.

— Продолжай идти и обрати внимание вон на тот грузовик-фургон, который почти наполовину занял улицу, а возле него суетится человек с приставной лестницей.

— Это означает, — заметил Борн, когда они, затерявшись в толпе, приблизились к грузовику, — что прибыла служба ремонта телефонных линий.

— А теперь взгляни вперед и немного влево, где впереди автобуса стоит небольшой фургон. Видишь его? — продолжил де Анжу.

Джейсон уже увидел это и мгновенно понял, что Француз с самого начала был прав относительно внешнего наблюдения. Фургон был выкрашен в белый цвет, который еще не успел потускнеть от времени и резко контрастировал с тонированными в темный цвет стеклами. Если отбросить цвет, то автомобиль был как две капли воды похож на тот фургон, который увез наемника из-под носа у Борна в районе Лоу Ву. Джейсон внимательно вглядывался в него, стараясь разобрать надпись по-китайски, сделанную на дверной панели. — Господи! Это же опять они! Название местности в данном случае не имеет никакого значения. В Шензене это был птичий заповедник Чутанг, а здесь птичий заповедник Дзинь Шан! Но как ты заметил их?

— Меня заинтересовал мужчина, который сидит рядом с опущенным стеклом. Видишь, вон то, последнее окно с правой стороны фургона? Тебе не видно его с твоего места, но я разглядел его хорошо. Кроме того, что он явно наблюдает за входом в отель, он интересен и с другой стороны. Я вижу явное противоречие с той надписью на двери, о которой ты только что сказал.

— Что ты имеешь в виду?

— Он — явно армейский офицер высокого ранга, судя по материалу и покрою мундира. Можно подумать, что славная Народная Армия использует птичек для своих штурмовых отрядов. — Птичий заповедник, по-видимому, всего лишь одно из возможных прикрытий. Когда я упустил нашего приятеля в Лоу Ву, он уехал на таком же фургоне, только принадлежавшем другому заповеднику. Я думаю, что это не только прикрытие, Эхо, а это еще и средство опознавания при установлении контакта. Кроме того, районы расположения заповедников являются хорошим местом для проведения тайных встреч, когда любое постороннее присутствие более чем нежелательно. Но, как бы то ни было, а интересуют нас не уединенные места, населенные пернатыми созданьями, а всего-навсего один человек... Я думаю, что нам следует разделиться, но находиться постоянно в пределах видимости. Я пройду прямо...

— Нет, теперь ничего этого уже не нужно! — перебил его Француз. — Вот наш человек!

— Где?

— Отойди немного назад! Вот сюда, в тень от грузовика. Теперь видишь? — Который?

— Видишь священника, который поддерживает маленькую девочку, помогая ее матери сесть в автобус, — ответил де Анжу, стоя спиной к грузовику и глядя на толпу, заполнявшую площадку перед отелем. — Человек в одежде духовного лица, — продолжал Француз с необычной резкостью в голосе, — это еще один облик, который я придумал для него и научил пользоваться им. Этот черный костюм священника был заказан для него в Гонконге, я сам оплачивал его.

Внешний облик наемника был более чем хорош. Джейсон пытался критически оценить его, но всякий раз оценка была только высокой. Небольшие с проседью баки выступали наружу из-под темной шляпы, очки в тонкой стальной оправе надежно оседлали нос на бледном бесцветном лице. Он излучал радость и изумление, вызванные всем, что он увидел в этом незнакомом для него месте. Он был воистину любящим всех и сочувствующим всем служителем культа, заботливым пастухом своего стада.

На какое-то мгновенье мысли Джейсона перенеслись в другую часть света, и другое имя пришло на ум. «Карлос»! Он тоже охотно носил костюм священника, его темная кожа эффектно выделялась на фоне белого воротничка, производя определенное впечатление, так же как и вся его фигура, облаченная в черное. Черный цвет, цвет убийц!

— Будь внимателен и на всякий случай приготовься к преследованию! тихо проговорил де Анжу, прерывая размышления Борна. — Он приближается к автобусу.

— Но он уже забит до отказа.

— В этом все дело. Кто откажет в просьбе священнику, особенно, если тот спешит? Это один из моих уроков. И опять Француз оказался прав. Дверь небольшого обшарпанного автобуса, начавшая было закрываться, остановилась, как бы задержанная рукой и божьим словом, и святой отец забрался внутрь, помогая себе плечом и руками. Теперь дверь захлопнулась уже окончательно, и автобус, выпуская клубы дыма, тронулся с места.

— Это экспресс до площади Тянь Ань Мынь, что означает Врата Небесного Покоя, — сказал де Анжу. — Я успел запомнить его номер.

— Теперь мы должны найти такси. Идем!

— Это будет не легко, Дельта!

— У меня есть отработанная техника решения этих вопросов, — коротко бросил Борн, выходя из тени на проезжую часть, ближе к стоянке такси. Последняя машина делала круг, чтобы подъехать к очереди, когда Джейсон бросился ей наперерез, подняв вверх ладони обеих рук, но при этом проявляя какую-то особую скромность и даже стеснительность. Машина остановилась, и водитель высунул голову из окна.

— "Че-ма?

— Вэй!" — прокричал Джейсон, подбегая к водителю и протягивая ему пятьдесят американских долларов. — «Бай яо бань джу», — заговорил он по-китайски, объясняя водителю, что человек нуждается в немедленной помощи и готов заплатить за это.

— "Хво!" — воскликнул водитель, забирая деньги. Борн и де Анжу забрались в машину, и она выехала на главную дорогу, обогнув слева весь комплекс аэропорта.

— Поезжай прямо за этим автобусом, — сказал де Анжу, слегка привставая на сиденье и используя для объяснений мандаринский диалект. — Ты понимаешь меня?

— Ваша речь более подходит для Гуаньчжоу, но я все равно понял вас.

— Этот автобус идет до площади Тянь Ань Мынь.

— А к каким воротам он должен подъехать? — поинтересовался в свою очередь водитель. — Через какой мост?

— Этого я не знаю. Я знаю только его номер, который я постарался запомнить: 7-4-2-1.

— Номер заканчивается единицей, — заметил водитель. — Это значит, что автобус подъезжает к площади по второму мосту, прямо в въезду в Императорский Город.

— А можно попытаться обогнать автобус в дороге, чтобы прибыть на площадь раньше него?

— Без всякого труда, — ответил китаец, слегка улыбаясь. — Все автобусы сильно изношены и часто ломаются прямо в пути. Мы можем обогнать его на несколько дней, не то, что часов. Через три минуты они догнали автобус с наемником, а еще через сорок шесть минут въехали на площадь Тянь Ань Мынь, которая являла собой гигантскую воронку мощного водоворота наэлектризованной жизни китайской столицы.

Огромное пространство этой площади в первые же мгновенья поражало взгляды посетителей. Впечатление усиливалось от архитектурных достоинств окружающих зданий, главными из которых, конечно, были Монумент Народным Героям и Мавзолей Мао Цзе Дуна.

Джейсон быстро, с профессиональной беспристрастностью, осмотрел окружающие его дома, магистрали и архитектурные сооружения разных эпох, которые в данный момент являли собой сцену, где под звуки неслышимой пока музыки были готов развернуться во всю свою мощь смертельный танец, завершающий последние сцены погони.

Автобус с номером 7421 подъехал к месту стоянки, и из его открывшихся дверей начали выходить пассажиры. Вышел и человек в одежде священника, на секунду задержался у дверей и помог спуститься на тротуар пожилой женщине.

Он еще некоторое время обменивался с ней любезностями, потом быстро обошел автобус и скрылся за ним.

— Следуй за мной метрах в тридцати и наблюдай, — коротко приказал Борн, направляясь к автобусу и стараясь обойти его со стороны двигателя, еще горячего после долгого путешествия и издающего отвратительный запах отработанного мазута.

— Но будь внимателен, Дельта, этот человек далеко не дилетант.

— Так же, как и я. — Борн выглянул из-за автобуса и увидел, что священник находится метрах в пятидесяти впереди, где среди моря ярких и светлых тонов его черная одежда была своего рода маяком. Профессионально Джейсон был согласен, что даже на Востоке статус священника является хорошим прикрытием, но что касается цвета костюма, то на этот счет у него были большие сомнения. Для английского священника значительно лучше подошел бы серый цвет, который бы не так резко выделялся в пестрой толпе, особенно в солнечный день.

Неожиданно священник резко изменил маршрут и, выбравшись из толпы, подошел к человеку в военной форме, который пытался делать снимки с помощью фотокамеры, в которую он постоянно смотрел, поворачиваясь из стороны в сторону, словно выбирая подходящую позицию для съемки. Этот факт не прошел мимо внимания Борна, и он продолжал наблюдать, ожидая развязки. Он уже догадывался, что офицер был не просто прогуливающимся в свободный день человеком: его камера служила лишь прикрытием и являла собой прибор для наружного наблюдения. Кроме того, помня заявление де Анжу, он обратил внимание на форменную одежду офицера, отметив про себя, что она очень хорошего покроя, а материал соответственно высокого качества. Наемник, в полной мере войдя в свою роль, по-отечески положил свою правую руку на левое плечо офицера, при этом его левая рука оставалась невидимой для Борна, но он и без того знал, что в ней могло быть: оружие, направленное между ребер его вероятной жертвы. Человек в военной форме на мгновенье словно окаменел, а затем медленно, словно подчиняясь невидимой силе, начал двигаться в такт с наемником, который теперь держал его за руку и едва уловимо отдавал приказы. Вдруг офицер неестественно наклонился вперед, хватаясь рукой за левый бок, затем вновь выпрямился, согласно кивая головой. Он должен подчиняться приказам, а в противном случае ему придется умереть прямо здесь, на площади Тянь Ань Мынь. В данном случае о компромиссах не может быть и речи. Борн лавировал в толпе и, стараясь все время пригибаться, следовал в направлении странной пары. Делая очередной зигзаг, он не сразу заметил, что преследуемые разделились. Наемник отпустил офицера! «Почему»!? И почему тот неожиданно побежал через толпу, делая спазматические движения и пытаясь кричать? Неожиданно Борн понял, что произошло, и в этот же момент толпа расступилась, чтобы через секунду вновь сомкнуться в кольцо, теперь уже вокруг неподвижно лежащего тела. Оценив обстановку, Борн понял, что внимание убийцы сейчас сосредоточено на поисках очередного связника, и этот момент можно использовать для внезапного нападения. Пора! В очередной раз завязывая шнурок на ботинке, Борн внимательно осмотрелся. Пока наемник действовал в рамках предполагаемого сценария и все шло по плану к намеченной встрече. Борн уже был готов захлопнуть клетку, в которой находилась дичь... Но что это? Удивленный, Борн задержался на секунду, наблюдая за убийцей.

Офицер. Еще один офицер! Но теперь, несмотря на силовое давление, взаимопонимание между ними как будто достигнуто. Офицер кивнул головой и сделал приглашающее движение влево. Джейсон огляделся, все еще не веря своим глазам. Невысокий китаец в штатском, держа в руках небольшой кейс, стоял рядом с широкой каменной лестницей, которая вела ко входу в огромное здание с гранитными колоннами, которые поддерживали крышу, напоминавшую своими загнутыми краями, крышу старинной пагоды. На массивных дверях была сделана каллиграфическая надпись, указывающая, что это был мемориал Председателя Мао. Два потока людей двигались вверх по ступеням, разделяемые охраной на отдельные группы. Китаец стоял между этими двумя потоками, держа в руке кейс, как признак принадлежности его к официальным властям. Вдруг, без всяких признаков перемены своих планов, наемник вывернул руку офицера так, что его плечи резко поднялись вверх, а спина немного прогнулась, явно подпираемая оружием. И эта странная пара быстрыми шагами направилась прямо к стоявшему в одиночестве китайцу в штатском. Человек не стал уклоняться от такого неожиданного вторжения, и Борн понял, почему. Эти люди были уже известны наемнику и являлись тем центральным звеном, которое вело к клиенту, который явно был где-то поблизости, скорее всего внутри мавзолея.

Времени для анализа ситуации уже не было, и Джейсон хорошо это понимал. Теперь он должен действовать, и действовать быстро. Он должен пройти внутрь мавзолея и ждать, наблюдая за возможным исходом этой встречи. При этом его мозг пронзила неожиданная мысль, неприятно покоробившая все его существо: возможно, что ему придется еще и защищать этого убийцу, если исход его встречи с клиентом приведет к смертельной развязке. Если же исход будет мирным, то Борну останется только терпеливо следовать за ним и где-то на площади Тянь Ань Мынь закончить это дело. Джейсон пересек пространство перед лестницей, торопливо пробираясь через толпу, и добрался до очередной группы людей, готовящихся пройти внутрь мемориала. Он обратился к одному из военных, составляющих местную охрану, на мандаринском наречии стараясь как можно эмоциональнее изобразить уважение ко всему, что окружает его в данный момент. — Господин старший офицер! Я очень смущен и волнуюсь, но не могу не обратиться к вам с просьбой! Я так был тронут красотой и величием всего, что я увидел на этой площади, что пропустил свою группу, которая прошла за эти двери всего несколько минут назад.

— Вы очень хорошо говорите на нашем языке, — заметил китаец. — Вы очень вежливы и учтивы. Где табличка с индексом вашей группы?

— Что?

— У вас на пиджаке должна быть приколота табличка, небольшая карточка, где указано название и номер туристической группы, к которой вы прикреплены.

— О! Я скорее всего потерял ее в этой суете!

— Тогда вы должны поспешить, найти своего гида и взять у него другую. Идите быстрей, так как следующая группа может долго ждать своей очереди. Судя по обстановке, здесь происходит что-то непонятное.

— О? И здесь есть свои проблемы?

— Я не знаю. Нам отдает приказы представитель правительства, вон тот человек, с кейсом в руках. Я думаю, что он просто-напросто ведет подсчет юаней, которые можно получить здесь, если увеличить пропускную способность это святого места до уровня метрополитена.

— Спасибо, вы были очень любезны, господин офицер!

— Поторопитесь, сэр.

Борн бросился вперед по ступеням, вновь пригибаясь и периодически поправляя шнурок на ботинке. Теперь наемник вместе с офицером были недалеко от китайца с кейсом в руке. Тот сделал легкий кивок головой, но при этом смотрел не на священника и офицера, а в какую-то точку сзади них. Угол зрения не позволял Борну рассмотреть, куда именно направлен взгляд китайца. Но в тот момент он не придавал этому большого значения, так как весь сценарий встречи разворачивался в соответствии с его представлениями. Поэтому он не оборачиваясь прошел через широкие массивные двери внутрь полутемного помещения, где внезапно, как и многие другие, был поражен гигантской скульптурой Председателя, выполненной из белого мрамора. Мао был изображен сидящим на подобии кресла или трона, и вся скульптура, поднятая на большую высоту, должна была, видимо, по замыслу создателей этого нового храма, вызывать благоговение и, возможно, страх у многочисленных посетителей, которым отводилась роль пигмеев в этом царстве гигантов. Привыкнув к полумраку, Джейсон начал осматриваться, чтобы запомнить расположение внутренних дверей и коридоров. Ничего подобного он не увидел, так как это был все-таки мавзолей, а не государственное учреждение, набитое чиновниками. Внутреннее пространство мемориала разделялось на отдельные обособленные зоны рядами колонн, также сделанных из белого мрамора. В тени любой из них вполне могла собраться для беседы небольшая группа людей.

Теперь ему оставалось только ждать, благо уединенных мест для этого было достаточно.

«Его» группа, а это была последняя группа, прошедшая через входные двери перед ним, теперь переместилась во второй зал, который был столь же велик по размерам, как и первый. Здесь перед взором посетителей возникал хрустальный саркофаг, хранящий останки Мао Цзе Дуна, задрапированный красным флагом. Вокруг была масса цветов, а не некотором удалении от саркофага, вдоль стен, располагались два ряда темно-зеленых елок, посаженных в огромные керамические вазы.

Где-то в первом зале возникло волнение, которое незаметно распространилось и на группы туристов внутри второго зала. Поскольку Борн вошел последним, то его практически никто не видел, и он наблюдал за происходящим, незаметно стоя в тени одной из колонн.

То, что он увидел, едва не парализовало его. Из всех доступных слов, молниеносно отражающих ситуацию, в его мозгу внезапно возникло лишь одно: «западня»! Следом за ним не было пропущено ни одной группы! Он был последним человеком, вошедшим в этот дворец траура и величия! То волнение, которое он заметил, было просто-напросто волнением людей, перед которыми закрылись входные двери, а оставшиеся на улице группы теперь были вынуждены ждать своей очереди неопределенное время!

..."Следующая группа может долго ждать своей очереди... происходит что-то непонятное"...

...Очень вежливый военный из охраны мемориала... Господи! Это была ловушка с самого начала! Каждый шаг и каждое движенье были просчитаны и предопределены. «С самого начала!» Информация, полученная за приличную плату глубокой ночью на залитом дождем острове, почти недостижимые билеты на самолет до Пекина, подставленный англичанин в аэропорту! Все указывало на нелогичную последовательность вполне логичных фактов! Офицер у окна автомобиля наблюдал не за «наемником», он наблюдал за «ними»! Английский пастор в черном костюме и черной шляпе, за которым так легко следить в толпе! И, наконец, финал сценария на ступенях мавзолея. Этот сценарий мог быть написан только одним человеком, человеком по имени Джейсон Борн! Перевернутая западня: ловить охотника тогда, когда он сам охотится за дичью. Послышались легкие шаги. Где-то справа. Борн повернулся в этом направлении и выхватил из-за пояса бронзовый нож. В тени елок, на расстоянии не более пяти метров, показалась фигура человека в полувоенном френче, вооруженного пистолетом с глушителем. Джейсон произвел почти мгновенно очень сложные вычисления, которых Дэвид Вебб никогда бы не понял, и суть которых сводилась к тому, чтобы удар ножа вызвал мгновенную смерть. Не должно быть ни малейшего шума, а тело как можно быстрее должно быть убрано в тень.

Легким кошачьим прыжком он настиг свою жертву и, зажимая левой рукой рот китайца, правой вонзил в его шею нож. В следующие секунды он выхватил оружие из руки еще не остывшего трупа, а сам труп аккуратно пристроил в тени елок. Осторожно, все время держа пистолет наготове, Борн перебрался чуть левее и вновь притаился за колонной.

Появился второй китаец в военной форме и прошел почти не останавливаясь поближе к саркофагу. Там, достав из кармана небольшую рацию, он произнес несколько слов в микрофон, и приготовился слушать. Через несколько секунд выражение его лица стало отражать явное беспокойство. Человек быстро прошел вправо, повторяя маршрут своего предшественника, а Джейсон вернулся назад, к трупу, и почти прижимаясь к полу, укрылся за густыми еловыми ветками.

Теперь китаец с рацией приближался прямо к нему! Он шел очень медленно, изучая каждый сантиметр окружающего пространства. Пора! Борн выскочил из укрытия, как только человек прошел мимо него, захватил в замок его шею, и, заглушая все возможные звуки, готовые вырваться наружу, оттащил его в тень ближайшего дерева, плотно прижимая ствол пистолета к его груди и одновременно нажимая спуск. Китаец издал последний вздох и затих.

Теперь пора и убираться отсюда! Борн не мог допустить мысли, что он может быть убит в этом громадном помещении, которое волею судьбы оказалось для него маленькой клеткой, он не мог дать уйти наемнику и потерять Мари! Для удачного побега необходимо неожиданное замешательство, общая паника и, наконец, случай, за которым нужно постоянно следить.

Первые две стадии, ведущие к побегу, были завершены. Теперь следовало ожидать третьей и последующих. Возможности всегда присутствуют, надо только вовремя разглядеть их!

Борн осторожно перешел во второй зал и укрылся за колонной, откуда стал наблюдать за входом.

Наконец «они» появились. Впереди шел офицер, который выполнял роль «жертвы» английского пастора, чуть сзади него шел невысокий китаец в штатском, который до этого дежурил на ступенях мавзолея. Офицер что-то говорил в карманную рацию, которую держал в руке. Послушав еще некоторое время, он убрал ее и вытащил из кобуры пистолет. Его напарник был тоже вооружен короткоствольным револьвером. Сначала они оба двигались в сторону саркофага, потом, кивнув друг другу, разошлись, один пошел направо, другой — налево.

Джейсон, выждав пару секунд, поднял пистолет и выстрелил. Один! Он сделал еще выстрел. Второй! После этого Борн снял еще горячий глушитель и сделал несколько беспорядочных выстрелов в сторону саркофага. Резкие звуки заполнили все пространство, осколки мрамора и стекла жесткими фонтанами взрывали полумрак, попадая на падающие сверху узкие солнечные лучи. Мелкая пыль оседала на два трупа, лежащие неподалеку от останков Председателя, один с дыркой во лбу, второй без правого глаза.

Раздались резкие звуки сирен, и со всех сторон зал стали заполнять солдаты, в панике бегущие к месту происшествия. Две группы туристов, сбившись в кучу, ринулись к выходным дверям, поднимая вопли и крики, доходящие до истерии. Джейсон Борн присоединился к ним и, добравшись до выходных дверей, быстро спустился по ступеням на открытое пространство выходной лестницы, откуда была видна почти вся площадь.

Де Анжу! Сделав еще несколько шагов вниз, он подошел почти вплотную к заградительным решеткам, которые отделяли место сбора туристических групп от остальной части площади. Джейсон внимательно осмотрел то пространство площади Тянь Ань Мынь, где по логике вещей должен был бы находиться Француз. Никого. Там не было никого, хотя бы отдаленно похожего на де Анжу.

Неожиданно слева раздался резкий визг шин. Когда Борн повернулся в эту сторону, он увидел фургон с темными стеклами, сделавший крутой поворот и на большой скорости промчавшийся в направлении южных ворот площади Тянь Ань Мынь.

Они взяли де Анжу. Эхо исчез.

Глава 24

Услышав громкие возгласы на французском, Борн взглянул в ту сторону, откуда они доносились, и быстро побежал, стараясь догнать группу туристов, явно французов, которые в сопровождении гида направлялись вниз по ступеням. Аккуратно застегнув пиджак, он проверил, надежно ли спрятан пистолет, который он сунул за пояс, выбираясь из зала с саркофагом. Оглянувшись несколько раз, он подошел к высокому хорошо одетому туристу, лицо которого не скрывало презрительного отношения ко всему происходящему. Впереди них стояло еще несколько таких же высоких мужчин, что вполне устраивало Джейсона, так как позволяло чувствовать себя достаточно свободно в толпе. Тем временем можно было видеть, что двери, выходящие на верхнюю площадку лестницы, были широко распахнуты, а за ними суетилась охрана. Все, что в данный момент интересовало Борна, было связано исключительно с наемником. Оставался ли он все еще здесь или перешел на запасные позиции? Или он все-таки обнаружил де Анжу, захватил его и вместе с ним исчез на белом фургоне, полагая, что настоящий Джейсон Борн был уничтожен в ловушке внутри мавзолея и его труп составил компанию Председателю Мао?

— Что случилось? — спросил Джейсон по-французски, адресуя свой вопрос высокому туристу с гримасой раздражения на лице.

— Без сомнения, очередная нелепая задержка, — воскликнул тот с каким-то неуловимым оттенком в речи, который выдавал в нем парижанина. — Это проклятое место напоминает мне сумасшедший дом, и моему терпенью явно приходит конец. Я давно уже собираюсь вернуться в отель.

— А как вы сможете это сделать? — спросил Борн, следя за тем, чтобы его французский был достаточно благозвучен и приближался к парижскому звучанию. — Я полагаю, что мы не можем так просто прервать нашу экскурсию, а, кроме того, я слышал, что мы все должны оставаться вместе до самого конца.

— Я бизнесмен, а не турист. Эта «экскурсия», как вы ее называете, вообще не входит в мою программу пребывания здесь. Откровенно говоря, у меня оказалось немного свободного времени, и я решил взглянуть, что делается вокруг. В отеле даже предлагались на прокат машины, но, к сожалению, там не оказалось шофера, говорящего по-французски, и тогда консьерж определил меня, вы можете себе это представить, в эту туристическую группу. Экскурсовод, вы видели ее, изучает в университете французскую литературу и разговаривает по-французски так, будто родилась в семнадцатом веке. Я так и не понял, что является основным в этой экскурсии.

— Да, очень трудно выдержать подобную пятичасовую пытку, — проговорил Джейсон, внимательно рассматривая надпись по-китайски на карточке, прикрепленной к пиджаку парижанина. — После площади Тянь Ань Мынь мы посещаем храм Неба, являющийся памятником архитектуры времен династии Мин, а затем выезжаем наблюдать заход солнца с Великой Китайской Стены.

— Но я уже видел эту Великую Стену! Эти бюрократы из министерства и из Промышленной Комиссии первым делом потащили меня туда! Если для них бизнес не является главным делом...

— Я тоже занят, в основном, бизнесом, — прервал его Борн, стараясь направить разговор в нужное русло, — но на несколько дней я превратился в обычного туриста.

— Я говорю вам, — бизнесмен продолжал делиться своими впечатлениями о недавних деловых контактах, — они все здесь сидят буквально на золоте, и не знают, что с этим делать.

Борн еще внимательней посмотрел на собеседника. Он вновь вспомнил старину Эхо и его галльский афоризм, смысл которого сводился к тому, что чем больше происходит перемен, тем больше остается постоянства. — Как я уже сказал вам, — продолжал свою мысль Борн, не спуская глаз с лестницы, я тоже бизнесмен, но сейчас у меня образовался короткий отдых, и правительство решило использовать мое знание языка, чтобы я выяснил состояние отдельных сторон местного рынка для дальнейшего ведения дел. Вот поэтому я временно стал туристом. А еще я должен вам сказать, что сегодня, скорее всего, посещение Мавзолея туристическими группами вряд ли продолжится, а все, собравшиеся здесь, на выходе, наверняка будут задержаны.

— Господи, но в чем дело?

— По-видимому, там, внутри, что-то случилось, что-то невероятное, потому что я слышал, как солдаты кричали о каких-то иностранных гангстерах или террористах... Вы, помнится, сказали, что вас случайно определили именно на эту экскурсию, а сами вы не входите в эту туристическую группу, с которой прошли через Мавзолей?

— По существу, это действительно так.

— Вам не кажется, что это должно натолкнуть вас на размышления? Ведь в такой ситуации задержание, а может быть и арест, вполне вероятны.

— Не может быть!

— Не забывайте, что это Китай...

— Но этого не может быть! Мой бизнес стоит многих миллионов франков, которые я пытаюсь вложить сюда! И я попал на эту ужасную экскурсию потому, что...

— Я полагаю, что в конце концов, вы выберетесь. Скажите им, что вы просто отправились на прогулку. Кстати, дайте мне вашу карточку, и я скажу вам, что там написано...

— Что вы имеет в виду? Вот эту карточку?

— Да, там указаны название вашей страны и данные заграничного паспорта. Вот таким образом они контролируют ваши передвижения, пока вы находитесь на экскурсии.

— Я ваш вечный должник! — воскликнул бизнесмен, срывая пластиковую карточку с лацкана пиджака. — И еще раз благодарю вас! — Француз, так не похожий и в то же время так похожий на Эхо, быстро откланялся и торопливо пошел по направлению к выходу. Борн некоторое время мог наблюдать, как он пробирается через толпу к Вратам Небесного Покоя, являя собой подсадную дичь, которая должна завести охотника в только что поставленный капкан. Борн тем временем поднял пластиковую карточку и, прикрепив ее к своему пиджаку, стал теперь частью официально зарегистрированной группы туристов, получая таким образом возможность выбраться из ворот площади Тянь Ань Мынь. После того как группа, покинула Мавзолей и побывала во Дворце Народов, туристы сели в автобус и выехали с площади через северные ворота. Джейсон видел из окна, как французский бизнесмен препирался с полицейскими, требуя, чтобы они пропустили его через ворота. Но время уже было упущено, и всем полицейским постам наверняка передали сообщение, что белый иностранец без идентификационной карточки туриста должен быть задержан по обвинению в осквернении тела Председателя Мао.

Туристы медленно шли вдоль аллеи, по обе стороны которой располагались скульптуры всевозможных животных, являющиеся одной из достопримечательностей Храма Неба, восходящего к временам династии Мин.

— Я хотел бы поговорить с вами на вашем родном языке, — обратился по-мандарински Борн к женщине-экскурсоводу, которая, как он помнил из рассказа делового парижанина, изучала французскую литературу.

— У вас очень правильная речь, — заметила она.

— Спасибо. Я хотел всего лишь напомнить вам, что я был добавлен к этой туристической группе в самый последний момент. Вы не забыли об этом? Я бизнесмен, приглашенный по правительственной программе.

— Менеджер из отеля «Пекин» говорил с нашим начальником о вас, я помню это. — Женщина улыбнулась и пожала плечами. — Говоря по правде, это очень большая группа, и я только запомнила высокого мужчину с карточкой нашей тур-группы. Мне очень жаль, но мы, наверное, не сможем взять вас с собой дальше, если вы не согласитесь внести в свой счет в отеле дополнительно несколько юаней. Но если вы бизнесмен, и тем более приглашенный правительством, вы можете поступить, как вам удобней: можете ехать дальше, а можете и оставаться здесь. — Она опять улыбнулась.

— Да в том-то и дело, что мне больше ничего не остается, как вернуться в отель, где через полчаса должна состояться встреча с представителями вашего правительства. Как мне это сделать?

— Во всем этом есть только одна сложность: найти подходящий транспорт. Я напишу записку, что вы нуждаетесь в помощи, а вы передадите ее охране у Больших Красных Ворот.

— Красные Ворота? — переспросил Джейсон. — Это там, где возвышается группа переплетающихся арок?

— Да. Вероятнее всего, что там есть автобусы, которые могут подвезти вас до отеля. Вы немного опоздаете, но для Пекина это нормальное явление. Я знаю, что наши чиновники тоже очень часто опаздывают. — Она достала записную книжку и ручку.

— Меня не задержат?

— Если это произойдет, то попросите этих людей связаться с представителями правительства, — посоветовала экскурсовод, отрывая исписанный листок.

— В чем дело? — спросил молодой военный, подходя к Борну, когда тот достаточно энергично объяснялся с водителем одного из автобусов, который отказывался подвезти его до отеля.

— Да проблем почти никаких и нет, — немного резко ответил Борн, забирая у водителя записку, и протягивая ее офицеру.

— Вы говорите по-китайски? — заметил тот, читая ее.

— Да, но сейчас это не относится к делу. Я опаздываю на совещание с представителями вашего правительства, где должен быть сам генерал Лиань... — Я не знаю никакого генерала Лианя, — заметил офицер, — генералов очень много. — Но я могу помочь вам попасть на это совещание. У меня есть достаточно быстрый автомобиль, с хорошим шофером, который очень быстро доставит вас в отель. Я бы сделал это и сам, но к сожалению не могу оставить свой пост.

— Я обязательно отмечу этот поступок при встрече с генералом!

— Это мое естественное желание, сэр, помогать в любом деле, которое касается государственных интересов! Меня зовут...

— Напишите пожалуйста ваше имя вот на этом листке бумаги. Я гарантирую, что не забуду его!

Борн сидел в переполненном холле восточного крыла отеля «Пекин», прикрыв лицо вполовину сложенной газетой и немного сдвинув ее угол, чтобы можно было наблюдать за линией входных дверей. Он ждал появления Жана-Луи Ардисона, предположительно проживающего в Париже. Узнать имя своего недавнего собеседника было не трудно для Джейсона, который легко завоевывал симпатию китайцев благодаря знанию языка. Двадцать минут назад он торопливо подошел к столу, где располагалась женщина-клерк, занимавшаяся экскурсиями и туристическими маршрутами. С максимальной вежливостью, какую только позволял его мандаринский диалект, он обратился к ней со своей просьбой. — Я прошу прощенья за беспокойство, но дело в том, что я являюсь основным переводчиком для всех французских делегаций, ведущих дела с государственными промышленными кругами, и я боюсь, что только что потерял одну из моих непослушных овец.

— Вы, должно быть, очень хороший переводчик, если так хорошо говорите по-китайски... Так что случилось с вашей... потерявшейся овечкой? — Женщина слегка рассмеялась на полуфразе.

— Я не могу даже передать, насколько это было неожиданно для меня. Мы были в кафе и обсуждали очередную встречу, на которую собирались отправиться согласно нашему расписанию, как вдруг он посмотрел на часы и заявил, что позвонит мне позже, а сейчас он должен отправиться на экскурсию по Пекину. Прошло уже достаточно много времени с тех пор, и я могу себе представить, что может случиться с людьми, впервые попадающими в Пекин. Они могут просто раствориться в Нем. — Думаю, что такое вполне возможно, — заметила женщина. — Но чем мы можем помочь?

— Мне бы хотелось знать, как правильно пишется его имя, или, что возможно, у него есть имя, полученное при крещении, и оно тоже фигурирует в написании. Речь идет об официальных документах, которые я должен подготовить для него.

— В чем же может состоять наша помощь?

— Вот это он оставил в кафе, когда собирался на экскурсию. — Джейсон протянул женщине идентификационную карточку. — Я даже не знаю, как он без нее отправился на экскурсию.

Женщина рассмеялась и достала журнал регистрации текущих экскурсий. Сравнив карточку бизнесмена из Парижа с записями сегодняшнего дня, она сказала: — Вот здесь, вы можете прочитать его имя, мне это трудно произнести.

— Весьма вам благодарен, — произнес Джейсон, прочитав запись в журнале.

После этого он подошел к местному телефону с пометкой «Английский» и, подняв трубку, попросил оператора соединить его с комнатой Ардисона.

— Вы можете без всякого промедления набирать этот номер, сэр. Комната 1743, — с каким-то особенным триумфом в голосе ответил тот. — У нас отличное обслуживание и отличные условия для гостей. Кроме того, из окна открывается живописная панорама старого города.

— Спасибо, — ответил на эту тираду Борн и стал набирать номер бизнесмена. Ответа не последовало, а это означало, что месье Ардисон еще не вернулся, и, видимо, учитывая все обстоятельства, вернется он еще не скоро. Эта блеющая овца конечно не станет молчать, когда будет затронуто ее благородство и достоинства или появится угроза бизнесу. Поэтому Джейсон решил подождать и привести в порядок пока неясные очертания складывающегося плана. То, что он пытался сделать, было почти безнадежным и маловероятным стратегическим замыслом, но пока не просматривалось никакого другого выхода. Он купил месячной давности французский журнал и уселся в холле, чувствуя, как беспомощность начинает обволакивать все его существо.

Наконец он появился! Жан-Луи Ардисон вошел в холл в сопровождении как минимум четырех китайских чиновников, в задачу которых явно входила программа умиротворения, о чем можно было судить по тому, как один из сопровождающих быстро подошел к киоску, торговавшему алкоголем, в то время как остальные с помощью переводчика оживленно беседовали около лифтов. Улыбки и поклоны достигли апогея с появлением пластиковой сумки, дно которой прогибалось под тяжестью нескольких бутылок. Когда появился лифт, то улыбки и поклоны возобновились с новой энергией и продолжались, пока двери не закрылись, а лифт рванул вверх, унося месье Ардисона, который заботливо придерживал пластиковую сумку, оставленную ему в качестве залога, гарантирующего примирение и успех в будущих делах.

Борн следил за световым указателем перемещения лифта, и когда тот достиг нужного этажа, он направился к телефонным кабинам, где, выждав несколько минут, набрал номер.

— Алло? — Голос был настороженный, чувствовалось учащенное дыхание.

— Я буду говорить очень быстро, — по-французски произнес Борн. — Оставайтесь там, где вы сейчас стоите, и после нашего разговора не вздумайте пользоваться телефоном. Ровно через восемь минут я постучу в вашу дверь: два раза подряд и с некоторым интервалом, еде один. Вы впустите меня, но до этого никого не впускайте, особенно прислугу.

— Кто вы?

— Соотечественник, который должен поговорить с вами для вашей же безопасности. Помните: через восемь минут. — Борн положил трубку и вернулся в кресло, подсчитывая минуты, остающиеся до вызова лифта. Наконец нужные минуты прошли, и он вызвал лифт.

Стоя перед дверью с номером 1743, он еще раз взглянул на часы. Прошло ровно восемь минут с момента его звонка. Борн постучал два раза, сделал паузу и постучал еще раз. Дверь открылась, и перед ним предстал взволнованный Ардисон.

— Мы должны поговорить, — спокойно сказал Борн. — Я должен знать, что с вами произошло.

— Вы?! Это вы были рядом со мной у мавзолея?! Вы воспользовались моей карточкой! Вы — причина всех моих несчастий!

— Вы упоминали обо мне?

— Я не осмелился! Ведь тогда это выглядело бы так, будто я совершил что-то незаконное, отдав свой пропуск кому-то еще! Кто вы? И почему вы здесь? За сегодняшний день вы доставили мне больше чем достаточно всяческих неприятностей, и я считаю, месье, что вы должны уйти!

— Но только тогда, когда вы расскажете, что с вами произошло. — Борн пересек комнату и уселся на стул, рядом со столиком из красного дерева.

— Вы не имеет никакого права входить сюда и тем более приказывать мне.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, и такое право у меня есть. Кто приказал вам отправиться на эту экскурсию?

— Мне просто предложили отправиться туда, по-моему, консьерж, или как называется тот идиот, который сидит у них внизу.

— Не он, а те кто выше. Кто?

— Откуда я могу знать? Я до сих пор не могу понять, о чем вы говорите.

— Но вы ушли с площади.

— Господи! Но ведь это же вы убедили меня сделать это!

— Я проверял вас.

— Проверяли... Но это немыслимо! В это невозможно поверить!

— А вы поверьте, — спокойно сказал Борн. — Если вы расскажете мне правду, я обещаю вам, что не причиню вам никакого вреда.

— Вреда?

— Мы убиваем только врагов, нам не нужны невинные жертвы.

— Убиваете... врагов?

Борн выхватил из-за пояса оружие и положил его на стол. — Ну, а теперь убедите меня в том, что вы не враг. Что произошло, когда вы покинули нас?

Ошеломленный, Ардисон привалился к стене, не сводя испуганных широко открытых глаз с оружия, лежащего на столе. — Клянусь всеми святыми, вы меня с кем-то путаете, — едва шевеля губами прошептал он.

— Убедите меня в этом.

— В чем?

— В вашей невиновности. Что произошло с вами на площади?

— На... площади... Я все время думал о том, что вы говорили мне, начал перепуганный бизнесмен, о том, что случилось внутри мавзолея, и о чем кричали китайские солдаты, метавшиеся по ступеням лестницы... О гангстерах, о том, что всех буду задерживать и подозревать... Особенно это касалось меня, поскольку я не был фактически членом ни одной туристической группы... Поэтому я пустился бежать, не желая оказываться в такой сомнительной ситуации, которая может повлиять на финансовые дела, которые я пытаюсь решить здесь с китайскими чиновниками. Ведь мне не следует забывать, что я представляю не одного себя, а целый консорциум!

— Итак, вы пытались выйти, и вас остановили, — прервал его Борн, старясь удалить из рассказа все несущественные детали.

— Вот именно! Они говорили так быстро, что я ничего не мог понять, и прошел почти час, пока они нашил чиновника, который говорил по-французски. — Почему вы не рассказали им правду? Возможно, что это был бы самый простой выход? Сказали бы, что вы все время были с нашей туристической группой.

— Да потому, что я сбежал с этой проклятой экскурсии! И я фактически отдал вам свою карточку! Как бы посмотрели на это эти варвары, которые видят в каждом белом только представителя международного фашизма?

— Но китайцы отнюдь не являются варварами, месье, — очень вежливо поправил бизнесмена Борн и, почти без паузы перешел на крик: — Варварской является лишь философия их государственных политиков! Они никогда не получат благословения нашего Всемогущего Господа, потому что уже получили свое причастие у Сатаны!

— Прошу прощенья, но я не понимаю вас!

— Извинения будут потом, а сейчас быстро рассказывайте, что было дальше, когда появился чиновник, говорящий по-французски.

— Я сказал ему, помня ваше замечание, что просто отправился на прогулку, но потом вспомнил о телефонном звонке из Парижа и заспешил в отель, что официальные власти и полиция расценили как бегство.

— Вполне правдоподобно.

— Но только не для этих туземцев, месье. Они начали приписывать мне такие ужасные вещи, что я не знал что и подумать о происшедшем в этом мавзолее.

— Это была превосходно выполненная работа, — заметил Борн, как можно выразительнее закатывая глаза.

— Я вновь не понимаю вас, месье. Что вы хотите сказать?

— Возможно позже я объясню вам. Так что сказал представитель официальных властей?

— Можете себе представить, до чего он дошел! В конце разговора он заявил, что парижская мода являет собой упадок буржуазного общества! В конце концов, они переходят всякие границы, забывая о том, что мы платим настоящие франки за их дерьмовые материалы! После этого я отказался отвечать на все их вопросы, пока не появится хотя бы несколько человек из тех, с кем я поддерживаю здесь деловые контакты. Прошло еще два часа, но я должен заметить, что многое изменилось! Меня доставили сюда на жалком подобии лимузина, в котором я с моим ростом едва мог разместиться, и при этом меня сопровождали четыре человека! Они все долго извинялись передо мной и заявили, что наша последующая встреча переносится на завтрашний вечер. Вот, собственно и все, что я могу сообщить вам, монсеньер. Вы теперь поняли, что явно перепутали меня с кем-то еще. Я не связан здесь ни с кем и ни с чем, кроме финансовых проблем нашего консорциума.

— Должен признаться, что ваши объяснения убедили меня. Произошла досадная ошибка.

— Что?

— Теперь я могу рассказать вам, что же произошло внутри этого склепа, принадлежащего Мао Цзе Дуну. Мы все-таки сделали это! Мы расстреляли этот хрустальный гроб вместе с телом этого постыдного безбожника!

— Вы сделали... что?

— И мы постоянно будем продолжать разрушение оплота врагов Христа, где бы они ни были! Мы пронесли чистоту нашей веры через весь мир и уничтожим каждого, кто думает по-другому! Весь земной шар будет единым христианским миром, или никакого шара вообще не будет!

Борн поднялся со стула, убрал пистолет и, застегнув пиджак, слегка одернул его, как будто на нем была военная форма. Приблизившись к совершенно подавленному и разбитому бизнесмену, он проговорил уже более спокойно: — Конечно, дорогой соотечественник, вы не принадлежите к числу наших врагов. Но вы были очень близки к этому. А теперь я попрошу ваш бумажник и деловые бумаги, включая и те, где перечислены имена ваших здешних партнеров. — Деньги?..

— Нет, деньги нас не интересуют.

— Но зачем тогда вам мои документы?

— Для нашей общей безопасности, месье. Через нашу сеть мы должны все проверить и убедиться, что вас не использовали вслепую. Есть основания предполагать, что к нам хотят внедрить агентов. Все эти бумаги будут возвращены вам завтра.

— Но я буду протестовать...

— Нет, — резко бросил Хамелеон, направляя руку за пояс, вы не сделаете этого. — Вы спрашивали меня, кто я такой? Чтобы удовлетворить ваше любопытство, я могу сказать только одно, что точно так же как наши враги нанимают и используют палестинских террористов, разного рода Красные Армии и фанатиков Хомейни, мы создаем наши собственные отряды. Мы никогда не отступим ни на шаг, это будет борьба не на жизнь, а на смерть.

— Господи!

— Да, мы сражаемся за имя его! Не покидайте эту комнату, а обед заказывайте через прислугу. Не звоните своим коллегам и никому другому. Если быть откровенным до конца, то с моим уходом из вашей комнаты вы должны были бы просто исчезнуть, раствориться в бесконечности. Да, таковы были мои инструкции.

— Немыслимо!.. — Глаза бизнесмена неожиданно затуманились, а тело охватила безудержная дрожь.

— Так я жду. Ваш бумажник и деловые бумаги, месье.

Предъявив полный комплект бумаг французского бизнесмена, включая и список государственных чиновников, участвующих в официальных переговорах, Джейсон арендовал автомобиль на имя консорциума, представляемого месье Ардисоном. Диспетчер агентства по прокату сообщил ему, что автомобиль будет находиться на стоянке отеля к семи часам вечера. Время было еще достаточно, и Борн решил отправиться по магазинам, где рассчитывал найти все, что могло пригодиться в задуманном им путешествии, включая и маршрутные карты Пекина с прилегающими окрестностями.

Вернувшись с покупками в отель, он расположился в холле за одним из многочисленных столов и занялся приготовлением к отъезду. Прежде всего, он написал расписку на китайском языке, из которой следовало, что шофер арендованного им автомобиля не отвечает за дальнейшее использование машины клиентом-арендатором. Затем он достал одну из купленных карт и чернилами обвел на ней небольшой круг, обозначающий расположение птичьего заповедника Дзинь Шан.

«Тайна стоит 10 000 тигров, если не целого царства».

Эта старинная китайская поговорка должна была отражать сущность всего происходящего на Востоке.

Глава 25

Мари вздрогнула и едва удержалась на стуле, когда резкий телефонный звонок нарушил тишину комнаты. Хромая и все еще продолжая вздрагивать, она подбежала к телефону и подняла трубку. — Да?

— Я надеюсь, что разговариваю с миссис Остин?

— Мо?.. Мо Панов! Ну, слава Богу. — Мари даже прикрыла глаза от облегчения. — Алекс говорил, что собирается захватить тебя в это неожиданное путешествие. Он был уверен, что ты согласишься.

— Какие могли быть сомнения? Как ты себя чувствуешь, Мари?

— Я схожу с ума, Мо. Я пытаюсь удержаться, но чувствую, что схожу! А где Алекс?

— Разговаривает по телефону рядом со мной. Он попросил, чтобы я дозвонился до тебя, чтобы занять сразу обе линии... Подожди секунду. Вот он кивнул. Сейчас ты его услышишь.

— Мари?

— Алекс? Спасибо тебе. Спасибо за твой приезд...

— Как обычно говорил твой муж: «Сейчас не время об этом». В чем ты была одета, когда они последний раз видели тебя?

— Одета?

— Когда ты убежала от них.

— Я убегала дважды. Второй раз это было в городке Таен Ман.

— Меня интересует только Гонконг. Так как ты была одета в Гонконге?

— Дай мне подумать. В госпитале...

— Нет, нет. Меня интересует позже, — перебил ее Алекс. — Ты, помнится, говорила о каких-то покупках и о посещении Канадского консульства... Теперь вспомнила?

— Господи! Но как ты все это помнишь?

— Ничего удивительного здесь нет, просто я сделал записи. Это одна из привычек, которая возникла у меня в результате пьянства. Поторопись, Мари. Только самое главное из твоей одежды.

— Плиссированная юбка, да, именно плиссированная, серого цвета. Еще была широкого покроя кофточка...

— Ну, ее ты могла сменить.

— Что?

— Не обращай внимания. Что еще?

— Ну, конечно! Шляпа! Шляпа с широкими полями, которая хорошо покрывала мое лицо. И еще на мне были туфли без каблуков, чтобы рост не казался достаточно высоким.

— Хорошо, я думаю, что теперь можно использовать и каблуки. Прекрасно, Мари. Это все, что мне пока требовалось.

— Но зачем, Алекс? Что ты собираешься делать?

— Я объясню это позже, а пока скажу только одно: ты должна оставаться на месте, а мы постараемся приехать к тебе как можно быстрее, насколько нам удастся расчистить дорогу. Но ты должна понимать, что по времени это может занять час или даже больше.

— А что будет делать Мо?

— Он останется со мной, и так будет лучше во всех отношениях. Они не посмеют тронуть нас, так как даже не знают, с какими инструкциями я сюда прибыл. Для них я сейчас хоть и прихрамывающая, но все же передвигающаяся бомба, готовая взорвать всю их операцию при неосторожном обращении.

— Будь осторожен, Алекс.

— Ты лучше скажи это им. Конклин положил трубку, а Мари медленно пошла к стулу, вытирая слезы, текущие по ее лицу.

Моррис Панов и Алекс вышли из магазина сувениров, который был расположен рядом со зданием вокзала, и направились к эскалатору, который вел к нижним платформам, где находились пятый и шестой железнодорожные пути. Мо во всем полагался на своего прихрамывающего друга и неукоснительно следовал его инструкциям. В руке он держал яркий иллюстрированный журнал для мужчин, одновременно прижимая большого черно-белого матерчатого панду.

— Я должен быть на платформе около шестого пути где-то в начале поезда, который прибудет через несколько минут? Пока все верно?

— Все верно, — подтвердил Конклин, вытирая пот со лба.

— После этого я пройду к последней колонне, держа в руках это грязное вонючее чудовище и читая на ходу этот откровенно порнографический журнал, пока эта женщина не подойдет ко мне.

— И это ты запомнил очень хорошо, — похвалил его Алекс, когда они вошли на эскалатор. — Панда вполне обычный подарок, на Западе он очень популярен. Думай, что это подарок для ее детей. Порнографический журнал дополняет композицию и является опознавательным сигналом. Панда и голые женщины редко располагаются рядом друг с другом.

— Но с другой стороны, если пользоваться теорией Фрейда, то такая комбинация возможна.

— Не смеши людей, а только делай то, что я говорю.

— Но ты так еще и не сказал мне, что я должен сказать этой женщине.

— Попытайся что-нибудь, вроде: «Я рад встретить тебя» или «Как чувствуют себя дети?» На самом деле это неважно. Отдай ей этого медведя и возвращайся к этому эскалатору как можно быстрее, но не бегом. — Они спустились на нижнюю платформу и Конклин, слегка тронув доктора за локоть, указал ему направо. — Я думаю, что ты сделаешь все, как надо старина, и возвращайся сюда.

Панов прошел до конца платформы, когда поезд из Лау Ву прогрохотал на подъездных путях. Он встал у последней колонны, и когда поток пассажиров, выходящих из вагонов, заметно увеличился, он постарался правильно расположить свои опознавательные знаки. Когда это наконец произошло, то от неожиданности он чуть было не уронил их.

— Вы, должно быть, Гарольд! — раздался громкий фальцет, когда высокая фигура, сильно прикрытая широкополой шляпой и одетая в серую плиссированную юбку, появилась рядом и хлопнула его рукой по плечу. — Я узнаю тебя, где угодно дорогой!

— Как приятно тебя встретить. Как себя чувствуют дети? — У Мориса уже заплетался язык.

— А как там Алекс? — неожиданно переходя на бас, проговорила фигура. — Я был ему кое-что должен, и теперь, я надеюсь, этот долг вернул. Он все еще не поднял весла?

— Я до сих пор не могу понять, чем вы оба заняты, — ответил изумленный психиатр.

— Быстро, — проговорила странная фигура. — Они уже приближаются. Давайте мне медведя, и как только я побегу, ныряйте в толпу и исчезайте! Давайте!

Панов выполнил все, что от него требовалось, заранее зная о том, что несколько человек прорываются через толпу, чтобы встретиться в одной точке. Неожиданно массивный мужчина в женской одежде нырнул за соседнюю колонну и выплыл уже на другой стороне платформы. Там он сбросил туфли на каблуках, вновь обогнул очередную колонну, и как футбольный мяч врезался в толпу в непосредственной близости от поезда, ускользая от китайца, который хотел перехватить его. Сзади него появились новые преследователи, которые расталкивали озлобленных пассажиров, мешающих их попыткам догнать этого человека. Каким-то образом в возникшей суматохе черно-белый панда оказался в руках у высокой европейского типа женщины, которая держала развернутое расписание поездов. Женщина почти тут же была схвачена двумя хорошо одетыми китайцами и начала пронзительно кричать. Они посмотрели на женщину, потом друг на друга и бросились вперед.

Морис Панов вновь поступил так, как предписывали его инструкции: он быстро смешался с движущейся толпой на противоположной стороне платформы и быстро пошел вдоль пятого пути по направлению к эскалатору, где уже образовалась очередь, но Конклина нигде не было видно! Стараясь подавить возникшую было панику, Мо замедлил шаг, но продолжал двигаться вперед, оглядываясь по сторонам, стараясь не пропустить и тех, кто поднимался по эскалатору. Что могло случиться? Куда подевали человека из ЦРУ?

— Мо!

Панов повернулся налево. Конклин отошел от условленного места метров на десять, и теперь стоял рядом с колонной на достаточном удалении от эскалатора. По его жестам Панов понял, что офицер будет оставаться на месте, а он должен пробираться к нему.

Панов с деланным видом человека, ожидающего, когда рассосется толпа, медленно пошел вдоль платформы, заложив руки за спину. Пришел в себя от напряжения он, только зайдя за колонну и оказавшись рядом с Алексом.

Около ног Конклина лежал слегка оглушенный средних лет мужчина, одетый в дождевик, спина которого была прижата протезом, который Алекс не собирался убирать в ближайшее время. — Позволь представить тебе Мэтью Ричардса, доктор. Мы познакомились еще в самые первые дни работы в Сайгоне. Конечно, тогда он был значительно моложе и намного проворней.

— Ради бога, Алекс, позволь мне встать! — промычал человек по имени Ричардс, ворочая головой. — Моя голова трещит как будто ее молотят черти! Чем ты ударил меня, не ломом ли?

— Нет, Мэтт. Я двинул тебя ботинком моей несуществующей ноги. Приличный у него вес, а? А что касается того, чтобы ты встал, то ты знаешь сам, что я не смогу этого сделать, пока ты не ответишь на мои вопросы.

— Черт побери, я уже ответил на них! Я всего-навсего мелкая вошь, офицер, выполняющий второстепенную работу, я даже не занимаю никакого официального поста. Мы получили директиву взять тебя под наблюдение. Возможно, что потом были и другие указания, но я их не знаю.

— Я еще раз повторяю, что я не верю тебе. У тебя здесь достаточно компактная и разветвленная сеть, которая позволяет видеть все и везде. Послушай, Мэтт, мы работали много лет и ты должен понимать, что эти пустые отговорки не для меня! Что было в этой директиве?

— Я не знаю! Она предназначалась только для руководства!

— Ну что ж, как знаешь, Мэтт! Только не забывай, что у тебя приближается пенсионный возраст, а ваше ведомство имеет если и не прямую, то весьма тесную связь с Лэнгли. Подумай об этом хорошенько, Мэтт.

— Господи, — раздался стон снизу, — я сказал тебе правду. И больше я не знаю ничего.

— Кто были эти китайцы?

— Я не...

— Они явно не из полиции, кто они?

— Это правительственные подразделения.

— Какой отдел? Они должны были сказать тебе это, или это должен был сказать тебе твой шеф. Ведь он не хотел, чтобы ты работал вслепую.

— Он сказал мне только то, что их участие согласовано с Вашингтоном. Он буквально клялся, что больше ему ничего неизвестно. Что еще можно было сделать? Проверять их документы?

Алекс помолчал некоторое время, затем вновь вернулся к разговору.

— Есть один человек, Мэтт, огромных размеров, который выглядит как китайский вариант человека-горы. — Конклин вновь замолчал. Голова Ричардса начала подергиваться.

— Я не знаю... точно.

— Кто он?

— Я только видел его, и это все, что я знаю. Его трудно не заметить. — Но мне кажется, что это не все, Мэтт. Наверняка, то место, где ты его видел, заинтересовало тебя, и ты стал задавать вопросы. Что ты узнал? — Но послушай, Алекс! Это всего лишь сплетни и ничего больше, ничего конкретного.

— Мне всегда нравились сплетни. Так выкладывай эти сплетни, Мэтт, а не то моя нога случайно может соскочить на твое лицо. Ты же видишь, я плохо управляюсь ей. — И чтобы его слова не были пустым звуком, Конклин переместил протез прямо между лопаток своего пленника.

— Господи! Ты сломаешь мне позвоночник!

— Нет, я думаю, что начать придется с лица. Кто он, Мэтт? — Конклин переместил протез, и теперь давление распространялось уже на череп.

— Ну хорошо! Как я уже сказал, это не было клятвой на Евангелии, но мне сказали, что этот человек занимает высокий пост в МИ-6.

— Можно мне попросить ваш галстук, доктор? — неожиданно произнес Конклин, развязывая свой. — Твой галстук, Мэтт, мне тоже понадобится. Двумя минутами позже офицер Мэтью Ричардс лежал за колонной со связанными руками и ногами, а его рот тоже был надежно закрыт. — Они все еще пытаются догнать наше прикрытие, который теперь на полпути в Малайзию. — Кто это был? Я понимаю, что не женщина.

— Да, женщина едва ли справилась бы с такой задачей. Мы очень часто используем его здесь как лишнюю пару глаз в приграничном районе. Он промышляет золотом и алмазами, но никогда не связывается с наркотиками. Его излюбленные места — Гонконг, Сингапур, Макао. Я думаю, что он не всегда был таким. Что-то произошло в его жизни, и она пошла по другой полосе. У него даже отобрали его медали.

— Какие медали?

— Олимпийские медали, 1976 года. По бегу и по бегу с препятствиями. Молча они поднялись по эскалатору на площадку с выходными терминалами. Навстречу им попалась группа рабочих, которые отправлялись убирать перрон. Алекс повернулся в их сторону, щелкнул палацами правой руки и, отогнув большой палец, сделал движение в направлении нижних дверей. Сообщение было понятным, и не нужно было сомневаться, что через несколько минут связанный агент ЦРУ будет найден сзади колонны.

— Это именно он, кого они все называли майором, — пояснила Мари, сидя на стуле против Конклина, пока Мо, стоя на коленях, осматривал ее левую ногу. — Ой, ой! — закричала вдруг она, подтягивая ногу и пряча ее под стул. — Извини, Мо.

— Ничего, ничего, там все хорошо заживает. Это случайная боль, сейчас она пройдет. Попозже я сменю повязки. — Панов поднялся и сел на стул возле небольшого стола.

— Ты остановился здесь? — спросила она Конклина.

— Моя комната чуть дальше твоей, через холл, соседняя комната оказалась занятой.

— Как тебе удалось раздобыть хотя бы эту?

— Деньги решают все, а, кроме того, не забывай, что это Гонконг... Давай все же вернемся к майору.

— Его имя Лин Вэньчжу. Кэтрин Степлс рассказала мне, что он офицер английских спецслужб, говорит по-английски с типичным лондонским акцентом. — Она уверена в этом?

— Да, вполне. Она слышала, что он один из лучших офицеров секретной службы здесь, в Гонконге, включая ЦРУ и КГБ.

— Я понимаю это, — сказал Алекс, согласно кивая головой, — и я могу поверить, что ее сведения достаточно точны, но что-то здесь не сходится, есть какое-то потерянное звено. Одно дело для Лондона соглашаться на проведение Вашингтоном операции на их территории, и совсем другое для МИ-6 сообщать нам обо всех имеющихся у них в этом регионе агентах, тем более таких способных, как наш майор.

— Почему? — заинтересовался Панов. — По нескольким причинам. Во-первых, они никогда не доверяли нам, не столько замыслам и намерениям, сколько мозгам, которые их исполняют. Во-вторых, почему риск операции, проводимой американскими бюрократами, должен нести английский персонал? Это, пожалуй, главная точка нестыковки всего, что мы знаем на сегодня. Лондон никогда не согласится с таким положением вещей.

— Я могу предположить, что вы имеете в виду Мак-Алистера? — спросила Мари.

— Я провел некоторый анализ, — покачал головой Конклин, — и могу сказать, что он является или самым сильным, или самым слабым фактором во всем сценарии. Скорее, второе. У него достаточно ограниченное воображение и немного подмороженные мозги. Я хочу сказать, что Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер просто-напросто кролик. Его уши мгновенно встают торчком при первом же сигнале надвигающегося конфликта или ошибки, и он моментально скрывается бегством. Он один из лучших аналитиков, но у него нет квалификации, чтобы быть хорошим оперативником, не говоря уже о стратегическом руководстве операцией такого масштаба. Едва он появился бы на сцене в этом качестве, его мгновенно бы освистали, поверьте мне.

— Но он очень убедительно терроризировал нас с Дэвидом, — коротко вставила Мари.

— Ему подсунули этот сценарий и велели дополнить сюжетами. Но когда ты сбежала от них, он оказался в затруднении, так следующие сюжеты ему некуда было вставлять, весь сценарий оказался под угрозой провала.

— А кто автор этого сценария? — спросил Панов. — Хотелось бы мне знать. Никто, с кем мне удалось беседовать в Вашингтоне, не знают этого, а их было несколько человек. Они не стали лгать мне...

— Кэтрин Степлс кое-что рассказала мне, — прервала офицера Мари. — Я не знаю, может ли это помочь, или нет, но это почему-то осталось в моей памяти. Она сказала, что в Гонконг прилетел один из высших государственных чинов, который был «гораздо больше чем дипломат», или что-то в этом роде. И она, при этом, высказала мысль, что есть прямая связь между его появлением и всем происходящим.

— Как его звали?

— Этого она никогда не говорила мне. Но позже, когда я увидела рядом с ней Мак-Алистера, я подумала, что тогда речь шла о нем. Но может быть и нет. Аналитик, которого ты только что описал, и нервничающий человек, который разговаривал с нами в Мэне, едва ли мог быть дипломатом и, тем более, государственным лицом. Это должен быть кто-то еще.

— Когда она это сказала? — спросил Конклин.

— Три дня назад, когда она прятала меня у себя на квартире в Гонконге.

— Перед тем, как она отвезла тебя в Таен Ман?

— Да.

— И больше она никогда о нем не вспоминала?

— Нет, и даже когда я спросила ее, она под разными предлогами замяла этот разговор, а у меня в то время не было причин не доверять ей. В какой-то мере она брала на себя определенный риск, не говоря уже о риске профессиональном, и, тем не менее, собиралась помочь мне.

— В любом случае, — проговорил Конклин, взглянув на часы, — пришло время заняться Кэтрин Степлс.

— Ты просто чертова развалина! — прошептал Мэтью Ричардс, сидя за рулем небольшого автомобиля, стоявшего вдоль улицы, на которой расположилась квартира Кэтрин Степлс.

— Ты никогда не был особенно любезным, Мэтт, — ответил Алекс, сидя в тени, рядом с ним. — Вот видишь, я не только не послал обещанный рапорт в Лэнгли, но сумел устроить так, что тебе вновь поручили наблюдение за мной. Ты должен меня поблагодарить.

— Дерьмо!

— Что ты сказал им, когда вернулся?

— Что я мог сказать? На меня напали сзади и, слава богу, что не задушили совсем.

— Сколько человек?

— По крайней мере пять молодых юнцов. — И ты почти не сопротивлялся им, чтобы не вызывать панику и не быть обнаруженным мной?

— Такова цена всему случившемуся, — на этот раз более спокойно произнес Ричардс.

— Ты должен был бы получить поощрение.

— У меня пока есть единственное желание: поскорее развязаться со всем этим.

— Ты очень легко можешь сделать это.

— Но только не путем явного обмана.

— Так значит, это старик Хэвиленд лично прилетел в Гонконг, чтобы провести инспекцию на месте.

— Я не говорил тебе этого! Это было в газетах!

— Но о засекреченном доме на Виктория Пик газеты ничего не сообщали, мой дорогой Мэтт.

— Э, нет. Это был нормальный обмен! Ты нуждался во мне, я нуждался в тебе. Рапорт обо мне не пошел в Лэнгли, а ты получил необходимый адрес! В любом случае, я буду отрицать это. Скорее всего, ты узнал об этом на Гарден Роуд. Скорее всего от какого-нибудь пьяного морского пехотинца.

— Хевиленд, — продолжал размышлять вслух Конклин, — всю жизнь болтался вокруг англичан, он даже усвоил их манеры, которые особенно заметны в разговоре... Господи! Да я же должен был сразу узнать этот голос!

— Голос? — переспросил Ричардс!

— Это был разговор по телефону. Еще одна глава из общего сценария. Это был «ХЭВИЛЕНД»! Он не мог никому перепоручить этот разговор! И я проглотил почти все, что он плел мне!

— Что?

— Забудь этот разговор.

— С удовольствием.

По улице проехал автомобиль и остановился около дома, где жила Кэтрин. Дверь открылась и из машины вышла женщина, слегка наклонившись, она продолжала разговаривать с шофером. Даже слабого уличного освещения было достаточно, чтобы Конклин узнал ее по описанию. Это была Кэтрин Степлс. Кивнув на прощание водителю, она уверенными шагами направилась к стеклянным входным дверям дома.

Неожиданно, улица наполнилась резким звуком двигателя, работающего на повышенных оборотах. Длинный черный «Седан» вывернулся откуда-то сзади них и пронзительно визжа тормозами остановился рядом с машиной Степлс. Грохот автоматных очередей разорвал привычную ночную тишину. Осколки стекла разлетелись во все стороны вместе с головой водителя, разорванной на куски. Окровавленные куски стекла полетели на тротуар, когда следующая очередь буквально пригвоздила Кэтрин Степлс к пространству входной двери. Шины взвизгнули еще раз, и черный «Седан» умчался в темноту, с места кровавой бойни, оставляя после себя кровь и трупы.

— Боже мой! — закричал Ричардс.

— Быстро уезжаем отсюда, — скомандовал Конклин.

— Но куда? Ради бога, скажи мне, куда?

— Виктория Пик.

— Ты сошел с ума!

— Нет, пока я еще в своем. Но кое-кто, мне кажется, уже на пути к этому. Этот голубых кровей сукин сын, должен быть в конце концов поставлен на место! И первый, кто это попытается сделать, буду я! Едем!

Глава 26

Борн остановил машину на пустынном участке дороги и еще раз посмотрел на карту. Согласно ей, он уже миновал Восточные ворота Летнего Дворца, который являл собой целую группу странных построек, сохранившихся еще со времен императора и раскинувшихся на холмах, вокруг озера Кун Мин. Он продолжил путь вдоль берега, следуя всем поворотам, пока не выбрался на сельскую дорогу, ведущую в темноту леса. Остановившись в глубине лесного массива, Борн выключил огни и вышел из машины, придерживая небольшой прорезиненный рюкзак, в который он сложил еще в отеле свой походный арсенал. Земля была достаточно мягкой и выкопать углубление для рюкзака оказалось минутным делом. Сделав на коре ближайшего дерева свежий срез, он вернулся к машине, проверил счетчик пройденного пути и запустил двигатель. До въезда в птичий заповедник, если верить карте, оставалось не более трех четвертей мили.

Карта оказалась достаточно точной. Ворота и освещаемые прожекторами панели с изображением птиц появились как раз вовремя. Рядом с воротами было небольшое застекленное помещение, где находился, скорее всего, ночной сторож. Увидев огни приближающейся машины, он вышел наружу и встал сзади закрытых ворот, затянутых стальной сеткой, из которой было сделано и все остальное ограждение. Пока еще было трудно разглядеть, вооружен он, или нет.

Борн остановил свой «Седан» в непосредственной близости от ограждения, вышел из машины и приблизился к воротам, чтобы разглядеть человека, стоявшего за ними. Он был удивлен, увидев, что это был китаец примерно шестидесяти лет.

— "Бей Тон, бей Тон!" — начал Борн, не дожидаясь когда тот заговорит первым. — Я оказался в затруднительном положении, — продолжил он, доставая из кармана список должностных лиц, аккредитованных на переговоры с концерном, представленным месье Ардисоном. — Я постоянно опаздываю на все встречи, которые устраивает ваше правительство, и вместо того, чтобы быть здесь три часа назад, я прождал этот проклятый автомобиль и вот опять опоздал на встречу с министром... — Борн посмотрел на лист бумаги и нашел соответствующее имя. — Ван Хоу, и, я думаю, что он был очень расстроен этим!

— Вы говорите по-китайски, — заметил явно удивленный сторож, — и у вас автомобиль без шофера.

— Мне разрешили им пользоваться. Я уже не первый раз в Пекине, и мы должны были встретиться с ним за обедом.

— Но мы уже закрыты, да здесь и нет никаких ресторанов. — Может быть, для меня оставляли записку?

— Никто ничего не оставлял здесь, кроме забытых вещей. У меня есть очень хороший японский бинокль, который я могу продать вам.

Наконец он увидел то, что должен был увидеть. Сзади ограждения, ярдах в тридцати, на грунтовой дороге, он разглядел фигуру человека в военной форме, на его боку была заметна кобура с оружием. Человек стоял в тени высокого дерева и наблюдал.

— Но я не предполагал, что мне придется покупать бинокль! Зачем он мне?

— Вы можете подарить его друзьям или детям. Это очень хороший подарок, за который я не возьму более пятидесяти юаней.

— Ну, хорошо, покажите мне его, — нетерпеливо произнес Хамелеон, пытаясь достать из кармана деньги, и не спуская глаз с фигуры военного, который теперь отошел подальше в тень, но по-прежнему наблюдал за воротами. Борн чувствовал, что должен разгадать этот трюк, использовав знания о китайской психологии, основанной на чрезмерной секретности. Конечно, одинокая фигура военного еще не подтверждала полностью его догадок, но тем не менее здесь мог быть ключ ко многому.

— Посмотрите, какой шикарный бинокль, — проговорил сторож, возвращаясь из своего убежища к воротам. — Он стоит сто юаней!

— Ты только что сказал пятьдесят, жулик!

— Да, но когда я взглянул на его линзы... Они превосходны. Давайте деньги, а я передам вам через ворота бинокль.

— Хорошо, — сказал Борн, протягивая деньги через ячейку стальной сетки, — но только при одном условии, Жулик. Если кто-то начнет расспрашивать тебя обо мне, то ты должен помнить, что мне не нужны лишние неприятности.

— Расспрашивать? Но это просто глупость, здесь же нет никого, кроме меня!

«Дельта был прав».

— Но в этом случае вы могли бы мне сказать правду, где я могу найти министра? Ведь я французский бизнесмен и, вдруг, оказался в таком дурацком положении, из-за задержки с автомобилем!

— Как вам угодно, а теперь давайте деньги.

Джейсон просунул пачку юаней через сетку, а сторож передал ему через ворота бинокль. — Так знаете вы, хоть приблизительно, где мог быть министр?

— Да, и я скажу вам это без всякой дополнительной платы. Люди, особенно такие щедрые, как вы должны, скорее всего, посещать ресторан Тим Ли Гуан. Это излюбленное место для иностранцев и важных персон из нашего, самим небом посланного, правительства.

— А где это?

— В районе Летнего Дворца. Вы просто проехали это место. Вернитесь назад километров на десять, и вы увидите ворота Дон Ан Мин, въезжайте в них, и охрана покажет вам, куда следовать дальше. Только обязательно покажите им свои бумаги, сэр. Вы путешествуете очень необычным способом!

— Благодарю вас! — прокричал Джейсон, бросаясь к машине. — Да здравствует Франция!

— Удивительно, — пробормотал сторож, пожимая плечами и покачивая головой, и пошел к себе, пересчитывая по дороге деньги.

Офицер тихо подошел к застекленному помещению и постучал. Удивленный сторож соскочил со стула и открыл дверь.

— О, сэр! Как вы напугали меня! Я видел, что вы закрылись изнутри в одном из наших домиков, и решили отдохнуть. Я сейчас же открою ворота!

— Кто был этот человек? — спокойно спросил военный.

— Иностранец, сэр. Француз-бизнесмен, который неудачно провел день. Насколько я понял его, он должен был встретиться с министром текстильной промышленности здесь, несколько часов назад и затем отправиться на обед, но он опоздал из-за какой-то задержки с автомобилем. Он был очень огорчен. — Какой министр? Как его имя?

— По-моему, министр Ван Хоу.

— А теперь, пожалуйста, выйди на минуту.

— Хорошо, сэр. Ворота открыть?

— Немного позже.

Когда абонент на другом конце линии ответил, офицер заговорил: — Могу ли я узнать номер министра текстиля по имени Ван Хоу?.. Спасибо. — После этого он набрал новый номер и приготовился слушать.

— Мне нужен министр Ван Хоу.

— Это я, — ответил немного неприятный голос. — Кто со мной говорит?

— Я являюсь представителем Промышленного Совета, сэр. Мы проводим обычное уточнение по поводу наших гостей, сэр. Сейчас нас интересует французский бизнесмен, у которого на очереди была запланирована встреча с вами...

— Это не этот ли идиот Ардисон? Что он еще умудрился сделать?

— Вы знаете его, сэр?

— Мне бы очень хотелось, чтобы я больше никогда о нем даже не слышал! С ним не оберешься хлопот!

— Вы собирались с ним обедать сегодня вечером?

— Вполне возможно, что он мог сослаться на меня во всех своих приключениях, особенно сегодняшним днем! В конце концов, дайте ему все, что он просит. Это всего лишь безобидный лунатик! Мы отправим его в Париж следующим рейсом, если эти дураки, которых он здесь представляет, не согласятся на наши условия!

С облегчением офицер положил трубку и вышел к воротам, где его ожидал ночной сторож.

— Вы рассказали все точно, — произнес он, когда приблизился к пожилому китайцу.

— Иностранец был очень возбужден и очень растерян, сэр.

— Мне сказали, что это очень похоже на него, — ответил офицер и, сделав небольшую паузу, добавил: — Теперь можно открывать ворота, я позвонил, чтобы за мной прислали автомобиль. Он будет минут через пятнадцать.

— О, меня уже не будет здесь, сэр, так как прямо сейчас должен приехать мой сменщик. Я уже видел огни его мотоцикла на нижней дороге.

— Вот поэтому я хотел бы кое-что сказать тебе. Как и тот иностранец, я не хочу лишних хлопот для себя, и поэтому, я думаю, что ты не будешь вспоминать как я отдыхал в одном из домиков для гостей, хорошо? Ведь ты не хочешь расставаться со своей работой?

— Конечно, сэр. Эта работа очень устраивает меня.

— И я чувствую, что тебя устраивает еще и возможность приторговывать японскими биноклями, оставленными у тебя на хранение?

— Сэр?

— Мой чуткий слух вполне позволяет расслышать твой резкий, громкий голос.

— Сэр?

— Если ты будешь помалкивать обо мне, то и я забуду о твоих подпольных операциях, которые могут завести тебя туда, где ты можешь потерять и свою голову.

— Я клянусь, что никогда не видел вас, сэр!

— Открывай ворота и убирайся отсюда.

— Сначала мой мотоцикл, сэр! — Сторож побежал вдоль ограждения, вывел мотоцикл к воротам и открыл их. Разведя обе половинки в стороны, он уселся в седло и помчался вниз по дороге.

Второй сторож медленно вел свой мотоцикл в открытые ворота, толкая за руль.

Борн отыскал надрез, который он сделал на коре дерева и направил машину в сторону от дороги прямо между двух густых елок. Выйдя из машины, он собрал несколько больших веток и забросал ими машину, чтобы она не бросалась в глаза проезжающим по дороге. После этого он откопал рюкзак. В этот момент по дороге к заповеднику проехал на мотоцикле второй ночной сторож. Когда кругом вновь восстановилась тишина, Борн переоделся. Вместо костюма на нем теперь был черный свитер, черные брюки, за поясом которых он пристроил охотничий нож и пистолет с единственным патроном. Потом пришла очередь кусачек по металлу, мягкой резиновой ленты и других мелких предметов, включая небольшой фонарик.

Убийца, который вынужден убивать по необходимости, убрал рюкзак с белой рубашкой и костюмом и задумчиво остановился между двумя деревьями. Вновь два человека боролись в нем, один испуганный и неуверенный, а второй жестокий и спокойный.

Постепенно все пришло в нужное состояние, и Джейсон, переходя от дерева к дереву, двинулся в сторону заповедника и вскоре оказался перед ограждением из стальной сетки.

Неожиданно до него донеслись обрывки разговора, и Борн осторожно укрылся в ближайшей к ограждению листве. Китайский офицер и новый, на этот раз более молодой сторож, вышли из застекленного помещения. Сторож взялся откатывать в сторону мотоцикл, а офицер достал карманную рацию и поднес ее к уху. — Они отправятся сразу после девяти часов, — сказал он, регулируя антенну. — Семь машин с интервалом в три минуты.

— А грузовик?

— Он придет последним.

Сторож взглянул на часы. — Возможно тогда вам удастся получить машину.

— Хорошая мысль, — проговорил офицер, убирая рацию.

Борн посмотрел на светящийся циферблат часов. Было 20:54, и времени для подготовки к тому, что он планировал, оставалось очень мало. Выждав немного, он приблизился к ограждению в наиболее темном месте и приготовил кусачки. Ограждение только на первый взгляд казалось простым. Металлическая сетка оказалась гораздо прочнее, чем та колючая проволока, которая обычно использовалась при возведении армейских укреплений и складов. Каждый стальной прутик занимал почти несколько минут. Только в 21:06 достаточное отверстие было проделано. Когда Борн не без труда пролез через него, часы показывали 21:08.

Осторожно, стараясь двигаться вдоль ограждения, он двинулся к площадке, где, вероятно, была стоянка для машин. Ворота, освещенные прожекторами, находились в двухстах футах слева от него.

Неожиданно появился первый автомобиль. Это был русский ЗИЛ старой модели. Развернувшись на стоянке, он занял место рядом с помещением сторожей. Из машины вышли шесть мужчин и исчезли в темноте, и только по вспышкам карманных фонарей можно было понять направление их движения. Джейсон внимательно наблюдал за ними, полагая, что ему придется воспользоваться этим путем.

Тремя минутами позже, следуя расписанию, появилась вторая машина и остановилась рядом с ЗИЛом. Трое мужчин вышли на площадку, в то время как водитель и пассажир рядом с ним продолжали разговаривать. Через несколько секунд вышли и эти двое. Борну казалось, что он теряет над собой контроль, когда он увидел высокого, двигающегося с гибкостью черной кошки мужчину, который присоединился к водителю, вышедшему с другой стороны. Это был наемник!

Через восемнадцать минут шесть автомобилей уже находились на стоянке. Пассажиры растворились в темноте, присоединившись к своим коллегам где-то в лесной темноте заповедника. И, наконец, последним появился крытый брезентом грузовик и, сделав широкий разворот, остановился не более чем в тридцати футах от Борна. Почти шокированный, он наблюдал, как связанные мужчины и женщины, с заткнутыми ртами, выгружались из грузовика. И, наконец, зажатый между двух охранников, вырывающийся, сопротивляющийся всем своим тонким и коротким телом, появился белый человек... Борн буквально покрылся льдом. Перед ним был де Анжу! В свете прожекторов было видно, что его лицо представляло сплошную тестообразную маску, глаза были едва различимы, а когда его ставили на ноги, то было заметно, что его левая нога отказывается служить ему.

Что-то надо было срочно сделать! Но что? В «Медузе» у них были сигналы. Какие? Камни, палки... гравий! Обычно они бросали что-то, что создавало посторонний слабый звук, отвлекающий внимание. Сделать это надо было быстро!

Джейсон опустился на колени в тени ограждения. Он набрал пригоршню мелкого гравия и бросил его через головы пленников, поднимающихся на ноги. Резкий звук ударов о крыши автомобилей насторожил охрану. Борн бросил гравий еще и еще раз. В этот момент его внимание привлекла женщина, попытавшаяся побежать к воротам. Охранник схватил ее за волосы и оттащил назад, к группе других пленников. Неожиданно Борн затих на месте. Он увидел, что де Анжу упал на землю и наблюдал за охранником, который был отвлечен непонятными звуками, а затем медленно повернулся в направлении, где в тени листвы укрывался Борн. «Медуза» никогда не покидала Эхо, он все помнил! Дельта выставил из-за листьев ладонь руки, раз, потом еще раз. Смутные очертания руки должны быть различимы Французом, по крайней мере он надеялся на это. Затем Борн слегка приподнял голову над листьями. Эхо увидел его! Их глаза встретились. Де Анжу кивнул, затем отвернулся и с трудом поднялся на ноги как раз в тот момент, когда вернулся охранник.

Джейсон пересчитал пленников. Было две женщины и пятеро мужчин, включая Эхо. В сопровождении двух охранников группа двинулась по направлению к дорожке, уходящей в лес. И в этот момент де Анжу упал. Он почти рухнул на левую ногу и перевернулся едва тело коснулось земли. Борн продолжал пристально следить за ним, так как ему показалось что-то странное в этом падении. Наконец он понял. Руки Француза были связаны впереди, но при этом пальцы оставались свободными. Прикрывая движения своим телом, Эхо схватил две пригоршни гравия, а когда подошел охранник и поднял его на ноги, то он вновь посмотрел в сторону Борна. Это был сигнал. Эхо собирался сбрасывать эти камни на своем пути, насколько хватит, чтобы попытаться обозначить дорогу, по которой их поведут, чтобы Борн попытался следовать за ними.

Пленников повели вправо, в сторону от площадки покрытой гравием. Ночной сторож закрывал ворота. Борн быстро перебежал из тени ограждения, в тень грузовика, доставая из-за пояса охотничий нож, и продолжал следить за стеклянным помещением. Сторож как раз находился у наружной стороны двери и что-то говорил в карманную рацию, которая была его единственной связью с тем местом, куда отправились ночные посетители заповедника. Рацию необходимо было забрать, и средство для этого было известным и простым. Борн бросился на землю и воткнул охотничий нож в левую переднюю шину грузовика, и как только она выпустила воздух он перебежал к соседней и сделал тоже самое. Обогнув грузовик сзади, он пробрался в пространство между грузовиком и соседним автомобилем. Переворачиваясь в узком пространстве, он проткнул оставшиеся шины грузовика и проделал то же самое с соседним автомобилем. Так он продолжал до тех пор, пока очередь не дошла до ЗИЛа, который стоял ближе всех к помещению для сторожей. Теперь настала очередь сторожа.

Джейсон очень тихо открыл дверь автомобиля и поднял рычаг ручного тормоза. Упираясь в раму открытого окна он с неимоверным усилием раскачал автомобиль и столкнул его с места, так что тот прокатился около восьми ярдов и уткнулся в стальное ограждение недалеко от ворот, а Джейсон укрылся в тени соседнего с ЗИЛом автомобиля. Из правого кармана он достал моток тонкой стальной проволоки и приготовился.

Услышав странный звук на стоянке, сторож обежал вокруг стеклянного домика и появился на стоянке, оглядываясь по всем сторонам. Увидев сдвинувшийся с места ЗИЛ, он уставился на него как на что-то невероятное и некоторое время неподвижно стоял, покачивая головой, затем повернулся и пошел к дверям в дом.

Борн, как стальная пружина, вырвался из темноты, набрасывая стальную петлю на шею китайца. Через три секунды все было кончено, без лишних звуков и без шума борьбы.

Сняв рацию с пояса китайца, Джейсон исследовал его одежду. Он не оставлял надежды, что он найдет там что-то, что поможет ему. Так и есть! Первое, что он обнаружил, это был автоматический пистолет, и он не вызвал особого удивления. Калибр был тот же самый, что и у захваченного в мавзолее Мао. Во всяком случае, у него теперь был комплект патронов, что вместе с глушителем что-то значило. Вторым предметом оказался бумажник, где лежали деньги и официальный документ, подтверждающий, что его владелец является представителем Народных Сил Безопасности. Борн затолкал труп под автомобиль и надрезал все четыре покрышки, после чего тяжелый автомобиль медленно опустился на землю.

После этого Джейсон направился к помещению сторожей и, войдя внутрь, присел на колено около окна, где он перезарядил свой пистолет. Выходя наружу, он заметил на стене связку ключей, которую захватил с собой.

С гравийной площадки он свернул на центральную дорожку, где темнота едва прерывалась слабым отблеском фонарей над входными воротами. Освещая ручным фонарем дорожку, он мог разглядеть отдельные кусочки гравия, но его интересовало еще и соответствующее расстояние между ними.

Наконец он обнаружил два камешка на небольшом расстоянии друг от друга. Это был сигнал. Дорожка продолжалась прямо, но от нее ответвлялась направо еще одна, по которой и повели пленников. Два близко расположенных камня означали поворот.

Затем камни стали располагаться все дальше и дальше друг от друга, и в тот момент, когда Борн решил, что их больше не будет, он увидел еще один. Затем ему попалось сразу два, отмечая пересечение дорожек. Де Анжу понимал, что камни у него рано или поздно кончатся, и поэтому он применил другую тактику, раскладывая камни только на поворотах и пересечениях, и Джейсон очень скоро это понял.

Он остановился, инстинктивно почувствовав что-то необычное впереди себя. Наконец он понял, что это было мерцание сигареты, перемещаемой чьей-то невидимой рукой. Осторожно продвигаясь вперед и стараясь держаться в тени деревьев, Борн теперь смог различить охранника, который курил, расхаживая взад и вперед по дорожке. Скорее всего, здесь начиналась территория, отведенная для проведения этого странного приема, и Борн должен проникнуть туда.

Он затаился в траве с правой дорожки, наблюдая за охранником, который в этот момент закурил уже вторую сигарету. Достав из кармана проволочную петлю, Джейсон выпрыгнул из травы в тот момент, когда китаец готовился выпустить очередное облачко дыма, и накинул петлю. Дым медленно выходил из конвульсивно дергающегося рта.

Вытерев проволоку о траву, Борн проверил содержимое карманов, прежде чем убрать труп подальше в кусты. Он нашел оружие и бумажник в котором, кроме денег, было аналогичное удостоверение Народных Сил Безопасности, а также пропуск на посещение магазинов, обслуживающих иностранцев. Подобные документы могли быть только у высокопоставленных государственных чиновников, что говорило о том, что собравшиеся здесь люди занимают не последнее положение в государстве, если обслуживаются такой охраной. Джейсон вынул патроны из пистолета, оттащил труп в кусты, поближе к стене высоких деревьев, а пистолет отбросил как можно дальше в густую траву. После этого он вышел на тропу и продолжил свой путь, внимательно всматриваясь вперед, где сквозь деревья едва пробивался слабый мерцающий свет.

То, что он увидел, не было долиной, а скорее напоминало ущелье, оставшееся со времен ледникового периода. Борн стоял над обрывом и смотрел вниз сквозь листву деревьев на группы людей, напоминавших чем-то средневековое сборище жрецов. Такое впечатление усиливалось от многочисленных факелов, расставленных по границам ущелья и образующих мерцающее огненное кольцо. Давид Вебб задыхался от подступающей тошноты, но раздававшиеся внутри него команды, буквально леденящие рассудок, требовали обратного: «Продолжай наблюдать. Надо знать с чем мы имеем дело».

На дереве был подвешен человек. Он висел, привязанный за вытянутые вверх руки, его ноги едва касались земли, а сквозь завязанный рот прорывались приглушенные стоны.

Стройный, средних лет мужчина, одетый в полувоенный костюм времен Мао Цзе Дуна, стоял перед извивающимся от паники и боли телом. В правой вытянутой руке он сжимал меч, рукоятка которого была украшена драгоценными камнями, а узкий и длинный клинок был направлен к земле. Давид Вебб узнал это оружие, которое однако имело еще и другое предназначение. Это был ритуальный меч полководцев 14 века, принадлежавших к клану жестоких завоеваний, которых противопоставляли даже монголам. Меч использовался для церемоний, которые по своей жестокости превосходили ритуальные обряды императорского двора. Давид чувствовал, что рассудок его мутится от понимания всего, что происходило внизу.

— А теперь все слушайте меня! — почти прокричал человек с мечом, поворачиваясь к слушателям. Его голос был слишком высоким, но в нем чувствовалась уверенность и привычка повелевать. Борн отметил про себя, что его лицо трудно забыть. Коротко подстриженные волосы, худые и бледные черты и, особенно пристальный, дерзкий взгляд. Джейсон не мог разглядеть его глаза, но ему было достаточно видеть пляшущее пламя факелов, отражавшееся в них. Они, должно быть, сами изучали огонь.

— Начинается ночь великого меча! — продолжал неистовствовать почти мифический оратор, неожиданно переходя на крик. — Эта ночь будет продолжаться до тех пор, пока все, кто попытается встать на нашем пути, отправятся в преисподнюю! — Внезапно он повернулся к своей жертве. — Ты! Ты будешь первым! И расскажешь нам правду! Ты знаешь этого человека с Запада?

Подвешенный затряс головой, сопровождая свой отрицательный жест малопонятным мычанием.

— Он лжет! — раздался голос из толпы присутствующих, одновременно выполнявших роль и зрителей и участников. — Он был сегодня днем на площади Тянь Ань Мынь!

Вновь человек закачал головой, панически дергаясь от смертельного страха.

— Он всегда выступал против истинного Китая! — раздались очередные возгласы.

— Он действительно делал это? — кричал озаряемый пламенем исступленный оратор.

— На площади Тянь Ань Мынь!..

— Он выступал против наших лидеров и хотел их уничтожить!..

Борн начинал понимать смысл происходящего. Звездная палата инквизиции проводила свою выездную сессию. Это была еще одна попытка возродить с помощью власти террора очередное скрепленное кровью царство на просторах, где веками господствовали обагренные кровью завоеватели.

— Когда кто-то выступает против наших лидеров, то он должен понимать, что поступая таким образом, нужно соизмерить свои действия с тем драгоценным подарком, который дается ему и называется «жизнь», — продолжал оратор, принуждая присутствующих верить в потоки лжи, которые являлись частью разыгрываемого ритуального спектакля. — Когда человек встает на этот путь, он должен вернуть этот подарок... Обвиняемый задергался еще яростнее, его приглушенные кляпом крики, стали громче, распространяя панику на остальных пленников, стоящих на коленях перед новоявленным вождем.

— Только в смерти сможет он найти очищение! — закончил свою речь тот и поднял меч над головой.

Клинок описал вертикальную дугу, разрубая почти надвое нижнюю часть тела, затем сверкающая дуга пронеслась горизонтально, разрезая шею.

Дергающееся тело сползло на землю, уже пропитанную кровью, в то время как меч, направляемый рукой человека с горящими глазами, продолжал свой смертельный танец, превращая в кровавую кашу то, что еще недавно было человеческим телом.

Когда из-под дерева были убраны останки первой ритуальной жертвы, верховный жрец вытер окровавленное лезвие о белый шелковый шарф и театральным жестом указал на одну из женщин, которую удерживали двое охранников. Дельта внимательно изучал лицо, озаряемое вспышками зловещего огня, на котором блуждала садистская улыбка удовлетворения.

Он должен умереть. Возможно, что это произойдет даже сегодняшней ночью. В любом случае Борн уже вынес ему свой приговор. Мясник, кровавый слепой фанатик, который не задумываясь готов ввергнуть Дальний Восток в самый немыслимый вариант войны Китая против Китая, за которой последует и весь оставшийся мир, должен исчезнуть.

«Сегодня ночью!»

Глава 27

— Эта женщина была курьером, одним из тех, кому мы доверили свои тайны и даже жизни, — продолжал проповедник дьявола в предвкушении очередного причастия, — она предала нас! Она продала все наши секреты на Запад!

— Ты лжец! — закричала она. — Самый грязный лжец и убийца из всех, существующих на свете! Это я предана и уничтожена! Я никогда не видела ни одного из этих западных террористов! Это ты встречаешься с людьми с юга, тайно используя для этого мою квартиру.

— Продажная тварь! — закричал человек с мечом. — Ты грязная проститутка.

Женщина повернулась к собравшимся и рванулась вперед. — Вы! закричала она. — Все вы! Я не предавала никого, но я узнала много нового о нас всех, кто оказался на этом кровавом пути! Все не так, как говорит этот великий лжец! Он обещал нам свободу в Новом Китае, но он не сказал, в чем она состоит. Вы только что видели сами, в какой ад он пытается завести вас!

— Проститутка! Предатель! — Лезвие меча, с шипением разорвав воздух, обезглавило женщину. Ее конвульсивно дергающееся тело упало влево, а голова свалилась вправо. Человек с глазами фанатика опустил меч, готовый врезаться в останки своей жертвы, но наступившая неожиданная тишина, словно невидимыми цепями сковала все окружающее. Он остановился на мгновенье, и понял, что нужный момент уже упущен. Но он не упустил контроля над общей ситуацией и быстро пришел в себя. — Пусть святые духи наших предков подарят ей мир и очищение! — прокричал он, пожирая глазами каждого из собравшихся. — Не может быть ненависть к тому, что я отобрал ее жизнь, а всего лишь сострадание к ее слабости. Духи должны понимать это там, на небесах, а мы должны понимать это на Земле наших предков! Мы не должны отклоняться от нашей цели, мы должны быть сильными! Мы должны... Дельта выхватил нож и подался вправо, пробираясь через лес, который оказался таким же густым, как и в его бытность в «Медузе», и пробудил его былые инстинкты. Деревья, кусты и лианы были его друзьями. Он двигался через лес как дикая кошка, уверенно и беззвучно, сфокусировав внимание в том направлении, где оратор продолжал свой монолог, готовясь к беседе с очередной жертвой. Он рассчитывал подойти к жертвенному алтарю гораздо ближе, чем это было нужно для простого наблюдения, тем более, что внимание собравшихся было всецело сконцентрировано на полубезумном прислужнике Люцифера.

Француз и последний оставшийся в живых китаец находились справа от толпы, буквально завороженной кровавым маньяком. С обеих сторон от них находились охранники. Теперь Борн был не менее чем в восьми или десяти футах от Эхо. Подобрав сухие кусты дерева, он начал осторожно бросать их в сторону Француза, все время сокращая сектор, пока очередной сучок не упал около его ног. Де Анжу кивнул два раза, давая понять, что он догадался о его присутствии.

Вдруг неожиданное движение охватило присутствующих. Возможно, оно было связано с тем, что китаец, охранявший де Анжу, приблизился к нему и развязал сначала его руки, а потом освободил от повязки и рот. После этого китаец приблизился к министру-убийце и произнес, обращаясь и к остальным участникам выездной сессии.

— Он ничего не говорит и не реагирует на окружающих, хотя его китайский вполне приемлем для разговора. Он очень упрямый и гордый, но мне кажется, что он знает что-то, чего не хочет нам рассказать.

— "Тон-ку, Тон-ку!" — раздались со всех сторон дикие выкрики, требующие пыток.

— Он уже стар и слаб, — заговорил пленник-китаец, стоящий недалеко от Француза и выполняющий роль подсадной утки. — Мы могли бы обменять его свободу на его информацию.

Предводитель внимательно взглянул на провокатора, затем перевел взгляд на де Анжу, который стоял очень прямо и слушал, никак не реагируя. Наконец человек с мечом повернулся и адресуясь к наемнику, стоявшему в тени раскидистого дерева, сказал: — Мы, наверное, сможем предложить ему это, если он скажет, где скрывается его приятель. Вы согласны с этим?

— Француз обязательно солжет вам! — ответил тот, выступая вперед.

— Для чего? Ведь он получает в обмен свою жизнь и свободу. Он не имел почти никакого отношения ко всем тем, кто нас интересует. Это следует из его досье.

— Я не уверен, — вновь возразил англичанин. — Они были вместе в «Медузе». У них были собственные коды, правила и сигналы... вы можете узнать об этом подробнее, если захотите. Он, в любом случае, не скажет правды. В конце концов, вас интересовало мое мнение, я его высказал. — Наемник вернулся под дерево и закурил.

Де Анжу стоял опустив руки, потом поднял правую и помассировал ею рот. — Ваше доверие примерно такого же свойства, как и обращение с пленниками, — заметил по-английски де Анжу.

— Я забыл, — оратор поднял глаза, — что вы понимаете наш язык, не так ли?

— Даже намного больше, чем вы думаете, — заметил Эхо.

— Хорошо. Но я предпочитаю говорить по-английски, тем более, что разговор будет в основном между нами.

— Между нами не может быть ничего. Я стараюсь не иметь дела с безумцами, подобными вам. — При этом де Анжу взглянул в направлении дерева, где стоял наемник. — Я осознаю, что я допустил ошибку, но, так или иначе, я надеюсь, что она будет исправлена.

— Но вы можете остаться в живых, — заметил его собеседник, стараясь не повышать голоса.

— И долго?

— Возможно, что значительно дольше, чем будет длиться сегодняшняя ночь. Остальное будет зависеть от вас, вашего здоровья и ваших способностей.

— Нет, этого уже не будет. Моя жизнь кончилась, в тот момент, когда я садился в самолет в аэропорту Кай Так. Вы не теряли меня из вида уже тогда. А после того, что я видел и слышал здесь, я уже окончательно был помечен смертью...

— Нам нужна информация, — прервал его инквизитор, использовав на этот раз грубый китайский. — Мы должны заканчивать наши игры, и всякому терпению всегда приходит конец! Где тот убийца, которого вы привезли с собой из Макао?

— Вон там, — сказал спокойно де Анжу, кивнув в сторону дерева.

— Не он! Тот, который появился вместе с вами. Этот безумец, которого вы откопали из могилы, чтобы совершить свою месть! Где вы должны встретиться с ним? Я знаю, что в Пекине у вас должна быть база. Где она?

— Нет никакой встречи, нет никакой базы, — ответил Эхо, переходя на английский, — и нет никаких планов. — Должен быть план! Только так вам удается выживать.

— Удавалось. Я боюсь, вы забыли употребить прошедшее время.

Шэн поднял свой меч. — Вы скажете нам, или умрете, и умрете мучительно, месье.

— Я еще кое-что скажу вам. Если бы он смог услышать меня, я объяснил бы ему, что вы тот человек, которого он должен уничтожить в первую очередь! Что вы тот человек, который может затопить кровью всю Азию, ввергнув ее в войну, где брат будет убивать брата. Он должен заниматься своим делом, но, я клянусь, что даже при последнем дыхании убедил бы его, что вы тоже являетесь неотъемлемой частью этого дела! Я бы сказал ему, что пора начинать! И чем быстрее, тем лучше!

Загипнотизированный словами де Анжу, Борн неожиданно вздрогнул как от удара. Эхо послал ему последний сигнал! Джейсон огляделся вокруг и приметил на достаточном удалении от своего укрытия возвышающуюся над землей скалу, или груду камней, сзади которых должно быть тихое, безветренное место. Размеры этого естественного возвышения были вполне подходящими для его целей. Когда Борн приступил к работе, он все еще мог слышать голос де Анжу, слабый и временами пропадающий, но не потерявший своей внутренней силы. Француз старался не только достойно встретить свой конец, но и дать Борну возможность подготовиться к очередному шагу.

— ...мы оказались не достаточно ловкими, когда угодили в вашу ловушку, мой генерал Чингис-хан, или как вас прикажете называть. В противном случае мы никогда не попали бы в нее. Так почему вы теперь думаете, что мы договорились о какой-то встрече?

— Потому что вы должны преследовать, он должен был преследовать, человека из Макао, — спокойно проговорил Шэн Чжу Юань, — он должен был идти за ним в мавзолей. Этот безумец надеялся выйти из него! Ваша стратегия на все непредвиденные случаи должна включать как исходный беспорядок так и последующую встречу.

— Кое-где ваша логика теряет свою гибкость...

— Где? — почти закричал Шэн.

— Вам не кажется, что принуждая меня к разговору, вы сами противоречите себе? Ведь вы могли просто продолжать следить за мной!

— Ваша жизнь — более действенный аргумент!

— Да, вы уже упоминали об этом.

— Ваше время истекает.

— Я сам знаю, когда будет «мое» время, месье!

«Дельта понял, что это было последнее сообщение».

Борн достал спички и зажег тонкую восковую свечу, расположенную рядом с восемью запалами из патронов, отобранных у охраны. После этого он вернулся назад, стараясь как можно ближе подобраться к дереву, около которого стоял наемник.

— ...Что я должен сделать, чтобы вы гарантировали мне жизнь? продолжал настаивать Эхо, как бы разыгрывая шахматную партию со своей собственной смертью.

— Сказать правду, это все, что требуется.

— Но мой бывший ученик только что предупредил вас, что я обману вас, обману точно так же, как вы обманываете весь вечер всех собравшихся здесь. Француз сделал паузу и повторил то же самое на мандаринском наречии. — «Ляо джи?» — обратился он в конце к присутствующим, спрашивая их, насколько понятно то, что он сказал.

— Прекрати это! Мое терпение подходит к концу. Где твой сумасшедший? — В вашей работе, мой генерал, терпение не просто добродетель, но и главная необходимость.

— Остановитесь! — прокричал наемник, обращаясь к министру. — Он просто играет с вами! Я знаю его!

— Зачем ему это нужно? — возразил Шэн, перекидывая меч из руки в руку.

— Не знаю, но мне это не нравится, а это уже достаточная причина! Укрывшись футах в десяти от дерева, Дельта, достав из кармана глушитель, следил за циферблатом часов, сосредоточив внимание на секундной стрелке. По его подсчетам свеча должна вот-вот сделать свое дело. Прикрыв глаза, он взял пригоршню земли и подбросил ее как можно выше, направляя чуть правее от де Анжу. Когда Эхо услышал слабые шелестящие звуки, он повысил голос почти до крика.

— Заключать сделку с тобой? Это все равно что заключать сделку со страшилищем ада. Я готов покинуть эту землю, захватив тебя вместе с собой! Ты просто пустое место, сыгравшее злую шутку со своим народом! Собирайся, куча дерьма с генеральскими погонами, умереть вместе со мной!

С этими словами де Анжу бросился на китайца, пытаясь вцепиться ему в лицо. Шэн отскочил назад и замахнулся мечом, чтобы срубить голову француза, для которого быстрый исход был бы самым желанным милосердием. Через мгновенье все изменилось! Взрывы, похожие на беспорядочные выстрелы, заполнили тишину леса, заставляя людей в беспорядке разбежаться в разные стороны в поисках укрытия.

Наемник, укрываясь за стволом дерева, уже держал в руках оружие. Борн, почти не раздумывая, прицелился и выстрелил в его направлении. Звук выстрела был едва слышен из-за мощного глушителя, а на руке англичанина, снимавшей пистолет, между указательным и большим пальцем появилась рваная рана. Оружие выпало на землю. Наемник обернулся, его глаза в страхе расширились, рот перекосила гримаса близкого шока. Борн выстрелил еще раз. Теперь пуля прошла, едва коснувшись щеки.

— Повернись! — скомандовал Борн, приближая ствол пистолета к левому глазу наемника. — А теперь обхватывай ствол дерева обеими руками! Выше! Еще одна серия взрывов разорвала тишину леса. Люди в панике стреляли в направлении этих звуков, усиливая общий беспорядок.

— Держи голову влево! — резко приказал Борн. — Если ты попытаешься двинуться хотя бы раз, то твоя голова разлетится на куски! — В это время его глаза отыскивали человека с мечом. Он должен был выполнить последнее желание Эхо! Джейсон отошел на несколько шагов от дерева и наконец увидел свою цель! Подняв пистолет, он направил его на маньяка. Их глаза встретились, но как только курок был спущен, Шэн рванулся за спину охранника, выставляя его под выстрел, а после выстрела использовал мертвое уже тело, прикрываясь им как щитом. Не имел успеха и второй выстрел.

На этот раз генерал остался жив!

Наемник осторожно поворачивал голову, пытаясь увидеть происходящее вокруг, и Борн вновь нажал на спуск. Куски коры жестким фонтаном ударили в лицо англичанина, заставляя прикрыть глаза рукой, а потом долго массировать лицо, в попытках восстановить зрение.

— Шевелись! — скомандовал Борн, сжимая его горло и поворачивая его по направлению к дорожке. — Ты пойдешь со мной!

Теперь уже третья серия взрывов раздавалась около места казни. Шэн Чжу Юань, истерически крича, отдавал команды охране, направляя их в сторону взрывов и к дереву, около которого раньше стоял наемник. Когда Борн и захваченный англичанин скрылись в густых кустах, взрывы внезапно прекратились. Прижав шею наемника к земле и придавив ее ногой, Джейсон подобрал несколько камней и бросил их, стараясь, чтобы они упали в кусты сзади людей, направляющихся к дереву. Это имело свой эффект, отправляя преследователей в другую сторону.

Теперь время измерялось минутами, и Дельта хорошо это знал. Вся надежда была на лес, который был ему теперь родным домом. Буквально через несколько минут, а может быть и секунд, охрана найдет пустые гильзы, оставшиеся от фейерверка, картина для них будет ясна и весь отряд преследователей рванется к воротам.

— Быстрее! Шевелись! — командовал Борн, хватая наемника за волосы и поднимая с земли. — И запомни, сволочь! Еще один трюк с твоей стороны — и ты получишь по пуле в каждый глаз! Пошел вперед!

Пока они бежали по темной дорожке, Борн на ходу перезарядил свой пистолет. Услышав звуки, характерные для этого процесса, наемник замедлил шаг и обернулся, но тут же понял, что он опоздал. Борн выстрелил, подрезая англичанину ухо. — Я предупредил тебя? Так куда ты хочешь, чтобы я всадил их? В средину лба? — Он поднял пистолет.

— Боже мой, этот мясник был прав! — закричал англичанин, зажимая ухо рукой. — Ты сумасшедший!

— А ты будешь трупом, если будешь стоять! Быстрее! Вперед!

Борн прижал пистолет к позвоночнику наемника, заставляя того бежать изо всех сил. Впереди показался свет, значит до ворот оставалось около половины мили! Он выстрелил между ног англичанина, прокричав ему, чтобы он ускорил бег. Сзади них уже слышались крики преследователей, и команды, отдаваемые маньяком с мечом в руках, направлявшим охрану к воротам.

— Если у тебя есть какие-то мысли, майор, то оставь их!

— Майор?..

— Да, я знаю достаточно о тебе. И я видел, как ты смотрел на смерть де Анжу! Ты улыбался!

— Он сам хотел этого! И он хотел разделаться со мной!

— Я сам это сделаю, если ты не будешь бежать! Но прежде я очень медленно отрежу твои яйца и затолкаю тебе в глотку, так что ты пожалеешь, что сразу не отправился за своим учителем!

— Так какая мне разница? Меня ждет один конец в любом случае!

— Может быть, и нет. Может быть, я оставлю тебе жизнь, так что подумай об этом!

Наемник ускорил бег. Когда впереди показалась освещенная площадка, Борн скомандовал, чтобы англичанин свернул направо. Подняв пистолет, он сделал несколько выстрелов по фонарям, и вся площадка вместе с воротами погрузилась в темноту. Прижав ствол к щеке наемника, он осветил его лицо фонарем и сказал: — Ситуация управляема, майор, операция продолжается. Быстро, вперед! И затем прямо к ограждению, влево.

Так они добежали до отверстия в стальной сетке. Когда они выбрались за ограду, Борн пропустил наемника вперед и, освещая фонарем его заложенные за спину руки, указал ему направление движения. — Вниз по дороге. — Они побежали вновь в темноте, пока Борн не приказал остановиться.

— Убирай эти еловые ветки, — вновь коротко приказал он, освещая фонарем темную зеленую массу. Наконец в свете фонаря появился черный «Седан». Теперь пришло время заняться рюкзаком.

— Разгребай землю вот здесь, рядом с деревом, — поговорил Борн, освещая фонарем белую зарубку на стволе. — Там должен быть рюкзак. Доставай его.

Наемник откопал рюкзак и выпрямился, держа его в руке. Он сделал шаг вперед, протягивая его своему стражу, а затем резко бросил его по диагонали, стараясь выбить оружие и фонарь из рук Борна, и рванулся к нему, выставляя вперед растопыренные пальцы, подобно когтям дикого животного.

Джейсон, однако был готов к этому трюку. Он резко двинул коленом в бок наемника, одновременно захватывая его правую руку и нанося удар пистолетом по голове. Фонарь ему пришлось держать при этом в зубах.

— Я предупреждал тебя, — заметил он, поднимая англичанина правой рукой. — Но ты мне пока еще нужен. И поэтому мы сделаем небольшую операцию, — добавил Борн, приставляя пистолет к мышцам его правой руки и нажимая спуск.

— Господи! — застонал тот, когда фонтан крови рванулся из раны.

— Кости все целы, — сказал Дельта. — И, кроме того, теперь ты можешь забыть о том, чтобы пользоваться этой рукой для своих фокусов. Тебе еще повезло, что я очень милосердный человек. В этом рюкзаке есть все, чтобы ты смог сделать себе перевязку, майор. После этого ты будешь шофером, который повезет меня по Китайской Народной Республике. Я буду сидеть рядом с тобой с пистолетом в руке, направленным в твою голову. И у меня есть карта. На твоем месте, я не стал бы делать попыток нарушить правила движения и сделать непредусмотренный поворот.

На стоянке машин появилось около двенадцати вооруженных людей среди которых по меньшей мере четверо имели карманные фонари. Они обследовали домик для сторожей и обнаружили, что ни телефон, ни электрические выключатели не работают, а сторож исчез неизвестно куда. На воротах была закручена тяжелая цепь, скрепленная мощным замком, что явилось неожиданным и сложным препятствием для преследователей. Вскоре к ним присоединились и остальные семеро, во главе с Шэном, который торопливо бежал в сопровождении китайца, выполнявшего роль подсадной утки среди пленников. Церемониальный меч теперь висел на боку министра, а он сам осматривал закрытые ворота, отыскивая способ открыть их.

— Грузовик! — наконец закричал он. — Сносите их грузовиком, вы, идиоты!

Двое бросились на стоянку, и через несколько секунд мотор грузовика уже разрывал своим ревом тишину заповедника. Но далеко отъехать не смог, завязнув в гравии рваной резиной покрышек.

— Другие! Заводите другие машины!

Один за другим двигатели были запущены, и один за другим машины погружались в гравий, едва тронувшись с места. В раздражении, Шэн бросился к воротам, вытаскивая на ходу пистолет. Он сделал два выстрела по стальной цепи, но только ранил стоявшего рядом китайца, в которого попала отскочившая от стальной массы пуля. Тогда министр выхватил из ножен меч и в исступлении стал пытаться открыть замок. Но это были тщетные попытки. Лезвие меча сломалось.

Глава 28

— Там есть дом, обнесенный высокой каменной стеной, — продолжал сотрудник отдела внешних наблюдений ЦРУ Мэтью Ричардс, сидя за рулем автомобиля, который направлялся на Виктория Пик. — Согласно той информации, которую имеем мы, охрана осуществляется морскими пехотинцами, а поэтому я не хочу, чтобы меня увидели там вместе с тобой.

— А я, грешным делом, подумал, что ты хочешь одолжить у меня еще пару лишних долларов. Ведь у нас была заключена честная торговая сделка, заметил Конклин, наклоняясь вперед и вглядываясь в темноту.

— Я просто не хочу быть замешанным в этом, и никаких долларов я не получал!

— Бедный Мэтт, ты слишком прямолинеен и понимаешь все в буквальном смысле.

— Тогда, что ты имеешь в виду?

— Пока я еще не уверен, что именно я собираюсь сделать, но ты должен подъехать к этому дому точно так же, как подъехал бы и к любому другому. Я скажу тебе, где остановиться и выпустить меня.

— Ты скажешь?

— Да, в зависимости от обстоятельств. Это как раз и будут те самые доллары, о которых мы говорили. Как видишь их не трудно отработать, а кроме того, всегда хорошо иметь своего человека «внутри». Так что, я буду время от времени позванивать тебе, Мэтт, и приглашать тебя или на ленч или на обед, или мы будем встречаться на Хэлли Валей Рейс...

— Нет, только не там, — прервал его Ричардс.

— Хорошо, тогда, я думаю, нам подойдет Музей восковых фигур или все что угодно, кроме автомобильных дорог. — Я даже не знаю, где ты остановился! Ты просто попросил подхватить тебя на углу Гренвилль и Карнарван-стрит.

— Так ты еще не ответил мне, согласен ли ты быть моим гуру «внутри»? — Да, черт возьми. И я хотел бы обойтись без пехотинцев. — Вот и чудненько, Мэтт. Тогда останавливайся здесь, дальше я пройду пешком. Пусть они думают, что я остановился где-то здесь, в этом районе, а сюда доехал либо на трамвае, либо на такси. Ты доволен, Мэтт?

— Я просто в экстазе, — сказал офицер, едва скрывая раздражение, и нажал на тормоз.

— Теперь можешь спокойно отдохнуть. Со времен Сайгона утекло много воды, мы стали старше, и отдых нам особенно нужен.

— Я слышал, что ты превратился в алкоголика. Но похоже, что это не так?

— Ты слышал то, что нам хотелось, — воскликнул Конклин очень решительно. Но в этот момент он был готов скрестить пальцы на обеих руках, прежде чем выбраться из автомобиля.

Дверь мгновенно распахнулась после первого короткого удара. Немного испуганный, Хэвиленд настороженно уставился на Мак-Алистера, который с пепельным лицом буквально влетел в комнату. — Конклин стоит у ворот, коротко доложил помощник Госсекретаря. — Он хочет видеть вас, и готов, по его словам, оставаться там всю ночь. Он так же сказал, что если ночь окажется холодной, то ему придется развести костер на дороге.

— Калека или нет, но своего щегольства он не потерял, — сказал посол. — Но это все так неожиданно, — продолжил Мак-Алистер, потирая правый висок. — Мы не готовы к таким визитам.

— Кажется, у нас действительно нет выбора. Эта дорога принадлежит местным властям, а поскольку окружающие немедленно отреагируют на огонь, то встреча с пожарными неминуема.

— Но вы думаете, что он действительно...

— Да, он действительно это сделает, — прервал Мак-Алистера дипломат. — Пусть он войдет. Это не только неожиданно, но это еще и необычно. У него не было времени для анализа всех фактов, чтобы хорошо подготовиться к атаке. Хотя, с другой стороны, в этом есть своя опасность. Ведь он один из тех, кто сам работал «вне закона», и он не остановится ни перед чем.

— Но если он встречался с «женщиной»! Ведь тогда он смог получить все необходимые факты! — продолжал сопротивляться помощник Госсекретаря, направляясь к телефону, стоявшему на столе посла.

— Нет, такого явно не было. Она не связалась с нами.

— А вы? — продолжил Мак-Алистер, положив руку на телефон. — Как он узнал про вас?

Хэвиленд мрачно улыбнулся. — Все, что ему необходимо было услышать, это то, что я прилетел в Гонконг. — Но этот дом?

— Он все равно никогда не скажет нам об этом. У Конклина очень длинные руки на Дальнем Востоке, и о многих связях мы не можем даже догадываться. И, прежде всего, мы не знаем, что привело его сюда.

— Да, не знаем, — согласился Мак-Алистер, поднимая трубку. — Офицер охраны?.. Пожалуйста, пропустите мистера Конклина через ворота, проверьте его оружие и лично сопроводите его в кабинет. Он? Что он?.. Быстро впускайте его!

— Что случилось? — спросил Хэвиленд, когда Мак-Алистер положил трубку.

— Он зажег огонь на противоположной стороне дороги.

Александр Конклин, хромая, вошел в витиевато украшенную комнату викторианского стиля, как только офицер открыл перед ним дверь. Хэвиленд поднялся ему навстречу с протянутой рукой.

— Мистер Конклин?

— Уберите руку, господин посол, я боюсь подхватить инфекцию.

— Я понимаю. Гнев плохо сочетается с хорошими манерами.

— Нет, я действительно не хочу что-нибудь подхватить здесь. Как говорят в этой части света, здесь дурно пахнет. Вы все что-то подхватили, и я думаю, что это болезнь.

— И как бы вы ее назвали?

— Смерть.

— Так мелодраматично? Но, мистер Конклин, вы должны были бы придумать что-нибудь получше.

— Нет, я имею ввиду именно это. Меньше, чем двадцать минут назад, я видел как некто был убит, буквально разрезан на куски автоматными очередями. Ее убили на пороге ее дома, прямо в стеклянных дверях, всадив в нее сорок или пятьдесят пуль. Ее шофер был убит прямо в машине. Я должен сказать, что это место выглядит очень впечатляюще, осколки стекла и кровь покрывают весь тротуар... Глаза Хэвиленда стали круглыми и были готовы выскочить из орбит, и только истеричный вопль помощника Госсекретаря прервал рассказ офицера. — Ее? Она? Так это была женщина?

— Женщина, — подтвердил Конклин, поворачиваясь к Мак-Алистеру, чье присутствие он до сих пор старался не замечать. — А вы, видимо, Мак-Алистер?

— Да.

— Ну, вашу руку я тем более не хочу пожимать. Она была связана с вами обоими.

— Жена Вебба мертва? — завопил помощник Госсекретаря, его тело было буквально парализовано.

— Нет, и одновременно спасибо за подтверждение.

— Господи! — воскликнул вытянувшийся во весь рост дипломат. — Это была Степлс. Кэтрин Степлс!

— Я еще раз должен поблагодарить вас за информацию, господин посол.

— Она сотрудничала с нами против своего желания, ей просто ничего не оставалось делать. И я опечален этой потерей и тем, как она погибла, больше, чем вы можете себе представить.

— Вас печалит ее смерть сэр, или то обстоятельство, что ваша операция уже не представляет тайны для кого-то?

— Да как вы смеете? — Хэвиленд понизил голос почти до шипения, но присутствие льда в нем только возросло. Он поднялся со стула и уставился на человека из ЦРУ. — Слишком поздно вы заговорили о морали, мистер Конклин. В свое время именно вы планировали операцию по уничтожению Вебба. — Я заплатил за эту ошибку, и только один Бог знает, какова была цена!

— А я подозреваю, что вы все еще платите за нее, иначе вас не было бы в Гонконге, — сказал дипломат, но лед в его голосе постепенно таял. — Поэтому, если у вас есть какое-то мнение на счет этого покушения, то давайте обсудим его.

— Пока у меня нет определенных идей, от которых можно было бы оттолкнуться в поисках.

— Вы получите ту информацию, которой обладала Степлс...

— Мне кажется, господин посол, что вы плохо слушали меня. Ваша операция и все вы находитесь под колпаком! Степлс была убита потому, что получила информацию, которую она не должна была получать! Короче говоря, крот, который роет здесь подземные ходы, увидел ее в компании с кем-то из вас. Связь с Канадой была установлена, приказ отдан, а вы при этом отпустили ее одну, без охраны!

— Вы что, боитесь за собственную жизнь? — спросил посол.

— Постоянно, — воскликнул офицер. — Особенно сейчас, когда я беспокоюсь о ком-то еще.

— Вебб?

Конклин сделал паузу, изучая лицо старика. — Если то, о чем я догадываюсь, действительно правда, — тихо заговорил он, — то я ничего не смогу сделать для Дельты, кроме того, что он может сделать сам. Но если он не справится с этим, то я знаю, о чем он попросил бы меня. Защищать Мари. И я сделаю это, даже если мне придется вступить в драку с вами.

— И как вы себе это представляете?

— Так, как могу сделать только я один. Низким и очень грязным способом. Во всех темных уголках Вашингтона я распространю слухи, что вы зашли очень далеко и потеряли былую хватку, и что слабоумие вполне характерно для вашего возраста. Я могу украсить их несколькими фактами, включая и смерть Кэтрин Степлс, что будет весьма интересным и захватывающим для многих, кто постарается сделать надлежащие выводы из этого.

— Но поступая таким образом, вы ставите под удар всю операцию.

— Это будет уже вашей проблемой.

— Да, кажется, что опять я не имею выбора, — проговорил посол, и лед в его голосе соединился со льдом в его глазах. — Вы вынуждаете меня поступать аналогичным образом. Вы не выйдите отсюда живым.

— О, господи! — прошептал Мак-Алистер в углу комнаты.

— Это будет самая дурацкая вещь, которую вы можете сделать, — сказал Конклин, замыкая свой взгляд на Хэвиленде. — Вы не знаете, где и что я оставил. Вы не знаете, с кем я связался перед тем, как прийти сюда. Вы должны понимать все это.

— Но вы не должны забывать, мистер Конклин, что человек, имеющий длительное хроническое заболевание, никогда не гарантирован от несчастного случая. Ситуация может быть драматизирована вашим самоубийством, например...

— Хэвиленд! — воскликнул Мак-Алистер, оглушенный всем происходящим.

— Сидите спокойно и не нервничайте, господин помощник Госсекретаря, отрезал ему дипломат. — Мистер Конклин и я знаем, откуда мы оба вышли.

— Но между нами есть небольшая разница, — заметил офицер ЦРУ, не отводя взгляда от глаз Хэвиленда. — Я никогда не получал удовольствия от этой игры.

— Вы думаете, что мне это нравится? — Раздался телефонный звонок, и Хэвиленд рванулся вперед, хватая трубку, — Да? — Он слушал некоторое время, хмуро глядя в темное окно, выходящее на залив. — И если я не выражаю смятения, майор, то только потому, что эту новость я узнал на несколько минут раньше вас... Нет, не полиция. Это человек, с которым вы должны будете встречаться сегодня ночью. Через два часа будет удобно?.. Да, теперь он работает с нами. — Хэвиленд поднял глаза на Конклина. — Некоторые считают, что он лучший из нас, и я осмелюсь заметить, что его прежние успехи по службе подтверждают это... Да, это он... Да, хорошо, я передам... Что? Что вы сказали? — Дипломат вновь уставился в темное окно. — Они очень быстро прикрыли себя, майор, не так ли? Хорошо, через два часа, майор. — Хэвиленд положил трубку, но продолжал сидеть за столом, опершись о него локтями и сложив ладони. Он глубоко вздохнул, прежде чем начать говорить.

— Его имя Лин Вэньчжу, — первым нарушил молчание Конклин, внимательно глядя на Хэвиленда и Мак-Алистера. — Он руководит местным отделением МИ-6, один из лучших офицеров в этом регионе. Единственно, что ему мешает, так это его размеры. Его всегда легко обнаружить.

— Откуда?.. — Мак-Алистер сделал шаг по направлению к офицеру.

— Так, птичка пролетала, — ответил Конклин.

— Я думаю, красноголовый кардинал, — добавил дипломат. — Но он тоже знает вас.

— Он должен знать.

— Он просил поздравить вас, ваш олимпийский чемпион скрылся от них.

— Да, он все еще в форме.

— Они знают, где найти его, но им не хочется терять время.

— Потеря всегда есть потеря. Он сказал вам что-то еще, и поскольку вы были вполне удовлетворены моим прошлым, то мне хотелось бы знать, что именно.

— Представитель одного из террористических кланов из Макао позвонил в Агентство Новостей и взял на себя ответственность за убийства. Единственное, что они уточнили, так это то, что женщина погибла случайно. Их целью был шофер. Как сотрудник английской секретной службы, он был повинен в гибели одного из главарей, который был убит у залива Ван-чай две недели назад. Информация вполне точная. Этого человека мы определили в охрану для миссис Степлс.

— Но это ложь! — закричал Конклин. — Мишенью была именно она!

— Лин считает, что бесполезно тратить силы на поиски источника этого звонка.

— Разве он знает?

— Что, есть утечка?

— А что же еще? — проговорил раздраженный офицер.

— У него хорошая голова, и он не любит ошибки в любом случае, особенно сейчас, Я подозреваю, что он уже начал свое расследование... Садитесь, мистер Конклин. Нам надо многое обсудить.

— Я не могу поверить в это! — прокричал Мак-Алистер, если его эмоциональный шепот можно было назвать криком. — Вы говорите об убийствах, о лишениях, о жертвах, присутствующих прямо здесь, как будто обсуждаете ресторанное меню! Что вы за люди?

— Я уже говорил вам, господин помощник Госсекретаря, — вежливо заговорил Хэвиленд. — Люди, которые могут сделать то, чего не могут или не хотят делать другие. Вы согласны, мистер Конклин?

— Я думаю, что это потеря времени.

— Нет, не совсем, — возразил дипломат. — Объясните мистеру Мак-Алистеру, и поверьте мне, что он очень полезный человек и мы нуждаемся в нем. Он тоже должен нас понять.

Конклин взглянул на помощника Госсекретаря, но в его взгляде не было милосердия. — Ему не нужны мои объяснения, потому что он аналитик. Он видит вещи ясно и отчетливо, возможно, что более отчетливо, чем мы. Он знает даже то, что собирается делать дьявол в своих мрачных подземельях, но он при этом не хочет знать, что при этом происходит и предпочитает отделываться шоком. Он напоминает дьякона, посещающего публичный дом с целью набрать материал для утренней проповеди.

— Вы были правы, когда сказали, что это пустая трата времени, заявил Мак-Алистер, направляясь к двери.

— Эдвард? — Хэвиленд, который не скрывал своего раздражения по отношению к офицеру ЦРУ, очень болезненно переживал свои ссоры с Мак-Алистером. — Мы не выбираем людей, с которыми нам приходится работать. — Я понимаю, — холодно ответил тот.

— Я хочу, чтобы вы проверили каждого среди людей, которых Лин включил в эту операцию. Их всего десять или двенадцать человек, кто знает что-нибудь о нас. Помоги ему, как-никак он твой друг. — Да, так оно и есть, — произнес помощник Госсекретаря, выходя из комнаты.

— А теперь давайте поговорим, — более спокойно произнес Конклин, когда они остались вдвоем. — Начинайте сначала, я хочу выслушать все, шаг за шагом, чтобы понять где слухи, а где правда, непосредственно в вашем присутствии.

— Это будет нелегко, мистер Конклин, — тихо сказал Хэвиленд. — Мы все блуждаем в потемках, почти на ощупь. И мне понадобятся ваши замечания.

— Вы получите их, можете не сомневаться. Продолжим.

— Хорошо. Я начну с имени, которое, я уверен, вам знакомо. Шэн Чжу Юань.

Лин Вэньчжу с грохотом опустил свой кулак на поверхность стола, где лежали раздражавшие его девять фотографий, к каждой из которых были приколоты основные выписки из досье каждого из изображенных на них людей. «Который»? Где этот «один»? Каждый из них был многократно проверен Лондоном, все факты из прошлого были перепроверены на месте. Места для ошибки не должно было быть. В его подразделении было тридцать восемь офицеров, и из них он отобрал девять для участия в этой беспрецедентной, безумной операции. Эта операция была для него безумной до тех пор, пока он не встретился с Полом Хэвилендом, который дал ему все необходимые пояснения. Он ручался за этих девятерых, каждый из которых мог действовать самостоятельно, если временно оставался без связи с руководством, но оказалось, что он ошибся. Один из них оказался предателем.

Он понимал, что бесполезно перепроверять досье, хотя бы потому, что на это не оставалось времени. У него оставался только один путь — атака в лоб на каждого из девяти. Если ему удалось сыграть роль тайпина, то он должен справиться и с ролью предателя. При этом он понимал, что его путь сопряжен с риском, который не будет санкционирован ни Лондоном, ни американцами, но, тем не менее, он был единственно возможным в сложившейся ситуации. Майор поднял трубку и соединился с центром связи МИ-6.

— Да, сэр? — раздался голос дежурного оператора.

— Есть ли еще на дежурстве кто-нибудь из «Стрекозы»? — спросил Лин, называя кодовое имя элитной группы, величающей злополучную девятку.

— Двое, сэр. На машинах с номерами три и семь, пятеро находятся дома и оставшиеся двое сегодня имеют разрешение на увольнение. Один из них до половины двенадцатого в кинотеатре «Пагода», другой в яхт-клубе в Абердине с женой и ее родственниками. Она, как вы знаете, англичанка.

— Я буду находится в дежурной автомашине под номером четыре. Я свяжусь с вами позже и передам новые инструкции. Дежурные на машинах три и семь могут отправляться отдыхать, но передайте им, чтобы они были в местах, где вы можете до них дозвониться. Ждите моего очередного вызова.

— Слушаюсь, майор.

Припарковавшись перед жилым домом на Юн Пин Роуд, Лин взял в руки микрофон и вызвал центр связи.

— Здесь «Стрекоза» ноль.

— Да, сэр? — раздался знакомый голос оператора.

— Переключи меня на прямую телефонную линию, но через шифратор.

— Хорошо, сэр.

Майор набрал первый из номеров. После нескольких звонков трубку сняли.

— Да? — раздался женский голос.

— Мистера Чжу, пожалуйста. «Куай!» — быстро, отрывисто проговорил Лин, заставляя женщину торопиться.

— Чжу слушает, — ответил мужской голос.

— Шэн! Постоянный контакт! Сапфир исчез! — произнес Лин хрипящим шепотом отчаявшегося человека, умоляющего, чтобы его выслушали.

— Что? Кто это?

Майор вновь переключился на центр связи.

— Я слушаю Вас, «Стрекоза».

— Переключи мой личный телефон через шифратор сюда, в машину. Так должно оставаться до тех пор, пока я не отменю это. Понял?

— Да, сэр, — подтвердил оператор.

Вскоре в машине раздался первый телефонный звонок.

— Да? — ответил Лин, делая зевок.

— Майор, это говорит Чжу! Я только что получил очень странное сообщение по телефону! Мне звонил мужчина! Он говорил с трудом и очень спешил! Он велел мне поддерживать связь с каким-то Шэном! Он сообщил также, что Сапфир исчез!

— Сапфир? — произнес более оживленно майор, как бы окончательно просыпаясь. — Не говори ничего никому, Чжу! Эти чертовы компьютеры постоянно доставляют нам неприятности, путая номера! Я не знаю, что там именно произошло, но этот звонок предназначается для меня. Это не имеет отношение к «Стрекозе». Я еще раз повторяю, никому не говори об этом!

— Я понял, сэр.

Лин запустил двигатель и проехал несколько кварталов по направлению к Тан Лун Стрит. Он повторил свой звонок, и вновь получил ответ по личному телефону.

— Майор?

— Да?

— Я только что разговаривал по телефону с человеком, который, как мне показалось, уже умирал! Он сказал мне... Дальнейшее объяснение было тем же самым: произошла ужасная ошибка, происшествие отношения к «Стрекозе» не имеет.

Так Лин продолжал до тех пор, пока не закончил обзванивать пять номеров, абоненты которых находились дома. После каждого звонка он наблюдал за соответствующей квартирой, но никто из них не выходил на улицу, чтобы воспользоваться платным телефоном. Лин знал, что только платный телефон дает возможность сделать неконтролируемый звонок. Об этом должен был знать и двойной агент. Такой же результат он получил и с двумя дежурными на автомобилях с номерами три и семь.

Итак, оставалось еще двое. Один из них был в кино, второй — в яхт-клубе в Абердине.

Телефон машине вновь ожил.

— Да?

— Я только что получил сообщение для вас, сэр, — услышал он голос оператора. — «Орел» «Стрекозе». — «О. Срочно. Подтвердите контакт».

— Спасибо.

Лин взглянул на часы. Уже тридцать пять минут, как он должен быть на встрече с Хэвилендом и с легендарным в прошлом офицером ЦРУ по имени Александр Конклин.

— Молодой человек, — обратился он к оператору. — Я не смогу ответить «Орлу» в течение некоторого времени, поэтому я попрошу вас, когда он вновь выйдет на связь, а он обязательно выйдет, объясните ему, что пока связи со мной нет. Естественно, вы сразу же должны будете сообщить мне об этом.

— Это будет выполнено, сэр. Что еще?

— Через пятнадцать минут вызывайте на связь нашего человека в кинотеатре, а когда он перезвонит, сообщите ему номер моего закрытого телефона и переключите его на мой канал, естественно через шифратор.

— Слушаюсь, сэр.

Лин проехал по Хеннеси Роуд, миновал Южный Парк и, свернув на восток, выехал Барроу стрит к кинотеатру «Пагода». Он вставил полицейскую карточку на переднее стекло автомобиля, выбрался на улицу и направился ко входу в кинотеатр. Купив билет, он прошел внутрь и, дав глазам привыкнуть к темноте, огляделся. Взглянув на освещенный экран, к которому было приковано внимание зрителей, Лин перевел свой взгляд вдоль яркого луча вверх, на балкон, где размещалась комната киномехаников. Отыскав в темноте лестницу, он осторожно поднялся наверх. Лин постучал только один раз и вошел. В комнате, наполненной слабым мерцающим светом и треском киноаппарата, находился киномеханик, молодой парень, на коленях у которого сидела девица.

— Полиция, — коротко бросил Лин, доставая из кармана удостоверение. — И я не собираюсь причинять вам никаких неприятностей, поверьте мне.

— Мы работаем по лицензии...

— Меня не интересует ваш бизнес, сэр, — прервал его Лин. — Полиция лишь просит вас об одной услуге, которая, как я думаю не сильно вас затруднит.

— Что вы хотите? — спросил молодой человек, приблизившись к Лину, в то время как девица скрылась за дверью.

— Остановите фильм, ну, скажем секунд на тридцать и выключите свет. Объявите через громкоговорители, что произошел обрыв ленты и что сейчас же будет все восстановлено.

Механик содрогнулся.

— Вы понимаете, сэр, что будет там, внизу? Хорошо, если все кончится только криками!

— Я думаю, это будет недолго. Начинайте!

Киномеханик был прав. Крики и свист наполнили помещение. Лин быстро пробежал взглядом по лицам. А вот и его человек... Вернее их было двое, так как агент разговаривал с кем-то, находившимся рядом, и кого Лин никогда раньше не видел. Майор взглянул на часы и спросил киномеханика:

— Есть здесь платный телефон?

— Внизу есть телефон, но он не всегда работает. — А сейчас он работает?

— Не знаю.

— Где он находится?

— Сзади лестницы, внизу.

— Спасибо. Начинайте ильм через шестьдесят секунд.

— Вы только что сказали через тридцать.

— Я передумал. На всякий случай подоприте дверь стулом, у вас сломан замок.

В холле, сзади лестницы, майор нашел платный телефон. Он, не задумываясь, вырвал скрученный спиралью провод из гнезда и вышел на улицу к машине, которая стояла наискосок от телефонной будки, расположенной на другой стороне улицы. Усевшись, он взглянул на часы и отъехав на сотню футов, вновь остановился. Теперь ему был виден выход из кинотеатра, за которым он внимательно наблюдал.

Через несколько минут из дверей вышел агент и, оглядываясь по сторонам, направился туда, куда и ожидал Лин, к телефонной будке. Когда он приблизился к ней, майор начал набирать номер, и телефон зазвонил прежде, чем человек успел отыскать нужную монету.

— Я знал, что ты будешь искать именно этот телефон! — вновь хрипло зашептал Лин. — Шэн! Постоянный контакт! Сапфир исчез!

После чего приготовился ждать звонка по закрытой линии.

Но его не последовало. Повернувшись на сиденье он наблюдал за человеком в телефонной будке. Агент закончил набирать номер, но это был не тот, который ожидал Лин. Поездка в Абердин оказалась ненужной.

Майор тихо выбрался из машины, пересек улицу в наиболее темном ее мечте и медленно направился в сторону телефонной кабины. Когда до нее оставалось около восьми футов, он остановился и прислушался.

— Кто такой Сапфир? И почему этот телефон!? Почему он позвонил мне?.. Нет, я еще раз говорю вам, что он использовал имя нашего лидера открытым текстом!.. Да, его имя! Это безумие!

Теперь Лин услышал все, что он хотел услышать. Он выхватил оружие и быстро вышел из темноты.

— Фильм оборвался, и они выключили свет! Мой связник и я...

— Положи трубку! — приказал Майор.

Агент-двойник обернулся.

— Вы! — закричал он.

Лин вломился в кабину, прижав человека к пластиковой арматуре и вырывая из его рук трубку.

— Хватит! — рявкнул он.

Внезапно он почувствовал, как лезвие ножа полоснуло его живот. Лин, не задумываясь нажал на спуск. Звук выстрела заполнил своими раскатами тишину улицы, когда человек свалился с разорванной шеей, заливая кровью бетон. В этот момент сзади возникла фигура с пистолетом. Это был связник, с которым агент беседовал в кинотеатре. Он выстрелил в тот момент, когда майор собирался выпрямиться. Кровь залила всю правую половину груди великана. Майор выстрелил, и человек упал, лишившись правого глаза. Оружие ему больше не понадобилось.

С трудом превозмогая боль, Лин подхватил оба трупа и дотащил их до машины. Несколько человек, выскочивших из кинотеатра, наблюдали за ним без всякого интереса. То, что они видели, была самая настоящая реальность, постичь которую они не могли. Она лежала за пределами их фантазии.

Алекс Конклин поднялся со стула и прихрамывая подошел к окну, выходящему на залив. — Что вы хотите, чтобы я сказал, черт возьми? — спросил он, поворачиваясь и глядя на посла.

— То, что даст мне уверенность, что я отыскал ту единственную тропу, единственную, которая позволяла добраться до Джейсона Борна и завербовать его. — Хэвиленд поднял руку. — Но прежде чем вы ответите, я должен сказать вам с полной ответственностью, что Кэтрин Степлс не была согласна со мной в отношении Дэвида Вебба и считала, что я должен был сам поговорить с ним. — Она спятила, — коротко заметил Алекс. — Он никогда не стал бы говорить с вами на эту тему.

— Спасибо и на этом.

Дипломат коротко кивнул.

— Но вы не дослушали меня. Он отказался бы не потому, что не доверял вам, а потому, что не был бы уверен в своих возможностях. То, что вы сделали в итоге, заставило его вернуться в свое прошлое и стать тем, о ком он хотел забыть.

— Ну?

— Вот потому-то вы и есть сукин сын.

Внезапно тишину улицы разорвали сирены, а в окна ударили блики от вращающихся сигнальных огней. Автоматные очереди слились с визгом тормозов и шин. Посол и офицер ЦРУ бросились на пол, но через несколько секунд все кончилось. Как только дверь открылась, оба уже поднялись на ноги, и перед ними возник весь залитый кровью майор Лин Вэньчжу, держа в руках два трупа.

— Вот ваш предатель, сэр, — спокойно произнес майор, бросая на пол трупы. — Теперь вы и вы, коллега, можете быть уверены, что «Стрекоза» будет ограждена от внимания Шэна... Майор не смог договорить и стал медленно опускаться на пол.

— Вызывайте скорую помощь! — обратился Хэвиленд к собравшимся около дверей.

— Давайте марлю, пластырь, полотенце, антисептик. Ради бога, все что сумеете найти! — заорал Конклин и, припадая на одну ногу, кинулся к упавшему китайцу. — Остановите кровотечение, черт бы его побрал!

Глава 29

Борн расположился в темноте на заднем сиденье, куда лишь иногда проникали отблески лунного света. Время от времени он неожиданно подавался вперед и упирался стволом пистолета в спину водителя. Так бывало всегда, как только на дороге возникало непредвиденное затруднение. — Только попытался перевернуться, как твоей головы больше не будет, — повторял он всякий раз в таких случаях.

И каждый раз он получал в ответ одну и ту же реплику: — Я еще не сошел с ума. Ведь вы находитесь сзади и держите в руках оружие, которое мне не видно.

Джейсон заранее убрал переднее зеркало, взяв его функцию на себя.

— Ты должен помнить, что это я определяю конец твой жизни, и не в твоих интересах подталкивать меня к этому решению. Кроме того, я еще и смотрю назад, выполняя роль зеркала и твоих глаз.

— Понятно, — без энтузиазма проговорил бывший офицер королевских командос.

Теперь только время было его главным врагом.

Он старательно перебирал в памяти все, чем он располагал на данный момент, и должен был признаться самому себе, что его арсенал невелик. Основным его оружием были деньги, но сами по себе они не давали решения. Решение заключалось во времени. И если бы он посылал молитвы о помощи, то он обратил бы их к небу, так как был уверен, что только по воздуху можно выбраться из просторов этой земли, которая называлась Китаем. Он вновь и вновь возвращается к карте. Понадобится тринадцать или четырнадцать часов для того, чтобы добраться до Шанхая, и это при условии, если выдержит автомобиль, если он сам выдержит, и если они смогут миновать контрольные посты на провинциальных дорогах, где уже, как он догадывался, есть приказ задержать одного или двух белых иностранцев. И даже если они доберутся до Шанхая, с его относительно небольшим аэропортом, то сколько там еще возникает проблем?

Но всегда есть выбор. Он может быть безумный или жестокий, но это всегда единственное, что остается. Борн обвел небольшой кружок в окрестностях городка Цзинань. Аэропорт.

Прожектор, освещавший летное поле, был направлен на одноэтажное довольно длинное здание с рядом небольших окон, расположенных вдоль одной из его сторон. Таких зданий там было несколько. Джейсон развязал небольшую скатку с одеждой, которая была пристроена у него за спиной, и извлек оттуда куртку полувоенного образца времен Мао, двое брюк и фуражку, сделанную из той же ткани. Он надел на себя куртку, нахлобучил фуражку, а затем одел брюки прямо поверх своих, так как они были достаточно большими. После этого он расправил желто-коричневую свободно болтающуюся куртку поверх брюк и повернулся к наемнику, который наблюдал за ним с удивлением и любопытством.

— Подойди к ограждению, — приказал ему Джейсон, нагибаясь и открывая рюкзак. — Вставай на колени и пригнись, — продолжал он, доставая из рюкзака тонкий нейлоновый шнур. — А теперь прижимай лицо к сетке ограды, глаза вперед! Быстро!

Наемник выполнил то, что от него требовалось, держа связанные руки впереди себя и прижимаясь лицом к стальной сетке. Борн быстро обошел его и протащил шнур сквозь ячейки сетки с правой стороны от наемника, рядом с его шеей. Он работал так быстро и его решения были так неожиданны, что бывший офицер потерял дар речи, прежде чем понял, что произошло. — Что, черт возьми, ты делаешь... О, Господи! Ты собираешься оставить меня здесь. — Не валяй дурака. Теперь мы связаны одной веревкой, куда ты, туда и я. Но сейчас первым пойдешь ты.

— Куда?

— Через ограждение, — пояснил Джейсон, доставая из рюкзака кусачки. Он начал разрезать металлическую сетку, проделывая в ограде отверстие по размеру туловища пленника. Закончив работу, Борн убрал режущий инструмент, заметив, что прочность металла здесь была значительно ниже, чем в птичьем заповеднике. Отступив на шаг, он поставил правую ногу между лопаток бывшего офицера и сделал приглашающее движение. Наемник и часть металлической сетки двинулись вперед.

— Господи! — воскликнул тот, содрогаясь от боли. — Не правда ли, забавно?

— Я не вижу ничего забавного, — воскликнул Джейсон. — К любому, даже самому незначительному делу, я отношусь очень серьезно! А теперь вставай и не открывай рта.

— Ради бога, убери эту чертову решетку!

— Хорошо. Встань и повернись.

Когда они оказались на территории аэродрома, Джейсон продолжил изучение окружающей их обстановки. Аэропорт был небольшой и весьма примитивный. Сзади бараков виднелось небольшое застекленное сооружение, с единственным фонарем, освещавшим центральную, выступающую вверх часть прозрачной крыши. Скорее всего это и было центральное здание аэропорта, где размещались зал ожидания и центр управления. Слева от бараков, на расстоянии не менее двухсот футов, он приметил темный, в форме вытянутого полуцилиндра ангар, двери которого слегка поблескивали в едва различимом свете начинающегося утра. Вдоль взлетной полосы, проходящей перпендикулярно к оси ангара, было видно пять или шесть самолетов, вокруг которых тоже пока не никаких признаков жизни.

— Мы должны добраться до ангара, — прошептал Джейсон, подталкивая наемника в спину. — И запомни, если тебе придет в голову поднять шум, то я не буду убивать тебя сам, а предоставлю это местной охране. Я получу дополнительный шанс исчезнуть отсюда. Можешь не сомневаться в этом. А теперь, пригнись!

В тридцати ярдах от них из ребристой металлической пещеры вышел часовой, с винтовкой через плечо. Он широко разводил руки, видимо потягиваясь после сна. Борн понял, что момент для нападения самый подходящий, как говорится, лучшего не придумаешь. Взяв в руки свободные концы нейлонового шнура, Борн сделал две петли, которые замкнул на шее лежащего в траве наемника. — Теперь при малейшем движении ты будешь душить сам себя, — прошептал он, поднимаясь с земли.

Джейсон бесшумно подбежал к стене ангара, быстро проскользнул вдоль нее и осторожно заглянул за угол. Человек был почти неподвижен. Наконец Борн понял: человек освобождал мочевой пузырь. Совершенно естественно и совершенно идеально для его целей. Борн отступил назад, уперся правой ногой в землю и рванулся вперед, выбрасывая левую ногу по дуге, которая замкнулась на нижней части позвоночника часового. Человек свалился без звука, как подкошенный. Джейсон оттащил его за угол ангара, а затем в густую траву, где лежал связанный наемник.

Неожиданно аэродром ожил. Один за другим начали зажигаться прожектора общего освещения, а вдоль взлетно-посадочной полосы появилась змейка желтых огней. Из бараков появились люди, часть из которых направилась к ангару, другие побежали к зданию центрального управления. Все пришло в движение.

— Переоденься в его одежду, — кивнул Борн в сторону трупа.

— Она не подойдет мне! — запротестовал наемник.

— Потом, может быть в Гонконге, ты сможешь отдать ее портному, чтобы подогнать под свой размер, а сейчас одевай, быстро! Хотя бы куртку и фуражку. Пошевеливайся.

Наемник сделал так, как велел ему Борн, которому пришлось для этого временно развязать своего пленника, постоянно прижимая пистолет к его голове. После этого оба двинулись вдоль стены здания.

— Я думаю, что мы пришли к соглашению? — спросил Борн, упираясь стволом пистолета в спину англичанина. — Мы выбираемся, или мы умираем?

— Я уже понял это, — ответил тот, не оборачиваясь. — У меня нет желания снова встречаться с тем сумасшедшим, размахивающим мечом. Я хочу убраться отсюда!

— По твоему лицу этого не скажешь.

— Если бы это было видно, этот визжащий маньяк занялся бы и мной!

— Кто он?

— Мне неизвестно его имя. Только способы связи с ним. Первый — через человека в военном гарнизоне в Гуандонге. Его зовут Су Джиань...

— Мне знакомо это имя. Его еще называют «Свинья».

— Не знаю, но во всяком случае очень точно.

— А еще?

— Кто-то оставляет номер телефона в казино, у крупье, за столом под номером пять...

— Казино Кам Пек, в Макао, — перебил его Джейсон. — И что дальше?

— Когда я звонил по этому номеру, то разговаривал только по-французски. Этот Су Джиань — один из немногих косоглазых, которые знают язык. Тот, кто звонит, устанавливает время встречи. Почти все встречи происходили на одном и том же месте. Я отправлялся через границу по направлению к холмам, где появлялся человек, передающий мне имя очередной цели и часть денег, как аванс за убийство... Смотри! Он приближается. Это уже последний круг перед посадкой!

— Не забывай, что мой пистолет у твоей головы!

— Я помню об этом.

— Твоя подготовка в армии включала полеты на этих штуках?

— Нет, только прыжки.

— Да, это значительно усложняет нашу задачу.

Появившийся над аэродромом самолет, мигая красными огнями на крыльях, начал заходить на посадку. Плавно приземлившись, он пробежал по полосе в направлении застекленного сооружения.

— "Квай джуан квай ю!" — прокричал кто-то перед входом в ангар, указывая на три заправщика и объясняя, какой из них надо подогнать к приземлившемуся самолету.

— Они будут заправляться, и самолет вновь взлетит. Нам надо попасть на него.

Наемник повернулся. Его лицо — это «лицо» — выражало если не просьбу, то нечто, отдаленно напоминающее ее. — Ради бога, дай мне нож. Я помогу тебе спастись, я сделаю все, что ты скажешь!

— Нет.

— Но я могу помочь!

— Это моя пьеса, майор, а не твоя. С ножом в руках ты будешь слишком опасен, ты, чего доброго разнесешь на куски всю мою грудь. Нет, этот номер не пройдет, приятель.

Тем временем самолет высадил пассажиров и сделал разворот по направлению к месту заправки, и туда же направился один из заправщиков, а через некоторое время вокруг него уже засуетились люди, разворачивая и подсоединяя заправочные шланги.

— Заправка займет около десяти минут, — заметил англичанин, — судя по тому, что это китайский вариант модернизированного ДС-3.

В нижней части фюзеляжа открылся люк, из которого по приставной лестнице спустился пилот, а вслед за ним штурман.

— Как ты думаешь, майор, какова будет цель нашего, может быть последнего, броска?

— Люк, — коротко ответил наемник. — Как только второй человек сделает первый шаг по лестнице вверх, — добавил он после паузы, — мы должны начинать.

— Да, но для этого нам нужно прикрытие... Например, заправщик.

— Но если использовать этот заправщик, то не останется времени на захват самолета.

— Не «этот» заправщик, — произнес Борн, кивнув головой и глядя мимо англичанина. — Один из оставшихся. — Он показал рукой на два грузовика с красными цистернами, стоящие прямо перед ними на расстоянии менее ста футов. — Если один из них взлетит на воздух, то первой задачей экипажа должно быть спасение самолета.

— И мы будем значительно ближе к нашей цели, чем сейчас. Так давай, подымайся.

— Нет, — поправил его Борн. — Это будешь делать ты, и будешь стараться выполнить все в соответствии с моими приказами и под прицелом моего оружия, направленного в твою голову. Начинай!

В туманной мгле, смешавшей свет прожекторов и слабые отблески начинающегося утра, они побежали в сторону заправщиков. Когда до грузовиков оставалось совсем немного, Борн приказал наемнику лечь на землю и открыл рюкзак. Оттуда он достал моток марли. После этого он снял один из заправочных шлангов, развернул его на земле, а левую руку просунул в то место, где шланг был привернут к арматуре сливного отверстия. Сделав ножом прокол в шланге, он увеличил надрез, чтобы слабая струя жидкого топлива стекала только по поверхности шланга. Не выпуская оружия из рук, он протянул наемнику марлю.

— Отмерь шесть футов и намочи ее в этой луже, майор, и двигайся как можно медленнее. Я постоянно слежу за тобой.

— Я уже сказал, что я хочу выбраться отсюда, и не собираюсь провалить все дело.

— Возможно, что ты действительно хочешь, но у меня есть подозрение, что ты собираешься сделать это в одиночку.

— Нет, такого мне еще не приходило в голову.

— Теперь, — продолжил Борн, — вставляй конец марли в надрез, который я сделал на шланге. Дальше! Дальше! Работай живее!

— Мои руки не очень подходят для такой работы после твоих операций, заметил тот.

— Твоя левая рука вполне пригодна! Сильнее заталкивай марлю в надрез! Заправка самолета тем временем заканчивалась. Теперь уже все шланги были вывернуты из заправочных узлов, и люди покинули зону заправки, оттаскивая их к грузовику. Пилот и штурман заканчивали последний осмотр наружных механизмов. Через минуту они направятся к люку! Джейсон достал из кармана спички и выбросил их перед наемником, направляя пистолет в его висок. — Зажигай! Скорее!

— Нас разнесет здесь обоих вместе с этим грузовиком! Вот тогда мы действительно окажемся на небесах, особенно я!

— Не разнесет, если ты сделаешь все как надо! Положи марлю на траву, она еще сырая...

— Чтобы замедлить огонь?..

— Поторопись! Делай, как я сказал!

Пламя заиграло на конце марлевого жгута и медленно поползло к бакам грузовика.

— Теперь ты будешь все время впереди меня! — приказал Борн, когда они повернулись в сторону самолета. Он подхватил рюкзак и приладил его к поясу. — Старайся пригнуться и немного сожми плечи, так же, как ты делал это в Лоу Ву.

— Господи! Ты был?..

— Пошел вперед!

Заправщик уже начал отъезжать от самолета и сделал широкий разворот, как вдруг повернул вправо, в сторону от двух других стоявших рядом заправщиков, стараясь отъехать как можно дальше от того, который уже был охвачен ярким гудящим пламенем. Пилот показал штурману рукой в направлении грузовиков, и они оба бросились к люку.

— Быстрее! — почти прокричал Борн, подталкивая англичанина в спину. Теперь они повернули направо и бежали прямо к самолету, к металлической лестнице, ведущей в открытый люк.

Наконец это началось. Заправщик взорвался, разбрасывая вокруг себя пылающую жидкую массу и искореженный металл, люди бежали, потеряв голову, стараясь укрыться от огненного дождя, который медленно опускался вниз.

— Быстрее! — вновь закричал Борн, но ему можно было и не делать этого. Они оба подбежали к люку в тот момент, когда пилот уже был внутри фюзеляжа, а штурман все еще стоял на лестнице и переговаривался с ним.

В этот момент взорвался второй заправщик, образуя вулкан дыма и огня.

Пилот схватил штурмана за шиворот и пытался втащить его в открытый люк. — «Джау фай джи!..» — прокричал Джейсон по-китайски пилоту, объясняя ему, что он должен уводить самолет из опасной зоны.

— Вы правы, — прокричал пилот, высовываясь из люка и помогая штурману преодолеть последние ступени.

Теперь пришла их очередь. — Поднимайся! — приказал Борн наемнику. Тот вскочил и бросился к лестнице. Когда двигатели самолета были запущены, он уже начал подниматься по металлическим ступеням, потом вдруг резко повернулся, и его правая нога как стальная пружина выбросилась в сторону Борна, целясь ему в живот. Левой рукой он пытался при этом отклонить в сторону оружие, направленное в его голову.

Однако Джейсон был готов к этой отчаянной попытке освободиться. Он ударил англичанина стволом по лодыжке и, отбрасывая в сторону онемевшую ногу, нанес еще один скользящий удар стволом возле виска. После этого он затолкал бесчувственное тело внутрь самолета и поднялся сам. Поставив на место крышку люка, он задвинул скобы замков. Самолет тем временем медленно перемещался влево, удаляясь от места пожара. Достав из рюкзака нейлоновый шнур, Джейсон связал руки наемника, а каждую его ногу привязал отдельно к металлической арматуре фюзеляжа, и только после этого он направился в отсек, где находились пилоты. В этот момент самолет с заглушенными двигателями остановился около стеклянного здания. На площадке можно было видеть группу людей, которые, видимо, намеревались подняться на борт в качестве пассажиров, а пока со страхом и интересом наблюдали за пожаром.

— "Кай ба!" — произнес Борн, прижимая ствол пистолета к голове пилота. Штурман, выполнявший роль второго пилота, повернулся в своем кресле. Как только его рука сдвинулась с места, Борн продолжил на чистом мандаринском диалекте. — Продолжай следить за приборами и готовься к взлету, а, кроме того, дай мне твои карты.

— Но они не выпустят нас! Мы должны взять на борт пятерых пассажиров! — Куда?

— В Баодинь.

— Это на севере, — уточнил Борн.

— Точнее на северо-западе, — подтвердил китаец.

— В таком случае, готовьтесь лететь на юг. — Но у нас нет разрешения на полет в этом направлении!

— Ваша первая обязанность — спасти самолет. Вы не знаете, что происходит здесь, вокруг вас. Может быть, это пожар, может быть, нападение террористов, а может быть и восстание. Делай, как тебе говорят, или вы оба потеряете свою жизнь. Мне наплевать на то, что произойдет потом.

В это время пилот повернул голову и взглянул на Джейсона. — Ты, ты белый человек! Ты говоришь по-китайски, но ты белый! Что ты делаешь здесь? — Командую этим самолетом. У вас впереди, слева, практически свободна целая полоса! Поднимайтесь! На юг! И давайте мне карты!

— Вы сумасшедший! — закричал пилот. — Ради всех святых, подумайте, ведь это тяжелый самолет, и если мы будем взлетать в этом направлении, то сразу же заденем за деревья!

— Держи нос как можно выше, взлетай и набирай высоту, вот и все, что от тебя требуется!

— Но если пойдем в сторону моря, нас перехватят японцы и, чего доброго, собьют!

— Тогда вывешивайте белый флаг или еще лучше, просто замолчите на время. Если вы предоставите мне радиосвязь, может быть, я что-нибудь и придумаю, так что они еще будут эскортировать нас до Коулуна.

— "Коулун!" — завопил штурман. — Нас расстреляют!

— Возможно, но тогда уже это сделаю не я. А подумав внимательнее, вы должны понять, что я могу продолжить полет и без вас. Поэтому я полагаю, вам все же лучше попытаться сделать разворот на 160 градусов, когда для этого наступит подходящий момент, о котором я скажу вам, как только мы окажемся в нужной зоне.

Посмотрев на указатель скорости и на масштаб карты, Джейсон произвел ему одному понятные вычисления и взглянул на часы. Через девятнадцать секунд он скомандовал пилоту: — А теперь, капитан, делайте свой поворот!

— Так или иначе, а мне придется его сделать! Я не камикадзе, чтобы прямо сейчас объясняться с нашим самим небом посланным правительством!

— Вот видишь, как меняются взгляды прямо на глазах! — произнес Борн, вглядываясь в карту. Если приборы были исправны, то сейчас самолет шел со скоростью около 370 километров в час, а это означало по его подсчетам, что где-то через полчаса будут видны острова в северной части Гонконга.

Два раза в течение полета они были вызваны по радио. Первый раз, в районе воинского гарнизона близ Квуймо, а второй раз с патрульного самолета. Каждый раз Борн сам проводил связь, объясняя в первом случае, что они проводят поисковый полет по розыскам пропавшего самолета, возвращавшегося с Тайваня, а во втором то, что самолет находится в распоряжении Народных сил безопасности для поисков контрабандных автомобилей, причем в последний раз он использовал имя и личный номер охранника, уложенного под раму русского грузовика на стоянке заповедника Дзинь Шан. При этом в его голосе присутствовали даже грубоватые нотки, характерные для людей, связанных с этой службой.

— А где ваши средства безопасности? — обратился он к пилоту, который вопросительно посмотрел на него. — Я имею в виду парашюты.

— Они обычно были в углу, около двери салона, с правой стороны, если идти отсюда по проходу, — ответил озадаченный пилот.

— Эти парашюты предназначаются для тех чиновников, которых мы перевозим вместо пассажиров, — заметил штурман.

— Итак, джентльмены, я отправляюсь в ваш так называемый салон, но хочу напомнить, что поскольку я очень чутко воспринимаю отклонение курса и хорошо владею оружием, я не советую вам совершать никаких ошибок в управлении теми приборами, которые находятся перед вами! Вам понятно?

— Маньяк!

— Напоминайте мне об этом почаще!

Проходя мимо наемника, он не удержался от вопроса: — Как дела, майор? — Я совершил ошибку. Что вы еще хотите?

— Сейчас я хочу только одного: доставить тебя на Коулун.

— Чтобы очередной сукин сын поставил меня к стене перед взводом вооруженных солдат?

— Возможно, что ты и преувеличиваешь. С тех пор, как я начал сопоставлять разные факты, мне кажется, что этот сукин сын может даже выдать тебе медаль, если ты правильно сыграешь с ним в карты.

— Ты очень скрытен, Борн. Что означает это заявление? — Это означает, что при удаче ты сможешь найти выход. — Спасибо и на этом!

— Ты не должен благодарить меня. Это благодаря тебе у меня появилась новая идея, всего лишь спортивный трюк, но он может помочь нам. Я спросил тебя, проходил ли ты подготовку по вождению самолетов. Помнишь, что ты ответил мне?

— Что?

— Ты сказал, что умеешь только прыгать с парашютом.

— Дерьмо!

Наемник с привязанным к спине парашютом находился между двух кресел. Его руки и ноги были связаны, и только правая рука болталась свободно, для того, чтобы в нужный момент раскрыть парашют.

— Ты напоминаешь распятого на кресте, майор, только руки надо бы развести пошире.

— Господи, ты бываешь когда-нибудь нормальным человеком?

— Извини меня. Моя вторая половина постоянно удерживает меня от этого, но это ей плохо удается. А теперь я еще раз напомню тебе, чтобы ты, сволочь, не пытался выкинуть какой-нибудь номер при выходе из люка! Ты слышишь меня?

— Я понял.

Джейсон вернулся в кабину пилотов, взял в руки карту и обратился к штурману: — Где мы сейчас?

— Гонконг в шести минутах полета, если мы не врежемся в кого-нибудь. — Я надеюсь на вас, но ошибка была очень нежелательна, нам нельзя приземлиться на Кай Так. Держите курс на северную часть Новых Территорий. — «Айяаа!» — закричал пилот. — Мы пересекаем радары! Эти безумные непальцы станут стрелять по чему угодно, если оно летит со стороны Китая! — Они не зацепят вас, если вы будете оставаться на высоте менее шестисот метров, когда самолет подойдет к границе, и только когда уже будут видны горы, вы должны вновь набрать высоту и идти курсом к Лоу Ву. Вы даже можете установить радиосвязь с Шензеном.

— И что, по вашему, я им скажу?

— Что на вас напали, вот и все. Вы должны обратить внимание, что я не принуждаю вас к перелету в колонию, и запомнить эту скромность с моей стороны и со стороны моего компаньона.

Парашюты раскрылись над ними, когда самолет уже лег на курс по направлению к Шензену.

Приземление произошло возле рыбного хозяйства недалеко от Лок Ма Чау. Борн уже подтянул к себе связанного наемника, когда перед ними возникли владельцы этого небольшого хозяйства. Джейсон протянул им деньги, которых эта супружеская пара не смогла бы заработать даже за целый год.

— Мы перебежчики! — не переставая кричал он. — Очень богатые перебежчики! Кто поможет нам?

Ну разве могли бедные хозяева не помочь богатым перебежчикам? — «Мгой! Мгойса-а!» — повторяли они, благодаря этих странных существ, свалившихся с неба.

Китайская униформа была сброшена, руки наемника связаны за спиной, и Борн вместе со своим пленником выбрался на дорогу, которая вела на Коулун. Но здесь возникла проблема, решить которую надо было как можно скорее и не допустить при этом ни малейшей ошибки. Им нужен был транспорт, а проезжающие машины не реагировали на двух белых, непонятно почему оказавшихся в этой глуши. — Ложись! — внезапно приказал Борн наемнику. — Вот здесь, прямо на краю дороги.

— Почему? Разве ты передумал вести меня на Коулун?

— Если я захочу, я могу доставить туда и твой труп. Ложись! На спину! Я разрешаю тебе даже вскрикивать время от времени, как сумеешь, или как тебе больше понравится, все равно тебя никто не поймет. Этим ты даже можешь помогать мне.

— Господи, что еще ты придумал?

— Представь себе, что у тебя тяжелая травма.

— Что?

— Ложись! Немедленно!

Англичанин улегся на обочину, перевернулся на спину и уставился на яркое солнце. Его грудь тяжело вздымалась, взгляд немного притупился, и периодически он издавал сдавленный крик.

Джейсон вернулся на дорогу и начал громко просить о помощи проходящих крестьян, среди которых были преимущественно женщины. Он просил помочь попавшему в аварию иностранцу, который, возможно, даже получил перелом позвоночника и которого желательно показать врачу. Он открыл рюкзак и достал из него деньги, объясняя, что ему дорога каждая минута, и он готов заплатить за помощь не торгуясь.

Две женщины принесли откуда-то бамбуковые носилки и помогли уложить на них пострадавшего. После этого женщины получили от Борна деньги и отправились дальше своей дорогой.

Все, кроме одной. Она заметила грузовик, спускающийся с севера.

— "Дуо шао квиань?" — произнесла она, стараясь говорить как можно тише, спрашивая его, сколько он может заплатить.

Борн, не задумываясь, назвал ей сумму.

Выйдя на дорогу с поднятыми руками, она остановила грузовик. Наемник был перенесен в кузов вместе с носилками, и Борн устроился рядом с ним.

— Как дела, майор?

— Здесь все забито этими паршивыми вонючими утками! — произнес он, оглядывая пространство грузовика, заставленного со всех сторон деревянными ящиками, распространявшими едва выносимый запах.

— Следующая остановка, Коулун, — произнес Борн, прикрывая глаза.

Глава 30

Телефон зазвонил неожиданно. Мари соскочила со стула, но была остановлена предостерегающим движением руки доктора Панова. Он пересек комнату и поднял трубку. — Да? — спокойно произнес он. Мо хмурился по мере того как слушал, но потом, видимо решив, что его вид может встревожить пациентку, он знаком показал, что нет никакой необходимости ей самой подходить к телефону. — Хорошо, — проговорил он наконец по истечении минуты. — Мы будем оставаться на месте и ждать твоего звонка. — С этими словами Панов положил трубку.

— Что произошло? — спросила Мари, привставая со стула.

— Он узнал гораздо больше, чем мог, но и без этого уже многое стало ясным... — Психиатр помолчал, глядя на Мари сверху вниз. — Кэтрин Степлс была убита у входа в свою квартиру всего лишь несколько часов назад...

— Боже мой, — прошептала Мари.

— А этот огромный офицер, — продолжал Панов, — которого мы видели среди вокзальной толпы на Коулуне и которого ты и Степлс называли майором...

— Что с ним?

— Он получил несколько опасных ран и в тяжелом состоянии отправлен в госпиталь. Конклин и звонил сейчас прямо оттуда.

Мари не сводила глаз с лица доктора. — А есть какая-нибудь связь между ними, между тем, что случилось с майором и смертью Кэтрин?

— Да. Когда Степлс была убита, то стало очевидно, что операция кем-то контролируется...

— Какая операция? О чем ты говоришь?

— Алекс сказал, что объяснит все позже. Во всяком случае, этот майор заплатил если не жизнью, то очень многим, чтобы раскрыть эту «утечку»...

— Господи, — воскликнула Мари, приближаясь к истерике, — я не хочу ничего знать об этих операциях, я хочу знать, что с Дэвидом?

— Они сказали, что он отправился в Китай.

— Но они убьют его! — вновь закричала она, сползая со стула.

Панов подбежал и, стараясь удержать ее за плечи, заговорил: — Я расскажу тебе все, что мне сообщил Алекс... Слушай меня!

Мари постепенно успокоилась и в конце концов подняла глаза на доктора. — Что? — прошептала она.

— Он сказал, что у Давида есть все шансы выжить и вернуться сюда.

— И ты сам веришь в это, Мо?

— Возможно, что это так, — сказал Панов, кивнув головой. — Конклин склонен утверждать, что здесь, на шумных и заполненных народом улицах, его могли убить скорее, чем там, где он сейчас. Толпа всегда двояка, она может быть другом, но она может быть и врагом.

— Что ты всем этим хочешь сказать мне?

— Только то, что мне сказал Алекс. Я понял из его рассказа, что они решили вернуть Дэвида в его прошлое, заставили его стать снова тем, кого он хотел забыть. Но Алекс сказал, что никогда не было ему подобных и что он не должен пропасть. Поверь мне, я ведь знаю твоего мужа не хуже тебя.

— В некоторых отношениях даже лучше, — заметила она. — И ты думаешь, что он вернется?

— Алекс считает, что Дельта вернется!

— Мари отстранилась от врача и пристально взглянула ему в глаза. — А я хочу знать, вернется ли назад «Девид»?

— На это я не могу ответить тебе. Видит бог, что я хотел бы, но не могу.

— Поняла. — Мари встала и подошла к окну.

Звонок раздался снова. Мари едва не задохнулась, а Панов медленно повернулся в сторону перегревшегося телефона.

Это был дешевый отель на южной окраине Монгкока.

— Если ты вновь вернешься к своим трюкам, ты будешь мертв! — почти прокричал Борн, прижимая наемника к дверному косяку, предотвращая таким образом попытку очередного нападения.

— А что, ты, черт возьми, ожидал от меня? Или ты думаешь, что меня устраивает перспектива в конце пути оказаться перед гарнизоном Гонконга?

— А, кстати, как тебя занесло в Гонконг?

Глаза наемника округлялись, по мере того как он смотрел на свои связанные руки. Когда же он заговорил, то его голос был похож даже не на шепот, а на какое-то эхо, многократно ослабленное в лабиринтах его души. — Потому что я «психопат», ты, сукин сын! Я знал это с тех пор, когда еще был ребенком. Я рос почти законченным садистом и достойным сыном своего отца.

— И ты не пытался искать помощи?

— "Помощи"? С именем Элкот-Прайс?

— Элкот-?.. — Ошеломленный, Борн уставился на своего пленника. — Генерал Элкот-Прайс? Один из гениев второй мировой войны, открытый маршалом Монгомери? «Палач Элкот», тот самый, кто нанес фланговый удар по Тобруку, а позже как нож прошелся по Италии и Германии? Английский эквивалент Паттона?

— Господи! В то время меня еще не было! Я родился от его третьей или четвертой жены! У него всегда было очень много женщин...

— Де Анжу сказал, что ты никогда не называл ему своего настоящего имени.

— Он говорил правду! Но что я мог сказать? Генерал, несмотря на наше внутреннее сходство, отдал всего лишь один единственный приказ: «Убить! Убить, и никогда не вспоминать его имя! Он не имеет ко мне никакого отношения, а его мать была всего лишь проституткой!» Хотя я повторил все его черты, и он знает это! Он знает, откуда я получил все свои наклонности, старый садист, и я, и он имеем только одно желание: делать только то, что нам нравится больше всего. Он не успокоится до тех пор, пока меня не убьют и не похоронят, не оставив ни единого следа от моего пребывания на земле.

— Но я не собираюсь убивать тебя, майор, — спокойно сказал Борн. — Единственное, что я могу сделать, это помочь тебе умереть, если ты сам этого захочешь.

— Я хотел бы только одного, — закашлявшись и прижимая руки к груди, произнес наемник, — если я обречен на смерть, то пусть мою жизнь оборвет неожиданный выстрел. Я не хочу оказаться в гарнизоне, где позже меня неминуемо повесят. Они сделают это ночью, когда кругом не будет ни души, только те, кто официально должен засвидетельствовать мою смерть. Они набросят мне на шею тонкую петлю и поставят на платформу. Я не смогу перенести этого!

Дельта знал, где нужно переключиться. — Я уже говорил тебе раньше, что у меня нет никаких планов, относительно передачи тебя военным. Я не связан с англичанами в Гонконге.

— Ты не?..

— Возможно, что ты сам это придумал, но я никогда этого не говорил.

— Ты лжец!

— Тогда ты просто не так умен, как я думал вначале.

— Я знаю, у меня нет «геометрического» мышления!

— Да, действительно нет.

— Так значит, ты охотишься за мной по частному заказу?

— В некотором смысле — да. И теперь мне кажется, что человек, который отправил меня за собой, возможно, хочет нанять тебя.

— Господи...

— И моя цена была очень велика...

— Так, значит, ты участвуешь в бизнесе.

— Только в этом конкретном эпизоде. Я не могу отказаться от вознаграждения. А теперь ложись на кровать.

— Что?

— Ты слышал меня, на кровать, — Борн махнул пистолетом в направлении комнаты, и побыстрее.

— Ты всегда спешишь...

— А сейчас даже больше, чем ты сможешь себе представить. — Джейсон достал из рюкзака нейлоновый шнур и приступил к работе. Вскоре наемник был надежно привязан, а его голова была прикрыта подушкой, из-под которой был виден только один рот, чтобы было можно дышать.

Этот грязный отель, который отыскал Джейсон, не имел такой роскоши, как телефон. Общение с обитателями производилось простым стуком в дверь, будь это дежурный или полиция. Поэтому Борн был вынужден спуститься в темный холл, где в самом дальнем углу должен быть, как ему сказали, платный телефон.

Телефонный номер возник в его памяти тотчас же, как только он поднял трубку. — Снейк Леди! — произнес он, как только трубку сняли на другом конце линии. — Снейк Леди, Снейк!..

— "Квинь, квинь", — раздался бесцветный голос, очень быстро повторяющий по-китайски, видимо, стандартное сообщение: — Мы проводим проверку многих телефонов в связи с аварией на этом направлении коммутатора. Ваша линия временно отключена. Связь будет восстановлена в самое ближайшее время. Это запись сообщения телефонной службы... Джейсон положил трубку. В его голове закружился вихрь разрозненных мыслей, которые, вспыхивая подобно осколкам разбитого зеркала, неслись навстречу другим, вовлекая их в бесконечный круговорот. Он вернулся через темный дымный коридор в комнату, где некоторое время постоял у окна, глядя в темноту и слушая приглушенные хрипы, доносившиеся из угла, где стояла кровать. Через пятнадцать минут он вернулся в холл, к телефону, и вновь набрал номер.

— "Квинь..." — Он бросил трубку, его руки дрожали и мысли продолжали кружиться в огненном хороводе. Он поднял трубку третий раз и, достав из кармана последнюю монету, набрал букву "О". — Оператор, — заговорил он по-китайски, — у меня очень срочное и важное дело! Мне необходимо дозвониться по следующему номеру... Борн повторил цифры два раза, повышая голос, чтобы унять панику. — Запись, которая все время транслируется по этой линии, постоянно сообщает о неполадках, но у меня срочное дело...

— Одну минуту, — ответила женщина, — я попытаюсь узнать в чем там дело.

Через несколько секунд другой женский голос произнес: — Эта линия, сэр, действительно сейчас не работает.

— Да, сэр.

— А как же быть с другими телефонами на этом же направлении коммутатора?

— Но вы ведь спрашивали только об одном, конкретном номере, сэр, и я ничего не знаю о других номерах, если они у вас есть, я могу проверить и их.

— Но в сообщении говорится именно о «многих» номерах, а не о том, что вы называете одной линией! Не может же быть так, что все телефоны на этой линии замолчат! У вас есть средства, возможно компьютеры, для определения неисправностей. Ведь я уже говорил оператору, что мне необходимо самое срочное соединение!

— Если это связано с врачебной помощью, я могу вызвать вам скорую помощь, если вы дадите мне адрес...

— Я хочу знать, сколько всего телефонов не работает, или не работает только этот, единственный номер. Я должен «знать» это.

— Для этого может потребоваться дополнительное время, сэр. Сейчас уже больше девяти часов, и персонал закончил свою работу... Осталось всего несколько человек...

— Но вы можете узнать у них район неисправностей, или адрес, где находится нужный мне номер.

— Но этого номера нет в общем списке телефонов, сэр.

— Но он должен быть у вас!

— Закон предусматривает строгое соблюдение тайны. На моем экране есть только сообщение, что этот номер не публикуется в справочнике.

— Я повторяю, это вопрос жизни и смерти!

— Но... сэр! Я могу сказать только то, что три последние цифры этого номера указывают на станцию электронного переключения, расположенную в Гонконге. Больше никакой информации я не могу получить... Если вы дадите мне ваш адрес, я могу отправить по нему скорую помощь.

— Мой адрес?.. — задумчиво произнес Борн, стараясь заглушить надвигающуюся панику. — Нет, — закончил он, — я думаю, что обойдусь без этого.

Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер наклонился через стол, как только женщина положила трубку. Было заметно, что она взволнована необычным разговором. Помощник Госсекретаря положил трубку второго телефона и еще раз взглянул на листок с записанным на нем адресом. — Вы прекрасно справились с этим разговором и очень помогли нам, — проговорил он, похлопывая женщину по руке. — Мы получили адрес, получили и человека. Вам удалось достаточно долго продержать его у телефона, гораздо дольше, чем это могло быть с ним раньше. Теперь мы знаем, по крайней мере, где находится этот отель.

— Он очень хорошо говорит по-китайски, на северном диалекте, но иногда в нем проскальзывает и южный акцент. Но я должна заметить, что он не поверил мне.

— Теперь это не имеет значения. Мы отправили туда людей, которые будут следить за отелем и за человеком, куда бы он ни направился... Да, я еще должен позвонить в госпиталь Хэвиленду, он должен быть там... Морис Панов поднял трубку. — Да?

— Кое-что произошло, Мо, — Конклин старался говорить очень быстро. — Хэвиленд отправился срочно переговорить по телефону. — У вас все по-прежнему?

— Да, мы только что кончили обсуждать происходящее...

— Я очень боюсь, что люди Хэвиленда могут найти тебя.

— Господи, но как?

— Они будут проверять все отели в колонии, разыскивая двух белых, один из которых к тому же хромой, вот как.

— Но ты же заплатил клерку, чтобы он никому не говорил...

— Они тоже могут заплатить и при этом объяснят, что это очень важное государственное дело... Поэтому вам вместе с Мари нужно уходить оттуда как можно скорее и не брать с собой никакого багажа.

— Куда мы должны идти?

— Туда, где многолюдно, но где я смог бы отыскать вас.

— Ресторан?

— Нет, ни ресторан, ни отель не подходят. Дай мне подумать... Хорошо. Берите такси и поезжайте до перекрестка Натан Роуд и Солсбери Роуд. Запомнил? Там ты увидишь отель «Полуостров». Рядом с ним надо свернуть направо и остановиться в начале четвертого квартала, я отыщу тебя там. Машину в этом месте можешь отпустить.

— Хорошо, — сказал Панов. — Алекс, а ты уверен, что все это необходимо?

— По двум причинам, — ответил Конклин. — Во-первых, он не пригласил меня с собой, отправляясь к телефону, чтобы я не был в курсе всех «чрезвычайных» обстоятельств. И если это не было связано с тобой и с Мари, то это, как раз, могло означать второе. Вебб мог сделать контрольный звонок. Если это так, то я не могу допустить, чтобы Мари отправилась к Хэвиленду без всяких видимых гарантий. Поэтому уходите из отеля!

Что-то было не так! Но что именно? Борн вновь вернулся в грязную и, стоя, некоторое время наблюдал за своим пленником. Мысли его все время возвращались к разговору с оператором телефонной станции в Гонконге. Что это «было»? Почему этот разговор так беспокоил его? Она была вежлива и проявляла явную готовность помочь, но что же тогда ему не понравилось?.. Неожиданно, из далекого прошлого, к нему возвратились воспоминания. Это был разговор с оператором, происходивший много лет назад совершенно в другом месте...

— Я хочу узнать номер консульства Ирана.

— "Он есть в телефонном справочнике. Наши операторы очень заняты, и у нас нет времени на подобные просьбы". Щелчок, линия выключилась.

Вот в чем дело! Операторы в Гонконге были самыми дисциплинированными, даже властными, когда дело касалось их служебных обязанностей, и они никогда не стали бы тратить время на ненужные, с их точки зрения, разговоры. И это можно было понять, учитывая напряженность их рабочего дня.

Они выследили его! Удерживая разговор на линии, они использовали специальное оборудование, чтобы определить телефон и место, откуда он говорил. Хотя звонки с платных телефонов проследить было сложнее, но все равно это было делом нескольких минут. Сколько времени он был на линии? Джейсон пытался восстановить разговор, который он вел с оператором, и понял, что этого времени вполне хватало на локализацию его звонка.

Скоро они должны появиться. Люди тайпина, если только существовал этот огромный тучный тайпин, с которого все и началось, уже выследили отель по лабиринту телефонных сетей, и осталось время на то, чтобы доехать сюда. Да, двигаться следовало быстро. «Быстро».

Он подошел к кровати. — Теперь ты будешь передвигаться с завязанными глазами, майор. — Борн наклонился и отвязал пленника от кровати.

— Что? Что ты говоришь?

Борн повысил голос. — Вставай. Мы отправляемся на прогулку. — Джейсон подхватил свой рюкзак, открыл дверь и проверил коридор. В комнату, которая была слева, пытался войти явно пьяный китаец, а правая половина коридора, вплоть до холла с платным телефоном, была свободна.

Пожарная лестница, ведущая к запасному выходу из отеля, была самым удобным путем для отступления. Когда они спустились на первый этаж по пыльным металлическим ступеням, Борн нанес неожиданный удар своему пленнику, целясь суставами пальцев в основание черепа. — Поспи немного здесь, — пробормотал он, привязывая ослабевшее тело к металлическим перилам. Такая предосторожность была не лишней, учитывая все неожиданные ситуации, которые могли возникнуть на улице. Надежно завязав рот наемника, Борн преодолел последние ступени лестницы и оказался в узком проходе, ведущем на улицу. Там он обратил внимание на характерный звук и, повернувшись в его сторону, увидел два черных «Седана», подъезжавших к главному входу в отель. Он ожидал как минимум пяти человек, которые должны были ворваться в отель и, расспросив дежурного клерка, двинуться к номеру 301. Через минуту номер должен быть взят, и еще через несколько секунд будет обнаружен и пожарный выход! Значит, сейчас он должен хватать наемника и исчезать! Он еще раз огляделся по сторонам.

Что-то удерживало его от движения в сторону пожарной лестницы. Что-то было не так. Неожиданно и противоестественно развивались события. Первый, вышедший из ведущего «Седана» человек поправил свое пальто, галстук, пригладил волосы и направился прямо в отель. Остальные четверо, выйдя из машин, рассредоточились вокруг здания, наблюдая за окнами. Двое из них, как раз направлялись в сторону Джейсона. Что происходило? Эти люди, по его представлениям, не должны и, не могли, действовать «официально». Они должны были представлять некий род криминальных формирований и действовать скрытно, не привлекая внимания полиции. Неужели Алекс был не прав, там, в аэропорту под Вашингтоном?

Но времени на раздумья не оставалось. Сейчас не имело значения, был или не был на самом деле этот толстый китаец, реальность была перед ним и требовала немедленных решений. Двое, заметив боковой выход из отеля, побежали туда, не обращая внимания на окружающую обстановку.

Первый упал сразу, получив удар в грудную клетку и еще один в горло. Второй тоже подвергся аналогичной обработке. Борн оттащил обоих китайцев в тень, распорол их одежду ножом и связал их, затолкав каждому в рот кляп. Приставив острие ножа к глазнице одного из пленников, Джейсон произнес свой ультиматум: — Где моя жена? Говори, быстро! Или ты лишишься сначала одного, а потом и второго глаза! Я разрежу тебя на куски, поверь мне! И он выдернул кляп изо рта лежащего на земле человека.

— Мы не враги, Цзанфу! — закричал китаец по-английски, и лишь слово «муж» прозвучало на кантонском наречии. — Мы до сих пор пытаемся отыскать ее! Мы ищем везде!

Джейсон уставился на него, едва удерживая в трясущейся руке нож, всеми силами стараясь унять боль в груди и ужасные удары в висках. — Что вы сделали с ней? Мне были даны гарантии! Я доставил то, что от меня требовал ваш хозяин, и теперь моя жена должна вернуться ко мне! Я должен был услышать ее голос по телефону, но этот телефон не работает! Вместо этого меня выследили, и вместо моей жены заявились вы! Где она?

— Если бы мы знали, она была бы здесь, вместе с нами!

— Это ложь!

— Я не обманываю вас, сэр, и даже под угрозой смерти я должен сказать вам правду! Она убежала из госпиталя...

— Госпиталь?

— Она была больна. Доктор настаивал на этом. Я был там, около ее комнаты, я охранял ее, сэр. Она была очень слабой, сэр, но ей все равно удалось убежать...

— Боже мой! Одна, в Гонконге? Вы убили ее!

— Нет, нет, сэр! У нас были очень четкие приказы, следить за ее безопасностью...

— Приказы, — повторил за китайцем Борн, и в его голосе почувствовался холод и твердость. — Но это были приказы не от вашего тайпина, это были приказы, которым он подчинялся сам, а направлялись они из Цюриха и Парижа, или с Семьдесят первой улицы в Нью-Йорке. Я был там, вернее «мы» были там. А теперь вы убили ее. Меня использовали, так как и раньше, но только теперь для большей гарантии, украли мою жену. Кто был этот толстый человек? Скажи мне, или я не удержу нож на таком близком расстоянии от твоей шеи! Кто этот тайпин?

— Но он не тайпин! Он офицер, прошедший подготовку в Англии, и работает достаточно давно на территории колонии. Сейчас он сотрудничает с вашими соотечественниками, американцами. Он из Интеллидженс Сервис.

— Я уверен, что оттуда... С самого начала я ожидал этого или чего-то подобного. Меня провели вокруг шахматной доски, а когда у меня уже не было выбора, поставили на клетку, с которой я должен был начать охоту за своим двойником, человеком называвшим себя Борн. И как только партия будет окончена, меня и должны будут убрать, так как теперь мы очень много знаем, лишнего.

— Нет! — закричал китаец, покрываясь потом, его глаза едва не выскакивали из орбит при виде поблескивающей стали, уже прокалывающей кожу. — Мы знаем очень мало, но я не слышал ничего подобного сэр!

— А что вы должны были делать здесь, в отеле? — резко спросил Борн.

— Только наблюдение, клянусь вам! Больше ничего!

— Пока не подъедет «артиллерия»? — холодно заметил Борн.

— Вы не правы, сэр! У нас не было таких инструкций!

— Я говорю тебе, что участвую в подобных делах много лет. В такой операции всегда есть камуфляж, о котором знают всего несколько человек из высшего руководства. Обычно прикрытие распространяется и на главную базу. Где она?

— Я не понимаю вас.

— Штаб, база, «стерильный» дом или закодированный командный пункт, черт его знает, как он у вас называется. Где он?

— Пожалуйста, сэр, я не понимаю...

— Ты должен понять. Если ты не поймешь, то твоя голова с дырами вместо глаз медленно покатится вот по этому бетону. Быстро! Соображай!

— У меня жена, дети!..

— Не испытывай мое терпенье. Борн замолчал на мгновенье и слегка ослабил давление ножа. — Раз ты так уверен, что твои начальники не имеют в виду ничего подобного, о чем только что говорил я, то компромисс может быть достигнут!

— Да! Да, сэр! — обрадовано закричал испуганный человек. — Компромисс! Они хорошие люди, сэр! И не причинят вам вреда!

— У них не будет шанса, — прошептал Борн.

— Что вы сказали, сэр?

— Ничего. Так где это? Где их так называемый штаб? Быстро!

— Виктория Пик! — произнес почти окаменевший нижний чин секретной службы. — Двенадцатый дом по правой стороне... Дом с высокими стенами... Борн внимательно выслушал описание конспиративного командного пункта, тихого, охраняемого поместья, расположенного в самом дорогом районе Гонконга. Он узнал все, что ему было нужно, и тяжелая рукоятка ножа резко опустилась на шею его неожиданного пленника, чтобы на некоторое время лишить его сознания. Хамелеон поднялся с земли и внимательно посмотрел на пожарный выход, в глубине которого едва различимо проступали очертания привязанного к перилам наемника.

Они хотели получить Джейсона Борна и ради этого были готовы даже на убийство. Они получат двух Борнов и умрут за свою собственную ложь.

Глава 31

Посол Хэвиленд встретил Конклина уже в коридоре госпиталя, стараясь удержать его от движения в сторону комнаты, вделанной для совещаний представителей полиции. Такой ход дипломата был рассчитан на то, что офицер ЦРУ, находясь в обстановке переполненного холла, белых стен и снующих взад и вперед медсестер, будет более податлив на те решения, которые устроили бы посла.

— Наконец Борн сделал попытку выйти на связь, — сказал Хэвиленд.

— Давайте пройдем отсюда, — коротко заметил Конклин, оглядываясь по сторонам.

— Да, собственно, идти-то нам некуда, — воскликнул его собеседник. — Лин может умереть каждую минуту, или, наоборот, мы сможем поговорить с ним, с той же вероятностью. Мы не можем терять такую возможность, и врачи знают, что мы здесь.

— Тогда вернемся в комнату.

— Там и без нас есть пять человек, и я думаю, что вы также как и я, не хотите, чтобы они слышали наш разговор.

— Господи, да вы никак прикрываете собственный зад, не правда ли?

— Я должен думать обо всем и обо всех, обо всех нас.

— А что вы хотите от меня?

— Женщину, чего же еще? И вы прекрасно знаете об этом!

— Да, безусловно, я знаю это. А что вы предлагаете взамен?

— Господи! Да Джейсона Борна!

— Но мне нужен Дэвид Вебб, муж Мари. Я хочу знать, что он жив и здоров, и находится в Гонконге. И я хочу видеть его своими глазами.

— Это невозможно.

— Тогда уж объясните мне, почему?

— Потому что прежде чем он объявится сам, он должен поговорить по телефону со своей женой через тридцать секунд после своего звонка. Таково было условие.

— Но вы только что сказали, что «он звонил»!

— Он звонил, но мы не могли ответить ему, потому что около нашего телефона не было Мари Вебб.

— Но вы же не слушали меня! — жестко отреагировал Конклин.

— Не нужно забывать, что у него были вполне определенные условия, при которых этот звонок был возможен, в то время как ваши предложения до сих пор неясны, хотя вы оба были...

— Какие это условия? — прервал его офицер ЦРУ.

— Если он звонит, то это означает, что он «захватил его». Таково было двустороннее соглашение.

— Господи! Двустороннее соглашение?

— Обе стороны договорились об условиях.

— Я знаю, что означает весь этот разговор! Вы просто хотите отделаться от меня, вот и все.

— Я попросил бы не повышать на меня голос и не... Его условия были таковы, что если он не услышит голос своей жены в течении тридцати секунд, то кто бы ни был у телефона, этот человек услышит выстрел, который будет означать, что его пленник отправился на тот свет.

— Это как раз в его духе. Дельта верен себе. — На лице Конклина промелькнуло подобие улыбки. — Он никогда не отказывается от своих фокусов. И, как я понимаю, он довел дело до конца?

— Да, — ответил помрачневший Хэвиленд. — Место обмена должно быть согласовано...

— На этот раз уже не двумя сторонами?

— Заткнитесь!.. Он должен увидеть свою жену, прогуливающуюся совершенно самостоятельно, без сопровождения. Когда он будет удовлетворен этим обстоятельством, он появится со своим пленником, и состоится обмен.

— Но если вы не могли отреагировать на его звонок в соответствии с оговоренными условиями, откуда же вы знаете, что его звонок повторится?

— Когда Борн звонил, то ему сообщили, что линия неисправна. Мы продержали на связи его достаточно долго, чтобы определить место, откуда он звонил. Теперь мы знаем, где он. Наши люди уже отправились туда для наблюдения. Но если он обнаружит слежку, то убьет «его».

— Вы решили выследить его? — офицер внимательно посмотрел на дипломата, но в этом взгляде не чувствовалось дружеского участия.

— Он находится в состоянии возбуждения, мы уверены в этом.

— Вебб — может быть, — произнес Конклин, — но не Дельта.

— Он должен позвонить, у него нет выбора.

Может быть есть, может быть и нет. Сколько времени прошло с его последнего звонка?

— Двенадцать минут, — ответил посол, взглянув на часы.

— А с момента первого?

— Около получаса.

— И когда он звонит, вам всегда сообщают об «этом»?

— Да, вся информация собирается у Мак-Алистера.

— Позвоните ему и узнайте, не звонил ли Борн снова.

— Почему вы так считаете?

— Потому что, следуя вашему предложению о его состоянии, он не может принимать самостоятельных решений.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что, возможно, вы совершили ошибку.

— Где? Каким образом?

— Пока я еще не знаю, но... ведь на самом деле только я действительно знаю Дельту.

— Что же он может делать, если не дозвонится до нас?

— Убивать, — спокойно ответил Алекс.

Хэвиленд повернулся, бросил взгляд на суету в холле и направился к столу дежурной. Поговорив несколько секунд по телефону, он вернулся к Конклину. — Очень странно, — заметил он, — но Мак-Алистер предполагает то же, что и вы. Эдвард ожидал, что Борн будет звонить каждые пять минут, если он намерен ждать «исправления» связи.

— То есть?

— Его пытались убедить, что телефонная линия будет исправлена в самое ближайшее время. — Хэвиленд покачал головой. — Но, возможно, что мы слишком все преувеличиваем. А может быть у него просто кончилась мелочь?

В этот момент открылась дверь и выглянувший в холл врач англичанин кивнул Хэвиленду. Собеседники перешли в комнату, где узнали, что положение майора если и не улучшилось внешне, но есть надежды на то, что это может произойти. Ожидание продолжилось, в течение последующих минут Хэвиленд и Конклин заключили собственное двустороннее соглашение, по которому в случае очередного звонка от Вебба, Конклин едет на такси за Мари и Пановым и доставляет их на Виктория Пик, а Веббу будет подтверждено открытие линии через двадцать минут.

Тишина.

Вновь раздался телефонный звонок, и в который раз дипломат и офицер напряженно повернулись в сторону дежурной.

— Это вас, господин посол, — сказала сестра. — Джентльмен говорит, что это очень срочно. — Хэвиленд поднялся и подошел к столу, где находился телефон.

Что бы это ни было, но это случилось. Конклин наблюдал за ним и не мог поверить, что когда-нибудь он может стать свидетелем подобного зрелища. Всегда уверенное лицо дипломата неожиданно стало пепельным, рот расслабленно приоткрылся, глаза, под изогнувшимися бровями, округлились и выглядели совершенно опустошенными. Он повернулся к Алексу и произнес: — Борн исчез, второй человек исчез, двое наших людей связаны и избиты. Это был уже не голос, а шепот, едва внятный, от охватившего его ужаса. Он вновь стал слушать, и по мере того как шло время, его глаза стали неожиданно уменьшаться. — О Господи! — воскликнул дипломат, стараясь отыскать глазами Конклина.

Офицера нигде не было видно.

Дэвид Вебб был уже далеко. Он исчез с последними приступами боли в темноте пожарного выхода из отеля. Оставался лишь Джейсон Борн. Теперь это был не просто охотник на Карлоса, это был еще и Дельта, хищник, требующий только мести за бесценную часть его жизни, вновь неожиданно отобранную у него. И как любой мстительный хищник, он пробирался через лабиринты препятствий, выверяя с поразительной точностью каждое смертоносное движение. Его мозг превратился в мозг животного, глаза видели только смерть.

Темные улицы Монгкока уже не смущали его, а стали некоторым подобием джунглей.

И в этих джунглях прошел слух о странном человеке, который платит вдесятеро против цены, за нужный ему товар, и почти всегда появляется в сопровождении еще более странного спутника со связанными руками, который, к тому же, явно опасается за свою жизнь. При этом для незнакомца открывались двери всех притонов, где собирались контрабандисты, торговцы наркотиками, золотом и алмазами, продавцы оружия, и где слова предостережения отходили на второй план, и все было к его услугам, потому что он платил наличными и в твердой валюте.

«Он был маньяк, он был белый и он мог быстро убивать. Он был сумасшедший. Он брал все, что хотел и платил. Кто мог отказать ему? Он пришел, он ушел. Главное, что остались его деньги».

В полночь Дельта получил все, что было необходимо для его смертоносного ремесла. Мысль об успехе не покидала ни на минуту бывшего командира рейнджеров из «Медузы». Он верил в свой успех и был готов ко всему, что могло встать на его пути.

«Где был» Эхо? «Он так был нужен ему. Ведь он всегда был залогом его удачи»!

Эхо был мертв. Он остался в том райском лесу, наполненном пением птиц, убитый безумным маньяком, вооруженным ритуальным мечом древних завоевателей.

Он остановил обшарпанное такси и, показывая водителю деньги, попросил его выйти из машины.

— Да, сэр. Что вы хотите? — спросил тот на ломанном английском.

— Сколько стоит твоя машина? — спросил его Дельта.

— Я не понимаю вас, сэр.

— Сколько? Сколько денег ты хочешь за свою машину! — повторил он по-китайски, стараясь использовать кантонский диалект. — Завтра утром ты можешь заявить в полицию, что ее угнали. Полицейские найдут ее.

— Но ведь это единственный источник жизни для нашей семьи! Вы сошли с ума!

— Как насчет четырех тысяч, американских, конечно?

— "Айя-а-а!" Забирайте ее!

— "Ку-ай!" — ответил Борн, попросив того поторопиться. — Помоги мне погрузить одного больного. Его всего трясет, и он не может передвигаться сам.

Владелец машины, не спуская глаз с крупных купюр, которые Джейсон держал в руках, помог затолкать наемника в машину и придерживал его, пока тот не был связан и привязан к заднему сиденью.

Во время путешествия через туннель от Коулуна до Гонконга Дельта несколько раз продумывал все варианты ситуаций, которые могли ожидать его впереди, и приготовился к наихудшему.

Наконец он увидел высокие стены, окружавшие дом на Виктории Пик. Инстинктивно Борн сбавил скорость и поехал дальше более осторожно, как гость или как турист, не вполне уверенный в своем маршруте. Он уже заметил стекла прожекторов и кольца колючей проволоки, протянувшиеся над стеной, а также двух человек из охраны, которые стояли в тени, сзади больших ворот. Отблески фонарей, освещавших верхнюю часть фасада, иногда проникали и сюда через колеблющуюся от ветра листву, разрывая темноту размытыми бликами, окрашенными в характерные оттенки формы морских пехотинцев. Это была явная ошибка хозяев, которые вполне могли бы заменить их мундиры на форму общеармейского образца.

Отогнав обшарпанный автомобиль в сторону от дороги, Джейсон выключил зажигание. Он не пытался даже укрыть его в более подходящем месте, так как уже давно решил, что машина ему больше не понадобится. Он не собирался возвращаться. Мари исчезла, и все было закончено для него. Три жизни, которые он прожил, было слишком много для одного. Дэвид Вебб. Дельта. Джейсон Борн. Все они ушли в прошлое. Он хотел только примирения. Боль исчерпала пределы его стойкости, и он был согласен на мир. Но прежде, чем провалиться в бездонную реку вечного покоя, он должен дать назидательный урок тем, кто безжалостно манипулировал судьбами людей, обрекая их на страдания и смерть.

Джейсон выбрался из автомобиля и открыл заднюю боковую дверь. Обрезав ножом нейлоновый шнур на коленях и лодыжках наемника, Борн нагнулся, чтобы взять его за плечо, как был парализован... Наемник повернулся и нанес ему удар коленом правой ноги в область левой почки, а связанные руки резко выбросил вперед, целясь ему прямо в горло, как раз в тот момент, когда Джейсон уже вывалился из машины. Он лежал на земле, отброшенный вторым ударом, в то время как наемник уже бежал по дороге. «Нет, нет. Этого не должно случиться! Он нужен мне! Это моя дополнительная ударная сила! Это часть моей стратегии»!

Дельта поднялся на ноги, грудь и левая сторона его тела были наполнены обжигающей, пульсирующей болью. Еще секунды, и наемник может скрыться в темноте! И тогда он побежал, сначала медленно, потом быстрее и быстрее, как будто дни, проведенные в «Медузе», вновь вернулись к нему вместе с дьявольским зарядом энергии, взрывавшим изнутри все его существо. Неожиданно, свет автомобильных фар, вырвавшийся из-за холмов, выхватил из темноты силуэт бегущего человека. Тот рванулся в сторону от дороги, пытаясь укрыться от лучей. Борн остановился на правой стороне тротуара, ожидая пока проедет случайный автомобиль. В это время наемник упал на асфальт, с трудом поднялся и побежал дальше. Но теперь он потерял драгоценные секунды. Было поздно! Дельта настиг его и сделал резкий выпад вперед, нанося плечом удар в спину бегущего противника. Оба упали на землю, и в ночной тишине были слышны лишь приглушенные дикие завывания, вырывающиеся из завязанного рта пойманного хищника. Джейсон перевернул своего пленника на спину и изо всех сил придавил его грудь коленом.

— А теперь слушай, мерзавец! — выдохнул Борн, стряхивая с лица капли пота. — Умрешь ты, или нет, для меня не имеет никакого значения. Через несколько минут ты вообще перестанешь меня интересовать, но для этого времени ты будешь частью моего плана! И дальнейшая твоя судьба будет зависеть только от тебя. Я даю тебе шанс. А теперь, вставай! Ты будешь делать все, что я тебе скажу, или твой шанс отлетит в вечность вместе с твоей головой, которую я обещал им.

Они остановились сзади автомобиля, и Дельта достал свой рюкзак. Вытащив из него пистолет, захваченный еще в Пекине, он показал его наемнику. — Ты выпрашивал оружие еще в Цзыньнане, в аэропорту? — Тот кивнул, его глаза расширились, рот задвигался под плотной повязкой. — Теперь оно твое, — продолжил Борн без лишних эмоций. — Ты будешь все время впереди меня, и как только мы окажемся по ту сторону стены, ты его получишь, вместе с девятью патронами. Возможно, что ты получишь в виде премии и еще кое-что. Джейсон достал из рюкзака упаковку пластиковой взрывчатки с вмонтированным в нее таймером, которой он запасся еще в Монгкоке. — Как я понимаю, тебе не удастся перелезть через стену, они без труда справятся с тобой. Поэтому единственный путь, это через ворота. Самый короткий интервал времени, который можно установить по таймеру, составляет десять секунд. Можешь использовать это по своему усмотрению. Наемник поднял связанные руки и показал на кляп во рту. Видимо, он хотел большей свободы.

— У стены, — коротко сказал Дельта. — Когда я приготовлюсь, я разрежу веревки. Но если ты попытаешься сделать что-нибудь раньше, ты потеряешь свой шанс. — Англичанин настороженно взглянул на него и кивнул.

Джейсон Борн и наемник двинулись вдоль дороги по направлению к загадочному дому.

Конклин захромал вниз по ступеням лестницы, стараясь как можно быстрее добраться до того места, где можно будет остановить такси. Однако все попытки отыскать машину не привели к успеху, пока ему не попалась медсестра, ожидающая такси, заказанное по телефону. В итоге она уступила ему свой заказ, и Конклин, уже сидя в машине, успел заметить, как из дверей госпиталя выбежало двое мужчин, которые, как он понял, были людьми Лина.

— Поторопись, — сказал он шоферу.

Наконец он добрался до назначенного места, четвертый квартал направо от отеля «Полуостров». Но где же они? Он только сейчас понял, что не увидит высокой с каштановыми волосами женщины! Теперь ее волосы выглядят по-другому. Алекс пошел назад, к Солсбери Роуд, и его глаза теперь отыскивали в толпе серый цвет с серебристыми оттенками!

Вот, теперь он их увидел! — Быстрее за мной! — торопливо заговорил он, подхватывая их за локти.

— Алекс! — воскликнула Мари.

— С тобой все в порядке? — настороженно спросил Панов. — Нет, не все, — ответил тот. — Так же, как и со всеми нами.

— Это Дэвид, да? — Мари нетерпеливо схватила его за руку.

— Не сейчас, позже. Нам надо убираться отсюда как можно быстрее.

— Они уже здесь?

— Кто?

— Я не знаю «кто» именно! — закричала она стараясь пересилить шум окружавшей их ночной толпы.

— Нет, пока их еще нет, но нам надо уезжать. Пойдемте, нас ждет такси.

— Но скажи нам, что случилось, — настаивала Мари, пока они шли вниз, пробиваясь через гуляющую публику.

— Вот такси, как можно спокойнее произнес Алекс. — Поторопитесь. Водитель знает, куда нужно ехать.

Уже сидя в машине, Мари продолжала осаждать офицера расспросами. — Но ведь это Дэвид, не так ли?

— Да, он возвращается, и, видимо, уже в Гонконге.

— Слава Богу!

— Будем надеяться.

— Что это значит? — резко спросил психиатр.

— Это значит, что сценарий выходит из-под контроля. Кое-что идет не так, как было задумано...

— Говори, ради Бога, нормальным языком! — прервал его врач.

— Это значит, — произнесла наконец Мари, пристально глядя на Конклина, — что Дэвид сделал то, чего от него не ожидали, или не сделал того, что, напротив, должен был сделать по первоначальному предположению. — Что-то в этом роде. — Конклин отвернулся к окну, наблюдая за огнями приближающегося Гонконга. — Но я надеюсь, что я ошибаюсь! — непроизвольно воскликнул он после паузы.

Упираясь стволом пистолета в спину наемника, Джейсон медленно пробирался через поросль мелкого кустарника, направляясь к стене. Теперь они были уже на расстоянии десяти футов от темного пространства входа. Наконец, когда до ворот оставалось около четырех футов, Дельта сделал знак остановиться. Он ухватил наемника за воротник и повернул кругом, все время прижимая ствол оружия к его шее. После этого он достал пачку пластиковой взрывчатки и, вытянув руку как можно дальше, прижал пакет клейкой стороной к поверхности стены, примыкающей к пространству ворот. Перед этим он установил таймер взрывного устройства на семь минут, что было выбрано ими по общему согласию и давало возможность отойти на достаточно безопасное расстояние от места взрыва. — Отходи! — прошептал он, подталкивая наемника.

Они завернули за угол стены и дошли почти до середины бокового каменного ограждения, край которого был виден в лунном свете. — Стой здесь, — приказал Дельта, открывая рюкзак. Он достал квадратный черный предмет, похожий на коробку со стороной в пять дюймов и два дюйма в высоту. Это было громкоговорящее устройство, работающее от батарей и снабженное микрофоном на длинном и тонком кабеле. Пристроив аппарат на вершине стены, он убедился в его исправности по свечению маленькой зеленой лампочки, и, подталкивая наемника вперед, размотал кабель с микрофоном. — Еще десять пятнадцать футов, — тихо сказал он. Наконец они дошли до места, вполне устраивающего режиссера. Ветки ивовых деревьев поднимались выше верхней кромки стены и каскадами пригибались вниз. — Здесь! — резким шепотом скомандовал Дельта и ухватил наемника за плечо. Он достал из рюкзака кусачки и прижал наемника к стене. Теперь они стояли лицом к лицу. — Сейчас я обрежу петли, но ты еще не будешь полностью свободен. Ты понял меня? — Наемник кивнул, и Дельта обрезал веревки между его локтями, не отводя оружие от головы. Затем он отступил назад и выставил вперед согнутую правую ногу. — Вставай на мою ногу и обрезай проволоку. Ты сможешь дотянуться до нее, если немного подпрыгнешь и ухватишься за арматуру. Но не пытайся выкинуть что-нибудь, я уже сказал, что теперь мне на все наплевать.

Пленник выполнил все, что от него требовалось, и теперь наверху появилось свободное пространство, около пяти футов в ширину. — А теперь залезай, прямо здесь, — приказал Дельта.

Наемник начал медленно забираться на стену, и как только его левая нога пошла вверх, Дельта одним прыжком дотянулся до его брюк и, ухватившись за них, мгновенно взлетел на стену и оказался рядом с ним.

— Отлично сделано, майор Элкот-Прайс, — произнес он, придерживая маленький микрофон и направляя оружие в голову англичанина. — Теперь осталось недолго. На твоем месте я бы хорошенько изучил, что находится на земле под нами.

Такси вырвалось на дорогу, ведущую к Виктория Пик. Они проехали мимо брошенного автомобиля, непритязательный вид которого никак не гармонировал с этим фешенебельным районом. Брошенная машина насторожила Конклина, и он вновь обратился к водителю, чтобы тот ехал быстрее. — Вот этот дом! воскликнул офицер. — Быстрее! Быстрее! Прямо к... Но он не смог закончить. Прямо впереди, почти по направлению движения, раздался оглушительный взрыв, заполнивший своими раскатами дорогу и окружающее ночное пространство. Огонь и камни летели во всех направлениях, когда рухнула часть стены, а за ней пришла очередь и тяжелых железных ворот. Они свалились, медленно опускаясь вперед, накрывая взметнувшееся пламя.

— О, Господи, я был прав, — прошептал Александр Конклин, обращаясь только к самому себе. — Он вернулся, и он хочет умереть. Видимо, так и будет.

Глава 32

— Еще рано! — закричал Борн, как только взрыв разнес часть стены, разбрасывая камни по многочисленным цветникам. — Я скажу, когда будет нужный момент, — добавил он более спокойно, отыскивая свободной рукой микрофон.

Нервный тик появился на лице наемника. Было видно, что его нервы на пределе и только угроза оружия заставляет его оставаться на месте.

— Не пытайся даже думать об этом, — произнес Дельта, глядя на него. — Ты уже хорошо изучил меня и знаешь, что это бесполезно. Осторожно опускай ноги на стену и будь готов прыгнуть, когда я скажу. И без всякого предупреждения Борн поднес микрофон к губам и нажал выключатель. Когда он заговорил, то его голос, усиленный и многократно отраженный от земли, прозвучал словно мрачное эхо, родившееся в эпицентре только что прозвучавшего взрыва.

— Я обращаюсь к вам, морские пехотинцы. Я хочу, чтобы вы не участвовали в этой драке и не умирали за тех, кто вовлек вас в нее. Вас заставляют защищать убийц, которые используют людей для своих грязных целей. Единственная разница между вами и мной состоит в том, что меня использовали как и вас, но теперь меня хотят уничтожить за то, что я знаю об этих грязных делах. Так не умирайте за этих людей, они этого не стоят. Даю слово, что я буду стрелять только тогда, когда у меня не будет выхода... Звуки автоматных очередей разорвали ночь. Они были направлены в то место, откуда раздавался странный голос. Пока стрельба наполняла все пространство вокруг дома, Дельта вытащил из рюкзака небольшой газовый гранатомет, способный пробить даже достаточно толстое стекло с расстояния в пятьдесят ярдов. Проверив оружие, он прицелился и нажал на спуск.

Где-то впереди, на расстоянии меньше чем сто футов, огромное окно, выходящее к заливу, разлетелось на куски, и струя газа заполнила внутреннее пространство комнаты. Он даже заметил фигуры людей, мечущиеся в поисках укрытия от потоков слезоточивого газа. Свет внутри дома был выключен, и горели только наружные фонари, укрепленные на карнизах и высоких деревьях.

— "Прыгай!" — шепотом произнес Дельта, перебрасывая правую ногу через стену и подталкивая наемника вниз. Он сам прыгнул в тот момент, когда наемник был еще высоко в воздухе, и успел схватить его за плечо, как только испуганный пленник оказался на траве. Борн оттащил его в тень деревьев, футов на шесть от места прыжка. — Держи свой пистолет, майор, тихо произнес подлинный Джейсон Борн, — и не забывай, что мой постоянно направлен на тебя.

Наемник мгновенно схватил оружие и выдернул кляп изо рта. — Видимо, твоя небольшая лекция не пошла им на пользу, — заметил он, когда новые залпы автоматического огня разорвали пространство вдоль стены.

— Я и не рассчитывал на это. Ведь главное в этой ситуации заключается в том, что им нужен ты, а не я. Ты видишь, что меня они уже списали и готовы пустить в расход. Таков был их план с самого начала. Я доставляю им тебя, и на этом моя жизнь заканчивается. Моя жена уже исчезла, потому что узнала, кто они такие, а я — потому, что узнал кое-что новое в Пекине. Ты просто испортил все дело, майор, со всей этой резней на Коулуне. А теперь тебе представляется возможность сыграть в последний раз и, может быть, сломать свою шею. Я же хочу только попасть внутрь этого дома.

Взвод морских пехотинцев приближался к стене. Каждый из солдат укрывался за каменными выступами и держал оружие наготове. Дельта уже держал вторую пачку пластиковой взрывчатки. Установив таймер на десять секунд, он бросил ее как можно дальше от солдат в сторону стены. — Пошел! — приказал он наемнику, упираясь стволом пистолета в его спину. — Ты идешь впереди! Прямо по этой дорожке к дому.

— Дай мне взрывчатку!

— Я не думаю, что она сейчас поможет.

— Но ты же дал слово!

— Тогда значит я солгал, либо передумал!

— Но почему? О чем ты беспокоишься?

— Я беспокоюсь о том, что не знаю, сколько там, впереди, этих молодых ребят с оружием в руках. Я не хотел бы понапрасну отнимать у них жизнь.

— Что-то поздновато ты записываешься в отряд благочестивых христиан! — Я знаю, чего я хочу, а чего нет. Мне нужны только люди внутри этого дома... Взрыв заглушил его слова, и в воздух поднялись комья земли, пучки розовых кустов и куски садовой решетки, украшавшие цветники.

— Пошел! — вновь прошептал Дельта. — До конца этого ряда кустов... — Звуки выстрелов вновь раздались около стены и в саду. Это новая команда морских пехотинцев во главе с опытным офицером занимала оборону перед входом в дом. Так и должно было быть. Дельта вновь обратился к своему арсеналу и достал из рюкзака одну из двух имеющихся у него ручных зажигательных бомб, которые он также приобрел во время ночных странствований по Монгкоку. Она была похожа на гранату, но снаружи была покрыта толстой пластиковой оболочкой. У нее была длинная ручка, около пяти дюймов, которая позволяла забросить ее гораздо дальше и намного точнее, чем упаковку пластиковой взрывчатки. Кроме того, начиненная химическим взрывчатым веществом, она создавала очаги пожара на значительной площади.

Подталкивая наемника в глубину розовых кустов, Дельта удалил пластиковую оболочку бомбы, после чего она должна была сработать через пятнадцать секунд, и бросил ее прямо к стене дома, целясь в пространство, рядом с двойными французскими дверями.

Стена дома, развороченная взрывом, обнажила внутреннее пространство комнаты, видимо спальни, обставленной изящной английской мебелью. Языки пламени охватили брешь в стене и уже проникали внутрь помещений дома. Кругом были слышны крики команд и беспорядочная стрельба.

Дельта наблюдал за действиями солдат из-за густых кустов, все время прижимая свое оружие к спине наемника. Осторожно достав очередной пакет взрывчатки, он установил его таймер и бросил пакет как можно дальше вдоль стены. Быстро сюда! — подтолкнул он наемника, показывая ему пространство влево от них, где кусты были еще гуще. — Еще несколько минут, майор, и ты будешь работать самостоятельно!

Четвертый взрыв раздался около стены, и все внимание солдат переключилось в эту сторону.

Тогда Дельта вытащил предпоследний пакет и поставил его таймер на полторы минуты. Этот пакет он забросил в направлении ближайшего угла стены, где пространство было достаточно открытым, свободным от деревьев и кустов. Этим он положил начало заключительного отвлекающего маневра, остальные стадии которого должны отсчитываться от него по жесткой программе.

В этот момент он обратил внимание, что его пленник стоит к нему лицом, направляя свое оружие в его собственную голову. — Теперь мы здесь почти на равных, мистер Оригинал, — произнес он, не опуская пистолета. — Я ожидал получить пулю в голову, что, впрочем, для меня естественно, но я никак не думал, что ты захочешь отправиться туда, внутрь, — при этом он кивнул головой в сторону дома. — Эти надутые дураки должны были бы подготовиться к такой возможности, и с нашей стороны, при открытых флангах, было бы весьма неосторожно делать такой бросок... Поэтому вытряхивай свой мешок с сюрпризами, Дельта. Ведь ты именно «Дельта», как я теперь понимаю?

— Там ничего не осталось. — Борн щелкнул предохранителем. Наемник проделал то же самое.

— Нужно убедиться в этом, — заявил он, и его левая рука медленно двинулась к рюкзаку, привязанному к поясу Борна, с правой стороны. Их глаза встретились. Наемник ощупал брезентовые складки со всех сторон и по-прежнему медленно убрал руку. — Я думаю, что там еще остался автомат с тремя или четырьмя запасными магазинами, судя по скругленным краям. В каждом по пятьдесят патронов?

— Сорок, так будет точнее.

— Вполне подходящий инструмент! Эта маленькая штучка поможет мне вырваться отсюда! Или один из нас отправится на тот свет прямо здесь! Прямо сейчас.

Пятый взрыв потряс землю. Испуганный его неожиданностью, наемник вздрогнул. Этого было достаточно. Борн выбросил вперед руку, отводя в сторону направленный на него ствол, в то время как тяжелая рукоятка его пистолета словно молот опустилась на левый висок англичанина.

— Сукин сын! — хрипло закричал тот, падая влево, в то время как колено Борна уже врезалось в его запястье, выбивая оружие.

— Ты очень хотел быстрого конца, майор, — сказал Борн, когда ад, окружавший их, достиг своего апогея. — Видимо, ты не очень-то любишь себя, а? Но ты подал мне очень хорошую мысль. Я-таки вытряхну свой волшебный мешок, сейчас самое время сделать это.

Борн развязал рюкзак и вытряхнул содержимое на траву, освещаемую отблесками пожара, который занимался на втором этаже дома. Теперь у его ног лежали одна зажигательная бомба, одна пачка пластиковой взрывчатки и, так подробно описанный наемником автомат, сделанный на базе карабина МАС-10. Борн откинул складной металлический приклад и вставил магазин. Оставшиеся три магазина он прикрепил к поясу. После этого он поднял с земли газовый гранатомет, проверил его исправность и взвел спусковой механизм. Оружие было вновь готово и к бою, и к тому, чтобы спасти жизнь нескольких молодых юнцов вместо того, чтобы дать им погибнуть, защищая интересы окопавшихся в доме людей, по чьей воле теперь заканчивалась его жизнь. Еще у него оставалась зажигательная бомба, применение для которой он нашел уже давно. Сняв пластиковую оболочку, он швырнул ее в надстройку в виде буквы "А", венчающей пространство над двойными французскими дверями, и нажал на спусковой механизм гранатомета, выпуская струю газа в стену дома, справа от дверей. Пары газа, отбрасываемые каменной преградой, начали обволакивать солдат, развернутых в цепь около дома, заставляя их кашлять и чихать, прикрывая глаза и отбрасывая в сторону оружие.

Вторая зажигательная бомба взорвалась, разнося верхнюю часть фасада над дверным проемом. Струи огня и фрагменты стен летели в разные стороны. Солдаты осторожно меняли позицию, покидая пространство, заполненное огнем и слезоточивым газом.

Дельта присел, держа в одной руке автомат, а другой удерживая наемника около себя. Наконец нужный момент настал. Хаос и суматоха достигли апогея. Вместе с пламенем, газ втягивался внутрь дома, заставляя находящихся там людей укрываться в нетронутых огнем помещениях. В окрестностях Виктории Пик уже слышались милицейские сирены.

— Время начинать отсчет, — произнес Борн, устанавливая таймер на последнем пакете пластиковой взрывчатки. — Я не даю его тебе, потому что хочу использовать в наших общих интересах. Готовность тридцать секунд, майор Элкот-Прайс. — Джейсон бросил пакет насколько можно дальше по направлению к стене.

— Оружие! — прохрипел наемник. — Ради Бога, дай мне пистолет!

— Он на земле, у меня под ногой.

Наемник нагнулся, пытаясь отыскать оружие. — Убери ногу с него! — все еще хрипя, прокричал он.

— Когда придет время, — заметил Борн, — но если ты попытаешься сделать это сам, то я обещаю тебе, что ты кончишь свой путь в гарнизоне Гонконга с тонкой петлей на шее!

Наемника охватила паника. — Ты грязный лжец! Ты обманул меня! Ты постоянно лжешь!

— Во всяком случае, часто. А ты — нет?

— Ты сказал, что...

— Я знаю, что я сказал. Я знаю также, зачем ты находишься здесь и почему вместо девяти патронов в обойме твоего пистолета всего три.

— Что?

— Ты мой отвлекающий маневр, майор. Когда я отпущу тебя с оружием, фактически на свободу, ты бросишься либо к разрушенным воротам, либо к пролому в самой стене, в любом случае, таков будет твой выбор. Солдаты постараются остановить тебя, ты будешь отстреливаться, а пока они будут заняты тобой, я прорвусь внутрь дома.

— Сволочь!

— Сначала мои намерения были жесткими и определенными, но потом ситуация изменилась, и у меня не стало вообще никаких намерений относительно тебя, кроме как проникнуть в этот дом... Последний взрыв разнес часть стены, образовав в ней пролом в виде буквы V. Солдаты со стороны ворот бросились вперед.

— Теперь пора! — произнес Дельта, поднимаясь во весь рост.

— Дай мне пистолет!

Неожиданно Борн застыл, как ледяная глыба. Он не мог сделать ни одного движения, кроме как инстинктивно придавить коленом шею наемника, еще не поднявшегося с земли. Внутри горящего холла, на фоне разбитых дверей он увидел спускающегося по лестнице человека, лицо которого было прикрыто носовым платком. Но платок не мог прикрыть его хромоты! Человек хромал! Осторожно спускаясь по лестнице, он преодолел три последние ступеньки и стал медленно продвигаться к цементной дорожке, ведущей в сад. Дельта знал, чье лицо он увидит, если снять платок. «Это лицо его» врага. «Он уже видел его в Париже, на старом кладбище. Там Александр Конклин пытался убить его. Приказ о том, что Дельта был объявлен „вне закона“, был отдан на самом верху».

— Дэвид! Это Алекс! Прекрати то, что ты начал делать! «Остановись»! Я здесь, и я хочу помочь тебе!

— Ты здесь, чтобы «убить» меня! Ты уже пытался сделать это в Париже и еще раз в Нью-Йорке! «Тредстоун семьдесят один!» У тебя очень короткая память.

— Это у тебя нет никакой памяти, черт бы тебя побрал! Я знаю все, Дэвид. Я прилетел сюда, потому что мы разобрались во всей этой истории. Я знаю, что они снова хотели заставить тебя снова стать Дельтой! И я, и Мари, и Панов, мы все здесь, Дэвид! Мари находится в безопасности.

— Это «ложь»! Все вы, вы убили ее! Вы не смогли сделать этого в Париже, потому что тогда там был я!

— Но она жива, Дэвид! Она «жива»! Я могу привести ее к тебе! Прямо сейчас!

— Это еще одна ложь! — Дельта нажал на спуск, и внутренний дворик дома на Виктории Пик наполнился грохотом автоматной очереди. Пули рикошетом отлетали в горящий холл, но по непонятным причинам они не попадали в хромого человека. — Я иду в дом! Мне нужны эти чистенькие, вечно прячущиеся от посторонних глаз засекреченные люди, которые отдают приказы таким как вы! Я знаю, что они там! — Борн схватил наемника и поднял его на ноги, протянув ему пистолет. — Вам был нужен Джейсон Борн, вот он, забирайте его! Попробуйте убить его, пока я не убил вас! Полусумасшедший и полуживой, наемник нырнул в кусты роз в сторону от Борна. Он побежал было вниз по дорожке, но потом вернулся, так как увидел, что солдаты находились и с южной и с северной стороны стены, и если бы он попытался преодолеть стену в восточном направлении, то он попал бы под огонь обеих групп.

— У меня не остается времени, Конклин! — закричал Борн.

"Почему он не смог убить этого человека? Убить было так просто! Спустить крючок и стрелять, стрелять, стрелять!”

Наемник бросился через кусты роз прямо к нему, и ухватившись рукой за еще горячий ствол автомата Борна, отвел его в сторону от себя и одновременно поднял свой пистолет, направляя его на Джейсона. Пуля задела лоб Борна, и, в раздражении, он нажал на спусковой крючок. Пули ударили в землю, приглушенно вибрируя в замкнутом пространстве. Он схватил пистолет англичанина и, выворачивая его руку, нажал на спуск. Пистолет выстрелил, когда наемник уже выпустил его из руки, а сам свалился на траву, не сводя глаз с Борна и понимая, что произойдет дальше.

— Дэвид! Ради Бога, выслушай меня! Ты должен...

— Здесь нет Дэвида! — закричал Борн, делая выпад коленом прямо в грудь наемника. — Мое имя, принадлежащее мне по праву, Джейсон Борн, происходит от Дельты, рожденного «Медузой»! Снейк Леди! «Помнишь»?

— Мы должны поговорить!

— Мы должны умереть! Ты должен умереть! И должны умереть те, кто прячется в этом доме!

Борн рванул наемника за отворот пиджака, поднимая его на ноги. — Я повторяю еще раз! Вот ваш Джейсон Борн! Он безраздельно ваш!

И в этот момент человек, рожденный «Медузой», двинул плечо в спину наемника, выбрасывая того в полосу света, исходившего от пожара и от уцелевших фонарей на фасаде дома.

— Вот он! Вот та цена, которую вы запросили!

Раздался залп из нескольких винтовок, но в то же мгновенье англичанин бросился на землю и перекатился несколько раз, чтобы укрыться от пуль.

— Остановитесь! Не стреляйте в него! Не стреляйте!

— Не стреляйте в «него»! — раздался крик, подобный реву разъяренного хищника. Это кричал Джейсон Борн. — «Не в него»! Только в «меня»! Разве я не об этом говорил, сукин ты сын? Но теперь ты должен умереть! За Мари, за Эхо, за всех нас!

«Он вновь нажал на спуск, но пули не попадали в цель!» Тогда он повернулся и направил свой автомат на солдат, которые были справа и слева от него. Вновь и вновь он нажимал на спуск, но пули пролетали над их головами, не задевая никого. "Он по-прежнему держал ствол под большим углом! Но почему? Дети, одетые в тесные мундиры казенного образца, не должны умирать за грязных убийц в белых воротничках!”

Он должен попасть внутрь дома! Сейчас! Немедленно!

— Дэвид! — Женский голос! Господи, откуда здесь «женский голос!» — Дэвид, Дэвид, «Дэвид»! — Вот на пороге дома показалась женская фигура. Она подхватила Александра Конклина и увела вовнутрь, но потом вновь вернулась и уже одна спустилась во внутренний дворик. — Это я, «Дэвид! Я спасена!» Теперь все хорошо, мой дорогой!

«Еще один трюк, еще одна новая ложь!» Это была «старая женщина с серыми с проседью волосами»! — Прочь с дороги, леди, или я убью вас. Вы всего лишь еще одна попытка обмануть меня, еще одна ложь в этой длинной цепи!

— Дэвид, но ведь это я! Неужели ты не слышишь...

— У меня, кроме того, очень хорошее зрение! Я же вижу вас! Это трюк! — Но нет же, Дэвид! Нет!

— Здесь нет Дэвида! Я уже объяснил это вашему хромому мерзавцу!

— Но нет, же нет! Нет! — продолжала кричать Мари, вырываясь вперед между лежащими на земле солдатами, укрывшимися от газа. Некоторые из них уже приставали, стараясь держать оружие наготове, направляя его в сторону Борна.

В этот момент наемник вскочил на ноги и бросился на пехотинца, который был ближе всех к нему и еще не отошел от действия газа. Он вырвал у солдата винтовку и нанес ему сильный удар в голову, после чего выстрелил в его соседа, который хватаясь за грудь, свалился на траву. Повернувшись кругом, англичанин заметил офицера, у которого в руках был автомат, немного другого типа, чем у Борна. Он выстрелил ему в шею и выхватил автомат из рук уже падающего человека. Наемник сделал паузу лишь на мгновенье, чтобы взвесить свои шансы. Дельта следил за ним, инстинктивно представляя себе, что должно произойти, и как он может использовать эту ситуацию.

Наконец он сделал этот шаг. Несколько автоматных очередей одна за другой обрушились на сбившуюся в тесную группу молодых солдат около фронтальной стены дома, в то время как сам наемник быстро перебежал в чащу розовых кустов слева от Борна. Это был единственный путь для побега, первый шаг, ведущий к проему в разрушенной стене.

— Остановите его! — закричал Конклин, прихрамывая, с каким-то особенным ожесточением стараясь быстрее пройти через пространство внутреннего дворика, чтобы быть ближе к солдатам. — Но не стреляйте! Только не убивайте его! Ради Бога, не убивайте!

Англичанин тем временем, отстреливаясь короткими очередями, прорывался к стене, заставляя солдат броситься на землю. Он был уже почти рядом с проломом! Темнота, заполнявшая все пространство по ту сторону стены, была его союзником.

— Ах, ты, сукин сын! — раздался еще незрелый молодой голос, видимо новобранца, но в котором уже чувствовалась смертельная угроза. — Ты убил моего приятеля! Посмотри, что ты сделал с его лицом! Ты должен заплатить за это, дерьмо!

Молодой черный солдат оторвался от своего мертвого белого товарища и бросился к стене в тот момент, когда англичанин, раскачиваясь, перепрыгивал с камня на камень, пробираясь к пролому. Повернувшись, он выстрелил в сторону пехотинца, и тот растянулся на земле, ухватившись за плечо, но почти в то же мгновенье сделал два резких переворота и неожиданно выстрелил по убегающей тени.

Эхо от четырех выстрелов, слившихся почти в один, сопровождалось диким, нечеловеческим пронзительным криком протеста. Это был последний предсмертный крик, переходящий в вой. Наемник с округлившимися от ненависти глазами рухнул на обломки стены. Майор Элкот-Прайс, бывший офицер королевских командос, отправился в вечность.

Борн рванулся вперед с оружием, поднятым наперевес. Между ним и Мари теперь оставалось всего несколько футов. — Не делай этого, Дэвид!

— Я уже сказал, что я не Дэвид, леди! Спросите своих друзей, пусть они вам скажут это, если вы не верите мне! Прочь с дороги!

— Ну, хорошо! — закричала Мари, продолжая стоять на месте. — Здесь нет Дэвида? Ты — Джейсон Борн! Ты — Дельта! Ты можешь быть всем, кем тебе угодно, но ты по-прежнему «мой»! Ты мой «муж»!

— Я не знаю вас!

— Но мой голос такой же, как и прежде! Ты знаешь его, Джейсон!

— Это спектакль! Актеры, грим, ложь! Прочь с дороги! Они научили тебя этим словам! Они хотят остановить «меня»!

— Но я ничего не хочу от них, кроме «моего» мужа! Ведь я — это Мари! — Ты лжешь! Они убили ее! — Дельта нажал на спуск, и автоматные очереди вспороли землю у ее ног. Солдаты подняли оружие, принимая оборонительную позицию.

— Не делай этого! — продолжала кричать Мари, расталкивая солдат и стараясь подойти ближе, не сводя глаз с его лица. — Ну, хорошо! Если ты не узнаешь меня и не хочешь больше жить, то я могу сказать тебе то же самое. Я не хочу жить без тебя. Она сделала еще несколько шагов и остановилась, не произнеся ни слова.

Дельта поднял автомат. Его вздернутый ствол медленно остановился и замер, направленный на копну серых с проседью волос. Указательный палец замкнулся на спусковом крючке. Неожиданно, его правая рука начала непроизвольно дрожать, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Смертоносное оружие заколебалось, стало описывать круги в такт с потерявшими контроль головой и шеей.

Легкое волнение охватило собравшуюся толпу в районе развалин, оставшихся на месте ворот. Человек, задержанный двумя морскими пехотинцами, тем не менее прорывался вперед. — Дайте мне пройти туда, идиоты! Я врач, «его» врач! — С гневом и яростью отбиваясь от солдат, Морис Панов наконец-то выбрался на освещенную фонарями площадку и остановился в двадцати футах от Борна.

Дельта стонал, как может стонать дикое первобытное животное. Оружие выпало из рук Джейсона Борна... и Дэвид Вебб со слезами на глазах опустился на колени. Мари попыталась броситься вперед, но врач удержал ее. — Нет! — скомандовал Панов, тихо, но настойчиво. — Он должен подойти к тебе, обязательно должен.

— Но я вижу, что ему нужна помощь!

— Но только не таким способом. Он должен узнать тебя. «Дэвид» должен узнать тебя и приказать своей второй половине освободить первую. Ты не сможешь этого сделать за него. Только он сам.

Наступила гнетущая тишина. Свет фонарей перемежаясь с отблесками пожара, освещал затянувшуюся немую сцену.

И вдруг, как испуганный, утомленный ребенок, Дэвид Вебб поднял голову и посмотрел на окружающих сквозь заливавшие его лицо слезы. Медленно, превозмогая адскую боль, он поднялся с земли и бросился в объятия своей жены.

Глава 33

Они все еще находились в доме на Виктория Пик, расположившись в помещении центра связи. Это была относительно просторная комната, с выкрашенными в белый цвет стенами, где кроме аппаратных средств комплекса связи, включая и стойки компьютеров, отсвечивающих слабым светом сигнальных ламп, расположенных на светло-серых панелях управления, находился большой, белого же цвета, стол для проведения совещаний, занимавший почти всю правую часть комнаты и за которым теперь устроились все участники только что закончившейся драмы.

Они сидели на белых пластиковых стульях подобно одушевленным роботам, ожидающим управляющего сигнала к продолжению дискуссии. Изнеможение, смешанное с ужасом смерти, словно застыло на их лицах, на всех, кроме одного. Несмотря на общее утомление, в его глазах не было страха, а присутствовало лишь замешательство, выраженное в пассивной реакции на окружающее, которое все еще оставалось вне его понимания. Всего лишь несколько минут назад смерть не имела никакого значения для него, он просто предпочитал ее жизни.

— Так кто сделал это, кто вверг нас в этот кровавый кошмар? произнес наконец Вебб, голосом напоминающим шепот.

— Это сделал я, — ответил Хэвиленд, сидящий на противоположном конце стола. Он медленно наклонился вперед, пристально глядя на собеседника. — И если бы мне пришлось отвечать за это в суде, я должен был бы требовать для себя смягчающих обстоятельств. — В чем они заключаются?

— Во-первых, в надвигающемся общем кризисе ситуации, — ответил дипломат. — Во-вторых, в вас...

— Объясните это, — прервал его Конклин, сидящий на другом конце стола, лицом к дипломату. Вебб и Мари сидели слева от него, а прямо перед ними расположились Морис Панов и Мак-Алистер. — И, пожалуйста, будьте как можно более точным, — добавил он.

— У меня нет необходимости скрывать что-либо, — ответил посол, продолжая смотреть на Дэвида. — Кризис вызван реальной обстановкой, которая до сих пор не вышла из состояния угрозы. Политическая клика, сформировавшаяся в Пекине, включает несколько фанатиков, объединившихся под руководством человека, настолько глубоко окопавшегося в правительственных иерархических бастионах и почитаемого на уровне философского божества, что нет почти никакой надежды на его публичное разоблачение. Никто не поверит этому. Любые попытки доказать их стремление к захвату Гонконга и остальных частей Новых Территорий, к развязыванию гражданской войны будут восприняты Пекином как оскорбление и вмешательство во внутренние дела, как возвращение к временам провокаций и взаимных подозрений. Но если их тайные планы не будут разрушены, то Дальний Восток будет втянут в пучину возможной мировой войны. Может быть, что время уже и упущено, и все силы пришли в движение под давлением националистов. — Но как могло это произойти, господин посол? — нетерпеливо спросила Мари Вебб.

— Это происходит, миссис Вебб, и этого достаточно для объяснений, ответил дипломат. — Вот поэтому-то нам был необходим Джейсон Борн.

— Но тем не менее, хотелось бы услышать это с периода, предшествовавшего началу кризиса, — заметил Дэвид.

Дипломат не возражал. — Началось это около тридцати лет назад, когда способный молодой человек приехал с Тайваня на материк. Его послали на землю отцов и дали новое имя, новую фамилию. Этот план был рассчитан на много лет, а его основой были фанатизм и месть... Вебб выслушал почти фантастическую историю жизни Шэн Чжу Юаня, в которой теперь каждый камень был поставлен на свое место, каждый факт был убедительно подтвержден, как действительно имевший место. Через полчаса, когда рассказ об историческом происхождении проблемы был закончен, Хэвиленд достал большую черную папку и, раскрыв ее, вынул оттуда несколько сколотых между собой страниц, которые положил перед Дэвидом. — Вот здесь отражена детальная специфика всей проблемы, в тех рамках, которые известны нам на сегодняшний день. Это важный документ, который не может выйти за пределы этого дома иначе, как обращенный в пепел, но вам разрешается, тем не менее, ознакомиться с ним. Если у вас появится малейшие сомнения относительно его содержания, я готов привести в действие все службы государственной машины Соединенных Штатов, от Овального Кабинета до Совета Национальной Безопасности, чтобы рассеять их, предоставив вам необходимую информацию. — Дипломат сделал паузу, затем добавил: — Возможно, что у нас и нет права обращаться к вам, но я еще раз хочу повторить, что мы нуждаемся в вашей помощи. Мы нуждаемся в любой информации, которую вы можете предоставить нам.

— Из всего, что здесь было сказано, следует, что вы стоите перед проблемой послать кого-нибудь в Пекин, чтобы выкрасть этого Шэн Чжу Юаня. — По существу — да. Но на самом деле проблема более сложна, чем кажется на первый взгляд. Наша рука должна быть невидима. Не должно быть никаких, даже самых незначительных, доказательств нашей причастности. У Шэна блестяще организованное прикрытие. Пекин видит в нем прежде всего фанатичного патриота, который не покладая рук работает на пользу собственного отечества, можно сказать, что современный святой. И я уже не говорю о его чисто физической защите, о людях из его охраны и ближайшего окружения. Они все фанатично преданы ему.

— Так значит, этот наемник, этот бывший английский командос, был нужен вам именно для этого? — прервала дипломата Мари Вебб. — Это была та ниточка, которая вела к Шэну?

— Мы знаем только, что он получал от него заказы. И, рано или поздно, Шэн должен был бы выплыть на поверхность. Естественно, что такой человек, интересующийся только деньгами и убийствами, очень устраивал Шэна. Ведь убийства, которые он совершал, было очень трудно инкриминировать Пекину.

— Но он, тем не менее, отправился в Пекин, — возразил ему Вебб. — Именно так мне удалось проследить его. Даже если все это было подстроено как ловушка против меня...

— Ловушка против «вас»? — воскликнул удивленный Хэвиленд. — Вы хотите сказать, что они знают «о вашем существовании»?

— Всего лишь два дня назад я лицом к лицу встретился с моим самозванцем-преемником в ночном аэропорту. Каждый из нас очень хорошо знал, кто был его противник, этого нельзя было не знать. Он не собирался делать из этого секрета и разрывать контракт...

— Так значит это были вы, — прервал его Мак-Алистер. — Я «знал» это! — Точно так же это знали Шэн и его люди. Меня нужно было остановить, а лучше всего уничтожить на контролируемой ими территории. Они ничем не рисковали от того, я смог кое-что узнать. Ловушка была поставлена той же ночью.

— Господи! — воскликнул Конклин. — Я читал о происшествии на Кай Так еще в Вашингтоне. Газеты писали о каких-то правых экстремистах, а это, значит, был ты?

— Оба правительства договорились, с чем они выйдут к прессе, заметил Мак-Алистер.

— Мое мнение на этот счет, — заговорил Дэвид, игнорируя замечание Мак-Алистера, — никак не изменилось с тех пор. — Именно Шэн связался с этим командос и использовал его, чтобы устроить эту ловушку, и, поступая таким образом, он как бы вводил его в круг своих приближенных. Это уже не просто отношения между клиентом и его наемником.

— Но это же означает, что он не собирался выпускать его из этого круга живым, — воскликнул Хэвиленд, глядя на помощника Госсекретаря. — Эту мысль высказал Эдвард, но я вполне ее разделяю. Когда последний контракт закончен или когда считается, что его знания о предмете достаточно велики, человек исчезает. Проследить этот процесс очень трудно, и репутация руководства остается безупречной. Нет сомнений, что неудачная попытка в аэропорту Кай Так приблизила эту гарантию конца.

— Он не был достаточно умен, чтобы видеть это, — неожиданно произнес Джейсон Борн. — Он не мог мыслить «геометрически».

— Прошу прощенья. Как следует вас понимать? — спросил посол.

— Никак, — ответил Вебб, продолжая смотреть на дипломата. — Отсюда следует, что все вами сказанное — всего лишь полуправда. Гонконг может взлететь на воздух, но совсем по другим причинам.

— Правда была подана как правдоподобие, чтобы вы почувствовали всю важность момента, чтобы убедительнее звучали наши опасения. А ложь... Ложь была нужна для того, чтобы привлечь вас. — Хэвиленд откинулся на спинку стула. — И я не могу быть более откровенным, чем сейчас, когда говорю об этом с вами.

— Ублюдки, — произнес Вебб низким леденящим голосом.

— Я допускаю даже и это, — согласился Хэвиленд. — Но, как я уже заметил раньше, обстоятельства были чрезвычайными, особенно по двум пунктам, касающимся общего кризиса и лично вас.

— И что же? — спросила Мари.

— Позвольте спросить вас, миссис Вебб... мистер Вебб. Если бы мы пришли к вам и изложили наше дело так, как вы его слышали здесь, присоединились ли бы вы к нам добровольно? Согласились бы вы, мистер Вебб, вновь стать Джейсоном Борном?

Наступила тишина. Все глаза замерли на Дэвиде, в то время как он задумчиво разглядывал поверхность стола и затем медленно остановил свой взгляд на черной папке. — Нет, — спокойно ответил он. — Я не верю вам.

— Мы знали это, — согласился Хэвиленд, кивая головой. — Но с нашей точки зрения ваше присутствие было просто необходимо, и нам пришлось рекрутировать вас. Только вы могли сделать то, что вы сделали, и теперь я могу сказать, что наши предположения были правильными. Цена была непомерна велика, но я чувствую, я убежден в этом, что другого выбора просто не было. Время и обстоятельства были против нас, они и сейчас против... нас. — Сейчас, когда погиб этот командос, еще больше, чем прежде, — заметил Вебб.

— Командос? — Мак-Алистер подался вперед, привставая на стуле.

— Ну да, этот наемный убийца, цель вашей операции. Ведь в результате все, что вы сделали с нами, обернулось для вас пустой тратой времени.

— Сейчас это неважно, — заметил Хэвиленд. — Все дальнейшее будет определяться тем, что вы сможете рассказать нам. Сообщения о смертельном случае на Виктории Пик завтра появятся во всех газетах, мы не сможем этого остановить, но Шэн, тем не менее, не сможет узнать, кто именно был убит здесь этой ночью. Ни прессы, ни репортеров с фотоаппаратами в этот момент здесь не было, а те, кто только что появились здесь, удерживаются полицией на некотором расстоянии от стен дома. Мы можем управлять информацией, выдавая ее по собственному усмотрению.

— А что с телом? — спросил Панов. — Ведь существуют формальности, связанные с медицинской службой...

— Они будут отрабатываться персоналом МИ-6. Между Лондоном и Вашингтоном есть договоренность о взаимодействии. Я думаю, что приемлемое заявление официальных властей в конце концов будет выработано.

— Но остаются еще Дэвид и Мари, — продолжал упорствовать психиатр. — Ведь их видели очень многие.

— Всего лишь несколько солдат, которые были в непосредственной близости от них, — возразил ему Мак-Алистер. — Поэтому весь контингент будет немедленно отправлен на Гавайи. Я думаю, что это удастся сделать в течение часа, включая двух убитых и двух раненых. Шум и перестрелку можно объяснить вторжением полиции, которая пыталась искать кого-то в саду, но не нашла. Но в конце концов, мы можем сейчас решить, что мы будем заявлять прессе. Консульство буквально затоплено телефонными звонками от журналистов...

— Консульство? — быстро спросил Конклин. — Но ведь этот дом не имел к нему никакого отношения!

— Сейчас уже не до прикрытий, — заявил посол. — Мы пытались изо всех сил удерживать информацию о принадлежности дома, но в полиции стали известны имена хозяев и арендаторов, а там это дошло и до прессы. Как с ними поступать дальше, это надо решать. Ваше мнение, Эдвард?

— Сейчас ситуация в высшей степени запутана, и, конечно, они пока ждут наших разъяснений. Но в любом случае, будет лучше, если мы предоставим им хоть какие-то сведения, чем пустим дело на самотек и только создадим почву для роста слухов. — Я подозреваю, — заметил Хэвиленд, — что у вас что-то припасено на этот случай.

— Речь идет о простой замене, но это сможет помочь, если я правильно расслышал то, что сказал мистер Вебб.

— Что вы имеете в виду?

— Вы несколько раз произнесли слово «командос», и я полагаю, что это было не просто образным элементом речи. Наемник действительно был командос?

— Бывший. Он был офицером, и, в некотором смысле, душевнобольным, а если быть еще точнее, то со склонностями к убийству.

— Вы можете сказать кто он был, назвать его имя?

Дэвид тяжело посмотрел на Мак-Алистера, вспоминая рассказ англичанина о своем происхождении, и ответил: — Я так и не узнал, кто он был.

— Но вы, тем не менее, считаете, что он был командос?

— И это единственное, в чем я уверен.

— Именно командос, а не рейнджер, не зеленый берет...

— Да, именно командос.

— И вы подчеркивали, что он был англичанин?

— Да.

— Ну что ж, это уже кое-что. Мы можем пустить воображение окружающих совсем в другую сторону, исключив из сообщения именно эти детали: нет англичанина, нет человека, связанного с армией. Короче говоря, мы хотим подчеркнуть единственный факт, что убитый человек не имеет никакого отношения к наемнику, связанному с Шэном.

— Что оставляет возможность для другого самозванца добраться до Шэна и все-таки завершить начатую операцию, — добавил Конклин с некоторым уважением к собеседнику. — А в вас что-то есть, мистер аналитик. Хоть вы и сукин сын, но кое-что в вас есть.

— Стало быть, так и будет, — неожиданно произнес Вебб, закрывая глаза и отдаваясь во власть слов, которые так любил повторять Джейсон Борн.

— Дэвид... — Мари дотронулась до его лица.

— Извини. — Вебб протянул руку к папке, лежащей на столе, секунду помедлил и вновь открыл досье. На первой странице была помещена фотография, под которой было напечатано имя, подтверждающее, что на этой фотографии изображен Шэн Чжу Юань. Но это имя означало для него нечто гораздо большее. Это было лицо «мясника»! Лицо сумасшедшего, который кромсал женщин и мужчин своим ритуальным мечом. И по мере того как он смотрел на эту фотографию, в его памяти возникало другое лицо, принадлежавшее Эхо, который отдал свою жизнь, чтобы он, Дельта, смог сделать то, что он не сделал! И это же лицо напомнило ему, что он должен выполнить прощальную просьбу Эхо, который выразил ее в своем предсмертном жесте. Сумасшедший мясник с ритуальным мечом должен быть уничтожен!

— Это и есть сын вашего неизвестного тайпина? — еле слышно проговорил Джейсон Борн.

— Да, — ответил Хэвиленд.

— Этот современный святой, который нигде и никогда не высунулся из-за своего плотного, но невидимого прикрытия?

— И вновь, да.

— Но вы ошибаетесь! Он уже показал себя! Господи, как он показал себя!

Ошеломленный, дипломат буквально подскочил на стуле. — Вы уверены?

— Нет ничего, в чем бы я не был так уверен, как в этом.

— Видимо, обстоятельства были чрезвычайными, — заметил Мак-Алистер. — И они же означали, что наемник никогда бы не выбрался оттуда живым.

— Учитывая тот факт, что за пределами Китая о них никто не знает, они действительно были необычными. Представьте себе, что мавзолей Мао Цзе Дуна превратился в тир. Кроме того, эта метаморфоза составляла и часть ловушки, поставленной на меня.

— Мавзолей Мао? — с удивлением повторил Хэвиленд. — Необычайно!

— Напротив, — возразил Борн, — очень умно. Это единственное место в Китае, где невозможно было бы ожидать нападения. Охотник, преследующий свою дичь в таком месте, чувствует себя в абсолютной безопасности, а на самом деле в этот момент сам становится дичью. Очень неплохо.

— Но вернемся к Шэну, мистер Вебб. — Хэвиленд теперь был похож на одержимого, его глаза с жадностью требовали ответа. — Расскажите нам, что вы видели и что вы узнали.

— Это монстр, — тихо произнес Джейсон, не сводя глаз с фотографии. — Он вышел из преисподней, подобно Савонароле, вооруженный мечом дьявола, чтобы сеять смерть. И те войска, о которых вы говорили, это не войска в обычном смысле, это отряды новых гуннов, убийц-садистов, которые совершенствуют свое мастерство у своего хозяина. Бог должен быть на нашей стороне...

— Пока вы говорите лишь в «общих» категориях, — прервал его Мак-Алистер, холодно, но заинтересовано. — А нам хотелось бы, «мне» хотелось бы, знать гораздо больше!

— Он собрал своих сообщников на некое ритуальное сборище. — Борн вновь обратил свое внимание на фотографию. — Он заявил, что это была первая ночь великого меча в длинной цепи ночей, когда начинается жестокая борьба со всеми, кто окажется на их пути! Это сборище сопровождалось казнью предателей, которую при свете факелов исполнял ваш современный святой, орудуя ритуальным мечом древних завоевателей, как мясник орудует топором при разделке туш! Это «заседание» происходило в птичьем заповеднике, всего в часе езды от Пекина. Он убил мужчину, женщину, затем еще двух... Он должен умереть! Этот мясник убивает легко и просто, с улыбкой на лице. Я сам должен покончить с этим! Я видел все, видел его! И он видел меня! Он как загипнотизированный смотрел на меня! Он знает, что я его враг! Я твой враг, «мясник!»... Я должен это сделать!

— Сейчас ты Джейсон Борн, или Дэвид Вебб? Кто ты? — спросил Панов, наклоняясь вперед.

— Дельта! И я же Борн! «Кейн для Дельты и Карлос для Кейна!» Неожиданно он откинулся на спинку стула и затих, его голова медленно свесилась на грудь. — Извините меня, — тихо пробормотал Дэвид Вебб. — Я не знаю, что случилось со мной. Еще раз извините.

— Не стоит извиняться, Дэвид, — заговорил Панов. — Главное, что ты вернулся. Это очень здорово и очень понятно.

— Я должен вернуться назад, и это тем более понятно, не так ли, Мо?

— "Дэвид!" — закричала Мари, вскакивая со стула.

— Я «должен» это сделать, — сказал Джейсон Борн, мягко отстраняя ее. — Никто не сделает этого, кроме меня. Я знаю коды, я знаю пути... и, кроме того, я обещал. Я обещал это тому, кто отдал свою жизнь, спасая меня. И на этот раз ошибки быть не должно.

— А что будет с «нами»? — спросила Мари дрожащим голосом, который завибрировал, отражаясь от белых стен. — Разве «мы» не имеем права на жизнь?

— Я вернусь назад, я обещаю это тебе, — сказал Дэвид, отодвигая ее руки и глядя ей в глаза. — Но сейчас я должен идти туда, как ты не можешь этого понять?

— И ты хочешь сделать это ради этих людей, ради этих «лжецов»!?

— Нет, не для них. Для того, кто хотел жить, не смотря ни на что. Ты не знаешь его, он был один из тех, кто остался в живых, но отдал свою жизнь, чтобы я мог жить и вернуться к тебе. Он встретился лицом к лицу с уравнением и решил его. Когда мы оказались там, за «чертой», мы все должны были быть готовы принять такое решение. — Борн повернулся к Мак-Алистеру. — Есть у вас кто-нибудь, кто может сфотографировать труп?

— Чей? — спросил помощник Госсекретаря.

— Мой, — просто ответил Джейсон Борн.

Глава 34

Фотография, от которой исходил леденящий ужас, была сделана в доме на Виктория Пик под руководством сопротивляющегося доктора Мориса Панова. Для этого был использован тот самый стол, где только что проходила дискуссия, результат которой и был причиной внутреннего протеста психиатра. Белая, в кровавых пятнах простыня покрывала тело Дэвида Вебба. Она была отвернута под косым углом, чтобы можно было поместить в кадр его бледное лицо с широко открытыми остекленевшими глазами, испещренное брызгами крови.

— Быстро сделайте несколько отпечатков и принесите мне, — проинструктировал фотографа Конклин.

— Через двадцать минут, — пообещал техник и вышел из комнаты, столкнувшись в дверях с входящим Мак-Алистером.

— Как обстоят дела с прессой, — спросил Хэвиленд помощника Госсекретаря. — Рано или поздно, но нам придется выступить перед ними с заявлением. Ведь чем дольше мы молчим, тем больше укрепляем мнение среди журналистов, что здесь не все чисто.

— У нас еще есть возможность протянуть время, — сказал Мак-Алистер. — Я объяснил, что пресса не может быть допущена сюда еще некоторое время, поскольку полиция еще не закончила проверку территории на предмет поиска взрывных устройств. И все это потому, что человек, совершивший налет на этот дом, был большим специалистом по взрывам.

Джейсон Борн, один из наиболее профессионально подготовленных специалистов по взрывам и нападениям, в этот момент уже сидел на столе и внимательно смотрел на Мак-Алистера. — Мне нужно уходить отсюда, возбужденно произнес он. — Я должен как можно скорее добраться до Макао.

— Ради Бога, Дэвид? — Мари встала перед ним, не спуская с него глаз. Ее голос дрожал.

— Я и сам не хотел бы, чтобы дела шли подобным образом. Видит Бог, что я не хотел этого, — почти прошептал он, слезая со стола, — но так должно быть. Я должен как можно скорее оказаться на пути к Шэну, пока эта история еще не попала в утренние газеты и пока эта фотография не подтвердила то сообщение, которое я собираюсь послать по каналам, о которых, как он думает, никому неизвестно. Он должен поверить, что я и есть все тот же самый наемник, тот самый человек, которого он собирался убить, а не Джейсон Борн из «Медузы», который пытался убить его в том лесном ущелье. И он должен быть очень заинтересован в моем сообщении, потому что информация, которая будет содержаться в нем, очень важна для него.

— Приманка, — заметил Конклин. — Это должна быть полуложь, полуправда.

— Объясните это подробней, мистер Вебб, — сказал неожиданно жестко Хэвиленд. — Мы перед вами в долгу, но тем не менее...

— Ваш долг таков, что оплатить его вы не сможете! — отрезал Джейсон Борн, прерывая дипломата. — Вам остается только выложить прямо здесь ваши разбитые мозги, здесь, предо мной!

— Я понимаю ваш гнев, но я по-прежнему буду настаивать на разъяснениях. Вы не можете своими действиями подвергать опасности жизнь миллионов людей и ущемлять жизненно важные интересы Соединенных Штатов. И я по-прежнему жду, мистер Вебб, — холодно закончил дипломат.

— Хорошо. Вы шантажировали меня и втянули в эту охоту на Шэна, забывая главное правило, которое вытекает из всех уроков операции Тредстоун: на охоту за убийцей следует посылать убийцу.

— Пожалуй, это одна из немногих вещей, о которой мы никогда не забывали, — резко бросил дипломат, но его раздражение незаметно сменилось удивлением и интересом. — Мы все строили только на этом.

— Потому что ваши исходные посылки были ошибочны, — резко возразил ему Борн. — Был более эффективный способ добраться до Шэна и вытащить его на свет, чтобы уничтожить. И для этого вам абсолютно были не нужны ни я, ни моя жена! Но вы не смогли разглядеть эту возможность, потому что ваши высокоорганизованные мозги способны только усложнять любую проблему.

— Так что же это было, мистер Вебб, что я не смог увидеть?

— Для охоты на заговорщика следует посылать заговорщика же. Неофициально... Тайно... Но сейчас настолько поздно об этом говорить, что я просто-напросто трачу драгоценное время, пускаясь в анализ ваших ошибок. Эти объяснения теперь ни к чему, хотя, с другой стороны, я так или иначе должен был бы сказать вам об этом.

— Я еще не уверен, что вы сказали мне что-то существенное.

— Полуправда, полуложь — это стержень вашей собственной стратегии, которая в моем изложении выглядит следующим образом. К Шэну посылается курьер, предпочтительно пожилой человек, который был анонимно нанят по телефону за определенную плату для передачи информации. Его связь с кем бы то ни было проследить практически невозможно. У него есть только устное послание, предназначенное исключительно для ушей Шэна и ни для кого другого. Сообщение должно содержать достаточно правды, чтобы он был почти парализован. Скажем, что некий человек, пожелавший оставить свое имя в тайне, но тем не менее, известный Шэну, опасается потерять многие миллионы долларов, если план Шэна потерпит крах. Человек этот испуган и хочет иметь гарантии. Шэн обязательно захочет встретиться с ним, но заговорщик из Гонконга, стараясь обезопасить себя, предложит провести встречу на нейтральной территории. Это и будет ловушка. — Борн сделал паузу, глядя на Мак-Алистера. — Даже третьеразрядный боевик может показать вам, как это проделать.

— Очень быстро и очень профессионально, — заметил посол. — Но с большим изъяном. Где же нам найти такого заговорщика, тем более здесь, в Гонконге?

Джейсон пристально изучал старого чиновника, с выражением, в котором проглядывало презрение. — Сделайте его, — сказал он. — И это будет ложь.

Хэвиленд и Алекс Конклин уединились в комнате центра связи, заняв позиции на противоположных концах стола заседаний. Мак-Алистер и Панов перешли в кабинет помощника Госсекретаря, чтобы прослушать по раздельным телефонам сообщение консульства о налете боевика американского происхождения на дом в районе Виктория Пик, которое предназначалось для представителей прессы. Дэвид Вебб и его жена находились в комнате верхнего этажа. По расчетам Мак-Алистера, до отъезда Дэвида Вебба оставалось менее четверти часа. Автомобиль должен был доставить Джейсона Борна и помощника Госсекретаря в аэропорт Кай Так, откуда они будут переправлены в Макао, что в целях экономии времени предполагалось осуществить на вертолете медицинской службы.

— Это ни в коем случае не сработает, и вы прекрасно знаете это, упорно возражал Хэвиленд, глядя куда-то мимо офицера.

— Что? — переспросил его Конклин, обрывая собственные мысли под воздействием голоса дипломата. — То, что Дэвид сказал вам?

— Шэн никогда не согласится на встречу с неизвестным ему человеком.

— Это будет зависеть от того, как будет устроено представление. Если факты, сообщаемые посредником, будут достаточно достоверны, то у него просто не будет большого выбора. Он не может расспросить посредника, так как тот ничего не знает, и, следовательно, он должен отправиться на встречу с самим источником информации. Мне кажется, что вариант, предложенный Веббом вполне реален, и даже вы не смогли возразить ему.

— И тем не менее, я возражаю, — сказал Хэвиленд, опуская руки на стол и останавливая, наконец свой взгляд на собеседнике, — потому что то, что мы сделали, отнюдь не бесполезная работа. Да, мы потеряли этого наемного убийцу, но взамен мы приобрели добровольного, даже одержимого манией мести провокатора. С самого начала наш выбор был абсолютно верным, но единственное, чего мы не допускали даже в мыслях, что он согласится выполнить завершающий этап совершенно добровольно. Сейчас он никому не позволит выполнить эту последнюю работу, и он возвращается назад, чтобы реализовать именно свою внутреннюю потребность. Таким образом, и на заключительном этапе, мы оказались правы, вернее я оказался прав. — Но при этом вы рискуете обнаружить свою руку, которая, по вашему мнению, должна быть невидима.

— Каким это образом?

— Потому что это еще не конец всей операции. Скажем, к примеру, что Вебб не сможет завершить ее, или, что еще хуже для вашего элегантного зада, он будет взят живым. В таком случае Шэн захочет узнать, кто действительный автор этой ловушки и кто стоит за ним. В конце концов, они вытряхнут из него все, что вы здесь вколачивали в его голову...

— И даже тот факт, что правительство Соединенных Штатов не должно иметь никакого отношения к этой операции, — перебил его дипломат.

— Это все верно. Но в итоге он не сможет справиться с давлением, которое будет оказано на него: химические препараты сделают свое дело, и все ваши планы станут доступны противной стороне. Ваша рука будет отчетливо видна, а дальше ниточка будет протянута до самого Вашингтона.

— Но кем?

— Да Веббом, храни вас Бог! Джейсоном Борном, если это вам больше нравится.

— Вы хотите сказать, человеком с почти хроническим душевным расстройством, чьи медицинские записи содержат официально подтвержденный диагноз, включая беспричинную агрессивность, самовнушения и самообман? Шизофренический параноик, чьи телефонные разговоры с Госдепартаментом официально зарегистрированы и являют доказательство его невменяемости, вплоть до агрессивных действий против тех, кто пытался помочь ему? — Хэвиленд помолчал, потом тихо продолжил. — Ну, а теперь представьте себе, мистер Конклин, разве может такой человек говорить от лица правительства Соединенных Штатов? Как это можно вообразить? Мы сами ищем его везде, где только можно вообразить, чтобы вернуть в клинику для лечения. У нас даже есть подозрения, что благодаря своей прошлой деятельности он смог выехать из страны по подложным документам...

— Для лечения?.. — бросил Алекс, ошеломленный словами дипломата. — Прошлой деятельности?..

— Да, да, мистер Конклин. Если это необходимо, особенно в экстренных случаях, когда операция с Шэном осложнится, мы готовы подтвердить, что этот человек одно время сотрудничал с правительством и в процессе этой работы его здоровью был нанесен значительный ущерб. Но не может быть и речи о том, что у него мог быть какой-либо официальный статус. Да и как это можно представить, чтобы этот сумасшедший человек, ответственный за смерть собственной жены, о которой он заявляет как о пропавшей, мог иметь какое-то отношение к официальным государственным службам?

— Мари? Вы собираетесь использовать Мари?

— Мы должны это сделать. Она фигурирует во всех официальных записях и письменных показаниях под присягой людей, которым Вебб был известен как душевнобольной пациент и которые пытались помочь ему.

— Господи! — прошептал Конклин, загипнотизированный холодным и расчетливым дипломатом. — Вы рассказали ему все это только для того, чтобы прикрыть свой собственный зад на случай провала операции. Ну, сукин вы сын!

— Я сказал ему правду, потому что он все равно бы узнал ее, если бы я даже и солгал.

— Вы сказали ему правду на случай, если его поймают, — продолжал Конклин, не обращая внимания на слова Хэвиленда. — Если убийство не состоится, то вы предпочитаете, чтобы он был взят живым! Вы заранее сделали ставку на скополамин, на наркотики! И тогда Шэн убедится, что вся его тайная работа известна нам, и он узнает об этом не из официальных источников, а путем несанкционированных действий душевнобольного человека. Господи! Да ведь это вариант того, о чем вам говорил Дэвид! За исключением человеческой жизни, которая является разменной монетой в этой игре! Ведь он должен быть убит со всех точек зрения!

— Нас устроит и такая цена, мистер Конклин, если при этом мы получим то, что хотим.

Алекс подождал, в расчете на то, что последует продолжение, но дипломат молчал, и только серо-стальные холодные глаза твердо смотрели на офицера. — И это все, что вы можете сказать? Ведь все, что вы делаете сейчас, это немыслимо!

— Есть вещи с более высокими приоритетами, чем жизнь отдельной личности, мистер Конклин, и, опять-таки, вы знаете это не хуже меня. Ведь именно это и составляло ту работу, которой вы посвятили свою жизнь. Но сегодняшняя ситуация гораздо выше по своей значимости, чем все то, с чем вам приходилось иметь дело до сих пор. Можно даже говорить о геополитическом уровне происходящего.

— Сукин сын!

— Ваша собственная вина сейчас уже очевидна, Алекс, если я могу вас так называть. Я никогда даже не пытался ставить Джейсона Борна вне закона! Моя самая большая надежда заключается в том, что ему повезет, и убийство пройдет удачно! Если это произойдет, то он будет свободен. Дальний Восток освободится от монстра, и мир будет спасен от восточного варианта Сараево. Вот в этом и заключается моя работа, Алекс.

— Но вы, по крайней мере, должны сказать ему об этом! Предупредить его!

— Нет, я не могу этого сделать. И вы не смогли бы сделать это, окажись на моем месте. Ведь вы никогда не скажете наемному убийце...

— Опять возвращаемся к старому?

— Человек, которого посылают с целью убийства, должен быть уверен в своей правоте. Кроме того, ни мотивы, ни причины этого акта не должны влиять на исход. Должно быть почти маниакальное стремление к выполнению намеченного. И это единственный шанс на успех.

— Но допустим, что успех не будет сопутствовать ему? Он будет убит?

— Тогда мы будем как можно быстрее готовить кого-нибудь еще на его место. Мак-Алистер отправляется с ним в Макао, и он должен изучить всю технику связи для контакта с Шэном. Тогда-то мы и опробуем эту его теорию «заговорщик для заговорщика». Он полагает, что это слишком поздно, но я так не думаю. Вы видите, Алекс, я продолжаю учиться.

— Вы не упускаете ничего, что попадает к вам, — жестко заметил Конклин, поднимаясь со стула. — Но вы уже забыли, что сказали Дэвиду относительно изъяна в его теории.

— Ну и что?

— Я не хочу, чтобы вы так просто отделались от этого, — ответил Конклин, направляясь к двери. — Он должен знать всю правду.

Конклин открыл дверь. На пороге он лицом к лицу столкнулся с морским пехотинцем, который держал оружие в руках.

— Дай мне пройти, солдат, — произнес Алекс.

— Извините, сэр! — рявкнул тот, но не сдвинулся с места, продолжая смотреть в пространство поверх головы офицера ЦРУ.

Конклин повернулся к дипломату, все еще сидящему за столом. Хэвиленд пожал плечами. — Таковы наши обстоятельства, — сказал он.

— А я думал, что эти люди уже в аэропорту.

— Те, которых вы видели раньше, да. А это новый взвод морских пехотинцев из контингента при нашем консульстве. Благодаря договоренности с Даунинг стрит, сейчас эта территория официально находится под юрисдикцией Соединенных Штатов, и у нас есть право на военное присутствие. — Я хочу видеть Вебба!

— Но это уже невозможно. Он отбывает.

— А кто, по-вашему, вы есть после этого?

— Меня зовут Раймонд Оливер Хэвиленд. Я посол по особым поручениям при правительстве Соединенных Штатов. Все мои приказы должны выполняться без обсуждений в период критических ситуаций. Сейчас период кризиса. Так что шутки в сторону, Алекс.

Конклин закрыл дверь и, неуклюже хромая, вернулся к своему стулу. — И что дальше, мистер посол? Мы все трое должны пустить себе пулю в лоб, или достаточно будет лоботомии?

— Я уверен, что мы все придем к общему взаимопониманию.

В спальне второго этажа раздался резкий стук в дверь. — Мистер Вебб, это Мак-Алистер. Время ехать.

Глава 35

Вертолет скорой медицинской помощи пересек залив Виктория и приземлился в Макао, рядом с госпиталем, на специально оборудованной бетонированной площадке. На нем перевозилась кровь, срочно понадобившаяся одному из чиновников с севера, который был членом межправительственной коммерческой комиссии. Огни вертолета и грохот работающих двигателей рассеяли толпы гуляющих, заставляя их покинуть пространство около ворот госпиталя и переместиться дальше вдоль Руа Коул ду Эмерел. Борн счел это даже удобным, наблюдая сверху через открытый люк за окружающей обстановкой.

— Выходим! — прокричал Борн, поднимая и подхватывая один из двух контейнеров с кровью. — Пошевеливайся! — обратился он к Мак-Алистеру. Мак-Алистер сидел, вцепившись в арматуру фюзеляжа, пока вертолет не коснулся колесами бетона площадки. Его серое, постаревшее лицо хранило застывшую маску его внутреннего состояния. — Нет ничего отвратительнее этих перелетов, — мрачно проговорил он. — Пожалуйста, давайте подождем, пока он совсем не остановится.

— Но он уже остановился, мистер аналитик, и как раз согласно вашему расписанию. Пошли!

Сопровождаемые полицией, они пересекли посадочную площадку и направились к массивным двойным дверям, которые немедленно были открыты двумя санитарами.

Теперь место в вертолете, через несколько минут возвращающегося в Гонконг, должны были занять два молодых врача из госпиталя, которые решили посетить остров, и которым была предоставлена такая необычная возможность сделать это. Весь спектакль с переодеваниями был заранее продуман Мак-Алистером, который и превел его в действие с помощью одного из китайских врачей, много лет сотрудничавшего с людьми из Государственного департамента.

Они стояли сзади толпы, ожидающей, когда вертолет вновь поднимется вверх и скроется в ночном небе. Когда площадка вернулась в свой первозданны вид, толпа стала постепенно рассеиваться, и окружавшее их возбуждение спало.

— Пойдемте, — сказал Джейсон. — Нам надо уходить отсюда.

— Знаете, мистер Вебб, у вас есть всего две команды, которые вы используете с раздражающей частотой. «Пошли» и «нам надо уходить».

— Главное то, что они всегда срабатывают. — И двое мужчин двинулись вдоль Ду Эмерел.

— Я не возражаю против того, чтобы мы передвигались, и передвигались быстро, только, я думаю, вы не можете объяснить мне, куда мы направляемся. — Я знаю это.

— Было бы неплохо, если бы это знал и я. — Они продолжали идти, когда Борн замедлил шаг. — Вы как-то назвали меня проституткой, — продолжал помощник Госсекретаря.

— А вы как раз и есть одна из разновидностей.

— И это только потому, что я согласился делать то, что, по моему мнению, должно быть сделано?

— Потому что вас используют. Все эти парни, стоящие на верхних ступенях власти, используют вас, а как только надобность отпадет, они вышвырнут вас, не досчитав и до двух. Вы видите лимузины и высокие приемы как возможное будущее для себя, и поэтому не сопротивляетесь. Вы были согласны разбить и уничтожить мою жизнь, не желая задумываться над альтернативой, потому что вам заплатили. Вы были согласны рисковать жизнью моей жены, потому что ставка была очень высока. Обеды в Комитете Сорока, может быть даже возможное членство там, и, конечно, уединенные встречи с прославленным послом Хэвилендом в Овальном кабинете. А для меня это означает быть проституткой. Только, я еще раз повторяю, они выбросят вас, не досчитав до двух.

Наступила тишина. Они прошли уже почти целый квартал, который в Макао был достаточно длинным, когда Мак-Алистер заговорил.

— Вы думаете, я не знаю этого, мистер Борн?

— О чем вы?

— О том, что они вышвырнут меня вон.

И вновь Джейсон посмотрел сверху вниз на мелочного чиновника, идущего рядом с ним. — Вы это знаете?

— Конечно. Я никогда не входил в их компанию, и они никогда не хотели этого. Ну, у меня были хорошие рекомендации и мозги, но никогда не было чрезмерного чувства уверенности и превосходства, которым обладают они. Я знаю, что не могу производить благоприятное впечатление. Я неловко чувствую себя перед телевизионной камерой, хотя я могу наблюдать многих идиотов, которые постоянно делают элементарные ошибки и ни о чем не переживают. И поскольку я не могу делать достаточно хорошо то, что умеют делать эти люди, я должен делать все то, что я могу, и делать наилучшим образом для них и для всей страны. Я даже могу думать за них.

— Вы думаете за Хэвиленда? Вы явились к нам в Мэн и забрали мою жену! Неужели в ваших мозгах не было никакого другого выбора?

— Нет, никакого другого, с которым я мог прийти к ним, не было. Не было ничего другого, что вписывалось бы в рамки общей стратегии Хэвиленда. Этот наемник был единственной, но непрослеживаемой ниточкой, ведущей к Шэну. Если бы вы могли поймать его и доставить нам, то этого было бы достаточно, чтобы разоблачить Шэна.

— Я думаю, что ваши планы относительно меня были гораздо больше.

— Нам был нужен Джейсон Борн, нам был нужен Кейн и человек из «Медузы» по кличке Дельта. У вас был очень мощный мотив для проведения этой операции: получить свою жену. Кроме того, не должно было быть никаких прямых связей с правительственными службами...

— Мы почуяли запах от вашего сценария с самого начала! — взорвался Борн. — И я, и Конклин!

— Почуять запах — еще не значит быть уверенным во всех деталях, запротестовал аналитик, когда они свернули в грязный и темный переулок. — Хэвиленд был прав, выбирая вас для этой операции. Вы единственный человек, кто мог выполнить ее до конца.

Они вновь вышли на яркую освещенную улицу, заполненную толпой.

— Мы должны поговорить, — вновь раздался голос помощника Госсекретаря.

— Мы и так разговариваем почти все время, — резко возразил ему человек из «Медузы». — Я знаю, куда мы идем, и нам не следует попусту терять время.

— Вы должны потерять несколько минут, — настаивал аналитик. Отчаяние, прозвучавшее в его голосе, заставило Борна остановиться и взглянуть на него. Немного помедлив, Джейсон последовал за ним в уединенное место около закрытого магазина. — Прежде, чем вы сделаете что-то, вы должны понять ситуацию.

— Что я должен понять? Очередную ложь?

— Нет, правду.

— Вы не знаете, что это такое, — сказал Джейсон.

— Я знаю, и, возможно, даже лучше, чем вы. Так вот, когда ваша жена сбежала, то вся стратегия начала рушиться.

— Я знаю об этом.

— Тогда вы, несомненно, должны были знать и тот факт, что Шэн знает о существовании вашей жены и понимает важность ее во всей операции.

— Я не думал об этом.

— Тогда подумайте об этом сейчас. Все сотрудники, работавшие в группе от МИ-6, которую возглавляет Лин Вэньчжу, так или иначе находились под присмотром у Шэна. Кэтрин Степлс была убита потому, что была связана с вашей женой, и, следовательно, могла обладать какой-то информацией, что заставило Шэна пойти на крайние меры и даже засветить часть своей сети в Гонконге.

— И какова же ваша точка зрения? — спросил Борн, не скрывая некоторого нетерпения.

— Он по-прежнему уверен в себе и имеет разветвленную сеть по всей колонии.

— Дальше?

— Когда эта история попадет в утренние газеты и на телевидение, он, возможно, сделает определенные выводы и попытается взять под наблюдение дом на Виктория Пик, даже если для этого ему придется взять заложников в соседних домах или в очередной раз внедрить агентов в МИ-6.

— Куда вы гнете, черт возьми?!

— Он найдет Хэвиленда, а затем и вашу жену.

— И?

— Предположим, что вы проиграете? Или будете убиты? Шэн не успокоится, пока не узнает все, что он захочет узнать. Ключом к этому, несомненно, он считает женщину и Хэвиленда. Высокую женщину ищут все и везде. Она им нужна потому, что она центральная загадка всей тайны и, кроме того, это связь с Хэвилендом. Если с вами что-то случится, Хэвиленд будет вынужден отпустить ее, и тогда она станет добычей Шэна, который может сделать это везде — в аэропорту Кай Так, или в Гонолулу, или в Лос-Анжелесе, или в Нью-Йорке. Поверьте мне, мистер Вебб, он не остановится, пока не получит ее. Он хочет знать, что готовится против него, а она, по его мнению, является ключом этой загадки, поскольку кроме нее, ему никто не известен.

— И вновь вернемся к вашей точке зрения. Какова она?

— Может случиться все, что угодно, но с еще более ужасными последствиями.

— В вашей голове уже сложился сценарий возможных событий? — спросил Джейсон, чувствуя, как кровавые картины происходившего в птичьем заповеднике, начинают всплывать в его воображении.

— Да, — твердо сказал аналитик. — На этот раз ваша жена используется не как часть сценария, для того чтобы шантажировать вас и побудить к определенным действиям, а она является основной фигурой в смертельной игре, которую ведет Шэн.

— Но он ничего не сделает, если умрет!

— Вероятно, не сможет. Но ведь риск очень велик, и при малейшей ошибке он останется в живых.

— Вы все время хотите что-то сказать, но не договариваете!

— Хорошо, я попробую сделать это сейчас. Так же, как и погибший наемник, вы можете привести нас к Шэну, вы знаете условия связи. Но выманить его из укрытия не сможет никто, кроме меня. Только я могу сделать это!

— Вы?

— Именно по этой причине я дал указание в консульство использовать мое имя в заявлении для прессы по поводу событий на Виктории Пик. Вы понимаете, что Шэн знает меня, и я очень внимательно прослушал ваше предложение «заговорщик для заговорщика», которое вы излагали Хэвиленду. Он не клюнул на него, и, откровенно говоря, я тоже. Шэн не пойдет на контакт с неизвестным ему лицом, но, возможно, он отважится на встречу с тем, кого знает.

— А почему именно с вами?

— Полуправда и полуложь, — повторил аналитик слова Борна.

— Спасибо за то, что вы тогда внимательно выслушали меня, но я бы хотел некоторых разъяснений.

— Сначала коснемся правды, мистер Вебб, мистер Борн, или как вам угодно себя называть. Шэн осведомлен о моей работе на наше правительство и об определенном успехе этой работы. Но во всем остальном я никому неизвестный мелкий чиновник, подобный, может быть, Александру Конклину, но без его алкогольных проблем. Во всем остальном я ничем не уступаю Шэну, и он знает об этом.

— Очень впечатляющее вступление, прямо как на исповеди, — заметил Борн по-прежнему нетерпеливо. — Но почему он захочет встретиться с вами? Как вы сможете выманить его из норы? Я поверю вам, если буду знать, как вы представляете себе его убийство?

— Потому что я хочу кусочек его Гонконгского пирога. Я едва не погиб этой ночью, и это явилось последним унижением. Теперь, после всех этих лет я хочу получить что-нибудь и для себя, для своей семьи. Вот это и будет ложь.

— Это не вполне убедительно — для меня, по крайней мере, — заметил Борн.

— Потому что вы не любите прислушиваться к «паузам между строк». Я нахожусь в конце своей карьеры. Моя работа здесь связана с прослеживанием и анализом слухов, поступающих с Тайваня. Последняя информация об экономическом заговоре в Пекине, как мне кажется, имеет определенный смысл, и если это сообщение правдиво, то источником его может быть только один человек, мой старый знакомый по Китайско-Американским экономическим переговорам и комиссиям, олицетворяющий новые силы, стоящие за новой экономической политикой Китая. Ничего подобного не могло произойти без его ведома, даже в предположениях. Поэтому, как я считаю, для меня самый лучший выход — это пойти на прямой контакт с ним, и не для того, чтобы взять за горло, а официально опровергнуть эти слухи. Я могу пойти даже дальше, утверждая, что это не затрагивает ни интересов нашего правительства, ни моих личных интересов. Главная же цель состоит в том, что он должен захотеть встретиться со мной.

— И что дальше?

— А это вы должны сказать мне, что делать. Вы утверждаете, что это может сделать любой, так почему не я? Конечно, взрывчатые вещества для меня не подойдут, я не умею обращаться с ними, но оружие — другое дело.

— Но вас могут убить.

— Я принимаю во внимание этот риск.

Теперь пришла очередь Борна внимательно взглянуть на аналитика. — Но почему вы? Почему вы должны это сделать, когда у вас нет для этого никакого опыта, вы просто любитель!? Может быть, вам хочется доказать свою благопристойность? Но это глупо. И очень опасно.

— Немного странно, что вы не понимаете, — заметил Мак-Алистер, нахмурившись и глядя на землю. — То, куда вовлечены вы и ваша жена, это всего лишь незначительная часть всей проблемы. — Помощник Госсекретаря поднял глаза и продолжил более хладнокровно: — Но основная причина заключается в том, мистер Борн, что я, в конце концов, устал быть Эдвардом Ньюингтоном Мак-Алистером, может быть и блестящим, но, в действительности, незначительным аналитиком. Я являю всего лишь мозги, спрятанные в задних комнатах, которые будут рано или поздно выброшены за ее порог. Вы можете думать, что я не хочу упускать этот шанс получить место под солнцем, вырваться из темного угла.

Джейсон молча изучал помощника Госсекретаря в окружавшей их темноте. — А вы учли последствия вашего провала?

— Я не думаю, что я провалюсь.

— Вы не думаете, что вы провалитесь, — Борн повторил его слова с некоторой резкостью. — Можно узнать, почему?

— Я все обдумал.

— Надо же, просто замечательно.

— Нет, я говорю серьезно, — запротестовал Мак-Алистер. — Стратегия изначально очень проста: добиться встречи с Шэном наедине. Я могу это сделать, но вы этого сделать для меня не можете. И вы не сможете сами встретиться с ним. Все, что мне надо, всего лишь несколько секунд и оружие.

— Если я допустил бы это, то не знаю, что больше меня напугало бы в этой истории, ваш провал или ваш успех. Можно, я еще раз напомню вам, что вы все еще помощник Госсекретаря Соединенных Штатов? Предположим, что вас поймают? Это будет последнее дело Чарли Чена?

— Но я думал над этим с первых дней пребывания в Гонконге.

— Что?

— Уже много дней, как я пришел к выводу, что это могло бы быть решением, я сам мог бы стать этим решением. Правительство в данном случае будет прикрыто моим заявлением, которое я оставил среди своих бумаг на Виктория Пик, копией для Хэвиленда и другой копией, которая через 72 часа будет получена в китайском консульстве в Гонконге. Посол может найти свою копию прямо сейчас. Как видите, отступления назад уже нет.

— Что вы собираетесь сделать, черт возьми?!

— Не забывайте, что у Шэна очень много врагов в Центральном Комитете. И когда к ним попадет мое заявление, то есть в случае моей неудачи, Шэн вряд ли останется в своем теперешнем положении. А в заявлении я описал все моменты нашей с ним, можно сказать кровавой, борьбы. Вряд ли он сможет удовлетворить ответами своих противников в Пекине.

— Господи, спаси меня! — произнес ошеломленный Борн.

— Сейчас вам необязательно знать все детали, но вы вполне можете распознать главную линию вашей теории «заговорщик для заговорщика». Я даже написал там, что я опасаюсь за свою жизнь. Я указал, что его интерес ко мне был не простым любопытством, а его успех был обозначен нашим взаимным сотрудничеством. Это будет тяжелый удар для него и в том случае, если я проиграю. Так что, как видите, я предусмотрел практически все на случай моего провала.

— Забудьте об этом! — едва не закричал Борн, стараясь приглушить свой голос. — Это чудовищно опасное мероприятие!

— Вы думаете, что я совершу ошибку или буду пойман? Я же считаю, что ни того, ни другого не случится, с вашей, конечно, помощью.

Борн глубоко вздохнул и заговорил вновь, понизив голос. — Я ценю ваше подвижничество, но есть гораздо лучший путь, который вы можете избрать и точно также занять свое место под солнцем, мистер аналитик.

— И что же это за путь? — спросил помощник Госсекретаря, немного встревоженный.

— Вы провели шесть лет на Дальнем Востоке, вы знаете здесь все входы и выходы. Мне кажется, что найти трех-четырех наемных убийц не составило труда для такого осведомленного человека, как вы. Если Хэвиленд переведет в местный банк пять миллионов долларов, то за эту сумму найдутся охотники для экспедиции в район Лоу Ву, а Шэн обязательно появится там, если я ему позвоню. Вот это и будет вашим местом под солнцем. Таким образом у вас появится кое-что, что заставит Хэвиленда опасаться вас всю оставшуюся жизнь.

— Это невозможно, — ответил очень спокойно Мак-Алистер, не отводя глаз от Борна.

— Только не говорите, что вы не знаете, где найти подходящих людей. Это будет еще одна ложь.

— Я уверен, что такие люди есть. Возможно, что я даже знаю нескольких из них, и я уверен, что есть еще и другие, например в списке у Лина, который он вам дал, когда разыгрывал роль Яо Миня, таинственного тайпина в белом шелковом халате. Но я не хочу связываться с ним. Даже если Хэвиленд отдаст такой приказ, я откажусь.

— Значит, вы не очень-то горите желанием разделаться с Шэном! Все, что вы сказали, представляется мне как очередная ложь. Вы все тот же лжец! — Вы не правы. Я действительно хочу получить Шэна, но, говоря вашими же словами, другим путем.

— Почему?

— Потому что я не хочу впутывать ни правительство, ни страну в целом в такую авантюру. Это слишком рискованно. Во всяком случае, Хэвиленд, как мне кажется, согласился бы со мной. Наемные убийцы легко прослеживаются, так же легко, как прослеживаются каналы передачи денег. Эти люди как правило невоздержаны в своем поведении, и при очередной пьянке или взаимном сведении старых счетов, или при какой-то другой подобной ситуации, могут возникнуть разговоры, которые, в конечном счете, приведут к Вашингтону. Я не могу быть частью подобных дел. Вспомните хотя бы историю с попыткой Кеннеди использовать мафию для покушения на Фиделя Кастро... Нет, мистер Борн, вы просто хотите отделаться от меня.

— Я не хочу ни от кого отделываться! Только я могу добраться до Шэна, а вы не сможете этого сделать!

— При определенных обстоятельствах, самые сложные разногласия очень часто могут быть сведены к самым простым уравнениям, надо только вовремя вспомнить определенные факты.

— Что это значит?

— Это значит, что я настаиваю на моем плане решения задачи с Шэном.

— Почему?

— Потому что ваша жена сейчас находится у Хэвиленда.

— Она там вместе с Конклином! С Пановым! Он вряд ли отважится...

— Вы не знаете его, — прервал Борна Мак-Алистер. — Вы пытаетесь иногда даже оскорблять его, но вы его совершенно не знаете. Его не пронять никакими оскорблениями! Он такой же, как Шэн Чжу Юань. Он не остановится ни перед чем. И если я прав, а я уверен, что это так, то миссис Вебб, мистер Конклин и доктор Панов еще долго будут гостями в доме на Виктория Пик!

— Гостями?

— Это разновидность домашнего ареста, как я заметил вам несколько минут назад.

— Сукин сын! — прошептал Джейсон, и по его лицу пробежала судорога.

— Так как мы можем связаться с Пекином?

Не открывая глаз, Борн все-таки ответил на последний вопрос Госсекретаря: — Армейский гарнизон в Гуандонге, человек по имени Су Джиань. Я должен говорить с ним по-французски. Он оставляет свое ответное сообщение в Макао. Казино Кам Пек, стол номер пять.

— Пошли! — скомандовал Мак-Алистер.

Глава 36

Телефонный звонок был резким и неожиданным в такой час. Женщина, лежавшая на постели, буквально подскочила при первых же его звуках. Она привстала и попыталась растолкать мужчину, на которого поздний или, наоборот, ранний звонок не произвел почти никакого впечатления, кроме обычного недовольства. Наконец он наклонился и поднял трубку телефона, стоявшего на соседнем столике.

— Вэй? — тихо произнес он. Это был полковник Су Джиань, офицер гарнизона в Гуандонге.

— "Макао лай дайа-хай", — раздался голос оператора при главном штабе гуандонгского гарнизона.

— Переключи меня на шифратор и отключи все устройства записи.

— Уже сделано, полковник Су.

— Продолжайте, Макао, — вновь заговорил полковник, после ряда манипуляций на своем аппарате. Некоторое время в трубке была мертвая тишина, и, наконец, раздался голос, который полковник сразу узнал, особенно благодаря характерному акценту, которым сопровождались слова, произносимые по-французски.

— Добрый вечер, мой друг! Как дела?

— Вы? — на одном дыхании проговорил Су Джиань, пытаясь опустить ноги на пол. — Подождите! — Полковник повернулся к женщине. — А ты уходи. Уходи отсюда, — приказал он на кантонском наречии. — Забирай одежду и иди в соседнюю комнату, но держи дверь открытой, чтобы я видел, как ты будешь уходить.

— Но ты должен мне деньги! — прошептала она. — Ты уже второй раз только обещаешь!

— Твоя плата окупается тем, что я до сих пор еще не уволил твоего мужа. А теперь убирайся отсюда! Тебе дается тридцать секунд, или у тебя будет безработный муж!

— Не зря тебя называют «Свиньей», — вновь не унималась женщина, подхватывая одежду и распахивая дверь спальни. Она остановилась на пороге и еще раз взглянула на Су. — Свинья!

— Уходи.

Через несколько секунд Су вернулся к телефону и продолжил прерванный разговор. — Что случилось? Сообщения из Пекина были просто невероятными! Не менее странные сообщения были из Шензена. Он захватил тебя?!

— Он мертв, — последовал ответ из Макао.

— Мертв?

— Он убит собственными людьми, в него всадили минимум пятьдесят пуль. — А ты?

— Они поверили моему рассказу, что я был случайным невиновным заложником, схваченным на улице и использованным в качестве прикрытия. Они хорошо обходились со мной и держали вдали от прессы. Журналисты и телерепортеры облазили там все кругом, так что вы получите сообщение об этом во всех утренних газетах.

— Господи, где же это произошло?

— В одном из домов на Виктория Пик. Это фактически часть территории консульства, но все еще представляющая секрет от многих. Вот поэтому я и хотел связаться с вашим главным руководителем. Я узнал кое-что, о чем он обязательно захочет услышать.

— Можешь рассказать это мне.

«Наемник» иронически рассмеялся. — Я могу только продать эту информацию, и не собираюсь просто так отдавать ее кому бы то ни было, а особенно свиньям.

— Тебе хорошо заплатят, — настаивал Су.

— Боюсь, что даже слишком хорошо, поэтому подожду.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «руководитель»? — спросил полковник, пропуская ненужные замечания мимо ушей.

— Ваш шеф, ваш большой петух, не знаю как еще назвать его. Тот человек, из заповедника, который руководил всем, что там происходило. Разве это не он? Тот, который с таким мастерством использовал свой меч, и которого я пытался предупредить о тактике француза...

— Ты осмелился?.. Ты позволил себе это?

— Спроси его сам. Я только сказал ему, что здесь что-то не так, что француз хочет оттянуть время, задержать его. Господи, как мне пришлось заплатить за то, что он не послушал меня! Он должен был прикончить эту сволочь, когда я говорил ему! Теперь передай ему, что я хотел бы поговорить с ним!

— Даже я не могу разговаривать с ним напрямую, — ответил полковник. — Я могу лишь связаться только с людьми из его окружения, с его помощниками, используя их кодовые имена. Я не знаю ни одного настоящего имени...

— Ты имеешь в виду людей, которые прилетали в район Гуандонга, чтобы встретиться со мной и передать указания? — перебил его Борн.

— Да.

— Я не буду разговаривать ни с кем из них! — взорвался Джейсон, теперь уже входя в роль самозванца. — Я хочу говорить только с ним. И, кстати, он захочет этого разговора еще больше чем я, когда услышит обо мне.

— Я думаю, что будет лучше, если ты сам поговоришь кое с кем из его людей. Но ведь чтобы поговорить даже с кем-то из них, должны быть убедительные причины. Ты должен бы это знать не хуже меня.

— Хорошо. Тогда ты должен выполнить роль простого курьера. Я был у американцев почти три часа, придумывая себе легенду в процессе беседы. Мне еще ни разу в жизни не приходилось быть в такой ситуации. Они расспрашивали меня со всеми подробностями, а мне приходилось очень подробно и откровенно отвечать на их вопросы...

— Эти воспоминания можешь оставить при себе, — прервал своего собеседника Су, — меня интересует только то, что я должен передать в Пекин. Ты поговорил с американцами, ну и что?

— Дело в том, что пока я там был, я не только говорил, но и слушал. В колонии есть странная привычка говорить очень свободно в присутствии посторонних.

— Вот теперь я слышу англичанина. Продолжайте, сэр.

— Тот человек, который захватил меня, а в последствии был убит в районе дома, принадлежащего американскому консульству, оказывается сам был американец.

— И что?

— Его имя имеет длинную историю. Это был Джейсон Борн.

— Нам оно знакомо. Что дальше?

— Но ведь это был оригинал! Он был американец, и они охотились за ним около двух лет.

— И?

— Американцы считают, что Пекин отыскал его и нанял с целью убить кого-то в этом доме.

— Твой французский просто ужасен, говори отчетливей!

— В этой же комнате находились еще несколько человек. Но это были китайцы, как я понял, с Тайваня. Они были очень раздражены и испуганы. — Борн сделал паузу.

— Дальше! — продолжал настаивать полковник, явно заинтересовавшийся рассказом.

— Они очень много говорили о разных вещах, упоминая несколько раз человека по имени Шэн.

— "Айяа-а!”

— Вот это пока и составит ту часть сообщения, которая должна попасть в Пекин. Я буду ожидать ответ в казино часа через три, и не пытайтесь делать какие-либо глупости. Я найду, кого мне послать туда для проверки. У меня есть люди, которые устроят там небольшой спектакль, и вашим боевикам не поздоровится.

— Мы еще не забыли Чжан Ши Цзян, ведь с тех пор прошло всего несколько недель, — сказал Су Джиань. — Пятеро наших врагов были убиты в одной из задних комнат, пока в самом кабаре была устроена грандиозная свалка. Мы не дураки, и никаких фокусов с нашей стороны не будет. Мы были бы удивлены, если бы настоящий Джейсон Борн был так же опытен, как его преемник.

— Да, он сплоховал. В связи с этим замечанием у меня возник вопрос: когда в вашем окружении стало ясно, что я не являюсь «оригиналом»? — с неподдельным интересом спросил Джейсон.

— С самого первого момента, — воскликнул полковник. — Годы оставляют свой след, не так ли? Лицо нельзя уберечь от влияния времени. Твое лицо не могло быть лицом человека из «Медузы». Ведь с тех пор прошло около пятнадцати лет, а ты выглядел всего лишь на тридцать. В «Медузу» не брали детей. Нам было ясно, что ты всего лишь перевоплощение, которое сделал Француз.

— Итак, через три часа я жду сообщение в казино, кодовое слово «кризис», — закончил Борн и положил трубку.

— Это ужасно! — раздраженно заявил Джейсон, выходя из полуоткрытой застекленной кабины в зале круглосуточного узла связи, неприязненно глядя на Мак-Алистера.

— Вы все сделали очень хорошо, — сказал аналитик, заполняя бланк заказа для оплаты разговора. — Сейчас я оплачу счет. — Помощник Госсекретаря направился к возвышению, где за прилавком операторы принимали плату за международные переговоры.

— Видимо, вы упустили что-то самое главное, — продолжил Борн, пристраиваясь рядом с ним. — Это не сработало, и, скорее всего, из-за неортодоксальности и очевидной простоты, которая не пользуется спросом, по крайней мере в данном случае.

— Если бы вы дебатировали на митинге, я был бы согласен с вами, но вы вели несколько иную беседу, причем по телефону.

— Что вы хотите сказать?

— Только то, что сама эта стратегия раздражает вас не потому, мистер Борн, что в своей основе она базируется на ваших предпосылках; с такой точки зрения это фактически ваша стратегия. А беспокоит вас то, что использую эту стратегию я, а не вы. Как и Хэвиленд, вы полагаете, что я не способен на большее.

— Я не думаю, что уже пришло время или подвернулся случай, когда вы можете доказать свое умение обращаться с автоматом! Если вы проиграете, то я в самый последний момент буду думать не о вашей жизни, а сначала подумаю о Дальнем Востоке и о мире вообще.

— Уверяю вас, что нет никаких причин для того, чтобы я смог провалиться. Если даже я ошибусь, то дело не пострадает. Шэн проиграет в любом случае, будет он живой или мертвый. Через 72 часа консульство в Гонконге будет вынуждено сделать первый безошибочный шаг в этом направлении.

— Я не одобряю заранее спланированное самопожертвование, — сказал Джейсон, когда они выходили на улицу. — И, кроме того, от этой так называемой стратегии попахивает ловушкой. Они учуют это, я уверяю вас!

— Да, если торговаться с Шэном будете вы, а не я. Вы называете все мои предложения любительскими, вы не признаете мои решения, поскольку они исходят от человека, который никогда не был на реальной оперативной работе. Но я знаю, что я делаю, мистер Борн, уверяю вас, вы только дайте мне оружие.

Эту просьбу помощника Госсекретаря выполнить было нетрудно. На берегу залива, на набережной Руа де Лоршез находилась квартира де Анжу, которая являла небольшой арсенал вооружений, с которым Джейсон был поверхностно знаком. Оставалось только добраться туда и выбрать то, что необходимо для путешествия через границу в районе Гуандонга. Для облегчения их путешествия Мак-Алистер предусмотрительно захватил с собой дипломатические паспорта. Сверх ожидания, посещение квартиры на Руа де Лоршез заняло значительное время. Прошло уже около двух часов, как Джейсон вкладывал в руку Мак-Алистера пистолет за пистолетом, наблюдая за его реакцией и выражением лица. Наконец они остановили выбор на «Чартер Армс» калибра 0.22, снабженного глушителем. Это был самый маленький пистолет из имеющихся в арсенале де Анжу.

— Цельтесь в голову и старайтесь выпустить по крайней мере не меньше трех-четырех пуль, все остальное будет за мной.

Мак-Алистер был полностью поглощен созерцанием оружия, пока Джейсон изучал содержимое ящиков, отыскивая оружие, обеспечивающее убойную силу при сравнительно небольших размерах. В конце концов он выбрал три пистолета-автомата типа КС-9, в которых применялись нестандартные, расположенные сбоку магазины, каждый из которых вмещал тридцать патронов. Вооруженные таким образом, около четырех часов утра они вошли в полупустое казино и направились в конец длинного отделанного красноватым деревом бара. Борн прошел прямо к тому месту, где он сидел за несколько дней до этого, а помощник Госсекретаря выбрал место на четыре стула дальше.

Бармен, разумеется, узнал своего щедрого ночного гостя, который дал ему возможность за один вечер получить недельный заработок. Поэтому, помня об исходящей от него щедрости, бармен приветствовал Борна с оттенками уважения и даже некоторого покровительства, стараясь предупредить все возможные желания клиента.

— "Ней хоу а!”

— "Ма-чао. Мгой", — ответил Борн, объясняя по-китайски, что и его здоровье и его настроение в прекрасной форме.

— Английский виски, не так ли? — спросил бармен, уверенный, что память не подводит его и поможет получить очередное вознаграждение.

— Я посоветовал своим друзьям в казино в отеле «Лисбоа», чтобы они побеседовали с вами. Мне кажется, что вы один из лучших барменов в Макао. — «Лисбоа»? О, там делаются настоящие деньги! Я благодарен вам, сэр!

— И он бросился готовить выпивку для Борна как на штурм легионов Цезаря. Получив свой стакан, Джейсон кивнул, не произнося больше ни слова, а бармен с явной неохотой направился в сторону Мак-Алистера. Тот, как успел заметить Борн, заказал белое вино, рассчитался, весьма точно, и записал сумму в записную книжку. Бармен пожал плечами, видимо подчеркивая незначительность клиента, выполнил малоприятный заказ и отошел к центру почти пустого бара, стараясь не терять из вида своего главного клиента.

Но вот, кажется, лед тронулся.

Да, в казино появился новый человек! Хорошо одетый китаец, в темном костюме, сшитом явно на заказ. Это был старый знакомый Борна, специалист по рукопашному бою, не до конца усвоивший основы нескольких грязных приемов, тот самый человек, с которым Борн прошел через холмы Гуандонга. Полковник Су Джиань не хотел рисковать в сложившихся обстоятельствах и поэтому использовал этой ночью самого надежного связника, никаких подставных стариков, никаких проституток на этот раз не было.

Китаец неторопливо миновал несколько столов, изучая игровое поле, будто стараясь угадать стол и место, где его поджидала удача. Он подошел к столу с номером 5 и, несколько минут понаблюдав за раскладом карт, с нескрываемым интересом уселся за стол и достал из кармана толстую пачку денег. Среди них, как догадался Джейсон, был конверт с пометкой «Кризис». Минут через двадцать безупречно одетый китаец покачал головой, положил деньги в карман и поднялся из-за стола. Этот человек знал путь через холмы! Он знал кратчайший путь к Шэну! Борн отчетливо понимал, что он должен перехватить его, и сделать это нужно как можно скорее! Он взглянул на бармена, который был в другом конце бара, занимаясь с официантом, обслуживающим столы, а затем перевел взгляд на Мак-Алистера.

— Аналитик! — резким шепотом произнес он. — Оставайтесь на месте!

— Что вы задумали?

— Поприветствовать собственную матушку, храни ее Бог! — Джейсон поднялся со стула и направился к дверям вслед за связником. Проходя мимо бармена, он тихо сказал на кантонском диалекте: — Я скоро вернусь.

— Никаких проблем, сэр.

Выйдя на улицу, он последовал за китайцем, одетым в костюм от портного, и шел за ним несколько минут, пока тот не свернул в узкую, плохо освещенную улицу, двигаясь по самой темной ее стороне. Поскольку больше никаких встреч не происходило, Борн понял, что передав сообщение, связник собирается покинуть район казино. Он пробежал несколько метров, и в тот момент, когда связной уже открывал дверцу автомобиля, он дотронулся до его плеча. Человек резко повернулся, сделав профессионально отработанный выпад левой ногой. Борн отскочил назад и поднял обе руки вверх, показывая тем самым, что его намерения абсолютно мирные.

— Нам не следует начинать все сначала, — произнес он по-английски, вспомнив, что китаец выучился этому языку у португальских монахинь. — А то я еще не отошел от той драки, которую ты устроил мне неделю назад.

— "Айя-а-а!" Вы! — Связник тоже поднял свои руки вверх, как знак мирной встречи. — Вы оказали мне честь, хотя я ее и не заслужил. Вы превзошли меня той ночью, и теперь я тренируюсь по шесть часов в день, чтобы улучшить свою форму... Думаю, что сейчас вам этого бы не удалось.

— Возможно, что и так. Во всяком случае, я не знаю твоих тренировок и не могу оценить их результат. Я, пожалуй, предпочту заплатить тебе деньги. — Ну, что вы, сэр, — запротестовал китаец, опустив руки. — Вы очень способный человек.

— Да, я действительно способный, сэр, — воскликнул Джейсон, рассмеявшись. — А ты действительно оказал мне большую услугу.

— Вы очень хорошо заплатили мне, очень хорошо.

— А сейчас я собираюсь заплатить тебе еще лучше.

— Это сообщение предназначалось для вас?

— Да.

— Значит, вы заняли место Француза?

— Он погиб, вернее, убит людьми, которые передали это сообщение.

Связник выглядел растерянным и даже печальным. — Почему? — спросил он. — Ведь его работа была всегда так тщательно подготовлена, и, кроме того, он был уже старым человеком, значительно старше вас.

— Спасибо и на этом.

— Он причинил им какой-нибудь вред?

— Нет, это они сами уничтожили его.

— Коммунисты?

— Гоминдан.

— Донг Ву! Они не лучше коммунистов. Что же вы хотели от меня?

— Если все пойдет так, как предполагалось, то от тебя потребуется почти то же самое, что ты делал раньше, ну а пока я хочу, чтобы ты присмотрел за обстановкой вокруг казино. Мне нужна сейчас пара глаз.

— Вы опять собираетесь в поход через холмы, в Гуандонг?

— Да.

— И вам понадобится помощник для перехода через границу?

— Возможно, и нет, если ты найдешь мне кого-то, кто сможет переклеить фотографию с одного паспорта на другой.

— Это делается у нас почти каждый день, и здесь с этим справится и ребенок.

— Хорошо. Тогда давай вернемся к наблюдению за казино. Степень риска, конечно есть, но небольшая. К тому же она компенсируется двадцатью тысячами американских долларов. Последний раз я заплатил тебе десять, а на этот раз ты получишь двадцать.

— О, вот это удача! — Связник сделал паузу, изучая лицо Борна. — Риск, как я думаю, будет большой.

— Если не возникнет дополнительных трудностей, то все обойдется. Так ты берешься за эту работу, или мне поискать кого-нибудь другого?

— Вот перед вами глаза ястреба, сэр, которые смотрят прямо на вас. Никого и ничего искать не надо.

— Тогда пойдем со мной в казино. Ты будешь ожидать меня на улице, пока я заберу сообщение.

Бармен был рад выполнить просьбу Джейсона, и единственное, что его смущало, так это странное слово «кризис», пока Борн не растолковал ему, что это кличка лошади на ближайших скачках. После этого бармен сам отнес заказанную выпивку одному из игроков за столом с номером 5 и вернулся с запечатанным конвертом, который он прикрывал своим подносом. Джейсон внимательно следил за окружающей обстановкой, стараясь не пропускать ни поведение игроков за столами, ни поведение других посетителей бара. Как и было договорено, поднос был поставлен на стойку бара между Борном и Мак-Алистером. Достав из пачки сигарету, Джейсон неосторожным движением отбросил упаковку спичек в сторону некурящего Мак-Алистера. И прежде, чем недоумевающий помощник Госсекретаря смог что-либо понять, Борн поднялся со своего стула и подошел прямо к нему. — Есть у вас огонь, мистер? Мак-Алистер посмотрел на спички, быстро поднял их, зажег одну и поднес Борну. Когда Джейсон вернулся на свой стул, конверт с пометкой «Кризис» был у него в руке. Открыв его, он вынул листок бумаги, на котором было напечатано: «Телефон в Макао: 32-61-443».

Он посмотрел вокруг, отыскивая глазами платный телефон и неожиданно понял, что он никогда не пользовался платными телефонами в Макао, и, больше того, если бы он захотел это сделать, то не смог, потому что у него не было мелких португальских монет.

Это был типичный пример того, как незначительные мелочи могли испортить большое дело. Он сделал знак бармену, который вырос перед ним раньше, чем его рука опустилась на стойку.

— Да, сэр? Еще виски?

— Пока нет, — сказал Борн, выкладывая перед ним на прилавок доллары Гонконга. — Я должен позвонить по местному телефону здесь, в Макао. Не могли бы вы мне сказать, где я могу найти такой телефон, а заодно и разменять немного мелочи? Пожалуйста, если вам нетрудно.

— Я не могу позволить, чтобы такой джентльмен, как вы, бегал в поисках платного телефона, сэр. И, только между нами: я уверен, что у многих здешних клиентов могут быть всякие нехорошие болезни. — Бармен улыбнулся. — Позвольте мне сделать для вас приятное, сэр. У меня есть телефон за моей стойкой, для очень близких людей.

И прежде, чем Джейсон смог запротестовать или, наоборот, поблагодарить, телефон появился прямо перед ним. Он начал набирать номер, в то время как Мак-Алистер внимательно наблюдал за ним.

— "Вэй?" — раздался женский голос.

— Меня просили позвонить по этому номеру, — начал Борн по-английски. Мертвый наемник не знал китайского.

— Мы должны встретиться.

— Боюсь, что это невыполнимо.

— Но мы настаиваем на этом.

— Я советую вам отказаться от этой идеи. Разговаривать я буду только с нужным мне человеком, только с тем человеком.

— Вы чересчур самонадеянны.

— А вы, по меньшей мере, ведете себя как идиотка. То же самое я могу сказать и об этом вашем проповеднике, с большим мечом, если он откажется говорить со мной.

— Вы осмеливаетесь...

— Я уже слышал это один раз сегодня ночью, — прервал собеседницу Борн. — Ответ может быть только один: «да». И я осмелюсь утверждать, что он теряет значительно больше, черт бы его побрал, чем я. Он всего лишь клиент, а мой список заказов достаточно длинный. Я не нуждаюсь в нем, но именно сейчас, как мне кажется, он сам нуждается во мне.

— Мне нужны объяснения причины, по которой вы требуете прямого контакта.

— Я не даю объяснений сержантам, как никак, а когда-то я был майором, или вы забыли об этом?

— Нет нужды в подобных оскорблениях.

— Тогда, как я понимаю, нет нужды и в продолжении этого разговора. Я перезвоню через тридцать минут. Предложите мне тогда что-нибудь получше, предложите мне его. И, даю вам слово, я сразу узнаю, кто будет разговаривать со мной. Я задам несколько вопросов, на которые никто, кроме него не сможет ответить. Чао, леди. — Борн положил трубку.

— Что вы делаете? — прошептал взволнованный Мак-Алистер, едва удерживаясь от желания вмешаться.

— Готовлю тот день, когда вы сможете занять свое место под солнцем. А теперь, я надеюсь, вы покончили с выпивкой. Мы покидаем казино. Вы должны выйти отсюда через пять минут после меня, а на улице сразу поверните направо и идите не останавливаясь. Мы вас догоним.

— Мы?

— Там есть еще кто-то, с кем я хочу вас познакомить. Один мой старый друг, по возрасту совсем еще молодой, который, как я думаю, вам понравится. Кстати, он любит, также как и вы, хорошо одеваться.

— Кто это еще? Вы сошли с ума!?

— Поберегите свои нервы, аналитик. Мы даже не могли предполагать, что встретимся с ним. И я не сошел с ума, а просто нанял его как внешнего наблюдателя, без чего нам здесь не обойтись, если я ошибаюсь на счет наших клиентов. И запомните: вы сами хотели, чтобы этим занимался я.

Процесс представления был очень коротким. Стороны, как говорится, обошлись без лишнего дипломатического этикета, не называя никаких имен, но было тем не менее очевидно, что Мак-Алистер просто подавлен внешностью коренастого, широкоплечего и со вкусом одетого китайца.

— Вы наверняка работаете по особым поручениям одной из местных фирм? — спросил аналитик, когда они шли по темной улице к машине связника.

— В некотором смысле можно сказать и так, сэр. Но только это моя собственная фирма, и я выполняю роль курьера для очень важных людей.

— Но как же он нашел вас?

— Очень жаль, сэр, но мне кажется, что вы должны понимать, что подобная информация не раздается направо и налево.

— Великий Боже, — пробормотал Мак-Алистер, взглянув на человека из «Медузы».

— Мне нужно добраться до телефона минут так через двадцать, — сказал Борн, усаживаясь на переднее сиденье. Сбитый с толку помощник Госсекретаря сел сзади.

— Они и теперь работают с задержкой, сэр? — спросил связник. — Они часто проделывали это с Французом.

— И как же он обходился с ними? — спросил в свою очередь Борн.

— Не спеша. Он обязательно сказал бы в таком случае: «Пускай попотеют. Я думаю, что этот перенос примерно на час».

— Да, ты прав. Есть здесь где-нибудь ночной ресторан?

— На Руа Мекадорес.

— Нам бы не мешало поесть. А Француз был прав, как, впрочем, и всегда. Пусть они попотеют.

— Он всегда был очень честен со мной, сэр, — сказал китаец.

— Под конец он стал красноречив, как совращенный святой.

— Я вас не понял, сэр.

— Это не так важно. Просто я вспомнил, что я еще жив, а он уже нет. Потому что он так решил.

— Что решил, сэр?

— Умереть, чтобы я смог жить.

— Это похоже на жизнеописания христианских святых, сэр. Монахини рассказывали нам о них.

— Едва ли, — сказал Борн, занятый своими мыслями. — Если бы был другой выход, мы обязательно бы воспользовались им. Но выхода не было, и он просто решил, что его смерть была моим спасением.

— Я очень любил его, сэр, — тихо сказал связник.

— Итак, вези нас сначала в ресторан.

Терпение Мак-Алистера было на исходе. Он уже едва сдерживался от раздражения в связи с неизвестностью ситуации, и, то, что Борн не говорил о делах за столом, добивало его. Уже дважды он пытался завести разговор о причинах задержки и обо всем, что с этим связано, и дважды Борн обрезал его взглядом, предостерегая от лишних разговоров. Китаец знал некоторые факты, но было достаточно много и других, которых он не должен был знать для его же безопасности.

— Отдых и еда, — размышлял вслух Борн, заканчивая очередное блюдо. — Француз всегда считал их главным оружием и был, несомненно, прав. — Мне кажется, что в первом он нуждался более чем вы, сэр, — заметил китаец.

— Возможно. Ведь он даже изучал военную историю и утверждал, что многие сражения были проиграны из-за усталости солдат, а не из-за недостатка вооружений.

— Это все очень интересно, — резко перебил их Мак-Алистер, — но мы сидим здесь уже достаточно долго, а дело не ждет. Ведь есть еще многое, что нам предстоит сделать.

— Мы сделаем все, Эдвард. А вы успокойтесь, и считайте, что все дела идут своим чередом. Француз любил говорить, что натянутые нервы наших врагов, это наилучший союзник.

— Я уже начинаю уставать от вашего Француза, — с раздражением заметил Мак-Алистер.

Джейсон пристально посмотрел на него и спокойно сказал: — Даже не пытайтесь еще раз произнести это при мне. Вы не были там. — Борн взглянул на часы. — Прошло около часа. Давайте поищем телефон. — И, повернувшись к связнику, добавил: — Мне понадобится твоя помощь. Ты будешь бросать монеты, а я набирать номер и говорить.

— Вы обещали позвонить через полчаса, — раздался визгливый раздраженный голос женщины на другом конце линии.

— У меня были свои дела, которые требовали времени. Ведь, в конце концов, есть и другие клиенты, а вы, как я вижу, не проявляете особой заинтересованности в делах. Если вы хотите попусту тратить время, то я займусь своими делами, а вы будете отвечать перед ним сами, когда тайфун уже разразится.

— Как следует это понимать?

— Продолжайте в том же духе, леди! Только запомните, чтобы услышать кое-что, вы должны выдать мне сундук, в котором будет изрядная сумма денег, больше, чем вы даже можете себе вообразить. Может быть, тогда я что-то и скажу вам, а может и нет. Мне больше нравится иметь дело с людьми, занимающими высокие места. Я даю вам десять секунд и вешаю трубку. — Нет, пожалуйста, не надо. Вы можете встретиться с человеком, который отвезет вас на Джайя Хилл, где есть специальная аппаратура связи...

— И где полдюжины ваших головорезов разнесут мне череп, а потом отправят меня в комнату, где врач накачает меня сиропом, и вы получите всю информацию бесплатно. — Борн был раздражен, и это раздражение было притворным только наполовину. Головорезы Шэна зачастую действовали как любители.

— Существует только один универсальный вид аппаратуры связи: это телефон. И не может быть, чтобы линию от Макао до Гуандонга вы использовали без шифраторов. Естественно, вы покупаете их в Токио, потому что те, которые вы делаете сами, не работают! Так используйте их! Я перезвоню вам еще раз, леди. И у вас наконец должен появиться номер для связи, его номер. — Джейсон положил трубку.

— Очень интересно, — сказал Мак-Алистер, стоя в нескольких футах от телефона и глядя, как китаец возвращается к столу. — Вы использовали палку для подстегивания осла, когда я использовал бы только морковь.

— Использовали что?

— Я бы постарался подчеркнуть значение той информации, которую я собирался передать. Вместо этого, вы угрожали, как будто вместо вас был неизвестно кто...

— Пощадите меня, — ответил Борн, прикуривая сигарету и благодаря Бога, что обошлось без рукопожатий. — В назидание вам, замечу, что я пользовался и тем и другим.

— Вы прекрасно справились с ролью, — заключил помощник Госсекретаря, и на его лице мелькнуло некоторое подобие улыбки. — Спасибо.

Человек из «Медузы» мрачно взглянул на человека из Вашингтона. — Если эта штука сработает, сможете провести финал? Сможете вы выхватить пистолет и нажать на спуск? Потому что если вы этого не сделаете, мы оба погибнем. — Я должен сделать это, — сказал Мак-Алистер твердо. — Для Дальнего Востока, для всего мира.

— И для места под солнцем. — Джейсон направился к столу. — Давайте уходить отсюда. У меня нет желания второй раз использовать этот же телефон.

Внешнее спокойствие Нефритовой Горы не отражало состояния неистовой активности на вилле Шэн Чжу Юаня. Суматоха определялась не количеством одновременно суетящихся людей, их всего было пятеро, а нагрузкой, ложившейся на каждого игрока. Министр выслушивал все, что сообщали ему непрерывно курсирующие между летним садом и центром связи адъютанты. Иногда он спрашивал их мнение, но чаще выслушивал молча.

— Наши люди подтвердили это сообщение, мой министр! — взволнованно проговорил мужчина средних лет, показавшийся в дверях дома, выходящих в сад. — Они уже сумели поговорить с журналистами. Все было точно так, как описывает наемник. Они видели и фотографию убитого, которая была разослана в газеты.

— Получите ее, — приказал Шэн. — Пусть сразу передают по проводам прямо сюда.

— Все происходящее слишком невероятно. Консул уже послал атташе в телеграфное агентство. Мы ждем связи с минуты на минуту.

— Невероятно, — вновь повторил Шэн, задумчиво глядя на светящиеся лилии в искусственных прудах. — Уж очень все хорошо совпадает. Это означает, что здесь может быть, тем не менее, скрытое несовпадение, которое и является ключом ко всем этим событиям. Кто-то пытается нас обмануть.

— Вы полагаете, что наемник? — спросил второй адъютант, постоянно дежуривший в саду.

— С какой целью? Он ведь не может предполагать, что его труп должен был бы остаться в том заповеднике, еще до наступления рассвета? Он должен считать, что ему была оказана высокая честь, в то время как мы использовали его всего лишь как приманку, чтобы захватить его предшественника, обнаруженного нашим человеком из МИ-6.

— Тогда кто? — вновь задал вопрос первый адъютант.

— Это и есть дилемма. Кто? Все выглядит соблазнительно, но в то же время и настораживает. Все слишком очевидно и, следовательно, отдает непрофессионализмом. Этот наемник, если предположить, что он говорит правду, должен бы быть уверен, что ему нет причин опасаться меня, но он почему-то прибегает к угрозам, явно пренебрегая таким важным для него клиентом. Профессионал не стал бы так делать, и именно это беспокоит меня. — Вы предполагаете, мой министр, что здесь появился кто-то третий? — вновь спросил адъютант.

— Если это так, — задумчиво проговорил Шэн, по-прежнему не отводя глаз от цветов, — то этот некто явно не подготовленный человек, либо же обладающий интеллектом быка, а это уже следующая дилемма.

— Она уже здесь, сэр, — закричал появившийся на дорожке молодой человек, размахивая фотографией, полученной по фототелеграфу.

— Давай ее сюда. Быстрее! — Шэн схватил листок и поднес к свету фонаря, пробивавшемуся через листву. — Это он! Я не забуду его лицо до конца моих дней! Теперь все ясно! передайте женщине в Макао, чтобы она сообщила ему номер телефона и обеспечила безопасность линии. Любая оплошность со связью может означать смерть!

— Сию минуту, министр! — Оператор бегом направился в дом.

— Теперь остаются моя жена и дети. Они наверняка обеспокоены моим долгим отсутствием. Кто-нибудь, сходите ко мне домой и объясните им, что государственные дела не позволяют мне пока присоединится к ним.

— Сочту за честь, выполнить вашу просьбу, министр, — сказал адъютант, который был ближе всех к двери.

— Им будет легче, если они не будут знать, чем я здесь занят. Ведь это сущие ангелы, и настанет день, когда они будут вознаграждены за свое терпенье.

Борн тронул связника за плечо, указывая на яркую вывеску отеля, которую заметил на правой стороне улицы. — Сначала мы остановимся здесь, а уж потом отправимся к телефону где-нибудь на другом конце города. Хорошо? — Это мудрое решение, сэр, — ответил китаец.

— Нам надо немного отдохнуть, — продолжил Борн. — Француз всегда любил напоминать мне, что отдых — это оружие. Господи, почему теперь я сам повторяю это на каждом шагу?

— Потому что вы страдаете манией, — заметил Мак-Алистер.

— Рассказывайте мне об этом! Нет, думаю, не поэтому.

Джейсон набрал номер телефона в Макао, который был соединен с линией радиосвязи в Китае, подключенной к «чистому» телефону в районе Нефритовой Горы, взглянул на аналитика и быстро спросил: — Шэн говорит по-французски? — Вне всяких сомнений, — кивнул тот. — Он часто общался с деловыми людьми и чиновниками на Кей де Орси и разговаривал очень неплохо. Пожалуй, он даже предпочитает французский английскому. Но почему бы вам не использовать мандаринский? Ведь вы знаете его.

— Командос не знал его, а если я буду говорить по-английски, он может почувствовать разницу в акцентах. Французский покроет это отличие, как вышло при разговоре с Су Джианем, и, кроме того, я узнаю, Шэн это или нет. — Борн набросил носовой платок на микрофон телефонной трубки, как только услышал, что на расстоянии почти в полторы тысячи миль от Макао раздался второй телефонный звонок. Судя по качеству связи, шифраторы были задействованы.

— "Вэй?”

— Полковник предпочитает говорить по-французски.

— "Шем-ма?" — раздался перепуганный голос, скорее всего оператора, поясняющий, что он не понимает языка. Но этот звонок явно ожидали, так как немедленно вклинился другой голос, который был слышен менее отчетливо. И, наконец, только он и остался на линии.

— Вы предпочитаете говорить по-французски? — Это был Шэн! Язык не имел особого значения. Борн на всю жизнь запомнил этот голос, обладатель которого устроил тот незабываемый импровизированный концерт ораторского искусства. Это был тот самый ревностный служитель культа беспощадного Бога, который обязательно соблазнял слушателей истеричной молитвой перед тем, как обрушить на них огонь и расплавленную серу.

— Давайте считать, что мне это просто удобней.

— Очень хорошо. Что это за невероятная история, о которой вы сообщили? Ведь это уму непостижимо, что там упоминались какие-то имена?

— И, кроме того, мне сообщили, что вы говорите по-французски, перебил его Борн.

Наступила пауза, которую нарушало только ровное дыхание Шэна. — И вы знаете, кто я?

— Я знаю только имя, которое ни о чем не говорит мне. Но зато оно очень многое говорит кое-кому еще, кто, как казалось, знал вас еще много лет назад. Этот человек хочет поговорить с вами.

— Что? — закричал Шэн. — Это измена?

— Нет, ничего подобного просто нет, но на вашем месте я бы выслушал его. Он сразу все понял из моего рассказа, который я изложил американцам. Другие не поняли этого, но он понял. Борн взглянул на Мак-Алистера, находившегося рядом с ним. Тот кивнул, как бы подтверждая, что Борн может говорить дальше по заранее обусловленному сценарию. — Он только раз взглянул на меня и сразу уяснил, что к чему. Но потом тот самый человек, оригинал, которого прихватил с собой Француз, был убит.

— Вы понимаете, что вы наделали?

— Как мне кажется, я сделал большое одолжение вам, и, надеюсь, что вы его хорошо оплатите. Вот здесь, рядом со мной, находится ваш друг, он будет говорить по-английски. — Борн протянул трубку аналитику, который заговорил без промедления.

— Говорит Эдвард Мак-Алистер, Шэн.

— Эдвард?.. — Ошеломленный, Шэн Чжу Юань не смог даже договорить.

— Этот разговор не санкционирован и никакая запись его не ведется. Мое местонахождение незарегистрировано и неизвестно официальным службам. Я говорю исключительно в своих собственных интересах, и, разумеется, в ваших.

— Вы... удивляете меня, мой старый друг, — медленно проговорил министр, стараясь оправиться от испуга.

— Вы прочтете обо всем происшедшем в утренних газетах и, несомненно, услышите в сводках известий по радиостанции с Гавайев. Консул высказал пожелание, чтобы я «исчез» на несколько дней, с целью исключить лишние вопросы, а я не возражал против этого, поскольку уже знал с кем я хотел «исчезнуть».

— Что произошло и как вы...

— Сходство двух этих людей, их появление здесь были слишком очевидными, чтобы их можно было принять за простую случайность, — резко перебил его помощник Госсекретаря. — Я предполагаю, что де Анжу хотел выжать из этой легенды все, что только можно, поэтому старался создать образ, как можно более похожий на оригинал, и на мой взгляд ему это удалось. Правда, после трагического исхода на Виктория Пик, лицо настоящего Джейсона Борна было с трудом узнаваемо и никто из присутствующих не смог заметить сходство между этими людьми, никто кроме меня.

— Кроме вас?

— Это я убрал его из Азии, и я один из тех, кого он явился убить, предполагая оставить на месте убийства труп наемника. Но, к несчастью для него, наш общий партнер сумел вовремя вывернуться и сунуть его под пули морских пехотинцев. — Дорогой Эдвард, информация так стремительно растет, что я не успеваю осмыслить ее. Но кто же вернул Борна назад, в Азию?

— Естественно, что это сделал Француз. Он жаждал мести за предательство в делах, и знал, где найти того, кто поможет ему, своего коллегу по «Медузе», настоящего Джейсона Борна.

— "Медуза"! — прошептал Шэн с явным отвращением. — И что же привело вас к таким нелепым заключениям, что у меня может быть что-то общее с человеком, которого вы называете «наемником»...

— Ну, пожалуйста, Шэн, — перебил его аналитик. — Сейчас уже поздно «заявлять протест». Мы уже говорим. Но я все же отвечу на ваш вопрос. Заключение было сделано на основании анализа нескольких убийств. Началось же все с убийства вице-премьера и четырех других людей, которое произошло на набережной Чжан Ши Цзян. Все они были врагами, вашими врагами, Шэн. Затем, ночной инцидент в аэропорту Кай Так, где в составе китайской делегации были двое ваших оппонентов из Пекина. Затем было многое, многое другое... Разговоры о контактах между Макао и Гуандонгом, слухи о всесильных людях в Пекине, особенно об одном из них... И, наконец, это досье... Все силуэты сложились в один, ваш силуэт, который теперь стал отчетливой фигурой.

— Досье? Что это значит, Эдвард? — спросил Шэн, стараясь сохранить внешнее спокойствие и продемонстрировать силу. — К чему эта неофициальная, незарегистрированная беседа между нами?

— Я думаю, что ты знаешь ответ.

— Ты умнейший человек, Эдвард, и должен понимать, что я не буду спрашивать, если я знаю. Нам ни к чему подобные танцы.

— Способный чиновник, которого всю жизнь держат в задних комнатах, ты это хотел сказать?

— По правде говоря, я ожидал услышать, что ты добился более значительных успехов, чем можно судить по твоему тону.

— Я подумываю об отставке, Шэн. Двадцать лет я отдал государственной службе, но я не хочу умереть за рабочим столом. Я не хочу попасть в засаду, не хочу быть пристрелен или быть разорванным на куски пачкой пластиковой взрывчатки. Я не хочу стать мишенью для террористов здесь ли, в Иране или в Бейруте. Сейчас мне хочется сделать что-нибудь для себя, для своей семьи. Меняются времена, меняются и люди, а жизнь дорожает. Моя пенсия и мои перспективы очень мизерны по сравнению с моими заслугами.

— Я полностью согласен с тем, что ты говоришь, Эдвард, но какое отношение имеет все это ко мне? Мы с тобой больше не выступаем на арене для гладиаторов, и какое значение имеет факт, что мое имя упоминают шакалы из Гоминдана?

— Избавь меня от этих сентенций, Шэн. — Аналитик взглянул в сторону Борна. — Что бы не говорил тебе наш общий партнер, эти слова принадлежат мне, Шэн. Твое имя никогда не упоминалось на Виктория Пик, и никаких китайцев с Тайваня не было при беседе с вашим человеком. Это я попросил его сказать именно это, с единственной целью, привлечь твое внимание. А что касается твоего имени, то оно предназначено для очень узкого круга людей. Оно и все, что с ним связано, находится в этом досье, о котором я уже упоминал. Этот материал заперт в моем кабинете в Гонконге. На нем стоит гриф «Совершенно секретно». Есть еще только одна копия этого досье, которая хранится в сейфе в Вашингтоне, и может быть получена только мной. Правда, в случае, если со мной случится что-то непредвиденное, например, авиационная катастрофа, убийство или похищение, досье будет немедленно передано в Совет Национальной Безопасности. Информация, собранная в нем, попади она в руки врагов, может вызвать внутренний кризис на всем Дальнем Востоке.

— Ты заинтриговал меня, Эдвард, своим искренним, но может быть все-таки не совсем полным и законченным признанием.

— Встреться со мной, Шэн, и захвати с собой деньги, много денег и, конечно, американских. Наш общий партнер подсказывает мне, что есть холмы под Гуандонгом, куда на встречу с ним прилетали твои люди. Встречай меня там завтра, от десяти до двенадцати ночи.

— Нет, нет, так не пойдет, мой информированный друг. У меня нет достаточных оснований к подобным действиям.

— На это я могу только сказать, что я ведь могу и уничтожить обе копии этого досье, но прежде я составлю на его основании одну очень любопытную историю и переправлю ее на Тайвань, где соответствующие круги весьма заинтересуются ей, и проследив все изложенные мной факты, придут... к моему давнему партнеру по Китайско-Американским переговорам... Вот это и есть мое последнее завершающее дополнение, Шэн.

— Но ты так и не сказал, почему я должен слушать тебя?!

— Сын тайпина, тесно связанного с Гоминданом, должен бы знать ответ на этот вопрос. Человек, который завтра утром может быть разжалован, а может быть даже и лишиться головы, определенно должен знать его.

На этот раз пауза была длинной, тяжелое дыхание надолго заполнило линию. Наконец Шэн произнес: — Холмы под Гуандонгом. Он знает где это.

— Там должен быть только твой вертолет, — сказал в ответ Мак-Алистер, — и только два человека, ты и пилот.

Глава 37

Была глубокая ночь. Человек, одетый в форму морской пехоты США, быстро и бесшумно преодолел стену, окружавшую теперь уже почти всем известный дом на Виктория Пик. Пригибаясь к земле, он осторожно свернул налево, миновал ряды колючей проволоки, загораживающие то место, где стена была разрушена взрывом, и медленно направился вдоль лужайки к левой половине дома, стараясь держаться в тени. Он внимательно вглядывался в выходящие на залив разрушенные окна второго этажа, стараясь представить внутреннее расположение комнат таинственного дома. Перед разбитыми вдребезги оконными проемами стоял часовой, вооруженный винтовкой М-16, которую он придерживал за ствол, опирая приклад на поросшую травой землю. Кроме того, на боку у него можно было заметить крупнокалиберный автоматический пистолет. Такой комплект вооружения, оправданный сложившейся обстановкой, тем не менее, вызвал легкую улыбку ночного посетителя, который понимал необходимость этих мер, но при этом видел, что солдат не считает своим долгом держать оружие в боевой готовности. Как это ни странно, но этот факт был почти типичным явлением в морской пехоте. Они никогда не думали об опасности, которая могла исходить от неравновесного положения винтовки. Ствол оружия всегда должен быть направлен в сторону возможного нападения, человек хорошо знал это. Ему не пришлось долго ждать. Солдат сделал глубокий вдох, и по мере того как его легкие наполнялись воздухом, этот естественный процесс перешел в затяжную зевоту. Тогда наблюдатель быстро выбежал из-за угла дома, подпрыгнул и одним движеньем захлестнул шею часового петлей из стальной проволоки. Все было кончено в считанные секунды. Ни один звук не нарушил ночной тишины.

Убийца не стал затруднять себя перетаскиванием трупа, так как там было достаточно темно и земля имела достаточно неровностей, чтобы скрыть тело. После этого он продолжил свой путь к следующему углу, где на секунду остановился и прикурил от газовой зажигалки. Стоя в тени, он выждал некоторое время, потом вышел на свет фонарей и неторопливо, будто на прогулке направился к обгоревшим французским дверям, перед которыми на каменных ступенях стоял еще один часовой, охраняя полуразрушенный вход.

— Вышел покурить? — спросил незнакомца солдат.

— Да, что-то не спится, — ответил тот с американским акцентом, характерным явно для юго-запада страны.

— В этих дурацких полудетских кроватях невозможно уснуть. Можно только сидеть, ты сам знаешь... Эй, подожди минуту! Кто ты такой, черт возьми?

Но у пехотинца уже не оставалось ни секунды, чтобы поднять свое оружие. Человек сделал резкий выпад, всаживая нож прямо в горло часового с дьявольской точностью, которая не оставляла шансов на жизнь и приглушала предсмертные крики. Оттащив труп за угол дома, незнакомец убрал нож, предварительно вытерев его о форму убитого солдата, и вновь появился у двойных дверей. Теперь он мог свободно войти в дом.

Пройдя длинный и плохо освещенный коридор, он заметил третьего часового, который стоял около большой отделанной лепными украшениями двери. Солдат наклонил винтовку и взглянул на часы. — Ты слишком рано, заметил он. — Мне еще остается дежурить час и двадцать минут.

— Я не из вашей команды, приятель.

— А я думал, что вы все уже давным-давно на Гавайях. Значит, это все только сплетни.

— Несколько из нас были оставлены, чтобы быть под рукой. Теперь мы находимся в консульстве. Этот парень, как его звали? Да, кажется Мак-Алистер. Так вот, он допрашивал нас всю ночь.

— Я скажу тебе только одно: вся эта чертова история выглядит жутковато!

— Возможно, она еще не окончилась, и у тебя будет шанс убедиться в этом. Кстати, а где здесь ореховый кабинет? Он послал меня сюда, чтобы я принес ему какой-то особый трубочный табак, который он здесь оставил.

— Ага, есть такой. Какая-то смесь из разных трав. — Так какая же это комната?

— Сначала он и доктор были в этой, первой комнате, дверь которой справа от меня по коридору. Но позже, перед тем как уехать, он вышел отсюда. — При этом солдат кивнул головой на дверь сзади себя.

— А чья это комната?

— Я не знаю, как его зовут, но, думаю, что это большая шишка. Они все называют его послом.

Убийца напрягся, его глаза сузились. — Посол?

— Да. Комната наполовину разрушена после взрыва, который устроил этот маньяк, но сейф остался нетронутым. Поэтому я и стою здесь, а второй солдат стоит на улице около цветников. Может быть, в этом сейфе действительно лежит пара миллионов долларов. — Или что-нибудь еще, — спокойно заметил незнакомец. — Так ты говоришь, первая дверь направо, так? — добавил он, поворачиваясь и опуская руку на пояс.

— Ну-ка, остановись, — неожиданно сказал пехотинец. — Почему никто от наружного поста, у ворот, не сообщил мне, что ты идешь в дом? — Солдат взял в руки портативную рацию. — Извини, но я должен проверить все, что касается тебя, приятель. Таков порядок. Это обычная... Убийца мгновенно бросил нож. Как только лезвие вошло в тело, он бросился на солдата и большими пальцами рук сдавил его горло. Через тридцать секунд он открыл дверь в кабинет Хэвиленда и затащил туда труп.

Границу пересекали в полной темноте. Теперь вместо элегантных костюмов для деловых встреч на них были надеты мятые, неопределенного вида одежды, которые они подготовили заранее. Их снаряжение дополнялось двумя соответствующего вида кейсами, стянутыми специальной лентой, используемой в дипломатической службе и являющейся признаком неприкосновенности государственных документов при досмотре на иммиграционных пунктах. На самом деле там находилось оружие и еще несколько дополнительных предметов, которые Борн приглядел в квартире де Анжу, после чего Мак-Алистер произвел священнодейство с пластиковой лентой, которая уважалась даже властями Народной Республики, уважалась постольку, поскольку Китай хотел соответствующего уважения к персоналу своей дипломатической службы. Связник из Макао, которого звали Вонг, по крайней мере он так назвал себя, был ошеломлен видом дипломатических паспортов, но безопасности ради, а так же для гарантии получить 20.000 американских долларов, за которые он чувствовал себя обязанным что-то сделать, решил предложить свой путь для перехода границы.

— Это будет не так тяжело, сэр, как было в прошлый раз, — объяснял Вонг. — Двое пограничников являются моими родственниками со стороны матери. Мы часто помогаем друг другу, правда, получается так, что я делаю для них гораздо больше, чем они для меня, но зато я и чувствую себя спокойнее. Поэтому, сэр, я предлагаю воспользоваться пропускным пограничным пунктом в городке Цзухай Ши.

Борн понимал, что при сложившихся обстоятельствах охрана границы в районе Гуандонга будет, несомненно, усилена. Однако, не обращая большого внимания на этот факт, они ровно в 20:55 были около крайних пропускных ворот по правую сторону от дороги, как было условленно с Вонгом. Он сам собирался присоединиться к ним уже на той стороне через несколько минут, как только они закончат все формальности с властями. Их краснополосатые паспорта были очень быстро переданы в кабинет начальника пункта, и вскоре, вместе с многочисленными и, казалось, бесконечными улыбками и поклонами, были возвращены им через женщину-офицера, которая и была одним из родственников связника. Это означало, что теперь уважаемые дипломаты могли проследовать по своим делам в Китайскую Народную Республику.

— Говоря вашими словами, аналитик, — это было первое, что произнес Борн, когда они оказались уже на городской улице, — все сделано очень хорошо. Но я должен сказать вам, что эта женщина никогда не будет на нашей стороне.

— Конечно, нет, — согласился помощник Госсекретаря. — Она, несомненно, имеет указания позвонить кому-то, скорее всего в местном гарнизоне, а может быть и в самом Бейцзине, и сообщить о появлении двух американцев. Дальше сообщение поступит к Шэну, и он поймет, что это можем быть только мы.

— Он уже в воздухе, — продолжал Джейсон, пока они медленно шли к видневшемуся впереди кафе. — Между прочим, за нами могут следить, вы понимаете это?

— Нет, я не думаю, — воскликнул явно не согласный с таким предположением Мак-Алистер, пристально глядя на Борна. — Шэн должен быть осторожен после того, что я сообщил ему. Эта информация, так или иначе, встревожила его. Если он поймет, что есть только одно досье, которое находится здесь, то он попытается выкупить его и убить меня. Но если мне удалось убедить его в существовании второго экземпляра в Вашингтоне, то он не должен совершать необдуманных шагов, связанных с убийством. Я могу только добавить, повторив ваши слова, сказанные Хэвиленду, что самый лучший способ ведения дел — это наиболее простой.

— Возможно, тем не менее, что именно сейчас они пытаются получить ответы на этот и другие вопросы.

— Они не смогут получить ни одного, — заявил Мак-Алистер, продолжая упорствовать, когда они остановились перед входом в кафе, — потому что они не смогут этого понять.

Борн продолжал стоять около двери, все еще не открывая ее. — Вы слепы, — в итоге произнес он, глядя прямо в глаза помощника Госсекретаря. — Все может быть совсем не так, как вы спланировали, сидя у себя в кабинете.

— Не стоит читать мне лекции, мистер Борн. Я уверен, что основная масса населения сделала свой выбор, проголосовав за тот курс, который проводим именно мы, высококвалифицированные чиновники. Поэтому те решения, которые принимаем мы, это все, что у вас есть и чему вы должны следовать... Может мы теперь войти внутрь? Ваш приятель, мистер Вонг, сказал, что у нас не так уж много времени, всего-навсего только на то, чтобы выпить чашку кофе. Он сказал также, что встретит нас в двадцать пять минут десятого, и сейчас опаздывает уже на двенадцать минут.

— На двенадцать? Не десять, не пятнадцать, а именно двенадцать?

— Именно. Ровно двенадцать.

— И что же мы сделаем, если он опоздает еще на две минуты? Пристрелим его?

— Очень смешно, — сказал аналитик, распахивая дверь.

Они вышли из кафе на темную, разбитую мостовую, ведущую к небольшой грязной площади, на которую выходили двери пропускного пункта. Из трех наружных фонарей светился только один, так что видимость была очень плохой. Стрелка на часах уже миновала двадцатипятиминутную отметку и приближалась к тридцать восьмой. В этот момент Борн заговорил: — Что-то случилось. К этому времени он наверняка должен был бы появиться.

— Две минуты, и мы стреляем в него? — заметил Мак-Алистер, попытавшийся немедленно подчеркнуть свою неприязнь к юмору. — Я думаю, что задержка может быть из-за чего угодно.

— На две минуты, да, но не на пятнадцать, — возразил Джейсон. — Это явно ненормально, — добавил он тихо, как бы для себя. — С другой стороны, это может быть нормальная ненормальность. Это может означать, что он хочет, чтобы мы сами установили контакт с ним.

— Я не понимаю...

— А вы и не старайтесь понять, просто идите рядом со мной и делайте вид, что мы прогуливаемся, убивая время в ожидании встречи с нашими китайскими партнерами. Если нас кто-то и будет видеть, то в этом нет ничего особенного, так как китайские чиновники очень часто опаздывают на разного рода встречи и конференции. Они полагают, что это дает им преимущество.

— "Пусть попотеют"?

— Вот именно. Но только все это не относится к тому, кого ожидаем мы. Давайте теперь пройдем влево, там гораздо темнее, и говорите, ради Бога, о чем-нибудь, хоть о погоде. Покачивайте головой, поворачивайте ее в мою сторону, но постоянно контролируйте свои движения.

Они прошли уже около пятидесяти футов, когда раздался резкий шепот: — Кам Пек! — Название казино в Макао как негромкий выстрел выбросилось из темноты, которая окружала пустую газетную будку.

— Вонг?

— Остановитесь там, где вы сейчас находитесь, и делайте вид, что разговариваете друг с другом, но слушайте меня!

— Что случилось?

— За вами все время наблюдают.

— Это вопрос к нашему талантливому бюрократу, — сказал Джейсон. — Есть какой-нибудь комментарий, мистер помощник?

— Факт неожиданный, но объяснимый, — ответил Мак-Алистер. — Возможно, что это охрана. Возможно, проверка на случай того, нет ли у нас связей с людьми, о которых вы намекали мне прошлой ночью.

— Все это возможно, — раздумывая вслух, проговорил Борн, повышая голос, чтобы связник мог слышать его. — Кто преследует нас? — продолжил он, не спуская глаз с ворот пропускного пункта.

— "Свинья".

— Су Джиань.

— Именно он. Поэтому мне и пришлось спрятаться.

— А есть кто-нибудь еще?

— Никого, кто бросался бы мне в глаза. Но что делается на дороге к холмам, я не знаю.

— Я уберу его, — сказал человек из «Медузы» по имени Дельта.

— Нет! — немедленно запротестовал Мак-Алистер. — Мы не знаем, какие приказы он получил от Шэна. Возможно, что это первое и последнее сопровождение. Согласитесь, что это возможно, что он просто наблюдает за обстановкой, и, кроме того, мы не знаем какие сигналы он может использовать при встрече вертолета?

— Есть выход, — проговорил из темноты Вонг, — и эту привилегию, воспользоваться им, я хочу оставить за собой.

— Что ты предлагаешь?

— "Свинью" уберу я, и это будет сделано так, что не будет никакой связи с нашей экскурсией.

— Что? — Удивленный, Борн начал быстро поворачивать голову.

— Пожалуйста, сэр! Смотрите в другую сторону!

— Извини, но почему ты так решил?

— Он шантажирует женщин, которые ему нравятся, угрожая тем, что лишит работы их мужей или близких родственников. За последние четыре года он разрушил многие семьи, включая и некоторых наших родственников. — Так почему же он не был убит до сих пор?

— Он всегда выезжает с охраной, даже в Макао. Несмотря на это, несколько попыток было сделано, но не удачно. Все эти люди были убиты.

— Господи, — пробормотал Борн. — Я не буду тебя ни о чем расспрашивать, но почему ты считаешь, что это получится именно сегодняшней ночью?

— Сегодня он без охраны. Возможно, что они ожидают его на дороге к холмам, но здесь их нет. Вы пойдете по направлению к дороге, и если он будет следовать за вами, то я буду следовать за ним. Если же он оставит вас в покое, я буду знать, что ваша прогулка проходит нормально, и присоединюсь к вам.

— Присоединишься к нам? — нахмурился Борн.

— После того как я закончу со «Свиньей» и оставлю его там, где ему наиболее подобает быть — в женском туалете.

— А если он будет следовать за нами? — спросил Борн.

— Я буду следовать за вами и за ним. Я буду следить за его людьми, но никто не будет видеть меня. И как только он на несколько минут окажется на удалении от охраны, этого будет достаточно. Ведь и среди его охраны могут быть люди, пострадавшие от него.

— Тогда мы отправляемся.

— Путь вам известен, сэр, а я встречу вас у подножья первого холма, там, где заканчивается высокая трава. Вы помните это место?

— Его трудно забыть. Я чуть было не приобрел себе могилу в этом районе Китая.

— Через семь километров входите в лес и двигайтесь в сторону поля.

— Удачной тебе охоты, Вонг. — Я справлюсь, сэр, у меня есть достаточно причин.

Двое американцев шли по старой пустынной дороге, удаляясь от городских огней и погружаясь в темноту сельской местности. Плотная фигура человека в гражданской одежде виднелась недалеко от ближайшего поворота. Человек наблюдал за ними, стоя на бетонном тротуаре в тени деревьев. Он взглянул на часы и удовлетворенно кивнул, ухмыльнувшись каким-то собственным мыслям. После этого полковник Су Джиань повернулся и пошел назад, к железным воротам пропускного пункта, а через некоторое время его уже приветствовала женщина, начальник контрольно-пропускной службы, охватывающей районы Цзухай Ши и Гуандонга.

— Это должно быть очень важные люди, полковник, — сказала она, после обычного обмена любезностями.

— О, да, это так и есть, — согласился полковник.

— И, наверное, это будет правильно, если я поставлю на дежурство самых лучших своих людей, когда гости будут возвращаться назад, в Макао? Су взглянул на женщину, стоявшую перед ним. Ее взгляд был наполнен поклонением и страхом. — В этом не будет большой необходимости. Скорее всего их пригласили в Бейцзин для конфиденциальной встречи на высоком уровне. Мои указания на их счет ограничиваются лишь тем, чтобы были уничтожены все официальные записи об их появлении на вашем пункте. Это затрагивает высокие интересы государства, мадам, и нет никакой нужды, чтобы это знали ваши сотрудники, даже самые близкие. А теперь, в ваш кабинет, мадам.

— Сию минуту. Кстати, у нас есть чай, кофе и даже английский виски из Гонконга.

— О, английский виски. Тогда, может быть, я провожу вас? Моя работа на сегодня уже закончена.

И две коренастые фигуры вперевалочку зашагали по направлению к застекленной двери кабинета начальника пропускной службы.

— Сигареты! — прошептал Борн, хватая Мак-Алистера за плечо.

— Где?

— Прямо впереди и чуть влево от дороги. В самом начале леса!

— Но я ничего не вижу.

— Вы и не увидите их, это не так просто. Свет от сигарет распространяется через листву очень неустойчиво, возникает лишь на мгновенье, когда листва качается от порывов ветра. Только тогда может прорваться слабое мерцанье. Но этого достаточно, чтобы понять, что там курят люди. Иногда мне кажется, что мужчины на востоке любят сигареты больше, чем женщин.

— Так что же нам делать?

— Тоже самое, что мы уже делали, только громче.

— Что?

— Продолжайте идти и говорить все, что придет в голову. Они все равно ничего не поймут. Я уверен, что вы должны помнить, например, «Песнь о Гайавате»! В конце концов, я же не заставляю вас заниматься художественной декламацией, произносите лишь слова! Это должно освободить ваш мозг от напряжения.

— Но почему вы считаете, что это самый правильный ход?

— Потому что, как вы сами предупреждали меня, Шэн должен убедиться, что мы не связаны ни с кем, от кого может исходить угроза его жизни. Так давайте предоставим ему доказательства этого, хорошо?

— Боже мой! Но представьте себе, что один из этих людей говорит по-английски?

— Это было бы крайне нежелательно, но если вы хотите учесть и этот факт, то давайте вести беседу.

— Нет, это у меня плохо получается. Я ненавижу все эти приемы и обеды и никогда не знаю, что и где следует говорить.

— Вот почему я и предложил вам вспомнить стихи, может быть самые заурядные. Я буду прерывать вас, как только почувствую паузу. А теперь продолжайте разговор, быстро говорите что-нибудь. Запомните, что здесь нет китайцев, быстро говорящих по-английски... Сигареты уже выброшены. Они заметили нас! Начинайте!

— Господи... ну, хорошо... Так... «порою, сидя на ступенях»...

— Неплохо, Эдвард, посмотрим, что будет дальше, — сказал Джейсон, глядя на своего подопечного.

— "Я вспоминал былые дни"...

— Почему, Эдвард, ты постоянно удивляешь меня своими талантами?

— Но это какая-то старая песня, может быть даже студенческая, прошептал аналитик.

— Что? Я не расслышал, повтори еще раз.

— "Рассказ мой, вечности забвенье"...

— Это ужасно! Смахивает на древнюю балладу, — перебил его Борн, как только они миновали тот участок леса, где несколько секунд назад находились люди... — И есть какое-нибудь продолжение?

— Я забыл слова.

— Ты имеешь в виду свои мысли. Я уверен, что они вернуться к тебе.

— Что-то там было еще... По-моему вот так... «Сражений полны были дни». Вот все, что я вспомнил.

— Да, тебя надо бы сдать в музей в качестве экспоната... Пожалуй, вернувшись в Макао, ты смог бы всерьез поработать и над этим проектом.

— Каким проектом?.. Я мог бы еще припомнить кое-что. «Сто бутылок пива в подарок дали нам... Одна из них разбилась, отправилась к чертям»... О, Господи! Это бесконечно... Теперь 99 бутылок...

— Можешь забыть об этом, теперь они вне пределов слышимости.

— Что? Предел слышимости? Спасибо Господу?

— Ты прекрасно озвучивал эту ночную китайскую идиллию. Если кто-нибудь из этих ослов понял хотя бы одно слово по-английски, то они пришли еще в большее замешательство, чем я. Хорошо сделано, аналитик. А теперь давай прибавим ходу.

Мак-Алистер взглянул на Джейсона. — Вы сделали это с единственной целью: чтобы я сконцентрировал внимание на этой тарабарщине и не впал в панику?

Борн не ответил. Он просто перешел к делу. — Еще сотня футов, и вы пойдете один.

— Что? Вы покидаете меня?

— Максимум на десять, может быть, на пятнадцать минут. Не останавливайтесь, продолжайте идти, только согните свою руку под углом, чтобы я мог опереть об нее свой кейс и открыть его.

— Куда вы собираетесь? — спросил помощник Госсекретаря, пока Джейсон, оперев кейс о его левую руку, достал из него нож с длинным и тонким лезвием. — Вы не можете оставлять меня одного!

— С вами ничего не случится. Поверьте мне, что сейчас никто не захочет остановить вас, или нас, как вам угодно. Если бы они хотели, это уже было бы сделано.

— Вы хотите сказать, что возможна засада?

— Полагаясь на ваши аналитические мозги, я говорю вам, что этого не будет. Держите чемодан.

— Но что вы...

— Я хочу посмотреть, что там, сзади нас, а вы продолжайте идти как и шли.

Человек из медузы быстро свернул налево и исчез в лесу, как только сошел с дороги. Двигаясь быстро и бесшумно, инстинктивно обходя спускающиеся до земли ветви деревьев, он шел, описывая широкий полукруг, постепенно загибая вправо. Минутой позже, он уже увидел мерцание сигарет, и автоматически его движения стали подобны движениям дикой кошки. Он постепенно сделал круг, пока не оказался в футах в десяти от группы мужчин. Мерцающий свет луны, рассеянный листвой высоких деревьев, создавал вполне достаточное освещение, чтобы подсчитать общее число людей. Их было шестеро, и каждый был вооружен автоматом облегченного образца... Было что-то еще, что имело важное значение, что позволяло сделать далеко идущие выводы, хотя внешне было только несообразным, выпадающим из обстановки фактом... Каждый из них был одет в форму офицеров Народной Армии, но эта офицерская форма была явно сшита по специальному заказу. Кроме того, они говорили на мандаринском наречии, а не на более грубом кантонском, которое было характерно для солдат и офицеров гуандонгского гарнизона. Эти люди были не из Гуандонга. Шэн двинул сюда свою собственную элитарную охрану. Неожиданно один из офицеров щелкнул зажигалкой, чтобы взглянуть на часы. Борн едва ли не доли секунды изучал лицо, склонившееся над пламенем, но тем не менее узнал в нем одного из тех, кто сопровождал француза от грузовика к «долине смерти». Видимо, время было подходящим для связи, так как один офицеров достал рацию и сообщил об окружающей обстановке: — Они совершенно одни, нет никаких признаков сопровождения. Мы будем действовать по инструкциям. Ждите сигнала.

Шестеро офицеров почти одновременно поднялись на ноги, проверили оружие и затушили сигареты. После этого они быстро пошли в сторону старой дороги.

В нескольких футах от них Борн тоже поднялся на ноги и бросился назад через лес. Ему нужно было добраться до Мак-Алистера гораздо раньше, чем вооруженный отряд доберется до дороги, и обнаружится, что вместо двух по дороге идет лишь один человек. Это может насторожить наблюдателей и они поднимут тревогу. Он добрался до поворота и побежал быстрее, так как офицеры теперь были на значительном расстоянии от него. Менее чем через две минуты он уже выскользнул из-за стены деревьев и теперь шел рядом с Мак-Алистером.

— Господи! — задыхаясь, прошептал помощник Госсекретаря.

— Спокойно!

Трясущимися руками Мак-Алистер протянул ему кейс. — Как видите, пока это не взорвалось.

— А я забыл вам сказать, чтобы вы не роняли его и не встряхивали слишком резко.

— О Господи... Может быть нам уже пора свернуть с дороги? Вонг говорил...

— Забудьте об этом. Мы должны все время оставаться в пределах видимости, пока не доберемся до второго холма. И давайте поспешим. Какой-то сигнал все-таки будет дан, и вы опять-таки оказались правы. Скорее всего это будет свет, чтобы обеспечить посадку вертолета.

— Мы должны еще встретить Вонга, где-то у подножия первого холма. По-моему, он сказал именно про это место.

— Мы набросим ему пару минут, но как мне кажется, мы должны забыть и о нем. Он должен был увидеть то же, что уже видел я, и на его месте я бы повернул назад, в Макао, где остались двадцать тысяч американских долларов, и сказал бы, что просто заблудился.

— А что вы видели в лесу?

— Шесть человек, вооруженных достаточно хорошо, разровнять разнести один из этих холмов. — Господи, нам никогда не выбраться назад!

— Не переживайте. Это как раз то, о чем я позабочусь сам, хотя риск есть всегда, поскольку мы приняли вашу стратегию.

— Да, я знаю. Я не буду паниковать. — Неожиданно деревья кончились, а дорога превратилась в тропу, которая извивалась среди высокой травы.

— Как по-вашему, для чего здесь эти люди? — спросил аналитик.

— Прикрытие на случай ловушки. Я говорил вам об этом, а вы не хотели верить мне. Поэтому мы не должны подавать виду, что пытаемся что-то предпринять. Во всяком случае, не следует показывать, что мы ударились в панику, тогда они будут все время находиться на некотором расстоянии от нас, и, может быть, благодарю этому, мы сумеем прорваться назад. А теперь нам надо держаться немного вправо, чтобы выйти к холму и встретиться с Вонгом.

— Как же он может быть здесь, если на дороге уже есть наблюдатели?

— Он сможет сделать это, если он не отправился назад, в Макао.

Наконец они дошли до того места, где трава заканчивалась и росли первые деревья очередного лесного массива. Борн взглянул на часы, затем на Мак-Алистера. — Давайте пройдем туда, — он махнул рукой в сторону рядов деревьев, возвышающихся прямо перед ними, — там мы укроемся от посторонних глаз. Вы останетесь в тени, под деревьями, а я снова вернусь сюда, к этой высокой траве. Если вы увидите свет или услышите звук вертолета, или еще что-нибудь в этом роде, то свисните. Я надеюсь, вы умеете свистеть? Но только не углубляйтесь в лес, держитесь ближе к опушке.

— Свистеть я умею, но не очень хорошо. В детстве, когда у нас была собака, мне приходилось это делать...

— Не останавливайтесь, идите все время вперед, вперед к деревьям.

А Дельта, сейчас это был только Дельта, приступил к своему дежурству. Лунный свет постоянно прерывался, когда очередная гряда облаков проплывала на небольшой высоте, подгоняемая ветром. Он с напряжением вглядывался в колышущееся перед ним море травы, стараясь обнаружить сбой в плавных колебаниях серебристых волн, который будет направлен к подножию холма, прямо к нему. Прошло минуты три, и он уже решил, что попусту тратит время, когда из этого подвижного пространства буквально вынырнул человек, чуть справа от Борна, и скрылся в листве ближайших кустов. Борн положил кейс и приготовил нож.

— Кам Пек! — раздался отчетливый шепот.

— Вонг?

— Да, сэр, это я, — сказал связник, обходя стволы деревьев и приближаясь к Джейсону. — Вы решили поприветствовать меня с ножом в руках? — Здесь, в лесу, есть несколько человек, и, честно говоря, я уже не надеялся, что ты придешь. Ведь я сказал тебе, что ты можешь возвращаться назад, если почувствуешь, что риск слишком велик.

— Возможно, что у меня и было преимущество в ситуации, но кроме денег, вы позволили мне попытаться получить еще одно, очень большое вознаграждение. Оно касается не только меня, но и многих других людей. Много, много людей, сэр, будут благодарны за это.

— "Свинья" Су?

— Именно, сэр.

— Подожди минуту, — сказал Борн, чем-то встревоженный. — Почему ты так уверен, что его можно будет списать на кого-то из его окружения? Из этих людей, которых мы видели в лесу?

— Каких людей?

— Этот отряд, с автоматами, которые и сейчас находятся сзади нас! Они не из Гуандонга! Они из Бейцзина!

— Но моя встреча со «Свиньей» была не в лесу! Это было еще в Цзухай Ши, около пропускного пункта.

— Черт побери! Ты все испортил! Они ожидают его!

— Если бы они и ждали его, то он все равно бы никогда не появился.

— Что?

— Он пьянствовал вместе с начальником пропускного пункта и вышел немного облегчиться, когда я встретил его. Мне пришлось проводить его к двери, но не той, куда он направлялся, а к соседней. Так что теперь он лежит в женском туалете с перерезанным горлом и с отрезанными...

— Господи... Так значит, он не собирался преследовать нас? — перебил его Борн.

— Нет, сэр. Он не подавал никаких признаков, что собирается делать это.

— У тебя были какие-нибудь помехи в пути? Видел ли ты патрули на дороге?

— Я видел, но они меня — нет. Сейчас они сидят в лесу возле границы поля. Если это может помочь вам, то я заметил, что человек, у которого была рация, давал указания одному из них. Он, как мне показалось, говорил о каком-то сигнале, который уже передан. Я могу догадаться, сэр, что речь шла о вертолете. Француз однажды брал меня, когда следил за англичанином. В ту ночь здесь приземлился вертолет, и прилетевшие на нем люди встречались с тем английским майором.

— Тогда стой здесь. Если эти люди начнут двигаться вдоль поля, я хочу не пропустить этот момент. Сам я отправлюсь в поле, которое находится перед вторым холмом, немного вправо. Это то самое поле, где ты и Эхо видели вертолет.

— Эхо?

— Да, Француз. — Дельта помолчал, раздумывая. — Ты не должен ни зажигать спички, ни делать чего-то еще, что привлекло бы к тебе внимание... Неожиданно раздались странные приглушенные звуки, как будто один предмет ударяли о другой. Трик! Трак! Это подавал сигналы Мак-Алистер.

— Набери мелких камешков, кусочков дерева или сухой земли и, если заметишь движение, бросай их осторожно в лес, старайся выдерживать направление вот сюда, в правую сторону массива. Я услышу этот сигнал.

— Я сейчас же наполню свои карманы чем-нибудь подходящим.

— Я не имею права расспрашивать тебя, — сказал после паузы Дельта, поднимая кейс, — я хотел бы знать, есть ли у тебя оружие?

— Магнум-357 с полным комплектом патронов, который мне подарила одна из кузин со стороны матери, пусть христианский Бог успокоит ее душу.

— Я думаю, что может быть и не увижу тебя, поэтому на всякий случай, прощай, Вонг. Возможно, что одна половина внутри меня и не одобряет твоего образа жизни, но я должен сказать, что ты дьявол, а не человек. И поверь мне, что ты действительно победил меня прошлый раз.

— Нет, сэр, вы все равно превосходите меня, поэтому я буду тренироваться еще больше.

— Забудь это! — сказал ему человек из «Медузы», уже убегая к холмам.

Подобно гигантской фантастической хищной птице, вертолет сделал несколько кругов над полем между холмами. Как и было условленно, Мак-Алистер стоял в полный рост на открытом месте и ожидал, когда машина приземлится недалеко от него. Было также условленно, что Джейсон Борн будет находиться в стороне, ярдах в сорока от него, в тени деревьев, так чтобы был различим только силуэт. Наконец турбины смолкли, лопасти замерли, слегка провиснув, и вновь установилась полная тишина.

С легким металлическим щелчком открылась дверь и появилась металлическая лестница, по которой через несколько секунд спустился стройный седоволосый Шэн Чжу Юань, придерживая рукой средних размеров кейс.

— Так приятно увидеть тебя вновь после всех этих сумасшедших лет, Эдвард, — в виде приветствия произнес сын тайваньского тайпина, наследник старых императорских традиций. — Хочешь проверить вертолет, чтобы убедиться, что я выполнил твое условие? Как мы и договаривались, здесь только я и мой пилот, которому я полностью доверяю.

— Нет, Шэн, я не буду этого делать. Мы поступим по-другому. — Мак-Алистер достал из-под пиджака небольшой баллон. — Прикажу пилоту спуститься сюда на минуту и выпустить содержимое этого баллона внутрь вертолета. Кто бы там ни был, через секунду он, или они, должен будет выскочить наружу.

— Это так не похоже на тебя, Эдвард. Люди, подобные нам, знают когда следует доверять друг другу. Поверь мне, ведь мы далеко не дураки.

— Сделай это, Шэн!

— Ну, конечно, я готов сделать все, что ты просишь! — Пилот вышел из кабины, а Шэн, взяв баллон у Мак-Алистера, пустил парализующий газ внутрь вертолета. — Теперь ты удовлетворен? Нам не подходят эти игры, дорогой друг. Мы всегда были в стороне от них.

— Но сейчас ты стал тем, кто ты есть, а я остался тем, кем я был.

— Мы должны исправить это, Эдвард! Ведь я могу требовать твоего присутствия на всех совместных конференциях. Я могу поднять твое положение на значительную высоту, ты будешь новой звездой на небосводе дипломатической службы.

— Это все верно, но все ли? В досье же есть все. Ты возвращаешься в Китай, и с тобой возвращается Гоминдан, вы оба возвращаетесь...

— Давай говорить потише, чтобы все оставалось между нами, — Шэн бросил настороженный взгляд в сторону леса, где, как он предполагал, находился наемник, а потом сделал жест рукой вправо. — В конце концов, это ведь наше личное дело.

Но этот момент не остался без внимания со стороны того, кто наблюдал за ними из тени деревьев. Борн начал двигаться очень быстро, как только понял намерение китайца, и был уже около вертолета, когда два коммерсанта все еще стояли спиной к нему. Как только пилот поднялся по лестнице и вновь занял свое место, человек из «Медузы» был уже сзади него.

— "Ань цзинь!" — прошептал Джейсон, приказывая ему вести себя тихо.

Ствол КС-9 уже упирался в спину пилота, подтверждая команду, произнесенную шепотом. И прежде, чем ошеломленный пилот смог хоть как-то отреагировать на неожиданное вторжение, Борн накинул на его лицо кусок плотной ткани и аккуратно затолкал ее в широко открытый рот китайца. Затем, достав из кармана нейлоновый шнур, Борн привязал человека к креслу, обращая особенное внимание на руки.

Спрятав оружие под пиджак и закрепив его на поясе, Борн спустился на землю. Теперь двое беседующих «друзей» были отгорожены от него корпусом тяжелой машины, что означало так же, что и он блокирован от них. Осторожно, но по-прежнему быстро, Борн вернулся на прежнее место под деревьями, постоянно оглядываясь на происходящее рядом с вертолетом совещание, готовый в любую минуту повернуть обратно. Остановившись в тени, он подумал, что прошло уже достаточно времени, чтобы их акция перешла в завершающую фазу. Он направился, сначала без всякой цели, влево и закурил. С этой позиции ему были едва видны две темные фигуры по другую сторону вертолета, и он многое дал бы, чтобы услышать их разговор и узнать, почему медлит Мак-Алистер.

Пора! Самое время, аналитик, поставить точку в этом досье! Каждая секунда промедления отбирает у тебя победу!

На мгновенье он застыл, услышав звук падающего сквозь листву камня. Этот звук повторился и даже раздался характерный удар о ствол дерева в направлении, близком к тому, где он переходил поле. Еще и еще! Это забеспокоился Вонг! А это значит, что головорезы Шэна начали пересекать нижнее поле!

Ну, аналитик, делай это скорее, черт возьми! Скорее! Иначе мы навсегда останемся в этой земле! Скорее! Сейчас!!!

Человек из «Медузы» не сводил глаз с силуэтов Шэна и Мак-Алистера, его внутреннее состояние было на грани взрыва. Он никогда бы не стал действовать подобным образом. Мысль о смерти, исходившей фактически от руки жалкого дилетанта, озлобленного чиновника, который думает только о собственном месте под солнцем, была ненавистна ему.

— Кам Пек! Это был Вонг! Он уже преодолел вторую полосу леса и теперь был около него в тени деревьев. — Я слышал твои сигналы. Что там?

— Вам очень не понравится, сэр, то, что вы услышите сейчас.

— Что именно?

— Патруль поднимается к холму, сэр.

— Я думаю, что это обычная мера безопасности, — ответил Джейсон, в то время как его взгляд был по-прежнему прикован к двум темным фигурам сзади вертолета.

— Я не уверен, сэр, что дело обстоит именно так, — настаивал Вонг. — Ведь я даже слышал, как они готовили оружие к бою.

Борн неожиданно очнулся от оцепенения, вызванного затянувшейся беседой у вертолета. По непонятным для него причинам, все обернулось заранее спланированной ловушкой. — Тебе лучше уйти, Вонг, это место будет слишком горячим для тебя.

— А могу я спросить вас, сэр? Эти люди, с оружием, это они убили Француза?

— Да.

— И это для них так нагло и грязно работал все эти годы «Свинья» Су? — Да.

— Я думаю, сэр, что я никуда не уйду отсюда.

Ни говоря больше ни слова, человек из «Медузы» прошел к тому месту, где он оставил кейс. Отыскав его в траве, он вернулся назад. — Открой его, — сказал Борн. — Если мы выберемся отсюда, ты сможешь проводить целые дни в казино, не передавая никаких записок.

— Я не люблю играть.

— Но сейчас тебе придется, Вонг. — Неужели вы действительно допускаете мысль, что мы, полководцы великой поднебесной империи, отдадим все этим грязным крестьянам и их недоношенным отпрыскам, зараженным вредными теориями о равенстве. — Шэн стоял перед Мак-Алистером, придерживая свой кейс двумя руками около груди. — Они могут быть только нашими рабами, но никак не нашими хозяевами.

— При таком образе мыслей вы, я имею в виду лидеров, очень быстро потеряете страну. Вам бы следовало идти на компромиссы, тогда ваша власть была бы надежной.

— Никто не пойдет на компромисс с догматиками марксизма, так же как и с лжецами. Так же, как и я не пойду на компромисс с вами, Эдвард.

— В чем дело?

Левой рукой Шэн открыл кейс и достал из него досье, похищенное из сейфа на Виктория Пик. — Вы узнаете этот документ, Эдвард? — спросил он очень спокойно.

— Я не могу поверить в это?

— А вы поверьте, мой старый противник. Немного изобретательности — и можно очень многого добиться.

— Но это невозможно!

— Но ведь документ здесь, он у меня в руке, и я открыл его как раз на той странице, где написано, что этот документ существует только в одном экземпляре.

— У меня есть копия, которую я отправил на хранение в Вашингтон, резко возразил помощник Госсекретаря, почти не делая паузы.

— А вот в это я не верю, — сказал Шэн. — Все дипломатические пересылки и переговоры контролируются специальной службой на более высоком уровне. Хорошо известный вам посол Хэвиленд никогда не разрешил бы сделать нечто подобное, а консульство никогда и ничего не делает без его указаний. — Я послал копию в Китайское консульство! — почти закричал Мак-Алистер. — Вы конченный человек, Шэн!

— На самом деле? Вы на самом деле сделали это? А кто, по-вашему, принимает все передачи и корреспонденции от всех внешних источников в нашем консульстве в Гонконге? Не утруждайте себя ответом, я сам помогу вам. Это один из наших людей. — Шэн замолчал. Его глаза мессии постепенно наполнялись фанатичным огнем. — Запомните, что мы везде, Эдвард! Нас нельзя остановить! Мы уже ведем всю нашу нацию обратно к Империи!

— Вы безумец. Ваш путь приведет к войне!

— Тогда это будет настоящая война! Все правительства будут поставлены перед выбором, диктатура или демократия!

— Вы фанатики и слепцы! Вы должны предвидеть те последствия...

— Наш народ был отторгнут от нас, а мы вновь возвращаем его на путь служения великой цели, великой Империи! Нас нельзя остановить! Мы уже маршируем!

— Нет, вас надо остановить, — тихо произнес Мак-Алистер, и его правая рука скользнула под пиджак. — Я остановлю вас.

Внезапно Шэн бросил кейс, высвобождая оружие. Он выстрелил в тот момент, когда Мак-Алистер инстинктивно отскочил, пытаясь прикрыть свое плечо.

— Падай! Ныряй вниз и вправо! — закричал Борн, выбегая на лужайку перед вертолетом, прямо в потоки света от сигнальных фонарей, и стреляя на ходу. — Крутись! Переворачивайся! Если еще можешь двигаться, откатывайся как можно дальше по земле.

— Вы!? — Шэн почти закричал, делая два неприцельных выстрела в лежавшего на земле помощника Госсекретаря и переводя ствол пистолета на бегущего прямо на него бывшего рейнджера из «Медузы».

— Я еще не рассчитался с тобой за Эхо! — изо всех сил прокричал Борн. — Ты многих отправил на тот свет, но особенно ты задолжал мне за Эхо, сволочь! — Он нажимал на спуск, пока не кончились патроны. И Шэн понял, что его момент наступил. Он поднял пистолет и неторопливо прицелился, как только Джейсон отбросил бесполезный автомат, стараясь задеть им противника. Шэн выстрелил, и Дельта инстинктивно сделал прыжок вправо, переворачиваясь в воздухе и доставая из-за пояса нож. Он приземлился не там, где предполагал его противник, и, оказавшись на земле, еще раз изменил направление движения, неожиданно сделав мощный прыжок в сторону Шэна. Нож нашел свою цель, и человек из «Медузы» всадил его в грудь последнего из фанатиков. Убийца сотен и несостоявшийся убийца миллионов свалился на землю в предсмертных судорогах.

Патруль появился на опушке леса и открыл беспорядочный огонь, наполняя ночную тишину резкими звуками автоматных очередей. Несколько выстрелов прозвучало в ответ из-за вертолета. Это, видимо, Вонг открыл чемоданчик и нашел то, что больше всего соответствовало моменту. Два человека упали на землю и больше уже не стреляли, а остальные четверо начали занимать оборону. Но вот один из них бросился назад в лес, что-то выкрикивая на бегу. Скорее всего он отправился за подкреплением. Но где и как далеко были их дополнительные силы?

Борн побежал вокруг вертолета в сторону Вонга, который устроился за стволом дерева на самой границе леса.

— Там есть еще один автомат, передай его мне! — сказал Борн.

— Вы должны экономить патроны, — заметил Вонг. — Там их очень немного.

— Я знаю. Оставайся здесь и прижимай их к земле, как только сможешь. Старайся стрелять максимально низко.

— Куда вы собираетесь, сэр?

— Хочу сделать небольшой круг по лесу.

— Тоже самое заставлял меня когда-то делать Француз.

— Он был прав, он всегда был прав. — Джейсон углубился в лес, прокладывая путь через листву, осторожно, но быстро.

Неожиданно он увидел фигуру офицера, которого он узнал еще раньше и у которого была рация. Офицер шел, стараясь слегка пригибаться к земле. И тогда Борн прыгнул. Его левая рука стальным обручем захватила шею китайца, а правая, сжимавшая тяжелый пистолет, опустилась на голову, и мгновенно появившийся нож завершил быстро проделанную работу. Борн поднял мощный автомат, свалившийся на землю. На поясе трупа он нашел и два запасных магазина. Теперь соотношение в огневой мощи было в значительной мере исправлено, и возможно, что теперь они смогут выбраться отсюда живыми. Но был ли жив Мак-Алистер? Или мечты о солнечном уголке для незадачливого чиновника закончились полным крушением и вечной темнотой? Но нужно было соблюдать очередность. Успех дела обеспечивается правильным выбором приоритетов!

Борн завершил свой круг в той же точке, где начал движение. Вонг короткими очередями, а иногда и просто единичными выстрелами продолжал удерживать оставшихся трех человек из офицерского патруля все в том же положении. Неожиданно что-то заставило его обернуться. Легкий шум, раздавшийся вдалеке, или слабая вспышка, случайно замеченная глазом? Было и то и другое вместе. Оба источника раздражения принадлежали грузовику, который Борн наконец-то разглядел вдалеке, вглядываясь в разрывы между деревьями. На кабине грузовика была установлена мигающая лампа-вспышка. Грузовик явно съезжал с дороги, направляясь к пространству, покрытому высокой травой. Светящаяся точка теперь быстро приближалась и была почти в двухстах ярдах от подножия холма. Теперь приоритеты вновь были изменены.

— Подожди стрелять! — закричал Борн, ныряя в сторону со своей позиции. Три офицера мгновенно повернулись в сторону, откуда прозвучала команда, и их автоматы буквально изрешетили то место, где он только что находился.

Человек из «Медузы» продвинулся еще вперед, и теперь ему хватило нескольких секунд, чтобы его мощный автомат изрешетил этих троих, которые рассчитывали только что разделаться с ним.

— Вонг! — закричал он, выбегая на открытое место. — Иди сюда! За мной! — В считанные секунды Борн добрался до того места, где лежали оба тела, Шэна и Мак-Алистера. Один из них был еще жив. Джейсон склонился над помощником Госсекретаря, который протягивал обе руки, безнадежно пытаясь дотянуться до чего-то, что пока еще не привлекло внимания Борна. — Мак, ты слышишь меня?

— Досье! — прошептал Мак-Алистер. — Заберите досье!

— Что?.. — Борн взглянул на труп Шэна и в мутном свете луны увидел самое невероятное, что он мог бы себе представить. Это было досье на Шэна, один из самых взрывоопасных документов на земле! — Господи! — медленно проговорил он, поднимая документ с земли. — Слушай меня внимательно, аналитик! — Борн повысил голос, когда Вонг присоединился к ним. — Мы должны тебя нести, и возможно, это будет очень тяжело для тебя, но у нас нет другого выхода! — Он взглянул на Вонга и продолжил: — Сюда идет вооруженный отряд, и, по моим подсчетам, они будут здесь через пару минут. Поэтому сожмите зубы, господин помощник. Мы будем двигаться!

Когда Джейсон и Вонг тащили Мак-Алистера к вертолету, Борн неожиданно крикнул: — Ради Бога, подождите минуту!.. Нет, нет, ты продолжай его нести, — приказал он связнику. — Я вернусь назад!

— Но зачем? — прошептал Мак-Алистер, почти теряя сознание.

— Что вы хотите сделать, сэр? — воскликнул Вонг. — Пищу для будущих размышлений, — загадочно прокричал Борн, когда уже бежал назад, к телу Шэн Чжу Юаня. Когда он добрался до трупа, он присел над ним и положил какой-то мягкий предмет под одежду мертвеца. Потом быстро поднялся и побежал к вертолету, где Вонг очень осторожно уже пристраивал Мак-Алистера вдоль задних сидений. Борн пробрался прямо вперед и, достав из-за пояса нож, разрезал нейлоновый шнур, которым был связан пилот, и вытащил из его рта кляп. Пока пилот приходил в себя от приступов удушья, Борн уже отдавал ему приказы по-китайски:

— "Кай фей-дзы ба!”

— Вы можете говорить по-английски, — произнес тот сквозь душившие его спазмы. — Я бегло говорю по-английски. Этого требовала моя служба.

— Тогда немедленно поднимайся, сукин сын! Прямо сейчас!

Пилот не заставил повторять приказания очередной раз и запустил двигатель. Лопасти винта пришли в медленное движение, когда на открытую площадку ворвался рой солдат, отчетливо видимых в лучах стартовых прожекторов вертолета. Те, кто были первыми, мгновенно увидели всю картину, включая пятерых убитых офицеров из личной охраны Шэна. Второй эшелон солдат открыл беспорядочный огонь по медленно поднимающемуся вертолету.

— Поднимайся и увози нас ко всем чертям с этого места! — прокричал Борн.

— Броня этой машины — это броня, сделанная для Шэна, — заметил пилот. — Здесь даже стекла, и те из пуленепробиваемого стекла. Куда мы отправляемся?

— Гонконг! — рявкнул Борн, удивленный тем, что пилот быстро привстал на своем месте и энергично повернулся к Борну, не скрывая улыбки.

— Неужели великодушные американцы или благотворительные англичане предоставят мне убежище, сэр? Это моя давняя мечта!

— Я буду проклят, — пробормотал человек из «Медузы», как только они попали в первый слой низко расположенных облаков. — Это была самая замечательная идея, сэр, — заметил Вонг откуда-то сбоку, из темноты, окутывающей внутреннее пространство кабины. — Как это вам пришло в голову?

— Так уже было однажды, — сказал Джейсон, закуривая. — История, особенно недавняя, иногда повторяется сама по себе.

— Мистер Вебб? — прошептал Мак-Алистер.

— В чем дело, аналитик? Как самочувствие?

— Не обращайте внимания на это. Я хотел узнать, почему вы вернулись, вернулись к Шэну?

— Чтобы оставить ему прощальный сувенир. Чековую книжку на секретный счет в один из банков на Кайманских островах.

— Что?

— Этой книжкой все равно никто и никогда не сможет воспользоваться, так как и имена, и номера счетов там стерты, но интересно будет видеть, какова будет реакция Пекина на сам факт ее присутствия, не правда ли?

Эпилог

Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер проковылял на костылях в когда-то привлекательную комнату-библиотеку в старом доме на Виктория Пик. Разбитые окна, выходящие на залив, теперь были прикрыты толстым прозрачным пластиком. Посол Хэвиленд молча наблюдал, как помощник Госсекретаря бросил досье Шэна на его стол.

— Я надеюсь, что вы потеряли именно это, — заметил аналитик, пристраивая в угол костыли и с трудом усаживаясь в кресло.

— Доктора сказали мне, что ваши раны уже не опасны, — сказал дипломат. — Я рад такому исходу.

— Вы рады? Кто вы такой, черт возьми, чтобы проявлять такое милосердие?

— Возможно, это просто манера говорить, считайте как вам будет угодно. Но то, что вы сделали — это нечто экстраординарное, нечто, не укладывающееся даже в воображении.

— Я ожидал подобных речей. — Помощник Госсекретаря слегка поморщился, перемещая поудобней раненое плечо. — На самом же деле это сделал не я. Он сделал это.

— Но вы обеспечили саму возможность, Эдвард.

— Когда я взялся за это, то я вторгся на чужую территорию, вступил в область, где никогда не был. Эти люди делают там все так, как нам и не снилось, о чем мы можем только мечтать.

— Они делают то, что умеют, и делают это наилучшим образом. То же самое делали и мы, но каждый на своей территории, господин помощник Госсекретаря.

Мак-Алистер продолжал внимательно смотреть на Хэвиленда, и в его взгляде не было намека на компромисс. — Как это могло случиться? Как они смогли получить досье?

— Опять-таки некая разновидность функциональной специализации. Профессионалы многого могут добиться, когда занимаются своим делом. А в итоге трое морских пехотинцев убиты, а практически невскрываемый сейф был открыт.

— Весьма непростительный факт!

— Согласен, — сказал Хэвиленд, неожиданно наклоняясь вперед и повышая голос. — Точно так же, как непростительны ваши действия. Кто вы такой, черт возьми, чтобы делать то, что вы сделали? За ваши действия вам должны были бы предоставить лет на тридцать тюремную камеру, и это было бы самое подходящее для вас место! Имели вы хотя бы представление о том, что могло случиться? Война могла охватить весь Дальний Восток и весь мир полетел бы в пропасть к дьяволу!

— Я сказал это, потому что я должен был это сделать. Это тот урок, который я получил у Джейсона Борна, нашего Джейсона Борна. Независимо ни от чего, я подал свое прошение об отставке, и оно есть у вас, господин посол.

— И вы хотите, чтобы мы просто так согласились потерять вас? — Хэвиленд откинулся в кресле и через секунду продолжил. — Не смешите людей. Я только что разговаривал с Президентом, и он дал свое согласие. Вас собираются назначить председателем Совета Национальной Безопасности.

— Председателем?.. Но я не могу ничем управлять!

— С личным лимузином и прочей чепухой.

— Я не буду знать, что и где я должен буду говорить!

— Главное — вы знаете, как надо думать, и, кроме того, я буду на вашей стороне.

— О, Господи!

— Вам следует расслабиться и заниматься только оценкой ситуации. А говорить предоставьте тем, кто это умеет делать наилучшим образом. Только дайте им четкие указания, что говорить. Ведь реальная власть всегда принадлежит не тем, кто говорит, а тем кто думает.

— Это все так неожиданно, так...

— Но и совершенно достойно вас, — перебил его дипломат. — Мозг — это удивительный инструмент, давайте не будем недооценивать его. Между прочим, врач сказал мне, что Лин Вэньчжу выжил. У него пока еще не работает левая рука, но в остальном он чувствует себя хорошо. Я думаю, что вы дадите соответствующие рекомендации для Лондона.

— А мистер и миссис Вебб? Где они?

— Сейчас они уже на Гавайях. Там же находятся мистер Конклин и доктор Панов. Я думаю, что они уже не вспоминают обо мне.

— Надо заметить, господин посол, что вы не дали им особых причин для воспоминаний.

— Возможно, но ведь это уж не моя обязанность — оставлять о себе хорошие воспоминания.

— Мне кажется, что я понял вас только теперь.

— А я надеюсь, что ваш Бог проявит сострадание к людям, подобным вам и мне, Эдвард. И в один прекрасный день, вы, может быть, даже станете Госсекретарем Соединенных Штатов. — Я не думаю, сэр.

— Может быть, я и сам так не думаю, — согласился Хэвиленд, — но последние события обнадеживают меня. Ведь сейчас мы почти блестяще завершили нашу работу, уложив все куски разбитой мозаики на свои места. Благодаря таким людям, как вы, как я, как Джейсон Борн и Дэвид Вебб, мы остановили надвигавшийся Армагеддон и, может быть, даже отодвинули его немного назад. Что бы могло произойти, не окажись мы на нашем месте?

Теперь они были все вместе, и ей не нужно было больше прятать свои каштановые волосы, которые вновь разлетались в разные стороны, рассыпаясь по плечам. С момента перелета на Гавайи прошло почти двадцать четыре часа, и за это время они дважды провожали своих друзей. Первым улетел Конклин, который воспользовался первым же возможным рейсом до Лос-Анджелеса, чтобы как можно быстрее добраться до Вашингтона и, как он выразился, успеть застать на месте те головы, которые бы следовало снести.

Позже улетал Мо, который долго приходил в себя после всего происшедшего, и особенно после нескольких лишних доз спиртного, которые он позволил себе принять вместе с Дэвидом.

— Ну, как ты себя чувствуешь, Мо? — спросила его Мари, кутаясь в халат от утренней прохлады.

Доктор, стоя на балконе отеля, продолжал осматривать бесконечные пляжи, которые тянулись и справа и слева от него.

— Сейчас мне значительно лучше, чем было несколько часов назад. Но ты все равно этого не поймешь, потому что ты ни разу за это время так и не потеряла рассудка.

— Почему ты уже в костюме, Мо, — спросил Дэвид, выходя из комнаты на балкон.

— Я уезжаю. У меня ведь остались пациенты в Вашингтоне, и, я думаю, что им будет плохо, если я задержусь.

Наступила тишина, во время которой все трое смотрели друг на друга. — Что мы должны сказать тебе, Мо? Как нам сказать то, что сейчас переполняет нас?

— Вы ничего не говорите, это будет самым правильным решением. Я сам скажу вам все, что надо. Мари перенесла сильный стресс, который был вне пределов человеческой выносливости, но я думаю, что все будет хорошо.

— Я хочу выжить, Мо, — сказала Мари, глядя на своего мужа. — И я хочу, чтобы он вернулся ко мне.

— А теперь о тебе, Дэвид. Тебе пришлось пройти через эксперимент по травмированию психики, с которыми ты еще не встречался в своей жизни. Сейчас ты постепенно становишься самим собой и никем больше. Джейсон Борн ушел в прошлое. Он не должен вернуться назад. Входи в жизнь как Дэвид Вебб, постарайся сконцентрировать свои интересы на двух людях, на Дэвиде и Мари. Это единственное, что для тебя существует и должно всегда существовать. А если некоторые моменты прошлого вдруг вернутся, хотя я мало верю в это, позвони мне, и на ближайшем же самолете я прилечу в Мэн. Я люблю вас обоих, с удовольствием посижу в вашей компании и снова попробую тушеное мясо, которое так восхитительно готовит Мари.

Заходящее солнце, похожее на гигантский оранжевый бриллиант, медленно опускалось с туманной границы горизонта в океан. Они медленно шли вдоль пляжа, взявшись за руки, так естественно для людей, только что нашедших друг друга.

— Что ты обычно делаешь, когда внутри тебя возникает нечто, что ты ненавидишь? — спросил Дэвид.

— Стараюсь спокойно принимать это, — ответила Мари. — У всех людей есть темная сторона, Дэвид. Нам бы хотелось избавиться от нее, но мы не можем этого сделать. Возможно, что мы не смогли бы без этого жить. Твоя темная сторона — это легенда по имени Джейсон Борн, но это только легенда, не больше.

— Я ненавижу его.

— Но не забывай, что именно он вернул тебя ко мне. И только об этом и следует помнить.

Роберт Ладлэм Ультиматум Борна

Бобби и Леонарду Райхерт – двум очаровательным людям, которые так обогатили нашу жизнь, с благодарностью.

«The Bourne Ultimatum» 1990, перевод П. Рубцова

Пролог

Над Манассасом, что в Вирджинии, сгустилась тьма, и сразу же сельская местность наполнилась звуками невидимой ночной жизни. Борн продирался сквозь заросли, окружавшие поместье генерала Нормана Суэйна. Потревоженные птицы вспорхнули из скрытых в темноте гнезд, на деревьях проснулись и тревожно закаркали вороны и вдруг, словно успокоенные каким-то заговорщиком, собратом по охоте, умолкли.

Манассас! Здесь спрятан ключ! Ключ, который откроет потайную дверь, ведущую к Карлосу-Шакалу – убийце, единственным желанием которого было уничтожить Дэвида Уэбба и его семью... «Уэбб! Уйди от меня, Дэвид! – мысленно вскричал Джейсон Борн. – Дай мне возможность быть убийцей, которым ты никогда не станешь!»

Каждый раз сжимая кусачки, которыми он кромсал толстую проволоку высокой ограды, он все яснее осознавал неотвратимый факт, подтверждавшийся учащенным дыханием и каплями пота, выступавшими на лбу: ему было пятьдесят, и он не мог так же легко проделывать все то, на что был способен тринадцать лет назад в Париже, когда, получив приказ, выслеживал Шакала. Об этом стоит подумать, но мешкать нельзя. Теперь у него были Мари и дети – жена Дэвида и дети Дэвида, – и ему все под силу, стоит лишь захотеть! Дэвид Уэбб понемногу исчезал из его души, в ней оставался только безжалостный Джейсон Борн.

Наконец это удалось: он сделал лаз! Протиснувшись через дыру, он поднялся с земли, инстинктивно на ощупь проверил свое снаряжение: оружие (автоматический пистолет и газовый пистолет), цейсовский бинокль «икон», охотничий нож в ножнах. Все это было необходимо ему, охотнику, находившемуся теперь на территории врага, который должен привести его к Карлосу.

«Медуза». Этот проклятый батальон из Вьетнама, незарегистрированное, несанкционированное, никем не признанное сборище убийц и отщепенцев, которые по приказу сайгонского командования прочесывали джунгли Юго-Восточной Азии. Это был настоящий эскадрон смерти, который добывал больше информации, чем все разведывательно-диверсионные группы вместе взятые. Джейсон Борн был теперь одним из «Медузы», а Дэвид Уэбб – всего лишь воспоминание: ученый-гуманитарий, у которого были когда-то другие жена и дети, погибшие у него на глазах...

Генерал Норман Суэйн входил в верхушку сайгонского командования и был единственным, кто занимался снабжением той, старой «Медузы». Теперь возникла другая – новая «Медуза»: иная, более мощная злая сила, облаченная в респектабельные современные одежды, эта «Медуза» вела разведку и разрушала целые отрасли мировой экономики. И все это на благо немногих, нажившихся во времена действия этого проклятого батальона – нигде не зафиксированного, никем не признанного, как бы и не существовавшего. Эта новая, современная «Медуза» – мост, ведущий к Карлосу-Шакалу. Наемный убийца найдет клиентов среди богатых и влиятельных людей... Они потребуют смерти Джексона Борна. Это должно случиться! А раз так, Борну необходимо раскрыть тайны, хранящиеся во владениях генерала Суэйна – начальника службы материально-технического обеспечения Пентагона, испуганного человека с маленькой татуировкой на внутренней стороне предплечья. Одного из «Медузы».

Вдруг неожиданно и бесшумно сквозь густую растительность в полном бешенстве прорвался доберман-пинчер. Джейсон выхватил пистолет – атакующий пес с пеной на оскаленной пасти готов был вцепиться ему в живот. Он выстрелил ему в голову, газ подействовал через пару секунд. Борн пнул бесчувственное тело.

«Перережь ему глотку!» – мысленно взревел Джейсон Борн.

"Нет, – воспротивилось его другое "я" – Дэвид Уэбб. – Вина на том, кто натаскивал этого пса".

Пойди прочь, Дэвид!

Глава 1

Какофония звуков перешла все границы, когда парк с аттракционами на окраине Балтимора заполнили толпы народа. Был душный летний вечер, и лица людей были мокры от пота за исключением разве что тех, кто с визгом взлетал на «американских горках» или с криком ужаса обрушивался вниз по узким петляющим канавкам с водой в напоминавших торпеды салазках. Яркие, бешено мигающие огни в глубине парка соперничали с резкими звуками музыки, с металлическим шумом извергающейся из многочисленных громкоговорителей: клавишные – presto, ударные – prestissimo. Лоточники перекрывали своими воплями весь этот шум, гнусаво и с убедительностью заправских ораторов рекламируя товар, а вспыхивающие в небе беспорядочные сполохи фейерверков прорезали ослепительным светом тьму, посылая во все стороны мириады огней, низвергающихся в небольшое озеро. Пиротехнические свечи слепили яркими, изгибающимися дугой вспышками.

Возле силомерных аттракционов толпились мужчины с возбужденными лицами и мощными загривками с набухшими венами. Они яростно пытались доказать свою мужественность, ударяя тяжеленными деревянными молотками по коварным планкам, которые то и дело отказывались посылать вверх к колокольчикам красные шарики. А напротив другие люди вопили с воинственным энтузиазмом, когда их тележки врезались в кружащиеся вокруг них автомобильчики: каждое столкновение – триумф победившей агрессивности, каждый участник аттракциона на миг становился подобен звезде, преодолевшей все препятствия. Дуэль на пистолетах в загоне «О'кей» в 9.27 пополудни, только без серьезного конфликта.

Немного подальше располагался «памятник» в честь внезапной смерти – тир. Он мало походил на невинные развлечения с мелкокалиберным оружием, которые устраивают на городских ярмарках и деревенских карнавалах. Здесь был целый мир самого смертоносного ультрасовременного оружия: действующие макеты автоматов "МАС-10 и «узи», реактивных гранатометов и противотанковых базук в стальных корпусах, наконец, устрашающая копия огнемета, выплевывающего сквозь вздымающиеся клубы дыма режущие глаз прямые световые лучи. И снова покрытые испариной лица... Пот заливал безумные глаза и ручьями стекал на вытянутые шеи. Казалось, что мужья, жены и дети с нелепыми искаженными лицами расправляются с ненавистными врагами – своими женами, мужьями, родителями и отпрысками. Они были захвачены бесконечной и бессмысленной войной в 9.29 пополудни в парке с аттракционами, главным из которых была жестокость. Явная и тайная. Человек против самого себя и своих врагов, главным из которых, конечно, является его страх...

Худощавый человек с тростью в правой руке, прихрамывая прошел мимо павильона, где взвинченные, сердитые посетители метали острые стрелы в воздушные шары с нанесенными по трафарету портретами общественных деятелей. Когда резиновые головы разлетались в клочья, вспыхивали яростные споры по поводу сморщенных и разорванных остатков изображений политиков и их палачей, вооруженных стрелами. Прихрамывающий человек шел по главной аллее, вглядываясь в толпу, словно выискивал что-то в этой битком набитой, лихорадочно возбужденной, незнакомой ему части города. Он был одет просто и опрятно – пиджак, спортивная рубашка – и держался так, словно не замечал изнуряющей духоты, а пиджак всегда составлял непременную часть его туалета. Это был человек средних лет, с приятным лицом, правда изборожденным преждевременными морщинами, с глубокими тенями под глазами. Морщины были, скорее, результатом образа жизни, которого он придерживался, чем прожитых лет. Его звали Александр Конклин, он был отставным офицером Центрального разведывательного управления, где занимался секретными операциями. Сейчас его терзали предчувствия и мучила тревога: у него не было ни малейшего желания находиться сейчас в этом месте, и он не мог представить себе, что же такое случилось, раз его вынудили прийти сюда.

Он приблизился к тиру, у стен которого было столпотворение, и замер на месте, судорожно глотая воздух, – его глаза были прикованы к высокому лысеющему мужчине примерно одного с ним возраста, перекинувшему пиджак из легкой полосатой ткани через плечо. Навстречу ему к громыхающему прилавку тира приближался Моррис Панов! Но почему? Что должно было случиться? Конклин стал озираться по сторонам, инстинктивно чувствуя, что за ним тоже наблюдают. Чтобы не дать Панову приблизиться к назначенному месту встречи... Времени не было, но, может быть, им еще удастся убраться отсюда! Отставной офицер разведки нащупал под пиджаком маленькую автоматическую «беретту», его постоянную спутницу, и рванулся вперед, хромая и замахиваясь на толпу тростью; он колотил ею по коленным чашечкам, тыкал острием в животы, почки и грудные клетки, пока разгневанные люди не разразились воплями проклятий... Он бросился вперед и, врезавшись своим худым телом в растерянного доктора, заорал, перекрывая рев толпы, прямо в лицо Панову:

– Черт возьми! Что ты здесь делаешь?

– Полагаю, то же самое, что и ты. Из-за Дэвида – или я должен был сказать Джейсона? В телеграмме было указано это имя.

– Это ловушка!

Вдруг раздался пронзительный крик, перекрывший царивший вокруг гвалт. И Конклин и Панов мгновенно взглянули в сторону тира, который был всего в нескольких ярдах от них: пуля попала в горло тучной женщины, жуткая боль исказила ее лицо. Толпу охватило безумие; Конклин оглядывался по сторонам, пытаясь понять, откуда стреляли, но паника достигла апогея: он ничего не видел, кроме мечущихся фигур. Он схватил Панова за руку и потащил мимо вопящих, обезумевших людей по аллее, а потом к огромным «американским горкам» в конце парка, где возбужденные посетители пробивались к билетной кассе.

– Боже мой! – выдохнул Панов. – Неужели пуля предназначалась одному из нас?

– Может быть... а может, и нет, – ответил отставной офицер разведки, который не мог отдышаться; вдалеке послышались вой сирены и свистки.

– Ты же сам сказал, что это ловушка!

– Потому что мы оба получили эту безумную телеграмму от Дэвида, в которой было имя, – а ведь он им не пользовался уже целых пять лет, – Джейсон Борн! Если не ошибаюсь, в твоей телеграмме также говорилось о том, что ни при каких обстоятельствах мы не должны звонить ему домой.

– Верно.

– Это ловушка... Ты проворнее меня, Мо, так что уноси ноги. Двигай отсюда. Беги, как сукин сын, и найди телефон. Телефон-автомат, чтобы не перехватили разговор.

– И что?

– Позвони Давиду домой! Скажи, чтобы он паковал веши Мари и детишек и поскорее увозил их оттуда!

– Что-о?

– Нас разыскали, доктор! Некто ищет Джейсона Борна, тот, кто охотился за Борном многие годы и не остановится до тех пор, пока не возьмет его на мушку... Ты стремился привести в порядок мозги свихнувшегося Дэвида, а я тянул за все прогнившие нити в Вашингтоне, чтобы вывезти его и Мари из Гонконга живыми... Но где-то мы допустили промашку, и нас нашли, Мо. Тебя и меня! Мы – единственная официально зарегистрированная связь с Джейсоном Борном, адрес и род занятий которого неизвестны.

– Ты понимаешь, что говоришь, Алекс?

– Да, черт побери, понимаю... Это – Карлос. Карлос-Шакал. Выбирайся отсюда, доктор. Свяжись со своим бывшим пациентом и скажи ему, чтобы он исчез. Немедленно.

– А что дальше?

– У меня не так много друзей, тем более таких, кому я могу доверять, а у тебя они есть. Назови ему кого-нибудь из них, скажем, одного из твоих приятелей-лекарей, которых пациенты срочно вызывают по телефону... Скажи Дэвиду, чтобы он связался с ним, когда будет в безопасности. Дай ему пароль.

– Пароль?

– Господи Боже, Мо, пошевели мозгами! Какой-нибудь псевдоним: Джонс или Смит...

– Это довольно распространенные фамилии...

– Тогда Шикльгрубер или Московиц – какая тебе больше нравится! Просто скажи, чтобы он дал нам знать, где находится.

– Понятно.

– Теперь беги отсюда и не вздумай отправляться домой!.. Сними номер в «Брукшире» в Балтиморе под именем... Мориса, Филиппа Мориса. Я навещу тебя там попозже.

– А ты что собираешься делать?

– То, от чего с души воротит... Поставлю мою трость где-нибудь в сторонке и куплю билет на эти паршивые «горы». Никто не станет искать там калеку. Я уже заранее готов наложить в штаны, но это – единственный способ переждать опасность, даже если мне придется кататься на этих проклятых штуковинах всю ночь... А теперь беги отсюда! И поскорее!

* * *

По проселочной дороге, бегущей на юг меж холмов Нью-Гемпшира к границе Массачусетса, несся фургон. Его вел долговязый человек, его резко очерченное лицо было напряжено, на скулах ходили желваки, а ясные светло-голубые глаза горели яростью. Рядом с ним сидела его необыкновенно привлекательная жена, рыжеватый оттенок золотисто-каштановых волос которой был еще заметнее при свете огоньков на приборной доске. Она держала на руках ребенка, восьмимесячную девочку, на заднем сиденье спал еще один малыш – белокурый мальчик лет пяти, от резких толчков его защищал складной поручень. Их отцом был Дэвид Уэбб, профессор востоковедения, а когда-то один из печально известной, наводящей ужас «Медузы», легендарный Джейсон Борн, наемный убийца.

– Мы ведь знали, что когда-то это должно случиться, – сказала Мари Сен-Жак-Уэбб, уроженка Канады, экономист по образованию, однажды спасшая жизнь Дэвида Уэбба. – Это был вопрос времени.

– Это безумие! – тихо сказал Дэвид, стараясь не разбудить детей, но даже шепот выдавал его напряжение. – Ведь все было спрятано, соблюдена строжайшая секретность архивов и все эти прочие дерьмовые предосторожности! И как только они умудрились найти Алекса и Мо?

– Мы не знаем пока, но Алекс наверняка захочет разузнать. Лучше Алекса никого нет, ты же сам говорил...

– Теперь Алекс меченый – можно считать его без пяти минут мертвецом, – мрачно перебил ее Уэбб.

– Ты слишком торопишься, Дэвид. Он – лучший из всех. Ведь это твои слова?

– Единственный раз он не был лучшим – в Париже, тринадцать лет назад.

– Потому что ты был лучше...

– Нет! Потому что я не ведал, кем я был, а он действовал, исходя из старых сведений, что я вообще ничего не знаю об этом чертовом деле. Он-то был убежден, что это был как раз я, а я не знал самого себя, поэтому и не мог действовать в соответствии с его сценарием... Он по-прежнему – самый лучший: это он спас нам обоим жизнь в Гонконге...

– Значит, ты со мной согласен: мы – в надежных руках.

– Что касается Алекса – да, а вот Мо – совсем другое. Этот прекрасный, но и несчастный человек – уже труп. Они схватят его, а потом выпотрошат!

– Он скорее сам отправится в могилу, чем расскажет о нас кому-то...

– У него не будет выбора. Они накачают его амиталом, после чего на магнитофонной пленке будет записана вся его жизнь. Потом они убьют его и явятся за мной... за всеми нами: потому-то ты с детьми и поедешь на юг – далеко на юг. К Карибскому морю.

– Я отправлю их, дорогой. Но сама не поеду.

– Прекрати! Мы ведь договорились, когда родился Джеми. Вот почему мы обосновались здесь и чуть ли не с потрохами купили твоего младшего брата, который теперь присматривает за нашими владениями... Он чертовски преуспел в этом. Теперь мы с тобой владеем половиной процветающей гостиницы на острове, о котором никто ничего не слышал до тех пор, пока этот канадский проныра не приводнился там на гидроплане.

– Джонни всегда был напористым парнем. Папа как-то сказал, что он способен больную телку продать как племенного бычка, и никто не станет смотреть, все ли у нее на месте.

– Самое главное, что он любит тебя... и детей. Я рассчитываю, что этот дикарь... Не обращай внимания, я доверяю твоему брату.

– Доверяй моему братцу, но следи за дорогой, ты проскочил поворот к бунгало.

– Вот черт! – вскрикнул Уэбб, тормозя и давая задний ход. – Завтра ты, Джеми и Эдисон вылетаете из аэропорта Логан. Прямиком на остров!

– Мы еще обсудим это, Дэвид.

– Тут нечего обсуждать. – Уэбб дышал глубоко и равномерно и, наконец овладев собой, задумчиво проговорил: – Я бывал здесь раньше.

Мари взглянула на мужа: его внезапно ставшее безучастным лицо освещалось тусклым светом лампочек приборной доски. То, что она увидела, испугало ее куда больше, чем призрак Шакала. Это был не Дэвид Уэбб, велеречивый профессор-гуманитарий. Рядом с ней сидел человек, который, как они оба надеялись, навсегда исчез из их жизни.

Глава 2

Александр Конклин крепко сжал трость, когда, прихрамывая, вошел в конференц-зал в здании Центрального разведывательного управления в Лэнгли (Вирджиния). Он оказался перед длинным, впечатляющим своими размерами столом, за которым могли свободно разместиться человек тридцать. Сейчас за ним сидели только трое, во главе стола – седовласый директор ЦРУ. По-видимому, и он, и его заместители не особенно радовались возможности увидеться с Конклином. После прохладных приветствий, вместо того чтобы занять стул рядом с одним из замов слева от директора ЦРУ, очевидно предназначенный для него, Конклин отодвинул стул в противоположном конце стола, сел и с громким стуком прислонил к стулу трость.

– Ну а теперь, джентльмены, после того, как мы поприветствовали друг друга, может быть, не будем вешать друг другу лапшу на уши?

– Я бы сказал, что это едва ли можно назвать вежливым или дружественным началом разговора, мистер Конклин, – заметил директор.

– В данный момент, сэр, я меньше всего забочусь о соблюдении приличий. Я только хочу знать, почему были проигнорированы сверхжесткие правила грифа секретности «четыре-ноль» и была допущена утечка самой секретной информации, в результате чего теперь в опасности несколько жизней, в том числе и моя!

– Это уж слишком, Алекс! – перебил его один из замов.

– И совершенно неверно, – добавил второй. – Этого не может быть, ты сам знаешь!

– Нет, не знаю, это случилось, и я сообщу вам сейчас то, что будет слишком верным, – сердито отрезал Конклин. – Один человек, у которого жена и двое детей, – человек, которому наша страна и большая часть мира задолжали столько, что никто не сможет никогда это возместить, напуган до смерти и вынужден скрываться из-за того, что он и его семья стали мишенью. Мы дали этому человеку слово – мы все, – что ни одна частичка официальных архивов не увидит свет до тех пор, пока не останется никаких сомнений, что Ильич Рамирес Санчес, известный также как Карлос-Шакал, мертв... Да, до меня, как и до вас, доходили слухи, может быть, из тех же более или менее надежных источников, – что Шакал убит здесь или казнен там, но никто – повторяю, никто – не смог предоставить неоспоримых доказательств... И тем не менее допущена утечка информации из этого досье – жизненно важная часть досье, – и я глубоко встревожен, поскольку там есть мое имя... Мое и доктора Морриса Панова – главного психиатра, который вел записи. Мы были единственными – повторяю: единственными – людьми, о которых было известно, что они ближайшие друзья неизвестного человека, взявшего псевдоним Джейсон Борн, – человека, которого множество людей считали непревзойденным в бизнесе наемных убийц... Вся эта информация хранится в сейфах здесь, в Лэнгли. Как она могла просочиться наружу? Согласно установленным правилам, если кто-то захочет получить доступ к какому-нибудь разделу досье, кто бы то ни был – Белый дом, Госдепартамент или святейший военный штаб, – он обязан обратиться напрямую к директору и его главным аналитикам в Лэнгли и подробно проинформировать их о мотивах этого запроса. И, даже если запрос посчитают правомерным, есть еще последняя инстанция: я сам. До того, как будет дано письменное разрешение на выдачу информации, необходимо связаться со мной, а в случае, если меня нет поблизости, – с доктором Пановым, так как любой из нас имеет юридическое право дать категорический отказ... Вот так обстоят дела, джентльмены, и никто не знает этих правил лучше меня, потому что именно я и составил их – прямо здесь, в Лэнгли, потому что я тут знаю все вдоль и поперек. После двадцати восьми лет службы в этом треклятом бизнесе это был мой последний вклад, санкционированный президентом США и конгрессом в лице специальных комитетов по разведке палаты представителей и сената.

– Да, это тяжелая артиллерия, мистер Конклин, – заметил ровным, спокойным голосом седовласый директор ЦРУ, который выслушал сообщение, не шелохнувшись.

– У меня есть веские причины ввести сюда пушки.

– Наверное. Один из шестнадцатидюймовых снарядов попал прямо в меня.

– Да, видно, чертовски точно попал. А теперь поговорим об ответственности. Я хочу знать, как могла просочиться подобная информация и – что особенно важно – кто ее получил?

Оба зама заговорили одновременно и так же сердито, как и Алекс, но директор остановил их движением руки. В одной руке он держал трубку, в другой – зажигалку.

– Сбавьте темп и дайте задний ход, мистер Конклин, – мягко произнес он, раскуривая трубку. – Вы, несомненно, знаете моих коллег, но мы друг с другом незнакомы, не так ли?

– Да. Я вышел в отставку четыре с половиной года назад, а вы были назначены год спустя.

– Вы, вероятно, полагаете, как и многие другие, – кстати, вполне справедливо, – что президент назначил своего приятеля?

– Без сомнения, так оно и есть, но меня это не тревожит. Вы вроде бы знаток своего дела. Насколько мне известно, вы были далеким от политики адмиралом из Аннаполиса, руководили разведслужбой ВМС. Вам просто повезло, что во время вьетнамской войны вы служили вместе с полковником морской пехоты, который потом стал президентом. Конечно, при этом вы обошли других, но это случается. Так что я ничего против вас не имею.

– Благодарю вас. А какие у вас претензии к моим заместителям?

– Дело прошлое, но я не могу сказать, что кого-нибудь из них оперативники считали своим лучшим другом. Ваши замы были аналитиками, а не практиками.

– А разве это не естественная антипатия, не обычная вражда?

– Разумеется. Они анализируют ситуации, сидя за тысячу миль от места событий, при помощи компьютеров, которые неизвестно кто программировал на основании данных, которых мы никогда не посылали. Вы чертовски правы: это – естественная антипатия. Мы вели работу с «человеческими единицами», а они – нет. Они имели дело с маленькими зелеными буковками на экране компьютера и принимали решения, которые часто не следовало бы принимать...

– Это потому, что людей, подобных вам, следует контролировать, – перебил сидевший справа от директора зам. – Сколько раз бывало – даже и сегодня, – что людям вроде вас недостает знания полной картины? Всей стратегии, а не только собственной роли в ней...

– Значит, нужно давать нам более полную картину или, по крайней мере, общее представление о ней, чтобы мы могли решать, что имеет смысл, а что – нет!

– А где кончается «общее представление», Алекс? – спросил зам, сидевший слева от директора. – На какой стадии мы можем с уверенностью сказать: «Мы не можем раскрыть это... исходя из соображений общего блага»?

– Не знаю, ведь это вы аналитики, а не я. В зависимости от конкретного случая, полагаю, но, безусловно, система связи должна быть налажена лучше, чем в те времена, когда я выходил на задание... Подождите-ка! Ведь не я – предмет сегодняшнего разговора, а вы. – Алекс внимательно посмотрел на директора. – Ловкий маневр, сэр, но я не согласен менять тему разговора. Я нахожусь здесь для того, чтобы выяснить: кто получил информацию и каким образом? Если хотите, я со своими верительными грамотами доберусь до Белого дома или Капитолия, и посмотрим, как полетят головы... Мне нужны ответы. Я хочу знать, что мне теперь делать!

– Я вовсе не пытался направить нашу беседу по другому руслу, мистер Конклин, просто хотел сделать небольшое отступление, чтобы яснее подчеркнуть свою мысль. Вам явно не нравятся компромиссы и методы, которыми в прошлом пользовались мои коллеги, но случалось ли, чтобы кто-нибудь из них хоть раз ввел вас в заблуждение или солгал вам?

Алекс мельком взглянул на своих замов.

– Тогда только, когда они были вынуждены, но это не имеет ничего общего с оперативной работой.

– Довольно странное замечание.

– Вероятно, они вам не говорили об этом, но должны были... Пять лет назад я был алкоголиком, я и сейчас алкоголик, но не пью. Тогда я хотел дотянуть до пенсии; никто не попрекал меня, и правильно делали.

– Имейте в виду: ваши коллеги сказали мне, что вы были больны и в последнее время не могли работать в полную силу.

Конклин вновь внимательно посмотрел на обоих замов, кивнул им и заговорил:

– Благодарю тебя, Кэссет, и тебя, Валентине, но вам не следовало так говорить. Я был пьяницей – здесь нечего скрывать независимо от того, касается это меня или кого-то другого. Это самая большая глупость, которую вы сделали, работая здесь.

– Судя по тому, что мы знали, Алекс, ты проделал чертовски сложную работу в Гонконге, – мягко сказал человек, которого звали Кэссет. – Мы не хотели портить впечатление...

– Ты сидел у нас словно гвоздь в заднице так долго, что не хочется вспоминать об этом, – добавил Валентине. – Не могли же мы допустить, чтобы пошли слухи о твоем пьянстве.

– Ладно, забудем об этом. Давайте вернемся к Джейсону Борну. Именно из-за него я здесь, и вам, черт возьми, пришлось-таки встретиться со мной.

– Я потому и отвлек вас на мгновение от темы нашей встречи, мистер Конклин. Несмотря на кое-какие профессиональные разногласия с моими заместителями, вы, как я понял, не ставите под сомнение их честность.

– Честность других – да. Но не Кэссета или Вала. Что касается моих с ними отношений, что ж: они делали свое дело, а я – свое. А вот в самой системе работы было много путаницы, не хватало четкости. Но сейчас, сегодня, не об этом речь. Существуют непреложные правила, но с тех пор, как со мной прервали связь, правила были нарушены, меня обманули – в самом прямом смысле этого слова, – мне солгали! Повторяю вопросы: как это могло случиться и кто получил информацию?

– Только это я и хотел услышать, – сказал директор, поднимая телефонную трубку. – Пожалуйста, найдите в холле мистера Десоула и пригласите его в конференц-зал. – Директор ЦРУ положил трубку и повернулся к Конклину. – Я полагаю, вы знаете Стивена Десоула?

– Десоул – «немой крот». – Алекс кивнул.

– Простите?

– Это наша старая шутка, – объяснил Кэссет директору. – Стив знает, где похоронены тела усопших, но не скажет об этом самому Господу Богу, если только тот не покажет ему пропуск с грифом секретности «четыре-ноль».

– Другими словами, вы трое – а особенно мистер Конклин – считаете мистера Десоула настоящим профессионалом?

– Я отвечу на этот вопрос, – сказал Алекс. – Стивен расскажет вам обо всем, что вам положено знать, но не более того. Кроме того, он не станет лгать, он просто будет держать язык за зубами или скажет, что не может больше ничего сообщить; лгать он не станет.

– Я это и хотел услышать.

Раздался короткий стук в дверь, и директор ЦРУ пригласил гостя войти. В конференц-зал, закрыв за собой дверь, вошел полноватый человек среднего роста; его большие глаза увеличивались стеклами очков в металлической оправе. Увидев сидящего за столом Александра Конклина, отставного офицера разведки, он был явно удивлен, но подошел к нему и протянул руку.

– Рад тебя видеть, старина. Мы не виделись два или три года, так ведь?

– Скорее четыре, Стив, – ответил Алекс, пожимая его руку. – Как дела, аналитик аналитиков, хранитель шифров?

– Теперь анализировать и держать под замком почти нечего. Белый дом – это же настоящее сито, да и конгресс не лучше. Мне должны были бы платить половину зарплаты, только никому ни слова об этом.

– Но кое-какие собственные секреты у нас еще остались, не так ли? – улыбаясь перебил его директор ЦРУ. – По крайней мере, от старых операций. Возможно, тогда вы заслуживали вдвое больше по сравнению с тем, что вам платили.

– Подозреваю, что да. – Десоул насмешливо кивнул и отпустил руку Конклина. – Тем не менее, времена хранителей архивов и перевозки материалов под вооруженной охраной в подземные хранилища миновали. Сегодня все заложено в память компьютеров, информация вводится при помощи сканеров прямо с «верхов». Теперь мне не надо совершать дивные прогулки с вооруженной охраной, притворяясь, что меня вот-вот атакует из кустов соблазнительная Мата Хари. Я уж и забыл, когда у меня к запястью был прикован портфель.

– Так значительно безопаснее, – вставил Алекс.

– Зато мне нечего рассказать внукам, старина... «Что ты делал, когда был главным шпионом, дедушка?» – «По правде говоря, малыш, в последнее время я боролся с огромным количеством кроссвордов».

– Полегче, мистер Десоул, – усмехнувшись, сказал директор ЦРУ. – Я ведь не стану слишком возражать, если мне рекомендуют сократить вам зарплату... С другой стороны, я не могу этого сделать, так как не верю вам ни на йоту.

– Так же, как и я, – совершенно спокойно, но сердито произнес Конклин. – Такова ситуация, – прибавил он, всматриваясь в раздобревшего аналитика.

– На самом деле это мой отчет, Апекс, – возразил Десоул. – Тебя не затруднит объяснить, что здесь происходит?

– Ты ведь знаешь, зачем я здесь, не так ли?

– Я не знал, что ты здесь.

– Ах вот как. Просто удачное совпадение: ты «оказался внизу» и был готов в любую минуту зайти сюда.

– Мой кабинет находится внизу. Кстати, довольно далеко отсюда, должен заметить.

Конклин посмотрел на директора ЦРУ и сказал:

– Опять-таки очень ловко, сэр. Пригласить трех человек, с которыми у меня не было серьезных ссор вне службы, которым, по вашему мнению, я полностью доверяю и потому поверю каждому их слову.

– Совершенно справедливо, мистер Конклин, то, что вы услышите, – чистая правда. Присаживайтесь, мистер Десоул... Лучше с этой стороны стола, чтобы наш бывший коллега мог изучать наши физиономии, когда мы будем давать ему объяснения. Как я понимаю, этот метод в почете у оперативников.

– А мне, черт побери, нечего объяснять, – заявил аналитик, направляясь к стулу рядом с Кэссетом. – Но, услышав несколько смелых реплик нашего бывшего коллеги, я бы хотел изучить и его самого... С тобой все в порядке, Алекс?

– С ним все в порядке, – ответил заместитель директора Валентине. – Он рычит не на ту тень, но с ним все в порядке.

– Информация не могла просочиться без согласия и помощи людей, которые находятся в этой комнате!

– Какая информация? – спросил Десоул, посмотрев на директора. Его и без того большие глаза увеличились за стеклами очков. – То сверхсекретное дело, о котором вы спрашивали меня сегодня утром?

Директор кивнул, затем посмотрел на Конклина.

– Давайте вернемся к сегодняшнему утру... Семь часов назад, в начале десятого, мне позвонил Эдвард Мак-Алистер, который раньше работал в Госдепартаменте, а теперь занимает должность председателя Агентства национальной безопасности. Меня проинформировали, что мистер Мак-Алистер был вместе с вами в Гонконге, не так ли, мистер Конклин?

– Да, мистер Мак-Алистер был вместе с нами, – резко ответил Алекс. – Под чужим именем он отправился в Макао с Джейсоном Борном. Там он был так сильно ранен, что едва не умер. Он – эксцентричный интеллектуал и один из самых смелых людей, каких я встречал на своем веку.

– Мак-Алистер ничего не сказал мне об обстоятельствах этой поездки, упомянул только, что был там. Он сказал, что, даже если мне придется изменить свое расписание, я должен принять вас и считать эту встречу безотлагательной, под грифом «красная»... Это тяжелая артиллерия, мистер Конклин.

– Повторяю еще раз: у меня есть веские причины использовать пушки.

– Очевидно... Мистер Мак-Алистер дал мне точные сверхсекретные шифровки, которые должны были прояснить вопрос, как обстоят дела с досье, содержащим отчет о гонконговской операции. Я, в свою очередь, передал эту информацию мистеру Десоулу, он расскажет вам, что ему удалось узнать.

– Никто не дотрагивался до этого досье, Алекс, – тихо сказал Десоул, глядя Конклину прямо в глаза. – Вплоть до 9.30 сегодняшнего утра оно хранилось за семью печатями; четыре года пять месяцев двадцать один день одиннадцать часов и сорок три минуты... никто в него не заглядывал. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое убедительно свидетельствует о сохранности этого досье, – правда, я не знаю, в курсе ли ты дела...

– Что касается этого досье, я знаю все!

– А может, и нет, – мягко продолжил Десоул. – Нам стало известно, что у тебя не все в порядке со здоровьем, а доктор Панов не обладает достаточной квалификацией в делах, связанных с секретностью...

– К чему ты клонишь?

– Я о людях, дающих допуск к официальному отчету об операции в Гонконге. Тогда-то и был добавлен третий... Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер. Это было сделано по его настоянию и с одобрения президента США и конгресса. Он сам позаботился об этом.

– Боже, – тихо пробормотал Конклин. – Когда я позвонил ему прошлой ночью из Балтимора, он сказал мне, что утечка информации невозможна. А потом добавил, что я сам должен во всем убедиться и он организует нашу встречу... Господи, но что же случилось?

– По-моему, нам следует искать где-то в другом месте, – заявил директор ЦРУ. – Но прежде, чем мы приступим к работе, вам, мистер Конклин, придется кое-что прояснить. Видите ли, никто из сидящих за этим столом понятия не имеет о том, что хранится в этом сверхсекретном досье... Само собой разумеется, мы все предварительно обговорили и, как сказал мистер Кэссет, понимаем, что вы проделали чертовски сложную работу в Гонконге. Но мы не знаем, в чем была ее суть. До нас дошли кое-какие слухи от наших резидентов из Юго-Восточной Азии, которые, честно говоря, как считает большинство из нас, слишком быстро развалились. Акцент во всех этих сообщениях сделан на вашем имени и имени Джейсона Борна. Ходят слухи, что именно вам принадлежит честь поимки и казни убийцы, который нам известен под именем Борна, но всего несколько минут назад вы в гневе сказали: «Неизвестный, который взял себе имя Джейсон Борн», – тем самым утверждая, что он жив и в настоящее время где-то скрывается. Если говорить о сути вопроса, мы в растерянности, по крайней мере, что касается меня – это точно, Господь тому свидетель.

– Значит, вы не брали досье из архива?

– Нет, – ответил Десоул. – Я так решил. Как вам известно, – а может быть, и нет, – востребование сверхсекретного досье автоматически регистрируется: записываются дата и час... Так как директор проинформировал меня, что в Агентстве национальной безопасности подняли хай по поводу несанкционированного доступа к досье, я решил оставить все как есть. Никто не касался его почти пять лет, следовательно, никто не читал его и даже не знает о его существовании и, таким образом, не сможет сообщить его содержание врагу.

– Да, ты хорошо позаботился о том, чтобы прикрыть свой зад, ни одного голого кусочка не оставил.

– Более того, Алекс! На этом досье стоит пометка Белого дома. Сейчас обстановка спокойная, поэтому в Овальном кабинете никто и не подумает зря петушиться. Конечно, сейчас там сидит новый человек, но прежний президент еще в добром здравии и весьма деятелен. В случае чего с ним обязательно проконсультируются, так зачем мне лишние неприятности?

Конклин внимательно всмотрелся в лица всех присутствующих и затем тихо спросил:

– Так вы действительно не знаете эту историю?

– Действительно, Алекс, – сказал заместитель директора ЦРУ Кэссет.

– Ничего, кроме того, что все это болезненно для тебя, – согласился Валентине, позволив себе подобие улыбки.

– Даю слово, – добавил Десоул, не сводя огромных ясных глаз с Кон клина.

– Послушайте, Алекс, если вам нужна наша помощь, мы должны знать хоть что-то, кроме противоречивых слухов, – продолжил директор, откидываясь на спинку стула. – Я не знаю, сумеем ли мы помочь, но убежден, что ничего не сможем сделать, если будем лишены необходимой информации.

Алекс вновь внимательно посмотрел на сидевших перед ним людей, – морщины на его изможденном лице проступили резче. Что-то объяснять этим людям было слишком мучительно для него, и все-таки это было необходимо.

– Я не назову вам его имя, потому что дал слово; может быть, позднее, но только не сейчас. В досье вы его не найдете – его там просто нет; это псевдоним, и на этот счет я тоже дал слово. Остальное я вам расскажу, потому что мне нужна ваша помощь, и я хочу, чтобы досье по-прежнему оставалось за семью печатями... Так с чего начать?

– С этой встречи, вероятно? – предложил директор. – Чем она была вызвана?

– Ладно. Это не займет много времени. – Конклин задумался, опустил глаза, сжал трость, затем взглянул на собравшихся и начал: – Вчера вечером, в парке с аттракционами Балтимора была убита женщина...

– Я читал об этом сегодня утром в «Пост», – перебил его Десоул. Его мясистые щеки задрожали. – Боже милостивый, ты был...

– И я читал, – вмешался Кэссет, не сводя твердого взгляда карих глаз с Алекса. – Это произошло напротив тира. Сейчас его закрыли...

– Я видел статью и решил, что это – несчастный случай. – Валентино покачал головой. – Правда, я не вчитывался.

– Мне дали, как обычно, толстенную пачку газетных вырезок – любому по горло хватило бы... тем более утром, – сказал директор. – Я что-то не припомню эту статью.

– Ты был там, старина?

– Если бы я там не был, не произошла бы эта трагедия... точнее говоря, если бы мы там не были.

– Мы? – нахмурился Кэссет.

– Моррис Панов и я получили абсолютно одинаковые телеграммы от Джейсона Борна, в которых он настоятельно просил нас быть в парке в 9.30 прошлым вечером по срочному делу. Мы должны были встретиться перед тиром, но ни в коем случае не звонить домой ему или кому-либо еще... Мы оба, независимо друг от друга, решили, что он не хочет беспокоить свою жену и должен поговорить с нами с глазу на глаз, – так, чтобы она не знала... Мы пришли одновременно, но я первым заметил Панова и понял: что-то здесь нечисто. Любому понятно, а Борну тем более, что сначала нужно договориться друг с другом и только потом идти в парк, но нам не велели этого делать. Все это дурно пахло, и я сделал все возможное, чтобы поскорее убраться оттуда. Атаковать толпу – вот единственный способ смыться.

– И ты устроил панику, – договорил Кэссет.

– Это единственное, что я смог придумать, и это одно из немногих дел, для которых пригодна моя чертова трость, если не считать, что она помогает мне держаться в вертикальном положении. Я бил по голеням и коленным чашечкам, пронзил несколько животов и грудных клеток. Нам-то удалось выбраться, но эту несчастную женщину убили выстрелом в горло.

– Что ты думаешь об этом... как ты это расцениваешь? – спросил Валентине.

– Не знаю, Вал. Это была ловушка, без сомнения, но что за ловушка? Если мои предположения верны, то как мог наемный убийца-снайпер промахнуться на таком расстоянии? Выстрел был произведен откуда-то сверху слева от меня. Из тира стрелять не могли: там винтовки прикованы цепями, да и громадная рана на шее женщины нанесена оружием значительно более крупного калибра, чем у любой из имевшихся там игрушек. Если бы убийца хотел ликвидировать Панова или меня, его телескопический прицел исключил бы промах. Во всяком случае, если ход моих рассуждений верен.

– Вы правы, мистер Конклин, – перебил его директор ЦРУ, – все это указывает на Карлоса-Шакала.

– Ка-а-рлоса? – вскрикнул Десоул. – Какое же отношение, во имя всего святого, имеет Карлос к этому убийству в Балтиморе?

– Джейсон Борн, – проговорил Кэссет.

– Да, я так и подумал, но здесь ужасная путаница! Нам известно, что Борн, этот подонок, наемный убийца, из Юго-Восточной Азии перебрался в Европу, чтобы бросить вызов Шакалу, но проиграл. По словам директора, он возвратился в Юго-Восточную Азию и был убит не то четыре, не то пять лет назад; но Алекс говорит о нем так, словно он все еще жив: Алекс и некто по имени Мо Панов, мол, получили от него телеграммы... Ради Бога, какое отношение имеет к случившемуся прошлым вечером убийству мертвый мерзавец, который считался самым неуловимым убийцей в мире?

– Ты не слышал начала нашего разговора, Стив, – ответил Кэссет. – Очевидно, Борн имеет самое прямое отношение к вчерашним событиям.

– Я не понимаю.

– Думаю, мы должны вернуться к самому началу, мистер Конклин, – предложил директор. – Кто же он – Джейсон Борн?

– В том качестве, в каком он был известен миру, он никогда не существовал – это легенда, – ответил бывший офицер разведки.

Глава 3

– Настоящий Джейсон Борн был подонком – параноиком; он бежал с Тасмании, участвовал во вьетнамской войне и был в батальоне, от которого теперь все открещиваются. Это было сборище убийц, неудачников, мошенников и воров – большей частью беглых преступников, многие из которых были приговорены к смертной казни; но они знали каждый дюйм в Юго-Восточной Азии как свои пять пальцев и действовали в тылу противника при нашей поддержке.

– "Медуза", – прошептал Стивен Десоул. – Это досье надежно спрятано. Это скоты: они убивали всех без разбора, не дожидаясь приказа, они наворовали миллионы. Настоящие дикари.

– Большинство, но не все, – сказал Конклин. – Настоящий Борн достоин самой отрицательной характеристики, какая только может прийти на ум; он мог предать даже своих. Командир одной рискованной операции – какое там рискованной, черта с два, она была просто самоубийственной! – застукал Борна, когда тот по рации передавал координаты своей группы северным вьетнамцам. Командир пристрелил Борна на месте и кинул его тело в болото, чтобы оно сгнило в топях Тамкуана. Так Джейсон Борн исчез с лица земли.

– Как же он вновь появился, мистер Конклин? – спросил директор ЦРУ, подавшись вперед.

– Это был другой человек, – продолжил Алекс. – У него была другая цель. Командир, который казнил Борна в Тамкуане, взял его имя и согласился пройти у нас подготовку к операции, которую мы назвали «Тредстоун-71» в честь здания на нью-йоркской Семьдесят первой улице. Он прошел курс жесткого обучения. На бумаге все выглядело великолепно, но в итоге операция провалилась из-за обстоятельств, которых никто не мог не только предусмотреть, но и предположить. Прожив три года с репутацией самого опасного наемного убийцы в мире и перебравшись в Европу, чтобы, как верно заметил Стив, бросить вызов Шакалу, наш человек был ранен и потерял память. Полуживым его подобрали где-то в Средиземном море рыбаки и привезли на остров Пор-Нуар. Он не имел ни малейшего представления, кто он и чем занимался, знал только, что в совершенстве владел различными видами борьбы, говорил на двух восточных языках и вообще получил когда-то превосходное образование. При помощи одного английского врача – алкоголика, выдворенного на Пор-Нуар, – наш человек начал собирать по крупицам свою жизнь и самого себя, постепенно восстанавливая интеллект и физические возможности своего тела. Это было чертовски долгое возвращение к самому себе... А мы, те, кто планировал эту операцию и создал этот фантом, – ничем не могли ему помочь. Не понимая, что произошло, мы решили, что он переродился, – действительно стал тем, кто был нам нужен, чтобы заманить Карлоса в ловушку. Я пытался убить его в Париже. Тогда он мог запросто снести мне выстрелом голову, но не стал этого делать. В конце концов он вернулся к нам, благодаря усилиям одной женщины из Канады, которую наш человек встретил в Цюрихе и которая стала его женой. У этой леди больше мужества и ума, чем у всех женщин, которых мне когда-либо доводилось видеть. И теперь она, ее муж и двое их детей вновь столкнулись с прежним кошмаром. Они вынуждены бежать, спасая свою жизнь.

Директор ЦРУ был всецело поглощен услышанным, его трубка замерла в воздухе... Наконец он заговорил:

– Не хотите ли вы сказать нам, что наемный убийца, которого мы знали под именем Джейсона Борна, – легенда? Что он не был убийцей, как мы все полагали?

– Да, он убивал, когда был вынужден, чтобы выжить, но он никогда не был наемным убийцей. Мы создали этот миф для того, чтобы бросить решительный вызов Карлосу и выманить его наружу.

– Господи! – воскликнул Кэссет. – Но как?

– При помощи массированной дезинформации, которая должна была пройти по всей Юго-Восточной Азии. Всякий раз, когда совершалось профессиональное убийство – независимо от того, где это было: в Токио или Гонконге, Макао или Корее, – туда отправлялся Борн и брал вину на себя, подкидывая вещественные доказательства и дразня власти до тех пор, пока не превратился в легенду. Три года наш агент шел к осуществлению одной-единственной цели: стать приманкой для Карлоса и, угрожая его связным, выманить его – хотя бы на мгновение, – чтобы в этот миг пустить ему пулю в лоб!

Воцарилось молчание. Его нарушил Десоул, почти шепотом спросивший:

– Какой же человек мог согласиться на такое задание? Конклин взглянул на аналитика и спокойно ответил ему:

– Человек, который считал, что у него не осталось ничего такого, ради чего стоило бы жить, тот, кто желал смерти... А может быть, просто порядочный человек, который пошел на службу в подразделение «Медуза», движимый ненавистью и разочарованием.

Бывший разведчик остановился, его лицо выражало страдание.

– Продолжай, Алекс, – мягко попросил Валентине. – Ты не можешь закончить на этом.

– Нет, конечно нет. – Конклин несколько раз моргнул, как бы возвращаясь к реальности. – Я просто подумал, как же он должен себя чувствовать сейчас, вспоминая все прошедшее... Черт, здесь есть жуткая параллель, о которой я не подумал раньше. Жена и дети!

– О чем вы? – спросил Кэссет, наклоняясь над столом и пристально глядя на Алекса.

– Много лет назад, во время вьетнамской войны, наш человек – тогда молодой дипломат – работал в Пномпене. У него была жена-таиландка, с которой он познакомился в годы учебы в университете; у них было двое детей. Однажды утром, когда жена и дети купались в реке, случайный истребитель из Ханоя обстрелял участок реки... погибли все трое. Наш человек чуть не сошел с ума: он бросил все и отправился в Сайгон, где попал в «Медузу». Ему хотелось одного – убивать. Он стал Дельтой-один – в «Медузе» никогда не пользовались настоящими именами, – его считали наиболее способным командиром в этой войне. Он частенько схватывался с сайгонским командованием по поводу их идиотских приказов; его эскадрон смерти наносил ощутимый урон противнику.

– Он, несомненно, поддерживал ту войну, – заметил Валентине.

– Он ни в грош не ставил Сайгон и южновьетнамскую армию, но я думаю, ему и на все остальное было наплевать. Он вел свою личную войну, его враг был далеко в тылу противника: поэтому для него чем ближе к Ханою, тем лучше. Мне кажется, что он продолжал поиски того летчика, который расстрелял его семью... Вот параллель – много лет назад прямо у него на глазах погибли жена и двое детей. Теперь у него другая жена и двое детей; и Шакал затягивает петлю. Это может довести парня до последней черты. Проклятие!

Четверо мужчин, сидевшие за столом, переглянулись, они ждали, когда пройдет эмоциональный всплеск Конклина. Потом, тем же мягким тоном, заговорил директор.

– Что касается сроков, – начал он, – то эту операцию по заманиванию Карлоса в ловушку должны были провести больше десяти лет назад; события в Гонконге произошли значительно позже. Есть ли здесь связь? Что вы скажете об операции в Гонконге?

Алекс сжал набалдашник трости так, что у него побелели костяшки пальцев, и наконец ответил:

– "Гонконг" был самой грязной из тайных операций, но, без сомнения, самой необыкновенной из всех, о каких я когда-либо слышал. Кроме этого, к моему счастью, мы здесь, в Лэнгли, не имели никакого отношения к первоначальным планам этой операции, так что к черту! Я был введен на поздней стадии, и меня просто выворачивало наизнанку. Мак-Алистеру стало тошно еще раньше, потому что он был задействован с самого начала. Именно поэтому он готов был рисковать своей жизнью и чуть было не погиб по ту сторону китайской границы. Его философские и моральные принципы не допускали, чтобы во имя осуществления этого плана был убит невинный человек.

– Чертовски серьезное обвинение, – промолвил Кэссет. – Что же произошло тогда?

– Было организовано похищение жены Борна – женщины, которая вернула к жизни нашего человека, потерявшего память. Похитители оставили след... и Борн ринулся за ними в Гонконг.

– Но зачем? – воскликнул Валентине.

– Таков был план – великолепный и одновременно отвратительный... Я уже говорил вам, что «убийца» по имени Джейсон Борн стал в Азии живой легендой. В Европе он провалился, но в Юго-Восточной Азии слава его не поблекла. Затем неожиданно – словно бы ниоткуда – появился новый убийца из Макао. Он взял имя Джейсона Борна, и заказные убийства возобновились. Редко проходила неделя, а то два-три дня без нового убийства; на месте преступления оставались вещественные доказательства, полицию водили за нос. Это орудовал псевдо-Борн, изучивший все приемы настоящего Борна.

– Кто мог быстрее других выследить его, как не тот, кто изобрел все эти штуки! Естественно, ваш человек, – перебил его директор. – И что же можно было придумать, чтобы вынудить настоящего Борна отправиться на охоту, как не похитить его жену? Но почему Вашингтон был так озабочен всем этим? Ведь никаких следов, ведущих к нам, не осталось?

– Обнаружилось кое-что похлеще: среди клиентов нового Джейсона Борна был один сумасшедший из Пекина, гоминьдановский предатель в правительстве, который собирался превратить Юго-Восточную Азию в бушующий пожар. Он решил взорвать англо-китайские соглашения по Гонконгу, отрезать эту колонию от внешнего мира и ввергнуть ее в рукотворный хаос!

– Угроза войны, – тихо сказал Кэссет. – Пекин ввел бы в Гонконг войска и захватил его. Нам всем пришлось бы решать, на чьей мы стороне. Настоящая война!

– В эпоху ядерного оружия, – добавил директор. – И насколько далеко все зашло, мистер Конклин?

– В Коулуне[1] был убит заместитель председателя Китайской Народной Республики. Самозванец оставил визитную карточку: «Джейсон Борн».

– Его необходимо было остановить! – взорвался директор ЦРУ, схватившись за трубку.

– Остановили, – сказал Алекс, разжав трость. – При содействии человека, который сумел выследить его, с помощью нашего Джейсона Борна... Вот и все, что я сегодня вам скажу. Повторяю, этот человек вернулся назад, у него есть жена и дети, и Карлос затягивает вокруг него петлю. Шакал не успокоится до тех пор, пока не будет знать, что единственный человек, который способен его опознать, – мертв. Поэтому давайте-ка потрясем всех наших должников в Париже, Лондоне, Риме, Мадриде, особенно в Париже. Кто-то ведь должен знать хоть что-то. Где сейчас Карлос? С кем он связан здесь? У него есть глаза и уши в Вашингтоне, и, кто бы ни были эти люди, они помогли найти Панова и меня! – Бывший разведчик вновь крепко сжал набалдашник трости и с отсутствующим видом уставился в окно. – Неужели вы не понимаете? – тихо добавил он, словно разговаривая сам с собой. – Мы не можем этого допустить. О Боже! Мы не можем этого допустить!

И вновь этот эмоциональный всплеск прошел при общем молчании; присутствующие обменивались взглядами. Со стороны это выглядело так, будто они, не сказав ни единого слова, достигли согласия; три пары глаз скрестились на Кэссете. Он молча кивнул – ведь он лучше всех знал Конклина – и после паузы сказал:

– Алекс, я согласен с тем, что все указывает на Карлоса, но прежде чем мы начнем ворошить в Европе, нам надо убедиться в правильности наших предположений. Ложная тревога – вещь опасная, не желая того, мы укажем Шакалу цель, к которой ему надо стремиться, дадим ему понять, насколько уязвим Джейсон Борн. Судя по твоим словам, Карлос ухватился за давно прикрытую операцию «Тредстоун-71» просто потому, что уже больше десяти лет ни один из наших агентов и близко к нему не подходил.

Отставной офицер Конклин внимательно посмотрел на задумчивое, резко очерченное лицо Чарльза Кэссета.

– Ты хочешь сказать, что, если я не прав и это – не Шакал, то мы вскрываем зажившую тринадцать лет назад рану и подкидываем ему желанную добычу?

– Да, именно это я и хочу сказать.

– Я хочу отметить, что это весьма мудрая мысль, Чарли... Пойми, я руководствуюсь внешними данными. Они стимулируют деятельность моих инстинктов, но тем не менее это всего лишь внешнее воздействие.

– Я доверяю твоим инстинктам значительно больше, чем любому полиграфу...

– И я тоже, – прервал его Валентине. – Тебе удалось спасти наших людей в пяти или шести случаях провала резидентур, хотя все детективы говорили, что ты ошибаешься. Тем не менее, Чарли задал резонный вопрос: предположим, это не Карлос? В этом случае мы не только отправим в Европу ложное сообщение, но – что более важно – мы потеряем время.

– Значит, надо держаться подальше от Европы, – тихо пробормотал Алекс, словно про себя. – По крайней мере, теперь... Надо взяться за мерзавцев, которые окопались здесь. Вытащить их. Схватить и вытянуть из них все. Раз я – мишень, пусть они за мной и гоняются.

– В этом случае придется использовать значительно более слабое прикрытие, чем я намечал сделать для вас и доктора Панова, мистер Конклин, – твердо заявил директор.

– Тогда придумайте что-нибудь иное, сэр. – Алекс метнул взгляд сначала на Кэссета, потом на Валентино. – Нам удастся справиться с этим, если вы двое послушаете меня и дадите возможность организовать все как следует.

– Мы сейчас как в тумане, – сказал Кэссет. – Может быть, эта операция и ориентирована куда-то за рубеж, но мы-то у себя дома, а значит, необходимо привлечь ФБР...

– Ни в коем случае, – вскрикнул Конклин. – Никого, кроме тех, кто сидит сейчас в этой комнате.

– Да брось ты, Алекс, – добродушно протянул Валентино, качая головой. – Ты в отставке и не можешь приказывать...

– Ах так! – крикнул Конклин и неуклюже вскочил со стула. – Я иду в Белый дом, к председателю Агентства национальной безопасности мистеру Мак-Алистеру!

– Сядьте! – твердо приказал директор ЦРУ.

– Я в отставке! Это вы не вправе мной командовать!

– Я об этом и не мечтаю, просто забочусь о вашей безопасности. Как я понял из вашего рассказа, вы полагаете, основываясь на спорной посылке, что тот, кто стрелял в вас прошлой ночью, – неважно, кто это, – намеренно промахнулся, надеясь взять вас живым в начавшейся суматохе.

– Зачем передергивать?..

– Мне подсказывает опыт – больше двух десятков операций, в которых я участвовал, работая в ЦРУ и военно-морском министерстве, а также в тех местах, о которых не стоит говорить. – Директор выпрямился в кресле, его голос внезапно приобрел резкие командные нотки. – К вашему сведению, Конклин, я не вдруг превратился в адмирала в парадном мундире, заправляющего разведкой ВМФ. В течение нескольких лет я служил в подразделении СЕАЛ[2] и участвовал в рейдах подводных лодок в гавань Кесонга, а затем Хайфона. Я знал нескольких мерзавцев из «Медузы» и каждому готов был пустить пулю в лоб! А теперь вы говорите мне, что один из них стал вашим Джейсоном Борном и что вы готовы отрезать собственные яйца или вырвать сердце, лишь бы он остался в живых и скрылся от пистолета Шакала... Не надо блефовать, Алекс. Вы хотите со мной работать?

Конклин медленно опустился на стул, на губах у него заиграла улыбка.

– Я же говорил, что ничего не имею против вашего назначения, сэр. Чутье подсказывало, и теперь я знаю почему: вы же были оперативником... Я согласен работать с вами.

– Вот и прекрасно, – закончил директор. – Мы создадим систему постоянного наблюдения и будем молиться Господу, чтобы ваши предположения оказались верны, потому что невозможно установить наблюдение за всеми окнами и крышами. Не забывайте, вы рискуете!

– Я понимаю. А так как две приманки лучше, чем одна, в этом садке с пираньями, я хочу переговорить с Мо Пановым.

– Он не должен участвовать в этом, – возразил Кэссет. – Он – не из наших, Алекс. Почему он должен вмешиваться в это?

– Потому что он именно один из наших, и мне лучше всего попросить его. В противном случае он мне сделает вместо прививки от гриппа укол стрихнина. Он тоже был в Гонконге – по причинам, не слишком отличающимся от моих. Много лет назад в Париже я пытался убить моего самого близкого друга. Я сделал чудовищную ошибку, поверив, что он переродился, на самом деле он просто потерял память. А всего через несколько дней после этого Моррису Панову, одному из наших ведущих психиатров, врачу, который не выносит всей этой дерьмовой болтовни на психологические темы, столь модной в наше время, предъявили «гипотетический» психиатрический портрет и потребовали от него мгновенного решения. «Борн-портрет» изображался как глубоко законспирированный агент-перевертыш, который стал ходячей бомбой с часовым механизмом, – ведь у него в голове хранились тысячи секретов, – и он перешел все границы дозволенного... Ошибочное заключение Панова привело к тому, что нашего человека едва не угробили во время засады на нью-йоркской Семьдесят первой улице. Борн чудом уцелел в этой переделке, и Панов потребовал, чтобы его назначили ведущим врачом пострадавшего. Он не мог простить себе той ошибки. Если бы любой из вас оказался на месте Панова, что бы стали вы делать?

– Сказали бы, что делаем тебе прививку от гриппа, а вкололи бы на полную катушку стрихнина, старина, – проговорил Десоул, кивая.

– А где Панов сейчас? – спросил Кэссет.

– В отеле «Брукшир» в Балтиморе под фамилией Морис, Филипп Морис. Он отменил всех назначенных на сегодня пациентов, сославшись на грипп...

– Тогда начнем, – сказал директор ЦРУ, положив перед собой желтый блокнот. – Между прочим, Алекс, опытному оперативнику незачем забивать себе голову знанием табели о рангах; он не станет доверять человеку, с которым не может перейти на «ты». Как тебе известно, моя фамилия – Холланд, зовут меня Питер. Отныне мы друг для друга Алекс и Питер, ясно?

– О'кей, Питер. Должно быть, ты был ловким сукиным сыном, когда служил в «тюленях»[3]!

– Ну, раз я сижу здесь – я имею в виду место, а не кресло, – можно сделать вывод, что я был достаточно компетентен.

– Настоящий оперативник, – одобрительно пробормотал Конклин.

– Кроме того, раз уж мы отбросили всю эту дипломатическую чепуху, запомни – я был весьма упрямым сукиным сыном. Мне нужна профессиональная подача информации, а не эмоциональные всплески, Алекс. Ты меня понимаешь?

– Я по-другому и не работаю, Питер. Когда принимаешь на себя определенные обязательства, решение основывается на эмоциях, в этом нет ничего дурного; но когда реализуешь разработанный план, необходимо иметь трезвую голову... Я не служил в подразделениях СЕАЛ. Ты – упрямый сукин сын, но и я нахожусь здесь, несмотря на хромоту и прочее, а значит, согласись, я тоже не лыком шит...

Холланд ухмыльнулся; это была одновременно улыбка юноши, в наивность которого мешала поверить совершенно седая голова, и улыбка профессионала, который на мгновение освободился от начальственных забот и словно вернулся в привычный мир идеалов молодости.

– Может быть, мы и сойдемся, – продолжил директор ЦРУ, сбрасывая с себя остатки начальственного имиджа. Он положил трубку на стол, вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил, щелкнув зажигалкой, и принялся писать в блокноте. – К чертям собачьим ФБР! Будем рассчитывать только на наших людей, каждого проверим под электронным микроскопом.

Чарльз Кэссет, человек одаренный и явный претендент на пост директора ЦРУ, откинулся на спинку стула и вздохнул:

– У меня такое чувство, господа, что мне придется держать вас в узде...

– Это потому, что в глубине души ты – аналитик, Чарли, – ответил Холланд.

* * *

Цель слежки состоит в том, чтобы обнаружить людей, действия которых служат прикрытием для других, необходимо установить их личность или даже арестовать, это зависит от общей стратегии. В этот раз было необходимо устроить ловушку для агентов Шакала, которые заманили Конклина и Панова в парк Балтимора. Работая всю ночь и большую половину следующего дня, сотрудники ЦРУ сформировали отряд из восьмерых опытных оперативников, выверили до миллиметра маршруты, по которым в следующие двадцать четыре часа должны были передвигаться вместе и порознь Конклин и Панов; на этих маршрутах постоянно дежурили вооруженные профессионалы, сменяя друг друга через короткие промежутки времени; наконец, были определены места обязательных встреч, довольно странные, если учитывать место и время. Первая встреча должна была состояться ранним утром у Смитсоновского института[4], которому предстояло сыграть роль Dionaea muscipula – венериной мухоловки[5].

Конклин стоял в тесном, тускло освещенном холле своего многоквартирного дома и щурясь пытался разобрать цифры на своих наручных часах. Было 2.35 пополуночи, когда он открыл тяжелую дверь и прихрамывая вышел на темную улицу. Вокруг царило безмолвие – ни малейшего признака жизни. Согласно плану, он повернул налево, двигаясь с оговоренной скоростью: он должен был подойти к углу дома в 2.38. Внезапно его охватила тревога: справа в темном дверном проеме Алекс разглядел силуэт человека. Алекс засунул руку за пазуху и нащупал «беретту». В плане это не было предусмотрено... Так же внезапно чувство тревоги отхлынуло – он расслабился, испытывая облегчение потому, что понял, кто это. В тени притаился нищий старик в каком-то рванье – один из тысяч бездомных в этой стране изобилия.

Алекс не останавливаясь, дошел до угла дома и услышал, как кто-то негромко щелкнул пальцами. Он пересек широкую улицу и двинулся дальше. Миновав проулок, он заметил еще одну фигуру... Медленно бредущего старика в грязных лохмотьях. Еще один отверженный, охраняющий свою бетонную пещеру. В другое время Конклин, верно, дал бы несчастному доллар, но не теперь. Ему предстоял долгий путь, и он должен был придерживаться графика.

* * *

Моррис Панов приблизился к перекрестку. Он был взволнован странным телефонным разговором, который состоялся десять минут назад. Панов пытался вспомнить детали плана, которому был обязан следовать, и опасался лишний раз взглянуть на часы, чтобы узнать, достиг ли условленного места к назначенному времени, – ему велели не смотреть на часы на улице... И почему они не могли сказать «быть приблизительно во столько-то» вместо этого несколько нервирующего «в назначенное время», словно предстоит захват Вашингтона. Тем не менее, Моррис продолжал идти, переходя улицы, которые ему ведено было перейти, и надеясь, что какой-то невидимый механизм заставляет его идти примерно в соответствии с проклятым графиком, который был разработан, пока он расхаживал между двумя колышками, вбитыми в газон позади загородного дома в Вене, что в Вирджинии... Панов был готов на все ради Дэвида Уэбба – святой Боже, на все! – но происходящее казалось ему каким-то сумасшествием... То есть, конечно, нет: иначе ему не пришлось бы проделывать все это сейчас...

А это что такое? В тени лицо человека, всматривающегося в него, так же, как и двое других! А вот человек, скрючившийся на обочине, поднял на него пьяные глаза. Все эти оборванцы – старые, едва способные двигаться, – пристально смотрят на него. Воображение увлекало его все дальше: города переполнены бездомными, совершенно беззащитными людьми, которых болезни или бедность выгнали на улицу. Как бы ему ни хотелось помочь им, сделать он мог очень мало, разве что клянчить и клянчить у прижимистого Вашингтона... Вот еще один! В нише между витринами двух магазинов... И этот тоже внимательно наблюдает за ним. «Прекрати сейчас же! Это – абсурд... А может, нет? Да нет, конечно. Ладно, иди дальше, двигайся согласно графику, – вот что от тебя сейчас требуется... Боже мой! Еще один! На противоположной стороне улицы... Вперед!»

* * *

На огромной, залитой лунным светом лужайке перед Смитсоновским институтом фигурки двух человек, подошедших одновременно по разным дорожкам к садовой скамейке, казались особенно маленькими. Конклин, опираясь на трость, осторожно опустился на скамью.

Панов, нервно озираясь, вслушивался в тишину, словно ожидая чего-то. Было 3.28, еще не рассвело, и единственными слышимыми звуками были тихое пощелкивание сверчков да шелест листвы от дуновения мягкого летнего ветра. Оглядевшись, Панов тоже присел.

– Что-нибудь случилось по дороге сюда? – спросил Конклин.

– Не знаю, – ответил психиатр. – Похоже, я так же растерян, как когда-то в Гонконге. Правда, тогда мы знали, куда идем и кого встретим. Все вы: и ты, и твои ребята – абсолютно сумасшедшие.

– Ты себе противоречишь, Мо, – засмеялся Алекс. – Ты же утверждал, что меня вылечили, не так ли?

– Тогда речь шла о маниакальной депрессии, граничившей со слабоумием. А теперь – полнейшее безумие! Сейчас почти четыре часа утра. Нормальные люди не играют в дурацкие игры ни свет ни заря...

Алекс посмотрел на Панова. На его лицо ложились блики от прожектора, горевшего вдалеке и заливавшего светом массивное кирпичное здание Смитсоновского института.

– Так что же случилось по дороге сюда, Мо? Ты сказал, что не знаешь. Что ты имел в виду?

– Понимаешь, мне неловко об этом говорить, я столько раз объяснял пациентам, что они выдумывают себе жуткие образы, чтобы оправдать разумом свои страхи.

– Черт побери, ты имеешь в виду?

– Это что-то вроде перенесения...

– Да хватит тебе, Мо! – перебил его Конклин. – Скажи прямо, что тебя обеспокоило? Что ты заметил?

– Фигуры... скрюченные в три погибели, они движутся медленно, неуклюже – не так, как ты, Алекс, – это не от ран, а от возраста. Старые и изможденные, они стояли в темноте возле витрин магазинов и в проулках. Их было четверо или пятеро на пути от моего дома. Дважды я хотел остановиться и окликнуть одного из ваших, но сказал себе: «Боже мой, док, ты слишком бурно реагируешь: это всего лишь несчастные бродяги, тебе что-то мерещится, ты принимаешь их за кого-то другого...»

– Прямо в точку! – возбужденно прошептал Конклин. – Ты видел именно то, что там было, Мо. И я видел то же самое: тех же самых стариков, которых видел ты, все они вызывали жалость, большинство были в жутком рванье, и двигались они медленнее, чем я... Но что это значит? Кто они такие?

Послышался звук шагов. Медленных, нерешительных, – и на пустынной дорожке появились два невысоких человека, два старика. На первый взгляд, они действительно походили на людей из бесчисленной армии отверженных и бездомных, но что-то в них было и иное: возможно, определенная целеустремленность. Они остановились почти в двадцати футах от скамейки, их лица были скрыты темнотой. Стоявший слева старик заговорил; в его высоком голосе чувствовался непонятный акцент:

– Странный час и необычное место для встречи двух хорошо одетых господ. Разве справедливо, что вы заняли место тех, кому повезло меньше, чем вам?

– Вокруг полно свободных скамеек, – вежливо ответил Алекс. – Разве эта забронирована?

– Здесь нет забронированных мест, – ответил второй старик на правильном английском; однако чувствовалось, что это – не его родной язык. – Но вы-то почему здесь?

– А вам какое дело? – поинтересовался Конклин. – У нас частная встреча, вас это не касается.

– Встреча в такой час и в таком месте? – снова заговорил первый старик, оглядываясь вокруг.

– Повторяю, – сказал Алекс, – это не ваше дело. Настоятельно советую вам оставить нас в покое.

– Есть дело, – нараспев протянул второй.

– Ради Бога, объясни, о чем это он болтает? – прошептал Панов, обращаясь к Конклину.

– Ты попал в яблочко, – прошептал Алекс. – Сиди тихо. – Отставной оперативник обернулся к двум старикам и сказал: – О'кей, ребята, почему бы вам не отправиться своей дорогой?

– Есть дело, – вновь сказал второй старик оборванец, бросив взгляд на напарника.

– У вас не может быть никакого дела к нам...

– Почему вы в этом так уверены? – перебил первый старик, покачав головой. – А что, если я должен передать вам послание из Макао?

– Что-о? – вскрикнул Панов.

– Заткнись! – прошептал Конклин, не сводя взгляда с посыльного. – Какое еще послание из Макао? – резко спросил он.

– Великий тай-пэнь желает встретиться с вами – величайший тай-пэнь в Гонконге.

– Встретиться? Зачем?

– Он заплатит вам огромные деньги. За ваши услуги.

– Я повторяю: зачем?

– Мы должны сообщить вам, что убийца возвратился. Тай-пэнь хочет, чтобы вы нашли его.

– Я уже слышал эти басни – со мной этот номер не пройдет. Это становится скучным...

– Это решать вам с великим тай-пэнем, сэр, а не с нами. Он ждет вас.

– Где он?

– В большом отеле, сэр.

– В каком конкретно?

– Мы можем сообщить вам только, что в этом отеле огромный холл, в котором всегда полным-полно народу, а его название связано с прошлым этой страны.

– Есть только один такой отель – «Мейфлауэр», – проговорил Конклин, наклонив голову к левому лацкану пиджака, в петлю которого был вшит микрофон.

– Это вам решать.

– Под каким именем он зарегистрирован? Кого нам спросить?

– Никого, сэр. В холле к вам подойдет секретарь тай-пэня.

– К вам также этот секретарь подходил?

– Сэр?

– Кто нанял вас, чтобы следить за нами?

– Мы не вправе отвечать на такие вопросы и не станем этого делать.

– Вот оно что! – закричал Александр Конклин, и в то же мгновение мощные прожекторы осветили лужайку и двух растерянных стариков, которые оказались азиатами. К освещенному пятачку с разных сторон бежали сотрудники ЦРУ, готовые в любой момент пустить в ход оружие.

Внезапно такая необходимость возникла, но было уже слишком поздно. Неожиданно из темноты грянули два выстрела, и снайперские пули разорвали горло обоим курьерам-азиатам. Сотрудники ЦРУ бросились на землю, откатываясь в разные стороны в поисках укрытия.

Конклин сгреб Панова в охапку и вместе с ним упал на дорожку, пытаясь спрятаться за скамейкой. Люди из Лэнгли, двигаясь зигзагами, устремились к месту, откуда только что прогремели выстрелы. Через несколько мгновений тишину нарушило гневное восклицание.

– Проклятие! – орал Холланд, освещая фонарем землю между деревьями. – Они смылись!

– С чего ты взял?

– Смотри на траву, сынок, вот следы. Этим ублюдкам не откажешь в ловкости: они спрятались здесь, сделали по одному выстрелу, а потом убрались. Ладно, черт с ними! Теперь что-то предпринимать – бесполезно. Но если они снова устроят засаду и откроют огонь, то размажут нас по стенам Смитсоновского института.

– Настоящий оперативник, – проворчал Алекс и поднялся, опираясь на трость. Рядом с ним стоял перепуганный и растерянный Панов. Доктор огляделся по сторонам и бросился к распростертым на земле телам азиатов.

– Они мертвы! – закричал он, падая на колени возле убитых и глядя на развороченные выстрелами шеи. – Господи, как в парке аттракционов! Тут то же самое!

– Это и есть послание, – согласился Конклин. – Надо рассыпать соль по следу, – загадочно добавил он.

– О чем это ты? – спросил психиатр, быстро повернувшись к отставному разведчику.

– Мы были недостаточно бдительны.

– Алекс! – заорал седовласый Холланд, подбегая к скамейке. – Я слышал твой голос по рации, но после случившегося в отель идти нельзя, – сказал он, едва переводя дух. – Вы не пойдете туда – я вам просто не позволю!

– Случившееся многое отменяет, черт возьми, – но только не мой визит в отель. Это – не Шакал, а Гонконг! Внешние симптомы были похожими, но инстинкты меня подвели! Подвели!..

– Что ты теперь будешь делать? – уже спокойнее спросил директор.

– Не знаю, – ответил Конклин с отчаянием в голосе. – Я был не прав... Надо как можно скорее связаться с нашим человеком.

– Я говорил с Дэвидом... Примерно час назад, – сказал Панов, мгновенно приходя в себя.

– Ты говорил с ним? – взволнованно переспросил Алекс. – Ведь было поздно, и ты был дома. Как же?..

– Ты знаешь мой автоответчик... – сказал доктор. – Если бы я отвечал на все дурацкие звонки после полуночи, я бы утром не попал на службу. Я дал ему звонить, сколько вздумается, а так как я готовился уходить, чтобы встретиться с тобой, то решил послушать, что там записано. Там было только: «Свяжись со мной». Когда я решился поднять трубку, нас уже разъединили... Тогда я сам позвонил ему.

– Ты позвонил Дэвиду? По своему телефону?

– Ну... да... – нерешительно пробормотал Панов. – Он говорил очень быстро и очень сдержанно. Просто хотел сказать, что М. – он назвал ее М. – уезжает вместе с детьми сегодня утром. Вот и все. И сразу же повесил трубку.

– Теперь у них уже есть и имя, и адрес вашего парня, – сказал Холланд. – А может быть, записан и разговор.

– Место – да, разговор – возможно, – буркнул Конклин, – но не адрес и не имя.

– К утру будут...

– К утру он будет на полпути к Терра-дель-Фуэго...

– Боже мой, что я наделал?! – воскликнул психиатр.

– Любой на твоем месте сделал бы то же самое, – ответил Алекс. – Ты получаешь сообщение в два часа ночи от человека, которого любишь и который попал в беду, и немедленно звонишь ему. Мы должны связаться с ним как можно скорее. Итак, это – не Карлос, это – «некто», у кого достаточно оружия, он затягивает петлю и надеется, что одержит победу.

– Алекс! Воспользуйся телефоном в моем автомобиле, – предложат Холланд. – Я включу специальную систему: не будет ни подслушивания, ни записи.

– Пошли! – И Конклин захромал через газон к машине ЦРУ.

* * *

– Дэвид, это Алекс.

– Ты застал нас в последнюю минуту, дружище, мы уже в дверях. Если бы Джеми не попросился на горшок, мы были бы уже в машине.

– В такой час?

– Разве Мо тебе не объяснил? У тебя дома никто не отвечал, и я позвонил ему.

– Мо немного взбудоражен. Расскажи мне сам. Что происходит?

– У тебя надежный телефон? Насчет телефона Мо я не был уверен.

– Надежнее не бывает... Говори...

– Я отправлю Мари и детей на юг – далеко на юг. Она так кричит на меня, что в аду слышно; я зафрахтовал рокуэлловский самолет, который вылетает из аэропорта Логан. Никаких трудностей не возникло благодаря тем мерам, которые ты предпринял четыре года назад. Компьютеры завертелись как бешеные, и все были готовы помочь. Они вылетают в шесть часов утра – я хочу, чтобы еще до рассвета их здесь не было.

– А ты, Дэвид? Как же ты?

– Честно говоря, я подумываю о том, чтобы отправиться к тебе в Вашингтон. Если Шакал после стольких лет начал опять охотиться за мной, мне придется вернуться к своему ремеслу. Может, я еще смогу быть полезным... Я приеду к полудню.

– Нет, Дэвид, нет. Не сегодня и не сюда. Отправляйся с Мари и детьми. Уезжайте... Ты должен быть со своей семьей на острове.

– Я не могу, Алекс. На моем месте ты тоже не смог бы. Мари и дети не смогут чувствовать себя свободными – по-настоящему свободными – до тех пор, пока Карлос не исчезнет из нашей жизни.

– Это не Карлос, – перебил его Конклин.

– Что? Вчера ты мне сказал...

– Забудь о том, что я сказал вчера. Я был не прав. Это Гонконг! Макао!

– Глупости, Алекс! С Гонконгом покончено, с Макао тоже. Все, кто был там, мертвы и давно забыты – не осталось никого, у кого была бы причина начать охотиться за мной.

– И все-таки кто-то остался. Один тай-пэнь – «величайший тай-пэнь в Гонконге», как сообщил нам совсем недавно человек, уже отправившийся на тот свет.

– Никого не осталось. Карточный домик Гоминьдана рассыпался в прах. Никого не осталось!

– Я говорю тебе: кто-то есть!

Дэвид Уэбб погрузился в молчание. Через мгновение холодно заговорил Джейсон Борн:

– Расскажи мне все, что ты знаешь, вплоть до мелочей. Сегодня ночью что-то произошло? Что же?

– Ладно, до мелочей, так до мелочей, – согласился Конклин. Отставной разведчик описал план слежки, разработанный в ЦРУ, рассказал, как он и Моррис Панов заметили стариков, которые следовали за ними, передавая их друг другу, как эстафету, пока они по разным маршрутам направлялись к Смитсоновскому институту, – никто из них не приближался до самой встречи на пустынной дорожке, где им сообщили о послании из Макао, а также о великом тай-пэне. Наконец Конклин описал сокрушительные выстрелы, которые заставили умолкнуть навеки обоих стариков азиатов.

– Нить тянется из Гонконга, Дэвид. Ссылка на Макао подтверждает это. Там была берлога человека, который присвоил твое имя.

Линия молчала – было слышно только ровное дыхание Джейсона Борна.

– Алекс, ты ошибаешься, – наконец произнес он медленно и задумчиво. – Это Шакал. Неважно, что они там говорили: Гонконг, Макао... Это Шакал!

– Дэвид, ты порешь чушь. Карлос не связан с тай-пэнями, Гонконгом или Макао. Эти старики – китайцы, не французы, итальянцы, немцы или кто там еще. Ниточка тянется из Азии, а не из Европы.

– Ну конечно, старики – только им он и доверяет, – продолжил холодный голос Джейсона Борна. – Парижские старики – вот как их называли. Они были его связными по всей Европе. Действительно, кому придет в голову подозревать дряхлых стариков независимо от того, нищие они или просто в них едва душа держится? Кому придет в голову допрашивать их, тем более с пристрастием? Даже под пытками они будут хранить молчание. Они делали свое дело – и сейчас его делают – и потом исчезают, отдавая жизнь ради интересов Карлоса.

Слушая странный, глухой голос своего друга, озадаченный Конклин уставился на приборную доску, не зная, что ответить.

– Дэвид, в чем дело? Я понимаю, что ты огорчен – мы все расстроены, – но, пожалуйста, говори яснее.

– Что?.. О, извини меня, Алекс, я мысленно вернулся в прошлое. Короче, Карлос прочесал весь Париж, выискивая стариков, которые медленно умирали, зная, что дни их сочтены. Они все числятся в полицейских архивах, у всех нет ни гроша за душой. Мы забываем о том, что у этих стариков почти всегда есть кто-то, кого они любят, есть дети – законные и внебрачные, – о которых они должны позаботиться. Шакал находит их и клянется помочь семье полуживого старика, если тот посвятит остаток своей жизни ему. Окажись мы на их месте – без гроша в кармане, только нищета и дурная слава – вот и все, что останется в наследство их близким, – как бы поступили многие из нас?

– И они верили?

– У них были для этого серьезные основания, да и сейчас есть. Ежемесячно из множества швейцарских банков поступают чеки с незарегистрированных счетов наследникам этих стариков. Невозможно проследить, откуда поступают эти деньги, но люди, получающие их, знают, кто им платит и почему... Забудь о секретном досье, Алекс. Карлос что-то разнюхал в Гонконге – там он нашел ниточку к тебе и Панову.

– Тогда мы тоже кое-где покопаем: проникнем во все азиатские кварталы, во все китайские букмекерские притоны и рестораны во всех городах в радиусе пятидесяти миль от Вашингтона.

– Ничего не предпринимайте до моего приезда. Ты ведь не знаешь в точности, что надо искать, а я знаю... Это замечательно! Шакал не подозревает, что я многого до сих пор не могу вспомнить, но он почему-то считает, что я позабыл его парижских стариков.

– А может быть, и нет, Дэвид. Может быть, он как раз рассчитывает на то, что ты помнишь о них. Может быть, вся эта шарада – всего лишь прелюдия к настоящей ловушке, которую он для тебя готовит.

– Тогда он совершил очередную ошибку.

– Да?

– Я не так прост – Джейсон Борн не так прост.

Глава 4

Дэвид Уэбб вышел из здания Национального аэропорта через автоматически открывшиеся двери на заполненную народом площадь. Он внимательно рассмотрел указатели и пошел по направлению к стоянке, где автомобилям разрешалось парковаться на короткое время бесплатно. Согласно плану, он должен был пройти до крайнего правого прохода, повернуть налево и идти вдоль ряда машин, пока не увидит серый, с металлическим отливом «понтиак-ле-манс» 1986 года, на зеркале заднего вида которого будет висеть декоративное распятие. Водитель – мужчина в белой кепке; стекло с его стороны будет опущено. Уэбб приблизится к нему и скажет: «Полет был удачным». Если человек снимет кепку и запустит двигатель, Дэвид молча сядет на заднее сиденье.

Ничего кроме этого и не было сказано Уэббом и водителем. Однако тот вытащил из-под приборной доски микрофон и негромко, но четко произнес в него:

– Груз на борту. Обеспечьте прикрытие на время поездки.

Дэвид подумал, что эта экзотическая процедура граничит с клоунадой. Но так как Алекс Конклин следил за ними до самой посадки в рокуэлловский самолет в аэропорту Логан и связался с ним по личному телефону директора ЦРУ Питера Холланда, Дэвид подумал, что свое дело оба знали туго. У Дэвида мелькнула мысль, что поведение Алекса должно быть как-то связано с телефонным звонком Мо Панова девять часов назад. Его подозрение перешло в уверенность, когда трубку взял сам Холланд и настоятельно попросил доехать до Хартфорда и вылететь коммерческим рейсом из аэропорта Брэдли в Вашингтон. Он прибавил несколько загадочно, что не хочет больше никаких телефонных переговоров, а также не желает использовать частные или правительственные самолеты.

Водитель серого «понтиака» не тратил времени даром и уже выруливал с территории Национального аэропорта: казалось, прошло всего несколько минут, а они уже мчались по сельской дороге. Миновав пригороды Вирджинии, машина подкатила к въезду в комплекс дорогих загородных коттеджей. Над воротами красовалась вывеска «ВЕНСКИЕ ВИЛЛЫ» – поселок был назван в честь расположенного рядом городка. Охранник, по всей видимости, узнал водителя, потому что приветствовал его как старого знакомого, пока поднимался тяжелый шлагбаум. Водитель обратился к Уэббу:

– Здесь пять больших секций, сэр. Четыре из них – коттеджи, принадлежащие частным лицам, а пятая – самая дальняя от ворот – является собственностью Управления. Там отдельный въезд и своя система безопасности. Вы там будете здоровехоньки, сэр.

– Я, вообще-то, не чувствую себя таким уж больным.

– И отлично: теперь вы – «личный груз» директора ЦРУ, а ваше здоровье – предмет его особой заботы.

– Рад это слышать, но как вы об этом узнали?

– Я в его команде, сэр.

– А как ваше имя?

Водитель помолчал мгновение, а когда ответил, Дэвид испытал неприятное чувство, словно его отбросили назад, в прошлое, куда, судя по всему, ему предстояло возвратиться.

– У нас нет имен, сэр, ни у вас, ни у меня. «Медуза».

– Понятно, – протянул Уэбб.

– Вот мы и прибыли. – Водитель свернул на круговую подъездную дорогу и остановился перед двухэтажным домом в колониальном стиле: казалось, его белые колонны вырублены из каррарского мрамора. – Извините, сэр, я только что обратил внимание: у вас с собой нет багажа.

– Действительно нет, – сказал Дэвид, распахивая дверцу.

* * *

– Как тебе моя берлога? – спросил Алекс, приглашая Дэвида войти в комнату.

– Слишком уютно и слишком чисто для сварливого старого холостяка, – ответил Дэвид. – С каких это пор ты предпочитаешь занавески с желтыми и розовыми маргаритками?

– Погоди, ты еще увидишь обои с розочками в спальне...

– Не уверен, что для меня это важно...

– А в твоей комнате обои с гиацинтами... Естественно, я сам в этом ни черта не понимаю, но так мне сказала горничная.

– Горничная?

– Ей под пятьдесят, негритянка, сложена как чемпион по борьбе сумо. Кроме того, под юбкой она постоянно носит два пугача и, кажется, пару опасных бритв.

– Вот так горничная!

– Мощная охрана. Она не положит здесь куска мыла или рулона туалетной бумаги, если не будет уверена, что их прислали из Лэнгли.

Знаешь, она служащий десятой категории, и некоторые из этих клоунов даже дают ей на чай.

– А может, им нужны официанты?

– Здорово! Наш ученый, профессор Уэбб – и вдруг официант!

– Кем только не приходилось бывать Джейсону Борну... Конклин сделал паузу, потом заговорил серьезно:

– Давай-ка присядем, – сказал он, хромая к креслу. – У тебя был тяжелый день, а сейчас еще около полудня. Поэтому, если хочешь выпить, там, за коричневыми дверцами, в баре всего полно... Это рядом с окном. И не смотри на меня так: о том, что они именно такого цвета, мне сказала эта чернокожая Брунгильда.

Уэбб расхохотался – это был искренний смех, который он не мог сдержать, глядя на своего друга.

– И тебя это ничуть не беспокоит, Алекс?

– Черт подери, конечно нет. Разве ты прятал от меня спиртное, когда я навещал тебя и Мари?

– Тогда не было таких нагрузок...

– Нагрузки – это чепуха, – перебил его Конклин. – Я завязал, потому что альтернатива была вполне определенной. Давай, выпей, Дэвид. Нам надо поговорить, и я хочу, чтобы ты успокоился. Я по глазам вижу, что ты на взводе.

– Да, ты мне говорил когда-то, что можешь читать по глазам, – сказал Уэбб, открывая дверцы бара и доставая бутылку. – Ты и теперь так же ясно видишь, верно?

– Я говорил тебе, что можно понять то, что скрывается во взгляде, и советовал никогда не доверять первому впечатлению... Ладно. Как Мари и дети? Полагаю, все нормально?

– Я прорабатывал план полета вместе с летчиком и понял, что все в порядке, когда он в конце концов сказал мне, чтобы я или убирался, или вел самолет сам. – Уэбб наполнил стакан и подошел к стулу напротив кресла, в котором расположился разведчик. – Так с чего начнем, Алекс? – спросил он, присаживаясь.

– С того, на чем мы остановились прошлой ночью. С тех пор ничего не изменилось, только вот Мо отказывается бросить своих пациентов. Сегодня утром его отвезли под охраной на работу, а его квартира теперь защищена надежнее, чем Форт-Нокс. Сюда его привезут сегодня днем, четырежды меняя в пути машины, разумеется, в подземных гаражах.

– Итак, теперь это делается в открытую? Никаких пряток?

– Какой смысл конспирироваться? Мы попали в ловушку у Смитсоновского института, и наши люди там засветились.

– Именно на этом мы можем сыграть, ведь так? Нам поможет неожиданность – говорят, дублеры тех, кто непосредственно охраняет объект, делают ошибки.

– Дэвид, сработать может неожиданность, но не глупость. – Конклин тут же замотал головой. – Беру свои слова назад: Борн способен и глупость превратить в нечто толковое, но только не с официально назначенной командой для наблюдения. С ними слишком много сложностей.

– Не понимаю.

– Главная забота этих отличных парней – охранять жизнь порученного им человека, возможно, даже спасти его. Кроме того, они обязаны постоянно координировать свои действия друг с другом и составлять отчеты. Они – служащие, а не одиночки, которые свою жизнь ни в грош не ставят и которые в случае промаха сразу чувствуют на своем горле лезвие ножа убийцы.

– Звучит мелодраматично, – тихо заметил Уэбб, откинувшись на спинку стула и пригубив из стакана. – Но ведь и мне приходилось работать в таких условиях, верно?

– Это было больше созданным тобой образом, чем реальностью, но люди, которых ты использовал, считали это правдой.

– Значит, я вновь найду этих людей и вновь прибегну к их помощи. – Дэвид стремительно подался вперед, держа стакан обеими руками. – Он вынуждает меня выйти на свет, Алекс! Шакал требует, чтобы я раскрыл карты, и я обязан принять вызов.

– Заткнись, – раздраженно перебил его Конклин. – Теперь ты разыгрываешь мелодраму, изображаешь из себя героя второразрядного вестерна. Стоит тебе только показаться – Мари станет вдовой, а дети – безотцовщиной. Такова жизнь, Дэвид.

– Ты ошибаешься. – Уэбб покачал головой, глядя на свой стакан. – Он охотится за мной, значит, я обязан начать охоту за ним. Он хочет выманить меня из укрытия, значит, я обязан опередить его... Только так. Нет другого способа навсегда вычеркнуть его из нашей жизни. В конечном счете Карлос идет против Борна. Мы вернулись к тому, что уже было тринадцать лет назад. «Альфа, Браво, Каин, Дельта... Каин вместо Карлоса, а Дельта вместо Каина».

– Это ваш идиотский парижский пароль тринадцатилетней давности! – резко перебил его Алекс. – Дельта из «Медузы» бросил вызов Шакалу, находясь в зените своей мощи. Но сейчас мы не в Париже, и прошло целых тринадцать лет!

– А еще через пять лет пройдет восемнадцать, еще пять – и будет двадцать три. Что ты, черт подери, от меня хочешь? Чтобы призрак этого сукина сына все время витал над Мари и детьми? Трястись, когда жена и дети выходят из дома? Провести в постоянном страхе остаток жизни?.. Ну уж нет, заткнись, оперативник! Ты все прекрасно понимаешь. Аналитики могут разработать с десяток разных планов. Мы же воспользуемся кое-какими деталями не более чем из шести и еще будем благодарны, когда окажемся в самой гуще событий. Тут мы сами решаем, что делать... Кроме того, у меня есть преимущество: на моей стороне – ты.

Конклин заморгал, сглотнул, после чего пробормотал:

– Ты растрогал меня, Дэвид. Даже слишком. Я лучше себя чувствую, если действую сам по себе и нахожусь за тысячи миль от Вашингтона. Здесь мне всегда несколько душновато.

– Этого не было, когда ты провожал меня на рейс до Гонконга. Тогда ты был способен решить уравнение, поменяв местами его части.

– Тогда было легче – всего лишь обычная операция. Грязная вашингтонская стряпня, от которой несло, как от тухлого палтуса; запах был такой, что я нос воротил. Сейчас все по-другому: мы имеем дело с Карлосом.

– Я к этому и веду, Алекс. Это – Карлос, а не какой-то голос в телефонной трубке, который неизвестен ни тебе, ни мне. Мы будем работать с определенной величиной, с человеком предсказуемым...

– Предсказуемым? – перебил его Конклин, нахмурившись. – Каким же образом?

– Он охотник и пойдет по запаху...

– Да! Сначала он обнюхает все своим чувствительным носом, а потом будет рассматривать следы в микроскоп.

– Следовательно, мы должны действовать без обмана, так ведь?

– Что ты задумал?

– В Евангелии от Святого Алекса говорится: для того чтобы заманить кого-то в ловушку, надо воспользоваться правдой – и в большом количестве, даже если это опасно.

– В той главе и стихе говорилось и о микроскопе, которым пользуется объект. По-моему, я только что упоминал его. Так все же какая здесь связь?

– "Медуза", – тихо произнес Уэбб. – Я хочу воспользоваться «Медузой».

– Теперь я вижу, что ты сошел с ума, – сказал Конклин так же тихо. – Это запретное название, так же, как и твое имя, и, будем откровенны, даже чертовски больше.

– О ней болтали, Алекс, по всей Юго-Восточной Азии: через Южно-Китайское море слухи проникли в Коулун и Гонконг, куда сбежала большая часть этих мерзавцев со своими деньгами. «Медуза» не была таким страшным секретом, как тебе кажется.

– Слухи – да, история – согласен, – снова перебил отставной разведчик. – Каждый из этих скотов приставлял пистолет к виску или нож к горлу своих жертв – десятку, нескольким десяткам, а может, сотням – во время своих так называемых вылазок. Девяносто процентов из них были ворами и убийцами, настоящий отряд смертников. Питер Холланд сказал, что, когда он служил в СЕАЛ и работал на северо-вьетнамском направлении, не было случая, чтобы ему не хотелось пустить в расход любого из этого подразделения.

– Но без них вместо пятидесяти восьми тысяч убитых было бы шестьдесят с лишком. Нельзя забывать об этом, Алекс. Они знали каждый дюйм в тех местах, каждый квадратный фут джунглей в том треугольнике. Они, вернее мы, получили больше ценной развединформации, чем все остальные группы, посланные из Сайгона, вместе взятые.

– Я хочу втолковать тебе, Дэвид, одно: никогда не упоминай о связи между «Медузой» и правительством Соединенных Штатов. Это никогда нигде не фиксировалось и тем более не признавалось – даже само название скрывалось. Не существует закона о сроке давности для военных преступников, потому-то «Медуза» официально считается частной организацией, объединявший всякий сброд. "Медузам стремилась вернуть Юго-Восточную Азию в прежнее состояние, в котором чувствовала себя как рыба в воде. Если бы было установлено, что за «Медузой» стоял Вашингтон, репутация весьма влиятельных людей в Белом доме и Государственном департаменте была бы подмочена. Теперь они – могущественные фигуры международного масштаба, а двадцать лет назад были юнцами, низшими чинами в сайгонском командовании. Можно мириться с тем, что во время войны всякое бывает, но нельзя оправдать соучастие в резне мирных жителей и растрату миллионов долларов ничего не подозревающих налогоплательщиков. Это вещи того же порядка, как хранящиеся до сих пор в секретных архивах документы о том, что наши богачи финансисты субсидировали в свое время нацистов. Нежелательно, чтобы такие вещи вообще когда-нибудь выплывали на свет Божий, и «Медуза» в их числе.

Уэбб вновь откинулся на спинку стула. Теперь он был напряжен и не сводил глаз со своего друга, который однажды на краткий миг стал его смертельным врагом.

– Если мне не изменяют остатки памяти, известно, что Борн служил в «Медузе».

– Это было вполне правдоподобным объяснением и великолепным прикрытием, – согласился Конклин, в свою очередь взглянув на Дэвида. – Мы возвратились в Тамкуан и «узнали», что Борн, этот параноик и авантюрист с Тасмании, исчез в джунглях Вьетнама. Нигде в этом созданном нами досье не было даже намека на какую-нибудь связь с Вашингтоном.

– Но ведь это вранье, Алекс? Была и есть связь с Вашингтоном, а теперь об этом знает Шакал. Он понял это еще тогда, когда узнал в Гонконге о Мо Панове и о тебе – нашел ваши имена в руинах того конспиративного особняка на Виктория-Пик, в котором Джейсон Борн якобы подорвался. Шакал подтвердил это прошлой ночью, когда его связные подошли к вам возле Смитсоновского института, и – ведь это твои слова – наши люди «засветились». Шакал убедился наконец, что все его подозрения не лишены оснований. Некто из «Медузы» по кличке Дельта был Джейсоном Борном, а Джейсон Борн был создан американской разведкой и все еще жив. Жив-здоров и находится под защитой правительства США.

Конклин ударил по подлокотнику кресла и воскликнул:

– Как он нашел нас – нашел меня? Все – абсолютно все – было покрыто мраком. Мак-Алистер позаботился об этом, да и я тоже.

– Мне на ум приходит несколько ответов, но их мы обсудим немного позже. Сейчас не до того. Теперь мы должны обратить внимание на то, что известно Карлосу... На «Медузу», Алекс.

– Как это обратить внимание?

– Если Борн был выужен из «Медузы», следовательно, с ней были связаны какие-то тайные операции. Иначе каким образом можно было организовать подмену Борна? Пока что Шакалу неизвестно или он не смог еще составить себе ясного представления, насколько далеко пойдет правительство, особенно кое-кто в этом правительстве, чтобы «Медуза» по-прежнему оставалась в «черной дыре». Как ты совершенно справедливо заметил, иначе могут погореть некоторые весьма влиятельные люди в Белом доме и Госдепартаменте, и на лбу политических деятелей мирового масштаба будут выжжены весьма уродливые клейма. Думаю, ты им сообщил об этом.

– И внезапно у нас нашлись свои Вальдхаймы, – кивнул, нахмурившись и опустив глаза, Конклин. Он, очевидно, что-то лихорадочно обдумывал.

– Нуй Дал Рань, – едва слышно сказал Уэбб. При звуке этих слов Алекс бросил быстрый взгляд на Дэвида. – Это – ключ, верно? – продолжил Уэбб. – Нуй Дап Рань – Женщина-Змея.

– Ты помнишь...

– Вспомнил сегодня утром, – ответил Джейсон Борн, и глаза его холодно блеснули. – Когда Мари и дети уже были в воздухе и самолет исчез в дымке над бостонской гаванью, внезапно я почувствовал себя в другом самолете, в другое время, когда сквозь треск атмосферных помех по рации доносились слова: «Женщина-Змея», «Женщина-Змея», отмена операции! «Женщина-Змея», вы слышите меня? Отмена операции!" Я тогда отключил эту чертовщину и посмотрел на сидевших в салоне людей, которые, казалось, были готовы взорваться от беспокойства. Я посмотрел на каждого, гадая, кто из них вернется живым, а кто – нет; выживу ли я сам, а если нет, то какую смерть мы примем... Потом я увидел, как двое из них закатывают рукава, сравнивая свои безобразные татуировки – эти дерьмовые маленькие эмблемы...

– Нуй Дап Рань, – спокойно сказал Конклин. – Женская голова со змеями вместо волос. Медуза Горгона. Ты отказался от этой татуировки...

– Я никогда не считал ее знаком отличия, – перебил его, моргая, Уэбб-Борн. – Наоборот, как раз чем-то противоположным...

– Первоначально она служила только опознавательным знаком и не воспринималась как какой-то символ или знак отличия. Сложная татуировка на нижней части предплечья, рисунок и цвет которой мог воспроизвести только один знаток этого дела во всем Сайгоне. Никто другой не мог сделать ничего подобного.

– Старик заработал на этом приличные деньги – он был уникальным мастером.

– У каждого офицера Главного штаба, связанного с «Медузой», была такая татуировка. А сами они походили на обезумевших от радости детишек, которые в коробке с кукурузными хлопьями нашли кольцо с секретом.

– Они не были детьми, Алекс. Обезумевшими – да, можно согласиться, – но не детишками. Они были заражены гнилым вирусом, который называется безответственность. Тогда в сайгонском командовании вылупилось немало миллионеров. Настоящих детей калечили и убивали в джунглях, а личные курьеры этих сайгонских мудрецов в отглаженных хаки протоптали дорожки в Швейцарию к банкам Цюриха на Банхофштрассе.

– Полегче, Давид. Ведь ты говоришь о весьма влиятельных людях в нашем правительстве...

– Кто они такие? – тихо спросил Уэбб, поставив перед собой стакан.

– Те, о ком я точно знал, что они по горло погрязли в дерьме, исчезли после падения Сайгона, – я в этом уверен. Но я уже пару лет был вдали от оперативной работы, и никто не расположен болтать со мной о том, что произошло за это время, и особенно о «Женщине-Змее».

– Но у тебя есть какие-то соображения на этот счет?

– Конечно, но ничего конкретного, ничего, что хоть в какой-то мере можно назвать доказательством, – всего лишь догадки... Образ жизни этих людей, их недвижимость, которой у них не должно было быть, и курорты, куда они вряд ли могли позволить себе поехать. Не говоря уже о должностях... Некоторые занимают или занимали их, вроде бы оправдывая свое жалованье и дивиденды, но их квалификация не дает им права занимать подобные посты.

– Ты прямо какую-то шпионскую сеть описываешь, – сказал Дэвид напряженным голосом – голосом Джейсона Борна.

– Если это и сеть, то сильно засекреченная, – согласился Конклин, – и в нее входят лишь избранные.

– Составь список, Алекс.

– В этом списке будет полно пробелов.

– Тогда для начала включи в него только тех людей из правительства, кто в свое время входил в сайгонское командование. Или внеси в этот список только тех, у кого есть недвижимость, которой не должно было быть, и тех, кто занимает высокооплачиваемые должности в частном бизнесе без достаточных на то оснований.

– Повторяю: такой список может оказаться бесполезным.

– И это говоришь ты? А твоя интуиция?

– Дэвид, черт подери, какая здесь связь с Карлосом?

– Это – необходимая частица правды, Алекс. И притом весьма опасная – в этом можешь быть уверен. Но эта частица – стопроцентной достоверности и поэтому чрезвычайно привлекательна для Шакала.

Бывший оперативник ошеломленно посмотрел на своего друга и спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– А вот здесь должна подключиться твоя фантазия: скажем, ты соединишь пятнадцать – двадцать имен и обязательно зацепишь трех-четырех человек, а потом мы как-нибудь сможем доказать, что это и есть наши мишени. Как только мы узнаем, кто они такие, мы прижмем их разными способами, сообщив всем одно и то же: сорвался кто-то из «Медузы», скрывавшийся много лет. Теперь он готов разнести голову «Женщине-Змее», причем он располагает всей необходимой информацией: именами, местами и датами совершения преступлений, местонахождением тайных швейцарских счетов – короче говоря, всем, чем надо. Затем наш Святой Алекс, которого мы все знаем и боготворим, сможет проявить себя, намекнув, что некто желает заполучить этого разъяренного оборотня еще больше, чем наши люди-"мишени".

– Ильич Рамирес Санчес, – медленно добавил Конклин. – Карлос-Шакал. А затем следует практически невозможное: каким-то образом, Бог знает каким, распространяется слух о встрече двух сторон, заинтересованных в убийстве этого человека. К тому же одна из них не может проявлять излишнюю активность, поскольку высокое положение делает ее уязвимой. Ты это имеешь в виду?

– Примерно. Однако эти влиятельные люди из Вашингтона могут выяснить личность и местонахождение потенциальной жертвы.

– Естественно, – согласился Алекс, недоверчиво качая головой. – Им достаточно просто ткнуть пальцем – и все ограничения, которые распространяются на сверхсекретные досье, будут сняты, а им предоставят необходимую информацию.

– Именно так, – заявил Дэвид. – Поэтому кто бы ни явился на встречу с эмиссарами Карлоса, он обязан быть настолько высокопоставленным лицом, вызывать такое доверие к своей персоне, что у Шакала не останется иного выбора, как принять его или их. Без сомнения, все мысли о ловушке испарятся, когда на сцене появятся такие фигуры.

– А ты не хочешь, чтобы я заставил цвести розочки во время январской метели в Монтане?

– Да, хочу. Все должно произойти в ближайшие день-два, пока Карлос еще переваривает происшествие у Смитсоновского института.

– Невозможно!.. Ладно, черт побери, постараюсь. Я открою здесь свою контору и велю прислать сюда все необходимое мне из Лэнгли. Конечно, с грифом секретности «четыре-ноль»... Я чертовски боюсь упустить кого-нибудь в этом «Мейфлауэре».

– Может, этого и не случится, – заметил Уэбб. – Кто бы там ни был, он не станет так быстро складывать манатки. Это не похоже на Карлоса – оставлять нам столь очевидный след.

– Шакал? Ты думаешь, что Карлос сам?..

– Не сам, естественно, но кто-то из его наймитов, какая-то настолько невероятная личность, что если на ее шее мы увидим табличку с именем Шакала, то все равно не поверим.

– Китаец?

– Может быть. Шакал может пойти с этой карты, а может и придержать ее. Здесь как в геометрии: что бы он ни делал, везде есть логика, даже если все кажется алогичным.

– Я слышу человека из прошлого – человека, которого как бы никогда и не было.

– Эге-ге, Алекс, в том-то и дело, что он был. Был на самом деле. И теперь он возвратился.

Конклин посмотрел на дверь, так как слова Дэвида внезапно заставили его подумать о другом.

– А где твой чемодан? – спросил он. – Ты захватил какую-нибудь одежду?

– Никакого барахла, да и это сброшу в вашингтонскую канализацию, как только у меня появится другое. Но сначала я должен повидать еще одного моего старого друга, еще одного гения, который поселился не в том районе города, в котором следовало бы.

– Нетрудно угадать, – сказал отставной агент. – Пожилой негр с невероятным именем Кактус – гений по подделке паспортов, водительских удостоверений и кредитных карточек...

– Точно.

– Но ведь это может сделать и Управление.

– Во-первых, получится хуже и, во-вторых, слишком много бюрократии. Я не хочу оставлять следы даже с грифом «четыре-ноль». Это – сольная партия.

– О'кей. Что дальше?

– Тебе придется поработать, оперативник. Я хочу, чтобы завтра утром многие люди в этом городе поволновались.

– Завтра утром?.. Это невозможно!

– Только не для тебя. Не для Святого Алекса, Князя тайных операций...

– Называй как угодно, черт тебя побери, но сейчас я даже в приготовишки не гожусь.

– Сноровка возвращается быстро. Это как умение ездить на велосипеде...

– А ты? Что ты собираешься делать?

– После того, как проконсультируюсь с Кактусом, сниму номер в отеле «Мейфлауэр», – ответил Джейсон Борн.

* * *

Калвер Парнелл, гостиничный магнат из Атланты, чья двадцатилетняя деятельность в этом бизнесе увенчалась постом шефа протокольного отдела в Белом доме, сердито повесил трубку телефона, нацарапав в блокноте непечатное слово. После выборов и последовавшей за ними полной смены персонала Белого дома он занял место, на котором ранее, в предыдущей администрации, работала женщина из хорошей семьи, которая ровным счетом ничего не понимала в политическом значении списка приглашенных из тысячи шестисот персон. К своему глубокому раздражению, он обнаружил также, что находится в состоянии холодной войны с собственным старшим референтом, ламой средних лет, также окончившей один из этих дурацких престижных колледжей на Восточном побережье и, что еще хуже, известной в Вашингтоне общественной деятельницей; она отдавши;! свое жалованье какой-то выпендрежной танцевальной труппе, участники которой скакали по сцене в нижнем белье в тех случаях, когда удосуживались его надеть.

– Чертова свинья! – буркнул Калвер, теребя пятерней седую челку. Он поднял трубку и набрал четыре цифры. – Дайте-ка мне этого Редхеда, милашка. – Он изменил голос, подчеркивая и без того заметный акцент уроженца Джорджии.

– Минутку, сэр, – сказала польщенная секретарша. – Он сейчас говорит по другому телефону, но я прерву. Подождите секундочку, мистер Парнелл.

– Вы – самый прелестный из всех персиков, милое дитя.

– О, благодарю вас! Подождите минуточку.

Всегда срабатывает, подумал Калвер. Немножко ароматного магнолиевого масла – и это действует эффективнее, чем треск сучковатой дубины. Эта сучка, его старший референт, могла бы поучиться у своих начальников-южан, а то цедит, словно янки-дантист навечно залепил цементом ее сволочные зубы.

– Это ты, Калл? – послышался голос Редхеда в трубке, перебив мысли Калвера как раз в тот момент, когда он записывал очередное ругательство в блокноте.

– А кто же еще, маменькин сынок? У нас неприятность! Эта жирная тварь опять за свое. Я вписал наших ребят с Уолл-Стрит на прием двадцать пятого за один столик с новым французским послом, а она твердит, что мы должны их вычеркнуть и вставить каких-то сладеньких мальчиков из кордебалета – говорит, что ей и первой леди они больше нравятся. Вот дерьмо! У этих денежных ребят серьезный интерес к французам, и эта чертовка из Белого дома может их разозлить. А на бирже потом все начнут квакать, что здесь собрались одни болтуны.

– Да наплевать, Калл, – перебил его Редхед. – Назревает неприятность похлеще, и я не знаю, как ее избежать.

– Что случилось?

– Ты когда-нибудь слышал о женщине-змее?

– Я чертовски много слышал о змеиных глазах, – хохотнул Парнелл, – но никогда о женщине-змее. А в чем дело?

– Я только что говорил с парнем – он перезвонит через пять минут. Он как будто угрожал мне. Да, он действительно угрожал мне, Калл! Он упомянул Сайгон и намекнул, что тогда там произошло что-то ужасное. Он несколько раз повторил об этой женщине-змее, словно, услышав о ней, я должен сразу же бежать в укрытие.

– Оставь этого сукина сына мне! – проревел Парнелл, не дав Редхеду договорить. – Я точно знаю, о ком болтает этот ублюдок! Об этой сопливой сучке, старшем референте, – вот кто эта чертова змея подколодная! Дай этому слизняку ползучему мой номер и скажи, что я знаю все об этом собачьем дерьме!

– Пожалуйста, объясни мне, Калл, в чем дело?

– Что за черт! Ты же был там, Редхед... Ну, играли мы, было даже несколько мини-казино, пара клоунов проиграла свои рубашки – но ведь это ерунда, здесь нет ничего такого, что бы не делали солдаты с тех пор, как разыграли в кости одежду Христа!.. Мы просто поставили это на более высокий уровень, да еще подкинули пару девчонок, которые и так бы оказались на улице. Нет, Редхед, эта вертихвостка, мой так называемый референт, думает, что у нее есть компромат на меня, поэтому-то она и действует через тебя... Ведь каждой собаке известно, что мы с тобой не разлей вода... Скажи этому слизняку, чтобы он позвонил мне, я его в порошок сотру, так же, как и эту сучку! Да, парень, она сделала невероятный ход! Мои ребята с Уолл-Стрит останутся в списке, а ее гомики пусть гуляют в другом месте!

– О'кей, Калл, тогда я просто отошлю его к тебе, – сказал Редхед, избранный вице-президентом Соединенных Штатов Америки, и положил трубку.

Спустя четыре минуты раздался телефонный звонок, и на Парнелла посыпались слова:

– Это – «Женщина-Змея», Калвер. Всех нас ждут большие неприятности!

– Ну нет, послушай меня, голова садовая, я скажу тебе, у кого будут неприятности! Никакая она не женщина, она – сучка? Один из ее тридцати или сорока муженьков-евнухов, может, и бросал свои змеиные взгляды в Сайгоне и потратил немного ее хорошо разрекламированных «приди-и-возьми-меня» наличных, но всем на это было начхать тогда, а теперь тем более. В особенности не станет забивать себе этим голову тот полковник морской пехоты, который и сам время от времени любил крутую игру в покер, а теперь сидит в Овальном кабинете. И последнее. Ты, мошонка пустая, когда он узнает, что она пытается облить помоями смелых парней, которые хотели всего лишь немного отдохнуть от боев на войне, за которую им даже спасибо никто не сказал...

В Вене (Вирджиния) Александр Конклин положил на рычаг трубку. Первый – промах и второй – тоже промах... зато теперь можно сказать, что он никогда и не слыхал о таком Калвере Парнелле.

* * *

Председатель Федеральной торговой комиссии Альберт Армбрустер громко выругался и прикрутил кран душа в наполненной паром ванной, услышав визгливый голос своей жены.

– Какого черта, Мами? Даже душ нельзя принять – ты сразу начинаешь верещать!

– Это может быть Белый дом, Ал! Ты ведь знаешь их манеру: они говорят тихо, спокойно и всегда – что это срочно.

– Вот дерьмо! – заорал председатель, открыв стеклянную дверь и сняв трубку висевшего на стене телефона. – Армбрустер слушает. В чем дело?

– Возникла проблема, слушайте внимательно.

– По поводу тысячи шестисот?

– Нет. Надеемся, до этого никогда не дойдет.

– Да кто вы такой, черт подери?

– Я очень взволнован, и вы сейчас тоже начнете волноваться. После стольких лет! О Боже!

– О чем это вы?

– "Женщина-Змея", господин председатель.

– Господи! – В негромком голосе Армбрустера невольно прозвучали панические нотки. Почти мгновенно он взял себя в руки, но было поздно. Первое попадание. – Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите... Что за змея такая? Никогда не слышал об этом.

– Ладно, тогда послушайте сейчас, мистер Медуза. Кто-то раскопал все – абсолютно все: даты, каналы, по которым доставляли снаряжение, банки в Женеве и Цюрихе – все, даже имена полудюжины курьеров, отправлявшихся из Сайгона, и даже кое-что похуже. Господи, самое плохое! Всплыли имена людей из военной разведки, было точно установлено, что они никогда не участвовали в боевых действиях... этим занялись восемь следователей из управления Генеральной инспекции. Стало известно все.

– Что за чушь! Чепуха какая-то!

– Вы также в списке, господин председатель. Этот парень, должно быть, пятнадцать лет потратил, сводя все воедино, и теперь хочет получить вознаграждение за годы работы. В противном случае он все откроет: расскажет все и обо всех.

– Кто? Кто он такой, скажите, ради Бога?

– Мы сейчас уточняем это. Пока нам только известно, что в течение примерно десяти лет он был под прикрытием, а в таких условиях трудно разбогатеть. Его, вероятно, исключили из игры в Сайгоне, а теперь он хочет наверстать упущенное. Держитесь! Мы с вами свяжемся. – Послышался щелчок, далее – молчание.

Несмотря на пар и духоту в ванной комнате, голый Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии, дрожал всем телом, а лицо его заливал пот. Он повесил трубку и бросил взгляд на маленькую безобразную татуировку на предплечье.

В вирджинской Вене Алекс Конклин смотрел на телефон.

Первое попадание.

* * *

Генерал Норман Суэйн, начальник службы материально-технического снабжения Пентагона, отступил от черты, довольный прямым длинным ударом по мячу, лежавшему на дорожке. Мяч должен был подкатиться на самую удобную позицию для хорошей подачи пятой клюшкой с железным наконечником на семнадцатую лужайку вокруг лунки.

– Я, наверное, обыграю его, – сказал он, поворачиваясь к своему партнеру по гольфу.

– Наверняка, Норм, – ответил моложавый вице-президент компании «Калко технолоджиз», ответственный за маркетинг. – Сегодня ты меня прикончил. Наверное, в конце я буду должен тебе около трехсот штук. Мы договорились по двадцать за лунку, а я пока попал только в четыре.

– Все от удара зависит, паренек. Надо над ним поработать.

– Правда твоя, Норм, – согласился руководитель «Калко», подходя к метке. Внезапно послышался скрипучий звук клаксона машины для гольфа: трехколесный автомобильчик появился на склоне холма рядом с шестнадцатой дорожкой, спускаясь на максимальной скорости по шестнадцатому прогону. – Это ваш водитель, генерал, – сказал торговец оружием, мгновенно пожалев, что использовал официальный титул своего партнера.

– Да, это он. Странно, он никогда не отвлекает меня, когда я играю в гольф. – Суэйн направился навстречу быстро приближающемуся автомобилю, поравнявшись с ним в тридцати футах от метки. – В чем дело? – спросил он долговязого старшего сержанта средних лет с нашивками на груди, который уже пятнадцать лет был у него водителем.

– По-моему, дело – дрянь, – грубовато ответил сержант, крепко сжимая руль.

– Что за наглость...

– Так сказал тот сукин сын, который позвонил. Звонок был из автомата. Я сказал ему, что не стану прерывать вашу игру, а он ответил, что мне лучше делать то, что он говорит, если я не хочу неприятностей. Само собой, я спросил его, кто он такой, его звание и прочую ерунду, но он перебил меня, и чувствовалось, что он сам перепуган до смерти. «Скажите генералу, что я звоню по поводу Сайгона и что кое-какие рептилии опять ползают по городу, как и двадцать лет назад», – вот так буквально и сказал.

– Господи! – вскрикнув, перебил его Суэйн. – «Женщина»?..

– Он сказал, что перезвонит через полчаса, то есть осталось восемнадцать минут. Давай, Норман, залезай. Не забудь: я ведь тоже там был... Растерянный генерал пробормотал:

– Я... я должен извиниться. Я не могу вот так взять и уехать.

– Давай побыстрее. И вот еще что, Норман: на тебе рубашка с короткими рукавами. Согни руку, чтобы не было видно.

Суэйн с ужасом посмотрел на маленькую татуировку, мгновенно согнул руку и прижал ее к груди, точно английский бригадный генерал, а затем с напускным безразличием неверной походкой направился к черте.

– Проклятие! Понимаешь ли, труба зовет...

– Что ж, чертовски жаль. Норм. За мной должок, и я хочу его отдать. Я настаиваю на этом!

Генерал, словно в полусне, взял деньги, не считая и не понимая, что партнер дал ему на несколько сотен долларов больше, чем нужно. Сконфуженно попрощавшись, Суэйн быстро направился к автомобилю, похожему на те, что перевозят клюшки, и сел рядом со старшим сержантом.

– Неплохой результат, не правда ли, вояка, – пробормотал себе под нос специалист по поставкам оружия, направляясь к метке. Размахнувшись клюшкой, он послал маленький белый мяч прямо по дорожке, отправив его значительно дальше генеральского, да и положив его значительно лучше. – Это стоит четыреста миллионов, понимаешь ты, увешанный медными погремушками ублюдок.

Второе попадание.

* * *

– О чем это вы, объясните, ради Бога? – со смехом спросил сенатор, разговаривая по телефону. – Или мне стоит спросить, что еще затеял Ал Армбрустер? Ему не требуется моя поддержка по новому законопроекту, да он и все равно бы ее не получил. Как был ослом в Сайгоне, так им и остался, но ему обеспечено большинство голосов.

– Мы говорим не о голосах, сенатор. Мы говорим о «Женщине-Змее».

– Единственные змеи, которые мне попадались в Сайгоне, – это такие же подонки, как Алби, которые ползали по всему городу и притворялись, что знают все ответы, хотя на самом деле это было не так... И все же: кто вы такой?

В Вене (Вирджиния) Алекс Конклин положил телефонную трубку.

Третий промах.

* * *

Филип Эткинсон, посол при Сент-Джеймском дворе в Лондоне, поднял телефонную трубку и, подумав, что безымянный абонент под кодом «курьер из округа Колумбия» передаст ему какое-то сверхсекретное сообщение из Госдепартамента, автоматически щелкнул переключателем на редко используемом скремблере. Этот прибор создавал статические помехи на подслушивающих устройствах английской разведки, и Эткинсон уже предвкушал, как вскоре будет улыбаться своим хорошим приятелям в баре «Коннот», когда они спросят его о новостях из Вашингтона, Уж он-то знает, что у одного из них есть «родственнички» в МИ-5...

– Слушаю.

– Господин посол, я полагаю, что наш разговор не могут подслушать, – произнес низкий напряженный голос из Вашингтона.

– Совершенно исключено, если только они не сконструировали «Энигму» нового типа, что вряд ли возможно.

– Хорошо... Я хочу, чтобы вы мысленно вернулись в Сайгон и вспомнили одну операцию, о которой никто не любит говорить...

– Кто вы? – перебил Эткинсон, подаваясь вперед.

– Люди в том подразделении никогда не пользовались своими именами, господин посол. Кроме того, мы ведь не афишировали свою деятельность, верно?

– Черт побери, кто вы такой? Я вас знаю?

– Не пытайся угадать, Фил, хотя я и удивлен, что ты не узнаешь мой голос.

Эткинсон, широко раскрыв глаза, стал оглядывать кабинет, ничего не видя перед собой, только отчаянно стараясь вспомнить, кому принадлежит голос в трубке.

– Это ты, Джек? Поверь: я включил скремблер!

– Тепло, Фил...

– Шестой флот, Джек. Обычная азбука Морзе, только в обратном порядке. И очень крупные дела – очень крупные. Это ты, верно?

– Вполне вероятно, но это не имеет значения. Дело в том, что мы попали в полосу шторма – очень сильного шторма...

– Это – ты?

– Да замолчи ты, лучше послушай. Фрегат этого ублюдка сорвался с якоря и рыщет теперь по морю. Может навредить многим мелким рыбешкам.

– Джек, я всегда ходил по земле, а не по морю. Я тебя не понимаю.

– Тогда в Сайгоне выкинули из дела одного плута. Мне удалось узнать, что по каким-то причинам его держали под прикрытием, но теперь он собрал сайгонскую историю по крупицам. Он раскопал все, Фил. Абсолютно все.

– Боже праведный!

– Он готов запустить двигатель...

– Останови его!

– В этом-то все и дело. Мы не знаем, кто он. Все держится в большом секрете в Лэнгли.

– Боже правый, парень, в твоем положении ты можешь дать им приказ сдать позиции. Скажи им, что это – мертвое досье министерства обороны, которое никогда не было доведено до конца и предназначалось специально для дезинформации! Что все это фальшивка!

– Это может вызвать взрыв...

– А ты Джимми Т. в Брюссель звонил? – прервал его посол. – У него есть кто-то в Лэнгли, в самом высшем эшелоне.

– Сейчас я не хочу больше ничего предпринимать, во всяком случае, пока не закончу выполнять работу связного.

– Как скажешь, Джек. Ты ставишь этот спектакль.

– Смотри, чтобы твои фалы были крепко натянуты. Фил.

– Если ты имеешь в виду, чтобы я держал язык за зубами, можешь не беспокоиться, – сказал Эткинсон, сгибая локоть и напряженно соображая, где в Лондоне можно уничтожить эту безобразную татуировку.

В вирджинской Вене, по ту сторону Атлантического океана, Алекс Конклин повесил трубку и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как в душе поднимается страх. Он подчинялся интуиции, как делал на протяжении более двадцати лет оперативной работы; косвенные намеки, витающие в воздухе, подтверждали его предположения и даже выводы. Это была шахматная блицпартия, в которой необходимы мгновенная реакция и изобретательность, а Конклин был профессионалом, иногда даже слишком. Есть такие вещи, которые не следует ворошить, пусть они, как не обнаруженные вовремя раковые заболевания, исчезнут в истории. То, что он обнаружил сегодня, как раз подпадало под эту категорию.

Третье, четвертое и пятое попадания.

* * *

Филип Эткинсон, посол в Великобритании. Джеймс Тигартен, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе. Джонатан («Джек») Бартон, в прошлом адмирал Шестого флота, в настоящее время председатель Объединенного комитета начальников штабов.

«Женщина-Змея». «Медуза». За этими словами тянулась целая сеть.

Глава 5

Словно бы ничего не изменилось за это время, подумал Джейсон Борн, чувствуя, что его второе "я", называвшееся Дэвидом Уэббом, постепенно исчезает. Такси привезло его в когда-то фешенебельный, но теперь заброшенный квартал в северо-восточной части Вашингтона, и так же, как пять лет назад, водитель наотрез отказался его ждать. Борн прошел по дорожке из каменных плит, между которыми пробивалась трава, к старому дому, отмечая про себя, как и в первый раз, что дом слишком старый, слишком ветхий и его давно пора капитально отремонтировать. Он нажал на кнопку звонка, подумав внезапно: а жив ли Кактус? Все о'кей: тощий старый негр с приветливой улыбкой и ласковым взглядом появился в дверном проеме совершенно так же, как и пять лет назад, щурясь из-под зеленого козырька. Даже слова, которыми приветствовал его Кактус, были незначительной вариацией тех, которыми он воспользовался пять лет назад.

– У тебя есть колпаки на колесах, Джейсон?

– Ни машины, ни такси нет – водитель отказался оставаться здесь. – Должно быть, всему виной грязные слухи, которые распускает фашистская пресса. Что касается меня, так я держу гаубицы у окон просто потому, что хочу заставить этих болванов соседей поверить в мои дружественные намерения. Давай, заходи. Я часто о тебе думал. Почему не звонил старику?

– Твой номер не зарегистрирован ни в одном справочнике, Кактус.

– Должно быть, по недосмотру. – Борн прошел в прихожую, пока старик закрывал дверь. – У тебя появилась седина, братец Кролик, – прибавил Кактус, изучая своего друга. – А в остальном ты не сильно изменился. Так, может, морщина-другая... десятая, но это только подчеркивает твою мужественность.

– Я успел также обзавестись женой и двумя детьми, братец Лис. Мальчиком и девочкой.

– Об этом я знаю: Мо Панов держит меня в курсе, хотя и не может сказать мне, где искать тебя... Правда, мне это и ни к чему, Джейсон. Борн медленно покачал головой.

– Я к тому же забываю кучу вещей, Кактус. Прости меня. Я забыл, что вы с Мо – друзья.

– Эх, этот добрый доктор звонит мне по крайней мере раз в месяц и говорит: «Кактус, негодяй ты этакий, надевай свой костюм от Пьера Кардена, ботинки от Гуччи и давай пообедаем». Я ему отвечаю: «Откуда старому ниггеру взять такие шмотки?» А он – мне: «Да у тебя небось супермаркет где-нибудь в самом дорогом районе города»... Конечно, это преувеличение, но, слава Богу, у меня действительно есть кое-что из недвижимости в спокойном белом районе, да ведь я туда и близко не могу подойти.

Пока оба смеялись, Джейсон внимательно всматривался в темное лицо и добрые глаза Кактуса.

– Я припомнил сейчас вот еще что: тринадцать лет назад в том госпитале в Вирджинии... ты ведь навещал меня. Кроме Мари и всяких правительственных ублюдков, ты был единственным.

– Панов понял, в чем дело, братец Кролик. Когда я работал на тебя в Европе, я сказал Моррису, что невозможно изучать лицо человека в лупу и не узнать кое-что об этом лице и о его хозяине. Я хотел поговорить с тобой о том, что нельзя было разглядеть в лупу, и Моррис решил, что в этом есть резон... Ну а теперь, когда час исповеди закончился, я должен сказать, что действительно рад тебя видеть, Джейсон, но, если начистоту, не так уж счастлив; ты понимаешь, что я имею в виду?

– Мне нужна твоя помощь, Кактус.

– В этом-то и состоит суть моего несчастья. Тебе и так пришлось достаточно хлебнуть, и ты не пришел бы сюда, если бы не рвался к добавке, а по моему опыту, который подкрепляется к тому же и моим пристальным изучением твоего лица, это едва ли пойдет тебе на пользу.

– Ты должен помочь мне.

– Тогда у тебя есть чертовски убедительная причина, чтобы обратиться к хорошему врачу. Видишь ли, я не хочу вляпываться в болото, которое затягивает тебя еще глубже... В госпитале я встречался несколько раз с твоей очаровательной подругой с золотисто-каштановыми волосами. В ней есть что-то особенное, братец. Детишки тоже должны быть великолепны, поэтому, видишь ли, я не могу сделать ничего, что повредит им. Извини, но вы все теперь для меня словно родные – с тех самых времен, о которых мы не забываем, хотя и не говорим о них.

– Именно поэтому мне и нужна твоя помощь.

– В чем суть дела, Джейсон?

– Шакал затягивает петлю. Он напал на след в Гонконге и теперь кружит вокруг меня и моей семьи. Пожалуйста, помоги мне!

Глаза старика расширились. В них отражалась бушевавшая внутри ярость.

– А дядя доктор знает об этом?

– Он принимает в этом участие. Он, может, и не одобряет мои поступки, но, будучи честным с самим собой, знает, что в основе всего – схватка между Шакалом и мной. Помоги мне, Кактус.

Старый негр внимательно изучал говорившего Борна, на лицо которого падали полуденные тени.

– А ты в хорошей форме, братец Кролик? – спросил он. – Есть ли у тебя еще порох в пороховницах?

– Каждое утро я пробегаю шесть миль, по крайней мере два раза в неделю отжимаюсь в университетском гимнастическом зале...

– Я этого не слышал. Ничего не желаю знать ни о каких колледжах и университетах.

– Не слышал, так не слышал.

– Конечно, не слышал. Я бы сказал, выглядишь ты нормально.

– Это не случайно, Кактус, – тихо сказал Джейсон. – Иногда это всего лишь неожиданный телефонный звонок, или Мари где-то задерживается, или просто вышла куда-то с детьми, а я не могу связаться с ней... или незнакомец останавливает меня на улице, чтобы спросить, как пройти, – и сразу возвращается прошлое, и возвращается он – Шакал. До тех пор, пока остается хоть один шанс, что он жив, я должен быть готов схватиться с ним, потому что он не перестанет охотиться за мной. Чудовищная ирония заключается в том, что охоту он строит на предположении, которое вполне может оказаться ложным. Шакал думает, что я опознаю его, но я не уверен, что смогу это сделать: его лицо как в тумане.

– А ты не пробовал дать ему это понять?

– Поместить, что ли, рекламное объявление в «Уолл-Стрит джорнэл»? «Дорогой дружище Карлос, у меня для тебя новость...»?

– Не шути, Джейсон, это не так уж и невозможно. Твой старый Друг Алекс тебе бы помог. То, что он хромает, еще не означает, что у него не работает голова. По-моему, он мудр как змий.

– Раз он даже не пытался, значит, есть веские причины.

– Это точно... Тогда приступим, братец Кролик. Что ты задумал? – Кактус направился впереди своего гостя сквозь широкую арку к дверям в дальнем углу невзрачной гостиной, забитой старинной мебелью под пожелтевшими чехлами. – Мой кабинет теперь не так изыскан, как был когда-то, но все оборудование на месте. Видишь ли, как бы сказать... я лишь наполовину вышел на пенсию. Мои специалисты по финансовому планированию выработали чертовски выгодную программу выхода на пенсию, при которой можно добиться значительных налоговых льгот, поэтому работой я сейчас не завален.

– Ты – уникальный тип, – сказал Борн.

– Думаю, кое-кто с этим согласился бы – из тех, кто сейчас не в тюрьме. Так что ты задумал?

– Ну, сейчас не может быть и речи ни о Европе, ни о Гонконге. Мне нужны только документы.

– Значит, Хамелеон меняет окраску. На свою собственную. Джейсон остановился в дверях и сказал:

– Это я тоже забыл. Меня ведь называли так раньше, верно?

– Хамелеоном?.. Конечно. И не зря говорилось: шесть человек могут нос к носу встретиться с нашим дружком Борном и дать шесть разных описаний его внешности. Кстати, когда он без грима...

– Все возвращается на круги своя, Кактус.

– Я всей душой молюсь всемогущему Богу, чтобы этого не случилось, но если это произойдет, тебе надо будет постараться вернуть свои таланты... Ладно, заходи в мою волшебную комнату...

Через три часа двадцать минут волшебство свершилось: Дэвид Уэбб – профессор востоковедения, а в течение трех лет неуловимый убийца Джейсон Борн – получил еще два псевдонима, подтвержденные паспортами, водительскими удостоверениями и регистрационными карточками избирателя. Поскольку ни один таксист, находящийся в здравом уме, не решился бы выехать по вызову в то «болото», где жил Кактус, его безработный сосед, на шее и запястьях которого болтались тяжелые золотые цепочки, отвез Борна в центр Вашингтона на новом «кадиллаке-алланте».

Из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель» Джейсон позвонил в Вирджинию Алексу, сообщил ему новые псевдонимы и назвал тот, под которым он зарегистрируется в отеле «Мейфлауэр». Конклин по официальным каналам должен забронировать номер в том случае, если из-за летнего наплыва гостей в отеле не будет мест. Кроме того, люди из Лэнгли, задействовав гриф «четыре-ноль», должны были доставить в номер Борна все необходимое. На это уйдет часа три как минимум, причем нет никакой гарантии, что они уложатся в срок и привезут то, что нужно. Это не страшно, подумал Джейсон, пока Алекс передавал данные по прямой линии в ЦРУ. Только через два часа он сможет отправиться в отель: ему еще надо купить кое-какую одежду. Хамелеон вновь становится самим собой.

– Стив Десоул обещал мне, что сразу же начнет прослушивать записи, перепроверяя информацию с базами данных разведки армии и флота, – сказал Конклин, вновь обращаясь к нему. – Питер Холланд поможет ему – ведь он любимчик президента.

– Любимчик? Это слово странно звучит в твоих устах.

– Так же странно, как и то, что случаются назначения по дружбе.

– Да?.. Ладно, спасибо, Алекс. А как ты? Какие успехи? Конклин помолчал, а когда заговорил вновь, в его голосе чувствовался страх – он старался себя контролировать, но это удавалось ему с трудом.

– Вот что... Я был не готов к тому, что услышал. Я слишком долго находился вдали от всего этого. Я боюсь, Джейсон, – о, прости, Дэвид.

– В первый раз ты прав. Ты говорил с?..

– Никаких имен, – резко перебил его отставной разведчик.

– Ясно.

– Ничего тебе не ясно, – возразил Алекс. – Так же, как и мне. Ладно, буду держать с тобой связь. – После этих загадочных слов Конклин дал отбой.

Борн медленно положил трубку и нахмурился. В словах Алекса звучали мелодраматические нотки, что было не похоже на него: он мыслил и действовал совершенно по-другому. Самоконтроль был его второй натурой, а сдержанность составляла суть его личности. То, что Алекс узнал, потрясло его настолько, что он дал понять Борну, что не доверяет больше ни правилам, ни инструкциям, которые сам установил, ни людям, с которыми работает. В ином случае он изъяснялся бы яснее, был бы общительнее. Сейчас почему-то – Джейсон не мог этого понять – Александр Конклин не желал говорить о «Медузе» или о чем-либо, что ему удалось раскопать, снимая слой за слоем шелуху лжи двадцатилетней давности... В чем же дело?

Некогда! Бесполезно, да и не стоит сейчас ломать над этим голову, решил Борн, разглядывая товары в универмаге. Алекс всегда стремился не только выполнять свои обещания, он и жизни бы не пощадил ради этого; разумеется, если речь не шла о противнике. Подавив усмешку, Джейсон вспомнил события в Париже тринадцатилетней давности: ту сторону многогранной личности Алекса он также знал превосходно. Если бы не могильные камни на кладбище Рамбуйе, ближайший друг без колебания убил бы его. Но это было тогда, а сейчас все изменилось. Конклин обещал «держать связь» – значит, так и будет. Но до сих пор Хамелеону надо создать несколько защитных систем. Начиная с внешней – от нижнего белья и до верхней одежды, – кончая внутренней. На одежде не должно быть меток прачечной или химчистки, частиц стирального порошка или чистящего средства, продающегося в определенном районе, которые можно выявить при химическом анализе. Словом, никаких следов. Слишком многое поставлено на карту. Если ему придется кого-то убить, защищая семью Дэвида... (О Боже! Это же – моя семья!) – он не будет переживать из-за этого. В том мире, куда он собирался отправиться, не существует правил: в нем и невинный может погибнуть в перестрелке. Значит, так и должно быть. Дэвид Уэбб будет, конечно, яростно протестовать, но Джейсону Борну на это в высшей степени наплевать – он уже побывал в том мире и хорошо знал статистику смерти. Дэвид Уэбб не знал об этом ничего.

Мари, я остановлю его! Обещаю тебе, что вычеркну его из нашей жизни. Я уничтожу Шакала, он будет трупом. Он никогда не сможет причинить тебе вреда – ты будешь свободна!

О Боже, кто же я? Мо, помоги мне!.. Нет, Мо, не надо! Я – тот, кем должен быть. Я холоден и буду еще холоднее. Вскоре я превращусь в лед... прозрачный кристалл льда, такого холодного и чистого, что он везде остается незамеченным. Неужели ты не можешь понять, Мо, и ты тоже, Мари: я должен! Дэвид должен исчезнуть. Я не могу позволить, чтобы он оставался рядом со мной.

Прости меня, Мари. И ты, док. Я думаю и говорю правду – правду, от которой нельзя отвернуться... Я не дурак и не хочу обманывать сам себя. Вы оба хотите, чтобы Джейсон Борн исчез из моей жизни, испарился, но сейчас я должен проделать как раз обратное: пусть уйдет Дэвид, по крайней мере, на какое-то время.

Хватит об этом! К делу!

Куда же, черт возьми, запропастился отдел мужской одежды? – недоумевал Борн. Когда он покончит с покупками, расплачиваясь наличными и общаясь по возможности с большим количеством продавцов, он найдет туалет и переоденется. Потом он пойдет по вашингтонским улицам, найдет где-нибудь в укромном уголке решетку, прикрывающую канализационный люк... Итак, Хамелеон вернулся.

Было 7.35 пополудни, когда Борн отложил в сторону лезвие бритвы. Он срезал все ярлыки с новой одежды и повесил ее в стенном шкафу – все было готово, за исключением рубашек, их надо подержать над паром, чтобы исчез запах новой одежды. Он подошел к столу, где стояла бутылка шотландского виски, бутылка содовой и ведерко со льдом. Проходя мимо телефона, он остановился: ему нестерпимо захотелось позвонить Мари на остров, но он знал, что этого делать нельзя – тем более из гостиничного номера. Он только хотел узнать, что она и дети благополучно долетели. Это было единственное, что имело для него значение. Он позвонил Джону Сен-Жаку из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель».

– Привет, Дэйви! Они здесь! Им пришлось кружить над большим островом почти четыре часа, пока не установилась погода. Если хочешь, я разбужу сестричку... Она покормила Элисон и буквально свалилась с ног.

– Не надо, Джонни. Я позвоню позже. Передай ей, что у меня все в порядке, и, главное, позаботься о них.

– Заметано, парень. А теперь давай без дураков: у тебя действительно все в порядке?

– Я же сказал.

– Конечно, ты это сказал, и она может сказать, но Мари не просто моя единственная сестра, она – любимая сестра, и я кожей чувствую, когда с этой леди не все в порядке.

– Поэтому я и прошу: позаботься о ней.

– Я собираюсь с ней серьезно потолковать.

– Сбавь обороты, Джонни...

Несколько мгновений я опять был Дэвидом Уэббом, подумалось Джейсону, когда он наливал себе выпить. Ему это не понравилось; это плохо. Однако через час Джейсон Борн снова вернулся. Он спросил портье в «Мейфлауэре» о забронированном для него номере; тот пригласил администратора ночной смены.

– Да-да, мистер Саймон! – с энтузиазмом приветствовал его администратор. – Мы решили, что вы приехали, чтобы покончить с этими ужасными налогами на деловые поездки и развлечения. Бог в помощь, как говорится! Эти политики нас по миру пустят!.. У нас не было свободных двойных номеров, поэтому мы взяли на себя смелость предложить вам люкс – разумеется, никакой дополнительной платы...

Все это происходило больше двух часов назад. С тех пор он успел удалить ярлыки, пропарить рубашки и подготовить ботинки на резиновом ходу, слегка потерев их о подоконник. Теперь Борн со стаканом виски сидел в кресле и с отсутствующим видом смотрел на стену: ничего не оставалось, как ждать и думать.

Ожидание закончилось через пару минут, когда послышался легкий стук в дверь. Джейсон открыл дверь и впустил водителя, который встречал его в аэропорту. Сотрудник ЦРУ вручил ему атташе-кейс.

– Здесь – все, включая пистолет и коробку патронов.

– Благодарю.

– Не будете проверять?

– Я займусь этим ночью.

– Сейчас почти восемь, – сказал шофер. – Ваш контролер выйдет на связь около одиннадцати. У вас есть время, чтобы поработать.

– Мой контролер?..

– Конечно, кто же еще?

– Да, конечно, – мягко ответил Джейсон. – Я просто забыл. Опять-таки спасибо.

Человек вышел, а Борн с кейсом в руке быстро направился к столику. Он вынул автоматический пистолет и коробку патронов, затем – несколько сотен компьютерных распечаток в папках. Где-то среди бесчисленного множества страниц было одно нужное имя – мужчины или женщины, – связанное с Карлосом-Шакалом. Это была информация о всех постояльцах отеля, включая тех, кто выбыл в течение последних суток. К каждой распечатке прилагались дополнительные сведения, которые удалось раскопать в банке данных ЦРУ, армейской контрразведки Джи-2 и разведки военно-морского флота. Разумеется, существовал миллиард причин, по которым все могло оказаться бесполезным, но по крайней мере с этого можно было начать. Охота продолжалась...

* * *

В пятистах милях к северу, в другом номере-люкс на четвертом этаже бостонского отеля «Риц-Карлтон» также раздался стук в дверь. Из спальни быстро выбежал высокий человек. Его прекрасно сшитый костюм в тонкую полоску делал его еще более длинным, и человек казался выше своих шести футов и пяти дюймов. Своей лысой головой, окаймленной седым венчиком волос, он напоминал какого-то миропомазанного «серого» кардинала, к которому за мудрым советом обращаются короли и претенденты на престол; и тот, без сомнения, дает «советы», говоря при этом высокими словами, как пророк, и устремляя орлиный взгляд ввысь. И хотя сейчас он со всех ног в тревоге и страхе бросился к двери, даже это не умаляло его величия. Он был влиятельным и могущественным человеком и прекрасно понимал это. Тем больше был контраст со стариком, которого он впустил и который казался его полной противоположностью: коренастый изможденный, опустившийся человек; он был ничем не примечателен и более всего походил на неудачника.

– Входите! Быстро! Вы принесли информацию?

– Да, конечно, – ответил старик с землистым лицом, потертый, мешковатый костюм которого знавал лучшие времена, вероятно, лет десять назад. – Как ты великолепен, Рэндолф! – проговорил он тонким голоском, продолжая изучать своего хозяина и окидывая взглядами роскошный номер. – Да и место шикарное – как раз под стать такому прославленному профессору.

– Информацию, пожалуйста, – настаивал доктор Рэндолф Гейтс из Гарварда, специалист по антитрестовскому законодательству, высокооплачиваемый консультант многочисленных отраслей промышленности.

– Подожди секунду, старина. Я тысячу лет не бывал в люксе, не говоря о том, чтобы жить в нем... Как все изменилось за эти годы... Я часто читал о тебе в газетах и видел тебя на экране. Ты такой эрудит – да, это именно то слово, что надо, но и его недостаточно... Лучше всего подходит, как я уже сказал: «великолепный», вот ты какой – великолепный. Такой высокий и величественный.

– Вы могли достичь такого же положения, сами знаете, – нетерпеливо перебил его Гейтс. – К несчастью, вы искали короткие пути там, где их не было.

– Путей было сколько угодно, просто я выбрал неверный.

– Кажется, жизнь у вас была несладкой...

– Тебе не кажется, Рэнди, ты это точно знаешь. Если твои шпионы тебе не донесли, то ты, несомненно, и сам мог узнать.

– Это... я просто пытался вас разыскать.

– Да, именно так ты сказал по телефону. Именно это сказали мне прямо на улице несколько человек, которым кое-кто задавал вопросы, не имеющие никакого отношения к адресу моей резиденции.

– Я должен был выяснить, на что вы способны сейчас... За это вы не можете меня винить.

– О небеса! Конечно нет. Не принимая, разумеется, в расчет, что ты заставил меня сделать.

– Всего лишь выступить в роли конфиденциального курьера, вот и все. Вы ведь не станете отказываться от денег?

– Отказываться? – пробормотал посетитель с боязливым тоненьким смешком. – Давай-ка я тебе кое-что поясню, Рэнди. Когда тебя сажают за решетку, лишают должности адвоката в тридцать или тридцать пять, ты еще можешь подняться, но если это происходит, когда тебе уже пятьдесят, да о твоем процессе трубит вся пресса, не говоря уже о тюремном сроке, ты поражаешься, насколько мало остается у тебя вариантов, даже если ты образованный человек. Ты становишься неприкасаемым, а я к тому же никогда не умел продавать что-нибудь, кроме своих мозгов. Кстати, время от времени я это доказывал последние двадцать с лишком лет. Конечно, Элджеру Хиссу удавалось это лучше, потому что у него были визитные карточки.

– У меня нет времени на воспоминания. Информацию, пожалуйста.

– Да ради Бога... Итак, для начала: на углу Коммонвелс и Дартмут-стрит мне передали деньги, и, само собой разумеется, я записал имена и подробности, которые ты сообщил мне по телефону...

– Записал?! – резко переспросил Гейтс.

– И тут же сжег, как только запомнил. Не бойся, я кое-чему научился на своих неприятностях. Я связался с инженером из телефонной компании, который аж запрыгал от радости, ощутив твою – ох, извини, – мою щедрость, и передал его информацию этому отвратительному частному детективу – такому неряхе, Рэнди, какого свет не видывал... Но его методы и мои таланты вместе...

– Пожалуйста, – перебил его знаменитый правовед. – Мне нужны факты, а не ваша оценка.

– Оценки часто содержат в себе необходимую информацию, профессор. Уж вам ли этого не знать?

– Когда мне нужно состряпать судебное дело, я спрашиваю у людей их мнения. Но не сейчас. Что выяснил этот человек?

– Основываясь на твоей информации – одинокая женщина с детьми (сколько их, ты не уточнил), – а также на информации, которую дал низкооплачиваемый механик телефонной компании (он вычислил район по коду местности и первым трем цифрам номера), наш забывший об этике неряха засучил рукава, запросив сумасшедшую почасовую ставку. К моему удивлению, он оказался весьма продуктивен.

Между прочим, мне сейчас на ум пришли кое-какие юридические нормы: мы можем заключить с тобой устное соглашение о партнерстве.

– Черт подери, что он узнал?

– Как я уже упомянул, он заломил безумную почасовую ставку – я имею в виду, что это сильно урезало мою собственную долю. Понимаешь, мне кажется, что нам надо утрясти наши расчеты.

– Что ты о себе возомнил? Черт тебя дери! Я послал тебе три тысячи долларов! Пятьсот для телефонщика, полторы тысячи для этого заглядывающего в замочные скважины жалкого шпика, называющего себя частным детективом...

– Только потому, что он больше не служит в полиции, Рэндолф. Как и я, он сбился с пути истинного, но здорово знает свое дело. Итак, по рукам или я ухожу...

Величественный профессор правоведения с гневом взглянул на опозоренного и лишенного мантии адвоката – старого человека с землистым лицом.

– Как ты смеешь?

– Фу-ты ну-ты, Рэнди. Ты, похоже, веришь всему, что пишет о тебе твоя любимая пресса? Ладно, объясню тебе, почему я такой смелый, мой старый неразумный друг. Я наблюдал, как ты подробно комментируешь свои же собственные эзотерические интерпретации сложных юридических вопросов, как ты глумишься над всеми честными решениями, которые принимались в судах нашей страны за последние тридцать лет. Ведь у тебя нет ни малейшего понятия о том, что значит быть бедным и голодным или носить у себя под сердцем живой комочек, никому не нужный, о котором не думала, не гадала и который не сможешь прокормить. Ты у нас – любимец роялистов, мой недалекий приятель, ты делаешь все для того, чтобы люди продолжали страдать в стране, где личная жизнь становится анахронизмом, свободную мысль кастрирует цензура, богатые становятся еще богаче, а бедные вынуждены отказываться даже от детей – зародышей новой жизни, чтобы просто выжить. А ты паразитируешь на толковании неоригинальных средневековых концепций только для того, чтобы разрекламировать себя как выдающегося мыслителя-диссидента, ведущего... к катастрофе. Хочешь, чтобы я продолжал, доктор Гейтс? Честно говоря, по-моему, ты выбрал не того неудачника, чтобы выполнить эту грязную работу.

– Как... ты смеешь? – выкрикнул разъяренный профессор, брызгая слюной. Величественной походкой он подошел к окну. – Я не намерен выслушивать это!

– Нет, конечно нет, Рэнди. Но когда я был адъюнкт-профессором на правовом факультете, а ты – моим учеником – одним из лучших, но не самым ярким, – тогда тебе приходилось выслушивать меня. И сейчас я предлагаю тебе то же самое...

– Что... дьявол... что тебе нужно? – прорычал Гейтс, отворачиваясь от окна.

– А тебе что нужно? Информация, за которую ты мне не доплатил? А ведь она чертовски нужна тебе, или я ошибаюсь?

– Она должна быть у меня.

– Ты так же волновался перед экзаменом...

– Прекрати! Я заплатил и требую информацию.

– А я в таком случае вынужден потребовать еще денег. Кто бы там ни платил тебе, он может себе позволить дополнительные расходы.

– Ни доллара больше!

– Тогда я ухожу.

– Стой! Еще пятьсот, и все...

– Пять тысяч, или я ухожу.

– Это смешно!

– Увидимся еще лет через двадцать...

– Ладно... согласен на пять тысяч.

– Эге, Рэнди, с тобой яснее ясного: поэтому ты и не был блестящим учеником, а мог лишь использовать хорошо подвешенный язык для того, чтобы казаться лучшим; это и теперь заметно... Десять тысяч, доктор Гейтс, или я отправлюсь сейчас в какой-нибудь самый занюханный бар.

– Ты не можешь так поступить...

– Почему же? Я теперь сам себе консультант по юридическим вопросам. Десять тысяч долларов! Как будешь платить? Не думаю, что деньги у тебя с собой... Как же ты отдашь мне долг за эту информацию?

– Даю слово...

– Не пойдет, Рэнди.

– Хорошо. Я пошлю их утром в Пятый бостонский банк. На твое имя. Чеком.

– Как трогательно. Но на случай, если твоему начальству взбредет в голову не дать эти денежки, будь ласков, сообщи им, что у некоего неизвестного бродяги, моего друга, есть бумага, в которой подробно описываются все наши делишки. Если вдруг со мной что-нибудь случится, эта бумага заказным письмом будет отправлена генеральному прокурору штата Массачусетс.

– Какой-то бред. Информацию, будь добр.

– Что ж, ладно. Но ты должен отдать себе отчет, что ввязался во что-то, связанное со сверхсекретной правительственной операцией... Предположив, что любой, кто хочет срочно отправиться из одного места в другое, прибегнет к самому быстрому транспортному средству, наш накачанный ромом детектив отправился в аэропорт Логан. Кем он там прикинулся, я не знаю, но ему удалось получить списки пассажиров всех рейсов, вылетевших из Бостона прошлым утром, начиная с первого рейса в 6.30. Как ты помнишь, это соответствует твоей информации: «...воспользуются первым утренним рейсом».

– Ну?

– Терпение, Рэндолф. Ты велел мне ничего не записывать, поэтому мне придется вспоминать шаг за шагом. Где я остановился?

– На списках пассажиров.

– Ах да. Так вот, по словам детектива, в списках было одиннадцать детей без сопровождающих, записанные на разные рейсы, и восемь женщин – две из них монахини, – которые забронировали себе места с малышами. Кроме монахинь, которые везли девятерых сирот в Калифорнию, оставшиеся шесть зарегистрировались следующим образом. – Старик сунул руку в карман и вытащил листок с машинописным текстом. – Понятно, это не я напечатал. У меня нет пишущей машинки, потому что печатать я не умею; это послание «фюрера» Неряхи.

– Дай его мне! – приказал Гейтс, нетерпеливо протягивая руку.

– Конечно, – сказал семидесятилетний разжалованный адвокат, протягивая листок своему бывшему ученику. – Все равно грош ему цена, – прибавил он и продолжил: – Наш Неряха проверил их всех больше для того, чтобы убить время, чем для какой-то конкретной цели, и выяснил, что они чисты как младенцы. Однако он проделал эту ненужную работу уже после того, как добыл настоящую информацию.

– Что? – переспросил Гейтс, отвлекаясь от листка. – Какую информацию?

– Информацию, которую ни Неряха, ни я и не подумали бы записывать. Первый сигнал поступил от словоохотливого служащего утренней смены «Пан-Ам». Он упомянул вскользь нашему не шибко интеллектуальному детективу, что среди сложностей, которые возникли прошлым утром, были хлопоты по поводу какой-то высокопоставленной шишки – или кого-то столь же отвратительного: понадобились пеленки буквально через несколько минут после того, как этот служащий заступил в 5.45 на дежурство. Ты когда-нибудь думал о том, что пеленки бывают разного размера и что они есть среди аварийных комплектов во всех авиакомпаниях?

– Что ты хочешь сказать?

– Все магазины в аэропорту были закрыты: они работают только с семи утра.

– Ну и что?

– Ну и то. Кто-то в спешке что-то позабыл. Это была женщина с пятилетним ребенком и грудным младенцем, которая вылетала из Бостона на частном самолете... Служащий доставил ей пеленки, и мамаша сердечно его поблагодарила. Видишь ли, он сам – молодой отец и разбирается в размерах пеленок. Он принес ей три разных пакета...

– Когда вы перейдете к делу, судья?

– Судья? – На землистом лице старика промелькнула вялая усмешка. – Спасибо, Рэнди. За исключением моих собутыльников в тюрьме, так меня не называли уже много лет. Да, должно быть, вокруг меня создается какая-то аура...

– Опять это утомительное многословие, которым вы отличались и в аудитории, и в суде!

– А твоим недостатком всегда была раздражительность. Я отношу это на счет твоей нетерпимости к точке зрения других людей, особенно если она расходится с твоими собственными умозаключениями... Тем не менее наш «майор» Неряха понял, что яблочко сгнило когда оттуда выполз червяк, и плюнул ему в морду: он поспешил к диспетчерам и нашел падкого на деньги парня, у которого в этот момент была пересменка. Тот проверил график полетов за прошедший день. Искомый реактивный самолет был помечен в компьютерной распечатке грифом «четыре-ноль», что, к удивлению «капитана» Неряхи, которого просветили на этот счет, означало: самолет задействован правительством, и все связанное с ним сверхсекретно. Никакого списка пассажиров, никакой информации о тех, кто на борту – только маршрут полета и пункт назначения.

– И куда же он направлялся?

– В Блэкберн на Монсеррате.

– Вот так черт!

– В аэропорт Блэкберн на острове Монсеррат в Карибском море. – Значит, они направились туда?

– Не обязательно. По словам «капрала» Неряхи, который, должен отметить, все проверяет досконально, дюжина мелких островов этой гряды связана местными авиалиниями.

– Это все?

– Все, профессор. С учетом того, что самолет был защищен грифом секретности «четыре-ноль», что, кстати говоря, я также указал в моем письме генеральному прокурору. Думаю, я вполне заработал мои десять тысяч.

– Ах ты, пьяное отродье...

– И опять ты не прав, Рэнди, – перебил его судья. – Алкоголик – несомненно, но пьяный... О нет! Я всегда остаюсь на грани трезвости. Кстати, это единственная причина, по которой я еще живу. И еще вынужден добавить, что, несмотря на свой богатый жизненный опыт, я всегда изумлялся, встречаясь с такими людьми, как ты.

– Убирайся, – угрожающе потребовал профессор.

– А ты не предложишь мне выпить, чтобы я не отвык от моей ужасной привычки?.. Боже мой, да тут наверняка с десяток непочатых бутылок!

– Возьми одну и уматывай.

– Благодарствую, я так и сделаю. – Старый судья подошел к столу из вишневого дерева, на котором стояли два серебряных подноса с несколькими бутылками виски разных сортов и бутылкой коньяка. – Гак, посмотрим, – продолжил он, оборачивая белыми вышитыми салфетками сначала две бутылки, а затем и третью. – Если я буду держать их плотно под мышкой, они будут похожи на кипу белья, которую я срочно несу в прачечную.

– Поживее!

– Будь добр, открой дверь. Мне чертовски не хотелось бы уроните одну из них, пока я буду возиться с дверной ручкой. К тому же если= она разобьется, это тебя не украсит – о тебе, по-моему, никогда не говорили, что ты злоупотребляешь алкоголем.

– Убирайся, – прошипел Гейтс, открывая старику дверь.

– Спасибо, Рэнди, – сказал судья. Выйдя в коридор, он обернулся. – Не забудь отослать чек в Пятый бостонский банк завтра утром. Пятнадцать тысяч...

– Пятнадцать?!

– Даю слово, ты и представить себе не можешь, что скажет генеральный прокурор, узнав, что ты беседовал всего-навсего со мной. До свидания, советник.

Рэндолф Гейтс захлопнул дверь и поспешил в спальню к телефону, стоявшему на тумбочке возле кровати. В небольших комнатах он чувствовал себя лучше: не возникало ощущения, что выставляешь себя напоказ, как это бывает в огромных помещениях. Спальня – это всегда что-то интимное, уютное, в ней сокращается риск, что к тебе, в твою личную жизнь кто-то ворвется без спросу. Звонок, который надо было сделать, настолько его нервировал, что он не сразу смог разобраться в инструкции по международным переговорам. Поэтому, все еще встревоженный, он набрал номер коммутатора.

– Я хочу заказать разговор с Парижем, – сказал он.

Глава 6

У Борна ужасно устали глаза: ему пришлось до боли напрягать зрение, изучая компьютерные распечатки, разбросанные на кофейном столике перед кушеткой. Он просматривал их уже почти четыре часа, забыв о времени, о том, что его «контролер» должен был бы уже давно связаться с ним. Его интересовал только след Шакала в отеле «Мейфлауэр».

В первой группе распечаток, которую он временно отложил в сторону, были иностранцы: мешанина из англичан, итальянцев, шведов, западных немцев, японцев и тайванцев. Тщательно проверена подлинность личности и документов каждого, а также обоснованность деловой или частной причины для въезда в страну. Госдепартамент и ЦРУ хорошо выполнили домашнее задание: за каждого лично и профессионально ручались по крайней мере пять заслуживающих доверия лиц или компаний. Все эти люди давно вели дела с фирмами в Вашингтоне и округе, ни у одного из них не было отмечено ложного или сомнительного ответа в анкете. Если человек Шакала среди них, – что нельзя исключить, – потребуется значительно более подробная информация, чем та, которую можно найти в распечатках. Возможно, еще придется вернуться к этой группе, но пока он продолжал внимательно читать. У него так мало времени!

Из оставшихся примерно пятисот американцев – постояльцев отеля – двести двенадцать были отмечены в одном или нескольких банках данных разведслужб, так как они входили в контакт с правительством. В отношении семидесяти восьми имелись явно негативные сведения: тридцатью одним интересовалась налоговая служба, что означало, что их подозревали в сокрытии или фальсификации бухгалтерских книг, а также – или наряду с этим – в том, что у них имелись счета в Швейцарии или на Каймановых островах. Это были пустышки и ничтожества, обычные богатые и не слишком умные ворюги. От таких "связных? Карлос должен шарахаться, как от прокаженных...

Оставалось сорок семь возможных кандидатов, мужчин и женщин. Одиннадцать супружеских пар с многочисленными связями в Европе, в основном в технологических компаниях и сотрудничающих с ними фирмах ядерной и аэрокосмической промышленности; все – под неусыпным присмотром разведслужб, поскольку считались потенциальными продавцами секретной информации агентам Восточного блока, а следовательно – Москве. Из этих сорока семи вероятных кандидатов, включая две из одиннадцати супружеских пар, дюжина совершила поездки в Советский Союз, всех их можно вычеркнуть: Комитет государственной безопасности стал бы помогать Шакалу еще меньше, чем Римский Папа. Ильич Рамирес Санчес, ставший позднее наемным убийцей Карлосом, прошел подготовку в учебном лагере «Новгород», где все было устроено на американский манер: бензоколонки и бакалейные лавки, магазинчики и закусочные с гамбургерами, где все разговаривали на английском с разными американскими диалектами – русский был совершенно исключен, – и только тот, кто прошел полный курс, допускался к дальнейшему обучению. Шакалу, конечно, это удалось, но когда Комитет обнаружил, что молодой венесуэльский революционер, сталкиваясь с чем-то, что ему не по душе, шел на физическое истребление объекта, это оказалось чересчур даже для наследников жестокого ОГПУ. Санчес был изгнан, и появился Карлос-Шакал. Итак, двенадцать человек, которые ездили в Советский Союз, вычеркиваем. Шакал не будет с ними связываться, потому что во всех звеньях русской разведки имеется не подлежащий отмене приказ о ликвидации Карлоса в случае его обнаружения: «Новгород» должен быть защищен любой ценой.

Круг вероятных кандидатов, таким образом, сужается до тридцати пяти человек: они были записаны в журнале регистрации отеля – девять супружеских пар, четыре женщины и тринадцать мужчин. Распечатки приводили факты и гипотезы, на основе которых каждому объекту была дана негативная оценка. По правде говоря, гипотезы значительно превосходили факты и слишком часто основывались на нелицеприятных оценках, данных врагами или конкурентами. Однако все они требовали изучения (часто приходилось преодолевать чувство гадливости), так как среди всего этого вороха информации могли оказаться слово или фраза, указание на какое-то место или чей-то поступок, как-то связанные с Карлосом.

Вдруг, нарушая сосредоточенность Джейсона, зазвонил телефон. Он непроизвольно моргнул, словно не сразу сообразив, откуда раздался этот звук, затем соскочил с кушетки, подбежал к столику и поднял трубку.

– Слушаю.

– Это Алекс. Я звоню из автомата.

– Ты поднимешься?

– Через главный вход я не пойду. Я договорился с администрацией о служебном. Сегодня после обеда туда поставили временного привратника.

– Перекрываешь все ходы и выходы?

– Во всяком случае, поблизости от тебя, – ответил Конклин. – Это тебе не в носу ковырять. Буду через несколько минут, стукну один раз.

Борн повесил трубку и вернулся на кушетку, чтобы продолжить изучение распечаток. Он выбрал три, которые привлекли его внимание, но не потому, что они явно указывали на Шакала. В них были вполне достоверные сведения о том, что эти трое людей, по-видимому, как-то связаны друг с другом, хотя и не афишируют свои отношения. Судя по их паспортам, эти три американца – две женщины и мужчина – друг за другом в течение шести дней прилетели в международный аэропорт Филадельфии восемь месяцев назад. Женщины прибыли из Марракеша и Лиссабона, а мужчина – из Западного Берлина. Первая – дизайнер, она посетила древний марокканский город, чтобы пополнить свою коллекцию, вторая – из руководства банка «Чейз-Манхэттен» и работает в отделе зарубежных операций; мужчина – инженер, работает в аэрокосмической промышленности и временно прикомандирован компанией «Макдонел-Дуглас» к военно-воздушным силам. Почему три настолько разных человека со столь непохожими профессиями вдруг в течение недели оказались в одном и том же городе? Совпадение? Вполне возможно. Но если учесть количество международных аэропортов, включая наиболее оживленные – Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, Майами, – то факт, что все они оказались в Филадельфии, кажется странным. Но еще более странно, что восемь месяцев спустя эта троица в одно и то же время очутилась в одном и том же отеле в Вашингтоне. Джейсону было интересно, что скажет Алекс Кон-клин, когда узнает об этом.

* * *

– Я уже распорядился, чтобы на каждого подготовили подробную справку, – сказал Алекс, утопая в кресле, стоявшем напротив кушетки и столика с распечатками.

– Ты знал?

– Это не так уж сложно... Разумеется, если просматривает компьютер... Он чертовски облегчает работу.

– Хоть бы черкнул! Я тут с восьми часов себе глаза ломаю.

– Я их нашел после девяти вечера и не хотел звонить тебе из Вирджинии.

– Ну а как другая «история»? – с любопытством спросил Борн.

– "История" – чертовски неприятная...

– "Медуза"?

– Это оказалось хуже, чем я думал. И что еще хуже, я не предполагал, что такое возможно.

– Звучит напыщенно.

– Это жалоба, – возразил отставной разведчик. – С чего же начать?.. Со службы материально-технического снабжения Пентагона? С Федеральной торговой комиссии? С нашего посла в Лондоне? А может, ты предпочитаешь верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе?

– Боже мой!

– Да! Я могу добавить еще одного – покрупнее. Что скажешь о председателе Объединенного комитета начальников штабов?

– Боже, что это? Политический заговор?

– Это звучит слишком научно, доктор Гуманитарий. Попытайся представить себе тайный сговор, возникший давным-давно, но все еще действующий. Все они сидят на высоких постах и поддерживают друг с другом постоянную связь. Почему?

– С какой целью?

– Вот и я о том же.

– Но должна же быть какая-то причина!

– Попытайся представить себе их мотивы. Я об этом только что говорил, а все может оказаться проще пареной репы: вроде сокрытия грехов прошлого. Разве не это мы с тобой искали? Не группу бывших «медузовцев», которые пойдут на все, лишь бы их прошлое не выплыло на свет Божий?

– На них мы и вышли...

– Нет! Это вопиет нутро Святого Алекса, который чует, да объяснить не может. Понимаешь: они реагировали слишком быстро и бурно. Слишком много здесь сомнительного, а не того давнишнего, укрытого двадцатилетней пеленой.

– Ты меня не понял.

– Я и себя не понимаю. Выплыло что-то другое – не то, что мы ожидали, и я чертовски устал от ошибок... Но это не ошибка: ты сам сказал сегодня утром, что это может оказаться шпионской сетью. Я еще подумал, не сошел ли ты с ума. Я думал, может, мы найдем несколько шишек, которые не захотят, чтобы их взяли за ушко да вывели на солнышко и четвертовали за делишки двадцатилетней давности. Тогда мы смогли бы использовать их, заставить из страха делать и говорить то, что нам нужно. Но это совсем другое: это – сегодняшний день, и я не могу ни черта понять. Это больше чем страх, это – паника. Они словно обезумели от страха... Мы случайно зацепили крючком что-то, мистер Борн, и если использовать богатый словарный запас твоего друга Кактуса, восходящий к негритянскому фольклору, то скажу: «Штуковина может оказаться больше, чем кажется на первый взгляд».

– Нет рыбы крупнее Шакала! Во всяком случае, для меня. На остальное мне плевать!

– Поверь, я на твоей стороне и готов кричать об этом во всеуслышание. Я просто хотел, чтобы ты знал, о чем я думаю... За исключением краткого и неприятного периода, мы никогда ничего не скрывали друг от друга, Дэвид.

– Сейчас я предпочитаю имя Джейсон.

– Да, я знаю, – прервал его Конклин. – Мне оно ненавистно до глубины души, но я понимаю тебя.

– Разве?

– Да, – тихо ответил Алекс, закрывая глаза и кивая. – Я бы все отдал, чтобы изменить это, но я не в силах.

– Тогда послушай меня. Своим умом «мудрого змия» – так тебя назвал наш Кактус – разработай самый худший сценарий, какой тебе только придет в голову, и припри этих мерзавцев к стенке, да так, чтобы они не могли отвертеться и беспрекословно выполняли все твои условия. Потребуй, чтобы они притаились, но были готовы по твоему сигналу связаться с кем нужно и сказать что нужно.

Конклин виновато посмотрел на своего измученного друга и тихо сказал:

– Есть сценарии, с которыми мне не справиться. Я не стану делать еще одну ошибку, во всяком случае теперь. Тут потребуются большие способности – мне это не по зубам.

Борн сцепил руки, раздраженно потирая ладони. Он не сводил глаз с разбросанных перед ним распечаток. Прошло несколько секунд, и вдруг на него сошла странная умиротворенность: он откинулся на спинку кушетки и заговорил так же спокойно, как и Конклин:

– Ладно. У тебя откроются нужные способности – причем очень скоро.

– Каким образом?

– С моей помощью. Положись на меня. Мне потребуются имена, адреса, системы безопасности и график смены охраны, любимые рестораны, личные привычки, если о таковых что-либо известно. Засади своих парней за работу. Прямо сегодня вечером. Пусть работают всю ночь, если потребуется.

– Что, черт бы тебя побрал, ты задумал? – возопил Конклин, подавшись вперед. – Взять их дома штурмом? Вонзить шприц в жопу во время банкета?

– О последнем варианте я не подумал, – ответил, мрачно ухмыльнувшись, Джейсон. – У тебя действительно весьма богатое воображение.

– А ты – сумасшедший!.. Прости, я не хотел...

– Почему же? – спокойно отреагировал Борн. – Я ведь не читаю тебе лекцию о возвышении маньчжурской династии или династии Цинь. Коль скоро все знают, что со мной было, намек на мое безумие отчасти справедлив. – Джейсон выдержал паузу и, медленно подавшись вперед, заговорил вновь: – Но позволь заметить тебе, Алекс: может, я и забыл кое-что, но та часть моего интеллекта, которую сформировали ты и «Тредстоун», при мне. Я доказал это в Гонконге, Пекине и Макао и докажу снова. Я обязан это сделать – мне не остается ничего другого... А теперь давай выкладывай то, что знаешь. Ты упомянул нескольких человек, которые сейчас находятся в Вашингтоне... Один – из службы поставок Пентагона или что-то в этом роде...

– Материально-технического снабжения, – поправил его Конклин. – Это понятие охватывает значительно более широкую и дорогостоящую область: это генерал Суэйн. Потом есть еще Армбрустер, он – глава Федеральной торговой комиссии, и Бартон, который возглавляет...

– Он – председатель Объединенного комитета начальников штабов, – закончил Борн. – Адмирал Джек Бартон, «гроза морей», командующий Шестым флотом.

– Единственный и неповторимый! В прошлом – бич Божий на Южно-Китайском море, а теперь – самый почетный орденоносец.

– Повторяю, – сказал Джейсон, – засади своих ребят за работу. Пусть Питер Холланд поможет чем сможет. Собери всю информацию на каждого из них.

– Не могу.

– Что?

– Я могу получить информацию только о трех наших филадельфийцах, потому что они являются прямой целью нашего расследования в «Мейфлауэре» – точнее, ниточкой, ведущей к Шакалу. Но я и пальцем не могу тронуть пятерых – пока что пятерых – наследников «Медузы».

– Объясни, ради Бога, почему? Ты обязан. Мы не можем терять времени!

– Если мы оба будем мертвы, ход времени для нас остановится. К тому же это не поможет ни Мари, ни детишкам.

– О чем ты, черт бы тебя побрал?

– О причине моего опоздания. О причине, по которой я не хотел звонить тебе из Вирджинии. О причине, по которой я попросил Чарли Кэссета забрать меня в пригороде Вены, о том, почему до тех пор, пока он не приехал туда, я не был уверен, доберусь ли к тебе живым.

– Выкладывай.

– Ладно, изволь... Я и словом не обмолвился никому о том, что собираюсь заняться бывшими «медузовцами», – об этом знали только ты и я.

– Я еще подумал, когда говорил с тобой сегодня днем по телефону, что ты слишком уж секретничаешь. Чересчур, подумал я, учитывая место, где ты находишься, и то оборудование, которым вы пользуетесь.

– И место и оборудование оказались вполне надежными. Кэссет объяснил, что Управление не хочет, чтобы записи разговоров потом выплыли где не надо. Это самый надежный способ: никаких «жучков», никакой записи телефонных разговоров – ничего. Клянусь, я задышал спокойнее, когда услышал это.

– Так в чем же дело? Ты все время недоговариваешь...

– Потому что мне надо разобраться с другим адмиралом, прежде чем я двинусь в глубь территории «Медузы»... Эткинсон – наш ничем не запятнанный посол при Сент-Джеймском дворе, наш стопроцентный америкашка. Так вот Эткинсон сказал – что яснее и не выразишься. В панике он сорвал маски с Бартона и Тигартена в Брюсселе.

– Ну и?..

– Он сказал, что Тигартен сможет справиться с Управлением, если всплывет история о старом Сайгоне, потому что у него есть кое-кто в высшем эшелоне в Лэнгли.

– И?..

– "Высшим эшелоном" в Вашингтоне называют обычно первых лиц, а в Лэнгли – это директор ЦРУ... которым является не кто иной, как Питер Холланд.

– Ты сам мне говорил сегодня утром, что, по его словам, он и секунды не задумался бы, если бы ему потребовалось ликвидировать любого из «Медузы»...

– Говорить можно что угодно. А вот делать?

* * *

В это время в тысячах миль от них, по ту сторону Атлантического океана, в старом парижском предместье Нейи-сюр-Сен по бетонированной дорожке ко входу в кафедральный собор, построенный в XVI столетии и известный как собор Святого Причастия, медленно подошел старик в темном поношенном костюме. Колокола возвестили о начале литургии, и старик замер на залитой утренним солнцем дорожке, перекрестившись несколько раз и прошептав обращенные к небесам молитвы. «Angelus domini nuntiavit Mariae»[6]. Он послал поцелуй барельефному распятию над каменной аркой, поднялся по ступеням и вошел в собор через огромные двери, заметив, как два священника неприязненно посмотрели на него. Извините, что мараю своим присутствием ваш богатый приход, толстозадые снобы, подумал он, зажигая свечу и ставя ее возле алтаря, но Христос говорил, что предпочитает меня вам. «Блаженны кроткие», ибо они унаследуют на земле то, что вы не успели разворовать.

Старик осторожно шел по центральному проходу, придерживаясь правой рукой за спинки скамеек, чтобы сохранить равновесие. Левой рукой он то и дело поправлял воротник, который был ему велик, и постоянно проверял галстук, словно желая убедиться, что узел в порядке. Его жена настолько ослабла, что теперь едва могла сложить этот чертов узел, но, как и в старые добрые времена, она сама проверяла все детали его туалета, прежде чем проводить его на работу. Она по-прежнему была для него самой прекрасной женщиной. Они оба смеялись, вспоминая те времена, когда она, стирая манишки, переложила крахмала и потом ругалась, что они стоят колом. В ту далекую ночь, когда он отправился в штаб этого распутника оберфюрера на улице Сен-Лазар с чемоданчиком в руках, она хотела, чтобы он выглядел настоящим чиновником. Оставленный в штабе чемоданчик, взорвавшись, снес полквартала. А двадцать лет спустя, зимним днем она так и сяк переделывала украденное им дорогое пальто, чтобы оно как следует на нем сидело, прежде чем он отправился грабить банк Людовика IX на улице Мадлен (банком управлял образованный, но неблагодарный бывший участник Сопротивления, отказавший старику в кредите). Да, хорошее было времечко... А потом наступили плохие времена, когда ухудшилось здоровье, а следом – совсем уж скверные времена, да что там говорить, времена настоящей нужды, которые длились, пока не появился один человек. Таинственный человек со странным именем, который предложил еще более странный неписаный контракт. Старик вновь обрел чувство собственного достоинства. Денег стало достаточно, чтобы позволить себе приличное питание и вино, одежду, которая не болтается, как мешок; теперь его жена выглядела как элегантная дама. Но что самое главное – теперь они могли приглашать врачей, облегчавших страдания его жены. Костюм и рубашку, которые были на нем сегодня, он вытащил из дальнего угла стенного шкафа. Он и его жена напоминали актеров из провинциальной бродячей труппы: у них были костюмы на все роли. Такова была их работа... Это утро, начавшееся перезвоном колоколов, возвещавших молитву к Пресвятой Богородице, также было посвящено работе.

Старик с трудом преклонил колени перед святым распятием, затем прошел в шестой ряд от алтаря, сел с краю, то и дело поглядывая на часы. Две с половиной минуты спустя он как можно незаметнее осмотрелся. Его слабое зрение успело привыкнуть к тусклому освещению в соборе. Теперь он различал предметы, хотя и не слишком четко. В зале было человек двадцать прихожан, большинство отрешенно молились, остальные не сводили глаз с огромного золотого распятия в алтаре. Однако он смотрел не на них. Вдруг он увидел того, кого искал, и понял, что все идет по графику. По левому проходу прошел священник в черной сутане и исчез за темно-красными шторками исповедальни.

Старик вновь посмотрел на часы, потому что для всего было свое время – этого требовал монсеньер. Прошло еще две минуты, старик связной поднялся со скамьи и направился ко второй исповедальне слева. Он отодвинул в сторону шторку и вошел внутрь.

– Ангелюс Домини, – прошептал он, вставая на колени и повторяя слова, которые он произносил, наверное, сотни раз за последние пятнадцать лет.

– Ангелюс Домини, сын Божий, – ответил невидимый в темноте человек за черной деревянной решеткой. Приветствие сопровождалось глухим покашливанием. – Благостны ли дни твои?

– Они стали благостны милостью незнакомого друга... мой друг.

– Что говорит врач о здоровье твоей жены?

– Он сказал мне то, чего не говорит ей, благодарю за это милосердие Господа нашего Христа. Кажется, несмотря ни на что, я переживу ее. Болезнь сжигает ее.

– Прими мои соболезнования. Сколько ей осталось?

– Месяц, может быть, два... Вскоре она не сможет вставать с постели... И наш контракт можно будет расторгнуть.

– Это что еще такое?

– У вас не будет никаких обязательств по отношению ко мне, и я принимаю это. Вы были добры к нам, благодаря вам я смог сэкономить кое-что, а теперь мне много не нужно. Честно говоря, зная, что меня ожидает, я чувствую ужасную усталость...

– Черная неблагодарность! – прошептал голос из-за решетки. – После всего, что я для тебя сделал, и всего, что я обещал тебе!

– Простите?

– Готов ли ты умереть за меня? – Конечно. Таков был наш уговор.

– Тогда, если рассуждать от противного, ты должен и жить для меня!

– Если вы хотите именно этого, само собой, я буду жить. Я просто хотел, чтобы вы знали, что вскоре я не буду для вас обузой. Меня легко заменить.

– Никогда ничего не предполагай за меня! – Задохнувшись от гнева, говоривший закашлялся. Глухой кашель подтвердил слух, который распространился по темным парижским улочкам. Слух о том, что Шакал болен и, возможно, смертельно.

– Вы – наша жизнь, вам – все наше уважение. Для чего я стану делать это?

– Ты только что предположил за меня... Да ладно... У меня есть задание для тебя, которое облегчит для вас обоих уход твоей жены в никуда. Ты проведешь отпуск в одном из самых чудесных уголков земли – вы оба, вместе. Деньги и документы возьмешь в обычном месте.

– Можно ли мне спросить, куда мы отправляемся?

– На остров Монсеррат в Карибском море. Инструкции получишь в аэропорту Блэкберн. Ты должен скрупулезно им следовать.

– Разумеется... Но опять-таки, можно ли мне спросить, в чем будет состоять мое задание?

– Подружиться с одной женщиной и ее двумя детьми.

– А потом?

– А потом... убить их!

* * *

Брендон Префонтен, бывший федеральный судья главного суда округа в штате Массачусетс, вышел из Пятого бостонского банка на Скул-стрит с пятнадцатью тысячами долларов в кармане. Это было пьянящее чувство для человека, который последние тридцать лет едва сводил концы с концами. После того как он вышел из тюрьмы, у него едва ли бывало за раз больше пятидесяти долларов. Да, денек был совершенно особенный, непохожий на остальные.

Не просто особенный, но и тревожный, так как он ни на секунду не мог поверить, что Рэндолф Гейтс уплатит ему сумму, хоть в какой-то мере приближавшуюся к запрошенной. Гейтс здорово сглупил, согласившись на его требование, тем самым выдав всю серьезность своих планов. Он преодолел себя, подавив дикую, хоть и не имевшую роковых последствий жадность ради чего-то, что несло в себе смерть. Префонтен не имел ни малейшего понятия ни кто была та женщина с детьми, ни какое отношение она имела к сиятельному лорду Рэндолфу Гейтсу, но кто бы они ни были, Дэнди-Рэнди явно не добра им желал.

Неприступная, напоминающая своей величественностью Зевса, влиятельная персона в мире юриспруденции не станет платить разжалованному, дискредитированному юристу, отверженному алкоголику и подонку, какому-то Брендону Патрику Пьеру Префонтену невероятно огромную сумму только потому, что в его душе вдруг зазвучали трубы архангелов. Душа этого человека скорее была во власти подручных Люцифера. А раз дело обстоит так, то Префонтену весьма выгодно кое-что, пусть даже немного, разузнать. Ведь всем известно, что малое знание – опасная штука: часто оно представляется более опасным тому, кто знает все, чем тому, кто располагает лишь разрозненными обрывками информации и у кого от страха глаза велики. Пятнадцать тысяч сегодня вполне могли завтра превратиться в пятьдесят, если Префонтен отправится на остров Монсеррат и начнет задавать вопросы.

Кроме того, подумал судья, – и его ирландская кровь при этом взыграла, а французская воспротивилась, – я не отдыхал уже много лет. Боже праведный, когда душа в теле еле-еле теплится, разве можно добровольно сделать передышку в этой суете?

Итак, Брендон Патрик Пьер Префонтен взмахом руки подозвал такси, чего он не делал в трезвом состоянии уже по меньшей мере лет десять, и велел скептически настроенному шоферу везти его к магазину мужской одежды «Луи» в Фандей-Холл.

– Что, разжился фальшивками, старина?

– У меня их хватит, чтобы дать тебе на парикмахера и на мазь от прыщей, парень. Давай, трогай, Бен Гур. Я спешу.

После того как он показал продавщице пачку стодолларовых купюр, та стала необыкновенно любезной и разложила перед ним кипу дорогой одежды. Средних размеров чемодан из блестящей кожи вскоре приобретет повседневный вид. Префонтен скинул поношенный костюм, рубашку и ботинки и надел все новое. Не прошло и часа, как он снова стал таким, каким был много лет назад – достопочтенным Брендоном П. Префонтеном. (Он всегда опускал второе П. – Пьер[7] – по вполне понятным причинам.)

На другом такси он доехал до своей меблированной комнаты на Джамайка-плейнс, где забрал самое необходимое, включая паспорт, который всегда держал наготове, чтобы в случае чего быстро исчезнуть (это всегда предпочтительнее тюремных стен), и отправился в аэропорт Логан. У таксиста на этот раз и мысли не возникло поинтересоваться, сможет ли он уплатить по счету. Одежда, само собой, никогда не определяла сущность человека, подумал Брендон, но она козырь, если кто-то не верит карте помельче... В справочном бюро аэропорта Логан он выяснил, что на остров Монсеррат совершают рейсы из Бостона три авиакомпании, и купил билет на ближайший рейс. Брендон Патрик Пьер Префонтен, конечно, летел первым классом.

* * *

Стюард авиакомпании «Эр Франс» медленно и осторожно катил инвалидное кресло сначала по пандусу, а затем на борт реактивного «Боинга-747» в парижском аэропорту Орли. В кресле сидела престарелая надменная дама, нарумяненная сверх всякой меры. На голове у нее была огромная шляпа с перьями австралийского попугая. Она смахивала бы на чучело, если бы не ее огромные глаза под буклями седых волос, неровно окрашенных хной, – глаза живые, проницательные, с искорками смеха. Они словно говорили каждому встречному: "Забудьте о том, mes ami[8], я нравлюсь ему и такой, и только это имеет для меня значение, а что касается вас и вашего мнения, так мне до него меньше дела, чем до кучи merde[9]". Она имела в виду старого человека, осторожно идущего рядом с ней, временами любовно, а может для равновесия, прикасавшегося к ее плечу. В этом касании было что-то лиричное и интимное, известное только им двоим. Если кто-нибудь вгляделся бы в лицо старика, то заметил, что временами у него на глазах появляются слезы, которые он мгновенно смахивает, чтобы женщина не успела это заметить.

– Il est ici, топ capitaine[10], – объявил стюард старшему пилоту, который встречал пассажиров у трапа самолета. Капитан приложился губами к левой руке дамы, встал по стойке "смирно? и торжественно отдал честь седому старику, на лацкане пиджака которого виднелась ленточка ордена Почетного легиона.

– Для меня это большая честь, мсье, – сказал капитан. – Я командир этого экипажа, а вы – мой командир. – Они обменялись рукопожатием, и летчик продолжил: – Если мы можем чем-нибудь скрасить вам этот полет, скажите, мсье, без стеснения.

– Вы очень любезны.

– Мы все у вас в долгу – все, вся Франция.

– Да что вы, кто я такой...

– Едва ли можно так сказать о человеке, которого выделил сам великий Шарль[11] и назвал настоящим героем Сопротивления. Такая слава с годами не блекнет. – Капитан щелкнул пальцами, делая знак стюардессам, стоявшим в по-прежнему пустом салоне первого класса: – Побыстрее, девушки! Позаботьтесь о бесстрашном воине Франции и его жене.

После этого убийцу, имевшего множество псевдонимов, проводили к широкой перегородке слева, где женщину осторожно пересадили с кресла на место у прохода; он расположился возле иллюминатора. Тут же были откинуты столики и откупорена в их честь охлажденная бутылка «Кристаля». Капитан поднял бокал и произнес тост, еще раз приветствуя супружескую чету, после чего вернулся в кабину; женщина лукаво подмигнула своему мужу. Через несколько мгновений в самолет пустили остальных пассажиров, многие из которых доброжелательно поглядывали в сторону престарелых «мужа и жены», сидевших в первом ряду. По салону разносился шепот: «Настоящий герой... Сам великий Шарль... В Альпах он лично уничтожил шестьсот бошей, а то и всю тысячу!»

Когда реактивный самолет разбежался по взлетной полосе и, с глухим шумом оторвавшись от нее, взмыл в воздух, престарелый «герой Франции», все подвиги которого во времена Сопротивления, как он сам помнил, сводились к тому, чтобы воровать, выжить во что бы то ни стало, обижать свою жену да избегать всяких трудовых повинностей, вынул из кармана документы. В паспорте на должном месте была его фотография, и только она была ему знакома. Остальное – фамилия, имя, дата и место рождения, специальность – все чужое, не говоря уже о внушительном списке наград. Они не имели к нему никакого отношения, но на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову справиться о каком-нибудь факте его биографии, надо было их повторить, чтобы тактично кивать в нужный момент. Его заверили, что человек, которому первоначально принадлежали имя и все эти регалии, был одинок, у него не осталось в живых родственников и близких друзей. Он съехал со своей квартиры в Марселе, якобы отправившись в кругосветное путешествие, откуда, судя по всему, никогда не вернется.

Связной Шакала посмотрел на имя – он обязан вызубрить его наизусть и реагировать всякий раз, когда его произнесут. Это нетрудно: имя весьма распространенное. Поэтому он повторял его про себя вновь и вновь: Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер...

* * *

Звук! Резкий, скрежещущий. Он был странным, не нормальным, выбивался из обычных глухих ночных гостиничных шумов. Борн выхватил из-под подушки пистолет, вскочил с кровати и прижался к стене. Звук повторился! Одиночный громкий стук в дверь его номера. Он встряхнул головой, стараясь припомнить... Алекс? «Стукну один раз». Все еще в полусне, Джейсон, пошатываясь, подошел к двери и прислонил ухо к деревянной обшивке.

– Кто там?

– Открой эту чертову дверь, пока меня кто-нибудь не увидел! – раздался из коридора приглушенный голос Конклина.

Борн открыл дверь, а отставной оперативник торопливо прохромал в номер, размахивая тростью так, словно она была ему ненавистна.

– Парень, ты совсем потерял форму! – воскликнул он, присаживаясь на край постели. – Я барабанил в дверь почти две минуты.

– Я не слышал.

– Дельта бы услышал, и Джейсон Борн тоже. А вот Дэвид Уэбб...

– Подожди еще денек, и ты больше не увидишь никакого Давида Уэбба.

– Это все разговоры! А я хочу, чтобы ты не болтал, а был в хорошей форме.

– Тогда сам перестань болтать и скажи, зачем пришел. Я даже не знаю, сколько сейчас времени.

– Я последний раз смотрел на часы, когда встретил Кэссета: было 3.20. Мне пришлось продираться сквозь кусты и перелезать через чертовски высокий забор...

– Что-о?

– Что слышал: перелезать через забор. Попытайся проделать это, когда у тебя протез... Знаешь, когда я учился в школе, я как-то выиграл спринтерский забег на пятьдесят ярдов.

– Ладно, хватит лирики... Что случилось?

– Эге... я вновь слышу Уэбба.

– Что случилось? И, пока собираешься с мыслями, скажи мне: кто, черт побери, этот Кэссет, о котором ты все время твердишь?

– Единственный человек, которому я доверяю в Вирджинии. Ему, да еще Валентине.

– Кому?

– Они из группы аналитиков, но надежные ребята.

– Что-о?

– Неважно. Господи, временами я мечтаю о том, чтобы надраться до чертиков...

– Алекс, почему ты здесь?

Конклин, сидя на кровати и все еще сердито сжимая трость, посмотрел на него снизу вверх.

– Я навел справки о наших филадельфийцах.

– Так вот в чем дело! Кто они такие?

– Нет, я здесь не поэтому. Я имел в виду, что это любопытно, но я здесь совсем по другому поводу.

– Тогда по какому? – хмуро и озабоченно спросил Джейсон, подходя к стулу возле окна и усаживаясь на него. – Мой эрудированный друг, побывавший в Камбодже и еще кое-где, не станет лазить через заборы в три часа ночи, если у него нет на то серьезных причин.

– Они были.

– Мне это ничего не говорит. Пожалуйста, рассказывай.

– Это Десоул.

– При чем тут душа[12]?

– Не душа, а Десоул.

– Ничего не понимаю.

– Он хранит все коды в Лэнгли. Не может произойти ничего такого, о чем он не знает; и ни одно расследование не проходит без его участия.

– Все равно не понимаю.

– Мы по уши в дерьме.

– Мне от этого не легче.

– Снова слышу Уэбба.

– Слушай, может, ты хочешь, чтобы я из тебя жилы вытянул?

– Ладно, ладно. Дай мне собраться с духом. – Конклин бросил трость на ковер. – Я не мог довериться даже грузовому лифту. Пришлось остановиться двумя этажами ниже и подыматься пешком.

– Это из-за того, что мы увязли в дерьме?

– Да.

– Но почему? Из-за Десоула?

– Верно, мистер Борн. Из-за Стивена Десоула – человека, который наложил лапу на все компьютеры в Лэнгли. Единственного молодца, который может прокрутить такие записи, что наша добрая старая дева – тетушка Грейс сядет в тюрьму за мошенничество, если он этого захочет.

– Куда ты клонишь?

– Это он – связной с Брюсселем, с Тигартеном в НАТО. Кэссет выяснил в кулуарах, что Десоул – единственный, кто поддерживает эту связь, причем у него есть собственный код, который недоступен никому другому.

– Что это значит?

– Кэссет до конца не знает, но он вне себя.

– Ты много ему наплел?

– Самый минимум. О том, что я работал над некоторыми вероятными кандидатами и вдруг каким-то странным образом выплыло имя Тигартена. Вполне вероятно, что это отвлекающий маневр или оно было использовано просто для эффекта, но я попросил узнать, с кем он вел переговоры в Управлении. Честно говоря, я думал, что им окажется Питер Холланд. Я попросил Чарли сыграть втемную.

– Что, как я понимаю, означает полную тайну.

– И даже еще раз в десять секретнее. Кэссет – самый ловкий малый во всем Лэнгли. Мне не надо было больше ничего говорить – он и так все понял. А теперь у него неприятности, которых еще вчера не было.

– Что он собирается делать?

– Я попросил его ничего не предпринимать пару дней, и он согласился. Чтобы быть точным – сорок восемь часов, а после этого он собирается потолковать с Десоулом.

– Он не должен этого делать, – твердо заявил Борн. – Что бы ни скрывали эти люди, мы воспользуемся ими, чтобы вытащить Шакала наружу. Воспользуемся ими, чтобы вытащить его, как тринадцать лет назад другие, похожие на них, воспользовались мной.

Конклин посмотрел вниз, затем вверх, на Джейсона Борна, и сказал:

– Все сводится к всемогущему «эго», не так ли? Чем сильнее «эго», тем сильнее страх...

– Чем крупнее приманка, тем больше рыба, – продолжил, перебивая его, Джейсон. – Много лет назад ты сказал мне, что у Карлоса «эго» стало размером с голову, которая у него и так чересчур большая, так что ему трудно оставаться в бизнесе, которым он занимается. Это было раньше, так остается и поныне. Если мы сможем заставить кого-нибудь из правительственных шишек послать ему сообщение, что он должен отправиться на охоту за мной и убить меня, он обязательно ухватится за это. И ты знаешь почему?

– Я только что тебе сказал – из-за его «эго».

– Верно, но есть еще кое-что. Он хочет, чтобы его уважали, этого ему не хватало больше двадцати лет, начиная с того момента, когда Москва отшвырнула его прочь. Он заработал миллионы, но его клиентами были главным образом отбросы общества. Несмотря на страх, который он вызывает, он все равно остается шпаной и психопатом. Его имя не было окружено легендами – только презрением, – и сейчас это бесконечно уязвляет его, доводит до белого каления. Тот факт, что он отправился в погоню за мной, чтобы свести старые счеты тринадцатилетней давности, подтверждает мои слова... Я как воздух нужен ему – точнее, моя смерть имеет для него жизненное значение, потому что я – дитя одной из тайных операций нашей службы. Именно поэтому он хочет проявить себя, доказать, что он лучше всех нас, взятых вместе.

– А может, и потому, что он по-прежнему убежден, что ты можешь его опознать.

– Я тоже сначала так думал, но прошло тринадцать лет, все это время я не давал о себе знать... Хм... об этом надо подумать.

– Тогда ты решил отбить хлеб у Мо Панова и составил психологический портрет Шакала.

– Это, по-моему, никому не заказано.

– Вообще-то да, но куда это нас приведет?

– Я уверен, что прав.

– Едва ли это можно считать ответом.

– Надо все делать так, чтобы комар носа не подточил, – настаивал Борн, подавшись вперед на стуле. Его локти опирались на голые колени, руки были сжаты в кулаки. – Карлос почует малейшее несоответствие – это первое, на что он обратит внимание. Этим бывшим из «Медузы» придется быть абсолютно искренними и абсолютно честно бить тревогу.

– Они и без того совершенно искренне напуганы, я уже говорил тебе об этом.

– Их надо довести до точки, пусть они сами обратятся за помощью к кому-нибудь наподобие Карлоса.

– Но к кому – я не знаю...

– И никогда не узнаем, – встрял Борн, – если не раскроем все их тайны.

– Но если мы начнем прокручивать диски компьютеров в Лэнгли, об этом узнает Десоул. Но если он с ними заодно, то предупредит остальных.

– Значит, мы не станем копаться в архивах Лэнгли. У меня, впрочем, и так достаточно материала для работы. Тебе надо только дать мне адреса и номера домашних телефонов. Это-то ты можешь сделать, верно?

– Конечно. Это запросто. Что ты собираешься делать? Борн улыбнулся и спокойно, даже ласково произнес:

– Как насчет того, чтобы взять их дома штурмом или загнать кому-нибудь шприц в жопу во время банкета?

– Вот теперь я слышу Джейсона Борна.

– Так оно и есть...

Глава 7

Мари Сен-Жак-Уэбб встретила карибское утро, потягиваясь в постели и глядя на стоявшую в нескольких футах колыбельку. Элисон сладко спала, не то что несколько часов назад. Тогда малышка так рыдала и кричала, что даже брат Мари, Джонни, не выдержал, постучал к ним в комнату, робко вошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь, надеясь в глубине души, что ему откажут.

– Может, переменишь пеленки?

– Да ты чего, – пробормотал Сен-Жак и испарился. Теперь, правда, она слышала, как снаружи, из-за ставней, раздавался его голос. Она знала – это он специально говорит громко, чтобы она слышала: он соблазнял ее сына Джеми совершить наперегонки заплыв в бассейне и так вопил, что его наверняка могли услыхать, на самом крупном из гряды островов – Монсеррате. Мари буквально выползла из постели, встала и направилась в ванную комнату. Умывшись, расчесав золотисто-каштановые волосы и надев купальный халат, она вышла во внутренний дворик и направилась к бассейну.

– А вот и Map! – закричал ее загорелый, темноволосый и красивый младший брат, плескавшийся в воде рядом с ее сыном. – Надеюсь, мы тебя не разбудили? Мы просто хотели немного поплавать.

– Для этого совсем не обязательно кричать так, чтобы об этом знали английские посты береговой охраны в Плимуте.

– Да брось ты, уже почти девять. Для островов это уже поздно.

– Привет, мамочка! Дядя Джон учил меня отпугивать акул палкой.

– Твой дядя переполнен ужасно важной информацией, которой, молю Бога, тебе никогда не придется воспользоваться.

– Там на столике тебя поджидает чашечка кофе. Map. Да, и миссис Купер приготовит тебе на завтрак все, что твоей душе угодно.

– Кофе – это великолепно, Джонни. Прошлой ночью звонил телефон – это был Дэвид?

– Собственной персоной, – ответил брат. – Вот что. Нам надо потолковать... Давай, Джеми, мы вылезаем. Хватайся за лесенку.

– А как же акулы?

– Ты их всех перебил, приятель. Иди приготовь себе что-нибудь выпить.

– Джонни!

– Всего лишь апельсиновый сок – в кухне есть соковыжималка. – Джон Сен-Жак по краю обошел бассейн и поднялся по ступенькам на патио, ведущее в спальню, а его племянник со всех ног бросился в дом.

Мари наблюдала за приближающимся братом, невольно отмечая сходство между ним и ее мужем. Оба были высокого роста и мускулисты, у обоих в походке чувствовалась непреклонность, но там, где Дэвид обычно побеждал, Джонни чаще проигрывал, а почему – она не могла понять. Так же как – почему Дэвид так доверял своему молодому шурину, ведь два старших брата Сен-Жака куда более надежные парни. Дэвид – а может, это был Джейсон Борн? – никогда не распространялся по этому поводу, просто отшучивался и говорил, что в Джонни есть черта, которая ему нравится...

– Давай начистоту, – заявил самый молодой Сен-Жак, усаживаясь. С его мокрой спины на пол патио стекали капли воды. – В какую беду попал Дэвид? По телефону он не мог этого сказать, а ты прошлой ночью была в неподходящей форме для продолжительного разговора. Так что же произошло?

– Шакал... Шакал – вот что произошло.

– Боже! – вырвалось у брата. – После стольких лет!

– После стольких лет, – повторила за ним Мари срывающимся голосом.

– И что пронюхал этот ублюдок?

– Дэвид пытается это выяснить сейчас в Вашингтоне. Пока нам только известно, что ему удалось раскопать имена Алекса Конклина и Мо Панова, когда он разнюхал об этих ужасных событиях в Гонконге и Коулуне. – Она рассказала о фальшивых телеграммах и западне в парке с аттракционами в Балтиморе.

– Я так полагаю, что Алекс обеспечил им всем постоянную охрану, или как там это называется?

– Круглосуточную, я уверена. Кроме нас и Мак-Алистера, Алекс и Мо – два человека, оставшиеся в живых, которые знают, что Дэвид был... о Боже, я даже не могу произнести это имя! – Мари со стуком опустила чашку с кофе на стол.

– Успокойся, сестричка, – Сен-Жак положил свою руку поверх ее, – Конклин знает, что делает. Дэвид говорил мне, что Алекс – самый лучший «оперативник», – да, именно так он его называл, – который когда-либо работал на американцев.

– Ты ничего не понимаешь, Джонни! – закричала Мари, стараясь взять себя в руки, но ее широко распахнутые глаза говорили о тщетности этой попытки. – Дэвид Уэбб никогда не мог так сказать, Дэвид Уэбб никогда ничего не знал об этом! Это говорил Джейсон Борн – он снова вернулся!.. Этот холодный как лед монстр – вычислительная машина, которого они создали, вновь проник в душу Дэвида. Ты понятия не имеешь, что это такое: ты смотришь в его пустые глаза, которые видят такое, что мне не под силу, или вдруг у него меняется тон голоса, в нем появляются ледяные нотки, которые мне незнакомы, и вот передо мной – чужой человек.

Сен-Жак жестом попросил ее замолчать.

– Перестань, – мягко сказал он.

– Дети? Джеми? – Она вдруг стала, как безумная, озираться вокруг.

– Нет. Речь о тебе. Ты надеешься, что Дэвид ничего не станет предпринимать? Что он заберется в какую-нибудь вазу династии Винь или Минь и будет притворяться, что с его женой и детьми все в порядке, что им ничто не угрожает, опасность нависла только над ним? Нравится вам это, девочки, или нет, но мы, мальчики, по-прежнему думаем, что отгонять от пещеры тигра – это наша работа. Искренне думаем, что мы больше для нее подходим. И нам приходится обращаться к силе – даже самой грубой. Именно так ведет себя сейчас Дэвид.

– Когда это успел мой маленький братик стать таким философом? – поинтересовалась Мари, внимательно изучая лицо Джона Сен-Жака.

– Никакая это не философия, девочка, я просто знаю это, вот и все. И большая часть мужчин думает точно так же... Приношу извинения феминисткам.

– Не надо извиняться. Большинство женщин поступили бы так же. Ты что, думаешь, что твоя старшая, столь ученая сестра, которая общалась в Оттаве с самыми крупными экономистами, по-прежнему дико визжит, если увидит на кухне мышь, а при виде крысы падает в обморок?

– Некоторые женщины, те, что поумнее, бывают более честными, чем остальные.

– Согласна с тобой, Джонни, но ты не уловил мою мысль. Давид так хорошо вел себя последние пять лет. Каждый месяц он становился хоть и немного, но лучше, чем был в предыдущем. Он никогда не сможет полностью излечиться, и мы все знаем об этом, слишком серьезно он ранен, но кошмары и ярость, терзавшие его, полностью исчезли. Одинокие прогулки по лесу, после которых он возвращался с синяками на руках, потому что лупил что было мочи по стволам деревьев; слезы, которые он глотал, забившись ночью к себе в кабинет, потому что внезапно снова забывал, кто он и что он сделал, представляя о себе невесть что, – все это исчезло, Джонни! Перед нами уже забрезжил настоящий солнечный свет. Понимаешь, что я имею в виду?

– Да, понимаю, – торжественно заявил брат.

– Происходящее сейчас опять может возвратить этот кошмар – именно этого я так боюсь!

– Будем надеяться, что все это скоро кончится.

Мари замолчала и вновь внимательно посмотрела на своего брата.

– Вот что, братик, я знаю тебя слишком хорошо. Ты уходишь от разговора.

– Ничуть.

– Нет, пытаешься... Ты и Дэвид? Я никогда не понимала этого! Два наших старших брата – такие солидные, такие компетентные люди, если и не с интеллектуальной точки зрения, то с прагматической – несомненно. И тем не менее он выбрал тебя. Почему, Джонни?

– Перестань копаться в этом, – коротко отрезал Сен-Жак, убирая ладонь с руки сестры.

– Но я должна знать! Это моя жизнь! Он – смысл жизни для меня! Не может быть больше никаких тайн, если мы говорим о нем, – я этого просто больше не вынесу!.. Почему Дэвид выбрал тебя?

Сен-Жак откинулся на спинку кресла, провел ладонью по лбу, затем поднял глаза, в которых читалась безмолвная мольба.

– Ладно, я знаю, что ты хочешь услышать. Помнишь, лет шесть-семь назад я оставил наше ранчо, сказав, что хочу попробовать жить своей жизнью?

– Естественно. Мне казалось, что это разобьет сердце маме и папе. По правде говоря, ты ведь всегда был их любимчиком...

– Я всегда был ребенком! – перебил ее младший из семьи Сен-Жак. – А все мы словно играли в идиотском телевизионном сериале вроде «Золотого дна», где мои браться, которым давно перевалило за тридцать, слепо выполняли приказы, отдаваемые нашим фанатичным и претендующим на непогрешимость отцом франко-канадцем, чьи достоинства олицетворяли куча денег и земля.

– У него есть еще кое-какие достоинства, но я не стану спорить с «детской» точкой зрения.

– Ты и не можешь, Map. Ты, как и я, по году пропадала.

– У меня были дела.

– У меня тоже.

– Что же ты делал?

– Я уничтожил двух человек. Двух скотов, которые убили мою подругу. Сперва изнасиловали, а потом убили.

– Что?

– Не кричи...

– Боже мой, как это произошло?

– Я не хотел сообщать, чтобы дома не узнали об этом, поэтому я позвонил твоему мужу... и моему другу Дэвиду. Он не стал обращаться со мной, как с ребенком, у которого крыша поехала. В то же время это оказалось правильным поступком и самым верным решением. Правительство кое-что задолжало ему, поэтому из Вашингтона и Оттавы в залив Джеймса[13] вылетела с тайной миссией команда умных людей, и я был оправдан. Признали, что я убил обороняясь.

– Он мне и словом не обмолвился...

– Я просил его молчать.

– Значит, вот почему... Но я все-таки не понимаю!

– Что тут непонятного, Мар? Та, другая его часть знает, что я могу убить и убью, если это будет нужно.

В доме зазвонил телефон, а Мари продолжала внимательно смотреть на младшего брата. Прежде чем к ней вернулась способность говорить, в дверях кухни появилась пожилая негритянка, которая сообщила:

– Это вас, мистер Джон. Тот летчик с большого острова. Говорит, что по очень важному делу.

– Благодарю, миссис Купер, – сказал Сен-Жак, поднимаясь с кресла и быстро направляясь к аппарату возле бассейна. Поговорив несколько минут, он посмотрел на Мари, бросил трубку и кинулся к сестре. – Собираем вещи! Надо уматывать отсюда!

– Почему? Это был тот человек, который доставил нас сюда?..

– Он только что вернулся с Мартиники, где узнал, что кто-то прошлой ночью расспрашивал служащих аэропорта о женщине с двумя маленькими детьми. Никто из экипажей не раскололся, но это ведь только начало. Давай быстрее.

– Боже мой, куда же мы поедем?

– Переедем в гостиницу, пока не придумаем что-нибудь еще. Сюда ведет только одна дорога. Ее патрулируют мои «тонтон-макуты». По ней никто не сможет пробраться. Миссис Купер соберет Элисон. Поторапливайся!

Мари бросилась было в спальню, как вновь затрезвонил телефон. Сен-Жак торопливо подбежал к аппарату возле бассейна и схватил трубку как раз тогда, когда в дверях кухни опять появилась миссис Купер, известившая:

– Звонят из резиденции губернатора на Серрате[14], мистер Джон.

– Какого черта им надо?..

– Мне спросить их об этом?

– Да нет, не стоит, я сам подниму трубку. Помогите моей сестре собраться и отнесите чемоданы к «роверу». Они уезжают прямо сейчас!

– Какие плохие настали времена, господин. Я уже начала привыкать к детишкам.

– Плохие времена – это уж точно, – пробормотал под нос Сен-Жак, снимая трубку. – Слушаю!

– Привет, Джон! – сказал старший помощник генерал-губернатора Ее Величества, который давно был на приятельской ноге с канадским бизнесменом и помогал ему разбираться в чащобе законодательных актов этой колонии.

– Я могу тебе перезвонить, Генри? Понимаешь, сейчас я немного спешу.

– Боюсь, не будет другого времени, приятель. Мы получили распоряжение прямо из министерства иностранных дел: они требуют, чтобы мы немедленно оказали им помощь, а тебе от этого никакого вреда не будет.

– Вот как?

– В 10.30 из Антигуа рейсом «Эр Франс» должен прибыть один старикан со своей женой, и Уайтхолл хочет, чтобы его встретили по первому разряду. Старина, видно, отличился на войне, у него вся грудь в орденах, он был заодно со многими нашими парнями, действовавшими по другую сторону Ла-Манша.

– Генри, я правда спешу. Какое это имеет отношение ко мне? – Просто я думал, что ты понимаешь во всем этом больше, чем мы. Может, какой-то твой богатый канадский гость, французик из Монреаля, который когда-то был связан с Сопротивлением, вспомнил о тебе...

– Зачем ты дерзишь? Кончится ведь тем, что тебе перепадет бутылка хорошего вина из французской Канады, – и все дела. Короче, чего ты хочешь?

– Хочу поместить нашего героя и его жену в твои самые шикарные апартаменты, и чтобы там была комната для болтающей по-французски медсестры, которую мы им выделили.

– И ты предупреждаешь меня всего за час?!

– Послушай, приятель, моему начальству может сильно не поздоровиться, если ты понимаешь, о чем речь... А телефонная связь, без которой ты как без рук, временами прерывается и зависит в некоторой степени от того, как к тебе относятся местные власти. Ведь ты не хочешь, чтобы телефон барахлил, верно?

– Генри, ты мастак вести переговоры. Ты с неподражаемой вежливостью пинаешь человека в то место, которое у него сильнее всего болит. Ладно. Как зовут нашего героя? Только, будь добр, побыстрее!

* * *

– Нас зовут Жан-Пьер и Режин Фонтен, мсье директор, а вот и наши паспорта, – спокойно произнес старый мужчина в застекленном кабинете чиновника иммиграционной службы. Рядом с ним стоял старший помощник генерал-губернатора. – А вон там моя жена, – продолжал старик, глядя в окно. – Она разговаривает с девушкой в белом халате.

– Прошу вас, мсье Фонтен, – настаивал крепко сбитый чернокожий чиновник с ярко выраженным английским акцентом. – Это лишь простая формальность: надо проштемпелевать бумаги, вот и все. А кроме того, это оградит вас от назойливости поклонников. По всему аэропорту распространились слухи, что прибыл великий человек.

– Правда? – улыбнулся Фонтен. Улыбка у него была приятная.

– О, вам не стоит беспокоиться, сэр. Прессу не подпускают. Нам известно, что вам требуется полнейший покой, и мы вам его обеспечим.

– Правда? – Улыбка исчезла с лица старика. – Я должен был тут встретиться кое с кем, можно сказать, с партнером, с которым я хочу проконсультироваться конфиденциально. Надеюсь, мероприятия, которые вы наметили для меня, не помешают ему связаться со мной?

– Небольшая, специально подобранная группа людей соответствующего ранга ждет вас в Блэкберне в зале для почетных гостей, мсье Фонтен, – сообщил старший помощник генерал-губернатора. – Может быть, пойдем? Церемония встречи будет весьма короткой, обещаю вам.

– Правда? Совсем короткой?

И действительно, она не заняла и пяти минут, хотя хватило бы, наверное, и пяти секунд. Первой персоной, с которой встретился убийца – связной Шакала, – был сам генерал-губернатор при всех регалиях. Когда представитель Ее Величества по галльскому обычаю обнял героя, он быстро прошептал Жан-Пьеру на ухо: «Мы выяснили, куда увезли женщину и ее детей. Вы едете туда же. Все инструкции у сиделки».

Все остальное, в том числе и отсутствие прессы, сняло у старика напряжение. Его фотографии помещались в газетах разве что в разделе розыска преступников.

* * *

Доктор медицины Моррис Панов кипел от раздражения. В такие моменты он старался брать себя в руки, потому что, когда он терял самообладание, ни ему самому, ни его пациентам ничего хорошего это не сулило. Но сейчас, сидя за столом в своем рабочем кабинете, он с трудом сдерживал себя: от Дэвида Уэбба не было никаких известий, а он должен был получить их, должен был поговорить с ним. То, что происходило сейчас с Уэббом, грозило свести на нет тринадцать лет лечения. Неужели они не могут это понять?.. Нет, конечно, не могут. Их это не интересует. Им важнее другое, они не желают загружать себя проблемами, которые их не касаются. А вот его они касаются. Больная психика Уэбба – хрупкий механизм, склонный к возврату в прежнее состояние, к рецидивам: ужасы прошлого способны полностью овладеть ею вновь. Нельзя допустить, чтобы это случилось. Дэвид почти вернулся в нормальное для него состояние (а кто, черт подери, «нормален» в этом трахнутом мире?). Он стал великолепным преподавателем, у него почти полностью восстановилась память в отношении всего, что требовалось для его научной квалификации, с каждым годом он вспоминал все больше и больше. И все это может пойти насмарку после одного-единственного акта насилия, потому что насилие было стилем жизни Джейсона Борна. Проклятие!

Ужасно было уже то, что они позволили Дэвиду не скрываться. Он пытался втолковать это Алексу, но у того был подготовлен неопровержимый довод: «А как его заставишь? По крайней мере, так мы можем наблюдать за ним, в случае чего защитить». Может, и так. «Они» не стали скупиться на охрану: сидели в холле перед кабинетом, на крыше здания, не говоря уже о временной секретарше, занимающейся регистрацией посетителей, с пистолетом наготове, а также странном компьютере, к помощи которого они то и дело прибегали. И все равно для Дэвида было бы лучше, если бы его просто отправили отдыхать на его остров, а за Шакалом охотились бы профессионалы... Панов вдруг поймал себя на мысли: но ведь Джейсон Борн – ас своего дела!

Мысли доктора были прерваны телефонным звонком, но он не поднимал трубку, пока не были приняты необходимые меры безопасности: определялся номер звонившего абонента, специальным сканером проверялось, прослушивается ли линия, и, наконец, Панов личность звонившего подтверждал сам. Раздался звонок внутренней связи. Он тут же переключил рычажок.

– Слушаю?

– Все системы проверены, сэр, – сообщила ему временная секретарша, единственная у него на работе знавшая, в чем дело. – Звонит Тредстоун. Некий мистер Д. Тредстоун.

– Я поговорю с ним, – твердо сказал Мо Панов. – А вы можете отключить все другие системы. Речь идет о конфиденциальной беседе врача с пациентом.

– Слушаюсь, сэр. Прослушивание отключено.

– Ладно. – Психиатр поднял трубку и едва сдержался, чтобы не заорать во всю глотку. – Почему ты мне раньше не звонил, сукин ты сын?

– Не хотел, чтобы у тебя случился сердечный приступ. Разве это не причина?

– Ты где и что делаешь?

– В данный момент?

– Вот именно.

– Дай подумать. Я арендовал машину и сейчас нахожусь в Джорджтауне, за полквартала от дома председателя Федеральной комиссии по торговле, и разговариваю с тобой из телефона-автомата.

– Ради Бога, объясни почему?

– Алекс все расскажет. Пожалуйста, позвони Мари на остров. Я пытался дозвониться после того, как съехал из гостиницы, но у меня не получилось. Скажи ей, что у меня все в порядке, что я действительно в полном порядке и ей не стоит волноваться. Ты понял?

– Я-то понял, но не покупаюсь на такую дешевку. Ты и говорить-то стал другим голосом.

– Этого не смей говорить ей, док. Если ты мне друг, не смей говорить.

– Прекрати, Дэвид. Эта чепуха в стиле Джекилла и Хайда больше не пройдет.

– Не говори ей, если ты мне друг.

– Тебя снова втягивают, Дэвид. Берегись. Приезжай ко мне, поговори со мной.

– Некогда, Мо. Лимузин этого толстосума уже тормозит возле его дома. Мне пора на работу.

– Джейсон! Линия отключилась.

* * *

Брендон Патрик Пьер Префонтен спустился по ступенькам трапа реактивного самолета на залитую карибским солнцем дорожку аэропорта Блэкберн на острове Монсеррат. Едва пробило три часа пополудни. И если бы не его сотни долларов, он мог бы растеряться. Испытываешь потрясающее чувство, когда стодолларовые купюры, шуршащие в кармане, позволяют чувствовать себя в полной безопасности. По правде говоря, ему приходилось постоянно напоминать себе, что мелочь – пятидесятки, двадцатки и десятки – лежит у него в правом кармане брюк, чтобы не выглядеть слишком пижонисто и не стать жертвой карманника. Кроме того, чтобы шкура уцелела, надо прикинуться мелкой сошкой. Незаметно задавать важные вопросы, справляясь в аэропорту о женщине с двумя малышами, которые должны были прилететь вчера днем на частном самолете.

Поэтому-то он так удивился и встревожился, когда, переговорив по телефону, к нему обратилась необыкновенно красивая чернокожая служащая иммиграционного бюро.

– Не будете ли вы столь любезны, сэр, проследовать за мной? Ее прелестное личико, переливчатый голосок и приветливая улыбка совершенно не смогли рассеять страхи бывшего судьи: слишком часто ему доводилось встречать отъявленных преступников, которые обладали такими достоинствами.

– Что-нибудь не в порядке с моим паспортом, юная леди?

– Я ничего не заметила, сэр.

– Тогда к чему эта задержка? Почему просто не поставить в нем отметку и не пропустить меня?

– О, он проштемпелеван, и въезд разрешен, сэр. Нет проблем.

– Тогда почему?..

– Пожалуйста, пройдемте со мной, сэр.

Они приблизились к большой застекленной комнате, на левом окне которой висела табличка, золотыми буквами возвещавшая о сидевшем внутри: «ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА ИММИГРАЦИОННОЙ СЛУЖБЫ». Хорошенькая служащая открыла дверь и, вновь улыбнувшись, пригласила пожилого посетителя пройти. Префонтен повиновался, внезапно испугавшись до глубины души, что его обыщут, найдут деньги и навесят кучу обвинений. Он не имел понятия, какие из островов были вовлечены в наркосеть, но если это один из них, несколько тысяч долларов у него в карманах мгновенно вызовут подозрения. Объяснения молнией мелькали у него в мозгу, пока служащая подходила к столу, чтобы отдать его паспорт коренастому, крепко сложенному заместителю директора иммиграционной службы. Женщина одарила Брендона еще одной ослепительной улыбкой и вышла, закрыв за собой дверь.

– Мистер Брендон Патрик Пьер Префонтен, – по слогам прочитал иммиграционный чиновник, просматривая паспорт.

– Не то чтобы это имело какое-то значение, – доброжелательно и вместе с тем с некоторой властностью в голосе произнес Брендон. – Однако слово «мистер» обычно заменяется «судьей» – не знаю, правда, важно ли это в данных обстоятельствах, хотя кто знает? Может, и важно. Неужели один из моих помощников-юристов допустил какую-то ошибку? Если так, я заставлю прилететь их всех сюда приносить извинения.

– О, что вы, не надо, сэр, простите, судья, – ответил одетый в форму с едва сходившимся на животе ремнем чернокожий мужчина, поднимаясь со стула и протягивая руку для приветствия. – Наверное, это я ошибся.

– Не страшно, полковник, мы все иногда ошибаемся. – Брендон крепко пожал протянутую ему руку. – Тогда, может быть, мне можно идти? Я должен тут кое-кого встретить.

– Именно это и он сказал!

Брендон отпустил руку и спросил:

– Извините, не понял?

– Вероятно, это мне надо просить у вас извинения... Конфиденциальность, я понимаю!

– Что? Может быть, мы перейдем к делу, если вы будете так любезны.

– Я понимаю, что приватность, – продолжал чиновник, произнося «приватность» с удвоением "в" и "а", больше похожим на "е", – самое главное, – нам это объяснили, – но в тех случаях, когда мы можем оказаться полезными, мы делаем все во славу Ее Величества.

– Очень похвально, бригадир, но, боюсь, я не понимаю вас. Чиновник зачем-то понизил голос почти до шепота:

– Вам известно, что сегодня утром прибыл великий человек?

– Уверен, что на ваш прекрасный остров прибывает много высокопоставленных людей. Мне его также весьма рекомендовали.

– Ага, так и есть, привветность!

– Ну конечно, привветность, – согласился отбывший тюремный срок судья, начиная беспокоиться, понимает ли чиновник, о чем говорит. – Вы не можете говорить немного яснее?

– Конечно. Он сказал, что должен встретить кое-кого – партнера, с которым собирается проконсультироваться. Но после встречи с избранным кругом лиц – никакой прессы, конечно, – его чартерным рейсом сразу же отправили на отдаленный остров. Следовательно, он не повидался с человеком, с которым должен был встретиться конфиденциально. Теперь я говорю яснее?

– Ясно – так же, как в бостонской гавани во время бури.

– Великолепно! Я понимаю, привветность... Весь персонал предупрежден о том, что друг великого человека может искать его в аэропорту – разумеется, конфиденциально.

– Разумеется. – Он так и не может добраться до сути, подумал Брендон.

– Тогда я подумал о другой возможности, – ликующе заявил чиновник. – Предположим, что друг великого человека также должен был прилететь на наш остров на встречу с ним...

– Блестящая мысль.

– Вполне логичная. Тогда я и решил запросить списки пассажиров со всех прибывающих рейсов, особо обратив внимание, само собой, на пассажиров первого класса, что вполне естественно для партнера великого человека.

– Прямо ясновидение какое-то, – пробормотал бывший судья. – И вы выбрали меня?

– По фамилии, дорогой друг! Пьер Префонтен!

– Моя дорогая покойная мамочка наверняка оскорбилась бы за то, что вы опустили Брендона Патрика. Как и французы, ирландцы весьма щепетильны в подобных вопросах.

– Вы – из одной семьи. Я сразу понял!

– Поняли?

– Пьер Префонтен!.. Жан-Пьер Фонтен! Я эксперт по иммиграционной процедуре и изучал методы многих стран. Ваша фамилия является в этом смысле прекрасным примером, многоуважаемый судья. Волна за волной прибывали иммигранты в Соединенные Штаты – в котел, переваривающий множество народов, рас и языков. Со временем имена изменялись, соединялись или просто записывались с ошибками армиями сбитых с толку, перегруженных работой служащих. Но корни часто сохранялись. Вот так было и с вами. Семья Фонтен получила в Америке фамилию Префонтен, а партнер великого человека на самом деле – уважаемый член американской ветви семьи!

– Прямо в дрожь бросает, – буркнул Брендон, смотря на чиновника так, словно ожидал, что в комнату вот-вот ворвется дюжина рослых санитаров и наденет на него смирительную рубашку. – А может, это всего лишь совпадение? Фонтен – весьма распространенная во Франции фамилия, а Префонтены, насколько я знаю, в основном жили в Эльзасе и Лотарингии.

– Да, конечно, – сказал заместитель директора, вновь понижая голос и более чем явно подмигивая. – Однако без всякого предварительного предупреждения вдруг звонят из Парижа с набережной д'Орсэ, а вслед за тем британское министерство иностранных дел отдает распоряжение встретить великого человека: мол, он вот-вот свалится с небес. Надо принять его со всеми почестями и отправить на далекий курорт, славящийся своей изолированностью, поскольку и это очень важно. Великому человеку должна быть обеспечена полная привветность... И тем не менее этот великий воин озабочен: он должен конфиденциально встретиться со своим партнером, которого не может найти. Вероятно, у великого человека есть свои секреты – знаете, они есть у всех великих людей.

Внезапно тысячи долларов в карманах Префонтена страшно потяжелели: исходящий из Вашингтона гриф секретности «четыре-ноль» в Бостоне, набережная д'Орсэ в Париже, министерство иностранных дел в Лондоне, Рэндолф Гейтс, без нужды расстающийся в полнейшем страхе с необычно большой суммой денег. Все эти совпадения указывали на какую-то закономерность, но самым странным было участие во всем этого испуганного, беспринципного адвоката по фамилии Гейтс. Было ли это закономерно или случайно? Что все это означало?

– Вы – необыкновенный человек, – промолвил Брендон, маскируя свои размышления быстротой слов. – У вас поистине блестящая проницательность, но вы должны действительно отдавать себе отчет, что конфиденциальность имеет огромное значение.

– Я ничего не слышал и не знаю, судья! – воскликнул заместитель директора. – Разве только осмелюсь добавить: боюсь, что ваши похвалы моим способностям останутся неизвестны моему начальству.

– Они об этом узнают, заверяю вас... Скажите, куда точно отправился мой прославленный и довольно близкий родственник?

– На маленький далекий островок, где нет посадочной полосы и приводняются только гидропланы. Он называется островом Спокойствия, а отель на нем – «Транквилити Инн»[15].

– Вас лично отблагодарит ваше начальство, можете быть уверены.

– Я сам проведу вас через таможню.

Брендон Патрик Пьер Префонтен с чемоданом из блестящей кожи в руке вошел в здание аэропорта Блэкберн абсолютно растерянным – да нет, черт возьми, пораженным! Он никак не мог решить, что ему делать: лететь первым рейсом обратно в Бостон или... но его ноги явно решали за него. Он обнаружил, что они сами несли его к стойке, над которой возвышался огромный щит цвета морской волны с белой надписью: «МЕЖОСТРОВНЫЕ АВИАЛИНИИ». Чем он рискует, если просто наведет справки, подумалось ему, а потом купит билет на ближайший рейс в Бостон.

На стене рядом со стойкой список ближайших «далеких островов» соседствовал с более длинным перечнем известных широкой публике Подветренных и Наветренных островов: от Сент-Киттса и Невиса на юге до Гренадин на севере. Остров Спокойствия был зажат между рифом Канадца и скалой Черепахи. Двое молодых служащих – молодая темнокожая женщина и светловолосый юноша лет двадцати – тихо переговаривались между собой. Увидев Префонтена, девушка спросила:

– Я могу быть вам чем-нибудь полезна, сэр?

– Не знаю. Мой маршрут еще не определен, – нерешительно ответил Брендон, – но мне кажется, что на острове Спокойствия меня ждет друг.

– В гостинице, сэр?

– Да, по-видимому, да. Туда долго лететь?

– Если стоит ясная погода, то не больше пятнадцати минут, но для этого надо воспользоваться чартерным рейсом на гидроплане. Я не уверена, что он полетит раньше завтрашнего утра.

– Да нет же, будет раньше, крошка, – перебил ее молодой человек, к белой рубашке которого были косо пришпилены золотые крылья. – Довольно скоро я повезу Джонни Сен-Джею кое-какие припасы, – добавил он, делая шаг вперед.

– Но этот рейс не запланирован на сегодня.

– Его внесли в график с час назад. Скоро полетим. При этих словах взгляд Префонтена случайно упал на два ряда картонных коробок, медленно двигавшихся по ленте багажного транспортера на погрузку. Даже если у него и было время для того, чтобы мысленно поспорить с собой, он понял, что решение принято.

– Я хотел бы приобрести билет на этот рейс, если, конечно, возможно, – сказал он, наблюдая за тем, как в проеме исчезают коробки с детским питанием фирмы «Гербер» и памперсами.

Он нашел неизвестную женщину с маленьким мальчиком и младенцем.

Глава 8

Справки, наведенные, как и принято, через посредников, подтвердили, что председатель Федеральной торговой комиссии Альберт Армбрустер действительно страдал язвенной болезнью и высоким кровяным давлением, поэтому всякий раз, когда у него случались приступы, по рекомендации врачей он уходил с работы и возвращался домой. Вот почему Алекс Конклин позвонил ему, когда закончил сверхизысканный ленч, что также было обговорено заранее, и проинформировал о «развитии» ситуации, связанной с «Женщиной-Змеей». Как и в первый раз, когда телефонный звонок застал Армбрустера в душе, Алекс, не называясь, известил потрясенного председателя, что попозже в этот день с ним кое-кто свяжется – либо на работе, либо дома. Связной представится как «Кобра». («Используйте самые банальные, но вызывающие определенные ассоциации слова, какие только приходят вам в голову». Евангелие от Св. Алекса.) А пока, приказал он Армбрустеру, тот не должен ни с кем говорить об этом. «Приказ отдан Шестым флотом».

– О Боже!

После этого Альберт Армбрустер вызвал свою «колесницу» и, удрученный, отбыл домой. Но председателю был подготовлен еще один тошнотворный сюрприз – его поджидал Джейсон Борн.

– Добрый день, мистер Армбрустер, – вежливо произнес незнакомец, когда председатель с трудом выбирался из своего лимузина, дверь которого придерживал шофер.

– В чем дело? – последовал немедленный, но несколько неуверенный ответ Армбрустера.

– Я всего лишь сказал: добрый день. Меня зовут Саймон. Мы встречались с вами на приеме в Белом доме, устроенном для сотрудников Объединенного комитета начальников штабов несколько лет назад...

– Меня там не было, – энергично прервал его председатель. – Правда? – Незнакомец поднял брови, говоря по-прежнему вежливо, но, несомненно, вопрошающе.

– Мистер Армбрустер, – шофер закрыл дверцу и учтиво повернулся к председателю, – я вам еще понадоблюсь?

– Нет, нет, – сказал Армбрустер. – Вы свободны. Сегодня вы мне больше не понадобитесь.

– Завтра утром в обычное время, сэр?

– Да, завтра, если только вам не назовут другое время. Я ведь не совсем здоров, поэтому справьтесь у моего секретаря.

– Слушаюсь, сэр. – Шофер приложил ладонь к козырьку фуражки и забрался на переднее сиденье.

– Печально слышать, – заметил незнакомец, не двигаясь с места, между тем как двигатель лимузина завелся, и он укатил прочь.

– Что?.. А, вы... Я никогда не был на том проклятом приеме в Белом доме!

– Возможно, я ошибся...

– Да ладно. Очень приятно было вас встретить, – нетерпеливо и озабоченно пробормотал Армбрустер, торопливо шагая по ступенькам.

– И все-таки я уверен, что адмирал Бартон представлял нас друг Другу...

– Что-о? – Председатель резко обернулся. – Что вы только что сказали?

– Мы просто теряем время, – продолжал Джейсон Борн, но в его голосе не осталось и тени вежливости. – Я – Кобра.

– О Господи!.. Я нездоров... – Армбрустер повторил это хриплым шепотом, вскидывая голову вверх и бросая взгляды на дом, на свои окна и дверь.

– Вам будет еще хуже, если мы не потолкуем, – продолжал Джейсон, следя за взглядом председателя. – Будем там разговаривать? У вас дома?

– Нет! – выкрикнул Армбрустер. – Она лается все время, сует нос не в свои дела, а потом болтает ерунду по всему городу, плетет с три короба.

– Я так полагаю, что вы говорите о своей жене?

– О них всех! Они не знают, когда надо захлопнуть свою пасть.

– Может, они просто изголодались по нормальной беседе?

– Что?..

– Неважно. В квартале отсюда стоит моя машина. Не хотите прокатиться?

– Жду не дождусь. Там, дальше по улице, есть аптека. Остановимся возле нее. У них мой рецепт... Кто вы, черт подери, такой?

– Я же сказал вам, – ответил Борн. – Кобра. Это змея такая.

– Господи! – прошептал Альберт Армбрустер.

Аптекарь быстро выдал лекарство, после чего Джейсон проворно подъехал к расположенному по соседству бару, запримеченному им еще час назад. В баре было темно, кабинки разделялись перегородками, изолируя от любопытных взглядов тех, кто хотел встретиться друг с другом наедине. Это было кстати, потому что для него было чертовски важно без помех смотреть в глаза председателя, когда он начнет задавать вопросы. Взгляд его в этот момент будет холоден как лед, требователен и... он будет угрожающим. Дельта вернулся, и Каин возвратился; парадом командовал Джейсон Борн, а Дэвид Уэбб был прочно забыт.

– Мы должны принять меры безопасности, – тихо сказал Кобра, когда им принесли заказанные напитки. – Я имею в виду, нам надо знать, какой вред может нанести каждый из нас под действием амитала.

– Что, черт возьми, это означает? – спросил Армбрустер, заглатывая одним махом большую часть джина с тоником; при этом он морщился от боли и держался за живот.

– Наркотик такой, его инъекция заставляет говорить правду.

– Что?

– Это вам не мудями трясти, – ответил Борн, припоминая слова Конклина. – Нам надо обезопаситься во всех отношениях, потому что в этом деле мы не можем опираться на свои права по конституции.

– Как вы? – Председатель Федеральной торговой комиссии рыгнул и торопливо, дрожащей рукой, поднес ко рту свой стакан. – Что-то вроде ликвидационной команды в одном лице? Джон Доу знал что-то, поэтому его и пристрелили в переулке?

– Не будьте смешным. Любая такая попытка возымеет противоположное действие. Это только подхлестнет тех, кто пытается нас отыскать, наведет их на след...

– Тогда о чем речь?

– О нашем спасении, включая репутацию и образ жизни.

– А вы хладнокровный мошенник. Ну и как же мы этого добьемся?

– Давайте возьмем для примера ваш случай... По вашему признанию, вы нездоровы. По решению врачей вы можете выйти в отставку, а мы о вас позаботимся... «Медуза» о вас позаботится. – Воображение Джейсона совершало быстрый прорыв, соединяя реальность и фантазию, мгновенно подбирая слова, которые только можно было отыскать в Евангелии от Святого Алекса. – Известно, что вы богатый человек, поэтому вполне можно пробрести виллу на ваше имя, а то и остров в Карибском море, где вы будете в полной безопасности. Никто не сможет добраться до вас, никто не сможет начать говорить с вами, если только вы не захотите этого, что означает: вы предварительно дадите согласие на интервью, безболезненные и даже благоприятные результаты которого гарантированы, и только тогда оно состоится. В этом нет ничего невозможного.

– По-моему, довольно-таки унылое существование, – промолвил Армбрустер. – Я – наедине с этой шавкой? Да я убью ее...

– Отнюдь, – продолжал Кобра. – Будут организованы постоянные развлечения. К вам будут наезжать с визитами гости по вашему выбору. Женщины – тоже по вашему вкусу или выбору тех, кому вы доверяете. Жизнь пойдет своим чередом: иногда неприятности, иногда милые сюрпризы. Важно только, что вы будете защищены, спрятаны в надежном месте, а следовательно, и мы будем защищены – все остальные... Но, как я сказал, пока это всего лишь предложение. Что касается меня, то, честно говоря, для меня это необходимость, потому что я слишком много знаю. Я уезжаю через несколько дней. А до тех пор я должен определить, кто сматывается, а кто остается... Вы много знаете, мистер Армбрустер?

– Я не участвую в повседневных операциях, как вы понимаете. Я работаю с общими планами. Как и остальные, я ежемесячно получаю закодированный телекс из цюрихских банков, в котором перечисляются депозиты и фирмы, над которыми мы приобретаем контроль, – вот и все.

– Пока что виллы у вас нет.

– Черт бы меня побрал, как будто она мне нужна. А когда будет нужна, я ее сам куплю. В Цюрихе у меня скопилось около ста миллионов долларов.

Борн скрыл удивление и внимательно посмотрел на председателя.

– На вашем месте я не стал бы афишировать это, – сказал он.

– А кому мне это говорить? Своей шавке?

– Скольких людей вы знаете лично? – спросил Кобра.

– Из штаба – практически никого, но, с другой стороны, и они меня не знают. Черт, да они вообще никого не знают... И пока мы не отвлеклись, возьмем, к примеру, вас: о вас я никогда не слышал. Вы, должно быть, работаете на правление... Мне велели ждать вашего появления, но я вас не знаю.

– Меня наняли на совершенно особых условиях. Мое прошлое сверхсекретно.

– Вот и я говорю. Я думал...

– А как насчет Шестого флота? – прервал его Борн, уводя разговор в сторону.

– Я вижусь с ним время от времени, но не думаю, что мы с ним хоть парой слов перекинулись. Он – военный, а я – штатский, штатский до мозга костей.

– Когда-то вы были там, где все и началось.

– Да ничего подобного, черт побери! Форма никогда не делала из человека солдата, и со мной, конечно, этого не случилось.

– Как насчет парочки генералов: одного – в Брюсселе, другого – в Пентагоне?

– Они были служаками, ими и остались. А я не был и не стал. – Следует ожидать утечки информации, – словно между прочим произнес Борн, взгляд которого теперь блуждал по сторонам. – Но мы не можем допустить и малейшего намека на военную ориентацию.

– Вы имеете в виду что-то вроде хунты? – Никоим образом, – ответил Борн, вновь внимательно глядя на Армбрустера. – Вещи такого рода вызывают обвал...

– Забудьте об этом! – прошептал председатель Федеральной торговой комиссии, сердито перебивая его. – Шестой флот, как вы его называете, отдает приказы только здесь, да и то только потому, что это удобно. Он – настоящий боевой адмирал. У него прекрасный послужной список, и он пользуется влиянием в нужных нам кругах, но только в Вашингтоне, и нигде больше!

– Это знаю я, это знаете вы, – подчеркнул Джейсон, скрывая под многозначительностью свою растерянность, – но кто-то, кто больше пятнадцати лет где-то болтался под прикрытием, пишет сейчас свой собственный сценарий, и начало его – в Сайгоне, точнее, в сайгонском командовании.

– Может, все и началось в Сайгоне, но на этом не остановилось, это как дважды два. Где солдатикам справиться, мы все об этом знаем... Я понимаю, что вы имеете в виду: достаточно связать пентагоновские «галуны» с кем-то вроде нас, и на улицы высыплют эти уроды, а в конгрессе затеют душераздирающие разбирательства. Из ничего вдруг появляется дело для десятка подкомитетов.

– Чего нельзя допустить, – закончил Борн.

– Согласен, – сказал Армбрустер. – Мы хоть немного приблизились к тому, чтобы узнать имя этого ублюдка, который «пишет теперь сценарий»?

– Уже теплеет, но еще прохладновато. Он вступил в контакт с Лэнгли, а вот на каком уровне, мы не знаем.

– Лэнгли?! Боже правый! Но у нас же есть там кое-кто. С этим мы справимся и сможем выяснить, кто этот сукин сын.

– Через Десоула? – спокойно предположил Кобра.

– Верно. – Армбрустер подался вперед. – Действительно, вам почти все известно. Об этом знали не многие. Ну и что говорит Десоул?

– Ничего. Мы не можем его трогать, – ответил Джейсон неожиданно для самого себя, лихорадочно подыскивая убедительное объяснение. Я слишком долго был Дэвидом Уэббом! Конклин прав: я не соображаю с той скоростью, с какой нужно. И вдруг пришли нужные слова... часть правды – опасная, но достоверная, а он не мог терять достоверности. – Он думает, что за ним следят, поэтому нам надо держаться от него подальше и не вступать в контакт, пока он не разрешит.

– Что случилось? – Председатель крепко сжал виски и сурово уставился на говорившего.

– В кулуарах болтают, что у Тигартена в Брюсселе есть код доступа по факсу напрямую к Десоулу, что противоречит установленным правилам секретной связи.

– Чертовы солдатики! Глупцы! – взорвался Армбрустер. – Дайте им золотую нашивку, и они начнут тут же ходить гоголем, словно приготовишки! Все в игрушки тянет играть!.. Факсы, коды доступа! Боже, он, наверное, нажал не на те клавиши и попал к НААСП[16] в руки.

– Десоул говорит, что он мастерит себе прикрытие и сможет справиться с этим, но ему сейчас совсем ни к чему, чтобы вокруг него ходили и задавали вопросы, особенно по этому поводу. Он втихую проверит все, что сможет, и если узнает что-нибудь, то свяжется с нами... Но мы сами не должны вступать с ним в контакт.

– Разве вам не понятно, что нас заложит какой-нибудь вшивый вояка! Если бы не этот болван со своим кодом доступа, у нас сейчас не было бы проблем. Мы бы со всем справились...

– Тем не менее он существует, и эта неприятность – кризис – никуда не исчезнет, – решительно заявил Борн. – Повторяю, нам надо позаботиться о прикрытии. Некоторым из нас придется уехать и исчезнуть, по крайней мере, на какое-то время. Для нашего общего блага.

Председатель Федеральной торговой комиссии откинулся на спинку стула, выражение его лица явно свидетельствовало о несогласии.

– Ну ладно, давайте-ка я вам теперь кое-что скажу, Саймон, или как бишь вас там. Вы проверяете не тех людей. Мы – бизнесмены, некоторые из нас достаточно богаты и – может, из эгоистических соображений или по какой другой причине – желают работать на правительственной службе, но прежде всего мы – бизнесмены. У нас повсюду капиталовложения. Кроме того, мы назначены, а не избраны, а из этого следует, что никто не ожидает от нас подробных отчетов о финансовой деятельности. Понимаете, к чему я клоню?

– Не уверен, – сказал Джейсон, мгновенно испугавшись, что теряет контроль над ситуацией и что угроза больше не действует. – Я слишком долго был вдали от всего... а Альберт Армбрустер – далеко не дурак. Он поддался панике вначале, но теперь он ведет себя более хладнокровно и активнее проявляет аналитические способности.

– Так к чему вы клоните?

– Избавьтесь от наших вояк. Купите им виллы или пару островов в Карибском море, вывезите их за пределы досягаемости. Предоставьте им возможность играть в царьков со своими мини-дворами. Собственно говоря, больше им ничего и не нужно.

– Работать без них? – спросил Борн, стараясь скрыть свое удивление.

– Вы сказали – я согласился: любой намек на высокопоставленных вояк – и хлопот не оберешься. «Военно-промышленный комплекс» в свободном переводе означает «военно-промышленный заговор». – Армбрустер вновь подался вперед к столу. – Они нам больше не нужны! Избавьтесь от них.

– Поднимется шум...

– Никоим образом. Мы держим их за горло!

– Мне надо подумать над этим.

– Тут нечего думать. Через шесть месяцев мы установим контроль над Европой.

Джейсон Берн уставился на председателя Федеральной торговой комиссии. Какой контроль? – подумал он. Для чего? Почему? – Я отвезу вас домой, – сказал он.

* * *

– Я разговаривал с Мари, – сообщил Конклин, звоня из загородного особняка Управления в Вирджинии. – Она сейчас в гостинице, а не в вашем доме.

– Что-нибудь случилось? – спросил Джейсон по телефону на одной из бензоколонок на окраине Манассаса.

– Она не стала уточнять... Думаю, было время кормления... Знаешь, в это время матери обычно не склонны распространяться на другие темы. Я слышал, как рядом с ней возились дети. Довольно громко, приятель.

– Что она сказала, Алекс?

– Кажется, что этого хотел твой шурин. Она не стала уточнять, и за исключением того, что голос у нее звучал совсем как у измученной мамочки, она была совершенно нормальной Мари, такой, какую я знаю и люблю, а это означает, что она хотела слушать только о тебе и больше ни о чем.

– Значит, ты сообщил ей, что со мной все в порядке, верно?

– Черт побери, конечно. Я сказал, что тебя засунули в одно место, где ты под охраной просматриваешь компьютерные распечатки. Отчасти это правда.

– Джонни, должно быть, переговорил с ней. Она рассказала ему, что случилось, поэтому он перевел их всех в свой личный бункер.

– Куда?

– А, ты ведь никогда не видел «Транквилити Инн», ведь так? Честно говоря, я не могу припомнить, видел ли ты эту гостиницу...

– И Панов и я видели только само место и планы строительства – это было четыре года назад. С тех пор мы там не были, уж я-то точно. Никто не приглашал.

– Я пропускаю это мимо ушей, потому что ты всегда был желанным гостем в том месте с тех пор, как мы его заполучили... Ну, в любом случае, ты знаешь, что гостиница расположена на берегу моря и туда можно добраться если не по воде, то только по грязной дороге, на которой валяется столько булыжников, что ни одна машина не может проехать там дважды. Все припасы доставляются гидропланом или на катере. Практически ничего – из города.

– А пляж патрулируется, – перебил Конклин. – Джонни не будет рисковать.

– Поэтому-то я и послал его туда. А ей я позвоню попозже.

– А что теперь? – поинтересовался Алекс. – Что с Армбрустером?

– Давай скажем так, – ответил Борн, разглядывая белый пластиковый корпус телефона-автомата. – Как по-твоему, что это означает, когда человек, у которого в Цюрихе лежит сотня миллионов долларов, говорит мне, что «Медуза», зародившаяся в сайгонском командовании, – подчеркиваю «командовании» (едва ли оно состояло из гражданских лиц) – должна избавиться от военных, потому что «Женщина-Змея» в них больше не нуждается?

– Не могу этому поверить, – тихо сказал отставной разведчик. – Он не говорил этого.

– Да нет, сказал. Он даже назвал их вояками и не собирался придавать этому слову какого-то возвышенного значения. Он буквально заклеймил адмиралов и генералов, назвав их приготовишками с золотыми нашивками, которым все бы в игрушки играть.

– Некоторые сенаторы в Комитете по делам вооруженных сил наверняка согласятся с подобной оценкой.

– Больше того, когда я напомнил ему, что «Женщина-Змея» связана с Сайгоном – точнее с сайгонским командованием, – он весьма ясно выразился в том смысле, что, может быть, так оно и было, но уж точно на этом не остановилось и – здесь прямая цитата: «Где солдатикам с этим справиться».

– Весьма провокационное заявление. Он не сказал тебе, почему они не смогли бы справиться?

– Нет, и я не стал спрашивать. Предполагалось, что ответ мне должен быть известен.

– А хорошо было бы спросить. Мне все меньше и меньше нравится то, что я слышу: перед нами что-то большое и ужасное... Откуда вдруг выплыли эти сто миллионов?

– Я сказал ему, что «Медуза», если это будет нужно, может приобрести ему где-нибудь за границей виллу, где его никто не сможет достать. Он не слишком заинтересовался этим и сказал, что если захочет, то и сам себе ее купит: у него в Цюрихе лежит сто миллионов долларов... Кажется, об этом я также должен был знать.

– Только и всего? Всего каких-то жалких сто миллионов?

– Не совсем так. Он сказал, что, как и все остальные, получает ежемесячно кодированный телекс из Цюриха с депозитами. По всей видимости, они возрастают.

– Большое, ужасное, да еще и растет, – вставил Конклин. – Что-нибудь еще? Не то чтобы я очень хотел это услышать – я и так достаточно напуган.

– Еще два пункта, и оставь немного страха про запас... Армбрустер сказал, что, кроме депозитов, в телексе перечисляются фирмы, над которыми они завоевывают контроль.

– Какие фирмы? О чем это он болтает? Милостивый Боже...

– Если бы я спросил его об этом, моей жене и детям пришлось бы присутствовать на траурной церемонии при пустом гробе, так как меня никогда бы не нашли.

– У тебя есть еще что-то для меня? Давай выкладывай.

– Наш знаменитый председатель Федеральной торговой комиссии сказал, что эти вездесущие «мы» могут избавиться от военных, потому что через шесть месяцев «они» получат необходимый контроль над Европой... Алекс, какой контроль? С чем мы имеем дело?

На линии последовало молчание, но Джейсон Борн не стал прерывать его. Давиду Уэббу хотелось кричать, показывая свой протест и смятение, но он не мог этого сделать; теперь он был тем, кого нет на свете. Наконец Конклин нарушил молчание.

– Думаю, мы имеем дело с чем-то таким, что нам самим не одолеть, – сказал он мягко и едва слышно. – Надо сообщить об этом наверх, Дэвид. Мы не можем оставить это между собой.

– Черт бы тебя побрал, ты сейчас не с Дэвидом общаешься! – Борну не нужно было гневно повышать голос – интонация говорила сама за себя. – Об этом никто не узнает, если я не дам согласия, а этого, может, еще сто лет придется ждать. Пойми меня, оперативник, я ничего никому не должен – в особенности сильным мира сего в этом городе. Они и так слишком много потрясений устроили мне и моей жене, чтобы я мог пойти на какие-то уступки там, где речь идет о нашей жизни и жизни наших детей! Я намерен использовать всю информацию для достижения только одной-единственной цели: вытащить на свет Божий Шакала и убить его, чтобы мы могли выкарабкаться наконец из нашего ада и начали жить как все... Я знаю, что только так это и произойдет. Армбрустер разговаривал жестко, и он может быть опасным малым, но в глубине души он боится. Они все испугались – впали в панику, как ты выразился и был прав. Достаточно только поманить их Шакалом, и они не смогут отказаться от такого решения. Помани Карлоса таким богатым и влиятельным клиентом, как современная «Медуза», – и он не устоит: он получит признание шишек международного уровня, а не каких-то отбросов общества, фанатиков левого и правого толка... Не вставай у меня на пути – не надо, ради Бога, не надо!

– Это – угроза, не так ли?

– Прекрати, Алекс. Я не хочу разговаривать в таком тоне.

– Ты же сам только что начал. Складывается ситуация, аналогичная парижской тринадцатилетней давности, только теперь все наоборот, верно? Теперь ты убьешь меня, потому что это я – тот человек, у которого пропала память – память о том, что мы сделали с тобой и Мари.

– Речь идет о моей семье! – закричал Дэвид Уэбб, чувствуя комок в горле; на его лбу выступили капли пота, в глазах стояли слезы. – Они – в тысячах миль от меня и вынуждены скрываться. Иначе и быть не может, потому что я не стану рисковать и подвергать их жизнь опасности... Они будут убиты, Алекс, вот что сделает Шакал, если ему удастся их найти. На этой неделе они на острове, а где они будут на следующей? Сколько еще тысяч миль им придется исколесить? А после этого – куда им деться? Куда нам деться? Теперь, когда нам многое известно, мы не можем остановиться: Шакал идет за мной, этот проклятый дерьмовый психопат следует за мной по пятам... Все факты вопиют об одном: ему нужно крупное убийство. Этого требует его эго, и убить он собирается мою семью!.. Нет, оперативник, не надо обременять меня тем, на что мне наплевать...

– Я понял тебя, – сказал Конклин. – Не знаю, слышал я Дэвида или Джейсона Борна, но я тебя понял. Ладно, не будет Парижа наоборот, но нам надо действовать быстро, и сейчас я обращаюсь к Борну: что дальше? Где ты сейчас находишься?

– По-моему, примерно в шести-семи милях от поместья генерала Суэйна, – ответил Джейсон. Глубоко вздохнув, он мгновенно подавил гнев, и хладнокровие вернулось к нему. – Ты звонил ему?

– Два часа назад.

– Я по-прежнему Кобра?

– Почему бы нет? Это ведь тоже змея.

– Я так и сказал Армбрустеру, но что-то он не обрадовался.

– Суэйн тоже, вдобавок я почуял что-то, но пока не могу объяснить.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не совсем уверен, но мне показалось, что он подчиняется кому-то.

– В Пентагоне? Бартону?

– Думаю – да, но точно не знаю. Его словно частично парализовало, он реагировал так, будто был кем-то посторонним, вовлеченным в игру, но не слишком всерьез. Он пару раз проговорился и пробормотал что-то вроде: «Нам надо подумать об этом» и «Нам надо посоветоваться». Посоветоваться с кем? Разговор был один на один, и я, как обычно, предупредил его, что он не должен разговаривать ни с кем. Он как-то неубедительно отговорился в том смысле, что прославленный генерал сам с собой посоветуется. Но я не купился на это.

– И я тоже, – согласился Джейсон. – Собираюсь переодеться. Одежда лежит у меня в машине.

– Что?

Борн обернулся в кабине телефона-автомата и осмотрел бензоколонку. Рядом с ней он увидел, как и надеялся, мужской туалет.

– Ты говорил, что Суэйн живет на большой ферме к западу от Манассаса...

– Маленькая поправка, – прервал его Алекс. – Это он называет ее фермой, а в налоговой ведомости она обозначена – впрочем, ее так называют и соседи – как поместье площадью в двадцать восемь акров. Совсем неплохо для кадрового военного – выходца из семьи в Небраске с уровнем дохода ниже среднего, женившегося на парикмахерше с Гавайев тридцать лет назад. Предположительно, он купил свой "надела десять лет назад за счет весьма крупного наследства от одного мифического благодетеля – этакого таинственного дядюшки, следов которого я так и не смог найти. Это, кстати, меня и заинтересовало. Суэйн возглавлял в Сайгоне интендантскую службу, которая снабжала «Медузу»... А что общего имеет его место жительства с твоим переодеванием?

– Я хочу порыскать там. Поеду туда засветло, чтобы посмотреть, как все это выглядит со стороны дороги, а затем, когда стемнеет, нанесу ему внезапный визит.

– Это достаточно эффективный прием, но что ты ищешь?

– Просто я люблю фермы. Они такие большие и просторные; кроме того, непонятно, зачем профессиональный военный, который знает, что его в любой момент могут перебросить в любую точку земного шара, связывает себя по рукам и ногам таким крупным капиталовложением.

– Меня больше волнует как, а не зачем он купил это поместье. Хотя твой подход тоже весьма интересен.

– Посмотрим.

– Будь осторожен. Там, наверное, есть сигнализация и собаки, а может, и еще что-нибудь.

– Я готов к этому, – сказал Джейсон Борн. – Выехав из Джорджтауна, я прикупил кое-что на всякий случай.

* * *

Летнее солнце низко повисло на западе небосклона, когда он сбавил скорость взятого напрокат автомобиля и опустил козырек, чтобы желтый огненный шар не слепил глаза. Вскоре солнце скроется за горами Шенандоа, и наступят сумерки – прелюдия полной темноты. Джейсон Борн жаждал полной темноты – она была его другом и союзником, в темноте он двигался быстро и уверенно, ноги и руки мгновенно распознавали все устраиваемые природой препятствия. Джунгли были гостеприимны к нему в прошлом, как бы понимая, что хоть он и был незваным гостем, но уважал их. Он не боялся джунглей – готов был раствориться в них, потому что они защищали его и открывали ему путь для решения любой задачи; да, он был одним целым с джунглями, а теперь он сольется с густой растительностью, окружающей поместье генерала Нормана Суэйна.

Дом располагался на расстоянии не меньше двух футбольных полей от проселочной дороги. Справа был въезд, отделявшийся от выезда с левой стороны металлической сеткой; и въезд и выезд из поместья закрывали железные ворота, за которыми начинался длинный П-образный подъезд к дому. Рядом с воротами росли высокие деревья и кусты, как бы естественно продолжая металлическую сетку. Не хватало только караульных помещений на выходе и входе.

Мысли унесли его в Китай, в Пекин, где в питомнике для диких птиц ему удалось поймать в ловушку убийцу, выдававшего себя за Джейсона Борна. Там было и караульное помещение, и множество вооруженных патрулей в лесной чаще... был и сумасшедший – мясник, руководивший армией убийц, самым опасным из которых был псевдо-Джейсон Борн. Ему удалось проникнуть в то смертельно опасное убежище, привести в негодность небольшую армаду грузовых и легковых машин, проткнув все шины до одной, затем по одному нейтрализовать всех патрульных в питомнике Джин Сян и, наконец, найти самодовольного маньяка с его бандой фанатиков на залитой светом прожектора просеке. Смогу ли я повторить все это сегодня? – спрашивал себя Борн, в третий раз медленно проезжая мимо поместья Суэйна и запоминая все, что видели его глаза. Пять лет спустя, через тринадцать лет после Парижа? Он пытался оценить свои реальные возможности. Он больше не был молодым человеком, каким был в Париже, не был и зрелым мужчиной, действовавшим в Гонконге, Макао и Пекине, – теперь ему было пятьдесят, и всем своим существом он ощущал каждый прожитый год. Но он не собирался бесконечно терзаться этими мыслями: надо было подумать о многом другом, к тому же двадцать восемь акров поместья генерала Нормана Суэйна не шли ни в какое сравнение с девственным лесом питомника Джин Сян.

Тем не менее точно так же, как он проделал это на окраине Пекина, он съехал с проселочной дороги и загнал машину глубоко в заросли высокой травы. Выйдя из машины, он стал маскировать ее, сгибая и ломая ветки; быстро сгущавшиеся сумерки должны были довершить камуфляж. С наступлением темноты он отправится на работу. Он переоделся в туалете на бензоколонке: теперь на нем были черные брюки, черный облегающий свитер и черные ботинки на резиновом ходу – это была его рабочая одежда. На земле перед собой он разложил снаряжение, которое приобрел после отъезда из Джорджтауна: охотничий нож с длинным лезвием, ножны которого он прикрепил к поясу, двухзарядный газовый пистолет в нейлоновой кобуре, крепящейся под мышкой, – этот пистолет бесшумно выпускал стрелы с газом, нейтрализуя атакующих животных, к примеру бычков на родео; две сигнальные ракеты, предназначенные для попавших в аварию водителей, которые с их помощью могли бы привлечь внимание проезжающих мимо или, наоборот, уберечь их от столкновения со своей машиной; цейсовский бинокль модели «никон» (8 х 10), прикрепленный к брюкам липучкой; маленький фонарик в форме авторучки; сыромятные ремешки и, наконец, карманные кусачки, которые он взял на случай, если поместье окажется огражденным металлической проволокой. Вместе с автоматическим пистолетом, предоставленным ему ЦРУ, все его снаряжение либо крепилось к поясу, либо пряталось в одежде. Наступила темнота, и Джейсон Борн скрылся в зарослях.

* * *

Над коралловым рифом взметнулся седой гребень пены и на мгновение застыл в воздухе светлым столбом над синими водами Карибского моря. Был тот час раннего вечера, когда еще только предстоит Долгий закат, и остров Спокойствия купался в поминутно менявшихся горячих тропических красках: по мере того, как оранжевое солнце опускалось незаметно для глаза, тени меняли свое положение. Курортный комплекс «Транквилити Инн», казалось, был вырублен из трех расположенных рядом, заваленных валунами холмов, которые возвышались над просторным пляжем, зажатым между огромными, созданными природой из кораллов пирсами. Два ряда розовых вилл с балконами и ярко-красными черепичными крышами тянулись по обе стороны от центрального корпуса курорта – большого круглого здания из стекла и камня. Все строения выходили окнами на море и соединялись бетонированной дорожкой, которую окаймляли подстриженный кустарник и низкие светильники. Официанты в желтых пиджаках из легкой ткани сновали по дорожке, развозя на сервировочных столиках напитки, лед и бутерброды гостям «Транквилити Инн», большинство из которых сидели на балконах своих вилл и наслаждались красотой карибского заката. Когда сумерки сгустились, на пляже и длинном волнорезе, уходившем далеко в море, незаметно появились другие люди. Это были не гости, не обслуживающий персонал, а вооруженные охранники в темно-коричневой тропической форме. К их ремням – опять-таки незаметно – с одной стороны были пристегнуты автоматы «MAC-10», а с другой – цейсовские бинокли «икон» (8х10), через которые они всматривались в темноту. Владелец «Транквилити Инн» был решительно настроен, чтобы его гостиница полностью соответствовала своему названию.

На большом закругленном балконе виллы, расположенной ближе всего к главному зданию, в инвалидном кресле сидела пожилая дама, попивая «Шато Карбонье» 78-го года и наслаждаясь роскошью заката. Она рассеянно касалась прядей своих неровно окрашенных хной волос, вслушиваясь в голоса. Ее муж разговаривал с находившейся на вилле сиделкой, затем раздались не слишком бодрые шаги.

– Боже мой, – сказала она по-французски, – прямо опьянеть можно!

– Почему бы нет? – спросил связной Шакала. – Здесь самое место для этого. Я сам смотрю на все – и глазам своим не верю.

– Ты все еще не хочешь сказать мне, почему монсеньер послал тебя – нас – сюда?

– Я говорил тебе: я – всего лишь связной.

– А я тебе не верю.

– Поверь. Для него это важно, а для нас не имеет никакого значения. Радуйся жизни, дорогая.

– Ты всегда называешь меня так, когда не хочешь объяснить все по-человечески.

– Ты должна была на своем опыте научиться не спрашивать ни о чем, разве не так?

– Нет, не так, милый. Я умираю...

– Не желаю больше этого слышать!

– Тем не менее это правда, и ты не можешь скрыть ее от меня. Я не беспокоюсь о себе – видишь ли, боль пройдет, – но я боюсь за тебя. Ты всегда был лучше тех, кто тебя окружал, Мишель, – о, прости, ты Жан-Пьер. Я не должна забывать об этом... И все же я не могу не беспокоиться: это место, эти великолепные апартаменты, это внимание... Мне кажется, ты заплатишь за это ужасную цену, дорогой.

– Почему ты говоришь об этом?

– Слишком все это величественно – что-то здесь не так.

– Ты слишком много думаешь об этом.

– Нет, это ты слишком легко обманываешься. Мой брат Клод всегда говорил, что ты слишком много принимаешь от монсеньера. В один прекрасный момент тебе выставят счет.

– Твой брат Клод – раскисший старик, у которого голова вместо мозгов набита перьями. Именно поэтому монсеньер дает ему самые незначительные поручения. Его посылают за какой-нибудь бумагой на Монпарнас, а он вдруг, сам не зная почему, оказывается в Марселе. – На вилле зазвенел телефон, прервав монолог человека Шакала. Услышав звонок, он сказал: – Наш новый друг ответит.

– Странная она, – заметила пожилая дама. – Я ей не доверяю.

– Она работает на монсеньера.

– Правда?

– У меня не было времени сказать тебе. Она передаст его инструкции.

В дверях появилась сиделка в белом халате, светлые волосы которой были стянуты в пучок.

– Мсье, это – Париж, – сказала она низким ровным голосом, только огромными серыми глазами показав важность сообщения.

– Благодарю вас. – Курьер Шакала вошел в апартаменты и направился вслед за сиделкой к телефону. Она подняла трубку и протянула ее старику.

– Говорит Жан-Пьер Фонтен.

– Благослови тебя Бог, сын Божий, – произнес голос в нескольких тысячах миль от него. – Все в порядке?

– Не описать никакими словами, – ответил старик. – Все так... великолепно. Мы этого не заслуживаем.

– Ты отслужишь.

– Чем только смогу.

– Ты отслужишь мне, строго выполняя инструкции, которые тебе передаст эта женщина. Ты должен их выполнить буквально, не допуская никаких отклонений, понятно?

– Конечно.

– Благослови тебя Бог. – Послышался щелчок.

Фонтен повернулся, чтобы обратиться с вопросом к сиделке, но ее уже не было рядом с ним. Она тем временем открыла ящик стола, находившегося у стены. Фонтен подошел к ней, не сводя глаз с содержимого ящика. В нем лежали хирургические перчатки, пистолет с глушителем и опасная бритва.

– Вот ваши инструменты, – сказала женщина, протягивая ключ и буравя старика взглядом серых невыразительных глаз, – а мишени – в последней вилле в этом ряду. Вы ознакомитесь с местностью, совершая длительные прогулки – старики любят гулять в оздоровительных целях, – а потом убьете их. Вы должны сделать это в перчатках, целиться нужно в голову. Обязательно в голову. После этого вы должны перерезать им горло...

– Матерь Божья, и детям?

– Таков приказ.

– Это варварство!

– Вы хотите, чтобы я передала это заявление кому следует?

Фонтен оглянулся на балконную дверь, на свою жену в инвалидном кресле.

– Нет, разумеется, нет.

– Я так и думала... И последнее: кровью убитых вы должны вывести на стене следующую надпись: «Джейсон Борн – брат Шакала».

– О Боже мой... Меня, разумеется, поймают.

– Все зависит от вас. Сообщите мне о времени казни, и я поклянусь, что великий воин Франции все время находился на вилле.

– Время?.. А в какое время? Когда необходимо сделать это?

– В течение ближайших тридцати шести часов.

– А что потом?

– Вы можете оставаться здесь до тех пор, пока не умрет ваша жена.

Глава 9

Брендону Патрику Пьеру Префонтену пришлось удивиться еще раз: хотя он заранее не бронировал себе место, администратор «Транквилити Инн» приветствовал его так, словно он был какой-то знаменитостью. Когда он через несколько секунд стал заказывать виллу, администратор сообщил, что вилла ему уже выделена, и поинтересовался: «Как прошел перелет из Парижа?» Недоразумение длилось несколько минут, так как невозможно было найти владельца «Транквилити Инн», чтобы посоветоваться с ним: его не было дома, а на территории курорта его найти не смогли. В конце концов в бессилии вверх взметнулись руки, и бывшего судью из Бостона повели к месту его проживания – прелестному миниатюрному домику, фасад которого был обращен к морю. Случайно – едва ли нарочно, – он сунул руку не в тот карман и дал администратору за его вежливость пятидесятидолларовую банкноту: Префонтен мгновенно превратился в персону, с которой необходимо считаться, – раздались щелчки пальцами, торопливо зазвенели звонки. Ничто не могло оказаться чересчур для удивительного незнакомца, который неожиданно нагрянул сюда с Монсеррата на гидроплане... Смущение служащих «Транквилити Инн» было вызвано именем: действительно, возможно ли такое совпадение?.. «Но сам губернатор... в таких вопросах лучше подстраховаться и выделить этому человеку виллу».

Но сумасшествие не прекратилось и после того, как он расположился, развесил одежду в стенном шкафу и разложил принадлежности по ящикам: явился посыльный с охлажденной бутылкой «Шато Карбонье» 78-го года, букетом свежих цветов и коробкой бельгийского шоколада – и все это только для того, чтобы вскоре вернуться за ними и, извиняясь, сообщить, что они предназначались для другой виллы то ли в конце, то ли в начале ряда.

Судья надел бермуды, поморщившись при виде своих тощих ног, и пеструю спортивную рубашку. Белые мокасины и спортивная шапочка дополнили его тропический наряд. Вскоре должно было стемнеть, а он хотел немного пройтись. По нескольким причинам.

* * *

– Я знаю, кто такой Жан-Пьер Фонтен, – заявил Джон Сен-Жак, пробежав глазами запись в журнале регистрации, лежавшем на стойке, – это тот, о ком мне сообщили из администрации губернатора, но кто же, черт его дери, этот Б. П. Префонтен?

– Знаменитый судья из Соединенных Штатов, – сообщил темнокожий высокий мужчина – помощник управляющего регистрацией посетителей, речь которого отличалась сильным английским акцентом. – Примерно два часа назад из аэропорта мне позвонил мой дядя – заместитель директора иммиграционной службы. К сожалению, когда возникла эта путаница, я был наверху, но наши люди поступили правильно.

– Судья? – переспросил владелец «Транквилити Инн», ощущая, что его локтя касается помощник управляющего и жестом показывает, что надо отойти в сторону от стойки и остальных служащих. После того как они удалились, последовал новый вопрос: – Так что сказал ваш дядя?

– Должна быть полнейшая конфиденциальность во всем, что касается двух наших выдающихся гостей.

– Почему бы и нет? Но что это значит?

– Мой дядя особенно не распространялся, но позволил себе понаблюдать за тем, как достопочтенный судья подошел к стойке межостровных сообщений и купил билет. Он, кроме того, позволил себе упомянуть, что был прав: судья и французский герой связаны между собой родственными узами и желают встретиться конфиденциально и обсудить очень важные вопросы.

– В таком случае отчего достопочтенный судья не забронировал себе виллу?

– Могут быть два возможных объяснения, сэр. Первое из них, по мнению моего дяди, такое: первоначально они должны были встретиться в аэропорту, но церемония встречи, организованная генерал-губернатором, воспрепятствовала этому.

– А второе?

– Ошибка могла быть совершена в конторе судьи в Бостоне в Массачусетсе. По словам моего дяди, у них был короткий разговор по поводу помощников судьи – что, мол, они склонны делать ошибки, если была допущена какая-то ошибка, то придется им прилететь сюда и извиняться за это.

– Выходит, в Штатах судьям платят значительно больше, чем в Канаде. Ему чертовски повезло, что у нас оказалось свободное место.

– Сейчас – летний сезон, сэр. В эти месяцы у нас обычно есть свободные места.

– Не стоит напоминать мне об этом... Ладно, теперь у нас живут два высокопоставленных родственника, которые хотят встретиться тайно, но организуют свою встречу весьма сложным путем. Может быть, вам стоит позвонить судье и сказать ему, в какой вилле живет Фонтен. Или Префонтен – кто бы, черт бы его побрал, он ни был.

– Я предложил дяде оказать им эту услугу, но он был тверд как кремень. Он сказал, что мы не должны ничего ни говорить, ни предпринимать. По его словам, у всех великих людей есть свои тайны, и он не хотел бы, чтобы результаты его великолепной дедукции обнаружились перед кем-то, кроме самих заинтересованных сторон.

– Простите?

– Если сделать такой звонок судье, он догадается, что информация могла поступить только от моего дяди, заместителя директора иммиграционной службы Монсеррата.

– Боже, да делайте, что хотите, у меня и так голова кругом... Кстати, я удвоил патрули на дороге и на пляже.

– Это уж чересчур, сэр.

– Я снял нескольких человек с наблюдения за дорожкой. Я знаю тех, кто находится здесь, но мне неизвестно, кому взбредет в голову пробраться сюда.

– Ожидаются какие-нибудь неприятности, сэр?

Джон Сен-Жак взглянул на помощника управляющего и сказал:

– Не теперь. Я лично проверил каждый дюйм территории и пляжа. Между прочим, я буду находиться у сестры на вилле номер двадцать.

* * *

Герой Сопротивления, известный под именем Жан-Пьер Фонтен, медленно шел по бетонированной дорожке к последней в ряду вилле, фасад которой был обращен к морю. Она была похожа на все остальные: стены, покрытые розовой штукатуркой, и крыша из красной черепицы, но разбитый перед входом газон был больше, а окаймляющий его кустарник – выше и гуще. Она предназначалась для президентов и премьер-министров, госсекретарей и министров иностранных дел, – для всех мужчин и женщин, завоевавших высокий авторитет на международной арене и желавших на досуге понежиться в уединении.

Фонтен дошел до края дорожки и остановился у белой оштукатуренной стены, высотой в четыре фута, сразу за которой начинался покрытый зарослями склон холма, спускавшийся к берегу моря. Стена находилась по обе стороны от дорожки, извиваясь по склону холма под балконами вилл и являясь границей владения. Входом на виллу № 20 служила чугунная решетка, выкрашенная в розовый цвет. Через решетку старик сначала увидел мальчика в плавках, бегающего по газону. Через мгновение в дверях виллы появилась женщина.

– Сюда, Джеми! – позвала она. – Пора обедать.

– А Элисон покормили, мамочка?

– Она уже поела и спит, дорогой. Она не будет мешать тебе своим писком.

– Наш дом мне нравился больше. Почему мы не можем вернуться домой, мамочка?

– Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь... Здесь есть лодки, Джеми. Он может взять тебя на рыбалку и на морскую прогулку точно так же, как это было прошлой весной, в апреле, во время весенних каникул.

– Мы тогда останавливались в нашем доме.

– Да, верно, и папа был с нами...

– И нам было так весело, когда мы ехали на грузовике!

– Обедать, Джеми! Иди сюда!

Мать и сын скрылись на вилле, а Фонтен нахмурился, думая о приказе Шакала и кровавых убийствах, которые он поклялся совершить. Вдруг ему вспомнились слова малыша: «Почему мы не можем вернуться домой, мамочка?.. Мы тогда останавливались в нашем доме». И ответы матери: «Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь... Да, верно, и папа был с нами».

Для короткой беседы, которую он подслушал, можно было подобрать множество объяснений, но Фонтен ощущал тревогу сильнее, чем большинство людей, потому что вся его жизнь была переполнена ею. Он чуял ее и сейчас, поэтому поздним вечером старому человеку для «оздоровительных целей» придется проделать довольно много прогулок.

Он отошел от стены и направился обратно по дорожке настолько погруженный в свои думы, что едва не столкнулся с человеком примерно одного с ним возраста, одетым, однако, в дурацкую белую шапочку и белые мокасины.

– Прошу прощения, – произнес незнакомец, отступая в сторону и давая пройти Фонтену.

– Pardon, monsieur! – воскликнул сконфуженный «герой Франции», невольно переходя на свой родной язык. – Je regrette, то есть я хотел сказать, что это я должен просить извинения.

– О? – После этих слов глаза незнакомца на краткий миг округлились, словно он узнал его и тут же скрыл это. – Не стоит.

– Pardon, не встречались ли мы прежде, мсье?

– Не думаю, – ответил старик в дурацкой белой шапочке. – Но и до нас донесся слух: среди гостей присутствует великий французский герой.

– Вот глупость. Случайные стечения обстоятельств во время войны, когда все мы были значительно моложе. Меня зовут Фонтен. Жан-Пьер Фонтен.

– Меня... Патрик. Брендон Патрик...

– Очень приятно познакомиться, мсье. – Они пожали друг другу руки. – Прелестное местечко, не правда ли?

– Просто великолепное. – И опять Фонтену показалось, что незнакомец изучает его, хотя – и это было странно – избегает встречаться глазами.

– Извините, но я должен продолжить моцион, – прибавил старик в новехоньких мокасинах. – Доктора велят.

– Moi aussi[17], – намеренно сказал Жан-Пьер по-французски, что, очевидно, производило впечатление на незнакомца. – Toujours le medecin a notre age, n'est-ce pas?[18]

– Совершенно согласен, – ответил старик с худыми ногами, кивая и делая подобие приветственного взмаха рукой. Затем он повернулся и поспешил вниз по дорожке.

Фонтен не двигался с места, наблюдая за удаляющейся фигурой, ожидая и зная, что должно произойти. И это случилось: старик остановился и медленно обернулся. На расстоянии их глаза встретились – этого было достаточно, Жан-Пьер улыбнулся, после чего направился по дорожке к своей вилле.

Вот и еще одно предупреждение, подумал он, только значительно более зловещее. Зловещее потому, что были ясны по крайней мере три вещи; во-первых, старик в дурацкой белой шапочке говорил по-французски; во-вторых, он знал, что «Жан-Пьер Фонтен» на самом деле был кто-то другой и послан на Монсеррат кем-то еще; в-третьих... у него в глазах была печать Шакала. Mon Dieu[19], как это похоже на монсеньера. Организовать убийство, убедиться, что оно действительно совершено, а затем устранить всех свидетелей, которые могли бы раскрыть методы его работы, – особенно его личную армию стариков. Неудивительно, что сиделка сказала, что после исполнения приказа он может оставаться в этом райском уголке до тех пор, пока его жена не умрет. Казалось бы, время смерти точно установить невозможно, но щедрость Шакала была не столь велика, как это казалось на первый взгляд: время смерти его жены, так же как и его собственной, было уже назначено.

Джон Сен-Жак поднял телефонную трубку в своем кабинете.

– Да?

– Они встретились, сэр! – восторженно сообщил помощник управляющего.

– Кто встретился?

– Великий человек и его выдающийся родственник из Бостона, штат Массачусетс. Я бы позвонил вам сразу же, но тут возникла неразбериха с коробкой бельгийского шоколада...

– О чем это вы?

– Несколько минут назад, сэр, я увидел их из окна. Они беседовали на дорожке. Мой уважаемый дядя был прав во всем!

– Очень рад.

– В канцелярии генерал-губернатора будут очень довольны, и я уверен, что нас похвалят, так же как, само собой разумеется, моего великолепного дядю.

– Приятно слышать, – устало произнес Сен-Жак. – Ну а теперь мы можем больше не заботиться о них, верно?

– В данный момент, сэр, я бы сказал, что нет... Разве только осмелюсь заметить, что пока мы с вами разговариваем, достопочтенный судья быстро идет по дорожке. По-моему, он сейчас зайдет внутрь.

– Не думаю, что он вас укусит, – напротив, он, вероятно, собирается поблагодарить вас. Сделайте все, что он попросит. С Бас-Тера идет шторм, и нам понадобится подключиться к подстанции генерал-губернатора, если наши телефоны выйдут из строя.

– Я лично выполню все, что он пожелает, сэр!

– Ладно, валяйте, но до определенного предела: не стоит, например, чистить ему зубы.

* * *

Брендон Префонтен поспешил зайти в круглый застекленный холл. Он дождался, пока старый француз не повернул к первой вилле, и только тогда резко изменил направление движения и пошел прямо к главному зданию. Точно так же, как и множество раз на протяжении прошедших тридцати лет, он был вынужден быстро думать на ходу (а часто и на бегу), подыскивая подходящие объяснения, способные подтвердить целый ряд вполне очевидных возможностей, так же как и множество других, хотя и не столь очевидных. Он только что допустил неизбежную, хотя и не становящуюся от этого менее глупой, ошибку, – неизбежную потому, что он не был готов к тому, чтобы назвать вымышленную фамилию администратору «Транквилити Инн», боясь проверки, и глупую, так как он назвал эту вымышленную фамилию герою Франции... Да нет – не такую уж глупую: сходство их фамилий могло создать нежелательные осложнения в достижении настоящей цели его поездки на Монсеррат, которая вообще-то была самым обыкновенным вымогательством: он должен был выяснить, что так напугало Рэндолфа Гейтса, раз он с такой легкостью расстался с пятнадцатью тысячами долларов, а узнав, заработать, вероятно, значительно больше. Нет, глупость заключалась в том, что он не принял мер предосторожности заранее, но теперь он собирался исправить свою оплошность. Он приблизился к стойке администратора, за которой стоял высокий, стройный служащий.

– Добрый вечер, сэр, – почти выкрикнул служащий гостиницы, что заставило судью оглянуться вокруг; он вздохнул с облегчением, заметив, что в холле всего несколько человек. – Готов оказать вам любую услугу!

– Я был бы признателен, если бы вы немного понизили голос, молодой человек.

– Я буду говорить шепотом, – едва слышно произнес служащий.

– Что вы сказали?

– Чем могу быть вам полезен? – Он немного повысил голос.

– Давайте разговаривать тихо, согласны?

– Конечно. Я так ценю ваше доверие.

– Да?

– Конечно.

– Хорошо, – сказал Префонтен. – Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге...

– Все что угодно!

– Ш-ш-ш!

– Разумеется.

– Как и многие люди преклонного возраста, я часто забываю кое-какие вещи, вы ведь понимаете, не так ли?

– Человек такого интеллекта, как ваш, едва ли забывает хоть что-то.

– Что?.. Неважно. Я путешествую инкогнито, вы понимаете, что я имею в виду?

– Могу вас в этом заверить, сэр.

– Я зарегистрировался под своей фамилией Префонтен...

– Конечно, – перебил его служащий. – Я знаю.

– Это была ошибка. Служащие моей конторы и те, с кем я должен связаться, будут спрашивать «мистера Патрика» – это мое второе имя. Видите ли, эта невинная уловка позволит мне немного отдохнуть, – мне так необходим отдых.

– Я понимаю, – подчеркнуто конфиденциально сказал служащий, наклоняясь над стойкой.

– Понимаете?

– Конечно. Если бы все узнали, что такая знаменитость, как вы, находится здесь, у вас не было бы времени для отдыха. Как и другому, вам должна быть обеспечена полнейшая привветность! Будьте уверены, я понимаю.

– Привветность? О Боже всемилостивый...

– Я собственноручно изменю запись в регистрационной книге, судья.

– Судья?.. Я не говорил вам о том, что я судья.

Служащий оцепенел от ужаса, но, собравшись с силами, пробормотал:

– Сорвалось с языка, сэр, но только из желания угодить вам.

– Так же, как и что-то еще сорвалось кому-то.

– Даю вам слово, что никто, кроме владельца «Транквилити Инн», не имеет понятия о конфиденциальном характере вашей поездки, сэр, – прошептал служащий, вновь наклоняясь над стойкой. – Все держится в строгом секрете!

– Пресвятая Дева Мария, это – тот болван в аэропорту...

– Мой проницательный дядя, – продолжил служащий, не расслышав тихих слов Префонтена, – ясно дал понять, что ему была оказана честь общаться с выдающимися людьми и что в этом деле нужна полнейшая конфиденциальность. Именно таким образом он известил и меня...

– Ладно, ладно, молодой человек, теперь я все понял и оценил все, что вы делаете. Только прошу вас проследить за тем, чтобы фамилия была изменена на Патрик, и, если кто-нибудь будет справляться обо мне, сообщите это имя. Надеюсь, мы понимаем друг друга?

– Как ясновидящие, достопочтенный судья!

– Надеюсь, что нет.

* * *

Через четыре минуты запыхавшийся помощник управляющего поднял трубку трезвонившего телефона.

– Администратор, – протянул он, словно давал благословение.

– Говорит мсье Фонтен с виллы номер одиннадцать.

– Да, сэр. Такая честь для меня... для нас... для всех!

– Merci. He знаю, сможете ли вы мне помочь. Примерно с четверть часа назад я встретил на дорожке одного очаровательного американца, примерно одного возраста со мной в такой белой шапочке. Я подумал, что, может быть, стоит пригласить его как-нибудь на аперитив, но я не уверен, что верно расслышал его имя.

Меня проверяют, подумал помощник управляющего. Великие люди не только располагают тайнами, но и желают знать тех, кто охраняет их.

– Судя по вашему описанию, сэр, вы встретились с действительно очаровательным мистером Патриком.

– Ах да, по-моему, именно так он назвался. Вообще-то это – ирландская фамилия, но он – американец, так ведь?

– Весьма ученый американец, сэр, из Бостона, штат Массачусетс. Он проживает на вилле номер четырнадцать – в третьей на запад от вашей. Вам просто надо набрать номер «семь-один-четыре».

– Ну что ж, благодарю вас. Если вы встретите мсье Патрика, я бы хотел, чтобы вы ничего не говорили ему. Знаете, моя жена не совсем здорова, поэтому я смогу пригласить его, когда ей будет удобно.

– Я никому ничего не скажу, сэр, если только не получу отбой. Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним конфиденциальные инструкции губернатора Ее Величества.

– Выполните? Это заслуживает полнейшего одобрения... Adieu. Удалось! – подумал помощник управляющего, вешая трубку. Великие люди ценят ловкость, а я был настолько ловок, что это оценил бы даже мой великолепный дядя. Я не только мгновенно назвал фамилию Патрик, но и – что более важно – использовал слово «ученый», указывающий на профессорское или судейское звание. И, наконец, намекнув на это, я ни словом не обмолвился о главном, не нарушив таким образом инструкций губернатора. Со своей ловкостью я принял участие в конфиденциальных планах великих людей. От этого ощущения захватывает дух, надо немедленно позвонить дяде и разделить с ним радость совместного триумфа.

* * *

Фонтен сидел на краю кровати, на коленях у него лежал телефонный аппарат, трубка которого покоилась на рычаге; он внимательно наблюдал за своей женой, находившейся на балконе. Она сидела в инвалидном кресле, повернувшись к нему боком, ее голова склонилась от боли...

Боль! Весь этот ужасный мир был переполнен болью! И он сам внес свою долю в эту всемирную боль, он понимал это и не ожидал для себя никакого снисхождения – для себя, но не для своей жены. Она никогда не участвовала в его контракте. Его жизнь – да, конечно, но не ее – нет, пока в ее хрупком теле теплится хоть частица жизни. Non, monseigneur. Je refuse! Ce n'est pas le contrat![20]

Итак, созданная Шакалом армия стариков простирается теперь до Америки – этого следовало ожидать. А старый американец ирландского происхождения в дурацкой белой шапочке – ученый человек, который по той или иной причине стал поклоняться терроризму, будет их палачом. Человек, который изучал его и притворялся, что не говорит по-французски, но который, однако, не смог скрыть метку Шакала в своих глазах. «Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним инструкции губернатора ее величества». Губернатора ее величества, который получает свои инструкции из Парижа от властелина смерти.

Около десяти лет назад, после того, как он успешно проработал с монсеньером в течение пяти лети, ему дали один телефонный номер в Аржантей, что в шести милях к северу от Парижа, которым он мог воспользоваться только в самом крайнем случае. До этого он понадобился всего один раз, и сегодня необходимо связаться по нему. Старик внимательно изучил коды международной телефонной связи, поднял трубку и начал набирать номер. Примерно через две минуты связь установилась.

– "Le Coeur du Soldat"[21], – произнес грубый мужской голос, фоном которому служила военная музыка.

– Я должен связаться с «дроздом», – сказал Фонтен по-французски. – Я – Париж-пять.

– Если подобная просьба выполнима, где вас сможет найти эта птица?

– На Карибском побережье. – Фонтен сообщил код местности, телефонный номер и добавочный номер виллы №11. Затем он положил трубку и в унынии стал ждать. В глубине души он сознавал, что ему и его жене, вполне возможно, осталось прожить всего несколько часов. Если это действительно так, и он, и его подруга смогут предстать пред лицом Господа и сказать ему правду: он убивал – об этом нечего и говорить, – но он никогда не навредил и не отнял жизнь ни у кого, кто бы не совершил еще больших преступлений против других людей, – за небольшим исключением, куда можно было включить невинных зевак, попавших в эпицентр взрыва или пожара. Вся жизнь наполнена болью – разве не об этом говорит Священное Писание?.. С другой стороны, что же это за Бог, который дозволяет такую жестокость? Merde! Не надо думать о таких вещах! Они выше твоего понимания.

Зазвонил телефон – Фонтен проворно схватил трубку.

– Говорит Париж-пять, – сказал он.

– Сын Божий, что заставило тебя воспользоваться номером, по которому ты за все время позвонил только один раз?

– Ваша щедрость не имеет границ, монсеньер, но мне кажется, мы должны пересмотреть наш контракт.

– Каким образом?

– Моя жизнь принадлежит вам: вы можете поступать со мной, как хотите, проявлять или не проявлять милосердие, но это не относится к моей жене.

– Что?!

– Здесь есть один человек – ученый из Бостона, который с любопытством наблюдает за мной. По нему видно, что у него на уме другие цели.

– Этот болван осмелился прилететь с Монсеррата? Он ни о чем не знает!

– Несомненно знает, поэтому я прошу вас: я сделаю так, как вы мне прикажете, но позвольте нам вернуться в Париж... я умоляю вас. Дайте ей умереть с миром. Я ни о чем больше вас не прошу.

– Ты просишь меня?! Я дал тебе слово!

– Тогда почему этот ученый американец следует за мной с равнодушным видом и любопытными глазами, монсеньер?

Послышалось глухое покашливание, после чего Шакал произнес:

– Знаменитый профессор правоведения перешел черту и вступил туда, где ему не положено быть. Теперь он труп...

* * *

Эдит Гейтс, жена прославленного адвоката и профессора правоведения, бесшумно отворила дверь в кабинет мужа в их респектабельном городском доме на Луисбург-сквер. Рэнди Гейтс сидел в массивном кожаном кресле, уставившись на потрескивавшие в камине поленья. Это он настоял, чтобы растопить камин, несмотря на теплую бостонскую ночь снаружи и согретый кондиционером воздух внутри.

Наблюдая за ним, миссис Гейтс неожиданно вновь поймала себя на болезненной мысли, что в ее муже было... нечто... чего она никогда не сможет постичь. В его жизни были неизвестные ей проблемы, а в работе мыслей – неожиданные перескакивания с одной на другую, что также было ей непонятно. Она знала только, что временами он испытывал страшную боль, которую не хотел ни с кем разделить, даже зная, что тогда она немного утихла бы. Тридцать три года назад довольно привлекательная женщина среднего достатка вышла замуж за долговязого и нескладного выпускника юридического факультета, блестяще его окончившего, но бедного. Его горячность и желание угодить отвернули от него самые крупные юридические фирмы тех далеких холодных и кризисных пятидесятых. Внешний лоск и погоня за надежностью – эти качества ценились выше яркого ума, блуждавшего в эмпиреях, неизвестно в каком направлении. Тем более этот ум был в косматой голове человека, одежда которого отдаленно напоминала костюм фирмы «Джей Пресс энд Брукс бразерс», – да и она выглядела хуже, чем могла бы. Банковский счет не позволял ему делать лишние расходы, чтобы хоть что-то изменить в своем внешнем облике, да к тому же лишь немногие магазины, торговавшие со скидкой, предлагали костюмы его размера.

У новоиспеченной миссис Гейтс, однако, были кое-какие соображения по поводу того, как в перспективе улучшить их совместную жизнь. Среди них было и предложение отложить на время юридическую карьеру, – лучше уж ничего, чем работать в плохонькой фирме или – упаси Боже! – частная практика с клиентами такого сорта, которых он только и мог привлечь тогда: этим людям было не по средствам нанять известных адвокатов. Лучше было использовать его природные качества – впечатляющий рост и быстрый, впитывавший все как губка ум, который в сочетании с его напористостью мог легко справиться с тяжелой академической нагрузкой. Используя свои скромные сбережения, Эдит приступила к формированию внешнего облика своего супруга: прилично одела его, наняла театрального репетитора по декламации, обучавшего своего подопечного премудростям поведения на людях и занимавшегося постановкой его голоса. В облике нескладного выпускника университета вскоре появилось что-то линкольновское[22] с легкими вкраплениями Джона Брауна[23]. Он полным ходом шел к тому, чтобы стать знатоком юридического дела, оставаясь при этом в университетской среде, получая одну ученую степень за другой, преподавая к тому же на выпускных курсах, – и все это до тех пор, пока глубина его знаний в отдельных отраслях юриспруденции стала совершенно неоспоримой. Тогда вдруг обнаружилось, что за ним гоняются самые известные фирмы – те самые, которые раньше отказывались от его услуг.

Для того чтобы эта стратегия принесла конкретные результаты, должно было пройти целых десять лет, и хотя первые доходы едва ли способны были поколебать земные устои, они являлись явным прогрессом. Юридические журналы – сначала малозначительные, потом все более известные – начали публиковать его статьи полудискуссионного толка – как по форме, так и по содержанию. Молодой адъюнкт-профессор обладал даром убедительного изложения мыслей на бумаге: он приковывал внимание и был таинствен, временами цветист, а иногда – резок. Но определенные люди в финансовых кругах заметили прежде всего его точку зрения, которая сначала потихоньку, затем все более заметно стала проявляться в его статьях. Настроение нации менялось, кора благословенного Великого Общества стала распадаться, а на его теле начали расцветать язвы, инициированные словечками, введенными в оборот ребятами Никсона: «молчаливое большинство», «бездельники, живущие за счет социального обеспечения», презрительное «они» и тому подобное. Словно из-под земли появилась и, как эпидемия, стала распространяться подлость, которой не смог противостоять честный, проницательный Форд, ослабленный ранами, нанесенными Уотергейтом; она оказалась не по зубам и великолепному Картеру, слишком поглощенному мелочами, чтобы осуществлять правление, сострадательное к нуждам других. Лозунг «...что ты можешь сделать для своей страны» вышел из моды, его заменил – «что я могу сделать для себя».

Доктор Рэндолф Гейтс заметил нарастающую волну, способную его подхватить, выбрал для себя медоточивый голос, которым теперь только и разговаривал, а также пополнил запас неприличных слов, чтобы лучше соответствовать наступающей новой эпохе. В соответствии с его новой ученой, изысканной точкой зрения слово «больше» означало «лучше» – и юридически, и экономически, и социально, – а крупное всегда оказывалось предпочтительнее малого. Законы, которые поддерживали конкуренцию на рынке, он атаковал, заявляя, что они удушающе действуют в конечном итоге на рост производства, от которого каждый – или почти каждый – должен был получить разнообразные блага. В конце концов, они жили в дарвиновском мире, где – нравится это или нет – выживает тот, кто приспосабливается. Тут же зазвучали литавры и цимбалы – финансовые махинаторы нашли своего защитника, ученого-правоведа, придавшего респектабельность их вполне справедливым мечтам о слиянии и консолидации компаний: покупай, захватывай и продавай тут же по повышенной цене, – разумеется, для всеобщего блага.

Рэндолфа Гейтса призвали, и он с готовностью устремился в их объятия, ввергая в изумление один суд за другим своим искусством жонглировать словами. Он добился своего, но Эдит Гейтс не понимала, что за этим стоит. Она рассчитывала, что они будут жить безбедно, но не ожидала миллионов и того, что ее муж по всему миру – от Палм-Спрингс до юга Франции – будет летать на частных реактивных самолетах. Не чувствовала она себя спокойно и тогда, когда статьи и лекции ее мужа использовались в обоснование юридических прецедентов, которые представлялись ей явно несправедливыми или не имеющими связи с его выводами. Он отмахивался от нее, заявляя, что дела, о которых шла речь, были вполне законной игрой интеллекта. В довершение всего вот уже более шести лет она не спала с мужем в одной постели.

Эдит вошла в кабинет мужа и тут же замерла на месте, потому что он вздрогнул, резко повернулся и тревожно посмотрел на нее стеклянными глазами.

– Извини, я не хотела тебе мешать.

– Ты всегда стучишь. Почему ты не сделала этого сейчас? Ты ведь знаешь, как это бывает, когда я концентрирую внимание на чем-нибудь.

– Я же сказала: извини. Я задумалась кое о чем и не сообразила вовремя.

– Ты противоречишь сама себе.

– Я имела в виду: не сообразила, чтобы постучать.

– А о чем же ты задумалась? – поинтересовался прославленный адвокат, словно сомневаясь, способна ли вообще его жена на это.

– Будь добр, не умничай.

– В чем дело, Эдит?

– Где ты был прошлой ночью?

Гейтс насмешливо-удивленно приподнял бровь и сказал:

– Боже мой, ты меня подозреваешь? Я сказал тебе, где я был. В «Рице». Советовался кое с кем, кого знал много лет назад, но сейчас не могу принять у себя дома. Если – в твоем возрасте – тебе нужно подтверждение, позвони в «Риц».

Эдит Гейтс мгновение помолчала, затем посмотрела на мужа и сказала:

– Дорогуша, мне наплевать, если у тебя было свидание с самой похотливой проституткой в этом городе. Кому-то наверняка пришлось предварительно напоить ее, чтобы к ней вернулась уверенность в себе.

– Не так плохо, сука.

– Лавры жеребца тебе не светят, ублюдок.

– Есть ли какой-нибудь смысл в дальнейшем обмене мнениями?

– Думаю, да. Примерно час назад – как раз перед тем, как ты вернулся с работы, – к нам постучали. Дениза протирала серебро, поэтому дверь пришлось открыть мне. Должна заметить, что выглядел он впечатляюще: необыкновенно дорогая одежда, черный «перше»...

– Ну и что? – перебил ее Гейтс, подавшись вперед, – в его широко раскрывшихся глазах внезапно появилась настороженность.

– Он велел передать, что Le grand professeur[24] должен ему двадцать тысяч долларов и что «он» не был прошлой ночью там, где должен был быть. Я поняла, что речь шла о «Рице».

– Нет. Что-то пошло не так. О Боже, он не понимает. Что ты сказала ему?

– Мне не понравился ни его лексикон, ни его отношение ко мне. Я сказала, что не имею ни малейшего понятия о том, где ты был. Он понял, что я лгу, но ничего не мог с этим поделать.

– Великолепно. Лгать о том, что он и так знает.

– Не могу представить, что двадцать тысяч для тебя – такая сложность...

– Дело не в деньгах, а в способе платежа.

– За что?

– Ни за что.

– По-моему, теперь ты противоречишь сам себе, Рэнди.

– Заткнись!

В это мгновение зазвонил телефон. Гейтс подпрыгнул в кресле, уставился на него и не сделал ни малейшего движения в сторону стола. С клокотанием в горле он обратился к жене:

– Кто бы ни звонил, скажи, что меня нет... Скажи, что я уехал, что меня нет в городе, – ты не знаешь, когда я вернусь.

Эдит подошла к телефону. «Ведь этот номер ты называешь немногим», – сказала она, поднимая трубку после третьего звонка.

– Резиденция Гейтсов, – начала Эдит, пользуясь испытанной за многие годы уловкой; ее друзья прекрасно знали, кто с ними говорит, а остальные для нее ничего не значили. – Да... Да? Простите, он уехал, и мы не знаем, когда он вернется. – Жена Гейтса взглянула на телефон, затем повесила трубку. Повернувшись к мужу, она сказала: – Это была телефонистка из Парижа... Странно. Кто-то звонил тебе, но, когда я сказала, что тебя нет, она даже не спросила о том, где тебя найти. Раз – и отключилась, вот так – резко.

– О Боже! – вскричал явно потрясенный Гейтс. – Что-то случилось!.. Что-то пошло не так, кто-то солгал! – С этими загадочными словами адвокат выскочил из кабинета, копаясь на бегу в кармане брюк. Он подбежал к возвышавшимся от пола до потолка книжным полкам и протянул руку к встроенному в них на уровне груди сейфу, окрашенному в коричневый цвет, сталь которого прикрывала узорчатая деревянная дверца. В панике, словно его только что поразила еще одна мысль, он резко обернулся и завопил: – Убирайся отсюда! Убирайся, убирайся, убирайся!

Эдит Гейтс медленно подошла к двери, обернулась на пороге и спокойно обратилась к мужу:

– Все это тянется из Парижа, не так ли, Рэнди? Семь лет назад в Париже. Именно там что-то произошло, верно? Ты вернулся оттуда испуганным человеком – человеком с глубинной болью, которой ты не хотел поделиться.

– Убирайся отсюда! – завизжал всеми превозносимый профессор правоведения; в его глазах сверкала ярость.

Эдит вышла из кабинета, прикрывая за собой дверь, но не отпуская ручку, – она повернула ее таким образом, чтобы защелка не захлопнулась. Через мгновение она чуть-чуть приоткрыла дверь и взглянула на своего мужа.

То, что она увидела, потрясло ее: мужчина, с которым она прожила тридцать три года, колосс в юридическом мире, человек, который не курил и не прикасался к алкоголю, вводил себе в предплечье шприц.

Глава 10

Над Манассасом сгустилась тьма, и сразу же сельская местность наполнилась звуками невидимой ночной жизни. Борн крался сквозь заросли, окружавшие «ферму» генерала Нормана Суэйна. Потревоженные птицы вспорхнули из скрытых в темноте гнезд, на деревьях проснулись и тревожно закаркали вороны и вдруг, словно успокоенные каким-то заговорщиком, собратом по охоте, умолкли.

Он подобрался к ограде, все еще сомневаясь, здесь ли то, что он ищет. Ограда была из толстой проволоки, покрытой зеленым пластиком. Поверху, слегка выдаваясь наружу, спиралью извивалась колючая проволока. «Вход воспрещен». Пекин. Питомник Джин Сян. Там действительно было что прятать, поэтому доступ в питомник девственной восточной природы был почти наглухо закрыт правительством. Но с чего это вдруг просиживающий штаны генерал, получающий обычное жалованье военного, станет воздвигать такую ограду вокруг «фермы» в Манассасе, в Вирджинии, – настоящую баррикаду, на которую ухлопали тысячи долларов? Ограда была сооружена не для того, чтобы внутри поместья разводить живность, наоборот – для того, чтобы там не появлялись лишние люди.

Так же, как в том питомнике в Китае, здесь не должно быть электрической сигнализации, пропущенной сквозь ограду, так как дикие животные и птицы постоянно приводят ее в действие. По той же причине не должно быть невидимых волосков, зацепив за которые, приводишь в действие световые вспышки; скорее их можно встретить на ровной местности ближе к дому и на уровне талии, если они вообще будут. Борн вытащил из заднего кармана небольшие кусачки и принялся кромсать звенья проволочной ограды там, где они уходили в землю.

С каждым нажатием кусачек он все больше осознавал неотвратимость факта, подтверждавшегося учащенным дыханием и каплями пота, выступавшими на лбу: невзирая на то, что он старательно – не фанатично, но по крайней мере прилежно – пытался поддерживать себя в форме, ему было пятьдесят, и тело знало об этом. Опять можно подумать, но не нужно зацикливаться... Чем большего прогресса он достигнет в своей работе, тем меньше мысль эта будет занимать его. У него были Мари и дети – его семья, и нет ничего, что бы он не мог совершить – достаточно лишь пожелать. Дэвид Уэбб исчез из его души, остался только хищник Джейсон Борн.

Наконец это удалось: он сделал лаз! Вертикальные звенья ограды были перерезаны, так же как и проволока на уровне земли. Он взялся за ограду и потянул края отверстия к себе, внимательно осматривая. Он прополз на территорию столь странно защищенного поместья и встал на ноги, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Тьма, правда, была не кромешной: сквозь толстые ветви высоких разлапистых сосен, окаймлявших этот унылый участок земли, он видел сияние огоньков большого дома. Медленно двинулся в том направлении, где, как он знал, должен быть круговой подъезд к дому. Он подобрался к кромке асфальта, лег под раскидистой сосной, затаил дыхание и, собравшись с мыслями, стал изучать место действия. Вдруг справа от него, вдалеке, в самом конце дороги, покрытой гравием и отходящей в сторону от основного кругового подъезда, что-то блеснуло.

В каком-то здании – то ли флигеле, то ли хижине – открылась дверь, да так и осталась распахнутой. Вышли двое мужчин и женщина, говорившие между собой... нет, они не просто разговаривали – они горячо спорили. Борн достал короткий, но мощный бинокль и поймал в фокус всю троицу. Шум их голосов усилился: слова разобрать невозможно, но злость вполне очевидна. Когда контуры размытых фигур прояснились, он принялся изучать всех троих и мгновенно понял, что стоявший слева человек среднего роста и телосложения с прямой как палка спиной, протестующе размахивающий руками, был пентагоновский генерал Суэйн, а пышногрудая женщина с темными волосами – его жена. Но в первую очередь его внимание привлек громадный тучный мужчина, стоявший прямо у открытой двери. Борн его знал! Джейсон силился вспомнить, где и когда он его видел – разумеется, ничего необычного в этом не было. Но необычна была его внутренняя реакция: его мгновенно переполнила ненависть, и он не знал почему, поскольку никакого определенного образа из его прошлого не появлялось, только чувство глубочайшего отвращения. Где же вы, образы? Короткие вспышки времени или обстоятельств, столь часто освещавшие его внутренний экран? Они не возникали, но он точно знал, что человек, на котором сейчас сфокусирован бинокль, его враг.

Вдруг этот огромный человек сделал нечто неожиданное: он приблизился к жене Суэйна, обнял, как бы защищая ее, левой рукой, а правой стал угрожающе размахивать перед лицом генерала. Все его слова или обвинения Суэйн выслушал со стоическим терпением, смешанным с притворным равнодушием. Затем он повернулся и четким военным шагом направился через газон к входу с тыльной стороны дома. В темноте Борн потерял его из поля зрения и вновь навел фокус на пару, стоявшую у освещенного дверного проема. Тучный мужчина снял руку с плеча жены генерала и что-то сказал ей. Она кивнула, слегка коснулась его губ своими и побежала за мужем. Ее настоящий, очевидно, супруг зашел во флигель, захлопнул за собой дверь. Источник света исчез.

Джейсон вновь пристегнул бинокль к ремню брюк и попытался разобраться в том, что увидел. Это было похоже на немое кино, только без субтитров, да жесты более натуральны, без усиленной театральности. То, что в укрепленном оградой поместье было menage a trois[25], не вызывало сомнения, но этим едва ли можно объяснить наличие забора. Должна была быть какая-то другая причина, которую он обязан выяснить.

Кроме того, инстинкт подсказывал ему, что, в чем бы эта причина ни заключалась, она обязательно связана с тучным мужчиной, скрывшимся во флигеле. Борн должен добраться до флигеля и до этого мужчины, который составлял часть его забытого прошлого. Он медленно поднялся с земли и, пригнувшись, перебежками, от одной сосны к другой, добрался до конца круговой подъездной дороги, обсаженной деревьями. Под их прикрытием Джейсон устремился к узкой дороге, покрытой гравием.

Внезапно раздался звук, который выделялся на фоне успокаивающего шелеста листвы. Борн замер и припал к земле. Где-то в темноте, дробя и разбрасывая камешки, крутились колеса; он проворно перекатился под прикрытие нависших низко над землей разлапистых ветвей сосны и, прислушиваясь, пытался определить местонахождение источника звука.

Через несколько секунд он увидел, как из темноты, окутывавшей круговой подъезд к дому, выскочило что-то и помчалось по гравию боковой дороги. Это была маленькая машина странного вида: наполовину трехколесный мотоцикл, наполовину миниатюрный автомобильчик для гольфа. У него были широкие шины с глубоким протектором, что позволяло машине развивать высокую скорость и поддерживать при этом устойчивость. В этой машине было что-то зловещее, так как вдобавок к высокой гибкой антенне ее со всех сторон закрывали толстые выпуклые плексигласовые пуленепробиваемые стекла, защищавшие водителя от выстрелов, пока он по рации мог предупредить обитателей дома о нападении. «Ферма» генерала Нормана Суэйна казалась все более и более странной... Внезапно стало просто жутко.

Из темноты позади хижины – а это оказалась именно бревенчатая хижина – выскочила вторая трехколесная машина, которая остановилась всего в нескольких футах от первой на покрытой гравием дороге. Головы обоих водителей по-военному и словно у роботов повернулись в сторону флигеля; из невидимого громкоговорителя раздалась команда:

– Проверьте ворота! Выпустите собак и возобновите патрулирование. Как в хореографической миниатюре, обе машины синхронно развернулись и двинулись в противоположных направлениях. Двигатели гудели в унисон, и вскоре странно выглядевшие «багги» скрылись в темноте. При упоминании о собаках Борн машинально сунул руку в задний карман брюк и вытащил газовый пистолет; после этого он ползком быстро прокрался через кусты к ограде и притаился в нескольких футах от нее. Если выбежит свора собак, ему не останется ничего другого, кроме как вскарабкаться по проволочной ограде и перевалиться через спираль колючей проволоки на другую сторону. Его двухзарядный пистолет мог вывести из строя двух животных – не более; времени на перезарядку не останется. Он ждал, пригнувшись, готовый действовать в любое мгновение; сквозь просвет под нижними ветвями был довольно хороший обзор.

Внезапно по гравийной дороге пробежал доберман-пинчер: он мчался размеренными прыжками, не принюхиваясь, с единственной целью, по-видимому, добежать до определенного места. Потом появилась еще одна собака – на этот раз длинношерстный колли. Он неловко замедлил бег, словно запрограммированный остановиться на определенном месте; остановился: видна неясно колышущаяся тень на дороге. Борн не шевелился – он все понял: это были специально обученные кобели, каждому из которых была выделена своя территория, на которой они мочились, чтобы показать другим псам, кто здесь хозяин. Так натаскивать собак предпочитают крестьяне и мелкие землевладельцы в Азии, которым прекрасно известно, сколько надо потратить на корм животным, охраняющим их наделы, помогавшие им выжить. Они преследуют цель – держать как можно меньше собак, которые должны защищать от воров строго ограниченные участки земли: если одна из них поднимает тревогу, другие должны прийти ей на помощь. Азия. Вьетнам... «Медуза». Все возвращается туда! Смутные, размытые контуры – образы. Молодой крепкий мужчина в военной форме останавливает джип, выходит из него и – сквозь туманную рябь внутреннего экрана Джейсона – начинает кричать на жалкие остатки штурмовиков, вернувшихся с задания по блокированию дороги, по которой противник снабжал боеприпасами свои формирования, – дороги, которую можно было сравнить с знаменитой «тропой Хо Ши Мина». Это был тот же самый человек, только ставший теперь старше и тучнее. Это он всего несколько мгновений назад был в поле зрения бинокля! А много лет назад этот человек обещал им доставить боеприпасы – минометы, гранаты – и наладить радиосвязь. Он не привез ничего! Точнее, только жалобы сайгонского командования, мол, «вы траханые нелегалы, скормили нам туфту!». Но ничего подобного они не делали. Сайгон просто действовал слишком медленно, реагировал с опозданием – и в результате двадцать шесть человек были взяты в плен или погибли ни за что.

Борн вспомнил все, будто это произошло час или минуту назад: он вытащил из кобуры пистолет 45-го калибра и без предупреждения приставил дуло ко лбу подошедшего к ним унтер-офицера.

– Еще одно слово – и ты мертвец, сержант. – Да, этот парень был всего лишь сержантом! – Ты доставишь нам все необходимое ровно к пяти утра, или я лично отправлюсь в Сайгон и припечатаю тебя к стене твоего любимого борделя. Ты меня понял или, может, хочешь сэкономить мне поездку в этот дерьмовый город? Честно говоря, учитывая наши потери, у меня руки чешутся прикончить тебя прямо сейчас.

– Вы получите все, что вам нужно.

– Tres bien![26] – крикнул тогда самый старый «медузовец» из французов, который много лет спустя спасет ему жизнь в том питомнике в Пекине. – Tu es formidable, mon fils![27] – Насколько же он был прав. И насколько он теперь мертв. Д'Анжу – человек, о котором слагали легенды.

Воспоминания Джейсона внезапно прервались: длинношерстый пес принялся кружить по дороге, рыча все громче и громче – он учуял человеческий запах. Через какие-то мгновения животное определило нужное направление. Разъяряясь все сильнее и оскаливая пасть, собака бросилась к нему сквозь кустарник: ворчание перешло в горловой рык ненависти и готовности к убийству. Борн отпрыгнул назад к ограде и правой рукой вытащил из кобуры газовый пистолет с ампулами СО2. Он приготовился к схватке, которая может ему обойтись очень дорого, если он хоть чуть-чуть ошибется. Разъяренный пес, сплошной комок ненависти, взвился в воздух и метнулся в его сторону. Джейсон выстрелил сначала один раз, потом другой и попал в цель: левой рукой он ухватил пса за голову, яростно заламывая ее против часовой стрелки, правым коленом двинул его по туловищу, чтобы тот не разодрал его острыми когтями. Все было кончено за какие-то мгновения – мгновения яростной, панической и, наконец, угасающей ненависти, при этом не раздалось ни одного скулящего звука, который мог быть ветром отнесен через газон генеральского поместья. Длинношерстый пес вытянулся в руках Борна, его глаза под действием газа широко раскрылись. Борн опустил тело пса на землю и вновь прислушался, боясь пошевелиться до тех пор, пока не убедился, что другие животные так и не уловили поданного своим собратом сигнала тревоги.

Все было тихо – слышался только успокаивающий шелест листвы на деревьях возле ограды, преграждавшей доступ в запретное поместье. Джейсон спрятал газовый пистолет в кобуру и пополз вперед, к покрытой гравием дороге, чувствуя, как по лицу, попадая в глаза, катятся капли пота. Он слишком долго не занимался этим: несколько лет назад необходимость успокоить набросившегося охранного пса была бы для него un exercise ordinaire, как сказал бы легендарный д'Анжу, но теперь это не казалось ему таким простым делом. Чувство, которое его охватывало, было самым настоящим страхом – страхом чистейшим, без примеси. Куда же подевался тот, прежний человек? Но у него есть Мари и дети – и того прежнего человека нужно призвать. Так позови же его!

Борн вновь снял бинокль с ремня брюк и поднес его к глазам. Свет луны возникал и исчезал: низкие тучи то и дело загораживали ее, но даже этой тусклой желтизны было достаточно. Он сфокусировал бинокль на кустарнике перед оградой, окаймлявшей дорогу. По отходящей вбок грязной дорожке взад и вперед, как раздраженная, нетерпеливая пантера, бегал доберман-пинчер, останавливаясь время от времени, чтобы помочиться и сунуть морду в кусты. Как запрограммированный, пес бегал между обоими закрытыми железными воротами на огромной подъездной дороге. В каждом конечном пункте своего маршрута он останавливался, рычал и несколько раз крутился на месте, ожидая и ненавидя резкий электрический разряд из своего ошейника, который последует в том случае, если он без нужды выйдет за границу своего участка. Опять-таки подобный метод натаскивания характерен для Вьетнама: солдаты приучали сторожевых псов находиться около складов с боеприпасами и снаряжением при помощи дистанционных устройств такого типа. Джейсон направил бинокль в дальнюю часть огромного газона, раскинувшегося перед домом, и сфокусировал его на третьем псе – огромной немецкой овчарке, приятной на вид, но смертельно опасной во время нападения. Сверхактивный пес метался по газону, возбужденный, вероятно, шуршанием белок или кроликов в кустах, но не запахом человека: иначе он издал бы горловой рык – сигнал нападения.

Джейсон попытался проанализировать то, что увидел, так как результаты этого анализа должны определить его дальнейшую тактику. Он обязан допустить, что на территории есть четвертая, пятая, а может, и шестая собаки, охраняющие по периметру поместье Суэйна. Но почему таким образом? Почему не целая свора лающих в унисон псов, представляющая еще более устрашающее зрелище? Здесь не могло идти речи о затратах, способных отпугнуть азиатского крестьянина... И тут до него дошло: объяснение было настолько простым, что дальше некуда. Он перевел бинокль сначала на немецкую овчарку, потом на добермана, затем вновь на овчарку, все еще ясно помня длинношерстого колли. Кроме того, что они были хорошо натренированными сторожевыми псами, они были и выхоленными представителями своей породы с великолепной родословной: эти свирепые животные днем – чемпионы собачьих выставок, ночью – опасные хищники. Разумеется. «Ферма» генерала Нормана Суэйна была его зарегистрированной собственностью, он не скрывал ее, наоборот, она была на виду, и ее, без всякого сомнения, навещали – возможно завидуя – друзья, соседи и коллеги. В дневные часы гости могли восхищаться этими послушными чемпионами, дремавшими в хорошо оборудованных будках, не понимая, кем они являлись в действительности. Норман Суэйн, глава службы материально-технического снабжения Пентагона и бывший питомец «Медузы», был всего лишь любителем собак, которого можно было похвалить за чистоту кровей его животных. Он вполне мог даже требовать плату за случку своих чистокровных кобелей; в канонах военной этики не говорилось ничего о том, что препятствовало бы подобной практике.

Обман. Если эта сторона деятельности генеральской «фермы» была обманом, то следовало сделать вывод о том, что и все поместье было не лучше: такая же фальшивка, как и «наследство», которое сделало возможной его покупку. «Медуза».

В дальней части газона, из тени дома появилась одна из двух странных машинок на трех колесах и покатила по круговой дороге к выезду. Борн навел на нее бинокль и ничуть не удивился, увидев, как немецкая овчарка игриво подпрыгнула и побежала рядом с машиной, полаивая и явно ожидая похвалы водителя. Водитель. Водители занимались и дрессировкой собак! Знакомый запах, исходивший от них, успокаивал животных. Наблюдение дало пищу для анализа, а анализ определил его дальнейшую тактику. Он должен передвигаться – и более свободно, чем теперь, – по поместью генерала. Для этого ему надо оказаться в компании дрессировщика. Он должен захватить одного из охранников; он бросился назад под прикрытие сосен к тому месту, где он проник на территорию «фермы».

Пуленепробиваемая машина остановилась на узкой дорожке на полпути между двумя воротами, почти скрытая кустами. Джейсон отрегулировал бинокль. Доберман-пинчер был, по-видимому, любимой собакой водителя: тот открыл правую дверцу, и животное подпрыгнуло, положив огромные лапы на сиденье. Человек сунул печенье или кусочки мяса в распахнутую пасть, потом почесал псу шею.

Борн знал, что у него оставались какие-то мгновения для того, чтобы придать своей еще неясной стратегии четкость. Он должен был остановить машину и выманить из нее водителя, но так, чтобы не спугнуть его, чтобы у него и мысли не возникло воспользоваться рацией и вызвать подмогу. А что, если собака? Лежащая на дороге? Нет, не годится: водитель может подумать, что ее подстрелили из-за ограды, и поднимет тревогу. Что же можно сделать? Его охватывали панические неуверенность и возбуждение, пока глаза в почти полной темноте торопливо обшаривали местность. И вдруг очевидное опять словно ударило его.

Огромный, великолепно подстриженный газон, подровненные до миллиметра кусты, выметенная круговая дорога, – все говорило об аккуратности, царившей в генеральском поместье. Джейсон буквально слышал, как Суэйн приказывает своим слугам, чтобы они"прошерстили все до последнего уголка!".

Борн взглянул на машину и добермана; водитель добродушно отталкивал пса, собираясь захлопнуть дверцу. Остаются какие-то мгновения! Что же делать?

Он заметил лежащую на земле ветку: сгнивший сук упал с возвышавшейся над ним сосны. Он пригнувшись подбежал к ней, вытащил из грязи и листвы и поволок к асфальтированной дорожке. Если положить ее поперек дороги – будет выглядеть явно как засада, но если ее лишь частично выдвинуть на асфальт – этаким вторжением в царство аккуратности, – это сразу бросится в глаза, и задачу по ее удалению будет лучше решить теперь же, до того, как по дороге проедет генерал и увидит ее. Люди в поместье Суэйна были либо солдатами, либо бывшими солдатами, все еще подчиняющимися военному начальству, – они постараются избежать замечаний, в особенности из-за ерунды. У Джейсона были все шансы на успех. Он взял сук и продвинул его примерно на пять футов на дорожку. Он услышал, как захлопнулась дверца и машина рванула вперед, набирая скорость. Борн метнулся в темноту у сосен.

Водитель вывернул машину с грязной дорожки на подъездную дорогу. Он было прибавил газу, но столь же быстро замедлил ход, когда луч его единственной фары выхватил из темноты новое препятствие, раскинувшееся на дороге. Он приблизился к нему осторожно, на минимальной скорости, потом, поняв, что это такое, рванул машину вперед. Без колебаний он открыл боковую дверцу – толстая панель из плексигласа откинулась на шарнирах вперед, а он вышел из машины.

– Здоровяк Рекс, ты очень плохая собачка, приятель, – произнес шофер довольно громко с очень сильным южным акцентом. – Что ты выволок сюда, глупый ублюдок? Увешанный побрякушками болван тебе шкуру спустит за то, что ты поганишь его поместье!.. Рекс? Рекс, ну-ка, иди сюда, сучий пес! – Мужчина подобрал сук и закинул его подальше от дороги в тень возле сосны. – Рекс, ты меня слышишь? Ты, горбатая задница, рогатый жеребец!

– Не шевелись и вытяни руки перед собой, – приказал Джейсон Борн, выходя из темноты.

– Вот дерьмо! Кто ты такой?

– Некто, кому наплевать на то, будешь ты жить или нет, – спокойно ответил незваный гость, появившись перед шофером.

– У тебя пистолет! Я вижу его!

– У тебя тоже. Только твой в кобуре, а мой – в руке и нацелен прямо тебе в голову.

– Собака! Куда, черт бы ее побрал, подевалась собака?

– Выведена из строя.

– Что-о?

– Он показался мне хорошим псом. Из него можно было сделать все, что захотел бы получить дрессировщик. Так что не стоит винить животное, вини человека, который его натаскивал.

– О чем это ты?

– Главная моя мысль в том, что я скорее убью человека, чем животное; теперь я говорю яснее?

– Вовсе нет! Я знаю только, что этот человек совсем не хочет, чтобы его убивали.

– Так давай потолкуем!

– Слов можно много сказать, а жизнь одна, мистер.

– Опусти правую руку и вытащи свой пистолет – одними пальцами, мистер. – Охранник сделал так, как ему велели: большим и указательным пальцами достал оружие. – Брось-ка его мне, будь добр. – Тот подчинился. Борн поймал пистолет.

– Что, черт подери, все это значит? – с мольбой в голосе закричал охранник.

– Мне нужна информация. Меня послали сюда, чтобы я добыл ее.

– Я скажу тебе все, что знаю, только отпусти меня. Я больше не хочу иметь ничего общего с этим местом! Я так и знал, что однажды это случится, и говорил Барби Джо, можешь спросить ее! Я сказал ей, что однажды придут люди и станут задавать вопросы. Но не таким образом, не так, как ты! Не с пистолетами, нацеленными нам в голову.

– Полагаю, Барби Джо – это твоя жена.

– Типа того.

– Тогда давай-ка начнем с того, почему «люди» придут и станут задавать вопросы. Мое начальство желает знать. Не беспокойся, ты не будешь замешан, никто в тебе не заинтересован. Ты – всего лишь охранник.

– И только, мистер! – перебил его перепуганный человек.

– Итак, почему ты сказал Барби Джо эти слова? Что, мол, однажды придут люди и станут задавать вопросы?

– Черт, я не уверен... Только здесь столько всего странного, знаете?

– Нет, не знаю. Например, что?

– Ну, например, этот увешанный побрякушками крикун генерал. Он ведь большая шишка, верно? К его услугам пентагоновские машины, шоферы, даже вертолеты, как только они ему понадобятся, верно? Он – владелец этого места, верно?

– Ну и?

– А этот толстый сержант – какой-то вшивый сержант – крутит им так, словно он не прошел хорошую школу в туалетах, вы понимаете, что я имею в виду? А его сисястая жена? Она ведь спит с этим слоном и плюет на то, что все об этом знают. Это ведь странно – чертовски странно, понимаете меня?

– Пока я вижу только семейную грязь, но не уверен, что это кого-либо касается. Почему люди придут сюда и станут задавать вопросы?

– А почему вы пришли сюда, приятель? Думали, что сегодня вечером состоится собрание, не так ли?

– Собрание?

– Все на шикарных лимузинах с шоферами – крупные шишки, верно? Но вы выбрали не ту ночь. Выпустили собак, а их никогда не выпускают, если должно состояться собрание.

Борн сделал паузу и заговорил, когда приблизился к водителю.

– Теперь мы поговорим в машине, – властно промолвил он. – Я пригнусь, а ты будешь делать то, что я прикажу.

– Вы обещали меня отпустить!

– Отпущу. И тебя, и второго охранника. Те ворота на сигнализации?

– Когда выпускают собак – нет. Если эти бестии увидят что-нибудь на дороге, они возбудятся, начнут прыгать и выключат сигнализацию.

– Где панель сигнализации?

– Их две. Одна – во флигеле у сержанта, вторая – в холле, в доме. Если ворота закрыты, ее всегда можно включить.

– Давай, поехали.

– Куда поедем?

– Я хочу увидеть каждую собаку на этой территории.

* * *

Ровно через двадцать одну минуту, когда остальные сторожевые псы были усыплены и перенесены в свои будки, Борн открыл ворота и выпустил обоих охранников. Он дал каждому по триста долларов.

– Это в возмещение тех убытков, которые вы понесли, – сказал он.

– Эй, а как же моя машина? – спросил второй охранник. – Она не так уж хороша, но я на ней езжу. Вилли и я приехали сюда на ней.

– Ключи есть?

– Да, у меня в кармане. Она припаркована в тыльной стороне дома, рядом с вольерами для собак.

– Получишь ее завтра.

– А почему не сейчас?

– Когда будешь выезжать, наделаешь слишком много шума, а мое начальство может прибыть с минуты на минуту. Лучше им тебя не видеть. Можешь мне поверить.

– Вот дерьмо! Что я тебе говорил, Джим Боб? То же самое, что и Барби Джо. Дикие дела творятся в этом месте, парень!

– В трехстах баксах нет ничего дикого, Вилли. Пошли, остановим какую-нибудь машину. Еще не поздно, и на шоссе нас кто-нибудь подберет... Эй, мистер, а кто позаботится о собаках, когда они очнутся? Их надо будет прогулять и покормить перед утренней сменой – ведь любого незнакомца, который попытается подойти к ним, они на куски разорвут.

– Как насчет старшего сержанта? Он может с ними справиться?

– Они его не слишком любят, – сказал охранник по имени Вилли, – но слушаются. Но с генеральшей они ведут себя лучше, скоты рогатые.

– А сам генерал? – спросил Борн.

– Он готов обмочиться, едва их завидит, – ответил Джим Боб.

– Благодарю за информацию. Теперь идите и немного спуститесь по шоссе, прежде чем начнете голосовать. Мое начальство подъедет с другой стороны.

– Знаете, – сказал второй охранник, взглянув при свете луны на Джейсона, – это самая сумасшедшая ночь, какая у меня когда-либо была или будет. Вы пробрались сюда, одетый как какой-нибудь чертов террорист, но говорите и действуете как настоящий строевой офицер. Вы постоянно упоминаете свое «начальство», усыпили наших щенков и заплатили нам по триста баксов. Я ничего не понимаю!

– А тебе и не нужно. Но если бы я был террористом, вы, наверное, сейчас были бы мертвы, не так ли?

– Он прав, Джим Боб. Давай, топаем отсюда.

– Что же, черт подери, нам говорить?

– Говорите любому, кто бы вас ни спросил, правду. Опишите, что случилось сегодня ночью. Кроме того, можете добавить, что код – «Кобра».

– Боже мой! – взвизгнул Вилли, и оба охранника заторопились к шоссе.

Борн запер ворота и направился к патрульной машине, точно зная: что бы ни случилось в последующие несколько часов, придаток «Медузы» будет обеспокоен еще больше. Лихорадочно станут задавать вопросы – вопросы, на которые не будет ответов. Никаких ответов. Сплошная загадка.

Он сел в машину, нажал на сцепление, выжал газ и двинулся к флигелю, расположенному в конце покрытой гравием дороги, отходящей от безукоризненно чистого кругового подъезда к дому.

* * *

Борн стоял у окна, всматриваясь внутрь флигеля. Огромный, тучный старший сержант сидел в глубоком кожаном кресле, положив ноги на пуфик, и смотрел телевизор. Судя по звукам, проникавшим из-за окна, – особенно по торопливо-надрывному и быстрому голосу комментатора, помощник генерала был увлечен бейсбольным матчем. Джейсон осмотрел комнату. Она была обычна для загородного домика: обилие красного и коричневого цветов, начиная с темной мебели и кончая шторами в широкую клетку – удобное и типично мужское жилье в сельской местности. Никакого оружия не видно: ни традиционного старинного ружья над камином, ни выделенного генералом пистолета 45-го калибра – его не было ни на сержанте, ни на столике рядом с креслом. Помощник ничуть не беспокоился о своей безопасности, да и к чему? Поместье генерала Нормана Суэйна было надежно защищено: ограда, ворота, охранники и натасканные псы, рыскающие по всей территории. Борн смотрел на физиономию главного сержанта, на его тяжелую челюсть. Какие тайны скрыты в этой огромной голове? Он обязательно выяснит это. Дельта-один из «Медузы» выяснил бы это, даже если ему пришлось бы расколоть сержанту череп. Джейсон отпрянул от окна и, обойдя флигель, подошел к двери. Костяшками пальцев левой руки он дважды постучал, сжимая в правой автоматический пистолет, предоставленный в его распоряжение Александром Конклином – Князем тайных операций; по номеру этого оружия невозможно было выяснить, откуда оно взялось.

– Открыто, Рейчел! – прокричал хриплый голос. Борн нажал на ручку замка и толкнул дверь: медленно отворяясь, она стукнулась о стену. Он вошел внутрь.

– Господи! – проревел старший сержант, убирая ноги с пуфика. Извиваясь всем массивным телом, он пытался подняться с кресла. – Ты! Ты – проклятый призрак! Ты ведь мертв!

– Давай сначала, – предложил Дельта из «Медузы». – Ты ведь Фланнаган, не так ли? Насколько мне помнится.

– Ты мертв! – опять закричал помощник генерала, при этом его глаза от страха готовы были выкатиться из орбит. – Ты получил свое в Гонконге! Тебя убили в Гонконге... четыре – нет, пять лет назад!

– Надо же, следишь...

– Мы знаем... Я знаю!

– Выходит, у тебя есть связи в нужных местах.

– Ты – Борн!

– Можешь считать, что я снова родился.

– Я не верю в это!

– Поверь, Фланнаган! А теперь потолкуем об этих «мы». О «Женщине-Змее», если быть точным.

– Ты тот человек, которого Суэйн назвал Коброй!

– Кобра – это змея.

– Не понимаю.

– Жаль.

– Ты ведь – один из нас!

– Был. Но меня оттеснили в сторону. И я, как змея, опять прополз куда надо.

Сержант в бешенстве посмотрел на дверь, потом на окна и спросил:

– Как ты сюда попал? Где охранники и собаки? Боже!! Куда они подевались?

– Собаки мирно спят у себя в будках, поэтому я дал охранникам сегодня на ночь отгул.

– Ты дал?.. Собаки были спущены с цепи!

– Теперь уже нет. Их убедили немного отдохнуть.

– А охранники, эти чертовы охранники?!

– А их убедили уйти отсюда. А то, что они думают о сегодняшних событиях, это уж и вовсе вызовет замешательство.

– Что ты сделал – что ты делаешь?

– Мне кажется, я только что говорил об этом. Нам надо потолковать, сержант Фланнаган. Я хочу наверстать упущенное и догнать своих старых товарищей.

Перепуганный человек неуклюже откинулся в кресле и как-то гортанно прошептал:

– Ты – маньяк, которого они называли Дельтой до того, как ты сбрендил и решил заняться своим собственным бизнесом! Мне показали фотографию: ты лежал на столе, а простыня была покрыта пятнами крови; твое лицо было открыто, глаза широко распахнуты, раны во лбу и горле еще кровоточили... Они спросили меня, кто ты такой, и я сказал: «Он – Дельта. Дельта-один – из нелегалов», а они мне: «Нет, это – не он, это – Джейсон Борн, наемный убийца». Тогда я сказал: «Тогда это – один и тот же человек, потому что этот человек – Дельта, уж я-то его знаю». Они поблагодарили меня, велели возвратиться и присоединиться к остальным.

– Кто это – «они»?

– Какие-то люди из Лэнгли. Тот, кто разговаривал со мной, был хромой, у него еще была трость.

– А «другие» – те, к кому они велели тебе возвратиться и присоединиться, – кто они?

– Человек двадцать пять – тридцать из старой сайгонской братии.

– Сайгонского командования?

– Ага.

– Люди, которые работали с нашей «братией» – с нелегалами?

– Большей частью, да.

– Когда это было?

– Ради Христа, я же уже сказал тебе! – заревел испуганный помощник. – Четыре или пять лет назад! Я видел фотографию – ты был мертв!

– Всего лишь одну фотографию, – спокойно перебил Борн, не сводя глаз со старшего сержанта. – У тебя превосходная память.

– Ты приставил дуло пистолета к моей голове. Тридцать три года службы, две войны, двенадцать боевых операций – и никто никогда так не поступал со мной, никто, кроме тебя... Да, память у меня хорошая.

– Кажется, я понимаю.

– А я – нет! Я ни черта, не понимаю! Ты был мертв!

– Ты уже это говорил. Но я ведь жив, разве не так? А может, и нет: может, у тебя – кошмар, а я призрак, который навестил тебя после двадцати лет жизни во лжи.

– Что за чушь? Что, черт побери...

– Не двигайся?

– Я и не собираюсь!

Внезапно вдалеке что-то грохнуло... Выстрел! Джейсон резко обернулся... но инстинкт велел ему повернуться обратно! На триста шестьдесят градусов! Огромная туша бросилась на него, ее огромные кулаки, похожие на молоты для забивания свай, едва коснувшись, соскользнули с его плеч, так как Дельта-один яростно выкинул вверх правую ногу и саданул сержанта по почкам. Ботинок глубоко погрузился в мягкое тело: дулом автоматического пистолета он ударил сержанта по загривку. Фланнаган пошатнулся и упал, распластавшись на полу; Джейсон двинул сержанта левой ногой, как молотом, по голове, чтобы тот успокоился окончательно.

Тишину нарушали непрерывные истеричные крики женщины, которая неслась к открытой двери флигеля. Через несколько секунд жена генерала Нормана Суэйна ворвалась в комнату и сразу же отпрянула назад при виде открывшейся ей картины; она схватилась за спинку ближайшего стула, не в силах сдержать смятение.

– Он мертв!! – взвизгнула она, падая в изнеможении на пол и отталкивая стул. Потянувшись к своему любовнику, она закричала: – Он застрелился, Эдди! Боже мой, он убил себя!

Джейсон Борн, до этого момента сидевший на корточках, поднялся и подошел к двери странного, хранившего так много тайн флигеля. Спокойно, не спуская глаз с двух своих пленников, он закрыл ее. Женщина рыдала, тяжело дыша и всхлипывая, но из глаз у нее текли слезы не скорби, а страха. Сержант несколько раз моргнул, а затем поднял свою громадную голову. Если его лицо и выражало какие-то эмоции, то это была смесь гнева и удивления.

Глава 11

– Ничего не трогать! – приказал Борн Фланнагану и Рейчел Суэйн, которые, то и дело останавливаясь, шли впереди него по направлению к кабинету генерала. При виде трупа старого солдата, выгнувшегося дугой на стуле за письменным столом, – ужасное орудие самоубийства все еще зажато в руке, половина черепа снесена выстрелом – у его жены подкосились колени, и она, конвульсивно согнувшись, упала на пол, словно ее вот-вот вырвет. Старший сержант поднял ее, не сводя изумленного взгляда с изувеченных останков генерала Нормана Суэйна.

– Сумасшедший сукин сын, – едва слышно прошептал Фланнаган. Не двигаясь – лишь желваки ходили у него на скулах – он заорал: – Ты, траханый сукин сын! Зачем ты это сделал? Для чего? Что нам теперь делать?

– Вызовите полицию, сержант, – ответил Джейсон.

– Что? – крикнул помощник, резко оборачиваясь.

– Нет! – взвизгнула миссис Суэйн. – Мы не можем этого сделать!

– Вам нечего бояться. Вы его не убивали. Может быть, вы и довели его до самоубийства, но сами его не убивали.

– О чем это, черт тебя дери, ты болтаешь? – резко спросил Фланнаган.

– Лучше простая, хотя и грязноватая домашняя трагедия, чем тщательно проведенное расследование, разве не так? Мне кажется, это не секрет, что вас связывали неформальные отношения... По-моему, это не тайна.

– Ему было начхать на наши отношения, и это тоже ни для кого не было тайной.

– Он поощрял нас при каждой возможности, – добавила Рейчел Суэйн, растерянно разглаживая юбку, но странно быстро вновь обретая самообладание. Она разговаривала с Борном, но взгляд ее был устремлен на любовника. – Он специально оставлял нас вместе, иногда сразу на несколько дней... Неужели мы должны остаться здесь?! Боже мой, я была замужем за этим человеком целых двадцать шесть лет! Я уверена, вы можете меня понять... это так ужасно.

– Нам надо кое-что обсудить, – заявил Борн.

– Только не здесь, если позволите. Это можно сделать в гостиной, она – напротив, через холл. Там поговорим. – К миссис Суэйн вернулось самообладание, и она первой вышла из кабинета; помощник генерала взглянул на залитый кровью труп, поморщился и последовал за ней.

Джейсон Борн, не спуская с них глаз, приказал:

– Стойте в коридоре, чтобы я мог вас видеть, и не двигайтесь! – Он подошел к столу и быстро осмотрел предметы на нем; он впитывал в себя то последнее, что видел Норман Суэйн, прежде чем сунуть в рот дуло пистолета. Здесь явно что-то не то. Справа от широкого зеленого пресс-папье лежал пентагоновский блокнот для записей, в верхней части которого под эмблемой армии США были отпечатаны звание и фамилия генерала. Рядом с блокнотом, слева от кожаного края пресс-папье, лежала золотая шариковая ручка; казалось, ею недавно пользовались и тот, кто писал, просто забыл надеть колпачок. Борн наклонился над столом, оказавшись всего в нескольких дюймах от мертвеца, – все еще ясно чувствовался едкий запах сгоревшего пороха и обожженной кожи, – и внимательно изучил блокнот. Он был пуст. Джейсон осторожно вырвал несколько верхних листков, согнул их и положил в карман брюк. Он отступил назад, все еще обеспокоенный чем-то... Что же это было? Он вновь оглядел комнату, и, когда его взгляд переходил с одного предмета на другой, в дверях появился старший сержант Фланнаган.

– Что это вы делаете? – подозрительно спросил Фланнаган. – Мы вас ждем.

– Может, вашей подруге и трудно здесь оставаться, а вот мне – нет. Я могу позволить себе это – мне многое надо выяснить.

– По-моему, вы говорили о том, что мы ничего не должны трогать.

– Смотреть – не значит трогать, сержант. А если вы уберете какую-то вещь, никто не узнает, что здесь до чего-то дотрагивались, так как этот предмет исчез. – Борн внезапно подошел к вычурному, с латунным верхом кофейному столику – такие часто можно встретить на индийских и ближневосточных базарах. Столик находился между двумя креслами прямо перед небольшим камином; на нем стояла дутая стеклянная пепельница с окурками от сигарет, выкуренных лишь наполовину. Джейсон нагнулся, поднял ее и показал Фланнагану. – Вот, например, пепельница, сержант. Я ее касался, на ней есть отпечатки моих пальцев, но никто об этом не узнает, потому что я ее забираю.

– Зачем?

– Потому что я почуял кое-что – почуял буквально, при помощи своего носа, ни о каких инстинктах здесь и речи нет.

– О чем это вы, черт подери?

– О сигаретном дыме – вот о чем. Он висит в воздухе значительно дольше, чем вам может показаться. Спросите об этом какого-нибудь заядлого курильщика, который уж и не помнит, сколько раз хотел бросить.

– Ну и что?

– Пойдем поболтаем с генеральшей. Нам всем надо поговорить. Пошли, Фланнаган, сыграем комедию, поболтаем.

– Я смотрю, пушка, что у тебя в кармане, здорово придает тебе смелости.

– Топай, сержант!

* * *

Рейчел Суэйн, напряженно замерев на стуле, повернула голову налево и откинула назад длинные темные пряди волос.

– Это в высшей степени оскорбительно, – заявила она, не сводя с Борна осуждающего взгляда.

– Верно, – согласился Джейсон, кивая. – Кроме того, мне кажется, что это правда. В пепельнице – пять окурков, и все они в губной помаде. – Борн присел напротив, поставил пепельницу на маленький столик возле своего стула. – Вы были там, когда генерал совершил это: сунул пистолет в рот и нажал на курок. Может, вы не верили, что он пойдет на это, может, вам казалось, что это – его очередная истерическая угроза, но вы и слова не сказали, чтобы остановить его. Да и зачем? Для вас и для Эдди это было разумным и логичным решением всех проблем.

– Чепуха!

– Знаете, миссис Суэйн, честно говоря, это не то слово, которое вам надо было использовать. У вас оно не звучит, так же как и фраза «в высшей степени оскорбительно»... Это не ваши выражения, Рейчел. Вы пытаетесь подражать другим: вероятно, так говорили богатые клиенты молодой парикмахерши много лет назад в Гонолулу.

– Как вы смеете?!

– Да бросьте, Рейчел, это же глупо. Даже не пытайтесь больше говорить: «Как вы смеете», – этот фокус не пройдет. Вы что, собираетесь с таким гнусавым прононсом отдавать королевский указ о том, чтобы мне отрубили голову?

– Отвяжись от нее! – заорал Фланнаган, вставая возле миссис Суэйн. – У тебя есть пушка, но ты не должен так вести себя с ней!.. Она – отличная женщина, чертовски хорошая женщина, а ей дерьмо валила на голову вся шваль кому не лень – в этом городе.

– Как же так? Она была женой генерала, хозяйкой этого поместья? Неужели я ошибся?

– Ее использовали...

– Надо мной смеялись – всегда смеялись, мистер Дельта! – выкрикнула Рейчел Суэйн, упираясь в подлокотники кресла. – Либо распускали сплетни исподтишка. Как вам понравится, если вас на сладенькое станут подсовывать очень нужным людям после того, как будет покончено с закуской и выпивкой?

– Думаю, мне это совсем не понравится. Может, я отказался бы.

– А я не могла! Он меня заставлял делать это! – Никто не может заставить человека заниматься подобными вещами.

– Да нет, они могут, мистер Дельта, – сказала генеральша, подавшись вперед: большие груди четко выделялись под полупрозрачной тканью блузки, длинные волосы прикрывали стареющее, но все еще чувственное лицо. – Представьте себе необразованную девчонку, выгнанную из средней школы в районе угольного бассейна где-то в Западной Вирджинии во времена, когда компании закрывали шахты и нечего было жрать. Тогда берешь то, что удается получить, и бежишь с этим. Я так и поступала: ложилась со всеми от Аликуиппы до Гавайских островов, где наконец и научилась ремеслу. Там-то я встретилась с Заправилой, вышла за него замуж, но, поверьте, иллюзий у меня не было с самого первого дня. Особенно когда он вернулся из Вьетнама, понимаете, что я имею в виду?

– Не совсем уверен в этом, Рейчел.

– Ты ничего не должна объяснять, малышка! – проревел Фланнаган.

– Нет, я хочу, Эдди! Я по горло сыта всем этим дерьмом, понятно?

– Следи за своим языком!

– Дело в том, что я ничего не знаю, мистер Дельта. Но я могу догадываться, понимаете, о чем я?

– Прекрати, Рейчел! – закричал помощник генерала.

– Отвяжись, Эдди! К тому же ты не слишком умен. Этот мистер Дельта может помочь нам выбраться... Опять на острова, верно?

– Абсолютно верно, миссис Суэйн.

– Вы знаете, что представляет из себя это место?

– Заткнись! – заорал Фланнаган, неловко подался вперед, но был внезапно остановлен оглушительным выстрелом из пистолета Борна. Пуля вошла в пол прямо между ногами сержанта.

Женщина завизжала. Когда она успокоилась, Джейсон продолжил:

– Так что это за место, миссис Суэйн?

– Не надо, – опять перебил ее старший сержант, на этот раз, правда, он не кричал, а молил – так, как может молить очень сильный человек. Он посмотрел на жену генерала, потом перевел взгляд на Джейсона. – Послушай, Борн, или Дельта, или как там тебя, Рейчел права: ты действительно можешь помочь нам выбраться – здесь нас ничто не удерживает. Итак, что же ты можешь нам предложить?

– Предложить за что?

– Допустим, мы сообщим то, что нам известно об этом месте... и я могу рассказать, где ты можешь начать поиски, которые приведут к еще большим открытиям. Как ты можешь помочь нам? Как мы сумеем выбраться отсюда и вернуться на острова в Тихом океане, чтобы нас не преследовали и чтобы во всех газетах не было наших имен и фотографий?

– Это трудная задача, сержант.

– Черт подери, она не убивала его – мы не убивали его, это твои слова!

– Согласен, но мне, вообще-то, наплевать, убивали вы его или нет: для меня другое важнее.

– Что-то вроде того, чтобы потрясти старых друзей, или как там еще, черт побери?

– Именно так – мне задолжали.

– Я все еще не могу поверить, что это ты...

– Ты и не должен.

– Ты же был мертв! – вновь принялся за старое сбитый с толку Фланнаган, выплевывая слова, словно пулемет. – Дельта-один из нелегалов был Борном, а Борн был мертв: Лэнгли доказал нам это! Но ты-то живой...

– Меня надули, сержант! Только это тебе и нужно знать – это, да еще то, что я работаю один. Мне кое-кто задолжал, я должен с них получить свое, но я выступаю только соло. Мне нужна информация, причем очень быстро!

Фланнаган удивленно покачал головой, а потом тихо, осторожно заговорил:

– Ладно... может быть, здесь я могу оказаться тебе полезным – больше, чем кто бы то ни было. Мне дали специальное задание, поэтому я вынужден был узнать вещи, о которых в обычной ситуации такому, как я, никто бы не сообщил.

– Это похоже на начальные такты всем давно известной мелодии, сержант. В чем состояло твое спецзадание?

– Быть медсестрой и сиделкой. Два года назад с Норманом стало твориться что-то странное. Я приглядывала ним, но если бы вдруг возникла ситуация, при которой это стало бы невозможным, я должен был позвонить по одному нью-йоркскому номеру.

– Назвав этот номер, ты поможешь мне.

– Этот и еще несколько номерных знаков, которые я списал на всякий случай...

– На случай, – дополнил Борн, – если кому-нибудь покажется, что ты как сиделка больше не требуешься.

– Типа того. Эти сволочи никогда нас не любили – Норман не замечал, но я-то все видел.

– Нас? Тебя, Рейчел и Суэйна?

– Форму – вот что. Эти богачи крутили своими гражданскими носами при виде нас, словно мы отбросы, хоть и необходимы. И они были правы насчет необходимости: без Нормана они не могли обойтись. За глаза они ругали его, но он был им нужен.

«Где солдатикам с этим справиться», – так говорил Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии. «Медуза» и ее штатские наследники.

– Когда ты сказал, что записал номерные знаки автомобилей, то имел в виду, что не принимал участия в собраниях, проводимых здесь довольно регулярно? Я имею в виду, что не был среди гостей, не был одним из них?

– Ты что, с ума сошел? – вырвалось у Рейчел Суэйн. Этот вскрик выразил всю нелепость подобного вопроса Джейсона. – Всякий раз, когда должно было состояться действительно настоящее собрание, а не грязная попойка. Норм велел мне оставаться наверху или, если я хочу, отправляться к Эдди смотреть телевизор. Эдди не разрешалось выходить из флигеля. Мы оба были недостаточно хороши для его расфуфыренных болванов друзей! Так продолжалось многие годы... Вот и вышло, как я сказала: он сам бросил нас в объятия друг к другу.

– Я кое-что начинаю понимать, по крайней мере, мне так кажется. Но как же номерные знаки, сержант? Как тебе удалось? Я так понял, что ты должен был находиться у себя?

– Это делали охранники. Я сказал им, что это – необходимая мера предосторожности. Они не возражали.

– Ясно. Ты сказал, что два года назад Суэйн начал странно себя вести. В чем это выражалось?

– В том же, что и сегодня. Всякий раз, когда случалось что-то необычное, он уходил в себя и не желал принимать никаких решений. Едва возникало хоть малейшее упоминание о «Женщине-Змее», он сразу же хотел спрятать голову в песок, чтобы переждать опасность.

– А как насчет сегодняшнего вечера? Я видел, как вы спорили, и мне показалось, что сержант отдавал генералу приказ.

– Черт, ты совершенно прав: Норман запаниковал по поводу тебя – человека, которого они называли Кобра и о котором говорили, что он собирается вытащить на свет Божий те двадцатилетней давности неприятные делишки в Сайгоне. Генерал хотел, чтобы я был вместе с ним, когда ты окажешься здесь, а я сказал, что этот номер не пройдет. Сказал, что я не сумасшедший, чтобы поступать таким образом.

– Почему? Почему для тебя сумасшествие быть рядом с командиром?

– По той же причине, по какой сержантский состав не допускается в те штабные помещения, где ребята с большим количеством звездочек на погонах занимаются планированием боевых операций. Просто это не принято; мы находимся на разных уровнях.

– Иными словами, есть пределы того, что ты должен знать.

– Прямо в яблочко.

– Но ты же был связан со всем тем, что творилось в Сайгоне двадцать лет назад, с «Женщиной-Змеей»... Черт побери, сержант, ты же был, да и остаешься «медузовцем».

– Которому грош цена. Дельта. Я выгребаю грязь, а они заботятся обо мне, но я по-прежнему остаюсь всего лишь уборщиком в военной форме. Когда придет время ее снять, я тихонько удалюсь куда подальше и буду помалкивать, иначе очень скоро окажусь в деревянном ящике. Тут все очень просто: я как разменная монета, которой всегда можно пожертвовать.

Борн внимательно наблюдал за старшим сержантом все время, пока тот разглагольствовал. Для себя он отметил, что Фланнаган искоса поглядывал на генеральшу, то ли ожидая ее аплодисментов, то ли, напротив, желая заставить замолчать. В любом случае этот громила либо говорил правду, либо был великолепным актером.

– Тогда вот что, – подытожил Джейсон, – тебе сейчас самое время выйти в отставку. Я могу это устроить, сержант. Ты можешь тихонько смыться и помалкивать в тряпочку, а все, что ты заработал, выгребая грязь, останется при тебе. Преданный помощник генерала предпочитает после тридцатилетней беспорочной службы выйти в отставку, когда его друг и начальник трагически кончает с собой, – так это будет выглядеть. Никто не станет задавать вопросов... Вот – мое предложение.

Фланнаган вновь метнул взгляд на Рейчел Суэйн, та быстро кивнула, после чего посмотрела на Борна.

– А где гарантия, что мы успеем собрать вещички и убраться отсюда? – спросила она.

– А разве вас не заботит маленькая формальность вроде той, что сержант Фланнаган должен оформить свой уход в отставку и военную пенсию?

– Я заставил Нормана подписать эти бумаги еще полтора года назад, – вмешался помощник. – Я числюсь на работе в его пентагоновском кабинете, а квартирую в его резиденции. Мне достаточно просто вписать в бумагу дату и свое имя и внести служебный адрес генерала, который Рейчел и я давно уже выяснили.

– Только и всего?

– Ну, остается еще, может, три-четыре телефонных звонка: адвокату Нормана, который организует здесь все необходимое; в питомник, чтобы позаботились о собаках; диспетчеру гаража, где стоит служебный автомобиль, ну и последний – в Нью-Йорк. А потом – прямиком в аэропорт Даллеса.

– Ты, должно быть, обдумал все это давным-давно...

– Только об этом и думали, мистер Дельта, – подтвердила жена генерала, перебивая его. – Как говорится, мы сполна уплатили за все.

– Но прежде, чем я смогу подписать бумаги или позвонить по этим номерам, – добавил Фланнаган, – я должен быть уверен, что мы сможем смыться сейчас.

– Это подразумевает: ни полиции, ни газетчиков, никакого упоминания о вашей связи с происшедшим сегодня вечером, – вас здесь просто не было.

– Ты говорил о том, что это – трудная задача. А должки, которые ты хочешь получить, – это что, легко?

– Вас здесь просто не было, – медленно и тихо повторил Борн, разглядывая дутую стеклянную пепельницу с окурками в губной помаде на столике. Затем он посмотрел на помощника генерала и сказал: – Вы действительно ни до чего здесь не дотрагивались... Здесь нет ничего, что могло бы связать вас с этим самоубийством... Вы готовы уехать отсюда, – скажем, через пару часов?

– Лучше через тридцать минут, мистер Дельта, – ответила Рейчел.

– Боже мой, вы же здесь прожили целую жизнь, вы – оба...

– Нам от этой жизни больше того, что мы получили, ничего не нужно, – сказал Фланнаган как отрезал.

– Но ведь это поместье – ваше, миссис Суэйн...

– Черта с два. Оно завещано какому-то фонду – можете спросить об этом у адвоката. Все, что мне будет положено по завещанию, – если вообще хоть что-то, – он мне перешлет. Я сейчас хочу только одного – мы хотим – выбраться отсюда.

Джейсон оглядел с головы до ног эту странную и странно сведенную судьбой пару и сказал:

– Тогда вас ничто здесь не задерживает.

– А мы можем быть в этом уверены? – настаивал Фланнаган.

– Конечно, вам придется сделать некоторое усилие, чтобы поверить мне, но будьте уверены, я сдержу слово. С другой стороны, могу предложить иной вариант: скажем, вы остаетесь. Неважно, что вы с ним сделаете, завтра или послезавтра в Арлингтоне его еще не хватятся, но вскоре его кто-нибудь начнет искать. Возникнут вопросы, потом поиски, расследование, после чего так же точно, как Бог создал маленького Бобби Вудвортса[28], сюда нагрянет пресса со своими надоевшими всем глупостями. У них не заржавеет – ваши отношения будут выужены на свет Божий, – черт, да о них даже охранники болтают, – после чего для газет, журналов, телевидения наступит настоящий праздник... Вы что, этого хотите? А может, именно это и приведет к деревянному ящику, о котором ты упоминал?

Старший сержант и его подруга переглянулись, и наконец женщина сказала:

– Он прав, Эдди. С ним у нас есть хоть какой-то шанс, без него – ни единого.

– У него все выходит очень просто, – сказал Фланнаган, у которого заметно учащалось дыхание всякий раз, когда он смотрел на дверь. – Как ты собираешься справиться со всем этим?

– Это уж мое дело, – ответил Борн. – Дайте мне все номера телефонов, а потом вам только и останется позвонить в Нью-Йорк, и на вашем месте я бы сделал это уже с какого-нибудь острова в Тихом океане.

– Ты с ума сошел! В ту самую минуту, когда просочится это известие, и я и Рейчел окажемся на заметке у «Медузы»! Они захотят узнать, что произошло.

– Скажите им правду, по крайней мере, вариацию на ее тему, и, мне кажется, вы даже сможете получить премию.

– Что за ерунду ты городишь!

– Во Вьетнаме, сержант, это не казалось ерундой. Так же, как в Гонконге, и уж точно, не сейчас... Вот как это будет выглядеть: ты и Рейчел вернулись домой, увидели, что произошло, упаковались и свалили, – вам не нужны расспросы, а мертвые не болтают и потому в ловушку не попадутся. Поставьте в ваших бумагах вчерашнее число, отправьте их по почте, а остальное доверьте мне.

– Я не...

– У тебя нет выбора, сержант! – не дал ему договорить Джейсон. – И я не собираюсь терять время! Хотите, чтобы я исчез, – пожалуйста, я уйду, расхлебывайте сами. – Борн сердито взглянул на них и направился к двери.

– Нет, Эдди, останови его! Мы должны послушаться его, обязаны воспользоваться этим шансом! Иначе нас убьют, и ты знаешь это.

– Хорошо, хорошо!.. Успокойся, Дельта. Мы сделаем так, как ты скажешь.

Джейсон остановился и обернулся к ним.

– Все, что я скажу, сержант, – до последней буковки. – Согласен.

– Во-первых, мы с тобой пойдем во флигель, а Рейчел пока поднимется к себе и будет укладываться. Ты дашь мне все, что у тебя есть: номера телефонов и номерные знаки, все имена, какие ты слышал, – все, что сможешь вспомнить и что я попрошу. Договорились?

– Ага.

– Пошли. Да, миссис Суэйн, я догадываюсь, что множество вещиц из этого дома вы хотели бы взять на память, но...

– Не надо, мистер Дельта. Воспоминания мне не нужны. Все, что мне действительно требовалось, я давно переправила на хранение за многие тысячи миль от этой чертовой хижины.

– Да, вы основательно подготовились, не так ли?

– Ничего нового вы не сказали. Видите ли, однажды так или иначе это должно было случиться... – Рейчел ловко проскользнула между мужчинами и вышла в холл; там она остановилась и, быстро повернувшись, улыбаясь, с блеском в глазах подошла к старшему сержанту и тронула ладонью его лицо. – Ура, Эдди, – спокойно сказала она. – Нам действительно повезло: мы будем жить, Эдди. Понимаешь, о чем я?

– Ага, малышка. Понимаю.

Когда они шли в темноте по направлению к флигелю, Борн обратился к сержанту:

– Я действительно серьезно говорил насчет того, что не намерен терять время. Давай, сержант, начинай. Что ты собирался рассказать мне об этом суэйновской «ферме»?

– А ты готов к этому?

– О чем ты? Конечно готов. – Но он не был готов и замер как вкопанный, услышав слова Фланнагана:

– Прежде всего, это – кладбище.

* * *

Алекс Конклин сидел откинувшись на спинку стула. Хмурый и ошеломленный, с телефонной трубкой в руке, он был не в силах выдать какой-нибудь нормальный ответ на поразительную информацию, полученную от Джейсона. Единственное, что он мог вымолвить:

– Я не могу этому поверить!

– Чему именно?

– Не знаю. Наверное, всему... тому, что там – кладбище. Но я обязан поверить, не так ли?

– Ты не хотел верить в Лондон и Брюссель, в командующего Шестым флотом и хранителя сверхсекретных кодов в Лэнгли. Я всего лишь добавляю кое-что к этому списку... Теперь ты должен выяснить, кто они такие. После этого мы можем начать действовать.

– Повтори с самого начала: у меня голова просто лопнет от всего этого. Телефонный номер в Нью-Йорке, номерные знаки...

– И еще трупы, Алекс! Фланнаган и генеральша! Они уже в пути – таков был наш уговор, и тебе придется прикрыть их.

– И только-то? Суэйн кончает самоубийством, в доме находятся два человека, которым можно задать пару вопросов, а мы говорим им «чао» и отпускаем на все четыре стороны? Это лишь чуточку менее безумно, чем то, что ты только что сообщил мне.

– У нас нет времени, чтобы затевать какие-то игры. Кроме того, сержант не сможет ничего добавить к тому, что уже сказал: генерал и он находились на разных уровнях.

– Да что ты? Надо же!

– Сделай это. Дай им уйти. Они могут понадобиться нам позднее. Конклин тяжело вздохнул, явно выражая сомнение.

– Ты уверен? Все это очень сложно.

– Сделай это! Ради Христа, Алекс. К чертям собачьим все сложности, нарушения и манипуляции, на которые тебе придется пойти! Мне нужен Карлос!!! Мы плетем сеть, и он может попасть в нее. Я смогу поймать его.

– Ладно, ладно. В Фолс-Черч есть один доктор, которого мы раньше привлекали для специальных операций. Я разыщу его, а уж он знает, что надо делать.

– Отлично, – произнес Борн, думая сразу о многом. – А теперь запиши, что я скажу, на магнитофон. Я повторю все, что сообщил мне Фланнаган. Поторапливайся, у меня еще много дел.

– Включил, Дельта-один.

Джейсон быстро, но четко, чтобы на пленке не было никаких неясностей, читал с листка, который он заполнил во флигеле Фланнагана. Он назвал имена семерых самых частых и весьма известных гостей на вечеринках у генерала (никакой гарантии в отношении правильности фамилий и их произношения); затем – номерные знаки, которые были записаны во время более серьезных, проходивших раз в два месяца собраний; потом – номера телефонов адвоката Суэйна, всех охранников поместья генерала, питомника для собак и служебного гаража Пентагона и, наконец, не зарегистрированный в справочнике номер в Нью-Йорке: он был анонимный, сообщения записывались на автоответчик.

– Это – дело номер один, Алекс.

– Мы его расколем, – сказал Конклин, записывая на пленку и свой голос. – Я позвоню в питомник и поговорю с ними в пентагоновском стиле: мол, генерал срочно отправился в опасную командировку, поэтому мы заплатим двойную цену, чтобы животных поскорее забрали. Кстати, открой ворота... С номерными знаками проблем не будет: я попрошу Кэссета прогнать их через компьютеры и выяснить имена в обход Десоула.

– Как насчет Суэйна? Мы должны какое-то время скрывать, что он покончил жизнь самоубийством.

– И как долго?

– Откуда, черт подери, мне знать? – сердито сказал Джейсон. – До тех пор, пока не выясним, кто они такие, и я или ты не свяжемся с ними – и мы вместе начнем раздувать панику. Тогда мы и предложим им Карлоса как решение их проблем.

– Слова, слова, – заметил Конклин, в тоне которого совсем не чувствовалось уверенности. – На это могут уйти целые дни – неделя, а может, и больше.

– Так об этом-то я и говорю.

– В таком случае лучше всего ввести в курс дела Питера Холланда...

– Нет, только не сейчас. Мы не знаем, что он предпримет, и я не хочу, чтобы он вставал у меня на пути.

– Ты должен верить хоть кому-то, кроме меня, Джейсон. Может, мне и удастся водить доктора за нос сутки-двое, но я сомневаюсь, что больше. Он захочет получить подтверждения с более высокого уровня. И не забывай, что мне в загривок дышит Кэссет по поводу Десоула...

– Дай мне два дня, выцарапай мне эти два дня!

– Одновременно выуживая всю необходимую информацию, держа Чарли на привязи, цедя сквозь зубы ложь Питеру: мол, мы продвигаемся, выискивая вероятного связного Шакала в отеле «Мейфлауэр»... Разумеется, ничем подобным и не пахнет, потому что мы, превысив свои полномочия, увязли в каком-то сумасшедшем, тянущемся уже двадцать лет сайгонском заговоре, в который вовлечен Бог знает кто, – черт бы нас побрал, если нам это известно. Только эти «кто-то» – чрезвычайно влиятельные люди. Не вдаваясь в подробности их общественного положения, мы узнали, что у них есть свое кладбище на территории поместья одного генерала, заведующего в Пентагоне материально-техническим снабжением. Да и с генералом также приключилась неприятность: он взял да и снес себе голову, – бывает же такое! Впрочем, это – всего лишь печальный инцидент, который мы сейчас распутываем... Боже, Дельта, опомнись! Ракеты вот-вот столкнутся!

Несмотря на то, что рядом с ним находился навсегда замерший на стуле генерал Суэйн, Борн смог вяло усмехнуться.

– Ведь на это мы и рассчитываем, не так ли? Это сценарий, достойный пера нашего любимого Святого Алекса.

– Я – всего лишь пассажир в этой машине, за рулем – кто-то другой...

– Что с доктором? – перебил его Джейсон. – Ты почти пять лет не занимался оперативной работой. Откуда ты знаешь, что он все еще занят в этом бизнесе?

– Я встречал его там и сям: мы оба без ума от музеев. Пару месяцев назад в Коркоранской галерее он пожаловался мне, что теперь ему дают не так уж и много работы.

– Сегодня ночью ты можешь это изменить.

– Постараюсь. А ты что собираешься делать?

– Осторожно обыщу всю комнату.

– В перчатках?

– Разумеется, в резиновых.

– Не прикасайся к телу.

– Только карманы осмотрю осторожненько... По лестнице спускается жена Суэйна. Перезвоню, когда они уйдут. Разыщи этого доктора!

Айвен Джакс, доктор медицины, выпускник медицинского факультета Йельского университета, прошедший практику и работающий в настоящее время в Главном госпитале штата Массачусетс хирургом, выходец с Ямайки и некогда – благодаря протекции своего чернокожего собрата с невероятным именем Кактус – «консультант» ЦРУ, въехал в поместье генерала Нормана Суэйна в Манассасе, что в Вирджинии. Временами Айвену хотелось, чтобы он никогда не встречал на своем жизненном пути старого Кактуса (именно в эту ночь его обуревало такое чувство), но вообще-то он не жалел об этом знакомстве. Благодаря «волшебным бумагам» старика Кактуса Джаксу во времена репрессивного режима Мэнли удалось вытащить с Ямайки брата и сестру, хотя тогда тем, кто имел престижную профессию, вообще было запрещено эмигрировать, не говоря уж о том, чтобы забрать с собой свои сбережения.

Кактусу, однако, благодаря искусной подделке правительственных разрешений удалось вырвать обоих молодых людей из страны, а также добиться перевода их банковских счетов в Лиссабон. Все, что требовалось старому мошеннику, – это украсть чистые бланки документов, включая накладные на экспорт/импорт груза, два паспорта, кое-какие фотографии и образцы различных подписей, добыть которые оказалось легче легкого: в контролируемой правительством прессе печатались сотни бюрократических декретов. Теперь брат Айвена – состоятельный юрист в Лондоне, а сестра – аспирантка в Кембридже.

Да, он многим обязан Кактусу, подумал доктор Джакс, подруливая к дому. Поэтому, когда старина попросил его «проконсультировать» нескольких своих «друзей из Лэнгли», – это было семь лет назад, – он согласился. Да уж, эти консультации! Правда, в его тихом союзе с разведывательными органами была и своя выгода. Когда на его родном острове вышвырнули Мэнли и к власти пришел Сиага, среди первых «незаконно захваченная» собственность была возвращена семейству Джакс в Монтего-Бей и Порт-Антонио. Все это сделал Алекс Конклин, но без Кактуса не было бы и Конклина, во всяком случае, среди друзей Айвена... Но почему Алекс должен был позвонить именно этим вечером? Как раз сегодня двенадцать лет со дня его свадьбы: он отослал детей ночевать к соседским ребятишкам, чтобы побыть с женой наедине в патио, – наедине вместе с зажаренными по-ямайски ребрышками, приготовленными так, как умеет только один человек в мире: шеф-повар Айвен, – где их ожидал добрый темный ром "Овер-тона, а позднее – в высшей степени эротическое купание нагишом в бассейне. Чертов Алекс! Будь он дважды проклят, этот сучий холостяк, который только и мог, что сказать, когда ему сообщили о годовщине свадьбы: «Какого черта? Прожили годы, что значит один день? Отпразднуете завтра, а мне ты нужен сегодня».

Ему пришлось наврать жене, которая раньше была старшей медсестрой в Главном госпитале штата Массачусетс, что речь идет о жизни и смерти пациента: так оно и было на самом деле, только чаша весов давно уже переместилась в одну сторону. Она ответила, что ее следующий муж, вероятно, будет более внимателен к ней, но грустная улыбка и все понимающие глаза противоречили ее же словам. Она знала, что такое смерть. «Торопись, дорогой мой!»

Джакс выключил двигатель, схватил сумку с медицинскими принадлежностями и выскочил из машины. Он еще не успел обойти капот, как дверь дома распахнулась, и в освещенном проеме появился силуэт высокого мужчины в темной одежде.

– Я – ваш доктор, – пробормотал Айвен, поднимаясь по ступенькам. – Наш общий друг не назвал вашего имени, но полагаю, я и не должен его знать.

– Думаю, что нет, – согласился Борн, протягивая руку в резиновой перчатке приближающемуся Джаксу.

– А я думаю, что мы оба правы, – сказал Джакс, пожимая руку незнакомцу. – Ваша перчатка мне чертовски знакома.

– Наш общий друг не сказал мне, что вы темнокожий.

– Это для вас что-нибудь меняет?

– Боже праведный, нет. Я просто еще больше зауважал нашего общего друга. Вероятно, ему даже в голову не пришло сказать об этом.

– Думаю, мы найдем общий язык. Вперед, незнакомец.

Борн стоял в десяти футах справа от письменного стола, в то время как Джакс быстро и профессионально осматривал труп, милосердно прикрыв его голову марлей. Без объяснений он вырезал часть генеральской одежды, чтобы осмотреть тело. В конце концов он осторожно скатил труп со стула на пол.

– Вы здесь закончили? – спросил он, посмотрев на Джейсона.

– Я все тут обшарил, док, если вы это имеете в виду.

– Так обычно и бывает... Надо опечатать эту комнату. После того, как мы уйдем, сюда никто не должен заходить до тех пор, пока наш общий друг не даст на это разрешения.

– Я вряд ли смогу это гарантировать, – заметил Борн.

– Тогда придется ему заняться этим.

– Почему?

– Ваш генерал не совершал самоубийства, незнакомец. Его умертвили.

Глава 12

– Женщина, – сообщил по телефону свое мнение Алекс Конклин. – Судя по тому, что ты сказал, это непременно должна быть жена Суэйна. О Боже!

– Это ничего не меняет, но похоже на то, – скрепя сердце согласился Борн. – С одной стороны, у нее было достаточно оснований, а с другой – если она сделала это, то ничего не сказала Фланнагану, и это совсем непонятно.

– Да уж... – Конклин выдержал паузу, после чего быстро произнес: – Дай-ка мне Айвена.

– Айвена? Твоего доктора? Его зовут Айвен?

– Ну и что?

– Ничего. Он снаружи... «упаковывает товар», – так он выразился.

– В свой пикап?

– Именно. Мы отнесли тело...

– Почему он уверен, что это не самоубийство? – перебил его Алекс.

– Суэйн был накачан наркотиками. Айвен сказал, что перезвонит тебе позже и все объяснит. Он хочет выбраться отсюда и требует, чтобы после нашего отъезда никто не заходил в комнату, – точнее: после моего отъезда, – до тех пор, пока ты сообщишь полиции. Он и об этом тебе скажет.

– Боже, там такое должно твориться...

– Не совсем так. Что я должен сделать, по-твоему?

– Задерни шторы, если есть, проверь окна, и, если возможно, запри дверь. Если ее нельзя закрыть на засов, поищи там...

– В кармане у Суэйна я нашел связку ключей, – прервал Джейсон. – Я проверил: один из них подходит.

– Хорошо. Когда уйдешь, тщательно протри дверь. Найди какой-нибудь аэрозоль для полировки мебели.

– Это не остановит того, кто захочет войти внутрь.

– Разумеется нет, но если кто-то войдет, мы сможем обнаружить отпечатки.

– Ты полагаешь...

– Безусловно, – понял его с полуслова бывший офицер разведки. – Мне также придется поразмыслить над тем, как наглухо закрыть все это местечко, не прибегая к услугам никого из Лэнгли, и, кстати, держать на удалении Пентагон, чтобы с генералом не вздумал связаться кто-то из его более двадцати тысяч сотрудников; не забудь, что в их число входят его непосредственные подчиненные, а также, вероятно, пара сотен потенциальных продавцов и покупателей военного снаряжения ежедневно... Боже, это же невозможно!

– Наоборот, – возразил Борн в тот момент, когда в дверях внезапно появился доктор Айвен Джакс. – Наша маленькая игра в дестабилизацию начнется прямо здесь на «ферме». У тебя есть номер телефона Кактуса?

– При себе – нет. Думаю, что он у меня дома в какой-нибудь коробке из-под ботинок.

– Позвони Мо Панову – у него есть. Потом свяжись с Кактусом, вели ему найти телефон-автомат, и пусть он позвонит мне.

– Что, черт бы тебя побрал, ты задумал? Когда я слышу имя этого старикана, я начинаю нервничать.

– Ты сам сказал, что я должен найти кого-нибудь, кому могу доверять, кроме тебя. Вот я только что и нашел. Свяжись с ним, Алекс. – Джейсон повесил телефонную трубку. – Простите, док... хотя, может быть, в данных обстоятельствах я могу воспользоваться вашим именем. Привет, Айвен.

– Привет, незнакомец, именно так я хочу тебя называть. Особенно после того, как я услышал из твоих уст другое имя.

– Алекса?.. Да нет, конечно, не Алекса – не нашего общего друга. – Борн тихо, понимающе засмеялся, отходя от стола. – Кактуса, не так ли?

– Я вошел только для того, чтобы спросить, закрывать ли мне ворота, – уклонился от ответа Джакс.

– Надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что не думал о нем, пока не увидел тебя в дверях?

– Определенные ассоциации довольно очевидны. Как насчет ворот?

– Ты тоже должник Кактуса, док? – Джейсон наблюдал за выходцем с Ямайки.

– Я должен ему столько, что не мог бы даже подумать о том, чтобы впутать его в ситуацию наподобие сегодняшней. Ради Бога, он ведь старик, и независимо от того, что там задумали в Лэнгли, сегодня вечером произошло убийство, жестокое убийство. Нет, я бы не стал его впутывать.

– Ты – не я. Видишь ли, я вынужден так поступить: он никогда мне не простит, если я поступлю иначе.

– О себе ты совсем не думаешь, верно?

– Будь добр, закрой ворота, док. А я тогда смогу включить сигнализацию на панели управления в холле.

Джакс помедлил, словно подбирая слова. Затем, запинаясь, он начал:

– Послушай, у большинства разумных людей есть причины для того, чтобы поступать так или иначе. Думаю, что ты разумен. Позвони Алексу, если я тебе понадоблюсь, – если я понадоблюсь старому Кактусу. – Доктор быстро вышел.

Борн повернулся и осмотрел комнату. После того, как почти три часа назад Фланнаган и Рейчел Суэйн уехали, он исследовал каждый фут генеральского кабинета, так же как спальню мертвого вояки на втором этаже. На кофейном столике он сложил предметы, к которым хотел приглядеться повнимательнее, и теперь принялся изучать их. Среди них были три одинаковые тетради в коричневых кожаных обложках с отрывными страницами, скрепленными спиралью, – обычный атрибут письменного стола. Первая служила календарем, где отмечались назначенные встречи, вторая – телефонной книжкой, куда фамилии и номера заносились чернилами, в третьей велся учет расходов: она была едва начата. Кроме того, рядом лежали одиннадцать записок, вырванные из блокнота, которые Джейсон обнаружил в карманах у Суэйна, карточка учета проигрышей и выигрышей в гольф-клубе и несколько меморандумов, составленных в Пентагоне. Наконец, на столике был генеральский бумажник с обилием всевозможных впечатляющих удостоверений личности и очень малым количеством денег. Борн собирался отдать все это Алексу, надеясь, что благодаря этим вещам удастся обнаружить дополнительные ниточки. Насколько он мог судить, ничего необычного найти не удалось: никаких доказательств связи с современной «Медузой». Это его и беспокоило: должна же быть какая-то зацепка. Ведь это дом старого солдата и его святая святых в доме – что-то должно здесь быть. Он знал, чувствовал это, но не мог найти. Тогда он вновь принялся обыскивать все, но уже не фут за футом, а дюйм за дюймом.

Через четырнадцать минут, когда он снимал и переворачивал фотографии на стене рядом с письменным столом (стена находилась по правую руку от занавешенного окна, выходившего на газон), ему вспомнились слова Конклина о необходимости проверить окна и задернуть шторы, чтобы никто с улицы не смог увидеть, что происходит в доме.

«Боже, там такое должно твориться».

«Не очень-то приятное зрелище».

Совсем неприятное: среднее стекло окна было забрызгано кровью и частицами тканей. И... что это? Маленькая латунная защелка – что с ней? Она не только выдвинута из паза, но и само окно приоткрыто – едва-едва, но тем не менее приоткрыто. Борн стал на колени на диванчик и присмотрелся к поблескивающей латунной штучке и оконному стеклу: среди засохших ручейков крови и островков кожи были расплывшиеся пятна, размазанные по стеклу; низ левой шторы был вытянут наружу, и небольшой кусок украшенной кистями ткани заклинило рамой, поэтому окно и не закрывалось. Джейсон спустился вниз растерянный, но не слишком удивленный. Это было именно то, что он искал: недостающее звено в сложной головоломке, которую представляла собой смерть Нормана Суэйна.

Кто-то выбрался из этого окна после того, как пуля снесла генералу половину черепа. Кто-то, кто не желал рисковать быть замеченным в холле или при выходе через парадную дверь. Кто-то, кто превосходно знал расположение комнат в доме, окрестности... и собак. Жестокий убийца из «Медузы». Черт его дери!

Кто же? Кто был здесь? Фланнаган... жена Суэйна! Они должны знать, даже обязаны знать! Борн бросился к телефону на письменном столе; тот начал трезвонить еще до того, как он успел до него дотронуться.

– Алекс?

– Нет, братец Кролик, это всего лишь старый друг. А я и не знал, что мы столь свободно обращаемся с именами.

– Нет, конечно, мы не должны, – быстро произнес Джейсон, с прудом восстанавливая самообладание. – Кое-что произошло, я тут нашел кое-что...

– Успокойся, парень. Чем я могу тебе помочь?

– Ты мне нужен: сейчас и там, где я нахожусь. Ты свободен?

– Что ж, давай посмотрим. – Кактус издал смешок. – Я должен, вообще-то, присутствовать на нескольких заседаниях советов директоров, да в Белом доме меня ждут не дождутся на правительственный завтрак... Где и когда, братец Кролик?

– Ты не должен быть один, старина. Мне нужны, кроме тебя, еще три-четыре человека. Это возможно?

– Не знаю. Что у тебя на уме?

– Тот парень, что отвез меня в город после того, как я встретился с тобой... Среди твоих соседей такие еще найдутся?

– Честно говоря, большая часть из них отбывает срок, но если покопаться в мусоре, думаю, нескольких можно найти. А зачем?

– Поработать охранниками. Это действительно очень просто: ты будешь сидеть на телефоне, а им придется постоять за закрытыми воротами, сообщая посетителям, что это – частное владение и вход на его территорию воспрещен. Особенно для некоторых шишек, которые могут заявиться на лимузинах.

– Моим братишкам это, наверное, подойдет.

– Перезвони мне, я расскажу, как проехать. – Борн нажал на рычаг и сразу же отпустил его, чтобы набрать новый номер – телефон Конклина в Вене.

– Да? – ответил Алекс.

– Доктор был прав, а я позволил работавшему на «Женщину-Змею» палачу скрыться!

– Ты имеешь в виду жену Суэйна?

– Нет, но и она, и ее говорливый сержант знали, кто это, – они должны знать, кто был здесь! Присматривай за ними. Раз они мне солгали, то и уговор отменяется. Тот, кто организовал это смердящее за милю «самоубийство», должен занимать высокое положение в «Медузе». Он мне нужен – это ускорит дело.

– Да? Нам к нему не подобраться.

– О чем ты, черт тебя дери, болтаешь?

– Потому что и сержант, и его любовница вне пределов досягаемости. Они исчезли.

– Это сумасшествие какое-то! Если я хоть немного знаю Святого Алекса – а уж я-то знаю, – он начал слежку, едва эта парочка выбралась отсюда.

– При помощи электроники, а не людей. Припомни-ка, ты сам настаивал, чтобы мы держали Лэнгли и Питера Холланда подальше от «Медузы».

– Что же ты сделал?

– Я разослал самое серьезное извещение по всем компьютерным системам бронирования билетов на рейсы международных авиалиний. В 8.20 пополудни наши объекты купили билеты на десятичасовой рейс «Пан-Америкэн» в Лондон...

– Лондон? – вмешался Джейсон. – Они же собирались в противоположном направлении, на Гавайи. К Тихому океану!

– Вероятно, туда они и полетят, потому что к рейсу «Пан-Америкэн» они не явились. Кто мог знать?

– Проклятие, ты должен был предусмотреть!

– Как? Двум гражданам США, отправляющимся на Гавайи, не нужно показывать паспорта, чтобы попасть в наш пятидесятый штат. Сойдет и водительское удостоверение, и регистрационная карточка избирателя. Ты сам мне сказал, что они уже давно обдумывали этот шаг. Ты считаешь, что старшему сержанту с тридцатилетним послужным списком трудно получить пару водительских удостоверений, выписанных на другие имена?

– Но зачем?

– А затем, чтобы сбросить с хвоста разыскивающих их людей – нас, а может, и некоторых «медузовцев».

– Вот дерьмо!

– Ты можешь выражаться менее вульгарно, профессор? «Вульгарно» – как раз подходит для этого случая, верно?

– Заткнись, мне надо подумать.

– Тогда подумай о том, что мы с голой задницей сидим на айсберге, и у нас нет обогревателя. Самое время вводить Питера Холланда. Он нужен нам. Без Лэнгли теперь не обойтись.

– Нет, не сейчас! Ты забыл кое-что: Холланд давал присягу, и все, что мы знаем о нем, говорит о том, что он сверхсерьезно к ней относится. Он, может, и нарушает иногда инструкции, но если он окажется лицом к лицу с «Медузой», с сотнями миллионов долларов, поступающих из Женевы, чтобы скупать что-то там в Европе, он может сказать: «Стоп, достаточно»!

– Мы должны рискнуть. Он нужен нам, Дэвид.

– Какой еще Дэвид, черт тебя дери! Я – Борн, Джейсон Борн, – твое создание, и мне кое-что задолжали! Моей семье задолжали! И по-другому ничего не выйдет!

– И ты убьешь меня, если я встану на твоем пути.

Молчание. Никто не сказал ни слова, пока Дельта-один из сайгонской «Медузы» не прервал паузу:

– Да, Алекс, я убью тебя. И не из-за того, что ты попытался убить меня в Париже, а из-за того, что ты поверил сделанным вслепую предположениям и решил отправиться на охоту за мной. Понимаешь, о чем я говорю?

– Да, – едва слышно ответил Конклин. – Самонадеянность невежества – вот твоя любимая вашингтонская тема, тебе всегда удавалось придать ей какое-то восточное звучание. Но где-то на этом пути тебе самому придется научиться быть чуть менее самонадеянным: без поддержки мы с тобой не многое сможем сделать.

– Пойми, если мы не будем действовать в одиночку, очень многое может пойти насмарку. Вспомни об успехах, которых мы добились. От нуля до двух десятков – и за сколько? За сорок восемь или семьдесят два часа? Дай мне два дня, Алекс, пожалуйста. Мы приближаемся к самой сути – сути «Медузы». Еще один прорыв – и мы предоставим им идеальное средство избавиться от меня. Самого Шакала.

– Сделаю все, что в моих силах. Кактус связался с тобой?

– Да. Он мне перезвонит, а потом отправится сюда. Подробности потом.

– Должен сообщить тебе: он и наш доктор – друзья.

– Я знаю. Айвен сказал мне... Алекс, я хочу передать тебе кое-какие вещи: телефонную книжку Суэйна, его бумажник, календарь для записей назначенных встреч, ну и тому подобное. Я упакую все это и попрошу одного из парней Кактуса доставить сверток тебе, к воротам, где охранники. Отдай в лабораторию – посмотрим, что мы сможем найти.

– Парни Кактуса? Чем ты занимаешься?

– Выполняю один пункт из твоего приказа: наглухо закрываю это место. Никто не сможет пробраться сюда, но мы увидим тех, кто попытается.

– Это может оказаться весьма интересным. Служащие питомника прибудут за собачками около семи утра, поэтому не слишком наглухо закрывайся.

– Да! Я кое-что вспомнил, – перебил Джейсон. – Напусти на себя официальный тон, позвони охранникам следующей смены и скажи, что в их услугах больше не нуждаются, но каждый из них получит по почте свою месячную зарплату.

– А кто, черт подери, платить будет? За нами нет Лэнгли, или ты забыл? Питера Холланда тоже нет, а я не настолько богат.

– Зато я богат. Я позвоню в свой банк в Мэне и велю им выписать на твое имя чек, который они отправят тебе экспресс-почтой. Попроси своего дружка Кэссета зайти к тебе утром и забрать его.

– Смешно, не так ли? – задумчиво протянул Конклин. – Я совсем забыл о твоих деньгах. Вообще-то, я никогда о них и не думал. Наверное, я просто приказал себе вычеркнуть их из памяти.

– Возможно, – с облегчением добавил Борн. – Официальная сторона твоей натуры, вероятно, была захвачена видениями какого-нибудь бюрократа, который придет к Мари и заявит: «Кстати, миссис Уэбб, Борн, или как вас там, пока вы находились на службе у канадского правительства, вам удалось удрать более чем с пятью миллионами долларов, принадлежащими мне».

– Она была просто великолепна, Дэвид-Джейсон. Вы заслужили каждый доллар.

– Не надо переживать, Алекс. Ей удалось выцыганить по крайней мере в два раза больше, чем требовалось.

– Она была права. Поэтому-то все они и заткнулись... Чем собираешься заняться сейчас?

– Подожду звонка Кактуса, а потом позвоню сам.

– Кому?

– Жене.

Мари сидела на балконе виллы в «Транквилити Инн», уставясь на залитое лунным светом Карибское море и стараясь задействовать все свои внутренние ресурсы, чтобы не сойти с ума от страха. Странно – а может, глупо или даже опасно, – но она не боялась физического насилия. Она пережила в Европе и в Юго-Восточной Азии еще о-го-го какие денечки с машиной для убийства, которой был Джейсон Борн:

она знала, на что способен этот незнакомец, насколько он профессионален в своем жестоком ремесле. Нет, ее заботил не Борн, а Дэвид, – ее тревожило то, что Джейсон Борн мог причинить Дэвиду Уэббу. Она должна была положить этому конец!.. Хорошо бы уехать далеко-далеко, скрыться где-нибудь и начать новую жизнь, взять другие имена и создать свой мир, в который Карлосу вход будет заказан. У них есть деньги – их хватит на всю оставшуюся жизнь, они смогут начать сначала! Это происходит каждый день: сотни, тысячи мужчин, женщин и детей, жизни которых подвергаются угрозе, берутся под защиту своим правительством... И кого же еще защищать правительству, как не Дэвида Уэбба!.. Мысли, вызванные болезненным воображением, отметила про себя Мари, вставая и подходя к перилам. Этого никогда не будет, потому что Дэвид никогда не примет такое решение. Там, где речь идет о Шакале, Дэвидом Уэббом руководит Джейсон Борн, который способен погубить давшее ему пристанище тело. О Боже, что с нами происходит?

Зазвонил телефон. Мари вздрогнула, побежала в спальню и подняла трубку.

– Да?

– Привет, сестричка, это – Джонни.

– А, это ты...

– Видимо, это уныние в голосе означает, что Дэвид тебе не звонил.

– Нет, и это понемногу начинает сводить меня с ума, братик.

– Он позвонит, когда сможет, ты же знаешь.

– Ты, наверное, звонишь мне не для того, чтобы сообщить это.

– Нет, я просто проверяю. Я застрял на большом острове и, похоже, пробуду здесь еще некоторое время. Мы с Генри сейчас в правительственной резиденции: ждем, когда меня примет губернатор, чтобы лично поблагодарить за услугу, оказанную министерству иностранных дел.

– Ни слова не понимаю...

– Извини. Генри Сайкс – референт генерал-губернатора Ее Величества. Это он попросил меня позаботиться о старом французе – ветеране войны, который живет недалеко от вас, вниз по дорожке. Когда губернатор хочет поблагодарить кого-то, надо ждать, пока он соизволит это сделать; когда телефоны выходят из строя, ковбоям вроде меня до зарезу нужна своя рука в резиденции губернатора.

– Я тебя совсем не понимаю, Джонни.

– Через несколько часов с Бас-Тера налетит шторм. – От кого?

– Не от кого, а откуда, но я, наверное, успею обернуться до этого. Скажи горничной, чтобы подготовила для меня кушетку.

– Джон, тебе совсем не обязательно быть здесь. Боже всемилостивый, за оградой и на пляже полно людей с оружием, и где их еще только нет.

– Там они и останутся. Ладно, увидимся, обними детей.

– Они спят, – сказала Мари, но ее младший брат уже повесил трубку. Она посмотрела на телефон, положила трубку и, сама не замечая того, громко сказала: – Как мало я тебя знаю, братик... любимый, неисправимый братик. И насколько лучше знает тебя мой муж. Черт бы побрал вас обоих!

В этот момент, словно услышав ее слова, заверещал телефон. Она опять вздрогнула и быстро схватила трубку.

– Слушаю.

– Это я.

– Слава Богу!

– Его нет в городе, а все остальное – прекрасно. Со мной все в порядке, и мы продвигаемся вперед.

– Ты не должен этого делать! Мы не должны!

– Нет, должны, – ответил Джейсон Борн, и в его голосе не было и намека на Дэвида Уэбба. – Я знаю только, что люблю тебя – он тебя любит.

– Прекрати!! Это опять начинается...

– Прости меня, я не должен был так говорить.

– Ты – Дэвид!

– Конечно, я – Дэвид. Я просто пошутил...

– Нет, ты не шутил!

– Я поговорил с Алексом – вот и все. Мы немного поспорили, и больше ничего!

– Не верю! Я хочу, чтобы ты вернулся и был здесь!

– Извини, я больше не могу говорить. Я люблю тебя. – Линия отключилась, а Мари Сен-Жак-Уэбб упала на кровать, заглушая одеялом свои бесполезные рыдания.

* * *

Александр Конклин с покрасневшими от напряжения глазами упорно продолжал нажимать на клавиатуру компьютера, все время заглядывая в открытые гроссбухи из поместья генерала Нормана Суэйна, которые ему переслал Борн. Царившее в комнате молчание внезапно было нарушено двумя резкими сигналами: это компьютер просигнализировал о том, что ему нужна дополнительная информация из двух символов. Он проверил введенные им данные: буквы Р.Г. Что это значит? Он попытался проверить курсором, не закралась ли ошибка немного раньше, но ничего не нашел. Тогда он стал бездумно бить по клавиатуре, механически набирая случайные буквы. Три сигнала. Он продолжал нажимать на все больше раздражавшие его белые клавиши – все быстрее и быстрее... Четыре сигнала... пять... шесть. Нажал кнопку «Backspace» – стоп – и снова вперед. Получилось: Р.Г. Р.Г. Р.Г. Р.Г. Что же означают эти чертовы Р.Г.?

Он перепроверил их с данными, введенными из трех разных тетрадей в кожаных обложках. На экране появилось самое обычное число: 617-202-0011. Номер телефона. Конклин поднял трубку телефона Лэнгли, вызвал ночного дежурного и попросил оператора ЦРУ выяснить, кому он принадлежит.

– Этот номер не зарегистрирован в справочнике, сэр. Это один из трех телефонных номеров в одном и том же доме в Бостоне, Массачусетс.

– Имя, будьте добры.

– Гейтс, Рэндолф. Адрес...

– Неважно, оператор, – перебил Алекс, зная, что получил важную информацию. Рэндолф Гейтс – ученый, юрист, обслуживающий привилегированную публику, адвокат богатых из богатых: чем богаче, тем лучше. Следовало ожидать, что Гейтс будет замешан в аферу с сотнями миллионов в Европе, контролируемых американскими толстосумами... Нет, подожди-ка. Совсем наоборот, что-то здесь не так. Это же совершенно против логики, чтобы ученый адвокат имел какое-либо отношение к в высшей степени сомнительной и даже незаконной операции вроде «Медузы». Это бессмысленно! Можно не любить этого прославленного юридического колосса, но следует отдать ему должное: среди адвокатов он зарекомендовал себя как один из самых строгих ревнителей приличий. Гейтс славился юридическим крючкотворством и часто использовал свою способность улавливать мельчайшие детали для того, чтобы добиваться выгодных ему решений, но никто никогда не осмеливался ставить под сомнение его порядочность. Среди самых ярких представителей этой славящейся либерализмом среды его философские и юридические взгляды были настолько непопулярны, что его с радостью заклеймили бы много лет назад при малейшем намеке на нечестность.

И тем не менее его имя шесть раз упоминается в тетради регистрации встреч «медузовца», ответственного за бессчетные миллионы в оборонном бюджете страны. Неуравновешенного «медузовца», самоубийство которого на самом деле оказалось убийством.

Конклин посмотрел на экран, где высвечивалась дата, когда в записях Суэйна последний раз упоминался Р.Г. Второго августа – всего неделю тому назад. Он взял тетрадь в кожаной обложке и стал листать страницы, отыскивая нужное число. Его занимали имена, а не комментарии к ним, если только информация с первого взгляда не казалась ему заслуживающей внимания; он надеялся, что инстинкт его не подведет. Если бы он знал заранее, кем был этот Р.Г., пометка возле последней записи в дневнике привлекла бы его внимание.

РГ не буд. расмтр. назн. для май. Крфт. Крфт нужен ср. его служ. Раскрыть. Париж – 7л. назад. Второе досье извл. и пох.

Париж должен был насторожить меня, подумал Алекс, но записи Суэйна были битком набиты иностранными и экзотическими именами и названиями, словно генерал старался поразить кого-то, кто мог прочитать их. Кроме того, с горечью отметил Конклин, он страшно устал: если бы не компьютер, он, возможно, не обратил бы внимания на доктора Рэндолфа Гейтса – обитателя юридического Олимпа.

Париж – 7л. назад. Второе досье извл. и пох.

В отношении первого предложения все ясно, смысл второго – темнее, но кое-что можно понять: «второе» относилось к военной контрразведке Джи-2, а «досье» – это какое-то событие или открытие, сделанное контрразведчиками в «Париже – 7 л. назад», – было удалено из банков данных. Любительская попытка намеренно перевирать жаргон разведчиков. Господи, какой же идиот этот Суэйн – ведь «раскрыть» – это «ключ». В своем блокноте Алекс стал быстро восстанавливать текст генеральской пометки: «Рэндолф Гейтс не будет рассматривать назначение для майора Крафта, или Крофта, или даже Кристофера, так как f вполне может быть s. (Но) Крфт нужен нам среди его служащих. Ключ: воспользоваться информацией в досье нашей Джи-2 о том, что делал Гейтс семь лет назад в Париже. Указанное досье выкрадено и находится в нашем распоряжении».

Если это и не полностью достоверная реконструкция записи Суэйна, то во всяком случае довольно близкая, чтобы начать действовать, подумал Конклин, посмотрев на часы. Было двадцать минут четвертого утра: в такое время даже самые дисциплинированные вздрогнут, услышав резкий телефонный звонок. А почему бы и нет? Дэвид-Джейсон прав: теперь каждый час дорог. Алекс поднял телефонную трубку и набрал номер в Бостоне, штат Массачусетс.

* * *

Телефон звонит, а эта сука не может поднять трубку в своей комнате! Потом Гейтс взглянул на освещенный квадратик телефона, и кровь отлила от его головы: звонил телефон, номер которого нигде не зарегистрирован и который известен всего нескольким людям. Он дико метнулся, забарахтался в постели, глаза расширились от ужаса: чем больше он думал о странном звонке из Парижа, тем больше нервничал. Звонок связан с Монсерратом, он уверен в этом! Информация, на которую он положился, была неверной... Префонтен солгал ему, и теперь Париж желает получить отчет! Боже мой, они будут преследовать его и раскроют все!.. Но нет, есть же вполне приемлемое объяснение, правда. Он расскажет о лжецах Парижу или человеку, работающему на Париж здесь, в Бостоне. Он поймает в ловушку этого пьяницу Префонтена и грязнулю детектива и заставит их повторить свою ложь единственному человеку, который сможет оправдать его... Звонок! Он должен взять трубку. Это не должно выглядеть так, будто он пытается спрятаться! Он протянул руку, схватил непрестанно трещавший аппарат и рывком поднес трубку к уху.

– Да?

– Семь лет назад, советник, – начал тихий голос на другом конце линии. – Следует ли мне напоминать вам, что у вас находится все досье. Второе бюро[29] проявило огромное желание к сотрудничеству, значительно большее, чем вы.

– Ради Бога, мне самому солгали! – закричал Гейтс хриплым голосом, торопливо опуская ноги на пол. – Вы же не думаете, что я направил вам намеренно ошибочную информацию. Я же не сумасшедший!

– Мы знаем, что вы можете быть упрямым. Мы попросили вас о такой малости...

– Я подчинился, клянусь! Боже правый, я уплатил пятнадцать тысяч долларов, чтобы полностью быть уверенным в том, что все будет по-тихому, никаких следов. Не то чтобы деньги, конечно, имели такое значение...

– Вы уплатили? – перебил его тихий голос.

– Я могу показать вам квитанции!

– За что?

– За информацию, естественно. Я нанял бывшего судью, у которого есть связи...

– За информацию о Крафте?

– Что?

– Крофте... Кристофере.

– Кто?

– Наш майор, господин адвокат. Майор.

– Если это ее кличка, тогда да, конечно, за нее!

– Кличка?

– Женщины. С двумя детьми. Они вылетели на остров Монсеррат. Клянусь, что мне именно это сказали!

Внезапно раздался щелчок, и линия отключилась.

Глава 13

Все еще с телефонной трубкой в руке Конклин почувствовал, как его бросило в жар. Он швырнул трубку, вскочил со стула и захромал прочь от компьютера, оглядываясь на него и заглядывая под него, словно это был какой-то ужасный агрегат, доставивший его в некую запретную область, где все не так, как кажется на первый взгляд или чем должно было бы быть. Что произошло? Как мог Рэндолф Гейтс узнать хоть что-то о Монсеррате, о Мари и детях? Почему?

Алекс тяжело опустился в кресло, пульс его учащенно бился, мысли сталкивались друг с другом, но он не мог прийти ни к какому решению, – в голове царил хаос. Он схватил правое запястье левой рукой и впился в него ногтями. Он обязан взять себя в руки, обязан думать, обязан действовать! Ради жены и детей Дэвида!

Ассоциации. Какие ассоциации возможны? Трудно представить, что Гейтс – даже не осознавая этого – был связан с «Медузой», но невозможно поверить в то, что он был связан с Карлосом-Шакалом. Невозможно!! И тем не менее, видимо, и то и другое – правда: во всяком случае, связь существовала. Был ли сам Карлос частью суэйновской «Медузы»? Все, что они знали о Карлосе, полностью противоречило такой возможности: сила наемного убийцы заключалась как раз в его полной свободе от каких-либо структурных единиц, – это еще тринадцать лет назад в Париже доказал Джейсон Борн. Ни одна группа людей никогда не могла добраться до него: они могли лишь передать ему сообщение, получив которое, он связывался с ними. Единственной организацией, существование которой допускал этот наемный убийца, была его собственная армия стариков, протянувшая свою сеть от Средиземноморья до Балтики: опустившиеся неудачники и преступники, чья бедность на закате жизни была скрашена щедростью убийцы, требовавшего и получавшего за это верность до гроба. Как мог попасть туда такой человек, как Рэндолф Гейтс?

Нет, он не попадал, пришел к заключению Алекс, после того как его воображение вернулось к известному принципу: «скептически относись к самому очевидному решению». Именитый юрист не входил ни в организацию Карлоса, ни в «Медузу». У него было какое-то уязвимое место, изъян, как пятнышко на чистом стекле, – во всем остальном Гейтс был безупречен, но его единственную слабость обнаружили два разных лагеря, обладавшие сверхмощными возможностями. Известно, что Шакал имел доступ в Сюрте и Интерпол, и не надо обладать даром ясновидения, чтобы предположить, что «Медуза» способна проникнуть в военную контрразведку Джи-2. Это единственное возможное объяснение, ибо уязвимое место такой противоречивой, могущественной и «долгоиграющей» фигуры, как Гейтс, оказалось не так легко обнаружить, раз понадобилось задействовать таких хищников, как Шакал и «медузовцы». Они-то и копнули достаточно глубоко и нашли секрет столь разрушительной силы, что он превратил Рэндолфа Гейтса в пешку – ценную, но пешку. Карлос явно первым до него добрался.

Конклин отметил для себя справедливость суждения, которое подтвердилось в очередной раз: мир действовавших в глобальном масштабе коррупционеров на самом деле был маленьким многоуровневым, смежным пространством сложной конфигурации, в котором искривленные дорожки коррупции переходили одна в другую. Да и как могло быть иначе? Обитатели этих несущих смерть улиц готовы предложить услуги друг другу, а их клиенты – представители особой расы – отвратительные отбросы человечества. Вымогай силой, компрометируй, убивай – Шакал и «медузовцы» принадлежат к одному братству, девиз которого: «Мое должно быть моим».

Это – прорыв. Но такой прорыв, с которым сможет справиться лишь Джейсон Борн, а не Дэвид Уэбб, а Уэбб все еще – значительная часть Борна. Особенно если учесть, что половинки, составляющие этого человека, находились в тысячах миль от Монсеррата, от точки смерти, которую определил Карлос. Монсеррат? Джонни Сен-Жак! «Маленький братик», который проявил себя в расположенном на берегу залива городке на севере Канады, да так, что это оказалось выше понимания его собственной семьи, особенно его сестры. Человек, который в гневе способен на убийство и который снова пойдет на это, если его обожаемая сестра и ее дети окажутся под прицелом Шакала. Дэвид верит ему – Джейсон Борн верит ему, а это значительно более ценно.

Алекс взглянул на телефон и торопливо поднялся с кресла. Он бросился к столу, присел и нажал на кнопку. Он перематывал пленку назад и вперед до тех пор, пока не услышал перепуганный голос Гейтса.

«...Боже правый, я уплатил пятнадцать тысяч...»

Нет, не здесь, подумал Конклин. Дальше.

«...Я могу показать вам квитанции...»

Дальше!

«...Я нанял бывшего судью, у которого есть связи...»

Вот оно. Судья.

«...Они вылетели на остров Монсеррат...»

Алекс вытащил из ящика стола листок бумаги, на котором он записывал все номера, по которым звонил последние два дня, так как предполагал, что некоторые из них могут еще понадобиться. Он нашел номер «Транквилити Инн» на побережье Карибского моря, поднял трубку и набрал его. После большего количества гудков, чем ему казалось необходимым, заспанный голос ответил:

– "Транквилити..."

– Срочное дело, – перебил его Конклин. – Мне надо немедленно переговорить с Джоном Сен-Жаком. Побыстрее, пожалуйста.

– Извините, сэр, но мистера Сен-Жака здесь нет.

– Мне он нужен. Повторяю, это – срочное дело. Где его найти?

– На большом острове...

– На Монсеррате?

– Да...

– Где?.. Меня зовут Конклин. Он обязательно должен переговорить со мной. Пожалуйста!!

– С Бас-Тера идет сильный ветер, и до утра все полеты отменены.

– Что?

– Тропический циклон...

– А, шторм.

– Мы предпочитаем называть это циклоном, сэр. Мистер Сен-Жак оставил номер своего телефона в Плимуте.

– Как вас зовут? – внезапно перебил его Алекс. Клерк ответил, что его зовут Причард, после чего Конклин продолжил: – Я вынужден, задать вам весьма деликатный вопрос, мистер Причард. Хорошо бы, чтобы у вас был на него верный ответ, но если нет, вы должны поступить так, как я вам скажу. Мистер Сен-Жак подтвердит все, что я скажу, когда я свяжусь с ним, но сейчас я не могу терять времени. Вы меня понимаете?

– Что за вопрос? – с достоинством спросил клерк. – Я не ребенок.

– Извините, я не хотел...

– Вопрос, мистер Конклин. Вы же спешите.

– Да, конечно... Сестра мистера Сен-Жака и ее дети – в безопасности?

– Вы насчет того, есть ли вооруженная охрана вокруг виллы и на пляже? – спросил клерк. – Ответ: да.

– Такой ответ меня устраивает. – Алекс глубоко вздохнул, все еще не в силах восстановить дыхание. – Так по какому номеру я могу связаться с мистером Сен-Жаком?

Клерк сообщил Конклину номер, после чего прибавил:

– Многие телефоны вышли из строя, сэр. Будет лучше, если вы оставите здесь свой номер телефона. Ветер все еще силен, но мистер Сен-Джей несомненно прилетит сюда на первом же самолете.

– Разумеется. – Алекс протараторил «чистый» номер телефона резиденции в Вене, а потом заставил своего собеседника на Монсеррате повторить его. – Вот так, – сказал Конклин. – Теперь я попытаюсь связаться с Плимутом.

– Будьте добры, произнесите по слогам свое имя. Оно звучит как Ка-о-эн-ка-чэ...

– Ка-о-эн-ка, – перебил его Алекс, нажимая на рычаг и сразу я набирая названный номер в Плимуте – столице Монсеррата. И вновь ему ответил заспанный раздраженный голос, буркнувший в виде приветствия что-то непонятное.

– Кто это? – нетерпеливо спросил Конклин.

– Кто, черт побери, вы такой? – отпарировал сердитый англичанин.

– Я пытаюсь связаться с Джоном Сен-Жаком. У меня к нему срочное дело, а этот номер мне дал дежурный в «Транквилити Инн».

– Боже правый, у них все в порядке с телефонами?

– Очевидно. Пожалуйста, могу я поговорить с Джоном?

– Да, да, конечно. Он – напротив, через холл, я сейчас его позову. Что я должен сказать по поводу того, кто звонит?

– Алекс – этого вполне достаточно.

– Просто «Алекс»?

– Поспешите, будьте добры! – Через двадцать секунд на лини зазвучал голос Джона Сен-Жака.

– Конклин? Это ты?

– Послушай меня. Им известно, что Мари и дети вылетели на Монсеррат.

– Мы узнали, что кто-то задавал в аэропорту вопросы о женщине и двух ребятишках...

– Значит, вот почему ты переместил их из дома в гостиницу.

– Верно.

– Кто задавал вопросы?

– Мы не знаем. Говорили по телефону... я не хотел оставлять их даже на несколько часов, но я должен был показаться в правительственной резиденции, а к тому времени, когда этот сукин сын губернатор соизволил показаться, разразился шторм.

– Знаю. Я говорил с дежурным, он и дал мне этот номер.

– Единственное утешение: телефоны все еще работают. В такую погоду они обычно сразу же отключаются, поэтому-то мы так привязаны к губернатору.

– По-моему, у тебя там есть охрана...

– Ты чертовски прав! – заорал Сен-Жак. – Беда в том, что я не знаю, кого следует ждать, за исключением незнакомцев в лодках или на пляже! Я отдал приказ: если они не остановятся и не смогут удовлетворительно объяснить, кто они такие, стрелять без предупреждения!

– Может, я смогу тебе помочь...

– Давай!

– Мы получили данные – не спрашивай как, – из космоса, неважно, главное, они – правильные. Человек, который проследил Мари до Монсеррата, воспользовался услугами какого-то судьи, у которого были связи, – предположительно, на островах.

– Су-удьи? – взорвался владелец «Транквилити Инн». – Боже мой, он там! Я убью этого подлого ублюдка собственными руками...

– Спокойно, Джонни! Возьми себя в руки! Кто он?

– Действительно судья. Он попросил зарегистрировать его под другим именем. Я ничего и не заподозрил: подумаешь, пара стариканов с похожими именами...

– Старики?.. Не так быстро, Джонни, это очень важно. Что за старики?

– Один, о котором ты говоришь, из Бостона...

– Точно! – энергично подтвердил Алекс.

– Второй прилетел из Парижа...

– Из Парижа? Господи! Парижские старики!

– О чем ты?

– Карлос-Шакал внедрил своих стариков прямо на место!

– Так, теперь ты не спеши, Алекс, – громко дыша, произнес Сен-Жак. – Говори яснее.

– Времени нет, Джонни. У Карлоса есть собственная армия стариков, которые готовы умереть за него и убить для него. Не жди незнакомцев на берегу, они уже на месте! Ты можешь вернуться на остров?

– Не знаю как, но да! Я позвоню своим людям на остров. Они выбросят оба куска дерьма на помойку!

– Быстрее, Джонни!

* * *

Сен-Жак нажал на рычаг старого телефона, отпустил и услышал пульсирующие гудки. Он набрал номер гостиницы на острове Спокойствия.

«Сожалеем, – ответил записанный на пленку голос. – Из-за погодных условий линия в том месте, куда вы звоните, не работает. Администрация прилагает все усилия для того, чтобы восстановить связь. Попытайтесь, пожалуйста, перезвонить попозже. Будьте здоровы».

Джон Сен-Жак шмякнул трубку с такой силой, что она разломилась на две части.

– Катер! – заревел он. – Мне нужен патрульный катер!

– Ты что, с ума сошел? – попытался вразумить его находившийся в комнате помощник губернатора. – По такой волне?

– Всего лишь легкие барашки. Генри! – ответил преданный брат, вытаскивая из-за пояса автоматический пистолет. – Мне придется сделать что-нибудь такое, о чем даже думать не хочется, но я любым способом добуду катер.

– Я не могу этому поверить, парень.

– Я тоже. Генри... Но я сделаю, будь уверен.

* * *

Приставленная к Жан-Пьеру Фонтену медсестра сидела у туалетного столика перед зеркалом, пряча под черный капюшон туго стянутые светлые волосы. Она вспоминала каждое слово из недавнего телефонного разговора с великим и всемогущим человеком, который находился сейчас в Аржантей.

– Рядом с вами остановился американский адвокат, который называет себя судьей.

– Я не знаю этого человека, монсеньер.

– И тем не менее он там. Наш герой вполне справедливо жалуется на его присутствие, а звонок адвокату в Бостон подтвердил, что это именно он.

– Значит, его присутствие здесь нежелательно?

– Для меня оно невыносимо. Он притворяется, что он – мой должник, что он в огромном долгу передо мной из-за одного случая, когда он мог погибнуть, но его поступки показывают, что он неблагодарен и собирается покончить со своим долгом, предав меня. Предав меня, он предает и вас.

– Считайте, что он уже мертв.

– Хорошо. В прошлом он оказывал мне услуги, но прошлое миновало. Найди его и убей. Сделай так, чтобы его смерть выглядела как несчастный случай. И еще одно, последнее – ведь у нас больше не будет возможности переговорить до твоего возвращения на Мартинику – все ли готово для последнего дела, которое ты совершишь во имя меня?

– Готово, монсеньер. Два шприца подготовлены хирургом из госпиталя в Форт-де-Франс. Он заверяет вас в своей преданности.

– И правильно делает. Он – живой в отличие от нескольких десятков его пациентов.

– Здесь никто не знает о его второй жизни на Мартинике.

– Зато я знаю... Введи им дозы через сорок восемь часов, когда хаос немного уляжется. Когда все поймут, что наш герой был моим созданием (я сам позабочусь об этом), Хамелеон будет опозорен.

– Все будет сделано. Когда вы прибудете сюда?

– Когда начнут расходиться круги от ударной волны. Я отбываю через час и прибуду завтра на Антигуа еще до того, как на Монсеррате пробьет полдень. Если все будет идти по графику, я окажусь там как раз вовремя и смогу насладиться последним отчаянием Джейсона Борна, прежде чем оставлю свою подпись: пулю у него в горле. Тогда американцы узнают, кто победил. Adieu.

Сиделка, словно в экстатическом порыве, вскинула голову перед зеркалом, вспоминая загадочные слова своего всеведущего хозяина. Время пришло, подумала она, вынимая из ящика стола проволочную удавку с бриллиантами на концах – подарок своего наставника, – лежавшую среди ее украшений. Все будет очень просто. Она легко выяснила, где поселился судья – старый, болезненно худой человек: в третьей вилле от них. Все дальнейшие шаги должны быть четко рассчитаны: «несчастный случай» станет всего лишь прелюдией к тому ужасу, который разразится меньше чем через час на вилле № 20. На всех виллах курорта «Транквилити Инн» на случай отключения электричества и неисправности генератора имелись керосиновые лампы. Перепуганный насмерть штормом, который разыгрался не на шутку, старик для своего удобства вполне мог зажечь эту лампу. Как трагично, что его тело упадет в лужу разлившегося и воспламенившегося керосина: шея обуглится, не останется и следа удушения. «Сделай это, – настаивали откликавшиеся гулким эхом голоса в ее воображении. – Ты обязана повиноваться. Если бы не Карлос, ты была бы трупом с отсеченной головой в Алжире».

Она знала, что сделает это, и сделает теперь же.

Дождь лил как из ведра, с грохотом обрушивая потоки воды на крышу и окна; вдруг свист и рев ветра прорезала ослепительная вспышка молнии, сразу за которой последовал оглушительный раскат грома.

«Жан-Пьер Фонтен» беззвучно рыдал, опустившись на колени воз-до постели; его лицо было всего в нескольких дюймах от лица его подруги, и слезы падали на ее окоченевшую руку. Она была мертва, и записка, зажатая в ее побелевшей, несгибающейся руке, объясняла все:

«Maintenant nous deux commes libres, mon amour»[30].

Они были оба свободны: она – от ужасной боли, он – от цены, которую от него требовал монсеньер, – цены, величину которой он не описывал ей, но о которой она догадывалась: эта цена была слишком высока, чтобы ее можно было заплатить. Старик уже давно знал, что у его подруги есть таблетки, способные быстро умертвить ее, если страдания станут невыносимыми. Он часто искал их – временами в ярости, – но безуспешно. Теперь, когда он смотрел на жестяную коробочку ее любимых драже, он понял почему: эти безобидные лакричные леденцы она, смеясь, годами запихивала себе в рот.

«Будь признателен, mon cher, вместо них могли быть икра или дорогие наркотики, которыми балуются богачи». Это – не икра, а наркотики, смертоносные наркотики.

Шаги. Это медсестра! Она выходит из своей комнаты, но она не должна увидеть его жену! Фонтен торопливо поднялся с колен, вытер, насколько ему удалось, глаза и поспешил к двери. Открыв ее, он оцепенел: женщина стояла прямо перед ним, подняв сжатую в кулак руку, чтобы постучать.

– Monsieur!! Вы меня напугали.

– По-моему, мы напугали друг друга. – Жан-Пьер проскользнул наружу, проворно захлопнув дверь. – Режин наконец заснула, – прошептал он, поднося палец к губам. – Этот ужасный шторм не давал ей покоя почти всю ночь.

– Но для нас он словно дар Божий, точнее, для вас, не так ли? Временами мне кажется, что монсеньеру подвластны и такие явления.

– В таком случае я сомневаюсь, что это дар Божий. Его власть – другого происхождения.

– К делу, – перебила сиделка, отходя от двери. – Вы готовы?

– Буду через несколько минут, – ответил Фонтен, направляясь к столу, где в закрытом на ключ ящике лежало его смертоносное снаряжение. Он сунул руку в карман и вытащил ключ. – Не желаете повторить еще раз весь план? – спросил он, поворачиваясь к ней. – Для моей пользы, разумеется. В моем возрасте детали часто забываются.

– Да, желаю, потому что есть небольшое изменение.

– О? – Старый француз удивленно приподнял брови. – В моем возрасте внезапные перемены не рекомендуются.

– Это – всего лишь вопрос времени: какие-нибудь четверть часа, а может, и меньше.

– Для нашего бизнеса – это целая вечность, – промолвил Фонтен в момент, когда непрерывно барабанивший по окнам и крыше дождь прервала молния, а затем и раскат грома. – Сейчас довольно опасно выходить: молния ударила где-то рядом.

– Если вам не по себе, представьте, каково охранникам.

– Будьте добры, объясните, в чем заключается это «небольшое изменение».

– Я не собираюсь ничего объяснять за исключением того, что таков приказ из Аржантей, а ответственны за это – вы.

– Судья?!

– Сами делайте выводы.

– Выходит, его не посылали, чтобы...

– Не скажу больше ни слова. А изменение вот какое: вместо того, чтобы бежать сломя голову по дорожке к охранникам на виллу номер двадцать и требовать от них немедленной помощи для вашей больной жены, я заявлю, что, возвращаясь от дежурного, которому жаловалась на неработающий телефон, я увидела пожар в вилле номер четырнадцать – третьей от нас. Без сомнения, возникнет суматоха, еще больше усиленная бурей и криками, когда все кому не лень будут призывать на помощь. Это будет сигналом для вас. Воспользуясь этой суматохой, вы ликвидируете всех, кто окажется на вилле этой женщины. Заранее проверьте, на месте ли глушитель, потом заходите и делайте то, что вы поклялись выполнить.

– Итак, я жду пожара, потом охранники и вы должны вернуться на виллу номер одиннадцать.

– Совершенно верно. Вы должны быть наготове и стоять на крыльце; разумеется, дверь должна быть открыта.

– Естественно.

– У меня это может занять пять, а может, и все двадцать минут, но вы должны оставаться здесь.

– Конечно... Могу я спросить, мадам, а может, мадемуазель, хотя я и не уверен...

– В чем дело?

– На что потребуются эти пять или двадцать минут?

– Старик, вы – болван. На то, что должно быть сделано.

– Разумеется.

Медсестра натянула плащ, затянула кушак и пошла к выходу из виллы.

– Соберите снаряжение и через три минуты будьте на улице, – скомандовала она.

– Разумеется.

Женщина распахнула дверь, которую с силой швырнуло назад ветром, и вышла под проливной дождь. Старый француз замер в смятении и растерянности, стараясь понять необъяснимое: события текли слишком быстро для него, поглощенного смертью своей подруги, и сливались в сплошной поток. Но времени для того, чтобы оплакать ее, не оставалось... Он должен думать и действовать очень быстро. Открытие сменяло открытие, но тем не менее оставались вопросы без ответов, которые необходимо было получить, чтобы все происходящее на Монсеррате приобрело хоть какой-то смысл!

Сиделка была не просто связной для передачи инструкций из Аржантей: ангел милосердия оказался на самом деле ангелом смерти – самым настоящим убийцей. Так почему же именно его послали за тысячи миль, чтобы выполнить работу, которую столь же легко мог сделать кто-то другой и без такой сложной процедуры, которой было обставлено его торжественное прибытие? Действительно, престарелый герой Франции... во всем этом не было необходимости. А если возраст? Так ведь здесь есть еще один старик, который вовсе не убийца. Вероятно, размышлял псевдо-Жан-Пьер Фонтен, я допустил ужасную ошибку. Возможно, тот, другой старик, прибыл сюда для того, чтобы предупредить меня, а не убивать!

– Mon Dieu, – прошептал француз. Парижские старики, армия Шакала! Слишком много вопросов! Фонтен торопливо направился к двери в комнату медсестры и открыл ее. С быстротой, обеспеченной годами практики и лишь слегка пострадавшей от возраста, он принялся педантично обыскивать комнату: чемодан, шкаф, одежду, подушки, матрас, комод, туалетный столик, письменный стол... тумбочку. Запертый на ключ ящик в тумбочке – и запертый ящик стола в его комнате. «Снаряжение». Теперь ничто его не остановит, ему на все наплевать! Его подруга отошла в мир иной, и было так много вопросов!

На тумбочке стоял массивный светильник на тяжелой латунной подставке. Старик поднял его, выдернул шнур и, размахнувшись, шарахнул им по ящику. Потом еще, и еще, и еще – до тех пор, пока дерево не раскололось, открыв выемку, в которой держалась маленькая вертикальная защелка. Он выдвинул ящик и уставился на его содержимое, одновременно испытывая ужас и все понимая.

В пластмассовой коробочке на подушечке лежали два шприца, стеклянные трубки которых были наполнены одинаковой желтоватой жидкостью. Ему не нужно было разбираться в сложных химических составляющих – на это не хватило бы всей жизни. Он сразу понял, что эти достаточно эффективны: жидкая смерть в венах.

Несложно догадаться, для кого они предназначались: cote a cote dans le lit. Два тела в постели: он и его подруга, договорившиеся о последнем освобождении. Как тщательно все продумал монсеньер. Он сам должен умереть! Мертвый старик из армии Шакала сумел перехитрить охрану, убил и изувечил самых дорогих для главного врага Карлоса, Джейсона Борна, людей. И, естественно, за этой блестяще задуманной операцией стоит Шакал собственной персоной?

Се n'est pas le contraf[31]. Я сам – да, но не моя подруга! Ты обещал мне!

Медсестра. Не милосердия ангел, а смерти! Человек, известный на острове Спокойствия как Жан-Пьер Фонтен, торопясь изо всех сил, направился в соседнюю комнату. К своему снаряжению.

* * *

Большое серебристое, ускоряющее ход судно, два двигателя которого работали на полных оборотах, пробивало путь сквозь водяные валы, то взлетая, то погружаясь в них. Стоя на низком мостике, Джон Сен-Жак маневрировал катером, направляя его мимо опасных рифов, распознавать которые он умудрялся по памяти, а также при помощи мощного прожектора, освещавшего бурные воды, – верхушки рифов возникали то в двадцати, то в двухстах футах перед носом катера. Он непрерывно кричал в радиомикрофон, болтающийся перед его мокрым лицом, вопреки всякой логике надеясь, что ему удастся поднять кого-нибудь на острове Спокойствия.

Он был не далее трех миль от острова – ориентиром ему служил покрытый растительностью небольшой вулканический островок. По прямой остров Спокойствия располагался к Плимуту значительно ближе, чем к аэропорту Блэкберн. И поэтому, если знать расположение мелей, можно легко добраться до него на катере. Правда, это чуть дольше, чем на гидроплане, который взлетал на восток от Блэкберна, делал вираж, чтобы поймать господствующий в этих местах западный ветер, а затем приподнялся на море. Джонни не знал, почему эти вычисления перебивали ход его мыслей, – разве только каким-то непонятным образом они улучшали его настроение: он начинал думать, что делает все, что возможно в данных условиях. Черт подери! Почему всегда он делает все, что возможно в данных условиях, а не самое лучшее? Он не может вляпаться опять – только не теперь, не сегодня! Боже, он всем обязан Мари и Дэвиду! Может быть, даже больше этому сумасшедшему мерзавцу – его зятю, чем родной сестре. Дэвид, сумасшедший Дэвид! У Джонни иногда возникали мысли, знает ли Мари вообще, кем на самом деле является ее муж.

– Задний ход, братец, я займусь этим.

– Ты не можешь, Дэвид, это я сделал. Я их убил!

– Я сказал: задний ход.

– Я попросил тебя о помощи, а не о том, чтобы ты стал мной!

– Но видишь ли, я и есть ты. Я сделал бы то же самое, и это делает меня тобой в моих глазах.

– Это безумие!

– Его часть. Однажды, может быть, я научу тебя, как убивать чисто, не оставляя следов. А пока послушайся юристов.

– Предположим, они проиграют?

– Я тебя вытащу. Избавлю от всего.

– Как?

– Убью снова.

– Не могу поверить в это! Ты – ученый, преподаватель: я тебе не верю, не хочу тебе верить. Ты – муж моей сестры.

– Ну и не верь мне, Джонни. Забудь обо всем, что я тебе говорил, и никогда не рассказывай об этом своей сестре.

– Это – тот, другой человек внутри тебя, так?

– Ты очень дорог Мари.

– Это – не ответ! Здесь, вот сейчас, ты – Борн? Джейсон Борн!

– Мы никогда не будем впредь распространяться об этом, Джонни. Ты меня понял?

Нет, он никогда не мог этого понять, подумал Сен-Жак, когда порывы ветра и вспышки молнии, казалось, охватывали катер со всех сторон. Даже тогда, когда Мари и Дэвид воззвали к его быстро рассыпавшемуся на части эго, предложив начать новую жизнь, на островах. Сори деньгами, сказали они, построй для нас дом, а потом решай, чем тебе дальше заниматься. В пределах разумного мы тебя поддержим. Почему же они пошли на это? Зачем?

Даже не «они», а он. Джейсон Борн.

Джонни Сен-Жак понял это прошлым утром, когда пилот, совершающий полеты на их остров, сообщил ему по телефону, что кто-то справлялся в аэропорту о женщине с двумя детьми.

«Однажды, может быть, я научу тебя, как убивать чисто, не оставляя следов». Джейсон Борн.

Огни! Он увидел огни на пляже острова Спокойствия. До берега оставалось менее мили!

* * *

Дождь обрушивался стеной на старого француза, порывы ветра шатали его из стороны в сторону по мере того, как он пробирался по дорожке к вилле № 14. Он нагибался, щурился, вытирал лицо левой ладонью, в правой он сжимал оружие – пистолет с глушителем. Он держал пистолет за спиной, как делал много лет назад, когда бегал по железнодорожным путям с палочками динамита в одной руке и немецким «люгером» – в другой, готовый выбросить и то и другое при появлении патруля наци.

Кто бы ни были те, кого он встретит на другом конце дорожки, для него они – обычные боши. Боши – и никто больше. Он слишком долго подчинялся другим! Его жена умерла, теперь он сам себе голова, потому что ничего не осталось: только его собственные решения, чувства, его личное понимание, что справедливо, а что – нет. А Шакал поступал несправедливо! Подручный Карлоса мог смириться с убийством женщины – это был долг, расплату за который он мог рационально себе объяснить, – но только не детей, и уж точно – не с посмертными увечьями. Это против Бога, а он и его жена вскоре предстанут перед Ним, – им обязательно нужны хоть какие-нибудь смягчающие обстоятельства в его глазах.

Надо остановить ангела смерти! Что она может сейчас делать? Что за пожар, о котором она болтала?.. И вдруг он увидел его – огромный всплеск пламени, видимый сквозь окружающие четырнадцатую виллу кусты. В окне! В том самом окне, за которым должна быть спальня этого роскошного розового коттеджа.

Фонтен добрался до выложенной плитами дорожки, которая вела к входной двери, и в этот момент земля поколебалась: прямо перед ним ударила молния. Он упал, потом еле-еле поднялся, стал на колени и на четвереньках пополз к крыльцу, над которым на ветру болтался фонарь. Он пытался дергать, тянуть, толкать дверь, но замок не поддавался, и она оставалась закрытой; тогда он выстрелил, дважды нажав на курок пистолета, и выбил замок. Встав на ноги, он зашел внутрь.

Из спальни слышались стоны. Старый француз на полусогнутых подкрался к ее двери – пистолет ходуном ходил в его руке. Собрав последние силы, он пинком распахнул ее, и перед ним предстала сцена, которую можно увидеть в аду.

Медсестра, захватив голову старика в проволочную удавку, тянула свою жертву вниз, в полыхавшую на полу лужу керосина.

– Arretez! – заорал человек, которого называли Жан-Пьер Фонтен. – Assez! Maintenant![32]

В комнате вспыхивали языки пламени и разгорался настоящий пожар. Прогремели выстрелы, и было слышно, как на пол рухнули тела.

* * *

Огни пляжа приближались, а Джон Сен-Жак продолжал непрерывно кричать в мегафон:

– Это я! Это Сен-Джей прибывает! Не стрелять!

Но остроносый серебристый катер приветствовала очередь из автоматического оружия. Сен-Жак растянулся плашмя на палубе и не переставая кричал:

– Я прибываю, сейчас выскочу на берег! Не стрелять, черт побери!

– Это вы, хозяин? – зазвучал испуганный голос, усиленный мегафоном.

– Хотите получить на следующей неделе жалованье?

– О да, мистер Сен-Джей! – Установленные на пляже громкоговорители перебивали свист ветра и раскаты грома, шедшие с Бас-Тера: – Эй, на берегу! Не стрелять! С лодкой все о'кей! Это – наш хозяин, мистер Сен-Джей!

Катер словно пуля вылетел из воды и остановился – двигатели взревели, лопасти винта мгновенно погрузились глубоко в темный песок, остроносый корпус затрещал от удара. Сен-Жак поднялся на ноги из своей эмбриональной позы и перепрыгнул через планшир.

– На виллу двадцать! – заорал он что было мочи на бегу по направлению к каменным ступенькам, которые вели к дорожке. – Эй, ребята, все – туда!

Он уже взбегал по скользкой от хлеставшего дождя лестнице, как вдруг внезапно задохнулся, – его мир взорвался мириадами звезд. Выстрелы!! Один за другим. С восточного ответвления дорожки! Он ускорил бег, перескакивая сразу через две-три ступеньки; наконец он оказался наверху и как одержимый помчался к двадцатой вилле. Когда он взглянул направо, к его панике прибавились недоумение и ярость. Люди – мужчины и женщины из его персонала – сгрудились у входа на виллу № 14... Кто жил там?.. Боже мой, судья!!

Его легким не хватало воздуха, мускулы и сухожилия на ногах были готовы вот-вот порваться, когда он наконец добежал до дома своей сестры. Он промчался через ворота, подбежал к двери, ударил по ней всем телом и ворвался внутрь. Сначала его глаза расширились от ужаса, потом – от невероятной боли, и он со стоном опустился на колени. На абсолютно белой стене очень четко выделялась темно-красная надпись: «Джексон Борн – брат Шакала».

Глава 14

– Джонни, что с тобой? Джонни! – Голос сестры пробивался к нему: одной рукой она баюкала его, другой схватила за шевелюру, едва не отделив ее от черепа. – Ты меня слышишь? Все в порядке, братик! Дети – на другой вилле, с нами все в порядке!

Склонившиеся над ним лица постепенно появлялись из мутной пелены. Здесь были оба старика: один – из Бостона, второй – из Парижа.

– Вот они! – заорал Сен-Жак, пытаясь вскочить, но тут же был остановлен Мари, навалившейся на него всем телом. – Я убью этих ублюдков!

– Нет!! – прокричала сестра, не давая ему двигаться; ей помогал один из охранников, сильные черные руки которого крепко держали ее брата за плечи. – В данный момент они – наши самые лучшие друзья.

– Ты не знаешь, кто они такие! – крикнул Сен-Жак, стараясь высвободиться.

– Нет, знаю, – прервала его Мари. Наклонясь к брату, она прошептала: – Достаточно для того, чтобы понять, что они приведут нас к Шакалу...

– Они работают на Шакала!

– Один работал, – сказала сестра. – Второй и слыхом не слыхивал о Карлосе.

– Ты не понимаешь! – прошептал Сен-Жак. – Они – старики, парижские старики из армии Шакала! Конклин добрался до меня в Плимуте и объяснил... они – убийцы!

– Опять-таки только один из них, да и то в прошлом: ему больше незачем убивать. Что касается второго, то это глупая, просто нелепая ошибка, и больше ничего. Благодари за это Бога, точнее, этого старика.

– Полное безумие!

– Безумие, – согласилась Мари, сделав знак охраннику, чтобы тот помог брату подняться. – Успокойся, Джонни, нам есть о чем потолковать.

* * *

Буря унеслась прочь, как разбушевавшийся и нежеланный гость. Она скрылась в ночи, оставив кровавые следы своего гневного присутствия. Первые утренние лучи осветили небосклон на востоке, и из предрассветного марева мало-помалу стали выплывать голубовато-зеленые контуры островов гряды Монсеррат. Первые лодки потихоньку и словно бы на ощупь выплывали на привычные места рыбной ловли, так как сегодняшний улов означал возможность прожить еще один день. Мари, брат и оба старика расположилась вокруг столика на балконе незанятой виллы. После кофе они проговорили почти целый час, отстраненно касаясь пережитого ужаса и бесстрастно анализируя факты. Престарелого псевдогероя Франции заверили, что последний долг в отношении его жены будет выполнен, как только наладится телефонная связь с главным островом. Старику хотелось, чтобы Режин похоронили на островах: она бы это оценила. Во Франции ее ничто не ждало – лишь унизительно безвкусная могила. Если это возможно...

– Возможно, – заявил Сен-Жак. – Благодаря вам моя сестра осталась в живых.

– Из-за меня, молодой человек, она могла умереть.

– Вы действительно убили бы меня? – спросила Мари, внимательно наблюдая за старым французом.

– Безусловно – нет. После того, как я воочию убедился в том, что Карлос запланировал для меня и моей жены. Это он нарушил контракт, а не я.

– А до того?

– До того, как увидел шприцы и понял, что было и так очевидно?

– Да!

– Это трудный вопрос: контракт есть контракт. Однако моя жена умерла, и частично ее решение проститься с жизнью было продиктовано тем, что она почувствовала, какую ужасную цену я должен заплатить. Выполнить это условие монсеньера значило забыть о причине ее смерти, понимаете? Но даже после ее смерти заслуги монсеньера нельзя полностью отрицать: он дал нам возможность прожить годы относительного счастья. Если бы не он, это было бы нереально... Я просто не знаю... Может, я посчитал бы, что должен ему вашу жизнь – вернее, вашу смерть, – но точно не детей... и наверняка не все остальное.

– Что все остальное? – спросил Сен-Жак.

– Не спрашивайте об этом.

– Думаю, вы бы убили меня, – сказала Мари.

– Я просто не знаю. В этом не было ничего личного. Вы для меня как бы не существовали, вы были всего лишь явлением, частью делового соглашения... Правда, я уже говорил, моя жена умерла, а я – старик, которому не так много осталось. Возможно, взгляд ваших глаз или мольба о детях... Кто знает, может, я направил бы пистолет на себя. И опять-таки, может, и нет.

– Господи, вы – настоящий убийца, – тихо сказал Джон.

– Я много убивал, мсье. В этом мире я не жду прощения, мир иной – другое дело. Всегда были обстоятельства...

– Галльская логика, – сделал ремарку Брендон Патрик Пьер Префонтен, бывший судья первой инстанции в Бостоне, рассеянно дотрагиваясь до свежего пореза на шее пониже немного опаленных седых волос. – Благодарю Небо, что мне никогда не приходилось выступать перед трибуналом – ни одна сторона, по правде говоря, по-настоящему не виновата. – Лишенный мантии судья кашлянул. – Видите ли, перед вами – преступник, заслуженно осужденный и честно отбывший срок наказания. Единственное, чем можно оправдать мои преступления, так это тем, что я попался, тогда как очень многие – нет.

– Может быть, мы все-таки связаны родственными узами, monsieur le Juge[33], – поделился соображением француз.

– Для сравнения, сэр, замечу: моя жизнь больше похожа на жизнь святого Фомы Аквинского...

– Шантаж, – перебила его Мари.

– Нет, вообще-то, против меня было выдвинуто обвинение в должностном преступлении. Получение вознаграждения за благоприятные решения – такого рода дела... Боже мой, уж этот мне недотрога Бостон! В Нью-Йорке – это стандартная процедура: "Оставь свои деньги у бейлифа[34], чтоб всем хватило".

– Я говорю не о Бостоне, а о том, почему вы здесь. Вас шантажировали...

– Это слишком упрощенно, но в принципе корректно. Как я говорил вам, человек, который оплатил информацию о том, куда вы отправились, выдал мне дополнительно кругленькую сумму, чтобы я попридержал язык за зубами. Учитывая это обстоятельство, а также то, что на ближайшее время у меня не было назначено встреч, я посчитал логичным продолжить расследование. В конце концов, если малая толика, которую я узнал, принесла так много, то сколько я мог получить, если бы мне удалось выяснить еще кое-что?

– Это вы говорили о галльской логике, мсье? – вставил француз.

– Всего лишь простая последовательность вопросов, вытекающих один из другого, – ответил бывший судья, взглянув сначала на Жан-Пьера и вновь обратившись к Мари: – Тем не менее, дорогая моя, я мог бы выгодно использовать информацию, которая оказалась бы весьма полезной в общении с моим клиентом. Попросту говоря, ваша личность скрывалась и вы были взяты под защиту правительства. Это – серьезный момент, способный испугать весьма сильного и влиятельного человека.

– Я должна знать его имя, – сказала Мари.

– Тогда мне также может потребоваться защита, – заметил Префонтен.

– Это я вам обещаю...

– И, может быть, кое-что еще, – продолжил старый разжалованный судья. – Мой клиент даже не подозревает, что я отправился сюда, и не знает, что здесь произошло. Если я опишу, что я пережил и чему был свидетелем, то только подкину дровишек в костер его щедрости. Он с ума сойдет от страха при мысли о том, что даже косвенно замешан в такие дела. Кроме того, прошу учесть, что эта тевтонская амазонка меня едва не убила, поэтому я по-настоящему заслужил кое-что еще.

– Тогда и мне причитается, мсье, за то, что я спас вам жизнь?

– Если бы у меня было хоть что-то ценное, кроме юридических консультаций, которые я могу оказать, и они к вашим услугам, я с радостью поделился бы с вами. Если я получу что-то в будущем, то поступлю так же, кузен.

– Merci bien, cousin[35].

– D'accord, mon ami[36], только с одним условием: ирландские монахини не должны слышать нас.

– Вы не выглядите бедным человеком, судья, – сказал Джон Сен-Жак.

– Значит, внешность столь же обманчива, сколь и давным-давно забытое звание, которым вы так великодушно воспользовались... Должен также добавить, что мои требования не отличаются экстравагантностью, так как я один на белом свете, а заботы о моем теле не требуют каких-либо роскошеств.

– Выходит, вы тоже потеряли свою подругу?

– Это не совсем так. Моя жена оставила меня еще двадцать девять лет назад, а мой тридцативосьмилетний сын – теперь он процветающий адвокат на Уолл-Стрит – носит ее фамилию, и, когда любопытствующие задают ему вопросы, он отвечает, что никогда меня не знал. Я его не видел с тех пор, как ему исполнилось десять лет, – это было не в его интересах, понимаете ли.

– Quelle tristesse[37].

– Quelle чепуха, кузен. Этот мальчуган получил свои мозги от меня, а не от той дуры, которая его выносила... Однако мы отошли от темы. Частица чистейшей французской крови во мне подсказывает еще одну причину (без сомнения основанную на предательстве) для сотрудничества с вами. Я искренне хочу помочь вам, но ведь я должен подумать и о себе. Мой новый престарелый друг может отправиться обратно и доживать остаток дней своих в Париже, мне же, кроме Бостона, некуда поехать. За многие годы я обнаружил всего несколько способов добывать средства для сносного существования. Следовательно, я должен осадить те глубинные мотивы, прислушиваясь к которым я хочу помочь вам. Поймите: с той информацией, которая мне теперь известна, я и пяти минут не продержусь на улицах Бостона.

– Это прорыв, – сказал Джон Сен-Жак, внимательно глядя на Префонтена. – Извините, судья, но вы нам не нужны.

– Что-о? – протянула Мари, подскочив на стуле. – Пожалуйста, братик, нам нужна любая помощь!

– Только не в этом случае. Нам известно, кто его нанял.

– Разве?

– Конклин знает, он назвал это «прорывом». Сказал, что человек, который следит за тобой и детьми, воспользовался услугами судьи. – Брат кивком указал на сидевшего напротив бостонца. – Его услугами. Потому-то я и раздобыл катер, который стоит сотню тысяч долларов, чтобы добраться сюда. Конклин знает, что представляет собой его клиент.

Префонтен вновь бросил взгляд на старого француза и заметил:

– Вот теперь самое время для слов «quelle tristesse», сэр герой. Я остался ни с чем. Моя настойчивость принесла мне только ободранную шею и опаленный скальп.

– Вовсе нет, – вмешалась Мари. – Вы – юрист, поэтому не мне вам объяснять, что подтверждение фактов – это тоже помощь. Возможно, потребуется, чтобы вы рассказали все, что знаете, кое-каким людям в Вашингтоне.

– Подтверждение фактов можно получить в суде, милочка, под присягой в зале суда – поверьте моему личному и профессиональному опыту.

– Мы не обратимся в суд. Никогда.

– Да?.. Ясно.

– Вряд ли это возможно, судья, и вряд ли при таких обстоятельствах. Тем не менее, если вы согласитесь помочь нам, вам хорошо заплатят... Только что вы сказали, что у вас есть веские доводы в пользу того, чтобы помочь нам, – причины, которые могут оказаться вторичными по сравнению с вашим отношением к собственному благосостоянию...

– Вы, часом, не адвокат, милочка?

– Нет, я – экономист.

– Дева Мария, это еще хуже... Так что там насчет моих доводов?

– Они имеют отношение к вашему клиенту, тому человеку, который нанял вас, чтобы выследить нас?

– Имеют. Его августейшую – как цезаря Августа – персону следует хорошенько вздрючить. Оставлю в стороне достоинства его интеллекта и прямо скажу: он самая настоящая проститутка. В свое время он, подавая большие надежды – большие, чем я ожидал, – променял все на цветистую мишуру, бросившись в погоню за личным Граалем[38].

– О чем это он, черт его дери. Мари?

– О человеке, обладающем огромным влиянием или властью, которых он не заслужил, как я понимаю. Сидящий перед нами осужденный преступник осознал, что такое моральный долг.

– И это говорит экономист? – спросил Префонтен, опять притрагиваясь к ссадине на шее. – Экономист, размышляющий о своем последнем неправильном прогнозе, который привел к неудачной покупке или продаже акций на фондовой бирже и убыткам, которые кто-то смог перенести, а кто-то, числом поболе, – нет?

– Мое мнение никогда не было таким влиятельным, но уверяю вас, что вы верно описали то множество экономистов, которые никогда на деле не рисковали, а только теоретизировали. Очень безопасная позиция... А ваша – нет, судья. Вам может потребоваться защита, которую мы обеспечим. Ваш ответ на это предложение?

– Иисус, Мария и Иосиф, какая вы хладнокровная...

– Приходится, – сказала Мари, не сводя глаз с человека из Бостона. – Я хочу, чтобы вы были на нашей стороне, но умолять не стану. Я просто оставлю вас без всего – и возвращайтесь на бостонские улицы.

– Вы на самом деле не адвокат? Или, по крайней мере, не его благородие главный палач?

– Выбор за вами. Я жду ответа.

– Кто-нибудь может мне объяснять, что, черт подери, здесь происходит?! – заорал Джон Сен-Жак.

– Ваша сестра, – ответил Префонтен, не сводя ласкового взгляда с Мари, – только что завербовала рекрута. Она весьма ясно объяснила возможные варианты (их легко поймет любой адвокат), а ее железная логика в придачу к ее симпатичному личику, увенчанному золотисто-каштановыми волосами, превратили мое решение в единственно возможное.

– Что?..

– Он на нашей стороне, Джонни. Забудь об этом!

– Для чего он нужен?

– Не говоря о зале суда, молодой человек, могу указать вам еще дюжину разных причин, – ответил судья. – В некоторых ситуациях не следует вызываться волонтером, если тебе не гарантирована, кроме судебной, более надежная защита.

– Это правда, сестренка?

– Во всяком случае, почти, братик, но решать Джейсону – черт, – Давиду!

– Нет, Мари, – сказал Джонни Сен-Жак, буравя взглядом сестру. – Решать будет Джейсон.

– Извините, я должен иметь представление об этих именах? – перебил Префонтен. – «Джейсон Борн» – именно это имя было нанесено краской на стене виллы.

– Таковы были полученные мной инструкции, кузен, – заметил псевдогерой Французской республики, оказавшийся на деле не столь уж и ненастоящим. – Так было задумано.

– Не понимаю... Так же, как не понимаю, о чем говорит второе имя – Шакал или Карлос, о котором вы оба довольно-таки жестоко спрашивали меня, когда я еще не решил, умер я или жив. Я думал, что Шакал – фикция.

Старик, которого звали Жан-Пьер Фонтен, взглянул на Мари, та кивнула.

– Карлос-Шакал – легенда, но не фикция, это суперубийца, которому сейчас около шестидесяти; ходят слухи, что он болен, но он по-прежнему одержим невероятной ненавистью. Это человек со множеством личин, некоторые из них нравятся тем, у кого есть причины любить его, другие ненавидят его, считая, что он квинтэссенция зла, – и у всех есть резон считать себя правыми, поскольку их суждения зависят от точки зрения. Я сам – яркий пример человека, имевшего обе эти точки зрения, но в конце концов мой мир вряд ли похож на ваш, как вы совершенно справедливо заметили, святой Фома Аквинский.

– Merci bien.

– Но ненависть, которая овладела Карлосом, словно рак, пожирает его стареющий мозг. Одному человеку удалось обойти, обмануть его, присвоив себе его убийства, взяв ответственность за работу Шакала, тем самым каждый раз – убийство за убийством – доводя его до сумасшествия. Карлос всеми силами старался исправить свой послужной список, пытаясь сохранить образ самого могущественного наемного убийцы. Этот человек ответствен за смерть любовницы Шакала – даже больше чем любовницы: его опоры, его возлюбленной с детства, его партнера. Это единственный человек из сотен, а может, и тысяч посланных правительствами разных стран, который когда-либо видел Шакала в лицо. Человек, который проделал все это, был созданием американской разведки. Странный человек, три года ежедневно игравший со смертью... Карлос не успокоится, пока не накажет... этого человека и... не убьет его. Этот человек – Джейсон Борн.

Пораженный рассказом француза, Префонтен подался вперед.

– Кто же он, Джейсон Борн? – спросил он.

– Мой муж, Дэвид Уэбб, – ответила Мари.

– О Боже, – прошептал судья. – Пожалуйста, дайте что-нибудь выпить.

– Роналд! – крикнул Джон Сен-Жак.

– Слушаю, босс! – откликнулся охранник, сильные руки которого всего час назад удерживали хозяина на вилле номер 20.

– Принеси нам немного виски и бренди, будь добр. В баре должно что-то быть.

– Сейчас, сэр.

Оранжевый шар на востоке внезапно прибавил огня, и его лучи мгновенно разогнали остатки предрассветного морского тумана. Молчание было нарушено словами старого француза, говорившего по-английски с сильным акцентом.

– Я не привык к такому обслуживанию, – сказал он, бесцельно вглядываясь через перила балкона в раскинувшуюся перед ним перспективу с каждой секундой становившихся все более светлыми вод Карибского моря. – Когда просят что-то принести, я всегда думаю, что обращаются ко мне.

– Больше этого не будет, – произнесла Мари и тихо, преодолев внутренний барьер, добавила: – Жан-Пьер.

– Думаю, можно жить и с этим именем...

– А почему не здесь?

– Qu'est-ce que vous dites, madam?[39]

– Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.

Судья, о котором зашла речь, был погружен в задумчивость, но тут tia столе расставили несколько бутылок, стаканов и ведерко со льдом. Мгновенно очнувшись, Префонтен налил себе какого-то экстравагантного напитка из стоявшей ближе всего к нему бутылки.

– Я должен задать вам вопрос-другой, – многозначительно сказал он. – Можно?

– Валяйте, – отозвалась Мари. – Не уверена, что смогу или захочу отвечать, но попытайтесь.

– Выстрелы, распыленная аэрозолем на стене краска, – мой «кузен» сказал, что и краска, и эта надпись входили в полученные им инструкции...

– Да, mon ami. Так же, как и громкий звук выстрелов.

– Но почему?

– Все должно выглядеть так, как требовал Шакал. Выстрелы – еще один штрих, который должен был привлечь внимание к этому событию.

– Почему?

– В Сопротивлении нас научили этому – не то чтобы я когда-либо был кем-то вроде Жан-Пьера Фонтена, но малую лепту в освобождение Франции я внес. Это называлось «подчеркиванием»: делалось своеобразное заявление, чтобы всем было ясно, что ответственность за акцию несет подполье. Об этом знали абсолютно все.

– Но почему здесь?

– Медсестра Шакала мертва. Теперь никто не сообщит ему о том, что его инструкции выполнены.

– Галльская логика. Совершенно непостижимая.

– Французский здравый смысл. Совершенно неоспоримый.

– Почему?

– Завтра к полудню Карлос будет здесь.

– О Боже мой!

Вдруг зазвонил телефон. Джон Сен-Жак дернулся было вскочить со стула, но сестра опередила его. Она быстро выскочила в гостиную и сняла трубку телефона.

– Дэвид?! – с надеждой воскликнула Мари.

– Это Алекс, – произнес на другом конце линии задыхающийся голос. – Боже, я непрерывно накручивал этот чертов диск на протяжении трех часов! С вами все в порядке?

– Мы живы, хотя и не должны были быть живыми.

– Старики! Это парижские старики! Джонни успел...

– Джонни-то успел, но они на нашей стороне!

– Кто?

– Старики.

– Это совершенно не имеет смысла!

– Нет, имеет! Мы контролируем ситуацию. Что с Дэвидом?

– Я не знаю! Телефонная линия отключена. Повсюду какая-то чушь! Я задействовал полицию...

– К черту полицию, Алекс! – возопила Мари. – Задействуй армию, морскую пехоту, ваше чертово ЦРУ! Вы нам должны!

– Джейсон не разрешит. Сейчас я не могу пойти против него.

– Тогда вот что, послушай: завтра Шакал будет здесь! Вы обязаны что-то сделать!

– Ты не понимаешь. Мари. На поверхность всплыла прежняя «Медуза»...

– Будешь мужу моему рассказывать эту чертову сказку о «Медузе»! Шакалу на это наплевать, и он прилетает сюда завтра!

– Дэвид будет на месте, и ты это знаешь.

– Да, знаю... Потому что теперь он Джейсон Борн.

– Братец Кролик, сейчас не та ситуация, что тринадцать лет назад, да и ты на тринадцать лет постарел. От тебя не будет никакой пользы, а напротив, один вред, если ты немного не отдохнешь. Выключи свет и вздремни чуток на том огромном диване в гостиной. А я посижу на телефоне – все равно никто не позвонит, потому что кто же звонит в четыре часа утра...

Голос Кактуса постепенно удалялся – Джейсон прошел в темную гостиную: его веки были словно налиты свинцом, на ногах – пудовые гири. Он упал на диван, медленно закинул, одну за другой, ноги на подушки. Посмотрел в потолок. «Отдых – это оружие, битвы проигрывают и выигрывают...» Слова Филиппа д'Анжу. «Медуза». Его сознание подернулся черным цветом, и он заснул.

* * *

По всему дому, похожему на пещеру, словно звуковой торнадо, непрерывно, оглушающе, откликаясь гулким эхом, заверещала визгливая, пульсирующая сирена. Борн судорожно повернулся на бок и спрыгнул с дивана, поначалу растерянный, не понимающий, где он находится и – какое-то ужасное мгновение... – даже кто он.

– Кактус! – взревел он, выскочив из безвкусно обставленной гостиной в коридор. – Кактус! – заорал он вновь, услышав, как голос заглушается быстрыми, ритмичными завываниями сигнала тревоги. – Где ты?

Ничего. Он подбежал к двери кабинета и схватился за ручку. Дверь была заперта! Он отступил на шаг и двинул по ней плечом – один раз, второй; на третий – он собрался со всеми силами, какие у него только были, и стремительно врезался в нее. Дверь качнулась, потом подалась, тогда Джейсон начал молотить по ее центру ногой до тех пор, пока она не разлетелась в щепки; он прошел внутрь, и то, что он там обнаружил, вызвало у этой машины для убийства – творения «Медузы» и прочих – яростный гнев. Голова Кактуса лежала на письменном столе в луже крови. Труп... Нет, не труп! Правая рука шевельнулась:

Кактус жив!

Борн подбежал к столу и осторожно поднял голову старика. Ревущий, оглушающий, всепроникающий сигнал тревоги делал бессмысленным – если он вообще был возможен – любой разговор. Кактус открыл глаза, дрожащей правой рукой он цеплялся за пресс-папье и согнутым указательным пальцем постукивал по крышке стола.

– Что такое? – заорал Джейсон. Рука продолжала двигаться к краю пресс-папье, стук учащался. – Внизу? Под ним? – Почти незаметным движением головы Кактус утвердительно кивнул. – Под столом! – сообразил Борн. Он встал на колени справа от Кактуса и стал ощупывать дно плоского верхнего ящика, затем сбоку – и наконец нашел! Кнопка! С максимальной осторожностью он передвинул на несколько дюймов влево тяжелое кресло на колесиках и осмотрел кнопку. Под ней маленькими белыми буквами на черной пластинке было написано: «Вспом. сигн.».

Джейсон нажал на кнопку, ив то же мгновение завывавший, будто стая демонов, сигнал прекратился. Наступившая тишина была почти столь же невыносима, и приспособиться к ней было почти так же невозможно.

– Как тебя ранили? – спросил Борн. – Сколько прошло с этого момента?.. Если можешь говорить – тогда давай шепотом, на это не уйдет много сил, понимаешь?

– О, братец, ты уж слишком, – прошептал Кактус, превозмогая боль. – Я же был таксистом в Вашингтоне, парень, – пойми, что это значило для черного. Я уже бывал в таких переделках. Это не смертельно, малыш, просто у меня пуля в верхней части груди.

– Я прямо сейчас доставлю тебе врача – кстати, твоего друга Айвена, – но, если можешь, скажи, что произошло, пока я опущу тебя на пол и взгляну на рану. – Джейсон осторожно положил старика на коврик рядом с оконной нишей и тут же разорвал на нем рубашку: пуля прошла сквозь мякоть левого плеча. Короткими, резкими движениями Борн разодрал рубашку на полосы и плотно перевязал ими грудь, подмышку и плечо Кактуса. – Это не Бог весть что, – сказал Джейсон, – но даст тебе возможность продержаться некоторое время. Давай, продолжай.

– Он здесь, братец! – Кактус слабо кашлянул и растянулся плашмя на полу. – У него большой, мамочкин, пятьдесят седьмой «магнум» с глушителем. Он сделал меня через окно, потом разбил его и пробрался внутрь... Он... он...

– Успокойся! Не говори ничего, все обойдется...

– Я должен. Там, снаружи, – мои братья. У них нет пушек: он их всех возьмет по одному!.. Я притворился покойничком, а он спешил, он и сейчас спешит! Посмотри-ка туда. – Джейсон повернул голову в том направлении, куда указал Кактус: на полу валялось около десятка книг, скинутых с полки, висевшей на стене. Старик продолжал рассказ, но с каждым словом его голос звучал все слабее: – Он подошел к книжной полке, словно боялся чего-то, искал, пока не нашел то, что хотел... тогда направился к двери, держа свой пятьдесят седьмой наготове, – следишь за мной?.. Я подумал, что теперь он примется за тебя, – поскольку увидел сквозь стекло, как ты вышел в другую комнату. Тогда, скажу тебе, я стал работать своим правым коленом как мускусная крыса, когда ей хвост прищемят, потому что я нашел эту кнопку еще с час тому назад и знал, что должен его остановить...

– Успокойся!

– Я должен рассказать тебе... Я не мог пошевелить рукой, потому что он бы увидел, но наконец я попал коленкой по этой пищалке, и сирена чуть не скинула меня со стула... Свинячий ублюдок растерялся: захлопнул дверь, закрыл ее на замок и смылся отсюда через окно. – Кактус откинул голову назад: боль и упадок сил делали свое дело. – Он там, братец Кролик...

– Этого достаточно! – приказал Борн, осторожно приподнявшись и погасив настольную лампу – остался только слабый свет, падавший сквозь разбитую дверь из коридора. – Я звоню Алексу, он пришлет врача...

Внезапно откуда-то снаружи раздался надрывный крик – вопль боли и бессилия, столь знакомый Джейсону. Так же, как и Кактусу, который прошептал, крепко зажмурив глаза:

– Он добрался до одного. Этот подлец прикончил одного из моих братьев!

– Я сейчас свяжусь с Конклином, – сказал Джейсон, снимая со стола телефонный аппарат. – Потом выйду и убью его... О Господи! Телефон не работает – перерезан провод!

– Эта свинья знает, как надо работать.

– Так же, как и я. Кактус. Старайся стонать потише. Я вернусь за тобой...

Послышался еще один вопль, на этот раз более глухой и резко оборвавшийся, – скорее последний выдох, чем возглас.

– Пусть сладчайший Иисус простит меня, – горестно пробормотал старый негр, вкладывая в эти слова настоящее чувство. – Остался только один брат...

– Если кто-то и должен просить о прощении, то это я, – издал гортанный возглас Борн, едва не закашлявшись. – Проклятие! Клянусь тебе, Кактус, я никогда не думал, даже не подозревал, что может произойти такое.

– Конечно, ты не знал. Я-то тебя помню еще с тех, старых денечков, братец, и никогда не слышал, чтобы ты просил хоть кого-нибудь рисковать за тебя жизнью... Всегда было как раз наоборот.

– Давай-ка я тебя подтащу сюда, – перебил его Джейсон, дергая за ковер, чтобы подтянуть Кактуса к правой боковине стола, – там левая рука старика оказывалась достаточно близко к кнопке вспомогательной сигнализации. – Если увидишь, услышишь или почувствуешь хоть что-то, включай сирену.

– А ты куда идешь? Я имею в виду: как?

– Через другую комнату. Через другое окно.

Борн пополз к разбитой двери, проскользнул через нее и вбежал в гостиную. Напротив него была двойная застекленная двустворчатая дверь во внутренний дворик; он вспомнил, что на газоне с южной стороны дома он видел мебель из ковкой мягкой стали... Там он был вместе с охранниками. Он нажал на ручку двери, открыл ее и выскочил наружу с автоматическим пистолетом в руке. Оглядевшись, он захлопнул правую створку и, пригнувшись, побежал к кустарнику, росшему по краю газона. Он обязан действовать быстро. И не только из-за того, что на волоске висела жизнь третьего человека и нельзя допустить третьей бессмысленной, неоправданной смерти, но и из-за того, что ему нужен этот убийца, который мог сократить путь к раскрытию преступлений новой «Медузы», а ее преступления должны послужить приманкой для Шакала!

Нужно отвлечь внимание, поманить и поймать в ловушку... у него же есть сигнальные ракеты – часть того снаряжения, которое он взял с собой в Манассас. Две аварийные «свечи» длиной в шесть дюймов лежат у него в заднем левом кармане: они горят достаточно ярко, и свет от них можно разглядеть за несколько миль; если их зажечь одновременно, но на расстоянии друг от друга, то они зальют владение Суэйна таким светом, что смогут посоревноваться с двумя прожекторами. Одну на южной стороне подъездной дороги, другую – возле вольеров, – может быть, это разбудит собак, ошеломит их и приведет в бешенство. «Давай! Поспеши!»

Джейсон бросился через газон, озираясь на бегу и гадая, где мог прятаться подстерегающий его убийца и как от него скрывается невинная жертва, которую завербовал Кактус. Один из них был опытен, второй – нет, и Борн не мог допустить, чтобы последний лишился жизни.

Случилось! Его заметили! Два щелчка сбоку от него – в воздухе просвистели пули, выпущенные из револьвера с глушителем. Он добрался до южной стороны подъездной дороги, стремглав перебежал ее и нырнул в листву. Бросив пистолет на землю, он вытащил из кармана ракету, щелкнул зажигалкой, зажег фитиль и швырнул зашипевшую «свечу» вправо от себя. Она приземлилась на дороге – через какие-то секунды она начнет выплевывать ослепительно яркое пламя. Теперь он побежал влево, в тыльную часть поместья, скрываясь за соснами, держа зажигалку и вторую ракету в одной руке, автоматический пистолет – в другой. Когда Джейсон приблизился к вольерам – первая сигнальная ракета вспыхнула голубовато-белым пламенем. Он зажег вторую, подкрутив, запустил по дуге на сорок ярдов от себя к вольерам и замер в ожидании.

Вторая ракета также превратилась в огненный, плюющийся во все стороны светящимися брызгами шар, озаривший вместе с первым ослепительно белым неестественным светом дом и всю южную сторону поместья. Три собаки начали скулить, а потом предприняли слабые попытки завыть, – вскоре можно было ожидать более сильного выражения их гнева. Тень. Возле западной стены белого дома она дернулась, попав в освещенное пространство между горевшей рядом с вольерами ракетой и домом. Фигура метнулась под защиту кустов, там она скрючилась и замерла, но все равно ясно выделялась среди них. Кто это был: убийца или его мишень – последний из «братьев», завербованных Кактусом?.. Был только один способ выяснить это, и, если за кустами скрывался убийца, который вполне мог оказаться настоящим снайпером, это явно была не лучшая тактика, хотя, без сомнения, и самая быстрая.

Борн выпрыгнул из кустов, бросился вправо, но вдруг на какие-то полсекунды увяз ногой в мягкой грязи, пригнулся и нырнул влево. «Беги к флигелю!» – заорал он и тут же получил ответ: еще два плевка, два щелчка; пули глубоко ушли в землю справа от него. Убийца был хорош: может, и не снайпер, но достаточно меток. «Магнум» 57-го калибра имел шесть патронов, пять были уже израсходованы, – хотя у противника было достаточно времени, чтобы перезарядить пустой барабан. Нужно было подумать о другом плане – и быстро!

Внезапно появилась еще одна фигура: человек бежал по дороге к флигелю Фланнагана. Он бежал по открытому месту – его могли убить!

– Сюда, болван, сюда! – вскрикнул Джейсон, подпрыгнув и наудачу пальнув по кустам возле дома. Тут же он получил еще один ответ – на этот раз благоприятный: последовал всего один плевок, один-единственный щелчок – и больше ничего. Убийца не успел перезарядить оружие! Может, у него больше не осталось патронов – как бы то ни было, теперь он стал лакомой добычей. Борн выскочил из кустов и помчался через газон, освещенный горевшими ракетами; собаки теперь действительно возбудились: их лай и горловой рык становились все более громкими. Убийца покинул свое укрытие и бросился бежать по дороге к воротам. Джейсон знал, что мерзавец теперь у него в руках: ворота были закрыты – «медузовец» загнан в угол. Борн закричал:

– Тебе не выбраться, «Женщина-Змея»! Смирись...

Щелчок, плевок. Он успел перезарядить револьвер на бегу! Джейсон выстрелил – человек упал. И вдруг наступившую было тишину разорвал рев мощного двигателя – по ту сторону забора стремительно мчался автомобиль, красно-голубая мигалка которого явно указывала на полицию. Полиция!! Сигнализация наверняка должна была быть подключена к пульту полицейского участка в Манассасе – это даже не пришло в голову Борну: он-то предположил, что подобная мера предосторожности невозможна там, где речь идет о «Медузе». Это казалось нелогичным: сигнализация была внутренней – ни одного постороннего нельзя допускать туда, где хоть что-то связано с «Женщиной-Змеей». Слишком много можно было узнать, слишком многое нужно было хранить в тайне в этом месте – хотя бы кладбище, например!

Убийца корчился на дороге, перекатываясь в сторону росших на обочине сосен. В руке у него было что-то зажато. Джейсон приблизился к нему в тот момент, когда из остановившегося возле ворот патрульного автомобиля вышли двое полицейских. Он размахнулся и двинул мужчину ногой, заставив выпустить из рук то, что он сжимал. Поднимая этот предмет, Борн увидел, что это книга в кожаном переплете – одна из тех, что стояли на полке, – книга, похожая на томик Диккенса или Теккерея из собрания сочинений, с золотым тиснением на переплете и предназначенная больше для показухи, чем для чтения. Безумие какое-то! Потом он наугад открыл страницу и понял, что никакого безумия нет: страницы были заполнены нацарапанными от руки записями. Это был дневник?

Нельзя вмешивать в это дело полицию! Особенно теперь. Он не мог допустить, чтобы они узнали о том, что он и Конклин проникли в «Медузу». Зажатая у него в руке книга в кожаном переплете не должна попасть в руки официальных лиц! Шакал был повсюду. Джейсон обязан как-то отвязаться от них!

– Нам позвонили, мистер, – нараспев произнес патрульный средних лет, подходя к воротам; к нему тут же присоединился его более молодой коллега. – В участке сказали, что парень круто себя вел. Мы реагируем, но я уже говорил диспетчеру, что здесь бывают довольно-таки шумные вечеринки, – не хочу вас обидеть, сэр. Нам всем надо время от времени отдохнуть, верно?

– Совершенно верно, офицер, – ответил Джейсон, стараясь изо всех сил сдержать болезненно ходуном ходившую грудь. Он скосил глаза на раненого киллера – тот исчез!! – У нас тут было короткое замыкание в электросети, которое как-то сказалось на линии телефонной связи.

– Это бывает, – кивнул молодой патрульный. – Внезапный ливень, или летом нагреет – вот и замыкает. Когда-нибудь они засунут все провода под землю. У моих знакомых...

– Дело в том, – перебил его Борн, – что все приходит в норму. Вон, видите, уже и свет в доме кое-где горит.

– Я ничего не вижу из-за этих ракет, – сказал молодой полицейский.

– Генерал всегда принимает самые тщательные меры предосторожности, – объяснил Джейсон. – Думаю, у него есть на это причины, – довольно неудачно добавил он. – Но все равно, как я сказал, все возвращается в нормальное русло, о'кей?

– Для меня-то о'кей, – ответил пожилой патрульный, – но я должен передать сообщение для какого-то Уэбба. Он здесь?

– Я – Уэбб, – сказал, сразу насторожившись, Джейсон Борн.

– Это облегчает дело. Вам надо позвонить мистеру Конку. Срочное дело.

– Срочное?

– Сверхсрочное, как нам сказали. Нам об этом только что сообщили по радио.

Джейсон услышал, как гремит проволочная ограда: убийца сматывался!

– Ладно, офицер, здесь телефоны все еще не работают... У вас в машине есть телефон?

– Только служебный, сэр. Извините.

– Но вы же сами сказали, что дело сверхсрочное.

– Ладно, поскольку вы, видимо, гость генерала, я могу вам разрешить... Хотя, если надо звонить на большое расстояние, вам лучше дать номер своей кредитной карточки.

– О Боже. – Борн отпер ворота и бросился к патрульной машине. В тот же момент в доме вновь завыла сирена – повыла и тут же отключилась: оставшийся «брат», до-видимому, нашел Кактуса.

– Что это было, черт подери? – крикнул молодой полицейский.

– Неважно! – прокричал ему в ответ Джейсон, запрыгивая в машину и рывком поднимая с рычага трубку патрульного телефона. Он сообщил номер Алекса в Вирджинии оператору на полицейском коммутаторе, не переставая повторять: – Сверхсрочное дело, сверхсрочное дело!

– Да? – ответил Конклин, поблагодарив полицейского на коммутаторе.

– Это я!

– Что случилось?

– Слишком много всего, чтобы вдаваться в детали. Что за сверхсрочность?

– Я подготовил для тебя частный самолет в аэропорту Рестона.

– Рестон? Это на север отсюда...

– На аэродроме в Манассасе нет необходимого оборудования. Я посылаю за тобой машину.

– Почему?

– "Транквилити". С Мари и детьми все о'кей – с ними все о'кей! Она там руководит всем.

– Что, черт подери, это значит?

– Езжай в Рестон, и я тебе расскажу.

– Я хочу знать больше!

– Сегодня прилетает Шакал.

– Господи!

– Давай, закругляйся и жди машину. – Я эту возьму!

– Нет!! Если не хочешь, чтобы все пошло насмарку. Время у нас есть. Давай, закругляйся.

– Кактус... он ранен – подстрелен.

– Я позвоню Айвену. Он быстро приедет.

– Остался только один «брат», только один, Алекс. Он убил двух других, и я несу ответственность за это.

– Ну-ка прекрати! Хватит! Займись тем, что должен делать.

– Черт подери, я не могу. Кто-то должен быть здесь, а меня не будет!!

– Ты прав. Там многое надо держать под присмотром, а тебе необходимо быть на Монсеррате. Я приеду с той же машиной и заменю тебя.

– Алекс, расскажи, что произошло в «Транквилити».

– Старики... твои парижские старики – вот что случилось.

– Они умрут, – тихо и спокойно сказал Джейсон Борн.

– Не спеши. Они перевербованы – по крайней мере, я так понял, что одного, настоящего, перевербовали, а второй – в отношении второго мы, слава Богу, ошиблись. Теперь они на нашей стороне.

– Они никогда не бывают ни на чьей стороне, кроме Шакала, – ты их не знаешь.

– Так же, как и ты. Послушай свою жену. Так, теперь отправляйся в дом и письменно изложи все, что мне необходимо знать... Да, Джейсон, я еще должен сказать тебе кое-что. Молю Бога, что ты сможешь найти решение своих – наших – проблем на острове Спокойствия. Потому что, учитывая произошедшее, – включая сюда и мою жизнь, – я не могу бесконечно держать эту «Медузу» на своем уровне. Думаю, ты это понимаешь.

– Ты обещал!!

– Тридцать шесть часов. Дельта.

* * *

В густых зарослях за оградой скрючился раненый, прижав к ее зеленым звеньям искаженное страхом лицо. Яркий свет фар помог ему рассмотреть высокого человека, который сначала сел в патрульный автомобиль, а потом вышел из него, неловко, нервно поблагодарив полицейских. Внутрь поместья, однако, он их не допустил.

Уэбб. Убийца слышал это имя – Уэбб.

Вот и все, что им необходимо было узнать. Все, что надо было узнать «Женщине-Змее».

Глава 15

– Боже, как я люблю тебя! – сказал Дэвид Уэбб, прислонившись к стенке телефона-автомата в зале ожидания частного аэродрома в Рее-тоне, штат Вирджиния. – Труднее всего ждать – ждать момента, когда можно поговорить с тобой, услышать твой голос и что с вами все в порядке.

– А как, по-твоему, я чувствовала себя, дорогой? Алекс сказал, что линии телефонной связи повреждены и он посылает туда полицию. Я потребовала, чтобы он отправил туда целую армию.

– Пока мы даже полицию не можем вмешивать – на данном этапе нельзя допустить участие в этом деле официальных структур. Кон-клин обещал мне это по крайней мере на ближайшие тридцать шесть часов. Теперь они нам могут не понадобиться... Если Шакал действительно появится на Монсеррате.

– Дэвид, что случилось? Алекс упомянул «Медузу»...

– Тут все запутано, и в этом он прав. Ему придется обратиться к верхам. Ему, а не нам. Мы остаемся в стороне. Далеко в стороне.

– Что случилось? – повторила Мари. – Что общего имеет прежняя «Медуза» со всем этим?

– Появилась новая «Медуза» – продолжение старой, вообще-то говоря, она огромная, безобразная, и она убивает – они убивают.

Я видел это сегодня ночью: один из них пытался убить меня после того, как решил, что убил Кактуса, и действительно умертвил двух ни в чем не повинных людей.

– Боже правый! Алекс сказал мне о Кактусе, когда перезвонил, но больше ничего. Как чувствует себя дядюшка Римус?

– Он выкарабкается. За ним приехал врач, работающий на Управление, и забрал его и последнего «брата».

– Брата?

– Я все расскажу при встрече... Так, подошел Конклин. Он позаботится обо всем, починит телефон. Я позвоню ему из «Транквилити».

– Ты вымотался...

– Я устал, но не пойму отчего. Кактус настоял, чтобы я пошел поспать, но мне удалось прихватить, наверное, не больше двенадцати минут.

– Бедненький мой...

– Мне нравится твой голос, – сказал Дэвид. – А слова еще больше. Только я не бедненький. О моем богатстве ты позаботилась в Париже тринадцать лет тому назад. – Внезапно жена замолчала, и Уэбб встревожился. – Что случилось? С тобой все в порядке?

– Не уверена, – негромко ответила Мари, хотя и с силой, которая была результатом работы ума, а не чувств. – Ты сказал, что новая «Медуза» огромна, безобразна и пыталась тебя убить, – они пытались тебя убить.

– Им не удалось.

– Тем не менее они или она хотели тебя умертвить. Почему?

– Потому что я там был.

– Человека не убивают просто потому, что он был в чьем-то доме...

– Сегодня ночью в этом доме многое случилось. Алекс и я проникли в их запретную зону, и меня засекли. Мы рассчитывали поймать Шакала на наживку из нескольких богатых и очень знаменитых бандитов старого Сайгона, которые бы наняли его для того, чтобы он отправился на охоту за мной. План был чертовски удачный, но постепенно вышел из-под контроля.

– Боже мой, Дэвид, неужели ты не понимаешь? Ты стал мишенью! Теперь они сами начнут охоту за тобой!

– Каким образом? Бандит, которого подослала «Медуза», никогда не видел меня в лицо, за исключением того момента, когда я бежал в тени, а они не имеют понятия, кто я такой. Я вообще не существую и могу исчезнуть... Нет, Мари, если Карлос высунет свой нос и если мне удастся претворить в жизнь то, что я задумал сделать на Монсеррате, мы будем свободны. Цитирую: «наконец свободны».

– Твой голос меняется, так?

– Мой голос? Что делает?

– Действительно меняется. Я слышу.

– Не понимаю, о чем это ты, – сказал Джейсон Борн. – Так, мне сигналят. Самолет ждет. Скажи Джонни, чтобы держал обоих этих стариков под охраной!

Слухи распространялись по Монсеррату так же быстро, как с моря – туман. На острове Спокойствия произошло что-то ужасное... «Плохие времена, старина...» «Злой дух добрался сюда с Ямайки через Антильские острова и посеял смерть и безумие...» «И кровь на стене смерти, друг, – проклятие на эту семью...» «Ш-ш-ш! Принесли в жертву кошку и двух котят!..»

Раздавались и другие голоса: «...Боже правый, говорите об этом потише? Мы можем лишиться туристов!..» – «Никогда не было ничего подобного – случайный инцидент, вероятно, связанный с наркотиками и каким-то другим островом!..» – «Совершенно согласен, друг! Слышал, что это был сумасшедший, накачанный наркотиками». – «...А мне говорили, что его вывезли в море на скоростном катере, который летел как ураган. Он сбежал!» – «...Потише, я же просил! Помните Виргинские острова? Массовое убийство в Фаунтенхеде? Им потребовались годы, чтобы восстановить репутацию. Лучше молчать!»

Звучал и еще один голос: «Это ловушка, сэр, и, если она сработает, – а нам кажется, что так и случится, – о нас пойдут разговоры по всей Вест-Индии, мы станем героями Карибского моря. Для укрепления нашего авторитета это действительно прекрасно: закон и правосудие и все такое прочее».

– Боже правый! Кто-нибудь действительно был убит?

– Один человек: она как раз собиралась убить другого человека. – Она?! Боже, я больше ничего не хочу слышать об этом, пока все не закончится.

– Будет лучше, если вас не смогут заловить газетчики.

– Чертовски верная мысль. Я выйду в море на катере: после шторма хорошо ловится рыба.

– Превосходно, сэр. А я буду поддерживать с вами радиосвязь и информировать о развитии событий.

– Наверное, лучше не надо. Нас могут подслушать.

– Я всего лишь имел в виду, что сообщу, когда можно возвращаться, – в самый благоприятный момент, чтобы произвести наилучшее впечатление. Разумеется, вы руководили всем.

– Да, конечно, вы отличный человек. Генри!

– Благодарю вас, губернатор!

* * *

Было десять часов утра, когда они обнялись, но времени, чтобы поговорить, не было – всего лишь краткий миг радости от ощущения, что они вместе и в безопасности. Они еще сильнее чувствовали себя в безопасности оттого, что им были известны вещи, о которых не имел понятия Шакал, и это давало им огромное преимущество. Правда, это было только преимущество, отнюдь не гарантия: там, где был замешан Карлос, гарантий быть не могло. Поэтому и Джейсон, и Джон Сен-Жак были непреклонны: Мари и дети будут переброшены по воздуху на юг, на входивший в состав Гваделупы остров Бас-Тер. Они должны оставаться там вместе с величественной служанкой семейства Уэбб, миссис Купер, – все под надежной охраной, – пока им не разрешат вернуться на Монсеррат. Мари протестовала, но ее возражения были встречены холодным молчанием: ее муж четко и без эмоций отдал соответствующие приказы.

– Ты уезжаешь, потому что мне надо выполнить здесь работу. И не будем больше обсуждать эту тему.

– Снова как в Швейцарии... Опять Цюрих, разве не так, Джейсон?!

– Называй, как хочешь, – отпарировал Борн, погруженный в раздумья. Они втроем стояли у пирса, в конце которого (всего в нескольких ярдах от него) – на воде колыхались два гидроплана. Один из них доставил прямо на остров Спокойствия с Антигуа Джейсона, второй был заправлен и готов лететь на Гваделупу, – миссис Купер и дети уже сидели внутри. – Поторопись, Мари, – добавил Борн. – Мне надо обсудить кое-какие вещи с Джонни, а потом еще поджарить хорошенько двух этих старых мерзавцев.

– Они – не мерзавцы, Дэвид. Только благодаря им мы живы.

– А почему? Не потому ли, что они все провалили и вынуждены были переметнуться на другую сторону, чтобы спасти свою задницу?

– Это несправедливо.

– Это справедливо до тех пор, пока я не скажу наоборот, и они – мерзавцы до тех пор, пока не убедят меня в обратном. Ты не знаешь стариков Шакала, а я знаю. Они тебе что угодно наговорят, на все пойдут, солгут, хныкать будут, а стоит тебе только повернуться к ним спиной, они тут же тебе нож всадят. Он ими владеет – хозяин их тела, ума и того, что осталось от их души... Ладно, садись в самолет, – он ждет.

– Разве ты не повидаешься с детьми, не скажешь Джеми, что...

– Нет! У нас нет времени! Проводи ее, Джонни, мне надо осмотреть пляж.

– Здесь нет ни одного места, которое я сам не проверил, Дэвид, – почти с вызовом заметил Сен-Жак.

– Я потом скажу тебе, так это или нет, – резко ответил Борн, метнув сердитый взгляд, и направился по песку, добавив напоследок громко и не поворачиваясь к ним: – У меня к тебе есть десяток вопросов, и я до глубины души надеюсь, что ты сможешь на них ответить!

Сен-Жак напрягся, шагнул было вперед, но сестра остановила его.

– Не обращай внимания, братик, – сказала Мари, положив ладонь на его руку. – Он напуган.

– Он – что? Он всего лишь дрянной сукин сын, вот он кто!

– Да, я знаю.

Брат посмотрел на сестру и сказал:

– Это тот незнакомец, о котором вы говорили вчера в доме?

– Да, только теперь дело обстоит еще хуже. Поэтому-то он и напуган.

– Не понимаю.

– Он постарел, Джонни. Ему теперь уже пятьдесят, и он беспокоится, сможет ли он делать то, на что был способен раньше: во время войны, в Париже, в Гонконге. Все это сжирает его – он-то знает, что теперь должен быть лучше, чем когда-либо.

– Думаю, он сможет.

– Я знаю, что сможет, так как у него есть веская причина: когда-то у него были отняты жена и двое детей. Он едва помнит их, но они составляют самую суть его страданий. Так думает Мо Панов и я тоже... А теперь, годы спустя, угроза нависла над другой женой и двумя детьми. У него напряжен каждый нерв...

Внезапно с пляжа, с расстояния в триста футов, донесся разгневанный голос Борна, пробивавшийся сквозь бриз:

– Проклятие! Мари, я велел тебе поторопиться!.. А ты, мистер эксперт, вон там риф, а за ним что-то, напоминающее по цвету песчаную отмель! Ты это учел?!

– Не отвечай ему, Джонни. Мы с тобой идем к гидроплану.

– Песчаная отмель? О чем это он, черт подери?.. О Боже, понял!

– А я – нет, – сказала Мари, когда они быстро зашагали по пирсу.

– На восемьдесят процентов этот остров окружен рифами, а этот пляж – на девяносто пять. Они работают как волноломы, поэтому-то его и называют островом Спокойствия: здесь серфингом не займешься.

– Ну и что?

– Значит, кто-то, у кого есть акваланг, не станет рисковать врезаться в риф, а поплывет со стороны отмели. Понаблюдает за пляжем и охранниками, подберется поближе, когда никого не будет, а потом станет выжидать, находясь всего в нескольких футах от берега, пока не появится возможность снять часового. Я об этом даже не подумал.

– А он подумал, братик.

* * *

Борн сидел на углу стола, оба старика расположились напротив него на диване, шурин стоял у окна, выходившего на пляж.

– Для чего мне – для чего нам – лгать вам, мсье? – спросил «герой Франции».

– Все это смахивает на классический французский фарс: похожие и все же разные фамилии; одна дверь открывается, другая тут же закрывается; одинаково загримированные актеры появляются и исчезают, услышав нужную реплику. От этого нехорошо попахивает, джентльмены.

– Вероятно, вы специально изучаете творчество Мольера или Расина?

– Я внимательно изучаю странные совпадения, особенно если в них замешан Шакал.

– Не думаю, что мы хоть чем-то похожи внешне, – вставил судья из Бостона. – Разве что возрастом...

Зазвонил телефон. Джейсон поднял трубку.

– Да?

– В Бостоне все сходится, – сообщил Конклин. – Его зовут Префонтен – Брендон Префонтен. Он был федеральным судьей первой инстанции, попался на состряпанном правительством деле и осужден за умышленно неправомерное поведение – читай: по уши замешан во взятках. Его приговорили к двадцати одному году – отсидел десять, но и этого хватило, чтобы от него все шарахались. Он что-то вроде, как говорится, не совсем спившегося алкоголика, его все знают в самых темных районах Бобового города[40], но он безобиден, – даже можно сказать, приятен – конечно, с извращенной точки зрения. Кроме того, когда у него ясная голова, говорят, он здорово соображает, и, если бы не он, многим мошенникам не удалось бы выйти сухими из воды после судебных процессов, а другим пришлось бы тянуть большие тюремные сроки: он давал советы их официальным адвокатам. Можно сказать, что он – теневой юрисконсульт всяких заведений: баров, букмекерских контор и, возможно, магазинов... Поскольку и я в свое время закладывал за воротник, мне кажется, что с ним все в порядке: он справляется лучше, чем мне когда-либо удавалось.

– Ты-то бросил.

– Если бы мне удавалось лучше ориентироваться в этой сумеречной зоне, я, может, и не бросил бы. Во многих случаях у выпивки есть преимущества.

– А как насчет его клиента?

– Внушает благоговейный ужас. Да, кстати, наш бывший судья был адъюнкт-профессором на юридическом факультете в Гарварде, и Гейтс в студенческие годы посещал два его курса. В этом нет никакого сомнения: Префонтен знаком с ним... Можешь ему доверять, Джейсон. Ему незачем лгать – он просто хотел подзаработать...

– Ты следишь за его клиентом?

– Навесил на него всю тихую амуницию, которую только смог наскрести у себя в стенном шкафу. Он – ниточка к Карлосу... Его отношения с «Медузой» оказались пустышкой – дурацкая попытка глупого генерала из Пентагона засунуть своего человека в круг ближайших сотрудников Гейтса.

– Ты в этом уверен?

– Теперь – да. Гейтс – высокооплачиваемый консультант одной юридической фирмы, представляющей интересы компании, которая ухватила крупнейший подряд от министерства обороны, и теперь в отношении нее возбуждено дело по антитрестовскому законодательству. Он даже и не подумал отвечать на запросы Суэйна, потому что, если бы он это сделал, то оказался еще большим глупцом, чем Суэйн, а о нем так не скажешь.

– Теперь тебе этим заниматься, приятель. Без меня. Если здесь все пойдет по моему плану, я больше не желаю даже слышать о «Женщине-Змее». И вообще я не припоминаю, что когда-нибудь о ней слышал.

– Спасибо, что ты взвалил это на мою шею, – но по правде говоря, в некотором смысле я действительно тебе благодарен. Кстати, в тетради для записей, которую ты забрал у того бандита в Манассасе, есть кое-какие полезные вещи.

– Уж наверняка.

– Помнишь тех «летунов» из журнала регистрации «Мейфлауэра», которые приземлились в Филадельфии в одно и то же время и совершенно случайно оказались в этом отеле восемь месяцев спустя?

– Конечно.

– Их имена записаны в блокноте Суэйна, полном разнообразных сюрпризов. Они не имеют ничего общего с Карлосом, они – часть «Медузы». Это прямо золотая жила, которую мы извлекли из обрывков информации.

– Повторяю, меня это уже не интересует. Используй эту информацию по своему усмотрению.

– Будет сделано, и весьма тихо. Через несколько дней этой тетрадке цены не будет.

– Очень рад за тебя. Извини, мне тут надо кое-чем заняться.

– Выходит, отказываешься от помощи?

– Полностью. Я ждал этого целых тринадцать лет – будет так, как я сказал в самом начале: один на один.

– Вот это да! А не сошел ли ты с ума?

– Нет, это всего лишь логическое продолжение блестящей шахматной партии, в которой игрок, подготовивший лучшую ловушку, выигрывает; у меня есть эта ловушка, потому что я воспользуюсь той, которую подготовил он сам. Шакал сразу бы почуял любое отклонение от своего сценария.

– Мы даже слишком хорошо тебя подготовили, господин Гуманитарий.

– Благодарю тебя за эти слова.

– Хорошей охоты. Дельта.

– До свидания.

Борн положил трубку и взглянул на двух замерших от любопытства стариков.

– Вы прошли проверку, хотя не слишком строгую и тщательную, судья, – обратился он к Префонтену. – А что касается вас, «Жан-Пьер»... Что я могу сказать? Моя собственная жена, которая сначала признала, что вы вполне могли убить ее без малейших угрызений совести, потом вдруг говорит мне, что я могу доверять вам. По-моему, это не очень-то логично? Как вы думаете?

– Я тот, кто я есть, и я сделал то, что сделал, – с достоинством произнес разжалованный адвокат. – Но мой клиент зашел слишком далеко. Его высочество магистр должен потерпеть полный крах.

– Я не могу слагать слова в столь великолепные фразы, как это делает мой ученый, вновь приобретенный родственник, – добавил престарелый «герой Франции». – Но я знаю, что убийства должны прекратиться. Именно это пыталась втолковать мне моя жена. Само собой, я лицемер, так как и мне приходилось убивать, поэтому в свое оправдание могу только сказать, что такие убийства должны прекратиться. Здесь нет никакого делового соглашения, из убийства нельзя извлечь прибыль, – есть только болезненная мстительность сумасшедшего, требующая ненужной смерти женщины и ее детей. В чем здесь прибыль?.. Нет, Шакал зашел слишком далеко. Теперь надо остановить и его самого.

– Это самая хладнокровная и ублюдочная аргументация, какую я когда-либо слышал! – взорвался стоявший возле окна Джон Сен-Жак.

– Мне кажется, вы составили прекрасную фразу, – заметил бывший судья парижскому преступнику. – Ties bien[41].

– D'accord[42].

– А я думаю, что это безумие с моей стороны – иметь с вами обоими дело, – бросил Джейсон Борн. – Но сейчас у меня нет выбора... Уже 11.35, джентльмены. Время не ждет.

– Что? – спросил Префонтен.

– Что бы там ни должно случиться, это произойдет в течение ближайших двух, пяти, десяти или двадцати четырех часов. Я вылетаю обратно, в аэропорт Блэкберн, там я сыграю роль обезумевшего от потери близких отца и мужа. Мне это нетрудно, уверяю вас, я такой шум подниму... Потребую, чтобы меня доставили на остров Спокойствия, и, когда прибуду сюда, на пирсе меня должны поджидать три гроба, в которых якобы будут находиться тела моей жены и детей.

– Все как и должно было быть, – перебил француз. – Bien.

– Даже очень bien, – согласился Борн. – Я буду настаивать, чтобы один из них открыли, потом упаду, завоплю или и то и другое, решу на месте, так что те, кто будут наблюдать, не забудут то, что они видели. Сен-Жаку придется удерживать меня – пожестче, Джонни, поубедительнее, – и наконец меня отведут на другую виллу – ту, что ближе всего к ступенькам, ведущим на пляж, на восточном ответвлении дорожки... А потом станем ждать.

– Этого Шакала? – спросил бостонец. – Он узнает, где вы будете?

– Конечно, узнает. Множество людей, включая и персонал, сможет увидеть, куда меня отведут. Он узнает об этом – для него это детская игра.

– Значит, вы будете ждать его, мсье? И вы думаете, монсеньер попадется в такую ловушку? Ridicule![43]

– Вовсе нет, мсье, – спокойно ответил Джейсон. – Начнем с того, что меня там не будет, а к тому времени, когда он это выяснит, я его обнаружу.

– Скажи, ради Бога, как?! – придушенно вскрикнул Сен-Жак.

– Просто я лучше, чем он, – ответил Джейсон Борн. – И всегда был.

* * *

Спектакль был разыгран по сценарию: персонал аэропорта Блэк-берн на Монсеррате все еще кипел от оскорблений, которые обрушил на них высокий истеричный американец, обвинивший их в убийстве, в том, что они позволили террористам убить его жену и детей, в том, что они охотно стали ниггерами – сообщниками грязных убийц! Жители острова не только затаили гнев, но и были глубоко уязвлены: затаили гнев – потому что понимали его беду, уязвлены – так как не могли понять, почему он обвиняет их, да еще так грубо, словами, которыми никогда раньше не пользовался. Неужели этот хороший хозяин, этот богатый брат общительного Джонни Сен-Жака, этот богатый-пребогатый друг, который вложил столько денег в остров Спокойствия, неужели он совсем не друг, а всего лишь белое дерьмо, которое обвинило их за дела, к которым они не имели никакого отношения, и все потому, что их кожа – черная? Это была настоящая загадка. Это было частью безумия – злого духа с гор Ямайки, пересекшего воды и наложившего проклятие на их остров. Присмотрите за ним, братья. Наблюдайте за каждым его шагом. Может быть, он всего лишь иное воплощение штормовой бури, рожденной не на юге и не на востоке, но еще более разрушительной. Наблюдайте за ним. Его гнев опасен.

Вот за ним и наблюдали. И военные, и штатские, и даже администрация. Нервный Генри Сайкс из резиденции губернатора сдержал слово: официальное расследование подчинялось только ему. Оно проводилось втайне, тщательно и не существовало на самом деле.

На пирсе «Транквилити Инн» Борн повел себя еще хуже: он бил своего собственного брата – дружелюбного Сен-Джея – до тех пор, пока молодой человек не успокоил его и не отвел в ближайшую виллу. Туда забежали и тут же выскочили слуги, принесшие еду и питье. Внутрь допустили специально отобранных посетителей, включая старшего помощника губернатора, явившегося при полном параде в военной форме (что символизировало заботу правительства), которому среди прочих разрешили принести свои соболезнования. Допущен был и старик, который помнил смерть по ужасам войны и настоял на том, чтобы увидеть погруженного в печаль мужа и отца. Его сопровождала медсестра, на ней была, как и полагается, шапочка, лицо закрывала черная вуаль. Впустили также двух канадцев – гостей и близких друзей владельца курорта, которые познакомились с этим безутешным теперь человеком несколько лет назад на открытии «Транквилити Инн», когда был устроен грандиозный фейерверк. Они попросили разрешить им принести свои соболезнования и предложить любую возможную с их стороны помощь. Джон Сен-Жак согласился, настаивая, чтобы их посещение было как можно более кратким, и они с пониманием отнеслись к тому, что его зять не выйдет из-за занавески.

– Это так ужасно, так бессмысленно! – пробормотал канадец из Торонто, обращаясь к сидевшему в противоположном конце комнаты в кресле невидимому человеку. – Надеюсь, вы религиозны, Дэвид. Я – да. В такие моменты вера очень помогает. Любящие и любимые вами сейчас предстали перед Христом.

– Благодарю вас. – Порыв ветра с моря всколыхнул занавеску, пропустив на секунду лучик света. Этого оказалось достаточно.

– Позвольте, – произнес второй канадец. – Вы же – Боже всемилостивый! – вы же не Дэйв Уэбб! У Дэйва...

– Тихо, – приказал Сен-Жак, встав у двери за спиной обоих посетителей.

– Джонни, я провел вместе с Дэйвом семь часов в одной лодке и чертовски хорошо знаю его наружность!

– Заткнись, – велел владелец «Транквилити Инн». – Послушайте меня, оба, – сказал Сен-Жак, бросившись вперед между двумя канадцами и повернувшись так, чтобы встать перед креслом. – Мне не хотелось вообще вас сюда пускать, но теперь уже поздно... Я думал, что вы придадите убедительности этому случаю – еще два лишних человека, – если кто-нибудь станет вас расспрашивать (а это уж наверняка). Именно это вы и будете делать. Вы разговаривали сейчас с Дэви-дом Уэббом, утешали Дэвида Уэбба. Понятно?

– Я вообще ничего не понимаю, – запротестовал изумленный посетитель – тот, который увещевающе говорил о вере. – А это кто тогда, черт побери?

– Это старший помощник губернатора Ее Величества, – ответил Сен-Жак. – Я говорю вам об этом, чтобы вы поняли...

– Ты имеешь в виду того вояку, который появился при полном параде и со взводом чернокожих солдат? – спросил гость, рыбачивший в свое время с Дэвидом Уэббом.

– Он еще и старший адъютант, а также бригадный генерал...

– Мы же видели, как этот ублюдок вышел отсюда, – запротестовал рыбак. – Мы все видели, как он выходил из столовой! Вместе со старым французом и медсестрой...

– Вы видели, как кто-то выходил. В темных очках...

– Уэбб?..

– Джентльмены!! – Помощник губернатора поднялся из кресла – на нем был плохо сидевший пиджак, в котором Джейсон Борн прилетел на остров Спокойствия из Блэкберна. – Вы – желанные гости на нашем острове, и именно поэтому вам придется выполнять королевские распоряжения в чрезвычайных ситуациях. Либо вы подчинитесь, либо мы вынуждены будем вас арестовать.

– Эй, Генри, да брось ты. Они же друзья...

– Друзья не называют бригадных генералов ублюдками...

– Может, и называют, если им пришлось послужить капралами, которых шпыняли все кому не лень, генерал, – вставил верующий гость. – Мой приятель не имел в виду ничего дурного. Давным-давно вся канадская армия не могла обойтись без его саперной роты, тогда-то и пришлось ему попотеть за всю пехоту. Точнее, его роте. Это в Корее было.

– Ладно, прекрати толочь воду в ступе, – сказал компаньон Уэбба по рыбалке. – Значит, мы здесь беседовали с Дэйвом, так?

– Так. И это все, что я могу вам сказать.

– Этого достаточно, Джонни. Дэйв в беде – так чем мы можем помочь?

– Ничем, абсолютно ничем. Участвуйте во всех мероприятиях, проводимых на курорте. По всем виллам час назад разослали одинаковые уведомления.

– Тебе лучше объяснить сейчас, – заявил религиозный канадец. – Я никогда не читаю эти чертовы бумажки, в которых описаны планы всяких затейников.

– Там говорится, что в гостинице есть специальный буфет, все необходимые запасы, а метеоролог со станции на Подветренных островах поговорит несколько минут о том, что произошло прошлой ночью.

– О шторме? – спросил рыбак, капрал, которого раньше шпынял всяк кому не лень, а ныне – владелец крупнейшей в Канаде промышленной компании. – Шторм он и есть шторм на этих островах. Что тут объяснять?

– Ну, почему так случается, почему они так быстро проходят, как при этом себя вести, – цель заключается в том, чтобы притупить чувство страха.

– Ты хочешь, чтобы мы оставались здесь. Ты это имеешь в виду?

– Честно говоря, да. – Это поможет Дэйву?

– Да, поможет.

– Тогда здесь будет полным-полно народу. Даю тебе гарантию.

– Я очень рад, но как тебе это удастся?

– Я распространю еще одну бумажку, такого содержания: «Энгус Макферсон-Мак-Леод, председатель правления „Олл Кэнада инжиниринг“, назначает приз в десять тысяч долларов тому, что задаст самый умный вопрос». Ну как, Джонни? Богатей всегда рады на халяву заполучить еще больше, – в этом наше уязвимое место.

– Поверю тебе на слово, – пробормотал Сен-Жак.

– Давай, – обратился Мак-Леод к своему религиозному другу из Торонто. – Мы выйдем отсюда со слезами на глазах, а потом выйдешь ты, идиот полковник, – именно им ты и был, ты, мерзавец. – Через час-полтора мы сменим пластинку и будем говорить только о десяти тысячах долларов и бесплатном обеде для всех. Когда рядом пляж и светит солнце, люди грустят примерно две с половиной минуты... ну, уж не больше четырех – это точно. Поверь мне, мы специально подсчитали на компьютере... Сегодня на вечеринке и яблоку негде будет упасть, Джонни. – Мак-Леод направился к двери.

– Скотти, – закричал верующий, поспешая за рыболовом. – Ты опять увлекаешься! Интервал внимания, две минуты, четыре минуты, подсчеты на компьютере, – я не верю ни одному твоему слову!

– Правда? – спросил Энгус уже в дверях. – Ну, а десяти тысячам долларов ты веришь?

– Конечно, верю.

– Тогда наблюдай – так я занимаюсь исследованием рынка... По этой причине, кстати, я и владею компанией. Да, а теперь мне надо пустить слезу – вот еще одна причина, по которой я владею компанией.

* * *

Скинувший китель Борн и старый француз сидели на табуретках в кладовке на третьем этаже главного комплекса «Транквилити Инн» перед окном, из которого были видны восточное и западное ответвления дорожки раскинувшегося вдоль берега курорта. Виллы располагались по обе стороны от каменных ступенек, которые спускались к пляжу и пирсу. В мощные бинокли старик и Борн осматривали людей, сновавших взад и вперед по дорожкам и лестнице. На подоконнике лежала портативная рация, настроенная на определенную частоту.

– Он рядом с нами, – тихо произнес Фонтен.

– Что? – вырвалось у Борна, отдернувшего бинокль от глаз; он тут же повернулся к старику. – Где? Скажите мне где?!

– Его нет в поле вашего зрения, мсье, но он рядом с нами.

– Что вы имеете в виду?

– Я чувствую его. Так животные ощущают приближение отдаленной грозы. Это внутри тебя, это – страх.

– Не очень-то ясно.

– Для меня – проще простого. Вы, возможно, и не поймете. Человек, бросивший вызов Шакалу, – человек со многими лицами, Хамелеон-убийца, известный под именем Джейсон Борн, – не подвержен страху, как нам говорили, он всегда отличался храбростью, исходившей от ощущения собственной силы.

Джейсон мрачно ухмыльнулся, собираясь возразить.

– Значит, вам говорили неправду, – тихо сказал он. – Часть этого человека срослась с животным страхом, который знаком лишь немногим людям.

– Мне трудно этому поверить, мсье...

– Поверьте. Ведь я – это он.

– Действительно, мистер Уэбб? Вообще-то, прийти к такому выводу нетрудно. Вы заставляете себя стать своим вторым "я" из-за этого страха?

Дэвид Уэбб внимательно посмотрел на старика и спросил:

– Бога ради, что же еще мне остается?

– Вы могли бы исчезнуть на время – вы и ваша семья. Вы могли бы жить мирно, в полнейшей безопасности, об этом позаботилось бы правительство.

– Он все равно отправился бы за мной, точнее за нами, где бы мы ни были.

– Но сколько еще? Год? Полтора? Уж конечно меньше двух. Он – больной человек, об этом знает весь Париж, мой Париж. Учитывая огромные затраты и запутанность сегодняшней ситуации – все эти уловки, предназначенные для того, чтобы поймать вас в западню, – я осмелюсь предположить, что это последняя попытка Карлоса. Уезжайте, мсье. Присоединяйтесь к своей жене на Бас-Тере, а лотом летите куда-нибудь за тысячи миль. Пусть он возвращается в Париж и подыхает от бессильной злобы. Разве этого не достаточно?

– Нет. Он отправится за мной, за нами! Все должно быть решено здесь и окончательно.

– Вскоре я присоединюсь к своей жене, поэтому я могу позволить себе не согласиться с мнением кое-каких людей, да хоть бы и с вашим, к примеру, или с monsieur le Cameleon[44], с которым я автоматически согласился бы раньше. Теперь я этого не сделаю. Думаю, вы могли бы уехать куда глаза глядят. Думаю, вы знаете, что можете забыть Шакала и продолжать жить как прежде, изменив свой образ жизни на какое-то краткое время, но вы этого не сделаете. Что-то внутри останавливает вас от такого шага: вы не можете позволить себе стратегическое отступление – вовсе не бесчестное, ибо тем самым вы избежите насилия. Да, верно, ваша семья будет в безопасности, зато другие могут погибнуть, но даже не это вас останавливает. Вы должны победить...

– По-моему, хватит этой психологической болтовни, – перебил его Борн, вновь поднося бинокль к глазам и концентрируясь на том, что творилось снаружи.

– Разве я не прав? – сказал француз, изучающе глядя на Хамелеона и не притрагиваясь к отложенному в сторону биноклю. – Они здорово подготовили вас, очень постарались, чтобы вы стали тем человеком, в которого должны были перевоплотиться. Джейсон Борн выступил против Карлоса-Шакала, и Борн обязан победить. Два стареющих льва, натравленные друг на друга много лет назад... Их сжигает ненависть, которую распалили сидящие в теплых кабинетах стратеги, не задумывавшиеся о последствиях. Сколько людей лишилось жизни из-за того, что перешли ваши пересекающиеся дорожки? Сколько ни о чем не подозревающих мужчин и женщин были убиты?..

– Заткнитесь? – крикнул Джейсон, в голове которого вспыхивали картинки событий в Париже и где-то на периферии – Гонконг, Макао и Пекин, – но ярче всего – последней ночи в Манассасе, штат Вирджиния. Столько смертей!

Внезапно без предупреждения дверь в кладовку распахнулась, и в комнату торопливо, задыхаясь на ходу, вошел судья Брендон Префонтен.

– Он здесь, – сообщил бостонец. – С одним из патрулей Сен-Жака – тремя людьми в миле на восток по побережью – не было связи по радио. Сен-Жак послал охранника найти их – тот только что вернулся, а потом Сен-Жак сам побежал туда. Все трое убиты, и у каждого – пуля в горле.

– Шакал! – вскрикнул француз. – Это его визитная карточка. Он сообщает о своем прибытии.

Глава 16

Полуденное солнце зависло над землей, обжигая и ее и небо, оно превратилось в раскаленный огненный шар, единственной целью которого было спалить все живое. А так называемые «подсчеты на компьютере», о которых говорил канадский промышленник Энгус Мак-Леод, судя по всему, подтверждались. И, хотя на остров прибыло несколько гидропланов, чтобы забрать тех, кто был напуган, внимание большинства публики задержалось на столь печальном событии если и дольше двух с половиной – четырех минут, то уж никак не более нескольких часов. Ужасное происшествие случилось перед рассветом, во время бури, и представляло собой, как стало известно, страшный акт мщения. В нем был замешан один-единственный человек, вовлеченный в вендетту со своими старыми врагами, но убийца давным-давно покинул остров. После того как убрали ужасные гробы, а также то, что осталось от вылетевшего на пляж катера, а по радио прозвучали успокаивающие слова администрации, подтвержденные периодическими неназойливыми появлениями вооруженных охранников, все вернулось на круги своя. Не полностью, разумеется, поскольку где-то здесь был тот человек в трауре, но он нигде tie показывался, к тому же стало известно, что он скоро уедет. Вдобавок, несмотря на размах случившегося, о котором узнали по слухам, без сомнения преувеличенным в высшей степени суеверными аборигенами, он их не коснулся. Акт насилия не имел к ним никакого отношения, и в конце концов жизнь должна была идти своим чередом: в гостинице осталось семь супружеских пар.

– Господи, мы платим шесть сотен долларов в день...

– После нас никто...

– Черт подери, парень, через неделю мы опять вернемся к своей занудной торговле, давай, пока есть возможность, наслаждаться...

– Да нет, дорогая Ширли, они не станут сообщать наши имена, они дали мне слово...

Под обжигающим неподвижным полуденным солнцем жизнь на небольшом грязноватом участке огромной игровой площадки на побережье Карибского моря постепенно возвращалась в свое русло, а смерть отступала с каждой солнечной ванной и следующим глотком ромового пунша. Конечно, все стало уже не так, как раньше, но зеленовато-голубые волны по-прежнему накатывали на пляж, заманивая купальщиков войти в море и принять его плавный, спокойный ритм. На остров Спокойствия возвращалась прежняя умиротворенность.

– Вот! – закричал «герой Франции».

– Где? – выкрикнул в ответ Борн.

– Вон – четыре священника. Идут цепочкой по дорожке.

– Они – черные.

– Цвет кожи ничего не значит.

– Он был священником, когда я видел его в Париже в Нёйи-сюр-Сен.

Фонтен опустил бинокль и посмотрел на Джейсона.

– В церкви Святого Причастия? – тихо спросил он.

– Не помню... Который из них?

– Вы видели его в одеянии священника?

– И этот сукин сын также меня видел. Он понял, что я узнал его! Так который?

– Его нет среди них, мсье, – произнес Жан-Пьер, медленно опуская и вновь поднося бинокль к глазам. – Это – еще одна визитная карточка. У Карлоса – тонкий нюх, он – мастер стереометрии. Для него не существует движения по прямой – только с нескольких сторон, на нескольких уровнях.

– Это звучит чертовски по-восточному.

– Значит, вы понимаете. Наверное, его осенило, что вас может не быть на вилле, следовательно, он хочет дать понять, что знает об этом.

– Так же, как в Нёйи-сюр-Сен...

– Нет, не совсем так. Сейчас у него нет твердой уверенности. А в церкви Святого Причастия он был уверен.

– Ну и что мне предпринять?

– А что бы сделал Хамелеон?

– Самое простое – вообще ничего не делать, – ответил Борн, глядя в бинокль. – Но он не пойдет на это, потому что очень неуверен. Он, должно быть, говорит себе: он знает, что я могу снести этот дом ракетой, поэтому он должен скрываться в каком-то ином месте.

– Думаю, вы правы.

Джейсон взял с подоконника портативную рацию. Нажав на кнопку, он заговорил:

– Джонни?

– Да?

– Видишь тех четырех чернокожих священников на дорожке?

– Да.

– Пусть охранник остановит их и приведет в холл. Пусть он скажет, что их хочет видеть владелец гостиницы.

– Эй, но они не собираются заходить на виллу, они просто пройдут мимо, молясь за охваченного горем человека. Позвонил викарий из города, и я дал разрешение. С ними все о'кей, Дэвид.

– Черта с два, – возразил Джейсон Борн. – Делай, что говорят. – Хамелеон обернулся и взглянул на составленные в кладовке вещи. Встав с табуретки, он подошел к трюмо, вытащил из-за пояса пистолет и саданул рукояткой по зеркалу. Подобрав осколок, он протянул его Фонтену. – Минут через пять после моего ухода начните время от времени пускать зайчики.

– Я встану сбоку от окна, мсье.

– Прекрасная мысль. – Джейсон позволил себе едва заметную усмешку. – Удивительно, что мне даже не пришлось это предлагать.

– А вы что будете делать?

– То же, что и он сейчас. Перевоплощусь в отдыхающего на Монсеррате туриста, гуляющего гостя «Транквилити Инн». – Борн вновь нагнулся к рации, поднял ее, нажал кнопку и отдал указания: – Спустись в магазин мужской одежды в холле и купи мне три разных летних пиджака, пару сандалий, две-три соломенные шляпы с широкими полями и серые или желтовато-коричневые шорты. Потом пошли кого-нибудь в магазин рыболовных снастей – пусть купят леску, выдерживающую сотню фунтов, нож для разделки рыбы и пару сигнальных ракет. Я встречу тебя на ступеньках тут, вверху. Поспеши.

– Выходит, вы не оставили без внимания мои слова, – заметил Фонтен, опуская бинокль и глядя на Джейсона. – Мсье Хамелеон отправляется на работу.

– Он отправляется на работу, – ответил Борн, положив рацию на подоконник.

– Если вы, или Шакал, или вы оба будете убиты, могут погибнуть другие, – невинные будут умерщвлены...

– Только не из-за меня.

– Разве это имеет значение? Разве это что-то значит для жертвы или его семьи?

– Не я выбирал обстоятельства, старик, – они выбрали меня.

– Вы можете изменить их.

– Так же, как и он.

– У него нет совести...

– Черт побери, это происходит и по вашей вине.

– Я принимаю этот упрек, но я потерял что-то весьма ценное для меня. Может, поэтому-то я и пытаюсь разбудить совесть в вас – точнее, в одной из частей вашей личности.

– Берегитесь новоявленных святош. – Джейсон двинулся к двери, возле которой на старой вешалке висел расшитый галуном китель и офицерская фуражка. – Кроме всего прочего, они еще и скучны.

– Разве вы не станете наблюдать за дорожкой в тот момент, когда будут задерживать священников? У Сен-Жака уйдет некоторое время на то, чтобы достать заказанные вами вещи.

Борн остановился, повернулся и холодно взглянул на многословного старого француза. Он хотел уйти, убраться подальше от этого старика, который слишком много болтает. Но Фонтен был прав: было бы глупо не понаблюдать за тем, что произойдет внизу. Неловкая, необычная реакция одного, резкий, изумленный взгляд в сторону другого: все эти мелочи, внезапные, непроизвольные, незначительные, казалось бы, намеки столь часто указывают на шнур, соединяющий взрыватель с фугасом. Не говоря ни слова, Джейсон возвратился к окну, взял бинокль и приложил его к глазам.

Офицер полиции в темно-коричневой форме, принятой на Монсеррате, приблизился к процессии из четырех монахов. Он, без сомнения, был растерян, но с почтением обратился к ним. Когда эти четверо окружили его, он указал в сторону стеклянных дверей в холл гостиницы. Борн быстро переводил взгляд с одного на другого, внимательно изучая выражение лица каждого церковнослужителя. Потом тихо обратился к французу:

– Вы заметили?

– Четвертый. Тот священник, что шел последним, – ответил Фонтен. – Он встревожен, а другие – нет. Он боится.

– Он куплен.

– За тридцать сребреников, – согласился француз. – Вы, разумеется, сойдете вниз и возьмете его.

– Разумеется, нет, – поправил его Джейсон. – Сейчас он находится именно там, где мне и нужно. – Борн взял с подоконника рацию. – Джонни?

– Да?.. Я в магазине. Поднимусь через несколько минут...

– Ты знаешь этих священников?

– Только того, который называет себя викарием: он приходит сюда за пожертвованиями. Да, и они не настоящие священники, Дэвид, они скорее служки в монашеском ордене. Страшно религиозном и жутко провинциальном.

– Викарий здесь?

– Да. Он всегда идет первым в цепочке.

– Хорошо... Будет небольшое изменение в плане. Принеси одежду в свой кабинет, а потом отправляйся на встречу со священниками. Скажи им, что с ними хочет встретиться чиновник из администрации, который сделает пожертвование в обмен на их молитвы.

– Что?

– Объясню позднее. А теперь поспеши. Встретимся в холле.

– Ты имеешь в виду – в моем кабинете? Я приготовил одежду, помнишь?

– Она понадобится потом – ровно через минуту после того, как я избавлюсь от этой формы. В твоем кабинете есть фотоаппарат?

– Целых три, если не четыре. Гости их часто забывают...

– Положи их все вместе с одеждой, – перебил Джейсон. – Давай, шевелись! – Борн сунул рацию за пояс, потом передумал и протянул ее Фонтену. – Возьмите. Я найду другую и буду поддерживать с вами связь... Что происходит внизу?

– Наш приятель – встревоженный священник – оглядывается по сторонам, а другие идут по направлению к входной двери. Теперь он явно испуган.

– Куда он смотрит? – спросил Борн, хватая бинокль.

– Не поможет. Он глядит по сторонам.

– Проклятие!!

– Они уже у дверей.

– Я приготовлюсь...

– Я помогу вам. – Старый француз встал с табуретки и подошел к вешалке. Он снял с нее китель и фуражку. – Если вы не отказываетесь от того, что, как мне кажется, вы собирались сделать, постарайтесь держаться возле стены и не оборачиваться. Помощник губернатора несколько поплотнее вас, поэтому надо стянуть китель у вас на спине.

– Привычное занятие для вас, не так ли? – заметил Джейсон, разводя руки, чтобы старик помог ему надеть китель.

– Немецкие солдаты всегда были значительно толще нас, особенно ефрейторы и унтер-офицеры, – прямо как сосиски, знаете ли. У нас были выработаны свои приемы. – Внезапно, словно его двинули в солнечное сплетение или у него случился удар, Фонтен, как рыба на берегу, широко раскрыл рот, тяжело сглотнул и покачнулся. – Mon Dieu!.. C'est terrible![45] Губернатор...

– Что?!

– Генерал-губернатор Ее Величества!!

– Что с ним такое?

– В аэропорту – там все прошло так скоропалительно, так быстро! – воскликнул старый француз. – А потом – смерть моей жены, убийство... Но все равно: мне это непростительно!!

– О чем вы?

– О том человеке на вилле, китель которого вы носите. Он – его помощник!!

– Нам это известно.

– Но вы не знаете, мсье, что самые первые инструкции я получил от губернатора Ее Величества.

– Инструкции?

– Инструкции Шакала! Губернатор – его связной.

– О Боже, – прошептал Борн, бросившись к рации. Поднимая ее, он сделал глубокий выдох, – мысли молниями сверкали у него в голове. Надо взять себя в руки. – Джонни?

– Ради Христа, у меня руки заняты, я иду в свой кабинет, а в холле ждут эти проклятые монахи! Что, черт тебя подери, тебе еще нужно?!

– Успокойся и внимательно меня выслушай. Хорошо ли ты знаешь Генри?

– Сайкса? Человека губернатора?

– Да. Я встречался с ним несколько раз, но недостаточно хорошо знаю его, Джонни.

– Я его прекрасно знаю. У тебя не было бы дома, а у меня – гостиницы, если бы не он.

– Он связан с губернатором? Я имею в виду: информирует ли он сейчас губернатора обо всем, что здесь творится? Подумай, Джонни. Это важно. На той вилле есть телефон, он может поддерживать связь с правительственной резиденцией. Делает ли он это?

– Ты имеешь в виду: связывается ли он с самим губернатором?

– С любым человеком там?

– Поверь мне, нет. Все окутано такой тайной, что даже полиция не поставлена в известность. Губернатору сообщили план в самом общем виде: никаких имен, ничего конкретного, только о ловушке сказали. Кроме того, он на своей лодке вышел в море и не желает ничего знать, пока все не закончится... Таково его распоряжение.

– Хотелось, чтобы так и было.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Объясню позже. Торопись!

– Когда наконец ты прекратишь произносить это слово? Джейсон положил рацию и повернулся к Фонтену.

– Все ясно: губернатор не входит в армию стариков Шакала. Он – его рекрут другого типа: вероятно, наподобие юриста Гейтса в Бостоне. Просто куплен или запуган, о продаже души нет и речи.

– Точно? Ваш шурин уверен в этом?

– Он вышел в море на своей лодке. Ему нарисовали общий план, и только. Он дал приказ, чтобы ему ничего не сообщали до тех пор, пока все не закончится.

Француз вздохнул и сказал:

– Как жаль, что мой мозг постарел и зарос мхом. Если бы я вспомнил раньше, мы могли бы его использовать. Давайте, надевайте китель.

– Как мы могли его использовать? – спросил Борн, вновь задержав на полпути руки.

– Он удалился на gradirs... как же это сказать?

– На ступеньки стадиона. Вышел из игры, превратился в обычного зрителя.

– Я знавал многих таких, как он. Все они хотят, чтобы Карлос проиграл, и он тоже. Для него это единственный способ выкарабкаться, но он слишком напуган, чтобы поднять руку на Шакала.

– Так как же мы сможем его перевербовать? – Джейсон застегивал китель, а Фонтен манипулировал с ремнем и складками на спине.

– Le Cameleon задает такие вопросы?

– У меня не было практики.

– Ах да, – сказал француз, туго затягивая ремень. – Тот человек, к совести которого я пытался взывать...

– Ладно, помолчите... Как?

– Tres simple, monsieur[46]. Мы ему скажем, что Шакал считает, что он перешел на нашу сторону, и что я сообщил ему об этом. Лучшего на эту роль, чем эмиссар монсеньера, и не найти, а?

– Вы великолепны. – Борн втянул живот, пока Фонтен крутил его из стороны в сторону, поправляя фалды и прилаживая нашивки.

– Я всего лишь человек, который выжил, – не лучше и не хуже, чем другие; правда, к моей жене это не относится. Только в этом я все же был лучше, чем многие.

– Вы ее сильно любили, так?

– Любил? Ну, по-моему, это воспринималось как должное, хотя и редко выражалось словами. Возможно, дело в близости, которая дает поддержку, хотя опять-таки о сильной страсти говорить не приходится. Просто одному не надо заканчивать предложение, чтобы другой понял, а выражение глаз при полном молчании может вызвать приступ смеха. Это приходит с годами, как мне кажется.

Джейсон замер на мгновение, странно взглянув на француза.

– Хотел бы я прожить все эти годы, старик, что были у тебя, очень хотел. Годы, которые я провел с моей... подругой... наполнены ранами, которые не заживают, не могут зажить до тех пор, пока что-то внутри не изменится, очистится или отомрет. Вот такие дела.

– Значит, вы либо слишком сильны, либо слишком упрямы, либо слишком глупы!.. И не надо на меня так смотреть. Я уже говорил, что не боюсь вас. Я больше вообще никого не боюсь. Но если все, что вы сказали, правда, если вы действительно это чувствуете, я бы посоветовал вам забыть о любви и сконцентрироваться на ненависти. Поскольку мне не удалось воззвать к разуму Дэвида Уэбба, я обязан подталкивать Джейсона Борна. Переполненный ненавистью Шакал должен умереть, и только Борн может убить его... Вот ваша фуражка и темные очки. Держитесь поближе к стене, иначе вы будете выглядеть как павлин в военной форме, у которого поднялся хвост цвета хаки для того, чтобы дать возможность упасть merde.

Не говоря ни слова, Борн поправил фуражку, потом очки, открыл дверь и вышел. Он пересек лестничную клетку и бросился вниз по прочной деревянной лестнице, едва не столкнувшись с одетым в белоснежный смокинг темнокожим стюардом, который с подносом в Руках заходил на площадку второго этажа. Он кивнул молодому человеку, который посторонился, давая ему возможность пройти, и последовал было дальше, как вдруг тихое жужжание и внезапное движение, которое он уловил краем глаза, заставили его обернуться. Официант вытаскивал из кармана электронное сигнальное устройство! Джейсон бросился вверх по ступенькам и вцепился в юнца, вырывая у него прибор, – поднос с грохотом упал. Справившись с юношей, – положив одну руку на прибор, а второй держа его за горло, – Джейсон, переводя дыхание, тихо спросил:

– Кто велел тебе заниматься этим? Говори!!

– Эй, ты, я буду драться! – закричал официант, изгибаясь всем телом; он освободил правую руку и шмякнул Борна кулаком по левой щеке. – Нам здесь не нужны плохие ребята! Наш хозяин – самый лучший! Ты меня не запугаешь! – С этими словами стюард, изловчившись, саданул Джейсона коленом в пах.

– Ах ты, юный сукин сын! – крикнул Хамелеон, лупя юнца по щекам правой ладонью и одновременно сжимая ему мошонку левой рукой. – Я его друг, его брат! Прекратишь ты или нет?! Джонни Сен-Джей – мой брат! Точнее, шурин, если для тебя это имеет, черт тебя дери, какое-то значение!

– Да? – пробормотал молодой широкоплечий, явно занимавшийся атлетизмом стюард; в его широко раскрытых, удивленных карих глазах появилась обида. – Вы женаты на сестре хозяина Сен-Джея?

– Я ее муж. А ты кто, черт подери?

– Я старший стюард по второму этажу, сэр! Скоро меня переведут на первый этаж, потому что я очень хорошо работаю. Кроме того, я здорово умею драться – меня отец научил, хотя теперь он старый, как вы. Вы хотите еще драться? Мне кажется, я могу побить вас! У вас ведь седина в волосах...

– Заткнись!.. Для чего тебе это устройство? – спросил Джейсон, поднимая с пола маленький коричневый пластмассовый прибор и слезая с молодого официанта.

– Я не знаю, парень, сэр! Случились плохие дела. Нам сказали, что, если мы увидим людей, которые бегут по лестницам, мы должны нажать на кнопку.

– Почему?

– Из-за лифтов, сэр. У нас очень быстрые лифты. К чему гостям пользоваться лестницей?

– Как тебя зовут? – спросил Борн, вновь надевая фуражку и темные очки.

– Ишмаэль, сэр.

– Как в «Моби Дике»?[47]

– Я такого не знаю, сэр.

– Может, еще узнаешь.

– Почему?

– Не знаю, но ты очень хороший боец.

– Не вижу связи, парень, сэр.

– Я тоже. – Джейсон поднялся на ноги. – Я хочу, чтобы ты помог мне, Ишмаэль. Поможешь?

– Только если ваш брат разрешит.

– Он разрешит. Он мой брат.

– Я должен услышать это от него, сэр.

– Прекрасно. Ты сомневаешься.

– Да, сомневаюсь, сэр, – сказал Ишмаэль, поднимаясь на колени и составляя на поднос разбросанную посуду: разбитую отдельно от целой. – А вы поверите на слово сильному человеку с сединой в волосах, который сбегает по ступенькам, нападает на вас, а потом говорит вещи, которые может сказать всякий?.. Если хотите, давайте драться, и пусть проигравший скажет правду. Хотите драться?

– Нет, я не хочу драться, а тебе не надо настаивать: я не так уж и стар, а ты не настолько хорош, юноша. Оставь в покое поднос и пошли со мной. Я объясню мистеру Сен-Жаку, который, напоминаю тебе, мой брат, точнее, брат моей жены. Ладно, черт с ним, пошли!

– Что вы хотите, чтобы я сделал, сэр? – спросил стюард, поднимаясь с пола и следуя за ним.

– Послушай, – сказал Борн, остановившись на полпути к первому этажу и повернувшись к нему. – Иди впереди меня в холл и подойти там к входной двери. Опорожни пепельницы или что там еще – короче, делай вид, что занят чем-то, но посматривай кругом. Я выйду через несколько секунд, и ты увидишь, как я подойду и поговорю с Сен-Джеем и четверыми священниками, которые будут вместе с ним...

– Священниками? – перебил его пораженный Ишмаэль. – Люди в рясах, сэр? Их четверо?! Что они здесь делают, парень? Приключилось что-то еще? Злой дух?!

– Они прибыли сюда помолиться о том, чтобы прекратились дурные дела, чтобы не было больше никакого злого духа. Но мне важно поговорить с одним из них наедине. Когда они выйдут из холла, тот священник, с которым мне надо потолковать, может отделиться от остальных, чтобы побыть одному... а может, чтобы повидаться с кем-то. Как ты думаешь, ты сможешь незаметно проследить за ним?

– А мистер Сен-Джей велел бы мне сделать это?

– Предположим, я скажу ему посмотреть в твою сторону и кивнуть.

– Тогда смогу. Я двигаюсь быстрее, чем мангуст, и, так же как и он, знаю все тропки на острове. Он пойдет в каком-нибудь направлении – я сразу же пойму, куда он идет, и буду там раньше его... Но как я пойму, тот ли это священник? Они все могут разойтись в разные стороны.

– Я переговорю с каждым из них в отдельности. Тот, кто нам нужен, будет последним.

– Тогда я пойму.

– Ты быстро соображаешь, – заметил Борн. – Ты правильно предположил, что они могут разойтись в разные стороны.

– Я умею думать, парень. Я – пятый по успеваемости в своем классе в Технической академии Монсеррата. Те четверо, что опередили меня, – девчонки, им не надо работать.

– Весьма интересное наблюдение...

– Через пять-шесть лет я заработаю деньги на учебу в университете на Барбадосе!

– Может, у тебя это получится раньше. Теперь иди. Пройди в холл и двигайся к двери. Позже, когда священники уйдут, я отправлюсь тебя искать, но уже не в этой форме, и, как бы мы ни стояли близко, – ты меня не знаешь. Если я тебя не найду, встретимся через час, – только где? Где тут местечко поспокойнее?

– В молельне, сэр. К ней сквозь чащу можно пробраться по тропинке, отходящей от восточного пляжа. Туда никто никогда не ходит, даже в священную субботу.

– Я это запомню. Идея прекрасная.

– Еще одно, сэр...

– Пятьдесят долларов, американских.

– Благодарю вас, сэр!

Джейсон подождал возле двери секунд девяносто, а затем приоткрыл ее примерно на дюйм. Ишмаэль занял позицию возле входной двери и мог видеть, как Джон Сен-Жак в нескольких футах справа от стойки регистрации беседует с четверыми священниками. Борн одернул китель, расправил по-военному плечи и вышел в холл, направляясь к священникам и владельцу «Транквилити Инн».

– Для меня это огромная честь, святые отцы, – заявил он темнокожим священнослужителям; Сен-Жак с изумлением и любопытством смотрел на него. – Я – новый человек тут, на островах, поэтому могу сказать, что действительно потрясен. Правительство испытывает особое удовлетворение оттого, что вы сочли необходимым успокоить наши взбаламученные воды, – продолжал Джейсон, крепко сцепив руки за спиной. – За ваши усилия губернатор Ее Величества попросил мистера Сен-Жака от своего имени выписать вам чек на сумму сто фунтов, предназначенную вашей церкви. Само собой, эти деньги будут ему возмещены из казны.

– Это настолько великодушный жест с вашей стороны, что я даже не знаю, что и сказать, сэр, – с искренней радостью нараспев сказал викарий.

– Не могли бы вы сказать, кому первому пришла в голову эта мысль, – обратился к ним Хамелеон. – Это так трогательно, так трогательно.

– О, я не могу приписать себе эту заслугу, – ответил викарий, взглянув, так же как и остальные двое, на четвертого. – Это придумал Самюэль. Воистину благой пастырь нашего прихода.

– Великолепно, Самюэль. – Борн на мгновение задержал на нем пронизывающий взгляд. – Но я хотел бы лично поблагодарить каждого из вас. И узнать ваши имена. – Джейсон поочередно пожал три ладони, обменялся любезными фразами, потом подошел к четвертому священнику, избегавшему смотреть ему в глаза. – Разумеется, мне известно твое имя, Самюэль, – сказал он еще более тихим, едва слышным голосом. – Кроме того, хотелось бы узнать, чьей на самом деле была эта мысль, прежде чем ты приписал ее себе.

– Я вас не понимаю, – прошептал Самюэль.

– Несомненно понимаешь: ты, такой хороший и богобоязненный человек, должен получить за это другой весьма щедрый дар.

– Вы ошибаетесь и принимаете меня за кого-то другого, сэр, – пробормотал четвертый священник, но его темные глаза на какое-то мгновение выдали глубоко затаившийся страх.

– Я не совершаю ошибок, и твоему другу это известно. Я найду тебя, Самюэль. Может быть, и не сегодня, но несомненно завтра или послезавтра. – Отпустив руку церковнослужителя, Борн повысил голос: – Вновь выражаю вам глубочайшую благодарность правительства, святые отцы. Оно вам весьма признательно. А теперь я вынужден откланяться: надо ответить на десятки телефонных звонков... В ваш кабинет, Сен-Жак?

– Да, разумеется, генерал.

В кабинете Джейсон вытащил пистолет, сбросил китель и стал разбирать кучу одежды, которую принес для него брат Мари. Он выбрал серые бермуды, доходившие ему до колен, летний пиджак в красно-белую полоску и соломенную шляпу с самыми широкими полями. Сняв носки и ботинки, он надел сандалии, но тут же, выругавшись, скинул их и вновь натянул на босу ногу свои тяжелые башмаки на резиновом ходу. Изучив фотоаппараты разных систем, он выбрал самый легкий, но и самый сложный из них и тут же повесил его на шею. В комнату с портативной рацией в руках вошел Джон Сен-Жак.

– Откуда, черт подери, ты такой явился? С пляжей Майами?

– На самом деле из местечка, расположенного немного севернее, – скажем, из Помпано. Для Майами у меня слишком блеклая расцветка. Мой наряд не годится для тех мест.

– Здесь ты действительно прав. Тут найдутся люди, которые поклянутся, что ты – старый консерватор из какого-нибудь захолустья. Вот, держи рацию.

– Спасибо. – Джейсон засунул компактный прибор в свой нагрудный карман.

– Куда теперь?

– За Ишмаэлем, тем пареньком, которому ты кивнул по моей просьбе.

– За Ишмаэлем?! Я кивал не Ишмаэлю, ты просто сказал, чтобы я кивнул в сторону входной двери.

– Это одно и то же. – Борн сунул пистолет под пиджак и взглянул на снаряжение, которое ему принесли из магазина рыболовных снастей. Катушку лески, выдерживающей груз весом в сто фунтов, и складной нож он положил в карман, потом открыл пустой футляр из-под фотоаппарата и засунул внутрь него две сигнальные ракеты. Ему понадобилось бы и еще кое-что, но и этого было довольно. Он уже не тот, что тринадцать лет назад, да и тогда он был не так уж молод. Сейчас ему придется соображать быстрее и лучше, чем действует его тело – с этим приходится все-таки смириться. Черт бы побрал этот возраст!

– Ишмаэль – хороший парень, – сказал брат Мари. – Он довольно смышлен и силен, как призовой бычок в Саскачеване. Я подумываю о том, чтобы через годик-другой сделать его охранником. Он и в зарплате выиграет.

– Подумай лучше о Гарварде или Принстоне, если он выполнит сегодня свою работу.

– Вот, опять какой-то выверт. Тебе известно, что его папаша был на островах чемпионом по борьбе? Правда, теперь он несколько прибавил в весе...

– Ладно, убирайся к черту, – прервал его Джейсон, направляясь к двери. – Тебе тоже далеко не восемнадцать! – прибавил он, обернувшись на мгновение, перед тем как выйти.

– Я никогда и не говорил этого. Что случилось?

– Ничего. Возможно, это из-за песчаной отмели, которую ты не заметил, мистер защитник. – Борн хлопнул дверью и выскочил в холл.

– Какие мы нежные. – Сен-Жак медленно покачал головой, разгибая сжатую в кулак руку тридцатичетырехлетнего человека.

* * *

Прошло почти два часа, а Ишмаэль нигде не объявлялся! Приволакивая, как калека, ногу, Джейсон прохромал из конца в конец владений, входивших в состав курорта «Транквилити Инн», обозревая окрестности в зеркальный объектив фотоаппарата. Он видел все, кроме хотя бы следов Ишмаэля. Дважды он поднимался к стоявшей на отшибе квадратной бревенчатой конструкции с крышей из пальмовых листьев и цветными стеклами – молельне для последователей различных вероисповеданий. Это было великолепное убежище для медитаций, хотя и построенное скорее ради замысловатого внешнего вида, чем ради проведения религиозных обрядов. Как верно заметил юный темнокожий стюард, ее редко посещали, несмотря на то, что она фигурировала во всех рекламных проспектах курорта.

Карибское солнце становилось ярко-оранжевым, постепенно опускаясь к линии горизонта. Вскоре Монсеррат и соседние острова окутают предзакатные тени. Немного погодя все поглотит тьма, которая так нравилась Шакалу. Но она по вкусу и Хамелеону.

– Эй, в кладовке, есть что-нибудь? – спросил по рации Борн.

– Rien, monsieur[48].

– Джонни? Ты где?

– Я на крыше с шестерыми охранниками, наблюдающими за всей территорией. Ничего.

– А как насчет сегодняшней вечеринки?

– Десять минут назад из Плимута на катере прибыл наш метеоролог. Он боится летать на самолетах... А Энгус выписал чек на десять тысяч на предъявителя – тому останется только указать свое имя и расписаться. Скотти был прав: все семь пар будут на вечеринке. Мы ведь общество тех, «кому на все наплевать» после нескольких традиционных, как положено, минут скорби.

– Будто я этого не знал, братец. Ладно... конец связи. Пойду к молельне.

– Рад слышать, что хоть кто-то ходит туда. Ублюдок из нью-йоркского бюро путешествий говорил, что она придаст заключительный штрих всему курорту, но с тех пор я о нем ничего не слышал. Держи со мной связь, Дэвид.

– Обязательно, Джонни, – ответил Джейсон Борн.

На дорожке к молельне становилось все темнее: высокие пальмы и густые заросли, поднимающиеся сразу же за пляжем, еще больше ускоряли естественный процесс наступления темноты, не пропуская лучи садившегося солнца. Джейсон уже собирался в обратный путь по направлению к магазину рыболовных снастей за фонарем, как вдруг неожиданно зажглись, будто при помощи фотоэлемента, голубые и красные огни прожекторов, выстрелившие широкими конусами света с земли к верхушкам пальм. На мгновение Борн почувствовал себя так, словно его внезапно – даже слишком внезапно – поместили в декорации тропического леса, созданные с применением спецэффектов фирмы «Текниколор». Это раздражало его и дезориентировало.

Он бросился в кусты, чувствуя, как их колючки царапают его ноги. Он углубился в заросли, медленно двигаясь в сторону молельни и продираясь сквозь лианы. Инстинкт. «Избегай света, заливающего красочными огнями все вокруг и более подходящего для местного карнавала».

И вдруг глухой звук! Как от удара. Несообразный с музыкой жизни прибрежных зарослей. Вслед за ним сдавленный стон. Остановленный, придушенный... подавленный? Джейсон пригнулся и фут за футом стал продираться сквозь кусты, пока не увидел массивную дверь молельни. Она была приоткрыта, и мягкое пульсирующее сияние ее свечей смешивалось с красно-голубыми потоками света прожекторов.

Подумай. Напряги память. Вспомни!! Он всего один раз был здесь и шутливо подкалывал своего шурина насчет того, что потрачена приличная сумма на бесполезный придаток к «Транквилити Инн».

– По крайней мере, она оригинальна, – сказал Сен-Жак.

– Ты ошибаешься, братик, – ответила Мари. – Она неуместна: здесь не приют отшельников.

– Предположим, кто-то получит плохое известие. Понимаете, действительное плохое...

– Дашь ему выпить что-нибудь, – посоветовал Дэвид Уэбб.

– Давай зайдем внутрь. Там установлены символы пяти разных религий включая синтоизм, из цветного стекла.

– Только не показывай своей сестре счет за выполненные работы, – прошептал ему тогда Уэбб.

Была ли внутри какая-нибудь дверь? Другой выход?.. Нет, не было. Только пять-шесть рядов скамей, потом что-то вроде ограждения перед аналоем, а за ним окна с примитивными витражами, выполненными местными ремесленниками.

Но кто-то был внутри. Ишмаэль? Сумасшедший турист из «Транквилити»? Или новобрачный, у которого, к сожалению слишком поздно, возникли сомнения? Он достал из кармана рацию и произнес:

– Джонни!

– Я на крыше.

– Я у молельни, собираюсь зайти внутрь.

– Ишмаэль там?

– Не знаю. Но кто-то там есть.

– Что-то не так, Дэйв? Твой голос...

– Ничего, – перебил его Борн. – Я всего лишь хочу проверить... Что находится позади молельни? К востоку от нее?

– Все те же заросли.

– А как там насчет тропинок?

– Была одна несколько лет назад, да теперь заросла. Строители спускались по ней вниз, к воде... Я сейчас пришлю к тебе пару охранников...

– Не надо!! Если мне понадобится, я вызову тебя. Конец связи. – Джейсон сунул рацию в карман и, по-прежнему сидя на корточках, продолжал внимательно разглядывать дверь молельни.

Было тихо. Изнутри не раздавалось ни звука, не было никаких признаков движения человека, только мигали «свечи». Борн оказался у края тропинки, снял шляпу и футляр от фотоаппарата, в котором были спрятаны сигнальные ракеты. Одну из них он заткнул за пояс. Достав пистолет и зажигалку, он поднялся с земли и бесшумно подкрался к углу маленькой постройки – этого ни на что не похожего храма среди прибрежной тропической растительности. С сигнальными ракетами ему приходилось управляться задолго до Манассаса в Вирджинии, подумал он, дюйм за дюймом продвигаясь к двери молельни. Умение обращаться с ними пригодилось ему еще в Париже, тринадцать лет назад на кладбище в Рамбуйе. Да, опять Карлос... Добравшись до приоткрытой двери, он осторожно заглянул внутрь.

И задохнулся от ярости: ужас, неверие и гнев горячими волнами накатывали на него. На возвышении перед отполированными деревянными скамьями был распростерт молодой Ишмаэль; его тело лежало на аналое, руки свесились вниз, темное лицо было в порезах и ссадинах, из уголка рта текла струйка крови. Чувство вины переполняло Джейсона; ощущение было внезапно глубоким и совершенно ужасающим. В ушах раздался скрипучий голос старика; «Могут погибнуть другие люди, – невинные будут умерщвлены».

Зарезан! Мальчик был забит как на бойне!! Перспектива стала реальностью, и смерть уже наступила. О Боже, что я натворил?! Что я могу сделать?

По лицу, заливая глаза, струился пот; Борн рывком достал из кармана сигнальную ракету, щелкнул зажигалкой и дрожащей рукой поднес фитиль. Ракета воспламенилась мгновенно: белое пламя стало выплевывать в разные стороны брызги и шипеть, как сотня разъяренных змей. Джейсон швырнул ее в дальний угол молельни, прыгнул в дверной проем и захлопнул за собой массивную дверь. Он бросился на пол за последним рядом скамей, вытащил из кармана рацию и нажал на кнопку «Передача».

– Джонни, я в молельне! Окружи ее!

Он не стал ждать, пока Сен-Жак ответит ему: его тон говорил сам за себя. Шипящая ракета непрерывно извергала поток огня, который, отражаясь в витражах, посылал во все стороны причудливые вспышки света. Борн крался к дальнему проходу, бросая взгляды по сторонам и стараясь воскресить в памяти позабытые детали внутреннего устройства молельни. Единственным местом, куда он не мог даже посмотреть, был аналой, потому что там лежало тело юноши, которого он погубил... С обеих сторон аналоя были узкие сводчатые проходы, завешанные портьерами; они напоминали выходы за кулисы на сцене театра. Несмотря на горе, Джейсона Борна переполняло чувство глубокого удовлетворения, даже болезненного облегчения. Смертельная игра должна была закончиться его победой. Карлос придумал сложнейшую ловушку, но Хамелеону удалось перевернуть ее наоборот, – Дельта из «Медузы» сделал это! В одной из двух задрапированных арок скрывался парижский убийца.

Борн поднялся, прижался к правой стене часовни и взвел курок. Дважды выстрелив в левую арку – при каждом выстреле портьера колыхалась из стороны в сторону, – он отпрыгнул за последнюю скамью, пробрался в ее противоположный конец, стал на колени и опять выстрелил два раза, но на этот раз в правую.

За портьерой в панике метнулась какая-то фигура, падая вперед и хватаясь за ткань, – тяжелая красная штора сорвалась и обрушилась на плечи того, кто упал на пол. Борн бросился вперед с криком «Карлос!» и стрелял вновь и вновь, пока не опустела обойма. Внезапно сверху раздался выстрел, выбивший секцию витража из верхней части окна в левой стене часовни. Осколки еще сыпались дождем, а в центре образовавшегося проема над слепящими огнями появился какой-то человек, стоящий на оконном карнизе.

– У тебя пустая обойма, Борн, – сказал Карлос. – Тринадцать лет. Дельта, тринадцать проклятых лет. Но теперь они узнают, кто победил.

Шакал прицелился и выстрелил.

Глава 17

Обжигающий жар и одновременно ледяной холод разорвали ему шею, когда Борн перелетел через ряды скамей, врезавшись в пол между вторым и третьим. Он ударился головой и бедром о полированное дерево и отключился. Его мир затуманился и погрузился во тьму. Он слышал, как далеко, очень далеко истерично кричали какие-то голоса. После этого свет померк.

* * *

– Дэвид!! – Теперь это был не крик. Голос настойчиво звал его по имени, которого он не желал признавать. – Дэвид, ты меня слышишь?

Борн открыл глаза, мгновенно осознав две вещи: шея была забинтована, он, полностью одетый, лежал на кровати. Справа показалось обеспокоенное лицо Джонни Сен-Жака, слева был неизвестный ему человек средних лет с пристальным спокойным взглядом.

– Карлос, – смог выговорить Джейсон, овладев наконец своим голосом. – Это был Шакал!!

– Тогда он все еще на острове, – возбужденно сказал Сен-Жак. – Прошло не более часа, и Генри окружил наш остров Спокойствия. Вдоль береговой линии снуют патрульные катера – все они находятся в пределах видимости и радиосвязи. Он назвал это «операцией по пресечению контрабанды наркотиков» – весьма официально и весьма секретно. Причалило несколько катеров, но ни один из них не ушел и не уйдет.

– Кто он?! – спросил Борн, взглянув на сидевшего слева от него человека.

– Врач, – ответил брат Мари. – Он не только мой гость, но и мой друг. Я сам был у него пациентом в...

– Думаю, обойдемся без подробностей, – перебил его канадский доктор. – Ты попросил меня о помощи и сохранении тайны, Джон, – и то и другое я охотно предоставлю в твое распоряжение. Но, учитывая характер событий и то, что твой зять не станет в будущем моим пациентом, не следует называть мое имя.

– Не могу не согласиться, доктор, – сказал, поморщившись от боли, Джейсон, вдруг вздернувший голову и широко открывший глаза, в которых появилась смесь страха и мольбы. – Ишмаэль!! Он мертв – это я погубил его!

– Он жив, и ты его не губил, – успокаивающе произнес Сен-Жак. – От него чертовски много беспокойства, но с ним всё в порядке. Он – крепкий парень, как и его отец, и справится со своими ранами. Мы отправляем его в госпиталь на Мартинику.

– Боже, я видел его труп!

– Его жестоко избили, – объяснил доктор. – Сломаны обе руки, кроме того, многочисленные порезы, ушибы и, как я подозреваю, повреждения внутренних органов, а также сильное сотрясение мозга. Однако Джон совершенно верно охарактеризовал молодого человека – это крепкий парень.

– Я хочу, чтобы ему обеспечили уход на высшем уровне.

– Таковы и мои указания.

– Хорошо. – Борн перевел взгляд на врача. – Насколько серьезно ранен я сам?

– Без рентгена, а также не видя, как вы двигаетесь, только по симптомам, я могу поставить лишь поверхностный диагноз.

– Давайте.

– Кроме раны еще и травматический шок.

– Забудем о нем. Не до этого.

– Кто это говорит? – сказал, мягко улыбаясь, врач.

– Я – и я вовсе не шучу. Давайте о теле, а не о голове. О своей голове я как-нибудь сам позабочусь.

– Он что, тоже абориген? – спросил доктор, взглянув на владельца «Транквилити Инн». – Еще один Ишмаэль – только белый и несколько постарше? Должен заметить, что он не врач.

– Ответь ему, будь добр.

– Ладно. Пуля прошла сквозь вашу шею слева всего в нескольких миллиметрах от некоторых жизненно важных точек. Если бы она их задела, вы остались бы без голоса, а может, и лишились бы жизни. Я промыл рану и зашил ее. Вам будет трудно поворачивать голову некоторое время, но это – всего лишь поверхностное описание вашей раны.

– Короче, моя шея вряд ли будет поворачиваться, но ходить... да, ходить я буду.

– Если сказать еще короче: примерно так.

– Если бы не ракета, все могло быть иначе, – тихо сказал Джейсон, осторожно откинув голову на подушку. – Она его немного ослепила – и этого оказалось достаточно.

– Что? – наклонился над кроватью Сен-Жак.

– Неважно... Давайте поглядим, насколько хорошо я могу ходить, с точки зрения симптоматики. – Борн осторожно сел на кровати, опустил ноги на пол и отрицательно покачал головой, когда шурин хотел ему помочь. – Нет, спасибо, братишка. Я сам должен проделать это. – Он встал, чувствуя, что бинт вокруг шеи мешает все больше. Сделал шаг вперед – болезненно заныли царапины на бедрах, – всего лишь царапины, они не в счет. Горячая ванна приглушит боль, а лекарства – сверхдоза аспирина и мазь дадут возможность более естественно двигаться. Все эта чертова повязка вокруг шеи: не только душит, но заставляет поворачиваться всем корпусом, чтобы посмотреть куда-либо... Но все равно, подумал Борн, он лишен подвижности в гораздо меньшей степени, чем это могло бы быть, тем более для человека его возраста. Проклятие. – А нельзя ли ослабить повязку, доктор? Она меня просто душит.

– Немного можно, но не сильно. Вы же не хотите порвать швы?

– А как насчет лейкопластыря? Он может их крепко держать.

– Для раны на шее он не подходит. Забудьте о нем.

– Вряд ли я забуду.

– Вы – большой оригинал.

– Не вижу ничего оригинального.

– Это ваша шея.

– Несомненно. Джонни, ты мне можешь достать подходящий лейкопластырь?

– Доктор? – Сен-Жак посмотрел на врача.

– Не думаю, что нам удастся его остановить.

– Пошлю кого-нибудь в аптеку.

– Извините, док, – сказал Борн, когда брат Мари подошел к телефону. – Я хочу задать Джонни несколько вопросов, но не уверен, что вы захотите их услышать.

– Я уже и так слышал больше, чем мне хотелось бы. Я подожду в соседней комнате. – Доктор исчез за дверью.

Пока Сен-Жак разговаривал по телефону, Джейсон ходил по комнате, поднимая и опуская руки, а также встряхивая ладонями, чтобы проверить, как действуют его двигательные органы. Он присел и выпрямился в полный рост четыре раза подряд, – каждое последующее движение давалось легче, чем предыдущее. Он должен быть в готовности – обязан быть!

– Это займет всего несколько минут, – сказал Джонни, вешая трубку. – Причард спустится в аптеку и принесет лейкопластырь разной ширины.

– Спасибо. – Борн остановился. – Кто тот человек, которого я застрелил, Джонни? Он запутался в портьере той арки и упал, и я не видел его лица.

– Я его не знаю, хотя мне казалось, что на этих островах мне известен каждый белый, который может позволить себе дорогой костюм. Он, должно быть, из туристов – турист... работавший на Шакала. Само собой, при нем не было никакого удостоверения личности. Генри отправил его на Монсеррат.

– Сколько людей на острове знают, что происходит?

– Кроме персонала, здесь гостит всего четырнадцать человек, и никто из них не имеет ни малейшего понятия ни о чем. Я изолировал молельню, сказав, что ее повредил шторм. Но даже те, кто по воле обстоятельств знают что-то, – этот доктор и еще двое парней из Торонто, – не имеют полной картины, им известны лишь отдельные детали, и к тому же они наши друзья. Я им доверяю. Другие накачиваются ромом.

– А выстрелы в молельне?

– А самый громкий и паршивейший из всех островных оркестров, как будто играющий на металлических бочках? Кроме того, выстрелы были за тысячу футов отсюда... Послушай, Дэвид, уехали почти все, за исключением самых отчаянных, которые не остались бы здесь, если бы не были моими старыми преданными канадскими друзьями, а также нескольких случайных людей, которые, по-моему, с той же легкостью отправились бы отдыхать в Тегеран. Что еще сказать – бар, во всяком случае, работает на полную катушку.

– Это похоже на театр теней, – пробормотал Борн, осторожно повернув голову и уставясь в потолок. – Персонажи разыгрывают непонятные, не связанные друг с другом, жестокие сцены за белым экраном, – это может быть всем, о чем бы ты ни подумал.

– Для меня это несколько сложно, профессор. О чем это ты?

– Террористами не рождаются, Джонни. Их специально готовят и обучают по программе, которой не найдешь ни в одном академическом учебном заведении. Оставим в стороне причины, по которым они становятся террористами, причины могут варьироваться от вполне понятных резонов до психопатической мании величия, как у Шакала, – загадочность их действий остается, потому что каждый играет свою собственную роль.

– Ну и что? – Сен-Жак нахмурился, не скрывая своего удивления.

– А вот то. Ты контролируешь актеров, говоря им, что делать, не объясняя причин.

– Именно этим мы и занимаемся здесь, и именно это проделывает Генри в море вокруг острова.

– Разве?

– Да, черт побери.

– Я тоже так думал, но ошибся. Я переоценил крупного смышленого паренька, который должен был выполнить простое и безобидное задание, и недооценил скромного испуганного священника, который принял тридцать сребреников.

– О чем ты говоришь?!

– Об Ишмаэле и брате Самюэле. Самюэль, надо думать, присутствовал при том, как пытали этого мальчишку, и видел выражение глаз «Торквемады»[49].

– Турке... что?

– Дело в том, что нам в действительности еще неизвестны игроки. Охранники, например, – те, которых ты привел в молельню...

– Я не дурак, Дэвид, – запротестовал Сен-Жак. – Когда ты приказал нам окружить молельню, я взял на себя смелость и выбрал двух человек, учитывая, что пара «узи» заменит еще одного. Это самые проверенные ребята, они – бывшие коммандос Королевских вооруженных сил; они руководят здесь службой безопасности, и я им доверяю, как и Генри.

– Этот и вправду хороший парень.

– Иногда он как заноза в заднице, но он – лучший на островах.

– А губернатор?

– Он – просто задница.

– А Генри это знает?

– Естественно. Для этого не надо быть бригадным генералом, носить кучу нашивок и тому подобное. Он не только хороший солдат, но и толковый администратор и многое на себе тащит.

– И ты уверен, что он не связывался с губернатором.

– Генри сказал, что сообщит мне, прежде чем выйдет на связь с этим напыщенным идиотом. Я ему верю.

– Я надеюсь, что так и будет, потому что этот напыщенный идиот – связной Шакала на Монсеррате.

– Что?! Не может быть!

– Поверь мне. Это абсолютно точно.

– Невероятно!

– Вовсе нет. Это метод. Шакал находит уязвимое место человека, начинает шантажировать его, потом вербует или покупает. Есть всего несколько интеллектуалов, кого он не может купить.

Изумленный Сен-Жак подошел к балконной двери, силясь переварить невероятность услышанного.

– Наверное, это ответ на вопрос, который многие из нас себе задавали. Губернатор – выходец из старой аристократической семьи, его брат занимает высокий пост в министерстве иностранных дел и близок к премьер-министру. Почему он, уже немолодой человек, был послан сюда, или, вернее, принял такое предложение? Ведь ему полагалось бы осесть на Бермудах или британской части Виргинских островов. В Плимуте надо начинать, а не завершать карьеру.

– Дело в том, что он был сослан сюда, Джонни. А Карлос, вероятно, выяснил причину и взял его на заметку. Карлос занимался такими делами многие годы. Большинство людей читает книги, газеты и журналы для развлечения. Шакал же внимательно изучает информацию из любого подходящего источника, который попадает ему в руки. Да, ему удалось раскопать больше, чем ЦРУ, КГБ, МИ-5 и МИ-6, Интерполу и дюжине других спецслужб... После того, как я прибыл сюда из Блэкберна, гидропланы приводнялись здесь четыре или пять раз. Кто на них был?

– Летчики, – ответил Сен-Жак, поворачиваясь к Борну. – Они должны были забрать людей, я же тебе говорил.

– Да, говорил. А ты это видел?

– Видел что?

– Как каждый гидроплан прилетал сюда и улетал отсюда?

– Да ты что! Ты же заставил меня выполнить кучу разных заданий.

– А как насчет двух коммандос? Тех, кому ты так доверяешь?

– Парни устанавливали и проверяли посты, успокойся, ради Христа.

– Выходит, мы не знаем, кто мог прибыть на этих гидропланах? Может, кто-то соскользнул в воду, пока они выруливали между рифами, может, возле песчаной отмели.

– Ради Христа, Дэвид, я уже многие годы знаю всех парней на чартерных перевозках. Они не допустят ничего подобного.

– Ты считаешь, что это нельзя просто предположить.

– Можешь поставить в заклад свою задницу.

– Ага, так же, как и связного Шакала на Монсеррате. Губернатора Ее Величества.

Владелец «Транквилити Инн» удивленно уставился на зятя:

– В каком мире ты живешь, Дэвид?

– В таком! И очень жалею, что ты соприкоснулся с ним. Но ты теперь живешь в этом мире, и тебе придется подчиняться его правилам, моим правилам. – Искорка, проблеск, малюсенькая полоска темно-красного света, просочившаяся из наружной тьмы! Инфракрасный прицел!! Борн метнулся к Сен-Жаку, сбил его с ног и отбросил подальше от балконной двери. – Берегись! – падая, прорычал Джейсон. Когда они оба шмякнулись на пол, раздался трескучий хлопок, потом еще один и еще: в стену впивались пули.

– Что за чертовщина...

– Он – там и хочет, чтобы я знал об этом!! – сказал Борн, отпихнул шурина в угол и сунул руку в карман пиджака. – Шакал знает о тебе, поэтому ты – первый кандидат в покойники. Он хочет довести меня до бешенства, зная, что ты – брат Мари и член моей семьи, и над не и-то он и занес свой меч. Над моей семьей!!!

– Господи! Что же нам делать?!

– Я знаю, что делать!! – ответил Джейсон, вытаскивая сигнальную ракету. – Я дам ему знать, что я жив и буду жить, а он подохнет. Оставайся на месте! – Борн поджег фитиль. Пригнувшись, он подбежал к балконной двери и запустил в темноту шипящую и ослепляющую ракету. Последовало еще два хлопка – пули рикошетом от черепичной крыши разбили вдребезги зеркало на туалетном столике. – Это «МАС-10» с глушителем, – сказал Дельта из «Медузы», откатываясь под защиту стены и хватаясь за полыхнувшую огнем рану на шее. – Мне надо выбраться отсюда!!

– Дэвид, ты же ранен!

– Ничего, это почти приятно. – Джейсон Борн поднялся, подбежал к двери и распахнул ее. Выскочив в гостиную, он нос к носу столкнулся с встревоженным канадским врачом.

– Я слышал какой-то шум, – пробормотал доктор. – С вами все в порядке?

– Мне надо сматываться. Ложись на пол!

– Эй, да у вас кровь на повязке. Швы...

– Кому говорят: на пол, дурак!

– Вам не двадцать один год, мистер Уэбб...

– Черт побери, скройся с глаз! – закричал Борн, бросаясь к выходу. Выскочив из дома, он побежал по освещенной дорожке к главному корпусу, внезапно осознав, как ужасающе гремит «металлический» оркестр: звук его усиливался несколькими громкоговорителями, натыканными на деревьях.

Оглушительная какофония подавляет все вокруг, и это мне на руку, подумал Борн. Энгус Мак-Леод был верен своему слову. В огромной круглой застекленной столовой собрались несколько еще остававшихся гостей и немногочисленный персонал, а следовательно, Хамелеону пришло время изменить цвет. Он знал, что Шакал просчитывает ситуацию так же хорошо, как и он сам. Из этого следовало, что убийца поступит так же, как поступил бы сам Борн. Голодный, исходящий слюной волк отправится в нору своей обезумевшей жертвы и вытащит оттуда заработанный им кусок мяса. Значит, он, сбросив кожу мифического хамелеона, должен стать еще более яростным хищником – скажем, бенгальским тигром – и разорвать шакала на куски... Почему для Борна важны эти образы? Почему?! Он знал причину и чувствовал опустошенность и тоску по прошлому: он уже не был Дельтой, этим отчаянным головорезом из «Медузы», не был и Джейсоном Борном из Парижа и Юго-Восточной Азии. Постаревший Дэвид Уэбб непрерывно продолжал вторгаться в его психику, стараясь найти нечто разумное среди безумия и насилия.

Нет!!! Уйди от меня! Ты – ничто, а я – все!.. Прочь, Дэвид, ради всего святого, уходи.

Борн сошел с дорожки и побежал по жесткой колючей траве к боковому входу в гостиницу. Заметив в дверях фигуру человека, он мгновенно перешел на шаг, но узнав его, снова побежал. Это был один из немногих служащих «Транквилити Инн», которого он помнил и которого ему хотелось поскорее забыть. Невыносимый сноб – помощник управляющего, которого звали Причард, – болтливый зануда (хотя и работящий), не пропускавший случая напомнить всем встречным и поперечным о роли своей семьи на Монсеррате – особенно своего дяди, заместителя начальника иммиграционной службы, что, как подозревал Дэвид Уэбб, являлось полезным для «Транквилити Инн».

– Причард! – крикнул Борн. – У тебя есть лейкопластырь?

– Что случилось, сэр? – изумился помощник управляющего. – Вы – здесь. А нам сказали, что вы уехали...

– О, дьявол!

– Сэр?.. Невыразимые соболезнования наполняют неизбывной горечью мое сердце...

– Закрой пасть, Причард. Ты понял?

– Да, сэр... Меня не было сегодня утром, и я, к сожалению, не мог поприветствовать вас, не было и днем, поэтому я не мог проводить вас и выразить свои самые глубокие чувства в связи с тем, что мистер Сен-Джей попросил меня поработать сегодня вечером – даже, по правде говоря, ночью...

– Стоп, Причард! Дай пластырь и не говори никому – никому, ты понял? – что меня видел. Заруби это себе на носу.

– Да, сэр, все ясно. – Причард подал Борну коробочки с лейкопластырем. – Это такая привилегия – иметь доступ к столь важной информации; я никому ничего не скажу ни о вас, ни о том, что мне известно о пребывании здесь вашей жены и детей... О Боже, прости меня!! Простите меня, сэр!

– Я прощу, Причард, и Он простит, если ты будешь держать язык за зубами.

– Да, сэр! У меня рот на замке. Это такая честь для меня...

– Тебя прихлопнут, если ты злоупотребишь этой честью. Понятно?

– Да, сэр!

– Не падай в обморок, Причард. Иди на виллу и скажи мистеру Сен-Джею, что я буду поддерживать с ним связь и что он должен оставаться на месте. Ты понял? Он должен оставаться на месте... Кстати, и ты тоже!

– Да, сэр! Может быть, я мог бы...

– Забудь об этом... Вали отсюда!

Перепуганный помощник управляющего торопливо засеменил по газону к дорожке, которая вела к восточным виллам. Борн подбежал к двери. Оказавшись в доме, он взлетел по лестнице, перемахивая сразу через две ступеньки – всего несколько лет назад это были бы три ступеньки, – и задыхаясь добрался до кабинета Сен-Жака. Войдя в кабинет, он закрыл дверь и быстро направился к стенному шкафу, где, как ему было известно, шурин держал одежду. У них был примерно одинаковый размер – нестандартный, как утверждала Мари, – и Джонни частенько брал взаймы пиджаки и рубашки Дэвида Уэбба, когда гостил у них. Джейсон подобрал себе неброскую одежду: легкие серые полотняные брюки и хлопчатобумажную темно-синюю куртку; единственная рубашка, которую ему удалось разыскать, была коричневой и с короткими рукавами. Ему хотелось, чтобы его одежда была предельно неброской.

Он начал было раздеваться, но почувствовал резкую боль в пораненной шее. Взглянув в зеркало на дверце шкафа, он обеспокоился тем, что увидел: повязка стала темно-красной от крови. Он открыл коробочку, в которой лежал самый широкий пластырь; времени для того, чтобы сменить повязку, не было, он мог только укрепить ее и надеяться, что это остановит кровотечение. Он обмотал лейкопластырь несколько раз вокруг шеи и закрепил его. Повязка стала более неудобной, но он должен был забыть о ней.

Он переоделся, пытаясь воротником рубашки прикрыть шею, сунул пистолет за пояс и положил катушку с леской в карман куртки... Шаги!! В тот миг, когда он прижался к стене, достав пистолет, дверь отворилась, и в ее проеме появилась фигура старого Фонтена. Тот замер на мгновение, но, увидев Борна, закрыл за собой дверь.

– Я пытался найти вас по рации, не зная, честно говоря, живы ли вы, – сказал француз.

– Мы должны пользоваться рацией только в крайнем случае. – Джейсон отошел от стены. – Я думал, вы получили этот приказ.

– Да, получил, с этим все в порядке. Думаю, что у Карлоса, наверное, тоже есть рация. Он не один, и вы это знаете. Поэтому-то я и бродил повсюду, разыскивая вас. Потом меня осенило, что вы и ваш шурин можете быть в его кабинете, штаб-квартире, так сказать.

– Расхаживать тут в открытую – большая глупость!

– Я не идиот, мсье. Иначе я погорел бы давным-давно. Где бы я ни ходил, я делал это с величайшей осторожностью... Я все-таки решился вас разыскать, надеясь, что вы живы.

– Я жив, и вы меня нашли. Что дальше? И вы и судья должны находиться на какой-нибудь пустой вилле на отшибе, а не бродить вокруг.

– Мы там и были. Видите ли, у меня есть план, stratageme[50], которая, по-моему, вас заинтересует. Я обсудил это с Брендоном...

– Брендоном?

– Это имя судьи, мсье. Он полагает, что мой план не лишен достоинств, а он – знающий человек, очень... sagace...

– Проницательный? Уверен, что так оно и есть, но он не работал в нашем бизнесе.

– Он человек, который сумел выжить. В этом смысле мы все работаем в одном и том же «бизнесе». Он считает, что мой план несколько рискован, но как в данных обстоятельствах можно говорить о полной безопасности?

– И что это за план?

– Идея состоит в том, чтобы заманить Шакала в ловушку с минимальным риском для других людей.

– И это вас действительно сильно волнует?

– Я объяснил вам причину, поэтому бессмысленно возвращаться к ней. Тут опять собрались мужчины и женщины...

– Продолжайте, – раздраженно перебил его Борн. – И в чем же заключается ваша военная хитрость? Вы должны понять, что я собираюсь покончить с Шакалом, даже если мне придется взять в заложники всех на этом чертовом острове. Я не настроен на уступки. Я и так слишком много уступал.

– Итак, вы и Карлос будете караулить друг друга в ночи? Два сошедших с ума пожилых охотника, настолько поглощенные желанием убить друг друга, что им наплевать на то, кто еще погибнет или будет на всю жизнь искалечен в этой схватке?

– Если вам нужно сочувствие – идите в церковь и молитесь своему Богу, который чихать хотел на эту планету! У него либо какое-то извращенное чувство юмора, либо он просто садист. К делу или я ухожу!

– Я все продумал...

– К делу!!!

– Я изучил монсеньера и способ его мышления. Он спланировал смерть моей жены и мою, но так, чтобы они не совпали по времени с вашей, чтобы не отвлечь внимание от той высокой драмы, которой станет его победа над вами. Ваша смерть должна была произойти позднее. То, что я, так называемый герой Франции, был на самом деле игрушкой в руках Шакала, его созданием, должно было стать еще одним доказательством его триумфа. Разве вы не поняли?

Помолчав мгновение, Джейсон взглянул на старика.

– Да, понял, – отрезал он. – Не то чтобы я рассчитывал на какой-то такой план, но подобный анализ – это основа всего, во что я верю. Шакал обуян манией величия. Ему не дает покоя мысль, что он властелин ада, он хочет, чтобы весь мир признал его могущество. Ему кажется, что его гений остался незамеченным, что он низведен до уровня обычных убийц и наемников мафии. Ему нужны звуки фанфар и барабанная дробь, а все, что он слышит, – это нудный вой сирен и утомительные вопросы полицейских на месте происшествий.

– C'est vrai[51]. Однажды он пожаловался, что почти никто в Америке не знает о нем.

– Да, его не знают. Его принимают за героя романов или фильмов, если вообще о нем думают. Он попытался восполнить этот пробел, когда прилетел тринадцать лет назад из Парижа в Нью-Йорк для того, чтобы покончить со мной.

– Маленькая поправка, мсье. Вы сами вынудили его предпринять это путешествие...

– Это уже история. Какое отношение все это имеет к сегодняшнему вечеру... к вашему плану?

– Мой план позволит вынудить Шакала погнаться за мной и встретиться со мной. Теперь же. Сегодня ночью.

– Каким образом?

– Я буду бродить в открытую там, где он или один из его разведчиков смогут меня увидеть и услышать.

– Почему это заставит его погнаться за вами?

– Потому что со мной рядом не будет той медсестры, которую он приставил. Я буду с кем-то другим, неизвестным ему, кем-то, у кого нет причин убивать меня.

Борн взглянул на француза.

– Приманка, – наконец сказал он.

– Наживка! Столь провоцирующая, что доведет его до бешенства и будет раздражать до тех пор, пока он не заполучит меня, чтобы допросить... Видите ли, я важен для него – точнее моя смерть – и потому, что он хочет, чтобы все шло точно по графику. Точность – это его... diction, как же это сказать?

– Его символ, метод его работы. Так, по-моему.

– Этот метод помог ему выжить, совершить большую часть убийств, каждое из которых укрепляло его репутацию assassin supreme[52]. Так было, пока из Юго-Восточной Азии не явился некий Джейсон Борн... и с тех пор Шакал уже никогда не был тем, кем был раньше. Но вы и так все это знаете...

– Плевать мне на это, – перебил Джейсон. – «График» – вот что важно. Продолжайте.

– После моей смерти Шакал может объявить, что Жан-Пьер Фонтен, герой Французской республики, на самом деле был самозванцем, его творением, орудием смерти, ловушкой в борьбе с Джейсоном Борном. Это стало бы настоящим триумфом для него! Но пока я жив, ему нечем похвастаться... Иными словами, все это ему неудобно: я знаю очень много и слишком многих моих коллег в парижских трущобах. Я должен умереть, и тогда он почувствует себя победителем.

– Он убьет вас сразу же, как только увидит.

– Не так просто. Это не случится до тех пор, пока он не получит ответы на вопросы, мсье. Куда подевалась медсестра-убийца? Что с ней случилось? Нашел ли ее Хамелеон, может, перевербовал или ликвидировал? Не попала ли она в руки английских властей? Не находится ли она сейчас на пути в Лондон, где ее поджидает МИ-6 со всеми своими химическими препаратами, чтобы в конце концов передать Интерполу?

– Вопросы, вопросы... Нет, он не убьет меня, пока не узнает то, что ему нужно. Возможно, ему потребуется всего несколько минут, чтобы удовлетворить свое любопытство, но надеюсь, вы будете рядом со мной и обеспечите сохранность моей жизни... если уж не смерть Шакала.

– А медсестра? Ее ведь пристрелят.

– Вовсе нет, мсье. Я прогоню ее прочь, с глаз долой при первой возможности контакта. Прогуливаясь с ней, я буду оплакивать отсутствие моего дорогого друга, благословенного ангела, который так заботился о моей жене, и стану громко вопрошать: «Что с ней случилось?! Куда она пропала? Почему я не видел ее целый день??» Само собой разумеется, рация будет включена. Куда бы меня ни повели – я буду задавать самые обычные вопросы – малахольные старики часто бормочут себе под нос. Я буду твердить: «Почему я иду сюда? Почему мы находимся здесь?!» Вы последуете за мной, – я надеюсь, с максимальной скоростью. Если вы примете этот план, Шакал будет ваш.

Не поворачивая головы, Борн подошел к письменному столу Сен-Жака и присел на его край.

– Этот ваш Друг, судья Брендон, – или как там его, – прав...

– Префонтен, мсье. Хотя Фонтен не моя настоящая фамилия, мы все равно решили, что мы родственники. Когда в восемнадцатом столетии его предки вместе с Лафайетом[53] выехали из Эльзаса в Америку, они добавили к фамилии приставку Пре-, чтобы отличаться от Фонтенов, рассеявшихся по всей Франции.

– Это он вам сказал?

– Он – великолепный человек и когда-то был достопочтенным судьей.

– Хорошенький набор: Лафайет, выходец из Эльзаса, судья...

– Не знаю, мсье. Я там не бывал.

– Да еще великолепный человек... Ладно, вернемся к нашим баранам. Должен заметить, что он все-таки прав. В вашем плане – множество достоинств, и все же он рискован. Буду честен с вами, Фонтен. Мне плевать на опасность, которой вы подвергнетесь, а также на медсестру, кем бы она ни была. Мне нужен Шакал, и, если ценой будет ваша жизнь или жизнь неизвестной мне женщины, я не буду переживать. Я хочу, чтобы вы это поняли.

Старый француз удивленно взглянул на Джейсона и хихикнул.

– Это же очевидное противоречие: Джейсон Борн никогда не сказал бы того, что вы только что произнесли. Он промолчал бы, без всяких комментариев согласившись с этим предложением и оценив его достоинства. Но муж миссис Уэбб должен также подать голос: он протестует и хочет быть услышанным. – После этих слов Фонтен резко закончил: – Избавьтесь от Уэбба, мистер Борн. Он вряд ли защитит меня и сможет покончить с Шакалом. Засуньте его в задницу.

– Его уже нет, – поморщился Борн. – Говорю вам, что его уже нет. Давайте приступим к делу.

* * *

Оркестр продолжал сокрушительную атаку, но теперь его воздействие было ограничено застекленным холлом, окаймлявшим столовую; по приказу Сен-Жака уличные динамики были отключены. Владельца «Транквилити Инн», канадского доктора и Причарда, трещавшего без умолку, вывели из виллы два бывших коммандос. Помощнику управляющего велели вернуться за стойку регистрации и не болтать о том, чему он стал свидетелем за последний час.

– Могила, сэр. Если меня спросят, скажу, что разговаривал по телефону с властями на Монсеррате.

– О чем, болван?! – воскликнул Сен-Жак.

– Ну, я думал...

– Не надо думать. Вы проверяли, как работают горничные на виллах с западной стороны, и баста.

– Слушаю, сэр. – Причард, с которого сразу же слетела спесь, зашагал к двери кабинета, которую мгновением раньше открыл безымянный канадский доктор.

– Сомневаюсь, будет ли иметь значение, что именно он скажет, – высказал предположение доктор, когда помощник управляющего вышел. – Там внизу – просто зоопарк. События прошлой ночи, избыток солнца днем и слишком много алкоголя вечером предвещают сильные угрызения совести завтра утром. Моей жене кажется, что твоему метеорологу нечего будет сказать, Джон...

– Ты думаешь?

– Видишь ли, он уже изрядно заложил за воротник, но будь он даже наполовину пьян, там не найдется достаточно трезвого, чтобы выслушать его.

– Наверное, мне лучше спуститься туда и попытаться превратить вечеринку в мини-карнавал. Это сэкономит Скотти десять тысяч долларов, а кроме того, чем больше будет развлечений, тем лучше для нас. Я переговорю с музыкантами и барменом и тут же вернусь.

– Нас может здесь не быть, – сказал Борн. В этот момент в кабинет Сен-Жака вошла энергичная молодая негритянка в униформе медсестры. Увидев ее, старый француз оживился.

– Прекрасно, дитя мое, вы великолепны, – сказал он. – Постарайтесь запомнить: во время прогулки я буду болтать без умолку, но когда я скажу: «Оставьте наконец меня в покое!» – вы должны сделать, как мы договорились.

– Да, сэр. Я исчезну, будто рассердившись на вашу грубость. – Вот именно. Вы не должны бояться – это маленькая хитрость.

Нам нужно переговорить кое с кем, этот кое-кто очень застенчив.

– Как шея? – вступил доктор, обращаясь к Джейсону и пытаясь рассмотреть повязку под воротником коричневой рубашки.

– Нормально, док, – ответил Борн.

– Разрешите посмотреть, – сказал канадец, делая шаг вперед.

– Благодарю, док, может быть позже. Я бы посоветовал вам спуститься вниз и присоединиться к вашей жене.

– О'кей. Я знал, что вы ответите именно так, но нельзя ли мне кое-что сказать вам?

– Валяйте, только быстро.

– Я – врач и часто обязан делать то, что мне не нравится; ваш случай, к сожалению, не исключение. Я все время думаю о том молодом человеке и о том, что с ним сделали...

– Побыстрее, – перебил его Джейсон.

– Да-да, я понимаю. Просто я хотел сказать: я здесь, и, если понадоблюсь, я к вашим услугам. Мне не нравится моя роль. Я видел то, что видел, и у меня есть гордость, – я могу выступить свидетелем в суде. Иными словами, я отказываюсь от невмешательства.

– Стоп! Не будет ни суда, док, ни свидетельских показаний.

– Как? Ведь совершены серьезные преступления!!

– Произошло то, что произошло, – отчеканил Борн. – Мы благодарны за помощь, но все остальное не ваше дело. Понятно?

– Ясно, – пробормотал обескураженный доктор. – Ну, я пошел. – Канадец собрался уходить, но у двери обернулся. – Но осмотреть вашу шею все-таки имело бы смысл. Если, конечно, будет на что смотреть. – Доктор вышел. Борн обратился к Фонтену:

– Мы готовы?

– Готовы, – ответил француз, продолжая улыбаться молодой негритянке, волновавшей его воображение. – На что же вы потратите денежки, милочка, заработанные сегодня вечером?

Девушка смущенно хихикнула, мелькнули прекрасные белые зубы.

– У меня есть парень. Я ему что-нибудь куплю.

– Очень трогательно. А как его имя?

– Ишмаэль, сэр.

– Идемте, – оборвал Джейсон.

* * *

План француза был прост и, как всякая хорошая стратегия, – удобен для выполнения. Пешеходный маршрут старого Фонтена по владениям «Транквилити Инн» был тщательно продуман. Фонтен и молодая женщина возвращались на виллу якобы для того, чтобы взглянуть на его больную жену перед ежевечерней, предписанной врачом прогулкой. Они шли по основной дорожке, срезая путь по освещенным газонам и оставаясь все время в поле зрения. Старый Фонтен, к явному неудовольствию негритянки, по-видимому, двигался только в соответствии с собственными причудами. Такая ситуация не редкость: болезненный и раздражительный семидесятилетний старик действует на нервы своему ангелу-хранителю.

Двое бывших коммандос Королевских вооруженных сил (один – коренастый, второй – заметно повыше) выбрали точки постов наблюдения на маршруте француза и медсестры. Пока старик и девушка двигались по запланированному отрезку пути, один из патрульных занимал следующий контрольный пост. При этом охранники использовали известные только им тропинки, например, ту, что проходила за береговой стеной над спутанным тропическим кустарником и спускалась к пляжу. Темнокожие охранники двигались как два огромных паука в джунглях, бесшумно перелетая с ветки или камня на лиану или ствол, не выпуская из вида сверенную их заботам пару. Борн следовал за ними, переключив рацию на прием; пробиваясь через помехи, доносилось бормотание Фонтена:

– Куда подевалась медсестра? Та приятная женщина, которая заботится о моей жене? Где она? Я не видел ее целый день!

Эти фразы повторялись снова и снова и каждый раз со все более нарастающим раздражением.

Неожиданно Джейсон поскользнулся. Попался! Левая нога была опутана толстой лианой. Он никак не мог ее освободить – не было сил! Он дернул головой, потом плечами – шею пронзила жгучая боль. Ничего, все в порядке. Дергай, тяни, вытаскивай!.. Легкие, казалось, были готовы вот-вот разорваться, кровь заливала рубашку, но все же ему удалось высвободить ногу, и он начал продираться вперед.

Впереди заблестели огни – разноцветные огни, осветившие стену. Старик и медсестра добрались до дорожки, которая вела к молельне, и подошли вплотную к прожекторам, заливавшим ослепительным светом закрытую теперь входную дверь в нее. Это был последний пункт маршрута перед запланированным возвращением Фонтена на виллу. Было решено, что подойти к молельне надо для того, чтобы старый француз мог просто передохнуть. Сен-Жак поставил здесь охранника, который должен был охранять вход в молельню. Внезапно Борн услышал по радио те самые слова, которые должны были разлучить псевдомедсестру с ее псевдопациентом.

– Убирайся! – завизжал Фонтен. – Ты мне не нравишься. Где наша прежняя сиделка? Что вы с ней сделали?!

Оба коммандос, шедшие впереди, обернулись к Джейсону. Выражение их лиц в таинственном свете огней говорило само за себя: с этой минуты он все решает сам. Они обеспечили охрану, и теперь он оказался в логове врага. Все зависит только от него.

Неожиданности редко ошарашивали Борна, – но теперь был именно тот случай. Неужели Фонтен ошибся? Может, старик растерялся и принял парня из охраны за связного Шакала? А может, сослепу принял вполне объяснимое удивление охранника за нечто угрожающее? Все могло быть возможным, но принимая в расчет прошлое француза – жизнь человека, которому удалось выжить, – а также состояние его взбудораженного ума, подобное несоответствие казалось нереальным.

И тут же Борн представил еще одну ужасную возможность: охранник убит, а на его месте кто-то другой. Карлос был виртуозом таких подмен. Поговаривали, что он выполнил контракт на убийство Анвара Садата так, что ему даже не пришлось стрелять самому: он подменил команду службы безопасности египетского президента неопытными рекрутами, а затраченные в Каире деньги были возмещены ему в стократном размере антиизраильскими братствами с Ближнего Востока. Если это правда, то «упражнение» на острове Спокойствия было для него детской забавой.

Джейсон поднялся, ухватился за кромку береговой стены и очень медленно, чувствуя, что каждое движение отдается болью в шее, подтянулся кверху; потом так же медленно, дюйм за дюймом, он забрался на торец стены. То, что он увидел, поразило его!

Фонтен стоял как вкопанный, уставившись на старика в рыжевато-коричневом габардиновом костюме. Старик подошел к Фонтену и порывисто обнял престарелого «героя Франции». Ошарашенный Фонтен отпрянул от него, и в то же мгновение рация в кармане Борна разразилась бурным потоком слов: «Claude! Quelle secousse! Vous etes ici!»[54]

Старик ответил ему по-французски дрожащим голосом:

– Это удовольствие доставил мне монсеньер. Благодаря ему я могу в последний раз увидеть свою сестру и утешить своего друга, ее мужа, – чего еще мне желать? Я здесь, и я – с тобой!

– Со мной? Это он доставил тебя сюда?! Ну конечно, кто же еще!

– Я должен отвести тебя к нему. Великий человек хочет поговорить с тобой.

– Ты не понимаешь, что ты делаешь? Не понимаешь!

– Я с тобой и с ней. Что еще имеет значение?

– Она мертва!! Она покончила с собой прошлой ночью! А он собирался покончить с нами обоими!

«Отключи рацию! – мысленно завопил Борн. – Уничтожь его!» Но было поздно. Дверь молельни отворилась, и по проходу, освещенному цветными огнями, прошагал человек. Молодой, спортивного вида, белокурый, с резко очерченным лицом. Может быть, это восприемник Шакала?

– Прошу вас, пойдемте со мной, – вежливо сказал блондин по-французски, но с жесткими командными нотками в голосе. – Вы, – обратился он к старику в габардиновом костюме, – оставайтесь здесь. Если услышите хоть малейший шорох, стреляйте... Держите оружие наготове.

– Да, мсье.

Джейсон, который ничего не мог предпринять, наблюдал, как Фонтена препроводили в молельню. В рации Борна раздался щелчок, статический разряд, затем звук удара – рация француза была уничтожена. Все же что-то было не так, как-то смещено и вывернуто, а может, наоборот, слишком симметрично. Не было видимого смысла в том, что Карлос воспользовался ловушкой, уже провалившейся однажды! Появление брата жены Фонтена было сильным ходом – вполне в стиле Шакала, – действительно неожиданным в этом вихре паники, но почему опять молельня? Это уже перебор! Этот ход был слишком правилен, слишком очевиден, он повторялся и поэтому был неверен.

А может быть, наоборот, правилен? – размышлял Борн. Может, это парадоксальная логика убийцы, который ускользал от сотен специальных отделов международного разведывательного сообщества в течение тридцати лет? Он не станет этого делать – это безумие! ...О нет, он может так поступить, потому что знает, что мы считаем это безумием. Был ли Шакал в молельне? И если нет, то где он?! Где его очередная ловушка?

Эта смертельная схватка, похожая на шахматную партию, обострялась личными счетами. В ней могли погибнуть другие люди, но из этих двоих в живых мог остаться только один. Так и только так могла закончиться их схватка. Гибель торговца смертью или гибель его соперника... Один стремится к сохранению легенды, второй – к спасению своей семьи. У Карлоса есть преимущество в этой борьбе: он может пожертвовать всем, потому что, как объяснил Фонтен, он смертельно болен, а все остальное он ни в грош не ставит. Напротив, – у Борна было все, ради чего стоило жить. Он охотник, чья жизнь отмечена несмываемым клеймом: смертью едва сохранившихся в его памяти жены и детей давным-давно в далекой Камбодже, расколовшей его жизнь надвое. Второй удар не может и не должен повториться!!!

Джейсон соскользнул со стены на край обрыва, круто спускавшегося вниз, где его ждали двое коммандос, и прошептал:

– Они увели Фонтена в молельню.

– Где же охранник?! – изумленно спросил один из них. – Я поставил его здесь и проинструктировал. Никто не должен был проникнуть внутрь. При чьем-либо появлении он сразу же должен был связаться с нами по радио!

– Значит, он его не видел.

– Не видел кого?

– Блондина, который говорит по-французски.

Коммандос переглянулись, и один из них попросил Джейсона:

– Опишите его, пожалуйста.

– Среднего роста, широк в плечах...

– Достаточно, – прервал его коммандос. – Наш человек видел его, сэр. Этот «француз» третий человек в нашей полиции, он говорит на нескольких языках и возглавляет отдел по борьбе с наркотиками.

– Но почему же он здесь, парень? – спросил своего коллегу второй коммандос. – Мистер Сен-Джей говорил, что полиция не в курсе дела и она не работает вместе с нами.

– Дело в том, парень, что у сэра Генри сейчас крутится вокруг острова шесть или семь патрульных катеров, которые должны остановить любого, кто вознамерится покинуть остров. Все эти катера принадлежат отделу по борьбе с наркотиками, приятель. Сэр Генри называет это операцией по патрулированию, поэтому, само собой разумеется, надо было поставить в известность начальника отдела по борьбе с нар... – Шелестящий шепот жителя Вест-Индии замер на полуслове, он взглянул на своего напарника и сказал: – ...Тогда почему же он сейчас не в море, парень? Не на флагманском катере?!

– Он вам нравится? – неожиданно спросил Борн, удивляясь своему вопросу. – Я имею в виду, вы его уважаете? Может, я и ошибаюсь, но мне кажется, что я что-то почувствовал...

– Вы не ошиблись, сэр, – ответил первый охранник, не дав ему договорить. – Начальник – очень жестокий человек, и ему не нравятся «пенджабцы» – так он нас называет. Он очень скор на обвинения и на расправу, многие потеряли работу из-за его несправедливых придирок.

– Почему же вы не протестуете, не избавитесь от него? Англичане бы вас послушали.

– Только не губернатор, сэр, – объяснил второй охранник. – Он доверяет своему главному борцу с наркодельцами. Они водят дружбу и часто вместе рыбачат.

– Ясно. – Джейсону ничего не было ясно, он почувствовал нарастающую тревогу. – Сен-Джей говорил мне, что за молельней когда-то была тропинка. Он сказал, что сейчас она, возможно, заросла, но не исключено, что как-то сохранилась.

– Это так, – подтвердил первый коммандос. – Мы все еще пользуемся ею, чтобы спускаться к воде, когда происходит смена постов.

– Она длинная?

– Метров тридцать пять – сорок. Она ведет к откосу скалы, где вырублены ступеньки, чтобы можно было спуститься к пляжу.

– Кто из вас быстрее бегает? – спросил Борн, вытаскивая из кармана моток лески.

– Я.

– Я!

– Я выбираю тебя, – сказал Джейсон, указывая головой на коренастого охранника и протягивая ему катушку. – Найди тропинку и натяни эту леску поперек, привязывая к стволам, пням или крепким веткам. Будь начеку, тебя не должны заметить. Ты должен будешь видеть в темноте.

– Нет проблем, приятель!

– У тебя есть нож?

– А глаза у меня есть?

– Хорошо. Дай мне твой «узи». Быстрее!!

Охранник стал удаляться от них, цепляясь за путаные лианы, росшие по краю обрыва, и вскоре исчез в густых зарослях. Тогда заговорил второй бывший коммандос Королевских вооруженных сил:

– По правде говоря, сэр, я двигаюсь значительно быстрее, потому что ноги у меня длинные.

– Поэтому-то я и выбрал его и подозреваю, ты знаешь почему. Длинные ноги здесь далеко не преимущество, а скорее помеха, и мне это известно по собственному опыту. Кроме того, он меньше ростом, его труднее заметить.

– Коротышки всегда получают самые хорошие задания. Нас выпускают впереди на парадах и на боксерский ринг, где мы должны драться по правилам, которых мы не понимаем, но коротышки всегда получают лучшее.

– "Лучшее"? Лучшую работу?

– Да, сэр.

– Самую опасную работу?

– Да, парень!

– Ладно, с этим можно жить, длинный парень.

– Что теперь будем делать, сэр?

Борн взглянул наверх на стену и мягкий свет цветных огней.

– Это называется игрой на «выжидание» – никакой лирики в финале, только ненависть, которая рождается из страстного желания жить в тот момент, когда тебя хотят прикончить. Это ни с чем не сравнимое чувство, так как ты бессилен что-либо изменить. Единственное, что остается, – это размышлять о том, на что еще способен твой противник, не придумал ли он что-нибудь такое, что не пришло тебе в голову. Как сказал какой-то умник: «Лучше бы я был в Филадельфии», или хорошо там, где нас нет...

– Где, приятель?

– Неважно. Все это слова.

Внезапно раздался заполняющий собой все вокруг и леденящий душу вопль: «Non, поп! Vousetes monstrueux!... Arretez, arretez, je vous supplie!»[55]

– Двигай! – заорал Джейсон, перекидывая через плечо «узи» и прыгая на стену; он почувствовал, как из раны хлынула кровь. Он не мог взобраться, не мог перевалить через стену!! Сильные руки поддержали его и помогли преодолеть препятствие. – Они!! – завопил он. – Выруби их!

«Узи» в руках высокого коммандос ожил, отплевываясь огнем, и ряды прожекторов по обеим сторонам дорожки взорвались кучей осколков. В кромешной тьме сильные руки охранника поставили Борна на ноги. Бархат ночи разрезал луч мощного галогенного фонаря и высветил фигуру старика в рыжевато-коричневом габардиновом костюме, скрючившуюся на дорожке. У него было перерезано горло.

– Стойте!! Во имя всемогущего Бога, стойте там, где стоите! – раздался голос Фонтена; сквозь полуоткрытую дверь молельни было видно мерцание электрических свечей.

Борн и охранник приблизились к дверям молельни, готовые в любой момент сокрушить все вокруг огнем своих автоматов... Но они не были готовы к тому, что предстало их взору. Старый Фонтен, как до него молодой Ишмаэль, был распят на возвышении перед аналоем – прямо под разбитым окном с витражами. Его лицо было в кровоточащих порезах, он весь был опутан проводами, которые тонкими змейками, извиваясь, тянулись к черным коробочкам по обеим сторонам молельни.

– Назад!! – закричал Фонтен. – Спасайтесь! Меня заминировали...

– О Боже!

– Оплакивайте не меня, мсье Хамелеон. Я с радостью присоединюсь к своей подруге! Этот мир безобразен даже для меня. В нем нет ничего привлекательного. Бегите!! Меня сейчас разнесет – они следят за вами!

– Эй, парень! Давай! – проревел коммандос, схватив Джейсона за куртку и увлекая его за собой. Подбежав к стене, он подхватил Борна, и они оба перевалились через шершавый каменный торец в густые заросли.

Раздался страшный, ослепительный и оглушающий взрыв. Казалось, что уголок маленького острова был превращен в ничто ракетой с ядерной боеголовкой. В ночное небо взметнулись языки пламени, и горящее здание быстро развалилось на огненные обломки.

– К тропинке! – хрипло крикнул Джейсон, поднимаясь на ноги.

– Ты совсем плох, парень.

– Я о себе как-нибудь позабочусь, а ты заботься о себе!

– Мне кажется, я позаботился о нас обоих.

– Значит, заслужил медальку, к которой я еще добавлю немного деньжат. А теперь жми к тропинке!

Хватаясь за что попало, они добрались до тропинки футах в тридцати за дымящимися развалинами молельни и спрятались в кустах, где через несколько секунд их нашел другой коммандос.

– Они в пальмовой роще с южной стороны, – прошептал он. – Они ждали, когда рассеется дым, чтобы посмотреть, не остался ли кто в живых. Но долго они не пробудут здесь, сэр.

– Ты был там?! – спросил Джейсон. – С ними?!

– А как же, парень. Я же вам говорил, сэр.

– Сколько их было?

– Четверо, сэр. Я убил того, чье место я занял. Он был черным, поэтому в темноте никто ничего не заметил. Это было легко и быстро. Чик по горлу – и все.

– Кто остался?

– Начальник наркослужбы Монсеррата, разумеется, и еще двое...

– Опиши их!!

– Видно было плохо, но одного из них я разглядел: это был темнокожий, высокий такой, почти лысый. Третьего я не смог рассмотреть из-за того, что он – или она – носит странную одежду, у него на голове надета то ли женская шляпа от солнца, то ли сетка от москитов.

– Женщина?!

– Возможно, сэр.

– Женщина?.. Им надо выбираться отсюда – ему надо выбираться!

– Скоро они побегут по этой тропинке к пляжу, там спрячутся в зарослях возле небольшой бухты и будут ждать катер. У них нет выбора: они не могут возвратиться в гостиницу, потому что незнакомцев мгновенно заметят. Кроме того, хоть мы и далеко оттуда и оркестр вовсю наяривает, взрыв наверняка слышали охранники. Они сразу же доложат о нем.

– Послушайте, – сказал Борн. – Один из них – тот человек, который мне нужен, и я должен с ним сам разобраться! Не стреляйте! Я узнаю его, как только увижу. На остальных мне плевать – их можно будет взять попозже, в бухте.

Внезапно донеслись звуки беспорядочной пальбы, вслед за которыми из некогда залитого светом прожекторов прохода перед молельней послышались стоны. Одна за другой из густых зарослей выскочили люди и побежали по тропинке. Первым зацепился блондин полицейский: натянутая на уровне пояса невидимая леска порвалась под его тяжестью, и он упал в грязь. Второй – стройный высокий лысоватый темнокожий – подскочил к упавшему, рывком поднял его на ноги. После этого, словно почувствовав что-то, стал разрывать огнем автомата леску, затруднявшую движение к откосу. В этот момент появился третий человек. Но это была не женщина, а мужчина в рясе. Священник. Это был Шакал!!!

Борн, пошатываясь и спотыкаясь, выбрался из зарослей на тропинку с «узи» в руках; победа казалась такой близкой – его ждали свобода и семья! Когда фигура в одежде монаха добралась до вырубленных в скале ступенек, Джейсон нажал на спуск.

Монах выгнулся и упал. Безжизненное тело покатилось вниз и рухнуло на песок. Борн, а вслед за ним и оба коммандос рванули вниз по неровным ступеням. Выскочив на пляж, Борн подбежал к трупу, торопливо сорвал с его головы промокший от крови капюшон. Оторопело он уставился на негритянские черты лица Самюэля, служки с острова Спокойствия, – местного Иуды, продавшего душу Шакалу за тридцать сребреников.

Издалека послышался рев мощного, сдвоенного двигателя, и из маленькой бухты вылетел сторожевой катер, на огромной скорости направляющийся в промежуток между рифами. Мощный луч прожектора осветил гряды скал, выступающих из пенящейся темной воды; в его свете можно было разглядеть развевающийся на ветру вымпел службы по борьбе с наркотиками. Карлос!.. Шакалу было далеко до Хамелеона, но годы изменили его! Он постарел, полысел и ничем не напоминал сохранившегося в памяти Джейсона плотного, мускулистого мужчину с пышной шевелюрой. Остались только едва заметные черты лица латиноамериканца... Он уходил!

Двигатели катера ревели в унисон, и он, рискованно проскочив в узкую щель между рифами, умчался вдаль. После него остались лишь произнесенные по-английски с явным акцентом и усиленные громкоговорителем слова, которые эхо разнесло по всей бухте:

– В Париже, Джейсон Борн! В Париже, если ты осмелишься! А может, в небольшом университете в штате Мэн, профессор Уэбб?

Борн, у которого разошлись швы на ране, упал в накатывающие на берег волны, отдавая свою кровь морю.

Глава 18

Стивен Десоул, хранитель особо важных секретов ЦРУ, с некоторым усилием, причиной чему была его тучность, вышел из машины. Он оказался на пустынной автостоянке маленького торгового центра в Аннаполисе (штат Мэн), которая освещалась единственной неоновой вывеской над закрытой бензоколонкой. За стеклом бензоколонки дремала немецкая овчарка. Десоул поправил очки в металлической оправе и, сощурившись, посмотрел на часы, с трудом разглядев светящиеся стрелки. Было между 3.15 и 3.20 ночи, а следовательно, он прибыл заранее, и это было неплохо. Он должен собраться с мыслями; в пути это было невозможно, так как в ночное время все его внимание занимала дорога; о том, чтобы нанять такси или попросить кого-нибудь подвезти, не могло быть и речи.

Информация, которую он получил, состояла... да, всего лишь из одного имени... и довольно распространенного. Это имя – Уэбб. Описание внешности Уэбба вполне соответствовало нескольким миллионам людей. Десоул поблагодарил информатора и повесил трубку. Постепенно в тайных уголках памяти, ставшей благодаря его профессии и постоянной тренировке настоящим хранилищем как нужной, так и случайной информации, стали загораться сигнальные огоньки: Уэбб, Уэбб... амнезия? Какая-то неизвестная клиника в Вирджинии... Много лет назад... Из нью-йоркского госпиталя доставлен на самолете человек, скорее похожий на мертвеца, чем на живого. Его медицинская карта была настолько засекречена, что ее нельзя было показать даже в Белом доме. Но специалисты по проведению допросов болтали в кулуарах (иногда для того, чтобы излить раздражение или просто похвастаться), и Десоул подслушал, что потерявший память, которого они называли «Дэйви» или «Уэбб», был в прошлом членом приснопамятной сайгонской «Медузы». Он же слыл человеком, который симулирует потерю памяти... Потерю памяти?.. Алекс Конклин говорил им о человеке из «Медузы», которого они подготовили для поимки Карлоса-Шакала. Агент-провокатор, которого они называли Джейсон Борн, потерял память... И едва не расстался с жизнью, потому что руководство не поверило в историю об амнезии! Этого человека они называли «Дэйви»... Дэвид. Дэвид Уэбб был Джейсоном Борном Конклина! Иначе и быть не могло!

Дэвид Уэбб! Это он был в доме Нормана Суэйна, когда в Управление сообщили, что генерал-рогоносец покончил с собой (об этом самоубийстве в газетах не сообщалось, по причинам, которые Десоул не мог постичь). Дэвид Уэбб. Прежняя «Медуза». Джейсон Борн. Конклин. Почему?

В дальнем конце автостоянки блеснули фары лимузина, развернувшегося полукругом в направлении Десоула. Отраженный от его толстых линз свет заставил его зажмуриться. Он должен сообщить сведения, которые хранились в его внутреннем «архиве». Эти сведения были для него источником жизни, о которой и он, и его жена долго мечтали. То есть источником денег. Не каких-то там деньжонок, которые можно заработать у этих бюрократов, а настоящих денег. Образование в лучших университетах для его внуков – а не колледж периферийного штата, где надо вымаливать стипендию, без которой не обойтись при жалованье чиновника – причем такого чиновника, который ценнее всех и у всех на виду. И это – нестерпимо! «Десоул – немой крот» – так они его называют, но ничего не платят за его молчание. Специфика его работы препятствует переходу в частный сектор; его огородили таким частоколом юридических запретов, что бесполезно было даже думать о том, чтобы вырваться из этого плена. Ничего, в один прекрасный день Вашингтон получит великолепный урок – этого могло бы не случиться, если бы не его шестеро внуков. Новая «Медуза», сменившая прежнюю, прельстила его своей щедростью, и от отчаяния он принял ее предложение.

Себе он сказал, что его решение нельзя назвать неэтичным. Известно, что каждый год многие пентагоновские служащие выходят из Арлингтона и бросаются в распростертые объятия своих старых дружков – подрядчиков из крупных оборонных корпораций. Как сказал один армейский полковник: «Работаем сейчас, а деньги получаем потом». Богу известно, что некий Стивен Десоул вкалывал как черт на свою страну, но страна не заплатила ему той же монетой. Он ненавидел это название – «Медуза» – и редко пользовался им, потому что оно было зловещим символом иных времен. На махинациях и коррупции высокопоставленных воров как на дрожжах выросли железные дороги и мощные нефтяные компании, да и сами их владельцы теперь были далеко не те, что прежде. Да, «Медуза» зародилась в пораженном коррупцией Сайгоне, ее первоначальный капитал появился в результате махинаций, но той, прежней «Медузы» больше не существует: ее заменил целый десяток респектабельных компаний.

– Разумеется, нельзя сказать, что мы совершенно чисты, мистер Десоул, так же как все контролируемые американцами транснациональные корпорации, – заявил вербовщик. – Так же как и другие, мы стремимся получить максимальную прибыль, используя доступ к привилегированной информации. К секретам, если вам так больше нравится. Видите ли, нам приходится идти на это, потому что наши конкуренты в Европе и Азии поступают именно так. Разница – лишь в том, что их деятельность поддерживается их правительством, а наша – нет... Торговля, мистер Десоул, – торговля и прибыль – вот к чему только и можно стремиться здесь, на земле. «Крайслеру» может не нравиться «Тойота», но хитроумный мистер Якокка[56] не призывает совершить на Токио воздушный налет. По крайней мере сейчас. Он ищет пути к тому, чтобы объединить усилия с японцами.

Да, подумал Десоул, то, что я сделал для «корпорации» (именно так он предпочитал называть «Медузу») в противоположность тому, что я сделал для «компании», можно считать даже благодеянием. Прибыль, в конце концов, предпочтительнее бомб... а мои внуки будут учиться в самых лучших школах и университетах этой страны".

В десяти футах от него остановился лимузин. Из него вышли два человека.

– Как выглядит этот Уэбб? – спросил Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии, когда все трое зашагали вдоль границы автостоянки.

– В моем распоряжении словесный портрет из показаний садовника, который прятался за проволочной оградой.

– Ну и как он выглядит? – Спутник Армбрустера – коренастый плотный человек с темными волосами – пронизывающе посмотрел на Десоу-ла из-под насупленных темных бровей. – И поточнее, – добавил он.

– Одну минутку! – решительно запротестовал аналитик. – Я всегда точен, и, честно говоря, – кто бы вы ни были, – мне не нравится ваш тон.

– Не обращайте внимания, – вступил Армбрустер, давая понять, что на реплику его спутника можно не реагировать. – Он – глава «макаронников» из Нью-Йорка и никому не доверяет.

– А кому можно доверять в Нью-Йорке? – оскалился смуглолицый крепыш, панибратски ткнув локтем в широкое брюхо Армбрустера. – Вы – стопроцентные америкашки, хуже всех, у вас банки есть, amico![57]

– Ладно, хватит об этом, главное – держаться подальше от суда... Итак, каков этот малый? – Армбрустер обратился к Десоулу.

– Описание недостаточно полное, но прослеживается связь с «Медузой»...

– Продолжай, приятель, – сказал человек из Нью-Йорка.

– Он довольно крупный – точнее высокий, – ему около пятидесяти и...

– На висках седина? – перебил Армбрустер.

– Да, садовник что-то говорил о седине. Очевидно, поэтому он и решил, что ему около пятидесяти.

– Это Саймон, – сказал Армбрустер, бросив взгляд на мафиози.

– Кто?! – Десоул замер; все трое переглянулись.

– Он назвал себя Саймоном, и ему все известно о тебе, мистер ЦРУ, – сказал Армбрустер. – О тебе, о Брюсселе и вообще обо всем.

– О чем это вы?!

– О твоем факсе, соединяющем тебя с этим болваном в Брюсселе.

– Но это невозможно... Это совершенно закрытая специальная линия, надежно защищенная!

– А вот кто-то подобрал ключ к этой защите, мистер Точность, – заметил человек из Нью-Йорка уже без улыбки.

– О Боже! Это ужасно! Что мне делать?!

– Состряпай какую-нибудь историю о себе и Тигартене и позвони ему из телефона-автомата, – предложил мафиози. – Вы как-нибудь выкрутитесь...

– Вы-ы... знаете о... Брюсселе?

– На свете мало вещей, о которых я не знаю.

– Этот сукин сын обвел меня вокруг пальца и заставил думать, что он один из нас! Он просто водил меня за нос! – сердито произнес Армбрустер, продолжая идти вдоль границы автостоянки. Два его спутника шли рядом – Десоул спотыкаясь, словно предчувствуя что-то недоброе. – Я подумал, что ему все известно, но теперь понимаю, что он выдавал только какие-то обрывки сведений – чертовски важных, вроде Бартона, тебя и Брюсселя, – и я, словно идиот трахнутый, еще ему подкинул информацию к размышлению. Вот ведь дерьмо!!

– Стоп! Подождите минутку! – вскрикнул аналитик из ЦРУ, вновь заставив остальных остановиться. – Я занимаюсь выработкой стратегий, и я не понимаю. Что делал Дэвид Уэбб, или Джейсон Борн, если он действительно Джейсон Борн, прошлой ночью в поместье Суэйна?

– Что за Джейсон Борн?! – прорычал председатель Федеральной торговой комиссии.

– Он связан с сайгонской «Медузой», о чем я только что упоминал. Тринадцать лет назад Управление дало ему псевдоним Джейсон Борн – настоящий Борн к тому времени был мертв, – и послало его на выполнение задания с грифом секретности «четыре-ноль», то бишь для ликвидации...

– Для осуществления убийства, если выражаться по-английски, дружок.

– Да, да, именно об этом и шла речь... Но дело обернулось по-другому: он потерял память, и операция провалилась. Операция провалилась, но он остался жив.

– Боже правый, ну и расклад!

– Что ты можешь рассказать нам об этом Уэббе... или Борне, Саймоне или Кобре? Да это прямо ходячий персонаж комедии с переодеванием!

– По всей видимости, он занимался именно такими делами: брал разные имена, менял облик и каждый раз становился другим человеком. Именно поэтому его и послали бросить вызов убийце по кличке Шакал, выманить его и уничтожить.

– Шакал?! – переспросил пораженный саро supremo[58] «Коза ностры». – Как тот тип в фильмах?

– Какие там фильмы и книги, ты, идиот...

– Эй, полегче, amico.

– Да заткнись ты... Ильич Рамирес Санчес, известный также как Карлос-Шакал, – человек из плоти и крови, суперубийца, за которым уже четверть века охотятся полиции всех стран. На его счету среди множества подтвержденных убийств есть одно, о котором ходит много разговоров. Вроде как дымок, взметнувшийся с лужайки в Далласе, – его рук дело... То есть он – настоящий убийца Джона Кеннеди.

– Не вешай мне лапшу на уши.

– Уверяю, это так. Мы получили в Управлении информацию – на самом высоком уровне, полнейшая надежность данных, – что после стольких лет Карлос выследил единственного живого человека, который способен его опознать, – Джейсона Борна, – или, я уверен, Дэ-вида Уэбба.

– Эта информация должна была поступить от кого-то! – взорвался Альберт Армбрустер. – Чья же она?

– М-да. Все так неожиданно и удивительно... Ее сообщил отставной оперативник с искалеченной ногой – Конклин, Александр Кон-клин. Он и еще один психиатр – Панов, Моррис Панов – близкие друзья этого Уэбба... или Джейсона Борна.

– Где же они? – мрачно спросил саро supremo.

– Вам не удастся не только подобраться к ним, но и даже поговорить. Они находятся под охраной – максимальная степень защиты.

– Меня не интересует степень их безопасности, дружок... Я спрашиваю: где они?

– Конклин сейчас живет в дачном поселке под Веной – это наше владение, куда никому не пробраться, а квартира и офис Панова поставлены под круглосуточное наблюдение.

– Ты ведь дашь мне их адреса?

– Конечно. Но уверен, что они не станут с вами разговаривать.

– Ах-ах! А ведь нам нужна такая малость: найти одного парня, у которого десяток имен и который любит задавать вопросы и предлагать свою помощь.

– Их на это не возьмешь.

– А может, мы договоримся?

– Черт подери, но почему?! – повысил голос Армбрустер, но тут же осекся. – Почему этот Уэбб, Борн – и кто там еще – был у Суэйна?!

– Этот пробел я не могу заполнить, – ответил Десоул.

– Что?

– На жаргоне Управления это означает, что нет данных.

– Ничего удивительного, что страна по уши в дерьме.

– Это не так...

– А теперь ты заткнись! – велел человек из Нью-Йорка, вытаскивая из кармана блокнот и ручку. – Запиши-ка адрес отставного шпиона и жида мозгоправа: И быстро!

– Здесь темно, – сказал Десоул, стараясь повернуть блокнот к свету от неоновой вывески. – Готово. С номером квартиры я мог ошибиться, но это где-то рядом, кроме того, фамилия Панова указана на почтовом ящике. Но повторяю: он не станет с вами разговаривать.

– Тогда мы извинимся, что оторвали его от дела.

– Да, наверное, так и будет. По-моему, он обо всем забывает, когда речь идет о его пациентах.

– Да что ты? Так же, как и ты о той телефонной линии, что подсоединена к твоему факсу?

– Вовсе нет. Это гораздо проще. Буду точен: это третья линия.

– И ты всегда так точен, дружок?

– А вы всегда столь недоверчивы?..

– Нам пора, – вмешался Армбрустер, наблюдая за тем, как человек из Нью-Йорка прячет блокнот и ручку. – Успокойся, Стивен, – прибавил он, явно сдерживая гнев и направляясь к лимузину. – Вспомни о том, что нет ничего, с чем мы не могли бы справиться. Когда будешь звонить Джимми Т. в Брюссель, постарайся придумать вместе с ним какое-нибудь разумное объяснение, о'кей? Но если не придумаете, не волнуйся, мы скумекаем что-нибудь у себя на верхних этажах.

– Конечно, мистер Армбрустер. Меня интересует еще один вопрос... Можно ли снять с моего счета в Берне деньги сразу же, на случай... ну, вы понимаете... на случай...

– Разумеется, Стивен. Все, что тебе надо сделать, это слетать туда и собственноручно написать номер счета. Все дело в подписи, образец которой хранится в деле, понимаешь?

– Да, да, конечно.

– Там должно быть больше двух миллионов.

– Благодарю вас. Благодарю вас... сэр.

– Ты заработал их, Стивен. Спокойной ночи.

Армбрустер и capo уселись на заднем сиденье лимузина; они оба были напряжены. Армбрустер взглянул на мафиози-шофера за стеклянной перегородкой, который в этот момент включал зажигание.

– Где вторая машина?

Сицилиец щелкнул выключателем, чтобы при свете плафона взглянуть на часы.

– В данный момент машина припаркована у дороги меньше чем в миле от бензоколонки. Наш человек подберет Десоула, когда тот будет возвращаться, и останется с ним, пока обстоятельства не изменятся к лучшему.

– Этот человек точно знает, что надо делать?

– Да брось ты, он не девица. У него в машине установлен такой мощный прожектор, что его из Майами будет видно. Наш человек поедет по дороге, включит прожектор на полную катушку и начнет вилять рулем. Твой неудачник стоимостью в два миллиона долларов будет ослеплен и выйдет из игры. Мы несем совсем небольшую ответственность. Сегодня твой день, Алби.

Председатель Федеральной торговой комиссии откинулся назад и уставился на черные, стремительно проносившиеся мимо силуэты за дымчатым стеклом.

– Знаешь, – задумчиво произнес он, – если бы двадцать лет назад кто-то сказал мне, что я буду сидеть в этой машине с таким человеком, как ты, и буду говорить то, что я сейчас говорю, я бы решил, что это бред.

– О, как раз это нам и нравится в ваших аристократических характерах. Вы задираете нос и чуть ли не сморкаетесь на нас до тех пор, пока мы вам не потребуемся. А потом мы вдруг становимся «приятелями». Живи и радуйся, Алби, мы просто устраняем одну из причин твоей головной боли. Возвращайся в свою большую Федеральную комиссию и решай там, какие компании честны, а какие – нет. И подмазка вовсе не обязательна, верно?

– Заткнись! – зарычал Армбрустер, ударив по подлокотнику. – Этот Саймон, этот Уэбб! Откуда он взялся? С чего это он за нас уцепился? Что ему нужно?!

– Может, он ищет ход к этому Шакалу.

– Чушь какая! У нас нет ничего общего с Шакалом.

– Да и зачем вам? – широко ухмыльнувшись, спросил мафиози. – У вас ведь есть мы, верно?

– Знаешь, это весьма дурацкое сравнение, и не забывай... Черт, этот проклятый Уэбб-Саймон – кто бы он ни был, – мы должны найти его! При том, что ему и так известно, плюс то, что я ему рассказал, – он становится для нас опасен!

– С ним действительно непросто справиться?

– Да, это так, – согласился председатель, вновь глядя в окно и нервно постукивая по подлокотнику.

– Хочешь, договоримся?

– Что? – рявкнул Армбрустер, посмотрев на спокойное лицо сицилийца.

– Я не так выразился, извини. Я назову цифру, а уж твое дело – соглашаться или нет.

– Предлагаешь... контракт? На Саймона-Уэбба?!

– Нет, – ответил мафиози, покачав головой. – Я имел в виду Джейсона Борна. Гораздо удобнее убивать того, кто и так уже мертв, согласись?.. Мы только что сэкономили тебе полтора миллиончика, поэтому моя цена – пять.

– Пя-ать миллионов?!

– Избавление от крупных неприятностей дорого стоит... А когда тебе еще и угрожают – это еще дороже. Пять миллионов, Алби, половина – в течение суток после получения согласия. Как обычно.

– Это уж слишком!

– Тогда откажись. Но если когда-нибудь решишься, цена будет семь с половиной, а если опять откажешься и потом все же пойдешь на это, цена удвоится, и это – пятнадцать миллионов.

– А где гарантия, что тебе хотя бы удастся его найти? Ты слышал, что сказал Десоул: он под защитой степени «четыре-ноль», а это означает, что к нему не подобраться – он «похоронен».

– Да? Ну так мы его выроем, чтобы уже окончательно зарыть.

– Как? Два с половиной миллиона – слишком высокая цена, чтобы ее платить, полагаясь всего лишь на твое слово.

Вновь ухмыльнувшись, саро supremo вытащил из кармана блокнот, который возвратил ему Десоул.

– Близкие друзья – самый надежный источник, Алби. Спроси об этом мошенников, которые марают все эти детективные книжонки. У меня есть целых два подхода к нему.

– Ты к ним и близко не подберешься.

– Да брось ты. Ты, может, думаешь, что имеешь дело со старыми чикагскими бандитами? С Аль Каноне – Сумасшедшим Псом и Нитти – Нервным Пальцем? Сейчас у нас на зарплате специалисты экстра-класса. Настоящие гении. Ученые, спецы по электронике – сплошь магистры. Когда мы покончим с этими дружками – бывшим шпионом и жидом, – они даже не поймут, что произошло. А Джейсон Борн – человек, который не существует, потому что он уже мертв, – будет у нас в руках.

Альберт Армбрустер, соглашаясь, кивнул и отвернулся к окну.

* * *

– Я лягу на дно на полгодика, сменю вывеску и, прежде чем вынырнуть, проведу рекламную кампанию в журналах, – сказал Сен-Жак, пока врач колдовал над его зятем.

– Что, никого не осталось? – спросил Борн, поморщившись; он сидел на стуле в халате; в этот момент врач накладывал последний шов на его шее.

– Да нет, как же. Осталось несколько сумасшедших канадских пар, и среди них мой старый друг, который сейчас штопает тебя. Ты не поверишь: они собирались организовать особую бригаду Королевской конной полиции и отправиться в погоню за плохими парнями.

– Это Скотти пришла такая идея, – перебил его врач, продолжая обрабатывать рану. – Меня можно вычеркнуть – я слишком стар.

– Кстати, он тоже, только об этом не догадывается. Потом ему пришла фантазия тиснуть объявление о вознаграждении в сто тысяч за информацию, которая приведет к поимке и т. д. В конце концов мне удалось его убедить, что чем меньше будет сказано, тем лучше.

– Еще лучше, если вообще помалкивать, – отрезал Джейсон.

– Ты перегибаешь палку, Дэвид, – сказал Сен-Жак, неправильно истолковав реплику Борна. – Извини, но это так: на все вопросы местных жителей мы отвечаем разными сказками «об утечке пропана», но немногие клюнули на них. Конечно, для остального мира даже местное землетрясение не заслужило бы больше шести строк – да и то в разделе хроники, – но по Подветренным островам поползли слухи...

– Ты говоришь о местных новостях... а как реагирует большой мир?

– Будет, конечно, какой-то отклик, но не на события на острове Спокойствия. О Монсеррате – напишут, и эта новость получит колонку в лондонской «Тайме», а может, и дюйм полосы в нью-йоркских и вашингтонских газетах, но, по-моему, к нам это не относится.

– Кончай темнить.

– О'кей, поговорим позже.

– Говори все, что хочешь, Джон, – встрял доктор. – Я сейчас занят, поэтому не обращаю на вас внимания. Даже если я и услышу что-нибудь, так я имею на это право.

– Ладно, короче, – сказал Сен-Жак. – Губернатор-то... – продолжил он. – Ты был прав, по крайней мере, я вынужден признать, что ты был прав.

– Ну да?

– Пока тебе чистили рану, пришло известие: катер губернатора нашли разбитым в щепки возле одного из самых страшных рифов около Антигуа, на полпути к острову Барбуда. Не похоже, что кому-то удалось спастись. В Плимуте решили, что катер попал в один из тех шквалов, которые налетают с южного Невиса, но в это верится с трудом. Это не шквал, конечно, а обстоятельства...

– Что еще за обстоятельства?

– С ним не было двоих из команды, с которыми он обычно выходил в море. Он оставил их в яхт-клубе, сказав, что хочет прогуляться в одиночку, но ведь он сам говорил Генри, что собирается за крупной рыбой...

– Значит, команда ему была не нужна, – перебил канадский доктор. – Извините.

– Да, она ему была не нужна, – согласился владелец «Транквилити Инн». – Нельзя одновременно ловить крупную рыбу и управлять катером. По крайней мере, губернатор этого не мог: боялся оторваться от карты.

– А он в них разбирался? – спросил Джейсон. – Я имею в виду карты?

– Как навигатор он, конечно, был не ровня капитану Блаю, который в Тихом океане выверял курс по звездам, но все-таки он кое-что кумекал, чтобы держаться подальше от неприятностей.

– Ему приказали выйти в море одному, – сделал вывод Борн. – Приказали встретиться с другим катером в такой точке, где ему действительно надо было держать ухо востро и справляться по карте. – Джейсон почувствовал, что легкие пальцы доктора больше не касаются его шеи; повязка была наложена, а доктор стоял рядом и смотрел на него. – Ну и как мои дела? – спросил Борн, с признательностью взглянув на доктора и улыбнувшись.

– Порядок, – ответил канадец.

– Отлично... В таком случае нам с вами лучше встретиться попозже, за рюмкой, согласны?

– Боже правый, вы же подошли к самому интересному месту...

– Ничего интересного, док, абсолютно ничего. А как ваш пациент, я был бы неблагодарным, если бы по недомыслию позволил вам узнать то, что вам знать не следует.

Пожилой канадец пристально посмотрел на Джейсона:

– Это действительно так? Это правда, что вы не хотите втягивать меня в эту историю? Это не обычная мелодрама, не секреты ради самих секретов – вы на самом деле серьезно озабочены судьбой других людей?

– Надеюсь, что да.

– Учитывая то, что с вами произошло, – я не имею в виду события последних часов, в которых и я принимал участие, но то, что, как свидетельствуют шрамы на вашем теле, вам пришлось пережить, – это действительно замечательно, что вы еще можете о ком-то заботиться, кроме самого себя. Вы странный человек, мистер Уэбб. Временами вы говорите так, словно в вас живут два совершенно разных человека.

– Что ж тут странного, док, – ответил Джейсон Борн, на мгновение прикрыв глаза. – Я не хочу быть ни странным, ни отличным от других, – вообще не желаю быть каким-то особенным. Я хочу быть самым нормальным и ординарным человеком, – я говорю честно, без кокетства. Я просто преподаватель и хочу быть только им и никем больше. Но обстоятельства вынуждают меня поступать иначе.

– Значит, я должен уйти для моей же собственной пользы?

– Да, именно так.

– Если когда-нибудь мне доведется узнать все, я, наверное, пойму, что ваши наставления были весьма полезны.

– Надеюсь.

– Бьюсь об заклад, что вы – отличный педагог, мистер Уэбб.

– Доктор Уэбб, – поправил Джон Сен-Жак, словно это уточнение было совершенно необходимым. – Мой зять также доктор. Как и у моей сестры, у него есть диплом доктора философии, он говорит на двух восточных языках и занимает должность профессора. Гарвард, Макгилл и Йель уже давно хотят заполучить его к себе в штат, но он не...

– Умерь свой пыл... – сдерживая улыбку, попросил Борн. – Мой юный друг-бизнесмен преклоняется перед любой ученой степенью, не понимая, что мой официальный доход не позволил бы нанять подобную виллу больше чем на два дня.

– Ну ты даешь!

– Я же сказал: официальный доход.

– Ладно, один – ноль в твою пользу.

– У меня богатая жена... Простите, док, это – старый семейный спор.

– Вы не только отличный педагог, – повторил канадец, – но и очень обаятельный человек, несмотря на угрюмую наружность. – В дверях канадец повернулся и добавил: – Ловлю вас на слове насчет того, чтобы выпить как-нибудь, – мне нравится эта идея.

– С удовольствием, – сказал Джейсон. – Благодарю за все. – Доктор кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Борн повернулся к шурину и сказал: – Он отличный парень, Джонни.

– По правде говоря, обычно он равнодушен как рыба, но зато врач великолепный. Сегодня он что-то расчувствовался – никогда его таким не видел... Значит, ты думаешь, что Шакал приказал губернатору встретить его где-то возле побережья Антигуа, получил от него нужную информацию... и, прикончив, скормил акулам?

– А потом затопил катер у рифов, – дополнил Джейсон. – Вероятнее всего. Шакал врубил скорость и отправил катер на ближайший риф... Обычная морская трагедия, и всякая связь с Карлосом исчезает, – для него это важно.

– Все-таки я кой-чего не понимаю, – заявил Сен-Жак. – Не буду цепляться к мелочам, но участок рифов к северу от Фалмута называется Дьявольской пастью; это не то место, которое сильно рекламируется. В лоциях просто говорится, что от него надо держаться подальше, и никто даже не знает толком, сколько народу и судов там затонуло.

– Ну и?

– Предположим, Шакал приказал губернатору встретить его поблизости от Дьявольской пасти, – так как же, черт подери. Шакал узнал об этом месте?

– Разве те двое охранников не сказали тебе?

– О чем и когда? Я сразу отослал их к Генри. У меня не было времени с ними болтать: я думал, что на счету каждая минута.

– Значит, Генри уже в курсе дел и, думаю, в шоке. Он потерял два патрульных катера за два дня, и только за один из них, по-видимому, получит страховку. Кроме того, он до сих пор не знает ничего о своем боссе – достопочтенном губернаторе Ее Величества, лакее Шакала, который оставил в дураках министерство иностранных дел, выдав мелкого парижского мошенника за французского ветерана. Да, теперь всю ночь, должно быть, телефон будет разрываться между резиденцией губернатора и Уайт-холлом.

– Еще один патрульный катер?! О чем ты? Что Генри уже знает и что ему могли сказать охранники?

– Только что ты спросил: каким образом Шакал узнал о рифах возле побережья Антигуа, которые называются Дьявольской пастью?

– Поверь мне, доктор Уэбб, я помню свой вопрос. Ну и откуда же он узнал?

– У него был здесь еще один человек – вот о нем-то и сообщили твоему Генри охранники. О белокуром сукине сыне, который возглавляет на Монсеррате службу по борьбе с наркотиками.

– Рикман? Из британского ку-клукс-клана? Рикман-"начальник" – бич для всех, кто пытался протестовать? Боже правый, Генри этому не поверит!!

– Почему же? Ты только что достаточно точно описал его, он достойный ученик Карлоса.

– Может, и так, но это какая-то метаморфоза. Он всегда был святошей: молился перед работой, просил Бога помочь ему в битве с сатаной, никакого алкоголя, никаких женщин...

– Ни дать ни взять Савонарола[59]?

– Да, похоже, – если я хорошо запомнил то, что слушал на уроках истории.

– По-моему, он – просто находка для Шакала. А Генри поверит, можешь не сомневаться, когда флагманский катер не вернется в Плимут, а тела членов команды будут выброшены на берег; они никогда больше не будут принимать участия в утренних молитвах.

– Таким образом Карлосу удалось уйти?

– Да, – сказал Борн. Жестом он указал на диван, перед которым стоял кофейный столик. – Присаживайся, Джонни, поговорим.

– О том, что и как мы делали?

– Не о том, что было, братец, а о том, что впереди.

– И что же впереди? – поинтересовался Сен-Жак, опускаясь на диван.

– Я уезжаю.

– Не-ет!! – заорал Джонни, подскочив, словно его ударило током. – Это невозможно!!

– Это необходимо. Шакал знает наши имена, ему известно, где мы живем. Знает все...

– И куда же ты отправишься?!

– В Париж.

– Черт подери, нет!! Ты не можешь так поступить с Мари! Ради Христа, ты не можешь так поступить со своими детьми. Я тебе не позволю!

– Ты меня не остановишь.

– Ради Бога, Дэвид, послушай! Если Вашингтон – дешевка и ему начхать на все, поверь мне, Оттава сделана из другого теста. Моя сестра работала на правительство, а наше правительство не отшивает людей только потому, что неудобно или слишком дорого. Я знаю многих таких, как Скотти, док и другие. Достаточно им сказать пару слов – и тебя упрячут в Калгари в настоящую крепость. Там тебя и пальцем никто не тронет.

– Ты думаешь, мое правительство не может сделать то же самое? Дай-ка я тебе объясню кое-что, братец: в Вашингтоне есть люди, которые поставили на карту свою жизнь, чтобы спасти Мари и детей. Совершенно бескорыстно, не ожидая ни награды, ни помощи. Если мне понадобился бы превращенный в крепость дом, я бы, наверное, купил себе поместье где-нибудь в Вирджинии. С собаками, слугами и целой ротой вооруженных солдат...

– Вот это подходящий вариант. Так и сделай!!!

– И чего я добьюсь, Джонни? Буду жить в личной тюрьме, дети не смогут пойти в гости к друзьям, а в школу их будут сопровождать охранники. Они не будут предоставлены самим себе, не будет вечерних прогулок, не будет общения с соседями? Мари и я в постоянном страхе друг за друга будем вглядываться в темноту за окном, прислушиваться к шагам охраны, случайному покашливанию, или чиху, или – Боже упаси! – к звуку ружейного выстрела, потому что какой-то кролик случайно пробрался в сад? Это не жизнь, а тюрьма. Ни я, ни твоя сестра не сможем так жить.

– Да и я тоже... Но что тебе даст Париж?

– Я попытаюсь найти и ликвидировать Шакала.

– У него там полно своих людей.

– А у меня есть Джейсон Борн, – ответил Дэвид Уэбб.

– На это меня не купишь!

– Да и меня, но кажется, это сработает... Помни: ты мой должник. Прикрой меня. Скажи Мари, что со мной все в порядке, я не ранен, и что у меня есть ниточка, ведущая к Шакалу; это связано со старым Фонтеном. Некое кафе в Аржантей, оно называется «Le Coeur du Soldat». Скажи ей, что я ввожу в дело Алекса Конклина и воспользуюсь помощью, которую только сможет оказать Вашингтон.

– Но ведь ты не воспользуешься их помощью, верно?

– Разумеется. Шакал сразу узнает об этом: у него есть уши на набережной д'Орсэ. Действовать в одиночку – единственно возможный вариант.

– Ты не боишься, что она узнает правду?

– Конечно, она что-то заподозрит, но у нее не будет уверенности. Я попрошу, чтобы ей позвонил Алекс и подтвердил, что он поддерживает связь со всей тяжелой артиллерией, которая будет действовать в Париже. Но сначала ты должен сказать ей об этом.

– Зачем врать?

– Тебе не следует задавать этот вопрос, братец. Это ложь во спасение. Ей и так достаточно пришлось хлебнуть со мной.

– Ладно, я скажу ей, но она мне все равно не поверит. Еще в детстве бывало, Мари смотрела на меня огромными карими глазами, совсем как взрослая... Она видит меня насквозь, можешь ты это понять?

– Это просто забота. Она всегда заботилась о тебе, даже тогда, когда ты капризничал.

– Да, Мари такая замечательная...

– По-моему, еще лучше. Позвони ей через пару часов и привези сюда. Теперь здесь самое безопасное место, какое только можно найти.

– А ты? Как ты собираешься добраться до Парижа? Рейсы с Антигуа и Мартиники переполнены, иногда билеты надо заказывать за несколько дней.

– Я все равно не могу воспользоваться этими линиями. Мне надо придумать что-то другое. Одному человеку в Вашингтоне придется поломать голову над тем, как это сделать. Я уверен, он что-нибудь придумает. Обязан придумать.

* * *

Александр Конклин находился в конспиративной квартире в Вене, принадлежавшей ЦРУ. Его лицо и волосы были совершенно мокрыми. В старые добрые времена, еще до того, как он незаметно стал спиваться, Конклин просто вышел бы из своего офиса (где бы тот ни находился) и, если бы проблемы наваливались на него слишком быстро, развеялся бы проверенным способом. Он разыскал бы самую лучшую харчевню (опять-таки, где бы та ни находилась), заказал бы себе два «мартини», бифштекс с кровью и поджаренный на сале картофель. Этот набор: одиночество, умеренная доза алкоголя, толстенный ломоть сочного мяса и особенно жареная картошка – успокаивал его, все неприятности и стрессы бурного дня забывались, а в голове появлялась ясность. После этого он возвращался к себе – или в маленькую квартиру на лондонской Белгрейвиа-сквер, или в задние комнаты публичного дома в Катманду – с ответами на мучившие его вопросы. Вот так он и заработал свое прозвище – Святой Алекс Конклин. Однажды он обмолвился об этом гастрономическом феномене Мо Панову и услышал в ответ: «Если тебя не убьет твоя сумасшедшая голова, ей поможет желудок».

Теперь, однако, учитывая посталкогольный вакуум и ряд других обстоятельств (например, повышенное содержание в крови холестерина и чертовски низкое – триглицеридов, что бы они, черт их дери, из себя ни представляли), он придумал другой способ. Это произошло совершенно случайно. Однажды утром, когда транслировали слушания дела «Иран-контрас» (он считал их самой лучшей комедией за последнее время), у него вышел из строя телевизор. Он раздраженно выругался и потянулся к портативному радиоприемнику, которым не пользовался многие годы, так как в телевизоре был встроенный радиоприемник, но оказалось, что батарейки приемника сдохли. Морщась от боли в покалеченной ноге, он пошел на кухню к телефону, уверенный в том, что мастер по ремонту телевизоров, которому он кое-чем помог, немедленно явится на его зов. Увы, ему пришлось выслушать тираду жены телемастера, которая провизжала, что ее муж, «трахающий своих клиенток» сукин кот, сбежал с «рогатой черномазой богатой сукой из какого-то там посольства!» (заирского, как позже выяснилось из газет). Конклин почувствовал, что его от ярости вот-вот хватит удар, и метнулся к мойке, над которой на полочке стояли флаконы с таблетками, понижающими кровяное давление, и одновременно отвернул кран с холодной водой. Кран исторг фонтан, который взметнулся к потолку, обдав Конклина с головы до пят. Карамба! Однако струя воды успокоила его, и он тут же вспомнил, что слушания должны повторять вечером по кабельной сети. Почувствовав себя совершенно счастливым, он вызвал водопроводчика, а сам отправился в магазин за новым телевизором.

И вот, начиная с того самого утра, всякий раз, когда его одолевала ярость или беспокоило положение в мире (в том мире, который он знал), он наклонял голову над мойкой и пускал струю холодной воды. Так было и нынешним утром – этим проклятым, чертовым утром!

Десоул! Погиб в автомобильной катастрофе на пустынной проселочной дороге в Мэриленде в 4.30 утра. Что, черт подери, мог делать Стивен Десоул, в водительском удостоверении которого черным по белому написано, что он подвержен ночной слепоте, на пустынной дороге за Аннаполисом в 4.30 утра? А потом звонит Чарли Кэссет – совершенно разъяренный Кэссет, поднявший его в шесть утра, – и визжит как резаный (хотя обычно хладнокровен настолько, что его из пушки не прошибешь), что собирается допросить верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе, чтобы потребовать объяснения о скрытой связи по факсу между ним и мертвым начальником секретных архивов, который, оказывается, стал жертвой злодеяния, а не несчастного случая! Кроме того, некоему отставному офицеру по фамилии Конклин лучше бы тоже открыть все карты и рассказать, что ему известно о Десоуле и Брюсселе, а также обо всем, что с этим связано, иначе отставной оперативник и его неуловимый друг Джейсон Борн окажутся в большом проигрыше. Крайний срок – полдень!

А потом еще Айвен Джакс! Этот выдающийся чернокожий доктор с Ямайки позвонил и заявил, что хочет доставить тело Нормана Суэйна туда, где его обнаружил, потому что не желает вляпаться в очередной провал ЦРУ. Это не ЦРУ, едва не закричал Конклин, который не мог объяснить Айвену Джаксу настоящую причину, по которой просил его помощи. «Медуза». Кроме того, Джакс теперь не может вот так запросто взять да и отвезти труп обратно в Манассас, потому что полиция, получив приказ от федеральных органов (приказ от некоего отставного офицера-оперативника, воспользовавшегося специальными кодами, которыми ему было не положено пользоваться), заблокировала поместье генерала Нормана Суэйна.

– Что же мне делать с этим телом?! – заорал Джакс.

– Пусть побудет пока где-нибудь в прохладном месте. Кактус, например, туда бы его и положил.

– Кактус?! Я провел возле него в госпитале всю ночь. С ним все будет о'кей, но он не больше, чем я, понимает, что происходит!

– Мы, работающие в секретных службах, не всегда может все объяснить, – сказал Алекс, поморщившись от этой глупости. – Я тебе перезвоню.

После этого он опять отправился на кухню, чтобы подставить голову под струю холодной воды. Что еще может стрястись? И, словно по закону подлости, опять зазвонил телефон.

– Промокший ленивец у аппарата, – пробормотал он, сняв трубку.

– Вытащи меня отсюда, – сказал Джейсон Борн, в голосе которого не было и следа Дэвида Уэбба. – Мне надо в Париж!

– Что случилось?

– Он ускользнул – вот что случилось, поэтому мне надо в Париж. И чтобы никакой таможни, никакой иммиграционной службы. Они все с ним связаны, а я не могу дать ему ни шанса выследить меня... Алекс, ты меня слушаешь?!

– Этой ночью был убит Десоул – погиб в автокатастрофе в четыре утра. В катастрофе, которая на самом деле совсем не катастрофа. «Медуза» начинает сужать круги.

– Наплевать мне на «Медузу»! Для меня это теперь уже история: мы с тобой повернули не в ту сторону. Мне нужен Шакал, и я знаю место, где я могу начать. Я смогу найти его и прихлопнуть.

– Оставив меня один на один с «Медузой»...

– Ты собирался обратиться к верхам, говорил, что даешь мне сорок восемь часов, после чего все равно пойдешь к ним. Можешь перевести стрелки. Сорок восемь часов отменяются, поэтому отправляйся к верхам, но только вытащи меня отсюда и доставь в Париж.

– Они захотят поговорить с тобой.

– Кто?

– Питер Холланд, Кэссет и кто там еще, кого они захотят привлечь... не знаю, генеральный прокурор, может, и сам президент.

– О чем же?!

– Ты много разговаривал с Армбрустером, женой Суэйна и этим сержантом Фланнаганом. А я – нет. Я воспользовался всего лишь несколькими кодовыми словами, которые спровоцировали соответствующую реакцию Армбрустера и посла Эткинсона в Лондоне, но ничего существенного я не узнал. У тебя есть более полная картина, ты разговаривал с ними лично. Я не в счет. Начальники обязательно захотят поговорить с тобой.

– А Шакал, выходит, пусть себе спокойно уходит?

– Это займет самое большое день-два.

– Черт подери, нет! Потому что все будет иначе, и ты это знаешь! Стоит мне только попасть к ним в лапы (ведь я единственный живой свидетель), как меня тут же начнут перебрасывать от одной команды допрашивающих к другой, а если я откажусь с ними сотрудничать, меня сейчас же посадят под арест. Нет, Алекс, не выйдет. У меня одна-единственная цель, и она находится сейчас в Париже.

– Послушай, – сказал Конклин. – Есть такие вещи, с которыми я могу справиться, а есть и такие, что – нет. Нам был нужен Чарли Кэссет, и он помог нам, но он не из тех, на ком можно воду возить и бесконечно водить за нос, да на это я и не решился бы никогда. Он знает, что гибель Десоула не явилась следствием несчастного случая, – потому что человек, у которого ночная слепота, не станет в четыре утра совершать пятичасовую поездку на машине. Кроме того, он уверен, что мы с тобой знаем значительно больше о Десоуле и Брюсселе, чем говорим ему. Если мы хотим получить помощь от Управления, а она нам нужна хотя бы для того, чтобы с дипломатическим рейсом или на военном самолете доставить тебя во Францию (и кто знает, что тебе еще может там понадобиться), я не могу игнорировать Кэссета. Он сразу же насядет на нас, и, честно говоря, у него на это есть все основания. Борн молчал, слышно было только его сопение.

– Ладно, – сказал он. – Я все понял. Скажи Кэссету, что если он даст нам то, что нам нужно сейчас, то мы дадим ему (нет, я дам ему) достаточно информации, чтобы министерство юстиции могло отправиться за кое-какими крупными рыбами в правительстве, если предположить, что правосудие у нас пока не стало частью «Женщины-Змеи»... Можешь добавить, что эта информация включает в себя сведения о том, где находится некое кладбище, и это может многое прояснить.

Теперь пришел черед Конклина помолчать немного.

– Он может захотеть узнать еще кое-что, учитывая, кого ты сейчас ищешь.

– Да?.. Да, ясно. На тот случай, если я проиграю, о'кей, добавь, что, когда я прилечу в Париж, я найму стенографистку и продиктую ей все, что мне известно, а потом отошлю эти записи вам. Задачу по передаче записей я доверю Святому Алексу, который займется этим из своего кабинета. Можно даже будет выдавать им записи по одной-две странички, чтобы они были более сговорчивы.

– С этим я сам как-нибудь разберусь... Теперь давай о Париже. Что там у нас есть поближе? Насколько я могу вспомнить, Монсеррат расположен рядом с Доминикой и Мартиникой, не так ли?

– До каждого из этих островов меньше часа лета, а Джонни знает всех пилотов на большом острове.

– Мартиника – французское владение, это нам подходит. Я знаю кое-кого во Втором бюро. Двигай туда, а как доберешься, позвони мне из аэропорта. К тому времени я что-нибудь придумаю.

– Хорошо... И последнее, Алекс. Мари. Дети и она возвратятся на Монсеррат сегодня днем. Позвони ей и скажи, что в Париже меня прикрывают всей огневой мощью, какая только возможна.

– Ах ты, лживый сукин сын...

– Позвони!!

– Ладно, позвоню. Давай о другом: если я переживу этот денек – я не лгу, – то вечером буду ужинать у Мо Панова дома. Повар он ужасный, но думает, что он – еврейская Джулия Чайлд. Я хочу навестить его – он с ума сойдет, если меня не будет.

– Это уж точно. Если бы не он, мы оба сидели бы сейчас в психушке в палате, обитой войлоком, и жевали свои ремни.

– Поговорим позже. Счастливо.

На следующий день в 10.25 по вашингтонскому времени доктор Моррис Панов в сопровождении телохранителя вышел из госпиталя «Уолтер Рид» после психиатрического сеанса с лейтенантом в отставке. Тот страдал от последствий шока, который пережил во время маневров в Джорджии, где восемь недель назад погибли больше двадцати новобранцев из его подразделения. В данном случае Мо мог сделать весьма немного. Лейтенант старался выслужиться, как это свойственно военным, но перестарался, и теперь ему придется всю оставшуюся жизнь нести груз своей вины. То, что он был негром из зажиточной семьи и выпускником Уэст-Пойнта, ничего не меняло: большая часть из убиенных также были неграми, но, правда, не из благополучных семей.

Панов, погруженный в раздумья о том, чем можно помочь пациенту, взглянул на охранника и забеспокоился.

– Вы новичок, не так ли? Я имею в виду, что мне казалось, что я знаю вас всех.

– Да, сэр. Нас часто меняют, известив буквально за минуту, зато это поддерживает нашу бдительность.

– Ожидание привычных приказов – это кого хочешь успокоит. – Психиатр направился по тротуару к тому месту, где его обычно поджидал бронированный автомобиль. Но сегодня здесь стояла другая машина. – Это не моя машина, – пробормотал он.

– Садитесь, – приказал охранник, открыв дверцу.

– Что?

Изнутри вытянулась пара рук, схватила его и запихнула в машину; он оказался на заднем сиденье между мужчиной в военной форме и охранником. Они оба держали Панова, пока еще один срывал с него легкий полосатый пиджак и задирал рукав рубашки. После этого он погрузил в руку психиатру иглу шприца.

– Спокойной ночи, док, – сказал военный, на кителе которого были нашивки санитарно-медицинской службы. – Вызовите Нью-Йорк, – приказал он.

Глава 19

«Боинг-747» авиакомпании «Эр Франс», совершавший рейс с Мартиники, кружил над аэропортом Орли в легкой вечерней дымке, окутавшей Париж: из-за неблагоприятных погодных условий над Карибским морем самолет опаздывал на четыре с половиной часа. Когда первый пилот выровнял самолет над посадочной полосой, бортинженер передал авиадиспетчеру сообщение о том, что им разрешена посадка, а затем переключился на другую частоту и передал еще одно сообщение в центр связи, расположенный за пределами аэропорта.

– Deuxieme[60], специальный груз прибыл. Сообщите заинтересованной стороне, что груз можно получить в обусловленном месте. Благодарю вас. Прием.

– Вас понял, – последовал короткий ответ. – Сообщение передам. Грузом, о котором шла речь, был Джейсон Борн, сидевший в салоне первого класса; место рядом с ним было свободно. Издерганный и измученный бессонницей из-за жесткой повязки вокруг шеи, Борн был близок к полному изнеможению. Он вспоминал произошедшие за последние девятнадцать часов события. Откровенно говоря, все прошло отнюдь не так гладко, как рассчитывал Конклин. Второе бюро не давало «добро» больше шести часов: в это время между Вашингтоном и Парижем шли бурные телефонные переговоры, к которым в конце концов подключилась и Вена, штат Вирджиния. Причиной было то, что ЦРУ не могло говорить открыто о секретной операции, в которой был задействован некий Джейсон Борн. Его имя мог назвать только Александр Конклин, но он отказывался, зная, что об этом станет известно Шакалу, потому что его сеть охватывала практически весь Париж, за исключением, может, кухонь Тур д'Аржан. Чувствуя отчаяние и зная, что сейчас в Париже обеденное время, Конклин сделал ряд обычных международных телефонных звонков в несколько кафе на левом берегу Сены. В конце концов в одном из них, на улице Вожирар, он обнаружил своего старого приятеля из Второго бюро.

– Вы помните тинаму и одного американца, который тогда был несколько моложе, чем сейчас, и помог вам кое в чем?

– А, тинаму... Птица со спрятанным хвостом и ужасными ногами! Да, какие были деньки, и мы были значительно моложе! И если речь идет о том американце, которого прозвали Святым, я его никогда не забуду.

– Хорошо, что вы помните. Мне нужна ваша помощь.

– Это вы, Александр?

– Да, и у меня возникли кое-какие сложности с В. бюро.

– Считайте, что их уже нет.

Препятствия были устранены, но вот с погодой ничего нельзя было поделать. Буря, которая за два дня до этого изрядно потрепала центральную часть Подветренных островов, была всего лишь прелюдией к проливному дождю и ветру, налетевшим с Гренадин; вслед за ними надвигался очередной шторм. В такой погоде не было ничего Удивительного (на островах начинался сезон ураганов), но это было еще одним препятствием. Наконец, когда уже ждали разрешение на взлет, во втором правом двигателе обнаружили какую-то неисправность; естественно, ее нужно найти и устранить, однако еще трех часов как не бывало.

* * *

Сам полет ничем не запомнился Борну – только угрызения совести перебивали мысли о том, что ему предстояло: Париж, Аржантей, кафе с примечательным названием «Сердце солдата». Чувство вины усилилось, когда они пролетели над Гваделупой и островом Бас-Тер. Он знал, что всего в нескольких тысячах футах под ним находятся Мари и дети, собирающиеся вернуться на остров Спокойствия к мужу и отцу, которого там нет. Крошка Элисон, разумеется, ничего не поймет, но у Джеми-то на глаза навернутся слезы, когда его попытаются утешить байками о купании и рыбалке... а Мари – Боже, он не мог о ней думать! Эти мысли терзали его душу!

Мари решит, что он предал ее – убежал, чтобы вступить в жестокую схватку со старым врагом из давным-давно ушедшей жизни, которая больше не была их жизнью. Она будет думать точно так, как старый Фонтен, пытавшийся убедить его спрятать семью за тысячи миль от тех мест, где охотился Шакал. Но ни Мари, ни Фонтен не понимают: Карлос может умереть, но даже на смертном одре он завещает кому-то покончить с Джейсоном Борном – Дэвидом Уэббом – и его семьей. Я прав, Мари! Постарайся понять меня. Я обязан найти его и убить! Мы не можем провести всю оставшуюся жизнь в добровольном заключении!

* * *

– Мсье Симон? – поинтересовался полноватый француз в превосходно сшитом костюме; это был пожилой человек с подстриженной бородкой, он произнес его фамилию как «Си-имо-он».

– Совершенно верно, – ответил Борн, пожимая протянутую ему руку. Они находились в узком пустом коридоре где-то в здании аэропорта Орли.

– Я – Бернардин, Франсуа Бернардин, старый коллега нашего общего друга Святого Александра.

– Алекс говорил о вас, – сказал Джейсон, попытавшись улыбнуться. – Не называя по имени, разумеется, он сказал, что, возможно, именно вы возвели его в сан святого. Вот так я и узнал, что вы... коллеги.

– Как он там? Мы, конечно, слышали здесь кое-какие истории... – Бернардин пожал плечами. – В основном, конечно, банальные слухи: ранен в бессмысленной войне во Вьетнаме, алкоголь, уволен, опозорен, вновь возвращен как настоящий герой Управления, – все так противоречиво.

– Большая их часть – чистая правда, и он сам не боится признавать это. Теперь он инвалид, не пьет и действительно был героем. Я-то знаю.

– Ясно. Опять-таки всякие истории, слухи – кто может в них поверить? Полеты на свой страх и риск в Пекин, Гонконг и обратно – к некоторым из них имел отношение человек по имени Джейсон Борн.

– Я слышал о них.

– Да, конечно... Но теперь Париж. Наш Святой сказал, что вам потребуется квартира, приобретенная en scere одежда, то бишь полностью французская.

– Да, нужен небольшой, но разнообразный гардероб, – подтвердил Борн. – Я знаю, куда надо отправиться и что купить, денег у меня достаточно.

– Значит, нам надо определиться с местом жительства. Какой отель вы бы предпочли? «Ла Тремуй»? «Георг Пятый»? «Плаза-Атене»?

– Попроще, гораздо проще и значительно дешевле.

– Значит, деньги все-таки приходится считать?

– Отнюдь, но все должно быть выдержано в одном стиле. Вот что: я сам найду подходящее место на Монмартре. И еще: мне понадобится машина, зарегистрированная на другое имя и лучше на такое, с которым потом сам черт не разобрался бы.

– То есть она должна быть зарегистрирована на имя мертвеца. Уже сделано. Машина ждет вас в подземном гараже на бульваре Капуцинов, рядом с Вандомской площадью. – Бернардин вытащил из кармана связку ключей и протянул ее Джейсону. – Старый «пежо» в секции Е. В Париже бегают тысячи таких, номерной знак зарегистрирован.

– Алекс предупредил вас, что я должен быть надежно законспирирован?

– Найти вам псевдоним не составило для него труда. Думаю, наш Святой, когда работал здесь, облазил все кладбища в поисках подходящих имен.

– И для меня его уроки не прошли даром.

– Да, Алекс – это выдающийся ум. Один из лучших в нашем деле. Мы все многому научились у него. Он всегда держится в тени, а его девиз «почему бы не попробовать», так?

– Да, почему бы не попробовать...

– Но однажды, – улыбнувшись, сказал Бернардин, – он выбрал такое имя (по-видимому с надгробной плиты), которое едва не сделало наших ищеек fou – сумасшедшими! Это был псевдоним убийцы, за которым власти охотились многие месяцы!

– Забавно, – усмехнулся Борн.

– Да, очень. Позже он рассказал мне, что нашел эту фамилию на кладбище на окраине Рамбуйе.

Рамбуйе! Кладбище, на котором тринадцать лет назад Алекс пытался убить его. С лица Джейсона исчезло даже подобие улыбки, он внимательно посмотрел на друга Алекса из Второго бюро и тихо спросил:

– Вы, без сомнения, знаете, кто я?

– Да, – ответил Бернардин. – Было не так уж трудно все сопоставить – не говоря уже о стольких слухах и разговорах, долетавших сюда из Юго-Восточной Азии. Кроме того, именно здесь, в Париже, вы замахнулись на Европу, мистер Борн.

– Кто-нибудь еще в курсе?

– Mon Dieu, non![61] И не узнают. Дело в том, что Александру Конклину, нашему скромному Святому «les operations noires» – темных операций на вашем языке, – я обязан жизнью.

– Вам не обязательно так стараться, я свободно говорю по-французски... Разве Алекс не говорил вам об этом?

– О Боже, вы мне не доверяете, – обиженно сказал человек из Второго бюро. – Учтите, молодой человек – более молодой, чем я, – что мне пошел семидесятый год, и если у меня и случаются оговорки, которые я стараюсь исправить, то оттого, что я стремлюсь быть вежливым, но никак не subreptice[62].

– D'accord. Je regrette[63]. Я правда сожалею.

– Bien[64]. Хоть Алекс и моложе меня на несколько лет, все равно я удивляюсь, как он с этим справляется. С возрастом, я имею в виду.

– Так же, как и вы. Плохо.

– Один английский, точнее валлийский, поэт сказал: «Не следует идти тихо в столь прекрасную ночь». Вы помните?

– Да. Это слова Дилана Томаса[65], который умер в тридцать с чем-то лет. Он говорил, что человек должен драться как сукин сын. И ни в коем случае не сдаваться.

– Именно это я и имел в виду. – Бернардин достал из кармана визитную карточку. – Здесь адрес и рабочий телефон – я просто консультант, вы же понимаете, – на обратной стороне мой домашний телефон, – совершенно особый номер, которого, по-моему, больше нет ни у кого. Позвоните мне, и, что бы вам ни потребовалось, я помогу. Помните: в Париже у вас есть друг. О том, что вы здесь, кроме меня, никто не знает.

– Можно вас кое о чем спросить?

– Mais certainement[66].

– Как вам удается помогать мне, когда по всему видно, что вы отошли от дел?

– Ах! – воскликнул консультант Второго бюро. – Молодой человек начинает взрослеть! Как и Алекс, я все нужное храню в голове. Просто я знаю секреты. Вот и все!

– Но вас могли изолировать или убить, организовав несчастный случай...

– Это было бы неумно, молодой человек! Все то, что хранит наша память, написано на бумаге и спрятано в надежном месте, чтобы всплыть, если с нами что-то случится... Но это еще не все. Невозможно опровергнуть и объявить старческим маразмом то, что нам известно. Страх, мсье, – самое мощное оружие в нашей профессии. Второе по значимости – замешательство, но оно, как правило, зарезервировано для советского КГБ и вашего ФБР – они боятся этого больше, чем врагов своих народов.

– Вы с Конклином, вероятно, похожи друг на друга, верно?

– Ну разумеется. Насколько мне известно, у него также нет ни жены, ни семьи – случайные любовницы да назойливые племянники и племянницы, появляющиеся в его доме только по праздникам; он ни с кем не водит дружбу, изредка встречаясь с достойным противником, который, несмотря на перемирие, вполне может его застрелить или подсыпать яду в бокал. Мы должны жить в одиночку – это закон для профессионалов, наша жизнь не похожа на обычную; мы используем ее как couverture[67], шмыгая по темным подворотням и вымогая у людей тайны, которые мало чего стоят в такие времена, когда вовсю идут конференции на высшем уровне.

– Так почему же вы этим занимаетесь? Почему не отойти в сторону, если все столь бессмысленно?

– Это у нас в крови. Нас так выдрессировали: победи противника в смертельной схватке, или он победит тебя. Но все-таки лучше, если ты его.

– Бред какой-то.

– Согласен, бред. Но почему Джейсон Борн охотится за Шакалом в Париже? Почему же он не отойдет в сторону и не скажет: «Довольно»? Безопасность вам гарантирована – стоит лишь попросить.

– Так это тюрьма. Хватит. Вы можете подбросить меня до города? Я найду гостиницу, а потом свяжусь с вами.

– Сначала свяжитесь с Алексом.

– Что?

– Алекс просил, чтобы вы позвонили ему. Кажется, что-то случилось.

– Где телефон?

– Постойте. Вы должны позвонить ему в два часа по вашингтонскому времени – примерно через час. Раньше его не будет на месте.

– Он не сказал, что случилось?

– Думаю, он сам пытается это выяснить. Мне показалось, что он чертовски расстроен.

* * *

Комната в отеле «Пон-Рояль» на улице Монталамбер была маленькой и находилась на последнем этаже здания; добираться до нее надо было сначала на медленном, хрипящем лифте с медной решеткой, а потом двумя узкими коридорами, – все это напоминало уединенную и надежную пещеру в горах, что в высшей степени подходило Борну.

Звонить Алексу было еще рано, и Борн решил пройтись по бульвару Сен-Жермен и сделать кое-какие покупки. К туалетным принадлежностям добавились простые хлопчатобумажные брюки, несколько летних рубашек и легкая куртка; к темным носкам нужны были кеды. Все, о чем он позаботится сейчас, обернется выигрышем времени позже, рассуждал Борн. С оружием все оказалось просто: старого Бернардина не пришлось озадачивать на этот счет. Еще по дороге из Орли он достал из «бардачка» коричневую коробку, заклеенную скотчем, и протянул ее Джейсону. В ней был автоматический пистолет и две обоймы патронов. Там же были тридцать тысяч франков в купюрах разного достоинства, что-то около пяти тысяч долларов.

– Завтра я подумаю, как передавать вам деньги. В определенных пределах, разумеется.

– Никаких пределов, – отрезал Борн. – Конклин переправит вам сто тысяч, а потом еще сто тысяч, если это будет нужно. Вы должны будете сообщить номер счета.

– Из чрезвычайных фондов?

– Нет. Из моих средств. Благодарю за оружие.

С объемистыми сумками в обеих руках он возвратился в отель. Оставалось несколько минут до двух часов по вашингтонскому времени, – или восьми вечера в Париже. Пока шагал по улице, он старался не гадать о том, что услышит от Алекса, но это было практически невозможно. Если что-то случилось с Мари и детьми, он сойдет с ума! Но что же могло с ними случиться? Они должны были вернуться на остров Спокойствия, и более безопасного места для них теперь не существовало. Не было такого места!! В этом он был уверен. Войдя в лифт и поставив сумку, он нажал на кнопку своего этажа, вытащил из кармана ключи от номера и вдруг почувствовал боль в шее. Он судорожно глотнул воздух – он шел слишком быстро, и шов мог разойтись. Но ощущения тепла от сочащейся крови не было – пока только предупреждение. Проскочив оба узких коридора, он открыл дверь, швырнул обе сумки на кровать и бросился к телефону. Конклин был на месте – в вирджинской Вене он поднял трубку после первого звонка.

– Алекс, это я. Что случилось? Мари?..

– Нет, – отрезал Конклин. – Я говорил с ней около полудня. Она и дети вернулись в гостиницу, и она была готова растерзать меня. Мари не поверила ни одному моему слову, и мне придется стереть с пленки все, что она наговорила: такого текста я не слыхивал с тех пор, как побывал в дельте Меконга.

– Конечно, она сходит с ума...

– И я тоже, – не дал ему договорить Алекс, – потому что исчез Мо.

– Что?

– Что слышал. Панов пропал, испарился.

– Боже мой, как?! Его же охраняли, глаз с него не спускали...

– Мы стараемся по крупицам восстановить картину происшедшего. Поэтому-то я и был в госпитале.

– Госпитале?

– "Уолтер Рид". Мо проводил там психиатрический сеанс сегодня утром с одним военным, а в назначенное время он не вышел к своей охране. Они подождали минут двадцать, потом вошли внутрь, чтобы найти его и телохранителя, и тут им сказали, что он уехал.

– Безумие какое-то.

– Дальше будет еще страшнее. Дежурная по этажу сказала, что к ее столику подошел военный врач, хирург, который показал служебное удостоверение и приказал передать доктору Панову, что сегодня его маршрут изменен: из-за ожидаемого марша протеста у главного входа ему надо будет воспользоваться выходом в восточном крыле госпиталя. В восточном крыле есть свой коридор, который ведет в отделение психиатрии, но военный хирург воспользовался тем, который идет от главного входа.

– Приходил снова?

– Он прошел прямо мимо нашей охраны в холле.

– А потом, само собой разумеется, вышел через восточное крыло. И ничего с виду необычного: доктор, имеющий разрешение на проход в закрытую зону, ходит туда-сюда, а пока находится внутри, успевает передать ложный приказ... Но, Бога ради, Алекс, кто это мог быть?! Ведь Карлос был на пути в Париж! Все, что ему было нужно в Вашингтоне, он получил. Он обнаружил меня, он обнаружил нас – это все, что ему было нужно.

– Десоул, – тихо произнес Конклин. – Десоул знал обо мне и Мо Панове. Я говорил за нас обоих в Управлении, а Десоул присутствовал при этом.

– Не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

– Десоул, Брюссель... «Медуза».

– Не понимаю. Считай меня тугодумом.

– Это не он, Дэвид, это они. Десоула ликвидировали, наша связь провалилась. Это «Медуза».

– Да и черт с ними! Плевать мне на них!

– А им на тебя – не плевать! Ты слишком много знаешь... И они хотят добраться до тебя.

– Повторяю тебе, плевать я хотел. Я говорил тебе вчера, что у меня есть только одна цель – здесь, в Париже, точнее в Аржантей.

– Ты меня до конца не понимаешь, – убитым голосом сказал Алекс. – Прошлым вечером я ужинал у Мо. Мы говорили обо всем: об острове Спокойствия, о твоем отъезде в Париж, о Бернардине... обо всем...

Бывший федеральный судья из Бостона, штат Массачусетс, США, стоял в группе людей, присутствовавших на похоронах. Кладбище находилось на самом высоком холме на острове Спокойствия и было последним прибежищем in voce verbatim via amicus curiae – как он объяснил на юридическом языке властям Монсеррата. Брендон Патрик Пьер Префонтен смотрел, как два пышно декорированных гроба, предоставленные щедрым владельцем «Транквилити Инн», опускаются в землю под благословляющее бормотание местного священника, который гнусавил молитвы, словно шаман свои заклинания; это напоминало обгладывание шеи дохлого цыпленка. «Жан-Пьер Фонтен» и его супруга упокоились с миром.

В этот момент, забыв о жестокости происшедшего, Брендон, этот спившийся уличный юрисконсульт с Гарвард-сквер, обрел цель жизни, и она стала для него важнее всего на свете. Это было потрясающе. Рэндолф Гейтс, лорд Рэндолф Гейтс, Дэнди-Рэнди, выступающий на процессах элиты, оказался отъявленным мерзавцем, причастным к смерти, которая произошла здесь, на побережье Карибского моря. Теперь в прояснившемся мозгу Префонтена (прояснившемся оттого, что, помимо других неприятных ограничений, он отказался от четырех обязательных стопок водки поутру) приобретал явственные очертания один план. Именно Гейтс навел потенциальных убийц на след семьи Уэбба. Почему он это сделал – неважно, даже с юридической точки зрения; важно лишь то, что он оповестил убийц, зная заранее, что они убийцы. Конечно, он стал соучастником убийства, убийства нескольких человек. Да, яйца Дэнди-Рэнди зажаты в тисках, и, когда тиски начнут сжиматься, он расколется и выболтает все, что знает, и тем самым поможет Уэббам, особенно необыкновенной женщине с золотисто-каштановыми волосами. Да, будь на то Божья воля, встреть он ее лет пятьдесят назад...

Утром Префонтен должен был вылететь в Бостон. Складывая манатки, он спросил Сен-Жака, сможет ли он когда-нибудь вернуться сюда. Может, даже без предварительно оплаченной брони.

– Конечно, судья. Мой дом – ваш дом, – последовал ответ.

– Я постараюсь быть достойным такой чести.

* * *

Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии, вылез из лимузина на тротуар перед крытыми ступеньками своего дома в Джорджтауне.

– О завтрашних планах справьтесь на службе у секретаря, – велел он шоферу, придерживающему заднюю дверцу. – Похоже, со мной не все в порядке...

– Слушаюсь, сэр. – Водитель захлопнул дверцу. – Может быть, вам помочь?

– К чертям! Уматывайте.

– Слушаюсь, сэр. – Шофер с места врубил скорость, и яростный рев двигателя вовсе не соответствовал вежливому прощанию.

Армбрустер тяжело поднимался по ступенькам; он выругался сквозь зубы, заметив за стеклянными дверями викторианского особняка силуэт жены. Сраная тявкалка, подумал он, одолевая последнюю ступеньку; он опирался на перила, готовясь к поединку с женщиной, которая была его постоянным противником последние тридцать лет.

Из темноты, откуда-то с территории соседнего владения, хлопнул винтовочный выстрел. Армбрустер взмахнул руками, словно стараясь найти точку опоры в том хаосе, который внезапно воцарился в его теле. Но было уже поздно. Председатель Федеральной торговой комиссии покатился вниз по каменным ступенькам. На тротуар шлепнулось уже мертвое тело.

* * *

Борн переоделся в недавно купленные брюки, темную рубашку с короткими рукавами и летнюю спортивную куртку цвета хаки. Рассовав по карманам деньги, пистолет и все документы – как настоящие, так и фальшивые, – он вышел из отеля «Пон-Рояль». Перед этим он положил подушки под одеяло и повесил на видном месте одежду, в которой прибыл в отель. Неторопливо пройдя мимо регистрационной стойки, он вышел на улицу Монталамбер, сразу бросился к телефону-автомату и набрал номер домашнего телефона Бернардина.

– Говорит Симон, – сказал он.

– Я ждал, – ответил француз, – точнее, надеялся. Я только что говорил с Алексом и договорился, что он не будет спрашивать, где вы находитесь: нельзя выболтать то, чего не знаешь. И все же на вашем месте я бы сменил гостиницу, по крайней мере на эту ночь. Вас могли засечь в аэропорту.

– А как же вы?

– Я собираюсь лечь на дно, превратиться в canard.

– В утку?

– Да, в утку, сидящую на гнезде. Второе бюро наблюдает за моей квартирой. Возможно, меня навестят, это было бы неплохо, n'est-ce pas?[68]

– Вы не сообщали начальству...

– О вас? – перебил Бернардин. – Конечно нет, мсье, ведь я вас не знаю. Второе бюро считает, что я получил угрожающий телефонный звонок от старого противника – известного психопата. Честно говоря, еще много лет назад я постарался загнать его в наши заморские департаменты, но досье его никогда не закрывал...

– Вы уверены, что наш разговор не прослушивается?

– Я уже говорил вам, что это уникальный номер.

– Да, припоминаю.

– Разговор по нему невозможно подслушать, и даже при помехах он продолжает работать... Вам нужна пауза, перерыв, мсье. Без этого вы никому не поможете, даже себе. Найдите берлогу, где можно залечь. В этом я бессилен.

– "Пауза в борьбе – это оружие", – повторил Борн формулу, которая, как ему казалось, была полна глубинного смысла и помогала выжить в мире, где царили ненависть и несправедливость.

– Простите, вы о чем?

– Ни о чем. Я найду себе убежище, а утром вам позвоню.

– Тогда до завтра. Bonne chance, mon ami[69]. Нам обоим.

* * *

Борн нашел прибежище в «Авенире» – недорогом отеле на улице Гей-Люссака. Зарегистрировавшись под вымышленным именем, которое тут же вылетело у него из головы, он поднялся по лестнице в свою комнату, разделся и бросился на кровать. «Пауза в борьбе – это оружие», – сказал он сам себе. По потолку скользили отблески огней ночного Парижа. Периоды пассивного ожидания бывали и раньше: в горной пещере или на рисовых плантациях дельты Меконга – неважно где. Это было оружие, имевшее более важное значение, чем огневая мощь. Этот урок вдолбил в его голову д'Анжу – человек, отдавший в лесах под Пекином свою жизнь за Джейсона Борна.

Такие паузы – это настоящее оружие, подумал он, дотрагиваясь до повязки на шее, но уже почти не чувствуя боли, и погрузился в сон.

Пробуждение от сна было плавным. До его слуха доносился уличный шум. Металлический звук клаксонов напоминал рассерженное карканье среди беспорядочного – то совершенно невыносимого, то резко стихавшего – завывания двигателей. Так начиналось обычное утро на узких парижских улочках. Держа голову прямо, Борн сел на кровати, оказавшейся для него коротковатой, и взглянул на часы. Он удивился, даже усомнился, перевел ли он часы на парижское время. Разумеется, перевел. Было 10.07. Он спал почти одиннадцать часов, что подтверждалось урчанием в животе. Сумасшедшая усталость сменилась теперь страшным голодом.

Но с завтраком придется подождать – есть дела поважнее: во-первых, надо связаться с Бернардином, во-вторых, выяснить обстановку в отеле «Пон-Рояль». Он встал и тут же почувствовал, как немеют ноги и руки. Хорошо бы принять горячий душ (которого, разумеется, нет в «Авенире»), и сделать легкую зарядку, чтобы привести себя в порядок (в подобных процедурах не было необходимости еще несколько лет назад). Он вытащил из бумажника визитную карточку, подошел к телефону и набрал номер Бернардина.

– Боюсь, что le canard никто не навещал, – сообщил ветеран Второго бюро. – Даже намека нет на охотника, что в данных обстоятельствах, по-моему, весьма неплохо.

– Не будем обольщаться, пока не найдем Панова, если суждено его найти. Будь они прокляты!

– Ничего не поделаешь... Это – самый жестокий аспект нашей работы.

– Черт побери, я не могу проститься с Мо этим выражением: «Ничего не поделаешь!»

– Это от вас и не требуется. Я просто констатировал положение дел. Никто не сомневается, что вы искренни в своих чувствах, но, к сожалению, они не могут изменить реальность. Простите, я не хотел вас задеть.

– А я не собираюсь раскисать. Дело в том, что Панов – совершенно необыкновенный человек...

– Понимаю... Какие у вас планы? Нужна ли вам моя помощь?

– Пока не знаю, – ответил Борн. – Сначала заберу машину на бульваре Капуцинов, а через час-два, возможно, что-то прояснится. Вы будете дома или на службе?

– Я буду дома ждать вашего звонка. В данных обстоятельствах я бы предпочел, чтобы вы не звонили мне на службу.

– Весьма неожиданное заявление.

– Я знаю далеко не всех во Втором бюро, и осторожность в моем возрасте не только лучшая часть доблести, но часто даже заменяет ее. Кроме того, если внезапно отозвать охрану... поползут слухи, что я впал в маразм. Поговорим об этом позже, друг мой.

Джейсон положил трубку, борясь с искушением позвонить в «Пон-Рояль», но сдерживал себя, потому что знал: Париж – город неболтливых людей, и гостиничные служащие терпеть не могут давать информацию по телефону, тем более лицам, которых они не знают. Он оделся, спустился вниз, оплатил по счету, вышел на улицу Гей-Люссака и подозвал такси. Через восемь минут Борн уже был в холле отеля «Пон-Рояль» и сразу же обратился к консьержу.

– Je m'appelle Monsieur Simon[70], – сказал он, беря ключ от номера. – Прошлой ночью я встретил старую знакомую, – продолжил он на безукоризненном французском, – и остался у нее. Скажите, меня никто не спрашивал? – Борн вытащил несколько купюр, всем своим видом показывая, что щедро заплатит за конфиденциальность. – А может, кто-то разыскивал похожего на меня человека? – спросил он.

– Merci bien, monsieur...[71] Я все понимаю. Я справлюсь у ночного консьержа, но я уверен, что он наверняка оставил бы мне записку, если бы кто-нибудь спрашивал о вас.

– Почему вы уверены в этом?

– Потому что он оставил мне записку с просьбой поговорить с вами. Я начал названивать вам в номер с семи утра, как только заступил на дежурство.

– И что же в этой записке? – спросил Джейсон, у которого перехватило дыхание.

– Я прочту вам: «Свяжитесь с вашим другом через Атлантику...» Вам названивали всю ночь. Могу засвидетельствовать, что в записке все точно, мсье. На коммутаторе мне сказали, что последний звонок был всего полчаса назад.

– Полчаса назад? – переспросил Джейсон, пристально глядя на консьержа и сразу же переводя глаза на часы. – Там сейчас пять утра... Значит, звонили всю ночь?!

Консьерж кивнул. Борн бросился к лифту.

* * *

– Алекс, скажи, Христа ради, в чем дело? Мне сказали, что ты звонил всю...

– Ты в отеле? – резко перебил его Конклин.

– Конечно.

– Перезвони мне из телефона-автомата с улицы. Быстрее! Опять этот медленный лифт; холл, наполовину заполненный обитателями отеля – кое-кто из них направлялся в бар выпить свой полуденный аперитив. Вот и яркое солнце на улице, сводящее с ума своей медлительностью движение транспорта... Где же автомат? Борн торопливо зашагал в сторону Сены – где же этот чертов автомат?! Вот он! На углу улицы Бак – оклеенная рекламными плакатами кабина с красной крышей.

Увертываясь от лавины легковушек и грузовиков – во всех сидели страшно разъяренные водители, – он перебежал на другую сторону улицы и влетел в кабину. Несколько мучительных мгновений он объяснял оператору, что вызывает вовсе не Австрию, и называл номер своей кредитной карточки компании «Эй-Ти энд Ти» и наконец услышал гудки.

– Почему, черт подери, я не могу звонить из отеля? – рявкнул Борн. – Прошлой ночью я звонил тебе из своего номера!

– Вот именно прошлой ночью, а не сегодня.

– Что-нибудь новое о Мо?

– Пока ничего определенного, но, возможно, они допустили ошибку. Надеюсь, нам удастся нащупать ниточку, ведущую к военному врачу.

– Надо расколоть его!

– Было бы неплохо. Я отстегну свою железную ногу и буду молотить его по морде, пока он не начнет говорить... Разумеется, если мы на правильном пути.

– Но не из-за этого же ты мне названивал всю ночь?

– Конечно нет. Вчера в течение пяти часов я разговаривал с Питером Холландом. После того как мы с тобой поговорили, я встретился с ним. Его реакция не была для меня неожиданной, хотя были некоторые весьма важные нюансы.

– На тему «Медузы»?

– Да! Он требует, чтобы ты немедленно вернулся: ты – единственный, кто знает что-то доподлинно. Таков был его приказ.

– Черта с два! Он не может мне приказывать и вообще что-либо требовать от меня.

– Но он может перекрыть тебе кислород, и тогда я тебе ничем не смогу помочь. Тебе может срочно что-то понадобиться, а он не отреагирует.

– Но есть Бернардин... «Все, что вам понадобится» – вот его слова.

– Бернардин далеко не всемогущ. Так же, как и я, он может тряхнуть старых должников, но без доступа ко всем рычагам он может дать сбой.

– А Холланд в курсе, что я фиксирую все, что мне известно: заявления, которые мне пришлось выслушать, ответы на мои вопросы?

– Уже пишешь?

– Напишу.

– Этим его не возьмешь: он хочет поговорить с тобой лично, потому что не может задавать вопросы листкам бумаги.

– Я слишком близко подобрался к Шакалу! Я не полечу в Америку. А Холланд – безмозглый сукин сын!

– Думаю, он все понимает, – сказал Конклин. – Ему известно, что тебе приходится преодолевать, но после семи часов прошлого вечера он захлопнул дверь перед разумными доводами.

– Но почему?

– Да потому... Возле своего дома был застрелен Армбрустер. Говорят о попытке ограбления в Джорджтауне, что не соответствует истинному положению дел.

– О Боже!

– И еще кое-что ты должен узнать. Во-первых, мы решили предать огласке «самоубийство» Суэйна.

– Скажи, ради Бога, зачем?

– Чтобы тот, кто его убил, понял, что он сорвался с крючка. Но для нас более важно посмотреть, кто всплывет через неделю-другую.

– Во время похорон, что ли?

– Нет, похороны пройдут по-семейному: ни гостей, ни речей.

– Тогда кто же всплывет и где?

– В поместье... Так или иначе... Мы консультировались с адвокатом Суэйна (совершенно официально, разумеется), и он подтвердил все то, о чем тебе говорила женушка Суэйна: владение завещано какому-то фонду.

– И какому же? – спросил Борн.

– Ты о нем вряд ли что-нибудь слышал. Фонд был образован втихую несколько лет назад близкими друзьями нашего достопочтенного генерала; у него такое трогательное название: «Приют для солдат, матросов и морских пехотинцев», и совет директоров имеется.

– "Медузовцы"?

– Конечно, или подставные лица. Поживем – увидим.

– Алекс, а что с именами, которые я сообщил тебе, – теми, которые я узнал от Фланнагана? И что с номерными знаками?

– С этим не так просто... – загадочно ответил Конклин.

– А в чем суть?

– Возьмем хотя бы имена. Все они какие-то отбросы общества, ничем не связанные с элитой из Джорджтауна. Об этих типах можно прочитать в «Нэшнл инкуайерер», но отнюдь не в «Вашингтон пост».

– Но номерные знаки, встречи! Из этого можно хоть что-то выжать?

– Еще более мудрено, – сказал Конклин. – Как же, разживешься на этом... Каждый из этих номерных знаков зарегистрирован в какой-нибудь компании по прокату шикарных автомобилей. Ты сам понимаешь, что все это липа, даже если нам известна фамилия того, кто брал автомобиль в определенный день.

– Но там еще и кладбище!

– Ну и где оно и какой площади? Ведь там целых двадцать восемь акров...

– Надо искать!

– И этим показать, что мы что-то знаем?

– Ты прав. Вы неплохо ведете игру... Алекс, скажи Холланду, что ты не можешь меня найти.

– Надеюсь, ты шутишь.

– Вовсе нет. Здесь есть консьерж, который мог бы меня прикрыть. Назови Холланду номер телефона, имя, под которым я зарегистрировался, и пусть он позвонит сам или поручит кому-нибудь из посольства найти меня. Консьерж поклянется, что со вчерашнего дня он меня не видел. Это подтвердят и на коммутаторе. Мне нужно еще несколько дней...

– Холланд все равно перекроет тебе кислород...

– Вряд ли. Если будет думать, что я вернусь, как только ты меня найдешь. Я просто хочу, чтобы он продолжал искать Мо и не упоминал мое имя в связи с Парижем. Плохо это или хорошо, не должно быть ни Уэбба, ни Симона, ни Борна!

– Ладно, попытаюсь.

– Что еще ты собирался мне сообщить? У меня много дел.

– Вот еще что. Кэссет летит в Брюссель. Он собирается прищучить Тигартена – потерять его мы не имеем права, а к тебе это не будет иметь отношения.

– О'кей.

В переулке возле кафе в Андерлехте, что в трех милях к югу от Брюсселя, остановился «седан», на капоте которого были прикреплены флажки четырехзвездного генерала. Генерал Джеймс Тигартен, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе, выбрался из машины на тротуар, освещенный ярким послеполуденным солнцем; на его мундире блеснули пять рядов орденских ленточек. Он помог выйти из машины женщине-майору, которая, смущенно улыбнувшись, поблагодарила его. Галантно, но вместе с тем с властностью высокопоставленного военного Тигартен взял ее под руку; они направились к нескольким столикам под зонтиками; цветник огораживал площадку перед кафе. Генерал и его спутница подошли к ажурной арке, украшенной розами и служившей входом в кафе. За исключением одного столика в дальнем конце площадки, все места были заняты; гул обеденной беседы сопровождался позвякиванием бутылок, звоном бокалов и стуком ножей и вилок. Генерал привык к тому, что его появление обычно привлекает внимание, вызывает доброжелательные взгляды, а порой и легкие рукоплескания, он благосклонно улыбнулся всем и никому в частности и проводил свою даму к столику с табличкой: «Reserve»[72].

Хозяин кафе буквально пролетел меж столиков, торопясь поприветствовать столь важного гостя; за ним устремились два официанта, похожие на встревоженных цапель. В то время когда генерал обсуждал меню с хозяином кафе, к столику подошел мальчик лет пяти-шести. Приложив ладошку ко лбу, он засмеялся и отдал честь генералу. Тигартен, встав по стойке смирно, отсалютовал мальчугану.

– Vous etes un soldat distingue, mon camarade[73], – с пафосом произнес генерал; слова его эхом разнеслись по всему кафе, а широкая улыбка вызвала симпатию собравшихся. Ребенок убежал, и обед возобновился.

Незаметно пролетел час. Неожиданно к столику подошел шофер генерала – пожилой сержант, выражение лица которого свидетельствовало о его крайней взволнованности. Он сообщил, что на имя генерала получена срочная телефонограмма. Шофер набрался смелости принять ее. Он протянул Тигартену листок.

Лицо генерала побледнело, его глаза сузились, и в них промелькнул страх. Вынув из кармана пачку бельгийских франков, он положил на стол несколько крупных купюр и сказал своей спутнице:

– Идемте... – Повернувшись к шоферу, он приказал: – Заводи машину!

– В чем дело? – спросила женщина.

– Сообщение из Лондона: Армбрустер и Десоул убиты.

– Боже мой! Как же так?!

– Как бы это ни объяснили, все равно это будет ложь.

– Как же быть?

– Не знаю. Знаю одно: надо выбираться отсюда. Идемте!

Генерал и его спутница быстро прошли сквозь ажурную арку, пересекли широкий тротуар и сели в автомобиль. С обеих сторон капота водитель успел снять красные с золотом флажки, указывавшие на высокое звание его начальника, верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе. Машина рванула вперед, но успела проехать меньше пятидесяти ярдов.

Мощный взрыв взметнул машину в воздух: тихая улочка в Андерлехте была обезображена битым стеклом и кусками искореженного металла, частями изуродованных тел и кровавыми лужами.

* * *

– Мсье! – экзальтированно воскликнул официант, когда команды полиции, пожарных и «Скорой помощи», прибыв на место происшествия, занялись своим мрачным делом.

– Что еще? – откликнулся совершенно разбитый хозяин кафе, не пришедший в себя после жестокого допроса, которому его подвергли полицейские и журналисты. – Я разорен. О нас будут говорить как о «Cafe de la Mort» – кафе смерти.

– Мсье, взгляните!! – Официант указал на столик, за которым не так давно сидели генерал и его дама.

– Полиция его уже осмотрела, – пробормотал хозяин.

– Нет, мсье. Сейчас!!

На поверхности столика красной губной помадой было выведено:

«ДЖЕЙСОН БОРН».

Глава 20

Мари смотрела «Новости» по телевизору – передача шла из Майами через спутник. Когда оператор наездом камеры крупно показал поверхность столика в кафе Андерлехта в Бельгии и красную надпись на ней, она, не веря своим глазам, крикнула:

– Джонни!!

Сен-Жак вбежал в комнату. Он был в своих временных апартаментах, расположенных на втором этаже «Транквилити Инн».

– Что случилось?

Слезы ручьями текли у нее по щекам; Мари показала на экран. Комментатор зарубежных новостей бубнил, как это принято в передачах новостей:

«...Такое впечатление, что запятнанный кровью дикарь вернулся из прошлого, чтобы терроризировать цивилизованное общество. Гнусный убийца Джейсон Борн, уступающий только Карлосу-Шакалу на рынке наемных убийц, взял на себя ответственность за взрыв, который унес жизни генерала Джеймса Тигартена и его сопровождающих. Из разведывательных кругов Вашингтона и Лондона, а также из полиции поступают противоречивые сообщения. Источники в Вашингтоне утверждают, что убийца, известный под именем Джейсон Борн, был выслежен и ликвидирован в Гонконге пять лет назад в результате совместной англо-американской операции. Однако министерство иностранных дел и английская разведка отрицают, что им что-либо известно об этой операции, и заявляют, что совместная операция вряд ли могла состояться вообще. Правда, другие источники, в частности штаб-квартира Интерпола в Париже, сообщают, что в их отделении в Гонконге знали о планируемой ликвидации Джейсона Борна, но широко распространенные сообщения и фотографии были весьма сомнительны и не поддавались проверке, поэтому Интерпол не придал особого значения известию о гибели Борна. Предполагается, что Борн исчез в Китайской Народной Республике, куда он отправился на выполнение своего последнего, оказавшегося роковым, контракта. Пока ясно только одно: в тихом городке Андерлехте в Бельгии был убит генерал Джеймс Тигартен, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе, и кто-то, назвавшийся Джейсоном Борном, взял на себя ответственность за смерть этого славного солдата... А теперь мы хотим показать вам старый фоторобот из архивов Интерпола, составленный на основе словесных портретов тех людей, которые видели Борна. Помните, это фоторобот: черты лица складываются из отдельных фрагментов. Но, принимая во внимание, что убийца мастер изменять свою внешность, фоторобот не имеет слишком большой ценности».

Весь экран заполнила физиономия мужчины с неправильными неопределенными чертами.

– Но это не Дэвид! – воскликнул Джон Сен-Жак.

– Да-да, братик, – сказала его сестра. «А теперь переходим к другим новостям. Засуха, поразившая огромные районы Эфиопии...»

– Выключи этот чертов ящик! – крикнула Мари, направляясь к телефону. – Где же номер Конклина? Я записала его на какой-то бумажке у тебя на столе. А, вот он, на промокашке... Святому Алексу придется многое мне объяснить. Вот ведь сукин сын! – Сдерживая гнев, Мари набрала номер. Она постукивала кулаком по столу, слезы текли по ее щекам. Слезы боли и гнева. – Это я! Ублюдок чертов!.. Ты убил его! Ты помог ему уйти – а теперь убил его!!

– Я не могу говорить сейчас, Мари, – сдержанно сказал Александр Конклин. – У меня на другой линии – Париж.

– К дьяволу твой Париж! Где он? Вывези его!!

– Поверь, мы пытаемся найти его. Здесь настоящий ад! Англичане готовы вцепиться Питеру Холланду в задницу всего лишь за одно словечко об их связи с Юго-Восточной Азией, а французы подняли шум по поводу своих подозрений о специальном грузе Второго бюро на самолете, вылетевшем с Мартиники. Я перезвоню позже, клянусь!

Линия отключилась, и Мари бросила телефонную трубку.

– Я лечу в Париж, Джонни, – вытирая слезы, решительно заявила она.

– Что ты сказала?

– Ты слышал. Пригласи сюда миссис Купер. Джеми ее любит, а с Элисон она обращается лучше, чем я. Да и как может быть иначе: она ведь вырастила семерых детей, которые теперь навещают ее каждое воскресенье.

– Ты с ума сошла! Я тебе не позволю!

– Мне кажется, – сказала Мари, пристально посмотрев на брата, – что-то подобное ты говорил и Дэвиду, когда он сообщил тебе, что отправляется в Париж.

– Да, говорил!

– Тебе не удастся удержать меня, так же, как и его.

– Почему?!

– Потому что я знаю все места в Париже, где можно его разыскать: каждую улочку, каждое кафе, каждую аллею – от Сакре-Кёр до Монмартра. Он где-нибудь да промелькнет, и я найду его задолго до того, как это удастся Второму бюро или Сюрте. – В этот момент раздался звонок, и Мари подняла трубку телефона.

– Я сказал, что сразу же перезвоню, – раздался голос Александра Конклина. – У Бернардина есть одна идея, которая может сработать.

– Кто такой этот Бернардин?

– Мой старый приятель из Второго бюро, который помогает Дэвиду.

– Что за идея?

– Бернардин достал Джейсону-Дэвиду арендованный автомобиль. Его номер сейчас сообщают по радио всем полицейским постам в Париже, которые, обнаружив его, сразу же дадут знать. Они не должны будут останавливать его или преследовать – просто будут наблюдать, и об этом доложат Бернардину.

– И ты думаешь, Дэвид-Джейсон не заметит этого? У тебя, видно, плохая память, хуже, чем у моего мужа.

– Это всего лишь одна из возможностей, есть и другие.

– А именно?

– Ну... ну, он обязательно позвонит мне. Когда узнает о том, что произошло с Тигартеном, он обязательно позвонит мне.

– Почему?

– Ты сама сказала: для того, чтобы мы его вытащили!

– Когда до Карлоса уже рукой подать? Никогда этого не будет. Я придумала кое-что получше: я полечу в Париж.

– Ты не можешь!

– Я не желаю больше ничего слушать. Ты мне поможешь или мне придется добираться самостоятельно?

– Мне теперь во Франции почтовой марки не продадут, а Холланду не сообщат даже адреса Эйфелевой башни.

– Тогда я стану действовать на свой страх и риск и в данных обстоятельствах буду чувствовать себя значительно спокойнее.

– Что ты будешь делать, Мари?

– Могу сказать. Я побываю везде, где мы прятались когда-то. Рано или поздно он тоже объявится там. Непременно, потому что на вашем проклятом жаргоне эти места называются безопасными, и он, ведомый сумасшедшей долей своего мозга, вновь пойдет туда, ведь он знает, что там безопасно...

– Благослови тебя Бог, моя милая леди.

– Бог оставил нас, Алекс. Его просто нет.

* * *

Префонтен вышел из здания аэропорта Логан в Бостоне. На тротуаре толпились люди. Он машинально проголосовал, но оглядевшись, опустил руку и встал в очередь. За тридцать лет многое изменилось. Все вокруг, включая и аэропорты, превратилось в сплошной кафетерий: везде надо было выстоять очередь – будь то тарелка паршивого супа с тушенкой или необходимость взять такси.

– В «Риц-Карлтон», – сказал он водителю.

– Я смотрю, ты совсем налегке? – хмыкнул таксист. – Всего только маленькая сумка?

– Да, – буркнул Префонтен, – багаж ждет меня в отеле.

– Фу-ты ну-ты, – протянул водитель, пряча в карман огромный редкозубый гребень. Такси влилось в поток транспорта.

– А вам забронировали номер, сэр? – спросил портье за стойкой в «Рице».

– Надеюсь, об этом позаботился один из моих помощников. Моя фамилия Скофилд, Уильям Скофилд из Верховного суда. Мне бы не хотелось думать, что «Риц» забыл о моей брони – особенно теперь, когда на каждом шагу кричат о защите прав потребителя.

– Судья Скофилд?.. Уверен, что у нас где-то записано ваше имя, сэр.

– Я специально заказывал апартаменты «Три-Си» – это должно быть в вашем компьютере.

– "Три-Си"... забронированы... сэр...

– Что, черт побери?

– Нет, нет! Это досадное недоразумение, господин судья. Они не прибыли... Я имею в виду, что это ошибка... они в другом номере. – Портье резко нажал на кнопку звонка, вызывая коридорного.

– Нет необходимости, молодой человек, я путешествую налегке. Вам достаточно выдать мне ключи и указать, как пройти.

– Пожалуйста, сэр!

– Надеюсь, наверху найдется несколько бутылок приличного виски?

– Если их нет, то будут, господин судья. Какой сорт вы предпочитаете?

– Ржаное, бурбон, бренди. Беленькое – для неженок, не правда ли?

– Совершенно верно, сэр. Пройдите сюда, сэр! Спустя двадцать минут со стаканом виски в руке Префонтен поднял трубку и набрал номер телефона доктора Рэндолфа Гейтса.

– Резиденция Гейтсов, – ответил мелодичный женский голос.

– Надо же, Эди, верно, и под водой я узнал бы твой голос, а ведь прошло без малого тридцать лет.

– Ваш голос мне тоже знаком, только я что-то не могу вспомнить, кто вы...

– А ты вспомни сурового адъюнкт-профессора на юридическом, который выбивал дурь из башки твоего мужа. К сожалению, безрезультатно, вероятно, в этом была своя логика – потому что я сам закончил тюрьмой. Вспомни! Первый из местных судей, кого отправили в отставку. И правильно сделали, честно говоря.

– Брендон?! Боже мой, это вы? Я никогда не верила всему тому, что о вас болтали.

– И зря, дорогая, все это – правда. А сейчас мне необходимо поговорить с достопочтенным лордом Гейтсом. Он дома?

– Думаю, дома, но точно не знаю. Он со мной теперь не так уж много разговаривает.

– А что происходит? Или дела идут неважно?

– Мне надо поговорить с вами, Брендон. Понимаете, с ним не все в порядке, а я об этом даже не догадывалась.

– Уверяю тебя, Эди, это не единственное, о чем ты не догадывалась. Обещаю тебе, что мы поговорим. Но сейчас мне необходимо связаться с ним. Немедленно.

– Я вызову его по внутреннему телефону.

– Только не говори ему, что это я. Скажи: некто Блэкберн с Монсеррата в Карибском море.

– Что-что?

– Сделай, как я говорю, дорогая Эди. Ради него и ради себя, может быть, даже больше ради себя, по правде говоря.

– С ним что-то не в порядке, Брендон...

– Да, я понял. Давай постараемся помочь ему. Соедини меня с ним.

– Подождите немного.

Молчание казалось бесконечным, две минуты тянулись как два часа. Наконец в трубке раздался сдавленный голос Рэндолфа Гейтса.

– Кто вы? – прохрипел прославленный правовед.

– Расслабься, Рэнди, это Брендон. Эдит не узнала меня, но я-то ее помню. Ты ведь у нас счастливчик.

– Что тебе надо? Что еще за Монсеррат?

– Я только что вернулся оттуда...

– Что ты сделал?

– Я подумал, что мне необходим отпуск...

– Ты не мог!.. – Гейтс перешел на крик.

– Я это сделал, и теперь вся твоя жизнь должна измениться. Видишь ли, я нарвался на ту женщину с двумя детьми, судьбой которой ты был столь заинтересован... Это целый роман, и я хочу рассказать тебе его со всеми захватывающими подробностями... Ты сделал все, чтобы их убили, Дэнди-Рэнди, и это не сойдет тебе с рук.

– Я не понимаю, о чем ты болтаешь! Я никогда не слышал о Монсеррате, не знаю никакой женщины с двумя детьми. Ты паршивый пьяница, и все твои показания я буду отрицать как пьяный бред закоренелого преступника!

– И хорошо, советник. Можете отрицать все, что угодно, но это еще не самое главное. Гораздо страшнее – Париж.

– Париж?!

– Точнее, некто в Париже. Я думал, что этот человек не существует в действительности, но меня убедили в обратном. Непонятно почему, но на Монсеррате произошла довольно странная штука: меня ошибочно приняли за тебя.

– Тебя... что? – едва слышно переспросил Гейтс.

– Да. Странно, не правда ли? Мне представляется, что, когда человек из Парижа попытался связаться с тобой здесь, в Бостоне, кто-то сказал ему, что твоя императорская персона куда-то отбыла... Тут и началась путаница: два изощренных юридических ума, которые имели отношение к женщине и двум ее детям... Вот в Париже и решили, что я – это ты.

– А дальше что?

– Успокойся, Рэнди. В данный момент тот человек, вероятно, считает, что ты мертв.

– Что-о?!

– Он попытался убить меня, считая, что это ты... За превышение полномочий.

– О Боже!

– И когда он узнает, что ты живешь – не тужишь в Бостоне, то уж постарается исправить свою ошибку.

– Господи!!!

– Спокойно, есть выход, Дэнди-бой. Нам надо встретиться и побеседовать кое о чем. Кстати, по чистой случайности я сейчас нахожусь в тех же самых апартаментах в «Рице», где когда-то ты принимал Меня. Номер «Три-Си» – надо подняться на лифте. Жду тебя через Полчаса, и помни, что я не терплю опаздывающих клиентов, потому что я очень занятой человек. И еще: мой гонорар составляет двадцать тысяч долларов в час, поэтому захвати деньги, Рэнди. Да побольше. Не Чек, а наличные.

Кажется, все в порядке, подумал Боры, изучая свое отражение в зеркале. Он потратил три часа, готовясь к поездке в Аржантей – в кафе «Le Coeur du Soldat», которое служило явкой для «дрозда», для Карлоса-Шакала. Хамелеон выглядел именно так, как было принято в подобных заведениях. Нужную одежду он нашел на Монмартре во второразрядных магазинчиках, торгующих подержанными товарами: он купил там потертые брюки и рубашку со складов французской армии, а также выцветшую нашивку, свидетельствующую о ранении, полученном в бою. С внешним видом было несколько сложнее: пришлось покрасить волосы и брови в рыжий цвет, не бриться и наложить повязку на правое колено, чтобы прихрамывать при ходьбе. Грязная, нечесаная рыжая шевелюра – то что надо для его нового местожительства, дешевого отеля на Монпарнасе, где настороженный консьерж старался как можно меньше общаться с постояльцами.

Повязка на шее теперь скорее раздражала, чем сковывала движения: либо он привык к ней, либо процесс заживления делал свое таинственное дело. Скованность движений при его теперешней внешности была скорее достоинством, чем недостатком. Этого озлобленного ветерана, одного из списанных за негодностью сыновей Франции, надо было хорошенько завести, чтобы лишить равновесия. Джейсон сунул пистолет Бернардина в карман брюк, проверил, на месте ли деньги, ключи от машины и охотничий нож (его он купил в спортивном магазине) и прохромал к дверям маленькой грязной комнатки. Его цель: бульвар Капуцинов и неприметный «пежо» в подземном гараже – лишь бы с ним было все в порядке...

Выйдя из отеля, он зашагал к стоянке такси. В этом районе Монпарнаса такси были не в моде... На углу у газетного киоска царило странное оживление. Люди громко переговаривались, энергично жестикулируя и размахивая газетами; в репликах прорывался страх и гнев. Инстинктивно Борн ускорил шаги; кинув несколько монет на прилавок киоска, он схватил газету.

Пробежав заголовки, он почувствовал, как перехватило дыхание; он изо всех сил старался подавить охватившую его ярость. Тигартен убит! Джейсон Борн – убийца! Джейсон Борн! Сумасшествие, безумие! Что случилось?! Неужели воскресли Гонконг и Макао?! Может, он теряет остатки разума? Это – кошмар, ставший реальностью и воплотивший его сумасшедшие сны... Он выбрался из толпы, шатаясь прошел по тротуару и прислонился к стене какого-то дома; ему не хватало дыхания, шею пронизывала острая боль, он лихорадочно пытался собраться с мыслями. Алекс! Телефон!!!

– Что случилось?! – заорал он в трубку.

– Сбавь обороты, – не повышая голоса отозвался Конклин. – Слушай внимательно: прежде всего, где ты сейчас? Бернардин заберет тебя. Он все уладит и устроит тебя на рейс «Конкорда» в Нью-Йорк.

– Подожди минуту, минуту подожди!.. Это работа Шакала?

– Нам известно, что это контракт, заключенный экстремистской ветвью «Джихада» из Бейрута: они взяли на себя ответственность за это убийство. Кто настоящий убийца, сейчас не имеет значения. Сначала я не поверил этой версии – после Десоула и Армбрустера, сам понимаешь, в это трудно поверить, – но потом кое-что стало проясняться. Тигартен всегда выступал за то, чтобы послать войска НАТО в Ливан, где, по его мнению, надо было стереть с лица земли все подозрительные палестинские группы. Ему и раньше угрожали, вот только его связь с «Медузой» – это чертовски подозрительное совпадение. Но если быть кратким: разумеется, это работа Шакала.

– И эта сволочь повесила убийство на меня!

– Он – мастер блефовать, в этом ему не откажешь. Ты охотишься за ним, и он подкидывает в прессу ложную информацию, чтобы стреножить тебя и заставить остаться в Париже.

– Тогда мы вывернем все наизнанку!!!

– О чем ты, черт побери? Ты должен скрыться!

– Ну уж нет. Пусть он думает, что я бегу, прячусь, скрываюсь, а я заберусь прямо в его логово.

– Ты с ума сошел! Надо выбираться, пока мы в состоянии помочь тебе!

– Нет, я остаюсь. Во-первых, Шакал думает, что именно так я и поступлю, чтобы добраться до него, а кроме того, как ты выражаешься, он меня стреножил. Он рассчитывает, что я запаникую, как это бывало, и начну делать глупые ходы – как Бог свят, на острове Спокойствия ошибок хватало – и его старики без труда выследят меня, если будут искать в нужных местах. Боже правый, как же он все просчитал! Теперь надо тряхнуть этого ублюдка, чтобы он сам начал делать ошибки. Я знаю его как облупленного, Алекс. Знаю ход его мыслей... Я продолжаю идти тем же курсом, оставаться долго в безопасной берлоге не для меня.

– Берлоге? Что за берлога?!

– Это всего лишь метафора... Я был близок к цели еще до известия о смерти Тигартена... Со мной все о'кей.

– Ничего не о'кей, упрямый осел! Тебе надо сматываться!

– Прости, Алекс, но я почти у цели... Я продолжаю охоту.

– Ладно, может, мне удастся сейчас сдвинуть тебя с места... Пару часов назад я разговаривал с Мари. Догадываешься о чем? Ты, стареющий неандерталец! Она летит в Париж. Она решила разыскать тебя.

– Это безумие!!!

– Я пытался втолковать ей это, но она не пожелала и слушать. Она сказала, что ей известны все места, где вы скрывались тринадцать лет назад, что, мол, ты опять ими воспользуешься.

– Точно! Уже пользовался. Несколькими... Но все равно это безумие!!!

– Это ты ей скажи, а не мне.

– Как связаться с «Транквилити»? Я не хотел звонить ей: по правде говоря, я чертовски старался выбросить все мысли о них из головы...

– Это – первая разумная мысль, которую я от тебя услышал. Записывай номер. – Конклин продиктовал код и номер телефона, после чего Борн повесил трубку.

Стараясь преодолеть лихорадочное возбуждение, Джейсон провел нудные переговоры с телефонисткой: назвал код, номера телефона и кредитной карточки. Всю эту процедуру сопровождали гудки и заикающиеся переспрашивания, но в конце концов его соединили с карибским островом, и, преодолев последнюю преграду в виде какого-то идиота дежурного в «Транквилити Инн», он услышал наконец голос своего шурина.

– Позови Мари! – сказал Борн.

– Дэвид?!

– Да... Дэвид. Давай Мари.

– Она уехала. Уехала час назад.

– Ку-у-да?!

– Она не доложила. Собиралась вылететь чартерным рейсом из Блэкберна, но не сказала куда. Международные аэропорты только на Антигуа и Мартинике, но она вполне могла полететь и на Сен-Мартин или даже в Пуэрто-Рико. Она ведь собралась в Париж...

– И ты не мог ее остановить?!

– Я пытался, Дэвид. Черт подери, я пытался...

– Надо было ее запереть. Это тебе не пришло в голову?

– Мари?!

– Ладно, хватит... Сюда она доберется только к завтрашнему утру.

– Слышал новость? – закричал Сен-Жак. – Убит Тигартен. Пишут, что это дело рук Джейсона...

– Заткнись, – оборвал Борн. Повесив трубку, он вышел из телефонной будки и зашагал по улице, стараясь хоть как-то собраться с мыслями.

* * *

Питер Холланд, директор ЦРУ, вскочил со стула, выпрямился во весь рост и заорал на сидевшего перед ним человека:

– Как это – ничего не делать? Ты что, совсем обезумел?!

– А ты был в своем уме, когда выдал заявление о совместной англо-американской операции в Гонконге?

– Черт побери, это ведь чистая правда!

– Есть и другая правда, например, когда все отрицается, если это выгодно ЦРУ.

– Дерьмо!! Чертовы политики!

– Я бы не стал так кипятиться, мистер Чингисхан. Мне доводилось слышать о людях, готовых умереть, но не предать ту правду, которую им приказали отстаивать... Все это чушь, Питер.

Доведенный до белого каления Холланд тяжело опустился на стул.

– Мне действительно здесь не место...

– Может, и так, но погоди еще немного. Может, и ты обваляешься в дерьме, как все мы, – это случается, поверь мне.

Директор ЦРУ откинулся на спинку стула и глухо сказал:

– Я запачкан больше вас всех вместе взятых, Алекс. Я до сих пор просыпаюсь от ужаса и вижу лица парней, которым я вспарываю животы. Они смотрят на меня, смотрят, пока я приканчиваю их... Я прекрасно понимаю, что они ни при чем и ни в чем не виноваты.

– Там не было выбора: либо ты их, либо они – тебя. Эти парни пустили бы тебе пулю в лоб, если бы могли.

– Да, это так. – Директор ЦРУ резко наклонился вперед и уставился на Конклина. – Кажется, мы отвлеклись?

– Считай это вариацией на тему...

– К черту это дерьмо собачье...

– Это просто музыкальный термин. Я люблю музыку.

– Тогда давай вернемся к главной теме симфонии, Алекс. Я тоже люблю музыку.

– Согласен. Борн исчез. Последний раз он сообщил мне, что нашел логово Шакала, – это его слова. Он не сказал, где это логово, и только Богу известно, когда он снова позвонит.

– Я послал нашего человека из посольства в «Пон-Рояль» поспрашивать о Симоне. Похоже, что Борн сказал правду: Симон зарегистрировался в отеле, ушел и больше не возвращался. Так где же он?

– Где-то за пределами видимости... У Бернардина на этот счет была идея, но все кончилось пшиком. Старик решил, что сможет подобраться к Борну, если сообщит полиции номерной знак арендованного «пежо». Но Борн не взял его из гаража, и мы оба полагаем, что и не возьмет. Он теперь не доверяет никому – даже мне. Если вспомнить его биографию, то для этого есть все основания.

Холланд подозрительно взглянул на собеседника.

– А ты не врешь мне, Конклин?

– Зачем мне врать в такой момент – да еще о моем друге?

– Это не ответ, а вопрос.

– Нет. Я не вру. Мне неизвестно, где он находится.

– Итак, ты полагаешь, что не надо ничего предпринимать.

– Да. Мы ничего и не можем сделать. Рано или поздно он позвонит мне.

– В таком случае, может, у тебя есть соображения по поводу того, скажут в сенатском следственном комитете, когда через пару недель или месяцев все это взорвется? Мы тайно посылаем человека, известного под именем «Джейсон Борн», в Париж, который столь же близок к Брюсселю, как Нью-Йорк к Чикаго...

– По-моему, даже ближе.

– Благодарю, для меня очень важно это уточнение... Верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе убит, упомянутый Джейсон Борн берет ответственность на себя, а мы не говорим никому ни полслова! Боже, кончится тем, что я буду чистить гальюны на каком-нибудь паршивом буксире!

– Но Борн не убивал Тигартена!

– Это знаем ты и я. Но если полистать его досье, то там есть краткое упоминание о душевной болезни, которое всплывет, едва следователь потребует материалы, касающиеся Борна.

– Это была амнезия, не имеющая ничего общего с комплексом насилия.

– Черта с два, дело обстоит гораздо хуже: человек не помнит, что он делал.

– Мне плевать, помнит он или не помнит... В этом эпизоде что-то нечисто. Чутье подсказывает мне, что убийство Тигартена каким-то образом связано с «Медузой». Где-то что-то замкнуло, информация была перехвачена, в игру ввели чертову дюжину отвлекающих ходов...

– Мне казалось, что я говорю и понимаю по-английски так же хорошо, как и ты, – сказал Холланд, – но сейчас я не улавливаю ход твоих мыслей.

– Тут и улавливать нечего: никакой арифметики, никакой алгебры. У меня нет фактов... Но «Медуза» как-то с этим связана.

– В случае, если бы ты дал показания под присягой, я смог бы привлечь к суду Бартона, председателя Комитета начальников штабов, и, конечно, Аткинсона из Лондона.

– Оставь их в покое. Установи за ними слежку, но не топи их шлюпки, адмирал. Как и в случае с «уходом» Суэйна, мухи рано или поздно слетятся на мед...

– И что ты предлагаешь?

– То, что сказал, когда вошел сюда. Ничего не предпринимать: в этой игре надо уметь ждать. – Неожиданно Алекс со всего размаху стукнул тростью по столу. – Черт меня возьми со всеми потрохами, но это – «Медуза». Иначе быть не может!

* * *

Плешивый старик с изможденным лицом с трудом поднялся со скамьи в церкви Святого Причастия, расположенной в Нёйи-сюр-Сен, предместье Парижа. Он направился ко второй исповедальне слева от притвора. Откинув черную шторку, он вошел внутрь и тяжело опустился на колени перед черной деревянной решеткой.

– Ангелюс Домини, сын Божий, – раздался голос. – Ты хорошо себя чувствуешь?

– Значительно лучше благодаря вашей щедрости, монсеньер.

– И слава Богу! Чем ты порадуешь меня сегодня? Что там в Андерлехте? Что может сообщить солдат моей верной армии?

– Мы рассредоточились по всей округе и работали не покладая рук последние восемь часов, монсеньер. Мы установили, что из Штатов прилетели два американца и сняли комнату в семейном пансионе, расположенном через улицу от того кафе. Они выехали буквально через несколько минут после взрыва.

– Я знаю. Это был заряд взрывчатки с радиодетонатором!

– По всей видимости, монсеньер. Больше ничего не удалось узнать.

– Но почему все-таки? Почему?

– Увы, нам не дано проникнуть в людские помыслы, монсеньер.

* * *

На берегу Атлантического океана, в роскошной квартире на Бруклин-Хайтс, сквозь окна которой сверкали огни с набережной Ист-Ривер и Бруклинского моста, развалившись на мягком диване с бокалом «Перрье» в руке, отдыхал саро supremo. Он был в обществе своего юного друга, который сидел в кресле напротив, попивая джин с тоником. Молодой человек был строен, темноволос и, что называется, хорош собой.

– Понимаешь, Фрэнки, я не просто умен, я – великолепен, ты понимаешь, о чем я? Я выигрываю на нюансах, то есть на намеках, которые могут быть важными, а могут и не быть: я воссоздаю полную картину жизни. Слушаю разглагольствования всяких дуралеев, а потом складываю четыре и четыре и вместо восьми получаю двенадцать. Бинго! Вот в чем секрет. Есть один кот, который называет себя Борном, ублюдок, вообразивший себя потрясающим бандитом, а на самом деле – всего лишь грязный подонок и приманка в охоте на кого-то другого. Но это фрукт, который нам нужен, понимаешь? Далее, этот пархатый лекарь выкладывает под действием всякой дряни все, что мне нужно: мол, у этого Борна всего половина головы и часто он не помнит, кто он такой, а возможно, и что делал. Понимаешь?

– Потрясающе, Лу.

– Этот самый Борн сидит во Франции, в Париже, всего в двух шагах от действительно крупной рыбы – придурка генерала, которого тихие парни с берегов Потомака хотят ликвидировать, как и двух болванов, которых уже убрали.

– Я capisce[74], Лу. Ты потрясающе умный.

– Ты ни черта не понимаешь, zabaglione[75]. Может, я сам с собой разговариваю, а почему бы и нет?.. Итак, я получаю свои двенадцать и думаю: дай-ка я брошу кости вдогонку, понимаешь?

– Понимаю, Лу.

– Нам надо было убрать этого болвана генерала, потому что он мешал тем парням, которым нужны мы, верно?

– Совершенно верно, Лу. Он им ме... он ме...

– Не трудись, zabaglione. Вот я и говорю сам себе, давай-ка отправим его на небеса и скажем, что это дело рук Борна, ухватил?

– Да, Лу. Ты действительно страшно умный.

– Мы избавились от помехи и подставили этого типа, этого Джей-сона Борна, у которого не все дома, верно? Если уж мы не достанем его и с ним не расквитается Шакал, тогда до него доберется федеральная служба, правильно я думаю?

– Эй, это здорово, Лу. Я хочу сказать, что я тебя страшно уважаю.

– К черту уважение, bello ragazzo[76]. В этом доме действуют другие правила. Иди-ка сюда, я тебя приласкаю.

Молодой человек послушно двинулся к дивану.

* * *

Мари сидела в хвостовом салоне самолета и прихлебывала кофе, стараясь припомнить все те места, где они прятались тринадцать лет назад. Маленькие кафе на Монпарнасе, дешевые отели и еще какой-то где-то в десяти милях под Парижем... Была гостиница с балконом в Аржантей, где Дэвид-Джейсон впервые признался ей в любви, но сказал, что не может остаться с ней, потому что он ее слишком любит. Проклятый осел! Еще было Сакре-Кёр, где Джейсон-Дэвид встретил человека, который сообщил им что-то важное. Но что он сообщил и кто был тот человек – она не знала.

– Дамы и господа, – раздался голос по радио. – Je suis votre capitaine. Bienvenu[77]. – Пилот говорил по-французски, а потом кто-то из его экипажа повторял информацию по-английски, немецки, итальянски и, наконец, по-японски. – Желаем вам приятного полета. Примерное время полета – семь часов четырнадцать минут. Посадка точно по расписанию в шесть часов утра по парижскому времени.

За бортом самолета лунный свет омывал океан. Мари Сен-Жак-Уэбб посмотрела в иллюминатор. Она долетела до Сан-Хауна в Пуэрто-Рико и взяла билет на ночной рейс до Марселя, где французская иммиграционная служба представляла собой чудовищную неразбериху и работала небрежно. По крайней мере, так было тринадцать лет назад. Потом внутренним рейсом она доберется до Парижа и найдет его. Так же, как и тринадцать лет назад, она обязательно найдет его. Она должна! Так же как и тринадцать лет назад, если этого не сделать, человек, которого она любит, погибнет.

Глава 21

Моррис Панов в оцепенении сидел в кресле у окна. Он видел луг перед какой-то фермой, как ему казалось, где-то в Мэриленде. Он находился в маленькой комнате на втором этаже здания. На нем был халат, похожий на больничный, боль в правой руке подтверждала мрачные предположения психиатра. Его накачивали наркотиками до совершенно бессознательного состояния, он оказался во власти людей, использующих такие методы. Он понимал, что стал жертвой насилия, из его разума при помощи химических препаратов извлекли самые сокровенные мысли и тайны...

Пагубные последствия этого невозможно было предсказать – это он понимал; единственное, чего он не понимал, так это почему он до сих пор жив. Надо признать, что к нему относятся очень бережно. Охранник в дурацкой черной маске был очень вежлив, а еды было много и вполне приличного качества. Казалось, что главная задача его похитителей – восстановить его физические силы, ослабленные действием наркотиков, и дать ему возможность чувствовать себя как можно более комфортно в исключительно неблагоприятных условиях. Почему?!

Дверь отворилась, и в комнату вошел охранник в полумаске. Это был коренастый плотный мужчина – Панову показалось, что он уроженец северо-восточной части Соединенных Штатов или Чикаго. В иной ситуации вид охранника мог показаться даже смешным: голова явно была слишком велика для идиотской полумаски а ля «одинокий странник», которая не могла помешать опознанию человека, скрывавшегося под ней. Но сейчас в нем не было ничего смешного, наоборот, даже что-то угрожающее. Он держал одежду психиатра.

– Док, вам надо переодеться. Здесь все в порядке: вычищено и выглажено вплоть до трусов.

– У вас что здесь – прачечная и химчистка?

– Да нет. Мы отвозим одежду... Черт побери, док, вам не удастся меня провести! – Охранник ухмыльнулся, оскалив желтоватые зубы. – Ну ловкач... Думаете, я скажу, где мы находимся?

– Мне просто интересно...

– Да, конечно. Как и моему племяннику, которому всегда «просто интересно»... Особенно когда мне неохота отвечать на его дурацкие вопросы типа: «Дядя, как это тебе удалось заплатить за мое обучение?» Он учится на доктора... что вы на это скажете?

– Скажу, что брат его матери – весьма щедрый человек.

– Да что там... Ладно, док, одевайтесь. Мы отправляемся на прогулку. – Охранник протянул Панову одежду.

– Полагаю, излишне спрашивать о маршруте, – сказал Панов.

– Да уж...

– Мой интерес понятен, а вот то, что ваш племянник не обратил внимания на симптом, который мне кажется тревожным... – Мо натягивал брюки.

– О чем это вы?

– Так, ни о чем, – ответил Панов, застегивая рубашку и присаживаясь, чтобы надеть носки. – Когда вы в последний раз виделись с племянником?

– Недели две назад. Подкинул немного деньжат, чтобы прикрыть его страховку. Черт, эти одинокие матери прямо все соки из тебя вытянут!.. А в чем дело, док?

– Мне просто интересно, говорил он вам что-нибудь или нет.

– О чем говорил?

– О ваших зубах. – Мо зашнуровал ботинки. – Посмотрите в зеркало.

Саро subordinato[78] подошел к зеркалу.

– Ну и что?!

– Посмотрите: на зубах желтоватый налет, бледные десны, а ведь они должны быть розовыми...

– Ну и что? У меня всегда так было...

– Может, и ничего, но ваш племянник должен был заметить это.

– Что заметить-то, скажите наконец толком?!

– Оральную амелобластому! Возможно...

– А что это такое, черт возьми? Я не слишком хорошо чищу зубы и не люблю дантистов. Они все садисты!

– Вы имеете в виду, что давно не посещали дантиста и отоларинголога?

– Ну? – Охранник вновь широко раскрыл перед зеркалом рот.

– Тогда понятно, почему ваш племянник не сказал вам ничего.

– Что понятно?

– Ваш племянник, вероятно, полагает, что вы регулярно проверяетесь у дантиста, вот, мол, пусть он вам и объяснит. – Зашнуровав ботинки, Панов встал.

– Я ничего не понимаю.

– Ну, он благодарен вам за все, ценит вашу щедрость... Я могу понять, почему он не решается сообщить вам об этом.

– Сообщить о чем?! – Охранник отпрянул от зеркала.

– Может, я и ошибаюсь, но вам действительно надо показаться периодантисту. – Панов надел пиджак. – Я готов, – заявил он. – Что дальше?

Охранник, стараясь заглянуть в зеркало и морща лоб, вытащил из кармана большой черный платок.

– Извините, док, я должен завязать вам глаза.

– Чтобы пустить мне пулю в висок, когда я не буду ожидать ничего подобного?

– Нет, док. В отношении вас никаких пиф-паф не будет. Вы слишком ценная фигура!

* * *

– Ценная фигура? – словно эхо прозвучало в гостиной на Бруклин-Хайтс. – Не то слово, он как золотой самородок... Этот еврей трудился над головами самых крупных шишек в Вашингтоне. То, что он знает, наверное, стоит целого Детройта, – сказал саро supremo.

– Вам никогда не завладеть этими знаниями, Луис, – произнес привлекательный мужчина средних лет, одетый в дорогой шерстяной костюм. Он сидел напротив хозяина дома. – Вам не удастся его расколоть.

– Посмотрим, посмотрим... Мы уже работаем над этим, мистер Парк-авеню, Манхэттен. Смеха ради предположим, что мы добрались до информации... Сколько она стоит, по-вашему?

Гость позволил себе тонкую усмешку.

– Детройт? – переспросил он.

– Va bene![79] Вы мне нравитесь, у вас есть чувство юмора. – Мафиози опять стал серьезен. – Пять миллионов по-прежнему в силе в отношении этого Борна-Уэбба, верно?

– С одним уточнением.

– Не люблю уточнений, мистер юрист. Мне они совсем не нравятся.

– Мы можем обратиться к кому-нибудь другому. В этом городе есть и другие люди...

– Послушайте, я сейчас вам кое-что объясню, синьор адвокат. Я не преувеличиваю, только мы – мы, и больше никто – занимаемся такими делами. Мы не вмешиваемся в операции других «семей», понимаете, что я имею в виду? Наши старейшины пришли к выводу, что убийства – это сугубо личное дело, а вмешиваться в дела других – только кровь себе портить.

– Может, вы все же выслушаете мое условие? Не думаю, что вы станете возражать.

– Выстреливайте!

– Меня бы устроило другое слово.

– Ну тогда – продолжайте...

– Премия в два миллиона долларов, если в условия контракта будут включены жена Уэбба и его дружок Конклин.

– Заметано, мистер Парк-авеню, Манхэттен.

– О'кей. А теперь вернемся к остальным делам.

– Я бы хотел поговорить об этом еврее.

– Дойдет и до него черед...

– Нет! Давайте теперь.

– Хватит командовать! – вспылил адвокат одной из самых престижных юридических компаний Уолл-Стрит. – Послушай, итальяшка, не такая ты важная птица, чтобы позволять себе...

– Эй, farabutto![80] Co мной так не разговаривают!

– Я буду говорить с тобой так, как мне нравится... Выглядишь ты, конечно, как настоящий мужик. И это твой плюс. – Юрист спокойно положил ногу на ногу. – Но внутри-то у тебя все по-другому, а? Нежное сердце, а может, точнее, крепкая поясница... Для смазливых мальчишек?

– Silenzio![81] – Итальянец подскочил на диване.

– У меня нет ни малейшего желания болтать об этом. Но мне кажется, что в «Коза ностре» не так уж обожают голубых... А ты как думаешь?

– Ах ты, сукин сын!

– Знаешь, Луис, когда я в молодости служил в Сайгоне армейским юристом, мне пришлось защищать одного лейтенанта, которого застукали с вьетнамским мальчишкой. При помощи юридических уверток и двусмысленных положений в воинском уставе в отношении гражданских лиц мне удалось спасти его, но само собой, он вынужден был уйти в отставку. К сожалению, пожить ему так и не удалось: через два часа после объявления приговора он застрелился. Видишь ли, он оказался в положении изгоя, был опозорен в глазах своего окружения и не смог выдержать этого.

– Довольно, вернемся к вашему делу, – хриплым голосом предложил саро supremo.

– О'кей... Первое: на столике в прихожей я оставил конверт. В нем – плата за трагическое происшествие с Армбрустером в Джорджтауне и не менее трагический случай с Тигартеном в Брюсселе.

– От этого жида доктора, – перебил его мафиози, – мы знаем, что остались еще двое: посол в Лондоне и адмирал, который возглавляет Объединенный комитет начальников штабов. Не хотите приплюсовать их к премии?

– Может быть, попозже, Луис, но не сейчас. Они оба знают очень мало, им ничего не известно о финансовых операциях. Бартон думает, что мы что-то вроде ультраконсервативного ветеранского лобби, возникшего после вьетнамского позора; для него это – правовая граница, за которую он ни в коем случае не перейдет, – его можно понять: сильные патриотические чувства и все такое. Эткинсон просто богатый дилетант; он делает то, что ему говорят, но не знает ни зачем, ни для кого. Он сделает все, что угодно, лишь бы удержаться при Сент-Джеймском дворе; связь он поддерживал только с Тигартеном... Кон-клин наткнулся на золотую жилу, когда он вышел на Суэйна, Армбрустера, Тигартена и, само собой, Десоула, но эти двое – всего лишь витрина, хотя и вполне респектабельная. Я даже удивляюсь, как они вообще попали в эту компанию.

– Когда это выяснится, я сообщу вам об этом бесплатно.

– Да? – Адвокат приподнял бровь.

– Это дело времени. Что у вас еще?

– Две вещи – обе очень важные. Первая – это совет! Я дарю его вам. Избавьтесь от своего нынешнего дружка. Он ходит в такие места, где ему не следует бывать, и швыряется деньгами, как дешевка. Мне сообщили, что он хватается своими связями в высоких сферах. Нам неизвестно, о чем еще он болтает, знает ли он что-то или дошел своим умом, но это нас беспокоит. Мне кажется, это должно беспокоить и вас.

– Il prostitute![82] – прорычал Луис, стукнув кулаком по дивану. – Il pinguino![83] Считайте, что он уже труп.

– Расцениваю вашу реакцию как благодарность. Второе дело более важное, во всяком случае для нас. Я имею в виду эпизод с Суэйном. В его доме был дневник, который наш человек в Манассасе не смог найти. Дневник стоял на полке, у него был такой же переплет, как у остальных книг в этом ряду. Человек, который взял его, хорошо знал, что берет.

– И что требуется?

– Садовник был вашим человеком. Его внедрили туда, чтобы он выполнил задание, и ему сообщили только один номер для связи, который был безопасен, а именно: номер телефона Десоула.

– Дальше?

– Для того чтобы выполнить задание – обеспечить достоверность самоубийства, он должен был изучить привычки Суэйна. Вы говорили мне об этом с тошнотворными подробностями, когда требовали свой умопомрачительный гонорар. Не так уж трудно представить себе: ваш человек подглядывает за Суэйном в его кабинете и видит, что генерал постоянно берет с полки одну и ту же книгу, что-то записывает в нее и ставит на место. Это должно было заинтересовать его: вероятно, книга представляет определенную ценность. Почему бы ее не взять? Я бы наверняка взял, вы бы тоже. Так где дневник?

Мафиози медленно поднялся и с угрозой произнес:

– Послушай, адвокат, ты много чего напридумывал, чтобы сделать такой вывод... Но у нас нет этой книги, и я объясню тебе почему! Если бы у меня было хоть что-то записанное на бумаге, при помощи чего я смог бы поджарить твою задницу, я швырнул бы дневник прямо сейчас тебе в лицо, capisce?

– Твои слова не лишены логики, – заявил холеный адвокат, положив ногу на ногу, между тем как возмущенный Луис уселся на диван. – Фланнаган, – прибавил правовед с Уолл-Стрит. – Да... разумеется, это Фланнаган. Он и его сука-парикмахерша должны были чем-то подстраховать себя... Это на них похоже, и у меня словно камень с души свалился. Но они не смогут воспользоваться дневником не засветившись. Примите мои извинения, Луис.

– Теперь у вас все?

– Кажется, да.

– Тогда возвращаюсь к жиду психиатру.

– А что с ним такое?

– Как я уже говорил, он дорогого стоит.

– Без начинки, по-моему, его цена – сущая безделица.

– Как бы не так, – отпарировал Луис. – Я говорил Армбрустеру до того, как он сам стал для вас помехой, что и у нас есть доктора. Специалисты в своем деле, и среди них такие, которые изучают реакции двигательных нервов и «форсируемых ментальных реакций при условии внешнего управления», – это я специально заучил. Эффект – как от выстрела в голову, только без всякой там крови.

– Думаю, в этом что-то есть.

– Можете поставить в заклад свой загородный дом. Мы переводим этого еврея в одно местечко в Пенсильвании... Что-то типа санатория, где лечат от алкоголизма и вправляют мозги только самым богатым... Вы понимаете, о чем я?

– Думаю, понимаю. Великолепное медицинское оборудование, вышколенный персонал, прекрасные специалисты, территория охраняется...

– Ну, ясно, понимаете. Много вашего брата прошло через это заведение...

– Продолжайте, – прервал его адвокат, взглянув на золотой «Ролекс». – У меня не так уж много времени.

– Спокойно. По мнению моих специалистов – я нарочно использую слово «мои», если вы следите за моими словами, – скажем, дней через пять пациент будет «так накачан, что на Луну взлетит»... Это их выражение, а не мое, Бог знает, почему они так говорят. В промежутке между сеансами ему предоставляется великолепный уход. Вводят всякие нейтрализаторы и что там еще, обеспечивают соответствующие физические нагрузки, хороший сон и все такое прочее... И мы ведь тоже заботимся о своем здоровье, адвокат?

– Конечно, некоторые для здоровья даже в сквош через день играют...

– Извините меня, мистер Парк-авеню, Манхэттен, но сквош для меня как кабачки, которые я обожаю.

– Разве вы не знаете, что лингвистические и культурные различия постепенно стираются?

– Ну, с этим не поспоришь, consigliere.

– Да уж... Кстати, я – простой адвокат.

– У вас есть время. Вы еще вполне можете стать советником.

– Наша жизнь быстротечна, Луис... Вы продолжите? Или я ухожу?

– Продолжаю, мистер адвокат... Всякий раз перед тем, как этого еврея психиатра станут «накачивать для полета на Луну», он будет в хорошей форме, согласны?

– Да, возможны периодические ремиссии в нормальное состояние... Но вообще-то я не врач.

– Не знаю, что вы, мать вашу, там бормочете, но и я не врач, поэтому верю моим спецам на слово. Видите ли, всякий раз, когда его будут накачивать наркотиками, его внутренний разум будет совершенно ясен: вот ему и станут выдавать имя за именем. Многие, может быть даже большинство, не будут для него ничего значить, но время от времени то или другое имя вызовет его реакцию. С каждым именем будут проводить то, что они называют зондированием – нахождением обрывков информации, достаточных для того, чтобы составить примерный портрет того или иного человека, о котором он будет рассказывать. Итак, сведений будет достаточно, чтобы запугать до смерти человека, когда мы до него доберемся. Времена сейчас тяжелые, а этот жид психиатр обслуживал самых важных людей в Вашингтоне: как в правительстве, так и вне его. Ну и как это вам, мистер адвокат?

– Да, несомненно, дело стоящее, – изучающе глядя на саро supremo, ответил адвокат. – Хотя документы, по правде говоря, были бы предпочтительнее...

– Как я уже говорил, мы над этим работаем, но нужно время. А «накачка» – прямо сейчас, immediate. Через пару часов доктор будет уже в Пенсильвании. Хотите, заключим договор? Вы и я?

– Какой договор? Вы хотите продать то, чего у вас нет и, может быть, никогда не будет?

– Эй, вы что, не знаете, кто я?

– Уверен, мой ответ вам вряд ли понравится...

– Ладно, бросьте. Давайте договоримся так: через день-два или неделю мы встретимся, и я передам вам список людей, которые, по моему мнению, вам интересны. К этому времени у меня будет информация о них. И такая информация, которую не так-то легко достать. Вы выберете из списка одного-двух, а может, и никого, – что вы теряете? В конце концов, это договор только между вами и мной. Никто другой, кроме моего специалиста и его ассистента, не будет в этом замешан, да и они ничего не будут знать: они не знают вас, вы – их.

– Негласный договор, так сказать?

– Не так сказать, а именно так! В зависимости от важности информации я буду назначать цену. Это может быть тысяча или две, может, и Двадцать, а может, и бесплатно, кто знает? Все будет без обмана, Потому что я заинтересован в вашем бизнесе, capisce!

– В этом что-то есть.

– Знаете, что говорит мой спец? Он говорит, что мы можем открыть свой бизнес: похитить несколько психиатров, обслуживающих серьезных клиентов из сената или даже Белого дома...

– Я все понял, – перебил адвокат, поднимаясь, – но время не терпит... Я жду ваш список, Луис. – Адвокат направился через небольшой мраморный холл к выходу.

– Разве вы не захватили с собой атташе-кейс с секретом, синьор адвокат? – поинтересовался, поднимаясь с дивана, Луис.

– Чтобы затрезвонили всякие штучки возле дверей?

– Ничего не поделаешь: мы живем в жестоком мире.

– Да что вы говорите!

Едва за адвокатом с Уолл-Стрит закрылась дверь, Луис буквально бросился к столику, инкрустированному в стиле эпохи королевы Анны, и схватил телефонный аппарат.

– Рогатая паскуда! – бормотал он, набирая номер. – Садовод сраный... Марио?!

– Привет, Лу, – раздался приятный голос из Нью-Рошеля. – Держу пари, ты звонишь, чтобы поздравить Энтони с днем рождения!

– Кого поздравить?

– Моего сына, Энтони. Ему сегодня исполнилось пятнадцать, ты разве забыл? В саду собралась вся семья, только тебя не хватает, кузен. Эх, видел бы ты, Лу, каков в этом году сад. Я – великий художник...

– И еще кое-что...

– Что?

– Купи своему Энтони подарок и пришли мне счет. В пятнадцать это может быть и проститутка. Ему пора становиться мужчиной.

– Лу, это уж чересчур. Есть ведь и другие вещи...

– Сейчас для меня важна только одна вещь, Марио. И о ней я хочу услышать от тебя, или я вырву ее из тебя с мясом.

На другом конце провода в Нью-Рошеле воцарилась тишина; после паузы вновь зазвучал приятный голос садовода:

– Я не заслужил, чтобы со мной так разговаривали, кузен.

– Может, да, а может, и нет. Из дома генерала в Манассасе исчезла одна ценная книга...

– А! Значит, хватились ее!

– Вот дерьмо! Она у тебя?

– Была у меня, Лу. Я собирался ее подарить тебе, но... потерял.

– Потерял?! Как, черт бы тебя подрал? Может, в такси забыл?!

– Да не в такси... Я бежал со всех ног, а этот маньяк с ракетами – как его там: Уэбб, что ли? – палил не переставая. Он меня зацепил, я упал, ну и эта чертова книга вылетела у меня из рук... А тут как раз подкатила полиция. Уэбб подобрал книгу, а я что было сил помчался к ограде.

– Так ее подобрал Уэбб?

– Наверное.

– Вот это да!

– Что-нибудь еще, Лу? А то мы как раз собираемся зажечь свечи на торте.

– Слушай, Марио, ты можешь понадобиться мне в Вашингтоне: есть там один чудак без ноги, зато с книгой.

– Эй, подожди, кузен, ты же знаешь мои правила: между деловыми поездками всегда должен быть месяц отдыха. Ты ведь знаешь, сколько времени отнял у меня Манассас! Шесть недель! А прошлым маем Ки-Уэст – три, а может, и все четыре? Я не могу ни позвонить, ни послать домой весточку. Нет, Лу, всегда должен быть месячный перерыв. У меня есть обязательства перед Энджи и детьми. Я не хочу, чтобы при живом родителе у ребят не было отца: у них перед глазами должен быть пример для подражания... Понимаешь, о чем я?

– У меня не кузен, а прямо Оззи Нельсон какой-то! – Луис гневно отшвырнул аппарат и тут же схватил вновь, едва он успел удариться о стол: на корпусе из слоновой кости появилась трещина. – Лучший исполнитель заказных убийств, да и тот идиот безмозглый, – бормотал саро supremo, лихорадочно набирая другой номер. Услышав голос, он ласково сказал: – Привет, Фрэнки-милашка, как дела, дружок?

– А, Лу, привет, – ответил запинаясь томный голос из апартаментов в Гринвич-Виллидж. – Я перезвоню тебе через пару минут? Как раз сейчас я собираюсь посадить в такси мамочку, чтобы ее отвезли в Нью-Джерси. Понимаешь?

– Конечно, приятель. Ладно, через пару минут... – «Мамочку?! Шлюха! Il pinguino!» Луис подошел к зеркальному бару, налил в стакан виски и сделал несколько глотков, чтобы успокоиться. Стоявший на баре телефон зазвонил. – Да? – сказал он, поднимая трубку.

– Это я, Фрэнки. Я уже проводил мамочку.

– Ты примерный сын, Фрэнки. Никогда не забывай свою маму.

– Да я и не забываю, Лу. Ты сам научил меня этому. Помнишь, ты рассказывал, что устроил своей маме похороны, каких никогда не бывало в Ист-Хартфорде.

– Да, я тогда купил всю эту паршивую церковь, парень.

– Здорово, просто великолепно.

– Ладно, давай поговорим о действительно приятных вещах, о'кей? Сегодня у меня тяжелый день, Фрэнки, много суеты, понимаешь, что я имею в виду.

– Конечно, Лу.

– Так вот, мне не терпится. Хорошо бы отдохнуть и разрядиться. Приезжай ко мне, Фрэнки.

– Хорошо, Лу. Я приеду так скоро, насколько позволяет такси. Prostitute! Это будет последнее свидание с жеребчиком Фрэнки.

Выйдя из дома Луиса, адвокат прошел два квартала на юг и еще квартал на восток. Здесь его ждал лимузин, припаркованный возле роскошного дома на Бруклин-Хайтс. Шофер – крепыш средних лет – болтал о чем-то со швейцаром. Заметив хозяина, шофер быстро подошел к задней дверце машины и открыл ее. Несколько минут спустя они двигались в потоке транспорта.

Откинувшись на спинку сиденья, адвокат расстегнул ремень из крокодиловой кожи, нажал на верхний и нижний ободки пряжки, и в руках у него оказалась небольшая катушка.

Он некоторое время разглядывал это миниатюрное записывающее устройство, приводимое в действие звуком голоса. У этого удивительного приспособления был механизм из акрила, на который не реагировали даже самые совершенные детекторы. Адвокат подался вперед и обратился к шоферу:

– Уильям?

– Слушаю, сэр. – Водитель, взглянув в зеркало заднего вида, увидел протянутую руку своего хозяина и тут же протянул свою.

– Отвези домой и перепиши на кассету, понял?

– Слушаюсь, майор.

Манхэттенский юрист вновь откинулся на спинку сиденья и довольно ухмыльнулся: теперь Луис у него в руках. Он не должен был заключать никаких договоров втайне от своей «семьи», не говоря уже о том, чтобы признать свои сексуальные пристрастия.

* * *

Моррис Панов сидел рядом с охранником на переднем сиденье. На глазах у него была черная повязка, руки связаны. Охранник сделал это больше для проформы, считая не все инструкции обязательными. Около получаса они ехали в полном молчании. Неожиданно охранник спросил:

– Кто такой периодантист?

– Специалист по околозубным тканям, который проводит операции, если у пациента возникают проблемы с зубами и деснами.

Помолчав, охранник спросил:

– А какие проблемы, док?

– Самые разные: от инфекций и очищения корней зубов до сложных хирургических вмешательств, проводимых в тандеме с онкологом. Охранник помолчал.

– А что это за танди-анкл?

– Я имею в виду рак ротовой полости. Если его обнаружить вовремя, можно приостановить болезнь, удалив части кости... Если нет, может дойти до того, что придется удалять всю челюсть. – Панов почувствовал, как машину немного повело в сторону, – охранник на мгновение потерял управление.

– Как вы говорите: всю челюсть? Пол-лица?

– Да, иногда речь идет о жизни пациента.

– Вы предполагаете, что у меня что-то вроде этого?

– Я врач, а не паникер. Я констатировал симптом, диагноз я не ставил.

– Вот дерьмо! Так поставьте диагноз!

– У меня недостаточная квалификация.

– Дерьмо! Вы же опытный врач, а не fasullo[84], у которого нет настоящих бумаг.

– Если вы имеете в виду диплом, да, я такой врач.

– Так обследуйте меня!

– Это с завязанными глазами-то? – В ту же минуту охранник сдернул повязку с глаз Панова. В машине оказалось темно, потому что все стекла, кроме ветрового, были не просто тонированными, а почти матовыми.

– Смотрите теперь! – Охранник, стараясь глядеть на дорогу, несколько развернулся к Панову; оскалив зубы, как ребенок, изображающий перед зеркалом чудовище, он процедил: – Скажите наконец, что у меня!

– Здесь слишком темно, – ответил Мо, разглядев через переднее стекло проселочную дорогу, такую узкую, что при малейшей невнимательности легко было оказаться в кювете. Куда бы его ни переправляли, маршрут был выбран окольный.

– Опустите стекло!!! – провизжал охранник. С широко раскрытым ртом он был похож на карикатурное морское чудище, вот-вот готовое выплюнуть кита. – Ничего не скрывайте. Я все пальцы переломаю этому сопляку! Пусть локтями делает свои паскудные операции! Говорил я своей сестре-тупице: не будет из него, мать твою, толку, из этого фраера. Книжки все читает вместо того, чтобы пойти погулять, понимаете меня?

– Если вы на несколько секунд замолчите, я смогу разглядеть получше, – сказал Панов, опуская стекло. За окном он не увидел ничего примечательного: деревья, кусты по обеим сторонам... Эта дорога вряд ли была указана на картах. Так вот, – продолжил Мо, обращаясь к охраннику и глядя в разверзшуюся пасть, а не на дорогу. – О Боже! – вскрикнул он.

– Что?! – простонал охранник.

– Гной. Гнойники повсюду. На нижней и верхней челюстях. Это плохой симптом.

– Боже правый! – Машину резко повело в сторону. Огромное дерево. Впереди. С левой стороны дороги! Моррис Панов схватился связанными руками за руль и всей тяжестью своего тела стал выворачивать рулевое колесо. В последнюю секунду перед столкновением он резко откинулся вправо и сжался в комок, чтобы хоть как-то защититься от удара.

Столкновение было ужасным: осколки стекла, куски металла, клубы пара из разбитых цилиндров, огонь воспламенившейся под ними вязкой жидкости, который вскоре доберется до топливного бака. Охранник потерял сознание, он стонал, лицо его было окровавлено. Панов оттащил его в сторону от искореженного автомобиля и волок по траве, пока хватило сил, – в этот момент машина взорвалась.

Панов, стараясь отдышаться, не мог избавиться от чувства страха, охватившего его. Он высвободил руки и вынул осколки из пораненного лица охранника. Ощупывая его тело, Панов пытался выяснить, нет ли переломов, – правая рука и левая нога охранника вызывали опасения. Достав из кармана саро subordinate почтовую бумагу, прихваченную из гостиницы, названия которой он никогда не слыхал, Панов написал свой диагноз. Среди вещей, которые он вытащил из карманов охранника, был пистолет – неизвестной Панову системы. Пистолет был такой тяжелый и такой большой, что не поместился в кармане, – пришлось засунуть его за пояс.

Достаточно. Всему есть предел – даже клятве Гиппократа.

Панов обыскал охранника, удивился сумме денег (около шести тысяч долларов) и количеству водительских удостоверений (на пять разных имен, выписанные в пяти разных штатах). Он забрал и деньги и удостоверения, чтобы передать их Алексу Конклину. В бумажнике охранника были фотографии его детей, внуков и многочисленной родни: среди них, наверное, была карточка племянника, которому дядя помог поступить в медицинский колледж. «Чао, амико», – попрощался Мо, выбираясь на дорогу.

Имело смысл двигаться на север, то есть в том направлении, куда они ехали на машине: возвращаться на юг было не только бессмысленно, но и опасно. Внезапно его словно ударило.

Боже правый! Неужели я все это сделал?

Его охватила дрожь; богатый опыт врача-психиатра подсказывал ему, что наступил посттравматический стресс.

Болван, дурак. Это был не ты!

Он побрел вперед и продолжал идти, идти и идти. Вокруг не было ни малейшего признака цивилизации: в обоих направлениях не проехало ни одной машины, по обочинам не было ни одного дома – не было даже развалин какой-нибудь фермы или примитивной ограды, которая доказала бы, по крайней мере, что эту местность вообще навещали люди. Миля тянулась за милей. Мо двигался с трудом, преодолевая усталость – следствие инъекций наркотиков. Сколько времени это продолжалось? Они забрали его часы, которые показывали дату и день недели, поэтому Панов не имел никакого представления, как давно его похитили из госпиталя «Уолтер Рид». Он должен найти телефон. Ему необходимо связаться с Алексом Конклином! Скоро что-то должно произойти!

И произошло...

Он услышал сзади рев мотора и резко обернулся. С юга стремительно мчался красный автомобиль, – даже не мчался, а летел, поскольку акселератор у него явно был прижат к полу. Панов дико замахал руками. Бесполезно – машина смутным пятном просвистела мимо... Но вдруг, к его изумлению, послышался визг тормозов, и в воздух поднялась туча пыли. Машина остановилась!!! Он бросился вперед, в ушах его звучали слова, которые часто повторяла его мамочка: «Мо, мальчик мой, говори только правду. Это щит, который дает нам Бог, чтобы мы шли по правильному пути».

Панов не всегда следовал этому совету, но бывали времена, когда он ощущал его ценность с точки зрения социального взаимодействия. Сейчас был один из таких моментов. Запыхавшись, он склонился к приоткрытому окну красного автомобиля. За рулем сидела платиновая блондинка лет тридцати пяти с избытком косметики на лице и фантастическим бюстом; декольте ее платья больше подошло бы для порнофильма, чем для путешествия по забытой Богом проселочной дороге в Мэриленде. Совет его мамочки эхом прозвучал в его ушах, и он сказал правду:

– Мадам, я понимаю, что мой вид довольно непригляден, но уверяю вас, что таково только первое впечатление. Я врач, я попал в аварию...

– Да полезай ты, черт тебя дери!

– Премного благодарен. – Не успел еще Мо закрыть дверь, как блондинка переключила передачу, двигатель взревел на максимальных оборотах, и машина как ракета полетела вперед. – Мне кажется, вы торопитесь, – сделал попытку к общению Мо.

– Ты бы тоже спешил, если бы был на моем месте, парень. Там сзади мой муж, он сейчас как раз раскочегаривает свой грузовик, чтобы схватить меня за задницу!

– Да что вы говорите!

– Тупица чертов! Катается по всей стране по три недели в месяц, трахает кого ни попади, а потом еще возникает, узнав, что и я не прочь повеселиться.

– Мне так грустно...

– Тебе по-настоящему станет грустно, если он нас догонит.

– Простите?

– Ты действительно врач?

– Да, действительно.

– Может, у меня будет к тебе дело.

– Извините, не понял?

– Ты можешь сделать аборт?

Моррис Панов закатил глаза.

Глава 22

Борн уже битый час бродил по парижским улицам, стараясь развеяться, и в конце концов оказался у Сены, на мосту Сольферино, который вел к набережной Тюильри и садам. Он облокотился о перила и стал смотреть на лениво проплывавшие внизу лодки, мысленно повторяя одно и то же: почему? Понимает ли Мари, что она делает? Лететь в Париж! Это не просто неразумно, это глупость, а ведь Мари не дура. Напротив, она – умная женщина с незаурядным самообладанием, быстрым аналитическим умом. Поэтому ее решение казалось еще более абсурдным. Она должна понимать, что он будет чувствовать себя в безопасности, только работая в одиночку, а не думая постоянно еще и о жене. Если Мари удастся найти его, степень риска удвоится, она должна это понимать. Просчитывание вариантов и анализ ситуаций были ее коньком. Так почему?

Ответ был только один, и это буквально бесило его. Вероятно, она думает, что он может перейти грань, как это случилось в Гонконге. Тогда только ей удалось вернуть его в нормальное состояние. Она вернула его к реальности пугающих полуправд и полувоспоминаний, к реальности проходящих мгновений, которые ей самой приходилось постоянно переживать во время их совместной жизни. Бог свидетель, он обожал ее! И тот факт, что сейчас она приняла это нелепое решение, еще больше подстегивал его чувства – в этом было столько самоотречения, столько... самопожертвования. В Гонконге бывали моменты, когда он буквально молил о смерти, только бы избавиться от чувства вины, которое охватывало его при мысли, что он заставляет ее жить в столь опасном мире. Это чувство всегда было с ним, но теперь стареющий человек внутри его естества ощущает тревогу за своих детей. Шакал – это проклятие их жизни – должен быть вычеркнут из их судьбы. Неужели она не понимает этого и не может оставить его один на один с Шакалом!

Вероятно, не может. Она летит в Париж не для того, чтобы бороться за его жизнь, – она уверена в жизнестойкости Джейсона Борна. Она летит для того, чтобы спасти его разум. Я справлюсь с этим, Мари. Я могу это и сделаю!

Бернардин, промелькнуло в его сознании, он должен помочь. Второе бюро могло бы засечь Мари в Орли или в аэропорте де Голля. Поселить под охраной в каком-нибудь отеле и вдолбить ей в голову, что никому не известно, где он находится. Джейсон сбежал с моста Сольферино на набережную Тюильри и бросился к первому попавшемуся телефону-автомату.

– Вы сможете это? – спросил Борн. – У нее только один действительный паспорт – американский, а не канадский...

– Я попытаюсь сделать это, – ответил Бернардин, – не прибегая к помощи Второго бюро. Не знаю, насколько просветил вас Святой Алекс, но сейчас мой статус консультанта недействителен; думаю, что даже мой рабочий стол успели выбросить из окна...

– Проклятие!

– Merde в тройной степени, mon ami. На набережной д'Орсэ хотят сжечь мои подштанники и меня вместе с ними; и если бы не кое-какая информация о нескольких депутатах парламента, которой я располагаю, они, без сомнения, отправили бы меня на гильотину.

– А может, стоит подкинуть немного деньжат иммиграционным чиновникам?

– Лучше, если я буду действовать в своем бывшем официальном статусе, – будем надеяться, что Второе бюро не станет спешить с рекламой своих неудач. Как ее полное имя?

– Мари Элиза Сен-Жак-Уэбб.

– Ах да, припоминаю, – по крайней мере Сен-Жак, – живо откликнулся Бернардин. – Известный канадский экономист. Во всех газетах были ее фотографии. La belle mademoiselle[85].

– Она вполне могла обойтись без подобной рекламы.

– Конечно.

– Алекс ничего не говорил о Моррисе Панове?

– О вашем друге-докторе?

– Да.

– Увы, ничего.

– Дьявол!!!

– Послушайте, Борн, сейчас вам надо думать о себе.

– Понимаю.

– Вы возьмете машину?

– Стоит ли?

– На вашем месте я бы не стал этого делать. Все-таки по платежному поручению ее могли проследить до меня... Есть определенный риск, хотя и незначительный.

– Согласен. Я купил план метро. Воспользуюсь подземкой... Когда вам позвонить?

– Дайте мне часов пять... Как говорит наш Святой, ваша жена могла вылететь из нескольких аэропортов. Для того, чтобы получить списки всех пассажиров, необходимо некоторое время.

– Обратите внимание на утренние рейсы. Она вряд ли станет подделывать паспорт...

– По мнению Алекса, не следует недооценивать Мари Элизу Сен-Жак. Он даже заговорил по-французски и сказал, что она formidable[86].

– Одно могу сказать, она непредсказуема.

– Qu'est-ce que c'est?[87]

– Она – большой оригинал, и хватит об этом.

– А вы?

– Я иду в метро. Уже стемнело. Позвоню после полуночи.

– Bonne chance[88].

– Merci.

Борн вышел из телефонной будки, отчетливо представляя, что надо делать. Он заковылял вниз по набережной: повязка на ноге заставляла его ступать так, будто у него повреждено колено. Он вышел к станции метро возле Тюильри. Ему надо было доехать до остановки «Гавр-Комартэн» и там пересесть на пригородную электричку, идущую в северном направлении мимо Сен-Дени-Базилик в Аржантей. Аржантей – городок, основанный Карлом Великим четырнадцать столетий тому назад по соседству с женским монастырем. Теперь в этом городе располагалась резиденция убийцы, жестокость которого не уступала кровожадности воинов тех варварских времен. Злодеяния, вершившиеся их окровавленными мечами то на одном поле брани, то на другом, венчались, как и в наше время, праздниками и освящением в сумраке величественных соборов.

Кафе «Сердце солдата» располагалось в переулке, заканчивающемся тупиком. За углом располагались цеха давным-давно закрытого завода, выцветшая вывеска которого извещала, что когда-то здесь процветало металлургическое производство. Ни в одном телефонном справочнике кафе «Сердце солдата» не упоминалось. Поэтому Борну пришлось разыскивать кафе, расспрашивая прохожих и объясняя, что ему срочно нужен туалет. Обшарпанные дома и грязные улицы свидетельствовали, что он на правильном пути.

Борн стоял в темном узком переулке, прислонившись к шершавой кирпичной стене какого-то строения, напротив входа в кафе. Над дверью красными квадратными буквами было написано: «Le Coeur du Soldat». Когда время от времени открывалась дверь, на улицу вылетали обрывки военных маршей; посетители явно не походили на завсегдатаев салонов высокой моды. Борн, чиркнув о кирпич спичкой, прикурил тонкую черную сигару и захромал к двери.

Если бы не французская речь и оглушительная музыка, это кафе вполне можно было принять за портовый бар в Палермо, подумал Борн, продираясь сквозь толпу посетителей к стойке; прищурившись, он рыскал глазами по сторонам, примечая все вокруг; одновременно он спросил себя: когда же это я успел побывать в Палермо?..

Здоровенный мужик в рыжевато-коричневой рубашке поднялся со стула возле стойки, Джейсон проскользнул на его место. В плечо ему неожиданно вцепилась рука, похожая на клешню. Перехватив клешню, Борн резко вывернул запястье, откинул стул в сторону и встал во весь рост.

– В чем дело? – спокойно, но достаточно громко спросил он по-французски.

– Это мое место, свинья! Мне просто пора отлить!

– Может, когда ты вернешься, мне надо будет сходить, – сказал Джейсон, не отводя глаз и продолжая сжимать запястье этого человека; эффективность захвата усиливалась тем, что большой палец давил на нерв.

– Ах ты, инвалид чертов!.. – проскрипел мужчина, стараясь не морщиться. – С калеками я не связываюсь...

– Вот что я предлагаю, – заметил Борн, отпуская палец. – Ты возвращаешься, мы меняемся, и я ставлю тебе выпивку всякий раз, когда ты даешь передышку моей ноге, о'кей?

Взглянув на Джейсона, мужик криво ухмыльнулся.

– Эй, да ты, оказывается, нормальный парень.

– Не такой уж нормальный, но связываться не собираюсь. Судя по твоей комплекции, тебе ничего не стоит размазать меня по стене... – Борн отпустил мускулистую руку «коричневой рубашки».

– Это как сказать, – сказал мужик, потирая кисть. – Сиди, сиди! Пойду отолью, а когда вернусь, я ставлю выпивку. По тебе не скажешь, что ты набит франками.

– Как говорится, внешность обманчива, – ответил Джейсон, присаживаясь. – У меня есть шмотки и получше, только мой друг, с которым я должен встретиться здесь, не советовал их надевать... Я недавно вернулся из Африки. Тренировал дикарей... Так что с монетой нормально...

В металлической, оглушающей военной музыке раздался удар медных тарелок, одновременно «коричневая рубашка» оторопело уставился на Борна.

– Из Африки?! – не дал договорить он. – Я так и знал! Это же приемчики ЛПН...

В памяти Хамелеона вспыхнула аббревиатура ЛПН – Legion Patria Nostra. Французский Иностранный легион, сформированный из наемников со всего мира. Он не имел в виду легион, но это несомненно подойдет.

– Боже ты мой, ты тоже? – спросил он, якобы удивившись.

– La Legion etrangere! Легион – вот наша родина!

– Ну надо же, мать твою!

– Мы не кричим о себе на всех перекрестках... Разумеется, нам завидуют, потому что мы самые лучшие и платили нам соответственно, но здесь собираются свои ребята. Солдаты!

– Ты когда уволился из Легиона? – спросил Борн.

– А, девять лет назад! Меня вышвырнули из-за лишнего веса еще До того, как я успел записаться на второй срок. Они были правы и, возможно, спасли мне жизнь. Я из Бельгии, капрал.

– А меня уволили месяц назад, раньше, чем истек мой первый срок. Дали знать себя раны, полученные в Анголе, да еще они заподозрили, что на самом деле я старше, чем значилось в бумагах. Даже за лечение не заплатили... – Боже, как легко текут слова, подумал Борн.

– Говоришь, Ангола? Разве мы были там?! О чем же, интересно, Думают на набережной д'Орсэ?

– Не знаю. Я – солдат, выполняю приказы и не спрашиваю о том, чего не могу понять.

– Посиди! У меня мочевой пузырь сейчас лопнет. Скоро вернусь, потолкуем. Может, у нас есть общие друзья... Я ничего не слышал об Анголе...

Джейсон склонился над стойкой бара и заказал пиво, радуясь тому, что бармен был слишком занят, а музыка слишком громка для того, чтобы кто-то смог подслушать. А еще в этот момент он с благодарностью вспомнил заповедь Святого Алекса, которая гласила: «Оказавшись в новом месте, веди себя плохо, чтобы тебя оценили, а уже потом веди себя хорошо». Смысл этой заповеди заключался в том, что переход от вражды к дружбе всегда благоприятнее, чем обратное. Борн с удовольствием отхлебнул пивка: он обзавелся другом в «Сердце солдата». Теперь у него есть зацепка, может, и незначительная, но важная для него, а может, и не такая уж незначительная.

«Коричневая рубашка» вернулся к стойке в обнимку с каким-то парнем. Это был молодой человек лет двадцати, среднего роста, с такой развитой мускулатурой, что смахивал на банковский сейф; он был в американской армейской куртке. Джейсон хотел встать, но его тут же остановили...

– Сиди, сиди! – закричал его новый друг, стараясь перекрыть царившие в кафе гвалт и музыку. – Я привел девственницу.

– Что-что?!

– Парень, у тебя из головы все вылетело. Он решил записаться в Легион...

– Ну да, – засмеялся Борн, пытаясь замять оплошность. – Я-то думаю, в таком месте...

– При чем тут место, – перебил его «коричневая рубашка», – половина этих ребят готова заняться этим делом в любом качестве, лишь бы платили побольше. Но речь не об этом. Думаю, парню надо потолковать с тобой. Он американец, и его французский не ахти какой, но если ты будешь говорить медленно, он поймет что к чему.

– Не нужно, – с легким акцентом по-английски ответил Джейсон. – Я сам из Невшателя, но несколько лет жил в Штатах.

– Это здорово. – Американец говорил как южанин, в его улыбке не было фальши, смотрел он настороженно, но без страха.

– Тогда давай сначала, – с сильным акцентом по-английски произнес бельгиец. – Я... Моррис – имя не хуже других. Моего молодого друга зовут Ральф, по крайней мере, он так говорит. А твое имя, наш раненый герой?

– Франсуа, – ответил Джейсон, вспомнив о Бернардине. – Я вовсе не герой – герои слишком быстро погибают... Закажите выпивку, я плачу. – Они заказали, а Борн заплатил, лихорадочно стараясь припомнить то немногое, что знал о французском Иностранном легионе. – За девять лет многое изменилось, Моррис. – Как же легко текут слова, опять подумал Хамелеон. – Почему ты решил завербоваться, Ральф?

– Думаю, это самое правильное, что я могу сделать, – мне надо исчезнуть, пять лет для меня – минимум.

– Это при условии, что ты сумеешь продержаться первый год, – вмешался бельгиец.

– Моррис прав. Послушай его. Офицеры – битые ребята...

– И все французы! – добавил бельгиец. – По меньшей мере на девяносто процентов. Только один иностранец из трехсот может выдвинуться в офицеры. У тебя не должно быть иллюзий.

– Но я же учился в колледже. Я инженер...

– Ну и будешь строить сортиры в лагерях и выгребные ямы на позициях, – засмеялся Моррис. – Объясни ему, Франсуа, как относятся к образованным.

– Образованным сначала нужно научиться драться, – сказал Джейсон, надеясь, что попадет в точку.

– Прежде всего! – воскликнул бельгиец. – Потому что умники внушают подозрения. Не начнут ли они сомневаться? Не станут ли размышлять, хотя им платят только за то, чтобы они выполняли приказы?.. Нет, дружок, на твоем месте я бы засунул свою ученость в задницу...

– Пусть твоя ученость проявится, когда она будет нужна им, а не тогда, когда ты хочешь ее показать, – добавил Джейсон.

– Bien! – заорал Моррис. – Он знает, о чем говорит. Настоящий легионер!

– Ты умеешь драться? – спросил Джейсон. – Можешь кинуться на человека... Убить его?

– Я убил невесту, ее братьев и кузена – ножом и вот этими руками. Она трахалась с одним банкиром из Нашвилла, а они покрывали ее, потому что этот тип платил им... Да, я могу убить, мистер Франсуа.

«Охота за безумным убийцей в Нашвилле». «Подающий надежды молодой инженер избежал ловушки». Борн вспомнил броские газетные заголовки, которые он видел несколько недель назад.

– Валяй, записывайся, – сказал он молодому американцу.

– Если станут очень прижимать, могу я упомянуть вас, мистер Франсуа?

– Это тебе не поможет, парень, скорее навредит. Если станут прижимать, говори правду. Это лучше всяких рекомендаций.

– Вот здорово! Сразу видно, он порядки... знает. Конечно, они не берут всяких маньяков, но они – как же это сказать, Франсуа?

– Смотрят на это сквозь пальцы, наверное.

– Да, смотрят сквозь пальцы, когда есть – encore[89], Франсуа?

– Когда есть смягчающие вину обстоятельства.

– Видишь?! У моего друга Франсуа есть мозги – удивительно, как он выжил.

– Потому что не показывал их, Моррис. Официант в засаленном фартуке похлопал бельгийца по плечу:

– Votre table, Rene[90].

– Да, вот так! – пожал плечами «коричневая рубашка». – Подумаешь, еще один псевдоним... Quelle difference?[91] Пойдем поедим И, если повезет, может, не отравимся.

Два часа спустя, когда Моррис и Ральф прикончили четыре бутылки vin ordinaire[92], а также расправились с рыбой подозрительного вида, «Сердце солдата» погрузилось в привычную вечернюю атмосферу. Время от времени затевались драки, но они быстро пресекались мускулистыми официантами. Звуки медных труб вызывали воспоминания о выигранных и проигранных битвах, вспыхивали споры между старыми солдатами, которые входили в прошлом в состав штурмовых групп, были пушечным мясом. Они испытывали чувство жгучей обиды и в то же время были переполнены гордостью, потому что им действительно пришлось пережить ужасы, о которых их увешанные золотыми побрякушками начальники не имели понятия. Это был обычный коллективный рев протеста пехоты, который можно было слышать еще со времен фараонов, и который сменился ворчливым брюзжанием ветеранов Кореи и Вьетнама. Одетые с иголочки офицеры отдавали приказы из далекого тыла, а пехота шла на гибель, чтобы поддержать веру в мудрость своих начальников. Борн вспомнил Сайгон и не нашел в душе ничего против настроения, царившего в «Сердце солдата».

Бармен – огромный лысый мужчина в очках в металлической оправе – вынул из-под стойки бара телефон и поднес трубку к уху. Джейсон наблюдал за ним сквозь мелькающие перед ним фигуры людей. Глаза бармена скользнули по заполненному посетителями залу – то, что он услышал, вероятно, было важно; то, что он видел, особой роли не играло. Он что-то коротко ответил в трубку и, опустив руку под стойку, по-видимому, набрал какой-то номер; опять что-то быстро сказал и убрал телефон. Это была та самая процедура, которую описал Борну старик Фонтен на острове Спокойствия: информация получена, информация передана. А в конце передающей линии – Шакал!

Это было то, что Борн хотел увидеть. Теперь ему надо пораскинуть мозгами: может быть, ему придется нанять помощников. Эти люди были разменной монетой, ничего не значащей для него: их можно было подкупить, шантажом или угрозами заставить делать то, что ему было нужно, ничего не объясняя...

– Я только что видел парня, с которым должен был встретиться здесь, – сказал Борн Моррису и Ральфу, уже едва способным соображать. – Он сделал знак, чтобы я вышел...

– Ты нас покидаешь?! – загудел бельгиец.

– Эй, парень, ты не должен так поступать, – поддержал его американец.

– Только на сегодня. – Борн наклонился над столом. – Я в паре с одним легионером собираюсь провернуть маленькое дельце, которое принесет кучу денег. Мне кажется, вы честные ребята. – Борн вытащил скатанные трубочкой купюры и отсчитал каждому по пятьсот франков. – Возьмите и спрячьте, только быстро!!!

– Де-ерь-мо-о!!!

– Merde!

– Возможно, вы мне понадобитесь. Сидите тихо, а минут через десять – пятнадцать выйдите наружу... И хватит выпивать. Вы мне нужны трезвыми... Когда открывается заведение, Моррис?

– Я не уверен, что оно вообще закрывается. Я бывал здесь даже в восемь часов утра. Правда, народу тогда поменьше...

– Завтра приходите около полудня. И трезвыми, понятно?

– Я буду старшим капралом легиона, так же, как когда-то! Форму надевать? – Моррис икнул.

– К дьяволу форму!

– Тогда я приду в костюме и галстуке. У меня правда есть и костюм и галстук!

– Не надо. Вы должны быть одеты так же, как сегодня... Но с ясной головой. Понятно?

– Ты говоришь ires americain, mon ami[93].

– Это точно.

– Вовсе нет, тебе просто показалось...

– Ничего мне не показалось. Я это чую за версту. Ты привираешь, да еще с запасом...

– Никакого запаса, Ральф. Значит, увидимся завтра! – Борн выскользнул из-за стола. Но вместо того, чтобы направиться к выходу, он протиснулся в дальний конец бара поближе к лысому бармену. У стойки все места были заняты. Борн проскользнул бочком между двумя посетителями, заказал бокал перно и взял салфетку, чтобы написать записку. На салфетке был выдавлен герб, поэтому писать на обороте было трудно, все же он сумел нацарапать по-французски: «Гнездо „дрозда“ стоит миллион франков. Цель: конфиденциальный деловой разговор. Если вас это интересует, приходите к старому заводу через полчаса. Чем вы рискуете? Дополнительно 5000 F, если вы придете один».

Борн сложил салфетку вместе со стофранковой купюрой и жестом подозвал бармена. Тот поправил очки, показывая всем своим видом, что такое поведение незнакомца – неслыханная дерзость. Опершись о стойку огромными, покрытыми татуировкой руками, он процедил сквозь зубы:

– В чем дело?

– Пара слов для вас, – сказал Хамелеон, не сводя глаз с бармена. – Я работаю в одиночку, и не исключено, что мое предложение заинтересует вас. – Борн ловко сунул в лапу бармену салфетку. Взглянув еще раз на изумленного бармена, Джейсон повернулся и пошел к выходу, подчеркнуто хромая.

Оказавшись снаружи, Борн побежал по переулку. Он полагал, что эпизод в баре занял у него минут десять. Бармен, вероятно, следил за ним, поэтому Джейсон намеренно не смотрел в сторону своих компаньонов, рассчитывая, что они по-прежнему за столом. «Коричневая рубашка» и «армейская куртка» были не в лучшей форме, и он мог только надеяться, что пятьсот франков каждому разбудят в них чувство ответственности и они выйдут в назначенное время. Борн рассчитывал в основном на Морриса-Рене, а не на молодого американца, который назвал себя Ральфом. Бывший капрал Иностранного легиона автоматически подчинялся приказам: он выполнял их как в стельку пьяный, так и совершенно трезвый. Джейсону могла понадобиться их помощь, если (вот именно: если) бармен из «Сердца солдата» откликнется на предложение, заинтригованный огромной суммой и разговором с ветераном, которого он в случае чего мог бы прихлопнуть одной левой.

Борн ждал, свет уличных фонарей таял в конце переулка: из дверей заведения выходило все меньше людей. Проходившие мимо даже взглядом не удостаивали калеку, подпиравшего кирпичную стену.

Привычка подчиняться сработала: «коричневая рубашка» выволок из бара «армейскую куртку» и, когда за ними закрылась дверь, похлопал американца по щекам, объясняя, что надо выполнять приказы, потому что они богаты, а будут еще богаче.

– Это лучше, чем быть застреленным в Анголе! – сказал легионер, достаточно громко, чтобы его мог расслышать Борн.

Джейсон остановил их в переулке и подтолкнул за угол кирпичного здания.

– Это я, – властно сказал он.

– Sacrebleu...[94]

– Что за черт...

– Тихо! Можете заработать еще по пять сотен на брата сегодня вечером... Если нет, то там найдется куча желающих... Только свистни.

– Мы же друзья! – запротестовал Моррис-Рене.

– А я врежу тебе по жопе, если ты будешь так напирать на на-а-с... Но мой приятель прав, мы же друзья... Это не какой-то комми, верно, Моррис?

– Taisez-voiis!

– Что означает: заткнись, – перевел Борн.

– Знаю. Слышал много раз...

– Так вот. Через несколько минут сюда может выйти бармен, он будет меня искать. А может, и не выйдет, я точно не знаю. Это огромный лысый громила в очках. Вы его видели?

Американец пожал плечами, а бельгиец, утвердительно кивнул, сказал, почти не разжимая губ:

– Это Сантос, он – espagno.

– Испанец?

– Или latino-americam[95]. Никто точно не знает.

Ильич Рамирес Санчес, подумал Джейсон. Карлос-Шакал. Уроженец Венесуэлы, террорист, с которым не смогли справиться даже Советы... Не исключено, что Сантос его земляк.

– Ты хорошо его знаешь?

Бельгиец пожал плечами.

– В «Сердце солдата» его власть безгранична. Нам говорили, что он разбивал ребятам головы, если они вели себя слишком плохо. Начинает он с того, что снимает очки, – это первый признак, что сейчас что-то произойдет. Видеть это тяжело даже солдатам, прошедшим огонь и воду... Если он выйдет, чтобы повидаться с тобой, я бы посоветовал тебе смыться...

– Он придет, может, он захочет повидаться со мной.

– На Сантоса это не похоже...

– Суть дела вам знать не обязательно. Но если он все-таки выйдет, я хочу, чтобы вы завязали с ним разговор. Понятно?

– Mais certainement[96]. Было несколько случаев, когда я спал у него наверху. Меня относил туда сам Сантос, когда в бар приходили уборщицы.

– Наверху?

– Он живет над кафе, на втором этаже. Говорят, он никогда не выходит на улицу. Даже на рынок не ходит – продукты доставляют сюда.

– Ясно. – Джейсон вынул деньги и выдал каждому еще по пятьсот франков. – Возвращайтесь в переулок и, если Сантос выйдет, остановите его и ведите себя так, словно вы слишком много выпили. Попросите у него денег взаймы, бутылку – что хотите.

Переглянувшись как конспираторы, Моррис и Ральф зажали купюры покрепче. Франсуа, этот сумасшедший ветеран, швырялся деньгами, словно сам их печатал! Их энтузиазм возрастал...

– И долго нам пасти этого индюка? – спросил американец с далекого Юга.

– Я уши отрежу с его лысой головы! – добавил бельгиец.

– Вы должны только задержать его, чтобы я успел понять, один он или нет, – сказал Борн.

– Заметано, парень.

– Мы заработаем не только франки, но и твое уважение. Можешь поверить слову капрала из Легиона.

– Я тронут. А теперь возвращайтесь. – Хмельная парочка, шатаясь, пошла по переулку, «армейская куртка» при этом успел с видом триумфатора похлопать «коричневую рубашку» по плечу. Джейсон вновь прислонился к кирпичной стене в нескольких дюймах от угла и стал ждать. Прошло шесть минут, и наконец раздались слова, которые он так хотел услышать.

– Сантос! Мой добрый и великий друг Сантос!

– Что ты здесь делаешь, Рене?

– Моего молодого американского друга тошнило, но теперь ему уже легче...

– Американца?!

– Давай я тебя с ним познакомлю, Сантос. Вскоре он станет настоящим воякой.

– Где-то затевается детский крестовый поход? – Бармен взглянул на Ральфа. – Удачи тебе, мальчик. Поиграй пока в песочнице.

– Ты чертовски быстро болтаешь по-французски, мистер. Но кое-что я понял: ты большая мамочка. А ведь я могу стать очень злым сукиным сыном!

Бармен рассмеялся и легко перешел на английский:

– Лучше бы тебе «злиться» в другом месте, мальчик. В «Сердце солдата» мы пускаем только «добрых» джентльменов... Ладно, мне пора.

– Сантос! – закричал Моррис-Рене. – Одолжи десять франков. Я оставил свой бумажник дома.

– Если у тебя и был когда-то бумажник, то оставил ты его еще в Северной Африке. Тебе известно мое правило: ни одного су никому из вас.

– Свои денежки я истратил на твою паршивую рыбу! Из-за нее и вырвало моего друга!

– Когда опять захочется поесть, катитесь в Париж и обедайте в «Рице»... Ах да! Вам действительно подали рыбу, но вы за нее не заплатили. – Бармен посмотрел в переулок. – Спокойной ночи, Рене. И ты тоже, малыш вояка. У меня дела.

Борн побежал к воротам старого завода. Сантос шел на встречу с ним. Один. Перейдя улицу и оказавшись в тени корпуса закрытого металлургического завода, Борн замер; слегка пошевелив рукой, он ощутил надежную сталь своего пистолета. С каждым шагом Сантоса Шакал становился все ближе и ближе! В переулке появилась огромная фигура, пересекла слабо освещенную улицу и приблизилась к ржавым воротам.

– Я пришел, мсье, – сказал Сантос.

– Благодарю вас.

– Не стоит. Насколько я помню, в вашей записке речь шла о пяти тысячах франков.

– Вот они. – Джейсон вынул из кармана деньги и протянул их владельцу «Сердца солдата».

– Благодарю вас, – усмехнулся Сантос, забирая купюры, и тут же рявкнул: – Взять его!

Ворота позади Борна распахнулись, оттуда выскочили двое, и, прежде чем Джейсон успел выхватить оружие, его ударили по голове чем-то тяжелым.

Глава 23

– Мы одни, – послышалось из противоположного конца темной комнаты, когда Борн очнулся. Голос принадлежал Сантосу, огромное тело которого едва умещалось в большом кресле; единственная слабая лампочка в торшере освещала его крупную плешивую голову. Джейсон повернул голову и почувствовал, что на макушке у него здоровенная шишка; он был втиснут в угол дивана. – Нет ни трещины, ни крови, только, как мне кажется, шишка, – проговорил человек Шакала.

– Точный диагноз, особенно последняя часть.

– Это резиновая дубинка. Когда ее используют, результат легко можно предсказать, за исключением сотрясения мозга. Там на подносе – пузырь со льдом, можете им воспользоваться.

Борн протянул руку, нащупал пузырь со льдом и приложил его к голове.

– Вы предусмотрительны, – спокойно отметил он.

– Почему бы и нет? У нас есть несколько вопросов, которые хотелось бы обсудить... Речь идет о миллионе, если вопросы оценить во франках.

– Деньги ваши, при соблюдении указанных условий, конечно.

– Кто вы такой? – резко спросил Сантос.

– Это не входит в условия.

– Вы немолоды...

– И вы, между прочим, тоже.

– У вас нашли пистолет и нож. Нож выбирают обычно более молодые.

– Кто вам сказал такую глупость?

– Это подсказывают наши рефлексы... Что вам известно о «дрозде»?

– Вы могли бы меня спросить также, от кого я узнал о «Сердце солдата».

– Так от кого?

– Дал кое-кто адресок.

– Кто?!

– Это тоже не входит в условия. Я – посредник и работаю по строгим правилам. Этого требуют клиенты.

– Это они посоветовали вам перевязать колено, чтобы имитировать ранение? Когда вы пришли в себя, я нажал на колено: не было никакой реакции, не похоже ни на перелом, ни на растяжение. Далее, у вас нет при себе удостоверения личности, зато есть крупная сумма денег.

– Не буду объяснять, как я работают могу только прояснить некоторые обстоятельства, как я их понимаю. Я передал вам предложение, не так ли? Поскольку у меня не было номера вашего телефона, сомневаюсь, что мне удалось бы сделать это, если бы я явился в заведение в деловом костюме и с атташе-кейсом.

Сантос ухмыльнулся:

– Вы даже не дошли бы до дверей: вас тормознули бы еще в переулке и раздели догола...

– Представьте себе, я тоже так подумал... Так как насчет нашего дела ценой, скажем, в миллион франков?

Человек Шакала пожал плечами.

– Обычно если покупатель назначает высокую цену с первого захода, это значит, что он пойдет и дальше. Скажем, на полтора миллиона... Может, на два...

– Но я ведь не покупатель, а всего лишь посредник. Мне сказали заплатить миллион, что, по-моему, и так чересчур... Но тут главное – время. Или забирайте, или отчаливайте... У меня есть другие варианты.

– Да неужели?

– Разумеется...

– А что вы скажете, если ваш труп без всяких документов выловят из Сены?

– Хватит. – Джейсон огляделся: погруженная в полумрак комната никак не ассоциировалась с захудалым кафе этажом ниже. Мебель была массивная, – это соответствовало мощной комплекции владельца кафе, – подобранная со вкусом: не элегантная, но, конечно, и не дешевая. Вызывали удивление книжные полки, возвышающиеся во всю стену между окнами. Профессорская ипостась Борна-Уэбба почувствовала внезапное желание посмотреть на их корешки, чтобы получить более ясное представление об этом огромном человеке, который казался отъявленным головорезом, но внутренне, наверное, был совсем другим. Борн вновь посмотрел на Сантоса. – Выходит, то, что я уйду отсюда в целости и сохранности, вовсе не аксиома?

– Да, – согласился человек Шакала. – Если бы вы ответили на мои простые вопросы, я бы отпустил вас. Но вы говорите, что это невозможно по условиям, или – лучше сказать – ограничениям контракта... Ладно, у меня свои требования: выполните – будете жить, нет – умрете.

– Весьма доходчиво...

– И мне кажется, что вам все понятно.

– Разумеется... Но вы теряете возможность получить миллион франков, а может, и значительно больше.

– Я тоже выскажу предположение, – заявил Сантос, сложив руки на животе и взглянув на татуировку. – Мне кажется, что человек, который располагает такими деньгами, с радостью сообщит все, что знает, лишь бы не подвергаться пыткам. – Человек Шакала резко стукнул кулаком по подлокотнику и заорал: – Что тебе известно о «дрозде»?! Кто сказал тебе о «Сердце солдата»? Откуда ты взялся, кто ты такой, кто тебя подослал?!

Борн замер, тело его одеревенело, но голова лихорадочно работала. Он обязан выкрутиться! Он должен связаться с Бернардином! Где Мари?! То, что ему нужно было сделать, становилось невозможным из-за сидевшего в противоположном конце комнаты гиганта. Сантос не похож ни на глупца, ни на лжеца: он мог убить своего пленника собственными руками без малейших колебаний... его не обманешь голой ложью. Человек Шакала стоит на страже интересов хозяина и своих собственных. Хамелеону оставалось только одно: открыть такую часть правды, чтобы в нее можно было поверить и чтобы ее невозможно было отвергнуть. Джейсон положил пузырь со льдом на стол и заговорил.

– Вы правы, я не собираюсь умирать за своего клиента или подвергаться пыткам, защищая его интересы... Я расскажу вам то, что мне известно, – это не так много, как мне бы хотелось в данных обстоятельствах. Я отвечу на ваши вопросы по порядку – я не так напуган, чтобы перепутать их последовательность. Начну с того, что деньгами распоряжаюсь не я. В Лондоне есть человек, которому я Должен сообщить нужную информацию, а он переведет деньги на счет в Швейцарию, в Берн: я должен назвать фамилию и номер счета... Давайте отбросим подробности моей биографии и разговоры о пытках – я отвечу на все вопросы. Итак, что мне известно о «дрозде»? Кафе «Сердце солдата» является частью главного вопроса, кстати... Мне известно, что один старик – его имя и национальность я не знаю, но подозреваю, что он француз, – обратился к известному общественному деятелю и сообщил, что тому грозит гибель по вполне определенным мотивам; но кто поверит решившему подзаработать старому пьянице, у которого к тому же длинный список прегрешений перед полицией? Этот деятель действительно был убит, но предостережение старика слышал его помощник. А этот самый помощник близкий друг моего клиента; убийство устраивало их обоих. Помощник тайно передал информацию старика: «дрозд» получает послания через явку в кафе «Сердце солдата» в Аржантей. Этот «дрозд», должно быть, – крупная птица, и мой клиент хочет с ним связаться... Что касается меня, то в данный момент я снял номер под именем Симона в «Пон-Рояле» – там лежит мой паспорт и другие документы. – Борн сделал паузу и развел руками. – Я рассказал вам все, что мне известно.

– Не все, – поправил его Сантос низким глухим голосом. – Кто ваш клиент?

– Меня убьют, если я назову вам имя.

– Решайтесь: я убью вас прямо сейчас, если вы будете юлить, – заявил человек Шакала, вытаскивая из-за пояса охотничий нож Джейсона; в свете торшера зловеще блеснуло лезвие.

– Почему вы не хотите назвать имя и телефонный номер, которые нужны моему клиенту? Я гарантирую вам два миллиона франков. Я ведь посредник. Чем вы рискуете? «Дрозд» может отказаться от этого предложения и послать всех к черту... Хотите три миллиона?!

В глазах Сантоса что-то мелькнуло – искушение было слишком велико для его воображения.

– Может, мы обстряпаем это дельце позже...

– Только сейчас!

– Нет! – Человек Шакала легко вытолкнул из кресла свое огромное тело и подошел к дивану, угрожающе выставив нож. – Кто ваш клиент?

– Их много, – ответил Борн. – Это самые могущественные люди Соединенных Штатов.

– Кто они?

– Они охраняют свои имена, как атомные секреты... Но я знаю одно имя – вам хватит за глаза и за уши...

– Кто они?

– Подумайте сами! По крайней мере поймите всю важность того, что я стараюсь втолковать вам. Защищайте, ради Бога, своего «дрозда» всеми способами! Поверьте, что я говорю вам правду... У вас шанс разбогатеть так, что остаток жизни вы сможете прожить не отказывая себе ни в чем. Сможете путешествовать или исчезнуть, может, найдете время заняться своими книгами, а не хлопотать о всей той мерзости, что собралась внизу. Вы верно заметили, что мы оба уже немолоды. Я заработаю на посредничестве весьма приличный процент, а вы станете просто богачом, свободным от забот, от неприятной и грязной работы... Опять-таки, чем вы рискуете? Ведь моим клиентам можно отказать... Здесь нет ловушки. Мои клиенты не хотят встречаться с «дроздом» – они хотят нанять его!

– И как, по-вашему, это можно устроить?

– Найдите себе липовое прикрытие и свяжитесь с американским послом в Лондоне – его имя Эткинсон. Скажите ему, что вы получили конфиденциальные инструкции от «Женщины-Змеи», и спросите, должны ли вы их выполнять.

– Женщина-змея? Что это такое?

– "Медуза"! Они называют себя «Медузой».

* * *

Моррис Панов извинился и выскользнул из машины. Он продирался сквозь толпу посетителей придорожного кафе к туалету. Глазами он обшаривал помещение в поисках телефона-автомата. Как назло ни одного! Единственный паршивый телефон находился в десяти футах от машины, прямо перед глазами платиновой блондинки, чья паранойя была столь же заметна, как ее темные от природы волосы. Он пробормотал, что ему надо бы позвонить на работу, сообщить об аварии и о том, где она произошла, но услышал в ответ поток брани.

– Совсем свихнулся! Посадить на хвост свору полицейских, которые захотят тебя взять! Ни за что на свете, мать твою, лекарь. Из твоей конторы сразу же позвонят легавым, а они моему нежно любящему муженьку – вилы ему в глотку, а потом со всех изгородей в этом округе можно будет снимать клочки моей задницы. Ну уж нет! Он вась-вась со всеми легавыми на дорогах. Он подсказывает им, где можно снять подходящую шлюху.

– У меня нет никаких оснований упоминать вас, и я не стану этого делать. Вы сами говорили, что я могу ему не понравиться.

– Не понравиться... это мягко сказано. Он отрежет твой симпатичный носик. Я не собираюсь рисковать, да и ты не похож на храбреца. Стоит тебе проболтаться об этой аварии – и не успеешь опомниться, как рядом окажется полиция.

– Знаете, вы что-то не то городите.

– Ладно, я буду городить то, что надо. Я заору: «Насилуют!» – и скажу этим водителям, а они вовсе не гомики, что подобрала тебя на дороге два дня назад и с тех пор была твоей сексуальной рабыней. Как это тебе?

– Весьма впечатляет. Могу я, по крайней мере, сходить в туалет?

– Вали. В этих туалетах телефоны пока не додумались устанавливать.

– Правда... Нет, честно, я ничуть не расстроен, просто интересно. Почему же нет? Водители дальних рейсов зарабатывают хорошие деньги, они не позарятся на мелочь.

– Мальчик, ты как с луны свалился. На дорогах всякое случается, и воруют и убивают – схватываешь? Одни люди звонят по телефону, а другим может быть интересно, кто они такие.

– Правда?!

– Ну и дубина... Давай поторапливайся. У нас времени в обрез:

только подзаправиться какой-нибудь дрянью. Вали, а я пока закажу Он поедет по семидесятому, а не по девяносто седьмому. Не сообразит.

– Сообразит что? Что это – семидесятое и девяносто седьмое?

– Да шоссе, идиот! Ты что, не знаешь, что такое шоссе? Ну и тупой же ты, лекарь. Иди облегчись, а потом, может, остановимся в каком-нибудь мотеле и продолжим нашу деловую беседу... А ты получишь аванс.

– Простите?

– Я расплачиваюсь натурой, или это против твоих религиозных убеждений?

– Ну что вы... Я всегда – за.

– О'кей. Поторапливайся!

Итак, Мо Панов направился в туалет. Увы, блондинка оказалась права: телефона там не было! Окошко, которое выходило во двор, было таким маленьким, что через него смогла бы проскользнуть разве что кошка или крыса... Но у него были деньги, – причем большие деньги, а также пять водительских удостоверений, выданные в пяти разных штатах. По лексикону Джейсона Борна, это было оружие, особенно деньги. Мо воспользовался писсуаром, а затем направился к двери; он немного приоткрыл ее, чтобы понаблюдать за блондинкой. Внезапно дверь распахнулась с такой силой, что Панова отбросило к стене.

– Эй, извини, парень! – закричал коренастый мощный детина. Он тряс психиатра за плечи, в то время как Мо ощупывал лицо после удара. – С тобой все о'кей, приятель?

– Надеюсь... Да, конечно.

– Черта с два! У тебя из носа кровь! Иди вот сюда, тут полотенца. Откинь голову, а я плесну тебе на шнобель... Теперь выпрямись и прислонись к стене. Вот так-то лучше... Мы это в момент остановим. – Детина прикладывал мокрое полотенце к лицу Панова и каждые несколько секунд проверял, остановилось ли кровотечение. – Все в порядке, приятель, почти не капает. Только дыши ртом, глубоко дыши, ты меня понял? Головой двигать можешь?

– Благодарю, – пробормотал Панов, придерживая полотенце и удивляясь, что кровотечение можно остановить так быстро. – Премного благодарен.

– Не надо благодарности – ведь это я тебя саданул, – сказал водитель. – Тебе лучше? – спросил он.

– Да, лучше. – И, пренебрегая советом дорогой покойной мамочки, Мо решил воспользоваться моментом и сойти с пути праведного. – Я должен сказать вам – это была моя оплошность.

– Что ты имеешь в виду? – спросил водитель, вытирая руки.

– Честно говоря, я прятался за дверью и наблюдал за женщиной, от которой пытаюсь избавиться... Вы меня понимаете? Детина ухмыльнулся и сказал:

– Чего же не понять? Это история человечества, парень! Они вцепляются в тебя своими коготками и – бам: плачут – ты не знаешь, что тебе делать, визжат – и ты у их ног. Со мной все по-другому... Я женился... Она настоящая европейка, понимаешь? Она не так хорошо говорит по-английски, зато благодарна... Хорошо относится к детям, хорошо относится ко мне, и я до сих пор возбуждаюсь, когда вижу ее. Не то что эти вонючие принцесски, что сидят вон там.

– Необыкновенно интересные, я бы сказал, мудрые соображения, – сказал психиатр.

– Чего?

– Неважно. Я хочу выбраться отсюда так, чтобы она не заметила. У меня есть немного денег...

– Оставь их себе... Где она?

Они подошли к двери, и Панов приоткрыл ее на несколько дюймов.

– Вон там... Видите блондинку, которая поглядывает в эту сторону? Она уже нервничает...

– Ну и дела, – перебил его водитель. – Да это же жена Бронка! Она явно сбилась с курса...

– С курса? Бронк?!

– Он работает на трассах, которые идут на восток. Что, черт подери, она-то здесь делает?

– Думаю, она старается не попасть ему под горячую руку.

– Ага, – согласился детина. – Я слышал, что она путалась с кем попало и даже денег не брала.

– Вы ее знаете?

– Кто же ее не знает, черт побери! Я был у них пару раз на пикнике. Он такой соус готовит – пальчики оближешь.

– Мне надо выбраться отсюда. Я уже говорил, что у меня есть немного денег...

– Ну, говорил... Обсудим это позже.

– Где?

– В моем грузовике. Видишь красный полуприцеп с белыми полосами, как на флаге? Обойди вокруг него и встань, чтобы тебя не было видно.

– Она заметит, как я выхожу из туалета.

– Не бойся... Я пойду к ней и сообщу ей радостную новость. Скажу, что нам по рации все уши прожужжали, что Бронк едет на юг в сторону Каролины... по крайней мере, что я так слышал.

– Как я смогу отблагодарить вас?

– Наверное, частью тех денег, о которых ты все время говоришь? Не бойся, много не возьму. Бронк – скотина, а я, как-никак, христианин, в церковь хожу.

Детина распахнул дверь, снова едва не отбросив Панова к стене. Мо наблюдал за тем, как его новый знакомый подошел к красной машине, протянул руки, чтобы обнять старую знакомую, что-то затараторил; женщина сверлила его взглядом. Панов выскочил из туалета, побежал к грузовику с белыми полосами. Спрятавшись за кабиной, он стал ждать.

Из своего укрытия Панов увидел жену Бронка, которая резко откинулась назад, при этом ее платиновые волосы причудливо колыхались из стороны в сторону. Через мгновение взревел двигатель, и машина рванула на север. Мо проводил ее долгим взглядом...

– Как дела, приятель? Куда ты, черт подери, подевался? – сказал детина без имени, который не только чудесным образом остановил кровотечение Панову, но и спас от сумасшедшей женщины, психопатия которой коренилась в глубоком чувстве вины и стремлении отомстить.

«Возьми себя в руки», – мысленно приказал себе Панов, а вслух произнес:

– Я здесь, приятель!

Через тридцать пять минут они добрались до какого-то неизвестного городка, и водитель притормозил возле магазина у шоссе.

– Здесь есть телефон, приятель. Счастливо тебе.

– Вы уверены? – спросил Мо. – Насчет денег?

– Уверен, – ответил детина. – Двести долларов более чем достаточно. Буду считать, что я их заработал. Большие деньги развращают, верно? Мне предлагали в пятьдесят раз больше, чтобы я возил всякую дрянь... И знаешь, что я ответил?

– Что же вы ответили?

– Я их послал куда подальше: пусть сыплют свою отраву против ветра... Чтобы их всех ослепило!

– Ты парень что надо... – сказал Панов, спускаясь на тротуар.

– У меня есть кое-какие должки. – Дверца грузовика захлопнулась, огромная машина устремилась вперед, а Мо направился к телефону-автомату.

– Где ты, черт побери?! – кричал находившийся в Вирджинии Алекс Конклин.

– Не знаю!!! – ответил Панов. – Все это смахивает на развитие определенных фрейдистских комплексов: этого не должно было быть, но это случилось со мной. Они накачали меня наркотиками, Алекс!

– Успокойся. Мы так и предполагали. Нам надо знать, где ты сейчас... Не забывай, что твои похитители тоже ищут тебя.

– Хорошо, хорошо... Минуточку! Напротив меня – аптека, над ней вывеска: «Самая лучшая в битве при Форде»... Это тебе что-нибудь говорит?

В телефонной трубке раздался вздох.

– Да, говорит... И, если бы ты был хоть в какой-то степени знаком с историей Гражданской войны, ты бы тоже знал, что это такое.

– Что, черт подери, это значит?

– Топай к месту битвы при Форд Блаф. Это национальный мемориал, повсюду должны быть указатели. Через полчаса будет вертолет, а ты постарайся успокоиться и ни с кем не заговаривай!

– Ты хоть понимаешь, как ты разговариваешь со мной? Я ведь был объектом враждебных...

– Ладно, топай!!!

* * *

Войдя в холл гостиницы «Пон-Рояль», Борн сразу же направился к ночному портье, сунул ему в лапу пятисотфранковую купюру.

– Моя фамилия Симон, – сказал он улыбаясь. – Я некоторое время отсутствовал. Может, были какие-нибудь сообщения для меня?

– Не было, мсье Симон, – последовал тихий ответ, – но снаружи вас поджидают два человека: один – на улице Монталамбер, второй – напротив, на улице Бак.

Джейсон дал портье тысячефранковую купюру и сказал:

– Я хорошо плачу за острое зрение... продолжайте в том же духе.

– Разумеется, мсье.

Поднявшись в лифте с медной решеткой на свой этаж, Борн вошел в номер. В комнате все было на своих местах, за исключением постели, которую перестелила горничная. О Боже, как мне нужен отдых... Я не могу больше выдерживать этот темп: не хватает дыхания и сил. А ведь они необходимы мне сейчас как никогда. О Боже, как я хочу спать... Нет. Мари. Бернардин. Он подошел к телефону и по памяти набрал номер.

– Простите, что я опоздал, – сказал он.

– На четыре часа, мой друг... Что-нибудь случилось?

– Позже. Какие новости о Мари?

– Никаких. Абсолютно никаких. Ее нет в списках пассажиров ни одного международного рейса. Я проверил рейсы из Лондона, Лиссабона, Стокгольма и Амстердама – и ничего. Мари Элиза Сен-Жак-Уэбб, следующая в Париж, нигде не зарегистрирована.

– Должна быть. Вряд ли Мари передумает – на нее это не похоже. К тому же она не знает, как обмануть иммиграционную службу.

– Повторяю еще раз. Ее имя не значится в списках пассажиров всех международных рейсов, прибывающих в Париж.

– Что за чертовщина!!!

– Я сделаю еще одну попытку, мой друг. Но я помню слова Святого Алекса о том, что не следует недооценивать la belle mademoiselle.

– Она не мадемуазель, она моя жена... Она не мы, Бернардин... Она не агент, способный дважды или трижды перехитрить. Это ей не по силам. Но я чувствую, что она на пути в Париж...

– На самолетах ее нет... Что еще сказать?

– Вы уже сказали, – пробормотал Джейсон; его легкие, казалось, не могли больше поглощать кислород, веки налились свинцом. – Сделайте еще одну попытку.

– Что произошло сегодня вечером?

– Завтра, – ответил Дэвид Уэбб еле слышно. – Поговорим завтра... Я устал... Мне надо отдохнуть, и я стану совсем другим человеком.

– О чем это вы? У вас даже голос изменился.

– Это ничего не значит. Завтра. Мне надо подумать... или, наоборот, не надо думать...

* * *

Мари в толпе пассажиров подходила к стойке иммиграционного контроля в Марселе, и, хотя ее лицо выражало только скуку, душа испытывала другие чувства. Утро было ранним, и народу, к счастью, было не много. Подойдя к окошку, она протянула паспорт.

– Americaine, – сказал полусонный чиновник. – Вы прибыли по делам или на отдых, мадам?

– Je parle fransais, monsieur. Je suis canadienne d'origine Quebec. Separatists[97].

– Ah, bien! – Чиновник сразу проснулся и продолжил по-французски: – Вы здесь по делам?

– Вовсе нет. Это путешествие воспоминаний. Мои родители родом из Марселя, недавно они умерли. Я хочу увидеть их родину, может, мне не хватало этого всю жизнь.

– Как трогательно, мадам, – с чувством сказал иммиграционный чиновник, оглядывая весьма привлекательную путешественницу. – Может, вам потребуется экскурсовод? В этом городе нет ни одного уголка, который не был бы запечатлен в моем сердце.

– Вы очень добры. Я собираюсь остановиться в отеле «Софитель-Вье-Пор». Как вас зовут? Мое имя вам известно.

– Лафонтен, мадам. К вашим услугам!

– Лафонтен?! Не может быть!

– Именно так!

– Весьма интересно.

– Я и сам очень интересен, – томно сказал чиновник, прикрывая глаза, но уже не от желания спать. Печать в его руке беспечно летала туда-сюда, чтобы побыстрее проштамповать паспорт очаровательной туристки. – Всецело к вашим услугам, мадам!

Он тоже, наверное, входит в этот любопытный клан, подумала Мари, направляясь к багажному отделению. Оттуда она собиралась пойти в кассу, чтобы купить билет в Париж.

Франсуа Бернардин мгновенно пробудился, подскочил в постели и озабоченно нахмурился. «Я чувствую, что она на пути в Париж!» Слова человека, который знает Мари лучше других. «Ее имя не значится в списках пассажиров всех международных рейсов, прибывающих в Париж». Это его собственные слова. Париж. Вот он ключ – Париж!

А если не Париж?

Ветеран Второго бюро выскочил из постели. Лучи раннего утреннего солнца проникали сквозь узкие высокие окна его квартиры. Он побрился на скорую руку, умылся, оделся и вышел на улицу. На ветровом стекле его «пежо» красовалась обычная штрафная квитанция, отмахнуться от которой теперь, к сожалению, было не так легко: прежде всего нужен был лишь один звонок. Он вздохнул, снял квитанцию и сел за руль.

Через пятьдесят восемь минут Бернардин припарковался на автостоянке перед маленьким кирпичным зданием, входящим в состав грузового терминала аэропорта Орли. Снаружи это здание ничем не отличалось от других, чего нельзя было сказать о проводившейся внутри работе. Здесь размещался отдел иммиграционного управления, известный как «бюро регистрации въездов по авиалиниям»; в памяти компьютеров держались самые свежие данные о всех пассажирах, прибывающих в любой международный аэропорт Франции. Для иммиграционной службы эти данные имели важное значение, для Второго бюро – несколько меньшее, поскольку его клиенты знали множество других способов въезда в страну. Бернардин всегда считал, что труднее всего заметить то, что само бросается в глаза, и многие годы использовал информацию этой службы. Иногда его настойчивость вознаграждалась. Интересно, думал он, что получится сегодня.

Через девятнадцать минут он нашел то, что искал. Но из-за того, что информация запоздала, находка уже потеряла свою ценность. Из телефона-автомата Бернардин позвонил в «Пон-Рояль».

– Слушаю! – прохрипел Борн.

– Простите, что разбудил.

– Франсуа?

– Да.

– Я как раз встаю. На улице меня ждут двое – они устали сильнее, чем я, если их не сменили, конечно.

– Это связано со вчерашним вечером?

– Да. Расскажу при встрече. Вы звоните из-за них?

– Нет. Я сейчас в Орли, и у меня для вас плохая новость... Информация, которая доказывает, что я идиот. Я должен был подумать об этом... Ваша жена немногим более двух часов назад прилетела в Марсель. Не в Париже, а в Марсель...

– Почему же это плохая новость?! – вскрикнул Джейсон. – Нам теперь известно, где она! Мы можем... О Боже, теперь я понимаю, что вы имеете в виду. – Сдавленно Борн сказал: – Мари может поехать на поезде или на машине...

– Она даже может вылететь в Париж под любым именем, которое соблаговолит выдумать, – добавил Бернардин. – Но не все потеряно... У меня есть идея. Возможно, она так же бесполезна, как и мои мозги, но все же рискну высказать... Есть ли у вас с ней – как это сказать? – прозвища друг для друга? Sobriquets – ласковые прозвища?

– Мы с ней не очень-то расположены к телячьим нежностям... Хотя минутку. Пару лет назад Джеми, наш сын, никак не мог выговорить слово «мамми». Он произносил его «мимам». Нас это забавляло, и я называл ее так несколько месяцев подряд... Пока Джеми не научился правильно выговаривать это слово.

– Мне известно, что Мари свободно владеет французским. А газеты она читает?

– Для нее это – священный ритуал, по крайней мере, в отношении того, что касается финансов. Не уверен, что она внимательно читает остальные полосы, но вообще-то утро для нее начинается с газеты.

– Даже когда она в состоянии стресса?

– Особенно в этом состоянии. Она говорит, что это ее успокаивает.

– Давайте пошлем ей сообщение в финансовом разделе.

* * *

Посол Филип Эткинсон приготовился посвятить все утро возне с бумагами на своем рабочем месте в американском посольстве в Лондоне: скукота, усиленная вдобавок изнурительным биением в висках и неприятным привкусом во рту. И это не с похмелья – он редко притрагивался к виски, а за последние двадцать пять лет даже ни разу не напился. Когда-то, очень давно, примерно через тридцать месяцев после падения Сайгона, он уяснил для себя границы своих талантов и возможностей. В двадцать девять лет он вернулся с войны с достойным, хотя и не геройским, послужным списком. Родственники купили ему место на нью-йоркской фондовой бирже, на которой за эти тридцать месяцев он умудрился потерять более трех миллионов долларов.

– Черт подери, ты хоть чему-нибудь научился в Эндовере и Йейле? – взорвался отец. – По крайней мере, мог бы завязать знакомства на Уолл-стрит!

– Папа, пойми, они все завидовали мне. Тому, как я выгляжу, тому, какие девочки со мной... Они все против меня! Иногда мне кажется, что на самом деле они хотели через меня навредить тебе! Ты же знаешь, что они говорят: Старший и Младший, лихие ребята, ну и все такое... Помнишь ту статью в «Дейли ньюс», где нас сравнили с Фербенксами?

– Я знаком с Дугом сорок лет! – взревел отец. – Он до самого верха добрался, один из лучших.

– Он не учился в Эндовере и Йейле, папа.

– Боже, да ему это и не нужно!.. Дай подумать, может, дипломатическая служба?.. Какой, дьявол тебя дери, диплом ты получил в Йейле?

– Бакалавр искусств.

– Подотрись им! Там вроде еще что-то было... Курсы или что-то вроде этого?

– Я специализировался по английской литературе, а дополнительно – по политическим наукам.

– Именно то, что надо! О сказках забудь... Будем считать, что основным предметом у тебя была эта дерьмовая политическая наука.

– Папа, но это не самый любимый мой предмет.

– Ты его сдал?

– Да... с трудом.

– Не с трудом, а с отличием! И точка!

Так Филип Эткинсон III начал карьеру на дипломатической ниве и позже никогда не жалел об этом. Ход ему дал влиятельный в политических кругах финансист, который к тому же был его отцом. И, хотя этот выдающийся человек восемь лет назад умер, Филип никогда не забывал последнего напутствия старого полкового коня: "Не зарывайся, сынок. Хочешь выпить или поблядовать – занимайся этим дома или где-нибудь в пустыне, где тебя никто не видит, понял? А со своей женой – как там ее, черт бы ее побрал – ты должен обращаться как с единственной и неповторимой всякий раз, когда вас кто-нибудь может увидеть, понял? Да, папа.

Именно поэтому Филип Эткинсон чувствовал себя особенно паршиво этим утром. Вечер накануне он провел на вечеринке с второстепенными членами королевской семьи, которые пили до тех пор, пока у них не полилось из ноздрей. Рядом с ним была его жена, которая не обращала внимания на их поведение только потому, что они были члены королевской семьи; а он выдержал только потому, что выпил семь бокалов шабли. Иногда он тосковал по старым добрым временам в Сайгоне, когда можно было пить сколько угодно и заниматься чем угодно.

Телефонный звонок заставил Эткинсона немного смазать подпись на документе, в котором он не понимал ни слова.

– Да?

– Сэр, на линии верховный комиссар из венгерского центрального комитета.

– Кто это? Кто они такие? Мы их признаем? Его мы признаем?

– Не знаю, господин посол. Я даже не могу повторить его имя – не знаю, как оно произносится.

– Ладно, соединяйте.

– Господин посол? – В трубке раздался голос с сильным акцентом. – Господин Эткинсон?

– Да, Эткинсон слушает. Простите, я не припоминаю ни вашего имени, ни названия венгерской организации, от лица которой вы говорите.

– Это не имеет значения. Я обращаюсь к вам от имени «Женщины-Змеи»...

– Стоп! – вскрикнул посол при Сент-Джеймском дворе. – Оставайтесь на линии, мы возобновим разговор через двадцать секунд. – Эткинсон включил под столом скремблер и немного подождал, пока не утихли звуки, свидетельствующие о том, что подслушивание невозможно. – Теперь все в порядке, продолжайте.

– Я получил инструкции от «Женщины-Змеи», и мне было приказано получить их подтверждение от вас.

– Подтверждаю!

– Следовательно, я должен выполнить эти инструкции?

– Боже правый, да!!! Все, что они скажут. Вспомните, что случилось с Тигартеном в Брюсселе и Армбрустером в Вашингтоне! Делайте все, что они скажут!

– Благодарю вас, господин посол.

* * *

Борн принял горячую ванну, а потом встал под ледяной душ. После этого он сменил повязку на шее, вернулся в комнату и упал на кровать... Итак, Мари нашла простой и оригинальный способ для того, чтобы добраться до Парижа. Проклятие! Как ему разыскать ее?! Понимает ли она, что творит?! Дэвид с ума сойдет... Запаникует и сделает тысячу ошибок... О Боже, ведь Дэвид – это я!

Стоп! Прекратить! Задний ход!

Зазвонил телефон – он тут же снял трубку.

– Да?

– Сантос хочет вас видеть. С миром в сердце.

Глава 24

Вертолет «Скорой помощи» опустился на самом краю полосы; двигатели были выключены, и лопасти постепенно остановились. Согласно установленной процедуре выгрузки больных только после остановки винта открыли люк и опустили трап. Сначала на бетонную дорожку спустился санитар, он помог выйти Панову, которого человек в штатском проводил к лимузину. Внутри его ждали Питер Холланд – директор ЦРУ и Алекс Конклин. Психиатр уселся рядом с Холландом, несколько раз выдохнул, глубоко вздохнул и откинулся на спинку сиденья.

– Маньяк, – четко сказал он. – Я абсолютно безумен и готов подписаться под этим диагнозом.

– Вы в безопасности, и сейчас важно только это, док, – перебил его Холланд.

– Рад тебя видеть, сумасшедший Мо, – добавил Конклин.

– Вы представляете, что я натворил?.. Сначала я специально направил автомобиль в дерево – а ведь сам сидел впереди! Потом я оказался в машине вместе с уникальным существом, у которого в голове еще больший сумбур, чем у меня. Ее либидо безгранично, и она на всех парах несется, скрываясь от своего мужа – шофера-дальнобойщика, у которого, как выяснилось впоследствии, такое чудное имя – Бронк. Эта шлюха держала меня как заложника, в случае чего угрожая закричать: «Насилуют!» И это в придорожном кафе, переполненном парнями, которые вполне могли бы войти в список лучших защитников Национальной футбольной лиги... Один из них помог мне скрыться от этой бабы. – Панов внезапно остановился и вынул что-то из кармана. – Прошу принять, – продолжил он, передавая Конклину пять водительских удостоверений и около шести тысяч долларов.

– Что это такое? – удивленно спросил Алекс.

– Я ограбил банк и решил стать профессиональным водителем!.. По-твоему, что это такое?! Я забрал все это у охранника, который был приставлен ко мне. Я описал вертолетчикам место аварии. Они полетели искать его. Должны найти – охранник, видимо, все еще лежит там.

Питер Холланд нажал три кнопки на телефонном аппарате. Меньше чем через две секунды он уже отдавал приказ:

– Передайте в «Скорую помощь» Арлингтона: экипаж пятьдесят семь. Человек, которого они подберут, должен быть доставлен в Лэнгли. В госпиталь. Информируйте меня о ходе операции... Извините, док. Продолжайте.

– Что продолжать? Меня похитили и держали на какой-то ферме, где вкололи столько, если я не ошибаюсь, пентотала натрия, что я вполне мог остаться идиотом на всю жизнь... Кстати, совсем недавно меня назвала так мадам Сцилла-Харибда.

– О чем это вы, черт подери? – спросил Холланд.

– Ни о чем, адмирал, или господин директор, или...

– Просто Питер, Мо, – пресек его Холланд. – Прости. Я тебя не совсем понимаю.

– Тут и понимать нечего... То, что я молол, – лишь конвульсивные попытки показать свою псевдоэрудированность, или назовем это посттравматическим стрессом.

– А, понятно... Теперь мне ясно.

Нервно улыбаясь, Панов обернулся к директору ЦРУ и сказал:

– Теперь мой черед извиняться, Питер. Понимаешь, я никак не могу прийти в себя. Последний день, или сколько там прошло, едва ли можно назвать обычным в моей жизни.

– Да и для других, наверное, тоже, – согласился Холланд. – Мне самому доводилось покопаться в дерьме, но ничего подобного я не испытывал: с моими мозгами ничего не делали.

– Отдохни и расслабься, Мо, – добавил Конклин. – Не мучай себя – ты и так натерпелся. Мы можем отложить наш разговор, а ты тем временем успокоишься и придешь в себя.

– Хватит валять дурака, Алекс! – прервал его психиатр. – Уже второй раз я подверг жизнь Давида опасности. И то, что я понимаю это, – невыносимо для меня. Нельзя терять ни минуты... Забудь о Лэнгли, Питер. Отвезите меня в одну из ваших клиник. Когда я окажусь в состоянии «свободного парения», я расскажу – сознательно или бессознательно – все, что смогу вспомнить. Торопитесь. Я объясню врачам, что они должны делать.

– Ты, наверное, шутишь, – сказал Холланд, внимательно глядя на Панова.

– Мне не до шуток. Вы оба должны знать то, что знаю я... Неужели это не понятно?!

Директор ЦРУ нажал только на одну кнопку телефона. Водитель за плексигласовой перегородкой поднял из выемки в сиденье телефонную трубку.

– Изменение маршрута, – сказал Холланд. – Мы едем в Пятый стерилизатор.

Лимузин замедлил ход, на перекрестке повернул направо и помчался меж чередующихся холмов и зеленеющих полей охотничьих угодий Вирджинии. Моррис Панов прикрыл глаза, словно находясь в трансе или как будто ощущая предстоящее ужасное испытание – скажем, собственную казнь. Алекс и Питер Холланд переглянулись, потом посмотрели на Мо, лотом опять друг на друга. Что бы ни затевал Панов, причина у него была. Через полчаса они подъехали к воротам так называемого Пятого стерилизатора; никто в машине не проронил ни слова.

– Директор ЦРУ и сопровождающие его лица, – сказал водитель охраннику в форме сотрудника частной фирмы, хотя на самом деле поместье принадлежало ЦРУ. Лимузин покатил по длинной, окаймленной деревьями подъездной аллее.

– Благодарю, – произнес Мо, открывая глаза и моргая. – Уверен, что вы поняли: мне нужно прочистить мозги, а если повезет, снизить кровяное давление.

– Тебе не следует делать этого, – настойчиво сказал Холланд.

– Нет, следует, – ответил Панов. – Может быть, через некоторое время я бы смог составить единую картину происшедшего, но не сейчас. К тому же у нас нет времени. – Мо повернулся к Конклину. – А ты что мне скажешь?

– Питер в курсе всех дел. Ради стабилизации твоего давления не стану посвящать тебя во все детали, но самое важное то, что с Дэви-дом все о'кей. По крайней мере, других известий не было.

– Как Мари и дети?

– На острове, – ответил Алекс, не глядя на Холланда.

– Теперь насчет Пятого стерилизатора, – сказал Панов, повернувшись к Холланду. – Полагаю, там сейчас найдется такой специалист или специалисты, которые мне нужны?

– Да, у них суточные дежурства. Ты, наверное, знаешь некоторых из них.

– Лучше бы не знать. – Лимузин вырулил по круговой подъездной дороге и остановился перед каменными ступеньками, которые вели в большой особняк с колоннами в колониальном стиле.

– Идем, – тихо пробормотал Мо.

Белые двери с орнаментом, полы из розового мрамора и элегантная винтовая лестница в огромном холле служили великолепной декорацией для работы, которая проводилась в Пятом стерилизаторе. Здесь постоянно проходили через сложные процедуры допросов перебежчики, двойные и тройные агенты, а также оперативники, вернувшиеся после выполнения сложных заданий. Персонал, имевший доступ к сверхсекретной информации с грифом «четыре-ноль», состоял из двух врачей, трех медсестер, а также поваров и обслуги, нанятой из сотрудников дипломатической службы. Охранники прошли подготовку в диверсионно-разведывательном управлении или аналогичных формированиях. Все они незримо присутствовали на территории поместья, бесшумно передвигались по дому с оружием в руках или маскируя его. Только врачи и медсестры были не вооружены. Всех посетителей без исключения в дверях встречал вышколенный мажордом. Он прикалывал каждому на лацкан значок и провожал к месту назначенной встречи. Этот седовласый мужчина прежде был переводчиком и работал в ЦРУ, но теперь он так подходил своей нынешней должности, что казалось, будто всю жизнь только этим и занимался.

Увидев Питера Холланда, мажордом был ошеломлен: он гордился тем, что знал назубок расписание работы Пятого стерилизатора в любой день.

– Неожиданный визит, сэр?

– Рад видеть тебя, Фрэнк. – Директор ЦРУ пожал руку бывшему переводчику. – Ты, наверное, помнишь Алекса Конклина...

– Боже правый, Алекс? Сколько лет, сколько зим! – Вновь рукопожатие. – Когда мы виделись в последний раз?.. Еще была эта сумасшедшая из Варшавы, помнишь?

– В КГБ до сих пор смеются до слез, – улыбнулся Алекс. – Единственным секретом, который она знала, был секрет приготовления самых паршивых голубцов, которые мне когда-либо доводилось пробовать... Все еще держишь руку на пульсе, Фрэнк?

– Стараюсь, – ответил мажордом. – Нынешние переводчики не могут отличить кукиш от kluski[98].

– Я тоже вряд ли смогу, – вступил Холланд, – поэтому позволь тебя на пару слов, Фрэнк. – Двое пожилых мужчин отошли в сторону и заговорили о чем-то. Алекс и Мо Панов остались на месте – Алекс хмурился и время от времени глубоко вздыхал. Директор вернулся и протянул своим коллегам значки. – Я знаю, куда идти. Фрэнк сообщит о нас.

Все трое поднялись по винтовой лестнице, повернули налево и по коридору, застланному толстым ковром, направились в тыльную часть огромного дома. Они подошли к двери, непохожей на другие в этом доме: она была из мореного дуба, в верхней части были четыре окошечка, рядом с ручкой – две черные кнопки. Холланд вставил ключ, повернул его и нажал на нижнюю кнопку, и сразу же на мониторе, установленном на потолке, загорелся красный огонек. Через двадцать секунд раздался приглушенный звук останавливающегося лифта.

– Заходите в кабину, джентльмены, – сказал директор ЦРУ. Двери закрылись – лифт пошел вниз.

– Мы поднимались наверх, чтобы спуститься вниз?! – удивился Конклин.

– Система безопасности, – ответил директор. – Туда, куда мы направляемся, попасть можно только таким образом. На первом этаже лифта нет.

– Почему же? Я интересуюсь как человек, у которого нет одной ноги, – спросил Алекс.

– По-моему, ты лучше меня знаешь ответ на свой вопрос, – колко заметил директор. – По-видимому, все другие входы в подвалы закрыты и попасть туда можно только при помощи лифта, который минует первый этаж и войти в который можно только с ключом. Здесь два лифта – этот и еще один, с другой стороны. На этом мы попадем в нужное нам место, а на втором можно спуститься к печам, вентиляционным системам и другому оборудованию, которое обычно устанавливают в подвалах. Вот ключ, который дал Фрэнк. Если он не войдет в нужное отверстие в течение определенного времени, включится сигнал тревоги.

– Меня поражают эти ненужные сложности, – нервно заметил Панов.

– Ты зря так думаешь, Мо, – мягко перебил его Конклин. – В трубах центрального отопления и вентиляционных отдушинах легче легкого спрятать взрывчатку. А знаешь ли ты, что некоторые наиболее разумные помощники Гитлера пытались накачать установку по очистке воздуха в его бункере ядовитым газом? Здесь приняты обычные меры предосторожности.

Лифт остановился, и дверь открылась.

– Налево, док, – сказал Холланд.

Коридор сверкал безупречной, антисептической белизной, а сам подземный комплекс оказался сверхсовременным медицинским центром. Он предназначался не только для лечения мужчин и женщин, но и для того, чтобы «расколоть» их, подавить их волю, добыть информацию, докопаться до правды и, по возможности, предотвратить провал рискованных операций и спасти от гибели тысячи людей.

Они вошли в комнату, атмосфера которой контрастировала с антисептическими свойствами залитого светом люминесцентных ламп коридора. Тяжелые кресла, мягкое, неяркое освещение, на столе – кофеварка, посуда, на других столах – газеты и журналы. Все это обеспечивало комфорт тому, кто здесь вынужден кого-то или чего-то ждать. Из внутренней двери вышел мужчина в белом халате; он не скрывал удивления и смотрел настороженно.

– Директор Холланд? – спросил он, приближаясь к Питеру и протягивая ему руку. – Я доктор Уолш из второй смены. Думаю, не надо говорить, что мы вас не ждали.

– Дело не терпит отлагательства, хотя лично я и не стал бы торопиться. Разрешите представить вам доктора Морриса Панова... Вы, наверное, о нем слышали?

– Да, конечно, но лично не знаком. – Уолш вновь протянул руку. – Рад знакомству, доктор, более того, польщен.

– Надеюсь, вы заберете свои слова назад еще до того, как мы закончим беседу, док. Мы можем поговорить наедине?

– Конечно. Прошу в мой кабинет.

– Разве ты не пойдешь вместе с ними? – спросил Конклин, взглянув на Питера.

– А почему не ты?

– Черт возьми... Ведь ты директор! Должен пойти!

– А ты его самый близкий друг... И тоже мог бы пойти.

– Я здесь никто.

– И я никто, раз Мо отказался от моих услуг. Как ты насчет чашечки кофе? Когда я бываю в этом заведении, у меня мурашки по коже начинают бегать. – Холланд подошел к кофеварке и налил две чашки. – Тебе какой?

– Побольше молока и сахара, хотя это и вредно. Ничего, как-нибудь справлюсь.

– А я все еще пью черный, – сказал директор, вытаскивая из кармана пачку сигарет. – Жена говорит, что кислотность меня погубит.

– Другие говорят, что табак.

– Что?

– Взгляни. – Алекс показал на табличку, гласившую: «Благодарим вас за то, что вы не курите!»

– Перетопчутся, – отозвался Холланд, щелкая зажигалкой и прикуривая.

Прошло двадцать минут. Они листали журналы, просматривали газеты, клали их на место, а потом брали вновь. Время от времени поглядывали на дверь. Через двадцать восемь минут в комнате появился доктор Уолш.

– Панов говорит, что вы знаете суть его просьбы и что вы не возражаете, директор Холланд.

– У меня был миллион возражений, но он отверг их... Простите доктор, я забыл представить вам Алекса Конклина. Он один из нас, и он ближайший друг Панова.

– Что вы думаете по этому поводу, мистер Конклин? – спросил Уолш после того, как они обменялись приветствиями.

– Мне ненавистно то, на что решился Моррис, но мне кажется, что в этом есть определенный смысл. Я понимаю его настойчивость и полагаю, что он прав. Если это не имеет смысла, я сам вытащу его оттуда, хоть у меня и одна нога. Это имеет смысл, док?!

– Там, где мы имеем дело с последствиями действия наркотиков, есть определенный риск... Особенно в отношении химического баланса. Доктор Панов лучше других знает это. Именно поэтому он предлагает внутривенные инъекции. Это удлинит психологическое напряжение, но несколько уменьшит ущерб, нанесенный всему организму.

– Несколько?! – вскрикнул Алекс.

– Я честен с вами. Так же, как и он.

– Давайте о главном, док, – сказал Холланд.

– Если ничего не выйдет из этой затеи, понадобится два-три месяца реабилитации.

– Есть ли в этом смысл?! – настаивал Конклин.

– Несомненно, – ответил Уолш. – Его сознание во власти того, что случилось с ним недавно, а значит, возбуждено и подсознание. Он прав. Недосягаемые для его сознания воспоминания держат его на пределе... Я вышел к вам из вежливости. Панов настаивал на продолжении разговора, и я бы на его месте сделал то же самое... Да и каждый из нас.

– Как насчет конфиденциальности?

– Медсестра выйдет из кабинета. Там останусь только я с портативным магнитофоном... и должен быть кто-то из вас или вы оба. – Доктор собрался уходить, но обернулся и взглянул на них. – Когда придет время, я пошлю за вами, – добавил он и исчез за дверью.

Конклин и Питер Холланд переглянулись: начался второй раунд ожидания.

К их общему удивлению, он закончился через десять минут. В комнату отдыха вошла медсестра и пригласила «гостей» следовать за ней. Они прошли по лабиринту с абсолютно белыми стенами, однообразие которых нарушалось только белыми панелями в нишах, которые обозначали двери. Пока они шли, им встретился всего один человек: мужчина белом халате и хирургической маске. Он появился из какой-то белой двери и взглянул на них так, словно они были пришельцами из другого мира.

Медсестра открыла дверь, над которой мигал красный огонек. Приложив указательный палец к губам, она попросила хранить молчание. Холланд и Конклин вошли в темную комнату и очутились перед задернутым белым занавесом – за ним находилась кушетка для осмотра пациентов; сквозь ткань пробивался мягкий свет. Они услышали слова доктора Уолша:

– Вы вернулись, доктор, недавно – всего день-другой назад... Вы ощущали тупую боль в руке... вашей руке, доктор. Отчего возникла эта боль? Вы были на ферме, на маленькой ферме, окруженной полями... Они завязали вам глаза и стали колоть вашу руку. Вашу руку, доктор...

Внезапно на потолке запрыгали зеленые зайчики – отблеск от лампочек приборов, и занавес немного отодвинулся, приоткрыв кушетку, пациента и доктора. Уолш убрал палец с кнопки рядом с кроватью, посмотрел на Холланда и Конклина; он будто говорил: «Здесь никого нет. Убедились?»

Оба свидетеля молча кивнули. Они как загипнотизированные смотрели на мучительно застывшее бледное лицо Панова, по которому текли слезы. Потом они заметили белые ремни, которыми Мо был привязан к кушетке: приказ об их использовании должен был отдать он сам.

– Рука, доктор. Нам придется начать с болезненной процедуры, верно? Вы ведь знаете, в чем она заключается, док? За ней может последовать еще одна болезненная процедура, которую вы не должны допустить. Вы должны остановить этот кошмар...

Раздался душераздирающий вопль, выражающий одновременно и ужас и неповиновение:

– Нет, нет! Я не скажу вам! Я убил его уже один раз и больше не допущу этого! Уйдите от ме-е-е-ня!..

Алекс качнулся и упал. Питер Холланд, сильный, широкоплечий адмирал, ветеран самых кровавых операций в Юго-Восточной Азии, подхватил его под мышки, молча вывел в коридор и сказал медсестре:

– Уведите его отсюда, пожалуйста.

– Питер, – закашлялся Алекс. – Прости, ради Христа, прости.

– За что? – прошептал Холланд.

– Я должен быть там... Но это выше моих сил!

– Понимаю. Он твой друг. На твоем месте, наверное, и я не смог бы.

– Нет, ты не совсем понимаешь! Мо винит себя в смерти Дэвида, но он в этом не виноват. А я действительно хотел убить Дэвида! Я был не прав, но я пытался добиться своего, используя все, чтобы убить его! И теперь то же самое... Я послал его в Париж... Это не Мо, это я!

– Прислоните его к стене, мисс, и оставьте нас наедине.

– Слушаюсь, сэр! – Медсестра выполнила приказ и упорхнула. Конклин соскользнул на пол.

– Послушай меня, оперативник, – прошептал седовласый директор ЦРУ, присев на корточки перед Конклином. – Лучше остановим эту бессмысленную карусель вины, иначе мы не сможем никому помочь. Мне плевать на то, что ты или Панов сделали тринадцать лет назад, пять лет назад или делаете сейчас! Мы неглупые ребята и делали то, что было нужно в то время... Знаешь что. Святой Алекс? Да-да, я знаю твое прозвище... Мы все ошибаемся. Чертовски неприятно, не так ли? Может быть, мы даже и недостаточно умны... Возможно, Панов не самый лучший бихевиорист[99], что бы, черт все это дери, ни означал этот термин, а ты – не самый ловкий сукин сын в оперативных делах и тебя не стоило канонизировать, да и я не суперспециалист по проведению операций в тылу противника, каким меня окрестила молва... И что дальше?! Соберем манатки и отправимся по домам?

– Заткнись, ради Бога! – вскрикнул Конклин, пытаясь подняться.

– Тише!

– Дьявол! Мне только твоих нотаций недоставало! Если бы у меня была нога, ты бы у меня получил.

– Вот о чем ты заговорил?

– У меня был черный пояс, адмирал.

– Ну надо же... А я драться-то не умею...

Они встретились глазами – первым тихо засмеялся Алекс.

– Ладно, Питер. Я все понял. Я подожду тебя в комнате отдыха, будь добр.

– Черта с два, – ответил Холланд. – Сам вставай. Мне говорили, что однажды Святой пробрался к своим, пройдя сто сорок миль по территории противника через джунгли, реки и овраги... А прибыв на базу «Фокстрот», он спросил, нет ли у кого-нибудь бутылки бурбона.

– Да, было дело... Но тогда все было по-другому, я был немного моложе и с ногой.

– Представь, что она и сейчас с тобой. Святой Алекс, – подмигнул Холланд. – Я возвращаюсь... кто-то из нас должен быть там.

– Ублюдок!!!

Почти два часа Конклин провел в одиночестве в комнате отдыха. Раньше нога под протезом никогда не болела, но теперь, казалось, сам протез как-то пульсирует. Он не понимал, что означает это странное ощущение, но никак не мог забыть о болезненных толчках в ноге. Ему не оставалось ничего другого, как попытаться отвлечься... Он с тоской вспоминал свои молодые годы, когда у него были две ноги. Как же он мечтал тогда изменить мир! И как же он верил в свою судьбу... Он был самым молодым выпускником школы, и его удостоили чести выступить с прощальной речью; он стал самым молодым первокурсником Джорджтаунского университета, – и какой же яркий свет светил ему в конце академического туннеля. Но однажды кто-то докопался, что он вовсе не Александр Конклин, а Алексей Николаевич Консоликов. Человек, лица которого он теперь и не вспомнит, небрежно спросил его:

– Вы, случайно, не говорите по-русски?

– Разумеется, – последовал ответ, изменивший всю его жизнь. Конклин был тогда даже удивлен, что кто-то хотя бы на мгновение мог подумать, что он не умеет говорить по-русски. – Вам, вероятно, известно, что мои родители – иммигранты. Мое детство прошло в русской семье и вообще среди русских. Вам не удастся купить и буханки хлеба, если вы не знаете языка. В церковноприходской школе старые священники и монахини так же, как и поляки, яростно боролись за знание языка... В немалой степени это способствовало формированию моего атеизма.

– Но вы сами сказали, что все это было в детские годы.

– Да.

– Что же изменилось?

– Уверен, что все это есть где-то в ваших отчетах, хотя и вряд ли удовлетворит вашего творящего беззаконие сенатора Маккарти[100].

Воскресив в памяти эти слова, он вспомнил и лицо того человека: совершенно бесстрастное, а в глазах – сдерживаемый гнев.

– Уверяю вас, мистер Конклин, что я не связан с этим сенатором. Вы назвали его несправедливым, у меня для него есть другие эпитеты, хотя в этой ситуации они неуместны... Так что же изменилось?

– На склоне дней своих мой отец стал тем, кем был и в России: оборотистым купцом и капиталистом. Он владел сетью из семи супермаркетов «Конклинс корнерс», размеры которых увеличивались от первого к последнему. Отцу теперь уже за восемьдесят, и я, хотя очень люблю его, вынужден с сожалением сообщить, что он – страстный сторонник упомянутого сенатора. Примите в расчет его возраст, ненависть к Советам, и оставим эту тему.

– Вы очень дипломатичны.

– Что есть, то есть, – согласился Алекс.

– Я покупал кое-что в «Конклинс корнерс». Дороговато, однако...

– Да.

– А откуда взялась фамилия «Конклин»?

– Это отец... Мама рассказывала, что он увидел эту фамилию на рекламе моторного масла примерно лет через пять после приезда в Америку. И Консоликов исчез... Как заметил мой довольно-таки нетерпимый отец: «Только евреям с русскими фамилиями удается зарабатывать здесь деньги». Давайте оставим эту тему...

– В высшей степени дипломатично.

– Это нетрудно. У отца много положительных качеств...

– Даже если бы их у него не было, уверен, вам все равно удалось бы выглядеть убедительно в сокрытии своих истинных чувств.

– Мне почему-то кажется, что это самое главное заявление за все время нашего разговора?

– Так и есть, мистер Конклин. Я представляю правительственное учреждение, которое заинтересовано в таких людях, как вы, вас ждет такое будущее, какое не снилось ни одному потенциальному рекруту, с которым я беседовал в последнее десятилетие...

Этот разговор состоялся почти тридцать лет назад, подумал Конклин и опять посмотрел на дверь комнаты отдыха Пятого стерилизатора. Какими сумасшедшими были эти прошедшие годы... В безрассудной попытке добиться расширения своего бизнеса отец вложил в него огромные деньги, которые существовали только в его воображении. Он потерял шесть из семи супермаркетов: последний и самый маленький мог обеспечить ему такую жизнь, которую он считал неприемлемой... Отца хватил удар, и он умер как раз тогда, когда у Алекса начиналась взрослая жизнь.

Берлин – Восточный и Западный. Москва, Ленинград, Ташкент и Камчатка. Вена, Париж, Стамбул и Лиссабон. Потом перелет на другую сторону земного шара и работа в резидентурах Токио, Гонконга, Сеула, Камбоджи, Лаоса, наконец, Сайгона и участие в той трагедии, которой стал Вьетнам. Благодаря тому, что ему легко давались языки, и благодаря огромному опыту, приобретенному в борьбе за выживание, он был назначен главным специалистом Управления по проведению тайных операций, стал разведчиком номер один и часто разрабатывал общую стратегию операций... Но однажды, когда дельта Меконга затянулась дымкой, противопехотная мина раздробила ему ногу и одновременно разбила жизнь. Оперативнику, для которого движение было синонимом жизни, почти ничего не оставалось: последующее больше походило на свободное падение и ничего не имело общего с оперативной работой. Склонность к алкоголю он принял как данность и оправдывал наследственностью. Зима русской депрессии растянулась на весну, лето и осень. Похожий больше на скелет, дрожащий обломок человеческого существа, который опускался на дно, получил последний шанс. Так в его жизнь вошел Дэвид Уэбб – Джейсон Борн...

Отворилась дверь, милосердно прерывая его грезы, и в комнату отдыха вошел Питер Холланд. Он был бледен, его лицо осунулось, глаза ничего не выражали. В левой руке он держал две маленькие пластиковые коробочки, по-видимому магнитофонные кассеты.

– Сколько бы мне еще ни довелось прожить на белом свете, – едва слышно сказал Питер, – буду молить Бога, чтобы мне не пришлось больше присутствовать при чем-нибудь подобном.

– Как там Мо?

– Я думал, он не выживет... Мне казалось, он убьет себя. Уолшу иногда приходилось останавливаться. Он хоть и врач, но тоже был напуган.

– Почему он не прекратил все это?!

– Я спросил его то же самое. Он ответил, что инструкции Панова не только недвусмысленны, но и даны в письменной форме; он подписался под ними и потребовал, чтобы их выполнили полностью. Может быть, у врачей есть какой-нибудь неписаный моральный кодекс, не знаю, но точно могу тебе сказать, что Уолш подсоединил его к аппарату ЭКГ, от которого редко отрывал глаза. Да и я тоже – это было значительно легче, чем смотреть на Мо. Боже правый, давай сматываться отсюда!

– Подожди минутку. А как же Панов?!

– Он пока не готов к торжественной встрече дома. За ним нужно понаблюдать пару деньков. Уолш мне позвонит утром.

– Я должен его увидеть.

– Там некого видеть... Это выжатый лимон, который был человеком. Поверь мне, тебе не следует на него смотреть, да и он вряд ли хотел бы этого. Лучше поедем.

– Куда?

– В Вену, в наше заведение в Вене. У тебя там есть кассетник?

– У меня там есть абсолютно все, за исключением разве что космической ракеты... Но с этой чертовой аппаратурой я не справляюсь.

– По дороге остановимся и купим виски.

– У меня дома все есть.

– И тебя это не волнует? – поинтересовался Холланд, изучающе глядя на Алекса.

– А в чем дело?

– Да так... Насколько я помню, там есть лишняя спальня...

– Да.

– Прекрасно. Может быть, нам придется всю ночь слушать вот это. – Директор поднял руку с кассетами. – На первой кассете звучит только боль: Там нет информации... Но на второй...

Было чуть больше пяти часов пополудни, когда они выехали из поместья, которое сотрудники Управления называли Пятый стерилизатор. Дни становились короче, приближался сентябрь. Солнце уже утратило интенсивность окраски, это предвещало смену времен года.

– Самый яркий свет вспыхивает перед самой смертью, – задумчиво сказал Конклин, откинувшись на спинку сиденья и глядя в окно.

– По-моему, твоя реплика не только неуместна, но и весьма поверхностна, – устало заметил Питер. – Правда, последнее отстаивать не стану до тех пор, пока не узнаю, кто это сказал. Так кто же?

– По-моему, Иисус.

– Священное Писание никогда не редактировалось. Слишком много было бивачных костров, чтобы считать эти высказывания достоверными.

Алекс улыбнулся:

– А ты вообще-то когда-нибудь читал его? Писание, я имею в виду.

– Большую часть – да.

– По обязанности?

– Да нет же... Мои отец и мать были такими агностиками, какими только можно было быть. Они без конца распространялись на эту тему, посылая меня и двух моих сестер одну неделю на протестантскую службу, вторую – на католическую мессу, а еще через неделю – в синагогу. Не то чтобы в этом был какой-то продуманный план, но, как мне кажется, они хотели, чтобы у нас было полное представление. Таким образом они хотели приучить нас к чтению... Естественная любознательность в сочетании с мистицизмом.

– Против этого трудно возразить, – согласился Конклин. – А вот я потерял свою веру и теперь, после стольких лет равнодушия к вопросам вероисповедания, частенько спрашиваю себя: не потерял ли я что-то еще вместе с верой?

– Что ты имеешь в виду?

– Спокойствие, Питер. Внутреннего спокойствия у меня нет...

– В чем?

– Не знаю. Может, в отношении того, с чем я не могу справиться.

– Ты имеешь в виду, что у тебя нет спокойствия, которое возникает, когда совесть чиста, – некое метафизическое оправдание... Прости, Алекс, тут наши пути расходятся. Мы ответственны за дела рук своих, и этого не может отменить никакое отпущение грехов, которое дает религия.

Конклин посмотрел на Холланда широко открытыми глазами и сказал:

– Спасибо.

– За что?

– За то, что ты говорил совсем как я, даже воспользовался почти теми же словами, как и я когда-то... Пять лет назад я вернулся из Гонконга с девизом «ответственность» на знамени.

– Ты не понял меня...

– Ладно, забудем. Я вернулся на правильную дорогу... «Бойтесь ловушек духовного высокомерия и пустого умствования».

– А это, черт подери, кто сказал?

– То ли Савонарола, то ли Сальвадор Дали... Точно не помню.

– Прекрати, Бога ради, молоть чепуху! – засмеялся Холланд.

– Почему это? Мы с тобой в первый раз за все время смеемся. А твои две сестры? Что с ними?

– Это еще более забавно, – ответил Питер, наклонив голову и улыбнувшись. – Одна – монахиня в Дели, а вторая – президент собственной фирмы по «общественным» связям в Нью-Йорке и говорит на идиш лучше, чем ее служащие. Пару лет назад она сказала мне, что они перестали называть ее «шиксой». Она довольна жизнью так же, как и наша сестра в Индии.

– А ты тем не менее выбрал военную карьеру...

– Никаких «тем не менее», Алекс... Я просто выбрал ее. Я был сердитым молодым человеком, который действительно верил, что наша страна пошла с молотка; наша семья входила в число привилегированных... Деньги, авторитет, дорогая частная школа – все это гарантировало мне – мне, а не какому-нибудь черному пареньку из Филадельфии или Гарлема – поступление в академию в Аннаполисе. Тогда я решил для себя, что мне надо как-то отработать эту привилегию. Я должен был показать, что люди вроде меня пользуются своими преимуществами не для того, чтобы избежать ответственности, а наоборот, для того, чтобы принять на себя большую долю...

– Аристократия возрождается, – хмыкнул Конклин. – Как говорится, положение обязывает.

– Это слишком, – запротестовал Холланд.

– Да нет, все правильно... По-гречески «аристо» означает «лучший, лучшее», а «кратия» – «правление». В Древней Греции такие люди возглавляли армии: они шли не позади, а впереди с обнаженными мечами просто для того, чтобы показать, что они готовы отдать свою жизнь вместе с самыми ничтожными, потому что ничтожные находятся под командованием лучших из лучших.

Питер Холланд откинул голову на спинку сиденья, прикрыл глаза к заговорил:

– Может быть, это отчасти и так, хотя не уверен, совсем не уверен... от нас так много требовали... во имя чего? За никому не нужный холм Свиной котлеты? Не указанную на карте ненужную местность в дельте Меконга? Почему? Ради Христа, почему?! Наших парней расстреливали с двух шагов, пули в клочья разносили им животы и грудь, а они были бессильны, потому что вьетконговцы знали джунгли лучше, чем они. Что же это за война была такая?.. Если бы ребята вроде меня не шли туда вместе с мальчишками и не говорили: «Эй, смотри, я здесь, я с тобой», – как же, черт подери, мы могли продержаться там так долго? Могли начаться массовые волнения, и, может, так оно и надо было. Этих мальчишек, не достигших Уровня третьего класса, называли ниггерами, мерзавцами, тупицами, не выучившимися читать и писать. У привилегированных была отсрочка, чтобы они, не дай Бог, не замарались, или такая служба, которая защищала их от участия в боевых действиях. А у других ничего подобного не было. И если то, что я был с ними – я, привилегированный сукин сын, – если это хоть что-нибудь значит, то это лучшее, что я сделал в своей жизни. – Холланд внезапно замолчал и закрыл глаза.

– Извини, Питер, я не хотел бередить раны... Вообще-то, я начал с моей вины, а не твоей... Черт, как все это связано одно с другим, верно? Как ты это назвал? Карусель вины? И когда же она остановится?

– Теперь же, – сказал Холланд, выпрямившись и расправив плечи. Он поднял телефонную трубку, нажал две кнопки и сказал: – Высади нас в Вене, пожалуйста. Потом найди китайский ресторан и привези нам еды. Лучшее из того, что у них есть... Люблю бараньи ребрышки и цыпленка в лимонном соусе...

* * *

Оказалось, что Холланд был прав, но только отчасти. Первое прослушивание допроса Панова, находившегося под действием сыворотки, было совершенно невыносимо, и особенно для тех, кто хорошо знал психиатра: голос опустошенный, эмоциональный надрыв. Во время второго прослушивания сразу же возникла большая сосредоточенность, причиной, несомненно, была обнаженная боль в голосе Панова. Времени для личных переживаний не было – получить информацию стало для них главным. Оба делали пометки в блокнотах, часто останавливая и заново прокручивая многие куски пленки. Третье прослушивание еще четче выявило ключевые моменты; к концу четвертого и Алекс, и Питер Холланд каждый исписали до сорока страниц. Еще час прошел в полном молчании; они анализировали то, что услышали.

– Ты готов? – спросил наконец директор ЦРУ, сидевший на диване с карандашом в руке.

– Конечно, – ответил Конклин, сидевший за столом, на котором была расставлена разнообразная электронная аппаратура...

– Что скажешь для начала?

– Девяносто девять и сорок четыре сотых процента из того, что мы услышали, не дает нам ничего... Единственное, что надо отметить, этот Уолш потрясающе ведет допрос. Перескакивает с одной темы на другую, сразу улавливая намеки... До меня их смысл дошел не сразу – а я ведь не новичок в этом деле.

– Согласен, – ответил Холланд. – И я бывал неплох, особенно когда держал в руках что-нибудь, чем можно пригрозить. Уолш действительно хорош.

– Но это неважно... А вот то, что он вытянул из Панова, очень ценно для нас. Тут есть одно «но»... Дело даже не в том, что именно Панов выдал... Мы обязаны предположить, что он выдал почти все... Гораздо важнее то, что он сам слышал во время обработки. – Кон-клин перелистнул несколько страниц. – Вот пример: «Семья» будет довольна... supreme нас благословит". Это не его слова – он повторяет чьи-то слова. Далее, Мо незнаком с уголовным жаргоном, во всяком случае не в такой степени, чтобы автоматически делать связь, а связь здесь налицо. Возьмем слово supreme и заменим в нем одну гласную, получится supremo – саро supremo, которому далековато до чистых душой небожителей. «Семья» внезапно на сотни световых лет удалится от Нормана Рокуэлла, а «благословение» вполне может означать «вознаграждение» или «премию».

– Мафия, – произнес Питер, обратив на своего коллегу прямой и твердый взгляд, несмотря на некоторое количество спиртного, обострившего эмоции. – Я не обдумывал это, но отметил для себя инстинктивно... О'кей, тут есть еще что-то, в этих строчках, именно здесь, потому что я также отметил для себя несколько нехарактерных для Панова фраз. – Холланд полистал свой блокнот и остановился на нужной странице: – Вот здесь. «Нью-Йорк хочет все». Питер продолжал переворачивать страницы. – И еще: «Этот Уолл-стрит – действительно что-то». – Директор ЦРУ вновь просмотрел свои записи. – А вот еще: «Блонди-фрукты», дальше – путаница.

– Я слышал это выражение, но не придал ему никакого значения.

– Да ты и не должен... уважаемый мистер Алексей Консоликов... – Холланд улыбнулся. – Ведь под твоей англосаксонской внешностью, образованием и всем прочим бьется сердце русского. Ты не чувствуешь того, что приходится переживать некоторым из нас.

– Хм?

– Я из тех, кого называют «стопроцентный америкашка»... И «блонди-фрукт» – всего лишь одна из многих кличек, которыми нас награждают угнетаемые меньшинства. Подумай об этом. Армбрустер, Суэйн, Эткинсон, Бартон, Тигартен – все они из «блонди». И еще Уолл-стрит... Некоторые фирмы в этом, что и говорить, финансовом бастионе принадлежат прежде всего «стопроцентным америкашкам»...

– "Медуза", – пробормотал Алекс, – «Медуза» и мафия... Боже правый.

– У нас есть номер телефона! – Питер подался вперед на диване. – Он был в тетради из дома Суэйна, которую передал Борн.

– Я уже пытался работать с ним... Там автоответчик.

– Этого достаточно. Мы сможем найти его местоположение.

– Ну и что? Кто бы ни забирал оттуда сообщения, делает он это издалека, и если у него или у нее есть хотя бы немного соображения, то из телефона-автомата. Связного не только нельзя проследить, но он может, кроме того, стереть все остальные сообщения, поэтому нам нельзя подключиться.

– Ты ведь не шибко разбираешься в высоких технологиях, оперативник?

– Я тебе сейчас объясню, – ответил Конклин. – Я купил видеомагнитофон, чтобы смотреть старые фильмы, но не знал, как отключить проклятый мигающий таймер. Я спросил у дилера, а он мне в ответ: «Читайте инструкцию с внутренней стороны панели». И я никак не найду эту внутреннюю сторону панели...

– Теперь я тебе объясню, что мы можем сделать с этим автоответчиком... Мы заглушим его снаружи.

– Вот так штука, Сэнди, а что ты еще преподнесешь сиротке Энни? И что из того, черт подери? Только погубим наш источник...

– Ты забываешь кое о чем. По номеру мы определим район, где находится автоответчик.

– И дальше?

– Рано или поздно кто-то явится чинить эту чертову штуковину...

– Да.

– Тут-то мы и выясним, кто его послал.

– Знаешь, Питер, ты кое-чего стоишь... Как неофит, разумеется... Твое нынешнее совершенно незаслуженное положение не в счет.

– Прости, но выпить я тебе предложить не могу.

* * *

Брайс Огилви, совладелец юридической фирмы «Огилви, Споффорд, Кроуфорд и Коэн», диктовал в высшей степени сложный ответ управлению по антитрестовскому законодательству министерства юстиции, когда на его столе зазвонил телефон, номер которого был известен немногим. Он поднял трубку, нажал кнопку и произнес:

– Подождите немного, – и, оглянувшись на секретаршу, пробормотал: – Вы меня извините?

– Конечно, сэр. – Секретарша пересекла внушительных размеров кабинет и скрылась за дверью.

– Слушаю. В чем дело? – спросил Огилви.

– Машинка не работает, – ответил голос по телефону, не обозначенному ни в одном справочнике.

– Что случилось?

– Не знаю. Звоню, а там все время занято.

– Это самая совершенная из всех имеющихся систем. Вероятно, кто-то звонил одновременно с вами.

– Я дозваниваюсь последние два часа. Там что-то не в порядке. Даже самая хорошая аппаратура ломается.

– Хорошо, пошлите кого-нибудь проверить. Лучше из ниггеров...

– Естественно. Ни одному белому туда не пробраться.

Глава 25

Вскоре после полуночи Борн вышел из метро в Аржантей. Он мысленно разбил день на части: выделил время для своих текущих дел и на поиски Мари. Он бродил по городу, заглядывая во все кафе, магазинчики, во все большие и маленькие гостиницы, о которых он вспоминал и которые были частью их кошмарного бегства тринадцать лет назад. Не раз у него перехватывало дыхание, когда он видел похожую на Мари женщину: затылок, быстро мелькнувший профиль и копну золотисто-каштановых волос. Каждый раз он надеялся, что это Мари... Но все эти женщины были лишь похожи на Мари. Борн осознал природу своего беспокойства и, следовательно, мог лучше контролировать себя. Эти часы были самыми тяжелыми, остальные были наполнены привычными трудностями и огорчениями.

Алекс! Куда, черт подери, подевался Конклин?! Он не мог дозвониться до него в Вирджинию! Борн рассчитывал, что Алекс обеспечит быстрый перевод необходимой ему суммы денег. Рабочий день на Восточном побережье США начался в четыре часа по парижскому времени, а рабочий день в Париже заканчивается в пять часов или даже раньше по тому же самому парижскому времени. У Конклина оставалось меньше часа для того, чтобы перевести некоему Симону один миллион долларов США в какой-нибудь парижский банк, а следовательно, мистер Симон обязан появиться в этом неизвестном пока банке. Хорошо, что выручил Бернардин. Черт возьми, выручил – не то слово! Это стало возможным только благодаря ему.

– На улице Гренель есть банк, к услугам которого часто прибегает Второе бюро, – сказал Бернардин. – Там способны провернуть любую операцию за несколько часов даже без одной-двух подписей, но не бесплатно, конечно... Там не доверяют никому, в особенности тем, кто связан с нашим «щедрым» правительством социалистов.

– Вы имеете в виду, что им наплевать на все телексы: если деньги не поступят, они их не выдадут.

– Ни одного су. Им может позвонить сам президент, но в ответ он услышит только совет взять эти деньги в Москве, откуда, по их убеждению, он и прибыл.

– Я не могу связаться с Алексом, поэтому банк в Бостоне отпадает. Я позвонил одному человеку на Каймановых островах, куда Мари поместила большую часть наших денег. Он канадец, и банк тоже канадский. Он ждет инструкций.

– Мне надо позвонить. Вы будете в «Пон-Рояле»?

– Нет. Я сам позвоню вам.

– А где вы?

– По-моему, это можно назвать полетом смущенной и обеспокоенной бабочки из одного смутно памятного места в другое.

– Вы разыскиваете ее...

– Да. Но мы говорили не об этом?

– Простите меня, но мне кажется, вам не удастся найти ее...

– Благодарю. Я перезвоню через двадцать минут. Борн направился в очередное запомнившееся ему место: в «Трокадеро», а потом во дворец Шайо. Когда-то на одной из его террас в него стреляли: по бесконечным каменным ступенькам бежали люди, пытаясь укрыться за огромными позолоченными статуями и исчезая в строго распланированных аллеях... Что там произошло? Почему ему столь памятен «Трокадеро»?.. Да, ведь Мари была тогда здесь... В каком же месте этого огромного комплекса она была? Где?.. На террасе! Она была на какой-то террасе. Возле какой-то статуи... Декарта? Расина? Талейрана? Декарт первым пришел на ум. Борн должен был найти это место.

И он нашел, но Мари там не было. Борн посмотрел на часы: прошло сорок пять минут с момента их разговора с Бернардином. Как и люди, которые мелькали на экране его памяти, он побежал по ступенькам. К телефону.

– Отправляйтесь в «Банк Норманди» и спросите там мсье Табури. Он в курсе, что некий мсье Симон желает перевести с Каймановых островов более семи миллионов франков и даст устное распоряжение об этом своему личному банкиру. Он охотно предоставит в ваше распоряжение свой телефон, но можете не сомневаться, что тут же предъявит вам счет.

– Спасибо, Франсуа.

– Где вы?

– В «Трокадеро». Это какое-то сумасшествие: что-то чувствую, похоже на какие-то вибрации, но здесь ее нет. Вероятно, что-то я не в состоянии вспомнить... Дьявол, я чуть не получил пулю где-то здесь и все-таки ничего не помню.

– Отправляйтесь в банк.

Борн послушался совета, и через тридцать пять минут после его звонка на Кайманы улыбчивый смуглолицый мсье Табури подтвердил, что деньги поступили. Борн попросил выдать ему семьсот пятьдесят тысяч франков в самых крупных купюрах. Их доставили, после чего банкир отвел его в сторону, подальше от своего стола – это было довольно-таки глупо, поскольку кроме них в кабинете никого не было, – и сказал, понизив голос:

– Есть исключительная возможность приобрести недвижимость в Бейруте – поверьте мне, я-то знаю... Я эксперт по Ближнему и Среднему Востоку; вся тамошняя суматоха не может продолжаться бесконечно: Бог мой, иначе никого не останется в живых! Этот город опять возвысится и станет Парижем Средиземноморья. Недвижимость можно приобрести за часть ее настоящей стоимости, гостиницы – по смехотворно низкой цене!

– Это звучит заманчиво. Я свяжусь с вами...

Борн выскочил из «Банка Норманди» с такой поспешностью, словно в его помещениях можно было подхватить вирус страшной болезни. Он возвратился в «Пон-Рояль» и вновь попытался связаться с Алексом Конклином. В Вене, штат Вирджиния, в этот момент было около часа пополудни, но он в который раз услышал записанный на автоответчик безразличный голос Алекса, просивший оставить сообщение. У Джейсона было много причин, по которым он решил не делать этого.

Теперь он был в Аржантей и должен был пробраться поближе к «Сердцу солдата». Инструкции, которые он получил, были просты: он не должен походить на того, кем был прошлой ночью, – никакой хромоты, никаких армейских обносков... Он должен выглядеть как работяга, который закуривает у ворот закрытого завода. Сделать он это был обязан между 12.30 и часом ночи: ни раньше, ни позже.

Когда он поинтересовался у посыльных Сантоса, которым предварительно выдал несколько сот франков за доставленное неудобство, о причине таких предосторожностей и позднем времени, один из них, казавшийся более замкнутым, ответил:

– Сантос никогда не выходит из «Сердца солдата».

– Прошлой ночью вышел...

– На несколько минут, – вступил в разговор более разговорчивый посыльный.

– Понятно. – Борн кивнул, хотя ничего и не понял, а мог только догадываться. Неужели и сам Сантос был в каком-то смысле пленником Шакала, обязанным круглосуточно торчать в этом паршивом кафе? Это казалось странным, так как владелец кафе обладал огромной физической силой и незаурядным интеллектом.

Часы показывали 12.37, когда одетый в голубые джинсы, кепку и потрепанный пуловер Джейсон оказался у ворот старого завода. Он вытащил из кармана пачку «Голуаз», прислонился к стене и чиркнул спичкой, которую не гасил некоторое время. Мысли его вернулись к загадочному Сантосу – главному связному армии Шакала, самому надежному спутнику на орбите Шакала, человеку, чей французский вполне мог звучать в Сорбонне и который все же был латиноамериканцом. Венесуэльцем, если интуиция Борна хоть что-то значила. Восхитительно. Ко всему прочему Сантос хочет его видеть «с миром в сердце». Браво, амиго, подумал Борн. Сантос связался с перепуганным до смерти послом в Лондоне и задал тому вопрос, заряженный столь сокрушительной энергией, что выборы в политическую партию показались послу детскими игрушками. Эткинсону ничего не оставалось, как подтвердить Сантосу все инструкции, полученные от «Женщины-Змеи». Сила «Женщины-Змеи» была единственной защитой посла, его последним прибежищем.

Похоже, Сантос клюнул; его действия опирались на интеллект, а не на верность и чувство долга. Связной Шакала хотел выкарабкаться из этой клоаки... Три миллиона франков и возможность обосноваться в любом месте земного шара заставили его поразмыслить над предложением Борна. Новые возможности рождают новые альтернативные решения. Итак, перед Сантосом, агентом Карлоса, открылся выход: верность хозяину, вероятно, пошла на убыль. Вот этот-то мгновенный, Инстинктивный анализ и заставил Борна во время разговора с Сантосом произнести: «Вы сможете путешествовать, сможете исчезнуть... станете богатым человеком, свободным от забот и всякой мерзости».

Ключевыми словами были «свобода» и «исчезнуть», и в глазах Сантоса мелькнула искорка, когда он услышал эти слова. Он был готов схватить наживку в три миллиона франков, а Борн с радостью дал бы ему возможность оборвать леску и уплыть подальше.

Джейсон взглянул на часы: прошло пятнадцать минут. Подручные Сантоса, наверное, сейчас прочесывают соседние улицы – последняя необходимая проверка, после которой мог появиться и его высочество принц всех связных. Борн вспомнил на миг о Мари и о своем предчувствии в «Трокадеро», и ему на ум пришли слова старого Фонтена. Тогда в ожидании Шакала они вдвоем сидели в кладовке и наблюдали за дорожками «Транквилити Инн». «Он рядом, я чувствую это. Это как первые раскаты грома». Совершенно иным образом Джейсон испытал подобное чувство в «Трокадеро». Хватит! Сантос! Шакал!

На его часах было ровно час ночи, когда из переулка показались те двое, что были у него в «Пон-Рояле». Они пересекли улицу и подошли к воротам старого завода.

– Сантос готов встретиться с тобой, – сказал «разговорчивый».

– Я что-то его не вижу.

– Ты пойдешь с нами. Сантос не выходит из «Сердца солдата».

– Мне это не очень нравится... Кто бы мне объяснил?

– У тебя нет причин волноваться. У него мир в сердце.

– А как насчет ножа?

– У него нет ни ножа, ни другого оружия.

– Приятно слышать. Пошли.

– Ему нет нужды пользоваться оружием, – ухмыляясь, добавил посыльный.

В сопровождении эскорта Борн спустился по переулку, прошел мимо освещенного неоновым светом входа и приблизился к узкой, едва заметной щели между домами. Один за другим – Джейсон между ними – они подошли к кафе с тыльной стороны, и Борн увидел то, что в последнюю очередь можно было ожидать в этой запущенной части города. Перед ним был... английский сад. Клочок земли тридцать на двадцать футов, и решетки, поддерживающие цветущие побеги, – великолепное зрелище, освещенное французской луной.

– Восхитительно... – не мог сдержаться Джейсон. – За таким садом надо ухаживать...

– Ага! Это причуды Сантоса! Никто не понимает... Но никто не осмелится и листочка здесь тронуть...

Восхитительно!

Борна подвели к наружному лифту – другого входа в дом не было видно. Они едва поместились в тесной кабине; как только за ними закрылась чугунная решетка, «молчаливый» нажал кнопку и сказал:

– Сантос, мы здесь. Камелия. Поднимай нас.

– Камелия? – переспросил Джейсон.

– Мы дали знать, что у нас все в порядке. В ином случае мой друг сказал бы «лилия» или «роза».

– И что тогда?

– Даже страшно подумать...

– Понятно.

Дважды дернувшись, лифт остановился; «молчаливый» с натугой открыл решетку. Борна провели в знакомую, со вкусом обставленную комнату с книжными полками. Торшер освещал сидевшего в кресле Сантоса.

– Можете идти, друзья мои, – сказал гигант посыльным. – Деньги получите у «растрепы» и скажите ему, что я приказал дать Рене и американцу, который называет себя Ральфом, по пятьдесят франков и выставить отсюда. А то они все углы заблюют... Пусть скажет, что это деньги их вчерашнего дружка, который почему-то забыл о них.

– Фу ты, черт! – выдохнул Джейсон.

– Забыли о них, верно? – ухмыльнулся Сантос.

– У меня голова другим была занята...

– Да, сэр! Хорошо, Сантос! – Оба посыльных вместо того, чтобы направиться в заднюю часть комнаты к лифту, открыли дверь в левой стене и исчезли. Борн посмотрел в ту сторону.

– Там есть лестница, которая ведет на кухню, – вот так-то, – сказал Сантос, отвечая на не заданный Джейсоном вопрос. – Дверь можно открыть только с этой стороны; только я могу это сделать... Присаживайтесь, мсье Симон. Вы мой гость. Как ваша голова?

– Шишка стала меньше, спасибо. – Борн присел на огромный диван, утонув в подушках: позиция совсем не подходила для того, чтобы отдавать указания, но это и не предусматривалось. – Итак, как я понимаю, у вас мир в сердце?

– Да! Это так, но только в той части сердца, где обитает жадность, и где возникло желание получить три миллиона франков.

– Значит, вы удовлетворены звонком в Лондон?

– Пожалуй, да. Кто мог предвидеть, что этот человек отреагирует таким образом. «Женщина-Змея» существует, возбуждает страх и преданность в высоких сферах. Эта гадина действительно обладает непостижимой властью.

– Именно это я и пытался растолковать вам.

– Понятно. А теперь позвольте мне восстановить по памяти вашу просьбу или требование, так сказать...

– Мои условия, – поправил его Джейсон.

– Очень хорошо, ваши условия, – согласился Сантос. – Вы лично должны связаться с «дроздом»?

– Именно так.

– Могу я узнать: почему?

– Честно говоря, вы и так уже знаете намного больше, чем рассчитывают мои клиенты, но, в конце концов, не они рискуют жизнью на втором этаже кафе в Аржантей. Они не хотят, чтобы остались хоть какие-то следы... А вы в этом отношении уязвимы.

– Каким образом?! – Сантос стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

– Помните того старика из Парижа, который пытался предупредить парламентария о том, что его должны убить... Именно он упомянул о «дрозде» и «Сердце солдата». Его слышал человек, который передал эту информацию моим клиентам... Это настораживает. Сколько еще в Париже стариков, которые по слабоумию могут упомянуть о «Сердце солдата» и о вас?.. Поэтому-то вы не можете иметь дела с моими клиентами.

– Даже через вас?!

– Я исчезну, а вот вы – нет. Хотя, честно говоря, вам пора подумать об этом... Я вам кое-что принес. – Борн, не вставая с дивана, подался вперед, вынул из заднего кармана пачку купюр, перетянутую толстой эластичной лентой, и бросил ее Сантосу. – Двести тысяч франков – это задаток. Вы даете информацию, я доставляю ее в Лондон, и после этого – независимо от того, примет «дрозд» предложение моих клиентов или нет, – вы получаете свои три миллиона.

– Но вы можете исчезнуть, не так ли?

– Установите за мной слежку, как раньше, пусть ваши люди сопровождают меня в Лондон и обратно. Я сообщу вам название авиакомпании и номера рейсов. Уж куда честнее...

– Есть другой вариант, мсье Симон, – сказал Сантос, вставая и хозяйской походкой направляясь к карточному столику у стены. – Если вам не трудно, будьте добры, подойдите сюда.

Джейсон поднялся с дивана и подошел к карточному столику, внутренне готовый к подвоху.

– Стараетесь ничего не упустить? – спросил он.

– Стараюсь... Не вините консьержей – они преданы вам душой и телом. Но я работаю на другом уровне: горничные и коридорные – вот мои люди. Они не так испорчены, и никто не обратит внимания, если они денек-другой не выйдут на работу...

На столике веером были разложены три паспорта Борна, сделанные для него в Вашингтоне Кактусом, а также пистолет и нож, которые у него отобрали прошлой ночью.

– Весьма убедительно, Сантос. Но это ничего не решает, не так ли?

– Посмотрим, – ответил Сантос. – Я принимаю деньги как компенсацию за мои усилия... Вам не надо лететь в Лондон, пусть «Лондон» прибудет в Париж. Завтра утром. Когда он будет в «Пон-Рояле», вы мне позвоните – я дам вам номер своего личного телефона, – а потом мы сыграем в игру, которая столь нравится Советам. Сыграем в обмен, пройдемся по мосту, таща за собой своих пленников. В нашем случае: информация за деньги.

– Вы сошли с ума, Сантос. Мои клиенты не выставляют себя напоказ. Вы перечеркиваете возможность получить три миллиона...

– К черту ваших клиентов! Они могут нанять какого-нибудь слепого или глухонемого... Обыкновенный, ничем не примечательный турист, у которого будет чемодан с двойным дном... Никакого риска... Детекторы в аэропортах не реагируют на бумагу. Решайтесь! Только так вы получите то, что вам нужно, мсье.

– Вынужден согласиться, – сказал Борн.

– Вот мой телефон. – Сантос поднял со столика заранее подготовленную карточку, на которой был нацарапан номер. – Позвоните мне, когда прибудет человек из Лондона. А пока за вами будут следить.

– Вы чертовски ловкий парень.

– Я провожу вас к лифту.

* * *

Мари сидела в постели, прихлебывая горячий чай и прислушиваясь к звукам парижской жизни за окнами. Она не хотела спать и считала сон пустой тратой времени, когда на счету каждый час. Первым рейсом она прилетела из Марселя в Париж и сразу же направилась в «Мёрис» на улице Риволи. В этом отеле тринадцать лет назад она ждала человека, который должен был либо послушаться голоса разума, либо погибнуть; в последнем случае была бы погублена и значительная часть ее собственной жизни. В тот раз она заказала горячий чай, и он вернулся к ней; теперь она тоже попросила коридорного принести ей чай, вероятно по рассеянности, словно повторение этого ритуала могло заставить его появиться, как это произошло много лет назад.

О Боже, ведь она видела его! Нет, это был не обман зрения, она не могла ошибиться, – там был действительно Дэвид! Она вышла из отеля поздним утром и начала бродить по улицам, строго придерживаясь списка, который составила в самолете: переходила из одного места в другое без какой-либо логической последовательности, просто следуя тому, что пришло ей в голову. Этот урок преподал ей тринадцать лет назад Джейсон Борн: «Когда скрываешься или охотишься, анализируй варианты, но всегда помни о том, какой из них первым пришел тебе на ум. Чаще всего этот вариант самый удачный – и следует именно ему отдать предпочтение».

Поэтому она следовала своему списку: сначала на пирс, в начале проспекте Георга V, потом к банку на улице Мадлен... потом к «Трокадеро». Она долго бродила по его террасам, словно сомнамбула, и искала какую-то статую, не в силах вспомнить, какую именно... Ее толкали туристы, возглавляемые громкоголосыми экскурсоводами. Огромные статуи казались похожими друг на друга – все плыло перед глазами. Августовское солнце слепило. Припомнив еще один урок Джейсона Борна: «Отдых это оружие», Мари собиралась присесть на скамью. Внезапно она увидела мужчину в кепке и темном пуловере.

Он быстро спускался по каменным ступеням лестницы, ведущим на авеню Густава V. Ей была знакома и эта походка, и этот бег – она знала их лучше, чем кто бы то ни было! Как часто она, спрятавшись на стадионе, наблюдала за Дэвидом, который наматывал круги по университетской беговой дорожке, пытаясь избавиться от охвативших его душу страхов. Это был Дэвид! Мари побежала за ним.

– Дэвид! Дэвид! Это я!.. Джейсон!

Мари столкнулась с экскурсоводом, который вел группу японцев. Мужчина пришел в ярость, она тоже. Мари стала пробивать себе дорогу сквозь толпу удивленных людей... Все они были ниже ее, она возвышалась над ними, но это ей не помогло. Муж не заметил ее и скрылся. Куда он пошел?! В сад? На улицу, где много людей и поток машин с Йенского моста? Куда же, ради Христа?!

– Джейсон! – громко крикнула она. – Джейсон, вернись.

Люди обращали на нее внимание: некоторые взгляды выражали сочувствие, другие – недоумение. Выбежав на улицу, она долго искала Дэвида, но, выбившись из сил, взяла такси и вернулась в «Мёрис». Словно в полусне, она добралась до своего номера и упала на кровать, стараясь сдерживать слезы и уговаривая себя не раскисать. На это не было времени – ей надо передохнуть и поесть, надо восстановить силы (еще один урок Джейсона Борна). И так она лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, как ей становится немного легче: она ищет Дэвида, а Дэвид ищет ее. Ее муж не убежал от нее – даже Джейсон Борн не мог убежать от нее. Непонятно, по какой причине Дэвид так быстро ушел из «Трокадеро», но то, что он там искал ее, опираясь на воспоминания тринадцатилетней давности, было очевидно; Дэвид понимал, что в каком-то месте, которое запечатлелось в их памяти, встретит Мари.

Отдохнув, она попросила горничную прибраться в комнате и через два часа опять отправилась на улицу.

Теперь Мари ждала рассвета, зная, что весь день она посвятит поискам Дэвида.

* * *

– Бернардин!

– Mon Dieu, сейчас четыре утра... У вас что-нибудь важное?

– У меня неприятности...

– По-моему, у вас сплошные неприятности... Что случилось?

– Я почти у цели... Теперь мне нужен «последний человек».

– Будьте добры, говорите яснее по-английски, или, если соблаговолите, по-французски, но так, чтобы мне было понятно. «Последний человек»... Это, наверное, одно из американских выражений. Уверен, что в Лэнгли есть специалист, который нарочно их придумывает.

– Бросьте! У меня нет времени для ваших bon mots.

– Нет, это вы бросьте, мой друг. Я не умничаю, а стараюсь проснуться... Уже сижу в кровати, собираюсь закурить. Так в чем дело?

– Человек, с помощью которого я доберусь до Шакала, рассчитывает, что сегодня утром получит из Лондона два миллиона восемьсот тысяч франков...

– Вы располагаете значительно меньшей суммой, насколько я помню, – перебил его Бернардин. – «Банк Норманди» чем-нибудь помог?

– Даже очень. Деньги я получил, а этот Табури – просто прелесть. Он уговаривал меня приобрести недвижимость в Бейруте.

– Табури – вор, а вот Бейрут – это интересно...

– Пожалуйста...

– Простите. Продолжайте.

– Дело в том, что за мной следят... Я не могу пойти в банк. К тому же у меня нет англичанина, который доставит в «Пон-Рояль» то, чего у меня нет...

– Именно это вы назвали «неприятности»?

– Да.

– Вы готовы отдать... пятьдесят тысяч франков?

– Кому?

– Табури.

– Думаю, да.

– Вы ведь подписывали там бумаги?

– Подписывал...

– Подпишите еще одну о перечислении денег... Минутку... Я должен подойти к столу. – Последовало молчание; Бернардин, по-видимому, выходил в другую комнату. Наконец Борн вновь услышал его голос: – Алло?

– Слушаю.

– Знаете, забавно, – сказал бывший специалист Второго бюро. – Я утопил этого человека вместе с яхтой возле мелей Коста-Бравы. То-то была пожива акулам: такой упитанный и сладкий малый. Его звали Антонио Скарци... Он был родом с Сардинии и продавал наркотики за информацию... Вам об этом, конечно, ничего не известно...

– Конечно. Как пишется имя и фамилия? – Борн повторил: – Антонио Скарци.

– Все правильно. Запечатайте конверт так, чтобы вдоль линии склейки остался отпечаток вашего большого пальца. Пусть консьерж передаст письмо господину Скарци.

– Понял. А как быть с англичанином? Он нужен сегодня утром... У меня всего несколько часов.

– Проблема не в англичанине, а в том, что у нас осталось всего несколько часов. Перевести деньги из одного банка в другой – дело нехитрое: нажмешь на кнопки, компьютеры мгновенно перепроверят Данные, а на бумаге появятся циферки. Труднее получить три миллиона франков наличными... К тому же ваш связной наверняка откажется взять фунты или доллары – вдруг попадется, когда будет обменивать их или зачислять на свой счет. Да еще сумма должна быть в крупных купюрах, чтобы получился небольшой пакет, который вряд ли привлечет внимание таможенников... Ваш связной, mon ami, должен отдавать себе отчет...

– Вы полагаете, он меня проверяет?

– Он просто обязан...

– Деньги могут быть собраны в валютных отделах разных банков. Небольшой частный самолет без труда перелетит через канал и приземлится на каком-нибудь поле... Там будет ждать машина, которая доставит прибывшего в Париж.

– Bien. Разумеется. Однако на организацию этой операции даже самым влиятельным людям потребуется некоторое время. Это не должно выглядеть слишком просто – может вызвать подозрение... Информируйте связного о развитии событий, подчеркните необходимость конфиденциальности, объясните задержки. Если их не будет, могут подумать, что это ловушка.

– Я понял, что вы имеете в виду: это не должно казаться простым делом!

– И вот еще что, мой друг. Хамелеон способен менять окраску и днем, однако ночью он чувствует себя увереннее...

– Вы кое-что забыли, – сказал Борн. – Как насчет англичанина?

– Ату его, старина, – ответил Бернардин.

Операция прошла без сучка без задоринки. Джейсон вряд ли мог припомнить подобную ей... Возможно, все получилось так гладко благодаря таланту человека, выразившего недовольство по поводу раннего телефонного звонка. В течение дня Борн неоднократно информировал Сантоса по телефону о том, как продвигаются дела. По просьбе Бернардина кто-то забрал конверт с инструкциями у консьержа и принес конверт ему. Бернардин условился о встрече с мсье Табури. Около половины пятого пополудни ветеран Второго бюро вошел в «Пон-Рояль», одетый в темный полосатый костюм, который был таким вызывающе английским, что прямо кричал о том, что его приобрели на Сэвил-роу. Он вошел в лифт и, поднявшись на нужный этаж и дважды повернув не в ту сторону, наконец оказался в номере Борна.

– Вот деньги, – сказал Бернардин, ставя на пол атташе-кейс. Он направился к бару, достал оттуда две сувенирные бутылочки джина «Танкерэй» и вылил их содержимое в стакан сомнительной чистоты. – A votre sante[101], – произнес он, выпив залпом половину, потом глубоко вздохнул и быстро прикончил остаток. – Я уже давно ничего подобного не делал.

– Не делали?

– Честно говоря, нет. За меня это делали другие. Слишком опасно... Тем не менее Табури – ваш вечный должник... Он убедил меня, что и мне надо присмотреться к Бейруту.

– Что?

– Конечно, таких средств, как у вас, у меня нет, но некоторый процент из les fonds de contingence[102] за сорок лет перекочевал в Женеву на мой счет. Так что я далеко не бедняк.

– Вас могут убить, если заметят на выходе.

– А я и не собираюсь уходить, – сказал Бернардин. – Я останусь здесь до тех пор, пока вы не закончите свои дела. – Франсуа открыл еще две бутылочки. – Теперь, возможно, мое старое сердце немного успокоится... – добавил он, подходя к маленькому столику. Поставив на него стакан, он вытащил из карманов два автоматических пистолета и три гранаты. – Теперь можно и расслабиться.

– Черт подери, что это такое? – спросил Джейсон.

– По-моему, у американцев это называется «силы сдерживания», – ответил Бернардин. – Хотя, правду сказать, и вы и Советы обманываете сами себя, тратя уйму денег на вооружение, которое не работает. – Я – представитель другой эпохи. Когда отправитесь по делам, оставьте дверь открытой. Тот, кто пойдет по коридору, увидит гранату в моей руке... Это не какая-то ядерная абстракция, а настоящие «силы сдерживания».

– Мне это подходит, – сказал Борн на прощание. – Пора кончать со всем этим.

Выйдя на улицу Монталамбер, Джейсон завернул за угол и так же, как в Аржантей, прислонился к стене и закурил. Он ждал, напустив на себя равнодушный вид; мозг его лихорадочно работал.

С противоположной стороны улицы Бак, которая пересекала улицу Монталамбер, к нему направился мужчина. Это был разговорчивый посыльный, с которым он виделся прошлой ночью; он приблизился, держа руку в кармане пиджака.

– Где деньги? – спросил он по-французски.

– А где информация? – ответил Борн.

– Сначала деньги.

– Мы так не договаривались. – Без предупреждения Джейсон схватил связного из Аржантей за грудки и притянул к себе. Схватив свободной рукой посланца за шею, так что пальцы вонзились в плоть, он добавил: – Передай Сантосу, что он может заказывать себе билет в ад. Я так не работаю...

– Достаточно! – произнес низкий голос, владелец которого появился из-за угла справа от Джейсона. К ним приближался Сантос. – Отпустите его, Симон. Он – никто. Дело касается только нас двоих.

– Говорят, что вы никогда не покидаете «Сердце солдата»?

– Изменилась ситуация, разве не так?

– Да, конечно. – Борн отпустил посыльного, тот взглянул на Сантоса. Когда Сантос кивнул огромной головой, посыльный поспешил прочь.

– Ваш англичанин прибыл, – сказал Сантос, когда они остались одни. – Он нес чемодан – я сам его видел.

– Он прибыл, и он нес чемодан, – согласился Джейсон.

– Значит, «Лондон» капитулировал? «Лондон» очень взволнован...

– Ставки высоки – вот и все, что я скажу... Будьте добры, информацию.

– Давайте определим процедуру, согласны?

– Мы обсуждали ее несколько раз... Вы сообщаете информацию, мой клиент дает мне распоряжение действовать в соответствии с ней. Если контакт налаживается, вы получаете от меня деньги.

– Вы говорите: «контакт налаживается». Что имеется в виду? Как вы узнаете, что контакт будет прочным? Как я узнаю, что вы не украдете мои деньги и на самом деле обеспечите связь, за которую заплатили ваши клиенты?

– Вы очень подозрительны...

– Очень... В нашем бизнесе не так уж много святых... Я прав, мистер Симон?

– Может быть, даже в большей степени, чем сами думаете.

– Вы не ответили на мой вопрос...

– Хорошо, попытаюсь... Как я пойму, что контакт налажен? Просто пойму. Моя профессия – понимать. Мне платят за это, и человек вроде меня не может сделать ошибку на таком уровне, а потом раскланяться и сказать, что ошибся. Я разработал специальный тест на основе собственных исследований: задаю пару-тройку вопросов и понимаю что к чему.

– Довольно уклончивый отчет.

– В нашем бизнесе уклончивость – неплохое качество... Что касается вашего беспокойства насчет денег, могу заверить, что я не собираюсь нажить себе врага в вашем лице. Кроме того, «дрозд», очевидно, контролирует такую сеть, что с моей стороны было бы безумием восстанавливать против себя своих клиентов. Это означало бы просто укоротить самому себе жизнь.

– Восхищаюсь вашей проницательностью, а также осторожностью, – мимоходом заметил связной Шакала.

– Книжные полки не лгут: вы – образованный человек.

– Не то чтобы очень, но у меня есть кое-какие верительные грамоты. Внешность может быть и выгодным наследством, и бременем... То, что я собираюсь сообщить вам, мистер Симон, знают лишь четыре человека на поверхности земли... Все они свободно говорят по-французски. Как вы поступите с этой информацией – ваше дело. Однако, если вы только намекнете на Аржантей, я мгновенно узнаю, и вам не выбраться из «Пон-Рояля» живым.

– Когда можно выйти на связь?

– Я назову номер телефона. Обещайте, что не будете звонить по крайней мере в течение часа с того момента, как мы расстанемся. Если вы нарушите обещание, мне станет известно об этом... Я повторяю: вы умрете.

– Через час. Согласен... Кроме вас, еще трое знают этот номер... Почему бы из них не выбрать одного, кто вам особенно неприятен, чтобы я мог сослаться на него... Если, конечно, возникнет такая необходимость.

Сантос позволил себе слабую усмешку и ответил:

– Москва. Человек, занимающий высокий пост на площади Дзержинского.

– В КГБ?

– "Дрозд" вербует людей в Москве, почти всегда в Москве. Это его страсть.

«Ильич Рамирес Санчес, – промелькнуло в голове Борна. – Проходил подготовку в „Новгороде“. Уволен из Комитета как маньяк. Шакал!»

– Я запомню это, вдруг пригодится. Номер телефона, будьте добры! Сантос медленно назвал Борну номер телефона и пароль.

– Все ясно? – спросил он, удивленный тем, что Борн ничего не записывает.

– Абсолютно. Я все запомнил... Если все будет благополучно, как передать вам деньги?

– Позвоните мне... Я сам приеду к вам. И никогда больше не вернусь в Аржантей.

– Удачи, Сантос. Мое чутье подсказывает, что вы можете на нее рассчитывать.

– Как никто другой. Слишком часто жизнь подносила мне чашу с цикутой...

– Сократ, – сказал Джейсон.

– Да, но если быть точным, это из диалогов Платона.

* * *

Сантос зашагал прочь, а Борн направился в «Пон-Рояль», подавляя желание кинуться бегом. «Бегущий человек является объектом любопытства, становится мишенью» (из наставлений Джейсона Борна).

– Бернардин! Это я! – крикнул Борн, врываясь в свой номер и отмечая при этом, что дверь распахнута настежь, а старик сидит возле стола, держа в одной руке гранату, а в другой – пистолет. – Отложите в сторону свои железки, мы напали на золотую жилу.

– Кто платит? – спросил ветеран Второго бюро, когда Джейсон закрыл за собой дверь.

– Я. Если все сработает так, как я думаю, можете считать, что к вашему счету в Женеве будет приплюсована кругленькая сумма.

– Друг мой, я работаю не ради денег... мне это даже в голову не приходило.

– Но поскольку мы разбрасываем франки так, словно печатаем их у себя в гараже, почему бы и вам не получить толику?

– С этим не поспоришь...

– В нашем распоряжении час, – сообщил Джейсон. – Вернее сорок три минуты.

– Для чего?

– Для того, чтобы выяснить, настоящая ли это связь... – Борн упал на кровать, его глаза горели от возбуждения. – Записывайте, Франсуа. – Джейсон продиктовал телефонный номер, который дал ему Сантос. – Дайте взятку кому-нибудь наверху, пригрозите или делайте что угодно, но только узнайте, где находится этот абонент.

– Чтобы сделать это, не потребуются большие деньги...

– Вы можете ошибаться, – возразил Борн. – Шакал наверняка защитил номер... Его знают только четыре человека...

– Тогда, вероятно, нам не следует подниматься на столь уж высокий уровень, а напротив, надо спуститься на землю, точнее, под землю. В туннели с телефонными кабелями.

Джейсон изумленно посмотрел на Бернардина.

– Об этом я не подумал.

– А вы и не должны были думать. Вы ведь не работаете во Втором бюро... Работяги – вот лучший источник информации, а не бюрократы, протирающие штаны... Я знаю кое-кого. Сегодня вечером позвоню одному из них домой...

– Сегодня вечером? – перебил Борн, приподнимаясь.

– На это уйдет около тысячи франков, но вы будете знать, где расположен этот телефон.

– Я не могу ждать до вечера.

– Риск возрастет, если попытаться связаться с ним на работе. За этими людьми наблюдают: в телефонной службе никто никому не доверяет. Это парадокс социалистического правительства: рабочим дали самостоятельность, но забыли предоставить каждому долю власти.

– Хватит! – сказал Джейсон, садясь на кровать. – У вас ведь есть номера их домашних телефонов?

– Они есть и в справочнике. У этих людей нет законспирированных номеров.

– Позвоните жене кого-нибудь из них. Скажите, что срочное дело, предположим, кому-то надо дозвониться домой. Бернардин кивнул и сказал:

– Неплохо, друг мой. Совсем неплохо.

Минуты таяли, пока отставной офицер Второго бюро пытался договориться по телефону с женами телефонистов. Две из них просто повесили трубки, три обрушили волну эпитетов, рожденных в темных углах недоверчивого Парижа, но шестая после потока непристойностей согласилась при условии, что подонок, за которого она вышла замуж, не увидит этих денег.

Час прошел. Джейсон вышел из отеля, медленно двинулся по направлению к Сене. Миновав четыре улицы, на набережной Вольтера он увидел телефон-автомат. Над Парижем медленно опускалось покрывало тьмы, скользившие по реке лодки и мосты через реку осветились огоньками электрических фонарей. Когда Борн приблизился к красной телефонной будке, его дыхание было ровным и глубоким: он вполне мог управлять собой, хотя еще минуту назад это казалось ему невозможным. Ему предстоял самый важный телефонный звонок в его жизни, он не мог позволить, чтобы Шакал – если это действительно Шакал – почувствовал его волнение. Он вошел в кабину автомата и набрал номер.

– Да? – ответил женский голос; ее французское «Qui» звучало резко и хрипло. Парижанка.

– В небе кружит стая дроздов, – произнес по-французски Борн. – Птицы очень шумят – все, кроме одной, которая летает молча.

– Откуда вы звоните?

– Из Парижа. Но сам я приезжий.

– Откуда вы прибыли?

– Оттуда, где зима холоднее, – ответил Джейсон, чувствуя, что лоб покрылся испариной. Контролируй себя! Контроль!!! – Мне нужно срочно связаться е «дроздом».

Ответом было молчание, точнее даже какая-то глухая пустота. Борн затаил дыхание. Потом послышался голос – ровный, спокойный и такой же глухой, как и предшествующее ему молчание.

– Мы разговариваем с москвичом?

Шакал!!! Это Шакал! Беглый французский не мог скрыть латиноамериканского акцента.

– Я этого не говорил, – ответил Борн, говоря на французском диалекте, которым часто пользовался, – в его голосе слышался гортанный оттенок уроженца Гаскони. – Я только сказал, что у нас зима холоднее, чем в Париже.

– Кто вы?

– Я посредник, мне поручено предложить вам контракт, который может стать венцом вашей карьеры. Гонорар не имеет значения – вы можете назвать любую сумму. Платят самые могущественные люди в Соединенных Штатах. Они контролируют большую часть промышленных предприятий и банков, а кроме того, у них доступ к нервным центрам в правительстве.

– Странный звонок... В высшей степени необычный.

– Если вы не заинтересовались, я забуду этот номер... Повторяю, я посредник. Мне достаточно услышать «да» или «нет».

– Я не берусь за дела, о которых не имею представления, а также не связываюсь с людьми, о которых ничего не знаю.

– Вы узнаете этих людей... На данном этапе речь идет не о договоре, а о вашей заинтересованности; если вы согласитесь, я смогу рассказать вам больше. Если – нет, я буду вынужден искать в другом месте: есть одна кандидатура. В газетах пишут, что еще вчера он был в Брюсселе. Я найду его. – При упоминании Брюсселя и намеке на Джейсона Борна в трубке послышался тяжелый вздох. – Итак, да или нет, «дрозд»?

Молчание. Наконец Шакал проговорил:

– Перезвоните мне через два часа.

Кажется, сдвинулось! Джейсон прислонился к стене телефонной будки, чувствуя покалывание в шее; по его лицу струился пот. Теперь – в «Пон-Рояль». К Бернардину!

– Это Шакал! – объявил он, закрывая за собой дверь и направляясь к стоявшему у изголовья кровати телефону. Вынув из кармана карточку Сантоса, он набрал номер и через пару секунд уже говорил: – С «дроздом» все в порядке... Назовите мне любое имя. – После короткой паузы: – Понятно. Товар возьмете у консьержа. Сверток будет заклеен скотчем. Когда пересчитаете, верните мои паспорта. Пусть ваш человек заберет все и отзовет «собак». Они могут навести «дрозда» на ваш след. – Джейсон повесил трубку и обернулся к Бернардину.

– Судя по номеру, телефон находится где-то в Пятнадцатом округе, – сообщил ветеран Второго бюро.

– Что дальше?

– Телефонист вернется в туннель и перепроверит.

– Он позвонит нам?

– К счастью, он умеет водить мотоцикл. Он сказал, что будет на работе через девять минут, а с нами свяжется в течение часа.

– Превосходно!

– Не совсем. Он хочет получить пять тысяч франков.

– Мог бы попросить и в десять раз больше... Что значит «в течение часа»? Когда он позвонит?

– Вас не было минут тридцать – тридцать пять, а он связался со мной вскоре после того, как вы ушли. По-моему, он позвонит в ближайшие полчаса.

Зазвонил телефон, и вот перед ними адрес: бульвар Лефевр.

– Я ухожу, – заявил Джейсон Борн, забирая со стола пистолет Бернардина и засовывая в карманы две гранаты. – Не возражаете?

– Вы гость, – ответил специалист из Второго бюро, вытаскивая второй пистолет. – В Париже развелось столько карманников, что всегда хорошо иметь с собой запасной ствол... Что вы задумали?

– В моем распоряжении по крайней мере еще два часа, я хочу осмотреться.

– Один?!

– А как иначе? Если мы попросим о помощи, я рискую быть застреленным или провести остаток дней своих за решеткой. На меня повесят убийство в Бельгии, к которому я не имею никакого отношения...

* * *

Брендон Патрик Пьер Префонтен, бывший когда-то судьей первой инстанции в Бостоне, наблюдал, как безутешно рыдает Рэндолф Гейтс. Они находились в номере гостиницы «Риц-Карлтон»; Гейтс сидел на диване, подавшись вперед и закрыв лицо руками.

– О Боже! С каким ужасным шумом падают сильные мира сего! – воскликнул Брендон, наливая себе немного бурбона. – Значит, ты сел в калошу, Рэнди? Во французском стиле. Твой острый ум и императорская поступь не сильно тебе помогли, когда ты оказался в Париже, так? Надо было сидеть дома, на ферме, солдатик.

– Боже мой, Префонтен, ты не знаешь, что это такое! Я занимался организацией картеля – в нем должны были участвовать Париж, Бонн, Лондон, Нью-Йорк... с привлечением рабочей силы из Юго-Восточной Азии... Это предприятие должно было принести миллиарды, но меня похитили из «Плаза-Атене», засунули в машину и надели на глаза повязку. Потом меня швырнули в самолет и отправили в Марсель. Там со мной произошло самое ужасное: меня в течение шести недель держали в какой-то комнате и каждые несколько часов что-то впрыскивали... Приводили женщин, записывали это все на пленку... Я был сам не свой!

– Может быть, ты был той частью самого себя, в которой никогда не отдавал себе отчета, Дэнди-бой. Той самой частью, которая научилась из всего извлекать выгоду, если я правильно выражаюсь. Ты зарабатывал своим клиентам баснословные прибыли на бумаге, которые они потом пускали в биржевой оборот, и в результате терялись тысячи рабочих мест. О да, дорогой мой роялист, ты быстро получал прибыль.

– Ты не прав, судья...

– Так приятно вновь слышать это звание. Спасибо, Рэнди.

– Профсоюзы набрали силу... Это наносит вред промышленности. Многим компаниям для того, чтобы выжить, пришлось перенести финансовые операции за границу!

– И не говори! Странно, но в чем-то ты, вероятно, прав... неважно, мы отвлеклись. После твоего заключения в Марселе ты стал наркоманом. Да еще и видеофильмы, на которых прославленный адвокат был запечатлен в неприглядном виде.

– Что я мог сделать?! – завопил Гейтс. – Со мной покончили!

– Нам известно, что ты сделал. Ты стал агентом Шакала в финансовых кругах, где конкуренция считается обременительным багажом, который лучше всего потерять в дороге.

– Послушай, «картель», который мы собирались организовать, задевал бы интересы японцев и тайванцев. Они-то его и наняли... О Боже! Он меня убьет!!!

– Второй раз? – спросил судья.

– Что?

– Ты позабыл. Он считает, что ты уже убит... Благодаря мне.

– Мне предстоит выступить на нескольких судебных заседаниях, вскоре должны состояться слушания в конгрессе... На следующей неделе... Он узнает, что я жив!

– Не узнает, если ты не станешь высовываться.

– Я обязан! Мои клиенты ждут...

– Тогда я согласен с тобой, – перебил Префонтен, – он тебя убьет. Очень жаль, Рэнди.

– Что же мне делать?!

– Есть выход, Дэнди-бой. Ты решишь не только сегодняшнюю проблему, но и станешь свободным человеком. Разумеется, от тебя потребуются некоторые жертвы. Ну, для начала долгий период лечения в частном реабилитационном центре, но еще до этого ты должен решиться на сотрудничество с нами. Первое обеспечит тебе укрытие, второе – поимку и ликвидацию Карлоса-Шакала. Ты будешь свободен, Рэнди.

– Все, что угодно!!!

– Как ты связываешься с Шакалом?

– По телефону! Я знаю номер! – Гейтс, порывшись в карманах, вытащил бумажник и трясущимися пальцами начал копаться в нем. – Этот номер знают только четыре человека!

* * *

Префонтен получил первый почасовой гонорар в размере двадцати тысяч долларов, велел Рэнди отправляться домой, попросить у Эдит прощения и быть готовым завтра исчезнуть из Бостона. Префонтен слышал об одной частной лечебнице в Миннеаполисе, где богатые люди инкогнито могут получить нужную им помощь; утром он обязательно выяснит подробности и позвонит Гейтсу. Тогда же они вернутся к вопросу о гонораре. Как только дрожащий Гейтс вышел из номера, Префонтен подошел к телефону и позвонил Джону Сен-Жаку в «Транквилити Инн».

– Джон, это судья. Не задавай мне вопросов... У меня есть для тебя срочная информация, которая может иметь бесценное значение для мужа твоей сестры. Я понимаю, что не могу с ним связаться, но знаю, что у него есть кто-то в Вашингтоне...

– Этот кто-то – Алекс Конклин, – перебил Сен-Жак. – Подождите минуту, судья... Мари записала на промокашке его номер. Подождите, я пойду туда. – Один телефон со стуком поставили на стол, после чего подняли трубку второго. – Вот он. – Брат Мари продиктовал номер.

– Объяснюсь позднее. Спасибо, Джон.

– Чертовски много людей непрестанно мне об этом говорят, черт подери! – рявкнул Сен-Жак.

Префонтен набрал номер с кодом Вирджинии. В трубке раздалось короткое и резкое:

– Да?

– Мистер Конклин? Меня зовут Префонтен. Этот номер я узнал от Сен-Жака. У меня для вас сообщение.

– Судья? – припомнил Алекс.

– В прошлом, далеком прошлом...

– Итак?

– Я знаю, как связаться с человеком, которого вы называете «Шакал».

– Что-о?!

– Выслушайте меня...

* * *

Бернардин посмотрел на трезвонивший телефон, короткое мгновение обдумывая, стоит ли отвечать. Выбора не было: он поднял трубку.

– Да?

– Джейсон? Это ты?.. Извините, наверное, я не туда попал.

– Алекс?! Это ты?

– Франсуа? Что ты здесь делаешь? Где Джейсон?

– Ситуация меняется каждую минуту... Я знаю, что Джейсон пытался дозвониться до тебя.

– У меня был тяжелый день. Панов опять у нас.

– Хорошая новость...

– У меня найдется и получше. Например, телефонный номер, по которому можно связаться с Шакалом.

– Он у нас уже есть! Мы знаем даже адрес, где установлен телефон.

– Объясни, ради Бога, как вам удалось раздобыть его?!

– Благодаря головоломной комбинации, которую способен довести до конца только ваш человек. У него чертовски здорово работает воображение, он – настоящий хамелеон.

– Давай сравним номера, – предложил Конклин. – Какой у тебя?

Бернардин продиктовал номер.

Последовавшее молчание было драматично. Наконец, задыхающимся голосом, Алекс сказал:

– Они разные. Понимаешь, разные!

– Ловушка, – выдохнул ветеран Второго бюро. – Владыка Небесный, это ловушка!

Глава 26

Борн дважды прошел по бульвару Лефевр, застроенному каменными домами и расположенному в тихой бетонной заводи посреди Пятнадцатого округа. После этого он вернулся на улицу д'Алезиа и вошел в маленькое кафе. Стоявшие прямо на тротуаре столики, на которых под стеклянными колпаками мигали свечи, были заняты студентами из расположенных поблизости Сорбонны и Монпарнаса. Время приближалось к десяти, и в поведении официантов чувствовалась некоторая нервозность: большинство посетителей не были склонны к щедрости как из-за состояния своих кошельков, так и свойств натуры. Джейсон хотел заказать только чашечку кофе, но угрюмое выражение лица гарсона навело его на мысль, что в этом случае его просто поднимут на смех; он заказал, кроме кофе, рюмочку дорогого коньяка.

Пока официант выполнял заказ, Джейсон достал записную книжку и ручку, на мгновение прикрыл глаза, а затем стал зарисовывать все, что мог вспомнить после беглого осмотра ряда домов. Это были три здания, состоявшие из соединенных по двое домов, которые разделялись двумя проулками. Здания были трехэтажные, к парадному входу каждого вела крутая кирпичная лестница; от остальных строений на бульваре здания отделялись пустырями, заваленными обломками разрушенных соседних домов. Дом, в котором был установлен тайный телефон Шакала, – его адрес значился в телефонной службе на случай ремонта подземных кабелей, – стоял последним с правой стороны, и скорее всего Шакал занимал весь этот дом, если не весь квартал.

Карлос принимал все меры, гарантировавшие его безопасность. Естественно, что его парижский командный пункт был превращен в настоящую крепость, где использовались все современные системы безопасности, соединяющие в себе преданность личной гвардии и достижения высоких технологий. Поэтому изолированный, почти пустынный квартал Пятнадцатого округа подходил для этой цели значительно лучше, чем любой многолюдный участок города. Чтобы рассмотреть интересующие его дома, Борн нанял какого-то пьянчужку для прогулки по бульвару; Борн прихрамывал и держался поближе к своему компаньону. Для второго прохода Борн нанял для прикрытия подвернувшуюся под руку шлюху, на этот раз он не шатался и не хромал. Теперь он имел представление о местности, но не больше. Он поклялся себе в том, что это будет их последняя схватка!

Вернулся официант, держа на подносе кофе и коньяк. Когда он увидел на столе стофранковую купюру, его нервозность сменилась напускным безразличием.

– Merci, – буркнул он.

– Нет ли здесь телефона поблизости? – спросил Борн, вытаскивая еще десять франков.

– Есть. Прямо на улице, метрах в пятидесяти, – ответил официант, не сводя глаз с купюры.

– А поближе? – Джейсон вынул еще двадцать франков. – Мне надо позвонить почти в соседний дом...

– Пойдемте, я провожу вас, – сказал гарсон, забирая купюры. Он провел Борна сквозь открытые двери к кассирше, которая возвышалась в дальнем конце кафе. Кассирша – худая женщина с болезненно-бледным лицом – по всей вероятности, решила, что Борн чем-то недовольный посетитель.

– Ты не против, если он позвонит по твоему телефону? – спросил официант.

– С какой стати? – выпалила кассирша. – Может, он в Китай будет звонить?

– Да нет, ему надо позвонить куда-то в этом же квартале. Он заплатит тебе.

Джейсон протянул десятифранковую купюру раздраженной кассирше.

– Ладно уж... Валяйте, – сказала она, извлекая из-под кассы телефонный аппарат. – У него длинный провод, можете отойти, так все делают. Мужчины! Бизнес да бабы – вот и все, что у вас на уме...

Борн набрал номер коммутатора в «Пон-Рояле» и попросил соединить со своей комнатой, надеясь, что Бернардин поднимет трубку после первого, в крайнем случае, после второго звонка. После четвертого гудка он обеспокоился, после восьмого не на шутку встревожился. Бернардина в номере не было! Неужели Сантос?! Нет, ветеран Второго бюро был вооружен и знал, как надо пользоваться «средствами сдерживания». В худшем случае поднялась бы стрельба, и вообще он мог бы взорвать комнату гранатой. Скорее всего, Бернардин вышел по какой-то другой причине. Но почему?!

Причин может быть много, подумал Борн, возвращая телефонный аппарат и направляясь к своему столику. Больше всего Джейсон хотел узнать что-нибудь о Мари: старый разведчик не стал его обнадеживать, описывая сеть, раскинутую по всему городу, а в том, что она была, у Джейсона не было ни малейшего сомнения... Борн понял, что лучше сейчас не думать о Бернардине. Он должен был сосредоточиться на своей главной цели. Прихлебывая кофе, он вернулся к своим заметкам в блокноте.

Примерно через час он допил кофе, сделал глоток коньяка, вылил остальное под столик, накрытый красной скатертью. Он вышел на улицу д'Алезиа, повернул направо, на ходу превращаясь в старого усталого человека, и двинулся в сторону бульвара Лефевр. Чем ближе он подходил к бульвару, тем явственнее до его слуха доносилось беспорядочное завывание сирены! Сигналы полицейских машин! Что случилось? Что происходит?! Джейсон, отбросив старческую походку, побежал к дому, торцом выходившему на бульвар Лефевр. Он испытывал целую гамму разнообразных чувств: недоумение, гнев и даже страх. Его сознание захлестывала волна паники. При чем тут полиция? Что они собираются делать?

Одна за другой появились пять патрульных машин. Раздался скрежет тормозов, и они остановились перед крайним правым домом. Потом появился черный полицейский фургон. Темноту распорол луч прожектора. Из фургона стали выпрыгивать полицейские с автоматами наперевес. Они занимали позицию для атаки... Операция разыгрывалась как по нотам!

Идиоты... Чертовы идиоты... Затеять всю эту комедию – значило упустить Шакала! Он был профессиональным убийцей, обладавшим поразительной способностью ускользать. Тринадцать лет назад Борн слышал рассказ о том, что в загородном доме Карлоса в Витри-сюр-Сен, недалеко от Парижа, было устроено больше фальшивых стен и потайных лестниц, чем в замке времен Людовика XIV. Тот факт, что никому так и не удалось найти этот дом, а также выяснить, кто был его владельцем, ничуть не преуменьшал значения этих весьма правдоподобных слухов. На бульваре Лефевр было три по виду отдельных здания. Зная повадки Шакала, можно было предположить, что все они соединены между собой подземными ходами.

Как же здесь оказалась полиция? Неужели он и Бернардин были столь неосмотрительны и не подумали о том, что Второе бюро или парижская резидентура ЦРУ под командованием Питера Холланда не забудут установить подслушивающие устройства на коммутаторе в «Пон-Рояле» и подкупить операторов разных смен? Если они ошиблись, то их ошибка основывалась на соображении, что практически невозможно в короткое время поставить на прослушивание телефон в небольшом отеле без того, чтобы это было не замечено. Для установки прибора требовалось появление неизвестного человека; взятку могла перебить взятка. Может, это работа Сантоса?! «Жучки», установленные его людьми в комнате горничной или портье? Вряд ли... Гигант, осуществлявший связь с Шакалом, – особенно в том случае, если бы он решил изменить их уговору, – не стал бы закладывать своего хозяина. Кто же? Как это могло произойти? Эти вопросы, как вспышки молний, возникали в сознании Джейсона в то время, когда он наблюдал за событиями, разворачивающимися на бульваре Лефевр.

– Приказ полиции: всем жителям покинуть здание! – Голос из громкоговорителя металлическим эхом разнес по всей улице эти слова. – У вас одна минута, прежде чем мы начнем боевые действия.

«Какие еще действия?» – мысленно воскликнул Борн. Вы его уже вспугнули. Я его упустил... Безумие! Но кто?! Почему?!

В этот момент отворилась дверь с левой стороны здания. На крыльцо вышел испуганный маленький тучный мужчина в майке и брюках с подтяжками, закрывая руками лицо и отворачиваясь от слепящего света прожектора.

– В чем дело, мсье? – крикнул он тоненьким голоском. – Я пекарь, хороший пекарь... Я ничего не знаю, кроме того, что в этом квартале очень низкая арендная плата. В чем мое преступление?

– Нас интересуете не вы, мсье, – раздался голос из мегафона.

– Не я, говорите? Вы врываетесь сюда, как будто сейчас война, напугали мою жену и детей... Они думают, что им осталось жить буквально минуты... и при этом говорите: «Нас интересуете не вы»? Где тут логика? Мы что, живем среди фашистов?!

Быстрее! – подумал Джейсон. Ради Бога, быстрее! Каждая секунда, которая есть в распоряжении Шакала, становится часом, если ему надо исчезнуть!

В этот момент отворилась правая дверь, и на крыльце появилась монахиня в развевающейся черной накидке. Она стояла в дверном проеме, не проявляя признаков страха, и, как на сцене, произнесла с интонациями оперной певицы:

– Как вы смеете?! Сейчас вечерня! Вы врываетесь... Вам надо молить о прощении грехов, а не мешать тем, кто взывает к Господу!

– Неплохо сказано, сестра, – в том же тоне ответил полицейский с мегафоном, ничуть не впечатленный тирадой монахини. – Мы получили информацию и настоятельно просим разрешения обыскать вашу обитель. Если вы откажете, мы все равно должны выполнить приказ!

– Мы сестры милосердия обители Святой Магдалины! – воскликнула монахиня. – Это священный приют посвятивших себя Христу!

– Мы уважаем вашу веру, сестра... И все же мы войдем внутрь. Если все, что вы говорите, – правда, думаю, власти сделают щедрый взнос в казну вашей обители.

«Время уходит, – мысленно простонал Джейсон. – Шакал уходит!»

– Пусть ваши души будут прокляты за святотатство, если вы вторгнетесь в эту святую обитель!

– Полегче, сестра! – сказал в мегафон другой полицейский. – В канонических текстах ничего не говорится о том, что вы можете проклинать людей по столь незначительному поводу... Продолжайте, господин инспектор. Под ее накидкой вы, вероятно, найдете белье, не соответствующее ее сану.

Борн узнал этот голос! Бернардин! Что случилось? Неужели Бернардин – предатель? Неужели все это было игрой, и он притворялся? Если это так, то ночью его ждет возмездие!

Черные тени бойцов отряда по борьбе с терроризмом с автоматами наизготовку метнулись по кирпичным лестницам. В это же время жандармы перекрыли бульвар Лефевр с юга и севера; красно-голубые огни патрульных машин непрерывно мигали, словно предупреждая всех держаться подальше от этого места.

– Могу я зайти в дом?! – вскрикнул пекарь. Ответом ему было молчание, и толстяк кинулся в квартиру, придерживая спадающие брюки.

Полицейский чин в гражданском, судя по всему руководивший операцией, присоединился к наступающей группе. Он и его люди взбежали по лестнице и проскочили в открытую дверь, рядом с которой по-прежнему стояла монахиня.

Джейсон находился у торца дома: по его лицу струился пот; он следил за невероятной сценой, которая развертывалась на бульваре Лефевр. Он получил ответ на вопрос «кто», но он не знал «почему». Неужели человек, которому доверял Конклин, да и он сам, на деле оказался еще одной парой глаз и ушей Шакала? Борн не хотел в это верить.

Прошло около четверти часа, когда на улице вновь показалась боевая группа. Некоторые из них кланялись и целовали руку настоящей или ненастоящей аббатисе. Борн понял, что интуиция не подвела его и Конклина: они были на верном пути...

– Бернардин! – крикнул полицейский, приближаясь к первой патрульной машине. – С вами все кончено! Выметайтесь! Во Втором бюро вы не сможете перемолвиться словом теперь даже и с низшими чинами, даже с уборщицей, которая чистит туалеты! Вам объявят бойкот!.. Если бы я мог, я приказал бы расстрелять вас на месте!.. Тоже мне международное убийство на бульваре Лефевр! Ветеран бюро! Агент, которого мы должны защитить!.. А тут какой-то вонючий монастырь, ты, несчастный сукин сын! Дерьмо! Монастырь!.. Выматывай из моей машины, ты, свинья паршивая! Проваливай, пока не спустили курок и твои кишки не размазали по асфальту!

Бернардин неловко вылез из машины, пытаясь сохранить равновесие, но ослабшие ноги подвели его, и дважды он упал. Джейсон хотел броситься к своему другу, но сдержал порыв. Патрульные машины и фургон умчались прочь, но Борн продолжал ждать: он перевел взгляд с Бернардина на двери дома Шакала. То, что это был дом Шакала, подтверждало присутствие монахинь. Карлосу никуда не удавалось уйти от потерянной им веры: он использовал ее не только как сверхнадежное прикрытие. Вера всегда была для него чем-то большим. Значительно большим.

Пошатываясь, Бернардин доковылял до магазина напротив дома Шакала. Джейсон выскочил из-за угла, побежал по тротуару и, достигнув ниши, обхватил ветерана Второго бюро за плечи.

– Что случилось?! – прохрипел Борн.

– Полегче, мой друг, – закашлялся Бернардин. – Эта свинья, рядом с которой я сидел, несомненно, великий журналист, старается выслужиться, сволочь. Перед тем как вытолкать меня из машины, он двинул меня в грудь... Я ведь говорил вам, что не знаю всех новых людей, которые сотрудничают сейчас с бюро. В Америке у вас, кажется, те же самые проблемы... Поэтому, ради всего святого, не читайте мне мораль.

– Я и не собираюсь... Это именно тот дом, который нам нужен, Бернардин. Вот он! Прямо перед нами!

– Это еще и ловушка.

– Что-о?!

– Алексу тоже удалось узнать номер телефона Шакала, но он отличается от того, что получили вы. Надеюсь, вы не звонили Карлосу, несмотря на его указание?

– Нет. Во-первых, у меня был адрес, а во-вторых, я хотел потянуть время. Да и какая разница? Это тот самый дом!

– Да, конечно. Именно сюда должен был прийти мистер Симон, и, если бы он действительно оказался тем, кем назвал себя, его отвели бы на другую конспиративную квартиру. Но если бы выяснилось, что на самом деле это не господин Симон, а кто-то другой, тогда его бы убрали... Уверяю вас, список погибших в поисках Шакала увеличился бы еще на одного человека.

– Вы ошибаетесь! – быстро прошептал Джейсон, качая головой. – Может быть, это и окольный путь, но Карлос не позволит кому-то прикончить меня. Он должен убить меня сам. Это его решение.

– Так же, как и ваше?

– Да. У меня есть семья, у него – довольно сомнительная легенда. Для меня семья – все, для него его легенда превратилась в пустоту и больше не имеет значения. Он зашел так далеко, как только было можно. Теперь у него остался один путь: проникнуть на мою территорию – территорию Дэвида Уэбба – и убить Джейсона Борна.

– Уэбб?! Дэвид Уэбб?! А это еще кто такой?

– Я, – вяло улыбнувшись, ответил Борн и прислонился к витрине магазина рядом с Бернардином.

– Сумасшествие! – вскрикнул бывший сотрудник Второго бюро. – Это безумие, в которое невозможно поверить!

– Поверьте...

– У вас семья и дети, а вы занимаетесь этой работой?!

– Разве Алекс вам не рассказывал?

– Если и рассказывал, то я посчитал это обычным прикрытием:

сказать можно что угодно. – Покачав головой, старик посмотрел на своего партнера. – У вас и вправду есть семья? И вы не собираетесь от них сбежать?

– Наоборот, я хочу вернуться к ним как можно скорее. Только они по-настоящему что-то для меня значат в этом мире.

– Но ведь вы Джейсон Борн – убийца Хамелеон! Главари преступных группировок трепещут, услышав ваше имя!

– Да бросьте... Это уж слишком – тем более из ваших уст.

– Ничуть! Вы Борн, который уступает только Шакалу...

– Нет!!! – закричал мгновенно исчезнувший Дэвид Уэбб. – Шакал ничто по сравнению со мной! Я справлюсь с ним! Я убью его!

– Прекрасно, прекрасно, мой друг, – тихо произнес Бернардин, всматриваясь в человека, которого он не мог понять. – Что я должен сделать?

Борн отвернулся. Он тяжело дышал, уткнувшись лицом в витрину. И вдруг сквозь туман нерешительности в его голове заработала мысль Хамелеона. Он обернулся и взглянул через темную улицу на притихшие дома.

– Полиция уехала, – заметил он.

– Конечно...

– А вы обратили внимание, что из двух соседних домов никто не выходил? Посмотрите, в некоторых окнах горит свет...

– Что я могу сказать?! Я был занят и ничего не заметил. – Внезапно Бернардин встрепенулся и приподнял бровь. – Да, припоминаю, в окнах я видел лица людей...

– Но на улицу никто не выходил!

– Это вполне понятно. Патрульная машина... вооруженные люди. В таких случаях лучше посидеть дома, разве нет?

– Даже после того, как патрульные машины увезли вооруженных людей? Они просто вернулись к своим телевизорам, словно ничего не случилось? Никто не захотел выйти, чтобы поделиться наблюдениями с соседями? Это как-то неестественно, Франсуа. В этом чувствуется рука дирижера.

– Что вы имеете в виду?

– На крыльцо выходит человек. Он кричит, внимание отвлекается на него. Драгоценные секунды убегают. Потом появляется негодующая монахиня – и теряются еще секунды, которые для Карлоса равны часам. Потом организуется наступление, и Второе бюро остается с носом... А когда все заканчивается, все возвращается в нормальное русло – к ненормальной нормальности. Работа была выполнена по заранее разработанному плану, поэтому-то и не было нужды в естественном любопытстве: не было ни толпы на улице, ни возбуждения, ни обсуждения после разрешения кризиса. Находящиеся внутри люди несомненно переговорили друг с другом... Вам это ни о чем не говорит?

Бернардин кивнул и ответил:

– Предварительно разработанный план, выполненный профессионалами.

– И я так думаю.

– Это заметили вы, а я – нет, – возразил Бернардин. – Перестаньте щадить меня, Джейсон. Я слишком долго был не у дел. Размяк, постарел, потерял живость воображения.

– Я тоже, – сказал Борн. – Все дело в том, что для меня установлены слишком высокие ставки, я вынужден заставлять себя думать, как человек, которого я хочу забыть.

– Это говорит мсье Уэбб?

– Думаю, да.

– Итак, с чем же мы остались?

– С испуганным булочником и разгневанной монахиней, а если они окажутся круглыми нулями, у нас есть еще несколько физиономий, которые выглядывали из окон. Пока инициатива за нами, но долго это не протянется... Сомневаюсь, что нам предстоит ждать до утра.

– Простите?

– Карлос прикроет лавочку, и сделает это очень скоро. У него нет выбора. Кто-то из ближайшего окружения Карлоса выдал местонахождение его парижской штаб-квартиры, поэтому – можете поставить в заклад свою пенсию, если ее вам, конечно, оставят, – он сейчас делает все возможное, чтобы выяснить, кто его предал...

– Назад! – крикнул Бернардин, прервав монолог Джейсона и затащив его в нишу рядом с магазином. – Прячьтесь! Ложись!

Оба бросились на разбитую мостовую; Борн прижал лицо к стене и повернул голову, всматриваясь в улицу. Справа появился еще один темный фургон, но уже не полицейский, более блестящий, меньших размеров, несколько более кургузый, на низком шасси, но он казался более мощным. Единственной общей деталью на нем и полицейском автомобиле был резавший глаза ослепительный прожектор... Нет, не один, а целых два прожектора: по одному с каждой стороны ветрового стекла. Их лучи метались, освещая боковые части машины. Джейсон достал из-за пояса пистолет, который одолжил ему Бернардин; его спутник тоже вынул из кармана свое оружие. Луч левого прожектора прошел над ними, едва не задев их.

– Хорошо работаете, – прошептал Борн. – Как вы их заметили?

– По отражениям фар в окнах, – сказал Бернардин. – Сначала я подумал, что возвращается мой бывший коллега, чтобы докончить намеченное дело. Я имею в виду его угрозу размазать мои кишки по асфальту... Боже мой, взгляните!

Фургон, миновав два дома, въехал на тротуар и остановился перед третьим, который находился примерно в двухстах футах от магазина и дальше всего от месторасположения телефона Шакала. Машина остановилась, и сразу же распахнулась ее задняя дверца. Оттуда выпрыгнули четверо мужчин с автоматами наперевес: двое забежали со стороны улицы, один прикрывал переднюю часть машины, а последний, угрожающе выставив готовый к стрельбе «MAC-10», остался возле открытой двери. Над кирпичной лестницей возник тусклый отблеск желтого света: отворилась дверь, и на крыльце появился человек в черном плаще. Он на мгновение замер, осматривая бульвар Лефевр.

– Это он?! – шепотом спросил Бернардин.

– Нет! Если только не напялил парик и не ходит на высоких каблуках, – ответил Джейсон, засовывая руку в карман пиджака. – Я Узнаю его сразу, как только увижу, потому что он всегда у меня перед глазами! – Борн вытащил гранаты, которые также позаимствовал у Бернардина. Положив пистолет на тротуар, он проверил чеку.

– Черт подери! Вы хоть понимаете, что вы собираетесь делать? – бросил ветеран Второго бюро.

– Стоящий там человек – приманка, – ответил Джейсон, в тихом голосе которого слышались холодные нотки. – Вскоре вместо него появится кто-то другой... Он вскочит в фургон: либо на переднее сиденье, либо на заднее... Последний вариант предпочтительнее, хотя большого значения это не имеет.

– Вы с ума сошли! Вас убьют! Подумайте о своей семье! Зачем им ваш труп?

– Вы не понимаете, что говорите, Франсуа. Охранники будут заскакивать в фургон через задние дверцы – впереди нет места. Есть огромная разница между тем, чтобы выпрыгнуть или вскочить в фургон. Хотя бы с той точки зрения, что второе делается гораздо медленнее... К тому времени, когда последний будет внутри и протянет руку, чтобы захлопнуть дверцы, я успею кинуть туда гранату... А обо мне как о трупе говорить неуместно. Оставайтесь на месте!

Прежде чем Бернардин успел высказать еще какое-нибудь возражение, Дельта из «Медузы» выполз на бульвар. Там было бы совершенно темно, если бы не резкий свет замерших прожекторов, лучи которых были направлены по бокам от фургона. Это было на руку Борну, потому что... яркий свет вокруг автомобиля еще более сгущал темноту вокруг. Опасность для него представлял только охранник, стоявший у открытых дверей фургона. Двигаясь в тени расположенных в ряд магазинчиков, словно он опять в дельте Меконга и продирается сквозь высокую траву к залитой светом прожекторов тюрьме, Джейсон продвигался вперед, не выпуская из поля зрения стоявшего сзади охранника и человека на кирпичном крыльце.

Внезапно на крыльце появилась женщина; в одной руке она держала небольшой чемодан, в другой – огромную сумку. Она что-то сказала мужчине в черном плаще – охранник, прислушиваясь к их разговору, отвлекся. Борн подался вперед, отталкиваясь от асфальта коленями и локтями, и достиг ближайшей к фургону точки, с которой мог наблюдать за сценой на лестнице с минимальным для себя риском. Он облегченно вздохнул, увидев, что оба охранника со стороны улицы постоянно щурятся от света прожектора. Его положение было надежно – насколько это вообще могло быть возможно в столь ненадежных обстоятельствах. Все теперь зависело от точности его действий и от опыта, накопленного в те периоды жизни, о которых он почти забыл. Он обязан все вспомнить: интуиция должна провести его сквозь туман собственной личности. Сейчас! Конец кошмара зависит только от него.

Началось! Внезапно на крыльцо выскочил третий человек. Это был мужчина в берете, пониже ростом, чем предыдущий; в руке он держал портфель. Без всякого сомнения, он имел право отдавать приказы и стоявшему за автомобилем охраннику. Вдруг человек в берете швырнул свой портфель, охранник, перехватив автомат левой рукой, легко поймал кожаный «снаряд».

– Allez-vous-en! Nous partons! Vite![103] – крикнул второй мужчина, приказывая двум остальным спуститься по лестнице и залезть в фургон. Они повиновались... Шакал?! Неужели это Карлос?! Возможно ли это?

Борн хотел, чтобы это было именно так... И для него это так и было! Боковая дверца захлопнулась, послышались выхлопы мощного двигателя. Охранники, оставив свои посты, бросились к задним дверцам фургона. Они, пригибая голову, забирались один за другим внутрь. Потом из фургона высунулась рука, чтобы захлопнуть дверцу.

Пора! На бегу выдергивая чеку, Борн рванулся к фургону с такой скоростью, на которую только был способен. Он прыгнул... Приземлившись на спину, он успел уцепиться за створку двери и швырнул гранату внутрь. Шесть секунд, и она взорвется. Встав на колени, он захлопнул дверцу фургона. В то же мгновение внутри загрохотал автомат. Борна спасло то, что фургон Шакала был пуленепробиваемым. На внешней стороне не осталось даже отметин – слышен был треск автоматов, визг пуль, рикошетивших о стены... и стоны раненых.

Блестящий автомобиль рванул вперед по бульвару Лефевр; Борн вскочил на ноги и побежал к пустым магазинам в восточной стороне улицы. Он уже почти пересек широкую проезжую часть, когда произошло то, чего он никак не ожидал.

Фургон взорвался, осветив темное парижское небо, и в то же мгновение из-за угла, визжа колесами, вырулил коричневый лимузин. Его окна ощетинились автоматными стволами. Из лимузина открыли ураганный огонь, который сметал все вокруг. Джейсон метнулся в ближайшую нишу. Скорчившись в углу, он с предельной ясностью осознал, что эти мгновения вполне могут оказаться последними в его темном существовании. Он проиграл. Не смог защитить Мари и детей!.. Но только не так бездарно... Борн распластался на асфальте, зажав в руке пистолет. Он будет бороться до конца...

Но произошло невероятное. Послышался рев сирены... Неужели это полиция?! Коричневый лимузин рванулся вперед, обогнул пылающие обломки фургона и растаял в темноте улицы. В это время с противоположной стороны, завывая сиреной, выскочила патрульная машина. Резко затормозив, она остановилась всего в нескольких ярдах от полыхающего фургона. Бессмыслица какая-то, подумал Джейсон. Раньше было пять патрульных машин, теперь вернулась только одна. Почему?! Но этот вопрос был праздным. Карлос-Шакал разработал план, в котором было семь-восемь, а может, больше ловушек... Любым можно было пожертвовать, все они заранее были обречены на смерть ради безопасности Карлоса. Шакал выскользнул из западни, которую подготовил его враг – Дельта, порождение «Медузы», создание американской разведки. Вновь, в который уже раз, один убийца переиграл другого. Оба остались живы. Но завтра наступит новый день, а за ним и новая ночь...

– Бернардин! – крикнул офицер из патрульной полицейской машины, который менее получаса назад во всеуслышание отрекался от своего коллеги. Выскочив из автомобиля, он вновь закричал: – Бернардин! Где вы?! Боже мой, где вы? Я вернулся, старина, я не мог вас бросить! Бог мой, вы были правы, я убедился в этом! Скажите, что вы живы! Откликнитесь!

– Я жив! Но другой мертв, – бесстрастно отозвался Бернардин и медленно вышел из ниши магазина. – Я пытался втолковать вам кое-что важное, но вы и слушать не хотели...

– Я поторопился с выводами! – заорал офицер, подбегая к старику и обнимая его. Полицейские обступили горевший фургон, прикрывая лица руками от жаркого пламени. – Я сообщил по рации нашим людям, чтобы они возвращались! – добавил офицер. – Поверьте мне, старина, я вернулся, потому что не мог бросить вас... Только не вас, мой старый друг... Я не знал, что эта свинья из газеты окрысился на вас и даже ударил. Как только он сказал мне об этом, я тут же вышвырнул его из машины!.. Я вернулся за вами... Боже мой, я не ожидал ничего подобного!

– Кошмар, – произнес ветеран Второго бюро, оглядываясь по сторонам. Перед его глазами проплыли испуганные, напряженные лица в окнах всех трех домов. Разработанный заранее план лопнул после взрыва фургона и исчезновения коричневого лимузина: подручные остались без главаря, их охватила тревога. – Ошиблись не только вы, мой старый друг, – продолжил он с ноткой извинения в голосе. – Моя ошибка в том, что я неправильно указал здание.

– Вот как! – воскликнул офицер, ухватившись за возможность самооправдания. – Выходит, это ваша ошибка, Франсуа?

– События, произошедшие здесь, могли разворачиваться не столь трагично, если бы вы не бросили меня. Вы не прислушались к моим словам и позволили выбросить меня из машины... После вашего отъезда я стал свидетелем кровавой бойни.

– Но мы же выполнили ваше указание! Мы обыскали дом...

– Если бы вы остались, трагедию можно было бы предотвратить, и наш друг остался бы в живых. Придется отметить это в отчете...

– Хватит, старина, – перебил его офицер. – Давайте лучше обсудим случившееся с точки зрения пользы для нашего отдела... – Пронзительный вой пожарной машины оборвал офицера на полуслове. Бернардин увлек за собой протестующего офицера на другую сторону бульвара якобы для того, чтобы не мешать пожарным, и надеясь, что их голоса услышит Джейсон Борн. – Когда прибудут наши люди, – продолжил офицер, повышая голос, – мы прочешем эти дома и допросим всех жильцов!

– О Господи! – воскликнул Бернардин. – Мало вам некомпетентности... Вы хотите прибавить к ней еще и глупость.

– Не понимаю вас!

– Вы, конечно, видели коричневый лимузин?

– Да, конечно. Наш водитель сказал, что машина умчалась на бешеной скорости.

– И это все, что он вам сообщил?

– Ну, еще фургон был объят пламенем... Я спешил, передавая по рации распоряжения остальным машинам.

– Взгляните на разбитые стекла! – указал Франсуа на витрины магазинов. – Видите выбоины на тротуаре и на проезжей части? Это следы бешеной пальбы, мой старинный друг. Стрелявшие скрылись. Они думают, что я убит!.. Не надо ничего предпринимать! Оставьте жильцов в покое.

– Я не совсем понимаю вас...

– Очень жаль. Поймите, если есть хоть один шанс, что кто-нибудь из убийц получит приказ вернуться сюда, он должен вернуться беспрепятственно.

– Теперь вы говорите загадками.

– Вовсе нет, – возразил Бернардин, наблюдая за тем, как пожарные водой и пеной сбивают языки пламени. – Ваши люди должны обойти все дома, чтобы узнать, все ли в порядке, а также объяснить людям, что, по мнению властей, трагические события этой ночи связаны с разборками преступных группировок. Что, мол, кризис миновал, и нет оснований для беспокойства.

– Это правда?

– Мы должны заставить людей поверить в это. – На улицу ворвалась машина «Скорой помощи», а следом за ней две патрульные машины с включенными на полную мощь сиренами. Жильцы ближайших домов – многие в уличной одежде, другие в халатах и домашних тапочках – толпились на тротуаре. Фургон Шакала превратился в оплавленную массу искореженного металла и разбитого стекла. Бернардин продолжил: – Дайте людям время на удовлетворение естественного любопытства, а потом прикажите полицейским рассеять толпу. Через час-другой, когда обломки остынут, а трупы увезут, нарочито громко объявите своим подчиненным об окончании операции. Пусть все возвращаются в участок. Один полицейский должен оставаться на посту До тех пор, пока с улицы не будут устранены все следы ночной трагедии. Он не должен препятствовать тем, кто захочет выйти из этих домов. Понятно?

– Ничего не понятно. Вы считаете... кто-то может скрываться...

– Я говорю то, что я говорю, – с нажимом сказал бывший консультант Второго бюро.

– Значит, вы останетесь здесь?

– Да, останусь! Я буду медленно прогуливаться по бульвару.

– Ясно... Что же мне писать в отчете в полицию?

– Правду, часть правды, разумеется. Вам поступила информация от неизвестного о том, что на бульваре Лефевр в такое-то время должен произойти террористический акт. Это связано с делами, входящими в компетенцию управления по борьбе с распространением наркотиков. Вы во главе отряда полиции направлялись к указанному месту, но никого не обнаружили и уехали. Через некоторое время вы вернулись, однако было уже поздно, и вы не сумели предотвратить кровавую бойню.

– Меня могут даже похвалить, – заметил офицер, но сразу же нахмурился и осторожно спросил: – А что будет сказано в вашем отчете?

– Мне кажется, и одного отчета больше чем достаточно... – ответил восстановивший свое реноме консультант Второго бюро.

* * *

Санитары упаковали трупы в полиэтиленовые мешки и погрузили в машину «Скорой помощи». Аварийная служба при помощи крана собрала то, что осталось от фургона, на огромный прицеп. После чего рабочие вымели улицу. Кто-то из них заметил при этом, что нет смысла особенно увлекаться, а то никто не узнает бульвар Лефевр. Через четверть часа работа была закончена, и аварийная машина уехала. В аварийку сел оставленный на посту полицейский и попросил подбросить его до ближайшего полицейского участка. Было около пяти, и небо над Парижем светлело в первых рассветных лучах. Вскоре начнется новый день, очередной день карнавала жизни. Теперь единственными бодрствующими на бульваре Лефевр были обитатели домов с освещенными окнами. Внутри них кипела работа: люди, преданные Карлосу, продолжали действовать в соответствии с приказами монсеньера.

* * *

Борн сидел скрючившись в нише напротив дома, на крыльце которого испуганный и убедительный в своих доводах булочник, а вслед за ним разгневанная монахиня выясняли отношения с полицией. Бернардин прятался в другой нише, расположенной напротив того дома, возле которого останавливался фургон Шакала. Они уговорились, что Джейсон будет преследовать и захватит того, кто первым выйдет из этих домов; ветеран Второго бюро будет следить за тем, кто выйдет вторым, определит, куда он или она направляется, но не будет вступать в контакт. Борн полагал, что связным Шакала будет либо булочник, либо монахиня...

Отчасти он был прав, но он не учел степень растерянности подручных Шакала и их связи друг с другом. В 5.17 с южной стороны бульвара появились две монашки на велосипедах. Когда они остановились перед домом, который якобы служил обителью сестер милосердия монастыря Святой Магдалины, они дружно нажали на велосипедные звонки. Дверь отворилась, и на крыльце появились еще три монахини с велосипедами. Они спустились по лестнице и присоединились к своим сестрам. Не перемолвившись ни единым словом, они сели на велосипеды, и компания покатила вверх по улице. Борн отметил для себя, что давешняя «разгневанная» монахиня – несомненно связная Карлоса – ехала позади всех. Не зная как, но в полной уверенности, что произойдет что-то важное, Борн выскочил из своего укрытия и перебежал на другую сторону бульвара. Когда он достиг пустыря рядом с домом Шакала, отворилась еще одна дверь. Борн пригнулся и стал наблюдать: «сердитый» булочник, быстро сбежав по ступенькам, направился в противоположную сторону. Бернардину предстоит нелегкая работенка, подумал Джейсон и кинулся следом за монахинями.

Парижское уличное движение представляет неразрешимую загадку независимо от времени суток. Оно дает каждому, кто хочет прийти раньше, опоздать или вообще не попасть в нужное место, возможность оправдаться. Парижанин за рулем является воплощением вымирающего вида млекопитающих, готового рисковать жизнью, лишь бы не соблюдать правила дорожного движения. В этом их могут превзойти, пожалуй, только автокентавры Рима или Афин. Монахини из монастыря Святой Магдалины стали участницами феерии парижского уличного движения. На перекрестке улицы Лекурб на Монпарнасе поток грузовых автомобилей, развозивших товары по магазинам, помешал «грозной» монашке присоединиться к сестрам на другой стороне улицы. Она помахала им рукой и, внезапно свернув в узкий переулок, значительно прибавила ходу. Борн тем не менее не стал ускорять бег, потому что успел разглядеть на фасаде одного из домов голубую табличку с белой надписью «Тупик».

И правда, вскоре Борн увидел велосипед, прислоненный к фонарному столбу и предусмотрительно прихваченный цепью с замком. Джейсон спрятался в нише перед какой-то дверью примерно в пятнадцати футах от велосипеда и стал ждать. Повязка на шее намокла: он потрогал ее и почувствовал теплую влагу. Может, разошелся только один шов... кровотечение несильное. О Боже, как устали ноги... Нет, «устали» – не то слово: их терзала боль, причиной которой была чрезмерная нагрузка на мускулы: ровная, ритмичная трусца, даже бег по утрам не подготовили его к рывкам, увертываниям и внезапным, резким остановкам. Тяжело дыша, он прислонился к холодному камню, не сводя глаз с велосипеда и пытаясь подавить мысль, которая навещала его с приводящей в ярость регулярностью: несколько лет назад он даже не заметил бы, что ноги у него устали. Усталости просто не было бы.

Предрассветную тишину нарушил скрип открываемой массивной Двери подъезда, перед которым стоял велосипед. Прижавшись спиной к стене, Джейсон вытащил из-за пояса пистолет и стал наблюдать за монашкой, направившейся к фонарному столбу. Она никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Борн ступил на тротуар и бесшумно устремился к ней.

– Вы можете опоздать к заутрене, – сказал он.

Женщина резко обернулась – черная накидка взвилась в воздух – и выронила ключ на мостовую. Она быстро сунула руку в складки своего одеяния, но Джейсон перехватил руку монахини и сорвал с ее головы белую шляпу с широкими полями. Увидев лицо женщины, он вздрогнул.

– Боже мой! – прошептал он. – Это вы!

Глава 27

– Я узнал вас! – взволнованно сказал Борн. – Париж... много лет назад... Вы... Жаклин Лавье. Вы держали магазин модной одежды... «Классики» на улице Сент-Оноре – это была явка Шакала в Фобуре![104] Я нашел вас в исповедальне в Нёйи-сюр-Сен. Я подумал, что вы мертвы. – Покрытое морщинами, с резкими чертами лицо женщины исказилось от злобы. Она попыталась высвободиться... Когда она стала выворачиваться, Джейсон отступил в сторону и резким круговым движением отбросил монахиню. Она ударилась о стену, и Борн придавил горло женщины левым предплечьем, не давая ей пошевелиться. – А вы, оказывается, не мертвы! Вы были частью западни, которую устроили в Лувре и которая не сработала... Боже, вы здесь, со мной! В той ловушке погибли люди – французы погибли, – а я не мог остаться и рассказать, как все это произошло и кто несет ответственность за гибель людей... В моей стране дела об убийстве полицейских не сдают в архив. Здесь, я думаю, тоже. О, здесь вспомнят Лувр, вспомнят о своих людях!

– Вы ошибаетесь! – закашлявшись, процедила женщина. Ее широко распахнутые зеленые глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. – Я не та, за кого вы меня принимаете...

– Вы Лавье! Королева Фобура, единственная связная с подругой Шакала, женой генерала. Не говорите мне, что я ошибаюсь... Я проследил вас обеих до церкви в Нёйи-сюр-Сен... Там было полным-полно священников, и одним из них был Карлос! Через несколько мгновений его шлюха вышла обратно, а вы – нет. Она страшно торопилась, когда выходила, я вбежал внутрь и спросил о вас старого священника (если это действительно был священник). Он сказал, что вы находитесь во второй исповедальне слева. Я подошел к ней и раздвинул шторки: вы были там. Мертвая. Я подумал, что вас только что убили, – все разворачивалось так быстро, Карлос должен быть где-то рядом! Он был в пределах досягаемости моего пистолета – а может, и я был у него на мушке. Я начал погоню, как маньяк, и наконец обнаружил Шакала. Он был уже на улице, в черном облачении священника. Я увидел его и сразу узнал; он, заметив меня, побежал, лавируя в потоке транспорта. Потом я потерял его из виду... Но теперь у меня есть вы – козырь, с которого я могу пойти... Я сообщил тогда, что Лавье мертва... Именно этого от меня и ожидали, ведь так? Ведь так?!

– Я повторяю: вы ошибаетесь... – Женщина больше не пыталась сопротивляться, понимая всю бессмысленность этого. Она прижалась к стене и стояла, не шевелясь, словно так могла получить разрешение заговорить. – Вы выслушаете меня? – с трудом проговорила она, так как предплечье Джейсона по-прежнему было прижато к ее горлу.

– Забудьте об этом, мадам, – ответил Борн. – Сейчас мы уйдем отсюда так, словно монахине помогает, а вовсе не нападает на нее какой-то незнакомец. У вас должен быть такой вид, будто вы вот-вот потеряете сознание. Понятно?

– Подождите!

– Слишком поздно.

– Нам надо поговорить!

– Успеется. – Джейсон одновременно обеими руками коротко ударил по ключицам монахини в том месте, где сухожилия соединялись с мускулами шеи, – она стала оседать. Борн подхватил ее и понес по узкой улочке, всем своим видом изображая набожного человека, помогающего сестре по вере. На улице уже появились ранние пташки. Один из них, молодой любитель бега трусцой, уставился на мужчину, несущего на руках монахиню.

– Она не спала почти двое суток, сидя у постели моего больного ребенка! – объяснил на французском «уличном» языке Хамелеон. – Не поможете ли вы найти мне такси? Я отвезу ее в монастырь в Девятом округе.

– Я мигом! – вызвался юный спортсмен. – На углу улицы Севр есть круглосуточная стоянка... Я бегаю очень быстро!

– Заранее благодарен вам, мсье, – сказал Джейсон, чувствуя неприязнь к самоуверенному молодому любителю бега.

Минут через пять подъехало такси. Юнец сидел впереди рядом с водителем.

– Я сказал таксисту, что вы заплатите, – бросил он, выходя из машины. – Надеюсь, я не ошибся...

– Конечно, благодарю вас.

– Скажите сестре, что это я помог ей, – добавил молодой человек, помогая Джейсону усадить монахиню на заднее сиденье. – Мне понадобится любая помощь, когда придет мое время.

– Надеюсь, что ее помощь никому не потребуется, – сказал Джейсон, пытаясь улыбнуться юнцу в ответ.

– Вы ошибаетесь! Скоро марафонский забег, я буду участвовать в нем. – Акселерат начал бег на месте.

– Еще раз благодарю. Надеюсь, что следующий марафон вы обязательно выиграете.

– Попросите сестру помолиться за меня! – прокричал парень уже на бегу.

– В Булонский лес, – сказал Борн, закрывая дверцу.

– В лес? Этот пустобрех сказал мне, что дело идет о жизни и смерти! Мол, вам надо доставить монахиню в больницу...

– Она немного перепила... Что еще скажешь?

– Значит, в Булонский лес, – повторил таксист, кивая. – Понятно, ей нужно проветриться. Моя троюродная сестра в монастыре в Лионе. Стоит ей хотя бы на недельку выбраться оттуда, она сразу заливает глаза. Можно ли винить ее за это?

Скамейка, стоявшая рядом с гравийной дорожкой в Булонском лесу, уже почти прогрелась лучами раннего солнца, когда пожилая женщина в монашеском облачении стала приходить в себя.

– Как самочувствие, сестра? – спросил Джейсон.

– Словно бронетранспортером сшибло... – ответила женщина, щурясь и хватая воздух открытым ртом. – Или, по меньшей мере, грузовиком.

– Подозреваю, что о них вы знаете больше, чем о бронированном фургоне монастыря Святой Магдалины.

– Совершенно верно, – согласилась женщина.

– Не трудитесь искать свою пушку, – сказал Борн. – Я снял ее с вашего потрясающего пояса под накидкой.

– Очень рада, что вы оценили его. Это – часть того, о чем нам надо поговорить... Поскольку я сейчас не в полицейском участке, полагаю, вы снизойдете к моей просьбе и выслушаете меня.

– Только в том случае, если то, что вы мне сообщите, послужит достижению моей цели... Вам понятно, что я имею в виду?..

– Конечно, это обязательно «послужит», как вы выражаетесь. Я провалилась. Меня нет там, где я должна была быть... Сколько бы сейчас ни было времени, слишком поздно, чтобы я смогла оправдаться. А где мой велосипед? Он либо исчез, либо по-прежнему у фонарного столба.

– Я его не брал.

– Значит, я уже труп. Если велосипед исчез с того места, я обречена... Неужели это не понятно?

– Из-за того, что вы исчезли? Из-за того, что вас нет там, где вы должны были быть?

– Конечно.

– Вы – Лавье!

– Вероятно, я – Лавье. Но я не та женщина, которую вы знали. Вы знали мою сестру Жаклин, а я – Доминик Лавье. Мы с ней примерно одного возраста и всегда были похожи друг на друга. Вы не ошибаетесь в отношении Нёйи-сюр-Сен и того, что вы там увидели.

Моя сестра была убита, потому что нарушила святая святых... Совершила смертный грех, если хотите. Она запаниковала и вывела вас на подругу Карлоса – его самый дорогой секрет.

– Меня? Вы знаете, кто я такой?!

– О вас, мсье Борн, знает весь Париж – Париж Шакала. Разумеется, не в лицо, – в этом я могу вас заверить. Но все знают, что вы здесь и охотитесь за Карлосом.

– Выходит, вы – часть этого Парижа?

– Да.

– Боже правый, мадам, как можно? Шакал убил вашу сестру!

– Я знаю.

– И тем не менее вы работаете на него?

– Иногда у человека нет даже минимальной возможности выбора: жить или умереть, например. Шесть лет назад магазин «Классики», имевший для монсеньера жизненно важное значение, сменил владельца. Я заняла место Жаки...

– Как так?

– Это было нетрудно. Я была тогда моложе и, что важнее, выглядела молодо. – Морщины на лице Лавье углубились после короткой задумчивой улыбки. – Моя сестра говорила, что это благодаря средиземноморскому климату... Ну и пластические операции весьма распространены в высшем свете. Жаки якобы отправилась в Швейцарию, чтобы подтянуть лицо... а в Париж через восемь недель вернулась я.

– Как вы могли? Зная обо всем, как вы могли?!

– Сначала я не знала всего, а потом это уже не имело значения. У меня был минимальный выбор, о котором я уже упоминала: жить или умереть.

– Вам никогда не приходило в голову пойти в полицию или Сюрте?

– Чтобы сообщить о Карлосе? – Женщина посмотрела на Борна так, словно хотела упрекнуть, как ребенка, за глупую выходку. – Как говорят англичане в Кап-Феррат: вы шутите.

– И вы так беспечно стали заниматься этой игрой со смертью?

– Не понимая этого. Меня постепенно вводили в курс дела, образовывали, так сказать... Вначале мне сказали, что случилась трагедия на море, во время которой Жаклин со своим очередным любовником погибла. Мне обещали хорошо заплатить, если я заменю ее. «Классики» были даже больше чем просто крупный модный салон...

– Конечно, – перебил ее Джейсон. – Они служили почтовым ящиком для передачи важных военных и разведывательных секретов Франции Шакалу. Их поставляла его подруга – жена прославленного генерала.

– Я не понимала этого еще долгое время после того, как генерал убил ее. По-моему, его звали Вийер.

– Да. – Джейсон посмотрел через дорожку на все еще темную воду пруда, по которому плыли белые лилии. Образы прошлого мелькали перед ним. – Именно я нашел его, вернее их. Вийер сидел на стуле с револьвером в руке, а его жена – обнаженная, вся в крови – лежала на кровати. Он собирался застрелиться. Он считал, что это подходящая казнь для предателя. Он слепо любил жену и предал Францию, дороже которой для него ничего не было... Я убедил его в возможности иного решения. И это почти сработало тогда, тринадцать лет назад. В странном доме на Семьдесят первой улице в Нью-Йорке...

– Мне неизвестно, что произошло в Нью-Йорке, но я знаю, что генерал Вийер распорядился, чтобы после его смерти все, что произошло в Париже, стало достоянием общественности. Когда он скончался и правда стала известна, болтали, что Карлос чуть с ума не сошел от ярости и убил несколько высокопоставленных военных только потому, что они были генералами...

– Это уже история, – резко прервал ее Борн. – А вот что сейчас, тринадцать лет спустя... Что происходит сейчас?!

– Не знаю, мсье. У меня нет выбора... Если не вы – так он... Кто-нибудь из вас убьет меня.

– Может, и нет. Помогите мне добраться до него, и вы станете свободны... Вернетесь на Средиземное море и будете жить спокойно. Вам даже не надо исчезать: просто вернетесь, куда там вам надо, после стольких-то лет прибыльной работы в Париже.

– Исчезать? – переспросила Лавье, внимательно изучая суровое лицо своего пленителя. – Попросту говоря, самоустраниться?

– Лишнее... Карлос не сможет до вас добраться – он будет мертв.

– Да, это я понимаю. Но меня интересует это «возвращение», а также «прибыльная работа». Прибыль поступит от вас?

– Да.

– Ясно... И Сантосу вы это предложили? Разжиться деньгами и исчезнуть?

Ее слова словно пощечина больно ударили Джейсона. Он взглянул на свою пленницу и сказал:

– Значит, все-таки Сантос... Бульвар Лефевр был ловушкой. А ведь как он был убедителен.

– Он мертв... А «Сердце солдата» закрыто.

– Что? – Борн ошеломленно уставился на Лавье. – Так вот как его наградили за то, что он загнал меня в угол?

– Нет! Он получил свое за то, что предал Карлоса.

– Не понимаю.

– У монсеньера повсюду глаза и уши. Думаю, вас это не должно удивлять. Сантос вдруг отправил на склад одного торговца – основного поставщика продуктов для его заведения – несколько тяжелых ящиков... Потом забыл полить и прополоть свой любимый садик – это был целый ритуал, повторявшийся, как восход солнца. На склад торговца отправился один человечек, он открыл ящики...

– А там книги, – продолжил Джейсон.

– Размещенные на хранение до дальнейших указаний, – дополнила Доминик Лавье. – Сантос собирался исчезнуть быстро и тихо.

– И Карлос понял, что «Москва» не сообщала этого телефонного номера.

– Простите?

– Ничего... Каким он был, этот Сантос?

– Я его не знала и даже никогда не видела. Кое-что я, правда, слышала...

– Для того, чтобы выслушать все, у меня нет времени. Итак, что вы знаете?

– По всей видимости, этот огромный человек...

– Мне это известно, – нетерпеливо перебил Джейсон. – А судя по книгам, он был начитан и, вероятно, хорошо образован. Откуда появился Сантос и почему он работал на Шакала?

– Говорят, он кубинец, во время революции был в войсках Фиделя, учился на юридическом факультете и занимался атлетизмом. Потом, как это всегда бывает во время революций, внутренняя распря омрачила радость победы... По крайней мере, так говорят мои старые соратники по баррикадам первого мая[105].

– Объясните, пожалуйста.

– Фидель ревниво относился к некоторым командирам – особенно к Че Геваре и человеку, которого вы знали под именем Сантос. Кастро не мог вынести в своем окружении людей, которые превосходили его и могли составить конкуренцию. Че отправили на задание, и он погиб, а против Сантоса выдвинули ложное обвинение в контрреволюционной деятельности. За час до казни в тюрьму ворвались Карлос и его люди и увели Сантоса с собой.

– Увели? Без сомнения, они были одеты как священники.

– Конечно. Церковь, несмотря на свои средневековые чудачества, когда-то имела на Кубе огромное влияние.

– В ваших словах звучит горечь.

– Я женщина, а Папа Римский – нет, он средневековый человек.

– Приговор вынесен... Итак, Сантос объединил усилия с Карлосом: два потерявших иллюзии марксиста вступили на путь поиска какой-то своей цели в жизни, а может быть, своего личного Голливуда.

– Это выше моего понимания, мсье, хотя кое-что я улавливаю: великолепный Карлос – фантазер, судьбой Сантоса стало горькое разочарование. Он был обязан жизнью Шакалу, так почему же не отдать ее? Что еще ему оставалось?.. Пока не появились вы...

– Вот и все, что я хотел узнать. Спасибо. Надо было заполнить пропуски...

– Пропуски?

– Детали, которые мне не были известны.

– Что мы будем делать теперь, мсье Борн? По-моему, это был ваш первый вопрос?

– А что вы хотите, мадам Лавье?

– Я не хочу умирать... Кроме того, я вовсе не мадам Лавье. Накладываемые браком ограничения всегда отталкивали меня, а выгоды казались несущественными. Я была дорогой проституткой в Монте-Карло, Ницце и Кап-Феррат до тех пор, пока меня не подвели мои «технические данные». Но у меня остались друзья и любовники, которые позаботятся обо мне ради нашего общего прошлого. Как жаль, что большинство из них уж на том свете...

– Мне послышалось или вы сказали, что вам хорошо заплатили за то, что вы исполняли роль Жаклин.

– Да, так было... И сейчас то же, потому что я по-прежнему дорогого стою: вращаюсь в высшем свете, где всегда полно слухов, у меня прекрасная квартира на бульваре Монтеня, антикварные вещи, картины, прислуга, отдельный счет для личных расходов... И деньги. Каждый месяц в мой банк из Женевы поступает перевод на восемьдесят тысяч франков... Это даже несколько больше, чем нужно на оплату моих счетов. Видите ли, оплачивать счета должна все-таки я, никто другой этого делать не будет.

– Выходит, деньги у вас есть.

– Нет, мсье. У меня есть определенный стиль жизни, но не деньги. Это обычный прием Шакала. Он платит только старикам и тем, кто оказывает ему конкретную помощь. Если десятого числа в мой банк не поступит перевод из Женевы, то через месяц меня отовсюду вышвырнут. Правда, если Карлос решит избавиться от меня, он обойдется и без Женевы. Если сегодня я вернусь в свою квартиру, я никогда не выйду оттуда... точно так же, как моя сестра не вышла из той церкви в Нёйи-сюр-Сен. Во всяком случае, живой мне не выйти. Со мной будет покончено.

– Вы в этом убеждены?

– Конечно. Я остановилась на той улице, чтобы получить инструкции от одного из стариков. Приказ был весьма конкретный, и я должна была его четко выполнить. Через двадцать минут в булочной в предместье Сен-Жермен я должна была встретиться с одной знакомой. Мы бы обменялись одеждой: она вернулась бы в обитель Святой Магдалины, а я должна была встретиться со связным из Афин в номере отеля «Тремуй».

– Обитель Святой Магдалины?.. Вы имеете в виду, что те женщины на велосипедах действительно были монахинями?

– Совершенно верно, мсье. Они дали обет целомудрия и обет жить в бедности... А я куратор из монастыря в Сен-Мало и часто навещаю их.

– А женщина в булочной? Она?..

– Она иногда нарушает обеты, но она великолепный администратор.

– Боже правый, – пробормотал Борн.

– Он и у них всегда на устах... Вы понимаете безнадежность моего положения?

– Не совсем.

– Тогда я вынуждена проверить, действительно ли вы Хамелеон. В булочной меня не было. Встреча с греческим связным не состоялась. Где я была?

– Вас задержали... Мало ли что... Велосипедная цепь порвалась: на улице Лекурб вас слегка зацепил грузовик. Черт побери, в конце концов, вас ограбили! Какая разница? Вас задержали – вот и все.

– Сколько прошло с тех пор, как вы увезли меня оттуда? Джейсон взглянул на часы, циферблат которых был освещен ярким утренним солнцем, и сказал:

– По-моему, чуть больше часа, возможно часа полтора. Таксист исколесил весь парк, стараясь найти уединенный уголок, где мы могли расположиться и по возможности не привлекать к себе внимания. Я хорошо заплатил ему.

– Часа полтора? – подчеркнуто переспросила Лавье.

– Ну?

– Почему же тогда я не позвонила в булочную или в отель «Тремуй»?

– Затруднения?.. Нет, слишком легко проверить, – добавил, покачав головой, Борн.

– Или же? – Лавье не сводила с него огромных зеленых глаз. – Или же, мсье?!

– Бульвар Лефевр, – тихо и медленно ответил Джейсон. – Ловушка. Так же, как и я смог использовать его ловушку против него самого, так и он три часа спустя воспользовался моей против меня. Потом я нарушил его планы и захватил вас...

– Точно. – Бывшая шлюха из Монте-Карло кивнула. – Хотя он и не знает, что произошло между нами... меня все равно ждет смерть. Пешку убирают, потому что она всегда лишь пешка. Она не сможет рассказать властям ничего существенного, она никогда не видела Шакала, может только повторить слухи, которые ходят среди его самых низших подручных.

– Вы его никогда не видели?!

– Может, и видела, но не стала бы утверждать. Париж переполнен слухами: вот этот светлокожий латиноамериканец, нет, этот, с черными глазами и темными усами. «Это – настоящий Карлос, поверьте», – сколько раз мне приходилось слышать такие утверждения! И все же ни один человек не подошел ко мне и не сказал: «Я – Карлос, это я сделал твою жизнь легкой и приятной, стареющая, но элегантная проститутка». Я поддерживала связь со стариками, и они время от времени передавали сообщения для меня. Так было и сегодня на бульваре Лефевр.

– Ясно. – Борн встал со скамейки, расправил плечи и взглянул на свою пленницу. – Я могу вывезти вас, – тихо сказал он. – Из Парижа, даже из Европы, если угодно. Туда, куда Карлосу не добраться. Вы хотите этого?

– Столь же страстно, как этого желал Сантос, – ответила Лавье, умоляюще взглянув на него. – Я верой и правдой буду служить вам, а не ему.

– Почему?

– Потому что Шакал стар, у него серое лицо, и он вам не ровня. Вы предлагаете мне жизнь, а он – смерть.

– Значит, будем считать, что ваше решение идет от ума... – произнес Джейсон, на губах которого появился намек на улыбку. – У вас есть деньги? Я имею в виду, с собой?

– Монахини дают обет жить в бедности, мсье, – ответила Доминик Лавье, возвращая улыбку. – У меня с собой всего несколько сотен франков... Почему вы спрашиваете об этом?

– Этих денег не хватит, – продолжил Борн, вынимая из кармана пухлую пачку французских купюр. – Здесь три тысячи, – сказал он, протягивая деньги. – Купите себе одежду... Вы ведь знаете в этом толк. Снимите номер в отеле «Мёрис» на улице Риволи.

– Под каким именем?

– А какое вам больше нравится?

– Как насчет Бриэль? Это прелестный городок на берегу моря...

– Почему бы и нет?.. Через десять минут после моего ухода вы можете идти... Встретимся в «Мёрисе» в полдень.

– Буду сердечно рада, Джейсон Борн!

– Давайте забудем это имя.

* * *

Выйдя из Булонского леса, Хамелеон направился к ближайшей стоянке такси. Через пару минут восторженный водитель за сотню франков согласился остаться в конце очереди из трех такси: его пассажир спрятался на заднем сиденье.

– Монахиня появилась, мсье! – крикнул водитель. Это были именно те слова, которых ждал Борн. – Она садится в первое такси!

– Следуйте за ним, – крикнул Джейсон.

На авеню Виктора Гюго машина, в которой ехала Лавье, остановилась перед открытой телефонной будкой, точнее пластиковым куполом над телефоном. Они редко встречаются в Париже, где стараются не нарушать традиции.

– Ждите меня здесь, – приказал Борн, выскакивая из такси. Прихрамывая, он бесшумно подошел к телефону-автомату; монахиня не могла его видеть, но он, находясь в нескольких футах у нее за спиной, прекрасно слышал, о чем она говорила.

– "Мёрис"! – крикнула она в телефонную трубку. – Под именем Бриэль. Он прибудет в полдень... Да, да... Я заеду домой, переоденусь и буду там через час. – Лавье повесила трубку, обернулась и вздрогнула, увидев Джейсона. – Нет! – простонала она.

– Боюсь, что да, – сказал Борн. – Поедем на моем такси или на вашем?.. «Он стар, и у него серое лицо» – это ваши слова, Доминик. Чертовски точное описание для того, кто ни разу не видел Карлоса.

* * *

Разъяренный Бернардин вышел из «Пон-Рояля» в сопровождении швейцара, который и вызвал его из номера.

– Чепуха какая-то!.. – крикнул он, направляясь к такси. – Нет, не чепуха, – поправился он, заглядывая внутрь. – Просто сумасшествие.

– Садитесь, – приказал Джейсон. Франсуа выполнил приказ и стал разглядывать сидевшую между ними женщину – ее черную накидку, остроконечную белую шляпу и бледное лицо. – Познакомьтесь с одной из самых талантливых актрис, работающих на Шакала, – продолжил Борн. – Она могла бы заработать целое состояние, снимаясь в вашем cinema-verite[106]... поверьте мне на слово.

– Я не самый религиозный человек, но надеюсь, что вы не ошиблись с ней... Как я – хотя, может быть, лучше сказать, как мы – с этой свиньей булочником.

– Почему?

– Он самый обыкновенный булочник, и больше ничего! Я чуть ли не гранату ему в печь засовывал... Но так умолять, как он, умеют только французские булочники!

– Так и должно было быть, – согласился Джейсон. – Обычная парадоксальная логика Карлоса... Не могу вспомнить, кто это сказал, возможно, даже я сам. – Такси развернулось и въехало на улицу Бак. – Мы отправляемся в «Мёрис», – добавил Борн.

– Уверен, что не без причины, – заявил Бернардин, по-прежнему всматриваясь в загадочное, бесстрастное лицо Доминик Лавье. – Как я понимаю, наша прелестная старушка не желает говорить...

– Я не старушка! – взорвалась женщина.

– Конечно нет, дорогуша, – согласился ветеран Второго бюро. – В зрелом возрасте вы еще более обольстительны...

– Да заткнешься ты наконец!

– Так почему в «Мёрис»? – переспросил Бернардин.

– Шакал собирается устроить там последнюю ловушку для меня, – ответил Борн. – Благодарить за это надо сестру из монастыря Святой Магдалины, которая сидит рядом с нами. Шакал ожидает, что я буду там, и я там появлюсь.

– Я позвоню во Второе бюро. Тот перепуганный офицер сделает все, о чем я его попрошу. Не рискуйте понапрасну, друг мой.

– Не хочу вас обидеть, Франсуа, но вы сами говорили, что не знаете всех людей, которые сейчас работают в бюро. Я не могу рисковать: вдруг будет утечка информации.

– Позвольте, я помогу. – Тихий голос Доминик Лавье разорвал монотонный гул уличного движения за окнами машины. – Я действительно помогу.

– Вы уже были готовы мне помочь, мадам... Благодаря этому я чуть не оказался на краю пропасти. Нет уж, спасибо...

– Это было тогда, а не сейчас. Вы должны понимать, что теперь мое положение совершенно безнадежно.

– Разве я не слышал эти самые слова и раньше?

– Нет, не слышали. Я ведь сказала: «теперь»... Бога ради, поставьте себя на мое место. Не стану притворяться, что я все понимаю, но этот престарелый ловелас небрежно бросил, что позвонит во Второе бюро – во Второе бюро, мсье Борн! Кое для кого это настоящее французское гестапо! Даже если мне удастся выжить, это пользующееся дурной славой правительственное учреждение не оставит меня в покое. Без сомнения, меня вышлют в какую-нибудь колонию для уголовников на другом краю земного шара... Я уже наслушалась рассказов о Втором бюро!

– Правда? – спросил Бернардин. – А я – нет. Звучит просто восхитительно.

– Кроме того, если меня не будет в «Мёрисе», причем в совершенно другой одежде, – Карлос не появится на улице Риволи, – продолжила Лавье, сурово глядя на Джейсона и снимая остроконечную белую шляпу; заметивший это в зеркале заднего вида шофер удивленно приподнял брови.

Бернардин похлопал Доминик по плечу, поднес указательный палец к губам и кивнул в сторону водителя. Доминик быстро добавила:

– Человек, с которым вы хотите побеседовать наедине, туда не придет.

– Это похоже на правду, – согласился, подавшись вперед и посмотрев мимо Лавье на ветерана Второго бюро, Борн. – На бульваре Монтеня находится ее квартира, где она должна переодеться... Мы не сможем пойти вместе с ней.

– Есть только одно «но», не так ли? – отреагировал Бернардин. – Мы ведь никак не сможем проследить за тем, что она будет делать с телефоном.

– Глупцы!.. У меня нет иного выбора, кроме сотрудничества с вами... если вы не понимаете этого, вас нужно водить по кругу под охраной цепных псов! Этот старикашка при первой возможности внесет мое имя в досье Второго бюро... А как должно быть понятно печально известному Джейсону Борну (если у него есть хоть заочная связь со Вторым бюро), сразу возникнет несколько весьма важных вопросов... К слову сказать, когда-то их задавала себе и моя сестра Жаклин. Кто он, этот Джейсон Борн? Существует он или нет? Кто он на самом деле – азиатский убийца или фальшивка, человек из легенды?! Однажды ночью Жаклин, немного перебрав, позвонила мне в Ниццу. Эту ночь вы должны помнить, мсье Борн, – ночь в чрезвычайно дорогом ресторане в предместье Парижа. Вы угрожали ей... от лица могущественных анонимов вы угрожали ей! Вы требовали, чтобы она рассказала, что ей известно о некоторых ее знакомых – о ком конкретно, я уже не помню... Вы ее напугали. Она сказала, что вы словно сошли с ума, глаза у вас остекленели, и вы забормотали слова на языке, которого она не могла понять.

– Я все помню, – перебил ее Борн. – Мы ужинали, я ей угрожал, и она испугалась. Она пошла в туалет, заплатила кому-то, чтобы он позвонил по телефону, и мне пришлось убраться оттуда.

– А теперь к тем влиятельным анонимам прибавляется еще и Второе бюро? – Доминик Лавье несколько раз покачала головой и понизила голос: – Нет, господа, я знаю, как можно выжить в этом мире, и не стану играть против таких козырей. Я знаю, когда в баккара нужно бросить карты.

После некоторого молчания заговорил Бернардин:

– Где вы живете на бульваре Монтень? Я назову ваш адрес водителю, но прежде, чем я сделаю это, хотел бы предупредить вас, мадам: если вы попытаетесь нас обмануть, вам придется познакомиться со всеми ужасами Второго бюро.

* * *

Мари сидела за столом в маленьком номере отеля «Мёрис» и просматривала газеты. Она была рассеянна: о том, чтобы сосредоточиться, не могло быть и речи. В отель она вернулась вскоре после полуночи, посетив за день пять кафе, в которых много лет назад она бывала вместе с Дэвидом. Вернувшись, она долго не могла заснуть. Наконец, около четырех, усталость взяла свое, и, перестав вертеться, она заснула, забыв выключить ночник, и пробудилась почти через шесть часов. Так долго она не спала со времени первой ночи, проведенной на острове Спокойствия, который уже превратился в призрак, напоминая о себе только ощутимой болью от невозможности увидеть детей и услышать их голоса. Не думай о них... Думай о Дэвиде... Нет, думай о Джейсоне Борне! Где он? Сосредоточься!

Она отложила парижскую «Трибюн» и налила себе третью чашку кофе, глядя через раздвижные двери на маленький балкон, выходящий на улицу Риволи. Ее огорчало, что яркое утро превращалось в отвратительный серый день. Вскоре пойдет дождь, и это затруднит поиски на улицах. Смирившись с этим, она допила кофе, поставила элегантную чашку на столь же элегантное блюдце, жалея, что это не простые глиняные кружки на их кухне в Мэне, которые они с Дэвидом так любили...

Господи, вернутся ли они туда когда-нибудь? Не думай об этом! Сосредоточься!

Мари взяла «Трибюн». Бесцельно перелистывая страницы, она замечала только отдельные слова, не схватывая смысла предложений, не улавливая мысли, – видя только слова, слова... Вдруг внизу бессмысленной колонки она заметила обведенное в рамку бессмысленное сообщение, засунутое в самый низ столь же бессмысленной страницы.

Слово «мимам» и номер телефона. Несмотря на то, что «Трибюн» печаталась на английском, ее быстро переключавшийся с одного языка на другой французский ум рассеянно перевел это слово как «мэма-ам». Она уже собиралась перевернуть страницу, как сигнал из другой части ее мозга прозвенел: стоп!

Мимам... мамим – перевернутое наоборот слово: так ребенок пытался облегчить себе первые попытки овладения языком. Мимам!! Джеми, их Джеми! Смешное перевернутое имя, которым он называл ее несколько недель подряд! Дэвид шутил над ней, пока она, перепуганная, беспокоилась: ни дислексия ли у их сына.

– Он тоже может запутаться, мимам, – смеялся Дэвид.

Дэвид!! Она взглянула на страницу: это был финансовый раздел газеты, который она изучала каждое утро после кофе. Дэвид посылал ей сообщение! Она вскочила на ноги, уронив на пол стул, и, зажав в руке газету, рванулась к телефону. Дрожащими руками она набрала нужный номер. Ответа не последовало: подумав, что в панике она перепутала номер или не набрала парижский код, теперь она медленно, тщательно набрала его вновь.

На другом конце линии раздавались длинные гудки. Но это был Дэвид... Она чувствовала это, она знала это! Он искал ее в «Трокадеро», а теперь использовал ласковое прозвище, которое было в ходу так недолго и было известно лишь им двоим! Любовь моя, любовь моя, я нашла тебя!.. Она знала, что не в силах оставаться в четырех стенах, меряя шагами крошечный номер, названивая то и дело и доводя себя до безумия при каждом звонке, на который не получит ответа. «Когда твои нервы напряжены до предела, найди какое-нибудь место, где ты сможешь непрерывно двигаться, и тебя никто не заметит. Надо непрерывно двигаться! Это жизненно важно. Ты не можешь позволить, чтобы от напряжения у тебя разлетелась голова». Урок Джейсона Борна. Чувствуя, что голова буквально раскалывается от мыслей, Мари оделась так быстро, как никогда прежде. Она вырвала из «Трибюн» страницу с сообщением и почти выбежала из номера, мечтая лишь об одном: поскорее оказаться посреди парижской толпы, где она сможет все время быть в движении – от одной телефонной будки к другой, – и никто не станет обращать на нее внимания.

Спуск в холл казался мучительным и бесконечным. Вдобавок ко всему в лифте оказалась чета нудных американцев (он был с головы до ног увешан фотоаппаратурой, ее ресницы были выкрашены в рыжий цвет, а волосы обесцвечены пергидролем), которые громко жаловались, что во французском Париже мало кто говорит по-английски. Наконец двери лифта открылись, и Мари выскочила в заполненный толпой холл.

Направляясь по мраморному полу к огромным стеклянным дверям, она невольно остановилась, поймав на себе взгляд сидевшего справа от нее пожилого сухощавого мужчины в темном полосатом костюме. Он, хватая ртом воздух, подался вперед и подскочил в огромном кожаном кресле. Старик не сводил с нее удивленного взгляда.

– Мари Сен-Жак! – прошептал он. – Боже мой, уходите отсюда!

– Простите... Что?!

Старый француз проворно, хотя и не без труда, встал и быстро оглядел холл.

– Вас не должны здесь видеть, миссис Уэбб, – почти приказал он по-прежнему шепотом. – Не смотрите на меня! Взгляните на часы! – Ветеран Второго бюро отвернулся в сторону, кивнул нескольким людям, сидевшим поблизости, а потом продолжил, едва шевеля губами: – Идите к двери в дальнем левом углу, к той, что для вноса багажа. Быстрее!

– Нет! – ответила Мари, глядя на часы. – Вы меня знаете, но я вас не знаю! Кто вы такой?

– Друг вашего мужа.

– Боже мой! Он здесь?!

– Главный вопрос: почему вы здесь?

– Я уже останавливалась в этом отеле и подумала, что он может вспомнить об этом.

– Вспомнить-то вспомнил... Да только ситуация сейчас неподходящая. Mon Dieu, я все понял... А теперь уходите.

– Не уйду! Я должна найти его. Где он?!

– Вы или сейчас уйдете, или, вполне возможно, вскоре найдете его труп. В парижской «Трибюн» для вас есть сообщение...

– Газета у меня в сумочке. Финансовый раздел. «Мимам»...

– Позвоните через несколько часов.

– Вы не можете так поступить со мной.

– Это вы не можете так поступать с ним. Вы убьете его! Уходите отсюда. Сейчас же!

Полуослепшая от слез, гнева и страха Мари направилась в левую сторону холла, испытывая желание оглянуться, но понимая, что не может себе этого позволить. В дверях она столкнулась с одетым, в униформу носильщиком с чемоданами в обеих руках.

– Pardon, madame![107]

– Moi aussi[108]. – Она покачнулась, обошла чемоданы и вышла на улицу. Что ей делать – что она должна сделать?! Дэвид был где-то в отеле... Но странный мужчина узнал ее и приказал ей уйти прочь! Что происходит? Боже мой, кто-то хочет убить Дэвида! Старый француз так и сказал, но кто это... кто они?! Где они?!

Помоги мне! Ради Бога, Джейсон, скажи мне, что делать. Джейсон?! Да, Джейсон... помоги мне! Она застыла на месте, наблюдая, как из потока транспорта выныривают такси и лимузины и подкатывают к отелю. Под огромным навесом «Мёриса» вновь прибывших и старых знакомых приветствует швейцар в расшитой галуном униформе, который рассылает во все стороны носильщиков. К навесу торжественно приближался огромный черный лимузин, на задней дверце которого виднелась эмблема, указывающая на церковного сановника. Это был круг не более шести дюймов в диаметре цвета кардинальского пурпура, внутри которого находилось удлиненное золотое распятие. Мари задумалась, затаив дыхание: ее страхи приобрели внезапно другое направление. Дело в том, что она уже видела эту эмблему, и эти воспоминания леденили ее душу.

Лимузин остановился, и сразу же подобострастно улыбающийся швейцар открыл обе дверцы. На тротуар вышли пятеро священников. Те четверо, что появились из задней части машины, мгновенно прошмыгнули сквозь толпу пешеходов: двое встали перед автомобилем, двое – сзади; один из них прошел настолько близко от Мари, что задел ее черной сутаной. В его лице было что-то... да, рыскающие внимательные глаза, совсем не подходящие религиозному послушнику... И вдруг в ее мозгу возникла ассоциация с эмблемой, с этим религиозным знаком!

Много лет назад Панов проводил с Дэвидом – нет, с Джейсоном – курс интенсивной терапии и велел ему рисовать на бумаге все, что взбредет в голову. И тогда Дэвид снова и снова рисовал этот страшный круг с тонким распятием внутри него... всякий раз в конце сеанса разрывая его или пробивая насквозь острым карандашом. Шакал!!

Внезапно Мари заметила фигуру человека, который в этот момент пересекал улицу Риволи: прихрамывающий мужчина в темном свитере и брюках лавировал в потоке транспорта, прикрывая рукой лицо от мороси, которая вскоре могла превратиться в полноценный дождь. Хромота была деланной! Нога выпрямлялась – хоть и на мгновение, – а поворот плеч, который компенсировал это, был знаком ей, слишком хорошо знаком. Это был Дэвид! Священник, стоявший в восьми футах от нее, также заметил его и поднес к губам портативную рацию. Мари рванулась вперед и, на мгновение превратившись в тигрицу, вцепилась в рясу убийцы.

– Дэвид! – крикнула она, раздирая в кровь физиономию подручного Шакала.

Улицу Риволи наполнили звуки выстрелов. Толпа в панике заметалась: одни бросились в отель, другие устремились прочь от навеса, – все кричали, визжали, ища спасения от смертельного безумия, которое внезапно охватило эту респектабельную улицу. В жестокой схватке с человеком, собиравшимся убить ее мужа, выросшая на канадском ранчо крепкая женщина вырвала у него из-за пояса пистолет и выстрелила ему в голову: во все стороны полетели брызги и кровь.

– Джейсон! – вновь крикнула она, когда убийца повалился на мостовую. Внезапно Мари поняла, что стоит у всех на виду – рядом только труп – и представляет собой отличную мишень! Смерть казалась неминуемой, но вдруг мелькнул слабый проблеск надежды. Из парадного входа выскочил пожилой француз и открыл огонь из пистолета по черному лимузину. На мгновение остановившись, он наметил другую цель и выстрелом раздробил ногу «священнику», который направил на него оружие.

– Дружище! – проревел Бернардин.

– Я здесь! – прокричал в ответ Борн. – Где она?

– A votre droite! Aupres de...[109] – Из-за стеклянных двустворчатых входных дверей в «Мёрис» грохнул выстрел. Падая, ветеран Второго бюро успел крикнуть: – Le Capucines, mon ami! Le Capucines![110] – Бернардин соскользнул на тротуар – второй выстрел оборвал его жизнь.

Мари была будто парализована: она не могла даже пошевелиться! Все происходящее казалось ей снежной бурей, ураганным ветром ударявшей ее льдинками по лицу, так что она не могла ни думать, ни размышлять. Потеряв над собой контроль, она зарыдала, стала на колени и тут же упала плашмя; вопли отчаяния, которые она издавала, слышал мужчина, который внезапно очутился прямо над ней.

– Дети... о Боже, мои дети!

– Наши дети, – поправил Джейсон Борн, в голосе которого и следа не осталось от Дэвида Уэбба. – Сматываемся отсюда! Тебе ясно?

– Да... да! – Мари неловко, как будто ей было больно, подтянула ноги под себя, а потом с трудом встала, поддерживаемая мужем. Она никак не могла сообразить: он это или нет. – Дэвид?!

– Конечно Дэвид, кто же еще? Пойдем!

– Ты меня пугаешь...

– Я сам себя боюсь. Идем! Бернардин указал нам выход. Возьми меня за руку, бежим!

Они помчались по улице Риволи и, свернув на восток, оказались на бульваре Сен-Мишель и бежали до тех пор, пока вид парижских пешеходов, поглощенных nonchalance dejour[111], не дал ясно им понять, что они спаслись от ужасов, разыгравшихся возле «Мёриса». В каком-то проулке они остановились и обнялись.

– Почему ты так поступил? – спросила Мари, обхватив ладонями его лицо. – Почему ты убежал от нас?

– Потому что мне лучше быть без вас, и ты это знаешь.

– Раньше так не было, Дэвид... Или мне следует называть тебя Джейсон?

– Имена не имеют значения... Нам надо двигаться!

– Куда?

– Точно не знаю... Но мы можем двигаться – и это самое важное. Есть один выход. Его дал нам Бернардин.

– Тот старый француз?

– Давай не будем говорить о нем, о'кей? По крайней мере, какое-то время. Я и так уже истерзан.

– Хорошо, не будем о нем. Он что-то сказал о бульваре Капуцинов... Что он имел в виду?

– На бульваре Капуцинов меня ждет машина. Это он и хотел мне сообщить. Пошли!

* * *

Выехав из Парижа, они, двигаясь в потоке транспорта по Барбизонскому шоссе в сторону Вильнев-Сент-Жорж, устремились на юг в неприметном «пежо». Мари сидела рядом с мужем, положив руку на его предплечье. Она с болью осознавала, однако, что тепло, которое она готова была отдать ему, не возвращалось к ней в том же размере. Только часть сидевшего за рулем напряженного человека была знакомым ей Дэвидом: остальным прочно завладел Джейсон Борн. Он был сейчас хозяином положения.

– Ради всего святого, поговори со мной! – почти простонала она.

– Я думаю... Зачем ты приехала в Париж?

– Боже правый! – взорвалась Мари. – Для того, чтобы найти тебя и помочь тебе!

– Я уверен, ты полагала, что так будет лучше... Но это не так, пойми...

– Я слышу тот голос, – в ужасе сказала Мари. – Этот проклятый бесплотный голос! Кто ты, черт подери, такой, чтобы выносить такое суждение? Бог?! Если грубо сказать – нет, не грубо, а жестоко – есть вещи, которые ты с трудом вспоминаешь, дорогой.

– Только не о Париже, – возразил Джейсон. – О Париже я помню все. Абсолютно все.

– Твой друг Бернардин так не считал, он мне сказал, что ты никогда не выбрал бы «Мёрис», если бы помнил.

– Что? – Борн быстро взглянул на жену.

– Подумай. Почему ты выбрал именно «Мёрис»?

– Не знаю... Не уверен. Это – отель, название которого просто пришло мне в голову.

– Вспомни. Что произошло много лет назад в «Мёрисе», точнее рядом с «Мёрисом»?

– Я... Вроде тогда что-то случилось... Ты?!

– Да, любовь моя, я. Я остановилась там под вымышленным именем, а ты пришел на встречу со мной. Мы с тобой пошли к газетному киоску на углу, где в какой-то ужасный момент мы вдруг поняли, что моя жизнь теперь не может быть той же самой... С тобой или без тебя.

– О Боже, я забыл! Те газеты! Твоя фотография была на всех первых полосах. Высокопоставленный канадский государственный служащий...

– Скрывающийся канадский экономист, – перебила его Мари, – за которым охотились власти многих государств по всей Европе в связи с несколькими убийствами в Цюрихе, а также кражей нескольких миллионов из швейцарских банков! От таких газетных заголовков человеку уже никогда не отмыться... От них можно откреститься, можно доказать их беспочвенность, но сомнение все равно останется. Нет дыма без огня – так гласит поговорка. Мои коллеги в Оттаве... ближайшие друзья, с которыми я проработала многие годы... боялись даже заговорить со мной!

– Подожди-ка! – крикнул Борн, вновь сверкнув глазами в сторону жены Дэвида. – Эти заголовки были ложью: это была уловка «Тредстоун», рассчитанная на то, чтобы выманить меня и заставить вернуться. Ты тогда поняла это, а я – нет!

– Конечно, поняла я. Ты был тогда так задерган, что тебе было ни до чего. Я поняла это при помощи своего весьма острого аналитического ума. Я готова вызвать тебя на соревнование по аналитическому мышлению, милый Гуманитарий, в любой день недели.

– Что-о?!

– Смотри за дорогой! Ты пропустил поворот, точно так же как всего несколько дней – а может, прошли уже годы? – пропустил поворот к нашему дому.

– Черт подери, о чем ты?

– О том маленьком мотеле на окраине Барбизона. Ты попросил их растопить камин в столовой: мы были с тобой тогда единственными посетителями. Тогда в третий раз сквозь маску Джейсона Борна я рассмотрела кого-то, в кого влюбилась без памяти.

– Не делай со мной этого.

– Я обязана, Дэвид. Хотя бы ради себя самой. Я должна чувствовать, что ты рядом со мной.

Молчание. Круговой выезд на grand-route[112], на котором водитель до отказа выжал акселератор.

– Я здесь, – прошептал муж, обнимая жену. – Не знаю, надолго ли, но я рядом.

– Надо спешить, дорогой.

– Знаю. Просто мне хочется подольше подержать тебя в своих объятиях.

– А я хочу позвонить детям.

– Теперь я точно знаю, что я здесь.

Глава 28

– Или ты добровольно расскажешь мне все, что мы захотим услышать, или при помощи наркотиков тебя зашлют на такую орбиту, о какой ваши шарлатаны, работая с доктором Пановым, не могли даже помыслить, – тихим монотонным голосом сказал Питер Холланд, директор ЦРУ, интонация которого походила на твердую и гладкую поверхность отполированного гранита. – Кроме того, хочу прояснить те пределы, до которых я готов дойти, ублюдок. Я предпочитаю старые добрые приемы, и мне чихать на всякие там гражданские права и прочую чепуху. Попытаешься поиграть со мной в загадки, и я тебя еще живого засуну в торпедный аппарат и выстрелю в море за сотню миль от мыса Гаттерас. Я ясно выражаюсь?

Саро subordinate, левая рука и правая нога которого были в гипсе, лежал на кровати в палате лазарета в Лэнгли. Директор ЦРУ приказал медицинскому персоналу – для их собственного блага – удалиться на такое расстояние, чтобы они ничего не могли услышать. И без того толстая физиономия мафиози казалась еще больше из-за синяков под глазами и распухших губ. Он взглянул на Холланда, а потом на сжимавшего неизменную трость Александра Конклина.

– Вы не имеете права, мистер Большая Шишка, – прохрипел саро. – Потому что у меня есть права, понимаете, о чем я?

– Они были и у доктора, но вы их попрали. Да какое там! Попрали – это слишком мягко.

– Без адвоката ничего говорить не буду.

– К дьяволу! А у Панова был адвокат?! – взревел Алекс, стукнув тростью о пол.

– Так система не работает, – запротестовал пациент, пытаясь мимикой изобразить негодование. – Кроме того, я хорошо относился к доку. А он воспользовался моей добротой, помоги мне Господь!

– Ты прямо как герой мультиков, – сказал Холланд. – Твоей физиономии место на экране, но привлекательности в тебе нет. Никакого адвоката ты не получишь, мы будем только втроем. А вот торпедный аппарат ждет тебя не дождется.

– Что вы от меня хотите?! – заорал мафиози. – Да и что я знаю? Что мне говорят, то я и делаю... Так мой старший брат поступал – упокой Господь его душу – и мой отец – пусть и он покоится с миром, – а может, и его отец, о котором я ничего не знаю.

– Прямо целые поколения, живущие на пособие, – заметил Кон-клин. – Паразитам без них не обойтись.

– Эй, ты о моей семье говоришь, не забывай, мать твою, о чем бы ты там ни говорил!

– Просим прощения у твоих родственников, – добавил Конклин.

– А интересуемся мы твоей «семьей», Огги, – взял инициативу в свои руки директор ЦРУ. – Огги, ведь так? Это одно из имен, указанных в твоих пяти водительских удостоверениях, и нам показалось, что оно и есть настоящее.

– Ну а ты по-настоящему не слишком умен, мистер Большая Шишка! – с трудом шевеля разбитыми губами, процедил пациент. – Никаких таких имен я не знаю.

– Должны же мы тебя как-то называть, – пояснил Холланд. – Хотя бы для того, чтобы выгравировать твое имя на капсуле, которую выбросим вдали от мыса Гаттерас: через несколько тысяч лет какой-нибудь чешуйчатоголовый археолог сможет определить твою личность, производя замеры твоих зубов.

– Как насчет Чонси?

– Попахивает язычеством, – ответил Питер. – Я предпочитаю «Балбес», потому что это имя как раз для него. Его собираются засунуть в капсулу и сбросить на континентальном шельфе на глубине в шесть миль ниже уровня моря за преступления, совершенные другими людьми, – и он соглашается. По-моему, это настоящий идиотизм.

– Прекратите! – проревел «Балбес». – Ладно, меня зовут Никколо... Николас Деллакроче – вот мое имя, и уже за то, что я сообщаю его, вы должны гарантировать мне защиту! Так же, как и Валаччи, – это часть уговора.

– Да? – Холланд нахмурился. – Что-то не припоминаю, чтобы я говорил о чем-то подобном.

– Тогда я ничего не скажу!!

– Ты ошибаешься, Ники, – вмешался Алекс, сидевший в другом конце палаты. – Мы узнаем все, что нам нужно: единственный недостаток – мы будем работать с тобой всего один раз. Мы не сможем произвести повторный допрос, доставить тебя в федеральный суд и даже не сможем заставить тебя подписать свидетельские показания.

– Гм?

– После нашей операции ты превратишься в «овощ» с высохшим мозгом. По-моему, это даже хорошо для тебя: ты ничего не будешь чувствовать, когда тебя запакуют в капсулу и выбросят в море подальше от мыса Гаттерас.

– Эй, о чем это вы?!

– Простая логика, – ответил бывший коммандос военно-морского флота, ныне глава ЦРУ. – Не думаешь ли ты, что мы оставим тебя болтаться где-нибудь здесь, после того как команда наших медиков обработает тебя? После аутопсии все станет ясно как Божий день, и нас всех сошлют лет на тридцать долбить камень в каком-нибудь карьере, – у меня, честно говоря, не так много свободного времени... Так как, Ники? Будешь говорить или позвать священника?

– Надо подумать...

– Пошли, Алекс, – отрезал Холланд, направляясь к дверям. – Надо послать за священником. Пусть он облегчит этому сукину сыну хотя бы последние мгновения жизни.

– Сегодня как раз один из тех моментов, – добавил, опираясь о палку и поднимаясь, Алекс, – когда я задаюсь вопросом, почему люди столь негуманно относятся друг к другу. А потом нахожу рациональный довод: это не жестокость, поскольку это слово – обычная абстракция. Просто так заведено в том деле, которым все мы занимаемся. Правда, остается отдельно взятая человеческая личность – ее разум, плоть и столь чувствительные нервные окончания. Чудовищная боль. Благодарение Небесам, я всегда держался на заднем плане – вне пределов досягаемости, как и сообщники Ники. Они будут обедать в шикарных ресторанах, а он опустится в капсуле на дно океана, где его сплющит в лепешку.

– Хорошо, хорошо! – завопил Никколо Деллакроче, извиваясь на кровати и сминая простыни своим тучным телом. – Задавайте свои траханые вопросы, но вы обеспечиваете мне защиту, capisce?!

– Это зависит от правдивости твоих ответов, – заметил Холланд, возвращаясь к кровати.

– На твоем месте я бы говорил только правду, Ники, – бросил Алекс, хромая обратно к своему стулу. – Одно неправильное заявление – и будешь спать вместе с рыбами: кажется, ваши тоже так выражаются.

– Инструкторы мне не нужны, я знаю что к чему.

– Тогда начнем, мистер Деллакроче, – сказал директор ЦРУ, вынимая из кармана портативный магнитофон. Он положил его на высокий белый столик рядом с кроватью, пододвинул себе стул и начал допрос. Его вступление тоже записывалось на магнитофон: – Я адмирал Питер Холланд, в настоящее время являюсь директором Центрального разведывательного управления, – если возникнет такая необходимость, можно проверить подлинность моего голоса. Далее последует допрос информатора, которого мы будем называть Джон Смит, голос его на пленке будет искажен, а подлинное имя будет указано только в личном архиве директора ЦРУ... Итак, мистер Джон Смит, всякое дерьмо оставляем в стороне и переходим к основным вопросам. Для вашей безопасности я буду задавать их в максимально обобщенной форме, но вы понимаете, что именно я имею в виду, поэтому я ожидаю четких ответов... Где вы работаете, мистер Смит?

– В фирме торговых автоматов «Атлас» на Лонг-Айленде, – невнятно ответил Деллакроче.

– Кто ее владелец?

– Я не знаю... Мы в основном работаем прямо из дома, «мы» это человек пятнадцать – двадцать... Понимаете, что я имею в виду? Мы обслуживаем торговые автоматы и присылаем отчеты на фирму.

Холланд взглянул на Конклина: оба тут же улыбнулись. Одним ответом мафиози поставил себя в ряд множества потенциальных информаторов: Никколо не был новичком в делах такого сорта.

– Кто платит вам деньги, мистер Смит?

– Некий мистер Луис Дефацио – вполне респектабельный бизнесмен, насколько мне известно. Он дает нам задания.

– Вам известно, где он живет?

– На Бруклин-Хайтс, это рядом с рекой... Мне так сказали.

– Куда вы направлялись, когда наши люди перехватили вас?

Деллакроче поморщился, на секунду прикрыв опухшие глаза, прежде чем ответить:

– В одну из клиник для алкоголиков и наркоманов где-то к югу от Филли[113] – это вы уже знаете, мистер Большая Шишка, – ведь вы нашли карту в машине.

Холланд тут же выключил магнитофон.

– Можешь считать, что ты уже на пути к Гаттерасу, сукин сын, – пригрозил он.

– Эй, вы задаете вопросы по-своему, а я отвечаю по-своему, о'кей? Там действительно была карта – всегда есть карта, – потому что все мы должны возить этих наркоманов в ту лечебницу по проселочным дорогам, и возить так, словно это сам президент или даже don superiore[114] отправляется на встречу куда-то в Аппалачи... Дайте мне блокнот и карандаш, и я нарисую вам, где находится это место, нарисую все вплоть до медной дощечки на въезде. – Мафиози поднял здоровую правую руку, его указательный палец был направлен в сторону директора ЦРУ. – Все будет как надо, мистер Большая Шишка! Я не хочу спать с рыбами, capisce?

– Но вы не хотите, чтобы это осталось на пленке, – сказал Холланд с ноткой озабоченности в голосе. – Почему?

– Пленка – это дерьмо! Как вы сказали? Голос на пленке? Чепуха! Вы что, думаете, наши люди не смогут пробраться в то место, где она будет лежать? Ха-ха! Этот ваш трахнутый доктор мог быть одним из нас!

– Только не он, но мы собираемся добраться до одного военного врача, который действительно ваш. – Питер Холланд взял со столика блокнот и карандаш и протянул их Деллакроче. Магнитофон он не включал: игра в поддавки кончилась, началась настоящая работа.

* * *

В самом центре нью-йоркского Гарлема, где-то между Бродвеем и Амстердам-авеню, шатаясь шел огромный взъерошенный негр лет тридцати пяти. Его мотнуло к исщербленной кирпичной стене обшарпанного многоквартирного дома: он оперся о нее и соскользнул на тротуар, где и остался сидеть, раздвинув ноги и склонив небритое лицо к воротнику изорванной рубашки из запасов армии США.

– Ну и видок у меня, – тихо произнес он в микрофон, спрятанный под одеждой. – Представляю, как я появился бы в таком виде в универсаме в каком-нибудь белом районе в Палм-Спрингс.

– У тебя все отлично, – последовал ответ из громкоговорителя, вшитого в воротник рубашки агента. – Мы наблюдаем за всем районом и будем держать тебя в курсе событий. Тот автоответчик так заклинило, что он свистит и прямо дымится.

– Как же вам, белым браткам, удалось пробраться в тот вертеп наверху?

– Надо рано вставать – так рано, чтобы некому было замечать, какого цвета твоя кожа.

– Мне просто не терпится посмотреть, как вы будете оттуда выбираться: пожалуй, это потруднее, чем верблюду пройти через игольное ушко. Кстати, раз уж заговорили на эту тему: полиция предупреждена о нашей операции? Не хватает только, чтобы меня сцапали с такой заросшей мордой... Рожа чертовски чешется и совсем не нравится моей новой жене, с которой я расписался всего три недели назад.

– Надо было оставить первую, приятель.

– Смешной ты белый мальчик. Ей не нравились часы моей работы и география. Ну, например, что я пропадаю по нескольку недель где-нибудь в Зимбабве. Прием?

– У «синих мундиров» есть твое описание, кроме того, они имеют представление о сценарии: ты участвуешь в федеральной операции, поэтому они оставят тебя в покое... Подожди!! Хватит болтать. Должно быть, это тот, кто нам нужен: у него к поясу пристегнута сумка телефониста... Точно. Он направляется к подъезду. Он – твой, император Джонс.

– Смешной белый мальчик... Вижу его и должен сказать, что он похож на растаявший шоколадный крем. Чертовски боится войти в этот дворец.

– Что означает: он-то нам и нужен, – произнес металлический голос. – Это хорошо.

– Плохо, мальчик, – возразил ему агент-негр. – Похоже, он ничего не знает, и между ним и источником устроены преграды, плотные, как патока.

– Э? А как же тогда ты догадался об этом?

– Это технический вопрос. Я должен увидеть, какие цифры он будет вводить в свою электронную систему устранения повреждений.

– Что, черт подери, это означает?

– Может, он и тот, кто нам нужен, но он, кроме того, напуган, и вовсе не этим местом.

– Что это значит?!

– У него все на морде написано, дружок. Он вполне может ввести неверные цифры, если заподозрит, что за ним наблюдают.

– Это уж чересчур, приятель.

– Он должен продублировать цифры, соответствующие номеру неизвестного нам телефона, чтобы туда можно было переключать звонки...

– Брось, – перебил голос из воротника. – Я не очень секу в высоких технологиях. Кроме того, наш человек сидит сейчас в этой компании «Реко...», или как там еще. Он ждет только тебя.

– Тогда надо работать. Конец связи... Следите за мной. – Агент встал и пошатываясь вошел в подъезд ветхого здания. Монтер успел подняться на третий этаж, где повернул в узкий грязный коридор: очевидно, он бывал там раньше, потому что уверенно шел, не глядя на затертые номера квартир. Дело немного упрощается, с радостью подумал агент ЦРУ... Он чувствовал, что полученное им задание выходит из сферы компетенции Управления. Какая там, к черту, сфера компетенции! Это явно незаконное дело...

Агент перепрыгивал сразу через три ступеньки, стараясь не шуметь. Благодаря кедам шум ограничивался неизбежным потрескиванием старой лестницы. Прижавшись спиной к стене, он заглянул за угол вдоль захламленного коридора и увидел, как монтер установил три разных ключа в вертикальные замки, по очереди повернул их и вошел в последнюю дверь с левой стороны. Агент подумал, что эта задачка не из легких. Едва объект наблюдения успел закрыть за собой дверь, он бесшумно пробежал по коридору и остановился у двери, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. Не слишком хорошо, но и не слишком плохо, подумал он, услышав щелчок замка – только одного: монтер явно торопился. Приложив ухо к обшарпанной двери, агент задержал дыхание, чтобы даже вырывавшийся из легких воздух не мешал ему слушать. Через тридцать секунд он выпрямился, выдохнул, потом глубоко вдохнул и вновь приложил ухо к двери. Слова звучали приглушенно, но агент все равно сумел понять, о чем речь.

– Центральная, говорит Майк. Я на Сто тридцать восьмой улице, в двенадцатой секции, там, где шестнадцатый аппарат. Скажи-ка, может, здесь есть еще один аппарат, хотя в это и не очень верится. – Немного помолчав, монтер продолжил: – Ага, нет? Хорошо, у нас тут частотная помеха, и я не совсем понимаю отчего... Что? Кабельное телевидение? У местных ребят нет денег на такие штуки... А, понял тебя, брат. Все-таки кабель. Наркодельцы живут на широкую ногу, верно? С виду их дома – настоящее дерьмо, но внутри есть все, что нужно... Ладно, прочисти линию и вновь настрой ее. Я буду здесь до тех пор, пока не получу чистый сигнал, о'кей, брат?

Агент, вновь отвернувшись от двери, глубоко вздохнул, на этот раз с облегчением. Он мог уходить, не вступая в контакт: он узнал все, что нужно. Сто тридцать восьмая улица, двенадцатая секция, шестнадцатый аппарат; кроме того, была известна фирма, которая установила это оборудование: «Реко-метрополитэн компани», расположенная на Шеридан-сквер, в Нью-Йорке. Пусть теперь белые ребята пошуруют там... Агент вернулся к внушающей серьезные сомнения в надежности лестнице и приподнял воротник армейской рубашки.

– На тот случай, если меня переедет грузовик, сообщаю следующее. Как слышишь меня?

– Прекрасно, император Джонс.

– Это шестнадцатый аппарат в двенадцатой секции.

– Понятно! Считай, что зарплату ты отработал.

– Мог бы, по крайней мере, сказать: «Великолепно, старина».

– Эй, ведь это ты ходил в колледж, а не я.

– Некоторые из нас стараются, и даже слишком... Стой! Меня тут ждет кое-кто!

На лестничной клетке этажом ниже появился коренастый негр, не сводивший выпученных глаз с агента; в руке он сжимал пистолет. Сотрудник ЦРУ отпрянул за угол, и в то же мгновение в коридоре прогрохотали четыре, один за другим, выстрела. Выхватив из-за пояса револьвер, агент выскочил из-за угла и дважды выстрелил. Хватило бы и одной пули: нападавший свалился на грязный пол.

– Меня рикошетом задело по ноге! – крикнул агент. – Этот тип валяется внизу: мертв он или нет, я не знаю. Подгоните машину и заберите нас обоих. Pronto[115].

– Едем. Держись!

* * *

На следующий день, вскоре после восьми утра, в кабинет Питера Холланда прохромал Алекс Конклин. Охранники на входе в главное здание ЦРУ были удивлены столь быстрым доступом к директору.

– Есть что-нибудь новенькое? – спросил директор, отрываясь от бумаг, разложенных на столе.

– Ничего, – буркнул отставной оперативник, направляясь не к стулу, а к дивану возле стены. – Вообще ничего... Боже, какой, мать твою, день, и он еще даже не начался! Кэссет и Валентине сидят в подвале и посылают запросы, которые должны поступить во все углы Парижа, даже в канализацию, но пока ничего... Найди мне хоть одну ниточку, за которую можно было бы ухватиться! Сначала смерть Суэйна, Армбрустера, Десоула – этого немого сукина сына... Потом убийство, Господи помилуй, Тигартена с визитной карточкой Борна, хотя нам чертовски хорошо известно, что это была ловушка, устроенная для Джейсона Шакалом. Но я не могу найти логику во всем, что связывает Шакала с Тигартеном и соответственно с «Медузой». Бессмыслица какая-то, Питер. Все пошло прахом!

– Успокойся, – мягко попросил Холланд.

– Черт возьми, как я могу?! Борн исчез – я имею в виду: исчез по-настоящему, если вообще еще жив. От Мари нет никаких вестей – ни полслова, а потом мы узнаем, что несколько часов назад в перестрелке на улице Риволи погиб Бернардин... Боже, он был убит средь бела дня! А это означает, что Джейсон был там – обязан был находиться там!

– Но если никто из убитых и раненых не соответствует его описанию, мы можем предположить, что ему удалось уйти. Ты так не считаешь?

– Да, я надеюсь.

– Ты говорил о ниточке, – протянул директор. – Не уверен, что у меня есть именно то, что тебе нужно, но что-то наподобие...

– Нью-Йорк?! – воскликнул Конклин, выпрямляясь на диване. – Автоответчик? Или берлога Дефацио на Бруклин-Хайтс?

– Нью-Йорк и все остальное еще впереди. А пока давай повнимательнее изучим ниточку, которая тебе так нужна.

– Я был не самым тупым школьником, но я не понимаю, о чем ты. Холланд откинулся на спину стула, бросил взгляд сначала на разложенные перед ним бумаги, а потом на Алекса и наконец заговорил:

– Семьдесят два часа назад, когда ты решил раскрыть карты, ты сообщил мне, что главная идея стратегии Борна – это убедить Шакала и современную «Медузу» объединить совместные усилия, направить их в нужное русло. Я правильно понял основное положение? Обе стороны должны хотеть убить Борна. У Карлоса для этого две причины: месть и боязнь того, что Борн может опознать его; а «Медуза» заинтересована в смерти Борна потому, что он слишком много знает о ее деятельности.

– Да, это главная идея, – согласился Конклин. – Поэтому я старался раскопать все, что возможно, и звонил разным людям, даже не рассчитывая найти то, на что наткнулся. Боже правый! Это же всемирный картель, который корнями уходит в Сайгон двадцатилетней давности и членами которого являются большие шишки из правительства и военных. На такое открытие я не мог рассчитывать и не хотел обнаружить. Я-то подумал, что вытащу на свет Божий человек десять скороспелых миллионеров, которым не очень-то хочется афишировать источники своих доходов... Но находки такой «Медузы» я не ожидал...

– Давай кое-что упростим, – продолжил Холланд, хмурясь и вновь то и дело поглядывая то на бумаги, то на Алекса. – Как только между «Медузой» и Карлосом установилась бы связь, Шакалу сообщили бы, что «Медуза» хочет ликвидировать одного человека, причем цена не имеет значения. Пока все правильно, верно?

– Ключевым моментом является статус тех, кто должен был связаться с Карлосом, – объяснил Конклин. – Они должны были быть вроде как боги-олимпийцы: то есть такие клиенты, каких у Шакала никогда не было.

– После этого они называют имя жертвы – скажем: «Джон Смит, известный много лет назад как Джейсон Борн», – и Шакал глотает наживку. Ведь Борн – тот самый человек, которого он желает видеть мертвым больше, чем кого-либо.

– Да. Поэтому-то члены «Медузы», которые связались бы с Карлосом, должны были быть столь солидными и выше всяких подозрений, чтобы Карлос допустил их до себя и отбросил мысли о ловушке.

– Ведь Карлосу известно, что Джейсон Борн был выходцем из сайгонской «Медузы» и что он не был допущен к богатствам послевоенной «Медузы», – добавил директор ЦРУ. – Такова логика этого сценария?

– Логика здесь железная. Три года Борна использовали, и он едва не погиб, участвуя в одной тайной операции. И вдруг он видит, что многие не самые достойные его сайгонские знакомцы катаются на «ягуарах» и собственных яхтах и без зазрения совести разбрасываются шестизначными суммами, а он сидит на государственной пенсии. Тут может лопнуть терпение и Иоанна Крестителя, не говоря уже о Варавве.

– Замечательное либретто, – позволил себе легкую усмешку Холланд. – Я слышу триумфальное пение теноров и вижу, как украдкой уходят со сцены побежденные макиавеллиевские басы... Не смотри на меня так грозно, Алекс, я вовсе не смеюсь! Действительно чертовски здорово придумано. Это настолько неизбежно, что стало самоосуществляющимся пророчеством.

– О чем это ты?

– Твой Борн оказался прав. Все получается именно так, как он задумал. Только вот одного сюжетного поворота он не предусмотрел. Поскольку это было неизбежным, где-то сработал эффект перекрестного опыления.

– Будь добр, спустись с Марса и объясни все по-человечески, Питер.

– "Медуза" уже воспользовалась услугами Шакала! Тому пример – убийство Тигартена, если ты только не станешь утверждать, что автомобиль в городке рядом с Брюсселем на самом деле взорвал Борн.

– Конечно нет.

– Значит, на Карлоса уже тогда вышел кто-то из «медузовцев», тот, кто знал о Джейсоне Борне. Иначе и быть не могло. Ты ведь не сообщал о них двоих ни Армбрустеру, ни Суэйну, ни Эткинсону в Лондоне?

– Конечно нет. Тогда еще не настал наш срок: мы были не готовы нажать на курок.

– Кто же остается? – спросил Холланд. Алекс уставился на директора ЦРУ.

– Боже правый, – тихо сказал он. – Десоул?

– Да, Десоул – чрезвычайно низкооплачиваемый служащий, который якобы шутя всегда жаловался, что на зарплату образование детям и внукам дать невозможно. Он был в курсе абсолютно всего, начиная с твоей атаки на нас в конференц-зале.

– Да, несомненно, но та информация касалась лишь Борна и Шакала. Не упоминались ни Армбрустер, ни Суэйн, ни Тигартен, ни Эткинсон – тогда мы просто-напросто ничего не знали о новой «Медузе». Черт возьми, Питер, да и ты не подозревал о ней еще семьдесят два часа назад.

– Я-то не подозревал, а вот Десоул знал, потому что он им продался и был частью этой банды. Он должен был забеспокоиться... «...Будь осторожен. О нас стало известно. Какой-то маньяк собирается выдать нас». ...Ты сам мне говорил, что вы нажали на все кнопки, от торговой комиссии до посольства в Лондоне.

– Да, нажали, – согласился Конклин. – Причем так сильно, что им пришлось убрать двух своих человек плюс Тигартена, да еще нашего недовольного «крота». Руководство «Женщины-Змеи» быстро сообразило, где у них уязвимое место. Но как со всем этим связан Карлос или Борн? Я не понимаю...

– Мне казалось, мы вместе решили, что такая связь существует.

– Десоул? – Конклин покачал головой. – Мысль привлекательная, но малоподходящая. Он не мог догадаться, что мне известно о существовании «Медузы», потому что мы тогда даже не начали ее щупать.

– А потом последовательность событий должна была насторожить его... Хотя бы то, что один кризис слишком быстро последовал за другим. Как там было? Прошло всего несколько часов, ведь так?

– Меньше суток... И все же они произошли на разных материках.

– Только не для аналитика аналитиков, – возразил Холланд. – Если кто-то выглядит как гадкий утенок, крякает как гадкий утенок, надо думать, что это и есть гадкий утенок. Я полагаю, что на какой-то стадии Десоул сообразил и выявил связь между Джейсоном Борном и сумасшедшим, который проник в «Медузу» – новую «Медузу».

– Но объясни, ради Бога, каким образом?

– Не знаю. Может, основываясь на твоих словах, что Борн был выходцем из старой «Медузы», – согласись, что связь здесь налицо.

– Боже мой, возможно, ты прав, – сказал Алекс, вновь откидываясь на спинку дивана. – По легенде, их анонимным сумасшедшим двигало то, что он отрезан от богатств новой «Медузы». Я сам произносил эти слова во время телефонных разговоров с ними. «Он годы потратил, пока собрал все воедино»... «У него есть и имена, и названия банков в Цюрихе»... Боже, как я был слеп! Все это я говорил совершенно незнакомым людям, когда решил ловить рыбку в мутной воде при помощи телефона. У меня и мысли не мелькнуло, что я назвал Борна выходцем из «Медузы» на той самой встрече, на которой был и Десоул.

– А почему ты должен был думать об этом? Ведь ты и твой друг решили сыграть в собственную игру.

– На то были чертовски веские причины, – промолвил Конклин. – Насколько мне известно, ты ведь тоже был «медузовцем»?

– Большое спасибо.

– Брось, какие могут быть обиды... «У нас есть человек на самом верху в Лэнгли» – такие слова я услышал по телефону из Лондона. Интересно, что бы ты подумал в такой ситуации и что предпринял?

– То же самое, что и ты, – ухмыльнувшись, ответил Холланд. – Но мне всегда казалось, что ты должен быть значительно умнее меня.

– Большое спасибо.

– Не казни себя: любой из нас на твоем месте поступил бы точно так же.

– Вот за эти слова я тебе действительно благодарен. И ты конечно же прав: это – Десоул. Как он это сделал, я не знаю, но должно быть, это – он. Вероятно, он вспомнил то, что было многие годы назад: знаешь, он никогда ни о чем не забывал. Его память впитывала как губка все и не давала улову стереться из «архива». Он помнил слова и фразы, спонтанную реакцию, одобрительную или неодобрительную, то или иное предложение даже тогда, когда об этом давным-давно забыли... А я рассказал при нем всю историю Борна и Шакала, и потом кто-то из «Медузы» воспользовался ею в Брюсселе.

– Они сделали больше, чем ты думаешь, Алекс, – сказал Холланд, подавшись вперед, чтобы взять в руки несколько бумаг. – Они украли твой сценарий, узурпировали твою стратегию. Они действительно столкнули Джейсона Борна с Карлосом-Шакалом, но рычаги управления не у нас – ими орудует «Медуза». Борн опять в Европе, как и тринадцать лет назад, может быть, с женой, а может, один... Единственное различие состоит в том, что теперь, кроме Карлоса, Интерпола и полиции разных стран, которые готовы прикончить его, как только обнаружат, Борну на загривок взгромоздилась еще одна опасная обезьяна.

– Об этом ты узнал из бумажек, разбросанных на столе. Что-то из Нью-Йорка?

– Не могу дать гарантии, но думаю, что да. Мы нашли ту самую пчелу, которая, перелетая с одного отравленного цветка на другой, перекрестно опыляет их ядом.

– Объясни, будь добр.

– Никколо Деллакроче и его начальники.

– Мафия?

– Похоже, хотя с социальной точки зрения неприемлемо. «Медуза» возникла из командного корпуса в Сайгоне, и она по-прежнему поручает грязную работу всякому голодному отродью и коррумпированному сержантскому составу. Возьми хоть Ники Д. и людей вроде сержанта Фланнагана. Когда надо убить, похитить или накачать кого-нибудь наркотиками, ребята в накрахмаленных рубашках держатся в тени: в случае чего добраться до них невозможно.

– Но тебе, по-моему, – нетерпеливо заметил Конклин, – это удалось.

– Опять-таки, нам так кажется: наши люди втихую проконсультировались с нью-йоркским управлением по борьбе с организованной преступностью, в частности с его подразделением, известным как «взвод Ю-Эс».

– Никогда не слыхал о таком.

– В него входят в основном американцы итальянского происхождения: они называют себя «неприкасаемые сицилийцы». Аббревиатура «Ю-Эс» в данном случае несет двойную нагрузку[116].

– Приятный штрих.

– Зато работа неприятная... По данным архивов «Реко-метрополитэн»...

– Кого?!

– Это компания, установившая автоответчик на Сто тридцать восьмой улице на Манхэттене.

– Извини. Продолжай.

– По данным архивов, аппарат был сдан в аренду небольшой экспортно-импортной компании, расположенной на Одиннадцатой авеню в нескольких кварталах от порта. Час назад мы получили данные о телефонных переговорах этой компании за последние два месяца, и знаешь, что мы обнаружили?

– Не томи, – попросил Алекс.

– Девять раз звонили с одного обычного номера на Бруклин-Хайтс, а вот три других звонка, причем в течение часа, были с совершенно невероятного телефона на Уолл-стрит...

– Кто-то разволновался...

– Мы тоже об этом подумали, я имею в виду ребят из нашего подразделения. Мы попросили сицилийцев дать нам всю информацию по Бруклин-Хайтс.

– Дефацио?

– Скажем так: он проживает по этому адресу, но телефон зарегистрирован на фирму торговых автоматов «Атлас» на Лонг-Айленде.

– Подходит. Глупо, конечно, но подходит. И что Дефацио?

– Он средней руки саро, хотя и с амбициями, в семье Джианкавалло. Держится обычно в тени, очень скуп и очень жесток... и ко всему прочему еще и гомосексуалист.

– Вот так дела!

– "Неприкасаемые" заставили нас поклясться, что мы будем хранить тайну. Они сами хотят взорвать эту бомбу.

– Дерьмо собачье, – бросил Конклин. – Первое, чему мы учимся в нашем деле, так это лгать каждому встречному и поперечному, а особенно тем, кто настолько глуп, что верит нам. Пользуемся этим в любой ситуации, лишь бы чуть-чуть приблизиться к цели... А другой номер?

– Он принадлежит едва ли не самой могущественной юридической фирме на Уолл-стрит.

– "Медуза", – сделал вывод Алекс.

– Я придерживаюсь того же мнения. Фирма занимает два этажа, на нее работает семьдесят шесть юристов. Как найти его или их среди этих людей?

– Плевать мне на это! Мы возьмемся за Дефацио и его подручных, которых он засылает в Париж. Или куда-то там в Европу, чтобы подпитывать Шакала. Его ребята – пистолеты, нацеленные на Джейсона, и в данный момент меня волнует только это. Давай работать с Дефацио. Это он отвечает за выполнение контракта!

Питер Холланд сурово взглянул на Конклина.

– Значит, дошло и до этого, Алекс? – тихо спросил он. – У каждого из нас свой приоритет... Я сделаю все возможное, как и обещал, для того чтобы спасти жизни Джейсона Борна и его жены, но прежде всего я должен защищать страну, и эту клятву я не нарушу. Для меня теперь важнее всего – уничтожить «Медузу», этот, как ты выразился, всемирный картель, планирующий стать здесь правительством внутри правительства. Вот за них я обязан взяться сразу же и без рассуждений о возможных потерях. Короче говоря, друг мой (я надеюсь, ты останешься моим другом), ради достижения такой высокой цели Борнами, или как их там, можно пожертвовать. Извини, Алекс.

– Так вот по какому поводу ты попросил меня прийти сегодня? – спросил Конклин. Он неловко встал с дивана, оперевшись на трость.

– Да, именно по этому поводу.

– У тебя свой план игры против «Медузы» – и мы в нем не участвуем.

– Не можете. У нас слишком разные интересы.

– Согласен. Хотя я бы в минуту пустил тебя в расход, если бы был уверен, что это поможет Мари и Джейсону. Но я, как личность и профессионал, считаю, что, если все траханое правительство Соединенных Штатов, черт его дери, не может справиться с «Медузой», не подставив под удар мужчину и женщину, которые столько для него сделали, значит, оно не стоит и ломаного гроша!

– Готов с тобой согласиться, – произнес Холланд, выходя из-за стола. – Но я дал клятву и буду выполнять ее.

– У меня остались какие-нибудь привилегии?

– Я сделаю для тебя все, что могу, если это не помешает нашей охоте за «Медузой».

– Как насчет двух мест на военном самолете, вылетающем в Париж?

– Два места?!

– Для меня и Панова. Мы вместе были в Гонконге, почему бы нам теперь не отправиться в Париж?

– Алекс, ты просто сошел с ума, черт возьми!

– Мне кажется, ты кое-чего не понимаешь, Питер. Через десять лет после свадьбы у Мо умерла жена, я так и не набрался храбрости, чтобы жениться. Так что Джейсон Борн и Мари – это наша семья, кроме них, у нас никого нет. Знаешь, она готовит такой гуляш – пальчики оближешь.

– Итак, два билета в Париж, – сказал Холланд, лицо которого в один миг стало пепельно-серым.

Глава 29

Мари наблюдала за мужем: тот лихорадочно мерил шагами комнату: от письменного стола к окну, занавешенному шторами и выходившему на газон перед входом в «Оберж дез Артист» в Барбизоне, и обратно. Сельская гостиница осталась точно такой, как ее помнила Мари, но в памяти Дэвида Уэбба она не сохранилась: когда он сказал ей об этом. Мари на секунду прикрыла глаза, услышав голос из давнего прошлого: «Ему необходимо избегать стрессов, особенно возникающих в ситуациях выживания в экстремальных условиях. Если вы заметите регресс в это состояние психики, немедленно остановите его. Дайте ему успокоительное, ударьте, кричите, сердитесь – все что угодно, только остановите его». Так говорил Моррис Панов – наш дорогой друг, врач и главная направляющая сила на пути выздоровления Дэвида.

Мари попыталась соблазнить его почти сразу, как они оказались наедине. Но из этого ничего не вышло, только возникло ощущение какой-то неловкости у обоих. Ни он, ни она даже не возбудились. Но никакого смущения не было: они обнявшись лежали в постели и прекрасно все понимали.

– Мы выглядим, наверное, как пара чудаков, помешавшихся на сексе? – спросила Мари.

– Мы с тобой уже бывали здесь, – уклончиво ответил Дэвид Уэбб, – и несомненно еще будем приезжать. – После этих слов Джейсон Борн отодвинулся от Мари и встал с кровати. – Мне надо составить список, – напряженно сказал он и направился к замысловатому письменному столу у стены, на котором стоял телефон. – Мы должны знать, с чем мы остались и что нам делать...

– Мне надо позвонить Джонни на остров, – сказала Мари, вставая с кровати и оправляя юбку. – Сначала я поговорю с ним, а потом с Джеми. Успокою мальчика и скажу, что мы скоро вернемся. – Она направилась к телефону, но путь ей преградил муж, во взгляде которого светилась какая-то одержимость.

– Этого не будет, – тихо сказал Борн, качая головой.

– Не говори со мной таким тоном! – крикнула Мари, в глазах которой сверкнула искорка гнева.

– То, что произошло на улице Риволи, перечеркнуло все. Теперь ничто не может оставаться таким, как раньше. Неужели ты не понимаешь этого?!

– Я понимаю только то, что мои дети находятся в нескольких тысячах миль от меня, и я хочу связаться с ними. Неужели тебе это не ясно?!

– Конечно, я все понимаю, но не могу позволить тебе позвонить, – ответил Джейсон.

– Разрази тебя гром, мистер Борн!

– Ты можешь выслушать меня?.. Ты обязательно поговоришь и с Джонни и с Джеми – мы оба с ними поговорим, – но только не отсюда... И не сейчас, а тогда, когда они покинут остров.

– Что?!

– Я собираюсь позвонить Алексу и попросить его вывезти их оттуда, вместе с миссис Купер, разумеется. Мари внезапно начала кое-что понимать.

– О Боже! Опять Карлос!

– Да. С сегодняшнего полудня он может взять под прицел только одно место – «Транквилити». Если он пока не понял этого, то вскоре ему станет известно, что Джеми и Элисон находятся сейчас у Джонни. Поверь, я доверяю твоему брату и его личным «тонтон-макутам»... Но дети должны быть вывезены с острова до темноты. Я не знаю, есть ли у Карлоса свои люди на телефонной станции острова, которые могут установить местонахождение нашего номера, но мне точно известно, что телефон Алекса надежен. Вот почему сейчас ты не должна звонить.

– Ради всего святого, звони скорее Алексу! Чего ты ждешь, черт подери?!

– Я не решил, куда отправить детей. – На мгновение в его глазах мелькнул отблеск паники – это были глаза Дэвида Уэбба, а не Джейсона Борна.

– Алекс наверняка знает, Джейсон, – сказала Мари, твердо посмотрев на него. – Звони.

– Да... да, конечно. Звоню. – Его взгляд перестал быть пустым и отрешенным, и Борн стал набирать номер.

В Вене, штат Вирджиния, США, Александра Конклина не было дома. В трубке послышался монотонный голос автоответчика. То, что он пробубнил, имело эффект разорвавшейся бомбы:

– Номер телефона, по которому вы звоните, отключен.

Борн еще два раза набрал номер, отчаянно надеясь, что ошибка допущена по вине французских телефонистов, и услышал все тот же ответ:

– Номер телефона, по которому вы звоните, отключен.

Борн беспрерывно ходил от стола к окну и обратно. Время от времени он отдергивал занавеску, чтобы выглянуть на улицу, и через мгновение вновь перечитывал список имен и перечень дел. Мари предложила пойти пообедать, но он даже не услышал ее. Она молча наблюдала за ним из противоположного угла комнаты.

Быстрые, резкие движения мужа напоминали ей повадки огромного растревоженного кота – гладкого, гибкого, готового к любым неожиданностям. Это была повадка Джейсона Борна и Дельты из «Медузы», но не Дэвида Уэбба. Мари вспомнила записи, которые вел Панов в самом начале лечения Дэвида. В них были зафиксированы резко отличающиеся друг от друга описания человека, известного под псевдонимом «Хамелеон», причем почти в каждом подчеркивалась кошачья подвижность. Панов пытался найти ключ к тайне личности Борна, потому что им было известно тогда только его имя и его разрозненные воспоминания об убийстве жены и детей в Камбодже. Мо часто задавался вопросом, чем объясняется кошачья пластичность его пациента: только лишь атлетической подготовкой или чем-то еще?

Вспоминая прошлое. Мари не находила значительных физических различий в двух ипостасях человека, который был ее мужем. Это и восхищало и пугало ее. В обоих воплощениях он был грациозен, способен выполнять трудные задачи. Но если у Дэвида источником силы и ловкости было стремление к достижению результата, то Джейсона переполняла внутренняя злость, достижение цели его ничуть не радовало – ему был интересен сам процесс борьбы. Когда она поделилась своими мыслями с Пановым, то в ответ услышала: «Дэвид не может убить, а Борн безусловно настроен на это».

Панов был доволен, что Мари смогла разглядеть разницу в «физических проявлениях» – так он назвал ее умозаключения. «Для вас, Мари, это должно быть сигналом. Как только вы заметите, что перед вами Борн, постарайтесь вернуть Дэвида. Если не сможете, вызывайте меня».

«Сейчас я не могу вернуть Дэвида», – подумала Мари. – «Ради блага детей и самого Дэвида я не имею права даже пытаться...»

– Я выйду ненадолго, – объявил Джейсон.

– Нет! – вскрикнула Мари. – Ради Бога, не оставляй меня одну... Борн нахмурился и, понизив голос, сказал, как бы преодолевая сопротивление:

– Я хочу выехать на шоссе и найти телефон-автомат. Всего лишь...

– Возьми меня с собой. Пожалуйста. Я не хочу оставаться наедине со своими мыслями.

– Хорошо... Кстати, нам могут понадобиться кое-какие вещи. Зайдем в магазин и купим одежду, зубные щетки, бритву.

– Это означает, что мы можем не вернуться в Париж?

– Может, и вернемся, но только не туда, где останавливались раньше. Паспорт у тебя с собой?

– Паспорт, деньги, кредитные карточки – все на месте и лежит в сумочке, которую ты дал мне в машине.

– Я подумал, что оставлять их в «Мёрисе» будет неостроумно. Пошли, но первым делом надо найти телефон.

– Кому ты собираешься звонить?

– Алексу.

– Ты только что звонил.

– Перезвоню домой: скорее всего, его вышвырнули из того уютного «гнездышка» в Вирджинии. Потом позвоню Панову.

* * *

Они двигались на юг, в сторону городка Корбей-Эссон. В нескольких милях к западу от шоссе был расположен новый торговый центр. Джейсон поставил машину на стоянку. Как все супружеские пары, приехавшие, чтобы сделать покупки. Мари и Дэвид вошли в торговый зал. Они искали телефон-автомат.

– Ни одного на всем проклятом шоссе! – чертыхнулся Борн. – Не завидую я тем, кто попадет здесь в аварию... Даже если это просто спустившее колесо.

– Подумаешь, полиции дождутся, – ответила Мари. – Кроме того, на шоссе был телефон, только сломанный. Вон там – смотри.

Джейсону опять пришлось пройти раздражающую процедуру переговоров с оператором местного коммутатора, которого тяготила перспектива дозваниваться по международной линии. И вновь гром, отдаленный и неумолимый.

– Говорит Алекс, – произнес записанный на пленку голос. – Я отъеду на некоторое время, чтобы побывать там, где была допущена чудовищная ошибка. Позвоните мне через пять-шесть часов. Сейчас девять тридцать утра по восточному стандартному времени. Прием, Джуно.

Сбитый с толку Борн повесил трубку и взглянул на Мари.

– Что-то произошло, я должен подумать... Его последние слова: «Прием, Джуно».

– Джуно?! – Мари, сосредоточившись, прикрыла глаза, вновь широко открыла их и взглянула на мужа. – Альфа, Браво, Чарли, – тихо начала она. – Закодированный алфавит? ...Фокстрот, Голд... Индия, Джуно! Джуно соответствует букве «Джей», а «Джей» – это Джейсон!.. Что там еще было?

– Он сказал, что должен побывать в каком-то месте...

– Ладно, пойдем, – перебила Мари, заметив любопытные взгляды двух мужчин, ожидавших, когда освободится телефон. – Он что, не мог говорить яснее? – спросила Мари.

– Это был автоответчик. «...Место, где была допущена чудовищная ошибка».

– Что?!

– Он просил перезвонить через пять-шесть часов и сказал, что должен посетить одно место, где была допущена чудовищная ошибка... Боже мой, это же Рамбуйе!

– Кладбище?!

– Он пытался убить меня там тринадцать лет назад. Точно! Это Рамбуйе!

– Только не через пять-шесть часов, – возразила Мари. – Неважно, когда Алекс оставил это сообщение: он не может долететь до Парижа и еще добраться до Рамбуйе за пять часов. Из Вашингтона-то...

– Разумеется, не может... Но мы уже проделывали такие номера и раньше. Он вылетел в Париж под дипломатическим прикрытием с военно-воздушной базы Эндрюс. Питер Холланд вышвырнул его, но напоследок все-таки сделал ему одолжение, подсластил горечь мгновенного разрыва премией... Все-таки Алекс вывел их на «Медузу». – Борн внезапно посмотрел на часы. – На острове сейчас около полудня. Надо найти другой телефон.

– Джонни? «Транквилити»? Ты и вправду думаешь?..

– Я не могу не думать! – отрезал Джейсон, бросаясь вперед и держа за руку Мари; она едва поспевала за ним. – Glace, – вдруг произнес он.

– Мороженое?

– Там есть телефон, – сказал Борн, направляясь к кондитерской. В окне стоял рекламный щит, оповещающий посетителей о том, что здесь всегда в продаже есть мороженое самых разнообразных сортов. – Мне ванильное, – попросил он Мари.

– Ванильное с чем?

– С чем угодно.

– Ты ничего не расслышишь тут...

– Главное – чтобы Джонни меня услышал. Делай то, что я тебе сказал... – Борн направился в кабину телефона и мгновенно понял, почему им никто не пользовался: в помещении стоял невообразимый шум. – Mademoiselle, s'il vous plait, c'est urgent![117] – Через три минуты Джейсон услышал в трубке голос, пожалуй, самого надоедливого служащего «Транквилити Инн» и даже обрадовался.

– Говорит мистер Причард, помощник управляющего «Транквилити Инн». Телефонистка сообщила мне, что у вас срочное дело. Позвольте узнать, какое именно дело...

– Заткнись, идиот! – крикнул Джейсон в телефонную трубку. – Позови к телефону Джона Сен-Джея. Говорит его зять.

– О, как приятно услышать ваш голос, сэр! С тех пор, как вы уехали, произошло столько событий... Ваши чудесные дети у нас, и красивый маленький мальчик играет на пляже – со мной, сэр, – и все...

– Мистера Сен-Жака, пожалуйста. Немедленно!

– Разумеется, сэр. Он наверху...

– Джонни?!

– Дэвид, где ты?

– Не имеет значения. Тебе надо уехать. Забирай детей, миссис Купер и уезжай!

– Мы обо всем знаем, Дэв. Несколько часов назад звонил Алекс Конклин, который сказал, что с нами свяжется некто Холланд... Я так полагаю, что это большой начальник в разведслужбе.

– Точно. Так он звонил?

– Ага, примерно через двадцать минут после моего разговора с Алексом. Холланд сказал, что нас вывезут на вертолете около двух пополудни по местному времени. Ему нужно было получить разрешение на посадку военного самолета в наших краях. Насчет миссис Купер я и сам догадался: твой сынок говорит, что менять пеленки пока не научился... Черт побери, Дэвид, что происходит? Где Мари?!

– С ней все в порядке... Объясню позже. Ты должен выполнять все инструкции Холланда. Он сказал тебе, куда вас отправят?

– Он не хотел это говорить, могу тебя заверить. Но ни одному пархатому янки не дозволено распоряжаться мной и твоими детьми – детьми моей канадской сестры... я так ему и сказал, чтоб мне никогда не видать флеша на семи пиках.

– Отлично, Джонни. И все-таки постарайся подружиться с директором ЦРУ.

– Мне наплевать на должности и звания. У нас аббревиатуру этого учреждения расшифровывают как «пойман на месте»... И это я ему сказал!

– Ну и хорошо... И как он отреагировал?

– Сказал, что нас отправляют в безопасное место в Вирджинии, а я ему ответил, что у меня здесь место чертовски более безопасное. У меня здесь ресторан, обслуживающий персонал и десять охранников, которым ничего не стоит с двухсот ярдов отстрелить предмет его мужской гордости.

– Да, в вежливости тебе не откажешь. Ну и что он?

– Рассмеялся, конечно. А потом объяснил, что в его распоряжении двадцать охранников, способных сделать со мной то же самое, но с четырехсот ярдов. Кроме того, кухня, всякие там горничные и т. д. и телевизор для детей. А телевизор я при всем моем желании заменить не могу.

– Чертовски убедительно.

– Да, он сказал и еще кое-что убедительное, и с этим не поспоришь. Например, что доступ туда для посторонних закрыт, что это – старое поместье в Фэйрфаксе, подаренное правительству каким-то богатым послом, у которого денег куры не клюют: там есть собственный аэродром и подъездная дорога в четырех милях от шоссе.

– Я знаю это место, – сказал Борн. – Это поместье «Танненбаум». Холланд прав: это действительно самое надежное место... Мы ему нравимся...

– Я тебя уже спрашивал: где Мари?!

– Мари со мной.

– Она нашла тебя?!

– Потом, Джонни. Я позвоню тебе в Фэйрфакс. – Джейсон повесил трубку. В этот момент Мари, протиснувшись сквозь толпу, протянула ему стаканчик с мороженым.

– Что с детьми? – спросила она.

– Нормально, и может быть, лучше, чем мы предполагали. Алекс расценивает намерения Шакала так же, как и я. Питер Холланд намерен вывезти их всех, включая и миссис Купер, в надежное место в Вирджинии.

– Слава Богу!

– Слава Алексу. – Борн взглянул на стаканчик с мороженым. – А это что такое, черт возьми? У них что, не было ванильного?

– Это пломбир с сиропом, орехами и фруктами. Его заказал мужчина, который стоял рядом со мной, но он так увлекся перебранкой со своей женой, что забыл взять его.

– Я не люблю пломбир.

– Можешь, конечно, начать ругаться, но лучше пойдем покупать одежду.

* * *

Полуденное карибское солнце выжигало «Транквилити Инн». Джон Сен-Жак со спортивной сумкой в руке спустился по лестнице в вестибюль. Кивнув Причарду, с которым только что разговаривал по телефону, он объяснил, что уезжает на несколько дней и позвонит после того, как доберется до Торонто. Остающийся персонал проинформирован о его внезапном, но совершенно необходимом отъезде, и он полностью уверен в своем управляющем и его неоценимом помощнике мистере Причарде. По его мнению, не возникнет таких ситуаций, с которыми они не смогли бы справиться. Гостиница практически закрыта, но в экстренных случаях надо связываться с сэром Генри Сайксом из резиденции генерал-губернатора.

– Нет таких проблем, с которыми я не смог бы справиться! – сказал Причард. – В ваше отсутствие мы займемся ремонтом...

Сен-Жак вышел из стеклянных дверей круглого здания и направился к первой вилле с правой стороны. Там его ждали миссис Купер и дети. Все вместе они должны были отправиться на вертолете военно-морского флота США сначала в Пуэрто-Рико, а оттуда самолетом на базу Эндрюс в окрестностях Вашингтона.

Выглянув в окно, Причард убедился, что его хозяин исчез на вилле номер один. Тут он услышал нарастающий рев вертолета, пропеллеры которого разрезали воздух над гостиницей. Через несколько минут вертолет должен был сделать круг над водой и приземлиться. Пассажиры, очевидно, слышали то же самое, подумал Причард и увидел, как из виллы вышли Сен-Жак с племянником и невыносимо дерзкая миссис Купер с девочкой на руках; вслед за ними появились два охранника – любимчики владельца гостиницы – с багажом. Причард достал из-за стойки телефонный аппарат, по которому можно звонить, минуя коммутатор, и набрал номер.

– Многоуважаемый дядя...

– Это ты? – не дал ему договорить заместитель директора иммиграционной службы. – Что ты сообщишь?

– Это в высшей степени важно, уверяю вас. Я слышал весь разговор...

– Нас достойно вознаградят, об этом деле узнают самые высокие власти. Ведь все они могут быть замаскированными террористами, а главарь у них – Сен-Жак. Мне сказали, что они способны даже Вашингтон обвести вокруг пальца. Что ты узнал, мой великолепный племянник?

– Их перевозят в так называемое «убежище» в Вирджинию, которое известно как поместье «Танненбаум»: там есть даже аэродром... Можете себе представить такое?

– Я чему угодно поверю, если в деле замешаны эти скоты.

– Не забудьте упомянуть обо мне в своем донесении, многоуважаемый дядя.

– Разумеется. Как же иначе?! Мы будем героями Монсеррата! ...Но помни, мой умный племянник, что все надо держать в тайне. Мы поклялись молчать – не забывай об этом. Представь себе: нас выбрали из многих для содействия огромной международной организации. Лидеры всего мира узнают о нашей работе.

– У меня просто сердце разрывается от гордости... Как называется эта священная организация?

– Ш-ш-ш! Ее название – тоже часть тайны. Деньги перевели через банковскую компьютерную систему из Швейцарии... Анонимность – это тоже доказательство.

– Святое доверие, – воскликнул Причард.

– Кроме того, хорошо оплаченное, добрейший племянник, и это только начало. Я лично наблюдаю за прибывающими сюда самолетами и отправляю всю информацию о них на Мартинику одному знаменитому хирургу – вот так-то! По приказу из правительственной резиденции сейчас задержаны все рейсы.

– А американский военный вертолет? – робко спросил Причард.

– Ш-ш-ш! Это тоже тайна, все – полнейшая тайна...

– Тогда это очень громкая и всем видимая тайна, многоуважаемый дядя. Люди, которые находятся сейчас на пляже, наблюдают за ним.

– Что?!

– Он уже здесь. Пока мы разговариваем, на борт как раз поднимается мистер Сен-Джей и дети. А также эта ужасная миссис Купер...

– Мне надо немедленно позвонить в Париж, – перебил его иммиграционный чиновник и бросил трубку.

– В Париж?! – как эхо повторил Причард. – Как это воодушевляет! Какую честь нам оказали!

* * *

– Я не открыл ему все карты, – спокойно сказал Питер Холланд. – Я хотел, даже совсем уже было собрался, но решимость читалась у него в глазах, да и то, что он говорил, не оставляло никакого сомнения. Он заявил, что готов убить меня, если это поможет Борну и его жене.

– Весьма убедительно. – Чарльз Кэссет кивнул; он сидел перед директором ЦРУ с компьютерной распечаткой в руках. Это было давным-давно похороненное в архивах секретное досье. – Прочтите это и вы все поймете. Несколько лет назад Алекс Конклин действительно пытался убить Борна в Париже. Они были близкими друзьями, но множество противоречивых обстоятельств спровоцировали Конклина на попытку покончить с Борном, всадив ему пулю в лоб.

– В данный момент Конклин на пути в Париж. Он и Моррис Панов.

– Вот что у тебя на душе, Питер. Я бы этого не допустил, даже если бы Конклин меня резал на части.

– Я не мог ему отказать.

– Мог, но не захотел.

– Мы многим обязаны ему: это он вывел нас на «Медузу»... С данного момента, Чарли, нас должна интересовать только она.

– Понимаю, директор Холланд, – процедил Кэссет. – Ситуация, как мне представляется, такова: затруднения с зарубежными делами вынудили тебя дать задний ход и разобраться с тем, что происходит у тебя под носом. Но по всем правилам этим должны заниматься хранители спокойствия внутри страны, то есть Федеральное бюро расследований.

– Ты что, угрожаешь мне, низкая душа?

– Точно, Питер. – На губах Кэссета играла тонкая, спокойная улыбка. – Ты нарушаешь закон, господин директор... Это огорчает, старина, как выразились бы мои предшественники...

– Что, черт бы тебя побрал, ты от меня хочешь?! – заорал Холланд.

– Прикрой одного из лучших наших людей, какие у нас когда-либо были. Я не прошу, я требую.

– Ты полагаешь, что я отдам все, что у нас есть, – включая название этой конторы «Медузы» на Уолл-стрит? Ты просто, мать твою, рехнулся! Это наши козыри!!!

– Ради Бога, отправляйся обратно на флот, адмирал, – посоветовал заместитель директора. – Если ты думаешь, что я склоняю тебя именно к этому, ты ничему не научился на своем посту.

– Эй, брось, умная задница, это уже похоже на нарушение субординации...

– Разумеется, плевать мне на субординацию, но здесь не флот. Ты не можешь протащить меня под килем, вздернуть на рее или лишить порции рома. Все, что ты можешь сделать, – это уволить меня, но тут же возникнет вопрос, в чем истинная причина отставки... И ответ на него не принесет Управлению никакой пользы. Но в этом и нет необходимости...

– Что за чертовщину ты несешь, Чарли?

– Во-первых, у меня не было даже в мыслях выдавать эту юридическую фирму в Нью-Йорке, потому что ты прав: это наш козырь, а Алекс со своим необузданным воображением посулами и угрозами доведет ситуацию до такого накала, что начнется ликвидация раскрытых агентов, – мы потеряем все следы как здесь, так и за рубежом.

– Я думал о чем-то вроде этого...

– Значит, ты опять-таки прав, – не дал ему договорить Кэссет. – Мы должны держать Алекса подальше от нашей ключевой информации и в то же время дать ему ниточку. Что-то осязаемое, чтобы он, поверив в ценность этого ориентира, мог ухватиться за него.

Воцарилось молчание. Наконец Холланд сказал:

– Предположим, я не понял ни одного слова из того, что ты набредил.

– Ты плохо знаешь Конклина. Теперь он уверен в том, что «Медуза» и Шакал связаны между собой. Как ты это назвал? Самореализующимся пророчеством?

– Я сказал, что ситуация была настолько парадоксальной, что развитие ее сделалось неизбежным, следовательно, она самореализовалась. Десоул оказался в данном случае неожиданным катализатором, ускорившим ход событий: все пошло не по графику – и с ним самим, и с Монсерратом... Что ты имеешь в виду под «ориентиром», под этой «осязаемой ценностью»?

– Удерживающий канат, Питер. Мы не можем допустить, чтобы Алекс носился по Европе, как сорвавшаяся с места во время шторма пушка, так же как и не можем дать ему название той юридической фирмы в Нью-Йорке. Нам нужна, если мы сумеем это устроить, линия связи, чтобы знать, что он затевает... Рядом с ним должен быть кто-то вроде его друга Бернардина – только этот кто-то должен быть нашим другом.

– И где же мы найдем такого человека?

– Есть у меня один кандидат... Надеюсь, нас не подслушивают?

– Можешь быть уверен, что нет, – ответил Холланд. – Я не верю в эту чепуху, мой кабинет проверяют каждое утро на наличие подслушивающих устройств. Что за кандидат?

– Один человек в советском посольстве в Париже, – спокойно ответил Кэссет. – Думаю, мы сможем с ним договориться.

– Наш информатор?

– Вовсе нет. Это офицер КГБ, и его главная задача уже многие годы – найти и ликвидировать Карлоса, а также защитить «Новгород».

– "Новгород"?.. Американизированный лагерь в России, где проходил подготовку Шакал?

– Он прошел только половину курса и сбежал... Поэтому его не успели пристрелить, как маньяка. Только это вовсе не американский лагерь, думать так было бы заблуждением. В этом месте есть английские и французские лагеря, а также израильский, голландский, испанский, западногерманский и Бог знает сколько еще других. На десятках квадратных километров по берегам Волхова были выкорчеваны леса и устроены поселения, попадая в которые можно поклясться, что оказался в другой стране, – разумеется, если бы можно было проникнуть туда. Как и фермы по разведению арийской расы – Lebensbom – в нацистской Германии, «Новгород» является одним из наиболее тщательно охраняемых Москвой секретов. Они хотят заполучить Шакала столь же сильно, как и Джейсон Борн.

– И ты думаешь, что парень из КГБ будет сотрудничать с нами и информировать о Конклине, если они вступят в контакт?

– Я могу попытаться. В конце концов, в данном деле у нас одна и та же цель, а Алекс согласится работать с ним, потому что он знает, как яростно Советы хотят вычеркнуть Карлоса из списка живых.

Холланд подался вперед в кресле и сказал:

– Я обещал Конклину, что помогу ему, если только это не помешает нам раскрыть «Медузу»... Через час он приземлится в Париже. Может быть, передать для него инструкцию, чтобы он связался с тобой?

– Пусть свяжется с Чарли Браво плюс единица, – сказал Кэссет, швыряя компьютерную распечатку на стол. – Не знаю, что я успею сделать за час, но все же попытаюсь. У меня есть секретный канал связи с этим русским благодаря нашему выдающемуся консультанту в Париже.

– Консультант заслуживает премии.

– Она и так уже намекала, или даже можно сказать, требовала. Она возглавляет самую чистую эскортную службу во всем городе: девочек проверяют еженедельно.

– Почему бы тогда не нанять их всех? – ухмыльнувшись, спросил директор.

– Сдается мне, что семь уже и так получают у нас зарплату, сэр, – якобы серьезно ответил заместитель директора, сохраняя на лице соответствующую мину, чему противоречили удивленно поднятые брови.

* * *

Доктор Моррис Панов был в таком состоянии, что едва передвигал ноги. Спуститься по трапу реактивного самолета ему помог морской пехотинец, в летней полевой форме, весь перетянутый ремнями.

– Как это вам, ребята, удается сохранять бравый вид после такого утомительного перелета? – спросил Панов.

– Пара часов на свободе в Париже, сэр, и вся наша выправка пойдет к чертовой матери.

– Дух настоящего воина неистребим, капрал. Слава Богу... А где этот хромой преступник, который летел вместе со мной?

– Его отвезли на диплограф, сэр.

– Еще раз. Существительное при глаголе совершенно непонятно.

– Это не больно, док, – засмеялся морской пехотинец, подводя Панова к электрокару, за рулем которого сидел одетый в форму шофер; на борту его машины был нарисован американский флаг. – Когда самолет заходил на посадку, пилоту сообщили, что для вашего попутчика есть срочная информация.

– Я подумал, что ему надо облегчиться.

– Наверное, и это тоже, сэр. – Капрал положил вещи на заднее сиденье электрокара и помог Панову сесть. – Осторожнее, док, приподнимите ногу.

– Это у него нет ноги, а не у меня, – сказал Панов.

– Нас предупредили, что вы были нездоровы, сэр.

– Какого черта! С ногами у меня все в порядке... Простите, молодой человек, я не хотел вас обидеть. Я просто не люблю летать в железной бочке на высоте десять тысяч метров... С Тремонт-авеню в Бронксе вышло не так уж и много астронавтов.

– Эй, док, вы не шутите?

– О чем вы?

– Да ведь я с Гарден-стрит! Знаете улицу напротив зоопарка? Меня зовут Флейшман, Морис Флейшман. Рад встретить земляка с Бронкса.

– Морис? – повторил Панов, пожимая ему руку. – Морис – «морской пехотинец»? Мне приходилось болтать с твоими родителями... Будь здоров, Мо. И благодарю за заботу.

– Выздоравливайте, док, а когда окажетесь на Тремонт-авеню, передавайте всем от меня привет, о'кей?

– Договорились, Морис, – ответил Панов, поднимая на прощание руку; электрокар рванул вперед.

Через четыре минуты в сопровождении водителя Панов вошел в длинный коридор – это был своеобразный свободный вход во Францию для членов правительств разных стран, аккредитованных набережной д'Орсэ. Они прошли в просторный холл, заполненный разноязычной публикой. Панова тревожило, что Конклина нигде не было видно, он повернулся было к своему сопровождающему, но в этот момент к ним приблизилась молодая женщина в униформе стюардессы.

– Docteur? – спросила она, обращаясь к Панову.

– Да, – откликнулся Мо. – Боюсь, что мой французский порядочно заржавел от долгого неупотребления, если я вообще его когда-либо знал.

– Это не имеет значения, сэр. Ваш спутник просил передать, чтобы вы подождали его здесь... Он вернется через несколько минут... Пожалуйста, присаживайтесь. Может быть, вы хотите выпить?

– Если не трудно, бурбон со льдом, пожалуйста, – попросил Панов, опускаясь в кресло.

– Одну минутку, сэр. – Стюардесса ретировалась; водитель поставил чемодан Панова рядом с креслом.

– Мне надо возвращаться к машине, – сказал водитель. – Надеюсь, вам здесь будет удобно.

– Интересно, куда мог подеваться мой друг, – пробормотал Панов, глядя на часы.

– Может быть, пошел искать телефон-автомат, док. Они все приходят сюда, получают какие-то сообщения и, как сумасшедшие, бегут в зал ожидания к телефону-автомату: те, что находятся здесь, им почему-то не нравятся. Быстрее всех бегают русские, а медленнее всех – арабы.

– Должно быть, дело в разнице темперамента, – улыбнувшись, высказал предположение Панов.

– Только не ставьте в заклад свой стетоскоп, если будете спорить об этом. – Водитель засмеялся и, салютуя, поднял руку. – Берегите себя, сэр, и постарайтесь отдохнуть. Вы выглядите усталым.

– Благодарю вас, молодой человек. До свидания.

Я устал, подумал Панов, наблюдая, как фигура водителя исчезает в длинном коридоре. Чудовищно устал, но Алекс все-таки прав: если бы он полетел в Париж без меня, я бы ему никогда этого не простил... Дэвид! Мы обязаны его найти! Ему может быть причинен невосполнимый ущерб – никто этого не понимает. Одно-единственное действие – и его хрупкая, поврежденная психика может быть отброшена на годы назад, точнее на тринадцать лет, когда он был машиной для убийства... Он опять начнет убивать, у него просто не будет другого выхода... До сознания Панова дошло, что кто-то обращается к нему.

– Извините, прошу прощения... Ваш напиток, – ласково сказала стюардесса. – Я не знала, будить ли вас, но вы шевельнулись и застонали так, словно вам больно...

– О нет, дорогая. Я просто устал.

– Понимаю, сэр. Внезапные перелеты так утомительны, особенно длительные и без должного комфорта.

– Вы правы по всем трем пунктам, мисс, – согласился Панов, забирая свой бурбон. – Благодарю вас.

– Вы, конечно, американец.

– Как вы догадались? На мне нет ни ковбойских сапог, ни гавайской рубашки.

Стюардесса обворожительно улыбнулась:

– Я знаю водителя, который привез вас сюда. Он работает в американской службе безопасности... Очень милый и весьма привлекательный молодой человек...

– Служба безопасности? Вы имеете в виду – в полиции?

– Да, что-то вроде этого. Только мы никогда их так не называем. А вот и ваш спутник... – сказала стюардесса и шепотом добавила: – Как вы считаете, может быть, ему нужна инвалидная коляска?

– Боже сохрани, нет. Он справляется сам уже много лет.

– Очень хорошо. Желаю вам приятно провести время в Париже, сэр. – Стюардесса отошла в сторону. Алекс обогнул группу оживленно болтающих о чем-то пассажиров и подошел к свободному креслу рядом с Пановым. Он присел на краешек кресла, не желая погружаться в его мягкую кожу. Чувствовалось, что он взволнован.

– В чем дело? – спросил его Мо.

– Я только что разговаривал с Чарли Кэссетом в Вашингтоне.

– Это один из тех, кто тебе нравится и кому ты доверяешь?

– Он лучше всех тогда, когда необходим индивидуальный подход или, как говорится, нужно пораскинуть мозгами. Он предпочитает смотреть и слушать сам, а не возиться с бумажками или компьютером, когда некому задавать дополнительные вопросы.

– А тебе не кажется, что ты забрел на мою территорию, доктор Конклин?

– На прошлой неделе Дэвид в такой ситуации сказал мне: «Мы в свободной стране, и, если пренебречь твоей профессиональной подготовкой, у тебя нет монополии на здравый смысл».

– Меа culpa[118], – кивнув, согласился Панов. – Наверное, ты был не в состоянии одобрить то, что сделал твой дружок Кэссет...

– Он сделал нечто, что и сам не одобрил бы, знай он больше о том, с кем имеет дело.

– Ну, это прямо фрейдизм какой-то... Но довольно опрометчиво с медицинской точки зрения.

– Возможно, ты прав. Кэссет пошел на соглашение с человеком в русском посольстве в Париже. Его зовут Дмитрий Крупкин. Предполагается, что мы будем работать с местной резидентурой КГБ. Я очень надеюсь, что Борна и Мари мы найдем в Рамбуйе.

– Что ты плетешь?! – едва слышно пробормотал пораженный Панов.

– Это долгая история, а времени мало. Москва твердо решила покончить с Шакалом. Вашингтон не может в данной ситуации ни защитить нас, ни оказать помощь. Советы будут для нас временно отцом родным, если нам удастся с ними сработаться.

Панов нахмурился, покачал головой, словно стараясь переварить эту неожиданную информацию, а потом сказал:

– Полагаю, это не твоя обычная шуточка... В этом есть некоторая логика. Я бы сказал, что даже как-то увереннее себя чувствуешь...

– Увы, это пока прожекты, Мо, – сказал Конклин. – Логично только на бумаге... Дмитрий Крупкин еще та штучка. Чарли с ним незнаком, а я знаю его как облупленного.

– Да? Он что, гнилой?

– Круппи – гнилой? Нет, вообще-то...

– Круппи?!

– Дело давнее... в конце шестидесятых мы работали с ним в Стамбуле, потом в Афинах, еще позже в Амстердаме... Нельзя сказать, что Крупкин крутой, хотя он и работает на Москву как сукин сын, насколько позволяют его умственные способности, а они у него вдвое лучше, чем у большинства клоунов в нашем бизнесе... Но у него есть пунктик. Дело в том, что он оказался не на той стороне, живет не в том обществе, не в той стране. Когда большевики пришли к власти, его родителям имело смысл бежать так же, как и моим.

– Я совсем забыл: ты ведь у нас русский.

– Знание русского всегда помогало мне в делах с Круппи: я улавливаю нюансы. По сути, он – стопроцентный капиталист. Круппи не просто любит деньги, это его всепоглощающая страсть со всеми вытекающими последствиями. Его можно купить при условии, что этого никто не видел и не слышал.

– Ты имеешь в виду Шакала?

– Я знаю, что в Афинах его купили греческие торговцы недвижимостью, которые продали Вашингтону дополнительные летные площадки, когда узнали, что коммунисты вот-вот вышвырнут нас оттуда. Они заплатили ему, чтобы он прикусил язык. Позднее Круппи был посредником в торговле алмазами между торговцами с Ньювмартк в Амстердаме и «дачной элитой» в Москве. Однажды мы выпивали с ним в «Каттенгат», и я спросил его: «Круппи, что за блядством ты занимаешься?» Представь себе, он сидел напротив меня в шикарном костюме, купить который мне было не по карману, и знаешь, как он ответил? «Алексей, я сделаю все, что в моих силах, чтобы превзойти тебя и чтобы Верховный Совет господствовал над миром, но если тебе захочется отдохнуть, приглашу тебя в свой „домик“ на Женевском озере». Вот что он сказал, Мо.

– Он просто великолепен. Ты, конечно, поведал об этом своему другу Кассету...

– Напротив, нет, – перебил Конклин.

– Но почему?!

– Потому что Крупкин в разговоре с Чарли ни словом не обмолвился о том, что знаком со мной. Кэссет только пытается договориться, но подписывать договор в конце концов придется мне.

– О чем ты? Какой договор?

– У Дэвида на Каймановых островах лежит больше пяти миллионов. За приемлемую для обеих сторон сумму я перевербую Круппи, и он будет работать только на нас.

– Другими словами: ты не доверяешь Кэссету.

– Вовсе нет, – ответил Алекс. – Я доверил бы Чарли свою жизнь. Просто я не уверен, что нити этой игры должны находиться в его руках. У Холланда и Кэссета – свои приоритеты, у нас – свои. У них – это «Медуза», у нас – Дэвид и Мари.

– Извините меня. – Стюардесса вернулась и обращалась теперь к Конклину. – Прибыл ваш автомобиль, сэр. Он ждет у южного выхода.

– Вы уверены, что это за мной? – спросил Алекс.

– Простите, мсье, но водитель сказал мне, что он ждет мистера Смита, у которого не все в порядке с ногой.

– В этом он не ошибся.

– Я вызвала носильщика, чтобы отнести ваш багаж, господа. Туда довольно долго идти. Носильщик встретит вас у выхода.

– Огромное спасибо. – Конклин поднялся и вытащил из кармана деньги.

– Извините, месье, – остановила его стюардесса. – Нам не разрешается брать чаевые.

– Простите, я совсем забыл... Мой чемодан у вас за стойкой, не так ли?

– Там где его оставил ваш сопровождающий, сэр. Так же, как и багаж доктора, он будет у выхода через несколько минут.

– Спасибо еще раз, – поблагодарил Алекс. – Извините за мою оплошность с чаевыми.

– Нам хорошо платят, сэр, но я благодарю вас за ваш порыв.

Когда они шагали к дверям в центральный зал аэропорта Орли, Конклин повернулся к Панову и спросил:

– Как она узнала о том, что ты врач? Ты что, решил между делом подработать психоанализом?

– Едва ли это было возможно: слишком трудно объясняться на французском.

– И все же откуда она узнала? Я никому не говорил, что ты врач.

– Она знакома с парнем из службы безопасности, который проводил меня в тот холл. Мне кажется, что они коротко знакомы. Она сказала, что находит его «очень привлекательным».

Ориентируясь по указателям в переполненном зале, они направились к южному выходу.

Ни один из них не обратил внимания на смуглого мужчину с черными кудрявыми волосами и темными большими глазами, который выскользнул из зала для дипломатов вслед за американцами. Он устремился вперед и, обогнав Конклина и Панова, подбежал к стоянке такси. Он вытащил из кармана фотокарточку и, переводя взгляд с нее на американцев, убедился, что на карточке запечатлен один из них. Это был Моррис Панов, одетый в белый больничный халат, с каким-то отрешенным выражением лица.

Американцы вышли к южному выходу – человек последовал за ними. Американцы высматривали такси – человек подал знак своему шоферу. Подъехало такси. Водитель вышел навстречу Конклину и Панову и тихо о чем-то заговорил с ними. Носильщик доставил их багаж – американцы уселись в такси. Следивший за ними незнакомец проскользнул в свою машину.

– Pazzo! – воскликнул темноволосый мужчина, обращаясь к модно одетой женщине средних лет за рулем. – Говорю тебе, это какое-то безумие! Мы ждем три дня, встречаем каждый рейс из Америки, уже готовы плюнуть на все, – и вдруг этот болван из Нью-Йорка оказывается прав. Это они! ...Давай я поведу, а ты вылезай и свяжись с нашими людьми. Вели им позвонить Дефацио. Пусть он едет в свой любимый ресторан и ждет там моего звонка. Мне необходимо с ним переговорить.

* * *

– Это ты, старик? – спросила стюардесса из дипломатического зала по телефону, стоящему у нее на стойке.

– Да, я, – ответил на другом конце линии дрожащий голос. – И я постоянно повторяю слова молитвы к Пресвятой Богородице.

– Значит, это точно ты.

– Я уже сказал... Давай к делу.

– В список, который мы получили на прошлой неделе, был включен стройный пожилой американец с протезом, возможно в сопровождении врача. Верно?

– Верно! И?!

– Они только что прибыли. Я обратилась к спутнику инвалида, назвав его «док», и он сразу же отреагировал.

– Куда они отправились? Мне необходимо знать!

– Они мне не сообщили... Но вскоре я многое узнаю, и ты сможешь установить их маршрут, старик. Носильщик сообщит номер машины, которая ждала их на южной платформе.

– Во имя Господа, перезвони мне и сообщи все, что узнаешь!

* * *

В трех тысячах миль от Парижа в ресторане «Траффикантес Клэм Хаус» на Проспект-авеню в Бруклине в одиночестве сидел Луис Дефацио. Он покончил с vitello tonnato[119] и теперь, вытирая ярко-красной салфеткой губы, старался сохранять обычный спокойный и исполненный достоинства вид. На самом деле он от ярости был готов вцепиться зубами в салфетку и едва сдерживал себя. Maledetto![120] Он провел в «Траффикантес» уже почти два часа, целых два часа своего драгоценного времени! А если учесть, что после звонка ему потребовалось сорок пять минут, чтобы добраться сюда из «Гарафолас Паста Пэлйс», что на Манхэттене, на самом деле прошло уже почти три часа с тех пор, как в Париже этот идиот обнаружил обе мишени. Сколько времени эти два мошенника могут добираться из аэропорта в отель? Целых три часа?! Конечно нет, если только этот идиот из Палермо не вздумал отправиться в Лондон, чего, кстати, вполне можно ожидать от этих, из Палермо.

И все равно Дефацио знал, что он прав! То, что этот еврей психиатр сказал под иглой, свидетельствовало о том, что другого пути у него и экс-шпиона, кроме Парижа с их добрым приятелем, траханым убийцей, нет... Итак, Никколо и лекарь исчезли... Ну и что? Еврей сбежал, и Ники не рискует показываться после этого на глаза. Но Никколо болтать не станет: он знает, что для его здоровья будет очень вреден нож в печени, – а именно это ожидает его, если он пустится в разговоры. Кроме того, Ники не знает ничего такого, что адвокаты не отмели бы сразу же, как какое-то второразрядное дерьмо, которое выпало из зада захудалого жеребца. А лекарь знает только, что он был в какой-то комнате на непонятно где расположенной ферме... Если вообще он окажется в состоянии хоть что-то вспомнить. И видел он только Никколо, когда был «компас мантис», как они говорят.

Да, Луис Дефацио знает, что прав. И потому его в Париже поджидают семь миллионов «зеленых». Боже всемилостивый, семь миллионов! Даже если он выделит палермским мошенникам, работающим в Париже, больше, чем они ожидают, то ему все равно останется куча денег...

Пожилой официант, переселенец еще из той, старой страны, дядя владельца ресторана, приблизился к столу. Луис затаил дыхание.

– Вас к телефону, синьор Дефацио.

Саро supremo отправился к телефону-автомату в конце узкого темного коридора, начинавшегося за мужским туалетом.

– Говорит «Нью-Йорк», – сказал Дефацио.

– Говорит «Париж», синьор «Нью-Йорк». Это опять-таки pazzo!

– Где вы были? Вы что, достаточно pazzo, чтобы отправиться в Лондон? Я звонка ждал целых три часа!

– Где я был? Ехал по темным проселочным дорогам... Но это важно только с точки зрения сохранности моей нервной системы. Спросите лучше, где я сейчас... это какой-то бред!

– Так где же?

– Я звоню из сторожки. Этому французскому buffone[121] я заплатил сотню долларов, и теперь он то и дело заглядывает в окно, чтобы проверить, не стащил ли я чего: может, он думает, что я заберу обеденные судки, кто знает?

– Для мошенника вы говорите не так уж и глупо... Что за сторожка?

– Я на кладбище, это примерно в двадцати пяти милях от Парижа. Говорю вам...

– На кладбище? – перебил его Луис. – Почему, черт подери?!

– Да потому, что оба ваших знакомца прямо из аэропорта отправились сюда, вы, ignorante![122] Здесь сейчас происходит церемония погребения – ночные похороны... полно людей со свечками, которые вот-вот потухнут из-за дождя... Если ваши знакомые прилетели сюда, чтобы посетить эту варварскую церемонию, выходит, воздух в Америке наполнен вредными для мозга веществами! О таких sciocchezze[123], мистер «Нью-Йорк», мы не договаривались. У нас своя работа.

– Они отправились туда на встречу со своим дружком, – не повышая голоса, словно бы для себя, произнес Дефацио. – Что касается работы, мошенник, вот что я тебе скажу: если у тебя есть желание когда-либо еще поработать с нами или с Филадельфией, Чикаго или Лос-Анджелесом, будешь делать то, что я тебе скажу. И тебе за это хорошо, заплатят, capisce?

– Вынужден согласиться, что последнее сообщение имеет смысл.

– Наблюдай за ними так, чтобы тебя не заметили, но слежку не прекращай. Выясни, куда они направятся и с кем встретятся. Я приеду, как только смогу, но мне придется лететь через Канаду или Мексику для того, чтобы проверить, нет ли за мной хвоста. Буду у вас завтра вечером или послезавтра утром.

– Чао, – попрощался «Париж».

– Пока. Мы кровно связаны, – ответил Луис Дефацио.

Глава 30

В ночной мгле мигали свечи. За гробом, который несли на плечах шестеро мужчин, двумя шеренгами торжественно двигалась траурная процессия. Некоторые участники процессии спотыкались на влажном гравии кладбищенской аллеи. По бокам шли четыре барабанщика – по два с каждой стороны, – мерными ударами выбивая каденцию марша смерти.

Моррис Панов, наблюдавший за ночной траурной церемонией, облегченно вздохнул, когда заметил Алекса Конклина, который пробирался меж надгробий.

– Ну что, не видел? – спросил Алекс.

– Нет, – ответил Панов. – Похоже, тебе тоже не повезло.

– Хуже того. Я столкнулся с настоящим психом.

– То есть?

– Тут есть сторожка. Я подумал, Дэвид или Мари могли оставить там записку для нас. Я пошел туда. Какой-то клоун, который постоянно заглядывал в окно, заявил, что он здешний сторож, и предложил мне воспользоваться телефоном.

– Телефоном?

– Ну да... Ночная такса – двести франков, а ближайший телефон-автомат находится в десяти километрах отсюда.

– Ни дать ни взять сумасшедший, – согласился Панов.

– Я говорю ему, что ищу мужчину и женщину, спрашиваю насчет записки. А он талдычит свое: записки нет, но вы можете воспользоваться телефоном... Сумасшествие какое-то!

– Да, у меня здесь неплохо бы пошли дела, – засмеялся Мо. – И все-таки, может, он видел парочку?

– Я спросил его об этом, он сказал, что парочки бродят здесь десятками, и указал на этот парад со свечами. А потом опять уставился в это проклятое окно.

– Кстати, что это за парад?

– Сторож сказал, что это какая-то религиозная секта, которая хоронит своих покойников по ночам, и что, вероятно, это цыгане. Сказал и тут же перекрестился.

– Эти цыгане насквозь промокнут, – заметил Панов, приподняв воротник плаща, потому что дождь усиливался.

– Боже, почему же я забыл об этом?! – воскликнул Конклин, взглянув куда-то за Панова.

– О чем ты? – спросил психиатр.

– О большом надгробье на полпути вверх по холму, позади сторожки. Это произошло там!

– Где ты пытался... – Мо не закончил фразу, поскольку в этом не было необходимости.

– На самом деле это Дэвид мог убить меня, но не сделал этого, – сказал Алекс. – Пошли!

Они прошли мимо сторожки и растворились в темноте. Их путь лежал вверх по заросшему травой холму, на котором белыми пятнами выделялись блестящие от дождевых капель надгробия.

– Полегче, – взмолился Панов, тяжело дыша. – Ты успел привыкнуть к своей несуществующей ноге, а я вот все никак не свыкнусь ее своим изнасилованным телом.

– Извини.

– Мо! – раздался женский голос. Из-за колонны, украшавшей вход в склеп, размеры которого были под стать мавзолею, появилась женская фигура, размахивающая руками.

– Мари?! – крикнул Панов и, опережая Конклина, бросился вперед.

– Потрясающе! – зарычал Алекс, с трудом преодолевая подъем. – Услышал женский голос – и сразу забыл о «насилии».

Последовали объятия: семья опять была в сборе. Панов и Мари о чем-то шептались. Джейсон Борн отвел Конклина в сторонку, ближе к краю портика; дождь разошелся не на шутку. Траурная процессия внизу остановилась возле могилы. Свечи давно погасли, а количество присутствующих заметно уменьшилось.

– Я выбрал это место, Алекс, потому что увидел шествие внизу... С ходу я не мог придумать ничего лучшего, – пояснил Джейсон.

– Помнишь сторожку и ту аллею, что вела к автостоянке?.. Ты победил тогда. У меня кончились патроны, и ты вполне мог снести мне голову.

– Ты ошибаешься... Я не мог убить тебя. В твоих глазах были гнев и смущение, но прежде всего смущение. Я не мог это видеть, но знал, что это так.

– Послушай, Дэвид, это не причина, чтобы не покончить с человеком, который пытается убить тебя.

– Ты думаешь так, потому что не можешь ничего вспомнить. Бывают провалы памяти, но какие-то фрагменты событий остаются. Для меня эти отрывки были пульсирующими образами. Они жили во мне постоянно.

Конклин взглянул на Борна и улыбнулся.

– Пульсирующая информация, – сказал он. – Это термин Панова. Ты заимствуешь у него.

– Возможно, – сказал Джейсон. – Мари сейчас рассказывает Панову обо мне. Ты, наверное, догадываешься, не так ли?

– Скорее всего, так. Она обеспокоена, и он тоже.

– Меня мучает мысль о том беспокойстве, которое я им еще доставлю. И ты тоже...

– Что ты хочешь этим сказать, Дэвид?

– Только то, что сказал. Забудь о Дэвиде. Дэвида Уэбба не существует – во всяком случае, здесь и сейчас. Я играю роль Уэбба для его жены, но у меня это плохо выходит. Мне надо, чтобы Мари вернулась в Штаты к детям.

– Она на это не пойдет. Она прилетела, чтобы найти тебя, и нашла. Мари помнит, что творилось в Париже тринадцать лет назад, и не оставит тебя. Если бы не она, тебя не было бы в живых.

– Сейчас она помеха. Я найду способ заставить ее уехать. Алекс посмотрел в холодные глаза человека, известного под псевдонимом Хамелеон, и тихо произнес:

– Тебе уже пятьдесят, Джейсон. Париж уже не тот, что был тринадцать лет назад, тем более это не Сайгон... Сегодня тебе необходима любая помощь. Мари считает, что может помочь тебе, и я первый готов поддержать ее.

Борн упрямо тряхнул головой и взглянул на Конклина.

– Позволь мне самому решать, чья помощь мне нужна.

– Ты перегибаешь палку, приятель.

– Ты знаешь, что я имею в виду, – сказал Джейсон, несколько смягчая тон. – Я не хочу, чтобы здесь повторился Гонконг. Это касается меня, но не тебя.

– Пусть так... Ладно, давай выбираться отсюда. Наш шофер знает один деревенский ресторанчик в Эперноне; это в шести милях отсюда. Нам надо все обсудить.

– Объясни мне еще одну вещь, – попросил Борн. – Почему ты привез Панова?

– Потому что если бы я этого не сделал, он вместо прививки от гриппа впрыснул бы мне стрихнин.

– Что это значит?

– Панов – один из нас. Ты это знаешь лучше, чем Мари и я.

– С ним что-то произошло, так ведь? И это случилось из-за меня?

– Не думай об этом... Он вернулся – вот и все...

– Это «Медуза»?

– Да. Но Моррис вернулся, и, хоть он немного устал, с ним все о'кей.

– Немного устал?.. Это напоминает мне кое о чем. Говоришь, деревенский ресторанчик в шести милях...

– Да, шофер знает Париж и его окрестности как свои пять пальцев.

– Кто он?

– Француз родом из Алжира, многие годы работает на Управление. Чарли Кэссет отрядил его нам в помощь. Этот парень видал виды, и за это ему хорошо платят. Похоже, ему можно доверять.

– Это было бы неплохо.

– У тебя нет оснований для сомнений.

* * *

Они сидели в задней комнате деревенской гостиницы, в которой присутствовали все атрибуты, соответствующие ее статусу: занавес не первой свежести, сосновые стол и скамьи, бесхитростное, но вполне приличное вино. Владелец гостиницы, цветущий толстяк, объявил во всеуслышание, что кухня в его заведении великолепна. Борн уплатил за четыре блюда, чтобы потрафить хозяину. Это возымело действие, и хозяин прислал два кувшина столового вина и бутылку минеральной воды. В дальнейшем он держался вдали от их столика.

– Хорошо, Мо, – сказал Джейсон, – ты не хочешь рассказывать о том, что с тобой случилось, но внешне ты по-прежнему энергичный многословный заносчивый лекарь; ты говоришь так, словно кашу жуешь, – таким мы тебя знаем многие годы...

– А ты, дружок, беглец-шизофреник... Если ты думаешь, что я выставляю себя героем, позволь тебе напомнить, что я здесь потому, что хочу защитить свои гражданские права. Мой интерес – это обворожительная Мари, которая сидит рядом со мной, а не с тобой. И у меня слюнки текут, когда я вспоминаю о гуляше, который она готовит.

– Мо, я тебя обожаю, – улыбнулась Мари, пожимая руку Панова.

– Приятно слышать, – ответил доктор, целуя ее в щеку.

– Хочу напомнить, что я тоже тут, – сказал Конклин. – Меня зовут Алекс, и мне надо обговорить пару вопросов, в которые не входит таинство приготовления гуляша... Хотя должен признаться, Мари, вчера я сказал Питеру Холланду, что твое коронное блюдо – великолепно.

– При чем здесь этот чертов гуляш?

– Все дело в красном соусе, – вмешался Панов.

– Может, мы наконец перейдем к делу, – напомнил Джейсон Борн.

– Извини, дорогой...

– Мы будем работать с Советами, – быстро проговорил Конклин, словно стремясь предотвратить возражения Борна и Мари. – Я знаю этого человека уже много лет, но наверху не знают, что мы знакомы. Его зовут Крупкин, Дмитрий Крупкин, и его можно купить... за пять сребреников.

– Дай ему тридцать один, – перебил Борн, – чтобы он наверняка был на нашей стороне.

– Я знал, что ты так отреагируешь. У тебя есть представление о максимуме суммы?

– Никакого.

– Не спешите, – попросила Мари. – Какова стартовая цена?

– Это речь экономиста, – заметил Панов, прихлебывая из своего бокала.

– Учитывая его положение в парижской резидентуре КГБ, думаю начать с пятидесяти тысяч... американских долларов.

– Предложи ему тридцать пять и доведи до семидесяти пяти, если он будет артачиться. Конечно, в случае необходимости можешь дойти и до ста тысяч.

– О Господи! Какой может быть торг? – закричал Джейсон, но тут же взял себя в руки. – Речь идет о нашей жизни... Дай ему все, что он попросит!

– Легко покупаемый легко поддается на контрпредложение, – заметила Мари.

– Она права? – спросил Борн, глядя на Конклина.

– Вообще-то да... Но в данном случае ставки несоизмеримо выше. Никто так яростно не хочет ликвидировать Карлоса, как Советы, поэтому человек, который покончит с ним, станет героем Кремля. Не забывайте о том, что Шакала готовили в «Новгороде». Для Москвы это очень важно.

– Тогда надо сделать все, чтобы купить его, – сказал Джейсон.

– Понял. – Конклин подался вперед. – Я позвоню ему сегодня же из телефона-автомата и обо всем договорюсь. Вероятно, о встрече на завтра. Может, пообедаем где-нибудь за городом, где не так людно...

– А почему бы не встретиться здесь? – спросил Борн. – Это вполне подходящее место, к тому же я знаю дорогу.

– Возможно, – согласился Алекс. – Тогда я договорюсь с хозяином. Будем только мы с Джейсоном.

– Само собой разумеется, – произнес Борн. – Мари не должна быть в этом замешана. О ней никто не должен знать, ясно?

– Дэвид, на самом деле...

– Да, на самом деле...

– Я останусь с Мари, – поспешил перебить Панов. – А как насчет гуляша? – прибавил он, обращаясь к Мари и нарочито стремясь снизить напряжение.

– Я бы с радостью, но у меня нет возможности, зато я знаю ресторанчик, где подают превосходную форель.

– Придется пойти на жертву, – вздохнул психиатр.

– А по-моему, вам придется обедать у себя в номере, – ледяным тоном произнес Борн.

– Я не пленница, – спокойно заметила Мари, не сводя глаз с Джейсона. – Никто не знает нас, и мне кажется, что тот, кто запирается в номере, привлекает к себе гораздо больше внимания...

– В этом что-то есть, – пробормотал Алекс. – Карлос безусловно раскинул свою сеть, и любой, кто ведет себя странно, привлечет его внимание. Далее, у нас есть еще запасной игрок – Панов. Прикинься доктором или кем-то типа этого, Мо. Конечно, тебе не поверят, но все равно попытайся: это придаст тебе оттенок респектабельности. По причинам, которые недоступны моему понимаю, врачи, как правило, выше подозрений.

– Психопат неблагодарный, – откликнулся Панов.

– Может, вернемся к делу? – сухо осведомился Борн.

– Это грубо, Дэвид.

– У нас мало времени, а я хочу все обговорить.

– О'кей, успокойтесь, – сказал Конклин. – Мы сейчас напряжены, но все должно проясниться. Как только у нас на борту окажется Крупкин, он первым делом выяснит, что это за номер, который Гейтс назвал Префонтену.

– Я ничего не понимаю, – сказал психиатр.

– Ты немного отстал, Мо. Префонтен – это разжалованный судья, который случайно наткнулся на связного Шакала. Тот дал нашему судье телефонный номер, здесь в Париже, по которому якобы можно выйти на Шакала, но этот номер не совпадает с тем, который узнал Джейсон. Однако нет никаких сомнений в том, что этот человек – юрист по фамилии Гейтс – связывался с Карлосом.

– Рэндолф Гейтс?! Бостонский талант, продавшийся «чингисханам» из советов директоров?

– Тот самый.

– Христос с вами – может, мне не следует этого говорить, потому что я не христианин. Черт побери, дело не во мне... но согласитесь, это – шок.

– Еще какой... Нам надо выяснить, кому принадлежит этот номер. Крупкин поможет нам. Он, конечно, мерзавец, в этом я могу вас заверить, но дело свое знает.

– Мерзавец?! – переспросил Панов. – Вы что, решили поиграть в кубик Рубика на арабском? Или вам больше по вкусу кроссворды из лондонской «Тайме»? Что такое этот Префонтен – судья, жюри присяжных или, может, еще что-нибудь? Все это звучит как называние скверного невыдержанного вина...

– Если сравнивать с вином, то можно сказать, что оно весьма выдержанно и высокого качества, – не дала ему договорить Мари. – Он понравится тебе, док. Ты можешь потратить несколько месяцев на изучение его личности. У него больше достоинств, чем у многих из нас. Кроме того, его интеллект по-прежнему в полном порядке, несмотря на злоупотребление алкоголем, развратный образ жизни и пребывание в тюрьме. Он большой оригинал, Мо; если большинство осужденных по таким делам винит кого угодно, кроме себя, то он этого не делает. У него великолепное чувство юмора. Если бы у представителей американской юридической системы было хоть немного мозгов – хотя министерство юстиции делает все, чтобы доказать обратное, – они дали бы ему возможность выступать в суде... Он отправился за людьми Шакала из-за того, что они хотели убить меня и моих детей. И если ему удастся на этом зашибить свой «доллар», то уверяю тебя, что он заработан до последнего цента. И я позабочусь о том, чтобы он получил их сполна!

– Весьма доходчиво. Похоже, он тебе нравится.

– Я обожаю его, так же, как тебя и Алекса. Вы все так рискуете...

– Может быть, наконец вернемся к тому, ради чего мы собрались здесь? – раздраженно сказал Хамелеон: – Это – прошлые дела, а меня волнует то, что будет завтра.

– Это не только грубость, дорогой, но и черная неблагодарность...

– Пусть так. На чем мы остановились?

– В данный момент на Префонтене, – ответил Алекс, посмотрев на Борна. – Но сейчас о нем можно забыть, он, вероятно, не переживет Бостон... Я позвоню тебе завтра в гостиницу в Барбизоне и назначу время обеда. Встретимся здесь. Возвращаясь в гостиницу, обрати внимание, сколько на это уйдет времени, чтобы завтра нам не болтаться тут без дела... Кроме того, если толстяк не соврал насчет своей кухни, Круппи она может понравиться и у него будет возможность похвастаться, что он нашел это местечко.

– Круппи?!

– Расслабься... Это долгая история.

– Даже и не пытайся расспрашивать об этом, – добавил Панов. – Пожалеешь, когда на тебя обрушатся россказни о Стамбуле и Амстердаме. Они оба – парочка отпетых негодяев.

– Оставим глупости соседям, – сказала Мари. – Продолжай, Алекс... Что еще предстоит завтра?

– Мы с Моррисом заедем к вам в гостиницу, а потом Джейсон и я на этом же такси вернемся сюда. После обеда мы вам позвоним.

– А как насчет вашего водителя, которого рекомендовал Кэссет? – поинтересовался Борн, холодно блеснув глазами.

– А что водитель? Ему заплатят вдвое больше, чем он зарабатывает за месяц, крутя баранку. Он отвезет нас и исчезнет. Больше мы никогда о нем не услышим.

– А вдруг он увидится с кем-нибудь еще?

– Не увидится, если хочет жить и помогать родственникам в Алжире. Я говорил уже, что за него ручается Кэссет. С ним все в порядке.

– Значит, завтра, – сказал Борн, взглянув на Мари и Панова. – После того как мы уедем в Париж, вы останетесь в Барбизоне в гостинице. Понятно?

– Знаешь, Дэвид, – ответила Мари. – Вот что я тебе скажу: присутствие Мо и Алекса меня не смущает – они близкие нам люди. Мы все стараемся щадить тебя, можно сказать, балуем, памятуя о том, что тебе пришлось пережить. Но ты не имеешь права распоряжаться нами, словно мы какие-то низшие существа, которым дозволено находиться возле твоей августейшей персоны. Ты это понимаешь?!

– Достаточно ясно, леди. Думаю, тебе лучше отправиться в Штаты... чтобы не страдать от причуд моей августейшей персоны. – Оттолкнув стул, Джейсон Борн поднялся. – Завтра будет тяжелый денек, мне надо выспаться – в последнее время я спал урывками. Один человек, который стоил нас всех, здесь присутствующих, как-то сказал мне, что отдых – это тоже оружие. Я согласен с этим... Я жду тебя в машине через две минуты, Мари. Решай. Алекс в состоянии помочь тебе выбраться из Франции.

– Ты просто ублюдок, – прошептала Мари.

– Пусть так, – произнес Хамелеон, отходя от стола.

– Ты должна идти, Мари, – вмешался Панов. – Видишь, что с ним начинается...

– Я не справлюсь с этим, Мо!

– Тебе не надо справляться. Ты должна быть рядом с ним. Ты – единственное, что у него осталось. Не надо никаких слов, просто будь рядом.

– Он превращается в робота-убийцу.

– Не бойся, тебе он не причинит вреда...

– Конечно нет, я знаю это.

– Тогда помоги ему почувствовать связь с Дэвидом Уэббом. Это ощущение должно в нем существовать, Мари.

– Господи, как же я люблю его! – вскрикнула Мари и побежала вслед за Борном, который в этот момент менее всего походил на ее мужа.

– Ты считаешь, что дал хороший совет, Мо? – спросил Конклин.

– Не знаю, Алекс. Думаю, что его нельзя оставлять наедине со своими кошмарами – мы не должны допустить этого. Это не медицинские выкладки, а просто здравый смысл.

– Удивительно! Иногда ты говоришь как настоящий врач...

* * *

Алжирский район Парижа расположен между Десятым и Одиннадцатым округами и занимает не больше трех кварталов. Застройка там вполне европейская, а вот звуки и запахи – восточные. В этом замкнутом мирке появился черный лимузин с эмблемой церковного иерарха. Он остановился перед трехэтажным домом. Из машины вышел старый священник. Найдя на двери нужную фамилию, он нажал кнопку. На втором этаже затренькал звонок.

– Oui? – раздалось из микрофона внутренней связи.

– Я есть посланец американского посольства, – ответил священник по-французски, с трудом преодолевая трудность грамматики. – Я не имею возможность оставить машину, но я имею для вас срочное сообщение.

– Сейчас выйду, – сказал алжирец. Это был тот самый водитель – человек Чарли Кэссета. Он вышел из подъезда и пересек узкий тротуар. – Что это вы так вырядились? – спросил он мнимого священника.

– Я – католический капеллан, сын мой. Военный атташе хочет переговорить с тобой. – Он распахнул дверцу машины.

– Что только не сделаешь для вас, парни, – засмеялся водитель, – только не надо обращаться со мной как с новобранцем... Чем могу быть полезен, сэр? – обратился он к человеку, сидевшему в машине.

– Куда вы отвезли наших людей?

– Каких людей? – недоуменно спросил алжирец. В голосе его прозвучали тревожные нотки.

– Тех, что вы забрали в аэропорту несколько часов назад. Инвалида и его друга.

– Если они захотят связаться с вами, они могут позвонить в посольство и сообщить все, что им нужно, не так ли?

– Болван! Ты выложишь все, что знаешь! – В это мгновение появился громила в униформе шофера. Он ударил алжирца по голове резиновой дубинкой и втолкнул внутрь автомобиля. Следом в машину вскочил старик священник и захлопнул за собой дверцу. Лимузин рванул вниз по улице.

Через час на пустынной улице Удон, расположенной не доезжая квартала до площади Звезды, из черного лимузина выбросили обезображенный труп алжирца. Сидевший сзади мужчина обратился к старику священнику:

– Поезжай к гостинице, в которой остановился калека. Следуй за ним повсюду и сообщай мне обо всех его передвижениях. Смотри, не подведи...

– Не сомневайтесь, монсеньер.

* * *

Дмитрия Крупкина нельзя было назвать человеком высокого роста, но казался он высоким. Точно так же его нельзя было назвать особенно мощным, и все же выглядел он весьма представительно. Голову он держал подчеркнуто прямо. Лицо его было приятное, хотя и несколько мясистое. Густые брови, ухоженная шевелюра, что называется «перец с солью», аккуратная бородка, внимательные голубые глаза, никогда не сходившая с лица улыбка. Он производил впечатление человека, довольного своей работой и своей жизнью. Он сидел в задней комнате загородного ресторанчика в Эперноне с Алексом Конклином и незнакомым ему Борном. Алекс предупредил, что он теперь не пьет...

– Ну, это конец света! – воскликнул русский. – Только посмотрите, что сделали с таким парнем на этом распрекрасном Западе! Твоим родителям надо было оставаться в России...

– Мы встретились не для того, чтобы сравнивать размах алкоголизма в наших странах...

– Ни за какие коврижки, – ухмыльнувшись, сказал Крупкин. – Кстати, о деньгах. Дорогой мой старый враг, как и когда я получу свои денежки, о которых мы договорились вчера по телефону?

– А как вы хотели бы? – спросил Джейсон.

– Так это вы – мой «благодетель», сэр?

– Да, платить буду я.

– Подождите! – прошептал Конклин. Он смотрел на входную дверь. Хозяин сопровождал приехавшую только что пару к столику слева от входа.

– Что там? – спросил Борн.

– Не знаю... Я как-то не уверен... Мне кажется, что я знаю его, но не могу вспомнить...

– Где он?

– Он сидит слева от входа. С ним женщина. Крупкин достал из бумажника маленькое зеркало и, пользуясь им как перископом, стал разглядывать сидящих в зале.

– Алекс, у тебя, должно быть, тайная страсть к светской жизни... – хихикнув, сказал русский, убирая зеркальце. – Этот тип – из итальянского посольства, он с женой. Паоло и Давиниа такие-то, разыгрывают из себя аристократов... Он входит в дипломатический корпус, на протокольном уровне, по-моему. От них прямо разит деньгами...

– Я не вращаюсь в дипломатических кругах, но где-то я его видел...

– Конечно видел. У него вид среднестатистического пожилого итальянца типа звезды экрана или владельца виноградника, который превозносит на телевидении достоинства «кьянти классике».

– Может, ты прав...

– Прав, не сомневайся. – Крупкин повернулся к Борну. – Я дам название банка в Женеве и номер счета. – Русский собрался было написать данные на бумажной салфетке, но не успел этого сделать. К столу быстро подошел мужчина лет тридцати.

– В чем дело, Сергей? – спросил Крупкин.

– Сдается мне, что за ним следят. – Он кивнул в сторону Борна. – Сначала у нас не было уверенности... Речь идет о старике, у которого не все в порядке с мочевым пузырем. Он дважды за короткое время вылезал, чтобы облегчиться, а потом стал звонить из машины по радиотелефону, явно продолжая наблюдать за рестораном. Это произошло всего несколько минут назад.

– Почему вы считаете, что он следит за мной?

– Потому что он прибыл вскоре после вас. Мы приехали еще за полчаса до встречи, чтобы контролировать ситуацию.

– Контролировать ситуацию! – взорвался Конклин. – Я думал, что, кроме нас, на встрече никого не будет.

– Дорогой мой Алексей, драгоценный мой Алексей, кто же спасет меня, кроме меня самого? Неужели ты мог предположить, что я явлюсь сюда, не позаботившись о своей безопасности. Я опасаюсь не тебя лично, старый друг, а твоих хозяев в Вашингтоне. Представь себе: заместитель директора ЦРУ предлагает мне работать с человеком и при этом делает вид, что не знает о нашем знакомстве. Дилетантский уровень...

– Черт подери, он действительно этого не знает!

– Вот как! Выходит, это моя ошибочка... Я сожалею.

– Не стоит, – перебил Джейсон. – Старик – человек Шакала...

– Карлоса? – воскликнул Крупкин. Его лицо вспыхнуло, а голубые глаза глядели теперь напряженно и зло. – Значит, Шакал охотится за тобой, Алексей?

– Нет, за ним, – ответил Конклин. – За твоим «благодетелем».

– Боже всемилостивый! Кто бы мог подумать!.. Разрозненные факты становятся на место. Значит, мне выпала честь встретиться со знаменитым Джейсоном Борном... Я испытываю истинное наслаждение, сэр! Насколько я понимаю, у нас одна цель – это Карлос, не так ли?

– Если ваши люди хоть чего-то стоят, мы достигнем своей цели в ближайшее время. Идем! Надо выбраться отсюда. Здесь должен быть еще один выход: кухня, туалет – неважно... Шакал выследил меня, и можете поспорить на что угодно, он явится сюда, чтобы рассчитаться со мной. Единственное, чего он не знает, – что нам известно об этом.

Когда все трое поднялись из-за стола, Крупкин дал указание своему помощнику:

– Подгони машину к черному ходу... Постарайся сделать это по возможности незаметно, Сергей. Действуй осмотрительно, понимаешь, о чем я?

– Пожалуй, мы проедем с полмили вниз по дороге, а потом через луг вернемся к ресторану с другой стороны. Старик не заметит нас.

– Прекрасно, Сергей. Резерв должен оставаться на месте, но быть в полной боевой готовности.

– Слушаюсь... – Помощник Крупкина направился к выходу.

– Резерв? – взорвался Алекс. – Какой еще резерв?

– Спокойно, Алексей, к чему этот треп. Ты сам отчасти это инспирировал, даже вчера по телефону ты ничего не сказал о заговоре против замдиректора ЦРУ.

– Господи, никакой это не заговор.

– Не хочешь ли ты сказать, что у штабной крысы и боевого оперативника прекрасные отношения? Нет, Алексей Николаевич Консоликов, тебе предложили использовать меня, и ты пошел на это. Не забывай, мой добрый старый противник, прежде всего ты – русский.

– Заткнетесь вы оба? Надо выметаться!

Они сидели в бронированном «ситроене» Крупкина, стоявшем на краю заросшего поля, в сотне футов за машиной старика – прямо напротив входа в ресторан. Борна раздражало, что Конклин и Круп-пи, как это свойственно старым профессионалам, ударились в воспоминания, анализируя операции прошлых лет, указывая на ошибки друг друга. Резерв Крупкина представлял из себя неприметный седан, стоявший по диагонали от ресторана в дальнем конце дороги. В нем сидели два вооруженных человека, готовые к решительным действиям.

В это время к гостинице подкатил «рено-универсал». Из него вышли три парочки и, оживленно переговариваясь, направились в ресторан. Водитель отогнал машину на стоянку.

– Надо остановить их, – сказал Джейсон. – Они рискуют жизнью.

– Да, рискуют, мистер Борн... Но если мы остановим их, то упустим Шакала.

Не в силах выговорить ни слова, Джейсон уставился на русского. Ярость, клокотавшая в нем, подавляла способность хладнокровно мыслить. Он хотел возразить, но слова застревали у него в глотке... К тому же было поздно: на дороге, со стороны Парижа, показался темно-коричневый фургон. В этот момент голос вернулся к Борну:

– Это фургон с бульвара Лефевр... Тот, которому удалось скрыться!

– Откуда?! – не разобрал Конклин.

– Недавно на бульваре Лефевр была заварушка, – объяснил Крупкин. – Там взорвали то ли легковушку, то ли грузовик... Вы ведь это имеете в виду?

– Это была ловушка. Для меня... Фургон, потом лимузин и двойник Карлоса... Это – второй фургон. На бульваре Лефевр они собирались изрешетить нас...

– Ты говоришь «нас». – Алекс взглянул на Джейсона и увидел нескрываемый гнев в глазах Хамелеона и его жестко сжатые губы, он медленно сжимал и разжимал кулаки.

– Я был с Бернардином, – прошептал Борн и тотчас повысил голос: – Мне нужно оружие. То, что у меня есть, это игрушка, черт возьми, а не оружие!

Помощник Крупкина, Сергей, достал из-под сиденья «АК-47» и протянул его через плечо Джейсону.

Темно-коричневый фургон, визжа тормозами, остановился прямо перед входом в ресторан. Два человека, вооруженные автоматами, бросились к дверям: они были в капроновых масках. Из машины вышел лысоватый мужчина в облачении священника. Он сделал знак рукой, и по этому сигналу его подручные приготовились к штурму ресторана. Водитель фургона остался за рулем, двигатель работал на холостых оборотах.

– Идем! – закричал Борн. – Это Карлос!

– Нет! – прорычал Крупкин. – Надо подождать. Теперь это ловушка для Шакала, и он должен в нее попасть...

– Но там люди! – заорал Джейсон.

– Войны без жертв не бывает, мистер Борн... Я вынужден вам напомнить, что это настоящая война. Моя и ваша. Кстати, ваша война более личная...

Шакал издал душераздирающий вопль, дверь с грохотом рухнула, и нападавшие открыли ураганный огонь из автоматов.

– Теперь пора! – крикнул Сергей, включая зажигание и вдавливая педаль акселератора в пол. «Ситроен» выскочил на дорогу и помчался к фургону. В этот момент справа раздался мощный взрыв. Неприметный серый автомобиль, в котором сидел старик, взлетел на воздух. От Ударной волны «ситроен» повело влево, и он врезался в старую проволочную ограду, окаймлявшую автостоянку. Темно-коричневый фургон Шакала вместо того, чтобы рвануться вперед, сдал назад и резко остановился: водитель выскочил из кабины и спрятался за машиной, потому что заметил советский резерв. Пока русские из резерва бежали к ресторану, человек Шакала успел прошить одного из них длинной очередью. Другой метнулся в высокую траву на обочине, наблюдая за тем, как шофер Карлоса расстреливает его машину, и не в силах что-нибудь сделать.

– Выметайтесь! – заорал Сергей, выталкивая Борна с его места.

Крупкин и Алекс Конклин пригнувшись последовали за Борном.

– Идем! – закричал Джейсон, сжимая в руках «АК-47». – Этот сукин сын сам взорвал машину со стариком...

– Я иду первым! – сказал русский.

– Заткнись! – Борн рванулся вперед. Он бежал зигзагами, стараясь вызвать огонь на себя, а когда шофер Карлоса наконец выстрелил в его сторону из-за фургона, Борн бросился на землю. Борн знал, что человек Шакала обязательно проверит, точны ли его выстрелы. И действительно: из-за машины высунулась голова водителя – и в то же мгновение Джейсон разнес ее автоматной очередью.

Второй русский из резерва, услышав последний стон из-за машины, поднялся с обочины и бросился к ресторану. Там шла беспорядочная стрельба: очередям сопутствовали вопли ужаса, снова и снова вспыхивала пальба. Внутри этой совсем еще недавно мирной гостиницы был ужасный, кровавый кошмар. Борн вскочил на ноги, рядом с ним оказался Сергей; они присоединились к другому помощнику советского резидента. По сигналу Джейсона русские ворвались внутрь.

Последующие шестьдесят секунд были столь же ужасны, как страдания грешников в аду, запечатленные Босхом[124]. Официант и двое посетителей были мертвы: головы их были размозжены, вместо лиц – кровавое месиво. Один из мужчин, распростертый на скамье, с широко открытыми остекленевшими глазами, был весь изрешечен пулями. Женщины в полной панике, издавая то стоны, то визги, пытались найти укрытие за деревянной перегородкой. Итальянцев из посольства нигде не было видно.

Внезапно Сергей метнулся вперед, открыв огонь из «Калашникова»: в дальнем углу комнаты он заметил фигуру, которая ускользнула от внимания Борна. Из тени выступил один из нападавших в маске, но прежде, чем он успел воспользоваться оружием, русский срезал его... Еще один! За короткой стойкой, служившей баром, скрючился какой-то человек. Может, это Шакал? Джейсон отскочил к расположенной по диагонали стене, пригнулся, напряженно всматриваясь в полумрак ниши. Он метнулся к стойке бара, между тем как второй русский, оценив ситуацию, подбежал к истерически вопившим женщинам, намереваясь их защитить. Из-за стойки высунулась голова в маске, вслед за этим показалось дуло автомата. Борн вскочил на ноги и, отбив в сторону дуло автомата, выстрелил в упор из «АК-47» в искаженное гримасой лицо в капроновой маске. Это был не Карлос. Где же он?

– Там! – крикнул Сергей, словно в ответ на безмолвный вопрос Джейсона.

– Где?!

– За теми дверями!

Там было помещение кухни. Джейсон и Сергей подскочили к крутящимся дверям. Они уже собирались ворваться внутрь, когда их отбросило назад взрывной волной: в помещении кухни взорвалась граната, в двери вонзились осколки металла и стекла. В зал ресторана клубами повалил тошнотворный дым.

Тишина...

Джейсон и Сергей вновь бросились к дверям в кухню; их остановил новый взрыв, вслед за которым раздались автоматные очереди: пули насквозь прошивали тонкие решетчатые створки крутящихся дверей.

Тишина...

Чуть-чуть подождали.

Тишина...

Это уже было чересчур для нетерпеливого, разъяренного Хамелеона. Он перевел затвор автомата на стрельбу очередями, толкнул вертушку в дверях и, оказавшись внутри, бросился на пол.

Тишина...

Помещение кухни являло собой еще одну картину кромешного ада. Внешняя стена была разворочена взрывом, толстяк хозяин и шеф-повар были мертвы: они лежали привалившись к нижним полкам стеллажей с кухонной посудой; все вокруг было забрызгано кровью.

Борн медленно, с заметным усилием поднялся на ноги, нервы его были напряжены до предела, это была грань, за которой начинается истерика. Как в трансе смотрел он вокруг себя, пока взгляд его не выхватил из царившего везде сумбура клочок коричневой оберточной бумаги, пришпиленный к стене огромным ножом для разделки мяса. Он подошел ближе и прочитал слова, нацарапанные карандашом мясника: «Твое убежище в „Танненбауме“ сгорит дотла, а твои дети пойдут на растопку. Спи с миром, Джейсон Борн».

Джейсон чувствовал, что жизнь его разбивается на тысячи осколков, – и из его груди вырвался дикий вопль отчаяния. Сквозь проем в стене Борн выскочил наружу и открыл ураганный огонь из «АК-47» в безумной попытке уничтожить Шакала. Он стрелял куда-то в поле, пока не опустел магазин. Сергей и человек из резерва выскочили вслед за ним; Сергей вырвал у него автомат и отвел Борна к задней стене гостиницы: там их поджидали Алекс и Крупкин. С трудом удерживая Джейсона, они обогнули ресторан, и тут на Хамелеона вновь обрушился лавиной истерический припадок.

Глава 31

– Остановись, Дэвид!

– Боже мой, он совсем обезумел... Сергей, держи его... А ты помоги Сергею! Положите его на землю – я должен кое-что ему сказать. Надо сматываться отсюда!

Помощники русского резидента скрутили бившегося в истерике Борна и положили его на землю.

Фургон Шакала исчез. Карлос уже в который раз ускользнул, оставив Джейсона Борна в состоянии безумия.

– Держите его! – прорычал Крупкин, опускаясь на колени рядом с Джейсоном; его помощники прижали Борна к земле. Офицер КГБ наклонился над ним, положил ладонь на лицо американца и, надавив на его щеки большим и указательным пальцами, заставил агента «Тредстоун-71» смотреть на себя. – Я не собираюсь вас уговаривать, мистер Борн, и, если вы не в состоянии соображать, можете оставаться здесь. Возьмите себя в руки. Примерно через час мы свяжемся с соответствующими людьми в вашем правительстве. Я прочитал оставленное вам предупреждение и могу заверить вас, что в Штатах вполне способны защитить вашу семью. Но вы должны принять участие в этом сеансе связи. Или вы станете рассуждать рационально, мистер Борн, или можете отправляться к чертовой матери. Итак, что вы выбираете?

Хамелеон, чувствуя, как его придавливают к земле, вдохнул, словно это был последний глоток воздуха в его жизни: в глазах появилось осмысленное выражение.

– Вот что, ублюдки, для начала слезьте-ка с меня.

– Один из этих ублюдков спас тебя, – заметил Конклин.

– А я спас жизнь кого-то из них. Так что не будем считаться.

* * *

По проселочной дороге к трассе на Париж мчался бронированный «ситроен». По защищенному телефону, входящему в сотовую систему связи, Крупкин вызвал в Эпернон команду, которая должна была убрать все, что осталось от русского резервного автомобиля. Тело убитого погрузили в багажник «ситроена». Поэтому если бы потребовалось официальное объяснение, в нем говорилось бы о непричастности Советов к этому инциденту. Там было бы сказано, что дипломаты низшего ранга отправились в загородный ресторан и стали случайными свидетелями кровавой бойни. Убийцы были в масках, тех, кто отстреливался, дипломаты не успели рассмотреть. Спасая свою жизнь, они бежали через служебный вход. После перестрелки они возвратились в ресторан и пытались успокоить находившихся там женщин и единственного оставшегося в живых мужчину. Дипломаты позвонили в посольство, сообщили об этом трагическом инциденте и получили приказ позвонить в полицию и немедленно возвращаться в Париж. Престиж Советского Союза не может пострадать из-за случайного присутствия дипломатов на месте преступления, совершенного французами.

– Интересно, кто-нибудь поверит этому? – поинтересовался Алекс.

– Это не имеет значения, – ответил советский разведчик. – Все в Эперноне вопиет о том, что это дело рук Шакала. Разнесенный в клочья старик, два его подручных в масках – Сюрте хорошо знакома с почерком Карлоса. Если мы и были задействованы, все же наше дело правое, поэтому они будут смотреть на наше присутствие там сквозь пальцы.

Борн молча смотрел в окно. Крупкин сидел рядом с ним, а Алекс – на откидном сиденье. Джейсон отвел глаза от мелькавших за окном пейзажей и яростно стукнул кулаком по спинке сиденья.

– О Боже, мои дети! – воскликнул он. – Как сумел этот ублюдок узнать о поместье «Танненбаум»?

– Простите меня, мистер Борн, – перебил его Крупкин. – Понимаю, что мне гораздо легче говорить, чем вам воспринимать, и все же скоро вы будете разговаривать с Вашингтоном. Мне кое-что известно о способности Управления защищать своих людей, и могу гарантировать вам, что они чрезвычайно искусны в этом.

– Эта способность не может быть столь уж чертовски велика, если Карлосу удалось подобраться к секретной информации!

– Может быть, это не его заслуга, – заметил советский резидент. – Может быть, у него был какой-то иной источник.

– Это невозможно.

– Никогда нельзя быть в этом уверенным, сэр.

Они мчались по залитым ослепительным солнцем парижским улицам. Наконец они добрались до здания на бульваре Ланн и проскочили в ворота на территорию советского посольства – охранники взяли под козырек, узнав серый «ситроен» Крупкина. Они проехали по вымощенной булыжником аллее и остановились перед внушительным входом в здание.

– Будь под рукой, Сергей, – приказал офицер КГБ. – Если понадобится, вступишь в контакт с Сюрте. – Затем, словно бы эта мысль только что пришла ему в голову, он обратился к помощнику, сидевшему рядом с Сергеем: – Послушай, парень, за многие годы мой старый друг и шофер приобрел большой опыт в подобных делах. Но и для тебя найдется работенка. Займись всем необходимым для кремации нашего погибшего товарища. В службе внутренних операций тебе объяснят, какие нужны бумаги. – Кивком Дмитрий Крупкин пригласил Борна и Алекса Конклина выйти из машины.

Войдя внутрь, Дмитрий в грубой форме объяснил охраннику, что ему плевать на все процедуры просвечивания и прозванивания, обязательные для всех посетителей советского посольства. Обращаясь к своим гостям, он прошептал по-английски:

– Представляете, какой поднимется трезвон? Два вооруженных американца из зловещего ЦРУ бродят по коридорам этого бастиона пролетариата? Я почти чувствую своей жопой холодное дыхание Сибири.

Они пересекли холл, отделанный а ля XIX век, вошли в лифт с узорчатой решеткой и поднялись на третий этаж. Конклин шел впереди по ярко освещенному широкому коридору.

– Мы воспользуемся конференц-залом для сотрудников, – сказал Крупкин. – Вы будете единственными американцами, которые когда-либо видели его или увидят; это одно из помещений, где нет подслушивающих устройств.

– Ты ведь не станешь повторять сказанное на детекторе лжи? – усмехнувшись, спросил Конклин.

– Как и ты, Алексей, я давным-давно научился обманывать эти идиотские машины... Но в данном случае я говорю правду. Но если быть честным до конца, это нужно для защиты от своих же. Вперед!

Помещение конференц-зала по своим размерам напоминало апартаменты для больших приемов в загородных виллах. Здесь стоял длинный массивный стол и тяжелые, но вполне удобные стулья. Стены были обшиты темно-коричневым деревом. На торцовой стене висел неизбежный портрет Ленина, под ним – консольный столик, на котором расположились телефонные аппараты.

– Думаю, что вам немного не по себе, – заявил Крупкин, подходя к столику, – я сам закажу международную линию. – Подняв трубку, Дмитрий что-то быстро проговорил по-русски, после чего обратился к американцам: – У вас двадцать шестая линия, это – последняя кнопка справа, во втором ряду.

– Благодарю. – Конклин кивнул, вынул из кармана листок бумаги и протянул его офицеру КГБ. – Сделай еще одно одолжение, Круппи. Это местный номер. Предположительно, это – прямая связь с Шакалом. Но он не совпадает с тем номером, который раздобыл Борн. Мы не знаем, что это значит, но что бы это ни было, это связано с Карлосом.

– И вы не хотите им воспользоваться, чтобы не выдать, что он у вас есть... Понимаю, конечно. Это может вызвать сигнал тревоги... Но ведь есть способ обойтись и без этого? Я займусь этим. – Крупкин понимающе взглянул на Джейсона. – Желаю вам спокойствия и решимости, мистер Борн, как говаривали в старину. Несмотря на ваши опасения, я верю в возможности Лэнгли. Они нанесли такой ущерб моей не столь уж незначительной деятельности, что я даже не хочу вспоминать об этом.

– Думаю, что и вы немало им крови попортили, – бросил Джейсон, нетерпеливо поглядывая на телефон.

– Только это и вдохновляет меня в работе.

– Благодарю, Круппи, – произнес Алекс. – Или, говоря твоими словами, благодари тебя, добрый старый враг.

– Алекс, позор на голову твоих родителей! Представь, что было бы, если бы они остались в матушке-России... да мы с тобой могли бы сейчас возглавить Комитет...

– И у нас было бы два домика на берегу озера?

– Ты что, с ума сошел, Алексей? Все Женевское озеро было бы нашим! – Крупкин повернулся и, ухмыляясь, направился к выходу.

– Вы, ребята, все играете, не так ли? – спросил Борн.

– Попал в самую точку, – согласился Алекс, – но похищенная информация может привести к гибели человека – это меняет дело и касается обеих сторон. Тогда приходится пускать в ход оружие, забыв об «играх».

– Свяжись с Лэнгли, – резко велел Джейсон. – Надо кое-что объяснить Холланду.

– Сейчас слишком рано: в Штатах семь утра. Но я могу воспользоваться обходным путем. – Конклин вынул из кармана записную книжку.

– Обходным путем?! – пыхнул Борн. – Это звучит двусмысленно... Там мои дети, Алекс!

– Не принимай каждое слово так близко к сердцу! У меня есть его домашний номер. Он нигде не зарегистрирован. – Конклин поднял телефонную трубку и набрал номер.

– Ты сказал: «обходным путем»... Ты настолько привык к кодам и шифрам, что разучился говорить по-человечески. «Обходным путем»... Надо же!

– Простите, профессор, привычка... Питер?! Это Алекс. Проснись, моряк! У нас тут кое-какие сложности.

– Я не спал, – ответил из Фэйрфакса, штат Вирджиния, спокойный голос. – Я вернулся с пятимильной пробежки.

– Ну конечно, вы, двуногие, все думаете, что вы такие умные...

– Прости, Алекс... Я не хотел...

– Разумеется, ты не хотел, гардемарин Холланд... У нас тут, неприятности.

– Надо понимать, что ты вошел в контакт, то есть ты в одной упряжке с Борном.

– Джейсон рядом со мной. Мы в советском посольстве в Париже.

– Что?! Это цирковой номер!

– Не удивляйся, это штучки Кэссета...

– Ах да... Как Мари?

– С ней сейчас Панов. Доктор в своей профессиональной стихии, за что я ему страшно благодарен.

– Я тоже... Какие у вас успехи?

– У нас все не так, как тебе хотелось бы, и все-таки: Шакалу известно... о «Танненбауме»!

– Ты с ума сошел! – вскрикнул директор ЦРУ. Казалось, что по кабелю, проложенному по дну океана, прошел металлический гул. – Об этом никто не знал! Кроме Чарли Кассета и меня. Мы использовали подложные паспорта на имя выходцев из Центральной Америки. Это так далеко от Парижа, что никто не мог бы проследить эту связь. Кроме того, не было даже упоминания о «Танненбауме»! Поверь, Алекс, утечки информации быть не могло, потому что мы не могли доверить проведение операции случайному человеку!

– Факты против тебя, Питер. Мой друг получил записку, в которой говорится, что «Танненбаум» будет испепелен и вместе с ним дети.

– Уму непостижимо! – взорвался Холланд. – Не вешай трубку, – приказал он. – Я позвоню Сен-Жаку, потом объявлю тревогу первой степени и сегодня же утром вывезу детей. Не вешай трубку! – Конклин взглянул на стоявшего рядом с ним Борна, который слышал весь разговор.

– Если и была утечка информации – а судя по всему, она была, – то не из Лэнгли, – пробормотал Алекс.

– И все-таки прокол был у них! Они недостаточно глубоко копали...

– Где, по-твоему, надо копать?

– Черт! Это вы эксперты: вертолет, его экипаж, люди, которые получали разрешение на пролет американского самолета над английской территорией. Бог мой! Карлос купил мерзавца губернатора и его главного спеца по борьбе с контрабандой наркотиков. Он мог получить информацию от человека, осуществлявшего связь между нашими военными и Плимутом...

– Но ты ведь все слышал, – возразил Конклин. – Фамилии фальшивые, маршрут сориентирован на Центральную Америку, и никто ничего не знал о «Танненбауме»... никто. И все же где-то не сходится...

– Будь добр, объясни попроще.

– В наших рассуждениях отсутствует необходимое звено. Куда уж проще...

– Алекс?! – раздался в телефонной трубке сердитый голос Питера Холланда.

– Слушаю, Питер!

– Мы их вывозим, и даже тебе я не скажу, куда мы их перебазируем. Сен-Жак начал было возникать, что, мол, миссис Купер и дети уже устроились, но я дал ему только час на сборы.

– Я хочу переговорить с Джонни, – произнес Борн, наклоняясь над столом и обращаясь достаточно громко в микрофон, чтобы его можно было услышать.

– Рад вас слышать... – промолвил Холланд.

– Благодарю вас за все, что вы для нас сделали, – сказал Джейсон тихим и искренним голосом. – Поверьте, я очень вам благодарен.

– Qui pro quo[125], Борн. Охотясь за Шакалом, вы извлекли из пустой шляпы жирного кролика-монстра, о котором никто не догадывался.

– Что вы имеете в виду?

– "Медузу"... Новую «Медузу».

– Как с этим обстоят дела? – перебил Конклин.

– Мы занимаемся сейчас перекрестным опылением «сицилийцев» и некоторых европейских банков. Все, что имеет к ним отношение, становится заразным... Но мы подвели в известную юридическую контору в Нью-Йорке больше проводов, чем НАСА во время запуска космических кораблей. Мы окружаем их.

– Удачной вам охоты, – пожелал ему Джейсон. – Вы не можете дать мне номер телефона в «Танненбауме», чтобы я поговорил с Джоном Сен-Жаком?

Холланд назвал, Алекс записал его и тут же повесил трубку.

– Теперь твой черед трубить в рог, – произнес Конклин, неловко поднимаясь со стула, стоявшего у пульта, и переходя на другой, справа от стола.

Борн сосредоточенно уставился на кнопки перед собой. Потом он поднял трубку телефона и, поглядывая в записную книжку, стал набирать номер.

После короткого приветствия Джейсон требовательно спросил:

– Кому ты рассказал о «Танненбауме»?

– Эй, Дэвид, полегче, – инстинктивно защищаясь, сказал Сен-Жак. – Что ты имеешь в виду?

– Только то, что сказал. Начиная с острова Спокойствия и кончая Вашингтоном – кому ты говорил о «Танненбауме»?

– После того, как Холланд сообщил мне о нем?

– Черт побери, Джонни, раньше ты не знал о нем, не так ли?

– Да, раньше не знал, мистер Шерлок Холмс.

– Тогда кому?!

– Тебе. Только тебе, многоуважаемый зять.

– Что?

– Что слышал. Все произошло так быстро, что, вероятно, все равно я бы забыл, как называется это поместье, а если бы и вспомнил, то, разумеется, не стал бы сообщать о нем каждому встречному и поперечному.

– И все же ты должен был кому-то сказать. Была утечка информации, но не из Лэнгли.

– Так же, как и не от меня. Слушай, академик, у меня, может, и нет ученых степеней, но я и не идиот. В соседней комнате сидят мои племянник с племянницей, и я очень надеюсь, что увижу, как они будут расти... Из-за этой утечки нас перебазируют, верно?

– Да.

– Насколько серьезно наше положение?

– В высшей степени. Шакал.

– Боже! – взревел Сен-Жак. – Если этот ублюдок объявится поблизости, я им займусь!

– Успокойся, «Канада», – смягчаясь, произнес Джейсон, в голосе которого теперь появились задумчивые, а не гневные нотки. – Я верю тебе. Ты только со мной разговаривал о «Танненбауме», и, насколько я помню, именно я тебе о нем сказал.

– Совершенно верно. Так все и было. Когда Причард сказал мне, что ты звонишь, я разговаривал по другому телефону с Генри Сайксом. Помнишь Генри, помощника губернатора?

– Конечно.

– Я объяснил ему, что мне надо уехать на несколько дней, и попросил его присматривать за «Транквилити»... Конечно, он и так знал об этом, потому что именно он дал разрешение на посадку американского вертолета. Я четко помню, что он спросил меня, куда я отправляюсь, и я сказал, что в Вашингтон. Мне бы и в голову не пришло говорить о «Танненбауме». Сайкс ни о чем не спрашивал, потому что, наверное, считал себя замешанным в этих ужасных событиях. Будь уверен, он знает толк в своем деле. – Сен-Жак помедлил, но прежде чем Борн успел отреагировать, пробормотал хриплым голосом: – О Боже!

– Причард, – дополнил Джейсон. – Он оставался на линии.

– Но почему?! Зачем он это сделал?

– Ты забываешь кое-что, – объяснил Борн. – Карлос купил с потрохами и губернатора, и его дружка «Савонаролу», борца с наркотиками. На это, наверное, ушли большие деньги, а Причарда он мог купить за гораздо меньшую сумму.

– Нет, ты не прав, Дэвид. Причард, конечно, напыщенный, самовлюбленный болван, но он не стал бы предавать меня из-за денег. Для жителей островов престиж важнее денег. Иногда, правда, я лезу от него на стенку, но при этом не могу не отдать ему должное: он чертовски хорошо работает.

– Кроме него, никого не остается, брат.

– Есть один способ, при помощи которого мы узнаем все наверняка. Я должен предпринять кое-что...

– Что ты задумал?

– Я хочу задействовать Генри Сайкса. Ты не против?

– Валяй.

– Как поживает Мари?

– Настолько хорошо, насколько это возможно в данных обстоятельствах... Да, Джонни, она не должна ничего знать обо всем этом. Понятно? Когда она свяжется с тобой – а в этом ты можешь не сомневаться, – скажи ей, что у вас все в порядке. И ни слова о переезде или Карлосе.

– Понятно.

– У вас действительно все в порядке? Как там дети? Как Джеми относится к происходящему?

– Может, тебе это и не понравится, но Джеми великолепно себя чувствует... Миссис Купер не подпускает меня к Элисон – вот вроде и все новости.

– Мне нравится любая информация.

– Спасибо. Как твои дела? Есть ли успехи?

– Я свяжусь с тобой, – пробормотал Борн, вешая трубку и поворачиваясь к Алексу. – Вот это не имеет смысла, а Карлос никогда не поступает бессмысленно, если проанализировать его действия. Он оставляет мне предупреждение, из-за которого я едва не схожу с ума, но у него нет реальной возможности осуществить свою угрозу. Как ты считаешь?

– Смысл заключается в том, чтобы довести тебя до безумия, – ответил Конклин. – Шакал и не собирался организовывать нападение на укрепленное поместье «Танненбаум». Его записка должна была напугать тебя, и своей цели он добился. Шакал хочет, чтобы ты начал делать ошибки. А он бы только дергал за ниточки...

– Именно поэтому Мари должна как можно скорее отправиться в Америку. Она обязана меня послушаться. Я хочу, чтобы она была защищена крепостной стеной, а не сидела за завтраком у всех на виду в Барбизоне.

– Сегодня я с большим пониманием отношусь к твоей точке зрения, чем прошлой ночью. – Алексу не дал договорить звук открываемой двери: в комнату вошел Крупкин с компьютерными распечатками в руках.

– Номер, который вы мне назвали, недавно поменял владельца, – сказал он.

– И кому он принадлежит? – спросил Джейсон.

– Вам это понравится не больше, чем мне... Но я обману вас, если скажу, что могу придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение всему этому, я не могу и, без всякого сомнения, вряд ли должен... Пять дней назад этот номер был переведен с одной явно подставной организации на имя Уэбба, Дэвида Уэбба, – слегка запинаясь, сообщил Крупкин.

Конклин и Борн уставились на советского разведчика: казалось, что их молчание насыщено электрическими разрядами.

– Почему ты думаешь, что нам не понравится эта информация? – тихо спросил Конклин.

– Дорогой мой старый враг, – мягким, не более громким, чем у Конклина, голосом начал Крупкин. – Когда мистер Борн выбрался из того ужасного ресторана с зажатой в руке запиской, им овладел истерический припадок. Пытаясь привести его в чувство, ты называл его Дэвидом... Поэтому я знаю имя, которое, честно говоря, мне не хотелось бы знать.

– Забудьте об этом, – сказал Борн.

– Приложу все усилия, но есть способы...

– Я не это имел в виду, – перебил его Джейсон. – Мне придется смириться с тем, что вы знаете то, другое мое имя... Кому раньше принадлежал этот номер? По какому адресу?!

– По данным компьютера, через который выписываются телефонные счета, он принадлежит одной организации, которая называется «Сестры милосердия Святой Магдалины». Явно подставной...

– Нет, не совсем так, – поправил его Борн. – Она существует на самом деле. Там все настоящее – вплоть до монашеских одеяний... И вместе с тем это явка Шакала. По крайней мере, была...

– Замечательно, – пробормотал Крупкин. – Еще один связанный с религией фасад, за которым укрывается Шакал. Великолепный, хотя и несколько избитый modus operand!. Говорят, он когда-то учился в семинарии и хотел стать священником.

– Выходит, церковь вас обошла, – пошутил Алекс, склонив голову. – Они вышвырнули его раньше, чем вы.

– Я всегда преклонялся перед Ватиканом, – засмеялся Дмитрий. – Это еще раз доказывает, что наш Иосиф Виссарионович никогда не углублялся в суть вещей, задаваясь вопросом о том, сколько батальонов в распоряжении Папы. Он не понимал, что его святейшеству они не нужны: Папа добивается своими методами большего, чем Сталин чудовищными партийными чистками. Власть у того, кто внушает страх, разве не так, Алексей? Все земные владыки необыкновенно искусно пользуются орудием страха. Все вращается вокруг страха смерти, так было и будет всегда. Когда же мы наконец очнемся и пошлем их всех к черту...

– Смерть, – нахмурившись, прошептал Джейсон. – Смерть на улице Риволи, в «Мёрисе», сестры Святой Магдалины... Боже мой, я совсем забыл! Доминик Лавье! Она же была в «Мёрисе»! Может, она и сейчас там. Она согласилась работать со мной!

– Работать? С какой стати? – резко спросил Крупкин.

– Карлос убил ее сестру, и у нее не было выбора – работать на него или умереть. – Борн подошел к телефонам. – Мне нужен номер телефона «Мёриса»...

– Сорок два, шестьдесят, тридцать восемь, шестьдесят, – продиктовал Крупкин; Джейсон записал номер в блокноте Алекса. – Приятное местечко, там когда-то останавливались короли; оно всегда славилось отличным приготовлением мяса на вертеле.

Борн нажимал на кнопки, стараясь унять дрожь в руке. Он попросил телефонистку соединить его с номером мнимой мадам Бриэль и, когда услышал: «Mais oui», – кивнул Алексу и Крупкину. Лавье подошла к телефону.

– Да?

– Это я, мадам, – сказал Джейсон, слегка коверкая слова на английский манер: Хамелеон был верен себе. – Ваша экономка подсказала, где найти вас. Платье готово. Извините за опоздание.

– Платье должны были доставить еще вчера, к полудню, болван вы этакий! Я собиралась появиться в нем вчера на приеме в «Гранд Вефуре». Вы меня погубили!

– Тысяча извинений. Мы доставим его в отель немедленно.

– Вы идиот! В этом отеле я только два дня. Доставьте платье в мою квартиру на бульваре Монтеня. Лучше, если вы успеете до четырех часов, иначе счет не будет оплачен и через полгода! – Разговор закончился убедительно громким щелчком на другом конце телефонной линии.

Борн положил трубку и вытер испарину, появившуюся на лбу.

– Давненько я не занимался этим. Она будет в своей квартире на бульваре Монтеня после четырех.

– Кто, черт подери, эта Доминик, как там ее фамилия? – зашипел недоумевающий Конклин.

– Лавье, – ответил Крупкин, – она пользуется именем своей умершей сестры Жаклин. Многие годы она играет ее роль.

– Вам все это известно? – удивился Джейсон.

– Известно, только это не принесло нам большой пользы. Об этом было легко догадаться: похожие друг на друга сестры, отсутствие в течение нескольких месяцев, пластическая операция – все это вполне нормально в этом ненормальном мире... Никто не обращает на такие вещи внимания... Мы следили за ней. У нее нет прямого доступа к Шакалу: ее сообщения Карлосу отфильтровываются... Это обычный стиль Шакала.

– Из этого правила бывают исключения, – сказал Борн. – Я знал одного человека по имени Сантос. Он был хозяином кафе «Сердце солдата», в Аржантей. Он дал мне прямой ход к Шакалу...

– Почему вы говорите об этом в прошедшем времени? – спросил Крупкин.

– Этот человек мертв.

– А это кафе в Аржантей?

– Оно закрыто, – признал Джейсон, но в тоне, которым он отвечал, не было ноток сожаления.

– Значит, этот ход больше не существует?

– Разумеется. Но я верю тому, что Сантос рассказал мне, потому что это стоило ему жизни. Видите ли, он пытался вырваться так же, как сейчас эта Лавье... Его отношения с Карлосом тянулись очень давно. Начало им было положено на Кубе, где Карлос спас такого же неудачника, как и он сам, от казни. Шакал понял, что этот человек – внушающий почтение своими размерами – сможет действовать среди отбросов общества и стать его главным связным. У Сантоса был прямой ход. Он дал мне номер телефона, по которому действительно можно было соединиться с Шакалом. Это было доступно не многим людям...

– Все это замечательно, мистер Борн, – произнес Крупкин. – Но к чему вы клоните, мистер Борн? Ваши слова двусмысленны и таят опасные обвинения.

– Для вас, а не для нас.

– Простите?

– Сантос сказал мне, что только четыре человека во всем мире имеют прямой ход к Шакалу. Один из них находится на площади Дзержинского. «Очень высоко в Комитете», – так сказал Сантос, и, поверьте мне на слово, он придерживался не слишком высокого мнения о вашем начальнике.

Эти слова произвели на Дмитрия Крупкина такое же впечатление, как если бы во время первомайской демонстрации его ударил по лицу член Политбюро. Кровь отлила от его лица, кожа стала пепельно-серой; не отводя глаз, он смотрел на Борна.

– Что еще сказал вам этот Сантос? Я должен знать!

– Что, мол, Карлос заводит связи только среди тех, кто занимает в Москве высокие посты. Это его страсть... Найдите этого-человека с площади Дзержинского, и мы сильно продвинемся вперед. А пока у нас есть Доминик Лавье...

– Черт возьми! – заорал Крупкин, прервав Джейсона. – Какое сумасшествие и какая великолепная логика! Вы, мистер Борн, дали ответы сразу на несколько вопросов, которые иглами впивались в мой мозг. Столько раз я подходил так близко, и всякий раз – ничего. Что ж, позвольте заметить, джентльмены, что игры дьявола не ограничиваются теми, кто заточен в аду. В них могут играть и другие. Боже мой, сколько раз меня обводили вокруг пальца и делали из меня идиота!.. Больше с этого телефона не звонить!

* * *

В Москве было 3.30 пополудни. Пожилой человек в форме офицера Советской армии настолько быстро, насколько ему позволял возраст, шел по коридору пятого этажа здания КГБ на площади Дзержинского. День был жаркий, а кондиционеры, как обычно, едва работали. Генерал Григорий Родченко позволил себе вольность, допустимую при его высоком положении: он расстегнул ворот кителя. Несмотря на это, по его изрезанному морщинами лицу на шею стекали капли пота, хотя отсутствие жесткого ворота с красной каймой уже было облегчением.

Он подошел к лифтам, нажал на кнопку и стал ждать, сжимая в руке ключ. Открылись двери правого лифта, и генерал с удовлетворением заметил, что тот пустой: значит, не надо просить людей покинуть кабину; по крайней мере, будет не так неловко. Он вошел, установил ключ в самый верхний замок над панелью с кнопками и вновь подождал. Лифт стремительно опустился на самый нижний, подземный этаж.

Двери отворились, и генерал вышел, мгновенно ощутив давящую тишину, царившую в коридорах. Через какие-то мгновения это изменится, подумал он. Он последовал по левому коридору до большой металлической двери, на которой висела табличка: «Запретная зона. Вход только по специальным пропускам».

Как глупо, подумал генерал, доставая из кармана пластиковую карточку и устанавливая ее в выемку с правой стороны. Без этой карточки-пропуска дверь не откроется. Послышались два щелчка, и Родченко вынул карточку. Тяжелая дверь подалась вперед, и монитор зафиксировал, как генерал вошел в помещение.

Огромное темное помещение с низким потолком, по размеру близкое к бальному залу (только без намека на декор), было наполнено шумом. Его производили тысячи черных и серых приборов и сотни сотрудников в девственно белых халатах, которые работали в десятках ярко освещенных и выкрашенных белой краской кабинок. Здесь было прохладно, поскольку это требовалось для нормальной работы приборов. В этом помещении находился центр связи КГБ, двадцать четыре часа в сутки принимавший информацию со всего мира.

Старый солдат поплелся по знакомому маршруту к проходу справа, затем влево к последней кабинке в дальнем конце огромного зала. Путь был долгий, у генерала участилось дыхание, ноги устали. Достигнув комнатки в конце зала, он вошел внутрь, кивнул оператору – мужчине средних лет, – который при виде посетителя снял Наушники. Он сидел перед пультом управления со множеством переключателей, индикаторов и кнопок. Родченко сел рядом с ним и, переведя дыхание, спросил:

– Вы получили сообщение из Парижа? От полковника Крупкина?

– У меня есть сообщение относительно полковника Крупкина, генерал. В соответствии с вашим указанием прослушивать все телефонные разговоры полковника, включая и международные, я несколько минут назад получил из Парижа пленку... Вас она может заинтересовать.

– Вы хорошо работаете, и я благодарен вам за это. И, как всегда, я уверен, что полковник Крупкин проинформирует нас о событиях... Но он, знаете ли, сейчас ужасно занят.

– Вы не должны мне ничего объяснять. То, что вы сейчас услышите, было записано около получаса назад. Наденьте наушники, пожалуйста.

Родченко надел наушники и кивнул. Оператор положил перед генералом блокнот и отточенный карандаш, нажал на несколько кнопок и откинулся назад. Всемогущий третий заместитель председателя Комитета подался вперед, вслушиваясь в магнитофонную запись. Поначалу генерал делал какие-то пометки в блокноте, потом стал быстро записывать все подряд. Пленка закончилась, и Родченко снял наушники. Узкие славянские глаза с набрякшими мешками сурово взглянули на оператора, морщины на лице казались еще более четкими.

– Уничтожить пленку вместе с катушкой, – приказал он, поднимаясь со стула. – Как обычно, вы ничего не слышали.

– Как обычно, генерал.

– И, как обычно, вы получите вознаграждение.

В 4.17 Родченко вернулся в свой кабинет и принялся просматривать записи. Невероятно! В это невозможно поверить, и тем не менее он сам слышал и слова, и голоса, которые их произносили!.. Не слова, которые касались монсеньера в Париже: он отходил на второй план – с ним при необходимости можно связаться в течение, нескольких минут... Это могло подождать, а вот другое не терпело отлагательства ни на одно мгновение! Генерал позвонил своему секретарю.

– Немедленно по спутниковой связи соедините меня с нашим консульством в Нью-Йорке. Включить все скремблеры.

Как это стало возможным?

«Медуза»!

Глава 32

Мари внимательно вслушивалась в голос мужа, который раздавался в телефонной трубке. Через несколько секунд она кивнула Мо Панову, сидевшему в противоположном конце номера гостиницы.

– Где ты? – спросила Мари.

– Звоню из телефона-автомата в «Плаза-Атене», – ответил Борн. – Буду у вас часа через два.

– Что происходит?

– Есть не только неприятности, но и некоторые успехи.

– Мне это ни о чем не говорит.

– Мне нечего сказать.

– Что представляет из себя этот Крупкин?

– Он – большой оригинал. Привез нас в советское посольство, откуда я смог позвонить твоему брату.

– Да что ты!.. Как там дети?!

– Прекрасно. Все просто замечательно. Джеми отлично себя чувствует, а миссис Купер не дает Джонни даже коснуться Эдисон.

– Это означает, что братик не желает возиться с Элисон.

– Пусть так.

– Какой у них номер телефона? Я хочу позвонить им.

– Холланд устанавливает надежную линию связи. Мы узнаем номер через час-другой.

– Мне кажется, ты врешь...

– Пусть так. Тебе надо быть с детьми. Если я буду задерживаться, я перезвоню.

– Подожди минутку. С тобой хочет поговорить Мо...

В трубке что-то щелкнуло, связь прервалась. Заметив реакцию Мари, Панов покачал головой и сказал:

– Не бери в голову. Сейчас он расположен разговаривать со мной меньше, чем с кем бы то ни было.

– Он больше не Дэвид, Мо...

– Теперь его зовут по-другому, – мягко добавил Панов. – Дэвид не может справиться с этим.

– Кажется, это самое страшное, что я когда-либо от тебя слышала. Психиатр кивнул и сказал:

– Вполне может быть.

* * *

Серый «ситроен» припарковался по диагонали от подъезда фешенебельного дома на бульваре Монтеня, где жила Доминик Лавье. Крупкин, Алекс и Борн расположились на заднем сиденье. Конклин опять примостился на откидном сиденье. Беседа текла вяло, так как все трое тревожно смотрели в сторону стеклянных дверей подъезда.

– Вы уверены, что из этого что-нибудь получится? – спросил Джейсон.

– Я уверен только в том, что Сергей – настоящий профессионал, – ответил Крупкин. – Его готовили в «Новгороде», и его французский безукоризнен. У него при себе такой набор удостоверений личности, что это может сбить с толку даже отдел документов Второго бюро.

– А двое других? – настаивал Борн.

– Молчаливые помощники, полностью подчиняющиеся своему начальнику. К тому же в своем деле они – асы... Вот и Сергей!

Они увидели, как из стеклянных дверей вышел Сергей, который, повернув налево, пересек широкий бульвар и направился к «ситроену». Он приблизился к машине, обошел ее спереди и сел на место водителя.

– Все в порядке, – сказал Сергей, оборачиваясь назад. – Мадам еще не возвращалась... Квартира находится на втором этаже, первая справа, номер двадцать один. Мы ее тщательно проверили: никаких следов подслушивающих устройств не нашли.

– Ты уверен?! – спросил Конклин. – Мы не имеем права ошибаться, Сергей.

– Наше оборудование – самое лучшее, сэр, – засмеявшись, ответил сотрудник КГБ. – Мне неприятно об этом говорить, но его разработала по заказу Лэнгли «Дженерал электроникс корпорейшн».

– Два очка в нашу пользу, – сказал Алекс.

– И минус двенадцать, что позволили нам выкрасть технологию, – заключил Крупкин. – Кроме того, уверен, что давным-давно могли быть вшиты «жучки» в матрас мадам Лавье...

– Проверил, – перебил Сергей.

– Спасибо. Но я хотел заметить, что Шакал не мог расставить своих шпиков по всему Парижу. Это было бы слишком сложно.

– А где ваши помощники? – спросил Борн.

– В коридорах рядом с холлом, сэр. Я скоро к ним присоединюсь, кроме того, дальше по улице находится группа поддержки. Мы установили с ними радиосвязь... Давайте я подвезу вас к дому...

– Минутку, – остановил его Конклин. – Как мы попадем в дом? Что мы должны сказать консьержу?

– Все уже сказано, сэр, вам не надо ничего говорить. Вы уполномоченные служащие французской СЕДСЕ...

– Чего?.. – перебил его Джейсон.

– Службы внешней документации и контрразведки, – просветил его Алекс. – Это что-то вроде Лэнгли...

– А как же Второе бюро?

– Это специальное управление, – небрежно ответил Конклин, уносясь мыслями куда-то еще. – Кто-то считает, что это – элитное подразделение, кое-кто думает по-другому... Сергей, а проверки не будет?

– Уже была, сэр. Я показал консьержу и его помощнику удостоверение и назвал им номер телефона. Они позвонили, получили подтверждение моего статуса и убедились, что речь действительно идет о работе. Я им описал вас, попросил не отвлекать расспросами, а сразу пропустить в квартиру мадам Лавье... Давайте подъедем к дому – это произведет впечатление на консьержа.

– Иногда простота в сочетании с властностью лучше всего подходит для обмана, – заметил Крупкин. «Ситроен» маневрировал в потоке транспорта, направляясь к подъезду многоквартирного дома из белого камня. – Поставь машину за углом, Сергей, – приказал офицер КГБ. – Дай мне, пожалуйста, рацию.

Помощник протянул Крупкину миниатюрную рацию.

– Я дам вам знать, когда прибуду на место, – сказал он.

– Я смогу связаться с вами при помощи рации?

– Конечно. В радиусе ста пятидесяти метров эту частоту невозможно перехватить.

– Вперед, джентльмены.

Оказавшись внутри мраморного холла, Крупкин небрежно кивнул консьержу, сидевшему за стойкой. Джейсон и Алекс держались справа от советского разведчика.

– La porte est ouverte[126], – сообщил консьерж, избегая смотреть на них. – Меня не будет, когда приедет мадам, – продолжил он. – Как вы вошли в ее квартиру, мне неизвестно, но должно быть, через черный ход.

– Если бы не наш статус, мы несомненно им бы и воспользовались, – бросил Крупкин, направляясь вместе со своими спутниками к лифту.

Квартира Доминик Лавье представляла собой образчик высшего парижского шика. Стены гостиной были увешаны фотографиями популярных знаменитостей на показах мод и других светских мероприятиях, а также чертежами моделей одежды прославленных кутюрье.

Мебель в стиле Мондриана[127] поражала простотой линий и броскостью – преимущественно она была красного, черного и темно-зеленого цвета; столы, стулья и диваны лишь слегка напоминали названные предметы обстановки: они больше подходили для межпланетной станции.

И Конклин и русский по привычке начали осматривать содержимое столов и проглядывать различные листочки, которые лежали рядом с инкрустированным перламутром телефоном на странном темно-зеленом предмете.

– Если это стол, – удивился Алекс, – то где же, черт подери, ящики или ручки?

– Это образчик новейшей конструкции Леконта, – ответил Крупкин.

– Теннисиста? – спросил Конклин.

– Нет, Алексей, дизайнера, который конструирует мебель. Нажми на поверхность, и ящик выдвинется.

– Ты шутишь...

– Попробуй.

Конклин послушался, и едва различимый ящик выскочил из своего отделения.

– Черт подери...

Внезапно ожила рация в кармане Крупкина.

– Должно быть, это Сергей, – сказал Дмитрий. – Ты на месте, парень? – спросил он, в микрофон.

– Я хотел сообщить не только это, – сквозь слабые разряды раздался спокойный голос помощника. – Лавье только что вошла в подъезд.

– А консьерж?

– Его не видно.

– Хорошо. Конец связи... Алексей, отойди от стола. Лавье уже поднимается сюда.

– Ты хочешь спрятаться? – игриво спросил Конклин, перелистывая телефонную книжку.

– Я бы не хотел начинать разговор враждебно... Если она увидит, что ты роешься в ее вещах, скандала не избежать.

– Ладно, согласен. – Алекс положил книжку в ящик и задвинул его. – Если она не согласится работать на нас, я заберу эту черную книжицу.

– Она будет сотрудничать, – заверил Борн. – Я говорил вам, что она хочет выбраться, а сделать это она сможет тогда, когда Шакал будет мертв. Деньги для нее играют второстепенную роль, хотя, естественно, и они имеют значение, но главное – выбраться.

– Деньги? – спросил Крупкин. – Какие деньги?

– Я предложил ей деньги и собираюсь их дать.

– Будьте уверены, что деньги для мадам Лавье имеют отнюдь не второстепенное значение, – сообщил русский.

Звук поворачиваемого в замке ключа наполнил тишину гостиной. Трое мужчин повернулись к двери, в которую вошла изумленная Доминик Лавье. Удивление ее, однако, было мимолетным: она ни в чем не изменила себе. Царственно приподняв брови, она спокойно положила ключи в расшитую бисером сумочку, взглянула на незваных гостей и заговорила по-английски:

– Да, Круппи, я должна была догадаться, что и ты замешан в этом деле.

– Ах, очаровательная Жаклин... Может, оставим церемонии, Доми?

– Круппи?! – вскрикнул Алекс. – Доми?.. Это встреча старых друзей?

– Товарищ Крупкин – один из наиболее рекламируемых офицеров КГБ в Париже, – пояснила Лавье, подходя к красному кубообразному столу рядом с диваном, обитым белым шелком. Она положила на него сумочку и сказала: – В некоторых кругах он хорошо известен, и знакомство с ним считается совершенно обязательным.

– В этом есть свои преимущества, дорогая Доми. Вы даже не можете себе представить, какую дезинформацию скармливает мне в этих кругах набережная д'Орсэ... Но я проверил эту информацию однажды и теперь знаю, что все это липа. Мне кажется, вы уже встречались с нашим американским другом и даже вели с ним кое-какие переговоры, поэтому имею честь представить вам его друга и коллегу... Это мсье Алексей Консоликов.

– Я вам не верю. Он не советский. Когда к тебе приближается немытый медведь, от его запаха можно сойти с ума.

– Ты меня убиваешь, Доми! Но кое в чем ты права, это результат ошибки в расчете его родителей. Он сам может представиться, если, конечно, захочет.

– Меня зовут Конклин, Алекс Конклин, мисс Лавье, и я – американец. Тем не менее, наш общий знакомый Круппи прав. Мои родители были русскими, поэтому я свободно говорю на этом языке. Ему едва ли удастся водить меня за нос, если мы окажемся в русской компании.

– По-моему, это просто великолепно.

– Скорее, это приятно... Если вы хорошо знаете Круппи...

– Я смертельно ранен! – воскликнул Крупкин. – Но мои ранения не имеют отношения к нашей встрече. Ты будешь работать на нас, Доми?

– Буду ли я работать на вас, Круппи? Бог мой, буду ли я с вами работать! Я хочу попросить Джейсона Борна уточнить свое предложение. У Карлоса я нахожусь на положении зверя в клетке, но без него я почти нищая стареющая куртизанка. Я всей душой желаю, чтобы он понес расплату за смерть моей сестры и за то зло, что причинил мне, но я не хочу ночевать в канаве.

– Назовите цену, – велел Джейсон.

– Напишите ее, – поправил Конклин, взглянув на Крупкина.

– Дайте подумать, – сказала Лавье, обходя диван и приближаясь к столику. – Я в нескольких годах от шестидесяти – в какую сторону, это неважно, – поэтому без Шакала и если у меня не будет какой-нибудь смертельно опасной болезни мне остается лет пятнадцать – двадцать. – Она наклонилась над столиком, написала в блокноте цифру, вырвала листок, выпрямилась и посмотрела на высокого американца. – Пожалуйста, мистер Борн, и на вашем месте я не стала бы торговаться. По-моему, это справедливо.

Джейсон взял листок и взглянул на выведенное там число: «1 000 000 американских долларов».

– Это справедливо, – согласился Борн, протягивая листок Лавье. – Где и как вы хотите получить эту сумму? Напишите свои реквизиты, а я займусь формальностями, как только мы выйдем отсюда. Деньги будут здесь завтра утром.

Стареющая куртизанка посмотрела в глаза Борна.

– Я вам верю, – сказала она и, вновь склонившись над столом, написала необходимые инструкции. – Сделка заключена, мсье, и пусть Бог дарует нам его смерть. Если нет, мы мертвы.

– Вы говорите теперь как сестра из обители Святой Магдалины?

– Я говорю как сестра, которая смертельно напугана... Не больше, но и не меньше.

Борн кивнул и сказал:

– У меня к вам несколько вопросов. Не хотите ли присесть?

– Oui. Только закурю. – Лавье села на диван и, утонув в его мягких подушках, протянула руку к сумке, вытащила оттуда сигарету и подхватила золотую зажигалку с кофейного столика. – Гнусная привычка, но временами чертовски полезная, – сказала она, щелкая зажигалкой и глубоко затягиваясь. – Слушаю вас, мсье...

– Что случилось в «Мёрисе»? Как это произошло?!

– Что случилось? Случилась ваша жена – так, по крайней мере, я предполагаю. По нашему уговору, вы и ваш друг из Второго бюро расположились так, чтобы суметь убить Карлоса, когда он прибудет. По какой-то никому не понятной причине ваша жена закричала, когда вы пересекали улицу Риволи... Всему остальному вы были очевидцем... Как вы могли приказать мне снять номер в «Мёрисе», если знали, что там находится ваша жена?

– Я не знал, что она там. Как теперь обстоят наши дела?

– Карлос по-прежнему доверяет мне. Мне передали, что он во всем обвиняет вашу жену и не имеет претензий ко мне. Ведь вы там были – это лучшее доказательство моей преданности... Если бы не офицер Второго бюро, вы были бы мертвы. Борн кивнул и спросил:

– Как вы можете связаться с Карлосом?

– Я сама не могу. Никогда не могла, да и не осмелилась бы. Он предпочитает, чтобы связывались с ним так, как он установил. Его чеки приходят ко мне в срок, поэтому я делаю так, как хочет он.

– Но ведь вы как-то посылали ему сообщения, – настаивал Джейсон. – Я сам слышал.

– Да, посылала, но никогда напрямую. Я звонила старикам в самые дешевые кафе: имена и номера телефонов постоянно менялись. Некоторые из них вообще не понимали, что я говорю, но те, что в курсе дела, немедленно звонили другим, а те – еще кому-то. И каким-то образом сообщения доходили. Весьма быстро, должна заметить.

– Что я вам говорил? – многозначительно произнес Крупкин. – Все промежуточные пункты заканчиваются фальшивыми именами и грязными кафе. Каменная стена!

– И все же сообщения доходят, – заметил Алекс Конклин, повторяя слова Лавье.

– Круппи прав. – Стареющая, но по-прежнему весьма эффектная женщина нервно затянулась сигаретой. – Маршруты прохождения сообщений настолько сложны, что их невозможно проследить.

– Плевать мне на это, – заметил Алекс, прищуриваясь и словно всматриваясь во что-то, что другие не могли заметить. – Значит, они быстро связываются с Карлосом?

– Верно.

Конклин внимательно посмотрел на Лавье.

– Я хочу, чтобы вы отправили Шакалу самое срочное сообщение, какое когда-либо передавали, ему. Вы должны требовать разрешения поговорить с ним напрямую. Речь идет о деле такой важности, что вы не можете доверить его никому, кроме самого Карлоса.

– Но о чем?! – взорвался Крупкин. – Что может быть настолько срочным, чтобы Шакал изменил правила игры? Как и у нашего мистера Борна, у него мания устраивать ловушки и разрушать чужие, а в нынешней ситуации любой прямой контакт указывает на западню!

Алекс отрицательно покачал головой, прохромал к окну и, закрыв глаза, погрузился в глубокое раздумье. Потом он медленно открыл глаза и посмотрел вниз, на улицу.

– Боже мой, это может сработать, – прошептал он сам себе.

– Что может сработать? – спросил Борн.

– Дмитрий, скорее! Звони в посольство и вели прислать сюда самый роскошный лимузин с дипломатическими номерами, какой только сыщется у вас, у пролетариев.

– Что?!

– Делай, как тебе говорят! Быстро!

– Алексей?.. Ты в своем уме?

– Давай!!

Напор, с которым Конклин произнес эту команду, оказал нужное воздействие. Русский быстро подошел к перламутровому телефону и набрал номер. Он не сводил вопрошающих глаз с Алекса, который продолжал смотреть на улицу. Лавье взглянула на Джейсона, тот вместо ответа удивленно покачал головой. Крупкин говорил по телефону, выдавая по-русски короткие, четкие фразы.

– Сделано, – сообщил офицер КГБ, повесив трубку. – А теперь, мне кажется, самое время объясниться.

– Москва, – ответил Конклин, по-прежнему глядя в окно.

– Алекс, ради Бога...

– О чем ты? – проревел Крупкин.

– Нам надо выманить Карлоса из Парижа, – оборачиваясь, сказал Конклин. – Есть ли место лучше, чем Москва? – Прежде чем пораженные мужчины смогли хоть что-то ответить, Алекс посмотрел на Лавье. – Вы считаете, что Шакал по-прежнему доверяет вам?

– У него нет причин не доверять мне.

– Тогда два слова должны все решить. «Москва, ЧП» – вот главное, что вы должны сообщить ему. Неважно, в какой форме, только скажите, что кризис достиг таких масштабов, что вы должны говорить с ним лично.

– Но я никогда не говорила с ним. Я знаю людей, которые разговаривали с ним и даже по пьянке пытались описать его, но для меня он – незнакомый человек.

– Вот и еще один довод в мою пользу, – вставил Конклин, повернувшись к Борну и Крупкину. – В этом городе все козыри в его руках: у него есть огневая мощь, невидимая сеть убийц и связных, ему доступны дюжины нор, куда он может заползти, а потом неожиданно выстрелить оттуда. Париж – это его территория, его укрытие; мы можем днями, неделями, даже месяцами вслепую бродить по городу, пока не наступит момент, когда он возьмет тебя и Мари на мушку... можешь добавить сюда также Мо и меня. Лондон, Амстердам, Брюссель, Рим – все они больше подходят для нас, чем Париж, но лучше всего Москва. Странно, но это – единственное место на земле, которое оказывает на него гипнотическое действие. К тому же там его не ждут с распростертыми объятиями...

– Алексей, Алексей! – вскричал Дмитрий Крупкин. – По-моему, тебе опять надо начать выпивать, потому что мне кажется, ты теряешь рассудок! Допустим, Доми свяжется с Карлосом и скажет ему то, что ты говоришь. Неужели ты веришь, что, услышав о каком-то ЧП в Москве, он снимется с места и ближайшим рейсом полетит туда? Безумие!

– Можешь поставить в заклад свой последний заработанный на черном рынке доллар, но я прав, – ответил Конклин. – Это сообщение предназначено только для того, чтобы убедить Шакала выйти на связь с Доми. Как только он сделает это, она взорвет настоящую бомбу...

– И что же, ради всего святого, это такое?! – спросила Лавье, прикуривая следующую сигарету.

– А вот что: КГБ подбирается к человеку Шакала с площади Дзержинского. Им удалось вычислить, скажем, десять – пятнадцать офицеров высшего эшелона. Как только этого человека удастся найти, Карлос будет нейтрализован. Хуже того, он потеряет своего информатора в Комитете, который знает о Карлосе слишком много, чтобы его можно было отдать в руки специалистов по допросам с Лубянки.

– Но как она могла узнать обо всем этом? – спросил Джейсон.

– Кто же сообщил ей об этом? – добавил Крупкин.

– А ведь это правда, не так ли?

– Так же, как и ваши сверхсекретные резидентуры в Пекине, Кабуле и – простите мою дерзость – на канадском острове принца Эдварда, но вы не рекламируете их, – проронил Крупкин.

– О принце Эдварде я не знал, – признал Алекс. – Неважно, есть ситуации, когда в рекламе нет нужды, необходимо только довести информацию. Несколько минут назад у меня не было средств для этого, только правдоподобная информация, но этот пробел только что был заполнен... Подойди сюда, Круппи, – только ты, и на секунду, – и посмотри в окно – держись возле стены. Отогни уголок шторы. – Тот послушно подошел и встал рядом с Конклином, слегка отодвинув в сторону кружевную занавеску. – Что ты видишь? – спросил Алекс, указывая на потертую коричневую машину, стоявшую на бульваре Монтеня. – Ее видок не слишком подходит для этого района...

Вместо ответа Крупкин вынул из кармана рацию и нажал на кнопку.

– Сергей, примерно в восьмидесяти метрах от входа в дом стоит коричневая машина...

– Мы знаем, – не дал ему договорить помощник. – Она в поле нашего зрения, и, если вы обратили внимание, на противоположной стороне улицы припаркован наш резервный автомобиль. В коричневой машине сидит какой-то старик, который едва шевелится и может только смотреть в окошко.

– У него есть телефон?

– Нет. А если он выйдет позвонить, за ним проследят и не дадут этого сделать. Если не будет другого приказа...

– Другого приказа не будет. Спасибо, Сергей. Прием. – Русский взглянул на Конклина. – Старик, – сказал он. – Ты его видел.

– Лысая голова и все такое прочее, – согласился Алекс. – Старик не дурак, он занимался этим раньше и знает, что за ним наблюдают. Он не может выйти из машины, боясь упустить что-нибудь, а если бы у него был телефон, сюда вскоре уже приехали бы и другие.

– Шакал, – сказал Борн. Он сделал шаг вперед, но тут же остановился, вспомнив приказ Конклина держаться подальше от окна.

– Ну, теперь-то ты понимаешь? – спросил Алекс, адресуя вопрос Крупкину.

– Конечно, – ухмыльнувшись, признал офицер КГБ. – Для этого тебе и понадобился шикарный лимузин... Карлосу сразу же сообщат, что за нами прислали автомобиль из советского посольства. По какой причине мы могли приехать сюда, если не для допроса мадам Лавье? Естественно, рядом со мной будет высокий человек – может, Джейсон Борн, а может, и нет, – а также еще один индивидуум меньшего роста и с хромой ногой... Если станет понятно, что это действительно Джейсон Борн... Таким образом наш отнюдь не святой союз будет обнаружен. Опять-таки самым естественным образом, потому что во время жесткого допроса мадам Лавье кто-то вспылил и упомянул об информаторе Шакала с площади Дзержинского.

– О котором я мог узнать только благодаря Сантосу из «Сердца солдата», – тихо сказал Джейсон. – Итак, у Доминик есть надежный свидетель – старик из армии Шакала, который сможет подтвердить информацию, которую она сообщит... Должен признать, Святой Алекс, твой ум мудрого змия работает по-прежнему здорово.

– Слышу опять профессора, которого я когда-то знавал... Мне казалось, что он оставил нас.

– Оставил.

– Надеюсь, не навсегда.

– Прекрасно задумано, Алексей. У тебя все еще есть хватка; можешь оставаться трезвенником, если так нужно, а больше всего потому, что мне это не нравится... Все дело в нюансах, верно?

– Не всегда, – возразил Конклин, покачав головой. – Чаще все происходит благодаря глупым ошибкам. К примеру, наша новая коллега – Доми, как ты ее мило называешь... Ей дали понять, что ей по-прежнему доверяют, но доверяют не полностью. Прислали старика наблюдать за ее домом: прислали наудачу, для страховки, потому что его машина неуместна на улице, где только «ягуары» и «роллс-ройсы». Поэтому мы немного проигрываем сейчас, чтобы сорвать банк попозже. В Москве.

– Позволь мне преобразовать это в более интеллектуальную форму, – попросил Крупкин. – Хотя должен признать, что ты всегда превосходил меня в этой области, Алексей. Я предпочитаю хорошее вино самым проникновенным мыслям, хотя последнее – в обеих наших странах – непременно ведет к первому.

– Merde! – завизжала Лавье, сминая сигарету. – О чем толкуют эти Два идиота?

– Они объяснят нам, поверьте, – успокоил Борн.

– Как часто любят повторять для собственного успокоения в определенных кругах госбезопасности, – продолжил советский разведчик, – много лет назад мы подготовили в «Новгороде» сумасшедшего, и еще тогда мы пустили бы ему пулю в лоб, если бы он не сбежал. Его методы – в случае их санкционирования любым правительством, особенно обеими супердержавами – привели бы к конфронтации, которой не могли допустить ни вы, ни мы. В начале своей карьеры Карлос был революционером с большой буквы, а мы – самые настоящие и истинные революционеры – отреклись от него... По его мнению, это было несправедливо, и он никогда не забывает об этом. Карлос всегда будет стремиться вернуться туда, где он был рожден, и тоскует по груди матери... Боже правый, сколько их людей он убил, борясь с «агрессорами» и делая на этом свое состояние, – это действительно революционно!

– Вы отказались от него, – жестко сказал Джейсон, – и теперь он хочет, чтобы вы аннулировали свое прежнее решение. Вы должны признать его убийцей-профессионалом, которого подготовили должным образом. Его психопатическое "я" лежит в основе всего, на чем основываемся Алекс и я... Сантос говорил, что Карлос был поглощен созданием своей сети в Москве. Единственным человеком, о котором Сантосу было известно что-то конкретное – но не имя, – был проникший в высшие эшелоны КГБ «крот» Карлоса. Карлос говорил Сантосу, что у него есть свои люди на ключевых постах в нескольких важных министерствах и что многие годы он посылает им деньги.

– Выходит, Шакал полагает, что формирует ядро своих сторонников внутри нашего правительства, – заметил Крупкин. – Он все еще верит, что сможет вернуться. Он и верно – свихнувшийся на собственной персоне маньяк, но он никогда не понимал склада русского ума. Карлос может подкупить нескольких циничных оппортунистов, но они все равно будут думать только о своем благе и обманут его. Никому не улыбается перспектива оказаться на Лубянке или даже в Сибири. Созданная Шакалом «потемкинская деревня» сгорит дотла.

– Значит, ему нужно спешить в Москву и постараться затушить огонь, – сказал Алекс.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Борн.

– Пожар начнется с раскрытия человека Карлоса с площади Дзержинского, и ему это известно. Он может это предотвратить, когда будет в Москве, он примет решение на месте. Либо его информатор сможет ускользнуть от органов безопасности, либо Шакалу придется убить его.

– Я забыл, – перебил его Борн. – Сантос сказал еще кое-что... Большинство русских, которым платит Шакал, владеют французским. Надо искать человека, занимающего высокий пост в Комитете и говорящего по-французски.

Разговор перебили два резких гудка. Крупкин вытащил рацию.

– Не знаю, что случилось, товарищ полковник, – взволнованно сказал Сергей, – но к дому только что подъехал лимузин посла. Клянусь вам, я не имею понятия...

– Успокойся. Это я вызвал его.

– Но посольские флажки все увидят!

– Надеюсь, их увидит и встревоженный старик в коричневой машине. Мы сейчас спустимся. Конец связи. – Крупкин повернулся к остальным. – Машина подана, джентльмены. Где мы встретимся, Доми? И когда?

– Сегодня вечером, – ответила Лавье. – На презентации в «Галери д'Ор» на улице Паради. Художник – молодой выскочка, который хочет стать рок-звездой или чем-то вроде этого, но у него есть вдохновение... Там будут все.

– Тогда до вечера... Вперед, джентльмены. Несмотря на то, что говорят нам наши инстинкты, когда выйдем на улицу, надо быть очень внимательными.

* * *

В лучах света ритмично двигалась толпа, гремела оглушительная музыка. Ее исполняла модная рок-группа, находившаяся, к счастью, в боковой комнате, подальше от экспозиции. Если бы не развешанные на стенах картины и лучи небольших прожекторов, освещавшие их, можно было подумать, что это дискотека, а не одна из элегантных художественных галерей Парижа.

Приветствуя собравшихся ослепительной улыбкой, Доминик Лавье провела Крупкина в угол огромной комнаты.

– Среди стариков прошел слух, что монсеньер уедет на несколько дней. Тем не менее всем приказано продолжать поиски высокого американца и его друга-инвалида и делать заметки о тех местах, где их видели.

– Должно быть, вы прекрасно справились со своей ролью?

– Пока я выкладывала ему информацию, он молчал. По его дыханию, однако, можно было определить, насколько это ему ненавистно. Холод смерти пробирал меня до мозга костей.

– Он отправился в Москву, – произнес русский. – И наверняка через Прагу.

– Что вы теперь будете делать?

Крупкин поднял глаза к потолку и молча усмехнулся. Затем он вновь взглянул на Лавье и, рассмеявшись, сказал:

– В Москву!

Глава 33

Брайс Огилви, руководитель и главный из партнеров «Огилви, Споффорд, Кроуфорд и Коэн», гордился самодисциплиной. И дело было даже не в маске напускного спокойствия, но в холодном умении держать себя в руках, несмотря на самый глубокий страх во времена кризисов. Но, когда примерно пятьдесят минут назад он вошел в свой кабинет и услышал звонок секретного телефона, у него появилось какое-то скверное предчувствие... Столь ранний звонок, да еще по этому телефону... Когда Огилви услышал в трубке голос советского генерального консула в Нью-Йорке, он ощутил внезапную пустоту у себя внутри... а когда русский приказал ему быть в отеле «Карлайл» в номере 4-Си через час, а не на их обычном месте встречи, в квартире на Тридцать второй улице на пересечении с Мэдисон-авеню, Брайс почувствовал, как пустота сменяется режущей болью. Он мягко попытался возразить насчет внезапности этой встречи, и боль превратилась в бушующий пожар, языки пламени которого подступили даже к горлу. Советский консул заявил: «То, что я собираюсь показать вам, заставит вас искренне пожалеть о том, что мы вообще знакомы друг с другом, а не о сегодняшней утренней встрече. Жду вас!»

Огилви плюхнулся на заднее сиденье лимузина и вжался, насколько возможно, в спинку сиденья. В его голове кружились абстрактные мысли о собственном богатстве и могуществе; он должен взять себя в руки! В конце концов, он – Брайс Огилви... Самый преуспевающий адвокат в Нью-Йорке, а по вопросам антитрестовского законодательства он уступает разве что Рэндолфу Гейтсу из Бостона.

Гейтс!! Мысль об этом сукином сыне ненадолго отвлекла его. «Медуза» попросила этого прославленного Гейтса о совершенно пустячной услуге: назначении одного человека в правительственную комиссию, – а он даже не пожелал ответить на их телефонные звонки! Звонки, которые были пропущены через вполне надежный источник – внешне внепартийного, неприступного главу службы материально-технического снабжения Пентагона, осла по имени генерал Норман Суэйн, который всего лишь хотел получить информацию. Ладно, допустим, что больше чем информацию, но Гейтс не мог знать об этом... Гейтс? Позавчера в утреннем выпуске «Таймс» было сообщение, что он отказался выступать на процессе по делу о недобросовестной конкуренции. В чем там было дело?

Лимузин подкатил ко входу в отель «Карлайл» – когда-то любимому месту семьи Кеннеди, а теперь месту конспиративных встреч, которое выбрали Советы. Швейцар открыл левую заднюю дверцу машины, и Огилви ступил на тротуар. В другое время он бы так не поступил, потому что подобное промедление было бы ненужной показухой, но в это утро он не мог поступить иначе: он обязан взять себя в руки и превратиться опять в Ледяного Огилви, которого так боятся его оппоненты.

Подъем на лифте до четвертого этажа был быстрым, и, хотя расстояние до номера 4-Си было небольшим, он медленно шел по голубой дорожке коридора, и это заняло много времени. Брайс Огилви сделал глубокий спокойный вздох, выпрямился и нажал на звонок. Через двадцать восемь секунд, которые взволнованный адвокат до тошноты считал про себя, дверь отворилась. Ее открыл советский генеральный консул, стройный мужчина среднего роста. На фоне гладкой белой кожи его лица сверкали огромные карие глаза.

Владимир Суликов был жилистым семидесятитрехлетним стариком, полным нервной энергии. В прошлом он занимал должность профессора истории в Московском университете. Марксист по убеждению, он не был членом Коммунистической партии. По правде говоря, он не входил ни в одну из политических организаций, предпочитая пассивную роль неверующего индивидуума в коллективистском обществе. Это, а также его необыкновенно острый интеллект сослужили ему хорошую службу: его назначали на должности, на которых люди с более конформистским складом ума и наполовину не были бы столь удачливы, как он. Комбинация всех этих качеств, а также постоянные занятия спортом позволили Суликову выглядеть лет на десять – пятнадцать моложе своего возраста. Его собеседники обычно чувствовали себя несколько неловко, поскольку ему как-то удавалось излучать мудрость, накопленную за многие годы, и жизненную энергию зрелости.

Приветствия были короткими. Суликов предложил Огилви только жесткое, холодное рукопожатие и неудобное кресло. Он стоял перед узким, облицованным белым мрамором камином, словно перед школьной доской. Руки он держал за спиной – ни дать ни взять разъяренный профессор, собирающийся задавать вопросы и одновременно читать нотацию раздражающему своей несговорчивостью студенту.

– Давайте сразу к делу, – резко сказал русский. – Вам знаком адмирал Питер Холланд?

– Да, конечно. Он – директор ЦРУ. Почему вы спрашиваете об этом?

– Он – один из вас?

– Нет.

– Вы в этом уверены?

– Конечно уверен.

– Есть вероятность того, что он мог стать одним из вас, а вы не знаете об этом?

– Разумеется, нет. Я незнаком с ним лично. Вы устраиваете мне допрос в советском стиле? Хотите попрактиковаться?

– А что, знаменитый американский адвокат возражает против простеньких вопросов?

– Я против того, чтобы меня оскорбляли. Вы сделали по телефону ошеломляющее заявление. Соблаговолите объясниться, я жду.

– Не замедлю, советник, поверьте, объяснюсь... Только по-своему. Мы, русские, умеем защищать свои фланги: этому мы научились на трагедии и триумфе Сталинграда... Подобного вам, американцам, никогда не доводилось переживать.

– Вам известно, что я участвовал в другой войне, – холодно заметил Огилви, – но если исторические книги не лгут, вам, насколько я помню, помогла русская зима.

– Это трудно объяснить тысячам и тысячам замерзших насмерть русских.

– Согласен, примите и мои соболезнования, и мои поздравления... Но это не ответ на мой вопрос.

– Я лишь пытаюсь объяснить вам банальную истину, молодой человек. Как я уже говорил, мы обречены на повторение болезненных уроков истории, о которых толком ничего не знаем... Видите ли, мы действительно защищаем свои фланги, и, если кто-то из нас, дипломатов, заподозрит, что нашу страну хотят вовлечь в международные неприятности, мы усиливаем эти фланги. Для вас это должно быть яснее ясного, советник.

– Насколько ясно, настолько и тривиально. Так что там насчет адмирала Холланда?

– Минутку... Во-первых, позвольте спросить вас о человеке по имени Александр Конклин.

Пораженный Брайс Огилви подпрыгнул на месте.

– Откуда вы знаете это имя? – едва слышно спросил он.

– И еще кое-кто... Некто Панов, Мортимер, или Моше, Панов, врач-еврей, как мы полагаем. И наконец, мужчина и женщина, которые, по нашему мнению, не кто иные, как убийца Джейсон Борн и его жена.

– Боже мой! – воскликнул Огилви, конвульсивно дернувшись и уставившись на собеседника широко раскрытыми глазами. – Что общего у этих людей с нами?!

– Это нам и надо выяснить, – ответил Суликов, внимательно всматриваясь в юриста с Уолл-стрит. – Вам, без сомнения, все они известны, не так ли?

– Да... То есть нет! – запротестовал Огилви, краснея и одно за другим выстреливая слова. – Здесь другая ситуация. Они не имеют отношения к нашему бизнесу, в который мы вложили миллионы и разрабатывали двадцать лет!

– Могу я вам напомнить, советник, что и заработали на нем миллионы?

– Спекулятивный капитал на международных рынках! – воскликнул адвокат. – Это не считается преступлением в нашей стране. Деньги перетекают на другие континенты нажатием на клавишу компьютера. Повторяю, это не преступление!

– Неужели? – Советский генеральный консул удивленно приподнял брови. – Мне казалось, что вы как юрист лучше, чем доказывает это заявление. Вы многие годы занимаетесь скупкой компаний по всей Европе путем слияний и поглощения, используя фальшивые или подставные фирмы. Компании, которые вы приобретаете, продают свою продукцию на одном и том же рынке, и вы по договоренности с конкурентами устанавливаете монопольные цены. По-моему, на юридическом языке это называется сговором и ограничением нормальной торговли. В Советском Союзе у нас не возникают сложности с подобными юридическими терминами, поскольку цены устанавливаются государством.

– У вас нет доказательств, подтверждающих подобные обвинения! – заявил Огилви.

– Конечно, поскольку есть лжецы, готовые подкупить кого угодно, и не брезгующие ничем юристы, готовые дать нужные советы лжецам. Это великолепно задуманное предприятие, в лабиринтах которого легко заплутать; мы оба немало поимели от него. Вы продавали нам в течение многих лет все, в Чем у нас была нужда, в том числе и товары, на которые было наложено эмбарго вашего правительства. Вы всегда выступали под разными названиями, наши компьютеры выходили из строя, пытаясь удержать их в памяти.

– У вас нет доказательств! – еще раз подчеркнул юрист с Уолл-стрит.

– Меня не интересуют эти доказательства, советник. Сейчас мне важны только имена, которые я вам назвал. Итак, по порядку: адмирал Холланд, Александр Конклин, доктор Панов и, наконец, Джейсон Борн и его жена. Пожалуйста, расскажите мне о них.

– Почему? – взмолился Огилви. – Я только что объяснил вам, что они не имеют никакого отношения ни к вам, ни ко мне, ни к нашим сделкам!

– А нам кажется, что имеют... Так почему бы не начать с адмирала Холланда?

– О Боже!.. – Взбудораженный юрист покачал головой, несколько раз запнулся, а затем слова хлынули из него потоком: – Холланд, ладно, видите ли... Мы завербовали в ЦРУ одного человека – аналитика по фамилии Десоул, который запаниковал и захотел разорвать с нами отношения. Мы не могли допустить этого, и он был ликвидирован – профессионально ликвидирован... То же самое нам пришлось сделать еще с несколькими людьми, которые стали опасны для нас. У Холланда могли возникнуть подозрения, и, вероятно, он догадывается, что тут что-то не чисто, но дальше этого дело не пойдет: профессионалы, которых мы наняли, работают, не оставляя следов.

– Очень хорошо, – произнес Суликов, по-прежнему не отходя от камина и смотря сверху вниз на взбудораженного Огилви. – Следующий, Александр Конклин.

– Это бывший резидент ЦРУ, близкий друг Панова, врача, и они оба связаны с человеком по имени Джейсон Борн и его женой. Их связь – очень давняя, она корнями уходит в Сайгон, если честно. Видите ли, в нашу систему проникли, некоторых наших людей шантажировали, им угрожали, и Десоул пришел к выводу, что пресловутый Борн – при содействии Конклина – несет ответственность за это проникновение.

– Как ему удалось это сделать?

– Не знаю. Знаю только, что Борна необходимо ликвидировать, и наши профессионалы взялись за этот контракт, точнее контракты. Их всех надо убрать.

– Вы упомянули Сайгон...

– Борн был частью старой «Медузы», – тихо вынужден был признать Огилви. – И, как большинство этих вояк, он – обычный вороватый неудачник... Это могло произойти случайно: он мог узнать кого-то, с кем встречался двадцать лет назад. Десоул слышал одну историю об этом мошеннике Борне – кстати, это его псевдоним... что, мол, тот был подготовлен Управлением и принял на себя личину международного убийцы, чтобы поймать в ловушку другого убийцу, которого они называют Шакалом. Но этот план провалился, и Борна отправили на пенсию с золотыми часами на память. «Спасибо за усердие, старина, но теперь все кончено». По всей видимости, он думал сорвать более солидный куш, поэтому решил заняться нами... Теперь вы понимаете, не так ли? Это разные вещи. Между ними не может быть ничего общего.

Русский расцепил ладони и сделал шаг вперед, отойдя от камина. Его лицо выражало скорее озабоченность, чем тревогу.

– Неужели вы действительно настолько слепы или ваше поле зрения настолько сужено, что вы видите только свое предприятие?

– Я отвергаю ваши оскорбления... О чем, черт подери, идет речь?

– Связь существует, и она была создана ради одной-единственной цели. Вы всего лишь побочная ветвь, которая внезапно приобрела для властей чрезвычайно важное значение.

– Я не... понимаю, – прошептал Огилви, лицо которого внезапно побелело.

– Вы только что сказали об «убийце, которого они называют Шакал», а перед этим охарактеризовали Борна как незначительного негодяя-агента, специально подготовленного для того, чтобы стать убийцей... План провалился, и Борна отправили на пенсию «с золотыми часами на память». По-моему, так вы сказали.

– Так мне сообщили...

– А что еще вам известно о Карлосе-Шакале? И о человеке, который использует псевдоним Джейсон Борн? Что вы знаете о них?!

– Честно говоря, очень мало... Два стареющих киллера, настоящие подонки, которые многие годы пытаются уничтожить друг друга. Но кому до этого есть дело? Меня заботит только полнейшая секретность вокруг нашей организации.

– Вы все еще ничего не поняли, верно?

– Что я должен понять, объясните, ради Бога!

– Может, Борн не такой уж подонок, как вы о нем думаете, если вы приглядитесь к его связям.

– Будьте Добры, говорите яснее, – ровным голосом попросил Огилви.

– Он использует «Медузу» для того, чтобы вести охоту за Шакалом.

– Невозможно! Та «Медуза» много лет назад разгромлена в Сайгоне!

– Очевидно, он думает иначе. Не соблаговолите ли вы снять свой великолепный пиджак, закатать рукава рубашки и показать мне маленькую татуировку на внутренней стороне предплечья?

– Тут нет связи! Это всего лишь памятка о войне, которую никто не поддерживал, но мы обязаны были сражаться!

– Да бросьте вы, советник... Сражались со складов в Сайгоне? Обдирали как липку собственные войска и отправляли курьеров в швейцарские банки... За подобные подвиги не награждают...

– Гнусная клевета, провокация! – взорвался Огилви.

– Расскажите об этом Джейсону Борну, который прошел школу в той, первой, «Женщине-Змее»... Да, советник, он вышел на вас... И теперь использует в своей охоте на Шакала.

– Каким образом, объясните, ради Бога!

– Не имею понятия... Прочитайте вот это. – Генеральный консул быстро подошел к столу, взял лежавшую на нем стопку скрепленных листков бумаги и протянул их Брайсу Огилви. – Это запись телефонных переговоров, которые велись четыре часа назад из нашего посольства в Париже. Подлинность голосов установлена, определены абоненты, с которыми были переговоры. Внимательно прочитайте это, советник, а потом как юрист выскажите свое мнение.

Прославленный адвокат Ледяной Огилви жадно схватил листки и стал пробегать глазами один за другим. Кровь отливала от его лица, и, оно наконец приобрело мертвенно-бледный оттенок.

– Боже правый, им все известно... Мой кабинет прослушивается! Как это могло произойти? Безумие какое-то! В наш круг невозможно проникнуть!!!

– Вновь предлагаю рассказать это Джейсону Борну, а также его старому другу и резиденту в Сайгоне Александру Конклину. Это они вышли на вас.

– Это невозможно! – проревел Огилви. – Мы откупились или ликвидировали всех в «Женщине-Змее», кто мог хотя бы подозревать о масштабах нашей деятельности. Боже, их было не так уж и много, а тех, кто по-настоящему воевал, можно пересчитать по пальцам! Я ведь говорил вам, что они были подонками и даже больше того – уж нам-то это известно – ворами из воров, которых разыскивали за преступления в Австралии и по всей Юго-Восточной Азии. Тех, кто принимал участие в боевых действиях, – мы нашли и убрали!

– Мне кажется, кого-то вы все-таки упустили, – заметил Суликов. Юрист вновь обратил свой взгляд на листки бумаги; на его лбу выступили капли пота.

– Боже праведный, – прошептал он, закашлявшись, – я погиб.

– Я тоже об этом подумал, – произнес советский генеральный консул, – но ведь всегда могут быть варианты, не так ли?.. Само собой разумеется, мы должны признать, что нас, как и большую часть континента, обманули бессовестные капиталисты. Ягнят повели на жертвенный алтарь во имя жажды наживы! Этот американский картель финансовых разбойников захватывал рынки и продавал низкокачественные товары по вздутым ценам благодаря липовым документам о разрешении Вашингтона на поставки нам и нашим союзникам.

– Ах ты, сукин сын! – взорвался Огилви. – Вы сотрудничали с нами на всех этапах этого дела. Вы переправляли нам миллионы из стран вашего блока, переименовывали – черт возьми, даже перекрашивали – суда, которые шли по. Средиземному и Эгейскому морям, перенацеливали их на Босфор и Дарданеллы, не говоря уже о портах на Балтийском море!

– Докажите это, советник, – усмехнувшись, сказал Суликов. – Я ведь могу раздуть громкий скандал из вашего ренегатства. Москва с радостью примет в свои объятия такого опытного специалиста...

– Что?! – в ужасе вскрикнул юрист.

– Ладно, вам нельзя здесь больше оставаться. Поймите, о чем я говорю, мистер Огилви. За вами ведется электронное наблюдение, и скоро вас могут арестовать.

– О Боже!..

– Вы могли бы отправиться в Гонконг или Макао – они были бы только рады заполучить ваши денежки. Но у них сейчас возникли проблемы с рынками сбыта на материке, к тому же, с учетом британско-китайского соглашения о переходе Гонконга под управление Китая в 1997 году, им не очень понравится то, что над вами нависает ордер на арест. Я бы на вашем месте не совался в Швейцарию: закон о взаимной выдаче может сработать, как было в случае с Веско. Ах да. Веско... Можете присоединиться к нему на Кубе.

– Прекратите! – завизжал Огилви.

– У вас всегда остается возможность явки с повинной: вы столько всего можете рассказать. Они могут даже скинуть десятку с вашего тридцатилетнего срока.

– К дьяволу, я вас убью!

Дверь спальни внезапно распахнулась, и в проеме, угрожающе засунув руку под мышку, появился охранник консула. Юрист вскочил, потом, задрожав всем телом, упал на стул и подался вперед, обхватив голову руками.

– Подобное поведение не приветствуется, – заметил Суликов. – Бросьте, советник... Сейчас нужен холодный рассудок и не время для эмоций.

– Как вы можете так говорить? – дрожащим голосом ответил Огилви, готовый вот-вот расплакаться. – Я конченый человек...

– Довольно странно слышать это от человека, который располагает такими ресурсами. Я не шучу... Вы не можете оставаться здесь, но все равно ваши ресурсы огромны. Вы должны действовать с позиции силы, вынудить их пойти на уступки – ведь это и есть настоящее искусство выживания. В конце концов власти оценят действительное значение вашего вклада, как это было с Боэски, Левиным и десятками других... Они провели в тюрьме минимальные сроки, играли там в теннис и трик-трак и сохранили свои состояния. Попытайтесь и вы.

– Как? – спросил юрист, посмотрев на русского покрасневшими глазами, во взгляде которых читалась мольба.

– Сначала надо решить откуда, – объяснил Суликов. – Выберите какую-нибудь нейтральную страну, у которой с Вашингтоном нет договора о выдаче преступников... Но там должны быть чиновники, которых за определенную плату можно убедить предоставить вам временный вид на жительство и разрешение на работу. Будете там заниматься бизнесом. Как вы понимаете, понятие «временный» весьма растяжимо. Бахрейн, Эмираты, Марокко, Турция, Греция – такие прекрасные варианты. И везде есть многочисленное англо-говорящее сообщество... Может, мы втихую сумеем вам помочь...

– Почему вы идете на это?

– Ваша слепота поражает меня, мистер Огилви... Естественно, за определенную цену... Вы развернули в Европе великолепную деятельность. Механизм работает как часы, если рычаги управления будут в наших руках, мы сможем извлечь значительную выгоду...

– О... Бог... мой, – едва смог выдавить глава «Медузы», не сводя глаз с генерального консула.

– Разве у вас есть выбор, советник?.. Пойдем, надо торопиться. Надо подготовить кое-что. К счастью, еще довольно рано.

* * *

Часы показывали половину четвертого, когда в кабинет Питера Холланда в здании ЦРУ вошел Чарльз Кэссет.

– У нас новости, – заявил он и прибавил: – Определенного характера.

– Что-нибудь связанное с фирмой Огилви? – спросил Холланд.

– Точно; – ответил Кэссет и положил на стол несколько фотографий. – Мы получили их по факсу час назад из аэропорта Кеннеди. Поверь мне, это были тяжелые шестьдесят минут...

– Из аэропорта? – Холланд сосредоточенно разглядывал фотографии. На них были запечатлены люди, проходившие таможенный досмотр в одном из залов аэропорта. На всех фотографиях красным карандашом была обведена голова одного и того же человека. – Кто эти люди?

– Пассажиры рейса «Аэрофлота» в Москву. Служба безопасности отслеживает всех граждан США, которые летают этими рейсами.

– Ну? И кто здесь отмечен?

– Огилви собственной персоной.

– Что?!

– Он сел на двухчасовой беспосадочный рейс... Хотя и не должен был...

– Не понял?

– Три человека звонили ему на работу и получали один и тот же ответ: его нет, он в Лондоне, отель «Дорчестер». А нам известно, что это не так. Тем не менее администратор «Дорчестера» подтвердил, что на имя Огилви забронирован номер и поэтому они принимают сообщения для него.

– И все же я не понимаю, Чарли...

– Это дымовая завеса, подготовленная в спешке. Во-первых, с чего это богач Огилви полетит рейсом «Аэрофлота», если он может воспользоваться рейсом «Конкорда» в Париж и оттуда рейсом «Эр Франс» в Москву? Во-вторых, почему его секретарь заявляет, что Огилви летит в Лондон, хотя на самом деле он отправился в Москву?

– Почему «Аэрофлотом» – ясно, – заявил Холланд. – Это – государственная компания, поэтому он находится под защитой Советов. Суета с Лондоном и «Дорчестером» также понятна. Он запутывает следы... Бог мой, вся эта чечетка рассчитана на нас!

– Ты попал в яблочко, шеф. Так вот, Валентине, покопавшись в компьютерной рухляди в наших подвалах, выяснил следующее... Миссис Огилви с двумя несовершеннолетними детьми отправилась рейсом «Роял эйр Марок» до Марракеша с пересадкой в Касабланке.

– До Марракеша?.. «Эйр Марок» – Марокко, Марракеш. Послушай! В компьютерных распечатках регистрации в отеле «Мейфлауэр», с которыми нас заставил поработать Конклин, мелькало имя женщины. Он связал ее с «Медузой», она тоже была в Марракеше.

– У тебя прекрасная память, Питер. Женщина, о которой ты говоришь, и жена Огилви в начале семидесятых жили в одной комнате в Беннингтоне. Добрые старые фамилии – их отпрыски стремятся держаться поближе друг к другу и при необходимости приходят на помощь.

– Чарли, черт подери, что происходит?!

– А вот что: кто-то предупредил Огилви, и вся семейка смылась. Если я не ошибаюсь, и если удастся разобраться в финансовых отчетах, мы увидим, что из Нью-Йорка неизвестно куда утекли миллионы долларов.

– И что дальше?

– Думаю, «Медуза» обосновалась в Москве, господин директор.

Глава 34

Луис Дефацио с трудом вылез из такси на бульваре Массены. Его сопровождал кузен Марио из Ларчмонта, штат Нью-Йорк, – крупный мускулистый мужчина. Они стояли перед входом в ресторан, на витрине которого сверкала красная надпись: «Тетразини».

– Это здесь, – сказал Луис. – Они ждут нас в отдельном кабинете.

– Уже довольно поздно. – Марио взглянул на свои часы. – По местному времени сейчас почти полночь.

– Нестрашно, подождут.

– Ты не сказал, как их зовут, Лу. Как к ним обращаться?

– Тебе это не нужно, – ответил Дефацио, направляясь к дверям ресторана. – Никаких имен... Все, что от тебя требуется, это быть вежливым... Понимаешь, что я имею в виду?

– Мог бы об этом и не говорить, Лу, – запротестовал Марио. – Только объясни, при чем тут вежливость?

– Пойми, он дипломат высокого ранга, – объяснил саро supremo, взглянув на своего спутника, человека, который едва не убил в Манассасе Джейсона Борна. – Он работает на Рим и вращается в самых высоких кругах, но у него есть прямая связь с патронами на Сицилии. И он, и его жена – птицы высокого полета... Их работа высоко ценится. Ты меня понимаешь?

– И да и нет, – признался Марио. – Если он занимает такое высокое положение, почему он согласился пасти наши мишени? Ему это вроде не по рангу?

– Потому что он вхож туда, куда нашим pagliacci[128] и близко не подойти, понимаешь? Я дал знать нашим людям в Нью-Йорке, кто наши клиенты, особенно один из них, capisce? Наши шефы и в Манхэттене, и в поместьях к югу от Палермо пользуются особым языком, понимаешь?.. Все сводится к простой формуле: «Сделай» или «Не делай».

– Кажется, понимаю, Лу. Мы должны показать уважение.

– Уважение – да, мой добрый кузен, но не слабость, capisce? Никакой беспомощности! Пускай все знают, что этой операцией от начала до конца руководил Лу Дефацио. Понял?

– В таком случае, может, мне отправиться домой к Энджи и детям? – засмеялся Марио.

– Что?.. Заткнись, cugino! Деньги, которые ты заработаешь, обеспечат ренту всему твоему выводку.

– Их всего пятеро, Лу...

– Идем. Запомни, уважение уважением, но мы не пойдем ни на какие дерьмовые штучки.

Отдельный кабинет был декорирован в духе, характерном для ресторана «Тетразини». Стены были расписаны выцветшими фресками с изображением пейзажей Рима, Венеции и Флоренции. Ненавязчивая музыка, главным образом оперные арии и тарантеллы, и мягкое освещение создавали атмосферу интимности и уюта. Все дышало Италией. Если бы саро забыл на минуту, что он в Париже, у него могло возникнуть впечатление, что он ужинает на римской виа Фраскати в одном из многочисленных семейных ресторанчиков, которыми славится эта старинная улочка.

В центре кабинета стоял большой круглый стол, покрытый темно-красной скатертью. Над столом спускалась довольно скромная люстра. Вокруг стола стояли четыре стула. Кроме того, стулья были расставлены вдоль стены, т. е. всегда была возможность разместить в кабинете значительное число гостей и при необходимости вооруженную охрану: За столом сидели мужчина и женщина. Мужчина был смуглолицый, с темными вьющимися волосами; располагавшаяся слева от него женщина средних лет была в вечернем платье. На столе стояли бутылка «кьянти классикс» и массивные бокалы. На стуле рядом с мужчиной лежал черный кожаный чемодан.

– Я из Нью-Йорка, меня зовут Дефацио, – представился саро supremo, закрывая за собой дверь. – Познакомьтесь, мой кузен Марио, вы могли о нем слышать. Он способный парень. Находясь вместе с нами, он тратит время, которое обычно посвящает своей семье.

– Да, слышали, – произнес сидящий за столом мужчина. – Марио, il boia, esecuzione qarantito[129], – свободное владение любым видом оружия. Присаживайтесь, господа.

– Я считаю подобную аттестацию излишней, – заметил Марио, подходя к столу. – Я знаю свое дело, вот и все.

– Это замечание профессионала, синьор, – вступила женщина, когда Дефацио и его кузен расположились за столом. – Что вам заказать? – спросила она.

– Пока ничего, – ответил Луис. – Может быть, попозже... Марио, мой толковый родственник по материнской линии, – дай Бог матери найти покой в объятиях Христа, – спросил меня, как мы будем величать вас? Может, мистер и миссис «Париж»? Я хочу сказать, что нет необходимости называть настоящие имена.

– Нас знают как графа и графиню, – ответил мужчина, натянуто улыбаясь.

– Ну, что я тебе говорил, кузен? Это птицы высокого полета... Итак, граф, какие у нас дела?..

Граф перестал улыбаться и ответил:

– Я введу вас в курс дела, но если бы это было в моей власти, я бы забыл и вас, и все ваши дела...

– Эй, я здесь не для того, чтобы размазывать всякое дерьмо!

– Лу, пожалуйста! – вмешался Марио. – Спокойно! Думай, что говоришь...

– А он думает? Кому нужно все это дерьмо?

– Вы просили меня ввести вас в курс дела, синьор Дефацио, и я пытаюсь сделать это, – сказал граф. – Вчера около полудня мою жену и меня едва не убили. Это не то, от чего можно прийти в восторг. Мы не собираемся это терпеть. Вы-то представляете, во что вы вляпались?

– Вас чуть не убили?.. Вас что, взяли на мушку?!

– Если вы думаете, что нападение было направлено именно против нас, то, к счастью, нет. В противном случае мы бы не сидели здесь с вами.

– Синьор Дефацио, – не дала договорить мужу графиня. – Нам известно, что у вас контракт на этого инвалида и его друга доктора. Это так?

– Да, – кивнул саро supremo. – Пока так. Но в дальнейшем речь пойдет о более важных персонах... Понимаете меня?

– Увы, нет, – процедил граф.

– Я говорю вам о деле, в котором, возможно, понадобится ваша помощь. Ваши услуги будут хорошо оплачены.

– И кто же еще значится в этом контракте? – спросила графиня.

– Еще один человек, для встречи с которым и прибыли инвалид и доктор, эта «сладкая парочка».

Супруги переглянулись, после чего граф, поднеся к губам бокал с вином, произнес:

– "Третье лицо". Ясно... Контракт, в котором три мишени, должен быть весьма прибыльным... Какова же сумма, синьор Дефацио?

– Эй, вы что! Разве я спрашиваю вас, сколько вы зарабатываете в этом сраном французском Париже? Скажу коротко: много! А для вас это шестизначная цифра, если все пойдет как надо.

– Шестизначных цифр очень много, – заметила графиня. – И похоже на то, что сумма контракта выражается семизначной цифрой.

– Семи?.. – выдохнул Дефацио.

– То есть более миллиона долларов, – закончила графиня.

– Ну, вы хватили... Скажу одно: наши клиенты платят за то, чтобы названные люди оставили этот мир, – сказал Луис и задышал спокойнее, поскольку семизначное число не приравняли к семи миллионам. – Мы не задаем вопросов, мы делаем свою работу. В подобных ситуациях мы получаем щедрое вознаграждение, а наша организация подтверждает свою репутацию. Верно, Марио?

– Безусловно, Лу, но я не разбираюсь в этих тонкостях.

– Тебе хорошо платят, не так ли, кузен?

– Меня бы здесь не было, если было не так, Лу.

– Понимаете, что я имею в виду? – спросил Дефацио, взглянув на собеседников. – Эй, в чем дело?.. А, никак не можете забыть вчерашнее происшествие? Что это было? Они вас заметили, так, что ли? Заметили вас, и один из них пульнул пару раз, так? Да и что еще могло случиться? Они ведь не знали, кто вы такие, вы просто оказались там. Может, лишний раз мелькнули у них перед глазами, поэтому они решили немного поиграть мускулами, так? Это старый прием: пугнуть незнакомца так, чтобы он обосрался от страха.

– Лу, следи за своими выражениями!

– Выражениями? Да я хочу только одного: поскорее договориться.

– Если я вас правильно понял, – уточнил граф, – вы должны убрать этого калеку, и его друга доктора, и еще какое-то третье лицо?

– Совершенно верно.

– Вы знаете, кто это? Я не имею в виду его фотографии или словесное описание...

– Естественно, он – один из мерзавцев, присягнувших правительству США. Много лет назад он получил задание: работу вроде той, что делает Марио... Вы в это можете поверить? Но эти три парня стали поперек глотки нашим клиентам... Поэтому-то и заключен контракт, что я еще могу добавить?

– Это не очень убедительно, – сказала графиня и сделала глоток из бокала. – Может быть, вы не знаете всего...

– Не знаю чего?

– Есть еще кто-то, кому этот «третий» мешает в большей степени, чем вам, – ответил граф. – Этот кто-то вчера устроил побоище в загородном ресторане только потому, что там был ваш «третий». Был там так же, как и мы... Мы заметили, что вашего «третьего» предупредили. Он успел улизнуть. Мы поспешили уйти, а всего через несколько минут разразилась вся эта бойня.

– Condannare![130] – поперхнулся Дефацио. – Кто же этот ублюдок, который хочет убить его? Скажите мне!

– Вчерашний вечер и весь сегодняшний день мы старались выяснить это, – подавшись вперед, сказала графина. – Люди, за которыми вы охотитесь, ни на минуту не остаются одни. Рядом с ними – вооруженная охрана. Мы не могли понять, откуда она взялась. Но на бульваре Монтеня мы увидели, как за ними приехал советский лимузин, и вдобавок ваш «третий» находится в компании широко известного офицера КГБ. Теперь нам кажется, что мы действительно знаем, кто он.

– Подтвердить это можете только вы, – вмешался граф. – Как зовут человека, включенного третьим в ваш контракт? Думаю, у нас есть полное право знать его имя.

– Почему бы и нет? Это подонок, которого зовут Борн, Джейсон Борн. Он шантажировал наших клиентов.

– Ессо[131], – спокойно заметил граф.

– Ultimo[132], – эхом отозвалась графиня. – Что вы знаете об этом Борне? – спросила она.

– То, что уже сказал вам. Он выполнял щекотливые поручения ЦРУ, но ему вставляли палки в колеса большие шишки из Вашингтона. У него поехала крыша, и он стал путаться под ногами наших клиентов. Настоящая мразь...

– А вы ничего не знаете о Карлосе-Шакале? – спросила графиня, откидываясь на спинку стула и внимательно наблюдая за выражением лица саро supremo.

– Само собой, слышал и понимаю, к чему вы клоните. Говорят, этот Шакал точит зуб на Борна и наоборот... Но мне на это наплевать. Знаете, мне казалось, что такие парочки – кошка с собакой – бывают только в книжках и в кино, понимаете? Потом мне сказали, что такой парень действительно существует и что он по-настоящему крутой мужик...

– Еще как существует, – подтвердила графиня.

– Но, как я только что сказал, мне на это наплевать. Мне нужно заполучить калеку, еврея врача и этого подонка Борна – вот и все. И я по-настоящему хочу заполучить их.

Дипломат и его жена переглянулись, и графиня кивнула своему мужу, как бы выражая согласие.

– Вы строите воздушные замки, но они разлетятся при первом соприкосновении с реальностью, – заявил граф.

– Что вы хотите сказать?

– Друг мой, Робин Гуд действительно существовал, но он не был дворянином из Локсли. Это был варвар и главарь саксов, которые сражались с норманнами. Он был убийцей, мясником и вором; его образ приукрашен легендами. Мы знаем, что реально существовал и папа Иннокентий III[133], который не был невинным агнцем и продолжал жестокую политику своего предшественника – Григория VII[134], которого едва ли можно считать святым. Они разорвали Европу на части, утопили ее в море крови ради достижения политической власти и обогащения Священной Римской империи. А за много столетий до этого был такой приятный человек – Квин Кассий Лонгин. Это времена Древнего Рима. Будучи прокуратором провинции Дальняя Испания, он, несмотря на свои высокие достоинства, подверг пыткам и уничтожил сотни тысяч испанцев...

– Что, черт подери, вы тут несете?

– Эти люди стали легендой, синьор Дефацио. В истории отразились лишь некоторые стороны их характера, но, несмотря на искажения, они реально существовали. Так же, как и Шакал, который является реальным человеком и представляет для вас смертельную опасность. Так же он опасен и для нас, поскольку за ним тянется ниточка обстоятельств, в которых мы не хотим завязнуть.

– Что вы имеете в виду? – Дефацио с отвисшей челюстью уставился на графа.

– Присутствие Советов было для нас и настораживающим и загадочным, – продолжил граф. – Потом в конце концов мы смогли уяснить суть происходящего... Вы подтвердили нашу догадку... Москва охотится за Карлосом многие годы. Они хотят убрать его, но все, чего они пока добились, это вереница мертвецов в этой охоте. Каким-то образом – только Богу известно каким – Джейсон Борн договорился с русскими, чтобы охотиться вместе.

– Ради Христа, говорите по-английски или по-итальянски, но только пользуйтесь словами, которые понятны! Я не выпускник Гарварда, мне это не нужно, понятно?

– Это Шакал ворвался вчера в загородный ресторан! Это он охотится за Джейсоном Борном, который сделал ошибку, вернувшись в Париж и уговорив Советы работать вместе с ним. Да и Советы дали маху, забыв, что это – Париж, где у Карлоса больше шансов победить. Он пристрелит и Борна, и всех остальных и еще посмеется над русскими. Затем он объявит секретным службам всех правительств, что это дело его рук, что он теперь padrone и maestro! Вы в Америке никогда не знали этой истории целиком, в вашем распоряжении были какие-то обрывки сведений, поскольку вас в Европе интересуют только деньги. Но мы-то пережили все это, наблюдая за событиями с трепетом. А теперь мы просто загипнотизированы: два стареющих киллера, снедаемые звериной ненавистью, хотят лишь одного: перерезать друг другу глотки...

– Эй, полегче, болтун! – крикнул Дефацио. – Этот подонок Борн – всего лишь подделка, contraffazione. Он никогда не был настоящим убийцей...

– Вы не правы, синьор, – сказала графиня. – Может быть, он начинал достаточно скромно, но в конце концов пистолет стал его любимым инструментом. Можете спросить об этом Шакала.

– Да пошли вы с вашим Шакалом! – заорал Дефацио, вскакивая со стула.

– Лу!

– Заткнись, Марио! Этот Борн – мой, точнее наш! Мы представим в доказательство трупы. У нас будут фотографии, на которых мы будем стоять возле этой троицы. Их тела будут продырявлены по всем правилам и никто не сможет сказать, что это не наша работа!

– Теперь вас можно считать pazzo, – спокойно заметил граф в ответ на хриплые выкрики саро supremo. – И, будьте добры, перестаньте драть глотку...

– Не надо меня заводить...

– Граф пытается объяснить тебе, Лу, – сказал Марио. – Мы должны выслушать синьора, потому что это может быть жизненно важно для нашего дела. Присядь, кузен. – Луис послушно сел. – Продолжайте, граф.

– Благодарю вас, Марио. Вы не возражаете, если я буду называть вас по имени?

– Вовсе нет, синьор.

– Не исключено, что вам придется наведаться в Рим...

– А мне кажется, нам надо вернуться в Париж, – вновь закашлялся Дефацио.

– Очень хорошо, – согласился граф, теперь обращаясь к Дефацио и его кузену, но явно отдавая предпочтение Марио. – Может, вам и удастся подстрелить эту троицу из снайперской винтовки, но к их телам вам не подобраться, потому что их будут караулить русские. Они откроют огонь, как только заметят вас, уверенные, что вы – люди Шакала.

– Тогда надо устроить какую-то отвлекающую суматоху, – сказал Марио. – Скажем, такой симпатичный пожар в их доме... Мне приходилось это делать: в суматохе, когда повсюду пожарные машины, воют полицейские сирены, снуют люди, царит неразбериха, легко нажать на курок и выполнить задание.

– Прекрасный план, Марио! Но русские все равно остаются.

– Мы всех их перебьем! – крикнул Дефацио.

– Вас всего двое, – сказал граф, – а в Барбизоне их по крайней мере трое, не говоря уже об отеле, где остановились калека и доктор.

– Значит, надо превзойти их по численности. – Дефацио вытер тыльной стороной ладони пот со лба. – Сначала мы ударим по этому Барбизону, верно?!

– Но вас всего двое, – повторила графиня.

– А ваши люди! – воскликнул Дефацио. – Мы используем несколько человек... За это я заплачу дополнительно. Граф покачал головой и тихо сказал:

– Мы не пойдем на войну с Шакалом. Таковы полученные мной инструкции...

– Чертовы ублюдки!

– Какое оригинальное замечание, особенно в ваших устах, – усмехнувшись, заметила графиня.

– Вероятно, наши боссы не столь щедры, как ваши, – продолжил граф. – Мы готовы к сотрудничеству, но только до определенного предела.

– Вы никогда больше не сделаете ни одной поставки ни в Нью-Йорк, ни в Филадельфию, ни в Чикаго!

– Пусть эти вопросы обсуждают наши боссы. Вы согласны? Внезапно раздался стук в дверь – четыре резких, настойчивых удара.

– Avanti, – крикнул граф, вытаскивая из-за пояса автоматический пистолет; он спрятал его за свисающим краем скатерти и улыбнулся вошедшему владельцу «Тетразини».

– Emergenza[135], – сказал невероятно тучный мужчина, подходя к графу и протягивая ему записку.

– Grazie[136].

Владелец ресторана исчез столь же быстро, как и появился.

– Могу вас поздравить, вероятно, боги Сицилии благоволят вам, – промолвил граф, прочитав записку. – Наш человек сообщает, что интересующие вас люди находятся вне Парижа. По непонятным причинам они без охраны, т. е. практически беззащитны.

– Где?! – вскричал Дефацио, вскакивая со стула. Вместо ответа граф спокойно поджег зажигалкой листок бумаги и бросил его в пепельницу. Марио бросился к пепельнице, но граф, отшвырнув зажигалку, взялся за пистолет.

– Для начала обсудим гонорар, – сказал он, наблюдая, как бумажка превращается в щепотку пепла. – Наши хозяева из Палермо явно не столь щедры, как ваши. Пожалуйста, говорите быстрее, дорога каждая минута.

– Ах ты, ублюдок, мать твою!

– Я не страдаю эдиповым комплексом... Сколько, синьор Дефацио?

– Ну что ж, к делу, – ответил Дефацио, опускаясь на стул. – Триста тысяч долларов каждому.

– Это excremento[137], – заметила графиня. – Попытайтесь еще раз. Секунды переходят в минуты, а вам невыгодно их терять.

– Хорошо! Удваиваю!

– Плюс накладные расходы, – добавила графиня.

– Какие еще расходы, мать их?

– Марио прав, – сказал граф. – Следите за своими выражениями, по крайней мере в присутствии моей жены.

– Вот дерьмо...

– Я предупредил вас, синьор. Расходы составляют дополнительно четверть миллиона...

– Вы спятили!

– Нет, не будьте таким вульгарным. Общая сумма составляет один миллион четыреста пятьдесят тысяч долларов, которые вы должны уплатить согласно инструкции из Нью-Йорка... Если же нет, без вас будут очень скучать в... как же называется это место?.. Бруклин-Хайтс, синьор Дефацио, не так ли?

– Где они, наконец? – выдохнул саро supremo, болезненно переживая поражение.

– На частном аэродроме в Понкарре, примерно в сорока пяти минутах езды от Парижа. Они ждут самолет, который опаздывает из-за метеоусловий и был вынужден совершить посадку в Пуатье. Самолет прибудет не раньше чем через час.

– Вы привезли необходимое нам снаряжение? – быстро спросил Марио.

– Оно здесь, – ответила графиня, указав на черный чемодан.

– Где машина?! – крикнул Дефацио. Марио взял чемодан.

– Ждет, – ответил граф. – Водитель знает маршрут.

– Пошли, кузен. Сегодня наш черед сдавать, и ты сможешь отдать должок.

* * *

Аэропорт в Понкарре был почти пустым – только за стойкой в зале ожидания скучал клерк, да авиадиспетчер, которому заплатили сверхурочно, сидел перед радаром в башне на летном поле. Алекс Конклин и Мо Панов немного отстали, а Борн и Мари вышли из здания и направились к летному полю, огражденному металлической сеткой. Полоса для самолета, прибывающего из Пуатье, была окаймлена посадочными огнями.

– Теперь я не задержусь, – сказал Джейсон.

– Все это чертовски глупо, – резко возразила Мари. – Абсолютно все.

– Тебе незачем оставаться, наоборот, ты должна уехать. Быть одной в Париже опасно. Апекс, конечно, прав: если люди Карлоса найдут тебя, ты станешь их заложницей. К чему рисковать?

– Пойми: я умею оставаться незаметной и не хочу быть за десять тысяч миль от тебя. Прости, что скучаю без тебя, мистер Борн, – ты мне небезразличен.

Джейсон взглянул на нее. Слава Богу, подумал он, что мы стоим в тени, и Мари не может видеть выражение моих глаз.

– Так будь же разумной, – отчужденно сказал он и почувствовал фальшь в своих словах. – Нам известно, что Карлос сейчас в Москве и что Крупкин идет за ним по пятам. Завтра Дмитрий перебросит нас туда, и мы будем под защитой КГБ в самом охраняемом городе в мире.

– Тринадцать лет назад тебя уже защищало правительство Соединенных Штатов...

– Это разные вещи. Тогда Шакал точно знал, куда я направляюсь и когда прибуду на место. Сейчас он думает, что мы останемся в Париже, а не отправимся за ним в Москву. Поэтому он приказал своим людям охотиться за нами.

– Чем же вы займетесь в Москве?

– Об этом мы узнаем по прибытии. Но там нам будет лучше, чем в Париже. Крупкину пришлось попотеть. Всех офицеров высшего эшелона с площади Дзержинского, которые говорят по-французски, он взял под наблюдение... По его словам, связного Шакала обязательно найдут. Да, что-то произойдет, у нас все козыри. И только когда мы покончим с Шакалом, я перестану беспокоиться о тебе.

– Это самое приятное, что я услышала от тебя за последние тридцать шесть часов...

– Наверное... Пойми, ты должна быть с детьми... Ты будешь в полной безопасности... и ты нужна детям. Миссис Купер – великолепная женщина, но она им не мать. Кроме того, твой брат, наверное, дал Джеми попробовать кубинские сигары и сыграл с ним в «монополию» на настоящие деньги.

Мари, взглянув на мужа, рассмеялась и сказала:

– Спасибо, что рассмешил меня... Мне это так нужно сейчас.

– Вероятно, это правда – я имею в виду твоего братца. Если среди персонала есть хорошенькие девушки, то вполне возможно, что наш сын уже лишился невинности.

Мари хихикнула и сказала:

– Мне действительно нельзя с тобой спорить, Дэвид.

– А ведь ты спорила бы, если бы нашла, к чему прицепиться, доктор Сен-Жак. За тринадцать лет я это прекрасно понял...

– И все равно я против этого сумасшедшего маршрута. Сначала в Марсель, потом в Лондон и только оттуда самолетом в Вашингтон. Намного проще было бы лететь в Штаты из Орли.

– Это придумал Питер Холланд. Он будет встречать тебя – тогда и спросишь его: по телефону он не был особенно разговорчив. Подозреваю, он не хочет иметь дела с французскими властями. Наверное, боится, что люди узнают... Женщина, которая летит простым рейсом под самым обыкновенным именем, – пожалуй, это лучше всего.

– Я проведу больше времени в аэропортах, чем в воздухе.

– Возможно. Поэтому прикрывай колени... и держи в руках Библию.

– Благодарю за ценный совет, – сказала Мари, касаясь его лица. – Ты верен себе, Дэвид.

– Что? – Борн не отреагировал на ласку.

– Ничего... Сделай мне одолжение, пожалуйста...

– Что еще? – отчужденно спросил Джейсон.

– Вернись ко мне прежним Дэвидом.

– Давай узнаем, как там с самолетом. – Борн резко сменил тему разговора и, поддерживая Мари за локоть, повел ее в зал ожидания.

Я старею... И не могу долго быть тем, кем уже не являюсь. Хамелеон исчезает, воображение тоже уже не то, что было раньше. Но я не могу останавливаться. Только не теперь! Пойди прочь, Дэвид Уэбб!

Едва они вошли в зал ожидания, на стойке зазвонил телефон. «Да?» – Клерк держал трубку не больше пяти секунд. Повесив ее, он сказал четверым заинтересованным в его сообщении людям:

– Звонили из башни. Самолет из Пуатье приземлится через четыре минуты. Пилот просит, чтобы дама была готова к посадке. Он хочет успеть миновать воздушный фронт, который смещается к востоку.

Мари подошла к Конклину и Панову. Прощание было недолгим, объятия – крепкими, слова – искренними. Выйдя из здания аэропорта, Мари спросила мужа:

– Где охранники Крупкина?

– Они нам больше не нужны, – ответил Борн, открывая вход на летное поле. – На бульваре Монтеня установили связь с Советами... Можно предположить, что теперь за посольством ведется наблюдение. Если охранники будут выскакивать отовсюду, люди Карлоса заметят это, а следовательно, вычислят нас.

– Понял! – В воздухе послышался звук снижающего скорость небольшого реактивного самолета, который, сделав круг над аэродромом, начал заходить на посадку. – Я так люблю тебя, Дэвид, – сказала Мари, повышая голос, чтобы ее можно было услышать сквозь рев двигателя.

– Он тебя тоже любит, – сказал Борн, в мозгу которого сталкивались разные образы. – Я люблю тебя.

В свете посадочных огней блеснул самолет – белая ракетообразная машина с короткими треугольными крыльями, отходящими от фюзеляжа резко назад; он походил на встревоженное насекомое. Самолет развернулся, остановился, и из его дверного проема опустился трап. Джейсон и Мари побежали по летному полю.

Внезапно со всех сторон словно подул неостановимый пронизывающий ветер смерти. Послышались выстрелы. Из двух автоматов: один – близко, другой – подальше. Пули вдребезги разносили окна, впивались в стволы деревьев, визгливым рикошетом отдаваясь в зале ожидания и возвещая о смертельно опасном нападении.

Борн подхватил Мари, с силой бросил ее в открытый дверной проем самолета и крикнул летчику:

– Закрывай дверь и убирайся отсюда!

– Allez-vous-en! – проревел человек в проеме, приказывая Джейсону отойти от трапа. Двигатель взревел, самолет начал разбег. Джейсон бросился на землю и взглянул наверх. Мари, прижав лицо к иллюминатору, что-то кричала. Самолет помчался вперед, и Дэвид стал свободен.

А Борн – нет: его силуэт со всех сторон высвечивался сверкающими огнями. Он вытащил из-за пояса автоматический пистолет, который дал ему Бернардин, и пополз по асфальту к траве за ограждением из металлической сетки.

Вновь послышались звуки стрельбы – на этот раз она раздавалась из погруженного в темноту зала ожидания. Три одиночных выстрела, должно быть, из пистолета Конклина, а может, и клерка... У Панова оружия точно не было. Но в кого же попали?.. Нет времени! Тот автоматчик, что был ближе к нему, выпустил длинную смертельную очередь, поливая свинцом здание аэропорта.

Тут же ожил и второй автомат: судя по звуку, стрелявший расположился с противоположной стороны здания. Через мгновение последовали два одиночных выстрела и послышался вскрик...

– В меня попали! – Голос человека, которому мучительно больно... с другой стороны здания. Автомат! Джейсон медленно сел на корточки и стал вглядываться в темноту. Там было какое-то движение. Он выстрелил, тут же вскочил и побежал, оборачиваясь и отстреливаясь на ходу, пока не кончилась обойма. Он успел скрыться с восточной стороны здания, где не было света посадочных огней. Борн подкрался к металлической сетке, параллельной стене здания. На автостоянке он разглядел корчащегося от боли человека с оружием в руках. – Cugino! – вскрикнул тот, бросая оружие на гравий. – Помоги мне! – Ответом ему была автоматная очередь, выпущенная с западной стороны здания. – Боже правый! – завизжал тот. – Я ранен! – Ответом опять был огонь из автомата, вслед за которым почти мгновенно послышался звук разбиваемого стекла. Убийца разнес вдребезги окна и автоматной очередью расстреливал зал ожидания.

Борн отбросил в сторону бесполезный теперь пистолет и перемахнул через ограждение; приземлившись, он почувствовал резкую боль в левой ноге. Что это со мной? Я ранен? Проклятие! Он похромал к углу здания, осторожно выглянул из-за него и увидел человека, лежащего на спине. Джейсон поднял булыжник и изо всех сил швырнул его. Камень с шумом ударился о гравий... Киллер дернулся, дважды попытался схватить автомат, но тот выпадал у него из рук.

Борн подбежал к автостоянке, поднял автомат и двинул человека прикладом по голове. Невысокий худощавый мужчина, распластавшись, упал на землю. И вновь с западной стороны здания аэровокзала раздалась автоматная очередь и звук разбиваемого стекла. Другой убийца приближался к своим жертвам. Его надо остановить, подумал Джейсон, у которого ныло тело и не восстанавливалось дыхание. Где тот человек, которым я был еще вчера? Где Дельта из «Медузы»? Где Хамелеон из «Тредстоун-71»? Куда он подевался?

Борн поднял «MAC-10», лежавший рядом с раскинувшимся без сознания мужчиной, и побежал к боковому входу в здание аэровокзала.

– Алекс! – крикнул он. – Впусти меня! Я вооружен!

– Бог мой, ты жив! – Конклин распахнул дверь. – Мо в плохом состоянии – у него прострелена грудь. Клерк мертв, и мы не сможем связаться с башней на поле. Они, должно быть, побывали там... – Алекс закрыл дверь. – Ложись! – В стены с визгом ударили пули. Борн стал на колени и, выстрелив, упал рядом с Конклином.

– Что произошло? – У Джейсона прерывалось дыхание, по лицу, заливая глаза, катил пот.

– Произошло? Шакал – вот что. – Как ему это удалось?

– Он обвел нас вокруг пальца. Тебя, меня, Крупкина и Лавье... Хуже всего, что меня. Он пустил слух, что уедет на некоторое время из Парижа. Мы подумали, что ловушка сработала: все ведь указывало на Москву... А он заманил нас в свою собственную ловушку. О Боже, он обманул нас, как мальчишек! Я должен был сообразить! Все было слишком чисто... Прости, Дэвид. Прости меня, ради Бога!

– Так он там? Он хочет сам убить нас – больше ему ничего не нужно...

Внезапно сквозь разбитое стекло влетел фонарь, заливая помещение ослепительным светом. Борн выстрелом из «MAC-10» погасил его. Но было поздно: их засекли.

– Сюда! – крикнул Алекс, прячась за стойкой. Внезапно стрельба прекратилась – послышался щелчок.

– Перезаряжает! – прошептал Джейсон, воспользовавшись паузой. – Оставайся тут! – Джейсон вскочил, побежал к двери и с треском распахнул ее. Сжимая в правой руке оружие, он был готов убить, если только годы не помешают. Не должны помешать!

Он прокрался сквозь ворота, которые открывал для Мари, и, припав к земле, пополз вдоль металлической сетки. Он был Дельтой из сайгонской «Медузы»... он сделает все, что в его силах! Это, конечно, не джунгли, но все остальное, что когда-то благоприятствовало Дельте, было: темень, перемежающиеся тени от туч, закрывающих лунный свет. Воспользуйся всем этим! Ведь этому тебя учили... много лет назад... Нет, забудь о времени! Делай! Зверь, притаившийся всего в нескольких ярдах, хочет твоей смерти. Смерти твоей жены и детей!

Быстрота была порождена чистой яростью, которая поглотила его и подталкивала вперед, и Борн знал, что скоро победит, задействовав все свои внутренние ресурсы. Он прокрался вдоль ограды и миновал угол здания аэровокзала, готовый к тому, что в любой момент его могут обнаружить; его автомат был готов к бою. За густым кустарником, меньше чем в тридцати футах, виднелись два мощных дерева: если он доберется до них, у него будет преимущество – он окажется на возвышенности, а Шакал – в долине смерти. Хотя бы только потому, что он будет у убийцы за спиной.

Борн добрался до кустов и в то же мгновение услышал звук разбиваемого стекла и еще одну очередь, на этот раз столь длинную, что в магазине должны были кончиться патроны. Его передвижений не заметили; человек попятился от окна, собираясь перезарядить оружие, а не убегать. Карлос стареет и теряет форму, подумал Джейсон Борн. Где сигнальные ракеты, необходимые при такой операции? Где острое зрение, позволяющее перезаряжать оружие в темноте?

Туча преградила путь желтому сиянию, исходившему от луны: наступила темнота. Борн перепрыгнул через загородку и спрятался за деревом; теперь он мог перевести дух и оценить ситуацию.

Что-то не так... Во всем чувствовалась примитивность, отнюдь не являющаяся характерной чертой Шакала. Убийца перекрыл огнем вход в здание аэровокзала – это понятно, поскольку на карту поставлено многое, но не хватало каких-то самых важных частей этой смертельной операции. Не было искусности – вместо нее лишь грубая сила, без которой, разумеется, не обойтись, но с ее только помощью вряд ли можно обыграть человека по имени Джейсон Борн, который уже ускользнул из ловушки.

Убийца отпрянул от разбитого окна и прижался спиной к стене, вытаскивая из кармана полный магазин. Джейсон выскочил из укрытия; огнем из «MAC-10» он вспенил пыль под ногами убийцы и пустил еще одну очередь по обеим сторонам от него.

– Тебе конец! – крикнул Борн, приближаясь к убийце. – Ты мертвец, Карлос... Я нажму на курок, и ты мертв... Если, конечно, ты Шакал!

– Я – не он, мистер Борн, – сказал убийца из Ларчмонта, что в Нью-Йорке, бросая на землю автомат. – Мы уже встречались с вами... Я не тот, за кого вы меня принимаете.

– Лечь! Лицом вниз, сукин сын! – Киллер выполнил приказ. Джейсон приблизился к нему. – Посмотри на меня!

Борн взглянул на лицо убийцы, освещенное мерцанием посадочных огней.

– Теперь видите? – спросил Марио. – Я не тот, за кого вы меня приняли...

– Боже мой! – прошептал изумленный Джейсон. – Ты был на подъездной дороге в Манассасе, в Вирджинии. Ты пытался убить Кактуса, а потом и меня!

– Таковы условия контракта, мистер Борн...

– А как насчет башни? В ней был авиадиспетчер!

– Я не убиваю всех подряд. Как только самолет из Пуатье получил разрешение на посадку, я приказал ему уйти... Смерть вашей жены была одним из пунктов контракта, но она мать, и убить ее – выше моих сил.

– Кто ты такой, черт тебя дери?

– Я только что сказал вам. Я работаю по контракту.

– Я видал наемников и получше.

– Может, я и не такой ас, как вы, но в нашей организации я на хорошем счету.

– Дьявол? Ты из «Медузы»...

– Я слышал это название, не больше... Можно, я кое-что объясню вам, мистер Борн. Я не допущу, чтобы моя жена стала вдовой, а дети – сиротами ради исполнения любого, пусть самого выгодного контракта. Это уж чересчур... Я обожаю свою семью.

– Ты будешь гнить в тюрьме не меньше ста пятидесяти лет при том условии, что тебя будут судить в штате, где нет смертной казни.

– Вы не учитываете, мистер Борн, что я много знаю... Мою семью и меня возьмут под защиту: дадут новое имя, а может, и ферму где-нибудь в Дакоте или Вайоминге. Я подозревал, что рано или поздно это случится.

– Сейчас для меня важно, ублюдок, только то, что в зале ожидания истекает кровью мой друг! Это ты подстрелил его!

– Выходит, договорились? – спросил Марио.

– О чем это ты, черт побери?

– В полумиле отсюда находится очень резвый автомобиль. – Киллер из Ларчмонта вынул из кармана портативную рацию. – Он окажется здесь быстрее чем за минуту. Шофер должен знать, где ближайший госпиталь...

– Согласен! Быстрее!

– Уже, мистер Борн, – сказал Марио, нажимая на кнопку.

* * *

Морриса Панова сразу же отправили в операционную, Луиса Дефацио поместили в палату – у него оказалось лишь поверхностное ранение. После бурных конфиденциальных переговоров между Вашингтоном и набережной д'Орсе было решено, что киллер по имени Марио временно будет взять под арест в американском посольстве в Париже.

Когда в больничном коридоре показался врач, Конклин и Борн вскочили.

– Не стану притворяться, что собираюсь вам сообщить что-нибудь хорошее, – сказал врач по-французски, – это было бы неправдой. У вашего друга задеты оба легких, а также стенка сердца. В лучшем случае это сорок – шестьдесят процентов гарантии, что он выживет. Но иногда сила воли и желание жить значат больше, чем все медицинские противопоказания. Вот, пожалуй, и все.

– Благодарю, док. – Джейсон отвернулся.

– Мне бы позвонить, – обратился к хирургу Алекс. – Вообще-то, мне надо пойти в посольство, но некогда. Вы можете гарантировать, что меня не подслушают?

– На сто процентов, – ответил врач. – Мы просто не знаем, как это делается. Пойдемте в мой кабинет.

* * *

– Питер?

– Алекс! – раздался из Лэнгли крик Холланда. – Все в порядке? Мари отправили?

– Отвечаю на первый вопрос: нет, не все в порядке... А что касается Мари, то она позвонит тебе, как только окажется в Марселе. Летчик побоится выйти на радиосвязь.

– Что?

– Скажи ей, что с нами все о'кей, что Дэвид не ранен...

– О чем это ты? – перебил его директор ЦРУ.

– Когда мы ждали самолет из Пуатье, на нас напали. Мо Панов в плохом состоянии, настолько плохом, что сейчас мне не хочется говорить об этом. Я звоню из больницы, доктор не очень-то обнадеживает...

– О Боже, Алекс, прости.

– Панов, конечно, настоящий боец. Я уверен, что он выкарабкается. Кстати, не говори об этом Мари – она слишком впечатлительна.

– Разумеется. Чем могу помочь?

– Только одним: ответь, почему «Медуза» в Париже?

– В Париже? Это невозможно! Это противоречит всему тому, что мне известно. А знаю я чертовски много.

– Мы точно знаем, что те двое, которые напали на нас меньше часа назад, были посланы «Медузой». Мы даже умудрились получить что-то вроде исповеди.

– Ничего не понимаю! – запротестовал Холланд. – Париж ни разу не возникал в нашем расследовании. Не вижу ни малейшей связи.

– Но она, без сомнения, существует, – возразил бывший резидент. – Ты сам говорил. Ты назвал это самоосуществляющимся пророчеством. Помнишь? Борн придумал план, в основе которого была логика: «Медуза» объединяет свои усилия с Шакалом ради достижения совместной цели – уничтожения Джейсона Борна.

– В том-то и дело, Алекс. Это была всего лишь гипотеза, на основе которой разрабатывался план обороны. Но ведь этого не произошло.

– Как раз наоборот.

– Не так, как ты думаешь. Сейчас мы обеспокоены тем, что «Медуза» уже в Москве.

– В Москве?! – Конклин едва не выронил трубку.

– Вот именно. Мы занялись вплотную юридической фирмой Огилви в Нью-Йорке, установили везде, где могли, «жучки». Но каким-то непонятным образом Огилви был предупрежден и скрылся. Сам он вылетел рейсом «Аэрофлота» в Москву, а семью отправил в Марракеш.

– Огилви?.. – Голос Алекса был едва слышен; нахмурившись, он пытался что-то вспомнить. – Из Сайгона? Юрист из Сайгона?

– Точно, он. По нашему убеждению, он руководит «Медузой».

– И ты скрывал от меня это?

– Только название фирмы. Я говорил, что у нас свои приоритеты, а у вас – свои. Для нас важнее всего «Медуза».

– Болван! – взорвался Конклин. – Я знаю этого Огилви как облупленного, точнее, знал. Позволь, я сообщу тебе его прозвище – Ледяной Огилви, самый говорливый подлец юрист во всем Вьетнаме. Если бы ты позволил мне кое-где покопаться и привлечь кое-кого в качестве свидетелей, я бы вытащил на свет его старые судебные делишки... А теперь все это псу под хвост! Ты мог привлечь его за то, что он прикрыл пару убийств, – а ведь на эти дела не распространяется срок давности ни в гражданском, ни в военном законодательствах. Почему же ты мне ничего не сказал?

– Ты меня не спрашивал, Алекс... Ты просто заранее решил – впрочем совершенно справедливо, – что я тебе все равно не скажу.

– Да ладно... что сделано, то сделано, и забудем. Завтра – послезавтра ты получишь двух наших «медузовцев». Поработай с ними как следует... Они только и мечтают, как спасти свою задницу... Луис – просто слизняк, а вот его снайпер ради своей семьи согласен на все...

– Какие у тебя планы? – поинтересовался Холланд.

– Мы отправляемся в Москву.

– За Огилви?!

– Нет, за Шакалом. Но если я увижу там Брайса, передам от тебя привет.

Глава 35

Букингем Причард и его одетый в мундир дядя Сирил Сильвестр Причард, заместитель директора иммиграционной службы, находились в кабинете сэра Генри Сайкса в правительственной резиденции на Монсеррате. Рядом с ними сидел самый известный местный адвокат, которого Сайксу удалось убедить защищать Причардов, если правительство Ее Величества решит выдвинуть против них обвинение в пособничестве террористам. Сэр Генри остолбенело уставился на юриста, некоего Джонатана Лемюэля, а тот в недоумении разглядывал потолок, и вовсе не из-за вентилятора, который разгонял влажный воздух... Много лет назад Лемюэль учился в Кембридже на стипендию, которая предоставлялась выходцам из колоний, потом сделал в Лондоне карьеру, нажил состояние и на закате дней своих вернулся на Монсеррат. Сэр Генри с трудом убедил своего темнокожего друга, уже отошедшего от дел, помочь паре идиотов, из-за которых мог вспыхнуть серьезный международный скандал.

Причиной остолбенелости сэра Генри и недоумения Джонатана Лемюэля послужил следующий разговор между Сайксом и заместителем директора иммиграционной службы.

– Мистер Причард, мы установили, что ваш племянник подслушал телефонный разговор между Джоном Сен-Жаком и его зятем, американцем, мистером Дэвидом Уэббом. Далее, ваш племянник Букингем Причард без всякого принуждения, и я бы даже сказал – с энтузиазмом, признает, что сообщил вам содержание этого разговора, а вы, в свою очередь, загадочно сказали ему, что вам надо связаться с Парижем. Это верно?

– Совершенно верно, сэр Генри.

– С кем вы связались в Париже? Номер телефона?

– При всем моем уважении к вам, сэр, вынужден сообщить, что я поклялся хранить тайну.

Вот после этого короткого и совершенно неожиданного ответа Джонатан Лемюэль и поднял глаза к потолку.

Сайкс, вновь обретая спокойствие, положил конец этой паузе:

– Как это понимать, мистер Причард?

– Мы с племянником входим в международную организацию, в которой состоят самые выдающиеся люди всего мира... Мы поклялись хранить тайну.

– Боже правый, и он верит этому, – пробормотал сэр Генри.

– Ради Бога... – опустив наконец голову, сказал Лемюэль. – Наша телефонная служба, конечно, не из лучших, особенно если речь идет о телефонах-автоматах, которыми, как мне кажется, вам велели пользоваться... Но все-таки через день-другой номер телефона можно будет установить. Почему бы тогда не назвать его сэру Генри сейчас? Ему, очевидно, нужно знать его как можно скорее... Чем вы рискуете?

– Сэр, мы можем навредить высокопоставленным членам этой организации – мне об этом недвусмысленно намекнули.

– Как называется эта международная организация?

– Не знаю, сэр Генри. Это тоже тайна, разве вы не понимаете?

– Боюсь, что это вы не понимаете, Причард, – резко заявил Сайкс, в голосе которого прорезались гневные нотки.

– О нет, понимаю, сэр Генри... Я докажу вам! – перебил заместитель директора. – Из частного банка в Швейцарии прямо на мой счет здесь, на Монсеррате, была переведена крупная сумма денег. Инструкции были четкие, но не строгие: я могу свободно пользоваться деньгами при выполнении порученных мне заданий... расходы на транспорт, питание, развлечения... Мне сказали, что я могу не ограничивать себя в этом. Конечно, я сохранил записи всех расходов, точно так же я делаю у себя на работе, где я второй по важности иммиграционный служащий... Кто, кроме самых высокопоставленных людей, смог бы довериться человеку, известному своей безупречной репутацией?

Генри Сайкс и Джонатан Лемюэль вновь переглянулись: кроме удивления и недоумения, их взгляды выражали теперь нескрываемое восхищение. Сэр Генри наклонился над столом и сказал:

– Кроме тотального наблюдения за Джоном Сен-Жаком, для чего вам требовалась помощь племянника? Были ли другие задания?

– Вообще-то, нет, сэр... Но я был уверен, что, как только лидеры увидят, как быстро я выполнил это задание, без сомнения, последуют и другие.

Лемюэль попытался успокоить взбешенного Сайкса.

– Допустим, – быстро сказал он. – Вы говорили о деньгах, которые вам перевели из Швейцарии... Насколько была велика сумма? С юридической точки зрения это не имеет важного значения, но сэр Генри может заставить банк назвать сумму... Пожалуйста, назовите ее.

– Триста фунтов! – гордо ответил старший из Причардов.

– Триста?.. – едва смог вымолвить адвокат.

– Да, сногсшибательной ее не назовешь, – пробормотал сэр Генри в изнеможении и откинулся на спинку кресла.

– Каковы примерно были ваши расходы? – продолжил Лемюэль.

– Не примерно, а точно, – твердо ответил заместитель директора иммиграционной службы, вынимая из кармана записную книжку.

– Мой великолепный дядя всегда пунктуален, – заметил Букингем Причард.

– Спасибо, племянник.

– Итак? – настаивал адвокат.

– Ровно двадцать шесть фунтов и пять английских шиллингов, или сто тридцать два восточнокарибских доллара. В последнем случае я не учел сорок семь центов, поскольку округлил до двух десятых согласно последнему обменному курсу.

– Изумительно, – поражение протянул Сайкс.

– Я храню все квитанции, – продолжил заместитель директора, уверенность которого возрастала по мере чтения записей. – Они лежат в сейфе у меня дома на Олд-роуд-Бей и отражают следующие расходы: семь долларов и восемнадцать центов за телефонные переговоры с островом Спокойствия – я не хотел пользоваться моим служебным телефоном; двадцать три доллара и шестьдесят пять центов за разговор с Парижем; шестьдесят восемь долларов и восемь центов... за обед, на который я пригласил племянника в «Вью-Пойнт», – само собой, это была деловая встреча...

– Достаточно, – перебил Джонатан Лемюэль, промокая пот на лбу, хотя вентилятор работал нормально.

– Я готов предъявить все квитанции по первому требованию...

– Я же сказал: достаточно, Сирил.

– Вы должны знать, что я не взял такси, когда водитель предложил мне завысить сумму в квитанции... Я отчитал таксиста – ведь я был при исполнении служебных обязанностей.

– Довольно!! – заорал Сайкс, у которого от крика напряглись жилы на шее. – Вы оба – несусветные идиоты, таких дураков свет не видывал! Подумать только: принять Джона Сен-Жака за преступника – да это уму непостижимо!

– Сэр Генри, – вмешался молодой Причард. – Я собственными глазами видел, что произошло в «Транквилити Инн»! Это было ужасно: гробы на пристани, взорванная молельня, правительственные катера вокруг нашего мирного острова... наконец, выстрелы, сэр! Пройдут месяцы, пока мы сможем оправиться от всего этого.

– Совершенно верно! – прорычал Сайкс. – Так неужели вы верите, что Джонни Сен-Жак стал бы уничтожать собственный курорт и разрушать процветающее предприятие?

– В преступном мире происходят и более странные вещи, сэр Генри, – со знанием дела произнес Сирил Сильвестр Причард. – Мне доводилось слышать много разных историй... Инциденты, которые описал мой племянник, называются тактикой отвлечения. Ее используют для того, чтобы создать впечатление, что мошенники на самом деле являются жертвами. Мне это подробно объяснили.

– Даже так! – вскричал бывший бригадный генерал британской армии. – Позвольте теперь мне кое-что вам объяснить... Вас обвел вокруг пальца международный террорист, который разыскивается по всему миру! Вы знаете, какое наказание положено за содействие подобному преступнику? Я объясню, если вы, паче чаяния, «по службе» упустили это из виду... Расстрел или даже, что менее милосердно, публичное повешение! А теперь дай мне этот чертов парижский телефон! И побыстрее!

Дрожащий как лист племянник схватил дядю за руку, которая ходила ходуном, когда он раскрывал записную книжку.

– Я сейчас... Вот он... Надо спросить «дрозда». По-французски, сэр Генри. Я могу сказать несколько слов, сэр Генри... По-французски, сэр Генри, – пробормотал заместитель директора.

* * *

Вызванный охранником Джон Сен-Жак в белых брюках и белом полотняном пиджаке свободного покроя прошел в библиотеку их новой «крепости» – поместья в Чесапик-Бей. Охранник, мускулистый мужчина среднего роста с четко очерченными испанскими чертами лица, стоял в дверном проеме; жестом он указал на телефон на огромном столе вишневого дерева.

– Это вас, мистер Джонс. Директор на проводе.

– Благодарю, Гектор, – сказал Джонни и, немного помедлив, продолжил: – А этот «мистер Джонс» так уж необходим?

– Так же, как и Гектор. Меня зовут Роджер... а может, Даниэль. Называйте, как хотите.

– Понятно. – Сен-Жак поднял трубку. – Холланд?

– Тот номер, который сообщил твой друг Сайкс, привел в тупик... Но этот тупик не такой уж бесполезный.

– Как сказал бы мой зять, будь добр, говори по-английски.

– Это телефон кафе, которое расположено на набережной Марэ. Надо спросить «дрозда». Если «дрозд» на месте, контакт устанавливается. Если нет, надо звонить снова.

– В чем же польза этого номера?

– Мы будем звонить часто, а в кафе посадим нашего человека.

– Что еще происходит?

– Мой ответ будет неполным.

– Черт тебя дери!

– Мари просветит тебя...

– Мари?!

– Она сейчас на пути домой. Она прямо с ума сходит, но с другой стороны, у нее словно груз с души свалился.

– Почему она сходит с ума?

– Я заказал ей место второго класса на нескольких рейсах дальнего следования...

– Бога ради, почему?! – сердито перебил Сен-Жак. – Пошли за ней, черт возьми, самолет! Она оказала вам больше услуг, чем кто бы то ни было в вашем глупом конгрессе или тупом сенате, а за ними вы посылаете самолеты по всему белу свету. Я не шучу, Холланд!

– Не я посылаю эти самолеты, – отрезал директор ЦРУ. – Этим занимаются другие. Те самолеты, которые посылаю я, вызывают слишком много любопытства и вопросов за рубежом... Давай ограничимся этим объяснением. Ее безопасность важнее, чем ее комфорт.

– Согласен, бандит.

Директор помедлил, явно сдерживая раздражение.

– Знаешь что? Ты не самый приятный человек...

– Моя сестра со мной как-то уживается, и для меня это важнее твоего мнения. Почему у нее словно груз с души свалился? Кажется, так ты сказал?

Холланд помолчал, но уже не из-за того, что сдерживал раздражение, а подыскивая подходящие слова:

– Произошел неприятный инцидент. Об этом никто не мог даже подумать, не то что предсказать.

– О, опять я слышу эти знаменитые, мать их, слова, которые так полюбились американскому истеблишменту! – проревел Сен-Жак. – Что вы проворонили на этот раз? Грузовик с ракетами, которые попали в руки агентов Аятоллы в Париже? Что случилось?

В третий раз Питер Холланд ответил не сразу, хотя в трубке раздавалось его тяжелое дыхание. Наконец он заговорил:

– Знаешь, юнец, я вполне могу повесить трубку и забыть о твоем существовании, и это будет полезно для моего кровяного давления.

– Послушай, бандит, речь идет о моей сестре и о том парне, за которого она вышла замуж... Ему, как мне кажется, сейчас совсем не сладко. Пять лет назад вы, ублюдки, – повторяю: вы, ублюдки, – едва не угробили их обоих в Гонконге и кое-где еще к востоку от него. Я не знаю всех фактов, потому что они либо слишком честны, либо слишком глупы, чтобы придавать их огласке, но мне известно достаточно, чтобы у себя на островах я не доверил бы тебе и должности официанта!

– По крайней мере, честно, – смягчаясь, заметил Холланд. – Не то чтобы это было важно, но тогда я не сидел в этом кресле.

– Это и не важно. Суть вашей тайной системы такова, что и ты поступил бы таким образом.

– Может, и поступил бы... Так же, как и ты, если бы знал все... Но это тоже не важно. Это уже история.

– А сейчас – это сейчас, – перебил Сен-Жак. – Что случилось в Париже? Что за «неприятный инцидент»?

– По словам Конклина, на частный аэродром в Понкарре было совершено нападение. Его отбили... Ни твоего зятя, ни Алекса не ранили. Вот и все, что я могу сообщить тебе.

– А больше мне ничего и не надо.

– Я только что разговаривал с Мари. Она сейчас в Марселе и будет у нас завтра утром. Я лично встречу ее и доставлю в Чесапик.

– А что с Давидом?

– С кем?

– Зятем моим!

– Ах... да, понял. Он сейчас на пути в Москву.

– Куда?

* * *

Самолет «Аэрофлота» свернул с посадочной полосы аэропорта «Шереметьево». Пилот провел его еще примерно с четверть мили по расположенной рядом рулежной полосе и остановился недалеко от здания аэропорта.

– Перед выходом будет пяти-семиминутная задержка. Пожалуйста, оставайтесь на местах, – объявили по-русски и по-французски.

Объяснения этой информации не последовало, и те пассажиры парижского рейса, которые не были советскими гражданами, вновь взяли газеты и журналы, предполагая, что задержка вызвана взлетом другого самолета. Однако граждане СССР, а также пассажиры, уже знакомые с тем, как проходит процедура прибытия в Москву, поняли, в чем дело. Происходила эвакуация если не всех, то части людей из передней части самолета, которая была предназначена для особых пассажиров. К выходу обычно подкатывали трап, а в нескольких десятках метров от самолета ждал правительственный лимузин. Чтобы выходящих особых пассажиров невозможно было запомнить, стюардессы сновали по салону самолета и следили за тем, чтобы никто не фотографировал. Такого никогда и не случалось. Прибывшие путешественники были поручены заботам КГБ. По причинам, которые могли объяснить только в Комитете, их не должны были видеть в здании международного аэропорта «Шереметьево».

Алекс Конклин, хромая, спустился по трапу, вслед за ним сошел Борн с двумя дорожными сумками, вмещавшими их багаж. Навстречу им уже спешил Дмитрий Крупкин.

– Как там ваш друг доктор? – стараясь перекричать шум двигателей, спросил офицер советской разведки.

– Держится! – прокричал в ответ Алекс. – Может, у него и не выйдет, но он чертовски хорошо борется!

– Это твоя вина, Алексей! – Самолет покатил в сторону. Крупкин понизил голос, но говорил по-прежнему громко, хотя и не кричал. – Надо было позвонить Сергею в посольство. Его ребята были готовы сопровождать вас, куда бы вы ни пожелали.

– Мы подумали, что если поступим так, то пошлем тебе сигнал тревоги.

– Лучше ложная тревога, чем попасть в перестрелку! – возразил русский. – Люди Карлоса никогда бы не осмелились напасть на вас, зная, что вы под нашей защитой.

– Это не Шакал, – сказал Конклин. Он уже не кричал, поскольку шум самолета превратился в легкий гул.

– Конечно, не он сам... Шакал ведь здесь. Это его бандиты выполняли приказ...

– Не было ни приказа, ни его бандитов.

– Что ты имеешь в виду?

– Позже поговорим. Давай выбираться отсюда.

– Подожди. – Крупкин нахмурился. – Сначала поговорим... во-первых, добро пожаловать в Россию. Во-вторых, я буду тебе признателен, если ты воздержишься от обсуждения некоторых аспектов моего стиля жизни на враждебном, грозящем нам войной Западе, где я бываю по поручению нашего правительства...

– Знаешь, Круппи, однажды они прищемят тебе хвост.

– Никогда. Они меня обожают, так как я скармливаю Комитету больше полезных слухов о высшем свете загнивающего, так называемого свободного мира, чем любой офицер зарубежной резидентуры. К тому же я как никто другой умею развлекать начальство в этом самом загнивающем мире. Если нам в Москве удастся загнать в угол Шакала, меня непременно сделают членом Политбюро, да еще Звезду Героя повесят.

– Вот тогда-то ты поворуешь...

– Почему бы и нет? Все воруют...

– Если не возражаете, – резко прервал их Борн, опуская обе сумки на землю. – Что случилось? Какие успехи на площади Дзержинского?

– Есть кое-какие... Если вспомнить, что у нас было меньше тридцати часов. Мы сузили круг подозреваемых до тринадцати человек, – все они свободно владеют французским. За ними ведется слежка с использованием как электроники, так и людей; нам точно известно, где они находятся каждую минуту, с кем они встречаются и с кем разговаривают по телефону... Этой работой руковожу я и еще два сотрудника, которые не только не владеют французским, но и по-русски-то как следует говорить не могут. Однако они абсолютно надежны и на сто процентов преданы своему делу. Мы все сделаем, чтобы поймать Шакала.

– Ваша слежка – дерьмо, и ты это прекрасно знаешь, – сказал Алекс. – Ваши ребята проваливаются в унитаз в женском туалете, когда преследуют какого-нибудь мужика.

– Только не в этом случае... – возразил Крупкин. – Каждый из моих сотрудников – участников операции прошел подготовку в «Новгороде», они перебежчики из Англии, Америки, Франции и Южной Африки. В прошлом они все разведчики, и им придется распрощаться со своими дачами, если они опростоволосятся... Я действительно хочу, чтобы меня выбрали в Президиум или в Центральный Комитет. Или назначили резидентом в Вашингтон или Нью-Йорк...

– Там-то ты и поворуешь на всю катушку, – добавил Конклин.

– Ты необычайно порочен, Алексей. Ладно, после шестой рюмки водки напомни мне рассказать тебе об одном домишке, который ухватил в Вирджинии два года назад наш атташе... За какие-то крохи, да и еще в кредит, который банк дал его любовнице в Ричмонде. А теперь ему предлагают продать этот домик в десять раз дороже!.. Пошли в машину.

– Просто не верю, что такой разговор возможен, – пробормотал Борн, поднимая сумки.

– Добро пожаловать в настоящий мир высокотехнологичной разведки, – усмехнувшись, пояснил Конклин. – По крайней мере, с одной точки зрения.

– Со всех точек зрения, – на ходу продолжил Крупкин. – Но лучше не беседовать на эту тему, пока мы будем в служебном автомобиле... Понятно? Кстати, джентльмены, вам забронированы апартаменты с двумя спальнями в гостинице «Метрополь». Это на проспекте Маркса... Там и поговорим – я собственноручно вырубил все подслушивающие устройства.

– Догадываюсь почему... Как тебе это удалось?

– Замешательство, как вам прекрасно известно, – главный враг Комитета. Я объяснил службе внутренней безопасности, что записанные разговоры могут привести в замешательство людей, которые не имеют к ним отношения, и тех, кто прослушает эти пленки, сошлют на Камчатку. – Они подошли к машине, левую заднюю дверцу которой открыл шофер в темно-коричневом костюме. Точно такой был у Сергея в Париже. – Ткань одна и та же, – сказал Крупкин, заметивший реакцию своих спутников. – А покрой другой. Я посоветовал Сергею перешить свой костюм в «Фобуре»...

Гостиница «Метрополь» представляет из себя перестроенное дореволюционное здание в стиле модерн, столь милом царю, посетившему в конце прошлого века Вену и Париж. Высокие потолки, обилие мрамора и случайно уцелевшие мозаики... Роскошному холлу присущ дух отрицания, направленный на правительство, которое позволило оборванцам получить сюда доступ. Величественные стены и сверкающие филигранные канделябры, казалось, и теперь с осуждением взирали на нежеланных посетителей. Впрочем, это не касалось Дмитрия Крупкина, чья импозантная фигура более чем подходила для подобного места.

– Товарищ! – окликнул его администратор, когда офицер КГБ направлялся вместе со своими гостями к лифту. – Вам срочное сообщение, – продолжил он, быстро подходя к Дмитрию Крупкину и подавая ему записку. – Велели передать лично в руки.

– Спасибо. – Дмитрий подождал, пока администратор отойдет, и развернул листок. – Мне надо срочно связаться с площадью Дзержинского, – сообщил он, оборачиваясь к Борну и Конклину. – Я должен позвонить комиссару.

Номер, так же как и холл, принадлежал к другим временам, к другой эре, можно даже сказать, к другой стране... Впечатление слегка портила только немного потускневшая обивка мебели да небрежно отреставрированная лепнина. Впрочем, эти недостатки еще сильнее подчеркивали разницу между прошлым и настоящим. Двери двух спален располагались напротив друг друга, между ними находилась большая гостиная, в которой был бар с несколькими бутылками спиртного того сорта, что редко встречается на полках магазинов в Москве.

– Располагайтесь, – предложил Крупкин, направляясь к телефону, стоявшему на псевдостаринном столике – каком-то гибриде мебели эпохи королевы Анны и одного из поздних Людовиков. – Сейчас я закажу чай... Или, лучше, водки...

– Не надо, – отрезал Конклин, забирая у Джейсона одну из сумок и направляясь в спальню. – Хочу помыться: в самолете было ужасно грязно.

– Ну... А что ты хотел за такие деньги? – отпарировал Крупкин, набирая номер. – Кстати, неблагодарные вы люди, ваше оружие лежит в тумбочках у кроватей. Это автоматические пистолеты тридцать восьмого калибра типа «буря»... Не тушуйтесь, мистер Борн, – добавил он. – Вы не абстинент, полет был долгим, а мой разговор с комиссаром номер два может оказаться весьма продолжительным.

– Хорошо, – сказал Борн, поставив сумку у двери в спальню. Он подошел к бару, выбрал знакомую бутылку и налил немного выпить. Пока Крупкин говорил что-то по-русски, Борн подошел к высоким, как в церкви, окнам, которые выходили на широкий проспект.

– Добрый день... Да, да... Почему?.. Тогда Садовая. Через двадцать минут. – Крупкин раздраженно покачал головой и повесил трубку. Борн обернулся и посмотрел на советского разведчика. – Комиссар в этот раз не стал много болтать... Он приказал, мы должны выполнять...

– Что вы имеете в виду?

– Мы должны немедленно уйти. – Крупкин повысил голос: – Алексей, выходи! Быстро!.. Я пытался втолковать ему, что вы только что приехали, – продолжил сотрудник КГБ, вновь поворачиваясь к Джейсону, – но он ничего не желает слушать. Я даже сказал ему, что один из вас принимает душ, а он в ответ: «Пусть заканчивает и одевается». – В дверях спальни показался Конклин в расстегнутой рубашке и с полотенцем в руках. – Извини, Алексей... Мы должны идти!

– Куда идти? Мы только что приехали.

– У нас есть квартира на Садовой... Это московский Большой бульвар, мистер Борн, – не Елисейские поля, конечно, но все равно... не такой уж он плохой. При царях строить умели...

– И кто нас ждет там? – спросил Конклин.

– Комиссар номер один, – ответил Крупкин. – Там будет – как же это по-английски? – наша штаб-квартира. Небольшое приложение к площади Дзержинского... За тем исключением, что о ней не знает никто, кроме нас пятерых. Что-то произошло, – мы должны ехать немедленно...

– Мне достаточно, – сообщил Джейсон, убирая стакан в бар.

– Можешь допить, – сказал Алекс, неловко захромав в спальню. – Мне еще надо промыть глаза и пристегнуть протез.

Борн вновь взял стакан. Он то и дело поглядывал на советского резидента, который, сдвинув брови, с печальным удивлением смотрел вслед Конклину.

– Вы ведь знали его до того, как он потерял ногу? – тихо спросил Джейсон.

– Да, мистер Борн... Мы знакомы больше двадцати пяти лет. Стамбул, Афины, Рим... Амстердам. Он был великолепным противником. Конечно, мы тогда были молоды... Такие стройные и ловкие, уверенные в себе, желающие во что бы то ни стало соответствовать образам, которые придумали для себя. Да, давно это было... Знаете, мы оба были классными резидентами. Если честно, то он был лучше меня... Только не говорите ему об этом. Он всегда видел шире и дальше, чем я. Разумеется, благодаря его русскому нутру.

– Почему вы используете слово «противник»? – спросил Джейсон. – В нем чувствуется дух спортивного состязания, словно это какое-то соревнование. Разве он не был врагом?

Крупкин холодно взглянул на Борна.

– Разумеется, он был моим врагом, мистер Борн... Должен заметить, что он и сейчас мой враг. Прошу вас не принимать мою сентиментальность за нечто иное... Человеческие слабости могут мешать вере, но они не преуменьшают ее. У меня нет того преимущества, которым располагаешь в католической исповедальне: искупаешь грех покаянием и можешь грешить дальше, несмотря на веру. Я по-настоящему верю... Моих дедов и бабок вешали – вешали, сэр, – за то, что они воровали цыплят из поместья Романовых. Немногие из моих предков могли ходить s начальную школу, не говоря уже о том, чтобы получить настоящее образование. Величайшая революция, задуманная Карлом Марксом и осуществленная Владимиром Лениным, положила начало новой жизни. Были сделаны тысячи и тысячи ошибок – многие из них неоправданны, многие жестоки... Я сам – живое свидетельство и ошибок и оправдания.

– Не уверен, что я понимаю.

– Потому что вы, хилые интеллектуалы, никогда не понимали того, что для нас яснее ясного. В «Капитале» Маркса, мистер Борн, на пути к справедливому обществу выделены экономические и политические стадии, но ничего не сказано о том, какой должна быть в нем форма правления. Только этого в нем нет.

– Я не специалист в этой области.

– Не только вы... да это вам и ни к чему. Через сотню лет вы можете стать социалистами, а мы, если повезет, будем капиталистами, да?

– Скажите мне кое-что, – попросил Джейсон, услышав, как Кон-клин закрывает водопроводный кран. – Могли бы вы убить Алекса, Алексея?

– Точно так же, как и он меня, – с чувством глубокого сожаления, – если бы этого требовали обстоятельства. Мы ведь профессионалы...

– Я не понимаю ни его, ни вас.

– Не стоит и пытаться, мистер Борн, вы еще им не стали... Приближаетесь, но пока не стали.

– Будьте добры, объясните, что вы имеете в виду?

– Ты на переломе, Джейсон... Могу я называть тебя Джейсоном?

– Пожалуйста.

– Тебе сейчас пятьдесят или около того, так?

– Правильно. Через несколько месяцев мне стукнет пятьдесят один. И что из того?

– А нам с Алексеем уже за шестьдесят... Чувствуешь разницу?

– Как же я могу?

– Тогда позволь, я объясню тебе. Ты все еще видишь себя молодым человеком, способным на поступки, которые тебе представляются несложными, – ведь ты совершал их недавно, – и во многом ты прав. Ты управляешь своей волей и все еще хозяин собственного тела. И вдруг, несмотря на то, что тело твое крепко, а воля сильна, мозг начинает отказываться отдавать команды как голове, так и телу. Попросту говоря, мы начинаем чувствовать себя менее сильными. Что же, нас обвинять или поздравлять за то, что мы выжили?

– Мне показалось, что ты сейчас сказал, что не смог бы убить Алекса.

– И не рассчитывай на это, Джейсон Борн, или Дэвид, как там тебя.

В комнату, хромая сильнее, чем обычно, и морщась от боли, вошел Конклин.

– Я готов, – сказал он.

– Ты что, опять плохо пристегнул протез? – спросил Джейсон. – Хочешь, я помогу...

– Не надо, – раздраженно перебил его Алекс. – Надо быть акробатом, чтобы эта чертова штуковина все время сидела как надо.

Борн мысленно приказал себе забыть о любых попытках помощи Конклину в регулировке протеза. Крупкин посмотрел на Алекса со странной смесью печали и любопытства во взгляде и быстро сказал:

– Машина ждет нас на площади Свердлова – там она меньше бросается в глаза. Я попрошу швейцара подогнать ее.

– Спасибо, – поблагодарил Конклин.

Богато обставленные апартаменты на Садовом кольце находились в старинном каменном доме, который, так же как и «Метрополь», отражал архитектурные изыски бывшей Российской империи. Квартиры главным образом использовались – и заполнялись «жучками» – для размещения высокопоставленных персон: горничные, швейцары и консьержи регулярно опрашивались комитетчиками, если напрямую не были штатными сотрудниками. Стены были обиты красным бархатом, массивная мебель напоминала о старом режиме. Однако справа от гигантского камина выделялся предмет, словно появившийся из ночного кошмара декоратора: огромный черный телевизор в комплекте со специальной видеоприставкой, для которой годились все мыслимые типы кассет.

Еще одним диссонансом в интерьере квартиры, а также, без сомнения, оскорблением памяти утонченных Романовых был крепко сложенный мужчина в помятой форме, на которой виднелись многочисленные пятна – свидетельства недавнего пиршества. У него было круглое лицо с резкими чертами, коротко подстриженные седоватые волосы, а пожелтевшие зубы и отсутствие одного из них свидетельствовали об отвращении к дантистам. Короче, он походил на крестьянина, а острый взгляд его чуть прищуренных глаз выдавал крестьянский ум. Это был комиссар номер один, как его называл Крупкин.

– Я плохо говорю по-английски, – сообщил военный, приветствуя своих гостей, – но понять меня можно. Кроме того, я не представлюсь вам и не назову своего звания. Я буду для вас «полковником». Согласны? Это ниже моего настоящего звания, но все американцы считают, что в Комитете работают только полковники... Так ведь?

– Я говорю по-русски, – сказал Алекс. – Можете говорить по-русски, а я буду переводить.

– Ха! – усмехнулся «полковник». – Выходит, Крупкину вас не обмануть, а?

– Вряд ли.

– Хорошо. Он очень быстро говорит по-русски, да? Как пулемет...

– По-французски точно так же, товарищ полковник.

– Может, мы перейдем к текущим делам, товарищ полковник? – встрял Крупкин. – Наш сотрудник на площади Дзержинского сказал, что мы должны прибыть немедленно.

– Да! Немедленно. – «Полковник» подошел к телевизору, взял пульт дистанционного управления и обернулся. – Буду говорить по-английски, попрактикуюсь немного... Давайте посмотрим эту кассету. Материал отснят кадрами Крупкина, которые следили за людьми, говорящими по-французски.

– Людьми, которые могут быть связаны с Шакалом, – уточнил Крупкин.

– Давайте смотреть! – настаивал «полковник», нажимая на кнопку пульта.

Экран телевизора ожил, и на нем появились смутные и обрывочные кадры. Большей частью съемка проводилась видеокамерой из окна машины. Разные люди ходили по улицам, садились в служебные машины, которые возили их по городу и – в нескольких случаях – по проселочным дорогам. Их лица увеличивались при встречах с другими мужчинами и женщинами. Несколько раз съемка проводилась в помещениях: кадры были темными и неясными – камере не хватало света.

– Вот эта дама – дорогая проститутка! – засмеялся «полковник», когда на экране появился мужчина старше шестидесяти, эскортирующий к лифту женщину значительно моложе его. – Это – мотель «Солнечный» на Варшавском шоссе. Я лично проверю расписки генерала и получу себе преданного союзника, понятно?

Пленка продолжала крутиться: Крупкин и оба американца явно устали от казавшейся бесконечной и бессмысленной видеозаписи. Внезапно на экране появился кафедральный собор, на площади перед которым толпились люди; уровень освещенности свидетельствовал, что съемка проходила ранним вечером.

– Собор Василия Блаженного на Красной площади, – объяснил Крупкин. – Это музей, но иногда некоторым проповедникам – как правило зарубежным – позволяют проводить там службу. Никто им не мешает, хотя эти фанатики, разумеется, ждут не дождутся провокаций с нашей стороны.

Экран вновь потемнел, изображение дрожало. Оператор снимал в соборе, его со всех сторон сжала толпа, и камера в его руках ходила ходуном. Потом изображение стабилизировалось, вероятно, камеру поставили на колонну. Теперь в фокусе был пожилой мужчина: его седые волосы контрастировали с черным плащом. Он шел по боковому проходу, задумчиво разглядывая иконы и величественные витражи.

– Это Родченко, – сказал «полковник» глухим голосом. – Великий Родченко.

Человек на экране проследовал в просторный угол, на стене которого отбрасывали тени две большие напольные свечи. Видеокамера опять дернулась кверху: агент, вероятно, вскочил на переносной стул или какой-то ящик. Картинка внезапно приблизилась, фигуры укрупнились: седовласый мужчина приблизился к священнику в полном облачении – лысеющему худощавому смуглолицему человеку.

– Это он! – воскликнул Борн. – Карлос! В этот момент на экране появился третий мужчина: он присоединился к первым двум, и теперь настал черед Конклина.

– Боже! – заорал он. Все уставились на экран. – Остановите просмотр! – Комиссар КГБ мгновенно нажал на кнопку пульта, и картинка замерла. – Тот, другой! Ты узнаешь его, Дэвид?

– Я его и знаю, и не знаю, – тихо ответил Борн, и в этот момент давно забытые образы начали заполнять его внутренний экран. Взрывы, белые ослепительные огни и смутные силуэты людей, бегущих в джунглях... Какой-то азиат, которого решетили пули: он кричит, а автоматные очереди прибивают его к стволу огромного дерева. Потом видения стали раздуваться, как мыльные пузыри, и вдруг лопнули и исчезли... А он оказался в бараке и увидел там сидящих за длинным столом солдат и нервно поерзывающего на деревянном стуле мужчину. Джейсон внезапно узнал этого мужчину – это был он сам, но гораздо моложе, и звали его тогда Дельта-один... Перед ним расхаживал, как зверь в клетке, какой-то человек в форме и жестко отчитывал его... Борн сглотнул, посмотрел на экран телевизора и понял, что перед ним – постаревший вариант того сердитого человека... – Он был в здании суда в базовом лагере к северу от Сайгона, – прошептал он.

– Это Огилви, – потерянно сказал Конклин. – Брайс Огилви... Боже мой, между ними действительно существует связь. «Медуза» вышла на Шакала.

Глава 36

– Это был суд, верно, Алекс? – нерешительно спросил Борн. – Военный трибунал.

– Да, так, – подтвердил Конклин. – Но обвиняли не тебя.

– Не меня?

– Нет. Наоборот, это ты выдвинул обвинения... Редчайший случай для человека из твоего батальона. Кое-кто хотел остановить тебя, но не смог... Мы обсудим это попозже.

– Я хочу обсудить это прямо теперь, – твердо заявил Джейсон. – На экране этот человек стоит рядом с Шакалом. Я хочу знать, кто он такой и почему он оказался в Москве, вместе с Шакалом.

– Позже...

– Нет, сейчас. Твой друг Крупкин помогает нам, а это означает, что он помогает Мари и мне; я благодарен ему за помощь. «Полковник» также на нашей стороне, иначе мы бы не увидели того, что сейчас перед нами... Я должен вспомнить, что произошло между этим человеком и мной, а все инструкции Лэнгли о правилах секретности могут идти к черту. – Борн внезапно обратился к русским: – Вы должны знать, что какой-то период моей жизни я помню не полностью. Вот и все, что я хотел сообщить вам. Я слушаю тебя, Алекс.

– Я с трудом могу вспомнить события прошедшей ночи, – пробормотал «полковник».

– Расскажи ему то, что он хочет услышать, Алексей. Нас это больше не интересует. Сайгонская глава закрыта, так же как и кабульская.

– Хорошо. – Конклин опустился в кресло и помассировал правую лодыжку; он пытался говорить без волнения в голосе, но это ему не всегда удавалось. – В декабре 1970 года во время разведывательно-диверсионного рейда был убит один из твоих людей – это назвали несчастным случаем в результате попадания под «огонь своих». Ты знал, что на самом деле он был приговорен к смерти и убит несколькими мерзавцами из штаба: они имели на него зуб. Этот парень был камбоджийцем, далеко не святым, но он знал все контрабандные тропы, поэтому и был тебе нужен.

– Вижу какие-то фрагменты. Вижу, но не могу вспомнить.

– Факты теперь не так важны, они похоронены вместе с еще несколькими тысячами сомнительных случаев. По всей видимости, кто-то Золотом треугольнике засыпался на переправе большой партии наркотиков. Виновным посчитали твоего разведчика, поэтому несколько шишек в Сайгоне решили, что на его примере всем остальным нужно преподать урок. Они прилетели на твою территорию, спрятались в джунглях и ликвидировали его, сымитировав нападение передового отряда вьетконговцев. Но ты заметил их маневры, так как находился на возвышенности, и взъерепенился. Ты проследил их до вертолета и поставил перед выбором: либо они садятся в вертолет и ты берешь его штурмом, не оставляя никого в живых, либо они возвращаются вместе с тобой в базовый лагерь. Они предпочли второй вариант, а ты выдвинул против них обвинение и заставил полевое командование начать расследование. Вот тогда-то Ледяной Огилви отправился из Сайгона выручать своих парней.

– А потом что-то случилось, верно? Что-то сумасшедшее – все было вывернуто наизнанку... и извращено.

– Именно так. Брайс заставил тебя дать свидетельские показания и выставил маньяком, патологическим лжецом и убийцей, которого – если бы не война, – держали бы в тюрьме строгого режима. Он потребовал, чтобы ты раскрыл свое настоящее имя, а этого ты сделать не мог, поскольку тогда была бы уничтожена твоя семья. Он попытался опутать тебя словесной паутиной, а когда ему не удалось, пригрозил военному трибуналу, что весь мир узнает об этом батальоне ублюдков... А этого они также не могли допустить... Короче говоря, бандитов Огилви отпустили из-за отсутствия доказательств, а тебя после суда пришлось закрыть в бараке и удерживать там силой до тех пор, пока Огилви не улетел в Сайгон.

– Его звали Куан Су, – словно во сне протянул Борн, покачивая головой, словно пытаясь стряхнуть с себя охвативший его кошмар. – Он был еще совсем мальчик, лет шестнадцати – семнадцати. Полученные за наркотики деньги он отсылал домой, на пропитание семье. Другого способа не было... о дьявол! Что бы сделал любой из нас, если бы наши близкие голодали?!

– Об этом ты не мог сказать на суде, понимаешь? Ты знал и молчал. Тебе пришлось скрепя сердце слушать тот вздор, который нес Огилви. Я был тогда там, наблюдал за тобой и могу сказать, что никогда не видел человека, который способен так сдерживать ярость.

– Я не так это вспоминаю – то, что могу вспомнить, конечно. Кое-что всплывает в памяти – не все, но кое-что.

– Тот суд научил тебя приспосабливаться к обстоятельствам, можно сказать, ты стал тогда Хамелеоном. – Их взгляды встретились, и Джейсон тут же отвернулся к экрану.

– А теперь Огилви в Москве, рядом с Шакалом. Как тесен этот дрянной мир, верно? Интересно, он знает, что я – Джейсон Борн?

– Откуда? – вопросом на вопрос ответил Конклин, поднимаясь со стула. – Тогда еще не было никакого Джейсона Борна. Не было даже Дэвида... Существовал диверсант по кличке Дельта-один. Имена были не в ходу, вспоминаешь?

– Я все забываю... А что теперь? – Джейсон указал на экран. – Почему он в Москве? Почему ты сказал, что «Медуза» нашла Шакала? Почему?!

– Потому что он из юридической фирмы в Нью-Йорке.

– Что?! – Борн уставился на Конклина. – Он...

– Председатель совета директоров, – не дал ему договорить Алекс. – Управление занялось им вплотную, а он взял и ускользнул. Два дня назад.

– Почему же, черт подери, ты мне не сказал?! – гневно заорал Джейсон.

– Потому что я ни на минуту не мог поверить, что мы окажемся здесь и будем смотреть на эту картинку. Я и сейчас еще не совсем понимаю, но и отрицать не могу. Кроме того, я не считал, что должен назвать тебе это имя. Ты, может, помнишь, а может, и нет, да к тому же оно могло пробудить в тебе весьма неприятные воспоминания. К чему лишний стресс? И так хватает...

– Хватит, Алексей! – раздраженно сказал Крупкин, делая шаг вперед. – Я слышал слова и имена, которые будят во мне некоторые неприятные воспоминания... Мне кажется, я вправе задать пару вопросов, или, по крайней мере, один. Кто такой этот Огилви? Вы сказали, кем он был в Сайгоне... А чем он занимается теперь?

– Почему бы и нет? – пробормотал Конклин. – Огилви – адвокат из Нью-Йорка. Он возглавляет организацию, которая раскинула свои щупальца по всей Европе и Средиземноморью. Поначалу, нажимая на нужные кнопки в Вашингтоне, эти ребята занимались скупкой компаний: вымогали, покупали под давлением, делили рынки и устанавливали цены. Потом стали заказывать убийства, нанимая для этого лучших профессионалов. Есть твердые доказательства, что они приложили руку к убийствам нескольких высокопоставленных чиновников и военных. Самый последний пример этому – вам, без сомнения, он известен – генерал Тигартен, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе.

– Невероятно!! – прошептал Крупкин.

– Боже мой! – совсем по-деревенски протянул «полковник».

– Эти ребята весьма изобретательны, а Огилви их всех за пояс заткнет. Он похож на паука, который сплел паутину и раскинул над Вашингтоном и всеми европейскими столицами. К несчастью для него, благодаря моему соратнику он, как муха, попался в собственные сети. Его собирались прищучить в Вашингтоне наши люди, но кто-то его предупредил, и позавчера он сумел скрыться. Я не представляю, зачем он приехал в Москву...

– Возможно, я смогу ответить, – произнес Крупкин, посмотрев на «полковника» и кивнув, словно говоря: «Все в порядке». – Я абсолютно ничего не знаю о тех убийствах, о которых вы сказали... Но ваше описание соответствует параметрам одного американского предприятия в Европе, которое многие годы обслуживало наши интересы.

– Каким образом? – спросил Алекс.

– Новые американские технологии, запрещенные к вывозу, вооружение, запасные части к самолетам и вооружению, даже сами самолеты... Все это поставлялось через страны Восточного блока. Сообщаю вам эту информацию и надеюсь, что вы понимаете: я с негодованием буду отрицать, что когда-либо говорил это.

– Понятно, – кивнул Конклин. – Как называется это предприятие?

– У него, собственно говоря, нет названия. Это пятьдесят – шестьдесят компаний с разными названиями, которые управляются из единого центра.

– Название есть, а руководит ими Огилви, – сообщил Алекс.

– Теперь сообразил, – сказал Крупкин. В его глазах появились ледяные искорки, а на лице – маска ярого фанатика. – Могу вас заверить, что нас эта проблема беспокоит в гораздо большей степени. – Дмитрий повернулся к телевизору и уставился на дрожащую на нем картинку; его глаза сверкнули гневом. – Человек, которого вы видите на экране, – генерал Родченко. Он занимает второй по важности пост в КГБ и является советником премьер-министра Советского Союза. Во имя интересов Родины можно пойти на многое, даже и без согласия премьера, только не в этой области, которую вы упомянули. Бог мой, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе! И никогда не пользуясь услугами Карлоса-Шакала! Это не затруднение, это – ужасная катастрофа.

– Какие будут предложения? – спросил Конклин.

– Глупый вопрос, – глухим голосом ответил полковник. – Арестовать, на Лубянку... и дальше – тишина.

– Это проблема так легко не решается, – заметил Алекс. – ЦРУ известно, что Огилви в Москве.

– Ну и в чем же дело? Мы избавим и себя и вас от этой падлы и его преступлений, а потом займемся нашими делами.

– Вам это может показаться странным, но проблема заключается не только в «падле» и его преступлениях и даже не в Советском Союзе. Дело в том, чтобы замять все у нас, в Вашингтоне.

«Полковник» взглянул на Крупкина и спросил его по-русски:

– О чем это он?

– Нам это трудно понять, – ответил Дмитрий, – но для них это действительно важно. Сейчас попробую объяснить.

– О чем он говорит? – раздраженно спросил Борн.

– Кажется, Крупкин собирается прочитать «полковнику» лекцию об американской системе гражданских ценностей.

– Об этом и в Вашингтоне никто не желает слушать, – перебил его по-английски Крупкин и опять перешел на русский: – Видите ли, никто в Америке не станет нас винить за то, что мы воспользовались преступной деятельностью Огилви. У них есть расхожая поговорка, которой можно прикрыть любую вину: «Дареному коню в зубы не смотрят».

– Что общего у зубов коня с подарками? У него из-под хвоста валится навоз, изо рта капает слюна.

– В переводе эта поговорка кое-что теряет... Этот адвокат, Огилви, без сомнения крепко связан с правительственными кругами; чиновники закрывали глаза на его весьма сомнительную деятельность за взятки. Эта деятельность принесла Огилви десятки миллионов долларов. Законы нарушались, людей убивали, ложь выдавали за правду – по сути дела, процветала махровая коррупция... а ведь вы знаете, что американцы просто помешаны на коррупции. Они навешивают ярлык «потенциальная коррупция» на любое полезное новшество, и с этим ничего невозможно поделать. Они вывешивают грязное белье на всеобщее обозрение как знак высшей доблести.

– Потому что так оно и есть, – перебил его Алекс по-английски. – Этого не могут понять многие из тех, кто живет здесь, потому что у вас другая мания – скрывать все совершенные вами преступления, не давать никому о них говорить, закрывать рты... Но сейчас не время для сравнений, да и мне не пристало читать лекции. Я хочу сказать, что Огилви надо отослать назад, чтобы все счеты были закончены. Вам придется пойти на это «полезное новшество».

– Уверен, что к твоему совету прислушаются.

– Этого недостаточно, – сказал Конклин. – Попробуйте объяснить по-другому. Кроме вопроса его ответственности, важно то, что о его предприятии и о его отношении к смерти Тигартена слишком много известно или будет известно в течение нескольких дней. Вы просто не можете держать его здесь. На вас накинется не только Вашингтон, но и все Европейское сообщество. Будут не только неприятности: подумайте, как это дело повлияет на торговлю, импортно-экспортные операции...

– Ты хорошо все объяснил, Алексей, – перебил его Крупкин. – Предположим, мы окажем подобную услугу, но будет ли учтено, что Москва ничего не утаивала и способствовала выдаче этого преступника американскому правосудию?

– Без вас, само собой, мы не смогли бы обойтись. В данный момент я как бы нахожусь при исполнении служебных обязанностей, поэтому, если возникнет такая необходимость, засвидетельствую это перед обоими комитетами по разведке конгресса.

– А также – что мы не имели отношения к убийствам, в частности к убийству Тигартена...

– Конечно. Именно по этой причине вы согласились на сотрудничество. Ваше правительство возмущено этим убийством.

Крупкин пристально взглянул на Алекса, медленно повернулся, взглянул на экран и тут же снова на Конклина и тихо спросил:

– А генерал Родченко? Что делать с генералом Родченко?

– Это ваше дело, – спокойно ответил Алекс. – Ни я, ни Борн никогда не слышали этого имени.

– Хорошо, – сказал Крупкин. – А то, что вы сделаете с Шакалом на советской территории, – ваше дело, Алексей. Будь уверен, мы поможем, чем сможем.

– С чего начнем? – неторопливо спросил Джейсон.

– С главного. – Дмитрий посмотрел на «полковника». – Товарищ полковник, вы поняли, о чем мы говорили?

– Вполне, Крупкин, – ответил крепыш «полковник», подходя к телефону на мраморном столике. Он поднял трубку и набрал номер – на звонок ответили мгновенно. – Это я, – сказал он по-русски. – Третий мужчина на пленке номер семь идентифицирован неким лицом из Нью-Йорка как американец по фамилии Огилви. С данного момента его надо поставить под наблюдение и не допустить, чтобы он покинул Москву. – Лицо «полковника» пошло красными пятнами, брови поползли кверху. – Этот приказ отменяется! Он лишен дипломатической неприкосновенности, теперь КГБ будет распоряжаться его судьбой... Причина?! Поработай башкой, дубина! Скажи, что, по нашему мнению, он американский двойной агент, которого они вовремя не смогли раскрыть. А потом затяни привычную песню: мол, по недосмотру привечают врагов государства, и только благодаря Комитету им в который раз удастся сохранить свои кресла и так далее. Кроме того, можешь добавить, что им не следует смотреть дареному коню в зубы... Понимаю не больше твоего, дружище, но эти мотыльки в подогнанных костюмах наверняка поймут. Предупреди аэропорты. – «Полковник» повесил трубку.

– Он отдал приказ, – сказал Конклин Борну. – Огилви остается в Москве.

– Плевать мне на этого чертова Огилви! – взорвался Джейсон. – Я приехал за Карлосом!

– Тем священником? – спросил «полковник».

– Да!

– Это проще простого. Мы подцепим генерала Родченко одним концом такой тонкой лески, что он и не почувствует ее. А другой конец будет у вас в руках. Рано или поздно он встретится с этим священником.

– Большего я и не прошу, – сказал Джейсон Борн.

* * *

Генерал Григорий Родченко сидел у окна в ресторане «Ласточка», что у Крымского моста. Он любил здесь ужинать: огни на мосту и на медленно плывущих судах успокаивали его, а следовательно, благотворно влияли на пищеварение. Ему нужно было успокоиться, потому что последние два дня с ним происходили какие-то странные вещи. Прав он или не прав? Верны его инстинкты или чутье подводит его? Он еще не мог ответить на эти вопросы, но чутье позволило ему пережить и сумасшедшего Сталина, и хвастливого Хрущева, и маразматика Брежнева. Теперь, при Горбачеве, опять была новая Россия, точнее, Советский Союз, и генерал был рад переменам. Возможно, произойдет некоторое смягчение обстановки и длительная вражда исчезнет навсегда за горизонтом. Правда, горизонт никогда не меняется, он всегда остается горизонтом – отдаленной ровной светлой или темной линией, но всегда непостижимой.

Родченко умел выживать в разных ситуациях и понимал это, но люди, которые умеют выживать, стараются прикрыть себя от потенциальной опасности. Вот и он работал над этим: стал доверенным лицом председателя, экспертом по информации в Комитете, первым связным с американским предприятием, название которого – «Медуза» – известно только ему одному. Через это предприятие по всей России и странам блока осуществлялись огромные поставки товаров. Он был и связным Карлоса-Шакала, которого Он как уговорами, так и подкупом отвлекал от контрактов, за которыми мог стоять Советский Союз. Он был бюрократом в самом высоком смысле этого слова: тайно работал на международной арене, не ожидая ни похвалы, ни славы, всего лишь желая выжить. Так почему же он сделал то, что сделал? Был ли это просто порыв, порожденный усталостью, страхом и желанием послать чуму на оба дома? Нет, такова была логическая последовательность событий, при этом удовлетворялись жизненные интересы его страны, а кроме того, абсолютная необходимость для Москвы отстраниться и от «Медузы» и от Шакала.

По словам генерального консула в Нью-Йорке, с Брайсом Огилви покончено. Консул предложил предоставить Огилви убежище в обмен на информацию о созданной им в Европе сети. Волновали же генерального консула в Нью-Йорке не финансовые махинации Огилви, во время которых было нарушено столько законов, что все суды не смогли бы распутать эти дела, но скорее убийства, которые были широко распространены и включали в себя ликвидацию высокопоставленных правительственных чиновников США, а также убийство верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе. К тому же в Нью-Йорке существовало мнение, что Огилви ради сохранения своих компаний мог отдать приказ об осуществлении в Европе еще нескольких убийств – главным образом тех немногих могущественных руководителей различных фирм, которые понимали сложную систему международных связей, способных привести к некой юридической фирме под тайным кодовым названием «Медуза». Если эти убийства произойдут, пока Огилви в Москве, могут возникнуть неприятные для Москвы вопросы. Следовательно, его как можно скорее надо убрать из Советского Союза... рекомендация, которую легче дать, чем претворить в жизнь.

Внезапно Родченко сообразил, что в эту «пляску смерти» включился еще и параноидальный монсеньер из Парижа. Карлос едва не кричал, требуя встречи. Он звонил из телефона-автомата, но надо было предусмотреть все меры безопасности. Шакал, как и всегда, хотел встретиться в любом месте, где было несколько выходов, и где бы он мог кружить, как ястреб, не объявляясь до тех пор, пока не убедится, что ему ничто не грозит. Наконец, после двух звонков, место свидания было определено. Встреча должна была состояться в соборе Василия Блаженного на Красной площади ранним летним вечером, когда полно туристов. В темном углу справа от алтаря, где были выходы наружу...

Во время третьего телефонного звонка генерал Родченко пришел к такому очевидному и простому решению, что у него на мгновение перехватило дыхание. Вот оно, решение, способное отдалить советское правительство от обоих: и от Шакала, и от Огилви из «Медузы» – в том случае, если цивилизованный мир потребует доказательства дистанции.

Все очень просто: хотя бы на миг свести Шакала и Огилви, чтобы можно было успеть их вместе сфотографировать. И больше ничего...

Вчера днем Родченко обратился в Управление по обслуживанию дипломатического корпуса с просьбой о встрече с Огилви. Во время непринужденной и почти дружеской беседы с ним генерал дождался момента и спросил:

– Вы проводите лето на Кейп-Коде?

– Я езжу туда по субботам и воскресеньям, а жена и дети проводят там все лето.

– Когда я работал в Вашингтоне, я обзавелся друзьями на Кейп-Коде и провел вместе с ними несколько приятных уик-эндов. Возможно, вы их знаете, это Хардли и Кэрол Фрост.

– Конечно знаю. Он адвокат, как и я, но специализируется по морскому праву. Они живут в Денисе у дороги, которая ведет к морю.

– Жена Фроста – исключительно привлекательная женщина...

– Исключительно.

– А вы никогда не думали о том, чтобы привлечь ее мужа к работе в своей фирме?

– Нет. У него своя фирма – «Фрост, Голдфарб и О'Шонесс». Они, так сказать, держат в руках все побережье в Массачусетсе.

– Мне кажется, что я вас уже давно знаю, мистер Огилви, хотя и через общих знакомых.

– Жаль, что мы не встречались на Кейп-Коде.

– Мне тоже. Я хотел бы попросить вас об одном одолжении... Конечно, оно несопоставимо с удобствами, которые предоставило вам наше правительство.

– Мне дали понять, что удобство – понятие взаимное, – сказал Огилви.

– Я ничего не понимаю в этих дипломатических тонкостях... Но можете быть уверены, что в случае чего я замолвлю за вас словечко. Не могли вы помочь моему маленькому, но вовсе не незначительному отделу?

– Что вы хотите?

– Есть один священник – социально ориентированный священник-борец, который называет себя марксистским агитатором и утверждает, что его знают во всех судах Нью-Йорка. Он только что прибыл в Москву и требует, чтобы мы через несколько часов тайно встретились с ним. У нас нет времени проверить правдивость его заявлений и подлинность его личности. Он говорит, что у него была целая история с судебными разбирательствами в Нью-Йорке, в газетах мелькали его фотографии. Помогите нам. Вы, наверное, его знаете.

– Может быть... Если он тот, за кого себя выдает.

– Наш отдел доведет до сведения тех, кому это важно, что вы нам помогли.

Условия встречи были оговорены в деталях: Огилви должен находиться в толпе поблизости от места встречи в соборе. Увидев, что Родченко приближается к священнику, стоящему справа от алтаря, Огилви должен как бы случайно столкнуться с генералом КГБ. Их встреча должна быть короткой, мимолетной, чтобы никто не обратил на нее внимания или счел бы за встречу воспитанных, но враждебно относящихся друг к другу знакомых, которые неожиданно налетели друг на друга в толпе. С близкого расстояния адвокат смог бы как следует разглядеть священника – внутри собора тусклое освещение...

Огилви сыграл роль, вложив в нее всю искусность поднаторевшего в своем ремесле адвоката, поймавшего свидетеля в словесную паутину, а потом громко крикнувшего: «Отзываю свой вопрос», – заставив тем самым прокурора онеметь.

Шакал резко отвернулся, но тучная пожилая женщина успела сделать несколько кадров миниатюрным фотоаппаратом, вмонтированным в ручку ее сумки. Доказательство теперь лежало в сейфе у Родченко в папке с названием: «Наблюдение за американцем Б. Огилви».

Под фотографией, запечатлевшей «встречу» американского адвоката с Шакалом, было написано следующее: «Объект наблюдения встречается в соборе Василия Блаженного с неустановленным лицом. Продолжительность встречи одиннадцать минут тридцать две секунды. Фотографии отправлены в Париж для проверки. Есть предположение, что неустановленное лицо на фотографии может быть Карлосом-Шакалом».

Ясное дело, что Париж теперь должен ответить... Они используют портреты фотороботов из архивов Второго бюро и Сюрте и сообщат:

«Подтверждаем. Несомненно, это Шакал».

Какой удар! Да еще на советской земле.

С Шакалом, напротив, все прошло не так гладко. После короткого обмена извинениями с американцем Карлос ледяным тоном инквизитора возобновил допрос, скрывая под напускной холодностью необузданный темперамент.

– Они обкладывают вас! – заявил Шакал.

– Кто?

– Комитет.

– Комитет – это я!

– Возможно, вы ошибаетесь...

– В КГБ не происходит ничего без моего ведома. Где вы получили эту информацию?

– В Париже. Источник – Крупкин.

– Крупкин пойдёт на все, лишь бы выслужиться, – даже на распространение фальшивок обо мне. Он – загадка: иногда это опытный, владеющий несколькими языками чекист, а иногда распускающий слухи клоун и сутенер для путешествующих министров. Его нельзя воспринимать всерьез, во всяком случае, когда речь идет о важных вещах.

– Надеюсь, что вы правы. Я свяжусь с вами завтра, поздно вечером. Когда вы будете дома?

– Не надо мне звонить. Я собираюсь поужинать в «Ласточке». Чем вы займетесь завтра?

– Постараюсь убедиться, что вы правы. – Сказав это, Шакал исчез в толпе, заполняющей собор.

Прошло уже больше суток, и Родченко не получал никаких неприятных известий. Возможно, этот психопат вернулся в Париж, убедившись, что его параноидальные подозрения беспочвенны; его потребность постоянно быть в движении и летать из одного конца Европы в другой могла вытеснить возникшую панику. Кто знает? Карлос тоже загадочное существо. С одной стороны, он садист, знаток самых страшных и жестоких методов убийств, а с другой – романтик с искривленной душой, подросток, задержавшийся в развитии и стремящийся к идеалу, не имеющему к нему никакого отношения. Кто знает? Приближается время, ответ на эти вопросы даст пуля, пущенная ему в лоб.

Родченко поднял руку, чтобы подозвать официанта: он хотел заказать кофе и коньяк – приличный французский коньяк, специально хранимый для настоящих героев революции, особенно тех из них, кто умеет выживать при любых обстоятельствах. К его столику подлетел директор «Ласточки» с телефонным аппаратом в руках.

– Это вас, товарищ генерал. Срочно! – сообщил мужчина в черном просторном костюме, поставил телефон на стол и удалился.

Родченко поблагодарил его и воткнул штепсель удлинителя в розетку на стене.

– Слушаю! – сказал он.

– За вами следят, – раздался в трубке голос Шакала.

– Кто?

– Ваши люди.

– Я вам не верю.

– Я наблюдал весь день. Хотите, я назову места, в которых вы побывали в течение последних тридцати часов? Кафе на проспекте Калинина, Арбат, обед в «Славянской», прогулка по Лужниковской набережной...

– Хватит! Где вы сейчас?

– Выходите из «Ласточки». Будьте осторожны. Я вам докажу. – Телефон замолчал.

Родченко положил трубку и подозвал официанта, чтобы расплатиться. Мгновенная реакция официанта объяснялась не только высоким положением клиента, но и тем, что он был последним посетителем ресторана. Уплатив по счету и попрощавшись, старый солдат спустился в полутемное фойе и направился к выходу. Было уже 1.30 пополуночи, и, кроме нескольких сильно перебравших гуляк, на улице никого не было. Через мгновение от витрины магазина отделилась фигура и остановилась метрах в тридцати справа от генерала. Это был Шакал в черно-белом одеянии священника. Он знаком пригласил генерала следовать за собой. Они не спеша направились к темно-коричневому автомобилю, припаркованному к противоположной стороне улицы.

Внезапно Шакал включил фонарь, мощный луч которого осветил салон машины. У старого солдата перехватило дыхание при виде открывшейся его глазам ужасной картины. Водитель – агент КГБ – откинулся назад с перерезанным горлом и весь в крови. Рядом с ним лежал второй агент: его руки и ноги были стянуты проволокой, а нижняя часть лица замотана веревкой, которая позволяла издавать лишь придушенные звуки. Он был жив, в его широко открытых глазах застыл страх.

– Водитель учился в «Новгороде», – сказал генерал, оставляя без комментариев то, что увидел.

– Знаю, – ответил Карлос. – Его документы у меня. Теперь там учат не так, как раньше, камрад.

– Второй агент – связной Крупкина в Москве. По моим сведениям, это сын его старого друга.

– Теперь он мой.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Родченко, глядя на Шакала.

– Собираюсь исправить ошибку, – ответил Карлос и из пистолета с глушителем три раза выстрелил генералу в шею.

Глава 37

Ночное небо над Москвой было неспокойно: в предчувствии ливня его заволокли грозные тучи. Коричневый седан мчался по проселочной дороге, пролетая мимо возделанных полей. Водитель время от времени поглядывал на своего пленника, который тщетно старался освободить руки и ноги от проволоки и вытолкнуть языком веревку изо рта.

На залитом кровью заднем сиденье лежали трупы Григория Родченко и выпускника школы КГБ в «Новгороде», который возглавлял группу наблюдения за генералом. Внезапно Шакал увидел то, что ему было нужно, и повернул руль. Не сбавляя скорости и визжа шинами, машина въехала на заросшее густой травой поле и, несколько раз подпрыгнув, остановилась – лежавшие сзади тела от резкого толчка ударились о спинку переднего сиденья. Карлос вышел из машины, вытащил из нее окровавленные трупы, отволок их подальше в траву и бросил тело генерала поверх тела офицера КГБ...

Затем он вернулся и вытащил из машины молодого сотрудника КГБ; в руке Карлос сжимал охотничий нож.

– Надо потолковать, парень, – по-русски сказал Шакал. – Глупо что-либо скрывать... Да ты вряд ли сможешь: ты слишком молод и нежен. – Карлос бросил его на землю, густо поросшую травой. Он достал фонарик и присел на корточки рядом с агентом. В ярком свете фонаря блеснуло лезвие ножа.

* * *

Окровавленный, едва живой человек выдавил из себя последние слова, которые громом отдались в ушах Ильича Рамиреса Санчеса. Джейсон Борн в Москве! Это несомненно был Борн, потому что запуганный юный сотрудник КГБ выдавал информацию быстрым бессвязным потоком, стараясь сказать все, что могло спасти ему жизнь. «Товарищ Крупкин... Два американца, один – высокий, второй – хромой! Сначала отвезли их в гостиницу, а потом на Садовую...»

Крупкин и ненавистный Борн смогли перевербовать его людей в Париже – в Париже, его неприступной крепости! – и пронюхали, что он в Москве. Как? Кто?! Теперь это не важно. Важно только то, что Хамелеон, собственной персоной, теперь в «Метрополе»... Предатели в Париже могли и подождать. В «Метрополе»! Его лютый враг находится всего в часе езды отсюда, спит и видит сладкие сны, не представляя, что Карлос-Шакал знает об этом. Убийца предвкушал триумф... победу над жизнью и смертью. Врачи говорят, что он умирает, но они ошибаются! Смерть Джейсона Борна обновит его жизнь.

Тем не менее, его час пока не наступил. Три часа ночи – это неподходящее время для убийства в Москве. Этот город находится в тисках постоянной подозрительности, даже темнота в нем добавляет осторожности. Коридорные больших гостиниц в ночное время вооружены – они все как на подбор меткие стрелки... Дневной свет приносит с собой расслабление и освобождение от ночных забот, утренняя суета – вот самое подходящее время для нападения, которое он собирается совершить.

Но лучшего времени, чем утро, нет и для другого дела, по крайней мере прелюдии к нему. Настал момент, когда он должен собрать своих агентов в советском правительстве. Это была еще одна тайная армия Шакала – значительно меньшая по численности, чем парижская, но столь же эффективная и преданная невидимому монсеньеру. Пусть они поймут, что их мессия находится здесь и прибыл освободить их. Из Парижа он привез все досье. На первый взгляд, это обычные чистые листы в папках, но когда их обработают инфракрасными лучами, на бумаге выступят машинописные строчки. Он назначит встречу в небольшом заброшенном складе на улице Вавилова в 5.30 утра. К 6.30 все его подручные будут располагать информацией, которая возвысит Шакала. К 7.30 всемогущий Шакал приедет в «Метрополь» и будет ждать появления проснувшихся гостей; в это время официанты носятся с подносами и катают столики, а в холле начинается лихорадочная суета: болтовня, беготня, оформление документов. Именно в «Метрополе» он в полной готовности встретит Джейсона Борна.

* * *

Осторожно оглядываясь по сторонам, пятеро мужчин и три женщины подтягивались к заброшенному складу на улице Вавилова. Их осторожность была вполне понятна: люди стремились обходить стороной этот район не только из-за населявшей его публики (московская милиция безжалостно проверяет такие места), но и из-за множества ненадежных построек. Весь район находился на реконструкции, но, как и во всех городах мира, этот процесс здесь измерялся двумя скоростями: медленно и очень медленно. Единственная константа, которую можно назвать опасным удобством, – это наличие электричества, чем и воспользовался Карлос.

Шакал находился в дальнем конце пустого полутемного помещения. Стоявшая лампа высвечивала только его силуэт, черты лица невозможно было разглядеть. На низком деревянном столе, справа от него, лежали пять папок, а слева, под кипой газет, укороченный вариант автомата «АК-47» типа 56. Он был заряжен. Запасной магазин был у Шакала за поясом. Оружие он взял по привычке: на самом деле никаких затруднений Шакал не ожидал. Он ждал только проявлений обожания.

Шакал оглядел присутствующих, отметил для себя, что все они украдкой переглядываются. Все молчали: промозглый воздух в мрачном заброшенном помещении был наполнен напряженным ожиданием. Карлос понял, что надо рассеять этот скрытый страх, и как можно скорее... Еще до начала встречи он принес восемь стульев, резонно предположив, что сидя люди чувствуют себя не так напряженно. Однако ни один из стульев не был занят.

– Благодарю вас за то, что вы пришли сюда, – громко по-русски сказал Шакал. – Пожалуйста, рассаживайтесь. Наша беседа будет недолгой, но потребует максимальной сосредоточенности... Товарищ, – вы, тот, что поближе, – закройте, пожалуйста, дверь. Все уже на месте.

Карлос подождал, пока все не расселись. Как опытный актер и оратор, он выдерживал паузу и, быстро оглядывая каждого из присутствующих своими темными пронизывающими глазами, словно показывал, что любой много значит для него. Женщины одна за другой поправили прически. Все они были одеты, как подобает высокопоставленным чиновникам, – в строгие костюмы, скучные, но безукоризненно чистые.

– Я – монсеньер из Парижа, – начал убийца в облачении священника. – Я потратил несколько лет, чтобы найти вас с помощью моих друзей в Москве и за ее пределами. Я посылал всем вам большие суммы денег и просил только об одном: ждать меня и, когда я приду, доказать мне свою верность... Я чувствую, что вы хотите меня о многом спросить. Поэтому я кое-что объясню вам... Много лет назад я был среди тех немногих, кого выбрали для обучения в «Новгороде». – Со стороны восьмерки последовала сдержанная, но весьма заметная реакция: легенда о «Новгороде» давно стала реальностью. Все знали, что «Новгород» – это центр для подготовки наиболее одаренных товарищей, но никто по-настоящему не понимал, что он из себя представляет, поскольку о нем осмеливались говорить только в кулуарах. Кивком Карлос подтвердил важность своего откровения и продолжил: – Годы, которые прошли с той поры, я провел за рубежом и всеми силами способствовал укреплению престижа великой советской революции. Я был своего рода подпольным комиссаром, решающим разные задачи. Это требовало многочисленных поездок в Москву и проведения интенсивных исследований в тех ведомствах, где каждый из вас занимает ответственный пост. – Шакал вновь сделал паузу, а потом вдруг резко сказал: – Ответственный пост, но без властных полномочий, которые должны быть в ваших руках. Ваши способности недооцениваются и недостаточно высоко оплачиваются, потому что руководят вами дубы.

Реакция маленькой аудитории на эти слова была более оживленной и менее напряженной.

– По сравнению с подобными областями деятельности в правительствах наших противников, – продолжал Шакал, – мы здесь, в Москве, отстали, а должны опережать их... Отстаем мы потому, что ваши способности подавляются бюрократами, которые заботятся в основном о сохранении своих привилегий, а не о деле.

Три женщины в ответ на это заявление хоть и не громко, но зааплодировали.

– Именно поэтому я и мои помощники выбрали вас. Именно поэтому я посылал вам деньги – вы могли их использовать по собственному усмотрению, – суммы которых составляли примерную стоимость привилегий ваших начальников. Почему у вас нет привилегий и вы не можете пользоваться ими, как они?

Среди собравшихся прокатился гул, среди которого можно было разобрать: «А почему бы нет!» и «Он прав», – теперь присутствующие смотрели друг на друга не отводя глаз и согласно кивали. Шакал перечислил восемь базовых министерств, о которых шла речь, и всякий раз, когда он называл очередное, встречал ответную реакцию.

– Министерства транспорта, информации, финансов, внешней торговли, юстиции, военного снабжения, комитет по науке и технике... наконец, секретариат президиума... Вот области вашей деятельности, но вы лишены права принятия окончательных решений. Больше такое положение терпеть нельзя – должны произойти перемены!

Слушатели, все как один, вскочили со своих мест: теперь они не были незнакомцами, наоборот, их объединила общая цель. Внезапно один сверхосторожный чиновник, тот, который закрывал дверь, решился спросить:

– Чувствуется, что вы в курсе нашего нынешнего положения, товарищ... Но как можно его изменить?

– Я знаю как, – объявил Карлос, театральным жестом указывая на папки, разложенные на столе. Собравшиеся медленно начали рассаживаться, переглядываясь между собой, но избегая смотреть на папки. – На этом столе лежат конфиденциальные досье на ваших начальников. Они содержат информацию такой разрушительной силы... Это гарантия для продвижения по службе каждого из вас. Эти досье словно кинжалы, приставленные к глоткам министров... Стоит обнародовать их, и им – позорный конец.

– Позвольте мне высказаться, – раздался голос женщины средних лет в опрятном, но неброском голубом костюме. Ее белокурые с проседью волосы были стянуты в пучок, к которому она машинально притронулась, прежде чем заговорить. – Я ежедневно рассматриваю личные дела... и часто обнаруживаю ошибки... Вы уверены, что их нет в ваших досье? Поймите, если в них окажется ложная информация, у нас могут быть неприятности... Разве я не права?

– Вы ставите под сомнение их истинность, и это оскорбление, мадам, – холодно ответил Шакал. – Я – монсеньер из Парижа.

Я правильно описал ситуацию каждого из вас и точно охарактеризовал неполноценность вашего начальства. С риском для себя и моих помощников я тайно пересылал вам деньги, пытаясь облегчить вам жизнь...

– Что касается меня, – не дал ему договорить худой очкарик в коричневом костюме, – то я просто люблю деньги... Те, что я получал, я вносил в кассу взаимопомощи и теперь ожидаю получить с них доход. Какая здесь связь? Я работаю в министерстве финансов и не хочу нести ответственность за соучастие в этом деле...

– Что бы ни значили твои слова, бухгалтер, но с тобой все ясно... Так же, как с твоим парализованным министром, – перебил его тучный мужчина в черном костюме, пиджак которого едва сходился на животе. – Кроме того, сомневаюсь, что ты способен определить, где можно получить доход... Я военный снабженец, а вы постоянно срезаете нам фонды!

– Так же как и комитету по науке и технике! – воскликнул коротышка профессорского вида в твидовом костюме; его неровно подстриженная бородка объяснялась, без сомнения, плохим зрением, хотя на носу у него были очки с толстыми стеклами. – Доход, надо же! А как насчет выделения фондов?

– Выделяем больше чем достаточно для ваших профессоров-недоучек. Лучше потратить деньги на то, чтобы украсть все новые технологии на Западе!

– Прекратите! – воскликнул священник-убийца, вскинув руки. – Мы собрались не для того, чтобы продолжать межминистерские склоки... Им наступит конец, когда родится наша новая элита. Помните! Я – монсеньер из Парижа, и все вместе мы создадим новый незапятнанный порядок для нашей великой революции! Самодовольству больше нет места.

– Ужасающая перспектива, – сказала женщина лет тридцати, одетая в дорогой и изящный костюм с плиссированной юбкой. Это была популярная ведущая программы новостей. – Может быть, все-таки мы вернемся к проблеме истинности информации ваших досье?

– Она снята с повестки дня, – заявил Карлос, поочередно бросая мрачные взгляды на присутствующих. – Как же иначе я смог бы узнать все о вас?

– Я не сомневаюсь лично в вас, сэр, – продолжала диктор телевидения. – Но как журналист я считаю необходимым наличие еще одного доказательства... Вы ведь никогда не работали в министерстве информации, сэр. То, что вы скажете, останется в тайне, разумеется.

– Я говорю правду – вы отлично знаете это – и не намерен терпеть травлю журналистов. – Убийца задохнулся от гнева.

– Правдой были и преступления Сталина, сэр, а он и еще двадцать миллионов трупов похоронены больше тридцати лет назад.

– Так тебе нужны доказательства, журналистка? Я их дам тебе. В моем распоряжении глаза и уши руководителей КГБ, в частности генерала Григория Родченко, великого Родченко... Если вам хочется знать жестокую правду, то знайте: Родченко – мой! Я – и его монсеньер из Парижа.

Среди собравшихся послышалось шуршание и прокатилась волна коллективного колебания, послышалось покашливание. И опять заговорила тележурналистка, не сводившая огромных карих глаз с Шакала.

– Вполне возможно, сэр, что вы тот, за кого себя выдаете, но ваши слова свидетельствуют о том, что вы не слушаете ночные выпуски Московского радио. Час назад сообщили, что сегодня ночью генерал Родченко убит иностранными преступниками... а также что командный состав КГБ срочно созвали на совещание, чтобы дать оценку происшествию. Есть мнение, что только чрезвычайные причины могли вовлечь такого человека, как генерал Родченко, в ловушку, подстроенную иностранными наемниками.

– Они прошерстят все архивы, – добавил осторожный бюрократ. – КГБ тщательно изучит обстоятельства этого дела и начнет искать эти «чрезвычайные причины». – Бдительный чиновник взглянул на убийцу в облачении священника. – И, может быть, они найдут вас... и ваши досье, сэр.

– Нет! – крикнул Шакал, чувствуя, как его лоб покрывается испариной. – Это невозможно. Единственные экземпляры досье у меня, других просто не существует!

– Если вы в это верите, священник, – произнес толстяк из министерства военного снабжения, – значит, вы не знаете КГБ.

– Не знаю?! – закричал Карлос, чувствуя, как начинает дрожать левая рука. – Да я купил их со всеми потрохами! Для меня нет тайн, я – хранитель всех секретов! У меня собраны тома компромата на правительства всех стран... Мои агенты работают по всему миру!

– Родченко уже не с вами, – продолжал военный снабженец. – И вы даже не слишком удивились этому известию...

– Что вы имеете в виду?

– Большинство из нас – может быть даже все – утром первым делом включают радио. Конечно, это просто привычка, поскольку в течение дня обычно передают одну и ту же информацию. Мы знали о смерти Родченко... а вы – нет. Но когда наша телезвезда сообщила вам, вы не были ошеломлены, шокированы, вы даже не удивились.

– Конечно, я был в ужасе! – возопил Шакал. – Но я умею держать себя в руках – вот и все. Поэтому мне доверяют лидеры мирового марксизма! Я нужен им!

– Это уже не модно, – пробормотала пожилая женщина с пучком пепельно-белокурых волос.

– Что вы сказали?! – свистящим шепотом произнес Карлос, не в силах сдерживать раздражение. – Я – монсеньер из Парижа. Я сделал для вас больше ваших ничтожных ожиданий, а теперь вы смеете сомневаться во мне? Как я мог узнать то, что мне известно, как я мог платить вам, если бы я не был одним из наиболее привилегированных людей в Москве?! Помните, кто я!

– Но мы ведь так и не знаем, кто вы такой, – сказал еще один мужчина, поднимаясь с места. Как и у остальных присутствующих мужчин, его одежда была опрятна, мрачновата, но великолепно отглажена; к тому же его костюм был модным, по-видимому, его обладатель следил за тем, как он выглядит. Его лицо было более бледным, чем у остальных, а глаза – более внимательные, поэтому и казалось, что он тщательно взвешивает каждое слово. – Мы видим, что вы одеты как священник, – больше мы ничего не знаем... Вы же, очевидно, не собираетесь больше ничего сообщить. Вы действительно перечислили вопиющие недостатки министерств, в которых мы работаем, но они характерны и для других. Вы, к сожалению, не сообщили никакой уникальной информации...

– Как вы смеете?! – в негодовании проревел Карлос-Шакал; он тяжело дышал и едва сдерживал ярость. – Кто вы такой, чтобы говорить мне такое... Я – монсеньер из Парижа, настоящий сын революции!

– А я – советник в министерстве юстиции, товарищ монсеньер, и более молодое творение той же самой революции. Я, конечно, незнаком с руководителями КГБ, которые, если верить вам, служат вам верой и правдой... Но мне хорошо известно, что будет, если мы сами возьмемся творить правосудие над своим начальством, а не обратимся в контролирующие органы. Это такие наказания, что я не хотел бы рисковать, не обладая более серьезными документами, а не какими-то там досье, которые, вполне возможно, состряпаны недовольными чиновниками низкого ранга... Я даже не хочу смотреть эти досье – тогда мне не придется давать свидетельские показания, способные повредить моему продвижению по службе.

– Ты, глупый юрист! – прорычал Шакал; его глаза налились кровью, кулаки непроизвольно сжимались. – Вы все вероотступники и приспособленцы!

– Прекрасно сказано, – заметил юрист улыбаясь. – Но это не ваши слова, товарищ, вы украли их у англичанина Блэкстоуна.

– Я не потерплю такого нахальства!

– А вам и не придется, святой отец... Я ухожу и как юрист советую вам поступить точно так же.

– Как вы смеете?!

– Безусловно смею, – ответил юрист, улыбаясь и оглядывая аудиторию. – Может, мне придется выступить обвинителем по этому делу... А я, поверьте, хорошо разбираюсь в процессуальных тонкостях.

– Деньги!! – закричал Шакал. – Я посылал вам тысячи!

– А где это зарегистрировано? – невинно спросил юрист. – Вы дали понять нам, что следов не осталось. Пакет, опущенный в почтовый ящик или положенный на рабочий стол, и записка с инструкцией «сжечь после прочтения»... Кто же из наших граждан признается, что положил их туда? Здесь и Лубянке нечего делать... Будьте здоровы, товарищ монсеньер, – произнес юрист, отодвигая стул и направляясь к выходу.

Один за другим все потянулись за юристом, оборачиваясь и глядя на человека, который так странно нарушил монотонное течение их жизни... Инстинктивно они понимали, что если последуют за ним, то их ждут и позор и смерть. Смерть.

Но к тому, что последовало, они не были готовы. В мозгу убийцы в одежде священника сверкали молнии, зажигавшие его сумасшествие. Его темные глаза сверкали бешеным огнем, который могло погасить только успокаивающее его натуру насилие – незамедлительная, жестокая, страшная месть за поругание святой цели... Убить вероотступников! Шакал метнулся к кипе газет, выхватил из-под рассыпавшихся страниц смертоносный автомат и проревел:

– Стоять!

Никто не выполнил его Приказ, и внешние импульсы психопатической энергии захватили убийцу. Шакал несколько раз нажал на спуск, и все мужчины и женщины упали, скошенные автоматной очередью. Еще не затихли стоны, а убийца уже выскочил из помещения склада; он стрелял из автомата очередями, продолжая убивать случайных прохожих, проклиная всех и грозя адскими муками всем вероотступникам.

– Предатели! Шваль! Мусор! – вопил обезумевший Шакал, перепрыгивая через трупы. Он бежал к автомобилю, который позаимствовал у КГБ и его недостаточно профессиональной группы наблюдения. Ночь закончилась, начиналось утро.

* * *

Телефон в номере «Метрополя» даже не зазвонил, а тревожно взорвался. Обеспокоенный Алекс Конклин открыл глаза, мгновенно стряхивая с себя остатки сна, и протянул руку к дребезжащему на ночном столике аппарату.

– Алексей, будь на месте! Никого не пускайте в номер и приготовьте оружие!

– Крупкин?.. О чем, черт побери, ты говоришь?

– Взбесившийся пес сорвался с цепи и носится по Москве.

– Карлос?

– Он сошел с ума. Застрелил Родченко и зверски умертвил двух наших агентов, следивших за генералом... Их тела около четырех утра нашел крестьянин. Его разбудили своим лаем собаки. По-видимому, ветер донес запах крови.

– Боже, он перешел грань разумного... Но почему ты думаешь...

– Одного из наших агентов, пытали, перед тем как убить, – прервал его офицер КГБ, с полуслова понимая, что Алекс имеет в виду. – Он вел машину, которая везла нас из аэропорта. Этот парень, был моим протеже – с его отцом мы жили в одной комнате, когда учились в университете. Достойный молодой человек из хорошей семьи... Он оказался совершенно не подготовлен к тем испытаниям, через которые ему пришлось пройти.

– Ты думаешь, он мог рассказать Карлосу о нас?

– Да... И еще кое-что. Около часа назад на улице Вавилова из автомата были расстреляны восемь человек. Это была настоящая бойня... Одна из них – диктор телевидения, – умирая, сказала, что убийцей был священник из Парижа, называвший себя монсеньером.

– Иисусе! – взорвался Конклин, перекидывая ноги через край постели и разглядывая обрубок, когда-то бывший его ногой. – Это были его кадры.

– Именно, что «были», – сказал Крупкин. – Я ведь говорил тебе, что такие рекруты покинут его при первом признаке опасности. Понимаешь?

– Я разбужу Джейсона...

– Алексей, послушай!

– Что? – Конклин зажал трубку подбородком и потянулся за протезом.

– Уже сформирована группа захвата, состоящая из мужчин и женщин в штатском: сейчас они получают инструкции и вскоре появятся у вас.

– Отлично.

– Но мы намеренно не предупредили персонал гостиницы и милицию.

– И правильно сделали! Глупо было бы поступить иначе, – перебил его Алекс. – Шакала обязательно надо взять здесь! Если кругом будут люди в форме, а служащие начнут вопить в истерике, нам его никогда не поймать. У Шакала глаза даже на коленях.

– Послушай, что я тебе скажу, – сказал советский офицер. – Никого не впускайте, держитесь подальше от окон и будьте осторожны.

– Естественно... Что ты имеешь в виду, когда говоришь «держитесь подальше от окон»? Шакалу нужно время, чтобы выяснить, в каком номере мы находимся... Он должен опросить горничных и дежурных по этажам.

– Извини, дружище, – не дал ему договорить Крупкин, – как ты себе это представляешь: благостный священник спрашивает администратора о двух американцах? И все это происходит ранним утром, во время суеты в холле?

– Да... Даже для параноика это слишком.

– Вы живете на верхнем этаже, а напротив вас – крыша административного здания.

– Должен признать, что ты быстро соображаешь.

– Во всяком случае быстрее, чем этот болван с площади Дзержинского. Я мог связаться с вами давным-давно, но мой комиссар Картошкин позвонил мне всего две минуты назад.

– Я разбужу Борна.

– Будь осторожен...

Конклин не выслушал последнего напутствия своего советского коллеги, потому что положил телефонную трубку. Он приладил протез и осторожно завернул лямки вокруг лодыжки. Открыв ящик столика, он вытащил автоматический пистолет модели «буря» – специальное оружие для сотрудников КГБ – с тремя запасными обоймами. Это был единственный автоматический пистолет, на котором можно было легко установить глушитель. Глушитель откатился к передней стене ящика; Конклин вытащил его и прикрутил к стволу пистолета. Натянув брюки, он сунул пистолет за пояс и направился к двери. Открыв ее, он прохромал в гостиную, где его поджидал Джейсон.

– Это, должно быть, Крупкин звонил, – сказал Борн.

– Да. Будь добр, отойди от окна...

– Неужели Карлос?! – Борн мгновенно отступил назад и, обернувшись к Алексу, спросил: – Он знает, что мы в Москве? Он знает, где мы?!

– Все говорит в пользу положительных ответов. – Конклин передал Джейсону информацию Крупкина. – Что ты думаешь по этому поводу? – спросил он.

– Шакал взбесился, – тихо ответил Джейсон. – Когда-то это должно было случиться. Бомба с часовым механизмом, заложенная в его голове, наконец взорвалась.

– Я тоже так думаю. Его московские кадры оказались иллюзией... Они, наверное, послали его куда подальше – вот он и взбесился...

– Я сожалею, что погибли люди, мне искренне жаль, – сказал Борн. – Лучше было бы, если бы это случилось как-то по-другому... Но расстраиваться из-за того, что у него крыша поехала, я не могу. Он накликал на себя то, чего желал мне: окончательно свихнулся.

– Круппи говорит то же самое, – добавил Конклин. – Шакал охвачен психопатическим желанием вернуться и убить тех людей, которые первыми обнаружили, что он маньяк. Так, если он знает, что ты здесь – ему наверняка известно это, – значит, его страсть должна удовлетвориться: твоя смерть как-то заменяет его собственную, дает ему какой-то символический триумф.

– Ты слишком много общался с Пановым... Интересно, как он себя чувствует?

– Не волнуйся. Я звонил сегодня утром в три часа, или в пять часов по парижскому времени, в больницу. Возможно, у него будет частичный паралич – левая рука и правая нога... Врачи считают, что он все-таки выкарабкается.

– Плевать я хотел на его руки и ноги. Как его голова?!

– По всей видимости, с ней все в порядке. Старшая медсестра сказала, что Мо – ужасный пациент...

– Слава Богу!

– Я думал, что ты атеист.

– Это символическая фраза, можешь проконсультироваться с Пановым.

Борн заметил пистолет у Алекса за поясом и спросил:

– Тебе не кажется, что он бросится в глаза?

– Кому?

– Например, официанту, – ответил Джейсон. – Я заказал завтрак и большой-пребольшой кофейник.

– Надо отказаться. Крупкин приказал никого не пускать в номер... Я пообещал ему.

– Слушай, это похоже на паранойю.

– Я сказал почти то же самое... Но пойми: это его территория, а не наша. Кстати, об окнах тоже он сказал.

– Подожди-ка! – воскликнул Борн. – Предположим, что он прав?

– Маловероятно, но возможно, только вот... – Конклин не успел закончить, как Джейсон выхватил свою «бурю» из-под пиджака и направился к дверям. – Что ты делаешь?! – воскликнул Алекс.

– Вероятно, придаю словам твоего дружка Круппи больше значения, чем они заслуживают, но попытка не пытка... Иди туда, – приказал Борн, указывая в дальний левый угол комнаты. – Я оставлю дверь незапертой; когда придет официант, скажешь по-русски, чтобы он входил.

– А ты?

– Дальше по коридору – сломанный холодильник. Он стоит в нише рядом с автоматом для продажи пепси; он также не работает. Я спрячусь за ними.

– Слава Богу, что есть капиталисты, пусть и обманутые... Действуй!

Бывший «медузовец», известный когда-то под псевдонимом Дельта, открыл дверь, выглянул наружу и осмотрел коридор. Выскочив из номера, он помчался к нише, в которой стоял холодильник и торговый автомат, спрятался в ней и, присев на корточки, стал ждать. Вскоре он почувствовал боль в коленях и подосадовал на нее, а затем услышал нарастающий шум колес. Вскоре мимо Борна к дверям номера проехал покрытый скатертью столик. Его катил официант – молодой человек чуть старше двадцати, блондин-коротышка, всем своим видом выражающий лакейское подобострастие. Нет, это не Карлос, подумал Борн, распрямляясь и чувствуя боль в коленях. Из-за двери он услышал приглушенный голос Конклина, разрешившего официанту войти; когда молодой человек вкатил столик в номер, Джейсон осторожно сунул пистолет в потайное место, наклонился и стал массировать судорожно сжавшуюся мышцу.

Все произошло с быстротой, с какой яростная волна ударяет о скалистый утес. Из другой ниши в коридоре выскочила фигура в черном и вихрем пронеслась мимо автоматов. Борн отпрянул назад и прижался к стене. Это был Шакал!!

Глава 38

Безумие!! Карлос резко двинул плечом официанта – молодой человек отлетел в сторону, столик опрокинулся, тарелки разлетелись во все стороны, их содержимое фейерверком выплеснулось на стены и ковровую дорожку. Официант откатился влево и, кто бы мог предположить, выхватил из-за пояса пистолет. Шакал почувствовал, а может быть, краем глаза уловил движение официанта. Он резко повернулся и открыл бешеный огонь из автомата, буквально пригвоздив белокурого русского к стене: пули прошили грудь и голову официанта. В этот длившийся, казалось, целую вечность миг Борн пытался выхватить оружие, зацепившееся за пояс. Он яростно рванул рукоятку, и в эту долю секунды взгляд Шакала встретился со взглядом Хамелеона: в глазах убийцы полыхали бешеная ярость и предвкушение триумфа.

Джейсон высвободил «бурю» и вжался в нишу. Длинными очередями Шакал вдребезги разнес автомат для продажи напитков и стоящий рядом холодильник. Борн поднял «бурю» и открыл стрельбу, едва успевая нажимать на спусковой крючок. В это мгновение он услышал звуки выстрелов, но уже не из автомата. Это Алекс открыл огонь из своего номера, и Карлос попал под перекрестный огонь! Все могло окончиться в коридоре московской гостиницы! Дай Бог, чтобы это наконец произошло!

В паузе между выстрелами раздался крик Шакала: это был вопль раненого животного. Борн метнулся в сторону; его внимание на какую-то долю секунды расфокусировалось. Он присел на корточки и выглянул из своего укрытия: накал перестрелки в коридоре достиг высшей точки, как это бывает в беспощадном рукопашном бою. Раненый Карлос вел сумасшедшую стрельбу, словно пытаясь пробить невидимые стены вокруг себя. Из дальнего конца коридора раздавались душераздирающие крики. Это были предсмертные стенания раненных рикошетившими пулями.

– Ложись! – крикнул Конклин. Джейсон бросился на пол. Он пытался найти подходящее укрытие, инстинктивно стараясь защитить голову. В это мгновение раздался взрыв, следом – еще один; на этот раз оглушительный и совсем рядом с Борном.

Коридор наполнился дымом. Пол был усыпан кусками штукатурки и битым стеклом. Послышались выстрелы. Это был автоматический пистолет Алекса!! Джейсон выскочил из своего укрытия. Перед дверью в их номер стоял Конклин, пытаясь перезарядить свой пистолет.

– Я все расстрелял! – крикнул Алекс. – Шакал ушел... А у меня как на грех кончились патроны!

– У меня есть еще одна обойма, – сказал Джейсон. – Попытайся позвонить администратору. Пусть они уберут всех из вестибюля.

– Крупкин говорит...

– Плевать мне на то, что говорит Крупкин! Пусть отключат лифты, забаррикадируют все лестницы и держатся подальше от нашего этажа!

– Понял...

– Действуй! – Борн побежал по коридору и натолкнулся на двоих людей, распластавшихся на полу: стоны свидетельствовали о том, что они живы. Джейсон обернулся к Алексу и крикнул: – Пусть пришлют врача! Они еще живы! Скажи всем, чтобы пользовались этим выходом, только этим!

Охота продолжалась. Весь десятый этаж «Метрополя» был в нервном напряжении. Не требовалось особого воображения, чтобы представить себе, как в каждом номере люди лихорадочно пытаются куда-то дозвониться, насмерть перепуганные перестрелкой в коридоре. Идея Крупкина использовать группу захвата КГБ в штатском провалилась после первой же автоматной очереди Шакала.

Но где же Карлос?! В дальнем конце коридора, по которому бежал Джейсон, была еще одна дверь на лестницу. Карлос никогда не действовал примитивно, а раненый Карлос использует все тактические приемы, усвоенные за годы карьеры в мире насилия, чтобы выжить. Выжить хотя бы для того, чтобы убить другого человека. Это для него важнее, чем сама жизнь... Борн знал, что его предположения верны, поскольку и он действовал бы так же. Он вспомнил слова Фонтена, сказанные им, когда они сидели в кладовке и следили за процессией священников на острове Спокойствия, зная, что один из них человек Шакала. «...Два старых льва, борющиеся друг с другом, не обращают внимания на тех, кто попадает под перекрестный огонь?» – говорил старик Фонтен, который пожертвовал собой ради другого человека... Джейсон бесшумно подкрался к первой двери слева. А смог бы я поступить, как Фонтен? Он страстно хотел жить – с Мари и своими детьми, – но если она погибнет... если они умрут... Что будет значить для него «жизнь»? Сможет ли он отдать жизнь, почувствовав в другом человеке что-то похожее на него самого?

Сейчас не время размышлять... Ты слышишь, Дэвид Уэбб? Ты мне не нужен: ты, жалкий сукин сын. Уйди от меня! Мне надо покончить с этим хищным зверем... Я хотел этого долгие тринадцать лет. Он не знает жалости, и он убивал слишком часто и слишком многих, а теперь хочет убить меня и тебя тоже. Покинь меня, Дэвид Уэбб!

Капли крови... На темно-коричневой дорожке свежие капли крови... Борн присел на корточки и провел рукой по кровавому пунктиру. След тянулся мимо первой двери, второй, потом пересек коридор...

Капли крови петляли, словно раненый человек приостановил кровотечение. След шел мимо шестой двери справа и седьмой... и вдруг красные пятна исчезли – нет, не совсем. Едва заметно влево через коридор след продолжался... Да, вот он! Смазанное пятно над ручкой восьмой двери слева, расположенной в двадцати футах от выхода на лестничную клетку. Карлос за этой дверью! Обитатели номера стали заложниками...

Теперь все зависело от точности действий Борна: его внимание должно быть сфокусировано на Шакале. Борн перевел дыхание и заставил себя забыть о боли в мышцах. Он отошел примерно на тридцать шагов от восьмой двери слева и обернулся; разноголосые выкрики доносились из-за закрытых дверей номеров. Их обитатели получили инструкцию Крупкина: оставаться на месте, никого не впускать. «Наши люди проводят расследование!» Всегда эти «наши люди» и никогда – «полиция» или «власти», поскольку в этих словах живет микроб паники. Паника! Именно об этом думал сейчас Дельта-один из «Медузы». Отвлечь внимание – вот главное в этой охоте на человека...

Он поднял пистолет и дважды выстрелил в одну из люстр; выстрелы сопровождались аккомпанементом разлетевшегося вдребезги стекла, дождем посыпавшегося с потолка. Борн заорал: «Вот он! В коричневом костюме!» Стараясь топать как можно громче, он побежал по коридору к восьмой двери слева и, миновав ее, крикнул: «Выход... выход!» Затем он выстрелил в еще одну люстру, чтобы грохот разлетевшегося стекла усилил панику, отпрянул к стене напротив восьмой двери и, оттолкнувшись от нее, всем телом врезался в дверь номера. Влетев внутрь, Борн бросился на пол, взведя курок пистолета, готовый открыть огонь.

Он ошибся... Это сразу стало ясно: ловушка, которую он готовил для Шакала, могла стать ловушкой для него самого! Он услышал, как где-то снаружи скрипнула дверь. Услышал? А может, почувствовал? Борн рванулся вправо и несколько раз перекатился. При этом он зацепил провод от торшера, который с грохотом повалился на пол. Краем глаза он заметил в дальнем углу номера скорчившихся людей.

В эту минуту в дверях появился человек в белом одеянии и открыл огонь из автомата. Борн дважды выстрелил и отпрянув к левой стене, чувствуя, что на долю секунды он окажется в зоне, недосягаемой для убийцы. Это спасло его!

Борн ранил Шакала в плечо, правое плечо! Автомат выскользнул из рук Шакала, когда он от боли инстинктивно разжал пальцы. Шакал резко повернулся, зажал рану левой рукой, а ногой что есть силы двинул по торшеру, стараясь попасть в Джейсона; окровавленное белое одеяние развернулось и затрепетало как парус.

Борн выстрелил еще раз, полуослепленный светом торшера. Пуля ушла вверх; он вновь нажал на спуск, но услышал только резкий металлический щелчок – обойма была пуста! Приподнявшись, Борн бросился к автомату, валявшемуся на полу. В это мгновение Карлос выскочил в коридор. Джейсон попытался подняться, но ноги не слушались его! О Боже! Он подполз к кровати и, цепляясь за простыни, дотянулся до телефона... Аппарат был разбит: Шакал разнес его вдребезги!

До слуха Борна донесся резкий звук. Упал засов на двери, служившей выходом на лестницу. Шакал намеревался спуститься по ней в вестибюль гостиницы. Если администратор выполнил приказ Конклина, Карлос попался!!! Борн взглянул на пожилых людей, скорчившихся в углу комнаты. Он отметил, что старик старался прикрыть жену своим телом.

– Все позади, – сказал Борн, чтобы успокоить их. – Вы, наверное, не понимаете меня, но, к сожалению, я не говорю по-русски...

– Мы тоже не говорим по-русски, – произнес старик по-английски. – Лет тридцать назад я встретил бы вас с оружием в руках у этой двери! Я ведь был в Сахаре с Монтгомери[138]. Мы неплохо показали себя при Эль-Аламейне... Если перефразировать известное выражение, с возрастом увядаешь, как говорится.

– Не будем об этом, генерал...

– Если быть точным, бригадный генерал...

– Прекрасно! – Борн перевалился через кровать и ощупал колено:

вроде все было нормально. – Мне нужен телефон!

– Больше всего меня взбесил этот маскарад! – продолжил ветеран Эль-Аламейна. – Позор, мать твою! Прости, дорогая...

– О чем вы?

– О платье, приятель! Белое платье Бинки – это пара, что живет напротив по коридору; мы путешествуем вместе с ними. Пройдоха Бинки наверняка стянул его для жены в этом прелестном «Бо-Риваж» в Лозанне. Воровство – достаточно гнусно, но то, что он отдал его этому бандиту, – непростительно!

Через несколько секунд с автоматом Шакала в руках Джейсон вломился в номер напротив и мгновенно осознал, что Бинки заслуживал больше уважения, чем предполагал бригадный генерал. Он лежал на полу, истекая кровью; он был зверски исполосован ножом.

– Я не могу дозвониться! – всхлипнула женщина, стоявшая на коленях рядом с окровавленным мужем. – Бинки дрался как сумасшедший; он почему-то был уверен, что священник его не тронет!

– Постарайтесь заклеить раны, – сказал Борн, высматривая телефон. Аппарат был цел и невредим! Вместо того чтобы звонить администратору или телефонистке, он набрал номер собственных апартаментов.

– Круппи! – раздался в трубке голос Алекса.

– Нет, это я! Первое: Карлос на лестнице, которая ведет в вестибюль. Второе: тут человек с ножевыми ранениями, в седьмом номере справа! Поторопись!

– Конечно, как только смогу. У меня прямая связь с офисом.

– Где, черт подери, группа захвата?

– Они только что прибыли. Крупкин позвонил пару секунд назад из вестибюля – вот почему я думал, что ты это...

– Я иду на лестницу!

– Бога ради...

– Он – мой!!!

Джейсон устремился к двери, не найдя слов утешения для бьющейся в истерике женщины, – ему было не до этого. Он выскочил на лестничную клетку, держа автомат наготове. Спускаясь по лестнице, он подумал, что звук шагов выдает его присутствие, и сбросил обувь. Холодные каменные ступеньки каким-то образом напомнили ему ощущения, испытанные в джунглях; эта неожиданная ассоциация помогла ему пересилить чувство страха – джунгли всегда были другом Дельты-один.

Борн спускался с этажа на этаж по кровавому следу. След стал заметнее – последняя рана была достаточно серьезна, ее непросто было перевязать и таким образом остановить кровотечение. Вероятно, Шакал дважды пытался зажать рану – один раз на пятом этаже и второй – на третьем, возле дверей, но кровотечение возобновлялось...

Второй этаж, первый... Карлос в западне! Там внизу притаился убийца! Покончив с ним, Борн наконец обретет свободу! Он достал коробок спичек и, прижавшись к бетонной стене, запалил его целиком, затем бросил факел вниз, готовый открыть огонь из автомата при малейшем признаке движения.

Внизу никого не было – абсолютно никого! Невероятно! Джейсон слетел по лестнице вниз и забарабанил в дверь вестибюля.

– Шо це? – послышалось с другой стороны. – Хто там?

– Я американец! Работаю вместе с КГБ! Пропустите!

– Шо це?

– Понял вас, – вступил другой голос. – Учтите, что когда откроется дверь, вас возьмут на прицел... Вы поняли меня? Без глупостей!

– Понял! – в ярости прокричал Борн и отшвырнул в сторону автомат Карлоса. Дверь открылась.

– Проходите! – сказал милиционер, но, заметив у ног Джейсона автомат, заорал: – Нет! – И в это мгновение могучая фигура Крупкина оттеснила милиционера.

– Я из Комитета!

– Другое дело. – Милиционер покорно кивнул.

– Как вы здесь оказались?! – спросил Крупкин. – Вестибюль очищен от посетителей, группа захвата готова к действию!

– Он был здесь! – прохрипел Борн.

– Шакал?! – воскликнул Крупкин.

– Он спускался по этой лестнице! Он не мог выйти ни на одном другом этаже. Пожарные выходы наглухо закрыты изнутри, их можно открыть, только сняв засов.

– Отсюда кто-нибудь выходил? – Крупкин обернулся к милиционеру.

– Никак нет, товарищ полковник! – ответил милиционер. – Только одна истеричка в грязном халате. Она свалилась в ванну и порезалась. Мы подумали, что у нее что-то с сердцем, – так она блажила. Ее отвели в санчасть.

Крупкин повернулся к Джейсону и перешел на английский:

– Вышла только какая-то истеричка...

– Женщина? Он уверен?.. Какого цвета у нее волосы? Крупкин переспросил милиционера и сказал:

– Говорит, что рыжеватые и кудрявые.

– Рыжеватые?! – В голове Борна мелькнула догадка. – Телефон, скорее... Идем, мне может понадобиться твоя помощь. – Борн устремился к стойке регистрации, следом за ним Крупкин. – Вы говорите по-английски? – спросил Борн администратора.

– Конечно, и вполне прилично, сэр.

– Дайте мне план десятого этажа. Побыстрее. Перед Борном появился поэтажный план гостиницы – большая тетрадь с отрывными листами.

– Вот этот номер! – сказал Борн. – Мне надо позвонить туда! Если линия занята, кто бы там ни говорил, – отключите ее. – Борн набрал номер и произнес: – Я только что был у вас...

– О да, конечно... Я так благодарна вам! Здесь врач и Бинки...

– Мне надо кое-что узнать... Вы пользуетесь шиньонами или париками?

– По-моему, это неприлично...

– У меня нет времени на любезности, я должен это знать! Ну так как?

– Да. Я не делаю из этого тайны, и все мои друзья знают об этом... Видите ли, молодой человек, у меня диабет... волосы ужасно поредели.

– У вас есть рыжий парик?

– Есть. У меня много париков... Борн бросил трубку на рычаг:

– Это был Шакал! Он ускользнул!

– Идемте со мной! – сказал Крупкин, и они направились в служебные помещения «Метрополя». Войдя в помещение санчасти, оба замерли от неожиданности...

Повсюду валялись размотанные бинты, ленты лейкопластыря, разбитые шприцы и ампулы с лекарствами, словно кому-то делали перевязку в страшной спешке. Но все это было второстепенно – их взгляды были прикованы к медсестре, вероятно, недавно оказывавшей помощь своему последнему пациенту. Она сидела откинувшись назад. Ее горло было перерезано, и на белоснежный халат стекала тонкая струйка крови. Безумие!!!

* * *

Крупкин говорил по телефону: Алекс Конклин, сидя на диване, массировал культю, с которой снял протез; Борн стоял у окна и смотрел на проспект Маркса. Алекс и Крупкин переглянулись. Между ними установилось взаимопонимание. Они были достойными друг друга противниками в бесконечной и, в сущности, бесплодной войне, в которой можно было выиграть только отдельную схватку, но фундаментальные проблемы оставались нерешенными.

– Значит, я могу на вас рассчитывать, товарищ полковник, – сказал по-русски Крупкин, – ловлю вас на слове... Разумеется, я записываю этот разговор! Вы разве поступили бы по-другому?.. Хорошо! Мы понимаем друг друга и готовы выполнять свои обязательства... Позвольте мне подвести итог. Человек, которого мы ищем, серьезно ранен, необходимо известить таксопарки, а также все больницы в Москве и области. Описание угнанного автомобиля распространено. Если обнаружат человека или машину, об этом должны немедленно сообщить вам. С нарушившими приказ будут разбираться на Лубянке. Надеюсь, вы меня понимаете... Хорошо! Главное, чтобы вас не хватил инфаркт, товарищ полковник. Я помню, что вы мой начальник, но мы в пролетарском государстве, не так ли? Поэтому послушайтесь совета опытного подчиненного. Удачного вам дня... Нет, это не угроза, просто так принято прощаться. Я научился этому в Париже, а в Париж этот обычай занесли американцы. – Крупкин повесил трубку и тяжело вздохнул. – Стыдно признаться, но иногда безумно жалко, что совершенно перевелись аристократы...

– Не надо так громко, – посоветовал Конклин, кивнув на телефон. – Видимо, пока никаких известий...

– Ничего такого, с чем можно работать; и все же есть кое-что интересное, я бы сказал, захватывающее, – в несколько мрачноватом, правда, смысле.

– Полагаю, это касается Карлоса?

– Кого же еще! – Крупкин кивнул, Джейсон заинтересованно посмотрел на него. – Я забежал к себе на службу и нашел у себя на столе восемь больших конвертов, из которых только один был открыт. Милиция подобрала их на улице Вавилова и для соблюдения формальностей ознакомилась с содержанием одного из них... Им сразу же расхотелось заниматься этим.

– И что же там? – усмехнулся Алекс. – Государственная тайна? Или там документы, подтверждающие, что все члены Политбюро – педерасты?

– Возможно, ты не далек от истины, – перебил его Борн. – В помещении склада на улице Вавилова собирались московские агенты Шакала. Он завербовал их, шантажируя компроматом либо на них самих, либо на их начальников.

– Скорее последнее, – сказал Крупкин. – Самые нелепые обвинения против высокопоставленных лиц в высших эшелонах власти.

– У него целые сейфы этого барахла... Для Карлоса это стало отработанным приемом: именно так он прокладывает себе путь в круги, куда очень непросто проникнуть.

– Тогда, выходит, я недостаточно ясно выразился, Джейсон, – продолжил Крупкин. – Когда я сказал, что они нелепы, я имел в виду, что это невероятная чушь...

– Шакал почти всегда попадает в точку. Так что не торопись с оценкой. К тому же как вклад в банк твои умозаключения не примут...

– Если бы такой банк существовал, я бы уж точно передал туда все, что знаю, и заработал бы на этой информации приличный процент. Содержимое пакетов в основном того сорта, который печатается в дешевых «желтых» изданиях. Разумеется, в этом нет ничего неожиданного, но наряду с обычной чепухой встречается явная путаница с датами, местами, функциями и даже личностями. Например, министерство транспорта расположено на целый квартал дальше, а некий директор женат не на указанной женщине, а совсем на другой; его мнимая жена на самом деле приходится ему дочерью, кроме того, она уже шесть лет на Кубе. Человек, названный председателем Радиокомитета и обвиненный во всех смертных грехах, скончался почти год назад; все знали, что он тайный католик и был бы счастлив, будь он священником... Эти явные нелепости бросаются в глаза... У меня не было времени внимательно изучить эти бумаги, но я убежден, что, если покопаться, там можно найти еще и не такое...

– Ты хочешь сказать, что Карлосу подсунули заведомую туфту? – спросил Конклин.

– Все подано броско, но вместе с тем это – несусветная чушь... Если представить эту макулатуру в наш суд, то там вас просто поднимут на смех. Кто бы ни предоставил Карлосу этот мелодраматический компромат, он явно добивался, чтобы факты противоречили сами себе.

– Это работа Родченко? – спросил Борн.

– Больше некому. Григорий – его все звали Григорием, нет, конечно, не в лицо, – был великолепным стратегом, человеком, умеющим вывернуться в любых ситуациях, к тому же убежденным марксистом. «Контролировать» – вот его девиз, ставший манией... Если он мог «контролировать» знаменитого Шакала ради интересов своей Родины, представляю, какое наслаждение это должно было приносить старику. И все же Шакал убил его... Что это было: предательство или небрежность самого Родченко? Нам никогда уже не узнать этого. – Зазвонил телефон, Крупкин поднял трубку. – Да? – по-русски отозвался он, жестом показывая Конклину, что пора пристегнуть протез. – А теперь слушайте меня внимательно... Милиция ничего не должна предпринимать – более того, вы вообще не должны там показываться. Пусть одна из наших обычных машин заменит патрульную, вам понятно?.. Хорошо. Мы будем поддерживать связь на частоте «Мурена».

– Что-то серьезное? – спросил Борн, отступая от окна.

– В высшей степени! – ответил Крупкин. – Машину засекли на Рублевском шоссе, она движется в сторону Одинцова.

– Мне это ничего не говорит. Что такое Одинцово или как там его?

– Точно не знаю, но полагаю. Шакал знает, что делает! Не забывай, он прекрасно знает Москву и ее окрестности. Одинцово – это индустриальный городок-спутник, минут тридцать пять езды от Москвы...

– Черт подери! – буркнул Алекс, прилаживая лямки протеза.

– Позволь, я помогу, – сказал Джейсон. Он присел на корточки и привел в порядок лямки из грубой ткани. – Почему Карлос по-прежнему пользуется вашей машиной? – спросил Борн у Крупкина. – На него это не похоже, обычно он избегает всякого риска.

– На все пойдешь, если у тебя нет выбора. Ему наверняка известно, что в московских таксопарках все под контролем КГБ. Кроме того, он ранен, у него нет огнестрельного оружия, и вообще он не в той форме, чтобы угрожать водителю или угнать другой автомобиль... Он очень быстро добрался до Немчиновки, машину заметили по чистой случайности.

– Нужно ехать! – сказал Конклин, несколько раздраженный тем, что воспользовался помощью Джейсона. Он, пошатываясь, поднялся, отведя в сторону предложенную Крупкиным руку, и направился к двери. – Поговорим в машине. Мы теряем время...

* * *

– "Мурена", прием, – сказал в микрофон Крупкин. Он сидел на переднем сиденье рядом с водителем. Вращая ручку настройки рации, он повторил: – «Мурена». Ты слышишь меня? Прием?

– Что он там говорит, черт побери? – спросил Борн, расположившийся на заднем сиденье рядом с Алексом.

– Он пытается связаться с патрульной машиной КГБ, которая следит за Карлосом. Он переходит с одной частоты на другую. Пароль – «Мурена».

– Что это такое?

– Проще говоря, угорь, Джейсон, – оборачиваясь, ответил Крупкин. – Из семейства муреновых, с пористыми жабрами, способный опускаться на большую глубину. Некоторые особи смертельно опасны.

– Благодарю вас, Питер Лорр, – сказал Борн.

– О'кей, – засмеялся сотрудник КГБ. – Согласись, краткое, но доходчивое описание. Да это и на самом деле так: лишь немногие рации могут работать в таком режиме.

– И давно вы украли у нас эту систему?

– Украли, да не у вас... У англичан, по правде говоря. Как обычно, Лондон молчит в тряпочку о своих достижениях, но в некоторых областях они обогнали и вас и японцев. Это все их чертова МИ-6. Обедают в своих клубах в Найтсбридже, покуривают гнусные сигары, разыгрывают невинность, а потом засылают к нам перебежчиков, подготовленных в «Олд Викс»[139].

– У них тоже есть недостатки, – защищая честь мундира, заметил Конклин.

– Они больше рисуются, когда «с глубоким возмущением» выступают со своими разоблачениями. Ты, Алекс, давно не занимался нашими делами. Обе наши конторы потеряли больше, чем англичане в этой области, но они умеют справляться с общественным мнением, а мы, к сожалению, не обладаем этой способностью. Мы скрываем свои «недостатки», как ты выражаешься, и слишком стремимся к респектабельности, которая зачастую оказывается мнимой. И все же, полагаю, с исторической точки зрения, мы еще очень молоды по сравнению с ними... – Крупкин вновь перешел на русский: – «Мурена», прием! Я в конце диапазона... Куда вы запропастились, «Мурена»?

– Здесь, товарищ полковник! – послышалось из громкоговорителя. – Мы на связи. Как слышите? Прием...

– Ты пищишь, как кастрат, но я слышу...

– Узнаю тебя, Крупкин...

– А ты что, ожидал услышать голос Папы Римского? Кто это?

– Орлов.

– Хорошо! Надеюсь, ты знаешь, что надо делать...

– Как и ты, Дмитрий... Но не вполне понятно твое указание «ничего не предпринимать»... Мы в двух километрах от объекта, машина прямо перед нами. Она припаркована на автостоянке, подозреваемый, вероятно, внутри.

– Какой объект? Мне это ничего не говорит.

– Это арсенал в Кубинке.

Услышав это, Конклин буквально подскочил:

– О Боже!

– В чем дело? – спросил Борн.

– Шакал рвется к арсеналу. – Алекс заметил, что Джейсон нахмурился, силясь понять его. – Понимаешь, этот арсенал – нечто большее, чем просто огороженное место для парадов легионеров и резервистов. Это серьезный тренировочный центр и одновременно склад оружия.

– Ему нужен арсенал, а не Одинцово, – перебил Крупкин. – Арсенал расположен на окраине города. Похоже, Шакал уже бывал там.

– Подобные места должны тщательно охраняться, – сказал Борн. – Шакал не может попасть туда так просто.

– Он уже там, – повторил Крупкин.

– Я имею в виду запрещенные к проходу места, например склады оружия.

– Вот это меня и беспокоит, – продолжил Крупкин. – Если он уже бывал там, решающим становится, что ему известно об этом учреждении и кого он там знает.

– Его надо задержать... Свяжись по рации с кем-нибудь из сотрудников арсенала! – подсказал Джейсон.

– А если на связь выйдет человек Шакала? Если Карлос уже достал оружие? Мы его только спровоцируем... Одно неверное слово, неверный шаг – и он устроит кровавую бойню. Мы уже видели в «Метрополе» и на Вавилова. Шакал перешел все границы разумного...

– Дмитрий, – раздалось по рации. – Из боковой двери только что вышел человек с мешком в руках, он идет к машине... я не уверен, что это тот самый человек. Похоже на какой-то маскарад...

– Что ты имеешь в виду? Одежду?

– Нет, он в том же костюме, и рука на перевязи... но он идет быстрее и увереннее...

– Ты хочешь сказать, что он не похож на раненого?

– Вот именно...

– Он может валять дурака, – сказал Конклин. – Этот сукин сын может собраться с последними силами, чтобы убедить кого угодно в готовности к марафонскому забегу.

– Для чего, Алексей? Для чего ему притворяться?

– Не знаю... Но ваш человек наблюдает и за ним, и за машиной. Может быть. Шакал чертовски спешит...

– Что происходит? – не понимая диалога, спросил Борн.

– Какой-то человек вышел из арсенала с большим мешком. Он идет к машине, – по-английски объяснил Конклин.

– Надо его остановить!!!

– Нет уверенности, что это Шакал, – вмешался Крупкин. – Одежда та же самая, и повязка на месте, но все же что-то не так...

– Возможно, Шакал хочет, чтобы мы поверили, что это не он! – настаивал Джейсон. – Он поставил себя на наше место и старается сейчас рассуждать так же, как и мы, и, поступая так, переигрывает нас. Он мог не заметить, что за машиной следят, но он обязан предполагать худшее и действовать в соответствии с этим. Сколько нам еще ехать?

– С таким водителем минут пять.

– Крупкин! – послышалось из громкоговорителя. – Из арсенала вышли еще четыре человека – трое мужчин и одна женщина. Они бегут к машине!

– Что он сказал? – спросил Борн. Алекс перевел, и Джейсон нахмурился. – Может быть, заложники? – тихо, как бы размышляя, проговорил он. – Черт! Он, кажется, надул нас! – Дельта из «Медузы» подался вперед и дотронулся до плеча Крупкина. – Отдайте приказ вашему человеку преследовать машину. Скажите ему, что не надо держать дистанцию. Пусть сигналит что есть мочи, когда будет проезжать мимо арсенала.

– Объясните мне, почему я должен отдать такой приказ?

– Потому что скорее всего ваш наблюдатель прав. Человек с повязкой вовсе не Карлос. Шакал, я думаю, внутри и наблюдает, как кавалерия скачет мимо форта, чтобы затем спокойно скрыться на другой машине...

– Заклинаю тебя диалектикой Карла Маркса, объясни, как ты пришел к такому умозаключению?

– Просто. Шакал допустил ошибку... Вы ведь не станете расстреливать эту машину на дороге, не так ли?

– Разумеется. Там четыре человека, кроме него, и все они, возможно, не имеют никакого отношения к происходящему. Скорее всего, им навязали эту роль. Так ты считаешь, что это заложники?

– Да, конечно.

– Ну где ты видел, чтобы люди действовали как заведенные вместо того, чтобы попытаться скрыться? Даже если бы их держали под прицелом, один-два, а может, и все предприняли бы попытку освободиться.

– Допустим, так... Но ты прав в одном: у Карлоса здесь свой человек, вероятно, это тот с повязкой... Возможно, он рядовой русский, у которого брат или сестра в Париже... Шакал шантажирует его...

– Дмитрий!!! – раздалось из рации. – Машина уходит с автостоянки!

Крупкин нажал на кнопку своего микрофона и отдал приказ следовать за машиной... Хоть до Финляндии, если потребуется. Задержать ее без применения силы и привлечь в случае необходимости милицию. Кроме того, он приказал, проезжая мимо арсенала, произвести как можно больше шума. Орлов не понял: «Это что еще за цирк?»

– Нам было видение Николая Угодника! Кроме того, не забывай, что я старший по званию. Выполняй!

– Дмитрий, тебе надо лечиться.

– Хочешь, чтобы я рапорт на тебя подал, или давно не был на «губе»?

– Понял, товарищ полковник. Крупкин отложил микрофон.

– Все познается в сравнении, – пробормотал он, оборачиваясь к своим спутникам. – Если у меня есть выбор: погибнуть от руки шизанутого убийцы или рядом с изощренным лунатиком, у которого, правда, есть определенные достоинства, – я предпочитаю последнее. В конце концов, несмотря на убеждение большинства просвещенных скептиков, Господь Бог, надеюсь, все же существует... А ты, Алекс, хотел бы купить домик на берегу Женевского озера?

– Могу в этом помочь, – откликнулся Борн. – Если я уцелею сегодня и сделаю то, что мне нужно, можете назвать сумму вашего гонорара. Я не стану торговаться...

– Эй, Дэвид, – воспротивился Конклин. – Ведь это деньги Мари, а не твои...

– Она согласится со мной.

– Наши дальнейшие действия? – спросил Крупкин.

– Мне нужно любое оружие, которое найдется у тебя в багажнике. Вы высаживаете меня перед арсеналом и через пару минут – только бы мне добраться до места – выруливаете на автостоянку. А потом, разыграв напоказ удивление, оттого что там нет никакой машины, как можно быстрее убирайтесь.

– Оставить тебя одного?! – воскликнул Алекс.

– Только так я смогу добраться до Шакала. Других способов нет.

– Идиотизм! – вырвалось у Крупкина.

– Такова жизнь, Круппи, – ответил Борн. – Все возвращается на круги своя: один на один – так, и только так.

– Дешевый дилетантизм! – откликнулся Крупкин, стукнув кулаком по спинке сиденья. – Хуже того, это смешной план. Если он там, я могу окружить арсенал...

– Этого он только и ждет – этого и я бы желал, будь я на месте Карлоса. Неужели ты не понимаешь? В этой неразберихе легко скрыться, для нас это не проблема, мы проделывали это не раз и не два. Толпа и ажиотаж – наша защита, и скрыться для нас – детская игра. Нож в спину часового, и форма – твоя, бросаешь гранату и корчишься, как один из раненых... Для наемного убийцы – все это не более чем забава. Уж я-то знаю – я сам стал таким...

– Но почему ты так уверен, что справишься в одиночку, ты, Бэтмэн? – спросил Конклин, яростно массируя ногу.

– Это схватка с киллером, который хочет убить меня... Я принимаю вызов.

– Ты законченный идиот с манией величия!

– Ты прав. Только так и можно оставаться в игре, ставка в которой жизнь или смерть.

– Сумасшествие!! – прохрипел Крупкин.

– Пусть так – мне простительна капля безумия. Если бы я думал, что русская армия поможет мне выжить, я бы криком кричал, взывая о помощи. Но это невозможно... У меня только один путь... Останови-ка машину, я выберу оружие.

Глава 39

Темно-зеленый седан госбезопасности вывернул на дорогу, перерезавшую сельскую местность. Дорога вела вниз на равнину, через по-летнему зеленые луга. Унылое здание арсенала «Кубинка», казалось, вросло в землю. Тяжеловесная конструкция здания никак не гармонировала с идиллическим сельским пейзажем. Это была трехэтажная постройка с крохотными окнами, похожими на бойницы, занимавшая огромную площадь. Главный вход был украшен барельефом сомнительных достоинств: трое солдат с винтовками в руках устремлялись в атаку, казалось, что они вот-вот снесут головы друг другу.

Вооруженный русским «АК-47» с пятью стандартными обоймами по тридцать патронов Борн выскочил из автомобиля и спрятался в высокой траве. Автостоянка находилась справа от арсенала; разбитый перед входом в здание газон был окаймлен чахлым кустарником; в центре газона на высокой мачте развевался советский флаг. Джейсон пригнувшись перебежал через дорогу и притаился за живой изгородью; в долю секунды он оценил систему охраны арсенала. То, что можно было условно назвать системой безопасности, функционировало так вяло, что стало пустой формальностью. Справа от входа было застекленное окошко; в окошке просматривалась фигура охранника, читавшего журнал; рядом с ним был еще один, похоже, он дремал, склонив голову. Из дверей арсенала вышли двое солдат: один из них посмотрел на часы, второй закурил.

Все было жутковато и неестественно. Да, ничего не скажешь, служба безопасности «Кубинки» «на высоте»: внезапного нападения не только не ждали, но, судя по всему, об этом и не думали... По крайней мере чего-то такого, что заставит поднять тревогу и привести охрану в боевую готовность. Шакал находился внутри арсенала; трудно было представить, как ему удалось проникнуть туда и подчинить себе по меньшей мере пятерых заложников...

До сознания Борна дошло, что он, вероятно, не уловил смысла переговоров Крупкина по рации. Когда говорилось о людях, побежавших к машине, наверное, имелся в виду не главный вход! Должно быть, существует выход прямо на автостоянку! Вот досада! Через считанные секунды, согласно их договоренности, машина КГБ, произведя демонстративный переполох, устремится прочь... Даже если Карлос начеку, то, без сомнения, это был лучший момент для атаки! Выходит, что он, Джейсон Борн, «эффективная машина» для убийств из «Медузы», оказался не там, где надо! Совершенно невозможно пересечь газон с автоматом наперевес и при этом не привлечь внимание охраны... Непростительная оплошность! Переведи ему Алекс точнее эти несколько слов и будь он более сосредоточен, – ошибки можно было избежать. Всегда попадаются на мелочах, на пустячках, которые взрывают план всей операции.

В этот момент совсем рядом взревел двигатель машины КГБ. Седан влетел на автостоянку, подняв тучу пыли и разбрызгивая во все стороны грязь, перемешанную с гравием. Теперь не до размышлении, надо действовать! Борн прижал к боку «АК-47», стараясь, чтобы оружие было незаметно, и двинулся вперед. Он шел вдоль живой изгороди, касаясь рукой кустарника, словно садовник, примеривающийся к будущей работе. На первый взгляд это выглядело вполне невинно: могло показаться, что он прогуливается вдоль дороги уже давно.

Он взглянул на вход в здание арсенала. Оба солдата пересмеивались, один из них вновь взглянул на часы. В этот момент на пороге появился предмет их ожидания – миловидная брюнетка лет двадцати. Она игриво всплеснула руками, изобразила смущение, подошла к солдату, который все время поглядывал на часы, и поцеловала его. Вся троица направилась прочь от арсенала.

Удар!! Скрежет металла о металл, звон разбиваемого стекла – эти звуки донеслись со стороны автостоянки. Что-то произошло с машиной, в которой находились Алекс и Крупкин: возможно, молодой водитель врезался в другой автомобиль, не заметив его в клубах пыли. Джейсон бросился вниз по дороге прихрамывая, словно подражая Конклину. Он ожидал, что оба солдата и девушка бросятся к месту аварии, но все трое со всех ног неслись в противоположную сторону, явно не желая ни во что вмешиваться. Очевидно, увольнения были редки и поэтому ценились солдатами превыше всего.

Борн прорвался сквозь кусты и побежал что есть сил по бетонной дорожке, которая вела к углу огромного здания. Теперь Джейсон уже не прятал автомат, а размахивал им, как бы угрожая. Он достиг конца дорожки, чувствуя, что задыхается, и что вены на шее вот-вот лопнут. Его лицо и рубашка были мокры от пота. Борн прижался спиной к стене здания. В следующее мгновение он метнулся за угол и выскочил на автостоянку... У него стучало в висках, и этот стук заглушал все звуки реальной жизни. То, что он увидел, вызвало у него приступ тошноты. Борн понял, что это результат работы автоматического оружия с глушителем. Дельта-один из «Медузы» старался сохранять хладнокровие: ему приходилось быть свидетелем и не таких сцен. Зачастую убийство совершалось бесшумно, полная тишина – это труднодостижимая цель; убийство с минимальным шумом – уже успех...

Тело водителя из группы захвата КГБ было распростерто на земле рядом с багажником темно-зеленого седана; голова его представляла кровавое месиво. Машина врезалась в бок автобуса, одного из тех, что возит рабочих. Борн не думал о причинах аварии и о том, живы ли Алекс и Крупкин. Стекла машины были изрешечены пулями, внутри, казалось, никто не шевелился – это предвещало худшее, и все же отчаиваться было преждевременно. А кроме того, Хамелеон понял: он не должен принимать близко к сердцу то, что увидел, – теперь не время для эмоций. Мертвых можно будет оплакать потом, сейчас надо думать о схватке с убийцей.

Думай! Быстро!!

По словам Крупкина, в арсенале работают «несколько десятков сотрудников»... Если это так, куда же, черт подери, они подевались? Не мог же Шакал действовать в одиночку – это невозможно! Произошла авария, весь этот шум был слышен на расстоянии больше ста ярдов – то есть значительно больше, чем размер футбольного поля, – был убит человек, но никто не появился... Что же, выходит, кроме Карлоса и пятерых заложников, в арсенале никого нет? Бессмыслица какая-то!

И тут до слуха Борна донеслись звуки военного марша. В нем превалировало звучание духовых инструментов и удары литавр, доходивших до такого крещендо, что Борн с трудом мог представить, какой невообразимый грохот царит в помещении. Он вспомнил девушку, которая игриво всплеснула руками и изобразила какую-то гримаску... В тот момент Джейсон ничего не понял, теперь до него дошло: девушка сбежала с репетиции духового оркестра, звуковой фон которого был оглушителен. В «Кубинке» проходило какое-то мероприятие. Об этом свидетельствовали машины и автобусы, припаркованные полукругом на автостоянке. Шакал использовал эту ситуацию для отвлечения внимания и для защиты: он был мастер своего дела. Точно так же, как и его враг. Шах и мат.

Почему Карлос не выходит из здания? Чего он ждет? Обстоятельства для него оптимальные – лучше уже не будет. Неужели мешает рана? Он может упустить преимущество, которое сам создал? И все-таки вряд ли... Убийца и так зашел слишком далеко, перед ним путь к спасению, но он идет дальше и дальше. Так почему?! Логика выживания профессионального убийцы требует: устранить ненужных людей и сматываться как можно быстрее. Это единственный шанс Шакала! Так почему же он все еще здесь?! Почему он не вырвался отсюда на полной скорости к свободе?

По-прежнему стоя у стены, Джейсон отступил влево и огляделся по сторонам. Как и у большинства арсеналов во всем мире, в «Кубинке» не было окон на первом этаже, во всяком случае, на расстоянии пятнадцати футов от земли. На втором этаже находилось окно, из которого вполне можно убить человека, имея мощное оружие с глушителем. Борн обратил внимание на неприметную дверь с выступающей ручкой: это и был задний ход – о нем никто не упоминал. Мелочи, казалось бы, пустячки!! Проклятие!!

Из арсенала вновь донеслась приглушенная музыка, но теперь литавры звучали громче, а духовые немного поутихли. Военный марш явно заканчивался... Так вот в чем дело! Приближается конец мероприятия, и Шакал воспользуется этим, чтобы смешаться с людьми и скрыть свой отход. Карлос растворится в толпе, а когда люди увидят, что творится на автостоянке, и начнется паника – он исчезнет. Выясняй потом, с кем да на какой машине, – на это уйдет уйма времени.

Борн во что бы то ни стало должен был проникнуть в здание арсенала: он обязан остановить Шакала, обязан «взять» его! Крупкин беспокоился о жизнях «нескольких десятков сотрудников», его воображения не хватало, чтобы представить, что их будет несколько сотен! Карлос воспользуется всем имеющимся у него оружием, включая гранаты, чтобы спровоцировать массовый психоз и скрыться. Жизнь людей для него ничего не стоит: если потребуется еще кого-нибудь убить, спасая себя, – он готов на это. Пренебрегая осторожностью. Дельта подбежал к двери: предохранитель автомата был спущен, палец он держал на спусковом крючке. Он схватился за ручку и попытался открыть дверь. Дверь не поддавалась, и тогда автоматной очередью он буквально вырезал замок из двери. В тот момент, когда он схватился за раскаленную ручку двери, – все полетело в тартарары!

Борн увидел, как со стоянки рванулся грузовик. Он мчался прямо на Джейсона на бешеной скорости. Вокруг завизжали пули – его обстреливали короткими автоматными очередями. Борн кинулся на землю; глаза запорошила пыль. Он откатился в сторону.

Машина врезалась в стену здания – все произошло в одно мгновение: мощнейший взрыв разнес в щепки дверь, в стене зиял огромный провал. Сквозь клубящийся черный дым и падающие обломки Борн увидел, как к автостоянке побежал какой-то человек. Убийца уходил с места преступления... Но Борн остался в живых! Остался в живых, потому что Шакал допустил ошибку. Сама идея ловушки в арсенале была безупречна: Карлос знал, что Борна сопровождает группа захвата КГБ во главе с Крупкиным, поэтому он вышел из здания и затаился. Но впопыхах Шакал неправильно установил взрывчатку: он прикрепил заряд сверху, а не снизу двигателя грузовика. Сила взрыва ушла вверх, а не стелилась по земле, как надо бы, засыпая все вокруг смертоносными осколками.

Рассуждать не время! Борн с трудом поднялся и, пошатываясь, направился к седану КГБ. Его сковывал страх. Сквозь простреленные стекла он увидел окровавленную руку. Перед ним был Крупкин, тело которого было зажато между сиденьем и приборной доской: его правая рука казалась почти что оторванной, и под разорванным пиджаком виднелась кровоточащая рана.

– Мы ранены, – прохрипел Крупкин. – Похоже, Алекс серьезнее, чем я... Займись им... Возьми это! – проговорил Крупкин, морщась от боли; он вытащил из кармана свое удостоверение. – Найди болвана, который тут командует, и приведи его ко мне. Нужен врач. Для Алекса... И побыстрее, идиот ты непонятливый!!!

* * *

Крупкин и Алекс лежали в санчасти арсенала; Борн стоял в противоположном конце комнаты. Он не понимал ни слова... Вертолетом, стартовавшим с крыши спецклиники на проспекте Серова, доставили трех врачей – двух хирургов и анестезиолога; выяснилось, правда, что последний не нужен. Серьезной операции не потребовалось: обошлись местной анестезией, чтобы зашить раны. Главврач разглагольствовал о случаях локального поражения посторонними предметами.

– Полагаю, вы имеете в виду пули, когда так туманно говорите о «посторонних предметах», – произнес Крупкин.

– Он имеет в виду пули, – по-русски откликнулся Алекс. Отставной резидент ЦРУ не мог повернуть голову из-за того, что у него была забинтована шея. Повязка была наложена также на его правое плечо.

– Кажется, все, – сказал хирург. – Вам обоим страшно повезло – особенно вам, наш американский друг... Мы подготовим для вас подробную выписку... Сообщите адрес вашего лечащего врача в Штатах. В течение нескольких недель вам необходима реабилитация...

– В данный момент мой врач сам находится в больнице... в Париже.

– Простите, но я не совсем понимаю вас...

– Я хочу сказать, что, когда у меня что-то болит, я звоню своему врачу, а уж он направляет меня к нужному специалисту.

– Да, это вам не русская «медицина для всех»...

– Я дам его адрес медсестре... Если ему повезет, вскоре он будет на ногах.

– Могу повторить, что вам страшно повезло...

– Просто я быстро среагировал, док, так же, как и мой напарник. Когда мы увидели, что этот сукин сын бежит к нашей машине, стало ясно, что он хочет нас прикончить; мы открыли пальбу в его сторону... Жаль шофера, славный был парень...

– К сожалению, ему не хватило выдержки, Алекс, – вмешался Крупкин. – Первые пули, выпущенные из дверей арсенала, настолько дезориентировали его, что он врезался в автобус.

Дверь с треском распахнулась, и в помещение санчасти вошел комиссар КГБ, знакомый всем по явке на Садовом кольце.

– Эй, – обратился он к доктору, – говорят, что ты уже заштопал этих ребят...

– Еще не совсем, товарищ генерал. Есть всякие мелочи, в основном терапевтические...

– Позже, – перебил его комиссар. – Мне надо поговорить с ними с глазу на глаз.

– Это приказ? – спросил хирург.

– Приказ...

– Иногда вы приказываете не вовремя.

– Что-о?!

– Вы меня прекрасно понимаете, – сказал врач, направляясь к двери. Комиссар передернул плечами, подождал, пока закроется дверь, и подошел к раненым. Поглядывая то на одного, то на другого, он произнес всего одно слово: – «Новгород»!

– Что?

Реакция была мгновенной, и даже Борн подался вперед.

– Вы-то, – добавил кагэбэшник, переходя на свой скудный английский, – поняли, что я сказал?

– Мне кажется, что понял... Я уже слышал это слово...

– Объясняю... Мы допросили девятерых сотрудников, запертых в оружейном складе. По их словам, Шакал убил двух охранников, которые и не пытались его остановить, понятно? Он забрал ключи от машин у четырех человек, но не воспользовался ими, понятно?

– Но я сам видел, как он бежал к машинам.

– К какой? В «Кубинке» убиты три водителя, и документы на их машины изъяты. Какую машину он взял?

– Это вы должны выяснить! Проверьте в транспортном управлении, или как там у вас это называется!

– На это уйдет много времени. В Москве полно похожих автомобилей с разными номерами – тут и из Ленинграда, и из Смоленска, и Бог знает откуда... Это сделано для того, чтобы контролировать нарушителей дорожного движения.

– О чем, черт побери, он говорит?! – заорал Джейсон.

– Пойми, все машины регистрируются в государственных учреждениях, – попытался объяснить Крупкин. – В любом большом городе ведется своя собственная регистрация, и эти города не стремятся к сотрудничеству друг с другом.

– Но почему?!

– Здесь есть свои тонкости: можно зарегистрировать машину под чужой фамилией. Но это наказуемо, потому что приобретение автомобиля напрямую связано с не всегда легальными доходами покупателя.

– Ну и?

– Пойми, взятки при регистрации машины – обычное дело. Но все, кто с этим связан, естественно, не хотят, чтобы в них тыкали пальцем. Тебе просто скажут, что на поиски угнанного автомобиля уйдет несколько дней...

– Идиотизм какой-то!

– Это вы говорите, мистер Борн... Я законопослушный гражданин Союза, прошу иметь это в виду...

– Но какая связь с «Новгородом» – ведь прозвучало это название?

– "Новгород"... Что вы хотели этим сказать? – по-русски спросил комиссара Крупкин. В нескольких словах комиссар обрисовал ситуацию Крупкину. Крупкин тут же перевел для Берна: – Постарайся понять, Джейсон: по верху арсенала расположена смотровая галерея. Шакал находился там, когда увидел, как ты идешь вдоль живой изгороди. Он ворвался на склад оружия и орал как сумасшедший, каковым, собственно говоря, и является... Он орал, что ты в его руках и обречен на смерть... И что теперь у него остается только одно дело, которое он должен закончить!

– "Новгород", – прошептал Конклин, глядя в потолок.

– Вот именно, – сказал Крупкин, скосив глаза в сторону Алекса. – Он возвращается туда, откуда когда-то бежал... туда, где Ильич Рамирес Санчес превратился в Карлоса-Шакала. Он чувствует себя оскорбленным... Угрожая оружием, Шакал требовал, чтобы ему указали кратчайшую дорогу к «Новгороду»... Он выяснил, что «Новгород» расположен в пятистах – шестистах километрах отсюда, то есть на машине надо добираться целый день.

– Почему только на машине? – перебил Борн.

– Он не может воспользоваться никакими другими средствами передвижения. Вокзалы, аэропорты, даже незначительные посадочные площадки взяты под наблюдение... Он понимает это...

– Что ему надо в «Новгороде»?

– Об этом может знать только Господь Бог, да и это под большим вопросом... Шакал хочет сделать что-то такое, чтобы его надолго запомнили... без сомнения, в отместку тем, кто изгнал его тридцать лет назад. Но пострадают все, кто попадется ему под руку... Он забрал документы у сотрудника, который прошел подготовку в «Новгороде», вероятно, считая, что с их помощью он сможет проникнуть туда. Но я думаю, не сможет – мы остановим его.

– Сомнительно, – сказал Борн. – Он может воспользоваться документами или не воспользоваться... Главное – что он почувствует... Все эти бумажки – мелочь; если Шакал почует что-то недоброе – а он почует, можете не сомневаться, – он перебьет всех на своем пути, но проникнет туда, куда ему нужно.

– К чему ты клонишь? – спросил Крупкин. Он с удивлением посмотрел на Борна, этого человека, в котором боролись две личности и два мировоззрения.

– Я должен попасть туда раньше, чем он... Дайте мне подробный план комплекса и удостоверение, разрешающее свободный проход.

– Ты помешался! – заорал Крупкин. – Американец, который связан черт знает с кем... и за которым вдобавок охотятся во всех странах – членах НАТО, будет беспрепятственно прогуливаться по «Новгороду»! Это невозможно!

– Нет и еще раз нет! – проревел комиссар. – Я правильно понял, о'кей? Вы – псих, о'кей?

– Спокойно. Вы хотите заполучить Шакала?

– Безусловно... Но есть предел дозволенного!

– Меня не интересует ни «Новгород», ни другие объекты – вы, кажется, должны были это понять... Все эти бесконечные операции по переброске агентов и с вашей, и с нашей стороны – все это будет продолжаться и идти своим чередом. Но в перспективе они яйца выеденного не стоят... Это детские игры. Либо мы будем жить вместе на этой планете, либо все полетит к черту... Меня интересует только Карлос. Я хочу увидеть его мертвым, потому что я хочу жить!

– Ладно, лично я согласен со многим из того, что ты сказал... Хотя благодаря этим «детским играм» некоторые из нас весьма неплохо устроились. Но мне не удастся убедить в твоей правоте мое начальство.

– Хорошо, – отозвался Конклин, по-прежнему глядя в потолок. – Договоримся приватно. Борн отправится в «Новгород», а вы можете оставить себе Огилви.

– Огилви и так у нас в руках, Алекс...

– Но не совсем... Вашингтон знает, что он здесь.

– Ну и?

– Я могу сказать, что вы упустили Огилви, и мне поверят. Они поверят мне на слово. Я скажу, что птичка упорхнула из гнездышка и вы с ума сходите от злости, но не можете отловить ее. Мол, он находится неизвестно где, но под защитой разведки суверенной страны – члена ООН. Подозреваю, что благодаря какой-то подобной интриге вам и удалось заманить его...

– Это все твои фантазии, мой добрый старый враг. Но что я получу за содействие в реализации вашего плана?

– Послушай, во-первых, никаких неприятностей с Международным судом, далее, никаких обвинений в укрытии международного преступника... Укрепится ваш престиж в Европе. Возобновятся операции «Медузы», руководимой неким Дмитрием Крупкиным, который хорошо известен в космополитических кругах Парижа... Полагаю, появится новый Герой Советского Союза, член экономического совета Президиума, который будет хозяином не маленького домика на Женевском озере, а солидной виллы на Черном море...

– Весьма привлекательное предложение, – заметил Крупкин. – У меня есть кое-кто в Центральном Комитете, я могу связаться с ним в течение нескольких минут, разумеется, совершенно конфиденциально...

– Нет, ни за что! – завопил комиссар и ударил кулаком по столу. – Из того, что вы говорили, я кое-что понял... Это грязная сделка!

– Да заткнись ты! – проревел Крупкин. – Мы обсуждаем то, в чем ты не смыслишь ни уха ни рыла!

– Это ты мне? – Заслуженный кагэбэшник как малое дитя уставился на младшего по званию. В нем кипела обида и негодование.

– Надо дать шанс Джейсону, Круппи, – сказал Алекс. – Он лучший из всех и может наконец покончить с Шакалом.

– Но он рискует приблизить свою смерть, Алекс.

– Он бывал в таких переделках. Я верю в него.

– Опять это «верю», – прошептал Крупкин, устремляя взгляд в потолок. – Вера – это роскошь... Черт с вами, будет отдан приказ... Разумеется, от кого он будет исходить, выяснить не удастся. Джейсона доставят в «Новгород».

– Когда я попаду туда? – спросил Борн. – Я должен подготовиться...

– Тебя перебросят из аэропорта «Внуково». Операцию мы будем контролировать. Но сначала мне надо кое-что оговорить. Дайте мне телефон... Это я вам, комиссар... Никаких возражений! Дайте телефон! – Всего мгновение назад казавшийся всемогущим, теперь же сверхпослушный начальник, который смог разобрать из всего разговора лишь слова «Президиум» и «Центральный Комитет», принес к столу Крупкина телефонный аппарат.

– И еще одно, – попросил Борн. – ТАСС должен выпустить бюллетень с информацией о гибели в Москве Джейсона Борна – убийцы номер один. Не надо деталей, но должно быть ясно, что произошедшее связано с сегодняшними событиями.

– С этим трудностей не будет...

– Я не закончил, – сказал Борн. – В сообщении должно быть упомянуто, что среди вещей убитого была найдена карта Брюсселя и окрестностей, на которой обведен Андерлехт. Это должно быть обязательно.

– Намек на убийство верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе? Да, ничего себе... Однако, мистер Борн, Уэбб или как вас там, вы отдаете себе отчет, что это сообщение вызовет шок во всем мире?

– Прекрасно понимаю.

– Вы к этому готовы?

– Да, готов.

– А как же ваша жена? Как она воспримет это известие? Вам не кажется, что предварительно надо было бы связаться с ней?

– Нет. Нельзя допустить утечки информации...

– Господи! – вскричал Алекс. – Ты ведь говоришь о родном человеке... Подумай, что с ней будет!

– Я знаю, – отстраненно ответил Дельта-один.

– Сукин ты сын!

– Пусть так, – согласился Хамелеон.

* * *

Джон Сен-Жак вошел в залитую солнечным светом комнату конспиративной резиденции ЦРУ в Мэриленде. Его сестра, сидя на полу, возилась с Джеми; малышка Элисон уже спала. Мари выглядела ужасно: бледная, с темными кругами под глазами. Чувствовалось, что она измучена этим идиотским перелетом из Парижа в Вашингтон. Она прибыла прошлой ночью и рано утром вскочила, чтобы побыть с детьми, – никакие увещевания по-матерински нежной миссис Купер не могли изменить ее решения. Ее брат готов был отдать несколько лет жизни, только бы не говорить того, что он должен был сказать, но он не мог пойти на риск и подыскать себе замену. Он обязан быть рядом, когда она узнает эту новость.

– Джеми, – мягко попросил Сен-Жак. – Будь другом, сходи к миссис Купер, кажется, она на кухне.

– Зачем, дядя Джон?

– Мне надо поговорить с твоей мамой...

– Джонни, пожалуйста, – попыталась возразить Мари.

– Так надо, сестренка.

– Что?..

Мальчик вышел, инстинктивно ощущая серьезность чего-то, что было выше его понимания; в дверях он оглянулся и внимательно посмотрел на своего дядю. Мари вскочила и с ужасом взглянула на брата; из ее глаз полились слезы... Она сразу все поняла. Это было самое страшное сообщение!

– Нет!.. – прошептала она, побледнев. – Боже милостивый, нет! – вскрикнула она. – Нет... Нет! – восклицала она.

– Он убит, сестричка. Я хотел, чтобы ты услышала это от меня, а не по радио или телевидению. Я хотел быть рядом с тобой.

– Ты ошибаешься, ошибаешься! – вскрикнула Мари, бросаясь к нему и хватая за рубашку. – Он защищен!.. Он обещал, что будет защищен!

– Сообщение поступило из Лэнгли, – сказал младший брат, протягивая Мари компьютерную распечатку. – Холланд минуту назад позвонил мне, чтобы убедиться, что мы получили распечатку. Он знал, что ты захочешь увидеть ее своими глазами. Это сообщение московского радио. Утром оно появится во всех газетах и выпусках новостей.

– Дай мне! – с вызовом крикнула Мари. Сен-Жак нежно обнял сестру за плечи, готовый помочь ей и успокоить ее, чем только мог. Мари быстро пробежала глазами распечатку, нахмурилась и села на диван. Положив листок на столик, она принялась изучать его, словно древний манускрипт, найденный археологами.

– Он убит, Мари. У меня нет слов – ты знаешь, как я любил его...

– Да, знаю, Джонни, – сказала Мари и взглянула на Сен-Жака с легкой усмешкой. – Рановато мы начали плакать, братик. Понимаешь, он жив! Джейсон Борн жив и вытворяет свои обычные штучки, а значит, и Дэвид жив.

Боже мой, она не может смириться с этим, подумал брат, подходя к дивану и опускаясь на колени. Взяв ее руки, он сказал:

– Сестренка, дорогая, мне кажется, ты не понимаешь... Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, но ты должна понять...

– Братик, ты очень любезен, но ты невнимательно читал это сообщение... Эффект от самой «новости» отвлекает внимание от подтекста. В экономике это называется запудриванием мозгов при помощи дымовой завесы и пары зеркал.

Сен-Жак хмыкнул, отпустил ее руки и встал с колен.

– О чем это ты? – растерянно спросил он. Мари взяла бумагу, полученную из Лэнгли, и пробежала ее глазами еще раз.

– Смазанное и несколько противоречивое описание событий, – сказала она, – которое дали очевидцы... далее следующие строки: «Среди личных вещей убитого найдена карта Брюсселя и его окрестностей, на которой красным обведен город Андерлехт». Далее следует вывод о связи с убийством Тигартена. Это ложь, Джонни, причем двойная... Во-первых, Дэвид не стал бы носить с собой эту карту. Во-вторых, – и это более убедительно, – советские средства массовой информации не только уделили слишком много внимания этой истории, – что само по себе невероятно, но и притянули к ней еще и убийство Тигартена... Это уж чересчур.

– Что ты имеешь в виду? Почему?

– Потому что предполагаемый убийца находился в России, а Москва не признает свою причастность к убийству натовского генерала... Нет, братик, кто-то нарушил правила и вынудил ТАСС дать это сообщение; подозреваю, что могут полететь чьи-то головы... Я не знаю, где сейчас Джейсон, но уверена, что он жив. Дэвид позаботился, чтобы мне это стало известно.

* * *

Питер Холланд поднял телефонную трубку и набрал номер телефона Чарли Кэссета.

– Да?

– Чарли, это Питер.

– Рад тебя слышать.

– Почему?

– Потому что по телефону мне в последнее время сообщают только дурные вести. Только что наш агент с площади Дзержинского передал, что КГБ жаждет крови.

– В связи с информацией ТАСС о Борне?

– Верно. В ТАСС и на московском радио решили, что эта история с Борном официально санкционирована, раз ее передали по факсу из министерства информации с использованием специальных шифров, означающих, что она должна быть немедленно опубликована. Когда дерьмо всплыло, никто не признал его своим, а кто запустил в действие шифры, выяснить невозможно.

– Что ты об этом думаешь?

– Полной уверенности у меня нет, но судя по тому, что известно о Дмитрии Крупкине, это вполне в его стиле. Сейчас он работает вместе с Алексом, и если подобного трюка нет в репертуаре Конклина – значит, я не знаю Святого Алекса. А уж мне ли его не знать...

– Мари говорит нечто похожее.

– Мари?

– Жена Борна. В разговоре со мной она выдвинула весьма сильные аргументы. Она полагает, что московское сообщение – фальшивка, состряпанная по многим причинам, и что ее муж жив.

– Согласен. Ты поэтому мне позвонил?

– Нет, – ответил директор, глубоко вздохнув. – Хочу сообщить тебе дурную весть.

– Теперь я не рад тебя слышать. Что случилось?

– Помнишь парижский номер телефона – выход на Шакала? Мы получили его от Генри Сайкса с Монсеррата...

– Помню. Там кто-то должен был отозваться на пароль «дрозд».

– Некто откликнулся, и мы его проследили. Дальше тебе совсем не понравится...

– Судя по всему, Алекс Конклин вот-вот станет «человеком года». Ведь это он вывел нас на Сайкса, так?

– Да.

– Ну говори, что там?

– Послание было доставлено домой директору Второго бюро.

– Бог мой! Надо сообщить в управление СЕД французской разведки, опустив подробности.

– Я никому ничего не буду сообщать до тех пор, пока мы не получим известий от Конклина. По-моему, мы хоть этим обязаны ему.

– Черт подери! Что они вытворяют? – заорал разъяренный Кэссет. – Рассылают фальшивые сообщения о смерти – да еще из Москвы, как будто другого места нет! Зачем все это?

– Джейсон Борн продолжает охоту, – ответил Питер Холланд. – А когда охота закончится – если она закончится и зверь будет убит, – он должен быть уверен, что выберется из леса прежде, чем на него кто-то накинется... Все резидентуры и станции прослушивания вдоль границ Советского Союза должны работать в режиме максимальной готовности. Пароль – «Ассасин». Надо быть готовым к его возвращению...

Глава 40

«Новгород». Что стояло за этим словом – «Новгород»? Это представлялось невероятным. Предположить существование такого комплекса было просто невозможно. Здесь абстракция трансформировалась в реальность. Творившуюся тут фантасмагорию можно было потрогать руками. Это было произведение искусства, созданное коллективными усилиями среди дремучих лесов по берегам Волхова. С момента, когда Борн вынырнул из туннеля, проложенного по дну реки, минуя охрану, КПП и многочисленные следящие устройства, он находился в состоянии шока, автоматически продолжая наблюдать, анализировать и впитывать увиденное.

Так называемый американский лагерь был поделен на секции площадью от двух до пяти акров. Одна секция, расположенная на берегу реки, вполне могла быть городком в самом центре штата Мэн, другая – маленьким поселком, типичным для американского Юга, еще одна секция могла быть оживленной улицей крупного города. Все было натурально: уличное движение, полиция, прохожие, магазины, аптеки, бензоколонки и здания – многие из них в два этажа; были учтены мелочи: дверные и оконные ручки, шпингалеты, фонари на улицах. Особое внимание уделялось языку: требовалось не просто свободное владение английским, но знание лингвистических тонкостей диалектов, характерных для разных мест. Переходя из одной секции в другую, Джейсон мог оценить правдоподобие долгого "и", характерного для Новой Англии, гнусавого выговора Техаса с присловьем «вы все», мягкого носового говора уроженцев Среднего Запада и громкой, режущей слух речи жителей крупных городов Восточного побережья с неизбежным «понимаете, что я хочу сказать?» (последнее присобачивалось и к вопросу и к ответу)-.. Это казалось невероятным... И тем не менее это была реальность, пугающая своей подлинностью.

Во время перелета из «Внукова» его просвещал выпускник «Новгорода», срочно вызванный Крупкиным. Маленький лысый человек средних лет был не только словоохотлив, но даже как бы гипнотизировал своей речью. Если кто-либо когда-нибудь сказал бы Джейсону Борну, что его будет инструктировать советский агент, английский которого источает аромат настоящего Юга, аромат магнолий, он бы просто в это не поверил.

– Боже правый, как же я соскучился по барбекю, особенно на ребрышках. Знаете, кто готовил их лучше всех? Один черный, который казался мне настоящим другом до тех пор, пока не заложил меня. Можете себе представить: я-то думал, что он – из радикалов, а оказалось, что этот парень из Дартмута работает на ФБР. Юрист – вот так... Черт, нас поменяли в представительстве «Аэрофлота» в Нью-Йорке, но мы все еще переписываемся.

– Детские игры, – пробормотал Борн.

– Игры?.. О да, он был великолепным партнером.

– Партнером?

– Точно. Нас было несколько человек, и мы даже создали малую лигу в Ист-Пойнте. Это недалеко от Атланты.

– Невероятно!.. Вернемся к «Новгороду», если не возражаете?

– Конечно. Вероятно, Дмитрий говорил вам, что я почти на пенсии... Однако я провожу здесь пять дней в месяц в роли «играющего тренера», как у вас выражаются.

– Я не понял, что он имел в виду...

– Я объясню. – Спутник Борна, речь которого навевала воспоминания о временах Конфедерации, начал свой рассказ.

В каждой секции «Новгорода» три класса служащих: преподаватели, курсанты и персонал, состоящий из сотрудников КГБ, охраны, ремонтников, уборщиков и т. п. Процесс обучения в «Новгороде» прост. Для каждой секции разработан распорядок дня; преподаватели – как постоянные, так и почасовики-пенсионеры – руководят индивидуальными и групповыми занятиями. Курсанты выполняют свои программы, пользуясь диалектом местности, где они якобы находятся. Говорить по-русски запрещается: за этим строго следят преподаватели. Они могут неожиданно обругать или отдать приказ на родном языке, а курсанты должны делать вид, что не понимают...

– Когда вы говорите о занятиях, – спросил Борн, – что вы имеете в виду?

– Функционирование в определенных ситуациях, дружище. Таких, какие только можно вообразить. Например, как заказать завтрак или обед, купить одежду, заправить машину, выбрать определенную марку бензина... со свинцом или без свинца, с тем или иным октановым числом... у нас нет представления об этом. Ну, разумеется, есть и более мелодраматические темы, возникающие спонтанно и используемые для проверки реакции курсантов... Скажем, происходит авария, надо выяснять отношения с представителем «американской» полиции и заполнять формы страховки. Если человек не разбирается в этом, он может выдать себя.

Мелочи, те самые пустячки, – вот что особенно важно. Например, эта чертова дверь в арсенале «Кубинка».

– Что еще? – спросил Борн.

– Множество разнообразных вещей и ситуаций, предусмотреть которые невозможно. Скажем, на вас напали грабители... Ваши действия? Дело в том, что курсанты проходят курс самбо, но бывают ситуации, когда невыгодно козырять своим умением. Это может вызвать подозрение. Главное – быть начеку... Что касается меня, я предпочитаю работать над ситуациями, требующими неординарных решений. Если это вписывается в рамки подготовки внедрения в определенную среду.

– Что это означает?

– Быть всегда в состоянии боевой готовности, но не показывать вида. Например, есть такой прием: я завязываю разговор с несколькими курсантами, предположим, в баре. Причем разыгрываю из себя недовольного рабочего или подрядчика, связанного с военным ведомством. За рюмкой я как бы выбалтываю секретные сведения...

– Просто любопытно, – перебил Борн, – как же должны реагировать ваши курсанты?

– Они должны быть внимательными и зафиксировать все до мельчайших подробностей, делая вид, что это их не интересует. В ткань беседы они могут вставлять замечания типа (тут южный выговор выпускника «Новгорода» приобрел столь явные оттенки речи жителя южных предгорий, что аромат магнолий исчез, уступив место запаху прокисшего солода): «Кому интересна эта брехня?» или «Ни черта не понимаю, о чем ты болтаешь, дурачина, одно скажу, что ты уже всем в печенки влез!» – ну и так далее.

– А потом что?

– А потом они должны в точности описать то, что узнали.

– А как насчет передачи информации? Вы пользуетесь определенными приемами для этого?

Занимавшийся инструктажем Джейсона русский немного помолчал и сказал, медленно выдавив из себя:

– Напрасно вы коснулись этой темы. Я вынужден буду доложить об этом...

– Но я мог не спрашивать, это простое любопытство. Забудьте об этом...

– К сожалению, я обязан доложить.

– Стоп! Вы доверяете Крупкину?

– Конечно доверяю. Он блестящий профессионал и гордость КГБ. Ты и половины о нем не знаешь, подумал Борн, но вслух произнес с ноткой почтения в голосе:

– Доложите Крупкину. Он вам объяснит, что к чему. Я не работаю на правительство, наоборот, правительство в долгу у меня.

– Прекрасно... Если уж мы заговорили о вас, может быть, продолжим. По приказу Крупкина я подготовился к вашему визиту в «Новгород». Цель визита – не мое дело...

– Понятно. И что это за подготовка?

– Вы познакомитесь с молодым преподавателем по имени Бенджамин. Как произойдет знакомство, я объясню чуть позже. Сначала я кое-что расскажу вам о Бенджамине, чтобы вам было понятно его поведение. Его родители были офицерами КГБ и работали в консульстве Лос-Анджелеса почти двадцать лет. Бенджамин учился в американской школе, потом в Калифорнийском университете, но не закончил его, потому что четыре года тому назад его отца отозвали в Москву...

– Его отца?!

– Да. Дело в том, что мать Бенджамина была задержана агентами ФБР на военно-морской базе в Сан-Диего. Ей еще три года торчать в тюрьме. Амнистия ей не светит, и ее не на кого обменять...

– Эй, подождите-ка. Выходит, это не было провокацией ФБР...

– Я не даю оценок, я излагаю факты.

– Понятно. Итак, я вхожу в контакт с Бенджамином...

– Верно. Только он знает, кто вы такой... Он будет называть вас «Арчи». Он обеспечит вам свободное передвижение по лагерю.

– Без всяких формальностей?

– Бенджамин все объяснит сам. Он будет присматривать за вами и поддерживать связь с полковником Крупкиным; можно сказать, что он знает больше, чем я. И это вполне устраивает отставного бедолагу из Джорджии, то бишь меня... Итак, удачной охоты, хорек, если ты собираешься охотиться в «Новгороде». Только поосторожнее с индейскими тотемами.

Согласно указателям, Борн двигался к Рокледжу (штат Флорида), что в пятнадцати милях к юго-западу от мыса Канаверал, известного во всем мире как база НАСА. Ему предстояла встреча с Бенджамином в закусочной местного магазина торговой сети «Вулворт». Борн опознает его по красной клетчатой рубашке и бейсбольной кепке с надписью «Бэдвайзер». Борн уложился в срок – на часах было 3.35 после полудня.

Джейсон сразу увидел его. Это был белокурый человек лет двадцати пяти, расположившийся за стойкой в дальнем конце магазина; слева от него лежала бейсболка. За стойкой еще было несколько «посетителей», заказавших прохладительное. Джейсон приблизился к свободному стулу, взглянул на лежавшую на нем кепку и спросил:

– Простите, здесь занято?

– Я жду кое-кого, – ответил молодой человек, внимательно разглядывая Борна.

– Тогда я поищу другое место...

– Я жду знакомую, она появится минут через пять...

– Черт, я хотел выпить кока-колы... и сразу уйти...

– Присаживайтесь, – сказал Бенджамин, убирая кепку со стула. К ним подошел бармен, и Джейсон заказал стакан кока-колы. Преподаватель школы КГБ, потягивая через соломинку молочный коктейль, тихо проговорил: – Значит, вы – Арчи... Прямо как в комиксах...

– А вы, значит, Бенджамин. Приятно познакомиться.

– Посмотрим, насколько это знакомство окажется приятным.

– Что вас настораживает?

– Я хочу внести ясность с самого начала, – сказал русский. – Мне не нравится, что вас пустили сюда. Несмотря на то, что я вырос на Западном побережье США, мне не очень нравятся американцы...

– Послушай, Бен, – не дал ему договорить Борн. – Я не в восторге от того, что твоя мать все еще за решеткой, но не я ее туда упек.

– У нас выпускают евреев и диссидентов, а у вас сажают пожилую женщину, которая была просто курьером! – с горечью проговорил русский.

– Я не силен в статистике и все-таки не стал бы присуждать Москве приз за милосердие... Если ты поможешь мне, поможешь по-настоящему, я постараюсь облегчить судьбу дорогого тебе человека.

– Одни слова... что, черт подери, вы можете сделать?

– Могу повторить то же самое, что сказал час назад твоему плешивому другу: я ничего не должен своему правительству, а вот оно мне задолжало чертовски много. Мне нужна твоя помощь, Бенджамин.

– Я помогу вам! Таков приказ; не думайте, что я клюнул на вашу дешевую подачку. Но учтите, если вы станете совать свой нос куда не надо, вам отсюда не выбраться. Вам понятно?

– Это лишнее... У меня нет никакого интереса к целям и задачам «Новгорода». В конечном счете это дорога в никуда... Хотя надо отдать должное: этот комплекс похлеще, чем «Диснейленд», который «Новгороду» и в подметки не годится.

Бенджамин невольно прыснул от неожиданного сравнения.

– Тебе не случалось бывать в Анахайме?

– Я не мог себе этого позволить.

– Все еще впереди, можно использовать дипломатические паспорта.

– Я не мог даже предположить, что в вас есть что-то человеческое. Давайте выйдем и поговорим начистоту.

* * *

Они находились в царстве декораций. По мосту перешли в «Нью-Лондон» (штат Коннектикут) – центр сборки американских субмарин. Они прогуливались по берегу Волхова, который на этом участке представлял из себя копию военно-морской базы. Копия была выполнена тщательно, но в уменьшенном масштабе. Базу окружала высокая проволочная ограда, прохаживались вооруженные «морские пехотинцы»; на бетонных стапелях были установлены макеты могучих «жеребцов» американского ядерного подводного флота.

– Здесь все точно: и расположение и расписание – вплоть до мелочей, оснащающих пирс, – сказал Бенджамин. – Здесь нас учат преодолевать систему охраны. Мне кажется, это лишнее.

– Ничуть. Мы все-таки довольно хорошо работаем.

– Согласен, но мы получше. За исключением незначительных случаев. Вы должны с этим согласиться...

– Что ты имеешь в виду?

– Если забыть о вашем обычном трепе, «белая» Америка никогда не знала рабства. А мы знали...

– Это все кануло в Лету, юноша... К тому же ты весьма выборочно подходишь к истории...

– Вы говорите как кабинетный ученый.

– Допустим, я им был когда-то...

– Уверяю, я нашел бы, что вам возразить.

– Видно, там, где тебя учили, была достаточно либеральная обстановка и допускались споры со старшими.

– Да бросьте вы! Что за чушь? Даже болтовня об академической свободе давно стала историей. Посмотрите на студенческие городки. Гам тебе и рок, и джинсы, и столько «травки», что бумаги не хватает сворачивать.

– И тебе это нравится?

– А вы не считаете, что это начало чего-то?

– Я подумаю об этом на досуге.

– Вы действительно в силах помочь моей матери?

– А ты в силах помочь мне?

– Попытаемся... Итак, Карлос-Шакал... Я знаю о нем не слишком много. Насколько я понял Крупкина, Шакал – очень опасный пижон.

– Так обычно говорят в Калифорнии.

– Наверное, прошлое живо во мне. Оставим это... И все же я здесь и не хочу ничего другого...

– Вот как...

– Что «вот как»?

– Ты все время как будто с кем-то споришь...

– У Шекспира об этом говорится значительно интереснее. В университете я изучал английскую литературу.

– А по какому предмету ты специализировался?

– По американской истории. Есть еще вопросы, дедушка?

– Нет! Спасибо, внучек.

– Этот Шакал... – продолжил Бенджамин, машинально прислонившись к проволочному заграждению. В ту же минуту к нему бросились несколько охранников. – Простите! – закричал Бенджамин по-русски. – Я – преподаватель!.. Вот дьявол!

– Об этом инциденте доложат? – спросил Джейсон, когда они зашагали прочь.

– Не думаю. Для этого они слишком ленивы. Это ряженый, стоят на своих постах, по-настоящему не понимая, что здесь происходит.

– Что-то вроде собачек Ивана Павлова?

– Похоже. Животные не рассуждают – они просто вцепляются в горло...

– Это возвращает нас к Шакалу, – сказал Борн.

– Не понимаю, какая связь?

– Тебе и не надо понимать, это всего лишь символ. Как Шакал мог бы проникнуть сюда?

– Никак. Всем охранникам сообщили номер удостоверения, которое он забрал у убитого в Москве сотрудника КГБ. Стоит Шакалу показаться, и его уложат на месте.

– Я сказал Крупкину, чтобы этого не делали.

– Почему? Объясните...

– Потому что наверняка это будет не он. Шакал подошлет своих людей в разные секторы... Он будет прощупывать обстановку, до тех пор пока не найдет способ проникнуть.

– Невероятно! Ведь он посылает людей на верную гибель...

– Это не имеет для него никакого значения. Убьют их или не убьют – для него это проходной сюжет.

– Вы все с ума посходили! Где же он берет таких людей?

– Да где угодно... Всегда найдутся люди, которых соблазняет возможность быстро заработать кучу денег. Шакал может сказать, что это проверка охраны... Не забывайте, что при нем документы, подтверждающие его официальный статус. Деньги и престиж звания обычно завораживающе действуют на людей, и они утрачивают способность анализировать ситуацию.

– Но у первого же поста его удостоверение потеряет свою силу, – продолжал возражать преподаватель.

– Это вопрос техники. Чтобы добраться сюда, ему надо было проехать более пятисот миль через десяток крупных и мелких городов. Он мог без труда обзавестись копиями. Это не такое уж трудное дело. – Борн остановился и взглянул на Бенджамина. – Это детали, Бен, и поверь мне, в данном случае они не так существенны! Карлос направляется сюда, чтобы отомстить, но у нас есть преимущество, которое может свести на нет его усилия. Если Крупкину удалось распространить некоторую информацию. Шакал уверен, что я мертв.

– Весь мир знает, что вы мертвы... Крупкин рассказал мне об этом – неплохо придумано... Но сейчас вы – курсант Арчи, и только я знаю, кто вы такой на самом деле... Должен вам сказать, что московское радио несколько часов подряд только о вас и говорит.

– Тогда можно предположить, что и Карлос слышал это сообщение.

– Конечно слышал. Во всех наших машинах есть радиоприемники. Кстати, это сделано на случай нападения американцев.

– Это все штучки современного маркетинга.

– Скажите, убийство в Брюсселе действительно на вашей совести?

– Не будем касаться этой темы...

– Понял. Что вы хотите?

– Необходимо проинструктировать все посты во всех туннелях. Они должны пропустить любого, у кого будут документы. Думаю, их будет человека три-четыре, может быть, пять. Необходимо контролировать каждый их шаг.

– Этот приказ гарантирует вам будущее в уютной палате с резиновыми стенами. Вы патентованный безумец, Арчи.

– Отнюдь. Я сказал, что за ними необходимо следить: охрана должна поддерживать постоянный контакт с нами.

– И дальше?

– Думаю, один из этих людей через некоторое время попытается исчезнуть. Это и будет Карлос.

– И дальше?

– Считая меня мертвым, Шакал решит, что он неуязвим и может делать все, что хочет.

– Не совсем ясно.

– Дело вот в чем: мы оба знаем, что в этой охоте только мы можем выследить друг друга, независимо от того, где это происходит – в джунглях или городах... Мы движимы ненавистью, Бенджамин. А может, отчаянием...

– Не много ли эмоций в этих абстрактных умозаключениях?

– Я обязан думать, как он, – ответил Джейсон. – Меня научили этому много лет назад... Давай обсудим все «за» и «против». Скажи, насколько вверх по течению Волхова простирается «Новгород»? На тридцать, сорок километров?

– На сорок семь, если быть точным, и каждый метр абсолютна неприступен. Под водой проложена сеть из магниевых труб; подводная живность может чувствовать себя свободно, однако любое прикосновение к этой системе включает сигнал тревоги. На восточном берегу установлена система наземной сигнализации, которая срабатывает под воздействием определенного веса. Любой объект массой более девяноста фунтов, прикоснувшийся к системе, приводит в действие сирены; телевизионные камеры и прожектора автоматически наводятся на этот объект. Но даже если какому-нибудь восьмидесятидевятифунтовому существу удастся добраться до проволочного заграждения, при первом же касании его поразит электрический разряд. Падающие деревья, плавучие бревна и большие животные не дают расслабляться нашей охране, но в то же время это дисциплинирует.

– Значит, проще всего пробраться сюда через туннель? – спросил Борн. – Верно?

– Вы прошли через туннель и видели все своими глазами... Что я могу к этому прибавить? Есть еще стальные ворота, захлопывающиеся при малейшей опасности, а в экстремальных ситуациях туннели могут быть затоплены.

– Все это Карлосу известно... Он проходил здесь подготовку.

– Это было много лет назад – так сказал Крупкин.

– Да, это было давно, – согласился Борн. – Интересно, что изменилось с тех пор?

– Что касается технологических новшеств, пришлось бы заполнить несколько томов, чтобы все описать, особенно в отношении средств связи; но основные принципы – те же. Не изменились туннели и бесконечные мили проводов сигнализации на земле и под водой – их надежность рассчитана на двести лет. Что касается самих секторов, то в них постоянно что-то меняется, но для этого не надо сносить дома или перепланировать улицы. Города также остались на своих местах...

Они добрались до перекрестка. Тут разыгрывалась сцена между водителем старенького «шевроле» и полицейским, который выписывал штраф за нарушение правил дорожного движения.

– Зачем это? – спросил Борн.

– Цель занятия – выработать у курсанта определенную раскованность во время спора. В Америке люди часто и весьма громко спорят с полицейскими. У нас исконно другая традиция.

– Мне кажется, что свободный обмен мнениями между студентом и профессором не является у вас общепринятой нормой...

– Да, это так.

– Очень рад, что ты хоть с этим согласился. – Джейсон услышал отдаленный шум мотора и поднял голову. К югу от Волхова летел легкий одномоторный самолет-амфибия. – Кажется, десантный, – пробормотал он.

– Не беспокойтесь, – откликнулся Бенджамин. – Это наш... Еще одна новинка. Во-первых, здесь негде приземлиться, только на вертолетных площадках, и, во-вторых, небо контролируют радары. Если в радиусе тридцати миль окажется самолет без опознавательных знаков, об этом мгновенно станет известно на базе ВВС в Белополе. Самолет будет сбит.

На другой стороне улицы собралась толпа, наблюдавшая за спором несговорчивого водителя и разъяренного полицейского: когда водитель в сердцах стукнул кулаком по капоту машины, в толпе зааплодировали.

– Американцы иногда выглядят глуповатыми, – пробормотал молодой преподаватель.

– Да, иногда складывается такое впечатление... – усмехнулся Борн.

– Пошли, – сказал Бенджамин. – Я говорил, что ситуация в этом занятии нетипичная, но мне возразили, что главное – выработать определенный стереотип поведения.

– Ну и как же растолковать курсанту, что он может спорить с преподавателем, или внушить человеку, что он может публично подвергнуть критике члена Политбюро? Ведь это представляется здесь по меньшей мере странным поведением...

– Не надо толочь воду в ступе. Арчи.

– О'кей, юный Ленин, – сказал Джейсон. – Где твое калифорнийское спокойствие?

– Растерял на ваших отличных дорогах.

– Давай к делу. Мне надо изучить карты.

– Организуем. А также дадим текст правил внутреннего распорядка в секторах.

* * *

Они сидели в конференц-зале штаба; большой квадратный стол был завален картами «новгородского» комплекса. Увиденное плохо укладывалось в голове Борна: даже после четырех часов внимательного изучения карт он время от времени удивленно покачивал головой. Расположенные вдоль Волхова секторы для подготовки агентов были устроены более сложно и занимали большую территорию, чем ему казалось раньше. Мимолетное упоминание Бенджамина о «целых городах» не было преувеличением. Уменьшенные копии поселков и городов – от Средиземноморья до Атлантики и от Балтики до Ботнического залива – все это было представлено на картах вдобавок к площадям, которые занимал американский лагерь. И все это помещалось на площади в тридцать миль по берегам реки и на три-пять миль в глубину.

– Египет, Израиль, Италия, – перечислял Джейсон, обходя вокруг стола и рассматривая карты. – Греция, Португалия, Испания, Франция, Соединенное Королевство... – Он дошел до угла, но Бенджамин перебил его, устало откинувшись на спинку стула:

– Германия, Нидерланды и скандинавские страны. В большинстве секторов сделаны мини-варианты двух разных стран – обычно таких, у которых общие границы, сходство культур, а иногда просто из экономии места. Здесь девять секторов, в которых представлены те страны, которые важны для нас по стратегическим соображениям.

– Значит, следующий туннель ведет в «Великобританию»?

– Да. А потом туннели «Франции», «Испании» и «Португалии»; затем переходим на другую сторону Средиземного моря и попадаем в «Египет» и «Израиль»...

– Ясно, – не дал ему договорить Джейсон. – Вы передали на КПП приказ пропускать людей с документами, похищенными Карлосом?

– Нет.

– Какого черта? – воскликнул Борн.

– Это уже сделал Крупкин.

– Как максимально быстро можно попасть в другой сектор, если это понадобится?

– А вы готовы подчиняться правилам поведения в секторах?

– Готов. Карты мне больше ничего не скажут...

– О'кей. – Бенджамин достал из кармана маленький черный предмет размером с кредитную карточку, но несколько толще. Он бросил его Джейсону: Борн поймал его на лету и принялся рассматривать. – Это ваш пропуск. Если его теряют или просто забывают где-нибудь, об этом необходимо сразу же доложить.

– Как он работает?

– Все компьютеризовано и закодировано. На всех КПП есть специальное устройство, пройти которое можно только благодаря этому пропуску. Причем отмечается, что вы получили разрешение от вышестоящего начальства.

– Весьма неплохо для отсталых марксистов.

– Такие игрушки применяются во всех гостиницах Лос-Анджелеса уже года четыре... Теперь дальше...

– Вы о «правилах поведения»?

– Крупкин называет это мерами предосторожности – как для нас, так и для вас. Мне кажется, он не надеется, что вы останетесь в живых. И если это так, вы исчезнете бесследно.

– Не очень приятно, но реалистично.

– Он вам симпатизирует, Борн... то есть Арчи.

– Продолжайте...

– Для начальства вы – сотрудник Управления генерального инспектора в Москве, американец, который должен проверить, возможна ли утечка информации на Запад из «Новгорода». Вам должны предоставить все, включая оружие, не вступая с вами в контакт. Я буду вашим связным.

– Весьма признателен.

– Не торопитесь благодарить, – сказал Бенджамин. – Я буду вашей тенью.

– Мне это не подходит.

– Это обязательное условие.

– Но мне это не подходит.

– Почему же?

– Потому что это меня свяжет... И, кроме того, если мне суждено выбраться отсюда, я хочу, чтобы мать некоего Бенджамина нашла его в Москве живым и здоровым.

Взгляд молодого русского выражал внутреннюю боль.

– Думаете, что вы в силах помочь нам?

– Я в этом уверен... Но и ты должен помочь мне. Прими мои условия, Бенджамин...

– Странный вы человек...

– Пустое... Сейчас я просто голодный человек. Где мы можем перекусить? Еще мне нужен бинт... Недавно меня зацепило, и сегодня плечи и шея дали знать об этом. – Джейсон снял пиджак – рубашка была в крови.

– О черт! Я вызову врача...

– Не надо. Тут достаточно мало-мальски разбираться в медицине. Так проще, Бен.

– О'кей. Арчи. Тут есть помещения для офицеров-инспекторов. Они на спецобслуживании. Я вызову медсестру из санчасти.

– Это не главное. Я сказал, что голоден и не совсем в порядке, но волнует меня другое.

– Не беспокойтесь, – сказал Бенджамин. – Если произойдет что-то из ряда вон, нам дадут знать. Я убираю карты...

* * *

Все произошло в 00.02, сразу после смены часовых, в самое темное время ночи. Резкий телефонный звонок заставил Бенджамина подскочить с кровати. Он бросился к аппарату.

– Слушаю!.. Где? Когда? – Он бросил трубку и повернулся к Борну. Карты «Новгорода» снова появились на столе. – Невероятно! В испанском туннеле убиты два охранника, а на берегу в пятидесяти ярдах от КПП обнаружен труп офицера, убитого выстрелом в горло. Видеокамера в туннеле зафиксировала неизвестного со спортивной сумкой. Он был в форме охранника!

– Что еще? – спросил Дельта.

– Вы все-таки были правы. На той стороне реки обнаружен труп колхозника, при нем нашли обрывки документов. С одного из убитых охранников снята форма... Как же это удалось сделать?

– Работа профессионала – ничего не скажешь, – протянул Борн, разворачивая карту испанского сектора. – Шакал, должно быть, послал своего человека с фальшивыми документами и вслед за ним появился сам в роли этакого раненого офицера КГБ, который, превозмогая боль, бросился на подмогу охране... Я уже объяснял тебе, Бен. Прощупывай, пробуй, создавай панику и находи проход – вот сценарий, по которому разворачиваются события. Заполучить форму – легче легкого, и в суматохе он проскользнул в туннель.

– Но ведь был приказ всем КПП отслеживать людей с этими документами.

– Как в Кубинке, – произнес Джейсон, изучая карту.

– Вы об арсенале, упомянутом в выпуске новостей?

– Именно. Похоже, как и в Кубинке, у Карлоса здесь есть свой человек. И этот человек располагает достаточной властью, чтобы отдать приказ привести любого, кто проникнет в туннель, к нему и только потом поднимать тревогу и информировать штаб.

– Возможно, так и было, – согласился молодой преподаватель. – Докладывать в штаб о ложной тревоге никому не хочется, так как это чревато неприятностями и, как вы выражаетесь, может прибавить ненужной суеты.

– Один неглупый человек в Париже, – сказал Борн, – объяснил мне, что боязнь «неприятностей» – слабое место КГБ. Похоже, это тот самый случай?

– Да, эта боязнь «неприятностей» по десятибалльной шкале доходит до восьми баллов, – ответил Бенджамин. – Кто же этот человек Шакала? Шакал не был здесь более тридцати лет!

– Если бы у нас была пара часов и несколько компьютеров, мы могли бы проанализировать несколько сотен личных дел и узнать имена вероятных пособников Шакала... Но у нас нет времени. Кроме того, зная Шакала, я думаю, что теперь это уже неважно.

– Как это неважно? Мне кажется, что это чертовски важно! – заорал русский. – Речь идет о предательстве, мы должны знать, кто этот человек!

– Я думаю, это скоро выяснится... Это вопрос техники, Бен. Сейчас главное, что Шакал здесь! Надо идти... Ты должен достать все, что мне нужно.

– О'кей. Меня для этого и назначили...

– А потом ты исчезнешь! И никаких возражений на этот раз!

– Не выйдет, Хосе.

– Опять в тебе заговорила Калифорния?

– Да, я так сказал.

– Тогда маме юного Бенджамина останется только оплакивать своего сына.

– Пусть так!

– Пусть?.. Как ты можешь?

– Не знаю. По-моему, это правильно.

– Заткнись! Надо идти...

Глава 41

Ильич Рамирес Санчес дважды щелкнул пальцами, поднимаясь по ступенькам в церквушку на «мадридской» Пасео-дель-Прадо. Из-за колонны с каннелюрами вышел плотный мужчина лет шестидесяти: его фигура высвечивалась отблесками тусклого уличного фонаря.

Мужчина был в форме генерал-лейтенанта испанской армии. В руке он держал кожаный чемодан. Обращаясь к Шакалу, он заговорил по-испански:

– Проходи в ризницу. Там удобнее переодеться. В этой куртке ты просто ходячая мишень...

– Приятно слышать родную речь, – сказал Карлос, проходя в ризницу и прикрывая за собой тяжелую дверь. – Я благодарен тебе, Энрике... Я твой должник, – добавил он, осматривая ряды пустых скамей и освещенный неярким светом алтарь с золотым распятием.

– Ты мой должник уже больше тридцати лет, Рамирес, – усмехнулся офицер.

– Похоже, у тебя давно не было известий от родственников из Баракоа. Братья Фиделя живут не так сыто, как твои...

– Да, думаю, и сам сумасшедший Фидель так не живет, но ему на это наплевать. Говорят, он стал чаще мыться, по-моему, это колоссальный прогресс. Ты говоришь о моей семье в Баракоа – все правильно! А как насчет меня, мой друг, прославленный международный убийца? У меня ни яхт, ни гоночных автомобилей – тебе не стыдно? Если бы не мое предупреждение, тебя бы еще тридцать три года назад расстреляли на этом самом месте. Ты вовремя смылся из этой игрушечной церкви на площади Прадо, переодевшись священником... Облачение священника поставило в тупик русских, впрочем, как и многих других людей в самых разных ситуациях.

– Послушай, Энрике! Когда мои дела пошли в гору, разве я тебе в чем-нибудь отказывал? – «Старые друзья» вошли в небольшое помещение, в котором священнослужители готовятся к службе. – Разве тебе чего-нибудь не хватает? – спросил Карлос, опуская на пол тяжелую спортивную сумку.

– Я пошутил, – добродушно рассмеялся Энрике и посмотрел на Шакала. – Где твое чувство юмора, мой старый, печально знаменитый друг?

– У меня голова занята другим.

– Я понимаю... и если честно, то ты был более чем щедр по отношению к моей семье на Кубе. Я благодарен тебе за это. Мои отец и мать прожили свою жизнь в мире и спокойствии. Материально они были обеспечены куда лучше, чем их знакомые... Какой идиотизм! Настоящих революционеров оттерли в сторону собственные вожди...

– Твоя семья, как и Че Гевара, представляла угрозу для единовластия Кастро. Но теперь все это в прошлом.

– Да, много воды утекло с тех пор, – согласился Энрике. – А ты здорово постарел, Рамирес. Где твоя шевелюра, чеканный профиль, орлиный взор?

– Давай не будем об этом.

– Хорошо. За это время я поправился, ты, кажется, похудел... Что у тебя с рукой? Это серьезно?

– Рана не помешает мне сделать то, что я обязан сделать.

– Рамирес, что еще ты должен сделать? – спросил офицер. – Борн мертв!! Москва сообщила, что с ним все кончено... Я думаю, это дело твоих рук. Джейсон Борн мертв! Твой враг покинул этот мир. Ты ранен, поезжай в Париж – тебе надо отдохнуть. Я выведу тебя точно так же, как и провел сюда. Мы перейдем во «Францию», и я проложу тебе дорогу. Ты будешь посыльным начальника сектора «Испания – Португалия», которому приказано доставить пакет на площадь Дзержинского. Это делается тут сплошь и рядом: никто никому не верит... Нам даже не придется убивать охранников.

– Нет! Я должен преподать им урок!

– Минутку! Позволь мне сказать кое-что. Ты связался со мной, используя коды экстренного вызова, и я выполнил все, что ты приказал. Ты расплатился со мной за старый долг. Но теперь другая ситуация, и я не уверен, что мне захочется рисковать в этих условиях.

– И это ты говоришь мне?! – заорал Шакал. Он скинул куртку убитого часового; его правая рука и плечо были перебинтованы – на повязке не было никаких следов крови.

– Не ори! – хладнокровно сказал Энрике. – Вспомни, что было много лет назад. Я остался таким же, каким был, когда последовал за тобой вместе с этим громилой по имени Сантос... Кстати, как он там? Вот он-то действительно представлял опасность для Фиделя...

– С ним все в порядке, – не дрогнув, ответил Карлос. – По-прежнему заправляет «Сердцем солдата».

– И все так же ухаживает за своим английским садиком?

– Да, ухаживает.

– Ему бы работать цветоводом... А мне надо было оставаться агрономом – ты знаешь, ведь так мы и познакомились с Сантосом... Да, вот как корежит наши судьбы вся эта трижды проклятая политика.

– Да, меняются обстоятельства, ломаются судьбы... Многое перекроили фашисты.

– А теперь мы перенимаем методы фашистов, а они, в свою очередь, заимствуют у нас, коммунистов, кое-какие мелочи, например, подкидывают немного деньжат... Не получится у них ни черта, конечно, но как идея не так уж плохо.

– Какое отношение это имеет ко мне, твоему монсеньеру?

– Послушай, Рамирес, моя жена, русская, умерла несколько лет назад, мои дети учатся в Московском университете. Учатся благодаря моему положению. И я хочу, чтобы так и было, чтобы они стали образованными людьми. Ты хочешь заставить меня рисковать. Через несколько месяцев я выйду в отставку, и я рассчитываю, что за безупречную службу в Южной Европе и Средиземноморье получу неплохую дачу на Черном море; дети смогут навещать меня. Я не хочу рисковать всем этим... Поэтому, Рамирес, скажи, что ты хочешь, и уж тогда я отвечу: да или нет...

– Я тебя понял, – сказал Карлос.

– Надеюсь, что понял, а кроме того, я хочу тебе кое о чем напомнить. Многие годы ты помогал моей семье – это так; но и я отработал свое. Я вывел тебя на Родченко, дал имена влиятельных чиновников, подноготную которых расследовал сам генерал. Теперь другая ситуация: за нами не гонятся, и у нас нет цели, потому что у нас пропал боевой задор; у тебя, понятное дело, раньше, чем у меня.

– Моя цель остается неизменной, – резко перебил его Шакал.

– А я свое отслужил...

– Ты уже говорил об этом... И вот теперь, когда я здесь, ты хочешь выяснить, стоит ли помогать мне в дальнейшем?.. Так?

– Я должен защищать свои интересы. Зачем ты здесь?

– Я уже сказал. Я хочу преподать им урок... оставить о себе память...

– "Преподать... оставить..." Это что, одно и то же?

– Да. – Карлос открыл чемодан: в нем лежали брезентовая роба и вещмешок. – Почему именно это? – спросил он.

– Рыбацкая роба безразмерна – потому-то я и взял ее. Мы с тобой давно не виделись, во всяком случае с Малаги, а ведь это было в начале семидесятых. Я не мог заказать одежду, сшитую по твоей фигуре. Согласись, ты теперь совсем не такой, каким был раньше, Рамирес.

– А ты, на мой взгляд, почти не изменился, может, немного пополнел, – угрюмо процедил Карлос.

– Ну? И к чему ты клонишь?

– Минутку... Скажи, Энрике, что здесь изменилось с тех времен, когда мы учились?

– Постоянно что-то меняется. Как только поступают фотографии из реальных мест, на следующий день появляются строительные бригады. Здесь на «мадридской» Прадо появилось несколько новых магазинов, новые вывески: установили новые канализационные трубы, едва их сменили в настоящем городе. Изменился и «Лиссабон», а также пирсы вдоль «залива» и реки «Тагеш» – декорации должны точно воспроизводить оригинал. Без этого мы ничто. Курсанты, прошедшие полный курс подготовки, чувствуют себя буквально как дома, когда их наконец отправляют на задания. Иногда мне кажется, что в этом есть какой-то перебор, но вспоминая свое первое задание на военно-морской базе в Барселоне, я думаю, что мне было легко работать, потому что психологически я был подготовлен: никаких неожиданностей для меня не было.

– Ты говоришь о внешних изменениях, – перебил его Карлос.

– Конечно. А о чем ты, собственно говоря, спрашиваешь?

– Меня интересуют склады, нефтехранилища, пункты пожарной охраны... Они не перестраивались?

– Конечно нет. Главные склады и хранилища горючего остались на месте. Подземные резервуары большей частью расположены к западу от района «Сан-Роке»: туда можно попасть через «Гибралтар».

– А как переходят из сектора в сектор?

– Вот здесь есть изменения. – Энрике вынул из кармана кителя компьютерный пропуск. – На каждом КПП есть автоматизированная пропускная система... Она работает от этой штуки.

– И что, не задают никаких вопросов?

– Вопросы задают в главном штабе «Новгорода», если только они вообще возникают.

– Не совсем понятно...

– Если одна из этих игрушек потеряется или будет украдена, об этом немедленно становится известно, и код заменяется.

– Ясно!

– А вот мне неясно! Что ты хочешь выяснить? Зачем ты здесь? Какой урок и кому ты хочешь преподать?

– Район «Сан-Роке»?.. – переспросил Карлос, словно припоминая. – Это где-то в трех-четырех километрах к югу от туннеля, верно? Это, помнится, небольшая прибрежная деревушка, так?

– Да, на пути к «Гибралтару».

– А следующий сектор – «Франция», потом – «Англия» и, наконец, – «Соединенные Штаты»... Да, теперь мне все ясно, все ожило в памяти.

– А мне по-прежнему неясно, – угрожающе проговорил Энрике. – Ответь, Рамирес. Зачем ты здесь?

– Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне? – не оборачиваясь, отрезал Карлос. – Как ты смеешь задавать вопросы своему монсеньеру?

– Послушай, ты! Дерьмо собачье... Отвечай или я ухожу! И через несколько минут ты будешь мертвым монсеньером...

– Хорошо, Энрике, – сказал Ильич Рамирес Санчес. – Урок, который я им преподам, потрясет Кремль до самого основания: Карлос-Шакал не только покончил с Джейсоном Борном на советской территории, но и напомнил всему миру, что КГБ просчитался, недооценив мой необыкновенный талант.

– Опять ты за свое, – улыбнулся Энрике. – Решил разыграть кровавую драму, Рамирес? И как же ты собираешься провернуть это?

– Очень просто, – ответил Шакал, поворачиваясь к Энрике. В руках его блеснул пистолет с глушителем. – Мне придется занять твое место.

– Как это понимать?

– Я спалю «Новгород» дотла, а сейчас... – Раздался выстрел. Пуля попала в горло. Карлос не хотел, чтобы кровь запачкала китель.

* * *

Борн в полевой форме майора ничем не выделялся среди других офицеров, которые патрулировали американский сектор. По словам Бенджамина, весь участок площадью в восемь квадратных миль контролировали человек тридцать. На «городских улицах» они ходили по двое, в «сельской местности» при патрулировании использовались автомобили. Бенджамин уже успел раздобыть джип.

Из помещения штаба сектора «США» их отвезли на склад, расположенный к западу от реки. Служащие склада с удивлением смотрели, как Борн облачался в полевую форму. Он получил штык-нож, автоматический пистолет 45-го калибра и пять обойм с боевыми патронами – все это после приказа из главного штаба «Новгорода». Выйдя из склада, Джейсон остановил Бенджамина:

– А как же осветительные ракеты и гранаты? Ты должен был достать все, а я получил только половину!

– Мы раздобудем все это, – ответил Бенджамин, стремительно выруливая с автостоянки. – Ракеты мы получим в автохозяйстве, а гранаты, которые не являются частью обычного снаряжения, хранятся в сейфах в туннелях на крайний случай. – Юный преподаватель взглянул на Борна, на его лице промелькнула улыбка. – Думаю, имеется в виду нападение войск НАТО.

– Идиотизм. Уж скорее можно предположить авиационный десант.

– Как бы не так... Авиабаза всего в полутора минутах езды отсюда...

– Поторопись, мне нужны гранаты. Мы получим их без волокиты? – Надеюсь, если Крупкин отдал четкое распоряжение. Крупкин не подкачал: сигнальные ракеты были у них в руках, теперь оставалось взять гранаты. Получая гранаты, Бенджамин расписался в ведомости.

– Эти штуки не похожи на американские, – сказал Джейсон, рассовывая гранаты по карманам.

– Это не холостые гранаты, а боевые. Но военной подготовкой здесь не занимаются... Куда теперь?

– Сначала свяжись со штабом и узнай, нет ли происшествий на КПП.

– Случись что, мой «бипер» сработал бы...

– Я им не доверяю – предпочитаю членораздельную речь, – перебил Джейсон. – Включи рацию.

Бенджамин включил рацию и назвал пароль, известный только высшему руководству. По рации что-то ответили; Бенджамин повернулся к Борну и сказал:

– Все спокойно. Никакого движения, кроме обычной перевозки топлива из одного сектора в другой.

– Что перевозят?

– В основном бензин. В некоторых лагерях установлены более крупные резервуары, чем в других, поэтому служба материально-технического снабжения занимается его перераспределением, пока по реке не подойдет новая партия.

– И горючее всегда перевозят ночью?

– Это удобнее, чем днем, когда цистерны создают пробки на улицах. Кроме того, в ночное время обслуживающий персонал занимается уборкой магазинов, ресторанов и офисов, готовя их к завтрашним занятиям. И все полетело бы к чертовой матери, если бы горючее перевозили днем.

– О Господи, прямо «Диснейленд» какой-то... Ладно, жми к «испанской» границе, Педро.

– Нам надо еще пересечь «Англию» и «Францию». Не думаю, что это нас затруднит, но я не говорю ни по-французски, ни по-испански... А у вас как с языками?

– Французский – свободно, испанский – сносно... Что еще?

– Тогда садитесь за руль!

* * *

Карлос остановил тяжелый бензовоз на границе «Западной Германии» – это была самая дальняя точка его маршрута. Оставались секторы «Скандинавия» и «Нидерланды», расположенные на северной границе «Новгорода». Эффект, вызванный их разрушением, не мог идти ни в какое сравнение с разрушением других секторов. Времени у Шакала было в обрез, все зависело от точности его расчета. Пожар должен был начаться в «Западной Германии». Карлос поправил рыбацкую робу, под которой у него была форма испанского генерала, и по-русски обратился к часовому на КПП, повторив в точности фразу, которую произносил во всех остальных пунктах:

– Мое дело возить бензин, а не болтать попусту на всех этих идиотских языках! Вот мой пропуск!

– Я тоже не силен в языках, товарищ, – ответил часовой и взял пропуск. Компьютерное устройство сработало, и заслон взмыл вверх. Часовой возвратил пропуск, и Шакал устремился в «Западный Берлин».

Он промчался по узкой «Курфюрстендамм» и выехал на «Будапештерштрассе». Замедлив ход, он нажал на рычаг, и на улицу хлынуло горючее. Из спортивной сумки, лежавшей рядом, Карлос достал заряд пластиковой взрывчатки с часовым механизмом; затем, точно так же, как делал это во всех секторах к югу от «Франции», бросил заряд из окна бензовоза в подвал ближайшего деревянного строения. «Мюнхен», порт «Бремерхавен» и, наконец, «Бонн» с копиями посольств в «Бад Годесберге» – везде Шакал проделывал одну и ту же операцию с горючим и взрывчаткой... Он посмотрел на часы: пора возвращаться. Оставалось пятнадцать минут до того момента, когда по всей «Западной Германии», а затем в секторах «Италия – Греция», «Израиль – Египет» и «Испания – Португалия» с интервалом в восемь минут раздадутся взрывы, создавая хаос поистине вселенского масштаба.

Пожарные будут не в состоянии справиться с полыхающими домами и целыми улицами в секторах к северу от «Франции». Команды из соседних секторов кинутся на подмогу, но тут же будут отозваны, потому что пожары охватят их собственные территории. Таков сценарий создания сумятицы космических масштабов, где космосом станет игрушечная вселенная «Новгород». Проходы на границах откроют, движению никто не сможет препятствовать, и тогда, чтобы реализовать свой замысел, гению по имени Ильич Рамирес Санчес, тому самому Карлосу-Шакалу, выброшенному в мир террора по воле руководителей «Новгорода», надо будет оказаться в «Париже». В том самом «новгородском» «Париже», который он спалит до основания с безжалостностью, которая и не снилась даже маньякам из Третьего рейха. Потом наступит черед «Англии» и, наконец, самого большого сектора презренного иллюзорного «Новгорода» – «Соединенных Штатов Америки». Сектор этой чертовой Америки, которая всегда защищала ублюдка Джейсона Борна... Последнее слово будет за мной – оно будет столь же чистое, как волховские воды, которые смоют кровь сожженной псевдовселенной. Вот это слово:

– ЭТО СДЕЛАЛ Я. МОИ ВРАГИ МЕРТВЫ. А Я ЖИВУ.

Карлос проверил содержимое спортивной сумки: в ней оставались самые опасные орудия смерти, украденные им в арсенале «Кубинка», – двадцать ракет, оснащенные термоголовками самонаведения. Каждая из них могла снести до основания памятник Вашингтону. После запуска они ориентируются на определенную температуру и делают свое разрушительное дело. Удовлетворенный сделанным. Шакал прекратил сброс топлива, развернул бензовоз и поехал к ближайшему КПП.

* * *

Заспанный техник в главном штабе протер глаза и взглянул на зеленые буквы на экране монитора. То, что он увидел, вообще-то было бессмыслицей, но данные не менялись: комендант испанского сектора уже в пятый раз пересек северные границы. Он добрался до «Германии» и теперь направлялся во «Францию». После того, как была объявлена тревога, техник звонил на КПП «Израиля» и «Италии», и дважды ему отвечали, что через них проезжал лишь бензовоз. Эту информацию он передал офицеру по имени Бенджамин. Техник забеспокоился. С чего это «испанский» комендант станет ездить на бензовозе?.. А с другой стороны, почему бы и нет? Во все структуры «Новгорода» проникла коррупция – об этом знали все... Может быть, комендант охотится за взяточниками, а может, собирает дань. А в общем, разница невелика... Сообщения о пропавшем или украденном пропуске не поступали, компьютер сигнал тревоги не выдал, и лучше в это дело не вмешиваться. Никогда не знаешь, кто будет твоим начальником завтра...

– Voici ma carte[140], – сказал Борн часовому на КПП. – Vite, s'il vous plait![141]

– Да... – ответил часовой и направился к контрольному аппарату. В это время в противоположном направлении, то есть в сектор «Англия», проехал бензовоз.

– Не слишком пережимайте с французским, – заметил Бенджамин. – Эти парни неплохо справляются со своим делом, но они далеко не лингвисты.

– Я прибыл из... Ка-ли-фор-нии, – негромко пропел Борн. – А ты и твой отец не хотите присоединиться к маме в Эль-Эй[142]?

– Заткнитесь!!

Охранник вернулся, отдал пропуск, и в то же мгновение поднялся стальной заслон. Джейсон нажал на газ, и через несколько минут они увидели освещенную прожекторами трехэтажную копию Эйфелевой башни, справа простирались «Елисейские поля» с деревянной копией Триумфальной арки...

Оглядываясь по сторонам, Борн невольно вспомнил то время, когда он и Мари блуждали по Парижу, разыскивая друг друга... Мари, мой Бог, Мари! Я хочу вернуться к тебе... Хочу вновь стать Дэвидом. Он и я – мы оба так постарели. Он больше не пугает меня, и я не сержусь на него... О Боже!

– Притормозите, – сказал Бенджамин, касаясь руки Джейсона.

– В чем дело?

– Давайте на обочину! Выключите двигатель! – крикнул молодой преподаватель.

– Что случилось?

– Я не совсем уверен. – Бенджамин высунулся в окно, устремив взгляд в ночное небо. – Ни облаков, ни грозы, – проговорил он.

– И дождя тоже нет. Так что с того? Мне необходимо как можно быстрее добраться до испанского сектора.

– Вот опять... Слышите?

– О чем ты, черт побери? – И тут Борн услышал... как откуда-то издалека донеслись раскаты грома; ночное небо по-прежнему было ясным. Раскаты повторились, опять и опять: отдаленный гул нарастал.

– Там!! – крикнул молодой русский из Лос-Анджелеса, вскакивая и указывая на север. – Что это?

– Это огонь, юноша, – с расстановкой ответил Джейсон, вглядываясь в пульсирующее светло-желтое мерцание, озарившее горизонт. – Кажется, это испанский сектор... Шакал когда-то учился там и теперь вернулся, чтобы взорвать все к чертовой матери! Вот его месть!.. Садись, нам надо быстрее добраться туда!

– Нет, вы ошибаетесь, – бросил Бенджамин, торопливо опускаясь на место; Борн уже запускал двигатель. – «Испания» не далее пяти-шести миль отсюда. А горит значительно дальше.

– Надо выбрать кратчайший путь, – бросил Джейсон, выжимая акселератор до отказа.

Борн вел машину, подчиняясь кратким указаниям Бенджамина: «Поверните здесь! Направо! Теперь прямо». Они промчались через «Париж» и миновали последовательно расположенные к северу «Марсель», «Монбеляр», «Гавр», «Страсбург». Им пришлось проехать и множество других городов. Раскаты становились громче, ночное небо – светлее. Часовые на КПП переругивались по телефону и что-то бурчали в портативные рации. Послышалось резкое завывание сирен, и, казалось бы, ниоткуда вынырнули полицейские и пожарные машины и помчались по улицам «Мадрида» по направлению к следующему КПП.

– Что происходит?! – выкрикнул по-русски Бенджамин, выскакивая на ходу из джипа. – Я из штаба! – бросил он, вставляя пропуск в контрольную систему; заслон поднялся. – Отвечайте!!!

– Дурдом какой-то, товарищ начальник! – прокричал в ответ старший на КПП. – Что-то невероятное!.. Такое впечатление, что земля вздыбилась! Началось с «Германии»: взрывы, пожары... Дома полыхают как свечки, земля дрожит, а нам говорят, что это землетрясение! Потом «Италия»... «Рим» полыхает, в секторе «Греция» – пожары в «Афинах», а в «Пирее» все еще продолжаются взрывы!

– Что говорит главный штаб?

– Они ничего не говорят! Ничего, кроме чепухи насчет землетрясения... Паника! Отдают приказы и тут же их отменяют. – Внутри КПП зазвонил телефон. Офицер поднял трубку и тут же заорал не своим голосом: – Безумие, это настоящее безумие!! Алло? Ты уверен?!

– В чем дело? – взревел Бенджамин, подскакивая к окну.

– То же самое – в «Египте»! – прокричал офицер, держа трубку возле уха. – И в «Израиле»!! В «Каире», «Тель-Авиве» – пожары и взрывы! Все рушится! Противопожарная система взорвана – в стоках полно воды, но улицы все равно горят... А только что звонил какой-то идиот и спрашивал, развешены ли таблички «Не курить». И это в то время, когда все вокруг полыхает! Идиоты! Какие же все они идиоты!

– Залезай! – крикнул Борн, направляя джип в туннель. – Шакал где-то здесь! Садись за руль, а я... – Джейсон не успел договорить – оглушительный взрыв раздался в центре «мадридской» Пасео-дель-Прадо. Страшной силы ударная волна взметнула в небо камни и куски дерева. Вся площадь превратилась в огромное огненное озеро; пламя рвалось вперед, распространяясь влево от города на дорогу, которая вела к пограничному переходу. – Гляди!! – закричал Борн, высовываясь из джипа и касаясь рукой гравийного покрытия: он понюхал пальцы. – Боже, вся эта проклятая дорога залита бензином! – В тридцати ярдах от джипа взвился огненный столб: в металлическую решетку ударили куски грязи и камни, стена огня приближалась к ним с нарастающей скоростью. – Пластиковая взрывчатка! – пробормотал Борн и крикнул Бенджамину, который бежал к машине: – Возвращайся! Все должны убраться отсюда! Этот сукин сын разбросал здесь пластиковую взрывчатку! Направь людей к реке!

– Я должен быть с вами! – закричал молодой русский, хватаясь за дверцу джипа.

– Прости, сынок, – процедил Борн, врубая двигатель на полную катушку. Развернув машину, он направил ее в туннель. Бенджамин распластался на дороге. – Извини, сынок, это дело взрослых...

– Что вы делаете?! – простонал Бенджамин. Джип проскочил границу сектора...

– Бензовоз, этот проклятый бензовоз! – повторял Джейсон, минуя «Страсбург».

Итак, «Париж!» Теперь огненный ужас докатился до «Парижа»... «Эйфелева башня» взлетела на воздух с таким грохотом, что содрогнулась земля. Это было действие ракет, которые Шакал похитил в арсенале «Кубинка»! Буквально через какие-то секунды позади джипа прогремела серия взрывов, и улицы превратились в море огня. Огонь бушевал повсюду. «Франция» была уничтожена – как будто осуществилась мечта бесноватого фюрера. Паника охватила людей, метавшихся по улицам и призывавших на помощь Бога, от которого отреклись вожди их страны.

«Англия!» Надо проскочить в «Англию», а потом в «Америку», и там, как подсказывало Борну чутье, должна наступить развязка... Он должен найти бензовоз, которым управлял Шакал, и взорвать его вместе с машиной. Он может сделать это! Карлос думает, что он мертв, и на этом-то все и построено... Шакал сделает то, что сделал бы он, Джейсон Борн, если бы был Карлосом. Когда в созданной им преисподней огонь разгорится пожарче, Шакал бросит бензовоз и ринется прочь... В Париж, настоящий Париж, где армия стариков распустит слухи о триумфе монсеньера над этими русскими, которые не доверяют никому. Шакал будет уходить через туннель – это аксиома.

Гонку через «Лондон», «Ковентри» и «Портсмут» можно было сравнить разве что с кадрами кинохроники времен Второй мировой войны, запечатлевшими бойню, устроенную в Англии эскадрильями «Люфтваффе», к которым добавились крылатые ракеты «Фау-2» и «Фау-5». Но жители «Новгорода» не англичане: о хладнокровии не могло быть и речи, люди были охвачены паникой, одержимы единственным желанием – выжить любой ценой. Одно за другим обрушились башня «Биг-Бена» и здание «парламента», авиационные заводы «Ковентри» заполыхали; толпы людей бросились к Волхову, к «портсмутским» верфям. Люди бросались в бурлящую воду, тут же попадая в сеть магниевых труб, – смерть их была мгновенной от поражения электрическими разрядами. В ужасе от электрического фейерверка толпа ринулась к городку «Портси»; часовые бросали посты... воцарился хаос.

Включив дальний свет, Борн вел джип рывками, направляя его в те переулки и улицы, где было поменьше народу: он старался держать на юг. Не выпуская руль, он зажег сигнальную ракету и размахивал этим импровизированным факелом, отгоняя обезумевших людей, пытавшихся вскарабкаться в кузов джипа. Ракета в руке Борна извергала пламя, и этого было вполне достаточно: на мгновение ослепленные люди в ужасе отскакивали в сторону, уверенные, что поблизости взорвался очередной заряд.

Вот и гравийная дорога! Теперь пропускной пункт в американский лагерь был меньше чем в сотне ярдов... Гравийная дорога?! Политая горючим! Заряды пластиковой взрывчатки могли сработать каждую секунду, и тогда море огня поглотит и джип и водителя! Буквально вдавив в пол акселератор, Джейсон рванулся к проходу. Часовые оставили пост, а стальной заслон был опущен! Джейсон резко затормозил, заклиная всех богов, чтобы из-под колес не вылетела шальная искра и не воспламенила пропитанную бензином дорогу. Он достал две гранаты, – видит Бог, ему не хотелось использовать их в этой ситуации, – выдернул чеки и швырнул одну за другой в стальной щит. Взрыв смел заслон и воспламенил дорожное покрытие... Языки пламени грозили вот-вот поглотить Борна! Выбора не было: отшвырнув ракету в сторону, он ринулся сквозь огненную стену. Едва он успел проскочить заслон, как КПП с «английской» стороны взлетел на воздух: во все стороны летели осколки стекла, бесформенные куски бетона и искореженная арматура.

Не так давно, когда они двигались к «испанскому» сектору, Борн был настолько занят своими мыслями, что едва помнил последовательность расположения «американских» городков, которые проносились мимо: кратчайший путь к туннелю он, конечно, не запомнил. Он выполнял команды Бенджамина, и все же его сознание запечатлело упоминаемую выходцем из Калифорнии «прибрежную дорогу» («Это как дорога номер один, приятель, в Кармел!»). Само собой разумеется, он имел в виду улицы, расположенные ближе всего к Волхову, становившемуся без всякой географической последовательности то берегом океана в «Мэне», то Потомаком в «Вашингтоне», то северной частью залива возле «Лонг-Айленда», где в «Нью-Лондоне» размещалась военно-морская база.

Безумие охватило сектор «Америка». Завывая сиренами, носились полицейские машины. Полуодетые люди, охваченные паникой, метались в поисках убежища. В их сознании не укладывалось, что здесь, на берегах Волхова, могло произойти землетрясение, превосходящее по масштабам катастрофу в Армении. Зная истинную причину происходящего, командование «Новгорода» скрывало правду. Поверить официальной версии значило перечеркнуть авторитет сейсмологов, а их открытия свести на нет. Но вопреки всем объяснениям разрушительный кошмар распространялся с севера на юг с почти предсказуемой последовательностью. Для простых людей речь шла о спасении собственной жизни, никто не знал, что может произойти в следующее мгновение.

Неизвестность сменилась определенностью: была разрушена большая часть «Великобритании». Борн успел добраться до окраин «Вашингтона»; там начинался пожар. Первым загорелся, на долю секунды позже мощного взрыва, купол «Капитолия»: в небо поднялся огненный столб. Через какие-то мгновения свалился, словно подрезанный гигантской косой, «памятник Вашингтону», заполыхал «Белый дом»: взрывы почти не были слышны из-за рева огня на «Пенсильвания-авеню».

Борн понял, где он находится. До туннеля между «Вашингтоном» и «Нью-Лондоном» оставалось меньше пяти минут езды! Он вывернул джип на улицу, параллельную реке, и буквально врезался в толпу людей, охваченных безумием. Полицейские, пользуясь мегафонами, предостерегали людей от попыток спастись вплавь. Лучи прожекторов освещали водную гладь и тела погибших, которые течение приносило с севера.

– Туннель! Откройте туннель! – раздался многоголосый вопль. Устремления обезумевшей толпы невозможно было игнорировать: туннель вот-вот могли взять штурмом. Джейсон выпрыгнул из джипа. Сигнальные ракеты он рассовал по карманам. Он пробивался вперед, бешено работая локтями, не в силах преодолеть сопротивление человеческой массы. Ему ничего не оставалось, как достать ракету и дернуть шнур. Вспыхнувшая ракета сыграла свою роль. Борн преодолевал толпу, расталкивая всех на своем пути; размахивая ослепительным факелом, он пробился вперед и оказался перед кордоном солдат в форме армии США.

Бросив взгляд поверх заслона, Борн увидел на огороженной автостоянке бензовоз! Он протиснулся сквозь кордон, размахивая пропуском, и подбежал к старшему офицеру. Офицер был в таком состоянии, которое Борну приходилось наблюдать только в жуткие моменты времен Сайгона.

– Вот мой пропуск! Мое имя Арчи! Можете его проверить. Порядок есть порядок! Вы понимаете меня?

– Понимаю! – прохрипел офицер по-русски и тут же перешел на английский с ярко выраженным бостонским акцентом: – Нам сообщили о вас, но что я могу сделать? Это катастрофа!

– Кто-нибудь проезжал через туннель в последние полчаса?

– Никто! Получен приказ: никого не пропускать через туннель!

– Хорошо... Берите мегафоны и постарайтесь рассеять толпу. Скажите, что опасность миновала.

– Как же я могу сказать такое? Вокруг пожары, взрывы...

– Это скоро прекратится.

– Вы уверены?

– Уверен! Делайте, что вам говорят! Быстрее, черт возьми!

– Выполняйте! – раздался за спиной Борна голос: это был Бенджамин, лицо и рубашка его были мокры от пота. – Я надеюсь, Арчи, что будет так, как вы говорите!

– Откуда вы, прелестное дитя?

– Вы знаете откуда! Как – это другой вопрос...

– Ты не можешь мне приказывать! – провизжал офицер. – Юнец вонючий!

– Вот мой пропуск, приятель, – проговорил Бенджамин. – Можешь проверить, иначе тебя ждет Ташкент! Пейзажи там прекрасные, только вот теплых сортиров нет... Шевелись, идиот!

– Ка-ли-фор-ния, вот я... – пропел Борн.

– Замолчите!

– Шакал здесь! Видишь бензовоз?.. – Джейсон указал на цистерну, по сравнению с которой остальные машины, разбросанные по автостоянке, казались игрушечными.

– Бензовоз? Как вы его вычислили? – не смог скрыть удивления Бенджамин.

– В этой штуковине около ста тысяч литров горючего. Плюс пластиковая взрывчатка, разбросанная в нужных местах, – этого вполне достаточно, чтобы уничтожить всю эту рухлядь.

– Обращаюсь ко всем!!! – раздалось из громкоговорителей, расположенных вдоль туннеля; волна взрывов пошла на убыль. В это время начальник караула появился на крыше КПП с мегафоном в руках; его фигура была отчетливо видна в лучах мощных прожекторов. – Опасность миновала, – закричал он, – и, хотя нанесен огромный ущерб и пожары продолжаются, повторяю: опасность миновала!.. Оставайтесь на берегу, вам будет оказана помощь... Таков приказ, товарищи. Не вынуждайте нас прибегнуть к силовому воздействию!

– Какая там опасность? Откуда здесь землетрясение? – заорал какой-то человек. – Это не землетрясение – у вас у всех мозги набекрень! Я пережил землетрясение и знаю, что это такое... А сейчас – настоящая диверсия!

– Да, да! Диверсия!

– Это вторжение!

– Откройте туннель, иначе вам придется стрелять в нас! Откройте туннель!

Гул протестующих голосов нарастал, но солдаты сохраняли спокойствие. Лицо офицера исказила гримаса, в его голосе появились визгливые нотки:

– Слушайте меня! Я передаю вам информацию, которую получил из штаба. Это землетрясение! Я уверен, что так оно и есть. И я докажу вам, что это правда!.. Вы слышали хоть один-единственный выстрел? Вот в этом-то все дело! Нет, не слышали!.. Везде полно вооружейных людей: солдаты, полиция, преподавательский состав. Есть приказ силой пресечь любые вражеские происки, не говоря уже о вооруженном нападении! Но тем не менее не прозвучал ни один выстрел...

– Что он там кричит? – спросил Джейсон у Бенджамина.

– Он пытается убедить толпу, что это землетрясение. Люди ему не верят, они уверены, что это диверсия. А он им объясняет, что это не «нападение», потому что не было стрельбы.

– Стрельбы?

– Это его аргумент. Нет выстрелов – нет и нападения.

– Идиотизм. – Борн схватил молодого русского за грудки. – Пусть он замолчит! Ради всего святого, останови его!

– О чем вы?

– Он подкидывает Шакалу идею, которая ему так необходима именно сейчас...

– Что это значит?

– Пальба... паника... неразбериха...

– Не верю! – вопила какая-то женщина, продираясь сквозь толпу. – Это бомбы! Это настоящая бомбежка!

– Глупая баба! – крикнул офицер. – Если бы это был воздушный налет, здесь было бы полно наших истребителей из Белополя!.. И взрывы и пожары произошли из-за утечки газа... – Это были последние слова начальника караула.

С автостоянки раздалась характерная дробь автомата. Одна из очередей срезала офицера: изрешеченное пулями тело упало с крыши КПП. Толпа совершенно обезумела: заслон «американских» солдат дрогнул. Хаос достиг апогея, толпа превратилась в озверевшую банду. Узкий, огороженный сеткой вход в туннель был взят штурмом: бегущие сталкивались, падали, продирались вперед; лавина ринулась в туннель – единственный путь к спасению. Джейсон оттолкнул молодого преподавателя в сторону, спасая от беснующейся орды; его взгляд был прикован к погруженной во тьму автостоянке.

– Ты знаешь, как управляться с заслоном? – спросил Джейсон.

– Да! Все старшие офицеры умеют это делать: это – часть нашей работы!

– Где находится пульт управления?

– На КПП.

– Жми туда! – приказал Борн, протягивая Бенджамину сигнальную ракету. – У меня остались еще две и пара гранат... Когда я дам сигнал ракетой, опускай заслон с этой стороны, обязательно с этой стороны, ты понял?

– Не понимаю...

– Сейчас не до объяснений, Бен! Выполняй! И, как только заслон опустится, просигнализируй ракетой. Я буду знать, что все в порядке.

– А потом что?

– Надо будет сделать кое-что, что тебе не понравится, но это необходимо... Возьми «АК-47» и стреляй в воздух, стреляй в землю, делай что хочешь, можешь даже ранить кого-то, но заставь людей повернуть назад. Я должен найти его, чего бы это ни стоило, прежде чем он попытается перебраться на другую сторону.

– Идиот! Чертов маньяк! – завопил Бенджамин: на лбу его вздулись вены. – По-вашему, я могу убить этих «нескольких»? Даже больше чем нескольких? Вы совсем рехнулись!

– В данный момент перед тобой самый рассудительный человек, с которым тебе доводилось встречаться, – грубо перебил его Джейсон. – Любой здравомыслящий военачальник Советской армии – той армии, которая победила под Сталинградом, – согласится со мной... Это называется «запланированный процент потерь». Есть веские причины, объясняющие живучесть этого грязного термина. Смысл в том, чтобы заплатить малой кровью сейчас, а не большой – впоследствии.

– Это уж слишком! Здесь мои товарищи и друзья, все они русские люди... А вы стали бы стрелять в толпу американцев? Стоит руке дрогнуть – и я покалечу или убью десяток людей! Риск слишком велик!

– У нас нет выбора: если Шакал попытается прошмыгнуть, пользуясь неразберихой, я почувствую это, и моя граната уложит человек двадцать вместе с ним...

– Сукин сын!

– Когда речь идет о Шакале, я действительно сукин сын. Я не могу допустить, чтобы он остался в живых. Давай!!

Разъяренный Бенджамин плюнул в лицо Борну, резко повернулся и стал пробиваться к КПП. Машинально Джейсон стер плевок тыльной стороной руки. Его внимание было сосредоточено на автостоянке: он старался определить, откуда велась стрельба. Борн понимал, что прошло достаточно много времени, и Шакал успел занять другую позицию. Он пересчитал машины на стоянке; их было девять, не считая бензовоза: два грузопассажирских фургона, четыре седана и три туристических автобуса. Шакал явно укрывался за одной из них. Бензовоз скорее всего можно было исключить, потому что он находился дальше всех от дороги, ведущей к караулке и в туннель.

Джейсон двинулся вперед и вскоре добрался до проволочной ограды, доходившей ему до пояса. Адский шум за спиной не умолкал, мешая ему сосредоточиться. Мускулы рук и ног нестерпимо ныли, их сводила судорога! Не расслабляйся, не дай одолеть себя. Ты близко к цели, Дэвид! Двигай! Поверь, Борн знает, что надо делать. Доверься ему!

Исторгнув не то стон, не то крик, Борн перекинул тело через ограду – рукоятка штык-ножа саданула по почкам! Борн не ощутил боли. Еще немного, Дэвид! Слушайся Джейсона!!!

Прожектора словно взбесились – они вышли из-под контроля и посылали во все стороны ослепительный свет! Где же прячется эта тварь? Неожиданно на автостоянку влетели две полицейские машины; оглушительно ревели сирены, вращались сигнальные мигалки. Из обеих машин выскочили люди и короткими перебежками стали продвигаться к воротам в туннель. Честно говоря, этого Борн не ожидал.

Борн чувствовал, что рвется связь времен! Происходило что-то непонятное. Только что он видел, как из второй машины выскочили четверо мужчин... и вот уже их трое! Прошло буквально несколько мгновений, и их снова четверо, но один из них странно изменился. В чем же дело? Борн увидел, что на нем была другая форма. Бросались в глаза красные и оранжевые цвета, фуражка с золотыми шнурами, не походившая на американскую: козырек сильнее выдвинут вперед, тулья слишком высокая. Что такое?! Внезапно Борн осознал: в памяти всплыли образы многолетней давности, связанные с Мадридом и Касавехом. Он тогда должен был выяснить, существует ли связь между Карлосом и «фалангистами»[143]. Без сомнения, это была испанская военная форма! Все сходилось! Карлос проник в «Новгород» через испанский сектор и теперь решил, что форма офицера высшего командного состава поможет ему вырваться из этого ада.

Джейсон вскочил на ноги и, выхватив пистолет, побежал к ближайшей машине. Он вытащил сигнальную ракету, дернул запал и бросил ее в сторону припаркованных машин. Бенджамин скорее всего не заметит этот сигнал и не закроет ворота в туннель; это надо будет сделать чуть позже, может, через какие-то секунды, но сейчас захлопнуть западню было бы преждевременным...

– Только бы не опоздать! – крикнул один из бегущих мужчин, но, ослепленный вспышкой ракеты, завертелся на месте в полной растерянности.

– Давай ходу! – бросил на бегу другой, обгоняя троих на пути к открытым воротам. Безумное кружение лучей прожекторов продолжалось, стоянка была залита светом. Борн хладнокровно пересчитал людей, которые приехали на двух полицейских машинах и сейчас стремились слиться с возбужденной толпой у входа в туннель. Семеро! Восьмой не появлялся – человека в форме офицера испанской армии нигде не было видно. Шакал был в ловушке!

Вот этот момент! Джейсон выхватил последнюю ракету и бросил ее над толпой людей, бегущих к караулке. «Бен, сынок, дело за тобой!» – мысленно воскликнул он, вытаскивая из кармана куртки гранату. «Не медли!»

Словно в ответ на его мольбу, из туннеля донесся громовой рев. Двум коротким автоматным очередям предшествовала неразборчивая команда, которую прокричали в мегафон... Еще одна очередь, и тот же голос более громко и даже более властно продолжал что-то говорить... Толпа на мгновение притихла, но тут же возобновился невообразимый рев. Борн бросил взгляд в сторону туннеля и в свете прожекторных лучей увидел фигуру Бенджамина, стоявшего на крыше КПП. Бенджамин что-то кричал в мегафон, пытаясь заставить толпу выполнять его приказания... Толпа подчинилась! Большая часть скопившегося народа повернула и устремилась в противоположном направлении. Бенджамин запалил ракету и, согласно уговору, бросил ее. Это был сигнал, что туннель закрыт, а толпу удалось повернуть без применения оружия.

Борн распластался на земле, высматривая, не прячется ли его враг под одной из машин... Ботинки! Под третьим слева автомобилем, в двадцати ярдах от ограды Борн увидел ботинки. Карлос у него в руках!! Это финиш на длинной дистанции! Нет времени! Прикончи его и не мешкай! Борн опустил пистолет, достал гранату, выдернул чеку и как бешеный помчался вперед. В тридцати футах от машины он бросился на землю, перевернулся на бок и метнул гранату. И в этот самый момент, когда граната летела, он сообразил, что допустил непростительную ошибку! Человека там не было – переодеваясь, Карлос оставил под машиной свои ботинки! Борн метнулся вправо и, перекатываясь с боку на бок, старался вжаться в землю в поисках укрытия.

Раздался оглушительный взрыв: полетевшие во все стороны смертоносные обломки, вспыхивая в лучах прожекторов, впивались в тело Джейсона. «Шевелись, парень», – говорил ему внутренний голос: в дыму и отблесках пламени, отбрасываемых горевшим автомобилем, Борн встал на колени, а затем поднялся во весь рост. И в этот момент вокруг него взметнулись фонтанчики гравия. Делая немыслимые скачки, петляя, Борн бросился к ближайшему фургону. Его ранило в плечо и бедро! Едва он успел заскочить за фургон, как ветровое стекло разлетелось вдребезги.

– Не тебе тягаться со мной, Джейсон Борн! – прокричал Карлос-Шакал. – Ты всегда был и останешься ничтожеством!

– Пусть так, – прохрипел Борн. – Иди сюда, докажи свое превосходство! – Джейсон рывком распахнул дверцу фургона и, вскочив внутрь, метнулся в дальнюю часть кузова. Скрючившись в углу, он прижался лицом к стене, держа наготове пистолет. Вспыхнув в последний раз, потухла горевшая за проволочной оградой ракета; Шакал прекратил стрельбу. Борн почувствовал, что Карлос стоит перед открытой дверью, не зная, что предпринять... счет шел на доли секунды. Дулом автомата Карлос захлопнул дверцу фургона. Надо действовать!

Перевалившись через край кузова, Джейсон несколько раз выстрелил из пистолета и выбил оружие из рук Шакала. Один, два, три – на землю падали стреляные гильзы; вдруг – тишина! Металлический щелчок – осечка: патрон заклинило. Карлос бросился к автомату; его простреленная левая рука безжизненно повисла, но переполненный звериной яростью, он подхватил оружие правой рукой.

Борн выхватил из ножен штык и бросился вперед. Вероятно, он промедлил. Карлос успел поднять автомат! Джейсон перехватил горячее дуло левой рукой... В сознании Борна одна за другой вспыхивали команды: «Ты не можешь отпустить! Крути! По часовой стрелке! Давай штыком! Нет, не так... Брось штык! Давай обеими руками!» У него перехватило дыхание, не было сил, глаза перестали фокусировать... Плечо! Как и сам Борн, Шакал был ранен в правое плечо!

«Держись! Двинь его в плечо, но не отпускай!» Борн подался вперед и, собрав последние силы, толкнул Карлоса. Ударившись о стену фургона раненым плечом. Шакал взвыл от боли и выронил автомат. И все же, несмотря на жгучую боль, ногой он отбросил автомат под машину.

В следующее мгновение Джейсон ощутил страшный удар: все поплыло у него перед глазами. Казалось, голова раскололась пополам... Он поскользнулся в луже крови и, падая, ударился головой о ступеньку фургона. Но это уже не имело никакого значения, абсолютно все уже не имело значения...

Краем глаза Джейсон видел, как Карлос-Шакал бросился к туннелю! В этой кошмарной неразберихе у него был реальный шанс выбраться из поверженного «Новгорода». Все было напрасно...

У Борна оставалась еще одна граната. Он достал ее, выдернул чеку и бросил через фургон на середину автостоянки. Прогремел взрыв, и Джейсон тут же вскочил на ноги: он надеялся, что взрыв послужит сигналом Бенджамину следить за этим участком.

Шатаясь из стороны в сторону, Джейсон двинулся к огромной дыре в проволочной ограде. О Боже, Мари, я промахнулся! Прости меня. Все напрасно! Все было впустую! И в этот момент Борн увидел, как открываются ворота в туннель, давая Шакалу возможность выбраться на свободу. «Новгород» словно насмехался над Джейсоном...

– Арчи?.. – услышал он голос Бенджамина и увидел молодого русского, бросившегося к нему. – Боже правый, я думал, что вас уже нет в живых!

– Поэтому ты открыл ворота и дал моему врагу возможность улизнуть? – рявкнул Джейсон. – Ты бы еще и лимузин прислал за ним...

– Не заводитесь, профессор, – сказал Бенджамин, переводя дыхание и внимательно разглядывая лицо Борна и его забрызганную кровью одежду. – Ворота – это не единственная преграда! У нас есть еще один заслон! – Повернувшись к караулке, Бенджамин что-то прокричал по-русски. Через несколько секунд тяжелый заслон опустился, закрыв вход в туннель. Борн раньше не знал, как действует эта система: то, что он увидел, показалось ему странным. – Это пуленепробиваемое стекло, – объяснил Бенджамин. – С обеих сторон туннеля одновременно опускаются стеклянные переборки толщиной пять дюймов и герметично запечатывают его.

Дальше Бенджамину можно было ничего не объяснять: Борн увидел, как пространство, отделенное стеклянными экранами, заполняется водой, превращаясь в гигантский аквариум. В потоках бешено бурлящей воды Борн разглядел что-то непонятное... Это был человек! Борн бросился к стеклянной переборке и прижался всем телом к холодной, прозрачной преграде. Бешено колотилось сердце: на расстоянии нескольких дюймов от него разворачивалась финальная сцена многолетней кровавой драмы. Облаченный в форму генерала испанской армии труп Карлоса вновь и вновь ударялся о стеклянную стену: его лицо исказила гримаса ненависти, глаза остекленели и с вызовом смотрели в лицо смерти...

Это было зрелище, которого Джейсон жаждал долгие годы. В эту минуту, минуту триумфа, лицо Борна так же, как и лицо его смертельного врага, казалось застывшей маской, маской убийцы, сверхубийцы, убийцы номер один... И только через какое-то время в его глазах мелькнуло что-то присущее Дэвиду Уэббу. Судорожное напряжение прошло... его лицо выражало чувства человека, который наконец сбросил тяжкий груз борьбы и страдания, навязанный ему этим несовершенным миром.

– Он мертв, Арчи! – кричал Бенджамин над ухом Джейсона. – Он сдох! Этот ублюдок уже никогда не вернется...

– Ты затопил туннель, – как во сне пробормотал Борн. – Как ты догадался, что это Шакал?

– Честно говоря, я думал, что предсказание Крупкина сбылось, и вас нет в живых, а Шакал постарается вырваться на свободу. Испанская форма подтверждала, что это он. Все, что происходило в последние часы, начиная с «Испании», встало на свои места...

– Как тебе удалось укротить толпу?

– Я сказал, что прислали баржи, чтобы переправить людей... Но сейчас нет времени на разговоры. Крупкин приказал вывести вас отсюда. Немедленно! Нам надо добраться до вертолета – это примерно в полумиле отсюда. К счастью, у нас есть джип. Пошевеливайтесь, Бога ради!

– Так приказал Крупкин?

– Да, он прокашлял все это с больничной койки. Похоже, он сам в ужасе от того, что может произойти!

– Что ты имеешь в виду?

– Неужели не догадываетесь? Кое-кто из «небожителей» – даже Крупкин не знает, кто именно, – отдал приказ не выпускать вас отсюда живым. По правде сказать, такой поворот событий нельзя было предвидеть: кто бы мог подумать, что «Новгород» превратится в пепелище. В этой ситуации вы становитесь козлом отпущения. Но я не буду вашим палачом... Я не получал приказа! В этой суматохе вообще невозможно кому-то что-то приказать.

– Скажи, Бен, куда меня перебросят?

– Вам чертовски повезло, профессор! Молитесь на Крупкина и своего американского друга... Они знают, что делают. Вертолет доставит вас в Ельск, оттуда самолет перебросит вас в Замосць, это в Польше. Там наши неблагодарные союзники позволили разместить станцию перехвата ЦРУ.

– О черт! Это же территория, контролируемая Советами...

– Мы надеемся, что там есть люди, которые помогут вам. Желаю удачи, Арчи!

– Бен, – сказал Джейсон, пристально глядя в глаза молодому русскому. – Почему ты это делаешь? Ты нарушаешь приказ...

– Я не получал приказа! – перебил его Бенджамин. – Но даже если бы и получил... Я не робот... У нас был договор, и свою часть я выполнил... Теперь у меня есть шанс, что моя мама...

– Больше чем шанс, уверяю тебя, Бен.

– Не будем терять времени... Ельск и Замосць – только начало... Вам предстоит головокружительное путешествие, старина Арчи...

Глава 42

День клонился к закату. Дальние от Монсеррата острова постепенно погружались во тьму и казались темно-зелеными мазками на сверкающем голубом фоне моря. Картина довершалась каймой прихотливой белой пены, поднимающейся от удара волн о коралловые рифы. Все вокруг окутывало прозрачное оранжевое марево Карибского заката. На острове Спокойствия на четырех виллах, расположенных над пляжем, засветились окна: были видны силуэты людей, переходивших из комнат на балконы, которые омывали лучи заходящего солнца. Легкий бриз был напоен ароматом цветов; на волнах покачивалась одинокая рыбачья лодка. Дневной улов предназначался для гостиничной кухни.

* * *

Брендон Патрик Пьер Префонтен с бокалом «Перрье» вышел на балкон виллы номер семнадцать. Там уже расположился за столиком Джонни Сен-Жак, потягивающий джин с тоником.

– Как вы думаете, когда вы сможете открыть свою гостиницу? – спросил бывший судья из Бостона, присаживаясь к столику.

– Все можно привести в порядок за несколько недель, – сказал владелец «Транквилити Инн», – но впечатление от произошедшего изгладится еще не скоро.

– И все же, когда вы предполагаете открыться?

– Я планирую месяцев через пять разослать рекламные проспекты. Этот сезон для нас потерян, и Мари согласна с моими доводами. Спешить – значит дать повод пересудам и нелепым слухам... Террористы, наркодельцы, коррумпированная островная администрация: нам это ни к чему, не говоря уж о том, что этого мы не заслужили.

– Понимаю вас. Я уже говорил, что хотел бы заплатить за себя, – сказал достопочтенный в прошлом член федерального окружного суда в Массачусетсе. – Мои возможности не так велики, чтобы соответствовать высоким сезонным ценам, дорогуша, но я в состоянии оплатить виллу и расходы по обслуживанию.

– Забудьте об этом, судья. Я ваш должник и вряд ли смогу когда-нибудь отблагодарить вас. В «Транквилити Инн» вы всегда желанный гость. – Сен-Жак, наблюдая за рыбачьей лодкой, качавшейся на волнах, сказал: – Меня беспокоит судьба рыбаков и служащих гостиницы. Когда-то свежий улов доставляли три-четыре лодки. А теперь осталась одна... да и то я не могу платить сполна.

– Вот я и думаю, что мои деньги вам не помешают.

– Бросьте, судья, какие там деньги... Не хочу вас обидеть, но мне известно, что вы знавали тяжелые времена...

– Да, мое имя сильно потрепали в Вашингтоне, – процедил Префонтен, следя за игрой отблесков лазурно-оранжевого неба в бокале. – Но одно дело слышать о преступлениях и совсем другое – испытать это на собственной шкуре.

– Что вы имеете в виду?

– Не что, а кого... Рэндолф Гейтс – вот о ком я думаю.

– А, этот ублюдок из Бостона... направивший Шакала по следу Дэвида?

– Я имею в виду сильно изменившегося Рэндолфа Гейтса, Джонни. Изменившегося во всех отношениях, кроме того, что касается денег... Но сознание его осталось прежним, таким же, как много лет назад в Гарварде. Надо отдать ему должное, он обладает недюжинными литературными и ораторскими способностями...

– Черт подери, это слишком сложно...

– Я недавно виделся с ним в одной клинике – не то в Миннесоте, не то в Мичигане, точно не помню, потому что сильно набрался еще в самолете... Нам удалось кое о чем договориться... Гейтс переходит на другую сторону, Джонни. Он будет отстаивать интересы простых людей, а не всех этих гигантских трестов... Он обещал, что будет бороться с этими финансовыми монстрами, защищая тех, кто работает по-настоящему.

– Разве это возможно?

– Возможно, потому что Гейтс на этом деле собаку съел, знает все их штучки-дрючки... Он собирается использовать свои связи в этой борьбе.

– Почему Гейтс идет на это?

– Дело в том, что Эдит вернулась к нему.

– Бога ради, кто такая эта Эдит?!

– Его жена... Если быть откровенным, я сам все еще влюблен в нее. Я влюбился с первого взгляда... Но у меня была семья – жена и ребенок, – я был связан и не мог дать волю чувствам. Рэнди крупно повезло, он никогда не был достоин этой женщины. Возможно, теперь у него появился шанс что-то исправить.

– Это волнующий сюжет, но в чем суть вашей договоренности?

– Лорд Рэндолф Гейтс заработал большие деньги за эти потерянные, но весьма продуктивные годы...

– Ну и что?

– Признав важность моих услуг, устранивших опасную для его жизни угрозу, Рэнди согласился вознаградить меня. К тому же он прекрасно понимает, что мне кое-что известно... Мне кажется, что после множества кровопролитных баталий в залах суда он решил баллотироваться в судьи более высокого ранга, чем мой...

– Ну и?

– Так вот: я обязуюсь находиться подальше от Бостона и держать язык за зубами, а его банк будет выплачивать мне до конца дней пятьдесят тысяч долларов ежегодно.

– Боже всемогущий!

– Я подумал примерно то же самое, когда Рэндолф согласился.

– Но вы не сможете вернуться домой...

– Домой? – Префонтен усмехнулся. – А был ли у меня дом? Может быть, мне еще удастся обрести свой дом... Один почтенный джентльмен по имени Питер Холланд, который работает в ЦРУ, представил меня сэру Генри Сайксу с Монсеррата. Сайкс в свою очередь представил меня отставному лондонскому адвокату Джонатану Лемюэлю, уроженцу этих мест. Мы стареем, но в мир иной пока не собираемся... Возможно, мы учредим консалтинговую фирму в сфере экспортно-импортного лицензирования. Конечно, это надо еще как следует обмозговать, но надеюсь, мы справимся. Возможно, я пробуду здесь еще долгие годы...

Сен-Жак встал из-за столика, чтобы наполнить бокал, и внимательно посмотрел на своего собеседника.

* * *

С удвоенной осторожностью Моррис Панов вышел из своей спальни и оказался в гостиной виллы номер восемнадцать, где уже расположился Алекс Конклин. Грудь и рука Панова были перебинтованы; повязка просвечивала сквозь легкую ткань рубашки.

– Я потратил битых двадцать минут, чтобы просунуть это «бревно» в рукав! – проворчал Панов.

– Позвал бы меня, – сказал Алекс, разворачивая каталку и подъезжая к психиатру. – Я неплохо справляюсь с этой штуковиной. Вот что значит два года практики... перед тем, как мне присобачили эту подпорку.

– Благодарю покорно. Я хочу быть самостоятельным... Ты, я думаю, тоже предпочитаешь обходиться без посторонней помощи.

– Из этой ситуации можно извлечь кое-какую пользу, док. Думаю, в учебниках по психиатрии есть что-нибудь об этом...

– Да, это называется реакцией тупицы, или, если тебе больше нравится, закоренелого глупца.

– Ну зачем же так резко? – усмехнулся Конклин, наблюдая, как Панов осторожно усаживается в кресло.

– Главное – это независимость, – произнес Панов. – Бери на себя столько, сколько сможешь, и старайся добиться большего.

– При желании из всего можно извлечь пользу, – засмеялся Алекс и поправил повязку на шее. – Со временем становится легче. Каждый день учишься новым трюкам... Просто удивительно, на что способно серое вещество нашего мозга...

– Потрясающе! На досуге я займусь исследованиями в этой области. Но в данный момент меня больше волнует, с кем ты говорил по телефону.

– Звонил Холланд. Линия Москва – Вашингтон, думаю, раскалилась добела. Все, кто имели хоть какое-то отношение к происходящему, наверняка наложили в штаны, опасаясь, что им инкриминируют разглашение секретной информации.

– Опять «Медуза»?

– Забудь о ней... Представь себе, что ты никогда об этом не слышал, так же, как я и все наши знакомые... За всю эту «борьбу» и конфликты заплачено жизнями многих людей, мы не можем ставить под сомнение компетентность разведки того или иного государства, иначе мы бы пришли к выводу, что они либо слепы, либо безнадежно глупы!

– А чувство вины? – спросил Панов.

– Людей, способных испытывать чувство вины и нести ответственность за происходящие катастрофы, очень мало, особенно в высших эшелонах власти. В этом мнении сошлись и в Лэнгли, и на площади Дзержинского. Насилие, террор и киднеппинг, шантаж и коррупция, использование наемников из преступного мира по обеим сторонам Атлантики – это называют «махинациями»! Спасая свою репутацию, все пытаются избежать огласки.

– Это отвратительно...

– Такова жизнь, док. Ты станешь свидетелем того, как эту заваруху глобального масштаба будут спускать на тормозах... Мне кажется, что это неотвратимо. Деятельность «Медузы» перестала быть секретом, но люди не в состоянии покончить с ней из опасения поступить необдуманно. Им кажется, что кто-то попадет под горячую руку, возникнет вакуум, а природа не терпит пустоты, даже когда речь идет о «высоких» сферах. Поэтому для них предпочтительнее дьявол, которого они знают, чем тот, который придет на смену.

– Так что же будет?

– Думаю, будет заключена грязная сделка, – ответил Конклин. – «Медуза» так далеко протянула свои щупальца, что ее деятельность невозможно пресечь. Москва выдворяет Огилви вместе с командой финансистов-аналитиков: они, объединив усилия с нашими людьми, постараются нейтрализовать деятельность «Медузы». Холланд уже сейчас подумывает о небольшом совещании по экономическим вопросам с участием министров финансов стран НАТО и Восточного блока. Всякий раз, когда «Медуза» попытается что-то сделать самостоятельно или слишком внедрится в экономику какой-то страны, это будет обсуждаться всеми заинтересованными сторонами. Главное – предотвратить панику на бирже в связи с закрытием множества предприятий и волной банкротств.

– Выходит, готовятся закопать «Медузу», – откликнулся Панов. – Она уйдет в прошлое, как часть неписаной истории...

– Да, выходит, так, – согласился Алекс.

– А что ты скажешь по поводу Бартона из Объединенного комитета начальников штабов и Эткинсона в Лондоне?

– Это связные, они не более чем вывеска: их отправят на пенсию по состоянию здоровья, и можешь мне поверить, они не будут сопротивляться.

Панов поморщился, поудобнее пересаживаясь в кресле, и сказал:

– Шакал, конечно, мерзавец, но для вас он стал отправной точкой. Охотясь за ним, ЦРУ вышло на «Медузу»...

– Зло притягивает зло, дружище, – произнес Конклин. – Было бы нелепо посмертно представить Шакала к награде.

– По-моему, это больше чем простое совпадение, – покачал головой Панов. – В конце концов Дэвид оказался прав: связь между Шакалом и «Медузой» все-таки существовала. Кто-то из «Медузы» послал наемников умертвить высокопоставленную персону практически во владениях Шакала: этот кто-то знал, что делал.

– Ты имеешь в виду Тигартена...

– Да. Так как Борн был в списке смертников «Медузы», то этот тихий перевертыш Десоул должен был рассказать им об операции «Тредстоун»... Может, название он им и не сообщил, но раскрыл суть. Когда они узнали, что Джейсон-Дэвид находится в Париже, они воскресили первоначальный сценарий: Борн против Шакала. Умертвив Тигартена якобы рукой Джейсона Борна, они предположили, что тем самым завербовали самого опасного человека из тех, кто мог бы выследить и убить Дэвида.

– И это нам известно. Ну так что?

– Разве ты не видишь, Алекс? Если ты задумаешься над этим, то поймешь: убийство в Брюсселе было началом, и в своей игре Дэвид использовал этот факт, чтобы дать знать Мари, что он жив. Разумеется, это стало известно Питеру Холланду. Помнишь ту карту, с обведенным красным Андерлехтом?

– Дэвид хотел передать Мари, что надо надеяться, вот и все. А я не слишком доверяю «надеждам», Мо.

– Он сделал гораздо больше... Это сообщение заставило Холланда нажать на все рычаги в Европе. Было сделано все, чтобы доставить Джейсона Борна сюда.

– Слава Богу, что все хорошо кончилось. Но так бывает далеко не всегда.

– Это сработало потому, что Джейсон отчетливо представлял: уничтожить Шакала можно только в том случае, если между ними восстановится прежнее противостояние. И он добился этого – вы добились!!!

– Чертовски кружным путем, – сказал Конклин. – Мы двигались на ощупь, вот и все. Возможности, вероятности, абстракции – вот с чем мы работали.

– Ты говоришь «абстракции»? – переспросил Панов. – Это, по-твоему, «отвлеченные понятия?» Ты хоть представляешь, какую бурю в сознании вызывают так называемые абстракции?

– Я вообще не понимаю, куда тебя понесло...

– Я говорю о тех самых клеточках серого вещества, Алекс. Их охватывает безумие, они мечутся из стороны в сторону, словно крошечные шарики для пинг-понга. Они стараются отыскать выход из того состояния, в которое их ввергли собственные побуждения – принуждения.

– Ничего не понятно.

– Ты сам говорил: «зло притягивает зло». Я бы назвал этот феномен «магнитом зла». Вы использовали действие этого магнита, и в поле притяжения оказалась «Медуза».

Конклин развернулся на кресле и покатил к балкону; день угасал – все вокруг растворялось в оранжевом сиянии.

– Хорошо, когда все просто, Мо, – проговорил он. – Боюсь, что это «просто» не всегда достижимо.

– На что ты намекаешь?

– Судя по всему, Крупкина можно считать трупом.

– Что ты несешь?

– Я оплакиваю его как друга, отдавая ему должное как чертовски опасному врагу. Произошедшее стало возможным благодаря Крупкину. После того, как с Шакалом было покончено, Крупкин фактически спас Дэвида. Он сделал то, что считал нужным, но он не выполнил приказ и, по-видимому, поплатился за это жизнью.

– Что о нем известно?

– По словам Холланда, пять дней назад Крупкин исчез из больницы – взял свою одежду и исчез. Как это произошло, никто не знает, но примерно через час в больницу заявились сотрудники КГБ с ордером на арест.

– Так значит, он все-таки скрылся?

– Да... Но объявлен розыск, перекрыты все дороги, взяты под контроль железнодорожные станции, аэропорты и пограничные пропускные пункты. Тому, кто его проморгает, гарантирован ГУЛаг. Это вопрос техники и времени. Проклятие!

В это мгновение послышался стук в дверь, и Панов крикнул:

– Не заперто, войдите!

В комнату вошел безукоризненно одетый помощник управляющего мистер Причард. Сохраняя величественную осанку, он вкатил на балкон столик на колесиках.

– Букингем Причард к вашим услугам, джентльмены, – представился он. – Здесь морские деликатесы, вы можете заморить червячка. Я лично наблюдаю за приготовлением ужина. Шеф-повар может что-то упустить, если за ним не присматривает опытный и знающий человек. Деликатесы высшего качества – как раз для коллегиального потребления.

– Коллегиального? – переспросил Алекс. – Черт подери, давненько я не слышал ничего такого заковыристого... Ведь я закончил колледж лет тридцать пять тому назад.

– Я тоже не силен в нюансах английского, – пробормотал Моррис Панов. – Но скажите мне, уважаемый мистер Причард, неужели вам не жарко в этой одежде? Я бы уже взмок...

– Я никогда не потею, сэр, – ответил помощник управляющего.

– Бьюсь об заклад на свою пенсию, что вы-таки «вспотели», когда мистер Сен-Жак вернулся из Вашингтона, – вмешался Алекс. – Боже праведный, наш Джонни – «террорист»! Кому могла прийти в голову такая чушь!

– Этот инцидент предан забвению, сэр, – не моргнув глазом ответил Причард. – Мистер Сен-Джей и сэр Генри понимают, что мой великолепный дядя и я желали только добра.

– Никто не сомневается, – заметил Конклин.

– С вашего позволения, джентльмены, я разложу закуски и принесу лед. Через пару минут сюда должны подойти остальные.

– Благодарю вас, вы очень любезны, – сказал Панов.

* * *

Дэвид Уэбб стоял в дверях балкона, прислушиваясь к голосу Мари, которая читала сыну какую-то сказку. Миссис Купер, женщина выдающихся достоинств, мирно посапывала в кресле. Голова ее, окаймленная седыми кудряшками, клонилась на грудь. Было такое впечатление, что миссис Купер в любой момент готова откликнуться на голос малышки Эдисон, спящей в соседней комнате.

Мари читала с выражением, оттеняя интонацией все повороты в сюжете сказки. Джеми слушал ее с широко распахнутыми глазами. Дэвид подумал, что Мари вполне могла бы выступать на сцене. У нее были все данные, необходимые актрисе: впечатляющая внешность, уверенная манера держаться – это привлекало внимание мужчин и женщин, которые, встречая ее на улице, зачастую прерывали разговоры и провожали ее заинтересованными взглядами.

– А ты почитаешь мне завтра, папочка?

– Я собирался почитать тебе сегодня, – пробормотал Уэбб.

– От тебя все еще пахнет, папочка, – нахмурившись, сказал малыш.

– Твой папа не пахнет, Джеми, – засмеявшись, проговорила Мари. – Я ведь объясняла тебе, что это запах лекарства, которое папе прописал дядя доктор, чтобы мазать раны, полученные в аварии.

– Все равно пахнет...

– Мама всегда права, малыш, и спорить с ней бесполезно, – сказал Дэвид. – К тому же тебе пора спать.

– Еще рано... Вдруг я разбужу Элисон, и она начнет плакать...

– Ничего, дорогой... Мы с папой хотим посидеть с нашими друзьями.

– И с моим новым дедушкой! – радостно крикнул мальчик. – Дедушка Брендон сказал, что я могу стать судьей, когда вырасту.

– Боже, спаси этого мальчика, – вмешалась миссис Купер. – Ох, уж этот Брендон! Он наряжается, как павлин во время брачных игр.

– Джеми! Ты можешь пойти в нашу комнату и посмотреть телевизор, – переменила тему Мари. – Полчасика...

– У-у-у!

– Ну ладно, час... Но программу выберет миссис Купер.

– Спасибо, мамочка! – Джеми побежал в спальню родителей, миссис Купер последовала за ним.

– Надо бы его утихомирить, – сказала Мари, поднимаясь с дивана.

– Не волнуйтесь, мисс Мари, – проговорила миссис Купер. – Побудьте с мужем. Посмотрите: его взгляд красноречивее всяких слов. – Сказав это, она исчезла в спальне.

– Это правда, дорогой? – усмехнулась Мари, подходя к Дэвиду. – Ты можешь взглядом причинить боль?

– Мне неприятно опровергать практически неоспоримые оценки миссис Купер, но в данном случае она не права.

– Зачем так много слов, когда достаточно одного.

– Это свойственно гуманитариям. Мы, кабинетные ученые, не стремимся к лаконичности, потому что в случае неудачи нам нечем будет оправдаться. А разве ты против некоторых словесных изысков?

– Нет, – ответила Мари. – Видишь, можно выразить все одним словом...

– Что выразить? – спросил Уэбб, обнимая и целуя жену; это прикосновение было красноречиво и много значило для них.

– Правда не нуждается в многословии, – произнесла Мари, взглянув на мужа. – Важны факты... пять плюс пять – десять, а не девять или одиннадцать.

– По-моему, ты заслуживаешь самого высокого балла!

– Достаточно банально, но все-таки приятно... Ты приходишь в себя, я чувствую. Джейсон Борн уходит, ведь так?

– Почти. Когда ты укладывала Элисон, мне позвонил Эд Мак-Алистер из Управления национальной безопасности. Он сказал, что мать Бенджамина уже на пути в Москву.

– Это потрясающе, Дэвид!

– Мы оба – Мак и я – хохотали. И я поймал себя на мысли, что никогда не слышал, чтобы Мак-Алистер смеялся. Это потрясающе!

– У него на душе был тяжкий груз... Ведь это он отправил нас в Гонконг и потом долгие годы не мог себе этого простить. И все-таки ты жив и здоров. Не уверена, что я могу забыть об этом, но теперь я не буду вешать трубку, услышав его голос.

– Он будет рад. Кстати, я просил его позвонить. Я подумал, что можно было бы пригласить его пообедать.

– Ну это, мне кажется, слишком.

– Но ведь он помог в освобождении матери Бенджамина. А Бен спас мне жизнь...

– Ладно, может, приглашу его... на завтрак.

– Послушай, женщина: через пятнадцать секунд я вышвырну Джеми и миссис Купер из нашей спальни... потому что я люблю тебя.

– Я польщена, Аттила, и мне трудно устоять перед искушением... Но в данный момент мой братик поджидает нас. Кроме того, Конклин, Панов и тот сверхизобретательный бывший судья – вся эта компания не по силам простому парню из Онтарио.

– Поверь, я страшно их люблю.

– И я. Пойдем.

* * *

Карибское солнце скрылось за горизонтом, небо озарили слабые отблески оранжевых лучей. В наступивших сумерках мерцали свечи под стеклянными колпаками, создавая уютную атмосферу на балконе виллы. Беседа протекала спокойно и как бы замедленно. Снова и снова вспоминались эпизоды пережитого кошмара.

– Я пытался втолковать Дэнди-Рэнди, что доктрину неизменного состояния необходимо пересмотреть. Время изменило прежние представления... – вещал Префонтен. – Изменение – вот лозунг сегодняшнего дня.

– Это настолько очевидно, что я не могу себе представить никого, кто стал бы это оспаривать, – сказал Алекс.

– Гейтс постоянно использовал этот прием, забивая присяжных своей эрудицией, а равных себе – бесконечными маневрами.

– Зеркала и дым, – смеясь, заметила Мари. – В экономике то же самое. Помнишь, братик, я говорила тебе об этом?

– Я и тогда не понял ни слова, и сейчас ни черта не понимаю.

– А если говорить о медицине, нет ни зеркал, ни дыма, – сказал Панов. – По крайней мере там, где следят за деятельностью лабораторий и где не шляются ребята из фармацевтических компаний, набитые деньгами...

– Во многом это объясняется сверхлаконичностью нашей Конституции, – вступил бывший судья. – Похоже, отцы-учредители были знакомы с пророчествами Нострадамуса, но никогда в этом не признались бы. А может быть, на них произвели впечатление чертежи Леонардо, дающие перспективы развития техники. Они поняли, что невозможно сформулировать основы законодательства будущего, поскольку не могли представить, каким именно оно будет и что потребует общество для обеспечения своих свобод. Поэтому они создали этот закон с гениальными пропусками.

– На этот счет, если мне не изменяет память, у гениального Рэндолфа Гейтса, – заметил Конклин, – другое мнение.

– Теперь его «мнение» изменится, – усмехнулся Префонтен. – Он всегда держал нос по ветру и был достаточно умен, чтобы вовремя взять другой галс, когда погода меняется.

– А я все никак не могу забыть роскошную блондинку, жену водителя грузовика по имени Бронк, – хохотнул психиатр.

– Представь себе уютный домик, белый заборчик из штакетника и так далее, – предложил Алекс. – Это тебя успокоит.

– Что это за история с женой водителя грузовика? – оживился Сен-Жак.

– Оставь, братик, я бы на твоем месте не стала выяснять.

– А тот сукин сын, армейский доктор, который накачивал меня амиталом! – продолжил Панов.

– Он руководит клиникой в Ливенворте, – сказал Конклин. – Я забыл тебе сказать... столько событий. И еще Крупкин. Сплошная элегантность и все такое. Мы стольким ему обязаны, но ничем не можем помочь.

На мгновение воцарилось молчание: им вспомнился человек, который решился не подчиниться монолитной системе, требовавшей смерти Дэвида Уэбба. В этот момент Дэвид стоял, опершись о перила и вглядывался в потемневшее море. Он чувствовал в себе какую-то отстраненность от близких ему людей.

Он понимал, что пройдет немало времени, пока ему удастся преодолеть это. Джейсон Борн должен исчезнуть, это необходимо... Но когда это произойдет?

Уж конечно не сейчас! Из глубин ночного неба на него обрушилась волна сумасшествия! Небо расколол гул моторов, который присутствующие восприняли как раскаты грома. Эскадрилья военных вертолетов направлялась в сторону причала «Транквилити Инн», вспенивая пулеметными очередями воду; катер, оснащенный мощным двигателем, пробивался меж рифами к пустынному пляжу... Сен-Жак схватил микрофон селекторной связи.

– Береговая тревога!! – крикнул он. – Охрана в ружье!

– Но ведь Шакал мертв! – заорал Конклин.

– Но его подручные живы! – крикнул в ответ Джейсон Борн. В мгновение от Дэвида Уэбба не осталось и следа... Борн сшиб Мари с ног и выхватил пистолет... Она и не подозревала, что ее муж вооружен. – Кто-то сказал им, что Шакал был здесь!

– Но это безумие!

– Это в духе Карлоса, – ответил Джейсон. – Это люди, которые продали Шакалу душу и тело! Они пойдут до конца!

– Ну и дерьмо! – повторил Конклин, наезжая на Панова и отталкивая его от стола.

Внезапно из головного вертолета раздался голос летчика, усиленный мегафоном:

– Эй, на катере! Глуши двигатель, иначе мы разрежем вас пополам. Так-то лучше... Ложитесь в дрейф, никакого мотора; одни – у руля, остальные – на палубу, руки на планшир! Пошевеливайтесь!

Лучи прожекторов скрестились на катере; головной вертолет, подняв тучи песка, приземлился на пляже. Из него выпрыгнули четыре человека с автоматами наперевес, готовые открыть огонь по дрейфующему катеру. Обитатели виллы номер восемнадцать, стоя у перил, как завороженные наблюдали за разворачивающейся на их глазах невероятной сценой.

– Причард! – крикнул Сен-Жак. – Принеси бинокль!

– Вот он, мистер Сен-Джей. – Помощник управляющего протянул хозяину мощный бинокль. – Я протер линзы, сэр!

– Что там видно?! – резко спросил Борн.

– Непонятно. Там двое...

– Вот так армия! – сказал Конклин.

– Дай мне, – приказал Джейсон и взял бинокль из рук шурина.

– Что там, Дэвид? – вскрикнула Мари, испуганная резко изменившимся выражением его лица.

– Это Крупкин, – почти выдохнул Дэвид.

* * *

Да! Это действительно оказался Дмитрий Крупкин. Лицо его было бледным, со своей щегольской бородкой клинышком он распростился. Он приканчивал уже третью рюмку коньяка и отказывался говорить. Крупкин так же, как Панов, Конклин и Дэвид Уэбб, был явно не в себе. Ему не хотелось распространяться о том, что он пережил и нравственно и физически, но то, что ждало его впереди, было куда лучше его прошлого. Одежда явно раздражала его, и он нервно передергивал плечами, как бы говоря, что недалеко время, когда он будет по-прежнему великолепен. Верный себе, он обратился к Префонтену, взглядом знатока оценив его нарядный пляжный костюм.

– Мне нравится ваш наряд, – не скрывая восхищения, сказал он. – У вас прекрасный вкус, и к тому же костюм как нельзя лучше подходит для здешнего климата.

– Благодарю вас, вы очень любезны.

Крупкина представили присутствующим, и сразу же на него обрушился град вопросов. Он поднял вверх обе руки жестом Папы Римского, благословляющего верующих с балкона на площади Святого Петра, и заговорил:

– Я не стану утомлять вас и злоупотреблять вашим вниманием, я не буду вдаваться в подробности моего побега из матушки России. Меня трясет, когда я думаю о той сумме, которую слупили с меня эти продажные твари. Меня тошнит при воспоминании о тех условиях, в которых я жил... Но слава Богу, что существует «Креди суисс», предоставляющий великолепные зеленые кредитные карточки.

– Объясните нам, что случилось, – перебила его Мари.

– Вы, милая леди, еще очаровательнее, чем я мог представить. Если бы мы повстречались в Париже, я похитил бы вас у этого диккенсовского оборванца, который, увы, является вашим мужем. Вот это да! Господи, какие волосы! Ведь это же чудо!

– Дэвид, вероятно, не говорил вам, какого они цвета на самом деле, – смеясь, заметила Мари. – Иначе это откровение повисло бы над ним дамокловым мечом...

– Для своего возраста Дэвид чертовски компетентен, и губа у него не дура...

– Секрет в том, что я скармливаю ему кучу самых разных пилюль, Дмитрий. Так расскажите нам, что случилось.

– Что случилось? Они выследили меня – вот что случилось! Они конфисковали мой чудный домик в Женеве! Теперь он в ведении советского посольства. Это разрывает мое сердце!

– Ты был в больнице, когда узнал, что отдан приказ о моей ликвидации, – вступил в беседу Уэбб. – И тогда ты велел Бенджамину вывезти меня из «Новгорода»...

– У меня были свои источники информации, кроме того, наверху тоже люди, и они допускают ошибки. Я не хочу никого компрометировать. Это был «плохой» приказ. Если Нюрнберг нас чему-нибудь и научил, так это тому, что преступные приказы не должны исполняться. Это урок для всех. Россия понесла гораздо большие потери, чем кто-либо, в последней войне. Многие помнят это и не хотят повторять ошибки, допущенные нашим тогдашним врагом.

– Прекрасные слова, – произнес Префонтен, поднимая в честь русского бокал «Перрье». – Мы принадлежим к расе думающих и чувствующих... Вы согласны?

– Ну, – закашлялся Крупкин, опрокидывая рюмку коньяка, – это, безусловно, очень распространенное суждение, судья. Но есть такая вещь, как присяга, к которой тоже относятся по-разному. Мой домик на берегу Женевского озера больше мне не принадлежит, но мои счета на Каймановых островах остались целехоньки... Кстати, далеко ли эти острова?

– Тысяча двести миль строго на запад, – ответил Сен-Жак. – На самолете с Антигуа вы доберетесь туда за три часа.

– Так я и думал, – сказал Крупкин. – Когда мы лежали в больнице в Москве, Алекс часто рассказывал об острове Спокойствия и Монсеррате, и я не поленился посмотреть, как они выглядят на карте. Кажется, все идет как надо... Кстати, с тем парнем на катере, надеюсь, не станут обращаться слишком грубо? Не сочтите за каламбур, но мои фальшивые документы в полном порядке... Ха-ха-ха!

– Его вина в том, что он появился здесь, а не в том, что доставил вас, – ответил Сен-Жак.

– Я немного спешил... Сами понимаете, когда речь идет о жизни или смерти, имеет смысл поторопиться.

– Я уже втолковал властям, что вы старинный друг моего зятя.

– Прекрасно. Я очень вам благодарен.

– Что вы собираетесь предпринять, Дмитрий? – спросила Мари.

– Боюсь, что мне не придется выбирать. У «русского медведя» больше когтей, чем ног у сороконожки, а кроме того, в его распоряжении глобальная компьютерная система. Мне придется исчезнуть на некоторое время и создать себе новую биографию, начиная с самого рождения. – Крупкин повернулся к владельцу «Транквилити Инн». – Скажите, можно ли арендовать один из этих великолепных коттеджей, мистер Сен-Жак?

– Не стоит говорить об аренде. Вы столько сделали для Дэвида и моей сестры... Этот дом ваш, мистер Крупкин.

– Вы очень добры. Первым делом я смотаюсь на Кайманы... Мне говорили, там великолепные портные... Не исключено, что я куплю маленькую яхту и займусь чартерным бизнесом. Лицензию можно достать в Терра-дель-Фуэго или на Мальвинских островах, а может, и в каком другом забытом Богом места. Там за небольшую сумму можно купить удостоверение личности и правдоподобное, хотя и туманное, прошлое. Когда все это закрутится, придется навестить одного специалиста в Буэнос-Айресе, который делает чудеса с отпечатками пальцев – причем, как говорят, совершенно безболезненно. Потом сделать небольшую косметическую операцию – в этом отношении Рио лучше всего, могу вас заверить, значительно лучше, чем Нью-Йорк. Чуть-чуть изменить профиль и скинуть несколько годков... Последнее время я, кажется, только тем и занимался, что воображал ситуации и пассажи своего будущего, но я не рискую распространяться об этом в присутствии прекрасной миссис Уэбб.

– Могу себе вообразить, – проговорила Мари под впечатлением от услышанной тирады. – Пожалуйста, зовите меня Мари.

– О прекрасная Мари!

– И как ты думаешь, сколько времени потребуется на осуществление твоих планов? – встрял Конклин.

– И это ты задаешь мне такой вопрос? – разыграл удивление Крупкин. – Ты, создавший легенду суперубийцы международного масштаба? Неуязвимого Джейсона Борна?

– Я не принимаю это на свой счет, – вмешался Уэбб. – Я вне игры. Сейчас меня волнуют только ремонт и отделка помещений.

– И все-таки, Круппи, сколько на это уйдет времени?

– Послушай, Алекс, мне надо изменить целую жизнь!!! Какой бы незначительной она ни представлялась с геополитической точки зрения, это все же моя жизнь.

– Понадобится столько времени, сколько необходимо, – вмешался Дэвид Уэбб, из-за раненого плеча которого, казалось, выглянул Джейсон Борн.

– Два года – чтобы сделать хорошо, три года – чтобы сделать еще лучше, – подытожил Дмитрий Крупкин.

– У вас есть время, – промолвила Мари.

– Причард, – позвал Сен-Жак, – самое время наполнить бокалы.

Эпилог

Они шли по пляжу, залитому лунным светом, касаясь друг друга руками... Мир, так долго бывший враждебным по отношению к ним, словно не позволял им вырваться из своей орбиты.

– Оказывается, у тебя есть оружие, – осторожно проговорила Мари. – Это мне не приходило в голову. Я ненавижу оружие...

– Я тоже. Мне кажется, что и я не знал об этом. Просто оружие как-то оказалось у меня...

– Инстинкт? Внутреннее побуждение?

– Возможно, и то и другое. Неважно, ведь я не пустил его в ход.

– Но ведь ты хотел, не так ли?

– Я не уверен. Если бы пришлось защищать тебя и детей, я бы начал стрелять, но не думаю, что я бы открыл огонь просто так, без причины.

– Ты уверен, Дэвид? А вдруг ты придумаешь «угрозу» и начнешь палить по теням?

– Нет, это не мой случай...

И вдруг звук шагов! Шум моря, накатывающего на берег, приглушал приближение человека, но в самом ритме волн появился какой-то диссонанс... Это ощущение было хорошо знакомо Джейсону Борну! Он резко повернулся, буквально сбив Мари с ног, оттолкнул ее в сторону от предполагаемой линии огня и, выхватив пистолет, приготовился дать отпор.

– Эй, парень, смотри не убей меня, – раздался голос Панова, осветившего фонарем часть пляжа. – Это не имеет никакого смысла.

– Мо! – закричал Уэбб. – Что ты здесь делаешь?!

– Я хотел найти вас – и ничего больше... Ты наконец поможешь Мари подняться?

Уэбб рывком поднял жену, они стояли ослепленные светом фонаря Морриса Панова.

– Боже мой, ведь ты «крот»! – закричал Джейсон Борн. – Ты давно докопался! Тебе было известно заранее все, что я предпринимал!

– Как ты сказал, кто я? – заорал психиатр, бросая фонарь на песок. – Если ты веришь этой ахинее, стреляй, сукин ты сын!

– Я запутался, Мо. Я больше ничего не знаю!.. – Дэвид потряс головой, словно отгоняя наваждение.

– Тогда кричи, плачь, ты, придурок! Кричи, как не кричал никогда в жизни! Джейсон Борн мертв и кремирован в Москве. Только так это и может быть! Ты должен поверить в это, иначе я не желаю иметь с тобой дела! Тебе понятно, чертово создание?! Ты сделал все, с этим покончено!

Уэбб упал на колени, его сотрясала нервная дрожь, в глазах стояли слезы, но он не мог издать ни единого звука...

– Все будет нормально, Мо, – сказала Мари, опускаясь на колени рядом с мужем и поддерживая его.

– Я тоже так думаю, – сказал Панов, согласно кивая. – Никто из нас по-настоящему не знает, что такое раздвоение личности! Но это уже прошлое. Теперь наваждение действительно кончилось!

Роберт Ладлэм Эрик Ван Ластбадер Возвращение Борна

Пролог

Халид Мурат, лидер чеченских боевиков, сидел неподвижно, словно каменное изваяние, в броневике, который в сопровождении еще двух таких же боевых машин пробирался по изрытым воронками улицам Грозного. БТР-60БП состоял на вооружении Российской армии, поэтому конвой из трех броневиков ничем не выделялся среди других таких же, рычавших моторами на улицах города. Вооруженные до зубов люди Мурата расположились в двух других бронемашинах, одна из которых двигалась впереди, а вторая — позади той, в которой находился их командир. Они направлялись к госпиталю номер девять — одному из нескольких убежищ, которые использовал Мурат, всегда на несколько шагов опережавший тщетно разыскивавших его российских солдат.

У Мурата, которому уже подвалило под пятьдесят, была густая черная борода, широкое медвежье туловище, а в глазах горел огонь настоящего фанатика. Он давно усвоил, что править можно только с помощью железного кулака. Он был свидетелем того, как Джохар Дудаев пытался насаждать законы шариата и потерпел сокрушительное поражение. Он наблюдал начавшуюся в результате всего этого резню, когда окопавшиеся в Чечне заезжие полевые командиры, сподвижники Усамы бен Ладена, вторглись в Дагестан, устроили серию взрывов в Москве и Волгодонске, в результате чего погибло более двухсот человек. Затем вина за эти действия была лицемерно возложена на чеченцев, и русские начали массированные бомбежки Грозного, стеревшие с лица земли большую часть города.

Небо над чеченской столицей было затянуто мутной пеленой, которая на протяжении последних месяцев не рассеивалась из-за постоянно взметающихся в воздух облаков пепла от пожарищ, пылавших столь ярко, что издалека они напоминали ядерные взрывы в миниатюре. На фоне мертвого горизонта тут и там полыхали высокие фонтаны огня. Это горела нефть.

Мурат мрачно вглядывался в этот апокалиптический пейзаж сквозь затемненное стекло бронемашины. Она как раз проезжала мимо руин жилого некогда дома. Теперь от него остался лишь каркас без крыши, в обнаженных внутренностях которого догорали деревянные конструкции. Издав мучительный стон, Мурат повернулся к Хасану Арсенову, своему заместителю и ближайшему помощнику:

— Когда-то Грозный был городом влюбленных, гулявших по широким, усаженным деревьями бульварам, домом для молодых матерей, катавших по зеленым скверам коляски с малышами. По вечерам открывался великолепный шатер цирка, залитый огнями, и на арену смотрели сотни радостных, смеющихся лиц, а архитекторы со всего мира чуть ли не паломниками приезжали сюда, чтобы только взглянуть на изумительные здания, из-за которых Грозный приобрел славу одного из самых красивых городов мира.

Мурат грустно покачал головой и, дружески положив ладонь на колено товарища, воскликнул:

— О, всемогущий Аллах! Взгляни, во что превратили русские все прекрасное, что здесь было! Они не оставили от города камня на камне!

Хасан Арсенов согласно кивнул. Это был живой, энергичный человек, на добрый десяток лет моложе Мурата. Телосложение сразу выдавало в нем спортсмена: бывший чемпион по биатлону, он обладал широкими плечами и узкими бедрами. С тех пор как Мурат принял на себя руководство боевиками, Арсен неотлучно находился при нем. Сейчас он показал командиру на закопченный каркас дома, мимо которого они проезжали.

— Раньше, до войны, когда Грозный еще считался одним из основных центров нефтепереработки, здесь был Институт нефти. Тут работал мой отец. А теперь вместо того, чтобы получать деньги за нашу нефть, мы имеем лишь фонтаны огня — коптящие, отравляющие наш воздух и нашу воду.

Удручающий вид руин, тянувшихся по обе стороны дороги, заставил боевиков умолкнуть. Улицы были практически пусты, если не считать облезших бездомных псов да таких же бездомных горожан, рыскавших в безнадежных поисках пищи и крова над головой. Помолчав несколько минут, мужчины обменялись взглядами, и каждый увидел в глазах другого боль за свой несчастный, измученный народ. Мурат открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но тут же сомкнул губы, услышав характерный звук пуль, простучавших по бронированной обшивке их машины. Ему хватило секунды, чтобы сообразить, что их БТР обстреливают, но огонь явно велся из легкого стрелкового оружия, неспособного пробить тяжелую шкуру брони и нанести хоть какой-то ущерб находящимся внутри. Проворный, как всегда, Арсенов потянулся к переговорному устройству.

— Я прикажу группе в передней машине ответить огнем на огонь.

— Нет, — покачал головой Мурат. — Нет, Хасан. Подумай. Мы ведь одеты в российскую камуфляжную форму и едем в российских военных машинах. Поэтому, кто бы в нас ни палил, он нам скорее друг, нежели враг. Сначала нужно все выяснить, иначе мы можем обагрить руки невинной кровью.

Он взял у Арсенова рацию и приказал конвою остановиться.

— Лейтенант Гочияев, — проговорил он, — вышлите людей на рекогносцировку. Я хочу знать, кто в нас стреляет, но при этом — никого не убивать!

Лейтенант Гочияев вывел своих бойцов из передней машины и приказал им занять позицию, укрывшись за броней БМП. Затем, ежась от холодного, пронизывающего ветра, они короткими перебежками двинулись вдоль улицы, заваленной битым кирпичом и арматурой. Используя язык жестов, Гочияев приказал бойцам зайти с двух сторон, обойдя с тыла то место, откуда велся огонь.

Его люди были прекрасно подготовлены. В полном молчании они по-кошачьи перебежали от каменной глыбы к остаткам стены, затем — к груде перекрученных взрывом металлических конструкций. Они пригибались, чтобы не стать целью для невидимого стрелка. Но, как ни странно, выстрелы больше не гремели. Бойцы сделали последнюю, резкую, словно удар ножом, перебежку, намереваясь в следующую секунду застать врасплох неведомого врага и изрешетить его перекрестным огнем.

Хасан Арсенов, остававшийся в средней машине, не спускал глаз с того места, где скрылись из вида бойцы, и ждал, когда раздадутся автоматные очереди. Однако они так и не прозвучали, а в следующий момент из-за руин в отдалении показались плечи и голова лейтенанта Гочияева. Повернувшись лицом к средней машине, он помахал в воздухе согнутой рукой, давая знак, что местность зачищена. Увидев этот сигнал, Халид Мурат протиснулся мимо Арсенова, выбрался из БМП и уверенным шагом двинулся по промерзшим руинам, направляясь к своим людям.

— Халид! — в волнении окликнул его Арсенов, бросившись следом за своим командиром.

Мурат невозмутимо шел мимо приземистых остатков обрушившейся стены, туда, откуда еще минуту назад звучали выстрелы. Он окинул взглядом кучи мусора. На одной из них лежал воскового цвета труп, с которого кто-то, видимо, еще совсем недавно снял всю одежду. Запах разлагающейся плоти бил в нос даже на изрядном расстоянии. Тут Мурата наконец догнал Арсенов и взял его под локоть.

Возле стены их поджидали бойцы, выстроившись в две линии и держа оружие наготове. Завывая в лабиринте городских развалин, дул порывистый ветер. И без того мрачное свинцовое небо посерело еще больше. Пошел снег. Легкая поземка завертелась у ног Мурата, снежинки, оседая на его бороде, сделали ее похожей на паутину.

— Лейтенант Гочияев, вы обнаружили нападавших?

— Так точно!

— Аллах направляет меня во всем, поможет он мне разобраться и в этом. Покажите мне их.

— Но он только один, — ответил Гочияев.

— Один? — недоуменно воскликнул Арсенов. — Кто он? Он знал, что мы — чеченцы?

— Вы — чеченцы? — раздался вдруг тонкий детский голосок. Из-за стены появилось бледное лицо. Это был мальчик не старше десяти лет — в грязной вязаной шапке, заношенном свитере, натянутом поверх тонкой клетчатой рубашонки, залатанных штанах и рваных резиновых сапогах — слишком больших для мальчишки. По всей видимости, он снял их с того самого покойника.

Совсем еще ребенок, он смотрел на них взглядом взрослого человека — недоверчивым и подозрительным. Он защищал неразорвавшийся российский фугас, который выкопал из-под руин, намереваясь продать его, чтобы хоть таким образом заработать себе на жизнь. Он был готов защищать свое сокровище до последнего, словно только эта железная болванка могла спасти его семью от голодной смерти. В левой руке мальчик сжимал автомат, правая оканчивалась культей — кисти не было.

Мурат посмотрел на своего заместителя, но Арсенов не сводил глаз с парня.

— Это фугас, — сообщил мальчик с хладнокровием, от которого даже взрослым мужчинам стало не по себе. — Его заложили русские подонки.

— Да святится имя Аллаха! Что за великолепный маленький воин! — воскликнул Мурат, одарив мальчика самой ласковой, воодушевляющей улыбкой, на которую только был способен. Именно она, словно магнит, обычно притягивала к нему людей. — Пойдем со мной. — Он поманил парнишку рукой, а потом вытянул перед собой пустые ладони. — Видишь, мы — чеченцы, как и ты.

— Если вы — такие же, как я, — спросил мальчик, — то почему разъезжаете на русских бэтээрах?

— А разве можно придумать лучший способ спрятаться от русского волка? — подмигнул Мурат и громко рассмеялся, увидев, что в руке у парня — автомат «гюрза». — Вот и ты вооружен автоматом российских спецназовцев. Подобная храбрость должна быть вознаграждена, как ты полагаешь?

Мурат опустился на одно колено рядом с мальчиком и спросил его имя, а услышав ответ, проговорил:

— Азнор, ты знаешь, кто я? Меня зовут Халид Мурат, и я тоже мечтаю о том, чтобы сбросить с шеи нашего народа российское ярмо. Вместе у нас это получится, ты согласен?

— Я никогда не стал бы стрелять в своих братьев-чеченцев, — проговорил Азнор. Искалеченной правой рукой он указал на машины конвоя. — Я просто решил, что это зачистка.

Он имел в виду чудовищные карательные операции, регулярно проводившиеся российскими солдатами, целью которых являлось обнаружение повстанцев. В ходе зачисток были убиты более двенадцати тысяч чеченцев, две тысячи человек попросту исчезли без следа, а сколько мирных жителей были ранены, замучены, искалечены и изнасилованы.

— Русские убили моего отца и его братьев. Если бы вы были русскими, я перебил бы вас всех до единого. — Лицо мальчика исказила судорога ненависти и горя.

— Не сомневаюсь, ты поступил бы именно так, — торжественным тоном произнес Мурат. Сунув руку в карман, он извлек оттуда несколько купюр. Чтобы взять их, мальчику пришлось засунуть короткоствольный автомат за пояс. Наклонившись к парню, Мурат проговорил заговорщическим шепотом: — А теперь слушай меня внимательно. Я расскажу тебе, где можно разжиться патронами для твоей «гюрзы», чтобы, когда нагрянет новая зачистка, ты был во всеоружии.

— Спасибо! — Лицо Азнора осветила улыбка.

Халид Мурат прошептал мальчику на ухо несколько слов, а затем отступил и дружеским жестом потрепал его по голове:

— Да пребудет с тобой Аллах, маленький воин, и да поможет он тебе во всем, к чему ты стремишься!

Чеченский командир и его заместитель проводили мальчика взглядом, наблюдая за тем, как он взбирается по нагромождению каменных руин, прижимая к себе рукой неразорвавшийся российский фугас. Затем они вернулись к своим машинам. С раздраженным ворчанием Мурат захлопнул тяжелую бронированную дверь, и они оказались отрезаны от того мира, в котором остался Азнор.

— Неужели тебя нисколько не волнует, что ты послал ребенка на верную смерть?

Мурат смерил его взглядом. Снег на его бороде уже растаял, превратившись в дрожащие капли, и сейчас он был похож скорее на почтенного имама, нежели на полевого командира.

— Этот ребенок должен кормить, одевать и, что еще более важно, защищать свою семью, как если бы он был взрослым. Так вот, я дал этому ребенку надежду, цель существования. Короче, я подарил ему смысл жизни.

Лицо Арсенова превратилось в суровую, горькую маску, в глазах зажегся недобрый огонек.

— Не сегодня завтра пули русских разорвут его в клочья.

— Ты и впрямь так думаешь, Хасан? Считаешь его глупцом или растяпой?

— Нет, но он всего лишь ребенок!

— Если семя посажено, всходы взойдут — даже на самой неблагодатной почве. Так было всегда, Хасан. Вера и мужество человека неизбежно растут и крепчают, а вскоре вокруг него появляются десять, двадцать, сотня, тысяча таких же, как он.

— И тем не менее наших соплеменников продолжают убивать, насиловать, избивать, морить голодом, загоняют за колючую проволоку, как скот. Этого недостаточно, Халид, совсем недостаточно!

— Ты еще не избавился от юношеской нетерпеливости, Хасан. — Халид Мурат обнял товарища за плечо. — Впрочем, чему тут удивляться!

Заметив сочувственное выражение во взгляде командира, Арсенов упрямо стиснул челюсти и отвернулся. Ветер вздымал вдоль дороги маленькие снежные смерчи, крутившиеся в исступленной пляске, подобно танцующим дервишам. Мурату почудилось, что это — некое одобрение свыше того, что он только что сделал.

— Не теряй веру в Аллаха и в этого маленького отважного мальчика, — торжественно проговорил он.

* * *

Несколькими минутами позже конвой остановился у госпиталя номер девять. Арсенов посмотрел на циферблат наручных часов.

— Почти вовремя, — сказал он. Они с Муратом, чего не допускалось правилами безопасности, ехали в одной машине, но это было вызвано чрезвычайной важностью того звонка, который они ожидали с минуты на минуту.

Подавшись вперед, Мурат нажал на кнопку, и тут же поднялась звуконепроницаемая перегородка, надежно отделившая их от водителя и четырех телохранителей, сидевших впереди. Привыкшие ко всему, те даже не шелохнулись, продолжая смотреть прямо перед собой сквозь пуленепробиваемые стекла.

— Послушай, Халид, уж коли мы решили поговорить начистоту, скажи мне, какие запреты для тебя существуют?

Мурат вздернул свои мохнатые брови, словно недоумевая, что Арсенов не понимает столь очевидных вещей.

— Запреты? — переспросил он.

— Неужели ты не хочешь получить то, что принадлежит нам по праву, то, что завещал нам Аллах?

— Кровь слишком сильно бурлит в твоих жилах, мой друг. Мне это тоже хорошо знакомо. Мы много раз сражались плечом к плечу, каждый из нас обязан другому жизнью, ведь ты не станешь этого отрицать? Поэтому послушай меня очень внимательно. Мое сердце обливается кровью от боли за наш народ, его страдания наполняют меня ненавистью, которую мне с трудом удается сдерживать. Тебе это известно, наверное, лучше, чем кому бы то ни было. Но история учит нас опасаться именно того, чего мы желаем больше всего на свете. Последствия того, что нам предлагают...

— Нет, того, что мы намерены осуществить!

— Да, намерены, — согласился Халид, — но мы обязаны просчитать все возможные последствия.

— Предосторожности! — с горечью произнес Арсенов. — Вечно эти предосторожности!

— Послушай, дружище, — сказал Мурат, взяв собеседника за плечо, — я не хочу быть обманутым. Беспечность, опрометчивость — это верный путь к гибели, поэтому ты должен научиться терпению.

— Терпение! — сказал, как выплюнул, Арсенов. — Ты почему-то не стал учить терпению того мальчишку. Ты дал ему денег и рассказал, где купить патроны. Ты еще больше настропалил его против русских. Каждый день отсрочки — это дополнительный шанс погибнуть, и для этого парня, и для тысяч таких, как он. От того, какой выбор мы сделаем сегодня, зависит будущее Чечни.

Мурат прижал указательные пальцы к векам и круговыми движениями потер глаза.

— Существуют и другие пути, Хасан. Из любой ситуации есть выход. Возможно, нам стоит подумать о том, чтобы...

— У нас нет времени! Решение уже принято, и даже назначена дата. Шейх прав.

— Шейх... — Халид Мурат покачал головой. — Вечно этот Шейх!

В машине зазвонил телефон. Халид Мурат посмотрел на своего верного друга и хладнокровно снял трубку.

— Да, Шейх, — почтительным тоном произнес он. — Мы — здесь, вместе с Хасаном, и ждем ваших инструкций.

* * *

К парапету плоской крыши здания, к которому подъехали машины конвоя, припала фигура человека. Рядом с ним лежала «Sako TRG-41», многофункциональная снайперская винтовка финского производства — одна из многих, которые он модернизировал собственными руками. Корпус из алюминия и полиуретана делал ее легкой, как перышко, а некоторые изменения, внесенные стрелком в конструкцию, — смертоносно точной. Человек был одет в российскую камуфляжную форму, которая нисколько не контрастировала с тонкими чертами его азиатского лица. Поверх камуфляжа на нем был надет легкий кевларовый бронежилет, а в него — вделан прочный стальной карабин. В правой руке мужчина держал черную пластмассовую коробочку размером не больше сигаретной пачки. Это было беспроводное электронное устройство с двумя кнопками на корпусе. Вся картина была наполнена какой-то завораживающей неподвижностью и молчанием, словно стоп-кадр немого кино. Казалось, он умеет разговаривать с тишиной, вбирать ее, подчинять себе и использовать в качестве оружия.

В его глазах поселилась целая вселенная, а улица и дома, на которые он сейчас смотрел, выглядели театральными декорациями. Мужчина считал чеченских солдат по мере того, как те выходили из боевых машин. Их оказалось восемнадцать, включая оставшихся в кабинах водителей, да еще тех, кто находился в центральном БТР, — четырех телохранителей и двух полевых командиров.

Когда чеченцы вошли в главную дверь госпиталя, чтобы проверить, не поджидает ли там опасность, мужчина нажал на верхнюю кнопку пульта управления, и взрыв пластита С-4 обрушил конструкции центрального входа. По улице прокатилась ударная волна, подбросив даже стоявшие на ней многотонные бэтээры. Боевики, оказавшиеся в эпицентре взрыва, были либо разорваны на куски, либо погребены под рухнувшей частью здания, однако убийца знал, что хотя бы небольшая их часть — те, которые успели углубиться внутрь здания достаточно далеко, — могла выжить. Он учел и эту возможность.

Не успела осесть пыль и умолкнуть грохот первого взрыва, как мужчина, залегший на крыше, взглянул на устройство у себя в руке и надавил на нижнюю кнопку. Улица впереди и позади конвоя вздыбилась, и оглушительный взрыв разметал тучи дорожного щебня, разлетевшегося в разные стороны наподобие снарядных осколков.

Люди, оставшиеся внизу, метались, ошеломленные адом, который обрушил на их головы убийца, а тот, взяв в руки винтовку с оптическим прицелом, уничтожал их одного за другим — методично и хладнокровно. Винтовка была заряжена специальными патронами — самого малого калибра и с нарушенным центром тяжести. Глядя в оптический прицел инфракрасного видения, стрелок заметил трех боевиков, которым взрывы нанесли лишь легкие ранения. Они бежали по направлению к средней бронемашине, крича во все горло и призывая тех, кто находился внутри, поскорее выбираться наружу, пока очередной взрыв не уничтожил и их. Подбежав к бэтээру, чеченцы открыли правую дверь и помогли выйти Хасану Арсенову и одному из телохранителей, однако остальные трое охранников, водитель и Халид Мурат остались внутри.

Стрелок взял на мушку голову Арсенова, на лице которого были написаны страх и растерянность. Плавным, отточенным движением он опустил ствол чуть ниже и прицелился в бедро чеченца. Грянул выстрел. Арсенов вскрикнул, схватился за ногу и рухнул наземь. Один из охранников кинулся к командиру, чтобы прикрыть его своим телом, а двое других, сразу определив, откуда раздался выстрел, бросились через улицу и вбежали в здание, на крыше которого засел убийца.

Когда из боковой двери появились еще три боевика и также кинулись к центральному входу, убийца отбросил винтовку. Он наблюдал за тем, как бэтээр, в котором находился Халид Мурат, пытается дать задний ход. Внизу, все ближе и ближе, уже грохотали сапогами и кричали боевики, бегом поднимавшиеся на крышу. Все так же не торопясь мужчина приладил к своим ботинкам специальные накладки с титановыми шипами, а затем взял легкий пластиковый арбалет, зарядил его гарпуном, к которому был прикреплен прочный нейлоновый шнур, и выстрелил в направлении фонарного столба, возвышавшегося как раз позади среднего бэтээра. Затем он подергал шнур, проверяя его на прочность. Крики снизу становились все громче — боевики уже добрались до верхнего этажа.

Машина с чеченским командиром была обращена к зданию передом, и убийца видел, как водитель прилагает неимоверные усилия, пытаясь маневрировать между огромными кусками бетона, гранита и грудами щебня, образовавшимися в результате взрывов. Он видел, как тускло поблескивают две панели лобового стекла. Одна из проблем, которую русским пока так и не удалось решить: пуленепробиваемый материал был настолько тяжелым, что лобовое стекло бронетранспортера приходилось делать из двух отдельных частей. Поэтому ахиллесовой пятой машины являлась центральная металлическая перемычка, соединявшая две эти панели.

Он взял трос и пристегнул его к массивному стальному карабину, вделанному в бронежилет. Позади него, буквально в двух десятках метров, чеченцы уже лезли в дверь, ведущую на крышу. Увидев фигуру убийцы, они кинулись в его сторону и открыли ураганный огонь из автоматов, но в пылу погони не увидели тонкую бечевку, натянутую у них на пути. В следующую секунду взорвался последний заряд С-4 из тех, что убийца установил прошлой ночью.

Даже не оборачиваясь, чтобы посмотреть на устроенное им побоище, убийца еще раз подергал трос, а затем перебросил свое тело через парапет и заскользил вниз, вытянув ноги вперед — так, чтобы удар подошвами тяжелых армейских ботинок пришелся точно по центру лобового стекла бронемашины. Теперь все зависело от скорости и угла, под которым будет нанесен удар. Ошибись он хотя бы на дюйм, разделительная полоса выдержит, а сам он может запросто остаться без ног.

Мощный удар пронизал болью все его тело, будто вогнал в позвоночник сотню раскаленных ножей, но титановые шипы сделали свое дело: они пробили металлический разделитель, как пустую консервную банку, и обе панели пуленепробиваемого стекла обрушились внутрь машины. Следом за ними, в фонтане стеклянных брызг, туда же влетел и убийца. Большой зазубренный кусок стекла врезался в шею водителя, почти начисто отделив его голову от туловища. Убийца метнулся влево, по направлению к сидевшему спереди телохранителю. Весь залитый кровью водителя, тот потянулся за оружием, но киллер схватил его голову и мощным рывком, раньше чем тот успел издать хоть какой-нибудь звук, сломал шею бедняги.

Двое других телохранителей, располагавшиеся на откидных сиденьях позади шофера, одновременно разрядили свои пистолеты в убийцу, но тот, как щитом, прикрылся телом их товарища со сломанной шеей, и труп покорно принял в себя все пули, предназначавшиеся нападавшему. Укрывшись за убитым, тот воспользовался его же оружием и влепил по пуле точно в лоб каждому из охранников.

Теперь в живых оставался только Халид Мурат. С лицом, искаженным ненавистью, чеченский командир пинком открыл дверь бэтээра и во все горло звал своих людей. Убийца набросился на Мурата и втащил здоровенного мужчину обратно с такой легкостью, словно тот был худеньким ребенком. Затем он сжал его горло и расчетливо, хладнокровно, даже с каким-то упоением, глядя ему в глаза, стал давить на кадык чеченца. Кровь немедленно заполнила горло Мурата, силы покинули его. Руки молотили по лицу и голове его убийцы, но — тщетно. Мурат захлебывался собственной кровью. Она наполнила его легкие, дыхание стало тяжелым и хриплым. Его вырвало кровью, и зрачки в глазах закатились.

Отпустив безжизненное тело, убийца перелез на переднее сиденье и выбросил на дорогу труп водителя, а затем завел двигатель и выжал педаль газа, торопясь уехать, прежде чем смогут отреагировать те из чеченцев, кому посчастливилось остаться в живых. Подпрыгивая на каменных обломках и щебне, бронемашина рванулась вперед, как беговая лошадь из загона, и вскоре исчезла в колеблющейся дымке, будто провалилась в одну из воронок от взрывов.

Оказавшись под землей, убийца еще прибавил хода, гоня машину по узкому пространству дренажного водостока, расширенного русскими, которые намеревались использовать его, чтобы незамеченными подбираться к укрытиям боевиков. Когда бронированные бока бэтээра на резких поворотах задевали бетонные стены, от них летели снопы искр. Но главное, он теперь находился в безопасности. Его план, разработанный до мельчайших подробностей, осуществлялся с идеальной точностью.

* * *

После полуночи густые облака унесло ветром, и на небе наконец-то появилась луна — красноватая из-за носившейся в воздухе гари и пылавших тут и там пожарищ.

Посередине стального моста стояли двое мужчин. Внизу, под мостом, в грязной воде колыхалось отражение безобразных руин, этих неразлучных спутников непрекращающейся войны.

— Дело сделано, — сказал один. — Халид Мурат убит, причем таким образом, чтобы это вызвало максимальный эффект.

— Другого я от вас и не ожидал, Хан, — ответил второй мужчина. — Кстати, не задумывались ли вы о том, что своей непревзойденной репутацией вы во многом обязаны тем заказам, которые получаете от меня?

Говоривший был выше убийцы на добрых полголовы — длинноногий и с широкими квадратными плечами. Единственной деталью, которая портила его внешность, была странная — блестящая и абсолютно лишенная волос — кожа на левой стороне лица и шеи. Этот человек обладал харизмой прирожденного лидера, человека, с которым не рекомендуется шутить. Было очевидно, что он одинаково свободно чувствует себя и в коридорах высшей власти, и на публичных собраниях, и на бандитских сходках.

Перед внутренним взглядом Хана все еще стояли глаза Мурата в момент его смерти. Каждый человек, умирая, смотрит совершенно особым образом. Хан давно уяснил, что иначе и быть не может, поскольку жизнь каждого человека уникальна, и, хотя все люди грешны, эта греховность накладывает на каждого свой, особый отпечаток — неповторимый, словно узор снежинки. Что было в предсмертном взгляде Мурата? По крайней мере, не страх, это уж точно. Удивление? Да. Ненависть? Несомненно. Но было и что-то другое, спрятанное еще глубже, — сожаление о том, что остается незаконченным дело всей его жизни. Хан подумал, что расшифровать предсмертный взгляд человека, наверное, не удастся никогда и никому. Интересно, догадался ли Мурат, что стал жертвой предательства? Понял ли он, кто заказал его убийство?

Хан поднял глаза на Степана Спалко, протягивавшего ему конверт, набитый деньгами.

— Ваш гонорар, — сказал тот. — И вдобавок премия.

— Премия? — Поскольку речь зашла о деньгах, внимание Хана моментально переключилось на эту новую тему. — Насчет премии уговора не было.

Спалко лишь пожал плечами. В рыжеватом лунном свете его щека и шея напоминали кровавую рану.

— Халид Мурат стал двадцать пятым заказом, который вы от меня получили, так что можете считать это подарком по случаю юбилея.

— Вы чрезвычайно щедры, господин Спалко. — Хан сунул конверт в карман, даже не заглянув внутрь. Это было бы невежливо.

— К чему эти церемонии? Называйте меня просто Степаном. Ведь я же называю вас Ханом.

— Это разные вещи.

— Что вы имеете в виду?

Хан стоял неподвижно. Вокруг них начала сгущаться тишина. Она проникала внутрь его, заставляя его выглядеть выше и мощнее.

— Я не обязан исповедоваться перед вами, господин Спалко.

— Да будет, будет вам! — ответил Спалко, сопроводив свои слова успокаивающим жестом. — Мы ведь с вами не чужие люди, если делим тайны столь интимного характера.

Тишина, казалось, стала осязаемой. Где-то на окраине Грозного ночь разорвал мощный взрыв, а следом за ним послышалась автоматная стрельба, походившая издалека на хлопки пистонов в игрушечных детских пистолетах.

Через какое-то время Хан заговорил:

— Находясь в джунглях, я усвоил два урока, цена которым — жизнь или смерть. Первый: не доверять никому, кроме самого себя. И второй: постоянно наблюдать за всеми, даже самыми незначительными людьми, имеющими хоть какое-то влияние в цивилизованном мире, поскольку умение определить свое место в этом мире — единственная возможность оградить себя от анархии джунглей.

Спалко долго смотрел на собеседника. В глазах Хана мерцал мрачный огонь, напоминающий отблеск догорающего костра, и это придавало ему какой-то дикарский вид. Спалко представил этого человека в джунглях — один на один с бесчисленными лишениями, преследуемого голодом, обуреваемого беспричинной кровожадностью. Джунгли Юго-Восточной Азии представляли собой совершенно особый, ни на что не похожий мир — варварский, несущий смерть край с собственными, дикими законами. Самой главной среди многих окружавших Хана тайн для Спалко являлось то, как тому удалось не только выжить, но и процветать в этом краю.

— Мне бы хотелось надеяться на то, что мы друг для друга — больше, нежели просто заказчик и исполнитель.

Хан покачал головой:

— У смерти — особый запах. Я чувствую, как он исходит от вас.

— А я — от вас. — На лице Спалко появилась едва заметная кривая ухмылка. — Вот видите, значит, нас действительно объединяет нечто общее.

— Каждый из нас хранит множество тайн, — ответил Хан, — другого сходства между нами я не вижу.

— Секта поклонников смерти, понимающих и почитающих ее власть, — кивнул Спалко. — Я принес то, что вы просили, — добавил он, протягивая собеседнику черную папку.

Хан заглянул в глаза Спалко и уловил в них некое снисходительное выражение. Это он считал непростительным. Хан агрессивно улыбнулся в ответ — этому он научился уже давно, — пряча злость за непроницаемой ледяной маской. Еще один урок, усвоенный в джунглях: любые действия под влиянием момента и эмоций могут привести к непоправимым ошибкам, а для того, чтобы по-настоящему отомстить, необходимо терпение и хладнокровие. Он торопливо взял папку и открыл ее. Внутри находился единственный лист тонкой лощеной бумаги с тремя убористо напечатанными абзацами текста и фотографией красивого мужчины. Под ней значилось имя: «Дэвид Уэбб».

— И это все?

— Да, это — вся информация об этом человеке, которую нам удалось раскопать. Причем добывалась она из многих источников.

Спалко говорил так уверенно, что Хан понял: он отрепетировал этот ответ заранее.

Пламя в глазах Хана разгорелось. Вдалеке были слышны удары минометов, после каждого из которых в небо вздымались фонтаны огня. Луна стала кровавой.

Глаза Хана злобно сузились, правая рука сжалась в кулак.

— Мне никак не удавалось напасть на его след. Я полагал, что он мертв.

— В некотором смысле так оно и есть, — равнодушно ответил Спалко.

* * *

Он провожал взглядом Хана, уходившего по мосту. Вытащив сигарету, зажег ее и, наполнив легкие дымом, неторопливо выдохнул его в ночной воздух. Когда же Хан растворился во тьме, Спалко вынул из кармана сотовый телефон и набрал международный номер. Услышав ответ, он проговорил:

— Досье у него. У вас все готово?

— Да, сэр.

— Хорошо. В полночь по вашему времени приступайте к операции.

Часть первая

Глава 1

Сгибаясь под тяжестью кипы курсовых работ, которые ему предстояло проверить, Дэвид Уэбб — профессор, преподаватель лингвистики Джорджтауне кого университета — торопливо шел по пахнущим плесенью боковым коридорам гигантского Хилли-Холла, одного из многочисленных университетских корпусов. Он направлялся в кабинет Теодора Бартона, заведующего кафедрой, на которой преподавал, и чудовищным образом опаздывал. Опаздывал, даже несмотря на то что шел самым коротким путем, используя давно разведанные им узкие, плохо освещенные проходы, о существовании которых большинство студентов даже не догадывалось.

Его жизнь изменилась коренным образом — то ли к лучшему, то ли к худшему — с тех пор, как он оказался в плену у университета. Теперь каждый год его жизни строго определялся семестрами. Глубокая зима, когда начинался учебный год, с неохотой уступала дорогу неуверенной весне и заканчивался в жаре и влажности последних недель второго семестра. И все же какая-то часть Уэбба противилась этой безмятежной размеренности, тосковала о его прошлой жизни тайного агента, работавшего на правительство США, и поэтому заставляла поддерживать дружеские отношения с его бывшим куратором Александром Конклином.

Он уже собирался завернуть за угол, как вдруг услышал грубые голоса, издевательский смех и увидел пляшущие на стене зловещие тени.

— Ах ты, чурка гребаная, мы сейчас тебя так отделаем, что твой поганый язык вывалится из задницы!

Бросив кипу бумаг на пол, Борн ринулся вперед, завернул за угол и увидел троих молодых чернокожих в куртках ниже колен. Они угрожающе сгрудились вокруг парня с азиатской внешностью и прижали его к стене. Слегка согнутые в коленях ноги, поднятые и чуть отведенные назад руки, напряженные, изготовленные к бою тела не оставляли никаких сомнений относительно того, что сейчас должно было здесь произойти. С величайшим изумлением Борн увидел, что жертвой этой воинственной группы является не кто иной, как Ронгси Сив, его любимый ученик.

— Ну что, гнида, — прорычал один из нападавших — вертлявый, с пустыми, вытаращенными глазами на нахальном лице, — мы сюда приходим, собрали барахлишко, чтобы обменять на рыжевье, а ты...

— А ему всегда рыжевья мало, — сказал другой, с татуировкой в виде орла на щеке. Его руки были унизаны золотыми перстнями, а один — массивный, квадратной формы — он беспрестанно крутил на пальце. — Или ты не знаешь, что означает «рыжевье», чурка?

— Ага, чурка и есть! — подхватил пучеглазый. — Он, похоже, вообще ни хрена не знает!

— Он решил нам помешать, — проговорил татуированный, наклоняясь к Ронгси. — Ну и чё ты с нами сделаешь, чурка с глазами? Своим кунг-фу сраным до смерти искалечишь?

Они дружно загоготали, изображая удары и размахивая кулаками под самым носом у Ронгси, который по мере их приближения еще сильнее вжался в стену.

Третий чернокожий — мускулистый крепыш — вытащил из-под длинной куртки бейсбольную биту.

— Давай, поднимай руки, гаденыш! Мы тебе сейчас пальцы будем ломать. — Он похлопал битой по ладони. — Хочешь все сразу или по одному?

— Ха, — крикнул пучеглазый, — это не ему выбирать!

Он также вытащил из-под куртки бейсбольную биту и угрожающе шагнул к Ронгси.

Когда в руках у пучеглазого появилась бита, Уэбб двинулся к ним. Он приближался настолько бесшумно, а парни были до такой степени захвачены предвкушением грядущей расправы, что не заметили его до тех пор, пока он не оказался прямо за их спинами.

Бита пучеглазого уже опускалась на голову Ронгси, когда Уэбб перехватил его руку. Татуированный, оказавшийся справа от Уэбба, грязно выругался и попытался ударить его в бок рукой, усаженной остроугольными блестящими перстнями.

В этот момент в каком-то далеком и темном уголке сознания Уэбба проснулся Борн и мгновенно захватил контроль над его поведением. Правым бицепсом Уэбб парировал удар татуированного, сделал шаг вперед и мощно ударил его локтем в солнечное сплетение. Схватившись руками за грудь, парень рухнул на пол.

Третий нападавший, тот, что был покрупнее остальных, выругался, отбросил биту и, выхватив из кармана нож с выпрыгивающим лезвием, сделал выпад в сторону Уэбба. Профессор отступил назад и в мгновенной контратаке нанес резкий удар по запястью противника. Нож упал на пол и откатился в сторону. Тогда Уэбб зацепил ногой колено здоровяка, дернув на себя и вверх. Чернокожий рухнул на спину, перевернулся на живот и пополз прочь.

Борн подхватил с пола биту, выпавшую из рук пучеглазого.

— Гребаный легавый! — выругался тот. Его зрачки были расширены явно вследствие приема каких-то наркотиков. Он вытащил пистолет — какую-то дешевую модель — и направил его на Уэбба.

С убийственной точностью Уэбб опустил биту прямо между глаз подонка. Пучеглазый икнул и отключился, а пистолет, вылетев из его руки, закувыркался в воздухе.

Привлеченные криками, из-за угла выбежали двое университетских охранников. Даже не задержавшись возле Уэбба, они бросились вдогонку за головорезами, которые удирали во все лопатки, помогая своему пучеглазому подельнику. Выскочив из бокового выхода под лучи полуденного солнца, они кинулись наутек, по пятам преследуемые охранниками.

Уэбб чувствовал, что Борн, несмотря на неожиданное вмешательство охранников, испытывает непреодолимое желание продолжить погоню за мерзавцами. Как быстро он восстал от долгого сна, с какой легкостью захватил над ним контроль! Может, так случилось потому, что Уэбб и сам этого хотел? Сделав глубокий вдох, он постарался овладеть собой и только потом повернулся к Ронгси Сиву.

— Профессор Уэбб! — Голос Ронгси звучал хрипло. — Я не знаю...

Похоже, он уже сумел прийти в себя. Выражение его лица, большие черные глаза за стеклами очков были, как обычно, невозмутимы, но зрачки расширились от панического страха.

— Успокойся, все уже позади. — Уэбб обнял юношу за плечи. Ему безмерно нравился этот парень, беженец из Камбоджи, но положение профессора обязывало к сдержанности и не позволяло давать волю эмоциям, — с этим он ничего не мог поделать. На долю Ронгси выпало множество бедствий, в ходе войны он потерял всю свою семью. Ронгси и Уэббу довелось побывать в одних и тех же джунглях Юго-Восточной Азии, и Уэбб, как ни старался, не мог до конца вытравить из себя тяжелые воспоминания о том жарком, пропитанном влажностью мире. Такие вещи, как, например, перемежающаяся лихорадка, остаются с тобой на всю жизнь. Вот и сейчас он ощутил что-то до боли знакомое, будто давний сон вдруг стал реальностью.

— Лоак соксапбайи чи тэй? — «Как ты себя чувствуешь?» — спросил он по-кхмерски.

— Хорошо, профессор, — ответил Ронгси на том же языке, — но я не понимаю, как вы...

— А знаешь что, давай-ка выйдем на свежий воздух.

Уэбб после всего приключившегося уже точно опоздал на встречу с завкафедрой Бартоном, но теперь это его уже не волновало. Он поднял с пола валявшиеся там нож и пистолет. Проверив его механизм, Уэбб обнаружил, что боек сломан, и отбросил никчемное оружие в сторону, зато нож предусмотрительно положил в карман.

Они завернули за угол, и Ронгси помог ему собрать рассыпавшиеся курсовые работы. Профессор и его ученик молча шли по коридорам, которые по мере их приближения к выходу заполнялись невероятным количеством людей. Такое молчание было хорошо знакомо Уэббу: так бывает всегда, когда после короткой, но смертельной схватки спрессованное время возвращается к своему нормальному состоянию. Такое присуще войне, такое бывает в джунглях, поэтому вдвойне странным и тревожным казалось то, что это случилось в людном студенческом городке американской столицы.

Выбравшись из коридоров, они присоединились к шумному потоку студентов, вытекавшему из дверей Хилли-Холла. На полу, в центре огромного вестибюля, красовался священный герб Джорджтаунского университета. Подавляющее большинство учащихся старательно обходили его стороной, поскольку студенческая легенда гласила, что если ты наступишь на герб, то нипочем не окончишь университет. Ронгси был из их числа, поэтому он сделал большущий крюк, чтобы только не наступить на святыню. Что же касается Уэбба, то он, чуждый каких-либо предрассудков, без малейших колебаний протопал прямо по гербу.

Оказавшись снаружи, они стояли, греясь в желтых, как сливочное масло, солнечных лучах и вдыхая воздух, в котором угадывался аромат распускающихся цветов. Позади них возвышалась громадина Хилли-Холла с его внушительным георгианским фасадом из красного кирпича, слуховыми окошками XIX века, шиферной крышей и центральной двухсотфутовой башней с часами.

Камбоджиец повернулся к Уэббу:

— Спасибо, профессор. Если бы не вы...

— Ронгси, — мягко перебил его Уэбб, — не хочешь поговорить об этом?

Темные глаза парня были непроницаемы.

— А о чем тут говорить?

— Это уж тебе лучше знать.

Ронгси только пожал плечами.

— Я — в порядке, профессор. Честное слово! Меня не впервой обзывают.

Уэбб несколько секунд молча смотрел на своего ученика, и вдруг его охватило странное чувство, от которого у него даже защипало в глазах. Ему страстно захотелось обнять парнишку, прижать его к груди и пообещать, что с ним больше никогда не случится ничего плохого. Однако Уэбб знал, что воспитанный в духе буддизма Ронгси не сможет ни понять, ни принять подобное проявление чувств. Разве разберешь, что на самом деле творится под этой непроницаемой маской спокойствия! Уэбб видел многих таких, как Ронгси, — людей, душу которых война и межрасовая ненависть превратили в неприступную крепость. Людей, видевших смерть, крах своей цивилизации, трагедии, глубину и ужас которых большинство американцев даже не могут вообразить. Уэбб почувствовал свое родство с этим парнем, рожденное некими общими узами, сотканными из глубочайшей грусти и душевных ран, которые уже не залечить никогда.

Так они и стояли друг напротив друга, объединенные этим осознанным, но невысказанным чувством. Затем Ронгси грустно улыбнулся, еще раз поблагодарил Уэбба, и они попрощались.

* * *

Одинокий в шумной толпе студентов и преподавателей, Уэбб все же чувствовал, что он — не один. Агрессивная личность Джейсона Борна вновь заявила о себе. Пытаясь подавить ее, загнать внутрь себя, он делал медленные вдохи и выдохи, пытался максимально сконцентрироваться, применяя психологические приемы, которым его учил друг, психиатр Мо Панов. Сначала Уэбб сосредоточился на том, что его окружало: сине-золотых оттенках весеннего полудня, сером камне и красных кирпичных стенах стоявших вокруг зданий, снующих вокруг студентах, улыбающихся девичьих лицах, смехе парней, солидных разговорах преподавателей. Он впитывал в себя каждую мелочь, пытаясь расставить по местам время и место, в которых находился. Только после того, как ему это удалось, Уэбб перенес мысли на другое.

Много лет назад он работал на дипломатической службе в Пномпене. Он был женат, но не на своей нынешней жене Мэри, а на тайской женщине, которую звали Дао. У них было двое детей — Джошуа и Алисса, и их семья жила в доме на берегу реки. Америка тогда воевала с Северным Вьетнамом, но через некоторое время война добралась и до Камбоджи. Однажды, когда он был на работе, вся его семья купалась в реке, но тут появился самолет и на бреющем полете расстрелял их всех из пулемета.

От горя Уэбб едва не сошел с ума. Через некоторое время, бросив свой дом и покинув Пномпень, он объявился в Сайгоне — человек без прошлого и будущего. И именно Алекс Конклин подобрал на улицах Сайгона павшего духом, полубезумного Дэвида Уэбба, чтобы превратить его в первоклассного тайного агента. В Сайгоне Уэбб научился убивать, выпустил на свет божий бушевавшую в нем ненависть, превратив ее в смертоносное оружие. Когда один из членов группы Конклина по имени Джейсон Борн оказался вражеским шпионом, именно Уэбб убил его, приведя в исполнение смертный приговор.

Спустя годы, когда они вместе возвратились в Вашингтон, Конклин дал Уэббу долгосрочное задание, а также взял имя Джейсона Борна — человека, который давно умер и всеми забыт. В течение трех лет Уэбб на самом деле являлся Борном, превратившись в высококлассного киллера, главной целью которого стало выследить и уничтожить самого неуловимого и знаменитого из всех международных террористов — Ильича Рамиреса Санчеса, известного больше по кличке Карлос Шакал.

Уэбб ненавидел личину Борна, но иначе жить уже не мог. Джейсон Борн спасал жизнь беспомощного Уэбба столько раз, что и не вспомнишь. И как ни дико было об этом думать, но дело обстояло именно так.

Но как-то раз в Марселе все пошло наперекосяк. Борна подстрелили и, сочтя мертвым, бросили в воды Средиземного моря. Жизнь ему спасли рыбаки, а потом в порту, куда они его привезли, его долго выхаживал французский пьяница-доктор. Но главная беда состояла в том, что, находясь в состоянии глубокого шока, близкий к смерти, он почти начисто потерял память. Обрывки воспоминаний, которые постепенно возвращались к нему, принадлежали Борну. Лишь гораздо позже, с помощью Мэри, его нынешней жены, он сумел докопаться до истины и осознать, что на самом деле является Дэвидом Уэббом. Однако к тому времени жившая внутри его личность Джейсона Борна успела основательно укорениться, окрепла и стала слишком хитрой, чтобы умереть за просто так.

С тех пор в его телесной оболочке уживались одновременно две личности: профессор лингвистики Дэвид Уэбб, имеющий новую жену и двоих детей, и Джейсон Борн, специальный агент, профессиональный киллер, умелый шпион, натасканный лично Алексом Конклином. Штучная продукция! Как-то раз у Конклина возникла нужда обратиться к опыту Борна, и Уэбб хотя и с неохотой, но все же выполнил его просьбу. Но самое печальное — и об этом знали лишь единицы — заключалось в том, что Уэббу плохо удавалось контролировать ту свою половину, которая носила имя Борн. Именно это произошло сейчас, когда на Ронгси напали трое уличных подонков. Несмотря на все усилия Уэбба и Панова, Борн все же восстал к жизни.

* * *

Хан внимательно наблюдал за тем, как на противоположной стороне квадратного университетского двора беседуют Дэвид Уэбб и студент-камбоджиец, а затем нырнул в подъезд здания, стоявшего по диагонали от Хилли-Холла, и поднялся по ступеням на третий этаж. Он был одет так же, как большинство студентов, выглядел значительно моложе своих двадцати семи лет и поэтому ничем не выделялся среди окружающих. На нем были штаны цвета хаки, джинсовая куртка, а за плечами — большущий рюкзак. Ноги, обутые в кроссовки, не производили ни звука. Минуя одну за другой двери классных комнат, Хан прошел по коридору. В его памяти четко отпечаталась картина квадратного университетского двора со всем его содержимым. Он просчитывал углы стрельбы, принимая в расчет даже деревья с раскидистыми кронами, которые могли бы помешать обзору и взять на мушку мишень.

Перед шестой дверью он остановился. Изнутри доносился голос преподавателя, излагавшего какие-то великомудрые теории на тему этики. На губах Хана зазмеилась саркастическая ухмылка. По своему богатому и разнообразному жизненному опыту он знал, что этика — столь же никчемная и мертвая вещь, как древняя латынь. Он прошел к следующей аудитории, которая, по его расчетам, должна была пустовать, и вошел внутрь.

Движения его приобрели стремительность. Хан захлопнул и запер дверь, прошел мимо вереницы выходящих во двор окон, открыл одно из них и приступил к работе: скинул с плеч рюкзак, вытащил оттуда снайперскую винтовку Драгунова калибра 7,62 со складным прикладом, приладил к ней оптический прицел и положил ствол на подоконник. Поводив дулом в разные стороны, он нашел Дэвида Уэбба. Теперь тот стоял посередине двора — уже в одиночестве. Слева от него располагалась группа деревьев. Каждые несколько секунд мимо Уэбба проходили студенты, то и дело заслоняя его от стрелка. Хан сделал глубокий вдох, очень медленно выдохнул и прицелился в голову Уэбба.

* * *

Уэбб помотал головой, отгоняя прочь нахлынувшие воспоминания, и огляделся. Деревья шелестели листвой, которую солнце окрасило в нежно-золотистый цвет. Рядом с ним какая-то девушка, прижимая к груди стопку книг, хохотала над шутками сокурсников. Откуда-то в отдалении из открытого окна доносились звуки рок-музыки. По-прежнему обдумывая, что он хотел бы сказать Ронгси, Уэбб повернулся к крыльцу Хилли-Холла, и вдруг... В-ж-жиу... — что-то прожужжало у него возле уха. Молниеносно отреагировав, он отступил в тень деревьев.

"В тебя стреляют! — прокричал в мозгу столь знакомый голос Борна. — Не стой на месте! Двигайся!" Тело повиновалось, метнувшись в сторону, и, как оказалось, вовремя, поскольку в следующую секунду вторая пуля вонзилась в кору дерева рядом с его щекой.

«Сумасшедший стрелок...» Мысли Борна уже вовсю хозяйничали в его мозгу. Это была реакция тела на внезапную атаку.

Уэбба окружал привычный мир, но параллельно с ним в его сознании горящим напалмом пылал мир Борна — смертоносный, полный тайн и опасностей. В долю секунды он оказался вырванным из повседневной жизни Дэвида Уэбба, оторванным от всего и всех, кто был ему дорог. Даже встреча с Ронгси, казалось, осталась в другой жизни. Находясь вне зоны видимости неведомого снайпера, он завел руки назад и нащупал отверстие, проделанное в стволе дерева пулей, а затем, обернувшись, посмотрел прямо на то окно, в котором засел Хан. Это Джейсон Борн, а не он, Дэвид Уэбб, вычислил траекторию пули, сообразив, что стреляли из окна третьего этажа здания, которое находилось точно по диагонали от того места, где он стоял. Вокруг ходили, прогуливались, болтали, смеялись и о чем-то спорили студенты. Они, разумеется, ничего не видели, а если кто-то что-то и услышал, эти звуки для них ничего не означали и были тут же забыты.

Уэбб поспешно покинул свое убежище за деревом и протиснулся в гущу студентов, смешавшись с ними. Он торопился, но двигался так, чтобы не отделяться от людского потока. Сами того не подозревая, окружающие стали для него живым щитом, заслонив своими телами от снайпера.

Со стороны Уэбб казался полусонным лунатиком, но при этом его обострившиеся чувства улавливали и подмечали каждую мелочь. И неотъемлемой частью этого нового состояния было презрение к тем штатским, которые населяли обычный мир. Включая Дэвида Уэбба.

* * *

После второго выстрела Хан в замешательстве отпрянул назад. Такое случилось с ним впервые, и мысли разбегались, будучи не в состоянии разобраться в том, что же все-таки произошло: вместо того чтобы удариться в панику и побежать, словно перепуганная овца, в сторону Хилли-Холла, Уэбб спокойно переместился под укрытие деревьев, исчезнув из поля зрения Хана. Это было странно и уж совсем нехарактерно для человека, описание которого содержалось в досье, полученном от Спалко. Более того, в следующий после выстрела момент, исследовав след от второй пули, Уэбб без труда вычислил ее траекторию и теперь, используя в качестве прикрытия группу студентов, направлялся к зданию, где засел Хан. Невероятно, но, вместо того чтобы убегать, он собирался перейти в контратаку!

Слегка разозленный неожиданным поворотом событий, Хан переломил винтовку и спрятал ее в рюкзак. Уэбб уже вошел в здание и появится здесь с минуты на минуту.

* * *

Отделившись от потока пешеходов, Борн метнулся в здание и, оказавшись внутри, кинулся по лестнице на третий этаж. Поднявшись, он повернул налево. Седьмая дверь слева — аудитория. Коридор был наполнен гулом голосов студентов, съехавшихся сюда со всех концов мира, — африканцев, азиатов, латиноамериканцев, европейцев. И каждое лицо, даже несмотря на плохое освещение, намертво отпечатывалось в памяти Джейсона Борна.

Приглушенная болтовня студентов, взрывы их беззаботного смеха скрадывали ощущение опасности, таившейся где-то здесь, поблизости. Подойдя к двери, Борн раскрыл конфискованный недавно нож и зажал его в кулаке — так, что лезвие, словно штык, торчало между указательным и средним пальцами правой руки. Плавным движением Борн распахнул дверь и, сгруппировавшись, кувырком вкатился внутрь, приземлившись позади массивного дубового стола, стоявшего в паре метров от дверного проема. Лезвие было выставлено вперед и вверх, готовое ко всему.

Осторожно поднявшись, он обнаружил, что находится в пустой аудитории, в которой, кроме него, лишь меловая пыль да солнечные пятна на полу. Несколько секунд Борн стоял неподвижно, озираясь по сторонам. Ноздри у него подрагивали, будто у дикого зверя, словно он пытался учуять запах снайпера и материализовать его из воздуха. Затем он пересек комнату и подошел к окнам. Четвертое слева было открыто. Уэбб остановился возле него и стал смотреть на то самое место, где всего три минуты назад стоял он сам, беседуя с Ронгси. Снайпер стрелял именно отсюда! Борн словно наяву видел, как тот кладет ствол винтовки на подоконник, приникает глазом к мощному окуляру и сквозь оптический прицел осматривает двор. Игра света и тени, гуляющие студенты, внезапные взрывы смеха. Его палец — на спусковом крючке. Паф! Паф! Один выстрел, другой...

Борн внимательно осмотрел подоконник. Оглядевшись, он подошел к желобку под классной доской, взял оттуда щепотку меловой пыли и, вернувшись к окну, аккуратно сдул ее с ладони на поверхность подоконника.

Нет, ни единого отпечатка пальца! Подоконник тщательно вытерли. Борн встал на колени и осмотрел пространство у стены, под подоконником, но также ничего не обнаружил — ни небрежно брошенного сигаретного окурка, ни случайной ворсинки, ни стреляных гильз. Убийца был педантичен и исчез столь же волшебным образом, как появился.

Сердце Борна гулко билось, мозг лихорадочно работал. Кому могла понадобиться его смерть? По крайней мере, никто из его нынешней жизни заказчиком убийства быть не мог. Самой большой неприятностью последнего времени, которую он мог припомнить, был спор, произошедший у него на прошлой неделе с Бобом Дрейком, заведующим кафедрой этики. Этот зануда обожал разглагольствовать о том, почему выбрал своим жизненным поприщем именно этику, и своей болтовней уже успел довести до белого каления весь университет.

Нет, угроза исходила именно из мира Джейсона Борна. Уж там-то желающих поквитаться с ним хватало, но кому из них удалось протянуть ниточку от Джейсона Борна к Дэвиду Уэббу? Именно этот вопрос тревожил его сейчас больше всего. Несмотря на то что какая-то часть Уэбба стремилась отправиться домой и обсудить произошедшее с Мэри, он понимал: единственным человеком, знавшим абсолютно все о мрачном прошлом Джейсона Борна и способным помочь в сложившейся ситуации, является Алекс Конклин, который, подобно кудеснику, соткал его из воздуха.

Борн пересек комнату, подошел к висевшему на стене телефону, снял трубку и ввел свой персональный пин-код. Выйдя на городскую линию, он набрал номер Алекса Конклина. Этот человек, ходячая легенда ЦРУ, уже оформлял пенсию и поэтому сейчас наверняка должен был находиться дома. И действительно, в трубке зазвучали короткие гудки.

Оставалось либо ждать, пока Алекс «слезет» с телефона, что, учитывая его любовь поболтать, могло занять от получаса и более, либо отправиться прямиком к нему домой. Открытое окно, казалось, издевалось над Борном — оно знало о произошедшем здесь гораздо больше него.

Он вышел из аудитории и стал спускаться по лестнице. Его глаза автоматически сканировали лицо каждого, кто попадался на пути, а мозг сравнивал их с теми, кто встретился ему по дороге сюда. Торопливо пройдя по территории кампуса, Борн вскоре оказался на автомобильной стоянке, но, уже собравшись было завести двигатель, вдруг передумал. Выйдя из машины, он быстро, но тщательно осмотрел ее днище, заглянул в двигатель и, только убедившись, что автомобиль не заминирован, повернул ключ в замке зажигания и выехал с территории кампуса.

* * *

Алекс Конклин жил в сельском доме неподалеку от города Манассас в штате Вирджиния. К тому времени, как Уэбб выехал за пределы Джорджтауна, небо уже начало темнеть. Кругом царила какая-то торжественная тишина, словно природа вдруг затаила дыхание.

Алекса Конклина, как и Борна, Уэбб одновременно и любил, и ненавидел. Тот был его отцом, исповедником, соучастником и вдохновителем всех его тайных акций. Эксплуататором, наконец! Алекс Конклин был хранителем ключей от прошлого Джейсона Борна. Поговорить с Конклином именно сейчас было для него жизненно необходимо, поскольку только этот человек мог знать, каким образом некто преследующий Джейсона Борна сумел выйти на Дэвида Уэбба и обнаружить его в университетском городке Джорджтауна.

Вашингтон уже остался позади, и к тому времени, когда Уэбб подъехал к границе Вирджинии, день заметно потускнел. Солнце скрылось за плотными облаками, по зеленым пологим холмам рыскал ветер. Борн еще сильнее надавил на педаль акселератора, и машина, взревев мощным мотором, рванулась вперед.

Летя по скоростному шоссе, забранному в бетонные ограждения, он вдруг подумал, что уже больше месяца не виделся с Мо Пановым. Мо, психолог ЦРУ, приставленный к нему Конклином, пытался «отремонтировать» его поврежденную психику, подавить личность Борна и помочь Уэббу вернуть утраченную память. С помощью методики Мо Уэббу удалось вновь обрести воспоминания, которые, как оказалось, дрейфовали в самых отдаленных уголках его подсознания. Но это была адова работа, и Мо нередко приходилось прерывать психотерапевтические сеансы раньше времени, чтобы пациент не свихнулся окончательно.

Борн свернул со скоростной магистрали и по двухполосной щебеночно-асфальтовой дороге поехал на северо-запад. Почему именно сейчас ему вспомнился Панов? Борн давно научился доверять своим чувствам и интуиции, и тот факт, что он, как могло бы показаться, вдруг ни с того ни с сего вспомнил про Морриса, стал для него чем-то вроде сигнала тревоги. Что означает для него Мо? С ним связано много воспоминаний, это понятно, но что еще? Борн напряженно размышлял. Во время их последней беседы они говорили о тишине. Мо сказал, что тишина — очень важный инструмент, когда работаешь с памятью. Сознание, привыкшее к активной деятельности, не выносит молчания. Поэтому вполне возможно, что, если ты погрузишь свое сознание в абсолютную тишину, утраченные воспоминания вернутся, чтобы заполнить образовавшийся вакуум. «Ладно, — подумал Борн, — но почему мысли о тишине возникли именно сейчас?»

Отгадка пришла только тогда, когда он свернул на длинную, красиво изгибающуюся подъездную дорожку перед домом Конклина. Убийца использовал глушитель, чтобы никто не услышал выстрелов и, следовательно, не заметил его самого. Однако у глушителя есть свои недостатки: при использовании дальнобойного оружия, вроде знаменитой во всем мире снайперской винтовки Драгунова, глушитель заметно снижает точность боя. Убийца, по идее, должен был целиться в тело Борна — мишень крупнее, и в нее проще попасть, но все же стрелял в голову. Если предположить, что снайпер намеревался его убить, это выглядело нелогичным. Но если тот хотел всего лишь напугать его, послать некое предупреждение, то концы сходились. Этот неизвестный стрелок, судя по всему, был тщеславен, однако явно не собирался становиться главным героем вечерних теленовостей и поэтому тщательно замел следы. И все же у него имелась определенная, четкая цель — в этом сомневаться не приходилось.

Борн проехал мимо темного, уродливого старого сарая и нескольких хозяйственных построек, после которых его взгляду открылся и сам дом, стоявший в окружении высоких сосен, берез и голубых кедров — старых деревьев, росших здесь уже более шестидесяти лет. Они были по крайней мере на десять лет старше его. В свое время усадьба принадлежала ныне покойному армейскому генералу, который когда-то принимал активное участие в различных тайных операциях и прочих видах малопочтенной шпионской деятельности, поэтому и дом, и все поместье изобиловали потайными ходами, подземными, скрытыми от посторонних глаз тоннелями, входами и выходами. Борну всегда казалось, что Конклину страшно нравится жить в доме, напичканном секретами, в эдаком «замке с привидениями».

Затормозив перед крыльцом, Борн увидел на парковочной площадке не только принадлежащий Конклину «BMW» седьмой серии, но и «Ягуар» Мо Панова, стоявший рядом с машиной хозяина дома. Борн шагал по голубовато-серому гравию и чувствовал, как на сердце становится легче. Там, в доме, — два его лучших друга, каждый из которых в той или иной степени является хранителем ключей от его прошлого. Вместе им непременно удастся разрешить загадку, как не раз случалось раньше.

Он взошел на крыльцо и позвонил. Ответа не последовало. Прижав ухо к полированной поверхности двери из тикового дерева, Борн услышал внутри голоса, после чего подергал ручку. Дверь оказалась незапертой.

В его мозгу зазвенел сигнал тревоги. Некоторое время он стоял у полуоткрытой двери, пытаясь уловить малейшие звуки, доносившиеся изнутри. Мало ли что может произойти в деревенской местности, пусть даже о преступлениях здесь уже давно и слыхом не слыхивали! Старые привычки никогда не умирают. Сверхосторожный Конклин запер бы дверь в любом случае — будь он дома или в отъезде.

Вынув из кармана нож, Борн открыл его и осторожно вошел внутрь, отдавая себе отчет в том, что убийца — наверняка один из команды, посланной, чтобы разделаться с ним, — может прятаться где-то здесь.

Вестибюль был освещен светом настенных ламп. Широкие ступени деревянной лестницы вели наверх, к открытой галерее, тянувшейся по всей длине просторного холла. Справа располагалась гостиная, слева — библиотека с баром и длинными кожаными диванами. Подальше находилась небольшая комната, которую Алекс превратил в свой кабинет.

Двигаясь на звук голоса, Борн вошел в библиотеку. На экране большого телевизора, на фоне отеля «Оскьюлид», стоял красавец — до невозможного телегеничный комментатор телеканала Си-эн-эн. Карта в углу экрана поясняла, что репортаж ведется из Рейкьявика. «Сейчас здесь все только и говорят о том, что грядущий саммит, посвященный проблемам международного терроризма, окажется очень и очень непростым, — вещал он. — На повестке дня стоит так много вопросов, вызывающих...» Борн перестал слушать эту болтовню. В комнате не было ни одной живой души, но на журнальном столике стояли два старинных бокала. Борн взял один из них и понюхал. Сложный аромат любимого скотча Конклина на секунду сбил его с толку, заставил вернуться мыслями в прошлое, возродил в памяти воспоминания о Париже. Тогда стояла осень. Пламенеющие листья конских каштанов устилали Елисейские Поля, а он смотрел в окно кабинета...

Борн боролся с собой, отгоняя это видение — столь яркое, что ему казалось, будто он снова оказался в Париже. Однако пришлось мрачно напомнить себе, что он находится в Манассасе, в доме Алекса Конклина, и здесь явно что-то не так. Борн постарался собраться, понимая, что должен сохранять бдительность, ясность мысли, но память, спущенная с цепи запахом виски, брала верх. Ему так хотелось вернуть недостающие куски воспоминаний, что он сдался и вновь оказался в прошлом, у окна парижского кабинета. Чьего? По крайней мере, не Конклина, поскольку у Алекса в Париже никогда не было собственной конторы. Но этот запах... Рядом с ним находился кто-то еще. Обернувшись на мгновение, Борн, словно в свете вспышки, увидел очертания полузабытого лица... Он одернул себя. Это сводило с ума — помнить свою жизнь лишь прерывистыми вспышками. Судорожно и тщетно вспоминать людей, события, которые происходили в прошлом. И все-таки он не должен допустить, чтобы это уводило его от главного. Что там говорил Мо? Воспоминания могут вернуться к жизни, будучи спровоцированы любым запахом, предметом, звуком, даже прикосновением. И если такое случится, это воспоминание можно восстановить, удержать в памяти, снова и снова возвращаясь к нему, напоминая себе о том, что именно вытащило его из подсознания. Да, все это так, но сейчас — не время для таких упражнений. Сейчас главное — найти Алекса и Мо.

Борн взглянул вниз, увидел на столике маленький блокнот и взял его в руки. Тот оказался пустым. Верхний лист был вырван, но на следующем отпечатались какие-то знаки. Кто-то, вероятно, Конклин, написал: «NX-20». Борн сунул блокнот в карман.

«Итак, отсчет начался, — вещал с телеэкрана сладкоголосый комментатор. — Через пять дней мир узнает, настанет ли новый день в жизни человечества, наступит ли новый мировой порядок, смогут ли законопослушные народы Земли жить в мире и гармонии».

Репортаж закончился, и его сменил рекламный ролик.

Нажав на кнопку дистанционного пульта управления, Борн выключил телевизор, и в комнате повисла тишина. А что, собственно, произошло? Вполне возможно, что Конклин и Мо просто вышли прогуляться вокруг усадьбы! Это был любимый способ Панова спустить пар в ходе конфликта, и он часто применял его, общаясь со Стариком. Но — незапертая дверь? Нет, тут явно было что-то не так!

Тем же путем, которым он пришел сюда, Борн вернулся в холл и, перепрыгивая сразу через две ступеньки, взбежал на второй этаж. Обе гостевые спальни, располагавшиеся там, были пусты. Ни в них, ни в ванных комнатах он не смог обнаружить ни единого признака того, что этими помещениями недавно кто-либо пользовался. Спустившись снова в холл, Борн заглянул в личную спальню Конклина — комнату со спартанским убранством. Типичное логово старого солдата: узкая, не шире раскладушки, и твердая, как дерево, кровать была не убрана, и это говорило о том, что Алекс спал здесь прошлой ночью.

Почти ничего тут не говорило о жизни хозяина комнаты. Впрочем, чего еще ожидать от признанного мастера секретов! Борн взял с тумбочки обрамленную в серебряную рамку фотографию женщины с длинными волнистыми волосами, ясными глазами и легкой, чуть насмешливой улыбкой. На заднем плане виднелись хорошо знакомые ему каменные изваяния царственных львов, фонтан на площади Сен-Сюльпис. Борн поставил фотографию на место и заглянул в ванную комнату. Нет, и тут — ничего.

Снова — вниз! Часы в кабинете Конклина пробили два раза. Это были так называемые корабельные часы с боем, напоминающим звук морской рынды. Но Борну эти звуки почему-то показались угрожающими. Звон корабельного колокола черной волной растекся по всему дому. Сердце его забилось с удвоенной силой.

Он пересек холл и, подойдя к двери кухни, приоткрыл ее и заглянул внутрь. На плите стоял чайник, разделочные поверхности из нержавеющей стали были идеально чистыми. В лотке для приготовления льда, вынутом из морозильника и стоявшем на кухонном столе, высилась горка подтаявших ледяных кубиков. И тут Борн увидел именно то, чего боялся, — трость Конклина: из полированного ясеня, с массивным серебряным набалдашником. В результате одной из кровопролитных заморских схваток его нога оказалась искалеченной, поэтому он не расставался с тростью ни на минуту.

Кабинет находился рядом, а слева от кухни располагалась уютная, обшитая деревянными панелями угловая комната. Ее окна выходили на затененную деревьями лужайку и выложенную каменными плитками площадку, посередине которой журчал декоративный фонтан. Дальше начинался лес, занимавший большую часть территории усадьбы. Нервничая все больше, Борн направился к кабинету, и, когда он вошел туда, кровь застыла в его жилах.

Он даже не предполагал, что раздвоенность его личности может быть столь сильной. Пробудившийся внутри его Джейсон Борн оставался абсолютно хладнокровным, превратившись в бесстрастного, стороннего наблюдателя. Его взгляд, словно объектив бездушной видеокамеры, зафиксировал следующую картину: Алекс Конклин и Мо Панов лежат на пестром персидском ковре с простреленными головами. Крови вытекло так много, что ковер уже не в состоянии впитать ее, и она образовала лужицы на лакированном паркете. Эти лужицы поблескивали, значит, кровь была совсем свежей.

Мертвые глаза Конклина смотрели в потолок. Лицо его было красным и злым, словно вся желчность, которую он долгое время удерживал внутри себя, в последний момент выплеснулась наружу. Голова Мо была вывернута под неестественным углом, как если бы мужчина обернулся в ту самую секунду, когда его лишили жизни, и он, будто подрубленный, рухнул на пол. Его лицо исказила гримаса страха — перед тем как расстаться с жизнью, он, должно быть, успел увидеть подкравшуюся к нему смерть.

«Алекс! Мо! Господи... Господи всемогущий!» В душе Бона прорвалась какая-то плотина. Он упал на колени, обезумев от горя и отчаяния. Алекс и Мо — мертвы! Их безжизненные тела лежали на расстоянии вытянутой руки, но он все равно не мог в это поверить. Ему уже никогда не поговорить с ними, не попросить у них совета. В мозгу Борна одно за другим всплывали воспоминания о том, что их объединяло: беззаботные часы совместного досуга, минуты, наполненные опасностью и грозящие внезапной гибелью, и, наконец, ощущение уюта, спокойствия и близости, возникающее, когда опасность миновала. Оборваны две жизни, и позади не осталось ничего, кроме ярости и страха. С жуткой необратимостью дверь в его прошлое захлопнулась — теперь уже навсегда. Им обоим — и Уэббу, и Борну — хотелось плакать. Борн держался лучше. Отстраняясь от истеричной эмоциональности Уэбба, он делал все, чтобы ни одна слезинка не вытекла из его глаз. Слезы были роскошью, которую он не мог себе позволить. Сейчас главное — подумать.

Отбросив в сторону эмоции, Борн стал деловито осматривать место преступления, дотошно фиксируя в мозгу мельчайшие детали, пытаясь воссоздать картину того, что и как здесь произошло. Он подошел поближе к телам, не забывая о том, что ни к чему нельзя прикасаться, и тем более — наступать в лужи крови. Алекс и Мо были застрелены, и оружие убийства — в этом не могло быть сомнений — лежало на ковре между их телами. Каждый из них получил всего по одной пуле. Было очевидно, что работал профессионал, а не случайный грабитель. В мертвой руке Алекс все еще сжимал сотовый телефон. Судя по всему, в тот момент, когда его убили, он либо пытался кому-то позвонить, либо с кем-то разговаривал. Не исключено, что это произошло как раз в тот момент, когда Борн пытался дозвониться ему из Джорджтаунского университета. Не успевшая свернуться кровь, не остывшие еще тела — все это говорило о том, что несчастные были убиты не более часа назад.

Внезапно ход его мыслей нарушил слабый звук, донесшийся откуда-то издалека. Полицейские сирены! Борн выбежал из кабинета и бросился к центральному окну холла. На подъездную дорожку выруливали, похоже, все полицейские машины штата Вирджиния — с включенными мигалками и сиренами. Борн оказался в мышеловке — в доме, где лежат два трупа, — и без какого-либо алиби. Его подставили! Он ощутил, как ловко расставленная ловушка захлопнулась за его спиной.

Глава 2

Причудливые кусочки головоломки стали складываться в его мозгу в единую картину. Мастерские выстрелы, сделанные по нему в студенческом городке, были предназначены не для того, чтобы убить его, а чтобы направить в нужную сторону, заставить приехать к Конклину. Но Конклин и Мо к этому времени уже были мертвы. И кто-то все еще находился здесь, слушая и наблюдая, чтобы вызвать полицию сразу, как только сюда заявится Борн. Кто же все это устроил? Тот самый человек, который стрелял в него в кампусе?

Не тратя более времени на раздумья, Борн вынул из мертвой руки Алекса сотовый телефон, выбежал в холл и нырнул в кухню. Оказавшись там, он открыл маленькую дверь, за которой начинались узкие ступени, ведущие в подвал, и посмотрел в чернильную темноту. До его слуха доносился треск полицейских раций, хруст гравия. Хлопнула входная дверь. Голоса полицейских, деловито переговаривающихся между собой, раздавались все ближе.

Борн кинулся к кухонному шкафу и стал один за другим выдвигать ящики, лихорадочно роясь в их содержимом, пока не нашел карманный фонарик Конклина, а затем метнулся обратно к двери, ведущей в подвал, и нырнул в нее. Несколько секунд вокруг царил кромешный мрак, а затем упругий луч света вырвал из темноты ступени, и Борн начал спуск — быстро и бесшумно. Он ощущал запахи бетона, старого дерева и масляной краски. Когда ступени закончились, Борн нащупал в полу кольцо люка и потянул его на себя. Однажды холодным и снежным зимним днем Конклин показал ему этот подземный ход, ведущий к вертолетной площадке генерала, которую тот в свое время приказал соорудить возле конюшни.

Над головой Борна скрипели половицы. Полицейские находились уже в доме и, возможно, успели обнаружить тела. Два трупа в доме и три машины перед ним — копам не понадобится много времени, чтобы выяснить, кто убит и кто — «убийца».

Нырнув в провал, Борн оказался в узком тоннеле и тщательно приладил крышку люка на место. Он только сейчас — слишком поздно — вспомнил о старинном бокале, который брал в руки. «Когда им займутся эксперты, они мигом найдут мои отпечатки. Плюс — моя машина, стоящая возле крыльца...»

Однако предаваться раздумьям было некогда. Пригнув голову, Борн двинулся по узкому проходу. Метра через три тоннель расширился, потолок стал выше, и появилась возможность идти нормально. В воздухе стала ощущаться сырость, где-то недалеко раздавались мерные звуки капающей воды. Из всего этого Борн сделал вывод, что он уже вышел за пределы фундамента дома, и ускорил шаг. Через три минуты он достиг подножия новой лестницы, поднялся по ступеням, толкнул плечом крышку еще одного люка и выбрался наружу, с наслаждением вдохнув полной грудью свежий воздух, наполненный стрекотанием насекомых и приглушенным светом догорающего дня.

Он находился возле вертолетной площадки генерала. Повсюду здесь царил дух давнего запустения. Гудронное покрытие было усеяно мертвыми ветками и сучьями, под стоявшим поодаль навесом с покатой крышей обосновалось семейство енотов. Однако целью Борна была вовсе не вертолетная площадка. Повернувшись к ней спиной, он направился в глубь густого хвойного леса.

В его планы входило сделать большой крюк, обойдя дом стороной, чтобы не наткнуться на полицейский кордон, который уже наверняка выставлен вокруг поместья. Но в первую очередь ему нужна была узенькая речушка, по диагонали пересекавшая территорию всего владения. Борн не сомневался: полицейские скоро привезут розыскных собак, и те мигом возьмут его след. Но если он будет двигаться по воде, даже служебные псы с их феноменальным нюхом окажутся бессильны.

Продираясь сквозь колючие заросли кустарника, Борн взошел на невысокий пригорок, остановился между двумя кряжистыми кедрами и прислушался. Ему было необходимо самым тщательным образом зафиксировать все, вплоть до мельчайших звуков, присущих этой местности, чтобы любой новый заставил его насторожиться. Борн отдавал себе отчет в том, что враг — все еще поблизости. Мерзавец, убийца его друзей, которые только и связывали его с прежней жизнью. Желание настигнуть подонка и расправиться с ним боролось с пониманием того, что главная задача сейчас — не попасться в лапы полицейских. Как бы ни хотелось ему добраться до убийцы, Борн осознавал: сначала нужно выбраться отсюда, причем поскорее, пока ловушка не захлопнулась окончательно.

* * *

В тот момент, когда Хан вошел в густые заросли хвойного леса на территории поместья Александра Конклина, у него возникло ощущение, будто он наконец-то оказался дома. Высоко над его головой сомкнулся густой зеленый купол, погрузив все окружающие предметы в зеленоватый полумрак. Через верхние ветви с трудом пробивались редкие лучи догорающего солнца, но здесь, внизу, все было темным и угрюмым.

Он проследил за Уэббом от университетского городка до дома Конклина. В течение своей карьеры ему не раз приходилось слышать об Александре Конклине, этом легендарном супершпионе. Хану было невдомек только одно: что могло понадобиться здесь Уэббу? Откуда он вообще может знать Конклина? И как получилось, что буквально через несколько минут после появления здесь Уэбба сюда нагрянула целая армия полицейских?

В отдалении послышался собачий лай. Полиция, видимо, уже спустила с поводков ищеек. Впереди Хан увидел фигуру Уэбба. Тот двигался по лесу так уверенно, будто ему здесь был знаком каждый уголок. Еще одна загадка, на которую нет ответа. Хан пошел вперед, размышляя о том, куда может направляться Уэбб. Затем он услышал шум потока, и ему стало абсолютно ясно, что задумал противник.

Хан поспешил и добрался до реки раньше Уэбба. Теперь он знал наверняка: его жертва пойдет вниз по течению, в сторону, противоположную той, куда побегут ищейки. Чуть поодаль он увидел огромную иву, и на губах его заиграла улыбка. Раскидистое дерево с густой кроной — это как раз то, что ему нужно.

* * *

Рыжий свет начинающегося вечера огненными иглами пробивался сквозь бреши в листве, и Борн невольно залюбовался золотистыми бликами, игравшими на резных краях листьев. По другую сторону пригорка почва была более влажная, хотя и каменистая. До его слуха донеслись мягкие звуки текущей воды, и он пошел по направлению к реке так быстро, как только мог.

Таяние зимних снегов и обильные дожди ранней весны сделали свое дело: неширокая обычно речушка раздулась и превратилась в бурлящий поток. Борн без колебания вошел в ледяную воду и двинулся вниз по течению. Чем дольше он будет оставаться в воде, тем лучше, поскольку собаки потеряют его след, и чем большее расстояние он преодолеет по воде, тем сложнее им будет взять его снова.

Чувствуя себя на данный момент в безопасности, Борн стал думать о своей жене Мэри. С ней необходимо связаться как можно скорее. Самому ему дорога домой теперь закрыта — тут сомнений быть не может. Объявись он дома, в опасности окажется вся его семья. Но он обязан поговорить с Мэри, предупредить ее. Разыскивая его, люди из ЦРУ наверняка нанесут ей визит, станут допрашивать, полагая, что ей известно его местонахождение. Однако существовала еще одна, гораздо более страшная вероятность: тот, кто подставил его, теперь может попытаться добраться до него через близких.

При мысли об этом Борн покрылся холодным потом. Затем вытащил из кармана сотовый телефон Конклина и, набрав номер мобильника Мэри, послал ей SMS-сообщение, состоящее из одного только слова: «Алмаз». Это была часть кода, который они заранее разработали совместно с Мэри, чтобы пользоваться им в экстренных случаях. Слово «алмаз» являлось приказом немедленно забрать детей и перебраться в их второй дом — убежище, о существовании которого не знала ни одна живая душа. Там, в безопасности, не вступая ни с кем в контакты, они должны были оставаться до тех пор, пока он не пришлет другой сигнал: «Все чисто».

Телефон Алекса зазвонил, и Борн прочитал на дисплее ответное сообщение от Мэри: «Повторите, пожалуйста». Такое их уговором не предусматривалось. Потом Борн сообразил: она просто растерялась, ведь он послал ей сообщение не со своего телефона, а с мобильника Конклина. Он послал сообщение повторно, на сей раз набрав слово прописными буквами: «АЛМАЗ». Он ждал, затаив дыхание, и с облегчением выдохнул лишь после того, как пришел ответ от Мэри: «ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ». Мэри все поняла. Сейчас она, должно быть, уже упаковывает вещи, собирает детей и увозит их прочь, оставляя привычную жизнь позади.

И все же тревога не покидала Борна. Ему было бы гораздо легче, если бы он услышал ее голос, смог объяснить, что произошло, сказать, что с ним все в порядке. На самом же деле с ним было далеко не все в порядке. Человек, которого она знала, Дэвид Уэбб, опять превратился в Джейсона Борна, которого Мэри боялась и ненавидела, причем с полным на то основанием. Вполне могло случиться так, что однажды Борн полностью и окончательно захватит контроль над телом Дэвида Уэбба. И чьих рук делом это будет? Александра Конклина.

Ему казалось странным, даже невероятным, что он мог одновременно любить и ненавидеть Алекса. Насколько загадочно человеческое сознание, способное в одно и то же время вмещать в себя столь противоречивые эмоции, способное оправдывать с помощью здравого смысла самые отвратительные качества и, несмотря ни на что, испытывать искреннюю привязанность к их носителю. Однако Борн знал: любить и быть любимым является одним из самых сильных императивов человека.

Он продолжал размышлять об этом, бредя по воде — холодной, как лед, и прозрачной, словно чистейший хрусталь. Перепуганные нежданным вторжением, на его пути метались мелкие рыбешки. Пару раз воду серебряным ножом рассекла форель с раскрытым зубастым ртом, вероятно, преследуя добычу. Он дошел до места, где река делала изгиб, а над водой склонила свои печальные ветки большая раскидистая ива. Ее жадные до влаги корни вылезли из прибрежной почвы и спускались прямо в воду. Борн, хотя и был настороже, готовый отреагировать на любой неожиданный звук, не заметил ничего подозрительного. Разве что вода здесь бурлила сильнее.

Атака последовала сверху. Борн ничего не услышал. Он лишь успел заметить какую-то промелькнувшую в воздухе тень, а затем на него обрушилась огромная тяжесть, и он ушел под воду. Тяжесть давила ему на спину, выжимая из легких воздух. Подняв голову, Борн пытался бороться, но нападавший схватил его за волосы и ударил лицом о речной булыжник. Затем вражеский кулак вонзился ему в почки, и скудные остатки воздуха, все еще остававшиеся в груди, вырвались наружу кровавыми пузырями.

Вместо того чтобы напрячься и оказывать сопротивление, Борн приказал своему телу расслабиться, стать мягким и безвольным. Затем, даже не пытаясь вынырнуть, он прижал локти к бокам и в тот момент, когда его тело максимально расслабилось, Борн оперся ими о речное дно и перевернулся лицом к поверхности. А после, оттолкнувшись от дна, он бросил свое тело вперед и вверх и ударил вслепую, поняв только, что попал в цель. Тяжесть, придавливавшая его, исчезла, и Борн сел, хватая ртом благословенный воздух. С лица его стекала вода, мешая смотреть, поэтому он видел лишь размытые очертания своего противника. Он бросился на него, но поймал лишь воздух. Нападавший исчез так же молниеносно, как появился.

* * *

Ловя ртом воздух и пытаясь побороть позывы к рвоте, Хан с трудом вскарабкался на крутой берег. Растерянный, взбешенный, он вошел в подлесок и вскоре исчез в густой чаще. Пытаясь восстановить нормальное дыхание, он массировал ладонью невыносимо болевший кадык, в который угодил кулак Уэбба. Нет, это не было случайным попаданием. Это была профессиональная, мастерски просчитанная контратака. Хан был ошеломлен, в его душу даже закрался страх. Уэбб оказался очень опасным противником. Гораздо опаснее, чем может — и имеет право — быть яйцеголовый «ботаник». Он сумел уклониться от пуль, вычислить траекторию выстрелов, безошибочно найти путь в дремучей чаще и даже — выиграть в рукопашной. Причем при первой же опасности он отправился к Алексу Конклину. Что же это за человек? — спрашивал себя Хан. Очевидно было одно: он опять недооценил Уэбба. И все же он выследит его и одержит над ним верх! Перед тем как наступит неизбежный конец, Уэбб должен проникнуться перед ним страхом. Настоящим страхом.

* * *

Мартин Линдрос, заместитель директора Центрального разведывательного управления, приехал в поместье Александра Конклина в Манассасе ровно в 18:06. Его почтительно встретил один из главных детективов штата Вирджиния по имени Гаррис. Измученный работой, лысеющий человек, он был целиком занят разрешением конфликта между шерифом округа, полицией штата и ФБР. Каждая из сторон, узнав о том, кем были убитые, стала тянуть одеяло на себя, пытаясь заполучить эксклюзивное право на расследование громкого преступления. Выйдя из машины, Линдрос насчитал дюжину автомобилей, стоявших у входа. Помножив это число на три, можно было хотя бы приблизительно вычислить, сколько людей находится в доме. Судя по всему, здесь недоставало только порядка и понимания того, что происходит.

Обменявшись с Гаррисом рукопожатием, он посмотрел ему в глаза и сказал:

— Детектив Гаррис, хочу вам сообщить, что ФБР выведено из игры. Теперь этим двойным убийством будем заниматься только мы с вами.

— Отлично, сэр! — кивнул Гаррис. — Большое спасибо.

Он был высок, но, как бы пытаясь компенсировать это, сильно сутулился. Эта его черта, вкупе с большими водянистыми глазами и скорбным выражением лица, производила впечатление, что человек этот едва передвигает ноги.

— Не благодарите меня, детектив. Гарантирую вам, мы раскроем это дело за пять минут. — Отвернувшись от собеседника, он велел своему помощнику соединиться с ФБР и офисом окружного шерифа. — Хоть какие-нибудь следы Дэвида Уэбба обнаружены?

Перед тем как он выехал на место преступления, люди из ФБР сообщили ему, что у входа в дом Алекса Конклина находится машина Уэбба. Впрочем, на самом деле — не Уэбба, а Джейсона Борна. Именно по этой причине директор ЦРУ приказал Линдросу взять расследование под личный контроль.

— Нет, — отрапортовал Гаррис. — Пока нет. Но мы уже пустили по его следу разыскных собак.

— Хорошо. Кордон по периметру поместья выставлен?

— Я хотел выставить своих людей, но ФБР... — Гаррис горестно покачал головой. — Я пытался объяснить им, что в данной ситуации каждая секунда драгоценна.

Линдрос посмотрел на часы.

— Периметр составляет примерно полмили. Пусть ваши люди прочешут территорию по радиусу в четверть мили. Возможно, они выудят что-нибудь полезное. Если у вас есть такая возможность, вызовите дополнительные силы.

Пока Гаррис вел переговоры по рации, Линдрос смотрел на него оценивающим взглядом.

— Как вас зовут? — спросил он, когда детектив закончил отдавать приказы.

Полицейский удивленно посмотрел на него и ответил:

— Гарри.

— Гарри Гаррис... Вы шутите?

— Никак нет, сэр.

— О чем только думали ваши родители?

— По-моему, они вообще не думали, сэр.

— Ладно, Гарри, давайте-ка осмотримся. Что мы тут имеем?

Линдросу было под сорок. Красивый, светловолосый, член Лиги плюща[144], он был завербован ЦРУ, еще будучи студентом Джорджтауне кого университета. Отец Линдроса был сильной личностью. Он имел собственное мнение по любому вопросу и оказывал решающее влияние на воспитание сына. Именно благодаря ему у юного Мартина сформировалась дьявольская изворотливость, которая при этом уживалась с обостренным чувством долга и исполнительностью. Линдрос искренне полагал, что именно эти качества привлекли к нему внимание ЦРУ.

Гаррис повел его в кабинет убитого, но прежде Линдрос заглянул в библиотеку и обратил внимание на два старинных бокала, стоявших на журнальном столике.

— Их кто-нибудь трогал?

— Насколько я знаю, нет, сэр.

— Называйте меня Мартин. У нас с вами нет времени для церемоний.

Линдрос посмотрел на Гарриса и улыбнулся самой располагающей улыбкой, имевшейся в его арсенале. Он, представитель всемогущего ЦРУ, общается на равных с провинциальным шерифом! Это, а также то, что Линдрос сразу отсек от расследования все прочие ведомства, сразу сделало шерифа не просто его союзником, а скорее даже фанатичным поклонником. Очень полезное приобретение!

— Надеюсь, вы уже приказали вашим криминалистам снять с них отпечатки пальцев?

— Только что, сэр.

— Отлично, а теперь давайте перекинемся парой слов с коронером.

* * *

Выше по дороге, змеившейся вдоль холма, обозначавшего границу поместья, стоял крепко скроенный мужчина и следил за передвижениями Борна сквозь мощный прибор ночного видения. Широкое и круглое, словно арбуз, лицо выдавало его славянское происхождение, кончики пальцев на левой руке пожелтели от никотина — он курил одну сигарету за другой. Позади него стоял мощный спортивный автомобиль, так что со стороны этот господин мог показаться обыкновенным туристом. Переместив взгляд чуть левее, он обнаружил Хана, продиравшегося сквозь чащобу следом за Борном. Не спуская с него глаз, мужчина вынул из кармана сотовый телефон и на ощупь набрал международный номер.

Степан Спалко ответил сразу.

— Ловушка сработала, — доложил наблюдатель. — Объект ударился в бега. Пока ему удается уворачиваться и от полиции, и от Хана.

— Черт бы его побрал! А какого дьявола медлит Хан?

— Вы хотите, чтобы я у него это выяснил? — ледяным тоном осведомился собеседник Спалко.

— Держитесь от него подальше, — велел тот. — А еще лучше было бы, если бы вы вообще убрались оттуда.

* * *

Выбравшись на берег реки, Борн сел на землю и откинул мокрые волосы с лица. Все его тело болело, легкие горели, словно были охвачены огнем, перед глазами то и дело взрывались красные вспышки, возвращая его во вьетнамские джунгли Там-Куана, где он выполнял задания по приказу Алекса Конклина и с тайного одобрения командования Сайгона, в чем оно никогда не призналось бы. Задания столь безумные, столь сложные и опасные, что никому не пришло бы в голову связать их проведение с военнослужащими США.

Купаясь в солнечном свете весеннего вечера, Борн размышлял о том, что сейчас он, по всей видимости, оказался точно в такой же ситуации. Он находился в «красной зоне» — на территории, контролируемой противником. Проблема заключалась в том, что Борн не имел представления, кто этот противник и чего он добивается: все еще играет в какие-то свои игры, как тогда, когда стрелял в него в университетском городке, или перешел к осуществлению нового этапа своего плана?

Вдалеке заслышался собачий лай, а затем где-то совсем рядом хрустнула сухая ветка. Кто это — животное или враг? Борн немедленно вспомнил о своей первоочередной задаче — во что бы то ни стало не попасться в сети полиции. Но теперь эта задача осложнялась тем, что ему нужно было защитить себя еще и от таинственного противника. Врага нужно найти раньше, чем тот сможет предпринять еще одну атаку. Это был, несомненно, все тот же человек, но теперь стало ясно, что он не только великолепный стрелок, но еще и мастерски владеет приемами войны в условиях джунглей. Осознание того, что теперь ему известно о противнике гораздо больше, в какой-то степени приободрило Борна. Он получил хотя бы приблизительное представление о том, с кем имеет дело, и ему будет легче не только остаться в живых, но и преподнести мерзавцу хорошенький сюрприз.

Перед тем как опуститься за горизонт, солнце окрасило небосвод в цвет тлеющих углей. Подул холодный ветер, заставив промокшего до костей Борна поежиться. Он поднялся на ноги и пошел быстрым шагом — отчасти для того, чтобы размять затекшие мышцы, отчасти, чтобы хоть немного согреться. Лес заволокла синеватая дымка, и все же он чувствовал себя столь же уязвимым, как тогда, когда находился на открытом со всех сторон пространстве без единого дерева.

Борн знал, что стал бы делать, окажись он в Там-Куане: первым делом он нашел бы убежище, подходящее место, где можно собраться с силами и неторопливо оценить обстановку. Но искать убежище на территории «красной зоны» было рискованно — существовала вероятность угодить прямиком во вражескую ловушку.

Борн двигался по лесу медленно и осторожно, его глаза ощупывали каждое дерево, и наконец он нашел то, что ему было нужно. Виргинская лиана. Для цветов было еще слишком рано, но характерные блестящие листья с пятью выступами было нельзя не узнать. Раскрыв нож, Борн аккуратно отрезал длинный кусок прочного стебля.

Закончив сооружать то, что задумал, беглец обратил внимание на какой-то звук. Пройдя с десяток шагов в том направлении, откуда он донесся, Борн вышел на небольшую опушку и увидел оленя. Это был самец средних размеров — со сторожко поднятой головой и раздувающимися черными ноздрями. Может, он учуял Борна? Нет, олень явно что-то искал.

Животное пустилось вскачь, и Борн — вслед за ним. Он бежал по лесу легко и бесшумно, параллельно оленьей тропе. В какой-то момент ветер подул в другую сторону, и ему пришлось остановиться и изменить направление, чтобы по-прежнему оставаться с подветренной стороны от четвероногого красавца. Они покрыли, наверное, уже с четверть мили, когда олень наконец замедлил бег. Почва стала выше и тверже. Они отдалились от реки уже на значительное расстояние и теперь находились в самом дальнем конце поместья. Животное легко перескочило через невысокую стену, обозначавшую границу участка, и Борн, взобравшись на стену следом за ним, обнаружил, что олень привел его к лизунцу — месту, где собираются дикие животные, привлекаемые выступающей на поверхность земли солью. Наличие лизунца означало горы, горы — значит, пещеры. И действительно, Конклин в свое время говорил ему, что северо-западный край участка граничит с цепью пещер с «дымоходами» — естественными вертикальными шахтами, которые индейцы когда-то использовали для вывода дыма во время приготовления пищи. На большую удачу, нежели такая пещера, Борн не мог даже надеяться. Идеальное убежище, которое благодаря двум выходам на поверхность никогда не станет ловушкой.

* * *

«Вот теперь ты попался!» — со злорадством подумал Хан. Уэбб совершил непростительную ошибку: он вошел в одну из немногих здесь пещер, которые не имели второго выхода. Хан выбрался из-за своего укрытия, молча, по-кошачьи пересек открытое пространство и нырнул в черное жерло пещеры.

Пробираясь под каменным сводом, он ощущал присутствие Уэбба в темноте впереди себя. Инстинкт подсказывал Хану, что эта пещера — мелкая. Тут не было того характерного запаха органической материи, который присущ большим пещерам, уходившим далеко в глубь горной породы.

Впереди Уэбб включил электрический фонарик и в тот же момент увидел, что здесь нет «дымохода», нет пути к отступлению. Время атаки пришло! Хан бросился на свою жертву и изо всех сил ударил Уэбба в лицо.

* * *

Борн упал, выронив фонарик на каменный пол, и свет, словно безумный, заплясал по стенам пещеры. В ту же секунду он ощутил поток воздуха от летящего в его сторону кулака. Он не стал уворачиваться, но за мгновение до удара сам ударил по незащищенному бицепсу противника и, подавшись вперед, впечатал свой локоть в грудь нападавшему. Тот в свою очередь ударил его коленом в бедро, угодив в нервный центр, и острая боль прокатилась по телу Борна. Схватив противника за одежду, он швырнул его на каменную стену, но тело врага, отскочив от нее, словно резиновое, снова метнулось в его сторону и сбило с ног. Они покатились, вцепившись друг в друга. Борн слышал тяжелое дыхание возле своего уха. Нелепый, совершенно неуместный в данной ситуации звук, ибо именно так обычно дышит спящий рядом с тобой ребенок.

Хоть и поглощенный борьбой, Борн все же ощущал странную смесь запахов, исходивших от врага, и в его мозгу вновь возникла картинка джунглей Там-Куана, где в солнечный день от болот поднимается пар. В этот момент он почувствовал, что его шея попала в захват. Противник прижал к его горлу то ли палку, то ли железный прут и теперь обеими руками сдавливал его.

— Я не стану тебя убивать, — проговорил незнакомый голос возле его уха. — По крайней мере, сейчас.

Борн попытался нанести удар локтем назад, но в ответ получил сильный тычок коленом в и без того болевшую почку. Он удвоил усилия, пытаясь вырваться из мертвой хватки, но прут только сильнее вдавливался в его горло, лишая воздуха, причиняя невыносимые страдания.

— Я бы мог убить тебя сейчас, но я не стану, — продолжал тем временем голос. — Но я сделаю это позже, на свету, чтобы смотреть в твои глаза, когда ты будешь умирать.

— Неужели было необходимо убивать двоих невинных людей, чтобы добраться до меня? — прохрипел Борн.

— О чем ты толкуешь?

— О тех двоих, которых ты пристрелил там, в доме.

— Я не убивал их. Я никогда не убиваю невиновных. — Раздался смешок. — А с другой стороны, вряд ли можно назвать невиновным хотя бы одного человека, так или иначе связанного с Александром Конклином.

— Но ты ведь сам загнал меня сюда! Ты стрелял в меня, чтобы я бросился за помощью к Конклину, так что ты мог...

— Прекрати пороть чушь! — произнес голос. — Я всего лишь проследил за тобой до этого места.

— В таком случае откуда ты знал, по какому адресу вызвать полицейских?

— На кой черт мне вызывать полицейских? — раздался грубый шепот.

Хотя Борн и был ошеломлен тем, что услышал во время этого странного разговора, он сумел немного расслабиться, чуть отклонив голову назад. Благодаря этому между его кадыком и железным прутом появился небольшой зазор. Воспользовавшись этим, Борн резко крутанулся на носках, одновременно с этим опустив одно плечо вниз, и ребром ладони нанес противнику резкий удар пониже правого уха. Тот обмяк, и прут со звоном покатился по полу пещеры.

Борн сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь восстановить дыхание, но от недостатка кислорода голова его все еще кружилась, а перед глазами плыли красные пятна. Обретя способность видеть, он поднял с полу фонарик и направил луч света туда, где, по его расчетам, должен был лежать поверженный враг. Однако там никого не оказалось. До его слуха донесся едва уловимый шорох, и он поднял фонарик выше. Луч высветил фигуру, стоявшую в проеме выхода из пещеры. Отреагировав на свет, человек обернулся, и за долю секунды до того, как он скрылся среди деревьев, Борн успел увидеть его лицо.

Борн метнулся за ним и уже через мгновение услышал треск и свист рассекаемого воздуха. Ориентируясь на эти звуки, он направился туда, где устроил свою ловушку из виргинской лозы, сплетя из нее некое подобие сети и привязав ее концы к молодым зеленым деревцам. И вот ловушка сработала, поймав его врага. Охотник сам превратился в дичь. Борн пошел вперед, готовясь взглянуть в лицо своему противнику, однако в сети никого не оказалось. Присев на корточки и взяв сеть в руки, Борн увидел широкое отверстие, прорезанное в ее верхней части. Да, этот человек был быстрым, умным и хорошо подготовленным противником. В следующий раз застать его врасплох будет гораздо сложнее.

Борн поднял голову и поводил лучом света от фонарика по темно-зеленому куполу ветвей. Помимо собственной воли он уже начинал испытывать что-то вроде восхищения по отношению к человеку, который ему противостоял, — опытному и изобретательному.

Борн выключил фонарик, и его окутала ночь. Где-то, жалуясь, закричал козодой, а затем над поросшими хвоей холмами мрачно заухал филин.

Борн облокотился спиной о сосну, глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором возникли темные глаза незнакомца, и он тут же вспомнил, что это было лицо одного из студентов, которых он встретил по пути в аудиторию, откуда стрелял снайпер.

Что ж, по крайней мере, у его противника есть не только голос, но и лицо.

«Я бы мог убить тебя сейчас, но я не стану. Я сделаю это позже, на свету, чтобы смотреть в твои глаза, когда ты будешь умирать».

Глава 3

Штаб-квартира «Гуманистов без границ» — международной организации по защите прав человека, широко известной в мире в связи с ее гуманитарной и благотворительной деятельностью, — располагалась на густо поросшем зеленью западном склоне горы Геллерт в Будапеште. От вида, открывавшегося с этой высоты, захватывало дух, и, любуясь им сквозь зеркальные окна, Степан Спалко воображал, что весь город вместе с Дунаем лежит у его ног.

Он встал с кресла, обошел свой массивный письменный стол и сел на обтянутый кожей стул — лицом к лицу с темнокожим президентом Кении. Вдоль двери в кабинет, сложив руки за спиной, стояли телохранители президента с отсутствующим выражением на лицах, свойственным всем людям этой профессии. На стене над их головами красовался барельеф: зеленый крест в раскрытой человеческой ладони — известный во всем мире герб «Гуманистов».

Президента звали Джомо. Он принадлежал к кикуйю, самому большому этническому племени в Кении, и являлся прямым потомком Джомо Кениата, первого президента республики. Как и его знаменитого предка, нынешнего президента нужно было называть мзее, так на языке суахили обращаются к уважаемому и почтенному человеку. Между собеседниками стоял уникальный серебряный столик XVIII века, украшенный изысканным орнаментом, а на нем — чашки, наполненные ароматным чаем, бисквиты и маленькие, изысканно приготовленные канапе на хрустальном блюде. Мужчины разговаривали негромкими ровными голосами.

— Даже не знаю, как вас благодарить за ту неслыханную щедрость, которую лично вы и ваша организация проявили по отношению к нам, — сказал Джомо. Он сидел очень прямо, не прикасаясь к мягкой плюшевой спинке стула. Время и жизнь лишили лицо этого человека значительной части той живости, которая была присуща ему в молодости. Обманчивый глянец его темной кожи не мог скрыть предательской бледности. Его черты зачерствели и ожесточились от невзгод, решимость во что бы то ни стало выполнить возложенную на него миссию наложила на них отпечаток обреченности. Иными словами, Джомо чем-то напоминал воина, который слишком долго пробыл в осажденной крепости. Его колени были прижаты друг к другу, ноги согнуты под прямым углом. В руке президент сжимал длинную инкрустированную шкатулку из полированного африканского палисандра. Почти застенчиво он протянул ее Спалко.

— Примите этот дар в знак искренней и глубочайшей благодарности от имени всего кенийского народа.

— Благодарю вас, господин президент. Вы чрезмерно добры, — с изысканной вежливостью ответил Спалко.

— Нет, если уж кто и добр, то это вы. — Джомо с интересом следил за тем, как Спалко открывает шкатулку. Внутри ее оказался кинжал с плоским лезвием и камень почти овальной формы, но с плоскими торцевыми сторонами.

— Боже милостивый, неужели это — священный камень гитати?

— Именно так, сэр, — произнес Джомо, весьма довольный тем, что его подарок произвел столь сильное впечатление. — Он — из моей родной деревни, из киамы, к которой я по-прежнему принадлежу.

Спалко знал, что Джомо подразумевает совет старейшин. Гитати имели огромное значение для членов племени. Когда между членами совета возникал спор, который не мог быть разрешен обычными средствами, на этом камне приносили клятву. Спалко взялся за рукоять кинжала, вырезанную из сердолика. Он тоже имел важное ритуальное значение. В том случае, если от исхода спора зависела жизнь или смерть, лезвие этого кинжала раскаляли на огне, а затем прикладывали к языкам спорщиков. Тот, у кого впоследствии на языке появлялось больше волдырей, признавался неправым и, следовательно, виновным.

— И все же, господин президент, — с некоторым лукавством заговорил Спалко, — мне бы хотелось знать точнее, откуда взялся этот священный камень — из вашей киамы или из вашей ньямы?

Джомо расхохотался столь раскатисто, что даже его маленькие уши задвигались. В последнее время у него было так мало поводов для смеха! Сейчас он даже вряд ли бы вспомнил, когда смеялся в последний раз.

— Так, значит, вы и о наших тайных советах наслышаны? Ну, сэр, должен вам сказать, что ваши познания относительно обычаев и традиций моего народа просто поразительны!

— Кения имеет долгую и полную кровавых перипетий историю, господин президент, а я твердо верю в то, что именно история преподает нам наиболее важные уроки.

Джомо кивнул:

— Полностью с вами согласен, сэр. И готов уже в который раз повторить, что не могу себе представить, какая участь постигла бы Республику Кению, если бы не ваши врачи и их чудодейственные вакцины.

— Увы, против СПИДа вакцины пока не существует. — Голос Спалко звучал ровно, но твердо. — Современная медицина способна облегчить страдания больных с помощью различных медикаментов, но помешать распространению инфекции может лишь использование средств контрацепции или воздержание.

— Разумеется, разумеется, — пробормотал Джомо, брезгливо поджимая губы. Ему было тошно идти на поклон к этому человеку, но разве у него был иной выход? Ведь Спалко оказал Кении столь щедрую помощь! Эпидемия СПИДа буквально косила население республики, его народ вымирал, испытывая страшные мучения. — Что нам нужно, сэр, так это побольше лекарств. Вы уже сделали так много, чтобы облегчить страдания моих соотечественников, но в помощи нуждаются еще тысячи людей.

— Господин президент! — Спалко подался вперед, и Джомо сделал то же самое. Теперь голову Спалко освещали солнечные лучи, льющиеся из высокого окна, придавая ему какой-то неестественный вид. Лишенный пор и волос участок кожи на левой стороне лица стал заметнее, чем обычно, и это отталкивающее зрелище заставило Джомо содрогнуться, выбило его из колеи. — «Гуманисты» готовы вернуться в Кению и привезти в два раза больше врачей и лекарств. Но вы — я имею в виду правительство вашей страны — также должны пойти нам навстречу.

В этот момент Джомо осознал, что Спалко собирается просить его вовсе не о более активной пропаганде здорового образа жизни или распределении среди населения презервативов. Он резко повернулся к своим телохранителям и жестом велел им убираться из кабинета. Когда дверь за их спинами закрылась, африканец, словно оправдываясь, проговорил:

— Телохранители — обременительная необходимость главы государства, особенно в столь неспокойное время, и все же присутствие посторонних иногда утомляет.

Спалко молча улыбнулся. История Кении и племенные обычаи ее народа были известны ему достаточно хорошо, чтобы он воспринимал президента серьезно, в отличие от, возможно, многих других. Кикуйю были гордым народом, и гордость имела для них тем большее значение, что, кроме нее, у них, пожалуй, уже ничего не осталось.

Спалко наклонился вбок, открыл плоскую коробку с гаванскими сигарами марки «Коиба». Угостив Джомо, он взял одну и себе. Раскурив сигары, собеседники поднялись и, пройдя по толстому ковру, встали у окна, глядя на неторопливый Дунай, сверкающий под лучами солнца.

— Какой изумительный вид! — будничным тоном заметил Спалко.

— Действительно, — согласился с ним Джомо.

— Такой безмятежный... — Спалко выпустил синее облачко душистого дыма. — Даже не верится, что в это самое время в разных уголках света происходит столько страданий. — Он повернулся к Джомо. — Господин президент, я воспринял бы как огромную личную услугу с вашей стороны, если бы вы предоставили мне семь дней неограниченного доступа в воздушное пространство Кении.

— Неограниченного?

— Прилетать, улетать, садиться, взлетать... Никакой таможни, никаких иммиграционных формальностей, никаких проверок. Ничего, что помешало бы нам работать.

На лице Джомо появилось задумчивое выражение. Он вдохнул сигарный дым, но Спалко заметил, что это не доставило африканцу никакого удовольствия.

— Могу пообещать вам только три, — произнес президент после паузы. — Иначе начнутся ненужные разговоры.

— Этого должно хватить, господин президент.

Три дня — больше Спалко и не нужно. Он мог бы настаивать на семи, но это ранило бы болезненную гордость Джомо, стало бы глупой и, возможно, дорогостоящей ошибкой, учитывая то, что должно было произойти. Кроме того, в соответствии со своей ролью, он должен был проявлять не упрямство, а добрую волю. Спалко протянул африканцу руку, и Джомо вложил в нее свою сухую, загрубелую ладонь. Она понравилась Спалко. Это была рука человека, привыкшего к труду и не боящегося испачкаться.

* * *

После того как Джомо и его свита удалились, настало время устроить небольшую экскурсию для Этана Хирна, их нового сотрудника. Спалко мог бы поручить это любому из своих заместителей, но для него было делом чести убедиться в том, что каждый из его новых подчиненных обустроился с максимальным комфортом.

Хирн был молодым дарованием, подающим большие надежды. Раньше он работал в клинике «Евроцентр Био-1», находившейся на другом конце города, и, обладая широкими связями в среде богатых и влиятельных людей Европы, считался непревзойденным талантом в области выбивания пожертвований. При первой же встрече он произвел на Спалко впечатление привлекательного и чуткого человека, умеющего блестяще излагать свои мысли. Он словно был рожден для их работы, самой судьбой предназначен для того, чтобы поддерживать и приумножать звездную славу «Гуманистов без границ». Кроме того, Спалко испытывал по отношению к Хирну еще и человеческую симпатию. Юноша напоминал Спалко его самого в молодости — такого, каким он был до несчастного случая, во время которого обгорело его лицо.

Он провел Хирна по всем семи этажам здания, где располагались лаборатории и отделы, ответственные за сбор статистических данных, которые использовались затем людьми, собирающими финансовую помощь, — то, без чего существование организаций вроде «Гуманистов» было бы невозможным. Они побывали в бухгалтерии, отделе кадров, в закупочном департаменте, в техническом центре, сотрудники которого поддерживали в надлежащем состоянии принадлежащий компании флот пассажирских и транспортных самолетов, вертолетов и кораблей. Последней остановкой стал департамент развития, где предстояло работать Хирну. Его будущий кабинет пока пустовал, если не считать письменного стола, вертящегося кресла, компьютера и переговорной консоли с телефоном.

— Не волнуйтесь, остальная мебель прибудет через пару дней, — сказал Спалко.

— О чем речь, сэр! — бодро откликнулся Хирн. — Компьютер и телефоны — вот и все, что необходимо мне для работы.

— Хочу предупредить: мы проводим здесь очень много времени, и вполне возможно, что иногда вам придется работать ночами. Но мы же не изверги и поэтому заказали для вас диван-кровать.

Хирн улыбнулся.

— Не стоит обо мне так беспокоиться, мистер Спалко. Я привык к ночным бдениям.

— Зовите меня просто Степан, — попросил Спалко, пожимая руку молодому человеку. — Меня все так называют.

* * *

Когда зазвонил телефон, директор ЦРУ был занят тем, что пытался припаять к туловищу уже раскрашенного оловянного солдатика руку. Это был английский гвардеец в красном мундире времен Войны за независимость. Сначала Директор вообще не хотел снимать трубку, упрямо решив: пускай себе звонит. При этом он точно знал, кто находится на другом конце провода. Возможно, подумалось ему, он просто не хочет слышать то, что может сообщить ему его заместитель. По мнению Линдроса, Директор приказал ему лично заняться расследованием обстоятельств гибели Александра Конклина из-за того, какую важную роль играл убитый в Управлении. Отчасти так оно и было. Но главная причина заключалась в другом. Директор просто не смог заставить себя поехать на место убийства. Сама мысль о том, что ему придется увидеть мертвое лицо Алекса Конклина, заставляла его мучительно страдать.

Директор сидел на высоком стуле в своей подвальной мастерской — маленьком уютном помещении, где царил идеальный порядок, высились многочисленные ящики, аккуратно поставленные друг на друга. Это было его убежище, святая святых, отдельный мирок, куда не было хода ни его жене, ни детям, когда они еще жили в родительском гнезде.

Мадлен, его жена, просунула голову в дверь.

— Курт, телефон звонит, — сообщила она непонятно зачем.

Он вынул из деревянной коробки, в которой лежали части солдатиков, крошечную руку и стал внимательно изучать ее. Директор был большеголовым пожилым человеком. Грива седых волос, зачесанных назад, придавала ему сходство с мудрецом, если не сказать — с пророком. Взгляд холодных голубых глаз оставался столь же внимательным и изучающим, как и прежде, но время углубило морщинки в уголках рта, они поползли вниз, к подбородку, что придавало его лицу выражение вечного недовольства.

— Курт, ты слышишь, что я говорю?

— Я пока еще не оглох! — Пальцы его рук были слегка согнуты, словно он приготовился схватить что-то, не имеющее ни названия, ни формы.

— Так ты возьмешь трубку или нет? — снова окликнула его Мадлен.

— Не твое дело, черт побери! — со злостью огрызнулся он. — Отправляйся спать и отвяжись от меня, наконец!

Через секунду он с облегчением услышал, как, закрывшись, скрипнула дверь подвала. Внутри его все кипело. Почему она не может оставить его в покое, особенно в такие минуты, как сейчас? Дура! За тридцать лет совместной жизни могла бы изучить его получше!

Он вернулся к своему занятию, прилаживая скрюченными пальцами руку к туловищу солдатика. Красное к красному. Он пытался сообразить, в каком положении должна находиться рука. Именно так директор ЦРУ обычно поступал в чрезвычайных ситуациях. Он изображал бога, играя со своими миниатюрными солдатиками: сперва покупал их, потом разрезал на составные части, а затем вновь собирал, но уже по-своему, придавая им позы в зависимости от собственного усмотрения. В этом мире, созданном им самим, он контролировал все и вся, он действительно был Богом!

Телефон продолжал надрываться. Непрекращающиеся, монотонные звонки заставили Директора сжать зубы, словно эти звуки скребли его слух подобно наждачной бумаге. Сколько славных дел совершили они с Алексом, когда были молоды! Едва не угодили на Лубянку, выполняя миссию в России, тайком перелезали через Берлинскую стену и воровали секреты у Штази, вывозили перебежчика из КГБ, укрывшегося на конспиративной квартире в Вене, который потом, кстати, оказался двойным агентом. А вспомнить убийство их давнего осведомителя по имени Бернд! Исполненные сострадания, они горячо заверяли его жену в том, что заберут их сына Дитера с собой в Америку и дадут ему прекрасное образование. Они выполнили это обещание и были с лихвой вознаграждены за свою щедрость: Дитер так никогда и не вернулся к матери. Вместо этого он поступил на работу в ЦРУ и в течение многих лет возглавлял управление научно-технической разведки, пока не погиб, попав на своем мотоцикле в автокатастрофу.

Куда ушла жизнь? Неужели распределилась поровну, по могилам близких людей — Бернда, Дитера, а теперь вот и Алекса? Как получилось, что она съежилась, превратившись лишь во вспышки воспоминаний? Конечно, время и огромная ответственность здорово искорежили его, в этом нет сомнений. Теперь он — старик, но героические подвиги вчерашнего дня, напор, с которым они на пару с Алексом оседлали мир тайных войн, — все это обратилось в пепел и никогда больше не вернется.

Директор ударил кулаком по солдатику, и мягкий металл превратился в бесформенный комок. Только после этого он снял трубку.

— Слушаю, Мартин.

В голосе шефа звучала усталость, и Линдрос сразу же уловил ее.

— Вы в порядке, сэр?

— Нет, черт возьми, ни хрена я не в порядке!

Наконец-то подвернулся случай, которого Директор так долго ждал, — возможность выплеснуть накопившиеся в душе злость и отчаяние.

— Как я могу быть в порядке после того, что произошло!

— Я сожалею, сэр.

— Хрена с два ты сожалеешь! — желчно ответил Директор. — Тебе это не дано! — Он смотрел на сломанного солдатика, а мысли его все еще витали над пепелищем прошлых побед. — Ну, чего тебе надо?

— Вы просили держать вас в курсе событий, сэр.

— Правда? — Директор оперся головой о руку. — Ну, хорошо, допустим, просил. И что ты можешь мне сообщить?

— Третья машина у дома Конклина принадлежит Дэвиду Уэббу.

Чуткое директорское ухо уловило колебание в голосе заместителя.

— Ну и что дальше?

— Но самого Уэбба и след простыл.

— Естественно! А ты ожидал, что он станет тебя дожидаться?

— Он был там, это точно. Мы запустили собаку в его машину, она взяла след, но потеряла его у реки, протекающей по территории поместья.

Директор закрыл глаза. Александр Конклин и Моррис Панов застрелены, Джейсон Борн пропал без вести, и все это — за пять дней до открытия саммита по проблеме терроризма, самого важного международного события года! Он содрогнулся. Директор ненавидел, когда концы не сходились с концами, но еще больше это ненавидела Роберта Алонсо-Ортис, помощник президента по национальной безопасности, а нынче именно она правила бал в Белом доме.

— Что говорят баллистики, криминалисты?

— Обещали дать заключение завтра. Это — максимум, что мне удалось из них выжать.

— А ФБР и прочие правоохранительные ведомства? Они...

— Я уже нейтрализовал их. Нам больше никто не мешает работать.

Директор вздохнул. Он ценил усердие своего заместителя, но терпеть не мог, когда его перебивали.

— Продолжай работать, — буркнул он и повесил трубку.

После этого он долго сидел, глядя на деревянную коробку с солдатиками и слушая дыхание дома. Так дышат старики. Скрип досок напоминал ему голос старого друга. Мадлен, должно быть, как всегда перед сном, готовит себе горячий шоколад. Это было ее испытанное средство против бессонницы. Директор слышал, как залаяла соседская собака — корги. Эти звуки показались ему печальными — исполненными скорби и несбывшихся надежд. Через некоторое время он протянул руку к коробке, вынул оттуда оловянное тельце в сером мундире времен Гражданской войны и принялся создавать нового солдатика.

Глава 4

— Поглядеть на вас, так вы в автомобильную аварию попали, — сказал Керри.

— Ну, аварией это назвать трудно, — небрежным тоном отозвался Борн, — просто шина лопнула, а запаски не оказалось. До сих пор ломаю голову, на что же я наехал? Наверное, на корень дерева. — Он развел руками. — Плохая координация в пространстве, что тут поделаешь!

— Что ж, будете новым членом экипажа, — гостеприимно проговорил Керри. Это был грузный, ширококостный мужчина с двойным подбородком и большим животом. Он подобрал Борна, когда тот голосовал на дороге примерно милей раньше. — Однажды жена попросила меня включить посудомоечную машину, а я по глупости насыпал туда «Тайд» — стиральный порошок. Господи, видели бы вы, что творилось на кухне! — И он добродушно расхохотался.

Ночь была черной, как деготь, на небе — ни луны, ни звезд. Пошел моросящий дождь, и Керри включил «дворники». Борн поежился в своей еще не успевшей просохнуть одежде. Он понимал, что должен сосредоточиться, но каждый раз, когда закрывал глаза, перед ним вставали мертвые лица Алекса и Мо, лужи крови, разлетевшиеся по комнате кусочки черепа и мозга. Руки его непроизвольно сжимались в кулаки.

— Чем вы занимаетесь, мистер Литтл?

Когда Керри посадил его в машину и назвал свое имя, Борн представился как Дэн Литтл. Керри, похоже, был консервативным человеком и придавал большое значение правилам этикета.

— Я — бухгалтер.

— А я разрабатываю устройства для уничтожения радиоактивных отходов. Приходится ездить в командировки — часто и далеко. Вот так-то, сэр. — Керри бросил взгляд на попутчика, и в стеклах его очков отразился свет фар встречной машины. — Черт возьми, не обижайтесь, конечно, но вы совсем не похожи на бухгалтера.

Борн заставил себя засмеяться.

— Вы не первый, кто мне это говорит. В университете я играл в американский футбол.

— Видно, закончив заниматься спортом, вы не позволили себе потерять форму. — Керри снова окинул Борна взглядом, а затем похлопал себя по круглому животу. — В отличие от меня. Я, правда, никогда не был спортсменом. Как-то раз попробовал играть в футбол, но ничего путного из этого не вышло. Никогда не знал, куда нужно бежать, из-за чего тренер на меня все время орал. А потом как-то раз мне поставили подножку и я так треснулся башкой, что желание играть пропало окончательно. — Он покрутил головой. — Я не боец. А у вас есть семья, мистер Литтл? — спросил он, опять посмотрев на Борна.

Немного поколебавшись, тот ответил:

— Жена и двое детей.

— Наверное, счастливы, да?

Мимо окна пронеслась купа темных деревьев, телефонный столб, подрагивающий от ветра, какая-то жалкая, заброшенная лачуга, заросшая ползучими растениями, а затем снова потянулась пустынная местность. Борн закрыл глаза.

— Да, я очень счастлив.

Керри уверенно вписался в крутой поворот. Он был первоклассным водителем.

— А я — разведен. Не сложилось! Жена ушла от меня и забрала с собой нашего трехлетнего сына. Это случилось десять лет назад. Или одиннадцать? В общем, с тех пор я не получил ни одной весточки ни от нее, ни от мальчика.

Глаза Борна раскрылись.

— То есть вы с тех пор не общались с сыном?

— Я пытался. — В голосе Керри зазвучало раздражение. Он словно стремился оправдаться. — Поначалу я каждый день звонил, писал ему письма, отправлял деньги, чтобы ему могли купить игрушки. Ну, там, велосипед или еще что-то. Но в ответ — тишина.

— А почему вы не поехали повидаться с ним?

Керри пожал плечами.

— Мне было сказано, что он не хочет со мной видеться.

— Это сказала ваша жена, — заметил Борн. — А ваш сын — совсем ребенок. Он еще и сам не знает, чего хочет. Да и откуда ему знать! Ведь он вас практически не помнит.

— Вам легко говорить, мистер Литтл, — проворчал Керри. — У вас доброе сердце и счастливая семья, к которой вы возвращаетесь каждый вечер.

— Именно потому, что у меня есть дети, я и знаю, какая это драгоценность, — ответил Борн. — На вашем месте я бы боролся, дрался зубами и когтями, чтобы узнать сына по-настоящему и вернуть в свою жизнь.

Местность за окнами машины стала более населенной. Борн увидел здание мотеля и цепочку закрытых на ночь магазинов. Впереди мигали красные вспышки проблесковых маячков. Это был полицейский кордон, причем, судя по всему, весьма основательный. Борн насчитал восемь полицейских машин. Они стояли поперек дороги двумя цепочками, по четыре автомобиля в каждой, и были поставлены под углом в сорок пять градусов, чтобы в случае чего выступить в роли укрытия для стражей закона. Борн понимал: ему туда нельзя, по крайней мере вот так, в качестве пассажира. Нужно найти иной способ миновать кордон.

Справа от дороги мигала неоновая вывеска круглосуточного магазина.

— Пожалуй, я здесь выйду, — сказал Борн водителю.

— Вы уверены, мистер Литтл? Тут еще довольно безлюдно.

— Не беспокойтесь за меня. Я позвоню жене, и она за мной приедет. Мы живем недалеко отсюда.

— Так давайте я довезу вас прямо до дома!

— Нет, спасибо, я сам доберусь.

Керри притормозил и остановил машину прямо у магазина.

— Спасибо, что подвезли.

— Не стоит благодарности, — улыбнулся Керри. — И знаете что, мистер Литтл? Спасибо вам за совет относительно моего сына. Я подумаю над вашими словами.

Проводив взглядом отъезжающую машину, Борн повернулся и вошел в магазин. Ослепительный свет флуоресцентных ламп заставил его зажмуриться. Продавец, молодой парень с прыщавой физиономией и длинными сальными волосами, курил и читал книгу в бумажном переплете. Когда Борн вошел, парень без всякого интереса кивнул ему и вернулся к чтению. В магазине играло радио. Меланхоличный голос, в котором слышалась усталость всего мира, пел песню «Вчерашний день ушел и не вернется». Можно было подумать, что эта песня звучала специально для Борна.

Первый же взгляд на полки, уставленные товарами, напомнил ему о том, что он не ел с самого обеда. Борн взял пластиковую банку арахисового масла, коробку крекеров, упаковку говяжьей ветчины, апельсиновый сок и минеральную воду. Протеины и витамины — это как раз то, что ему сейчас нужно. В решетчатую тележку он также положил футболку, рубашку с длинными рукавами, бритву и крем для бритья — все то, что, как он знал по давнему опыту, понадобится ему в первую очередь.

Нагрузившись всем этим добром, Борн подошел к кассе. Продавец отложил книгу. «Дальгрен» Сэмюэля Делани, отметил про себя Борн. Он читал этот роман после того, как вернулся из Вьетнама. Книга была такой же галлюциногенной, как и сама война. Память вновь услужливо вытолкнула на поверхность обрывки воспоминаний: кровь, смерть, ненависть, нескончаемые убийства. И самое страшное — то, что произошло на реке, прямо перед его домом в Пномпене. «У вас доброе сердце и счастливая семья, к которой вы возвращаетесь каждый вечер», — сказал ему Керри. Если бы он только знал...

— Что-нибудь еще? — спросил прыщавый парень.

Борн моргнул, и мысли его вернулись в сегодняшний день.

— У вас есть зарядное устройство для сотового телефона?

— Извини, друг, все закончились.

Борн заплатил наличными и, забрав покупки, сложенные в коричневый бумажный мешок, вышел из магазина.

Через десять минут он уже подходил к мотелю. Машин там было мало. У дальнего конца здания стояли трактор с прицепом и трейлер — холодильник, судя по компрессору, установленному наверху. Внутри здания, за регистрационной стойкой, находился вертлявый тип с землистым лицом наркомана, он смотрел древний черно-белый телевизор. Увидев Борна, он оставил свое занятие и подошел к стойке. Борн снял номер, назвав очередное вымышленное имя, и заплатил наличными. После этого в кармане у него осталось ровно шестьдесят семь долларов.

— Что за ночь, черт бы ее побрал! — в сердцах сказал вертлявый.

— А в чем дело?

Глаза вертлявого загорелись.

— Вы что, ничего не слышали об убийстве?

Борн покачал головой.

— Двойное убийство! Меньше чем в двадцати милях отсюда. — Вертлявый наклонился, опершись животом о стойку. Из его пасти вырывался омерзительный запах кофе и несварения желудка. — Грохнули сразу двоих, — стал рассказывать он доверительным тоном, сразу перейдя на «ты», — каких-то правительственных шишек. Но кто они такие, по телику не говорят. Сам понимаешь, что это означает. У нас тут уже весь городок сплетничает: шу-шу-шу, ля-ля-ля, рыцари плаща и кинжала, и все такое. Хотя на самом деле хрен его знает, кто они были такие. Когда придешь в номер, включи Си-эн-эн. У нас, кстати, и кабельное есть, если интересуешься. — Он протянул Борну ключ. — Я дал тебе комнату подальше от Гая. Он — тракторист. Видал, наверное, его драндулет, когда шел сюда? Гай постоянно мотается между Флоридой и Вашингтоном. Он обычно выезжает в пять, но поскольку твой номер — в другом конце коридора, он тебя не побеспокоит.

* * *

Номер оказался обшарпанной комнатой грязно-коричневого цвета. Даже мощный пылесос был бы не в состоянии удалить царивший здесь запах упадка. Борн включил телевизор, пробежался по разным каналам, а затем, найдя Си-эн-эн, вытащил из пакета арахисовое масло, крекеры и стал есть.

«Эта дерзновенная, провидческая инициатива президента, вне всякого сомнения, поможет проторить путь к новому, более безопасному миру, — напыщенным тоном вещала дикторша Си-эн-эн. В верхней части экрана буквы кислотного красного цвета кричали: „САММИТ ПО ТЕРРОРИЗМУ“. — Помимо президента США, в саммите примут участие президент России и лидеры ведущих арабских государств. Мы, разумеется, в течение следующей недели будем освещать ход саммита ежедневно и в прямом эфире. С американским президентом держать связь будет наш корреспондент Вульф Блитцер, с российскими и арабскими лидерами — Кристиан Аманпур. Не приходится сомневаться в том, что грядущий саммит станет главным международным событием года. А теперь — репортаж из столицы Исландии Рейкьявика».

Камера переключилась на фасад отеля «Оскьюлид», где через пять дней должна состояться встреча на высшем уровне, посвященная проблемам борьбы с терроризмом. Захлебываясь от восторга, корреспондент Си-эн-эн брал интервью у Джеми Халла, которого он представил как «главу американской службы безопасности». Борн смотрел на рожу Халла — с квадратной челюстью, стрижкой бобриком и короткими, пшеничного цвета усами. Борн был ошеломлен. Он помнил Халла по работе в ЦРУ в качестве высокопоставленного сотрудника контртеррористического департамента. Этот тип очень часто бодался с Конклином. Халл был чрезвычайно умным аппаратным животным, умеющим выживать в любых подковерных коллизиях. Он лизал задницу всем, кто имел хоть какое-то влияние, но когда та или иная ситуация требовала гибкого, неординарного подхода, Халл вдруг становился твердым приверженцем устава и зафиксированных на бумаге правил. Если бы Конклин услышал, что этого засранца называют «главой американской системы безопасности», его бы хватила кондрашка.

Пока Борн размышлял обо всем этом, си-эн-энов-ская белиберда на экране уступила место выпуску текущих новостей. Главной темой, естественно, являлась смерть Александра Конклина и доктора Морриса Панова, которые, как следовало со слов дикторши, являлись «высокопоставленными правительственными чиновниками». Картинка сменилась. В нижней части экрана появились титры: «СЕНСАЦИОННЫЕ НОВОСТИ», а следом — «УБИЙСТВА В МАНАССАСЕ». В следующий момент, заняв добрую половину экрана, возникла фотография Дэвида Уэбба, взятая, судя по всему, из его хранившегося в ЦРУ досье. Дикторша рассказывала о жестоком убийстве Алекса Конклина и доктора Морриса Панова.

«Каждому из них выстрелили по одному разу в голову, — с нарочито скорбным видом вещала телевизионная красотка, — и это свидетельствует о том, что работал профессионал. В качестве главного подозреваемого правоохранительные органы называют этого человека — Дэвида Уэбба. Он также может использовать псевдоним Джейсон Борн. По словам наших высокопоставленных источников в правительственных структурах, этот человек — Уэбб или Борн — весьма изворотлив и опасен. Если вы увидите его, не пытайтесь предпринять какие-либо действия по его задержанию. Позвоните по номеру, который сейчас на ваших телеэкранах».

Борн выключил звук. Черт возьми, вот теперь его дела стали действительно хреновыми! Неудивительно, что блокпост на шоссе был так профессионально организован. Куда там провинциальным копам! Это — дело рук ЦРУ.

Нужно было действовать. Отряхнув крошки с рук, Борн вынул из кармана сотовый телефон Конклина. Пришло время выяснить, с кем разговаривал его учитель в момент своей смерти. Борн нажал кнопку повторного дозвона и стал слушать раздававшиеся в трубке гудки. То, что он услышал затем, не было человеческим голосом. Автоответчик. «Вы позвонили в пошивочное ателье „Портняжки Файна Линкольна“...» Мысль о том, что за секунду до гибели Алекс разговаривал со своим портным, заставила Борна поморщиться. И это называется супершпион?

Борн вывел на дисплей номер последнего входящего звонка, и выяснилось, что последним, с кем говорил Конклин, был директор ЦРУ. Тупик! Затем он встал на ноги и, раздеваясь на ходу, пошел в ванную комнату. Борн долго стоял под горячими струями душа, смывая с кожи грязь и пот. Ощущение тепла и чистоты доставляли ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Ах, если бы еще у него была чистая одежда!

Внезапно его осенило. Борн вытер ладонью глаза, сердце его забилось вдвое быстрее, мозг лихорадочно работал. Конклин на протяжении многих лет пользовался услугами знаменитого ателье под названием «Портные Старого Света». Один-два раза в год он даже ужинал с владельцем этого ателье — старым евреем, еще в незапамятные времена эмигрировавшим из России.

Борн лихорадочно выскочил из ванны, вытерся, схватил телефон Конклина и набрал номер справочной. Узнав адрес ателье «Портняжки Файна Линкольна», он сел на кровать и уставился в никуда. Он размышлял о том, чем еще могут заниматься «Портняжки», помимо кройки и шитья.

* * *

Хасан Арсенов по достоинству оценил Будапешт. Халид Мурат был бы на это не способен. Арсенов так и сказал Зине Хазиевой, когда в аэропорту они проходили пограничный контроль.

— Бедный Мурат, — ответила она. — Храброе сердце, отважный борец за независимость, но мыслил он понятиями девятнадцатого века.

Зина, самый верный помощник Арсенова и по совместительству его любовница, была хрупкой, гибкой женщиной, но при этом — столь же спортивной, сколь и сам Арсенов. Длинные и черные, как ночь, волосы были уложены на ее голове короной, большой полногубый рот, темные блестящие глаза усиливали сходство с цыганкой, но ум ее отличался независимостью, способностью к холодному расчету, а сама она — отчаянным бесстрашием.

Садясь в поджидавший их черный лимузин, Арсенов застонал от боли. Выстрел убийцы оказался безупречным: пуля прошла навылет, не задев ни кости, ни сухожилий. Рана чертовски болела, но дело того стоило. Именно об этом подумал Арсенов, усаживаясь рядом со своей спутницей. Его никто ни в чем не заподозрил. Даже Зина не имела представления о том, какую роль он сыграл в убийстве Мурата. Но разве у него был иной выбор? По мере того как приближался день, на который было запланировано осуществление великого плана, разработанного Шейхом, Мурат нервничал все сильнее. Он не обладал масштабным видением, присущим Арсену, его обостренным чувством социальной справедливости. Для него было бы довольно всего лишь отбить Чечню у русских, а остальной мир пусть и дальше варится в собственном соку.

Но когда Шейх раскрыл перед ними свои планы, от масштаба и смелости которых захватывало дух, Арсенов прозрел и, словно наяву, увидел будущее: его, будто спелый фрукт на ладони, протягивал им Шейх. Озаренный божественным светом прозрения, Арсенов обращался к мертвому по его воле Халиду Мурату, ожидая от него поддержки, но вместо этого снова и снова убеждался в том, что Халид не видел ничего дальше границ своей родины, не понимал, что вернуть ее чеченцам — это, по сути, второстепенная задача. Что касается самого Арсенова, то он ясно понимал: чеченцы должны обрести силу не только для того, чтобы сбросить российское ярмо, но и чтобы занять достойное место в исламском мире, завоевать уважение со стороны других мусульманских стран.

Чеченцы были суннитами и исповедовали суфизм — религиозное учение, главным ритуалом которого являлся зикр. Он состоял из напевных молитв и коллективной ритмичной пляски, участники которой через некоторое время впадали в транс, и тогда Всевышний обращал на них свой взгляд. Сунниты были столь же монолитны, как и приверженцы любой другой религии: они ненавидели, боялись и поносили всякого, кто хоть немного отклонялся от жестких, раз и навсегда установленных канонов. Мистицизм, пророчества и все, что так или иначе подпадало под эту категорию, было — табу. «Да уж, действительно, мышление девятнадцатого века, иначе не скажешь», — с горечью подумал Хасан.

Со дня убийства Халида Мурата, после которого Арсенов стал новым лидером чеченских боевиков, он постоянно находился в состоянии лихорадочного, почти наркотического возбуждения. Он спал тяжелым, не приносившим отдыха сном, наполненным кошмарами, в которых Арсенов пытался найти что-то или кого-то в лабиринте из валунов, но каждый раз терпел неудачу. В результате он стал резок и даже жесток в обращении со своими подчиненными, не принимая никаких оправданий. Одна только Зина была способна успокоить его. Ее волшебные прикосновения выводили его из этого непонятного состояния, превращая в того Хасана, каким он был совсем недавно.

Боль в ране заставила его вернуться к реальности, и он стал смотреть на улицы древнего города, по которым они проезжали. С удушающей завистью Арсенов глядел на людей, идущих по своим делам — без страха, без боязни быть в любой момент разорванными на части взрывом фугаса или российской ракеты. Он ненавидел их — всех и каждого, этих беспечных людишек, которые живут припеваючи, не имея ни малейшего представления о кровавой, отчаянной борьбе за свободу, которую, начиная с 1700 года, изо дня в день ведет его многострадальный народ.

— Что с тобой, мой любимый?

— Нога болит и сидеть надоело, вот и все.

— Я знаю, на самом деле тебя все еще не оставила боль от утраты Халида Мурата, несмотря на то что мы отомстили за него. Тридцать пять русских солдат легли в могилы, заплатив своими жизнями за гибель Мурата.

— Не только Мурата, — сказал Арсенов, — а всех наших людей. В результате предательства мы потеряли семнадцать бойцов.

— Но ты вычислил предателя и застрелил его в присутствии других командиров.

— Я сделал это для того, чтобы они знали, какая участь ожидает любого предателя. Суд был быстрым, кара — жестокой. Это наша судьба, Зина. У нас не хватит слез, чтобы оплакать всех погибших. Взгляни на нас. Потерянные, разобщенные, мы прячемся в горах Кавказа. Более ста пятидесяти тысяч чеченцев живут в собственной стране на положении беженцев!

Арсенов снова пересказывал горькую повесть чеченского народа, но Зина не стала останавливать его. Это был устный учебник истории Чечни, и повторение в данном случае было полезным.

Кулаки Хасана побелели, ногти впились в ладони с такой силой, что прокололи кожу до крови.

— Нам нужно оружие более мощное, нежели «Калашников» или даже взрывчатка С-4.

— Скоро, любовь моя, очень скоро оно у нас будет, — проговорила Зина своим низким, мелодичным голосом. — Шейх доказал, что является нашим преданным другом. Посмотри, какую огромную помощь в прошлом году выделила нам его организация, вспомни, какую пропагандистскую поддержку они оказали нам, мобилизовав для этого западную прессу.

— Но русские продолжают сидеть на нашей шее! — прорычал Арсенов. — Чеченцы по-прежнему гибнут сотнями.

— Шейх пообещал, что с появлением нового оружия все изменится.

— Он обещает нам весь мир. — В глазах Арсенова горела злость. — Но время обещаний прошло. Теперь нам предстоит убедиться в его добросовестности.

* * *

Лимузин, отправленный Шейхом за чеченцами, свернул с шоссе на бульвар Калманкрт, и вскоре они оказались на мосту Арпада. По переливающейся в лучах солнца поверхности Дуная плыли тяжелые баржи и ярко раскрашенные прогулочные суденышки. Зина, затаив дыхание, осматривала окрестности. На одном берегу реки возвышалось изумительной красоты здание парламента — с куполом и устремившимися в небо готическими шпилями, посередине зеленел остров Маргит, в густых зарослях которого приютился отель «Великий Дунай», где их ждали мягкие кровати с белоснежными простынями и долгожданный отдых.

Зина, хоть и была закована в броню этнических, идеологических и политических предрассудков, с наслаждением предвкушала восхитительное времяпрепровождение в Будапеште. Несколько дней отдыха в условиях современной европейской роскоши! Получить от жизни хоть пригоршню удовольствия — она не видела в этом отступления от аскетической схемы своего повседневного существования, а скорее — короткую передышку от обычных тягот, лакомство, наподобие тающего под языком бельгийского шоколада — вкусного настолько, что тело испытывает едва ли не оргазм.

Лимузин встал в линию других автомобилей, припаркованных у фасада штаб-квартиры «Гуманистов без границ». Выйдя из машины, Зина приняла из рук шофера большую прямоугольную коробку. На входе охранники в униформе проверили паспорта гостей, сверив их фотографии с базой данных своего компьютера, выдали им ламинированные гостевые беджи и любезно проводили к большому, отделанному стеклом и бронзой лифту.

Спалко принял их в своем кабинете. Солнце уже стояло в зените, превратив величественный Дунай в переливающийся всеми оттенками желтого неторопливо текущий поток жидкого золота. Изумительный вид из окна заворожил их обоих, явившись как бы логичным продолжением того комфорта, которым они наслаждались во время полета и незабываемых минут переезда из аэропорта Ферихедь. От всего этого даже рана Арсенова стала болеть меньше.

После того как обмен любезностями остался позади, они прошли в соседнюю комнату, отделанную ореховыми панелями медового цвета. Стол, застеленный белоснежной накрахмаленной скатертью, блистал изысканной сервировкой и сиял серебром. Меню Спалко составил лично, и состояло оно исключительно из западных блюд. Стейки, лобстер, три различных овощных гарнира — все это должно было понравиться чеченцам. И — никакого картофеля! Спалко знал: Зине и Арсенову по многу дней приходилось сидеть на одной картошке.

Зина положила коробку на пустующий стул, и они сели за стол.

— Шейх, — заговорил Арсенов, — мы, как всегда, восхищены безмерной глубиной вашего гостеприимства.

Спалко вежливо склонил голову. Ему нравилось имя, которое он сам выбрал для себя и под которым его знали теперь в этом мире тайной войны. Шейх... Святой, почти соратник Бога. Это имя вызывало уважение, граничащее с благоговением, — именно то, что помогало ему, как умудренному жизненным опытом пастуху, держать в повиновении свое большое стадо.

Поднявшись со стула, Спалко откупорил бутылку крепкой польской водки и разлил ее по рюмкам, а потом, подняв свою, произнес тост:

— Я хочу выпить за светлую память Халида Мурата, великого лидера, могучего воина, который положил свою жизнь на алтарь борьбы с врагами чеченского народа. — Он говорил нараспев, словно читая традиционную чеченскую молитву. — Пусть Аллах дарует ему почести, которые он по праву заслужил своей отвагой, доблестью и пролитой кровью. Пусть сказания о его мужестве во веки веков передаются из уст в уста, и каждый правоверный да не забудет это имя!

Все трое осушили рюмки с обжигающей жидкостью. Арсенов встал, вновь наполнил рюмки и поднял свою. Остальные последовали его примеру.

— Я пью за Шейха — друга всех чеченцев, который поможет нашему народу занять по праву принадлежащее ему место в новом мировом порядке.

Зина сделала попытку встать, намереваясь тоже произнести тост, но Арсенов удержал ее, ухватив за локоть. Это движение не укрылось от внимательных глаз Спалко. В данный момент наибольший интерес для него представляло то, какой будет реакция Зины. Он видел, что под маской холодного равнодушия скрывается бурлящая магма.

Мир полон несправедливостей, но Спалко знал, что зачастую люди, безропотно переносящие невыносимые, казалось бы, тяготы, неожиданно остро реагируют на мелкие, пустячные обиды. Зина сражалась плечом к плечу с мужчинами, так почему ей должно быть отказано в праве произнести тост наравне с другими? Спалко видел, что внутри ее бушует ярость, и ему это нравилось. Он умел использовать гнев других людей в своих целях.

— Мои соратники! Друзья! — заговорил он. Его глаза пылали энтузиазмом. — Я пью за встречу исполненного горечью прошлого, безрассудного нынешнего и славного будущего! Мы с вами стоим на пороге завтрашнего дня!

Выпив за сказанное, все трое принялись за еду. Разговор шел обо всем и ни о чем, как это обычно бывает в ходе дружеских вечеринок. И все же в воздухе буквально витало ожидание чего-то нового, каких-то важных грядущих перемен. Глядя в свои тарелки или друг на друга, они отказывались видеть тучи, уже собравшиеся над их головами, и говорить о буре, которая вот-вот должна была грянуть. Через некоторое время застолье подошло к концу.

— Пора! — объявил Шейх. Следуя его примеру, Зина и Арсенов поднялись из-за стола. Арсенов молитвенно склонил голову и заговорил:

— Тот, кто умирает, любя земные блага, умирает во лжи. Тот, кто умирает, любя жизнь после смерти, умирает аскетом. Но тот, кто умирает, любя истинную веру, умирает святым.

Арсенов повернулся к Зине, и она открыла прямоугольную коробку, привезенную ими из Грозного. Внутри оказались три покрывала. Одно из них Зина протянула Арсенову, и тот накинул его себе на плечи, второе она надела сама, третье Арсенов протянул Шейху со словами:

— Это — хырка, почетное одеяние дервишей. Оно символизирует Божественную Нравственность и Атрибуты.

— Оно сшито иглой Преданности из нити самоотреченного вспоминания Бога, — добавила Зина.

Шейх склонил голову и торжественно произнес:

— Ля илляха илль Аллах! Нет другого Бога, кроме самого Бога!

— Ля илляха илль Аллах! — хором повторили Арсенов и Зина. Затем лидер чеченских повстанцев накинул покрывало на плечи Шейха.

— Для большинства мужчин достаточно жить по законам Корана и шариата, подчиняться воле Всевышнего, умереть с достоинством и затем оказаться в раю, — сказал он. — Но есть среди нас и такие, которые сами стремятся к святости, чья любовь к Господу настолько велика, что заставляет нас проникать в самую сокровенную сущность вещей. Мы — это суфии.

Ощущая на своих плечах тяжесть покрывала дервишей, Спалко проговорил:

— О нем говорят, что он — раб, поскольку на него возложены религиозные обязанности, и он, подобно миру, сначала не существовал, а потом обрел бытие. Но о нем же говорят, что он — Господь, поскольку он является наместником Аллаха на земле, обладает божественным образом и создан наилучшим сложением. Он — будто перешеек между миром и истинным, который соединяет тварь и Творца.

Арсенов, тронутый этой прочувствованной цитатой из Ибн аль-Араби, взял Зину за руку, и они оба опустились на колени перед Шейхом. Чеченцы произнесли торжественную клятву верности, которая состояла из долгой череды вопросов и ответов. Ей насчитывалось уже более трех веков. Шейх вынул нож и протянул его чеченцам. Каждый из них сделал небольшой надрез на своем запястье и сцедил немного крови в высокий бокал, который затем перешел в руки Шейха. Таким образом, он стал их имамом — духовным наставником и мастером, а они — его мюридами — учениками и последователями, обязанными выполнять все его указания.

Затем все трое уселись в круг, по-восточному скрестив ноги, хотя Арсенову такая поза из-за его раны причиняла ощутимую боль, и провели зикр — экстатический обряд самоотреченного поминания Бога. Каждый из них положил правую руку на левое бедро, а ладонь левой руки — на запястье правой. Арсенов принялся раскачиваться, описывая шеей и головой полукруг, а Зина и Спалко повторяли вслед за Арсеновым его напевный речитатив:

— Убереги меня. Господи, от черных взглядов недругов и завистников, устремленных на твои, о Всевышний, обильные дары! — Все вместе они стали делать те же движения, но уже в другую сторону. — Убереги меня, Господи, не дай попасть в руки неверных, чтобы они не смогли воспользоваться мною в своих кознях! — Все трое продолжали раскачиваться: туда-сюда, туда-сюда. — Убереги меня, Господи, от любого вреда, который могут нанести мне происки ненавидящих меня врагов или неосмотрительность любящих меня друзей!

Напевные заклинания и ритмичные движения сделали свое дело: вскоре, достигнув состояния экстаза, вся троица узрела Присутствие Бога...

* * *

Гораздо позже Спалко провел их по закрытому для всех остальных коридору к своему небольшому персональному лифту с кабиной из нержавеющей стали, и она опустила их вниз — ниже фундамента, глубоко в недра горы, на которой угнездилось здание.

Они вошли в просторное помещение с высоким сводчатым потолком, который подпирали массивные стальные опоры. Приглушенно гудела система кондиционирования воздуха. Вдоль одной из стен выстроилась длинная вереница ящиков, к которым и направился Спалко. Вручив Арсенову фомку, он встал рядом и, скрестив руки на груди, с нескрываемым удовольствием стал следить за тем, как террорист вскрывает один из ящиков. Когда крышка отлетела в сторону, их взглядам предстали ряды тускло мерцавших черными дулами автоматов «АК-47». Зина взяла один из них и стала внимательно, взглядом знатока, осматривать оружие. Затем она одобрительно кивнула Арсенову, который тем временем вскрыл еще один ящик. Там находилась дюжина портативных зенитно-ракетных комплексов.

— Самое продвинутое оружие в российском арсенале, — заметил Спалко.

— А цена? Сколько это стоит? — поразилась Зина. Спалко развел руками:

— Сколько стоит оружие, которое поможет вам завоевать свободу?

— Разве можно измерить свободу в деньгах! — сердито нахмурился Арсенов.

— Вот именно, Хасан! Конечно же, нельзя, поскольку свобода — бесценна. Она измеряется не деньгами, а кровью и неукротимой отвагой людей, которые ее проливают. Таких людей, как вы. — Спалко перевел взгляд на Зину. — Все это ваше. Берите и используйте так, как сочтете нужным, чтобы навести порядок в вашей стране и преподать достойный урок тем, кто вас унижает.

Зина подняла взгляд на Спалко. Их глаза встретились и загорелись каким-то новым огнем, хотя выражение лиц осталось неизменным. Словно отвечая на изучающий взгляд Спалко, женщина проговорила:

— Даже все это вооружение не поможет нам прорваться на саммит в Рейкьявике.

Спалко кивнул. Уголки его рта растянулись в некоем подобии улыбки.

— Это верно. Международная система безопасности всеобъемлюща и весьма эффективна. Вооруженное нападение обречено на неудачу и приведет лишь к вашей гибели. Но у меня имеется план, благодаря которому мы сумеем не только проникнуть в отель «Оскьюлид», но и получим возможность за один раз прикончить всех, кто будет там находиться, и при этом даже не привлечем к себе внимания. Через несколько часов после того, как это произойдет, вы получите все, о чем ваш народ мечтал веками.

— Халид Мурат боялся будущего, которое нас ожидает, того, что мы, чеченцы, могли бы достигнуть! — От праведного гнева щеки Арсенова залила краска. — Мир слишком долго игнорировал нас. Россия вгоняет нас в землю, а тем временем их собратья по оружию, американцы, смотрят на все это и не предпринимают ничего, чтобы помочь нам. На Ближний Восток они швыряют миллиарды, а Чечне не достается ни цента.

У Спалко был довольный вид преподавателя, любимый ученик которого демонстрирует высочайший уровень познаний перед лицом экзаменационной комиссии. Его глаза горели торжеством.

— Скоро все будет иначе. Еще пять дней — и у ваших ног окажется весь мир: власть, уважение людей, которые бросили вас на произвол судьбы и еще вчера плевали на ваши головы, и Россия, и исламский мир, и Запад, и, в особенности, Соединенные Штаты!

— Речь идет о том, что мы изменим весь мировой порядок, Зина! — с горячностью воскликнул Арсенов.

— Но как? — спросила женщина. — Разве это возможно?

— Ровно через три дня встречайте меня в Найроби, — сказал Спалко, — и тогда вы все увидите собственными глазами.

* * *

Вода — черная, глубокая, живая — смыкается над головой, и все его существо пронизывает непередаваемый ужас. Он борется за жизнь ожесточенно, отчаянно, пытаясь вырваться на поверхность, но что-то свинцовым грузом тянет его на дно. Тогда он опускает голову вниз и видит тянущуюся из глубины толстую, увитую водорослями веревку, верхний конец которой привязан к его левой лодыжке. Другой ее конец теряется далеко внизу, в черной толще воды. Но, что бы там ни находилось, оно очень тяжелое и непреодолимо увлекает его ко дну, поскольку веревка туго натянута. Стараясь освободиться, он из последних сил тянет руку вниз, опухшие пальцы скребут веревку, пытаясь развязать узел. И вот Будда, медленно вращаясь в воде, начинает свободное падение и вскоре скрывается в непроглядной черноте...

Хан, как всегда, проснулся мгновенно, ощущая невыносимую боль утраты. Он лежал на скомканных, пропитанных потом простынях. В течение некоторого времени обрывки регулярно посещавшего его ночного кошмара продолжали пульсировать в его мозгу. Он непроизвольно протянул руку и прикоснулся к своей левой лодыжке, словно желая убедиться в том, что веревки там нет. Затем — уже бодро, даже с удовольствием — пробежался пальцами по тугим мускулам на своем животе и груди, пока не нащупал маленькую, вырезанную из камня фигурку Будды, висевшую на золотой цепочке у него на шее. Он не снимал ее никогда, даже ложась спать. Разумеется, Будда оказался на месте. Это был его талисман, хотя сам он пытался убедить себя в том, что не верит ни в какие талисманы.

С недовольным ворчанием Хан поднялся с кровати, прошлепал босиком в ванную комнату и побрызгал холодной водой себе в лицо. Затем — включил лампу и несколько секунд моргал от яркого света. Приблизив лицо к зеркалу, он стал рассматривать свое отражение с такой тщательностью, словно видел его впервые в жизни.

Вернувшись в спальню, Хан включил лампу на тумбочке, присел на край кровати и уже в который раз стал перечитывать досье, полученное от Спалко. Ничто в нем не давало ни малейшего повода предположить, что Уэбб может обладать теми способностями и навыками, которые этот человек в полной мере продемонстрировал Хану. Он прикоснулся к огромному багровому кровоподтеку на шее, вспомнил про сеть, умело изготовленную Уэббом из длинной лозы и мастерски установленную по всем правилам диверсантской науки. Затем Хан со злостью вырвал из папки и скомкал единственный хранившийся там листок, оказавшийся не просто бесполезным, а вовсе никчемным, поскольку не приблизил его ни на шаг к пониманию того, что на самом деле представляет собой его мишень. Спалко снабдил его либо неполной, либо абсолютно ложной информацией.

Хан предполагал, что самому Спалко точно известно, кто такой и чем на самом деле занимается Дэвид Уэбб. Необходимо было выяснить, не ведет ли Спалко какую-нибудь хитрую игру, в которую вовлечен Уэбб. Потому что у Хана в связи с Дэвидом Уэббом имелись собственные планы, и помешать их осуществлению не сможет никто, даже такой человек, как Степан Спалко.

Вздохнув, он погасил свет и снова лег на спину, но сон к нему уже не шел. В его мозгу теснились самые разные предположения. До того момента, когда он согласился выполнить задание Спалко, Хан даже не подозревал о том, что Дэвид Уэбб жив. Вряд ли он взялся бы за это дело, если бы Спалко не использовал в качестве наживки именно Дэвида Уэбба. Он заранее знал, что Хан не устоит перед соблазном отыскать Уэбба и разделаться с ним. Более того, Спалко, судя по всему, все больше начинал верить в то, что Хан является его собственностью, а Хан, в свою очередь, все глубже убеждался в том, что Спалко страдает ярко выраженной манией величия.

В джунглях Камбоджи, где ему пришлось выживать, будучи еще совсем ребенком, Хану не доводилось иметь дело с мегаломаньяками. Жаркий влажный климат, непрекращающийся хаос войны, отсутствие уверенности в том, что удастся дожить до завтрашнего дня, — все это вместе приводило людей на грань безумия. Оказавшись в столь невыносимой среде, слабые умирали, сильные выживали, меняясь и приспосабливаясь к первобытным условиям жизни.

Лежа в кровати, Хан поочередно прикасался к шрамам на своем теле. Это был своего рода ритуал, с помощью которого он пытался защитить себя. Нет, не от новых телесных ран, которые в любой момент мог нанести ему другой взрослый и сильный человек, а от безымянного ужаса, мурашками бегущего по коже ребенка, когда он оказывается в убийственной ночной черноте. Просыпаясь от подобных кошмаров, дети обычно бегут в спальню родителей, забираются к ним под одеяло и, оказавшись в этом уютном, теплом гнездышке, вскоре засыпают. Но у Хана не было ни родителей, ни кого-либо другого, кто мог бы утешить его. Напротив, он был вынужден изо дня в день вырываться из цепких когтей взрослых подонков, рассматривавших его в качестве либо товара, либо средства удовлетворения своих извращенных сексуальных потребностей. Рабство — вот единственное, что он знал на протяжении многих лет. Он находился в рабстве то у белых, то у желтокожих, с которыми Хана то и дело сводила его несчастная судьба. Он не принадлежал ни к одному из цивилизованных миров, который мог бы вступиться за него, и обидчики безошибочно угадывали это. Он являлся полукровкой, и поэтому его осыпали бранью, проклинали, били, унижали, уничтожали его человеческое достоинство так, чтобы оно больше никогда не смогло возродиться.

И все же он не сломался, сумев перенести все испытания. Цель его повседневного существования заключалась только в одном — выжить. Но на собственном горьком опыте Хан понял: убежать от очередной опасности недостаточно, поскольку те, в рабстве у которых ты находился, непременно найдут тебя, настигнут и жестоко накажут. Подобное случалось с ним дважды, и дважды после этого он оказывался на грани смерти. Именно тогда Хан осознал, что для выживания необходимо нечто большее. Если хочешь остаться в живых, ты должен и сам научиться убивать.

* * *

Часы показывали почти пять утра, когда группа захвата из состава спецназа ЦРУ подкрадывалась к мотелю, наблюдение за которым она в течение некоторого времени вела, укрывшись за машинами полицейского кордона на главном шоссе. О появлении в мотеле Джейсона Борна ЦРУ сообщил ночной портье, очнувшись после изрядной дозы таблеток ксанакса и увидевший лицо Борна, смотревшее на него с телеэкрана. Сначала он крепко ущипнул себя за ляжку, решив, что переусердствовал, «катая колеса», а затем снял трубку телефона и набрал номер, указанный на экране.

Командир группы захвата предусмотрительно отдал приказ выключить все фонари, горевшие возле мотеля, чтобы его люди имели возможность приблизиться к зданию в полной темноте. Однако в тот момент, когда спецназовцы начали выдвигаться на исходную позицию, трейлер-рефрижератор, припаркованный у дальнего конца мотеля, включил двигатель и зажег фары, осветив мощными лучами часть притаившейся команды. Главный спецназовец стал ожесточенно размахивать руками, веля незадачливому водителю выключить фары, а затем подбежал к грузовику и приказал бедолаге немедленно убираться ко всем чертям. Шофер, с вытаращенными от страха глазами, сделал то, что от него требовали: выключив фары и поспешно выехав с автомобильной стоянки, он вырулил на главное шоссе и вдавил педаль акселератора в пол.

Командир подал знак своим людям, и бойцы бесшумно направились к комнате Борна. Еще один знак — и двое из них отделились от группы и, обойдя здание с тыла, остановились у окна нужного номера. Выждав двадцать минут, командир отдал своим подчиненным приказ надеть противогазы. После этого двое стоявших у окна выстрелили внутрь комнаты гранатами со слезоточивым газом. Главный рубанул воздух рукой, и бойцы ворвались в комнату, сорвав дверь с петель. Из двух валявшихся на полу гранат с шипением выползали клубы удушливого белого дыма. На экране включенного телевизора, транслировавшего канал Си-эн-эн, застыло лицо человека, которого им было приказано захватить. На заляпанном, вытоптанном ковре валялись остатки поспешной трапезы, постель была разобрана и смята. Однако, кроме самих спецназовцев, в комнате не оказалось ни одной живой души.

* * *

Рефрижератор на полном ходу удалялся от мотеля, а в его кузове, доверху уставленном пластиковыми коробками со свежей клубникой, лежал Джейсон Борн. Он удобно устроился в паре метров выше уровня пола, соорудив себе уютное, хотя и несколько холодное гнездышко из коробок, не позволявших ему свалиться на крутых виражах. Проникнув в кузов, он тщательно запер за собой дверь. Все грузовые машины этого класса были оснащены специальными устройствами, позволяющими запирать и отпирать двери как снаружи, так и изнутри, чтобы никто по нелепой случайности не оказался заблокированным в ледяных внутренностях холодильника на колесах.

Включив на несколько секунд свой карманный фонарик, он увидел между рядами проход — достаточно широкий, чтобы по нему сумел пройти взрослый мужчина. В верхней части правой стенки кузова располагалась решетка вентиляционного отверстия, через которую должен был выходить нагревшийся воздух, уступая место холодному, который нагнетался мощным компрессором.

Внезапно рефрижератор начат тормозить, а затем и вовсе остановился. Все чувства Борна обострились до предела. По всей видимости, это был полицейский кордон.

В течение не менее пяти минут царила полная тишина, а затем послышалось грубое лязганье засовов открывающейся двери кузова и раздались голоса:

— Вы подбирали кого-нибудь, кто голосовал на дороге, мистер Гай? — донесся до ушей Борна голос одного из полицейских.

— Нет, сэр, я на дороге вообще никогда и никого не подбираю, — ответил водитель. — А что случилось-то?

— Взгляните на эту фотографию. Вы, случаем, не видели этого человека?

— Не-а!

— А что везете?

— Свежую клубнику, — ответил Гай. — Послушайте, офицеры, имейте совесть! Когда перевозишь такой нежный груз, нельзя расхлебянивать двери! Представляете, какой штраф мне придется заплатить, если клубника, не приведи бог, испортится?

Послышалось чье-то ворчание, потом мощный луч фонаря заплясал по внутренностям рефрижератора.

— Ладно, приятель, закрывай, — буркнул полицейский. Луч фонаря погас, грохнула дверь кузова, и по центральному проходу, отразившись от противоположной стенки, прокатилось гулкое эхо.

Борн подождал, пока грузовик, направляясь по шоссе к стольному городу Вашингтону, наберет скорость, и только затем выбрался из своего клубничного убежища. Мысли в его голове теснили друг друга. Копы наверняка показали Гаю фотографию Дэвида Уэбба, которая уже транслировалась по Си-эн-эн.

Через полчаса равномерный шум гладкого шоссейного покрытия под колесами прекратился. Машина остановилась, и из-за металлических стен кузова стали доноситься обычные для любого города звуки дорожного движения. Пора выбираться наружу!

Борн подошел к двери и надавил на поршень предохранителя. Тот не поддался. Он предпринял еще одну попытку, приложив на сей раз гораздо более мощное усилие. Ничего! Ругаясь прерывающимся от усилий голосом, Борн вытащил из кармана фонарь, найденный в кухне Конклина, и, направив его луч на замок, увидел удручающую картину: механизм был изуродован — окончательно и бесповоротно.

Глава 5

Директор Центрального разведывательного управления находился на традиционном вечернем совещании, проводимом Робертой Алонсо-Ортис, помощником президента США по национальной безопасности. Они встретились в комнате ситуационных игр Белого дома — круглом помещении в недрах резиденции американских президентов. Множество комнат, расположенных над их головами, украшенных деревянными панелями и изумительной красоты инкрустациями, ассоциировались в сознании большинства американцев с историей их страны. Но здесь, в самой нижней части здания, в полной степени ощущалась вся мощь пентагоновских олигархов, создававших эти лабиринты на протяжении многих десятилетий. Вырубленное в древней скальной породе, расположенное ниже фундамента Белого дома, это помещение было настолько огромным, что угнетало своими размерами. Это был подлинный храм неуязвимости.

Алонсо-Ортис, директор ЦРУ, их помощники, а также наиболее доверенные сотрудники Секретной службы уже, наверное, в сотый раз обсуждали схему обеспечения безопасности грядущей встречи на высшем уровне в Рейкьявике, в ходе которой президенты России, США и ведущих государств исламского мира должны были обсудить пути борьбы с международным терроризмом. На большом экране поочередно меняли друг друга подробнейшие поэтажные планы отеля «Оскьюлид» и информация, касающаяся всего, что так или иначе сопряжено с обеспечением безопасности помещения: входы и выходы, лифты, крыша, окна и так далее. Была налажена прямая видеосвязь с Рейкьявиком, где уже работал специально откомандированный туда директором агентства Джеми Халл, так что он тоже имел возможность участвовать в совещании.

— Мы не имеем права допустить ни малейшей ошибки, — говорила Алонсо-Ортис. Она великолепно выглядела: с черными как вороново крыло волосами и яркими, светящимися умом глазами. — Все составляющие части нашей схемы должны сработать безукоризненно. Любая, пусть даже самая микроскопическая брешь в обеспечении безопасности может привести к поистине катастрофическим последствиям. Под откос будут пущены все те колоссальные усилия, которые на протяжении последних полутора лет прилагал наш президент, выстраивая выгодную для нас систему взаимоотношений с ведущими государствами исламского мира. Мне нет нужды рассказывать вам, — продолжала она, — о том, что за фасадом показной готовности арабов к сотрудничеству скрывается глубоко укоренившееся недоверие к западным ценностям, этическим нормам иудейско-христианского мира и всему, что страны Запада исповедуют. Даже малейший намек на то, что наш президент обманул их, будет иметь незамедлительные и ужасные последствия.

Алонсо-Ортис обвела взглядом собравшихся за столом. У этой женщины был удивительный дар: она могла обращаться сразу ко многим людям, но при этом каждому казалось, что она разговаривает именно с ним.

— Не допускайте ошибок, джентльмены. В противном случае мы можем получить — я не преувеличиваю, поверьте! — глобальную войну, повсеместный джихад, какого мы еще не видели и, возможно, даже не в состоянии себе вообразить.

Она уже хотела предоставить слово Джеми Халлу, как тут в комнату вошел молодой стройный мужчина, бесшумно приблизился к директору ЦРУ и вручил ему запечатанный конверт.

— Прошу прощения, доктор Алонсо-Ортис, — извинился Директор, а затем разорвал конверт и стал читать находившееся в нем послание. По мере чтения пульс у него учащался. Помощник президента по национальной безопасности не любила, когда проводимые ею совещания прерывались, да еще столь бесцеремонным образом. Зная, что она пристально смотрит на него, Директор тем не менее отодвинул стул и встал.

Алонсо-Ортис адресовала ему протокольно-вежливую улыбку. Губы ее были сжаты столь плотно, что стали почти не видны.

— Надеюсь, у вас имеются достаточно веские основания для того, чтобы столь внезапно покинуть наше совещание?

— Не сомневайтесь, доктор Алонсо-Ортис, основания — более чем веские.

Директор, хотя и был ветераном политических баталий, хоть и обладал благодаря занимаемому посту достаточно большой властью, все же не собирался бодаться с человеком, мнение которого значило для президента больше, чем любое другое. Поэтому он ничем не выдал овладевшее им раздражение. На самом деле Директор питал по отношению к Алонсо-Ортис глубочайшую антипатию, причем — по двум причинам одновременно. Во-первых, она отодвинула его в сторону и узурпировала хо место рядом с президентом, которое традиционно принадлежало ему. Во-вторых, она была женщиной. Именно поэтому Директор воспользовался тем немногим, что пока еще оставалось в его власти, — правом не сообщать ей причину своего внезапного ухода. А ей, он не сомневался, больше всего на свете хотелось бы о ней узнать.

Улыбка помощника президента по национальной безопасности стала еще тоньше.

— В таком случае я была бы чрезвычайно признательна, если бы в ближайшее время вы самым подробным образом проинформировали меня о тех чрезвычайных обстоятельствах, которые заставляют вас покинуть наше совещание в данный момент.

— Всенепременнейшим образом... — буркнул Директор, выходя из комнаты, а когда дверь за его спиной закрылась, добавил: — Ваше величество!

Агент, который принес ему пакет, а теперь шел рядом, не удержался и фыркнул.

* * *

Директору потребовалось меньше пятнадцати минут, чтобы добраться до штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, где приезда шефа с нетерпением дожидалось все руководство агентства. Поводом для этого экстренного собрания послужило убийство Александра Конклина и доктора Морриса Панова. Главным подозреваемым являлся Джейсон Борн.

За большим столом собрались мужчины с сосредоточенными лицами, в строгих, безупречно сшитых костюмах и начищенных до блеска ботинках. Цветные рубахи с яркими воротниками были не для них. Привыкшие находиться в коридорах власти, эти люди были столь же выдержанны, сколь и их одежда. Они придерживались консервативных взглядов, являлись выпускниками лучших университетов, отпрысками приличных семей, сыновьями респектабельных отцов, пристроивших их в уважаемые ведомства. Поэтому все они излучали уверенность правильных людей, подлинных лидеров, обладающих аналитическим умом, прозорливостью и энергией — свойствами, необходимыми, чтобы безукоризненно делать свое дело. А комната, в которой они сейчас находились, являлась сердцем секретного мира — компактного, но протянувшего свои щупальца во все концы света.

Как только Директор вошел и занял свое место, свет в комнате стал меркнуть, а на проекционном экране возникло изображение двух лежащих на полу тел — фотография, сделанная криминалистами на месте преступления.

— Ради всего святого, — закричал вдруг Директор, — уберите это! Что за безумие? Мы не можем, не должны видеть этих людей вот так, в таком виде!

Мартин Линдрос, его заместитель, нажал кнопку, и экран погас.

— Чтобы ввести всех в курс дела, сообщаю, что вчера мы получили подтверждение: машина, обнаруженная у дома Александра Конклина, принадлежит Дэвиду Уэббу.

Директор кашлянул, и Линдрос, поняв намек, умолк.

— Давайте называть вещи своими именами, — заговорил Директор, подавшись вперед и положив кулаки на блестящую поверхность стола. — Возможно, внешний мир действительно знает этого человека под именем Дэвида Уэбба, но в этих стенах он известен как Джейсон Борн. Вот давайте и будем называть его этим именем.

— Есть, сэр! — отчеканил Линдрос, понимая, что шеф находится в дурном расположении духа и любая попытка возразить ему чревата крупными неприятностями. Линдросу не было нужды сверяться со своими записями, столь свежи были в памяти последние события и то, что ему удалось выяснить.

— В последний раз Уэбба... э-э-э... то есть Борна видели в студенческом городке Джорджтаунского университета примерно за час до убийства. Имеется свидетель, заметивший его бегущим к машине. Можно предположить, что оттуда Борн поехал прямиком к дому Конклина. В момент убийства или примерно в это время Борн определенно находился в доме. Отпечатки его пальцев обнаружены на стоявшем в библиотеке бокале с недопитым скотчем.

— А пистолет, который нашли на месте преступления? — спросил Директор. — Это из него застрелили несчастных?

— Да, сэр, баллистики утверждают это с абсолютной определенностью.

— И оружие принадлежит Борну? Ты в этом уверен, Мартин?

Линдрос сверился с лежавшим перед ним листком и затем передал его шефу.

— Регистрационные органы подтверждают, что оружие принадлежит Дэвиду Уэббу. Нашему Дэвиду Уэббу.

— Сукин сын! — Руки Директора тряслись. — Есть ли на пистолете отпечатки пальцев этого ублюдка?

— Пистолет был тщательно вытерт, — ответил Линдрос, заглянув еще в один листок. — На нем не нашли вообще никаких отпечатков.

— Виден почерк профессионала. — Директор сразу как-то постарел и съежился. Терять старых друзей — всегда тяжело.

— Да, сэр, совершенно верно.

— А где сам Борн? — прорычал Директор. Было видно, что само упоминание этого имени причиняет ему боль.

— Ранним утром мы получили сообщение о том, что Борн остановился в мотеле «Вирджиния», неподалеку от одного из дорожных кордонов, — стал докладывать Линдрос. — Местность была немедленно оцеплена, к мотелю выслана группа захвата. Но даже если Борн и находился там какое-то время, то к моменту прибытия спецназа его уже и след простыл. Он словно растворился в воздухе.

— Проклятье! — Щеки Директора раскраснелись от гнева.

К Линдросу бесшумно подошел его помощник и вручил ему лист бумаги. Изучив его содержание, мужчина поднял глаза на своего начальника.

— Еще раньше, сэр, я направил группу захвата в дом Борна — на тот случай, если он там объявится или выйдет на связь с женой. Дом оказался заперт и пуст. Никаких признаков жены Борна и двух его детей. Дальнейшее расследование позволило выяснить, что она приехала в школу и забрала детей прямо посередине уроков без каких-либо объяснений.

— Значит, все сходится! — Директора ЦРУ, казалось, вот-вот хватит удар. — Он постоянно опережает нас. А почему? Потому что он спланировал эти убийства заранее и продумал все вплоть до мелочей.

Во время недолгой поездки от Белого дома до Лэнгли Директор позволил эмоциям взять верх над собой. Сначала — убийство Алекса, потом — эта стерва Алонсо-Ор-тис со своими интригами... Поэтому на совещание он пришел уже на взводе. Теперь же, увидев ужасные фотографии убитых, он был готов вынести самый страшный приговор, не дожидаясь конца расследования. Весь дрожа, Старик, как за глаза называли его подчиненные, поднялся со своего места.

— Теперь мне совершенно ясно, что Борн окончательно «сошел с катушек» и превратился в настоящего маньяка. Александр Конклин был моим старым и преданным другом. Я не в состоянии подсчитать, сколько раз он ставил на карту не только свою репутацию, но и саму жизнь — во имя нашей организации, во имя нашей страны! Он был подлинным патриотом — во всех смыслах этого слова, человеком, которым мы по праву гордились.

Линдрос, слушая эту прочувствованную речь, вспоминал многочисленные случаи, когда Старик разражался яростными тирадами, направленными против ковбойской тактики Конклина, его тайных акций и вылазок, достойных разве что сорвиголовы. Превозносить покойников — обычное дело, но Линдрос полагал, что в их работе недопустимо и глупо закрывать глаза на опасные тенденции, наблюдающиеся среди агентов — как бывших, так и нынешних. Это в полной мере относилось и к Джейсону Борну. Он входил в категорию так называемых «спящих» или, проще говоря, законсервированных агентов. Самая худшая разновидность, поскольку их невозможно держать под контролем. Когда-то Борна вернули к активной работе, но не по его желанию, а в силу сложившихся обстоятельств. Линдрос знал о Борне очень мало и намеревался исправить это упущение сразу после того, как закончится совещание.

— Если у Александра Конклина и было единственное слабое место, его ахиллесова пята, то это именно Джейсон Борн, — продолжал тем временем Старик. — За много лет до того, как этот человек сошелся со своей нынешней женой, Мэри, он потерял всю свою семью — жену-тайку и двоих детей. Это произошло во время налета на Пномпень. Борн почти обезумел от горя, и именно тогда Алекс подобрал его на одной из улиц Сайгона и обучил своему ремеслу. Но и спустя годы, несмотря на то что психику Борна пытался восстановить сам доктор Панов, удерживать его под контролем было чрезвычайно сложно, хотя Панов в своих регулярных отчетах утверждал обратное. Каким-то образом он также попал под влияние Борна. Я предупреждал Алекса много раз, — продолжал Старик, — я умолял его вызвать Борна и подвергнуть его доскональной экспертизе со стороны наших экспертов-психологов, но он так и не согласился. Алекс, упокой Господи его душу, мог быть очень упрямым. Он верил в Борна.

Лицо директора ЦРУ покрывали мелкие капельки пота, его зрачки расширились.

— И чем обернулась эта вера? Алекса и Мо пристрелили, как собак, и сделал это тот самый агент, которого они, по их твердому убеждению, полностью контролировали. Истина же заключается в том, что Борн — неконтролируем! К тому же он опасен, как ядовитая змея. — Директор ударил кулаком по столу. — Я не допущу, чтобы эти хладнокровные, подлые убийства остались безнаказанными! Приказываю: любой ценой найти Джейсона Борна и уничтожить его.

* * *

Борн поежился. Он уже успел продрогнуть до костей. Подняв голову, он навел луч фонарика на решетку вентиляционного люка, а затем, пройдя по центральному проходу, приблизился к нему и вскарабкался на бастион из ящиков с клубникой. Чтобы вывернуть шурупы, на которых крепилась решетка, Борн использовал лезвие выкидного ножа. В кузов грузовика проник мягкий свет наступающего утра. Борн надеялся, что отверстие окажется достаточно широким и ему удастся пролезть в него.

Постаравшись максимально сузить плечи, Борн втиснул голову в люк и стал дергаться в разные стороны. Поначалу все шло хорошо и ему удалось продвинуться на несколько дюймов, но затем движение прекратилось. Борн отчаянно дернулся, но — безуспешно. Он застрял. Выдохнув из легких весь воздух, он заставил тело расслабиться, а затем рванулся вперед, сильно оттолкнувшись ногами. Ящики посыпались в проход, но ему все же удалось продвинуться еще чуть-чуть. Борн нащупал ногами ящики слева от себя, снова оттолкнулся от них и продвинулся еще немного. Повторив этот маневр несколько раз, Борн наконец сумел протиснуть в отверстие верхнюю часть туловища. Моргая, он смотрел на розовеющее небо, по которому плыли пушистые облака, меняющие свои очертания по мере того, как рефрижератор продолжал свой путь. Ухватившись за край крыши, Борн вытащил себя из люка, подтянулся и через секунду уже сидел на крыше кузова.

На первом же светофоре, когда машина остановилась на красный свет, Борн спрыгнул вниз, упал и перекатился, чтобы смягчить удар об асфальт. Поднявшись на ноги, он переместился с проезжей части на тротуар и отряхнулся. Когда трейлер, выбросив облако сизого дыма, тронулся, Борн приветливо помахал ничего не подозревающему Гаю.

Он находился на окраине Вашингтона, в его северо-восточном — самом бедном — районе. Небо все больше светлело, длинные тени рассветных часов отступали перед восходящим солнцем. В отдалении слышался шум дорожного движения, завывание полицейских сирен. Борн сделал глубокий вдох. Несмотря на обычный для города смог, воздух показался ему удивительно свежим. Возможно, он просто улавливал в нем запах свободы, особенно вкусный после долгой ночи, в течение которой он боролся за свою жизнь.

Борн шел до тех пор, пока не увидел полощущиеся в смутном еще утреннем свете красно-сине-белые треугольные вымпелы. Магазин, торгующий подержанными машинами, был еще закрыт. Борн зашел на безлюдную площадку, где были выставлены автомобили, выбрал первый попавшийся и, свинтив номерные знаки с соседней машины, установил их на «свою». Затем он взломал замок водительской двери, завел мотор, соединив напрямую провода зажигания, и через двадцать секунд уже мчался по улице.

Борн остановил машину возле допотопного вагончика-закусочной, облицованного листами хромированного металла. Это был настоящий реликт, чудом дошедший до сегодняшних дней из середины пятидесятых. На его крыше красовалась гигантская кофейная чашка, неоновые трубки, сплетавшиеся в название этого монстра, давно отслужили свой век. Внутри было жарко и душно, запах кофе и перегоревшего масла пропитал все поверхности. Слева стоял громоздкий кассовый аппарат и длинный ряд высоких табуретов с виниловыми сиденьями и хромированными ножками. Справа, напротив вереницы мутных от грязи окон, находились кабинки, в каждой из которых был установлен музыкальный аппарат с набором заезженных мелодий. Брось в прорезь четвертак — и наслаждайся.

Когда Борн вошел, звякнул колокольчик на двери, и головы всех посетителей повернулись в его сторону. Он оказался единственным белым в этом сомнительном заведении, и на его приветливую улыбку никто не ответил. Кто-то просто не проявил к его появлению никакого интереса, другие сочли это дурным предзнаменованием, предвестником неприятностей.

Игнорируя враждебные взгляды, Борн проскользнул в замызганную кабинку. Официантка с копной кучерявых рыжих волос и лицом как у Эрты Китт[145] бросила на стол засиженное мухами меню и наполнила его чашку горячим кофе. Ее яркие глаза, грешащие разве что избытком макияжа, изучали его с любопытством и с чем-то еще... Сопереживанием, что ли?

— Не обращай внимания на наших придурочных клиентов, солнышко. Они просто испугались тебя.

Борн съел малоаппетитный завтрак — яйца, бекон, картошку по-деревенски и запил все это чашкой крепчайшего кофе. Еда была на редкость безвкусной, но ему был необходим протеин, а кофеин должен был снять накопившуюся усталость и напряжение — пусть даже временно.

Официантка вновь наполнила его чашку, и он стал потягивать кофе, поглядывая на часы и дожидаясь, пока откроется ателье «Портняжки Файна Линкольна». Однако при этом Борн не терял времени даром. Он вытащил из кармана блокнот, который забрал из библиотеки Алекса, и снова стал рассматривать надпись, отпечатавшуюся на верхнем листке: «NX-20». В этом наборе символов было что-то таинственное, угрожающее, хотя на самом деле за ними могло скрываться все, что угодно, вплоть до обозначения какой-нибудь новой модели компьютера.

Оторвавшись от блокнота, он поднял голову и посмотрел на посетителей вагончика, беспрестанно входящих и выходящих, обсуждавших самые наболевшие проблемы, вроде выплат по социальной страховке, цен на наркотики, случаев избиения полицейскими чернокожих, внезапных смертей членов семьи, болезней друзей, томящихся за решеткой. Из всего этого и состояла их жизнь — еще более чуждая для него, чем жизнь обитателей Азии или Микронезии. И без того тяжелую атмосферу еще больше отравляли витавшие здесь злость и горечь.

В один из моментов мимо окон вагончика медленно, словно, огибающая риф акула, проехала полицейская машина, и все находившиеся в закусочной мгновенно умолкли, окаменев, словно участники групповой фотографии за секунду до того, как щелкнет затвор. Борн отвернулся от окна и стал смотреть на официантку, которая в свою очередь провожала взглядом удаляющиеся задние огни полицейской машины. В вагончике явственно послышался общий вздох облегчения. То же ощущение испытал и Борн. Похоже, в кои-то веки он оказался в компании людей, столь же мало желающих пообщаться с полицией, как и он сам.

Мысли Борна вернулись к его преследователю. Черты лица этого сталкера выдавали его азиатское происхождение, и все же он явно не являлся стопроцентным азиатом. Почему это лицо казалось Борну знакомым. Из-за прямой и тонкой линии носа, уж точно не имеющей никакого отношения к Азии? Или из-за очертаний полных губ, весьма характерных для азиатов? Может, он пришел из прошлого Борна — откуда-нибудь из Вьетнама? Впрочем, нет, это невозможно. Судя по внешности этого человека, ему от силы под тридцать, значит, когда Борн находился в Азии, парню было не больше пяти лет. Кто же он в таком случае и что ему нужно?

Вопросы множились, не давая Борну покоя. Резким движением он поставил недопитую чашку на стол. Кофе, похоже, уже начал прожигать дыру в его желудке.

Через минуту Борн вернулся в украденную им машину, включил радио и стал крутить ручку настройки, пока не нашел станцию, передававшую выпуск новостей. Сначала диктор говорил о грядущем саммите, посвященном борьбе с терроризмом, затем последовал короткий блок национальных новостей, потом — сводка местных. Номером первым, разумеется, шло сообщение об убийстве Алекса Конклина и Мо Панова, но никакой новой информации, как ни странно, обнародовано не было. «Теперь — еще одна порция свежих новостей, — продолжал диктор, — но сначала — вот это важное сообщение».

«...Важное сообщение». В тот же момент Борн позабыл недавнюю трапезу и всех, кто находился рядом с ним в закусочной. Память накатилась ревущей волной и смыла его в прошлое, отбросив на годы назад. Он снова очутился в том самом кабинете в Париже, на Елисейских Полях, окна которого смотрели прямо на Триумфальную арку. Он стоит рядом с кожаным креслом шоколадного цвета и держит в правой руке хрустальный бокал, наполовину наполненный янтарной жидкостью. Глубокий мелодичный голос за его спиной говорит что-то о времени, которое потребуется для того, чтобы Борн получил все необходимое. "Беспокоиться не о чем, мой друг, — произносит голос с сильным французским акцентом, ухитряясь грассировать даже английское "г". — Моя задача — передать вам это важное сообщение".

Все еще находясь за кулисами своих воспоминаний, Борн поворачивается, чтобы посмотреть на говорившего, но видит лишь голую стену. Воспоминания растаяли, как аромат старого скотча, оставив Борна сидеть в краденой машине, уставившись невидящим взглядом на грязные окна старой закусочной.

* * *

Приступ необузданной ярости заставил Хана схватить трубку и набрать номер Спалко. Дозвониться удалось не сразу, но через некоторое время на другом конце линии все же послышался голос.

— Чем обязан такой чести, Хан? — проговорил Спалко.

Внимательно вслушавшись в голос собеседника, Хан безошибочно определил, что язык последнего немного заплетается. Значит, он опять навеселе. Привычки его бывшего работодателя были известны Хану лучше, чем мог бы предположить сам Спалко, если, конечно, данный факт вообще имел для него хоть какое-то значение. Хан, к примеру, знал, что Спалко неравнодушен к спиртному, напропалую волочится за женщинами и много курит, причем отдается трем этим увлечениям самозабвенно. Теперь Хан подумал: если в данный момент Спалко пьян хотя бы вполовину, а не столь сильно, как ему кажется, это может стать его преимуществом, а такое, когда имеешь дело со Спалко, случается крайне редко.

— Досье, которое вы мне передали, — либо фальшивка, либо далеко не полное.

— И что же привело вас к столь печальному умозаключению? — Голос Спалко начал твердеть, как вода, превращающаяся в лед. Хан слишком поздно сообразил, что избрал чересчур агрессивный тон. Спалко, возможно, был умнейшим человеком, а в душе, без сомнения, считал себя чуть ли не провидцем, но и он порой поддавался влиянию инстинктов, таившихся в самой глубине его сущности. Именно они сейчас вывели его из полупьяного ступора и заставили ответить агрессией на агрессию. Ему и раньше были свойственны вспышки неконтролируемой ярости, что весьма странным образом контрастировало с его тщательно культивируемым имиджем респектабельного и публичного джентльмена. Впрочем, под повседневной маской благообразия этого человека таилось еще много чего недоступного постороннему взгляду.

— Уэбб повел себя очень странно, — вмиг сбавив тон, сказал Хан.

— Правда? И как же именно? — Голос Спалко тоже помягчел, и в нем снова зазвучала ленивая хмельная расслабленность.

— Университетские профессора так себя не ведут.

— Не понимаю, какое это имеет значение. Вы его убили?

— Еще нет. — Сидя в припаркованной у тротуара машине, Хан наблюдал за тем, как у остановки на противоположной стороне улицы затормозил автобус. Его двери с шипением открылись, выпуская пассажиров: пожилого господина, двух мальчиков-подростков и молодую маму с ребенком, только начинающим ходить.

— У вас изменились планы? — осведомился Спалко.

— Видите ли, мне захотелось сначала поиграть с ним.

— Понятно... Но вопрос в другом: как долго вы намереваетесь с ним... гм... играть?

Игра, которую Хан затеял со своей будущей жертвой, превратилась в подобие шахматного поединка — тонкого и напряженного, и ему оставалось только гадать, чем она закончится. Что такого в этом Уэббе? Почему Спалко решил разыграть его в качестве пешки, выставив в роли убийцы двух правительственных чиновников — Конклина и Панова? И зачем вообще Спалко понадобилась их смерть? В том, что дело обстояло именно так, Хан не сомневался.

— Я подожду до тех пор, пока не буду готов и пока он не осознает, кто его палач.

Хан смотрел, как молодая мама ставит ребенка на тротуар. Мальчик пошел на заплетающихся ногах, и мать, глядя на сына, весело смеялась. Малыш задрал голову, посмотрел на маму и тоже засмеялся, корча от удовольствия уморительные рожицы. Женщина взяла его крохотную ручку.

— Надеюсь, у вас нет никаких задних мыслей?

Хану показалось, что в голосе Спалко зазвучала настороженность, даже напряжение, и в тот же момент он подумал: а действительно ли Спалко пьян? Хану хотелось спросить собеседника, какое тому вообще дело до того, убьет ли он Уэбба или нет, но, поразмыслив, он подавил в себе это желание, испугавшись, что тем самым выдаст себя.

— Нет у меня никаких задних мыслей, — ответил он.

— Видите ли, под шкурами, которые носит каждый из нас, мы с вами одинаковы: наши ноздри раздуваются, учуяв запах смерти.

Не зная, что ответить, и погрузившись в собственные мысли, Хан закрыл крышку сотового телефона. Он приложил ладонь к стеклу водительской двери и сквозь расставленные пальцы стал смотреть, как мать с сыном удаляются по улице. Она шла маленькими шажками, пытаясь приспособиться к неуверенной детской походке малыша.

Спалко лжет ему, в этом не может быть сомнений. В какой-то момент реальный мир поплыл перед глазами Хана, и он вновь оказался в джунглях Камбоджи. Больше года он был рабом вьетнамца, промышлявшего контрабандой оружия. Хозяин морил его голодом, избивал, а на ночь — привязывал, как собаку. Хан дважды пытался бежать, но только на третий раз ему удалось освободиться от своего мучителя, и то — лишь после того, как он превратил голову спящего контрабандиста в месиво, изрубив ее лопатой, которой тот обычно копал для себя отхожие ямы. Это стало его первым жизненным уроком. А потом в течение еще десяти дней Хан буквально выживал, пока не был подобран американским миссионером по имени Ричард Вик. Его накормили, вымыли в горячей воде, одели и уложили в чистую постель. В благодарность он не стал сопротивляться, когда миссионер принялся учить его английскому языку. Овладев грамотой, Хан получил от миссионера Библию, которую ему также предстояло изучить.

Хану казалось, что Вик желает не столько спасти его душу, сколько ввести его в лоно цивилизации. Пару раз он и сам пытался растолковать Вику природу буддизма, но, поскольку был еще слишком мал, постулаты, которые он усвоил в раннем детстве и теперь излагал миссионеру, звучали в его устах не очень убедительно. Впрочем, они в любом случае вряд ли заинтересовали бы Вика. Миссионер не желал иметь ничего общего с любой религией, которая не исповедует веру в Бога Отца и сына его Иисуса.

Взгляд Хана сфокусировался на событиях, происходивших вокруг. Молодая мама вела своего ковыляющего отпрыска вдоль хромированного фасада закусочной с огромной кофейной чашкой на крыше. А чуть дальше, на противоположной стороне улицы, сквозь отсвечивающее лобовое стекло машины Хан видел мужчину, которого он знал под именем Дэвида Уэбба. Надо отдать ему должное: он достойно прошел смертельно опасный путь, приведший его сюда от самого поместья Конклина. Хан мог судить об этом с уверенностью профессионала, поскольку на протяжении всего этого пути неотступно следовал за ним. Хан видел фигуру человека, наблюдавшего за ними с проселочной дороги. Когда он взобрался туда, вырвавшись из хитрой ловушки Уэбба, того уже и след простыл, но с помощью инфракрасного прибора ночного видения, брошенного незнакомцем, Хан мог наблюдать за тем, как Уэбб выбирается на шоссе и голосует. Когда тот сел в остановившуюся попутку, Хан был готов следовать за ним.

Теперь он смотрел на Уэбба, зная то, что Степану Спалко было известно уже давно: Уэбб — очень опасный человек. Такому было наверняка наплевать на то, что он оказался единственным белым в набитой неграми закусочной. Он выглядел одиноким. Впрочем, Хану было трудно судить об этом, поскольку для него самого одиночество являлось совершенно чуждым понятием.

Хан вновь перевел взгляд на мать с сыном. Их смех доносился уже издалека и казался нереальным, словно сон.

* * *

Борн приехал в расположенное в Александрии[146] ателье «Портняжки Файна Линкольна» в пять минут десятого. Оно выглядело в точности так же, как все остальные частные заведения старого города, иными словами, старомодным, словно всплывшим на поверхность сегодняшнего дня из глубины времен колониальных завоеваний.

Сделав несколько шагов по тротуару, вымощенному красным кирпичом, Борн толкнул дверь и вошел внутрь. Зал для посетителей был разделен пополам своеобразным барьером в половину человеческого роста, состоявшим из прилавка в его левой части и вереницы раскроечных столов — в правой. Швейные машинки стояли в паре метров позади прилавка, а работали на них три женщины явно латиноамериканского происхождения. Когда Борн вошел, они даже не подняли глаз. За прилавком стоял тощий человечек в рубашке с короткими рукавами и расстегнутой полосатой жилетке, сосредоточенно изучая нечто, лежавшее перед ним. У него был высокий выпуклый лоб, светло-каштановая челка, впалые щеки и мутные глаза. Он поднял очки, и они каким-то чудом держались у него на темечке. У мужчины была пренеприятнейшая привычка то и дело щипать свой крючковатый нос, будто тот его беспокоил. Он не обратил внимания на открывшуюся дверь, но, когда Борн приблизился к прилавку, все же оторвался от своего занятия.

— Здравствуйте, — произнес он, выжидающе глядя на посетителя, — чем я могу вам помочь?

— Вы — Леонард Файн? Я видел ваше имя на витрине ателье.

— Да, меня зовут именно так, — ответил Файн.

— Меня послал к вам Алекс.

Портной растерянно моргнул.

— Кто?

— Алекс, — повторил Борн. — Алекс Конклин. Меня зовут Джейсон Борн. — Он оглянулся. Никто в ателье не обращал на них внимания. Слышалось только стрекотание швейных машинок.

Файн очень медленно опустил очки на переносицу своего горбатого носа и смерил визитера пронизывающим взглядом.

— Я его друг, — сказал Борн, чувствуя, что этого парня необходимо подстегнуть.

— У нас не зарегистрировано никаких заказов на имя мистера Конклина.

— Я и не думаю, что он у вас что-нибудь заказывал, — мотнул головой Борн.

Файн ущипнул себя за нос.

— Друг, говорите?

— Очень старый друг.

Не говоря больше ни слова. Файн распахнул дверцу прилавка, заставив Борна отступить на шаг в сторону.

— Полагаю, нам лучше побеседовать в моем кабинете.

После этого он провел Борна через дверь, ведущую в глубь ателье, за которой начинался пыльный коридор, переходящий в длинную и узкую лестницу. Кабинет не представлял собой ничего особенного: квадратная комната с вытертым линолеумом, голыми трубами от пола до потолка, заляпанным металлическим письменным столом зеленого цвета, крутящимся стулом, двумя дешевыми железными ящиками для документов и грудами картонных коробок. Изо всех углов исходил запах плесени, словно из болота, наполненного гниющими стволами. Позади стола располагалось маленькое квадратное оконце — настолько грязное, что через него невозможно было рассмотреть даже аллею, на которую оно выходило.

Файн подошел к столу и выдвинул один из ящиков.

— Выпьете что-нибудь?

— Вроде бы рановато для выпивки, — ответил Борн, — вам не кажется?

— Да, — пробормотал Файн, — пожалуй, вы правы. Но если вы не хотите выпить, я могу угостить вас вот этим. — Резким движением он выхватил из ящика пистолет и направил его в грудь Борна. — Пуля не убьет вас сразу, но, истекая кровью, вы будете жалеть об этом.

— Не стоит так горячиться, — равнодушным тоном проговорил Борн.

— Стоит, еще как стоит! — возразил портной. От волнения его зрачки сошлись у переносицы — так, что это стало похоже на косоглазие. — Конклин мертв, и, как я слышал, на тот свет его отправили именно вы.

— Нет, — ответил Борн, — это сделал не я.

— Валяйте, выкручивайтесь! Главное — все отрицать. Ведь именно так вас учат в ваших шпионских школах? — На лице портного появилась хитрая усмешка. — Садитесь, мистер Уэбб... или Борн, или как вы называете себя сегодня?

Борн посмотрел Файну в глаза.

— Вы из агентства?

— Вовсе нет, я — сам по себе. Если только Алекс не рассказал им, я думаю, вряд ли кто-нибудь в агентстве вообще подозревает о моем существовании. — Улыбка на лице портного разъехалась чуть ли не до ушей. — Именно, поэтому я и был первым, к кому пришел Алекс.

Борн кивнул.

— Именно об этом мне и хотелось бы услышать.

— Не сомневаюсь! — хмыкнул Файн и потянулся к телефону на своем столе. — Но, с другой стороны, когда до вас доберутся ваши коллеги и станут задавать вам множество разных вопросов, у вас, боюсь, останется слишком мало времени, чтобы интересоваться любыми другими вещами.

— Не делайте этого! — резко приказал Борн.

Файн застыл, не выпуская трубки:

— Почему?

— Я не убивал Алекса. Наоборот, я пытаюсь выяснить, кто это сделал.

— Нет, это сделали именно вы. Газеты пишут, что в момент убийства вы находились в его доме. Вы видели там кого-нибудь еще?

— Нет, но к тому времени, когда я приехал туда, Алекс и Мо были уже мертвы.

— Вранье! Не понимаю только, за что вы их пришили. Может, из-за доктора Шиффера?

— Никогда не слышал ни о каком докторе Шиффере.

Портной хрипло засмеялся.

— Опять вранье! Вы, поди, ничего не слышали и об АПРОП? Так я вам и поверил!

— Отчего же! Об этих-то я как раз наслышан. Это ведь Агентство перспективных разработок в области оборонных проектов, не так ли? Доктор Шиффер работал именно там?

— Ну все, довольно! — выдохнул Файн и с гримасой отвращения стал набирать номер на телефонном аппарате. В то мгновение, когда он перевел взгляд на диск телефона, Борн бросился на него.

* * *

Директор ЦРУ находился в просторном угловом кабинете, разговаривая по телефону с Джеми Халлом. Через окно лился ослепительный солнечный свет, от которого яркие узоры ковра переливались, словно драгоценные камни. Однако эта феерическая игра цветов не производила на Директора никакого впечатления. Он по-прежнему пребывал в отвратительном расположении духа. Невидящим взглядом Старик смотрел на фотографии, где он был запечатлен с разными президентами Соединенных Штатов в Овальном кабинете, с лидерами иностранных государств в Париже, Бонне и Дакаре, со звездами шоу-бизнеса в Лос-Анджелесе и Лас-Вегасе, с евангелистскими проповедниками в Атланте и Солт-Лейк-Сити и даже, как ни абсурдно, с тибетским далай-ламой — вечно улыбающимся и в неизменном одеянии ярко-оранжевого цвета — во время его визита в Нью-Йорк. Созерцание этих картинок не только не улучшило настроение Директора, но, наоборот, заставило его еще более остро ощутить груз прожитых лет, тяжелым камнем пригибающих к земле.

— Это просто кошмар, сэр, черт бы его побрал! — ругался Халл из далекого Рейкьявика. — Начнем с того, что выстраивать схему обеспечения безопасности совместно с русскими и арабами — это все равно что гоняться за собственным хвостом. На пятьдесят процентов я просто не понимаю, чего они хотят, а на вторые пятьдесят — не доверяю переводчикам. Ни нашим, ни их. Я не могу быть уверен, что они переводят правильно.

— Вам следовало уделять больше внимания изучению иностранных языков, Джеми, — устало проговорил Директор. — Ну ладно, если хотите, я пришлю вам других переводчиков.

— Да, сэр? И откуда, интересно знать, вы их возьмете? Насколько мне известно, мы отсекли от операции всех наших арабистов, разве не так?

Директор тяжело вздохнул. Это была чистая правда. Почти все сотрудники арабского происхождения были априори записаны в разряд «сочувствующих делу ислама», поскольку они в один голос осуждали вашингтонских «ястребов» и доказывали, насколько миролюбивы представители исламского мира. Поди объясни это израильтянам!

— Ничего, выкрутимся. У нас скоро должны появиться новые из Центра разведывательных исследований. Парочку я уже зафрахтовал для тебя.

Халл поблагодарил, но прозвучало это неискренне, и от этого Директор разозлился еще больше.

— Ну что еще? — прорычал он, а сам подумал: может, убрать все эти фотографии к чертовой матери? Вдруг это поможет изменить мрачную атмосферу, царящую в кабинете?

— Не хочу плакаться вам в жилетку, сэр, но это очень непросто — обеспечивать безопасность мероприятия, находясь на территории иностранного государства и пытаясь постоянно микшировать причастность к этому Соединенных Штатов Америки. Мы не оказываем им помощи, и они, естественно, плюют на нас. Я козыряю именем президента и что получаю в ответ? Пустые, равнодушные взгляды. Все это втройне усложняет мою задачу. Я — представитель самой могущественной нации на земле, я знаю об обеспечении безопасности больше, чем все исландцы, вместе взятые. Но где же уважение, которого я, как мне кажется, заслуживаю?

Зажужжал сигнал внутренней связи, и Директор с удовольствием временно отключил Халла.

— Ну что там еще? — рявкнул он в динамик интеркома.

— Простите за беспокойство, сэр, — раздался голос дежурного офицера, — но только что поступил звонок по личному каналу экстренной связи мистера Конклина.

— Что за бред? Алекс мертв!

— Я знаю, сэр, но его линия пока никому не передана.

— Так, продолжайте...

— Я поднял трубку и услышал звуки драки, а потом — имя. По-моему, Борн.

Директор агентства выпрямился, словно в него вогнали железный кол. От мрачного настроения не осталось и следа.

— Борн? Ты не ослышался, мой мальчик?

— Сэр, я уверен, что имя звучало именно так. И тот же самый голос произнес что-то вроде «убью тебя».

— Откуда поступил звонок? — требовательным тоном спросил Старик.

— Он оборвался буквально через несколько секунд, но я все же сумел отследить его. Телефонный номер, с которого звонили, принадлежит пошивочному ателье «Портняжки Файна Линкольна».

— Молодчина! — От возбуждения Директор даже встал со стула. — Немедленно высылайте туда две бригады оперативников. Сообщите им, что Борн наконец-то вынырнул на поверхность. Приказываю ликвидировать его при первой же возможности!

* * *

Борн отобрал у Файна пистолет столь мастерски, что тот не успел сделать ни единого выстрела, а затем ударил мужчину с такой силой, что, приложившись спиной о противоположную стену, портняжка сшиб висевший на ней календарь и сполз на пол. Телефонная трубка осталась в руке Борна, и он положил ее на место, разъединив связь. Затем он прислушался, пытаясь определить, донесся ли шум короткой, но ожесточенной борьбы до ушей работниц, трудившихся в главном помещении.

— Они уже едут, — проговорил очнувшийся Файн. — Скоро вас сцапают.

— Не думаю, — ответил Борн, лихорадочно соображая. Звонок поступил на главный пульт агентства. Там просто не сообразят, что к чему.

Файн покачал головой. На его лице появилось подобие улыбки. Он словно прочитал мысли Борна.

— Этот звонок миновал главный пульт и поступил прямиком к дежурному офицеру в приемной директора ЦРУ. Конклин приказал мне запомнить этот номер, чтобы воспользоваться им в самом крайнем случае.

Борн тряхнул Файна с такой силой, что зубы портняжки лязгнули.

— Что вы наделали, идиот!

— Я всего лишь отдал свой последний долг Алексу Конклину.

— Но я ведь сказал вам, что не убивал его!

В этот момент в мозгу Борна вспыхнула неожиданная мысль. Последняя, отчаянная, быть может, безнадежная попытка привлечь Файна на свою сторону, заставить его раскрыться, получить ключ к разгадке загадочного убийства Конклина.

— Я докажу вам, что я — действительно от Алекса.

— Соврете что-нибудь новенькое? Только теперь уже поздно!

— Я знаю про NX-20.

Файн окаменел. Его лицо стало белым как мел, глаза вылезли из орбит.

— Нет, — пробормотал он, а затем закричал: — Нет, нет, нет!!!

— Он сам рассказал мне! Алекс! Лично! И сам послал меня к вам. Теперь — верите?

— Алекс никогда и никому не сказал бы ни слова об NX-20!

Испуганное выражение исчезло с его лица, и теперь на нем было написано осознание сделанной ошибки, исправить которую было уже невозможно.

Борн кивнул:

— Вот именно! Мы с Алексом дружили еще с Вьетнама, поэтому я и ваш друг. Именно это я и пытаюсь вам доказать!

— Боже всемогущий! Я как раз говорил с ним по телефону, когда... Когда это случилось. — Файн обхватил голову руками. — Я услышал выстрел.

Борн схватил портного за жилетку.

— Леонард, возьмите себя в руки! У нас нет времени распускать нюни.

Файн посмотрел на Борна взглядом человека, который прозрел. Видимо, такова была реакция на то, что было произнесено его имя.

— Да. — Он кивнул и облизнул губы. Файн напоминал человека, который проснулся после долгого сна. — Да, я понимаю.

— Люди из агентства окажутся здесь с минуты на минуту. К этому моменту меня здесь быть не должно.

— Да, конечно, понимаю. — Файн скорбно качал головой. — А теперь отпустите меня.

Борн выпустил из рук жилетку портного, после чего тот опустился на колени, снял решетку, закрывавшую радиатор центрального отопления, и взгляду Борна предстал вмурованный в стену сейф самой современной конструкции. Файн набрал цифровой код, открыл тяжелую дверцу и вынул из сейфа небольшой конверт. Затем он закрыл сейф, сбросил код и, поднявшись с колен, протянул конверт Борну.

— Вот, это было доставлено для Алекса прошлой ночью. Он позвонил мне вчера утром, чтобы удостовериться в том, что «почта» пришла, и сообщил, что лично приедет забрать ее.

— От кого этот конверт?

Файн не успел ответить, так как в этот момент у входа в ателье послышались громкие мужские голоса, отдававшие приказания.

— Они уже здесь, — сказал Борн.

— О господи! — лицо Файна стало белым, как простыня.

— У вас тут есть запасной выход?

Портной утвердительно мотнул головой и рассказал Борну, как выбраться из здания.

— А теперь не теряйте времени, — взволнованно сказал он. — Спешите, а я их задержу!

— Вытрите лицо, — посоветовал ему Борн и, когда портной утер со лба обильно выступивший на нем пот, удовлетворенно кивнул. Затем портной кинулся в главное помещение ателье, чтобы предстать перед прибывшими агентами, а Борн побежал по захламленному коридору. Ему оставалось надеяться лишь на то, что Файн не расколется под натиском цэрэушников, в противном случае Борна можно будет считать покойником.

Ванная комната оказалась гораздо просторнее, чем можно было ожидать. В левой ее части находилась старая керамическая раковина, под которой валялись столь же старые банки из-под краски с зазубренными отогнутыми крышками. У дальней стены располагался унитаз, слева от него — душ. Следуя инструкциям, полученным от Файна, Борн вошел в душевую кабину, нащупал на обложенной кафелем стене замаскированную панель, надавил на нее и вошел в открывшийся проход, плотно закрыв за собой дверь потайного хода. Затем он нашел на стене старомодный электрический выключатель на конце провода, свисавшего с потолка, нажал на кнопку и осмотрелся. Он находился в узком коридоре. По всей видимости, это было уже другое, соседнее здание. Здесь царило невыносимое зловоние, источник которого находился на виду: между стенами, обшитыми неоструганными досками, были навалены большие пластиковые мешки с отбросами. Большинство из них были прогрызены крысами, сожравшими все съедобное и разбросавшими все остальное.

В тусклом свете мутной лампочки, висевшей под потолком, Борн увидел выкрашенную потускневшей краской металлическую дверь, выходящую на аллею позади вереницы магазинов. Он толкнул ее, дверь открылась нараспашку, и Борн лицом к лицу предстал перед двумя агентами ЦРУ, сверлящими его глазами, и двумя бездонными дулами пистолетов, направленных прямо ему в лоб.

Глава 6

Борн молниеносно пригнулся, и две первые пули прошли над его головой. Распрямившись, он изо всех сил ударил ногой по одному из черных пластиковых мешков с мусором, и тот полетел прямо в агентов. Попав в одного из них, мешок лопнул, и зловонные отбросы разлетелись в разные стороны, заставив цэрэушников податься назад, зажмуриться и прикрыть лица руками. В следующую секунду Борн подпрыгнул и ударом кулака разбил свисавшую из-под потолка лампочку, после чего коридор погрузился во мрак. Повернувшись, он включил свой фонарик и... увидел спасительный выход.

Выключив фонарь, Борн метнулся в ту сторону, откуда только что пришел, а затем, опустившись на колени, продел указательный палец в кольцо замеченного им люка и потянул его на себя. На него дохнуло влажным, затхлым воздухом. Позади раздавались голоса оравших друг на друга агентов, пытавшихся обрести равновесие после внезапной атаки.

Ни секунды не колеблясь, он опустил свое тело в открывшееся отверстие. Его ноги оказались на верхней ступеньке лестницы, круто уходящей вниз, и, закрыв крышку люка над головой, он начал спуск. Здесь тошнотворно воняло тараканами, и, включив фонарик, Борн увидел источник этого зловония: грубый цементный пол был усеян трупами этих отвратительных насекомых. Их тут были сотни, тысячи, десятки тысяч. Они устилали пол подобно опавшим осенним листьям. Оглядевшись вокруг, в завалах набросанных кругом пустых коробок, картонок и ящиков, Борн обнаружил фомку и, торопливо поднявшись по лестнице, просунул эту железяку сквозь нижнюю ручку дверцы люка. Она свободно болталась, и агентам наверняка не составит труда открыть ее, но хотя бы на некоторое время она их задержит. Сейчас Борну была нужна самая малость — лишь пара минут, чтобы, пройдя по коридору, усеянному тараканьими трупами, выбраться на улицу через черный ход, к которому в любой магазин обычно подвозят товары.

Сверху послышался грохот — агенты пытались открыть крышку люка. Он знал, что это не займет у них много времени, поскольку фомка от такой вибрации очень скоро выскочит из своего ненадежного гнезда. В этот момент судьба снова улыбнулась ему: он увидел двойные металлические створки дверей, выходящих на улицу, и взбежал по нескольким бетонным ступеням, ведущим к ним. Позади него раздался шум. Это открылась дверь люка и пропустила внутрь агентов ЦРУ. Борн выключил фонарь. Помещение окутал непроницаемый мрак.

Борн понимал, что оказался в ловушке. Открой он железные двери, помещение наполнится солнечным светом, сделав его беззащитной мишенью для двух вооруженных противников. Он не успеет сделать и двух шагов, как будет застрелен. Поэтому Борн развернулся и начал бесшумно спускаться по лестнице. Он слышал приглушенные переговоры агентов, ощущал их передвижения. Они обменивались между собой отрывистыми, короткими фразами, из чего Борн сделал вывод: это — закаленные, опытные профессионалы, настоящие знатоки своего дела.

Борн крался вдоль беспорядочно разбросанных ящиков, мешков и прочей дряни. Ему нужно было найти что-то особенное.

Вспыхнули два узких луча — агенты зажгли свои фонарики. Они находились в противоположных концах помещения.

— Что за черт! — воскликнул один из них.

— Да хрен с ним! — отозвался другой. — Сейчас важно другое: куда подевался этот чертов Борн?

С ничего не выражающими лицами, они походили на двух близнецов и были почти неразличимы. Они были одеты в стандартные костюмы, которые носят все сотрудники агентства, на их безликих физиономиях присутствовало столь же характерное для всех агентов ЦРУ выражение презрительного равнодушия. Однако у Борна имелся богатый опыт общения с людьми, работавшими на «контору». Он заранее знал ход их мыслей и, следовательно, мог предугадать, как поведут они себя в той или иной ситуации. Эти ребята работали в тесном тандеме. Для них не составит труда вычислить, где он укрылся. Они уже наверняка поделили подвал на квадраты, которые и будут прочесывать с методичностью роботов. Единственное, что он мог противопоставить этим скрупулезным и неотвратимым действиям, была внезапность.

Когда он появится в поле их зрения, они не станут мешкать. Борн не имел на этот счет никаких иллюзий, поэтому и выстраивал свои планы, исходя из реальности. Он скорчился в ящике, в котором в тот момент оказался, и стал вслепую шарить рукой в окружавшей его непроглядной темноте. Глаза невыносимо щипало от испарений хозяйственных жидкостей, пустые бутылки из-под которых валялись повсюду. В следующий момент его рука нащупала жестяную банку с краской, достаточно тяжелую, чтобы послужить его цели.

Борн слышал удары собственного сердца, возню крыс в ящиках, валяющихся вдоль противоположной стены. Других звуков не раздавалось. Агенты, методически прочесывая помещение, действовали абсолютно бесшумно. Борн ждал. Он был холоден и напряжен, находясь на боевом взводе, словно спусковой крючок пистолета, готового выстрелить в любой момент. Крыса, ставшая в этот момент его напарником, перестала скрестись. Это означало, что по крайней мере один из агентов подошел совсем близко.

В подвале воцарилась гробовая тишина. В следующий момент Борн услышал возле своего уха учащенное человеческое дыхание, свист рассекаемого воздуха, запах ткани костюма и, машинально поставив блок, предотвратил удар, нацеленный в его лицо. Пистолет, который агент держал в руке, отлетел в сторону. Его напарник в противоположном конце подвала крутанулся на месте. Левой рукой Борн схватил своего противника за рубашку и рванул к себе. Инстинктивно сопротивляясь, цэрэушник отпрянул назад, и, воспользовавшись этим, Борн придал ему еще более сильное ускорение, мощным толчком отправив его вперед — так, что мужчина с невероятной силой впечатался спиной, затылком и позвоночником в кирпичную стену. Крыса испуганно пискнула, агент, потеряв сознание, сполз на цементный пол, и глаза его закатились.

Второй агент сделал несколько шагов по направлению к Борну и, не желая вступать с ним врукопашную, направил ему в грудь дуло своего «глока». Не медля ни секунды, Борн швырнул в голову противника банку с краской. Когда тот от невыносимой боли схватился руками за лицо, Борн одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и рубанул врага ребром ладони по шее, отправив его в глубокий нокаут.

Через мгновение он открыл железную дверь и окунулся в прохладный воздух свободы, наслаждаясь голубым небом. Закрыв за собой металлические створки, Борн неторопливо пошел по улице и через некоторое время оказался на Розмонт-авеню. А потом — растворился в толпе.

* * *

Пройдя около полумили и убедившись в том, что за ним нет «хвоста», Борн вошел в придорожный ресторан. Усевшись за столик, он самым внимательным образом осмотрел всех посетителей, выискивая любую подозрительную мелочь: притворную беззаботность кого-либо из посетителей, чересчур пристальные взгляды. Нет, ничего этого не было. Немного успокоившись, Борн заказал сандвич, чашку кофе и, пока официантка отправилась выполнять заказ, прошел в дальнюю часть ресторана. Войдя в мужской туалет и убедившись в том, что он пуст, Борн зашел в одну из кабинок и сел на крышку унитаза. А после этого — вынул из кармана и открыл конверт, предназначенный для Алекса Конклина, который передал ему Файн.

Внутри Борн обнаружил авиабилет первого класса до столицы Венгрии, Будапешта, выписанный на имя Конклина, и ключ от номера отеля под названием «Великий Дунай». В течение нескольких минут Борн размышлял над тем, что могло понадобиться Алексу в Будапеште и имеет ли эта поездка какое-нибудь отношение к его убийству.

Он вытащил из кармана сотовый телефон Конклина и набрал номер. Теперь, когда у Борна появилась хоть какая-то зацепка, он чувствовал себя гораздо увереннее. Дерон снял трубку после третьего звонка.

— Мир, любовь и понимание! — проговорил он.

Борн засмеялся.

— Это Джейсон, — сказал он. Никогда не возможно предугадать, как ответит Дерон на очередной телефонный звонок. Прирожденный артист, он только по иронии судьбы превратился в свое время в специалиста по подделке художественных произведений. Дерон зарабатывал себе на жизнь, создавая копии полотен старинных мастеров и выдавая их за оригиналы. Фальшивки получались у него настолько совершенными, что зачастую продавались с аукционов за огромные деньги и оказывались либо в музейных экспозициях, либо в тайной коллекции того или иного богатого охотника за шедеврами мировой классики, который потом с надутым видом демонстрировал их своим особенно близким друзьям.

Но, помимо изготовления фальшивых «шедевров», Дерон — в качестве хобби — занимался и подделкой всего остального, включая документы.

— Я слежу за новостями, связанными с вашей многоуважаемой персоной, и час от часу они становятся все более настораживающими, — проговорил Дерон со своим едва уловимым британским акцентом.

Борн ничего не ответил. Он встал на ободок унитаза и выглянул поверх двери туалетной кабинки. Его взгляду предстал седой бородатый мужчина, который, слегка прихрамывая, подошел к писсуару и стал мочиться. На нем была черная замшевая куртка и такого же цвета слаксы. В общем, человек как человек, ничего особенного. И все же, сам не понимая почему, Борн почувствовал себя в ловушке. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выскочить из кабинки и не кинуться сломя голову куда глаза глядят.

— Тебя что, за сраку прихватили? — осведомился Дерон. Борна всегда забавляло, когда уста этого высококультурного человека изрыгали самые грязные слова.

— Было дело, но я, слава богу, от них избавился.

Борн вышел из туалета и вернулся в общий зал. К этому времени сандвич уже принесли, но кофе успел остыть. Он жестом подозвал официантку и попросил налить горячего кофе. После того как девушка удалилась, он проговорил в трубку:

— Слушай, Дерон, у меня к тебе традиционная просьба: мне нужен паспорт и контактные линзы, причем все это хозяйство необходимо мне завтра.

— Какую выберешь национальность?

— На сей раз, пожалуй, останусь американцем.

— Понимаю ход твоей мысли: они ожидают от тебя всего, что угодно, только не этого, да?

— Ну, что-то вроде того. И вот еще: паспорт должен быть на имя Александра Конклина.

Дерон удивленно присвистнул.

— Ну и дела! Ты, я гляжу, пошел вразнос, Джейсон. Впрочем, дело твое. Дай мне два часа.

— На, бери.

На другом конце линии послышалось громкое хрюканье. У Дерона оно означало смех.

— Ладно, в фотоателье можешь не ходить — твоя рожа имеется у меня в любых ракурсах. Какую фотографию налепить в паспорт? — Услышав ответ Борна, он хрюкнул еще раз, теперь уже — удивленно. — Ты уверен? Ты же на этой фотографии лысый, как колено! Сам на себя не похож.

— Буду похож, когда загримируюсь, — ответил Борн. — У меня на хвосте — агентство.

— Значит, получишь пулю в жопу. Но это опять же твое дело. Где встретимся?

Борн назвал адрес.

— Договорились. Да, кстати, Джейсон, — из голоса Дерона исчезли шутливые нотки, он стал серьезным и даже мрачным. — Все это ужасно. Ты ведь видел их, да?

Борн уставился в свою тарелку. Зачем только он заказал этот сандвич! Ломтик помидора был похож на рваную рану.

— Да, я их видел.

Ах, если бы он мог повернуть время вспять и снова увидеть Алекса и Мо, но на сей раз — живыми и веселыми! Вот был бы фокус! Но прошлое оставалось прошлым, не желая меняться и отдаляясь все дальше с каждым уходящим часом.

— Да, брат, это тебе не Буч Кессиди...[147]

Борн не ответил.

— Я ведь тоже их знал, — вздохнул Дерон.

— Разумеется. Я сам вас знакомил, — ответил Борн и закрыл крышку мобильного.

Некоторое время Борн сидел за столиком и размышлял. Он испытывал какое-то смутное беспокойство. Когда он выходил из туалета, в его мозгу прозвучал сигнал тревоги, но, отвлекшись на разговор с Дероном, Борн не уделил ему должного внимания. Так что же это было? Медленно, скрупулезно он обследовал взглядом зал ресторана. И наконец понял, что его тревожило: ни за одним из столиков не было бородатого хромого мужчины. Конечно, существовала вероятность, что хромой уже поел и отправился восвояси, но, с другой стороны, его присутствие в мужском туалете не на шутку встревожило Борна, и одно это было немаловажно. Он привык прислушиваться к своему внутреннему голосу. Что-то в этом человеке было не так...

Кинув на столик купюру, Борн встал и подошел к витрине ресторана, выходившей на улицу. Две огромные стеклянные панели были разделены колонной, обшитой деревом. Встав за ней и используя ее в качестве прикрытия, Борн принялся изучать лежавшую по другую сторону улицу. Первым делом — пешеходов. Он выискивал тех, которые либо неестественно медленно идут, либо слоняются без дела, либо, встав на противоположной стороне улицы, делают вид, что читают газету, возможно, не спуская глаз с выхода из ресторана. Ничего подозрительного Борн не увидел, однако отметил про себя трех человек, сидевших в припаркованных у тротуара машинах: одну женщину и двоих мужчин. Правда, разглядеть их лица не представлялось возможным. Ну и конечно, оставались машины без водителей, стоявшие вдоль фасада ресторана.

Не колеблясь больше ни секунды, Борн вышел на улицу. Время близилось к полудню, и поток пешеходов на улице становился все плотнее. Для Борна это было как нельзя кстати. В течение следующих двадцати минут он самым внимательным образом осматривался, примечая расположенные в непосредственной близости от него двери, витрины, окна и крыши, приглядываясь к пешеходам и проезжающим автомобилям. Удостоверившись в том, что поблизости нет «людей в штатском» из агентства, Борн перешел на противоположную сторону улицы и вошел в винный магазин, где попросил бутылку спейсайд — особого сорта виски специальной выдержки, который выдерживается в бочонках из вишневого дерева. Это был любимый напиток Конклина. Пока продавец ходил за виски, Борн снова стал осматривать улицу сквозь большое окно. Ничего подозрительного: все машины, припаркованные по эту сторону улицы, пусты. Подъехал и остановился еще один автомобиль. Из него вышел мужчина и вошел в аптеку. У него не было бороды, и он не хромал.

До встречи с Дероном оставалось еще два часа, и Борн хотел использовать это время с пользой. Воспоминания о Париже, о таинственном голосе, о полузабытом лице, вытесненные из его сознания событиями последних минут, возвратились. Панов говорил, что память может вернуться, будучи стимулирована каким-то случайным словом, запахом. Поэтому, для того чтобы подхлестнуть свои воспоминания, ему было необходимо вдохнуть аромат того самого скотча. А вдруг это поможет ему вспомнить, кем был тот человек в парижском кабинете и почему воспоминания о нем всплыли в мозгу именно сейчас? Является ли причиной тому запах изысканного скотча или — события последних часов?

Борн оплатил покупку кредитной карточкой, полагая, что, используя ее в винном магазине, не ставит себя под угрозу, и через несколько секунд уже выходил на улицу с пакетом в руках. Он прошел мимо машины, в которой сидела женщина с ребенком. Малыш сидел рядом с мамой, в специальном детском креслице, установленном на переднем пассажирском сиденье. Поскольку агентство никогда не пошло бы на то, чтобы задействовать ребенка в операции по наружному наблюдению, женщину можно было не подозревать, но оставался еще мужчина. Борн повернулся и пошел мимо машины, в которой тот находился. Он не оглядывался и не применял никаких специальных приемов, но при этом внимательно изучал все машины, мимо которых проходил.

Через десять минут он дошел до парка, сел на кованую железную скамью и стал наблюдать за голубями, то и дело взлетавшими в прозрачное голубое небо. Соседние скамейки были полупустыми. В парк вошел старик. В руке он держал коричневый пакет — такой же измятый, как его собственное лицо. Достав оттуда пригоршню хлебных крошек, он бросил их голубям. Птицы, казалось, специально дожидались его, поскольку несколько десятков их слетелись к его ногам, стали клевать крошки, расхаживать с важным видом, раздувая грудь и громко воркуя.

Борн откупорил бутылку спейсайда и вдохнул изысканный, сложный аромат напитка. В тот же миг перед его мысленным взором возникло мертвое лицо Алекса и лужица крови, растекшаяся по полу. Осторожно, почти трепетно, он отодвинул этот образ в сторону. Борн сделал маленький глоток из горлышка, смакуя его, позволяя аромату проникнуть в ноздри, чтобы тот вернул ему утраченные воспоминания, которые сейчас были нужны ему больше всего. В его сознании опять возник кабинет с окнами на Елисейские Поля. Он держал в руке хрустальный бокал, и, сделав еще один глоток из бутылки, там, в прошлом, он тоже поднес бокал к губам и отпил из него. В его ушах зазвучал сильный, почти оперный голос, и Борн заставил себя вернуться в тот парижский кабинет, в котором он находился неизвестно сколько лет назад.

И только теперь — впервые — он сумел рассмотреть бархатные шторы на окнах, картину пера Рауля Дюфи — красивая наездница на породистом скакуне в Булонском лесу, темно-зеленые стены, высокий потолок кремового цвета, на всем этом играют отблески ночных огней Парижа. «Ну, давай же, давай!» — подгонял он сам себя. Ковер с причудливым узором, два обитых кожей стула с высокими спинками, тяжелый полированный письменный стол из орехового дерева, выполненный в стиле Людовика XIV, за которым стоит высокий, красивый, улыбающийся мужчина с добрыми глазами, длинным галльским носом и раньше времени поседевшими волосами. Жак Робиннэ, министр культуры Французской Республики.

Вот оно, наконец-то! Где и как они познакомились, почему стали друзьями и даже соратниками по борьбе — все это по-прежнему оставалось для Борна загадкой, но теперь он, по крайней мере, знал, что у него на этом свете есть хотя бы один человек, которому он может довериться, к которому может обратиться за поддержкой.

Воспрянув духом, Борн поставил едва початую бутылку скотча под скамейку. То-то обрадуется клошар[148], который найдет ее первым! Незаметно для постороннего взгляда Борн оглядел окрестности. Старик уже ушел, и голуби тоже по большей части разлетелись. Остались только самые крупные самцы, которые расхаживали возле скамейки, выпятив грудь и издавая воинственные звуки, всем своим видом показывая, что они защищают принадлежащую им по праву территорию и оставшиеся хлебные крошки. На соседней скамейке самозабвенно целовалась влюбленная парочка. Мимо них прошли трое подростков, громко хохоча и отпуская в адрес целующихся колкие реплики. Все чувства Борна находились на пределе. Что-то было не так, но он никак не мог понять, что именно.

До встречи с Дероном оставалось совсем мало времени, но Борн не мог вот так просто встать и уйти, не определив источник подсознательной тревоги. Он снова принялся разглядывать посетителей парка. Никаких бородатых, никаких хромых. И все же... На скамейке, стоявшей по диагонали от него, сидел мужчина, опершись локтями на колени и сцепив пальцы рук. Он смотрел на мальчика, которому отец только что протянул вафельный рожок с мороженым. Внимание Борна привлекло то, что мужчина был одет в черную замшевую куртку и черные слаксы. Вот, правда, волосы у него были не седые, а черные, он был без бороды и скрестил ноги, чего обычно не делают хромые. Борн не сомневался, что, встань этот человек со скамейки, он не будет хромать.

Будучи умелым хамелеоном, мастером приспосабливаться и менять свою внешность, Борн знал, что лучший способ сбить с толку преследователей — изменить свою походку, особенно когда имеешь дело с профессиональными сыщиками. Любитель заметит лишь смену основных атрибутов: цвет волос, одежды. Но для тренированного профессионального глаза будет достаточно узнать походку объекта. Она, как и отпечатки пальцев, уникальна у каждого из людей.

Борн попытался восстановить в память образ незнакомца, которого он увидел в туалете ресторана. Может быть, на нем был парик и фальшивая борода? У Борна не было уверенности в этом. Единственное сходство между ними заключалось в том, что и на том, и на другом были черная замшевая куртка и черные слаксы. Со своей скамейки Борн не мог видеть лица мужчины, но и так было очевидно, что он — гораздо моложе, чем тот тип, которого Борн видел в ресторане.

Однако было в нем что-то еще. Вот только что? Борн несколько мгновений самым внимательным образом изучал профиль мужчины и только тут понял, в чем дело. Перед его внутренним взглядом возникли черты того самого человека, который набросился на него в пещере, расположенной в лесу неподалеку от поместья Алекса Конклина. Очертания ушной раковины, смуглый цвет лица, завитки волос...

Господь всемогущий, ведь это тот самый человек, который стрелял в него в университетском городке, который едва не убил его в пещере Манассаса! Как же ему удалось проследить Борна досюда? Ведь Борн обвел вокруг пальца целую армию агентов ЦРУ и мелкотравчатых шерифов, но, выходит, ни разу не заметил этого сталкера, постоянно висевшего у него «на хвосте». По телу Борна пробежал холодок. Что же это, в конце концов, за человек?

Он понимал, что существует только одна возможность узнать ответ на этот вопрос. Опыт подсказывал ему, что, когда имеешь дело с безупречным противником, самое лучшее средство — сделать то, чего он ожидает от тебя меньше всего. Борну еще никогда не случалось встречаться с врагом столь опасным, как этот. И сейчас он понимал, что оказался на некоей чуждой, запретной территории.

Он встал со скамьи, медленно пересек аллею и уселся рядом с мужчиной, азиатское происхождение которого уже не вызывало никаких сомнений. Незнакомец не проявил никакого интереса к его появлению. Казалось, он вообще не обратил на него внимания. Мужчина по-прежнему смотрел на мальчика. Мороженое подтаяло, и отец заботливо перевернул вафельный рожок в руке сына.

— Кто вы? — спросил Борн. — Почему вы хотите меня убить?

Мужчина, к которому был обращен вопрос, смотрел вдаль, будто не замечая присутствия Борна.

— Какая идиллическая картинка! — невпопад ответил он, и в голосе его прозвучала горечь. — Вот только знает ли ребенок, что отец может покинуть его в любой момент?

Звуки его голоса заставили Борна поежиться. Где он слышал эти интонации? Борну почудилось, будто его вытащили из мрака на ослепительный солнечный свет.

— Неважно, насколько сильно вам хочется меня убить, — сказал Борн. — Здесь, при людях, вы все равно не сможете со мной ничего сделать.

— Мальчику всего шесть лет. Он еще слишком мал, чтобы разбираться в жизни, чтобы понять, почему его бросил отец.

Борн непонимающе мотнул головой.

— Что заставляет вас так думать? С какой стати отец должен его бросить?

— Интересный вопрос, особенно когда он звучит из уст отца двоих детей. Джеми и Алиссон — их ведь так зовут?

Борн уставился на собеседника, испытав ощущение, как будто его пырнули ножом. Внутри его смешались ярость и страх, но на поверхность он позволил подняться только ярости.

— Я не стану вас спрашивать, каким образом вам удалось узнать так много обо мне, скажу лишь одно: решившись угрожать мне расправой с моей семьей, вы совершили смертельную ошибку.

— О, этого вы можете не опасаться, — просто ответил Хан. — У меня нет ровным счетом никаких планов относительно ваших детей. Мне просто стало любопытно, что почувствует Джеми, когда однажды вы исчезнете навсегда?

— Я никогда не брошу своего сына и сделаю все, что в моих силах, чтобы вернуться домой целым и невредимым.

— Ваша горячность кажется мне странной, тем более что однажды вы уже бросили свою семью — Дао, Джошуа и Алиссу.

В душе Борна стал неудержимо нарастать страх. Его сердце гулко колотилось, в груди возникла режущая боль.

— Что вы такое говорите? С чего вы взяли, что я их бросил?!

— Конечно, бросили, а как же иначе это можно назвать? Бросили на произвол судьбы, обрекли на смерть, разве не так?

Мир поплыл перед глазами Борна.

— Как вы смеете! Они погибли! Их у меня отобрали, и я никогда не предам их память!

Губы Хана искривились в подобии улыбки, как если бы он испытывал торжество оттого, что одержал победу над Борном, сумев перетащить его через некий невидимый барьер.

— И не предали даже тогда, когда женились на Мэри? И после того как на свет появились Джеми и Алиссон? — В его голосе все так же слышалась горечь, а тон был напряженным, будто он боролся с чем-то спрятанным глубоко в душе. — Вы попытались воспроизвести своих прежних детей в лице новых. Вы даже дали им имена, начинающиеся на те же буквы!

Борну казалось, что он сейчас потеряет сознание. В ушах у него звенело.

— Кто вы? — проговорил он придушенным голосом.

— Меня называют Хан, а вот кто — вы, Дэвид Уэбб? Я не исключаю, что профессор лингвистики способен не заблудиться в лесу, но вот чему он не обучен совершенно точно, так это — искусству рукопашного боя, умению сплести и поставить вьетконговскую сеть-ловушку, воровать машины. Кроме того, ему вряд ли удалось бы столь мастерски уходить от преследования целой армии агентов ЦРУ.

— В таком случае мы, похоже, в равной степени являемся загадкой друг для друга.

На губах Хана играла все та же таинственная, полубезумная улыбка. Борн ощутил покалывание на шее. Что-то очень важное билось в мозгу, безуспешно пытаясь выбраться на поверхность.

— Продолжайте убеждать себя в этом. Истина же состоит в том, что я мог бы убить вас прямо здесь и сейчас, — с ядом в голосе произнес Хан. Его улыбка исчезла, растворившись, как облачко, на его бронзовой шее билась тонкая жилка. Все говорило о том, что непонятная Борну ненависть, которую этот человек в течение долгого времени удерживал внутри, вдруг прорвалась наружу. — И мне следовало бы убить вас сейчас, но это неизбежно привлекло бы ко мне внимание двух агентов ЦРУ, которые только что вошли в парк, — мотнул он головой в сторону входа.

Не поворачивая головы, Борн посмотрел в указанном направлении и действительно увидел двух парней в штатском, пристально рассматривающих лица людей, находившихся в непосредственной близости.

— Полагаю, нам пора уходить. — Хан поднялся с лавки и сверху вниз посмотрел на Борна. — Все очень просто: либо вы идете со мной, либо вас через минуту повяжут цэрэушники.

Борн встал и пошел рядом с Ханом к выходу из парка. Тот двигался, закрывая собой Борна от агентов и выбирая такой маршрут, чтобы люди из ЦРУ не смогли заметить его спутника. Борн снова поразился блестящим оперативным навыкам этого молодого человека, тому, как мастерски он действует в любых экстремальных ситуациях.

— Почему вы это делаете? — спросил Борн. Его не пугало то, что незнакомец, похоже, дошел до белого каления и буквально пышет яростью, но истоки ее по-прежнему оставались для него загадкой, и поэтому он не мог не тревожиться. Ответом было молчание.

Они влились в поток пешеходов и вскоре растворились в нем. Натренированным взглядом Хан заметил четырех агентов ЦРУ, направлявшихся к ателье «Портняжки Файна Линкольна», и их лица автоматически запечатлелись в его памяти. Это было несложно. В джунглях, где он вырос, моментально узнать того или иного человека зачастую означало — остаться в живых или погибнуть. Так или иначе, он, в отличие от Уэбба, теперь знал, где находятся эти четверо, и сейчас высматривал в толпе двух других. В этот критический момент, когда он вел свою жертву в заранее выбранное место, он не мог допустить, чтобы ему кто-то помешал.

Вот эти двое — тоже смешались с толпой и пристально вглядываются в лица прохожих. Похожие друг на друга, как близнецы, они шли по противоположной стороне улицы — прямо навстречу Хану и Уэббу. Хан повернулся к своему спутнику, чтобы предупредить его, но того и след простыл. Уэбб словно растворился в воздухе.

Глава 7

Глубоко в недрах штаб-квартиры «Гуманистов без границ» располагался оснащенный самой современной техникой подслушивающий центр, в функции которого входил перехват любых сигналов, поступавших из разведывательных служб всего мира. Для человеческого уха эти сигналы не имели никакого смысла, поскольку были зашифрованы, но центр перехвата был оборудован уникальными компьютерными программами, основанными на сложной системе случайных алгоритмов и разработанными специально для расшифровки шифрограмм. Для спецслужбы каждой из стран имелась отдельная программа, поскольку все они пользовались разными системами шифров.

Программисты Спалко были успешнее многих других своих коллег и преуспели во взламывании шифров, поэтому их хозяин всегда был в курсе того, что происходит в мире. Шифры американского ЦРУ были взломаны давным-давно, поэтому уже через час после того, как директор агентства отдал приказ о ликвидации Борна, Спалко знал об этом.

— Великолепно! — обрадовался он. — Вот теперь все действительно идет по плану.

Он бросил листок с расшифровкой на стол, а затем вывел на экран монитора карту Найроби. Он рассматривал схему города до тех пор, пока не нашел на ней то место, куда, по просьбе президента Джомо, должны были прибыть врачи «Гуманистов без границ», чтобы оказывать помощь помещенным в карантин больным СПИДом.

В этот момент зазвонил его сотовый телефон. Слушая голос собеседника, Спалко посмотрел на часы и наконец сказал:

— Этого времени должно хватить. Вы сработали на «отлично».

Затем он вошел в кабину лифта и поднялся на этаж, где располагался кабинет Этана Хирна. Пока Спалко поднимался, он сделал единственный звонок и за несколько секунд получил то, на что у многих других жителей Будапешта ушли бы долгие месяцы: билет на вечернее представление в будапештскую оперу.

Новый специалист по развитию «Гуманистов без границ» был целиком погружен в работу, вперив взгляд в монитор компьютера, но при появлении шефа незамедлительно встал из-за письменного стола. Вид у него был столь же свежий и бодрый, как и утром, когда он впервые перешагнул порог этого кабинета.

— Не надо формальностей, Этан, — проговорил Спалко, одарив подчиненного радушной улыбкой. — Мы же не в армии, верно?

— Да, сэр. Благодарю вас. — Хирн выпрямил спину. — Я работаю с семи часов утра.

— Ну и как продвигаются дела? Нашли каких-нибудь новых жирных спонсоров, которые позволят нам подергать их за вымя?

— На сегодня у меня назначены два обеда и один ужин с весьма перспективными людьми, так что на следующей неделе можно ожидать результаты. Я направил им «письма-зазывалки», как я их называю, и переслал вам копии по электронной почте.

— Хорошо! Просто замечательно! — Спалко огляделся, желая удостовериться в том, что их никто не подслушивает. — Скажите, у вас есть смокинг?

— Разумеется, сэр, это — моя рабочая одежда.

— Великолепно! В таком случае отправляйтесь домой и наденьте его.

— Простите? — Брови молодого человека сошлись в единую линию. Он явно не понимал, о чем идет речь.

— Вы отправляетесь в оперу.

— Сегодня? Почему же вы говорите мне об этом только сейчас? Как я достану билет?

Спалко засмеялся:

— Знаете, Этан, вы мне нравитесь! Готов держать пари: вы — последний честный человек, оставшийся на этой бренной земле.

— Уверен, сэр, что самый честный и порядочный человек — это вы.

Спалко снова рассмеялся, забавляясь растерянным выражением лица молодого человека.

— Это была шутка, Этан. А теперь — собирайтесь, у вас совсем мало времени.

— Но моя работа... — Хирн сделал жест в сторону своего монитора.

— Настоящая работа ждет вас сегодня вечером. В опере будет находиться человек, которого вы должны обработать и превратить в нашего спонсора. — Тон Спалко был настолько ненавязчивым и повседневным, что Хирн ничего не заподозрил. — Этого человека зовут Ласло Молнар.

— Никогда не слышал о таком.

— Ничего удивительного. — Спалко понизил голос, тон его стал почти заговорщическим. — Он обладает огромным состоянием, но параноидально боится, что об этом кто-нибудь узнает. Он никогда и никому не жертвует никаких средств — в этом я вас уверяю, — и если вы допустите хотя бы самый прозрачный намек на то, что вам известно о его деньгах, он развернется и уйдет, после чего никогда не подпустит вас даже на пушечный выстрел.

— Понимаю вас, сэр, — отчеканил Хирн.

— Он — эрудит высшей пробы, настоящий энциклопедист, хотя в нынешнем мире, как мне кажется, это качество уже потеряло всякий смысл.

— Да, сэр, — кивнул Хирн, — по-моему, я понимаю смысл ваших слов.

Спалко был уверен, что парень ничего не понимает, и от этого в его душе проснулась грусть. Когда-то он сам был таким же наивным птенцом, как Хирн, но это, казалось, было целую вечность назад.

— В общем, Молнар — страстный поклонник оперы. Он выкупил места на много лет вперед.

— Я прекрасно знаю, как вести себя с такими трудными людьми, как Ласло Молнар. — Хирн решительными движениями надел пиджак. — Можете на меня рассчитывать, сэр.

— Я в этом и не сомневался, — ухмыльнулся Спалко. — А после того как вы его заарканите, везите его прямиком в «Подвал». Знаете этот бар, Этан?

— Конечно, сэр. Но это будет уже поздно, наверняка не раньше полуночи.

Спалко приложил палец к носу и проговорил:

— И напоследок — еще один секрет. Молнар относится к категории людей, которых обычно называют «совами». Но, несмотря на это, он наверняка будет сопротивляться вашему приглашению. Он — из тех, кто любит, когда его уговаривают. Вы должны быть более чем убедительны, Этан, понимаете?

— Полностью, сэр!

Спалко протянул молодому человеку бумажку, на которой был написан номер кресла Молнара в опере.

— Ну что ж, желаю приятно провести время, — сказал Спалко. И с улыбкой добавил: — И — желаю удачи!

* * *

Выполненный в напыщенном романском стиле фасад был залит светом. Внутри все сияло позолотой и бронзой. Три яруса балконов сияли в свете десяти тысяч лучей, исходивших из бесчисленных ламп гигантской хрустальной люстры, свисавшей с куполообразного потолка наподобие огромного колокола.

В эту ночь давали оперу Золтана Кодая[149] «Хари Янош», несомненный и многолетний фаворит театра. Эта постановка не покидала репертуарный список с 1926 года. Этан Хирн торопливо вошел в просторный мраморный вестибюль, наполненный голосами представителей будапештской элиты, собравшейся на вечернее представление. На молодом человеке был прекрасно сшитый смокинг из изысканной ткани, однако этот наряд вышел не из-под руки какого-нибудь прославленного модельера. При той работе, которой занимался Хирн, то, как и во что он одевался, имело огромное значение, поэтому он предпочитал одежду хоть и элегантную, но нарочито приглушенных цветов, никогда не надевая кричащих либо слишком дорогих вещей. Простота и умеренность — вот что должен демонстрировать человек, который выпрашивает деньги у богачей.

Хирну не хотелось опаздывать, но он намеренно сбавил шаг, желая насладиться каждым мгновением этих волшебных секунд, предшествующих той, последней, когда поднимется занавес. Сердце гулко билось в его груди. За то время, пока Хирн прилежно изучал все привычки венгерского высшего общества, он и сам успел превратиться в страстного поклонника оперы. «Хари Яноша» он любил с особенной страстью, причем не только из-за прекрасной музыки, берущей истоки в народных венгерских мелодиях, но и из-за захватывающего сюжета, построенного на основе старинной фольклорной легенды. Это была история, в которой солдат Янош отправляется на поиски императорской дочки, дослуживается до генерала, одной левой побеждает Наполеона и наконец становится избранником той, кого отправился искать. Это была добрая, чудесная сказка, хотя и родившаяся в кровавом потоке венгерской истории.

В конце концов, то, что Хирн вошел в зал позже остальных зрителей, было даже к лучшему. Сверившись с листком, полученным от Спалко, он без труда отыскал взглядом Ласло Молнара, который, как и большинство других, уже занял свое место. Это был мужчина среднего возраста и среднего роста, немного располневший в талии, с копной густых и блестящих темных волос, придававших его голове сходство с грибом. Из ушей Ласло Молнара торчали пучки темных волос, которыми густо поросли и его короткопалые руки. Он не обращал никакого внимания на женщину, сидевшую слева от него и чересчур громко болтавшую со своим спутником, а вот кресло справа от Молнара пустовало. Судя по всему, он пришел в театр один. Оно и к лучшему, подумалось Хирну, и с этой мыслью он занял место неподалеку от оркестровой ямы. Через секунду свет погас, оркестр заиграл увертюру, и занавес медленно поплыл вверх.

Во время антракта Хирн купил в буфете чашку горячего шоколада и смешался с изысканной публикой. До чего же любопытно устроен человеческий мир! В отличие от мира животных самки здесь гораздо ярче и самовлюбленнее самцов. Женщины блистали вечерними нарядами из шелка, венецианского муара, марокканского атласа, которые всего пару месяцев назад демонстрировали лучшие модели на самых престижных подиумах Парижа, Милана и Нью-Йорка. Мужчины в смокингах от самых дорогих кутюрье, всем своим видом изображая крайнюю утомленность, тем не менее самодовольно расхаживали вокруг своих спутниц, подавая им то бокал шампанского, то чашку горячего шоколада. А те в свою очередь, разбившись на небольшие группы, отчаянно сплетничали.

От первого отделения оперы Хирн получил ни с чем не сравнимое наслаждение и теперь с нетерпением ждал начало второго. Он, однако, не позабыл о полученном задании. Наоборот, в течение некоторого времени, пока шло представление, мысли его были заняты только тем, как наилучшим образом найти подход к Ласло Молнару. Он не любил загонять себя в рамки четкого, единожды выработанного плана, полагаясь больше на первое впечатление, на импровизацию. Внешность, жесты, повадки могут сказать опытному глазу очень многое. Заботится ли объект о своей внешности, или эта сторона жизни ему безразлична? Любит ли он поесть? Курит ли он, страдает ли тягой к спиртному? Является ли он интеллектуалом или неотесан, как бревно? Даже недолгое наблюдение могло дать ответы на все эти и еще множество других вопросов.

К тому времени, когда Хирн решился приблизиться к Ласло Молнару, он уже был уверен, что без труда сумеет завязать с ним разговор.

— Простите за беспокойство, — самым медоточивым тоном, на который только был способен, проговорил Хирн. — Мне показалось, что вы — любитель оперы. Я тоже от нее без ума.

Молнар обернулся. На нем был смокинг от Армани, который подчеркивал ширину его плеч, но зато скрывал от посторонних взглядов солидный животик своего хозяина. У Молнара были очень большие уши, причем при ближайшем рассмотрении они оказались еще более волосатыми, чем Хирну показалось издалека.

— Я не просто люблю оперу, я ее изучаю, — ответил он медленно, и острый слух Хирна безошибочно уловил в его голосе усталость.

Хирн одарил собеседника еще одной обворожительной улыбкой и заглянул в его темные глаза:

— И если уж говорить откровенно, я давно превратился в раба этого волшебного искусства.

Все полностью соответствует тому, что рассказывал про этого человека Спалко, подумалось Хирну.

— Я выкупил здесь места на несколько лет вперед, — проговорил он беззаботным тоном, — и, насколько мне удалось заметить, вы — тоже. Сегодня не часто встретишь подлинных ценителей оперы. — Хирн засмеялся. — Например, моя жена предпочитает джаз.

— А моя — любила оперу.

— Вы разведены?

— Я вдовец.

— О, простите, ради бога, мою бестактность!

— Ничего. Это случилось очень давно. — Теперь, когда Молнар сделал незнакомому молодому человеку признание столь личного характера, он, казалось, потеплел и оттаял. — Мне не хватает ее столь сильно, что я так и не смог заставить себя продать ее место.

Хирн протянул ему руку и представился:

— Этан Хирн.

После секундного колебания венгр ответил на его рукопожатие, сунув ему волосатую лапу, и тоже назвал свое имя:

— Ласло Молнар. Рад познакомиться с вами.

Хирн нагнул голову в коротком вежливом поклоне и предложил:

— Не согласитесь ли выпить со мной по чашечке горячего шоколада, мистер Молнар?

Это предложение, похоже, пришлось венгру по душе, и он согласно кивнул:

— С превеликим удовольствием!

Пробираясь сквозь густую толпу столичных бонвиванов, они обсуждали свои любимые оперы, обменивались именами знаменитых композиторов. Хирн вежливо пропустил Молнара первым в дверь и заметил, что это тоже польстило его спутнику. Спалко верно подметил, что Хирн обладает некоей аурой открытости и честности, которая привлекала к нему даже самых скрытных людей. Он умел казаться естественным в любых неловких ситуациях, и именно эта искренность покорила Молнара, развеяв его извечную подозрительность.

— Вам нравится спектакль? — спросил он, пока они потягивали шоколад.

— Чрезвычайно, — не покривив душой, ответил Хирн. — Но, думаю, он понравился бы мне еще больше, если бы я мог разглядеть лица главных героев. Грустно признаваться, но когда я выкупал эти неудобные места, то не мог позволить себе ничего лучше, а потом, когда у меня появились деньги, все хорошие места были уже раскуплены.

Несколько секунд Молнар хранил молчание, и Хирн уже забеспокоился, что тот проскочит мимо приготовленной для него ловушки, но затем он сказал, словно озвучивая только что пришедшую в голову мысль:

— Может, хотите пересесть в кресло моей жены?

* * *

— Давай еще раз, — велел Хасан Арсенов. — Мы должны снова отрепетировать все наши действия. Любая ошибка — и нам никогда не завоевать свободы.

— Но я уже изучила их столь же хорошо, как твое лицо! — заверила его Зина.

— Настолько хорошо, что сможешь найти дорогу к конечному пункту нашего назначения с завязанными глазами?

— Перестань меня мучить! — чуть не плача, взмолилась женщина.

— По-исландски, Зина! Мы теперь говорим только по-исландски!

На большом столе в их гостиничном номере были расстелены схемы отеля «Оскьюлид» в Рейкьявике. В уютном свете настольной лампы все архитектурные детали отеля были как на ладони — от фундамента до помещений охраны, от канализации и систем отопления и вентиляции до планов каждого из этажей. Чертежи были испещрены многочисленными пометками, разноцветными стрелками, как на плане генерального наступления, значками, отмечающими расположение групп служб безопасности, в сопровождении которых на саммит прибудут руководители иностранных государств. Разведданные, предоставленные Спалко, были безукоризненно точны.

— После того как мы минуем охранников отеля, — говорил Арсенов, — у нас на все про все останется очень мало времени. И самое скверное — то, что мы не знаем, сколько именно времени окажется у нас в запасе, чтобы добраться туда и затем скрыться. Поэтому мы не должны колебаться, мы не имеем права допустить ни одной ошибки, ни единого неверного движения. — Он говорил с горячностью в голосе, глаза его блестели. Ухватившись руками за концы шали, наброшенной на плечи Зины, он потянул женщину в противоположный конец комнаты и обмотал платок вокруг ее головы — так, чтобы она ничего не видела.

— Представь, что мы только что вошли в отель. — Арсенов отпустил ее. — А теперь я хочу, чтобы ты представила карту и мысленно прошла по намеченному маршруту. Будешь говорить мне о каждом своем шаге. Вперед!

Две трети извилистого пути Зина «прошла» безупречно, но в том месте, где коридор разветвлялся и вел в две разные стороны, запуталась и свернула налево вместо того, чтобы пойти направо.

— Все, с тобой покончено! — резко проговорил он, срывая с нее платок. — Даже если ты исправишь свою ошибку, ты не успеешь добраться до цели вовремя. Секьюрити — хоть американские, хоть русские, хоть арабские — засекут тебя и пристрелят на месте.

Зина дрожала от ненависти — и к нему, и к самой себе.

— Мне знакомо это выражение на твоем лице, Зина. Отбрось злость. Эмоции мешают сконцентрироваться, а это — именно то, в чем ты сейчас нуждаешься больше всего. Когда ты сумеешь повторить маршрут с завязанными глазами, не допустив ни одной ошибки, мы сможем наконец отдохнуть.

* * *

Часом позже, добившись идеальных результатов, Зина сказала:

— Пойдем и приляжем, любимый.

Арсенов, успевший переодеться в черный, перевязанный на талии муслиновый халат, лишь отрицательно мотнул головой. Он стоял у огромного окна и наблюдал за тем, как бриллиантовая россыпь ночных огней Будапешта колышется, отраженная в темных водах Дуная.

Зина, растянувшись на низкой кровати, негромко засмеялась.

— Посмотри, какое чудо, Хасан. — Она провела своими длинными пальцами по простыням. — Настоящий египетский хлопок. Просто сказка из «Тысячи и одной ночи»!

Арсенов повернулся и смерил женщину недобрым взглядом:

— Довольно, Зина! — Он указал на ополовиненную бутылку, стоящую на тумбочке. — Коньяк «Наполеон», мягкие простыни, широкая кровать... Однако роскошь — не для нас!

Глаза Зины широко раскрылись, полные губы скривились в недовольной гримасе.

— Почему? — спросила она.

— Видимо, ты не усвоила урок, который я только что преподал тебе. Потому что мы — воины! Потому что мы отвергли все мирские соблазны и не стремимся обладать ничем материальным!

— Ты не стремишься обладать и оружием, Хасан?

Он покачал головой, не сводя с нее холодного, злого взгляда.

— Наше оружие имеет свое предназначение.

— Эти приятные вещи тоже имеют свое предназначение, Хасан. Они дают мне возможность почувствовать себя счастливой.

Из глотки Арсенова вырвалось низкое рычание.

— Я вовсе не стремлюсь обладать этими вещами, Хасан, — торопливо заговорила Зина. — Просто приятно попользоваться ими хотя бы день-два. — Она вытянула руку по направлению к мужчине. — Неужели ты не можешь отступить от своих железных правил даже на столь короткое время. Мы оба сегодня изрядно потрудились и заслужили хотя бы недолгий отдых.

— Говори сама за себя, меня же всей этой роскошью не соблазнишь! — резко ответил он. — И мне противно, что это произошло с тобой!

— Не могу поверить в то, что я стала тебе противна. — В глазах любовника и командира Зина увидела выражение, которое она ошибочно приняла за железную волю и самоотречение. — Ну что ж, я готова разбить эту бутылку и усыпать осколками постель, если только ты согласишься лечь рядом со мной.

— Я уже сказал тебе, — мрачно предупредил он, — не шути с этими вещами, Зина!

Женщина приподнялась, встала на колени и поползла по кровати в его направлении. Ее груди, залитые мягким светом торшера, искушающе подрагивали.

— Я не шучу, — сказала она, — я вполне серьезна. Если тебе по душе испытывать боль, пока мы занимаемся любовью, разве посмею я спорить?

Не двигаясь, он долго смотрел на нее. Арсенов уже понял, что она действительно не шутит и не подтрунивает над ним. Наконец он сделал шаг по направлению к кровати.

— Ты действительно не понимаешь? Наш путь — предопределен! Мы вступили на тарикат, духовную тропу, ведущую к престолу Аллаха.

— Не отвлекай меня, Хасан. Я все еще думаю об оружии. — Зина ухватила подол муслинового халата и потянула его к себе. Другая ее рука стала гладить повязку на его ноге — там, куда он был ранен, а затем поднялась выше...

* * *

Их близость была ожесточенной, словно рукопашный бой. Страсть питали два источника: физическая потребность и желание причинить другому боль. Если бы кто-нибудь увидел, как эти двое перекатываются, рычат и кусают друг друга, вряд ли он решил бы, что любовь имеет к этому хоть какое-то отношение. Когда Зина вцеплялась в Хасана ногтями, он сопротивлялся, отчего они еще глубже проникали в его тело. Он укусил ее, и она, оскалив зубы наподобие волчицы, стала впиваться ногтями в могучие мышцы его рук, груди, плеч. Хасан словно находился в полубреду, и только нарастающее чувство боли не позволяло ему окончательно раствориться в тумане странного, противоестественного наслаждения.

Арсенов заслуживал наказания за то, как он поступил с Халидом Муратом — своим боевым товарищем и другом, пусть даже это было необходимо для того, чтобы его народ смог выжить и добиться процветания. Сколько раз Арсенов убеждал себя в том, что жизнь Халида Мурата была принесена на алтарь будущего Чечни! И все же, как закоренелый грешник, как изгнанник, он был снедаем сомнениями, страхом и полагал, что заслуживает сурового наказания. Хотя с другой стороны, думал он сейчас, находясь в состоянии недолгой смерти, каковой является сексуальное забытье, разве подобная судьба не является уделом всех пророков? Разве эта пытка не есть дополнительное свидетельство того, что он избрал правильный путь?

Зина лежала в его объятиях. Она могла бы находиться и сотнях миль отсюда, но, вне зависимости от этого, ее сознание всегда было наполнено мыслями о пророках. Или, если говорить точнее, об одном пророке — пророке последнего дня, который являлся властителем ее мыслей с тех пор, как впервые она возлегла на ложе с Хасаном. Ее мучило, что Хасан не желает разделить с ней наслаждение окружавшей их сейчас роскошью, и все же, обнимая его, она думала вовсе не о нем, и, когда он входил в нее, мысли Зины были заполнены не им, а Степаном Спалко, которого она боготворила. И когда — перед тем как кончить — она до крови прикусила губу, это было не от страсти, как ошибочно подумал Хасан. Просто Зина боялась, что с ее губ криком сорвется имя Спалко. Хотя в глубине души ей очень этого хотелось — хотя бы для того, чтобы ранить Хасана еще больнее, чем на это были способны ее зубы и ногти. Ранить почти смертельно, поскольку Зина не сомневалась в его любви к ней. Эта любовь казалась ей глупой и первобытной. Так же бессознательно ребенок тянется губами к груди своей матери. Хасан стремился получить от нее тепло и надежное убежище, ощущение, что он вернулся в материнское чрево. От такой любви по ее телу начинали бегать мурашки.

Но к чему стремится она сама?

Хасан пошевелился, вздохнул, и ход ее мыслей нарушился. Зина полагала, что он спит, но оказалось, что это не так. Теперь все ее внимание было приковано к нему и заниматься собственными мыслями не осталось времени. Она вдохнула мужской запах, поднимавшийся от него, словно предрассветные испарения, и ощутила, что его дыхание участилось.

— Я думал, — прошептал он, — о том, что значит быть пророком и назовет ли меня этим словом когда-нибудь мой народ?

Зина промолчала, понимая, что ему сейчас не нужен ее ответ. Он пытается убедить себя в правильности выбранного пути, и ему требовался лишь молчаливый слушатель. Это была слабость Арсенова, о которой не знал никто другой и которую он выказывал лишь перед ней. Интересно, подумалось Зине, хватило ли проницательности у Халида Мурата, чтобы выявить это слабое место своего товарища? В том, что это удалось Спалко, она не сомневалась.

— Коран говорит нам, что каждый из наших пророков — это воплощение Божественных Атрибутов, — продолжал полусонный Арсенов. — Моисей — это воплощение непостижимых сторон реальности, поскольку он способен беседовать с Богом без посредников. В Коране Всевышний говорит Моисею: «Не бойся, ты — другой, не такой, как все». Иисус — воплощение возможности пророчествовать. Еще будучи ребенком, он сказал: «Бог дал мне Книгу и сделал меня Пророком».

Помолчав, Арсенов снова зашептал:

— Но Мухаммед является духовным воплощением и олицетворением всех Имен Бога. Он сам сказал: «Первым, что создал Бог, был мой свет. Я уже был пророком, когда Адам все еще находился между водой и землей».

Зина некоторое время ждала, желая убедиться в том, что он закончил свою проповедь. Затем, положив ладонь на мерно вздымающуюся грудь Арсенова, задала вопрос, которого он от нее определенно ждал:

— А каково твое священное предназначение, мой пророк?

Арсенов повернул голову на подушке, чтобы видеть ее лицо. Поскольку лампа горела сзади, оно было укутано густой тенью, и лучи света вычертили лишь тонкий контур ее щеки и скулы. Хасан поймал себя на мысли о том, что, подобно этой женщине, спрятанной от него игрой света и тьмы, он тоже постоянно прячется от всех — даже от себя. Что бы он стал делать без ее силы и жизненной энергии! Чрево этой женщины символизировало для него бессмертие, священный сосуд, откуда со временем выйдут его сыновья, чтобы продолжать его дело в веках. Но Арсенов понимал, что этой мечте не суждено осуществиться, если им не поможет Спалко.

— Ах, Зина, если бы ты только знала, что готов сделать для нас Шейх, кем мы сможем стать с его помощью!

Женщина оперлась локтем на подушку, положила щеку на ладонь и попросила:

— Расскажи.

Арсенов покачал головой. В уголках его губ играла едва заметная улыбка.

— Нет, это было бы ошибкой.

— Почему?

— Я не хочу торопиться. Ты должна собственными глазами увидеть мощь того оружия, которое дарует нам Спалко.

Глядя в глаза Арсенова, Зина почувствовала холодок, возникший в таких далеких уголках ее души, куда она и сама редко осмеливалась заглядывать. Возможно, это было предчувствие той чудовищной силы, которая уже через три дня будет выпущена на волю в Найроби. С помощью необъяснимой телепатии, возникающей иногда между любовниками, она поняла, что Хасану больше всего нужен страх, от которого содрогнется мир после того, как неведомое пока оружие начнет сеять смерть. Именно вселенский страх должен стать карающим мечом в его руках. Сияющим мечом, который вернет чеченскому народу все то, чего он был лишен за столетия унижений, лишений и беспрестанного кровопролития.

Сама Зина была знакома со страхом еще с детских лет. Ее отец, содержавший когда-то многодетную, как и подобает любому чеченскому мужчине, семью, сегодня не осмеливался высунуть носа на улицу из боязни быть схваченным русскими солдатами. Он медленно умирал от болезни по имени «отчаяние», которая, подобно чуме, поразила всю Чечню. Ее мать, некогда молодая и красивая женщина, за последние годы превратилась в старуху с впалой грудью, жидкими волосами, слезящимися глазами и никудышной памятью. Приходя после целого дня возни с тряпками, швабрами и помойными ведрами, она должна была идти к колонке, располагавшейся за три километра от их дома, и, выстояв час или даже два в очереди, возвращаться обратно и тащить полные ведра воды на пятый этаж, где находилась их замызганная комнатушка. И ради чего все это? Даже сейчас Зина вздрогнула и скривилась, вспомнив омерзительный, отдающий скипидаром вкус этой жидкости.

Однажды вечером мать села и больше не смогла подняться. Ей было всего двадцать восемь, но выглядела она на все шестьдесят. От дыма постоянно горевших нефтяных скважин ее легкие были забиты сажей. Когда младший брат Зины пожаловался на то, что он хочет пить, мать подняла глаза на дочь и сказала: «Я не могу подняться. Даже из-за воды. Я больше не могу...»

Зина повернулась и выключила торшер. Луна, прежде невидимая, заполнила половину окна. В том месте, где живот Зины переходил в узкую талию, образовалось небольшое озерцо лунного света, озарив своим холодным светом ее смуглую кожу, на которой покоилась рука Хасана. Все остальное пространство было погружено во мрак.

Она долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к размеренному дыханию любовника и дожидаясь, когда же сон придет и к ней. Кто лучше чеченцев может знать, что такое страх, подумалось ей! На лице Хасана была написана вся скорбная история их народа. Пусть будет смерть, пусть будут руины, для него имело значение лишь одно — отомстить за Чечню. И с внезапной тяжестью на сердце Зина поняла, что Хасан прав: они любой ценой должны привлечь внимание мира к судьбе своей страны! Сегодня этого можно добиться единственным путем, и путь этот пролегает через смерть, какую бы чудовищную, немыслимую доселе форму она ни приняла. Но пока Зина и представить себе не могла, какую страшную цену придется заплатить за эти мечты всем им.

Глава 8

Жаку Робиннэ нравилось проводить утренние часы со своей женой, попивая cafe au lait[150], читая газеты, обсуждая с ней проблемы экономики, поведение их детей и жизнь их друзей.

Он положил себе за правило никогда не приходить на работу раньше полудня, а оказавшись в кабинете, тратил час-другой на то, чтобы просмотреть скопившиеся документы, прочитать министерскую переписку и, в случае надобности, ответить адресатам по электронной почте. Телефонные звонки принимала его секретарша, которая умело сортировала звонивших, отвечая им отказом или соединяя с шефом, если звонок казался ей заслуживающим внимания. В этом, как, впрочем, и во всем остальном, что она делала для Робиннэ, эта женщина была просто незаменима.

Перво-наперво, она умела хранить секреты. А это значило, что Робиннэ без опаски мог ежедневно сообщать ей, где он сегодня обедает со своей любовницей — то ли в маленьком тихом бистро, то ли в квартире подружки, располагавшейся в четвертом округе Парижа. Это было крайне важно, поскольку обедал Робиннэ всякий раз подолгу, даже по французским меркам. Он редко возвращался в кабинет раньше четырех, зато часто задерживался за рабочим столом за полночь, ведя долгие беседы со своими американскими коллегами. Официально Жак Робиннэ занимал пост министра культуры, но на самом деле он являлся шпионом, причем — такого высокого ранга, что отчитывался напрямую президенту республики.

В этот вечер он находился на званом ужине. Послеобеденные часы выдались настолько утомительными и суетливыми, что Робиннэ решил отложить свои обычные ежевечерние переговоры с американцами на поздний вечер. Правда, существовало одно обстоятельство, которое тревожило его не на шутку. Американские друзья передали ему приказ, адресованный агентам по всему миру, и, когда Робиннэ читал шифрограмму, кровь застыла в его жилах. Это была санкция ЦРУ на немедленное уничтожение агента по имени Джейсон Борн.

Робиннэ познакомился с Борном несколько лет назад, причем произошло это, как ни странно, в доме отдыха, недалеко от Парижа. Робиннэ решил провести там выходные со своей тогдашней любовницей — миниатюрным созданием с непомерными аппетитами. Она была балериной, и Робиннэ до сих пор с восторгом вспоминал ее гибкое тело. Как бы то ни было, они с Борном встретились в сауне и разговорились. Позже выяснилось, что Борн оказался там в связи с тем, что разыскивал женщину — двойного агента. Выследив ее, он убил предательницу; как раз в тот момент, когда Робиннэ принимал какие-то лечебные процедуры — грязевые ванны, если ему не изменяет память. Господи, подумать только: эта шпионка выдавала себя за лечащего врача Робиннэ, а на самом деле замышляла его убийство! Ну разве можно себе такое представить? Ведь кабинет врача любому человеку кажется самым безопасным местом на земле! После этого ему не оставалось ничего другого, как пригласить Борна на ужин в лучший ресторан Парижа. Именно тогда, за фуа-гра, тушеными почками в горчичном соусе и восхитительными яблочными тарталетками, запив все это великолепие тремя бутылками непревзойденного красного бордо, они и стали друзьями.

Именно через Борна Робиннэ познакомился с Александром Конклином, после чего стал его глазами и ушами во всем, что касалось операций Кэ д'Орсей и Интерпола.

В этот вечер вере Робиннэ в свою незаменимую секретаршу было суждено укрепиться еще больше. Она позвонила шефу прямо в кафе «У Жоржа», где тот находился с Дельфин, своей нынешней любовницей. Это заведение нравилось ему и великолепной кухней, и расположением. Оно находилось прямо напротив Биржи, и основными его посетителями были брокеры и бизнесмены — люди гораздо более скрытные, нежели трепачи-политики, с которыми Робиннэ время от времени поневоле приходилось иметь дело.

— Вам поступил звонок, — проговорил в трубке голос его секретарши. К счастью, она продолжала выполнять свои служебные обязанности даже после окончания рабочего дня. — Звонивший утверждает, что должен безотлагательно поговорить с вами.

Робиннэ одарил Дельфин улыбкой. Его любовница была элегантной, зрелой красавицей, придерживающейся диаметрально противоположных взглядов с его женой, с которой он прожил тридцать лет. Только что они увлеченно обсуждали творчество Аристида Майоля[151], чьи бронзовые нимфы красуются в саду Тюильри, и Жюля Массне[152], сойдясь во мнении, что его оперу «Манон» явно перехвалили. Нет, он никогда не понимал американцев, одержимых девчонками, только что вышедшими из подросткового возраста. Мысль о том, чтобы взять в любовницы ровесницу своей дочери, казалась Робиннэ не только лишенной всякого смысла, а попросту пугала его. Так кому и о чем, черт побери, приспичило с ним говорить, отвлекая его от кофе и millefeuille?[153]

— Он назвал свое имя?

— Да, Джейсон Борн.

Сердце в груди Робиннэ подпрыгнуло.

— Соедините! — велел он секретарше, а затем, поскольку разговаривать по телефону столь долго, сидя лицом к лицу со своей любовницей, было попросту невежливо, извинился, вышел в дымку парижского вечера и стал ждать, когда в трубке раздастся голос старого друга.

* * *

— Мой дорогой Джейсон, как давно от вас не было известий!

Едва трубка сотового телефона донесла до него голос Жака Робиннэ, Борн сразу же повеселел. Наконец-то! Первый за последнее время человек, который, похоже, не стремится его убить. В данный момент, находясь за рулем еще одной украденной им машины, Борн ехал по Кэпитал-Белтуэй, направляясь на встречу с Дероном.

— Честно говоря, я и сам не помню, сколько времени прошло со времени нашей последней встречи.

— Наверное, годы. Сложно в это поверить, не так ли?! — воскликнул Робиннэ. — Но, по правде говоря, все это время я не выпускал вас из виду, и в этом мне помогал Алекс.

Борн, который с самого начала разговора испытывал неловкость, начал понемногу расслабляться.

— Жак, вы слышали, что произошло с Алексом?

— Да, mon ami[154]. Директор вашего ЦРУ разослал по всему миру санкцию на ваше уничтожение. Но я не верю ни слову из того, что сказано в этой бумажонке! Кто на самом деле мог убить Алекса? Вы, случайно, не знаете?

— Я как раз пытаюсь это выяснить. Но одно мне известно уже наверняка: ко всей этой истории причастен некто Хан.

Молчание на другом конце линии длилось так долго, что Борн был вынужден спросить:

— Жак, вы меня слышите?

— Да, mon ami. Вы меня просто ошарашили. — Робиннэ глубоко выдохнул. — Этот Хан нам известен. Он — профессиональный убийца, причем высшего класса. Мы, например, знаем, что он причастен более чем к дюжине громких убийств по всему миру.

— Кого он убивал?

— В основном политиков. Президента Мали, например, но время от времени не гнушается и видными деятелями бизнеса. Насколько нам удалось выяснить, сам он не исповедует каких-либо политических или идеологических взглядов. Он работает по заказу и, кроме денег, ни во что не верит.

— Самый опасный тип убийцы.

— В этом не может быть никаких сомнений, mon ami, — согласился Робиннэ. — Вы полагаете, именно он убил Алекса?

— Не исключено, — ответил Борн. — Я наткнулся на него в поместье Алекса сразу же после того, как обнаружил трупы. Возможно, именно он вызвал полицию, поскольку копы нагрянули, когда я находился еще в доме.

— Классическая подстава! — крякнул Робиннэ.

Несколько секунд Борн молчал. Его мысли вертелись вокруг Хана, который легко мог пристрелить его во дворе университета или позже, когда устроил засаду в ветвях ивы. Тот факт, что он этого не сделал, говорил о многом. Очевидно, что в данном случае Хан не выполняет чей-то заказ. Он преследует Борна, движимый личными мотивами — желанием отомстить, например, — которые, по всей видимости, берут истоки в джунглях Юго-Восточной Азии. Наиболее логичным было бы предположить, что Борн в свое время убил его отца и теперь сын вышел на тропу войны, намереваясь поквитаться. Чем иначе можно объяснить ту одержимость, с которой Хан говорил о семье Борна? Чем объяснить его слова о том, что Борн покинет Джеми? Эта версия наиболее удобно укладывалась в русло происходящих событий.

— Что еще вам известно о Хане? — спросил наконец Борн.

— Очень немногое, — ответил Робиннэ. — Разве что его возраст — двадцать семь лет.

— Он выглядит моложе, — пробормотал Борн. — Кроме того, он — наполовину азиат.

— Говорят, он наполовину камбоджиец, но это только слухи, так что сами понимаете...

— А на вторую половину?

— Тот же вопрос задаю себе я сам. Он — одинок, судимостей за ним не числится, место жительства — неизвестно. Хан появился на сцене шесть лет назад, когда убил премьер-министра Сьерра-Леоне, а до того — словно и не существовал.

Борн взглянул в зеркало заднего вида.

— Стало быть, он совершил свое первое громкое убийство в возрасте двадцати одного года?

— Тот еще выход в свет, не правда ли? — сухо отозвался француз. — Послушайте, Борн, я хотел бы предупредить вас относительно Хана. Вы не можете себе представить, насколько опасен этот человек. Если он хоть каким-то боком вовлечен в это дело, вы должны проявлять максимум осторожности.

— Вы, кажется, напуганы?

— Так и есть, mon ami, и, когда дело касается Хана, тут нечего стыдиться. Здоровая порция страха делает нас более осторожными, и, поверьте, сейчас для этого самое подходящее время.

— Я учту, — сказал Борн. Он маневрировал в плотном потоке движения, выискивая глазами съезд с шоссе. — Алекс работал над чем-то очень загадочным, и, как мне кажется, именно это и стало причиной его смерти. Вы, случайно, не знаете, что это было?

— В последний раз я виделся с Алексом здесь, в Париже, примерно полгода назад. Мы вместе поужинали, и у меня сложилось впечатление, что он чем-то страшно озабочен. Но вы же знаете Алекса с его вечной игрой в секреты! — Робиннэ вздохнул. — Его смерть — это невосполнимая потеря для всех нас!

Борн свернул с Белтуэй на дорогу 123 и поехал в сторону торгового центра «Тайсонс-Корнер».

— NX-20... Вам это что-нибудь говорит?

— И это — все, что у вас есть? NX-20?

Борн выехал на центральную автостоянку «Тайсонс-Корнер», обозначенную литерой С.

— Более или менее. Не могли бы вы проверить человека по имени доктор Феликс Шиффер? — Борн повторил имя и фамилию по буквам. — Он работал на АПРОП — Агентство перспективных разработок в области оборонных проектов.

— Ага, вот теперь вы дали мне хоть какую-то зацепку. Я посмотрю, что у нас на него имеется.

Выходя из машины, Борн продиктовал ему номер своего сотового телефона.

— Послушайте, Жак, мне нужно лететь в Будапешт, но у меня почти не осталось наличных.

— Никаких проблем! — ответил Робиннэ. — Договоренность остается прежней?

Борн не имел понятия, о чем говорит француз, но выбирать не приходилось, и он ответил согласием.

— Bon[155]. Сколько вам нужно?

Борн поднялся на эскалаторе, миновав магазинчик под названием «Птичий двор».

— Ста тысяч будет достаточно. Я остановлюсь под именем Алекса в отеле «Великий Дунай». Пусть там оставят для меня конверт до востребования.

— Mais oui[156], Джейсон. Все будет сделано так, как вы пожелаете. Могу я помочь вам чем-нибудь еще?

— В данный момент — нет. — Впереди Борн увидел Дерона, стоящего у дверей бутика «Холодный лед». — Спасибо вам за все, Жак.

— Помните мое предостережение, mon ami, — сказал Робиннэ напоследок. — Когда имеешь дело с Ханом, нужно быть готовым ко всему.

* * *

Заметив Борна, Дерон двинулся медленным шагом, чтобы тому не составило труда его догнать. Это был худощавый мужчина с кожей цвета кокосового ореха, тонкими чертами лица, высокими скулами и глазами, в которых светился природный ум. Борн поравнялся с ним, и они пошли бок о бок вдоль витрин бесчисленных магазинов.

— Рад тебя видеть, Джейсон.

— Вот только обстоятельства подкачали.

Дерон рассмеялся.

— А мы с тобой только тогда и видимся, когда разражается очередная катастрофа.

Пока они разговаривали, Борн внимательно подмечал проходы, пожарные выходы и другие возможные пути для отступления, приглядывался к лицам проходивших мимо людей.

Дерон расстегнул свой портфель и протянул Борну тонкий конверт:

— Паспорт и контактные линзы.

— Спасибо. Деньги, чтобы с тобой расплатиться, будут у меня примерно через неделю.

— На этот счет можешь не беспокоиться. — Дерон небрежно махнул рукой с длинными пальцами художника. — Для тебя у меня всегда открыта кредитная линия. — Затем он передал Борну еще один предмет. — Экстренные ситуации требуют экстренных мер.

Это был пистолет. Борн взвесил его в руке и спросил:

— Он легкий, как пушинка. Из чего он сделан?

— Керамика и пластик. Над этим шедевром я, не разгибаясь, трудился в течение последних двух месяцев, — с нескрываемой гордостью сообщил Дерон. — На большом расстоянии от него мало проку, но на близкой дистанции бьет точно.

— И к тому же его не обнаружит ни один прибор в аэропорту. Еще одно важное преимущество, — сказал Борн.

Дерон кивнул.

— Ни его, ни патроны. — Он вручил Борну маленькую картонную коробочку. — Они тоже сделаны из керамики и покрыты пластиком. Малый калибр. А вот еще один плюс: гляди сюда, видишь дырочки на стволе? Это специальный рассеиватель, который приглушает звук. Что-то вроде глушителя, поэтому выстрел получается практически бесшумным.

Борн недоверчиво наморщил лоб.

— А энергия пули от этого разве не уменьшается?

Дерон рахохотался:

— Ох уж эти школьные познания в баллистике! Поверь мне, если ты уложишь кого-нибудь с помощью этой штуки, он больше не поднимется.

— Дерон, ты — человек самых неожиданных талантов!

— Точно, это — про меня. — Дерон глубоко вздохнул. — Подделывать картины старых мастеров — занятие, конечно, увлекательное. Ты не можешь себе представить, сколько нового я узнал, изучая их технику. Но, с другой стороны, мир, который открыл для меня ты, мир, о существовании которого в этом людном месте не знает никто, кроме нас двоих, гораздо увлекательнее. — В бесконечном коридоре торгового центра подуло холодком, словно предвещающим перемены, и Дерон поднял воротник своего плаща. — Не буду скрывать, в свое время я лелеял тайную мечту продавать кое-какие... гм... особые вещи, которые я изготавливаю, людям вроде тебя. Но, — он тряхнул головой, — все это в прошлом. Теперь все, что я делаю на стороне, я делаю только ради развлечения.

Несколько минут назад Борн заметил, что возле одной из витрин остановился мужчина в длинном плаще и стал закуривать сигарету. Сейчас он по-прежнему стоял там, разглядывая выставленные в витрине туфли. И все бы ничего, если бы это не был магазин женской обуви. Борн незаметно подал своему спутнику знак, и они свернули налево, удаляясь от обувного магазина. Каждую из встречных витрин Борн использовал в качестве зеркала, чтобы не выпускать из вида пространство позади них, но мужчина в плаще словно в воду канул.

Борн снова подбросил пистолет на ладони. Оружие и впрямь почти ничего не весило.

— Сколько ты за него хочешь? — спросил он.

Дерон пожал плечами.

— Это — прототип, единственный экземпляр. Давай договоримся так: ты сам назовешь сумму, в зависимости от того, насколько полезной для тебя окажется эта игрушка. Я уверен, ты дашь справедливую цену.

* * *

Когда Этан Хирн впервые оказался в Будапеште, ему понадобилось немало времени, чтобы привыкнуть к одной из местных — и весьма необычных, на его взгляд, — национальных черт, которая заключалась в следующем: если венгр что-то говорит, он имеет в виду именно это, и — никаких иносказаний. Поэтому Хирн не удивился, обнаружив, что бар «Подвал» действительно находится в подвале под зданием кинотеатра, расположенного на улице Тереша Корута в Пеште. Название «Подвал» было еще и проявлением венгерского национального снобизма, являясь данью памяти одноименному фильму знаменитого Эмира Кустурицы.

Бар произвел на Хирна гнетущее впечатление, поскольку представлял собой воплощение постмодернизма в самом уродливом смысле этого слова. Под потолком тянулись стальные штанги, а установленные между ними гигантские промышленные вентиляторы гнали наполненный табачным дымом воздух вниз, прямо на пьющих и танцующих посетителей. Но больше всего в «Подвале» Хирну не понравилась музыка — фальшивая, бьющая по ушам смесь гаражного рока и фанка.

Как ни странно, но Ласло Молнар, казалось, не имел ничего против этой какофонии. Наоборот, среди потной толпы, раскачивающей бедрами, он ощущал себя полностью в своей тарелке. Может быть, ему просто не хотелось возвращаться в пустой дом? Хирн подметил, что в поведении его нового знакомца присутствовала какая-то ломкость: в его коротком скрипучем смехе, в том, как его глаза перебегали с предмета на предмет, ни на одном не задерживаясь подолгу. Он словно носил в груди какой-то темный, снедающий его секрет. В силу своих занятий Хирну часто приходилось сталкиваться с очень богатыми людьми, и сейчас он не в первый раз подумал: неужели большое состояние способно оказывать столь разрушительное воздействие на человеческую психику? Возможно, именно поэтому сам он никогда не ставил перед собой цель стать богачом.

Молнар настоял на том, что угощает он, и заказал приторный коктейль под названием «Мощеная дорога», в состав которого входило виски, сладкая газировка, сухое вино и сок лимона. Найдя свободный столик в самом дальнем углу, где было так темно, что Хирн едва сумел прочитать меню, они сели и продолжили беседовать об опере, что, с учетом окружающей обстановки, уже казалось абсурдным.

После второго коктейля Хирн заметил Спалко, стоявшего в клубах табачного дыма в дальнем углу клуба. Их взгляды встретились, после чего молодой человек извинился перед собеседником, встал из-за стола и направился в ту сторону. Неподалеку от Спалко переминались с ноги на ногу два незнакомых типа, ничем не напоминавшие завсегдатаев «Подвала». Впрочем, подумалось Хирну, они с Ласло Молнаром тоже не очень-то смахивали на поклонников гаражного рока.

Спалко провел его по темному коридору, освещенному всего несколькими продолговатыми лампочками, и открыл дверь в комнату, напоминавшую по виду кабинет менеджера. Внутри никого не было.

— Добрый вечер, Этан, — улыбнулся Спалко, закрывая за ними дверь. — Похоже, я не зря надеялся на вас. Поздравляю!

— Спасибо, сэр!

— А теперь, — радушным тоном продолжил Спалко, — настало время для моего выхода на сцену.

Хирн слышал, как где-то вдалеке наяривает электрическая бас-гитара, и от ее грохота стены тряслись даже здесь.

— Может, мне стоит задержаться, чтобы представить вас друг другу?

— В этом нет необходимости, уверяю вас. Вам пора отдохнуть. — Спалко посмотрел на циферблат часов. — Сейчас уже очень поздно, и я разрешаю вам завтра взять выходной.

— Сэр, я не могу... — попытался протестовать Хирн, но Спалко только рассмеялся.

— Можете, Этан, можете! И сделаете именно так, как я велю!

— Но вы же сказали мне, чтобы я ни при каких условиях...

— Этан, правила устанавливаю я, и я же волен делать исключения из них. Так вот, завтра у вас — выходной.

— Понятно, сэр!

Молодой человек нагнул голову и заискивающе улыбнулся. Вот уже три года, как у него не было ни одного выходного дня. Провести утро в постели, в сладостном безделье, намазать апельсиновый мармелад на кусок хрустящего тоста, почитать газету... Рай, да и только!

— Благодарю вас, сэр! Я вам крайне признателен!

— Ну вот и отправляйтесь восвояси. К тому времени, когда вы вернетесь в офис, я уже успею прочесть ваши «письма-зазывалки» и сделать к ним соответствующие комментарии.

С этими словами Спалко выпроводил Хирна из душной комнаты, а когда молодой человек стал подниматься по ступенькам, ведущим к выходу из бара, он кивнул двоим мужчинам, неотступно сопровождавшим его, и они начали прокладывать себе дорогу через бурлящую толпу посетителей.

Ласло Молнар озирался по сторонам, пытаясь найти в табачном дыму и сполохах разноцветных огней своего нового друга. После того как Хирн, извинившись, покинул столик, венгр был поглощен созерцанием молоденькой девицы, самозабвенно вертевшей в разные стороны своей аппетитной попкой, обтянутой коротенькой юбчонкой. Через некоторое время Молнар подумал, что Хирн задерживается дольше, чем можно было ожидать, и еще больше удивился, когда вместо Хирна за столик, по обе стороны от него, сели двое незнакомых мужчин.

— В чем дело? — спросил он внезапно охрипшим от страха голосом. — Что вам угодно?

Незнакомцы не ответили. Тот, что сидел справа, схватил его за руку с такой силой, что Молнар сморщился от боли. Он был слишком напуган, чтобы закричать, но, даже если бы у него хватило на это сил, его крик потонул бы в непрекращающейся какофонии оглушающей музыки, гремевшей под сводами клуба. Поэтому Молнар сидел, словно каменное изваяние, и даже не отреагировал, когда мужчина слева вонзил в его ляжку иглу шприца. Все было сделано так быстро и аккуратно, что никто из посетителей ничего не заметил.

Наркотик подействовал уже через тридцать секунд: глаза Молнара закатились, тело обмякло. Незнакомцы были готовы к этому. Подхватив Молнара с двух сторон, они подняли его и поставили его на ноги.

— Совсем не умеет пить, — сказал один посмотревшему на их компанию парню, танцевавшему в паре метров от них. — Беда с этими слабаками!

Парень сочувственно пожал плечами, ухмыльнулся и вернулся к своему занятию. Больше в их сторону никто даже не повернул головы, и мужчины вытащили Молнара из «Подвала».

Спалко поджидал их в длинном приземистом «БМВ».

Его подчиненные погрузили бесчувственное тело Молнара в багажник машины, затем один из них сел за руль, а второй — на переднее пассажирское сиденье.

Ночь была ясной и светлой, над самым горизонтом висела полная луна. Спалко казалось, что стоит ему протянуть руку, и он сможет щелкнуть по ней ногтем, после чего луна покатится, словно мраморный шарик, по черному бархату неба.

— Как все прошло? — спросил он.

— Как по маслу, — ответил водитель и повернул ключ в замке зажигания.

* * *

Борн постарался покинуть «Тайсонс-Корнер» как можно быстрее. Хотя для встречи с Дероном он выбрал максимально безопасное место, само понятие безопасности стало для него теперь весьма условным. Он поехал в супермаркет «Уолл-Март» на Нью-Йорк-авеню. Борн находился в самом чреве города. Жизнь здесь била ключом, поэтому он мог надеяться на то, что в этом улье сумеет остаться незамеченным.

Въехав на автостоянку между 12-й и 13-й улицами, он остановил машину и заглушил мотор. На небе стали появляться облака, горизонт на юге угрожающе почернел. Оказавшись в универсаме, Борн взял решетчатую тележку и покатил ее вдоль рядов с товарами. Побросав в нее кое-какую одежду, туалетные принадлежности, подзарядное устройство для сотового телефона и другие мелочи, которые могли ему понадобиться, он стал искать на полках удобный рюкзак, куда все это могло бы без труда поместиться. Стоя в очереди к кассе и переминаясь с ноги на ногу вместе с остальными покупателями, Борн чувствовал нарастающее беспокойство. Казалось, что он ни на кого не смотрит, но на самом деле Борн внимательно следил, не обращает ли на него кто-нибудь повышенного внимания.

В его мозгу теснилось слишком много мыслей. Он — беглец. Агентство охотится за ним и выдало международную санкцию на его уничтожение. Его также преследует какой-то странный молодой человек, обладающий поразительными способностями, который, как недавно выяснилось, является самым знаменитым в мире профессиональным убийцей. Борн потерял двух самых близких друзей, один из которых, судя по всему, был вовлечен в некую пока покрытую мраком, но явно опасную деятельность.

Погруженный в свои мысли, Борн не заметил, как сзади к нему подошел начальник охраны супермаркета. Рано утром правительственный агент проинструктировал его относительно некоего беглеца, вручил фото, которое еще раньше он видел по телевизору, и велел не спускать глаз с покупателей на случай, если этот тип здесь появится. Агент объяснил, что это — часть масштабной операции, которая проводится ЦРУ, что аналогичные указания даны служащим всех крупных супермаркетов, кинотеатров и других общественных заведений, поэтому все сотрудники охраны должны понимать, что поимка Джейсона Борна сейчас является для них задачей номер один. Убедившись в том, что перед ним — тот самый человек, которого разыскивает ЦРУ, охранник испытал смесь гордости и страха. Он развернулся, пошел в свое служебное помещение — крохотную стеклянную комнатку, похожую на аквариум, — и набрал телефонный номер, оставленный ему агентом.

Когда охранник положил трубку, Борн уже находился в мужском туалете. С помощью машинки для стрижки волос он обрился практически наголо, а затем переоделся, натянув джинсы, ковбойскую рубашку в красно-белую клетку с пуговицами а-ля перламутр и кроссовки «Найк». Благодаря дамскому карандашу его брови стали выглядеть более густыми, а контактные линзы, полученные от Дерона, превратили глаза Борна из голубых в карие. Несколько раз ему приходилось прерываться, поскольку в туалет кто-то входил, но в основном помещение пустовало.

Закончив, Борн посмотрел на себя в зеркало. Оставшись не совсем удовлетворенным, он нанес последний штрих, нарисовав высоко на щеке родинку. Теперь превращение было полным. Закрыв рюкзак, он забросил его за спину и, покинув туалет, направился через торговый зал к стеклянным дверям, ведущим на улицу.

* * *

Когда поступил звонок от шефа охраны супермаркета «Уолл-Март», Мартин Линдрос находился в Александрии, складывая по кусочкам картину неудавшейся охоты на Джейсона Борна в ателье «Портняжки Файна Линкольна». Этим утром они с детективом Гарри Гаррисоном решили на некоторое время расстаться, чтобы каждый мог обсудить состояние дел со своими подчиненными. Линдрос знал, что Гаррис находится на пару миль ближе к супермаркету, поскольку полицейский звонил ему всего несколько минут назад. Линдрос отдавал себе отчет в том, что его положение — хуже некуда. За провал в ателье Файна Старик и так снимет с него три шкуры, если же Старик прознает о том, что Линдрос позволил обычному полицейскому приехать на то место, где обнаружили Борна, раньше его, то можно вообще попрощаться со скальпом. Да, ситуация хреновая, думал он, садясь в машину и давая полный газ. Но, с другой стороны, главное — поймать Борна. «Да черт с ними, с этими секретами и межведомственной ревностью!» — подумал Линдрос и, набрав номер Гаррисона, велел ему ехать в «Уолл-Март».

— Вы не должны предпринимать никаких действий. Ваша задача — скрытно осмотреть все вокруг и удостовериться в том, что Борн не успел улизнуть. Больше — ничего! Ни в коем случае не обнаруживайте себя и тем более не делайте попыток задержать его. Вы меня поняли? Я буду там уже через несколько минут после вас.

* * *

«Я не такой дурак, каким выгляжу, — думал Гарри Гаррисон, отдавая приказания экипажам трех патрульных машин, находившихся под его командой, — и уж точно не такой дурак, каким меня считает Линдрос». У него был богатый и, надо признать, не самый приятный опыт общения с типами из федеральных органов, вроде ФБР или ЦРУ. Федералы всегда вели себя высокомерно, всем своим видом показывая, что обычные полицейские беспомощны и их надо водить за ручку, как несмышленых детей. Такое отношение с их стороны давно было для Гарриса костью в горле. Когда он попытался предложить Линдросу свой вариант действий, тот бесцеремонно оборвал его, так какого черта он, Гаррис, станет сейчас следовать «ценным руководящим указаниям» этого сноба? Линдрос рассматривает его как вьючного мула, полагает, что Гаррис должен быть на седьмом небе от счастья, будучи «избранным», поскольку ему предложили работать совместно с ЦРУ, и считает, что он будет выполнять все приказания, не задумываясь и не задавая вопросов. Для детектива теперь стало совершенно ясно, что цэрэушник его ни в грош не ставит. Гаррису даже не сообщили о том, что Борн был замечен в Александрии, и он узнал об этом сам, совершенно случайно. И теперь, въезжая на автостоянку супермаркета, он решил, что, если представится хоть малейший шанс, возьмет ситуацию полностью под свой контроль. Окончательно утвердившись в этой мысли, Гаррис взял двухканальную рацию и пролаял несколько приказов своим людям.

* * *

Едва Борн вышел из «Уолл-Марта», как заметил три синие полицейские машины с гербами штата Вирджиния на боках, несущиеся по Нью-Йорк-авеню и оглашающие окрестности завыванием сирен. Он отступил вбок, укрывшись в тени. Сомнений быть не могло: они направлялись прямиком к «Уолл-Марту». Его обнаружили, но каким образом? Впрочем, сейчас это не главное. Нужно было срочно придумать план спасения!

Патрульные машины, визжа тормозами, остановились, перекрыв движение. Отовсюду немедленно послышались возмущенные вопли водителей. Борн мог найти лишь одно объяснение тому, что здесь хозяйничают копы из другого штата: их зафрахтовало агентство. Полицейские федерального округа Колумбия ездят на голубовато-серых машинах.

Вытащив из кармана сотовый телефон, Борн набрал номер экстренного вызова полиции.

— Говорит детектив Морран из полиции штата Вирджиния, — сказал он в трубку. — Мне необходимо немедленно поговорить с начальником полиции округа. Живо!

На другом конце линии раздался стальной голос:

— Начальник отделения третьего округа Бертон Филипс. Говорите.

— Послушайте, Филипс! Вам строжайшим образом было приказано не совать нос в наши дела, а теперь я вижу, что ваши ребята шляются возле «Уолл-Марта» на Нью-Йорк-авеню, и я...

— Вы находитесь на моей территории, Морран. Какого черта вы приперлись? На эту территорию ваша юрисдикция не распространяется!

— А вот это уже не ваше собачье дело! — ответил Борн, стараясь, чтобы его тон звучал как можно более оскорбительно. — Мигом приезжайте сюда и прикажите своим людям отвалить как можно быстрее.

— Морран, я не знаю, учил ли вас кто-нибудь вежливости, но со мной такие штуки не пройдут! Клянусь, что я приеду ровно через три минуты, чтобы лично оторвать вам яйца!

В это время улицу уже наводнили полицейские. Вместо того чтобы искать спасения в супермаркете, Борн, не сгибая правое колено, притворно захромал по улице вместе с дюжиной таких же, как он, покупателей, вышедших из магазина. Полицейские, под предводительством высокого сутулого детектива с осунувшимся лицом, внимательно изучили внешность всех, кто шел вместе с Борном, включая и его самого, а затем ринулись в супермаркет. Остальные копы рыскали по автостоянке. Несколько блюстителей порядка караулили участок Нью-Йорк-авеню между 12-й и 13-й улицами, другие были заняты тем, что отлавливали вновь прибывающих покупателей и велели им временно оставаться в машинах. Все они непрерывно переговаривались друг с другом с помощью раций.

Вместо того чтобы идти к машине, Борн повернул направо, завернул за угол и пошел по направлению к погрузочным воротам на задней стене здания, куда подъезжали грузовики с товаром. На противоположной стороне улицы, по диагонали от супермаркета, располагался парк Франклина. Туда Борн и направил свои стопы.

Внезапно позади него послушались громкие голоса. Борн продолжал идти, делая вид, что ничего не слышит. Взвыли сирены, и Борн посмотрел на часы. Полицейский начальник Бертон Филипс сдержал обещание и приехал точно в названный им срок. Борн успел дойти до середины здания, когда до его слуха донеслись громкие крики, перешедшие вскоре в ожесточенную перебранку.

Обернувшись, он увидел сутулого детектива со служебным пистолетом в руке. Его нагонял высокий, импозантного вида начальник местной полиции Бертон Филипс. Его седые волосы растрепались, лицо с тяжелыми челюстями раскраснелось от злости и бега. Как особу, в распоряжении которой находится весь мир, его сопровождали двое тяжеловесов со злыми, будто у рассерженных бульдогов, мордами. Правая рука каждого из них лежала на наплечной кобуре, словно они были готовы палить по любому, у кого хватит глупости перечить их начальнику.

— Вы командуете этими рейнджерами из Вирджинии?! — заорал Филипс.

— Это не рейнджеры, а полиция штата, и я действительно их начальник, — ответил сутулый. Увидев на вновь подошедших полицейскую форму федерального округа Колумбия, он нахмурился. — А вы какого черта здесь делаете? Вы сорвете мою операцию!

— Вашу операцию? — задохнулся от возмущения Филипс. Его, казалось, вот-вот хватит удар. — Убирайтесь с моей территории, вы, деревенщина, жалкий провинциальный ублюдок!

Лицо детектива побелело, как полотно.

— Кого это вы называете ублюдком, а?! — зарычал он.

На этом Борн их и оставил. В парк теперь нечего и соваться. Сейчас, когда кругом кишели полицейские, нужно было найти какой-нибудь другой, более радикальный способ бегства. Дойдя до конца здания, он двинулся вдоль выстроившихся вереницей грузовиков и шел, пока не обнаружил один, который уже успели разгрузить. Борн залез в кабину. Ключ торчал в замке зажигания, и он не колеблясь повернул его. Мотор гулко взревел, и машина тронулась с места.

— Куда это ты собрался, приятель? — раздался голос слева от него. Дверь рывком открылась, и на подножку грузовика вспрыгнул водитель — здоровенный верзила с шеей, похожей на ствол дерева, и кулачищами размером с пивную кружку. Изогнувшись, здоровяк выхватил помповое ружье, которое было спрятано на койке позади водительского места. Борн, не церемонясь, ударил его кулаком в переносицу. Хлынула кровь, глаза шофера вышли из фокуса, и он выронил ружье.

— Извини, дружок, — сказал Борн и нанес еще один удар такой силы, что после него отключился бы и не такой бык, как этот. Схватив водителя за брючный ремень. Борн втащил его в кабину и перевалил на пассажирское сиденье, а затем захлопнул дверь и нажал на педаль газа.

В следующий момент на сцене появилось новое действующее лицо: между двумя спорящими полицейскими возник мужчина помоложе и с ожесточением оттолкнул их друг от друга. Борн узнал в нем Мартина Линдроса, заместителя директора ЦРУ. Выходит, Старик поручил миссию по уничтожению Борна именно ему. Плохая новость! Со слов Алекса Борн знал, что Линдрос исключительно умен. Обвести его вокруг пальца будет очень непросто, и свидетельством тому — та сеть, которую Линдрос раскинул в Старом городе.

Впрочем, сейчас эти рассуждения носили сугубо схоластический характер, поскольку Линдрос заметил грузовик, выезжающий со стоянки, и стал размахивать руками, приказывая водителю остановиться.

— Никто не должен покидать это место! — кричал он.

Не обращая на него внимания. Борн еще сильнее надавил на акселератор. Он понимал, что не может столкнуться лицом к лицу с Линдросом. Такой опытный спец сразу узнает его, несмотря на измененную внешность.

Линдрос вытащил пистолет. Он бежал к воротам из оцинкованного железа, сквозь которые предстояло проехать Борну, продолжая размахивать руками и надрываться во все горло.

Впереди, видимо выполняя его приказ, двое копов из Вирджинии торопливо закрывали ворота, а одна из полицейских машин покинула свой пост на Нью-Йорк-авеню и двинулась наперехват грузовика.

Борн вдавил педаль газа в пол, и грузовик рванулся вперед, подобно раненому бегемоту. В самый последний момент полицейские, как спугнутые воробьи, брызнули в разные стороны, нос грузовика ударился в ворота с такой силой, что их створки, сорвавшись с петель, взлетели высоко в воздух, а затем с грохотом упали по обе стороны машины. Борн резко вывернул руль вправо, чтобы уклониться от столкновения с полицейской машиной, и с нарастающей скоростью понесся по улице.

Поглядев в огромного размера зеркало заднего вида, Борн увидел, что Линдрос запрыгнул на пассажирское сиденье машины ЦРУ и захлопнул дверь. Автомобиль сорвался с места, как ракета, и вскоре без труда нагнал грузовик. Беглец понимал, что ему не уйти от преследования на этой громыхающей колымаге, но недостаток скорости вполне мог быть компенсирован ее внушительными размерами.

Борн позволил машине агентства пристроиться ему в хвост, после чего она, увеличив скорость, зашла слева от грузовика и уравняла с ним скорость. Борн видел Мартина Линдроса, его плотно сжатые от напряжения губы и пистолет в правой руке, которую левой он поддерживал за запястье. В отличие от актеров, играющих в боевиках. Линдрос умел стрелять из движущейся машины.

Когда он уже собрался нажать на спусковой крючок, Борн крутанул руль, грузовик вильнул влево и ударил машину агентства в правый бок. Пока водитель выравнивал автомобиль, стараясь не задеть припаркованные у тротуара машины, Линдрос держал пистолет стволом вверх, но после того, как шофер справился с управлением и выровнял автомобиль, он открыл огонь по кабине грузовика. Угол, под которым ему приходилось стрелять, был крайне невыгодным, поэтому Линдрос беспрерывно промахивался, однако этой канонады хватило для того, чтобы заставить Борна свернуть направо. Одна пуля попала в боковое стекло, две других пробили кузов и угодили прямо в спинку пассажирского сиденья, на котором лежал бесчувственный шофер грузовика.

— Чтоб ты провалился, Линдрос! — выругался Борн. Даже несмотря на то, что ему самому грозила гибель, он не хотел, чтобы на его руках, пусть даже по чужой вине, оказалась кровь этого невинного бедолаги.

Он ехал на восток. На 23-й улице, недалеко от этого места, находилась больница Университета Джорджа Вашингтона. Борн снова повернул направо, потом налево, выехал на Ки-стрит и помчался по ней, не обращая внимания на светофоры и оглашая воздух ревом мощного пневматического клаксона. Один водитель на 23-й улице, возможно находясь за рулем в полусонном состоянии, не внял этому громогласному предупреждению и врезался в заднюю правую часть грузовика. От удара тот вильнул влево, и Борну стоило немало усилий, чтобы выровнять его на дороге. Машина Линдроса по-прежнему ехала сзади. Ки-стрит, разделенная посередине металлическим отбойником, была слишком узкой, чтобы Линдрос мог совершить обгон.

После того как Борн пересек 20-ю улицу, он увидел впереди тоннель, который должен был вывести его на площадь Вашингтона. Оттуда до больницы оставался всего один квартал. Бросив взгляд в зеркало, Борн обнаружил, что машины Линдроса сзади уже нет. Первоначально Борн намеревался свернуть на 22-ю, которая привела бы его к больнице, но, уже собравшись поворачивать, увидел, что по 22-й навстречу ему летит машина агентства. Линдрос высунулся в окно и снова принялся методично палить в грузовик.

Борн утопил в пол педаль акселератора, и машина помчалась вперед с еще большей скоростью. Теперь не оставалось ничего другого, кроме как проехать сквозь туннель, выходящий к дальней части больничного корпуса. Однако, приблизившись к туннелю, Борн осознал, что в нем что-то не так. В туннеле под площадью Вашингтона было совершенно темно, и даже в противоположной его части не брезжил дневной свет. Это могло означать только одно: в туннеле выставлен кордон — бастион из автомобилей, расставленных по всей его ширине.

Он въехал в туннель на большой скорости, понизил передачу и надавил на педаль тормоза только тогда, когда со всех сторон его окутала непроглядная темнота. При этом правая ладонь Борна непрестанно давила на сигнал, рев которого, отражаясь от камня и бетона, оглушал. Продолжая тормозить так, что дымилась резина покрышек, Борн резко вывернул руль налево, в результате чего грузовик развернуло на девяносто градусов и он продолжал движение уже боком. Грузовик еще не успел остановиться, а Борн уже выскочил из кабины, перемахнул разделительное ограждение и побежал к северной стене, под прикрытием машины, которая первоначально двигалась по полосе встречного движения, но остановилась, поскольку водителю захотелось поглазеть на аварию. Когда по направлению к грузовику побежали полицейские, шофер-зевака торопливо включил первую передачу и поехал дальше.

Грузовик находился между Борном и его преследователями, перегородив всю проезжую часть. Борн пошарил по стене, и, когда его пальцы нащупали привинченную к ней металлическую лестницу, предназначенную для технического персонала, он подтянулся и полез вверх по ступеням. В этот момент внутренности туннеля залил ослепительный свет прожекторов. Борн зажмурил глаза, отвернулся и продолжал подъем.

Оглянувшись снова через несколько секунд, он увидел, что лучи прожекторов направлены на грузовик и пространство возле него. Борн, находившийся уже почти под самым потолком туннеля, смог различить стоявшего там Мартина Линдроса. Тот проговорил что-то в свою рацию, и тут же вспыхнули прожекторы, установленные по другую сторону кордона. Снопы света протянулись к раскорячившемуся посреди дороги грузовику, как ланцеты хирургов к телу пациента. Со всех сторон бежали агенты с оружием на изготовку. Бетонные стены, отражавшие и усиливавшие каждый звук, донесли до Борна переговоры его преследователей.

— Сэр, в кабине грузовика кто-то есть. — Агент, произнесший эту фразу, придвинулся поближе к шефу. — Он ранен и истекает кровью.

В ярком свете прожекторов было видно, как напряглось лицо Линдроса.

— Это Борн? — спросил он.

Высоко над ними Борн добрался наконец до крышки люка, выходившего на поверхность. Отодвинув внутренний засов, он открыл его и вылез наружу, оказавшись среди декоративных деревьев, которыми была усажена площадь Вашингтона. Мимо него проносились машины — дорожный поток, которому никогда не суждено прекратиться. А в туннеле, прямо под ним, раненого шофера укладывали на носилки, чтобы отправить в ближайшую больницу. Борн сделал все для спасения этого парня, теперь настало время позаботиться о себе.

Глава 9

Хан уже успел проникнуться глубоким уважением к фантастическому умению Дэвида Уэбба растворяться в воздухе, поэтому сейчас не стал тратить время, пытаясь вновь обнаружить его в людском потоке, бурлящем на улицах Старого города. Вместо этого он сосредоточил внимание на агентах ЦРУ и, подобно бесплотной тени, проследовал за ними к ателье «Портняжки Файна Линкольна», где их ждал безжалостный разнос от Мартина Линдроса за очередной провал в охоте на Уэбба. Хан наблюдал за тем, как агенты беседуют с портным. В соответствии со стандартной процедурой проведения допросов, предписывающей «обрабатывать» подозреваемых вне привычной для них среды, они без каких-либо объяснений вывели его из ателье, запихнули на заднее сиденье одной из своих служебных машин, где он и сидел, стиснутый с обеих сторон двумя агентами с каменными лицами.

Судя по тем крохам информации, которые Хан сумел получить, подслушав разговор между Линдросом и его подчиненными, им не удалось выудить из портного практически ничего важного. Он твердил, что агенты нагрянули в ателье так быстро, что у Уэбба даже не было времени, чтобы сообщить о цели своего прихода. В результате агенты предложили своему начальнику отпустить Файна. Линдрос согласился, но после того, как портной вернулся в ателье, приказал установить на противоположной стороне улицы пост наружного наблюдения — двух незнакомых портному агентов в машине без опознавательных знаков. Это было необходимо на тот случай, если Уэбб решит еще раз войти с ним в контакт.

Теперь, через двадцать минут после того, как Линдрос уехал, эти двое заскучали. Сидя в машине, они поглощали пончики, запивая их кока-колой, и сетовали на то, что им приходится без дела торчать напротив ателье, в то время как их коллеги ведут увлекательную охоту на знаменитого убийцу Дэвида Уэбба.

— Не на Дэвида Уэбба, — поправил своего коллегу тот, который был помассивнее. — Директор велел, чтобы мы называли его в соответствии с его оперативной кличкой — Джейсон Борн.

Хан, находившийся от машины достаточно близко, чтобы слышать каждое их слово, застыл. Разумеется, он слышал о Джейсоне Борне. На протяжении многих лет Борн пользовался репутацией самого изощренного на планете киллера. Будучи и сам профессионалом в этом деле, половину слухов, ходивших об этом человеке, Хан считал чистой воды россказнями, а вторую половину — явно преувеличенными. Обычный смертный просто не мог обладать столь отчаянной смелостью, опытом, звериным чутьем и хитростью, как те, что молва приписывала Джейсону Борну. В глубине души Хан порою даже сомневался в том, что этот человек вообще существует.

И тем не менее сейчас эти агенты ЦРУ говорят о Дэвиде Уэббе, называя его Джейсоном Борном! Хану казалось, что его мозг вот-вот взорвется. Он был потрясен до глубины души. Выходит, Дэвид Уэбб не являлся обычным профессором лингвистики, как утверждалось в досье, полученном от Спалко! Он был одним из величайших профессиональных киллеров. Тот самый человек, с которым Хан играл в кошки-мышки, начиная со вчерашнего утра! И тут же многое встало на свои места, включая и то, с какой легкостью Борн разоблачил его в парке. Раньше для Хана не составляло труда одурачивать людей, меняя лицо, волосы и даже походку, однако теперь он имел дело с Джейсоном Борном — агентом, об опыте и навыках которого в изменении своей внешности ходили легенды. Возможно, в этой области он не уступал даже самому Хану. Как бы он ни был умен, Борна с помощью обычных приемов не проведешь. Теперь Хан понимал: ставки в игре повышаются, и с этим нельзя не считаться, если только он хочет победить.

«Интересно, — рассеянно думал Хан, — знал ли Спалко о том, кем на самом деле является Уэбб, передавая ему так называемое „досье“ на этого человека?» Дальнейшие размышления привели его к неоспоримому выводу: да, знал. Это могло служить единственным объяснением того, для чего Спалко понадобилось «повесить» на Борна убийства Конклина и Панова. Пока агентство считает его преступником, оно не станет заниматься поисками настоящего убийцы и, значит, никогда не узнает правду о том, почему на самом деле были застрелены эти двое. Не подлежит сомнению, что Спалко пытается использовать Хана в качестве пешки в какой-то гораздо более крупной игре. И Борна — тоже. Но Хан не собирается быть разменной монетой в чьих-либо руках и поэтому — обязан выяснить, что на уме у Спалко.

Хан понимал: чтобы раскопать правду относительно двойного убийства, ему первым делом надлежит отправиться к портному. Неважно, что тот наплел людям из агентства. Портной Файн наверняка располагает изрядным запасом информации, без которой охота на Уэбба (для Хана все еще было сложно перестроиться и начать думать об этом человеке как о Джейсоне Борне) едва ли будет иметь успех. Когда Файн еще находился в машине цэрэушников, он повернул голову, чтобы посмотреть в окно, и Хану удалось на короткое мгновение встретиться с ним взглядом. Он сразу опознал в этом человеке гордую и упрямую натуру. В соответствии со своими буддистскими убеждениями, Хан привык считать гордость одним из людских пороков, но в данной ситуации эта черта характера Файна могла сослужить ему хорошую службу, поскольку чем сильнее агентство станет давить на портного, тем глубже тот будет уходить в свою скорлупу. Агентству ничего не удастся выдоить из Файна, но Хан умел справиться и с чужой гордостью, и с чужим упрямством.

Сняв свою замшевую куртку, Хан надорвал рукав — достаточно сильно, чтобы агенты, следящие за ателье, сочли его всего лишь обычным клиентом «Портняжек Файна Линкольна». Затем, перейдя через улицу, он толкнул входную дверь, и висевший над ней колокольчик залился мелодичным звоном. Одна из находившихся внутри женщин-латиноамериканок подняла голову от сборника комиксов, в чтение которых была погружена перед этим, а также от недоеденного обеда — картонной коробки с рисом и бобами. Подойдя к стойке, она посмотрела на посетителя своими большими шоколадными глазами под густым разлетом черных бровей и спросила, чем может ему помочь. Хан объяснил, что по неосторожности порвал свою любимую куртку и хотел бы отдать ее в починку лично мистеру Файну. Понятливо кивнув, женщина скрылась в глубине ателье, а возвратившись через несколько секунд, села на прежнее место и вернулась к своим занятиям, не проронив больше ни слова.

Леонард Файн появился лишь через несколько минут. Он осунулся и выглядел усталым. Было видно, что утро, полное неприятностей, не прошло для него даром. И действительно, он был словно выжатый лимон: бурное общение с сотрудниками ЦРУ вытянуло из него все жизненные соки.

— Чем могу помочь вам, сэр? Мария сказала мне, что вы хотели бы починить куртку?

Хан расстелил куртку на разделявшей их стойке. Файн стал ощупывать ее с такой же деликатностью, с какой хирург обследует тяжелобольного.

— Вам повезло, — вынес он наконец свой вердикт, — рукав порвался по шву. Иначе было бы хуже. Замшу практически невозможно ни залатать, ни заштопать.

— Дело не в куртке, — едва слышным шепотом проговорил Хан. — Меня послал Джейсон Борн. Именно по его приказу я здесь.

На лице храброго портняжки не дрогнул ни один мускул.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — спокойно ответил он.

— Он благодарит вас за то, что вы помогли ему ускользнуть от людей агентства, — продолжал Хан, не поднимая глаз на молчащего Файна. — И он просил передать вам, что двое агентов оставлены у ателье, получив приказ вести за вами наружное наблюдение.

Файн моргнул.

— Я этого ожидал. И где же они? — Его узловатые пальцы нервно мяли замшевую ткань.

— На противоположной стороне улицы, — сообщил Хан. — В «Форде Таурус» белого цвета.

Файну хватило сообразительности не смотреть в ту сторону самому.

— Мария, — сказал он негромко, чтобы его услышала лишь та самая латиноамериканка, которая читала комиксы. — Стоит ли через дорогу белый «Форд Таурус»?

Мария повернула голову и ответила:

— Да, мистер Файн.

— В нем кто-нибудь есть?

— Двое мужчин, — сказала Мария. — Высокие, крепко скроенные. Похожи на Дика Трейси, как и те, которые были здесь сегодня.

Файн беззвучно выругался, поднял голову и встретился глазами с Ханом.

— Передайте мистеру Борну... Скажите ему, что Леонард Файн велел передать: «Да пребудет с вами Господь».

Лицо Хана ничего не выражало. Ему всегда казалась отвратительной привычка американцев повсюду — по поводу и без повода — приплетать Бога.

— Мне нужна кое-какая информация.

— Конечно, — с готовностью кивнул Файн, — все, что пожелаете.

* * *

Мартин Линдрос только сейчас до конца понял смысл выражения «настолько зол, что плюется кровью». Как он посмотрит в глаза директору агентства — теперь, после того как Борн улизнул от него даже не один раз, а целых два!

— Какого черта вы нарушили мой прямой приказ?! — орал он, выдавливая последнее, на что были способны его легкие. Рабочие дорожной службы пытались вытащить из тоннеля под площадью Вашингтона грузовик, который раскорячился там по воле Борна, и звуки гулко отдавались от бетонных стен.

— Но послушайте, именно я заметил объект, когда он выходил из «Уолл-Марта».

— Заметил и тут же упустил!

— Это ваша вина, Линдрос. Мне в задницу мертвой хваткой вцепился начальник окружной полиции!

— Вот именно! — еще пуще взвился Линдрос. — И здесь вы обосрались! Какого хрена он вообще тут объявился?

— А вот об этом вы мне расскажите, умники. И о том, как облажались в Александрии. Если бы своевременно поставили меня в известность, я смог бы помочь вам оцепить и прочесать весь район Старого города, поскольку знаю его, как собственный карман. Но нет, вы же федералы, вы умнее всех, именно вы заправляете всем на свете!

— Да, я, чтоб вам было пусто! Именно я, а не вы отдал приказ проинструктировать служащих всех аэропортов, железнодорожных вокзалов, автобусных станций и агентств по аренде автомобилей, чтобы они выслеживали Борна. Вы же тем временем били баклуши!

— Не городите чепухи! Даже если бы вы не связали меня по рукам и ногам, у меня все равно не хватило бы полномочий отдавать подобные приказы. Однако именно мои люди рыскают по всем окрестностям, и не забывайте, именно с моих слов вы составили детальное — и самое точное — описание Борна, которое потом распространили по всем транспортным узлам, откуда он мог бы улизнуть.

Понимая в душе правоту Гарриса, Линдрос тем не менее продолжал бушевать:

— Я требую объяснений тому, какого дьявола вы втянули в это дело окружную полицию! Если вам требовалось подкрепление, вы должны были обратиться ко мне!

— А с какого рожна мне к вам обращаться, Линдрос? — взорвался в ответ детектив. — Вы что, мать вашу, мой дружок закадычный? Не разлей вода? Черта лысого! — На и без того вечно мрачной физиономии Гарриса было написано выражение нескрываемого отвращения. — И да будет вам известно, я не вызывал окружную полицию. Я уже сказал вам: этот тип, их начальник, прицепился ко мне в следующую же секунду после того, как появился здесь, и развел вонь по поводу того, что я вторгся на его территорию.

Линдрос уже не слушал его. Карета «Скорой помощи», мигая огнями на крыше и оглашая окрестности воем «сирены», рванулась с места, унося в больницу Университета Джорджа Вашингтона водителя грузовика, которого он, Линдрос, нечаянно подстрелил во время погони. Сорок пять минут понадобилось им для того, чтобы оцепить место происшествия, огородить его желтыми лентами, запрещающими проход, и извлечь бедолагу из грузовика. Выживет ли он? Сейчас Линдросу не хотелось об этом даже думать. Он с легкостью может сказать, что водитель получил рану по вине Борна, и Старик не усомнится в его словах. Но Директор был закован в панцирь, состоящий на две части из прагматизма и на одну часть из горечи, чего, как был уверен Линдрос, никогда не случится с ним самим. И слава богу! Поэтому, какая бы участь ни ожидала водителя, Линдрос понимал, что ответственность лежит на нем, и это понимание служило великолепным горючим материалом для костра раздиравших его противоречий. В отличие от Директора он не имел защитной брони цинизма, но вместе с тем у него не было ни малейшего желания копить внутри себя чувство вины, чтобы затем в течение долгого времени посыпать себе голову пеплом за когда-то совершенную ошибку. Вместо этого Линдрос предпочитал изливать бурлившую в нем желчь на окружающих.

— Сорок пять минут! — прорычал Гаррис, наблюдая за тем, как «Скорая помощь» пробивает себе дорогу сквозь массу автомобилей, скопившихся на дороге. — Он мог бы помереть уже десять раз! Государственные служащие, мать их!

— Это вы — государственный служащий, Гарри, — едко проговорил Линдрос. — Если, конечно, еще не забыли об этом.

— А вы — нет?

Внутри Линдроса снова вскипел яд.

— Послушайте, вы, хрен с горы! Я вылеплен из другого теста, нежели все вы, вместе взятые! Моя подготовка...

— Ваша хваленая подготовка не помогла вам поймать Борна, Линдрос! У вас было для этого две великолепных возможности, и вы просрали их обе!

— А что сделали вы, чтобы помочь мне?

Хан внимательно наблюдал за этой ожесточенной перебранкой. Одетый в униформу дорожного рабочего, он ничем не отличался от остальных присутствующих. Его появление и любые перемещения здесь ни у кого не вызывали вопросов. Приблизившись к задней части грузовика, он тщательно осматривал повреждения, нанесенные машине столкновением с другими автомобилями. В этот момент его внимание привлекла тень от железной лестницы, прикрепленной к боковой стене туннеля. Задрав голову, Хан посмотрел наверх, размышляя над тем, куда она ведет. Думал ли над этим вопросом Борн, или он заранее знал ответ? Бросив быстрый взгляд по сторонам, чтобы убедиться в том, что на него никто не смотрит, Хан торопливо вскарабкался по лестнице, оказавшись вне досягаемости полицейских прожекторов — там, где его уже никто не мог видеть. Наткнувшись на люк, он нисколько не удивился тому, что засов оказался открытым. Толкнув крышку люка, он выбрался наружу.

Очутившись на площади Вашингтона, расположенной на возвышавшемся над городом холме, откуда можно было беспрепятственно озирать окрестности, Хан стал медленно поворачиваться по часовой стрелке, не пропуская ни одной мелочи. Постепенно усиливающийся ветер обвевал его лицо. Небо продолжало темнеть, откуда-то доносились приглушенные раскаты грома, словно далекая пока еще гроза вела артподготовку перед тем, как нанести решающий удар по широким, спроектированным в европейском стиле городским улицам. На запад протянулись бульвар Рок-Крик, шоссе Уайтхерст и Джорджтаун, в северной стороне города возвышались современные здания так называемого Гостиного ряда: отели «AHA», «Гранд», «Парк Хайатт» и «Мэрриотт», а чуть ниже — «Рок-Крик». На востоке расположились Ки-стрит, тянувшаяся через площадь Макферсона, и парк Франклина. На юге простиралась Туманная Долина, поглотившая Университет Джорджа Вашингтона и массивное монолитное здание Государственного департамента. Дальше, где русло Потомака делало изгиб к востоку, расширяясь и впадая в полноводное озеро Тайдал-Бэйсин, Хан увидел в небе серебряный крест самолета. Казалось, он застыл без движения, сверкая, как зеркало, и отражая последние солнечные лучи уходящего дня, пойманный ими высоко над толщей облаков перед тем, как пойти на посадку в сторону Национального аэропорта Вашингтона.

Ноздри Хана расширились, словно он уловил запах своей жертвы. Именно туда, в аэропорт, направился Борн. Хан не сомневался в этом, поскольку окажись он на месте Борна, то поступил бы точно так же.

Мрачные размышления о том, что Дэвид Уэбб и Джейсон Борн оказались одним и тем же человеком, не покидали Хана с того самого момента, когда он узнал об этом, подслушав разговор подчиненных Линдроса. Сама мысль, что они с Борном работают на одном поле, причиняла боль, потрясала основы мироздания, являясь нарушением всех тех убеждений, которые Хан таким трудом и кровью выстроил для себя. Он сам, без чьей-либо помощи вырвался из душного кошмара джунглей! То, что ему удалось выжить в те первые страшные годы, само по себе являлось чудом, но, по крайней мере, те давние дни принадлежали ему — ему одному! И обнаружить теперь, что он, еще вчера солист и звезда этой сцены, возведенной им лишь для себя, вынужден делить ее с другим, да не просто с кем-то, а с Дэвидом Уэббом, представлялось ему невыносимо жестокой и несправедливой шуткой судьбы. Это неправильно! Это необходимо исправить, и чем раньше, тем лучше! Теперь Хану не терпелось встретиться с Борном лицом к лицу, выложить ему всю правду и, глядя в его глаза, наблюдать, как страшное разоблачение уничтожит его изнутри одновременно с тем, как Хан лишит его жизни снаружи.

Глава 10

Борн стоял под сводами из стекла и полированного металла. Эти хоромы носили гордое название Зал международных вылетов Национального аэропорта Вашингтона. Как и в любом крупном аэропорту, здесь царил настоящий бедлам: бизнесмены с ноутбуками и кожаными атташе-кейсами, семьи, отягощенные бесчисленными чемоданами, дети с куклами Микки-Маусов, Пауэр-Рейнджеров и плюшевыми мишками, торчащими из рюкзаков за их плечами, старики в креслах-каталках, группа мормонов, отправляющихся в какую-то из стран третьего мира, чтобы обращать в свою веру тамошних жителей, держащиеся за руки влюбленные с билетами на райские острова. Но, несмотря на толпы народа, в аэропорту царила некая труднообъяснимая пустота. По крайней мере, для Борна, который видел перед собой лишь пустые лестницы. Это было своеобразное внутреннее зрение — инстинктивная защитная реакция человеческого организма на убийственную скуку.

Для большинства людей в аэропортах, где ожидание — обычное занятие, время как бы застывает. По иронии судьбы, к Борну это не относилось. Для него теперь каждая минута была на счету, поскольку приближала тот срок, когда он будет уничтожен, причем — теми же самыми людьми, на которых он раньше работал.

За четверть часа, проведенные в аэропорту, Борн увидел с дюжину подозрительных людей, которые явно были агентами в штатском. Некоторые из них прогуливались по залу отлета, покуривая или потягивая какие-то напитки из больших картонных стаканов и полагая, что они — неразличимы в гуще обычных людей. Другие заняли позиции возле стоек регистрации, буравя глазами лица пассажиров, которые выстраивались в длинные очереди, спеша сдать багаж и получить посадочные талоны. Борн почти сразу понял, что попасть на рейс ни одной коммерческой авиалинии ему не удастся. Но где же выход? Ведь он должен как можно скорее оказаться в Будапеште!

Борн был одет в темные брюки, дешевую непромокаемую ветровку, черную водолазку и ботинки с высокими голенищами. Кроссовки вместе с остальной одеждой, которая была на нем, когда выходил из «Уолл-Марта», Борн без всякой жалости выбросил в мусорный бак. Поскольку его там успели заметить, изменить внешность было просто необходимо, причем немедленно. Однако теперь, оценив обстановку в аэропорту, он уже жалел о том, что остановил свой выбор на своей нынешней одежде.

Стараясь не попадаться на глаза снующим повсюду агентам, Борн вышел на улицу, в ночь, под плачущее вечерним дождиком небо, и сел в автобус, курсирующий между зданием аэропорта и грузовым терминалом. Усевшись прямо позади водителя, он завел с ним разговор. Водителя звали Ральф, Борн назвался Джо. Когда автобус остановился перед пешеходным переходом, они обменялись короткими рукопожатиями.

— Слушай, я договорился встретиться со своим двоюродным братом, который работает в «ОнТайм», да вот беда — потерял бумажку, на которой он записал мне, как его найти.

— А чем он занимается? — спросил Ральф, нажав на педаль газа и выехав на полосу скоростного движения.

— Он пилот. — Борн пододвинулся поближе. — Так мечтал парень работать в «Дельте» или «Американ»[157], но... В общем, сам знаешь, как это бывает.

— Да, — понимающе кивнул Ральф, — богатые богатеют, а бедных — на помойку. Уж мне-то можешь не рассказывать!

У него был нос пуговкой, копна непослушных вьющихся волос и темные круги под глазами.

— Ну, так ты не сможешь мне подсказать?

— Я сделаю лучше, — ответил Ральф, взглянув на Борна в длинное зеркальце заднего вида. — Когда мы доберемся до грузового терминала, моя смена будет закончена, так что я сам отведу тебя, куда надо.

* * *

Хан стоял под дождем, повсюду вокруг него сияли огни аэропорта, а он был погружен в раздумья. Борн, должно быть, почуял присутствие «пиджаков» из агентства еще раньше, чем увидел их. Сам Хан насчитал больше полусотни цэрэушников, а это означает, что в других секциях аэропорта этих ищеек рыскает еще три раза по столько же. Борн отлично понимает, что, как бы он ни переодевался, у него нет ни единого шанса миновать эти кордоны и попасть на любой международный рейс. Они засекли его возле «Уолл-Марта» и знают, как он теперь выглядит. Об этом Хан узнал, прислушиваясь к разговорам в туннеле.

Он чувствовал, что Борн где-то рядом, почти физически ощущал его присутствие, напряжение его мышц, угадывал игру света и теней на его чертах. Хан знал, что он — здесь. В те короткие мгновения, когда они оказывались рядом, Хан незаметно изучал его лицо, понимая, что должен запомнить каждую морщинку, каждое выражение, доступное ему. Что именно ожидал увидеть Хан, когда выражение лица Борна менялось и он подмечал в нем нескрываемый интерес к себе? Одобрение? Восхищение? Для него это оставалось загадкой. Истинно было лишь одно: лицо Борна окончательно поселилось в его сознании. К лучшему или к худшему, но он стал как бы одержим Борном. Они теперь были накрепко привязаны друг к другу, а вместе — к колесу своих страстей, и этому суждено было длиться до тех пор, пока кто-то один не умрет.

Хан еще раз оглянулся вокруг. Борну было необходимо выбраться из города, а возможно, и из страны. Но агентство будет бросать на поиски все новых агентов, непрерывно расширяя свою сеть, хотя бы для этого потребовалось задействовать всех людей, имеющихся в распоряжении ЦРУ. На месте Борна Хан постарался бы как можно скорее выбраться из страны, поэтому он и направился к залу международных прилетов. Войдя внутрь, Хан постоял перед огромной красочной схемой аэропорта и выбрал наиболее короткий путь, ведущий к грузовому терминалу. Если Борн все же решил воспользоваться для бегства именно этим аэропортом, то, учитывая, как плотно агентство обложило все пассажирские рейсы, легче всего ему будет сделать это на борту грузового самолета. Решающим фактором для Борна стало теперь время. Цэрэушники быстро сообразят: Борн не предпринял попытки попасть на борт рейсового самолета, значит, он избрал другой путь. Сразу же после этого они начнут прочесывать карго-терминал и все грузовые суда.

Хан снова вышел под дождь. Он успел выяснить, какие рейсы грузовиков вылетают в течение следующего часа-полутора, и теперь оставалось только проследить за ними, затем, если он все рассчитал правильно, обнаружить Борна и довести дело до конца. Хан более не испытывал иллюзий относительно того, насколько сложна его задача. К его удивлению и печали, Борн проявил себя умным, решительным и неисчерпаемым на выдумки противником. Он нанес Хану серьезную травму, завлек его в ловушку и неоднократно выскальзывал из его, казалось бы, мертвой хватки. Хан понимал, что если он хочет добиться успеха сейчас, то должен преподнести Борну какой-нибудь сюрприз, поскольку теперь Борн знает о его существовании, намерениях и постоянно находится настороже. В подсознании Хана звучал голос джунглей, призывавших его нести смерть и разрушение. Конец этого затянувшегося путешествия уже близко. Теперь, в самый последний раз, он окажется умнее Борна.

* * *

К тому моменту, когда они достигли конечного пункта, Борн остался единственным пассажиром в салоне автобуса. Дождь усиливался, все больше сгущалась темнота. Небо стало уже неразличимым, превратившись в сланцевый лист, на котором можно было начертать любое предсказание.

— "ОнТайм" обслуживается на пятом грузовом перроне, вместе с «ФедЭкс» и «Люфтганзой». Там же расположена и таможня. — Ральф остановил автобус и заглушил двигатель. Они вместе выбрались наружу и почти бегом двинулись по бетону летного поля по направлению к одному из выстроившихся в длинную линию огромных уродливых зданий с плоскими крышами. — Это здесь.

Они вошли внутрь, и Ральф отряхнул с одежды дождевые капли. Теперь, рассмотрев его поближе, Борн увидел перед собой человечка с фигурой грушевидной формы и на удивление маленькими руками и ступнями. Ральф показал влево:

— Видишь надпись: «Таможня США»? Пойдешь мимо нее вдоль здания, пройдешь два таможенных поста, там и найдешь своего братца.

— Большое тебе спасибо! — проговорил Борн.

Ральф улыбнулся и протянул ему руку:

— Да брось ты, Джо, о чем речь! Рад был помочь.

Сунув руки в карманы, Ральф потрусил в обратную сторону, а Борн сделал вид, что пошел туда, где располагалась зона, отведенная грузовой авиакомпании «ОнТайм». Однако на самом деле туда он идти не намеревался. По крайней мере, не сейчас. Он повернулся и, стараясь ступать бесшумно, пошел вслед за Ральфом к двери, к которой была прикреплена табличка с крупными буквами: «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Вытащив из бумажника кредитную карточку, он стал ждать, покуда Ральф не вставит в металлическую прорезь свое служебное удостоверение с магнитной полосой. После этого дверь резко распахнулась, и Ральф исчез внутри, а Борн сделал отчаянный рывок вперед, чтобы успеть всунуть пластиковую карточку как раз в то место, где располагался замок. Дверь захлопнулась, но благодаря маневру Борна язычок замка не попал в предназначенную для него прорезь. Борн сосчитал про себя до тридцати, чтобы дать Ральфу время отойти подальше от двери, а затем бесшумно приоткрыл дверь, убрал кредитную карточку и скользнул внутрь.

Он оказался в раздевалке для технического персонала. Стены помещения были выложены белой кафельной плиткой, цементный пол — устлан резиновыми ковриками, чтобы не поскользнуться, выходя из душа. Перед Борном выстроились восемь рядов локеров — металлических ящиков индивидуального пользования, каждый из которых был заперт примитивным висячим замком с цифровым кодом. Справа открывался проход к душевым кабинам и раковинам, позади расположилось меньшее по объему помещение с писсуарами и туалетными кабинками.

Осторожно заглянув за угол, Борн увидел Ральфа, шлепающего босыми ногами по направлению к одной из душевых кабин. В другой, которая располагалась ближе к Борну, намыливался еще один работник, стоявший спиной к ним обоим. Борн оглянулся и сразу же увидел шкафчик Ральфа. Его дверца была слегка приоткрыта, а на ее ручке висел замок. Ну, разумеется, в столь надежном месте нет никакого риска оставить свой шкафчик незапертым на несколько минут, пока принимаешь душ. Борн открыл дверцу пошире и увидел служебную карточку Ральфа, лежавшую на верхней полке поверх аккуратно сложенной майки. Борн, разумеется, взял ее. Рядом располагался локер, принадлежавший, по-видимому, второму мужчине, мывшемуся в душе. Он был тоже не заперт. Борн поменял замки и запер ящик Ральфа. Водитель автобуса не сразу обнаружит, что его карточка пропала, и это даст Борну хотя бы небольшую фору по времени для того, чтобы он успел выполнить задуманное.

Из тележки с грязной спецодеждой, предназначенной для отправки в прачечную, Борн взял рабочий комбинезон более или менее подходящего размера и торопливо переоделся, а затем, повесив на шею служебную карточку Ральфа, вышел из раздевалки и быстро направился в сторону таможенного поста, где разжился расписанием ближайших вылетов. Будапешт в нем не значился, но через восемнадцать минут с четвертого грузового перрона вылетал рейс 113 авиакомпании «Раш-Сервис», направлявшийся в Париж. На следующие полтора часа не было запланировано вообще ни одного вылета. Что ж, Париж его вполне устраивал, поскольку являлся крупным пересадочным узлом в маршрутной сети европейских воздушных перевозок. Окажись он там, добраться до Будапешта будет парой пустяков.

Борн выбежал на мокрый бетон летного поля. Дождь теперь лил сплошной пеленой, но ни молний, ни грома, который чуть раньше слышал Борн, не было. Вот и чудесно! Борн не испытывал ни малейшего желания узнать, что рейс 113 задерживается из-за нелетной погоды. Он ускорил шаг, желая побыстрее добраться до следующего здания, где располагались третий и четвертый грузовые перроны.

К тому времени, когда Борн наконец добрался туда, он успел вымокнуть до нитки. Пытаясь сориентироваться, он поглядел вправо, затем влево и направился к зоне, где обслуживалась авиакомпания «Раш-Сервис». Там было довольно безлюдно, и это играло против Борна. Когда вокруг много людей, всегда легче затеряться, укрывшись от любопытных глаз. Найдя дверь, предназначенную исключительно для обслуживающего персонала, он сунул идентификационную карточку в прорезь электронного устройства и с облегчением услышал щелчок открывшегося замка. Толкнув дверь, Борн вошел внутрь. Он петлял по бесконечным коридорам с серыми стенами, проходил мимо хранилищ, до потолка уставленных контейнерами для грузов, и по мере его продвижения вперед все сильнее становилось специфическое здешнее амбре — смесь запахов смолистого дерева, опилок и картона. Тут ощущалась своеобразная атмосфера: казалось, здесь нет ничего постоянного, все находится в непрерывном движении, жизнью здешних обитателей заправляют погода и расписание, а главная их забота — не допустить ни малейшей ошибки, со стороны как людей, так и техники. Здесь негде было присесть, перевести дух.

Глядя прямо перед собой, Борн шел уверенным шагом, нацепив маску начальственной важности и неприступности. Вскоре он достиг еще одной двери — на сей раз обшитой стальными листами. На уровне лица в ней было проделано небольшое окошко, сквозь которое Борн увидел стоявшие на бетоне самолеты. Одни разгружались, другие — наоборот. Для него не составило труда вычислить борт, принадлежащий «Раш-Сервис». Грузовой люк его был открыт нараспашку. От заправочной горловины самолета тянулся шланг к цистерне стоявшего неподалеку топливозаправщика. Процессом заправки руководил мужчина в непромокаемом плаще и с капюшоном на голове. Командир экипажа и второй пилот находились в кабине, проводя последние предполетные проверки.

В тот момент, когда Борн уже собрался сунуть карточку Ральфа в прорезь электронного замка, зазвонил сотовый телефон Алекса. Это был Робиннэ.

— Жак, похоже, через несколько минут я вылетаю в вашем направлении. Не могли бы вы встретить меня в аэропорту часов, скажем, в семь или около того?

— Mais oui, топ ami. Позвоните мне, когда приземлитесь. — Робиннэ продиктовал Борну номер своего мобильного телефона. — Я счастлив, что увижу вас так скоро.

Борн понял тайный смысл этих слов. На самом деле Робиннэ радовался тому, что Борну удалось выскользнуть из лап агентства. «Нет, — подумал Борн, — этому радоваться еще преждевременно». И все же от спасения его уже отделяли считаные минуты.

— Жак, что вам удалось разузнать? Вы выяснили, что такое NX-20?

— Боюсь, что нет. Никаких данных о существовании подобного проекта я не обнаружил.

Сердце Борна упало.

— А по поводу доктора Шиффера?

— Вот здесь мне повезло больше, — ответил Робиннэ. — Доктор Феликс Шиффер работает на АПРОП или, по крайней мере, работал.

Борну показалось, что незримая холодная рука схватила его за горло.

— Что вы имеете в виду?

Борн услышал шуршание бумаги и понял, что его друг сверяется с данными, полученными по специальным каналам из Вашингтона.

— Доктор Шиффер более не значится среди сотрудников АПРОП. Тринадцать месяцев назад он уволился.

— И что с ним случилось дальше?

— Понятия не имею.

— Он что же, просто исчез? — недоверчиво спросил Борн.

— В наше время, как это ни странно, такое порой случается.

На несколько секунд Борн закрыл глаза.

— Нет, нет. Он где-то был... Должен был быть...

— А потом?

— Он не сам исчез, это его «исчезли», причем профессионально.

Теперь, когда выяснилось, что доктор Шиффер пропал без вести, необходимость как можно скорее оказаться в Будапеште стала еще более острой. Единственной ниточкой, оставшейся у Борна, был ключ от номера в отеле «Великий Дунай». Он посмотрел на часы — времени оставалось в обрез. Нужно спешить.

— Жак, благодарю вас за помощь.

— К сожалению, она оказалась не слишком впечатляющей. — Робиннэ, казалось, колебался, желая сказать что-то еще. — Джейсон...

— Да?

— Bon chance[158].

Борн сунул трубку в карман, открыл стальную дверь и вышел в непогоду. Небо было низким и темным, потоки дождя образовали серебряный занавес, расцвеченный огнями аэропорта, трещины в бетоне превратились в бурлящие ручейки. Слегка наклонив голову, чтобы струи дождя не били в лицо, Борн пошел к самолету. Он двигался так же, как раньше, — сосредоточенно, деловито, как человек, который знает свою работу и намерен выполнить ее поскорее и получше. Обойдя носовую часть самолета, Борн увидел прямо перед собой открытый грузовой люк. Человек, заправлявший машину, уже закончил свое дело и теперь отсоединял шланг от горловины топливного бака.

Боковым зрением Борн уловил какое-то движение слева от себя. Ведущая на летное поле дверь четвертого грузового перрона с грохотом распахнулась, и из нее выскочили несколько сотрудников охраны аэропорта, на ходу вытаскивая оружие. Видимо, Ральф, открыв наконец свой шкафчик и хватившись пропуска, поднял тревогу. Времени у Борна не оставалось. Он продолжал двигаться все той же деловитой походкой и подошел уже почти вплотную к грузовому люку, когда его окликнул заправщик:

— Эй, приятель, не скажешь, сколько времени? А то у меня часы остановились.

Борн обернулся и в тот же миг узнал азиатские черты лица, наполовину скрытого капюшоном. Хан направил заправочный шланг в его сторону, и в лицо Борна ударила тугая струя авиационного топлива. Руки Борна непроизвольно поднялись к лицу, он задохнулся и полностью ослеп. Хан бросился к нему и припечатал Борна спиной к скользкой металлической шкуре фюзеляжа, а затем нанес два сокрушительных удара: в солнечное сплетение и в висок. Колени Борна подломились, и, воспользовавшись этим, Хан швырнул его в отверстие грузового люка.

Обернувшись, Хан увидел одного из аэродромных рабочих, направлявшегося в их сторону. Он поднял руку и прокричал:

— Все в порядке, я сам задраю люк.

Ему сопутствовала удача, поскольку из-за темноты и непогоды разглядеть его лицо и одежду было практически невозможно. Рабочий, обрадовавшись тому, что выдалась возможность поскорее укрыться от дождя и ветра, в ответ благодарственно помахал рукой и потрусил обратно. А Хан, захлопнув крышку люка, задраил ее, а затем побежал к топливозаправщику и, сев за руль, отогнал цистерну подальше от самолета.

Охранники, которых заметил Борн, приближались к веренице выстроившихся на бетоне самолетов. Они махали руками, подавая знаки пилоту. Двигаясь так, чтобы самолет все время находился между ним и приближающимися охранниками, Хан вернулся к грузовому люку, открыл его и нырнул внутрь. Борн стоял на четвереньках, свесив голову к полу. Хан, на секунду удивившись тому, как быстро он пришел в себя, сильно ударил его ногой в ребра. Борн со стоном упал на бок, схватившись руками за живот.

Вытащив длинный кусок веревки, Хан прижал Борна лицом к грузовой палубе самолета, завел его руки назад и крепко связал его скрещенные запястья. Сквозь шум дождя он слышал крики охранников, которые требовали у пилотов предъявить документы. Оставив Борна лежать, Хан подошел к люку и тщательно задраил его изнутри.

В течение нескольких минут Хан сидел, скрестив ноги, в темноте грузового отсека. Стук капель по обшивке самолета создавал сбивчивую мелодию, которая напомнила ему далекий звук барабанов, услышанный им когда-то в джунглях. Он тогда был тяжело болен, и в его измученном лихорадкой мозгу они звучали ревом реактивных двигателей, затягивающих в себя воздух перед тем, как самолет вот-вот начнет пикировать. Эти звуки напугали его, тогдашнего, вернув далекие воспоминания, которые на протяжении многих лет он пытался прятать в самом дальнем и темном уголке своего сознания. Лихорадка болезненно обострила все чувства. Ему казалось, что джунгли ожили и со всех сторон на него надвигаются тени, образуя странный клиновидный строй. В горячке он смог предпринять только одно осознанное действие: торопливо отрыл ямку в почве, на которой лежал, снял с шеи маленькую фигурку Будды, искусно вырезанную из камня, положил ее туда и присыпал сверху землей.

Вокруг звучали голоса, а потом, ненадолго придя в себя, он с удивлением понял, что тени задают ему какие-то вопросы. Хан щурился, пытаясь получше разглядеть их на фоне изумрудной листвы сквозь горячечный пот, мешавший видеть, но один из них надел ему на глаза повязку. В этом, впрочем, не было особой необходимости. Затем его подняли с кучи листьев, служивших ему постелью, и он вновь отключился. Проснувшись через два дня, он обнаружил, что находится в лагере «красных кхмеров». После того как похожий на труп мужчина с ввалившимися щеками и единственным водянистым глазом счел, что пленник достаточно оправился, начались допросы.

Его бросили в яму с какими-то извивающимися тварями, названия которых Хан не знал и по сей день, и он оказался в темноте — кромешной, полной, абсолютной. Именно эта темнота — обволакивающая, сжимающая подобно удаву, давящая на виски невыносимым грузом, а еще — долгое время, которое он в ней провел, оказались страшнее всего остального...

Почти такая же темнота царила здесь, в брюхе грузового самолета авиакомпании «Раш-Сервис», вылетающего рейсом 113 по маршруту Вашингтон — Париж.

...И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита и сказал: к Господу воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня; из чрева преисподней я возопил, и Ты услышал голос мой. Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною. И я сказал: отринут я от очей Твоих, однако я опять увижу святый храм Твой. Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою обвита была голова моя. До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада...

Хан до сих пор помнил наизусть этот отрывок из потрепанной и засаленной Библии, которую вручил ему миссионер. Ужасно! Просто ужасно! Потому что в лагере беспощадных «красных кхмеров» Хан оказался в буквальном смысле ввергнут в чрево ада. И тогда он стал молиться, если, конечно, можно считать молитвами те фразы, которые складывались в его еще не сформировавшемся мозгу. Он молился об избавлении. Это было еще до того, когда он познакомился с Библией, до того, как разобрался в учении Будды. Это было потому, что он оказался ввергнутым в бесформенный хаос, будучи еще совсем ребенком. Господь услышал молитву Ионы из чрева кита, но Хана не услышал никто. Он оставался совершенно один в той жуткой темноте, а потом, когда его мучители сочли, что он сломлен уже в достаточной мере, они извлекли его из ямы и принялись буквально выпускать из него кровь — медленно, умело, с холодной одержимостью. Ему самому пришлось постигать эту науку на протяжении многих лет...

Хан включил фонарик, который всегда носил с собой, и, продолжая сидеть все так же неподвижно, стал смотреть на Борна. Затем расправил ноги и подошвой башмака нанес удар в плечо Борна — настолько сильный, что тот перевернулся на другой бок и оказался лицом к лицу с Ханом. Борн застонал, и его веки, дрогнув, открылись. Он закашлялся, судорожно втянул в себя воздух и, вдохнув вместе с ним новую порцию паров авиационного керосина, согнулся пополам. Его судорожно вырвало в тот промежуток пространства, который отделял его, корчащегося в огне боли, от Хана, сидящего торжественно и величаво, подобно самому Будде.

— До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня, и все же я вызволил свою жизнь из тьмы, — проговорил Хан, перефразируя библейского Иону. При этом он не отрывал глаз от покрасневшего, опухшего лица Борна. — Дерьмово выглядишь, — добавил он будничным тоном.

Борн попытался приподняться, опершись на локоть, но Хан не позволил ему сделать этого, ударив ногой по локтю, отчего Борн вновь рухнул навзничь. Борн опять попытался сесть, и снова Хан пнул его, заставив упасть на пол. Однако в третий раз он даже не пошевелился, и Борну наконец удалось сесть, оказавшись лицом к лицу со своим изощренным мучителем.

На губах Хана играла едва уловимая, загадочная, полубезумная улыбка, в глазах плясало пламя.

— Здравствуй, отец, — сказал он. — Я очень долго искал тебя и уже начал бояться, что этот момент никогда не настанет.

Борн тряхнул головой.

— Что за бред ты несешь?

— Я — твой сын.

— Моему сыну всего десять лет.

Глаза Хана засверкали пуще прежнего.

— Нет, я не тот, о котором ты подумал. Я — тот, которого ты когда-то бросил в Пномпене.

Борна словно ударили под дых. Внутри его вздыбилась бешеная ярость.

— Как ты смеешь! Я не знаю, кто ты такой, но мой сын Джошуа погиб.

Это усилие не прошло для него даром. Вдохнув очередную порцию ядовитых паров, он снова скрючился, содрогаясь в рвотных спазмах, однако его желудок был уже опустошен.

— Нет, я не погиб. — В голосе Хана прозвучала чуть ли не нежность. Он подался вперед и притянул Борна поближе к себе, чтобы лучше видеть его лицо. Оттого, что он наклонился, из-за выреза его рубашки наружу вывалился маленький, вырезанный из камня Будда, покачиваясь в разные стороны на золотой цепочке. — Как видишь, я не погиб.

— Нет, Джошуа мертв! Я сам опустил его гроб в землю — вместе с Дао и Алиссой! Их гробы были обернуты американскими флагами!

— Вранье, вранье и еще раз вранье! — Хан держал маленького Будду на ладони, протянув его по направлению к Борну. — Посмотри на это и напряги свою память, Борн!

Окружающий мир поплыл перед глазами Борна. Участившийся пульс барабанами отдавался в его ушах, его словно подхватила невидимая волна отлива, грозя утащить на смертельную глубину. Этого не могло быть! Просто не могло! Но откуда...

— Откуда ты взял это?

— Ага, значит, ты знаешь, что это такое, верно? — Пальцы Хана сомкнулись, сжав Будду в кулаке. — Ну что, узнал наконец давно потерянного сына Джошуа?

— Ты не Джошуа! — взревел Борн. Его лицо потемнело, губы раздвинулись, обнажив зубы в подобии звериного оскала. — Кого из дипломатов в Юго-Восточной Азии тебе пришлось убить, чтобы завладеть этим? — Он мрачно улыбнулся. — Да, как видишь, я знаю о тебе больше, чем ты можешь предположить.

— Что ж, в таком случае ты, увы, заблуждаешься. Это принадлежит мне, Борн. Мне, понимаешь? — Хан раскрыл ладонь, снова показав Будду поверженному противнику. На темном камне остался след от его вспотевшей ладони. — Будда — мой!

— Лжец! — Борн внезапно кинулся вперед. Его руки вылетели из-за спины и устремились к горлу противника. Когда Хан несколько минут назад перетягивал ему запястья, Борн напряг мышцы, а потом расслабил их и затем — незаметно для врага, пока тот медитировал, — ритмичными движениями освободил руки от пут.

Этот бросок, похожий на внезапную атаку быка, застал Хана врасплох. Он упал на спину, и Борн оказался поверх него. Фонарик, ударившись о борт отсека, вылетел из рук Хана и стал перекатываться с места на место. Его луч метался, освещая перекошенные лица, вздувшиеся мышцы. В этой безумной иллюминации, столь сильно напоминавшей пляску света в джунглях, которые остались в прошлом каждого из них, они боролись, как звери, вдыхая запах взаимной ненависти, пытаясь, подобно самцам животных, во что бы то ни стало одержать верх друг над другом.

В безумной атаке Борн наносил все новые и новые удары, но Хан, изловчившись, ухватил его за бедро и надавил на нервное окончание. Борн скорчился от боли. Нога, сразу же потерявшая чувствительность, потеряла способность двигаться. Хан нанес ему удар в подбородок, и он, потеряв равновесие, отшатнулся назад. Борн выхватил из кармана нож с выкидным лезвием, но тут же получил еще один сокрушительный удар от Хана. Нож вылетел из его руки, тут же оказавшись в ладони Хана, который, нажав на кнопку, выпустил жало лезвия из рукоятки.

Теперь уже Хан находился поверх Борна, ухватив его за ворот рубашки. По его телу прокатывались судороги, словно электричество по туго натянутому проводу.

— Я — твой сын. Я взял имя Хан точно так же, как ты превратился из Дэвида Уэбба в Джейсона Борна.

— Нет! — закричал Борн, пытаясь перекрыть звуки заводящихся двигателей и вибрацию, охватившую огромное туловище самолета. — Мой сын погиб вместе со всей моей семьей в Пномпене.

— Я — Джошуа Уэбб! — сказал Хан. — Ты бросил меня. Ты оставил меня умирать в джунглях.

Острие ножа танцевало у горла Борна.

— Сколько раз я находился на грани смерти! Я должен был умереть. Должен был, но — не имел права. Только одно давало мне силу выжить — память и желание встретиться с тобой.

— Как ты смеешь произносить его имя! Джошуа мертв! — Лицо Борна было синевато-багровым, зубы оскалены в гримасе звериной ярости. Перед глазами у него клубился кровавый туман.

— Возможно, он действительно мертв. — Лезвие ножа прикоснулось к коже Борна. Еще миллиметр — и потечет кровь. — Теперь я — Хан. А Джошуа — тот Джошуа, которого ты знал, — мертв. Я вернулся, чтобы отомстить тебе, наказать за предательство. За последние несколько дней я мог бы убить тебя сотню раз, но неизменно останавливал свою руку. Я хотел, чтобы перед своей смертью ты узнал, что ты сделал со мной. — Губы Хана приоткрылись, и в уголке рта вспучился пузырек слюны. — Почему ты бросил меня? Как ты мог убежать?!

Двигатели самолета издали чудовищный рев, и огромная машина начала выруливать на взлетную полосу. Лезвие ножа вонзилось в шею Борна, и из-под него брызнула кровь, но, когда самолет тронулся с места, Хан потерял равновесие. Борн не замедлил воспользоваться этим и своим железным кулаком нанес ему удар по печени. В ответ на это Хан выбросил вперед правую ногу, зацепил ею, словно крюком, лодыжку Борна и рванул на себя, произведя классическую подсечку. Борн рухнул на спину. Самолет замедлил ход, достигнув края взлетной полосы.

— Я не убегал! — выкрикнул Борн. — Джошуа у меня отняли! Его застрелили!

Хан прыгнул на него, целясь ножом в горло, но Борну удалось увернуться, и лезвие вонзилось в пол в миллиметрах от его правого уха. Борн помнил о пистолете из керамики, спрятанном у него на бедре, но добраться до него не мог — это означало бы открыться для смертельной атаки противника. Они продолжали бороться. Их мышцы перекатывались, лица были искажены от неимоверных усилий и ненависти, дыхание хрипло вырывалось сквозь полуоткрытые рты. Глаза и разум каждого искали удобный момент для того, чтобы нанести удар. Они атаковали и контратаковали, но при этом любая атака натыкалась на непробиваемую защиту. Они очень соответствовали друг другу — если не по возрасту, то по скорости движений, силе, искусству боя и хитрости. Они будто читали мысли друг друга, предугадывая каждое следующее движение за секунду до того, как оно будет сделано, и немедленно нейтрализуя его. Ни один из них не терял голову в пылу боя. Они дрались так, как профессионалы делают свою работу — расчетливо, умело, не позволяя эмоциям взять верх.

Двигатели снова взревели, внутренности самолета задрожали, и машина начала разбег. Борн поскользнулся, а Хан взмахнул рукой, как дубиной, но только для того, чтобы отвлечь внимание противника от ножа. Борн раскусил этот маневр и нанес ответный удар по тыльной стороне руки, которой Хан сжимал лезвие. Это не помогло, и Борну пришлось отступить, сделав шаг назад и влево. При этом он нечаянно задел ворот, которым закрывался люк. Поскольку самолет уже начал взлет, сила гравитации заставила люк распахнуться настежь.

В открывшемся отверстии, под ними, с огромной скоростью мчалась серая лента взлетной полосы. Чтобы не вывалиться наружу, Борн распластался подобно морской звезде, обеими руками ухватившись за края дверного проема. Сопротивляясь силе тяготения и ветру, которые на пару пытались вырвать его наружу, его тело сотрясалось. С жуткой улыбкой маньяка Хан сделал выпад в сторону противника. Лезвие ножа очертило короткую дугу, готовое проделать огромную рану в животе Борна. Единственное, что оставалось тому, — разжать левую руку и позволить своему телу вывалиться наружу.

Самолет только-только начал отрываться от взлетной полосы. Борн висел снаружи, вцепившись в край люка одной рукой. От невероятных усилий плечо было готово вывернуться. А Хан, не достав цель, по инерции крутанулся вокруг своей оси и вывалился в отверстие люка. Борн проводил его взглядом, увидев, как тело врага упало на бетон и покатилось по ходу самолета.

Машина поднялась в воздух. Борн раскачивался все сильнее. Струи дождя резали его лицо, как бензопила, ветер врывался в легкие, не давая дышать. Но вместе они сделали благое дело: ветер сдул с его лица остатки авиационного керосина, а дождь промыл истерзанные болью глаза. Самолет дал крен вправо, фонарик Хана покатился по палубе грузового отсека и замер, уткнувшись в переборку. Борн понимал: если не забраться внутрь, то через пару секунд он — пропал. От чудовищных усилий рука онемела и была готова разжаться.

Взмахнув левой ногой, Борн сумел зацепиться ею за нижний край люка, затем вцепился в него левой рукой и, прилагая неимоверные усилия, начал подтягиваться, втаскивая свое тело внутрь. Когда ему это удалось, осталось только задраить крышку люка.

Измученный, кровоточащий, изнемогающий от боли во всем теле, Борн рухнул на пол, словно куча тряпья. В пугающей темноте содрогающегося чрева крылатой машины он как будто бы снова увидел маленькую фигурку Будды, вырезанную из камня. Они с женой подарили ее Джошуа, когда тому исполнилось четыре года. Дао хотела, чтобы Будда оберегал сына с самого раннего возраста. Их Джошуа, который вместе с Дао и своей маленькой сестренкой погиб под огнем вражеского самолета.

Джошуа мертв. Дао, Алисса, Джошуа — они все мертвы, изрешеченные огнем пулеметов пикирующего бомбардировщика. Его сын не может быть живым, просто не может! Думать иначе — значит отдаться во власть безумия. Так кем же является Хан на самом деле и зачем он затеял эту жестокую игру?

Ответов на эти вопросы у Борна не было.

Самолет завершил взлет и лег на курс. Стало заметно холоднее, и дыхание вырывалось из губ облачками пара. Борн обхватил себя руками, его трясло. Но не только от холода. В его мозгу вертелось только одно: этого не может быть, это невозможно!!!

Из последних сил он издал тоскливый звериный вой, в котором звучали боль и отчаяние, уронил голову на колени, и по его щекам потекли слезы горечи, неверия и утраты.

Часть вторая

Глава 11

В забитом различными грузами брюхе рейса 113 Борн крепко спал, однако его подсознание бодрствовало, вновь прокручивая бобину той жизни, которую он давным-давно похоронил. Его сны были переполнены образами, ощущениями, звуками, которые он на протяжении многих лет пытался засунуть на чердак своего сознания, чтобы никогда более к ним не возвращаться.

Что произошло тем жарким летним днем в Пномпене? Этого не знал никто. По крайней мере, никто из живущих сегодня. Уж этот-то факт был неопровержим. Пока Дэвид Уэбб, изнывая от скуки и с тревогой на сердце, сидел в прохладе приемной консульства США, где у него была назначена деловая встреча, его жена Дао, взяв обоих детей, отправилась искупаться в широкой мутной реке, протекавшей прямо напротив их дома. И вдруг, откуда ни возьмись, в небе появился вражеский самолет и стал поливать градом пуль воду, в которой плескались и играли дети и жена Дэвида Уэбба.

Сколько раз впоследствии он рисовал себе эту страшную картину! Была ли Дао первой, кто увидел самолет? Ведь он подлетел почти бесшумно, на бреющем полете. Если так, она, должно быть, привлекла к себе обоих детей и в бесплодной попытке спасти толкнула их под воду, прикрывая собственным телом. Их крики эхом отдавались в ее ушах, их кровь брызгала на ее лицо, не позволяя ей ощутить боль от собственной смерти.

Именно так он представлял себе произошедшее, поверив раз и навсегда, что так все и было. Именно эта картина являлась ему каждую ночь, именно она привела его на грань безумия. Крики, которые Дао, как ему казалось, слышала за секунду до смерти, звучали в его мозгу каждую ночь, после чего он просыпался в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. Эти кошмары заставили его покинуть свой дом и все, что когда-то было ему дорого, поскольку вид любого предмета напоминал о страшной утрате и душа выворачивалась наружу. Уэбб бежал из Пномпеня в Сайгон, где его и нашел Александр Конклин.

Если бы он только мог оставить в Пномпене вместе со всем остальным и свои кошмары! В плачущих дождем джунглях Вьетнама они возвращались к нему снова и снова, словно кровоточащие раны, которые он наносил сам себе. Потому что превыше всего оставалась одна истина: он не мог простить себе то, что его не было с ними, что он не сумел защитить свою жену и детей.

Вот и сейчас, на высоте в десять тысяч метров над бушующей Атлантикой, он плакал в голос, мучимый все тем же непрекращающимся кошмаром. Он в тысячный раз спрашивал себя: какой прок от мужа и отца, который не способен защитить свою семью?

* * *

Директор ЦРУ был разбужен в пять часов утра звонком телефона спецсвязи. Звонили из офиса помощника президента по национальной безопасности. Директору было велено явиться в ее кабинет не позже чем через час. «Господи, да спит ли когда-нибудь вообще эта сука?» — подумал он, кладя телефонную трубку. Директор сел на кровати, отвернувшись от спящей Мадлен, которая уже давно научилась не реагировать на телефонные звонки, не смолкавшие ни утром, ни днем, ни ночью.

— Просыпайся! — потряс он ее за плечо. — Я должен ехать по делам, и мне нужно выпить кофе.

Без единого слова упрека женщина встала с кровати, накинула халат, сунула ноги в шлепанцы и пошла на кухню.

Потерев лицо ладонями, Директор прошлепал в ванную и запер за собой дверь. Уже сидя на унитазе, он позвонил своему заместителю. С какого хрена Линдрос будет дрыхнуть, когда его начальник уже на ногах! К его удивлению, Мартин Линдрос не спал, и голос его звучал весьма бодро.

— Я провел всю ночь, изучая архивы «четыре — ноль». — Линдрос имел в виду самые засекреченные досье на служащих и агентов ЦРУ. — Теперь, как мне кажется, я знаю все об Алексе Конюшне и Джейсоне Борне.

— Замечательно! В таком случае найди мне Борна.

— Сэр, узнав так много о них двоих, о том, насколько они были близки, как часто рисковали своими жизнями, чтобы спасти друг друга, я считаю крайне маловероятной версию, согласно которой Алекса Конклина убил Борн.

— Меня вызывает Алонсо-Ортис, — раздраженным тоном произнес Директор. — Неужели ты полагаешь, что после позорного фиаско в туннеле под площадью Вашингтона я буду готов воспроизвести ей то, что ты мне сейчас сообщил?

— Конечно, нет, но...

— Ты чертовски прав, сынок! Я должен предоставить ей факты. Факты, из которых складываются хорошие новости!

Линдрос прокашлялся.

— В данный момент у меня таковых не имеется. Борн словно испарился.

— Испарился? Господи всемогущий! Мартин, ты, в конце концов, разведчик или сантехник, черт бы тебя побрал?!

— Этот человек — настоящий волшебник. Он просто взял и испарился.

— Он сделан из плоти и крови, как и все мы! — гремел Директор. — Как ему удалось просочиться у тебя между пальцев? Причем не в первый раз! Я полагал, что вы перекрыли все пути отхода.

— Так мы и сделали. Он просто...

— Испарился! Я это уже слышал! И ничего больше ты мне сообщить не можешь? Алонсо-Ортис отгрызет мне башку, но сначала я отгрызу твою!

Директор отключил связь и в бешенстве запустил трубкой в дверь туалетной комнаты. К тому времени, когда он принял душ, оделся и выпил чашку крепкого кофе из кружки, которую Мадлен поднесла ему, словно преданная наложница своему падишаху, возле дома его уже ждала служебная машина.

Сквозь затемненное пуленепробиваемое стекло автомобиля он смотрел на фасад своего дома — из темно-красного кирпича, с углами, выложенными светлыми камнями, и прочными ставнями на каждом из окон. Когда-то это здание принадлежало русскому тенору, Максиму какому-то там... Директору оно понравилось некоей математически выверенной элегантностью, аристократическим духом, какого уже не встретишь в постройках более позднего периода. Но самым лучшим в этом доме был словно бы привезенный сюда из Старого Света дух уединенности, витавший на внутреннем дворе, вымощенном булыжником, затененном старыми тополями и отгороженном от внешнего мира кованой решеткой ручной работы.

Директор откинулся на плюшевые подушки сиденья «Линкольна» и стал угрюмо смотреть на раскинувшийся вокруг спящий Вашингтон. «Твою мать, в такое время не спят только чертовы уборщики! — вертелось у него в голове. — Неужели, отслужив столько лет и занимая такой пост, я не заслужил право поспать подольше?»

Автомобиль проехал Арлингтонский мост, под которым змеилась лента Потомака — серая и унылая, как взлетная полоса аэродрома. По другую сторону реки, немного напоминая очертаниями постройку в дорическом стиле, неясно вырисовывался Мемориал Линкольна и памятник Вашингтону — темный и пугающий, как копья спартанцев, направленные в сердце врага.

* * *

Всякий раз, когда вода смыкалась над его головой, он начинал слышать мистические звуки, напоминающие перезвон колоколов, в которые, предупреждая друг друга об опасности, звонили монахи с вершин поросших лесом гор — те самые монахи, на которых он охотился, когда был с «красными кхмерами». И запах... Что же это был за запах? Ах да, корицы! Злобно бурлящая вода — будто живая. Она несет с собой звуки и ароматы, которые неизвестно где подобрала. Она пытается затянуть его вниз, и вот он снова начинает тонуть. Как бы отчаянно он ни боролся, как бы ни рвался обратно на поверхность, он ощущает, что, переворачиваясь вокруг своей оси, опускается ко дну, будто к ногам его привязан свинцовый груз. Его пальцы скребут по толстой веревке, привязанной к левой лодыжке, но она настолько скользкая, что пальцы срываются, не в состоянии развязать узел. Что же там, на другом конце веревки? Он вглядывается в наполненную тенями глубину, которая неотвратимо затягивает его. Ему кажется жизненно важным выяснить, какая именно сила тянет его на дно, словно это сможет избавить его от ужаса, которому нет названия. Он опускается, опускается, все глубже погружаясь во тьму и не понимая, чем заслужил эту страшную участь. Глубоко внизу, на дальнем конце веревки, он видит неясные очертания какого-то предмета — того самого, который станет причиной его смерти. От ужаса у него перехватывает горло, будто он проглотил пучок крапивы, и, пока он пытается получше разглядеть своего бездушного убийцу, в его ушах снова раздаются те же самые звуки. Теперь они звучат чище и не похожи на колокольный звон. Это что-то иное — более близкое и давно забытое. Внезапно ему удается рассмотреть, что тянет его вглубь. Это — человеческое тело. Он пытается плакать, и...

Хан проснулся и рывком сел в кресле, из горла его вырывался тоненький стон. Он с силой прикусил губу и оглянулся вокруг. В салоне самолета царил приглушенный полумрак. Он снова заснул, хотя и обещал себе не делать этого, заранее зная, что опять окажется во власти навязчивого кошмара. Поднявшись с кресла, Хан прошел в туалетную комнату, где с помощью бумажного полотенца отер пот с лица и рук. Сейчас он чувствовал себя даже более усталым и разбитым, чем тогда, когда крылатая машина совершала взлет. Пока он смотрел на свое отражение в зеркале, пилот объявил, что самолет приземлится в аэропорту Орли через четыре часа и пятьдесят минут. Для Хана это было равнозначно вечности.

* * *

Когда Хан вышел из туалета, возле двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, уже томилась целая очередь страждущих. Борн отправился в определенный город и с определенной целью. Хан узнал это от портного Файна. Кроме того. Борн взял пакет, который предназначался для Александра Конклина. Может ли статься, что он попробует выдать себя за Конклина? — размышлял Хан. Сам он на месте Борна поступил бы именно так. Глядя сквозь стекло иллюминатора на черное небо, Хан ощущал, что Борн находится где-то там, в огромном мегаполисе, раскинувшемся впереди. И в то же время он не сомневался в том, что Париж для Борна — всего лишь промежуточный пункт, а вот конечный пункт его назначения еще предстояло выяснить.

* * *

Помощник президента по национальной безопасности негромко прочистила горло, и Директор поглядел на свои часы. Роберта Алонсо-Ортис, эта тварь, заставила его дожидаться в приемной почти сорок минут! Мериться важностью в вашингтонских политических кругах было обычным явлением, но, Боже милостивый, она же — женщина! Кроме того, разве они оба не являются полноправными членами Совета по национальной безопасности? Но при этом сука назначена на должность личным указом президента, и он прислушивается к ней, как ни к кому другому!

Выдавив фальшивую улыбку, Директор отвернулся от окна, куда был устремлен его взгляд, пока он находился в раздумьях.

— Госпожа Алонсо-Ортис готова вас принять! — воркующим голосом проговорил секретарь. — Она только что закончила телефонный разговор с президентом.

«Эта стерва не упустит ни единой возможности утереть мне нос и лишний раз продемонстрировать, кто из нас главнее!» — злобно подумал Директор.

Госпожа помощник по национальной безопасности восседала за своим письменным столом — огромным антикварным сооружением, которое она велела установить здесь, купив за собственные деньги. Директору это казалось диким, тем более что на столе не было ничего, кроме бронзового набора для письма, подаренного ей президентом по случаю ее вступления в должность. Директор не доверял людям, на рабочем месте у которых царил идеальный порядок.

Позади нее на искусно сделанных золотых подставках были установлены два флага: американский и штандарт президента Соединенных Штатов, а между ними висела картина с пейзажем парка Лафайетт. Возле стола стояли два кожаных стула с высокими спинками — для посетителей. Директор ЦРУ бросил на один из них многозначительный взгляд, однако сесть ему так и не предложили. Роберта Алонсо-Ортис, одетая в темно-синий вязаный костюм и белую шелковую блузку, выглядела бодрой и энергичной. В ушах у нее были золотые, покрытые эмалью сережки с изображением американского флага.

— У меня только что состоялся телефонный разговор с президентом, — без предисловий начала она. Ни тебе «Доброе утро», ни «Присаживайтесь».

— Ваш секретарь уже сообщил мне об этом.

Алонсо-Ортис смерила Директора раздраженным взглядом, словно желая напомнить о том, что она не выносит, когда ее перебивают.

— Мы говорили, в частности, и о вас.

Несмотря на все усилия Директора держать себя в руках, к его лицу прилила кровь.

— Может, в таком случае при этом разговоре стоило присутствовать и мне?

— Нет, это было бы неуместным. — Прежде чем он успел что-либо сказать в ответ на эту словесную оплеуху, помощник президента продолжила: — Саммит по проблеме терроризма состоится через пять дней. Все уже готово к его проведению, и от этого мне еще более неприятно, что снова приходится повторять вам: мы ходим по лезвию ножа. Ничто не должно помешать проведению встречи на высшем уровне, и тем более — штатный убийца ЦРУ, который спятил и превратился в маньяка. Президент кровно заинтересован в том, чтобы этот саммит прошел более чем успешно. По замыслам президента, это событие должно стать краеугольным камнем его переизбрания на следующий срок. Более того, он должен стать его даром человечеству. — Алонсо-Ортис положила ладони на полированную поверхность стола. — Чтобы вы поняли меня с предельной ясностью, скажу так: саммит является для меня приоритетом номер один. В случае его успеха нынешнее президентство будут прославлять даже грядущие поколения.

В течение этой лекции директор ЦРУ, которому так и не было предложено сесть, был вынужден стоять чуть ли не по стойке «смирно». Учитывая подтекст, словесная оболочка сказанного делала это еще более унизительным. Старика не пугали угрозы, особенно завуалированные, но он чувствовал себя учеником начальной школы, которого отчитывает строгий учитель.

— Мне пришлось сообщить ему об инциденте, случившемся в туннеле под площадью Вашингтона, — сказала она таким тоном, будто по милости директора ЦРУ ей пришлось принести в Овальный кабинет ушат с дерьмом. — Этот постыдный провал непременно повлечет за собой вполне определенные последствия, можете мне поверить. Вы обязаны вбить кол в сердце этой истории, чтобы похоронить ее как можно скорее. Это вам понятно?

— Абсолютно.

— Потому что само по себе все это не рассосется, — добавила госпожа помощник по национальной безопасности.

На виске Директора забилась горячая жилка. Ему страстно хотелось запустить в эту гнусную бабу чем-нибудь тяжелым.

В течение некоторого времени Роберта Алонсо-Ортис не спускала с собеседника взгляда, словно пытаясь решить, дошел ли до него смысл сказанных ею слов. Затем, после долгого молчания, она спросила:

— Где сейчас Джейсон Борн?

— Он покинул страну. — Кулаки Директора были стиснуты так сильно, что костяшки пальцев побелели. Сказать этой суке, что Борн попросту испарился? Это было выше его сил. Ему вообще с огромным трудом удавалось выдавливать из себя хоть какие-то слова. Но, встретившись с ней взглядом, Директор понял, что допустил промах.

— Покинул страну? — Алонсо-Ортис привстала. — Куда он направился?

Директор ЦРУ промолчал.

— Понятно... Если Борн всплывет где-нибудь поблизости от Рейкьявика...

— Зачем ему это?

— Не знаю, но он не в себе, вы, надеюсь, не забыли об этом? Он свихнулся! Но при этом наверняка понимает, что, сорвав саммит, буквально закопает всех нас!

Ярость рвалась из этой женщины с такой неудержимой силой, что Директор впервые по-настоящему испугался ее.

— Я хочу, чтобы Борн умер! — произнесла она стальным голосом.

— И я — не меньше вашего. — Директор тоже кипел от злости. — Он убил уже двоих, причем один из убитых был моим старым другом.

Помощник президента обошла вокруг письменного стола.

— Глава государства тоже хочет, чтобы Борна не стало. Спятивший агент, превратившийся в маньяка, да к тому же не кто иной, как Джейсон Борн, представляет собой настолько страшную угрозу, что ее необходимо ликвидировать немедленно. Я ясно выражаюсь?

Директор кивнул.

— Можете считать, что Борн уже мертв, испарился, как если бы его никогда не существовало.

— Ну-ну... Не забывайте, президент лично следит за вашими действиями.

На этом она закончила разговор — так же резко, как и начала его.

* * *

Джейсон Борн прибыл в Париж промозглым, хмурым утром. Париж, этот светлый город, выглядел сейчас не лучшим образом. Крыши с окнами мансард были серыми и тусклыми, обычно оживленные уличные кафе вдоль городских бульваров пустовали. Жизнь словно притаилась, и в эти часы город был не похож на самого себя, каким он бывает в ярких лучах солнца, когда на каждом углу слышны разговоры и радостный смех.

Измученный и физически и морально. Борн спал в течение почти всего полета, лежа на боку и свернувшись клубком. Сон, пусть и прерываемый время от времени тревожными видениями, был необходим ему, чтобы хоть немного унялась боль, которая раздирала все его тело в течение первого часа после взлета. Замерзший, с окостеневшим телом, он проснулся, не переставая думать о маленьком, вырезанном из камня Будде, висевшем на шее у Хана. Это видение словно дразнило его. Еще одна загадка, требующая разрешения. Он понимал, что таких статуэток может быть очень много. В магазине, где они с Дао купили для Джошуа этого Будду, их было не меньше десятка! Он также знал, что очень многие буддисты в Азии носят такие амулеты, полагая, что они дают защиту и приносят удачу.

Перед мысленным взором Борна вновь предстал Хан, его лицо с написанными на нем ненавистью и предвкушением расправы. Он снова услышал его голос: «Ты же знаешь, кому это принадлежит, не так ли?» А потом — с болезненной горячностью: «Это принадлежит мне, Борн! Это мой Будда!» Но Хан — не Джошуа Уэбб, твердил себе Борн. Хан умен и жесток, он — убийца, лишивший жизни многих людей. Он не может быть его сыном!

Несмотря на то что, когда рейс 113 авиакомпании «Раш-Сервис» оставил позади побережье Соединенных Штатов, дул сильный встречный ветер, самолет приземлился в международном аэропорту Шарля де Голля с минимальным опозданием. Борн испытывал сильное желание выбраться из грузового отсека, когда самолет еще бежал по взлетной полосе, но одернул себя. На посадку заходил еще один самолет. Если он выберется наружу прямо сейчас, то окажется на открытом пространстве, где его сразу же заметит персонал аэродрома. Поэтому он терпеливо ждал в течение всего времени, пока машина выруливала к месту стоянки.

Когда ход самолета замедлился до минимума, Борн понял, что пора действовать. Самолет с гудящими двигателями еще двигался по бетону, так что никто из обслуживающего персонала не должен был оказаться поблизости. Борн открыл люк и спрыгнул на рулежную полосу как раз в тот момент, когда мимо проезжал топливозаправщик. Он ухватился за какую-то железяку на задней части цистерны и повис на ней и тут же, вдохнув запах авиационного керосина, испытал чудовищный приступ тошноты — напоминание о недавнем нападении Хана. Через полминуты он уже соскочил с грузовика и вошел в здание авиатерминала.

Оказавшись внутри, Борн якобы случайно налетел на проходившего мимо грузчика и тут же рассыпался в извинениях на французском, приложив ладонь к голове и сославшись на мучительную мигрень, сделавшую его столь рассеянным. После этого столкновения он оказался обладателем принадлежавшей грузчику персональной идентификационной карточки, которую и использовал, чтобы миновать две двери с электронными замками и проникнуть в здание аэропорта. В неприглядном помещении, представлявшем собой слегка переделанный ангар, было совсем мало людей, но, по крайней мере, он избежал общения с таможенниками и представителями иммиграционных властей.

При первой же возможности он бросил украденную карточку в мусорный бак. Ему вовсе не хотелось быть пойманным с нею, когда грузчик заявит о пропаже. Остановившись у больших настенных часов, Борн перевел стрелки на своих, выставив местное время — шесть утра с минутами. Затем он позвонил Робиннэ и объяснил, где находится. Министр слегка удивился.

— Вы прилетели чартерным рейсом, Джейсон?

— Нет, на грузовом самолете.

— Воп, это объясняет, почему вы оказались в старом Третьем терминале. Теперь вас необходимо вывезти из Орли, — сказал Робиннэ. — Оставайтесь там, где находитесь, топ ami. — Министр хихикнул. — Кстати, добро пожаловать в Париж — и всяческих неудач вашим преследователям!

Борн отправился в мужской туалет, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Глядя на свое отражение в зеркале, он не узнавал самого себя. На него глядело осунувшееся лицо с затравленными глазами, шею пересекала полоса засохшей крови. Он стал бросать пригоршни холодной воды себе в лицо и на голову, смывая пот, грязь и то, что осталось от наложенного им ранее грима. Затем, смочив бумажное полотенце, Борн протер успевшую потемнеть рану на шее. Он понимал, что должен как можно скорее обработать ее какой-нибудь мазью с антибиотиком.

Его внутренности были завязаны в узел, и хотя голода он не испытывал, но понимал, что поесть необходимо. Время от времени на него снова накатывало зловоние авиационного керосина, и тогда глаза начинали зудеть и слезиться. Чтобы размять мышцы, избавить их от спазм и судорог, Борн устроил для себя десятиминутную зарядку. Выполняя разнообразные упражнения, он не обращал внимания на боль, сосредоточившись только на том, чтобы глубоко и ровно дышать.

К тому времени, когда он вышел в общий зал, там его уже ждал Жак Робиннэ. Это был высокий, необычайно элегантный мужчина, одетый в темный костюм в полоску, сияющие ботинки и стильное твидовое пальто. Он немного постарел, в волосах появилось больше седины, но все же это был тот самый человек — из отрывочных воспоминаний Борна.

Робиннэ тут же заметил Борна, и его лицо расплылось в радостной улыбке, но тем не менее он не сделал ни одного шага в сторону своего старого друга. Вместо этого он подал Борну незаметный знак рукой, приказав идти по зданию терминала вправо, и тот сразу понял почему. В ангар вошли несколько офицеров национальной полиции и теперь расспрашивали о чем-то служащих. Не вызывало сомнений, что они искали подозрительного типа, похитившего у грузчика его служебный пропуск.

Борн шел не торопясь, чтобы не привлекать к себе внимание. Он был уже почти у дверей, когда заметил еще двух полицейских. С автоматами на груди, они внимательно изучали лицо всякого, кто входил в здание терминала или выходил из него.

Робиннэ увидел их еще раньше. Нахмурившись, он торопливо обогнал Борна и подошел к дверям, намереваясь отвлечь внимание ажанов. После того как он представился, те сообщили ему, что разыскивают подозреваемого — предположительно террориста, который украл у носильщика электронный пропуск. Затем они показали Робиннэ фотографию Борна, полученную по факсу из Вашингтона.

Министр заявил, что не видел этого человека, и выглядел не на шутку испуганным. А может, этот террорист намеревается убить именно его, Жака Робиннэ? Не будут ли они столь любезны, чтобы проводить его до машины?

Как только министр в сопровождении двух полицейских направился к автомобилю, Борн, не теряя времени, выскользнул из дверей в серую хмарь парижского утра. Посмотрев вслед полицейским, которые вели Робиннэ к его «Пежо», он двинулся в противоположную сторону. Усевшись в машину, министр бросил хитрый взгляд на Борна и сердечно поблагодарил полицейских, которые немедленно вернулись и снова заняли пост у дверей терминала.

Робиннэ отъехал от тротуара, развернул автомобиль и направил его в сторону выезда с территории аэропорта. Оказавшись вне поля зрения полицейских, он замедлил ход и опустил боковое стекло.

— Мы чуть не засыпались, топ ami.

Когда Борн сделал попытку забраться в автомобиль, француз поцокал языком и отрицательно помотал головой:

— Вся полиция поднята по тревоге. Нам наверняка встретятся и другие посты. — Протянув руку под приборную доску, он потянул за рычаг, открывающий багажник, и с виноватым видом добавил: — Не самое комфортабельное место, но в данной ситуации — самое безопасное.

Не говоря ни слова, Борн забрался в багажник, захлопнул за собой его крышку, и машина тронулась. Министр все рассчитал правильно. Перед тем как машина выехала с территории аэропорта, их останавливали еще дважды: первый раз — полицейские, а второй — сотрудники Кэ д'Орсей, аналога американского ЦРУ. Министру, разумеется, препятствий не чинили, но неизменно показывали фотографию Борна и спрашивали, не встречался ли ему этот человек. Выехав на шоссе А1 и проехав по нему минут десять, Робиннэ остановился на площадке для отдыха и открыл багажник. Борн выбрался наружу, занял пассажирское сиденье, и машина рванулась вперед.

* * *

— Это он! — завопил грузчик, тыча пальцем в зернистое фото Борна. — Это тот самый тип, который спер мое удостоверение!

— Вы уверены, месье? Посмотрите, пожалуйста, еще раз. Только повнимательнее.

Инспектор Ален Савуа пододвинул фотографию к центру стола, за которым сидел потенциальный свидетель. Они находились в комнате с бетонными стенами в здании Третьего терминала аэропорта Шарля де Голля, где Савуа решил разместить свой временный штаб. Это была убогая конура, в которой пахло плесенью и дезинфицирующими средствами, и ему казалось, что он провел в подобных местах чуть ли не всю свою жизнь. Жизнь, в которой все было временным.

— Да-да, — кивал грузчик, — он наткнулся на меня, сказал, что у него болит голова, а через десять минут, когда мне нужно было открыть запертую дверь, я обнаружил, что пропуск пропал. Это он его спер!

— Нам это известно, — проговорил инспектор Савуа. — Электронная система зафиксировала ваше присутствие у двух дверей в то время, когда пропуска у вас уже не было. Вот он, держите, — добавил Савуа, протягивая грузчику его персональную магнитную карточку. Инспектор был маленького росточка и чрезвычайно комплексовал по этому поводу. Лицо его казалось таким же взъерошенным, как и сильно отросшие волосы, а губы были постоянно сложены трубочкой, словно даже на отдыхе он пытался принять решение о чьей-то вине или невиновности.

— Спасибо, инспектор!

— Не надо меня благодарить. На вас будет наложен штраф в размере дневного заработка.

— Но это безобразие! — возмутился грузчик. — Я сообщу в профсоюз, и мы устроим демонстрацию!

Инспектор Савуа вздохнул. Он уже привык к подобным угрозам. Профсоюзы только и умели, что устраивать демонстрации.

— Можете ли вы рассказать что-нибудь еще относительно этого инцидента?

Грузчик с обиженной физиономией мотнул головой, и инспектор отпустил его на все четыре стороны. Он посмотрел на листок, полученный по факсу. Внизу, прямо под фотографией Джейсона Борна, значился телефон в Вашингтоне, по которому нужно было звонить, если появятся какие-нибудь новости. Вытащив мобильник, Савуа набрал этот номер.

— Мартин Линдрос, заместитель директора Центрального разведывательного управления, — проговорил голос из-за океана.

— Месье Линдрос, это инспектор Ален Савуа из Кэ д'Орсей. Похоже, мы отыскали вашего беглеца.

— Что?

На плохо выбритом лице Савуа появилась улыбка. Кэ д'Орсей всегда сосало сиську ЦРУ, и ему было приятно, что сейчас все происходит наоборот.

— Именно так. Джейсон Бори прилетел в аэропорт Шарля де Голля сегодня, примерно в шесть часов утра по парижскому времени. — Савуа слышал, как участилось дыхание того, в Вашингтоне, и его сердце радостно забилось.

— Вы взяли его? — спросил Линдрос. — Вы задержали Борна?

— К сожалению, нет.

— Почему? Где он?

— Это загадка. — Молчание на другом конце провода длилось так долго, что Савуа был вынужден спросить: — Месье Линдрос, вы меня слышите?

— Да, инспектор, я просто сверяюсь со своими записями. — И снова молчание, но теперь не такое долгое. — Алекс Конклин поддерживал тайный контакт с одним из ваших высокопоставленных чиновников. С человеком по имени Жак Робиннэ. Знаете такого?

— Certainement[159]. Месье Робиннэ является министром культуры Франции. Но не станете же вы убеждать меня в том, что человек, занимающий столь высокое положение, находится в сговоре с этим вашим сумасшедшим!

— Разумеется, нет, — ответил Линдрос. — Однако Борн уже убил мистера Конклина. Если он сейчас в Париже, вполне может статься, что такая же участь ожидает и Робиннэ.

— Минутку, не вешайте трубку, пожалуйста. — Инспектор Савуа был уверен, что имя Робиннэ уже попадалось ему сегодня, вот только где? Он сделал знак своему помощнику, и тот передал ему стопку листов. Это были отчеты полицейских и сотрудников спецслужб, которые сегодня утром опрашивали посетителей и сотрудников аэропорта Шарля де Голля. Ну да, конечно же, вот он — Робиннэ! Савуа торопливо приложил трубку к уху. — Месье Линдрос, оказывается, господин Робиннэ был здесь сегодня утром.

— В аэропорту?

— Да, и не просто в аэропорту. Он находился в том же терминале, что и Борн. Из доклада полицейских, говоривших с ним, следует, что, услышав имя вашего беглеца, он не на шутку встревожился и даже попросил наших сотрудников проводить его до автомобиля.

— Это доказывает правоту моих слов. — В голосе Линдроса звучала смесь возбуждения и тревоги. — Инспектор, вы должны разыскать Робиннэ, и как можно скорее!

— За этим дело не станет, — ответил Савуа. — Я могу просто позвонить в приемную министра.

— А вот этого как раз делать не следует! — жестко возразил Линдрос. — Я требую, чтобы эта операция проводилась в строжайшем секрете!

— Но не сможет же Борн...

— Инспектор, хотя я занимаюсь этим расследованием всего несколько дней, я уже успел усвоить, что фраза «Борн не сможет» — бессмысленна, поскольку он непременно сможет! Это чрезвычайно умный и опасный убийца. Любой человек, который оказывается вблизи него, рискует жизнью. Вы понимаете меня?

— Простите, месье?

Линдрос заговорил медленнее:

— Разыскивая Робиннэ, вы должны делать это скрытно, не используя открытых каналов связи — телефона, рации и так далее. Если вам удастся незаметно подкрасться к министру, возможно, вас не заметит и Борн.

— D'accord[160]. — Савуа встал и посмотрел на свой плащ.

— Слушайте внимательно, инспектор, — сказал напоследок Линдрос. — Мистеру Робиннэ угрожает смертельная опасность. Теперь все зависит только от вас.

Бетонные глыбы домов, офисные здания, фабрики — приземистые и квадратные, словно построенные по американскому образцу, — в сумрачном свете пасмурного утра эти чудища выглядели еще более уродливыми. Вскоре Робиннэ свернул с шоссе и поехал по дороге CD47 навстречу стене приближающегося ливня.

— Куда мы направляемся, Жак? Мне срочно нужно в Будапешт!

— D'accord, — кивнул Робиннэ. Время от времени он бросал взгляд в зеркало заднего вида, проверяя, не увязалась ли за ними национальная полиция или любой другой подозрительный автомобиль. Кэ д'Орсей использовала машины без опознавательных знаков, причем каждые несколько месяцев меняла марки, перераспределяя автомобили между различными подразделениями. — Я забронировал вам место на рейс, который вылетел пять минут назад. Но перед вылетом, как мне стало известно, внезапно был заменен весь экипаж, вплоть до бортпроводников. Агентство жаждет вашей крови, Джейсон, и его голодный вой слышен во всех уголках света, включая и мою страну.

— Но должен же быть какой-то выход...

— Конечно, он есть, топ ami, — улыбнулся Робиннэ. — Выход всегда существует. Когда-то меня научил этому некто по имени Джейсон Борн. — Он вновь свернул на север, на дорогу № 17. — Пока вы отдыхали в багажнике моей машины, я не терял времени даром. В четыре часа дня из Орли вылетает военно-транспортный самолет.

— Но ведь это еще так не скоро! — расстроился Борн. — А есть ли возможность добраться до Будапешта на автомобиле?

— Боюсь, это чересчур опасно — дороги кишат национальной полицией. Более того, ваши взбесившиеся от злости американские «друзья» задействовали даже Кэ д'Орсей. — Робиннэ пожал плечами. — Однако все уже улажено. Ваши новые документы — у меня. Прикинувшись военным, вы избежите ненужных расспросов и выяснений. Кроме того, нужно немного выждать, чтобы полицейские поостыли после инцидента в Третьем терминале, не так ли? — Робиннэ обогнал какую-то машину, которая тащилась с черепашьей скоростью. — А до того момента вам нужно где-то отсидеться.

Борн отвернулся и стал смотреть на отчаянно скучный промышленный пейзаж за окном. После последней схватки с Ханом он чувствовал себя так, будто его переехал поезд. Невольно он прислушивался к тупой боли, точившей его изнутри. Точно так же человек, у которого болит зуб, нет-нет да и прикоснется к нему пальцем, пытаясь определить, насколько сильна эта боль. Та часть его сознания, которая отвечала за анализ поступающей информации, подсказывала: Хан на самом деле ничем не доказал, что ему и впрямь известно многое о Джошуа или Дэвиде Уэббе. Да, он изображал из себя всезнайку, делал какие-то туманные намеки, но не более того.

Чувствуя, что Робиннэ внимательно изучает его краем глаза, Борн продолжал смотреть в боковое окно. Неверно истолковав его продолжительное молчание, француз проговорил:

— Не волнуйтесь, топ ami, к шести часам вечера вы уже будете в Будапеште.

— Merci, Жак. — Борн мигом отбросил все свои мрачные мысли. — Спасибо вам за вашу доброту и заботу. Что же дальше?

— Alors, мы направляемся в Гуссанвиль. Не скажу, что это самый живописный город на земле, но там живет один человек, который, как я полагаю, вас заинтересует.

В течение всего остального пути Робиннэ молчал. Слова, сказанные им про Гуссанвиль, оказались сущей правдой: это был один из тех маленьких французских городков, которые благодаря своей близости к аэропортам превратились в современные индустриальные центры. Унылые ряды высоток, стеклянные фасады зданий, предназначенных под офисы, огромные супермаркеты, напоминающие «Уолл-Март», — все это скрашивали лишь плавные изгибы улиц да тротуары, обсаженные красочными цветами.

Под приборной доской Борн заметил рацию, которой, по всей вероятности, пользовался шофер Робиннэ и, когда последний остановил машину на автозаправке, он спросил своего друга, на каких частотах ведут переговоры национальная полиция и Кэ д'Орсей. Пока Робиннэ заправлял автомобиль бензином, Борн прослушал обе названные ему частоты, но не услышал ни слова об инциденте в аэропорту или о собственной персоне.

Борн наблюдал за тем, как к бензоколонке подъезжают и отъезжают машины. Какая-то дамочка пристала к Робиннэ, желая узнать его мнение относительно того, не стоит ли ей подкачать левое переднее колесо. Вот остановился автомобиль с двоими молодыми мужчинами, и оба они вышли наружу. Один из них встал, прислонившись к крылу машины, второй пошел на заправку. Стоявший посмотрел на «Пежо» Робиннэ, но потом его внимание переключилось на дамочку, которая направилась к своему автомобилю, и он проводил ее оценивающим взглядом.

— Ну, что передают? — поинтересовался Робиннэ, снова усаживаясь на водительское место.

— Ничего.

— Ну что ж, и то хорошо, — констатировал француз, выруливая с бензоколонки.

Они ехали по еще более уродливым улицам, а Борн тем временем наблюдал в боковое зеркало, не следует ли за ними машина с двоими молодыми людьми.

— Гуссанвиль — это древний город со славным, поистине королевским прошлым, — рассказывал Робиннэ. — Давным-давно, в начале шестого века, он принадлежал Клотэр, жене короля Франции Кловиса. В те времена, когда нас, франков, еще считали варварами, он принял крещение, чтобы подружиться с римлянами. Император сделал его консулом. Так из варваров мы превратились в истинных ревнителей веры.

— Вот уж никогда не скажешь, что здесь когда-то находился средневековый город!

Министр свернул к веренице серых многоквартирных домов.

— Во Франции, — ответил он, — история зачастую скрывается в самых неожиданных местах.

Борн огляделся.

— Вы же не станете уверять меня в том, что здесь живет ваша нынешняя любовница? — недоверчиво проговорил он. — Помнится, когда вы в свое время знакомили меня со своей тогдашней пассией и в кафе неожиданно вошла ваша жена, мне пришлось притвориться, будто это моя подружка.

— А мне помнится, что вы в тот вечер неплохо развлеклись, — покачал головой Робиннэ. — Да нет, нет, конечно. У Дельфин — другие пристрастия: Диор, Ив Сен-Лоран, так что она скорее покончит с собой, чем поселится в Гуссанвиле.

— В таком случае что нам здесь понадобилось?

Министр некоторое время сидел молча, рассеянно глядя на струи дождя, а потом невпопад произнес:

— Поганая погода...

— Эй, Жак!

Робиннэ посмотрел на Борна и словно очнулся.

— Ах да, простите меня, топ ami. Я задумался о своем. Итак, я привез вас сюда, чтобы познакомить с Милен Дютронк. — Он склонил голову. — Вам знакомо это имя? — Когда Борн отрицательно мотнул головой, Робиннэ продолжал: — Я так и думал. Что ж, поскольку нашего общего друга уже нет в живых, полагаю, я могу сказать об этом: мадемуазель Дютронк была возлюбленной Алекса Конклина.

Борн сказал:

— Погодите, позвольте я сам догадаюсь: светлые глаза, длинные вьющиеся волосы и слегка ироничная улыбка.

— Он все-таки рассказал вам о ней? — изумленно спросил француз.

— Нет, я видел ее фотографию. Это практически единственная личная вещь, которую он хранил в своей комнате. — Борн помолчал. — Она... знает?

— Я позвонил ей сразу же, как только узнал сам.

Борн подивился тому, отчего Робиннэ не сообщил ей эту весть лично. Это было бы более по-человечески.

— Довольно разговоров, — резюмировал Робиннэ и взял атташе-кейс, стоявший на полу у заднего сиденья. — Пора повидаться с Милен.

Выйдя из «Пежо» под дождь, они пошли по узкой дорожке, вдоль которой росли цветы, и поднялись на невысокое крыльцо, к которому вели бетонные ступеньки. Робиннэ нажал на кнопку домофона под номером 4А, а через пару секунд зазвучал зуммер, и замок открылся.

Изнутри дом выглядел таким же безликим и непривлекательным, как и снаружи. Преодолев пять лестничных пролетов и поднявшись на четвертый этаж, мужчины прошли по длинному коридору, по обе стороны которого тянулись ряды неотличимых друг от друга дверей. Словно откликнувшись на звук их шагов, одна из них распахнулась. На пороге стояла Милен Дютронк.

Она была лет, наверное, на десять старше, чем на фотографии, и Борну подумалось, что ей сейчас около шестидесяти, но выглядела женщина по крайней мере на десяток лет моложе своего возраста: те же светлые, искрящиеся глаза, та же загадочная улыбка. На ней были джинсы и мужская рубашка, и этот наряд еще больше подчеркивал ее женственность, поскольку позволял любоваться прекрасно сохранившейся фигурой. Милен была в туфлях на низком каблуке, ее натуральные светло-пепельные волосы были убраны назад.

— Bonjour, Жак. — Слегка запрокинув голову, она поцеловала Робиннэ в обе щеки, но глаза ее тем временем смотрели на Борна.

Сейчас Борн получил возможность рассмотреть те детали, которые были скрыты на фотоснимке: цвет ее глаз, точеные линии ноздрей, белизну ее явно натуральных зубов. Во внешности Милен сквозила сила и одновременно мягкость.

— А вы, должно быть, Джейсон Борн? — спросила она, окидывая его оценивающим взглядом серых глаз.

— Примите мои соболезнования в связи с тем, что произошло с Алексом, — сказал Борн.

— Благодарю вас. Это известие потрясло всех, кто его знал. — Она отступила назад. — Проходите, пожалуйста.

Хозяйка закрыла за ними дверь и провела гостей в комнату. Борн внимательно осмотрелся. Мадемуазель Дютронк жила в самом сердце промышленного района, но, находясь в ее квартире, догадаться об этом было невозможно. В отличие от многих людей ее возраста Милен не пыталась окружить себя старой рухлядью, напоминающей о давно ушедших днях. Наоборот, каждый предмет ее обстановки был стильным, современным и удобным: стулья, два одинаковых маленьких диванчика, стоящих друг напротив друга по обе стороны кирпичного камина, нарядные шторы. После того как побудешь немного в этой квартире, из нее не захочется уходить, решил про себя Борн.

— Вы проделали долгий путь и, должно быть, голодны, как волк, — обратилась хозяйка к Борну, ни словом не обмолвившись о его жалком виде, и за это он был ей искренне благодарен.

Она усадила его за обеденный стол, на котором расставила еду и напитки, принеся их с типично европейской кухни — маленькой и темной. Закончив хлопотать, женщина села напротив него, положив на стол руки со сцепленными пальцами. Только теперь Борн заметил, что она недавно плакала.

— Он умер сразу? — спросила мадемуазель Дютронк. — Не мучился?

— Нет, — честно ответил Борн. — Смерть наступила мгновенно.

— Хоть какое-то утешение. — На лице женщины отразилось облегчение. Она откинулась на спинку стула, и, проследив за этим движением, Борн вдруг понял, что она почему-то держится очень напряженно. — Спасибо, Джейсон. — Милен смотрела прямо ему в лицо, и в серых глазах женщины читались все ее чувства. — Можно я буду называть вас Джейсон?

— Конечно, — ответил он.

— Вы ведь знали Алекса, не так ли?

— Настолько близко, насколько вообще можно было знать Алекса Конклина.

На какую-то долю секунды она перевела взгляд на Робиннэ, но этого оказалось достаточно.

— Мне необходимо сделать несколько звонков, — сказал министр, вынимая из кармана сотовый телефон. — Надеюсь, вы не осудите меня, если я покину вас на несколько минут.

Робиннэ встал и направился в гостиную. Женщина проводила его невидящим взглядом, а затем снова повернулась к Борну.

— Джейсон, то, что вы мне сейчас сказали, было сказано настоящим другом. Я повторила бы это даже в том случае, если бы Алекс ничего не рассказывал мне о вас.

— Алекс рассказывал вам обо мне? — Борн недоверчиво покачал головой. — Алекс никогда не говорил с посторонними о своей работе.

Она снова улыбнулась, но на сей раз в этой улыбке читалась нескрываемая ирония.

— Дело в том, что я не посторонняя, как вы изволили выразиться. — В ее руке оказалась пачка сигарет. — Вы не будете возражать, если я закурю?

— Пожалуйста, курите.

— Многие американцы терпеть не могут, когда рядом с ними курят. У вас это просто мания какая-то, верно?

Она не ожидала ответа, поэтому Борн промолчал. Он наблюдал за тем, как мадемуазель Дютронк закуривает, делает глубокую затяжку и медленно, элегантно выпускает дым из красивых ноздрей.

— Нет, я не посторонняя, это уж точно. — Клубы дыма кружились вокруг ее головы. — Я работаю в Кэ д'Орсей.

Борн сидел совершенно неподвижно. Его правая рука, оказавшаяся под столом, сжимала рукоятку керамического пистолета, который дал ему Дерон.

Словно прочитав его мысли, мадемуазель Дютронк покачала головой.

— Успокойтесь, Джейсон, и не думайте, что Жак заманил вас в ловушку. Здесь вы — среди друзей.

— Не понимаю, — медленно проговорил Борн. — Если вы действительно из Кэ д'Орсей, то Алекс ни за что не посвятил бы вас в свои служебные дела. Хотя бы для того, чтобы не скомпрометировать вашу лояльность.

— Совершенно справедливо, так оно и было, причем на протяжении долгих лет. — Мадемуазель Дютронк снова затянулась и снова выпустила дым сквозь ноздри. При этом она слегка поднимала голову, отчего становилась похожей на Марлен Дитрих. — Но совсем недавно что-то случилось. Я, правда, не знаю, что именно. Несмотря на все мои мольбы, он мне так ничего и не рассказал.

Несколько секунд она смотрела на Борна сквозь облачко табачного дыма. Любой сотрудник спецслужб умеет надевать на себя непроницаемую маску, сквозь которую невозможно прочитать его мысли и чувства, однако, глядя на Милен, Борн ощущал ее эмоции и понимал, что она отказалась от этого средства самозащиты.

— Вы давно дружили с Алексом и, как старый друг, скажите: вам хоть раз приходилось видеть его испуганным?

— Нет, — ответил Борн, — Алекс был абсолютно бесстрашным человеком.

— Так вот, в тот день он был очень напуган! Именно поэтому я умоляла его открыться мне, чтобы я смогла помочь или хотя бы убедить его сойти с опасного пути.

Борн подался вперед, напрягшись точно так же, как недавно была напряжена мадемуазель Дютронк.

— Когда это было?

— Две недели назад.

— Он вам вообще ничего не сказал?

— Только упомянул одно имя: Феликс Шиффер.

Сердце Борна учащенно забилось.

— Доктор Шиффер работал на АПРОП.

Она нахмурилась.

— Еще Алекс говорил, что работает в Управлении по разработке тактических несмертельных вооружений.

— Это управление существует при ЦРУ, — произнес Борн, обращаясь скорее к самому себе. Похоже, разрозненные кусочки головоломки потихоньку начали складываться в единое целое. Мог ли Алекс убедить Шиффера бросить АПРОП ради управления? В таком случае, конечно, для него не составило бы труда заставить Шиффера «исчезнуть». Если он осмелился вторгнуться на территорию министерства обороны и хозяйничать там по своему усмотрению, то его вполне могли и пристрелить за подобное браконьерство. Значит, должна быть иная причина, по которой Алекс хотел заполучить Шиффера.

Борн посмотрел на Милен.

— Именно доктор Шиффер являлся причиной испуга Алекса?

— Он не сказал, Джейсон, но могло ли быть иначе? В тот день Алекс сделал очень много телефонных звонков, и ему часто звонили, причем на протяжении короткого периода времени. Он был страшно напряжен, и я понимала, что он проводит какую-то сложную операцию, которая находится в точке своей кульминации. Имя доктора Шиффера в этих телефонных разговорах упоминалось неоднократно. Полагаю, именно он являлся объектом этой операции.

* * *

Инспектор Савуа сидел в своем «Ситроене», слушая шлепанье работающих «дворников». Он ненавидел дождь. Дождь шел в тот день, когда от него ушла жена, дождь шел и тогда, когда его дочь уехала учиться в Америку, чтобы больше никогда не вернуться. Она вышла замуж за банкира, занимавшегося инвестициями, и теперь жила в Бостоне. У нее было трое детей, дом, хозяйство — все, о чем только можно мечтать, а он сидел в этом задрипанном городишке — как его там? Ах да, Гуссанвиль, — обкусывая ногти чуть ли не до корней. И вдобавок ко всему снова лил дождь.

Но сегодня все было иначе. Ему удалось подобраться к человеку, которого ЦРУ хотело заполучить больше всего на свете. Если он сумеет взять Джейсона Борна, его карьера совершит скачок что твоя ракета. Возможно, на него обратит внимание сам президент. Савуа посмотрел на машину, стоящую через дорогу. «Пежо» министра Жака Робиннэ.

В базе данных Кэ д'Орсей он выяснил марку, модель и номерной знак министерской машины, а его коллеги с поста на выезде из аэропорта сообщили ему, что министр поехал на север по шоссе А1. Узнав в штаб-квартире, кто дежурит в северном секторе сети, раскинутой Кэ д'Орсей, Савуа методично связался с каждой из патрульных машин, помня при этом о предупреждении Линдроса и не используя обычный радиоканал, который можно было прослушать. Никто из тех, с кем он разговаривал, не видел машину министра, и Савуа уже было отчаялся, когда наконец ему улыбнулась удача. Офицер Жюстин Берар сообщила ему, что видела машину Робиннэ и даже разговаривала с ним на автозаправочной станции. Она запомнила этот эпизод потому, что министр показался ей очень нервным, встревоженным и даже несколько грубым.

— Значит, его поведение показалось вам странным?

— Вот именно, хотя в тот момент это не заставило меня насторожиться, — ответила Берар. — Теперь, конечно, я думаю иначе.

— Министр был один? — спросил инспектор Савуа.

— Не уверена. Шел сильный дождь, и стекла в машине были подняты. Кроме того, я смотрела только на месье Робиннэ.

— Да, он — весьма породистый представитель мужского сословия, — с легким раздражением откликнулся Савуа. Берар ему очень помогла. Она заметила, в каком направлении поехала машина министра, а к тому времени, когда инспектор добрался до Гуссанвиля, уже обнаружила ее стоящей в квартале от бетонных многоквартирных домов.

* * *

Взгляд мадемуазель Дютронк остановился на шее Борна, и она решительно затушила сигарету.

— Ваша рана снова начала кровоточить. Ею нужно заняться. Пойдемте.

Она отвела его в ванную комнату, выложенную плиткой двух цветов — кремового и цвета морской волны. Сквозь крохотное оконце с улицы проникал тусклый свет. Усадив Борна на край ванны, она обмыла рану водой с мылом, а затем обработала покрасневшую кожу антисептической мазью.

— Ну вот, кровотечение почти прекратилось, — констатировала Милен. — Ведь это — не случайная рана? Вам пришлось сражаться?

— Дорога из Соединенных Штатов оказалась непростой, — уклончиво ответил Борн.

— Вы так же неразговорчивы, как и Алекс. — Женщина сделала шаг назад, как если бы хотела получше рассмотреть его. — Грустный. Какой же вы грустный, Джейсон!

— Мадемуазель Дютронк...

— Зовите меня просто Милен. Я настаиваю. — Она умело наложила на рану повязку из стерильной марли и хирургического бинта. — Вы должны менять ее не реже чем раз в три дня, договорились?

— Договорились, — улыбнулся он в ответ. — Merci, Милен.

Женщина ласково приложила ладонь к его щеке.

— Вы такой грустный. Я знаю, как близки вы были с Алексом. Он относился к вам как к сыну.

— Он так вам сказал?

— В этом не было необходимости. Когда он говорил о вас, на его лице появлялось особое выражение. — Мадемуазель Дютронк еще раз придирчиво осмотрела повязку. — Теперь я знаю, что не мне одной тяжело.

Борн почувствовал необъяснимое желание рассказать ей все. Что причиной его душевной боли является не только смерть Алекса и Мо, но и стычка с Ханом. Однако, поразмыслив, он промолчал. Хватит с нее и собственного горя. Вместо этого Борн спросил:

— Какая кошка пробежала между вами и Жаком? Вы ведете себя так, словно ненавидите друг друга.

Милен отвернула голову и посмотрела на непрозрачное стекло оконца, по которому снаружи хлестали плети дождя.

— С его стороны было смелым поступком привезти вас сюда. Должно быть, обратиться ко мне за помощью стоило ему немало нервов. — Она повернула голову обратно и посмотрела на Борна. Ее серые глаза были полны слез. Смерть Алекса высвободила и без того много эмоций, а теперь они в придачу перемешались с эмоциями, бурлившими в ее душе на заре юности.

— В этом мире так много скорби, Джейсон. — По щеке Милен покатилась слезинка и упала на плиточный пол. — До Алекса у меня был Жак.

— Вы были его любовницей?

Она отрицательно качнула головой.

— Тогда Жак еще не был женат. Мы оба были очень молоды, мы занимались любовью, как безумные, и именно поэтому — из-за нашей молодости и глупости — я забеременела.

— У вас есть ребенок?

Милен вытерла глаза.

— Нет, он так и не родился. Я не любила Жака, и мне нужно было забеременеть, чтобы понять это. А Жак любил меня по-настоящему, и к тому же он — ревностный католик.

Она грустно усмехнулась, а Борн вспомнил рассказанную ему Жаком историю Гуссанвиля и то, как церковь одержала верх над варварами франками. Обращение короля Кловиса в католичество являлось дальновидным решением, но оно было продиктовано не верой, а практичностью и желанием выжить.

— Жак так и не смог простить меня. — В голосе Ми-лен не было слышно жалости к самой себе, и от этого ее исповедь звучала еще более щемяще. Борн наклонился и нежно поцеловал ее в обе щеки, а она, всхлипнув, на мгновение привлекла его к себе.

Милен оставила Борна принимать душ, а когда он помылся и отдернул занавеску, то обнаружил на крышке туалета аккуратно сложенную французскую военную форму. Одевшись, он выглянул в окно. Ветер трепал ветви липы, а внизу из машины вышла красивая женщина лет сорока и направилась к «Ситроену», в котором сидел мужчина неопределенного возраста и с ожесточением грыз ногти. Открыв пассажирскую дверь, женщина забралась в автомобиль.

Казалось бы, в этой сцене не было ничего необычного, если не считать того, что Борн уже видел эту женщину — на бензоколонке, где они останавливались, чтобы заправиться. Именно она спрашивала Жака, нужно ли ей подкачать колесо.

Кэ д'Орсей!

Борн поспешил в гостиную, где Жак все еще беседовал с кем-то по телефону. Увидев выражение его лица, министр тут же прервал разговор.

— Что случилось, топ ami?

— Нас выследили, — сказал Борн.

— Что? Каким образом?

— Понятия не имею, но в черном «Ситроене» через дорогу сидят два агента Кэ д'Орсей.

Из кухни вышла Милен.

— И еще двое наблюдают за улицей позади дома, — сообщила она. — Но не стоит беспокоиться, они даже не знают, в каком доме вы находитесь.

В этот момент позвонили в дверь. Борн выхватил свой пистолет, но Милен сверкнула на него глазами, безмолвно велев ничего не предпринимать. Она мотнула головой, и Борн с Робиннэ скрылись в другой комнате. Затем Милен открыла дверь. На пороге стоял взъерошенный инспектор.

— Bonjour, Ален, — приветствовала его хозяйка дома.

— Извините, что беспокою вас в ваш выходной, — проговорил инспектор с робкой улыбкой, — но я сидел в машине напротив и вдруг вспомнил, что вы здесь живете.

— Не хотите ли зайти? Может, выпьете чашечку кофе?

— Спасибо, но я не могу. Мне нельзя терять время.

Милен с облегчением сказала:

— А зачем вам понадобилось сидеть напротив моего дома?

— Мы ищем Жака Робиннэ.

Она широко раскрыла глаза.

— Министра культуры? Но что ему делать здесь, в Гуссанвиле?

— Я тоже задаю себе этот вопрос, — развел руками инспектор Савуа. — И тем не менее его автомобиль стоит на этой улице.

— Инспектор слишком умен, чтобы мы смогли обвести его вокруг пальца, — Милен, — проговорил Жак Робиннэ, входя в гостиную и на ходу застегивая рубашку. — Он нас раскусил.

Повернувшись спиной к Савуа, Милен бросила на Робиннэ быстрый взгляд, на который тот ответил едва заметной улыбкой. Подойдя к женщине, он обнял ее за плечи и прикоснулся губами к ее щеке. Савуа мучительно покраснел.

— Господин министр, я и не думал... У меня не было ни малейшего намерения вторгаться...

Жестом руки Робиннэ заставил его замолчать.

— Извинения приняты, но для чего вы меня искали?

С нескрываемым облегчением Савуа протянул ему скверного качества фотографию Джейсона Борна.

— Мы разыскиваем этого человека, господин министр. Это — убийца, работавший на ЦРУ. Не так давно он спятил и пустился во все тяжкие — стал убивать всех подряд. У нас есть основания полагать, что он замыслил убить и вас.

— Но это ужасно, Ален!

Борн, наблюдавший за этой сиеной из укрытия, отметил про себя, что Милен выглядит по-настоящему потрясенной.

— Я не знаю этого человека, — сказал Робиннэ, — как не знаю и того, с какой стати ему меня убивать. Но, с другой стороны, разве поймешь, что на уме у этих убийц, а? — Он повернулся, и Милен протянула ему пиджак и пальто. — Но, как бы то ни было, я лучше вернусь в Париж, да побыстрее.

— А мы будем вас сопровождать, — тоном, не допускающим возражений, добавил Савуа. — Вы поедете со мной, а моя сотрудница отгонит вашу служебную машину. — Он протянул руку ладонью вверх. — Ключи, если позволите.

— Как вам будет угодно, — пожал плечами Робиннэ и отдал ему ключи от «Пежо». — Я в ваших руках, инспектор.

Затем он повернулся к Милен и нежно обнял ее. Савуа тактично удалился, сказав напоследок, что будет ждать в вестибюле.

— Отведи Джейсона на подземную автостоянку, — прошептал Робиннэ ей на ухо. — Возьми мой атташе-кейс и передай его содержимое Борну, а потом немедленно уходи. — Затем Робиннэ так же шепотом продиктовал ей цифровой код замка своего атташе-кейса, и Милен молча кивнула, давая понять, что все поняла и запомнила.

Милен подняла голову и крепко поцеловала его в губы, прошептав напоследок:

— Храни тебя Господь!

И он ушел.

Милен вернулась в гостиную, негромко окликнула Борна, и он тут же возник, словно из пустоты.

— Благодаря Жаку мы получили фору и должны использовать ее с максимальным эффектом.

— D'accord[161], — кивнул Борн.

Милен схватила чемоданчик Робиннэ.

— Пошли! Нам следует поторопиться!

Затем она открыла дверь, убедилась, что путь свободен, и повела его к подземной автостоянке. Задержавшись на секунду возле железной двери и поглядев в маленькое оконце, забранное металлической сеткой, Милен повернулась к Борну и сказала:

— Похоже, никого нет. Но вам все равно нужно соблюдать осторожность. Кто его знает...

Открыв атташе-кейс, она вынула оттуда пакет и передала его Борну.

— Здесь — деньги, которые вы просили, а также ваши документы и служебные бумаги. Липовые, разумеется. Теперь вас зовут Пьер Монфор. Вы — курьер министерства обороны и должны доставить сверхсекретные документы военному атташе Франции в Будапеште не позднее шести вечера по местному времени. — Милен уронила в ладонь Борна связку ключей. — В заднем парковочном ряду, ближе к правой стороне, вас дожидается военный мотоцикл.

Несколько секунд Борн и Милен стояли, глядя друг на друга. Он открыл было рот, но она опередила его:

— Запомните, Джейсон, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на сожаления об ушедшем.

И Борн покинул ее. Выпрямив спину, будто в ней засел шомпол, он ступил в мрачное подземелье автостоянки — с голыми бетонными стенами и полом, заляпанным масляными пятнами. Шагая вдоль запаркованных машин, он намеренно не смотрел по сторонам, а пройдя три ряда, повернул направо и тут же увидел мотоцикл — серебристый «Вошан VB-1», с огромным двигателем объемом почти в тысячу кубических сантиметров. Борн приторочил свой чемоданчик к навесному багажнику, чтобы он постоянно находился на виду у агентов Кэ д'Орсей, надел мотоциклетный шлем, вывел двухколесную машину со стоянки, и уже через секунду, взревев мотором, она вылетела под струи дождя.

* * *

В тот момент, когда раздался звонок от инспектора Савуа, Жюстин Берар думала о своем сыне, которого звали Ив. В последнее время единственным способом наладить с ним хоть какой-то контакт оказались видеоигры. Когда она одержала над ним победу в игре «Большой автоугон», Ив впервые посмотрел на нее с интересом — как на живого, дышащего человека, а не просто надоедливое существо, которое стряпает и стирает его одежду. Правда, с тех пор он не отставал от нее, умоляя, чтобы она с ветерком покатала его на своей служебной машине. Пока что Жюстин удавалось тем или иным способом отвертеться от такой прогулки, но она понимала, что рано или поздно Ив додавит ее. И не только потому, что ей до смерти хотелось продемонстрировать сыну свое водительское мастерство, но еще и по другой, более весомой причине: она мечтала о том, чтобы Ив ею гордился.

После того как Савуа сообщил ей по телефону о том, что он нашел министра Робиннэ и сейчас они повезут его в Париж, Жюстин немедля принялась за дело: она отозвала все машины, экипажам которых ранее было приказано вести скрытное наблюдение за районом, и распорядилась, чтобы они выстроились в порядок, принятый при сопровождении VIP-персон. Увидев, что из подъезда вышел Жак Робиннэ с инспектором Савуа, она подала знак стоявшим поодаль офицерам национальной полиции и посмотрела в оба конца улицы, желая убедиться, что нигде поблизости нет безумного убийцы Джейсона Борна.

Берар ликовала. Неважно, что помогло инспектору Савуа найти министра в этом лабиринте домов и квартир — его ум или просто счастливый случай. Берар тоже будет вознаграждена, поскольку именно она привела Савуа в это место, и именно она будет рядом с Робиннэ, когда они привезут его обратно в Париж.

Савуа и Робиннэ пересекли улицу под пристальными взорами целой шеренги стоявших наготове и вооруженных автоматами полицейских. Берар распахнула дверь машины Савуа, а он, проходя мимо, передал ей ключи от «Пежо» министра.

В тот момент, когда Робиннэ, наклонил голову, собираясь устроиться на заднем сиденье автомобиля Савуа, Жюстин услышала рев мощного мотоциклетного двигателя. Звук, похоже, раздавался с подземной автостоянки того самого дома, в котором Савуа отыскал министра Робиннэ. Наклонив голову набок, Берар попыталась идентифицировать звук мотора, и ей это удалось: «Вошан VB-1». Военный мотоцикл.

Через секунду с подземной парковки выехала и сама могучая двухколесная машина. В седле сидел военный курьер. Она схватилась за свой сотовый телефон. Что могло понадобиться военному курьеру в Гуссанвиле? Еще не понимая зачем, Берар направилась к автомобилю министра. Произнеся в трубку свой персональный код доступа Кэ д'Орсей, она потребовала соединить ее с военным ведомством. К тому времени женщина-инспектор успела подойти к «Пежо», отпереть дверь и сесть на место водителя. Поскольку в городе был объявлен «красный» уровень опасности, у нее не заняло много времени, чтобы получить требуемую информацию. Как Берар и предполагала, в районе Гуссанвиля в данный момент не было ни одного военного курьера.

Берар завела мотор, и машина рванулась в погоню за «Вошаном». Недоуменное восклицание инспектора Савуа потонуло в визге автомобильных шин. Берар была уверена, что мотоциклом управляет Борн, и понимала, что, если не схватить его прямо сейчас, ему снова удастся от них улизнуть.

Она успела ознакомиться со срочным циркуляром, полученным от ЦРУ, в котором говорилось, что Борн обладает способностью очень быстро и до неузнаваемости изменять свою внешность. Если курьер — это он — а что еще оставалось думать? — и если ей удастся схватить или уничтожить его, ее дальнейшей карьере позавидуют все сослуживцы. Перед внутренним взором Берар как наяву возникла картина: министр, до глубины души благодарный за спасение его жизни, ходатайствует перед начальством Берар о ее продвижении по службе. Возможно, он даже предложит ей стать начальником его охраны.

Но для того чтобы эти сладкие мечты сбылись, она сейчас обязана поймать этого лжекурьера. К счастью, «Пежо» министра был не совсем обычной машиной. Берар уже успела ощутить незнакомую прежде мощь форсированного двигателя, которой отзывалась машина даже на самое легкое прикосновение к педали акселератора.

Сделав резкий левый поворот и проскочив на красный сигнал светофора, она прямо по встречной полосе обогнала едва плетущийся грузовик. Все ее усилия были сосредоточены на том, чтобы не потерять из виду военный «Вошан».

* * *

Поначалу Борну не верилось в то, что его вычислили так быстро, но, поскольку «Пежо» продолжал преследовать его, как гончая собака, пришлось признать: что-то пошло наперекосяк. Он видел, как сотрудники Кэ д'Орсей выводят из подъезда Робиннэ, и знал, что за рулем министерской машины — женщина-оперативник. В данной ситуации маскировка и измененная внешность вряд ли сумеют спасти его. Единственный путь к спасению — отделаться от этого «хвоста».

Пригнувшись к рулю, Борн продолжал лавировать в потоке транспорта, то снижая, то увеличивая скорость. Он делал резкие повороты под опасным утлом, прекрасно отдавая себе отчет в том, что при такой езде мотоцикл в любой момент может опрокинуться набок, и тогда — все пропало. Взгляд, брошенный в боковое зеркало, подтвердил, что избавиться от «Пежо» ему не удается. Хуже того, машина, судя по всему, нагоняла его.

* * *

Несмотря на то что «Вошан» умело лавировал в потоке автомобилей, несмотря на то что ее машина была куда менее маневренной, Берар неотступно сокращала разделявшую их дистанцию. Она включила специальные, установленные под решеткой радиатора и на заднем бампере министерского авто проблесковые маячки, обязывающие других водителей уступать ему дорогу. В ее мозгу всплыла захватывающая дух гоночная трасса из «Большого автоугона». Происходящее сейчас, в реальности, — крутые виражи, обгоны по встречной полосе, — все это пугающе напоминало ту самую игру. Один раз, чтобы не потерять из виду «Вошан», ей пришлось, в долю секунды приняв решение, выехать на тротуар. Перепуганные прохожие разлетались с ее пути, словно воробьи.

Берар увидела выезд на шоссе А1 и поняла, что именно туда направляется Борн. Необходимо перехватить его, пока он не успел вырваться на скоростную автотрассу. Прикусив губу и сосредоточенно нахмурившись, она выжала из двигателя всю мощь, на которую тот был способен, и еще больше сократила разрыв. Теперь ее «Пежо» и «Вошан» Борна разделяли всего два автомобиля. Она вывернула руль вправо, обогнала одну машину, а водитель второй сам уступил ей дорогу, напуганный и ее агрессивной ездой, и миганием проблесковых маячков.

Берар была не из тех, кто пренебрегает выпавшей возможностью. Они уже приближались к выезду на шоссе. Сейчас или никогда! Она выскочила на тротуар, намереваясь поравняться с Борном, чтобы тому пришлось выбирать: либо следить за дорогой, либо держать в поле зрения ее машину. Но на той скорости, с какой они мчались, он не мог себе этого позволить. Берар опустила стекло со своей стороны, и в окно ворвались дождевые струи. Машина поравнялась с мотоциклом.

— Приказываю остановиться! — закричала она. — Я — из Кэ д'Орсей! Немедленно остановитесь, или вы пожалеете!

Курьер никак не отреагировал. Вытащив из наплечной кобуры пистолет, женщина прицелилась ему в голову. Ее рука была тверда, локоть лежал на краю окна. Затем она нажала на курок.

Но не успел прозвучать выстрел, как «Вошан» резко вильнул влево, обогнал машину, двигавшуюся в крайнем ряду, и, перескочив через узкий разделительный бордюр, выехал на полосу встречного движения.

— Господи! — с испугом выдохнула Берар. — Он решил съехать с придорожного ската!

Повторив маневр Борна, она также перескочила черед разделитель и оказалась на встречной полосе, среди машин, съезжающих с шоссе А1. Визжали протекторы, воздух разрывали истеричные гудки сигналов, водители встречных машин грозили кулаками и осыпали их проклятиями, но Берар фиксировала происходящее лишь краем сознания. Она была поглощена прокладыванием пути между тормозящими автомобилями. Наконец движение остановилось полностью, и «Пежо» уперся в стену из стоящих авто. Выскочив под дождь, женщина смотрела вслед «Вошану». Он находился уже далеко и ловко лавировал между рядами. Водительское искусство Борна заслуживало восхищения, но как долго еще он сможет продолжать эту поистине цирковую эквилибристику между автомобилями, которые несутся ему навстречу?

«Вошан» скрылся за серебристым цилиндром автоцистерны, и у Берар перехватило дыхание: по соседнему ряду, на несколько метров отставая от цистерны, прямо навстречу Борну двигался огромный восемнадцатиколесный грузовик. До ее слуха донеслось громкое шипение пневматических тормозов, а затем «Вошан» врезался в массивную радиаторную решетку этого монстра, мгновенно превратившись в огненный шар.

Глава 12

Летя по встречной полосе, Борн увидел то, что он обычно называл нежданным шансом на спасение. В правом ряду навстречу ему ехала автоцистерна, а по его ряду на него надвигался восемнадцатиколесный грузовик. Решение было принято инстинктивно, так как на раздумья времени не оставалось. Он изготовился к действиям — и мысленно, и физически.

Борн поднял ноги и оказался сидящим на седле мотоцикла на корточках. Затем, держа руль левой рукой, он протянул правую и, когда мотоцикл поравнялся с автоцистерной, ухватился за железный поручень, тянувшийся вдоль всей ее длины, и прыгнул. Левая ладонь, попытавшаяся также схватить поручень, соскользнула с гладкого металла, и Борн повис на одной руке, едва не упав под колеса надвигающегося грузовика. От боли на глазах выступили слезы. Он висел на той самой руке, которую вывихнул во время последней схватки с Ханом, когда пытался удержаться за край самолетного люка. Когда ему все же удалось вцепиться в поручень обеими руками, он добрался до железной лестницы, ведущей на крышу цистерны, и полез наверх. Неуправляемый мотоцикл по инерции продолжал движение и через секунду врезался в грузовик. От удара чудовищной силы махина содрогнулась, ее капот исчез в клубах огня, и уже в следующую секунду грузовик остался позади. А цистерна продолжала свой путь на юг — к аэропорту Орли и свободе Борна.

* * *

Существовало множество причин того, что, совершив стремительный взлет по службе и поднявшись по скользкой карьерной лестнице без единого падения, Мартин Линдрос уже в тридцать восемь лет оказался в кресле заместителя директора ЦРУ. Он был умен, прекрасно образован и обладал даром не терять головы даже в экстремальных обстоятельствах. Кроме того, поистине феноменальная память помогала ему организовывать работу агентства таким образом, чтобы эта махина не давала ни единого сбоя. Для того чтобы оказаться успешным заместителем главы ЦРУ, все эти качества, бесспорно, были не просто ценными, а необходимыми. И все же Директор остановил свой выбор именно на Линдросе по другой, не менее важной причине: тот был сиротой.

Директор очень хорошо знал отца Мартина Линдроса. В течение трех лет они вместе служили в России и Восточной Европе. До тех пор пока Линдрос-старший не погиб в результате взрыва заминированного автомобиля. Мартину тогда было двадцать лет, и смерть отца потрясла его. Именно на похоронах Линдроса-старшего, глядя на бледное, осунувшееся лицо юноши, Директор осознал, что хочет ввести Мартина в тот самый мир, в котором работал сам и который так любил его отец.

Найти подход к парню было несложно. Благодаря своему профессиональному чутью Директор безошибочно распознал уязвимое место молодого человека: он пылал жаждой мести. После того как Линдрос-младший окончил Йель, Директор организовал его поступление в Джорджтаунский университет. Этот шаг преследовал двойную цель. Во-первых, Мартин теперь находился в Вашингтоне, на глазах у Директора, а во-вторых, последний лично выбрал для него дисциплины, изучение которых в наибольшей степени поможет его будущей карьере в разведке. Директор также лично рекомендовал Мартина для работы в ЦРУ и пристально следил за всеми этапами его профессиональной подготовки. Желая привязать его к себе на всю оставшуюся жизнь, Директор наконец позволил Мартину осуществить месть, о которой тот так долго мечтал. Он сообщил ему имя и координаты террориста, соорудившего бомбу, которая убила его отца.

Мартин Линдрос выполнил полученные от ЦРУ инструкции до последней буквы и проявил недюжинное самообладание, когда в конечном итоге влепил террористу пулю прямо между глаз. Был ли этот человек тем самым, который заминировал автомобиль? Полной уверенности на этот счет не было даже у Директора, но — какая разница! Он был террористом, это точно, и в свое время заложил бомбу не в одну машину. Его больше нет. На свете стало меньше одним террористом, зато Мартин Линдрос по ночам мог спать спокойно, с сознанием того, что его отец отомщен.

— Понимаешь, как ловко Борн обставил нас? — говорил он теперь. — Ведь это именно он вызвал окружную полицию, как только увидел ваши мигалки. Борн знал, что твоя юрисдикция не распространяется на эту территорию, если только ты не работаешь в контакте с ЦРУ.

— К сожалению, ты прав. Обставил он нас по высшему классу, — согласился, делая глоток солодового виски, детектив Гаррис из полиции штата Вирджиния. — Но, может быть, французам повезет больше, чем нам?

— Что с них взять, с лягушатников! — мрачно ответил Линдрос.

— Пусть лягушатники, но хотя бы иногда могут же они сделать хоть что-нибудь толковое!

Линдрос и Гаррис сидели в «Лягушачьей заводи» на Пенсильвания-авеню. В этот час бар был полон студентов из Университета Джорджа Вашингтона. Уже больше часа Линдрос разглядывал голые проколотые пупки и аппетитные, обтянутые короткими юбчонками задницы девиц, которые были на два десятка лет моложе его. Ему думалось о том, что в жизни любого мужчины неизбежно наступает время, когда, поглядев в зеркало заднего вида, осознаешь, что молодость осталась позади.

— Почему мир устроен так, что нельзя всегда оставаться молодым? — проговорил он.

Гаррис рассмеялся и, подозвав официанта, заказал еще выпивки.

— Ты находишь это смешным?

Крики, взаимные упреки и обвинения, а затем — ледяное молчание и едкие замечания в адрес друг друга остались позади. Поняв, что исправить уже ничего нельзя, мужчины махнули на все рукой и решили в этот вечер напиться до чертиков.

— Да, мне это кажется дьявольски смешным, — ответил Гаррис, освобождая на столе место для принесенных бокалов с виски. — Ты ностальгируешь по бабам и думаешь, что жизнь окончена. Но причина твоей печали — не тоска по бабам, Мартин, хотя признаюсь тебе как на духу: когда мне предоставлялся шанс завалить какую-нибудь девицу, я его никогда не упускал.

— Так в чем же причина, умник?

— Просто мы проиграли, вот и все. Мы ввязались в игру с Джейсоном Борном, и, начиная с воскресенья, он обвел нас вокруг пальца уже шесть раз. Впрочем, должен признать, у него для этого имелись чертовски веские основания.

Линдрос выпрямился на стуле и поплатился за это опрометчивое движение тем, что у него закружилась голова. Он приложил ладонь к виску.

У Гарриса была дурацкая привычка. Отпив из бокала, детектив, прежде чем проглотить виски, полоскал им рот. А когда он его все же глотал, в горле у него булькало.

— Я думаю, что Конклина и Панова убил не Борн.

— Ради бога, Гарри, не заводи эту песню снова! — с мучительным стоном выдавил из себя Линдрос.

— Я буду твердить это до посинения, и мне непонятно только одно: почему ты не хочешь об этом даже слышать.

Линдрос поднял голову.

— Ладно, ладно. Рассказывай, почему ты считаешь Борна невиновным.

— Хочешь знать?

— Ну я же спросил тебя!

Несколько секунд Гаррис молчал, погрузившись в свои мысли, а затем пожал плечами, вытащил из кармана бумажник и, достав оттуда сложенный вчетверо лист, развернул его и положил на стол.

— Вот из-за этого парковочного талона.

Линдрос взял бумажку и прочитал то, что там было написано.

— Талон выписан на какого-то доктора Феликса Шиффера, — проговорил он, подняв непонимающий взгляд на детектива.

— Феликс Шиффер пропал без вести, — сообщил Гаррис. — Я бы и не услышал о нем, но в этом месяце мы активно занимались розыском пропавших без вести, и один из моих людей, попытавшись найти хотя бы какой-то след этого Шиффера, — Гаррис постучал пальцем по бумажке, — потерпел полное фиаско. Тогда за дело принялся я. Мне пришлось изрядно попотеть, но в конце концов я понял, почему моему человеку не удалось отыскать его. Оказалось, что вся почта, адресованная Шифферу, переправлялась Алексу Конклину.

Линдрос потряс головой.

— Ну и что?

— А то, что, попытавшись пробить этого доктора Шиффера через компьютерные базы данных, я наткнулся на глухую стену.

В голове у Линдроса стало проясняться.

— Какую стену? — спросил он.

— Стену, возведенную правительством Соединенных Штатов. — Гаррис вылил в рот остававшееся в стакане виски и с громким бульканьем проглотил. — Доктора Шиффера словно закопали в вечную мерзлоту. Не знаю, во что, черт побери, ввязался Конклин, но это что-то было запрятано так глубоко, что об этом, готов поспорить, не знали даже его люди. — Полицейский решительно мотнул головой. — Нет, Мартин, его убил не спятивший агент, не его старый друг Борн. Я готов держать пари, что прав, и поставить на кон собственную жизнь.

* * *

Степан Спалко поднимался на своем персональном лифте в штаб-квартире «Гуманистов без границ». Он находился в приподнятом настроении. Если не считать неожиданных осложнений с Ханом, все шло по плану. Чеченцы были полностью в его руках — умные, бесстрашные и готовые отдать жизнь за свое дело. Что касается Арсенова, то он, помимо всего прочего, еще являлся преданным и дисциплинированным командиром. Именно поэтому для ликвидации Халида Мурата Спалко выбрал именно его. Мурат не до конца доверял Спалко, у него был острый нюх на любую двуличность. Но теперь Мурата нет, и Спалко не сомневался: чеченцы сделают все в точности так, как велит он. А за океаном откинул копыта мерзавец Александр Конклин, и ЦРУ обвинило в его смерти Джейсона Борна. Одним выстрелом — двух зайцев! Теперь главными проблемами остаются оружие и Феликс Шиффер. Спалко ощущал зуд, желание немедленно приняться за дело, которое необходимо довести до конца. Он чувствовал, что выбивается из графика; сделать оставалось еще очень многое.

Лифт остановился перед дверью, открыть которую можно было лишь с помощью магнитного ключа, который он постоянно носил с собой. Открыв ее и войдя в залитый солнцем холл его частной квартиры, Спалко подошел к окнам, выходившим на Дунай, зеленый массив острова Маргит и город, раскинувшийся внизу. Он стоял и смотрел на здание парламента, думая о том времени, когда немыслимая сила окажется наконец в его руках. Солнечные лучи танцевали на средневековом фасаде, ажурных, летящих по воздуху контрфорсах, старинных куполах и шпилях. В этих стенах ежедневно собирались люди, обладающие властью, и занимались никчемной, пустопорожней болтовней. Грудь мужчины раздулась. Только он, Спалко, знает, где в этом мире находится подлинная власть! Он протянул руку вперед и сжал ладонь в кулак. Скоро они все будут у него вот тут — и американский президент в своем Белом доме, и российский президент в своем Кремле, и шейхи в своих блещущих великолепием арабских дворцах! Скоро они все узнают, что такое настоящий СТРАХ!

Спалко разделся и прошел в огромную, роскошную ванную комнату, выложенную плиткой цвета ляпис-лазури. Встав перед восемью соплами, из которых вырывались тугие струи воды, он принял душ и терся мочалкой до тех пор, пока не покраснела кожа. Затем Спалко вытерся большим, толстым, белоснежным турецким полотенцем и оделся в джинсы и синюю хлопчатобумажную рубашку.

Подойдя к кофеварке, стоящей на сияющем стеклом и хромом баре, Спалко нацедил себе чашку свежесваренного кофе, добавил сахара и взбитых сливок, которые вынул из низкого холодильника. Потягивая кофе, он пару минут стоял неподвижно, позволив себе роскошь хотя бы в течение этого короткого времени не думать вообще ни о чем. Сегодня его ожидало так много различных приятных вещей!

Поставив чашку на полку бара, Спалко надел мясницкий клеенчатый фартук, а свои любимые, начищенные до зеркального блеска легкие кожаные туфли сменил на зеленые резиновые сапоги. Затем он снова взял чашку и подошел к обшитой деревом стене. Рядом с ней стоял маленький стол с единственным выдвижным ящиком, внутри которого находилась коробка с резиновыми медицинскими перчатками. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, Спалко вытащил одну пару и натянул перчатки на руки. Экипировавшись столь необычным образом, он нажал кнопку на стене, и две деревянные панели скользнули в разные стороны, открыв проход в соседнюю комнату. Это помещение разительно контрастировало с апартаментами, в которых обитал сам Спалко. Стены из черного бетона, пол, выложенный белой плиткой, а посередине комнаты — углубление в полу и широкий, диаметром примерно в полметра, водосток, забранный решеткой. На одной из стен — катушка с намотанным на нее пожарным брандспойтом. Потолок выложен звуконепроницаемыми плитами. Вся обстановка состояла из деревянного стола, покрытого темными пятнами от крови и глубокими царапинами, а также кресла дантиста, несколько переделанного, в соответствии с пожеланиями Спалко. Позади кресла располагалась трехъярусная хирургическая тележка, а на ней, выложенные в несколько рядов, — сверкающие стальные инструменты самого что ни на есть зловещего вида: прямые, загнутые наподобие крючьев, зазубренные.

В кресле голый, как в первый день жизни, сидел Ласло Молнар. Его руки и ноги были схвачены широкими кожаными ремнями. Лицо и тело Молнара были покрыты порезами, кровоподтеками, опухолями, глаза провалились и были обведены черными кругами.

Спалко вошел бодро и деловито, как входит в палату к больному врач.

— Мой дорогой Ласло, должен вам сказать, что у вас несколько усталый вид. — Он остановился рядом с креслом и поэтому заметил, как ноздри Молнара расширились, когда тот ощутил аромат кофе. — Впрочем, чему тут удивляться, не правда ли? Ночь у вас выдалась довольно беспокойная. Совсем не такая, на какую вы рассчитывали, отправляясь в оперу, да? Однако не беспокойтесь, потеха еще только начинается. — Спалко поставил чашку на тележку и взял с ее поверхности один из инструментов. — Да, вот этот, я думаю, подойдет.

— Что... Что вы собираетесь делать? — тонким, надтреснутым голосом спросил Молнар.

— Где доктор Шиффер? — ровным, повседневным тоном проговорил Спалко.

Голова Молнара дернулась из стороны в сторону, челюсти, щелкнув зубами, сомкнулись, словно для того, чтобы не позволить словам вырваться наружу.

Спалко опробовал пальцем лезвие инструмента.

— Откровенно говоря, я не понимаю причин, заставляющих вас упорствовать, Ласло. Оружие уже у меня, хотя доктор Шиффер пока где-то пропадает...

— Выхвачен прямо у вас из-под носа, — прошептал Молнар.

Спалко с улыбкой вонзил острие инструмента в тело узника, и из груди Молнара вырвался пронзительный крик боли.

Сделав шаг назад, мучитель поднес к губам чашку с кофе и сделал глоток.

— Как вы уже наверняка успели убедиться к настоящему времени, эта комната абсолютно звуконепроницаема. Никто вас не услышит, никто не придет вам на помощь, и уж тем более Вадас. Он даже не знает о том, что вы исчезли.

Взяв с тележки другой инструмент, напоминающий штопор, Спалко ввинтил его в предплечье Молнара, заставив того издать еще один дикий крик.

— Так что, как видите, надеяться вам не на что, — проговорил Спалко. — Единственный выход для вас — это сообщить мне интересующую меня информацию. Так уж сложилось, Ласло, что теперь я — ваш единственный друг, и только я могу вас спасти. — Взяв Молнара за подбородок, он приподнял его голову и поцеловал в перепачканный кровью лоб. — Только я по-настоящему люблю вас.

Молнар закрыл глаза и снова отрицательно мотнул головой. Спалко смотрел на его лицо.

— Я не хочу причинять вам боль, Ласло. Вы ведь знаете это, не правда ли? — Голос Спалко звучал почти нежно. — Но ваше упрямство заставляет меня нервничать. — Он возобновил пытку, продолжая говорить: — Я вот думаю, до конца ли вы понимаете ситуацию, в которой оказались? Эту боль, которую вы ощущаете, причиняет вам Вадас, а не я. Это благодаря Вадасу вы попали в такую переделку. Конклин, конечно, тоже виноват, но он уже мертв.

Рот Молнара широко открылся в ужасающем вопле, обнажив черные провалы там, где еще вчера были зубы, медленно и мучительно вырванные Спалко.

— Позвольте заверить вас, что, пусть и без большой охоты, я намерен продолжать работать над вами, — с сосредоточенным видом проговорил Спалко. Для него было важно, чтобы, даже несмотря на страшную боль, его слова доходили до сознания Молнара. — Ваши страдания суть результат вашего же собственного упрямства. Неужели вам не понятно, что за все это должен расплачиваться Вадас?

Спалко сделал небольшую передышку. Перчатки на его руках были залиты кровью, а сам он дышал так тяжело, будто только что взбежал без лифта на третий этаж. Допрос с пристрастием был хотя и чрезвычайно приятной, но все же утомительной работой. Молнар еле слышно хныкал.

— О чем вы думаете, Ласло? Вы молитесь Богу, которого не существует и который не может поэтому вас защитить. А между тем русские говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. — Спалко улыбнулся своему пленнику, как близкому и доверенному другу. — А уж кому об этом знать, как не русским, а? Их история написана кровью. Сначала — цари, потом — аппаратчики. Можно подумать, партийные бюрократы хоть чем-то лучше, чем череда тиранов!

Вот что я вам скажу, Ласло. Может, русские и потерпели полный крах в политике, но в том, что касается религии, они полностью правы. Религия — любая религия! — это сплошной обман и профанация. Это иллюзия для слабаков, нытиков, для овец, которые не способны повести за собой и могут только покорно, сбившись в стадо, следовать за другими. И знаете, куда приведут его те, другие? На бойню, можете мне поверить. — Спалко скорбно покачал головой. — Нет, Ласло, единственное, что реально, — это власть. Деньги и власть. Вот что имеет значение в этом мире, все остальное — прах.

За то время, пока продолжалась эта лекция, выдержанная в беспечном, дружеском тоне, Молнар немного пришел в себя. Однако его глаза расширились в паническом страхе, когда мучитель вновь заговорил:

— Только вы сами можете помочь себе, Ласло. Скажите мне то, что я хочу знать. Скажите мне, где Вадас прячет Феликса Шиффера.

— Прекратите! — выдохнул Молнар. — Пожалуйста, прекратите!

— Я не могу прекратить, Ласло, теперь-то вы должны это понимать. Теперь все зависит только от вас. — Словно желая наглядно проиллюстрировать свои слова, Спалко поднес к груди жертвы новый пыточный инструмент. — Только вы можете заставить меня остановиться.

Во взгляде Молнара читалась растерянность. Он оглянулся по сторонам, будто только сейчас осознал, что с ним происходит. Спалко, не сводивший с него глаз, все понял и довольно ухмыльнулся. Ему не раз доводилось наблюдать подобную реакцию во время удачно заканчивающегося допроса. Объект не сдавался до конца, сопротивляясь так долго, как только это возможно, столько, сколько способно выдержать сознание. А потом, в какой-то момент, оно, как растянутый резиновый бинт, достигало своего предела, и в нем происходил перелом, возникала новая реальность — реальность, созданная тем, кто ведет допрос.

— Я не...

— Расскажите мне все, Ласло, — бархатным голосом заговорил Спалко. Его обтянутый резиной палец ласково стер кровь с брови Молнара. — Расскажите, и все это тут же закончится, как страшный сон.

Глаза Молнара закатились под веки.

— Вы обещаете? — по-детски спросил он.

— Верьте мне, Ласло. Я — ваш друг. Я не меньше вас хочу, чтобы вашим мучениям пришел конец.

Молнар плакал, и из его глаз падали крупные слезы. Они текли по щекам и становились розовыми от крови. А потом он стал всхлипывать, чего не делал с тех пор, когда был ребенком.

Спалко молчал. Он знал, что наступил переломный момент. Теперь — либо все, либо ничего. Либо Молнар шагнет в пропасть, к краю которой его заботливо подвел Спалко, либо впадет в ступор и полностью потеряет чувствительность к боли.

Тело Молнара сотрясали конвульсии, голова откинулась назад, лицо было серым и съежившимся, глаза, наполненные слезами, еще глубже запали в глазницах. От розовощекого и слегка выпившего обожателя оперы, которого люди Спалко вытащили из «Подвала», не осталось и следа. Он превратился в другого человека и был полностью сломлен.

— Да простит меня Господь! — хрипло прошептал Молнар. — Доктор Шиффер — на Крите. — После этого, невнятно бормоча, он продиктовал адрес.

— Вот славно! Вот хороший мальчик! — ласковым голосом похвалил его Спалко. Теперь последний кусочек головоломки встал на место. Сегодня же вечером он с необходимым оборудованием отправится в путь, чтобы найти Феликса Шиффера и выудить из него информацию, необходимую для организации атаки на отель «Оскьюлид».

Спалко бросил инструмент на тележку, и от металлического звука Молнар издал звук испуганного животного. Его налитые кровью глаза вращались в глазницах, он был готов снова расплакаться.

Медленно, аккуратно Спалко поднес к его губам чашку с остатками кофе и с безразличием наблюдал за тем, как его жертва, давясь, глотает горячий сладкий напиток.

— Вот оно, избавление! Наконец-то! — негромко проговорил Спалко, и никто не взялся бы сказать, к кому он обращался — к Молнару или к самому себе.

Глава 13

В ночное время будапештский парламент напоминал старинный щит, наподобие тех, которыми мадьяры пользовались в стародавние времена, отражая набеги варварских орд. Обычному туристу, которому размеры и красота этого здания внушали благоговейный трепет, оно казалось необъятным, неподвластным воздействию времени и несокрушимым. Однако Джейсону Борну, только что прибывшему сюда после своего чудовищного путешествия по маршруту Вашингтон — Париж — Будапешт, парламент показался не более чем сказочным дворцом из детской иллюстрированной книжки, эдаким пряничным домиком из белоснежного камня и светлой меди, который может в любой момент рассыпаться под грузом ночной темноты.

Таксист высадил Борна у торгового центра «Маммут», где он намеревался купить себе новую одежду. Настроение у Борна было препаршивое. Он въехал в страну под именем Пьера Монфора, курьера французского военного ведомства, и поэтому пограничный контроль на венгерской границе прошел без малейших затруднений. Однако теперь, прежде чем появиться в гостинице под видом Алекса Конклина, ему было необходимо избавиться от военного мундира.

Борн купил кордовые брюки, синюю хлопчатобумажную рубашку, черную шерстяную водолазку, черные ботинки на тонкой подошве и короткую кожаную куртку на манер тех, которые носят военные летчики. Он походил мимо бесчисленных магазинчиков, из которых состоял торговый центр, лавируя в плотном потоке покупателей, частично поглощая исходящую от них энергию и впервые за много дней ощущая себя частичкой большого мира.

Внезапно настроение Борна улучшилось, и он тут же понял почему: ему наконец удалось разгадать загадку Хана. Конечно же, этот человек не был Джошуа, зато был великолепным актером. Кто-то неизвестный — либо сам Хан, либо тот, кто его нанял, — вознамерился добраться до Борна и устроить ему потрясение столь сильное, чтобы он растерялся, утратил концентрацию и позабыл об убийстве Алекса Конклина и Мо Панова. По-видимому, они рассуждали следующим образом: если им не удается убить его, они могут направить его по ложному следу, заставив пуститься на поиски несуществующего сына-призрака. А вот откуда Хану или его хозяину стало известно о Джошуа, еще предстоит выяснить.

Теперь, когда Борн перевел загадку в плоскость вопроса, требующего рационального решения, логически мыслящей части его мозга оставалось лишь расчленить проблему на составные части и, проанализировав их, разработать план контратаки.

Борн нуждался в информации, получить которую он мог только от Хана. Нужно было переломить ход событий в свою пользу, заманить Хана в ловушку. Первым делом необходимо, чтобы Хану стало известно о его местонахождении. Борн не сомневался, что в настоящее время Хан находится в Париже, ведь он знал, куда держал путь самолет авиакомпании «Раш-Сервис», вылетавший из Вашингтона. Хан, возможно, даже слышал новость о «гибели» Борна на шоссе А1. Однако он, как и сам Борн, был умелым хамелеоном, в совершенстве владеющим искусством перевоплощения и обманных маневров. Окажись Борн на его месте, он первым делом стал бы искать нужную ему информацию в Кэ д'Орсей.

* * *

Через двадцать минут Борн вышел из огромного здания торгового центра, сел в такси, которое только что высадило предыдущего пассажира, и вскоре машина уже затормозила под внушительным каменным портиком отеля «Великий Дунай».

Чувствуя себя так, словно он не спал по меньшей мере неделю, Борн пересек вестибюль отеля, сияющий полированным мрамором, подошел к стойке регистрации и представился Александром Конклином.

— Мистер Конклин? — расплылся в гостеприимной улыбке администратор. — А мы вас ждем. Не соблаговолите ли подождать минутку?

С этими словами служащий скрылся в задней двери, и через несколько секунд оттуда появился управляющий отелем.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! Меня зовут господин Хазас, и я — полностью в вашем распоряжении. — Это был толстенький коротышка с расчесанными на пробор темными волосами и тонкими, будто нарисованными карандашом, усиками. Он протянул Борну пухлую теплую руку. — Рад познакомиться с вами, мистер Конклин. Прошу вас, — сделал он приглашающий жест, — пойдемте со мной, у меня для вас кое-что есть.

Управляющий провел Борна в свой кабинет, подошел к сейфу и достал оттуда пакет, размером с коробку для обуви. Перед тем как передать ее Борну, коротышка попросил его расписаться в получении. На коробке печатными буквами значилось: «АЛЕКСАНДРУ КОНКЛИНУ. ПЕРЕДАТЬ В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ».

— Это было доставлено курьером, — пояснил управляющий, когда Борн поинтересовался, почему на посылке нет почтовых марок.

— От кого посылка? — спросил Борн.

Господин Хазас беспомощно развел руками:

— Боюсь, у меня нет ответа на этот вопрос.

Борн почувствовал прилив злости.

— Что значит «нет ответа»? Я полагаю, служащие отеля обязаны вести записи относительно того, от кого они принимают посылки для клиентов!

— Вне всякого сомнения, мистер Конклин, и мы всегда скрупулезно придерживаемся правил. Однако в данном случае — сам не знаю, как такое стало возможным! — никаких записей не осталось. — Вновь разведя руками, управляющий виновато улыбнулся.

После трех дней непрерывной борьбы за свою жизнь, в ходе которой один шок то и дело сменялся другим, Борн почувствовал, что терпение его окончательно иссякло и он уже не в состоянии сдерживать рвущуюся наружу ярость. Пинком ноги он захлопнул дверь, схватил Хазаса за отвороты пиджака и впечатал его спиной в стену с такой силой, что глаза управляющего едва не выскочили из глазниц.

— Мистер Конклин, — заикаясь, пробормотал тот, — я не...

— Мне нужны ответы! — рявкнул Борн. — Немедленно!

Перепуганный насмерть, господин Хазас едва не плакал.

— Но у меня их нет! — Его пальцы дрожали. — Вон... вон книга регистрации входящей почты... Можете убедиться сами...

Борн отпустил управляющего, ноги которого тут же подломились, отчего он сполз на пол. Не обращая на него внимания, Борн подошел к письменному столу и взял лежащую там амбарную книгу. Записи в ней были сделаны двумя разными почерками: один был с затейливыми завитушками, другой — нервный, неразборчивый. Видимо, они принадлежали разным администраторам, один из которых дежурил днем, а второй — в ночную смену. Борн слегка удивился тому, что он, как оказалось, понимает венгерский язык. Повернув книгу так, чтобы свет падал на нее под определенным углом, он внимательно осмотрел страницы на предмет подчисток и вырванных страниц, но не обнаружил ничего подозрительного.

Вернувшись к управляющему, Борн рывком поднял его на ноги.

— Как вы можете объяснить тот факт, что эта посылка оказалась не зарегистрирована? — спросил он.

— Мистер Конклин, я лично находился здесь, когда ее доставили. — Лицо господина Хазаса было бледным, глаза — широко открыты от страха. — То есть это был как раз день моего дежурства. И клянусь вам, коробка, словно ниоткуда, возникла на стойке регистрации. Она просто взяла и появилась. Ни я и ни один из моих подчиненных не видели человека, который ее принес. Это произошло в полдень, когда постояльцы выезжают, — самый напряженный час, и все мы были очень заняты. Тот, кто принес эту посылку, видимо, специально хотел сделать это анонимно, оставшись незамеченным, другого объяснения я не нахожу.

Без сомнения, он прав. Злость Борна моментально улетучилась, уступив место чувству вины за то, что он ни за что ни про что накинулся на этого совершенно безвредного человека.

— Примите мои извинения, господин Хазас. У меня был тяжелый день и много довольно неприятных встреч.

— Конечно, сэр. — Трясущимися руками Хазас пытался привести в порядок свой галстук и пиджак, искоса поглядывая на Борна и словно опасаясь нового нападения с его стороны. — Конечно... Всем нам время от времени приходится нелегко. — Он кашлянул. Судя по всему, толстяку наконец удалось справиться с волнением и обрести внутреннее равновесие. — Могу порекомендовать вам воспользоваться услугами нашего оздоровительного центра. Горячая сауна, массаж — все это поможет вам расслабиться и успокоить нервы.

— Весьма любезно с вашей стороны, — ответил Борн. — Возможно, я воспользуюсь вашим предложением чуть позже.

— Центр работает до девяти часов вечера, — добавил господин Хазас. Получив от этого сумасшедшего вразумительный и вежливый ответ, он окончательно успокоился. — Однако я могу позвонить туда и попросить, чтобы сегодня специально для вас они повременили с закрытием.

— Нет, пожалуй, не стоит, хотя все равно спасибо. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне в номер принесли зубную щетку и пасту. Свои я не захватил.

С этими словами Борн открыл дверь и вышел.

* * *

Как только за ненормальным постояльцем закрылась дверь, Хазас трясущимися руками выдвинул ящик стола и вынул оттуда бутылку шнапса. Наполняя рюмку, он случайно выплеснул немного жидкости на журнал регистрации почты, но сейчас его это не волновало. Одним махом коротышка опрокинул рюмку в горло, и спиртное огненной дорожкой потекло по направлению к его желудку. Затем, немного успокоившись, Хазас снял трубку телефона и набрал городской номер.

— Он прибыл менее десяти минут назад, — проговорил управляющий в трубку. Ему не было надобности представлять себя. — Что я о нем думаю? Я думаю, что он — сумасшедший. Пожалуйста, готов пояснить. Этот маньяк едва не задушил меня, когда я отказался ему сообщить, кто принес посылку.

Трубка скользила в его мокрой от пота ладони, и Хазасу пришлось держать ее обеими руками. Он налил в рюмку еще на два пальца шнапса.

— Разумеется, я не сказал ему, а записи о доставке не существует. Я лично проследил за этим. Я дал ему журнал регистрации, и он тщательно изучил его. — В течение нескольких секунд управляющий внимательно слушал собеседника, а потом сказал: — Он отправился в свой номер. Да, сэр, я в этом уверен.

Затем Хазас повесил трубку и тут же набрал еще один номер. Другому своему хозяину — гораздо более страшному, нежели предыдущий, — он сообщил ту же информацию, а закончив разговор, без сил рухнул в кресло и закрыл глаза. «Слава богу, моя роль в этом спектакле окончена», — пронеслось в его голове.

* * *

Лифт поднял Борна на самый верхний этаж гостиницы. Открыв ключом дверь из полированного тикового дерева, он вошел в просторный одноместный номер, отделанный великолепными тканями. За окнами, погруженный в темноту, шелестел невидимыми листьями парк, разбитый здесь еще сто лет назад. Остров назвали в честь Маргит, дочери короля Белы IV, которая в XIII веке жила в женском доминиканском монастыре. Оставшиеся от него руины до сих пор белели в лунном свете на восточном берегу острова. Раздеваясь и небрежно бросая веши на пол, Борн направился в ванную комнату. Коробку он, так и не открыв, бросил на кровать.

В течение десяти благословенных минут он наслаждался душем, неподвижно стоя под струями обжигающе горячей воды, а потом намылил тело и стал соскребать с себя грязь и остатки грима. Борн осторожно прикасался к своим ребрам, к груди, пытаясь оценить, насколько серьезны травмы, полученные в схватке с Ханом. Правое плечо воспалилось, поэтому на протяжении еще десяти минут он осторожно массировал и растирал его. Борн едва не вывихнул плечо окончательно, когда цеплялся за железный поручень автоцистерны, и сейчас на каждое прикосновение оно отзывалось мучительной болью. Похоже, он все-таки порвал себе какие-то связки, но в данный момент поделать с этим ничего было нельзя — разве что стараться не напрягать эту руку.

Выключив горячую воду, Борн постоял три минуты под ледяной, а затем вышел из душа и насухо вытерся. Завернувшись в роскошный халат, он сел на кровать и открыл коробку. Внутри оказался пистолет с запасом боеприпасов. И снова, уже не в первый раз, он мысленно задал вопрос: «Алекс, во что же такое ты ввязался?»

Он долго сидел без движения, глядя на оружие. В пистолете ощущалось что-то зловещее, темное дуло словно заворожило его. И тут Борн понял, что клубящаяся темнота исходит из глубины его собственного подсознания. Он понял, что реальность — не такова, какой он представил ее себе, прогуливаясь в торговом центре «Маммут». Она не гладенькая, не аккуратно причесана, не рациональна, как математическое уравнение. Реальный мир состоит из хаоса, а рациональность — это всего лишь средство, с помощью которого человек пытается расставить по местам непроизвольно происходящие события, чтобы они хотя бы внешне имели упорядоченный вид. Покопавшись в себе, Борн с удивлением понял, что взрыв его ярости был направлен вовсе не на управляющего гостиницы, а на Хана. Именно Хан преследовал Борна, превратившись для него в неотвязный кошмар и под конец все же сумев обмануть его. Ему страстно хотелось встретить этого человека, превратить его лицо в кровавое месиво, а затем — навсегда стереть из своей памяти.

Борн вспомнил фигурку Будды, и от этого перед его мысленным взором возник образ четырехлетнего Джошуа. В Сайгоне — время заката, и небо окрашено в шафранный и золотисто-зеленый цвета. Дэвид Уэбб возвращается с работы домой, а маленький Джошуа бежит от дома к реке. Уэбб подхватывает мальчугана на руки, крутит, целует в обе шеки, хотя малыш всячески пытается увернуться от этих ласк. Ему никогда не нравилось, когда отец его целует.

А вот его сын шлепает босыми ножонками, отправляясь в кровать. За окном раздается концерт, устроенный сверчками и древесными лягушками, по стене спальни перемещаются блики от фонарей, горящих на бортах суденышек, что проплывают мимо по реке. Блики попадают и на Джошуа, отчего кажется, что его лицо светится.

Борн моргнул, и перед его глазами снова предстал каменный Будда, висевший на шее Хана. Он вскочил с кровати и с гортанным криком отчаяния смел на ковер все, что находилось на письменном столе, — лампу, письменный прибор, блокнот для записей, хрустальную пепельницу, — а затем, издав протяжный стон, упал на колени и стал колотить себя кулаками на голове. Только звук зазвонившего телефона смог вернуть его к реальности.

Испытывая неотступные боль и ярость, Борн тряхнул головой, пытаясь прояснить мысли. Телефон продолжал надрываться, и у Борна даже возникло мимолетное желание вообще не брать трубку, но, пересилив себя, он все же снял ее и поднес к уху.

— Это Янош Вадас, — послышался шепот хрипловатого, прокуренного голоса. — Церковь Матиаса. В полночь, и ни секундой позже.

Прежде чем Борн успел произнести хотя бы одно слово, в трубке щелкнуло и послышались короткие гудки.

* * *

Услышав, что Джейсон Борн погиб, Хан испытал неизведанное ранее чувство: будто его вывернули наизнанку и теперь отравленный воздух разъедает его обнажившиеся нервы. Уверенный в том, что у него жар, он приложил ладонь тыльной стороной ко лбу.

Хан находился в аэропорту Орли и беседовал с сотрудником Кэ д'Орсей. Даже удивительно, с какой легкостью ему удалось выудить у этого простака всю необходимую информацию! Хан представился репортером из «Ле Монд», ведущей французской газеты, а журналистское удостоверение он купил за огромные деньги у одного из своих парижских осведомителей. Но расходы не волновали его. Денег у него было больше, чем он мог бы потратить за всю свою жизнь. Намного сильнее Хан переживал из-за того, что приходится терять время. Минуты ожидания складывались в часы, день сменялся вечером, и Хан физически ощущал, как начинает рваться ткань его терпения. В тот момент, когда он увидел Дэвида Уэбба — или Джейсона Борна? — время внутри его изменило ход своего течения, и прошлое превратилось в настоящее. Сколько раз при встречах с Борном его руки непроизвольно сжимались в кулаки, в висках начинало стучать, и ему казалось, что он сходит с ума! Но хуже всего было в тот раз, в Александрии, когда они сидели на лавочке в парке Старого города, беседуя так, словно их ничто не связывало, словно прошлое спряталось в тень и потеряло всякое значение. Словно он превратился в составную часть чьей-то чужой жизни — жизни какого-то человека, чей образ Хан мог только приблизительно представить себе.

Нереальность этого момента, о котором он столько лет мечтал и молился, желая приблизить его, выпотрошила, выхолостила его, оставив лишь ощущение, будто каждое нервное окончание в его теле натирают наждачной бумагой. Все чувства, которые он годами подавлял и обуздывал, взбунтовались и теперь рвались наружу, причиняя боль, словно кипящая лава. И вот — еще и эта новость, грянувшая, будто гром небесный. Хану казалось, что вакуум внутри его, который, как он надеялся, будет теперь заполнен, стал еще глубже, темнее и грозит поглотить его полностью. Он не мог оставаться здесь ни секундой дольше.

Только что, с блокнотом в руках, Хан разговаривал с пресс-атташе Кэ д'Орсей, и вот он уже отброшен назад во времени и снова находится в джунглях Вьетнама, в построенной из дерева и бамбука хижине Ричарда Вика. Высокий, худой миссионер подобрал Хана в лесной чаще после того, как тот сбежал от вьетнамского контрабандиста, предварительно убив его. Несмотря на внешнюю суровость этого человека, его карие глаза светились добротой, и он любил смеяться. Возможно, пытаясь наставить дикого кхмерского детеныша на путь истинной, по его мнению, веры, Вик часто проявлял жесткость, но в вечерние часы, когда учение оставалось позади, он бывал добр, ласков, и это в конечном итоге помогло ему завоевать доверие мальчика.

Именно поэтому в один из дней Хан решил поведать ему о своем прошлом, открыть душу в надежде на то, что тот сумеет исцелить ее. А об исцелении Хан мечтал страстно. Ему хотелось отторгнуть отвратительную опухоль, которая, разрастаясь с каждым днем, отравляла его изнутри. Ему хотелось рассказать о той ненависти, которая родилась в нем после того, как он оказался брошенным. Ему хотелось избавиться от нее, поскольку он уже понял, что сам превратился в ее заложника.

Мальчик давно собирался исповедаться перед Виком, описать ему клубок эмоций, что сплелись в его душе, но подходящий момент все не подворачивался. Вик был почти постоянно занят, неся Слово Господне обитателям, как он говорил, «этой безбожной заброшенной заводи». С этой целью он организовывал группы по изучению Библии, в одной из которых велел заниматься и Хану. Больше всего Вику нравилось поставить Хана перед другими учениками и заставить его читать по памяти целые главы из Библии подобно какому-то сумасшедшему проповеднику, стоящему на улице во время карнавала и призывающему весь мир к покаянию.

Хан ненавидел такие моменты, ощущал себя униженным. Как ни странно, но чем больше гордился им Вик, тем большее унижение испытывал Хан. Это продолжалось до того момента, пока миссионер не привел в хижину еще одного мальчика, и, поскольку тот был европейцем, осиротевшим после гибели знакомой Вику четы миссионеров, проповедник перенес на него всю любовь, которая была так нужна Хану. Любовь, которой, как он теперь понимал, у него никогда не было и, что еще хуже, не будет уже никогда. Тем временем унизительные «выступления» Хана продолжались, а новый мальчишка тем временем молча сидел в сторонке и наблюдал за происходящим, будучи избавлен от оскорбительных обязанностей, превратившихся для Хана в настоящую муку.

Ему никак не удавалось отделаться от ощущения, что миссионер использует его в своих интересах, но только в день своего побега Хан до конца осознал всю глубину предательства Вика. Он, Хан, был нужен его благодетелю и защитнику не как человек, а всего лишь в качестве некоего трофея, еще одного спасенного для Бога дикаря, «заблудшей души», которую ему удалось привести к свету.

Зазвонил сотовый телефон, вернув Хана в отвратительную реальность. Он взглянул на дисплей, чтобы выяснить, кто звонит, а затем, извинившись перед офицером Кэ д'Орсей, отошел в сторону и растворился в спасительной анонимности толпы.

— Вот это сюрприз! — проговорил он в трубку.

— Где вы находитесь? — Вопрос Степана Спалко прозвучал отрывисто, даже грубо, будто он был слишком занят, чтобы терять драгоценные секунды.

— В аэропорту Орли. Человек из Кэ д'Орсей только что сообщил мне, что Дэвид Уэбб погиб.

— Это соответствует действительности?

— Говорят, он ехал на мотоцикле и врезался прямо во встречный грузовик. — Хан помолчал, дожидаясь возможной реакции собеседника, но, поскольку ее не последовало, продолжил: — Вы, похоже, не радуетесь. Разве вы не этого хотели?

— Вот что я скажу вам, Хан, — сухо проговорил Спалко. — Праздновать смерть Уэбба пока что рано. Как сообщил мне мой агент из отеля «Великий Дунай», здесь, в Будапеште, у них только что зарегистрировался... Кто бы вы думали? Александр Конклин.

Хан оторопел до такой степени, что почувствовал, как у него подкашиваются ноги. Он был вынужден подойти к стене и облокотиться на нее спиной.

— Вы думаете, это Уэбб?

— Нет, призрак Алекса Конклина! — издевательски фыркнул Спалко.

Неожиданно для себя Хан ощутил, как все его тело покрыла холодная испарина.

— Но как я могу быть уверен, что это действительно Уэбб?

— Мой осведомитель передал мне его описание, а до этого я видел фоторобот, на котором изображен Уэбб.

Хан крепко стиснул зубы. Он предчувствовал, что этот разговор хорошим не кончится, но не мог остановиться.

— Вы знали, что Дэвид Уэбб — это на самом деле Джейсон Борн, но ничего не сказали мне. Почему?

— А с какой стати мне было это делать? — равнодушным тоном ответил Спалко. — Вы спрашивали о Уэббе, вот я вам про него и сказал. Я, между прочим, не телепат и не умею читать чужие мысли. Но я восхищен вашей проницательностью и тем, что вы самостоятельно сумели выяснить данный факт.

Хан испытал приступ такой острой ненависти, что его затрясло. Тем не менее он не позволил голосу выдать овладевшие им чувства.

— Теперь, когда Борн уже добрался до Будапешта, сколько, по-вашему, ему понадобится времени, чтобы добраться до вас?

— Я уже предпринял определенные шаги для того, чтобы исключить такую возможность, — сказал Спалко. — Но вы избавите меня от лишних хлопот, если прикончите этого ублюдка при первом же удобном случае.

Хан не верил ни единому слову этого человека, который не только бессовестно лгал ему, но и, что гораздо хуже, использовал его, как пешку, в своей непонятной игре. Поэтому он вновь испытал прилив ярости. Спалко хочет, чтобы Хан убил Борна, но для чего? Хан решил, что непременно выяснит это, причем еще до того, как совершит собственный акт мести.

К тому времени, когда Хан заговорил снова, он успел немного взять себя в руки. Несмотря на резкие нотки, голос его звучал холодно, как лед:

— Безусловно, я убью Борна, но сделаю это так и тогда, когда сочту нужным я сам, а не в соответствии с вашими пожеланиями.

* * *

В аэропорту Ферихедь «Гуманистам без границ» принадлежали три ангара. В одном из них стоял небольшой реактивный самолет, на округлом фюзеляже которого красовалась эмблема «Гуманистов» — человеческая ладонь, держащая большой зеленый крест. Рядом с ним находился грузовик, с которого люди в форме перегружали на борт самолета ящики с оружием. Хасан Арсенов сверял количество контейнеров с грузовой декларацией. Когда он отошел, чтобы перекинуться парой слов с одним из грузчиков, Степан Спалко повернулся к Зине и будничным тоном проговорил:

— Буквально через несколько часов я отбываю на Крит и хочу, чтобы вы поехали со мной.

От удивления глаза Зины широко открылись.

— Но, Шейх, я должна вернуться с Хасаном в Чечню, чтобы закончить последние приготовления, необходимые для выполнения нашей миссии.

Спалко не отрываясь смотрел в ее глаза.

— С последними приготовлениями, как вы это называете, Арсенов справится и без вашего участия. Наоборот, я думаю, это у него получится даже лучше, если... он не будет отвлекаться на общение с вами.

Зина была загипнотизирована его взглядом. Ее губы приоткрылись.

— Я хочу, чтобы вы поняли мои слова правильно. — Спалко увидел, что Арсенов возвращается, но продолжал говорить — медленно и размеренно, чтобы каждое слово в полной мере дошло до сознания женщины: — Я не приказываю вам. Решение должны принять вы. Только вы.

Он предлагал ей шанс. Какой именно, Зина еще не знала, но не сомневалась: этот момент является переломным в ее жизни. Какой бы выбор она сейчас ни сделала, обратной дороги уже не будет, и это было совершенно ясно по тому, как говорил с ней Спалко. Может, решение и вправду принимать ей, но Зина понимала: скажи она «нет», ей — конец. Но главное заключалось в том, что у нее не было ни малейшего желания говорить «нет».

— Мне всегда хотелось побывать на Крите, — прошептала она в тот самый момент, когда к ним подошел Арсенов.

Спалко ответил легким кивком, а потом повернулся к главарю чеченских террористов:

— Все погружено? Все на месте?

Арсенов поднял голову от своих бумаг.

— А разве может быть иначе, Шейх? — Он бросил взгляд на циферблат часов. — Мы с Зиной вылетаем меньше чем через час.

— Нет, Зина будет сопровождать оружие, — непринужденно ответил Спалко. — Контейнеры должны быть перегружены на мое рыболовецкое судно у Фарерских островов. Я хочу, чтобы один из вас проследил за погрузкой и затем сопровождал груз оставшуюся часть пути до Исландии. А вы, Хасан, должны находиться со своим отрядом. — Он улыбнулся. — Не сомневаюсь, вы не откажетесь одолжить мне Зину на несколько дней.

Арсенов наморщил лоб, посмотрел на Зину, которой хватило ума ответить ему безучастным взглядом, а затем кивнул:

— Конечно. Пусть будет так, как вы решили, Шейх. Зине показалось любопытным, что Шейх солгал Хасану относительно его планов на нее. Теперь она оказалась соучастницей Спалко в маленьком заговоре, который он только что сплел на ее глазах. В ожидании того, что должно было случиться, она одновременно нервничала и испытывала возбуждение. Увидев выражение, появившееся на лице Хасана, Зина внезапно ощутила угрызения совести, но затем их вытеснили мысли об ожидающем ее таинственном будущем и воспоминание о столь сладостно прозвучавших словах Шейха: «Я отбываю на Крит и хочу, чтобы вы поехали со мной».

Стоя позади Зины, Спалко протянул руку, и Арсенов пожал его запястье на манер того, как это принято у воинов.

— Ля илляха илль Аллах! — провозгласил Спалко.

— Ля илляха илль Аллах! — в тон ему ответил Арсенов, склонив голову.

— Снаружи ожидает лимузин. Он довезет вас до пассажирского терминала. Увидимся в Рейкьявике, мой друг. — Спалко повернулся и пошел к пилоту самолета, предоставив Зине возможность прощаться с ее нынешним — или уже бывшим? — любовником.

* * *

Все внутри Хана по-прежнему бурлило от странных, неведомых доселе эмоций. После его телефонного разговора со Спалко прошло уже сорок минут, и сейчас он ожидал посадки на рейс в Будапешт, но шок, который он испытал, узнав о том, что Джейсон Борн все еще жив, до сих пор не прошел. Хан сел на скамейку, оперся локтями о колени и спрятал лицо в ладонях, безуспешно пытаясь разобраться в том, что же на самом деле представляет собой этот проклятый мир. Для такого, как он, у которого каждая секунда настоящего одушевлена его прошлым, было невозможно найти способ разобраться во всем этом. Прошлое — покрыто мраком, а его память — шлюха, которая беспрестанно набивает себе цену, торгуясь с подсознанием, путая факты, преувеличивая значение одних событий и намеренно опуская другие. И все это — в угоду наполненному гноем нарыву, который долгие годы зрел в его душе.

Однако те чувства, которые свирепствовали в его душе сейчас, были даже более разрушительны. О том, что Джейсон жив, сообщил Степан Спалко, и это бесило Хана. Почему его отточенные, обостренные до предела инстинкты не подсказали ему, что необходимо копнуть поглубже? Почему он не задумался о том, что агент такой квалификации, как Борн, ни за что не позволил бы задавить себя шоферюге какого-то вонючего грузовика? И куда, наконец, девалось тело? Если же его обнаружили, было ли должным образом проведено опознание?

Хану сказали, что эксперты до сих пор просеивают останки на месте происшествия, что взрыв и последовавший за ним пожар уничтожили практически все следы, и, чтобы разобраться в обгоревшей мешанине металла и костей, специалистам потребуются еще многие часы, если не дни. И даже после этого они, возможно, не найдут никаких весомых свидетельств, которые позволят установить личности погибших. Хану следовало проявить большую проницательность, ведь похожий трюк, предназначенный для того, чтобы обмануть своих преследователей, три года назад использовал он сам, когда уходил от погони в доках Сингапура.

Однако при этом в мозгу Хана снова и снова возникал вопрос, который он пытался отгонять, и каждый раз — безуспешно. Что он ощутил, узнав, что Джейсон Борн жив? Радость? Страх? Гнев? Разочарование? Или — смесь всех этих эмоций, тошнотворный калейдоскоп разнообразных чувств, пронизавших все его существо?

Объявили посадку на рейс, и Хан, пошатываясь, словно пьяный, встал в конец немедленно выстроившейся очереди пассажиров, вылетающих в Будапешт.

* * *

Спалко вышел из дверей главного входа клиники «Евроцентра Био-I» на улице Хаттью. Он находился в глубокой задумчивости. Похоже, Хан начинает представлять собой серьезную проблему. Бесспорно, этот человек обладает рядом неоспоримых преимуществ. Спору нет, в высоком искусстве заказных убийств он — подлинный виртуоз, но теперь, когда Хан стал представлять собой угрозу для Степана Спалко, его не сможет спасти даже столь редкий дар.

Эта мысль не отпускала Спалко с тех самых пор, когда Хану не удалось покончить с Джейсоном Борном во время их первой встречи. В этом было что-то ненормальное, и это «что-то», словно рыбья кость, застряло в глотке у Спалко. Как он ни силился либо выплюнуть, либо проглотить это, у него ничего не получалось. Поэтому Спалко отдавал себе отчет в том, что обязан безотлагательно — раз и навсегда — разобраться с этим человеком, еще недавно выполнявшим для него услуги убийцы по найму. Никто не должен ни на метр приблизиться к запланированной им операции в Рейкьявике! Ни Борн, ни Хан! Сейчас конкретное имя уже не имело значения. С точки зрения Спалко, они оба были одинаково опасны. Спалко вошел в кафе, расположенное за углом уродливого, построенного в модернистском стиле здания клиники. Ожидавший его человек угодливо осклабился и склонил голову в почтительном приветствии. Спалко ответил ему благосклонной улыбкой.

— Простите за опоздание, Петер, — проговорил Спалко, усаживаясь за столик.

Доктор Петер Сидо воздел руку в успокаивающем жесте.

— Не стоит извиняться, Степан. Я знаю, насколько вы заняты.

— Занят, конечно, но не настолько, чтобы отложить поиски доктора Шиффера.

— Слава богу! — Сидо добавил взбитые сливки в свою чашку с кофе и безутешно покачал головой. — Откровенно говоря, Степан, даже не знаю, как я буду обходиться без вас и без вашей помоши! Когда я узнал, что Феликс исчез, я чуть разума не лишился!

— Не переживайте так сильно, Петер. Каждый новый день приближает нас к встрече с ним.

— О, как бы мне хотелось в это верить! — Сидо представлял собой в высшей степени непримечательную личность. Он был среднего роста и веса, с глазами цвета тины, которые казались значительно больше из-за очков в стальной оправе. Его череп беспорядочно зарос короткими каштановыми волосами, незнакомыми, судя по всему, с таким предметом обихода, как расческа. На Сидо был надет коричневый твидовый костюм «в елочку» — с обтрепанными обшлагами, белая рубашка и галстук в черно-коричневую полоску, который вышел из моды, как минимум, лет десять назад. С такой внешностью он мог бы быть коммивояжером или владельцем похоронного бюро, но он не был ни тем ни другим. За этой невзрачной внешностью скрывался редкостный по силе ум.

— А теперь, если позволите, настала моя очередь задавать вопросы, — сказал Спалко. — И вот первый: где интересующий меня продукт?

Сидо, по всей видимости, ожидал этого вопроса, поскольку сразу же с готовностью кивнул и охотно ответил:

— Он уже синтезирован, и вы можете получить его в любой момент, когда пожелаете.

— Вы принесли его?

— Только маленький образец. Остальное надежно спрятано в холодильниках «Биоклиники». Кстати, относительно образца вы можете быть совершенно спокойны: я лично поместил его в специальный контейнер, который изготовил собственными руками. Продукт чрезвычайно чувствителен. Видите ли, до момента использования он должен храниться при температуре минус 32 градуса по Цельсию. Разработанный мною контейнер имеет встроенное охлаждающее устройство с запасом энергии на сорок восемь часов непрерывной работы. — Сидо запустил руку под стол и извлек оттуда черную металлическую коробочку размером с две небольшие книги, положенные друг на друга. — Повторяю: сорок восемь часов. Вас это устраивает?

— Вполне, — ответил Спалко, принимая коробку из рук собеседника. Она была тяжелее, чем можно было предположить, и, очевидно, не в последнюю очередь, благодаря охлаждающему устройству.

— И все же, — вздохнул Сидо, — я по-прежнему не могу понять, для чего вам понадобился столь мощный патоген.

В течение нескольких секунд Спалко не отрываясь смотрел на ученого, успев за это время вытащить из пачки сигарету и закурить ее. Он понимал, что если откроет карты раньше времени, то испортит весь эффект, а в случае с Сидо эффект означал все! Пусть он и является подлинным гением в деле создания бактерий, распространяемых воздушным путем, но помимо этого необходимо было учитывать, что этот человек обладает качествами типичного «доброго доктора» из детских сказочек. Не то чтобы он так уж сильно отличался от всех остальных «пилюлькиных» в белых халатах, которые в течение всей жизни живут, уткнув носы в свои дурацкие мензурки. Просто в данном случае фантастическая наивность доктора Сидо идеально играла на руку Спалко. Доктор страстно хотел заполучить обратно своего друга, доктора Феликса Шиффера. Все остальное не имело для него никакого значения, и именно поэтому он слушал объяснения Спалко лишь краем уха. Единственное, что было ему нужно, — это остаться в согласии со своей совестью.

Наконец Спалко заговорил:

— Как я вам и обещал, я связался с объединенной англо-американской группой по борьбе с терроризмом.

— Они будут принимать участие в саммите по борьбе с терроризмом, который состоится на следующей неделе?

— Конечно, — солгал Спалко. Никакой «объединенной англо-американской группы по борьбе с терроризмом», разумеется, никогда не существовало. Он придумал ее только что. — Короче говоря, они почти раскрыли заговор, целью которого являлось проведение террористического акта с использованием биологического оружия. А это, как вам известно, предполагает применение летучих патогенов наряду со смертоносными химическими субстанциями. Необходимые тесты должна провести уже упомянутая мною англо-американская группа по борьбе с терроризмом. Именно поэтому они обратились ко мне, и мы в итоге заключили соответствующее соглашение. То есть теперь дело обстоит так: я нахожу доктора Шиффера, а вы предоставляете мне продукт, необходимый объединенным антитеррористическим силам для анализа.

— Да, я все это знаю. Вы мне уже объясняли... — Голос Сидо срывался. Он нервно играл со своей ложкой, барабаня ею по скатерти до тех пор, пока Спалко не попросил его успокоиться.

— Извините, — пробормотал ученый, поправив очки на переносице, — но я по-прежнему не понимаю, что они намерены делать с нашим продуктом? Вы ведь, насколько мне помнится, упоминали о каком-то испытании?

Спалко подался вперед. Настал критический момент. Именно сейчас он завладеет Сидо со всеми его потрохами! Он оглянулся: сначала налево, затем — направо, а потом заговорил, заговорщически понизив голос:

— Слушайте меня очень внимательно, Петер. Я и так уж рассказал вам больше, чем должен был, а то, что скажу сейчас, и вовсе относится к совершенно секретной информации. Вы понимаете?

Сидо также ссутулился, подавшись к собеседнику, и кивнул.

— Честно говоря, я боюсь, что, рассказав вам так много, я уже нарушил соглашение о конфиденциальности, которое они заставили меня подписать.

— О, дорогой мой! Выходит, я вас подвел? — Сидо не на шутку переживал.

— Прошу вас, не волнуйтесь по этому поводу, Петер. Со мной все будет в порядке, — сказал Спалко. — Если, конечно, вы никому ни о чем не проговоритесь.

— Да что вы! Ни в коем случае!

Спалко снова улыбнулся.

— Я не сомневался в этом ни секунды, Петер! Вы же видите, я полностью доверяю вам!

— Не только вижу, но и очень высоко ценю ваше доверие, Степан. Это действительно так, поверьте!

Ну что за фарс! Пытаясь не рассмеяться, Спалко прикусил губу, а затем, придав своему лицу еще более загадочное выражение, продолжил.

— Я не знаю, что за испытания они задумали, — проговорил он так тихо, что ученый был вынужден придвинуться к нему еще ближе. Собеседники уже почти соприкасались носами. — Эти люди мне ничего не рассказывают. А я не спрашиваю.

— Понятно...

— Но я верю — и вы тоже должны разделять эту веру! — в то, что все их действия направлены на одно: защитить, уберечь всех нас в нынешнем мире, который становится все более неспокойным.

Произнося всю эту ахинею, Спалко думал совсем о другом. Главным во все времена являлось умение внушить доверие. Но в случае с этим «лопухом» важнее было другое — убедить его в том, что он, Спалко, доверяет ему. Если это удастся, Сидо можно будет остричь, как барана, и он даже не заподозрит, что с ним что-то происходит.

— Короче говоря, мы должны помогать этим людям во всем, что бы они ни делали, и именно это я пообещал им во время нашей первой встречи.

— Я поступил бы точно так же, — шмыгнув носом, признался Сидо, отерев пот с верхней губы. — Поверьте мне, Степан, если вы и можете на кого-то рассчитывать, то только на меня!

* * *

Обсерватория ВМС, расположившаяся на пересечении Массачусетс-стрит и Тридцать четвертой улицы, являлась главным «поставщиком» точного времени для всех официальных структур в Соединенных Штатах Америки. Это было единственное заведение в стране, которое держало под неусыпным контролем все передвижения Луны, звезд и планет. Возраст самого большого телескопа этого ведомства уже перевалил за сто лет, но этот прибор все еще использовался. Именно с его помощью в 1877 году доктор Асаф Холл открыл два спутника Марса. Кто знает, с какой стати ему пришло в голову назвать их Деймосом, что значит «беспокойство», и Фобосом, что означает «страх»! Но, так или иначе, когда директором Центрального разведывательного управления овладевала меланхолия, какая-то неведомая сила тянула его именно сюда, в обсерваторию. Наверное, именно поэтому он выбрал для своего кабинета место в глубине здания, поближе к телескопу доктора Холла.

Именно там обнаружил Директора Мартин Линдрос. Старик проводил видеосовещание с Джеми Халлом, посланным в Рейкьявик для обеспечения безопасности саммита по борьбе с терроризмом, который в ближайшие дни должен был открыться в исландской столице.

— Фаид аль-Сауд меня не колышет, — говорил Халл вполне будничным голосом. — Арабы вообще ни хрена не понимают в обеспечении безопасности, поэтому в данном вопросе они полностью полагаются на нас. А вот русские... — Халл помотал головой и раздраженно скривился. — Особенно этот Борис Ильич Карпов... Он меня просто достал: постоянно задает вопросы, спорит со мной по любому поводу. Мне кажется, он извращенец и эти склоки помогают ему достичь оргазма.

— Джеми, либо я тебя неправильно понял, либо ты пытаешься убедить меня в том, что не можешь совладать с каким-то вонючим русским кагэбэшником?

Голубые глаза Халла испуганно расширились, пшеничные усы дернулись вверх, а затем вниз.

— Нет, сэр! Ничего подобного!

— Ты понимаешь, что я могу отозвать тебя в любой момент и заменить другим человеком? — В голосе Директора звучала холодная ярость.

— Не нужно, сэр! В этом нет необходимости...

— А вот я к этому готов! Поверь мне, я, мать твою, нахожусь в таком настроении, что готов...

— Не надо, сэр! Я справлюсь с Карповым!

— Ладно, даю тебе еще один шанс.

В голосе старого воина Линдрос ощутил огромную усталость. Ему очень не хотелось, чтобы электронная связь донесла то же ощущение до Халла, находящегося за тридевять земель.

— Накануне и в течение визита президента мы должны образовать сплоченный, непробиваемый фронт. Это понятно?

— Так точно, сэр!

— Надеюсь, Джейсон Борн у вас там не просматривается?

— Пока — нет, сэр. Уверяю вас, мы проявляем максимум бдительности.

Поняв, что Директор уже закончил разговор, Мартин Линдрос кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Услышав этот сигнал. Директор сказал своему заокеанскому собеседнику:

— Джеми, ко мне пришли, так что я не могу говорить с тобой дольше. Пообщаемся завтра.

Затем он соорудил из ладоней пирамидку, облокотившись на поверхность письменного стола, и уставился на стоявшие тут же цветные фотографии пустынной поверхности Марса и двух его безжизненных спутников.

Повесив плащ на вешалку, Линдрос вошел в кабинет и уселся рядом со своим боссом. Кабинет, который выбрал для себя Директор, представлял собой маленькую комнату, в которой было холодно даже в летнюю жару. На одной стене висел портрет президента, на противоположной — располагалось небольшое окно, за которым покачивали ветвями высокие сосны. Направленный на них свет прожекторов службы безопасности заставлял хвою играть самыми причудливыми цветами в черно-белом диапазоне.

— Из Парижа пришли хорошие новости, сэр. Джейсон Борн — мертв.

Директор поднял голову, и еще недавно застывшая маска на его лице уступила место заинтересованности.

— Они его взяли? Как это произошло? Надеюсь, что этот подонок подох мучительной смертью?

— Надеюсь, что так, сэр. Он погиб в дорожно-транспортном происшествии на шоссе А1, к северо-западу от Парижа. Ехал на мотоцикле и врезался во встречный грузовик. Свидетель — офицер Кэ д'Орсей, женщина, которая лично наблюдала эту сцену.

— Господи, — выдохнул Директор, — значит, от него осталось лишь бензиновое пятно на асфальте! — Брови Старика сошлись в одну линию. — Это точно?

— До тех пор пока не проведена идентификация трупов, полной уверенности быть не может. Мы отправили французам образец ДНК Борна и копию его стоматологической карты, но, по словам официальных лиц Франции, имел место колоссальный взрыв, и они опасаются, что в последовавшем за ним пожаре могли не уцелеть даже кости погибших. В любом случае, чтобы разобраться на месте происшествия, им понадобится не менее двух дней. Французы обещали мне держать нас в курсе дела и передавать всю самую свежую информацию по мере ее поступления.

Директор кивнул.

— И вот еще что, — добавил Линдрос, — Жак Робиннэ не пострадал.

— Кто?

— Французский министр культуры, сэр. Он был другом Конклина и на протяжении некоторого времени являлся его главным контактным лицом в Париже. Мы опасались, что он может стать очередной мишенью Борна.

Мужчины сидели молча и совершенно неподвижно. О чем думал Директор? Может быть, об Алексе Конклине? Или — сопоставлял роли, которые играли в нынешней жизни такие чувства, как страсти и страх, дивясь прозорливости доктора Холла? В свое время он с головой погрузился в работу секретных служб, надеясь на то, что она облегчит груз тех самых страстей и страха, с которыми он явился на этот свет, но деятельность за кулисами обыденной жизни, в сумрачном мире разведки, принесла прямо противоположные результаты. Однако, несмотря на все это, он ни разу даже не задумывался том, чтобы бросить свою работу. Он не мыслил без нее своей жизни, все его существование определялось тем, что ему удалось сделать в том мире, который был невидим для постороннего взгляда.

— Сэр, извините меня за то, что лезу не в свои дела, но сейчас уже поздний час.

Директор вздохнул.

— Мартин, скажи мне хоть что-нибудь, чего я не знаю.

— По-моему, вам пора отправляться домой, к Мадлен, — мягко проговорил Линдрос.

Директор устало провел ладонью по лицу, внезапно ощутив, насколько сильно он вымотался.

— Мэдди — у своей сестры, в Фениксе. Мой дом нынче пуст.

— И все равно, нужно ехать домой.

Линдрос встал, собираясь уйти, но Директор остановил его взглядом.

— Выслушай меня, Мартин. Ты полагаешь, что с Борном покончено, но это не так.

— Я не совсем вас понимаю, сэр, — ответил Линдрос, надевая плащ.

— Возможно, Борн действительно мертв, но за последние часы своей жизни он сделал из нас мартышек.

— Простите, сэр?

— Он сделал из нас мартышек в глазах всех остальных. Это недопустимо. Мы все — под колпаком, и, начнись какая-либо проверка, нам станут задавать очень неприятные вопросы, на которые мы не сможем ответить, и последствия будут самыми удручающими. — В глазах Директора вспыхнул опасный огонек. — Для того чтобы спрятать эту историю в чулан и позабыть о ней, нам не хватает одного.

— И что же это, сэр?

— Нам нужен козел отпущения, Мартин, человек, к которому прилипнет все дерьмо, в результате чего мы с тобой будем пахнуть как розовые бутоны в мае. — Директор посмотрел на своего заместителя испытующим взглядом. — У тебя есть кто-нибудь на примете, Мартин? Можешь ли ты предложить кого-нибудь на эту роль?

Линдрос почувствовал, как в его животе образовался тугой холодный комок.

— Ну же, Мартин, говори! — подстегнул его Директор. — Я жду!

Однако Линдрос по-прежнему молчал. Он был просто не в состоянии разжать губы.

— Что ж, Мартин, в таком случае я скажу за тебя. Конечно же, такая кандидатура имеется, и ты прекрасно знаешь, кого я имею в виду.

— Это доставляет вам удовольствие, сэр?

Вопрос прозвучал косвенным обвинением, но Директор не только не обиделся, а, наоборот, испытал чувство гордости. Уже не в первый раз он убеждался в том, что его мальчики выросли порядочными людьми. Раз они не сдают своих коллег, то тем более не сдадут и его.

— Я говорю о детективе Гаррисе.

— Мы не имеем права поступать с ним подобным образом! — с усилием проговорил Линдрос. Он чувствовал, как в его груди кипит злость, словно пена, вырывающаяся из открытой банки с содовой.

— Мы? А при чем тут «мы», Мартин? Задание было поручено тебе, и я довел это до твоего сведения с самого начала. Так что расхлебывать последствия — тоже тебе.

— Но Гаррис ничем не провинился!

Брови Директора поползли на лоб.

— Лично я в этом сильно сомневаюсь, но, даже если ты прав, кого это волнует?

— Меня, сэр.

— Ну что ж, прекрасно, Мартин. В таком случае ответственность за фиаско в Старом городе и в тоннеле под площадью Вашингтона тебе придется взять на себя. Ты к этому готов?

Линдрос прикусил губу.

— Иного выбора у меня нет?

— Лично я его не вижу. А ты? Эта сука, Алонсо-Ортис, твердо решила вырезать из меня фунт плоти — тем или иным способом. И мне, черт побери, не все равно, кого принести в жертву — какого-то занюханного детектива из полиции штата Вирджиния или моего любимого заместителя! Допустим, ты решил сделать себе харакири, Мартин, но подумал ли ты о том, как это отразится на мне?

— Боже всемилостивый! — воскликнул Линдрос, будучи уже не в состоянии выносить все происходящее. — Каким образом вам удалось в течение стольких лет выживать в этом гадючнике?

— А с чего ты взял, что мне это удалось? — спросил Директор, поднимаясь и надевая пальто.

* * *

К монументальному, сложенному из дикого камня готическому зданию церкви Матиаса Борн прибыл без двадцати двенадцать. Следующие двадцать минут он осматривался и привыкал к территории. Небо было чистым, воздух — холодным и бодрящим. Но на горизонте клубились густые тучи, и порывы свежего ветра доносили до Борна запах близкого дождя. Случайные звуки и мимолетные ароматы то и дело будили в его поврежденной памяти обрывки каких-то старых воспоминаний. Борн не сомневался, что когда-то в прошлом уже бывал здесь, но, как ни старался, не мог вспомнить, когда именно и с какой целью. Уже в который раз в его сознании всплыли образы двоих дорогих ему людей, и душу вновь захлестнула боль от утраты — такая сильная, что на секунду ему показалось, будто она способна вернуть к жизни Алекса и Мо.

Непроизвольно застонав, Борн тем не менее вернулся к тому, зачем сюда приехал, продолжив самым внимательным образом осматривать окрестности, желая убедиться, что враг не наблюдает за ним из укрытия.

Когда часы пробили полночь, он подошел к огромному южному фасаду церкви, над которым возвышалась восьмидесятиметровая башня с горгульями — каменными рыльцами водосточных труб в готическом стиле. На нижней ступени крыльца стояла молодая женщина — высокая, стройная и удивительно красивая. На ее длинных рыжих волосах играли отблески уличных огней, а позади, над порталом главного входа, печально взирал высеченный из камня еще в XIV веке лик Девы Марии. Женщина попросила Борна назвать свое имя.

— Алекс Конклин, — представился он.

— Ваш паспорт, пожалуйста, — потребовала она строгим, словно у чиновника иммиграционной службы, тоном.

Борн протянул ей паспорт и наблюдал, как женщина внимательно изучает его, водя по страницам подушечкой большого пальца. У нее были интересные руки: сильные, хотя и тонкие, с длинными пальцами и коротко остриженными ногтями. Такие руки обычно бывают у музыкантов. Женщине было не больше тридцати пяти.

— Откуда мне знать, что вы — действительно Александр Конклин? — спросила она.

— Ниоткуда. Разве человек может быть вообще уверен в том, что знает что-то наверняка? — ответил Борн. — Поверьте, вот и все.

Женщина фыркнула.

— Как ваше имя?

— Оно указано в паспорте.

Она посмотрела на него тяжелым взглядом.

— Я имею в виду ваше настоящее имя. То, которое вам дали при рождении.

— Алексей, — ответил Борн, вспомнив, что Конклин был эмигрантом, русским по национальности.

Женщина кивнула. У нее были правильные черты лица, на котором доминировали зеленые мадьярские глаза и большие, полные губы, обещающие неземное наслаждение тому, кто сумеет завоевать ее благосклонность. В ней ощущались некая напускная строгость и в то же время чувственность конца XIX — гораздо более невинного — века, когда недосказанное зачастую являлось значительно важнее высказанного вслух.

— Добро пожаловать в Будапешт, мистер Конклин. Меня зовут Аннака Вадас. — Сделав приглашающий жест, она добавила: — Следуйте, пожалуйста, за мной.

В следующую минуту они пересекли площадь перед главными церковными воротами и завернули за угол, оказавшись на боковой, плохо освещенной улице. Низкая деревянная дверь, обитая древними железными полосами, была едва различима в темноте. Женщина вынула маленький карманный фонарик, из которого, как ни странно, ударил мощный луч света. Затем, достав из сумочки старинный ключ, она сунула его в замок и повернула — сначала в одну сторону, затем в другую, дотронулась до двери, и от этого легкого прикосновения та бесшумно отворилась.

— Мой отец ждет вас внутри, — сообщила Аннака, и они вошли в просторное помещение церкви.

В колеблющемся свете фонарика Борн сумел разглядеть, что оштукатуренные стены церкви были покрыты цветными фресками со сценами из жизни венгерских святых.

— В 1541 году Буда пала под натиском тюркских орд, эта церковь была превращена в главную городскую мечеть и оставалась таковой на протяжении следующих полутора веков, — стала рассказывать женщина, переводя луч света с одной фрески на другую. — Захватчики вышвырнули отсюда все убранство и утварь, а стены побелили, замазав все эти великолепные фрески. Однако теперь, как видите, все восстановлено в первозданном виде — так, как было в тринадцатом веке.

Впереди Борн увидел тусклый свет. Аннака вела его в северный придел, где располагались несколько молелен. В одной из них, рядом с алтарем, зловещими тенями возвышались саркофаги с останками венгерского короля Белы III и его супруги Анны Шатильонской, которые правили страной в X веке. В нише, служившей когда-то склепом, рядом с высеченным на стене средневековым орнаментом, стоял, закутавшись в непроницаемую тень, человек.

Янош Вадас протянул руку, но, когда Борн сделал движение, намереваясь пожать ее, из мрака угрожающе выступили еще три фигуры. Борн выхватил пистолет, но это его действие вызвало лишь улыбку на лице Вадаса.

— Взгляните на боек, мистер Борн. Неужели вы полагаете, что я снабдил бы вас боевым, работающим оружием?

Борн увидел, что Аннака целится в него из пистолета.

— Мы много лет дружили с Алексеем Конклиным, мистер Борн. Но даже если бы я никогда не видел его, то за последние дни мне удалось хорошо изучить ваше лицо, поскольку оно то и дело мелькает в выпусках новостей. — У Вадаса был настороженный, выжидающий взгляд охотника, темные кустистые брови, квадратная челюсть. В глазах светился неприятный огонек. Очевидно, в молодые годы он являлся обладателем роскошной шевелюры, но теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, о ней напоминал лишь треугольный клинышек волос на лбу. — Насколько мне известно, вас обвиняют в убийстве Алексея и еще одного человека — доктора Панова. Впрочем, смерти одного Алексея мне достаточно для того, чтобы приказать уничтожить вас прямо здесь и сейчас.

— Он был и моим старым другом. Более того — моим наставником.

Вадас выглядел грустным и уставшим.

— И вы, несмотря на это, — со вздохом проговорил он, — предали его, поскольку, я полагаю, подобно другим, захотели узнать, что хранится в голове Феликса Шиффера?

— Я представления не имею, о чем вы говорите.

— Ну да, конечно! — скептически хмыкнул Вадас.

— Откуда, по-вашему, я знаю настоящее имя Алекса? Алексей и Мо Панов были моими друзьями!

— В таком случае, убив их, вы совершили бы подлинный акт безумия.

— Вот именно!

— Выходит, господин Хазас не зря предположил, что вы — сумасшедший, — спокойным тоном произнес Вадас. — Помните господина Хазаса? Администратора отеля, которого вы едва не придушили? «Маньяк» — кажется, именно так он вас назвал.

— Значит, вот от кого вы узнали о моем приезде, после чего позвонили мне, — ответил Борн. — Может, я действительно немного переусердствовал, вывернув ему руку, но я знал, что он лжет.

— Он лгал по моему приказу, — с легким оттенком гордости парировал Вадас.

Под пристальными взглядами Аннаки и охранников Борн медленно приблизился к Вадасу и подал ему свое бесполезное оружие, но в тот момент, когда Вадас протянул руку, чтобы взять его, Борн обхватил пожилого мужчину локтем за шею и развернул, прижав спиной к своей груди. В тот же момент в его руке, словно из ниоткуда, материализовался керамический пистолет, дуло которого оказалось прижатым к виску Вадаса.

— И вы всерьез полагали, что я понадеюсь на незнакомое мне оружие без того, чтобы не разобрать его предварительно на части и не собрать вновь? — Обращаясь к Аннаке, Борн продолжал говорить спокойным, будничным голосом: — Если вы не хотите, чтобы мозги вашего отца забрызгали шедевры искусства, которым уже перевалило за пять веков, положите пистолет на пол. Не смотрите на него. Делайте то, что велю вам я.

Аннака повиновалась и положила оружие на пол.

— Теперь толкните его в мою сторону.

Женщина выполнила и этот приказ.

Никто из троих охранников за все это время не сделал ни единого движения, и теперь уже не сделают — в этом Борн не сомневался. И тем не менее он на всякий случай не выпускал их из поля зрения. Убрав пистолет от виска Вадаса, он отпустил его.

— Я мог бы пристрелить вас, будь на то моя воля.

— А я бы убила вас, — со злостью откликнулась Аннака.

— Не сомневаюсь, что вы попытались бы это сделать, — парировал Борн и опустил руку с пистолетом, демонстрируя присутствующим, что не намерен пускать его в ход. — Но это были бы враждебные действия, а мы с вами — не враги.

Подняв с пола пистолет Аннаки, он протянул его ей, держа за дуло. Не говоря ни слова, женщина взяла свое оружие и тут же снова направила его на Борна.

— Во что вы превратили свою дочь, господин Вадас! Да, она убьет ради вас любого, но, похоже, готова сделать это чересчур поспешно и без всяких оснований.

Вадас встал между Аннакой и Борном и властным движением руки заставил дочь опустить оружие.

— У меня и так слишком много врагов, Аннака, — мягко проговорил он.

Женщина убрала пистолет, но в ее глазах, устремленных на Борна, по-прежнему горела враждебность. Затем Вадас повернулся к Борну:

— Как я уже сказал, убийство Алексея было бы с вашей стороны актом безумия, однако ваши действия не выдают в вас сумасшедшего.

— Меня подставили и выставили в качестве убийцы, в то время как подлинный преступник остается на свободе.

— Интересно. Кто же он и как все это проделал?

— Для того чтобы выяснить это, я и приехал сюда.

Несколько секунд Вадас смотрел на Борна тяжелым взглядом, а затем огляделся вокруг себя и воздел руки.

— Если бы Алекс был жив, я должен был бы встретиться здесь именно с ним, понимаете? Это место наполнено особым смыслом. Здесь на заре четырнадцатого века стояла первая церковь, построенная в Буде. Видите огромный орган на балконе? Он играл во время двух бракосочетаний короля Матиаса. Здесь были коронованы два последних властителя Венгрии — Франц Иосиф I и Карл IV. Да, здесь вершилась история, и мы с Алексеем тоже хотели изменить историю.

— Не без помощи доктора Феликса Шиффера, насколько я понимаю? — задал вопрос Борн.

Вадас не успел ответить. В эту самую секунду раздался грохот, эхом раскатившийся под сводами церкви, и пожилой мужчина, широко раскинув руки в стороны, был отброшен назад. Из пулевого отверстия в его лбу фонтаном ударила кровь. Схватив Аннаку, Борн нырнул в сторону и, увлекая ее за собой, упал на каменный пол. Трое людей Вадаса бросились врассыпную, ища укрытие и при этом ожесточенно отстреливаясь. Один был убит почти сразу и рухнул, скончавшись еще раньше, чем его тело соприкоснулось с мраморными плитами пола. Другой сумел добежать до церковной скамьи и безуспешно попытался укрыться за ней, но и он не сумел спастись от пули, поразившей его в позвоночник. Подскочив от удара, он выгнулся назад, и пистолет, выпавший из его руки, с глухим стуком ударился о деревянное сиденье скамьи.

С третьего охранника, которому все же удалось укрыться, Борн перевел взгляд на Вадаса. Тот лежал, распростершись на полу, под его головой все шире растекалась темная лужа крови. Он не шевелился и, похоже, не дышал. Участившиеся выстрелы заставили Борна снова обратить внимание на последнего из охранников Вадаса. Стоя на корточках, тот пускал пулю за пулей куда-то вверх, в сторону балкона, где располагался большой соборный орган. Вдруг голова мужчины резко запрокинулась назад, руки бессильно повисли, а на груди стало расплываться кровавое пятно. Он попытался зажать рану ладонью, но глаза его уже закатились, и по телу прокатилась предсмертная судорога.

Борн поднял голову, вгляделся в сумрак, царивший на балконе второго яруса, заметил там тень человеческой фигуры и выстрелил. Пуля угодила в стену, выбив из нее фонтанчик каменных крошек. Затем он выхватил у Аннаки ее фонарик и, направив луч в ту сторону, побежал к винтовой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Освободившись от его хватки, Аннака наконец смогла оглядеться и, увидев отца, лежащего в луже крови, пронзительно завизжала.

— Назад! — крикнул Борн. — Вам грозит опасность!

Не обращая внимания на его предупреждение. Аннака бросилась к отцу.

Стремясь прикрыть ее, Борн выпустил еще несколько пуль в сторону балкона, но не был удивлен тем, что ответного огня не последовало. Снайпер выполнил свою задачу и, по всей вероятности, уже пустился в бега.

Не теряя ни секунды, Борн прыжками поднялся на второй этаж и, найдя пустую обойму, двинулся дальше. Балкон выглядел безлюдным. Его пол был устлан каменной плиткой, а деревянная стена позади органа — украшена причудливой резьбой. Борн заглянул за орган, но там никого не оказалось. Тогда он обследовал пол вокруг органа и стену рядом с ним. Ему показалось, что одна из панелей чем-то отличается от других: ее правая сторона была на несколько сантиметров шире, как если бы...

Кончиками пальцев Борн обследовал панель, которая на самом деле оказалась узкой потайной дверью. Открыв ее, он ступил внутрь и сразу же наткнулся на крутую винтовую лестницу. С оружием наготове, Борн стал подниматься, пока не уперся еще в одну дверь, а после того как ударом ноги открыл ее нараспашку, обнаружил, что находится на крыше собора. Едва Борн высунул голову наружу, прогремел выстрел. Он нырнул обратно, но успел заметить фигуру, пробирающуюся по черепичной крыше. Мало тою, что крыша была очень покатой, начался дождь, сделавший и без того скользкую черепицу еще более предательской. Во всем этом имелась лишь одна положительная сторона: убийца был слишком занят тем, чтобы сохранить равновесие, поэтому ему было не до того, чтобы снова стрелять в Борна.

Взглянув на подошвы своих новых ботинок, Борн сразу же понял, что они будут скользить по черепице, поэтому без сожаления сбросил туфли, и они полетели вниз. Затем по-крабьи он пополз по крыше. Внизу, в тридцати метрах под ним, что казалось отсюда самой глубокой в мире пропастью, на булыжной мостовой площади вокруг церкви играли отсветы уличных фонарей. Цепляясь за черепицу пальцами рук и ног, Борн продолжал преследование снайпера. В глубине его души шевельнулось подозрение, что человек, за которым он гонится, — это Хан, но разве тот сумел бы добраться до Будапешта раньше его, и с какой стати ему убивать Вадаса, а не его, Борна?

Задрав голову, он увидел, что фигура ползет по направлению к башне, расположенной на южной стороне здания. Дав себе слово не упустить убийцу, Борн двинулся следом на ним.

Черепицы были старыми и крошились под ногами. Одна из них, когда Борн ухватился за нее, лопнула по центру, и несколько секунд он ожесточенно размахивал руками, пытаясь удержать равновесие и не свалиться в казавшуюся бездонной пропасть. Когда ему это удалось, Борн отшвырнул обломки черепицы в сторону и через секунду услышал, что они шрапнелью ударились о крышу маленькой часовни в нескольких метрах ниже.

Мозг Борна лихорадочно работал. Момент наивысшей опасности наступил, когда убийца добрался до башни и укрылся в ней. Теперь Борн представлял собой идеальную мишень, и снайпер мог чувствовать себя комфортно, как в тире. Дождь усилился. Видимость стала значительно хуже, а ползти — тяжелее. Размытый силуэт башни виднелся примерно в пятидесяти ярдах впереди.

Борн преодолел уже три четверти пути по направлению к коньку, как вдруг до его слуха донесся странный звук словно металл ударился о камень, и он плашмя упал на поверхность крыши. Из-под тела Борна во все стороны брызнула скопившаяся в углублениях черепицы дождевая вода, а возле самого уха просвистела пуля. Черепица возле его правого колена разлетелась тысячей кусков, и он потерял из виду того, кого преследовал. А затем — его неудержимо повлекло вниз, будто с ледяной горки, и, скатившись по предательски скользкой поверхности крыши, он сорвался вниз.

Инстинктивно Борн расслабил тело и, ударившись плечом о крышу стоявшей внизу часовни, сгруппировал тело в комок и покатился, пытаясь использовать собственную инерцию для того, чтобы смягчить силу удара. Его кувыркание было остановлено рамой замазанного краской оконца. К счастью, с того места, где расположился снайпер, последний не мог его видеть.

Поглядев наверх, Борн увидел, что находится не так уж далеко от башни, в которой укрылся убийца. Прямо перед ним располагалась башня меньшего размера, а в ней — узкое стрельчатое окно, словно зовущее воспользоваться собою. Древнее, как сам собор, окно не было застеклено. Борн проскользнул внутрь его и стал пробираться наверх, очутившись вскоре на узком каменном парапете, который вел прямиком к южной башне.

Борн не знал, в какой момент своего продвижения по парапету он станет удобной мишенью для снайпера, поэтому, сделав глубокий вдох, выскочил из двери и, как мог быстро, побежал по узкому каменному проходу. Уловив впереди себя какое-то движение, он упал и кувыркнулся через голову. Тут же грянул новый выстрел, но Борн уже вскочил на ноги и, прежде чем снайпер успел выстрелить снова, оттолкнувшись ногами от пола, нырнул головой вперед в открытое окно башни.

Снова прогремели выстрелы, и Борна обожгли каменные брызги, но он, не обращая внимания ни на что другое, уже карабкался по винтовой лестнице, вздымавшейся в сердцевине башни. Наверху послышалось металлическое клацанье. Этот звук подсказал Борну, что у его противника закончились боеприпасы и тот перезаряжает оружие, поэтому он ринулся наверх, перескакивая разом через три ступеньки, чтобы успеть по максимуму использовать это временное преимущество. Затем до слуха Борна донесся еще один металлический звук — это ему навстречу, сверху, по каменным ступеням скатывался пустой патронный магазин. Теперь Борн уже крался, припадая к ступеням наподобие тигра и не позволяя себе ни одного лишнего движения. Выстрелов больше не раздавалось, и это давало шанс надеяться на то, что снайпер уже почти у него в руках.

Однако шанс — слишком призрачная категория, Борн же хотел знать наверняка. Он нацелил фонарик Аннаки вверх, вдоль спирали лестницы, включил его и тут же увидел скользнувшую в сторону тень на ступенях прямо над его головой. Противник пытался скрыться, и это придало Борну дополнительные силы. Прежде чем снайпер успел определить его местоположение, Борн выключил фонарик.

Теперь они находились прямо под крышей башни, на высоте примерно в восемьдесят метров от земли. Стрелку больше некуда отступать. Для того чтобы выбраться из ловушки, у него остался единственный выход — убить Борна. Отчаяние сделает его более опасным, но в то же время и более опрометчивым. Теперь — дело за Борном. Он должен использовать это преимущество с максимальным эффектом! Он не имеет права на ошибку!

Высоко над собой Борн видел круглый купол башни, окруженный высокими стрельчатыми арками, через которые внутрь проникали ветер и дождь. Он стал просчитывать свои дальнейшие действия. Если продолжить подъем очертя голову, его наверняка встретит шквал пуль, но не может же он вечно оставаться здесь, прилипнув к ступеням лестницы!

Борн взял фонарик, направил его на следующую ступеньку под тем же углом, под которым находилось его тело, а затем включил его и, пригнув голову, метнулся вверх — настолько высоко, насколько позволили его мускулы.

Грохот винтовочной канонады под высокими сводами башни был оглушающим, и не успело его эхо утихнуть, как Борн уже преодолел остающиеся ступени. Его расчет оправдался: доведенный до отчаяния стрелок одним махом выпустил все остававшиеся у него патроны в сторону вспыхнувшего фонарика — туда, откуда, по его мнению, начал свою последнюю атаку его противник.

Жмурясь от летящей в глаза каменной крошки, Борн, словно бык во время корриды, врезался головой в живот стрелка, сбив его с ног и впечатав спиной в одну из каменных арок. Мужчина, сцепив руки, ударил его по спине, заставив Борна упасть на колени и склонить голову вниз, обнажив шею — слишком заманчивую мишень, чтобы оставить ее без внимания. Однако в тот момент, когда стрелок собрался обрушить ребро ладони на шею противника, чтобы переломить ее мощным рубящим ударом, Борн крутанулся в сторону, перехватив падающую руку стрелка, и использовал ее поражающую энергию против него самого. Они боролись — рука против руки — в клубах пыли, высвеченных лучом валявшегося на лестнице фонарика. Но благодаря этому скудному освещению Борн сумел рассмотреть внешность противника: вытянутое, острое лицо, светлые волосы и глаза. Это застало Борна врасплох: в глубине души он до последнего момента все же продолжал верить в то, что убийца — Хан.

Борн не собирался убивать этого человека; ему было нужно допросить его. Борн отчаянно хотел узнать, кто он, кем послан и за что приговорили к смерти Вадаса. Но стрелок боролся с силой и самоотверженностью обреченного. Он нанес удар в правое плечо Борна, и рука последнего обвисла плетью. Прежде чем он успел обрести равновесие и изготовиться к защите, противник уже очутился поверх него. Еще три мощных удара, и Борн оказался отброшенным к одной из арок, больно ударившись спиной о каменный бордюр, опоясывающий весь купол башни. Противник последовал за ним. В его руках находилась винтовка. Пускай в ней не было патронов, но он, судя по всему, собирался использовать ее в качестве дубины.

Тряхнув головой. Борн попытался прогнать боль, пронизавшую правую сторону его тела. Стрелок уже находился рядом с ним и воздел руку с зажатой в ней винтовкой над его головой. Отблески огней с площади отражались на полированном прикладе оружия. Лицо убийцы было перекошено злобной гримасой, губы разъехались в разные стороны, обнажив зубы в зверином оскале. Слегка изогнувшись, чтобы размах был побольше, он обрушил приклад винтовки вниз, намереваясь раскроить череп Борна. Однако тот не дал ему такой возможности, перекатившись в последний момент в сторону и увернувшись от удара.

Поскольку противник не нашел цели, инерция швырнула его вперед и сокрушительно ударила о тот же каменный бордюр, в который несколько секунд назад врезался Борн. Однако в данном случае дело обстояло гораздо хуже. Нападающий угодил спиной прямо в окно, выходящее на площадь. Борн схватил его за руку, но, намокнув под дождем, кожа убийцы стала скользкой, и его ладонь выскользнула из ладони Борна. Последнее, что Борн услышал, был протяжный крик, а затем — глухой стук тела, упавшего на мостовую далеко внизу.

Глава 14

Хан прилетел в Будапешт, когда на город уже спустилась тьма. Взяв из аэропорта такси и добравшись до отеля «Великий Дунай», он поселился там под именем Анжа Рафаррена — именно это имя значилось в фальшивом удостоверении корреспондента газеты «Монд», которое он использовал в Париже. Именно благодаря ему Хан сумел пройти иммиграционный контроль в аэропорту, но у него также имелись и другие купленные за деньги «липовые» документы, в которых он значился заместителем инспектора Интерпола.

— Я прилетел из Парижа, чтобы задать ряд вопросов мистеру Конклину, — озабоченным тоном сообщил он администратору отеля. — Ох уж эти задержки рейсов! Я чертовски опаздываю! Не могли бы вы сообщить мистеру Конклину о моем приезде? У нас обоих чрезвычайно насыщенное расписание.

Как и предвидел Хан, клерк за стойкой регистрации машинально посмотрел на ячейки, соответствующие гостиничным номерам, золоченые цифры над каждой из которых соответствовали определенному номеру.

— Мистер Конклин... — промычал он. — Сейчас его в гостинице нет. Может, оставите ему записку?

— Боюсь, другого выхода у меня нет. Придется отлавливать его завтра утром. — Хан сделал вид, что пишет записку, затем надписал на конверте «ДЛЯ МИСТЕРА КОНКЛИНА», запечатал его и вручил портье. Взяв ключ от своего номера, он отвернулся от стойки, но успел заметить, что портье, взяв конверт, положил его в ячейку, обозначенную: «Пентхаус № 3». Вполне удовлетворенный, Хан поднялся на лифте к своему номеру, располагавшемуся на один этаж ниже того самого пентхауса.

Приняв душ и вынув из небольшого чемодана некоторые необходимые ему принадлежности, он вышел из номера и поднялся на два лестничных пролета, отделявших его этаж от пентхауса. Хан долго стоял в коридоре, просто прислушиваясь, привыкая к почти незаметным звукам, характерным для любого здания. Он стоял, подобно каменному изваянию, дожидаясь чего-нибудь. Чего угодно: незнакомого звука, неожиданной вибрации, любого ощущения, которое должно подсказать ему, что делать дальше — сматывать удочки или идти вперед.

В конце концов, поскольку ничто не намекало на опасность, Хан осторожно продолжил свой путь, держа в поле зрения весь коридор и пытаясь удостовериться в том, что ему ничего не угрожает. Наконец он достиг двойных дверей из полированного тика. Это был вход в пентхаус № 3. Вытащив из кармана отмычку, он вставил ее в замок. Через мгновение дверь открылась.

Некоторое время он стоял в дверном проеме неподвижно. Дыхание его было частым и хриплым. Инстинкт подсказывал Хану, что в помещении никого нет, и все же он опасался ловушки. От недосыпания его слегка шатало из стороны в сторону, нахлынувшие эмоции тоже сделали свое дело, но, несмотря на это, Хан внимательно вглядывался в открывшееся перед ним пространство. Если не считать остатков некоей упаковки, по виду напоминавшей коробку из-под обуви, ничто в гостиничном номере не указывало на то, кто мог быть его постояльцем. На кровати, судя по ее виду, никто не спал. «Так где же сейчас Борн?» — недоумевал Хан.

Он прошел в ванную комнату и включил свет, но все, что ему удалось там обнаружить, было пластмассовая расческа, зубная щетка, тюбик зубной пасты, а также маленький пузырек ополаскивателя для рта, который отель предоставляет своим постояльцам наряду с мылом, шампунем и кремом для рук.

Хан открутил крышку тюбика с зубной пастой, выдавил некоторое ее количество в раковину и смыл ее струей воды. Затем из этого же тюбика он извлек бумажную затычку, за которой скрывались две быстрорастворимые желатиновые капсулы: одна — белая, другая — черная.

— Первая пилюля заставит твое сердце биться быстрее, вторая замедлит его биение. И только та пилюля, которую дает тебе Папочка, не причинит тебе вреда, — пропел он на мотив «Белого кролика», чистым тенором, вынимая белую капсулу из гнезда, в котором она лежала.

Хан уже был готов вернуть капсулу на место — поместить ее в горлышко тюбика с зубной пастой и утопить с помощью все той же бумажной затычки, как вдруг что-то остановило его. Хан сосчитал до десяти, а потом аккуратно закрутил крышку и положил тюбик точно так, как тот лежал раньше.

Некоторое время он стоял неподвижно — сбитый с толку, непонимающим взглядом таращась на две капсулы, которые приготовил он сам накануне отлета в Париж. Тогда ему было абсолютно ясно, для чего он это делает.

Черная капсула содержала дозу наркотика, достаточную для того, чтобы парализовать Борна, но при этом оставить его в сознании. Борн, без сомнения, знал больше Хана относительно того, что задумал Спалко. Не мог не знать, судя по тому, что он самостоятельно вычислил логово Спалко и прибыл сюда, в Будапешт. Перед тем как убить Борна, Хан должен узнать все, что тому известно. По крайней мере, именно в этом он убеждал сам себя.

Но в то же время было невозможно и дальше отрицать, что в его сознании, которое в течение стольких лет населяли лишь лихорадочные видения жестокой мести, в последнее время поселились и другие мысли. И как ни старался он их отогнать, они не уходили. Более того, чем больше усилий он прилагал для того, чтобы избавиться от них, тем упрямее они цеплялись за каждую клеточку его существа.

Чувствуя себя законченным дураком, Хан стоял посередине комнаты того, кому он поклялся отомстить. Он оказался неспособным продолжать воплощение плана, столь тщательно разработанного им самим. Вместо этого его мозг прокручивал одну и ту же картинку: лицо Борна в тот момент, когда тот увидел вырезанную из камня маленькую фигурку Будды, висевшую на золотой цепочке на шее Хана. Он снова зажал Будду в ладони, и, как всегда в таких случаях, почти неощутимый вес и гладкие очертания фигурки помогли ему успокоиться и почувствовать себя более защищенным. Да что же такое с ним происходит?

С недовольным ворчанием Хан развернулся и вышел из номера. По пути он достал из кармана сотовый телефон и набрал номер. После двух гудков в трубке послышался голос.

— Слушаю вас, — ответил Этан Хирн.

— Ну, как идет работа? — спросил Хан.

— Откровенно говоря, она начинает мне нравиться все больше и больше.

— Именно это я и предсказывал.

— Где вы находитесь? — поинтересовался новый специалист по развитию «Гуманистов без границ».

— В Будапеште.

— Вот те на! — удивился Хирн. — А я думал, что у вас есть заказ где-то в Восточной Африке.

— Я отказался от него, — ответил Хан. Он уже спустился в вестибюль гостиницы и теперь направлялся к выходу из отеля. — И вообще я решил на некоторое время... гм... взять отпуск.

— Должно быть, прилететь сюда вас заставило что-то крайне важное?

— Откровенно говоря, это «что-то» — ваш нынешний босс. Что вам удалось разнюхать к сегодняшнему дню?

— Ничего конкретного, но он явно что-то замышляет, причем что-то очень крупное.

— Что навело вас на такую мысль?

— Во-первых, он занят тем, что развлекает парочку чеченцев, — стал рассказывать Хирн. — На первый взгляд в этом нет ничего необычного, поскольку у нас в Чечне — особые интересы. И все же это странно, очень странно! Хотя они были одеты на западный манер — мужчина без бороды, женщина без традиционного платка, — я узнал их. По крайней мере, его — точно. Это Хасан Арсенов, лидер чеченских повстанцев.

— Продолжайте, — велел собеседнику Хан, подумав про себя, что этот его агент с лихвой отрабатывает деньги, которые он ему платит.

— Затем, два дня назад он приказал мне отправиться в оперу, — продолжал рассказывать Хирн, — сказав, что хочет подцепить на крючок богатого и перспективного клиента по имени Ласло Молнар.

— Ну и что тут странного? — удивился Хан.

— Две вещи, — пояснил Хирн. — Во-первых, в середине вечера Спалко собственной персоной заявился в бар, где я обрабатывал Молнара, и отправил меня восвояси, приказав не выходить на работу на следующий день. Во-вторых, после этого Молнар исчез.

— Исчез?

— Растворился, словно его и не существовало на свете. Спалко считает меня чересчур наивным и не подозревает, что я все проверил, — с негромким смехом произнес Хирн.

— Не будьте слишком самоуверенным, — предостерег его Хан, — это было бы роковой ошибкой. И помните, что я говорил вам: нельзя недооценивать Спалко, иначе вы — труп.

— Господи, Хан, конечно же, я это понимаю. Я же не полный кретин!

— Если бы вы были кретином, то не получали бы от меня денег, — ответил Хан. — У вас есть домашний адрес этого Ласло Молнара?

Этан Хирн продиктовал ему адрес.

— А теперь, — сказал Хан, заканчивая разговор, — все, что вам следует делать, — это держать ушки на макушке и не высовываться. Я хочу знать обо всем, что происходит в этой норе.

* * *

Джейсон Борн видел, как Аннака Вадас вышла из морга, куда, как он полагал, ее доставила полиция с целью опознания тел отца и еще троих застреленных. Что касается убийцы, то, свалившись с восьмидесятиметровой высоты, он упал на лицо, поэтому опознать его можно было только с помощью стоматологической экспертизы. Кроме того, полиция наверняка проверит его отпечатки пальцев по компьютерной базе правоохранительных органов Европейского союза. По обрывкам разговоров, которые Борн сумел подслушать в церкви Матиаса, он понял, что полицию весьма интересовало, зачем профессиональному киллеру понадобилось убивать Яноша Вадаса, однако Аннака не могла объяснить этого, и после долгих расспросов ее наконец отпустили на все четыре стороны. У них, естественно, не возникло и мысли о том, что в этой истории был замешан Борн, поскольку, находясь в международном розыске, он, разумеется, счел за благо не показываться на глаза блюстителям порядка.

Борн испытывал тревогу. Он не знал, насколько может доверять Аннаке, ведь еще совсем недавно она испытывала жгучее желание всадить пулю ему в голову. Однако Борн надеялся, что то, как он повел себя после убийства ее отца, убедит женщину в его добрых намерениях.

Видимо, так и произошло, поскольку во время допросов в полиции она ни словом не обмолвилась о Борне. Более того, после всего случившегося в церкви, которую показывала ему Аннака, он обнаружил свои ботинки. Они стояли между саркофагами короля Белы III и Анны Шатильонской. Щедро заплатив таксисту, Борн незаметно сопровождал Аннаку до отделения полиции, а потом — к моргу. Теперь же он увидел, как полицейские, церемонно взяв под козырек, пожелали ей спокойной ночи. На их предложение отвезти ее домой Аннака ответила вежливым отказом и достала сотовый телефон. Наверное, предположил Борн, для того, чтобы вызвать такси.

Убедившись в том, что стражи порядка отбыли окончательно, Борн вышел из тени, в которой скрывался, и быстрым шагом двинулся по улице по направлению к ней. Увидев Борна, женщина убрала телефон обратно в сумочку. На лице ее была написана озабоченность.

— Вы? Как вы меня нашли? — Она оглянулась по сторонам, и Борну показалось, что в ее глазах он прочитал испуг. — Вы следили за мной все это время?

— Я всего лишь хотел удостовериться, что с вами все в порядке.

— На моих глазах недавно застрелили отца. Как по-вашему, могу я после этого быть «в порядке»?

Они стояли прямо под фонарем уличного освещения, и от этого Борн нервничал. В ночное время главной его заботой было не подставиться потенциальному врагу и не стать легкой мишенью. Это была его вторая натура, и он ничего не мог с этим поделать.

— Здешняя полиция умеет зажать человека в тиски, — сказал он.

— Правда? А вам-то откуда знать?

Его ответ женщину, по-видимому, не интересовал, поскольку она повернулась и пошла прочь. Ее каблуки негромко цокали по булыжной мостовой.

— Аннака! Мы нуждаемся друг в друге!

Спина женщины мгновенно напряглась, голова на гибкой шее откинулась назад.

— Что за бред?

— Это не бред, это чистая правда.

Она повернулась на каблуках и уставилась на Борна.

— Нет, это неправда. — Ее глаза горели. — Именно из-за вас погиб мой отец.

— А вот это — определенно бред, — покачал головой Борн. — Ваш отец погиб из-за того, во что он ввязался на пару с Алексом Конклином. Из-за того же в своем доме был убит сам Алекс, и из-за того же сюда приехал я.

Аннака недоверчиво фыркнула. Борн понимал причину ее неуверенности. Женщину вовлекли — возможно, ее собственный отец — в смертельно опасные мужские игры, и теперь, ощущая себя на войне, она пытается защититься любыми способами.

— Разве вы не хотите узнать, кто убил вашего отца?

— Честно говоря, нет, — ответила Аннака, уперев кулак в бедро. — Я хочу похоронить его и навсегда забыть о том, что я когда-то слышала имена Алексея Конклина и доктора Феликса Шиффера.

— Вы шутите!

— Какие уж тут шутки! Ведь вы меня совсем не знаете, мистер Борн. — Она смотрела на него, слегка склонив голову. — Совсем. Вы блуждаете впотьмах. Именно по этой причине вы заявились сюда, выдавая себя за Алексея. Какая глупая уловка! Глупая и неумелая. А теперь, когда вы испортили все, что могли, когда пролилась кровь, вы считаете своим долгом выяснить, во что, по вашему выражению, «ввязались» мой отец и Алексей.

— А вы меня знаете, Аннака?

На ее губах появилась саркастическая улыбка. Женщина сделала шаг по направлению к Борну.

— О да, мистер Борн. Теперь я знаю вас очень хорошо. Я наблюдала ваш великолепный выход на сцену и столь же впечатляющее исчезновение.

— Так кто же я, по-вашему?

— Полагаете, я не отвечу на ваш вопрос? Вы — кот, играющий с клубком шерсти, и единственная ваша цель — распутать этот клубок, распутать любой ценой. Для вас все это — игра, загадка, которую необходимо разгадать. Вы порождение этой самой загадки, и, не будь ее, не было бы и вас.

— Вы заблуждаетесь.

— О нет, напротив. — Улыбка на лице женщины стала еще более издевательской. — Именно поэтому вам не понять, почему я хочу забыть все это, почему я не желаю работать заодно с вами и помочь вам выяснить, кто убил моего отца. А с какой стати? Разве, узнав имя его убийцы, я сумею оживить отца? Он мертв, мистер Борн, он уже не думает и не дышит. Он теперь — всего лишь груда мертвой плоти, которой ничего не нужно и для которой ничто не важно.

Женщина повернулась и снова пошла прочь.

— Аннака...

— Оставьте меня в покое, мистер Борн. Что бы вы ни хотели сказать, мне это неинтересно.

Борн побежал и нагнал ее.

— Как вы можете так говорить! Уже шесть человек погибли из-за того, что...

Женщина бросила на него злой взгляд, и Борн готов был поклясться, что она находится на грани слез.

— Я умоляла отца не ввязываться во все это, но вы же знаете, как это бывает... Старые друзья, соблазны шпионской жизни — один Бог знает, что ими двигало. Я предупреждала его, что это до добра не доведет, но он только смеялся и говорил, что я напрасно волнуюсь и вообще мало что понимаю. Ну вот, а в итоге я оказалась права.

— Аннака, за мной охотятся из-за двойного убийства, которого я не совершал. Два моих лучших друга застрелены, а меня выставили в качестве главного подозреваемого. Вы понимаете...

— Господи, вы что же, не слышали ни слова из того, что я вам сказала? У вас уши заложило?

— Я не справлюсь в одиночку, Аннака. Мне нужна ваша помощь, и, кроме вас, мне больше не к кому обратиться. Прошу вас, расскажите мне о докторе Феликсе Шиффере. Расскажите все, что знаете, и, клянусь, больше вы меня никогда не увидите.

* * *

Она жила в доме 106/108 на улице Фё в Визивароше — тесном районе холмов и домов с высокими и крутыми крылечками, что вклинился меж двух других — Дворцовым и Дунайским. Из окон ее квартиры открывался вид на историческую площадь, где в 1956 году, за несколько часов до восстания, перед тем как двинуться к парламенту, собрались тысячи людей, размахивая венгерскими флагами, с которых они старательно и радостно срезали серп и молот.

Квартира казалась тесной — в первую очередь из-за огромного концертного рояля, который занимал почти половину гостиной. От пола до потолка возвышался шкаф, заставленный книгами, брошюрами и журналами, посвященными истории и теории музыки, биографиям композиторов, дирижеров и музыкантов.

— Вы играете? — спросил Борн, указывая на рояль.

— Да, — просто ответила Аннака.

Он сел за рояль и посмотрел на ноты, стоявшие на пюпитре. Это был ноктюрн Шопена, опус № 9 в си-бемоль миноре. «Она должна быть опытным исполнителем, если играет столь сложные произведения», — подумал Борн.

Из окна гостиной был виден бульвар и дома, стоящие по другую его сторону. Горящие окна в них можно было сосчитать по пальцам. В ночи плыла джазовая мелодия 50-х в исполнении Телоуниса Монка. Где-то залаяла и вновь умолкла собака. Время от времени в комнату проникал звук проехавшего по улице автомобиля.

Включив свет, женщина тут же прошла на кухню и поставила чайник. Из шкафа с узором из лютиков она достала два чайных прибора и, пока чайник закипал, открыла бутылку шнапса и плеснула по порядочной порции в каждую из чашек. Затем Аннака открыла холодильник.

— Хотите перекусить? Сыр или сосиски? — спросила она тоном, каким обычно обращаются к старым друзьям.

— Я не голоден.

— Я тоже, — вздохнула она и закрыла дверцу холодильника. Было похоже, что, решив привести Борна к себе домой, она изменила и свое отношение к нему. Никто из них и словом не обмолвился ни о Яноше Вадасе, ни о безуспешной попытке Борна схватить убийцу. Его это вполне устраивало.

Аннака подала Борну чашку чаю со шнапсом, взяла свою, и они перешли в гостиную, где уселись на софу — такую же старую, как аристократка, блиставшая в свете в конце позапрошлого века.

— Мой отец имел дело с профессиональным посредником, которого звали Ласло Молнар, — начала она без всяких вступлений. — Именно он спрятал вашего доктора Шиффера.

— Спрятал? — недоуменно переспросил Борн.

— Да, но сначала доктора Шиффера похитили. Напряжение внутри Борна нарастало с каждой секундой.

— Кто?

Аннака мотнула головой.

— Об этом знал мой отец, но не я. — Она нахмурила лоб, пытаясь сосредоточиться. — Именно поэтому Алексей в первый раз обратился к отцу. Он нуждался в помощи отца, чтобы найти доктора Шиффера и тайно переместить его в безопасное место.

В голове Борна словно наяву зазвучал голос Милен Дютронк: «В тот день Алекс сделал очень много телефонных звонков, и ему часто звонили, причем на протяжении короткого периода времени. Он был страшно напряжен, и я понимала, что он проводит какую-то сложную операцию, которая находится в точке своей кульминации. Имя доктора Шиффера в этих телефонных разговорах упоминалось неоднократно. Полагаю, именно он являлся объектом этой операции». Да, это действительно была операция, причем — боевая.

— Итак, удалось ли вашему отцу отыскать и вызволить доктора Шиффера?

Женщина кивнула. В свете лампы ее волосы приобрели оттенок темной блестящей меди, глаза и часть лба были скрыты тенью. Она сидела, крепко сжав колени, немного сутулясь и сплетя пальцы вокруг чашки с чаем, словно пыталась согреться.

— Как только отец заполучил доктора Шиффера, он сразу же передал его на попечение Ласло Молнара. Это было продиктовано исключительно соображениями безопасности. И он, и Алексей страшно боялись того человека — кем бы он ни был, — который похитил Шиффера.

И снова в мозгу Борна всплыли слова Милен Дютронк: «В тот день он был очень напуган». Его мозг работал на полных оборотах.

— Аннака, из всего того, что вы рассказываете, следует очевидный вывод: убийство вашего отца было тщательно подготовлено. Когда мы пришли в церковь, убийца уже находился там и знал, что намерен предпринять ваш отец.

— О чем вы толкуете?

— Ваш отец был убит раньше, чем успел сообщить необходимую мне информацию. Кто-то очень не хочет, чтобы я нашел доктора Шиффера, и мне совершенно ясно, что это — тот самый человек, который сначала похитил его и кого так боялись ваш отец и Алекс.

Глаза Аннаки широко раскрылись.

— Вы думаете, это означает, что опасность грозит и Ласло Молнару?

— Этот таинственный незнакомец знал о том, что ваш отец был связан с Ласло Молнаром?

— Вряд ли. Отец был чрезвычайно осмотрителен и соблюдал все меры предосторожности. — Женщина посмотрела на Борна потемневшими от страха глазами. — Но, с другой стороны, в церкви Матиаса он все же не сумел уберечься от смерти.

Борн кивнул в знак согласия и задал последний вопрос:

— Вам известно, где живет Молнар?

* * *

Аннака повезла его к дому Молнара в шикарном районе Розадомб — или, в переводе, Розовый Куст, — где располагались посольства многих иностранных держав.

Будапешт в этот час напоминал нагромождение зданий из светлого в лунном сиянии камня, и каждый дом — с узорчатыми перемычками окон и дверей, причудливыми карнизами, коваными балкончиками, уставленными цветочными горшками, — был похож на облитый сахарной глазурью сладкий пирог. Старинные, выложенные булыжником улицы, кофейни, освещенные светом изысканных люстр, от которого их деревянные стены приобрели красноватый оттенок, ослепительные отблески зеркальных витрин — все это словно переносило прохожих в неповторимую атмосферу конца XIX века. Подобно Парижу, этот город сформировался под влиянием извилистой реки, разделившей его на две части, и уже во вторую очередь — мостов, соединивших их. Кроме того, это был город каменной резьбы, готических шпилей, заполненных прохожими лестниц, бывших крепостных валов, освещенных прожекторами, куполов, покрытых медными листами, стен, поросших плющом, величественных памятников и переливающихся всеми оттенками мозаик. А во время дождя над этими улицами, словно паруса на реке, раскрывались тысячи зонтов.

Все это произвело на Борна глубочайшее впечатление. Для него это было все равно что приехать в то место, которое часто являлось ему во сне — чрезвычайно реалистичном, бравшем свое начало глубоко в подсознании. Но при этом он не мог установить прямой связи между тем, что видел сейчас, и своими обрывочными, туманными, почти недосягаемыми воспоминаниями.

— Что с вами? — спросила Аннака, словно уловив его тревогу.

— Я уже бывал здесь раньше, — ответил Борн. — Помните, я сказал вам, что здешняя полиция умеет зажать любого в стальные тиски?

Она кивнула.

— В этом вы абсолютно правы. Но что вы подразумеваете? Что — сами не знаете, откуда вам это известно?

Борн положил руку на спинку водительского сиденья.

— Много лет назад я попал в тяжелейшую катастрофу. Впрочем, на самом деле это вряд ли можно назвать катастрофой. Я плыл на лодке, меня подстрелили и выбросили за борт. От шока, кровопотери и истощения я едва не умер. Врач в Иль-де-Порт-Нуар извлек из моею тела пулю и выходил меня. Я выздоровел физически, но моя память оказалась поврежденной. В течение некоторого времени я страдал амнезией, но потом мое прошлое стало возвращаться ко мне — медленно, мучительно, по кусочкам. Однако в полном объеме память так и не вернулась и теперь, я думаю, уже не вернется никогда.

Аннака продолжала вести машину, но, судя по выражению ее лица, история Борна произвела на нее сильное впечатление.

— Вы не можете себе представить, что такое — жить и не знать, кто ты такой на самом деле, — продолжал говорить Борн. — Если такое с вами не случалось, вы никогда не сможете не только понять, но даже представить, каково это.

— Наверное, от этого можно свихнуться.

— Вот именно, — произнес он, посмотрев на женщину.

— Как будто вокруг вас — море и никаких признаков земли, а на небе нет ни луны, ни звезд, которые подсказали бы вам, в каком направлении плыть, чтобы вернуться домой. Похоже?

— Да, очень. — Борн был удивлен. Он хотел спросить ее откуда ей известно все это, но тут машина затормозила и остановилась у тротуара напротив большого здания, каменные стены которого также были покрыты резным орнаментом.

Выбравшись из машины, они взошли на широкое крыльцо. Аннака нажала какую-то кнопку, и тут же загорелась тусклая лампочка, осветив мозаичный пол и панель домофона с кнопками, каждая из которых соответствовала определенной квартире. Квартира Ласло Мол-нара на вызов не ответила.

— Возможно, не стоит паниковать раньше времени. Не исключено, что Молнар сейчас находится с доктором Шиффером.

Борн подошел к входной двери — широкой и толстой, с выпуклым, непрозрачным, словно покрытым изморозью, стеклом, начинавшимся примерно с половины человеческого роста.

— Мы выясним это через минуту, — сказал он и наклонился к замку. Через мгновение дверь распахнулась. Аннака нажала еще одну кнопку, и вспыхнула другая лампочка — ровно на тридцать секунд, но этого времени им хватило, чтобы подняться по широкой лестнице на второй этаж, где находилась квартира Молнара.

На сей раз Борну пришлось повозиться с замком подольше, но через какое-то время и этот механизм спасовал перед его мастерством. Аннака хотела вбежать в квартиру первой, но Борн удержал ее. Вытащив свой керамический пистолет, он осторожно толкнул дверь, заставив ее медленно открыться. В квартире горел свет, но было очень тихо. Неторопливо продвигаясь от гостиной к спальне, а затем — через ванную комнату на кухню, они не о6наружили в квартире ни одной живой души. Везде царил идеальный порядок, не было ни малейшего признака борьбы — и никаких следов Молнара.

— Меня беспокоит то, что в квартире горит свет, — проговорил Борн, убирая пистолет. — Нет, Молнар не с Шиффером.

— Значит, он с минуты на минуту появится, — сказала Аннака. — Мы подождем его здесь.

Борн кивнул. Вернувшись в гостиную, он взял с письменного стола и с книжных полок несколько фотографий в рамках.

— Это и есть Молнар? — обратился он к Аннаке, указывая на плотно скроенного мужчину с пышной гривой зачесанных назад черных волос.

— Да, это он. — Женщина огляделась. — В этом здании когда-то жили мои бабушка и дедушка, а я, совсем еще девчонкой, тут играла. Мы, дети, знали все здешние потайные места.

Борн пробежал пальцами по старомодному проигрывателю для грампластинок, стоявшему возле суперсовременного и очень дорогого музыкального центра.

— Я вижу, он — не только ценитель оперы, но еще и завзятый меломан.

— То есть тут нет CD-проигрывателя? — с удивлением воззрилась на полку Аннака.

— Любой человек вроде Молнара скажет вам, что перевод музыки в цифровой формат лишает ее тепла и проникновенности. С грамзаписями все иначе.

Борн обратил внимание на письменный стол, на котором стоял ноутбук, заметив, что тот подключен как к электрической сети, так и к модему. Экран был темным, но, прикоснувшись к корпусу, он ощутил тепло. Борн нажал кнопку «Escape», и экран сразу же ожил: компьютер находился в «спящем» режиме — он не был выключен.

Аннака неслышно подошла сзади и смотрела на экран ноутбука через плечо Борна.

— Антракс, аргентинская геморрагическая лихорадка, криптококкоз, легочная чума... — читала она. — Господи всемогущий, зачем Молнару мог понадобиться вебсайт, содержащий описание смертоносных — как это называется? — ах да, патогенов?

— Я знаю только одно: как первым, так и последним звеном этой тайны является доктор Шиффер, — откликнулся Борн. — Алекс Конклин сделал первый подход к доктору Шифферу, когда тот работал в АПРОП — Агентстве перспективных разработок в области оборонных проектов. Они разрабатывали какую-то крутую программу вооружений, которую курировало министерство обороны США. Затем, в течение года, Шиффер перевелся в ЦРУ, в Управление по разработке тактических несмертельных вооружений, а вскоре после этого — бесследно исчез. Я не имею ни малейшего представления о том, над чем трудился доктор Шиффер и что в его работе заинтересовало Конклина до такой степени, что тот решил устроить «козью морду» министерству обороны и агентству, выдернув выдающегося ученого, работавшего на их программы.

— Может, доктор Шиффер — бактериолог или эпидемиолог? — Предположив это, Аннака поежилась. — Информация, содержащаяся на этом веб-сайте, поистине пугает.

Она ушла на кухню, чтобы налить себе стакан воды, а Борн тем временем изучал открытый на компьютере вебсайт, пытаясь найти какие-то дополнительные ниточки к тому, зачем Молнару могла потребоваться информация подобного рода. Не обнаружив ничего заслуживающего внимания, он вошел в браузер, открыв все интернет-адреса, которые Молнар посещал в последнее время. Сделав это, он щелкнул на последнюю строчку. Это оказалось научным форумом, проводившимся в режиме реального времени. Пользуясь кнопками навигации, Борн попытался выяснить, когда Молнар принимал участие в этом форуме, какие темы его интересовали и каков был текст его сообщений. Выяснилось, что примерно сорок восемь часов назад некто под ником[162] Ласло1647М вошел в компьютерный форум. С учащенно бьющимся сердцем Борн читал содержание виртуального диалога, который состоялся у Ласло1647М с еще одним участником форума.

— Аннака, идите сюда! — позвал он. — Похоже, доктор Шиффер — не бактериолог и не эпидемиолог. Он — специалист по бактериальным мутациям!

— Мистер Борн, лучше подойдите сюда, — донесся с кухни голос Аннаки. — Скорее!

Напряженность, прозвучавшая в ее голосе, заставила Борна броситься в сторону кухни со всех ног. Женщина, будто заколдованная, стояла перед кухонной раковиной, рука, державшая стакан с водой, замерла на полпути ко рту, лицо было белым, как полотно. Увидев Борна, она нервно облизнула губы.

— Что случилось?

Женщина молча указала на пространство между разделочным столом и холодильником. Там, аккуратно уложенные друг на друга, возвышались семь или восемь проволочных лотков.

— Это поддоны для холодильника, — сказала Аннака. — Кто-то вытащил их... — Она повернулась к нему. — Зачем?

— Может, Молнар решил купить себе новый?

— Этот холодильник куплен совсем недавно!

Борн заглянул за заднюю стенку холодильника.

— Он подключен к розетке, и компрессор вроде бы работает нормально. Вы не заглядывали внутрь?

— Нет!

Борн ухватился за ручку и потянул дверь на себя. Аннака задохнулась от ужаса.

— Христос всемогущий! — только и смогла вымолвить она.

Из глубины холодильного шкафа на них уставилась пара бессмысленных, невидящих, подернутых инеем глаз. В чреве холодильника, из которого были выброшены все полки, находилось скрюченное, посиневшее тело Ласло Молнара.

Глава 15

Из замешательства их вывело завывание полицейских сирен. Метнувшись к окну гостиной, Борн увидел на бульваре пять или шесть полицейских автомобилей «Опель Астра» и «Фелиция Шкода», с завывающими сиренами и вращающимися сине-белыми мигалками. Они остановились около дома Молнара, и выскочившие из них офицеры бросились прямо в подъезд, в котором располагалась эта квартира. Его снова подставили! Декорации были настолько схожи с тем, что Борн застал в доме Конклина, что он уже не сомневался: за обоими убийствами стоит один и тот же человек. Это имело очень большое значение, поскольку подсказало ему две вещи. Во-первых, за ним с Аннакой следят. Кто — Хан? Нет, вряд ли. На Хана это не похоже. От встречи к встрече Хан становился все более агрессивен. Во-вторых, Хан, возможно, не лгал, говоря, что он непричастен к убийствам Алекса и Мо. По крайней мере, сейчас у Борна не было объяснения возможных мотивов, которые заставили бы Хана соврать по этому поводу. Значит, все-таки существует некий «мистер X», который вызвал полицию в поместье Конклина. И не работает ли этот «мистер X» на кого-то, чья штаб-квартира находится в Будапеште?

Все сходится, причем — очень убедительно. Конклин был убит перед тем, как отправиться в Будапешт, доктор Феликс Шиффер находился в Будапеште вместе с Яношем Вадасом и Ласло Молнаром. Короче, все дороги вели в этот город.

При том, что в голове у Борна вертелись все эти мысли, он не терял контроль над ситуацией. Выкрикнув Аннаке приказ уничтожить отпечатки их пальцев, он и сам принялся торопливо протирать все, к чему они прикасались: стакан с водой, кухонный кран, стереосистему, ручку входной двери. Затем Борн схватил ноутбук Молнара, и они выбежали из квартиры.

По лестнице уже грохотали ботинки полицейских, лифт также исключался, поскольку он уже поднимался и наверняка был набит стражами закона.

— Они не оставили нам выбора, — сказал Борн. — Придется бежать вверх.

— Но почему они приехали? — спросила Аннака. — Откуда им стало известно, что мы — здесь?

— В том-то и дело, что они не могли об этом знать, — ответил Борн, продолжая преодолевать ступеньку за ступенькой. — Значит, за нами все это время следили.

Ситуация, в которой они оказались, была ему очень не по душе. Перед глазами у Борна до сих пор стоял стрелок из церкви Матиаса. Когда бежишь вверх, потом может произойти очень болезненное падение.

Когда они наконец достигли последнего этажа, Аннака потянула его за рукав и шепнула:

— Сюда!

Они свернули в боковой коридор. С лестничной клетки все громче доносился топот полицейских, гнавшихся за гнусным убийцей. Преодолев три четверти пути, Борн и Аннака оказались у двери, которая, судя по ее виду, являлась экстренным выходом на случай пожара. Аннака открыла ее, и они очутились в коротком, не длиннее трех метров, проходе, в конце которого находилась еще одна дверь — на сей раз обшитая железными листами. Сверху и снизу на ней имелись стальные засовы. Борн отодвинул их и распахнул дверь, за которой оказалась... кирпичная стена — холодная, как могила.

* * *

— Нет, ну вы только поглядите на это! — воскликнул детектив Сцилла, не обращая внимания на своего молоденького подчиненного, которого рвало на собственные до блеска начищенные ботинки. В полицейской академии их явно не готовили к тому зрелищу, которое предстало взглядам блюстителей порядка, когда они открыли дверцу холодильника. Там находился скрученный, как тряпка, изуродованный труп хозяина квартиры.

— В квартире никого нет, — доложил, входя на кухню, другой офицер полиции.

— Снимите отпечатки пальцев со всех находящихся здесь предметов, — приказал Сцилла — дородный светловолосый мужчина со сломанным носом и умными глазами. — Не думаю, что преступник был настолько глуп, чтобы наследить здесь, но кто знает! — проговорил он, а затем ткнул пальцем, указывая на труп. — Только посмотрите на эти ожоги! А порезы? Похоже, они довольно глубокие.

— Его явно пытали, — ответил молодой и стройный сержант, — причем пытали профессионально.

— Более чем профессионально, — сказал детектив, наклоняясь над трупом и нюхая его, как привередливая хозяйка нюхает на рынке приглянувшийся ей кусок мяса. — Тот, кто это делал, явно наслаждался своей работой.

— Человек, позвонивший нам и сообщивший об убийстве, сказал, что преступник находится в квартире.

Детектив Сцилла посмотрел на молодого коллегу и произнес:

— Если уж не в квартире, то в здании — точно. — Вошла группа экспертов-криминалистов, вооруженная фотокамерами со вспышками и наборами необходимых инструментов, и Сцилла отступил на шаг, чтобы пропустить их на кухню. — Прикажите обшарить весь дом и найти убийцу.

— Уже сделано! — отрапортовал офицер, поедая глазами начальника и словно давая понять, что он не собирается прослужить всю жизнь в звании сержанта.

— Ну ладно, хватит глазеть на покойника. Пойдем отсюда, — сказал детектив. Они покинули кухню и вышли из квартиры. По дороге сержант доложил шефу, что лифт заблокирован, а нижние этажи охраняются.

— Значит, убийца мог направиться только наверх.

Сцилла понимающе кивнул.

— Сколько этажей над нами? Три?

— Так точно!

Сцилла стал подниматься по лестнице, перешагивая сразу через две ступеньки. Вскоре они обнаружили дверь в короткий коридор.

— Куда он ведет? — требовательным тоном спросил Сцилла.

— Не знаю, — удрученным тоном ответил сержант.

Дойдя ко конца коридора, полицейские уткнулись в железную дверь с двумя стальными засовами.

— Так-так, — промычал детектив, изучая засовы. — Поглядите-ка, их недавно отодвигали.

Он вытащил пистолет, открыл дверь и уставился на кирпичную кладку.

— Видимо, убийца испытал такое же удивление, как и мы с вами сейчас.

Сцилла рассматривал стену перед собой, а затем протянул руку и стал поочередно нажимать на кирпичи.

Шестой слегка поддался его нажатию, и, протолкнув его внутрь, Сцилла просунул руку в образовавшееся отверстие. Сержант уже был готов издать удивленный возглас, но детектив Сцилла остановил его сердитым взглядом.

— Возьмите трех человек и обыщите здание, примыкающее к этому, — прошептал он на ухо молодому подчиненному.

* * *

Поначалу Борн решил, что виновницами негромкого звука, донесшегося до его слуха, являются крысы, с которыми они делили тесное и неудобное пространство, располагавшееся между стенами дома Молнара и соседнего здания. Однако затем он понял, что звук раздается от трения кирпичей друг о друга.

— Они нашли наше убежище, — прошептал он, взяв Аннаку за руку. — Нам нужно убираться отсюда.

Закуток, в котором они находились, был крохотным — не более двух футов в ширину, но из-за царившей здесь кромешной темноты казалось, что пространство над их головами — безгранично. Пол под их ногами представлял собой уложенные вплотную друг к другу металлические трубы, и Борн предпочитал не думать о пустоте под ними, в которую они могут рухнуть, если одна-две трубы не выдержат их веса.

— Вы знаете, как отсюда выбраться? — прошептал Борн.

— По-моему, да, — ответила женщина. Повернувшись вправо, она стала ощупывать рукой стену соседнего здания. Споткнулась, но тут же обрела равновесие и пробормотала: — Кажется, это где-то здесь.

Они двинулись вперед — осторожно, след в след. Внезапно одна из труб все же не выдержала, и левая нога Борна провалилась в пустоту. Он метнулся в сторону, больно ударившись плечом в кирпичную стену, но при этом ноутбук Молнара выпал из его рук. Борн сделал еще один рывок, пытаясь поймать компьютер, но ему это не удалось, и, провалившись в дыру, оставшуюся на месте сломавшейся проржавевшей трубы, ноутбук полетел вниз и пропал из виду.

— Вы в порядке? — спросила Аннака, когда он снова очутился на ногах.

— Я-то в порядке, а вот ноутбук Молнара — пропал, — мрачно ответил Борн. В следующее мгновение он замер как вкопанный, услышав позади чье-то движение — осторожное, вкрадчивое. Он прижал губы к уху Аннаки и прошептал: — Больше — ни звука! Он — здесь.

Позади раздался более громкий звук — полицейский ботинок задел шов, где были приварены друг к другу трубы. Беглецы замерли. Сердце Борна колотилось, как паровой молот. Затем ладонь Аннаки нашла его руку и потянула за собой. Они снова двинулись вперед, стараясь не производить шума, и наконец дошли до того места, где в стене не хватало нескольких рядов кирпичей. Оставалось лишь толкнуть стену и расширить пролом, но тут возникла новая проблема: если они это сделают, то полицейский позади них увидит свет, который проникнет в отверстие, и, таким образом, обнаружит и их, и путь, которым они намерены уйти. Борн снова прижал губы к уху Аннаки и прошептал:

— За секунду до того, как толкнуть стену, предупредите меня.

В знак согласия она сжала его ладонь. А потом — еще раз, давая понять, что готова. В ту же секунду Борн направил фонарь назад и включил его. Яркий луч ослепил их преследователя, а в следующее мгновение Борн и Аннака одновременно навалились на стену, и, частично обрушившись, она предоставила им путь для бегства в виде пролома шириной около метра.

Аннака нырнула внутрь, а Борн все еще держал фонарик, направляя его в сторону их преследователя. Трубы под ногами полицейского гулко завибрировали — погоня приближалась, а затем Борн получил ужасающий удар.

* * *

Детектив Сцилла, ослепленный ярким лучом света, все еще пытался прийти в себя, не переставая изрыгать проклятия. А он-то гордился собой, полагая, что готов к любым неожиданностям! Сцилла потряс головой, но и это не помогло: сноп света лишил его возможности видеть. Если он будет и дальше стоять столбом, дожидаясь, когда вернется способность видеть, убийца наверняка успеет улизнуть. Поэтому детектив решил использовать эффект неожиданности и предпринял атаку, несмотря на то что в данный момент был слеп, как крот. Наклонив голову, он, словно бык во время корриды, с рычанием ринулся вперед и врезался головой в живот того, кого он считал убийцей.

Впрочем, в такой темноте от зрения было мало проку, поэтому детектив работал кулаками, ребрами ладоней и подошвами своих крепких ботинок, вспоминая искусство рукопашного боя, которому его когда-то обучали в академии. Он свято верил в дисциплину, в преимущество, которое дает эффект неожиданности, умение застать противника врасплох. И за секунду до того, как броситься в атаку, Сцилла точно знал, что убийца не ожидает ее от человека, которого он только что ослепил. Поэтому сейчас детектив пытался нанести противнику как можно больше ударов, чтобы ошеломить его, подавить его волю к сопротивлению.

Но и тот оказался не робкого десятка. Он был хорошо скроен и чрезвычайно силен. Хуже того, этот человек оказался мастером рукопашного боя и не замедлил продемонстрировать это. Детектив Сцилла понял: если драка продлится еще с десяток секунд, он будет побежден. Значит, схватку нужно завершить как можно быстрее. Пытаясь достичь этой цели, он поторопился и допустил тем самым роковую ошибку, оставив незащищенной свою шею. В следующий момент он ощутил мощный удар, и, хотя боли не почувствовал, его ноги подломились, и он без чувств рухнул на настил из ржавых труб.

* * *

Борн пролез в пролом и помог Аннаке водрузить кусок кирпичной стены назад.

— Что там у вас произошло? — спросила она, пытаясь отдышаться.

— Полицейский оказался умнее, чем можно было ожидать, — ответил Борн.

Они очутились в новом коридоре. За открытой дверью в его конце виднелся вестибюль дома, примыкавшего к зданию, где жил Молнар. Мягкий свет, льющийся из настенных ламп с остроконечными плафонами, освещал оклеенные обоями стены.

Аннака уже успела вызвать лифт, но, когда он подъехал на их этаж, Борн увидел в решетчатой кабине двух полицейских с пистолетами наготове.

— Ах, черт! — воскликнул Борн, ухватив женщину за руку и увлекая ее вниз по лестнице. Однако топот полицейских ботинок несколько мгновений спустя подсказал, что стражи порядка все же успели заметить их. Выскочив из кабины лифта, они бросились в погоню за беглецами.

Спустившись этажом ниже, Борн и Аннака нырнули в коридор, и, остановившись возле первой попавшейся на их пути двери, Борн умело открыл замок. Втащив женщину внутрь, он захлопнул дверь раньше, чем полицейские увидели, куда они исчезли.

Внутри квартиры царили мрак и безмолвие. Находился ли здесь кто-либо из хозяев, определить было невозможно. Борн подошел к окну, открыл его и посмотрел на каменный карниз. Внизу тянулась неширокая аллея. Прямо под окном стояли два огромных железных мусорных бака, выкрашенных в ядовито-зеленый цвет. Через три окна от этого на стене дома была установлена пожарная лестница, спускавшаяся прямо к аллее, на которой в этот момент не было ни души.

— Пойдемте! — приказал Борн, вылезая из окна прямо на карниз.

— Вы что, спятили? — Глаза Аннаки расширились от страха.

— Предпочитаете попасться в лапы полицейских?

Аннака испуганно сглотнула.

— Я боюсь высоты!

— Здесь не так уж и высоко. — Он протянул ей руку и призывно пошевелил пальцами. — Давайте же, нельзя терять время!

Сделав глубокий вдох, женщина взобралась на подоконник, и Борн закрыл окно позади них. Аннака посмотрела вниз и непременно упала бы, если бы Борн не подхватил ее и не прижал спиной к стене здания.

— Боже мой, а вы еще говорите, что здесь — не очень высоко!

— Для меня — невысоко.

Аннака прикусила губу.

— Когда мы выберемся из всего этого, я вас убью.

— Вы уже пытались это сделать. — Он сжал ее ладонь. — Просто делайте, что я говорю, и все будет в порядке, обещаю.

Борн не хотел подгонять испуганную женщину, но понимал, что им следует поторапливаться. Округа кишела полицейскими, вот-вот они наверняка появятся и на аллее.

— Теперь вы должны отпустить мою руку, — проговорил Борн и, видя страх в ее глазах, не позволил ей произнести ни слова, добавив жестким, не терпящим возражений тоном: — Не смотрите вниз! Если почувствуете, что у вас кружится голова, смотрите на стену, сконцентрируйте внимание на чем-то маленьком — хотя бы на трещинах в стене. Ваши мысли должны быть заняты чем угодно, кроме страха, и тогда он исчезнет сам по себе.

Аннака кивнула в знак согласия, отпустила его руку, и он сделал первый шаг. Дойдя до конца карниза, Борн осторожно перешагнул на другой, который тянулся под следующим окном, медленно переставив на него левую ногу и перенеся на нее свой вес. Затем он повернулся к Аннаке и, улыбнувшись, протянул ей руку.

— А теперь — вы!

Она отчаянно замотала головой:

— Нет! — С ее лица сошли все краски. — Нет, я не могу!

— Можете! — проговорил Борн, взяв ее за ладонь. — Давайте же, Аннака, сделайте первый шаг, а дальше будет легче. Просто перенесите свой вес с левой ноги на правую.

Не произнеся ни звука, она снова мотнула головой. Продолжая улыбаться, Борн ничем не выдавал нараставшей в нем тревоги. Здесь, на стене здания, они были совершенно беззащитны, и появись тут полицейские — им конец. Необходимо как можно скорее добраться до пожарной лестницы.

— Один шаг, Аннака, только один шаг!

— Господи! — беспомощно проговорила она. — А если я упаду?

— Не упадете!

— Но что, если...

— Я вас поймаю. — Его улыбка стала еще шире. — Мы не можем здесь оставаться.

Женщина сделала так, как он велел, переступив левой ногой на карниз соседнего окна так же, как за несколько секунд до этого сделал Борн.

— А теперь — еще одно усилие. Перенесите свой вес с правой ноги на левую.

— Я не могу шевельнуться.

Она была готова посмотреть вниз, и Борн это понял.

— Закройте глаза, — велел он. — Вы чувствуете мою руку?

Она молча кивнула, будто опасаясь, что звук голоса станет причиной ее падения в пропасть, казавшуюся бездонной.

— Перенесите свой вес, Аннака. Справа — налево. Хорошо, теперь поднимайте правую ногу и становитесь на карниз.

— Нет!

Он обнял ее за талию.

— Ну, хорошо, в таком случае просто поднимите правую ногу. — Женщина повиновалась, и Борн резко дернул ее к себе, отчего она оказалась на том же карнизе, что и он. Аннака прижалась к его телу, дрожа от страха и отпустившего ее наконец напряжения.

Осталось преодолеть всего два карниза. По-прежнему удерживая женщину за талию, Борн переместился к концу того, на котором они стояли, и весь процесс повторился. Затем — второй и третий раз. С каждым разом переход с карниза на карниз давался ей все легче. Видимо, Аннаке все же удалось обуздать свой страх. Так или иначе, все команды Борна она выполняла безукоризненно.

Наконец они добрались до пожарной лестницы и начали спускаться вниз. Свет фонаря на улице Эндроди отбрасывал на аллею длинные лучи света, вокруг которых темнота казалась еще более густой. У Борна была возможность выстрелить в фонарь, но он не стал этого делать, ему было не до того. Сейчас главным было поскорее оказаться внизу.

Они уже почти спустились, и до булыжной мостовой оставалось не более пары метров, когда угловым зрением Борн заметил, что освещение изменилось. Сначала на аллее возникли две длинные угловатые тени, а потом появились и те, кому они принадлежали, — двое полицейских.

* * *

Молодой сержант, подчиненный детектива Сциллы, взяв с собой одного из полицейских, вышел из здания как раз в тот момент, когда преступник был обнаружен. Сержант уже понял: убийца умен и наверняка нашел способ перебраться в соседнее здание. И уж коли ему удалось беспрепятственно выбраться из квартиры Ласло Молнара, преступник не пожелает оказаться в ловушке и непременно сумеет улизнуть и из прилегающего дома. Значит, необходимо перекрыть все возможные пути бегства. Он уже направил одного человека на крышу, двое других контролировали центральный подъезд и запасной выход из дома. Вне зоны их контроля оставалась лишь боковая аллея. Сержант не представлял, каким образом преступник мог бы там очутиться, но со счетов нельзя было сбрасывать ни одну возможность.

И сержант не ошибся. Завернув за угол здания и оказавшись на аллее, он сразу же увидел ярко высвеченную светом фонаря фигуру человека на пожарной лестнице. Одновременно на противоположном конце аллеи появился еще один полицейский. Сержант подал ему знак, указав на спускавшегося по пожарной лестнице преступника. Затем он вытащил пистолет и направил дуло вверх, намереваясь изрешетить убийцу, если тот не пожелает сдаться. Однако в следующий момент сержант оторопело захлопал глазами: по пожарной лестнице спускался не один, а двое людей!

Полицейский выстрелил. Пуля попала в металл, выбив из него искры, и один из беглецов, потеряв равновесие, пошатнулся и рухнул вниз, упав в один из двух огромных мусорных баков, стоявших рядом с пожарной лестницей. Полицейский бросился к баку, но сержант остался на месте. Он видел, как, добежав до мусорных баков, его коллега остановился между ними и заглянул в тот, в который свалился один из подозреваемых. После этого сержант поднял голову, чтобы посмотреть на второго беглеца. Освещение было скверным, но даже в этом тусклом свете было видно, что вторая фигура исчезла. На лестнице больше никого не было. Куда же он мог подеваться?

Сержант перевел взгляд на мусорные баки и оторопел: его коллега, только что стоявший рядом с одним из них, тоже исчез! Сделав несколько шагов вперед, сержант окликнул его по имени, но ответа на получил. Тогда он вытащил рацию, собираясь вызвать подкрепление, но в этот момент на него что-то обрушилось. Полицейский споткнулся, упал, но затем все же сумел подняться, встав на одно колено, и потряс головой. Затем между мусорными баками возникла какая-то фигура. Прежде чем сержант осознал, что это — не полицейский, он успел получить сокрушительный удар в челюсть, отправивший его в нокаут.

— Свалиться в мусорный бак было довольно глупо с вашей стороны, — сказал Борн, помогая Аннаке встать с булыжной мостовой.

— Вы крайне обходительны, — язвительным тоном ответила она.

— А я-то решил, что вы и вправду боитесь высоты.

— Еще больше я боюсь умереть.

— Ладно, давайте временно прервем нашу дискуссию и смоемся, пока сюда не нагрянула целая армия полицейских.

* * *

Хан смотрел, как Борн и Аннака выбегают с аллеи, и в его зрачках отражался свет уличных фонарей. Хотя тут было слишком темно, чтобы различить черты лица, он безошибочно узнал Борна по очертаниям его фигуры и походке. Женщину, которая была с Борном, Хан даже и рассматривать не пытался — она его не интересовала. Его, как и самого Борна, гораздо больше интересовало другое: кто вызвал полицию в квартиру Ласло Молнара как раз в тот момент, когда там находился Борн. И так же как и Борна, Хана поразило удивительное сходство сценариев, по которым развивались события в усадьбе Александра Конклина в Манассасе и здесь. В обоих случаях чувствовался почерк Спалко. Разница заключалась лишь в том, что, в отличие от Манассаса, где Хан сразу же увидел человека Спалко, здесь он не встретил никого, хотя тщательно обследовал пространство в районе четырех прилегающих к дому Молнара кварталов. Так кто же вызвал полицию? Значит, на месте преступления — или где-то поблизости — должен был находиться человек, сделавший анонимный звонок в полицию после того, как Борн и женщина вошли в здание.

Хан сел во взятую напрокат машину, завел двигатель и последовал за поймавшим такси Борном. Он уехал один, а женщина продолжала идти по улице. Успев изучить повадки Борна, Хан был готов к тому, что тот станет отрываться от возможного «хвоста», менять направление движения, машины, короче, делать все, чтобы избавиться от возможной слежки.

Такси, в котором ехал Борн, остановилось на улице Фё, в четырех кварталах от великолепных будапештских бань «Кирали». Выйдя из автомобиля, Борн вошел в подъезд дома № 106/108.

Притормозив, Хан остановился на противоположной стороне улицы, одним кварталом дальше, и выключил двигатель. Он не собирался следовать за ним. В его мозгу, словно цифры на счетчике такси, мелькали имена: Алекс Конклин. Джейсон Борн, Ласло Молнар. Хасан Арсенов... И, главное, Спалко! Что связывало всех этих людей? Любая цепочка имен и событий, как бы хаотично они ни переплетались, должна иметь свою внутреннюю логику. Нужно только понять ее.

Размышляя таким образом, Хан сидел около пяти минут, и вот у подъезда дома № 106/108 затормозило еще одно такси, из которого вышла молодая женщина. Хан вытянул голову, пытаясь разглядеть ее внешность, но единственным, что ему удалось увидеть, стали пышные волосы рыжего цвета. Он продолжал ждать, наблюдая за домом. После того как в подъезд вошел Борн, в нем не загорелось ни одно окно. Это могло означать только одно: он ожидает эту женщину, а она — хозяйка квартиры. И впрямь, через минуту после того, как вошла она, на четвертом этаже зажглись сразу несколько окон.

Теперь, зная, где они находятся, Хан решил расслабиться и помедитировать, но после полутора часов бесплодных усилий очистить свой рассудок сдался и оставил эти попытки. В темноте его ладонь сомкнулась вокруг маленькой фигурки Будды, и буквально через несколько секунд он уже погрузился в глубокий сон, а оказавшись там, немедленно, камнем, провалился в нижний мир, где обитал его ночной кошмар.

Глубокая, синяя толща воды находится в постоянном движении, кружась, словно живое, сильное и очень злобное существо. Он изо всех сил пытается пробиться к поверхности, гребя руками с такой силой, что кости трещат в суставах. Но, несмотря на все усилия, он продолжает тонуть, опускается все ниже и ниже, затягиваемый в черную глубину веревкой, привязанной к лодыжке. От нехватки кислорода легкие уже горят. Ему хочется сделать вдох, но он знает, что стоит ему открыть рот, как вода ворвется в грудь и настанет конец.

Он опускает руку вниз, пытаясь развязать веревку, но пальцы срываются с ее скользкой поверхности. Тело словно пронизывает электрический ток — это страх перед тем, что ожидает его там, в глубине. Страх пронизывает все его существо, и он с трудом сдерживает желание закричать. В это мгновение его слух улавливает смутный звук, доносящийся из глубины. Он напоминает звон колокольчиков, в которые звонили молящиеся монахи перед тем, как всех их перебили «красные кхмеры». Вскоре звук колокольчиков переходит в песню, которую поет чистый тенор, — повторяющийся заунывный мотив, совсем непохожий на молитву.

И тогда он смотрит вниз и видит неясные очертания предмета, привязанного к другому концу веревки, предмета, который неотвратимо тянет его вглубь, на встречу с судьбой, и создается впечатление, что пение исходит именно от этой фигуры. Предмет, медленно кружащийся в сильном подводном течении, кажется ему знакомым — как собственное лицо, как собственное тело. Но теперь, с ужасом, жалящим подобно змее, он понимает, что звук исходит не от знакомого предмета внизу, поскольку тот — мертв, и именно поэтому своим весом увлекает его в бездну.

Звук становится ближе, и он узнает это заунывное подвывание — оно исходит из него самого.

«Ли-ли-ли! Ли-и, ли-и!» — тихонько поет он перед тем, как окончательно пойти на дно.

Глава 16

Спалко и Зина прилетели на Крит, опередив солнце. Их самолет приземлился в аэропорту Казанцакис, расположенном недалеко от Ираклиона. Их сопровождали хирург и еще трое мужчин, которых Зина успела внимательно рассмотреть за время полета. Они не отличались чрезмерно крупными габаритами и, находясь в толпе, вряд ли выделялись бы из остальной массы людей. Инстинкт Степана Спалко подсказывал ему, что в тех случаях, когда он выступал не под личиной президента «Гуманистов без границ», а в образе Шейха, как сейчас, ни ему, ни его людям не следует лишний раз привлекать к себе внимание. Однако именно в молчаливой неподвижности этих мужчин и ощущалась их несокрушимая сила. Они идеально контролировали свои тела, каждое их движение было исполнено быстроты и уверенности, присущих обычно либо профессиональным танцовщикам, либо мастерам йоги. В их взглядах читалась внимательная решимость, которая вырабатывается лишь благодаря годам упорных тренировок. Даже когда, глядя на нее, они почтительно улыбались, женщина ощущала исходящее от них чувство опасности — затаившейся, выжидающей своего часа.

Крит — самый большой остров Средиземноморья — издревле являлся воротами между Европой и Азией. Веками он, подобно гигантскому киту, грел спину под горячим средиземноморским солнцем, уставившись одним глазом на Александрию в Египте и Бенгази в Ливии. Поэтому неудивительно, что столь благословенное местоположение всегда привлекало к этому киту всевозможных хищников. История этого острова, находящегося на перекрестке культур, была написана кровью, и иначе быть не могло. Как волны на морской берег, на прибрежные бухты Крита то и дело обрушивались захватчики со всех сторон света, принося с собой свой язык, культуру, религию, архитектуру.

Ираклион был основан сарацинами в 824 году нашей эры. Тогда он назывался Шандакс — от исковерканного арабского слова «кандак», означавшего широкий ров, которым был окружен город. Сарацины правили здесь сто сорок лет — до того момента, пока их не изгнали византийцы. Пиратам сопутствовала фантастическая удача — им едва хватило трехсот судов, чтобы вывезти все награбленное в Византию.

Во время венецианской оккупации город получил название Кандия. Находясь под властью венецианцев, он превратился в важный культурный центр Восточного Средиземноморья. С тюркским вторжением всему этому пришел конец.

Приметы этой многоязычной истории встречались повсюду: в массивной, выстроенной венецианцами крепости, защищавшей изумительно красивый залив от вторжения, в городской ратуше, в фонтане, расположенном рядом с бывшей базиликой Спасителя, которую турки превратили в мечеть Валида.

Но в современном суматошном городе уже никто не смог бы найти следы минойской культуры — первой и, по мнению археологов, наиболее значимой цивилизации, зародившейся на Крите. Точнее говоря, остатки дворца Кноссоса еще были видны за городской чертой, но интерес они представляли только для историков, которые, изучая руины, сделали вывод, что сарацины заложили Шандакс именно здесь, поскольку тут еще тысячи лет назад располагалась главная гавань минойцев.

И все же до сих пор Крит оставался укутанным в тунику мифов, и, ступив на эту землю, невозможно было не вспомнить о легенде, связанной с его рождением. Она гласила, что Крит получил известность еще за многие века до появления сарацин, венецианцев и турок. Минос, первый царь, правивший островом, был полубогом. Его отец, Зевс, приняв облик быка, овладел его матерью по имени Европа, и после этого символом острова стал бык.

Между Миносом и двумя его братьями развернулась война за право на царский престол Крита. Минос обратился за помощью к Посейдону, пообещав ему вечную покорность в случае победы над братьями. Посейдон услышал эту просьбу. Море вспенилось, и из морских вод поднялся белоснежный бык. Минос должен был принести его в жертву Посейдону, чтобы доказать свою готовность повиноваться повелителю пучин, однако жадный царь спрятал великолепное животное, решив оставить его себе. Тогда разгневанный Посейдон сделал так, что жена Миноса влюбилась в этого быка. Посейдон тайно повелел Дедалу, любимому зодчему Миноса, соорудить из дерева пустотелую статую коровы, чтобы, забравшись внутрь, царица смогла отдаться своему новому «возлюбленному». Так все и произошло, а через некоторое время у нее родился Минотавр — чудовище с человеческим телом, но с головой и хвостом быка. Этот монстр подверг остров столь чудовищным опустошениям, что Минос приказал Дедалу построить огромный лабиринт — запутанный до такой степени, чтобы заключенный в него Минотавр никогда не сумел найти дорогу к выходу.

Именно эту легенду вспоминал Степан Спалко, когда вместе со своей командой ехал на автомобиле по крутым и узким городским улочкам. Древнегреческие мифы всегда привлекали его, поскольку в них на каждом шагу встречались насилие и инцест, кровопролитие и высокомерие. Во многих их героях он видел самого себя, поэтому ему было нетрудно ощутить себя полубогом.

Подобно многим островным городкам Средиземноморья, Ираклион был построен на склоне горы. Каменные дома карабкались по крутым улицам, забитым машинами такси и автобусами. Вдоль всего острова гигантским позвоночником протянулась горная гряда, известная под названием Белые Горы.

Дом, адрес которого Спалко под пытками вытянул у Ласло Молнара, находился почти посередине города и принадлежал архитектору по имени Истое Дедалика, который, как вскоре выяснилось, являлся почти столь же мифической фигурой, как и сам Дедал, его древний тезка и коллега. Они подъехали к дому в час, когда предрассветное небо Ираклиона уже было готово распахнуться, подобно расколотой скорлупе ореха, и выпустить на волю кроваво-красное солнце Средиземноморья.

После недолгой рекогносцировки все они нацепили на голову миниатюрные переговорные устройства и проверили свои мощные арбалеты, сделанные из композитных материалов — самое подходящее оружие, учитывая необходимость соблюдать тишину. Сверив часы с двумя из своих бойцов, Спалко отправил их к заднему входу, а сам с Зиной подошел к главному. Последний член команды получил приказ оставаться на улице и предупредить их, если заметит что-нибудь подозрительное, или тем более — в случае появления полиции.

Улица была тиха и пустынна. Похоже, никто не собирался им мешать. Окна в доме не горели, но Спалко ничего другого и не ожидал. Глядя на часы, он стал отсчитывать в микрофон секунды, ожидая, пока секундная стрелка совершит полный круг.

* * *

Наемники, находившиеся в доме, были уже на ногах и пребывали в возбуждении. Близился рассвет, и оставались считанные часы до того момента, когда они покинут это место, как раньше ушли другие. Каждые три дня доктора Шиффера перемещали в новое убежище — быстро и незаметно, причем конечный пункт назначения им сообщали буквально в последнюю минуту. Согласно правилам безопасности, после того как охраняемый объект увозили на новое место, в предыдущем убежище оставалась специальная группа. Она должна была проследить за тем, чтобы там не осталось ни малейшего следа, указывавшего на их присутствие.

В этот момент наемники разбрелись по дому. Один из них находился на кухне и варил крепкий турецкий кофе, другой умывался в ванной комнате, третий включил спутниковое телевидение. Посмотрев без всякого интереса на телеэкран, он отошел к окну, отдернул штору и выглянул на улицу. Все казалось спокойным. Он по-кошачьи потянулся, нагнулся вправо, затем влево, а потом, надев наплечную кобуру, отправился совершать традиционный утренний обход.

Мужчина отпер входную дверь, распахнул ее и тут же получил в сердце стрелу из арбалета Спалко. Раскинув руки в стороны, он изогнулся назад, закатив глаза под лоб и умер раньше, чем его тело упало на пол.

Спалко и Зина оказались в холле дома одновременно тем, как двое других его людей выбили дверь заднего входа. Наемник, находившийся на кухне, бросил кофейную чашку, выхватил оружие и успел ранить одного из нападавших, но тут же был убит.

Кивнув Зине, Спалко, перепрыгивая сразу через три ступеньки, побежал на второй этаж.

Услышав выстрелы из ванной комнаты, Зина знаком велела одному из людей Спалко, вошедших с черного входа, выйти на улицу и отправиться к окну ванной, а второму приказала выбить дверь в ванную, что тот и проделал — быстро и эффективно. Ванная была пуста, а окно, через которое бежал наемник, распахнуто настежь. Она предвидела такую вероятность, потому и послала бойца на улицу. В следующий момент до ее слуха донесся звон тетивы, шлепок стрелы, вонзившейся в человеческую плоть, и мучительный стон. Все было кончено.

Спалко тем временем обшаривал верхний этаж — комнату за комнатой. Первая спальня оказалась пустой, и он направился во вторую. Проходя мимо кровати, Спалко заметил краем глаза какое-то движение, отразившееся в зеркале стенного шкафа. Под кроватью кто-то шевельнулся! Спалко упал на колени и выпустил туда стрелу, которая, пробив пыльное покрывало, исчезла в темноте. Кровать подпрыгнула, и из-под нее послышался стон боли. Не поднимаясь с колен, Спалко снова зарядил арбалет и попытался прицелиться, чтобы добить раненого, но в этот момент на него напали сзади. Что-то твердое ударило его по голове, пуля просвистела возле виска, и на него кто-то навалился. Разжав ладонь, в которой он держал арбалет, Спалко выхватил большой охотничий нож, извернулся и сделал выпад. Когда лезвие погрузилось в тело противника по самую рукоятку, Спалко, сжав зубы от усилия, провернул тесак и был вознагражден обильным фонтаном крови, хлынувшей из распоротого живота врага. С рычанием он столкнул с себя труп наемника, вытащил окровавленное лезвие ножа и вытер его о покрывало.

После этого Спалко снова разрядил арбалет — прямо в кровать, под прямым углом к полу. В воздух взлетела набивка матраца, и стоны под кроватью прекратились.

Проверив остальные комнаты второго этажа, Спалко спустился вниз, в гостиную, где стояла нестерпимая пороховая вонь. Один из его людей втаскивал в дверь черного хода последнего из наемников, который был серьезно ранен. Все сражение продолжалось не более трех минут, и Спалко это вполне устраивало. Чем меньше они наделают шума, тем больше у них будет шансов на успех. Доктора Шиффера в доме не было и следа, и все же Спалко знал, что Ласло Молнар не солгал ему. Все эти люди являлись частью бригады наемников, которых Молнар и Конклин завербовали, когда организовывали побег Шиффера.

— Докладывайте! — приказал он своим подчиненным.

— Марко ранен, — сказал один из них. — Ничего серьезного — сквозное ранение в левую руку. Два противника уничтожены, один — серьезно ранен.

Спалко кивнул.

— Наверху еще два трупа, — сообщил он.

Передернув затвор своего автоматического пистолета и направив его на раненого наемника, мужчина добавил:

— Этот тоже не протянет долго, если не оказать ему квалифицированную медицинскую помощь.

Спалко посмотрел на Зину и кивнул. Она приблизилась к раненому и перевернула его на спину. Он застонал, и из его раны вновь потекла кровь.

— Как ваше имя? — спросила женщина по-венгерски.

Он посмотрел на нее взглядом, потемневшим от боли и осознания близкой смерти.

Зина вытащила коробок спичек.

— Как ваше имя? — повторила она свой вопрос, теперь уже по-гречески.

Когда ответа не последовало и на сей раз, она велела людям Спалко:

— Держите его крепче.

Двое из них наклонились, чтобы выполнить приказ. Наемник предпринял короткую попытку сопротивляться, но тут же затих и хладнокровно смотрел на Зину. В конце концов, он был профессиональным солдатом.

Женщина зажгла спичку, и вместе с огнем появилось сизое облачко остро пахнущего серного дыма. Указательным и большим пальцами руки она растянула веко несчастного и поднесла горящую спичку к обнажившемуся глазному яблоку. Отражаясь в радужной оболочке, пламя неумолимо приближалось. Зина чувствовала, что пленник испытывает страх, но в глубине души все же не верит в то, что эта страшная угроза будет и впрямь приведена в исполнение. Увы, ей на все это было наплевать.

Горящая спичка прижалась к глазному яблоку и с шипением погасла. Наемник дико закричал, и, несмотря на усилия двоих державших его мужчин, его тело выгнулось дугой. Точно так же он завывал и корчился от боли, когда вторая горящая спичка упала на его грудь, с которой сорвали рубашку. Волосы на груди трещали и дымились. Единственный уцелевший глаз мужчины дико метался в глазнице, словно в поисках спасительного выхода.

Зина хладнокровно зажгла новую спичку, и в этот момент пленника вырвало. Женщина не испытала ни капельки отвращения. Сейчас главным было одно: он должен сообразить, что может прекратить свои мучения только одним способом — ответить на их вопросы. Он не дурак и прекрасно понимает, что тут происходит. Понимает также и то, что, сколько бы ему ни заплатили прежние хозяева, такие мучения не могут окупиться никакими деньгами.

Из здорового глаза мужчины текли слезы, но и они не помешали Зине увидеть в нем знак того, что он сдается. Однако она не была намерена прекращать свое жестокое занятие — по крайней мере, до тех пор, пока наемник не сообщит ей, куда они переправили Шиффера.

Стоя чуть поодаль, за всей этой сценой — от начала и до конца — наблюдал Степан Спалко. Он был впечатлен до глубины души, поскольку, отдавая Зине приказ провести допрос с пристрастием, еще не знал, как женщина на это отреагирует. В какой-то степени это было своеобразным экзаменом, но еще важнее для Спалко было понять эту женщину, открыть самые потаенные уголки ее натуры.

Поскольку он сам на протяжении всей жизни ежедневно использовал слова, чтобы манипулировать людьми и управлять событиями, Спалко никому и ничему не верил. Люди лгали на каждом шагу, и в этом заключалась простая истина бытия. Одни лгали, стремясь насладиться произведенным эффектом, другие сами не знали, что лгут, третьи лгали, чтобы защитить себя, а все остальные лгали сами себе. Истинная природа любого человека проявлялась только в его поступках, особенно в экстремальных ситуациях. Тут не соврешь, поскольку за тебя говорят твои действия!

Теперь Спалко открыл для себя правду относительно Зины. Правду, которой не знал раньше и которую вряд ли знает Хасан Арсенов, а если ему сказать — все равно не поверит. Наблюдая, как Зина вытягивает из беззащитного наемника нужную информацию, Спалко понял: она сможет обойтись без Арсенова, а вот он без нее — никак.

* * *

Борн проснулся от звуков музыкальных гамм и аромата свежесваренного кофе. Некоторое время он находился между сном и бодрствованием. Он знал, что лежит на диване в квартире Аннаки Вадас, укрытый стеганым одеялом из гагачьего пуха, а голова его покоится на пуховой подушке. В следующий момент он окончательно стряхнул с себя остатки сна и вскочил с дивана. Комната была залита солнечным светом. Обернувшись, он увидел хозяйку квартиры. Она сидела за большим, сияющим лаком роялем, а рядом с ней стояла большая чашка кофе.

— Который час?

— Около полудня, — ответила женщина, не прекращая играть переливчатые гаммы.

— Боже святый!

— Да, как раз в это время я начинаю репетировать, так что вы проснулись вовремя. — Аннака заиграла мелодию, которая казалась Борну знакомой, но он никак не мог вспомнить, что это за произведение. — Откровенно говоря, проснувшись, я решила, что вы отправились к себе в гостиницу, но вот заглянула сюда и застала вас здесь, спящим сладко, как младенец. Поэтому я пошла на кухню и сварила себе кофе. А вы хотите?

— Еще как!

— Тогда вы знаете, куда идти и что делать.

Ее голова была повернута в сторону Борна, и женщина не отвернулась, когда, вылезая из-под гагачьего одеяла, он натягивал штаны, а затем рубашку. Сначала он отправился в ванную комнату, а закончив умываться — на кухню. Когда Борн наливал себе кофе, из гостиной раздался ее голос:

— У вас красивое тело, хотя на нем, пожалуй, многовато шрамов.

Борн безуспешно искал сливки, но хозяйка квартиры, по-видимому, предпочитала черный кофе.

— Они придают мне героический вид, — ответил он.

— Даже тот, который у вас на шее?

Роясь в холодильнике, Борн не ответил, однако рефлекторным движением положил руку на рану и словно снова ощутил заботливые прикосновения рук Милен Дютронк.

— Эта рана совсем свежая, — снова заговорила Аннака. — Откуда она?

— Мне пришлось вступить в схватку с одним очень сильным и очень злым существом, которое находилось в очень плохом настроении.

Аннака поерзала, поудобнее устраиваясь на скамеечке.

— Кто-то пытался вас задушить.

Борну наконец-то удалось найти сливки. Долив их в чашку с кофе, он добавил туда же две чайные ложки сахара, размешал и сделал первый глоток. И только после этого, вернувшись в гостиную, ответил:

— Злость способна толкнуть человека на любой шаг, разве вы не знаете?

— Откуда мне знать! Я не являюсь частью вашего жестокого мира.

Стоя рядом с роялем, Борн поглядел на сидящую Аннаку сверху вниз.

— Однако вчера вы намеревались меня застрелить, или запамятовали?

— Я никогда ничего не забываю, — отрезала женщина.

Было видно, что его слова саднят ей душу, но какие именно? Может быть, напоминание о вчерашнем дне, когда на ее глазах был безжалостно убит отец? Так или иначе, Борн счел за благо переменить тему разговора.

— Ваш холодильник напоминает пустыню, — заметил он.

— Я редко ем дома, — ответила Аннака. — В пяти кварталах отсюда есть прекрасное кафе.

— Может, наведаемся туда? — предложил Борн. — Я умираю от голода.

Женщина уселась поудобнее, и, отвечая на это движение, скамеечка у рояля негромко скрипнула. А затем гостиную наполнили аккорды ноктюрна Шопена в си-бемоль миноре. Звуки поплыли по квартире, кружась, как листья, опадающие золотым осенним днем. Борн удивился тому, какое огромное наслаждение доставляет ему эта музыка.

Постояв с минуту, он подошел к небольшому секретеру и открыл стоявший на нем компьютер Аннаки.

— Не надо, — сказала она, не отрывая глаз от нот, — вы меня отвлекаете.

Борн сел у секретера, купаясь в волнах изумительной музыки.

Когда ноктюрн был закончен и последние ноты все еще отдавались эхом в разных уголках квартиры. Аннака встала из-за рояля и вышла на кухню. Борн слышал, как в дно мойки ударилась тугая струя. Вода текла долго — видимо, женщина ждала, пока она станет холоднее. Затем хозяйка квартиры вернулась со стаканом воды и осушила его, не отрываясь. А пока она пила, Борн со своего места у секретера рассматривал изысканный изгиб ее шеи и несколько небрежно выбившихся из прически локонов цвета начищенной меди.

* * *

— Вы вчера показали себя просто молодцом! — похвалил ее Борн.

— Кстати, спасибо за то, что помогли мне спуститься с тех кошмарных карнизов, — потупилась Аннака, словно желая показать, что не заслуживает его похвалы. — Я за всю свою жизнь так не боялась.

Они сидели в кафе с хрустальными люстрами, бархатными кушетками и матовыми конусами бра на стенах из вишневого дерева. Столик, за которым они устроились, располагался у окна в дальнем конце почти пустого в этот час кафе, так что все помещение просматривалось, как на ладони.

— Сейчас меня больше всего тревожит то, что за квартирой Молнара наблюдали, — озабоченно проговорил Борн. — Ничем иным столь... гм... своевременный приезд полиции объяснить невозможно.

— Но зачем кому-то понадобилось наблюдать за квартирой?

— Чтобы знать, когда мы там окажемся. С тех пор как я приехал в Будапешт, за мной постоянно кто-то следит.

Аннака бросила нервный взгляд в окно.

— А сейчас? От мысли о том, что кто-то следит за моей квартирой, за нами, у меня мурашки по коже бегут.

— От вашей квартиры и до этого места за нами никто не следил, я в этом убедился. — Принесли их заказ, и Борн умолк, а после того как официант удалился, продолжил: — Вспомните, какие предосторожности мы предприняли вчера, после того как улизнули от полиции. Поехали в разных такси, дважды меняли направления.

Аннака кивнула.

— Я тогда слишком устала, чтобы противиться вашим странным инструкциям.

— Никто не знает, куда мы поехали и что теперь мы — вместе.

— И на том спасибо, — проговорила она с глубоким вздохом облегчения.

* * *

«Несмотря на самонадеянную уверенность Спалко в том, что Борну до него нипочем не добраться, тот с каждым днем подбирается к его логову все ближе и ближе», — злорадно подумал Хан, увидев Борна и женщину, выходящих из дома, где располагалась ее квартира. Каким-то образом Борну стало известно и про Ласло Молнара — того самого человека, который привлек внимание Спалко. Более того, он выяснил, где живет Молнар, и, когда приехала полиция, судя по всему, находился в его квартире. Чем важен Молнар для Борна? Хану предстоит это выяснить.

Он провожал взглядом Борна и женщину, удалявшихся по улице, а затем выбрался из машины и вошел в подъезд, откуда они только что вышли. Открыв дверь вестибюля отмычкой, он двинулся по коридору, а затем, поднявшись на лифте на верхний этаж, нашел дверь, ведущую на крышу. Она, естественно, была подключена к сигнализации, но для Хана обмануть эту примитивную систему было плевым делом. Выйдя на плоскую крышу, он подошел к ее краю, глянул вниз и увидел широкий карниз. Вскоре, спустившись на него, Хан подошел к тем самым окнам, которые вчера ночью загорелись после возвращения домой неизвестной спутницы Борна. Первое оказалось запертым, но второе поддалось его усилиям, и через секунду Хан спрыгнул на пол квартиры.

Ему нестерпимо хотелось тщательно обыскать все помещение, но Хан не знал, когда они вернутся, и поэтому не мог рисковать. Нужно было заниматься делом, а не потворствовать своим желаниям. Оглянувшись в поисках подходящего места, он остановил свой выбор на люстре с матовыми плафонами, висевшей посередине гостиной под потолком. Как раз то, что нужно, решил он. Не хуже, чем любое другое место, но — лучше всех остальных.

Передвинув стоявшую у рояля скамейку на середину комнаты, он встал на нее ногами, вынул из кармана миниатюрный электронный микрофон, поместил устойство в плафон и укрепил к его краю. Затем спрыгнул на пол, сунул в ухо крохотный радиоприемник и активировал «жучок».

Хан слышал недоступные для простого уха звуки, ставя на место скамейку, слышал топот собственных ног по полированному паркету, когда шел к дивану с валявшимися на нем одеялом и подушкой. Поднеся подушку к лицу, Хан сделал глубокий вдох. Он ощутил запах Борна, но тот вдруг всколыхнул в его мозгу дремавшие раньше воспоминания. Хан бросил подушку с такой поспешностью, как если бы она вспыхнула в его руках. Быстро двигаясь, он покинул квартиру тем же путем, что и пришел, и вскоре уже оказался в вестибюле. Однако из здания Хан вышел не через парадный, а через черный ход. Лишняя осторожность никогда не помешает.

* * *

Аннака энергично принялась за завтрак. Солнечные лучи, лившиеся через окно, освещали ее удивительные пальцы. Она ела так же, как играла, управляясь с ножом и вилкой легко и грациозно, словно это были музыкальные инструменты.

— Где вы научились так мастерски играть на рояле? — спросил Борн.

— Вам понравилось?

— Да, очень!

— А почему?

Борн непонимающе наклонил голову.

— Что значит «почему»?

— Почему вам понравилась моя игра? Что вы в ней услышали?

— Мне показалось, печаль.

Аннака положила нож с вилкой и стала напевать мелодию ноктюрна, «играя» на скатерти, как на рояле.

— Видите ли, все дело в неразрешенной доминанте одной седьмой. С помощью этого приема Шопен расширил допустимые границы диссонанса и тональности. — Она продолжала напевать, постукивая пальцами по столу. — Вот отсюда — и печаль. А все дело — в неразрешенной доминанте одной седьмой.

Женщина замолчала и положила свои прекрасные бледные руки ладонями на скатерть. Ее длинные пальцы все еще были слегка изогнуты, словно хотели удержать только что звучавшую музыку. Затем она взяла столовый прибор и вновь принялась за еду.

— Играть меня учила мама. Это была ее профессия — учительница игры на фортепиано, и, как только она почувствовала, что из меня выйдет толк, мы сразу начали разучивать ее любимого композитора — Шопена. Но его музыка чрезвычайно сложна для исполнения, причем не только с точки зрения техники, но и эмоционально.

— Ваша мама до сих пор играет?

Аннака отрицательно покачала головой.

— У нее, как и у Шопена, оказалось очень хрупкое здоровье. Туберкулез. Она умерла, когда мне было восемнадцать.

— Неподходящий возраст, чтобы терять мать.

— После этого моя жизнь изменилась навсегда. Я, конечно, была раздавлена горем, но, кроме того, к собственному стыду и удивлению, поняла, что злюсь на нее.

— Злитесь?

Она кивнула.

— Я чувствовала себя брошенной, оставленной на произвол судьбы, заблудившейся в лесу, без малейшего понятия, как найти дорогу к дому.

Борн внезапно понял, почему его рассказ о потере памяти вызвал у этой женщины столь сильное сопереживание.

— Но больше всего мне не дает покоя другое, — наморщила лоб Аннака. — То, как скверно я к ней относилась. Когда она впервые предложила мне заниматься музыкой, я устроила настоящий бунт.

— Ничего удивительного, — мягко проговорил Борн, — ведь эта идея исходила от нее. Более того, это было ее профессией. — В глубине груди он ощутил легкое покалывание, будто в этот самый момент Аннака играла знаменитые диссонансы Шопена. — Когда я заговорил со своим сыном о том, что неплохо бы ему научиться игре в бейсбол, он тут же стал воротить нос и доказывать, что хочет играть в футбол. — При воспоминании о Джошуа глаза Борна словно бы обратились внутрь. — Все его друзья действительно играли в футбол, но тут было что-то другое. Его мать была тайкой, и согласно ее воле сын с самых ранних пор воспитывался в традициях буддизма. Поэтому казалось, что сына не интересует американская часть его собственной природы.

Аннака закончила есть и отодвинула тарелку.

— Однако, — продолжал рассказывать Борн, — мне кажется, что его частичная принадлежность к американскому миру на самом деле не давала ему покоя. А разве могло быть иначе? Ведь одноклассники, без сомнения, напоминали ему об этом каждый день.

В сознании Борна незвана-непрошена возникла картинка: Джошуа с перевязанной головой и затекшим глазом. Когда он пытался выяснить у Дао, что произошло, она, смутившись, начала лепетать, что мальчик поскользнулся и упал, но на следующий день сама повела Джошуа в школу и провела там не менее пяти часов. Уэбб никогда не допрашивал жену. Слишком много было работы и слишком мало времени. Он и сам вскоре забыл об этом инциденте.

— Мне такое и в голову не приходило. — Аннака передернула плечами и слегка иронично добавила: — Впрочем, вам виднее. Вы же американец, хозяин мира!

«В чем причина ее враждебности? — подумал Борн. — Может, это передается на генетическом уровне? Или просто страх перед отвратительным американцем, который только что воскрес из мертвых?»

Женщина попросила официанта принести еще кофе.

— По крайней мере, вы имеете возможность поговорить со своим сыном и расставить все по своим местам. Я же со своей мамой... — Аннака не закончила фразы и лишь пожала плечами.

— Мой сын погиб, — сказал Борн, — вместе со своей матерью и сестрой. Их убили в Пномпене много лет назад.

— О-о-о!.. Простите мне мою бестактность!

Борну показалось, что безупречный, непробиваемый панцирь, в котором пряталась эта женщина, впервые дал трещину. Он отвернулся. Любое упоминание о Джошуа производило на него такой же эффект, как жгучий перец, высыпанный на открытую рану.

— Я уверен, что отношения между вами и вашей мамой уладились раньше, чем ее не стало.

— Мне бы хотелось в это верить. — Аннака сосредоточенно смотрела в свою чашку. — До той поры, пока она не открыла для меня Шопена, я была не в состоянии оценить, насколько драгоценен дар, которым она наделила меня. Какое великое наслаждение я получала, играя этот ноктюрн, даже при том, что мое исполнительское мастерство было далеко от совершенства!

— И вы не сказали ей это?

— Я была подростком, мы с ней почти не разговаривали. — Глаза Аннаки потемнели от грусти. — А теперь, когда ее нет, я об этом жалею.

— Но у вас был отец.

— Да, — склонила голову Аннака, — да, был.

Глава 17

Управление по разработке тактических несмертельных вооружений располагалось в комплексе невзрачных зданий из красного кирпича, с увитыми плющом стенами, где раньше находился закрытый пансион для девочек. Агентство решило, что это место в достаточной степени отвечает требованиям безопасности и гораздо целесообразнее разместить управление здесь, нежели с нуля строить что-то новое. И вот в бывшем пансионе появился целый лабиринт лабораторий, конференц-залов, испытательных стендов, без которых управление не могло обходиться, а по коридорам, которые казались бесконечными, забегали многочисленные сотрудники — квалифицированные, высокопрофессиональные специалисты. Привлекать к работе управления людей со стороны категорически запрещалось.

Даже несмотря на то, что на входе Линдрос предъявил охранникам свое служебное удостоверение, его — заместителя директора ЦРУ, структурным подразделением которого являлось управление! — провели в специальную комнату без окон и с белыми стенами, сфотографировали, сняли опечатки пальцев, отсканировали сетчатку глаз и наконец оставили в одиночестве, приказав ждать. Примерно через пятнадцать минут в комнату вошел «пиджак», как называли в других ведомствах сотрудников ЦРУ, и произнес:

— Господин заместитель директора Линдрос, начальник управления Драйвер готов вас принять.

Не ответив ни слова, Линдрос пошел следом за мужчиной. Они шли по бесконечным, скудно освещенным коридорам не меньше пяти минут. Линдросу уже стало казаться, что его водят по кругу. Наконец «пиджак» остановился перед одной из дверей. Внешне она ничем не отличалась от десятков других, мимо которых они успели пройти во время скитаний по этому лабиринту. Ни на самой двери, ни на стенах рядом с ней не было ни таблички, ни номера, ни каких-либо иных обозначений, указывающих на то, кто здесь работает. Однако над дверью располагались две лампочки. Одна из них горела красным цветом. «Пиджак» трижды постучал в дверь костяшками пальцев, и через пару секунд красная лампочка погасла, зато соседняя загорелась зеленым. «Пиджак» распахнул дверь и отступил в сторону, пропуская Линдроса. Войдя внутрь, он обнаружил там начальника управления Рэнди Драйвера — мужчину с волосами песочного цвета и короткой стоячей прической морского пехотинца. У Драйвера был острый нос и узкие голубые глаза, придававшие его лицу выражение постоянной подозрительности. Драйвер был широкоплеч и обладал мускулистым торсом, демонстрировать который ему доставляло удовольствие. В данный момент он сидел во вращающемся кресле причудливой конструкции за письменным столом из хромированной стали и со столешницей из матового стекла. В центре каждой из белых металлических стен висели репродукции картин Марка Роско, напоминавшие разноцветные повязки, наложенные на свежие раны.

— Какое неожиданное удовольствие — видеть вас, заместитель директора! — произнес Драйвер с натянутой улыбкой, говорившей о том, что на самом деле это «удовольствие» представляется ему весьма сомнительным. — Однако, признаюсь вам, я не привык к внезапным инспекциям. Я предпочел бы такое проявление элементарной вежливости, как телефонный звонок и предварительная договоренность о встрече.

— Приношу извинения, — сказал Линдрос, — но это не «внезапная инспекция», как вы изволили выразиться. Я расследую убийство.

— Убийство Алекса Конклина, я полагаю?

— Совершенно верно. И я приехал сюда, чтобы задать ряд вопросов одному из ваших сотрудников, а именно доктору Феликсу Шифферу.

Драйвера словно парализовало. Он сидел за своим столом совершенно неподвижно, а улыбка словно примерзла к его лицу. Наконец начальнику управления все же удалось выйти из состояния шока и обрести дар речи.

— Зачем, черт побери? — с усилием выдавил он.

— Я ведь только что сказал вам: это необходимо для расследования, которое я веду.

Драйвер развел руками:

— Не вижу связи.

— А вам это и необязательно, — отрезал Линдрос. Драйвер подверг его унизительной процедуре проверки, затем заставил ждать в пустой комнате, как провинившегося мальчишку, поставленного в угол, а теперь еще и нахамил. От всего этого Линдрос кипел, как чайник, который забыли снять с плиты. — Все, что от вас требуется, — это сообщить мне, где я могу найти доктора Шиффера.

На лице Драйвера появилось упрямое, замкнутое выражение. Он встал.

— Переступив порог этого здания, вы оказались на моей территории. Пока вы проходили процедуру идентификации личности, я позволил себе вольность позвонить Директору. Так вот, в его офисе никто не знает, что вам здесь понадобилось.

— Естественно, — фыркнул Линдрос, понимая, что он уже проиграл это сражение. — Директор дает инструкции лично мне, не ставя об этом в известность никого больше.

— Меня нисколько не интересуют ваши операции, господин заместитель директора. Хочу сообщить вам только одно: никто не имеет права задавать вопросы моим сотрудникам без личного разрешения директора ЦРУ, представленного, прошу обратить внимание, в письменной форме.

— Директор уполномочил меня предпринимать любые действия, которые я сочту необходимыми для успеха расследования.

— Все это только слова, — передернул плечами Драйвер. — Моя точка зрения заключается...

— Она меня не интересует, — перебил его Линдрос. Он понимал, что продолжение разговора в таком тоне ни к чему не приведет, но Рэнди Драйвер унизил его, и Линдрос, помимо своей воли, пошел вразнос. — Зато могу сообщить вам свою точку зрения: вы проявляете необоснованное упрямство и препятствуете расследованию первостепенной важности.

Драйвер набычился и уперся кулаками о письменный стол.

— Ваши разглагольствования неуместны! Если у вас нет письменного распоряжения вышестоящего начальства, то мне нечего вам больше сказать. Разговор окончен!

Давешний «пиджак», должно быть, слышал весь разговор, поскольку после заключительных слов Драйвера дверь открылась и на пороге возник он, демонстрируя готовность препроводить Линдроса к выходу.

* * *

Это произошло в тот момент, когда детектив Гаррис ехал в своей служебной машине. Мартин Линдрос, не утруждая себя объяснениями, неожиданно отстранил его от дела Конклина — Панова, поэтому сейчас Гаррис был занят заурядным расследованием ограбления, в ходе которого один человек был убит. Полицейская рация ожила, и диспетчер передал сообщение, адресованное всем патрульным машинам: около церкви Фоллз белый мужчина, управляющий «Понтиаком GTO» с регистрационными номерами штата Вирджиния, на высокой скорости проехал на красный сигнал светофора и направился на север по дороге 649.

Гарри ехал как раз по этой дороге. Резко развернув машину на 180 градусов, Гаррис включил мигалку, сирену и рванулся в обратном направлении. Он несся по разделительной полосе, а вслед ему летели возмущенные сигналы водителей и визг шин от резкого торможения. Почти немедленно он увидел впереди себя черный GTO, который преследовали три полицейские машины. Гаррис присоединился к погоне, виляя между тормозящими автомобилями, выезжая то на полосу встречного движения, то на обочину дороги. Наконец он обогнал беглеца и бросил машину вправо, заставив GTO свернуть с дороги, вильнуть в сторону и заехать на боковую дорожку, ведущую к бензоколонке. Затем GTO с визгом тормозов остановился, и, выскочив из служебного автомобиля, с пистолетом на изготовку, Гаррис бросился к машине нарушителя.

— Выходи из машину! Руки за голову! — прокричал он.

— Офицер...

— Заткнись и делай, что велят! — велел Гаррис, медленно приближаясь к GTO и пытаясь определить, вооружен ли водитель.

— Хорошо, хорошо!

Подъехали остальные полицейские машины, принимавшие участие в преследовании. Водитель вышел из автомобиля. Он был не старше двадцати двух лет и тощ, как палка. Обыскав GTO, стражи порядка нашли бутылку виски, а под водительским сиденьем — пистолет.

— У меня есть на него разрешение! — заявил парень. — Посмотрите сами, в бардачке.

Разрешение на оружие действительно было в полном порядке. Молодой человек занимался перевозкой бриллиантов, и оружие было необходимо ему по долгу службы. То, что он выпивал, находясь за рулем, являлось действительно серьезным нарушением, но оно Гарриса не интересовало.

Вернувшись в полицейский участок, он проверил номер лицензии на пистолет и был крайне удивлен тем, что его не оказалось в базе данных. Тогда Гаррис позвонил в оружейный магазин, который, как следовало из лицензии, продал парню пистолет. Голос с иностранным акцентом подтвердил факт продажи оружия, но что-то в нем насторожило Гарриса, и он поехал в магазин — лишь для того, чтобы выяснить: никакого магазина по указанному в разрешении адресу нет. Вместо магазина он обнаружил комнату с компьютером, перед которым сидел русский.

Гаррис вернулся в полицейский участок и затребовал из электронной базы данных все разрешения на оружие, выданные за последние полгода. Затем он ввел в базу адрес несуществующего оружейного магазина и, к своему изумлению, обнаружил, что на этот «магазин» оформлено более трехсот фиктивных продаж пистолетов. Но дальше, когда он стал открывать файлы, содержавшиеся на жестком диске конфискованного им компьютера, его поджидал еще больший сюрприз. Прочитав содержимое одного из них, Гаррис схватился сначала за голову, а затем за сотовый телефон. Набрав номер Линдроса и дождавшись ответа, он сказал:

— Привет, это Гарри.

— А, здравствуй, — рассеянным тоном откликнулся Линдрос.

— Что с тобой? У тебя какой-то странный голос.

— Обычная запарка. Кроме того, только что мне, фигурально выражаясь, вышибли зубы, и теперь я усиленно думаю, как в таком виде показаться на глаза Старику.

— Послушай, Мартин, я знаю, формально я отстранен отдела...

— Господи. Гарри, я как раз собирался поговорить с тобой по этому поводу.

— Мартин, сейчас не до этого! — перебил собеседника детектив Гаррис и лаконично пересказал Линдросу историю о водителе GTO, его пистолете и обо всем остальном, связанном с регистрацией фальшивых сделок по продаже личного оружия. — Ты понимаешь, что происходит? Они имеют возможность регистрировать нелегальное оружие для любых целей!

— Ну и что с того? — без всякого энтузиазма спросил Линдрос.

— А то, что они могут зарегистрировать тот или иной пистолет на любое имя. Например... на Дэвида Уэбба.

— Теория, конечно, интересная, но...

— Мартин, это не теория! — Гаррис уже кричал, и, бросая свои дела, на него начали оборачиваться другие сотрудники. — Это не теория! Это — факт!

— Что?

— То самое! Этот же самый «магазин» продал пистолет Дэвиду Уэббу, да только сам Уэбб его никогда не покупал! Потому что этого магазина просто не существует в природе!

— Хорошо, допустим. Но откуда нам знать, что Уэбб не подозревал о существовании этой несуществующей подпольной лавки? Как мы можем доказать, что пистолет был зарегистрирован на его имя именно этими ребятами?

— Хороший вопрос, — ответил Гаррис, — и у меня есть хороший ответ. В моем распоряжении — электронная база данных, в которой эти хорьки скрупулезно регистрировали все свои действия. Деньги за пистолет, который якобы приобрел Уэбб, были перечислены из Будапешта.

* * *

Монастырь угнездился на вершине горного кряжа. На крутых террасах ниже по склону зеленели апельсиновые и оливковые деревья, но выше, где здание вылезало из горы, словно зуб из десны, росли только чертополох да опийные маки. Из живности на этой высоте могли существовать только вездесущие горные козлы Крита.

Древнее здание из дикого камня уже давным-давно стояло заброшенным. Что за бродячий народ из легендарной истории острова построил его? Этого уже не помнил никто. Как и сам Крит, монастырь много раз переходил из рук в руки, являясь бессловесным свидетелем молитв и жертвоприношений, во время которых проливалась кровь. С первого взгляда на это сооружение было видно, что оно — столь же древнее, сколь и сама история.

Испокон времен соображения безопасности играли решающую роль для воинов и монашеских орденов при выборе ими месторасположения своих цитаделей. Именно поэтому монастырь и был построен на вершине почти неприступной горной гряды. На одном из ее склонов террасами располагались цветущие рощи, с другой стороны находилась теснина — узкая и глубокая, словно рана, нанесенная мечом сарацина. Она уходила в глубь горы, обнажая ее внутренности.

Наткнувшись на серьезное сопротивление в городском доме в Ираклионе, Спалко разрабатывал штурм монастыря с великой тщательностью. О том, чтобы предпринять атаку посреди бела дня, не могло быть и речи. С какой бы стороны они ни попытались приблизиться к монастырю, их сметут с горного склона задолго до того, как им удастся достичь его толстых зубчатых внешних стен. Поэтому, пока люди Спалко были заняты тем, чтобы отвезти своего раненого товарища к самолету и вверить его попечению хирурга, а затем пополнить припасы, Спалко и Зина взяли в аренду два мотоцикла, решив провести тщательную рекогносцировку в окрестностях монастыря.

Добравшись до вершины гряды, они оставили свои двухколесные машины и продолжили путь пешком. Небо было безупречно синим и таким ярким, что его цвет, казалось, подавлял все остальные оттенки. Над горячими источниками кружили птицы, а когда поднимался легкий ветерок, воздух наполнялся восхитительным запахом цветущих апельсиновых деревьев.

С того самого момента, когда Зина взошла на борт персонального самолета Спалко, ей не терпелось узнать почему он захотел взять ее с собой в это путешествие — одну, без Арсенова.

— Где-то здесь расположен подземный ход, ведущий в монастырь, — сказал Спалко, когда они спускались по каменистому склону ближайшей к монастырю теснины Каштаны, росшие на краю ущелья, уступили место могучим кипарисам, перекрученные стволы которых торчали из редких земляных прогалин среди моря камней. Продолжая спуск, Спалко и Зина хватались за их гибкие ветви, чтобы удержать равновесие.

Зине оставалось только гадать, откуда у Шейха эти данные, но она уже догадалась, что он располагает разветвленной сетью агентов по всему миру, готовых предоставить ему любую необходимую информацию.

Опершись спинами об огромные валуны, они немного передохнули. Наступило обеденное время и, проголодавшись, они перекусили оливками, лепешками и осьминогом, замаринованным в уксусе, оливковом масле и чесноке.

— Скажите, Зина, — спросил Спалко, — часто ли вы думаете о Халиде Мурате? Вы тоскуете о нем?

— Очень сильно. — Зина вытерла губы тыльной стороной руки и откусила кусок лепешки. — Но теперь нашим вождем является Хасан, и все будет хорошо. То, что произошло с Халидом, трагично, но этого следовало ожидать. Мы все являемся потенциальными мишенями для варварского российского режима и осознаем это.

— А если я скажу вам, что русские не имеют никакого отношения к гибели Халида Мурата?

Зина перестала жевать.

— Не понимаю! Я ведь знаю, как он погиб. Об этом все знают!

— Нет, — мягко ответил Спалко, — вы знаете только то, что сообщил вам Хасан Арсенов.

Зина молча уставилась на собеседника, и, когда смысл его слов начал доходить до ее сознания, она почувствовала, что ее ноги стали ватными.

— Откуда... — От избытка эмоций ее голос сорвался, и ей пришлось прочистить горло и начать фразу сначала. При этом какая-то ее часть не хотела слышать ответ на тот вопрос, который она собиралась задать. — Откуда вам это известно?

— Мне это известно наверняка, поскольку для убийства Халида Мурата Арсенов нанял меня.

— Но зачем?!

Спалко впился в нее глазами.

— Вам должен быть известен ответ на этот вопрос, Зина, ведь вы — его любовница и знаете его лучше, чем кто бы то ни было.

С тяжестью на душе Зина была вынуждена признать правоту этих слов. Сколько раз Хасан повторял ей, что Халид Мурат является частью старого порядка, что его мышление ограничено пределами Чечни и видеть дальше он не способен. По мнению Хасана, Халид Мурат боялся выходить за эти пределы и не мог победить орды неверных, захвативших Чечню.

— Разве вы ничего не подозревали?

С растущей в душе злостью Зина подумала: действительно, не подозревала! Ни на секунду! Она поверила басне, которую рассказал ей Хасан, от первого и до последнего слова. Ей захотелось солгать Шейху, чтобы не выглядеть в его глазах законченной дурой, но, встретившись с его тяжелым взглядом, она поняла: этого делать нельзя. Он видит ее насквозь и сразу же почувствует ложь. А после этого Шейх решит, что ей нельзя доверять, и тогда ей — конец.

Скривившись от невыносимого унижения, она покачала головой:

— Нет, он одурачил меня.

— И вас, и всех остальных, — будничным тоном проговорил Спалко. — Однако не переживайте так сильно, — добавил он, неожиданно улыбнувшись. — Теперь-то вы знаете правду и, я надеюсь, успели понять, какую силу дает обладание информацией, которой не владеют другие.

Ягодицы Зины, которыми она прижималась к валуну, затекли, и женщина стала массировать бедра ладонями.

— Я не понимаю только одного, — заговорила она. — Почему вы решили рассказать мне об этом?

Спалко явственно различил в ее голосе нотки страха одновременно — нетерпеливого трепета. Все шло как по нотам. Зина осознает, что находится на краю пропасти. Если он разбирается в людях, то Зина поняла это в тот самый момент, когда он предложил ей лететь вместе с ним на Крит, и это понимание окрепло еще больше, когда Спалко солгал Арсенову и между ним и Зиной возникло что-то вроде сговора против ее любовника и командира.

— Потому что ты — избранная.

— Избранная для чего?

Спалко подошел и встал совсем близко. Он заслонил от нее солнце, но вместо солнечного тепла она теперь ощущала тепло, исходившее от его тела. Зина почувствовала его запах, как раньше, в ангаре, и этот запах самца заставил ее испытать прилив возбуждения.

— Ты избрана для великих свершений. — Он приблизился еще на шаг и говорил тише, но при этом голос его стал еще более властным. — Зина, — прошептал Спалко, — Хасан Арсенов слаб. Я понял это в тот же момент, когда он обратился ко мне и предложил план убийства Халида Мурата. Иначе зачем бы ему понадобился я? Сильный воин, который решил, что его лидер уже не способен возглавлять совместную борьбу, убил бы его собственными руками, но ни за что не стал бы обращаться к наемникам, чтобы те выполнили за него эту работу, рискуя тем, что если они не дураки, то смогут когда-нибудь обратить его слабость против него самого.

Зину трясло — и от его слов, и от его близости. Она ощущала покалывание на коже, ей казалось, что ее волосы готовы встать дыбом. Во рту было сухо, в горле першило.

— А если Хасан Арсенов — слабак, то зачем он мне нужен? — Спалко положил руку на грудь Зины, и ее ноздри непроизвольно раздулись. Она закрыла глаза. — Вот что я тебе скажу. Миссия, которую нам предстоит выполнить в ближайшее время, чрезвычайно сложна, опасности будут подстерегать нас на каждом шагу. — Он слегка сжал грудь Зины, а затем его рука завораживающе медленно поползла вниз. — На тот случай, если что-то пойдет не так, благоразумно иметь под рукой формального лидера, который, как магнит, отвлечет внимание врагов на себя, чтобы они пошли по ложному следу, в то время как мы будем продолжать без помех делать свое дело. — Спалко крепко прижался к Зине всем телом, испытав спазм возбуждения, сопротивляться которому был не в силах. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да! — выдохнула она.

— Ты — сильная, Зина. Если бы устранить Халида Мурата решила ты, то никогда не обратилась бы ко мне. Ты убила бы его сама и считала бы это благодеянием для себя и своего народа. — Вторая рука Спалко проникла между ее ног. — Я прав, Зина?

— Да! — все так же бессильно шепнула Зина. — Но мой народ никогда не признает лидера в женщине. Это неприемлемо.

— Для них, но не для нас. — Он заставил ее раздвинуть ноги. — Подумай, Зина. Как ты сможешь этого добиться?

Возбуждение, охватившее все ее существо, мешало думать, но, несмотря на это, женщина понимала, что настал момент истины. И дело было вовсе не в том, что Спалко хочет овладеть ею — прямо здесь, в горах, среди камней, под обнаженным небом. Раньше, в доме архитектора, он подверг ее первому испытанию. Теперь наступило время второго. Если она полностью утратит контроль над собой, если желанию удастся затуманить ее рассудок, если она утратит способность трезво мыслить и не сумеет ответить на заданный им вопрос, Спалко разделается с ней и найдет другого кандидата для осуществления своих планов.

Спалко расстегнул рубашку Зины и прикоснулся к ее горящей коже, но она заставила себя вспомнить о том, как было с Халидом Муратом: как после совещаний, которые он проводил со своими подчиненными дважды в неделю, она оставалась с ним и высказывала свою точку зрения на тот или иной вопрос, а он внимательно слушал и зачастую следовал ее советам. Она не осмеливалась рассказать Арсенову о том, какую роль играла при Халиде Мурате, опасаясь, что, движимый необузданной ревностью, он бросит ее.

Но сейчас, распростертая на валуне под тяжестью тела Спалко, она взяла ладонями его голову, привлекла к своей шее и прошептала ему на ухо:

— Я найду кого-нибудь... страшного, чья внешность внушает уважение и трепет. Человека, которого любовь ко мне сделает покорным, и стану отдавать приказы через него. Чеченцы будут видеть его лицо, слышать его голос, но он станет делать только то, что велю я.

Спалко немного отодвинулся, чтобы посмотреть ей в лицо, а в его глазах Зина увидела смесь восхищения и похоти и с восторженным трепетом поняла, что выдержала и этот экзамен. А затем, вновь закрыв глаза, она окончательно отдалась во власть желания, и их тела слились в едином порыве страсти.

Глава 18

Запах кофе еще не выветрился из квартиры. Борн и Аннака вернулись с завтрака, решив не тратить время на традиционный десерт. В голове у Борна теснилось слишком много мыслей, но передышка, пусть и короткая, помогла ему обрести второе дыхание, прочистить мозги, чтобы лучше осмыслить события, произошедшие за последние несколько часов.

Входя в квартиру, они оказались очень близко друг от друга, и Борн ощутил аромат лимона, исходящий от Аннаки. Она пахла так, будто только что искупалась в реке, и Борн, не удержавшись, набрал полные легкие этого запаха. Однако, одернув себя, он снова вернулся мыслями к неотложным делам.

— Вы обратили внимание на ожоги и порезы, которыми было покрыто тело Ласло Молнара?

Женщина поежилась.

— Лучше не напоминайте!

— Его пытали на протяжении многих часов, а может быть, даже не один день.

Аннака посмотрела на него серьезным и чистым взглядом.

— А это значит, — продолжал Борн, — что он мог выдать им местонахождение доктора Шиффера.

— Мог выдать, а мог и не выдать, — сказала Аннака, — и это тоже могло стать причиной, по которой его убили.

— Я думаю, нам следует исходить из наиболее пессимистичного варианта.

— Что значит «нам»?

— Ну конечно, как же я мог забыть! С этого момента я — сам по себе!

— Вы хотите заставить меня почувствовать себя виноватой? Но не забывайте: мне совершенно не для чего искать доктора Шиффера.

* * *

— Даже при том, что, если он окажется в руках преступников, всему миру будет грозить опасность?

— Что вы имеете в виду?

Сидя в стоявшей перед подъездом машине, Хан поправил наушник. Он отчетливо слышал каждое слово Борна и его собеседницы.

— Алекс Конклин был мастером своего дела — это была его работа. Насколько мне известно, ему не было равных в планировании и осуществлении самых сложных операций. Я уже говорил вам: Шиффер был нужен Конклину до такой степени, что он забрал его из суперсекретного подразделения министерства обороны, перевел в ЦРУ, а затем организовал его исчезновение. Значит, исследования, которыми занимался доктор Шиффер, имели такое огромное значение, что Конклин был готов идти на все, чтобы только ученый не попал в руки к каким-нибудь мерзавцам. И, как выяснилось, Алекс не ошибался, поскольку в конечном итоге доктора Шиффера все же похитили. Цель операции, которую проводил по просьбе Конклина ваш отец, состояла в том, чтобы найти Шиффера и укрыть в каком-нибудь безопасном месте. И нет сомнений, что это место было известно Ласло Молнару. Теперь и ваш отец, и Молнар мертвы. Разница заключается лишь в том, что Молнара пытали перед тем, как его убить.

Хан выпрямился на сиденье. Его сердце билось в учащенном ритме. «Ваш отец» — сказал Борн? Неужели женщина, которая находится рядом с Борном и на которую Хан поначалу не обратил внимания, — это Аннака?

* * *

Аннака стояла в лучах солнца, падавших на пол гостиной из окна.

— Над чем, по-вашему, мог работать доктор Шиффер? Что это за исследования такие, за которыми гоняется столько народу?

— Мне казалось, что доктор Шиффер вас не интересует, — колко ответил Борн.

— Не ехидничайте. Просто ответьте на вопрос.

— Шиффер является всемирно признанным авторитетом в области бактериологии. Я выяснил это, посетив интернет-форум, на который захаживал Ласло Молнар. Я тогда сказал вам об этом, но вы были слишком заняты поисками трупа бедняги Молнара.

— Для меня это все — китайская грамота.

— Помните веб-сайт, который был открыт на экране его компьютера?

— Сибирская язва, аргентинская геморрагическая лихорадка...

— Пневмоническая чума, — подхватил Борн, — криптококковая инфекция. Я полагаю вполне возможным, что наш добрый доктор работал с возбудителями этих смертельных заболеваний, а может, и с чем-то похуже.

Аннака посмотрела на него расширившимися от страха глазами и покачала головой.

— Мне кажется, Алекс был так возбужден и так напуган из-за того, что доктор Шиффер разработал некое устройство, которое можно использовать в качестве биологического оружия. Если это так, то в руках Шиффера оказалось то, что для любого террориста является воистину чашей святого Грааля.

— Боже правый! Но ведь пока это всего лишь ваше предположение? Откуда вам знать, что дело обстоит именно так?

— Я должен продолжать раскапывать эту историю, — ответил Борн. — Ну что, вам по-прежнему безразлично, где находится доктор Шиффер?

— Но как мы сумеем его найти?

Аннака повернулась и направилась к роялю, как будто инструмент был ее талисманом и, прикоснувшись к нему, она сможет уберечься от любой беды.

— "Мы"? Вы сказали «мы»?

— Я оговорилась.

— Оговорка прямо по Фрейду.

— Прекратите! — раздраженно произнесла она. — Прекратите сейчас же!

Борн успел изучить эту женщину достаточно хорошо, чтобы понять: она всегда говорит то, что думает. Поэтому он подошел к секретеру, на котором стоял компьютер, убедился в том, что последний подключен к Интернету, и сел на стул.

— У меня родилась идея, — сообщил Борн и в этот момент увидел царапины на полированной поверхности скамейки, стоявшей у рояля. Они были едва видны, и, если бы солнце падало под другим углом, а сам он находился в другом месте, Борн бы ни за что не заметил их. Значит, пока они отсутствовали, кто-то побывал в квартире. Но зачем?

— Что за идея? — заинтересованно спросила Аннака. — Что вы там еще придумали?

— Да так, ничего особенного, — рассеянно ответил Борн, отметив про себя, что подушка на диване лежит не совсем так, как прежде. Она оказалась сдвинута чуть правее.

Аннака уперлась рукой в бедро.

— Ну давайте же, выкладывайте!

— Сначала мне нужно кое-что забрать из отеля, — начал импровизировать Борн. Ему не хотелось беспокоить ее прежде, чем он скрытно проведет рекогносцировку. Не исключено — даже наоборот, вполне вероятно, — что непрошеный гость все еще находится где-то поблизости. Ведь наблюдали же за ними, когда они пришли в квартиру Ласло Молнара! Но как, черт побери, этот таинственный наблюдатель выследил их здесь, спрашивал Борн самого себя. Ведь он предпринял все мыслимые меры предосторожности! На этот вопрос мог быть только один ответ: его выследил Хан.

Борн сгреб в охапку свою кожаную куртку и мотнул головой в сторону входной двери.

— Я скоро вернусь, обещаю. А вы тем временем, если хотите мне помочь, зайдите на тот веб-сайт и посмотрите, есть ли там еще что-нибудь интересное.

* * *

Пересекая вестибюль огромного отеля «Оскьюлид», Джеми Халл, руководитель американской группы по обеспечению безопасности на саммите в Рейкьявике, неприязненно покосился на группу арабов. Он терпеть не мог арабов и не доверял им. Они даже в Бога не верили, а если и верили, то не в того, в которого нужно. Еще одна причина не любить их: они владеют тремя четвертями мировых запасов нефти. Если бы не это, никто в мире на них вообще не взглянул бы, и очень скоро они уничтожили бы сами себя в своих бесконечных муждоусобных войнах. Здесь, в Рейкьявике, работали одновременно четыре арабские группы по обеспечению безопасности из четырех различных стран, но их деятельность координировал один человек — Фаид аль-Сауд.

Даром что араб, Фаид аль-Сауд был по-своему не так уж плох. Он был саудовцем. Или — суннитом? Халл потряс головой: он совершенно не разбирался в подобных тонкостях, и в этом крылась еще одна причина его нелюбви ко всему, что связано с арабами. Имея дело с арабом, никогда не знаешь, кто этот человек и кому он перережет глотку, если появится такая возможность.

Фаид аль-Сауд получил западное образование. Он учился в Лондоне: то ли в Оксфорде, то ли в Кембридже. Где именно? Впрочем, какая, на хрен, разница! Кого это волнует? Главное в другом: с этим человеком можно говорить на нормальном английском языке, и при этом он не станет таращиться на тебя так, будто у тебя только что выросла вторая голова.

Кроме того, этот араб произвел на Халла впечатление вменяемого человека, то есть такого, который знает свое место. Когда речь заходила о том, как удовлетворить любые пожелания глав государств, Фаид аль-Сауд полностью доверял решение этих вопросов Джеми Халлу. Совсем иначе обстояло дело с этим социалистическим, мать его, сукиным сыном Борисом Ильичом Карповым! Сейчас Халл жалел о том, что нажаловался на него Старику, за что и был облаян, но ведь в самом деле — Карпов был самой занудной сволочью, с какой Джеми когда-либо выпадало несчастье работать.

Халл вошел в помещение огромного конференц-зала, в котором, собственно, и должна будет проходить встреча на высшем уровне. Зал был овальной формы, с волнообразным потолком, выполненным из специальных панелей, улучшающих акустику. За этими панелями скрывались большие воздуховоды, оснащенные самыми современными механизмами, позволяющими фильтровать поступающий сюда воздух. Они были полностью автономны и никак не связаны с общей вентиляционной системой отеля. Стены в конференц-зале были обшиты панелями из полированного тика, все горизонтальные поверхности — выполнены либо из бронзы, либо из дымчатого стекла, а мягкие синие кресла так и манили, приглашая устроиться в них поудобнее.

Именно здесь каждое утро, начиная с того самого дня, когда он приехал в Рейкьявик, Халл встречался с двумя своими коллегами — русским и арабом, — и они дотошно, снова и снова обсуждали каждую деталь тщательно продуманной системы обеспечения безопасности глав государств в ходе предстоящего саммита. После обеда каждый из них проводил совещание со своими сотрудниками, давая указания и инструктируя их в соответствии с последними изменениями, договоренность о которых была достигнута в ходе утренних трехсторонних переговоров.

С тех пор как здесь появились они, отель был закрыт для посторонней публики, чтобы охранники могли без помех проверить все помещения с помощью своих электронных устройств и провести другие мероприятия, необходимые для обеспечения стопроцентной безопасности высоких гостей.

Войдя в конференц-зал, Халл сразу же увидел своих иностранных коллег: горбоносого Фаида аль-Сауда с гордой, почти величественной осанкой и Бориса Ильича Карпова, начальника спецподразделения ФСБ «Альфа» — мускулистого, похожего на быка мужчину с широкими плечами, узкими бедрами, плоским татарским лицом, на котором читалась безжалостность, густыми бровями и черными волосами. Халл ни разу не видел, чтобы Карпов улыбался, а Файл аль-Сауд, похоже, вообще не знал, как это делается.

— Доброе утро, многоуважаемые коллеги, — проговорил Карпов в своей обычной — тягучей и бесстрастной — манере, которая каждый раз заставляла Халла вспоминать телевизионных дикторов 50-х годов. — До начала саммита осталось всего три дня, а у нас еще невпроворот работы. Может быть, начнем?

— Несомненно, — откликнулся Фаид аль-Сауд, занимая свое обычное место за столом, стоящим на помосте зала, за которым всего лишь через 72 часа рассядутся четыре лидера ведущих арабских государств, а также Соединенных Штатов и России, чтобы обсудить широкий комплекс мер, направленных на обуздание международного терроризма.

— Я получил ряд инструкций от своих коллег, представляющих другие арабские страны, участвующие в переговорах, — заговорил Фаид аль-Сауд, — и, если не возражаете, сейчас хотел бы представить их вашему вниманию.

— Вы, вероятно, хотели сказать не «инструкции», а «требования», — воинственным тоном проговорил Карпов. В самом начале совместной работы они вели долгие дебаты относительно того, на каком языке будут говорить в ходе своих совещаний. Карпов категорически возражал против английского, но проиграл, оказавшись в меньшинстве — один против двоих.

— Борис, почему вы вечно брюзжите? — спросил Халл.

Карпов сразу же ощетинился. Халл знал, что русскому не нравится обычный для американцев неформальный стиль общения.

— Требования обладают специфическим запахом, мистер Халл, и я, — Карпов постучал пальцем по кончику своего красного носа, — чувствую его за версту.

— Меня удивляет, Борис, что после стольких лет беспробудного пьянства ваш нос вообще способен что-либо чувствовать.

— Водка делает нас сильными, превращает в настоящих мужчин! — Толстые красные губы Карпова изогнулись надменной дугой. — Вам, американцам, этого не понять!

— И это говорите мне вы, Борис? Вы, русский? Да ведь ваша страна — это наглядный пример жалкого неудачника! Коммунизм оказался настолько продажной системой, что Россия развалилась под ее тяжестью, а ваш народ духовно обанкротился.

Карпов вскочил на ноги. От возмущения его щеки стали такими же красными, как нос и губы.

— С меня довольно ваших оскорблений!

— А жаль! — Халл тоже встал и оттолкнул свой стул. — Я только начал входить во вкус. — Он уже начисто забыл взбучку, полученную от Директора, и его указания.

— Господа, господа! — Фаид аль-Сауд встал между спорщиками. — Если вы и дальше будете вести себя как капризные дети, мы не сумеем выполнить ту важную миссию, ради которой нас прислали сюда. — Он говорил спокойным, умиротворяющим тоном, переводя взгляд с одного на другого. — Каждый из нас верно служит главе своего государства, разве не так? И поэтому мы обязаны выполнять свою работу безупречно, не поддаваясь минутным эмоциям.

Араб увещевал спорщиков до тех пор, пока конфликт не был исчерпан. Карпов уселся на свое место, но сидел, скрестив руки на груди, Халл с кислым выражением лица придвинул свой стул к столу, поправил его и также сел.

Глядя на них, Фаид аль-Сауд проговорил:

— Мы можем недолюбливать друг друга, господа, но мы должны научиться работать в качестве единой команды.

В голове Халла ворочалась какая-то неясная пока мысль. С Карповым было явно что-то не так: помимо агрессивной непримиримости, из которой состояло все его существо, в этом человеке есть что-то еще. Но что? Наконец Халл сообразил. Тупое самодовольство Карпова заставило его вспомнить про Дэвида Уэбба, или Джейсона Борна, как всем сотрудникам ЦРУ было велено называть этого человека. В свое время Борн стал любимчиком Алекса Конклина, и все блага сыпались на него сами по себе, в то время как Халл, чтобы пробиться наверх, был вынужден интриговать и заниматься многоходовыми подковерными интригами. И все равно Борн обошел его, а Халлу пришлось, бросив все, перейти в Управление по борьбе с терроризмом. Спору нет, он добился успеха на новом поприще, но ему никогда не забыть все то, чего — вольно или невольно — лишил его Борн.

С тех пор как двадцать лет назад Халл пришел в ЦРУ, главной его мечтой было работать с Алексом Конклином, которого в агентстве считали легендой. У каждого когда-то были детские мечты, и расставание с ними обычно проходит безболезненно, но мечты взрослого человека — это совсем другое дело. Горечь от сознания того, что они не осуществились, может остаться в душе на всю жизнь. По крайней мере, у Халла было именно так.

Когда Директор сообщил ему, что Борн, возможно, направляется в Рейкьявик, Халл возликовал. Узнав о том, что Борн превратился в маньяка и убил своего учителя, Халл ощутил, как в его жилах забурлила кровь. Если бы Конклин выбрал своим учеником его, Халла, сегодня он был бы жив. Мысль о том, что именно он, Халл, может стать тем человеком, который ликвидирует Борна, согласно санкции ЦРУ, напоминала мечту, ставшую явью. Но затем пришло известие о том, что Борн погиб, и бурная радость в душе Халла сменилась глубоким разочарованием. Он стал как никогда раздражителен и срывал свою злость на всех подряд, включая агентов секретной службы, с которыми, по идее, должен был поддерживать тесные и конструктивные контакты. И вот теперь, поскольку ему не удалось смешать Карпова с дерьмом, он послал в его сторону убийственный взгляд и получил такой же взамен.

* * *

Выйдя из квартиры Аннаки, Борн не воспользовался лифтом. Вместо того чтобы пойти вниз, он преодолел короткий пролет служебной лестницы, ведущей на крышу. Дверь была на сигнализации, но Борн справился с ней за считанные секунды.

Послеполуденное солнце скрылось за мрачными, грифельного цвета облаками. Поднялся сильный ветер.

На юге виднелись причудливые башни знаменитых турецких бань «Кирали». Борн подошел к краю крыши — примерно к тому месту, где еще недавно стоял Хан, — и посмотрел вниз. С этой высоты он внимательно оглядел улицу, высматривая в первую очередь кого-нибудь, кто либо притаился в тени одного из подъездов, либо слишком медленно идет, либо просто стоит на тротуаре. Он увидел двух молодых женщин, идущих держась за руки, мамашу, толкающую перед собой коляску с младенцем, и старика. Последнего он изучил особенно тщательно, вспомнив о способностях Хана изменять свою внешность.

Не обнаружив ничего подозрительного, Борн переключил внимание на припаркованные внизу машины, выискивая все, что могло показаться подозрительным. В Венгрии существовало правило, что на машинах, взятых в аренду, обязательно должна быть специальная наклейка, по которой их сразу можно было отличить от всех остальных. Если здесь, в спальном районе, обнаружится такая, ее необходимо осмотреть.

Именно такая — арендованная — машина, черная «Шкода», была припаркована примерно в квартале от дома, на противоположной стороне улицы. Борн обратил внимание на то, как машина стоит. Кто бы ни находился за рулем «Шкоды», он имел прекрасную возможность наблюдать за подъездом дома 106/108 по улице Фё. Однако в данный момент ни за рулем машины, ни в салоне никого не было.

Борн повернулся и размашистым шагом направился к выходу с крыши.

* * *

Притаившись на служебной лестнице и следя за Борном, который шел по крыше в его сторону, Хан приготовился к схватке. Он понимал, что это — его шанс. Борн, несомненно, вышел на крышу, чтобы провести рекогносцировку, и не подозревает о его присутствии. Словно во сне, Хан видел, как воплощается в жизнь мечта, которую он вынашивал в душе столько лет: Борн с задумчивым видом шел прямо к нему. Сердце Хана вновь наполнила ярость. Этот человек находился рядом с ним и не узнал его. Хуже того, он отверг его даже после того, когда Хан сказал, кем является на самом деле. Это только укрепило уверенность Хана в том, что Борн никогда не любил его что он сознательно бросил его и сбежал в неизвестность. Поэтому, когда Хан выпрямился в полный рост, все внутри его клокотало от бешенства. Как только Борн перешагнул порог служебной двери и вступил в царивший на лестнице сумрак, Хан боднул его головой в переносицу. Из носа Борна хлынула кровь, и он отлетел назад. Стремясь использовать преимущество внезапной атаки, Хан двинулся к нему, но Борн нанес ответный удар. При этом он выкрикнул:

— Чи-са!

Хан попытался смягчить силу удара, отразив его, и ему это частично удалось: он поймал ногу Борна на уровне колена и прижал ее к своему телу, но Борн снова преподнес ему сюрприз. Вместо того чтобы потерять равновесие, он поднялся, опираясь спиной и ягодицами о железную дверь, и ударил Хана правой ногой в плечо, отчего тот был вынужден отпустить левое колено противника. Этот удар Борн сопроводил очередным выкриком:

— Мии-са!

Хан сделал вид, что находится в шоке от боли, и, когда Борн приблизился, ударил его в солнечное сплетение. Следующим движением он схватил Борна за волосы и что было сил ударил затылком о железную дверь. В глазах у Борна помутилось.

— Что замышляет Спалко? — резким тоном спросил Хан, не выпуская волос противника. — Ты ведь знаешь, правда?

— Кто... такой... Спалко? — с трудом проговорил Борн. Голос его звучал слабо и прерывисто, словно он только что очнулся после долгой комы. В ушах у него шумело, голова раскалывалась от боли. Он пытался сфокусировать взгляд и обрести ясность мысли.

— Хватит придуриваться, ты прекрасно знаешь, кто это!

Борн отрицательно мотнул головой, и от этого движения в его мозг будто вонзилась сотня кинжалов. Приступ боли заставил его зажмуриться.

— Я думал... я думал, ты хочешь убить меня.

— Слушай меня!

— Кто ты? — хрипло прошептал Борн. — Откуда ты узнал о моем сыне? Кто рассказал тебе про Джошуа?

— Слушай меня! — Хан приблизил губы к уху Борна: — Степан Спалко — это тот, кто приказал убить Алекса Конклина, тот, кто подставил тебя, подставил нас обоих. Зачем он это сделал, Борн? Тебе это известно, и ты должен рассказать мне!

У Борна было такое ощущение, что его несет ледяной поток. Все происходило словно в замедленной съемке. Он плохо видел и почти ничего не соображал. Вдруг он заметил нечто такое, от чего моментально пришел в себя. В правом ухе Хана что-то было, но что? Морщась от непереносимой боли, он слегка повернул голову и разглядел: миниатюрный наушник.

— Кто же ты? — произнес он. — Кто ты, черт побери?

Казалось, что идут два разговора одновременно, как если бы двое мужчин находились в разных измерениях и говорили на разных языках, причем чем громче становились их голоса, чем сильнее разгорались страсти, чем ожесточеннее они кричали, тем дальше друг от друга они становились.

— Я уже говорил тебе! — Руки Хана были покрыты кровью Борна, которая уже стала сворачиваться. — Я — твой сын!

Эти слова переломили ситуацию, и мужчины снова оказались в одном измерении. Внутри Борна поднялась такая же злость, как тогда, когда его пытался обмануть управляющий отеля. Он рванулся и с криком ярости вытолкнул Хана на крышу. Не обращая внимания на боль, он сделал подсечку и дернул противника вбок, но, падая, тот вцепился в Борна, увлек его за собой и провел прием: упершись ногами в живот Борна, он перекатился на спину и мощным толчком швырнул его за свою голову.

Борн пригнул голову, упал на плечо и перекатился, смягчив таким образом силу столкновения с твердой поверхностью. Оба противника поднялись одновременно. Руки их были разведены в стороны, пальцы — хищно скрючены. Они кружили вокруг друг друга, выжидая удобный момент для атаки. Борн резко опустил руки и, схватив запястья Хана, дернул его на себя и в сторону, а когда тот потерял равновесие и повернулся к Борну левым боком, ударил его головой в нервный центр, расположенный чуть ниже уха. Вся левая сторона тела Хана онемела, и тогда Борн, пользуясь внезапным преимуществом, ударил его кулаком в лицо.

Хан пошатнулся, его колени слегка подогнулись, но, подобно опытному тяжеловесу, оказавшемуся в состоянии грогги, он все же удержался на ногах. Борн, как разъяренный бык, бил его снова и снова. Отступая назад с каждым новым ударом, Хан оказывался все ближе к краю крыши. И все же Борн допустил ошибку, неосторожно открывшись перед противником. К его удивлению, после одного из ударов Хан вместо того, чтобы сделать очередной шаг назад, метнулся вперед, оттолкнувшись одной ногой и тут же перенеся свой вес на вторую. От столкновения у Борна лязгнули зубы, и, не удержавшись на ногах, он упал на колени. Воспользовавшись этим, Хан нанес ему сокрушителльный удар ногой по ребрам. Борн стал заваливаться на бок, но Хан не позволил ему упасть и, схватив за горло, принялся душить.

— Лучше расскажи мне! — прорычал он. — Лучше расскажи все, что знаешь!

— Пошел к дьяволу! — прохрипел Борн, задыхаясь и корчась от боли.

Ребром ладони Хан ударил его в челюсть.

— Чего ты упрямишься?

— А ты сдави мне горло посильнее, глядишь, поможет!

— Ты — полный псих!

— Лучше ты расскажи о том, что задумал. — Борн по-собачьи потряс головой, пытаясь освободиться. — Зачем ты придумал эту хитрую историю, что ты мой сын?

— Но я действительно твой сын!

— Послушай сам себя! Ты даже не можешь произнести его имени! Заканчивай этот фарс, он тебе ничего не даст. Ты — международный преступник, наемный убийца по имени Хан. Я не приведу тебя к этому Спалко, кем бы он ни был, и ни к кому другому, до кого ты хочешь добраться. Я больше не собираюсь становиться пешкой в чужих руках.

— Ты не понимаешь, что делаешь. Не понимаешь... — Хан осекся, отчаянно тряхнул головой и, отпустив горло Борна, вынул из-за пазухи фигурку Будды. — Посмотри на это, Борн! — Слова вылетали из его губ, как злые плевки. — Посмотри!

— Обычный талисман, который любой человек в Юго-Восточной Азии может купить за...

— Только не этот! Его подарил мне ты! — В глазах Хана горел безумный огонь, голос срывался, его тело била дрожь, которую, к своему стыду, он был не в состоянии унять. — А потом ты бросил меня, оставив умирать в джунглях...

Пуля выбила фонтанчик каменных брызг, угодив в крышу возле правой коленки Хана, и, окончательно отпустив Борна, он вскочил на ноги. Второй выстрел едва не поразил его плечо, и Хан был вынужден укрыться за кирпичной будкой, в которой располагался подъемный механизм лифта.

Повернув голову, Борн увидел Аннаку. Держа пистолет обеими руками, вытянутыми вперед, она стояла на пороге выходящей на крышу двери. Осторожно выйдя на крышу, она подошла к Борну и спросила:

— Вы в порядке?

Он кивнул, но тут, улучив момент, из-за своего укрытия выскочил Хан и, бросившись к краю крыши, прыгнул и перемахнул на крышу соседнего здания. Вместо того чтобы открыть беспорядочную пальбу вслед беглецу, отметил про себя Борн, Аннака опустила пистолет и рукояткой вперед протянула оружие ему.

— Как же вы можете быть в порядке, если у вас вся одежда в крови! — воскликнула женщина.

— Это из носа. — Борн сел, и у него тут же закружилась голова. Видя, что Аннака не на шутку испугана, он посчитал нужным успокоить ее: — Честное слово, крови вроде бы много, но на самом деле это пустяки.

В этот момент, как назло, кровь потекла опять, и, достав из кармана носовой платок, Аннака приложила его к носу Борна, пытаясь унять кровотечение.

— Спасибо, — поблагодарил он.

— Вы сказали мне, что хотите забрать какие-то вещи из отеля. Как же вы оказались здесь?

Опираясь на руку женщины, Борн медленно поднялся на ноги.

— Подождите минутку. — Аннака посмотрела в ту сторону, куда убежал Хан, а потом вновь повернулась к Борну. Казалось, она разгадала какую-то тайну. — Этот человек — один из тех, кто следил за нами? Это он вызвал полицию, когда мы приехали в квартиру Ласло Молнара?

— Не знаю.

Аннака покачала головой.

— Я вам не верю. Это может быть единственным объяснением того, почему вы солгали мне. Вы просто не хотели меня пугать, поскольку незадолго до этого сказали мне, что здесь мы вне опасности. Что изменилось теперь?

Поколебавшись, Борн все же решил, что у него нет иного выхода, кроме как рассказать ей правду.

— После того как мы вернулись из кафе, я обнаружил на вашей скамеечке у рояля свежие царапины.

— Что? — Ее глаза широко раскрылись, и она снова мотнула головой. — Я не понимаю!

Борн вспомнил про микронаушник, который он заметил в ухе у Хана.

— Давайте вернемся в квартиру, и я вам покажу.

Он направился к двери, но Аннака колебалась.

— Я даже не знаю...

Повернувшись к ней, Борн устало спросил:

— Чего вы не знаете?

На ее лице появилось испуганное и даже какое-то жалкое выражение.

— Вы обманули меня!

— Я сделал это для того, чтобы защитить вас, Аннака. Ее глаза были широко открыты и блестели.

— Как теперь я могу вам верить?

— Аннака...

— Пожалуйста, расскажите мне все. Я хочу, я должна знать, что происходит! — Женщина стояла, упрямо расставив ноги, и Борн понял, что она не сдвинется с места, пока не получит ответ. Словно угадав его мысли, она добавила: — Мне нужны ответы, которым я могла бы поверить.

— Что вы хотите от меня услышать?

Аннака в отчаянии всплеснула руками, после чего они безвольно повисли вдоль тела.

— Ну вот видите, что вы делаете? Вы обращаете каждую мою фразу против меня самой! Где вы научились так ловко заставлять людей чувствовать себя дерьмом?

— Я хотел уберечь вас от опасности, — сказал Борн. Ее слова больно ранили его, и, хотя он ни единым движением не выдал своей обиды, ему казалось, что Аннака ее почувствовала. — Я считал, что поступаю правильно. Я до сих пор в этом уверен, пусть даже для этого понадобилось скрыть от вас правду — хотя бы на некоторое время.

Аннака долго смотрела на него, не произнося ни слова. Резкие порывы ветра трепачи ее золотые волосы, отчего они напоминали крыло летящей птицы. Снизу доносился шум людских голосов, ворчание проезжающих машин, собачий лай.

— Вы решили, что справитесь с ситуацией, — заговорила наконец Аннака, — вы решили, что справитесь с ним.

Хромая, Борн подошел к парапету и посмотрел на улицу. Вопреки его ожиданиям, черная «Шкода», взятая напрокат, все еще стояла на прежнем месте и была пуста. Может быть, Хан не имел к ней никакого отношения? Или — все еще находился где-то поблизости? Борн с усилием выпрямился. Боль накатывалась волнами, разбиваясь о край его сознания. Точно так чувствуют себя люди, получившие ранение: сначала боль не ощущается, но когда шок проходит — набрасывается, подобно зверю. Ему казалось, что в теле болит каждая кость, но больше всего досталось челюсти и ребрам.

Подумав несколько секунд, Борн честно ответил:

— Да, я полагал, что справлюсь.

Аннака подняла руку и убрала со щеки волосы, а затем спросила:

— Кто он, Джейсон?

Она впервые назвала его по имени, но Борн этого даже не заметил. Он был занят тем, что искал ответ на ее вопрос. Ответ, который удовлетворил бы и его самого.

* * *

Хан распластался на лестнице внутри того здания, на крышу которого он перепрыгнул, и невидящим взглядом смотрел на грязный потолок. Мысли неуклюже ворочались и путались в его голове, словно у человека, находящегося в шоке. Он ждал Борна, который должен прийти за ним. А может, Аннаку Вадас, которая направит на него пистолет и нажмет на курок? В этот момент ему следовало бы находиться в машине и ехать прочь, а вместо этого он лежит здесь — безвольный, словно муха, попавшая в паутину.

Сейчас его мозг был способен мыслить лишь в режиме «я должен был...». Он должен был убить Борна, когда увидел его в первый раз. Но тогда у него был некий план — план, который он так тщательно разработал и который — Хан свято в это верил! — должен был сделать его месть слаще сладкого. Он должен был убить Борна в грузовом самолете, летевшем в Париж. Собственно, он и собирался это сделать, точно так же, как и сейчас, во время их последней стычки. Было бы проще убедить себя в том, что претворить этот план в жизнь ему помешала не вовремя появившаяся Аннака Вадас, но слепящая, необъяснимая правда заключалась в том, что Хан сделал выбор еще до ее появления и принял решение отказаться от мести. Почему? Это оставалось загадкой для него самого.

Его рассудок, обычно спокойный и холодный, как горное озеро, сейчас бушевал, перескакивая от воспоминания к воспоминанию, словно находиться в настоящем времени было для него невыносимо. Он вспоминал ту нору, в которой его годами держал под замком контрабандист-вьетнамец, недолгие дни свободы, доставшиеся ему перед тем, как его подобрал миссионер Ричард Вик. Он вспоминал дом Вика, ощущение простора и свободы, а затем ощущение ужаса, не покидавшее его в течение всего времени, пока он находился с «красными кхмерами».

Но самое отвратительное — та часть его жизни, которую он пытался забыть, — заключалось в том, что поначалу философия «красных кхмеров» показалась ему привлекательной. По иронии судьбы ее авторами являлись несколько молодых кампучийских радикалов, получивших образование в Париже, и базировалась она на установках французского нигилизма. «Прошлое — мертво! Разрушайте все подряд, чтобы создать новое будущее!» — таков был главный девиз «красных кхмеров», повторявшийся снова и снова до тех пор, пока не были задушены любые другие воззрения и взгляды вместе с их носителями.

Впрочем, стоит ли удивляться тому, что подобные призывы на первых порах показались привлекательными Хану — неграмотному, брошенному, отчаявшемуся беженцу, ставшему парией не столько благодаря судьбе, сколько — обстоятельствам. Прошлое для него действительно олицетворяло смерть, и свидетельством тому был один и тот же неотступно преследующий его ночной кошмар. И если со временем он научился у полпотовцев искусству уничтожения, то только потому, что сначала они сумели уничтожить его самого.

Не удовольствовавшись полной драматизма историей о том, как он оказался всеми брошен, они медленно высасывали из него жизнь, энергию, ежедневно, по капле, выпуская его кровь. Они, как сообщил приставленный к нему наставник, хотели очистить его сознание от всего, по их мнению, лишнего, превратить его в чистую страницу, на которой собирались написать собственную версию нового будущего, которое ожидает все человечество. Они обескровливают его, с улыбкой объяснял наставник, для его же собственного блага, чтобы освободить его от токсинов прошлого. Наставник ежедневно зачитывал ему выдержки из их манифеста, а потом перечислял имена тех их врагов, которые уже убиты. Большинство этих имен Хану, разумеется, были неизвестны, но некоторые — в основном монахи и несколько мальчишек его возраста — оказались ему знакомы, пусть даже и мимолетно. Кое-кто из этих мальчишек в свое время издевался над ним, называя его бродягой и брошенным псом. Через некоторое время «обучение» вступило в новую фазу: наставник зачитывал очередной отрывок манифеста, а Хан должен был повторить его наизусть. Ему это удавалось, и с каждым разом — все более убедительно.

Однажды, после традиционной декламации и ответов на вопросы наставника, тот зачитал новую порцию имен казненных врагов революции. Последним в этом списке значился Ричард Вик, миссионер, который подобрал Хана в джунглях, в надежде вернуть его цивилизации и Богу. Бурю эмоций, поднявшуюся в душе мальчика, было невозможно объяснить никакими доводами рассудка. Если и существовал на земле человек, которого он ненавидел всем сердцем, то это был именно Ричард Вик — тот, кто использовал его, а потом предал. И вот теперь, запершись в зловонном кхмерском сортире, Хан горько оплакивал его смерть. Смерть человека, который являлся единственной ниточкой, соединявшей мальчика со всем остальным миром. С этого дня Хан остался один во всем свете.

Вечером того же дня наставник вывел Хана из бетонного бункера, в котором его держали со дня пленения. Несмотря на то что небо было обложено тучами и не переставая лил дождь, он жмурился, поскольку даже столь скудный свет казался ему слишком ярким. Прошло уже много времени, и наступил сезон дождей...

Лежа на лестнице, Хан вдруг удивился внезапно пришедшей ему в голову мысли: в течение всего времени, пока он рос, он никогда не был хозяином собственной жизни. Но еще более любопытным и тревожным стало другое открытие: он не стал им даже сейчас. Хан считал себя «свободным художником» и полагал — наивно, как выяснилось, — что, пройдя множество тяжелых испытаний, не только утвердился, но и достиг совершенства на избранном поприще. Теперь же Хан со всей отчетливостью увидел, что с тех пор, как он принял первый заказ от Степана Спалко, этот человек постоянно манипулировал им, причем сегодня — в большей степени, чем когда-либо.

Если он хочет избавиться от этих цепей, то обязан что-то предпринять в отношении Спалко. Хан понимал, что во время их последнего телефонного разговора вел себя несдержанно, и сейчас жалел об этом. Поддавшись приступу безрассудного гнева, он добился лишь одного — заставил Спалко насторожиться. Но, с другой стороны, продолжал копаться в себе Хан, начиная с того момента, когда Борн подсел к нему на лавку в Старом городе Александрии, его обычный ледяной панцирь стал хрешать по швам, и теперь на поверхности его сознания огромными пузырями поднимались и лопались какие-то новые, незнакомые прежде переживания, которые он не мог ни понять, ни объяснить. Они взбаламутили его рассудок, заставляя менять планы. С изумлением для самого себя Хан осознал, что с недавнего времени он уже не знает, чего хочет, когда дело касается Джейсона Борна.

Хан сел на ступеньках и оглянулся. До его слуха донесся какой-то звук. Поднявшись на ноги, он положил руку на поручень перил. Тело его напряглось, он был готов к мгновенным действиям при первой же опасности. Что это за звук? Где он слышал его раньше?

По мере того как звук становился все громче, эхом разносясь по этажам, сердце Хана билось все чаще, отдаваясь в висках неумолкающим: «Ли-Ли, Ли-Ли!»

Но Ли-Ли не могла ответить. Ли-Ли была мертва.

Глава 19

Подземный вход в монастырь, укрытый покрывалом, сотканным из теней и времени, находился на дне самой глубокой расселины на северной стене горной гряды. В свете клонящегося к горизонту солнца эта теснина больше напоминала ущелье. Неудивительно, что много веков назад монахи выбрали именно это место для своей цитадели, которую они хотели сделать неприступной. Это были монахи-воины. Архитектура монастыря, в которой преобладали фортификационные соображения, была явно рассчитана на кровопролитные битвы и стремление здешних хозяев не допустить осквернения своего убежища.

Команда Спалко бесшумно спустилась на дно расселины, следуя за лучами догорающего солнца. Ничто в поведении Спалко и Зины не намекало на то, что произошло между ними накануне. Похоже, Спалко в очередной раз выступил в роли исследователя, который бросает в пруд камень, а затем наблюдает, как по поверхности воды расходятся круги и как реагируют на это обитатели пруда.

Освещенные солнечным светом валуны остались позади, и группа вошла в зону, где царила ничем не нарушаемая тень. Включились фонарики. Рядом со Спалко и Зиной шли двое, раненого еще раньше отвезли к самолету, стоявшему в аэропорту Казанцакис, и передали на попечение хирургу. За плечами у каждого было по легкому нейлоновому рюкзаку, набитому самым разным снаряжением — от баллонов со слезоточивым газом до мотков бечевки. Спалко не знал, с чем им придется столкнуться, и не хотел рисковать. Первыми шли мужчины. На плече у каждого на широком ремне висел пистолет-пулемет. Оружие они держали на изготовку. Расщелина постепенно сужалась, и наконец им пришлось перестроиться в цепочку. Скоро небо над их головой уступило место каменному своду, и они оказались в пещере. Здесь было сыро и стоял затхлый запах плесени.

— Воняет, как из раскопанной могилы, — поморщился один из мужчин.

— Глядите! — воскликнул другой. — Кости!

Они направили лучи фонариков в то место, где действительно были разбросаны кости какого-то мелкого млекопитающего, однако уже через сто метров наткнулись еще на одну горку костей — на сей раз гораздо более крупных. Зина присела на корточки и подняла одну из них.

— Не надо, — предупредил стоявший рядом мужчина. — Брать в руки человеческие кости — плохая примета.

— Что за чепуха! — засмеялась Зина. — Археологи только этим и занимаются. Кроме того, может, они вовсе не человеческие.

Тем не менее она бросила кость на пыльный пол пещеры.

Через пять минут на их пути оказался предмет, который ни с чем нельзя было перепутать. Это был человеческий череп. Освещенный светом фонариков, он печально скалился и смотрел на пришельцев черными проемами пустых глазниц.

— От чего, по-вашему, он умер? — спросила Зина.

— От голода и жажды, наверное, — предположил Спалко.

— Бедняга!

Они продолжали двигаться в глубь скалы, на которой стоял монастырь, и чем дальше они шли, тем больше костей встречалось на их пути. Теперь кости были преимушественно человеческие и по большей части — сломанные.

— Нет, что-то мне не кажется, что все они умерли от голода и жажды, — сказала Зина.

— От чего же тогда? — спросил один из мужчин, но ему никто не ответил.

Спалко отрывисто приказал им поторапливаться, и группа ускорила шаг. По его расчетам, они уже достигли того рубежа, где наверху высились зубчатые внешние стены монастыря. На потолке пещеры свет фонарей выхватывал из темноты какие-то причудливые формации.

— Пещера раздваивается, — сообщил один из бойцов и посветил сначала на левое, а затем на правое ответвление.

— Пещеры не могут раздваиваться, — заявил Спалко, а затем просунул голову в левый проход и посветил туда фонариком. — Это тупик, — констатировал он и, пробежав пальцами по краю прохода, добавил: — Причем отверстие прорублено людьми. — Затем Спалко вошел в правое отверстие, и вскоре оттуда гулко раздался его голос: — А вот этот ход ведет дальше, но здесь — множество изгибов и поворотов.

Когда Спалко вышел обратно, на его лице было странное выражение.

— Мне кажется, что это вовсе не проход, — заявил он. — Неудивительно, что Молнар решил спрятать доктора Шиффера именно здесь. Боюсь, мы очутились в лабиринте.

Двое мужчин переглянулись.

— В таком случае, — вступила в разговор Зина, — как мы отсюда выберемся?

— Мы не можем знать, что нас там ждет, — сказал Спалко и вынул из кармана небольшой прямоугольный предмет размером не больше карточной колоды. Ухмыльнувшись, он продемонстрировал своим спутникам, как работает этот прибор. — ГСП. Глобальная система позиционирования. Я только что отметил наше нынешнее местоположение. А теперь — пошли, — мотнул он головой.

Однако очень скоро они осознали бесплодность своих попыток разобраться в хитросплетениях лабиринта, и через пять минут группа вновь оказалась на исходной позиции, рядом со входом в него. Спалко с озабоченным видом вертел в руках прибор.

— В чем дело? — спросила Зина.

— ГСП здесь почему-то не работает.

Зина непонимающе тряхнула головой.

— А почему?

— Видимо, сигнал спутника блокируется каким-то минералом, содержащимся в горной породе, — ответил Спалко. Он не мог признаться перед своими подчиненными в том, что на самом деле понятия не имеет, почему электроника отказывается работать в лабиринте. Вместо этого он вытащил из рюкзака моток бечевки. — Последуем примеру Тезея и будем разматывать бечевку по мере продвижения.

Зина недоверчиво посмотрела на моток.

— А если веревки не хватит? — спросила она.

— Но ведь Тезею хватило, — ответил Спалко. — А мы находимся уже почти внутри монастырских стен, так что будем надеяться на лучшее.

* * *

Доктору Феликсу Шифферу было скучно. С утра до вечера ему оставалось лишь маяться от безделья и выполнять приказы незнакомых людей, которым было поручено обеспечивать его безопасность. Именно они под покровом ночи перевезли его на Крит, а затем постоянно переправляли в новые убежища. Они никогда не оставались на одном месте дольше трех дней. Больше всего ему понравился дом в Ираклионе, но и там Шифферу быстро надоело. Он изнывал от скуки. Его хранители не приносили ему газет и не разрешали слушать радио. Телевизора там не было, но, если бы он и был, Шифферу наверняка не разрешили бы его смотреть. И все же, мрачно думал ученый, там было несравненно лучше, чем в этом нагромождении древних камней, где он вынужден спать на походной койке и греться у камина. Из предметов обстановки тут имелись только тяжелые сундуки да буфеты, хотя охранники и привезли сюда походные кровати, раскладные стулья и пледы. Здесь не было ни водопровода, ни канализации, поэтому охранники соорудили отхожее место во дворе, отчего весь монастырь уже через пару дней провонял дерьмом. Даже днем это место было унылым и промозглым, а после захода солнца хотелось просто повеситься. Не было даже света, чтобы почитать. Впрочем, и читать-то было нечего...

Шиффер мечтал вновь обрести свободу. Если бы он был набожным, то молился бы об избавлении от этого повседневного кошмара, который стал казаться ему бесконечным. Сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз виделся с Ласло Молнаром и говорил с Алексом Конклином! Где они теперь, что делают? Когда Шиффер спрашивал об этом своих охранников, те отказывались отвечать, ссылаясь на свое единственное божество — СООБРАЖЕНИЯ БЕЗОПАСНОСТИ. Любой способ связи они считали недостаточно безопасным и лишь твердили, что очень скоро он вновь увидит своего друга и благодетеля. Но когда Шиффер требовал назвать более точные сроки, они лишь пожимали плечами и возвращались к своей бесконечной карточной игре. Им было скучно не меньше, чем ему, по крайней мере — тем, которые в данный момент были свободны от дежурства.

Рядом с доктором постоянно находилось семеро охранников. Сначала их было больше, но несколько из них остались в Ираклионе. Судя по тому, что удалось выяснить Шифферу из обрывков подслушанных разговоров, к этому времени они уже должны были появиться здесь, но не приехали. Видимо, именно поэтому сегодня в карты не играли — все охранники заняли свои боевые посты, воздух был буквально пропитан напряжением, и это ощущалось настолько сильно, что у доктора Шиффера даже заломило зубы.

Шиффер был довольно высоким мужчиной с пронзительным взглядом голубых глаз, орлиным носом и наполовину поседевшей шевелюрой. Еще до того, как завербоваться в предельно засекреченное Агентство перспективных разработок в области оборонных проектов, он был в большей степени на виду и работал на Берта Бакара. Не обладая умением найти подход к людям, Шиффер не очень ладил с окружающими и в конфликтных ситуациях, промычав нечто нечленораздельное, просто поворачивался и уходил, однако столь очевидное замешательство лишь усиливало неприязненное отношение к нему со стороны других.

Он встал и лениво направился к окну, но на полпути был перехвачен охранником.

— Это опасно, — сказал наемник. В его взгляде читалась напряженность.

— Опасно, безопасно — только и знаете, что долдонить одно и то же! — раздраженно воскликнул Шиффер. — Меня от этих слов уже тошнит!

Тем не менее он покорно вернулся к стулу, на котором ему полагалось сидеть. Стул был поставлен с особым расчетом — подальше от дверей и окон. В помещении было сыро, и ученый зябко поежился.

— Я скучаю по своей лаборатории, я скучаю по работе, — стал жаловаться Шиффер, глядя в черные глаза наемника. — Я чувствую себя как в тюрьме, вы можете это понять?

Заметив волнение своего подопечного, командир наемников по имени Шон Киган шагнул вперед.

— Сядьте, пожалуйста, доктор, — мягко попросил он.

— Ноя...

— Это для вашего же блага, — настойчивым тоном произнес Киган. Он был ирландцем, но при этом — темноволос и с черными глазами. На его грубо вырубленном лице читалась мрачная решимость, тело, сложенное словно у уличного бойца, бугрилось мускулами. — Нас наняли специально для того, чтобы обеспечивать вашу безопасность, и мы относимся к своей работе серьезно.

Шифер послушно сел.

— Может, кто-нибудь соизволит мне объяснить, что все это значит?

Киган несколько секунд в задумчивости смотрел на ученого, а затем, приняв решение, опустился на соседний стул и негромко заговорил:

— Я не хотел рассказывать вам об этом, но, возможно, будет лучше, если вы узнаете.

— О чем? — испуганно спросил Шиффер. Лицо его вытянулось и побледнело. — Что случилось?

— Алекс Конклин мертв.

— О боже, нет!

На лице Шиффера внезапно выступил пот, и он утер его тыльной стороной руки.

— Что касается Ласло Молнара, то мы не получали от него никаких известий вот уже двое суток.

— Боже всемогущий!

— Не волнуйтесь, доктор, вполне возможно, что Молнар не выходит на связь из соображений безопасности. — Киган встретился взглядом с ученым. — Но, с другой стороны, исчезли также наши люди, которых мы оставили в Ираклионе.

— Понимаю... — протянул доктор Шиффер. — Вы думаете, с ними могло случиться что-то... нехорошее?

— Я не могу исключать такую возможность.

От страха у Шиффера тряслись губы, и он не переставая потел.

— Значит, может случиться так, что Спалко узнал, где я нахожусь? Может, он уже на Крите?

Лицо Кигана оставалось словно высеченным из камня.

— Именно поэтому, — сказал он, — мы и принимаем дополнительные меры безопасности.

Страх сделал Шиффера агрессивным.

— Ну и что же это за меры? — капризным, злым тоном осведомился он.

— Мои люди с автоматическим оружием патрулируют все стены, но вряд ли Спалко окажется таким дураком, что предпримет атаку на открытом пространстве. — Киган покачал головой. — Нет, если он здесь, если он пришел за вами, доктор, то не станет столь безрассудно рисковать. — Наемник встал и поправил автомат, висящий на плече. — Его путь сюда лежит через лабиринт.

* * *

С каждым новым поворотом, который делали Спалко и его небольшая команда, они все лучше ориентировались в лабиринте. Но, с другой стороны, это был единственный логичный путь для любого, кто решит напасть на монастырь, а значит, нельзя исключить, что они направляются прямиком в западню.

Спалко посмотрел на моток веревки, от которого осталась всего одна треть. Они, наверное, находятся уже примерно под центром монастыря. Благодаря веревке он был уверен, что они продвигаются вперед, а не кружат по лабиринту, сбившись с пути. Перед каждым поворотом Спалко надеялся, что делает правильный выбор.

Повернувшись к Зине, он прошептал:

— Я чувствую засаду и хочу, чтобы ты осталась здесь, в резерве. — Похлопав по ее рюкзаку, Спалко добавил: — Если с нами что-нибудь случится, ты знаешь, что делать.

Зина кивнула, и трое мужчин, пригнувшись, продолжили путь. Едва они скрылись из виду, до слуха Зины донесся треск автоматных очередей. Поспешно открыв рюкзак, она вынула оттуда баллон со слезоточивым газом и бросилась в ту сторону, куда ушли ее спутники. Женщина почувствовала запах пороха еще до того, как свернула в нужный коридор. Завернув за угол, она увидела одного из членов их команды валяющимся на полу в луже крови. Спалко и второго мужчину плотный автоматный огонь заставил залечь. С того места, где находилась Зина, было видно, что стреляют с двух различных позиций.

Сорвав с баллона защитный колпачок, Зина через голову Спалко швырнула его вперед. Он ударился о землю и с негромким шипением откатился влево. Спалко хлопнул своего бойца по спине, и они отступили, чтобы не оказаться в зоне действия газа.

До их слуха доносились звуки натужного кашля и рвоты, сами же они успели натянуть защитные маски и были готовы предпринять вторую атаку. Спалко швырнул второй баллон с газом — на сей раз правее. Автоматные очереди, летевшие из того конца коридора, прекратились, но второй боец Спалко успел получить три пули — в грудь и шею. Мужчина рухнул на землю, между его полуоткрытых губ вздувались и лопались кровавые пузыри.

Спалко и Зина разделились: он метнулся вправо, она — влево, ведя ураганный огонь из своих пистолетов-пулеметов. Каждый из них убил по два наемника, путь был свободен. Каменную лестницу, ведущую наверх, они увидели одновременно и так же одновременно кинулись к ней.

* * *

Шон Киган схватил доктора Шиффера в охапку, успев выкрикнуть своим людям, дежурящим на стенах, приказ покинуть позиции и собраться в центре монастыря, куда он как раз и тащил своего дрожащего от ужаса подопечного.

Киган начал действовать в тот самый момент, когда учуял запах слезоточивого газа, поднимавшийся из лабиринта под ними. Через мгновение он услышал далекие отголоски автоматной стрельбы, а затем их сменила страшная, давящая тишина. Увидев двоих своих людей, запыхавшихся от бега, он приказал им занять позицию у каменной лестницы, ведущей в подземелье, где другие его бойцы устроили Спалко засаду.

До того как стать свободным наемником, Киган много лет являлся членом ИРА — Ирландской республиканской армии, поэтому он не раз оказывался в ситуациях, когда перевес в живой силе и оружии находился на стороне врага. Более того, подобные ситуации были ему по вкусу, поскольку представляли собой вызов, который ему нравилось преодолевать.

Однако на сей раз все обстояло иначе. Из подземелья в здание монастыря валили густые клубы белого дыма, а из них летели автоматные очереди. Оставшиеся люди Кигана погибли, даже не успев увидеть своих противников. Киган не стал ждать, когда у него появится такая возможность. Волоча за собой доктора Шиффера, он кинулся через вереницу тесных, темных и душных комнат в поисках спасения.

* * *

В соответствии со своим планом, Спалко и Зина разделились в тот же миг, как вырвались из плотных клубов дыма, образовавшихся от дымовой бомбы, брошенной ими в дверь, в которую упиралась ведущая из подземелья лестница. Спалко стал методично проверять комнаты, а Зина тем временем отправилась на поиски выхода.

Именно Спалко первым увидел Кигана и Шиффера и окликнул их, ответом на что стал шквал пуль из автомата. Чтобы уберечься от огня, Спалко был вынужден укрыться за огромным деревянным сундуком.

— У вас нет ни единого шанса выбраться отсюда живыми! — крикнул он, обращаясь к наемнику. — Ты мне не нужен, мне нужен Шиффер!

— Это одно и то же! — крикнул в ответ Киган. — Мне заплатили за работу, и я выполню ее до конца!

— А какой в этом смысл? Ласло Молнар, который нанял тебя, мертв, и Янош Вадас — тоже.

— Я тебе не верю! — ответил Киган. Шиффер рядом с ним жалобно захныкал, и наемник шикнул на него.

— А как, по-твоему, я вас нашел? — продолжал Спалко. — О том, где вы находитесь, мне сообщил Молнар. Он единственный это знал.

Ответом ему было молчание.

— Сейчас они уже все мертвы, — продолжал говорить Спалко, дюйм за дюймом продвигаясь вперед. — Кто заплатит тебе остаток причитающегося гонорара? Отдай мне Шиффера, и я отдам тебе эту сумму, да еще и премию в придачу. Ну что, согласен?

Киган уже собирался ответить, но тут позади него появилась Зина и влепила ему пулю в затылок.

Фонтан крови и мозгов выплеснулся прямо в лицо доктора Шиффера, и он взвыл, как собака, которую вытянули хлыстом. А подняв взгляд от своего последнего защитника, лежавшего бездыханным у его ног, он увидел приближающегося к нему Степана Спалко. Шиффер повернулся и бросился бежать, но тут же оказался в руках Зины.

— Спасения нет, доктор Шиффер, — проговорил Спалко. — Вы же сами видите, правда?

Расширившимися от страха глазами Шиффер смотрел на Зину. Он бормотал что-то нечленораздельное, а она, протянув руку, убрала волосы, упавшие на его вспотевший лоб, как если бы он был маленьким больным мальчиком, подхватившим простуду.

— Когда-то вы принадлежали мне, — произнес Спалко, перешагивая через труп Кигана, — и вот вы снова мой.

Сняв с плеч рюкзак, он достал оттуда два предмета. Они были сделаны из стали, стекла и титана.

— О боже! — отчаянным криком вырвалось из груди Шиффера.

Зина улыбнулась и поцеловала его в обе щеки, как если бы они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. Шиффер заплакал.

Спалко наслаждался эффектом, который произвел вид NX-20 на его собственного создателя.

— Вот так соединяются две половинки одного целого, правда, Феликс? — ухмыляясь, сказал Спалко. В собранном виде NX-20 был не больше, чем пистолет-пулемет, висевший у него на плече. — А теперь, когда прибор у меня, ты расскажешь мне, как им пользоваться.

— Нет, — дрожащим голосом ответил Шиффер. — Нет, нет, нет!!!

— Вам не стоит ни о чем волноваться, — прошептала Зина на ухо Шифферу, а Спалко схватил его за шею, отчего тело ученого скрючилось от новой судороги страха. — Вы теперь находитесь в хороших руках.

* * *

Лестничный пролет был коротким, но преодолеть его Борну стоило огромных усилий. Поврежденные ребра причиняли невообразимую боль, каждый шаг отдавался в теле тысячей обжигающих укусов. Единственное, в чем нуждался теперь Борн, — это горячая ванна и сон — как раз те самые вещи, которые он сейчас не мог себе позволить.

После их возвращения в квартиру Аннаки Борн показал ей свежие царапины на поверхности скамеечки возле рояля, и она беззвучно выругалась. Взяв скамейку в руки, Борн поднес ее к свету.

— Видите?

Аннака покачала головой:

— Нет, я решительно не понимаю, что все это значит.

Подойдя к секретеру, Борн взял ручку и нацарапал на листе бумаги: «У вас есть стремянка?»

Женщина посмотрела на него как на сумасшедшего, но все же кивнула.

«Принесите ее», — написал Борн.

После того как Аннака вернулась в гостиную, неся стремянку, Борн поставил лестницу под люстрой, забрался наверх и обследовал все плафоны. Ну так и есть! Осторожно протянув руку, он сунул ее внутрь одного из плафонов, а когда вытащил обратно, в его пальцах было зажато миниатюрное устройство. Спустившись с лестницы, Борн продемонстрировал его Аннаке, держа на раскрытой ладони.

— Что...

Борн отчаянно замотал головой, и она осеклась.

— У вас есть плоскогубцы? — спросил он.

Аннака вновь наградила его удивленным взглядом, а затем подошла к стенному шкафу и достала ящик с инструментами. Взяв плоскогубцы, Борн зажал в них прибор, и тот с хрустом превратился в пыль.

— Это — миниатюрное электронное передающее устройство, — уже без опасений пояснил он Аннаке.

— Что? — Удивление Аннаки уступило место замешательству.

— Так называемый «жучок». Тот человек, который был на крыше, проник сюда именно для того, чтобы установить его. Он слышал все наши разговоры.

Аннака оглядела свою уютную комнату и поежилась.

— Господи, с этого дня я уже не смогу чувствовать себя здесь в безопасности! — Она повернулась к Борну. — Что ему было нужно? Зачем понадобилось подслушивать каждое наше слово? — Затем Аннака выдохнула и с изменившимся лицом произнесла: — Это, наверное, как-то связано с доктором Шиффером, да?

— Не исключено, — ответил Борн, — но наверняка я не знаю. — В этот момент у него так сильно закружилась голова, что он был вынужден сесть на диван.

Аннака бросилась в ванную, чтобы принести обеззараживающее средство и бинты. Борн откинул голову на подушку и постарался отогнать от себя все эмоции, вызванные последними событиями. Ему было необходимо сосредоточиться и разработать четкий план дальнейших действий.

Вернулась Аннака, неся поднос, на котором стояла неглубокая миска с горячей водой, губка, полотенца, полиэтиленовый пакет со льдом, флакон с дезинфицирующим средством и стакан с водой.

— Джейсон! — окликнула она.

Борн открыл глаза. Она протянула ему стакан воды, который он осушил несколькими глотками, а затем — пакет со льдом.

— У вас опухает щека.

Он приложил лед к лицу, и боль понемногу начала отступать. Вскоре щека онемела. Борн поставил пустой стакан на тумбочку, и это движение острой болью отозвалось в его несчастных ребрах. Медленно, осторожно, он принял прежнее положение. Он думал о Джошуа, вернувшемся к жизни — если и не на самом деле, то хотя бы в его сознании. Возможно, слепая ярость, которую он испытывал к Хану, объяснялась именно тем, что тот выпустил на волю призрак ужасного прошлого, вытащив на свет дух существа столь дорогого для Дэвида Уэбба, что он не давал ему покоя в любой его ипостаси.

Пока Аннака с помощью губки смывала с его лица запекшуюся кровь, Борн вспоминал разговор, состоявшийся у них в кафе. Он заговорил о ее отце, но она сменила тему. Однако Борн понимал, что обязан довести этот разговор до конца. Он являлся отцом, страдающим из-за утраты семьи, она — дочерью, страдающей из-за утраты отца.

— Аннака, — мягким тоном произнес он, — я понимаю, что вам больно об этом говорить, но для меня крайне важно узнать как можно больше о вашем отце. — Он сразу же почувствовал, как напряглось ее тело. — Не могли бы вы рассказать мне о нем?

— Что вы хотите знать? Наверное, о том, как он познакомился с Алексеем?

Женщина продолжала вытирать лицо Борна, а он думал, нарочно ли она прячет от него глаза.

— Я размышлял о том, какие отношения связывали вас с ним.

По ее лицу пробежала тень.

— Странный и не совсем тактичный вопрос.

— Видите ли, мое прошлое... — Голос Борна сорвался. Он не мог солгать ей и в то же время не мог сказать всю правду.

— Вас преследует кто-то из вашего прошлого, — понимающе кивнула Аннака. Она выжала губку, и вода в миске окрасилась в розовый цвет. — Ну что ж, Янош Вадас был прекрасным отцом. Он менял мне пеленки, когда я была совсем маленькой, читал мне на ночь книжки, пел мне, когда я болела. Он всегда находился рядом в день моего рождения и в любой другой праздник. Честно говоря, я не понимаю, как ему удавалось выкраивать на это время. — Она снова выжала губку. Раны Борна опять принялись кровоточить. — Я для него всегда была на первом месте, и он не уставал повторять о том, как сильно любит меня.

— Вы были счастливым ребенком!

— Гораздо более счастливым, чем все мои друзья, чем все, кого я когда-либо знала.

Аннака была сосредоточенна и делала все, чтобы остановить кровь. Что касается Борна, то он находился почти в прострации. Он по-прежнему думал о Джошуа и остальных членах своей первой семьи, о каких-то мелких деталях, связанных со взрослением детей, обо всем том, что могло бы произойти, но не произошло в их неслучившейся жизни.

Наконец Аннаке удалось остановить кровь, и она бросила быстрый взгляд на пакет со льдом. По выражению ее лица Борн понял, что дела обстоят не самым лучшим образом. Она откинулась назад и сказала:

— Мне кажется, вам следует снять куртку и рубашку.

Борн удивленно воззрился на нее.

— Нужно осмотреть ваши ребра. Я заметила, как вы поморщились от боли, когда ставили стакан на тумбочку.

Аннака протянула руку, и Борн передал ей пакет с подтаявшим льдом. Встряхнув его на ладони, она сказала:

— Его нужно положить в морозилку.

К тому времени, когда она вернулась, Борн уже успел раздеться до пояса. На его левом боку образовался огромный кровоподтек, и, ощупав его, Борн почувствовал, как сильно вздулась кожа на этом месте.

— Боже мой! — воскликнула она, вернувшись. — Да вас нужно положить в ванну со льдом!

— По крайней мере, ничего не сломано.

Она протянула ему новый пакет со льдом. Борн приложил его к опухшему боку и на мгновение задохнулся от холода. Аннака снова присела на диван, ее взгляд блуждал по лицу Борна, а тот пытался угадать ее мысли.

— Вы, видимо, не можете избавиться от воспоминаний о сыне, который погиб, будучи еще мальчиком?

Борн сжал зубы.

— Этот... Этот человек, с которым я схватился на крыше, который следил за нами... Он преследует меня с самого начала, с тех самых пор, как я бежал из Соединенных Штатов. Он утверждает, что хочет убить меня, но я уверен, что это — ложь. И еще он говорит, что я должен привести его к какому-то человеку, который якобы подставил и его, и меня.

Лицо Аннаки потемнело.

— Как зовут этого человека?

— По-моему, Спалко.

— Степан Спалко? — удивленно переспросила Аннака.

— Да. А вы его знаете?

— Разумеется, знаю. Его знают все в Венгрии. Он возглавляет международный благотворительный фонд «Гуманисты без границ». — Женщина озабоченно наморщила лоб. — Джейсон, вот теперь мне действительно не по себе. Судя по всему, этот человек, Хан, как вы его называете, на самом деле очень опасен. Если его мишенью является мистер Спалко, мы обязаны сообщить об этом соответствующим органам.

Борн помотал головой.

— И что вы им сообщите? Что человек, известный нам под кличкой Хан, желает пообщаться со Степаном Спалко? Мы даже не знаем, зачем ему это нужно! И что, по-вашему, они нам ответят? Они спросят: а почему этот ваш Хан попросту не возьмет телефонную книгу и не выяснит адрес и телефон столь дорогого его душе мистера Спалко?

— Ну тогда давайте позвоним в фонд «Гуманистов» и предупредим их!

— Послушайте, Аннака, пока я не выясню, что тут происходит, я не намерен вступать в контакты ни с кем! Иначе мутная вода, в которой я безуспешно ищу ответы на чересчур многочисленные вопросы, взбаламутится еще сильнее.

С трудом поднявшись, Борн подошел к секретеру и сел на стул.

— Помните, я сказал вам, что у меня появилась идея? Не возражаете, если я воспользуюсь вашим компьютером?

— Делайте, что считаете нужным, — ответила Аннака, также поднимаясь с дивана.

Пока Борн включал ноутбук, она собрала и унесла на кухню мочалку, миску с водой и все остальные принадлежности, с помощью которых приводила его в чувство. Вскоре с кухни послышался звук льющейся воды.

Борн вошел на сервер правительства Соединенных Штатов и стал переходить от сайта к сайту, а к тому времени, когда с кухни вернулась Аннака, он уже нашел то, что искал. У агентства была целая гроздь публичных сайтов, доступных для любого, у кого есть вход в Интернет. Но существовало и с десяток других сайтов — закрытых для посторонних, защищенных сложными паролями и составляющих интранет — знаменитую внутреннюю сеть ЦРУ.

Аннака обратила внимание на то, с какой сосредоточенностью работал Борн.

— Что это? — спросила она, подойдя и встав за его спиной. Через пару секунд ее глаза расширились от удивления. — Что вы, черт возьми, делаете?

— Именно то, что вы подумали, — ответил Борн, — пытаюсь взломать сайт ЦРУ.

— Но как вам...

— Лучше не спрашивайте, — перебил ее Борн. Его пальцы так и летали по клавиатуре. — Мой ответ вам не понравится. Просто доверьтесь мне.

Алекс Конклин входил на эти сайты, что называется, через парадную дверь, поскольку каждый понедельник, ровно в шесть часов, ему доставляли новые коды доступа. Однако Дерон — художник и чародей любого рода подделок — обучил Борна искусству взлома правительственных сайтов США. В его бизнесе этот навык был жизненно необходим.

Главная проблема состояла в том, что брандмауэр ЦРУ — специальная программа, предназначенная для защиты компьютерных баз агентства, — представлял собой на редкость пакостную штуку. Мало того, что пароли менялись каждую неделю, программа имела плавающий алгоритм, привязанный к тому или иному паролю. Однако Дерон объяснил Борну, как можно обмануть систему, заставить ее поверить в то, что у тебя есть нужный пароль, после чего она сама сообщит вам его.

Единственный путь атаковать брандмауэр лежал через образование корневого алгоритма, посредством которого шифровались основные файлы ЦРУ. Борн знал формулу его образования, поскольку Дерон заставил его вызубрить ее наизусть.

На экране компьютера возникло окошко, в котором ему было предложено ввести пароль, и Борн ввел в него алгоритм, содержащий гораздо больше символов — цифр и букв, — чем могло поместиться в окошке. С другой стороны, после того как были введены первые три комбинации символов, программа могла понять, что ее пытаются обмануть, и закрыться, отказав вам в доступе, поэтому главной задачей было ввести весь алгоритм раньше, чем это произойдет. А поскольку алгоритм был очень длинным, Борн печатал с лихорадочной быстротой, даже вспотев от мысли о том, что программа успеет сориентироваться и вышвырнет его, отказав в дальнейшем доступе. В итоге он все же успел. Окошко исчезло.

— Я вошел, — сказал он.

— Да вы просто волшебник! — восхищенно выдохнула Аннака.

Первым делом Борн отправился на сайт Управления по разработке тактических несмертельных вооружений. Он ввел в строку поиска имя доктора Шиффера, но был разочарован скудностью информации, которую выдала система. Ни слова о том, над чем работал ученый, либо о его прошлом. Если бы Борн не знал подоплеку последних событий, он мог бы подумать, что Феликс Шиффер является каким-нибудь младшим научным сотрудником, не представляющим для управления никакой ценности.

Оставалась еще одна возможность получить нужную информацию. Борн использовал другой хакерский прием, перенятый от Дерона. Его, кстати, регулярно использовал и Конклин, чтобы незаметно проникать на служебные сайты министерства обороны и быть в курсе того, что происходит за закрытыми для посторонних дверями военного ведомства.

Оказавшись на сайте АПРОП, Борн навел курсор на строчку «ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ» и щелкнул кнопкой «мыши». На его счастье, сетевые администраторы правительственных учреждений отличались ленью, отчего старые файлы подолгу не удалялись с сайтов, поэтому Борну удалось найти кое-какую информацию, связанную с доктором Шиффером. Он окончил Массачусетский технологический институт, а затем устроился на работу в крупную фармацевтическую фирму и получил собственную лабораторию. Шиффер проработал там менее года, а затем уволился, но, уходя, прихватил с собой еще одного ученого, доктора Петера Сидо. Они вместе работали еще пять лет, после чего Шиффера взяли в АПРОП. Трудно сказать, почему он предпочел государственную службу работе в частном секторе, но с учеными такое иногда случается. Они оказываются не способны жить в обществе, как это бывает с некоторыми преступниками, которые, отсидев свой срок, совершают новое преступление в первый же день после выхода на волю только для того, чтобы их отправили обратно — в привычный и знакомый для них тюремный мир.

Продолжая читать, Борн выяснил, что Шиффер был направлен в распоряжение так называемого научно-оборонного отдела, который, в частности, проводил изыскания в сфере биологических вооружений. Работая в АПРОП, доктор Шиффер занимался разработкой способов «очистки» помещений, зараженных сибирской язвой.

Никаких других деталей Борну обнаружить не удалось. Его тревожил тот факт, что в найденной им информации не содержалось ничего, что могло бы вызвать столь сильный интерес к фигуре Феликса Шиффера со стороны Конклина.

Аннака заглянула ему за плечо.

— Нашли что-нибудь, что помогло бы нам узнать, где скрывается доктор Шиффер? — спросила она.

— Нет, ничего такого я не нашел.

— Ну что ж, — пожала она плечами, — холодильник пуст, а мы должны поесть.

— Если вы не возражаете, я бы предпочел остаться здесь и немного отдохнуть.

— Да, пожалуй. Вы и впрямь не в том виде, чтобы выходить на улицу. — Женщина улыбнулась и стала надевать пальто. — Я только дойду до угла и куплю какой-нибудь еды. У вас есть особые пожелания?

Он отрицательно покачал головой.

— Аннака, — окликнул Борн, когда женщина уже была у двери, — будьте осторожны!

Она повернулась, открыла сумочку и, наполовину вытащив пистолет, показала ему.

— Не волнуйтесь, со мной все будет хорошо. — Она распахнула дверь. — Увидимся через несколько минут.

Борн слышал, как хлопнула входная дверь, но его внимание уже было снова приковано к экрану компьютера. Сердце его билось все сильнее, он пытался успокоиться, но — безуспешно. Несмотря на свою решимость выполнить задуманное, он колебался. Он понимал, что обязан довести дело до конца, и все равно боялся.

Собственные руки казались ему чужими, но, продолжая, несмотря на это, работать, Борн потратил следующие пять минут на то, чтобы взломать защиту компьютерной базы данных армии США. В одном из мест произошла заминка: военные компьютерщики удлинили пароль, добавив в него еще один набор символов, о котором Дерон либо забыл сообщить Борну, либо, что наиболее вероятно, сам еще не знал. Пальцы Борна зависли над клавиатурой, и в этот момент он был чем-то похож на Аннаку, сидящую за роялем. Он колебался, твердя себе, что еще не поздно отказаться от этой затеи и что в этом не будет ничего постыдного. На протяжении многих лет Борн чувствовал: все, что имеет хоть какое-то отношение к гибели его первой семьи, даже информация, хранящаяся в военных архивах, для него — табу. Он и без того уже натерпелся достаточно мук, преследуемый чувством вины за то, что не сумел уберечь их, за то, что сам он находился в безопасном месте и уцелел в то время, как в их тела впивались пули.

Борн чувствовал, что не в силах вновь пройти через эту пытку, заново представляя себе последние, наполненные ужасом секунды их жизни. Дао, дитя войны, наверняка слышала звук моторов приближающегося боевого самолета, лениво гудящих в жарком летнем небе. Поначалу слепящее солнце мешало ей разглядеть самолет, но, когда звук стал ближе, перерастая в рокот, и блестящее брюхо самолета заслонило солнце, она, конечно же, все поняла. Даже несмотря на то, что ее сердце затопил страх, Дао не могла не попытаться спасти детей, не предпринять, пусть тщетную, попытку защитить их собственным телом от шквала пуль, которые уже взрывали мутную поверхность реки. «Джошуа! Алисса! Скорее ко мне!» — должно быть, кричала она. Как будто она могла предотвратить то, что должно было сейчас случиться!

Сидя за компьютером Аннаки, Борн вдруг осознал, что плачет. Несколько секунд он не утирал слезы, и они — впервые за много лет — свободно катились по его лицу. Затем он одернул себя, вытер щеки рукавом и, пока не передумал, продолжил свое дело.

С последней частью пароля Борну пришлось повозиться, но наконец он справился с этой задачей и через пять минут уже вошел на военный сайт. Опасаясь, что эмоции снова выйдут из-под контроля, он сразу же перешел в раздел «Архив погибших в результате военных действий» и ввел в поле запроса имена: Дао Уэбб, Алисса Уэбб, Джошуа Уэбб. Глядя на напечатанное, Борн думал: «Они были моей семьей! Живыми существами из плоти и крови, которые смеялись и плакали, которые обращались ко мне „дорогой“ или „папочка“. А что они теперь? Всего лишь буквы на экране компьютера, строчки в списках погибших!»

Сердце Борна — или Уэбба? — разрывалось от боли, и он почувствовал прикосновение того самого безумия, которое охватило его сразу же после их гибели. "Я не могу пройти через это еще раз!— думал он. — Это окончательно доконает меня!" И тем не менее он заставил себя нажать на клавишу «Ввод». У него не было иного выбора, он не мог повернуть назад. «Только вперед!» — таков был его лозунг с тех самых пор, когда Алекс Конклин завербовал его и превратил сначала в другого Дэвида Уэбба, а потом и вовсе в Джейсона Борна. Но почему же тогда в его ушах до сих пор звучали их голоса: «Дорогой, я так скучала без тебя!», «Папочка, наконец-то ты вернулся!».

Дотягиваясь до него через десятилетия, эти воспоминания опутывали Борна подобно паутине, и именно поэтому он не сразу отреагировал на то, что появилось на экране ноутбука. Несколько минут он смотрел на экран, не замечая одной вопиющей несообразности.

Во всех жутких подробностях Борн видел то, что надеялся не увидеть уже никогда, — фотографии его любимой жены Дао, грудь и плечи которой были разворочены пулями, а лицо перекошено предсмертной мукой. На второй странице он обнаружил фотографии мертвой Алиссы. Ее маленькое тельце и лицо были изувечены еще сильнее. Парализованный болью и страхом, Борн сидел неподвижно. Но он должен был двигаться дальше. Осталась последняя страница, последняя подборка фотографий, которая должна была сделать картину трагедии полной.

Борн перешел на третью страницу, приготовившись увидеть столь же страшные фотографии Джошуа. Но их там не оказалось.

Ошарашенный, ничего не понимая, Борн смотрел на экран. Поначалу ему почудилось, что во всем виноват какой-то компьютерный «глюк» и что он по ошибке попал на другую страницу сайта. Однако нет — на ней черным по белому значилось имя: Джошуа Уэбб. А снизу располагались слова, которые буквально обожгли рассудок Борна, вонзившись в мозг раскаленной иглой: «В десяти метрах от тел Дао и Алиссы Уэбб обнаружено три предмета одежды, а также порванный башмак (каблук и подошва отсутствуют). После безрезультатных поисков, продолжавшихся в течение часа, Джошуа Уэбб признан погибшим. ТНН».

ТНН... Стандартная армейская аббревиатура, обозначающая «тело не найдено». Ледяной холод возник в груди Борна и начал медленно подниматься к горлу. Они искали Джошуа в течение часа? Всего одного часа? Почему же ему сразу не сообщили об этом? Мучимый горем, угрызениями совести и чувством вины, он предал земле три гроба. И все это время эти ублюдки знали, что тело мальчика не обнаружено! Знали и молчали!

Борн откинулся на спинку стула. Его лицо побледнело, руки тряслись, а в сердце поднималась волна такой ярости, какой он еще никогда не испытывал. Он думал о Джошуа. Он думал о Хане.

Его рассудок был охвачен огнем, в нем ворочалось ужасное предположение, которое он старательно отгонял от себя с тех пор, как увидел на шее Хана вырезанную из зеленого камня фигурку Будды. А что, если Хан — и впрямь Джошуа? Если это так, то его сын превратился в машину для убийства, в чудовище! Борн слишком хорошо знал, как легко, находясь в джунглях Юго-Восточной Азии, свихнуться и превратиться в безумного убийцу.

Но была и другая вероятность. Мысль о ней пришла ему в голову внезапно и не желала уходить. Возможно, решение «похоронить» Джошуа являлось частью гораздо более обширного и тщательно разработанного плана, о существовании которого ему было неизвестно. В таком случае архивная запись о предполагаемой смерти его сына является фальшивкой, а истина скрыта под непроницаемым покровом секретности — от начала и до конца.

Перед внутренним взором Борна снова возник Хан, держащий на открытой ладони фигурку Будды, в ушах прозвучали его слова: "Его подарил мне ты! А потом — бросил меня, оставив умирать в джунглях..."

Внезапно Борн почувствовал непреодолимый приступ тошноты. Вскочив со стула, он, не обращая внимания на боль, кинулся в ванную, и там его вывернуло наизнанку.

* * *

Глубоко в недрах штаб-квартиры ЦРУ дежурный офицер, не спуская взгляда с экрана компьютера, поднял телефонную трубку и набрал номер. Через секунду автоматический ответчик произнес: «Говорите». Офицер попросил соединить его с Директором. Его голос был проанализирован специальным устройством, идентифицирован, и затем другой, уже человеческий голос сказал.

«Ждите». Еще через несколько секунд в трубке зазвучал баритон хозяина ЦРУ.

— Сэр, я хотел бы сообщить вам о том, что мы получили сигнал внутренней тревоги. Кто-то взломал защиту сервера министерства обороны и, проникнув в архив погибших в ходе военных действий, затребовал информацию по следующим лицам: Дао Уэбб, Алисса Уэбб, Джошуа Уэбб.

Некоторое время в трубке царило пугающее молчание. Затем Директор спросил:

— Точно Уэбб, сынок? Ты не ошибся с фамилией?

От того, насколько сильно изменился голос Директора, на лбу у молодого офицера выступила испарина.

— Никак нет, сэр. Именно Уэбб.

— Где находится хакер?

— В Будапеште, сэр.

— Вам удалось определить его точное местонахождение?

— Так точно, сэр. Улица Фё, дом 106/108.

* * *

Сидя за письменным столом в своем кабинете, Директор мрачно улыбнулся. По стечению обстоятельств он как раз сейчас читал последний рапорт, подготовленный Мартином Линдросом. Из документа следовало, что лягушатники к этому времени уже успели разгрести обгоревшее железо на месте автокатастрофы, в которой предположительно погиб Джейсон Борн, но человеческих останков — ни единой косточки — не обнаружили. Поэтому, несмотря на свидетельство сотрудницы Кэ д'Орсей, которая утверждала, что собственными глазами наблюдала аварию, неопровержимых доказательств гибели Борна у них не было.

Сжав руку в кулак. Директор в гневе ударил по столу. Борн снова обвел их вокруг пальца! Но, несмотря на обуявшие его злость и растерянность, Старик почему-то не был так уж сильно удивлен. В конце концов, Борна в свое время натаскивал самый лучший шпион, который когда-0 работал в стенах Центрального разведывательного Управления. Алексу Конклину в ходе различных операций и самому неоднократно приходилось имитировать собственную гибель, хотя, может быть, это выглядело не столь зрелищно, как в последнем случае с Борном в Париже.

В то же время Директор не исключал возможности того, что в компьютерную сеть министерства обороны проник не Борн, а кто-то еще. Но кого другого могла заинтересовать информация об этих погибших — женщине и двух ее детях, которые даже не являлись военнослужащими и о существовании которых знала лишь крохотная горстка людей?

«Нет, — думал Директор со все возрастающим возбуждением, — Борн не погиб в том взрыве на окраине Парижа. Он пребывает в полном здравии, находится в Будапеште (кстати, почему именно там?) и допустил первую серьезную ошибку, которую они теперь могут использовать против него». Директор понятия не имел, для чего Борну понадобилось просматривать информацию, связанную с гибелью его первой семьи, да его это и не интересовало. Главное заключалось в другом: любознательность Борна гостеприимно раскрыла перед ними дверь, в которую они могут войти, чтобы наконец-то привести приговор в исполнение.

Директор протянул руку к телефону. Он мог бы отдать соответствующие распоряжения через своего секретаря, но хотел получить удовольствие, отдав приказ о заключительной фазе операции лично. Набирая международный номер, Старик злорадно думал: «Вот теперь-то я тебя прищучил, сволочь ты этакая!»

Глава 20

Найроби — город, возникший в конце XIX века в качестве промежуточной станции на железнодорожном маршруте между Момбасой и Угандой, — благодаря стандартной многоэтажной застройке производил ныне гнетущее впечатление. На протяжении веков, до того как сюда пожаловала западная цивилизация, здесь простирались бескрайние зеленые равнины, на которых обитало племя масаи. Теперь Найроби являлся самым быстрорастущим городом Восточной Африки, и ему были в полной мере присущи все «болезни роста»: беспорядочное, хаотичное смешение старого и нового, чудовищный разрыв между зажравшимся богатством и отчаянной бедностью, которые существовали по соседству и терлись друг о друга боками с такой озлобленной силой, что от этого трения возникали искры и периодически вспыхивали социальные пожары. Гасить их приходилось с помощью самых решительных, а подчас даже жестоких мер. Поэтому здесь регулярно вспыхивали мятежи, а уж уличные ограбления и вовсе являлись обычным делом, особенно в парке Ухуру, располагавшемся к западу от центра города.

Однако все эти проблемы ни в коей степени не интересовали группу людей, ехавших на двух бронированных лимузинах из международного аэропорта Уилсон. Им было плевать на плакаты, предупреждающие о возможных проявлениях насилия, и на вооруженные патрули, разгуливающие по центру столицы, в ее восточном районе, где были расположены правительственные здания и посольства иностранных государств, а также по окраинам районов Латема и Ривер-роудс. Они проехали мимо базара, на котором любой желающий мог купить все, что душе угодно, — от огнемета и переносной зенитной установки до дешевых хлопчатобумажных платьев в незатейливую полоску и племенных африканских одежд с причудливым тканым орнаментом.

В передней машине сидели Спалко и Арсен Хасанов, во второй — Зина и двое самых приближенных к Арсенову людей — Магомет и Ахмед. Эти двое никогда не брились, отчего их лица заросли густыми черными бородами. Согласно чеченской традиции, они были одеты во все черное и с изумлением взирали на западный наряд Зины. Она в свою очередь смотрела на них с сестринской улыбкой, внимательно наблюдая при этом за выражением их лиц.

— Все готово, Шейх, — сказал Арсенов. — Мои люди прошли необходимую подготовку и находятся в полной готовности. Они прекрасно владеют исландским языком, они изучили план отеля и сформулированную вами последовательность действий. Они ждут только одного — приказа действовать.

Спалко смотрел в окно лимузина, созерцая идущих по тротуару местных жителей и туристов. Солнце, клонящееся к горизонту, окрашивало все вокруг в розовый цвет. Улыбаясь каким-то своим мыслям, он спросил:

— В вашем голосе звучат нотки скепсиса или мне это только показалось?

— Если и показалось, то лишь потому, что я сгораю от нетерпения приступить к действиям, — поспешно ответил Арсенов. — Я так долго ждал момента, когда наконец удастся сбросить российское ярмо, а мой народ так долго являлся отверженным, столетиями ожидая того дня, когда он будет принят в семью исламских наций!

Спалко равнодушно кивнул. Мнение Арсенова его больше не заботило. Вступив в логово волков, тот подписал себе приговор, и его уже можно было не принимать в расчет.

* * *

Вечером все пятеро встретились в зарезервированном Степаном Спалко отдельном обеденном зале на верхнем этаже отеля с необычным названием «360» на Кеньятта-авеню. Окна зала выходили на национальный парк Найроби, где обитали жирафы, газели Томсона, носороги, львы, леопарды, буйволы и прочая дикая живность.

За ужином о делах не было сказано ни слова, и можно было подумать, что все эти люди приехали сюда лишь для того, чтобы насладиться местной экзотикой. Однако после того как со стола убрали тарелки, все изменилось. Команда специалистов «Гуманистов без границ», прибывшая в Найроби раньше остальных, успела смонтировать компьютерную станцию, которую сейчас и вкатили в зал на передвижном столике. После того как включили аппаратуру, Спалко представил собравшимся компьютерную презентацию, подготовленную в программе Powerpoint, сопровождая каждый слайд комментариями. Сменяя друг друга, на экране возникали изображения береговой линии Исландии, Рейкьявика и его окрестностей, аэрофотографии отеля «Оскьюлид», снимки его внутренних помещений.

— Это — автономная система кондиционирования воздуха, снабженная, как вы видите вот здесь и здесь, самыми современными детекторами движения и инфракрасными датчиками. А вот тут — контрольная панель управления, оснащенная, как и любая другая система в отеле, собственной защитой. В случае сбоя энергоподачи она переходит на электроснабжение от специальных аккумуляторов.

Спалко продолжал рассказывать, не упуская ни одной, даже самой незначительной на первый взгляд детали, излагая план действий поминутно — с того момента, когда они приедут, и заканчивая предстоящим побегом. Предусмотрено было абсолютно все, и все находилось в полной готовности.

— Завтра на рассвете, — сказал Спалко, поднимаясь на ноги. Остальные встали вслед за ним. — Ля илляха илль Аллах!

— Ля илляха илль Аллах! — торжественным хором вторили ему остальные.

* * *

За окнами стояла глубокая ночь. Спалко курил, лежа в постели. Одна из ламп в номере все еще горела, но он все равно видел мерцающие городские огни и темный массив заповедного парка. Со стороны могло показаться, что Спалко овладела глубокая задумчивость, однако на самом деле его мозг сейчас был свободен от каких-либо мыслей. Он ждал.

* * *

Рычание диких зверей, доносившееся из парка, мешало Ахмеду спать. Он сел в постели и потер глаза ладонями, а затем снова лег и некоторое время лежал, глядя в потолок. Понимая, что заснуть уже не сможет, он стал думать о грядущем дне и о том, что тот принесет. «Да будет воля Аллаха на то, чтобы этот рассвет стал рассветом новой эры для нас», — безмолвно молился он.

Вздохнув, Ахмед снова сел, спустил ноги с кровати и поднялся, а затем натянул странные западные штаны и рубашку, гадая, удастся ли ему когда-нибудь привыкнуть к этой одежде. Он хотел верить в то, что этого не понадобится.

Едва он приоткрыл дверь номера, как заметил идущую по коридору Зину. Ее походка была грациозна и бесшумна, бедра соблазнительно раскачивались. Мужчина облизал губы и, когда она прошла мимо двери, втянул носом воздух, желая насладиться исходящим от нее запахом.

Ахмед выглянул в коридор и с удивлением обнаружил, что Зина идет в противоположном от своего номера направлении. Все прояснилось через пару мгновений, когда женщина тихонько поцарапалась в дверь Шейха. Дверь сразу же открылась, и его взгляду предстал сам Шейх. Ахмед поскреб в затылке. Может, Шейх вызвал ее для того, чтобы устроить выволочку за какой-нибудь проступок? А потом голосом, какой он от нее еще не слышал, Зина сказала: «Хасан уснул», — и Ахмеду все стало ясно.

* * *

Когда в дверь его номера негромко постучали, Спалко повернулся, затушил в пепельнице сигарету, встал и, подойдя к двери, открыл ее.

На пороге стояла Зина.

— Хасан уснул, — сказала она, будто ее приход нуждался в каких-то объяснениях.

Не говоря ни слова, Спалко отступил назад и пропустил ее внутрь, а когда она вошла, схватил и бросил на кровать. Через несколько мгновений он уже рычал от наслаждения, их тела были мокрыми от пота. Они занимались любовью наподобие диких животных — так, словно миру осталось существовать считанные минуты. А затем она лежала рядом с ним, гладя и лаская его кожу и при этом нашептывая о своих самых сокровенных плотских желаниях, — до тех пор пока, воспламенившись, он не овладел ею еще раз.

Она снова лежала, прижавшись к нему, от сигареты, зажатой между ее пальцев, вился дымок. Лампа была выключена, и поэтому казалось, что в ночном небе Найроби зажглись сотни новых звезд. Зина не сводила взгляд со своего нового любовника. Она мечтала получше узнать его с тех пор, как он впервые прикоснулся к ней. Она — да и никто другой, как ей казалось, — ничего не знала о его прошлом. Если он поговорит с ней, откроет хотя бы какие-то небольшие свои секреты, это будет знаком того, что он привязан к ней — так же, как привязана к нему она.

Зина погладила мочку его уха и того места на лице, где кожа была неестественно гладкой.

— Откуда это у тебя? — спросила она. — Расскажи мне, как это случилось.

Спалко вышел из задумчивости.

— Это было очень давно.

— Тогда ты тем более можешь об этом рассказать.

Он повернулся и посмотрел на нее пристальным взглядом.

— Ты уверена, что хочешь об этом знать?

— Очень хочу!

Спалко сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух из легких.

— В то время мы с моим младшим братом жили в Москве. С ним постоянно случались неприятности, и с этим ничего нельзя было поделать. Это было что-то вроде болезни.

— Наркотики?

— Нет, благословение Аллаху! Он был игрок и не мог остановиться даже тогда, когда у него не оставалось денег. Брат просил денег у меня, и я всегда давал их ему, потому что каждый раз он придумывал какую-то историю и заставлял меня в нее поверить.

Спалко перевернулся в ее объятиях, вытряхнул из пачки сигарету и закурил.

— Так или иначе, настал день, когда даже я перестал ему верить и сказал: «Все, хватит!» Наивно, как выяснилось, я полагал, что это заставит его остановиться. — Спалко глубоко затянулся и выпустил сигаретный дым упругой струей. — Но он не остановился. И знаешь, что он сделал? Он обратился к тем, с кем связываться нельзя ни при каких обстоятельствах, к подонкам. Кроме них, теперь ему никто не дал бы в долг.

— К бандитам?

Спалко кивнул.

— Точно. Брат взял у них деньги, понимая, что если проиграет, то никогда не сумеет расплатиться. Он знал, что они сделают с ним в таком случае, но, как я уже сказал, поделать с собой ничего не мог. Он сделал крупную ставку и, как это чаще всего с ним случалось, проиграл.

— И что дальше? — Зина сгорала от нетерпения услышать продолжение истории.

— Они немного подождали, пока брат расплатится с ними, а потом пришли к нему сами.

Спалко задумчиво смотрел на тлеющий кончик своей сигареты. Окна были открыты. На улице слышалось хлопанье пальмовых ветвей на ветру, время от времени проезжала машина, из парка доносились крики зверей.

— Сначала они его избили. — Спалко говорил почти шепотом. — Не очень сильно, поскольку тогда они еще думали, что он сумеет вернуть долг. Но потом, когда поняли, что у него за душой нет ни гроша и своих денег им уже не увидеть, они взялись за брата всерьез и пристрелили его, как собаку, прямо на улице.

Сигарета догорела почти до самого фильтра, но Спалко все еще сжимал ее между пальцев. Он словно забыл про нее. Находясь под впечатлением услышанного, Зина не произнесла ни слова. Спалко щелчком отправил окурок в окно и продолжил:

— Прошло полгода, и я сделал то, что должен был сделать: я вернул тем людям их деньги. И тогда у меня появился шанс еще и поквитаться. Я узнал, что их босс, приказавший убить моего брата, каждую неделю ходит в парикмахерскую московской гостиницы «Метрополь».

— Позволь, я угадаю, — проговорила Зина. — Ты прикинулся парикмахером и, когда он уселся в кресло, перерезал ему бритвой горло?

Спалко посмотрел на нее, а затем расхохотался.

— Великолепно! — воскликнул он, смеясь. — Прекрасный сюжет для кино! Но в реальной жизни так не бывает. Этот босс в течение пятнадцати лет пользовался услугами одного и того же парикмахера и не подпускал к себе никого другого. — Спалко перегнулся и поцеловал Зину в губы. — Не расстраивайся, воспринимай мой рассказ в качестве лекции и извлеки из него хотя бы что-то полезное для себя.

Он обнял ее рукой и привлек к себе. Где-то в парке раздалось утробное рычание леопарда.

— Нет, я дождался, пока его постригут, побреют, пока он расслабится от этих приятных процедур. Я подкараулил его на улице, прямо у выхода из «Метрополя» — в настолько людном месте, что лишь сумасшедший мог бы выбрать такое для подобной цели. Подкараулил и пристрелил — и босса, и его телохранителя.

— А потом — бежал?

— В каком-то смысле, — ответил Спалко. — В тот день мне действительно удалось скрыться, но еще через полгода, совсем в другом городе, из проезжающей машины мне под ноги бросили бутылку с зажигательной смесью.

Зина ласково провела пальцами по его изувеченной щеке.

— Таким ты нравишься мне еще больше. Боль, которую тебе пришлось перенести, сделала тебя... героем.

Спалко ничего не ответил. Вскоре дыхание Зины стало ровным, и она погрузилась в сон. Разумеется, в его рассказе не было ни слова правды, но Спалко понравилась спонтанно выдуманная им история. Она действительно могла бы послужить великолепным сюжетом для киносценария. А правда... В чем же заключалась правда? Он и сам вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Спалко так долго сооружал вокруг себя защитные конструкции из лжи, что порой сам терялся в них, оказываясь не в состоянии отличить правду от вранья. Но, как бы то ни было, он никогда не открывал правду другим людям, полагая, что в противном случае они могут получить преимущество перед ним. Если люди знают тебя, они полагают, что ты являешься их собственностью, и считают, что правда, которой ты поделился с ними в минуту слабости, связывает тебя с ними. Тут Зина ничем не отличалась от остальных, и при мысли об этом Спалко ощутил во рту горький привкус разочарования. Впрочем, люди его всегда разочаровывали. Мир, в котором жил он, был для них недоступен, они не умели видеть все нюансы жизни с такой отчетливостью, с какой это удавалось ему. Иногда люди могли быть забавными, но — только иногда. Это было последнее, о чем подумал Спалко, прежде чем погрузиться в глубокий, ничем не нарушаемый сон, а когда он проснулся, Зины в его постели уже не было — она вернулась к себе в номер и легла рядом с ничего не подозревающим Хасаном Арсеновым.

* * *

На рассвете все пятеро погрузились в два «Рейнджровера», взятые в аренду членами передовой группы «Гуманистов», и поехали на юг, где располагались грязные трущобы, протянувшиеся вдоль окраин Найроби подобно огромной гноящейся язве.

Проснувшись, они почти ничего не ели и теперь ехали молча, столь велико было напряжение, испытываемое всеми, включая самого Спалко.

Хотя утро было ясным, над землей здесь постоянно стелилась зловонная дымка — свидетельство вопиющей антисанитарии и постоянной угрозы возникновения холеры, которая вспыхивала здесь с пугающей периодичностью.

Жилища, если этим словом вообще можно назвать лачуги, в которых ютились здешние обитатели, представляли собой убогие сооружения из алюминиевых банок, полиэтилена и картонных коробок. Иногда попадались деревянные дома и даже бетонные постройки, которые вполне можно было принять за бункеры, если бы не веревки, на которых сушилось выстиранное белье. Путешественники увидели холм сырой земли, по-видимому, насыпанный бульдозером, а за ним — обугленные останки того, что еще недавно было домом. Рядом валялись башмаки, подошвы которых сгорели, и превратившееся в лохмотья синее платье. Все это придавало ужасаюшей нищете, царившей в этом «крысином городе», еще более зловещий и отталкивающий оттенок. Если здесь и существовала жизнь, она была тяжелой, мрачной и бессмысленной до такой степени, что невозможно выразить словами. Тут витал дух обреченности и казалось, что даже днем здесь стоит кромешная, бесконечная ночь.

Никаких светофоров тут, разумеется, не существовало, но и без них машинам с путешественниками часто приходилось останавливаться из-за того, что их то и дело окружали толпы нищих, от которых исходил невыносимый смрад, и торговцев, назойливо предлагающих всякую дрянь.

Через некоторое время они добрались до центра бугенвиля. Машины остановились возле двухэтажного здания, в котором сильно пахло дымом. Внутри все было покрыто пеплом, вызывавшим неприятные ассоциации с крематорием. Водители принесли из машин два больших прямоугольных кофра. Внутри оказались костюмы химической защиты, и Спалко приказал всем облачиться в них. Затем Спалко вынул из кофра футляр, в котором находился NX-20, извлек оттуда две составные части прибора и соединил их. Четверо чеченцев, встав вокруг Спалко, внимательно наблюдали за его манипуляциями. Собрав прибор, Спалко передал его Арсенову, а сам вынул из кофра небольшую, но достаточно тяжелую коробочку, полученную им от доктора Петера Сидо. С огромной осторожностью он открыл ее, и взгляды всех стоявших оказались прикованы к стеклянной капсуле, находящейся внутри. Она была такой маленькой и при этом скрывала в себе тысячи смертей! Все затаили дыхание, словно боялись неосторожным выдохом сдуть смертоносный сосуд с мягкого поролонового ложа, на котором он покоился.

Спалко приказал Арсенову держать NX-20 в вытянутой руке, сдвинул титановую пластинку и поместил капсулу в зарядную камеру. Использовать NX-20 пока нельзя, объяснил он чеченцам. Создавая это оружие, доктор Шиффер предусмотрел несколько уровней защиты, чтобы не допустить случайного выброса заряда. Спалко показал на герметичный затвор, который после загрузки заряда будет активизирован лишь после того, как титановая панель зарядной камеры окажется закрытой. Именно это Спалко и сделал, а затем — забрал NX-20 у Арсенова и повел свою свиту на второй этаж по лестничному пролету, уцелевшему в пожаре лишь потому, что был сделан из железобетонных конструкций.

Оказавшись на втором этаже, они сгрудились у окна. Как и во всех остальных в здании, стекла здесь были выбиты, и остались только деревянные рамы. Глядя в окно, они видели бредущих по растрескавшимся тротуарам хромых и увечных, изнемогающих от голода, больных людей. Воздух звенел от полчищ помойных мух. На противоположной стороне улицы располагалась толкучка, где продавалось всевозможное старое барахло. Трехногая бродячая собака, приковылявшая невесть откуда, опорожнилась у одного из лотков и продолжила свой путь. Вот по улице, плача, пробежал совершенно голый ребенок, вот сгорбленная старуха сплюнула и выругалась.

Происходящее вокруг совершенно не интересовало чеченцев. Их внимание было приковано к каждому движению Спалко, они ловили каждое его слово, как если бы он был посланцем небес. Математическая точность, с которой было разработано это оружие, вступала в противоречие с невозможностью даже приблизительно определить количество жертв в случае его применения.

Спалко показал чеченцам два спусковых крючка — маленький и большой и объяснил им, что при нажатии на маленький курок содержимое капсулы перемещается из загрузочной камеры в боевую и после герметизации последней с помощью специальной кнопки на левой стороне оружия NX-20 готов к стрельбе. Затем Спалко последовательно проделал все эти операции: нажал на маленький курок, затем надавил на кнопку, и через рукоятку оружия его руке передалась легкая вибрация — предвестник смерти, готовой вырваться наружу.

Оружие обладало тупым, уродливым дулом, но подобная форма имела свое практическое предназначение. В отличие от обычного стрелкового оружия, продолжал объяснять Спалко, при использовании NX-20 нет необходимости прицеливаться, нужно лишь навести его в том направлении, где находится противник. Спалко выставил дуло в окно, его указательный палец лег на большой курок, и все стоящие рядом затаили дыхание.

Тем временем безобразная, неопрятная жизнь за окном шла своим чередом. Молодой человек держал у подбородка миску с маисовой кашей и запихивал ее себе в рот, используя вместо ложки указательный и средний пальцы правой руки, а рядом стояли несколько высохших от голода людей и молча смотрели на него неестественно огромными глазами. Вот проехала на велосипеде невероятно худая девочка. Двое беззубых стариков уставились на спекшуюся от жары землю, будто читая по ее трещинам скорбную историю своей жизни.

NX-20 издал шипение — слабое и безобидное. По крайней мере таким оно показалось чеченцам, облаченным в надежные и непроницаемые для любой заразы костюмы химзащиты. Никаких других видимых признаков того, что распыление осуществилось, не наблюдалось. Все происходило именно так, как предсказывал доктор Шиффер.

Секунды шли ужасающе медленно. Каждый из присутствующих замер в напряженном ожидании, прислушиваясь к ударам крови в своих висках, все их чувства обострились до предела, сердца бились в учащенном темпе. Казалось, все перестали дышать.

Доктор Шиффер говорил, что первые признаки того, что распыление возымело эффект, появятся через три минуты после дисперсии. Это, кажется, было последним, что он сказал перед тем, как Спалко и Зина бросили его агонизирующее тело на пол подземного лабиринта.

После того как Спалко нажал на курок NX-20, он не отрывал взгляд от циферблата часов, дожидаясь, пока секундная стрелка сделает три оборота. Теперь он поднял глаза и посмотрел за окно. Увиденное наполнило его сердце радостью: не успел раздаться первый крик, а на землю уже повалилось с десяток человек. Многие все же кричали, но крики эти почти сразу же захлебывались в хрипе, и люди, корчась, падали наземь. По мере того как смерть раскручивалась по улице все более широкой спиралью и пожирала все большее число жертв, хаос сменялся леденящим молчанием. От нее нельзя было спрятаться, некуда бежать, и вскоре на улице не осталось ни одного живого существа.

Спалко подал знак чеченцам, и они последовали за ним по бетонным ступенькам к выходу из здания. Водители уже были наготове и ждали только, пока Спалко разберет NX-20. После того как он убрал прибор, они закрыли кофры и погрузили их в джипы.

Группа прошлась по улице, на которой находилась, затем — по соседним. Преодолев четыре квартала сначала в одном, а затем в противоположном направлении, они везде наблюдали одну и ту же картину: мертвые и умирающие, и снова — мертвые и умирающие. Ощущая себя триумфаторами, они вернулись к машинам. Двигатели «Рейнджроверов» завелись в ту же секунду, как только захлопнулись дверцы, и в течение следующих десяти минут колесили по округе площадью примерно в одну квадратную милю. Именно такова, по словам доктора Шиффера, должна быть зона поражающего действия NX-20. Наблюдая царящую повсюду картину повального мора, Спалко с удовлетворением думал о том, что доктор не только не солгал относительно эффективности своего изобретения, но даже не преувеличил ее.

Сколько людей будет мертво через час, когда эффект дисперсии окажется максимальным? Этого Спалко не знал. Он перестал считать трупы, когда их число перевалило за тысячу, но полагал, что мертвых будет в три, а то и в пять раз больше.

Перед тем как покинуть этот город мертвых, водители джипов по его приказу подожгли его со всех сторон, используя специальное горючее вещество. К небу взметнулись столбы пламени, перекидываясь с постройки на постройку.

Спалко с удовольствием смотрел на огонь. Пламя скроет следы того, что здесь произошло этим утром, поскольку об этом не должен знать никто. По крайней мере, вплоть до того момента, когда будет выполнена их миссия в Рейкьявике. «А это произойдет уже через сорок восемь часов, — с ликованием в душе подумал Спалко. — Меня уже ничто не остановит, и мир теперь принадлежит мне!»

Часть третья

Глава 21

— Боюсь, у вас может быть внутреннее кровотечение, — сказала Аннака, еще раз осматривая бесцветную опухоль на боку Борна. — Вам нужно в больницу.

— Шутите? — хмыкнул Борн, хотя боль в боку усиливалась с каждой минутой и при любом вдохе казалось, что сломанные ребра впиваются в легкие. Однако о том, чтобы ехать в больницу, не могло быть и речи — он находился в розыске.

— Ну хорошо, — уступила женщина, — в таком случае нужно хотя бы пригласить врача. — Она подняла руку, чтобы не дать ему возразить. — Иштван, друг моего отца, вполне надежный человек. Отец время от времени прибегал к его услугам и ни разу не пожалел об этом.

— Самое большее, на что я согласен, — это разрешить вам сходить в аптеку.

Прежде чем он успел передумать, Аннака схватила плащ, сумочку и, пообещав скоро вернуться, выбежала из квартиры.

Борн отчасти был рад тому, что хотя бы на время избавился от ее присутствия. Ему нужно было побыть одному, наедине со своими мыслями. Свернувшись на диване, он натянул до подбородка одеяло из гагачьего пуха и затих. Его мозг пылал. Борн был убежден в том, что доктор Шиффер является ключом к разгадке таинственных событий, происходивших с ним в последнее время, нужно найти его, и тогда он сумеет отыскать человека, приказавшего убить Алекса и Мо, человека, который подставил его самого. Проблема заключалась лишь в том, что, по глубокому убеждению Борна, в его распоряжении было не так много времени. Шиффер пропал не сегодня и даже не вчера, Молнара убили два дня назад. Если последний под пытками все же выдал местонахождение ученого, следует предположить, что тот уже наверняка захвачен врагами. А значит, захвачено и изобретение Шиффера — какое-то биологическое оружие под кодовым наименованием NX-20. Не зря Леонард Файн, связник Конклина, столь бурно отреагировал, когда Борн произнес это название.

Так кто же этот таинственный враг? Единственным человеком, имя которого имелось в распоряжении Борна, был некто Степан Спалко — всемирно известный филантроп. И вместе с тем, по словам Хана, именно Спалко приказал застрелить Алекса и Мо, заманил в ловушку Борна, выставив его в качестве убийцы. Разумеется, существует вероятность того, что Хан солгал. Если ему по каким-то своим причинам необходимо добраться до Спалко, с какой стати он станет раскрывать их перед Борном?

Хан!

От одной лишь мысли о нем Борна захлестнула горячая волна самых разнообразных чувств. Приложив внутреннее усилие, он выделил среди них ярость в адрес собственного правительства. Все это время чиновники лгали ему — тайно сговорившись, устроили дымовую завесу, чтобы он не узнал правду. С какой целью? Что именно они пытались скрыть? Может быть, они полагали, что Джошуа остался жив? Но почему в таком случае не сказали об этом ему? Какую цель они преследовали?

Борн прижал ладони к вискам. С его зрением что-то случилось: предметы, которые только что были рядом, теперь виделись словно издалека. Борну показалось, что он теряет рассудок. С невнятным криком он сбросил с себя одеяло, вскочил и, не обращая внимания на боль, пронзившую бок, кинулся туда, где, спрятанный под курткой, лежал его керамический пистолет. В отличие от стального оружия, тяжесть которого обычно придавала чувство уверенности, этот был легким, как перышко. Борн крепко ухватил его рукоятку, положил палец на скобу спускового крючка и долго смотрел на пистолет. Как будто одной лишь силой воли он, подобно заклинателю змей, мог вызвать на свет божий чиновников, засевших в глубоких подвалах военного ведомства, решивших утаить от него тот факт, что они так и не нашли тело Джошуа, решивших, что проще всего объявить мальчика погибшим, хотя на самом деле они сами не знали, жив он или мертв.

Медленно вернулась боль — целая вселенная боли, взрывавшаяся внутри его с каждым новым вдохом. Она заставила Борна опуститься на диван, после чего он снова натянул на себя пуховое одеяло. И в тишине пустой квартиры опять вернулась непрошеная мысль: а вдруг Хан говорил правду? Вдруг он и Джошуа — действительно одно и то же лицо? А страшный ответ на этот непроизнесенный вопрос мог быть только одним: в таком случае его выживший сын превратился в убийцу, безжалостного подонка, лишенного совести, чувства вины и вообще каких-либо человеческих эмоций.

Джейсон Борн откинул голову на подушку. Он находился на грани слез — пожалуй, во второй раз с тех пор, как Алекс Конклин создал его несколько десятилетий назад.

* * *

Когда Кевину Макколлу позвонили, чтобы передать приказ об уничтожении Борна, он лежал на Илоне, молодой венгерской женщине — незакомплексованной и физически развитой. С помощью своих ног она умела вытворять просто умопомрачительные вещи и в данный момент проделывала именно это.

Макколл с Илоной находились в турецких банях «Кирали» на улице Фё. Была суббота — день донесений, когда женщина докладывала ему обо всем, что ей удалось разузнать в течение недели. Совмещение служебных дел с плотскими утехами возбуждало его еще больше. Как и любой другой в его положении, он очень быстро научился жить по ту сторону закона, более того, стал считать, что законом является он сам.

С раздраженным ворчанием Макколл слез с женщины и поднес к уху сотовый телефон. Не ответить на звонок он не имел права, поскольку по этому телефону могли звонить лишь с одной целью: отдать очередной приказ. Не произнося ни слова, он слушал звучавший на другом конце линии голос Директора. Нужно идти. Приказ был срочным, цель находилась в пределах досягаемости.

Тоскливо поглядев на блестящее от пота тело Илоны, залитое янтарным светом, отражавшимся в мозаичных плитках, он принялся одеваться. Макколл был огромным мужчиной со сложением футбольного нападающего со Среднего Запада и с непроницаемым, лишенным всяческих эмоций выражением лица. Единственным увлечением Макколла являлась тяжелая атлетика, и по его телу это было сразу заметно: мышцы Кевина перекатывались при каждом движении.

— Я не успела кончить, — проговорила Илона, пожирая его своими большими темными глазами.

— Я тоже, — лаконично ответил Макколл и вышел, оставив женщину в одиночестве.

* * *

На бетоне международного аэропорта имени Нельсона в Найроби стояли два реактивных самолета. На хвосте и фюзеляже каждого из них красовались эмблемы «Гуманистов без границ». На одном из них из Будапешта прилетел Спалко и сейчас этим же бортом должен был отбыть обратно вместе с передовой группой «Гуманистов», прибывших в Найроби раньше его. Второй самолет должен был доставить Зину и Арсенова в Исландию, где им предстояло встретиться с остальными членами своей террористической группы, направлявшимися туда из Чечни через Финляндию.

Спалко глядел на Арсенова. Зина стояла чуть поодаль, за левым плечом Хасана. Последний, видимо, воспринимал это в качестве проявления почтительности к его персоне, но Спалко-то знал, как обстоит дело в реальности. Он встретился взглядом с Зиной, и в ее глазах затеплился огонек.

— Вы полностью выполнили свое обещание, Шейх, — сказал Арсенов. — Новое оружие дарует нам победу в Рейкьявике, в этом не может быть сомнений.

Спалко кивнул:

— Скоро вы получите все, что вам причитается.

— Глубину нашей благодарности невозможно измерить.

— Вы недооцениваете себя, Хасан, — ответил Спалко и, открыв кожаный портфель, стал перечислять: — Паспорта, удостоверения личности, карты, диаграммы, самые свежие фото... Короче говоря, все, что вам может понадобиться. — Он передал содержимое портфеля Хасану, посмотрел на него и добавил: — Встречайте лодку завтра ровно в три часа. Пусть Аллах дарует вам силу и мужество, пусть направит ваш стальной кулак точно в цель!

Поглощенный мыслями о своем ценном грузе, Арсенов поднялся на борт самолета, а Зина, оставшись наедине со Спалко, сказала:

— Я хочу, чтобы наша следующая встреча открыла нам дорогу в великое будущее.

Спалко улыбнулся.

— Прошлое умрет, чтобы открыть нам дорогу к этому великому будущему, — ответил он, и в его глазах Зина прочитала тайный смысл сказанных им слов. Беззвучно смеясь, с сияющими от удовольствия глазами, она следом за Хасаном Арсеновым поднялась по железной лесенке в самолет.

Увидев, как за ними закрылся входной люк, Спалко направился к своему самолету, терпеливо дожидавшемуся его у края взлетного поля. Вынув сотовый телефон, он набрал номер и, когда услышал на другом конце линии знакомый голос, заговорил без всяких предисловий:

— Борн продвигается вперед с пугающей быстротой. Я не могу больше дожидаться, пока Хан убьет его, и уже начинаю сомневаться в том, что у него изначально было такое намерение. Хан представляет собой весьма любопытное существо, он — загадка, которую я никогда не мог разгадать. Но сейчас Хан стал и вовсе непредсказуем, поэтому я вынужден сделать вывод, что он преследует какие-то собственные интересы. Если Борн сейчас погибнет, Хан спрячется под корягу, и тогда уже никто — даже я — не сможет его найти. Ничто не должно помешать тому, что должно произойти через два дня. Я понятно излагаю? Вот и хорошо. А теперь слушайте: существует единственный способ обезвредить эту парочку...

* * *

Макколл получил не только имя и адрес Аннаки Вадас (какая удача, она жила всего в четырех кварталах к северу от турецких бань!), но и ее фото в виде компьютерного файла, присоединенного к сообщению, присланному на его сотовый телефон. Поэтому он без труда узнал женщину, когда она вышла из подъезда дома 106/108 по улице Фё. Ее красота и уверенная походка произвели на него сильное впечатление. Макколл наблюдал за тем, как женщина убирает в карман мобильный телефон, открывает дверь синей «Шкоды» и садится за руль.

* * *

Не успела Аннака вставить ключ в замок зажигания, как с заднего сиденья «Шкоды» поднялся Хан и произнес:

— Мне следовало бы рассказать обо всем этом Борну.

Женщина вздрогнула, но не сделала попытки обернуться. Она прошла отличную подготовку, умела владеть собой и знала, как вести себя в подобных ситуациях. Глядя на него в зеркало заднего вида, она коротко ответила:

— Рассказать о чем? Ты ничего не знаешь.

— Я знаю достаточно много. Например, то, что именно ты вызвала полицию на квартиру Молнара. И знаю, зачем ты это сделала. Борн подобрался слишком близко к истине, не так ли? Он оказался на пороге открытия, что его подставил Спалко. Я уже говорил ему об этом, но он не верит ни одному моему слову.

— А с какой стати он должен тебе верить? Он убежден, что ты — часть глобального заговора, направленного на то, чтобы манипулировать им.

Хан перегнулся вперед, и его железные пальцы схватили запястье ее руки, которая медленно ползла по сиденью, пока она говорила.

— Не нужно этого делать. — Взяв ее сумочку, он открыл ее и достал оттуда пистолет. — Ты уже пыталась убить меня однажды. Поверь, второй такой возможности тебе не представится.

Аннака посмотрела на его отражение в зеркале. Все внутри ее бурлило.

— Ты думаешь, я лгу тебе относительно Джейсона, но это не так.

Пропустив ее реплику мимо ушей, Хан сказал:

— Меня удивляет одно: как тебе удалось убедить Борна в том, что ты любила своего отца, в то время как на самом деле — отчаянно ненавидела его.

Аннака молчала. Ее дыхание замедлилось, она пыталась собраться с мыслями. Она понимала, что оказалась в крайне затруднительном положении, и главным сейчас было выпутаться из него с наименьшими потерями.

— Представляю твою радость, когда его пристрелили! — продолжал тем временем Хан. — Хотя, зная тебя, я готов допустить и такое предположение: ты страшно жалела, что не смогла угостить его пулей собственноручно.

— Если ты решил убить меня, — сухо проговорила женщина, — делай это прямо сейчас, только избавь меня от своей пустой болтовни.

Метнувшись вперед с быстротой кобры, Хан схватил ее за горло, и впервые ее лицо исказилось от страха. Именно этого он и добивался.

— Я не намерен избавлять тебя ни от чего, Аннака. От чего избавила меня ты, когда у тебя была такая возможность?

— Я не думала, что обязана нянчиться с тобой.

— Ты вообще редко думала, когда мы были вместе, — сказал он, — а если и думала, то, по крайней мере, не обо мне.

— О, я думала о тебе постоянно, — холодно улыбнулась она.

— И делилась каждой этой мыслью со Степаном Спалко. — Рука Хана, державшая женщину за горло, сжалась чуть сильнее, заставляя ее голову двигаться из стороны в сторону. — Или я не прав?

— Зачем ты спрашиваешь, если заранее знаешь ответ? — чуть охрипшим голосом проговорила она.

— Как долго он играл мною?

Аннака закрыла глаза.

— С самого начала.

От злости Хан заскрежетал зубами.

— В чем суть его игры? Что ему от меня нужно?

— А вот этого я не знаю. — Хан сжал ее горло с такой силой, что воздух перестал попадать в ее легкие, и женщина захрипела. Через пару секунд он ослабил хватку, и она свистящим шепотом сказала: — Делай со мной что хочешь, но ты все равно получишь прежний ответ. Я действительно не знаю, это правда.

— Правда! — иронически хмыкнул Хан. — Ты не узнаешь правду в лицо, даже если столкнешься с ней лоб в лоб. — Тем не менее он поверил ее словам и сморщился, осознав, насколько мало ему проку от этой женщины. — Какова твоя задача по отношению к Борну?

— Не позволить ему добраться до Степана.

Хан вспомнил свой разговор со Спалко и кивнул:

— Звучит правдоподобно.

Ложь легко срывалась с ее уст и звучала правдоподобно не только потому, что Аннака практиковалась в этом искусстве на протяжении всей своей жизни, но и потому, что до последнего телефонного разговора со Спалко это действительно было правдой. Поэтому сейчас все, что она говорила Хану, звучало убедительно, хотя на самом деле планы Спалко уже поменялись. Возможно, ей повезло в том, что Хан задал ей именно этот вопрос, но окончательно о везении можно будет говорить только после того, как ей удастся выбраться из этой передряги живой и невредимой.

— Где Спалко сейчас? — продолжал допрашивать Хан. — Здесь, в Будапеште?

— Он находится на пути домой из Найроби.

— Из Найроби? — удивился Хан. — Что ему там понадобилось?

Она засмеялась, но из-за того, что ее горло сжимали стальные пальцы Хана, смех получился похожим на сухой кашель.

— Ты всерьез думаешь, что он станет рассказывать мне такие вещи? Ты же знаешь его скрытность.

Хан приблизил губы к уху женщины:

— Я знаю, какими скрытными были мы, Аннака, но ведь оказалось, что это была только иллюзия, не так ли.

Их взгляды встретились в зеркале заднего вида.

— Я рассказывала ему не все. — Как странно было общаться с ним, глядя друг на друга в зеркало! — Кое-что я оставляла при себе.

Губы Хана скривились в презрительной усмешке.

— Так я тебе и поверил!

— Верь чему хочешь, — равнодушным тоном произнесла она. — Ты всегда так делал.

Он встряхнул ее еще раз.

— Что ты имеешь в виду?

Аннака сделала судорожный вдох и прикусила нижнюю губу.

— Я не осознавала всей глубины своей ненависти к отцу до тех пор, пока не сошлась с тобой. — Хан немного отпустил ее горло, и женщина конвульсивно сглотнула. — Но ты с твоей непримиримой враждебностью по отношению к твоему собственному отцу научил меня выжидать своего часа и наслаждаться мыслью о неминуемой расплате. И ты прав: когда отца застрелили, мне было жаль, что это сделала не я.

Хотя Хан не показал этого, слова Аннаки глубоко потрясли его. До этого момента он даже не подозревал, насколько сильно открылся перед ней. Он испытывал стыд и обиду из-за того, что ей удалось проникнуть в его душу так глубоко, а он этого даже не заметил.

— Мы были вместе в течение целого года, — проговорил Хан. — Для людей вроде нас это целая вечность.

— Тринадцать месяцев, двадцать один день и шесть часов, — уточнила Аннака. — Я как сейчас помню тот день, когда ушла от тебя. Ушла потому, что поняла: я не могу контролировать тебя так, как этого требовал от меня Степан.

— Почему же? — Голос Хана звучал обыденно, но ответа он ждал с огромным нетерпением.

Женщина снова посмотрела на него в зеркало и уже не отводила взгляд.

— Потому что когда я была с тобой, то не могла контролировать даже себя, — сказала она.

Говорит ли она правду или снова играет с ним? До того момента, пока в его жизни снова не появился Джейсон Борн, у Хана никогда не возникало сомнений ни по какому поводу, теперь же он не мог ответить на этот вопрос. И вновь он испытал стыд, обиду и даже страх, но на сей раз — из-за того, что хваленая наблюдательность и инстинкты подвели его. Несмотря на все его усилия, мешали эмоции, заволакивая мозг ядовитой дымкой, затуманивая сознание, не позволяя выносить трезвые суждения, парализуя волю. Он почувствовал, как внутри его поднимается желание. Он хотел эту женщину сильнее, чем когда-либо раньше. Это желание было столь непреодолимым, что, не удержавшись, Хан прижался губами к нежной коже на ее шее.

Именно это помешало ему заметить тень, упавшую на них обоих, движение, которое тем не менее успела заметить Аннака, скосив глаза влево. В следующий момент громадный американец рывком распахнул заднюю дверь машины, и на затылок Хана обрушился сокрушительный удар рукоятки пистолета. Его руки отпустили шею Аннаки и безвольно упали, а сам он, потеряв сознание, откинулся на спинку сиденья.

— Хэлло, мисс Вадас, — сказал гигант-американец на довольно чистом, хотя и с акцентом, венгерском языке. Он улыбнулся и сунул ее пистолет себе в карман. — Моя фамилия — Макколл, но я буду крайне обязан, если вы станете называть меня просто Кевин.

* * *

Зине снилось оранжевое небо, под которым современная чеченская орда, размахивая бесчисленными NX-20, спускается с Кавказских гор на русские степи, чтобы обрушить на головы врагов страшную месть. Впечатление от эксперимента, проведенного Спалко, оказалось столь сильным, что время для нее словно обратилось вспять. Она вернулась на много лет назад и вновь оказалась маленькой девочкой. Она находилась в их жалкой комнате на пятом этаже изуродованной осколками пятиэтажки, и мать, глядя на нее запавшими глазами, говорила: «Я не могу подняться. Даже из-за воды. Я больше не могу...»

Но что-то должно было произойти. В свои пятнадцать она тогда была самой старшей из четверых детей.

Когда пришел отчим матери, он взял с собой только ее брата Канти — старшего из мальчиков в их роду. Других, включая его собственных детей, русские либо убили, либо выслали в страшные лагеря Побединское и Красная Турбина.

После этого Зина взяла на себя все обязанности, которые выполняла раньше мать: убирала, приносила воду, добывала еду. Но по ночам, несмотря на чудовищную усталость, сон бежал от нее, а перед глазами вставало заплаканное лицо Канти, страх, терзавший его оттого, что он покидает семью, оставляет все, что было ему знакомо.

Не реже трех раз в неделю Зина сбегала из дома и пробиралась по земле, напичканной неразорвавшимися фугасами, только для того, чтобы увидеть Канти, поцеловать его бледные щечки и рассказать последние домашние новости. Но однажды, преодолев привычный путь, она нашла дедушку мертвым, а брат бесследно исчез. Выяснилось, что на днях российский спецназ провел здесь зачистку, в ходе которой дедушка Зины был убит, а Канти — схвачен и отправлен в Красную Турбину.

В течение следующих шести месяцев она делала все, чтобы отыскать хоть какие-то следы Канти, но тогда Зина была еще молода и неопытна в подобных делах. Кроме того, за душой у нее не было ни гроша, а без денег с ней никто не хотел разговаривать. Через три года, когда мать уже умерла, а сестер забрали в интернаты, Зина присоединилась к боевикам. Ей пришлось нелегко: приходилось сносить назойливые приставания мужчин, быть покорной и услужливой, искать в себе необходимые для подобной жизни качества, о существовании которых она раньше не подозревала, и терпеливо культивировать их. Но она всегда была на редкость умна, и это помогло ей быстро усвоить, что внешняя привлекательность является ее главным оружием. Все это стало плацдармом, на котором Зина освоила искусство борьбы за власть.

Если мужчины прокладывали себе дорогу наверх с помощью агрессии, расталкивая друг друга локтями, то Зина добивалась этого за счет природного ума и женских чар. Она меняла любовников, каждый раз сходясь со все более влиятельными командирами, и вот спустя год настал час, которого она ждала с таким нетерпением: ей удалось уговорить своего очередного мужчину устроить ночной налет на Красную Турбину.

Собственно говоря, это было единственное, для чего она примкнула к мятежным чеченцам, прошла через все круги ада, и все же она испытывала непреодолимый страх перед тем, что могло ей открыться в ходе этого ночного рейда. Однако в результате ей не открылось ровным счетом ничего. Зина не смогла обнаружить никаких следов брата. Казалось, что Канти просто никогда не существовал...

Зина вскрикнула и проснулась. Она села, оглянулась вокруг и вспомнила, что находится в самолете Спалко, который держит курс на Исландию. Перед ее глазами все еще стояло заплаканное личико Канти, она словно наяву ощущала едкий запах щелока, исходивший из ям, в которые сваливали трупы чеченцев, казненных в Красной Турбине.

Зина опустила голову на грудь. Она страдала от неопределенности. Знай она наверняка, что брата нет в живых, ее не глодало бы навязчивое чувство вины. Но если благодаря какому-то случаю — или чуду — он все еще жив, она никогда не узнает об этом, не сможет отыскать его и спасти от ужасов российского террора.

Почувствовав, что кто-то приблизился, Зина подняла голову. Это был Магомет — один из двух заместителей Хасана, которых тот взял с собой в Найроби, чтобы они тоже увидели в действии оружие, призванное даровать им долгожданную свободу. Ахмед, второй заместитель Арсенова, упрямо игнорировал Зину с того самого дня, когда впервые увидел ее одетой в западное платье. Над ней, слегка склонившись и опираясь о спинку соседнего кресла, стоял Магомет — огромный, как медведь, с глазами цвета турецкого кофе и черной вьющейся бородой, которую в минуты волнения он нещадно теребил пятерней.

— Все идет своим чередом, Зина? — пробасил он.

Зина первым делом бросила взгляд в сторону Хасана. Тот спал. Тогда она изогнула губы в легкой улыбке.

— Я спала, и мне снился сон о нашей скорой победе.

— Это будет великолепно, правда? Настанет день долгожданного отмщения! Наконец-то и для нас взойдет солнце!

Зина видела, что ему до смерти хочется сесть рядом с ней, но не сказала ни слова. Пусть радуется и тому, что она не шуганула его после первых же слов. Зина выпрямилась, потянулась в кресле, выгнув грудь дугой, и с удовольствием заметила, как у мужчины расширились глаза и слегка затрепетали ноздри. «Не хватает только, чтобы он вывесил наружу язык, как возбужденный кобель», — подумала она.

— Хочешь кофе? — спросил Магомет.

— Не откажусь. — Зина понимала, что он ожидает любого намека, который можно было бы истолковать как приглашение, и поэтому старалась, чтобы ее голос звучал буднично. Было очевидно, что статус Зины в глазах Магомета заметно возрос, и причиной тому — важное задание, полученное ею от Шейха, доверие, которое он ей оказал. С Ахмедом все обстояло иначе: она по-прежнему оставалась для него всего-навсего женщиной и, следовательно, существом второго сорта.

Зина подумала о том, какой неприступный бастион вековых устоев, традиций, предрассудков она собирается штурмовать, и на секунду у нее закружилась голова, но она быстро сумела взять себя в руки. План, который она спонтанно придумала с подачи Спалко, был вполне реальным. Он сработает — Зина знала это так же точно, как то, что завтра будет новый день и взойдет солнце. И вот, когда Магомет повернулся, собравшись идти за кофе, она решила, что пришло время действовать.

— Принеси и себе чашечку, — промурлыкала она вслед мужчине.

Когда он вернулся, Зина взяла у него чашку с кофе и стала пить его маленькими глотками, снова не предложив ему сесть. Магомет стоял на прежнем месте, опершись локтями о спинку кресла и держа чашку в ладонях.

— Расскажи мне, какой он? — попросил Магомет.

— Кто, Шейх? А ты спроси у Хасана.

— Хасан Арсенов ничего не рассказывает.

— Может, — предположила Зина, — он просто ревнует и чересчур дорожит своим статусом приближенной к Шейху особы?

— А ты?

Зина негромко засмеялась.

— Я? Нет, я не прочь поделиться с тобой своими впечатлениями. — Она отпила из чашки. — Шейх — провидец. Мы видим мир таким, какой он есть сейчас, а Шейх видит его таким, каким он будет через год, через пять. Находясь рядом с ним, испытываешь удивительные ощущения. Это — человек, полностью владеющий собой, человек, чьим приказаниям подчиняются тысячи людей во всех концах света.

Магомет издал вздох облегчения.

— Что ж, значит, мы действительно спасены.

— Да, спасены. — Зина отставила в сторону свою чашку, а затем вынула опасную бритву и крем для бритья, которые чуть раньше она нашла в туалетной комнате самолета. — Садись. Вот здесь, напротив меня.

Магомет колебался недолго. Когда он сел в кресло напротив нее, они оказались так близко друг к другу, что их колени соприкасались.

— Ты же понимаешь, что не можешь сойти с самолета в Исландии в таком виде, — с улыбкой сказала она.

Магомет смотрел на Зину своими черными глазами и нещадно теребил бороду огромной пятерней. Не отрывая взгляда от его глаз, Зина взяла его за руку и притянула ее к себе. Затем она открыла бритву, выпустила на ладонь пену, намазала ею правую щеку Магомета и принялась скоблить ее лезвием бритвы. Поначалу Магомета била мелкая дрожь, как собаку, впервые оказавшуюся в воде, но затем он успокоился, расслабился и даже закрыл глаза.

Вскоре Зина ощутила на себе посторонний взгляд. Подняв голову, она увидела, что Ахмед проснулся и смотрит на нее. К этому времени половина лица Магомета уже была чисто выбрита. Ахмед поднялся с кресла и подошел к ним, а Зина вернулась к своему занятию. Он молча, не веря своим глазам, наблюдал, как обнажается лицо его товарища, а бурная растительность превращается в грязные мыльные комки и падает на пол. Через некоторое время он прочистил горло и негромко сказал:

— Не возражаешь, если следующим буду я?

* * *

— Вот уж не думал, что у парня такая отстойная пушка, — заявил Кевин Макколл, вытаскивая Аннаку из «Шкоды», и с презрительной гримасой сунул пистолет за пазуху.

Аннака смиренно вылезла из машины, втайне радуясь тому, что янки принял ее пистолет за оружие Хана. Она стояла на тротуаре под угрюмым полуденным небом, опустив голову и глядя себе под ноги, но внутренне Аннака ликовала. Как и большинство мужчин, этот орангутанг не мог допустить и мысли, что женщина может носить с собой оружие, не говоря уж о том, чтобы умело пользоваться им. И это заблуждение дорого ему обойдется — она позаботится об этом.

— Первым делом хочу вас заверить в том, что вам ничего не грозит. Но для этого вы должны правдиво отвечать на все мои вопросы и беспрекословно выполнять мои команды. — Большим пальцем руки американец надавил на нервный узел, расположенный на внутренней стороне ее локтя. Это было сделано, чтобы продемонстрировать ей серьезность его намерений. — Ну так как, мы поняли друг друга?

Аннака кивнула и тут же вскрикнула, так как янки надавил на то же место, только гораздо сильнее.

— Когда я задаю вам вопрос, вы должны отвечать, а не использовать язык мимики и жестов.

— Да, я все поняла, — сказала она.

— Замечательно. — Янки втащил ее под козырек подъезда дома 106/108. — Я ищу Джейсона Борна. Где он?

— Я не знаю.

Американец надавил еще раз, и ноги Аннаки подломились. Это было ужасно.

— Попробуем еще раз, — ласково проговорил он. — Где находится Джейсон Борн?

— Наверху, — ответила Аннака. По ее щекам текли слезы, — в моей квартире.

Он ослабил хватку.

— Вот видите, как все просто! Ни соплей, ни воплей. А теперь — идем к вам в гости.

Американец открыл дверь ключом Аннаки, они вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице. Когда они добрались до четвертого этажа, Макколл дернул ее за руку и развернул лицом к себе.

— А теперь слушайте меня внимательно. Если вы не станете глупить, с вами ничего не произойдет. Понятно?

Она уже хотела было кивнуть, но вовремя вспомнила полученный урок и ответила:

— Да.

Макколл крутанул ее, прижал спиной к своей груди и прошептал:

— Сделаешь ему хоть какой-нибудь знак, попытаешься предупредить, и я выпотрошу тебя, как рыбу. — Он толкнул ее вперед. — Давай действуй.

Аннака сделала два шага вперед, всунула ключ в замок и открыла дверь своей квартиры. Скосив глаза вправо, она увидела, что Борн с закрытыми глазами лежит на диване. Услышав звук открывающейся двери, он поднял голову и посмотрел на нее.

— Я думал, что вы...

В этот момент Макколл оттолкнул ее, вышел на авансцену и направил свой пистолет на Борна.

— Папочка — дома! — пропел он и нажал на курок.

Глава 22

Аннака, которая только и дожидалась удобного момента, ударила назад согнутым локтем, угодив в руку Макколла, отчего та отлетела в сторону, и пуля вонзилась в потолок, высоко над головой потенциальной мишени.

Взревев от ярости, Макколл, пытаясь прицелиться в Борна из пистолета в правой руке, левой — схватил Аннаку за волосы и вздернул ее в воздух. В этот момент Борн извлек из-под одеяла свой керамический пистолет. Он собирался выстрелить незваному гостю прямо в грудь, но на пути пули оказалась бы Аннака. Сместив прицел чуть влево, он все же нажал на курок, и пуля впилась в правую руку противника — ту самую, которая сжимала оружие. Пистолет упал на ковер, из раны брызнула кровь. Аннака закричала, а янки обхватил ее за талию и прижал к себе, используя женщину в качестве живого щита.

Борн успел встать на одно колено. Дуло его пистолета дрейфовало из стороны в сторону, ни на секунду не выпуская противника из прицела. А тот, продолжая прикрываться Аннакой, стал пятиться к входной двери.

— Мы еще не закончили нашу беседу, — крикнул Макколл, глядя на Борна сумасшедшими глазами. — До сих пор ни одна сволочь, которую мне было приказано устранить, не уходила от меня живой. Не уйдешь и ты!

Произнеся эту тираду, Макколл швырнул Аннаку прямо в Борна. Последний, все еще находясь на диване, ухитрился поймать женщину раньше, чем она ударилась виском об острый угол. Отшвырнув ее назад, Борн метнулся к входной двери, но опоздал: двери лифта уже закрывались. Оставалось только одно — спускаться по лестнице, что он и сделал. Борн хромал, его бок горел, как в огне, ноги подкашивались, он задыхался, но, несмотря на все это, продолжал спуск, перепрыгивая через две-три ступеньки кряду.

Добежав до лестничной клетки между первым и вторым этажом, Борн поскользнулся и, увлекаемый инерцией, преодолел последний пролет, наполовину падая, наполовину скользя на спине. Рыча от боли, он поднялся на ноги и, грохнув дверью, выскочил в вестибюль. На мраморном полу он увидел капли крови, но самого убийцы не было. Борн шагнул в вестибюль, но тут его ноги подломились, и он тяжело опустился на пол. Некоторое время он, полуоглушенный, сидел, будучи не в силах пошевелиться. Одна его рука сжимала пистолет, вторая была прижата к горящему боку, в глазах застыла боль. Ему казалось, что он разучился дышать.

«Надо догнать мерзавца», — думал Борн, но оглушающий шум в голове и полное отсутствие сил не позволяли даже просто шевелиться, не говоря уж о том, чтобы кого-то догонять. Пока не появилась Аннака, у него было достаточно времени для раздумий, результатом которых стал печальный вывод: собственная гибель в автокатастрофе, которую он разыграл в Париже, не обманула агентство.

При виде его Аннака побелела от волнения.

— Джейсон! — Она села рядом с ним и обняла его рукой за плечи.

— Помогите мне, — попросил он и, тяжело опираясь на ее руку, поднялся с пола.

— Где он? Куда убежал?

Эти вопросы не требовали ответа. Морщась от боли, Борн подумал, что, возможно, Аннака права и ему действительно стоит показаться врачу.

* * *

Возможно, именно злость заставила Хана прийти в себя так быстро. В любом случае он очнулся и выбрался из «Шкоды» через считанные минуты после нападения. Голова раскалывалась, но больше всего пострадало его самолюбие. Он прокрутил в памяти всю сцену и был вынужден со стыдом признать, что виной его позорного поражения стали глупые и, как оказалось, опасные чувства в отношении Аннаки. Какие еще нужны доказательства того, что эмоциональной привязанности следует избегать любой ценой! Чувства и без того стоили ему чересчур дорого: сначала — любовь к родителям, потом — к Ричарду Вику, а теперь вот к Аннаке, которая с самого начала предала его Степану Спалко.

А Спалко? «Мы ведь не чужие люди, если делим тайны столь интимного характера. Мне бы хотелось надеяться на то, что мы друг для друга — больше, нежели просто заказчик и исполнитель».

Как и Ричард Вик, Спалко пытался запудрить ему мозги, прикидывался другом, убеждал, что хочет ввести его в некий мир, вход куда доступен только избранным. «Своей непревзойденной репутацией вы во многом обязаны тем заказам, которые получаете от меня». Как и Ричард Вик, Спалко выдавал себя за благодетеля Хана. Эти люди ошибочно полагали, что живут в заоблачных высотах, считали себя элитой. Как и Ричард Вик, Спалко лгал Хану для того, чтобы использовать его в своих интересах.

Что нужно от него Спалко? Впрочем, это уже не имеет особого значения. Единственное, что хотел сейчас Хан, — это фунт плоти из тела Степана Спалко, поскольку только вырванное сердце этого подонка явится достаточной компенсацией за все несправедливости, произошедшие по его вине, переплавит неправильное в правильное. Спалко станет первым и последним заказом, который Хан сделает самому себе.

И именно тогда, сидя на корточках в тени возле подъезда и бессознательно массируя ладонью болевшую голову, Хан услышал ее голос. Он возник откуда-то из глубины, из сумрака, и плыл по катящимся волнам.

«Ли-Ли! — шептал он. — Ли-Ли!»

Это был ее голос, зовущий его. Он знал, что ей нужно: она хочет, чтобы он соединился с нею в той водной бездне, куда погрузилось ее безжизненное тело. Хан опустил не перестававшую болеть голову на руки, и с его губ сорвался всхлип, словно кровавый пузырь вздулся и лопнул на губах умирающего человека. Ли-Ли. Он не вспоминал о ней так давно! Или все же вспоминал? Ведь она снится ему почти каждую ночь. Но почему? Что изменилось теперь, что заставило ее прийти к нему с такой решительностью именно сейчас, после стольких лет?

Хлопнула входная дверь, и, подняв голову, Хан увидел, как из подъезда дома 106/108 выскочил огромный мужчина и побежал по улице. Одна его рука была прижата к плечу, и кровь, капающая из-под нее на асфальт, подсказала Хану, что у незнакомца только что состоялась встреча с Борном. Губы Хана искривились в улыбке. Он сразу понял, что именно этот человек вырубил его несколько минут назад.

Его первым желанием было немедленно убить гада, но Хан все же сумел подавить этот порыв. В голову ему пришла идея получше. Покинув тень, он двинулся вслед за мужчиной, трусившим вниз по улице Фё.

* * *

Синагога Дохань была самой большой в Европе. Смотрящий на запад фасад этого массивного сооружения был украшен замысловатым византийским орнаментом, выполненным в синем, красном и желтом — геральдических цветах Будапешта. Над главным входом располагалось окно с витражами, по бокам высились две многоугольные башни в мавританском стиле, увенчанные медными позолоченными куполами.

— Я войду внутрь и приведу его, — сказала Аннака когда они выбрались из «Шкоды».

Охранники Иштвана пытались не пустить ее внутрь но ей удалось убедить их в том, что доктор Амбрус — старый друг их семьи, и через некоторое время они все же согласились проводить ее к доктору.

— Чем меньше людей увидят вас здесь, тем в большей безопасности вы будете, — напоследок сказала Борну Аннака. Тот согласно кивнул.

— Знаете, Аннака, я уже сбился со счета, пытаясь вспомнить, сколько раз вы спасали мне жизнь.

— В таком случае перестаньте считать, — улыбнувшись, ответила она.

— Тот мужчина, который напал на вас, а затем на меня...

— Кевин Макколл.

— ...Он — специалист, работающий на агентство. — Борну не пришлось объяснять Аннаке, специалистом в какой области являлся Макколл. Сообразительность была еще одной чертой, нравившейся ему в этой женщине. — Вы хорошо разобрались с ним.

— Пока он не использовал меня в качестве живого шита, — с ноткой горечи проговорила Аннака. — Мне не следовало позволять ему....

— Мы выбрались из этой заварушки живыми, а все остальное не имеет значения.

— Но он все еще жив и представляет собой большую опасность.

— В следующий раз я буду готов оказать ему достойный прием.

Улыбка вернулась на лицо женщины. Она отвела его во двор синагоги и велела дожидаться ее возвращения там, не опасаясь нежелательных встреч.

* * *

Иштван Амбрус, знакомый врач Яноша Вадаса, находился на службе, проходившей в эти минуты в синагоге, но он оказался сговорчив и с готовностью откликнулся на просьбу о помощи после того, как Аннака, не вдаваясь в подробности, изложила ему суть проблемы.

— Разумеется, Аннака, я с радостью помогу вам всем, чем смогу, — сказал он, поднимаясь со скамьи и следуя за ней к выходу из зала синагоги, залитой светом великолепных люстр. Позади них остался знаменитый орган с пятью тысячами труб, на котором в свое время играли такие великие композиторы, как Ференц Лист и Камиль Сен-Санс.

— Смерть вашего отца стала для всех нас тяжелым ударом, — проговорил доктор, сочувственно пожав ее руку. У него были грубоватые и сильные пальцы, какие обычно бывают у хирургов и каменщиков. — Вы держитесь, моя дорогая?

— Настолько, насколько мне это удается, — ответила Аннака, выходя на улицу.

* * *

Борн сидел во дворе, ставшем кладбищем для пяти тысяч евреев, погибших жестокой зимой 1944/1945 года, когда Адольф Эйхман превратил синагогу в пересылочный пункт. Евреев сгоняли сюда перед отправкой в концентрационные лагеря для последующего уничтожения. Об этом напоминали светлые могильные камни, увитые темно-зеленым плющом. Холодный ветер шевелил листья, и их шуршание было похоже на тихий шелест далеких голосов.

Было сложно, сидя здесь, не думать о тысячах мертвых, о нечеловеческих страданиях, через которые пришлось пройти этим несчастным в те черные годы. И не собираются ли снова тучи над головами людей, чтобы накрыть землю покровом непроницаемого мрака? Отвлекшись от мрачных раздумий, Борн поднял голову и увидел Аннаку, приближающуюся в сопровождении круглолицего, щегольски одетого человечка, с усами, словно нарисованными карандашом, и щеками как яблоки. Он был одет в коричневый костюм-тройку, а ботинки на его маленьких ногах буквально сияли.

— Ага, значит, вы и есть та самая катастрофа, которой я должен заняться? — сказал врач после того, как Аннака представила их друг другу и сообщила ему, что Борн может разговаривать на их родном языке. — Нет, нет, не вставайте, — проговорил врач, сел рядом с Борном и начал обследование. — Ну что ж, любезный, поначалу я не поверил рассказу Аннаки о ваших увечьях, поскольку с ними нормальный человек просто не смог бы передвигаться, но вы и впрямь выглядите так, будто вас пропустили через камнедробилку.

— Именно так я себя и чувствую, доктор, — сказал Борн и сморщился, когда врач надавил на самое больное место.

— Когда мы с Аннакой вошли во двор, вы находились в глубокой задумчивости, — беззаботным тоном тараторил доктор Амбрус. — В известном смысле этот двор — ужасное место, напоминающее нам о тех, кого мы потеряли, и — в более широком плане — о том, что потеряло человечество во время холокоста. — Его легкие, умелые пальцы буквально порхали по телу Борна. — Но история тех лет состоит не только из ужасов фашистского террора, но и наполнена примерами героизма и сострадания. Перед тем как тут объявился Эйхман со своей сворой, несколько местных священников помогли здешнему раввину спрятать двадцать семь свитков Торы, хранившихся в священном ковчеге. Они взяли их и закопали на христианском кладбище, где свитки и находились, недосягаемые для нацистов, до самого конца войны. — Врач улыбнулся. — Чему это учит нас? Тому, что даже в самых тяжелых ситуациях всегда есть место для высокого и светлого. Сострадание и помощь могут прийти оттуда, откуда их не ждешь. А еще у вас сломано два ребра.

Врач поднялся.

— Пойдемте. У меня дома имеется все необходимое, чтобы сделать вам перевязку. Примерно через неделю боль утихнет и вы будете как новенький. Но до того времени — обещайте мне! — вы должны отдыхать. Никаких головоломных трюков, а лучше всего — вообще не вставать с постели.

— Вот этого, доктор, я вам обещать не могу.

Доктор Амбрус вздохнул и, посмотрев на Аннаку, сказал:

— Почему-то меня это не удивляет.

Борн тоже встал на ноги.

— Честно говоря, я боюсь, что в ближайшие дни мне как раз и придется заниматься всем тем, от чего вы меня предостерегали. Поэтому я прошу вас сделать все, чтобы максимально обезопасить мои сломанные ребра.

— Как насчет того, чтобы надеть на вас рыцарские латы? — Доктор Амбрус закудахтал, довольный собственной шуткой, но от его веселья не осталось и следа, когда он увидел выражение лица Борна.

— Боже праведный, во что еще вы собираетесь ввязаться, любезнейший?

— Если бы только я мог вам об этом рассказать, доктор, — с кислой миной ответил Борн. — Но, по-моему, будет лучше, если мы двинемся в путь.

* * *

Хотя доктора Амбруса и застали врасплох, он продемонстрировал, что и впрямь является врачом экстракласса. В его доме, на холмах Буды, имелась небольшая смотровая комната. За окном росли вьющиеся розы, но ящики для герани пока что пустовали. Погода была еще слишком холодной для этих цветов. Стены были кремового цвета, с белыми накладками на углах, на шкафах были расставлены взятые в рамки фотографии жены доктора Амбруса и двух его сыновей.

Доктор Амбрус велел Борну сесть на смотровой стол, а сам, мурлыча что-то себе под нос, стал шарить в ящиках шкафов, вытаскивая что-то из одного, что-то из другого и третьего. Вернувшись к своему пациенту, который уже успел раздеться до пояса, он включил хирургическую лампу и направил ее свет на тело Борна, а затем принялся за работу. Он наложил ему тугую повязку, бинтуя в трех разных направлениях и используя три различных перевязочных материала: хлопчатобумажный бинт, резиновый бинт и еще какую-то ткань с добавлением, как заметил Борн, кевлара.

— Превратить вас в мумию с большим успехом не удалось бы никому! — заявил Амбрус, закончив бинтовать.

— Я не могу дышать, доктор, — пожаловался Борн.

— Вот и хорошо, значит, и болеть будет меньше. — Доктор задумчиво подбросил на ладони маленький коричневый пузырек. — Я мог бы дать вам обезболивающее, но для мужчины... гм... вашей профессии это, боюсь, не подойдет. Лекарство притупит ваши чувства, замедлит реакцию, и может случиться так, что следующий раз я увижу вас уже под могильным камнем.

Борн улыбнулся.

— Я сделаю все, чтобы избавить вас от такого потрясения, доктор. — Он сунул руку в карман. — Сколько я вам должен?

Доктор Амбрус протестующе поднял руку.

— Не надо, прошу вас!

— В таком случае как мы можем вас отблагодарить, Иштван? — спросила Аннака.

— Возможность видеть вас, деточка, — это вполне достаточная награда за мой труд. — Доктор Амбрус взял ладонями лицо Аннаки и поцеловал ее сначала в одну, а затем во вторую щеку. — Пообещайте мне, что как-нибудь придете к нам на ужин. Белла скучает по вам не меньше, чем я. Приходите, моя дорогая, приходите. Она приготовит свой знаменитый гуляш, который вы так любили, будучи ребенком.

— Обещаю, Иштван. Я приду, и очень скоро.

Вполне удовлетворившись этим обещанием, доктор Амбрус проводил их к выходу.

Глава 23

— С Рэнди Драйвером нужно что-то делать, — сказал Мартин Линдрос.

Директор подписал несколько лежавших на его столе бумаг, бросил их в ящик для исходящих и только после этого поднял голову.

— Я слышал, он задал вам хорошую взбучку.

— Не понимаю, сэр, это доставляет вам удовольствие?

— Не обижайся на меня, Мартин, — ответил Директор, даже не пытаясь скрыть ухмылку. — В последнее время у меня так мало поводов посмеяться, что я использую любой.

Солнце, в течение всего дня ярко освещавшее монумент, изображающий трех солдат времен Войны за независимость, спряталось за тучи, и бронзовые фигуры, погрузившись в густую тень, сразу поблекли и приобрели невзрачный и потрепанный вид. Хрупкий свет очередного весеннего дня угас слишком быстро, уступив место вечерним сумеркам.

— Я хочу, чтобы вы им занялись. Я хочу получить доступ к...

Лицо Директора потемнело.

— Я хочу, я хочу, — передразнил он Линдроса, не дав ему договорить. — Ты что, трехлетний мальчик?

— Вы поручили мне расследование убийства Конклина и Панова. Я всего лишь выполняю ваш приказ.

— Расследование? — взорвался Директор. — Что тут, черт побери, расследовать?! Я объяснил тебе человеческим языком, Мартин, что хочу положить конец всему этому! Мы и так находимся в полном дерьме, и эта сука Алонсо-Ортис уже потирает руки в предвкушении того, как она сдерет с меня шкуру и вывесит ее на всеобщее обозрение. А ты вместо того, чтобы по-тихому закончить дело, мотаешься по Белтуэй и ведешь себя словно взбесившийся слон в посудной лавке. — Линдрос хотел было возразить, но Директор лишь махнул на него рукой, приказывая заткнуться. — Распни Гарриса. Распни его публично, шумно. Пусть помощник президента по национальной безопасности убедится: мы знаем, что делаем.

— Как вам угодно, сэр, но со всем уважением должен заметить вам, что это было бы самой большой ошибкой с нашей стороны.

Директор уже открыл было рот, но Линдрос опередил его, бросив через стол компьютерную распечатку, которую прислал ему Гаррис.

— Что это такое? — спросил Директор. Прежде чем читать любую бумагу, он привык выслушивать краткое изложение того, что в ней содержится.

— Это — выдержка из электронной базы данных шайки русских, которые заняты незаконной продажей стрелкового оружия. Здесь числится пистолет, из которого были застрелены Конклин и Панов. Это доказывает, что Уэбба подставили, что он не убивал двух своих ближайших друзей.

Директор принялся читать распечатку. Его мохнатые седые брови съехались на переносице. Закончив, он поднял голову и посмотрел на своего заместителя.

— Мартин, это не доказывает ровным счетом ничего.

— И опять же, со всем уважением к вам, не понимаю, как вы можете игнорировать факты, находящиеся прямо перед вашими глазами.

Директор вздохнул, оттолкнул распечатку и откинулся в кресле.

— Знаешь, Мартин, я научил тебя многому, но временами мне кажется, что тебе еще учиться и учиться. Эта бумага, — он ткнул пальцем в распечатку, — говорит мне только о том, что покупка пистолета, из которого Джейсон Борн застрелил Алекса и Мо Панова, была оплачена денежным переводом из Будапешта. У Борна — до чертовой матери счетов в зарубежных банках. В основном в Цюрихе и Женеве, но я не вижу причины, почему бы ему не иметь счет и в Будапеште. — Директор хмыкнул. — Хитрый трюк, один из тех, которым научил его сам Алекс.

Линдрос побледнел. Его сердце упало в пятки.

— Так вы думаете, что...

— Ты хочешь, чтобы я заявился к суке Алонсо-Ортис с этим так называемым доказательством? — Директор покачал головой. — Она засунет эту бумажку мне в глотку.

Разумеется, первое, о чем вспомнил Старик, было то, что Борн взломал правительственный сервер США, находясь в Будапеште. Именно поэтому он сам ввел в операцию Кевина Макколла. Он не стал рассказывать об этом Мартину Линдросу, понимая, что молодой заместитель будет задет тем, что его не поставили в известность. «Нет, — упрямо думал Директор, — деньги за пистолет поступили из Будапешта, куда сбежал потом Борн. Еще одно неопровержимое доказательство его вины!»

Его размышления прервал Линдрос:

— Значит, вы не дадите мне разрешение еще раз встряхнуть Драйвера?

— Мартин, уже половина седьмого, и мой желудок начинает бунтовать. — Директор встал из-за стола. — Чтобы убедить тебя в том, что я на тебя не сержусь, предлагаю тебе вместе поужинать.

* * *

«Восточный гриль» представлял собой ресторан для ограниченного круга лиц, и у Директора здесь имелся персональный столик. Выстаивать в очередях являлось уделом мелких правительственных чиновников, он же к этому не привык. Здесь каждый знал о могуществе, которым он обладал, являясь владыкой тайного мира американской разведки. На Белтуэй людей, обладающих подобной властью, можно было сосчитать по пальцам одной руки.

Выйдя из машины, они поднялись по гранитным ступеням высокого крыльца и вошли в ресторан, а оказавшись внутри, прошли по длинному коридору, увешанному портретами президентов и известных политических деятелей, которые в разное время захаживали в это заведение. Как обычно, Директор задержался у портретов Дж. Эдгара Гувера и его бессменного помощника и первого заместителя Клайда Толсона. Он сверлил портреты взглядом столь напряженным, словно хотел усилием воли выжечь эту парочку из пантеона великих людей.

— Я как сейчас помню день, когда мы перехватили записку Гувера, в которой он приказывал высшим чинам ФБР найти связи между Мартином Лютером Кингом, коммунистической партией и демонстрациями протеста против войны во Вьетнаме. — Директор покачал головой. — Что было за время, что за мир! И я был его частью!

— Все это уже история, сэр.

— Постыдная, унизительная история.

С этими словами он распахнул наполовину стеклянные двери, и они очутились в зале ресторана. Помещение было разделено на части деревянными перегородками, чтобы создать посетителям ощущение уединенности и уюта, в дальнем конце зала располагалась зеркальная стойка бара. Все, кто оказывался на пути Директора, при его приближении почтительно расступались, и он поэтому напоминал лайнер «Куин Мэри», величаво прокладывающий себе путь сквозь флотилию мелких суденышек, поспешно разбегающихся в разные стороны. Он остановился перед возвышением, на котором царил метрдотель — величественный мужчина с роскошной седой шевелюрой.

— Директор?! — воскликнул он, широко раскрыв глаза. Его лицо, обычно имевшее красноватый оттенок, на этот раз было удивительно бледным. — Мы не ожидали вас сегодня.

— С каких это пор я должен предупреждать вас о своем приходе заранее, Джек? — вздернул брови Старик.

— Могу я предложить вам присесть к бару и выпить аперитив? Я приготовлю вам ваш любимый коктейль.

Директор похлопал себя по животу.

— Я голоден, Джек, поэтому черт с ним, с баром, лучше мы отправимся прямиком за столик.

Метрдотель явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Сейчас, господин Директор, подождите буквально минутку, — пробормотал он и заторопился прочь.

— Что с ним, черт побери, творится? — с раздражением пробормотал Директор.

К этому времени Линдрос уже успел бросить взгляд в сторону персонального столика Директора и увидеть, что он не только сервирован, но и занят. Заметив выражение лица заместителя, Директор обернулся. По залу сновало множество официантов, но толчея в зале не помешала могущественному Старику увидеть, что за его любимым столиком — столиком, который был зарезервирован для него на вечные времена, — теперь сидит Роберта Алонсо-Ортис, помощник президента по национальной безопасности. Она была погружена в беседу с двумя сенаторами из сенатского комитета по разведке.

— Я убью ее, Мартин! — прошипел он. — Помоги мне, Господи, я разорву эту стерву на мелкие кусочки!

Тут вернулся метрдотель, вспотевший от страха.

— Господин Директор, мы приготовили для вас замечательный столик. Столик на четверых — только для вас. Он уже сервирован. Напитки — за счет заведения. Хорошо? — проблеял он.

Директор подавил свою ярость, но щеки его по-прежнему горели от злости.

— Ладно, — скрипучим голосом ответил он, — показывай дорогу, Джек.

— Я предупреждал ее, господин Директор, — оправдывался метрдотель, семеня рядом с высокопоставленным посетителем, — я говорил ей, что угловой столик мы держим специально для вас, но она настаивала и не желала слышать никаких возражений. Что я мог поделать? Устраивайтесь, я сию же минуту принесу ваши напитки. — Джек суетливо усадил гостей за столик, предложив им меню и карту вин. — Чем еще я могу услужить вам, господин Директор?

— Ничем, Джек, спасибо. — Директор углубился в изучение меню.

Через минуту к ним подошел дородный официант, поставил на столик два бокала, бутылку лучшего скотча и графин с водой.

— Подарок от мэтра, — сообщил он.

Даже если Линдрос ошибочно полагал, что Директор спокоен, эта иллюзия развеялась, когда Старик взял свой бокал. Его рука дрожала, а в глазах плескалось бешенство. Почувствовав, что настал подходящий момент, заговорил Линдрос:

— Помощник по национальной безопасности мечтает о том, чтобы дело о двойном убийстве наделало как можно меньше шума и было закрыто как можно скорее. Однако в том случае, если выяснится, что главный посыл, а именно вина в этом преступлении Джейсона Борна, неверен, рассыплется и все остальное. В частности, все широковещательные обвинения госпожи помощника президента в адрес ЦРУ окажутся пустой брехней.

Директор поднял глаза и смерил своего заместителя подозрительным взглядом.

— Я слишком хорошо тебя знаю, Мартин. У тебя в голове наверняка уже готов какой-то план, верно?

— Да, сэр, и если все получится так, как я спланировал, мы сумеем выставить госпожу помощника круглой идиоткой. Но для этого мне необходимо максимальное сотрудничество со стороны Рэнди Драйвера.

Рядом со столиком снова возник официант. На сей раз он принес салаты. Дождавшись его ухода. Директор наполнил бокалы. И, хитро улыбнувшись, спросил:

— Рэнди Драйвер тебе действительно необходим для этого?

— Абсолютно, сэр! Это — непременное условие.

— Непременное... гм... — Директор поковырял вилкой в тарелке с салатом и стал задумчиво созерцать оставшийся на ней кусочек помидора, блестевший от растительного масла. — Ладно, первое, что я сделаю завтра утром, — это подпишу столь необходимую тебе бумагу.

— Благодарю вас, сэр.

Директор хмурился и не сводил испытующего взгляда с Линдроса.

— Ты можешь отблагодарить меня лишь одним способом, Мартин. Дай мне оружие, с помощью которого я сумею разнести эту суку в клочья.

* * *

Иметь девку в каждом порту — большое преимущество, поскольку в таком случае у тебя есть возможность найти убежище повсюду. Кевин Макколл давно усвоил это правило и руководствовался им в повседневной жизни. Конечно, у агентства имелись в Будапеште вполне надежные конспиративные квартиры, однако сейчас дорога туда была для него заказана. Он не мог появиться перед своими коллегами с кровоточащей рукой и признаться, таким образом, в том, что потерпел фиаско в выполнении задания, которое дал ему лично директор ЦРУ. В том подразделении агентства единственным, что имело значение, были конкретные результаты.

Илона находилась дома, когда он, зажимая рану и шатаясь от потери крови, появился на пороге ее квартиры. Она, как всегда, была готова тут же прыгнуть в кровать, но Макколлу сейчас было не до любовных утех. Первым делом он отправил ее на кухню, велев приготовить что-нибудь посытнее, поскольку ему необходимо восстановить силы, а затем прошел в ванную. Раздевшись до пояса, он смыл с правой руки кровь и полил рану перекисью водорода. Руку опалила столь сильная боль, что у Макколла потемнело в глазах, ноги стали ватными, и, чтобы прийти в себя, он был вынужден присесть на крышку унитаза. Через минуту, когда боль поутихла и лишь глухо пульсировала внутри раны, Макколл сумел оценить степень нанесенного ему увечья. Утешало лишь то, что рана оказалась чистой. Пуля пробила мышечную ткань предплечья и аккуратно вышла с другой стороны. Опершись локтем о край раковины, Макколл снова полил рану перекисью водорода и опять зашипел от боли, а затем поднялся на ноги и стал шарить в шкафчиках, пытаясь найти стерильные салфетки. Это ему не удалось, зато под раковиной он нашел моток ленты, предназначенной для обмотки водопроводных труб. За неимением лучшего, мужчина отрезал ножницами длинный кусок этой ленты, замотал им рану и закрепил концы повязки.

К тому времени, когда он вернулся в комнату, Илона уже приготовила ему поесть. Макколл уселся за стол и стал жадно поглощать пищу, не чувствуя вкуса. Она была горячей и сытной, а больше ему ничего и не надо было. Женщина стояла у него за спиной и массировала ему плечи.

— Ты так напряжен, — сказала Илона. Она была миниатюрной и гибкой, всегда готовая улыбаться, с яркими глазами и аппетитными складочками там, где им положено быть. — Чем ты занимался после того, как оставил меня сегодня? У тебя был такой встревоженный вид!

— Работал, — лаконично ответил Макколл. Хотя у него не было ни малейшего желания поддерживать беседу, он по собственному опыту знал, что игнорировать вопросы женщины в подобной ситуации было бы неправильно. Но, с другой стороны, ему было необходимо собраться с мыслями и разработать план второго — и последнего — нападения на Джейсона Борна. — Я ведь говорил тебе, что моя работа — это сплошной стресс.

Умелые пальцы Илоны продолжали массировать его мышцы, и напряжение постепенно спадало.

— Почему же ты не бросишь ее и не займешься чем-нибудь другим?

— Мне нравится то, чем я занимаюсь, — буркнул Макколл, отодвигая пустую тарелку. — Я никогда это не брошу.

— Говоришь, что нравится, а сам — такой угрюмый! — Илона встала сбоку и обняла его за плечи. — Пойдем в кровать, я постараюсь поднять тебе настроение.

— Иди, — ответил он, — и подожди меня. Мне нужно сделать несколько деловых звонков, а потом я — в твоем распоряжении.

* * *

Утро ворвалось в маленькую комнату третьесортного отеля целой стаей звуков. Шум просыпающегося Будапешта проникал сквозь тонкие стены, как если бы они были из марли, и Аннака, которая и так всю ночь ворочалась с боку на бок, проснулась окончательно. В течение некоторого времени она неподвижно лежала рядом с Борном на большой гостиничной кровати, всматриваясь в мутный утренний свет, а затем повернулась на бок и стала смотреть на него.

Как сильно изменилась ее жизнь с тех пор, как она встретила его на ступенях церкви Святого Матиаса! Отец погиб, а сама она теперь не может вернуться в собственную квартиру, поскольку та уже засвечена и перед Ханом, и перед ЦРУ. На самом деле в этой квартире не было ничего такого, о чем бы она скучала, разве что рояль. Острая тоска по инструменту, которую она сейчас испытывала, была, наверное, сродни тому чувству, которое охватывает близнецов, когда их разлучают.

А Борн? Какие чувства испытывает она по отношению к нему? Аннаке было сложно ответить на этот вопрос, поскольку с самого раннего детства внутри ее существовал некий переключатель, предназначенный для того, чтобы в нужный момент отключать все эмоциональные переживания. Такой механизм психологической защиты представлял собой загадку даже для специалистов, которые тратили годы на изучение подобных феноменов. Он был спрятан так глубоко внутри ее сознания, что даже сама Аннака была не способна добраться до него, и это также являлось своеобразным защитным механизмом.

Как и во всем остальном, она лгала Хану, говоря, что не могла контролировать себя в пору их близости. На самом деле она бросила его лишь потому, что сделать это приказал ей Степан. Аннака не возражала, более того, ей даже доставило удовольствие наблюдать выражение лица Хана, когда она сообщила ему, что они расстаются. Это доставило ему боль, а ей всегда нравились чужие страдания. Одновременно с этим Аннака видела, что она дорога ему, и это вызывало у нее любопытство, поскольку ей самой подобные чувства были незнакомы. Конечно, когда-то давно она сама испытывала нечто подобное в отношении своей матери, но разве помогло ей это чувство? Мать не сумела защитить ее. Хуже того, она умерла.

Медленно, осторожно, Аннака стала отодвигаться от Борна, а затем перевернулась на другой бок и встала с кровати. Она уже надевала пальто, когда Борн, как всегда, моментально очнувшись от глубокого сна, негромко произнес ее имя. От неожиданности женщина вздрогнула и обернулась.

— Ты уже не спишь? — спросила она. — Это я тебя разбудила?

Борн не мигая смотрел на нее.

— Куда ты собралась?

— Я... Мне... Нам нужна новая одежда.

Он с усилием сел на кровати.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Борн был не в том настроении, чтобы обмениваться любезностями. — Помимо новой одежды, нам необходимо изменить внешность.

— Нам?

— Макколл узнал тебя, а это означает, что он получил твое фото.

— Но как такое стало возможным? — Она встряхнула головой. — Откуда ЦРУ узнало, что мы с тобой связаны?

— Они и не узнали. По крайней мере, у них не могло быть полной уверенности на этот счет. Я тут подумал и решил, что единственной зацепкой для них мог стать IP-адрес твоего компьютера. Должно быть, когда я взломал правительственную базу данных, защитная система подала сигнал тревоги.

— Господи всемогущий! — Аннака застегнула пальто. — И все же для меня выйти на улицу гораздо безопаснее, чем для тебя.

— Ты знаешь какой-нибудь магазин, где торгуют театральным гримом?

— Вроде бы был один такой неподалеку. Да, я помню, где он находится.

Борн взял с тумбочки блокнот, огрызок карандаша и начал составлять список необходимого.

— Вот тут — все, что нам понадобится, — сказал он. — Я указал здесь и размеры своей одежды. У тебя хватит денег? У меня их — навалом, но это — американские доллары.

Аннака покачала головой:

— Нет, это слишком опасно. Мне придется идти в банк и менять их на венгерские форинты, а это может броситься кому-то в глаза. По всему городу — сколько угодно банкоматов.

— Будь осторожна, — предупредил Борн.

— Не волнуйся. — Аннака пробежала глазами список, который он ей передал. — Я вернусь через пару часов, а ты пока никуда не уходи.

Женщина спустилась в кабине тесного, скрипучего лифта. Если не считать дежурного администратора за стойкой, в маленьком гостиничном вестибюле не было ни души. Клерк на секунду оторвался от газеты, мельком взглянул на Аннаку и снова вернулся к чтению, а она вышла на улицу и окунулась в городскую суету.

Появление Кевина Макколла осложнило ситуацию, заставило Аннаку нервничать, но Степан успокоил ее во время их последнего телефонного разговора. Она постоянно держала его в курсе событий и в последний раз позвонила со своей кухни, когда набирала воду, чтобы обмыть раны Борна.

Влившись в поток пешеходов, Аннака взглянула на часы. Шел одиннадцатый час утра. Зайдя в кафе на углу, она выпила чашку кофе, съела сладкий рулет, а затем пошла к банкомату, расположенному на половине пути до торгового района, куда лежал ее путь.

Сняв со счета максимально возможную сумму, она сунула пачку банкнот в сумочку и, зажав в ладони список, составленный Борном, направилась в театральный магазин.

* * *

На другом конце города Кевин Макколл широким шагом направлялся в филиал будапештского банка, который обслуживал счет Аннаки Вадас. Показав на входе свои документы, он попросил проводить его к управляющему и через минуту уже вошел в нужный кабинет, где его встретил мужчина в элегантном строгом костюме. Они обменялись рукопожатиями, каждый из них представился, после чего Макколл сел в кожаное кресло напротив управляющего.

Хозяин кабинета сцепил пальцы и спросил:

— Итак, чем я могу вам помочь, мистер Макколл?

— Мы ищем преступника, который находится в международном розыске.

— А почему этим занимается не Интерпол?

— Этим занимается и Интерпол, и французская Кэ д'Орсей, поскольку перед тем, как приехать в Будапешт, этот человек был замечен в Париже.

— И как же зовут этого вашего беглеца?

Макколл вытащил из кармана и протянул управляющему листовку, составленную ЦРУ, в которой содержалась вся информация относительно Борна, а также его портрет. Управляющий водрузил на нос очки и пробежал листок глазами.

— Ага, Джейсон Борн! Знаю. Я смотрю Си-эн-эн. — Он взглянул на посетителя поверх золотого ободка очков. — Так вы говорите, он здесь, в Будапеште?

— Да, мы уже получили подтверждение на этот счет.

Управляющий отложил листовку в сторону.

— И что же вы хотите от меня?

— В последний раз, когда его видели, он находился в обществе одного из ваших вкладчиков — женщины по имени Аннака Вадас.

Управляющий наморщил лоб.

— Вадас... Вадас... Ах да, это та самая женщина, отца которой застрелили два дня назад. Вы полагаете, его убил тот человек, которого вы разыскиваете?

— Вполне вероятно. — Макколл уже начал терять терпение. — Я был бы вам крайне признателен, если бы вы смогли выяснить, не пользовалась ли мисс Вадас банкоматом по крайней мере в течение последних двадцати четырех часов.

Управляющий глубокомысленно кивнул.

— Понимаю. Беглец нуждается в деньгах. Он мог заставить ее снять их со своего счета.

— Совершенно верно, — подтвердил Макколл, думая о том, предпримет ли этот парень хоть что-нибудь в течение ближайших ста лет.

— Ну что ж, давайте посмотрим. — Банковский служащий повернулся в своем кресле и стал что-то печатать на клавиатуре компьютера. — Ага, вот и она — Аннака Вадас. — Он сочувственно покачал головой. — Какая трагедия! Сначала потерять отца, а теперь — вот такое!

Компьютер издал щебетание, означавшее, что необходимая информация найдена.

— Похоже, вы оказались правы, мистер Макколл. ПИН-код Аннаки Вадас был использован в одном из банкоматов менее получаса назад.

— Адрес? — рявкнул Макколл, резко подавшись вперед.

Управляющий записал на листке адрес банкомата, вручил его Макколлу, и тот выскочил из кабинета, небрежно бросив через плечо:

— Спасибо.

* * *

Спустившись в вестибюль, Борн узнал у администратора адрес ближайшего к отелю интернет-кафе и, пройдя двенадцать кварталов, добрался вскоре до дома номер 40 по улице Вачи. Внутри было накурено и людно. Многочисленные посетители сидели за компьютерами, читая электронную почту, разыскивая необходимую информацию с помощью поисковых систем или просто блуждали по Всемирной сети.

Подойдя к стойке, Борн заказал официантке, с торчащими в разные стороны острыми прядями волос, кофе и рулет с маслом и, получив у нее засаленную карточку с кодом доступа в Интернет, прошел к свободному компьютеру.

Сев за столик, он сразу же приступил к работе и первым делом ввел в строку поиска имя Петера Сидо, бывшего напарника доктора Шиффера. Поиск результатов не дал. Само по себе это было странно и подозрительно. Если Сидо в качестве ученого представлял собой хоть какую-то ценность — а иначе быть не могло, поскольку он работал с Феликсом Шиффером, — его имя обязательно должно было быть в Сети. В противном случае вывод мог быть только один: его оттуда удалили сознательно и с определенной целью. Нужно было искать другой путь.

Что-то связанное с фамилией Сидо колокольчиком звенело в мозгу Борна. Что это вообще за фамилия? Может быть, русская? Борн просмотрел сайты на этом языке, но тоже ничего не обнаружил. Наудачу он вошел на венгерский сайт и наконец-то нашел, что хотел.

Выяснилось, что венгерские фамилии почти всегда что-нибудь означают. Например, они могут происходить от имени кого-то из предков человека или от названия местности, из которой пошел его род. Кроме того, фамилия могла говорить о профессии предков того или иного человека. Борн с интересом узнал, что фамилия Вадас означала «охотник», Сидо по-венгерски значило «еврей».

Выходит, Петер Сидо, как и Вадас, был венгром. Конклин выбрал для совместной работы Вадаса. Что это — совпадение? Борн в совпадения не верил. Тут была какая-то связь, он чувствовал это. Цепочка логических размышлений, становясь все длиннее, натолкнула Борна еще на одну мысль: все лучшие больницы и самые крупные исследовательские центры Венгрии сосредоточены в Будапеште. Так, может, Сидо — тоже здесь?

Пальцы Борна порхали по клавиатуре. Он вызвал на экран компьютера базу телефонных номеров Будапешта и нашел в ней номер доктора Петера Сидо. Записав адрес и телефон на листке, вырванном из блокнота, Борн вышел из Интернета, заплатил за использованное время и, прихватив свой эспрессо и рулет, отправился в обеденную зону кафе и сел за угловой столик — подальше от других посетителей. Откусив от рулета большущий кусок, он вынул сотовый телефон и набрал записанный только что номер. После нескольких звонков ему ответил женский голос.

— Алло, — бодрым голосом проговорил Борн, — это госпожа Сидо?

— Да, я вас слушаю.

Ничего не ответив, он прервал связь и стал доедать свой завтрак в ожидании такси, которое попросил вызвать для себя еще раньше. Краем глаза Борн наблюдал за входной дверью, чтобы быть наготове в случае появления Макколла или любого другого оперативника, которого агентство могло пустить по его следу. Убедившись в том что за ним никто не следит, он вышел на улицу и, сев в подъехавшую машину, продиктовал шоферу адрес доктора Петера Сидо. Двадцать минут спустя такси остановилось напротив небольшого дома с фасадом, облицованным диким камнем, крохотным садиком и миниатюрными железными балкончиками на каждом из двух этажей.

Борн поднялся по ступеням крыльца и постучал. Дверь открыла немолодая женщина с весьма пышными формами и заранее заготовленной улыбкой. У нее были теплые карие глаза, каштановые волосы, стянутые пучком, а элегантное платье говорило о хорошем вкусе хозяйки.

— Госпожа Сидо, я не ошибся? Вы — супруга доктора Петера Сидо?

— Да, это я, — ответила женщина, посмотрев на Борна вопрошающим взглядом. — Чем я могу вам помочь?

— Меня зовут Дэвид Шиффер.

— Ну и что же?

Борн одарил женщину взглядом обольстителя.

— Я — двоюродный брат Феликса Шиффера, миссис Сидо.

— Вот как? Но, вы уж меня простите, Феликс никогда не упоминал о вашем существовании.

Борн был готов к этой реплике. Он усмехнулся и ответил:

— В этом нет ничего удивительного. Мы с ним давно потеряли друг друга из виду. Ведь я только что приехал из Австралии.

Глаза женщины округлились от удивления.

— Из Австралии? Подумать только! — Она отступила в сторону и пригласила: — Проходите, пожалуйста, и простите мне невольную грубость.

— Что вы, что вы! — замахал руками Борн. — На вашем месте моему неожиданному появлению удивился бы любой.

Хозяйка дома провела гостя в маленькую гостиную, обставленную удобной мебелью темных тонов, и предложила чувствовать себя как дома. В воздухе витали ароматы дрожжей и сахара. После того как Борн уселся на стул, накрытый чехлом, она спросила:

— Чем вас угостить — чаем или кофе? А еще у меня есть кекс с марципаном. Я испекла его только утром.

— Обожаю кекс! — притворно восхитился Борн. — И — чашечку кофе, если можно.

Женщина хихикнула и отправилась на кухню.

— А вы уверены, что в вас не течет венгерская кровь, господин Шиффер? — крикнула она.

— Называйте меня Дэвид, — попросил Борн, поднимаясь со стула и следуя за ней. Не зная об этой семье и их отношениях с доктором Шиффером ровным счетом ничего, он балансировал на грани провала, но ничего другого не оставалось. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Кстати, вы можете называть меня просто Эшти. А если хотите помочь, то отрежьте нам по кусочку кекса. — Она указала на блюдо, на котором лежало аппетитное лакомство.

На холодильнике стояло несколько фотографий, и Борн обратил внимание на одну из них, где на фоне лондонского Тауэра была запечатлена молодая и очень красивая женщина. Кроме нее, на фото никого не было. Она обеими руками придерживала на голове шотландский берет, а ветер раздувал ее темные волосы.

— Ваша дочь? — осведомился Борн.

Эшти Сидо подняла взгляд на снимок и улыбнулась.

— Да, это Роза, моя младшенькая. Она учится в Кембридже, — с нескрываемой гордостью сообщила женщина. — Остальные две дочери уже обзавелись собственными семьями и, слава богу, счастливы. А Роза у нас — самая честолюбивая. — Эшти застенчиво улыбнулась. — Хотите, я открою вам секрет, Дэвид? Я, конечно, обожаю всех своих детей, но Розу люблю больше всех. Она — наша с Петером любимица. Мне кажется, муж видит в ней самого себя. Она влюблена в науку.

Еще через несколько минут кухонной суеты на столе появился поднос с кофейником и тарелками, на которых лежали внушительные куски кекса. Борн взял его и понес в гостиную.

— Значит, вы — двоюродный брат Феликса, — сказала женщина после того, как он уселся на стул, а она — на диван. Между ними стоял невысокий столик, на который Борн поставил поднос с угощением.

— Да, и очень хотел бы встретиться с ним, чтобы обменяться новостями, — ответил он, разливая кофе по чашкам. — Но видите ли, какая штука, я никак не могу его найти. Вот я и подумал, что, может быть, ваш муж поможет мне отыскать брата?

— Вряд ли он знает, где находится Феликс, — с сомнением покачала головой Эшти и передала гостю тарелку с кексом. — Вы только не волнуйтесь, Дэвид, но в последнее время он был чем-то очень расстроен. Хотя они официально уже не работали вместе, муж и Феликс продолжали переписываться. Муж часто получал от него письма из-за рубежа. — Женщина добавила сливок в чашку Борна. — Они оставались добрыми друзьями.

— Но, очевидно, эта переписка носила уже сугубо личный характер?

— Вот этого я не знаю. — Эшти наморщила лоб. — Но думаю, что каким-то образом это было связано с работой.

— Попробуйте вспомнить, Эшти. Я проделал такой долгий путь, а теперь не могу найти брата и очень волнуюсь. Любая мелочь, которую сообщите мне вы или ваш муж, может помочь мне в поисках Феликса.

— Конечно, Дэвид, я прекрасно вас понимаю. — Женщина откусила кусочек кекса. — Я уверена, что Петер будет очень рад познакомиться с вами, но сейчас он на работе.

— А не могу я позвонить ему?

— Позвонить-то вы можете, но толку из этого не выйдет. Когда Петер работает, он никогда не подходит к телефону. Если хотите увидеться с ним, вам придется поехать в клинику «Евронентр Био-I». Она находится по адресу улица Хаттью, дом 75. Сначала вам придется пройти через металлодетектор, а потом вас остановит охрана. Поскольку там ведутся очень важные исследования, то и пропускной режим весьма строгий. Каждый должен носить персональный беджик: гостям выдают белые, врачам — зеленые, а ассистентам и обслуживающему персоналу — синие.

— Спасибо за информацию, Эшти. А могу я поинтересоваться, в какой области работает ваш муж?

— Разве Феликс вам не рассказывал?

Борн сделал глоток кофе и уклончиво ответил:

— Вы же знаете Феликса. Он очень скрытный человек и никогда не рассказывал мне о своей работе.

— Это верно, — со смехом сказала женщина. — Петер — такой же, но, учитывая то, чем они занимаются, это к лучшему. Если бы мне были известны подробности его работы, меня замучили бы ночные кошмары. Видите ли, он — эпидемиолог.

Взгляд Эшти стал задумчивым. Она откинулась на спинку дивана, сделала глоток кофе и заговорила:

— Знаете, Дэвид, я кое-что вспомнила. Не так давно Петер пришел домой какой-то взвинченный. Он так нервничал, что был не в состоянии контролировать себя и сказал в моем присутствии одну вещь. Он вернулся необычно поздно, а я готовила ужин и буквально разрывалась на части. Мне нужно было делать сто дел одновременно. Жаркое ни в коем случае нельзя передержать, поэтому я вынула его из духовки, а потом, когда вернулся Петер, снова поставила его туда. Да, это был не самый лучший наш вечер. — Она сделала еще глоток, помолчала и затем спросила: — Так о чем бишь я?

— Вы рассказывали о том, что доктор Сидо вернулся домой очень возбужденным, — напомнил Борн.

— Ага, правильно. — Эшти отломила маленький кусочек кекса. — Он рассказал, что общался с Феликсом и тот сообщил ему, что в его работе, которой он был занят последние два года, произошел настоящий прорыв.

У Борна пересохло во рту. Как странно, подумалось ему, что судьба всего мира сейчас находится в руках незаметной домохозяйки, с которой он пьет кофе и угощается испеченным ею кексом.

— Рассказал ли вам муж, в чем суть этой работы?

— Конечно, сказал! — с нескрываемым удовольствием воскликнула женщина. — В этом и состояла причина его необычного возбуждения. Речь шла о биохимическом распылителе. Уж не знаю, что это за штука, но именно так назвал ее Петер. По его словам, главным достижением стало то, что этот распылитель удалось сделать разборным, переносным. Его можно перевозить даже в футляре для гитары. — Эшти смотрела на Борна добрыми, доверчивыми глазами. — Странно, не правда ли? Зачем совать научный прибор в гитарный футляр?

— Действительно странно, — ответил Борн. Его мозг лихорадочно работал, собирая воедино разрозненные кусочки паззла, которые накапливались на протяжении последних дней и из-за которых его жизнь уже неоднократно подвергалась опасности. Он встал со стула.

— Боюсь, мне пора идти, Эшти. Огромное вам спасибо за то, что уделили мне время, и за ваше гостеприимство. Кофе был очень вкусным, а кекс — само совершенство!

Женщина вспыхнула от удовольствия, расплылась в улыбке и проводила гостя к выходу.

— Приходите еще, Дэвид, и, надеюсь, в следующий раз вы окажетесь у нас в гостях в связи с более приятным поводом.

— Непременно, — пообещал он.

Выйдя на улицу, Борн в задумчивости остановился. Информация, полученная от Эшти Сидо, подтвердила не только его подозрения, но и самые худшие опасения. Главная и единственная причина, по которой все вокруг стремились наложить лапу на доктора Шиффера, состояла в том, что тому удалось разработать и создать переносной распылитель средств ведения биологической и химической войны. В большом городе, вроде Москвы или Нью-Йорка, применение такого устройства станет причиной тысяч смертей, причем в зоне распыления не удастся спасти никого. Чудовищный сценарий, и он воплотится в жизнь, если Борну не сумеет отыскать доктора Шиффера. Если кто-то знает о его местонахождении, то это, без сомнения, Петер Сидо, и доказательством тому — история, рассказанная его женой.

Необходимо увидеться с доктором Петером Сидо, и чем скорее, тем лучше.

* * *

— Вы понимаете, что сами нарываетесь на неприятности? — спросил Фаид аль-Сауд.

— Да, но Борис провоцирует меня. Вам не хуже меня известно, что он — еще та сволочь.

— Для начала, — невозмутимым тоном заговорил Фаид аль-Сауд, — скажу вам, что если вы и дальше собираетесь называть его по имени, то отношений вам не наладить никогда. Он будет ненавидеть вас, как кровного врага. — Аль-Сауд развел руками. — Возможно, я чего-то не понимаю, мистер Халл, но в таком случае объясните мне сами: для чего вам нужно постоянно нагнетать напряженность и еще больше усложнять задание, которое и без того требует от нас максимальной сосредоточенности и самоотдачи?

Двое экспертов служб безопасности осматривали автономную систему вентиляции конференц-зала, которую они уже оснастили ультракрасными сенсорами движения и тепловыми датчиками. Это была внеочередная, а не традиционная проверка, которую они ежедневно осуществляли совместно с русским.

Всего восемь часов осталось до того момента, когда сюда начнут съезжаться участники саммита, а еще через двенадцать часов главы государств соберутся вместе и встрече на высшем уровне будет дан старт. Поэтому спецы по безопасности не имели права даже на малейшую ошибку — никто из них, включая Бориса Ильича Карпова.

— То есть вы не считаете Карпова сволочью?

Фаид аль-Сауд сверился со схемой вентиляционной системы, с которой он, похоже, не расставался даже ночью.

— Честно говоря, мне не до этого. Мои мысли заняты совсем другим. — Убедившись, что соединение воздухопровода не нарушено, аль-Сауд двинулся дальше.

— Ладно, тогда поговорим об охоте.

Араб обернулся.

— Что вы имеете в виду?

— Я подумал о том, что из нас с вами могла бы получиться неплохая команда. Мы наверняка сработаемся. Когда речь идет об обеспечении безопасности, мы с вами понимаем друг друга с полуслова.

— Вы хотите сказать, что я послушно выполняю все ваши приказы?

Лицо Халла приняло обиженный вид.

— Я этого не говорил!

— А вам и не надо говорить, мистер Халл. Вас, как и почти любого американца, видно насквозь. Если вас хоть кто-то не слушается, вы либо злитесь, либо дуетесь.

Халл почувствовал, что закипает от возмущения.

— Мы не дети! — завопил он.

— Позволю себе не согласиться, — спокойно парировал Фаид аль-Сауд. — Временами вы напоминаете мне моего шестилетнего сына.

Халлу захотелось вытащить из кобуры свой «глок-31» и сунуть ствол прямо в эту арабскую рожу. Где он научился разговаривать с представителем правительства США в таком тоне? Да это же — все равно что плевать на американский флаг! Но будет ли толк от применения силы в данном случае? Нет, как ни противно это признавать, но сейчас нужно действовать по-другому.

— Так о чем мы говорили? — спросил он, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровнее.

Фаид аль-Сауд оставался невозмутимым.

— Мы говорили о том, что вам с Карповым следует как можно быстрее уладить свои разногласия.

Халл упрямо мотнул головой:

— Ничего не выйдет, приятель, и вы знаете это не хуже меня.

К сожалению, Фаид аль-Сауд знал: это было правдой. Оба — и Халл, и Карпов — ослеплены взаимной ненавистью. Оставалось надеяться лишь на то, что эта враждебность не выйдет за определенные рамки и не превратится в широкомасштабную войну.

— Полагаю, с моей стороны будет правильным по-прежнему занимать нейтральную позицию, — сказал он. — Иначе вы попросту перегрызете друг другу глотки, и никто вас не сумеет разнять.

* * *

Купив все, что просил Борн, Аннака вышла из магазина мужской одежды и направилась в сторону района, в котором были сосредоточены почти все столичные театры, но вдруг заметила, как в витрине справа мимолетно отразилось какое-то движение позади нее. Она не остановилась и даже не переменила походку, а только замедлила шаг. Необходимо было выяснить, действительно ли за ней следят. Беспечно, как могла, она перешла на другую сторону улицы, остановилась перед одной из витрин и увидела в ней отражение Кевина Макколла. Он тоже перешел улицу и сделал вид, что направляется в расположенное на углу квартала кафе. Аннака понимала, что должна отделаться от него раньше, чем доберется до магазина театральных принадлежностей. Встав таким образом, чтобы преследователь видел только ее спину, она вынула сотовый телефон и набрала номер Борна.

— Джейсон, — негромко проговорила она, — Мак-колл меня засек.

— Где ты находишься? — спросил Борн.

— В начале улицы Вачи.

— Я от тебя недалеко.

— Ведь я просила тебя не уходить из гостиницы! — укоризненно произнесла Аннака. — Чем ты занимался?

— Я напал на след, — ответил он.

— Правда? — Ее сердце учащенно забилось. Неужели Борн напал на след Степана? — И что же это?

— Сначала надо разобраться с Макколлом. Я хочу, чтобы ты отправилась к дому 75 по улице Хаттью. Жди меня там.

Борн подробно рассказал Аннаке, что ей следует делать дальше.

— Джейсон, ты уверен, что справишься с этим?

— Делай то, что я тебе велел, и все будет хорошо, — произнес он тоном, не допускающим возражений.

Аннака разорвала связь, вызвала такси и, когда машина подкатила, села в нее и назвала водителю адрес, который Борн продиктовал ей да еще заставил для верности повторить. После того как такси тронулось, женщина обернулась, но Макколла не увидела, хотя и не сомневалась в том, что он следует за ней. Минутой позже из потока машин вырулил помятый темно-зеленый «Опель» и пристроился позади такси, в котором ехала Аннака. Посмотрев в боковое зеркало, женщина узнала массивную фигуру человека, сидевшего за рулем, и на ее губах заиграла улыбка. Кевин Макколл проглотил наживку, теперь главное — чтобы план Борна сработал.

* * *

Когда зазвонил сотовый телефон, Степан Спалко, только что вернувшийся в штаб-квартиру «Гуманистов без границ» из своего африканского вояжа, просматривал сводку трафика секретных сообщений различных спецслужб, так или иначе связанных с готовящимся саммитом в Рейкьявике.

— Что там еще? — сухо спросил он, поднеся трубку к уху.

— Борн назначил мне встречу по адресу улица Хаттью, дом 75, и как раз сейчас я туда еду, — сообщила Аннака.

Спалко развернулся и отошел от стола, за которым сидели его дешифровщики.

— Он послал тебя в клинику «Евроцентр Био-I». Значит, ему известно о Петере Сидо.

— И еще Борн сказал, что напал на какой-то важный след, но не сообщил мне, что имеет в виду.

— Что за неугомонный человек! — вздохнул Спалко. — Ладно, я займусь Сидо, а твоя задача — сделать так, чтобы Борн ни в коем случае не сумел попасть в его кабинет.

— Я все поняла, — ответила Аннака. — Но в любом случае перво-наперво Борн займется американцем, агентом ЦРУ, который висит у него на хвосте.

— Я не хочу, чтобы Борна убили, Аннака. Для меня очень важно, чтобы он оставался жив, по крайней мере, в ближайшее время. — Мозг Спалко перебирал различные варианты действий, поочередно отбрасывая их, пока наконец он не остановился на одном. — Предоставь все остальное мне.

Аннака, сидя в мчащемся по улице такси, кивнула.

— Можешь рассчитывать на меня, Степан.

— Не сомневаюсь в этом.

Аннака смотрела на городские кварталы, которые пролетали за окном.

— Я еще не успела поблагодарить тебя за то, что ты убил моего отца.

— Мне следовало сделать это уже давно.

— Хан считает, что я злюсь из-за того, что не сумела сделать это собственноручно.

— Он прав?

На глазах Аннаки выступили слезы, и она вытерла их раздраженным жестом.

— Он был моим отцом, Степан. Что бы он ни сделал... он все равно оставался моим отцом. Он вырастил меня.

— Не стоит переживать, Аннака, он никогда не был хорошим отцом.

Не испытывая ни малейшего раскаяния, она вспомнила вранье, которым потчевала Борна, — рассказ о счастливом детстве, о котором она мечтала, но которого на самом деле у нее не было. Отец никогда не менял ей пеленки, не читал ей на ночь, он не приходил на школьные праздники и выпускные вечера. Он даже не помнил день ее рождения и всегда будто находился где-то за тридевять земель. По ее щеке скатилась еще одна слезинка и замерла на уголке рта. Аннака слизнула ее, и соленый вкус показался ей горьким, как большинство ее воспоминаний.

Она тряхнула головой.

— По-видимому, ребенок не может до конца уничтожить в себе добрые чувства по отношению к отцу.

— Мне это удалось.

— Это было другое, — возразила она. — Кроме того, я знаю, как ты относился к моей матери.

— Да, я любил ее. — Перед глазами Спалко возник образ Саса Вадас: ее большие, яркие глаза, кремовая кожа, изгиб мягких губ, когда она улыбалась. — Она была уникальным созданием, каких больше нет на свете, настоящей принцессой, что и означает ее имя.

— Ты был ей дорог не меньше, чем я, — проговорила Аннака. — Она видела тебя насквозь, Степан, и ее сердце чувствовало все беды, через которые тебе пришлось пройти, хотя сам ты никогда не рассказывал ей о них.

— Я долго ждал подходящего случая, чтобы отомстить твоему отцу, Аннака, но я никогда не поднял бы на него руку, если бы не чувствовал, что ты тоже хочешь его смерти.

Аннака рассмеялась. Теперь самообладание окончательно вернулось к ней, и она испытывала отвращение к самой себе из-за того, что поддалась эмоциям и пусть ненадолго, но раскисла.

— Неужели ты хочешь, чтобы я поверила в это, Степан?

— Послушай, Аннака...

— Подумай только, кого ты хочешь обмануть! Я слишком хорошо знаю тебя. Ты убил его тогда, когда это оказалось нужным тебе, и поступил совершенно правильно. Он рассказал бы Борну все, и тогда тот не стал бы тратить время, а сразу добрался бы до тебя. А то, что я желала смерти своему отцу, — чистое совпадение.

— Не скромничай, ты на самом деле очень важна для меня.

— Может быть, так, а может, и нет, но для меня это не имеет значения. Я не смогла бы полюбить кого-то, даже если бы очень захотела.

* * *

Мартин Линдрос лично вручил Рэнди Драйверу, начальнику Управления по разработке тактических несмертельных вооружений, официальные бумаги, в соответствии с которым он получал право вести расследование в стенах этого учреждения. Смерив его уничтожающим взглядом. Драйвер взял бумаги и молча швырнул их на стол. Он стоял так, как стоят морские пехотинцы: спина прямая, живот втянут, мышцы напряжены, словно в следующую минуту предстоит кинуться в бой. От напряжения казалось, что его близко поставленные синие глаза косят. В кабинете чувствовался легкий запах антисептика, словно, готовясь к приходу Линдроса, хозяин решил на всякий случай продезинфицировать помещение.

— Я вижу, вы трудились, как бобер, после нашего с вами последнего разговора, — проговорил Драйвер, глядя куда-то в сторону. Судя по всему, он понял, что ему не "дастся испепелить незваного гостя взглядом, и решил сделать это словесно.

— Я всегда тружусь, — ответил Линдрос, — просто из-за вас мне пришлось заниматься лишней работой и терять драгоценное время.

— Очень рад этому, — оскалился Драйвер в гримасе, которую с большим трудом можно было назвать улыбкой.

Линдрос переступил с ноги на ногу.

— Почему вы видите во мне врага?

— Возможно, потому, что вы и есть враг. — Драйвер наконец сел за свой стол из матового стекла и хромированной стали. — Как еще назвать человека, который заявляется к вам с лопатой и начинает копать яму в вашем дворе?

— Я всего лишь веду расследование...

— Хватит вешать мне на уши лапшу, Линдрос! — Драйвер снова вскочил, его лицо побагровело от злости. — Охоту на ведьм я чую за милю. Вы — ищейка, которую Старик пустил по моему следу, но вам меня не одурачить. Все это не имеет никакого отношения к убийству Алекса Конклина.

— Почему вы так считаете?

— Потому что ваше так называемое расследование связано со мной!

Эта реплика весьма заинтересовала Линдроса. Понимая, что теперь у него есть преимущество перед Драйвером, он изобразил загадочную улыбку.

— И что же такого вы натворили, Рэнди, что могло бы нас заинтересовать?

Он подбирал слова очень осторожно и намеренно говорил «нас», чтобы лишний раз напомнить: он действует по личному указанию Директора, и за его спиной — вся мощь Центрального разведывательного управления. По имени он назвал собеседника тоже сознательно, желая еще больше вывести его из себя.

— Вы прекрасно знаете, в чем дело, черт бы вас побрал! — продолжат бушевать Драйвер. Он с готовностью угодил в ловушку, расставленную Линдросом. — Вы знали это уже тогда, когда заявились сюда в первый раз и сказали, что хотите поговорить с Феликсом Шиффером! Я сразу все понял, увидев вашу хитрую физиономию!

— Я решил дать вам шанс оправдаться, прежде чем доложу обо всем, что знаю, своему руководству.

Линдрос получал удовольствие, двигаясь по дорожке, которую протаптывал для него сам Драйвер, хотя не имел ни малейшего представления о том, куда она ведет. С другой стороны, ему следовало проявлять осторожность. Одно неверное движение, одна ошибка — и Драйвер сообразит, что он ни о чем не догадывается, и тут же умолкнет, отослав его к своему адвокату.

— Но и сейчас еще не поздно чистосердечно рассказать мне о том, как обстояло дело, — туманно намекнул Линдрос.

Несколько секунд Драйвер молча смотрел на него, потом приложил ладонь ко взмокшему лбу и рухнул без сил в свое причудливое кресло. Он выглядел так, будто его хватил апоплексический удар, и смотрел на репродукции Ротко, как если бы это были окна, через которые он может вылететь на волю. Наконец он подчинился неизбежному и взглянул на мужчину, который терпеливо стоял напротив него.

— Садитесь, господин заместитель директора, — пригласил он Линдроса, указав на стоявший рядом стул, а когда тот сел, Драйвер начал рассказывать: — Все началось с Алекса Конклина. Впрочем, у меня такое чувство, что все неприятности всегда начинались именно с него. — Драйвер тоскливо вздохнул. — Почти два месяца назад Алекс пришел ко мне с предложением. Он поддерживал дружеские отношения с одним ученым из АПРОП. По словам Алекса, они познакомились случайно, но сеть его агентов была настолько широкой, что я сомневаюсь, имели ли в его жизни место вообще какие-нибудь случайности. Наверное, вы уже догадались, что ученого, о котором идет речь, звали Феликс Шиффер.

Драйвер немного помолчал, а затем поднял взгляд на Линдроса.

— До смерти хочется курить. Не возражаете против сигары?

— Курите сколько угодно, — разрешил Линдрос, догадавшись, что означает запах в кабинете. Каждый раз, покурив, Драйвер, видимо, использовал освежитель воздуха.

Здесь, как и в любом правительственном здании, действовал строжайший запрет на курение.

— Не хотите присоединиться? — спросил Драйвер. — Отличные сигары. Их, кстати, подарил мне Алекс.

Когда Линдрос отказался, он выдвинул ящик стола, вынул сигару и, вытряхнув ее из специального цилиндра, произвел сложный ритуал раскуривания. Линдрос прекрасно понимал: собеседнику просто нужно время, чтобы успокоить нервы. Когда по комнате поплыли клубы душистого дыма, он потянул носом воздух. Сигары были гаванские.

— Итак, — продолжил свой рассказ Драйвер, — ко мне пришел Алекс... Впрочем, нет, не совсем так. Он пригласил меня на ужин и, когда мы сидели в ресторане, рассказал о том, что познакомился с этим человеком, Феликсом Шиффером. Шиффер, дескать, ненавидит армейские порядки, которые царят в АПРОП, и мечтает вырваться оттуда. Алекс спросил, не соглашусь ли я помочь его протеже.

— И вы так просто согласились?

— Конечно, согласился. В прошлом году генерал Бейкер, начальник АПРОП, переманил у нас одного парня. — Драйвер выпустил дым из легкий. — Вот я и подумал: а почему бы не отплатить этому паразиту его же монетой?

Линдрос напрягся.

— Конклин рассказал вам, над чем работал Шиффер в АПРОП?

— Разумеется. Коньком Шиффера были летучие препараты. Он изучал проблему очистки помещений, подвергшихся воздействию болезнетворных биологических патогенов.

Линдрос выпрямился на стуле.

— Таких, например, как сибирская язва?

— Вот именно, — кивнул Драйвер.

— Как далеко он продвинулся?

— Работая в АПРОП? Откуда мне знать!

— Но вы же наверняка следили за его исследованиями после того, как он перешел к вам?

Драйвер прижал к своему компьютеру какой-то электронный ключ и повернул монитор так, чтобы он был виден Линдросу. Тот подался вперед.

— Для меня все это — тарабарщина, китайская грамота, но, в конце концов, я же не ученый, — пробормотал он.

Драйвер не отрывал взгляда от кончика сигары, будто сейчас, в момент истины, у него не хватало смелости посмотреть на собеседника.

— На самом деле это и есть тарабарщина. Линдрос окаменел.

— Что, черт возьми, вы имеете в виду?

Драйвер все так же завороженно разглядывал свою сигару.

— Это не может быть тем, над чем работал доктор Шиффер, поскольку это бессмысленный набор символов. Полный бред.

Линдрос растерянно покачал головой.

— Я все равно не понимаю.

Драйвер вздохнул.

— Не исключено, что Шиффер на самом деле не является тем экспертом, за которого он себя выдавал.

— Но, возможно, существует и другая вероятность, не так ли? — спросил Линдрос, чувствуя, что откуда-то из живота к горлу поднимается ледяной комок ужаса.

— Ну что ж, коли вы сами заговорили об этом... Возможно, Шиффер на самом деле работал над чем-то совершенно иным и не хотел, чтобы об этом знати ни в АПРОП, ни у нас, в ЦРУ.

На Линдросе не было лица.

— Так почему вы не спросите об этом самого Шиффера?

— Я бы спросил, — ответил Драйвер, — но беда в том, что я не знаю, где сейчас Феликс Шиффер.

— Кому об этом знать, как не вам?! — сердито воскликнул Линдрос.

— Алекс — единственный человек, которому это было известно.

— Господи, но Алекс Конклин — мертв! — Линдрос вскочил со стула, подался вперед и, выдернув сигару изо рта у Драйвера, отшвырнул ее в сторону. — Рэнди, как давно отсутствует доктор Шиффер?

Драйвер закрыл глаза.

— Уже полтора месяца.

Теперь Линдросу все стало ясно. Вот причина, по которой Драйвер встретил его в штыки во время его первого визита сюда. Он до смерти боялся, что агентству стало известно о его трагическом, вопиющем провале в области обеспечения режима секретности.

— Господи, как же вы позволили этому случиться? — воскликнул Линдрос.

Драйвер поднял на него взгляд своих голубых глаз и после короткой паузы ответил:

— Это все из-за Алекса. Я знал его сто лет, я верил ему. Да и с какой стати мне ему не доверять? Он был ходячей легендой ЦРУ! И что же он потом делает? Берет и прячет Феликса Шиффера от всего белого света.

Драйвер посмотрел на сигару, лежащую на полу так, будто она вдруг превратилась в какое-то опасное ядовитое пресмыкающее.

— Он использовал меня, Линдрос, играл на мне, как на дудочке. Ему было нужно вовсе не то, чтобы Шиффер работал в моем управлении или вообще в агентстве. Ему было нужно только одно: вытащить Шиффера из АПРОП, чтобы получить возможность спрятать его ото всех.

— Почему? — спросил Линдрос. — Зачем ему это понадобилось?

— Господи, если бы я только знал! — устало вздохнул Драйвер. В его голосе звучала такая неподдельная боль, что Линдросу впервые с того момента, когда они познакомились, стало искренне жаль этого человека. Все, что он когда-либо слышат про Алекса Конклина, оказалось чистой правдой. Тот действительно являлся гениальным манипулятором, с легкостью игравшим людьми, хранителем самых темных секретов, разведчиком, который не верил никому на этом свете, не считая Джейсона Борна — своего любимца и единственного протеже.

Линдрос с ужасом подумал о том, чем этот новый поворот событий обернется для Директора. Они с Конклином дружили на протяжении нескольких десятилетий, вместе поднимались по служебной лестнице агентства. Это была их общая жизнь. Они полагались друг на друга, доверяли друг другу, и вот теперь — такой страшный удар! Конклин нарушил все основные заповеди агентства, и только для того, чтобы заполучить человека, который был ему нужен, доктора Феликса Шиффера. Он подставил не только Рэнди Драйвера, а все агентство. Господи, да ведь Старика хватит удар, когда он услышит все это! Однако сейчас Линдросу предстояло решить гораздо более неотложную проблему. Он стал размышлять вслух:

— Видимо, Конклин знал, над чем на самом деле работает Шиффер. Но что же это, черт возьми, такое?

Драйвер ответил ему лишь беспомощным взглядом.

* * *

Степан Спалко стоял в центре площади Капиштран, в десятке метров от поджидающего его лимузина. Над его головой возвышалась башня Марии Магдалины — все, что уцелело от францисканской церкви XIII века, неф и алтарь которой были разрушены нацистскими авиабомбами в годы Второй мировой войны. Порыв холодного ветра поднял воротник его плаща и проник под рубашку.

Не обращая на это внимания, Спалко посмотрел на часы. Сидо опаздывал. Спалко давно научился не волноваться, но эта встреча имела для него столь большое значение, что он все равно испытывал беспокойство. Глокеншпиль башенных часов сыграл сигнал, обозначающий прошедшие четверть часа. Сидо опаздывал очень сильно.

Потоки людей то накатывали на площадь, то отступали, подобно морскому приливу. В нарушение всех правил, он был готов позвонить Сидо по номеру сотового телефона, который вручил ему для экстренной связи, однако в этот момент он увидел ученого, торопливо выходящего из-за башни Марии Магдалины. В руке тот держал предмет, напоминавший футляр, в каких хранятся ювелирные украшения.

— Вы опоздали, — сухо проронил Спалко.

— Знаю, но я ничего не мог поделать. — Доктор Сидо вытер вспотевший лоб рукавом своего плаща. — Вынести образцы из хранилища оказалось весьма непростым делом. Там находились сотрудники, и мне пришлось ждать, пока они покинут холодильное помещение, чтобы не вызвать...

— Не здесь, доктор!

Спалко хотелось ударить Сидо за то, что тот болтает о подобных вещах на улице, но вместо этого он крепко взял его за локоть и, как полицейский — задержанного преступника, поволок в густую тень, которую отбрасывала пугающая махина башни.

— Учитесь следить за своим языком в присутствии посторонних, Петер! — прорычал Спалко. — Не забывайте о том, что мы с вами принадлежим к числу избранных. Я уже говорил вам об этом.

— Я знаю, — нервно ответил доктор Сидо, — но мне было трудно...

— А получать от меня деньги вам не трудно?

Сидо отвел глаза в сторону.

— Вот препараты, — проговорил он, протягивая футляр Спалко. — Тут все, о чем вы просили, и даже больше. И давайте покончим с этим поскорее, поскольку мне нужно вернуться в лабораторию. Когда вы позвонили, я занимался чрезвычайно важными химическими расчетами.

Спалко отодвинул руку ученого в сторону.

— Оставьте это у себя, Петер, по крайней мере еще на пару минут.

Очки Сидо сверкнули.

— Но вы же говорили, что продукт нужен вам немедленно, прямо сейчас? И помните, после того как он помещен в переносной контейнер, продукт будет оставаться живым в течение всего лишь сорока восьми часов.

— Я все помню.

— Степан, я в растерянности. Я отчаянно рисковал, когда вынес это из клиники в рабочее время, и теперь я Должен вернуться обратно, иначе...

Спалко улыбнулся, еще крепче сжав локоть Сидо.

— Вы не вернетесь в клинику, Петер.

— Что?

— Извините, что я не сказал об этом сразу, но за те деньги, которые я вам плачу, мне нужно нечто большее чем только продукт. Мне нужны вы.

Доктор Сидо потряс головой.

— Но вы же понимаете, что это невозможно.

— А вы должны понять, что нет ничего невозможного.

— Есть! — с неожиданной твердостью ответил ученый.

Со змеиной улыбкой Спалко вытащил из внутреннего кармана плаща фотографию и протянул ее собеседнику.

— Сколько, по-вашему, стоит этот снимок? — осведомился он.

Сидо посмотрел на фото и конвульсивно сглотнул.

— Откуда у вас фотография моей дочери?

Спалко продолжал улыбаться.

— Ее похитил один из моих людей, Петер. Посмотрите на число.

— Снимок датирован вчерашним днем. — Внезапно Сидо скрючился, словно его скрутил спазм, и стал рвать фотографию на мелкие клочки. — Сегодня сделать фотомонтаж сумеет даже школьник, — сказал он.

— Верно, — согласился Спалко, — но что касается этого снимка, то он — подлинный.

— Лжец! — крикнул ученый. — Пустите меня, я ухожу!

Спалко отпустил Сидо, но, когда тот двинулся прочь, обронил ему вдогонку:

— А вам не хотелось бы поговорить со своей Розой, Петер? — Он вынул из кармана сотовый телефон и, вытянув руку вперед, добавил: — Прямо сейчас.

Сидо остановился как вкопанный, а затем обернулся к Спалко. Его лицо потемнело от гнева, но, несмотря на это, на нем был написан нескрываемый страх.

— Вы говорили, что дружите с Феликсом. Поэтому я считал вас и своим другом.

Спалко по-прежнему протягивал ему трубку.

— Роза очень хочет поговорить с вами. Если же вы сейчас уйдете, то... — Спалко умолк и пожал плечами, но само это молчание прозвучало страшнее любой высказанной вслух угрозы.

Сидо вернулся, ступая медленно и тяжело. Взяв трубку свободной рукой, он поднес ее к уху. Сердце его билось так громко, что он был не способен думать.

— Роза?

— Папа, папочка! Где я?! Что происходит?!

Паника, звучавшая в голосе дочери, заставила и его похолодеть от страха.

— Милая, что с тобой?

— В мою комнату ворвались какие-то мужчины, схватили меня и увезли. Я не знаю куда — они надели мне на голову мешок и до сих пор не снимают. Они...

— Достаточно, — сказал Спалко, забирая трубку из безжизненной руки Сидо. Отключив связь, он убрал телефон.

— Что вы с ней сделали? — срывающимся голосом спросил Сидо.

— Пока ничего, — равнодушным тоном ответил Спалко, — и уверяю вас, Петер, с ней не случится ничего дурного до тех пор, пока вы будете повиноваться мне.

Доктор Сидо снова сглотнул. Он понял, что с этого момента является собственностью Спалко.

— Куда... мы... направляемся?

— Мы с вами предпримем небольшое путешествие, Петер. Если угодно, рассматривайте это как отпуск. Кстати, вы его, безусловно, заслужили.

Глава 24

Клиника «Евроцентр Био-I» размещалась в массивном здании свинцового цвета. Борн вошел внутрь уверенной походкой человека, облеченного важными полномочиями и уверенного в себе. Внутренние интерьеры клиники буквально кричали о том, какие огромные деньги в них вложены. Вестибюль был устлан мраморными плитами, между классическими колоннами в греческом стиле стояли бронзовые статуи. В арочных стенных нишах помещались бюсты великих ученых, внесших особо заметный вклад в исследования в области биологии, химии, микробиологии и эпидемиологии.

За уродливой, похожей на скелет рамкой металлодетектора находилась высокая стойка, за которой восседали трое дежурных со строгими лицами.

Металлоискатель Борн миновал без всяких осложнений — его керамический пистолет просто не мог быть обнаружен ни одним из существующих приборов. К стойке Борн подошел с видом бизнесмена, опаздывающего на важную встречу.

— Меня зовут Александр Конклин. Я приехал, чтобы встретиться с доктором Петером Сидо, — произнес он сухим тоном, как если бы отдавал приказ.

— Предъявите, пожалуйста, ваше удостоверение, мистер Конклин, — сказала одна из сотрудниц, не прекращая что-то жевать.

Борн вручил ей свой фальшивый паспорт. Девушка в униформе взглянула на Борна и, убедившись в том, что его внешность соответствует фотографии в паспорте, вручила ему бирку белого цвета.

— Прикрепите ее к одежде и не снимайте, мистер Конклин.

Борн держался настолько уверенно, что девушка поверила «мистеру Конклину» на слово, что у него назначена встреча с ведущим специалистом клиники, и ей даже не пришло в голову поинтересоваться, ждет ли его доктор Сидо. Она объяснила визитеру, как найти лабораторию Петера Сидо, и Борн отправился на ее поиски.

«Чтобы попасть в ту часть здания, где он работает, требуются специальные беджики: посетителям — белые, для местных докторов — зеленые, для ассистентов и обслуживающего персонала — синие», — вспомнил он слова Эшти Сидо. Итак, сейчас его первоочередная задача — найти кого-нибудь из служащих клиники, чтобы позаимствовать у него заветный пропуск.

На пути в эпидемиологическое отделение Борну встретилось четверо мужчин, но все они были тщедушными, а Борну был нужен кто-то примерно его роста. Он заглядывал в каждую дверь, за исключением кабинетов и лабораторий, в поисках складских помещений и хранилищ, куда нечасто наведывается медицинский персонал, при этом нисколько не опасался наткнуться на уборщиков, так как был уверен, что раньше вечера они не появятся.

Наконец Борну повезло: навстречу ему шел мужчина примерно его телосложения и роста. К отвороту белого лабораторного халата была приколота зеленая карточка с его именем: «Доктор Ленц Моринц».

— Доктор Моринц, — с обезоруживающей улыбкой обратился к нему Борн, — не могли бы вы подсказать мне, как пройти в отделение микробиологии? Боюсь, что я заблудился в вашем лабиринте.

— Заблудились, это точно, — сказал доктор Моринц. — Вы сейчас идете прямиком в отделение эпидемиологии.

— О господи, — притворно ужаснулся Борн, — но ведь это — в противоположном конце здания?

— Не волнуйтесь, сейчас я объясню вам, куда идти.

Когда он повернулся, чтобы показать «заблудившемуся» посетителю правильный путь, Борн ударил его ребром ладони по шее, и бактериолог, не издав ни звука, стал валиться на пол. Борн подхватил беднягу прежде, чем тот успел упасть, и, кое-как поставив его на ноги, наполовину повел, наполовину поволок в ближайшую хозяйственную комнату, не обращая внимания на боль, которую причиняли ему сломанные ребра.

Оказавшись внутри, Борн включил свет, снял пиджак и засунул его в угол, а затем стащил со своей жертвы белый халат. Порыскав по комнате, он отыскал хирургические бинты и с их помощью стянул руки доктора за спиной, крепко связал его лодыжки и, наконец, замотал рот, чтобы Моринц не смог позвать на помощь. Проделав все это, Борн оттащил бесчувственное тело в угол и завалил его пустыми картонными коробками, после чего вернулся к двери, выключил свет и вышел в коридор.

* * *

Добравшись до клиники «Евроцентр Био-I», Аннака некоторое время сидела в такси, не обращая внимания на продолжавший работать счетчик. Степан недвусмысленно дал понять, что их миссия вступает в решающую фазу. Теперь каждый их шаг, каждое решение приобретают значение, которое невозможно переоценить, а любая ошибка может обернуться катастрофой. Борн или Хан? Она не могла с уверенностью сказать, кто из этих двоих наиболее опасен. Борн — более решителен, зато Хан — настоящий отморозок и не останавливается ни перед чем. В этом, кстати, он был очень похож на нее, и Аннака не могла игнорировать данное обстоятельство.

Однако совсем недавно она заметила некоторые отличия между ними. Начать с того, что Хан не смог заставить себя убить Джейсона Борна, несмотря на то что постоянно заявлял о своем горячем желании сделать это. А затем — совсем уж неожиданный и недопустимый промах, когда в «Шкоде» он раскис и полез к ней целоваться. С того самого момента, когда Аннака вышла на Хана, она постоянно задавала себе вопрос: какие из его чувств к ней являются подлинными? Теперь она знала ответ. Хан умел чувствовать и, если его разогреть, был способен на эмоциональную привязанность. Если быть честной, раньше она не верила ни в это, ни в то, что он рассказывал ей о своем прошлом.

— Мисс, — окликнул таксист, прервав ход ее мыслей, — вы выйдете здесь или отвезти вас куда-нибудь еще?

Аннака подалась вперед и сунула в руку таксиста несколько банкнот.

— Вот, возьмите. Этого должно хватить.

Она оставалась в машине и только оглядывалась по сторонам, выискивая глазами Кевина Макколла. Легко Степану, сидя в безопасной тиши своего кабинета в штаб-квартире «Гуманистов», убеждать ее не волноваться из-за агента ЦРУ. А вот она — на улице, в компании талантливого и опасного убийцы и тяжелораненого американского агента, получившего приказ на убийство. Когда начнут свистеть пули, она первой окажется на линии огня.

Наконец Аннака вышла из машины, продолжая озираться в поисках помятого зеленого «Опеля», но затем раздраженно одернула себя и вошла в центральную дверь клиники.

Внутри все происходило именно так, как предсказывал Борн, и Аннака удивилась тому, откуда он получил столь подробную информацию за такое короткое время.

Надо отдать ему должное: у него настоящий талант сбора необходимых данных.

Она прошла сквозь арку металлодетектора, и офицер охраны остановил ее, попросил открыть сумочку и заглянул внутрь. Тщательно следуя инструкциям, полученным от Борна, женщина подошла к высокой мраморной стойке, за которой восседали три сотрудницы клиники, и одарила их лучезарной улыбкой. Они, впрочем, не сразу заметили ее присутствие.

— Меня зовут Аннака Вадас, — сказала она. — Мой друг назначил мне встречу. Вы позволите мне подождать здесь?

Одна из женщин, которая что-то писала, подняла взгляд на Аннаку, улыбнулась ей в ответ, кивнула и вернулась к прерванному занятию, вторая разговаривала по телефону, а третья вводила какие-то данные в компьютер. Аннака отошла в сторону.

Зазвонил телефон, и первая женщина сняла трубку. Через несколько секунд разговора она удивленно посмотрела на Аннаку и жестом попросила ее подойти. Когда Аннака приблизилась к стойке, женщина сказала ей:

— Мисс Вадас, вас ожидает доктор Моринц.

Бросив быстрый взгляд на водительское удостоверение Аннаки, сотрудница вручила ей белую пластиковую карточку.

— Пожалуйста, прикрепите ее к одежде и не снимайте, пока находитесь в здании клиники, мисс Вадас. Доктор ждет вас в своей лаборатории.

Она объяснила, как туда пройти, и Аннака, запомнив ее инструкции, пошла по коридору. Дойдя до первого Т-образного разветвления, она повернула направо и тут же наткнулась на мужчину в белом лабораторном халате.

— О, прошу прощения! Какая я неуклюж... — Подняв глаза, она увидела лицо Джейсона Борна. К отвороту его халата была прицеплена зеленая карточка с именем доктора Ленца Моринца. Аннака рассмеялась. — Как я рада встрече с вами, доктор Моринц. — Она подмигнула Борну. — Хотя в жизни вы совсем не похожи на ваше фото.

— Вы знаете, как снимают эти дешевые фотоаппараты, — в тон ей ответил Борн. Взяв Аннаку за локоть, он повел ее в том направлении, откуда она только что пришла. — От них качественных фотографий не получишь. — Он заглянул за угол. — А вот и цэрэушник. Точно по расписанию.

Последовав его примеру, Аннака тоже выглянула из-за угла и увидела Кевина Макколла. Он показывал охранникам свои документы.

— Интересно, как ему удалось пронести через металлодетектор пистолет?

— Он не вооружен. Именно поэтому я и велел тебе ехать сюда.

Аннака посмотрела на него с искренним восхищением.

— Ловушка! Заявившись сюда, Макколл был вынужден расстаться с оружием!

Да, Борн действительно умнее всех, с кем ей когда-либо приходилось сталкиваться. Эта мысль заставила Аннаку испытать неподдельную тревогу. Оставалось лишь надеяться на то, что Степан знает, что делает.

— Я выяснил, что здесь работает доктор Сидо, бывший партнер Шиффера. Мы должны поговорить с ним, но сначала нужно разобраться с Макколлом — раз и навсегда. Ты готова?

Аннака еще раз поглядела на Макколла, поежилась и утвердительно кивнула.

* * *

Чтобы проследить, куда направляется потрепанный зеленый «Опель», Хану пришлось взять такси. Он решил не пользоваться для этого взятой в аренду черной «Шкодой», поскольку полагал, что она может оказаться засвеченной. Увидев, что американец ставит свой автомобиль на автостоянку, Хан велел таксисту проехать чуть дальше, а когда Макколл вышел из «Опеля», расплатился с водителем и также покинул машину.

Накануне вечером, когда он проследил за Макколлом от дома Аннаки, он позвонил Этану Хирну и продиктовал ему номер зеленого «Опеля». Уже через полчаса Хирн сообщил ему название и адрес агентства по аренде автомобилей, услугами которого воспользовался Макколл. Хан отправился туда и, представившись агентом Интерпола, выяснил у туповатого сотрудника агентства имя Макколла и его адрес в Соединенных Штатах. Адрес, по которому он проживает в Будапеште, Макколл не оставил, зато с чисто американским высокомерием представился своим настоящим именем. Все оказалось проще простого. Следующим действием Хана стал еще один звонок, и в течение считанных секунд его агент в Берлине «пробил» Макколла по секретным базам данных и выяснил, что тот работает на ЦРУ.

Макколл завернул за угол и вошел в современное здание из серого камня, табличка на котором сообщала, что это — дом 75 по улице Хаттью. Это сооружение чем-то напоминало неприступную средневековую крепость. Хан по своей обычной привычке не стал торопиться и правильно сделал, поскольку уже через несколько секунд Макколл вынырнул из здания. Оглянувшись и ошибочно решив, что за ним никто не следит, он вынул из-за пояса пистолет и быстро сунул его в урну для мусора.

Хан подождал, пока Макколл снова войдет в здание, и, двинувшись за ним, увидел, что американец прошел через арку металлодетектора и сейчас показывает охране свои документы. Только теперь, увидев металлодетектор, Хан понял, почему Макколл счел за благо временно избавиться от оружия. Что это — совпадение или ловушка, расставленная для него Борном? Сам Хан поступил бы именно так.

Наконец Макколлу выдали белую карточку посетителя, и он пошел по коридору внутрь здания. Хан последовал его примеру. Пройдя сквозь металлодетектор, он подошел к стойке и предъявил одной из служащих фальшивое удостоверение сотрудника Интерпола, которое за большие деньги ему изготовили в Париже. Женщина не на шутку переполошилась: только что один из посетителей показал ей удостоверение агента ЦРУ, а вот теперь — Интерпол! Она спросила у своей напарницы, что ей следует предпринять — поднять по тревоге службу безопасности клиники или позвонить в полицию, но Хан успокоил ее, объяснив, что ЦРУ и Интерпол совместно работают над одним делом и они с коллегой пришли сюда ишь для того, чтобы задать ряд вопросов кое-кому из сотрудников. Если же она помешает проведению следственных действий, строгим голосом предупредил женщину Хан, это может привести к непредвиденным осложнениям, в том числе и для нее самой. Все еще нервничая женщина согласно кивнула и выдала ему пропуск.

* * *

Кевин Макколл увидел впереди себя Аннаку Вадас и понял, что Борн тоже должен быть где-то поблизости. Он был уверен, что женщина не заметила его, но все же не удержался от того, чтобы прикоснуться к маленькой квадратной коробочке, прикрепленной к его запястью. Внутри ее находилась крохотная катушка с накрученным на нее крепким нейлоновым шнуром. Макколл предпочел бы покончить с Борном при помощи пистолета, поскольку это оружие действовало быстро, эффективно и чисто. Тело человека, каким бы сильным он ни был, не в состоянии дать отпор пуле, которая летит в голову, сердце или легкие. Однако наличие металлодетектора заставило его прибегнуть к другим методам, основанным на грубой силе и эффекте внезапности. Они требовали большего по сравнению с пистолетом времени, возни и были значительно более неряшливы.

Макколл отдавал себе отчет в том, что в данных обстоятельствах риск становится гораздо выше, а также возрастает вероятность того, что ему придется убить и Аннаку Вадас. Мысль об этом не обрадовала его. Аннака — сексуальная, привлекательная женщина, и прикончить такую красавицу было бы просто грешно.

Теперь она шла впереди него, направляясь, вне всякого сомнения, на встречу с Борном. Иначе зачем бы ей приезжать сюда? Макколл неторопливо двигался следом за ней, барабаня пальцами по коробочке на своем запястье и дожидаясь удобной возможности.

* * *

Борн, затаившийся в хозяйственной комнате, видел, как по коридору прошла Аннака. Она знала, где он находится, но, надо отдать ей должное, ничем не выдала этого и даже ни на миллиметр не повернула голову, проходя мимо его убежища. Острый слух Борна уловил топот ботинок Макколла раньше, чем тот появился в поле его зрения. Каждый человек обладает характерной походкой, и, если только он не старается сознательно изменить ее, его можно безошибочно по ней узнать. Макколл был большой, крепкий мужчина и обладал походкой профессионального охотника на людей.

Главным сейчас было точно рассчитать момент атаки. Если Борн выскочит из своего укрытия слишком рано, Макколл увидит его, и тогда эффект внезапности будет сведен на нет. Если он станет тянуть время, то, выскочив из комнаты, ему придется сделать несколько шагов, чтобы догнать врага, и тогда Макколл услышит их. Необходимо дождаться, пока убийца из ЦРУ окажется точно в нужном месте.

Изготовившись, Борн отогнал от себя боль, которая по-прежнему не отпускала его, наиболее жестоко терзая сломанные ребра. Он и не представлял, какого инвалида сделают из него полученные травмы, но теперь оставалось только довериться врачевательскому искусству доктора Амбруса, наложившего ему тройную повязку.

И вот Макколл появился — огромный, смертельно опасный. В тот момент, когда агент поравнялся с приоткрытой дверью, Борн распахнул ее и двумя руками одновременно нанес Макколлу мощный удар по правой почке. Тело агента изогнулось в сторону Борна, и тот, схватив его, принялся втаскивать в подсобку.

Однако Макколл, с перекошенным от боли лицом, извернулся и ответил противнику ударом огромного кулака в грудь. Борн ахнул и отлетел назад. Затем Макколл выдернул из рукава нейлоновый шнур и обвил его вокруг шеи Борна. Тот успел нанести агенту два крайне болезненных удара, но Макколл, с налившимися кровью глазами, еще сильнее затянул шнур на шее врага и дернул его с такой силой, что на долю секунды ноги Борна оторвались от пола.

Он сражался за каждую молекулу кислорода, но Макколл все туже стягивал шнур на его шее. И тогда Борн понял свою ошибку. Он перестал бороться за возможность дышать и направил все свои силы на то, чтобы освободиться. Согнув правую ногу, он ударил Макколла коленом в пах. От невыносимой боли тот сделал резкий выдох и ослабил хватку, что позволило Борну просунуть два пальца между шнуром и своей шеей.

Однако Макколл был все же скорее быком, нежели человеком, и сумел очухаться раньше, чем рассчитывал Борн. Издав злобный рев, он стянул шнур на шее противника еще сильнее, чем это удавалось ему раньше, однако Борн уже успел получить столь необходимое ему преимущество. Вложив все остающиеся силы в это движение, он рванул шнур на своей шее, и тот лопнул с тонким звоном, с каким рвется леска, на которую попалась слишком большая рыба. В следующий момент Борн ударил Макколла снизу в челюсть. Голова агента ударилась о дверной косяк, а его тело силой удара оказалось выброшенным в коридор. Однако, когда Борн приблизился к нему, он оттолкнул его локтями, и Борн отлетел обратно в хозяйственную комнату. Макколл прыгнул следом и, схватив нож для разрезания коробок, полоснул врага поперек тела. Еще один взмах ножом. Халат и рубашка Борна разошлись, обнажив его перевязанные ребра.

Губы Макколла разъехались в торжествующей ухмылке. Он обнаружил уязвимое место противника и не преминул воспользоваться этим. Перебросив нож, он сделал ложный выпад, а затем попытался ударить Борна в больной бок. Однако тот был начеку и сумел блокировать удар предплечьем. Следом за этой неудачной атакой Макколл предпринял вторую, на сей раз нацелив лезвие в шею противника.

* * *

В тот момент, когда до слуха Аннаки донеслись первые звуки начавшейся схватки, в коридоре появились двое сотрудников клиники. Они шли по коридору прямо на нее, по направлению к комнате, где разворачивалась битва между Борном и Макколлом. Нужно было импровизировать. Аннака заговорила с ними и, пойдя рядом с мужчинами, донимала их вопросами до тех пор, пока они не прошли мимо подсобки. Поскольку все их внимание было сосредоточено на красивой женщине и поиске ответов на ее вопросы, они ничего не заметили.

Справившись с этой проблемой, Аннака поспешила обратно и сразу же поняла, что Борну грозит нешуточная опасность: Макколл занес руку, намереваясь ударить его в шею зажатым в руке ножом для разрезания коробок. Помня слова Степана Спалко о том, что Борн пока нужен ему живым, Аннака кинулась на Макколла, помешав ему ударить, в результате чего лезвие, сверкнув в свете лампы, пролетело мимо цели и вонзилось в край металлической стойки для ящиков с препаратами. Макколл тоже не растерялся и бросил руку назад. Удар локтем пришелся Аннаке в шею.

Аннака потеряла способность дышать, инстинктивно схватилась руками за горло и начала опускаться на колени. Макколл кинулся к ней и чуть не полоснул лезвием ножа по груди, однако в этот момент Борн, оставшийся без присмотра, схватил брошенный Макколлом нейлоновый шнур и обвил им шею врага. Макколл изогнулся назад, но вместо того, чтобы предпринять попытку освободиться, он ударил обоими локтями в перебинтованные ребра Борна. От нестерпимой боли перед глазами Борна поплыли яркие звезды, но он не ослабил хватку, продолжая оттаскивать Макколла от Аннаки. Каблуки убийцы царапали пол, и, наконец, он рухнул на бок, утратив способность сопротивляться.

Удары сердца отдавались в голове Макколла ударами набата, его глаза закатились, в носу лопнули кровеносные сосуды, и кровь залила щеки и рот. Изо рта с посиневшими губами вывалился лиловый язык, и все же Макколл ухитрился нанести Борну еще один удар по ребрам. Борн сморщился от боли, его руки на мгновение ослабли, и Макколл получил возможность восстановить равновесие.

Аннака опрометчиво попыталась ударить Макколла в живот, однако тот успел схватить ее за колено, рванул на себя, и женщина оказалась прижатой спиной к его груди. Левой рукой цэрэушник обхватил ее за шею, а ладонь правой прижал к ее правому виску. Он собрался свернуть ей шею.

* * *

Хан наблюдал все происходящее, укрывшись в кабинете на противоположной стороне коридора. Он видел, как Борн, отчаянно рискуя, выпустил из рук концы нейлонового шнура, который незадолго до того он столь умело набросил на шею Макколла, а затем, схватив убийцу за волосы, впечатал его голову в железную стойку для ящиков и вонзил большой палец руки в его глазницу.

Закричать Макколлу не позволило запястье Борна, оказавшееся между его челюстями, поэтому вызванный болью рев угас, не успев вырваться из глотки агента. Не желая сдаваться и тем более умирать, Макколл попытался ударить Борна, обрушив на него руку, похожую на кувалду. Молниеносным движением Борн извлек из складок своей одежды керамический пистолет и приставил его тупое рыло к левому уху Макколла. Американец уже успел подняться на колени. Он стоял на четвереньках, мотая головой, как раненый кабан, и прижимая ладони к изуродованному лицу с выдавленным глазом. Но это оказалось очередной уловкой профессионального «охотника за головами». Макколл сделал подсечку, и Аннака рухнула на пол. Его страшные руки обвились вокруг ее шеи, в этот момент Борн нажал на спусковой крючок своего керамического пистолета.

Звук от выстрела был очень слабым, но дыра в шее Макколла выглядела весьма убедительно. Даже расставшись с жизнью, Макколл не хотел отпускать Аннаку, и Борну пришлось поочередно разжимать его пальцы, чтобы освободить женщину от — теперь уже в буквальном смысле — мертвой хватки убийцы.

Борн наклонился, чтобы помочь Аннаке встать на ноги, но Хан заметил гримасу, исказившую его лицо, и то, как он прижал руку к правому боку. У него были сломаны ребра, и эта травма, по всей видимости, причиняла ему страшные мучения.

Хан отодвинулся в глубь пустого кабинета и скрылся в царившем там сумраке. Он до мельчайших подробностях помнил их последнюю схватку с Борном, то, с какой силой он бил его в бок и какой прилив энергии чувствовал при этом. Однако, как ни странно, сейчас, наблюдая результаты своих трудов, Хан не ощущал удовлетворения. Наоборот, он не мог не восхищаться мужеством и твердостью воли этого человека, который, несмотря на терзавшую его боль, не спасовал в схватке с поистине страшным противником, каковым являлся Макколл, наносивший ему удары в наиболее уязвимое место.

С какой стати в его голову лезут подобные мысли, со злостью спрашивал себя Хан. Ведь Борн отверг его! Несмотря на неопровержимые доказательства, он упрямо отказывался поверить в то, что Хан является его сыном. Что это может означать? Только то, что по каким-то лишь ему известным причинам он хотел по-прежнему считать своего сына мертвым. Не является ли это лишним свидетельством того, что он с самого начала не любил своего сына и не нуждался в нем?

* * *

— Команда поддержки прибыла несколько часов назад, — докладывал Джеми Халл Директору в ходе очередного сеанса видеосвязи. — Мы полностью ввели их в курс дела, ознакомили со всеми нюансами. Теперь ожидаем прибытия высокого начальства.

— Оно уже в пути. Через пять часов и двадцать минут президент Соединенных Штатов Америки ступит на землю Исландии. — Продолжая разговаривать с Халлом, Директор сделал знак Мартину Линдросу, пригласив его садиться. — Ради всего святого, заставьте меня поверить в то, что у вас все готово к его приему!

— Можете не сомневаться, сэр, мы полностью готовы.

— Великолепно! — обрадовался Директор, но в следующий момент он бросил взгляд на бумагу, лежавшую на письменном столе, и его лицо помрачнело. — Доложите, как складываются у вас отношения с товарищем Карповым.

— Никаких причин для беспокойства, — отрапортовал Халл, — я целиком и полностью контролирую ситуацию с Борисом.

— Слава богу! — с облегчением выдохнул Директор. — Отношения между нашим президентом и российским и без того напряжены. Вы не знаете, каких трудов, соплей и слез стоило убедить Александра Евтушенко сесть за стол переговоров. Представляете, в какой заднице мы окажемся, если ему станет известно о том, что вы и начальник его охраны готовы перегрызть друг другу глотки?

— Этого не произойдет, сэр.

— От всей души надеюсь на это, — прорычал Директор. — Держите меня в курсе двадцать четыре часа в сутки!

— Так точно, сэр, — сказал Халл, и после этого Директор прервал связь. Покрутившись в кресле, он провел пятерней по своей седой шевелюре и обратился к Линдросу:

— Мы вышли на финишную прямую, Мартин. У меня просто сердце разрывается оттого, что я вынужден торчать тут, за этим проклятым письменным столом в то время, как Джеми Халл находится на месте событий и командует парадом. У тебя нет похожего чувства?

— Есть, сэр.

Тайна, открывшаяся Линдросу во время его последнего рандеву с Драйвером, жгла его, словно раскаленный металл. Ему страстно хотелось уберечь начальника от сокрушительных новостей, однако служебный долг одержал верх, и, прокашлявшись, он заговорил:

— Сэр, я только что вернулся от Рэнди Драйвера.

— Ну и что?

Линдрос сделал глубокий выдох и подробно рассказал Директору все, в чем исповедался ему Драйвер. О том, что Конклин перетащил Феликса Шиффера из АПРОП в агентство, преследуя какие-то темные и никому не известные цели, что он намеренно спрятал Шиффера от всех и теперь, когда Конклин мертв, никто не знает, где находится ученый.

Выслушав все это, Старик ударил кулаком по столу.

— Твою мать! — завопил он. — Потерять засекреченного ученого накануне встречи на высшем уровне — это же катастрофа вселенского масштаба! Сука Алонсо-Ортис запечет мою задницу в кляре и не станет выслушивать никаких оправданий!

На несколько мгновений в кабинете воцарилась тишина. Президенты и мировые лидеры с портретов с упреком смотрели на двоих молчащих мужчин. Наконец Директор заговорил:

— Ты хочешь сказать, что Алекс Конклин похитил ученого, выдернув его из-под носа министерства обороны, и спрятал его у нас с тем, чтобы затем запрятать его еще дальше — хрен знает куда и хрен знает зачем?

Линдрос сидел неподвижно, положив руки на колени и не поднимая глаз. Он хорошо изучил Старика и поэтому знал, что сейчас лучше не вступать в дискуссию. Однако вопрос был задан, и отмолчаться уже не получалось.

— Ну-у, в общем-то... Я хочу сказать, что агентство подобными вещами не занимается, а уж Александр Конклин и подавно не стал бы так поступать, иначе он нарушил бы все существующие правила. — Линдрос поерзал на стуле, вспомнив о том, что он сумел разузнать, копаясь в сверхсекретном архиве «четыре-ноль». — Однако в ходе выполнения тех или иных заданий он позволял себе подобное. Вы сами знаете, сэр...

Действительно, Директор знал об этом, и даже слишком хорошо, и все же он возразил:

— Это разные вещи! То, о чем ты мне рассказал, произошло в нашей стране, у нас дома. Это — плевок в лицо! И агентству, и мне лично! — Старик покачал своей косматой головой. — Я отказываюсь верить в это, Мартин. Черт побери! Должно же быть какое-то другое, приемлемое объяснение!

Линдрос не сдавался.

— Вы прекрасно знаете, что иных объяснений нет, сэр, и мне очень жаль, что именно я стал гонцом, принесшим вам столь печальную весть.

В этот момент в кабинет вошел секретарь Директора, вручил ему какой-то документ и тут же удалился. Директор развернул бумагу и прочитал ее содержимое вслух:

— «Ваша жена хочет срочно поговорить с вами. Она говорит, что это очень важно». — Затем он скомкал бумагу, поднял взгляд на своего заместителя и проговорил: — Черта с два! Есть другое объяснение, и имя ему — Джейсон Борн!

— Что вы имеете в виду, сэр?

Директор посмотрел Линдросу в глаза и ответил бесцветным голосом:

— Все это — дело рук Борна, но никак не Алекса Конклина. Это единственное правдоподобное объяснение.

— Прошу меня простить, сэр, но я полагаю, что вы ошибаетесь, — сказал Линдрос, изготовившись к неизбежной битве. — При всем уважении к вам, я считаю, что ваши личные чувства по отношению к Алексу Конклину, ваша дружба с ним мешают вам объективно оценивать происходящее. Изучив архив «четыре-ноль», я пришел к выводу, что никто не был ближе к Конклину, нежели Джейсон Борн. Даже вы, сэр.

Лицо Директора расплылось в улыбке Чеширского кота.

— О да! Тут ты совершенно прав, Мартин! Именно потому, что Борн был так близок к Алексу, ему и удалось извлечь выгоду из дела, которое затеял Алекс с доктором Шиффером. Поверь мне, Борн в этом что-то учуял и немедля пошел по следу.

— Однако в пользу вашей версии нет никаких доказательств.

— Есть! — Директор хлопнул ладонью по столу. — Я знаю, где сейчас Борн!

Линдрос опешил.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно. В данный момент он находится по адресу: Венгрия, Будапешт, улица Фё, дом номер 106/108, — буквально продекламировал Директор, сверяясь при этом с записью на листе бумаги. Затем он мрачно посмотрел на своего заместителя. — Это, случайно, не ты сообщил мне о том, что деньги за пистолет, из которого были застрелены Алекс Конклин и Мо Панов, были перечислены из Будапешта?

У Линдроса екнуло сердце.

— Да, сэр, именно я.

Директор с удовлетворенным видом кивнул.

— Именно поэтому я передал этот адрес Кевину Макколлу.

Линдрос стал белым как мел.

— Господи, в таком случае мне нужно немедленно поговорить с Макколлом!

— Я понимаю твои чувства, Мартин, честное слово! — сказал Директор и кивнул в сторону телефонного аппарата. — Позвони ему, если хочешь, но ты ведь сам знаешь, что мы ценим Макколла именно за быстроту и эффективность, с которыми он выполняет полученные задания. Готов прозакладывать собственную голову за то, что Борн уже мертв.

* * *

Пинком ноги Борн закрыл дверь хозяйственной комнаты, стащил с себя заляпанный кровью халат и уже собирался бросить его на бездыханное тело Макколла, когда заметил, что на бедре покойника мигает маленький зеленый огонек. Это был сотовый телефон. Опустившись на корточки, Борн вытащил трубку из кожаного чехла на ремне мертвеца и посмотрел на номер, высветившийся на дисплее. Звонил сам Директор. Борна захлестнула волна гнева. Нажав на клавишу соединения, Борн крикнул в трубку:

— Валяйте в том же духе, и вы получите такие неприятности, которые вам даже не снились!

— Борн?! — закричал Мартин Линдрос. — Подождите, не отключайтесь!

Однако Борн ждать не стал. Он швырнул сотовый в стену с такой силой, что тот рассыпался на мелкие кусочки. Аннака внимательно наблюдала за его действиями.

— Что, старый враг? — как бы ненароком поинтересовалась она.

— Скорее старый дурак! — откликнулся Борн, натягивая кожаную куртку, в которой пришел в клинику. Неосторожное движение причинило ему боль, и, не сдержавшись, он застонал.

— Похоже, Макколл здорово тебя помял, — сказала Аннака.

Борн был занят тем, чтобы прикрепить к отвороту куртки отвалившуюся в ходе драки карточку посетителя и застегнуть куртку таким образом, чтобы на рубашке не были видны пятна крови. Его мозг лихорадочно работал над одной-единственной проблемой: как найти доктора Сидо?

— А ты? — рассеянно спросил он. — С тобой все в порядке? Макколл тебя не ранил?

Аннака с трудом удержалась от того, чтобы прикоснуться рукой к красной полосе на своем горле.

— За меня не волнуйся, — сказала она.

— Вот и хорошо, значит, не будем волноваться друг за друга, — подвел черту Борн. Взяв с полки бутыль с дезинфицирующим средством, он налил немного жидкости на тряпку и, как мог, постарался оттереть кровавые пятна с ее пальто. — Сейчас наша главная задача — как можно скорее добраться до доктора Сидо. Об исчезновении доктора Моринца станет известно с минуты на минуту.

— Где находится Сидо?

— В отделении эпидемиологии. — Выглянув из двери и убедившись, что в коридоре никого нет, Борн махнул Аннаке рукой. — Пошли!

Когда они вышли в коридор, он заметил, что дверь кабинета напротив слегка приоткрыта. Борн сделал шаг к ней, но в этот момент послышались приближающиеся голоса, и, схватив женщину за локоть, он потянул ее в противоположную сторону. Потратив несколько секунд на то, чтобы сориентироваться в лабиринте сияющих чистотой коридоров, Борн, минуя бесчисленное число стеклянных дверей, повел Аннаку в отделение эпидемиологии.

— Сидо трудится в 902-м кабинете, — сообщил он, скользя взглядом по номерам на дверях.

Это крыло клиники представляло собой постройку квадратной формы с открытым внутренним двором посередине. Двери кабинетов и лабораторий располагались через равные промежутки по обе стороны коридора и были похожи друг на друга, как близнецы. Исключение составляла единственная дверь, которая вела на улицу. Она располагалась в самом дальнем конце строения, была обита железом и заперта на тяжелый металлический засов. Отделение эпидемиологии было последним в череде построек, из которых состоял комплекс клиники, и, судя по обозначениям на двух маленьких кладовых по обе стороны от этой двери, она была предназначена для выноса из здания опасных медицинских отходов.

— Вот его лаборатория! — проговорил Борн, еще быстрее устремляясь вперед.

Аннака, едва поспевавшая за ним, увидела на стене впереди коробочку с кнопкой пожарной сигнализации — в том самом месте, где, как предупредил ее Степан, она и должна была находиться. Поравнявшись с нею, Аннака подняла стеклянную крышку. Борн уже стучал в дверь. Не получив ответа, он распахнул ее, но в тот самый момент, когда ее спутник переступил порог кабинета, Аннака надавила на кнопку. Здание огласилось оглушительным воем.

Коридоры немедленно наполнились людьми. Появились и трое сотрудников службы безопасности клиники, причем с первого взгляда было видно, что они знают свое дело на славу. Борн, в отчаянии от неудачи, последний раз окинул взглядом пустой кабинет доктора Сидо. Он успел заметить ополовиненную чашку кофе, монитор компьютера, по которому плавала заставка. Борн нажал кнопку «Escape», экран засветился, и его взгляду предстало какое-то сложное химическое уравнение, а в нижней части монитора было написано: «Продукт должен храниться при температуре — 32 градуса по шкале Цельсия, поскольку он весьма нестоек. Даже небольшое нагревание мгновенно превращает его в полностью инертную субстанцию».

Стараясь не обращать внимания на нарастающий в коридоре шум. Борн лихорадочно соображал. Пусть доктор Сидо сейчас отсутствует, но ясно, что он был здесь еще совсем недавно, причем все указывало на то, что ученый покинул лабораторию в страшной спешке.

В кабинет ворвалась Аннака.

— Джейсон, тут — люди из охраны клиники! Они всех допрашивают и проверяют документы! Нам нужно немедленно выбираться отсюда! — Аннака потащила его к выходу. — Если нам удастся добраться до заднего выхода, мы спасены.

В коридоре царил подлинный хаос. Включение попарной сигнализации привело в действие систему пожаротушения, и теперь из специальных форсунок, укрепленных под потолком, хлестали струи воды. Поскольку в лабораториях находилось большое количество разнообразных горючих материалов, включая баллоны с кислородом, паника, охватившая персонал клиники, была легко объяснима, и, разумеется, охране в подобной сутолоке было весьма сложно выполнять свои обязанности.

Борн и Аннака направлялись к металлической двери заднего выхода, когда Борн вдруг заметил Хана, пробирающегося сквозь ополоумевшую от страха толпу по направлению к ним. Схватив Аннаку, Борн оттолкнул ее в сторону и встал между нею и приближающимся Ханом. Что у него на уме? — подумалось Борну. Что он хочет — убить их или просто перехватить? Или он ожидает, что Борн расскажет ему все, что сумел разузнать относительно Феликса Шиффера и биохимического распылителя? Но нет, в выражении лица Хана было что-то новое. В нем недоставало точного расчета и сосредоточенности, которые присутствовали во время всех его предыдущих атак.

— Послушайте! — Хан пытался перекричать царивший в коридоре гомон. — Борн, ты должен меня выслушать!

Но Борн, пытаясь защитить Аннаку, уже добрался до железной двери, отодвинул засов и, ударив дверь плечом, выскочил вместе с женщиной на боковую аллею. Тут стоял грузовик для транспортировки опасных отходов, а перед ним — шестеро мужчин, вооруженных автоматами. Борн мгновенно понял, что это — ловушка. Он повернулся и инстинктивно закричал Хану, который бежал сзади, желая предостеречь его.

Аннака бросилась в сторону и также крикнула, но ее крик был адресован автоматчикам. Она приказала двоим из них открыть огонь. Однако Хан, успев услышать предупреждение Борна, прыгнул вбок и скрылся в двери клиники за долю секунды до того, как сноп пуль, выпущенных из автоматов, не попав в предназначенную им цель, скосил группу охранников, также выбежавших на аллею.

Двое мужчин, подскочив к Борну сзади, схватили его за запястья. От неожиданности он даже не стал отбиваться.

— Найдите его! — услышал он голос Аннаки. — Найдите Хана и убейте его!

— Аннака, что происходит?

Ошеломленный, ничего не понимая, Борн смотрел, как двое автоматчиков кинулись в погоню за Ханом, перепрыгивая через тела изрешеченных их пулями людей.

Выйдя наконец из ступора, Борн перешел к активным действиям. Освободившись от хватки державших его мужчин, он свалил одного резким ударом в лицо, но место упавшего тут же занял другой.

— Осторожно, — крикнула Аннака, — у него пистолет!

Один из нападавших вывернул ему руку за спину, второй стал шарить по телу в поисках оружия. Борн снова выдернул руку и ударил того, кто находился перед ним, кулаком в нос. Мужчина судорожно схватился ладонями за лицо, сквозь его пальцы хлынула кровь, и он завалился на спину.

Тут на сцену выступила Аннака. В ее руке оказался пистолет, и она нанесла его тяжелой рукояткой удар прямо по сломанным ребрам Борна.

— Черт, что ты творишь! — прохрипел он, скорчившись от боли и падая на колени, будучи не в силах удержать равновесие. Его колени стали будто резиновыми, а тело пронзила такая боль, какой он раньше никогда не испытывал. Затем его подхватили под локти. Один из нападавших ударил его в висок, и Борн рухнул лицом на землю.

Вернулись те двое, которые обыскивали коридор клиники в поисках Хана.

— Его нигде нет, — доложили они Аннаке.

— Не важно, — ответила она и, указав на корчившегося от боли Борна, приказала: — Грузите его в машину. Скорее!

Увидев, что тот из автоматчиков, у которого был сломан нос, прижал дуло револьвера к виску Борна и, скалясь от злобы, собирается нажать на курок, Аннака проговорила спокойно, но твердо:

— Убери оружие. Он нужен живым. — Она смотрела на мужчину, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. — Это приказ Спалко. Ты сам знаешь, что тебе будет за ослушание.

Наконец мужчина подчинился и убрал пистолет.

— Ладно, — подвела черту Аннака. — А теперь все — в машину.

Борн смотрел на нее и не верил в то, что такое чудовищное предательство возможно. Аннака усмехнулась, протянула руку, и один из мужчин вложил в ее ладонь шприц, наполненный какой-то бесцветной жидкостью. Быстрым, уверенным движением вонзила она иглу в вену Борна, и свет в его глазах померк.

Глава 25

Приказы Хасана Арсенова Зина, как и всегда, выслушивала очень внимательно и выполняла беспрекословно и четко, однако про себя — скептически усмехалась. Их с Арсеновым пути разошлись, и теперь она, как планета вокруг солнца, вращалась по другой орбите — вокруг Шейха. Это началось той ночью, в Будапеште, хотя на самом деле семена упали в благодатную почву еще раньше и дали буйные побеги, согретые жарким и благодатным солнцем Крита. Шейх рассказал ей легенду о Минотавре — о беспросветной жизни и страшной гибели этого создания, и вот совсем недавно они с ним вошли в настоящий, реально существующий Лабиринт — вошли и одержали победу.

Охваченная лихорадкой, ослепленная этими недавно появившимися, но уже ставшими драгоценными воспоминаниями, Зина даже не задумывалась о том, что этот миф создан западным миром, и, равняясь на Степана Спалко, она отошла от ислама — религии, в которой выросла, которая нянчила и воспитывала ее, подобно второй матери, которая была ее кормилицей и утешительницей в самые мрачные дни российской оккупации. Ей и в голову не приходило, что для того, чтобы броситься в объятия одного, необходимо прежде расстаться с другим. Впрочем, даже если бы Зина и задумалась об этом, то, учитывая циничный склад ее ума, она скорее всего сделала бы тот же самый выбор.

Благодаря ее усердию и прилежности мужчины, когда они высадились из самолета в окутанном сумраком аэропорту Кефлавик, были чисто выбриты, пострижены на европейский лад, одеты в темные костюмы строгого покроя. По виду в них никто не смог бы признать террористов, и они легко растворились в толпе. На их спутницах не было хиджабов — традиционных платков, закрывающих лица восточных женщин, их глаза и губы украшал европейский макияж, а одеты они были по последней парижской моде. Все они прошли через иммиграционный контроль без малейшей задержки, предъявив на границе французские паспорта, которые раздобыл для них Спалко.

Арсенов отдал приказ, чтобы отныне все говорили только по-исландски, даже в том случае, если рядом не будет посторонних. У стоек одного из агентств, сдающих напрокат автомобили, он взял в аренду машину для себя и Зины и три фургончика для остальных участников группы. Арсенов и Зина отправились в Рейкьявик, а другие, погрузившись в фургоны, поехали к югу от столицы, в местечко под названием Хафнарфьёрдюр — старейший торговый порт Исландии, где Спалко заранее снял большой деревянный дом, стоящий на отвесной скале и смотрящий окнами на залив. Колоритный городок, состоящий из маленьких, симпатичных дощатых домиков, был окружен застывшими потоками вулканической лавы, застланными легким туманом и словно потерявшимися во времени. На гладкой поверхности залива покачивались ярко раскрашенные рыбацкие лодки, и издалека их было легко принять за длинные боевые ладьи викингов, изготовившиеся к очередному кровавому набегу.

* * *

Арсенов и Зина ехали по Рейкьявику, знакомясь воочию с улицами, которые они прежде видели только на картах, пытаясь проникнуться духом здешних мостовых и тротуаров. Расположенный на полуострове, город был весьма живописным. Практически с любой точки открывались изумительные виды на покрытые вечными снегами горные вершины и пронзительно холодную черно-синюю махину Северной Атлантики. Сам остров Исландия возник в результате тектонических сдвигов, произошедших в тот момент, когда Америка и Евразия, некогда представлявшие собой единый массив, разошлись в разные стороны и образовали два разных континента. В связи с тем, что остров, по меркам геологической науки, был сравнительно молодым, земная кора здесь была значительно тоньше, чем где бы то ни было еще, и именно этим объяснялась бурная геотермическая активность, которую практичные островитяне придумали использовать для обогрева своих домов. Городок соединялся со столицей трубой, по которой в Рейкьявик поступала горячая вода, бившая из земных недр.

Проезжая по городскому центру, они миновали церковь Холлгримскирхе — причудливое, ни на что не похожее сооружение, напоминавшее скорее космическую ракету из фантастической киноленты. Это было самое высокое здание города, состоявшего в основном из малоэтажных построек. Они обнаружили медицинский комплекс и оттуда отправились прямиком в отель «Оскьюлид».

— Ты уверен, что они поедут именно этой дорогой? — спросила Зина.

— Абсолютно, — кивнул Арсенов. — Это самый короткий путь, а им нужно будет добраться до гостиницы как можно быстрее.

По всему периметру отель был окружен сотрудниками многочисленных служб безопасности — американцами, русскими и арабами.

— Они превратили здание в крепость, — заметила Зина.

— Это было видно и на снимках, которые показывал нам Спалко, — ответил Арсенов с едва заметной улыбкой. — Однако то, сколько сотрудников они задействуют для охраны, для нас не имеет никакого значения.

Припарковав машину, чеченцы пошли по магазинам, и в каждом делали какие-то покупки. Правда, Арсенов чувствовал себя гораздо уютнее, находясь внутри железной скорлупы взятой напрокат машины. Оказавшись в потоке покупателей, он еще острее ощутил, что является здесь чужим. Как сильно отличались эти стройные, светлокожие и голубоглазые люди от всех тех, с кем ему приходилось иметь дело раньше! Ширококостный, с черными волосами и глазами, со смуглой кожей, он чувствовал себя неандертальцем, оказавшимся вдруг среди кроманьонцев. При этом Арсенов заметил, что Зина не испытывает подобных неудобств. Она приноравливалась к новым местам, новым людям и новым идеям с пугающей легкостью. Арсенов с тревогой подумал о ней самой и о том, какое влияние она станет оказывать на детей, которые у них когда-нибудь родятся.

* * *

После боевой операции, проведенной у заднего входа в клинику «Евроцентр Био-I», прошло двадцать минут. Хан пытался вспомнить, приходилось ли ему хоть однажды испытывать столь же острое, как сейчас, желание разделаться с врагом во время схватки. Хотя перевес в численности и вооружении был на стороне противника, хотя рациональная часть его сознания буквально кричала о том, что контратаковать бойцов, посланных Спалко, чтобы разделаться с ним и Джейсоном Борном, — это сущее безумие, другая его часть требовала немедленного отмщения. Как ни странно, именно крик Борна, предупредивший его об опасности, заставил Хана подавить в себе жгучее желание ввязаться в схватку и разорвать людей Спалко на части. Это предупреждение высвободило какое-то непонятное чувство, таившееся в подкорке головного мозга, заставило его укрыться от бойцов, которых Аннака послала в погоню за ним. Он мог бы легко разделаться с этими двумя, но что бы это дало? Она просто отправила бы по его следам других.

Хан сидел в «Грендель» — кафе, расположенном примерно в миле от клиники, которую — в этом можно не сомневаться — уже успели заполонить полицейские, а возможно, и агенты Интерпола. Он потягивал двойной эспрессо и продолжал анализировать то самое, незнакомое доселе чувство, которое испытал, уклоняясь от града пуль. Перед его глазами вновь возникло выражение страха, появившееся на лице Джейсона Борна, когда тот увидел, что Хан вот-вот шагнет в ловушку, в которую сам он уже успел угодить. Было похоже, что Борна в тот момент больше волновала безопасность Хана, чем его собственная. Но ведь этого просто не могло быть!

Раньше за Ханом не водилось привычки проигрывать в мозгу недавние события, но теперь он, к собственному удивлению, занимался именно этим. Когда Борн и Аннака направлялись к выходу, он попытался предупредить Борна относительно того, что представляет собой эта женщина, но опоздал. Что заставило его пойти на этот шаг? Хан мог с уверенностью сказать только одно: это не было заранее обдуманным решением и получилось совершенно спонтанно. С непривычной живостью он вспомнил ощущения, охватившие его, когда он воочию увидел перебинтованные ребра Борна и понял, как сильно покалечил его. Что это было — угрызения совести? Невозможно!

Все это буквально сводило Хана с ума. Но было и еще одно, что не давало ему покоя: воспоминание о том, как Борн, имея возможность убежать, спастись от обезумевшего от боли и ярости Макколла, предпочел остаться и рисковать своей жизнью, чтобы спасти Аннаку. Вплоть до этого момента Хан предпочитал думать о Джейсоне Борне как о хладнокровном убийце, до поры до времени скрывавшемся под безобидной личиной профессора Дэвида Уэбба и вышедшем наконец на тропу войны. Но ни один убийца не стал бы рисковать своей шкурой, чтобы защитить совершенно постороннюю женщину.

Так кто же ты, Джейсон Борн?

Хан потряс головой, злясь на самого себя. Эти вопросы, от которых у него мутился рассудок, нужно пока отложить в сторону. Зато наконец пришло понимание того, зачем Спалко звонил ему, когда он находился в Париже. Это была проверка, и, по мнению Спалко, Хан ее не прошел. Теперь Спалко видит в нем опасность для себя, причем не менее грозную, чем Борн. Для Хана Спалко окончательно превратился во врага. На протяжении всей жизни у Хана был единственный способ общения с врагами — он их уничтожал. У него было чутье на опасность, и каждый раз он приветствовал ее, видя в ней очередной вызов, который должен одолеть. Спалко уверен, что раздавить Хана не составит для него труда, но он не знал другого: высокомерие и самонадеянность — вот смертельно опасные враги его самого.

Осушив маленькую чашку, Хан открыл сотовый телефон и набрал номер.

— Я и сам собирался позвонить тебе, но не хотел это делать, пока нахожусь в здании, — сказал Этан Хирн на другом конце линии. — Теперь я на улице, так что можем говорить спокойно. Тут у нас происходит нечто необычное.

Хан взглянул на часы. Еще не было и пяти.

— Что именно? — спросил он.

— Примерно две минуты назад я заметил из окна подъезжающий к зданию грузовик для перевозки опасных материалов, поспешил спуститься в подвал и увидел, как двое мужчин на носилках выносят из машины третьего. С ними была женщина.

— Это Аннака Вадас, — сообщил собеседнику Хан.

— Потрясающе красивая баба!

— Послушай, Этан, — повысив голос, проговорил Хан, — если наткнешься на нее, будь очень осторожен! Она опаснее любого тарантула!

— Да? Вот ведь обида! — притворно огорчился Хирн.

Хану не хотелось обсуждать с собеседником Аннаку Вадас, поэтому он увел разговор в сторону, спросив:

— Тебя никто из них не заметил?

— Нет, — успокоил его Хирн, — я соблюдал осторожность.

— Хорошо. — Хан несколько секунд размышлял. — Не мог бы ты выяснить, куда они отнесли этого мужчину? Только мне нужно знать это совершенно точно!

— Я уже это знаю, я смотрел на индикатор лифта, когда они поднимались наверх. Он сейчас находится где-то на четвертом этаже. Это — личный этаж Спалко, и, чтобы попасть туда, необходим специальный магнитный ключ.

— Можешь его раздобыть? — спросил Хан.

— Исключено. Этот ключ постоянно болтается на шее у Спалко.

— Значит, придется найти какой-то другой путь.

Хирн коротко хохотнул.

— Зря смеешься, Этан. Нет такой запертой комнаты, куда нельзя было бы проникнуть и откуда нельзя было бы выбраться. — Хан встал, бросил на столик несколько монет и вышел на улицу. Сейчас ему не следовало задерживаться в одном и том же месте слишком долго. — Но для начала мне необходимо попасть в здание «Гуманистов».

— Для этого существует множество способов.

— Видишь ли, я имею основания полагать, что Спалко ждет моего появления. — Хан перешел на другую сторону улицы, пристально глядя по сторонам в поисках возможной слежки.

— Ну тогда это уже совсем другая история, — протянул Хирн. Он помолчал, обдумывая возможные варианты действий, а затем сказал: — Погоди-ка минутку, не отключайся, я загляну в свою электронную записную книжку. Мне кажется, у меня для тебя кое-что имеется. — Меньше чем через минуту в трубке снова послышался его голос: — Ну так и есть, у меня для тебя действительно кое-что припасено, и, думаю, тебе это понравится.

* * *

Арсенов и Зина приехали в дом на полтора часа позже остальных членов группы. Последние к тому времени уже успели переодеться в джинсы, рубашки и загнали один из фургонов в просторный гараж. Женщины занялись сумками с едой, купленной Зиной и Арсеновым, а мужчины тем временем распаковали коробки с оружием и стали готовить краскопульты. Арсенов показал им полученные от Спалко фотографии, и, сверяясь с ними, чеченцы перекрасили фургон таким образом, чтобы его невозможно было отличить от официальных правительственных машин. Пока краска сохла, они загнали в гараж второй фургон и, используя заранее подготовленный шаблон, нанесли на оба борта машины большие надписи «Лучшие фрукты и овощи Хафнарфьёрдюр».

Затем все вернулись в дом, из которого уже доносились аппетитные запахи пищи, приготовленной женщинами. Перед тем как приступить к трапезе, все вознесли Всевышнему положенные молитвы. Зина была настолько возбуждена происходящим, что священные слова срывались с ее губ безучастно, автоматически, а все ее мысли были только о Шейхе и той роли, которую сыграет сама она в их общем триумфе, от которого их отделял теперь всего один день.

Обедающие были возбуждены сверх всякой меры. С нервами, взвинченными до предела, они быстро и громко говорили, жестикулируя и перебивая друг друга. В иных обстоятельствах Арсенов быстро положил бы конец столь неподобающему, с его точки зрения, поведению, но сейчас не стал вмешиваться, сочтя за благо позволить своим бойцам выпустить пар. После обеда женщины принялись убирать со стола, а Арсенов повел мужчин обратно в гараж, где они привинтили к фургону исландские правительственные номера и нанесли надписи на оба его борта. Затем они выгнали фургон во двор, а вместо него загнали в гараж третью машину и раскрасили ее в фирменные цвета компании «Энергия Рейкьявика».

К тому моменту, когда работа была закончена, люди до предела вымотались и хотели спать, но, невзирая на это, Арсенов заставил их в мельчайших деталях повторить план завтрашней операции, настаивая на том, чтобы разговор шел на исландском языке. Все его девять соратников были проверенными и хорошо зарекомендовавшими себя людьми. Они были сильны физически и духовно, обладали развитым интеллектом и, что, наверное, еще важнее, были бесконечно преданы своему делу. И все же ни одному из них еще не доводилось принимать участие в операции столь глобального масштаба, которая и сама оказалась бы невозможна, не располагай они NX-20. Арсенову было приятно видеть, что они обладают огромным ресурсом энергии и жизненных сил, которые помогут им скрупулезно выполнить план, сыграв роли, отведенные каждому из них.

Арсенов поблагодарил мужчин, а затем, глядя на них как на своих детей, сказал, вложив в эти слова всю свою душу:

— Ля илляха илль Аллах!

— Ля илляха илль Аллах! — хором ответили чеченцы, и глаза их горели столь сильной любовью, что Арсенов чуть не прослезился. Осознавая грандиозность стоящей перед ними задачи, они, словно прощаясь, смотрели друг на друга, как если бы хотели запечатлеть в памяти черты друзей. Что касается Арсенова, то для него эти люди были настоящей семьей, которую он привел за собой в чужую, незнакомую страну, чтобы одержать великую победу, какой его народ еще не знал. Еще никогда будущее не казалось ему столь блистательным, а осознание правоты своего дела никогда не было в нем столь прочным и всеобъемлющим. Он испытывал благодарность по отношению к товарищам за то, что они пошли за ним и сейчас находятся здесь.

Зина уже собралась идти на второй этаж, но Арсенов взял ее за руку и удержал. Остальные мужчины прошли мимо, поглядывая на них с хитрецой, и, когда миновал последний, Зина тряхнула головой и сказала:

— Нет, не сейчас. Я должна помочь им перекрасить волосы. — Арсенов отпустил ее руку, и она стала подниматься по лестнице, проговорив на прощание: — Пусть Аллах пошлет тебе мирный сон.

* * *

Не в состоянии уснуть, как это часто с ним бывало, Арсенов лежал в кровати с открытыми глазами. На второй узкой кровати спал Ахмед, храпя на всю комнату и издавая звуки, напоминающие работающую циркулярную пилу. Легкий ветерок из настежь открытого окна раздувал занавески и приятно холодил кожу Арсенова. Он смотрел в потолок и думал, как это часто случалось с ним в бессонные ночи, о Халиде Мурате и о том, как он, Арсенов, предал своего наставника и друга. Это убийство было необходимо, и все же вина за собственное вероломство продолжала глодать его. Рана в ноге, хотя и хорошо заживала, являлась постоянным напоминанием о том, что произошло в Грозном. Но, в конце концов, Хал ид Мурат мертв, и с этим уже ничего не поделать.

Арсенов встал, вышел из комнаты и направился вниз по лестнице. Он, как всегда, лег спать в одежде, и поэтому сейчас одеваться ему не понадобилось. Выйдя в холодную ночь, он достал из пачки сигарету и закурил. Низко над горизонтом, в усыпанном звездами небе висела раздувшаяся до невероятных размеров луна. Здесь не было деревьев, поэтому не было слышно и насекомых.

Арсенов пошел дальше, удаляясь от дома. Его бурлящий разум стал постепенно очищаться, успокаиваться. Возможно, после того, как он докурит сигарету, ему все же еще удастся перехватить пару часов крепкого сна перед тем, как в половине четвертого встретиться со Спалко на борту его шхуны.

Арсенов уже собрался возвращаться в дом, как вдруг до его слуха донеслись приглушенные голоса. Насторожившись, он выхватил пистолет и оглянулся. Звуки голосов, плывя в ночном воздухе, доносились из-за двух огромных булыжников, торчавших на краю обрыва, подобно рогам сказочного чудовища.

Бросив окурок на землю, Арсенов раздавил его носком ботинка и стал приближаться к валунам, приготовившись разрядить всю обойму в тех, кто за ним шпионит, кем бы они ни оказались. Однако когда он заглянул за булыжники, то не обнаружил там ни одного врага. Это была Зина, шепотом беседующая с каким-то мужчиной большого роста. Кто это был, Арсенов разобрать не мог. Хотя он не различал слов, но сразу же узнал эти нотки в голосе Зины. Впервые Арсенов услышал их тогда, когда она соблазняла его. Ее ладонь лежала на руке собеседника.

В голове Арсенова застучали отбойные молотки, и он прижал кулаки к вискам, пытаясь унять их. Ему хотелось кричать, видя, как пальцы Зины движениями, напоминающими движение паучьих лапок, перебирают рукав... Кто же это такой? Кого она пытается соблазнить? Рискуя быть обнаруженным, он еще немного продвинулся вперед, и в лунном свете его взгляду предстало лицо Магомета.

Дикая ярость овладела Арсеновым. Его всего трясло. Первая мысль, пришедшая в его голову, была о его бывшем наставнике. «Как бы поступил в подобной ситуации Халид Мурат?» — спросил он себя. Без сомнения, тот обнаружил бы свое присутствие, допросил парочку по отдельности и, выслушав объяснения каждого из них о том, что они тут делали и о чем говорили, вынес бы справедливое решение.

Арсенов выпрямился в полный рост и вышел из-за валуна, держа пистолет в вытянутой правой руке. Увидев его, Магомет резко шарахнулся назад, стряхнув с себя руку Зины. От неожиданности его рот открылся, он был насмерть перепуган и не мог выдавить из себя ни слова.

— В чем дело, Магомет? — удивленно спросила Зина, стоявшая к Арсенову спиной и не знавшая поэтому о его внезапном появлении. Затем она повернулась и увидела приближавшегося к ним Арсенова.

— Нет, Хасан! — взвизгнула она, но Арсенов уже нажал на курок, и пуля, попав прямо в открытый рот Магомета, вылетела из его затылка, проделав в нем огромную безобразную дыру, выбив из нее фонтан крови и мозгового вещества. Магомета отбросило назад, и, уже мертвый, он грянулся спиной оземь.

Арсенов направил оружие на Зину. Да, подумалось ему, Халид Мурат наверняка действовал бы иначе, но Халид Мурат мертв, а он, Хасан Арсенов, творец его погибели, жив, владеет ситуацией и будет вершить суд по своему разумению. Это — новый мир, принадлежащий ему.

— А теперь ты, — сказал он, обращаясь к Зине.

Заглянув в его черные глаза, женщина поняла: ему хочется, чтобы она стала ползать у его ног, пресмыкаться, вымаливая прощение. Любое объяснение, которое она была готова ему дать, его бы не устроило. В таком состоянии он бы не смог отличить правду от любого, даже самого откровенного вранья. Она понимала и другое: попытавшись оправдываться, она попадет в ловушку, выхода из которой уже не будет. Значит, оставался только один способ остановить его.

— Прекрати! — приказала она. — Прекрати немедленно!

Она протянула руку, схватила пистолет за дуло и отвела его в сторону — так, что оружие уже не было направлено на нее. При этом Зина бросила быстрый взгляд на мертвое тело Магомета. Одну ошибку она уже допустила, второй быть не должно.

— Что на тебя нашло? — продолжала она. — Мы в двух шагах от великой цели, а ты словно разум потерял!

Она была умна, эта женщина, и не случайно напомнила Арсенову о том, ради чего все они оказались в Рейкьявике. Получалось так, что на несколько секунд его любовь к ней затмила нечто гораздо более важное. Его действия были спровоцированы всего лишь интонациями ее голоса и ее рукой, лежавшей на запястье Магомета. Нелепо дернувшись, Арсенов убрал пистолет.

— И что нам делать теперь? — спросила Зина. — Кто, по-твоему, будет выполнять то, что должен был совершить Магомет?

— Ты во всем виновата, — с отвращением бросил Арсенов. — Ты и думай.

Зина понимала, что сейчас она не должна не то что прикасаться к Арсенову, но даже приближаться к нему!

— Хасан, — заговорила она, — ты — наш лидер, поэтому решать должен ты, и только ты.

Арсенов огляделся по сторонам — так, будто только что вышел из транса, и сказал:

— Полагаю, наши соседи примут выстрел за автомобильный выхлоп грузовика. — Он посмотрел на нее. — Что вы здесь делали?

— Я пыталась отговорить его от того решения, которое он принял, — тщательно подбирая слова, ответила Зина. — После того как в самолете я сбрила ему бороду, с ним что-то произошло. Он стал ухаживать за мной.

Глаза Арсенова снова вспыхнули гневом.

— И как же на это отреагировала ты?

— А ты сам как считаешь, Хасан? — вопросом на вопрос ответила Зина, причем голос ее был таким же жестким. — Ты что, не доверяешь мне?

— Я видел твою ладонь на его руке. Твои пальцы... — Горло Арсенова перехватила судорога, и он не смог закончить фразу.

— Хасан, посмотри на меня! — приказала Зина. — Ну, пожалуйста, посмотри!

Медленно, неохотно, он поднял на нее взгляд, и ее пронзило острое чувство восторга. Она по-прежнему является его владычицей. Хотя на какое-то недолгое время ей и показалось, что он взял над ней верх, теперь Зина поняла, что все еще владеет ситуацией.

Неслышно вздохнув от облегчения, она сказала:

— Ситуация оказалась очень непростой. Ты сам должен понимать это. Если бы я послала его подальше, если бы я с ходу отказала ему, он бы взбесился. Он мог бы помешать нашим планам. — Зина не отводила взгляда от глаз Арсенова. — Хасан, все мои мысли заняты только одним — тем, ради чего мы приехали сюда. Ни о чем другом я не думаю. И ты тоже не должен!

Арсенов стоял неподвижно, впитывая ее слова. Звуки прибоя, доносившиеся снизу, звучали неестественно громко. Затем Арсенов кивнул, показывая, что инцидент исчерпан. Это было его решение.

— Что делать с трупом Магомета?

— Заверни его в какое-нибудь одеяло и возьми с собой, когда мы поедем на шхуну Спалко. Люди Степана сумеют похоронить его в океане.

Арсенов засмеялся:

— Ты — самая деловая женщина из всех, кого я встречал.

* * *

Очнувшись, Борн обнаружил, что привязан к некоему приспособлению, напоминающему зубоврачебное кресло. Оглянувшись вокруг, он увидел черные бетонные стены квадратной комнаты, пол, выложенный белой кафельной плиткой, и большое углубление с решеткой водостока посередине. На одной из стен — катушка с намотанной на нее пожарной кишкой, рядом с креслом — трехъярусная тележка, на которой аккуратными рядами разложены блестящие инструменты из нержавеющей стали, причем каждый из них, судя по его виду, был предназначен для того, чтобы причинять максимальные мучения человеческому телу. Весь этот зловещий антураж не предвещал ничего хорошего.

Борн попытался пошевелить запястьями и лодыжками, но тщетно: и те и другие были крепко привязаны к ручкам и ножкам кресла широкими и прочными кожаными ремнями, застегнутыми на большие пряжки.

— Тебе не освободиться, — проговорила Аннака, выйдя из-за кресла и появившись в поле зрения Борна. — Можешь даже не пытаться.

Несколько секунд Борн безучастно смотрел на нее, словно стараясь сфокусировать взгляд на возникшей перед ним фигуре. На женщине были белые кожаные брюки и черная шелковая блузка без рукавов и с открытым воротом — наряд, который она ни за что не, надела бы, пока играла роль любящей дочери и вдохновенной пианистки. Борн проклял себя за то, что позволил ей одурачить его. Ему следовало проявить большую проницательность, ведь были же ниточки, которые позволили бы распознать ее подлую игру. Сначала она демонстрировала по отношению к нему неприкрытую антипатию, затем стала подозрительно доступной... А откуда она знала, где живет Ласло Молнар, и почему столь уверенно ориентировалась в его доме, когда они вдвоем приехали туда?

Впрочем, сейчас посыпать голову пеплом было уже поздно. Теперь самое главное — найти выход из ловушки, в которой он оказался.

— А ты, оказывается, настоящая актриса, — сказал Борн.

Губы женщины медленно расползлись в улыбке, и, когда они немного раздвинулись, взгляду Борна предстали два ряда ровных, белых зубов.

— Еще раньше в этом убедился Хан, — проговорила она, пододвинув единственный в комнате стул поближе и усаживаясь прямо напротив Борна. — Я хорошо знаю твоего сына. Да-да, Джейсон, я знаю много — гораздо больше, чем ты думаешь, и гораздо больше, чем знаешь ты сам. — Аннака засмеялась — негромким и мелодичным смехом. Было очевидно, что выражение, появившееся на лице Борна, доставляло ей неподдельное наслаждение. — В течение долгого времени Хан не знал, жив ты или мертв. Он неоднократно пытался тебя разыскать, но каждый раз — неудачно. Твое ЦРУ проделало прекрасную работу, спрятав тебя от всего мира. Это продолжалось до тех пор, пока ему не помог Степан. Но еще до того момента, когда Хан узнал о том, что ты жив, он провел много часов, мечтая о том, как воплотит в жизнь свою долгожданную месть. Да, Джейсон, — кивнула Аннака, — его ненависть по отношению к тебе была всеобъемлющей. — Женщина оперлась локтями на колени и подалась вперед. — Ну и что ты чувствуешь теперь, узнав все это?

— Я аплодирую твоему актерскому мастерству.

Несмотря на обуревавшие его чувства, Борн был полон решимости не позволить ей втянуть его в свою игру не проглотить ее наживку.

Аннака хохотнула:

— Я обладаю многими талантами.

— И верна многим хозяевам, как я погляжу. — Бори покачал головой. — Неужели для тебя ничего не значит то, что мы с тобой столько раз спасали жизнь друг другу?

Аннака резко, почти деловито откинулась на спинку стула.

— Вот тут мы с тобой — единомышленники. Мы оба считаем, что помимо жизни и смерти ничто другое не имеет значения.

— Тогда освободи меня, — попросил он.

— А потом мы упадем в объятия друг друга! — Она расхохоталась. — Нет, Джейсон, в реальной жизни такого не бывает. Существует только одна причина, по которой я тебя спасала, — Степан.

Брови Борна сошлись над переносицей. Он напряженно соображал.

— Как ты можешь позволить такое?

— А как я могу это не позволить? Нас со Степаном связывает целая жизнь. Долгое время он был единственным другом моей матери.

— Твоя мать и Спалко были знакомы? — удивился Борн.

Аннака кивнула. Теперь, когда он был связан и не представлял для нее угрозы, ей, видимо, захотелось пооткровенничать. Это вызвало у Борна новые подозрения.

— Они встретились после того, как мой отец отправил ее прочь, — продолжала она.

— Отправил — куда? — помимо собственной воли спросил Борн. Эта женщина смогла бы очаровать даже ядовитую змею.

— В сумасшедший дом. — Ее глаза потемнели, в кои-то веки выразив подлинные, а не фальшивые чувства. — Он буквально раздавил ее. У мамы было хрупкое здоровье, она была не в силах дать ему отпор. Да, по-видимому, все обстояло именно так.

— С какой стати ему так поступать? Я тебе не верю, — равнодушным тоном откликнулся Борн.

— Мне плевать, веришь ты мне или нет! — отрезала Аннака и несколько секунд смотрела на него неподвижным взглядом рептилии. Но потребность выговориться все же взяла верх, и она заговорила вновь: — Мама стала мешать отцу, и его любовница требовала, чтобы он избавился от нее, а он не мог сопротивляться.

Неконтролируемая ярость превратила лицо Аннаки в уродливую маску, и Борн понял, что сейчас она говорит о своем прошлом чистую правду.

— Он так и не узнал, что мне было все известно, а я никогда не выдала этого. Никогда! — Женщина обхватила голову руками. — Степан в качестве посетителя приходил в ту же психиатрическую лечебницу, где держали мать. Он навещал там своего брата, который пытался убить его.

Борн ошеломленно смотрел на Аннаку. Вот теперь он уже полностью перестал понимать, говорит ли она правду или лжет. Относительно этой женщины он был уверен только в одном: она — на войне. Роли, которые она исполняла с таким неподражаемым мастерством, были нужны ей в качестве маскировки, когда она осуществляла свои боевые рейды в тылу врага. Он посмотрел в ее беспощадные глаза и понял, что было нечто чудовищное в том, как она вертела теми людьми, которых временно приближала к себе и которыми безжалостно манипулировала ради достижения тех или иных целей.

Аннака снова подалась вперед, ухватила Борна за подбородок и спросила:

— Ты ведь еще не встречался со Степаном, верно? У него на правой части лица и шеи — бесподобный образчик пластической хирургии. Разным людям он рассказывает разное о том, откуда это у него, но знаешь, какова правда? Его брат плеснул на него бензином, а затем ткнул ему в лицо горящей зажигалкой.

Борн непроизвольно поморщился:

— Господи, зачем?

— Кто знает! — пожала плечами Аннака. — Его брат был буйнопомешанным. Степан знал об этом и говорил их отцу, но тот отказывался в это верить, пока не оказалось слишком поздно. И даже после всего случившегося отец продолжал защищать мальчишку, настаивая на том, что это была всего лишь трагическая случайность.

— Может, все так и было, но это не оправдывает тебя в том, что ты организовала настоящий заговор против собственного отца.

Аннака снова зашлась в приступе хохота.

— И кто мне это говорит — ты? После того как вы с Ханом несколько раз пытались убить друг друга? Не мужчины, а две сварливые бабы!

— Это он пытался убить меня, а я всего лишь защищался.

— Неудивительно, Джейсон, ведь он ненавидит тебя с такой страстью, какую мне редко приходилось встречать. Он ненавидит тебя столь же сильно, как я ненавидела своего отца. И знаешь, почему? Потому что ты предал его! Точно так же, как мой отец предал мою мать!

— Ты говоришь так, будто он и вправду мой сын! — выплюнул Борн.

— Так оно и есть, просто ты сам убедил себя, что это не так. Это ведь удобно, не правда ли? Тебе теперь не нужно мучиться угрызениями совести из-за того, что ты бросил его умирать в джунглях.

— Этого не было! — Борн понимал, что не должен позволять этой женщине доводить себя до такого накала эмоций, но не мог ничего с собой поделать. — Мне сказали, что он погиб! Я и подумать не мог, что на самом деле ему удалось уцелеть! Впервые подобная мысль пришла мне в голову только после того, как я влез в компьютерную сеть правительства.

— А сделал ли ты хоть что-нибудь для того, чтобы выяснить истину? Нет, ты закопал свою семью в землю, даже не потрудившись заглянуть в гробы! Если бы ты решился на это, то обнаружил бы отсутствие сына! Но нет, вместо этого ты предпочел трусливо бежать из страны!

Борн беспомощно дернулся в своих путах.

— Вот это здорово: ты еще будешь читать мне проповедь о любви к близким!

— Я полагаю, этого довольно, — проговорил Степан Спалко, входя в комнату с точностью шпрехшталмейстера, появляющегося на сцене в строго определенную минуту. — Мне необходимо обсудить с мистером Борном нечто поважнее семейных преданий.

Аннака покорно поднялась со стула, а затем, потрепав Борна по щеке, произнесла:

— Не будь таким букой, Джейсон. Ты — не первый мужчина, которого я обвела вокруг пальца, не ты и последний.

— Нет, — откликнулся Борн, — последним будет Спалко.

— Оставь нас, Аннака, — велел Спалко, надевая мясницкий фартук и натягивая резиновые перчатки. Фартук был чистым и на славу выглаженным. И все же, приглядевшись, на нем можно было различить выцветшие от стирки следы крови.

* * *

После того как Аннака удалилась, Борн обратил все свое внимание на человека, который, как утверждал Хан, спланировал и организовал убийства Алекса и Мо.

— Неужели вы полностью доверяете ей? — спросил он.

— Она неподражаемая лгунья, — хохотнул Спалко, — но и я кое-что понимаю в искусстве лжи. — Он подошел к тележке и окинул взглядом знатока разложенные на ней кошмарные приспособления. — Я полагаю вполне естественным, что, предав в своей жизни так много людей, она поступит аналогичным образом и со мной. — Спалко повернулся, и свет яркой лампы отразился от неестественно блестящей кожи на правой стороне его лица и шеи. — А вы, собственно, что, пытаетесь вбить между нами клин? Опытный оперативник вроде вас именно так бы себя и повел. — Пожав плечами, он взял с тележки один из инструментов и задумчиво повертел его в пальцах. — Впрочем, хватит пустословить. Меня на самом деле интересует совсем другое: насколько далеко вам удалось продвинуться в расследовании относительно доктора Шиффера и его небольшого изобретения?

— Где находится Феликс Шиффер? — вопросом на вопрос ответил Борн.

— Вы вряд ли сможете ему помочь, мистер Борн, даже если вам удастся невозможное — освободиться от этих пут и оказаться на свободе. Он прекратил свое бессмысленное существование, и сейчас уже никто не в состоянии вернуть его в этот бренный и суетный мир.

— Вы убили его, — сказал Борн. — Точно так же, как перед этим убили Алекса Конклина и Мо Панова.

Спалко снова и с тем же самым равнодушием передернул плечами:

— Конклин похитил у меня доктора Шиффера как раз тогда, когда он был нужен мне больше всего. Ну и разумеется, мне пришлось вернуть себе Шиффера. Я всегда получаю то, что мне нужно. Однако Конклин должен был заплатить за то, что полагал себя вправе безнаказанно играть со мной в опасные игры.

— А Панов?

— Он просто оказался не в том месте и не в то время, — ответил Спалко. — Видите, как все просто?

Борн вспомнил о том, сколько добра сделал ему доктор Панов, и его захлестнула боль от осознания бессмысленности смерти, какой погиб этот прекрасный человек.

— Выходит, для вас забрать жизни двух человек все равно что щелкнуть пальцами?

— Даже легче! — рассмеялся Спалко. — А по сравнению с тем, что произойдет завтра, смерть этих двоих покажется вам и вовсе сущей безделицей!

Борн старался не смотреть на блестящий инструмент в руке Спалко, но вместо этого в его мозгу всплывало видение посиневшего трупа Ласло Молнара, втиснутого в собственный холодильник. Выходит, Борн оказался первым, кому было суждено увидеть, что творят с человеческим телом блестящие инструменты «доктора» Спалко.

Теперь, очутившись лицом к лицу с доказательствами того, что вся ответственность за пытки и убийство Молнара лежит на Спалко, Борн осознал, что каждое слово, сказанное Ханом об этом человеке, является правдой. А если Хан не лгал относительно Спалко, то, может быть, и все остальное, что он говорил, — правда? Значит, возможно, он действительно является Джошуа Уэббом, его родным сыном?

Факты наслаивались друг на друга, скрывая за собой истину, и Борн ощущал на своих плечах их неподъемный вес, словно бы ему на спину взгромоздили целую гору. Он не мог разглядеть... но что?

Сейчас это уже не имело значения, поскольку Спалко поднес сверкающее орудие боли к его телу.

— Итак, я еще раз спрашиваю: что вам известно об изобретении доктора Шиффера?

Борн смотрел мимо Спалко, уставившись взглядом в пустую бетонную стену.

— Что ж, вы решили не отвечать, — сказал Спалко. — Я восхищаюсь вашим мужеством и, — он одарил своего пленника обворожительной улыбкой, — бесполезностью вашего благородного жеста.

Зазубренное лезвие пыточного орудия вонзилось в плоть Борна.

Глава 26

Хан вошел в «Гудини» — магазин «волшебных и логических игр», как с гордостью было обозначено на вывеске, — расположенный в доме номер 87 по улице Вачи. Стеклянные прилавки и стены крохотной лавочки были забиты и увешаны самыми разнообразными наборами для доморощенных фокусников, головоломками, лабиринтами — новыми и извлеченными из бабушкиного сундука. Проход между прилавками был забит детьми разного возраста, в сопровождении мам и пап, причем необычный товар никого не оставлял равнодушным: все посетители завороженно разевали рты и тыкали пальцами то в один, то в другой предмет «волшебного» обихода.

Хан перехватил одну из продавщиц, торопившуюся по каким-то делам, и сообщил ей, что хочет повидаться с Оскаром. Осведомившись о том, как его зовут, девушка сняла телефонную трубку, набрала местный номер и, перебросившись с кем-то парой слов, сделала жест, предложив Хану пройти во внутреннюю часть магазина.

Пройдя сквозь небольшую дверь в задней части магазина, он оказался в маленькой передней, освещенной одной-единственной голой лампочкой. Стены были неопределенного цвета, а в воздухе противно пахло вареной капустой. По железной винтовой лестнице Хан поднялся на второй этаж и оказался в помещении, стены которого были уставлены полками с бесчисленными книгами. В основном это были старинные, редкостные издания, посвященные искусству иллюзионизма, биографии великих престидижитаторов и артистов, которые, подобно Гудини, посвятили свою карьеру умению освобождаться от любых уз и открывать любые запоры. Над старинным дубовым письменным столом с убирающейся крышкой висела фотография самого маэстро Гарри Гудини с его собственноручным автографом, на паркетном полу по-прежнему лежал старый персидский ковер, который буквально взывал о том, чтобы его пропылесосили, а перед столом, словно трон, все так же горделиво возвышалось кресло с высокой спинкой.

И все в той же величественной позе в этом необыкновенном кресле восседал Оскар — точно так же, как год назад, когда Хан в последний раз встречался с ним в этой комнате. Он обладал грушеподобной фигурой, огромными бакенбардами и носом, похожим на перезрелую сливу. Увидев входящего Хана, Оскар встал с кресла, обошел стол и с подобострастной улыбкой потряс ему руку.

— Добро пожаловать, — проворковал он, жестом приглашая гостя присаживаться. — Чем я могу быть вам полезен?

Хан стал рассказывать своему агенту о том, что ему требуется, и по мере того, как Хан говорил, Оскар делал записи в блокноте, время от времени кивая в знак согласия. Затем он поднял голову и с разочарованным видом спросил:

— И это все?

Оскар всей душой любил сложные задания.

— Не совсем, — успокоил его Хан. — Помимо всего этого мне нужен магнитный ключ.

— Вот это — совсем другой разговор! — обрадовался Оскар. Он радостно потер руки, встал с кресла и пригласил: — Пойдемте со мной, любезнейший. — После чего они, покинув кабинет, вышли в коридор, оклеенный обоями и освещенный, как казалось, газовыми лампами. У Оскара была смешная походка — вперевалку, словно у пингвина, но, если бы кому-то довелось увидеть, как виртуозно этот смешной человечек избавляется от стальных наручников меньше чем за полторы минуты, у него возникло бы совсем иное представление о значении слова «ловкость».

Распахнув дверь в свою мастерскую, Оскар пригласил гостя пройти внутрь. Это было просторное помещение, разделенное на секции верстаками и металлическими шкафами. К одному из них Оскар и провел Хана, после чего начал с грохотом выдвигать один железный ящик за другим, копаясь в каждом из них. Наконец в его руках оказался небольшой черно-желтый предмет квадратной формы.

— Вы ведь знакомы с большинством современных магнитных замков? — спросил Оскар и, после того как Хан кивнул, продолжил: — Все они крайне ненадежны, поскольку для бесперебойной работы нуждаются в таком же бесперебойном электропитании. Любой мастер по установке подобных замков знает, что, если нарушить цепь, замок немедленно откроется, поэтому необходим дополнительный источник питания, а если хозяин жилища — параноик и панически боится проникновения посторонних, то лучше и два.

— Этот — точно параноик, — заверил Оскара Хан.

— Вот и прекрасно, — кивнул тот. — В таком случае забудьте об отключении электроцепи. Это займет у вас слишком много времени, но даже в том случае, если у вас будет его достаточно, вы, скорее всего, все равно не сумеете отключить все запасные источники питания. Однако, — Оскар назидательно воздел к потолку указательный палец, — есть одна хитрость, о которой мало кто знает. Каждый из этих мудреных магнитных замков питается через трансформатор, током на 12 вольт. Но... — Оскар снова порылся в своих бесчисленных ящиках и извлек еще один непонятный приборчик. — Но если к нему подключить напряжение, равное напряжению от сети, через такой вот портативный источник энергии, его тут же закоротит, причем начисто.

Хан взял приборчик и повертел его в руке. Для своих небольших размеров он оказался весьма тяжелым.

— И как же работает эта штуковина?

— Представьте себе короткое замыкание в электроцепи. — Оскар постучал пальцем по коробочке. — Эта крошка создает примерно такой же эффект: она парализует замок на время, которого вам хватит для того, чтобы вскрыть его, но при этом не выведет систему из строя, чтобы не поднялась тревога. Затем она отключится, и замок снова реактивируется, словно ничего и не бывало.

— Сколько времени будет у меня в запасе? — поинтересовался Хан.

Оскар пожал своими мясистыми плечами:

— Это зависит от модели и производителя магнитного замка. В лучшем случае я могу гарантировать вам пятнадцать, ну, двадцать минут, но не более того.

— Смогу ли я по истечении этого времени заблокировать замок еще раз?

Оскар засмеялся и отрицательно покачал головой:

— Нет, по моему глубокому убеждению, после того как механизм замка встанет в первоначальную позицию, то есть окажется запертым, вам, чтобы выбраться наружу, придется высадить дверь целиком.

Хан поглядел на собеседника с подозрением и спросил:

— С каких это пор у вас появились убеждения?

— И то правда! Фокусы торговли всегда одерживают верх над любыми убеждениями. — Оскар передал ему кожаный мешочек, застегнутый на «молнию». — А это — подарок фирмы, небольшой набор, который, полагаю, может вам пригодиться в ваших многотрудных скитаниях.

— Что там? — спросил Хан.

— Да так, разные полезные мелочи.

* * *

Ровно в два пятнадцать утра по исландскому времени аккуратно обернутое в брезент тело Магомета уложили в один из фургонов и поехали вдоль береговой линии на юг, в сторону отдаленной и труднодоступной бухты. За рулем сидел Арсенов, а Зина выполняла функции штурмана, время от времени сверяясь с подробной картой местности.

— Я чувствую, как нервничают наши товарищи, — проговорил он через некоторое время, — причем это нечто большее, нежели предчувствие активных действий.

— Мы ведь не на рыбалку приехали, Хасан, — спокойным тоном откликнулась Зина.

Бросив на нее косой взгляд, Арсенов сказал:

— Иногда мне кажется, что в твоих жилах течет не кровь, а холодная дистиллированная вода.

Заставив себя улыбнуться, она стиснула его ногу и сказала:

— Ты лучше других знаешь, что течет в моих жилах.

Арсенов согласно кивнул:

— Это уж точно.

Арсенов не мог не признать этого. Он был счастлив, ведя в бой своих сподвижников, но не меньшее счастье он испытывал оттого, что рядом с ним находилась Зина. В течение некоторого времени Арсенов мечтательно думал о тех временах, когда, после победоносного окончания войны, он распустит своих бойцов по домам и станет мужем Зины и отцом ее детей.

Вскоре машина свернула с дороги на тряский проселок, который вел с вершины утеса к месту их назначения, и тут Арсенова вновь потянуло на задушевные разговоры.

— Зина, — начал он, — а ведь мы так и не поговорили относительно нас с тобой.

— О чем это ты? — Она, конечно же, понимала, что у него на уме, и попыталась отгородиться от внезапного леденящего страха, который охватил все ее существо. — О чем только мы с тобой не говорили!

Спуск стал более крутым, и Арсенов замедлил движение машины. Впереди Зина уже видела последний поворот, после которого должна была открыться та самая, заветная, укрывшаяся среди скал бухточка и вечно неспокойные воды Северной Атлантики.

— Я имею в виду даже не наше будущее, нашу грядущую женитьбу, детей, которые должны у нас родиться. Я говорю о другом: не лучший ли это момент для того, чтобы поклясться друг другу в вечной любви?

И именно в этот момент Зина наконец до конца поняла, насколько хорошо Шейх чувствовал людей. Своими собственными словами Хасан Арсенов вынес себе смертный приговор. Он страшился смерти. Зина явственно ощущала это даже не по его интонации или взгляду, а хотя бы по тому, насколько осторожно он подбирал слова.

Она увидела, что он сомневается в ней. Но если она чему-то и научилась с тех пор, как примкнула к чеченским боевикам, то это была решительность, привычка не отступать от намеченной цели и неумолимость действий после того, как решение принято. Хасан выдал себя — то ли из-за страшного возбуждения, то ли из-за напряженности, овладевших им. Так или иначе, эта его слабость казалась Зине отвратительной — точно так же, как и Шейху. Сомнения, овладевшие Хасаном в отношении Зины, непременно отравят его разум. Она сделала чудовищный промах, поторопившись подчинить своей власти Магомета, но этому было пусть и единственное, но всеобъемлющее оправдание: она слишком сильно хотела приблизить будущее, обещанное Шейхом. Однако, судя по тому, как по-звериному отреагировал Хасан, застав ее с Магометом, его подозрения зародились гораздо раньше. Может быть, он уже начал сомневаться в том, что ей можно доверять?

Они прибыли на место встречи за пятнадцать минут до назначенного срока. Зина повернулась к Арсенову, взяла его лицо в свои ладони и нежным голосом проговорила:

— Хасан, мы очень долго шагали с тобой плечо к плечу в тени смерти. И остались живы. Но не только благодаря воле Аллаха, а еще и потому, что были бесконечно преданы друг другу. — Она потянулась к Арсенову и поцеловала его. — И вот теперь каждый из нас вверяет себя другому, поскольку для нас с тобой смерть во имя Аллаха дороже, чем для других — жизнь.

Арсенов закрыл глаза. Это было именно то, о чем он так долго мечтал, чего ожидал от нее и что, как он боялся, Зина никогда не подарит ему. И сейчас он осознал: именно по этой причине, застав их с Магометом, он принялся воображать самое отвратительное.

— В глазах Аллаха, в руках Аллаха, в сердце Аллаха, — молитвенным речитативом проговорил Арсенов на манер некоей старинной клятвы.

Они обнялись, но Зина в этот самый момент находилась очень далеко — по другую сторону Северной Атлантики. Она думала только об одном: что сейчас делает Шейх? Ей не терпелось увидеть его лицо, оказаться рядом с ним. Скоро, сказала она себе, очень скоро все, о чем она мечтает, будет принадлежать ей.

* * *

Некоторое время спустя они вышли из фургона и, оказавшись на морском берегу, стояли неподвижно, глядя на воду и вслушиваясь в звук прибоя, с шорохом накатывавшегося на прибрежную гальку. В этих северных широтах темнело рано, поэтому желтый овал луны уже появился на вечернем небосклоне. Через полчаса он станет еще ярче, знаменуя окончание очередного долгого дня.

Они находились почти в центре бухточки, и два рукава, которыми она врезалась в глубь суши, немного утихомиривали прибой: волны, попадая в них, становились мельче и утрачивали свою изначальную силу. Холодный ветер, дувший с темной поверхности океана, заставил Зину поежиться, а вот Арсенов, наоборот, с наслаждением вдыхал его всей грудью.

На горизонте они увидели свет — три короткие вспышки. Лодка Спалко прибыла. Арсенов включил фонарь и ответил на сигнал также тремя вспышками света. В сумраке чеченцы увидели рыбацкую шхуну, идущую в их направлении. Вернувшись к фургону, они вытащили оттуда труп Магомета и принесли его к линии прибоя.

— Они, пожалуй, удивятся, увидев тебя снова, — сказал Арсенов.

— Они — люди Шейха и привыкли ничему не удивляться, — ответила Зина, помня, что в соответствии с легендой, которую Шейх преподнес Хасану, она уже встречалась с членами этой группы. Разумеется, все они получили от Шейха указание строго придерживаться этой версии.

Арсенов снова включил свой фонарь, и на сей раз они увидели приближавшуюся к берегу весельную лодку с гребцами — тяжело нагруженную и глубоко сидящую в воде. В лодке находились двое мужчин и множество деревянных ящиков, а на рыбацкой шхуне их наверняка было еще больше. Арсенов бросил взгляд на циферблат часов. Он очень надеялся, что они покончат с разгрузкой до наступления рассвета.

После того как нос лодки ткнулся в прибрежный гравий, мужчины без промедления выскочили из нее. Они не стали тратить время на приветствия, но в соответствии с полученными инструкциями вели себя с Зиной как старые знакомцы.

Быстро и деловито все четверо выгрузили из лодки ящики и аккуратно сложили их в багажном отделении фургона. Арсенов услышал характерный звук и, обернувшись, увидел, что в берег ткнулась носом еще одна гребная шлюпка. После этого он уже не сомневался в том, что они успеют справиться с работой до наступления рассвета.

Мужчины погрузили труп Магомета в первую лодку, которая теперь была пуста, и Зина приказала гребцам утопить его в море, когда они окажутся на глубоком месте. Те повиновались ей, не задав ни единого вопроса, и это польстило Арсенову. Он сделал вывод, что Зине удалось произвести на них впечатление, когда она руководила отправкой груза.

Теперь их было уже шестеро, поэтому у них не заняло много времени перегрузить оставшиеся ящики из лодки в фургон. После того как работа была закончена, люди Спалко погрузились в свои шлюпки и столь же бесшумно, сколь и прибыли, взяли обратный курс — по направлению к рыбацкой шхуне.

Арсенов и Зина обменялись взглядами. Когда груз прибыл, их миссия вдруг обрела реальные очертания, стала объемной и ощутимой, чего не было еще утром этого дня.

— Ты чувствуешь это, Зина? — Арсенов положил руку на один из ящиков. — Ты ощущаешь притаившуюся здесь смерть?

Зина положила ладонь на его руку и ответила:

— Я ощущаю приближение нашей победы.

* * *

Они вернулись на базу, где были встречены остальными членами группы, которые, прибегнув к контактным линзам и краске для волос, стали практически неузнаваемы. О гибели Магомета не было произнесено ни слова. Он плохо кончил, но, учитывая характер их миссии, детали его смерти этих людей не интересовали, у них на уме были вещи поважнее.

Ящики были выгружены из фургона и вскрыты, явив взорам чеченцев большое количество компактных автоматов, брикетов пластита С-4 и костюмы противохимической защиты. Еще в одном ящике, меньшем по размеру, чем остальные, упакованные в ледяную крошку, находились... пучки зеленого лука.

Арсенов подал Ахмеду знак, и тот, натянув предварительно резиновые перчатки, перегрузил ящик с зеленым луком в фургон с надписью «Лучшие фрукты и овощи Хафнарфьёрдюр». Затем Ахмед, превратившийся в блондина с голубыми глазами, сел за руль фургона и уехал.

Остался последний невскрытый ящик. После того как его крышка была отодрана, Арсенов и Зина увидели, что в нем лежат NX-20. Ящик был разделен на две секции, в каждой из которых на мягком поролоновом ложе мирно покоилось по одному смертоносному приспособлению. На память Арсенова и Зины непроизвольно пришли страшные воспоминания о том, что эти безобидные на вид приборы наделали в Найроби.

Арсенов посмотрел на часы.

— Скоро приедет Спалко с начинкой для этих красавцев.

Настало время последних приготовлений.

* * *

В девять часов утра с минутами у служебного въезда в подземный гараж благотворительного фонда «Гуманисты без границ» остановился фургон с фирменным логотипом универсама «Фонтана» на бортах. Дорогу ему преградили двое дюжих охранников. Один из них сверился со служебными бумагами, но, несмотря на то что в них действительно значилась доставка товаров из универсама «Фонтана», заказанная Этаном Хирном, охранник потребовал у водителя предъявить документы. После того как тот выполнил требование, охранник захотел осмотреть груз. Забравшись в грузовой отсек, он открыл и проверил каждую коробку, обнаружив в них два стула, шкаф с выдвижными ящиками и диван-кровать. Все ящики были выдвинуты и внимательнейшим образом осмотрены, с дивана-кровати были сняты и тщательно обследованы подушки. Убедившись в том, что все в порядке, охранник вернул водителю список перевозимого груза и объяснил, как найти дорогу к офису мистера Этана Хирна.

Водитель припарковал машину возле грузового лифта и с помощью напарника выгрузил мебель. В три приема они перевезли груз на четвертый этаж, где их уже ждал Хирн. Показав грузчикам, куда поставить каждый из предметов, он, после того как работа была закончена, одарил их щедрыми чаевыми и выпроводил прочь.

Оставшись один, Хирн закрыл дверь и стал перекладывать папки с документами, сложенные стопками позади его стола, в ящики только что доставленного шкафа. В скором времени комната приобрела очертания цивилизованного, даже образцового кабинета. Справившись с этой задачей, Хирн подошел к двери, открыл ее и оказался лицом к лицу с женщиной — той самой, которую накануне вечером видел в подземном гараже «Гуманистов», когда под ее присмотром сотрудники выносили из машины какого-то незнакомого мужчину.

— Вы — Этан Хирн? — спросила женщина и, когда он ответил кивком, протянула ему руку. — Меня зовут Аннака Вадас.

Он ответил ей коротким рукопожатием, не преминув отметить, что ее рука оказалась узкой и крепкой. Вспомнив предупреждение Хана, Хирн напустил на себя невинный, глуповатый вид и спросил:

— Мы с вами знакомы?

— Я — друг Степана. — Ее улыбка была поистине ослепительна. — Вы позволите мне войти? Или, быть может, вы собирались уходить?

— Нет, в ближайшее время, — он посмотрел на часы, — у меня не запланировано никаких важных дел.

— Я не займу у вас много времени. — Аннака вошла в кабинет, села на диван и закинула ногу на ногу. Выражение ее лица было настороженным. Она как будто чего-то ждала.

Хирн сел в свое кресло и повернулся так, чтобы оказаться лицом к лицу со своей нежданной гостьей.

— Чем я могу помочь вам, мисс Вадас?

— Вы не совсем правильно оценили ситуацию. Вопрос следует формулировать иначе: чем я могу вам помочь.

Хирн покачал головой и произнес:

— Боюсь, я вас не понимаю.

Аннака обвела взглядом кабинет, пробормотав что-то нечленораздельное, а затем подалась вперед, облокотившись локтями на колени, и сказала:

— А я боюсь, что вы все очень хорошо понимаете, Этан. — И снова — та же самая лучезарная улыбка. — Видите ли, я знаю о вас кое-что такое, что неизвестно даже Степану.

Хирн беспомощно развел руками и изобразил полное недоумение.

— Не надо так усердствовать! — осадила его Аннака. — Мне известно, что вы работаете еще на кого-то, помимо Степана.

— Я не... — Хирн попытался оправдаться, но Аннака не дала ему такой возможности, прижав указательный палец к губам мужчины.

— Я видела вас вчера в гараже. Вы не могли находиться там по своим делам — вам там нечего было делать. Но даже если это не так, вы проявили чересчур большой интерес к происходящему.

Хирн был настолько ошеломлен, что ему на ум даже не шло какое-либо правдоподобное оправдание. Да и какой смысл оправдываться? — спросил он себя. Эта женщина раскусила его, несмотря на все принятые им меры предосторожности. Хирн посмотрел на Аннаку. Она действительно была настоящей красавицей, но красота делала ее еще более грозной.

Женщина склонила голову набок.

— Так на кого же вы работаете — на Интерпол? Впрочем, нет, у вас — иные повадки. На ЦРУ? Тоже нет. Если бы американцы попытались внедрить своего агента в организацию, Степан, несомненно, знал бы об этом. Так что же вы за птица?

Хирн ничего не ответил — просто не мог найти в себе силы, чтобы произнести хоть слово. Он находился в ужасе от того, насколько много известно этой женщине; ему казалось, что ей известно буквально все.

— Не стоит так пугаться, Этан, — бросила Аннака, поднимаясь с дивана. — На самом деле меня все это не волнует. Я всего лишь хочу иметь страховой полис на тот случай, если здесь запахнет паленым. Вы и есть этот самый полис, поэтому до поры до времени ваше предательство останется нашим маленьким секретом.

Прежде чем Хирну в голову пришел хоть какой-то ответ, Аннака пересекла кабинет и скрылась за дверью. Несколько секунд он сидел, не будучи в состоянии пошевелиться, а когда выскочил из кабинета и посмотрел в обе стороны длинного коридора, ее уже не было. Затем Хирн закрыл дверь и громко произнес:

— Все чисто!

Подушки на диване пошевелились, Хирн снял их одну за другой и положил на ковер, устилавший весь пол кабинета. Затем он аккуратно снял фанерные щиты, прикрывавшие механизм, с помощью которого раскладывался диван-кровать, и из открывшегося углубления, словно Дракула из гроба, поднялся Хан.

Хирн обнаружил, что с него в три ручья течет холодный пот.

— Ты предупреждал меня в отношении ее, но я...

— Тихо! — Хан выбрался из своего убежища наружу. Хирн буквально корчился от страха, но сейчас у Хана были более неотложные дела, чем задавать ему взбучку. — Постарайся не повторить ту же ошибку во второй раз, — сказал он, а затем, подойдя к двери, приложил к ней ухо и стал прислушиваться. Единственное, что ему удалось расслышать, был отдаленный непрекращающийся шум, в который сливались звуки, доносившиеся из многочисленных кабинетов, расположенных на этаже.

Хан был одет во все черное — брюки, ботинки, рубашку и куртку до пояса. Хирну показалось, что по сравнению с последним разом, когда они виделись, плечи Хана заметно раздались вширь.

— Собери диван, — отрывисто приказал Хан, — а затем возвращайся к работе, словно ничего не произошло. У тебя назначена какая-то встреча? Вот и хорошо. Отправляйся на нее как ни в чем не бывало и не вздумай опоздать! Все должно выглядеть обычным и повседневным — это приказ!

Хирн кивнул, бросил фанерные панели в утробу дивана и прикрыл их подушками.

— Мы находимся на шестом этаже, — сказал он, — твоя цель — на четвертом.

— Давай взглянем на план.

Хирн сел за компьютер и вывел на экран поэтажный план здания.

— Покажи мне план четвертого этажа, — велел Хан, глядя на монитор через его плечо. После того как Хирн исполнил то, что было велено, он внимательно изучил схему. — Что это такое? — спросил он, указывая пальцем на одну из ее частей.

— Не знаю, — ответил Хирн, увеличивая изображение. — По виду напоминает пустое пространство.

— Ага, — протянул Хан, — это помещение примыкает к личным апартаментам Спалко.

— Вот только тут не обозначено ни входа, ни выхода, — заметил Хирн.

— Любопытно. Мне кажется, что мистер Спалко произвел некоторые изменения в плане, не поставив об этом в известность своих архитекторов.

После того как план накрепко отпечатался в памяти Хана, он отвернулся от компьютера. Тут ему больше нечего было делать, настало время осмотреть интересующий его этаж собственными глазами. Подойдя к двери кабинета, он оглянулся на Хирна:

— Не забудь о том, что я тебе сказал: ни в коем случае не опаздывай на свою деловую встречу.

— А ты? — спросил Хирн. — Как ты собираешься проникнуть туда?

— Меньше знаешь — лучше спишь, — усмехнулся Хан и бесшумно вышел в коридор.

* * *

В прохладном воздухе восхитительного исландского утра, напоенном ни на что не похожим запахом, исходящим от горячих подземных источников, и заполненном сиянием яркого солнца, полоскались флаги. В одной из частей аэропорта Кефлавик, которую Джеми Халл, Борис Карпов и Фаид аль-Сауд сочли наиболее подходящей с точки зрения обеспечения безопасности, был сооружен внушительный помост, а на нем стоял стол для высоких гостей и ряд микрофонов, подключенных к мощным динамикам. Никто из трех специалистов по безопасности, даже товарищ Карпов, по всей видимости, не испытывал ни малейшего энтузиазма в связи с тем, что главам их государств предстояло появиться в столь людном месте, однако президенты не вняли их доводам и оставили в силе эту часть сценария. По их мнению, в нынешней ситуации крайне важным было продемонстрировать не только солидарность и готовность сотрудничать, но и отсутствие страха перед лицом международного терроризма. Каждый из них, вступая на высший пост в государстве, понимал, что рискует стать жертвой террористов, и все они, соглашаясь принять участие в саммите в Рейкьявике, отдавали себе отчет в том, что риск этот многократно возрастает. Риск являлся неотъемлемой частью их работы. Если ты решил изменить мир, непременно найдутся люди, которые захотят помешать тебе в этом.

Именно поэтому в то прохладное утро, накануне открытия саммита, на колючем ветру хлопали и плескались государственные флаги Соединенных Штатов, России и четырех наиболее влиятельных исламских стран. Флагштоки были установлены напротив помоста, окруженного десятками вооруженных охранников, а на всех стратегически важных позициях по периметру места действия расположились зоркие снайперы.

Журналисты съехались буквально со всего мира. Им было велено прибыть в аэропорт за добрых два часа до начала пресс-конференции, и теперь охрана методично обыскивала их, проверяла аккредитационные карточки, снимала отпечатки пальцев, сличая полученные данные с компьютерными базами спецслужб. Фотографов предупредили, чтобы они не заряжали свои фотокамеры раньше времени, поскольку вся техника должна пройти проверку рентгеновскими лучами. Что касается сотовых телефонов, то все они были безжалостно конфискованы, помечены фамилиями владельцев и вынесены за пределы периметра. Журналистам, правда, пообещали вернуть мобильники сразу же после окончания пресс-конференции. Не была упущена ни одна мелочь.

Президент Соединенных Штатов появился в сопровождении Джеми Халла и целой своры агентов секретной службы. С помощью миниатюрных комплектов из наушников и микрофонов Джеми Халл мог поддерживать постоянную связь с каждым из членов своей команды. То же относилось и к руководителям иностранных служб безопасности.

Следом за американским президентом появился президент России Александр Евтушенко в сопровождении Бориса Карпова и группы агентов ФСБ с мрачными физиономиями. Затем шли руководители исламских государств, каждый — со своей свитой охранников.

Толпа зрителей подалась вперед, к помосту, на котором уже заняли места высокопоставленные гости, но тут же была оттеснена обратно. Были опробованы микрофоны, ожили телевизионные камеры. Первым слово взял американский лидер. Это был высокий, статный мужчина с крупным носом и взглядом сторожевого пса.

— Дорогие друзья! — начал он громким, уверенным голосом, выработанным в ходе сотен встреч с избирателями, смягченным множеством пресс-конференций и отточенным во время десятков доверительных бесед с другими лидерами в Розовом Саду и Кемп-Дэвиде. — Я обращаюсь к жителям всего мира! Сегодня мы с вами снова оказались на историческом перепутье мировой истории. Позволит ли человечество ввергнуть себя во мрак страха и непрекращающейся войны, или же мы сплотимся, чтобы поразить в сердце нашего общего врага, где бы он ни пытался укрыться?

Силы террора, — продолжал президент, — поднялись против нас, и мы не должны строить на этот счет никаких иллюзий. Сегодняшний терроризм — это гидра, чудовище со множеством голов. Мы понимаем, как трудна дорога, лежащая перед нами, но никто не собьет нас с пути и не помешает нам двигаться вперед — твердо, последовательно и, главное, сообща. Только объединившись, сумеем мы уничтожить многоглавое чудовище. Только объединившись, нам удастся сделать мир более безопасным.

Закончив речь, президент США был удостоен громких аплодисментов, а затем микрофоном завладел президент России, который сказал примерно то же самое, что его американский коллега, и тоже был награжден аплодисментами. Затем поочередно говорили лидеры четырех арабских государств, и, хотя их речи были более витиеватыми и иносказательными, они также сделали упор на острой необходимости совместных действий, направленных на то, чтобы раз и навсегда истребить столь гибельное явление, как терроризм.

Затем последовала непродолжительная фаза пресс-конференции, в ходе которой высокие гости отвечали на вопросы представителей прессы, после чего шестеро мужчин встали в ряд и позволили журналистам поснимать себя на фото— и телекамеры. Это было впечатляющее зрелище, кульминация которого оказалась совершенно неожиданной: президенты сцепили руки и в едином порыве взметнули их вверх — беспрецедентная демонстрация солидарности между Востоком и Западом.

Зрители медленно повалили наружу. В воздухе царило ликование, и даже самые брюзгливые журналисты были вынуждены признать: начало встречи на высшем уровне оказалось блистательным.

* * *

— Вы понимаете, что из-за вашего ослиного упрямства я вынужден менять уже третью пару резиновых перчаток?

Степан Спалко находился возле поцарапанной и заляпанной кровью хирургической тележки, расположившись на том же самом стуле, на котором накануне сидела Аннака. Перед ним лежал сандвич с беконом, ломтиками помидоров и салата-латука. Пристрастие к сандвичам выработалось у Спалко в течение долгих периодов, когда после той или иной опасной операции он отсиживался в Соединенных Штатах. Сандвич лежал на тарелке из тончайшего фарфора. Рядом с правой рукой Спалко стоял изысканный хрустальный бокал, наполненный превосходным бордо.

— Впрочем, неважно. Становится уже поздно. — Спалко постучал ногтем по стеклу циферблата своих наручных часов. — Боюсь, что замечательное времяпрепровождение, которому мы с вами тут предавались, подходит к концу. Вы даже не можете представить, какую волшебную ночь подарили мне! — Спалко хохотнул. — Боюсь, я не смогу ответить вам тем же.

Сандвич был разрезан на аккуратные треугольные кусочки — так любил Спалко. Он взял один из них, положил в рот и с наслаждением принялся жевать.

— Знаете, мистер Борн, сандвич с беконом, помидором и салатом-латуком ни к черту не годится, если только бекон не является свежайшим и не нарезан толстыми ломтями.

Проглотив еду, Спалко взял бокал, отпил немного вина, а затем встал, отодвинул свой стул и подошел к зубоврачебному креслу, в котором, пристегнутое ремнями, обвисло тело Джейсона Борна. Его голова свесилась на грудь, а пол вокруг кресла на добрых полметра был залит кровью.

Костяшками пальцев Спалко вздернул голову Борна кверху. Его глаза, в которых читалась нечеловеческая боль, провалились и были окружены черными кругами, лицо стало мертвенно-бледным.

— Прежде чем уйти, я открою вам иронию данной ситуации. Час моего триумфа почти настал. То, что вам известно, не имеет никакого значения. Не имеет значения и то, стали бы вы сейчас говорить или нет. Имеет значение лишь одно: то, что вы сейчас в моей власти, обездвижены и лишены возможности действовать, а значит, не сможете путаться у меня под ногами. — Он снова засмеялся. — Ах, мистер Борн, мистер Борн! Какую страшную цену вы заплатили за свое молчание! И самое обидное, что все это — совершенно напрасно!

* * *

Оказавшись в коридоре, Хан увидел охранника, стоящего возле лифта, и осторожно двинулся к двери, которая вела на лестницу. Сквозь армированное стекло двери он увидел еще двоих вооруженных охранников, курящих и болтающих на лестничной клетке. Примерно каждые пятнадцать секунд один из них выглядывал в дверное стекло, чтобы осмотреть коридор шестого этажа. Нет, лестница также находилась под надежной охраной, следовательно, необходимо искать другой путь.

Развернувшись, Хан непринужденной походкой двинулся по коридору. Незаметно вытащив пневматический пистолет, купленный у Оскара, он прижал его к ноге, а в следующую секунду после того, как охранник у лифта повернул голову и увидел его, поднял оружие и всадил дротик в шею стражника. Тот скрючился и безвольным мешком рухнул на пол, парализованный лекарством, содержащимся в «летающем шприце».

Подбежав к неподвижному телу охранника, Хан схватил его за ноги и потащил в мужской туалет, но в ту же секунду открылась дверь с лестницы и в ее проеме появился другой охранник. Ствол его автомата был направлен точнехонько в грудь Хана.

— Не шевелись! — приказал он. — Брось оружие и подними руки!

Хан выполнил приказание, но, поднимая руки вверх, он незаметно привел в действие приспособление, прикрепленное к задней части его запястья, спустив маленькую, но тугую пружинку. Когда миниатюрный дротик впился в шею охранника, тот ощутил что-то похожее на укус насекомого и схватился за горло. В следующий момент он перестал видеть, а затем, как и его коллега за несколько секунд до этого, кулем повалился на пол.

Хан втащил обоих в туалетную комнату, а затем, выскочив обратно в коридор, надавил на кнопку вызова лифта. После того как двери, мелодично звякнув, открылись, он вошел в кабину и нажал на кнопку четвертого этажа. Двери сдвинулись, и кабина пришла в движение, но, спустившись чуть ниже пятого этажа, дернулась и застыла на месте. Хан наугад нажал несколько других кнопок, но ничего не произошло. Кабина застряла между двумя этажами, и было очевидно, что это — не случайная поломка. Хан понимал, что у него в запасе — очень мало времени, чтобы выбраться из ловушки, тщательно расставленной Спалко.

Встав ногой на хромированный металлический поручень, который шел по периметру кабины, он вытянул руки вверх, к люку в потолке лифта, и уже собрался было его открыть, как какое-то неосознанное чувство заставило его остановиться. Приглядевшись повнимательнее, он заметил странный металлический блеск. Что это может быть? — подумалось ему. Вытащив из набора, полученного от Оскара, миниатюрный фонарик, Хан включил его, направил луч на шуруп в дальнем конце люка и увидел, что вокруг его шляпки обмотан тонкий медный провод. Люк был заминирован! Хан понял, что в тот момент, когда он попытается приподнять крышку люка, сработает детонатор, и заряд, заложенный на ней, взорвется.

В этот момент кабина лифта дернулась и рывками стала спускаться вниз.

* * *

Телефон Спалко зазвонил в тот самый момент, когда он вышел из комнаты для допросов. В окна спальни лились солнечные лучи, и он вошел в этот свет, блаженно подставив лицо животворному теплу.

— Алло!

Слушая собеседника, Спалко чувствовал, как учащается пульс. Он здесь! Хан находится в здании! Ладони Спалко непроизвольно сжались в кулаки. Теперь они оба у него в руках! Его работа здесь практически закончена.

Спалко приказал своим людям немедленно отправляться на третий этаж, а затем позвонил на главный пульт службы безопасности и отдал приказ включить пожарную тревогу, что заставит всех обычных служащих «Гуманистов без границ» срочно эвакуироваться из здания. После того как в коридорах взвыли сирены тревоги, мужчины и женщины побросали свою работу и в организованном порядке стали спускаться по лестницам, направляясь к пожарным выходам из здания.

К этому времени Спалко уже успел позвонить своему водителю и пилоту, приказав им готовить к вылету персональный самолет, который дожидался его в ангаре аэропорта Ферихедь.

Прежде чем вернуться и покончить с Джейсоном Борном, ему осталось сделать последний телефонный звонок. После того как Аннака взяла трубку, он проговорил:

— Хан находится в здании. Он блокирован в кабине лифта, и я послал людей, чтобы разобраться с ним на тот случай, если ему удастся оттуда выбраться, но ты знаешь его лучше, чем кто-либо. — Выслушав ее ответ, он прорычал: — Ты не открыла мне Америку! В общем, делай так, как считаешь нужным.

* * *

Хан ударил по кнопке экстренной остановки лифта, но ничего не произошло — кабина неумолимо продолжала ползти вниз. С помощью еще одного приспособления из набора Оскара он открутил панель управления, под которой оказалось головоломное переплетение проводов, однако Хан сразу же увидел, что провода, которые должны быть подключены к кнопке «СТОП», отсоединены. Хан ловко присоединил их к клеммам, снова надавил на кнопку, и после того, как кнопка плавно вошла в панель, кабина дернулась и замерла между четвертым и третьим этажом. Хан тем временем продолжал лихорадочно копаться в проводах.

* * *

На третьем этаже люди Спалко с автоматами на изготовку выстроились перед внешними дверями лифта. Использовав пожарный ключ, они принудительно открыли двери, и их взглядам предстала махина лифтовой шахты. Задрав голову, они увидели дно зависшей кабины лифта. Действуя в соответствии с полученными приказами, они подняли стволы автоматов и открыли ураганный огонь, разворотив пулями не меньше трети пола кабины. После такой канонады никто из находившихся в ней не смог бы уцелеть.

* * *

Прижавшись спиной к задней стене шахты лифта и упершись руками и ногами в боковые, Хан наблюдал за тем, как дно кабины, вырезанное пулями, словно консервным ножом, вываливается и падает вниз. От рикошета его оберегали двери лифта и сама шахта. В результате своих манипуляций с проводами Хану удалось раздвинуть двери лифта так, чтобы протиснуться сквозь них, и, когда началась автоматная стрельба, он уже успел подняться выше уровня крыши кабины.

Сейчас, когда улеглось гулкое эхо выстрелов, Хан услышал какое-то жужжание, словно рой пчел вылетел из улья и кружит неподалеку. Подняв голову, он увидел, что сверху, извиваясь и перехлестываясь, как две змеи, вниз летят две длинные веревки. Через секунду по ним стали быстро спускаться двое вооруженных до зубов охранников в штурмовом обмундировании и со снаряжением спецназа. Один из них заметил Хана и направил на него ствол автомата. Хан опередил его, выстрелив из пневматического пистолета. Оружие спецназовца выскользнуло из его вмиг онемевших пальцев, и под тяжестью собственного веса он заскользил по веревке. Когда он поравнялся с Ханом, тот, выбросив вперед руку, схватил бесчувственное тело и прижал к себе. В него прицелился второй боец — безликий в своем непроницаемом спецназовском шлеме, но за секунду до того, как грянул выстрел, Хан, ухватившись за веревку уже обездвиженного им бойца, крутанулся и использовал его тело в качестве щита. Затем он ударил ногой снизу вверх, выбив автомат из руки второго противника.

Оба спрыгнули на крышу кабины лифта одновременно. Маленькая квадратная коробочка со смертоносной взрывчаткой С-4 была примотана клейкой лентой к середине аварийного люка. Хан заметил, что шурупы, на которых держится люк, ослаблены. Если хотя бы один из них будет выдернут из гнезда, это приведет в действие детонатор, и кабина лифта разлетится на куски.

Хан нажал на курок своего пневматического пистолета, но противник видел, как чуть раньше он расправился с его напарником, и был настороже. Нырнув в сторону, он крутанулся вокруг своей оси и тоже ударил ногой вверх, выбив пистолет из руки Хана. В тот же момент он схватил с крыши лифта автомат своего товарища. Хан со всей силы наступил каблуком на его руку, пытаясь заставить его разжать пальцы. И тут снизу вновь раздались автоматные очереди. Охранники, столпившиеся на третьем этаже, стреляли вверх.

Воспользовавшись тем, что Хан на мгновение отвлекся, охранник ударил его по ноге и выдернул из-под нее свою руку с короткоствольным автоматом, который он все же ухитрился не выпустить из пальцев. Перед тем как он нажал на курок, Хан спрыгнул с крыши лифта и уцепился за стойку, к которой крепился механизм экстренного торможения. Укрывшись за нею от града пуль, он стал судорожно копаться в нем. Охранник, оставшийся сверху, успел заметить, куда делся его противник, и теперь распластался на крыше лицом вниз, целясь из автомата ему в голову. Однако, прежде чем он успел открыть огонь, Хану удалось разблокировать тормозной механизм, и кабина лифта рухнула вниз, унося с собой оторопевшего охранника.

Дотянувшись до ближайшей к нему веревки, по которой спустился один из врагов, Хан полез вверх и, добравшись до четвертого этажа, стал прилаживать к магнитному замку полученное от Оскара устройство, которое должно было временно парализовать охранные функции механизма. В этот момент снизу донесся грохот, обозначивший, что кабина лифта достигла расположенной в подвале финальной точки своего немудрящего маршрута. Видимо, от удара люк кабины отлетел, приведя в действие заряд С-4. Снизу вверх понесся огненный смерч, но в этот момент магнитный замок поддался, послышался щелчок, и Хан, перевалившись через край шахты, оказался в апартаментах Степана Спалко.

Вестибюль четвертого этажа был целиком выложен мраморными плитками цвета кофе с молоком, плафоны из чуть «подмороженного» стекла изливали мягкий, теплый свет. Хан вскочил на ноги и тут же увидел Аннаку. Она находилась не дальше чем в пяти метрах от него и, заметив Хана, бросилась бежать. По ее лицу Хан понял, что она удивлена и напугана, но это было легко объяснить: ни она, ни Спалко и предположить не могли, что Хан пожалует на их заветный четвертый этаж, да еще через парадный вход. Он беззвучно засмеялся. Что ж, с его стороны это действительно был подвиг. С этой мыслью Хан бросился в погоню.

Впереди него Аннака открыла какую-то дверь и, юркнув внутрь, захлопнула ее за собой. До его слуха донесся характерный звук защелкнувшегося замка. Он понимал, что в первую очередь обязан добраться до Борна и Спалко, но Аннака внезапно оказалась в роли неожиданного трофея, и Хан не мог от него отказаться.

Когда он добежал до запертой двери, в его руке уже позвякивала связка отмычек. Вставив одну из них в замок, он принялся с необыкновенной ловкостью орудовать воровским приспособлением, вращая его в прорези, и меньше чем через пятнадцать секунд дверь распахнулась. Аннаке этого времени хватило лишь на то, чтобы добежать до противоположного конца комнаты. Оглянувшись и посмотрев на него с выражением нескрываемого страха, она открыла еще одну дверь, нырнула внутрь и с грохотом захлопнула ее за собой.

Если бы Хан дал себе труд вспомнить дни, проведенные ими вместе, это выражение на ее лице наверняка насторожило бы его. Ему следовало помнить, что чувство страха было неизвестно Аннаке. Но теперь все его внимание было привлечено к этой весьма необычной комнате, в которой он оказался, — маленькой, квадратной, невзрачной и без окон. Ее стены и даже широкие деревянные плинтуса были недавно покрашены в мертвенно-белый цвет, начисто отсутствовала мебель. Здесь не было вообще ничего — ни единого предмета! Однако Хан обратил внимание на все эти странности и забеспокоился слишком поздно: над его головой уже послышалось негромкое зловещее шипение. Поглядев наверх, он увидел под потолком вентиляционные отдушины, через которые в комнату стал поступать газ. Задержав дыхание, Хан пошел к дальней двери и попытался отпереть замок с помощью отмычки, однако дверь не открывалась. Очевидно, с другой стороны она была заперта на засов. Тогда он бросился к той двери, через которую вошел, и подергал ручку, но и тут его ждала неудача.

Газ уже распространялся по запертой комнате, в одночасье превратившейся в душегубку. Хан был пойман в ловко расставленную ловушку.

* * *

Рядом с фарфоровой тарелкой, усыпанной крошками хлеба, и недопитым бокалом бордо Степан Спалко аккуратно разложил все предметы, изъятые у Борна: керамический пистолет, сотовый телефон Конклина, пачку банкнот и нож с выкидным лезвием.

Измученный, залитый кровью Борн в течение последних часов находился в состоянии медитации, в которое намеренно погрузил свое сознание. Сначала — для того чтобы воздвигнуть барьер между разумом и чудовищной болью, которую причинял его телу каждый новый злодейский инструмент, оказывавшийся в руках Степана Спалко, затем — пытаясь сохранить, не растратить на страдания остатки жизненной энергии, и наконец — чтобы свести на нет опустошающий эффект пытки и собрать в кулак внутренние силы.

Мысли о Мэри, Алиссон и Джеми вспыхивали в его опустошенном сознании, подобно призрачным огонькам на болоте, но зато с гораздо большей отчетливостью в мозгу, в котором воцарилось почти абсолютное спокойствие, всплывали воспоминания о годах, проведенных в залитом солнцем Пномпене. В нем снова вернулись к жизни Дао, Алисса и Джошуа. Он бросал Джошуа мяч, показывая ему, как следует пользоваться бейсбольной перчаткой, которую привез сыну из Штатов. В этот момент Джошуа повернулся к нему и спросил: «Почему ты попытался создать наши копии? Почему ты не спас нас?» Борн замешкался и тут же увидел, что на него смотрит лицо Хана, нависшее сверху подобно луне на черном небе. «Ты попытался воспроизвести своих прежних детей в лице новых. Ты даже дал им имена, начинающиеся на те же буквы!»

Ему хотелось выйти из состояния вынужденной медитации, вырваться из крепости, возведенной им для себя, чтобы защититься от ужасов, которым подверг его Спалко! Все, что угодно, лишь бы скрыться от обличающего взгляда, от сокрушительной правды, от разъедающего душу чувства вины.

Вина — вот оно, это слово! Именно от чувства вины бежал он все это время! С того самого дня, когда Хан назвался его сыном, он бежал от правды — точно так же, как когда-то сломя голову бежал из Пномпеня. Тогда ему казалось, что он бежит от обрушившейся на него трагедии, но истина заключалась в том, что ему хотелось скрыться от невыносимого чувства вины. Захлопнув дверь перед самым носом этого чувства, он стал спасаться бегством.

Помоги ему, Боже! В этом отношении Аннака полностью права: он и впрямь оказался трусом.

* * *

Приоткрыв затекшие кровью глаза, Борн увидел, что Спалко сунул деньги в карман и взял с тележки керамический пистолет.

— Я использовал вас для того, чтобы стряхнуть со своего хвоста ищеек из всех спецслужб мира, и вы сослужили мне в этом хорошую службу. — Спалко поднял пистолет и навел его дуло в невидимую точку, расположенную между глаз Борна. — Но, к сожалению, вы перестали быть нужны мне. — Его палец напрягся на спусковом крючке.

В этот момент в комнату вошла Аннака.

— Хан сумел проникнуть на четвертый этаж, — сообщила она.

Несмотря на недюжинное самообладание, Спалко удивился:

— Разве он не погиб? Я отчетливо слышал звук взрыва.

— Ему каким-то образом удалось обрушить лифт, и взрыв произошел в подвале.

— К счастью, последняя партия оружия уже погружена на корабль и отправлена. — Только сейчас Спалко мимолетно взглянул на женщину. — Где сейчас Хан?

— Он в ловушке, в запертой комнате. Нам пора отправляться.

Спалко согласно кивнул, подумав про себя, что в свое время он поступил совершенно правильно, способствовав сближению Аннаки и Хана. Двуличное создание, Аннака сумела изучить Хана настолько досконально, как это нипочем не удалось бы ему самому. Спалко снова стал смотреть на Борна и ощутил уверенность в том, что тот ему еще понадобится.

— Степан! — Аннака положила ладонь на его руку. — Самолет ждет. Нам нужно торопиться, чтобы покинуть здание незамеченными. Все системы пожаротушения задействованы, из лифтовых шахт выкачан воздух, поэтому риска крупного пожара нет. И все же в вестибюле локальные очаги существуют, поэтому скоро сюда прибудут пожарные экипажи. А возможно, уже прибыли.

Спалко посмотрел на нее с восхищением. Поистине, от внимания этой женщины не ускользнет ни одна мелочь! Затем резким движением он описал правой рукой широкую дугу и обрушил ствол пистолета на висок Борна.

— Я возьму это с собой, как сувенир о нашей первой и последней встрече.

Затем они с Аннакой покинули комнату.

* * *

Лежа на животе и отдирая кусок плинтуса, Хан лихорадочно работал маленькой фомкой из набора, который он получил от Оскара. Его глаза горели и слезились от газа, а легкие готовы были лопнуть из-за недостатка кислорода. Он понимал: в его распоряжении — всего несколько секунд, а затем газ сделает свое дело.

Наконец удача улыбнулась ему: часть плинтуса отломилась, и из соседней комнаты в образовавшуюся щель проник ручеек животворного воздуха. Приникнув лицом к этому самодельному вентиляционному отверстию, Хан стал вдыхать его полной грудью. Затем, сделав последний глубокий вдох, он снова задержал дыхание, убрал голову и сунул в проделанное им отверстие небольшой заряд С-4, также полученный от Оскара. Именно этот пункт в списке требуемых приспособлений подсказал последнему, насколько рискованное предприятие ожидает Хана, и побудил Оскара снабдить его также «спасательным набором».

Протолкнув взрывчатку поглубже, Хан откатился к противоположной стене и нажал на кнопку пульта дистанционного управления. Грянул взрыв. Кусок стены обрушился, и в ней образовалась дыра внушительных размеров. Не дожидаясь, пока осядут клубы пыли и штукатурки, Хан кинулся в пролом и оказался в спальне Степана Спалко.

* * *

Солнце ярко светило в окно и отбрасывало яркие блики на зеркальную поверхность текущего внизу Дуная. Хан настежь распахнул все рамы на тот случай, если какая-то часть газа выберется из комнаты-душегубки и найдет путь сюда. Как только окна оказались открыты, до его слуха донеслись завывания сирен, и, поглядев вниз, Хан увидел стоящие перед зданием пожарные и полицейские машины, десятки суетящихся людей. Он отступил от окна, огляделся и попытался восстановить в памяти план этажа, который видел на экране компьютера в кабинете Хирна.

Когда ему это удалось, он повернулся лицом к стене, за которой, по его расчетам, должно было находиться загадочное пустое пространство. Стена была обшита полированными деревянными панелями. Одну за другой он стал обследовать их, поочередно прижимая к каждой ухо и простукивая костяшками пальцев. Третья панель слева оказалась потайной дверью и, после того как он нажал на нее, повернулась на сорок пять градусов, открыв вход в соседнее помещение.

Хан ступил внутрь и очутился в просторной комнате с черными бетонными стенами и полом, выложенным белой плиткой. В воздухе пахло кровью и потом, а прямо перед ним, пристегнутый ремнями к зубоврачебному креслу, истерзанный, окровавленный, сидел обнаженный до пояса Джейсон Борн. Хан смотрел на своего бывшего противника, на заляпанный кровью пол вокруг него. Руки, плечи, грудь и спина Борна представляли собой настоящее месиво: опухшие раны, покрытая волдырями от ожогов плоть. Две повязки, предохранявшие его сломанные ребра, были срезаны и валялись на полу, третья, наложенная непосредственно на тело, оставалась на месте.

Борн слегка повернул голову и посмотрел на Хана взглядом быка, выдержавшего бой на корриде, — израненного, но непобежденного.

— Я слышал второй взрыв, — едва слышно проговорил он, — и подумал, что ты погиб.

— И теперь — разочарован? — оскалился Хан. — Где он? Где Спалко?

— Боюсь, ты опоздал, — ответил Борн. — Он сбежал. Аннака Вадас — с ним.

— Она работала на него с самого начала, — сказал Хан. — Я пытался предупредить тебя тогда, в клинике, но ты не стал слушать.

Этот горький упрек заставил Борна тяжело вздохнуть и снова закрыть глаза.

— Мне было некогда.

— Тебе, как я погляжу, всегда некогда выслушать то, что тебе хотят сказать.

Хан подошел к Борну, и у него перехватило горло. Он понимал, что должен немедленно отправляться по следу Спалко, но что-то связывало его, не позволяя сдвинуться с места, уйти отсюда. Он продолжал рассматривать увечья, нанесенные этому человеку Степаном Спалко.

— Теперь ты убьешь меня? — проговорил Борн. Это был даже не вопрос, а скорее констатация факта.

Хану было ясно, что более удобной возможности ему не представится. Темная жажда мести, которую он так долго пестовал в своей душе, которая стала его единственным другом и соратником, которая день ото дня росла, питаясь живущей в нем безбрежной ненавистью, все еще никак не хотела умирать. Она требовала от него уничтожить Борна и почти одержала над ним верх. Почти... Он почувствовал импульс, который начался где-то внизу и стал подниматься к правой руке, побуждая ее к действию, но этот импульс прошел мимо сердца и поэтому тут же угас.

Хан резко развернулся на каблуках и вышел в роскошную спальню Спалко, а менее чем через минуту вернулся со стаканом воды и целым набором предметов, которые позаимствовал в ванной комнате. Поднеся стакан к губам Борна, он слегка наклонил его и ждал до тех пор, пока тот не опустел. Как будто помимо собственной воли, его руки расстегнули пряжки ремней, подарив свободу лодыжкам и запястьям Борна, а затем принялись обмывать и дезинфицировать его раны.

Борн молча наблюдал за действиями Хана, не отрывая ладоней от ручек кресла. Как ни странно, сейчас, получив свободу, он ощущал себя еще в большей степени обездвиженным, чем тогда, когда был пристегнут ремнями. Он не отрывал взгляда от Хана, тщательно изучая каждую черточку его лица. Неужели он действительно видит перед собой рот Дао и свой собственный нос или это всего лишь иллюзия? Если перед ним действительно его сын, Борн обязан увериться в этом; он обязан узнать, что произошло на самом деле. И все же он по-прежнему испытывал потаенный страх, какую-то необъяснимую неуверенность. Мысль о том, что он вступил в смертельную схватку с собственным сыном после долгих лет, в течение которых считал его погибшим, была невыносимой. Но столь же невыносимым было и молчание, воцарившееся сейчас. Поэтому Борн заговорил на другую тему — постороннюю, но представлявшую первостепенный интерес для них обоих.

— Ты хотел знать, что задумал Спалко, — заговорил Борн, дыша медленно и глубоко, поскольку каждое прикосновение тампона с антисептиком заставляло его испытывать острые спазмы боли. — Он похитил оружие, изобретенное Феликсом Шиффером, портативный биораспылитель. И еще Спалко каким-то образом удалось прибрать к рукам Петера Сидо — эпидемиолога, работавшего в клинике, — и получить от него начинку для зарядов.

Хан отбросил в сторону пропитавшийся кровью марлевый тампон и взял чистый.

— И что же это такое?

— Может, сибирская язва, может, геморрагическая лихорадка... Точно не знаю, но, без сомнения, какой-то смертоносный вирус.

Хан продолжал обрабатывать раны Борна. Пол вокруг них был уже усеян красными от крови кусками марли.

— Для чего ты рассказываешь мне все это? — с нескрываемым подозрением поинтересовался Хан.

— Потому что знаю, каким образом Спалко намеревается использовать это оружие.

Хан на мгновение оторвался от своего занятия и поднял глаза на Борна, а тот, встретившись с ним взглядом, испытал чуть ли не физическую боль. Сделав глубокий вдох, он продолжал:

— Спалко очень ограничен во времени. Он страшно торопился убраться отсюда. Поэтому несложно сделать вывод...

— Антитеррористический саммит в Рейкьявике.

Борн кивнул:

— Это — единственное логичное предположение.

Хан встал, подошел к шлангу, повернул кран и ополоснул руки, глядя, как с них стекает розовая вода, кружась водоворотом, прежде чем исчезнуть в огромной решетке водостока.

— Вероятно, ты прав.

— Я пойду по их следу, — сказал Борн. — Сложив воедино все кусочки головоломки, я понял, что Конклин спрятал Шиффера, а заодно — Вадаса и Молнара потому, что ему стало известно о планах Спалко. В доме Алекса я нашел его блокнот, а в нем — кодовое название этого биораспылителя: NX-20.

— Вот, значит, за что убили Конклина, — понимающе кивнул Хан. — Почему же он не сообщил обо всем, что узнал, в агентство? Уж наверняка такая махина, как ЦРУ, сумела бы лучше позаботиться о докторе Шиффере.

— Тому может быть много причин, — ответил Борн. — Он мог думать, что ему не поверят, ведь Спалко известен во всем мире как выдающийся филантроп. Может быть, ему не хватало времени, а его сведения были недостаточно убедительны и полны, чтобы убедить бюрократов из ЦРУ действовать немедленно. Кроме того, надо знать Алекса: он не из тех, кто любит делиться секретами с кем бы то ни было.

Борн поднялся — с трудом, кривясь от боли и опираясь рукой на спинку кресла. Он так долго сидел в одном положении, что ноги онемели и не желали слушаться.

— Шиффера Спалко убил, и я полагаю, что доктор Сидо тоже в его руках — живой или мертвый. Я должен остановить его, не позволить ему перебить всех, кто соберется на саммите.

Хан взял с тележки сотовый телефон и протянул его Борну:

— На, звони в агентство.

— Думаешь, они мне поверят? Ведь агентство считает что именно я застрелил Конклина и Панова в доме в Манассасе!

— Тогда позвоню я. Даже такие бюрократы, какие сидят в ЦРУ, не могут оставить без внимания звонок, пусть и анонимный, с предупреждением об угрозе жизни президенту Соединенных Штатов.

Борн с сомнением покачал головой:

— Шеф американской службы безопасности, человек по имени Джеми Халл, — это карьерист и самовлюбленный осел. Он обязательно найдет способ дезавуировать такое предостережение. — Во взгляде Борна засверкали прежние огоньки — его глаза вновь обрели жизнь. — А значит, остается единственный способ не допустить трагедии. Вот только я сомневаюсь, что сумею сделать это один.

— Судя по твоему виду, — хмыкнул Хан, — один ты сейчас вообще ни на что не годишься.

Борн заставил себя посмотреть молодому человеку прямо в глаза.

— Тем более это еще одна причина, по которой ты должен мне помочь.

— Ты спятил!

Борн с трудом подавил внутри себя поднимающуюся враждебность.

— Ты хочешь добраться до Спалко не меньше моего, так что же тебе мешает присоединиться ко мне?

— Все, все мешает! — гаркнул Хан. — Взгляни на себя — ты же развалина!

Борн уже встал с кресла и теперь ходил по комнате, разминая мышцы и чувствуя, как с каждым сделанным шагом к нему возвращаются былая сила и уверенность в себе. Хан тоже заметил это и был буквально поражен.

— Обещаю, что тебе не придется выполнять всю тяжелую работу, — с усмешкой сказал Борн, глядя на собеседника.

Категорического отказа не последовало. Наоборот, Хан пусть и ворчливо, но согласился, сам, впрочем, не понимая, что заставляет его так поступить.

— Первое, что нам предстоит, — это выбраться отсюда живыми и невредимыми.

— Я знаю, — усмехнулся Борн, — но из-за пожара, который ты устроил, в здании сейчас кишмя кишат брандмейстеры и полицейские.

— Если бы я его не устроил, то не смог бы пробраться сюда, — парировал Хан.

Борн видел, что эта беззлобная пикировка ничуть не ослабляет напряжение между ними, скорее наоборот. Они не знали, как говорить друг с другом, и Борн задумался над тем, станет ли это вообще когда-нибудь возможным.

— Спасибо, что спас мне жизнь, — поблагодарил он.

— Не льсти себе, — ответил Хан, не глядя в его сторону, — я пришел сюда для того, чтобы прикончить Спалко.

— Что ж, — сказал Борн, — в конце концов, хоть за что-то я могу сказать Спалко «спасибо».

Хан покачал головой:

— Нет, все равно ничего не выйдет. Я не доверяю тебе, а ты — мне.

— Я постараюсь, — ответил Борн. — Что бы нас ни разделяло, опасность, исходящая от Спалко, гораздо страшнее, и мы должны его нейтрализовать.

— Не учи меня! — отрезал Хан. — Ты мне для этого не нужен. И никогда не был нужен... — Он заставил себя поднять глаза и посмотреть на Борна. — Ну ладно, давай договоримся так. Я согласен работать в паре с тобой, но только на одном условии: ты вытащишь нас отсюда.

— Договорились. — Борн улыбнулся, заставив Хана смутиться. — В отличие от тебя у меня, пока я сидел здесь, было много времени для раздумий относительно того, как выбраться отсюда. Я предположил, что, даже если каким-то образом сумею освободиться из этого кресла, с помощью обычных методов мне далеко не уйти. В таком состоянии я просто не способен противостоять эскадрону охранников Спалко. Поэтому я остановился на ином решении.

Хан почувствовал раздражение, как и всякий раз, когда этот человек оказывался предусмотрительнее его самого.

— Ну и что же ты придумал? — спросил он.

Борн мотнул головой в сторону металлической решетки посередине комнаты.

— Водосток? — недоверчиво спросил Хан.

— А почему бы и нет! — Борн опустился на колени рядом с решеткой. — Отверстие достаточно большое, чтобы в него смог пролезть человек. — Он нажал кнопку на рукоятке ножа и после того, как из нее, сверкнув в свете ламп, выскочило лезвие, просунул его в щель между решеткой и бетонным краем водостока. — Не хочешь мне помочь?

Хан встал на колени по другую сторону водостока и, когда Борн, используя нож в качестве рычага, немного приподнял решетку, ухватился за ее край и потянул вверх. Отложив нож, Борн присоединился к нему, и совместными усилиями они подняли тяжеленную чугунную решетку.

Хан заметил, что от усилия Борн сморщился, и в этот момент внутри его возникло некое мрачное ощущение — странное и одновременно знакомое: что-то вроде гордости, которое он смог определить не сразу и к тому же с душевной болью.

Такое же чувство он испытывал, будучи мальчишкой, еще до того, как, оказавшись брошенным, заблудившись, пребывая в шоке, плутал в окрестностях Пномпеня. С тех пор ему удалось успешно блокировать его, и оно никогда больше не тревожило душу Хана. Вплоть до сегодняшнего дня.

Они откатили решетку в сторону. Борн взял кусок окровавленной повязки, которую Спалко срезал с его тела, и тщательно завернул в него сотовый телефон. Затем он сложил нож и рассовал эти предметы по карманам.

— Кто пойдет первым? — спросил он.

Хан с деланным равнодушием пожал плечами, демонстрируя абсолютную холодность. На самом деле он слишком хорошо представлял, куда может выводить этот чертов водосток.

— Твоя идея — ты и решай.

Борн опустился в отверстие по пояс.

— Подожди десять секунд, а затем полезай следом, — сказал он напоследок и скрылся из виду.

* * *

Аннака ликовала. В бронированном лимузине Спалко они мчались по направлению к аэропорту, и теперь уже никто не мог остановить их. Последняя уловка, на которую она пошла, побеседовав с Этаном Хирном, как выяснилось, оказалась вовсе не обязательной, но она не жалела о том, что совершила этот подход к нему и попыталась обеспечить свою безопасность на тот случай, если Спалко проиграет. Аннака всегда предпочитала подстраховаться, а в тот момент, когда она решила договориться с Хирном, Спалко, как ей казалось, балансировал на краю пропасти.

Глядя на него теперь, Аннака подумала, что не должна была сомневаться в нем ни секунды. Спалко обладал смелостью, фантастическими навыками и способностью перевернуть целый мир для достижения своих целей. Даже столь амбициозной, как та, которую он поставил перед собой сегодня. После того как он впервые поведан ей о своих планах, Аннака отнеслась к ним скептически, и этот скепсис жил в ней вплоть до последней минуты, когда он организовал их переправку на противоположный берег Дуная по старому туннелю, который шел под дном реки и где во время войны жители города укрывались от воздушных налетов.

Спалко наткнулся на этот туннель после того, как приобрел здание для штаб-квартиры «Гуманистов без границ». Он отремонтировал его и успешно изъял любое упоминание о туннеле из всех архитектурных документов. Так что до последнего времени существование этого подземного, а точнее, подводного хода оставалось его личным секретом.

Лимузин с водителем поджидал их у дальнего конца здания, под пламенеющим солнцем позднего полудня, и вот, проехав под Дунаем, они уже неслись по автотрассе по направлению к аэропорту Ферихедь. Аннака подвинулась ближе к Степану, и, когда он повернул к ней свое лицо, которым она неизменно восхищалась, женщина взяла его руку и на некоторое время задержала ее в своих ладонях. Мясницкий фартук и резиновые перчатки он стянул и выбросил в окно, когда они еще ехали по туннелю. Сейчас на нем были джинсы, белоснежная рубашка и легкие мокасины. Глядя на него, невозможно было поверить, что он бодрствовал всю ночь.

Спалко улыбнулся:

— Я полагаю, бокал шампанского — это именно то, что сейчас нужно, а?

— У тебя все всегда предусмотрено, Степан! — засмеялась она.

Спалко указал ей на тонкие хрустальные бокалы, установленные в специальных нишах на внутренних панелях задних дверей. Аннака наклонилась, чтобы взять два из них, а Спалко тем временем извлек из автомобильного бара бутылку холодного шампанского, сорвал с горлышка фольгу и ловко извлек пробку. По обе стороны автострады пролетали многоэтажные здания, и постепенно угасающее светило отражалось в их бесчисленных стеклах. Спалко наклонил бутылку и наполнил бокалы светло-янтарной пенящейся жидкостью.

Они выпили по глотку шампанского, и Аннака посмотрела в глаза Степана. Они были как брат с сестрой, а может, и ближе, поскольку их отношения не отягощал багаж соперничества, который неизменно накапливается у людей, растущих в одной семье. Аннака подумала, что из всех представителей противоположного пола, которых она когда-либо знала, Спалко больше всего отвечал ее представлениям об идеале мужчины. И не то чтобы ей не хватало спутника жизни. Когда она была девочкой, ей вполне хватило бы отца, но этому не суждено было случиться. Поэтому она остановила свой выбор на Спалко — сильном, умном, неуязвимом. В нем сочетались все качества, которые любая дочь хотела бы видеть в своем отце.

Лимузин подъезжал к границе города, и многоэтажки попадались уже значительно реже. День постепенно угасал, и солнце клонилось все ниже к линии горизонта. Ветер утих, и облака застыли на порыжевшем небосводе — идеальная погода для взлета.

— Не хочешь послушать музыку? — спросил Спалко. — Что-нибудь такое, что гармонирует с шампанским. — Рука Степана поднялась к CD-чейнджеру, укрепленному над его головой. — Что же мы поставим: Баха?

Бетховена? Нет, конечно же, Шопена!

Спалко выбрал соответствующий диск, нажал кнопку, но вместо заветной мелодии ее любимого композитора Аннака услышала собственный голос: "Так на кого же вы работаете — на Интерпол? Впрочем, нет, у вас — иные повадки. На ЦРУ? Тоже нет. Если бы американцы попытались внедрить своего агента в их организацию, Степан, несомненно, знал бы об этом..."

Рука Аннаки с бокалом замерла в воздухе.

«Не стоит так пугаться, Этан».

Спалко с улыбкой смотрел на нее поверх своего бокала, и от этого у нее похолодело под сердцем.

«На самом деле меня все это не волнует. Я всего лишь хочу иметь страховой полис на тот случай, если здесь запахнет паленым. Вы и есть этот самый полис».

Спалко остановил запись, и в салоне повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь еле слышным урчанием двигателя.

— Ты, верно, ломаешь голову над тем, каким образом мне стало известно о твоем предательстве?

Аннака обнаружила, что временно утратила дар речи. Ее мозг был парализован, а вся жизнь оказалась поделена на две части: до того, как Степан таким добрым голосом спросил ее, какую музыку ей хочется послушать, и — после. Сейчас ей больше всего на свете хотелось вернуться в это «до». Воспаленное сознание могло фиксировать лишь эту трещину, которая расколола надвое ее жизнь, за доли секунды расширилась и превратилась в бездонную пропасть, что разверзлась у ее ног. Как прекрасна была ее жизнь до того момента, как Спалко нажал на кнопку воспроизведения, и в какой непроходимый кошмар превратилась она после того, как он выключил запись!

Неужели он до сих пор улыбается этой своей крокодильей улыбкой? Ей вдруг показалось, что она не может сфокусировать взгляд, и Аннака непроизвольным жестом вытерла глаза.

— Боже милостивый, Аннака, неужели это — взаправдашние слезы? — Спалко горестно покачал головой. — Ты разочаровываешь меня, хотя, если говорить откровенно, я постоянно думал: когда же ты предашь меня? В этом отношении твой мистер Борн был совершенно прав.

— Степан, я... — Аннака умолкла оттого, что не узнала собственный голос — он звучал жалко и униженно, а умолять кого бы то ни было она не умела и не желала. На душе и без того было отвратительно.

Спалко показал ей какой-то предмет, зажатый между его большим и указательным пальцами. Это был крошечный диск, даже меньше, чем батарейка для наручных часов.

— Электронное подслушивающее устройство, установленное в кабинете Хирна. — Он хохотнул. — Самое смешное — в том, что я его ни в чем предосудительном и не подозревал. Такие штуки устанавливаются в кабинетах всех новых сотрудников, по крайней мере, на первые полгода. — Диск исчез столь же волшебным образом, каким и появился. — Тебе не повезло, Аннака, а мне — наоборот.

Спалко допил шампанское и поставил бокал на прежнее место. Аннака по-прежнему не шевелилась. Она сидела, выпрямив спину и крепко держа блестящую ножку бокала. Спалко с нежностью посмотрел на нее.

— Знаешь, Аннака, если бы на твоем месте оказалась другая женщина, она к этому времени была бы уже мертва. Но нас с тобой так много связывает, мы с тобой столько всего делили — в том числе и твою мать! — Спалко склонил голову набок, подставив лицо последним лучам вечернего солнца. Правая его часть была лишена пор и блестела в точности так же, как стекло лимузина. Машина свернула на прямую трассу, ведущую к аэропорту, и жилые строения на их пути почти не попадались.

— Я люблю тебя, Аннака. — Левой рукой Спалко обнял ее за талию. — Я люблю тебя так, как никогда не смогу полюбить никого другого. — Выстрел из пистолета, позаимствованного у Борна, оказался на удивление тихим. Тело Аннаки отбросило в его заботливые объятия, а ее голова упала ему на плечо. Он ощутил дрожь, пробежавшую по ее телу, и понял, что пуля угодила точно в сердце женщины. При этом Спалко неотрывно смотрел в ее глаза.

Он чувствовал, как ее горячая кровь стекает по его пальцам и течет вниз, на кожаные сиденья лимузина. Казалось, что ее глаза улыбаются, но в остальном лицо Аннаки было лишено какого-либо выражения. Даже на пороге смерти, подумалось ему, эта женщина не ощутила страха.

— У вас все в порядке, мистер Спалко? — спросил шофер.

— Теперь — да, — ответил Спалко.

Глава 27

Дунай был холоден и темен. Израненного Борна удар о воду там, где он вылетел из трубы водостока, заставил еще раз застонать от боли, но Хану пришлось гораздо хуже. И причиной тому была вовсе не обжигающе холодная вода, а темнота, которой она обволокла Хана, вернув его в тот самый ночной кошмар, что мучил его годами.

Шок от соприкосновения с водой, поверхность, находящаяся, как казалось, в миле над его головой, — все это заставило Хана вновь почувствовать, что к его щиколотке веревкой привязано белое, полуразложившееся тело, медленно вращающееся вокруг своей оси на глубине под ним. Ли-Ли звала его, Ли-Ли хотела, чтобы он присоединился к ней...

Хану казалось, что он погружается все глубже, в спокойные темные воды. А затем его вдруг потащили. Кто — Ли-Ли? — метнулось в его мозгу.

И в тот же момент он ощутил тепло другого тела — большого и, несмотря на нанесенные ему раны, все еще неимоверно сильного. Хан почувствовал, как руки Борна обвивают его талию, как он делает резкие толчки ногами, отталкиваясь от воды, чтобы выбраться из быстрого течения, в которое они попали, и вырваться из глубины.

Хан был на грани того, чтобы заплакать или хотя бы закричать. Ему хотелось наказать Борна, избить его до беспамятства, но, когда они вынырнули на поверхность и добрались до гранитной набережной, он всего лишь оторвал от себя руку, обнимавшую его за талию, и уставился на своего спутника злыми глазами.

— Что ты делаешь? — прорычал Хан. — Ты меня чуть не утопил!

Борн открыл было рот, чтобы ответить, но затем передумал. Вместо этого он указал в сторону здания «Гуманистов без границ», высившегося на берегу голубого Дуная. Там по-прежнему не утихала бестолковая суета. Мигали проблесковые маячки карет «Скорой помощи», пожарных и полицейских машин, на тротуарах, подобно морским волнам, плескались толпы людей: к сотрудникам, эвакуированным из здания, присоединились толпы любопытных. Зеваки заполонили все прилегающие улицы, гроздьями свешивались из окон, крутя головой, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Речные суденышки, проплывавшие мимо, остановили свой ход и замерли на водной глади, несмотря на то что полицейские с берега отчаянно жестикулировали, требуя от них продолжать движение, а пассажиры сгрудились у поручней, также желая поглазеть на то, что, по их предположениям, могло оказаться каким-нибудь серьезным происшествием. Однако они опоздали: пожар, начавшийся в результате взрыва лифта, похоже, уже был потушен.

Прячась в тени набережной, Борн и Хан дошли до железной лестницы, поднимавшейся от воды, и взобрались по ней настолько быстро, насколько смогли. К счастью для них, все взгляды были прикованы к зданию «Гуманистов». Чуть впереди начинался участок, где велся ремонт набережной. Рабочие вырыли тут углубление — ниже уровня улицы, но выше воды, — которое простиралось на несколько метров вперед. Свод этой небольшой рукотворной «пещеры» подпирали мощные деревянные балки. Здесь они и укрылись.

— Дай мне мобильник, — попросил Хан. — Мой весь вымок.

Борн развернул телефон Конклина и протянул его своему спутнику. Хан позвонил Оскару и после того, как связь была установлена, объяснил ему, где они находятся и что им от него нужно. Выслушав ответ, он прикрыл трубку ладонью и сообщил Борну:

— Мой агент в Будапеште заказывает для нас чартерный авиарейс. Кроме того, он доставит антибиотики для тебя.

— Хорошо, — кивнул Борн, — посмотрим, насколько он хорош. Скажи ему, что нам нужны планы отеля «Оскьюлид» в Рейкьявике.

Хан смерил его таким взглядом, что на секунду Борну показалось, будто тот сейчас отключит телефон — просто так, от злости и из чувства противоречия. Он прикусил губу. Ему бы следовало помнить, что с Ханом следует разговаривать более миролюбиво и без апломба.

Однако Хан все же передал Оскару его слова, и тот ответил, что для этого потребуется примерно час.

— Он не сказал, что это невозможно? — поинтересовался Борн.

— Это слово Оскару незнакомо.

— Прекрасно! Даже мои агенты не смогли бы сработать лучше!

* * *

Холод и пронизывающий ветер были невыносимы, и, пытаясь хоть как-то укрыться от них, беглецы скорчились в самом дальнем углу своего ненадежного укрытия. У Борна наконец появилась возможность оценить ущерб, нанесенный ему изуверскими инструментами Спалко, и убедиться, что Хан добросовестно обработал многочисленные порезы на его руках, ногах и груди. Сам Хан снял с себя куртку и вывернул ее наизнанку. Борн заметил, что на ее внутренней стороне — множество карманов и в каждом из них что-то есть.

— Что это у тебя там? — поинтересовался он.

— Секрет фирмы, — буркнул Хан и, вновь взяв у Борна сотовый телефон, окончательно замкнулся в собственном мире. — Этан? Это я. У тебя все в порядке?

— Как сказать, — ответил Хирн. — Я обнаружил, что мой кабинет прослушивается.

— Спалко знает, на кого ты работаешь?

— Я никогда не упоминал твое имя, а звонил тебе только с улицы.

— И все же тебе лучше поскорее смотать удочки.

— Я тоже так думаю, — сказал Хирн. — Рад тебя слышать. После всех этих взрывов я уж и не знал, что думать.

— Не будь таким пессимистом, Этан. Итак, много ли тебе удалось собрать на него?

— Вполне достаточно.

— Забирай все, что сможешь, и немедленно уходи. Я намерен поквитаться с ним, что бы ни произошло.

Хан услышал в трубке судорожный вздох.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что мне нужна помощь. Если по какой-то причине ты не сумеешь передать мне материалы, свяжись с... Погоди минутку. — Повернувшись к Борну, Хан спросил: — Есть ли в агентстве кто-то, кому можно доверять и кто сумел бы распорядиться с компроматом против Спалко?

Борн поначалу отрицательно мотнул головой, но затем понял, что ошибся. Он вспомнил, что Конклин говорил ему о заместителе Директора, который, по словам Алекса, был не только порядочным, но и независимым человеком.

— Мартин Линдрос, — торопливо сказал он.

Хан кивнул и повторил это имя Хирну, а затем прервал связь и вернул Борну телефон.

Борн находился в замешательстве. Ему хотелось наладить более доверительные отношения с Ханом, но он не знал, как это сделать. Наконец он решил расспросить его о том, как ему удалось проникнуть в комнату для допросов, и испытал подлинное облегчение, когда Хан не отказался поддержать разговор. Он рассказал Борну о том, как попал в штаб-квартиру «Гуманистов», спрятавшись в диване, о взрыве в шахте лифта и о своем побеге из комнаты-"душегубки". Однако при этом Хан ни словом не обмолвился о предательстве Аннаки.

Борн слушал это повествование со все возрастающим восхищением, и все же отчасти он словно был где-то в другом месте, как будто разговаривали не с ним. Внутренне он сторонился Хана. Возможно, причиной тому были все еще болевшие раны. Самочувствие Борна оставалось настолько скверным, что он пока был не готов к тому, чтобы задавать Хану вопросы, от которых его буквально распирало. Поэтому их разговор складывался сумбурно, оба испытывали неловкость, старательно обходя острые углы и избегая затрагивать самую важную тему. Она лежала между ними наподобие крепости, которую можно осадить, но нельзя взять штурмом.

Часом позже подъехал фургон компании, в которой работал Оскар. За рулем находился он сам, а при нем были новая одежда, полотенца, простыни, а также антибиотики для Борна. Кроме того, он вручил им термос с горячим кофе. Забравшись на заднее сиденье, они переоделись, а Оскар взял большой пластиковый мешок и сложил в него их прежнюю, промокшую и изорванную одежду. Всю, кроме удивительной куртки Хана. После этого он вручил им еду и минеральную воду. Все это мужчины поглотили с рекордной скоростью.

Если Оскар и удивился, увидев раны Борна, то не подал виду, из чего Хан сделал вывод: его агент решил, что их атака на штаб-квартиру «Гуманистов» увенчалась триумфальным успехом. Борну Оскар передал легкий портативный компьютер.

— Схемы всех основных и вспомогательных систем отеля загружены на жесткий диск, — пояснил он, — а также — карты Рейкьявика, его окрестностей и еще кое-какая базовая информация, которая, как я подумал, может вам понадобиться.

— Я просто потрясен! — сказал Борн, и Оскар просиял от удовольствия. Однако на самом деле эти слова были адресованы Хану.

* * *

Телефон Мартина Линдроса зазвонил в одиннадцать часов с чем-то утра по Гринвичу. После этого он прыгнул в свою машину и уже через восемь минут затормозил у ворот больницы Джорджа Вашингтона, хотя обычно этот путь занимал у него не менее четверти часа.

Детектив Гарри Гаррис находился в палате интенсивной терапии. Прорваться через кордон больничных охранников Линдросу удалось лишь с помощью служебного удостоверения, а затем кто-то из вечно спешащих больничных обитателей проводил его до нужного места. Линдрос отдернул занавеску, которая огораживала с трех сторон больничную койку, и, шагнув вперед, снова задернул ее.

— Что с тобой стряслось? — спросил он.

Гаррис лежал на постели столь же беспомощно, как Иисус Христос когда-то висел на кресте. Лицо его опухло и лишилось красок, верхняя губа лопнула, а под левым глазом чернела глубокая рана с наложенными на нее швами.

— Меня уволили — вот что стряслось.

— Ничего не понимаю, — мотнул головой Линдрос.

— Помощник президента по национальной безопасности вызвала моего босса. Сама. Напрямую. И потребовала, чтобы меня уволили. Вышибли без выходного пособия и пенсии. Именно так он изложил мне суть дела вчера, в своем кабинете.

Руки Линдроса сжались в кулаки.

— А дальше?

— Что значит «а дальше»? Он меня уволил! Вышиб пинком под зад! Разжаловал, несмотря на мою многолетнюю и безупречную службу.

— Я спросил, как ты оказался здесь?

— А-а, это... — Гаррис повернул голову на подушке и уставился в стену. — По-моему, я напился.

— По-твоему?!

Гаррис повернул голову к Линдросу, глаза его засверкали от злости.

— Ладно, я не просто напился, а надрался, нажрался, как свинья, — тебя это устраивает? Я считал, что не заслужил такого!

— Но с обычного похмелья такой рожи не бывает!

— Да, черт побери! Я повздорил с парочкой байкеров, и, если мне не изменяет память, эта ссора обернулась крупной потасовкой.

— Зная тебя, я могу предположить, что ты сам напросился на драку.

Гаррис ничего не ответил.

Линдрос провел ладонью по лицу и бесцветным голосом произнес:

— Я помню, что обещал тебе заняться этим, Гарри. Мне казалось, что ситуация — у меня под контролем, я даже частично задействовал самого Директора. Но откуда мне было знать, что помощник президента по национальной безопасности нанесет удар первой?

— Да пошла она! — устало проронил Гаррис. — Пошли они все... — Он горько усмехнулся: — Знаешь, как говорила моя мама? «Ни одно доброе дело не остается безнаказанным!»

— Послушай, Гаррис, я ни за что не сумел бы раскрутить всю эту интригу с Шиффером без твоей помощи.

Поэтому я ни за что не брошу тебя на произвол судьбы. Я вытащу тебя из всего этого дерьма, обещаю!

— Правда? Хотел бы я узнать, как это тебе удастся!

— Великий полководец Ганнибал сказал однажды: «Мы либо найдем выход, либо проложим его сами».

* * *

Когда с приготовлениями было покончено, Оскар отвез их в аэропорт. Что касается Борна, то он был счастлив, что машину ведет кто-то другой, поскольку все его тело продолжала разламывать нестерпимая боль. Однако при этом он оставался начеку и был готов действовать. Он испытывал профессиональное удовольствие, наблюдая за тем, как Оскар то и дело поглядывает в зеркало заднего вида, пытаясь определить, нет ли за ними «хвоста». Нет, похоже, их никто не преследовал.

Впереди замаячила контрольная башня аэропорта, и буквально через сотню метров Оскар свернул со скоростной трассы на боковое ответвление. Ни одного полицейского в пределах видимости не было, и все казалось естественным. И все же Борн чувствовал, что внутри его нарастает какая-то необъяснимая тревога.

Направляясь к зафрахтованному самолету, их фургон петлял по бетонным дорожкам аэропорта, но никто не подошел к ним. Самолет уже поджидал их — заправленный и в полной готовности. Перед тем как выйти из фургона, Борн напоследок сжал руку Оскара и проговорил:

— Спасибо! Еще раз спасибо!

— О чем речь! — улыбнулся в ответ Оскар. — Все дополнительные услуги будут включены в счет!

После этого Оскар укатил, а они двое поднялись по трапу в чрево самолета.

Пилот приветствовал их на борту своего воздушного судна, втянул трап и закрыл герметичный люк. Борн сообщил пилоту их маршрут, и уже через пять минут, пробежав по взлетно-посадочной полосе и оторвавшись от ее бетона, крылатая машина начала свое двухчасовое путешествие к столице Исландии — Рейкьявику.

* * *

— Рыбацкая шхуна появится в зоне видимости через три минуты, — доложил пилот.

Спалко поправил в ухе миниатюрный электронный наушник, взял портативную холодильную камеру, полученную от Сидо, и, пройдя в хвостовую часть самолета, надел парашют. Застегивая лямки, он смотрел на затылок Петера Сидо. Доктор был пристегнут наручниками к креслу, а в соседнем сидел вооруженный мужчина.

— Вы знаете, куда его доставить, — негромко сказал пилоту Спалко.

— Так точно, сэр. Прямиком в Гренландию.

Спалко подошел к заднему люку, подал знак одному из своих людей, и тот последовал за ним по узкому проходу.

— У вас достаточно топлива? — снова обратился Спалко к пилоту.

— Так точно, сэр, — отрапортовал летчик. — У меня как в аптеке.

Спалко посмотрел в овальный иллюминатор, вмонтированный в дверь. Самолет теперь летел ниже, и на черно-синей поверхности воды были явственно видны барашки пены. Северная Атлантика оправдывала свою репутацию, которую заслужила частыми штормами и постоянным волнением.

— Тридцать секунд, сэр, — доложил пилот. — Очень сильный норд-норд-ост. Скорость — шестнадцать узлов.

— Вас понял, — ответил Спалко.

Он почти физически ощущал, как падает скорость самолета. Под одеждой на нем был надет толстый резиновый костюм. В отличие от обычного снаряжения аквалангиста, рассчитанного на то, чтобы пропускать небольшое количество воды, этот костюм был полностью герметичен и водонепроницаем. Под резиновым костюмом на Спалко был надет еще один — трехслойный, но очень тонкий, для дополнительной защиты от холода. Хотя Спалко точнейшим образом рассчитал момент приводнения, соприкосновение с ледяной водой могло парализовать его, и это, даже несмотря на все предосторожности, могло оказаться фатальным. Однако Спалко был уверен, что его план сработает без единой помарки. Стальной цепочкой он прикрепил холодильную камеру к левому запястью и натянул водонепроницаемые перчатки.

Последовал очередной доклад летчика:

— Пятнадцать секунд. Ветер — постоянный.

«Хорошо, что не порывистый», — подумал Спалко. Он кивнул своему сопровождающему, и, повернув большой рычаг, тот открыл люк. Внутрь самолета ворвался ветер. Внизу не было ничего, кроме тринадцати тысяч футов пустоты и океана, который оказался бы твердым, как бетон, упади человек в него с такой высоты без парашюта.

— Пошел! — крикнул пилот.

Спалко прыгнул. В ушах у него засвистело, в лицо ударила тугая струя воздуха, тело выгнулось назад.

Посмотрев вниз, Спалко увидел рыбацкую шхуну. Используя давление воздуха, он перевернул тело в горизонтальное положение, чтобы компенсировать норд-норд-ост, дующий со скоростью шестнадцати узлов. Время от времени он смотрел на свой наручный альтиметр и на высоте двух с половиной тысяч футов дернул за кольцо парашюта. Его плечи вздернулись вверх, и над головой раскрылся широкий нейлоновый купол. Теперь он опускался с вполне приемлемой скоростью: шестнадцать футов в секунду.

Над Спалко простирался бесконечный светлый небосвод, под ним — столь же безбрежная чаша Северной Атлантики — беспокойной, вздымающейся волнами, окрашенной лучами послеполуденного солнца в цвет кованой бронзы. На этих волнах качалась рыбацкая шхуна, а далеко позади нее в море выступала ломаная линия исландского полуострова, на котором стоял Рейкьявик. Спалко вдохнул полной грудью, наслаждаясь ни с чем не сравнимым ощущением полета.

Однако все это не мешало Спалко и здесь, в воздухе, думать о том, благодаря чему он сегодня вплотную приблизился к осуществлению своей цели, что станет венцом всей его жизни: о тщательно разработанном плане, о годах неустанных трудов, маневров, манипулирования сотнями людей. Он вспоминал год, проведенный в Соединенных Штатах, в тропическом Майами, о болезненных операциях, через которые ему пришлось пройти, чтобы восстановить и изменить свое лицо. Спалко усмехнулся. В свое время ему доставило удовольствие рассказать Аннаке выдуманную от первого до последнего слова историю о его несуществующем брате, но, с другой стороны, надо же ему было каким-то образом объяснить свое присутствие в сумасшедшем доме! Не мог же он в самом деле признаться Аннаке в том, что ее мать уже давно являлась его любовницей. Для него было парой пустяков подкупить врачей и медсестер, чтобы они разрешали им устраивать пылкие свидания прямо в клинике. До чего же продажны люди! — думал Спалко. Именно эта черта человеческой натуры во многом способствовала его успеху.

А какой потрясающей женщиной была Саса, ее мать! Спалко никогда не встречал другую такую — ни до, ни после. И вполне логично было предположить, что Аннака во многом будет похожа на свою мать. Конечно, он тогда был значительно моложе, поэтому его глупость вполне простительна.

Интересно, что подумала бы Аннака, если бы он тогда рассказал ей правду? О том, что много лет назад он гнул спину на босса преступного мира — садиста, мстительное чудовище, который приказал Спалко отомстить какому-то своему недругу, прекрасно понимая, что это может оказаться ловушкой. Так и вышло, и лицо Спалко — тому наглядное свидетельство. Потом он отомстил Владимиру, но выглядело это вовсе не так героически, как он преподнес Зине. Это было постыдно, но в то время он еще не обладал достаточным мужеством для того, чтобы действовать своими руками. Теперь — все иначе.

Спалко находился на высоте примерно в пятьсот футов, когда ветер вдруг подул в другом направлении, и Спалко понесло в сторону. Он принялся энергично тянуть стропы, пытаясь направить полет купола к шхуне, однако ему это не удалось. Спалко знал, что люди на борту шхуны внимательно следят за его спуском, и убедился в своей правоте, увидев, что судно тронулось в том направлении, куда его несло.

Перспектива стала меняться: горизонт поднялся выше, а океан, быстро надвигаясь на Спалко, заполнил собой весь мир. Ветер внезапно стих, и через несколько секунд спуск закончился. Спалко расстегнул лямки парашюта и сбросил их с плеч как раз вовремя, чтобы приводнение оказалось мягким. Сначала в воду вошли его ноги, а затем он целиком оказался в ней. Хотя Спалко и был готов к тому, что придется выкупаться в ледяной купели, на самом деле эффект оказался ошеломляющим: ему словно нанесли сокрушительный удар — такой силы, что он утратил способность дышать. Холодильная камера была довольно тяжелой, но Спалко не позволил ей утащить себя на дно, энергично работая ногами, он вскоре уже вынырнул на поверхность.

Он слышал однообразный стук двигателей судна, далеко разносившийся по воде, и, даже не взглянув на шхуну, стал грести в ее сторону. Волны были такими высокими, а течение — таким сильным, что Спалко очень скоро понял тщетность своих усилий. К тому времени, когда подошла шхуна, он уже был на грани изнеможения. Если бы не надетые им защитные гидрокостюмы, он наверняка скончался бы от переохлаждения.

Матросы кинули ему конец, а с борта шхуны сбросили веревочную лестницу. Спалко изо всех сил вцепился в веревку, и его подтянули к борту судна — к тому месту, где раскачивалась лестница. Он полез вверх. Это было нелегко, и у Спалко появилось ощущение, что океан не хочет отпускать его. Наконец он схватился за протянутую ему сильную руку, и его втащили на палубу. Подняв голову, Спалко увидел мужчину со светлыми волосами и пронзительным взглядом голубых глаз.

— Ля илляха илль Аллах! — сказал Хасан Арсенов. — Добро пожаловать на борт, Шейх.

Спалко поднялся на ноги, и члены экипажа сразу обмотали его специальными водопоглощающими простынями.

— Ля илляха илль Аллах! — ответил Спалко. — Я вас едва узнал.

— Когда я впервые взглянул в зеркало после того, как мне обесцветили волосы, я сам не узнал себя, — усмехнулся Арсенов.

Спалко всматривался в лицо лидера террористов.

— Как вы чувствуете себя в контактных линзах? — спросил он.

— С этим ни у кого из нас проблем не возникло. — Арсенов не мог оторвать глаз от металлического ящика, прикованного к запястью Спалко. — Оно здесь?

Спалко кивнул. Посмотрев за плечо Арсенова, он увидел Зину, освещенную лучами заходящего солнца. Золотые волосы развевались на ветру за ее плечами, а синие глаза смотрели на него с напряженным вниманием.

— Правьте к берегу, — приказал Спалко. — Я хочу переодеться в сухое.

С этими словами он спустился в каюту, где на койке уже было предусмотрительно разложено чистое белье и одежда, а рядом, на полу, стояла пара черных ботинок.

Отстегнув от запястья коробку, Спалко поставил ее на койку, стащил с себя мокрую одежду, гидрокостюмы и стал разглядывать запястье, желая выяснить, не повредило ли кожу стальное кольцо, к которому крепилась цепочка. Затем он принялся тереть одну ладонь о другую, чтобы восстановилось кровообращение в руках. Пока он стоял спиной к двери, та тихо открылась и тут же снова закрылась. Спалко не стал поворачиваться, поскольку он и без того знал, кто вошел в каюту.

— Позволь я согрею тебя, — проворковала Зина, а через мгновение к его спине прижались ее груди.

В его крови все еще бурлило возбуждение от прыжка с огромной высоты и от драматической развязки их романа с Аннакой Вадас, поэтому Спалко был просто не в состоянии противиться призыву Зины. Он повернулся, сел на край койки и позволил ей забраться на него. Она в эту минуту напоминала распаленное страстью животное. Спалко видел, как сверкают ее глаза, слышал ее утробное рычание. Зина полностью потеряла от него голову, и ему это нравилось.

* * *

Полтора часа спустя Джеми Халл находился в подвальном помещении «Оскьюлида», проверяя на предмет безопасности грузовые терминалы, через которые в отель происходила доставка припасов и всего прочего, и вдруг заметил товарища Бориса. Шеф российской службы безопасности, увидев своего американского коллегу, изобразил удивление, но не таков Халл, чтобы его можно было так легко провести! У него давно возникло ощущение, что Борис следит за ним, хотя, с другой стороны, может, это уже паранойя? Впрочем, даже если это так легкий сдвиг вполне можно объяснить. Все президенты находятся в отеле, завтра в восемь утра начнется саммит, а значит, для них наступит самое горячее время. У Халла замерло сердце при мысли о том, что Борису каким-то образом удалось разнюхать то, что стало известно Фаиду аль-Сауду, и то, что они состряпали на пару с арабом.

Чтобы Карпов не догадался о страхе, пышным цветом распустившемся в сердце Халла, американец заставил себя улыбнуться и приготовился проглотить пару-тройку горьких пилюль, которыми наверняка попотчует его русский. Все, что угодно, лишь бы товарищ Борис ни о чем не догадался!

— Я гляжу, вы работаете сверхурочно, мой дорогой мистер Халл? — проговорил Карпов оглушительным голосом рыночного зазывалы. — Ни сна, ни отдыха?

— Отдохнем, когда закончится саммит, а вместе с ним — и наша работа.

— Наша работа никогда не закончится.

Карпов, как обычно, был одет в плохо сшитый шерстяной костюм, который напоминал уродливые латы, а уж о соответствии моде и говорить не приходилось.

— Как бы мы ни были успешны в обеспечении безопасности на нынешнем саммите, после его окончания дел у нас не убавится, и в этом заключается своеобразная прелесть нашей работы, согласны?

Халлу очень хотелось ответить отрицательно, но он вовремя прикусил язык.

— Ну и как тут обстоят дела? — поинтересовался Карпов, оглядываясь вокруг своими вороньими, похожими на бусинки глазами. — Все ли соответствует вашим высоким американским стандартам?

— Я только что начал.

— В таком случае вам не помешает помощь, не так ли? Одна голова — хорошо, а две — лучше, и четыре глаза наверняка лучше двух.

Халл внезапно ощутил страшную усталость. Он уже не мог вспомнить, сколько времени находится в этой богом забытой стране и когда в последний раз ему удалось выспаться по-человечески. Здесь даже нет ни одного дерева, посмотрев на которое можно было бы определить, какое нынче время года! Халл испытывал чувство потери ориентации. Говорят, примерно так же чувствуют себя моряки, первый раз опустившиеся под воду на субмарине.

Халл видел, как группа охранников остановила грузовую машину, доставившую в отель продукты, допросила водителя, проверила у него документы, а затем полезла в кузов, чтобы досмотреть груз. Это была нормальная практика, и Халлу было не в чем себя винить.

— Тоскливое местечко, верно? — обратился он к Борису.

— Тоскливое? Да что вы, друг мой, это же просто рай на земле! — загрохотал Карпов. — Если хотите узнать, что на самом деле означает слово «тоскливый», перезимуйте хотя бы разок в Сибири!

— Вас посылали в Сибирь? — нахмурился Халл.

— Да, но не в том смысле, что вы подумали. На протяжении нескольких лет я работал там оперативным сотрудником — в тот период, когда напряженность между Советским Союзом и Китаем достигла наивысшей точки. Секретные перемещения военных частей, сбор разведывательной информации — и все это в самом темном и холодном месте, которое вы только можете себе представить. Впрочем, — хмыкнул Карпов, — будучи американцем, вы не в состоянии представить себе ничего подобного.

Улыбка не оставила лица Халла, но это стоило ему невероятных усилий. К счастью, в подвал въехала еще одна машина, на борту которой красовался логотип Энергетической компании Рейкьявика. По какой-то причине этот фургон привлек внимание товарища Бориса, и он направился к тому месту, где тот был остановлен охранниками. Халл уныло поплелся следом за русским. В фургоне сидели двое мужчин в форменных комбинезонах.

Карпов взял путевой лист, который водитель за секунду до этого услужливо вручил одному из охранников, и просмотрел его.

— Что вам здесь понадобилось? — спросил он.

— Ежеквартальная проверка энергетических сетей, — спокойно ответил водитель.

— А что, это нужно делать непременно сейчас? — Карпов поднял глаза на водителя-блондина.

— Да, сэр, — ответил тот. — Система отеля замкнута на общегородскую сеть, и если мы не будем регулярно проводить эти проверки, то она окажется под угрозой.

— Аварии нам ни к чему, — встрял в разговор Халл и велел одному из охранников: — Осмотрите фургон и, если все чисто, пропустите их.

Он отошел от фургона, и на сей раз уже Карпов последовал за ним.

— Вам, похоже, не по душе эта работа, а? — спросил русский.

Халл на секунду потерял над собой контроль. Повернувшись на каблуках, он прорычал прямо в лицо Карпову:

— Она мне очень даже нравится! — Затем, опомнившись, он по-детски хихикнул: — Впрочем, действительно, я предпочел бы иметь возможность почаще применять свои, скажем так, физические навыки.

Карпов удовлетворенно кивнул:

— Понимаю. Нет ничего приятнее, чем грамотно грохнуть врага.

— Вот именно, — с воодушевлением подхватил Халл. — Взять хотя бы недавний приказ об уничтожении этого Джейсона Борна. Я бы, наверное, все отдал, чтобы оказаться тем, кто схватит его и влепит ему пулю между глаз!

Мохнатые брови Карпова поднялись на лоб.

— Вы говорите так, словно выполнение этого приказа является для вас самой сокровенной мечтой. Не забывайте: эмоции заслоняют трезвый расчет.

— Да пошло оно все! — рявкнул Халл. — Голова Борна — вот что мне нужно больше всего на свете!

Некоторое время Карпов молча размышлял, а потом сказал:

— Похоже, я вас недооценивал, мой добрый друг мистер Халл. Оказывается, вы — настоящий воин, а я этого не замечал. — Он дружелюбно похлопал американца по спине. — Как вы смотрите на то, чтобы обменяться боевыми воспоминаниями за бутылочкой водки?

— Полагаю, в этом нет ничего невозможного, — ответил Халл, провожая взглядом фургон Энергетической компании Рейкьявика, который, благополучно пройдя проверку, покатил внутрь здания отеля.

* * *

Степан Спалко, одетый в униформу Энергетической компании Рейкьявика, был неузнаваем: контактные линзы изменили цвет его глаз, а накладка из мягкого латекса сделала его нос толстым и безобразным. Приказав водителю ждать, он выбрался из фургона. В одной руке он держал пюпитр в виде дощечки с зажимом, удерживающим фальшивый наряд на проведение работ, в другой — железный ящик с инструментами. Затем он углубился в недра подземного лабиринта, раскинувшегося в чреве гостиницы. Спалко шел уверенно. В его мозгу, словно трехмерная компьютерная модель, парила схема отеля, поэтому он ориентировался в хитросплетении коридоров лучше, чем некоторые сотрудники, проработавшие здесь по многу лет.

Ему понадобилось двенадцать минут, чтобы добраться до той части здания, где завтра соберутся участники саммита, причем за это время Спалко четырежды останавливали сотрудники служб безопасности — несмотря на то что к отвороту его куртки была приколота бирка с названием компании, должности и вымышленным именем.

Достигнув лестницы, Спалко спустился еще на три уровня и там был снова остановлен бдительной стражей. Он находился уже довольно близко к термоотопительному узлу, поэтому его присутствие здесь должно было выглядеть вполне оправданным, однако в связи с тем, что совсем рядом располагалась и подстанция системы автономной вентиляции, один из охранников настоял на том, чтобы пойти вместе с ним.

Спалко остановился возле распределительного электрощита и открыл его. Пристальный взгляд охранника он ощущал на себе, как чужие пальцы на своем горле.

— Долго вы здесь уже обретаетесь? — спросил он охранника по-исландски и открыл свой ящик с инструментами.

— А вы, случаем, по-русски не говорите? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Вообще-то — да. — Спалко стал копаться в ящике. — Вы тут, наверное, уже недели две?

— Три, — буркнул охранник.

— Ну и как, удалось ли вам за это время познакомиться с моей прекрасной Исландией? — Наконец Спалко среди всякой никчемной ерунды, которой был набит его ящик, отыскал то, что ему было нужно, и зажал этот предмет в кулаке.

Русский помотал головой, дав Спалко повод приступить к ознакомительной краеведческой лекции, которая имелась у него в запасе.

— Что ж, в таком случае позвольте мне немного просветить вас. Исландия представляет собой остров площадью в 103 тысячи квадратных километров, расположенный на высоте 500 метров над уровнем моря. Высшей точкой Исландии является пик Hvannadalshnukur, высота которого составляет 2119 метров. Более 11 процентов всей территории острова занимают ледники, включая самый большой в Европе — Vatnajokull. Страной управляет альтинг — исландский парламент, депутаты которого избираются каждые четыре...

Спалко умолк, поскольку русский, устав слушать эту тягомотину, которую Спалко к тому же излагал занудным, монотонным голосом, повернулся к нему спиной и отошел. Спалко тут же принялся за дело. Взяв маленький диск, который держал в кулаке, он прикрепил его к двум парам проводов — так, чтобы крохотные контакты, имевшиеся на нем, плотно вошли в каждый из них сквозь изоляцию.

— У меня тут все готово! — крикнул он охраннику, захлопнув крышку распределительного щита.

— Куда теперь? — спросил тот. Было видно, что ему отчаянно хочется, чтобы эта бодяга закончилась как можно скорее. — На геотермальную подстанцию?

— Нет, — ответил Спалко, — мне сначала нужно отчитаться перед шефом и получить у него инструкции. — На прощание он помахал охраннику, но тот уже уходил.

Спалко вернулся к фургону, забрался внутрь и сел рядом с водителем. Они подождали, пока к ним не подойдет один из охранников.

— Ну что, ребята, как тут у вас дела? — осведомился он.

— Мы все закончили, — обаятельно улыбнулся Спалко, делая в фальшивом наряде какие-то бессмысленные пометки. Затем он посмотрел на часы. — Эх ты, а мы здесь задержались дольше, чем я рассчитывал! Спасибо за помощь, дружище!

— Не стоит благодарности, это моя работа.

Водитель завел двигатель, и фургон тронулся с места.

— Сматываемся поживее. Нас начнут искать ровно через тридцать минут.

* * *

Взятый в аренду реактивный самолет рассекал небо. Через час колеса его шасси должны встретиться с бетоном взлетно-посадочной полосы аэропорта Кефлавик. Через проход между сиденьями, слева от Борна, застыл Хан, глядя, как казалось, в никуда. Верхний свет был выключен, и горели лишь несколько светильников для чтения, отбрасывая небольшие островки тусклого света.

Борн сидел совершенно неподвижно. Ему хотелось закрыть лицо ладонями и зарыдать горькими слезами, оплакивая прошлые грехи, однако он не мог позволить себе ничего, что Хан истолковал бы как признак слабости. Перемирие, к которому им удалось прийти, было хрупким, словно яичная скорлупа, и любое неосторожное движение, жест или слово могли разрушить его.

В груди Борна бурлили противоречивые чувства, ему было трудно дышать. Физическая боль в его изломанном теле казалась пустяком по сравнению с душевными муками, от которых его сердце было готово разорваться. Борн сжал ручки кресла с такой силой, что его пальцы хрустнули. Он понимал, что должен взять себя в руки, но вместе с тем оставаться и дальше в неподвижности было выше его сил.

Он встал и, двигаясь словно лунатик, пересек проход между рядами кресел и сел рядом с Ханом. Молодой человек словно и не заметил этого. Если бы не его частое дыхание, можно было бы подумать, что он занят медитацией.

Сердце паровым молотом билось об искалеченные ребра Борна. Сделав над собой неимоверное усилие, он заговорил:

— Если ты — мой сын, я хочу знать это. Если ты действительно Джошуа, мне надо знать это!

— Иными словами, ты мне не веришь.

— Я хочу верить тебе, — ответил Борн, стараясь не обращать внимания на столь хорошо знакомые ему колючие нотки в голосе Хана. — Ты должен понять меня.

— Когда речь идет о тебе, я вообще перестаю понимать что-либо. — Хан повернулся к Борну, на его лице читалась ярость. — Ты что, вообще не помнишь меня?

— Джошуа было всего шесть — совсем ребенок. — Борн почувствовал, что в его груди вновь поднимается ураган эмоций, и стал задыхаться. — А потом, несколько лет назад у меня случилась амнезия.

— Амнезия? — Это признание изумило Хана.

Борн поведал ему обо всем, что с ним произошло, и завершил свой рассказ словами:

— Вот почему о своей жизни в качестве Джейсона Борна до этого момента я помню очень мало, а о жизни Дэвида Уэбба — практически вообще ничего. Лишь время от времени какой-нибудь запах или звук голоса вырывает из глубин памяти маленький кусочек, вот и все. А остальное, похоже, навсегда потеряно для меня.

В тусклом свете ночника Борн пытался поймать взгляд Хана, определить по его лицу, что он думает или чувствует.

— Это верно, мы друг для друга действительно совершенно чужие люди. Поэтому прежде, чем мы продолжим... — Он умолк, не в силах говорить, но затем собрался с силами, поскольку повисшее молчание было гораздо хуже взрыва, который неизбежно должен был последовать. — Попытайся понять меня. Мне нужно какое-то осязаемое, неопровержимое подтверждение тому, что ты говоришь.

— Да пошел ты!

Хан встал, намереваясь пересесть на другое кресло, подальше от Борна, но опять, как в комнате допросов Спалко, его что-то остановило. А затем, непрошеный, в его мозгу зазвучал голос Борна, слова, которые он бросил ему в лицо в Будапеште, на крыше дома Аннаки: «Так вот что ты задумал, придумав эту лживую историю о том, что ты — Джошуа! Я не приведу тебя к этому Спалко, кем бы он ни был, и ни к кому другому, до кого ты хочешь добраться. Я больше не собираюсь становиться пешкой в чужих руках».

Хан зажал в кулаке фигурку Будды, висящую у него на шее, и снова сел в кресло. Они оба оказались пешками в руках Степана Спалко. Именно Спалко натравил их друг на друга, и теперь, как ни парадоксально, именно общая ненависть по отношению к Спалко может стать тем, что объединит их — хотя бы на какое-то время.

— Да, такое подтверждение есть, — заговорил Хан изменившимся голосом. — Постоянно повторяющийся ночной кошмар. Я тону, меня тащит на глубину, потому что я привязан к ее мертвому телу. Она зовет меня, а иногда я слышу собственный голос, который зовет ее.

Борн вспомнил, как Хан едва не утонул в Дунае, ту панику, которая охватила молодого человека, когда он угодил в подводное течение.

— Что говорит этот голос? — весь дрожа, спросил он.

— Это мой голос, и я говорю: «Ли-Ли, Ли-Ли».

Сердце Борна словно остановилось, а из глубин исковерканной памяти всплыл образ Ли-Ли. На драгоценную долю секунды он увидел ее овальное лицо, светлые глазки и прямые черные волосы — точь-в-точь такие, как были у Дао.

— О боже! — прошептал он. — Ли-Ли... Так Джошуа прозвал Алиссу, и никто, кроме него, не называл ее так. Никто, кроме нас с Дао, даже не знал об этом.

Ли-Ли...

— Это одно из самых ярких воспоминаний, оставшихся в моей памяти о той поре, — продолжал Борн. — Я помню, как любила она тебя, с каким обожанием на тебя смотрела. После того как по ночам ее мучили кошмары, только тебе удавалось ее успокоить. Ты называл ее Ли-Ли, а она тебя — Джоши.

«Да, моя сестра. Ли-Ли». Хан закрыл глаза и тут же оказался в темной воде реки в Пномпене. Задыхаясь, в состоянии шока, он видит, как на него падает пробитое пулями тельце его сестры. Ли-Ли. Мертвая. Девочка четырех лет. А ее светлые глаза — такие же, как у папы, — смотрят на него с удивлением и упреком, словно спрашивая: «Почему — я? Почему — я, а не ты?» Но Хан знал, что это видение — плод его угрызений совести. Если бы Ли-Ли могла, она бы сказала в тот момент: «Я рада, что ты не погиб, Джоши. Я рада, что хотя бы один из нас останется с папой».

Хан закрыл лицо рукой и отвернулся к иллюминатору. Ему хотелось умереть. Он жалел, что не погиб в тот далекий день, на реке, потому что тогда Ли-Ли, возможно, осталась бы жить. Жизнь в одночасье показалась ему невыносимой. Ведь, если вдуматься, у него ничего и никого не осталось, а ТАМ он, может быть, снова встретится с ней...

— Хан, — прозвучал голос Борна, но он не мог встретиться с ним взглядом, не мог даже просто посмотреть на него. Он ненавидел его и любил одновременно. Хан и сам не понимал, как такое возможно, он был не готов к подобной эмоциональной аномалии. С придушенным стоном он встал и прошел в переднюю часть самолета, чтобы хоть на недолгое время оказаться подальше от Борна.

С невыносимой болью Борн смотрел, как его сын уходит. Ему стоило огромных усилий удержаться от того, чтобы подойти, обнять его и прижать к груди. Такой поступок был бы самым худшим из всего, что он мог придумать, поскольку, учитывая все, через что пришлось пройти Хану, это наверняка повлекло бы за собой новую вспышку агрессии.

Борн не питал никаких иллюзий. Им обоим предстояло проделать большой путь, прежде чем они смогут воспринимать друг друга в качестве членов одной семьи, а может быть, это и вовсе никогда не произойдет. Но поскольку Борн не привык думать о чем бы то ни было, как о невозможном, он отмел эту мысль.

В приступе безысходной тоски Борн наконец осознал, почему он так долго отказывался верить в то, что Хан и впрямь может оказаться его сыном. Лучше всего эту причину сформулировала Аннака, будь она проклята!

Он поднял голову и увидел, что над ним возвышается Хан, вцепившись пальцами в спинку сиденья с такой силой, с какой утопающий цепляется за спасательный круг.

— Ты говоришь, что выяснил, будто я пропал без вести?

Борн кивнул.

— Как долго они меня искали? — спросил Хан.

— Ты сам понимаешь, что у меня нет ответа на этот вопрос, — инстинктивно солгал Борн. — Этого никто не знает.

Сказав Хану, что поиски продолжались всего в течение часа, он бы ничего не выиграл, зато мог многое потерять. Повинуясь интуиции, Борн пытался оградить сына от страшной правды.

Ханом овладело странное спокойствие, словно он изготовился к смертельной атаке.

— А почему ты сам не проверил?

В голосе сына Борн услышал обвинительные нотки, и кровь застыла в его жилах. С тех самых пор, когда ему стало ясно, что Хан действительно может оказаться Джошуа, он бессчетное количество раз задавал этот вопрос себе самому.

— Я почти лишился рассудка от горя, — заговорил он, — но сейчас я понимаю, что это оправдание вряд ли может считаться достаточным. Я не мог посмотреть в глаза правде и признать, что я подвел вас всех — и как отец, и как муж.

Что-то в лице Хана изменилось, и это было свидетельством того, что его терзает душевная боль. Он мучительно хотел что-то сказать, но не мог себя заставить. Наконец он решился:

— У вас с мамой, наверное... были большие трудности, когда вы жили в Пномпене?

— Что ты имеешь в виду? — с тревогой спросил Борн. Что-то в выражении лица Хана обеспокоило его.

— Сам знаешь. Разве ты не слышал упреков от своих соотечественников в том, что женился на тайке?

— Я любил Дао всем сердцем.

— Но ведь Мэри — не тайка, правильно?

— Хан, мы не выбираем людей, в которых влюбляемся.

Воцарилось напряженное молчание, а затем Хан будничным тоном проговорил:

— Кроме того, у тебя было двое детей-полукровок.

— Я никогда не смотрел на это с подобной точки зрения, — ровным голосом ответил Борн. Его сердце разрывалось на части, потому что он ощущал непереносимую боль, которая скрывалась за этими вопросами. — Я любил Дао, я любил тебя и Алиссу. Господи, в вас заключалась вся моя жизнь! В последующие недели и месяцы я едва не лишился рассудка. Я был опустошен, раздавлен, я хотел умереть, и, если бы меня не подобрал Алекс Конклин, так бы и случилось. И все равно последующие годы моей жизни, если это вообще можно назвать жизнью, напоминали затянувшуюся агонию.

Борн замолчал, и в течение некоторого времени было слышно только дыхание двоих мужчин, а затем Борн, глубоко вздохнув, сказал:

— Все эти годы мне не давала покоя, меня мучила одна мысль: в тот день я должен был быть с вами, чтобы защитить вас, не дать вам погибнуть.

Хан долго смотрел на него, но напряжение уже ушло. Они перешли своеобразный Рубикон.

— Если бы ты был с нами, ты бы тоже погиб.

Сказав это, Хан отвернулся, но Борн успел увидеть в его глазах Дао и понял, что с этого момента мир изменился.

Глава 28

В Рейкьявике, как и в любом цивилизованном городе западного мира, было множество заведений быстрого питания. Каждый день в эти кафе, как, впрочем, и в более респектабельные рестораны, доставлялись свежие продукты: мясо, рыба, овощи и фрукты. Компания «Лучшие фрукты и овощи Хафнарфьёрдюр» являлась одним из главных поставщиков индустрии фаст-фуд Рейкьявика, фургон этой фирмы, припарковавшийся ранним утром того дня у заведения «Кебаб Холлин», расположенного в центре города, привез лук-латук, белый и зеленый лук. Такие фургоны каждое утро во множестве разъезжали по городу, и этот по виду ничем не отличался от своих собратьев. Однако одно отличие все же было: этот фургон не числился в списке автотранспортных средств компании «Лучшие фрукты и овощи Хафнарфьёрдюр».

Ближе к вечеру все три отделения университетской больницы Ландспитали начали осаждать люди с явными признаками какого-то острого заболевания. С каждой минутой число пострадавших увеличивалось, врачи недоумевали, а младший медперсонал сбивался с ног, делая бесчисленные анализы крови. К полудню стало ясно, что в городе вспыхнула эпидемия неизвестной пока болезни. Что делать — не знал никто.

Взбешенные чиновники из министерства здравоохранения пытались бороться со все разрастающимся кризисом, но их работу тормозили несколько важных факторов. Во-первых, тяжесть заболевания и быстрота распространения инфекции, во-вторых, невиданная прежде ее вирулентность, в-третьих, невозможность определить источник заражения, и, наконец, в-четвертых, то, что к столице Исландии в эти дни было приковано внимание всего мира.

Первыми в списке подозреваемых стоял зеленый лук, а также больные гепатитом-А преступники, недавно выпущенные из тюрем на волю. Учитывая, что зеленый лук подается здесь буквально во всех кафе фаст-фуда, где уж тут определить, какая порция мясного или рыбного блюда стала источником заражения!

Власти работали до полуночи, опрашивая владельцев всех компаний, которые продавали свежие овощи, рассылали группы, производившие инспекции складов, контейнеров и грузовиков всех компаний, включая «Лучшие фрукты и овощи Хафнарфьёрдюр». Однако, к величайшему удивлению и сожалению врачей, они не нашли никаких нарушений и через несколько часов были вынуждены признать, что не приблизились к разгадке источника инфекции ни на шаг.

В связи со сложившейся ситуацией в девять утра с минутами министерство здравоохранения было вынуждено организовать пресс-конференцию, чтобы обнародовать данные, которые ему удалось установить. Журналистам было заявлено, что Рейкьявику инфекция гепатита-А не грозит, но в связи с тем, что источник инфекции до сих пор не найден, в городе объявлен карантин. Власти панически боялись того, что в столице разразится полномасштабная эпидемия, а этого они позволить не могли, поскольку с учетом того, что в Рейкьявике начиналась международная встреча на высшем уровне, к нему было приковано внимание всего мира. В телевизионных выступлениях и радиоинтервью представители властей всячески пытались успокоить не на шутку встревоженную общественность, уверяли, что они делают все возможное с целью локализовать распространение инфекции, и твердили, что все до одного сотрудники министерства здравоохранения в данное время заняты именно обеспечением общественного здоровья.

* * *

Незадолго до десяти часов вечера Джеми Халл шел по коридору гостиницы к президентским апартаментам. Он находился в состоянии крайнего возбуждения, и тому были свои причины. Сначала — эта внезапная вспышка гепатита-А, и вслед за этим — столь же неожиданный вызов к президенту на брифинг, который первоначально не планировался.

Впереди он увидел агентов секретной службы, которые охраняли дверь в покои своего лидера. Дальше виднелись русские из ФСБ и арабские охранники. Из соображений безопасности все президенты — участники саммита были размещены в одном крыле отеля.

Миновав двух огромных и неподвижных, словно сфинксы, агентов, Халл вошел в дверь роскошного номера. Президент расхаживал по комнате, надиктовывая двум спичрайтерам и прес-секретарю тезисы своего предстоящего выступления. Те торопливо, боясь не поспеть за шефом, делали пометки, стуча по клавишам своих портативных компьютеров. Тут находились еще трое агентов секретной службы, следившие за тем, чтобы президент не приближался к окнам.

Джеми Халл, не произнеся ни звука, стоял, словно истукан, до тех пор, пока президент не закончил работу со своими писаками и те тихо, как мышки, выскользнули из комнаты. После этого президент широко улыбнулся и протянул ему руку.

— Спасибо, что пришел, Джеми! — Пожав подчиненному руку, президент жестом предложил ему садиться, после чего и сам опустился в кресло напротив. — Джем-ми, я очень рассчитываю на то, что с твоей помощью нам удастся провести этот саммит без сучка и задоринки.

— Смею вас заверить, сэр, что я полностью контролирую ситуацию.

— И даже Карпова?

— Простите, сэр?

Президент снова улыбнулся.

— Я слышал, что вы с ним тут изрядно пересобачились.

Халл сглотнул комок в горле. На секунду ему в голову пришла мысль: президент вызвал его для того, чтобы сообщить, что он уволен.

— Некоторые шероховатости действительно возникали, — осторожно ответил он, — но все это уже в прошлом.

— Рад слышать, — сказал президент. — У меня и без этого хватает проблем с Александром Евтушенко, и мне вовсе ни к чему, чтобы он злился на меня еще больше из-за начальника своей службы безопасности. — Президент хлопнул себя по ляжкам и поднялся. Халл тоже вскочил и потряс протянутую ему руку президента. — Джеми, никто лучше меня не знает, насколько опасной может оказаться эта ситуация. Но я полагаю, мы договорились о том, что с глупостями — покончено.

* * *

Когда Халл вышел в коридор, зазвонил его сотовый.

— Где ты, Джеми? — пролаял ему в ухо Директор.

— Я только что вышел от президента. Он был рад услышать, что у меня все под контролем и что мне удалось разрулить ситуацию с товарищем Карповым.

Однако это сообщение, судя по всему, не порадовало Директора. Его тон оставался встревоженным и сердитым:

— Джеми, слушай меня очень внимательно! Во всей этой ситуации появился еще один аспект, о котором ты обязан знать.

Халл непроизвольно огляделся по сторонам и отошел подальше, чтобы агенты не могли его слышать.

— Я очень ценю ваше доверие, сэр, — проговорил Халл, ожидая продолжения.

— Это касается Джейсона Борна. Как выяснилось, он не погиб в Париже.

— Что?! — не удержавшись, воскликнул Халл. — Борн жив?

— Жив и здоров. Джеми, предупреждаю тебя на всякий случай: я сейчас тебе не звонил и ничего не говорил. Если ты когда-нибудь и кому-нибудь об этом скажешь, я буду все отрицать, а потом размажу тебя по стенке. Я ясно выразился?

— Яснее ясного, сэр.

— Я понятия не имею, что намерен предпринять Борн, но не сомневаюсь в том, что он направляется в Рейкьявик. Не знаю, он ли убил Алекса Конклина и Мо Панова, но мне доподлинно известно, что именно он прикончил Кевина Макколла.

— Господи, я ведь знал Макколла!

— Мы все его знали, Джеми. — Старик прочистил горло. — Это убийство не должно остаться безнаказанным.

В тот же миг ярость в душе Халла улеглась и уступила место радостному возбуждению.

— Предоставьте это мне, сэр!

— Действуй осторожно, Джеми, и помни — твоя главная задача — обеспечить безопасность президента.

— Я понимаю, сэр, не беспокойтесь. И можете не сомневаться: если Джейсон Борн заявится в отель, живым ему отсюда не выбраться.

— Думаю, заявится. Непременно заявится, — сказал Старик. — Все к этому идет.

* * *

Двое чеченцев из группы Арсена Хасанова ждали возле фургона Энергетической компании Рейкьявика. Из-за угла выехала карета «Скорой помощи», вызванная в отель «Оскьюлид». Фургон чеченцев стоял поперек дороги, вокруг были расставлены ярко-оранжевые пластиковые конусы, а сами они делали вид, что работают не покладая рук. «Скорая помощь» резко затормозила и остановилась.

— Что вы тут делаете? — крикнул ее водитель. — Пропустите немедленно, у нас — срочный вызов!

— Да пошел ты, засранец! — огрызнулся по-исландски один из чеченцев.

— Что ты сказал? — Взбешенный водитель вылез из машины.

— Не видишь, что ли, у нас тут важная работа! Если торопишься, езжай другой дорогой, мать твою!

Видя, что ситуация может принять весьма неприятный оборот, из «Скорой помощи» выбрался один из врачей, и в ту же секунду из задней двери фургона с логотипом Энергетической компании выскочили Арсенов и Зина, вооруженные автоматами, и запихнули оторопевших врача и водителя в свой мини-грузовик.

* * *

В похищенной машине «Скорой помощи» Арсенов, Зина и еще один член их группы подъехали к грузовому въезду в отель «Оскьюлид». Еще один сел за руль фургона якобы Энергетической компании и отправился, чтобы привезти Спалко и остальных членов группы. Они были одеты в униформу государственных служащих и имели удостоверения сотрудников министерства здравоохранения, которые с большим трудом удалось достать Спалко.

Когда их остановила охрана, Арсенов принялся отвечать на вопросы по-исландски, но, поскольку американские и арабские охранники не говорили на этом языке, чеченец перешел на ломаный английский. Со слов Арсенова следовало, что их прислали сюда проверить кухню отеля на предмет вируса гепатита-А, который продолжает распространяться по городу. Ведь никто же, и в первую очередь сотрудники служб безопасности, не хочет, чтобы многоуважаемых участников саммита поразила ужасная инфекция? После необходимой проверки их пропустили внутрь и отвели на кухню. Что же касается Спалко и Зины, то их путь лежал совсем в другом направлении.

* * *

Борн и Хан все еще изучали многочисленные подсистемы отеля «Оскьюлид», когда пилот объявил о том, что самолет производит посадку в аэропорту Кефлавик. Хан сидел, держа на коленях лэптоп, а Борн в течение почти всего полета ходил взад и вперед по проходу между рядами кресел. Его тело и так болело не переставая, а продавленное сиденье кресла еще больше усугубляло эту боль. Однако делать было нечего, и он пусть и с огромной неохотой, но все же опустился в кресло. Борн пытался разобраться в новых чувствах, которые стали обуревать его после того, как он нашел своего сына. Они оба ощущали неловкость, разговаривая друг с другом, и Борн отчетливо понимал, что, прояви он хоть сколько-то сильное чувство, Хан буквально шарахнется от него в сторону.

Путь к взаимному примирению был необыкновенно труден для обоих, но при этом Борн подозревал, что для Хана это было гораздо труднее, чем для него самого. Сыну от отца всегда нужно намного больше, нежели отцу от сына. Отцу, который по определению любит свое чадо беззаветно и безусловно, не требуя ничего взамен.

Борн не мог не признаться себе в том, что он боится Хана, и не только из-за того, что он практически превратил его в развалину, но также из-за его отчаянной храбрости, ума и изобретательности. То, как Хан сумел выбраться из запертой и наполненной газом комнаты, вообще являлось подлинным чудом.

Но было что-то еще — некий блок, возникший на пути к их взаимному сближению и, в принципе, возможному примирению, который сводил все их обоюдные миротворческие усилия на нет. Для того чтобы полностью принять Борна в душу, Хану было необходимо перечеркнуть всю свою прежнюю жизнь.

В этом Борн не ошибался. С того самого момента, когда он сел на лавку рядом с Ханом в парке Старого города Александрии, Хан находился в состоянии войны с самим собой. И это продолжалось до сих пор, только теперь эта война превратилась из «холодной» в «горячую». Глядя назад, словно смотря в зеркало заднего вида, Хан вспоминал ситуации, в которых он, играючи, мог бы убить Борна и не сделал этого. И лишь сейчас он в полной мере осознал, что сделать это ему не позволили не какие-то объективные причины, а некое чувство, живущее внутри его самого. Он просто не мог убить Борна, но вместе с тем — был не способен открыть ему свою душу. Хан вспомнил тот безумный порыв — наброситься на людей Спалко возле клиники в Будапеште. И он сделал бы это, если бы Борн не предупредил его о грозящей опасности. В тот момент ему удалось подавить в себе всепоглощающее желание расправиться со Спалко, но теперь он понял, что его поступки были продиктованы совсем иным чувством — тем самым, которое любой человек испытывает по отношению к другому члену своей семьи.

И все же, к собственному стыду, он был вынужден признать, что боится Борна — этого человека, полностью лишенного страха, но наделенного огромной силой, выносливостью и мощным интеллектом. Когда Хан находился рядом с Борном, ему казалось, что сам он уменьшается в размерах, а все, чего ему удалось добиться в жизни, представлялось мелочью и бессмысленной чепухой.

Крылатую машину тряхнуло, взвизгнула резина колес. Они приземлились, и, спеша освободить взлетно-посадочную полосу, самолет покатился на рулежную дорожку, а оттуда — в дальнюю часть аэропорта, где размещалась стоянка для частных воздушных судов. Хан встал с кресла раньше, чем самолет успел остановиться.

— Пойдем, — сказал он, — Спалко и так опережает нас не менее чем на три часа.

Однако Борн тоже успел подняться и теперь стоял напротив Хана, преградив тому дорогу к выходу.

— Мы не знаем, что ждет нас снаружи, поэтому я пойду первым, — сказал он.

Злость Хана, которая и без того постоянно бурлила внутри его, тут же вырвалась на поверхность:

— Я уже предупреждал тебя: не вздумай указывать, что мне делать! Я живу своим умом и сам принимаю решения! Так было, так есть и так будет — всегда!

— Ты прав, и я не пытаюсь превратиться в твоего начальника, — проговорил Борн, зажав собственные эмоции в кулак. Этот незнакомец оказался его сыном. И так сложилось, что теперь любое слово, любой поступок Борна вызывает у Хана обостренную реакцию. — Но учти и тот факт, что до последнего времени ты действовал в одиночку.

— А кто в этом виноват? Не ты ли?

Борну было сложно проглотить это обвинение, но он сумел.

— Сейчас не время проклинать друг друга, — миролюбивым тоном проговорил он. — Ведь мы теперь работаем вместе.

— И поэтому ты решил стать моим боссом? — с горячностью парировал Хан. — С какой это стати? Ты полагаешь, что имеешь на это хоть какое-то право?

Самолет уже почти притормозил на парковочной стоянке, но Борн не замечал этого. Он видел лишь одно: насколько хрупким оказалось перемирие, установившееся между ними.

— Было бы глупо считать, что я имею хоть какие-то права в чем угодно, что касается тебя. — Борн посмотрел в иллюминатор на яркие фонари, освещавшие парковку для самолетов. — Я просто подумал, что если там, снаружи, возникнут какие-то проблемы... ну, может, засада или что-то еще... будет лучше, если выйду первым я, а не ты...

— Ты что, не слышал ни слова из того, что я тебе уже говорил? — Произнося эту тираду, Хан протиснулся мимо Борна, направляясь к выходу. — Я что, по-твоему, такая уж дешевка и ни на что не способен?

В этот момент в проходе появился пилот.

— Открой дверь, — резким тоном приказал ему Хан, — а сам оставайся на борту.

Пилот услужливо открыл выходной люк и опустил встроенный в него трап.

— Хан... — произнес Борн, сделав шаг вперед, но тут же остановился, встретившись с бешеным взглядом только что обретенного сына. Через многослойный иллюминатор он наблюдал за тем, как Хан спускается по трапу и идет навстречу чиновнику иммиграционной службы Исландии, показывает ему паспорт и что-то говорит, указывая на их самолет. Сразу же после этого исландец коротко кивнул и поставил в паспорт Хана какую-то печать.

Хан вернулся к самолету и, взойдя по трапу, вошел внутрь. После этого он вынул из кармана стальные наручники и надел один из «браслетов» на запястье Борна, а второй — на свое.

— Меня зовут Хан Лемарк, я — помощник инспектора Интерпола, — сказал он и, взяв портативный компьютер под мышку, потащил Борна к выходу. — А ты — арестованный, которого я сопровождаю.

— И как же меня зовут? — поинтересовался Борн.

— Тебя? — Хан подтолкнул его к выходу. — Ты — Джейсон Борн, объявленный в международный розыск Центральным разведывательным управлением, Кэ д'Орсей и Интерполом. Только таким способом мне удалось убедить здешнего чиновника пропустить тебя в страну без паспорта. Он, как и все другие жители нашей планеты, читал циркуляр ЦРУ в отношении тебя.

Чиновник иммиграционной службы сделал несколько шагов назад, позволив им пройти мимо. Когда они оказались в здании аэропорта, Хан снял с Борна наручники. Выйдя на улицу, двое мужчин поймали такси и назвали водителю адрес дома, находившегося в полумиле от отеля «Оскьюлид».

* * *

Спалко, поместив контейнер-холодильник между ног, устроился на пассажирском сиденье фургона с логотипом Энергетической компании Рейкьявика. Чеченец, управлявший машиной, ехал по центральным улицам исландской столицы в направлении к отелю «Оскьюлид». В этот момент зазвонил сотовый телефон Спалко, и новости, которые тот услышал, ничуть не улучшили его настроение.

— Сэр, — докладывал из Будапешта начальник службы безопасности «Гуманистов без границ», — нам удалось очистить комнату для допросов до того, как в здание вошли полицейские и пожарники, однако мы не смогли найти ни Борна, ни Хана, хотя мы обшарили все здание — от чердака до подвалов.

— Что за бред?! — рявкнул Спалко. — Один был привязан к креслу, а второй находился в ловушке, в заблокированной комнате, к тому же наполненной парализующим газом!

— И тем не менее это так, сэр. В этой комнате произошел взрыв, — сказал подчиненный Спалко и подробно рассказал о том, что им удалось обнаружить. После того как он умолк, Спалко выругался и, одержимый редким для него приступом гнева, ударил кулаком по приборной доске автомобиля:

— Черт побери!

— Мы расширяем периметр поиска, — сообщил начальник службы безопасности.

— Не утруждайтесь, я и без вас знаю, где они находятся.

* * *

Борн и Хан шли по направлению к отелю.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Хан.

— Отлично, — ответил Борн, но этот ответ прозвучал настолько поспешно, что Хан посмотрел на него с подозрением.

— Нигде ничего не болит и не беспокоит? — осведомился Хан.

— Все везде болит и беспокоит, — послушно и с вымученной улыбкой признался Борн.

— Антибиотики, которые привез для тебя Оскар, — лучшие в мире.

— Не волнуйся, — сказал Борн, — я принимаю их.

— А с чего ты взял, что я волнуюсь? — хмыкнул Хан. — Лучше погляди на это.

Отель по периметру был оцеплен плотной шеренгой охранников. Проникнуть внутрь этого кордона или выбраться наружу можно было лишь через два пропускных пункта, которые охранялись как полицией, так и агентами служб безопасности сразу нескольких стран. Хан и Борн увидели, что у одного из этих пропускных пунктов, расположенного у задней части отеля, остановился фургон с логотипом Энергетической компании Рейкьявика.

— Это — единственный способ попасть в отель, — сказал Хан.

— Нет, — не согласился Борн, — это — всего лишь один из способов попасть туда.

Ненадолго задержавшись у блокпоста охраны, фургон поехал дальше, и Хан с Борном увидели, как в момент, когда он тронулся, к блокпосту подошли двое мужчин в униформе отеля. Борн посмотрел на Хана, и тот ответил ему кивком. Он тоже увидел этих двоих.

— Уходят после рабочей смены, — произнес Хан с недоброй улыбкой.

— Я тоже об этом подумал, — сказал Борн.

Двое служащих отеля, которым «повезло» попасться в прицел внимания двух только что прибывших гостей, что-то возбужденно обсуждали, а потом, предъявив охране пропуска, вышли за охраняемый периметр. В обычное время они могли бы въезжать и выезжать из отеля на своих машинах через подземную автостоянку, но в связи с саммитом всей обслуге было приказано парковать свои автомобили только на улицах, вблизи отеля.

Двое мужчин, вышедших из отеля, завернули за угол, а Борн с Ханом бесплотными тенями последовали за ними — туда, где не было ни полиции, ни иностранных охранников. Дождавшись момента, когда каждый из мужчин подойдет к своей машине, они «сняли» их — бесшумно и быстро, а затем уложили бесчувственные тела в багажники машин, не забыв перед этим снять с них идентификационные карточки.

* * *

Пришло время отделаться от Арсенова, решил Спалко. Он долго ожидал этого момента — с тех самых пор, как понял, что больше не в силах выносить слабость этого человека. Арсенов как-то сказал ему: «Я не террорист. Я лишь хочу, чтобы мой народ получил то, что ему положено». Такой инфантильный подход к делу был непростителен. Арсенов мог сколь угодно долго тешить себя романтическими иллюзиями, однако истина заключалась в другом: просил ли он денег на свою борьбу, захватывал ли заложников, требуя за них выкуп в виде освобождения его земли от оккупации, — он так или иначе оставался террористом. И после этого никого не волновало, какие цели он преследует. Для всех имело значение лишь одно — то, какими способами он пытается их достигнуть. Арсенов мог видеть врагов в ком угодно — в гражданских лицах, в женщинах, детях, и всех их он уничтожал без малейших колебаний. Он сеял смерть и пожинал плоды террора.

Именно поэтому Спалко отправил Арсенова с Ахмедом, Каримом и одной из женщин в подвал — туда, где располагалась подстанция автономной системы вентиляции. Именно она должна была подавать воздух в те помещения, в которых намечено проведение саммита. Это являлось изменением первоначального плана, поскольку этим должен был заняться Магомет с тремя другими чеченцами. Однако Магомет был мертв, и, поскольку его убил именно Арсенов, он безропотно занял его место, подчинившись приказу Спалко. Все они действовали в рамках жесткого расписания.

— В нашем распоряжении ровно тридцать минут с того момента, как мы приехали на фургоне Энергетической компании Рейкьявика, — сказал Спалко. — Как мы уже знаем из предыдущего опыта, именно через полчаса охрана будет нас проверять. — Он посмотрел на часы. — А это значит, что на выполнение нашей миссии у нас остаётся двадцать четыре минуты.

После того как Арсенов, Ахмед и другие члены их группы ушли, Спалко отвел Зину в сторону.

— Ты понимаешь, что в последний раз видела его живым?

Женщина кивнула, и ее выбеленные волосы взметнулись птичьим крылом.

— Тебя это не огорчает?

— Наоборот, я испытываю чувство облегчения.

Спалко довольно хмыкнул.

— Что ж, тогда — пошли. Нам нельзя терять время.

Они торопливо двинулись по коридору.

* * *

Маленькой группой командовал, разумеется, Хасан Арсенов. Им предстояло выполнить чрезвычайно важную часть плана, и он не сомневался в успехе.

Завернув за угол, они увидели охранника, стоявшего на своем посту возле большой решетки воздухозаборника. Даже не замедлив шага, они направились к нему.

— Стоять! — приказал охранник, вытаскивая из наплечной кобуры автоматический пистолет.

Чеченцы остановились.

— Мы — из Энергетической компании Рейкьявика, — сказал Арсенов по-исландски, но, встретившись глазами с пустым взглядом охранника, повторил то же самое на английском.

Охранник наморщил лоб и ответил:

— Отопительная система располагается не здесь.

— Я знаю, — сказал Ахмед, а затем вырвал пистолет из руки охранника и нанес ему сокрушительный удар в челюсть, от которого тот отлетел назад и ударился головой о стену. Охранник стал сползать на пол, и в этот момент Ахмед снова ударил его — рукояткой пистолета по голове.

Арсенов вцепился пальцами в вентиляционную решетку.

— Помогите мне! — бросил он остальным. Карим и женщина пришли ему на помощь, однако Ахмед продолжал бить лежащего охранника пистолетом по голове, хотя тот уже потерял сознание и было очевидно, что надолго.

— Ахмед, отдай мне оружие! — приказал Арсенов. Ахмед кинул ему пистолет и стал бить охранника ногами по лицу. Во все стороны летела кровь, в воздухе пахло смертью.

Арсенов силой оттащил Ахмеда от его жертвы.

— Когда я отдаю приказ, ты должен выполнять его, иначе, клянусь Аллахом, я сломаю тебе шею!

Ахмед злобно глянул на командира. Грудь его бурно вздымалась.

— Мы на задании, и сейчас не время оттягиваться! — не допускающим возражений тоном проговорил Арсенов.

Ахмед ощерился и загоготал. Сбросив со своего плеча руку Арсенова, он присоединился к другим, и совместными усилиями они сняли решетку вентиляционного люка. Засунув в открывшееся отверстие тело охранника, чеченцы один за другим и сами полезли внутрь. Ахмед был последним, поэтому именно он поставил решетку на место.

Им пришлось перелезать через охранника. Ахмед приложил пальцы к его сонной артерии и констатировал:

— Мертв.

— Ну и что? — воинственным тоном ответил Арсенов. — Раньше, чем настанет утро, они все будут мертвы.

Чеченцы на четвереньках ползли по вентиляционной трубе, покуда не добрались до разветвления. Впереди начиналась вертикальная шахта. Они положили на трубу алюминиевую трубку, привязали к ней веревку и сбросили ее вниз. Первым стал спускаться Арсенов, и вскоре по легкому подрагиванию веревки он понял, что за ним последовали остальные члены группы. Через некоторое время он прекратил спуск и, вытащив из нагрудного кармана маленький, но очень мощный фонарик, направил его луч на стенку шахты, осветив тянущиеся по ней магистральные кабели — электрические и телефонные. Однако помимо них он заметил и кое-что еще.

— Здесь установлен сенсор тепла, — предупредил он своих товарищей.

Карим, специалист по электронике, спускался следом за ним. Арсенов продолжал светить, а Карим вынул клещи и провод, на каждом конце которого находились зажимы-крокодилы. Они с Арсеновым поменялись местами, и, спустившись чуть ниже, Карим оттолкнулся ногой от стенки шахты и, качнувшись в противоположную сторону, ухватился за толстый кабель. Перерезав один из проводов, он прикрепил к нему свой, а затем, зачистив изоляцию на другом, прикрепил второй зажим и доложил Арсенову:

— Все готово!

Затем Карим продолжил спуск и после того, как он оказался в зоне действия сенсора и ничего не произошло, с облегчением перевел дух. Они с Арсеновым снова поменялись местами и вскоре добрались до цели, оказавшись в самом сердце вентиляционной подстанции.

* * *

— Наша цель — автономная вентиляционная система, — сказал Борн. Они торопливо шли по вестибюлю отеля, под мышкой Хана был зажат портативный компьютер, полученный от Оскара. — Скорее всего, они поместят распылитель именно туда.

В этот поздний ночной час огромный вестибюль с высоченным потолком был холоден и практически пуст, если не считать нескольких охранников и служащих отеля. Все президенты находились в своих номерах и либо спали, либо готовились к завтрашним переговорам, до начала которых оставалось несколько часов.

— Охрана наверняка считает точно так же, — ответил Хан. — А это значит, что, как только мы приблизимся к вентиляционной подстанции, они заинтересуются, что нам там понадобилось.

— Я тоже думал об этом, — проговорил Борн, — и пришел к выводу, что это как раз та ситуация, когда мы можем использовать мое бедственное физическое состояние с выгодой для себя.

Они беспрепятственно пересекли огромный вестибюль и вышли во внутренний двор отеля, усаженный вечнозелеными кустами и разделенный на геометрически идеальные квадраты дорожками из гравия, вдоль которых стояли футуристического вида каменные скамьи. По другую сторону сада располагался круглый конференц-зал, в котором должны были пройти переговоры приехавших на саммит руководителей государств.

Оказавшись внутри, они спустились на три лестничных пролета. Хан включил компьютер, и мужчины, сверившись с планом гостиницы, убедились, что идут в правильном направлении.

— Пошли, — сказал Хан, закрыв крышку компьютеpa, и они продолжили свой путь, однако не успели они пройти и ста метров, когда раздался резкий голос:

— Еще один шаг, и вы оба — покойники!

* * *

Оказавшись в самом низу вертикальной вентиляционной шахты, чеченцы скрючились и молчали. Их нервы были напряжены до предела — этого момента они ждали в течение долгих месяцев. Они назубок вызубрили свое задание, им хотелось поскорее приступить к активным действиям, и они буквально ерзали от нетерпения.

Для того чтобы оказаться у пульта управления вентиляционной системы, им осталось преодолеть всего лишь короткий горизонтальный участок шахты, однако на их пути — за очередной решеткой на отверстии, из которого им предстояло выбраться, стояли охранники. До тех пор пока они не уберутся отсюда, чеченцы были все равно что в мышеловке.

Ахмед посмотрел на часы. На то, чтобы выполнить задание и вернуться к фургону, у них оставалось всего четырнадцать минут. На его лбу выступили капельки пота, подмышки тоже взмокли, во рту пересохло. Ему стало трудно дышать, сердце гулко билось. Это происходило с ним каждый раз, когда та или иная операция вступала в самую ответственную фазу.

Он до сих пор злился на Арсенова за оскорбительную выволочку, которую тот устроил ему на глазах у других. После той ночи в Найроби Ахмед потерял уважение к их вожаку не только потому, что тот оказался рогоносцем, но еще из-за того, что Арсенов не подозревал об этом. Толстые губы Ахмеда растянулись в мстительной улыбке. Ему было приятно осознавать, что Арсенов теперь в его власти.

Наконец голоса охранников стали удаляться, и Ахмед двинулся вперед, навстречу своей судьбе, но рука Арсенова больно впилась в его плечо.

— Рано! — прошептан Арсенов. Глаза его горели.

— Они ушли! — тоже шепотом огрызнулся Ахмед. — А мы теряем время!

— Пойдешь, когда я прикажу!

Это уже было слишком. Ахмед плюнул, даже не пытаясь скрывать охватившую его злость.

— С какой стати я и мои товарищи должны выполнять твои приказы? Ты даже свою женщину не можешь поставить на место!

Арсенов сделал шаг к Ахмеду, и в течение некоторого времени они буравили один другого злобными взглядами, словно оценивая шансы друг друга. Остальные со страхом смотрели на них, ожидая дальнейшего развития событий.

— Я не намерен больше терпеть твою наглость, — сквозь зубы процедил Арсенов. — Либо ты будешь выполнять мои приказы, либо умрешь.

— Можешь убить меня, — тем же тоном ответил Ахмед, — но сначала я хочу сообщить тебе, что, когда мы были в Найроби, Зина, пока ты спал, отправилась в комнату Шейха и провела там почти всю ночь.

— Лжец! — ответил Арсенов, вспомнив обет, который они с Зиной дали друг другу. — Зина никогда не предаст меня!

— Вспомни, где находилась моя комната, Арсенов! Я видел это собственными глазами.

Глаза Арсенова сверкали.

— Я убил бы тебя прямо сейчас, если бы ты не был нужен для выполнения нашей миссии, — сказал он и дал знак остальным: — Пойдемте. Пора действовать.

Первым вперед двинулся электронщик Карим, за ним — женщина и Ахмед. Арсенов замыкал строй. Вскоре Карим поднял руку, и все остановились.

— Сенсор движения, — негромко предупредил он товарищей.

Арсенов увидел, что Карим сел на корточки и вытащил из кармана свои инструменты. Он был рад, что в его команде есть такой человек, как Карим. Сколько бомб он сконструировал за эти годы, и каждая из них становилась произведением искусства! В своей работе Карим не допускал ошибок.

Как и в предыдущий раз, он использовал провод с зажимами-крокодилами. Держа в руке клещи, Карим нашел нужные провода и замкнул их, создав обводную петлю.

— Готово, — доложил он, и группа двинулась дальше, однако, когда они оказались в зоне действия сенсора, воздух разрезал пронзительный звук сирены. Сработала сигнализация, и уже был слышен топот охранников, бегущих с автоматическими пистолетами на изготовку.

— Карим! — крикнул Арсенов.

— Это ловушка! — взвыл Карим. — Кто-то закоротил провода!

* * *

За несколько секунд до этого Борн и Хан наткнулись на американского охранника — вооруженного до зубов и одетого в армейскую форму. Он подозрительно уставился на их бирки с именами. Прочитав их, он немного расслабился и опустил оружие, но взгляд его продолжал оставаться хмурым.

— Что вам тут понадобилось, ребята? — осведомился он.

— Профилактическая проверка, — ответил Борн. Он вспомнил фургон Энергетической компании Рейкьявика, въехавший в отель на их глазах, а также еще кое-какие материалы из компьютера, который они получили от Оскара. — Геотермальная система отопления вышла из строя, и мы должны помочь направленным сюда энергетикам.

— В таком случае вы заблудились, — сказал охранник. — Вам нужно вернуться туда, откуда вы пришли, потом свернуть налево и еще раз налево.

— Спасибо, — поблагодарил Хан, — мы, видимо, действительно не туда забрели. Вообще-то мы работаем в другой части здания.

Как только они повернулись, чтобы идти назад, у Борна подломились ноги и он со стоном упал на пол. Охранник вытаращил глаза:

— Что за черт!

Хан склонился над телом Борна и расстегнул рубашку на его груди.

— Господи Иисусе! — выдохнул охранник и наклонился, чтобы получше рассмотреть изуродованный торс Борна.

В этот момент Хан вытянул руку, ухватил охранника за ворот униформы и толкнул его с такой силой, что тот врезался головой в цементный пол и потерял сознание.

Борн начал подниматься, а Хан принялся стягивать с охранника его форму.

— Она скорее твоего размера, — сказал он, протягивая униформу Борну.

Борн стал надевать ее, а Хан тем временем оттащил бесчувственное тело охранника в тень. В этот момент взвыла сирена сработавшей где-то сигнализации, и двое мужчин бегом бросились туда, где располагалась вентиляторная подстанция.

* * *

Все охранники были прекрасно подготовлены, и точность, с которой действовали и американцы, и арабы, заслуживала самых высоких похвал. Отель был оборудован несколькими системами сигнализации, поэтому, когда взвыла сирена, они сразу же поняли не только то, что сработал сенсор движения, но и знали, какой именно. Поскольку саммит вот-вот должен был начаться, они находились в состоянии повышенной боевой готовности и, в соответствии с полученными инструкциями, должны были сначала стрелять и только потом задавать вопросы.

Они открыли огонь по вентиляционной решетке, еще не успев добежать до нее. Половина охранников опустошила магазины своих укороченных автоматов, поливая решетку ураганным огнем, вторая половина стояла рядом, чтобы в случае необходимости прийти товарищам на помощь. Сняв искореженную решетку, они обнаружили в шахте три тела — двоих мужчин и одну женщину. Один из американских охранников сообщил о случившемся Халлу, араб связался с Файлом аль-Саудом.

К этому времени на место происшествия сбежалось еще больше охранников. Двое из них влезли внутрь шахты и после того, как стало ясно, что больше злоумышленников там нет, решетку установили на место и надежно закрепили, предварительно вытащив оттуда три мертвых тела, буквально разорванных пулями, провод, использованный Каримом, а также некий предмет, на первый взгляд напоминающий бомбу с часовым механизмом.

* * *

Джеми Халл и Файл аль-Сауд прибыли на место практически одновременно, и, оглядевшись, Халл немедленно связался по рации со своим заместителем.

— Объявляю красный уровень опасности, — сказал он. — Произошла попытка несанкционированного проникновения, трое террористов уничтожены. Повторяю: трое террористов уничтожены. Приказываю перекрыть все входы и выходы в отеле. Никого не впускать и не выпускать до особого распоряжения.

Халл продолжал давать отрывистые команды, расставляя своих людей на позиции, заранее предусмотренные на случай объявления красного уровня опасности. Затем он связался с агентами секретной службы, находившимися с президентом в крыле отеля, отведенном для высокопоставленных сановников.

Фаид аль-Сауд присел на корточки и рассматривал тела убитых. В каждом из них сидело, наверное, по три десятка пуль, но лица, хоть и были вымазаны кровью, остались нетронутыми. Араб вынул из кармана напоминающий ручку фонарик и посветил на лицо одного из убитых, а затем протянул руку и прикоснулся к его глазному яблоку. Кончик пальца аль-Сауда стал синим, а глаз покойника — темно-коричневым.

Должно быть, кто-то из сотрудников ФСБ сообщил о произошедшем Карпову, поскольку, неуклюже ступая, тот вдруг появился в помещении. От спешки он задыхался, поэтому Фаид аль-Сауд предположил, что русский сюда бежал.

Они с Халлом вкратце рассказали ему о том, что здесь произошло. Араб показал ему кончик своего указательного пальца и объяснил:

— У них — контактные линзы, и, взгляните, они перекрасили волосы, чтобы походить на исландцев.

Лицо Карпова помрачнело.

— Вот этого я знаю, — сказал он, толкнув носком ботинка труп мужчины. — Его имя Ахмед, и он — один из ближайших помощников Хасана Арсенова.

— Лидера чеченских террористов? — уточнил Халл. — Пожалуй, вам стоит сообщить о случившемся вашему президенту, Борис.

Карпов упер кулаки в бока.

— Что мне больше всего хотелось бы сейчас знать, так это — где находится сам Арсенов.

* * *

— Боюсь, мы немного опоздали, — сказал Хан, выглянув из-за металлической колонны и увидев прибывших на место двух руководителей служб безопасности. — Вот только Спалко что-то не видно.

— Возможно, он решил не подвергать себя риску, появляясь в отеле, — предположил Борн.

Хан покачал головой:

— Я хорошо его знаю, он одновременно и эгоист, и человек, стремящийся добиваться совершенства во всем. Нет, он должен быть где-то неподалеку.

— Возможно, но по крайней мере здесь его нет, — рассудительно проговорил Борн. Он наблюдал затем, как к начальнику арабской службы безопасности и Джеми Халлу рысью бежит русский. Его плоское, жестокое лицо с мохнатыми бровями показалось Борну знакомым. Когда же тот заговорил, Борн сказал своему спутнику:

— Я его знаю, этого русского.

— Ничего удивительного. Я тоже его узнал, — откликнулся Хан. — Это Борис Ильич Карпов, начальник элитного спецподразделения ФСБ «Альфа».

— Я хотел сказать, что не просто знаю, кто этот человек, а знаком с ним.

— Как? Откуда?

— Вот этого я не знаю, — признался Борн. — Враг он или друг? — Он стукнул себя кулаком по лбу. — Черт, если бы я только мог вспомнить!

Хан повернулся к нему, увидел подлинную муку, исказившую лицо Борна, и испытал жгучее желание потрепать его по плечу, успокоить. Однако он не знал, какими последствиями может обернуться подобный жест. Он снова ощутил некое раздвоение и себя самого, и всей своей жизни, которое началось в тот момент, когда Борн сел рядом на лавку в парке и заговорил с ним. «Кто вы?» — спросил он его тогда. В тот момент Хан знал ответ на этот вопрос. Так неужели все, во что он верил до той поры или думал, что верит, — неужели все это оказалось ложью?

Чтобы отгородиться от этих невеселых мыслей, он вернулся к тому, что они с Борном умели лучше всего.

— Меня беспокоит вон тот предмет, — сказал он. — Это бомба с часовым механизмом, а ведь ты говорил, что Спалко собирается использовать распылитель доктора Шиффера.

Борн кивнул:

— Я бы сказал, что это была попытка совершить классическую диверсию, однако сейчас только что миновала полночь, и саммит начнется лишь через восемь часов!

— Поэтому они и решили использовать часовой механизм, — предположил Хан.

— Да, но зачем устанавливать ее за столько времени до начала саммита?

— Ночью такие вещи проделывать легче.

— Верно, но вместе с тем увеличивается риск того, что бомбу обнаружат охранники в ходе очередной проверки. — Борн мотнул головой. — Нет, не сходятся концы с концами, у Спалко на уме что-то другое. Но что?

* * *

Спалко, Зина и оставшиеся члены группы добрались наконец до своей цели. Здесь, вдалеке от того гостиничного крыла, где должна была состояться встреча на высшем уровне, в сети системы охраны имелись бреши, и Спалко намеревался их использовать. Хотя телохранителей и здесь хватало, они не могли находиться везде одновременно, поэтому, «сняв» двоих из них, Спалко и его спутники вскоре добрались до нужного места.

Теперь они находились на третьем подземном этаже, в огромном бетонном помещении без окон и с единственной дверью. По дальней стене ползли огромные черные трубы, на каждой из которых был указан номер того или иного гостиничного сектора.

Все члены группы надели костюмы химической защиты и тщательно проверили их на предмет герметичности. Две чеченки вышли в коридор и заняли пост у двери на тот случай, если кому-то из охранников придет в голову заглянуть сюда, а внутри возле двери встал один из мужчин.

Спалко открыл большой металлический ящик, который они принесли с собой. Внутри находился NX-20. Он аккуратно соединил две части прибора и проверил соединения. Затем он передал прибор Зине и открыл холодильную камеру, полученную от Петера Сидо. В ней хранился маленький сосуд с жидкостью. Даже после того, что они видели в Найроби, им было сложно поверить в то, что такое крохотное количество вируса может стать причиной гибели огромного количества людей.

Как и в Найроби, Спалко заложил контейнер в зарядную камеру распылителя, а затем закрыл ее и надежно запер. После этого он взял прибор из рук Зины и положил палец на тот из двух спусковых крючков, который был поменьше. После того как он нажмет его, вирус, пусть еще и не вырвавшись на свободу, переместится из зарядной камеры в боевую, а затем останется всего лишь нажать на кнопку, расположенную на левой стороне рукоятки, направить оружие в цель и нажать на большой курок.

Спалко покачал прибор в руках, как качают, убаюкивая, маленького ребенка. Это оружие обладало таким могуществом, что заслуживало уважения — даже со стороны самого Степана Спалко.

Он посмотрел на Зину, глаза которой горели одновременно от любви к нему и патриотического рвения.

— А теперь, — сказал Спалко, — будем ждать, пока не сработает тревога от сенсора движения и вентиляционной шахте.

И вскоре они услышали сирену. Звук доносился издалека, но бетонные стены коридоров усилили его, и спутать это завывание с любым другим звуком было невозможно. Спалко чувствовал, что нервы чеченцев напряжены до предела. Всего один миг отделял их от того момента, когда они наконец расквитаются со своими обидчиками за все притеснения и обретут свободу, в которой им так долго отказывали.

— Всего один момент, — вслух произнес Спалко, и они поняли его, едва не разразившись торжествующим улюлюканьем.

Движимый непреодолимой Судьбой, Спалко нажал на маленький курок, и заряд со зловещим щелчком затвора перекочевал в боевую камеру, где и остался в ожидании того момента, когда его выпустят на волю.

Глава 29

— Они ведь все чеченцы, правильно, Борис? — спросил Халл.

Карпов кивнул:

— И, судя по имеющейся у нас информации, входят в террористическую группу Хасана Арсенова.

— Хорошая новость! — обрадовался Халл.

Фаид аль-Сауд поежился от сырости и сказал:

— Того количества пластита С-4, какое находится в этой штуковине, хватило бы на то, чтобы разрушить все несущие конструкции отеля. Здание конференц-зала рухнуло бы под собственным весом, и все участники саммита оказались бы погребены под обломками.

— Нам крупно повезло, что сработал сенсор движения, — проговорил Халл.

Карпов хмурился все сильнее и затем повторил вопрос, который за секунду до этого задал себе Борн:

— Не понимаю, зачем устанавливать бомбу за несколько часов до начала саммита?

* * *

— Вот оно! — шепотом воскликнул Борн. Взяв у Хана компьютер, он включил его и стал просматривать планы отеля, пока не наткнулся на нужный. Борн проследил путь от той точки, где они находились, к основной части здания, закрыл крышку ноутбука и сказал: — Пошли! Скорее!

— Куда мы направляемся? — спросил Хан, когда они торопливо шли по лабиринту подземных коридоров.

— Подумай сам: мы видели, как в отель въехал фургон Энергетической компании Рейкьявика, отель, как и весь город, обогревается геотермальной системой отопления.

— Так вот почему Спалко послал чеченцев на подстанцию вентиляционной системы, — догадался Хан, когда они свернули за очередной угол. — Они и не должны были добиться успеха, установив бомбу. Мы оказались правы, это действительно была диверсия, но покушение должно совершиться не утром, когда начнется саммит. Он собирается активировать распылитель прямо сейчас!

— Правильно, — сказал Борн. — И использует он не вентиляцию, а систему отопления. В этот ночной час все президенты находятся в своих апартаментах, и именно туда проникнет вирус.

* * *

— Кто-то приближается, — сказала одна из чеченок.

— Убейте его, — приказал Спалко.

— Но это же Хасан Арсенов! — крикнула вторая женщина.

Спалко и Зина обменялись быстрыми и озабоченными взглядами. Что-то пошло не так, но что именно? Сенсор сработал, сигнализация включилась, а вскоре после этого они с удовлетворением услышали отголоски мощной автоматной стрельбы. Как же удалось спастись Арсенову?

— Я же сказал: убейте его! — крикнул Спалко.

* * *

Что преследовало Арсенова, что заставило его обратиться в бегство и помогло таким образом спастись и не погибнуть вместе со своими товарищами, так это ужас, поселившийся в его душе, то, что являлось причиной непрекращающихся ночных кошмаров, преследовавших его на протяжении последней недели. Арсенов уверял самого себя в том, что это — чувство вины за то, что он предал Халида Мурата, вины героя, которому пришлось сделать трудный выбор для того, чтобы спасти свой народ. На истина заключалась в том, что причиной этого ужаса являлась Зина. Раньше он был не в состоянии признать, что Зина отдаляется от него — постепенно, но неумолимо. Теперь же это стало очевидным. Она ускользала от него, становилась все дальше и дальше, хотя всего полчаса назад Арсенов ни за что не признался бы в этом. Однако разоблачение, только что брошенное ему в лицо Ахмедом, расставило все по своим местам.

Все это время Зина жила за стеклянной стеной, и какая-то очень важная часть ее постоянно оставалась закрытой и недосягаемой для него. Он никогда не мог дотянуться до этой ее части, и теперь Арсенов понимал: чем усерднее он старался, тем хуже у него это получалось.

Зина не любит его, это ясно. А любила ли она его хоть когда-нибудь? Даже если бы эта миссия закончилась успехом, у них с Зиной все равно не получилось бы жить вместе, давать жизнь детям и растить их. Каким же фарсом обернулся их последний разговор по душам!

Арсенову вдруг стало стыдно. Он оказался трусом! Он любил женщину больше, чем свою свободу, поскольку знал, что без нее ему и свобода не нужна. И теперь, когда он очнулся от своих снов, даже вкус победы был бы напоен горечью.

И вот сейчас, идя по холодному коридору по направлению к геотермальной подстанции, Арсенов увидел, как одна из женщин, входящая в его отряд, поднимает автомат, словно намереваясь расстрелять своего командира. Может быть, сквозь шлем костюма химзащиты она просто не разглядела, кто к ней приближается?

— Подожди, не стреляй! Это я, Хасан Арсенов!

Она выпустила очередь. Пули ударили Арсенова в левую руку, и, наполовину в шоке, он крутанулся вокруг своей оси, нырнул за угол и упал на пол, пытаясь укрыться от свинцового шквала.

Безумие происходящего не оставляло времени на размышления и предположения. Он услышал, как после недолгой паузы стрельба возобновилась, но теперь она явно велась не в его направлении. Выглянув из-за угла, Арсенов увидел, что две женщины повернулись к нему спиной и, припав к земле, ведут огонь по двум приближающимся по проходу фигурам. Воспользовавшись этим, Арсенов встал и бросился к двери, ведущей в помещение геотермальной подстанции.

* * *

Услышав автоматную стрельбу, Спалко сказал, обращаясь к Зине:

— По-видимому, там не только Арсенов.

Зина подняла свой автомат, сделала знак другому чеченцу, и тот бросил ей второй.

Спалко подошел к стене, по которой тянулись трубы отопления. На каждой из них имелся клапан, а рядом — циферблат, на котором было указано давление в системе. Найдя трубу, идущую в крыло, где были размещены съехавшиеся на саммит главы государств, он принялся откручивать клапан.

* * *

Арсенов уже понял, что был обречен на смерть с другими своими товарищами там, в вентиляционной шахте. «Это ловушка! Кто-то закоротил провода!» — крикнул Карим за секунду до своей смерти. Провода закоротил Спалко. Он говорил им, что их задача — осуществить диверсию, однако на самом деле ему были нужны жертвенные бараны, которые должны были отвлечь охранников, чтобы у Спалко хватило времени добраться до истинной цели — геотермальной подстанции — и выпустить вирус в систему отопления. Спалко обвел его вокруг пальца, и Зина — теперь в этом не могло быть сомнений — состояла с ним в заговоре.

Как быстро любовь превратилась в прогорклое, несъедобное месиво! Как стремительно она уступила место ненависти. Эти люди повернули оружие против него, а значит, и против всех его товарищей — мужчин и женщин, плечом к плечу с которыми он сражался, вместе с которыми смеялся, плакал и возносил молитвы Аллаху, которые разделяли его помыслы и цели. А его подчиненные? Все они были развращены, испорчены, попав под власть могущества и ядовитого обаяния Степана Спалко!

Выходит, Халид Мурат был прав во всем. Он не доверял Спалко и не позволил бы ему втянуть себя в эту безумную авантюру. Однажды Арсенов бросил ему в лицо упрек, назвав его стариком, сказав, что он чересчур осторожничает, не видит дальше своего носа и не понимает мира, открывающегося перед ними. Теперь и сам Арсенов понял, что этот мир — не более чем иллюзия, искусно созданная для достижения своих целей человеком, называющим себя Шейхом. Арсенов поверил этой сладкоголосой песне лишь потому, что хотел поверить ей. Спалко воспользовался этой его слабостью. Но довольно! Не быть больше этому! Если сегодня Арсенову суждено умереть, то не Спалко будет выбирать, как этому случиться.

Прижавшись к дверному проему, Арсенов сделал глубокий вдох, выдохнул и прыгнул внутрь, перекувырнувшись через голову. Град пуль, ударившихся в стену там, где он стоял долю секунды назад, сказал Арсенову все, что ему было нужно знать. Перекатившись по бетонному полу, он перевернулся на спину, увидел одного из своих бывших подчиненных, стоящего с автоматом на уровне живота, и выпустил в его грудь четыре пули подряд.

* * *

Когда Борн увидел двух террористов, стреляющих в них из автоматов из-за бетонной колонны, кровь застыла в его жилах. Они с Ханом укрылись за углом Т-образного пересечения коридоров и стали отстреливаться.

— Спалко — вон в том зале, со своим биологическим оружием, — сказал Борн. — Мы должны проникнуть туда немедленно.

— Не раньше, чем у этих двоих закончатся патроны. — Хан огляделся. — Ты помнишь схему отеля? Помнишь, что находится над потолком?

Не переставая стрелять, Борн кивнул.

— Там — люк, ведущий в электрощитовую. Но до него не меньше четырех метров. Ты должен меня подсадить.

Выпустив еще одну очередь, Борн последовал за Ханом.

— Там — кромешная тьма. Как ты будешь ориентироваться?

Хан ухмыльнулся и ткнул пальцем в свою чудесную куртку.

— У меня в рукаве много тузов, в том числе и портативный фонарик.

— Сколько времени тебе понадобится? — спросил Борн.

— Пятнадцать секунд.

Борн сплел пальцы рук, сделав что-то вроде стремени, и Хан поставил на них ногу. От тяжести у Борна заскрипели кости, напряженные мускулы обожгло огнем, а плечи едва не выскочили из суставов. Хан сдвинул панель в потолке и, подтянувшись, исчез в открывшемся отверстии.

Борн досчитал до десяти, а затем повернул за угол и начал было стрелять, но тут же прекратил огонь. Его сердце словно сжала чья-то безжалостная рука. Чеченки избавились от костюмов химзащиты, вышли из-за колонны и стояли, не предпринимая никаких действий. Только теперь он увидел, что перед ним — женщины и вокруг талии каждой из них — пояс, состоящий из брикетов взрывчатки С-4.

— Боже праведный! — выдохнул Борн, а затем крикнул: — Хан! На них — пояса шахидов!

И в этот момент все вокруг погрузилось во мрак. Хан в электрощитовой перерезал провода.

* * *

Сделав четыре выстрела, Арсенов вскочил и, прыгнув вперед, подхватил убитого им человека раньше, чем тот успел упасть. В помещении находились еще двое — Спалко и Зина. Используя мертвого чеченца в качестве щита, Арсенов стал стрелять в свою бывшую любовницу. Женщину отбросило назад, но перед этим она успела выпустить длинные очереди из двух автоматов, которые держала в руках. Пули попали в мертвеца, прошили его насквозь и пронзили тело Арсенова.

Он почувствовал тупую боль в груди, его глаза широко открылись, а потом все тело словно онемело. Свет вокруг потускнел, и он сполз на пол. В его пробитых легких булькала кровь. Словно издалека, сквозь толщу тумана, до него донесся крик Зины, и из глаз Арсенова потекли слезы. Расставаясь с жизнью, он плакал о своих несбывшихся мечтах и о прекрасном будущем, которое уже никогда не наступит. С последним выдохом жизнь покинула его тело — точно так же, как когда-то она пришла в него, принеся с собой мир, полный тяжелых испытаний, жестокости и боли.

* * *

Жуткая, роковая тишина воцарилась в бетонном подземелье. Казалось, что время остановилось. Борн, направив автомат в непроницаемый мрак, слышат прерывистое дыхание двух ходячих бомб, стоявших напротив него. Он кожей ощущал их страх и в то же время — непоколебимую решимость. Если он сделает хотя бы шаг по направлению к ним и они это поймут, если они услышат звуки, доносящиеся из электрощитовой, где возится Хан, они, не задумываясь, приведут в действие детонаторы.

Поскольку слух Борна был напряжен до предела, он услышал едва уловимый шорох над своей головой. Это полз Хан. Борн помнил, что электрощитовое отделение имеет еще один люк, который расположен примерно у входа в помещение геотермальной подстанции, и понял, что тот задумал. Автомат в руках Борна был короткоствольным «AR-15». Это оружие обладало огромной убойной силой и скорострельностью, пуля вылетала из его ствола со скоростью 2400 футов в секунду, но отличалась не слишком высокой точностью боя.

Борн немного продвинулся вперед, но, опасаясь потерять ориентацию в кромешной темноте, замер на месте. От напряжения сердце, казалось, билось уже в горле. До его слуха донесся какой-то звук. Что это — тихий свист, шепот, шаги? Затем снова воцарилась тишина. Борн перестал дышать и замер, вытянув вперед обе руки, в которых был зажат «AR-15».

Где находится Спалко? Успел ли он зарядить свое страшное оружие? Доведет ли он свою миссию до завершения или, бросив все, попытается скрыться? Поскольку ответов Борн все равно не знал, то решил не мучить себя этими вопросами. «Сосредоточься! — приказал он себе. — Расслабься! Дыши глубоко и ровно, стань одним целым со своим оружием!»

И вот вспыхнул фонарик Хана. Его луч осветил лицо одной из женщин, ослепив ее. Времени для размышлений не осталось. Палец Борна лег на курок, инстинкты и рефлексы возобладали надо всем остальным, заставив его действовать. Из дула автомата вырвался сноп огня, и голова женщины взорвалась фонтаном крови, мозга и костей.

В следующую секунду Борн уже бежал вперед. Огни под потолком мигнули, а затем вспыхнули вновь — сработал аварийный генератор, и Борн увидел вторую чеченку, лежащую на полу с перерезанным от уха до уха горлом. Рядом с ним возник Хан, и вместе они вошли в помещение геотермальной подстанции.

* * *

За минуту до этого в темноте, которая пахла порохом и кровью, Спалко опустился на колени и стал слепо шарить руками по полу в поисках Зины. Именно эта темнота победила его. Без освещения он не мог выполнить столь тонкую работу, как подсоединение NX-20 к клапану отопительной системы.

Ему никак не удавалось найти Зину. Когда ворвался Арсенов и началась стрельба, все внимание Спалко было сосредоточено на клапане трубы, и он не знал, где в этот момент находилась она. Арсенов — не дурак. Он поступил умно, прикрывшись мертвецом, но Зина оказалась умнее и убила его. Спалко слышал ее крик, значит, она все еще жива.

Спалко знал, что женщины-бомбы, которых он оставил снаружи, защитят его от любого врага. Кто там — Хан? Борн? Спалко было стыдно оттого, что он испытывает страх перед присутствием неведомых там, в коридоре. Но кем бы они ни были, им хватило ума не поддаться на обманный маневр, придуманный Спалко. Они проследили его собственную логику, из которой вытекало, что система отопления — наиболее уязвимое с точки зрения безопасности звено. В его душе стала нарастать паника.

Неподалеку от себя Спалко услышал, как Зина со свистом всосала в себя воздух. На четвереньках он быстро пополз вперед, прошлепав руками и коленями по липкой луже крови, и наконец добрался до того места, где она лежала.

Волосы женщины были мокрыми от крови. Спалко прикоснулся губами к ее щеке.

— Прекрасная Зина! — прошептал он. — Всемогущая Зина!

Спалко ощутил судорогу, пробежавшую по ее телу, и страх сжал его сердце.

— Ты не можешь умереть, Зина, не можешь! — продолжал бормотать он.

Спалко ощутил влагу, текущую по щекам женщины, и понял, что она плачет. Грудь ее поднималась и опускалась в такт беззвучным всхлипываниям.

— Зина... — Спалко поцелуями осушал ее слезы. — Ты должна быть сильной, сильнее, чем когда бы то ни было!

Он нежно обнял ее и почувствовал, как ее слабые руки легли на его плечи.

— Настал миг нашей величайшей победы! — Спалко отстранился и положил ей на грудь NX-20. — Да-да, я избрал тебя. Именно ты приведешь оружие в действие и распахнешь дверь в наше ослепительно прекрасное будущее.

Женщина не могла говорить. Единственное, на что ее хватало, — это натужно, мучительно дышать. Спалко снова проклял темноту, из-за которой он не видел ее глаза и потому не мог понять, достигли ли цели его слова. И все же ему не оставалось ничего другого, как рисковать. Ее левую руку он положил на ствол NX-20, правую — на рукоятку, а указательный палец — на главный курок.

— Тебе остается только нажать на него, — прошептал он ей на ухо. — Но не сейчас, не сейчас! Мне нужно еще немного времени.

Время было необходимо ему для того, чтобы успеть спастись. Он был в темноте, как в ловушке, — единственное обстоятельство, к которому он оказался не готов. Теперь он даже не мог забрать с собой NX-20. Ему нужно бежать, бежать как можно скорее! Шиффер сказал, что оружие, если оно заряжено, уже нельзя ни разрядить, ни перевозить. Контейнер слишком хрупок, а его содержимое — недолговечно.

— Ты ведь сделаешь это, Зина, правда? — Спалко снова поцеловал ее в щеку. — Ты сильная, я знаю. У тебя получится. — Женщина хотела что-то сказать, но он не позволил, прикрыв ее рот ладонью. Он опасался, что его неведомые враги, находящиеся за дверью, услышат ее придушенный плач. — Я буду рядом, Зина, помни это.

Затем медленно и бесшумно, незаметно для притупившихся от боли чувств Зины, он скользнул в сторону. Поднявшись на ноги, он двинулся к двери, но споткнулся о бездыханное тело Арсенова, и его защитный костюм порвался. На долю секунды к нему вернулся страх. А вдруг Зина нажмет спусковой крючок раньше, чем он успеет выбраться отсюда, и смертельный вирус проникнет в него, превратившись в его невидимого, но неумолимого палача? Перед его внутренним взором возник город мертвых, в который он не так давно превратил трущобный район Найроби.

Собрав всю свою волю в кулак, Спалко стащил с себя бесполезный теперь защитный костюм. Бесшумно, словно кошка, он вышел в коридор и двинулся вперед. Женщины-бомбы сразу почувствовали его присутствие и напряглись.

— Ля илляха илль Аллах! — прошептал он.

— Ля илляха илль Аллах! — так же шепотом откликнулись они.

После этого Спалко двинулся дальше и через секунду растворился в темноте.

* * *

Борн и Хан одновременно увидели направленное на них тупорылое дуло распылителя доктора Шиффера и замерли на месте.

— Спалко сбежал. Вон валяется его химкостюм, — сказал Борн. В этом помещении — только одна дверь. Он вспомнил тихий звук шагов, услышанный им в коридоре во время его молчаливого противостояния с шахидками. — Он, видимо, проскользнул мимо меня в темноте.

— Этого типа я знаю. — Хан мотнул головой в сторону одного из трупов. — Это Хасан Арсенов, а вот женщину, которая держит оружие, — нет.

Женщина сидела, опершись спиной на труп еще одного террориста. Как ей удалось занять это положение, ни Хан, ни Борн не понимали, поскольку ее раны были ужасающими. Она смотрела на вошедших глазами, полными боли, и Борн был уверен, что причиной тому были не только физические страдания.

Еще в коридоре Хан вынул из рук мертвой шахидки автомат Калашникова и теперь направил его на женщину.

— Тебе не спастись, — проговорил он, — у тебя нет выхода.

Борн, который смотрел только в ее глаза, шагнул вперед и, положив руку на ствол автомата, заставил Хана опустить оружие, а затем сказал:

— Выход всегда существует.

Опустившись на корточки, чтобы их глаза находились на одном уровне, и не отрывая взгляда от ее глаз, спросил:

— Ты в состоянии говорить? Можешь сказать мне, как тебя зовут?

Некоторое время царило молчание, и Борну стоило больших усилий заставить себя не смотреть на ее палец, лежащий на спусковом крючке. Наконец губы женщины открылись и задрожали. Ее зубы стучали, а по испачканной щеке скатилась слеза.

— На кой черт тебе знать, как ее зовут? — презрительным тоном осведомился Хан. — Это не человек, это — машина смерти.

— Хан, о тебе можно было бы сказать то же самое. — Борн говорил мягко, поэтому сказанное им прозвучало не как оскорбление, а всего лишь как констатация истины, которая, возможно, не приходила в голову самому Хану. После этого его внимание полностью переключилось на террористку. — Это очень важно, чтобы ты сказала мне, как тебя зовут, понимаешь?

Ее губы приоткрылись, и хриплым, булькающим голосом она с усилием произнесла:

— Зина...

— Послушай меня, Зина. Игра окончена, — заговорил Борн. — Остался единственный выбор — между жизнью и смертью. Судя по твоему виду, ты уже выбрала смерть. Ты думаешь, что если нажмешь на курок, то отправишься в рай и, приняв ужасную смерть, станешь святой мученицей. Но я думаю, что это вряд ли случится. Что ты оставляешь после себя? Мертвых товарищей, из которых по крайней мере одного ты убила своими руками. И Степана Спалко. Где он сейчас? Впрочем, это уже не важно. Важно другое: он предал тебя. Он оставил тебя умирать, Зина, а сам убежал. Поэтому, прежде чем нажимать на курок, ты должна спросить себя: окажешься ли ты в раю или будешь низвергнута вниз, где предстанешь перед великими судьями Мункиром и Некиром, чтобы отвечать на их вопросы. А учитывая то, как ты жила, какие вопросы они тебе зададут? «Кто есть создатель? Кто есть Пророк?» Сможешь ли ты дать им ответы? На это способны только праведные люди, Зина, и ты сама это знаешь.

Зина плакала. Ее грудь судорожно вздымалась, и Борн опасался, что судорога заставит ее непроизвольно нажать спусковой крючок. Если он хочет забрать у нее оружие, то это нужно делать прямо сейчас.

— Если ты нажмешь на курок, если выберешь смерть, то не сможешь ответить на их вопросы, — продолжал он. — Тебя предали и бросили, Зина, и это сделали самые близкие тебе люди. А ты в свою очередь предала их. Но еще не все потеряно. Всегда есть и выход, и возможность искупления.

Только сейчас Хан понял, что Борн говорит не только с Зиной, но и с ним, и это осознание пронзило его, подобно электрическому разряду, вспыхнуло в его мозгу. Он почувствовал себя так, будто с него сорвали одежду, поставили перед зеркалом, и не было ничего страшнее этого зрелища. Он увидел себя в своем истинном обличье, каким он стал после того, как много лет назад похоронил себя, другого, в джунглях Юго-Восточной Азии. Истина заключалась в том, что он оказался незнакомцем для самого себя. Сейчас он ненавидел отца за то, что тот открыл ему эту правду, и в то же время не мог отрицать, что любит его — за то же самое.

Хан опустился на колени рядом с отцом, положил автомат на пол — так, чтобы Зина видела это, и протянул к ней руку.

— Он прав, — сказал Хан голосом, изменившимся до неузнаваемости, — у тебя есть возможность искупить свои прежние грехи, совершенные тобой убийства и предательства людей, которые тебя любили, хотя ты, возможно, об этом и не догадывалась.

Его рука дюйм за дюймом продвигалась вперед, пока наконец не накрыла руку женщины. Медленно, аккуратно он снял ее палец со спускового крючка. Зина не пыталась помешать ему и покорно позволила Хану забрать оружие из своих слабеющих рук.

— Спасибо, Зина, — произнес Борн. — Хан позаботится о тебе. — Он выпрямился, ободряюще стиснул плечо сына, а затем повернулся и быстрой, бесшумной походкой вышел из комнаты. Он шел за Спалко.

Глава 30

Степан Спалко бежал по бетонному коридору подземелья, держа наготове керамический пистолет, взятый им у Борна. Он знал, что звуки стрельбы заставят сбежаться к геотермальной подстанции чуть ли не всю охрану, находящуюся в отеле. Впереди себя Спалко увидел Файла аль-Сауда, начальника саудовской службы безопасности, с двоими из своих людей. Он юркнул в сторону, чтобы не попасться им на глаза, а когда арабы подошли поближе, выскочил из укрытия и, в полной мере использовав эффект внезапности, застрелил всех троих.

Когда он подошел к телам, Фаид аль-Сауд застонал и пошевелился, после чего Спалко выстрелил ему в лоб — почти в упор. Несчастный дернулся и застыл. Спалко стащил с одного из арабов форму, натянул ее на себя, прикрепив на лацкан его идентификационную бирку, и избавился от синих контактных линз. Пока он занимался всем этим, его мысли непроизвольно вернулись к Зине. Она была бесстрашной женщиной, это верно, но ее преданность, ее любовный пыл по отношению к нему сослужили ей плохую службу. Она пыталась защитить его от всех, и в первую очередь от Арсенова. Ей это нравилось, тут не могло быть сомнений, но его поразило то, что именно он стал объектом ее страсти. Именно эта любовь, противоестественная слабость, каковой является тяга к самопожертвованию, заставила его бросить ее умирать в одиночестве.

Быстрые шаги, послышавшиеся сзади, заставили Спалко вернуться к реальности. Роковая встреча с саудовцами оказалась обоюдоострым кинжалом: с одной стороны, она подарила Спалко возможность безопасно выбраться из отеля, снабдив его формой и идентификационной карточкой, с другой — заставила задержаться, потерять темп. Оглянувшись, он увидел неумолимо приближающуюся фигуру в камуфляжной форме и грязно выругался. Он почувствовал себя Ахабом, который в своем стремлении отомстить Моби-Дику добился противоположного и совершенно неожиданного эффекта — тот, кому он мстил, сам настиг его. Человек в камуфляжной форме был Джейсоном Борном.

* * *

Теперь и Борн увидел Спалко, переодетого в форму саудовского телохранителя. Тот открыл дверь и выскочил на лестничную клетку. Перепрыгнув через тела арабов, убитых Спалко, он бросился в погоню и вскоре оказался в самой гуще суматохи, царившей в вестибюле. Совсем недавно, когда они с Ханом входили в отель, здесь было тихо и пустынно, теперь же вестибюль напоминал растревоженный улей. Сотрудники служб безопасности разбили персонал гостиницы на небольшие группы в зависимости от их служебных функций и того, где находился каждый из них, когда случилось проникновение террористов и началась стрельба. После этого начался долгий и мучительный процесс допросов, в ходе которого каждый из работников отеля должен был буквально по секундам отчитаться в том, где именно и когда он находился на протяжении последних двух дней. Остальные охранники, получившие вызов по рации, либо бежали в подвальные помещения отеля, либо направлялись в другие его секторы. Толкотня царила неимоверная, поэтому никто не обратил внимания на двух «охранников» в форме, которые — один за другим — пересекли вестибюль и вышли из отеля.

Эта картина показалась Борну сюрреалистичной: Спалко — в гуще охранников, он смешивается с ними, растворяется в их массе. На какую-то долю секунды Борну пришла мысль поднять тревогу, крикнуть охранникам, что этот человек и есть тот, за кем они гоняются, но он тут же выбросил ее из головы. Спалко, несомненно, сумеет выкрутиться. Ведь именно Борн числится в списке международных преступников, именно на его уничтожение Центральное разведывательное управление выдало карт-бланш, который по-прежнему остается в силе. Спалко, разумеется, знал обо всем этом. Это был умный и осведомленный негодяй, иначе ему не удалось бы столь мастерски выстроить и осуществить схему, в результате которой Борн превратился в «особо опасного убийцу».

Выйдя следом за Спалко из дверей отеля, Борн осознал еще одну вещь. «Мы теперь — одного поля ягоды, — подумал он. — Мы оба — хамелеоны, использующие одни и те же средства для того, чтобы спрятать от окружающих свою истинную личину». Мысль о том, что он является для секретных служб всего мира таким же врагом, как Спалко, казалась дикой и не давала покоя.

В следующий момент после того, как Борн оказался на улице, он понял, что отель намертво блокирован. С восхищением профессионала он наблюдал за тем, как Спалко непринужденной походкой направляется к автостоянке, специально выделенной для автомобилей сотрудников служб безопасности. Хотя она и находилась внутри кордона, людей там не было, поскольку вход на нее без особого распоряжения не дозволялся даже охранникам.

Борн последовал за Спалко, но почти сразу потерял его среди верениц стоящих машин. Тогда он перешел на бег. Сзади послышались крики. Борн дернул на себя дверь первой попавшейся на его пути машины — американского джипа. Пошарив под пластиковой панелью приборов, он нашел провода, ведущие к замку зажигания, и вырвал их, но тут же услышал, как зарычал мотор еще одной машины, стоявшей неподалеку. Поглядев вбок, Борн увидел Спалко, который выруливал со спецстоянки на украденной им машине.

Крики становились все громче, а вместе с ними — и топот сапог по асфальту. Раздались выстрелы. Борн, понимая, что в его распоряжении — считанные секунды, закоротил провода. Двигатель джипа чихнул и заработал, после чего Борн утопил педаль в пол, и машина, взвизгнув покрышками, сорвалась с места и помчалась по направлению к блокпосту, установленному на выезде с парковки.

* * *

Ночь была безлунной, но, в соответствии с общепринятыми стандартами, ее и ночью-то назвать было нельзя. Безжизненная, пресная темнота нависла над Рейкьявиком, свесившись с небесных высей наподобие пыльного одеяла цвета устричных раковин. Повторяя маневры Спалко, машина которого виляла по крутым поворотам города, Борн понял, что тот направляется на юг.

Это показалось Борну странным, поскольку со стороны Спалко было бы логичным направиться в аэропорт. Однако чем дольше Борн размышлял над этим, тем менее парадоксальным ему казался выбор Спалко. Теперь он знал своего противника гораздо лучше, чем в начале их противостояния. Мозг Спалко был уникален, самым высшим наслаждением для него было составлять единую картину из разрозненных кусочков головоломки. Это был мастер невероятных сценариев и неожиданных поворотов, человек, которому доставляло гораздо большее удовольствие загнать противника в ловушку, нежели просто убить его.

Итак, аэропорт Кефлавик исключается. Этот путь отхода слишком очевиден, Спалко наверняка предусмотрел это обстоятельство и подобрал для себя какой-то другой коридор. Борн попытался восстановить в памяти карту города из компьютера, полученного от Оскара. Что находится к югу от города? Хафнарфьёрдюр — рыбацкий поселок, слишком маленький для того, чтобы там мог приземлиться самолет Спалко. Берег — вот в чем дело! Ведь, в конце концов, они находятся на острове, и Спалко, конечно же, решил убраться отсюда морем.

В этот ночной час шоссе было почти пустым, а когда город остался позади, другие машины и вовсе перестали попадаться. Дорога стала уже и принялась петлять между холмов и прибрежных скал. После того как машина Спалко скрылась за особо крутым поворотом, Борн выключил фары и увеличил скорость. Сам он видел задние габаритные огни машины, ехавшей впереди него, но надеялся на то, что его самого Спалко, глядя в зеркало заднего вида, не заметит. На каждом из поворотов он терял автомобиль Спалко из виду, и это таило в себе определенный риск, но иного выхода у него не было. Спалко должен поверить в то, что ему удалось избавиться от «хвоста».

Из-за полного отсутствия деревьев пейзаж выглядел суровым, безжизненным и напоминал театральные декорации, отчего возникало жутковатое ощущение, что ты попал в страну вечной зимы. В необъятном небе метались силуэты морских птиц, то взлетая под облака, то падая к самой поверхности моря. При виде этих вольно парящих созданий Борн испытал чувство освобождения, и мрачные бетонные подземелья отеля «Оскьюлид» показались ему кошмарным сном. Невзирая на холод, он опустил оба стекла и полной грудью вдыхал соленый морской воздух. Справа распростерся широкий луг, усеянный крапинками полевых цветов, и запах стал сладким.

Дорога сузилась еще больше и повернула к морю. Теперь она вилась по узкой горной долине с буйной растительностью — травой и невысокими кустарниками. Дорога пошла под уклон, и спуск сделался круче. Машина Спалко то маячила впереди, то исчезала за очередным поворотом. После одного из них взгляду Борна открылись воды Северной Атлантики, ее грифельная поверхность тускло отсвечивала в призрачном свете луны.

Машина Спалко ушла на новый виток асфальтового серпантина, и Борн повторил этот маневр, однако очередной поворот располагался так близко, что Спалко уже скрылся за ним, поэтому, несмотря на явный риск, Борну пришлось еще сильнее надавить на педаль акселератора.

Уже почти преодолев крутой поворот, Борн услышал знакомый звук, который из-за свиста ветра прозвучал едва слышно. Такой звук издавал при стрельбе его керамический пистолет; Переднее левое колесо его джипа лопнуло, и машина закрутилась вокруг своей оси. Краем глаза Борн заметил Спалко с пистолетом в руке. Он бежал по направлению к своей машине, стоящей на обочине. Однако времени глядеть по сторонам у Борна не было — необходимо было справиться с управлением и не позволить джипу вылететь с дороги, поскольку слева тянулся глубокий обрыв, уходящий к морю.

Борн включил нейтральную передачу, но этого оказалось недостаточно. Необходимо было выключить двигатель, но без ключа зажигания и это было невозможным. Задние колеса соскочили с дороги. Борн расстегнул ремень безопасности, напрягся и ждал. Продолжая вращаться, машина вылетела с дороги и, дважды перевернувшись, медленно поплыла по воздуху. На Борна дохнуло раскаленным металлом, он явственно ощутил едкий запах горящего то ли пластика, то ли резины.

Борн успел выпрыгнуть из кабины за долю секунды до того, как машина ударилась о склон горы и превратилась в огненный шар. В воздух взметнулся столб пламени, и в его свете Борн увидел внизу маленькую бухту, на поверхности которой, обращенная носом к берегу, покачивалась рыбацкая шхуна.

* * *

Спалко, словно обезумев, гнал машину к берегу и резко затормозил в тупике, которым кончалась дорога, ведущая к берегу бухты. Оглянувшись на джип, догорающий на склоне утеса, он со злостью подумал: «Все, к черту Джейсона Борна! Его больше нет!» Однако забыть его, к сожалению, не удастся еще очень долго — слишком дорого обошлось его вмешательство в планы Спалко, который лишился теперь и NX-20, и чеченцев, которым была уготована роль жертвенных баранов. Столько месяцев кропотливой подготовки — и все пошло прахом!

Он вышел из машины и двинулся по плотному ковру выброшенных на берег сухих водорослей. Хотя был высокий прилив и шхуна покачивалась на волнах рядом с берегом, с нее за ним уже выслали шлюпку. На борту находились лишь несколько членов команды во главе с капитаном, которому Спалко позвонил сразу же после того, как ему успешно удалось улизнуть из отеля, миновав блокпосты охраны. Как только он забрался в шлюпку, один из матросов оттолкнулся веслом от берега, и шлюпка взяла обратный курс.

Спалко был вне себя от злости, поэтому в течение всего недолгого путешествия к судну не было произнесено ни слова, и весь путь они проделали в гнетущем молчании. И, только оказавшись на борту шхуны, Спалко приказал:

— Приготовьтесь сниматься с якоря, капитан.

— Прошу прощения, сэр, а как же все остальные?

Спалко в бешенстве схватил капитана за отвороты куртки.

— Я отдал приказ, капитан, и извольте выполнять его.

— Да-да, сэр, конечно, — пролепетал моряк, напуганный диким блеском в глазах Спалко. — Но большая часть экипажа — на берегу, а нас тут только трое: я и двое матросов. Поэтому нам понадобится больше времени, чем обычно.

— Вот и не теряйте его, черт бы вас подрал! — рявкнул Спалко и, оттолкнув капитана, стал спускаться в каюту.

Вода была ледяной и непроницаемой, словно чернила. Борну было необходимо как можно скорее оказаться на борту рыбацкой шхуны. Уже через полминуты после того, как он, оттолкнувшись от дна, поплыл по направлению к судну, пальцы на руках и ногах стали неметь, а затем он и вовсе перестал их чувствовать.

Две минуты, которые понадобились Борну, чтобы добраться до шхуны, показались ему самыми долгими в жизни. Ухватившись за измазанный машинным маслом перлинь, Борн вытянул себя из воды и, ежась от пронизывающего ветра, стал перебирать руками по стальному тросу, приближаясь к борту шхуны.

Неожиданно Борна охватило странное, жутковатое ощущение: ему на миг показалось, что он находится не в Исландии, преследуя Степана Спалко, а в Марселе, тайно пробираясь на борт роскошной яхты, чтобы выполнить приказ и уничтожить международного преступника Карлоса Шакала. Именно там, в Марселе, начался этот кошмар, когда после схватки с Карлосом его подстрелили и выбросили за борт, в результате чего он потерял память.

Когда Борн перелез через планшир и оказался на палубе баркаса, его вдруг охватил страх — тяжелый, парализующий. Он оказался точно в такой же ситуации, как тогда, когда впервые потерпел неудачу при выполнении задания, и поэтому теперь ощутил себя незащищенным, беспомощным, словно у него на лбу горело клеймо: «Неудачник». Борн едва не споткнулся, но тут перед его внутренним взором всплыл образ Хана, и он вспомнил, как спросил его в их первую встречу: «Кто вы?» Только теперь Борн понял: Хан и сам не знал ответа на этот вопрос, и, если Борн не поможет ему, он так никогда этого и не узнает. Борн вспомнил, как там, в подвале отеля, Хан опустился на колени и положил на пол оружие, и теперь ему подумалось о том, что Хан тогда избавился не только от автомата, но и, возможно, от изрядной ненависти, которая до этого клокотала в нем беспрерывно.

Сделав глубокий вдох, Борн сконцентрировал мысли на том, что ему предстояло сделать сейчас, и, крадучись, двинулся по палубе. Капитан и его помощник находились в рулевой рубке и были настолько поглощены приготовлениями к отплытию, что Борну ничего не стоило отправить обоих в нокаут. Веревок тут было в изобилии, и Борн как раз занимался тем, что связывал морским волкам руки, когда за его спиной прозвучал голос Спалко: — Полагаю, вам стоит оставить кусок веревки и для себя самого.

Борн в этот момент сидел на корточках. Моряков он до этого уложил на бок, прижав их спинами друг к другу. Теперь он незаметно для Спалко достал из рукава нож с выпрыгивающим лезвием и тут же подумал, что допустил роковую ошибку. Помощник капитана лежал к нему спиной и не мог ничего видеть, но сам капитан смотрел на Борна широко раскрытыми глазами и видел каждое его движение. Борн ожидал, что капитан крикнет, предупредит Спалко, но, как ни странно, тот не издал ни одного звука, не сделал ни единого жеста, который мог бы заставить Спалко насторожиться. Капитан просто закрыл глаза, как если бы уснул.

— Встаньте и повернитесь! — приказал Спалко.

Борн повиновался, но при этом держал правую руку позади себя, пряча ее за спиной. Спалко, одетый в выглаженные джинсы и грубой вязки свитер с высоким воротом, стоял на палубе, широко расставив ноги. В руке он сжимал керамический пистолет Борна. А тот вновь испытал странное ощущение, почувствовав, будто время сместилось. Спалко, как некогда Карлос, одержал над ним верх, и теперь этому негодяю остается только нажать на курок, а затем сбросить бездыханное тело Борна за борт. Однако это были не теплые воды Средиземного моря, а ледяная пучина Северной Атлантики, и на помощь рассчитывать не приходится. Уже через считанные минуты он погибнет от переохлаждения и пойдет ко дну.

— Ну никак вы не хотите умирать, а, мистер Борн? До чего же вы упрямый человек!

Борн кинулся на Спалко, выбросив перед собой руку с ножом. От неожиданности Спалко отпрянул и в тот же миг нажал на курок, но слишком поздно: пуля, не причинив Борну вреда, просвистела возле его уха, зато нож глубоко вонзился в бок Спалко. Он зарычал от боли и попытался прижать дуло пистолета к щеке Борна, но тот отпрыгнул в сторону. Спалко попробовал достать противника ударом согнутой в колене ноги, но Борн снова увернулся и упал спиной на палубу.

Видимо, вспомнив о самом уязвимом месте Борна, Спалко изо всех сил ударил его по сломанным ребрам, отчего тот едва не потерял сознание, а затем выдернул из своего тела нож и швырнул его за борт. После этого Спалко наклонился, схватил Борна за одежду и потащил к планширу. Борн попытался сопротивляться, но тогда Спалко ударил его ребром ладони и, кое-как подняв на ноги, заставил перегнуться через борт шхуны.

Борн то терял сознание, то вновь приходил в себя, но все же черная ледяная купель, в которую погрузилась его голова, заставила измученного мужчину окончательно очнуться и осознать, что еще немного, и он погибнет. Все повторялось по тому же сценарию, что и много лет назад. Борн изнемогал от боли, едва мог дышать, но в этот момент он подумал о жизни. Нет, не о той, которую у него пытались отобрать в эти секунды, а о той, которую он не успел прожить до конца, которая еще ждала его. Нет, он не позволит ограбить себя еще раз!

Когда Спалко напрягся, пытаясь сбросить его за борт, Борн ударил его ногой, вложив в это движение все оставшиеся силы. С отвратительным чавкающим звуком его каблук погрузился в лицо Спалко, раздробив тому челюсть и отшвырнув его назад. Прижав руку к исковерканному лицу, Спалко взвыл, а Борн перевернулся, вскочил и кинулся на врага. У Спалко уже не оставалось времени прицелиться — Борн взломал его защиту, и все же он успел выстрелить. Пуля угодила Борну в плечо. Он пошатнулся, но устоял на ногах.

Следующим движением Борн впился скрюченными пальцами в сломанную челюсть Спалко. Тот завопил от боли, и, воспользовавшись этим, Борн вырвал из его руки пистолет. Затем он прижал дуло к подбородку Спалко и нажал на спусковой крючок.

Звук выстрела оказался почти беззвучным, но удар пули был столь сильным, что подбросил тело Спалко над палубой и швырнул его за борт. Выдающийся филантроп и гениальный террорист упал в воду.

Несколько мгновений Борн смотрел на безжизненное тело, плававшее в воде лицом вниз и безвольно качавшееся на волнах, которым не было покоя. А затем труп начал погружаться, словно нечто тяжелое и огромное тянуло его в глубь океанской пучины.

Глава 31

Телефонный разговор между Мартином Линдросом и Этаном Хирном продолжался не менее двадцати минут, причем большую часть этого времени Линдрос завороженно слушая и пытался переварить то, что рассказывал ему Хирн. А тому было что поведать о знаменитом Степане Спалко. Под конец Хирн переслал Линдросу по электронной почте квитанцию денежного перевода, которую ему удалось выкрасть в одной из многочисленных подставных фирм Спалко, расположенных в Будапеште. Согласно этой квитанции, деньги предназначались для приобретения пистолета и были перечислены на счет фирмы, которая действовала в Вирджинии, управлялась русскими и занималась незаконной торговлей стрелковым оружием. Именно ее не так давно прикрыл детектив Гаррис.

Часом позже, распечатав сообщение, полученное от Хирна, Линдрос сел в автомобиль и поехал к Директору, который на днях подхватил грипп и теперь отсиживался дома. По дороге Линдрос думал о том, что Старик, должно быть, страшно переживает. Еще бы, на саммите в Рейкьявике произошло такое, а он прикован к постели и не в силах что-либо предпринять!

Шофер остановил служебную машину у высоких железных ворот, опустил стекло и нажал на кнопку интеркома. С минуту никто не отвечал, и Линдрос подумал, что, возможно, шефу полегчало и он, никого не предупредив, отправился на работу. Однако через некоторое время простуженный голос из динамика осведомился о том, кто приехал, и после того, как водитель назвал имя Линдроса, ворота бесшумно распахнулись и машина въехала во двор.

Поднявшись на крыльцо, Линдрос взялся за бронзовое кольцо и постучал в дверь. Через секунду она открылась, и его взгляду предстал Директор собственной персоной — в полосатой пижаме, поверх которой был надет толстый махровый халат, и в шлепанцах на костлявых ногах. Лицо его было помятым, а волосы растрепались, как будто он только что встал с постели.

— Входи, Мартин, входи, дорогой, — проговорил Старик и, повернувшись к гостю спиной, прошлепал по направлению к своему кабинету, располагавшемуся в левой части дома. Линдрос вошел, закрыл за собой дверь и направился следом за хозяином. Свет в доме не горел, и казалось, кроме Старика, тут нет ни одной живой души.

Все в кабинете говорило о том, что здесь обитает мужчина: зеленые, как в охотничьем домике, стены, кремовый потолок, огромные кожаные кресла и диван. Телевизор, встроенный в книжный шкаф, был выключен, и это удивило Линдроса. Он не в первый раз оказался в этой комнате, но раньше — с включенным или выключенным звуком — телевизор всегда работал, настроенный на канал Си-эн-эн.

Старик тяжело опустился в свое любимое кресло. На столике рядом с ним стояла большая коробка, а в ней — множество пузырьков с лекарствами: тайленол, аспирин, корисидин, дейкил, мазь виквапоруб и сироп от кашля.

Линдрос ткнул пальцем в эту мини-аптеку и вопросительно поднял брови.

— Я не знал, что нужно принимать, вот и вытащил все лекарства, какие были в доме, — пояснил Директор.

Затем Линдрос заметил стоящую на том же столике бутылку бурбона и старинный бокал.

— Что происходит, сэр? — спросил Линдрос и, изогнув шею, выглянул через открытую дверь кабинета в коридор. — Где Мадлен?

— Ах, Мадлен? — Старик взял бокал с виски и сделал большой глоток. — Она уехала к своей сестре в Феникс.

— И оставила вас тут одного? Больного? — Линдрос протянул руку и включил торшер. От яркого света Старик по-совиному заморгал. — Когда она вернется, сэр?

— Гм-гм... — прокашлялся Директор, словно обдумывая ответ на заданный вопрос. — Видишь ли, Мартин, дело в том, что я сам не знаю, когда она вернется.

— В каком смысле, сэр? — спросил уже не на шутку обеспокоенный Линдрос.

— Она ушла от меня. По крайней мере, я так думаю. — Глядя в одну точку, Директор допил содержимое бокала и облизнул губы. Вид у него был беспомощный и растерянный. — В таких ситуациях ничего нельзя знать наверняка.

— Вы с ней говорили?

Директор с видимым усилием сфокусировал взгляд и посмотрел на подчиненного.

— Нет, ни о чем мы не говорили.

— Откуда же вы тогда знаете?

— Полагаешь, я делаю из мухи слона? — Глаза Директора ожили, но теперь в них читалась нескрываемая боль. — Но вместе с Мадлен исчезли и многие ее личные вещи, и теперь, без них, этот чертов дом кажется необитаемым.

Линдрос сел в соседнее кресло и проговорил:

— Сэр, мне очень жаль, что так получилось, но я должен сообщить вам...

— А может, она никогда и не любила меня, а, Мартин? — Старик снова потянулся к бутылке и наполнил бокал. — Впрочем, разве тут разберешься? Чужая душа — потемки.

Линдрос подался вперед и мягко отобрал у начальника бокал с виски. Старика это даже не удивило.

— Если хотите, я поговорю с Мадлен и разберусь в том, что произошло, сэр, — предложил Линдрос.

— Хорошо, — вяло кивнул Директор.

— А сейчас нам необходимо обсудить еще один вопрос, не терпящий отлагательств. — Линдрос переставил бутылку подальше, а на ее место положил папку с материалами, полученными от Этана Хирна.

— Что это такое? Я сейчас не в состоянии прочесть ни строчки.

— Я сам вам все расскажу, — успокоил его Линдрос. Когда он закончил, в кабинете повисла гнетущая тишина. Через некоторое время Старик поднял на своего подчиненного слезящиеся глаза.

— Зачем он это сделал, Мартин? Зачем Алекс нарушил все существующие правила и похитил одного из наших собственных людей?

— Я думаю, он стал догадываться о надвигающихся событиях. Он испугался Спалко и, как мы теперь видим, имел для этого все основания.

Старик тяжело вздохнул и откинул голову на спинку кресла.

— Значит, это все-таки не предательство.

— Нет, сэр.

— Слава богу!

Линдрос прочистил горло и сказал:

— Сэр, вы должны отозвать санкцию на ликвидацию Борна. Кроме того, кто-нибудь должен как можно скорее опросить его, чтобы выяснить все, что ему известно.

— Да, конечно. Я думаю, Мартин, ты — самый подходящий для этого человек.

— Как прикажете, сэр. — Линдрос встал.

— Куда ты собрался? — В голосе Старика зазвучали обычные ворчливые нотки.

— В контору полицейского комиссара Вирджинии. Я хочу бросить ему в физиономию копии вот этих самых документов и собираюсь настаивать на том, чтобы он восстановил в должности детектива Гарриса. А что касается мадам помощника президента по национальной безопасности...

Директор взял со стола папку и нежно погладил ее.

Он заметно оживился, на его лицо вернулись краски, а глаза заблестели.

— Дай мне одну ночь, Мартин, и я придумаю для нее что-нибудь особо... вкусненькое. — Он засмеялся — впервые за последние дни. — Пусть наказание соответствует преступлению.

* * *

Хан оставался с Зиной до самого конца. Он успел спрятать NX-20 вместе с его жуткой начинкой. Что касается охранников, которыми кишмя кишела геотермальная подстанция, то для них он был героем. Они ничего не знали о биологическом оружии. Они ничего не знали о нем.

Происходящее казалось Хану донельзя странным. Он держал за руку молодую умирающую женщину, которая не могла говорить, едва дышала, но при этом явно не хотела, чтобы он уходил. Возможно, цепляясь за него, она просто цеплялась за жизнь?

После того как Карпов и Халл убедились в том, что террористка — в шаге от смерти и вытянуть из нее ничего не удастся, они потеряли к ней всякий интерес и оставили их с Ханом наедине. А он, столь привычный к смерти, которую ему довелось видеть в самых разных обличиях, испытывал странные чувства. В каждом вдохе, который давался женщине с огромным трудом и болью, заключалась целая жизнь. Хан видел это в ее взгляде, который, как и ее рука, не отпускал его. Она тонула, медленно погружаясь в тишину и мрак. Он не мог этого допустить.

Непрошеная, на поверхность вынырнула его собственная боль. И Хан стал рассказывать ей о своей жизни: о том, как сначала он был брошен, потом стал рабом вьетнамского контрабандиста, о том, как миссионер пытался обратить его в свою веру, а затем — о «красных кхмерах», промывавших ему мозги. И наконец Хан поведал умирающей о самом болезненном воспоминании из всех, что гнездились в его груди, — о Ли-Ли.

— У меня была сестра, — заговорил он ставшим вдруг ломким голосом. — Если бы она осталась в живых, сейчас ей было бы примерно столько же лет, сколько тебе. Она была на два года младше меня, боготворила меня, видела во мне защитника. И я действительно всегда защищал ее, причем не только потому, что так велели родители, а оттого, что мне самому это было необходимо. Моего отца часто не бывало дома, и кто, кроме меня, мог защитить ее, когда мы играли на улице!

Неожиданно для самого Хана его взгляд затуманили слезы, которых он не знал прежде. Ему стало стыдно и захотелось отвернуться, но в этот момент он увидел в глазах Зины безбрежное сострадание, и стыд растаял сам собой. Их теперь связывала какая-то невидимая, но очень прочная нить, и Хан продолжил свой рассказ:

— Но в итоге случилось так, что я подвел Ли-Ли. Мою сестричку убили — вместе с мамой. Меня тоже должны были убить, но я уцелел. — Его рука нашла висевшую на шее фигурку Будды, и та вновь, как и много раз до этого, вернула ему силы. — Вот уже много лет я ломаю голову над тем, зачем я остался в живых. Ведь я не сумел уберечь ее.

Губы Зины слегка раздвинулись, и Хан увидел, что ее зубы испачканы кровью. Он еще сильнее сжал ее руку и понял: женщина хочет слушать дальше. Он облегчал не только ее боль, но и свою собственную. Хотя Зина не могла говорить, хотя она медленно умирала, ее мозг все еще функционировал. Она слышала каждое его слово, и по выражению ее лица Хан видел, что его рассказ важен для нее.

— Зина, — проговорил он, — в какой-то степени мы — родственные души. В тебе я вижу самого себя — никому не нужного, брошенного, совершенно одинокого. Я понимаю, что тебе до этого мало дела, но чувство вины, возникшее во мне из-за того, что я не сумел защитить сестру, заставило меня возненавидеть отца — возненавидеть беспричинно. Я был способен думать только о том, что он бросил меня.

И тут к Хану пришло озарение, перед ним словно распахнули окно, стекла которого до этого были покрыты черной краской. Он понял, что узнал себя в этой женщине только потому, что изменился. По сути, Зина являлась тем, чем был до этого сам Хан. Ведь вынашивать месть по отношению к отцу — гораздо легче, чем взглянуть в глаза собственной вине и признать ее. Именно в этом крылась причина его желания помочь ей. Он страстно хотел спасти ее от смерти.

Но при этом Хан лучше, чем любой другой человек, умел чувствовать неслышную поступь приближающейся смерти и знал, что остановить ее не может никто, даже он. И вот настал миг, когда смерть подошла вплотную, и Хан увидел ее в затуманившихся глазах женщины. Тогда он склонился над Зиной, и на его губах появилась обнадеживающая улыбка.

Вспомнив слова, которые Борн, его отец, говорил ей перед тем, как покинуть их, Хан сказал:

— Помни, что надо отвечать на вопросы великих судей, Зина. Мой Бог — Аллах, мой пророк — Магомет, моя религия — ислам. Ты стала праведницей, Зина. Они отправят тебя туда, где свет.

Казалось, она хочет сказать ему очень многое, но губы ее не могли пошевелиться. Ее глаза вспыхнули лишь на миг, а затем жизнь покинула их.

* * *

Джеми Халл ждал, когда в «Оскьюлид» вернется Джейсон Борн, но обратный путь занял у того довольно много времени. Он дважды чуть не терял сознание, и тогда ему приходилось съезжать на обочину, после чего он несколько минут сидел, не двигаясь, прижавшись лбом к рулевому колесу, и стонал от мучительной боли, сжигавшей его измученное тело. Но затем страстное желание поскорее увидеть Хана заставляло его перебороть боль и ехать дальше. Борна не волновало, что он может оказаться в руках агентов служб безопасности, его сейчас не волновало вообще ничего, кроме одного — как можно скорее оказаться рядом с сыном.

Возвратившись в «Оскьюлид», Борн вкратце рассказал Халлу о том, какую роль сыграл в нападении на отель Степан Спалко.

— Репутация Спалко такова, что даже после того, как мы отыщем его тело и обнародуем все имеющиеся у нас доказательства его вины, найдутся очень многие, кто наотрез откажется верить в это, — задумчиво проговорил Халл после того, как Борн закончил рассказывать. А затем он настоял на том, чтобы врач осмотрел раны, полученные Борном во время последней схватки.

Палаты медчасти были до отказа забиты ранеными, лежавшими на походных кроватях, которые доставили в экстренном порядке. Тех, кто получил более серьезные ранения, кареты «Скорой помощи» уже увезли в больницу. Были там и погибшие, говорить о которых ни у кого не было желания.

— Мы знаем, какую роль вы сыграли во всей этой истории, и, поверьте, мы очень вам благодарны, — сказал Халл, садясь рядом с Борном. — Сам президент хочет встретиться с вами, но, разумеется, не сейчас, а чуть позже.

Пришел врач и принялся накладывать швы на рассеченную щеку Борна.

— Смотреться это, конечно, будет не очень эстетично, — сказал он, — так что вам, возможно, придется впоследствии обратиться к пластическому хирургу.

— Ничего страшного, — откликнулся Борн, — это у меня не первый шрам.

— Да я уж вижу, — кивнул врач.

— Только одно поставило нас в тупик, — продолжил разговор Халл, — это костюмы химической защиты. Мы обнаружили их на телах убитых террористов, но при этом не нашли ни химического, ни биологического оружия. А вы?

Соображать нужно было очень быстро. Борн оставил Хана с Зиной, и биораспылитель находился там же. Внезапно он ощутил прилив страха и ответил:

— Нет, мы тоже ничего такого не видели. Но теперь уже ни у кого не спросишь — все террористы перебиты.

Халл согласно кивнул и, когда врач закончил возиться с лицом Борна, помог ему подняться со стула, и они вместе вышли в коридор.

— Я прекрасно понимаю, что вам сейчас больше всего хочется принять горячий душ и переодеться, но я обязан опросить вас немедленно. Это очень важно. — Он дружелюбно улыбнулся и добавил: — Это — дело государственной важности, и тут я бессилен. Но мы хотя бы можем проделать это, как цивилизованные люди, — за хорошим обедом. Ну как, согласны?

В следующий момент он нанес Борну мощный удар по почкам, от которого тот рухнул на колени. Пока Борн кашлял, пытаясь восстановить дыхание, Халл вытащил из кармана вторую руку — с ножом. Это был особый кинжал — с горизонтальной рукояткой, которую зажимают в кулаке, а клинок в форме листа торчит при этом между указательным и средним пальцами. На конце лезвия что-то темнело, и не приходилось сомневаться в том, что это — яд.

Когда Халл схватил Борна за ворот куртки и уже приготовился вонзить кинжал в его шею, раздался хлопок. Рука Халла разжалась. Борн, все еще стоя на коленях, в изнеможении прислонился спиной к стене, а в следующую секунду его взгляду предстала живописная картина: мертвый Халл, лежащий на темно-бордовом ковре и все еще сжимающий отравленный кинжал, и бегущий по направлению к ним начальник российского спецподразделения «Альфа» Борис Ильич Карпов, в руке у которого — пистолет с глушителем.

— Должен признаться, что я давно мечтал прикончить какого-нибудь агента ЦРУ, — сказал Карпов по-русски, помогая Борну подняться.

— Спасибо, — прохрипел Борн на том же языке.

— Не стоит благодарности. Поверьте, это доставило мне огромное удовольствие. — Карпов сверху вниз посмотрел на Халла. — Санкция ЦРУ на ваше уничтожение отозвана, но его это не остановило. Похоже, у вас хватает врагов в вашем же агентстве.

Борн сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и подождал, пока в голове у него прояснится, а потом спросил:

— Скажите, Карпов, откуда я вас знаю?

Русский громогласно захохотал, а потом, утерев выступившие от смеха слезы, сказал:

— Ну, господин Борн, я вижу, что слухи о том, что вы напрочь потеряли память, не лишены оснований! — Обняв Борна за талию и поддерживая его таким образом, Карпов продолжал: — Помните... Впрочем, конечно же, нет. В общем, дело в том, что мы с вами неоднократно встречались, причем в последний раз вы фактически спасли мне жизнь. — Увидев недоуменное выражение на лице Борна, он снова расхохотался. — Это замечательная история, дружище! Я с удовольствием расскажу вам ее за бутылочкой водки. А может, за двумя? После такой ночки нас за это никто не осудит.

— От водки я бы не отказался, — ответил Борн, — но сначала мне нужно кое-кого найти.

— Пойдемте, — решительным тоном сказал русский, — я прикажу своим ребятам убрать этот мусор, — он кивнул в сторону мертвого Халла, — а потом мы с вами вместе покончим со всеми неотложными делами.

Он широко ухмыльнулся, и его обычно жесткое лицо стало лукавым и даже дружелюбным.

— Между прочим, от вас несет, как от тухлой рыбины, вам об этом известно? Впрочем, какая к хренам разница! Я привык к любой вони. — Он снова засмеялся. — Как же я все-таки рад снова увидеться с вами! Настоящие друзья — большая редкость, особенно в нашей с вами работе. Поэтому мы просто обязаны отметить нашу встречу, согласны?

— Целиком и полностью!

— Скажите мне, мой дорогой друг Джейсон Борн, кого вы хотите увидеть столь страстно, что отказываетесь ради этого даже от горячего душа и чистой рубашки?

— Молодого человека по имени Хан. Вы с ним, я полагаю, уже встречались.

— Это верно, — ответил Карпов, идя рядом с Борном по коридору. — Весьма примечательный юноша. Вы знаете, он так и сидел возле той чеченки, покуда она не умерла, а она до самого конца не отпускала его руку. — Русский потряс головой. — Просто потрясающе! — Он сложил свои красные губы розочкой и продолжал: — Хотя она ничем не заслужила подобного отношения. Ну, посудите, кто она такая? Убийца! Террористка! Настоящее чудовище!

— И все же, — заметил Борн, — ей было нужно держаться за его руку.

— Что его заставило повести себя так? Не понимаю.

— Возможно, ему от нее тоже было что-то нужно. — Борн посмотрел на собеседника. — Вы все еще считаете ее чудовищем?

— Безусловно. Но думать так меня приучили сами чеченцы.

— У вас ничего не меняется?

— И не изменится, пока мы не сотрем их в порошок. — Карпов в свою очередь взглянул на Борна. — Послушайте, мой друг-идеалист, они говорят о нас то же самое, что другие террористы говорят о вас, американцах: «Бог благословил нас на священную войну с этими неверными». И на собственном горьком опыте мы научились относиться к подобным декларациям очень серьезно.

* * *

Как выяснилось, Карпов прекрасно знал, где находится Хан, — в главном ресторане отеля, меню которого, как ни странно, оказалось на удивление скудным.

— Спалко — мертв, — сказал Борн, пытаясь прикрыть деловым тоном бурю чувств, охвативших его при виде Хана.

Хан отложил сандвич, который лениво жевал до их появления, и посмотрел на свежие швы, украсившие щеку отца.

— Ты ранен?

— Чепуха! Ранить меня еще больше уже невозможно. — Борн поморщился от боли и сел на стул.

Хан понимающе кивнул, но продолжал смотреть на Борна.

Карпов, усевшись рядом с Борном, остановил пробегавшего мимо официанта и велел принести бутылку водки.

— Русскую, — не терпящим возражений тоном велел он, — а не это польское дерьмо. И принесите большие стаканы. Тут собрались настоящие мужчины — один русский и подлинные герои, которые ничуть не хуже русских! — Затем он обратился к остальным сидящим за столом: — Я ничего не упустил?

— Ничего.

— На самом деле? — Мохнатые брови русского вздыбились. — В таком случае нам остается только выпить. In vino veritas! Истина — в вине, как говаривали древние римляне. А разве можно им не верить? Эти римляне были классными воинами, у них были великолепные военачальники, и они покорили бы весь мир, если бы пили не свою кислятину, а настоящую русскую водку!

Он хрипло засмеялся, и остальным сидящим за столом не оставалось ничего иного, как присоединиться к нему.

Вскоре на столе появилась бутылка водки и большие стаканы, в которые обычные посетители наливали воду. Карпов жестом отослал официанта.

— Водку нужно открывать собственноручно, — сообщил он своим компаньонам. — Такова традиция.

— Чепуха! — возразил Борн, обращаясь к Хану. — Эта так называемая традиция зародилась в те времена, когда русскую водку гнали чуть ли не из нефти и ее невозможно было пить.

— Не слушай его! — сказал Карпов, поглядев на Хана с хитрым прищуром. Затем он наполнил стаканы и расставил их перед сидящими за столом. — Совместное распитие бутылки русской водки — это квинтэссенция дружбы, что бы нас ни разделяло! Поскольку за этой бутылкой мы обычно говорим о старых добрых временах, о товарищах и врагах, которых нам больше не суждено увидеть.

Карпов поднял свой стакан, и они чокнулись.

— Будем здоровы! — гаркнул Карпов и одним глотком осушил свой стакан.

— Будем здоровы! — эхом откликнулись отец и сын.

На глазах у Борна выступили слезы, водка прожгла себе путь внутрь его организма и заглушила боль, которая все еще бушевала в нем.

Карпов поставил свой стакан на стол. Его лицо раскраснелось — и от водки, и от удовольствия сидеть за одним столом со своими вновь обретенными друзьями.

— А теперь, — заговорил он, подняв стакан, — мы будем напиваться и делиться друг с другом своими секретами. Вам станет ясно, что такое дружба в моем понимании. — Сделав еще один огромный глоток, Карпов добавил: — Начну я. Вот мой первый секрет. Я знаю, кто ты такой, Хан. Я таких за версту чую. — Он постучал себя пальцем по кончику носа. — Если бы я не обладал этим чутьем, хрен бы я продержался на оперативной работе двадцать лет. И, зная это, я защитил тебя от Халла, который, заподозри он то же, что и я, тут же арестовал бы тебя, будь ты хоть трижды герой.

Хан слегка поерзал на стуле и, не удержавшись, спросил:

— Почему вы так поступили?

— Эй-эй, только не надо убивать меня прямо здесь, за этим чудесным, гостеприимным столом! — загоготал Карпов. — Думаешь, я прикрыл тебя от Халла, чтобы сохранить для себя? Но разве я не сказал, что мы теперь друзья? — Русский с притворной грустью покачал головой. — Ах, мой юный друг, тебе предстоит узнать еще очень многое относительно того, что такое дружба. — Затем он подался вперед и уже совершенно серьезным тоном проговорил: — Я прикрыл тебя исключительно из-за Джейсона Борна, который всегда — всегда! — работает только один. Я понял, что если он изменил своим правилам, то ты для него очень много значишь!

Карпов снова отхлебнул из стакана и ткнул пальцем в Борна:

— Теперь ваша очередь, мой друг.

Борн уставился в свой стакан. Он знал, что Хан сейчас станет ловить каждое его слово, и боялся этого. Борн боялся, что, если он откроет тот секрет, который ему страстно хотелось открыть, Хан просто встанет, повернется к нему спиной и уйдет. Но он был просто обязан сказать это и поэтому поднял глаза и заговорил:

— Под самый конец, когда мы в последний раз схлестнулись со Спалко, я почти дрогнул. Спалко был очень близок к тому, чтобы убить меня, но потом... потом...

— Продолжайте, мой друг, не стоит так волноваться, — ободрил его Карпов.

Борн выплеснул в рот остававшуюся в стакане водку, проглотил этот эликсир храбрости и посмотрел в глаза своему сыну.

— А потом я вспомнил о тебе. Мне подумалось: если я подведу тебя сейчас, если позволю Спалко убить себя... Я просто не мог бросить тебя снова, я не мог позволить, чтобы это случилось.

— Хорошо сказано! — Карпов в восторге грохнул донышком стакана по столу, а затем ткнул пальцем в Хана: — Теперь ты, мой юный друг!

За столом воцарилось молчание, и Борну показалось, что у него вот-вот остановится сердце. Кровь молотками стучала в его висках, боль от наспех заштопанных ран вновь заявила о себе.

— Ну что, язык проглотил? — ерническим тоном осведомился Карпов. — Мы с мистером Борном раскрылись перед тобой, словно два весенних бутона, а ты отмалчиваешься?

Хан посмотрел русскому в глаза и сказал:

— Борис Ильич, я хотел бы официально представиться вам. Меня зовут Джошуа. Я сын Джейсона Борна.

* * *

Много часов спустя, после того как было выпито целое море водки, Борн и Хан стояли в подвале отеля «Оскьюлид». Здесь было холодно и царил затхлый запах, но они его не чувствовали, водочный дух перешибал все остальные ароматы. Пол на несколько квадратных метров вокруг был заляпан кровью.

— Ты, наверное, ломаешь голову над тем, куда подевался NX-20? — спросил Хан.

Борн кивнул:

— Халл недоумевал, для чего террористам понадобились костюмы химической защиты, и сказал, что его люди не нашли никаких следов химического или биологического оружия.

— Я спрятал прибор, — сказал Хан. — Я ждал твоего возвращения, чтобы мы вместе уничтожили эту штуку.

Теплая волна прилила к сердцу Борна.

— Ты верил в то, что я вернусь?

Хан повернул голову и посмотрел на отца:

— Похоже, я вновь обрел веру.

— Или...

— Не надо говорить мне...

— Знаю, знаю! Я не должен выступать в роли толкователя твоих чувств. — Борн склонил голову. — Но не все дается сразу.

Хан подошел к тому месту, где он спрятал NX-20. Это была дыра в бетонной стене позади толстых труб. Именно поэтому заметить ее было крайне сложно.

— Для того чтобы сделать это, мне пришлось на несколько секунд оставить Зину, — сказал он, — но другого выхода не было. — Хан вынул из тайника прибор и почтительно передал его Борну. Затем из той же ниши в стене он вынул небольшую коробочку. — Здесь — контейнер с вирусом.

— Нам нужен огонь, — сказал Борн, вспомнив прочитанное им на мониторе компьютера доктора Петера Сидо в клинике «Евроцентр Био-I». — Высокая температура убьет вирус.

* * *

Огромная кухня отеля была стерильно чистой. Даже самый придирчивый взгляд не обнаружил бы тут ни пятнышка. Здесь не было ни одной живой души, и поэтому помещение напоминало ландшафт фантастического мира, состоящего из одних только безжизненных хромированных поверхностей. Борн и Хан приблизились к огромному — от пола до потолка — духовому шкафу. Он нагревался с помощью газа, и Борн включил его на полную мощь. За огнеупорным стеклом вспыхнули жаркие языки пламени, а уже через минуту к духовке было не подойти.

Они разобрали прибор на две составные части, и каждый из них бросил свою в огонь. Далее последовал контейнер со смертельным вирусом.

Повернувшись к сыну, Борн проговорил:

— Я звонил Мэри, но пока что не сказал ей о тебе. Я ждал...

— Я не поеду с тобой, — перебил его Хан.

— Это — твой выбор, — ответил Борн, понимая, что каждое произнесенное им слово должно быть тщательно выверено.

— Разумеется, — сказал Хан. — И, мне кажется, тебе вообще не следует говорить твоей жене о моем существовании.

Их обволокла мертвящая тишина, и сердце Борна наполнилось мучительной грустью. Ему хотелось отвести взгляд в сторону, чтобы Хан не смог понять, что творится в его душе, но ему это не удалось. Настала пора больше не прятать свои чувства от самого себя и от своего сына!

— У тебя — Мэри, у тебя — двое маленьких детей, — продолжал тем временем Хан. — У Дэвида Уэбба другая жизнь, и я не являюсь ее частью.

* * *

С того момента, когда первая пуля, спев свою отвратительную песню, впилась в кору дерева, под которым Борн стоял в студенческом городке, он узнал много нового. И не в последнюю очередь эта «наука» касалась того, чтобы держать рот на замке, когда говоришь со своим новообретенным сыном. Тот уже принял решение, и переубедить его не представлялось никакой возможности. Отговорить Хана от принятого им решения? Исключено! Хуже того: подобная попытка пробудит к жизни ту самую ненависть, которая настаивалась внутри его на протяжении многих лет. Яд, копившийся в его душе долгие дни, месяцы, годы, невозможно нейтрализовать вот так — быстро и вдруг.

Борн понимал, что Хан принял мудрое решение. Если представить их взаимоотношения в качестве живого организма, то можно было сказать, что активное кровотечение прекратилось, но раны все еще болят. И для них обоих было очевидно, что появление Хана в повседневной жизни профессора Джорджтаунского университета Дэвида Уэбба было невозможным. Хан принадлежал к совершенно другому миру.

— Может быть, не сейчас. А может быть — никогда. Но что бы ты ни чувствовал в этот миг по отношению ко мне, я хочу, чтобы ты знал одну очень важную вещь: у тебя есть брат и сестра. Они младше тебя, но обязаны знать о том, что у них есть старший брат, на которого они могут положиться. Надеюсь, если когда-нибудь настанет такое время, ты сможешь о них позаботиться.

Мужчины вышли в коридор, и Борну подумалось, что между этим моментом и следующим, когда они окажутся вместе, пролягут долгие годы. Но — не вечность. И он обязан сказать об этом своему сыну.

Борн шагнул вперед, обнял Хана, и некоторое время они стояли неподвижно. Борн слышал шипение газа в огромном духовом шкафу — пламя продолжало пожирать чудовищное порождение человеческого разума, направленное на уничтожение миллионов.

Сделав над собой огромное усилие, Борн отпустил Хана и, встретившись с ним глазами, вдруг вспомнил его таким, каким он был в Пномпене, — маленьким мальчиком со скуластым и улыбчивым азиатским лицом, который прячется от слепящего солнца под тенью раскидистых пальмовых ветвей. А на них обоих с улыбкой смотрит Дао.

— А я — Джейсон Борн, — сказал он, — и ты не должен об этом забывать.

Эпилог

Когда президент Соединенных Штатов Америки собственноручно распахнул двойные ореховые двери в свой кабинет, располагающийся в западном крыле Белого дома, Директору показалось, что с седьмого круга ада он вознесся прямиком в рай.

Он еще не оправился от болезни, но, когда в его кабинете зазвонил телефон, заставил себя подняться с кресла и взять трубку, а потом принял душ, побрился и надел парадный костюм. Этот звонок не стал для него неожиданностью, поскольку незадолго до этого он направил президенту совершенно секретный доклад, в котором излагались все факты, собранные Мартином Линдросом и детективом Гаррисом. После этого, по-прежнему сидя в своем любимом кресле все в той же пижаме и халате, он стал ждать звонка, прислушиваясь к тягостной тишине, царящей в доме, словно надеясь услышать призрак голоса своей жены.

Теперь, когда президент церемонно пригласил его в по-королевски роскошный кабинет, выдержанный в сине-золотых тонах, собственный дом показался Директору еще более пустынным и безжизненным. В нем была вся его жизнь — жизнь, которую он кропотливо строил в течение десятилетий преданной службы и выживания в джунглях интриг. Он умел играть в эти игры, знал их правила и мог бы дать фору многим обитателям политического Олимпа, решившим перейти ему дорогу.

— Я рад вас видеть, — сказал президент с широкой улыбкой. — А то мы с вами что-то давно не встречались.

— Спасибо, сэр, я тоже об этом думал, — ответил Директор.

— Садитесь, — предложил президент, сделав жест в сторону кожаного кресла с высокой спинкой. На нем был безукоризненно сшитый темно-синий костюм, белоснежная рубашка и красный галстук в синюю крапинку. Щеки его слегка раскраснелись, как будто он только что вернулся с ветра. — Хотите кофе?

— Спасибо, не откажусь, сэр.

В этот момент, словно их последние реплики были услышаны кем-то невидимым, в кабинет вошел один из президентских помощников с серебряным подносом, на котором стояли красиво расписанный кофейник и тонкие фарфоровые чашки на блюдцах. Директор с удовольствием отметил, что чашек было всего две.

— Помощник по национальной безопасности скоро придет, — сообщил президент, садясь напротив Директора. Теперь тот увидел, что причиной покрасневших щек президента была не погода и не физические упражнения, а с трудом сдерживаемая злость. — Но сначала я хотел бы лично поблагодарить вас за отличную работу на протяжении последних дней.

Помощник поставил на стол кофейник, чашки и вышел, бесшумно закрыв за собой тяжелую дверь.

— Мне даже страшно подумать о том, какими катастрофическими последствиями могли обернуться для всего цивилизованного мира все эти события, если бы не ваш человек по имени Борн.

— Благодарю вас, сэр. Мы никогда до конца не верили в то, что это он убил Алекса Конклина и доктора Панова, — соврал Директор с фальшивой искренностью, — однако в нашем распоряжении оказались некоторые доказательства — сфабрикованные, как потом выяснилось, — и мы были вынуждены действовать.

— Разумеется, я понимаю. — Президент бросил в свою чашку два кусочка сахара и задумчиво помешал в ней ложечкой. — Все хорошо, что хорошо кончается, хотя в нашем мире, вопреки утверждению Шекспира, любое действие имеет свои последствия. — Он сделал глоток кофе и продолжал: — Однако, несмотря на кровавую баню, которая случилась в Рейкьявике, саммит, как вам, должно быть, известно, прошел в соответствии с первоначальным планом и оказался для нас чрезвычайно успешным. Неудавшееся покушение террористов на участников саммита на самом деле заставило нас сплотиться. Все главы государств и даже, слава богу, Александр Евтушенко ясно увидели, что ожидает мир, если мы, проявив политическую близорукость, не отбросим наши разногласия и не начнем работать сообща. Мы подписали и заверили печатями совместную программу, в рамках которой будет вестись глобальная война против международного терроризма. Госсекретарь уже выехал на Ближний Восток, чтобы начать новый раунд переговоров. Наши политические оппоненты посрамлены.

«А тебе обеспечено переизбрание на второй срок, — подумал Директор, — не говоря уж о том, что твое президентство назовут самым выдающимся».

Зазвонил внутренний телефон, и президент, извинившись, встал с кресла и подошел к столу. Сняв трубку, он поднял взгляд на Директора и проговорил:

— Я позволил изолировать себя от человека, который умеет предпринимать адекватные меры в критических ситуациях и всегда может дать полезный совет. Будьте уверены, больше я этого не допущу. — Президент явно не ждал ответа, поскольку уже в следующее мгновение он рявкнул в трубку: — Пусть войдет!

Директор был так сильно взволнован, что ему пришлось совершить над собой усилие, чтобы собраться. Он окинул взглядом просторную комнату с высоким потолком, кремовыми стенами, роскошным синим ковром и удобной мебелью. Над двумя шкафами из вишневого дерева висели выполненные маслом портреты нескольких президентов-республиканцев, в углу стоял флаг США. Сквозь легкую дымку за окном виднелась лужайка с низко скошенной травой, над которой широко раскинулись ветки цветущих вишен. Легкий весенний ветер срывал с них лепестки, устилая лужайку бледно-розовым ковром.

Распахнулась дверь, и в кабинет вошла Роберта Алонсо-Ортис.

Директор с удовольствием отметил, что президент остался возле письменного стола. Он стоял неподвижно, буравя своего помощника по национальной безопасности злым взглядом, и даже не предложил ей сесть. Алонсо-Ортис была одета в строгий черный костюм, блузку стального цвета и практичные туфли на низком каблуке. Она нарядилась словно на похороны, и Директор злорадно подумал, что одежда выбрана в точном соответствии с обстоятельствами.

Увидев в кабинете Директора, она не сумела скрыть удивления. В ее глазах блеснул огонек враждебности, но она тут же взяла себя в руки, и ее лицо превратилось в непроницаемую маску. Об охватившем ее волнении говорили только красные пятна, проступившие на щеках.

— Мисс Алонсо-Ортис, — звучно заговорил президент тоном, не терпящим возражений, — я хочу, чтобы вы поняли кое-какие вещи, которые помогут вам получить более полное и адекватное представление о событиях последних дней. Соглашаясь утвердить санкцию на уничтожение Джейсона Борна, я руководствовался исключительно советами, полученными от вас. Я также согласился с вами, когда вы предложили ускорить расследование по делу об убийствах Алекса Конклина и Морриса Панова, и — как последний дурак! — поверил вам, когда вы возложили вину за чрезвычайное происшествие под площадью Вашингтона на детектива Гарри Гарриса из полиции Вирджинии.

Президент помолчал, а затем продолжил:

— Сейчас я могу сказать лишь одно: я очень рад, что санкция не была реализована, и мне очень стыдно за то, что оказалась исковерканной карьера прекрасного полицейского. Служебное рвение — вещь хорошая, но только не в том случае, когда оно идет вразрез с правдой, а вы, когда я пригласил вас в свою команду, поклялись ни при каких обстоятельствах ни на шаг не отступать от истины.

В течение всей своей речи президент ни разу не пошевелился и не отвел взгляда от лица Алонсо-Ортис. Его собственное лицо ничего не выражало, но модуляции голоса подсказали Директору, который знал его лучше, чем кто бы то ни было, что в душе президента клокочет ярость. Он не терпел, когда его выставляли в глупом свете, и был не из тех людей, кто умеет прощать и забывать обиды. Именно на эти качества президента и рассчитывал Директор, когда готовил свой доклад.

— Мисс Алонсо-Ортис, в моей администрации нет места для политических авантюристов и для людей, которые готовы пожертвовать истиной лишь для того, чтобы, извините, прикрыть собственную задницу. Вы были обязаны всемерно помогать расследованию, а вместо этого сделали все, чтобы похоронить безвинно обвиненных и оболганных людей. Если бы вы отнеслись к своим обязанностям добросовестно, нам бы удалось разоблачить чудовищные планы Степана Спалко гораздо раньше и не допустить таким образом бойни, которая в итоге произошла во время саммита. Поэтому сегодня мы — и вы в первую очередь! — должны буквально в ножки поклониться директору Центрального разведывательного управления.

Роберта Алонсо-Ортис моргнула, словно президент нанес ей пощечину. Впрочем, в известном смысле именно это и случилось. Президент взял с письменного стола лист бумаги.

— Учитывая все сказанное, я удовлетворяю ваше прошение об отставке в связи с тем, что вы возвращаетесь к работе в частном секторе. Решение вступает в силу немедленно.

Бывший помощник президента по национальной безопасности раскрыла было рот, чтобы что-то сказать, но взгляд президента лишил ее дара речи.

— Никаких возражений! — отрезал он. Женщина сникла и, повернувшись, побрела к выходу.

Когда дверь за ней закрылась, Директор сделал глубокий выдох. А затем он встретился взглядом с президентом, и ему все стало ясно. Он понял, почему верховный главнокомандующий вызвал его и сделал свидетелем унизительной расправы с помощником по национальной безопасности. Это было своеобразным извинением. На протяжении всех лет, в течение которых Директор верой и правдой служил своей стране, президенты никогда не извинялись перед ним, поэтому теперь он был так сильно тронут, что не находил слов для выражения своих чувств.

Охваченный волнением, он встал. Президент уже разговаривал по телефону и не смотрел на него. Несколько секунд Директор стоял неподвижно, смакуя миг своего триумфа, а затем покинул святая святых и пошел по молчаливым коридорам власти, которые на самом деле являлись его настоящим домом.

* * *

Дэвид Уэбб был занят тем, что вешал в гостиной красочный плакат с надписью: «С днем рождения!» Мэри хлопотала на кухне, заканчивая возиться с шоколадным тортом, который она испекла по случаю дня рождения Джеми, которому сегодня исполнилось одиннадцать лет. В доме вкусно пахло пиццей и шоколадом. Уэбб осмотрел комнату, желая убедиться, что воздушных шариков достаточно. Насчитав тридцать штук, он решил, что такого их количества хватит с избытком.

Хотя он уже вернулся к прежней жизни Дэвида Уэбба, сломанные ребра все еще болели, причиняя ему страдания при каждом вздохе или неосторожном движении, напоминая о том, что он все же остается Джейсоном Борном и останется им навсегда. Много лет он испытывал страх каждый раз, когда эта часть его личности давала о себе знать, но теперь, после того как он вновь обрел Джошуа, все изменилось. У него появилась веская причина для того, чтобы снова стать Джейсоном Борном.

А вот с ЦРУ было покончено. Со смертью Алекса Конклина оборвалась последняя ниточка, которая связывала его с этой организацией. Директор лично просил его остаться в «конторе», но он наотрез отказался, даже несмотря на то что уважал и испытывал самые теплые чувства по отношению к Мартину Линдросу — человеку, благодаря которому была отменена санкция на его уничтожение. Именно Линдрос направил его в госпиталь военно-морских сил в Бетесде, где лучшие врачи, выбранные агентством, день за днем залечивали раны Борна. Заместитель директора ЦРУ сделал то, что казалось Борну чудом, — подарил ему драгоценное время для того, чтобы как следует отоспаться и прийти в себя после головокружительных событий последней недели.

Однако уже через три дня Уэбб мечтал только об одном: поскорее вернуться к своим студентам и своей семье. Правда, теперь в его сердце поселилась другая боль, образовался новый вакуум: он обрел давно потерянного сына, но был вынужден снова расстаться с ним. Он в мельчайших деталях рассказал Мэри обо всем, что произошло с тех пор, как им пришлось на время расстаться, намеревался рассказать и о Джошуа, но, когда до этого доходило, у него словно отнимался язык. Не то чтобы он опасался какой-нибудь неприятной реакции со стороны Мэри. Нет, она для этого была слишком умна и обладала доброй душой. Он боялся самого себя. Он всего неделю не видел Джеми и Алиссон, но уже успел отдалиться от них. Он даже начисто забыл о дне рождения Джеми и вспомнил лишь после того, как Мэри напомнила ему. Темнота потери сменилась в его душе светом обретения, смерть уступила место жизни. Ему было необходимо разобраться в смысле произошедшего. Как он сможет поделиться всем этим с Мэри, если и сам не понимает, что случилось?

Странным было хотя бы то, что в день рождения своего младшего сына он думал о старшем, вернувшемся из другой жизни. Где сейчас Джошуа? Вскоре после того, как Оскар рассказал им о том, что тело Аннаки Вадас было обнаружено на обочине шоссе, ведущего к аэропорту Ферихедь, Джошуа словно растворился, исчез столь же внезапно, как и появился. Может быть, он вернулся в Будапешт, чтобы в последний раз увидеть Аннаку? Уэбб надеялся, что это не так.

Так или иначе, Карпов обещал сохранить его тайну, и Уэбб поверил этому обещанию. Только сейчас в голову ему пришло, что он не имеет ни малейшего представления о том, где живет его сын и есть ли у него вообще настоящий дом. Он не мог даже вообразить, где сейчас находится Джошуа, чем он занимается, и это причиняло тупую боль, от которой невозможно было избавиться. Уэббу недоставало его, у него словно отрезали руку или ногу. Он хотел сказать Джошуа так много всего, но вместо этого был вынужден пребывать в неизвестности, не зная, где его сын и увидит ли он его когда-нибудь снова!

Праздник начался. Два десятка детей играли и вопили во всю глотку. Джеми — прирожденный лидер, на которого равнялись даже мальчики старше его. Его лицо, так сильно напоминавшее Мэри, лучилось счастьем. Борн попытался вспомнить, приходилось ли ему когда-нибудь видеть такую же чистую радость на лице Джошуа, и в этот момент, словно между ними возник телепатический контакт, Джеми посмотрел в его сторону и, увидев, что отец глядит на него, широко улыбнулся.

Уэбб, который за сегодняшний день и так набегался к входной двери, снова услышал звонок и пошел открывать. На пороге стоял курьер службы доставки «Федеральный экспресс», который привез для него посылку. Расписавшись в получении, Борн взял коробку и, спустившись в подвал, открыл комнату, ключ от которой был только у него. Там находился портативный рентгеноскоп, полученный когда-то от Алекса Конклина, с помощью которого просвечивались все посылки, доставлявшиеся в дом Уэббов, даже в том случае, если они были адресованы детям.

Убедившись в том, что посылка не содержит никаких опасных вложений, Борн открыл ее. Внутри оказался бейсбольный мяч и две бейсбольные перчатки: одна — взрослая, а вторая — для одиннадцатилетнего мальчика. А еще — записка, развернув которую Уэбб прочитал: «С днем рождения, Джеми! Джошуа».

Дэвид Уэбб молча смотрел на подарок, который значил для него больше, чем все сокровища мира. Сверху доносилась музыка и неумолкающий детский смех, а он думал о Дао, Алиссе и Джошуа — таких, какими они остались в его расколовшейся памяти, и этот калейдоскоп образов казался еще более живым от острого запаха кожи, проникавшего в его ноздри из коробки с подарками. Протянув руку, он погладил бейсбольную перчатку, пробежал пальцами по ее шнуровке. Улыбка, появившаяся на его губах, была грустной и радостной одновременно. Он сунул ладонь в большую перчатку, а второй рукой бросил в нее бейсбольный мяч и сжал его с такой силой, словно хотел удержать что-то очень и очень важное.

Наверху послышались легкие шаги, а затем голос Мэри позвал его.

— Уже иду, дорогая, — откликнулся он.

С минуту Уэбб сидел неподвижно, позволив образам недавних событий безмолвно кружить вокруг себя, а затем глубоко вздохнул и попрощался с прошлым. Прижимая к груди подарок для Джеми, он стал подниматься по лестнице, ведущей из подвала. Он возвращался к своей семье...

Роберт Ладлэм, Эрик Ван Ластбадер Предательство Борна

Памяти Адама Холла (Эллестона Тревора), литературного наставника

Пролог

Ревя двигателями, «Чинук» карабкался вверх в кроваво-красное небо. Большой вертолет сильно трясло в турбулентных завихрениях, особенно опасных на большой высоте, в разреженном воздухе. Паутина облаков, подсвеченных сзади угасающим солнцем, быстро проплывала мимо, словно шлейф дыма, оставленный горящим самолетом.

Мартин Линдрос прильнул к иллюминатору боевого вертолета, который поднимал его к самой высокой точке горного хребта Сымен. Хотя ему вот уже четыре года не приходилось заниматься оперативной работой – с тех пор как Старик назначил его своим ближайшим помощником, первым заместителем директора ЦРУ, – Линдрос тщательно следил за тем, чтобы не растерять былые навыки. Не меньше трех раз в неделю он по утрам занимался на полосе препятствий в учебном центре управления в Квантико, а по четвергам в десять вечера смывал усталость однообразного изучения отчетов и утверждения планов операций, проводя полтора часа на стрельбище, где практиковался со всеми образцами стрелкового оружия всех стран мира, как со стоящими на вооружении, так и с новейшими разработками. Все это позволяло ему хоть как-то приглушить ощущение того, что он остался не у дел. Однако все это изменилось, когда Старик одобрил предложенный Линдросом план создания «Тифона».

В отсек военного «Чинука», переоснащенного в соответствии с требованиями ЦРУ, проник пронзительный скорбный вой. Линдроса тронул за плечо Андерс, командир «Скорпиона-1», группы из пяти оперативников. Линдрос обернулся. Выглянув в иллюминатор, он увидел сквозь разрывы в облаках северный склон Рас-Дашана, терзаемый свирепыми ветрами. Определенно, в этой горе высотой четыре с половиной тысячи метров, высочайшей вершине хребта Сымен, было что-то зловещее. Возможно, все дело в местных преданиях, с которыми ознакомился Линдрос, – преданиях о духах, древних и злобных, якобы живущих на вершине.

Завывание ветра усилилось до рева, словно гора пыталась оторваться от корней.

Пора.

Кивнув, Линдрос направился вперед, к пилотской кабине, где сидел в кресле надежно пристегнутый ремнями летчик. Заместителю директора было лет под сорок. Рослый светловолосый выпускник университета Брауна, он был приглашен на работу в ЦРУ, еще когда оканчивал аспирантуру Джорджтаунского университета по специальности «Международные отношения». Умный, проницательный и бесконечно преданный делу, Линдрос идеально подходил на должность заместителя директора Центрального разведывательного управления. Согнувшись пополам, чтобы его было слышно сквозь рев двигателей, Линдрос сообщил летчику точные координаты места посадки, которые, из соображений безопасности, до самого последнего момента держал при себе.

Операция продолжалась всего чуть больше трех недель. За это время Линдрос уже потерял двух человек. Жуткая цена. «Допустимые потери», – сказал бы Старик, и Линдросу, для того чтобы добиться успеха, требовалось заставить себя мыслить такими же категориями. Однако как оценить человеческую жизнь? Этот вопрос Линдрос часто обсуждал с Джейсоном Борном, но им так и не удалось найти приемлемый ответ. Сам Линдрос втайне считал, что это один из тех вопросов, на которые приемлемого ответа не существует.

И все же, когда агентам приходилось действовать в боевой обстановке, все это принимало совершенно другой оборот. С «допустимыми потерями» приходилось мириться. И с этим ничего нельзя поделать. Так что – да, гибель этих двоих агентов нужно принимать, потому что в ходе операции получили подтверждение слухи о том, что некая террористическая организация, действующая где-то в районе Африканского рога, заполучила в свои руки целый ящик возбуждаемых искровых разрядов (ВИРов). ВИРы – это небольшие, очень мощные переключатели, которые используются для коммутации огромных напряжений; по сути дела, это высокотехнологичные предохранительные клапаны, защищающие такие электронные компоненты, как микроволновые трубки и медицинские измерительные приборы. Кроме того, ВИРы используются для приведение в действие ядерной бомбы.

Начав в Кейптауне, Линдрос шел по запутанному следу, ведущему из Ботсваны в Замбию и далее через Уганду в Амбикаву, крохотную эфиопскую деревушку – горстка домов, церковь и питейное заведение, – затерявшуюся среди альпийских лугов на склоне горы Рас-Дашан. Там ему удалось получить один из ВИРов, который он немедленно специальным курьером отправил Старику.

И тут произошло нечто – нечто совершенно неожиданное, пугающее, жуткое. В убогом питейном заведении с земляным полом, покрытым слоем навоза и спекшейся крови, Линдрос услышал рассказ о том, что террористическая организация переправляет из Эфиопии не только ВИРы. И если этот рассказ соответствовал истине, из него вытекали ужасающие последствия не только для Америки, но и для всего мира, так как он означал, что в распоряжении террористов есть инструмент, с помощью которого они могут низвергнуть в кошмар весь земной шар.

Через семь минут «Чинук» совершил посадку в эпицентре пылевой бури, поднятой собственными несущими винтами. Маленькое плато оказалось совершенно пустынным. Прямо впереди возвышалась древняя каменная стена – согласно местным преданиям, врата в жуткую обитель демонов, поселившихся за ней. Линдрос знал, что за проломом в полуразвалившейся стене начинается крутая, чуть ли не отвесная тропа, ведущая к огромному каменному поясу, надежно охраняющему вершину Рас-Дашана.

Линдрос и бойцы «Скорпиона-1» быстро спрыгнули на землю. В вертолете остался один только летчик. Двигатели продолжали работать на холостых оборотах, громадные лопасти несущих винтов медленно вращались. У всех глаза закрыты очками-консервами, защищающими от вихрящейся пыли и града мелких камешков, поднятых в воздух приземлившимся вертолетом, около губ крохотные беспроводные микрофоны и засунутые в ухо наушники, упрощающие общение среди рева двигателей. Каждый вооружен облегченной автоматической винтовкой «Экс-эм-8», способной выпустить в минуту семьсот пятьдесят пуль.

Линдрос первым двинулся по неровной поверхности плато. Напротив каменной стены возвышалась неприступная скала, в которой зияло черное отверстие входа в пещеру. Все остальное вокруг было бурым, рыжим, ржаво-красным – дьявольский ландшафт чужой негостеприимной планеты, дорога в ад.

Андерс расставил своих людей в боевом порядке: сначала они проверили наиболее вероятные места устройства засады, затем рассредоточились по периметру, готовые к обороне. Двое подошли к каменной стене и осмотрели, что скрывается с противоположной стороны. Другие двое направились к пещере: один остался у входа, другой убедился, что внутри никого нет.

Ветер, который начинал зарождаться над устремившейся ввысь вершиной, нещадно терзал открытое место, забираясь под одежду. Скалы или обрывались отвесно вниз, или возвышались вокруг, зловещие, могучие, обнаженные, в разреженном воздухе высокогорья кажущиеся еще более грозными. Линдрос задержался у кострища, которое тотчас же заинтересовало его.

Андерс, не отходящий от него, внимательно следил за сообщениями своих людей, как и подобает хорошему командиру. За каменной стеной никого. Андерс встрепенулся, услышав доклад второй группы.

– В пещере труп, – доложил Линдросу командир. – Получил пулю в голову. Убит наповал. Кроме него, вокруг все чисто.

Линдрос услышал в ухе голос Андерса.

– Мы начнем вот здесь, – сказал он, указывая на кострище. – Единственный след человека, оставленный в этом проклятом богом месте.

Они присели на корточки. Андерс поворошил угли и золу затянутой в перчатку рукой.

– Тут небольшое углубление. – Командир разгреб угли. – Видите? Дно затвердело от огня. Это означает, что здесь горел не один костер. Вероятно, на протяжении последних месяцев, а то и целого года здесь их разжигали постоянно.

Кивнув, Линдрос поднял вверх большие пальцы.

– Похоже, мы попали туда, куда нужно.

Его охватила тревога. Становилось все более очевидно, что услышанный им рассказ соответствует истине. Вопреки всему, Линдрос до последнего надеялся, что это лишь выдумки, слухи, что он поднимется сюда и ничего не найдет. Потому что любой другой исход был просто немыслим.

Достав из подсумка на поясе два прибора, Линдрос включил их и поднес к кострищу. Одним из этих приборов был детектор альфа-частиц, другим – счетчик Гейгера. Он искал сочетание альфа- и гамма-излучений, надеясь их не обнаружить.

Оба прибора над кострищем ничего не зарегистрировали.

Линдрос продолжал искать. Используя кострище в качестве центра, он двигался концентрическими кругами, не отрывая взгляда от приборов. На третьем круге, метрах в ста от кострища детектор альфа-частиц ожил.

– Проклятие! – выругался себе под нос Линдрос.

– Нашли что-нибудь? – спросил Андерс.

Линдрос сдвинулся с радиуса, и детектор альфа-частиц тотчас же умолк. Счетчик Гейгера тоже продолжал хранить молчание. Ладно, это уже хоть что-то. На такой высоте альфа-излучение может исходить от чего угодно, в том числе и от самой горы.

Линдрос вернулся в ту точку, где детектор зафиксировал альфа-излучение. Подняв взгляд, он увидел, что находится прямо напротив входа в пещеру. Линдрос медленно направился к нему. Показания детектора альфа-частиц оставались постоянными. Затем, метрах в двадцати от входа в пещеру, они стремительно рванули вверх. Остановившись, Линдрос вытер с верхней губы капельки пота. О господи, он только что был вынужден признать, что в крышку гроба земного шара вколочен еще один гвоздь. И все же – пока что гамма-излучения нет. «Гамма-излучения пока что нет», – пытался успокоить себя Линдрос. Это хоть что-то. За эту надежду он держался еще двенадцать метров. Затем ожил и счетчик Гейгера.

О господи, гамма-излучение в сочетании с альфа-частицами. Именно та сигнатура, которую так надеялся не обнаружить Линдрос. Он почувствовал, как по спине побежала струйка пота. Холодного пота. Ничего подобного Линдрос не ощущал с тех самых пор, как впервые на оперативной работе убил человека. В рукопашной схватке, лицом к лицу, полный отчаянной решимости, как и его противник, прилагавший все силы, чтобы убить его. Подчиняясь инстинкту самосохранения.

– Свет. – Линдрос с огромным трудом выдавил это слово. Его голосовые связки застыли в смертельном ужасе. – Мне нужно осмотреть труп.

Кивнув, Андерс отдал распоряжение Брику, бойцу, который первым осмотрел пещеру. Тот зажег ксеноновый фонарь. Втроем они вошли в полумрак.

Неровный каменный пол пещеры не был покрыт ни опавшей листвой, ни слоем органического грунта. Массивные своды, казалось, физически давили сверху. Линдрос вспомнил то ощущение удушья, которое испытал, когда впервые вошел в гробницу фараона в недрах пирамиды под Каиром.

Яркий луч ксенонового фонаря играл на голых каменных стенах. В этом унылом окружении труп выглядел чем-то само собой разумеющимся. Брик перевел луч света, разгоняя тени. В неестественном пятне ксенонового света труп казался начисто лишенным живых красок: не человеческие останки, а зомби из фильма ужасов. Он лежал в позе полного умиротворения, словно отдыхал, но это ощущение опровергало аккуратное входное пулевое отверстие посреди лба. Лицо было отвернуто в сторону, словно убитый хотел оставаться в темноте.

– Это не самоубийство, тут никаких вопросов быть не может, – Андерс высказал вслух то, что явилось отправной точкой размышлений Линдроса. – Самоубийцы выбирают что-нибудь попроще: самый распространенный случай – пуля в рот. Этого человека убил профессионал.

– Но почему? – отрешенным тоном спросил Линдрос.

Командир пожал плечами:

– Имея дело с этими людьми, это может быть любая из тысячи…

– Назад, черт побери!

Линдрос заорал в микрофон так громко, что Брик, который медленно приближался к трупу, испуганно отскочил назад.

– Прошу прощения, сэр, – виновато произнес он. – Я просто хотел показать вам кое-что странное.

– Посвети фонариком, – распорядился Линдрос.

Но он уже догадался, что его ждет. Как только они вошли в пещеру, стрелки обоих детекторов принялись выделывать пугающую пляску.

«О господи, – подумал заместитель директора. – О господи…»

Труп принадлежал необычайно тощему и очень молодому парню, которому не исполнилось еще и двадцати. Можно ли сказать, что у него семитские черты лица? Вряд ли, но определить это наверняка было практически невозможно из-за…

– Матерь божья!

Теперь это увидел и Андерс. У трупа отсутствовал нос. Вся середина его лица была словно съедена. Отвратительная рана чернела свернувшейся кровью, которая медленно вытекала, пенясь, словно тело еще продолжало жить. Словно что-то пожирало его изнутри.

«На самом деле, – подумал Линдрос, чувствуя подкатывающую к горлу тошноту, – именно это и происходит».

– Черт побери, что это может быть? – хрипло произнес Андерс. – Токсин, разлагающий ткани? Вирус?

Линдрос повернулся к Брику:

– Ты прикасался к трупу? Отвечай, ты к нему прикасался?

– Нет, я только… – опешил тот. – Я что, заразился?

– Господин заместитель директора, прошу прощения, сэр, но в какую чертовщину вы нас втянули? Я привык во время совершенно секретных операций оставаться в полном неведении, но в данном случае, по-моему, это уже переходит всякие границы.

Опустившись на колено, Линдрос открутил крышку небольшого металлического контейнера и пальцем затянутой в перчатку руки соскоблил с камня рядом с трупом немного грязи. Крепко завинтив крышку, он поднялся на ноги.

– Нам нужно уходить отсюда, – сказал он, глядя прямо в глаза Андерсу.

– Господин заместитель директора…

– Не беспокойся, Брик. С тобой все будет в порядке, – решительным тоном, не допускающим возражений, остановил его Линдрос. – Все, больше ни слова. Уходим.

Когда они достигли выхода из пещеры и оказались среди голых кроваво-красных скал, залитых клонящимся к закату солнцем, Линдрос произнес в микрофон:

– Андерс, с этой минуты в пещеру ни шагу. Передай этот приказ всем своим людям. Чтобы даже не вздумали ходить туда мочиться. Это понятно?

Командир заколебался. У него на лице явственно отразились ярость и забота о своих людях. Наконец он словно мысленно пожал плечами.

– Так точно, сэр.

Следующие десять минут Линдрос потратил на то, чтобы обойти маленькое плато с детектором и счетчиком Гейгера. Ему очень хотелось понять, каким образом сюда попало радиоактивное заражение – какой дорогой пришли сюда люди, принесшие его. Не было смысла искать, каким путем они отсюда ушли. Убийство парня без носа красноречиво свидетельствовало о том, что остальные члены группы узнали об утечке радиации – причем самым жутким образом. Несомненно, они герметично укупорили свою ношу перед тем, как тронуться дальше. Но теперь удача отвернулась от Линдроса. Вдали от пещеры следы альфа- и гамма-излучения полностью отсутствовали. Не осталось даже слабого намека на след, по которому можно было бы идти.

Наконец он вернулся к Андерсу.

– Командир, уходим отсюда.

– Ребята, вы все слышали! – крикнул Андерс, трусцой направляясь к ожидающему вертолету. – Мальчики, по коням!

– Ва'и, – сказал Фади. «Он знает».

– Не может такого быть, – возразил стоявший рядом Аббуд ибн Азиз.

Пригибаясь, они прятались за камнями на вершине высокой скалы, которая возвышалась метров на триста над плато, – передовой отряд группы из двадцати человек, притаившихся у них за спиной.

– Вот в эту штуку мне все видно. Произошла утечка.

– Почему нас не известили?

Ответа не последовало. В этом не было необходимости. Им ни о чем не сообщили из чувства животного страха. Фади, узнай он правду, перебил бы всех – всех до одного носильщиков-амхарцев. Такова расплата за абсолютный страх.

Фади, поднеся к глазам мощный полевой бинокль 12x50 российского производства, перевел взгляд вправо, чтобы не выпускать из вида Мартина Линдроса. Бинокль предоставлял невыносимо крохотное поле зрения, зато с лихвой искупал это большим разрешением, позволяющим различить мельчайшие подробности. Фади увидел, что предводитель маленького отряда – заместитель директора ЦРУ – использует детектор альфа-частиц и счетчик Гейгера. Этот американец знает, что к чему.

Фади, высокий, широкоплечий мужчина, определенно излучал харизматичное обаяние. Когда он начинал говорить, все присутствующие умолкали. У него было красивое, сильное лицо; смуглая от рождения кожа еще больше потемнела под палящим солнцем пустыни и пронизывающими горными ветрами. Длинные волосы и борода иссиня-черного цвета безлунной полночи слегка вились. Губы были широкими и полными. Когда Фади улыбался, его подчиненным казалось, что само солнце спускается с небес, чтобы озарить их своим сиянием. Ибо Фади возложил на себя обязанности мессии: нести надежду тем, кто расстался с надеждой, истреблять тысячами членов саудовской королевской семьи, стирая эту скверну с лица земли, освободить свой народ, распределить поровну нечестивое состояние деспотов, восстановить истинный порядок в своей любимой Аравии. Он понимал, что для начала необходимо разрушить симбиоз саудовской королевской семьи и правительства Соединенных Штатов Америки. А для этого нужно нанести по Америке удар, сделать ясное заявление, долгосрочное и несмываемое.

Но только ни в коем случае нельзя недооценивать способность американцев терпеть боль. Это заблуждение по какой-то причине широко распространено среди собратьев-террористов; именно из-за него у них возникают неприятности, именно оно больше чего бы то ни было становится причиной жизни, прожитой без надежды.

Но Фади не был глупцом. Он старательно изучал мировую историю. Больше того, он учился на ее уроках. Когда Никита Хрущев угрожал Америке: «Мы вас похороним!» – он верил в это всем своим сердцем, всей своей душой. Однако кого похоронили в конечном счете? Советский Союз.

Когда товарищи-экстремисты говорили Фади: «У нас много жизней, чтобы похоронить Америку», они имели в виду нескончаемый поток молодых парней, достигающих совершеннолетия, из которых можно выбирать мучеников, готовых положить свою жизнь в священной борьбе. Однако при этом они совсем не думали про смерть этих ребят. Да и с какой стати? Мученики попадают прямиком в рай, где их встречают с распростертыми объятиями. И все же что на самом деле достигнуто? Разве Америка живет без надежды? Нет. Эти террористические акты подтолкнули Америку к жизни без надежды? Опять же нет. Так где же ответ?

Фади верил всем своим сердцем и всей своей душой – но в первую очередь всем своим незаурядным умом, что ему наконец удалось этот ответ найти.

Наблюдая за заместителем директора ЦРУ в мощный бинокль, Фади пришел к выводу, что тому не хочется покидать это место. Озирающийся вокруг американец был похож на хищную птицу. Самоуверенные американские солдаты поднялись на борт вертолета, однако их командир – разведка Фади не была настолько совершенной, чтобы выяснить его фамилию, – не собирался оставлять предводителя на плато одного, без охраны. Это был хитрый и проницательный человек. Быть может, он учуял носом то, что не видели его глаза; а может быть, он просто действовал, повинуясь впитавшейся в кровь дисциплине. В любом случае, глядя на двух американцев, которые стояли рядом, разговаривая, Фади решил, что лучшей возможности ему не представится.

– Начинай, – тихо шепнул он Аббуду ибн Азизу, не отрывая глаз от окуляров.

Аббуд ибн Азиз поднял с земли ручной реактивный гранатомет «РПГ-7» советского производства. Коренастый и круглолицый, Аббуд с рождения имел бельмо на левом глазу. Быстро и уверенно он вставил гранату с оперением на длинном хвосте в пусковую трубу. Хвостовое оперение придавало гранате вращательное движение, обеспечивая высокую точность выстрела. При нажатии на спусковой крючок первичный заряд выбросит гранату из трубы со скоростью сто семнадцать метров в секунду. Эта свирепая вспышка энергии, в свою очередь, воспламенит реактивный двигатель в хвостовой части гранаты, который разгонит боеголовку до двухсот девяносто четырех метров в секунду.

Аббуд ибн Азиз прильнул правым глазом к оптическому прицелу, установленному прямо над рукояткой со спусковым крючком. Отыскав «Чинук», он мимолетно подумал о том, какая жалость терять такую великолепную боевую машину. Однако лучше даже не мечтать об этом. В любом случае брат Фади скрупулезно рассчитал все, вплоть до цепочки преднамеренно оставленных улик, которые заставили заместителя директора ЦРУ покинуть свой кабинет и привели его долгим, мучительным путем в северо-западную часть Эфиопии, почти к самой вершине Рас-Дашана.

Аббуд ибн Азиз направил «РПГ-7» на передний несущий винт. Теперь он слился в единое целое со своим оружием, с боевой задачей всего отряда. Он ощутил непреклонную решимость своих товарищей, нахлынувшую на него неудержимой приливной волной, готовой выплеснуться на берег и смыть всех врагов.

– Не забудь, – прошептал Фади.

Но Аббуду ибн Азизу, мастерски умеющему обращаться с любым видом оружия, получившему от брата Фади познания в современной военной технике, напоминание не требовалось. Единственный недостаток советского ручного гранатомета заключается в том, что при выстреле граната оставляет за собой характерный дымовой след. Они тотчас же выдадут свое местонахождение врагу. Однако и это также было учтено.

Аббуд почувствовал плечом легкое прикосновение пальца Фади, означающее, что цель на месте. Его палец обвил спусковой крючок. Аббуд сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух.

Последовала отдача – ураган раскаленного воздуха. Затем сверкнула яркая вспышка, через мгновение донесся грохот взрыва, взметнулось облако дыма, и в разные стороны разлетелись искореженные лопасти несущего винта. Не успели еще затихнуть громоподобные отголоски и тупая боль в плече Аббуда ибн Азиза, как люди Фади в едином порыве вскочили и бросились к возвышению. В ста метрах к востоку от них Фади и Аббуд ибн Азиз на корточках отползали в сторону от того места, откуда уходил предательский дымовой след гранаты. Как их и учили, бойцы открыли ураганный огонь, обрушивая на врага святую ярость правоверных.

Аль-хамду лил-алла! Хвала Аллаху! Атака началась.

Мгновение назад Линдрос объяснял Андерсу, почему ему необходимо задержаться здесь еще на пару минут, и вдруг он словно получил по голове удар пневматическим отбойником. Заместителю директора потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что он лежит, распластавшись на земле, а рот его набит песком. Линдрос приподнял голову. В густых клубах дыма во все стороны разлетались по безумным траекториям пылающие обломки, но звука не было – ничего, кроме странного давления на барабанные перепонки, какого-то внутреннего шелеста, словно в голове гулял ленивый ветерок. По щекам струилась кровь, горячая, будто слезы. Ноздри заполнил резкий, удушливый запах горелой резины и пластмассы, к которому примешивалось еще что-то: тяжелый привкус паленого мяса.

Попытавшись откатиться в сторону, Линдрос обнаружил, что его придавил лежащий сверху Андерс. Пытаясь его защитить, командир отряда принял на себя большую часть энергии взрыва. Лицо Андерса и обнаженное плечо под прогоревшей насквозь формой обуглились и дымились. Волосы на голове сгорели, оставив голый череп. Линдроса вырвало. Судорожным движением плеч он сбросил с себя труп и поднялся на четвереньки. Его снова вырвало.

После чего его слух начал различать какое-то ворчание, неестественно приглушенное, словно доносящееся издалека. Обернувшись, Линдрос увидел, что бойцы «Скорпиона-1» выпрыгивают из обломков «Чинука», стреляя на ходу.

Один из них упал, сраженный убийственным градом очереди из крупнокалиберного пулемета. Следующее движение Линдроса было чисто инстинктивным. Он по-пластунски подполз к убитому, забрал у него автоматическую винтовку и начал стрелять.

Закаленным в боях коммандос было не занимать ни мужества, ни опыта. Они знали, как стрелять самим и как укрываться от вражеского огня. И все же, полностью сосредоточив внимание на неприятеле перед собой, они оказались совершенно не готовы к тому, что попали под перекрестный огонь. Один за другим бойцы пали, сраженные пулями, причем каждому их досталось не меньше десятка.

Линдрос продолжал сражаться даже после того, как остался один. Удивительно, в него никто не стрелял: ни одна пуля не пролетела даже рядом с ним. Но только он начал об этом задумываться, как патроны у него кончились. Заместитель директора поднялся в полный рост, сжимая в руках винтовку. Враги, спустившись с господствующей вершины, направились к нему.

Молчаливые, они были все до одного худые, словно тот изуродованный труп в пещере, с глубоко запавшими глазами, повидавшими слишком много пролитой крови. Отделившись от общей толпы, двое забрались в дымящийся остов вертолета.

Линдрос вздрогнул, услышав выстрелы. Один из боевиков вывалился из открытого люка «Чинука», но через мгновение второй вытащил из вертолета окровавленного летчика.

Линдросу очень хотелось узнать, летчик мертв или же просто потерял сознание, однако его обступили со всех сторон плотным кольцом. Он увидел в глазах боевиков болезненно-желтый огонь фанатизма, пламя, погасить которое сможет только их собственная смерть.

Линдрос отбросил бесполезную винтовку, и ему тотчас же с силой заломили руки за спину. Несколько боевиков принялись собирать валяющиеся на земле тела убитых и стаскивать их в «Чинук». Затем к искореженному вертолету приблизились двое с огнеметами. С равнодушным старанием они подожгли вертолет и сложенных в нем убитых и раненых.

Линдрос, оглушенный, покрытый кровью, текущей из многочисленных поверхностных ранок и ссадин, молча следил за безукоризненно согласованными действиями. Его захлестнуло смешанное чувство изумления и восхищения. И страха. Тот, кто устроил эту западню, кто обучил этих людей, был не простым террористом. Воспользовавшись тем, что все от него на мгновение отвернулись, Линдрос незаметно снял с пальца перстень и уронил его на каменистую осыпь, после чего наступил на него. Те, кто придет сюда вслед за ним, должны будут узнать, что он был здесь, что его не убили вместе с остальными.

Вдруг кольцо людей расступилось, и Линдрос увидел, как к нему приближается высокий араб атлетического телосложения, с жестким, волевым лицом, изваянным суровой жизнью в пустыне, и большими проницательными глазами. В отличие от других террористов, которых приходилось допрашивать Линдросу, этот нес на себе печать цивилизации. Современный мир прикоснулся к нему; он испил из его чаши технического прогресса.

Араб остановился перед Линдросом, и они скрестили взгляды.

– Добрый день, господин Линдрос, – сказал по-арабски предводитель террористов.

Не моргнув глазом, Линдрос продолжал смотреть ему в глаза.

– Молчаливый американец, куда же подевалась ваша хваленая общительность? – Улыбнувшись, предводитель добавил: – Притворяться бессмысленно. Мне известно, что вы владеете арабским. – Он отобрал у Линдроса детектор альфа-частиц и счетчик Гейгера. – Я должен исходить из предположения, что вы нашли то, что искали. – Ощупав карманы заместителя директора, он достал металлическую колбу. – Ну да. – Отвинтив крышку, предводитель высыпал содержимое Линдросу под ноги. – Сожалею, но след настоящих улик давно простыл. Разве вам не хотелось бы узнать, куда они исчезли. – Последнее предложение было произнесено не как вопрос, а как насмешливое утверждение.

– Разведка у вас поставлена на высшем уровне, – на безукоризненном арабском ответил Линдрос.

На боевиков это произвело впечатление – на всех за исключением самого предводителя и одного верзилы с бельмом на глазу, как предположил Линдрос, его ближайшего помощника.

У предводителя на лице снова появилась улыбка.

– Отвечаю вам тем же самым комплиментом.

Молчание.

Внезапно предводитель со всей силой ударил Линдроса по лицу, так что у того щелкнули зубы.

– Меня зовут Фади, «спаситель» – запомни это, Мартин. Надеюсь, ты ничего не будешь иметь против того, что я стану звать тебя Мартином. Видишь ли, в течение следующих нескольких недель нам с тобой предстоит очень сблизиться друг с другом.

– Я не намерен ничего тебе говорить, – сказал Линдрос, переходя на английский.

– То, что ты намереваешься делать, и то, что ты будешь делать, – две совершенно разные вещи, – на таком же безупречном английском возразил Фади.

Он едва заметно кивнул, и Линдрос поморщился от боли, ощутив, как ему грубо заломили руки за спину, едва не вывернув их из плечевых суставов.

– Ты предпочел пропустить этот раунд. – Разочарование Фади казалось искренним. – Какое заносчивое самомнение, право, какая бесконечная глупость. Но, в конце концов, ты ведь американец. А всем американцам свойственно заносчивое самомнение, да, Мартин? Так же, как бесконечная глупость.

И снова у Линдроса мелькнула мысль, что перед ним не обычный террорист: этому Фади известно, как его зовут. Несмотря на невыносимую боль, разливающуюся по рукам, заместитель директора изо всех сил старался сохранить лицо непроницаемым. Ну почему у него во рту нет капсулы с цианистым калием, замаскированной под зуб, как это бывает у шпионов в детективных романах? Линдрос подозревал, что рано или поздно ему придется очень пожалеть об этом. И все же он был готов сохранять лицо, пока хватит сил.

– Да, прячься за стереотипами, – сказал Линдрос. – Вы обвиняете нас в том, что мы вас не понимаем, однако сами вы понимаете нас еще меньше. Ты меня совсем не знаешь.

– Ха, вот тут ты, Мартин, ошибаешься, как и во многом другом. На самом деле я знаю тебя довольно хорошо. На какое-то время я сделал тебя – как это называется у американских студентов? – ах да, я сделал тебя своим наставником. В антропологических исследованиях или в реалистической политике? – Он пожал плечами, словно они были коллегами, ведущими дружеский спор. – Впрочем, это лишь вопрос семантики.

Улыбка Фади стала еще шире. Он поцеловал Линдроса в обе щеки.

– Итак, теперь мы переходим ко второму раунду. – Когда он отстранился от него, у него на губах была кровь. – На протяжении нескольких недель ты искал меня; а вместо этого я нашел тебя.

Фади не стал вытирать со своих губ кровь Линдроса. Вместо этого он ее слизнул.

Книга первая

Глава 1

– Мистер Борн, когда именно вас начало мучить это воспоминание? – спросил доктор Сандерленд.

Не в силах усидеть на месте, Джейсон Борн расхаживал по удобному, уютному помещению, похожему скорее на личный кабинет в жилом доме, чем на приемную врача. Кремовые стены, обшитые красным деревом, антикварный письменный стол из мореного дуба на гнутых ножках, два кресла, небольшой диванчик. Стена за спиной доктора Сандерленда была увешана многочисленными дипломами и впечатляющей коллекцией международных наград за выдающиеся достижения в психологии и психофармакологии, связанные с его основной специализацией: человеческой памятью. Внимательно изучив их, Борн остановил свой взгляд на фотографии в серебряной рамке на письменном столе.

– Как ее зовут? – неожиданно спросил он. – Вашу жену?

– Катя, – после некоторого колебания ответил доктор Сандерленд.

Психиатры всегда с неохотой раскрывают информацию личного характера о себе и своих близких. «Но в данном случае…» – подумал Борн.

На снимке Катя была в горнолыжном костюме. На голове вязаная полосатая шапочка с помпончиком. Светловолосая, очень красивая. Глядя на ее позу, Борн почему-то подумал, что она чувствовала себя перед объективом фотоаппарата очень уверенно. Катя улыбалась, и в ее глазах отражалось солнце. Морщинки в уголках глаз делали ее совсем беззащитной.

Борн почувствовал, что у него наворачиваются слезы. Раньше он сказал бы, что это слезы Дэвида Вебба. Но эти две враждующие личности – Дэвид Вебб и Джейсон Борн, день и ночь его души, наконец слились воедино. И хотя Дэвид Вебб, в прошлом профессор лингвистики Джорджтаунского университета, действительно все глубже погружался в тень, ему удалось смягчить самые безумные, антиобщественные черты Борна. Борн не мог существовать в мире Вебба, в нормальном мире, точно так же, как Вебб не смог выжить в жестоком теневом мире Борна.

Его размышления прервал голос доктора Сандерленда:

– Пожалуйста, мистер Борн, сядьте.

Борн послушно сел. Расставшись с фотографией в серебряной рамке, он испытал какое-то странное облегчение.

На лице доктора Сандерленда застыло выражение искреннего сочувствия.

– Эти воспоминания, мистер Борн, – насколько я понимаю, они начались после смерти вашей жены. Такое сильное душевное потрясение не могло не…

– Нет, не тогда, – поспешно остановил его Борн.

Однако это была ложь. Осколки воспоминаний поднялись на поверхность в ту самую ночь, когда он увидел Мари. Они разбудили его – кошмары, не покинувшие его даже после того, как он зажег яркий свет.

Кровь. Кровь у него на руках, на груди. Кровь на лице женщины, которую он держит на руках. Мари! Нет, не Мари! Какая-то другая женщина, бледная кожа шеи, проступающая сквозь потоки крови. Он бежит по пустынной улице, а живительная влага, вытекая из страшной раны, обливает его, капает на булыжную мостовую. Несмотря на ночную прохладу, он обливается потом, дышит учащенно. Где он? Почему он бежит? Боже милосердный, кто эта женщина?

Вскочив с кровати, он оделся и, выскользнув из дома, побежал по просторам канадских полей, хотя на дворе стояла ночь. Он бежал до тех пор, пока у него не защемило в груди. Призрачно-белый лунный свет преследовал его вместе с кровавыми осколками воспоминаний. Ему не удалось оторваться ни от одного, ни от другого.

И вот сейчас он лжет врачу. Черт побери, а почему бы и нет? Борн не верил доктору Сандерленду, хотя его посоветовал ему Мартин Линдрос, заместитель директора ЦРУ и его близкий друг. Линдрос показал Борну впечатляющие рекомендации психолога. Его фамилию он узнал из списка, составленного аппаратом директора ЦРУ. Борн понял это и не спрашивая друга: его предположение подкрепило имя Анны Хельд внизу каждой страницы. Анна Хельд была помощником директора ЦРУ, его неизменной правой рукой.

– Мистер Борн? – подтолкнул его доктор Сандерленд.

Впрочем, какое это имело значение? Борн видел лицо Мари, бледное и безжизненное, ощущал рядом присутствие Линдроса, слышал голос коронера, говорившего по-английски с заметным французским акцентом:

«Вирусное воспаление легких распространилось слишком далеко, мы не смогли спасти вашу жену. Вы должны утешать себя тем, что она совсем не страдала. Просто заснула и больше не проснулась. – Коронер перевел взгляд с умершей на ее убитого горем мужа и его друга. – Если бы она только вернулась из этой лыжной прогулки чуточку пораньше…»

Борн прикусил губу.

«Мари заботилась о детях. Джеми на последнем спуске подвернул ногу. Элисон ужасно испугалась».

«Она не обратилась к врачу? А если бы речь шла о растяжении связок – или даже переломе?»

«Вы ничего не понимаете. Моя жена… вся ее семья живет за городом, они фермеры, люди крепкие. Мари с самых ранних лет научилась сама заботиться о себе в лесной глуши. Она ничего не боялась».

«Иногда, – заметил коронер, – немного страха совсем не помешает».

«Вы не имеете права судить Мари!» – воскликнул Борн, давая выход гневу и горю.

«Вы слишком много времени проводите с мертвыми, – осуждающе промолвил Линдрос. – Вам следует поучиться общаться с живыми людьми».

«Приношу свои извинения».

У Борна перехватило дыхание. Повернувшись к Линдросу, он сказал:

«Мари позвонила мне, она решила, это обыкновенная простуда…»

«Совершенно естественное предположение, – ответил друг. – В любом случае все ее мысли были поглощены детьми».

– Итак, мистер Борн, когда начались эти воспоминания? – В произношении доктора Сандерленда определенно проскальзывали нотки румынского акцента.

Это был мужчина с высоким, широким лбом, волевым подбородком и приметным носом, внушающий доверие, вызывающий на откровенность. У него были очки в стальной оправе, а его волосы по-старомодному зализаны назад. Никаких персональных компьютеров, никакой бегущей строки с вопросами. И в первую очередь полная сосредоточенность. На докторе Сандерленде были строгий костюм-тройка из плотного твида, белая сорочка и красный галстук в белый горошек.

– Ну же, ну же. – Доктор Сандерленд склонил набок свою массивную голову, что придало ему сходство с совой. – Надеюсь, вы меня простите, но я не сомневаюсь в том, что вы – как бы это получше выразить? – скрываете правду.

Борн тотчас же насторожился.

– Скрываю?..

Достав дорогой бумажник из крокодиловой кожи, доктор Сандерленд вытащил из него стодолларовую купюру. Положив ее на стол, он сказал:

– Готов поспорить, что воспоминания начались после того, как вы похоронили свою жену. Однако наше пари не будет иметь силу, если вы не пожелаете сказать мне правду.

– Кто вы такой – детектор лжи в человеческом обличье?

Доктор Сандерленд мудро промолчал.

– Уберите деньги, – наконец сказал Борн. Он вздохнул. – Разумеется, вы правы. Воспоминания начались в тот самый день, когда я последний раз видел Мари.

– В какой форме это произошло?

Борн поколебался.

– Я смотрел на нее – в погребальной конторе. Сестра и отец уже опознали Мари, и ее тело забрали от коронера. Я смотрел на нее – и совершенно ее не видел…

– А что вы видели, мистер Борн? – Голос доктора Сандерленда был мягкий, беспристрастный.

– Кровь. Я видел кровь.

– И?

– Ну, на самом деле крови не было. Никакой крови. Это было внезапно всплывшее воспоминание – без предупреждения, без…

– Но именно так всегда и происходит, правда?

Борн кивнул.

– Кровь… она была свежая, блестящая… в свете уличных фонарей она казалась голубоватой. Она покрывала это лицо…

– Чье лицо?

– Не знаю… лицо какой-то женщины… но это была не Мари. Это была… какая-то другая женщина.

– Вы можете ее описать? – спросил доктор Сандерленд.

– В том-то все и дело. Не могу. Я ее не знаю… И в то же время я ее знаю. Я знаю, что я ее знаю.

Последовала непродолжительная пауза, которую доктор Сандерленд нарушил еще одним вопросом, казалось не имеющим никакого отношения к разговору:

– Скажите мне, мистер Борн, какое сегодня число?

– Таких проблем с памятью у меня пока что нет.

Доктор Сандерленд склонил голову набок.

– И все же, будьте добры, уважьте мою просьбу.

– Сегодня вторник, третье февраля.

– Прошло четыре месяца со дня похорон, с тех пор, как вас начали мучить воспоминания. Почему вы ждали так долго, прежде чем обратились за помощью?

И снова наступило молчание.

– На прошлой неделе произошло одно событие, – наконец сказал Борн. – Я увидел… я увидел своего старого друга.

Алекса Конклина, идущего по улице Старого города в Джорджтауне, куда Борн вывез Джеми и Элисон. Теперь он не скоро отправится куда бы то ни было вместе со своими детьми. Они вышли из кафе-мороженого, дети держали в руках пломбиры в вафельных стаканчиках, и вдруг откуда ни возьмись появляется Конклин собственной персоной. Алекс Конклин, наставник, человек, сотворивший личность Джейсона Борна. Невозможно представить, чем бы он был сегодня, если бы не Конклин.

Доктор Сандерленд поправил очки.

– Простите, не понимаю…

– Этот самый друг умер три года назад.

– Однако вы его увидели.

Борн кивнул.

– Я окликнул его по имени, а когда он обернулся, я разглядел, что у него на руках что-то… точнее, кто-то. Женщина. Окровавленная женщина.

– Та самая окровавленная женщина.

– Да. В тот момент мне показалось, что я схожу с ума.

Именно тогда он решил отправить ребят домой. Сейчас Элисон и Джеми живут в Канаде вместе с сестрой и отцом Мари на огромном семейном ранчо. Для них так лучше, хотя Борн страшно по ним скучает. Однако не стоит, чтобы они видели отца в таком состоянии.

Сколько раз с тех пор он переживал заново те самые мгновения, которых боялся больше всего: видел бледное безжизненное лицо Мари, забирал ее вещи из больницы, стоял в полумраке погребального зала вместе с директором похоронной конторы, глядя на тело Мари, на ее застывшее, восково-белое лицо, покрытое густым слоем грима, хотя сама она почти не пользовалась косметикой. Склонившись над ней, Борн протянул руку, и директор дал ему носовой платок, которым он вытер помаду и румяна. После этого он поцеловал Мари, и холод ее губ пронзил его электрическим разрядом: «Она умерла, она умерла. А это значит, нашей совместной жизни пришел конец». Борн с глухим стуком опустил на гроб крышку и, повернувшись к директору, сказал: «Я передумал. Гроб будет закрытый. Я не хочу, чтобы ее видели такой – особенно дети».

– И все же вы последовали за ним, – настаивал доктор Сандерленд. – В высшей степени любопытно. Учитывая ваше прошлое, амнезию, психологическая травма, вызванная внезапной кончиной супруги, подтолкнула появление этих необычных воспоминаний. Вы не можете предположить, каким образом ваш покойный друг может быть связан с этой окровавленной женщиной?

– Нет.

Но, разумеется, это была ложь. Борн подозревал, что переживает заново одно старое задание – на которое Алекс Конклин послал его много лет назад.

Доктор Сандерленд сплел пальцы.

– Ваши воспоминания могут вызываться самыми разными чувствами – главное, чтобы они были достаточно сильными: зрительным образом, запахом, тактильным ощущением. Обычно такое происходит во сне. В вашем случае все отличие заключается в том, что ваши «сны» реальны. Это ваши воспоминания; все это происходило на самом деле. – Он взял чернильную ручку с золотым пером. – Несомненно, первой в этом списке идет пережитая вами травма. Поверить в то, что вы видели человека, про которого вам достоверно известно, что он умер, – стоит ли удивляться, что эти воспоминания являются вам все чаще и чаще.

Справедливо сказано, однако стремительное увеличение кошмаров привело к тому, что психическое состояние Борна стало просто невыносимым. В тот день в Джорджтауне он ведь бросил своих детей. Хоть и на минуту, но все же… Тогда, осознав то, что с ним случилось, Борн пришел в ужас; он до сих пор не мог прийти в себя.

Мари больше нет – жуткая, бессмысленная реальность. А теперь его терзали не только воспоминания о Мари, но и те древние молчаливые улицы, злорадно глядящие на него, улицы, обладающие какими-то знаниями, которых у него не было, знающие о нем что-то такое, о чем он сам не мог даже догадаться. Кошмар принимал такую форму: накатывались воспоминания, и он просыпался в холодном поту. После чего долго лежал в темноте, абсолютно уверенный в том, что больше не сможет заснуть. Но рано или поздно сон все-таки приходил – тяжелый, наркотический. И, поднимаясь из этой бездонной пучины, Борн поворачивался в кровати, еще не проснувшийся окончательно, и, как всегда, искал рядом с собой теплое, восхитительное тело Мари. А затем снова ощущал удар – товарный поезд, на полном ходу врезающийся ему прямо в грудь.

Мари умерла. Она умерла, ее больше нет…

Из черного забытья Борна вывел сухой, ритмичный скрип золотого пера по бумаге.

– Эти воспоминания буквально сводят меня с ума.

– Тут нет ничего удивительного. Ваша страсть раскопать собственное прошлое поглощает все ваши силы. Ее можно даже назвать одержимостью – определенно, лично я употребил бы именно этот термин. А одержимость нередко лишает тех, кто ею страдает, возможности вести то, что можно назвать нормальной жизнью, – хотя сам я терпеть не могу это выражение и употребляю его крайне редко. В любом случае, думаю, я смогу вам помочь. – Доктор Сандерленд развел руки. У него были большие мозолистые ладони. – Позвольте для начала объяснить природу вашего недуга. Воспоминания вызываются, когда под действием электрических импульсов синапсы головного мозга испускают нейротрансмиттеры – говоря нашим жаргоном, синапсы «выстреливают». Этот процесс производит временное воспоминание. Для того чтобы сделать воспоминание постоянным, должен произойти процесс под названием консолидация. Не буду утомлять вас подробным рассказом о нем. Достаточно сказать, что для консолидации требуется синтез новых белков, вследствие чего этот процесс происходит в течение нескольких часов. И в любой момент он может быть прерван или изменен – самыми различными вещами, например серьезной травмой или потерей сознания. Именно это и произошло с вами. Пока вы находились в бессознательном состоянии, ваш головной мозг, функционируя ненормально, превратил ваши постоянные воспоминания во временные. Белки, рождающие временные воспоминания, распадаются очень быстро. Через считаные часы, а то и минуты эти временные воспоминания исчезают.

– Однако мои воспоминания время от времени всплывают на поверхность.

– Это происходит потому, что травма – физическая, эмоциональная или сочетание того и другого – может очень быстро затопить отдельные синапсы нейротрансмиттерами, тем самым, скажем так, возродив уже утерянные воспоминания. – Доктор Сандерленд улыбнулся. – Все это я рассказал для того, чтобы вас подготовить. Идея полного стирания памяти, хотя теперь она и стала близка, как никогда, по-прежнему остается уделом научной фантастики. Однако в моем распоряжении имеются самые совершенные процедуры, и я могу с уверенностью заявить, что в моих силах заставить ваши воспоминания всплыть навсегда. Но вы должны дать мне две недели.

– Я даю вам только сегодняшний день, доктор Сандерленд.

– Я настоятельно рекомендую…

– Сегодняшний день, – еще более решительно повторил Борн.

Доктор Сандерленд долго смотрел на него, задумчиво постукивая ручкой по нижней губе.

– В данных обстоятельствах… надеюсь, мне удастся подавить воспоминания. Это далеко не то же самое, что их стереть.

– Понимаю.

– Ну хорошо. – Доктор Сандерленд хлопнул себя по бедрам. – Пройдемте в смотровой кабинет, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь. – Он поднял длинный указательный палец, призывая к осторожности. – Полагаю, мне не нужно вам объяснять, что человеческая память является ужасно скользкой тварью.

– Не нужно, – подтвердил Борн, ощущая новую волну тревоги, нахлынувшую на него.

– Следовательно, вы понимаете, что я не даю никаких гарантий. С огромной долей вероятности можно утверждать, что мои методы дадут желаемый результат, но вот только на какой срок… – Он пожал плечами.

Кивнув, Борн встал и прошел следом за доктором Сандерлендом в соседнее помещение. Оно оказалось просторнее рабочего кабинета. Пол устилал безликий линолеум, какой можно встретить в любой больнице; вдоль стен тянулись шкафчики из нержавеющей стали, заполненные различными медицинскими приборами. Один угол занимала небольшая раковина, под которой стояло мусорное ведро из красной пластмассы с предостерегающей надписью «БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ». Центральную часть помещения занимало нечто похожее с виду на очень удобное футуристическое кресло из зубоврачебного кабинета. С потолка к нему спускались плотным кругом несколько механических рук. На тележках с резиновыми колесиками стояли два медицинских аппарата неизвестного Борну назначения. В целом помещение имело деловой, стерильно чистый вид операционной.

Усевшись в кресло, Борн подождал, пока доктор Сандерленд отрегулирует высоту и угол наклона спинки. Затем врач подкатил одну тележку и подсоединил восемь проводов, отходящих от аппарата, к различным точкам у Борна на голове.

– Сейчас я проведу две серии анализа волн вашего головного мозга, сначала – когда вы будете в сознании, затем – когда вы будете в бессознательном состоянии. Мне очень важно правильно определить активность процессов и в первом, и во втором случае.

– А что потом?

– Все будет зависеть от того, что я найду, – ответил доктор Сандерленд. – Но лечение будет заключаться в воздействии на определенные синапсы головного мозга специальными сложными белковыми соединениями. – Он склонился над Борном. – Видите ли, ключом является миниатюризация. Это как раз то, в чем я специализируюсь. Нельзя работать с белками на таком элементарном уровне, не будучи экспертом в миниатюризации. Вам приходилось слышать о нанотехнологиях?

Борн кивнул:

– Создание электронных устройств микроскопических размеров. В первую очередь, крохотных компьютеров.

– Совершенно верно. – У доктора Сандерленда блеснули глаза. Казалось, он был очень рад широте познаний своего пациента. – Эти сложные белки, эти нейротрансмиттеры ведут себя как наноузлы, связывая и укрепляя синапсы в тех участках вашего головного мозга, куда я их направлю, тем самым блокируя или восстанавливая воспоминания.

Внезапно Борн сорвал с себя электроды, вскочил с кресла и, не сказав ни слова, выскочил из кабинета. Быстрым шагом, переходящим в бег, он пересек отделанный мрамором коридор, постукивая по каменным плитам пола так, словно за ним гналось какое-то многоногое животное. Что он делает, позволяя кому-то копаться у себя в голове?

Две двери туалетных комнат рядом. Распахнув настежь дверь с буквой «М», Борн ворвался внутрь и застыл перед белой фарфоровой раковиной, упираясь в нее напряженными руками. В зеркале он увидел свое лицо, призрачно-бледное. А за ним – кафельную плитку, как в погребальной конторе. Борн увидел Мари – неподвижную, руки сложены на плоском, атлетическом животе. Казалось, она качается на лодке, плывет по быстрой реке, которая стремительно уносит ее прочь от него.

Борн прижался лбом к зеркалу. Шлюзовые ворота открылись, навернувшиеся на глаза слезы свободно потекли по щекам. Он вспомнил Мари такой, какой она была, ее развевающиеся по ветру волосы, кожу на шее, нежную, словно атлас. Вспомнил то, как спускались они на плоту по вспененной паводком Снейк-ривер, как сильные, почерневшие на солнце руки Мари погружали весло в бурлящую воду, как в ее глазах отражалось бескрайнее западное небо. Вспомнил, как предложил ей выйти за него замуж на строгой гранитной лестнице Джорджтаунского университета; Мари была в черном платье в полоску, поверх которого была накинута шубка из стриженой овчины, они шли, держась за руки и смеясь, на факультетскую рождественскую вечеринку. Вспомнил, как принесли они друг другу клятву верности; солнце опускалось за остроконечные заснеженные вершины Канадских скалистых гор, они стояли, сплетя руки с новенькими обручальными кольцами, прижимаясь губами к губам, а их сердца бились в едином ритме. Борн вспомнил рождение Элисон. За два дня до праздника Всех Святых Мари сидела за швейной машинкой, дошивая маскарадный костюм пирата-призрака для Джеми, и вдруг у нее отошли воды. Роды получились долгими и очень тяжелыми. В конце у Мари началось кровотечение. Тогда Борн чуть ее не потерял. Он крепко сжимал ее руку, усилием воли призывая ее не уходить. И вот теперь он потерял ее навсегда…

Борн поймал себя на том, что всхлипывает, не в силах остановиться.

А затем, подобно неумолимому вурдалаку, из глубин памяти снова поднялось окровавленное женское лицо, заслоняя образ любимой Мари. Капала кровь. Безжизненные глаза смотрели на него невидящим взором. Что ей нужно? Почему она его преследует? В отчаянии стиснув виски, Борн застонал. Ему безумно хотелось покинуть этот этаж, это здание, но он понимал, что не может это сделать. Только не сейчас, когда его мучает собственный мозг.

Доктор Сандерленд ждал у себя в кабинете, поджав губы, терпеливый, словно каменное изваяние.

– Итак?..

Борн, все еще не в силах избавиться от окровавленного лица перед глазами, сделал глубокий вдох и кивнул:

– Начинайте.

Он уселся в кресло, и доктор Сандерленд снова закрепил у него на голове электроды. Затем он щелкнул тумблером на аппарате и начал крутить ручки настройки, одни быстро, другие медленно, осторожно, чуть ли не робко.

– Не волнуйтесь, – мягко успокоил Борна доктор Сандерленд. – Вы ровным счетом ничего не почувствуете.

И Борн действительно ничего не почувствовал.

Наконец доктор Сандерленд щелкнул другим тумблером, и из щели поползла длинная полоска бумаги, подобная той, какие используются для записи электрокардиограмм. Врач всмотрелся в распечатку волн головного мозга бодрствующего Борна.

Не высказывая вслух никаких замечаний, он лишь кивал, соглашаясь с собственными мыслями, а на лбу у него тем временем сгущались грозовые тучи. Борн не мог определить, хороший это знак или нет.

– Ну ладно, – наконец произнес доктор Сандерленд.

Отключив устройство, он откатил тележку в сторону и подкатил вместо нее другую.

Из кюветы, стоящей сверху сверкающего хромированными поверхностями устройства, доктор Сандерленд взял шприц. Борн успел заметить, что шприц уже наполнен прозрачной жидкостью.

Доктор Сандерленд посмотрел ему в глаза.

– Этот укол не отключит ваше сознание полностью, а только погрузит в глубокий сон. Меня интересуют дельта-волны, самые медленные из волн головного мозга. – Откликнувшись на отточенное до совершенства движение большого пальца врача, из иголки брызнула капелька жидкости. – Мне нужно посмотреть, нет ли в рисунке ваших дельта-волн каких-либо необычных всплесков.

Борн кивнул и, как ему показалось, тотчас же проснулся.

– Ну, как себя чувствуете? – спросил доктор Сандерленд.

– Кажется, лучше, – ответил Борн.

– Хорошо. – Доктор Сандерленд показал ему распечатку. – Как я и подозревал, в характере ваших дельта-волн была аномалия. – Он указал на дернувшуюся вверх кривую. – Вот видите? И вот здесь тоже. – Он протянул Борну вторую распечатку. – А теперь взгляните на рисунок ваших дельта-волн после лечения. Аномалия существенно уменьшилась. Судя по этим диаграммам, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в течение следующих дней десяти ваши воспоминания полностью прекратятся. Хотя я должен вас предупредить: не исключено, что в ближайшие сорок восемь часов они значительно ухудшатся – это время потребуется синапсам для того, чтобы адаптироваться к курсу лечения.

Когда Борн вышел из клиники, массивного здания из известняка на К-стрит, построенного в духе греческого Возрождения, короткие зимние сумерки уже переходили в ночь. Ледяной ветер с Потомака, пахнущий фосфором и гнилью, вцепился в полы его пальто, закручивая их вокруг голеней.

Отвернувшись от пронизывающего вихря пыли и мелких камешков, Борн увидел свое отражение в витрине цветочного магазина – на фоне пестрого обилия ярких цветов, так похожих на цветы на похоронах Мари.

Затем, чуть правее, открылась отделанная бронзой дверь магазина, и вышла женщина с красиво упакованным букетом в руках. Борн ощутил аромат… чем же таким пахнуло от букета? Ах да, гардениями. Это действительно были гардении, тщательно укутанные от зимней стужи.

Теперь Борн мысленно нес на руках ту самую женщину из его неведомого прошлого, ощущал ладонями ее теплую, пульсирующую кровь. Женщина оказалась моложе, чем он предполагал раньше, лет двадцати, не больше. Вдруг у нее зашевелились губы, и у него по спине пробежала холодная дрожь. Женщина еще жива! Она искала взглядом его лицо. Из полуоткрытого рта потекла струйка крови. И вырвались слова, сдавленные, невнятные. Борн напряг слух, стараясь их разобрать. Что она говорит? Пытается что-то ему сказать? Кто она?

Новый порыв пронизывающего ветра вернул Борна в промозглые вашингтонские сумерки. Жуткое видение исчезло. Неужели оно было вызвано из глубин его памяти ароматом гардений? Есть ли здесь какая-то связь?

Борн развернулся, готовый направиться обратно к доктору Сандерленду, хотя тот и предупреждал его, что первое время ему может стать еще хуже. В этот момент у него зазвонил сотовый телефон. Мгновение Борн размышлял, не оставить ли звонок без внимания. Затем раскрыл аппарат и поднес его к уху.

Он очень удивился, поняв, что это Анна Хельд, помощник директора ЦРУ. Он мысленно представил себе эту высокую, изящную брюнетку лет тридцати пяти, с классическими чертами лица, пухлыми губками, похожими на бутон розы, и ледяными серыми глазами.

– Здравствуйте, мистер Борн. Директор хочет с вами встретиться.

У нее было среднеатлантическое произношение – то есть нечто промежуточное между британским английским ее родины и акцентом Америки, ставшей ей вторым домом.

– А у меня нет никакого желания его видеть, – холодно ответил Борн.

Анна Хельд вздохнула, судя по всему стараясь взять себя в руки.

– Мистер Борн, после Мартина Линдроса никто лучше меня не знает о том антагонизме, который вы питаете к Старику – и к Центральному разведывательному управлению в целом. Видит бог, вы имеете на то достаточно причин: вас несчетное число раз бесцеремонно использовали, после чего без сожаления бросали, чем вызвали ваш справедливый гнев. Однако сейчас вам действительно нужно прийти к нам.

– Сказано весьма красноречиво. Однако мое решение не поколеблет все красноречие мира. Если директор ЦРУ желает мне что-то сказать, он может передать это через Мартина.

– Старик хочет поговорить с вами как раз о Мартине Линдросе.

Борн поймал себя на том, что стиснул телефон мертвой хваткой. Ледяным голосом он произнес:

– Что случилось с Мартином?

– В том-то все и дело. Я ничего не знаю. Никто ничего не знает, кроме Старика. Еще до обеда он заперся в центре связи и с тех пор не выходил оттуда. Даже я его не видела. Три минуты назад он меня вызвал и приказал доставить вас к нему.

– Именно так он и выразился?

– Дословно он сказал вот что: «Мне известно, как близки между собой Борн и Линдрос. Вот почему он мне нужен». Мистер Борн, прошу вас, приезжайте. У нас код «Скала».

На жаргоне ЦРУ код «Скала» означал чрезвычайную ситуацию.

Дожидаясь вызванного такси, Борн размышлял о Мартине Линдросе.

Сколько раз за последние три года он обсуждал с Мартином интимную, нередко болезненную тему потери памяти. С Мартином Линдросом, заместителем директора ЦРУ – человеком, который, казалось, меньше всего подходил для роли исповедника. Кто бы мог предположить, что он станет близким другом Джейсона Борна? Уж определенно не сам Борн, обнаруживший, что его подозрительность и мания преследования достигли апогея, когда почти три года назад Линдрос впервые появился в офисе Вебба. Разумеется, рассудил Борн, он заявился сюда для того, чтобы еще раз попытаться завербовать его в разведку. И это предположение было вполне естественным. В конце концов, Линдрос использовал свою новообретенную власть, чтобы преобразовать ЦРУ в более мускулистую, более чистую организацию, способную иметь дело с растущей угрозой, которую представлял радикальный, фундаменталистский ислам.

Такие перемены были просто немыслимы всего пять лет назад, когда Старик правил Центральным разведывательным управлением железной рукой. Но сейчас директор ЦРУ действительно состарился – стал полностью соответствовать своему прозвищу. Поползли слухи, что он теряет хватку, что настала пора ему самому с почетом уйти на покой, пока его не выгнали. Борну очень бы этого хотелось, однако велика вероятность, что подобные слухи распускал сам Старик, чтобы вывести на чистую воду врагов, которые, как ему было прекрасно известно, прятались в чащобах внутри Кольцевой магистрали.[163] На самом деле у старого ублюдка еще оставался порох в пороховницах; его связи с влиятельными стариками, составлявшими незыблемый фундамент Вашингтона, по-прежнему были крепки.

…К тротуару подъехало красное с белым такси; Борн сел в машину и назвал водителю адрес. Устроившись на заднем сиденье, он мыслями снова ушел в себя.

К его полному изумлению, во время того разговора тема привлечения на службу так и не была поднята. За ужином Борн начал узнавать в Линдросе совершенно другого человека, не имеющего ничего общего с тем, с кем он вместе трудился на оперативной работе. Сам факт преобразований ЦРУ изнутри превратил его в изгоя в собственном ведомстве. Линдрос пользовался абсолютным, непоколебимым доверием Старика, видевшего в нем себя в молодости, однако главы семи отделов его боялись, потому что он держал в кулаке их будущее.

У Линдроса была близкая подруга по имени Мойра, но, кроме нее, друзей у него больше не было. И он проникся особым сочувствием к судьбе Борна. «Ты не можешь вспомнить свою жизнь, – сказал Линдрос за первым из многих ужинов, которые они провели вместе. – А у меня нет жизни, которую я мог бы вспомнить…»

Вероятно, их бессознательно влек друг к другу тот глубокий, неизгладимый удар, который пришлось пережить обоим. Из обоюдной неполноты родились дружба и доверие.

Наконец неделю назад Борн по состоянию здоровья на время покинул Джорджтаун. Он позвонил Линдросу, но его друг бесследно исчез. Никто не смог ему ответить, куда тот пропал. Борну недоставало того тщательного, рационального анализа, которому его друг подвергал нарастающую иррациональность рассудка Борна. И вот сейчас Мартин Линдрос оказался в центре таинственной загадки, которая перевела все ЦРУ в чрезвычайный режим.

Как только Костин Вейнтроп – человек, называвший себя доктором Сандерлендом, – получил подтверждение того, что Джейсон Борн действительно покинул пределы здания, он быстро и аккуратно сложил свое оборудование в наружный карман черного кожаного портфеля. Из главного отделения, разделенного пополам, Вейнтроп достал портативный компьютер и тотчас же его включил. Это не был обычный компьютер; Вейнтроп, специалист по миниатюризации, дополнению к его основному ремеслу – изучению человеческой памяти, лично переделал его под собственные нужды. Подключив к последовательному порту цифровой фотоаппарат с высоким разрешением, он вывел на экран четыре подробных снимка лаборатории, сделанные с различных ракурсов. Сравнивая их с тем, что было у него перед глазами, Вейнтроп позаботился о том, чтобы все снова стало в точности таким же, как было, когда он вошел в кабинет за пятнадцать минут до появления Борна. Покончив с этим, Вейнтроп погасил свет и прошел в кабинет.

Взяв со стола фотографию, он бросил долгий взгляд на женщину, которую назвал своей женой. Ее действительно звали Катя, и она была его женой. Именно полная откровенность помогла ему завоевать доверие Борна. Вейнтроп относился к тем, кто верит в силу достоверности. Вот почему он поставил на стол фотографию своей жены, а не незнакомой женщины. Создавая себе «легенду», превращавшую его в другого человека, Вейнтроп считал крайне важным добавлять в нее крупицы того, во что верил он сам. Особенно если приходилось иметь дело с таким опытным человеком, как Джейсон Борн. Так или иначе, фотография Кати произвела на Борна желаемый эффект. К несчастью, снимок также напомнил Вейнтропу, где она сейчас находится и почему он не может с ней встретиться. На мгновение его пальцы согнулись, сжавшись в такие крепкие кулаки, что побелели суставы.

Встряхнувшись, Вейнтроп быстро взял себя в руки. Хватит этой болезненной жалости к самому себе; его ждет работа. Поставив компьютер на край письменного стола настоящего доктора Сандерленда, Вейнтроп вывел на экран увеличенные фрагменты цифровых фотографий кабинета. Как и прежде, он тщательно проверил каждую мелочь, убеждаясь в том, что все в кабинете осталось в точности таким же, как он застал. Ни в коем случае нельзя было оставлять следы своего пребывания здесь.

Запищал сотовый телефон с расширенным диапазоном, и Вейнтроп поднес его к уху.

– Все сделано, – сказал он по-румынски. Вейнтроп мог бы воспользоваться и арабским, родным языком своего заказчика, но по обоюдному согласию было решено, что румынский будет меньше привлекать к себе внимание.

– Ты удовлетворен? – Голос был другой, ниже и грубее властного голоса человека, который нанял Вейнтропа, человека, привыкшего добиваться беспрекословного повиновения своих неистовых последователей.

– В высшей степени. Я отточил процедуру до совершенства на тестовых примерах, которыми вы меня обеспечили. Все обговоренное на месте.

– Доказательства этого проявятся в самое ближайшее время. – Доминирующие интонации нетерпения были приправлены едва различимым оттенком беспокойства.

– Наберитесь терпения, друг мой, – сказал Вейнтроп, оканчивая разговор.

Вернувшись к работе, он убрал компьютер, цифровой фотоаппарат и соединительный кабель, затем надел твидовое пальто и фетровую шляпу. Взяв портфель, лжедоктор Сандерленд напоследок еще раз внимательно оглядел кабинет. В его узкоспециализированном ремесле не было места для ошибок.

Удовлетворившись, Вейнтроп щелкнул выключателем и в полной темноте вышел из кабинета. В коридоре он взглянул на часы: 16.46. Он задержался на три минуты дольше намеченного, но все равно с большим запасом уложился во временной интервал, установленный заказчиком. Сегодня действительно был вторник, третье февраля, как и сказал Борн. По вторникам у доктора Сандерленда приема не было.

Глава 2

Здание штаб-квартиры Центрального разведывательного управления, расположенное на Двадцать третьей улице в северо-западной части Вашингтона, на планах города указывается относящимся к Министерству сельского хозяйства. Для того чтобы усилить эту иллюзию, оно окружено безукоризненно ухоженными лужайками с декоративными деревьями, между которыми петляют вымощенные гравием дорожки. Но само здание обладает максимально безликой внешностью – насколько только это возможно в городе, кичащемся монументальной архитектурой своих административных зданий. С северной стороны к нему примыкают массивные сооружения, в которых размещаются Государственный департамент и Управление медицины и хирургии Военно-морского флота, а с восточной – Национальная академия наук. Из кабинета директора ЦРУ открывался отрезвляющий вид на Мемориал ветеранам войны во Вьетнаме, а также на самый краешек сверкающего белого памятника Линкольну.

Анна Хельд нисколько не преувеличивала. Прежде чем получить доступ во внутренний коридор, Борну пришлось пройти через целых три отдельных контрольно-пропускных пункта. Все они были развернуты в открытом для широкой публики наружном вестибюле, защищенном от пожаров и взрывов бомб и, по сути дела, превращенном в бункер. За декоративными мраморными плитками облицовки и колоннами скрывались стены толщиной в полметра из особо прочного железобетона, усиленные сеткой из стальных прутьев и кевларовым покрытием. Стекло, которое могло бы разбиться, полностью отсутствовало, а все освещение и электропроводка были надежно защищены. На первом посту Борна попросили назвать пароль, меняющийся три раза в день; на втором его проверили с помощью сканера, анализирующего отпечатки пальцев. На третьем посту Борн прижался правым глазом к окуляру матово-черного устройства зловещего вида, которое сделало цифровой снимок сетчатки и сравнило его с уже имеющимся в базе данных. Этот третий, дополнительный уровень высокотехнологичной защиты приобрел в последнее время особое значение, потому что появились способы подделывать отпечатки пальцев с помощью специальных силиконовых полосок, закрепленных на подушечках пальцев. И уж кто-кто, а Борн это знал: ему самому несколько раз приходилось прибегать к подобной уловке.

Еще один пост был развернут в холле с лифтами, а последний – наспех устроенный в соответствии с кодом «Скала» – на пятом этаже, прямо перед в входом в кабинет директора.

Пройдя за массивную стальную дверь, отделанную деревом, Борн увидел Анну Хельд. Что совершенно несвойственно ей, она была не одна: вместе с ней находился мужчина с бледным лицом и топорщащимися под пиджаком мышцами.

Анна встретила Борна натянутой улыбкой.

– Я только что виделась с директором. Он выглядит так, словно разом постарел на десять лет.

– Я пришел не ради него, – ответил Борн. – Во всем управлении Мартин Линдрос – единственный человек, до которого мне есть дело, которому я доверяю. Где он?

– Последние три недели Линдрос был на оперативной работе, занимался одному богу известно чем. – Как всегда, Анна была одета с иголочки: темно-серый костюм от Армани, огненно-красная шелковая блузка, туфли от Маноло на трехдюймовых шпильках. – Но я готова поспорить на что угодно, что причиной всей этой необычной суеты стала информация, полученная директором сегодня утром.

Мужчина с бледным лицом молча повел Анну и Борна из одного коридора в другой – по этому умышленно запутанному лабиринту посетителей каждый раз водили другим путем, – и наконец они подошли к двери в святая святых директора ЦРУ. Сопровождающий отступил в сторону и явно не собирался уходить. «Еще одно свидетельство кода „Скала“», – подумал Борн, фальшиво улыбаясь крохотному глазку видеокамеры наблюдения.

Через мгновение, повинуясь команде с пульта дистанционного управления, щелкнул электронный замок.

Директор Центрального разведывательного управления стоял в дальнем конце просторного кабинета размером с футбольное поле. В одной руке он держал папку, в другой зажженную сигарету, тем самым нарушая закон, запрещающий курение в государственных учреждениях. «Когда это Старик успел снова начать курить?» – удивился Борн. Рядом с директором стоял еще один мужчина – высокий, широкоплечий, с вытянутым угрюмым лицом и короткими светлыми волосами. От него веяло какой-то опасной отчужденностью.

– А, наконец-то ты пришел.

Старик быстрым шагом направился к Борну, громко стуча каблуками сделанных на заказ ботинок по полированному деревянному полу. Его высоко поднятые плечи были на уровне ушей – казалось, он защищался от пронизывающего ветра. Когда директор подошел ближе, оказавшись в пятне яркого света с улицы, обнажились движущиеся образы былых событий, словно записанные у него на лице мягкими белыми взрывами.

Старик выглядел старым и усталым; его щеки были рассечены морщинами, словно склоны Скалистых гор, глаза ввалились, под ними набухли тяжелые желтоватые мешки. Директор сунул сигарету в губы цвета ливерной колбасы, тем самым показывая, что не собирается пожимать Борну руку.

Второй мужчина последовал за директором, всем своим видом подчеркивая собственную независимость.

– Борн, познакомься, это Мэттью Лернер, мой новый заместитель. Лернер, а это Джейсон Борн.

Они как бы нехотя пожали друг другу руки.

– А мне казалось, заместителем директора является Мартин, – озадаченно промолвил Борн, обращаясь к Лернеру.

– Тут все очень сложно. Мы…

– После нашего разговора Лернер введет тебя в курс дела, – вмешался Старик.

– Если это потребуется, – нахмурился Борн, внезапно охваченный беспокойством. – Что с Мартином?

Директор замялся. Былая неприязнь никуда не делась – она никогда не исчезнет. Борн это понимал и принимал, как Священное Писание. Однако не вызывало сомнений, что сложившаяся ситуация вынуждает Старика сделать то, что он поклялся не делать ни за что: попросить Джейсона Борна о помощи. С другой стороны, директор ЦРУ является законченным прагматиком. Только благодаря этому он и смог продержаться так долго на своем месте. Старик сделался невосприимчивым к камням и стрелам сложных и, как правило, двусмысленных с точки зрения морали компромиссов. Проще говоря, таким был мир, в котором он существовал. И вот сейчас ему был нужен Борн, и он был взбешен этой необходимостью.

– Мартин Линдрос пропал вот уже почти семь суток назад. – Внезапно директор ЦРУ сделался как-то меньше; казалось, костюм вот-вот с него свалится.

Борн застыл, оглушенный этим известием. Неудивительно, что от Мартина нет никаких вестей.

– Черт побери, что произошло?

Прикурив новую сигарету от тлеющего кончика предыдущей, Старик смял окурок в хрустальной пепельнице. Его рука заметно тряслась.

– Мартин выполнял одно задание в Эфиопии.

– Почему он снова занялся оперативной работой? – изумился Борн.

– Я задал тот же самый вопрос, – вставил Лернер. – Но это было его детище.

– Люди Мартина отметили внезапный всплеск активности переговоров на определенных частотах, используемых террористами. – Директор наполнил легкие дымом, затем выпустил его с легким свистом. – Его аналитики мастерски наловчились различать стоящее дело от дезинформации, из-за которой контртеррористические отделы других ведомств гоняются за собственным хвостом и воют волком. – Он посмотрел Борну в глаза. – Мартин представил нам веские доказательства того, что эти переговоры – не пустая болтовня, что готовится удар по одному из трех главных городов Соединенных Штатов – Вашингтону, Нью-Йорку или Лос-Анджелесу. Что еще хуже, удар с использованием ядерного оружия.

Взяв со стола пакет, директор протянул его Борну.

Борн открыл пакет. Внутри лежал небольшой продолговатый металлический предмет.

– Знаете, что это такое? – спросил Лернер, словно бросая вызов.

– Это возбуждаемый искровой разряд. Такие применяются в промышленности для включения особо мощных двигателей. – Борн поднял взгляд. – Также они используются для взрыва ядерных устройств.

– Совершенно верно. Особенно именно эта штуковина. – Старик с мрачным лицом протянул Борну папку с пометкой «Директору ЦРУ лично». В ней лежал один-единственный листок, на котором были приведены все технические характеристики этого конкретного устройства. – Обычно в возбуждаемых искровых разрядах для передачи электрического тока используются газы – воздух, аргон, кислород, фторид серы или их комбинация. В этом же проводник – твердое тело.

– То есть он предназначен для однократного – и только однократного использования.

– Точно. Что полностью исключает промышленное применение.

Борн покрутил ВИР в пальцах.

– Следовательно, единственная возможность его использования – ядерное оружие.

– Ядерное оружие в руках террористов, – угрюмо подтвердил Лернер.

Забрав ВИР у Борна, директор постучал по нему указательным пальцем с обгрызенным ногтем.

– Мартин шел по следу контрабандных поставок этих ВИРов, который привел его в горы на северо-западе Эфиопии, откуда, как он полагал, их дальше переправляет некая террористическая группировка.

– Конечное место назначения?

– Неизвестно, – ответил директор.

Борн был сражен наповал этим сообщением, но он предпочел оставить это чувство при себе.

– Ну хорошо. Теперь давайте послушаем подробности.

– Шесть дней назад, в 17.32 по местному времени, Мартин и группа «Скорпион-1» из пяти человек высадились с вертолета в верхней части северного склона горы Рас-Дашан. – Лернер протянул листок кальки: – Вот точные координаты.

– Рас-Дашан – это высочайшая вершина горного массива Сымен, – добавил директор. – Тебе уже приходилось там бывать. Больше того, ты владеешь языком местных племен.

– В 18.04 по местному времени мы потеряли радиоконтакт со «Скорпионом-1», – продолжал Лернер. – В 11.06 по восточному поясному времени я приказал группе «Скорпион-2» вылететь в точку с этими координатами. – Он забрал кальку у Борна. – Сегодня в 10.46 мы получили сообщение от Кена Джеффриса, командира «Скорпиона-2». Его группа обнаружила обгоревший остов «Чинука» на небольшом плато в точке с этими самыми координатами.

– Это стало последним, что мы услышали от «Скорпиона-2», – сказал директор. – И с тех пор больше ничего ни от Линдроса, ни от кого бы то ни было.

– Группа «Скорпион-3» находится в Джибути и готова к вылету, – добавил Лернер.

Он буквально отшатнулся назад, избегая взгляда Старика, полного отвращения.

Но Борн, не обращая внимания на Лернера, мысленно прокручивал различные варианты, что помогало ему хотя бы на время забыть беспокойство за судьбу друга.

– Произошло одно из двух, – наконец решительно промолвил он, – или Мартин погиб, или он захвачен в плен, где его подвергают изощренным допросам. Несомненно, отправка еще одной группы – это не выход.

– «Скорпионы» набираются из наших лучших и самых опытных агентов – закаленных работой в Сомали, Афганистане и Ираке, – заметил Лернер. – Поверьте, их огневая мощь придется вам очень кстати.

– Огневая мощь двух «Скорпионов» никак не смогла решить ситуацию на Рас-Дашане. Я пойду один – или вообще не пойду.

Борн четко обозначил свою позицию, но заместитель директора не собирался сдаваться без боя.

– Борн, там, где вы видите так называемую «гибкость», организация видит безответственность и неприемлемую опасность для всех, кто вас окружает.

– Послушайте, это вы пригласили меня сюда. Вы просите меня об одолжении.

– Отлично, забудем о «Скорпионе-3», – сказал Старик. – Я знаю, что ты работаешь в одиночку.

Лернер закрыл папку.

– Взамен вы получите всю информацию, все средства транспорта, всю помощь, которая вам потребуется.

Директор шагнул к Борну:

– Я уверен, что ты не откажешься от возможности отправиться на поиски своего друга.

– В этом ты прав. – Борн спокойно направился к двери. – Черт побери, делайте что хотите с теми, кто у вас под началом. Что же касается меня, я буду искать Мартина без вашей помощи.

– Подожди! – Голос Старика раскатился по всем углам просторного кабинета. В нем проскочили призвуки свистка локомотива, идущего ночью по пустынной местности. Ядовитая смесь цинизма и грусти. – Подожди, ублюдок.

Борн не спеша обернулся.

В глазах директора сверкнула враждебная злоба.

– Уму непостижимо, как только Мартин ладит с тобой. – Сплетя руки за спиной, он по-военному прошел к окну и остановился, глядя на безукоризненный газон внизу и Мемориал ветеранам войны во Вьетнаме. Развернувшись, он прошил Борна насквозь неумолимым взглядом. – Твоя заносчивость вызывает у меня отвращение.

Борн молча выдержал его взгляд.

– Ну хорошо, никакого поводка не будет, – отчеканил директор ЦРУ. Его затрясло от едва сдерживаемой ярости. – Лернер позаботится о том, чтобы ты получил все необходимое. Но я скажу тебе вот что: ты уж, черт возьми, верни Мартина Линдроса назад!

Глава 3

Выйдя вместе с Борном из кабинета директора ЦРУ, Лернер провел его до конца коридора в свой собственный кабинет. Он сел за стол и, увидев, что Борн предпочел остаться стоять, откинулся назад.

– То, что я вам сейчас расскажу, ни при каких обстоятельствах не должно покидать пределы этой комнаты. Старик назначил Мартина главой секретного оперативного отдела под кодовым названием «Тифон», в задачи которого входит исключительно противодействие мусульманским экстремистским террористическим группировкам.

Борн восстановил в памяти, что имя Тифон пришло из греческой мифологии: так звали вселявшего ужас стоголового отца безжалостной Гидры.

– Но у нас уже есть контртеррористический центр.

– КТЦ понятия не имеет о существовании «Тифона», – сказал Лернер. – Больше того, даже у нас в управлении об этом отделе известно только тем, кому это необходимо.

– То есть этот ваш «Тифон» – вдвойне засекреченное ведомство.

Лернер кивнул.

– Мне понятен ход ваших мыслей: ничего подобного не было у нас со времен «Тредстуона», школы убийц. Но на то имеются веские причины. «Тифон», скажем так, явление в высшей степени противоречивое, насколько это беспокоит могущественные реакционные элементы в президентской администрации и в Конгрессе. – Он поджал губы. – Выражусь более откровенно. Линдрос создал «Тифон» с нуля. Это не подразделение нашего ведомства; по сути дела, это совершенно независимое ведомство. Линдрос настоял на том, чтобы быть полностью свободным от бюрократического контроля. Кроме того, по самой своей природе «Тифон» осуществляет свою деятельность по всему земному шару – Линдрос уже открыл отделения в Лондоне, Париже, Стамбуле, Дубае, Саудовской Аравии и еще в трех местах на Африканском роге. Главная его цель – проникнуть в террористические ячейки, чтобы уничтожить всю сеть изнутри.

– Проникнуть в ячейки, – повторил Борн. Значит, вот что имел в виду Мартин, когда говорил ему, что, если не считать самого директора, он во всем управлении совершенно одинок. – Святая чаша Грааля контртеррористической борьбы, но пока что никому не удавалось даже приблизиться к цели.

– Потому что во всех подобных ведомствах мусульман можно по пальцам пересчитать, а арабистов еще меньше. В ФБР из двадцати тысяч сотрудников только тридцать три человека обладают хотя бы ограниченными познаниями в арабском языке, причем ни один из них не работает в тех подразделениях Бюро, которые занимаются проблемами терроризма на территории нашей страны. И на то есть свои причины. Ведущие лица администрации по-прежнему крайне неохотно привлекают к сотрудничеству мусульман и арабистов – им просто не доверяют.

– Глупая близорукость, – заметил Борн.

– Однако такие люди существуют, и Линдрос потихоньку их вербовал. – Лернер поднялся из-за стола. – Итак, общее направление я вам указал. Следующей остановкой, насколько я понимаю, будет знакомство с самими сотрудниками «Тифона».

Как и подобало вдвойне засекреченному контртеррористическому ведомству, «Тифон» скрывался глубоко под землей. Подвальные помещения здания ЦРУ были переоборудованы и заново отделаны строительной фирмой, всех до одного сотрудников которой досконально проверили на благонадежность, после чего заставили подписать конфиденциальное соглашение, которое обеспечивало им двадцатилетнее пребывание в закрытом федеральном учреждении в том случае, если жадность или глупость толкнет их нарушить молчание. А все оборудование, которое заполняло подвалы раньше, было отправлено в ссылку в пристройку.

По пути из кабинета заместителя директора Борн на минуту заглянул в царство Анны Хельд. Вооружившись именами двух агентов, перехвативших тот самый разговор, из-за которого Мартин Линдрос отправился на противоположный конец земного шара по следу контрабандных ВИРов, он сел в кабину специального лифта, осуществлявшего прямое сообщение пятого, директорского, этажа с подвалом.

Когда кабина, вздохнув, остановилась, на левой створке дверей ожила жидкокристаллическая панель – электронный глаз, придирчиво изучивший крошечный черный восьмиугольник, который Анна закрепила Борну на лацкане пиджака. На восьмиугольнике была нанесена цифровая кодовая комбинация, видимая только сканеру. И лишь после этого стальные двери раскрылись.

Мартин Линдрос преобразил подвал в одно огромное пространство, заполненное мобильными рабочими станциями, от каждой из которых к потолку поднимались жгуты кабелей. Эти кабели были подвешены к специальным рельсам и могли перемещаться вместе со станциями и обслуживающим персоналом в соответствии с новыми заданиями. В дальнем конце Борн заметил несколько комнат для совещаний, отделенных от основного зала матовым стеклом, перемежающимся со стальными панелями.

Как и подобает ведомству, названному в честь чудовища с двумя сотнями глаз, все пространство «Тифона» было заполнено мониторами. На самом деле сами стены представляли собой мозаику плоских плазменных экранов, на которые выводилось ошеломляющее разнообразие цифровых изображений: снимки поверхности Земли, полученные с разведывательных спутников, картины камер видеонаблюдения, установленных в оживленных местах, в первую очередь транспортных узлах, таких как аэропорты, автовокзалы, железнодорожные вокзалы, многоуровневые развязки автомагистралей, пригородные железнодорожные линии, станции метро самых разных городов мира – Борн узнал Нью-Йорк, Лондон, Париж, Москву. Люди всех цветов кожи, вероисповеданий и национальностей куда-то спешили, стояли в нерешительности, кого-то ждали, курили, садились и сходили с поездов и автобусов, говорили друг с другом, не обращали внимания друг на друга, не отрывали глаз от экранов портативных компьютеров, делали покупки, целовались, обнимались, бормотали себе под нос, что-то оживленно говорили в прижатые к уху сотовые телефоны, скачивали сообщения из почтового ящика и картинки с порнографических сайтов, понурые, веселые, трезвые, пьяные, накачавшиеся наркотиками; вспыхивали драки и вспыхивали щеки сладостным румянцем первого свидания. Хаос неотредактированных видеоизображений, из которого аналитикам требовалось выделить определенный рисунок, цифровые знамения, электронные предостережения.

Судя по всему, Лернер предупредил тех двух сотрудников о приходе Борна, потому что при его появлении привлекательная молодая женщина лет тридцати с небольшим оторвалась от экрана и направилась к нему. Ее шаги не были ни слишком длинными, ни слишком короткими, ни слишком быстрыми, ни слишком медленными. Выражаясь одним словом, ее походка была анонимной. Поскольку у каждого человека своя индивидуальная походка, неповторимая, как отпечатки пальцев, это один из лучших способов выделить противника в толпе пешеходов, даже если в остальном его перевоплощение выполнено на высшем уровне.

У женщины было сильное и гордое лицо, острый форштевень стремительного корабля, способного рассекать волны, сулящие погибель другим, не таким совершенным судам. Большие темно-голубые глаза казались драгоценными камнями в обрамлении матовой светло-коричневой кожи ее арабского лица.

– Насколько я понимаю, вы – Сорайя Мор, – сказал Борн, – старший сотрудник, ведущий дело.

Появившаяся на мгновение у женщины на лице улыбка тотчас же скрылась за облаком смущения и холодной резкости.

– Вы совершенно правы, мистер Борн. Сюда, пожалуйста.

Сорайя провела Борна через просторное, многолюдное помещение ко второй слева комнате для совещаний. Открыв дверь с матовым стеклом, она пропустила его вперед, продолжая разглядывать с тем же самым странным любопытством. Впрочем, если учесть его непростые отношения с ЦРУ, наверное, в этом не было ничего странного.

В комнате их уже ждал мужчина, моложе Сорайи по крайней мере на несколько лет. Он был среднего роста, атлетического телосложения, с соломенными волосами и светлой кожей. Мужчина сидел за овальным стеклянным столом, работая на переносном компьютере. На экране было что-то наподобие необычайно сложного кроссворда.

Мужчина оторвал взгляд от компьютера, только когда Сорайя кашлянула, привлекая его внимание.

– Тим Хитнер, – не поднимаясь с места, представился он.

Усевшись за стол вместе с двумя сотрудниками «Тифона», Борн обнаружил, что кроссворд, который пытался решить Хитнер, на самом деле представляет собой шифр – и довольно мудреный.

– У меня чуть больше пяти часов до отлета в Лондон, – сказал Борн. – Возбуждаемые искровые разряды – расскажите мне все, что нужно о них знать.

– Наряду с самим расщепляющимся веществом ВИРы являются наиболее строго охраняемыми объектами в мире, – начал Хитнер. – Если быть точным, в списке нашего правительства их насчитывается ровно две тысячи шестьсот сорок один.

– Значит, эта наводка, которая вызвала такое возбуждение Линдроса, что он не смог удержаться и снова лично занялся оперативной работой, имела отношение к контрабанде ВИРов?

Хитнер склонился к экрану компьютера, опять занявшись вскрытием шифра, поэтому рассказ продолжала Сорайя:

– Все началось в Южной Африке. Если точнее, в Кейптауне.

– Почему именно в Кейптауне?

– В эпоху апартеида страна превратилась в настоящий рай для контрабандистов, в основном по необходимости. – Сорайя говорила быстро, четко, с безошибочной беспристрастностью. – Теперь, когда Южная Африка перешла в «белый список», американские производители получили возможность поставлять туда ВИРы на законном основании.

– Затем они там «теряются», – вставил Хитнер, не отрывая взгляда от букв на экране.

– Теряются – это то самое слово, – кивнула Сорайя. – Контрабандистов вывести труднее, чем тараканов. Как можно догадаться, по-прежнему продолжает работать разветвленная сеть с центром в Кейптауне, но сейчас эти ребята прибегают к очень изощренным методам.

– А откуда поступила наводка? – спросил Борн.

Не глядя на него, Сорайя протянула несколько страниц, распечатанных на компьютере.

– Контрабандисты общаются между собой с помощью сотовых телефонов. Они пользуются «огарками», дешевыми аппаратами, которые можно приобрести в любом магазине с тарифным планом повременной оплаты. Такой телефон используется всего один день, максимум неделю, если удается заполучить другую СИМ-карту. После чего его выбрасывают и покупают новый.

– Вы не поверите, проследить такие телефоны практически невозможно. – Тело Хитнера было напряжено. Он вкладывал все силы в раскрытие шифра. – И все же способ есть.

– Способ есть всегда, – сказал Борн.

– Особенно если ваш дядя работает в телефонной компании. – Украдкой бросив взгляд на Сорайю, Хитнер улыбнулся.

Молодая женщина сохраняла ледяное выражение лица.

– Дядя Кингсли эмигрировал в Кейптаун тридцать лет назад. По его словам, Лондон оказался для него чересчур мрачным. Ему было нужно место, полное обещаний. – Она пожала плечами. – Так или иначе, нам повезло. Мы перехватили разговор, в котором шла речь о переправке вот этой партии товара – его расшифровка приведена на второй странице. Главарь сообщает одному из своих людей, что груз не может быть отправлен по обычным каналам.

Борн поймал на себе взгляд Хитнера, полный любопытства.

– И самое примечательное в этой «потерявшейся» партии то, – сказал Борн, – что она совпала по времени с конкретной угрозой в адрес Соединенных Штатов.

– Это, а также то, что контрабандист у нас в руках, – добавил Хитнер.

Борн провел пальцем по второй странице расшифровки разговора.

– Разумно ли было его задерживать? Не исключено, что тем самым вы спугнете его клиента.

Сорайя покачала головой:

– Маловероятно. Эти люди используют источник один-единственный раз, затем переходят к следующему.

– Значит, вам известно, кто приобрел ВИРы.

– Скажем так: у нас есть очень сильные подозрения. Вот почему Линдрос лично отправился на место.

– Вам когда-нибудь приходилось слышать о «Дудже»? – спросил Хитнер.

Борн обратился к своей памяти.

– Группировке «Дуджа» приписывают по крайней мере десяток террористических актов в Иордании и Саудовской Аравии, из которых последним по времени является взрыв в соборной мечети в городе Ханакине, в девяноста милях к северо-востоку от Багдада, в результате которого погибло девяносто пять человек. Если я правильно помню, именно «Дуджу» подозревают в убийстве двух членов саудовского королевского семейства, министра иностранных дел Иордании и главы национальной безопасности Ирака, хотя никаких доказательств этого нет.

Сорайя забрала у него расшифровку телефонного разговора.

– Кажется невероятным, не правда ли, что столько нападений на счету всего одной группировки. Однако это действительно так. И у всех терактов есть одно общее: все они были направлены против саудовцев. В соборной мечети Ханакина происходила тайная деловая встреча с участием высокопоставленных саудовских эмиссаров. Министр иностранных дел Иордании был личным другом королевской семьи; глава иракской службы безопасности открыто выступал в поддержку Соединенных Штатов.

– Я ознакомился с секретными материалами, – сказал Борн. – Все эти нападения были тщательно продуманы и осуществлены на высочайшем техническом уровне. В большинстве случаев это был не простой взрыв бомбы террористом-смертником; ни один из исполнителей не был схвачен. Кто стоит во главе «Дуджи»?

Сорайя убрала листок с расшифровкой обратно в папку.

– Его зовут Фади.

– Фади. По-арабски «спаситель», – сказал Борн. – Несомненно, это имя он взял себе сам.

– Все дело в том, что мы больше ничего не знаем об этом человеке, – понуро вставил Хитнер. – В том числе даже его настоящее имя.

– И все же кое-что нам известно, – возразил Борн. – Во-первых, все акции «Дуджи» настолько тонко и тщательно спланированы, что напрашивается вывод: или этот Фади получил образование на Западе, или у него с Западом очень тесные контакты. Во-вторых, его группировка необычайно хорошо вооружена самым современным оружием, чего, как правило, нельзя сказать про другие террористические группировки исламских фундаменталистов.

Сорайя кивнула.

– Мы как раз прорабатываем этот аспект. «Дуджа» является представителем нового поколения террористических группировок, объединивших силы с организованной преступностью, наркоторговцами Южной Азии и Латинской Америки.

– Если хотите знать мое мнение, – подхватил Хитнер, – заместителю директора Линдросу удалось так быстро уломать Старика одобрить создание «Тифона», поскольку он убедил его в том, что нашей первостепенной задачей будет установить, кто такой Фади, выйти на него и ликвидировать. – Он оторвал взгляд от экрана компьютера. – С каждым годом «Дуджа» становится все более сильной и более влиятельной группировкой среди мусульманских экстремистов. Наши данные показывают, что они в небывалых количествах стекаются к Фади.

– И все же до настоящего времени ни одному контртеррористическому ведомству не удалось выйти хотя бы на первую линию, – заметила Сорайя. – И нам в том числе.

– Впрочем, наш отдел организован совсем недавно, – добавил Хитнер.

– Вы уже установили контакты с саудовскими спецслужбами? – спросил Борн.

Сорайя издала горький смешок.

– Один из наших осведомителей утверждает, что саудовцы разрабатывают ниточку, ведущую к «Дудже». Сами саудовцы это отрицают.

Хитнер поднял взгляд.

– Они также отрицают то, что их запасы нефти начинают истощаться.

Закрыв папки, Сорайя аккуратно их сложила.

– Я знаю, что в оперативной работе есть те, кто прозвал вас Хамелеоном за легендарное умение перевоплощаться. Но настоящим хамелеоном является Фади – кем бы он ни был. Хотя у нас есть заслуживающие доверия данные о том, что Фади не только осуществляет планирование операций, но и лично принимает в них самое непосредственное участие, мы до сих пор не смогли получить ни одной его фотографии.

– Ни даже составить фоторобот, – с нескрываемым отвращением добавил Хитнер.

Борн нахмурился.

– Почему вы решили, что именно «Дуджа» приобрела эту партию ВИРов?

– Нам известно, что поставщик недоговаривает о самом главном, – указал на экран компьютера Хитнер. – Вот это зашифрованное сообщение мы обнаружили в одной из пуговиц его рубашки. А «Дуджа» из всех известных нам террористических группировок единственная пользуется такими сложными шифрами.

– Я хочу допросить этого человека.

– Здесь у нас главная Сорайя, – сказал Хитнер. – Спросите у нее.

Борн повернулся к молодой женщине.

Сорайя колебалась лишь мгновение. Встав, она указала на дверь:

– Идемте.

Борн тоже встал:

– Тим, распечатайте шифрованное сообщение, дайте нам пятнадцать минут и приходите.

Оторвавшись от экрана, Хитнер, прищурившись, посмотрел на Борна, словно от того исходило яркое свечение.

– Да я через пятнадцать минут и близко не подойду к разгадке.

– Подойдете. – Борн открыл дверь. – По крайней мере вы всем своим видом продемонстрируете, что подошли.

Для того чтобы попасть к камерам временного содержания, требовалось спуститься по короткой лестнице со ступеньками из перфорированных стальных листов. Разительный контраст с просторным, залитым светом рабочим помещением «Тифона», здесь было темно и тесно, словно сама земля, на которой построен Вашингтон, с крайней неохотой расставалась со своими владениями.

Когда они спустились вниз, Борн остановил Сорайю.

– Я вас чем-либо обидел?

Она долго смотрела на него, словно не в силах поверить в то, что у нее перед глазами.

– Его зовут Хирам Севик, – наконец сказала Сорайя, подчеркнуто оставляя без ответа его вопрос. – Сорок один год, женат, трое детей. Родился и вырос в Турции, в возрасте восемнадцати лет перебрался на Украину. Последние двадцать три года жил в Кейптауне. Владелец небольшой экспортно-импортной компании. По большей части бизнес законный, но, судя по всему, мистер Севик занимается совсем другими вещами. – Сорайя пожала плечами. – Быть может, у его любовницы страсть к бриллиантам, быть может, он крупно проигрывает в Интернете.

– В нынешние времена трудно сводить концы с концами, – заметил Борн.

Казалось, Сорайе захотелось рассмеяться, но она сдержалась.

– Я редко работаю по правилам, – продолжал Борн. – И если я что-то говорю, все происходит именно так, как я сказал. Это понятно?

Какое-то мгновение Сорайя смотрела ему прямо в глаза. Борну захотелось узнать, что она там хочет найти? И вообще, что с ней?

– Мне знакомы ваши методы, – наконец ледяным тоном промолвила Сорайя.

Севик сидел на полу в своей клетке, прислонившись к стене, и курил сигарету. Увидев, что Сорайя пришла не одна, он выпустил облако дыма и спросил:

– Вы вызвали на помощь кавалерию или это инквизитор?

Пока Сорайя отпирала решетчатую дверь, Борн молча смотрел на него.

– Значит, инквизитор. – Бросив окурок на пол, Севик растоптал его каблуком. – Надо было сразу вас предупредить, что моей жене прекрасно известно про мою страсть к азартным играм – и про всех моих любовниц.

– Я здесь не для того, чтобы вас шантажировать.

Борн шагнул в клетку. Он ощущал у себя за спиной Сорайю, ставшую словно частью его самого. У него по затылку пробежали мурашки. Агент «Тифона» имела при себе пистолет и была готова им воспользоваться, если ситуация выйдет из-под контроля. Борн чувствовал, что его провожатая привыкла не оставлять без внимания ни одной мелочи.

Оторвавшись от стены, Севик встал, держа руки по швам, с чуть согнутыми пальцами. Высокого роста, он обладал широкими плечами игрока в регби и золотистыми кошачьими глазами.

– Судя по вашей отменной атлетической форме, речь идет о физическом воздействии.

Борн обвел клетку взглядом, пытаясь прочувствовать, каково в ней находиться. Краткая вспышка чего-то не до конца вспомнившегося, приступ легкой тошноты.

– Так я ничего не добьюсь. – Борн произнес эти слова, стараясь освободиться от неприятного ощущения.

– Совершенно верно.

И это не было пустой бравадой. Простая констатация факта рассказала Борну о Севике больше, чем час упорных допросов. Он остановил свой взгляд на торговце из Южной Африки.

– И как нам решить эту дилемму? – Борн развел руками. – Вы хотите отсюда выбраться. Мне нужна информация. Все очень просто.

С тонких губ Севика сорвался смешок.

– Если бы все было так просто, друг мой, меня бы уже давно здесь не было.

– Меня зовут Джейсон Борн. Сейчас ты разговариваешь со мной. Я тебе не тюремщик, не враг. – Борн помолчал. – Конечно, если только ты сам этого не хочешь.

– У меня вряд ли возникнет такое желание, – сказал Севик. – Я о вас наслышан.

Борн махнул рукой.

– Тогда иди со мной.

– Мне эта мысль совсем не нравится. – Сорайя решительно встала в дверях, отгораживая собой остальной мир.

Борн сделал нетерпеливый жест рукой.

Она подчеркнуто проигнорировала его.

– Не может быть и речи о том, чтобы так грубо нарушить требования безопасности.

– Я уже начинаю терять терпение, – сказал Борн. – Я вас предупредил. Уйдите с дороги.

Борн и Севик направились к двери. Сорайя поднесла к уху сотовый телефон. Но она звонила не Старику, а Тиму Хитнеру.

Несмотря на то что уже стемнело, яркий свет прожекторов превращал лужайку и петляющие по ней дорожки в оазис чистого серебра, среди которого многорукими силуэтами торчали лишенные листьев деревья. Борн шел рядом с Севиком. Сорайя Мор держалась в пяти шагах позади них, словно прилежная дуэнья. У нее на лице было написано неприкрытое недовольство, рука лежала на кобуре пистолета.

В глубинах подземелья Борна внезапно охватило непреодолимое влечение, вспыхнувшее от мимолетного воспоминания – техника ведения допросов, которая используется в отношении тех, кто обладает особой устойчивостью перед обычными методами пыток и воздействий на чувства. Борн неожиданно для себя понял, что если Севик глотнет свежего воздуха, ощутит вокруг себя свободное пространство после пребывания в тесной клетке на протяжении многих дней, это позволит ему прочувствовать, что он выиграет, искренне ответив на вопросы Борна. И что потеряет.

– Кому ты продал эти ВИРы? – спросил Борн.

– Я уже говорил это той, которая идет следом за нами. Не знаю. Это был лишь голос, который я слышал по телефону.

– И ты всегда торгуешь ВИРами по телефону? – скептически поинтересовался Борн.

– Если речь идет о пяти миллионах – да.

Правдоподобно, но правда ли?

– Мужской голос или женский? – спросил Борн.

– Мужской.

– Произношение?

– Британское, как я уже говорил.

– Постарайся получше.

– Вы что, не верите мне?

– Я прошу тебя подумать еще раз, подумать хорошенько. Не торопись, расскажи мне все, что помнишь.

– Я больше ничего не… – Севик остановился в тени голой декоративной яблони. – Подождите. Может быть – повторяю, может быть, в голосе был намек еще на что-то, на что-то более экзотическое, наверное, на Восточную Европу.

– Ты много лет прожил на Украине, не так ли?

– В самую точку. – Севик почесал щеку. – Я хочу сказать, возможно, акцент был славянским. В нем было что-то… может быть, южноукраинское. Знаете, в Одессе, это на берегу Черного моря, где я провел довольно много времени, говор несколько отличается.

Разумеется, Борну это было известно, но он промолчал. Мысленно он отсчитывал время до того момента, как подоспеет с «расколотым» шифром Тим Хитнер.

– Ты по-прежнему продолжаешь лгать, – сказал Борн. – Ты должен был видеть покупателя, когда он забирал товар.

– Однако я его не видел. Я оставил ВИРы в тайнике.

– Имея дело с голосом по телефону? Ну же, Севик, не принимай меня за дурака.

– Но это святая правда. Этот человек назначил мне определенное время и место. Я оставил там половину партии, а час спустя вернулся за половиной от пяти миллионов. На следующий день таким же в точности способом мы завершили сделку. Я никого не видел – и, поверьте, никого и не хотел видеть.

«И опять, – подумал Борн, – такое весьма вероятно, очень разумное решение. Если это правда».

– Человеческие существа рождаются с чувством любопытства.

– Возможно, и так, – кивнув, согласился Севик. – Но у меня нет ни малейшего желания умереть. Этот человек… его люди следили за тайником. Они пристрелили бы меня на месте. И вы, Борн, это прекрасно понимаете. Такая ситуация вам знакома.

Вытряхнув из пачки сигарету, Севик угостил и Борна, но тот отказался. Южноафриканский торговец прикурил от спички из почти пустой книжечки. Заметив удивленный взгляд Борна, он сказал:

– Поскольку поджигать в этой дыре все равно нечего, спички мне оставили.

Борн словно услышал в голове эхо, голос, звучащий вдалеке.

– То было тогда, теперь все будет по-другому, – сказал он, отнимая у Севика спички.

Тот, расставшись без сопротивления с книжечкой, набрал в легкие дым и выпустил его с тихим шелестом, какой производят автомобильные покрышки, проезжающие по мокрому асфальту.

«Поджигать в этой дыре все равно нечего». Эти слова метались у Борна в голове, словно шарики в лототроне.

– Скажите, мистер Борн, вам когда-либо приходилось сидеть в тюрьме?

«Поджигать в этой дыре все равно нечего». Фраза, один раз всплыв в памяти, возвращалась снова и снова, блокируя мысли и рассудок.

Чуть ли не застонав от боли, Борн подтолкнул Севика, и они продолжили путь: Борну захотелось поскорее выйти на свет. Краем глаза он увидел спешащего к ним Тима Хитнера.

– Вы знаете, что это такое, когда тебя лишают свободы? – Севик смахнул с нижней губы крошку табака. – Прожить всю жизнь в бедности. Быть бедным – это все равно что смотреть порнографию: попробовав один раз, уже никогда не остановиться. Понимаете, жизнь без надежды подобна наркотической зависимости. Вы не согласны?

У Борна нестерпимо разболелась голова; каждое повторение каждого слова обрушивалось ударом молотка на внутреннюю стенку черепной коробки. С огромным трудом он понял, что Севик пытается получить хотя бы частичный контроль над ситуацией. Основополагающее правило ведения допроса заключается в том, что следователь никогда не должен отвечать ни на один, даже самый безобидный вопрос. Сделав это, он потеряет свою абсолютную власть.

Борн нахмурился. Он собирался что-то сказать, но что именно?

– Не заблуждайся. Мы держим тебя там, где хотим.

– Меня? – удивленно поднял брови Севик. – Да я ничто, посредник, и только. Вам нужно найти моего покупателя. Какой вам толк от меня?

– Нам известно, что ты можешь вывести нас на покупателя.

– Нет, не могу. Я же говорил вам…

Через чернильные тени и подернутый пеленой свет к ним приближался Хитнер. Что здесь делает Хитнер? Борн с трудом восстановил это в памяти под непрестанный грохот в голове. Казалось, ответ уже был у него в руке, затем выскальзывал, словно скользкая рыба, чтобы тотчас же вынырнуть снова.

– Шифр, Севик. Мы его раскололи.

Великолепно разыграв свою роль, подошедший Хитнер протянул Борну листок бумаги. Тот едва его не выронил, настолько его одолевал нескончаемый гул в ушах.

– Да, заковыристая попалась штучка, – произнес запыхавшийся Хитнер. – Но мне в конце концов удалось ее причесать. Пятнадцатый алгоритм, который я применил, оказался…

Конец его фразы превратился в пронзительный крик шока и боли: Севик воткнул ему прямо в левый глаз тлеющий кончик сигареты. В тот же самый момент он развернул Хитнера, прижимая его спиной к своей груди, и просунул ему локоть левой руки под подбородок.

– Если кто-нибудь приблизится ко мне хотя бы на один шаг, – зловещим тоном произнес Севик, – я сверну ему шею.

– Ты труп, я прикончу тебя прямо сейчас. – Мельком взглянув на Борна, Сорайя надвигалась на Севика, сжимая пистолет в вытянутой руке, второй поддерживая его под рукоятку. Дуло рыскало из стороны в сторону, выискивая возможность. – Севик, ты же не хочешь умереть. Подумай о своей жене и троих детях.

Борн стоял на месте как вкопанный. Севик, увидев это, оскалился.

– Подумай о пяти миллионах, – ответил он.

Взгляд его золотистых глаз на мгновение метнулся к Сорайе. Но Севик уже пятился назад, прочь от нее и от Борна, крепко прижимая к груди истекающий кровью человеческий щит.

– Бежать тебе некуда, – уже более рассудительным тоном промолвила Сорайя. – Нас со всех сторон окружают наши люди. А с ним ты быстро бежать не сможешь.

– Я думаю о пяти миллионах. – Севик пятился прочь от них, прочь от яркого света натриевых прожекторов.

Он направлялся в сторону Двадцать третьей улицы, на которой возвышалось здание Национальной академии наук. Там многолюдно – даже вечером полно туристов, и агентам будет очень нелегко его преследовать.

– В тюрьму я больше не вернусь. Ни на один день.

«Поджигать в этой дыре все равно нечего». Борну захотелось кричать. И вдруг внезапный взрыв памяти стер даже эти слова: он бежал по старинной стертой брусчатке, ему в ноздри бил ветер, пропитанный резким запахом морской соли. Ноша у него на руках стала невыносимо тяжелой. Опустив взгляд, он увидел Мари – нет, окровавленное лицо той незнакомой женщины! Кровь повсюду, она льется ручьями, а он тщетно пытается ее остановить…

– Не будь идиотом, – говорила Севику Сорайя. – Кейптаун? Тебе ни за что не удастся спрятаться от нас. Ни там, ни где бы то ни было еще.

Севик склонил голову набок.

– Но посмотри, что я сделал с ним.

– Он искалечен, но не мертв, – сквозь стиснутые зубы процедила Сорайя. – Отпусти его.

– Только после того, как ты отдашь мне свой пистолет, – насмешливо усмехнулся Севик. – Нет? Видишь? В твоих глазах я уже труп, разве не так, а, Борн?

Борн мучительно медленно выкарабкивался из кошмара. Он увидел, как Севик вышел на Двадцать третью улицу, волоча за собой Хитнера, словно капризного ребенка.

В тот самый момент, когда Борн бросился на него, Севик оттолкнул на них Хитнера.

Все остальное произошло одновременно. Хитнер отлетел вперед, едва удержавшись на ногах. Завизжал тормозами проезжавший мимо черный «Хаммер». Ехавший следом за ним трейлер, загруженный новенькими мотоциклами «Харлей-Дэвидсон», круто вильнул в сторону, избегая столкновения. Оглушительно гудя клаксоном, он чуть не врезался в красный «Лексус», водитель которого, в ужасе выкрутив руль, наскочил на две другие машины. Какую-то долю секунды казалось, что Хитнер споткнулся о бордюр тротуара, но затем у него из груди вырвался фонтан крови, и он повалился вперед, увлекаемый энергией пули.

– О, господи, – простонала Сорайя.

Черный «Хаммер», покачавшись на рессорах, подъехал ближе. Его переднее стекло было чуть опущено, за ним на мгновение зловеще мелькнул навинченный на дуло пистолета глушитель. Сорайя успела выпустить две пули, но тут ответный огонь вынудил их с Борном искать укрытие. Задняя дверь «Хаммера» распахнулась, и Севик нырнул внутрь. Огромная машина рванула с места еще до того, как он успел захлопнуть за собой дверь.

Убрав пистолет, Сорайя подбежала к своему напарнику и, опустившись перед ним на корточки, положила его голову себе на колено.

Борн, услышав в памяти отголоски выстрелов, ощутил, как он освобождается из бархатной темницы, где все вокруг было приглушенным, нечетким. Перескочив через Сорайю и распростертое тело Хитнера, он выбежал на Двадцать третью улицу, следя одним глазом за удаляющимся «Хаммером», а другим – за трейлером с мотоциклами. Водитель трейлера, придя в себя, переключил передачу, трогаясь с места. Борн рванул к прицепу, ухватился за цепь, перегородившую съездной пандус, и забрался наверх.

Не обращая внимания на беспорядочно носящиеся мысли, он вскарабкался на платформу, на которой ровными рядами, словно солдаты на параде, стояли скованные цепями мотоциклы. Дрожащий язычок пламени, разорвавший темноту, огонь спички: прикуривая, Севик преследовал две цели. Во-первых, разумеется, он обеспечивал себя оружием. Во-вторых, подавал сигнал. Черный «Хаммер» ждал наготове. Бегство Севика было тщательно спланировано.

Но кем? И как можно было наперед знать, где он окажется и в какой именно момент?

Сейчас времени искать ответы не было. Борн видел «Хаммер» прямо впереди. Машина не набирала скорость, не петляла в транспортном потоке; водитель пребывал в блаженной уверенности в том, что ему удалось оторваться от погони.

Освободив от цепи ближайший к заднему пандусу мотоцикл, Борн вскочил в седло. Где ключ зажигания? Низко нагнувшись и прикрывая огонек своим телом, Борн чиркнул спичкой из книжки, которую швырнул ему Севик. Несмотря на все меры, пламя продержалось лишь одно мгновение, и все же он успел разглядеть ключ, приклеенный скотчем к сверкающему черному бензобаку.

Вставив ключ в замок зажигания, Борн завел мощный двигатель «Твин-кэм-88Б». Дав полный газ, он сместил вес своего тела назад. Задрав переднее колесо, мотоцикл рванул вниз по пандусу.

Пока Борн еще находился в свободном падении, машины, ехавшие следом за трейлером, резко затормозили, опасно пойдя юзом. В момент удара об асфальт Борн наклонился вперед. Подскочив один раз, мотоцикл поймал обеими покрышками сцепление с дорогой. Под визг тормозов, среди вони паленой резины, Борн выписал крутой разворот и помчался вдогонку черному «Хаммеру».

После мгновения тревоги, показавшегося ему бесконечно долгим, он увидел машину на запруженной транспортом площади, расположенной на пересечении Двадцать третьей улицы и Конститьюшен-авеню. Она направлялась на юг, к мемориалу Линкольна. Безошибочно узнав массивный профиль «Хаммера», Борн включил повышенную передачу и проскочил перекресток на желтый свет, петляя среди машин под новый аккомпанемент визжащих тормозов и надрывных клаксонов.

Он неотступной тенью проследовал за «Хаммером», который свернул направо, медленно описал четверть дуги вокруг освещенного прожекторами мемориала. Это дало Борну возможность сократить разделявшее их расстояние. Когда «Хаммер» начал подниматься на Арлингтонский мемориальный мост, он дал газ и слегка подтолкнул передним колесом справа по заднему бамперу. Тяжелая машина отмахнулась от маневра мотоцикла, будто слон от мухи. Прежде чем Борн успел чуть отстать, водитель резко нажал на тормоза. Мотоцикл наткнулся на массивную заднюю часть машины, и Борн отлетел к парапету, за которым внизу чернели воды Потомака. Мчащийся прямо на него «Фольксваген», гудящий клаксоном, едва не завершил дело, начатое «Хаммером», но в самый последний момент Борну удалось удержать равновесие. Увернувшись от «Фольксвагена», он помчался следом за набирающим скорость «Хаммером», петляя между машинами.

Над головой послышался характерный рев, и Борн, подняв взгляд, увидел черное насекомое с ярко горящими глазами: вертолет ЦРУ. Сорайя снова успела переговорить по сотовому телефону.

Словно в ответ на его мысли, у него зазвонил сотовый телефон. Взяв аппарат, Борн услышал знакомый низкий голос Сорайи:

– Я прямо над тобой. Посреди острова Колумбия, прямо впереди кольцевая развязка. Позаботься о том, чтобы «Хаммер» туда попал.

Заложив вираж, Борн обогнал минивэн.

– Что с Хитнером?

– Тим умер из-за тебя, сукин ты сын.

Вертолет приземлился на кольцевой развязке в центре острова. Пилот перевел двигатель на холостые обороты, и адский грохот резко утих. Черный «Хаммер» как ни в чем не бывало катил вперед. Борн, обогнув последние машины, отделявшие его от «Хаммера», снова приблизился к нему вплотную.

Он увидел, как из вертолета выскочили Сорайя и еще двое сотрудников ЦРУ, в шлемах с забралами, вооруженные ружьями. Резко вильнув, Борн поравнялся с «Хаммером» и локтем выбил переднее левое стекло.

– Остановись! – крикнул он. – Остановись перед развязкой, или будет открыт огонь на поражение!

Со стороны Потомака показался второй вертолет. Накренившись вперед, он быстро приближался. Подкрепление.

Но «Хаммер» и не думал снижать скорость. Не отрывая взгляда от дороги, Борн раскрыл кожаную сумку на багажнике. Его пальцы нащупали гаечный ключ. Он понимал, что у него будет только один шанс. Рассчитав вектор и скорость, Борн швырнул гаечный ключ. Тяжелый кусок железа попал в переднюю часть арки заднего левого колеса. Быстро вращающееся колесо, наскочив на гаечный ключ, со страшной силой швырнуло его в заднюю подвеску.

Тотчас же «Хаммер» начал вилять из стороны в сторону, отчего гаечный ключ застрял в подвеске еще прочнее. Затем что-то хрустнуло – вероятно, лопнувшая полуось, и «Хаммер» закружился на месте. По инерции его протащило еще немного вперед и выбросило через бордюр на тротуар, где он наконец остановился. Мощный двигатель продолжал работать как часы.

Сорайя и двое агентов, рассыпавшись в цепочку, медленно двинулись к «Хаммеру», держа ружья направленными на место водителя. Подойдя достаточно близко, Сорайя двумя прицельными выстрелами спустила передние колеса. Один из агентов сделал то же самое с задними колесами. Теперь «Хаммер» никуда не двинется отсюда до тех пор, пока грузовик ЦРУ не оттащит его на экспертизу в криминалистическую лабораторию.

– Ну хорошо! – громко крикнула Сорайя. – А теперь выходите из машины, все до одного! Быстро из машины!

Наблюдая за агентами, смыкавшими кольцо вокруг «Хаммера», Борн отметил, что все они в бронежилетах. После гибели Хитнера Сорайя больше не рисковала.

Они были уже в десяти метрах от остановившейся машины, когда у Борна вдруг защипало затылок. Тут что-то было не так, но он никак не мог понять, что именно. Борн снова осмотрелся по сторонам: вроде бы все как надо; цель окружена, агенты осторожно приближаются к ней, второй вертолет застыл над головой, уровень шума нарастает по экспоненте…

И тут до него дошло.

«О господи!» – подумал Борн, яростно выкручивая ручку газа. Он закричал во весь голос, обращаясь к агентам, но не было никакой надежды на то, что те услышат его за ревом двух вертолетов и его собственного мотоцикла. Сорайя была впереди, подходила к водительской двери, а остальные, разойдясь в стороны, держались сзади, готовые в случае необходимости поддержать своего командира огнем.

Все выглядело замечательно, больше того, безукоризненно, однако на самом деле это было не так.

Склонившись к рулю, Борн направил мотоцикл к круговой развязке. Ему предстояло проехать около ста метров по прямой, проходящей чуть левее сверкающего бока «Хаммера». Оторвав правую руку от руля, он лихорадочно махал агентам, но все их внимание, как и полагается, было приковано к цели.

Борн выкрутил газ до отказа, и низкий утробный рев мотоцикла наконец перекрыл тяжелый ритмичный гул лопастей несущего винта зависшего в воздухе вертолета. Один из агентов в конце концов обратил внимание на приближающегося Борна, увидел его отчаянные жесты. Он окликнул своего товарища, и тот, обернувшись, успел заметить мотоцикл, с ревом пронесшийся к «Хаммеру».

Казалось, происходящая сцена взята из учебников ЦРУ, однако это было не так, потому что двигатель «Хаммера» работал на холостых оборотах, остывал, – еще пока машина ехала. Невозможно.

Сорайя находилась меньше чем в пяти метрах от водительской двери. Она стояла пригнувшись, все ее тело было в напряжении. Увидев Борна, Сорайя широко раскрыла глаза. Он был уже совсем рядом.

Захватив молодую женщину вытянутой правой рукой, Борн усадил ее за собой и рванул вперед. Один из агентов, распластавшихся на земле, предупредил второй вертолет, потому что тот резко взмыл вверх, уходя в усыпанную звездами ночь.

Тиканье, которое услышал Борн, производилось вовсе не работой двигателя. Это вел свой отсчет часовой механизм.

Взрыв разорвал «Хаммер» на части, превратив его узлы и детали в дымящуюся шрапнель, с визгом разлетевшуюся в стороны. Борн, разогнав мотоцикл до максимальной скорости, почувствовал, как руки Сорайи впились ему в ребра. Низко склонившись к рулю, он ощущал ее мягкую грудь, вжавшуюся ему в спину: молодая женщина буквально припаялась к нему. Воющий ветер обдал их жаром доменной печи; небо, на мгновение озарившееся оранжевым сиянием, тотчас же затянулось маслянистым черным дымом. Вокруг грохотал и свистел град раскаленного искореженного металла, вспахивающего землю, впивающегося в асфальт, с шипением падающего в воду.

Джейсон Борн, чувствуя за спиной тепло прижавшейся к нему Сорайи, набирал скорость, мчась в сторону Вашингтона.

Глава 4

Яков Сильвер и его брат вынырнули из ночной темноты в то время, когда даже такие города, как Вашингтон, пустеют или по крайней мере приобретают какой-то уныло-одинокий вид, словно голубая меланхолия прогоняет с улиц все живое. Когда они вошли в приглушенную роскошь гостиницы «Конститьюшен» на северо-восточном углу Двадцатой улицы и Ф-стрит, Томас, дежурный администратор, поспешил к ним навстречу по дорогой ковровой дорожке мимо расширяющихся кверху мраморных колонн.

И у него была веская причина для подобной суеты. Он, как и остальные дежурные администраторы, получил от Льва Сильвера, брата Якова Сильвера, хрустящую стодолларовую бумажку, когда братья заселялись в гостиницу. Эти два еврея, торговцы бриллиантами из Амстердама, были очень богаты: тут не могло быть никаких сомнений. К братьям Сильверам следовало относиться с бесконечными вниманием и уважением, подобающими их высокому статусу.

Томас, маленький человечек с вечно влажными ладонями, похожий на мышку, отметил, что у Якова Сильвера раскраснелось лицо, словно он только что одержал крупную победу. А работа Томаса как раз и заключалась в том, чтобы угадывать желания самых важных постояльцев гостиницы.

– Мистер Сильвер, меня зовут Томас. Рад видеть вас, сэр, – сказал он. – Могу я что-нибудь для вас сделать?

– Можете, Томас, – ответил Яков Сильвер. – Приготовьте бутылку лучшего шампанского, какое только у вас есть.

– И пусть ее принесет тот пакистанец, – добавил Лев Сильвер, – как там его зовут?..

– Омар, мистер Сильвер.

– Ах да, Омар. Он мне нравится. Попросите его принести шампанское в номер.

– Хорошо. – Томас согнулся в поясе, почтительно кланяясь. – Будет исполнено, мистер Сильвер.

Он поспешил к своему столику, а братья Сильверы вошли в лифт. Обитая плюшем кабина бесшумно подняла их на пятый этаж, отведенный самым почетным гостям.

– Ну, как все прошло? – спросил Лев Сильвер.

И Яков Сильвер ответил:

– Все прошло в точности так, как было запланировано.

Закрыв за собой дверь номера люкс, он скинул с себя плащ и пиджак и направился прямиком в ванную, зажигая по дороге весь свет. За спиной в гостиной заработал телевизор. Яков Сильвер стащил промокшую от пота рубашку.

В ванной комнате, отделанной розовым мрамором, все уже было готово.

Раздевшись по пояс, Яков Сильвер склонился над мраморной раковиной и вынул свои золотистые глаза. Высокий, обладающий телосложением бывшего игрока в регби, он был совершенен, как олимпиец: похожий на стиральную доску упругий живот, мускулистые плечи, мощные конечности. Захлопнув пластмассовую коробочку, в которую он аккуратно уложил золотистые контактные линзы, Яков Сильвер посмотрел на себя в зеркало. За собственным отражением он увидел значительную часть номера, отделанного в кремовых и серебряных тонах. В гостиной слышалось тихое бормотание диктора Си-эн-эн. Затем телевизор переключился на канал новостей «Фокс ньюс», потом на информационный выпуск Эн-би-си.

– Ничего, – донесся из комнаты звонкий тенор Муты ибн Азиза. Мута ибн Азиз сам выбрал себе это вымышленное имя – Лев. – Ни в одном выпуске новостей ничего нет.

– И не будет, – сказал Яков Сильвер. – ЦРУ мастерски владеет искусством манипулирования средствами массовой информации.

Теперь в зеркале появился сам Мута ибн Азиз, ухватившись одной рукой за дверной косяк ванной, другую держа за спиной. Черноволосый и темноглазый, с классическим семитским лицом, на котором застыла неистовая и неутолимая решимость, он был младшим братом Аббуда ибн Азиза.

Пододвинув стул, Мута уселся напротив туалета. Взглянув на свое отражение в зеркале, он заметил:

– Без бород мы выглядим какими-то голыми.

– Это же Америка. – Яков Сильвер отрывисто кивнул. – Возвращайся в комнату.

Оставшись один, он позволил себе думать, как Фади. Личину Хирама Севика Яков Сильвер отбросил в тот момент, когда они с Мутой выскочили из черного «Хаммера». Мута, как и было заранее обговорено, оставил полуавтоматический пистолет «беретта» с неуклюжим глушителем М-9СД на переднем сиденье. Выстрел его попал точно в цель, но никто и не сомневался в меткости Муты ибн Азиза.

«Хаммер» снова рванул вперед, а они быстро скрылись из виду, забежав за угол, а затем прошли по Двадцатой улице до Ф-стрит и, подобно двум призракам, исчезли за ярко освещенным фасадом гостиницы.

А тем временем, меньше чем в миле от них, Ахмад, оставшийся один в кабине «Хаммера», заполненной взрывчаткой «Си-4», уже принял мученическую смерть и отправился прямиком в рай. Герой, прославивший свою семью и свой народ.

«Твоя задача заключается в том, чтобы забрать с собой как можно больше врагов», – напутствовал Ахмада Фади, когда тот добровольно вызвался принести себя в жертву. На самом деле желающих было много, и между ними не было почти никакой разницы. Положиться он мог на каждого. Фади остановил свой выбор на Ахмаде, потому что тот приходился ему двоюродным братом. Разумеется, одним из многих, но у Фади был небольшой долг перед его дядей, за который он своим решением расплатился сполна.

Сунув руку в рот, Фади достал фарфоровые зубные коронки, с помощью которых он расширил челюсть Хирама Севика. Вымыв коронки водой с мылом, он положил их на место в твердую коробочку, в каких торговцы перевозят драгоценные камни и ювелирные украшения. Мута предусмотрительно пристроил ее на широкий край ванны, чтобы все было под рукой: ящичек с многочисленными полочками и отделениями, заполненными разнообразным театральным гримом, растворителями, резиновыми деснами, париками, цветными контактными линзами и всевозможными накладками для изменения формы носа, подбородка и ушей.

Выдавив на широкое хлопчатобумажное полотенце растворитель, Фади тщательно смыл грим с лица, шеи и рук. Его естественная, потемневшая на солнце кожа, добрых десять дней скрытая от людских глаз, проступала полосами. Наконец он увидел в зеркале Фади таким, каким его знал. На краткий миг он стал самим собой, бесценным сокровищем, попавшим в самое логово врага. Затем они с Мутой ибн Азизом уйдут, скроются в облаках, чтобы попасть в следующее место.

Вытерев лицо и руки полотенцем, Фади вернулся в гостиную. Мута, стоя перед телевизором, смотрел сериал «Клан Сопрано».

– Я прихожу к выводу, что эта тварь Кармела, жена главаря, вызывает у меня омерзение, – сказал он.

– И неудивительно. Только взгляни на ее обнаженные руки.

Кармела стояла в открытых дверях своего неприлично огромного особняка, наблюдая за тем, как ее неприлично огромный муж забирается в неприлично огромный «Кадиллак».

– А их дочь жила половой жизнью до замужества. Ну почему Тони не убил ее, как того требует закон? Расправившись с нею собственной рукой, он бы спас свою честь и честь своей семьи, которая теперь оказалась втоптанной в грязь. – В порыве отвращения Мута ибн Азиз шагнул к телевизору и выключил его.

– Мы стремимся привить нашим женщинам мудрость пророка Мохаммеда и Корана, истинную веру, которая должна стать им путеводной нитью в жизни, – заметил Фади. – А эта американка – она неверная. У нее ничего нет, и сама она – ничто.

Раздался робкий стук в дверь.

– Это Омар, – сказал Мута. – Я займусь им сам.

Молча кивнув, Фади скрылся в ванной.

Пройдя по глубокому ковру, Мута открыл дверь, впуская Омара. Это был высокий, широкоплечий мужчина лет сорока, не больше, с обритой головой, быстрой улыбкой и страстью отпускать непонятные шутки. На плече он держал серебряный поднос с бутылкой шампанского в громадном ведерке, двумя фужерами и тарелкой с нарезанными фруктами. Мута отметил, что Омар заполнил собой весь дверной проем, как это было бы и с Фади, поскольку оба были приблизительно одного роста и телосложения.

– Ваше шампанское, – торжественным тоном произнес Омар.

Пройдя в номер, он поставил свою ношу на стеклянную крышку столика для коктейлей. Когда Омар вынимал бутылку из ведерка, кубики льда зашуршали, вызывая мурашки.

– Я откупорю сам, – сказал Мута, забирая тяжелую бутылку шампанского у коридорного.

Когда Омар достал кожаную книжечку с квитанциями, Мута окликнул:

– Яков, принесли шампанское. Ты должен расписаться.

– Скажи Омару, пусть пройдет в ванную.

Даже после этих слов Омар посмотрел на Муту с сомнением.

– Идите же, – на лице Муты ибн Азиза появилась обезоруживающая улыбка. – Уверяю вас, он не кусается.

Держа кожаную книжицу перед собой, словно подношение, Омар направился на звук голоса Фади.

Мута уронил бутылку обратно на ложе из кубиков льда. Он понятия не имел, каково шампанское на вкус, и у него не было ни малейшего желания это узнать. Услышав донесшийся из ванной резкий громкий звук, Мута с помощью пульта дистанционного управления включил телевизор и прибавил громкость. Поскольку «Клан Сопрано» уже закончился, он стал переключать каналы и остановился только тогда, когда узнал лицо Джека Николсона. Номер наполнился голосом актера.

– Это же Джонни! – нараспев произнес Николсон в дыру в двери ванной комнаты, которую только что проделал топором.

Омар сидел, привязанный к стулу, поставленному в ванну. Его руки были связаны за спиной. Большие, подвижные карие глаза не отрывались от Фади. На подбородке наливался отвратительный синяк.

– Ты не еврей, – сказал на урду Омар. – Ты мусульманин.

Не обращая на него внимания, Фади продолжал заниматься своим делом, каковым в настоящее время являлась смерть.

– Ты мусульманин, такой же, как я, – повторил Омар. К своему собственному удивлению, ему было нисколько не страшно. Казалось, он пребывает во сне, как будто с самого своего рождения ему судьбой была предписана эта встреча. – Ну как ты можешь пойти на такое?

– Скоро ты примешь мученическую кончину за правое дело, – также на урду ответил Фади. Отец обучил его этому языку еще в детстве. – На что же ты жалуешься?

– Это «правое» дело, – спокойно возразил Омар, – оно твое. Оно не мое. Ислам – религия мира, а вы развязали страшную, кровавую войну, которая опустошает семьи, выкашивает целые поколения.

– Американские террористы не оставили нам выбора. Они присосались к нашему нефтяному вымени, но и этого им недостаточно. Они хотят владеть нефтяным выменем. Поэтому они изобретают ложь и вторгаются на нашу землю. Американский президент утверждает, разумеется, лживо, что с ним разговаривал сам господь бог. Американцы возродили эпоху крестовых походов. Они стали предводителями неверных всего мира – и следом за ними идет Европа, иногда охотно, иногда помимо своей воли. Америка уподобилась огромной машине, которая катится по всему земному шару, а ее жители перемалывают в дерьмо все, что им попадается на пути. Если мы их не остановим, американцы станут нашей погибелью. Именно к этому они стремятся. Нас приперли к стене. Мы оказались втянуты против своей воли в войну, и речь теперь идет о самом нашем выживании. У нас систематически отбирают власть, силу, собственное достоинство. Сейчас американцы задумали оккупировать весь Ближний Восток.

– Твоя речь наполнена бесконечной ненавистью.

– Это подарок, доставшийся от американцев. Необходимо полностью очиститься от разлагающего влияния Запада.

– Как я уже сказал, до тех пор, пока вами будет двигать одна только ненависть, вы обречены. Ослепленный ненавистью, ты видишь только тот мир, который выдумал сам.

По всему телу Фади пробежала дрожь едва сдерживаемой ярости.

– Я ничего не выдумывал! Я защищаю то, что нужно защищать. Ну почему ты никак не можешь увидеть, что пошатнулись устои нашего образа жизни?

– Это ты ничего не видишь. Существуют и другие пути.

Фади откинул голову назад. Его голос наполнился желчью:

– Ах да, Омар, теперь ты открыл мне глаза. Я отвернусь от своего народа, от нашего прошлого. Стану таким, как ты, слугой, который ублажает упаднические прихоти изнеженных американцев и довольствуется крошками с их стола.

– Ты видишь только то, что хочешь видеть. – Лицо Омара наполнилось печалью. – Достаточно только посмотреть на пример Израиля, и ты поймешь, чего можно добиться напряженным трудом и…

– За спиной Израиля стоят деньги и военная мощь Америки, – прошипел ему в лицо Фади. – И еще у него есть атомная бомба.

– Ну разумеется, ты видишь только это. Но среди израильтян много лауреатов Нобелевской премии по физике, экономике, химии, литературе. Их труды определяют развитие современной квантовой вычислительной техники, термодинамики черных дыр, теории цепей. Именно израильтяне основали такие компании, как «Паккард Белл», «Оракл», «Сэн-диск», «Аками», «Меркурий интерактив», «Чекпойнт», Ай-си-кью.

– Ты несешь полный вздор, – устало произнес Фади.

– Да, для тебя это вздор. Потому что ты умеешь только разрушать. А эти люди создали жизнь для себя, для своих детей, для детей своих детей. Вот образец, которому нужно следовать. Оглянись назад, помоги своему народу, дай ему образование, позволь добиться чего-нибудь в жизни.

– Да ты просто спятил! – в бешенстве воскликнул Фади. – Этому не бывать! Никогда! Кончено!

Он рубанул воздух рукой. В ней было зажато сверкающее лезвие, которое рассекло Омару горло от уха до уха.

Бросив напоследок еще один взгляд на маниакально ухмыляющееся лицо Николсона, Мута ибн Азиз прошел следом за Омаром в необъятную ванную, отделанную розовым мрамором, напоминавшим, на его взгляд, освежеванную плоть. Омар был там, сидел на стуле, который поставил в ванну Мута. Склонившись над Омаром, Фади изучал его лицо, словно стараясь запечатлеть его в памяти. В предсмертных судорогах Омар зацепил ногой ящичек с гримом, опрокинув его. Повсюду валялись баночки, разбитые флаконы, накладки. Хотя это теперь не имело значения.

– У него такой печальный вид, он как-то весь съежился, сжался, – заметил Мута.

– Он уже вне печали, – возразил Фади. – Он вне боли и радости.

Мута заглянул в остекленевшие глаза Омара. Расширившиеся в смерти зрачки были неподвижны.

– Ты сделал его. Так чисто, так аккуратно.

Фади присел на край ванны. Поколебавшись мгновение, Мута поднял с кафельного пола электрическую машинку для стрижки волос. Фади закрепил на стене с помощью присосок зеркало. Глядя в него, внимательно следя за каждым движением Муты, он стал смотреть на то, как его стригут.

Когда работа была закончена, Фади встал. Он изучил свое отражение в зеркале над раковиной, затем снова перевел взгляд на Омара. Фади повернулся к зеркалу боком, и Мута развернул голову Омара так, чтобы была видна та же сторона. Затем другая.

– Вот здесь еще немного… – Фади указал себе на макушку, – …там, где Омар уже начал лысеть.

Удовлетворившись стрижкой, он стал мастерить себе нос Омара, его неровный прикус с чуть выступающими передними зубами, удлиненные мочки ушей.

Вдвоем они сняли с Омара форменную одежду, носки, ботинки. Фади не забыл и нижнее белье, надев его на себя в первую очередь. Необходимо было добиться полной достоверности.

– Ла ила ил-алла.[164] – Мута ухмыльнулся. – Теперь ты вылитая копия этого пакистанца-слуги.

Фади кивнул.

– В таком случае пора.

Пройдя через номер, он взял поднос, принесенный Омаром. Выйдя в коридор, Фади спустился на первый этаж на служебном лифте. Достав портативный экран, он вывел на него план гостиницы. На то, чтобы отыскать помещение, где находились выключатели систем вентиляции и кондиционирования, электроснабжения и пожаротушения, ему потребовалось меньше трех минут. Проникнув внутрь, Фади вскрыл панель выключателей системы пожаротушения и заменил провода, относящиеся к пятому этажу. На первый взгляд цветная маркировка проводов покажется правильной, однако на самом деле автоматические огнетушители пятого этажа теперь были отключены.

Фади вернулся на пятый этаж тем же путем, каким уходил. На втором этаже в служебный лифт вошла горничная, и он обратился к ней, старательно подражая голосу Омара. Горничная вышла на четвертом этаже, ничего не заподозрив.

Возвратившись в номер Сильверов, Фади прошел в ванную. Из нижнего ящика шкафчика он достал маленький баллончик с пульверизатором и две металлические канистры с дисульфидом углерода. Содержимое одной канистры Фади вылил на гостеприимно раздвинутые колени Омара, и тотчас же воздух наполнился запахом тухлых яиц. Пройдя в спальню, он полил из второй канистры пол под окном, где оканчивалась кромка тяжелых штор. После чего Фади побрызгал на шторы из баллончика веществом, которое превратило ткань из негорючей в легковоспламеняющуюся.

Вернувшись в гостиную, Фади спросил:

– У тебя есть все, что нужно?

– Я ничего не забыл, Фади.

Нырнув в ванную, Фади поджег катализатор. В адском пекле горящего катализатора от трупа не останется буквально ничего – ни костей, ни плоти, которые можно было бы опознать. Затем под пристальным взглядом Муты Фади запалил снизу шторы, и они быстро вышли из номера. В коридоре они сразу же расстались: Мута ибн Азиз направился к лестнице, а Фади снова воспользовался служебным лифтом. Две минуты спустя он вышел из боковой двери: у Омара перекур. Через сорок три секунды к нему присоединился Мута.

Они едва успели свернуть с Двадцатой улицы на Эйч-стрит, под защиту массивных зданий университета имени Джорджа Вашингтона, как с громоподобным ревом из окна пятого этажа гостиницы вырвалось пламя, спешащее охватить все три комнаты номера люкс Сильверов.

Они шли по улице под аккомпанемент криков, голосов, нарастающего воя сирен. В ночной темноте расцветало мерцающее багровое зарево, пышущее жаром, – зловещие отсветы катастрофы и смерти.

Фади и Муте ибн Азизу это зрелище было очень хорошо знакомо.

Казалось, на противоположном конце земного шара, в совершенно другом мире, вдали от роскоши и международного терроризма, Северо-восточный сектор жил своей собственной жизнью. Здесь зрели свои, домашние катастрофы, порожденные нищетой, беспросветной бедностью, полным отсутствием гражданских прав – токсическими составляющими бытия, так хорошо знакомого Фади и Муте ибн Азизу.

Вся территория принадлежала бандам; сильные и лишенные морали промышляли наркотиками и азартными играми. Ни одной ночи не проходило без стычек противоборствующих группировок, выясняющих между собой отношения, без перестрелок и бушующих пожаров. Ни один полицейский не осмеливался появиться здесь без мощного вооруженного прикрытия. То же самое относилось и к патрульным машинам, экипаж которых без исключения состоял из двух человек; иногда, в особенно кровавые ночи или в полнолуние, экипаж увеличивался до трех и даже до четырех копов.

Борн и Сорайя неслись по этим зловещим улицам, погруженным в темноту. Оглянувшись, Борн уже второй раз заметил сзади черный «Камаро».

– Мы подцепили «хвост», – бросил он через плечо.

Сорайя даже не потрудилась обернуться.

– Это «Тифон».

– А ты откуда знаешь?

Сквозь вой ветра Борн услышал характерный металлический щелчок выкинутого лезвия. Острие прижалось к его горлу.

– Остановись у обочины, – произнесла ему в ухо Сорайя.

– Да ты с ума сошла! Убери нож.

Она лишь сильнее вдавила лезвие в кожу.

– Делай, как говорю.

– Не надо, Сорайя.

– Это тебе нужно подумать о том, что ты наделал.

– Я понятия не имею, о чем ты…

Сорайя с силой ткнула его в спину.

– Черт побери, остановись же!

Борн послушно сбросил скорость. Черный «Камаро» с ревом приблизился к нему слева, прижимая к тротуару. Сорайя с удовлетворением отметила это, но тут Борн с силой вонзил большой палец в нервный узел у нее на внутренней стороне запястья. Ее рука непроизвольно раскрылась, Борн подхватил выпавший нож за рукоятку, закрыл его и убрал в карман.

«Камаро», действуя строго по инструкции, обогнал мотоцикл и встал под углом к тротуару, перегораживая дорогу. Пока машина еще качалась на рессорах, открылась передняя правая дверь, и оттуда выскочил вооруженный агент. В этот момент Борн выкрутил руль. Двигатель взревел, и мотоцикл рванул вправо, через выжженную лужайку, скользнув в узкий переулок между двумя домами.

Сзади послышались крики, звук захлопнувшейся двери, сердитый рев «Камаро», но все это было бесполезно. Переулок оказался слишком узким для машины. Она не могла преследовать мотоцикл. Конечно, можно было попытаться перехватить его с противоположной стороны, но у Борна имелся ответ и на это. Эта часть Вашингтона была ему прекрасно знакома, и он мог поспорить, что его преследователи очутились здесь в первый раз.

С другой стороны, ему приходилось иметь дело с Сорайей. Хоть он и отобрал у нее нож, молодая женщина по-прежнему могла использовать в качестве оружия все части своего тела. Что она и сделала, с максимальной экономией движений и эффективностью. Сорайя воткнула кулаки Борну в почки, заколотила его локтем по спине и даже попыталась выцарапать ему глаз большим пальцем, несомненно желая расквитаться за то, что произошло с беднягой Тимом Хитнером.

Все эти нападки Борн переносил с угрюмым стоицизмом, по возможности отбиваясь от Сорайи, при этом не забывая управлять мотоциклом, который ракетой несся вперед, зажатый с двух сторон грязными стенами. Наиболее частыми препятствиями, которые ему приходилось объезжать на полной скорости, были мусорные баки и валяющиеся на земле пьяные.

Вдруг впереди, в конце переулка появились трое подростков. Двое зловеще размахивали бейсбольными битами. Третий, стоявший чуть сзади, направил на приближающийся мотоцикл пистолет.

– Держись! – крикнул Сорайе Борн.

Почувствовав, как молодая женщина крепко обвила его руками за талию, он откинулся назад, резко смещая центр тяжести, и одновременно до отказа выкрутил ручку газа. Переднее колесо мотоцикла оторвалось от земли. Они понеслись на бандитов, словно вставший на задние лапы лев, готовый броситься на добычу. Борн услышал звук выстрела, однако корпус мотоцикла был надежной защитой. И тотчас же они оказались в самой гуще врагов. Выхватив биту из рук юнца слева, Борн ударил ею по руке третьего бандита, и пистолет отлетел в сторону.

Мотоцикл выскочил из переулка. Борн наклонился вперед, опуская его на два колеса как раз вовремя, чтобы сделать крутой поворот направо, на улицу, заполненную мусором и бродячими собаками, которые лаем проводили с ревом промчавшийся мимо «Харлей-Дэвидсон».

– Ну а теперь можно выяснить… – начал было Борн.

Он так и не закончил. Сорайя обвила ему рукой гортань, стискивая ее удушающей хваткой.

Глава 5

– Будь ты проклят, будь ты проклят, будь ты проклят! – твердила Сорайя, словно заклинание.

Борн с трудом ее слышал, слишком поглощенный тем, чтобы остаться в живых. Мотоцикл несся по пустынной улице на скорости сто километров в час, причем, как выяснилось, по встречной полосе. Ему удалось увернуться от мчащегося под оглушительный сигнал клаксона «Форда», водитель которого обложил его последними ругательствами. Но при этом мотоцикл зацепил «Линкольн», стоявший у противоположной обочины. Он отскочил, оставив на переднем бампере длинную царапину. Гортань Борна, практически полностью пережатая удушающим захватом Сорайи, пропускала в легкие самое минимальное количество воздуха. Перед глазами у него начинали мелькать звезды, и он то и дело отключался на несколько микросекунд.

И тем не менее Борн осознал, что «Линкольн» ожил и, резко развернувшись на месте, помчался вдогонку за мотоциклом. А впереди надвигался огромный грузовик, перегородивший собой почти всю улицу.

Резко рванув вперед, «Линкольн» поравнялся с мотоциклом. Непроницаемо-черное стекло опустилось, и показалось круглое лицо негра, извергающего отборные проклятия. Затем появилось ненасытное дуло обреза ружья.

– Я тебе покажу, твою мать!

Но прежде, чем круглолицый успел нажать на спусковой крючок, Сорайя выбросила вверх левую ногу. Мысок ботинка попал по дулу ружья. Оно резко дернулось вверх, и заряд дроби ушел в кроны деревьев, которыми была обсажена улица. Воспользовавшись этим, Борн дал полный газ и понесся прямо навстречу огромному грузовику. Увидев этот самоубийственный маневр, водитель запаниковал и выкрутил руль в сторону, одновременно переключаясь на пониженную передачу и нажимая что есть силы на тормоз. Протестующе взвыв, грузовик пошел юзом, встав поперек дороги.

Сорайя, увидев стремительно приближающуюся смерть, закричала по-арабски. Отпустив шею Борна, она снова крепко обвила его руками за талию.

Борн закашлял, наполняя горящие легкие сладостным воздухом, свесился вправо и заглушил двигатель за мгновение до столкновения с грузовиком.

Крик Сорайи оборвался на середине. Упав набок, мотоцикл, в облаке искр и капель крови из разодранной правой ноги Борна, проскользнул между бешено вращающимися осями грузовика.

Оказавшись с противоположной стороны, Борн оживил двигатель и, использовав момент инерции и совокупный вес их тел, вернул мотоцикл в вертикальное положение.

Сорайя, слишком оглушенная, чтобы тотчас же возобновить атаку, пробормотала:

– Остановись! Пожалуйста, остановись…

Борн пропустил ее слова мимо ушей. Он знал, куда ехать.

Директор ЦРУ принимал у себя в кабинете Мэттью Лернера, пришедшего с докладом об обстоятельствах бегства Хирама Севика и его бурных последствиях.

– Если не считать Хитнера, – говорил Лернер, – потери минимальные. У двух агентов ссадины и порезы – один также получил легкую контузию при взрыве. Еще один агент пропал без вести. «Птичка» на земле получила минимальные повреждения, – он имел в виду вертолет, – а та, что висела в воздухе, вообще не пострадала.

– Это же было людное место, – сказал Старик. – Там же в этот час полно народу, твою мать.

– О чем только думал Борн, черт бы его побрал, когда выводил Севика на улицу?

Директор поднял взгляд на портрет президента, висящий на стене. Напротив висел портрет его предшественника. «Твой портрет напишут только тогда, когда тебя самого повесят сушиться», – мрачно подумал он. Годы давили на него, и бывали дни – как, например, сегодня, – когда он ощущал вес каждой песчинки из песочных часов, медленно, но необратимо хоронивших его. Великан Атлас с поникшими плечами.

Порывшись в бумагах, директор достал один листок.

– Звонил директор Федерального бюро, мать-перемать, расследований. – Его взгляд сверлил Лернера насквозь. – И знаешь, Мэттью, что они хотели? Они хотели знать, могут ли они чем-либо нам помочь. Как тебе это нравится? Лично я просто без ума от восторга. Затем позвонил президент и тоже спрашивал, что за чертовщина происходит, не напали ли на нас террористы и не пора ли ему направляться в «страну Оз». – Еще одно название Защищенного центра управления, глубоко запрятанного укрытия, откуда президент и его аппарат могут руководить страной во время полномасштабного кризиса. – Я заверил его, что все находится под контролем. Но теперь этот же самый вопрос я задаю тебе, и, видит бог, мне нужен исчерпывающий ответ.

– В конечном счете, все возвращается к Борну, – сказал Лернер, читая составленные наспех замечания, которые помощник сунул ему в руку прямо перед тем, как он отправился к директору. – Однако новейшая история ЦРУ пестрит случаями сумятиц и катастроф, в центре которых почему-то неизменно оказывается Джейсон Борн. Мне очень больно говорить это, но я вас предупреждал, что всего этого удалось бы избежать, если бы Мартин Линдрос оставался здесь. Мне известно, что в свое время он был хорошим оперативным агентом, но то было давно. Административные заботы быстро ослабляют звериное чутье. У Линдроса была своя епархия. Кто будет заведовать ею, если он погибнет? Провал с Севиком явился прямым следствием того, что «Тифон» остался без руководителя.

– Да знаю я все это, черт возьми! Я рву на себе волосы при мысли, что поддался на уговоры Мартина. И началось: сначала одна за другой катастрофы на Рас-Дашане, затем вот это. По крайней мере, на этот раз Борну не удастся исчезнуть.

Лернер покачал головой.

– Но меня не покидает тревога, достаточно ли будет одного этого.

– Что ты хочешь сказать?

– Существует очень большая вероятность, что Борн приложил руку к бегству Севика.

Брови Старика сошлись вместе.

– У тебя есть доказательства?

– Сейчас как раз работаю над этим, – ответил Лернер. – Но все сходится. Побег был подготовлен заранее. Подручным Севика требовалось только, чтобы его выпустили из клетки, и Борн тут им очень помог. Что-что, а если он берется за какое-то дело, его можно считать сделанным, это мы уже давно уяснили.

Старик с силой хлопнул ладонью по столу.

– Если это Борн стоит за побегом Севика, даю слово, что я сдеру с него кожу с живого!

– О Борне я позабочусь.

– Терпение, Мэттью. Пока что он нам нужен. Мы должны вернуть Мартина Линдроса, и тут Борн – наша единственная надежда. Оперативный отдел долго размышлял и в конце концов отправил следом за «Скорпионом-1» «Скорпион-2», и в результате мы потеряли обе группы.

– Я уже говорил, что, задействовав свои связи, смогу собрать небольшую команду…

– Вольных стрелков из числа бывших сотрудников Управления национальной безопасности, которые сейчас работают в частных компаниях. – Директор ЦРУ покачал головой. – Эта идея была мертворожденной. Я никогда не дам свое согласие на то, чтобы такая чувствительная операция была поручена банде наемников, людей, которых я не знаю, которые мне не подчиняются.

– Но Борн – проклятие, вы же знакомы с его прошлым, и вот сейчас история повторяется снова. Он делает то, черт побери, что считает нужным, тогда, когда это его устраивает, а на все остальное ему плевать.

– Каждое твое слово – истинная правда. Лично я терпеть не могу этого человека. Он олицетворяет собой все то, что меня научили считать смертельной угрозой такой организации, как ЦРУ. Но я твердо знаю одно: Борн предан тем, к кому привязан. А Мартин один из них. Если кто-то и может найти и вернуть его, то только Борн.

В этот момент распахнулась дверь, и в кабинет просунула голову Анна Хельд.

– Сэр, у нас возникли внутренние проблемы. Меня лишили допуска. Я звонила в службу электронной безопасности, и мне ответили, что это не ошибка.

– Совершенно верно, Анна. Это часть реорганизационного плана, предложенного Мэттью. Он решил, что для той работы, которую я тебе поручаю, высшая степень допуска не нужна.

– Но, сэр…

– Техническому персоналу требуется допуск к одним документам, – остановил ее Лернер. – Оперативным работникам – к другим. Все чисто и аккуратно, и никаких двусмысленностей. У вас еще есть какие-нибудь вопросы, мисс Хельд?

Анна была в бешенстве. Она посмотрела было на Старика, но сразу же поняла, что с этой стороны помощи ждать нечего. В его молчании, в его согласии Анна увидела предательство тех взаимоотношений, которые она выковывала так долго и с таким трудом. Она была полна решимости защищать себя, но понимала, что сейчас не время и не место для этого.

Анна уже собиралась закрыть дверь, но тут у нее за спиной появился курьер из оперативного отдела. Обернувшись, она взяла у него листок бумаги и снова повернулась к директору.

– Сэр, только что пришли данные на пропавшего агента, – сказала она.

Настроение директора ЦРУ существенно ухудшилось за последние несколько минут.

– Кто это? – резко спросил он.

– Сорайя Мор, – ответила Анна.

– Вот видите, – неумолимо промолвил Лернер, – еще одна из тех, кто был выведен из-под моей юрисдикции. Ну как я могу заниматься своим делом, когда те, кто мне совершенно не подчиняется, постоянно откалывают какие-то штучки? Все это напрямую связано с Линдросом, сэр. Если вы поручите мне командование «Тифоном» до тех пор, пока его не найдут или не будет подтверждена его гибель…

– Сорайя вместе с Борном, – сказала своему боссу Анна Хельд, прежде чем Лернер успел произнести еще хоть слово.

– Проклятие! – взорвался директор ЦРУ. – Как, черт побери, такое произошло?

– Похоже, никто не знает, – ответила Анна.

Директор ЦРУ поднялся из-за стола, его лицо побагровело от ярости.

– Мэттью, я тоже считаю, что «Тифону» нужен временный руководитель. И сейчас этим человеком будешь ты. Иди без промедления займись этим делом.

– Останови мотоцикл! – крикнула Борну в ухо Сорайя.

Тот покачал головой:

– Мы еще не успели далеко…

– Быстро. – Она приставила ему к горлу лезвие ножа. – Я не шучу.

Свернув в переулок, Борн подъехал к тротуару и опустил подножку. Они слезли с мотоцикла, и он повернулся к молодой женщине.

– Итак, черт побери, что происходит?

Ее глаза горели едва сдерживаемой яростью.

– Ты убил Тима, сукин сын!

– Что? Ну как ты могла подумать…

– Это ты предупредил дружков Севика, куда его приведешь.

– Ты с ума сошла?

– Да? Это ведь ты предложил вывести Севика из камеры. Я пыталась тебя остановить, но…

– Я не убивал Хитнера.

– Тогда почему ты стоял на месте, когда его расстреляли?

Борн промолчал, потому что у него не было ответа на этот вопрос. Он вспомнил, что в тот момент его мучили какой-то звук и – он потер лоб – сводящая с ума головная боль. Сорайя права. Бегство Севика, смерть Хитнера. Как он мог допустить все это?

– Побег Севика был тщательно спланирован, и момент времени был выбран самый подходящий. Но как такое могло быть? – говорила Сорайя. – Откуда подручные Севика узнали, где он будет находиться? Как могли они это узнать, если только ты их не предупредил? – Она покачала головой. – Мне следовало бы внимательнее прислушиваться к рассказам о твоих художествах. Во всем управлении были всего двое, кого ты мог водить за нос: один мертв, а другой пропал без вести. Определенно, тебе нельзя доверять.

Сделав над собой усилие, Борн вернулся к реальности.

– Существует еще одна возможность.

– Это было бы очень неплохо.

– Я никому не звонил ни пока мы находились в тюрьме, ни когда вышли на улицу…

– Ты мог подать знаки рукой – мало ли что.

– Ты права насчет способа, но ошибаешься относительно посланника. Помнишь, как Севик зажег спичку?

– Ну как можно такое забыть? – с горечью произнесла Сорайя.

– Это был последний сигнал ждущему «Хаммеру».

– Как раз об этом я и говорю: «Хаммер» уже ждал. Ты знал об этом, потому что сам все подстроил.

– Если это моих рук дело, зачем мне рассказывать тебе об этом? Задумайся, Сорайя! Ты позвонила Хитнеру и предупредила его о том, что мы выходим на улицу. Это Хитнер связался с подручными Севика.

Ее смех был резким и презрительным.

– И что, затем один из подручных Севика пристрелил Тима? Зачем, черт возьми, это понадобилось?

– Для того, чтобы полностью замести следы. Хитнер мертв, и теперь можно не опасаться, что его возьмут в оборот и заставят говорить.

Сорайя упрямо тряхнула головой:

– Я уже давно знала Тима. Он не предатель.

– Как правило, Сорайя, именно такие и оказываются виновными.

– Замолчи!

– Быть может, он стал предателем не по своей воле. Быть может, его каким-то образом вынудили к этому.

– Не говори больше ни одного слова про Тима. – Она угрожающе взмахнула ножом. – Ты просто пытаешься спасти свою шкуру!

– Послушай, ты абсолютно права в том, что бегство Севика было спланировано заранее. Но я понятия не имел, где он содержится, – черт возьми, я даже не знал, что у вас в руках вообще кто-то есть, пока ты сама не сказала мне об этом за десять минут до того, как проводить меня к Севику.

Эти слова стали для Сорайи холодным душем. Она как-то странно посмотрела на Борна – это был тот самый взгляд, которым она встретила его, когда впервые увидела его в центре «Тифона».

– Если бы я был твоим врагом, зачем стал бы спасать тебя во время взрыва?

Молодую женщину охватила дрожь.

– Я и не притворяюсь, что у меня есть ответы на все вопросы…

Борн пожал плечами.

– Раз ты сама еще не определилась, наверное, мне не стоит еще больше сбивать тебя с толку правдой.

Сорайя сделала глубокий вдох, широко раздувая ноздри.

– Я не знаю, чему верить. С того самого момента, как ты пришел в «Тифон»…

Молниеносным движением Борн вскинул руку, разоружая ее. Сорайя широко раскрыла глаза, увидев, как он возвращает ей нож, протягивая его рукояткой вперед.

– Если бы я был твоим врагом…

Она долго смотрела на нож, затем, переведя взгляд на Борна, взяла его и сунула в неопреновые ножны сзади на поясе.

– Ну хорошо, итак, ты не враг. Но и Тим не был врагом. Обязательно должно быть какое-то другое объяснение.

– В таком случае мы найдем его вместе, – сказал Борн. – Мне нужно обелить свое имя, тебе – имя Хитнера.

– Дай мне свою правую руку, – попросила его Сорайя.

Схватив Борна за запястье, она перевернула его руку ладонью вверх. Затем другой рукой прижала лезвие плоской стороной к кончику указательного пальца Борна.

– Не двигайся.

Одним умелым движением она двинула лезвие вперед, вдоль кожи. Но вместо капельки крови на пальце появился крошечный овал из полупрозрачного материала, настолько тонкий, что Борн его не замечал и не чувствовал.

– Ну, вот и все. – Сорайя показала Борну овал в ярком свете уличного фонаря. – Эта штуковина называется НЭМ. Согласно заверениям ребят из ДАРПА,[165] наноэлектронный маячок. Это устройство создано на основе нанотехнологий – оно состоит из микроскопических серверов. Именно с помощью него я так легко выследила тебя на вертолете.

У Борна еще тогда мелькнула мысль, как вертолету ЦРУ удалось настолько быстро выйти на него, но он предположил, что летчик сначала заметил характерный силуэт «Хаммера». Он задумался: теперь ему отчетливо припомнилось, как странно посмотрел на него Тим Хитнер, протягивая страничку с расшифровкой телефонного разговора Севика. Вот каким образом ему закрепили НЭМ.

– Сукин сын! – Борн проследил за тем, как Сорайя бросила НЭМ в маленькую пластмассовую баночку и завинтила крышку. – Значит, за мной собирались следить до самого Рас-Дашана, не так ли?

Сорайя кивнула:

– Приказ директора ЦРУ.

– А я-то поверил его обещанию не сажать меня на поводок! – с горечью промолвил Борн.

– Теперь ты спущен с поводка.

Он кивнул.

– Благодарю.

– Как насчет того, чтобы отплатить мне за эту услугу?

– И каким же образом?

– Позволь мне помочь тебе.

Борн решительно покачал головой.

– Если ты действительно хорошо меня знаешь, тебе должно быть известно, что я работаю в одиночку.

Казалось, Сорайя собиралась что-то сказать, но затем передумала.

– Послушай, как ты сам сказал, со Стариком ты уже на ножах. Тебе понадобится кто-то внутри. Кто-то, кому ты можешь полностью доверять. – Она шагнула к мотоциклу. – Потому что тебе известно так же хорошо, как то, что мы сейчас стоим здесь, что Старик найдет способ хорошенько оттрахать тебя отсюда и до завтра.

Глава 6

Ким Ловетт смертельно устала. Больше всего на свете ей хотелось вернуться домой, к мужу, с которым она не прожила еще и шести месяцев. Он совсем недавно переехал в тот район, где они жили, и еще не успел завести там знакомых, поэтому ему было особенно тяжело переживать частые разлуки, обусловленные работой его молодой жены.

Усталость Ким была непреходящей. Отдел расследования пожаров округа Колумбия не знал, что такое нормированный рабочий день и выходные. В результате такие следователи, как Ким, умные, опытные и знающие свое дело, вызывались на работу в любое время дня и ночи, подобно хирургам в зоне вооруженного конфликта.

Ким позвонили из Пожарного управления округа Колумбия, когда у нее выдалась короткая передышка в однообразной рутине бумажной работы, связанной с расследованием бесконечной череды поджогов, – в одну из тех немногих минут за последние несколько недель, когда она позволила себе подумать о своем муже, представить себе его широкие плечи, сильные руки, запах его обнаженного тела. Сладостные мечты длились недолго. Захватив чемоданчик с инструментами и принадлежностями, Ким поспешила к гостинице «Конститьюшен».

Она включила сирену, и дорога от пересечения Вермонт-авеню и Одиннадцатой улицы до северо-восточного угла Двадцатой улицы и Ф-стрит заняла не больше семи минут. Здание гостиницы было со всех сторон окружено полицейскими и пожарными машинами, но к этому времени пожар уже был полностью побежден. Из зияющей раны в конце пятого этажа струилась вода. Кареты «Скорой помощи», приехав, тотчас же уехали, и вокруг царила нервная, хрупкая атмосфера тлеющих углей и схлынувшего адреналина, говоря словами отца Ким.

Брандмейстер О'Грейди уже ждал ее. Выйдя из машины, Ким показала свое удостоверение и прошла за оцепление.

– Здравствуйте, Ловетт, – проворчал О'Грейди.

Это был крупный, грузный мужчина с короткой щеткой непокорных светлых волос и ушами, формой и размерами напоминающими два толстых ломтя свиной вырезки. Его печальные водянистые глаза настороженно наблюдали за Ким. Брандмейстер принадлежал к тому большинству, которое считало, что женщинам не место в пожарном управлении.

– Что мы имеем?

– Взрыв и пожар. – О'Грейди указал подбородком на зияющую рану.

– Никто из наших не погиб, не пострадал?

– Нет, но спасибо за то, что поинтересовались. – О'Грейди вытер лоб грязным бумажным полотенцем. – Однако по крайней мере один погибший есть – предположительно постоялец номера люкс, хотя по тем крохотным фрагментам, которые мне удалось обнаружить, уверяю вас, установить его личность будет невозможно. Кроме того, полицейские доложили, что пропал один из сотрудников. Для такого зрелищного фейерверка это немного, так что, можно считать, все обошлось благополучно.

– Вы сказали, предположительно постоялец.

– Совершенно точно. Пламя было необычайно жарким, и сражаться с ним было дьявольски нелегко. Вот почему мы обратились в ОРП.

– Есть какие-нибудь мысли насчет того, что вызвало взрыв? – спросила Ким.

– Ну, можно точно сказать, что это был не паровой котел, мать его так, – отрезал брандмейстер. Он шагнул к Ким, и от него повеяло запахом углей и горелой резины. Когда О'Грейди заговорил снова, его голос был тихим, деловым: – У вас будет около часа, после чего полиция передаст все Управлению внутренней безопасности. А вы сами знаете, что произойдет, когда эти ребята начнут топтаться на месте преступления.

– Я все поняла, – кивнула Ким.

– Вот и хорошо. Поднимайтесь наверх. Следователь Овертон ждет вас.

Он удалился вперевалочку, широко расставляя ноги.

В вестибюле гостиницы суетились полицейские и пожарные. Полицейские, устроившись в разных углах, образовав там центры притяжения, брали показания у сотрудников и постояльцев. Огнеборцы тащили свое снаряжение по почерневшему от копоти мраморному полу. Здесь царила атмосфера беспокойства и отчаяния, какая бывает в переполненном вагоне метро, застрявшем в тоннеле.

Поднявшись на лифте, Ким вышла в обгорелый и изуродованный коридор пятого этажа, где, кроме нее, не было больше ни одной живой души. На пороге сгоревшего номера она нашла Овертона, сутулого следователя с вытянутым печальным лицом, который, прищурившись, изучал свои записи.

– Черт побери, что здесь произошло? – спросила Ким, представившись. – Есть какие-нибудь мысли?

– Возможно. – Следователь Овертон раскрыл блокнот. – В угловом номере люкс проживали Яков и Лев Сильверы. Братья. Торговцы бриллиантами из Амстердама. Они вернулись в гостиницу приблизительно в семь сорок пять. Это известно достоверно, потому что братья остановились на пару слов с дежурным администратором… – он перевернул страницу, – …по имени Томас. Один из них заказал бутылку шампанского, чтобы отметить какое-то событие. Больше Томас их не видел. Он клянется, что из гостиницы они не выходили.

Они прошли в номер.

– Вы можете сказать, что вызвало взрыв? – спросил Овертон.

– Именно ради этого я и пришла сюда.

Натянув перчатки из латекса, Ким принялась за работу. Прошло двадцать минут, в течение которых она исследовала эпицентр взрыва, а затем двинулась по концентрическим окружностям от него. Как правило, она исследовала образцы ковровых покрытий: если используется катализатор, скорее всего, это бывает какая-нибудь легковоспламеняющаяся жидкость на основе углеводородов, такая как скипидар, ацетон, лигроин или что-либо подобное. Два красноречивых признака: жидкость просочится в толщу ковра и даже достигнет основы. Кроме того, обязательно будет то, что в просторечии называется «пустотой» – сокращением от газовой хроматографии пустого пространства, метода, позволяющего уловить признаки выделявшихся при горении катализатора газов. Поскольку каждое вещество оставляет свой неповторимый «отпечаток пальца», с помощью «пустоты» можно определить не только то, использовался ли катализатор, но и, если использовался, какой именно.

В данном случае, однако, пламя было такой силы, что оно сожрало и ковер, и основу. Неудивительно, что О'Грейди и его людям пришлось так помучиться.

Ким внимательно изучала каждый кусочек металла, каждую щепочку. Открыв чемоданчик, она подвергла обгоревшие частицы мириадам тестов. Остальное Ким тщательно собрала в стеклянные емкости, закупорила их герметичными крышками и поместила в пенопластовые ниши в чемоданчике.

– Теперь я могу с полной уверенностью заявить о том, что был использован катализатор, – сказала она, продолжая собирать улики. – Определить, какой именно, можно будет только после того, как я вернусь в лабораторию, но уже сейчас не вызывает сомнений вот что: тут речь идет о чем-то особенном. Высокая температура, степень разрушения…

– Но взрыв… – прервал ее следователь Овертон.

– Я не обнаружила никаких следов взрывчатого вещества, – сказала Ким. – Катализаторы обладают такой точкой воспламенения, что нередко взрываются сами по себе. Но, опять же, точный ответ я смогу дать только после того, как проведу лабораторные исследования.

К этому времени расширяющийся круг увел ее уже достаточно далеко от места взрыва.

Вдруг она откинулась на пятки и спросила:

– Вы выяснили, почему не сработала система пожаротушения?

Овертон полистал блокнот с записями.

– Так получилось, что огнетушители включились на всех этажах за исключением этого. Спустившись в подвал, мы установили, что с системой пожаротушения кто-то поработал. Пришлось вызывать электрика, но окончательный вывод следующий: огнетушители пятого этажа были отключены.

– Значит, все это было подстроено умышленно.

– Яков и Лев Сильверы – евреи. Официант, принесший им шампанское, – тот самый, который исчез, – пакистанец. Вследствие чего я обязан передать ублюдка Управлению внутренней безопасности.

Ким оторвалась от работы.

– Вы подозреваете официанта в том, что он террорист?

Овертон пожал плечами:

– Лично я склоняюсь к тому, что с братьями Сильверами расправились конкуренты, но все же пусть окончательный вывод сделает УВБ.

Ким покачала головой:

– Для простого террориста все это слишком сложно.

– Бриллианты навсегда.

Она поднялась на ноги.

– Давайте взглянем на тело.

– Слово «тело» вряд ли подходит к тому, что у нас есть.

Овертон провел ее в ванную, и они посмотрели на кусочки обугленных костей, разбросанные по фарфоровой ванне.

– Нет даже скелета, – задумчиво произнесла Ловетт. Кивая собственным мыслям, она развернулась на триста шестьдесят градусов. – Итак, перед нами остатки или Якова, или Льва Сильвера. Но где второй брат?

– А он не мог превратиться в пепел, а?

– При такой жаре – вполне возможно, – сказала Ким. – Мне потребуется несколько дней, а то и недель, чтобы перебрать все угли в поисках пепла человеческой плоти. Но опять же не исключено, что я так ничего и не найду.

Понимая, что Овертон уже тщательно прочесал весь номер, она тем не менее сама заглянула в каждый закуток и в каждую щелочку.

Когда они вернулись в ванную, Овертон с беспокойством взглянул на часы.

– Долго еще? У меня совсем нет времени.

Ким забралась в ванну, наполненную кусочками обугленных костей.

– Почему вы так невзлюбили Управление внутренней безопасности?

– Да так. Просто я… – Он пожал плечами. – Я пять раз подавал заявление о приеме в УВБ. И пять раз меня заворачивали. Вот моя ставка в этом деле. Если я покажу, на что способен, в следующий раз меня обязаны будут взять.

Ким ползала по дну ванны со своим оборудованием.

– Здесь также присутствовал катализатор, – наконец сказала она, – как и в комнате. Понимаете, фарфор, который получается при очень высокой температуре, выносит сильное нагревание даже лучше многих металлов. – Она передвинулась на другое место. – Катализаторы тяжелые, поэтому они стекают вниз. Вот почему мы ищем их в основе ковровых покрытий и в щелях деревянного пола. В данном случае катализатор устремился в нижнюю часть ванны. То есть стек в слив.

Ким промокнула содержание слива, проникая все глубже каждой новой губкой, которые доставала из чемоданчика. Вдруг она застыла на месте. Вытащив губку, положила ее в пакет и убрала. Затем направила в отверстие луч ксенонового фонарика.

– Ага, а это у нас что такое?

Ким просунула в слив пассатижи с заостренными губками. Через мгновение вытащила их обратно. Между стальными губками было зажато нечто такое, что показалось Ким и Овертону очень знакомым.

Следователь Овертон наклонился, перевешиваясь через край ванны.

– Это челюсти одного из братьев Сильверов.

Ким внимательно осмотрела их, поворачивая в холодном, проникающем свете фонарика.

– Возможно.

Она нахмурилась. «Опять же возможно, и нет», – мысленно закончила она.

Выкрашенный в оливковый цвет дом на Седьмой улице, в Северо-восточном секторе, внешне ничем не отличался от своих соседей: грязный, старый, отчаянно нуждающийся в новом крыльце. Справа от него торчал остов здания, более или менее сохранившийся, но все остальное давным-давно погибло при пожаре. На покосившейся веранде толпилась группа подростков; из видавшего виды приемника доносились звуки рэпа. Все это освещал одинокий гудящий фонарь, в котором давно уже требовалось заменить лампу.

Как только мотоцикл остановился перед оливковым домом, все как один подростки выскочили из веранды, но Борн приветливо помахал им рукой. Они с Сорайей устало слезли с мотоцикла.

Борн, не обращая внимания на разорванную правую штанину, пропитанную кровью, ткнул кулаком в кулак самого высокого из подростков.

– Ну, как дела, Тайрон?

– Да так, – ответил Тайрон. – Сам знаешь.

– Познакомься, это Сорайя Мор.

Тайрон окинул Сорайю с ног до головы взглядом больших черных глаз.

– Дерон страшно разозлится. Ты должен был прийти один.

– Беру все на себя, – сказал Борн. – С Дероном я все улажу.

В этот момент входная дверь оливкового дома открылась, и на крыльцо вышел высокий стройный красивый мужчина с кожей цвета какао.

– Джейсон, какого черта? – Нахмурившись, Дерон спустился с крыльца и направился к Борну. Он был в джинсах и хлопчатобумажной рабочей рубашке с закатанными рукавами. Его высокомерие граничило с ледяным холодом. – Ты же знаешь порядки. Ты сам установил их, еще когда имел дело с моим отцом. Никто, кроме тебя, не имеет права сюда приходить.

Борн встал между Дероном и Сорайей.

– У меня есть чуть больше двух часов, чтобы успеть на рейс до Лондона, – тихо промолвил он. – Я вляпался в дерьмо по самую шею. И мне нужна помощь, ее и твоя.

Дерон приблизился большими, вялыми шагами. Когда он оказался совсем рядом, Сорайя разглядела, что у него в руке пистолет. И не простой пистолет: «магнум» 357-го калибра.

Увидев, что она непроизвольно отступила назад, Дерон продекламировал на безукоризненном британском английском:

Ах, кто здесь? Друг иль враг, приди ко мне. Скажи, кто победитель: Иорк иль Уорик? К чему вопрос? Израненное тело, И кровь, и слабость – все мне говорит, Что прах свой должен я отдать земле И с гибелью моей – врагам победу.

На что Сорайя ответила:

Взгляни, кто это. – Бой теперь окончен; Друг он иль враг, пускай ему помогут.[166]

– Вижу, вы знакомы с Шекспиром, – улыбнулся Дерон.

– «Король Генрих Шестой», часть третья, в школе одно из моих любимых произведений.

– Но действительно ли окончен бой?

– Покажи ему НЭМ, – попросил Борн.

Сорайя протянула Дерону маленькую пластмассовую коробочку.

Засунув «магнум» за пояс, Дерон протянул руку с изящными длинными пальцами хирурга – или вора-карманника.

– Ага! – У него зажглись глаза. Вытащив маячок, он с любопытством его осмотрел.

– Новейший поводок ЦРУ, – объяснил Борн. – Сорайя выковыряла этого чертенка из меня.

– Сразу видно работу ДАРПА, – заметил он, буквально облизываясь от радости. Больше всего на свете ему нравились новые технологии.

Пока они шли следом за хозяином к оливковому дому, Борн сообщил Сорайе, что Дерон не хирург и не вор-карманник. На самом деле он подделывал картины и в своем ремесле считался одним из лучших в мире. Специализировался Дерон на Вермеере – у него был дар воспроизводить игру света и тени, – но на самом деле он мог воспроизвести буквально все, чем и занимался за астрономические суммы. Но все до одного его клиенты утверждали, что работа Дерона стоит своих денег. Он гордился тем, что все его заказчики остаются довольны.

Проведя своих гостей в дом, Дерон плотно закрыл входную дверь. Сорайя вздрогнула, услышав неожиданно тяжелый металлический лязг. Однако это была не обычная дверь; таковой она лишь казалась снаружи. Изнутри в теплом свете ламп блеснула стальная обшивка.

Молодая женщина огляделась вокруг, пораженная увиденным. Прямо перед ней уходила вверх извивающаяся лестница из тигрового дуба; слева был коридор. Справа находилась просторная гостиная. Полированные деревянные полы были покрыты дорогими персидскими коврами, на стене висели шедевры мировой живописи: полотна Рембрандта, Вермеера, Ван Гога, Моне, Дега и многих других художников. Разумеется, все это были подделки, не так ли? Сорайя с любопытством осмотрела картины, и хотя она не была специалистом, все работы ей очень понравились. Несомненно, если бы она увидела их в музее или на аукционе, у нее не возникло бы сомнений в их подлинности. Сорайя присмотрелась внимательнее. Некоторые из полотен действительно были оригиналами.

Обернувшись, она увидела, что Дерон стиснул Борна в теплых объятиях.

– У меня до сих пор не было возможности поблагодарить тебя за то, что ты пришел на похороны, – сказал Борн. – Для меня это значило очень много. Я знаю, как ты занят.

– Дорогой мой друг, в жизни есть вещи поважнее работы, – печально улыбнулся Дерон, – какой бы неотложной и прибыльной она ни была. – Он подтолкнул Борна к двери. – Но сначала займемся твоей ногой. Поднимись наверх, вторая дверь направо. Ты сам знаешь, что к чему. И приведи себя в порядок. Наверху ты найдешь новые шмотки. – Дерон ухмыльнулся. – У Дерона всегда лучший выбор модной одежды.

Сорайя прошла следом за Дероном по желтому коридору, через просторную кухню в помещение, в котором, судя по всему, когда-то располагалась кладовка. Здесь на шкафчиках, накрытых крышками из нержавеющей стали, стояли компьютеры и различные непонятные электронные приборы.

– Я знаю, что он ищет, – произнес Дерон, разговаривая сам с собой.

Сорайя словно перестала для него существовать. Он принялся методично раскрывать шкафчики и выдвигать ящики, доставая отсюда какой-нибудь предмет, оттуда целую пригоршню.

Молодая женщина, заглянув ему через плечо, была поражена, увидев множество всевозможных носов, ушей и зубов. Протянув руку, она взяла один нос и с любопытством осмотрела его со всех сторон.

– Не беспокойтесь, – заметил Дерон, – все это сделано из латекса и фарфора. – Он взял нечто напоминающее зубной мост. – Однако выглядит очень правдоподобно, вы не находите? – Дерон перевернул мост обратной стороной. – Надо сказать, между протезом и вот этой штукой разницы практически никакой. Все отличие здесь, внутри. У протеза углубление очень небольшое, чтобы надеваться на сточенные зубы. А это, как видите, лишь фарфоровая оболочка, которая надевается на нормальные зубы.

Сорайя не смогла удержаться – она надела латексный нос, и Дерон рассмеялся. Пошарив в другом ящике, он протянул ей новый нос, значительно меньших размеров. Этот действительно подошел лучше. Для большей наглядности Дерон закрепил его с помощью гримерного клея.

– Разумеется, в реальной жизни клей нужно будет использовать другой. И еще придется наложить грим, маскируя края протеза.

– А не возникнет никаких проблем, если, скажем, человек начнет потеть или… не знаю, ну, станет купаться?

– Это вам не косметика от «Шанель», – рассмеялся Дерон. – Для того чтобы ее смыть, нужно воспользоваться специальным растворителем.

Сорайя оторвала накладной нос, и как раз в этот момент вернулся Борн. Рана на ноге была обработана и забинтована; он был в новых брюках и рубашке.

– Сорайя, нам с тобой надо поговорить, – сказал Борн.

Они прошли на кухню и остановились у громадного холодильника из нержавеющей стали, подальше от двери в лабораторию Дерона.

Борн повернулся к молодой женщине.

– В мое отсутствие вы с Дероном мило провели время?

– Ты хочешь сказать, не пытался ли он выкачать из меня какую-нибудь информацию?

– А ты имеешь в виду, просил ли я его это сделать?

– Верно.

– Так вот: не просил.

Сорайя кивнула.

– А он и не пытался.

Она выжидательно умолкла.

– Не буду ходить вокруг да около. – Борн всмотрелся в ее лицо. – Вы с Тимом были близки?

Сорайя отвела взгляд и прикусила губу.

– А тебе какое дело? Для тебя он предатель.

– Сорайя, выслушай меня. Предатель либо я, либо Тим. Я знаю, что это не я.

Ее лицо оставалось подчеркнуто враждебным.

– В таком случае скажи, зачем ты повел Севика на улицу?

– Я хотел, чтобы он вкусил свободы, которой был лишен.

– Вот как? Я тебе не верю.

Борн нахмурился. Не в первый раз после смерти Мари у него мелькнула мысль, не повлияла ли каким-либо образом последняя травма на его способность рассуждать.

– Боюсь, это правда.

– Забудем о том, что я тебе не верю, – отрезала Сорайя. – Как ты собираешься оправдываться перед Стариком?

– Какая разница? Старик терпеть не может вольных стрелков.

Уставившись себе под ноги, молодая женщина покачала головой. Сделав глубокий вдох, она медленно выдохнула.

– Это я порекомендовала Тима в «Тифон», и вот он погиб.

Борн молчал. Он воин, чего она от него ждала? Слез и сострадания? Нет, но разве он умер бы, проявив хоть капельку чувств? Но тут Сорайя вспомнила, что у него самого недавно умерла жена, и ей тотчас же стало стыдно.

Она кашлянула, прочищая горло, однако чувство осталось.

– Мы с Тимом вместе учились в школе. Он был из тех ребят, над которыми вечно смеются девчонки.

– А почему ты над ним не смеялась?

– Я была не такой, как остальные. Я сразу же разглядела, что Тим человек добрый и ранимый. И было еще что-то. – Сорайя пожала плечами. – Тим любил рассказывать о своем детстве; он родился в сельском районе штата Небраска. Для меня это было все равно что слушать рассказы про другую страну.

– Он не подходил для работы в «Тифоне», – резко заметил Борн.

– Он не подходил для оперативной работы, это правда, – так же резко подтвердила Сорайя.

Борн сунул руки в карманы.

– Итак, что все это нам дает?

Сорайя откликнулась на его слова так, словно он кольнул ее острием ее собственного перочинного ножа.

– Что «все это»?

– Мы спасли друг другу жизнь, ты дважды пыталась меня убить. Итоговая черта: мы друг другу не доверяем.

Глаза молодой женщины, большие и влажные от навернувшихся слез, смотрели Борну прямо в лицо.

– Я рассказала тебе про НЭМ, ты привел меня сюда, к Дерону. Тогда что ты понимаешь под доверием?

– При задержании Севика вы его фотографировали? – помолчав, спросил Борн.

Сорайя кивнула, замерев в ожидании завершающего удара. Что сейчас потребует от нее Борн? И что именно нужно от него ей? Разумеется, на этот вопрос ответ у нее был, но настолько болезненный, что она не могла признаться себе самой, не говоря уж о том, чтобы сказать Борну.

– Отлично, свяжись с «Тифоном». Пусть сбросят фотографии на твой сотовый. – Он направился по коридору, и молодая женщина последовала за ним, стараясь шагать в ногу. – Затем попроси сбросить то шифрованное сообщение, которое отобрал у Севика Хитнер.

– Ты забываешь о том, что все ЦРУ до сих пор полностью замуровано. Это относится и ко всем передачам данных.

– Сорайя, ты сможешь достать то, о чем я прошу. Я в тебя верю.

На мгновение у нее в глазах мелькнуло удивление, которое тотчас же бесследно исчезло, точно его не было и в помине. Они вернулись в лабораторию Дерона, Г-образное помещение, образованное из бывшей кухни и кладовки. Художественную мастерскую Дерон устроил наверху, в одной из спален, где было больше света. Сорайя связалась по телефону с «Тифоном». Дерон тем временем сидел за верстаком, изучая НЭМ.

Во время чрезвычайного положения ни один сотрудник «Тифона», за исключением руководителя отдела, не имел доступа к оперативным данным. Сорайя понимала, что ей придется поискать в другом месте, чтобы удовлетворить просьбу Борна.

Услышав голос Анны Хельд, она назвала себя.

– Слушай, Анна, мне нужна твоя помощь.

– Вот как? Ты даже не хочешь открыть, где сейчас находишься!

– Это неважно. Никакая опасность мне не угрожает.

– Что ж, отрадно это слышать. Почему перестал передавать сигналы маячок?

– Не знаю. – Сорайя постаралась сохранить голос ровным. – Быть может, произошел какой-то сбой.

– Поскольку ты по-прежнему вместе с Борном, тебе будет нетрудно это выяснить.

– Ты что, с ума сошла? Так близко к нему я подойти не смогу.

– И тем не менее ты просишь меня об одолжении. Я тебя слушаю.

Сорайя изложила свою просьбу.

Молчание. Наконец:

– Ну почему ты никогда не просишь о чем-нибудь простом?

– С этим я могу обращаться и к другим.

– Тоже верно. – Затем: – Если я на этом попадусь…

– Анна, кажется, у нас есть ниточка, ведущая к Севику, но нам нужна информация.

– Ну хорошо, – сдалась Анна. – Но взамен ты обязательно выяснишь, что произошло с маячком. Мне необходимо будет выдать Старику хоть что-нибудь. Он жаждет крови, и я хочу позаботиться, чтобы это была не моя кровь.

Сорайя задумалась, но так и не смогла ничего придумать. Ей придется выложить Анне что-нибудь более определенное, более правдоподобное.

– Ну хорошо. Надеюсь, мне удастся что-нибудь придумать.

– Вот и отлично. Да, кстати, Сорайя, во всем, что касается нового заместителя директора, я бы на твоем месте держала ухо востро. Лернер недолюбливает Линдроса и терпеть не может «Тифон».

– Спасибо, Анна. Большое спасибо.

– …Готово, – сообщила Сорайя. – Информация успешно перекачана.

Забрав у нее сотовый телефон, Борн передал его Дерону. Тот неохотно оторвался от новой игрушки и, подключив телефон к компьютерной сети, загрузил файлы.

Лицо Севика появилось на одном из множества мониторов.

– Развлекайтесь. – С этими словами Дерон вернулся к изучению НЭМа.

Усевшись в кресло, Борн долго всматривался в фотографии. Он чувствовал, что Сорайя стоит у него за спиной справа. У него возникло – что? – тень воспоминания. Борн потер виски, отчаянно заставляя себя вспомнить, однако лучик света погас, растворившись в темноте. Мысленно выругавшись, он вернулся к изучению лица Севика.

В этом лице было что-то такое – не какая-то конкретная черта, а общее впечатление, – что плавало в сознании Борна тенью невидимой рыбины, скользящей у самой поверхности воды. Он увеличивал одну за другой различные области изображения лица Севика – рот, нос, бровь, висок, уши. Однако ассоциативное воспоминание лишь загонялось в самые глубины сознания. Наконец Борн дошел до глаз – до золотистых глаз. Ему показалось, что в левом есть что-то странное. Увеличив масштаб изображения, он увидел на наружном крае радужной оболочки крошечный полумесяц света. Борн еще больше увеличил масштаб, но это уже был предел разрешения, и изображение стало расплывчатым. Он стал уменьшать масштаб до тех пор, пока сияющий полумесяц снова не стал резким. Он был очень крошечным. Возможно, в нем ничего нет, – это лишь отражение света лампы. Но почему на самом краю радужной оболочки? Если бы свет отражала сама оболочка, это был бы маленький блик ближе к зрачку, там, где поверхность глазного яблока наиболее выпуклая. Однако этот полумесяц расположен с краю, там, где…

Борн беззвучно рассмеялся.

В этот момент у Сорайи зажужжал сотовый телефон. Молодая женщина молча выслушала звонившего, затем сказала Борну:

– Судя по предварительному заключению криминалистов, этот «Хаммер» был доверху набит взрывчаткой.

Борн повернулся к ней.

– Вот почему водитель не отвечал на приказ остановиться.

– Севик и его команда были террористами-самоубийцами.

– Может быть, и нет. – Развернувшись к монитору, Борн указал на светлый полумесяц. – Видишь? Это отражение света от края контактной линзы, которая чуть выступает над поверхностью глазного яблока. А теперь посмотри вот сюда. Обрати внимание на крошечную золотистую точку слева на зрачке. Единственное объяснение этому – у Севика были цветные контактные линзы. – Он пристально посмотрел на Сорайю. – Зачем Севику менять свою внешность, если только на самом деле он вовсе не Севик? – Он подождал ответа. – Сорайя, что скажешь?

– Я думаю.

– Перевоплощение, тщательное планирование, умышленный взрыв бомбы.

– В джунглях, – наконец задумчиво промолвила молодая женщина, – одного хамелеона может разглядеть лишь другой хамелеон.

– Точно, – подтвердил Борн, уставившись на монитор. – Кажется, у нас в руках был не кто иной, как сам Фади.

Еще одна пауза, на этот раз короче. Мозг Сорайи работал так напряженно, что Борн буквально это слышал.

– В таком случае высока вероятность, что Севик не погиб при взрыве, – наконец сказала молодая женщина.

– Я готов на это поспорить. – Борн помолчал. – У него было совсем немного времени, чтобы выбраться из «Хаммера». Я потерял машину из виду только тогда, когда заводил мотоцикл. То есть где-то до пересечения Двадцать третьей улицей с Конститьюшен-авеню.

– Его наверняка поджидала другая машина.

– Это можно проверить, но, если честно, я в этом сомневаюсь, – сказал Борн. Теперь ему стало понятно, почему Фади воспользовался таким заметным «Хаммером». Он хотел, чтобы сотрудники ЦРУ преследовали машину и в конце концов ее окружили. Он хотел нанести максимальный урон. – Фади никак не мог знать заранее, где именно ему потребуется помощь.

Сорайя кивнула.

– Я прикажу прочесать все вокруг, начиная от того места, где «Хаммер» подобрал Фади. – Она уже набрала номер «Тифона». – Две бригады начнут работу немедленно. – Отдав распоряжения, молодая женщина некоторое время молча слушала с мрачным лицом, затем окончила связь. – Джейсон, должна тебе сообщить, что у нас в конторе сгущаются тучи. Директор взбешен бегством Севика. И во всем он винит тебя.

– Естественно, – покачал головой Борн. – Если бы не Мартин, я бы не имел больше никаких дел ни с ЦРУ, ни с «Тифоном». Но Мартин мой друг – он поверил мне, дрался за меня тогда, когда управление жаждало моей крови. И я не отвернусь от него. Однако клянусь, что я последний раз работаю на ЦРУ.

Для Мартина Линдроса тени превратились в нижний край облаков, отраженных в застывших водах озера. Оставалось смутное ощущение боли – такую испытываешь, когда стоматолог сверлит подвергнутый заморозке зуб. Эта боль, где-то у самого горизонта, нисколько не беспокоила Линдроса. Все его внимание было поглощено форелью на крючке его удочки. Намотав леску, он поднял удилище высоко вверх, так что оно изогнулось, словно натянутый лук, затем снова намотал леску. Как и учил его отец. Только так можно вытянуть рыбину, даже самого упорного бойца. Терпение и порядок – и любая рыбина, попавшая на крючок, будет вытащена из воды.

Казалось, тени сгущаются прямо над ним, заслоняя солнце. Усилившаяся прохлада вынудила Мартина Линдроса полностью сосредоточиться на рыбе.

Отец научил Мартина многим вещам, помимо рыбной ловли. Человек незаурядных дарований, Оскар Линдрос в одиночку создал фирму «Волтлайн», со временем превратив ее в ведущую мировую компанию на рынке частных охранных услуг. Клиентами «Волтлайна» были транснациональные конгломераты, деловые интересы которых нередко заставляли их посылать своих сотрудников в самые неспокойные уголки земного шара. И тогда охрану этих людей обеспечивал сам Оскар Линдрос или один из его оперативников, обученных лично им.

Перевесившись через борт лодки, Линдрос видел мелькающую под водой серебристо-радужную спину форели. Да, рыбина была большая. Больше всего того, что он вылавливал до сих пор. Несмотря на метания форели, Линдрос разглядел ее треугольную голову, раскрывающуюся и закрывающуюся костистую пасть. Он потянул удочку, и форель наполовину показалась из воды, обрызгав его с ног до головы.

Еще в молодости у Мартина Линдроса развился интерес к разведке. Можно не говорить, что эта страсть несказанно обрадовала его отца. Поэтому Оскар Линдрос решил научить сына всему тому, что знал сам о своем тайном ремесле. И главным и первостепенным было умение выжить в плену, под пыткой. Оскар Линдрос не переставал твердить сыну, что в этом деле все зависит от сознания. Необходимо научиться полностью отключаться от окружающего мира. Затем нужно научиться отключаться от тех областей головного мозга, которые воспринимают боль. Для этого необходимо выдумать место и время и превратить все это в реальность – такую, какая только может восприниматься всеми пятью органами чувств. В эту реальность надо погрузиться и оставаться в ней столько, сколько потребуется. В противном случае или человека сломают, или он сойдет с ума.

Именно здесь сейчас и находился Мартин Линдрос, именно здесь он и пребывал с тех самых пор, как попал в руки «Дуджи», как его привезли сюда, где теперь дергалось в судорогах его окровавленное тело.

Там, на озере, Линдросу наконец удалось вытащить форель из воды. Рыбина трепыхалась на дне лодки, судорожно раскрывая пасть, уставившись немигающим взглядом на своего пленителя. Нагнувшись, Линдрос вытащил зазубренный крючок из жесткого хряща вокруг пасти. Сколько рыбин он уже поймал с тех пор, как попал на это озеро? Определить это было невозможно, потому что они, очутившись на дне лодки, быстро исчезали; снятая с крючка форель больше не интересовала его.

Насадив на крючок наживку, Линдрос забросил удочку. Надо продолжать в том же духе, надо и дальше ловить рыбу. В противном случае боль, неясное облачко на горизонте, обрушится на него с яростью урагана.

Устроившись в кресле бизнес-класса самолета, совершающего ночной рейс в Лондон, Борн поднял табличку «не беспокоить» и раскрыл полученный от Дерона портативный компьютер, оснащенный расширенной памятью и экраном сверхвысокого разрешения. Жесткий диск был заполнен новыми вещичками, которые смастерил Дерон. Пусть подделка произведений искусств позволяла ему жить безбедно; истинным призванием Дерона было изобретение всевозможных миниатюрных устройств – отсюда его интерес к НЭМу, который сейчас благополучно покоился на дне чемодана Борна.

Дерон снабдил Борна тремя разными паспортами в дополнение к дипломатическому, выданному ЦРУ. На всех этих паспортах Борн выглядел совершенно разным человеком. С собой он взял грим, цветные контактные линзы и прочие атрибуты для изменения внешности, а также пистолет нового поколения, сделанный Дероном из пластмассы, обернутой резиной. По заверениям конструктора, выпущенная из такого пистолета резиновая пуля в кевларовой оболочке при попадании в нужную точку могла остановить бегущего слона.

Борн вывел на экран фотографию Хирама Севика. Сколько еще личин надевал за последние годы этот гений терроризма? Наверняка видеокамеры наблюдения, установленные в общественных местах, неоднократно запечатлевали его лицо, однако он, несомненно, каждый раз выглядел по-другому. Борн посоветовал Сорайе просмотреть все видеозаписи и фотоснимки, сделанные вблизи мест атак террористов «Дуджи» непосредственно до и после них, сверяя лица заснятых на них людей с фотографией Севика, хотя у него и не было почти никакой надежды что-либо обнаружить. Его самого на протяжении многих лет постоянно фиксировали всевозможные камеры наблюдения, однако Борна это нисколько не беспокоило, потому что каждый раз Хамелеон выглядел иначе. Никто не мог обнаружить никакого сходства; он был абсолютно в этом уверен. И то же самое можно сказать про Фади, хамелеона.

Борн долго вглядывался в лицо на экране. Наконец усталость взяла свое, и он заснул…

Мари подходит к нему. Вокруг вымощенные булыжником улицы, обсаженные высокими акациями. В воздухе висит терпкий запах соли, словно неподалеку волнуется море. Влажный ветерок поднимает прядь волос с ушей Мари, и та вьется следом за ней, словно вымпел.

Он обращается к Мари:

– Ты можешь дать мне то, что я хочу. Я в тебя верю. В ее глазах страх, но также мужество и решимость.

Мари выполнит все, о чем он ее просит, невзирая на опасность, – он в этом уверен. Он кивает на прощание, и она исчезает…

Он оказывается на той же самой улице среди развесистых акаций, которую только что вызывал в памяти. Впереди чернеет вода. Затем он спускается вниз, паря в воздухе, словно на парашюте. Он бежит по берегу. Кругом ночь. Слева темнеет цепочка киосков. Он несет… у него в руках что-то есть. Нет, не что-то. Кто-то. Повсюду вокруг кровь, мышцы напряжены. Бледное лицо, глаза закрыты, одна щека лежит у него на левом бицепсе. Он бежит по берегу, чувствуя себя совершенно беззащитным. Он нарушил соглашение, заключенное с самим собой, и поэтому все они умрут: он, тело, которое он держит в своих руках… молодая женщина, вся в крови. Она что-то ему говорит, но он не может разобрать ни слова. Позади него слышится звук бегущих шагов, и у него мелькает мысль, отчетливая, словно луна, повисшая низко над горизонтом: «Нас предали…»

Когда Мэттью Лернер вошел в приемную кабинета директора ЦРУ, Анна Хельд подняла взгляд не сразу. У нее не было никакой срочной работы. Больше того, в настоящий момент у нее не было вообще никакой работы, однако важно было показать Лернеру, что она занята. Мысленно Анна сравнивала приемную кабинета Старика со рвом вокруг замка, а себя саму видела зубастым хищником, плавающим в нем.

Решив, что Лернер прождал достаточно долго, Анна оторвалась от бумаг и холодно улыбнулась.

– Вы говорили, что директор хочет меня видеть.

– На самом деле это я хотела вас видеть. – Встав из-за стола, Анна провела руками по бедрам, разглаживая складки, которые могли образоваться, пока она сидела. Безукоризненно ухоженные ногти сверкнули перламутром. – Не желаете чашечку кофе? – добавила она, направляясь в противоположный угол приемной.

Лернер удивленно поднял брови.

– А мне казалось, что вы, англичане, предпочитаете чай.

Анна открыла дверь, предлагая ему пройти.

– Еще одно из серии ваших заблуждений на мой счет.

В отделанной металлом кабине лифта, спускающегося в столовую ЦРУ, воцарилась тишина. Анна смотрела прямо перед собой, в то время как Лернер, несомненно, ломал голову, что бы это могло означать.

Столовая ЦРУ нисколько не походила на подобные заведения в других правительственных ведомствах. Здесь все звуки были приглушенными, полы застелены толстыми темно-синими коврами. Стены белые, банкетки и кресла обтянуты красной искусственной кожей. Под потолком закреплены акустические перегородки, надежно поглощавшие все звуки, в особенности голоса. По широким проходам между столиками деловито и беззвучно сновали официанты в жилетах. Одним словом, столовая ЦРУ напоминала скорее благородный клуб.

Старший официант, сразу же узнав Анну, проводил ее вместе со спутником к круглому директорскому столику в углу, практически полностью окруженному банкеткой с высокой спинкой. Не успели Анна и Лернер занять места, как принесли кофе, после чего их оставили в полном одиночестве.

Лернер неторопливо помешал сахар в чашечке.

– Итак, что все это означает?

Отпив глоток черного кофе, Анна подержала напиток во рту, словно марочное вино, затем, удовлетворившись вкусом, проглотила его и поставила чашку.

– Пейте, Мэттью. Это настоящий эфиопский кофе. Очень крепкий и насыщенный.

– Напоминаю вам еще об одном моем требовании, мисс Хельд. По именам у нас друг к другу не обращаются.

– Вся проблема крепкого кофе, – продолжала Анна, не обращая внимания на его слова, – заключается в том, что он может быть довольно кислым. Избыток кислоты обратит крепость против самой себя, расстроит всю пищеварительную систему. Кислота даже способна прожечь дыру в стенке желудка. Такой кофе нужно без сожаления выбрасывать.

Лернер откинулся назад.

– То есть? – Он понимал, что она говорит не о кофе.

Анна на мгновение задержала взгляд на его лице.

– Когда вас назначили заместителем директора? Пять, шесть месяцев назад? Перемены всем даются нелегко. Но есть некоторые вещи, которые просто нельзя…

– Переходите ближе к делу.

Она отпила еще один глоток кофе.

– Мэттью, очень нехорошо отзываться о Мартине Линдросе так, как это делаете вы.

– Да? И чем же он такой особенный?

– Если бы вы дольше проработали на своем месте, вы бы об этом не спрашивали.

– Почему мы говорим о Линдросе? Высока вероятность, что его больше нет в живых.

– Этого никто не знает, – отрезала Анна.

– В любом случае, мисс Хельд, мы ведь на самом деле говорим не о его владениях, ведь так?

Не сдержавшись, Анна вспыхнула.

– У вас не было никаких оснований понижать мою степень допуска.

– Что бы вы ни думали о правах, вытекающих из вашей должности, это не так. Вы не более чем одна из обслуживающего персонала.

– Я являюсь правой рукой директора ЦРУ. Если ему требуется какая-то информация, я ее добываю.

– Я перевожу О'Рейли из оперативного отдела. Отныне он будет проводить для Старика все изыскания. – Лернер вздохнул. – Вижу выражение вашего лица. Не принимайте это как личную обиду. Таковы общие требования. Кроме того, если к вам будут относиться по-особенному, остальным сотрудникам это не понравится. А обида порождает недоверие, чего мы не можем допустить ни в коем случае. – Он отодвинул чашку с кофе. – Хотите верьте, мисс Хельд, хотите нет, но управление медленно умирает. На протяжении вот уже многих лет. Ему необходимо сделать клизму. И я и есть эта клизма.

– Мартин Линдрос как раз занимался возрождением управления, – ледяным тоном промолвила Анна.

– Назначение Линдроса было одной из слабостей Старика. То, что предлагал он, было в корне неправильно. – Усмехнувшись, Лернер встал. – Да, и еще одно. Впредь больше никогда меня не обманывайте. Вспомогательному персоналу не позволяется заставлять заместителя директора тратить время на кофе и обмен мнениями.

Ким Ловетт работала в своей лаборатории центрального управления ОРП на Вермонт-авеню. Приближалась решающая стадия тестов. Предстояло перенести остатки твердого вещества, собранного в номере люкс на пятом этаже гостиницы «Конститьюшен», из герметично закупоренных пробирок в газовый хроматограф. Теория гласила следующее: поскольку все известные катализаторы горения являются летучими жидкими углеводородами, выделяющиеся газы нередко остаются на месте пожара в течение нескольких часов. Задача заключается в том, чтобы уловить газы, осевшие в порах твердого вещества, которое было пропитано катализатором: в кусочках обугленного дерева, в ковровых волокнах, в крупицах цементного раствора, выловленных Ким с помощью стоматологической иглы. Затем будет снята хроматограмма всех газов – определяющим фактором станет точка кипения, индивидуальная для каждого вещества. Таким образом будет получен неповторимый «отпечаток пальца» катализатора.

Протыкая длинной иглой крышку каждой пробирки, Ким всасывала газ, образовавшийся над поверхностью твердого вещества, после чего впрыскивала его в цилиндр газового хроматографа, избегая контакта с воздухом. Убедившись в том, что прибор настроен правильно, она щелкнула тумблером, начиная процесс разделения и анализа.

Ким записывала данные о дате, времени и номере исследуемого образца, когда дверь в лабораторию распахнулась. Обернувшись, она увидела следователя Овертона. Он был в болотно-сером плаще и держал в руках два бумажных стаканчика с кофе. Один из них Овертон поставил перед Ким. Та его поблагодарила.

Следователь выглядел еще более угрюмым, чем прежде.

– Какие новости?

Ким с наслаждением пропустила сладкий, обжигающий напиток через рот и горло.

– Через минуту нам будет известно, какой именно катализатор был использован.

– И как это мне поможет?

– По-моему, вы собирались передать это дело в Управление внутренней безопасности?

– Небывалые ублюдки. Сегодня утром двое заявились в кабинет к моему начальнику и потребовали, чтобы я передал им все свои записи, – обиженным тоном произнес Овертон. – Хотя нельзя сказать, что я этого не ждал. Поэтому я загодя приготовил еще один комплект, поскольку я намереваюсь сам расколоть это дело и швырнуть его им в лицо.

Прозвучал сигнал.

– Ну вот и все. – Ким развернулась в кресле. – Результаты готовы. – Она всмотрелась в распечатку, выданную хроматографом. – Дисульфид углерода. – Молодая женщина кивнула. – Очень любопытно. Как правило, при поджогах такой катализатор не используется.

– Тогда почему сейчас был выбран именно он?

– Хороший вопрос. Мое предположение: потому что он при горении выделяет больше тепла и предел взрываемости у него пятьдесят процентов – значительно выше, чем у других катализаторов. – Ким снова развернулась в кресле. – Если помните, я обнаружила следы катализаторов в двух местах – в ванной и под окнами. Это меня заинтересовало, и сейчас у меня есть ответ, чем это было вызвано. Хроматограф выдал мне две разные распечатки. В ванной был использован только дисульфид углерода. Но в другом месте, в спальне под окном, я обнаружила иное вещество, весьма сложное и необычное.

– Какое?

– Это не взрывчатка. Нечто более странное. Мне пришлось провести кое-какие тесты, но в конце концов я пришла к выводу, что речь идет об углеводородном соединении, которое разрушает специальные противопожарные вещества, замедляющие распространение огня. Вот чем объясняется то, что шторы мгновенно занялись пламенем, вот чем объясняется то, что сразу же прогремел взрыв, выбивший стекла. Это обеспечило доступ в комнату кислорода, поддерживающего горение, а в сочетании с отключенной системой пожаротушения максимальный ущерб от пожара за минимальное время был практически обеспечен.

– Вот почему нам не осталось ничего, даже нетронутого скелета или челюстей, по которым можно было бы достоверно опознать труп. – Овертон задумчиво почесал сизую щетину на подбородке. – Преступники подумали обо всем, так?

– Быть может, не совсем. – Ким протянула две фарфоровые челюсти, извлеченные из слива ванны. Она очистила их от копоти и пепла, и теперь челюсти блестели, словно слоновая кость.

– Верно, – согласился Овертон. – По нашим каналам в Амстердаме мы попробуем выяснить, не было ли у Якова или Льва Сильверов зубного моста. Если был, тогда мы сможем установить личность погибшего.

– Видите ли, все дело в том, – сказала Ким, – что, как мне кажется, это совсем не зубной мост.

Выхватив кусок фарфора у нее из руки, Овертон пристально изучил его в ярком свете лампы, но так и не обнаружил ничего необычного.

– А что же это такое?

– Я позвоню своей подруге. Быть может, она сумеет ответить на этот вопрос.

– О, вот как? И чем же занимается ваша подруга?

Ким посмотрела ему в лицо.

– Она работает в разведке.

Борн перелетел из Лондона в Аддис-Абебу, из Аддис-Абебы в Джибути. В дороге он почти не отдыхал, а спал еще меньше. Все его внимание было поглощено изучением всех шагов Линдроса. Эту информацию передала ему Сорайя. К несчастью, подробности оказались минимальными. В чем, впрочем, не было ничего удивительного. Линдрос шел по следу самой страшной террористической группировки в мире. Поддерживать связь в такой ситуации крайне трудно; кроме того, это могло сказаться на проблемах безопасности.

Какое-то время Борн посвящал усвоению информации, а в перерывах снова и снова просматривал видеосюжеты, которые Анна Хельд перекачала на сотовый телефон Сорайи. Теперь все эти файлы находились на портативном компьютере Борна. Особое внимание он уделял попыткам Тима Хитнера расколоть шифр, который был обнаружен при обыске Севика. Однако теперь у Борна возникал новый вопрос: шла ли речь о настоящем зашифрованном сообщении или же оно было зачем-то специально подброшено, чтобы его обнаружили и дешифровали? Перед ним открывался запутанный лабиринт взаимоисключающих предположений. Отныне каждый шаг таил в себе опасность. Одна-единственная ложная гипотеза могла засосать, подобно зыбучим пескам.

Как раз тогда Борн осознал, что он столкнулся с врагом необычайно коварным и хитрым, обладающим железной волей, с которым мог сравниться разве что только его заклятый соперник Карлос.

Борн на минуту закрыл глаза, и тотчас же из памяти всплыл образ Мари. Жена была той самой незыблемой скалой, которая помогла ему выдержать мучительные испытания, свалившиеся на него в прошлом. Но Мари больше нет. С каждым уходящим днем Борн чувствовал, что ее образ тускнеет. Он пытался за него ухватиться, однако та его часть, которая олицетворяла Джейсона Борна, не знала пощады; она не позволяла задерживать внимание на сентиментальности, на горе и отчаянии. Все эти чувства оставались в его сердце, но это были лишь тени, которые сдерживали невероятное умение сосредоточиться, свойственное Борну, и неумолимая необходимость решить смертельно опасную задачу, справиться с которой не мог больше никто. Разумеется, Борн сознавал, в чем заключается живительный родник его необычайных способностей; он знал это еще до того, как доктор Сандерленд так сжато подвел итог: им движет жгучая необходимость раскрыть загадку того, кто он такой.

В Джибути Борна уже ждал вертолет ЦРУ, заправленный и готовый к вылету. Сквозь влажный, бурлящий ветер Борн пробежал к винтокрылой машине по мокрому бетону под сердитыми небесами, заполненными рваными тучами, и забрался в кабину. Шли уже третьи сутки с тех пор, как он покинул Вашингтон. У него онемели руки и ноги, мышцы превратились в напряженные канаты. Борн изнывал от желания действовать, и его нисколько не радовал предстоящий четырехчасовой перелет до склонов Рас-Дашана.

Ему подали завтрак на стальном подносе, и не успел вертолет подняться в воздух, как Борн набросился на еду. Однако он не чувствовал вкуса того, что ел, и ничего не видел вокруг, ибо оставался полностью погруженным в самого себя. В тысячный раз Борн исследовал шифр Фади, стараясь взглянуть на него в целом, потому что алгоритм, предложенный Тимом Хитнером, завел его в никуда. Если Фади действительно завербовал Хитнера – а никакого другого разумного объяснения Борн не видел, – у Хитнера не было никаких мотивов действительно пытаться вскрыть шифр. Вот почему Борну были нужны и сама шифрованная записка, и результаты работы Хитнера. Если бы он увидел, что на самом деле Хитнер лишь делал вид, что вскрывает шифр, это явилось бы доказательством его виновности. Но, разумеется, и в этом случае не было бы ответа на вопрос, не является ли записка умело состряпанной фальшивкой, направленной на то, чтобы сбить «Тифон» с толку и направить его в ложную сторону.

К несчастью, Борн так и не смог приблизиться к раскрытию алгоритма шифрования и даже не определил, шел ли Хитнер по правильному следу. Он провел две беспокойные ночи, наполненные не сновидениями, а осколками воспоминаний. Его расстроило то, что лечение, проведенное доктором Сандерлендом, имело такой непродолжительный эффект; с другой стороны, его ведь об этом предупреждали. Страшнее, и намного, было ощущение надвигающейся катастрофы. Все осколки вращались вокруг высоких, развесистых акаций, соленого запаха морской воды, отчаянного бега по песку. Причем угроза нависала не только над самим Борном, но и еще над кем-то другим. Он безжалостно нарушил одно из своих основополагающих правил, и теперь приближался час расплаты. Что-то сдвинуло с места эту цепочку осколков памяти, и Борна не покидало чувство, что именно в этом кроется ключ к пониманию того, что произошло с ним раньше. Его сводило с ума то, что он лишен – по крайней мере частично – доступа к своему прошлому. Его жизнь представляет собой чистую грифельную доску, каждый день похож на тот, когда он только появился на свет. Он лишен информации – жизненно важной информации. Как он сможет начать узнавать себя, если у него отнято собственное прошлое?

Вертолет, поднявшись ввысь, пронзил толстый слой облаков и полетел на северо-запад, направляясь к горному хребту Сымен. Расправившись с завтраком, Борн переоделся в специальный термокостюм и обул высокие ботинки на сверхтолстой подошве, утыканной стальными шипами, способными держать на льду и каменистой почве.

Уставившись в изогнутый плексиглас лобового стекла, Борн снова погрузился мыслями внутрь себя, на этот раз вернувшись к своему другу Мартину Линдросу. Он познакомился с Линдросом после того, как был обнаружен убитым его бывший наставник Алекс Конклин. Тогда именно Линдрос вступился за Борна, поверил ему, в то время как Старик развернул за ним охоту по всему земному шару. С тех самых пор Линдрос оставался надежной опорой Борна в недрах ЦРУ. Борн тряхнул головой. Что бы ни произошло с Линдросом, жив он или мертв, Борн был полон решимости разыскать друга.

Чуть больше чем через час вертолет подлетел к северным отрогам Рас-Дашана. Ослепительное солнце отбрасывало острые, как бритва, тени на склоны горы, одиноко поднимающейся над бурлящим морем облаков, в прорехах между которыми время от времени можно было разглядеть стервятников, парящих в восходящих воздушных потоках.

Борн застыл справа от Девиса, пилота вертолета. Вдруг молодой летчик указал вниз. Там, на подушке из свежевыпавшего снега, лежали обломки обоих «Чинуков» – обгорелые, стальная обшивка содрана с остова и искорежена, словно вертолеты вскрыл огромным консервным ножом демон-маньяк.

– Повреждения соответствуют попаданию ракет класса «земля–воздух», – заметил Девис.

Значит, Сорайя была права. Это оружие очень дорогое, такую высокую стоимость может оплатить только союз с организованной преступностью. Вертолет подлетел ближе, и Борн внимательно всмотрелся вниз.

– Но есть кое-какие отличия. Тот «Чинук», что слева…

– Судя по тому, что осталось от опознавательных знаков, этот вертолет перевозил группу «Скорпион-1».

– Взгляните на несущие винты. Похоже, этот вертолет был сбит при взлете. А второй «Чинук» ударился о землю с большой силой. Судя по всему, он был сбит при заходе на посадку.

Девис кивнул:

– Согласен. Да, повстанцы хорошо вооружены, с этим не поспоришь. Очень странно для этой забытой богом дыры.

Борн не смог ничего возразить.

Достав полевой бинокль, он попросил Девиса облететь вокруг места крушения двух вертолетов. Как только в фокусе показалась земля, Борна охватило чувство того, что все это он уже видел. Он уже бывал на этом склоне Рас-Дашана, в этом не было никаких сомнений. Но когда? И почему? Так, например, ему было известно, где искать скрывающихся врагов. Отдавая приказы летчику, Борн обследовал все расселины и скалы, все укромные места вокруг места высадки.

Ему также было известно, что Рас-Дашан, высочайшая вершина горной цепи Сымен, находится на землях амхарцев, одного из девяти народов, населяющих Эфиопию. Амхарцы составляют тридцать процентов населения страны. Амхарский язык является государственным языком Эфиопии. После арабского он является вторым в мире по распространенности из группы семито-хамитских языков.

Борн был знаком с укладом жизни племен амхарских горцев. Ни у одного из них не было финансовых и технических средств, для того чтобы причинить такие повреждения сбитым вертолетам.

– Тех, кто это сделал, здесь больше нет. Садимся.

Девис посадил вертолет немного севернее обломков. Шасси чуть скользнуло в сторону по наледи, скрытой слоем свежего снега, но летчик быстро выровнял машину. Как только вертолет замер на твердой земле, Девис протянул Борну спутниковый телефон. Только этот аппарат, размерами чуть больше обычного сотового телефона, и мог обеспечивать связь в этом отдаленном горном районе, где обычные сигналы Джи-эс-эм были недоступны.

– Оставайтесь здесь, – сказал Борн, увидев, что летчик отстегивает ремень. – Что бы ни случилось, ждите меня. Я буду выходить на связь каждые два часа. Если от меня не будет никаких вестей в течение шести часов, вы отсюда улетаете.

– Так не получится, сэр. Я еще ни разу никого не бросал.

– На этот раз все будет по-другому. – Борн стиснул молодому летчику плечо. – Ты ни при каких обстоятельствах не должен идти следом за мной, это понятно?

Девис не скрывал своего огорчения.

– Так точно, сэр.

Достав штурмовую винтовку, он открыл дверцу. В вертолет ворвался пронизывающий холод.

– Хочешь чем-нибудь заняться? Держи под прицелом вход в пещеру. Увидишь что-нибудь движущееся, стреляй без предупреждения. Вопросы будем задавать потом.

Борн соскочил на землю. Здесь было очень холодно. Высокогорные плато Рас-Дашана зимой не самое гостеприимное место. Снегу навалило довольно много, но он был настолько сухой, что непрерывный ветер гонял его из стороны в сторону, наметая снежные горы, размерами соизмеримые с барханами Сахары. В других местах снег был сдут начисто, и открывались пятна выжженной травы, из которой торчали неровные зазубренные скалы, похожие на гнилые зубы старика.

Хотя Борн тщательно осмотрел место с воздуха, облетев его вокруг, к обломкам двух «Чинуков» он приближался осторожно. Больше всего его беспокоила пещера. В ней могло таиться как хорошее – раненые, выжившие в одной из катастроф, – так и плохое, а именно бойцы той самой террористической группы, которая расправилась с двумя подразделениями «Скорпион».

Приблизившись к вертолетам, Борн разглядел внутри тела – на самом деле не более чем превратившиеся в уголь скелеты с уцелевшими кое-где клочками опаленных волос. Он подавил желание сразу же заняться поисками останков Линдроса. Первым делом необходимо обеспечить безопасность.

Борн беспрепятственно добрался до входа в пещеру. Ветер, скользя сквозь каменные пальцы, издавал пугающий, жуткий вой, напоминающий крик человека под пытками. Черный зев пещеры бросал вызов, приглашая войти. Мгновение Борн стоял, прижимаясь к леденящей поверхности скалы, дыша глубоко и размеренно. Затем прыгнул в темноту, падая на землю и перекатываясь.

Включив мощный фонарик, Борн направил луч в ниши и углы, где могли бы скрываться затаившиеся в засаде. Никого. Поднявшись на ноги, Борн шагнул вперед и тотчас же резко застыл на месте, раздувая ноздри.

Когда-то давно в Египте местный проводник вел его по подземному лабиринту. И там он впервые ощутил этот запах, одновременно сладковатый и терпкий, непохожий на все то, с чем ему приходилось сталкиваться до этого. Когда Борн высказал вслух свой вопрос, проводник секунд на десять включил фонарик на батарейках, и Борн увидел высушенные тела, ожидающие погребения. Темная кожа была натянута, словно барабан.

– Ты чувствуешь запах человеческой плоти, в которой больше не осталось жидкости, – объяснил проводник, выключая фонарик.

Именно этот запах ощущал сейчас Борн в этой пещере, глубоко вонзившейся в северный склон Рас-Дашана. Запах иссушенной человеческой плоти и чего-то еще: тошнотворное зловоние разложения, загнанное в дальний угол пещеры, подобно болотному газу.

Водя перед собой ярким лучом света, Борн двинулся вперед. Под ногами у него что-то громко хрустнуло. Посветив вниз, Борн обнаружил, что пол пещеры устлан костьми – звериными, птичьими, человеческими, валяющимися вперемешку. Он двинулся дальше и снова остановился, увидев что-то на фоне скалы. На полу сидела человеческая фигура, прислонившись к дальней стене пещеры.

Присев на корточки, Борн оказался как раз напротив головы. Точнее, того, что от нее осталось. Яма начиналась прямо посреди лица, источая наружу яд, подобно вулкану, извергающему потоки лавы. Этот яд уничтожил сначала нос, затем глаза и щеки, сдирая кожу, пожирая скрытую под ней плоть. Теперь уже даже череп, твердые кости были источены и зазубрены той самой силой, которая сожрала мягкие ткани.

Борн, чувствуя удары бешено колотящегося о грудную клетку сердца, поймал себя на том, что затаил дыхание. Ему уже приходилось видеть эту особую форму омертвения тканей. Ее может вызвать только одно: радиация.

Это давало ответ на многие вопросы: почему Мартин Линдрос так внезапно вернулся к оперативной работе, почему такое большое значение имело это место, которое охранялось ракетами класса «земля–воздух» и бог знает еще каким оружием. У Борна внутри все оборвалось. Ради того, чтобы сохранить эту леденящую душу тайну, были безжалостно убиты все бойцы «Скорпиона-1» и «Скорпиона-2» – в том числе, вероятно, и Мартин. Террористы переправляли этим путем кое-что помимо возбуждаемых искровых разрядов: у них в распоряжении была урановая руда. Вот от чего умер неизвестный: от радиационного заражения, вызванного утечкой из контейнера с ураном, который он нес. Сам по себе желтый уран ничего не значит: он дешевый, его относительно легко достать и невозможно превратить в ядерное оружие, не имея завода площадью больше квадратного километра и высотой в четыре этажа, не говоря уже про практически неограниченные финансовые средства.

Кроме того, желтый уран не оставляет радиационного следа. Нет, несомненно, в руки «Дуджи» каким-то образом попал порошок двуокиси урана, от которого всего один легкоосуществимый шаг до обогащенного урана, пригодного для изготовления ядерного устройства. И сейчас Борн задавал себе тот самый вопрос, который заставил Мартина Линдроса сорваться с места навстречу опасности: зачем террористической группировке двуокись урана и возбуждаемые искровые разряды, если только у нее где-то нет завода и обученного персонала, способного производить атомные бомбы?

Что может означать только одно: эта «Дуджа» гораздо страшнее, чем это представляют в «Тифоне». Террористическая группировка является сердцем тайной международной ядерной сети. Именно такая сеть была прикрыта в 2004 году, когда пакистанский ученый Абдул Кадыр-хан признался в том, что продавал ядерные технологии Ирану, Северной Корее и Ливии. И вот теперь жуткий призрак ожил снова.

Оглушенный этим открытием, Борн поднялся на ноги и попятился к выходу из пещеры. Обернувшись, он сделал несколько глубоких вдохов, хотя пронизывающий ледяной ветер врывался прямо в легкие, и поежился. Показав Девису знаком, что все в порядке, Борн направился к обломкам подбитых вертолетов. У него в голове беспорядочно метались мысли. Угроза Америке, выявленная «Тифоном», не только реальна – она имеет громадные масштабы и чревата просто катастрофическими последствиями.

У Борна перед глазами возник образ одноразового возбуждаемого искрового разряда – дымящийся пистолет последнего расследования Мартина Линдроса. Если не остановить Фади, ядерному удару может подвергнуться один из крупнейших американских городов.

Глава 7

Анна Хельд перехватила Сорайю, как только та вернулась в штаб-квартиру ЦРУ.

– В туалет, – прошептала она. – Живо.

Войдя в женский туалет, расположенный в конце коридора, Анна одну за другой проверила все кабинки, убеждаясь, что в них никого нет.

– Начнем с моей части сделки, – сказала Сорайя. – НЭМ подвергся воздействию высокой температуры, и половина электрических цепей вышла из строя.

– Что ж, это уже можно выдать Старику, – кивнула Анна. – Он жаждет крови Борна, и Лернер тоже.

– Со Стариком все ясно, он взбешен бегством Севика. – Сорайя нахмурилась. – Но при чем тут Лернер?

– Вот за этим-то я и позвала тебя сюда, – резко промолвила Анна. – Пока ты была с Борном, Лернер осуществил государственный переворот.

– Что?

– Он убедил Старика назначить его временно исполняющим обязанности начальника «Тифона».

– О господи, – пробормотала Сорайя. – Как будто у нас и без этого мало бед!

– Мне кажется, что ты еще ничего не знаешь. Лернер решительно настроен на то, чтобы полностью преобразовать ЦРУ, перевернув все вверх дном, и теперь, вонзив свои когти в «Тифон», он и вас хорошенько встряхнет.

Кто-то попробовал войти в туалет, но Анна отразила попытку.

– Здесь потоп, – решительно заявила она. – Сходите на другой этаж.

Когда они снова остались одни, Анна продолжила:

– Лернер будет травить всех, кому не доверяет. А поскольку ты была связана с Борном, готова поспорить на что угодно, в этом списке ты будешь первой. – Она прошла к двери. – Выше голову, малышка!

Борн сидел на земле, обхватив голову руками, и пытался найти выход из сгущающегося кошмара. Вся беда заключалась в том, что он не располагал достаточной информацией. Ему не оставалось ничего другого, кроме как идти вперед, стараясь разыскать Линдроса, а если этому не суждено случиться, если его друга уже нет в живых, продолжить его дело и остановить Фади и «Дуджу», прежде чем они успеют осуществить свою угрозу.

Наконец Борн поднялся с земли. Осмотрев «Чинуки» снаружи, он обошел тот, что лежал ближе ко входу в пещеру, и забрался в вертолет, на котором прилетел Линдрос.

Внутри царил сюрреализм, словно сошедший с полотен Сальвадора Дали: расплавленная пластмасса, спекшаяся лужицами, металл, сплавившийся с металлом. И все немыслимо обгорело. Это заинтересовало Борна. На такой большой высоте воздух разрежен, и кислорода недостаточно для того, чтобы поддерживать такой интенсивный огонь долго – настолько долго, чтобы причинить подобные повреждения. Это пламя пришло из другого источника – из огнемета.

Борн мысленно представил себе лицо Хирама Севика. За этой западней стоял Фади. Современное оружие, безукоризненная согласованность действий, высокий уровень тактики – вот что привело к гибели два отборных отряда специального назначения.

Но душу Борна глодал другой вопрос. Зачем Фади отдался в руки ЦРУ? Возможных ответов было несколько. Наиболее правдоподобным было то, что тем самым террорист посылал ЦРУ сообщение: «Вы полагаете, что я у вас на мушке, но на самом деле вы даже не представляете себе, с кем имеете дело». Борн признавал, что в определенном смысле Фади прав: им действительно почти ничего не известно о противнике. Однако именно эта бравада и могла дать Борну отправную точку, в которой он так нуждался. Своим успехом он был обязан способности проникать в мысли врагов. Опыт научил Борна, что проделать это невозможно, если противник остается в тени. Но теперь Фади на миг промелькнул в поле зрения Борна. Открыл свое лицо. Впервые у Борна появился образец – хоть и грубый и неточный, с которого он мог начинать поиски.

Борн полностью погрузился в изучение внутренности «Чинука». Он насчитал четыре обгоревших скелета. Это явилось настоящим откровением. Двух человек нет среди мертвых. Возможно ли, что они остались в живых? Возможно ли, что один из них – Мартин Линдрос?

Группы «Скорпион» устроены по военному образцу. У всех бойцов при себе бирки, указывающие на принадлежность к несуществующему подразделению армейского спецназа. Борн торопливо собрал четыре бирки. Стерев с них снег, пепел и сажу, он прочитал фамилии погибших, выученные наизусть по списку, полученному от «Тифона». Мартина среди них не было! Кроме того, отсутствовал летчик – Джеми Коуэлл.

Перейдя к месту последнего успокоения «Скорпиона-2», Борн обнаружил шесть трупов: пятерых бойцов и летчика. Судя по разбросанным повсюду костям конечностей, разумно было предположить, что падение «Чинука» застигло их врасплох. Эти люди так и не успели вступить в боевое соприкосновение с противником. Борн собрал бирки.

Вдруг в полумраке внутреннего отсека он уловил тень движения, затем промелькнул глаз, и тут же голова отвернулась. Борн просунул руку в узкую щель за приборной панелью и тотчас же ощутил острую боль, и в этот момент на него набросилась тень, оттолкнувшая его назад.

Поднявшись на ноги, Борн последовал за ней. Выскочив из корпуса вертолета, он неистово замахал рукой, показывая Девису, чтобы тот не стрелял. На тыльной стороне ладони появился кровавый полумесяц, оставленный зубами. Тень перемахнула через невысокую каменную стену на северо-восточном краю площадки.

Взлетев в воздух, Борн приземлился ногами на стену и, сориентировавшись, прыгнул вниз на спину неизвестному.

Оба упали и покатились по земле, но Борн крепко вцепился в волосы неизвестного, разворачивая его к себе лицом. Он увидел мальчишку лет одиннадцати.

– Кто ты такой? – спросил Борн на местном диалекте амхарского. – Что ты здесь делаешь?

Мальчишка плюнул ему в лицо и стал царапаться, пытаясь вырваться. Заломив ему руки за спину, Борн усадил его под защиту стены, укрываясь от завывающего ветра. Мальчишка был тощий, словно спица. Повсюду сквозь кожу выпирали кости.

– Когда ты ел в последний раз?

Ответа не последовало. По крайней мере мальчишка больше не плевался, но, вероятно, это было потому, что внутри у него царила сухость снега, хрустевшего под ногами. Свободной рукой Борн отстегнул от пояса фляжку и зубами открыл крышку.

– Я тебя отпущу. Ничего плохого я тебе не сделаю. Хочешь пить?

Мальчишка раскрыл рот, словно птенец в гнезде.

– В таком случае обещай ответить на мои вопросы. Так будет справедливо.

Мальчишка долго смотрел на него своими черными глазами, затем кивнул. Борн отпустил его запястья, он жадно схватил фляжку, опрокинул ее в рот и стал пить большими, судорожными глотками.

Пока он пил, Борн соорудил вокруг стены из снега, чтобы хоть как-то сберечь тепло их тел. Он забрал фляжку.

– Первый вопрос: ты знаешь, что здесь произошло?

Мальчишка молча покачал головой.

– Наверняка ты видел вспышки взрывов, дым, поднимающийся над горой.

Непродолжительное колебание.

– Да, видел. – Оказалось, у него высокий девчоночий голос.

– И, естественно, тебе стало любопытно. Ты поднялся сюда, так?

Отвернувшись в сторону, мальчишка прикусил губу.

Так у него ничего не получится. Борн понял, что нужно найти другой подход.

– Меня зовут Джейсон, – сказал он. – А тебя?

И опять после колебания:

– Алем.

– Алем, тебе приходилось терять близкого человека? Который был тебе очень дорог?

– А что? – подозрительно насторожился мальчишка.

– Видишь ли, я потерял близкого человека. Своего лучшего друга. Вот почему я здесь. Он был в одной из этих сгоревших «птичек». Мне нужно знать, видел ли ты его, знаешь ли, что с ним сталось.

Алем уже качал головой.

– Его зовут Мартин Линдрос. Ты ни от кого не слышал это имя?

Мальчишка снова прикусил губу, начинавшую дрожать, но, как решил Борн, не от холода. Он покачал головой.

Нагнувшись, Борн набрал пригоршню снега и высыпал его на то место, где его укусил Алем. От него не укрылось, что мальчишка следит за каждым его движением.

– Мой старший брат погиб полгода назад, – наконец сказал Алем.

Борн продолжал накладывать на руку снег. «Лучше вести себя естественно», – рассудил он.

– И что с ним случилось?

Подобрав колени к груди, Алем обхватил их руками.

– Его завалил оползень. А наш отец остался калекой.

– Извини, – искренне произнес Борн. – Слушай, вернемся к моему другу. А что, если он жив? Разве ты хочешь, чтобы он умер?

Мальчишка рассеянно провел пальцем по ледяной корке у основания стены.

– Ты будешь меня бить, – пробормотал он.

– С чего бы это?

– Я кое-что подобрал. – Алем дернул головой в сторону обломков. – Вон там.

– Алем, обещаю, меня интересует только мой друг.

Еще раз недоверчиво взглянув на Борна, мальчишка достал перстень. Взяв перстень, Борн подставил его солнечному свету. Он сразу же узнал геральдический щит с раскрытыми книгами во всех четвертях – герб университета Брауна.

– Это перстень моего друга. – Борн осторожно протянул перстень мальчишке. – Ты мне покажешь, где его нашел?

Алем перелез через стену, затем побрел по сугробам к месту в нескольких сотнях ярдов от обгоревших обломков. Он опустился на колени, и Борн последовал его примеру.

– Здесь?

Мальчишка кивнул.

– Он лежал под снегом, наполовину присыпанный.

– Как будто его втоптали в землю, – закончил за него Борн. – И все же ты его нашел.

– Я был здесь вместе с отцом. – Алем положил руки на острые колени. – Мы искали, чем бы поживиться.

– А что нашел твой отец?

Мальчишка пожал плечами.

– Ты отведешь меня к нему?

Алем долго смотрел на перстень, лежащий на грязной ладони. Затем сжал пальцы в кулак и убрал перстень в карман. Он поднял взгляд на Борна.

– Я ему ничего не скажу, – тихо промолвил тот. – Обещаю.

Алем кивнул, и они встали. Борн взял у Девиса антисептик и бинт, чтобы обработать руку. Затем мальчишка повел его вниз от этой маленькой, блеклой альпийской лужайки, по головокружительно крутой тропе, извивающейся по обледенелому каменистому склону Рас-Дашана.

Анна не шутила, сказав, что Лернер жаждет крови. Когда Сорайя вышла из лифта на подземном этаже, отведенном «Тифону», ее уже ждали двое. Молодая женщина знала, что даже для того, чтобы спуститься сюда, им были нужны специальные пропуска. Дела плохи и становятся хуже с каждой секундой.

– Исполняющий обязанности директора Лернер хочет поговорить с вами, – сказал тот, что слева.

– Он попросил вас пройти с нами, – подхватил тот, что справа.

Сорайя прибегла к легкомысленному голосу, проникнутому флиртом:

– Мальчики, вам не кажется, что сначала мне нужно немного привести себя в порядок?

Тот, что слева, высокий, сказал:

– Немедленно. Так распорядился исполняющий обязанности директора.

«Или стоики, или евнухи, или и то и другое». Пожав плечами, Сорайя отправилась следом за агентами. Сказать по правде, ничего другого ей и не оставалось. Идя по коридору между двумя ожившими столбами, молодая женщина старалась прогнать прочь беспокойство. Ей сейчас нужно сохранить голову ясной, в то время как все вокруг, похоже, сходят с ума. Несомненно, Лернер постарается ее уколоть, сделает все, что в его силах, чтобы прижать ее к стене. Сорайя уже вдоволь наслушалась про него разных жутких вещей, а ведь он проработал в ЦРУ всего – сколько, полгода? Лернер поймет, что она испытывает к нему неприязнь, и постарается сыграть на этом, подобно зубному врачу-садисту, ковыряющемуся в больном зубе.

В самом конце коридора Сорайя остановилась перед закрытой дверью. Более высокий агент выбил по двери короткую военную дробь заскорузлыми костяшками пальцев. Затем он открыл дверь и отступил в сторону, приглашая Сорайю войти. Однако сам он со своим doppelganger задержался. Они вошли в кабинет следом за ней, закрыли дверь и, отступив назад, застыли у стены, словно подпирая ее своими могучими плечами.

У Сорайи внутри все оборвалось. В одно мгновение Лернер полностью завладел кабинетом Линдроса, зашвырнул все личные вещи прежнего обладателя одному богу известно куда. Все фотографии уже были развернуты лицом к стене, словно отправленные в ссылку.

Исполняющий обязанности заместителя директора сидел за столом Линдроса, опустив свою грузную задницу в кресло Линдроса, и листал бледно-зеленую папку с текущими делами, отвечая на звонки Линдросу так, словно они предназначались ему самому. Впрочем, они действительно предназначаются ему самому, напомнила себе Сорайя, и ее тотчас же охватило уныние. Ей очень захотелось, чтобы Линдрос возвратился; она мысленно помолилась о том, чтобы Борн как можно скорее его отыскал и вернул живым и невредимым. На какой еще исход ей можно надеяться?

– А, мисс Мор. – Лернер положил трубку телефона. – Очень хорошо, что вы к нам присоединились. – Он улыбнулся, но сесть не предложил. Определенно, ему хотелось, чтобы она стояла перед ним, словно провинившийся ученик, которого отчитывает жестокий директор. – Позвольте спросить, где вы пропадали?

Сорайя знала, что Лернеру уже все известно, поскольку предварительно позвонила по сотовому. Судя по всему, он хотел услышать личное признание. Молодая женщина почувствовала, что для него весь мир разбит на множество коробок одинакового размера, в которые он может втиснуть всё и всех, каждого в предназначенный именно для него аккуратный закуток. И при этом он мнит, что тем самым контролирует хаос реальности.

– Я ездила в Мериленд, чтобы утешить мать и сестер Тима Хитнера.

– Существуют определенные правила, – натянуто промолвил Лернер. – И их выдумали не зря. Вам это не приходило в голову?

– Тим был моим другом.

– Вы ошибаетесь, считая, что ЦРУ не может позаботиться о своих людях.

– Я лично знакома с его родными. Я должна была сама сообщить им это скорбное известие. Чтобы хоть чуточку облегчить им боль утраты.

– Вы имеете в виду, что солгали им, сказав, будто Хитнер был героем, а не бестолковым растяпой, невольно поспособствовавшим врагу?

Сорайя отчаянно старалась сохранить равновесие. Она ненавидела себя за то, что робеет перед этим человеком.

– Тим не был оперативным работником. – И тотчас же Сорайя поняла, что допустила тактический промах.

Лернер взял бледно-зеленую папку.

– Однако в вашем письменном отчете указано, что Хитнера привлек к операции непосредственно Джейсон Борн.

– Тим бился над вскрытием шифрованной записки, обнаруженной при Севике, при человеке, под чьим обликом, как нам теперь известно, скрывался Фади. Борн хотел использовать это обстоятельство, чтобы заставить Севика говорить.

Лицо Лернера стало твердым и натянутым, словно кожа барабана. Его глаза превратились в дула пистолетов: черные, смертоносные, готовые извергнуть пулю. Но в остальном его внешность была совершенно заурядной. Он мог бы сойти за продавца обувного магазина или нудного конторского служащего средних лет. Какой эффект, рассудила Сорайя, и требовался. Лицо хорошего оперативного работника должно забываться сразу же.

– Мисс Мор, позвольте выразиться прямо: вы защищаете Джейсона Борна.

– Именно Борн установил личность Фади. Он дал нам отправную точку.

– Странно, что это так называемое установление личности произошло после гибели Хитнера и бегства Севика.

Сорайя не могла поверить своим ушам.

– Неужели вы не верите, что Севик и Фади – один человек?

– Я только хочу сказать, что у вас нет ничего, кроме измышлений бывшего агента, которые ни в коем случае нельзя считать истиной в последней инстанции. Чертовски опасно позволять личным чувствам вставать на пути профессиональных суждений.

– Не сомневаюсь, это не…

– У кого вы получили разрешение на эту небольшую прогулку к семье Хитнера?

Сорайя изо всех сил старалась сохранить равновесие среди всей этой стремительной смены тем.

– А разве на это нужно было получить разрешение?

– Отныне это является обязательным требованием. – Лернер театральным жестом захлопнул папку. – Позвольте дать вам один маленький совет, мисс Мор: впредь больше никогда не покидайте пределы резервации. Это понятно?

– Понятно, – кратко ответила Сорайя.

– Хотелось бы верить. Видите ли, вы отсутствовали последние несколько дней, поэтому пропустили одно важное собрание личного состава. Не желаете, чтобы я вкратце ввел вас в курс дела?

– Я вас слушаю, – стиснув зубы, проскрежетала она.

– В двух словах все сводится к следующему, – любезным тоном начал Лернер, – я меняю задачу «Тифона».

– Что?

– Видите ли, мисс Мор, нашему управлению нужно поменьше созерцать и побольше заниматься делом. Никого нисколько не интересует, что думают и чувствуют мусульманские террористы. Они желают нашей гибели. Следовательно, нам нужно решительно врезать им так, чтобы они отлетели до самого Красного моря. Все так просто.

– Сэр, позвольте заметить, в этой войне нет ничего простого. Она нисколько не похожа на…

– Мисс Мор, не заводитесь напрасно, – резко оборвал ее Лернер.

У Сорайи внутри все забурлило. Этого не может быть! Все задумки Линдроса, вся кропотливая работа отправляется коту под хвост! Ну где же Линдрос, когда он так нужен? Жив ли он? Необходимо в это верить. Однако по крайней мере сейчас командует парадом это чудовище. Хорошо хоть, допрос окончился.

Поставив локти на стол, Лернер сплел пальцы.

– Мне хочется узнать, – сказал он, снова круто меняя тему разговора, – не могли бы вы прояснить еще один вопрос. – Он строго помахал бледно-зеленой папкой. – Во имя всего святого, ну как вам удалось наломать столько дров?

Сорайя стояла не шелохнувшись, несмотря на бушующую внутри ярость. Лернер провел ее, заставив поверить в то, что разговор завершен. На самом деле он лишь начинался. Молодая женщина поняла, что узурпатор места Линдроса только сейчас переходит к истинной причине того, зачем он ее вызвал.

– Вы позволили Борну выпустить Хирама Севика из клетки. Вы были на месте, когда Севик сбежал. Вы приказали вертолетам принять участие в операции. – Он бросил папку на стол. – Кажется, я пока что все излагаю правильно?

Сорайя подумала было о том, чтобы хранить молчание, но затем решила не доставлять Лернеру этого удовлетворения.

– Да, – глухо подтвердила она.

– Это вы занимались Севиком. Вся ответственность лежит на вас.

Отпираться бесполезно. Сорайя расправила плечи.

– Да, на мне.

– По-моему, это достаточное основание для того, чтобы вас уволить, мисс Мор, вы не находите?

– Не знаю.

– В этом вся беда. Вам следовало бы знать. Точно так же, как вам следовало бы знать, что Севика нельзя выпускать из клетки.

Что бы она ни говорила, Лернер обращал это против нее.

– Прошу прощения, но у меня был приказ директора ЦРУ оказывать Борну всяческое содействие.

Лернер долго смотрел на нее, затем чуть ли не покровительственно махнул рукой.

– Черт побери, а почему вы стоите? – спросил он.

Сорайя уселась напротив.

– По поводу Борна. – Лернер посмотрел ей в глаза. – Кажется, вы в этом вопросе вроде как эксперт.

– Я бы так не сказала.

– В вашем досье говорится, что вы работали вместе с Борном в Одессе.

– Наверное, можно лишь сказать, что я знаю Борна чуть лучше других.

Лернер откинулся назад.

– Мисс Мор, определенно вы не можете сказать, что постигли все тонкости своего ремесла.

– Вы правы, не могу.

– В таком случае я абсолютно уверен, что мы с вами сработаемся, что со временем вы будете преданны мне так же, как были преданны Мартину Линдросу.

– Почему вы говорите о Линдросе так, словно его больше нет в живых?

Казалось, что Лернер пропустил ее слова мимо ушей, но она тут же поняла, что для него ее вопрос стал решающим.

– Ну а пока что мне нужно разобраться с текущей ситуацией. Вы занимались делом Севика, и на вас лежит вся ответственность за провал. Следовательно, мне не остается ничего другого, кроме как попросить вас подать заявление об увольнении по собственному желанию.

Сердце Сорайи, подпрыгнув в груди, застряло в горле.

– Об увольнении? – с трудом выдавила она.

Глаза Лернера превратились в буравчики.

– Увольнение «по собственному желанию» в вашем личном деле будет смотреться гораздо лучше. Даже вы должны это понимать.

Сорайя вскочила с места. Лернер обыграл ее, красиво и жестоко, что лишь еще больше ее взбесило. Она прониклась лютой ненавистью к этому человеку, и ей захотелось, чтобы он об этом знал. В противном случае от ее чувства собственного достоинства останется пшик.

– Черт побери, кто вы такой, что заявились сюда и командуете налево и направо?

– Мисс Мор, мы с вами закончили. Собирайте свои вещички. Вы уволены.

Глава 8

Узкая тропинка, покрытая предательским ледком, по которой вел его Алем, тянулась так долго, что Борну уже начало казаться, будто она никогда не кончится. Однако, завернув за скалу, она спустилась по головокружительно крутому склону на альпийскую лужайку, размерами во много раз превосходящую ту, на которой лежали остовы двух сбитых «Чинуков». Эта лужайка была практически полностью свободна от снега.

Деревенька представляла собой не более чем кучку убогих маленьких лачуг, разделенных сетью улочек, которые были вымощены, судя по всему, просто высохшим навозом. Коричневые козы, бродившие за околицей, подняли свои треугольные головы при приближении двух людей, но, вероятно узнав Алема, тотчас же успокоились и продолжили щипать редкие кустики бурой жесткой травы. Чуть дальше паслись лошади. Почуяв человеческий запах, они заржали, тряся головами.

– Где твой отец? – спросил Борн.

– Как обычно, в кабаке. – Алем поднял взгляд. – Но я вас к нему не поведу. Вы должны идти один. И не говорите ему, что я вам рассказал, как мы рылись в обломках.

Борн кивнул:

– Я дал слово, Алем.

– Не говорите даже о том, что встретились со мной.

– А как я узнаю твоего отца?

– По ноге – левая нога у него очень худая и заметно короче правой. Его зовут Заим.

Борн уже развернулся, когда Алем вложил ему в руку перстень Линдроса.

– Алем, ты его нашел…

– Этот перстень принадлежит вашему другу, – остановил его мальчишка. – Если я верну его вам, быть может, ваш друг останется в живых.

Пришло время поесть. Снова. Оскар Линдрос объяснил сыну, что пленник может сопротивляться как угодно, но он не должен отказываться от еды. Необходимо поддерживать жизненные силы. Разумеется, пленного могут просто заморить голодом, но только в том случае, если хотят его смерти, однако «Дудже» Мартин Линдрос, очевидно, был нужен живым. Конечно, в пищу можно подмешать различные препараты, и, после того как физические пытки не дали результатов, похитители поступили с Линдросом именно так. Все тщетно. Рассудок Мартина был надежно заперт в сейф; об этом в свое время позаботился его отец. Так, например, пентотал натрия развязал ему язык, но он лишь лепетал, словно младенец, не сказав ничего ценного. Все то, что было нужно похитителям, оставалось в сейфе, не доступное никому.

Все подчинялось строгому распорядку, так что теперь Линдроса более или менее оставили в покое. Его регулярно кормили, хотя иногда тюремщики демонстративно плевали в пищу. Один из них упорно не желал убирать за ним испражнения. Когда зловоние стало невыносимым, тюремщики принесли шланг. Мощная струя ледяной воды сбила Линдроса с ног и швырнула в каменную стену. Там он пролежал несколько часов, среди струек воды и крови, сливающихся в розовые ручейки, вытаскивая форель из безмятежной глади озера, одну за другой.

Но все это было несколько недель назад – по крайней мере, так казалось Линдросу. Теперь ему стало лучше. Его даже показали врачу, который наложил швы на самые большие порезы, перебинтовал раны и дал ему антибиотики от лихорадки, непрестанно донимавшей его.

Теперь Линдрос мог покидать озеро на все более и более длительные промежутки времени. Изучив свое окружение, он пришел к выводу, что находится в пещере. Судя по пронизывающему холоду и завывающему ветру, который время от времени врывался в пещеру, это место было расположено где-то высоко в горах, предположительно на склонах Рас-Дашана. Фади Линдрос больше не видел, однако время от времени его навещал ближайший помощник Фади, человек по имени Аббуд ибн Азиз. Это он вел допросы после того, как самому Фади не удалось сломить Линдроса в первые несколько дней плена.

Линдросу был хорошо знаком тип людей, к которому принадлежал Аббуд ибн Азиз. По сути своей этот человек был хищником – то есть совершенно чуждым цивилизации. И таким он останется навсегда. Утешение ему приносит лишь бескрайняя пустыня, где он родился и вырос. Все это Линдрос заключил по диалекту арабского, на котором говорил Аббуд ибн Азиз: он был бедуином. Его понятия о добре и зле были исключительно черно-белыми, высеченными в камне. В этом смысле он был в точности таким, как Оскар Линдрос.

Похоже, Аббуду ибн Азизу доставляли удовольствие беседы с Линдросом. Возможно, он наслаждался полной беспомощностью своего пленника. Может быть, он надеялся, что если они будут говорить друг с другом долго, Линдрос в конце концов увидит в нем друга – возникнет стокгольмский синдром,[167] и Линдрос ощутит единение со своим тюремщиком. А может быть, Аббуд ибн Азиз просто разыгрывал из себя «доброго полицейского», потому что это он вытирал Линдроса полотенцем после обливания водой из шланга, это он его переодевал, когда у того не было сил сделать это самостоятельно.

Но Линдрос был не из тех, кто уступает искушению выбраться из изоляции, завести себе друга. Он всегда сходился с людьми нелегко; давным-давно он обнаружил, что гораздо проще оставаться одиночкой. Больше того, этому учил его отец. Оскар Линдрос не переставал повторять, что быть одиночкой – существенное достоинство для человека, решившего посвятить свою жизнь разведке. Эта склонность была отмечена в личном деле Линдроса после того, как он, перед тем как попасть в управление, прошел мучительные испытания, длившиеся целый месяц, задуманные психологами ЦРУ, определенно имевшими садистские наклонности.

К настоящему времени Линдрос уже прекрасно знал, что нужно от него Аббуду ибн Азизу. Для него явилось непостижимой загадкой то, что террористы пытались разузнать любые сведения относительно операции, которую ЦРУ проводило много лет назад против Хамида ибн Ашефа. Какое дело Аббуду ибн Азизу до Хамида ибн Ашефа?

Разумеется, из него хотели вытянуть не только это. А еще много чего. И несмотря на кажущуюся зацикленность Аббуда ибн Азиза, Линдрос с любопытством отметил, что разговоры об операции ЦРУ против Хамида ибн Ашефа начинались только тогда, когда Аббуд оставался с ним наедине.

Из чего Линдрос заключил, что эта конкретная линия допросов является личным начинанием Аббуда и не имеет никакого отношения к той причине, по которой его похитила «Дуджа».

– Как вы себя сегодня чувствуете?

Перед ним стоял Аббуд ибн Азиз. Он принес две одинаковые тарелки с едой и вложил одну из них в руки Линдросу. Линдрос знал, что написано в Коране про пищу. Вся пища делится на две группы: «харам» и «халал», запрещенная и разрешенная. Разумеется, сейчас на тарелках была только «халал» пища.

– Боюсь, кофе сегодня не будет, – продолжал Аббуд. – Но финики и пахтовый творог просто восхитительны.

Финики оказались немного суховатыми, а творог имел странноватый привкус. Все это были мелочи, однако в мире Линдроса они имели большое значение. Финики засыхают, творог прокисает, кофе закончился. Новые запасы не подвозят. Почему?

Оба принялись есть, беря пищу только правой рукой, обнажая зубы и вонзая их в темную плоть фиников. Мозг Линдроса лихорадочно работал.

– Что у нас сегодня с погодой? – наконец спросил он.

– Холодно, а от постоянного ветра становится еще холоднее. – Аббуд зябко поежился. – К нам снова приближается атмосферный фронт.

Линдрос знал, что его тюремщик привык к температурам за сто градусов по Фаренгейту, к постоянному хрусту песка на зубах, к паляще-белому сиянию солнца, к благословенной прохладе звездных ночей. Ему был невыносим постоянный холод, не говоря уже про разреженный воздух высокогорья. Кости и легкие Аббуда протестующе ныли, словно у старика, вынужденного заниматься непосильным физическим трудом. Аббуд ибн Азиз переложил полуавтоматический «рюгер» на согнутую в локте левую руку. Линдрос пристально следил за каждым его движением.

– Понимаю, как вам тяжело находиться здесь. – В словах Линдроса прозвучало искреннее сострадание.

Аббуд начал было пожимать плечами, но все кончилось новой дрожью.

– И вы скучаете не только по пустыне. – Линдрос отставил свою тарелку. Практически непрерывные побои на протяжении нескольких дней безнадежно отбили у него аппетит. – Гораздо больше вам не хватает мира ваших отцов, ведь так?

– Западная цивилизация является мерзостью, – решительно заявил Аббуд. – Ее влияние на наше общество подобно заразной болезни, которую необходимо полностью искоренить.

– Вы боитесь западной цивилизации, потому что не понимаете ее, – возразил Линдрос.

Аббуд выплюнул косточку финика, белую, словно попка младенца.

– То же самое я могу сказать про вас, американцев.

Линдрос кивнул:

– И вы не ошибетесь. Но что это нам дает?

– То, что мы вцепились друг другу в горло.

Борн обвел взглядом кабак. Внутри все было почти таким же, как снаружи: голые каменные стены, укрепленные плетнем. Пол из утрамбованного навоза. В воздухе стоял запах разложения, винных паров и человеческих выделений. В каменном очаге с ревом горели куски кизяка, добавляя тепло и соответствующий аромат. В кабаке сидела горстка амхарцев, все на разной стадии опьянения. Если бы не это обстоятельство, неожиданное появление Борна вызвало бы бурю. А так лишь пробежала мелкая рябь.

Борн прошел в кабак, оставляя за собой следы мокрого снега. Он заказал пиво, которое, к счастью, подали в бутылке. Потягивая разбавленный, солоноватый напиток, Борн не спеша огляделся вокруг. По правде сказать, смотреть было особенно не на что: прямоугольное помещение с грубыми деревянными столами и стульями без спинок, больше похожими на табуретки. Тем не менее Борн запечатлел все это в памяти, составляя в голове мысленный план на тот случай, если возникнет опасность и ему придется срочно уходить. Затем он быстро отыскал взглядом мужчину с искалеченной ногой. Заим сидел в полном одиночестве в углу, держа в одной руке бутылку дешевого виски, а в другой грязный стакан. У него были густые сросшиеся брови и обожженная, обветренная кожа горца. Он бросил на подошедшего к столику Борна мутный взгляд.

Подцепив ботинком ножку табурета, Борн пододвинул его к себе и уселся напротив отца Алема.

– Убирайся прочь, долбаный турист, – пробормотал Заим.

– Я не турист, – на том же самом наречии ответил Борн.

Широко раскрыв глаза, отец Алема тряхнул головой и смачно сплюнул на пол.

– Все равно тебе что-то нужно. Никто просто так не осмеливается подниматься на Рас-Дашан зимой.

Борн отпил большой глоток пива.

– Ты прав, разумеется. – Отметив, что бутылка Заима почти пустая, он спросил: – Что ты пьешь?

– Пыль, – ответил отец Алема. – Вот то, что пьют здесь. Пыль и пепел.

Сходив к стойке, Борн взял еще одну бутылку и поставил ее на стол. Он собирался наполнить стакан, но Заим остановил его, перехватив его руку.

– Времени не будет, – пробурчал он себе под нос. – Особенно если ты привел с собой своего врага.

– А я и не подозревал, что у меня есть враг. – Не было никакого смысла говорить Заиму правду.

– Ты ведь пришел с «места смерти», так? – Заим пристально уставился на Борна водянистыми глазами. – Ты забрался в железные скелеты этих военных пташек, обшарил кости сгоревших в них воинов. Не трудись это отрицать. Всякий, кто побывает там, заводит себе врагов, точно так же, как гниющий труп заводит вокруг себя мух. – Он махнул свободной рукой. Его мозолистые ладонь и пальцы были покрыты татуировкой настолько глубоко въевшейся грязи, что отмыть ее не представлялось возможным. – Я чую этот запах, исходящий от тебя.

– Этот враг, – заметил Борн, – пока что мне неизвестен.

Заим усмехнулся, продемонстрировав зияющие пустоты между немногими оставшимися во рту зубами. От его дыхания пахнуло зловонием могилы.

– В таком случае я стал для тебя ценным. Определенно более ценным, чем бутылка виски.

– Мои враги скрываются, следят за «местом смерти»?

– Сколько ты готов заплатить за то, – спросил Заим, – чтобы взглянуть в лицо своему врагу?

Борн положил на стол деньги.

Заим умело сгреб их одним движением руки, похожей на лапу хищной птицы.

– Твои враги продолжают наблюдать за «местом смерти» день и ночь. Понимаешь, это подобно сетям паука. Паук хочет узнать, каких насекомых они притягивают.

– Зачем это ему?

Заим пожал плечами:

– Особенно незачем.

– Значит, есть кто-то другой.

Заим наклонился вперед:

– Понимаешь, мы пешки. Мы рождены пешками. На что еще мы годны? Как нам наскрести на прожитье? – Он снова пожал плечами. – Даже так долго сдерживать зло не удастся. Рано или поздно горе придет в самом болезненном обличье.

Борн подумал про сына Заима, погребенного живьем под оползнем. Однако он ничего не сказал: он дал слово Алему.

– Я ищу своего друга, – тихо промолвил он. – Он прилетел на Рас-Дашан на первой «птичке». Его тела нет на «месте смерти». Поэтому я думаю, что он жив. Что ты мне можешь сказать на это?

– Я? Я ничего не знаю. Разве что слышал одно слово здесь, другое там. – Заим почесал бороду обгрызенными черными ногтями. – Но есть один человек, который сможет помочь.

– Ты отведешь меня к нему?

Заим усмехнулся.

– Все зависит исключительно от тебя.

Борн положил на грязный стол еще одну пачку банкнотов. Одобрительно крякнув, Заим забрал деньги и спрятал их в карман.

– С другой стороны, – продолжал он, – мы ничего не сможем сделать до тех пор, пока твой враг следит за тобой. – Он задумчиво поджал губы. – Глаз твоего врага сидит, расставив ноги, за твоим левым плечом, – простой боец, скажем так, не больше.

– Теперь ты тоже впутался в это дело, – заметил Борн, кивнув на карман, в котором Заим спрятал деньги.

Отец Алема пожал плечами:

– Я тут ни при чем. Я знаю этого человека, знаю его родственников. Мой разговор с тобой не будет иметь для меня никаких последствий, поверь мне.

– Я хочу стряхнуть его со своей спины, – сказал Борн. – Пусть глаз заснет.

– Разумеется. – Заим почесал подбородок. – Все можно устроить, даже осуществить такое трудное желание.

Борн снова протянул ему деньги, и Заим кивнул, удовлетворенный по крайней мере на какое-то время. Он напомнил Борну игральный автомат из Лас-Вегаса: он перестанет тянуть из него деньги только тогда, когда Борн уйдет.

– Подожди ровно три минуты, ни больше ни меньше, затем выходи следом за мной. – Заим встал. – Пройди сто шагов по главной дороге, затем сверни налево в переулок, затем сразу же сверни направо. Конечно, я не могу рисковать, показываясь в твоем обществе. Надеюсь, если нас увидят вместе, ты знаешь, как поступить. После этого ты пойдешь дальше, не возвращаясь назад. Я тебя сам найду.

– Тебе сообщение, – сказал Питер Маркс, когда Сорайя вернулась на свое место, чтобы забрать вещи.

– Займись этим сам, Пит, – угрюмо буркнула она. – Меня выставили за дверь.

– Это еще что за чертовщина?..

– Исполняющий обязанности заместителя директора сказал свое слово.

– Да он уничтожит все то, чем хотел видеть «Тифон» Линдрос!

– Похоже, именно на это он и настроен.

Молодая женщина собралась было уходить, но Питер схватил ее за руку, разворачивая к себе лицом. Еще совсем молодой, коренастый, с глубоко посаженными глазами и волосами цвета спелой кукурузы, он говорил чуть в нос, как это принято в Небраске.

– Сорайя, я просто хочу сказать от своего имени – ну, точнее, от имени всех нас: никто не винит тебя в том, что произошло с Тимом. Всякое дерьмо случается. К сожалению, такое у нас ремесло.

Сделав вдох, Сорайя медленно выпустила воздух.

– Спасибо, Пит. Я очень ценю твои слова.

– Просто я рассудил, что ты считаешь себя виновной в том, что дала Борну волю.

Сорайя помолчала, пытаясь разобраться в своих чувствах.

– Борн тут не виноват, – наконец сказала она. – И я тоже не виновата. Это просто произошло. И все.

– Ну да, конечно. Я только хотел сказать, понимаешь, Борн ведь еще один чужак, которого навязал нам Старик. Как и этот сукин сын Лернер. Если хочешь узнать мое мнение – Старик выпускает бразды правления из своих рук.

– Теперь это уже больше не моя забота, – бросила Сорайя, направляясь к выходу.

– Но это сообщение…

– Успокойся, Пит. Займись им сам.

– Но оно помечено как срочное. – Он протянул записку. – Оно от Ким Ловетт.

После ухода Заима Борн направился в туалет, где воняло, как в зверинце. Достав спутниковый телефон, он связался с Девисом.

– У меня есть сведения, что за местом наблюдают, – сказал он. – Так что гляди в оба.

– И вы тоже, – сказал Девис. – Надвигается погодный фронт.

– Знаю. Это как-нибудь повлияет на наш способ отхода?

– Ни о чем не беспокойтесь, – заверил его Девис. – Я обо всем позабочусь.

Выйдя из грязного загона, Борн расплатился по счету, при этом украдкой взглянув на «глаз врага», как назвал его Заим. Он сразу же понял, что перед ним еще один амхарец. Не потрудившись отвести взгляд, мужчина с неприкрытой враждебностью посмотрел на Борна. В конце концов, это были его владения. Он уверенно чувствовал себя дома и в обычной ситуации имел бы на это полное право.

Борн, запустивший мысленный таймер на три минуты в то самое мгновение, когда Заим вышел за дверь, понял, что настало время идти. Он умышленно прошел рядом с «глазом», с удовлетворением отметив, как при его приближении у того напряглись мышцы. Левая рука дернулась к правому бедру, к спрятанному оружию. Тогда Борн понял, что от него требуется.

Он вышел из кабака. Беззвучно отсчитывая сто шагов, Борн заметил, что «глаз» вышел на улицу следом за ним. Он ускорил шаг, чтобы «хвосту» тоже пришлось поспешить, дошел до угла, про который говорил Заим, и без предупреждения свернул налево в узкий проулок, заваленный снегом. Практически сразу же Борн увидел следующий поворот направо и быстро шагнул туда.

Не пройдя и двух метров, он обернулся и прижался к обледенелой стене, дожидаясь, когда появится «глаз». Схватив амхарца, Борн с силой толкнул его на угол строения, так что у него громко хрустнули зубы. Удар в висок лишил «глаз» чувств.

Через мгновение в проулок боком выскочил Заим.

– А теперь быстро! – запыхавшись, бросил он. – Остались еще двое, на которых я не рассчитывал.

Он провел Борна до ближайшего пересечения и повернул налево. Они сразу же оказались на краю деревушки. Снег лежал толстым слоем, покрытый коркой хрустящего наста. Заим передвигался с трудом, особенно учитывая высокую скорость, которую сам же и задал. И все же вскоре они добрались до убогого сарая, у которого паслись три лошади.

– Как ты относишься к езде верхом без седла? – спросил Заим.

– Как-нибудь справлюсь.

Положив руку на морду гнедой лошади, Борн посмотрел ей в глаза, затем запрыгнул на спину. Нагнувшись, он подхватил Заима за локоть и помог ему взобраться на пегую кобылу. Повернувшись против ветра, они рысью тронулись вперед.

Ветер усиливался. Не требовалось быть местным жителем, чтобы понять, что с северо-запада надвигается буря, отягченная горьким привкусом сильного снегопада. Девису придется изрядно потрудиться, откапывая вертолет. Однако тут ничего не поделаешь: другого способа быстро спуститься с горы нет.

Заим направлялся прямо к темнеющей впереди полосе леса, но Борн, оглянувшись, увидел, что они опоздали. Следом за ними мчались два всадника, неумолимо сокращая расстояние, – не иначе, те двое амхарцев, о которых беспокоился Заим.

Проведя быстрый расчет, Борн прикинул, что преследователи настигнут их за несколько сот ярдов до того, как у них появится шанс скрыться в лесу. Прижавшись щекой к гриве, он ударил лошадь коленями по бокам. Гнедая понеслась к деревьям. Опомнившись, Заим тоже ударил свою лошадь, догоняя Борна.

На полпути к лесу Борн понял, что они не успеют до него добраться. Не раздумывая, он сжал коленями бока лошади и дернул гриву вправо. Не теряя шага, гнедая развернулась, и, прежде чем преследователи опомнились, Борн уже несся галопом прямо на них.

Как он и предвидел, амхарцы разделились. Нагнувшись вправо, Борн отвел левую ногу назад и ударил что есть силы. Его тяжелый ботинок на толстой подошве попал амхарцу в грудь, выбив его из седла. Однако к этому времени второй преследователь уже успел развернуться. Достав пистолет – старый, но от этого ничуть не менее смертоносный 9-мм «Макаров», он направил его в Борна.

Прогремел выстрел. Амхарец вылетел из седла. Обернувшись, Борн увидел, что Заим тоже держит в руке пистолет. Он помахал свободной рукой, и они помчались к темнеющим впереди соснам.

Когда они уже въезжали в лес, сзади донесся еще один выстрел, и пуля прошла среди ветвей над их головами. Амхарец, которого Борн свалил с коня, пришел в себя и снова бросился в погоню.

Заим первым пробирался среди частых сосен. Стало заметно холоднее. Даже здесь, под защитой леса, пронизывающий ветер обжигал лицо, время от времени стряхивая с вершин деревьев маленькие снежные лавины. Борн, вспоминая о преследователе, никак не мог избавиться от неприятного зуда между лопатками. Он как мог погонял гнедую.

Местность начала опускаться, сначала полого, затем все более круто. Лошади фыркали, опустив голову, словно нащупывая погребенные под снегом валуны, скользкие от наледи, что делало путь вниз особо опасным.

Услышав позади треск ветвей, Борн ударил гнедую каблуками, заставляя ее ускорить шаг. Ему хотелось спросить Заима, куда они направляются, однако он понимал, что его голос выдаст их местонахождение в лесном лабиринте. В этот самый момент Борн увидел впереди просвет, затем блеснула широкая полоса льда. Они приближались к реке, которая, петляя между камней, быстро текла от одного альпийского луга к другому.

И тут опять прогремел выстрел, и через мгновение пегая кобыла рухнула под Заимом. Тот кубарем полетел на землю. Понукая гнедую, Борн подъехал к нему и, нагнувшись, затащил его на круп лошади позади себя.

Они были уже у самого берега замерзшей реки. Еще один выстрел; пуля впилась в ствол соседней сосны.

– Дай твой пистолет! – воскликнул Борн.

– Я его выронил, когда подо мной убили лошадь, – понуро ответил Заим.

– Нас тут перестреляют, словно мишени в тире!

Спустив Заима на землю, Борн и сам спрыгнул с гнедой. Хлопнув ладонью по крупу, он отправил ее через лес вдоль реки.

– И что дальше? – Заим хлопнул себя по искалеченной ноге: – С этим я далеко не уйду.

– Пошли. – Схватив его за толстую шерстяную куртку, Борн побежал к берегу реки.

– Что ты задумал? – Глаза Заима округлились от страха.

Борн наполовину оторвал его от земли за мгновение до того, как оба выскочили на лед. Уравновешивая вес Заима, Борн заскользил размашистыми движениями конькобежца. Используя лезвия, вставленные в подошвы своих ботинок, как коньки, он быстро набрал скорость, двигаясь вниз по естественной ледяной горке застывшей реки.

Ему удавалось умело вписываться в повороты, однако он практически не мог контролировать скорость. Уклон становился все круче, и Борн с Заимом разгонялись все быстрее.

Они влетели в очередной поворот, и вдруг Заим испустил проникнутый ужасом крик. Через мгновение Борн увидел, чем это было вызвано. Меньше чем в тысяче метров впереди река резко обрывалась водопадом, сейчас замерзшим, словно кадр моментальной фотосъемки.

– Высоко?! – крикнул Борн, перекрывая рев ветра, бьющего в лицо.

– Очень высоко, – в ужасе простонал Заим. – О, очень, очень высоко!

Глава 9

Борн пытался свернуть влево или вправо, но тщетно. Он летел вниз по ледяному желобу, не позволявшему сменить направление. В любом случае было уже слишком поздно. Стремительно приближался вздыбленный край водопада, поэтому Борн сделал то единственное, что пришло ему в голову: постарался выехать в середину, там, где будет глубже всего, а слой льда окажется самым тонким.

Они выскочили на гребень на большой скорости, что в сочетании с их весом пробило корку льда, наросшую над бурлящим потоком. Провалившись в водопад, они полетели вниз. От ледяной воды перехватило дыхание, по телу разлился холод, начиная от конечностей и дальше вглубь.

Падая с большой высоты, Борн изо всех сил старался не потерять ориентацию в пространстве – сейчас это беспокоило его больше всего. Если это произойдет, он либо замерзнет до смерти, либо захлебнется под водой, прежде чем сможет пробить слой льда у основания водопада. Нельзя также было забывать и вот о чем: если он отклонится слишком далеко от основного потока, лед очень быстро станет настолько толстым, что, скорее всего, проломить его будет невозможно.

Перед глазами у Борна замелькали свет и тени, сизо-черные, мутно-серые. Он оказался в потоке бурлящей воды, беспорядочно кувыркаясь. Вдруг он ударился плечом о выступ скалы. Электрическим током разлилась боль. Поступательное движение вниз резко замедлилось, и Борн стал искать в черном смятении луч света. Света не было! У него кружилась голова, руки онемели. Сердце работало на пределе возможностей, что было вызвано физической нагрузкой и недостатком кислорода.

Борн протянул руки в стороны и тотчас же сообразил, что прямо перед ним находится тело Заима. Отодвинув его в сторону, он увидел за ним перламутровый свет и понял, где верх. Заим, похоже, потерял сознание. Из разбитой головы струилась кровь, и Борн предположил, что и он тоже налетел на камень.

Обхватив одной рукой обмякшее тело, Борн устремился к поверхности, отчаянно работая ногами и другой рукой. Он наткнулся макушкой на лед гораздо быстрее, чем ожидал. Лед не поддавался.

Голова у Борна раскалывалась, струйки крови, вытекающие из раны Заима, заслоняли ему обзор. Он попытался ухватиться за лед, но не смог найти упор для пальцев. Тогда он заскользил вдоль поверхности, ища хоть какую-нибудь трещинку, все, что угодно, чем можно было бы воспользоваться. Однако слой льда оказался гораздо толще, чем предполагал Борн, даже здесь, у самого основания водопада. Легкие у него горели, головная боль, вызванная нехваткой кислорода, быстро становилась невыносимой. Вероятно, Заим уже умер. Определенно, и он сам скоро умрет, если не сможет выбраться на поверхность.

Борна подхватил сильный водоворот, угрожая затянуть его к неминуемой смерти в темноте, туда, где лед самый толстый. Борясь с течением, Борн вонзил ногти – даже не в трещину, а в небольшое углубление в поверхности льда. Увидев, где проникающий свет наиболее яркий, он именно тут и сосредоточил свои усилия. Однако от его онемевших кулаков, превратившихся в неуклюжие бесполезные гири, не было никакого толка.

Оставался только один выход. Отпустив Заима, Борн нырнул в темноту до самого дна реки. Развернувшись, он быстро распрямил ноги, устремляясь вверх по прямой. Его макушка налетела на тонкий лед, и тот хрустнул, а затем раскололся. Вслед за головой и плечи вырвались навстречу благословенному воздуху. Борн сделал жадный глубокий вдох, затем еще один и еще. После чего нырнул вниз. Заима не оказалось там, где он его оставил. Судя по всему, его подхватило мощное течение, увлекая в глубину.

Работая ногами, борясь с течением, Борн вытянулся во всю свою длину и ухватил Заима за щиколотку. После чего медленно и уверенно потянул его назад к свету, вытащил через полынью с зазубренными краями, уложил на обледенелый берег и наконец вылез из воды сам.

Они находились у самого края водопада, к востоку от него. Совсем рядом начинался густой сосновый лес, сплошной полосой тянувшийся на север и на восток.

Мгновение Борн посидел в тени деревьев, переводя дыхание. Однако нельзя было терять время. Он осмотрел Заима, стараясь отыскать признаки жизни: пульс, дыхание, зрачки. Амхарец был жив. Изучение раны показало, что это поверхностная ссадина. Прочный череп Заима выполнил свою задачу, защитив своего обладателя от серьезной травмы.

Теперь главная задача Борна заключалась в том, чтобы остановить кровотечение, после чего вытереть Заима насухо, чтобы он не умер от переохлаждения. Самого Борна частично защитил специальный термокостюм, хотя теперь он видел, что во время сумасшедшего полета в водопаде костюм местами сильно порвался. На обнажившейся коже уже застывали капельки воды. Расстегнув костюм, Борн оторвал от своей рубашки рукав и, набив его снегом, обмотал Заиму рану. Затем он взвалил все еще не пришедшего в сознание амхарца на здоровое плечо и, шатаясь, побрел по предательски скользкому берегу в лес. Борн чувствовал, как через локти и плечо медленно просачивается холод, там, где внешний слой термокостюма получил наибольшие повреждения.

Заим становился все тяжелее и тяжелее, но Борн упрямо шел вперед, держа направление на север и восток, подальше от реки. У него в голове всплыло туманное воспоминание – вспышка, подобная той, которую он ощутил, впервые оказавшись на Рас-Дашане, но теперь более подробная. Если он прав, здесь недалеко должна быть еще одна деревня, большая, значительно больше той, где он нашел Заима. До нее всего несколько миль.

Вдруг Борн застыл, услышав знакомый звук – фырканье лошади. Аккуратно усадив Заима у ствола сосны, он осторожно двинулся на звук. Приблизительно в пятистах метрах впереди показалась небольшая поляна. Там Борн увидел свою гнедую, которая стояла, уткнувшись мордой в землю, стараясь отыскать под снегом прошлогоднюю траву. Судя по всему, благородное животное спустилось вдоль реки до этой поляны. Это как раз то, что нужно, чтобы доставить Борна и Заима к спасению.

Борн уже собрался выйти на открытое место, как вдруг гнедая подняла голову, раздувая ноздри. Что она учуяла? Порыв ветра принес запах опасности.

Догадавшись, в чем дело, Борн мысленно поблагодарил гнедую. Отступив в чащу леса, он двинулся влево, обходя поляну вокруг, не выпуская ее из вида, стараясь держаться против ветра. Вскоре Борн разглядел в зарослях яркое пятно, затем заметил какое-то движение. Осторожно приблизившись, он увидел, что это тот амхарец, которого он выбил из седла. По-видимому, амхарец решил использовать гнедую в качестве приманки, завлекая того, кому удалось выбраться живым из водопада.

Пригибаясь, Борн подкрался и стремительно набросился на него, нанося удар в висок. Приглушенно вскрикнув, амхарец повалился на землю. Борн принялся молотить его кулаками, но амхарцу удалось высвободить руку и выхватить кривой нож. Сверкающее лезвие со свистом устремилось Борну в открытый бок, чуть выше почки. Борн откатился назад, спасаясь от ножа. В тот же самый момент он сомкнул щиколотки у горца на горле и одним резким, жестоким движением свернул ему шею.

Поднявшись с земли, он забрал у убитого нож, ножны и пистолет Макарова. Затем вышел на поляну и, взяв гнедую за гриву, повел ее обратно к тому месту, где лежал Заим. Взвалив его выносливой лошади на спину, Борн запрыгнул на круп и двинулся через лес вниз по склону, руководствуясь воспоминаниями о деревне.

Когда Сорайя Мор вошла в лабораторию ОРП, Ким Ловетт и следователь Овертон все еще изучали улики.

Представив Сорайю и Овертона друг другу, Ким сразу же перешла к делу. Вкратце рассказав Сорайе о пожаре в гостинице «Конститьюшен», она протянула ей два комплекта фарфоровых зубов.

– Я обнаружила это в сливе ванны, – объяснила Ким. – На первый взгляд их можно принять за обычный зубной протез, однако на самом деле это не так.

Сорайя, взглянув на большие углубления на внутренней стороне зубов, сразу же поняла, что видела нечто подобное в лаборатории Дерона. Внимательно изучив челюсти, она поразилась высокому качеству работы. Несомненно, речь шла об арсенале хамелеона мирового класса. У молодой женщины не было никаких сомнений по поводу того, что она держит в руках и кому это принадлежит. Когда Лернер вышвырнул ее из «Тифона», ей показалось, что все это осталось в прошлом, но теперь Сорайя взглянула правде в глаза. Впрочем, возможно, она знала это с самого начала. У них с Фади еще ничего не кончено – далеко не кончено.

– Ты права, Ким, – сказала Сорайя. – Это накладка.

– Накладка? – переспросил Овертон. – Ничего не понимаю.

– Это лишь внешняя оболочка, – объяснила Сорайя, – которая надевается на совершенно здоровые зубы, а не на сломанные и разрушенные. Такие накладки используются для того, чтобы изменять форму рта и щек. – Она надела накладку. Хотя та оказалась ей велика, Ким и Овертон поразились, насколько сильно у Сорайи изменилось лицо. – Из чего следует, что ваш Яков Сильвер и его брат были не теми, за кого себя выдавали, – заключила молодая женщина, освобождаясь от искусственных зубов. Повернувшись к Ким, она спросила: – Не возражаешь, если я одолжу их?

– Бери, – согласилась Ким. – Но я должна буду сделать запись в журнале.

Овертон покачал головой:

– Это же полная бессмыслица.

– Во всем этом сразу же появится смысл, если взглянуть на все факты. – Сорайя рассказала о происшествии неподалеку от здания ЦРУ. – Человек, выдававший себя за предпринимателя из Кейптауна, по имени Хирам Севик, на самом деле является уроженцем Саудовской Аравии, который именует себя Фади. Он лидер террористической группировки, имеющий доступ к огромным деньгам. Мы понятия не имеем, каково его настоящее имя. Этот Фади скрылся в квартале от того места, где его подобрал «Хаммер». – Она показала накладки. – И вот теперь нам известно, куда он направился.

Ким обдумала сказанное Сорайей.

– В таком случае человеческие останки, обнаруженные на месте пожара, не принадлежат ни одному из братьев.

– Я бы этому очень удивилась. Судя по всему, пожар стал отвлекающим маневром, который позволил Фади незаметно покинуть Вашингтон. Скорее всего, и Соединенные Штаты. – Сорайя подошла к плоскому металлическому подносу, на который Ким сложила кости, обнаруженные в ванне. – У меня есть сильное подозрение, что мы видим перед собой все, что осталось от Омара, официанта-пакистанца.

– Боже милосердный! – воскликнул Овертон. – По крайней мере, это уже хоть что-то. И какой же из братьев был Фади?

Сорайя повернулась к нему:

– Яков, вне всякого сомнения. Не забывайте, номер снимал Лев. А Фади в то время был в Кейптауне, где мы его и задержали.

Овертон находился в приподнятом настроении. Наконец-то удача повернулась к нему лицом. С помощью этих двух женщин он наткнулся на золотоносную жилу. Очень скоро у него будет достаточно улик, чтобы обратиться с ними в Управление внутренней безопасности. Одним движением он станет новым сотрудником и новым героем.

Сорайя снова повернулась к Ким:

– Что еще ты обнаружила?

– Почти ничего. Если не считать катализатора. – Ким взяла листок с компьютерной распечаткой. – Преступник использовал дисульфид углерода. Не могу припомнить, когда я в последний раз сталкивалась с этим веществом. Как правило, поджигатели применяют ацетон, керосин – что-нибудь легкодоступное. – Она пожала плечами. – С другой стороны, в данном случае использование дисульфида углерода имело определенный смысл. Это соединение значительно опаснее прочих вследствие более низкой температуры воспламенения, а также высокой вероятности взрыва. Фади было необходимо взорвать окна, чтобы пламя получило приток дополнительного кислорода. Но, имея дело с дисульфидом углерода, нужно быть настоящим профессионалом, иначе можно запросто самому взлететь на воздух.

Сорайя взглянула на распечатку, которую протянула ей Ким.

– Да, это, вне всякого сомнения, Фади. Где можно достать это вещество?

– Ну, на химическом заводе, – ответила Ким. – Дисульфид углерода применяется при производстве целлюлозы, тетрахлорида углерода и других органических соединений, в состав которых входит сера.

– Можно воспользоваться твоим компьютером?

– Садись, – махнула рукой Ким.

Устроившись на рабочем месте подруги, Сорайя вошла в Интернет и, вызвав поисковую систему, ввела запрос: «дисульфид углерода».

– Целлюлоза используется для производства вискозы и целлофана, – вслух прочитала она появившийся на экране текст. – Тетрахлорид углерода в прошлом был главным активным веществом в огнетушителях и холодильных установках, однако затем от него отказались из-за его высокой токсичности. Соли дитиокарбаминовой кислоты и ксантогенат являются флотационными реагентами при производстве минеральных удобрений. Кроме того, они также используются для получения метамфетамина натрия, фумиганта почвы.

– Одно можно сказать точно, – подытожила Ким. – Такое соединение не купишь в ближайшем хозяйственном магазине. Его надо поискать.

Сорайя кивнула.

– Кроме того, его использование предполагает, что преступник заранее был знаком со специфическими характеристиками этого вещества. – Быстро сделав краткие пометки в своем портативном компьютере, она встала. – Ну все, я ухожу.

– Не возражаете, если я пойду с вами? – спросил Овертон. – До вашего прихода это дело казалось мне непробиваемой кирпичной стеной.

– Не думаю, что смогу вам чем-нибудь помочь. – Сорайя перевела взгляд на Ким. – Я собиралась сразу же сказать тебе об этом, как только вошла. Меня уволили.

– Что? – в ужасе воскликнула Ким. – Почему?

– Новому исполняющему обязанности заместителя директора не понравилась моя бунтарская жилка. По-моему, он просто решил продемонстрировать свою власть. Ну а я как раз подвернулась ему под руку.

Ким сочувственно стиснула подругу в объятиях:

– Если я могу чем-нибудь помочь…

Сорайя улыбнулась.

– Я знаю, кому позвонить. Спасибо.

Она не заметила недовольную гримасу, черной тучей закрывшую лицо следователя Овертона. Он не собирался признавать свое поражение – особенно теперь, когда до цели было так близко.

Когда Борн и Заим добрались до деревни, уже начался снегопад. Деревня действительно оказалась рядом, устроившаяся в узкой долине, словно мяч в ладони, какой ее и помнил Борн.

Заим зашевелился и застонал. Какое-то время назад он очнулся, и Борн едва успел снять его с лошади. Заима буквально вывернуло наизнанку. Затем Борн заставил амхарца поесть снега, чтобы восполнить потерю влаги. Заим испытывал слабость и головокружение, однако он прекрасно понял все, что рассказал ему о случившемся Борн. Он сказал, что их целью является лагерь, расположенный неподалеку от той самой деревни, оставшейся у Борна в памяти.

Они въехали в деревню. Хотя Борну не терпелось поскорее связаться с тем человеком, который, по утверждению Заима, мог вывести его на Линдроса, одежда амхарца успела промерзнуть насквозь; если не согреть его в самое ближайшее время, снимая одежду, можно будет содрать кожу.

Гнедая, которую Борн гнал галопом прямо через сугробы по колено, полностью выдохлась к тому времени, как беглецы достигли лагеря. Вдруг, словно из ниоткуда, появились трое амхарцев, размахивавших кривыми ножами, похожими на тот, который Борн отобрал у того, кому свернул шею.

Борн был к этому готов. Ни один лагерь не должен оставаться без охраны. Он сидел совершенно неподвижно на учащенно дышащей, фыркающей гнедой, пока амхарцы снимали Заима на землю. Когда они увидели, с кем имеют дело, один сбегал в палатку в центре лагеря. Через считаные минуты он вернулся еще с одним горцем, судя по виду вождем племени, негусом.

– Заим, – спросил негус, – что с тобой произошло?

– Вот этот человек спас мне жизнь, – слабо промолвил Заим.

– А он спас жизнь мне. – Борн спрыгнул с лошади. – По дороге сюда на нас напали.

Если негус и удивился тому, что Борн владеет амхарским, он не подал вида.

– Как и все белые, вы привели с собой своих врагов.

Борн поежился.

– Ты прав только наполовину. На нас напали трое амхарских воинов.

– Ты знаешь, кто им платит, – пробормотал Заим.

Негус кивнул.

– Проводите обоих в мою хижину, где тепло. Мы будем разжигать огонь медленно.

Аббуд ибн Азиз, прищурившись, смотрел на негостеприимное небо, бушующее над северными склонами Рас-Дашана, прислушиваясь, не раздастся ли шум несущего винта вертолета, рассекающего разреженный воздух.

Куда пропал Фади? Его вертолет уже давно должен был прилететь. Аббуд ибн Азиз все утро следил за меняющейся погодой. Он понимал, что из-за надвигающегося фронта у пилота будет очень узкое окошко, чтобы совершить посадку.

Однако в душе Аббуд ибн Азиз сознавал, что в действительности его молчаливая ярость обращена не против холодного разреженного воздуха. В первую очередь его бесило то, что они с Фади вообще оказались здесь. Всему виной этот проклятый план. Аббуд знал, кто за ним стоит. Только один человек был способен предложить такой чрезвычайно рискованный, уязвимый замысел: Карим аль-Джамиль, брат Фади. Пусть Фади является пылающим лицом «Дуджи» – из всех его многочисленных сторонников один только Аббуд ибн Азиз знал, что сердцем группировки является Карим аль-Джамиль. Это он гроссмейстер, терпеливый паук, плетущий множество сетей, уходящих в будущее. От одной только мысли о том, что может замышлять Карим аль-Джамиль, у Аббуда ибн Азиза голова пошла кругом. Подобно Фади и Кариму аль-Джамилю, он получил образование на Западе. Он был знаком с историей, политикой и экономикой неарабского мира – что, с точки зрения Фади и Карима аль-Джамиля, являлось необходимым условием для продвижения на высшие командные посты.

Вся беда заключалась в том, что Аббуд ибн Азиз не доверял до конца Кариму аль-Джамилю. Во-первых, он слишком скрытен. Во-вторых, по крайней мере насколько было известно Аббуду, Карим аль-Джамиль общался только со своим братом. И Аббуда ибн Азиза очень беспокоило то, что на самом деле ему известно о Кариме аль-Джамиле еще меньше, чем он думает.

Вот в чем заключалась обида, которую Аббуд затаил на Карима аль-Джамиля: он, первый заместитель Фади, его ближайший друг, был отстранен от внутренних дел «Дуджи». Ему это казалось в высшей степени несправедливым, и хотя он принес клятву верности Фади, его раздражала ситуация, в которой он оказался. Разумеется, Аббуд понимал, что кровь – не вода, кто из арабов-кочевников усомнился бы в этом? Но Фади и Карим аль-Джамиль арабы лишь наполовину. Их мать была англичанкой. Оба родились в Лондоне, куда их отец перевел из Саудовской Аравии руководство своей компании.

Аббуда ибн Азиза терзали вопросы, на которые он на самом деле не хотел получить ответ. Почему Абу Сариф Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб покинул Саудовскую Аравию? Почему он связался с неверной? Почему еще больше усугубил свою ошибку, женившись на ней? Аббуд ибн Азиз не мог найти этому никаких мыслимых объяснений. Строго говоря, ни Фади, ни Карим аль-Джамиль, в отличие от него, не были детьми пустыни. Они выросли на Западе, обучались в огромном, непрестанно бурлящем суетой Лондоне. Что им известно о полной тишине, о строгой красоте, о чистых запахах пустыни? Пустыни, где во всем проявляется красота и мудрость Аллаха.

Фади, как и подобает старшему брату, относился к Кариму аль-Джамилю снисходительно. По крайней мере это Аббуд ибн Азиз понимал. Сам он испытывал к своим младшим братьям то же самое. Однако он уже давно задавался вопросом, в какие мутные воды ведет «Дуджу» Карим аль-Джамиль. Хочет ли идти туда он, Аббуд ибн Азиз? Он зашел так далеко, ни разу не сказав ни слова, потому что был предан Фади. Именно Фади приобщил его к той террористической войне, которую они были вынуждены вести в ответ на вторжение Запада на свои земли. Именно Фади отправил его учиться в Европу – Аббуд ибн Азиз испытывал отвращение к этому периоду своей жизни, который тем не менее оказался по-своему плодотворным. Фади не переставал повторять, что для того, чтобы победить врага, его нужно знать.

Аббуд ибн Азиз был обязан Фади всем, он готов был пойти за ним в огонь и в воду. С другой стороны, он не глух, не глуп и не слеп. Если в будущем, когда у него появится больше информации, он почувствует, что Карим аль-Джамиль ведет «Дуджу» и, следовательно, Фади к гибели, он подаст голос, какими бы ни были последствия.

Резкий сухой порыв ветра ударил ему в щеку. Словно во сне, издалека донесся рев вертолета. Однако Аббуду ибн Азизу нужно было в первую очередь стряхнуть с себя собственные размышления. Подняв взгляд, он ощутил на щеках и ресницах первые снежинки.

Ему удалось быстро отыскать взглядом на небе среди бурлящих серых туч маленькую черную точку. Размахивая над головой руками взад и вперед, Аббуд ибн Азиз отступил назад с взлетно-посадочного пятачка. Через три минуты вертолет коснулся земли. Дверь распахнулась, и на снег спрыгнул Мута ибн Азиз.

Аббуд ибн Азиз ждал появления Фади, однако к нему, стоявшему за пределами круга замедляющихся лопастей несущего винта, подошел только его брат.

– Все прошло хорошо? – Братья обнялись строго, официально.

– В точности так, как было запланировано, – ответил Мута.

Вот уже какое-то время жизнь братьев разломила ссора. Подобно пропасти, образованной землетрясением, она разделяла их больше, чем они готовы были признать. Трещина пробежала, порождая язвы, которые теперь, по прошествии нескольких лет, покрылись окалиной – жесткой, твердой, словно рубец на ране.

Мута прищурился, защищая глаза от ветра.

– Брат, куда пропал Фади?

Аббуд не смог скрыть в голосе снисходительные нотки:

– У него дела в другом месте.

Мута пробурчал что-то невнятное. Его рот наполнился слишком хорошо знакомой горечью. «Все так, как было всегда. Аббуд использует свою власть, не позволяя мне сблизиться с Фади и Каримом аль-Джамилем, центрами нашей вселенной. Тем самым он сохраняет свое господство надо мной. Именно так он заставил меня дать клятву хранить нашу тайну. Он мой старший брат. Как мне с ним справиться? – Мута стиснул зубы. – Как всегда, я должен во всем ему повиноваться».

Ежась от холода, Мута шагнул за скалу, укрываясь от пронизывающего ветра.

– Скажи мне, брат, что у вас здесь происходит?

– Сегодня утром на Рас-Дашан прилетел Борн. Он идет по следу.

Мута ибн Азиз кивнул.

– В таком случае нам нужно переправить Линдроса в безопасное место.

– Это уже сделано, – ледяным тоном промолвил Аббуд.

Мута кивнул, чувствуя, как по сердцу разливается желчь.

– Все уже близко к завершению. В ближайшие дни Джейсон Борн перестанет быть нам полезен. – Он широко улыбнулся, однако его радость была сдержанной. – Как сказал Фади, месть сладка. Как он обрадуется, увидев Джейсона Борна мертвым!

Жилище негуса оказалось на удивление просторным и уютным, особенно если учесть, что речь шла о сооружении, которое приходилось постоянно перевозить с места на место. Пол был застелен уложенными друг на друга коврами. На стенах висели шкуры, помогая сберегать тепло, выделяемое очагом, в котором горели куски кизяка.

Борн, завернувшись в грубое шерстяное одеяло, сидел, скрестив ноги, у огня, а люди негуса тем временем медленно и осторожно раздевали Заима. Когда с этим было покончено, его тоже завернули в одеяло и усадили рядом с Борном. После этого обоим подали дымящиеся чашки с горячим крепким чаем.

Другие амхарцы занялись раной Заима, очистили ее, обработали отваром из трав, перебинтовали заново. Все это время негус молча сидел рядом с Борном. Это был невысокий человек, внешне ничем не примечательный, если не считать черных глаз, горящих на потемневшем бронзовом лице, подобно двум лампам. Тело вождя казалось худым и жилистым, но Борн видел гораздо глубже. Этот человек обладает различными навыками, оборонительными и наступательными, которые помогают выжить ему и его людям.

– Меня зовут Кабур, – представился негус. – Заим говорит, что твое имя Борн. – Он произнес фамилию в два слога – Бо-орн.

Борн кивнул.

– Я прибыл на Рас-Дашан, чтобы найти моего друга, который находился в одной из летающих машин, сбитых здесь почти неделю назад. Тебе что-нибудь об этом известно?

– Известно, – подтвердил Кабур.

Он поднес руку к груди и протянул Борну что-то серебристое. Это была бирка пилота вертолета.

– Она ему больше не нужна, – просто произнес Кабур.

У Борна в душе все оборвалось.

– Он погиб?

– Можно сказать, его больше нет в живых.

– А что насчет моего друга?

– Его забрали вместе с этим человеком.

Негус предложил Борну деревянную миску с похлебкой, приправленной острыми специями, в которую был вставлен большой полукруглый ломоть пресного хлеба. Борн принялся за еду, используя хлеб в качестве ложки, а Кабур продолжал:

– Не мы, как ты сам понимаешь. Мы не имеем к этому никакого отношения, хотя, как ты уже имел возможность увидеть, кое-кто готов за деньги на все. – Он покачал головой. – Это есть зло, форма порабощения, за которую некоторым пришлось заплатить самой дорогой ценой.

– Эти люди, – доев похлебку, Борн отставил миску, – кто они такие?

Кабур склонил голову набок.

– Я удивлен. Я полагал, тебе известно об этих людях больше, чем мне. Они пришли к нам с противоположного берега Аденского залива. Думаю, из Йемена. Но они не йеменцы, нет. Одному богу известно, где их логово. Среди них есть египтяне, есть саудовцы, много афганцев.

– Ну а предводитель?

– А, Фади. Он саудовец. – Горящие черные глаза негуса погасли. – Мы все до одного боимся Фади.

– Почему?

– Почему? Потому что он могущественный, потому что он невероятно жестокий. Потому что он несет на ладони смерть.

Борн подумал про носильщиков, переправлявших уран.

– Ты видел свидетельства той смерти, которую носит Фади?

Негус кивнул.

– Своими собственными глазами. Один из сыновей Заима…

– Тот мальчишка в пещере?

Кабур повернулся к Заиму, чьи глаза превратились в моря боли.

– Блудный сын, не послушавшийся совета. Теперь мы не можем к нему прикоснуться, не можем даже похоронить.

– Я этим займусь, – сказал Борн. Теперь он понял, почему Алем прятался в «Чинуке» у входа в пещеру: он хотел быть рядом со своим братом. – Я похороню его там, у вершины.

Негус молчал. Но глаза Заима стали влажными.

– Это было бы настоящим благословением – для него, для меня, для всей нашей семьи.

– Клянусь, это будет сделано, – сказал Борн. Он снова повернулся к Кабуру: – Ты поможешь мне разыскать моего друга?

Негус колебался, глядя на Заима. В конце концов он вздохнул.

– Если ты найдешь своего друга, Фади будет больно?

– Да, – подтвердил Борн, – ему будет очень больно.

– Ты просишь нас совершить очень трудное путешествие. Но поскольку Заим мой друг, поскольку вы спасли друг другу жизнь, поскольку ты дал ему слово, я считаю долгом чести удовлетворить твою просьбу. – Он поднял правую руку, и один из людей принес устройство, похожее на кальян. – Мы покурим вместе, закрепляя заключенный договор.

Сорайя намеревалась отправиться домой, но неожиданно поймала себя на том, что едет на северо-восток Вашингтона. Лишь свернув на Седьмую улицу, она поняла, почему приехала сюда. Сделав еще один поворот, молодая женщина остановилась перед домом Дерона.

Какое-то время она сидела, слушая равномерный шум двигателя на холостых оборотах. На веранде соседнего слева дома сидели пять-шесть парней крутого вида, но, хотя они и сверлили Сорайю взглядами, никто не тронулся с места, когда она вышла из машины и поднялась на крыльцо дома Дерона.

Сорайя несколько раз стукнула в дверь. Подождала, затем постучала снова. Ответа не последовало. Услышав позади чьи-то шаги, она обернулась, ожидая увидеть Дерона. Однако по дорожке к ней приближался долговязый парень, один из членов банды.

– Привет, мисс Шпионка, меня зовут Тайрон. Что ты здесь делаешь?

– Ты не знаешь, где Дерон?

Лицо Тайрона оставалось непроницаемым.

– Вместо него можешь поговорить со мной.

– С радостью, Тайрон, – ответила Сорайя, тщательно подбирая слова, – если ты сможешь рассказать мне про особенности использования дисульфида углерода.

– Ха, ты считаешь меня бестолковым ниггером, да?

– Если честно, я о тебе совсем ничего не знаю.

Не меняя выражения лица, он сказал:

– Пошли со мной.

Сорайя кивнула. Интуитивно она почувствовала, что малейшая нерешительность сыграет против нее.

Они прошли по дорожке и свернули направо, мимо крыльца, на котором стаей ворон сидели члены банды.

– Дерон уехал к своему папаше. Вернется через пару дней.

– Не врешь?

– Истинная правда. – Тайрон поджал губы. – Итак. Что ты хочешь обо мне узнать? Быть может, ты хочешь поговорить о моей мамаше-наркоманке? Или тебя интересует мой папочка, гниющий в тюрьме? Или моя младшая сестра, которая нянчит своего малыша, в то время как ей нужно было бы учиться в школе? Мой старший брат, который получает гроши, вкалывая машинистом метро? Черт возьми, не сомневаюсь, что все это дерьмо ты уже слышала не раз и больше слушать не захочешь.

– Меня интересуешь ты сам, – сказала Сорайя. – Твоя жизнь не похожа на все то, с чем мне приходилось сталкиваться.

Тайрон фыркнул, однако Сорайя почувствовала, что ее слова произвели на него приятное впечатление.

– Я, хотя мне и была уготовлена жизнь на улице, имею прирожденный инженерный склад ума. Что это означает? – Пожав плечами, Тайрон махнул вдаль. – Там, на Флорида-авеню, возводят небоскребы. Я мотаюсь туда при любой возможности, чтобы взглянуть, что к чему, понимаешь?

Сорайя встретилась с ним взглядом.

– Не сочтешь ли ты меня за полную дуру, если я скажу, что ты можешь найти достойное приложение своим способностям?

– Это ты так считаешь. – По лицу молодого негра медленно расплылась улыбка, сделав его гораздо старше своих лет. – Девочка, мы гуляем в своей собственной тюрьме.

Сорайя собралась было ответить ему, но затем решила, что и так уже зашла слишком далеко.

– Мне пора идти.

Тайрон поджал губы.

– Эй, просто чтобы ты знала. Я про машину, которая приехала сюда следом за тобой.

Сорайя застыла как вкопанная.

– Скажи, что ты пошутил.

Крутанув головой, Тайрон посмотрел на нее, словно кобра на добычу.

– Святая правда, клянусь.

Сорайя разозлилась на саму себя. Окутанная своим собственным туманом, она даже не подумала о том, что за ней могут следить. Убеждаться в отсутствии «хвоста» уже давно стало ее второй натурой, однако сейчас она не сделала этого. Несомненно, этот сукин сын Лернер вывел ее из себя. И вот теперь ей приходится расплачиваться за потерю бдительности.

– Тайрон, я перед тобой в долгу.

Парень пожал плечами.

– Именно за это мне платит Дерон. Охрана стоит недешево, а преданность вообще не имеет цены.

Сорайя посмотрела на него, но, казалось, впервые действительно его увидела.

– Где она? Та машина?

Они пошли дальше.

– Там, впереди, на углу Восьмой, – сказал Тайрон. – На противоположной стороне, чтобы водителю было лучше видно то, чем ты занимаешься. – Он снова пожал плечами. – Мои ребята им займутся.

– Тайрон, я ценю твое предложение. – Она бросила на него серьезный взгляд. – Но это я привела его сюда. Он мой.

– О, я этим восхищаюсь. – Остановившись, он смерил ее долгим взглядом. Выражение его лица было таким же серьезным. В нем чувствовалась мрачная решительность. В здешних краях Тайрон был незыблемой скалой. – Только уясни следующее: все должно быть сделано до того, как у этого типа появятся хоть какие-то подозрения насчет Дерона. Если же это произойдет, его уже не сможет спасти никто. И ты в том числе.

– Я займусь им прямо сейчас. – Смутившись, Сорайя опустила голову. – Спасибо.

Кивнув, Тайрон направился к своим ребятам. Собравшись духом, Сорайя продолжила путь. Она вышла на угол Восьмой улицы, где сидел в своей машине следователь Овертон, делая какие-то пометки на клочке линованной бумаги.

Сорайя постучала по стеклу. Вздрогнув, Овертон торопливо засунул бумагу в нагрудный карман рубашки.

Когда стекло с тихим шепотом опустилось, Сорайя сказала:

– Какого черта вы здесь делаете?

Овертон убрал ручку.

– Слежу за тем, чтобы Вы не попали в беду. Это чертовски опасный район.

– Я могу постоять за себя сама, большое спасибо.

– Послушайте, я знаю, что у вас есть какой-то след – очень важный, о котором в Управлении внутренней безопасности даже не подозревают. Я должен получить всю информацию.

Сорайя сверкнула взглядом.

– На самом деле вы должны убраться отсюда. Немедленно.

Тотчас же лицо Овертона превратилось в гранитную маску.

– Мне нужно знать все, что вам известно.

Сорайя поймала себя на том, что ее щеки загорелись пламенем борьбы.

– А если я откажусь?

Овертон без предупреждения распахнул дверь, ударив ею Сорайю в живот. Молодая женщина упала на колени, у нее перехватило дыхание.

Овертон медленно выбрался из машины и с угрожающим видом шагнул вперед.

– Крошка, не вздумай со мной шутить. Я старше и опытнее тебя. И я не играю по правилам. Я забыл больше штучек, чем ты сможешь выучить за всю свою жизнь.

Сорайя закрыла глаза, делая вид, что пытается отдышаться и совладать с собой. Тем временем левой рукой она выхватила из плоской кобуры сзади на поясе маленький пистолет «АСП» и направила его на Овертона.

– Этот пистолет заряжен патронами «парабеллум» девять на девятнадцать, – сказала Сорайя. – На таком близком расстоянии пуля, скорее всего, перешибет тебя пополам. – Она сделала два быстрых вдоха. Пистолет у нее в руке оставался неподвижным. – Убирайся отсюда ко всем чертям. Живо!

Подчеркнуто медленно Овертон отступил назад и сел за руль, не отрывая взгляда от Сорайи. Вытряхнув из пачки сигарету, он вставил ее в обескровленные губы, неторопливо прикурил и сделал затяжку.

– Слушаюсь, мэм. – В его голосе не было никаких чувств; вся ярость была сосредоточена у него в глазах. Овертон захлопнул дверь.

Сорайя поднялась на ноги. Двигатель ожил, взревев, и машина тронулась с места. Взглянув в зеркало заднего обзора, Овертон увидел, что Сорайя целится из «АСП» точно в заднее стекло. Она стояла так до тех пор, пока машина не завернула за угол.

Как только Сорайя скрылась из вида, Овертон достал сотовый телефон и нажал клавишу быстрого набора номера. Услышав голос Мэттью Лернера, он сказал:

– Мистер Лернер, вы были совершенно правы. Сорайя Мор никак не желает угомониться, и, должен вас предупредить, она сделалась откровенно опасной.

Кабур повел своих гостей к церкви, чей шпиль помог Борну найти деревню. Как и все в стране, она относилась к Эфиопской православной монофиситской Церкви, насчитывающей свыше тридцати шести миллионов прихожан, крупнейшей в мире Восточной православной церкви. Больше того, в этой части Африки это единственная христианская церковь, существующая с доколониальных времен.

Войдя в храм, Борн заметил в водянистом полумраке какое-то движение и решил, что Кабур его одурачил. Не только сын Заима, которого сожрала радиация, но и сам негус состоит в услужении у Фади; и вот сейчас он завел Борна в западню. Борн выхватил пистолет Макарова. Но тут тени и полосы света собрались в четкий образ, и он увидел перед собой человеческую фигуру. Не говоря ни слова, неизвестный знаком подозвал его к себе.

– Это отец Михрет, – прошептал Заим. – Я его знаю.

Хоть Заим и не оправился от раны, он настоял на том, чтобы сопровождать Борна. Теперь, после того как спасли друг другу жизнь, они стали неразлучными друзьями.

– Сыновья мои, – тихо промолвил отец Михрет, – боюсь, вы пришли слишком поздно.

– Мне нужен летчик, – сказал Борн. – Пожалуйста, проводите меня к нему.

Пока они торопливо шли в противоположный конец церкви, Борн спросил:

– Он еще жив?

– Он на грани смерти. – Высокий и тощий, словно жердь, священник имел вид изнуренного аскета. На худом лице выделялись его большие глаза. – Мы сделали все возможное.

– Как он попал к вам, отец? – спросил Заим.

– Его обнаружили пастухи на околице деревни, среди сосен у самой реки. Они обратились ко мне, и я приказал перенести его сюда на носилках. Но, боюсь, тем самым я только навредил раненому.

– Святой отец, у меня есть вертолет, – сказал Борн. – Его можно будет забрать отсюда.

Отец Михрет покачал головой.

– У него повреждены шейные позвонки и позвоночник. Обеспечить неподвижность не удастся. Раненый не переживет дорогу.

Летчик Джеми Коуэлл лежал на кровати отца Михрета. Возле него суетились две женщины: одна протирала целебной мазью обожженную кожу, другая выжимала из тряпки воду в полуоткрытый рот. Когда Борн приблизился к кровати, в глазах Коуэлла что-то мелькнуло.

Борн обернулся.

– Он может говорить? – обратился он к священнику.

– С большим трудом, – ответил отец Михрет. – Малейшее движение причиняет ему мучительную боль.

Борн встал рядом с кроватью так, чтобы его лицо оказалось прямо перед глазами Коуэлла.

– Джеми, я пришел, чтобы забрать тебя домой. Ты меня слышишь?

Губы раненого зашевелились, из них вырвался слабый присвист.

– Послушай, не буду тебя утомлять, – продолжал Борн. – Мне нужно найти Мартина Линдроса. Только вы двое остались в живых после нападения террористов. Линдрос жив?

Нагнувшись, Борн поднес ухо к губам Коуэлла.

– Да… Он был жив… когда я видел его в последний раз. – Голос Коуэлла напоминал шелест песка по бархану.

У Борна радостно забилось сердце, но он пришел в ужас, ощутив исходящий от раненого запах. Священник не ошибся: в этой комнате уже поселилась смерть, распространяя вокруг свое зловоние.

– Джеми, это очень важно. Тебе известно, где находится Линдрос?

И снова на Борна дохнуло отвратительным смрадом.

– В трех километрах к юго-западу… на противоположном… берегу реки. – От усилий и боли Коуэлл обливался потом. – Там лагерь… сильно укрепленный.

Борн начал было выпрямляться, но Коуэлл снова захрипел. Его грудь, вздымающаяся и опускающаяся неестественно быстро, задрожала, откликаясь на спазмы перенапряженных мышц. Глаза Коуэлла закрылись, из-под век потекли слезы.

– Успокойся, – ласково промолвил Борн. – Все в порядке.

– Нет! О господи… – Открыв глаза, Коуэлл посмотрел Борну в лицо, и тот увидел, что бездонная черная пропасть неумолимо приближается. – Этот человек… предводитель…

– Фади, – подсказал Борн.

– Он ист… истязает Линдроса.

Сердце Борна превратилось в комок льда.

– Но Линдрос держится? Коуэлл! Коуэлл, ты можешь мне ответить?

– Он уже там, где нет никаких вопросов. – Шагнув к кровати, отец Михрет положил ладонь на лоб Коуэлла, мокрый от пота. – Господь даровал ему благословенное избавление от страданий.

Его переводят в другое место. Мартин Линдрос понял это, потому что услышал, как Аббуд ибн Азиз выкрикивал приказания, общий смысл которых сводился к тому, что нужно быстро убираться из пещеры ко всем чертям. Послышался топот ног, обутых в тяжелые ботинки, стальной лязг оружия, кряхтение людей, таскающих тяжести. Затем раздался треск двигателя грузовика, въехавшего в пещеру задом.

Минуту спустя к Линдросу вошел сам Аббуд ибн Азиз, чтобы завязать ему глаза.

Он опустился перед Линдросом на корточки.

– Не беспокойтесь, – сказал он.

– Меня уже больше ничто не беспокоит, – произнес Линдрос треснувшим голосом, в котором с трудом узнал свой собственный.

Аббуд ибн Азиз теребил в руках капюшон, который собирался надеть Линдросу на голову. Сшитый из плотной черной ткани, он не имел прорезей для глаз.

– Если вам что-либо известно об операции по устранению Хамида ибн Ашефа, сейчас самое время об этом рассказать.

– Я уже устал повторять, что ничего не знаю. Но вы по-прежнему мне не верите.

– Нет. – Аббуд ибн Азиз накинул капюшон ему на голову. – Не верю.

Затем, совершенно неожиданно, на мгновение стиснул Линдросу плечо.

«Что это? – подумал Линдрос. – Знак сострадания?» Все это было интересно, но в настоящий момент выходило за рамки его чувств. Он наблюдал происходящее с ним так, как это складывалось на протяжении всех последних дней, – из-за листа толстого пуленепробиваемого стекла, сотворенного им самим. И оттого, что эта защита была воображаемой, ее действенность нисколько не становилась меньше. Вынырнув из своего личного сейфа, Линдрос находился в полуотрешенном состоянии, словно не мог полностью поселиться в собственном теле. Все то, чем занималось его тело: ело, спало, справляло естественные потребности, прогуливалось, разминая мышцы, даже время от времени разговаривало с Аббудом ибн Азизом, – казалось, происходило с другим человеком. Линдрос с трудом верил в то, что попал в плен. Эта отрешенность была неизбежным следствием того, что он столько времени провел взаперти в том сейфе, куда заключил свое сознание; и то, что такое состояние со временем медленно растворится и исчезнет совсем, в данный момент казалось несбыточной мечтой. Линдрос не мог избавиться от ощущения, что проведет в этой тюрьме остаток своих дней – вроде бы живой, но оторванный от жизни.

Его грубо подняли на ноги. Он поспешил вернуться в тот сон на берегу безмятежного озера, в котором укрывался уже столько раз. Почему его так поспешно переводят в другое место? Неужели пришла помощь? Линдрос не верил, что речь идет о ЦРУ; из обрывков разговоров, услышанных несколько дней назад, он понял, что «Дуджа» уничтожила второй вертолет, отправленный по его следу. Нет. Есть только один человек, обладающий знаниями, упорством и мастерством, чтобы добраться до вершины Рас-Дашана живым: Джейсон Борн! Джейсон пришел сюда, чтобы найти и спасти его!

Мэттью Лернер сидел в углу «Золотой утки». Хотя этот небольшой ресторан расположен в китайском квартале, он упоминается практически во всех путеводителях по Вашингтону, из чего следует, что здесь постоянно толкутся туристы, а местные жители его избегают – в том числе и члены того странного тайного братства сотрудников правительственных и правоохранительных органов, к которому принадлежал Лернер. И это, разумеется, как нельзя лучше устраивало Лернера. В Вашингтоне у него было добрых полдюжины таких мест, где он встречался со своими осведомителями и другими темными личностями, к чьим услугам прибегал. В зале, полутемном и пустом, пахло кунжутным маслом и крепкими специями, а также бурлящим содержимым просторной духовки, откуда периодически извлекались цыплята, запеченные в тесте, и рулеты с яйцом.

Лернер нянчил пиво «Цинтао», отпивая его прямо из бутылки, поскольку на него произвели неприятное впечатление жирные подтеки на стекле стакана. Сказать по правде, он с большим удовольствием выпил бы виски, но только не сейчас. Только не перед этой встречей.

Пискнул сотовый телефон, и, раскрыв его, Лернер прочитал пришедшее текстовое сообщение:

«ИЗ ЧЕРНОГО ВХОДА НА 7 УЛ. ЧЕРЕЗ 5 МИН».

Тотчас же уничтожив сообщение, Лернер убрал телефон в карман и взял бутылку. Допив пиво, он положил на столик несколько купюр, взял плащ и прошел в туалет. Разумеется, ему было хорошо знакомо внутреннее расположение ресторана, как и всех остальных конспиративных явок. Справив нужду, Лернер вышел из туалета и повернул направо, мимо кухни, окутанной паром, наполненной голосами, говорящими по-китайски, и сердитым шипением огромных чугунных сковородок, поставленных на открытый огонь.

Толкнув дверь черного хода, Лернер вышел на Седьмую улицу. Там его ждал «Форд» последней модели, в Вашингтоне машина совершенно безликая, поскольку все правительственные ведомства, когда речь заходит о средствах транспорта, обязаны покупать исключительно американское. Быстро оглянувшись по сторонам, Лернер открыл заднюю дверь и скользнул внутрь. «Форд» тотчас же плавно тронулся с места.

Лернер откинулся назад.

– Привет, Фрэнк.

– Здравствуйте, мистер Лернер, – ответил водитель. – Ну, как ваши шпионские делишки?

– Да как всегда, – сухо ответил Лернер.

– Понятно, – кивнул Фрэнк. Здоровенный мужчина с бычьей шеей и накачанными мышцами, он все свободное время проводил в тренажерных залах.

– Какое сегодня настроение у министра?

– Угадайте. – Фрэнк щелкнул пальцами. – Подберите нужное слово.

– Злится? В ярости? Жаждет крови?

Фрэнк взглянул на него в зеркало заднего вида.

– Вот это уже близко к истине.

Они проехали по Мемориальному мосту имени Джорджа Мейсона, затем свернули на юго-запад к Мемориальному парку имени Вашингтона. Лернер подумал о том, что здесь все названия имеют приставку «мемориальный». Вот он, популизм в худшем своем проявлении. То самое, что выводит министра из себя.

Длинный лимузин ждал их на подъезде к грузовому терминалу международного аэропорта. Мощный двигатель сердито ворчал, словно самолет, готовый идти на взлет. Как только «Форд» остановился, Лернер вышел из машины и быстро пересел в лимузин, как делал уже не раз на протяжении последних лет.

Внутри лимузин не имел ничего общего с салоном какого бы то ни было пассажирского средства, за исключением президентского авиалайнера. При необходимости окна закрывались стенками из полированного красного дерева – как это было сделано сейчас. Письменный стол из ореха, современный центр связи, мягкий диван, легко превращающийся в спальное место, два таких же мягких крутящихся кресла и приземистый холодильник довершали картину.

За письменным столом сидел импозантный мужчина лет под семьдесят, с нимбом коротко остриженных серебристых волос, быстро бегающий пальцами по клавиатуре переносного компьютера. Его большие, чуть выпученные глаза оставались такими же настороженными и пристальными, какими были в молодости. Они никак не вязались с запавшими щеками, бледной кожей и дряблым подбородком.

– Добрый вечер, господин министр, – с нужным сочетанием уважения и почтения произнес Лернер.

– Присаживайся, Мэттью. – Отрывистое техасское произношение министра обороны Хэллидея выдавало в нем человека, который родился и вырос в городских джунглях Далласа. – Тебе придется немного подождать.

Лернер устроился в кресле. Бад Хэллидей продолжал работать. Этот человек не мог долго находиться на одном месте. Больше всего Лернера привлекало в нем то, что он сделал себя сам, поскольку вырос вдалеке от богатых нефтяных полей, породивших многих политиков, с которыми Лернер имел дело, бывая в тех краях. Свои миллионы министр заработал по старинке, поэтому он никому и ничем не был обязан, в том числе и президенту. Все сделки, которые Хэллидей проворачивал в своих интересах и в интересах своих избирателей, были настолько изощренными и политически ловкими, что неизменно добавляли ему веса, при этом не ввергая его в долги перед коллегами.

Закончив работу, министр Хэллидей оторвал взгляд от компьютера и попытался улыбнуться, но это у него не получилось. Единственным напоминанием о легком инсульте, случившемся с ним лет десять назад, было то, что левый уголок рта не всегда повиновался ему.

– Пока что все хорошо, Мэттью. Когда ты сообщил мне о том, что директор ЦРУ сам предложил тебе новую должность, я не сразу поверил в свою удачу. Вот уже несколько лет я всеми правдами и неправдами пытался проникнуть в управление. Ваш директор – динозавр, последний представитель старой гвардии, до сих пор сохраняющий свое место. Но он уже старый и с каждой минутой становится еще старше. До меня доходят слухи, что он потихоньку выпускает бразды правления из своих рук. Я хочу нанести удар именно сейчас, когда его обложили со всех сторон. Сделать это в открытую я не могу: остаются другие динозавры, у которых, хотя они и удалились на покой, остается еще слишком много веса в Вашингтоне. Вот почему я нанял тебя и Мюэллера. Мне нужно держаться на расстоянии, чтобы можно было от всего откреститься, когда дерьмо выплеснется через край.

И все же конечная цель одна: Старик должен уйти, управлению требуется основательная чистка. Оно всегда играло главенствующую роль в так называемых «человеческих методах» разведки, то есть в шпионском ремесле. Пентагон, которым руковожу я, и АНБ,[168] которым руководит Пентагон, довольствовались вторыми ролями. Мы отвечали за разведывательные спутники, за подслушивание – готовили поле сражения, как любит говорить Лютер Лаваль, моя верная правая рука в министерстве.

Однако сейчас мы ведем войну, и я решительно убежден в том, что Пентагон должен взять в свои руки всю разведку. Я хочу, чтобы она была у меня в подчинении, для того чтобы мое ведомство превратилось в еще более действенную машину по выявлению и уничтожению всех проклятых террористических группировок и ячеек как в самой Америке, так и за ее пределами.

Лернер внимательно следил за лицом министра, хотя их отношения были такими долгими и близкими, что он уже понимал, к чему клонит Хэллидей. Любой другой на его месте был бы доволен успехами своего подручного, но только не он. Лернер внутренне собрался, поскольку всякий раз за похвалой из уст министра следовало требование, граничащее с невозможным. Впрочем, Хэллидею на это было наплевать. Он был из той же самой непробиваемой породы, что и президент Линдон Джонсон: крепким сукиным сыном.

– Не хотите ли просветить меня, что вы имеете в виду?

Хэллидей смерил Лернера взглядом.

– Теперь, когда ты подтвердил мои подозрения в том, что ЦРУ заражено арабами и мусульманами, первым твоим шагом после того, как мы разберемся с директором, будет очищение управления от них.

– Кого именно вы имеете в виду? – уточнил Лернер. – У вас есть список?

– Список? Да мне не нужен никакой список, твою мать! – резко произнес Хэллидей. – Говоря «очистить», я подразумеваю очистить! Вышвырнуть всех до одного!

Лернер вздрогнул.

– Господин министр, на это потребуется какое-то время. Нравится вам или нет, к религиозным взглядам сейчас относятся очень трепетно.

– Мэттью, я не желаю слышать этот вздор! Вот уже почти десять лет у меня в правой ягодице торчит заноза. И знаешь, что это за заноза?

– Так точно, сэр. Терпимость к религиозным взглядам.

– Совершенно верно, черт побери. Мы ведем войну с этими проклятыми мусульманами. И я не допущу, чтобы хотя бы один из них подтачивал изнутри нашу разведку, ты понял?

– Прекрасно понял, сэр.

Это стало для них чем-то вроде обязательного ритуала, хотя Лернер сомневался в том, что министр с ним согласится. Если у Хэллидея и имелось чувство юмора, оно было погребено так же глубоко, как кости неандертальца.

– Раз уж мы заговорили о занозах в заднице, остается еще вопрос Анны Хельд.

Лернер понял, что по-настоящему представление еще только начинается. Все остальное было лишь прелюдией.

– А что с ней?

Схватив со стола конверт из плотной бумаги, Хэллидей швырнул его Лернеру на колени. Открыв конверт, Лернер быстро пролистал документы и поднял взгляд.

Хэллидей кивнул.

– Совершенно верно, мой друг. Анна Хельд по собственной инициативе начала копаться в твоем прошлом.

– Ах эта сучка! А я-то полагал, что посадил ее на привязь.

– Она чертовски хитра, Мэттью, и безгранично преданна директору. Из чего следует, что она никогда не потерпит твое продвижение вверх по служебной лестнице. Теперь она представляет для нас открытую угрозу. Quod erat demonstratum.[169]

– Я не могу просто устранить ее. Даже если все будет представлено как вооруженное ограбление или несчастный случай…

– И не думай об этом. Расследование будет вестись так тщательно, что ты останешься связанным по рукам и ногам до второго пришествия. – Хэллидей постучал колпачком чернильной ручки по губам. – Вот почему я предлагаю тебе придумать способ нанести Анне Хельд такой удар, который оказался бы наиболее болезненным и для нее самой, и для ее босса. Очередное звено в цепочке. Лишившись своей преданной правой руки, директор станет еще более уязвимым. И твоя звезда взойдет быстрее, ускоряя кончину динозавра. Я об этом позабочусь.

Глава 10

Как только они пересекли замерзшую реку, держа направление на юго-запад, их поглотила тень горы, круто уходящей вверх. Борна и Заима сопровождали трое воинов Кабура, знакомых с местностью лучше Заима.

Борну было не по себе идти такой большой толпой. Его принцип был основан на скрытности и внезапности – а в данных условиях соблюдать и то и другое было крайне нелегко. Однако, быстро продвигаясь вперед, Борн вынужден был отметить, что люди Кабура соблюдают молчание и полностью сосредоточены на своей задаче: беспрепятственно довести Борна и Заима к лагерю Фади.

Местность на западном берегу реки сначала постепенно поднималась, затем стала ровной, указывая на то, что это заросшее лесом плато. Гора возвышалась впереди, еще более неприступная: практически отвесная скала высотой метров тридцать вверху резко обрывалась массивным нависающим выступом.

Снег, поваливший обильно, когда маленький отряд только тронулся в путь, теперь утих до мягких кружащихся снежинок, нисколько не мешавших продвижению вперед. Первые два с половиной километра одолели без происшествий. Здесь один из воинов Кабура дал знак остановиться и отправил своего товарища на разведку. Остальные ждали, затаившись среди вздыхающих сосен.

Возвратившийся амхарец показал знаком, что все чисто, и отряд двинулся дальше, пробираясь по снегу, напрягая зрение и слух до предела. По мере приближения к выступу плато начало подниматься; местность становилась все более лесистой и усыпанной камнями. Борн видел логику в действиях своего противника: Фади недаром разбил лагерь вверху.

Приблизительно еще через полкилометра предводитель воинов Кабура снова подал знак остановиться и опять отправил товарища на разведку. На этот раз тот отсутствовал дольше, а когда он вернулся, у них с командиром состоялся оживленный разговор. Затем командир подошел к Борну и Заиму.

– Впереди враг. Два человека скрываются в лесу к востоку от нас.

– Значит, мы подошли к лагерю близко, – заметил Борн.

– Эти двое не часовые. Они прочесывают лес, приближаясь к нам. – Командир нахмурился. – Не представляю, откуда им стало известно о нашем появлении.

– Они ни о чем не догадываются, – уверенно заявил Заим. – В любом случае их нужно убить.

Командир нахмурился еще больше.

– Это люди Фади. У нас будут неприятности.

– Не бери в голову, – решительно сказал Борн. – Мы с Заимом дальше пойдем одни.

– Ты принимаешь меня за труса? – командир покачал головой. – Мы получили приказ довести вас до лагеря Фади. И мы это сделаем.

Он подал знак своим людям, и те повернули на восток.

– А мы трое продолжим путь в том же направлении. Пусть мои братья сделают свое дело.

Они упорно поднимались вверх. Казалось, сама местность устремилась ввысь, словно пытаясь дотянуться до выступающего навеса. Снег прекратился, и в брешь между мечущимися тучами проглянуло солнце.

Внезапно прозвучали частые выстрелы, отразившиеся многократным эхом. Все трое застыли на месте, прячась за деревьями. Снова затрещали выстрелы, затем опять наступила тишина.

– Теперь нам нужно поторопиться, – сказал командир.

Все двинулись дальше на юго-запад.

Вскоре послышался крик птицы. И тотчас же к ним присоединились двое амхарцев. Один из них был ранен, но легко. Все молча двинулись вперед плотной группой. Разведчик шел впереди.

И сразу же местность начала выравниваться, деревья стали реже. Вдруг разведчик упал на колени, словно споткнувшись о камень или торчащий из земли корень. Но тут на свежий снег брызнула алая кровь. В этот же самый момент второй воин получил пулю в голову. Остальные поспешили укрыться. Борн поймал себя на мысли, что нападение застигло их врасплох, поскольку выстрелы раздались с запада. Отряд из двух человек, шедших с востока, явился отвлекающим маневром, частью невидимых клещей, сомкнувшихся с противоположных направлений. Борн узнал о Фади еще кое-что. Для того чтобы заманить в западню врага, главарь террористов был готов пожертвовать двумя своими людьми.

Выстрелы гремели непрерывно, так что невозможно было определить, сколько людей Фади находится в засаде. Борн отполз в сторону от Заима и командира, которые вели ответный огонь, укрываясь за чем попало. Повернув направо, он полез вверх по крутому склону, поверхность которого, припорошенная снегом, оказалась достаточно неровной, чтобы предоставить опору рукам и ногам. Борн с самого начала понимал, что совершил ошибку, позволив воинам Кабура сопровождать его, – ему не нужна была даже помощь Заима. Однако традиции не позволили отказаться от такого подарка.

Забравшись наверх, Борн дополз до дальнего края, где каменная волна резко обрывалась. Отсюда он разглядел четверых человек, вооруженных винтовками и пистолетами. Даже с такого расстояния было видно, что это не амхарцы. Эти люди были бойцами террористической группировки Фади.

Теперь вся проблема заключалась в том, что Борн, вооруженный одним лишь пистолетом, оказался в крайне невыгодном положении по сравнению со своими противниками с винтовками. Единственный способ уравнять шансы заключался в том, чтобы сблизиться с ними. В этом таились свои опасности, но тут уж ничего нельзя было поделать.

Описав круг, Борн подкрался к врагам сзади. Вскоре он сообразил, что о простом нападении с тыла не может быть и речи. Террористы оставили одного человека, чтобы он прикрывал им спины. Часовой устроился на скале, очищенной от снега, держа в руках снайперскую винтовку немецкого производства – «маузер» СП-66. Стреляющая патронами 7,62х51 мм, винтовка была оснащена оптическим прицелом «Карл Цейсс». Все это имело жизненно важное значение для следующего шага Борна. Хотя винтовка «маузер» – великолепное оружие для поражения удаленных целей, у нее длинный тяжелый ствол, и перезаряжается она вручную. Не лучшее оружие, если потребуется выстрелить навскидку.

Борн подкрался к террористу на расстояние метров пятнадцати и достал кривой нож, отобранный у убитого амхарца. Внезапно поднявшись с земли, он оказался на виду у террориста. Тот спрыгнул со скалы, выпрямляясь во весь рост, тем самым полностью открываясь Борну. Он попытался было вскинуть тяжелый «маузер», но нож, брошенный Борном, уже со свистом рассекал воздух. Нож попал террористу в горло чуть ниже кадыка, вонзившись по самую рукоятку. Кривое лезвие перерезало артерии. Террорист упал на снег, захлебываясь собственной кровью.

Выдернув нож, Борн перешагнул через труп, вытер лезвие о снег и убрал его в ножны. Затем он подобрал винтовку и отправился на поиски остальных боевиков.

Непрерывно трещали выстрелы, то частой дробью, то одиночные, подобные коду Морзе, несущему смерть сражающимся. Борн побежал туда, где видел террористов, однако те уже переменили позицию. Отбросив бесполезный «маузер», Борн выхватил пистолет Макарова.

Пробегая по гребню, он увидел внизу командира бойцов Кабура, распростертого на снегу в луже крови. Затем, осторожно продвигаясь вперед, Борн увидел двух террористов. Первого он сразил наповал выстрелом в спину, попав в сердце. Второй обернулся и выстрелил в ответ. Борн нырнул за валун.

Снова прогремели частые выстрелы, отразившись эхом от выступающего навеса прямо Борну в уши. Он поднялся было на колени, но три выпущенные одна за другой пули ударили в соседнюю скалу, выбивая искры.

Борн сделал вид, что метнулся вправо, привлекая тем самым огонь, а сам упал на живот и пополз влево. Наконец он увидел плечо террориста. Сделав два выстрела, Борн услышал крик, пронизанный болью. Он притворился, что поднимается во весь рост и бежит вперед, и, когда террорист тоже вскочил с земли, Борн аккуратно всадил ему пулю меж глаз.

Борн двинулся дальше, ища третьего боевика. Он нашел его корчащимся на снегу, с руками, зажимающими рану на животе. Увидев Борна, террорист сверкнул глазами, и, как это ни странно, у него на лице мелькнула призрачная усмешка. И тотчас же его тело содрогнулось в предсмертном спазме, изо рта хлынула кровь, а взор затуманился.

Борн побежал дальше. Не более чем в тридцати метрах он наткнулся на Заима. Амхарец стоял на коленях. Он получил две пули в грудь. Его взгляд был проникнут болью. Тем не менее, когда Борн приблизился к нему, Заим сказал:

– Не надо, брось меня. Со мной все кончено.

– Заим…

– Иди. Разыщи своего друга. Спаси его.

– Я не могу тебя бросить.

Заим с трудом скривил губы в улыбке.

– Ты так ничего и не понял. Я умираю без сожаления. Потому что мой сын будет погребен по-человечески. Это все, о чем я прошу.

Испустив долгий хриплый вздох, он упал набок и больше не шевелился.

Подойдя к своему боевому товарищу, Борн опустился на корточки и закрыл ему глаза. Затем встал и направился к лагерю Фади. Пятнадцать минут спустя, пробравшись через сосновую чащу, он вышел к нему: палатки армейского образца, расставленные на клочке земли, расчищенном уже довольно давно, судя по старым пням.

Притаившись за густой елью, Борн оглядел лагерь: девять палаток, три костра для приготовления пищи, уборная. Вся проблема заключалась в том, что людей не было видно. Судя по всему, лагерь был оставлен.

Поднявшись на ноги, Борн отправился вокруг лагеря. Но как только он вышел из-за защиты раскидистых еловых веток, снег вокруг вздыбился фонтанчиками, поднятыми пулями. Оглянувшись, Борн увидел по меньшей мере шестерых боевиков. Он побежал.

– Сюда, вверх! Ну же! Быстрее!

Подняв взгляд, Борн увидел Алема, распластавшегося на выступе заснеженной скалы. Отыскав упор для ноги, он вскарабкался наверх. Алем отполз назад. Улегшись на живот, Борн перевесился через край, глядя на боевиков Фади, которые, рассыпавшись веером, прочесывали лес.

Повинуясь Алему, Борн отполз от края и поднялся на ноги.

Алем сказал:

– Твоего друга перевели в другое место. В этой скале есть пещеры. Его поместили в одну из них.

– А ты что здесь делаешь? – спросил Борн, когда они двинулись дальше.

– Где мой отец? Почему он не с тобой?

– Я очень сожалею, Алем. Твой отец убит в перестрелке.

Борн протянул руку, но мальчишка отпрянул назад. Отвернувшись к скале, он устремил взор вдаль.

– Если тебе будет легче, знай, что твой отец дорого продал свою жизнь. – Борн присел на корточки рядом с Алемом. – Он наконец обрел покой. Я обещал похоронить твоего брата.

– Ты сможешь это сделать?

Борн кивнул:

– Да, думаю, смогу.

Черные глаза Алема пытливо всмотрелись в лицо Борна. Наконец мальчишка молча кивнул, и они двинулись дальше. Снова повалил снег – словно опустился плотный белый занавес, отделивший их от окружающего мира. Снег также заглушил все звуки, что было, с одной стороны, хорошо, с другой – плохо. Хотя их движения стали неслышными, то же самое можно было сказать и про их врагов.

Так или иначе, Алем бесстрашно шел вперед. Он воспользовался ложбиной, рассекающей скалу наискосок. Мальчишка двигался уверенно, не оступившись ни разу. Меньше чем через пятнадцать минут они добрались до вершины.

Алем и Борн осторожно пробирались по неровной поверхности.

– Здесь есть расщелины, которые спускаются вниз до самых пещер, – объяснил мальчишка. – Мы с братом частенько играли здесь в прятки. Я знаю, какой из них нужно воспользоваться, чтобы попасть к твоему другу.

Даже под слоем снега Борн разглядел ямы, обозначавшие входы в вертикальные расщелины, оставленные мощным ледником, пробившим гранитную скалу.

Склонившись над одной из ям, Борн очистил ее от снега и заглянул внутрь. Свет не достигал дна, но все же можно было определить, что расщелина тянется вниз на несколько десятков метров.

Алем приблизился к нему сзади.

– Твои враги следили за тобой.

– Твой отец сказал мне об этом.

Мальчишка кивнул, похоже нисколько не удивленный.

– Именно тогда твоего друга перевели из лагеря, чтобы ты не смог его найти.

Откинувшись на пятки, Борн задумчиво посмотрел на Алема.

– Почему ты рассказываешь мне все это сейчас? Конечно, если это правда?

– Эти люди убили моего отца. Теперь я понимаю, что они с самого начала были настроены на это. Какое им дело до нас, до того, что многие гибнут или становятся калеками, их интересует только прибыль. Но меня заверили в том, что с ним все будет хорошо, что о нем позаботятся, и я был настолько глуп, что им поверил. Поэтому сейчас я посылаю их ко всем чертям. Я хочу помочь тебе спасти твоего друга.

Борн молчал, оставаясь неподвижным.

– Понимаю, я должен доказать, что говорю правду. Поэтому я первым спущусь по расщелине. Если это ловушка, если твои подозрения оправданны, если враги решат, что это ползешь ты, они меня убьют. А с тобой ничего не случится.

– Что бы ты ни сделал в прошлом, Алем, я не хочу, чтобы что-нибудь случилось с тобой.

У мальчишки на лице отразилось смятение. Несомненно, впервые чужой человек проявил к нему интерес.

– Я сказал правду, – упрямо произнес Алем. – Террористы не подозревают об этих расщелинах.

Поколебавшись мгновение, Борн сказал:

– Ты можешь доказать свою преданность мне и своему отцу, но другим способом. – Сунув руку в карман, он достал маленький восьмиугольный предмет из темно-серой искусственной резины с двумя кнопками, черной и красной. Вложив этот предмет мальчишке в руку, Борн объяснил: – Мне нужно, чтобы ты спустился со скалы вниз и направился на юг. Ты обязательно наткнешься на людей Фади. Как только увидишь их, нажимай черную кнопку. Когда до них останется меньше ста метров, нажимай красную кнопку и со всей силы бросай эту штуковину. Вся понятно?

Мальчишка внимательно посмотрел на коробочку.

– Это взрывчатка?

– Ты все понял.

– Можешь на меня рассчитывать, – серьезным тоном произнес Алем.

– Хорошо. Я не двинусь с места до тех пор, пока не услышу взрыв. Только после этого я начну спускаться вниз.

– Взрыв отвлечет внимание террористов. – Алем поднялся с земли. – В двух третях от поверхности расщелина раздваивается. Тебе нужна правая ветвь. Когда спустишься вниз, поверни вправо. Ты окажешься метрах в пятидесяти от того места, где держат твоего друга.

Борн проследил, как мальчишка пробрался по скале, скрывшись за пеленой кружащегося снега. Он тотчас же достал спутниковый телефон и связался с Девисом.

– Твое местонахождение обнаружено, – сказал Борн. – Ты не заметил никакого движения? Ничего подозрительного?

– Здесь тихо, словно в гробнице, – ответил летчик. – Когда вы приблизительно вернетесь? С северо-запада надвигается жуткий фронт непогоды.

– Я уже слышал. Слушай, мне нужно, чтобы ты перелетел сюда. Я проходил через поляну, километрах в тринадцати-четырнадцати к северо-западу от твоего нынешнего местонахождения. Лети туда. Но сначала я хочу, чтобы ты похоронил труп, который лежит в пещере. Выкопать могилу в земле у тебя не получится, так что завали его камнями. И прочитай молитву. Да, еще одно – надень костюм радиационной защиты, который я видел в кабине.

После этого Борн занялся насущными проблемами. Ему приходилось полагаться на то, что теперь Алем говорит правду. И все же он собирался предпринять кое-какие меры предосторожности на тот случай, если это не так. Вместо того чтобы ожидать взрыва, как он сказал Алему, Борн сразу же забрался в расщелину и пополз вниз. Как знать, быть может, в этот самый момент мальчишка отдает гранату одному из бойцов Фади. По крайней мере, Борна не будет там, где, как полагает Алем, он сейчас находится.

Борн полз вниз по расщелине, упираясь в каменные стены коленями, пятками и локтями. Только так ему удавалось удержаться от стремительного падения.

Как и предупредил Алем, приблизительно через две трети пути расщелина разветвилась. Борн застыл на мгновение на развилке, стараясь решить неразрешимое. Все вроде бы очень просто: или он верит Алему, или не верит. Но, разумеется, на самом деле дилемма была сложной. Когда речь заходит о побудительных силах, движущих человеком, ничего простого быть не может.

Борн свернул в правое ответвление. Вскоре расщелина заметно сузилась, так что местами ему пришлось протискиваться с трудом. Однако в конце концов он спрыгнул на пол пещеры. Сжимая наготове пистолет, Борн огляделся по сторонам. Никаких следов террористов, затаившихся в засаде. Но над полом поднимался полутораметровый сталагмит, отложение известкового шпата, оставленное богатой минеральными солями водой, стекающей по каналу.

Ударив ногой, Борн отколол острый кусок длиной с фут. Схватив его в свободную руку, он направился в глубь пещеры. Вскоре проход повернул налево. Борн замедлил шаг, затем опустился на корточки.

Заглянув за угол, он сначала увидел одного из бойцов Фади с полуавтоматической винтовкой «рюгер» в руках. Борн ждал, дыша медленно и глубоко. Террорист шагнул в сторону, и Борн увидел Мартина Линдроса. Связанный, с заткнутым кляпом ртом, он сидел, привалившись к мешку. У Борна часто заколотилось сердце. Мартин жив!

У него не было времени полностью оценить состояние своего друга, потому что в это мгновение по пещере гулким рикошетом раскатились отголоски взрыва. Алем сдержал свое слово; как он и обещал, он бросил гранату, изготовленную Дероном.

Террорист снова двинулся с места, загораживая Борну Линдроса. Теперь стали видны еще двое боевиков, устремившихся к первому. Тот достал рацию и быстро заговорил по-арабски, решая, как быть дальше. Значит, Фади оставил трех часовых охранять пленника. Теперь Борн располагал всей необходимой информацией.

Трое террористов, придя к решению, рассредоточились треугольником: один в вершине, у входа в пещеру, двое заняли места за спиной Линдроса, вблизи того места, где притаился Борн.

Борн убрал пистолет. Воспользоваться им нельзя. Звук выстрела обязательно привлечет в пещеру остальных боевиков. Выпрямившись во весь рост, Борн расставил ноги. Сжимая в левой руке кусок сталагмита, он правой достал кривой нож и метнул его, прицельно, с силой, так что лезвие по самую рукоятку погрузилось в спину часового, стоявшего сзади слева. В тот самый момент, когда его напарник обернулся, Борн бросил в него сталагмит, словно дротик. Острый кусок попал террористу в горло и, проткнув его насквозь, вышел с противоположной стороны. Тот зашатался, судорожно схватившись за сталагмит руками, и повалился на землю рядом со своим товарищем.

Боевик, стоявший у входа в пещеру, развернулся, вскидывая «рюгер». Борн поднял руки и двинулся на него.

– Стой! – крикнул по-арабски террорист.

Но Борн уже перешел на бег. Боевик широко раскрыл глаза от изумления, а Борн налетел на него. Отбив ствол винтовки в сторону, Борн ударил пястью террористу в нос. Брызнула кровь, хрустнул хрящ. Следующий удар Борн нанес по ключице, ломая ее. Террорист повалился на колени, мотая головой. Вырвав у него из рук «рюгер», Борн ударил прикладом в висок. Боевик растянулся на земле и затих.

Убедившись, что с охранниками покончено, Борн поспешил к Линдросу. Разрезав веревки, которыми были стянуты руки и ноги друга, он помог ему подняться на ноги и вытащил изо рта кляп.

– Ну, вот и все, – сказал Борн. – С тобой все в порядке?

Линдрос молча кивнул.

– Вот и отлично. А теперь убираемся отсюда ко всем чертям.

Борн торопливо потащил друга назад тем путем, каким пришел сам. Лицо Мартина заплыло, покрылось разноцветными синяками – это были самые наглядные свидетельства тех пыток, через которые ему пришлось пройти. Каким мучениям подверг его плоть и душу Фади? Борну не раз приходилось быть жертвой изощренных истязаний. Он знал, что некоторые люди выносят пытки лучше других.

Обогнув обломок сталагмита, торчащий над землей, Борн и Линдрос подошли к расщелине.

– Придется лезть вверх, – сказал Борн. – Это единственная дорога отсюда.

– Я сделаю все, что нужно.

– Не беспокойся, – продолжал Борн. – Я тебе помогу.

Он уже собрался лезть в расщелину, но Линдрос остановил его, взяв за руку.

– Джейсон, я ни на минуту не терял надежду. Я знал, что ты меня найдешь, – сказал он. – Я перед тобой в неоплатном долгу.

Борн стиснул ему руку.

– Ну а теперь пошли. Следуй за мной.

Подъем по расщелине занял гораздо больше времени, чем спуск. Во-первых, лезть вверх было тяжело и утомительно. Во-вторых, Борну приходилось заботиться о Линдросе. Несколько раз он был вынужден останавливаться и возвращаться назад на метр-два, чтобы помочь другу преодолеть особенно сложный участок. А однажды ему пришлось просто протаскивать Линдроса через узкое место.

Наконец после мучительно долгих тридцати минут они выбрались на вершину скалы. Пока Мартин приходил в себя, пытаясь отдышаться, Борн оценил погоду. Ветер переменил направление. Теперь он дул с юга. В воздухе висели редкие снежинки, и было очевидно, что большего и не последует: штормовой фронт прошел стороной. На этот раз древние демоны Рас-Дашана проявили милосердие.

Борн помог Линдросу встать на ноги, и они направились к ждущему вертолету.

Глава 11

Анна Хельд жила в двухэтажном здании из красного кирпича в Джорджтауне, в двух шагах от парка Думбартон-Окс. Крытый черепицей, с черными ставнями, дом был окружен аккуратной живой изгородью. Он принадлежал Джойс, покойной сестре Анны. Вместе со своим мужем Питером они погибли три года назад, когда их маленький самолет, направлявшийся на остров Мартас-Винъярд, заблудился в тумане. Дом достался Анне по наследству, но она до сих пор никак не могла к нему привыкнуть.

Как правило, вечерами, возвратившись домой с работы, Анна не скучала по своему Возлюбленному. Во-первых, директор ЦРУ неизменно заставлял ее задерживаться допоздна. Старик и прежде не знал усталости, но после того, как два года назад от него ушла жена, он вообще потерял какие-либо причины покидать свой кабинет. Во-вторых, оказавшись дома, Анна находила себе дела до того самого момента, как принимала таблетку снотворного, забиралась под одеяло и выключала ночник.

Но были и другие вечера, как, например, сегодняшний, когда она не могла выбросить Возлюбленного из своих мыслей. Ей недоставало его запаха, прикосновения его сильных рук, ощущения упругих мышц его живота, прижимающегося к ней, сладостного наслаждения мгновений любви. Внутренняя пустота, вызванная его отсутствием, причиняла физическую боль, единственным средством против которой была напряженная работа и усиленная доза снотворного.

Ее Возлюбленный. Разумеется, у него было имя. И тысяча ласковых прозвищ, которые придумала ему за много лет Анна. Но в ее мыслях, в ее мечтах он оставался ее Возлюбленным. Они познакомились в Лондоне, на пышном приеме в консульстве – какой-то там посол отмечал свое семидесятипятилетие, и среди шестисот с лишним приглашенных гостей была и Анна. В то время она работала у директора МИ-6, давнего и преданного друга Старика.

Она сразу же ощутила легкое головокружение, и ей стало немного страшно. Головокружение было вызвано его близостью, а страх – тем сильным действием, которое это на нее произвело. В свои двадцать лет Анна уже имела кое-какой опыт общения с противоположным полом. Однако до сих пор ей приходилось иметь дело лишь с неоперившимися юнцами. Ее же Возлюбленный был мужчиной. И вот сейчас она тосковала по нему так, что боль тугим узлом стягивала ей грудь.

Во рту у Анны пересохло. Пройдя по коридору, она оказалась в библиотеке, откуда вела дверь на кухню. Но не успела она сделать и трех-четырех шагов, как застыла на месте.

Все вокруг выглядело совсем не так, как было до ее ухода. Это зрелище мгновенно выдернуло Анну из того эмоционального колодца, в который она провалилась. Не отрывая взгляда от того, что было перед ней, Анна открыла сумочку и достала «смит-вессон». Стреляла она хорошо, поскольку дважды в месяц занималась на стрельбище ЦРУ. Нельзя сказать, что она была большим поклонником огнестрельного оружия, но эти навыки были обязательными в ее работе.

Вооружившись, Анна осмотрелась вокруг более внимательно. Никак нельзя было бы сказать, что здесь побывал грабитель, перевернувший все вверх дном. «Работу» выполнили чисто и аккуратно. Больше того, если бы не ее мелочная дотошность, возможно, Анна бы вообще ничего не заметила – настолько незначительными были изменения. Бумаги на письменном столе, сложенные не так аккуратно, как прежде, старомодный хромированный дырокол, лежащий не под тем углом, под каким она его оставила, цветные карандаши, разложенные чуть в другом порядке, книги на полках, выстроившиеся не так ровно, как привыкла она.

Первым делом Анна прошлась по всем комнатам и помещениям, убеждаясь, что она в доме одна. Затем проверила все двери и окна. Нигде никаких следов взлома. Из чего следовало, что неизвестный либо достал второй комплект ключей, либо вскрыл замок отмычкой. Второе предположение казалось гораздо более правдоподобным.

Затем Анна вернулась в библиотеку и медленно и методично осмотрела все находящиеся там вещи. Ей было очень важно понять, кто вторгся к ней в дом. Переходя от полки к полке, Анна представляла себе, как неизвестный следит за ней, сует свой нос повсюду, пытаясь выведать ее самые сокровенные тайны.

Учитывая характер ее работы, в каком-то смысле было неизбежно, что подобное могло произойти рано или поздно. Однако это соображение нисколько не уменьшило страх Анны перед оскверняющим проникновением в ее личную жизнь. Разумеется, она находится под защитой, и надежной. И ведет себя так же скрупулезно тщательно, как и на работе. Кто бы ни побывал здесь, он не обнаружил ничего ценного, в этом Анна была уверена. Ей не давало покоя то, что это вообще произошло. Она подверглась нападению. Почему? Со стороны кого? В настоящий момент у нее не было ответов на эти вопросы.

«О стакане воды теперь можно забыть», – подумала Анна. Вместо этого она плеснула в стакан чистого виски и, отпив глоток, поднялась в спальню. Присев на кровать, скинула туфли. Однако носящийся по телу адреналин никак не желал успокоиться. Встав, Анна прошлепала босиком к туалетному столику и развернула зеркало. Стоя перед ним, она расстегнула блузку и стряхнула ее с плеч. Затем подошла к шкафу и сдвинула в сторону одежду, освобождая доступ к свободным плечикам. Протянув руку, Анна застыла на месте. Сердце заколотило в грудь отбойным молотком, она ощутила приступ тошноты. Там, на хромированной палке, болталась миниатюрная петля. И в этой петле, туго затянутой, словно на шее осужденного, болтались ее трусики.

– У меня пытались выведать, что мне известно. Они хотели узнать, как я вышел на их след. – Мартин Линдрос сидел, откинув голову на удобный подголовник кресла, закрыв глаза. – Я готов был рвать на себе волосы. Тот, кто меня допрашивал, сказал, что меня засекли еще в Замбии. А я об этом даже не догадывался.

– Не надо корить себя напрасно, – постарался успокоить друга Борн. – Ты отвык от оперативной работы.

Линдрос покачал головой:

– Никаких оправданий быть не может.

– Мартин, – ласково промолвил Борн, – что у тебя с голосом?

Линдрос поморщился.

– Наверное, я несколько дней непрерывно вопил. Я ничего не помню. – Он попытался отмахнуться от воспоминаний. – Я не видел, что со мной делали.

Борн понимал, что его друг до сих пор не оправился от шока. Линдрос дважды спросил о судьбе Джеми Коуэлла, пилота вертолета, словно в первый раз не расслышал ответ Борна или не смог осознать услышанное. Борн решил пока что не говорить ему про второй вертолет; это можно будет сделать потом. Столько событий произошло так стремительно, что до настоящего времени они не успели сказать друг другу и пары слов. Как только вертолет оторвался от склона Рас-Дашана, Девис связался по радио с аэропортом Амбули в Джибути и вызвал врача ЦРУ. Весь перелет Линдрос пролежал на носилках, то и дело забываясь беспокойным сном. Таким худым Борн его еще никогда не видел, лицо друга посерело и осунулось. Еще внешний облик Линдроса неприятно меняла отросшая борода, придававшая ему сходство с похитителями.

Девис мастерски провел вертолет сквозь игольное ушко – через узкую полосу затишья вдоль границы атмосферного фронта. Затем он умело спустился вниз, повторяя складки местности, и наконец оказался в области хорошей погоды. Линдрос лежал на носилках, мертвенно-бледный, с надетой на лицо кислородной маской.

Всю дорогу Борн старался прогнать стоящее перед глазами обезображенное лицо брата Алема. Он жалел о том, что не смог похоронить парня сам. Однако это было невозможно, поэтому пришлось попросить о помощи Девиса. Мысленно представив себе могильный холм из камней, Борн прочитал молитву по покойному, как это было несколько месяцев назад на могиле Мари.

Как только в аэропорту Джибути вертолет коснулся бетона, на борт поднялся врач, сотрудник ЦРУ, молодой мужчина со строгим лицом и преждевременно поседевшими волосами. Он почти час осматривал Линдроса, после чего предложил Борну выйти из вертолета и переговорить.

– Несомненно, с ним плохо обращались, – начал врач. – Многочисленные ссадины и синяки, сотрясение мозга, треснутое ребро. И, естественно, сильное обезвоживание организма. Хорошее во всем этом то, что я не обнаружил никаких признаков внутреннего кровотечения. Я введу ему внутривенно физиологический раствор и антибиотики, так что в течение ближайшего часа трогать его будет нельзя. Сходите умойтесь, поешьте чего-нибудь, богатого белками. – Он слабо улыбнулся. – Физически этот человек будет в полном порядке. Но я не могу определить, что он перенес в умственном и эмоциональном плане. Официальное заключение можно будет сделать только тогда, когда мы вернемся в Вашингтон, а пока что вам предоставляется возможность немного поработать. Постарайтесь по дороге домой чем-нибудь занять его мысли. Насколько я понимаю, вы близкие друзья. Поговорите о прошлом, постарайтесь определить, какие с ним произошли перемены.

– Кто тебя допрашивал? – спросил Линдроса Борн. Они сидели рядом в самолете ЦРУ.

Его друг на мгновение закрыл глаза.

– Предводитель – Фади.

– Значит, сам Фади находился на Рас-Дашане.

– Да. – По телу Линдроса пробежала легкая дрожь, подобная ряби на водной поверхности. – Доставка этого груза имела для него слишком большое значение, чтобы доверить все своему помощнику.

– Ты успел это выяснить до того, как тебя взяли в плен?

– Да, это был груз урана. Я захватил с собой детекторы радиационного излучения. – Линдрос устремил взгляд на бездонное черное небо за толстым стеклом иллюминатора. – Вначале я думал, что «Дуджа» охотится за ВИРами. Однако на самом деле в этом нет смысла. Я хочу сказать, зачем террористам нужны возбуждаемые искровые разряды, если только у них нет… – Его тело содрогнулось в новом спазме. – Мы должны исходить из предположения, что у них есть всё. И ВИРы, и, что гораздо страшнее, средства для обогащения урана. Мы должны исходить из предположения, что террористы делают ядерную бомбу.

– Я сам пришел к такому же заключению.

– Причем речь идет не о «грязной бомбе», пустяке, способном поразить пару кварталов. Это будет уже что-то настоящее, обладающее достаточной мощностью, чтобы разрушить крупный город, заразить радиацией окрестности. Во имя всего святого, речь идет о миллионах жизней!

Линдрос был прав. Пока врач осматривал Мартина, Борн позвонил из Джибути Старику, вкратце рассказал ему о состоянии Линдроса, о текущем положении дел и, самое главное, о том, что им удалось выяснить про угрозу со стороны «Дуджи» и про возможности террористов ее осуществить. Однако сейчас он мог думать лишь об одном – как помочь своему другу.

– Расскажи мне о том, что было с тобой в плену.

– Особенно рассказывать нечего. Большую часть времени у меня на голове был капюшон, перекрывающий лицо. Хочешь верь, хочешь не верь, но я с ужасом ждал тех моментов, когда его с меня снимали, так как это означало, что Фади начнет меня допрашивать.

Борн почувствовал, что вышел на тонкий лед. И все же ему нужно было узнать всю правду, какой бы страшной она ни оказалась.

– Фади знал, что ты из ЦРУ?

– Нет.

– Что ты ему сказал?

– Я ему сказал, что работаю в АНБ, и он мне поверил. У него не было никаких оснований сомневаться в моих словах. Для этих людей все американские правоохранительные ведомства кажутся на одно лицо.

– Фади требовал от тебя информацию о размещении сотрудников АНБ, о поставленных перед ними задачах?

Линдрос покачал головой.

– Как я уже сказал, его интересовало только то, как я вышел на его след и что мне известно.

Мгновение Борн колебался.

– И он это выяснил?

– Джейсон, я понимаю, к чему ты клонишь. Но у меня было сильное подозрение, что, как только я сломаюсь, Фади со мной расправится.

Борн снова умолк. Дыхание Линдроса стало частым и быстрым, на лбу выступил холодный пот. Врач предупредил, что, если действовать слишком поспешно, слишком резко, возможна ответная реакция.

– Может быть, мне позвать врача?

Линдрос покачал головой.

– Дай мне минутку. Все будет хорошо.

Сходив на кухню, Борн приготовил подносы с едой. Стюардов на борту самолета не было – лишь врач и вооруженные пилот и второй пилот, сотрудники ЦРУ. Вернувшись на место, Борн протянул один поднос другу, другой оставил себе. Какое-то время он молча жевал. Ему было приятно видеть, что Линдрос немного успокоился и тоже притронулся к еде.

– Расскажи, что произошло в мое отсутствие.

– Мне очень хотелось бы тебя обрадовать. Однако, боюсь, нечем. Твои люди взяли того торговца из Кейптауна, который продал ВИРы «Дудже».

– Ах да, Хирама Севика.

Раскрыв портативный компьютер, Борн вывел на экран фотографию Севика и показал ее Линдросу.

– Это он?

– Нет, – ответил Линдрос. – А что?

– Это тот человек, которого взяли в Кейптауне и доставили в Вашингтон. Ему удалось бежать, при этом один из его подручных убил Тима Хитнера.

– Проклятие! Хитнер был отличным парнем. – Линдрос постучал пальцем по экрану. – В таком случае кто это?

– Полагаю, это Фади.

Линдрос не мог поверить своим ушам.

– Он был у нас в руках и мы его отпустили?

– Боюсь, что так. С другой стороны, это первое указание на то, как выглядит Фади в действительности.

– Дай-ка посмотрю. – Линдрос пристально всмотрелся в фотографию. Наконец он сказал: – Господи, это действительно Фади.

– Ты уверен?

Линдрос кивнул.

– Он был там, когда нас сбили. Здесь он в гриме, но я узнаю форму лица. И его глаза. – Снова кивнув, он вернул компьютер. – Да, это Фади.

– Ты не мог бы набросать его портрет?

Линдрос кивнул. Борн ушел и вскоре вернулся с альбомом и горстью карандашей, полученных у пилота.

Линдрос принялся за работу. Борн, не удержавшись, высказал еще одну вещь, которую заметил в своем друге.

– Мартин, у тебя такой вид, как будто ты хочешь сказать мне еще кое о чем.

Линдрос оторвался от альбома.

– Вероятно, ничего в этом нет, но… – Он покачал головой. – Когда я оставался один на один с другим человеком, допрашивавшим меня, неким Аббудом ибн Азизом, правой рукой Фади, тот постоянно называл одно и то же имя. Хамид ибн Ашеф.

– Я такого не знаю.

– Да? А мне казалось, я видел это имя в твоем досье.

– Если так, должно быть, речь идет об операции, задуманной Алексом Конклином. Но если я и имел к ней какое-то отношение, то в памяти у меня ничего не сохранилось.

– Мне просто хочется узнать, почему Аббуда ибн Азиза так интересовала та операция. Впрочем, теперь, наверное, я это уже никогда не узнаю. – Линдрос отпил большой глоток воды. Он тщательно выполнял предписания врача: отдыхать и восполнять потерянную жидкость. – Джейсон, конечно, я еще не совсем пришел в себя, но шок уже остался позади. Я знаю, что начальство пропустит меня через целую систему тестов, определяя мою годность.

– Ты вернешься к работе, Мартин.

– Надеюсь, ты понимаешь, что тебе предстоит сыграть в этом ключевую роль. В конце концов, никто не знает меня так, как ты. Так что ЦРУ придется положиться на твое мнение.

Не удержавшись, Борн рассмеялся.

– Вот это будет здорово.

Сделав глубокий вдох, Линдрос медленно выпустил воздух, а вместе с ним и тихий присвист, проникнутый болью.

– Как бы ни сложились дела, я хочу, чтобы ты обещал мне одну вещь.

Борн пристально всмотрелся в лицо друга, стараясь найти в нем малейшие признаки того, что будут искать в нем психологи ЦРУ: свидетельства «промывания мозгов», превратившего Линдроса в бомбу с часовым механизмом, человеческое оружие, направленное на то, чтобы уничтожить управление. Эта мысль не покидала Борна с тех самых пор, как он отправился на поиски друга. Он ломал себе голову, что будет страшнее: найти своего друга мертвым или обнаружить, что он стал врагом?

– «Дуджа» – группировка с жесткой организацией и умелым управлением, причем обладает доступом к практически неограниченным запасам самого современного вооружения. Фади, несомненно, получил образование на Западе. Все это выделяет «Дуджу» среди прочих террористических группировок, с которыми нам приходилось сталкиваться, – продолжал Линдрос. – Завод по обогащению урана – очень дорогостоящее предприятие. Кто может выбросить такие огромные деньги? Я думаю, за этим стоит преступный картель. Наркоденьги из Афганистана или Колумбии. Если перекрыть этот источник, лишить террористов финансирования, это будет означать, что они потеряют возможность обогащать уран, получать современное оружие. Вот самый надежный способ отбросить их назад в каменный век. – Он понизил голос. – В Ботсване я, кажется, вышел на финансовый след «Дуджи», ведущий в Одессу. У меня есть имя: Лермонтов. Федор Владиславович Лермонтов. Сведения, добытые в Уганде, однозначно указывают на то, что Лермонтов обосновался в Одессе.

У него зажглись глаза, вернулось знакомое возбуждение.

– Только подумай, Джейсон! До сих пор наша единственная надежда уничтожить исламскую террористическую группировку заключалась в том, чтобы проникнуть в нее изнутри. Однако эта тактика является настолько сложной, что нам еще ни разу не удавалось добиться успеха. И вот теперь впервые перед нами открылась другая возможность. Это реальный способ обезоружить самую опасную в мире террористическую организацию извне. Этим я займусь сам. Но что касается главного финансиста, тут я никому не доверяю так, как тебе. Мне нужно, чтобы ты как можно скорее отправился в Одессу, выследил этого Лермонтова и устранил его.

Несуразный особняк из бутового камня был построен больше ста лет тому назад. С тех пор у него было достаточно времени, для того чтобы обжиться среди бескрайних холмов штата Вирджиния. Остроконечная крыша со слуховыми окнами, крытая черепицей. Владение окружено высокой кирпичной стеной с массивными стальными воротами, открывающимися дистанционно. Соседи считают, что особняк принадлежит удалившемуся от мира писателю, который, если взглянуть на копию сделки, хранящуюся в расположенном всего в пятидесяти километрах окружном архиве, выложил за него двести сорок тысяч долларов администрации округа, после того как был закрыт расположенный здесь до этого приют для душевнобольных. По слухам, у этого писателя тоже не все дома; он явно страдает манией преследования. Как иначе объяснить проволоку под напряжением, натянутую над стенами? Как иначе объяснить двух поджарых и постоянно голодных доберманов, которые бегают по территории, злобно рыча?

На самом деле особняк принадлежит ЦРУ. Ветераны управления, знающие, что к чему, прозвали его «угрюмым домом», потому что именно здесь агенты отчитываются о своих неудачах. О доме сложены мрачные шутки, потому что само его существование вселяет беспокойство. Именно сюда морозным зимним утром прямо из аэропорта имени Даллеса привезли Борна и Линдроса.

– Поверните голову вот так, хорошо.

Сотрудник ЦРУ положил руку на затылок Мартину Линдросу, как до того он совершил то же самое с Борном.

– Смотрите прямо перед собой, – продолжал сотрудник, – и постарайтесь не моргать.

– Да я уже тысячу раз проделывал это, – проворчал Линдрос.

Не обращая на него внимания, агент включил анализатор сетчатки глаз и прочитал данные исследования правого глаза Линдроса. Сняв изображение, анализатор автоматически сравнил рисунок сетчатки с эталоном, хранящимся в памяти. Совпадение было полным.

– Добро пожаловать домой, господин заместитель директора. – Улыбнувшись, агент протянул руку. – Рады приветствовать вас в «угрюмом доме». Ваша дверь вторая налево. Мистер Борн, а ваша – третья дверь направо.

Он жестом указал на лифт, установленный после того, как особняк перешел во владение ЦРУ. Поскольку лифт управлялся с внешнего пульта, кабина уже терпеливо ждала, двери были открыты. Внутри кабины, отделанной начищенной до блеска нержавеющей сталью, не было ни одной кнопки. Лифт мог доставлять пассажиров только в подвал, где их встречал похожий на средневековый застенок лабиринт бетонных коридоров, ведущих в комнаты без окон, навевающие клаустрофобию, и таинственные лаборатории, в которых трудились врачи и психологи.

Все в ЦРУ знали, что попадание в «угрюмый дом» – следствие какого-то страшного провала. Здесь побывали многие перебежчики, двойные агенты, предатели.

После чего об этих людях больше ничего не слышали и их судьба становилась предметом бесконечных мрачных пересудов.

Спустившись в подвал, Борн и Линдрос вышли в коридор, наполненный слабым запахом моющих средств. Какое-то мгновение они постояли, глядя друг на друга. Говорить больше было нечего. Пожав друг другу руки, словно гладиаторы, которым предстоит выйти на кровавую арену, они разошлись в противоположные стороны.

В комнате, расположенной за третьей дверью направо, Борн сидел на металлическом стуле с решетчатой спинкой, прикрученном болтами к бетонному полу. Длинные лампы дневного света под потолком, закрытые стальной решеткой, гудели, словно оводы на стекле. Кроме этого стула, вся обстановка состояла из металлического стола и еще одного стула, также привинченных к полу. В углу находились унитаз из нержавеющей стали, похожий на те, что имеются в тюремных камерах, и крошечный умывальник. В остальном комната была голая, если не считать большого зеркала на одной стене, через которое из соседнего помещения можно было наблюдать за тем, кто находится здесь.

В течение двух часов Борн ждал в полном одиночестве, в обществе лишь сердито жужжащих люминесцентных ламп. Внезапно дверь распахнулась. Вошел следователь и сел за стол напротив. Достав портативный диктофон, он включил запись, положил на стол папку и начал допрос.

– Расскажите мне максимально подробно все то, что произошло с вами с того момента, как вы приземлились на северном склоне Рас-Дашана, и до того, как вы вместе с объектом поднялись в воздух.

Следователь был мужчиной среднего возраста, среднего роста, с высоким покатым лбом и тонкими, редеющими волосами. Его отличали дряблый подбородок и проницательные лисьи глаза. Он ни разу не взглянул на Борна прямо, вместо этого изучая его украдкой, словно это могло позволить ему заглянуть Борну в душу или хотя бы его запугать.

– Каким было состояние объекта, когда вы его нашли?

Следователь просил Борна повторить то, что тот уже говорил. Это обычный прием, позволяющий отсеять ложь от правды. Если подследственный лжет, рано или поздно его рассказ начнет меняться.

– Он был связан, во рту был кляп. Мне он показался очень худым – таким он остается до сих пор. Похоже, похитители кормили его лишь так, чтобы он не умер с голоду.

– Полагаю, подъем к вертолету дался ему с большим трудом.

– Самым трудным было начало. Какой-то момент мне казалось, что я вынужден буду нести его на руках. У него затекли мышцы, сил практически не осталось. Я дал ему съесть два шоколадных батончика, и это помогло. Меньше чем через час он уже довольно уверенно держался на ногах.

– Какими были его первые слова? – с фальшивой мягкостью спросил следователь.

Борн знал, что чем более небрежным тоном задается вопрос, тем большее значение имеет он для следователя.

– «Я сделаю все, что нужно».

Следователь покачал головой.

– Нет, я имею в виду, когда он только вас увидел. Когда вы вытащили кляп.

– Я спросил у него, все ли с ним в порядке…

Следователь со скучающим видом уставился в потолок.

– И что именно он вам ответил?

Лицо Борна оставалось каменным.

– Ничего. Он не произнес ни слова. Только молча кивнул.

Следователь изобразил недоумение – красноречивое свидетельство того, что он пытается заманить Борна в ловушку.

– А почему? Можно предположить, что после целой недели, проведенной в плену, он должен был обязательно что-нибудь сказать.

– Это было бы небезопасно. Чем меньше мы говорили в тот момент, тем лучше. И он это прекрасно понимал.

Борн снова очутился на периферии зрения следователя.

– Итак, первыми его словами было…

– Я сказал, что нам предстоит взобраться по расщелине в скале, и он ответил: «Я сделаю все, что нужно».

Похоже, следователь продолжал сомневаться.

– Ну хорошо, оставим это. Каким, на ваш взгляд, было его сознание в тот момент?

– На мой взгляд, ясным. Он испытал облегчение. Ему хотелось как можно быстрее выбраться на свободу.

– Вам не показалось, что он потерял связь с действительностью, страдает провалами в памяти? В его словах не было ничего странного, не к месту?

– Нет, ничего подобного.

– Мистер Борн, вы говорите очень уверенно. А у вас самого разве не было проблем с памятью?

Поняв, что его пытаются посадить на крючок, Борн испытал внутреннее облегчение. К этому методу прибегают в крайнем случае, когда все остальные попытки развалить рассказ ни к чему не привели.

– Это относится только к событиям далекого прошлого. Мои воспоминания о событиях, произошедших вчера, на прошлой неделе, в прошлом месяце кристально чисты.

Не медля ни мгновения, следователь спросил:

– Подвергся ли объект «промыванию мозгов», работает ли он на противника?

– Человек, который сейчас находится в кабинете напротив, – это тот Мартин Линдрос, каким он всегда был, – ответил Борн. – В самолете по дороге домой мы говорили о том, что было известно только нам двоим.

– Будьте добры, выразитесь более конкретно.

– Линдрос подтвердил личность террориста Фади. Сделал набросок его портрета. Для нас это является огромным прорывом. До этого Фади оставался для нас тайной за семью печатями… Кроме того, Мартин назвал имя правой руки Фади: Аббуд ибн Азиз.

Следователь задал еще с десяток вопросов, многие из которых он уже задавал, но только в другой формулировке. Борн терпеливо ответил на все. Ничто не выведет его из равновесия.

Допрос оборвался так же резко, как начался. Не сказав ни слова, следователь выключил диктофон, собрал свои записи и вышел из комнаты.

Последовал новый период ожидания, который прервал другой сотрудник, помоложе, принесший поднос с едой. Он ушел, также не проронив ни слова.

И только уже после шести часов вечера, судя по часам Борна, – он провел здесь целый день, – дверь в комнату снова отворилась.

Борн, тешивший себя мыслью, что он готов ко всему, поразился, увидев входящего директора ЦРУ. Тот остановился в дверях и долго молча смотрел на Борна. Борн прочитал у него на лице борьбу противоречивых чувств. Старику стоило больших сил просто прийти сюда, и вот сейчас все то, что он собирался сказать, застряло у него костью в горле.

Наконец он произнес:

– Ты выполнил свое обещание. Вернул Мартина домой.

– Мартин мой друг. Я не мог бросить его в беде.

– Знаешь, Борн, ни для кого не секрет, что я проклинаю тот день, когда впервые тебя увидел. – Старик покачал головой. – Но, должен признать, ты та еще загадка, твою мать.

– Я и для себя самого остаюсь загадкой.

Директор ЦРУ поморгал. Затем, развернувшись на каблуках, вышел в коридор, оставив дверь открытой. Борн встал. Судя по всему, теперь он был волен идти куда угодно. Как и Мартин. И это было главное. Мартин Линдрос прошел изнурительную череду физических и психологических тестов. Они оба выходят из «угрюмого дома» живые.

Мэттью Лернер, сидевший в кресле начальника «Тифона» за письменным столом начальника «Тифона», почувствовал, что случилось что-то из ряда вон выходящее, в тот самый момент, когда услышал аплодисменты. Он оторвался от экрана компьютера, на котором разрабатывал новую систему сортировки базы данных «Тифона».

Встав, Лернер пересек кабинет начальника «Тифона» и открыл дверь. И сразу же увидел Мартина Линдроса в окружении сотрудников «Тифона», которые улыбались, смеялись и спешили пожать ему руку в перерывах между рукоплесканиями.

Лернер не мог поверить своим глазам.

«Вот идет Цезарь, – с горечью подумал он. – Но почему директор не счел нужным предупредить меня о возвращении Линдроса?» Со смешанным чувством отвращения и зависти Лернер наблюдал за тем, как возвратившийся из ссылки командующий неторопливо, торжественно продвигается ему навстречу. «Зачем ты вернулся? Ну почему ты не погиб?»

Сделав над собой усилие, он скривил лицо в улыбке и протянул руку:

– Мои поздравления вернувшемуся герою.

Ответная улыбка Линдроса была пропитана облаченной в сталь насмешкой.

– Спасибо за то, что в мое отсутствие сохранил мое кресло теплым, Мэттью.

Он прошел мимо Лернера в свой кабинет и застыл на пороге, изучая взглядом перемены.

– Что, стены не перекрашены? – Бросив взгляд на вошедшего следом за ним Лернера, Линдрос добавил: – Перед тем как ты вернешься наверх, мне бы хотелось услышать вкратце о последних событиях.

Лернер послушно рассказал обо всем, что произошло за время отсутствия Линдроса, параллельно собирая свои личные вещи. Когда он закончил, Линдрос сказал:

– Мэттью, мне бы очень хотелось получить свой кабинет в точности таким, каким я его оставил.

Какую-то долю секунды Лернер жег его взглядом, затем стал тщательно расставлять на места все фотографии и сувениры, которые убрал, надеясь больше никогда их не увидеть. Опытный командир, он знал, когда нужно покидать поле боя. Со всей определенностью можно было сказать только одно: это была война, и она только началась.

Через три минуты после того, как Лернер покинул кабинет начальника «Тифона», зазвонил личный телефон Линдроса. Это был Старик.

– Готов поспорить, ты испытал ни с чем не сравнимое наслаждение, снова попав за свой письменный стол.

– Вы даже не можете себе представить, как я рад, – подтвердил Линдрос.

– Добро пожаловать домой, Мартин. И я говорю это от всей души. Подтверждение намерений «Дуджи», которое тебе удалось раздобыть, просто не имеет цены.

– Да, сэр. Я уже начинаю разрабатывать подробный план противодействия террористам.

– Вот и отлично, – похвалил его директор. – Собери свою команду, Мартин, и сосредоточься на этом задании. До тех пор, пока не будет разрешен этот кризис, все управление работает на тебя. Отныне в твоем распоряжении неограниченный доступ ко всем ресурсам ЦРУ.

– Я выполню свою работу, сэр.

– Я на тебя надеюсь, Мартин, – сказал директор. – Ты сможешь рассказать мне о своих похождениях сегодня за ужином. Ровно в восемь.

– С нетерпением жду этой возможности, сэр.

Директор ЦРУ кашлянул.

– А теперь скажи, как ты собираешься поступить с Борном?

– Я вас не понимаю, сэр.

– Мартин, не пытайся вести со мной игры. Этот человек представляет для нас опасность, и мы оба это прекрасно понимаем.

– Сэр, Джейсон спас меня. Сомневаюсь, что это получилось бы у кого-то другого.

Старик пропустил слова Линдроса мимо ушей.

– Мы находимся в эпицентре общенационального кризиса небывалых масштабов. Меньше всего нам сейчас нужен вольный стрелок. Я хочу, чтобы ты избавился от Борна.

Развернувшись в кресле, Линдрос уставился в окно на серебристые струйки дождя. Он мысленно взял на заметку выяснить, не задерживается ли рейс Борна. Молчание затягивалось. Наконец Линдрос сказал:

– Пожалуйста, уточните подробнее.

– О, нет-нет, ничего такого не будет. В любом случае у этого сукиного сына девять жизней. – Директор ЦРУ помолчал. – Мне известно, что между вами образовалась какая-то связь, но она нездоровая. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Подумай только: три года назад мы похоронили Алекса Конклина. Находиться слишком близко к Борну опасно.

– Сэр…

– Если так тебе будет легче, Мартин, я дам тебе последнее испытание на преданность. От этого будет зависеть твоя дальнейшая работа в «Тифоне». Думаю, можно не напоминать, что тебе уже наступают на пятки. С этой минуты ты должен прекратить всякие сношения с Борном. Он не должен получать никакой информации ни от тебя, ни от кого бы то ни было еще – абсолютно никакой. Это понятно?

– Да, сэр. – Линдрос окончил разговор.

Взяв радиотелефон, он подошел к окну и прижался щекой к стеклу, ощущая его прохладу. Боль, проникающая до мозга костей, оставалась. Голова по-прежнему раскалывалась, о чем он ни словом не обмолвился врачам ЦРУ. Все это служило живым напоминанием о том, что ему пришлось перенести, о том, каким долгим был его путь сюда.

Набрав номер, Линдрос прижал трубку к уху.

– Рейс Борна вылетает без опозданий? – Он кивнул, выслушав ответ. – Хорошо. Он в здании международного аэропорта? У тебя есть визуальный контакт? Замечательно, возвращайся домой. Да, все в порядке.

Линдрос отключил телефон. Как бы ни стали развиваться события здесь, Борн находится на пути в Одессу.

Вернувшись за стол, Линдрос по внутреннему коммутатору попросил секретаршу немедленно устроить селекторное совещание со всеми сотрудниками «Тифона» за рубежом. Как только все было закончено, он включил громкоговорящую связь в зале совещаний, где по его распоряжению срочно собрался весь личный состав «Тифона». Линдрос обрисовал в общих чертах замысел террористов, рассказал о своих планах. Разделив всех на группы по четыре человека, он поставил задачи, к выполнению которых следовало приступить немедленно.

– В настоящий момент выполнение всех остальных операций приостанавливается, – сказал Линдрос. – Нашей главной и единственной задачей является разоблачение и уничтожение «Дуджи». До этого момента все отпуска отменяются. Ребята, привыкайте к этим стенам. Мы переходим на круглосуточный режим работы.

Убедившись, что его приказы выполняются как нужно, Линдрос отправился домой к Сорайе, чтобы выяснить, в чем заключается их конфликт с Лернером. В машине он раскрыл сотовый телефон и набрал номер в Одессе.

Услышав в трубке знакомый мужской голос, Линдрос сказал:

– Все готово. Борн прилетает завтра вечером в 16.40 по местному времени, рейсом из Мюнхена. – Проскочив светофор на красный свет, он повернул направо. До дома, где жила Сорайя, оставалось три квартала. – Как мы и говорили, ты будешь держать его на коротком поводке… Нет, я просто хочу убедиться в том, что ты не придумал экспромтом никаких изменений… Тогда все в порядке. Борн обязательно отыщет это кафе, потому что именно там, как он будет уверен, и находится ставка Лермонтова. Но прежде чем Борн успеет узнать правду, ты его убьешь.

Книга вторая

Глава 12

В Одессе есть одно кафе, одно из многих на берегу Черного моря. Видавшее виды, оно своим унылым серым цветом напоминает набегающие волны. Борн вскрывает замок и осторожно пробирается внутрь. Где тот человек, которого он нес на руках? Он этого не помнит, однако у него руки в крови. Борн чувствует нестерпимый запах смерти, нависшей над ним самим. Что произошло? Он никак не может в этом разобраться. Времени нет, нет! Где-то неумолимо тикают часы; ему нужно шевелиться.

Кафе, которое должна была наполнять кипучая жизнь, пустынно, словно кладбище. В задней части кухонька с окном, тускло освещенная трубками люминесцентных ламп. Борн замечает за стеклом какое-то движение и, пригнувшись, пробирается между ящиками бутылок с пивом и газированной водой, возвышающимися подобно колоннаде храма. Он видит силуэт человека, которого должен убить, который до сих пор делал все возможное, чтобы от него ускользнуть.

Все тщетно.

Борн собирается сделать последний шаг к жертве, когда движение слева вынуждает его развернуться. Из теней к нему приближается женщина – Мари! Но что она делает в Одессе? Каким образом она узнала, где он?

– Дорогой, – говорит Мари, – пойдем со мной. Уходим отсюда.

– Мари… – Прилив паники стискивает ему грудь. – Ты не должна быть здесь. Здесь слишком опасно.

– Дорогой, опасно было выходить за тебя замуж. Но меня это не остановило.

Звучит пронзительный стон, отражающийся гулким эхом в пустоте у Борна в голове.

– Но ты ведь умерла.

– Умерла? Да, наверное. – Ее красивое лицо на мгновение хмурится. – Почему тебя там не было, дорогой? Почему ты не защитил меня и детей? Я осталась бы в живых, если бы ты в тот момент не находился на противоположном конце земного шара, если бы ты не был вместе с ней.

– С ней? – Сердце Борна громко колотит в грудную клетку; паника нарастает по экспоненте.

– Ты мастерски умеешь обманывать всех, за исключением меня, дорогой.

– Что ты хочешь сказать?

– Взгляни на свои руки.

Борн с ужасом смотрит на кровь, засохшую в складках кожи на ладонях.

– Чья это кровь?

Он хочет – он должен получить ответ. Он поднимает взгляд, но Мари уже нет. Не осталось больше ничего, кроме зловещего света, который льется на пол, подобно крови из раны.

– Мари! – тихо окликает Борн. – Мари, не уходи от меня!

Вот уже какое-то время Мартин Линдрос в сопровождении отряда похитителей шел пешком. Сначала его везли по воздуху на вертолете, а затем, после непродолжительного ожидания, – на маленьком реактивном самолете, который по крайней мере один раз совершил посадку для дозаправки. Полной уверенности у Линдроса не было, потому что часть времени он проспал – то ли забывшись естественным сном, то ли благодаря снотворному. Впрочем, это не имело значения. Линдрос знал, что он покинул склоны Рас-Дашана, покинул северо-запад Эфиопии, покинул Африканский континент.

Джейсон. Что случилось с Джейсоном? Жив он или мертв? Очевидно, Джейсону не удалось найти его вовремя. Линдросу не хотелось думать, что его друг погиб. Он не поверил бы, даже если бы ему об этом сказал сам Фади. Линдрос слишком хорошо знал Борна. Его другу всегда удавалось найти способ разгрести свежий могильный холм и выбраться с того света. Джейсон жив, Линдрос был в этом уверен.

Однако он не мог не гадать, имеет ли это какое-то значение. Подозревает ли Джейсон, что место его друга занял Карим аль-Джамиль? Если обман удался, значит, даже если Джейсон остался в живых после стычки на Рас-Дашане, он прекратил поиски своего друга. Представив себе еще более жуткий сценарий развития событий, Линдрос ощутил, как его прошиб холодный пот. А что, если Джейсон отыскал Карима аль-Джамиля и привез его в штаб-квартиру ЦРУ? Боже всемогущий, неужели именно это и замышлял с самого начала Фади?

Маленький самолет попал в зону турбулентности, и Мартина Линдроса хорошенько встряхнуло. Чтобы хоть как-то удержаться, он прислонился к холодной вогнутой переборке. Затем ощупал повязку, которая закрывала половину лица. Под ней находилась развороченная яма, где когда-то был его правый глаз. Это уже вошло у Линдроса в привычку. Голова у него раскалывалась от невыносимой боли. Казалось, его глаз объят пламенем – вот только это уже был не его глаз. Теперь этот глаз принадлежал брату Фади, Кариму аль-Джамилю ибн Хамиду ибн Ашефу аль-Вахибу. Первое время от одной этой мысли Линдроса физически тошнило; он содрогался в рвотных позывах, частых и нестерпимых, словно юнец, обкурившийся марихуаной. Теперь у него просто ныло сердце.

Насилие, совершенное над его телом, удаление здорового органа и пересадка его другому человеку, пока сам он еще был жив, явилось величайшим ужасом, оправиться от которого он не сможет до конца дней своих. Несколько раз, когда Линдрос на серебристой глади озера ловил радужную форель, у него мелькала мысль покончить с собой, однако в действительности он на ней не задерживался. Самоубийство – это удел трусов.

Кроме того, Линдросу очень хотелось жить, хотя бы для того, чтобы отомстить Фади и Кариму аль-Джамилю.

Борн вздрогнул, очнувшись от сна. Он огляделся вокруг, на мгновение совершенно сбитый с толку. Где он? Борн увидел шкафчик для одежды, ночной столик, занавески, не пропускающие свет. Безликая обстановка, грузная, голая. Гостиничный номер. Но где?

Соскользнув с кровати, Борн прошлепал босиком по вытертому ковру к окну и раздвинул плотные занавески. Внезапный ослепительный свет буквально ударил ему в лицо и грудь. Борн прищурился, защищая глаза от крошечных золотистых бликов, пляшущих на темно-серой воде. Черное море. Он в Одессе.

Одесса. Город являлся ему в кошмарных сновидениях или же эти образы всплыли из глубин памяти?

Борн отвернулся. Его сознание все еще было заполнено этим сном-воспоминанием, который, словно конфета-тянучка, растянулся и проник в это безоблачное солнечное утро. Мари в Одессе? Этого никогда не было! В таком случае что она делала в этом осколочном фрагменте памяти?..

Одесса!

Именно здесь родился этот осколок. Ему уже приходилось бывать здесь раньше. Он был направлен сюда, для того чтобы убить… кого-то. Но кого? Борн не имел понятия.

Усевшись на кровать, он потер глаза ладонями. У него в ушах все еще звучал голос Мари:

«Я осталась бы в живых, если бы ты в тот момент не находился на противоположном конце земного шара, если бы ты не был вместе с ней».

В ее голосе не было обвинения. Только печаль.

Какая разница, где он находился, чем занимался? Его не было рядом с Мари. Она позвонила ему, считая, что у нее простуда, только и всего. Затем был второй звонок, после которого он чуть не сошел с ума от горя. И чувства вины.

Он должен был находиться рядом со своей семьей, чтобы ее оберегать, точно так же, как он должен был находиться рядом со своей первой семьей, чтобы ее оберегать. История повторялась, если и не в точности, то достаточно близко, чтобы это стало трагедией. По иронии судьбы, отдалившись от места катастрофы в смысле километров, Борн при этом приблизился к черной пустоте внутри себя, оказавшись на самом ее краю. Заглянув вглубь, он ощутил это старое, сокрушительное отчаяние – необходимость наказать самого себя или наказать кого-то другого.

Борн чувствовал себя абсолютно одиноким. Для него это состояние было невыносимым: он словно покинул свою собственную оболочку, как это происходит во сне. Но только это был не сон, все это происходило с ним наяву. В который уже раз Борн задумывался над тем, не повлияли ли последние эмоциональные потрясения на его способность здраво рассуждать. Он не мог найти другого логического объяснения определенным аномалиям: тому, что он вывел Хирама Севика из тюрьмы ЦРУ, тому, что он проснулся здесь, в этой гостинице, не зная, где находится. Одно короткое, отчаянное мгновение ему казалось, что смерть Мари окончательно разорвала его на части, что тонкие нити, сдерживавшие воедино его многочисленные «я», лопнули. «Неужели я схожу с ума?»

Зазвонил его сотовый телефон.

– Джейсон, ты где? – Это была Сорайя Мор.

– В Одессе, – сдавленно промолвил он. Казалось, рот у него забит ватой.

Ее дыхание на мгновение сбилось. Затем:

– Во имя всего святого, что ты там делаешь?

– Меня направил сюда Линдрос. Я иду по следу, который он мне дал. Линдрос считает, что через некоего Лермонтова «Дуджа» получает финансирование. Федор Владиславович Лермонтов. Он связан с каким-то преступным картелем, скорее всего с наркотиками. Тебе это имя ничего не говорит?

– Ничего. Но я пороюсь в базе данных ЦРУ.

Сорайя вкратце рассказала про события в гостинице «Конститьюшен».

– Единственным действительно странным моментом является то, что был использован этот крайне редкий катализатор – дисульфид углерода. По словам моей подруги, ей еще ни разу не приходилось сталкиваться с этим соединением.

– Где оно применяется?

– В основном в производстве целлюлозы, тетрахлорида углерода, всевозможных веществ, в состав которых входит сера. Также оно используется при производстве фумигантов почвы и является флотационным реагентом при производстве минеральных удобрений. В прошлом оно входило в состав хладагентов и активных веществ огнетушителей. Моя подруга считает, что в данном случае дисульфид углерода был использован вследствие его низкой температуры возгорания.

Борн кивнул, глядя на неуклюже проплывающий мимо старый танкер, порожняком идущий из Стамбула.

– По сути дела, катализатор превратился во взрывчатку.

– И очень эффективную. Номер был практически полностью уничтожен. Там бушевала самая настоящая огненная буря. Нам повезло с накладкой на зубы, которая случайно уцелела, завалившись в слив ванны. Больше не осталось ничего ценного – даже останков, по которым можно было бы идентифицировать погибшего.

– И все же, похоже, удача впервые отвернулась от Фади, спрятавшись под ванну, – сухо заметил Борн.

Сорайя рассмеялась.

– Меня очень заинтересовал этот след, ведущий к Лермонтову. Я тут подумала, что хотя в Штатах производство старых огнетушителей и холодильников запрещено, они еще остаются в строю в других местах, например в Восточной Европе и в частности на Украине, в Одессе.

– Эту мысль следует проверить, – согласился Борн, оканчивая разговор.

Хотя был уже час ночи, Мартин Линдрос сидел за компьютером и вводил информацию. ЦРУ все еще жило в соответствии с кодом «Скала». Вследствие чрезвычайного положения были отменены все отпуска. Сон превратился в непозволительную роскошь.

Послышался тихий стук в дверь, и Сорайя, просунув голову в кабинет, вопросительно посмотрела на Линдроса. Тот поманил ее рукой, и молодая женщина закрыла за собой дверь. Усевшись напротив Линдроса, она положила на письменный стол какой-то предмет.

– Что это такое? – спросил Линдрос.

– Накладка на зубы. Ко мне обратилась моя подруга, она специалист по поджогам из отдела расследования пожаров. – Сорайя уже рассказала шефу о том, что произошло в гостинице «Конститьюшен». – Исследуя номер люкс братьев Сильверов, подруга обнаружила кое-что непонятное. Вот это. Такие накладки используются для того, чтобы изменить внешность.

Линдрос задумчиво взял накладку.

– Да, припоминаю, Джейсон показывал мне что-то в таком духе. Такая штука позволяет здорово изменить лицо.

Сорайя кивнула.

– Таким образом, у нас достаточно улик, чтобы заключить, что под личиной Якова Сильвера на самом деле скрывался Фади, его так называемым братом был другой террорист, и именно они устроили пожар.

– Но, по-моему, в номере был обнаружен обгоревший труп, так? Разве это не один из Сильверов?

– На первый вопрос ответ «да», на второй – «нет». По всей вероятности, это труп официанта-пакистанца. А ни одного из Сильверов к моменту возгорания в номере уже не было.

– Дьявольская изобретательность, – задумчиво произнес Линдрос, вращая накладку в руках. – Однако теперь нам от этого нет никакого толка.

– Напротив. – Сорайя забрала накладку. – Я собираюсь выяснить, кто ее изготовил.

Линдрос погрузился в размышления.

– Меньше часа назад я разговаривала с Борном, – продолжала Сорайя.

– Вот как?

– Он попросил меня раскопать все возможное о некоем наркоторговце по имени Федор Владиславович Лермонтов.

Опустив локти на стол, Линдрос сплел пальцы. Если не обуздать ситуацию немедленно, она стремительно вырвется из-под контроля. Стараясь сохранить свой голос нейтральным, Линдрос спросил:

– И что тебе удалось обнаружить?

– Пока что ничего. Я хотела сначала рассказать вам о накладке.

– Ты правильно поступила.

– Благодарю вас, босс. – Молодая женщина встала. – Ну а теперь меня ждут долгие часы перед экраном компьютера.

– Забудь об этом Лермонтове. Я ничего не смог найти на сукиного сына. Кто бы такой он ни был, ему удалось надежно спрятаться. Именно такой человек и может выполнять функцию казначея «Дуджи». – Линдрос уже отвернулся к экрану компьютера. – Я хочу, чтобы ты вылетела в Одессу ближайшим рейсом. Мне нужно, чтобы ты прикрывала Борна.

Сорайя не смогла скрыть удивление.

– Ему это не понравится.

– А от него это и не требуется, – кратко ответил Линдрос.

Сорайя протянула было руку к накладке, но Линдрос быстро сгреб ее к себе.

– Этим я займусь сам.

– Сэр, простите, но, по-моему, у вас и без этого забот по горло.

Линдрос всмотрелся ей в лицо.

– Сорайя, я хотел лично сообщить тебе эту неприятную новость. У нас в «Тифоне» был предатель.

Он с удовлетворением отметил, что она сделала резкий вдох. Выдвинув ящик стола, Линдрос достал заранее приготовленную тонкую папку.

Взяв папку, Сорайя ее раскрыла. Как только она начала читать, ее глаза затуманились слезами. Речь шла о Тиме Хитнере. В конце концов Борн оказался прав. Это Хитнер работал на «Дуджу».

Молодая женщина подняла взгляд на Линдроса.

– Почему?

Тот пожал плечами:

– Деньги. Здесь все это есть. Электронный след к счету в банке на Каймановых островах. Хитнер ведь родился в полной нищете, не так ли? Его отцу требуется длительное дорогостоящее лечение, которое не покрывается страховкой, ведь так? У матери денег нет. У каждого из нас есть свои слабости, Сорайя. Даже у наших лучших друзей. – Линдрос забрал у нее папку. – Забудь о Хитнере, это уже вчерашний день. Тебя ждет работа. Мне нужно, чтобы ты немедленно отправилась в Одессу.

Услышав, как захлопнулась дверь, Линдрос обернулся, словно мог видеть уходящую Сорайю. «Да, действительно, – подумал он. – Когда ты попадешь в Одессу, тебя убьют, прежде чем ты успеешь выяснить, кто изготовил эту накладку».

Глава 13

Борн поселился в гостинице «Лондонская», чье помпезное огромное здание располагалось у самой набережной, прямо напротив пассажирского морского порта, откуда регулярно отходили паромы. С тех пор как Борн был здесь в последний раз, рядом с причалом взметнулось ввысь стройное ультрасовременное здание гостиницы «Одесса». На взгляд Борна, здесь оно выглядело совершенно не к месту, подобно шикарному костюму от «Дольче и Габбана» на бездомном бродяге.

Побрившись, приняв душ и одевшись, Борн спустился в просторный сонный вестибюль, разукрашенный, словно пасхальный женский чепчик начала девятнадцатого столетия, от массивной старинной мебели, обитой вытертым бархатом, до обоев в цветочек на стенах.

Он позавтракал в окружении пышущих здоровьем бизнесменов в залитой солнцем столовой, выходящей на причал. В воздухе стоял запах подгорелого масла и пива. Когда официант принес счет, Борн спросил:

– Где здесь можно развлечься в это время года?

Он говорил по-русски. Хотя Одесса и находится на Украине, единственным языком здешнего общения является русский.

– «Ибица» уже закрылась, – задумчиво произнес официант, – как и все клубы в Аркадии. – Аркадией назывался элитный приморский район; летом набережные были заполнены молодыми женщинами легкого поведения и мужчинами, высматривающими добычу. – Все зависит от того, кого вы предпочитаете – девочек или мальчиков.

– Ни то ни другое, – ответил Борн. Приставив кончик указательного пальца к носу, он шумно вдохнул.

– А, эта торговля процветает круглый год, – усмехнулся официант, тощий, сутулый, преждевременно состарившийся мужчина. – И много вам нужно?

– Столько ты не сможешь достать. Я занимаюсь оптом.

– Так это же совершенно другое дело, – осторожно произнес официант.

– Вот все, что тебе нужно знать. – Борн положил на стол пачку американских долларов.

Официант мгновенно смахнул их в карман.

– Знаете Привоз? Это рынок.

– Найду.

– Ряд, где торгуют яйцами, третье место от восточной стороны. Скажете Евгению Федоровичу, что вам нужны коричневые яйца, и только коричневые.

Гостиница «Лондонская», как и вся старая Одесса, построена в неоклассическом стиле, из чего следует, что во всем чувствуется дыхание Франции. И едва ли стоит этому удивляться, поскольку одним из отцов-основателей Одессы был герцог де Ришелье, бывший главным архитектором города на протяжении одиннадцати лет в начале девятнадцатого века, когда он занимал должность сначала одесского градоначальника, а затем генерал-губернатора Новороссийского края. Великий русский поэт Александр Пушкин, живший в Одессе в ссылке, как-то сказал про город, что «там все Европой дышит, веет».

Выйдя на тенистую, обсаженную липами Приморскую улицу, Борн тотчас же столкнулся с промозглым, сырым ветром, который хлестнул ему в лицо, обжигая щеки. На юге, далеко над морем, низко висели черные тучи, поливая покрытые «гусиной кожей» волны ледяным дождем.

Соленый привкус ветра с захватывающей дух стремительностью принес воспоминания. Ночь в Одессе, кровь на руках, человеческая жизнь, качающаяся на весах, отчаянные поиски цели, которые привели в то самое кафе, где он наконец ее обнаружил.

Отвернувшись от моря, Борн бросил взгляд на перечеркнутые полосами террас холмы, защищающие изогнувшуюся полумесяцем бухту. Сверившись с планом города, полученным у древнего старика, администратора гостиницы, он заскочил на ходу в проезжавший мимо трамвай, идущий до железнодорожного вокзала, расположенного на Итальянском бульваре.

Рынок Привоз, находившийся в двух шагах от вокзала, представлял собой огромное скопление всевозможной продукции сельского хозяйства, собранное под ржавой железной крышей. Торговые места располагались за бетонными блоками высотой по пояс, напомнившими Борну антитеррористические блокпосты в Вашингтоне. Со всех сторон рынок был окружен лачугами, палатками и просто раскладушками. Крестьяне приезжали не только из окрестных сел, но и издалека, и те, кому приходилось проделать долгий путь, как правило, оставались здесь на ночь.

Внутри царило буйство звуков, запахов и криков на разных языках: искаженном русском, украинском, румынском, идише, грузинском, армянском, турецком. Аромат сыра смешивался с запахом свежего мяса, корнеплодов, острых специй и ощипанной птицы. Здоровенные женщины, при виде которых Борн подумал о центральных защитниках американского футбола, в изъеденных молью кофточках и платках на голове торговали цыплятами, индейкой, поросятами. Для непосвященных рынок представлял собой абсолютно запутанное столпотворение прилавков, к которым прижимались своими внушительными животами орды дородных продавцов.

Несколько раз уточнив дорогу, Борн наконец пробрался через толчею и гам в ряд, где торговали яйцами. Сориентировавшись, он прошел к третьему месту с восточной стороны, разумеется окруженному плотной толпой. Краснолицая женщина и грузный мужчина, предположительно Евгений Федорович, оживленно обменивали яйца на деньги. Борн встал в очередь к мужчине и, подойдя к прилавку, спросил:

– Это вы Евгений Федорович?

Мужчина подозрительно прищурился на него:

– А кому он нужен?

– Я ищу коричневые яйца, только коричневые. Мне сказали прийти сюда и спросить Евгения Федоровича.

Крякнув, Евгений Федорович обернулся и что-то сказал своей напарнице. Та кивнула, не отрываясь от размеренного ритма укладки яиц в пакеты и запихивания денег в наружный карман фартука.

– Сюда, – указал кивком Евгений.

Надев поношенное пальто, он вышел из-за бетонного барьера и повел Борна к восточному выходу с рынка. Они пересекли Среднефонтанскую улицу и попали на площадь Куликова Поля. Небо стало белым, как будто огромное облако, спустившись с небес, накрыло город пологом. О таком освещении, плоском и без теней, мечтают фотографы. Оно позволяет различить мельчайшие детали.

– Как видите, эта площадь сохранила советский дух, очень мерзкий, древний, но в плохом смысле слова, – с иронией произнес Евгений Федорович. – И все же она служит нам добрую службу: не дает забыть прошлое, голод и репрессии. – Он остановился у подножия десятиметровой статуи. – Мое излюбленное место для совершения сделок – у ног Ленина. Раньше здесь толклись коммунисты. – Его мясистые плечи поднялись и опустились. – Разве можно найти местечко удобнее, а? Теперь Ленин присматривает за мной, подобно незаконнорожденному святому, которого, насколько я понимаю, низвергли в самый низший огненный круг ада.

Он снова прищурился. От него пахло, как от новорожденного – свернувшимся молоком и сахаром. Его сросшиеся брови топорщились во все стороны, подобно старой железной щетке.

– Значит, вам нужны коричневые яйца.

– В большом количестве, – подтвердил Борн. – И постоянными партиями.

– Вот как? – Устроив свой грузный зад на каменной плите в основании памятника Ленину, Евгений вытряхнул из пачки черную турецкую сигарету без фильтра. Неторопливо закурив ее, словно совершив торжественное священнодействие, он втянул в легкие дым и оставил сигарету в зубах, точно хиппи, наслаждающийся самокруткой с марихуаной. – Откуда мне знать, что вы не из Интерпола? – с тихим присвистом Евгений выпустил дым. – Или не тайный сотрудник СБУ? – Он имел в виду Службу безопасности Украины.

– Потому что я вам так говорю.

Евгений рассмеялся.

– Знаете, что самое смешное в нашем городе? Он стоит на самом берегу Черного моря, но в нем всегда не хватает питьевой воды. Само по себе это не так уж интересно, однако именно благодаря этому Одесса получила свое название. При дворе императрицы Екатерины Великой говорили по-французски, и какой-то шутник предложил ей назвать город Одессой, потому что, видите ли, так звучит французская фраза «assez d'eau», произнесенная задом наперед. «Достаточно воды», понимаете? Вот какую долбаную шутку сыграли с нами французы.

– Если вы завершили этот краткий исторический экскурс, – сказал Борн, – мне бы хотелось встретиться с Лермонтовым.

Прищурившись, Евгений посмотрел на него сквозь облачко едкого дыма.

– С кем?

– С Федором Владиславовичем Лермонтовым. Однофамильцем вашего великого поэта. Именно ему принадлежит здесь вся торговля.

Вздрогнув, Евгений поднялся с пьедестала, глядя мимо Борна. Затем он двинулся вокруг памятника.

Не оборачиваясь, Борн краем глаза увидел мужчину, который выгуливал крупного бульдога. Собака повела мордой, уставившись на Евгения желтыми глазами, словно почувствовав его страх.

Когда они оказались позади Ленина, Евгений сказал:

– Итак, на чем мы остановились?

– На Лермонтове, – сказал Борн. – На твоем боссе.

– Вы не просветите меня, кто это такой?

– Если ты работаешь на кого-то другого, так и скажи, – отрезал Борн. – Мне нужен Лермонтов.

Борн чувствовал, что к нему подкрадываются сзади, но продолжал стоять не шелохнувшись. И лишь когда ему под правое ухо вжалось жесткое дуло пистолета, он вздрогнул.

– Познакомьтесь с Богданом Ильичом. – Шагнув вперед, Евгений Федорович расстегнул пальто Борна. – Ну а теперь мы узнаем всю правду, tovarich. – С минимальным усилием его пальцы выдернули из внутреннего кармана бумажник и паспорт.

Отступив назад, Евгений сначала раскрыл паспорт.

– Значит, вы у нас молдаванин, так? Некий Ильяс Вода. – Он внимательно изучил фотографию. – Да, он самый, тут все чисто. – Он перелистнул страницу. – Приехали сюда прямиком из Бухареста.

– Я представляю интересы наших румынских коллег, – объяснил Борн.

Евгений Федорович, порывшись в бумажнике, вытащил три других удостоверения, в том числе водительские права и лицензию на совершение импортно-экспортных операций. Борн отметил, что это был очень тонкий шаг. Надо будет по возвращении поблагодарить Дерона.

Наконец Евгений вернул ему бумажник и паспорт. Не отрывая от Борна взгляда, он достал сотовый телефон и набрал местный номер.

– Новое дело, – лаконично произнес он. – Некий Ильяс Вода, по его словам, представляющий интересы румынских коллег. – Прикрыв рукой телефон, он обратился к Борну: – Сколько?

– Это Лермонтов?

Лицо Евгения потемнело.

– Сколько?

– Сто килограммов, прямо сейчас.

Евгений, будто зачарованный, смотрел на него.

– Вдвое больше в следующем месяце, если все пройдет нормально.

Отступив в сторону, Евгений повернулся к Борну спиной и снова заговорил по сотовому. Через какое-то время он обернулся. Телефон уже был убран в карман.

Едва уловимое движение головой – и Богдан Ильич отнял пистолет от головы Борна и спрятал его за пазухой длинного шерстяного пальто, хлеставшего по лодыжкам. Это был мужчина с бычьей шеей и иссиня-черными волосами, зализанными справа налево в прическе, отдаленно напоминающей ту, которую любил Гитлер. Его глаза были похожи на агаты, мрачно сверкающие на дне колодца.

– Завтра ночью.

Борн посмотрел на него в упор. Ему хотелось поскорее покончить с делом; времени было в обрез. Каждый день, каждый час приближают Фади и его группировку к обладанию ядерным оружием. Однако на лице Евгения Федоровича Борн увидел холодную невозмутимость опытного профессионала. Настаивать на том, чтобы встретиться с Лермонтовым раньше, бесполезно. Это испытание. Борн понимал, что Лермонтов хочет понаблюдать за ним какое-то время, прежде чем даровать аудиенцию. Упрямиться будет более чем глупо, этим он только продемонстрирует свою слабость.

– Назовите время и место, – сказал Борн.

– После ужина. Будь готов. Тебе позвонят в номер. Гостиница «Лондонская», так?

Борн понял, что тут не обошлось без официанта, который вывел его на Евгения.

– В таком случае, насколько я понимаю, можно не говорить, в каком номере я остановился.

– Ты совершенно прав.

Евгений Федорович протянул руку. Когда Борн ее пожимал, он сказал:

– Gaspadin Вода, желаю вам удачи в вашем нелегком деле. – Он не сразу выпустил руку Борна из своих крепких тисков. – Теперь ты вошел в нашу сферу. Ты или друг, или враг. Прошу тебя уяснить следующее: если ты попытаешься с кем-то связаться, любым способом, по какому бы то ни было поводу, ты враг. И второго шанса у тебя не будет. – Его губы растянулись в ухмылке, обнажающей желтые зубы. – После такого предательства живым ты Одессу не покинешь, это я тебе обещаю.

Глава 14

Мартин Линдрос с двумя папками в руках направлялся в кабинет Старика, отвечая на срочный вызов. Тут у него зазвонил сотовый телефон. Это была Анна Хельд.

– Добрый день, мистер Линдрос. Произошли изменения. Директор ЦРУ ждет вас в «тоннеле».

– Благодарю вас, Анна.

Окончив разговор, Линдрос сел в лифт и нажал кнопку вниз. «Тоннелем» назывался подземный гараж, где стояли служебные машины управления. Обслуживали их механики специального сервисного центра и обязательно под наблюдением вооруженных агентов в бронежилетах.

Спустившись в подвал, Линдрос предъявил свое удостоверение дежурному охраннику. «Тоннель» представлял собой огромный бункер из особо прочного железобетона, способного защитить от пожара и прямого попадания бомбы. На улицу вел лишь один пандус, который при необходимости мгновенно перекрывался с обеих сторон. Бронированный «Линкольн»-лимузин Старика глухо ворчал двигателем, задняя дверь была открыта. Пригнувшись, Линдрос забрался в салон и сел рядом с директором на сиденье, обтянутое мягкой замшей. Дверь закрылась автоматически, щелкнул электронный замок. Водитель и сидящий рядом с ним охранник поздоровались с Линдросом, после чего стеклянная перегородка поднялась, изолировав пассажиров в просторном заднем отсеке. Задние стекла были обработаны специальным покрытием, которое не позволяло заглянуть внутрь, но давало возможность пассажирам смотреть наружу.

– Ты принес оба досье?

– Да. – Кивнув, Линдрос протянул две папки.

– Отлично сработано, Мартин. – Старик сморщил лицо. – Меня вызывает ПРЕСША. – Аббревиатурой «ПРЕСША» в высшем руководстве правоохранительных органов называли президента Соединенных Штатов. – Судя по тому, что мы имеем дело как с внутренним, так и с внешним кризисом, разговор предстоит очень неприятный.

Как выяснилось, разговор действительно получился крайне неприятным. Во-первых, Старика провели не в Овальный кабинет, а в военный штаб, расположенный в трех уровнях под землей. Во-вторых, президент был не один. Вокруг овального стола, стоявшего посреди помещения с прочными бетонными стенами, сидели шесть человек. Единственным освещением было сияние огромных экранов, мерцавших на всех четырех стенах, на которых головокружительной чехардой сменялись изображения военных баз, разведывательных самолетов, выполняющих задание, и электронного моделирования войн.

Некоторых из присутствующих Старик знал, остальных ему представил президент. Если брать слева направо, первым сидел Лютер Лаваль, всемогущий повелитель военной разведки, крупный, коренастый мужчина с высоким покатым лбом, иссеченным морщинами, и редким ежиком серо-стальных волос. Сидящего слева от него президент представил как Джона Мюэллера, высокопоставленного сотрудника Управления внутренней безопасности, молчаливого угрюмого типа со сверлящим насквозь взглядом, в котором директор ЦРУ сразу же почувствовал для себя угрозу. Его сосед не нуждался в представлении: Бад Хэллидей, министр обороны. Затем сидел сам президент, невысокий, безукоризненно опрятный мужчина с серебристо-седыми волосами, открытым лицом и острым умом. Следующим был советник по вопросам национальной безопасности, темноволосый щуплый мужчина с беспокойными очень светлыми глазами, по мнению Старика похожий на большую крысу. Замыкал круг мужчина в очках, по фамилии Гундарссон, работающий в Международном агентстве по атомной энергетике.

– Итак, все собрались, – без обычного вступления начал президент, – и можно перейти прямо к делу. – Его взгляд остановился на директоре ЦРУ. – Мы столкнулись с полномасштабным кризисом. Все уже вкратце знакомы с положением дел, однако, поскольку ситуация постоянно меняется, Курт, вы не могли бы ввести нас в курс самых последних событий?

Кивнув, Старик открыл папку с досье на «Дуджу».

– Возвращение заместителя директора Линдроса добавило новую информацию о действиях террористов, а также значительно повысило моральный дух сотрудников нашего управления. Теперь у нас есть подтверждение того, что отряд «Дуджи» находился в горах Сымен на северо-западе Эфиопии, где занимался транспортировкой не только ВИРов, необходимых для подрыва ядерного устройства, но и урана. Изучая активность телефонных переговоров членов «Дуджи», мы начинаем сужать кольцо вокруг того места, где, по нашим предположениям, террористы осуществляют обогащение урана.

– Замечательно, – вставил Лаваль. – Как только вы получите достоверные координаты, мы осуществим хирургически точный авианалет и разбомбим сукиных сынов к такой-то матери.

– Господин директор, – заговорил Гундарссон, – с какой определенностью можно говорить о том, что «Дуджа» обладает возможностью получать обогащенный уран? В конце концов, для этого требуются не только соответствующие технологии, но и огромное производство, в состав которого входят, помимо всего прочего, тысячи центрифуг, необходимых для получения обогащенного урана в количестве, достаточном для создания одного-единственного ядерного устройства.

– Пока полной определенности нет, – резко ответил директор, – но у нас есть свидетельства заместителя директора Линдроса и того сотрудника, который вызволил его из плена, что «Дуджа» переправляет и уран, и ВИРы.

– Все это очень хорошо, – снова заговорил Лаваль, – но нам прекрасно известно, что желтый уран достать проще простого и стоит он гроши. При этом от него еще очень долгий путь до создания атомной бомбы.

– Согласен. Вся беда в том, что остаточная радиация, обнаруженная на месте, позволяет предположить, что террористы переправляют порошок диоксида урана, – возразил директор. – В отличие от желтого урана, от UO2 до урана, пригодного для производства ядерной бомбы, всего один шаг. Превратить оксид в чистый металл можно в любой приличной лаборатории. Как следствие, мы должны очень серьезно относиться к замыслам «Дуджи».

– Если только все это не тщательно спланированная дезинформация, – упрямо возразил Лаваль. Этот человек нередко использовал свою неоспоримую власть, для того чтобы гладить оппонентов против шерсти. Что хуже, судя по всему, он получал от этого удовольствие.

Гундарссон высокопарно кашлянул.

– Лично я согласен с директором ЦРУ. Одна мысль о том, что террористическая группировка располагает двуокисью урана, вселяет ужас. Когда речь заходит о возможности прямой угрозы применения ядерного устройства, от такой информации отмахиваться просто так нельзя. – Раскрыв стоящий у ног чемоданчик, он достал пачку листов и раздал их всем присутствующим. – Ядерное устройство, идет ли речь о так называемой «грязной бомбе» или же о настоящей атомной бомбе, имеет определенные размеры, характеристики, и в его состав обязательно входят некоторые неотъемлемые компоненты. Я взял на себя смелость набросать список, а также сделать подробные рисунки, на которых указаны размеры, характеристики и отличительные признаки, по которым такое устройство можно узнать. Я бы предложил раздать все это сотрудникам всех правоохранительных органов крупных американских городов.

Президент кивнул.

– Курт, пожалуйста, займитесь этим.

– Будет исполнено, сэр, – ответил директор ЦРУ.

– Одну минуточку, господин директор, – вмешался Лаваль. – Мне бы хотелось вернуться к тому второму сотруднику, про которого вы упомянули. Насколько я понимаю, речь идет о Джейсоне Борне. Он ведь имел самое непосредственное отношение к побегу задержанного террориста. Именно Борн вывел арестованного из тюрьмы, не имея на то специального разрешения, так?

– Мистер Лаваль, это внутреннее дело нашего управления.

– Полагаю, что по крайней мере в этих стенах необходимость быть предельно откровенным должна перевешивать любые межведомственные распри, – возразил главный разведчик Пентагона. – Лично я с большим сомнением отношусь ко всему сказанному Борном.

– Помнится, господин директор, в прошлом у вас уже были с ним неприятности? – Это заговорил министр обороны Хэллидей.

Казалось, что директор ЦРУ пребывает в полусонном состоянии. На самом же деле его мозг работал на полной скорости. Он понял, что наконец наступает тот самый момент, которого он ждал. Он подвергся тщательно скоординированной атаке.

– И что с того?

Хэллидей хищно усмехнулся.

– При всем своем уважении, господин директор, должен напомнить, что этот человек мешает вашему ведомству, правительственным органам, всем нам. Он позволил опасному подозреваемому бежать из тюрьмы ЦРУ, при этом подвергнув смертельной угрозе жизнь не могу даже сказать скольких простых граждан. Я считаю, что с ним нужно разобраться, и чем скорее, тем лучше.

Директор ЦРУ отмахнулся от гневной тирады министра обороны.

– Мистер президент, мы не могли бы вернуться к насущным проблемам? «Дуджа»…

– Министр обороны Хэллидей прав, – поддержал своего босса Лаваль. – Мы ведем с террористами беспощадную войну. Нельзя допускать, чтобы один из руководителей «Дуджи» ускользал из наших рук. А в данном случае произошло именно это, так что будьте добры, расскажите нам, какие шаги предприняло ваше ведомство в отношении Джейсона Борна.

– Мистер Лаваль абсолютно прав, господин директор, – тоном слащавой техасской имитации Линдона Джонсона подхватил Хэллидей. – Инцидент на Арлингтонском мемориальном мосту, произошедший на глазах широкой общественности, оставил нам синяк под глазом, при этом подняв моральный дух наших врагов именно сейчас, когда этого ни в коем случае нельзя допустить. А если добавить к этому гибель одного из ваших сотрудников… – Он щелкнул пальцами. – Как там его?

– Тимоти Хитнера, – подсказал директор ЦРУ.

– Совершенно верно, Хитнера, – продолжал министр обороны, словно подтверждая ответ своего оппонента. – При всем своем уважении, господин директор, на вашем месте я бы всерьез забеспокоился по поводу проблем внутренней безопасности.

Именно этого и ждал Старик. Он раскрыл вторую папку, полученную от Мартина Линдроса, тонкую.

– На самом деле мы как раз завершили внутреннее расследование тех самых вопросов, о которых вы сейчас упомянули, господин министр. И вот наши бесспорные заключения. – Он толкнул верхнюю страницу по столу, следя за тем, как Хэллидей осторожно ее берет.

– Пока министр обороны читает, для остальных вкратце изложу наши выводы. – Сплетя пальцы, директор подался вперед, словно профессор, обращающийся к своим студентам. – Мы обнаружили, что в недрах управления действовал предатель. Его имя? Тимоти Хитнер. Именно Хитнер принял звонок Сорайи Мор, в котором та сообщила, что подозреваемого выводят из камеры. Именно Тимоти Хитнер предупредил сообщников задержанного, позволив им подготовить побег. К несчастью для него, пуля, предназначавшаяся мисс Мор, досталась ему, и он умер на месте.

Директор ЦРУ обвел взглядом лица собравшихся.

– Как я уже говорил, вопросы нашей внутренней безопасности находятся под полным контролем. Так что теперь мы можем полностью сосредоточить свое внимание на главном: остановить «Дуджу» и отдать террористов в руки правосудия.

Он посмотрел на министра обороны и на мгновение задержал на нем взгляд. У него не вызывало сомнений, что именно с этой стороны исходил удар. Его уже давно предостерегали, что Хэллидей и Лаваль жаждут прибрать к своим рукам сферу деятельности, традиционно принадлежавшую ЦРУ. Вот почему он стал распространять о себе слухи. На протяжении последних шести месяцев, во время встреч на Капитолийском холме, на обедах и ужинах с коллегами и соперниками, директор ЦРУ постоянно разыгрывал тщательно спланированный спектакль, изображая рассеянность, депрессию, кратковременные провалы памяти. Целью его было создать впечатление, что начинает сказываться возраст, что он уже не тот, каким был прежде. Что наконец он стал уязвим перед политическими интригами.

Директор надеялся, что своей игрой он заставит заговорщиков выйти из тени. Однако сейчас его сильно встревожил один момент: почему президент не вмешался, не защитил его от нападок? Неужели он сыграл свою роль слишком хорошо? Неужели заговорщикам удалось убедить президента в том, что он больше не может эффективно руководить ЦРУ?

Звонок раздался ровно в двенадцать минут пополуночи. Сняв трубку, Борн услышал мужской голос, назвавший перекресток в трех кварталах от гостиницы. Схватив пальто, он вышел из номера.

Ночь выдалась теплой, с моря дул легкий ветерок. Время от времени на луну в три четверти набегало прозрачное облачко. Сама луна была просто великолепная: очень белая, очень отчетливая, словно в окуляре телескопа.

Борн остановился на углу, засунув руки в карманы. В течение полутора суток, прошедших после встречи с Евгением, он только и делал, что слонялся по городу, любуясь достопримечательностями. Борн постоянно был в движении; это давало ему возможность проверить, кто за ним следит, сколько их, как часто они меняются. Он запомнил лица своих преследователей и теперь при необходимости мог их узнать в толпе из ста, из тысячи человек. Кроме того, у него было достаточно времени понаблюдать за их тактикой, за их привычками. И сейчас он мог скопировать любого из них. С другим лицом Борн запросто сошел бы за одного из них. Но для того, чтобы изменить лицо, требовалось время, а времени было в обрез. Борна беспокоило только одно. Бывали моменты, когда он был уверен в том, что преследователей рядом нет – или у них был пересменок, или он сам от скуки, чтобы убить время, ускользал от них. Однако и в эти интервалы животные инстинкты, отточенные на камне и стали, говорили, что за ним следит кто-то еще. Но кто? Один из телохранителей Лермонтова? Борн не знал, поскольку ему ни разу не удалось даже мельком увидеть своего преследователя.

У него за спиной раздалось гортанное ворчание дизельного двигателя. Борн даже не обернулся. Жутко визжа тормозами, рядом остановился микроавтобус, следующий по определенному маршруту, – так называемое «маршрутное такси». Дверь открылась, и Борн забрался внутрь.

Первым, что он там увидел, были агатовые глаза Богдана Ильича. Борн понял, что лучше не спрашивать, куда они направляются.

Маршрутка высадила их в начале Французского бульвара. Они пошли по брусчатке между раскидистыми акациями, которые так живо сохранились у Борна в памяти. Неподалеку находилась станция канатной дороги, спускающейся прямо к берегу. Борн уже бывал здесь, он был в этом уверен.

Богдан направился к станции. Борн уже готов был последовать за ним, но тут шестое чувство подсказало ему обернуться. Он отметил, что маршрутка не уехала. Водитель сидел, склонившись вперед, прижимая к уху сотовый телефон. Его взгляд метался по сторонам, не задерживаясь ни на Борне, ни на Богдане.

Канатная дорога, подобная тем, какие бывают в парках развлечений, состояла из ярких двухместных гондол, висящих на натянутом над головой скрипучем тросе. Трос проходил высоко над крутым склоном, заросшим деревьями и густым кустарником, сквозь который петляли дорожки, и спускался на пляж Отрада. В разгар лета пляж был бы заполнен бронзовыми от загара купающимися, но в это время года, в это время суток сырой песок, обдуваемый холодным ветром со стороны моря, оставался пустынным. Перевесившись через железное ограждение, Борн разглядел в лунном свете крупного бульдога, резвящегося в бледно-зеленой пене прибоя; хозяин, щуплый мужчина в надвинутой на лоб широкополой шляпе, засунув руки в огромные карманы просторного твидового пальто, прогуливался вдоль берега. Порыв ветра донес обрывок примитивной мелодии русской поп-песни, которая так же неожиданно смолкла.

– Развернись. Руки на уровне плеч, – приказал Богдан.

Борн повиновался. Огромные руки украинца ощупали его, ища оружие или записывающее устройство, которое могло бы обличить Лермонтова. Удовлетворившись, Богдан буркнул что-то невнятное и отступил назад. Он закурил; его глаза оставались пустыми.

Когда они уже заходили на станцию канатной дороги, Борн увидел подъехавшую черную машину. Из нее вышли четверо. Судя по виду, бизнесмены, одетые в дешевые костюмы восточноевропейского производства. Вот только в таком облачении все четверо чувствовали себя неуютно. Оглядевшись по сторонам, они принялись зевать и потягиваться, затем снова огляделись по сторонам, при этом каждый задержал взгляд на Борне. Тот ощутил еще один электрический разряд, посланный памятью. И это все тоже когда-то происходило с ним.

Один из бизнесменов, достав цифровой фотоаппарат, начал щелкать своих приятелей. Замигала вспышка, послышались громкие, неестественно веселые голоса.

Пока бизнесмены изображали из себя туристов, Борн и Богдан ждали, когда ярко-красная гондола доползет до бетонной площадки. Борн стоял к бизнесменам спиной.

– Богдан Ильич, за нами следят.

– Разумеется, следят. Удивляет лишь то, что ты об этом заговорил.

– Почему?

– Ты принимаешь меня за дурака? – Выхватив «маузер», Богдан небрежно навел его на Борна. – Это твои люди. Мы тебя предупреждали. Второго шанса не будет. Гондола подъехала. Садись, tovarich. Когда мы будем проезжать над лесом, я тебя убью.

В 17.33 директор ЦРУ находился в библиотеке, где и нашел его Лернер. Библиотека представляла собой просторное, почти квадратное помещение с высоким потолком. Однако книг здесь не было. Ни одного тома. Все до одной крупицы информации относительно стратегии и тактики работы ЦРУ – одним словом, совокупная мудрость всех поколений сотрудников управления – в оцифрованном виде хранились на гигантских жестких дисках, подключенных к специальному серверу. Вдоль стен были расставлены шестнадцать компьютерных терминалов.

Старик запросил досье на Абу Сарифа Хамида ибн Ашефа аль-Вахиба. Эта операция, разработанная Алексом Конклином, насколько было известно директору ЦРУ, осталась единственной, которую не смог осуществить Борн. Хамиду ибн Ашефу принадлежал международный конгломерат, занимающийся нефтепереработкой, нефтехимическим производством, добычей железной и медной руды, серебра, выплавкой стали и так далее. Правление компании «Интегрейтед вертикал текнолоджис» располагалось в Лондоне, куда уроженец Саудовской Аравии перебрался, женившись во второй раз, на Холли Каргилл, англичанке из высших слоев общества, которая родила ему двух сыновей и дочь.

ЦРУ, а точнее Алекс Конклин, взяло Хамида ибн Ашефа на прицел. В определенный момент Конклин направил Борна устранить саудовского магната. Борн выследил Хамида ибн Ашефа в Одессе, но возникли осложнения. Борн стрелял в него, но только ранил. Хэмид ибн Ашеф, располагая густой сетью подручных, залег на дно; Борну с огромным трудом удалось выбраться из Одессы живым.

Лернер осторожно кашлянул. Старик обернулся.

– А, Мэттью. Присаживайся.

Лернер пододвинул стул, сел.

– Копаетесь в старых ранах, сэр?

– Ты имеешь в виду дело Хамида ибн Ашефа? Я пытаюсь выяснить, что сталось с ним самим и с его родными. Старик жив или умер? Если жив, то где он? Вскоре после неудавшегося покушения в Одессе компанию взял в свои руки старший сын, Карим аль-Джамиль. Затем младший сын, Абу Гази Надир аль-Джаму, также исчез, вероятно чтобы заботиться о своем отце. Все это соответствует традициям арабских племен Саудовской Аравии.

– А что насчет дочери? – спросил Лернер.

– Сара ибн Ашеф. Младшая из детей. Насколько нам известно, ведет такой же замкнутый образ жизни, как и ее мать. По очевидным причинам она ни разу не светилась на нашем радаре.

Лернер подался вперед.

– Полагаю, вы не случайно решили присмотреться к семье Хамида ибн Ашефа именно сейчас?

– Это не доведенное до конца дело торчит у меня костью в горле. Кроме того, это единственная неудача Борна, а в свете последних событий мне приходится думать о неудачах. – Он помолчал, задумчиво устремив взгляд вдаль. – Я приказал Линдросу разорвать все отношения с Борном.

– Мудрое решение, сэр.

– Ты так думаешь? – Директор ЦРУ мрачно посмотрел на Лернера. – А мне кажется, что я совершил ошибку. И я хочу, чтобы ты ее исправил. Мартин трудится день и ночь, направляя «Тифон» по следу Фади. У тебя будет другое задание. Я хочу, чтобы ты разыскал Борна и ликвидировал его.

– Прошу прощения, сэр?

– Не разыгрывай передо мной невинного младенца, – резко промолвил директор. – Я следил за твоим продвижением по служебной лестнице ЦРУ. Мне известно о твоих успехах на оперативной работе. Тебе не раз приходилось заниматься «мокрыми» делами. И что гораздо важнее, ты можешь заставить заговорить даже камень.

Лернер промолчал, тем самым подтверждая сказанное. Однако при этом его мозг лихорадочно работал. «Так, значит, вот почему Старик сделал меня своим заместителем, – думал он. – Он вовсе не собирается проводить реорганизацию ЦРУ. Ему нужны мои личные опыт и знания. Он хочет поручить это грязное дело человеку со стороны, поскольку не доверяет своим».

– Тогда продолжим. – Старик поднял палец. – Я сыт по горло этим дерзким сукиным сыном. С того самого момента, как он пришел к нам, Борн живет по своему собственному плану. Порой мне кажется, это мы все работаем на него. Подумай только, он взял и просто так вывел Севика на улицу. Готов поспорить, у него были на то свои причины, но он сам по своей воле ни за что не расскажет нам о них. Точно так же, как нам ничего не известно о том, что произошло в Одессе.

Лернер опешил. У него мелькнула мысль, что он недооценил Старика.

– Не хотите же вы сказать, что у Борна не потребовали подробный отчет о случившемся.

Директор раздраженно нахмурился.

– Разумеется, потребовали, как и у всех тех, кто имел отношение к операции. Однако Борн заявил, что ничего не помнит – абсолютно ничего, твою мать. Мартин ему поверил, а я – нет.

– Скажите только одно слово, сэр, и я вырву из него всю правду.

– Лернер, не тешь себя пустыми надеждами. Борн скорее умрет, чем скажет хоть слово.

– На оперативной работе я усвоил одно: сломать можно любого.

– Только не Борна. Поверь мне. Нет, он нужен мне мертвым. Для меня этого будет вполне достаточно.

– Слушаюсь, сэр.

– И никому ни слова, в том числе и Мартину. Мартин столько раз прикрывал Борну задницу, что я сбился со счета. Но теперь он уже не сможет заступиться за своего дружка, черт побери. Мартин обещал, что полностью порвал с Борном. И теперь тебе предстоит его разыскать.

– Я все понял. – Лернер встал.

Директор ЦРУ поднял голову.

– Да, Мэттью, сделай одолжение. Не возвращайся без хороших новостей.

Лернер, не моргнув, выдержал его взгляд.

– Ну а когда я вернусь?

Старик прекрасно понял брошенный ему вызов. Откинувшись назад, он сплел пальцы и постучал ладонями одна о другую, словно предаваясь глубоким раздумьям.

– Может быть, ты и не получишь то, что хочешь, – сказал он. – Но, думаю, ты получишь именно то, что тебе нужно.

Борн забрался в узкую гондолу, и Богдан последовал за ним. Оторвавшись от бетонной площадки, гондола закачалась над круто обрывающейся вниз скалой известняка.

Борн сказал:

– Я предположил, что это ваши люди.

– Не смеши меня.

– Богдан Ильич, я здесь совершенно один. Мне нужно провернуть дело с Лермонтовым.

На мгновение они встретились взглядами. Взаимная враждебность была осязаемой, словно третий человек в гондоле. От пальто Богдана воняло плесенью и табачным дымом. На плечах белела перхоть.

Толстый трос стонал, проезжая по колесам опор. В самый последний момент четверо бизнесменов запрыгнули в две следующие гондолы, продолжая громко шуметь, изображая пьяную компанию.

– Упав с такой высоты, ты разобьешься, – мягко заметил Богдан. – Тут никаких вопросов быть не может.

Борн следил за теми, кто ехал следом.

Волнение на море усиливалось. Танкеры медленно пересекали бухту, но паромы, как и чайки, отдыхали. Вдали от берега лунный свет тронул серебристой изморозью гребешки волн.

Бульдог продолжал рыскать по берегу. Пробегая по серому песку, собака подняла голову. Ее плоская морда была покрыта пеной и водорослями. Бульдог начал было лаять, но хозяин успокоил его, потрепав по спине. Они скрылись под деревянным причалом, позеленевшие от воды сваи которого скрипели в набегающих волнах. Слева начинался решетчатый лабиринт деревянных брусьев; он укреплял часть берега, подмытую морем. Дальше тянулся ряд погруженных в темноту ларьков, кафе и ресторанов, летом обслуживающих толпы отдыхающих. А за плавным изгибом побережья, где-то в километре к югу, находился яхт-клуб, своими огнями напоминающий деревню.

Четверо мужчин спустились на берег.

– Надо что-то делать, – сказал Богдан.

Не успел он договорить, как Борн понял – это еще одно испытание. Оглянувшись, он увидел, что мужчин уже нет – они просто исчезли. Но, разумеется, они по-прежнему остаются на берегу. Вероятно, они скрылись за решеткой, укрепляющей берег, или в одном из пустующих кафе.

Борн протянул руку.

– Дай мне «маузер», и я с ними разберусь.

– Неужели ты думаешь, что я доверю тебе пистолет? И позволю стрелять в наших преследователей? – Богдан сплюнул. – Если дело дойдет до охоты, мы оба займемся этим.

Борн кивнул.

– Мне уже приходилось здесь бывать, я знаю, куда идти. Следуй за мной.

Они пошли наискосок по песчаному берегу, удаляясь от кромки прибоя. Нырнув за деревянную решетку, Борн подобрал с земли доску и с силой ударил ею о брус, проверяя на прочность. Он оглянулся на Богдана, выясняя, не станет ли тот возражать. Однако Богдан лишь пожал плечами. В конце концов, у него был «маузер».

Они двинулись в полумраке лабиринта, то и дело пригибаясь, чтобы не удариться головой о брусья.

– Далеко еще до того места, где нас ждет Лермонтов? – шепотом спросил Борн.

Богдан беззвучно рассмеялся. В его глазах по-прежнему светилась подозрительность.

У Борна возникло предчувствие, что речь идет об одном из катеров, пришвартованных к причалам яхт-клуба. Он сосредоточил внимание на тенях вокруг. Впереди был первый из ларьков – место, где он уже бывал в прошлом.

Краем глаза Борн заметил движение, едва различимое, осторожное. Он продолжал идти прямо, не оборачиваясь, следя одним лишь взглядом. Сначала он не мог ничего различить, кроме беспорядочной чересполосицы теней. Затем среди прямых углов он увидел дугу – изгибающуюся линию, которая могла принадлежать только человеку. Один, двое, трое. Борн разглядел всех. Они ждали их с Богданом, растянувшись в темноте паутиной, идеально рассредоточенные.

Они заранее знали, что он направляется сюда, как будто прочли его мысли. Но как такое возможно? Неужели он сходит с ума? Казалось, воспоминания ведут его к ошибкам, навстречу опасности.

Как быть дальше? Остановившись, Борн шагнул назад, но тотчас же ощутил прижатое к спине дуло пистолета Богдана, подталкивающее его вперед. Неужели Богдан заодно с ними? Неужели украинец заманил его в ловушку?

Внезапно Борн рванул влево, к берегу. Развернувшись на бегу, он швырнул доску Богдану в голову. Тот без труда увернулся, однако это помешало ему выстрелить. Борн нырнул за вертикальный брус за мгновение до того, как выпущенная из «маузера» пуля отщепила от дерева кусок.

Сделав обманное движение вправо, Борн побежал влево. Прогремел следующий выстрел, еще менее прицельный.

Третья пуля проделала неровное отверстие в пальто, распахнувшемся на бегу. Но к этому времени Борн уже добежал до первой сваи причала и скрылся в темноте.

Учащенно дыша, Богдан Ильич бежал следом за человеком, который назвался Ильясом Водой. Раздвинув губы, он стиснул зубы, с трудом двигаясь по песку, который, по мере приближения к причалу, становился все более вязким. Его ботинки уже были облеплены песком снаружи и изнутри, на полах пальто висели тяжелые комки.

Вода оказалась ледяной. Богдан не собирался заходить далеко, но, заметив свою цель, тотчас же шагнул дальше. Вода дошла до колена, затем заплескалась в районе бедер. Набегавшие волны значительно затрудняли продвижение вперед. Ему приходилось делать усилие, только чтобы…

Внезапный резкий звук слева заставил Богдана обернуться. Однако проклятая вода словно когтями вцепилась в длинное пальто, замедляя движение, и в этот же самый момент очередная волна сбила его с ног. Богдан споткнулся, теряя равновесие, и вдруг до него дошло, почему Ильяс Вода побежал именно сюда. Он сознательно заманил своего преследователя в воду, где длинное пальто существенно ограничило его маневренность.

Богдан начал было многоэтажное ругательство, но тотчас же прикусил язык. В лунном свете он увидел трех «бизнесменов», на полной скорости бежавших к полосе прибоя с пистолетами в руках.

Богдан тоже побежал. Первый из преследователей прицелился и выстрелил.

Борн увидел эту троицу раньше Богдана. Он уже почти успел добежать до украинца, когда первая пуля выбила щепу из ближайшей сваи. Богдан начал было оборачиваться, но поскользнулся. Подхватив под мышки, Борн развернул его так, чтобы загородиться им от вооруженных преследователей.

Второй из них прицелился и выстрелил. Пуля впилась Богдану в плечо, отбросив его назад и влево. Борн оказался к этому готов – он успел принять борцовскую стойку: ноги на ширине плеч, колени чуть согнуты, торс расслаблен и тело в целом готово к следующему движению. По всему его организму разлилась волна адреналина, придавая силы. Борн взвалил на себя тело Богдана, используя его в качестве живого щита. Трое преследователей были уже совсем близко, у самой воды, рассредоточенные треугольником. В лунном свете Борн отчетливо их видел.

Следующая пуля попала украинцу в живот, сгибая его пополам. Борн заставил Богдана выпрямиться и навел его «маузер», зажатый у него в руке. Накрыв своим указательным пальцем палец Богдана, Борн выстрелил. Тот из преследователей, что находился справа, ближе всех, дернулся и повалился лицом вниз. Третья пуля попала Богдану в бедро, но к этому времени Борн уже успел сделать второй выстрел. Боевик, стоявший посередине, отлетел назад, раскинув руки.

Борн перетащил Богдана вправо. Еще две пули пролетели в считаных сантиметрах от головы украинца. Борн выстрелил еще раз, но промахнулся. Третий боевик приближался, петляя, как сумасшедший, стреляя на бегу. Но он уже был в воде, и набегающие волны мешали ему удерживать равновесие. Борн всадил ему пулю между глаз.

В наступившей звенящей тишине Борн почувствовал какое-то движение: Богдан выхватил второй пистолет, спрятанный под пальто. «Маузер» он выронил в черную воду, в которой пучками водорослей расплывались струйки его собственной крови. Борн резко опустил вниз ребро ладони, и пистолет, вылетев у украинца из руки, скрылся в беспокойном море.

Протянув руки, Богдан с неудержимой силой обреченного схватил Борна за горло. Борн ударил его по одной из пулевых ран. Пронзительно вскрикнув, Богдан отпрянул от него.

Шатаясь, Борн выпрямился и нанес последний удар. Сбитый с ног, Богдан отлетел назад и ударился затылком о сваю. Изо рта у него потекла кровь.

Он уставился на Борна, и его рот изогнулся в слабой улыбке.

– Лермонтов, – прошептал Богдан.

Теперь единственным звуком был шум прибоя, с силой накатывающегося на сваи. Ни ворчания двигателя катера, никаких звуков со стороны берега. Вдруг бульдог издал скулящий лай, проникнутый скорбью.

Богдан хрипло рассмеялся.

Борн схватил его за грудки.

– Что тут такого смешного, Богдан Ильич?

– Лермонтов. – Голос украинца, слабый, тихий, напоминал свист воздуха, выходящего из воздушного шарика. Его глаза уже затуманились предсмертной дымкой, и все же он нашел в себе силы произнести одну последнюю фразу: – Никакого Лермонтова нет.

Борн уронил труп в воду. Вдруг он почувствовал, что из темноты к нему кто-то приближается. Он стремительно развернулся влево. Четвертый боевик!

Слишком поздно. Борн ощутил в боку обжигающую боль, после чего по всему телу разлилось тепло. Нападавший повернул нож в ране. Борн оттолкнул его обеими руками, и лезвие вышло из раны, выпуская следом за собой фонтан крови.

– Знаешь, а ведь он был прав, – сказал неизвестный. – Лермонтов – это призрак, которого мы сотворили, чтобы направить тебя по ложному следу.

– «Мы»?

Нападавший шагнул вперед. Лунный свет, проникающий между досками причала, высветил его лицо, до боли знакомое.

– Ты меня не узнаешь, Борн? – Его хищная усмешка была пропитана смертоносным ядом.

Борн испытал шок, вспомнив набросок, сделанный Мартином Линдросом.

– Фади, – тихо промолвил он.

Глава 15

– Я долго ждал этого момента, – сказал Фади. В одной руке он держал пистолет Макарова, в другой – нож с кривым окровавленным лезвием. – Долго ждал возможности снова посмотреть тебе в лицо.

Борн чувствовал, как набегающие волны тянут его за собой. Опустив левую руку, он прижал ее к ране, пытаясь остановить кровотечение.

– Мне пришлось долго ждать часа отмщения.

– Отмщения, – повторил Борн, ощущая во рту металлический привкус крови.

– Не притворяйся, будто ты ничего не понимаешь. Такое не забывается – никогда не забывается.

Очередная большая волна принесла с собой комья тины и водорослей. Не отрывая взгляда от лица Фади, Борн опустил правую руку в воду и ухватил пригоршню плавающей растительности. Затем без предупреждения швырнул мокрый шар прямо Фади в лицо. Фади выстрелил вслепую в тот самый миг, когда комок из водорослей и тины попал ему в голову.

Борн уже пришел в движение, однако теперь прибой, который прежде был ему союзником против Богдана и людей Фади, предал его. Набежавшая волна ударила Борна в бок. Ощутив резкую боль, он пошатнулся, отнимая левую руку от раны, из которой тотчас же снова хлынула кровь.

К этому времени Фади уже успел опомниться от неожиданности. Держа Борна на прицеле, он огромными прыжками двинулся через волны, размахивая кривым ножом, которым, судя по всему, намеревался разрезать Борна на части.

Стараясь удержаться на ногах, Борн двинулся вправо, прочь от Фади, но новая волна, ударив в спину, швырнула его прямо на лезвие.

В это самое мгновение рядом послышалось утробное звериное рычание. Пробежав по мелководью, пятнистый бульдог налетел своим мускулистым телом на Фади справа. Застигнутый врасплох, Фади не устоял на ногах и упал в воду. Бульдог запрыгнул на него, щелкая челюстями, ударяя могучими передними лапами.

– Давай, давай!

Борн услышал шепот, донесшийся из темноты под причалом. Затем рука, худая, но сильная, обхватила его, увлекая влево. После петляющей дороги в темноте между обросшими водорослями сваями они снова вышли на лунный свет.

– Мне нужно вернуться назад и… – выдавил Борн.

– Только не сейчас. – Голос прозвучал твердо. Это говорил щуплый мужчина в широкополой шляпе, которого Борн уже видел на берегу, хозяин бульдога. Он свистнул, и собака, выскочив из-под причала, зашлепала по воде к ним.

И тут послышалось завывание сирен. Должно быть, в расположенном неподалеку яхт-клубе услышали выстрелы и вызвали милицию.

Опираясь на руку щуплого незнакомца, Борн побрел по воде. Каждый шаг разливался по телу горячей, пронизывающей болью, как будто лезвие все еще поворачивалось в ране. И с каждым ударом сердца Борн терял все больше крови.

Задыхаясь и отфыркиваясь, Фади вынырнул на поверхность. Первым, что разглядели его красные от соленой воды глаза, был Аббуд ибн Азиз, перевесившийся через низкое ограждение парусной шлюпки, шедшей без огней. Воспользовавшись дующим со стороны моря бризом, шлюпка, чуть накренившись, подошла к берегу гораздо ближе, чем это могли сделать моторные катера.

Аббуд ибн Азиз протянул сильную загорелую руку. Его лицо сморщилось в тревоге. Как только Фади забрался на палубу, Аббуд ибн Азиз подал команду. Матрос, уже поднявший парус, повернул румпель, уводя шлюпку прочь от берега.

И вовремя. Обернувшись, Фади увидел, что вызвало беспокойство его помощника. Три милицейских катера приближались с севера, на полной скорости окружая бухту и причал.

– Мы пойдем в яхт-клуб, – сказал Аббуд ибн Азиз на ухо Фади. – К тому времени, как милиция начнет прочесывать местность, мы уже успеем пришвартоваться. – О троих подручных Фади он не обмолвился ни словом. Раз их здесь нет, можно их не ждать. Они уже мертвы.

– Что с Борном? – спросил Аббуд ибн Азиз.

– Ранен, но остался в живых.

– Насколько серьезно?

Фади лежал на спине, вытирая кровь с лица. Проклятая собака укусила его в трех местах, в том числе за правый бицепс, который сейчас, казалось, был объят огнем. В лунном свете его глаза сверкнули по-волчьи.

– Возможно, настолько серьезно, что он кончит, как мой отец.

– Заслуженный удел.

Огни яхт-клуба быстро приближались справа.

– Документы.

Аббуд ибн Азиз протянул пакет, завернутый в водонепроницаемую клеенку.

Взяв пакет, Фади перевернулся на бок и сплюнул в воду.

– Но достаточно ли такого возмездия? – Покачав головой, он сам ответил на свой вопрос: – Думаю, нет.

– Сюда, сюда! – шептал настойчивый голос Борну на ухо. – Не расслабляйся, осталось уже совсем немного.

«Совсем немного?» – подумал Борн. Каждые три шага давались ему как целый километр. Он дышал с трудом, ноги казались ему каменными колоннами. Передвигать их становилось все труднее и труднее. На него волнами накатывалась физическая усталость, и он время от времени терял равновесие, заваливаясь вперед. Первый раз это застало его спутника врасплох. Борн упал лицом в воду, и только после этого его вытащили в сырую одесскую ночь. Но в дальнейшем спутник избавлял его от новых купаний.

Борн пробовал поднять голову, чтобы увидеть, где они находятся, куда направляются. Однако сам процесс передвижения по воде требовал от него всех сил. Он чувствовал рядом с собой присутствие своего спутника, ощущал что-то до боли знакомое, растекавшееся по поверхности его сознания, подобно масляному пятну. Однако, как и в случае с настоящим масляным пятном, заглянуть сквозь него было невозможно. Борн никак не мог решить, кто же этот человек. Кто-то из прошлого. Кто-то…

– Кто вы? – задыхаясь, выдавил он.

– Идем же! – неумолимо прошептал голос. – Останавливаться нельзя. Милиция следует за нами по пятам.

В этот самый момент Борн увидел в воде пляшущие огоньки. Он заморгал. Нет, не в воде, а на воде. Искаженные волнами отражения электрических ламп. Где-то в глубинах его сознания прозвенел колокольчик, и Борн подумал: «Яхт-клуб».

Однако до боли знакомый спутник увлек его к берегу до того, как беглецы достигли северной оконечности сплетения причалов, пристаней и сходней. С огромным трудом они выбрались на песок, и тотчас же Борн снова упал на колени. Злясь на самого себя, он попытался было подняться на ноги, но таинственный незнакомец удержал его в таком положении. Борн почувствовал, как его торс перетянули с такой силой, что у него едва не перехватило дыхание. Снова, снова и снова, до тех пор, пока он не сбился со счета. И эта тугая повязка сделала свое дело. Кровотечение прекратилось, однако, как только Борн поднялся на ноги и пошел вдоль полосы прибоя, на повязке появилось маленькое пятнышко, которое быстро расплылось, пропитывая ткань насквозь. И все же кровавого следа на земле не будет. Кем бы ни был таинственный спутник Борна, ума и храбрости ему было не занимать.

На берегу Борн наконец смог разглядеть бульдога, здоровенного пятнистого кобеля с благородной мордой. Они миновали ряд ларьков и кафе. Над пляжем возвышалась голая скала, молчаливая, угрюмая. Прямо впереди Борн увидел деревянный ящик высотой по пояс, выкрашенный в темно-зеленый цвет, запертый на навесной замок: в него убирались пляжные зонтики.

Бульдог тихо заскулил, тряся обрубком хвоста.

– Быстрее! Быстрее же!

Согнувшись пополам, они побежали вперед. С моря донесся рокот мощных двигателей, и тотчас же берег справа озарился ослепительным сиянием прожекторов, направленных с милицейских катеров. Лучи скользили по песку, приближаясь к двум беглецам и собаке. Еще мгновение – и их обнаружат.

Добежав до ящика с зонтиками, они присели на корточки, прижимаясь к его деревянной стенке. Лучи не заставили долго себя ждать. Скользя взад и вперед по песку, они подползли к ящику и на бесконечно долгий миг застыли на нем. Затем двинулись дальше.

Но тут с милицейских катеров раздались крики, и Борн увидел, что еще одно подразделение милиции оцепляет яхт-клуб. Это уже были бойцы спецназа, в касках и неуклюжих бронежилетах. В руках они держали автоматы Калашникова с укороченным стволом.

Таинственный спутник потянул Борна за руку, увлекая его к основанию скалы. Пробегая по полосе голого песка, Борн чувствовал себя обнаженным и беззащитным. Он понимал, что у него нет сил даже для того, чтобы защитить себя одного, не говоря про обоих.

Вдруг его свалил с ног толчок в спину. Распластавшись ничком на песке рядом со своим спутником, Борн увидел пляшущие в ночной темноте лучи света, на этот раз перпендикулярно лучам прожекторов милицейских катеров. Милиционеры, оцепившие яхт-клуб, освещали берег фонариками. Яркие лучи скользнули буквально в двадцати сантиметрах от двух неподвижно распростертых тел. Краем глаза Борн заметил какое-то движение. Милиционеры спрыгивали с пристани на песок, направляясь в эту сторону.

Повинуясь безмолвному знаку своего спутника, Борн, превозмогая боль, пополз в тень голой скалы, где уже ждала собака. Обернувшись, он увидел, что его спутник снял пальто и заметает им следы, оставленные на песке.

Учащенно дыша, Борн поднялся на ноги, шатаясь, словно боксер, которому пришлось выдержать слишком много раундов против превосходящего противника.

Его спутник, опустившись на корточки, ухватился за толстые железные прутья решетки, которой был закрыт ливневый водосток. Крики становились громче. Милиционеры приближались.

Борн нагнулся, чтобы помочь, и вдвоем они выдернули решетку. Борн отметил, что кто-то уже успел вывинтить болты.

Таинственный спутник затолкнул Борна внутрь. Возбужденный бульдог прыгал рядом. Борн оглянулся, наблюдая за тем, как его спутник забирается в водосток. Тот пригнулся, но все же задел шляпой за верхний край, и она упала. Незнакомец обернулся, поднимая ее, и ему на лицо упал лунный свет.

Борн шумно вздохнул, что вызвало взрыв боли в груди.

– Ты!

Ибо незнакомец, спасший его, чьи движения казались ему такими знакомыми, оказался вовсе не мужчиной.

Это была Сорайя Мор.

Глава 16

В 18.46 у Анны Хельд завибрировал портативный компьютер. Это был ее личный компьютер, подарок ее Возлюбленного, а не штатный, выданный ЦРУ. Молодая женщина схватила черную коробочку, хранящую тепло ее бедра, на котором был закреплен чехол. На экране появилось сообщение, подобное фразе, вышедшей из-под пера гения:

«ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ МИНУТ. ЕГО КВАРТИРА».

У Анны бешено заколотилось сердце, кровь радостно запела, потому что это сообщение действительно было написано гением: ее Возлюбленным. Он вернулся.

Анна сказала Старику, что ей нужно на прием к гинекологу, внутренне ее это очень рассмешило. В любом случае директор купился на обман. Штаб-квартира ЦРУ напоминала приемный покой «Скорой помощи»: с тех самых пор, как Линдрос ввел режим чрезвычайного положения, все работали непрерывно, по многу часов.

Выйдя из здания, Анна села в такси и вышла из него за шесть кварталов до развязки Дюпон-серкл. Дальше она пошла пешком. Безоблачное лунное небо принесло с собой пронизывающий ветер, усиливший холод. Но Анна, сунув руки в карманы, несмотря на погоду, ощущала внутри тепло.

Четырехэтажное жилое здание на Двадцатой улице, памятник архитектуры девятнадцатого века в стиле колониального Возрождения, было выстроено по проекту архитектора Стэнфорда Уайта. Позвонив в домофон, Анна открыла деревянную дверь с узорчатым стеклом. За ней начинался обшитый деревом вестибюль, проходящий до самой середины здания, который заканчивался другой дверью из дерева и стекла, выходящей на узкий заасфальтированный пятачок между домами, используемый в качестве частной автостоянки.

Задержавшись на мгновение перед рядом почтовых ящиков, Анна провела пальцем по бронзовой табличке с выгравированной надписью «401: МАРТИН ЛИНДРОС».

На четвертом этаже она остановилась перед кремовой дверью, положив руку на толстое дерево. Ей показалось, что она ощутила слабую вибрацию, как будто квартира, пустовавшая так долго, сейчас гудела новой жизнью. Комнаты за этой дверью теперь наполнило своим присутствием тело ее Возлюбленного, теплое и сильное, затопив их своими энергией и внутренним жаром, подобно солнечному свету, проникающему сквозь стекло.

У Анны в памяти всплыло мгновение расставания. Это воспоминание снова принесло острую боль, подобную глубокому вдоху ледяного воздуха, которая разлилась по грудной клетке, оставляя еще одну рану на сердце. Однако на этот раз боль казалась другой, так как тогда Анна была уверена, что не увидит своего Возлюбленного минимум девять месяцев. В действительности с той встречи до сегодняшнего дня миновало чуть меньше одиннадцати месяцев. И все-таки дело заключалось не только в долгой разлуке – что само по себе уже плохо, – но также в осознании произошедших перемен.

Разумеется, Анна запихнула все свои страхи в кладовку, в самые потаенные глубины сознания, но сейчас, перед этой дверью, она понимала, что на самом деле они никуда не делись, а все эти месяцы оставались с ней бременем нежеланного ребенка.

Подавшись вперед, Анна прижалась лбом к крашеному дереву, вспоминая минуты прощания.

«Ты чем-то встревожена, – сказал он. – Я же говорил тебе, не нужно ни о чем беспокоиться».

«Ну разве я могу не волноваться? – ответила она. – Ведь никогда прежде такого еще не бывало».

«Я всегда считал себя первопроходцем. – Он улыбнулся, стараясь подбодрить ее. Затем, увидев, что у него ничего не получилось, заключил ее в объятия. – Кому, как не тебе, понимать это».

«Да, да, конечно. – Она поежилась. – И все же я не могу не думать, что будет с нами… когда мы пересечем эту черту».

«Разве это что-нибудь изменит?»

Отстранившись от него, она посмотрела ему в глаза.

«Ты же сам прекрасно понимаешь», – прошептала она.

«Нет, не понимаю. Я останусь тем же самым, совершенно тем же самым внутри. Анна, ты должна мне верить».

И вот теперь она – они оба пересекли черту. Настал момент истины, когда ей предстоит выяснить, какие перемены произошли с ним за эти одиннадцать месяцев. Она ему верит, верит безоговорочно. Однако тот страх, с которым она жила все это время, теперь вырвался на свободу и разрывал ей грудь. Сейчас ей предстоит шагнуть в великую неизвестность. Ничего подобного еще не было прежде, и Анна искренне боялась, что он, настолько изменившись, перестанет быть ее Возлюбленным.

Издав тихий стон, проникнутый отвращением к самой себе, Анна повернула бронзовую рукоятку и толкнула дверь. Он оставил ее незапертой. Войдя в прихожую, она ощутила себя индусом, словно ее путь был намечен давным-давно и она жила в объятиях судьбы, которая лишала ее свободы действий, которая лишала свободы действий и его. Как далеко она ушла от того будущего в привилегированном обществе, которое уготовили для нее ее родители! За это она должна благодарить своего Возлюбленного. Конечно, часть пути она прошла сама, однако ее бунтарство было безрассудным. А он его укротил, превратил в сфокусированный пучок света. Теперь ей нечего бояться.

Анна собиралась было окликнуть своего Возлюбленного, но тут услышала его голос, так хорошо знакомый ей певучий речитатив, который плыл к ней, словно на крыльях особого ветерка, предназначенного для нее одной. Она застала своего Возлюбленного в спальне, на ковре, принадлежащем Линдросу, потому что свой он принести сюда не смог.

Он стоял на коленях, босиком, накрыв голову белой шапочкой, согнувшись пополам, так что его лоб прижимался к мелкому ворсу ковра. Обращенный к Мекке, он молился.

Анна стояла не шелохнувшись, словно малейшее движение могло ему помешать, и с наслаждением слушала арабские слова, проливающиеся на нее нежным дождем.

Наконец молитва подошла к концу. Он встал и, увидев Анну, улыбнулся лицом Мартина Линдроса.

– Я знаю, что ты хочешь увидеть в первую очередь, – тихо промолвил он по-арабски, снимая футболку через голову.

– Да, покажи мне всё, – на том же самом языке ответила Анна.

Она увидела тело, так хорошо знакомое. Ее взгляд задержался на упругом животе, на груди. Поднялся вверх, посмотрел в глаза – в измененный правый глаз с новой сетчаткой. Лицо Мартина Линдроса, довершенное правым глазом Мартина Линдроса. Это Анна достала фотографии и снимок отсканированной сетчатки, которые сделали пластическую операцию возможной. И вот сейчас она всматривалась в это лицо так, как не могла сделать на работе, во время тех двух мимолетных встреч, когда Возлюбленный прошел мимо нее, входя и выходя из кабинета Старика. Тогда они лишь поприветствовали друг друга кивком, как это было бы при встрече с настоящим Мартином Линдросом.

Анна была в восторге. Лицо получилось идеальное – доктор Андурский поработал великолепно. Он выполнил все, что обещал, и даже больше.

Поднеся руки к лицу, ее Возлюбленный тихо рассмеялся, ощупывая синяки, ссадины и порезы. Он был очень доволен собой.

– Как видишь, «жестокое обращение» со стороны «похитителей» на самом деле скрыло те незначительные шрамы, что остались от скальпеля доктора Андурского.

– Джамиль, – прошептала Анна.

Его звали Карим аль-Джамиль ибн Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб. «Карим аль-Джамиль» в переводе с арабского значило «Карим прекрасный». Он разрешил Анне называть его Джамилем, потому что это так ее радовало. Никто другой не мог даже подумать так, не говоря о том, чтобы произнести это вслух.

Не отрывая взгляда от его лица, Анна сняла пальто и пиджак, расстегнула пуговицы блузки, расстегнула «молнию» юбки. Теми же медленными, подчеркнутыми движениями она сняла лифчик, стащила трусики. Она осталась стоять в одних туфлях на высоком каблуке, переливающихся чулках и кружевном поясе, с бьющимся сердцем наблюдая за тем, как он упивается этим зрелищем.

Шагнув из мягкого вороха сброшенной на пол одежды, она приблизилась к нему.

– Я по тебе соскучился, – сказал он.

Анна рванулась в его объятия, прижалась к нему своей обнаженной плотью, тихо, сдавленно застонала, вжимаясь грудью в его мускулистую грудь. Она скользнула ладонями по упругим мышцам, ощупывая кончиками пальцев крошечные выпуклости и ложбинки, которые запомнила еще по первой ночи, проведенной вместе в Лондоне. Анна растягивала удовольствие, а Карим ее не торопил, понимая, что сейчас она подобна слепому, который убеждается в том, что попал в знакомое место.

– Расскажи, как это произошло. На что это было похоже?

Карим аль-Джамиль закрыл глаза.

– На протяжении шести недель мне было очень больно. Доктор Андурский больше всего опасался инфекции заживающей кожи и мышечных тканей. Никто не имел права меня видеть, кроме самого хирурга и его помощников. Все они были в резиновых перчатках, в масках, закрывающих рот и нос. Мне постоянно вводили антибиотики. После пересадки сетчатки я несколько дней не мог открыть правый глаз. На верхнее веко положили вату, а потом залепили ее пластырем. Целый день я провел в полной неподвижности, затем еще десять дней все мои движения были строго ограничены. Я не мог заснуть, поэтому мне приходилось принимать снотворное. Я потерял счет времени. И что бы ни вводили мне в вены, боль не утихала. Это было похоже на второе сердце, не останавливающееся ни на минуту. Казалось, лицо мое объято огнем. А в правом глазу торчал ледоруб, который я никак не мог вытащить. Вот как это произошло. Вот на что это было похоже.

Анна уже взбиралась на него, как на дерево. Он подхватил ее под ягодицы и прижал спиной к стене, а она крепко обвила ногами его бедра. Повозившись с ремнем, он спустил брюки. Его естество оказалось таким твердым, что Анне стало больно. Она вскрикнула, когда Карим укусил ее, вскрикнула снова, когда его член, выгнувшись, устремился вверх…

Пройдя на кухню, Анна, наслаждаясь ощущением «гусиной кожи» на обнаженном теле, налила шампанское в высокие хрустальные фужеры. Опустив в них по соломинке, она какое-то время смотрела на бурлящие пузырьки. Кухня выходила окнами на запад, на площадку между соседними домами.

Анна протянула один фужер Кариму.

– Твоя мать чувствуется в цвете твоей кожи.

– Хвала Аллаху. Без ее английской крови я бы ни за что не смог сойти за Мартина Линдроса. Кстати, его прапрадедушка родом из городка в Корнуолле километрах в восьмидесяти от родового поместья моей матери.

Анна рассмеялась.

– Вот так ирония судьбы! – Казалось, ее руки, так долго лишенные возможности ощутить плоть Карима, готовы ласкать его вечно. Поставив фужер на гранитную крышку стола, она схватила Карима, игриво запрокидывая его назад, так что он прижался головой к окну. – Не могу поверить, что мы снова вместе. Не могу поверить, что тебе больше ничего не угрожает.

Карим аль-Джамиль поцеловал ее в лоб.

– Ты сомневалась в успехе моего плана.

– Ты все прекрасно понимаешь. Сомнения и страхи. Твой план казался таким… таким безрассудным… таким неосуществимым.

– Это смотря с какой точки зрения глядеть. Возьмем, к примеру, часы. Часы выполняют простую функцию, отсчитывают секунды и минуты. А затем, когда наступает нужный момент, пробивает час. Все очень просто и надежно. Это потому, что внутри множество продуманных деталей, тщательно подогнанных друг к другу. Поэтому механизм работает точно и без сбоя.

Вдруг он увидел, что Анна смотрит не на него, а в окно. У нее на лице появился ужас.

Обернувшись, Карим аль-Джамиль посмотрел на стоянку между зданиями. Там стояли рядом два новых автомобиля американского производства, развернутые в противоположные стороны. У того, что стоял передом на север, работал двигатель. У обоих водителей стекла были опущены. Не вызывало сомнений, что они разговаривают.

– В чем дело?

– Эти две машины, – прошептала Анна. – Так поступают полицейские.

– Или водители, решившие немного поболтать.

– Нет, тут есть что-то…

Она не договорила до конца. Один из водителей высунулся настолько, что Анна его узнала.

– Это же Мэттью Лернер! Проклятие! – Она поежилась. – У меня еще не было случая тебе рассказать, но он проник ко мне в дом, все перерыл и оставил в шкафу виселицу с моими трусиками.

Карим аль-Джамиль пристально посмотрел на нее.

– Он что-нибудь подозревает?

– Нет. Если бы у него возникла хоть тень подозрения, он сразу бы отправился к Старику. Полагаю, он просто хочет убрать меня с дороги. Для того, чтобы беспрепятственно вести борьбу за кресло Старика.

На стоянке водители завершили разговор. Лернер, сидевший в машине лицом к северу, уехал. Второй мужчина остался сидеть за рулем. Он не стал заводить двигатель, а достал сигарету.

Карим аль-Джамиль сказал:

– Так или иначе, он выследил тебя. Наша безопасность под угрозой. – Он отвернулся от окна. – Одевайся. Нас ждет работа.

Как только шлюпка подошла к яхт-клубу, на борт запрыгнули украинские милиционеры, ведя себя, как это им свойственно, совершенно бесцеремонно. Капитан и матросы, в том числе Аббуд ибн Азиз, изображая растерянность и смирение, предъявили лейтенанту документы. Мельком взглянув на них, тот повернулся к Фади.

Не говоря ни слова, совершенно невозмутимо Фади протянул удостоверение, полученное от Аббуда ибн Азиза. Из этого удостоверения следовало, что он – генерал-майор Виктор Леонидович Романченко, сотрудник контрразведывательного отделения СБУ. На удостоверении красовалась подпись генерал-полковника И.П. Смешко, главы СБУ.

Фади повеселился, глядя на то, как спесивый лейтенант милиции вдруг лихо вытянулся перед ним в струнку, побелев как полотно. Преображение было мгновенным: господин превратился в слугу.

– Я выслеживаю убийцу, опасного преступника, скрывающегося от правосудия, – объяснил Фади, убирая мастерски подделанное удостоверение. – Только что он убил четверых человек на берегу, так что, лейтенант, ты сам видишь, насколько он опасен и хитер.

– Я лейтенант Ковальчук. Я и мои люди полностью в вашем распоряжении, товарищ генерал-майор.

Фади быстрой трусцой покинул шлюпку. Украинские милиционеры последовали за ним.

– Хочу предупредить, – бросил Фади через плечо. – Я лично пристрелю того, кто убьет беглеца. Передай это своим людям. Этот преступник мой.

Следователь Билл Овертон сидел в машине и курил. Таким спокойным и радостным он не чувствовал себя уже целый год. Эта «левая» работа по поручению Лернера явилась манной небесной. Лернер обещал, что, когда все останется позади, он получит заветную должность в Управлении внутренней безопасности. И Овертон понимал, что Лернер его не обманет. Этот человек располагал огромной силой и отвечал за каждое свое слово. От Овертона требовалось лишь выполнять все приказы Лернера, не задавая ненужных вопросов. Все проще простого; ему было наплевать на побудительные причины, движущие Лернером. Его волновал только входной билет в УВБ.

Овертон пожевал сигарету. УВБ значило для него все. Что еще у него есть в жизни? Жена, которая ему безразлична, мать, страдающая болезнью Альцгеймера, бывшая жена, которая ему ненавистна, и двое детей, зараженных ею безразличием к своему отцу. Если он не получит эту работу, его жизнь потеряет всякий смысл.

Наверное, только так и должно обстоять дело в правоохранительных органах.

Несмотря на сигарету и размышления, Овертон не забывал про свою работу. Каждые пятнадцать секунд он оглядывался по сторонам. Машину он поставил так, чтобы через стеклянную дверь просматривался весь вестибюль до главного входа. Позиция была идеальной, и он выжал из нее максимум.

Овертон увидел Анну Хельд, выходящую из лифта. Развернувшись, она направилась к двери в конце вестибюля. Молодая женщина торопилась, ее лицо было озабоченно. Когда она подошла ближе, Овертон разглядел, что у нее красные глаза и распухшее лицо. Что с ней произошло?

Впрочем, ему не было до этого никакого дела. Его задача состояла в том, чтобы последовать за Анной и, выбрав удобный момент, напугать ее – подрезать машину, избить на пустынной улице. Что-нибудь такое, что она забудет не сразу, приказал Лернер. Хладнокровный ублюдок. Овертон был восхищен своим заказчиком.

Анна быстро прошла мимо. Выйдя из машины, Овертон бросил окурок и, сунув руки в карманы плаща, пошел следом на благоразумном удалении. В переулке между зданиями больше никого не было. Только он и она. Потерять ее невозможно.

Его цель достигла конца переулка и повернула на Массачусетс-авеню. Овертон ускорил шаг, чтобы не потерять ее из виду.

Вдруг что-то ударило его сбоку с такой силой, что он не удержался на ногах. Упав, следователь налетел головой на кирпичную стену соседнего здания. У него из глаз брызнули искры. Несмотря на это, профессиональный инстинкт заставил его потянуться за табельным револьвером. Но тут он получил по запястью сильнейший удар, и вся правая рука онемела. Овертон почувствовал, что у него вся голова в крови. Одно ухо было наполовину оторвано. Обернувшись, Овертон увидел застывшего над ним мужчину. Приподнявшись на четвереньки, он потянулся к револьверу, но, получив мощный удар ногой в ребра, распластался на земле, подобно черепахе.

– В чем… в чем?..

Все произошло в считаные мгновения. Нападавший достал пистолет с длинным глушителем.

– Нет! – Со слезами на глазах Овертон посмотрел в безжалостное лицо убийцы. Со стыдом он обнаружил, что готов умолять на коленях. – Пожалуйста, не надо!

Его уши наполнились звуком, как будто он погрузил голову под воду. Для всех окружающих этот звук показался бы тихим, робким кашлем; для самого Овертона же он прозвучал так громко, будто весь мир рушится. Но тут пуля вошла в головной мозг, и не осталось ничего, кроме жуткой, всепоглощающей тишины.

– Теперь самое главное, – сказала Сорайя, когда они с Борном поставили решетку на место, – это отвести тебя к врачу.

С берега доносились крики милиционеров. Их число возросло. Вероятно, милицейские катера причалили к яхт-клубу, и находившиеся на них люди присоединились к охоте. Сквозь решетку были видны лучи мощных прожекторов, расчертившие песок. Воспользовавшись этим скудным освещением, Сорайя впервые осмотрела рану Борна.

– Рана глубокая, но, похоже, довольно чистая, – успокоила его она. – Можно сказать определенно, что никакие внутренние органы не задеты. В противном случае ты бы валялся на спине.

Ее терзал вопрос, на который у нее не было ответа: сколько крови потерял Борн и, соответственно, сколько жизненных сил у него осталось. С другой стороны, ей уже приходилось видеть, как он в течение полутора суток работал на полную катушку с пулей в плече.

– Это был Фади, – сказал Борн.

– Что? Он здесь?

– Это Фади пырнул меня ножом. Твой бульдог…

– Александр.

При звуках своего имени собака повела ушами.

– Ты натравила его на Фади.

Они здесь одни, во враждебном окружении. Мало того, что весь берег кишит украинскими милиционерами, так еще за ними охотится Фади.

– И что делает здесь Фади?

– Он говорил что-то об отмщении. За что, я не понял. Фади не поверил, когда я сказал, что ничего не помню.

Лицо Борна было бледным, покрытым потом. Однако Сорайе уже доводилось быть свидетелем его небывалой внутренней силы, решимости не только выжить, но и любой ценой довести дело до конца. Заразившись стойкостью Борна, молодая женщина повела его прочь от решетки. Руководствуясь быстро уменьшающимся конусом бледного лунного света, они торопливо пошли в глубь водостока.

В воздухе висела песчаная взвесь. Она обладала безжизненным запахом сброшенной змеиной кожи. Вокруг раздавались приглушенные скрипы и стоны, словно давали знать о себе убитые горем призраки. Трещины в песчанике, образовавшиеся под тяжестью сокрушающего веса наверху, были заполнены утоптанной землей. Через равные промежутки стояли могучие неструганые сваи, черные от плесени, скрепленные железными скобами, тут и там тронутыми пятнами бурой ржавчины. Между ними были перекинуты стропила и опорные балки. Пахло гнилью и разложением, словно сама земля, по которой проходил водосток, медленно умирала.

У Сорайи защемило сердце. Что обнаружила милиция? О чем она забыла? Боже милосердный, сделай так, чтобы все кончилось благополучно. Одесса была тем городом, где она совершила свою самую страшную ошибку, и воспоминания об этом терзали ее кошмарными видениями днем и ночью. И вот сейчас судьба снова свела их с Борном здесь. Молодая женщина чувствовала себя обязанной исправить прошлую ошибку; она была полна решимости довести дело до конца.

Александр бежал впереди, опустив морду к земле, словно кого-то выслеживал. Борн шел не жалуясь. Казалось, весь его торс объят огнем. Ему приходилось, вспомнив свое обучение, дышать медленно и глубоко, хотя это причиняло наибольшую боль. Сначала он предположил, что Сорайя обнаружила выход водостока в городскую канализацию, однако пока что не было никаких запахов, говорящих об этом. К тому же они спускались круто вниз. Затем Борн вспомнил, что значительная часть Одессы построена из глыб песчаника, расположенного в основании города, следствием чего стала огромная сеть катакомб. Во время Второй мировой войны партизаны укрывались под землей, совершая дерзкие вылазки против немецких и румынских оккупантов.

Сорайя подготовилась к подземному путешествию: она включила мощный ксеноновый фонарь на батарейках, закрепленный на запястье. Увиденное не слишком обрадовало Борна. Катакомбы были очень старыми. Что гораздо хуже, они находились в плачевном состоянии и отчаянно нуждались в ремонте. Тут и там беглецам приходилось перебираться через груды обвалившихся камней, что существенно замедляло их продвижение.

Вдруг позади послышался скрежет металла по металлу, словно провернулось огромное ржавое колесо. Беглецы замерли на месте.

– Милиция нашла решетку, – прошептала Сорайя. – Я не могла закрутить на место болты. Наши преследователи идут по тоннелю.

– Он фараон. – Карим аль-Джамиль держал в руке раскрытый бумажник Овертона. – Ого, следователь Центрального управления полиции округа Колумбия.

Анна подогнала машину Овертона к тому месту, где тот лежал, привалившись к стене. Бледный кирпич окрасился кровью.

– Определенно, его нанял Лернер, – продолжала Анна. – Вероятно, именно он забирался ко мне домой. – Она посмотрела на грубое, лошадиное лицо убитого. – Что ж, он получил по заслугам.

– Нам нужно выяснить следующее, – сказал Карим аль-Джамиль, поднимаясь с корточек. – Сколько еще пособников нанял Мэттью Лернер?

Он махнул рукой, и Анна открыла багажник. Кряхтя, Карим аль-Джамиль поднял Овертона.

– Вот оно, следствие злоупотребления пончиками и гамбургерами.

– Это можно сказать про любого американца, – согласилась Анна, наблюдая за тем, как он бросил труп в багажник и захлопнул крышку.

Выбравшись из-за руля, она подошла к садовому шлангу, висящему на крючке на стене. Повернув кран, молодая женщина направила струю воды на стену, смывая с кирпичей кровь Овертона. Смерть полицейского ее нисколько не тронула. Напротив, от пролитой крови у нее чаще забилось сердце, пропитанное ненавистью к западному обществу: бесполезный эгоизм богатых, ограниченное высокомерие американцев, настолько занятых воспроизводством себе подобных, что они остаются слепы и глухи к нуждам бедных мира сего. Наверное, это чувство было в ней всегда. В конце концов, ее мать сначала работала моделью в рекламном агентстве, затем стала редактором гламурного журнала. А отец уже родился с титулом и состоянием. Неудивительно, что Анне с детства была уготована жизнь с личными шоферами, дворецкими, горничными, горнолыжными курортами во Французских Альпах и ночными клубами на Канарских островах, и все это в границах, обозначенных телохранителями, нанятыми родителями. Кто-то посторонний делал за нее все то, что человек должен делать сам. Все это было так противоестественно, так оторвано от реальной жизни. Она жила, словно в тюрьме, из которой ей нестерпимо хотелось бежать. И ненависть эта находила выход в бунтарстве. Но только Джамиль помог ей понять умом то, что говорили чувства. Одежда, которую она носила, – дорогие модели лучших домов моды – была частью внешней маскировки. Под ней ее кожа чесалась, словно покрытая кусающимися муравьями. Вечером Анна как можно быстрее сбрасывала все с себя и не смотрела больше до тех пор, пока утром не наступала пора снова одеваться.

Опьяненная подобными мыслями, бурлящими в голове, Анна села в машину. Карим аль-Джамиль устроился рядом. Не раздумывая, она выехала на Массачусетс-авеню.

– Куда дальше?

– Тебе нужно вернуться в штаб-квартиру ЦРУ, – напомнил Карим аль-Джамиль.

– Как и тебе, – поправила Анна. Она посмотрела ему в глаза. – Джамиль, еще когда ты меня вербовал, я уже не была идеалисткой, жаждущей вести войну с несправедливостью и неравенством. Знаю, именно так ты обо мне думал сначала. Сомневаюсь, что ты сразу оценил мою голову, способную мыслить самостоятельно. Надеюсь, теперь ты уже изменил свое мнение обо мне.

– И все же сомнения у тебя остаются.

– Джамиль, в ортодоксальном исламе нет места для женщин. Вашим мужчинам с самого раннего детства внушают, что женщина должна прикрывать голову, закрывать лицо. Что ей не нужно образование, что она не может мыслить самостоятельно, и да хранит ее Аллах, если она вздумает считать себя самостоятельной.

– Меня воспитывали не так.

– Благодаря твоей матери, Джамиль. Спасибо ей огромное. Именно она не дала тебе поверить в то, что можно забить женщину камнями до смерти, обвинив ее в воображаемых грехах.

– Распутство – это не воображаемый грех.

– То же самое относится и к мужчинам.

Он молчал, и Анна тихо рассмеялась. Но ее смех был полон печали, приправленной разочарованием, поднявшимся из самых глубин ее души.

– Джамиль, нас с тобой разделяют не только континенты. Стоит ли удивляться, что, когда тебя нет рядом, меня охватывает ужас?

Карим аль-Джамиль с осуждением посмотрел на Анну. Почему-то он не мог на нее сердиться.

– Не в первый раз мы заводим этот разговор.

– И не в последний.

– Однако ты говоришь, что любишь меня.

– Я действительно тебя люблю.

– Несмотря на то, что ты считаешь моими пороками.

– Не пороками, Джамиль. У каждого из нас есть свои недостатки, даже у тебя.

– А ты опасна, – совершенно серьезно произнес он.

Анна пожала плечами:

– Я ничем не отличаюсь от ваших женщин-мусульманок, кроме того, что чувствую в себе внутреннюю силу.

– Именно это и делает тебя опасной.

– Я представляю опасность лишь для устоявшегося положения вещей.

Наступило молчание. Анна зашла так далеко, как не смел никто из знающих Карима аль-Джамиля. Но это хорошо. Она никогда не пичкала его враньем, подобно большинству остальных, отирающихся вокруг него, чтобы урвать себе толику его влияния и силы. В такие моменты Анне хотелось проникнуть в рассудок Возлюбленного, потому что сам он, по собственной воле, никогда не делился с ней своими мыслями, не выдавая их ни интонациями, ни жестами. Обыкновенно мужчины такие прозрачные. Но только не Джамиль.

Наконец Анна осторожно положила ладонь на его руку.

– Видишь, как это похоже на брак? В горе и в радости мы с тобой вместе. До самого конца.

Карим аль-Джамиль смерил ее долгим взглядом.

– Поворачивай на юго-восток. Восьмая улица, между Л-стрит и Вест-Вирджиния-авеню.

Фади с радостью всадил бы пулю в голову лейтенанту Ковальчуку, но это привело бы к ненужным осложнениям, чего он не мог себе сейчас позволить. Вместо этого он довольствовался тем, что вдохновенно разыгрывал свою роль.

Впрочем, в этом не было ничего сложного; Фади был прирожденным актером. Его мать, с безошибочным материнским чутьем разглядев этот талант, в возрасте семи лет отдала сына в Королевскую театральную академию. К девяти годам он уже был настоящим артистом, что сослужило ему добрую службу, когда он проникся радикальными взглядами. Набирать сторонников, завоевывать сердца и умы бедных, опустившихся, выброшенных на обочину, отчаявшихся, в основе своей, – это вопрос личной харизмы. И Фади быстро постиг необходимое требование, позволяющее быть успешным предводителем: не важно, какие у тебя жизненные взгляды; достаточно лишь сосредоточиться на том, как их продавать. Из этого вовсе не следовало, что Фади был циником, – циник не смог бы стать настоящим радикалом. Это просто означало, что он усвоил главный урок рыночного манипулирования.

Все эти мысли отразились призрачной усмешкой на полных губах Фади. Он поспешил за пляшущими лучами милицейских фонариков.

– Протяженность катакомб составляет свыше двух тысяч километров, – заговорил лейтенант Ковальчук, стремясь угодить высокому начальству. – Подземная сеть тянется до самого села Нерубайское, до которого отсюда полчаса езды на машине.

– Наверное, пройти можно не везде. – Фади окинул взглядом треснувшие и прогнившие сваи, стены, местами опасно вспученные, боковые ответвления, засыпанные обвалившимися камнями.

– Совершенно верно, товарищ генерал, – подтвердил лейтенант Ковальчук. – Музей, расположенный в Нерубайском, устраивает краткие экскурсии по катакомбам, но среди тех, кто отваживается отправиться сюда самостоятельно, доля погибших и заблудившихся очень высока.

Фади чувствовал, как в маленьком отряде из трех милиционеров, отобранных Ковальчуком, нарастает беспокойство. Он понимал, что лейтенант говорит без умолку в основном для того, чтобы успокоить самого себя.

На его месте любой другой заразился бы тревогой своих спутников, но Фади было неведомо чувство страха. Он подходил к новой, опасной ситуации с железной уверенностью альпиниста. Мысль о возможной неудаче даже не приходила ему в голову. И дело было не в том, что Фади не ценил жизнь; просто он не боялся смерти. Для того чтобы ощущать себя живым, ему было необходимо подвергать себя предельным испытаниям.

– Если этот человек, как вы говорите, ранен, уйти далеко он не сможет, – продолжал лейтенант Ковальчук, хотя было не совсем ясно, для кого он это говорит – для Фади или для своих взведенных до предела людей. – У меня есть кое-какой опыт общения с катакомбами. Так близко к морю здесь особенно часто обрушаются своды и проваливается пол. И еще надо остерегаться грязевых ям. Грунтовые воды местами размывают почву, образуя топкие колодцы. Такие колодцы крайне опасны, поскольку ведут себя как зыбучие пески. Человека может засосать в трясину меньше чем за минуту.

Вдруг лейтенант резко умолк. Маленький отряд застыл на месте. Милиционер, шедший первым, обернулся, показывая знаками, что спереди донесся какой-то звук. Все стояли, вслушиваясь в тишину, обливаясь потом.

И тут этот звук раздался снова: приглушенный скрип, словно произведенный трением кожи по камню. Каблук?

Выражение лица лейтенанта изменилось. Теперь он напоминал охотничью собаку, учуявшую добычу. Ковальчук кивнул, и маленький отряд бесшумно двинулся вперед.

Анна Хельд привела машину следователя Овертона в самую убогую часть Вашингтона. Они проезжали перекрестки с давно перегоревшими светофорами и разукрашенными непристойными надписями дорожными указателями. Уже совсем стемнело; на землю опустились пепельные зимние сумерки, накрыв и эти трущобы, и чистые улицы с ровными рядами аккуратных домов, и музеи, и монументы. Казалось, это был совершенно другой город на совершенно другой планете, однако именно его Карим аль-Джамиль знал как свои пять пальцев, именно в нем он чувствовал себя уютно.

Наконец они оказались на Восьмой улице, и Карим аль-Джамиль указал на протянувшееся на целый квартал здание из серых шлакоблоков, на котором еще сохранилась выцветшая вывеска «Эм-энд-Эн кузовные работы». Руководствуясь его указаниями, Анна свернула на потрескавшийся бетонный пандус и остановилась перед стальными воротами.

Карим аль-Джамиль выпрыгнул из машины. Поднявшись к воротам, он бросил долгий, внимательный взгляд вокруг. Фонарей здесь почти не осталось, и повсюду лежали густые тени. Свет попадал лишь изредка от фар машин, проезжающих по Л-стрит севернее и Вест-Вирджиния-авеню южнее. На самой Восьмой улице стояли у обочины две-три машины, и все далеко от пандуса. Тротуары были пустынны; окна домов чернели пустотой.

Достав из трещины в бетоне ключ, Карим аль-Джамиль отпер массивный навесной замок, затем поднял ворота и подал знак Анне.

Та включила передачу и тронулась. Поравнявшись с ним, она остановилась и опустила стекло.

– У тебя есть последняя возможность, – предупредил Карим аль-Джамиль. – Ты еще можешь уйти.

Анна ничего не ответила, даже не шелохнулась, продолжая сжимать рулевое колесо.

Карим аль-Джамиль всмотрелся в ее глаза в свете светлячков-фар проезжающих машин, пытаясь прочесть в них правду. Наконец он махнул рукой, приглашая Анну заехать в заброшенную автомастерскую.

– В таком случае закатывай рукава. Принимаемся за работу.

– Я их слышу, – прошептала Сорайя. – Но свет их фонарей еще не виден. Это хорошо.

– Фади знает, что я ранен, – сказал Борн. – Он понимает, что мне не уйти.

– Но он не знает, что вместе с тобой я, – напомнила Сорайя.

– Что ты намереваешься делать?

Молодая женщина погладила Александра по пятнистой спине, и тот потерся мордой о ее колено. Они подошли к разветвлению. Впереди тоннель разделялся на два прохода. Сорайя без колебаний свернула в левый.

– Как ты меня нашла?

– Так же, как я бы выследила любой объект наблюдения.

Значит, Борн ощущал присутствие Сорайи, даже когда людей Евгения Федоровича поблизости не было.

– К тому же, – продолжала молодая женщина, – Одессу я знаю вдоль и поперек.

– Откуда?

– Я возглавляла одесское отделение, когда ты сюда прибыл.

– Когда я?..

И тут же у него в сознании всплыли воспоминания…

…Мари идет навстречу по вымощенным булыжником улицам, обсаженным раскидистыми акациями. В воздухе висит резкий соленый привкус, принесенный беспокойным морем. Влажный ветерок поднимает прядь волос Мари с ушей, и она трепещет за ней вымпелом.

Он обращается к ней:

– Ты сможешь достать то, что мне нужно. Я в тебя верю.

В ее глазах страх, но также мужество и решимость.

– Я скоро вернусь, – говорит она. – Я тебя не подведу…

Борн пошатнулся под ударом памяти. Раскидистые акации, булыжная мостовая: это же площадка перед конечной станцией канатной дороги. Лицо, голос: он разговаривал не с Мари. Это была…

– Сорайя!

Она подхватила его, опасаясь, что он потерял слишком много крови и не сможет идти дальше.

– Это была ты! Когда много лет назад я был в Одессе, со мной была здесь ты!

– Я возглавляла местное отделение. Ты не хотел иметь со мной никаких дел, но в конце концов вынужден был обратиться ко мне за помощью. Это мой источник предоставил сведения, которые были нужны тебе, для того чтобы выйти на след цели.

– Я помню, как мы с тобой разговаривали под сенью акаций на Французском бульваре. Как я туда попал? Что произошло, черт побери? Неопределенность сводит меня с ума.

– Я заполню пробелы в твоих воспоминаниях.

Борн споткнулся. Сорайя сильной рукой его поддержала.

– Но почему же, когда я впервые пришел в «Тифон», ты не сказала, что мы уже работали вместе?

– Я хотела…

– Выражение твоего лица…

– Мы уже почти дошли до места, – сказала Сорайя.

– До какого?

– До того места, где мы с тобой уже прятались.

Они отошли от развилки метров на восемьсот. Здесь подземный тоннель стал особенно опасным. Повсюду обвалившиеся балки и просочившаяся вода. Казалось, сами катакомбы издавали жуткий стон, словно какие-то неведомые силы грозили разорвать их на части.

Сорайя подвела Борна к дыре в левой стене. Это было не боковое ответвление, а участок, размытый грунтовыми водами: точно так же прибой со временем образует бухту. Однако дорогу тотчас же преградила груда обвалившихся камней, поднимающаяся почти до самого свода.

Молодая женщина поднялась по осыпи и, распластавшись на животе, протиснулась в щель между вершиной груды и сводом. Борн последовал за ней. Каждый шаг, каждое движение отдавались новой колющей болью в боку. К тому времени, как он прополз в щель, все его тело уже отзывалось на ритм сердца.

Сорайя повела его по узкому коридору, уходящему направо, и они наконец оказались в некоем подобии комнаты. Приподнятый над землей настил из досок, застеленный тонким одеялом, заменял кровать. Напротив, на трех планках, прибитых к деревянным сваям, стояли несколько бутылок с водой и банки с консервами.

– Осталось с прошлого раза, – объяснила Сорайя, помогая Борну забраться на дощатый настил.

– Я не могу здесь оставаться, – запротестовал Борн.

– Придется. У нас нет антибиотиков, а тебе нужна ударная доза, и чем скорее, тем лучше. Я достану все необходимое у одного врача, она работает на ЦРУ. Я ее знаю и доверяю ей.

– Не жди, что я буду просто лежать здесь.

– С тобой останется Александр. – Сорайя потерла собаке блестящий нос. – Он будет защищать тебя до последнего вздоха, ведь так, мой малыш?

Казалось, бульдог все понял. Он подошел к Борну и уселся рядом, высунув между резцами кончик розового языка.

– Это же безумие. – Борн сбросил ноги с импровизированной кровати. – Мы пойдем вместе.

Молодая женщина смерила его взглядом.

– Ну хорошо. Пошли.

Оттолкнувшись от досок, Борн поднялся на ноги. Точнее, попытался подняться, поскольку, как только он перестал опираться о настил, колени подогнулись под ним. Подхватив, Сорайя усадила его обратно на кровать.

– Забудем об этом, хорошо? – Она рассеянно потрепала Александра за ушами. – Я вернусь к развилке. Для того чтобы выйти из катакомб и попасть к врачу, мне надо будет пойти вправо. Я буду шуметь, и наши преследователи пойдут за мной, решив, что это мы оба. Я уведу их от тебя.

– Это слишком опасно.

Сорайя выждала мгновение.

– Другие предложения есть?

Борн покачал головой.

– Отлично. Обещаю вернуться как можно скорее. Я тебя не брошу.

– Сорайя!

Она обернулась лишь наполовину, готовая идти.

– Почему ты мне ничего не сказала?

Сорайя колебалась долю секунды.

– Я рассудила, что всем будет лучше, если ты не вспомнишь, в какую лужу я тогда села.

Борн проводил ее взглядом. У него в голове продолжали звучать ее слова.

Пятнадцать минут быстрым шагом привели маленький отряд к развилке.

– Это разветвление основного тоннеля, – сказал лейтенант Ковальчук, поводив лучом фонарика по стенам.

Фади не любил сомнения. Для него нерешительность являлась признаком слабости.

– В таком случае, лейтенант, нам нужна научно обоснованная догадка относительно того, куда направился преступник. – Он пристально всмотрелся милиционеру в лицо. – Ты у нас здесь специалист, ты и говори.

В присутствии Фади было практически невозможно возражать или оставаться бездеятельным.

– Направо, – уверенно произнес Ковальчук. – На его месте я бы пошел направо.

– Вот и хорошо, – сказал Фади.

Они вошли в правое ответвление и почти сразу же снова услышали тот звук, шорох кожи по камню, на этот раз более отчетливый, повторяющийся через равные промежутки времени. Теперь не оставалось никаких сомнений в том, что это отголоски шагов, отражающиеся от стен. Преследователи настигали жертву.

Преисполненный мрачной решимости, Ковальчук подбодрил своих людей.

– Живо вперед! Мы его скоро настигнем.

– Минуточку.

Милиционеры застыли на месте, услышав этот голос, проникнутый холодной властностью.

– В чем дело, товарищ генерал?

Фади задумался на мгновение.

– Мне нужен фонарь. Вы пойдете направо. А я посмотрю, нет ли чего-нибудь в левом ответвлении.

– Товарищ генерал, в этом нет необходимости. Как я уже говорил…

– Я ничего не привык повторять дважды, – резко оборвал его Фади. – Преступник, с которым мы имеем дело, дьявольски хитер. Возможно, что звук шагов – это уловка, направленная на то, чтобы сбить нас со следа. Скорее всего, учитывая, что этот человек потерял много крови, вы настигнете его в правом ответвлении. Но я не могу оставить неисследованной вторую возможность.

Не говоря больше ни слова, он взял фонарь, протянутый одним из милиционеров Ковальчука, и, вернувшись до разветвления, свернул в левый проход. Через мгновение у него в руке появился кривой нож.

Глава 17

Карим аль-Джамиль, надев толстый резиновый фартук и плотные рукавицы, потянул за шнурок, запуская цепную пилу. Под прикрытием ее жуткого лязга он сказал:

– Наш план заключался в том, чтобы взорвать ядерное устройство в одном из крупнейших городов Америки. Потребовалось десять лет тщательных расчетов и напряженной работы, чтобы сделать его осуществимым.

Карим аль-Джамиль не опасался, что где-нибудь поблизости может быть спрятан микрофон; просто он не позволял себе расслабиться ни на мгновение.

Он приблизился к трупу следователя Овертона, лежащему на верстаке из нержавеющей стали посреди гулкого пустынного зала авторемонтной мастерской. Над головой нудно гудели три красноватые трубки ламп дневного света.

– Но для того, чтобы обеспечить максимальную вероятность успеха, – подхватила Анна Хельд, – нам было нужно, чтобы Джейсон Борн поручился за тебя, как за Мартина Линдроса. Разумеется, по своей воле он бы этого ни за что не сделал, поэтому нам пришлось найти способ его обмануть. Поскольку у меня был доступ к личному делу Борна, мы смогли воспользоваться его единственной слабостью – его памятью, а также его многочисленными сильными сторонами, такими как преданность, настойчивость и острый, проницательный ум, правда, чуть тронутый паранойей.

Анна тоже облачилась в фартук. Натянув рукавицы, она взяла в одну руку тяжелый молоток, а в другую – зубило с широким наконечником. Пока Карим аль-Джамиль трудился над ногами Овертона, она вставила зубило в ложбинку на внутренней стороне левого локтевого сустава и быстро и аккуратно опустила молоток. Автомастерская снова наполнилась кипучей деятельностью, как было в дни ее процветания, причем характер работ теперь больше соответствовал названию.[170]

– Но какой пусковой механизм позволил тебе воспользоваться слабостью Борна? – спросила Анна.

Усмехнувшись, Карим аль-Джамиль сосредоточился на своей жуткой работе.

– Ответ дали мои исследования, посвященные проблеме амнезии. Люди, страдающие потерей памяти, очень бурно реагируют на эмоционально заряженные ситуации. Нам нужно было обеспечить Борну сильное потрясение, которое подтолкнуло бы его память.

– Именно это ты сделал, когда я сообщила о внезапной, неожиданной смерти жены Борна?

Карим аль-Джамиль вытер с лица брызнувшую кровь.

– Как говорим мы, бедуины: «Человеческая жизнь в руках Аллаха». – Он кивнул. – Объятый горем, Борн отчаянно страдал от шуток, которые играла с ним его больная память. Поэтому я приказал тебе предложить ему исцеление.

– Теперь я все понимаю. – Анна на мгновение отвернулась от трупа, из которого вырвались газы. – Естественно, совет должен был исходить от друга Борна – Мартина Линдроса. И я дала Линдросу имя и адрес доктора Аллена Сандерленда.

– Однако на самом деле на звонок Борна ответили мы, – продолжал Карим. – Мы назначили ему прием на вторник, единственный день в неделе, когда доктора Сандерленда и его персонала нет на месте. Вместо этого мы подставили нашего доктора Костина Вейнторпа, сыгравшего роль Сандерленда.

– Великолепно, дорогой! – Глаза Анны зажглись восхищением.

Части тела одна за другой бросали в большое овальное оцинкованное корыто, словно шла подготовка к эксперименту в лаборатории доктора Франкенштейна. Карим аль-Джамиль одним глазом присматривал за Анной, но та занималась своей работой с невозмутимой деловитостью. И это одновременно обрадовало и удивило его. Она была права в одном: он ее сильно недооценивает. И действительно, Карим аль-Джамиль оказался не готов к встрече с женщиной, демонстрирующей мужские качества. Он привык к своей сестре, слабой и покорной. Сара была хорошей девушкой, отрадой семьи; в ее хрупком теле обитала родовая гордость. Она не должна была умереть такой молодой. И теперь только месть могла вернуть фамильную честь, похороненную вместе с ней.

В стране, откуда был родом отец Карима аль-Джамиля, женщины отстранены от всех мужских занятий. Разумеется, его мать была исключением. Но она так и не приняла ислам. И для Карима аль-Джамиля оставалось неразрешимой тайной, почему его отцу было все равно, почему он не пытался обратить ее в истинную веру. Казалось, ему доставляла огромное удовольствие его светская супруга, хотя та и нажила ему много врагов среди духовенства и ревнителей веры. Еще большей тайной было то, что все это тоже нисколько не волновало отца. Мать скорбела по безвременно ушедшей дочери, и он, искалеченный старик, изо дня в день погруженный в ее горе, также был вынужден переживать.

– И что же Вейнтроп сделал с Борном? – спросила Анна.

Весело отрезав коленный сустав, Карим ответил:

– Вейнтроп является ведущим специалистом в области потери памяти. Именно к нему я обратился за консультацией относительно амнезии Борна. Инъекцией определенных искусственных белков Вейнтроп воздействовал на синапсы в головном мозгу Борна, чуть подправив их функции. Последствия этого были такими же, как и в результате психической травмы, что, как выяснил в своих исследованиях Вейнтроп, способно воздействовать на память. Своей инъекцией Вейнтроп воздействовал на определенные синапсы, тем самым создав новые воспоминания. И каждое из этих воспоминаний устроено таким образом, что вызывается в памяти Борна нужным внешним фактором.

– Я бы назвала это «промывкой мозгов», – заметила Анна.

Карим кивнул:

– В каком-то смысле это так. Но только в данном случае речь идет о совершенно новой сфере воздействия, в которой больше не требуются физическое принуждение, долгие недели обработки органов чувств и изощренные пытки.

Овальное корыто почти наполнилось. Карим подал знак Анне. Они положили инструменты на торс Овертона – который, помимо головы, оставался единственной целой частью его тела.

– Приведи пример, – сказала Анна.

Вдвоем они взяли корыто за ручки и поднесли его к большому сухому колодцу, в который в прошлом незаконно сливали отработанное моторное масло.

– Образ Хирама Севика вызвал у Борна «добавленное» воспоминание – тактику показа заключенному свободы, которой он лишился, с целью заставить его говорить. В противном случае Борн ни за что бы не вывел Фади из тюрьмы. Этот его поступок имел сразу два значения: во-первых, Фади получил возможность бежать, и, кроме того, Борн оказался под подозрением в своем собственном ведомстве.

Они перевернули корыто. Содержимое вывалилось, исчезая в глубоком колодце.

– Но я не полагался на то, что единственного добавленного воспоминания окажется достаточно, чтобы остановить Борна, – продолжал Карим, – поэтому я попросил Вейнтропа добавить элемент физического дискомфорта – сводящую с ума головную боль, которая обрушивалась на Борна каждый раз, когда вызывалось добавленное воспоминание.

Они отнесли корыто назад к верстаку. Анна сказала:

– Пока что все понятно. Но разве для Фади не было в высшей степени опасно отдаваться в руки ЦРУ в Кейптауне?

– Все, что я разрабатываю и осуществляю, изначально является опасным, – сказал Карим аль-Джамиль. – Мы ведем войну за сердца, рассудок и будущее нашего народа. Для нас нет такого понятия, как чрезмерный риск. Что же касается Фади, то начнем с того, что он выдавал себя за торговца оружием Хирама Севика. Далее, он знал, что мы заставим Борна помимо своей воли его освободить.

– Ну а если бы метод доктора Вейнтропа не сработал или сработал не так, как нужно?

– Что ж, в таком случае у нас оставалась ты, дорогая. Я снабдил бы тебя инструкциями, которые позволили бы вызволить моего брата из тюрьмы. – Включив цепную пилу, Карим аль-Джамиль быстро прошелся по останкам, после чего и они также отправились в колодец. – К счастью, осуществлять эту часть плана не понадобилось.

– Мы полагали, что Сорайя Мор свяжется с директором ЦРУ, чтобы получить санкцию на освобождение Фади, – сказала Анна. – Вместо этого она позвонила Тиму Хитнеру и приказала ему встретиться с ней на улице. Сорайя сообщила, где именно будет находиться Фади. Поскольку я прослушивала все ее разговоры, ты смог привести в действие вторую часть плана побега.

Взяв канистру бензина, Карим открутил крышку и выплеснул треть содержимого в колодец.

– Аллах даже снабдил нас идеальным козлом отпущения – Хитнером.

Открыв крышку бензобака машины Овертона, он вылил почти все, что осталось, в салон. Ни один эксперт-криминалист ничего не сможет извлечь из того, что уцелеет. Развернувшись, Карим аль-Джамиль попятился к двери черного хода, оставляя на полу полоску бензина.

Они подошли к большому умывальнику из стеатита, стащили рукавицы и тщательно отмыли окровавленные руки и лица. Затем сняли фартуки и бросили их на пол.

Когда они уже были у двери, Анна напомнила:

– Нельзя забывать также о Лернере.

Карим аль-Джамиль кивнул:

– До тех пор пока я не решу, как с ним быть, ты должна соблюдать предельную осторожность. От Лернера нельзя избавиться так же просто, как от этого Овертона.

Он чиркнул спичкой и бросил ее под ноги. Голубое пламя, вспыхнув с громким шелестом, устремилось к машине.

Анна открыла дверь, и они шагнули в темноту гетто.

Задолго до того, как «Эм-энд-Эн кузовные работы» озарился огнем, Тайрон засек мужчину и женщину. Он сидел на каменной стене, в густой тени старого дуба, раскинувшего свои узловатые ветви опрокинутой чашей щупалец медузы. На нем была черная толстовка, капюшон натянут на голову. Тайрон с нетерпением ждал, когда Ди-Джей Танк принесет ему перчатки, потому что, черт побери, было очень холодно.

Он как раз дул на руки, пытаясь их согреть, когда к развалинам здания подъехала машина. В течение нескольких месяцев Тайрон присматривался к этому месту: он надеялся, что оно заброшено, и лелеял мечту устроить в нем базу своей банды. Но полтора месяца назад ему доложили, что там была замечена какая-то активность, причем ночью, когда вся законная деятельность замирает. Поэтому он прихватил с собой Ди-Джея Танка и отправился на разведку.

И действительно, внутри были люди. Два бородача. Что еще любопытнее, третий бородач дежурил на улице. Когда он обернулся, Тайрон отчетливо разглядел у него на поясе блеснувший пистолет. Ему было известно, кто носит такие бороды: ортодоксальные евреи или арабские экстремисты.

Когда они с Ди-Джеем Танком подкрались к зданию и заглянули в покрытое толстым слоем грязи окно, бородачи обставляли зал канистрами, инструментом и каким-то оборудованием. Хотя электроснабжение было восстановлено, никаких ремонтных работ, очевидно, не предусматривалось. Уходя, бородачи заперли ворота на огромный навесной замок, и Тайрон, бросив на него опытный взгляд, сразу же понял, что вскрыть такой невозможно.

С другой стороны, оставалась дверь черного хода, спрятанная в узком глухом переулке, о которой вряд ли кто-нибудь догадывался. Однако Тайрон о ней знал. В его владениях не было почти ничего такого, о чем он не знал или не мог получить сведения в считаные минуты.

После отъезда бородачей Тайрон вскрыл замок на двери черного хода, и они проникли внутрь. И что же он увидел? Обилие мощного электроинструмента, которое не раскрыло ему ровным счетом ничего о таинственных бородачах и их намерениях. Но вот канистры – это уже была совершенно другая история. Тайрон изучил их одну за другой: тринитротолуол, пентрит, дисульфид углерода, гексаген. Разумеется, он знал, что такое тротил, но об остальных веществах ему еще не приходилось слышать. Тайрон обратился к Дерону, и тот его просветил. За исключением дисульфида углерода, все остальные вещества были мощной взрывчаткой. Пентрит, известный также как ПЭНТ, используется в детонаторах. Гексаген, известный также как ГМКС, представляет собой связанное полимером взрывчатое вещество, твердое, вроде Си-4. В отличие от тротила, гексоген нечувствителен к удару и тряске.

С той самой ночи увиденное не выходило у Тайрона из головы. Ему хотелось разобраться в происходящем, поэтому он организовал постоянное наблюдение за автомастерской, и вот сегодня его бдительность была вознаграждена.

Только посмотрите: на стальном верстаке посреди зала лежит тело. А женщина и мужчина в фартуках и рукавицах потрошат его, словно тушу оленя, черт побери. Вот до чего доходят люди! Тайрон покачал головой. Они с Ди-Джеем Танком смотрели сквозь грязное стекло окошка наверху. И вдруг Тайрон ощутил затылком укол. Он узнал лицо трупа на верстаке! Это был тот самый человек, который несколько дней назад следил за мисс Ш, тот самый, о котором, по ее словам, она намеревалась позаботиться сама.

Тайрон наблюдал за действиями мужчины и женщины, однако теперь, после потрясения, он уже не обращал внимания на то, чем они занимаются. Вместо этого он старался запомнить их лица. У него возникло ощущение, что мисс Ш будет очень любопытно узнать, чем занималась эта парочка.

Затем ночная темнота озарилась, Тайрон почувствовал, как ему в лицо пахнул нестерпимый жар, и к небу взметнулись языки пламени.

Тайрону не раз приходилось сталкиваться с пожарами – точнее, поджогами, поэтому он не мог сказать, что случившееся его потрясло. Лишь опечалило. «Эм-энд-Эн кузовные работы» он потерял навсегда, это уж точно. Но затем ему в голову пришла одна мысль, и он шепнул пару слов Ди-Джею Танку.

Когда они забрались в зал в первый раз, там все было забито разнообразной взрывчаткой и катализаторами. Если бы все эти вещества оставались на месте, взрыв снес бы целый квартал и его с Ди-Джеем Танком в придачу.

И вот теперь Тайрон задал себе вопрос: если взрывчатки не было внутри, где она?

Министр обороны Э.Р. Бад Хэллидей ел тогда, когда получалось, в любое время дня и ночи. Строгого графика трапез у него не существовало. Но если только его не вызывал к себе для очередной взбучки президент, если только ему не приходилось отчитываться перед сенатом, если он не переливал из пустого в порожнее с вице-президентом и не возглавлял заседание Объединенного комитета начальников штабов, Хэллидей предпочитал поглощать пищу в своем лимузине. Если не считать редких вынужденных остановок, вызванных различными причинами, лимузин, подобно акуле, находился в непрерывном движении, катился по улицам и бульварам Вашингтона.

Мэттью Лернер пользовался в обществе министра некоторыми привилегиями, не последней из которых была возможность составить ему компанию за столом, как это предстояло сегодня вечером. В мире за тонированными стеклами лимузина для ужина было еще слишком рано. Однако здесь был мир министра Хэллидея, и в нем час ужина уже пробил.

После короткой молитвы они вонзили зубы в солидные порции барбекю по-техасски: здоровенные говяжьи ребра, покрытые толстым, блестящим слоем красного мяса. На гарнир были жареные бобы с вкраплениями огненного перца чили. И все это заливалось бутылками пива, сваренного, как не переставал с гордостью повторять Бад, в Форт-Уэрте.[171]

Быстро расправившись с едой, министр вытер руки и лицо, затем схватил еще одну бутылку пива и откинулся назад.

– Итак, директор ЦРУ нанял тебя своим личным убийцей.

– Похоже на то, – подтвердил Лернер.

Раскрасневшиеся щеки министра блестели от тонкой пленки говяжьего жира.

– Есть какие-нибудь мысли на этот счет?

– Я еще ни разу в жизни не отступал, – сказал Лернер.

Хэллидей бросил взгляд на листок бумаги, который Лернер ему протянул, садясь в лимузин. Разумеется, министр уже был знаком с его содержанием, сделал это он только для эффекта, в чем очень преуспел.

– Мне пришлось хорошенько покопаться, но теперь мы знаем, где сейчас находится Борн. Его лицо зафиксировала камера видеонаблюдения в международном аэропорту имени Кеннеди. – Подняв взгляд, министр выковырял из зубов кусочек мяса. – Это задание отправляет тебя в Одессу. Далековато от штаб-квартиры ЦРУ.

Лернер понимал, что тем самым Хэллидей хочет сказать, что ему на время придется забросить поручение самого министра.

– Я выполню это поручение Старика, и директор окажется передо мной в неоплатном долгу. И мы оба будем это знать. Это можно использовать как хороший рычаг, – ответил он.

– А что насчет Анны Хельд?

– Я поручил ее одному человеку, которому доверяю. – Лернер промакнул коркой хлеба остатки густого острого соуса. – Это очень упорный тип. Для того чтобы от него отвязаться, его надо убить.

Борну снова явились видения. Но только теперь он знал, что это не сон. Он переживал заново осколок воспоминаний, еще один элемент мозаики, вставший на свое место.

В грязном одесском переулке Сорайя стоит перед ним на коленях. Он слышит в ее голосе горечь сожаления.

– Этот ублюдок Тарик ибн Сайд с самого начала водил меня за нос, – говорит она. – На самом деле он сын Хамида ибн Ашефа Надир аль-Джаму. Это он выдал мне «информацию», которая завела нас в западню. Джейсон, я все испортила.

Борн садится. Хамид ибн Ашеф. Он должен был разыскать этого человека и убить его. Приказ Алекса Конклина.

– Тебе известно, где сейчас находится Хамид ибн Ашеф?

– Да, и на этот раз сведения абсолютно достоверны, – говорит Сорайя. – Он на пляже Отрада.

Александр заворочался, ткнул Борна в бедро плоской черной мордой. Борн заморгал, прогоняя воспоминания, пытаясь сосредоточиться на настоящем. Судя по всему, он заснул, хотя и намеревался бодрствовать. Хорошо, что Александр бдительно нес дежурство за него.

Усевшись на дощатом настиле в своей крошечной подземной келье, Борн увидел, что темнота озарилась зловещим перламутровым сиянием. Бульдог ощетинился. Сюда кто-то идет!

Не обращая внимания на нахлынувшую боль, Борн спустил ноги с настила. Для возвращения Сорайи еще слишком рано. Опершись на стену, он поднялся на ноги, постоял какое-то мгновение, ощущая прикосновение теплого мускулистого тела Александра. Слабость еще не прошла, но он провел время с пользой, дыша глубоко и размеренно, занимаясь медитацией, восстанавливающей запасы жизненной энергии. От потери крови силы оставили его, но теперь он уже мог хоть как-то повелевать тем, что осталось.

Перемена освещения по-прежнему была едва заметной, но теперь Борн уже отчетливо видел, что источник света перемещается, дергаясь вверх и вниз. Это означало, что его держит в руке человек, приближающийся по подземному тоннелю.

Александр, ощетинившись, возбужденно облизывал губы. Борн потрепал собаку за ушами, как это делала Сорайя. Он не переставал себя спрашивать: кто она такая? Что она для него значит? Все те мелочи в ее поведении по отношению к нему во время его первого появления в центре «Тифон», тогда показавшиеся ему странными, теперь приобретали смысл. Сорайя ждала, что он ее вспомнит, вспомнит то, как работали они вместе в Одессе. Что здесь произошло? Почему ей пришлось уйти с оперативной работы?

Свет уже не был бесформенным. У Борна не осталось времени копаться в своей разбитой на мелкие осколки памяти. Но стоило ему сделать движение, как закружилась голова и он пошатнулся. Борн ухватился за каменную стену, чувствуя, что у него подгибаются колени. Свет становился все ярче, а он был бессилен что-либо предпринять.

Фади, двигаясь по левому ответвлению, вслушивался в малейшие звуки. Каждый раз, услышав какой-то шорох, он быстро направлял в ту сторону луч фонаря, но видел только суетящихся крыс с красными глазами и отвратительными голыми хвостами. Фади не покидало острое ощущение неоконченного дела. При мысли о том, что его отец – умный, сильный, крепкий мужчина – был превращен в никчемную оболочку, способную лишь бессвязно бормотать, пуская слюни, прикованную к инвалидному креслу, устремившую взгляд в серую бесконечность, у него в груди вспыхивал костер. Это сделал Борн, Борн и та женщина. Совсем недалеко отсюда, при этом сам Фади едва не погиб от пули Борна. Он не питал насчет Джейсона Борна никаких иллюзий. Этот человек был настоящим волшебником – менял свою внешность, материализовался из ниоткуда и также таинственно исчезал. На самом деле именно Борн вдохновил Фади тоже стать хамелеоном, менять обличья.

Дело всей его жизни изменилось в ту самую минуту, когда пуля, выпущенная Борном, попала его отцу в позвоночник. Это ранение не только вызвало мгновенный паралич; за ним последовал инсульт, который отнял у отца способность говорить и связно мыслить.

С того самого момента радикальная философия Фади приобрела для него особый внутренний смысл. Для его последователей ничего не изменилось. Но сам Фади чувствовал произошедшие перемены. После того как Джейсон Борн искалечил его отца, у него появилась своя собственная цель, состоящая в том, чтобы причинить Борну и Сорайе Мор самые страшные мучения, перед тем как их убить. О быстрой, безболезненной смерти для них не могло быть и речи. Так считал Фади, и так считал его брат Карим аль-Джамиль. Отец, превратившийся в живой труп, связал братьев неразрывными узами. Их сознание слилось воедино, разделенное на два тела, нацеленное на неминуемое отмщение. И братья посвятили этой задаче все свои силы, весь свой изворотливый ум.

Фади, урожденный Абу Гази Надир аль-Джаму ибн Хамид ибн Ашеф аль-Фахиб, прошел мимо провала в стене слева. Впереди луч его фонарика высветил тоннели, уходящие влево и вправо. Фади заглянул сначала в один, затем в другой, но ничего не обнаружил.

Решив, что он все-таки ошибся, Фади повернул назад, возвращаясь к развилке. Он торопился вернуться к лейтенанту Ковальчуку и его людям. Ему было просто необходимо самому быть на острие. Не исключено, что в пылу боя милиционеры забудут его приказ взять Борна живым.

Проходя мимо провала в стене, Фади остановился. Повернувшись, он направил в зияющую темноту луч фонаря. Не увидев ничего необычного, он тем не менее двинулся вперед. Вскоре дорогу ему преградила каменная осыпь. Фади увидел перед собой выпученные стены, покрытые трещинами, стонущие от напряжения деревянные балки. Определенно, здесь велика вероятность нового обвала.

Поводив лучом света по груде камней, Фади увидел, что между ее верхом и сводом остается узкая щель. Он как раз размышлял, сможет ли в эту щель протиснуться человек, когда по подземному лабиринту гулким эхом раскатились отголоски выстрелов.

«Они его нашли!» – подумал Фади. Развернувшись, он возвратился в главный проход и бегом бросился назад к развилке.

Глава 18

Сорайя, бегущая по тоннелю, услышала свист каменных осколков, выбитых из стен пулями. Один острый кусок впился ей в плечо, и она едва не вскрикнула от боли. Выдернув осколок на бегу, Сорайя бросила его, сознательно оставляя след для погони. Она была полна решимости защитить Борна, исправить ту свою чудовищную ошибку, которую совершила во время предыдущего пребывания в Одессе.

Погасив фонарик, молодая женщина бежала, полагаясь исключительно на собственную память, которую едва ли можно было назвать идеальным путеводителем по этим катакомбам. Однако она понимала, что выбора у нее нет. Сорайя считала шаги. По ее подсчетам, какими бы грубыми они ни были, она уже в пяти километрах от разветвления подземных тоннелей. До выхода на землю, ближайшего к дому доктора Павлиной, оставалось еще около двух километров.

Но сначала нужно сделать три поворота и преодолеть еще одну развилку. Вдруг Сорайя услышала за спиной какой-то звук. И тотчас же катакомбы позади на мгновение озарились тусклым светом. Преследователи ее настигают! Воспользовавшись освещением, молодая женщина сориентировалась и устремилась в правое ответвление. На какое-то время ее снова поглотил непроницаемый мрак, звуки погони затихли вдали.

Но тут Сорайя налетела на что-то правой ногой. Споткнувшись, она повалилась на четвереньки. Ощупав землю перед собой, она обнаружила, что пол пещеры поднимается, и у нее сдавило сердце. Это могло означать только то, что здесь произошел новый обвал. Но насколько протяженной является каменная осыпь? Сорайя решила рискнуть включить фонарик, хотя бы на пару секунд.

Осветив завал, она быстро перебралась через него и побежала дальше. Погони больше не было слышно. Не исключено, что ей удалось оторваться от милиционеров, но рассчитывать на это нельзя.

Сорайя бежала, напрягая силы до предела. Вот второй поворот налево, вот третий. Она знала, что примерно в километре впереди будет второе разветвление. После чего она беспрепятственно выйдет на поверхность.

Фади выяснил, что милиционеры не только увидели Борна, но и стреляли в него. Не спросив у Ковальчука разрешения, он отвесил виновнику страшный удар, едва не сломав ему челюсть. Залившись краской, Ковальчук молча наблюдал за этим, кусая губы. Он не сказал ничего даже тогда, когда Фади приказал двинуться дальше. Через несколько сот метров Фади обнаружил осколок скалы, покрытый блестящей в лучах света фонарей свежей кровью. Подобрав осколок, Фади стиснул его в кулаке, ободряясь.

Но он понимал, что сейчас, в самом сердце катакомб, продолжать преследование одним отрядом бессмысленно. Повернувшись к Ковальчуку, он сказал:

– Чем дольше преступник останется под землей, тем больше у него будет шансов ускользнуть от нас. Прикажи своим людям разделиться, пусть каждый в одиночку прочешет свой участок, как это было бы в лесу на вражеской территории.

Фади видел, что милиционеры быстро теряют мужество и их беспокойство передается командиру. Надо заставить их шевелиться прямо сейчас, иначе этого не произойдет никогда.

Подойдя к Ковальчуку вплотную, он шепнул ему на ухо:

– Мы теряем время. Немедленно отдай приказ, или это сделаю я.

Лейтенант дернулся, словно дотронувшись до оголенного провода. Отступив назад, он облизал пересохшие губы. Мгновение Ковальчук как завороженный смотрел на Фади. Затем, вздрогнув, повернулся к своим людям и передал приказ разделиться, прочесывая тоннели и ответвления по одному.

Сорайя чувствовала, что до разветвления осталось уже совсем немного. Дуновение свежего воздуха нежным прикосновением возлюбленного погладило ей щеку: выход на поверхность. Позади сплошная темнота. Было очень сыро. В воздухе висел запах гниения – грунтовые воды подтачивали землю и дерево, разлагая их. Сорайя рискнула еще раз зажечь фонарик. Ее взгляд лишь мельком скользнул по покрытым капельками воды стенам – меньше чем в двадцати метрах впереди она увидела развилку. Там надо будет повернуть налево.

В этот момент в проходе у нее за спиной мелькнул луч света. Молодая женщина тотчас же погасила фонарик. В висках у нее застучала кровь, сердце бешено заколотилось. Успел ли преследователь заметить впереди свет и понять, что она здесь? Хотя ей обязательно нужно было идти дальше, она не имела права скомпрометировать доктора Павлину. Павлина – глубоко законспирированный сотрудник ЦРУ.

Застыв неподвижно, Сорайя обернулась так, чтобы ей стал виден проход, по которому она пришла. Свет исчез. Нет, вот он появился снова – крошечный маячок в кромешном мраке, теперь уже не такой рассеянный. Кто-то действительно приближался по проходу.

Сорайя медленно попятилась назад, удаляясь от преследователя, осторожно направляясь к развилке, не отрывая взгляда от пляшущего огонька. Двигаясь, она пыталась решить, что делать дальше. И вдруг стало уже слишком поздно.

Нога Сорайи проткнула мягкую поверхность пола катакомб. Молодая женщина попыталась перенести вес своего тела на другую ногу, но провалившаяся земля засасывала ее назад, вниз. Сорайя раскинула руки, стараясь удержать равновесие, но этого оказалось недостаточно. Жидкая грязь уже засосала ее по бедро. Сорайя начала вырываться.

Внезапно яркий луч высветил проход. Черное пятно приобрело знакомые очертания: украинский милиционер, огромный в этом тесном подземном коридоре.

Увидев Сорайю, он широко раскрыл глаза от удивления и выхватил пистолет.

Ровно в 22.45 компьютер Карима аль-Джамиля тихо запищал, напоминая о том, что до второго из двух ежедневных совещаний у Старика осталось пятнадцать минут. Однако это беспокоило Карима аль-Джамиля меньше, чем внезапное исчезновение Мэттью Лернера. Он спросил об этом Старика, но ублюдок лишь ответил, что Лернер выполняет «одно задание». Это могло означать все, что угодно. Подобно всем выдающимся стратегам, Карим аль-Джамиль терпеть не мог неопределенности, а именно воплощением неопределенности и стал для него Мэттью Лернер. Даже Анна не знала, где он, что уже само по себе было странно. Обычно она лично составляла распорядок дня Лернера. Директор ЦРУ что-то задумал. Карим аль-Джамиль не мог сбрасывать со счетов вероятность того, что внезапное исчезновение Лернера имеет какое-то отношение к Анне. Необходимо все выяснить, и как можно скорее. А это означало, что придется иметь дело напрямую со Стариком.

Компьютер запищал снова: пора идти. Захватив расшифровки последних переговоров «Дуджи», перехваченных сотрудниками «Тифона», Карим аль-Джамиль вышел в коридор. Там помощник вручил ему еще два листка. Карим аль-Джамиль ознакомился с ними по дороге в кабинет Старика.

В приемной его встретила Анна, как обычно строго восседавшая за письменным столом. При его появлении ее глаза озарились на долю секунды. Тотчас же взяв себя в руки, она сказала:

– Директор вас ждет.

Кивнув, Карим аль-Джамиль прошел мимо. Анна нажала кнопку, впуская его в огромный кабинет. Директор ЦРУ разговаривал по телефону, но, увидев Карима аль-Джамиля, махнул рукой, приглашая его войти.

– Совершенно верно. Все отделения остаются в состоянии повышенной готовности.

Несомненно, он разговаривал с начальником оперативного отдела.

– Вчера утром мы поставили в известность директора МАГАТЭ, – продолжал Старик, выслушав своего собеседника. – На время весь личный состав агентства переходит под наше управление… Да. Сейчас главная задача заключается в том, чтобы не дать Управлению внутренней безопасности вставлять нам палки в колеса… Нет, пока что мы не допускаем никакой утечки информации. Меньше всего нам сейчас нужно, чтобы средства массовой информации посеяли панику среди гражданского населения. – Помолчав, он кивнул. – Хорошо. Держи меня в курсе, днем и ночью.

Положив трубку, директор ЦРУ знаком предложил Кариму аль-Джамилю садиться.

– Что у тебя есть для меня?

– Наконец-то произошел прорыв. – Карим аль-Джамиль протянул документы, которые ему принесли перед самым совещанием. – Наблюдается небывалая активность переговоров «Дуджи» в Йемене.

Кивнув, директор погрузился в изучение документов.

– Конкретно из окрестностей города Шабвы, насколько я понимаю.

– Вокруг Шабвы малонаселенная горная область, – подтвердил Карим аль-Джамиль. – Идеальное место для создания подземного ядерного реактора.

– Согласен, – сказал Старик. – Пусть в Йемен срочно отправляются группы «Скорпион». Но на этот раз я попрошу еще и помощь с земли. – Он схватил телефон. – В Джибути размещены два батальона специального назначения морской пехоты. Я попрошу, чтобы их послали в Йемен в полном составе. – У него зажглись глаза. – Отлично сработано, Мартин. Надеюсь, твои люди дали нам возможность раздавить весь этот кошмар в зародыше.

– Благодарю вас, сэр.

Карим аль-Джамиль усмехнулся. Старик был бы совершенно прав, если бы только перехваты не были дезинформацией, тщательно составленной людьми «Дуджи». Хотя безжизненные просторы Шабвы действительно являются великолепным укрытием – в свое время они с братом всерьез обдумывали этот вариант, – на самом деле подземный ядерный завод «Дуджи» находился совсем не на юге Йемена.

В одном смысле Сорайе повезло, хотя она не сразу это поняла: стальные прожилки в стенах катакомб не позволяли милиционеру, обнаружившему ее, связаться со своими товарищами по рации. Он был предоставлен сам себе.

Совладав с собой, молодая женщина прекратила дергаться. Барахтаясь, она лишь еще глубже погрузилась в грязевой колодец на дне катакомб. Липкая жижа доходила ей уже до пояса.

Украинский милиционер подбежал к ней. Лишь когда он оказался совсем близко, Сорайя увидела, как он перепуган. Как знать, быть может, у него в катакомбах погибли брат или сестра? В любом случае не вызывало сомнений, что молодой парень прекрасно знал о многочисленных опасностях, подстерегающих здесь на каждом углу. И вот сейчас он видел Сорайю там, где в ужасе мысленно видел себя самого с того самого момента, как получил приказ спуститься вниз.

– Во имя всего святого, пожалуйста, помогите!

Осторожно приблизившись к краю колодца, милиционер осветил Сорайю фонарем. Она протянула к нему одну руку, держа другую за спиной.

– Кто ты такая? Что ты здесь делаешь?

– Я туристка. Я здесь заблудилась. – Сорайя жалобно всхлипнула. – Мне очень страшно. Я боюсь утонуть.

– Туристка – нет. Нам рассказали, кто вы такие. – Милиционер покачал головой. – Ваше время кончилось – твое и твоего дружка. Вы оба завязли слишком глубоко. – Достав пистолет, он направил его на Сорайю. – В любом случае сегодня вы оба умрете.

– Не будь так самоуверен, – сказала Сорайя, сражая его наповал выстрелом в сердце из компактного «вальтера П-99».

Широко раскрыв глаза, милиционер рухнул навзничь, словно картонная мишень в тире. Выпавший из его руки фонарик ударился о камень и сразу же погас.

– Проклятие, – сдавленно выругалась Сорайя.

Она убрала «вальтер» в кобуру под мышкой. Пистолет она достала, как только обрела равновесие, и все остальное время держала его за спиной. Теперь первым вопросом в повестке дня стояло дотянуться до ног убитого милиционера. Сорайя опустила грудь в грязь, стараясь улечься горизонтально. При этом она оказалась совсем рядом с целью.

«Всплывай! – мысленно приказала она себе. – Всплывай же, черт побери!»

Расслабив ноги, Сорайя за счет мышц верхней половины туловища стала дюйм за дюймом ползти вперед, максимально вытянув перед собой руки. Она чувствовала, как грязь засасывает ее обратно, не желая выпускать ноги. Переборов новый приступ паники, молодая женщина полностью сосредоточилась на том, чтобы медленно продвигаться вперед. В полной темноте это было особенно трудно. Пару раз ей казалось, что ее уже полностью засосало в грязь, что она уже мертва.

Вдруг ее пальцы наткнулись на резину: подошвы ботинок! С огромным трудом преодолев еще сантиметр-два, Сорайя ухватилась за ноги трупа. Собравшись духом, она потянула изо всех сил.

Сама она не двинулась с места, а вот труп пополз к ней. Его ноги оказались на самом краю грязевого колодца. Однако на этом все закончилось; больше грузное тело не сдвинулось ни на миллиметр.

Сорайе этого было достаточно. Используя труп в качестве импровизированного пандуса, она медленно, но уверенно перебирала руками, цепляясь все выше за его ноги, и наконец ухватилась за широкий ремень. После этого ей уже без особого труда удалось полностью выбраться из грязи.

Какое-то мгновение она лежала на трупе, чувствуя гулкие удары своего сердца, слыша собственное дыхание, с присвистом вырывающееся из легких. Наконец она перекатилась вбок, на сырой пол катакомб, и поднялась на ноги.

Как Сорайя и опасалась, фонарик убитого милиционера был безнадежно испорчен. Она достала свой, моля бога о том, чтобы он продолжал работать. Моргнул слабый лучик, тотчас же погас, загорелся снова. Оказавшись на твердой земле, Сорайя спихнула труп милиционера в грязевой колодец. Затем осмотрела пол, замазывая грязью лужицы крови.

Понимая, что батареек в фонарике надолго не хватит, Сорайя поспешила в левое ответвление, ведущее к выходу на поверхность недалеко от дома доктора Павлиной.

Во время второй посадки для дозаправки самолет, везущий Мартина Линдроса, принял на борт нового пассажира. Усевшись рядом с Линдросом, мужчина произнес несколько слов на том бедуинском диалекте арабского, на котором говорил Аббуд ибн Азиз.

– Но вы не Аббуд ибн Азиз, – сказал Линдрос, поворачивая голову на голос, словно слепой. Лицо его по-прежнему было закрыто плотным черным капюшоном.

– И правда. Я его родной брат, Мута ибн Азиз.

– Вы тоже преуспели в искусстве калечить людей, как и ваш брат?

– Такие вещи я оставляю брату, – резко ответил Мута ибн Азиз.

Линдрос, чей слух ввиду вынужденной слепоты стал особенно острым, уловил безошибочные нотки. Он решил попробовать сыграть на кроющихся за этим чувствах.

– Надеюсь, ваши руки чисты. – Линдрос ощущал, что араб внимательно его изучает, словно новый вид млекопитающего.

– Моя совесть чиста.

Линдрос пожал плечами.

– Мне нет никакого дела до того, что вы лжете.

Мута ибн Азиз отвесил ему затрещину.

Линдрос ощутил во рту привкус крови. У него мелькнула смутная мысль, смогут ли его губы распухнуть еще больше.

– У вас с братом гораздо больше общего, чем вы думаете, – глухо промолвил он.

– На свете нет двух других таких разных людей, как мы с братом.

Наступила неловкая тишина. Линдрос понял, что Мута жалеет о своих словах. Ему захотелось узнать, какая размолвка разделила братьев и может ли он как-нибудь этим воспользоваться.

– Я провел с Аббудом ибн Азизом несколько недель, – заговорил Линдрос. – Сначала он меня пытал, затем, когда у него ничего из этого не получилось, попробовал стать моим другом.

– Ха!

– Вот и я ответил ему так же, – сказал Линдрос. – На самом деле он хотел лишь узнать, что мне известно о покушении на Хамида ибн Ашефа.

Он услышал, как Мута зашевелился, подсаживаясь к нему поближе. Когда араб заговорил, его голос был едва слышен сквозь гул двигателей.

– Почему брат хотел узнать именно об этом? Он тебе сказал?

– С его стороны это было бы глупо. – Внутренняя антенна Линдроса нацелилась на только что услышанное. Несомненно, покушение на Хамида ибн Ашефа имеет крайне важное значение для обоих братьев. Почему? – У Аббуда ибн Азиза, возможно, множество недостатков, но глупость в их число не входит.

– Да, Аббуд не глуп. – Голос Муты затвердел, превратившись в сталь. – Но он лжец и обманщик – это точно.

Карим аль-Джамиль ибн Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб, человек, который на протяжении последних дней выдавал себя за Мартина Линдроса, был поглощен поисками лазейки в главный компьютер ЦРУ, где хранилась вся до последней йоты важная информация. Вся проблема заключалась в том, что у него не было кода доступа, который открыл бы перед ним цифровые ворота. Настоящий Мартин Линдрос так и не назвал ключевое слово. В чем не было ничего удивительного. Но Карим аль-Джамиль разработал альтернативный план, изящный и действенный. Пытаться взломать систему защиты ЦРУ бесполезно. Это пробовали сделать гораздо более опытные хакеры, но тщетно. Электронная защита «Часовой» не зря считается надежной, как банковский сейф.

Итак, как получить доступ к защищенному от взломов компьютеру, если нет кода доступа? Карим аль-Джамиль знал, что если вырубить главный компьютер ЦРУ, технический персонал раздаст всем сотрудникам, и ему в том числе, новые коды доступа. А добиться этого можно, лишь внедрив в систему вирус. Поскольку «Часовой» не позволит сделать это извне, сделать это нужно изнутри.

Следовательно, Кариму аль-Джамилю требовался абсолютно надежный способ доставить компьютерный вирус в штаб-квартиру ЦРУ. Пытаться тайно занести вирус ему самому или Анне было бы слишком опасно; а все остальные возможные пути были надежно перекрыты. Нет. Даже сотрудник ЦРУ не пронесет вирус в здание. Над этой задачей Карим аль-Джамиль с братом ломали голову в течение нескольких месяцев.

И вот что они наконец придумали: шифрованная записка, обнаруженная сотрудниками «Тифона» в пуговице рубашки Фади, на самом деле была вовсе не шифром, вот почему Тиму Хитнеру так и не удалось ее вскрыть. Это была пошаговая инструкция, позволяющая восстановить вирус, используя обычный бинарный код компьютера – цепочку команд низкого уровня, которые работали бы в самом ядре операционной системы, совершенно невидимые. Восстановленные на компьютере ЦРУ, эти команды обрушатся на операционную систему, в данном случае «Юникс», искажая ее основные процедуры. В результате возникнет всеобщий хаос, и за каких-нибудь шесть минут все компьютеры ЦРУ выйдут из строя.

Конечно, существовала и защита, так что если бы даже Хитнеру по прихоти случая удалось понять, что перед ним вовсе не шифр, он все равно не смог бы непроизвольно активизировать цепочку команд – потому что они были записаны задом наперед.

Карим аль-Джамиль открыл файл, над которым трудился Хитнер, переписал цепочку двоичных знаков в обратном порядке и сохранил ее. Затем он вошел в язык программирования Си++ и переписал в окно редактирования последовательность инструкций, необходимых для создания вируса.

Наконец готовый вирус появился у Карима аль-Джамиля на экране. Достаточно всего одного нажатия клавиши, и он активизируется. За долю секунды вирус проникнет в операционную систему – не только по основным путям, но и через обходные дорожки и перекрестные ссылки. Другими словами, он закупорит и исказит потоки данных, входящие и выходящие из главного компьютера ЦРУ, тем самым обойдя «Часового» стороной. Подобное можно было осуществить только с компьютера, подключенного к сети внутри ЦРУ, потому что все атаки извне, какими бы изощренными они ни были, «Часовой» уверенно отразил бы.

Однако первым делом необходимо было решить еще один важный вопрос. На другой экран Карим аль-Джамиль вывел личное дело и стал присоединять к нему неопровержимые улики, в том числе шифр, который был использован для создания вируса.

Покончив с этим, Карим аль-Джамиль сохранил файл на жестком диске, убрал все бумаги в папку и запер ее в сейф. Одним движением пальца он очистил экран и вызвал программу, которая так терпеливо дожидалась своего рождения. Удовлетворенно вздохнув, он нажал клавишу.

Вирус активизировался.

Глава 19

Аббуд ибн Азиз, один среди волн и своих мрачных мыслей, первым увидел Фади, показавшегося из входа в каменоломни. Прошло уже больше трех часов с того момента, как Фади в сопровождении милицейского отряда открыл решетку и спустился под землю. Тонкий знаток выражений лица и жестов своего предводителя, Аббуд ибн Азиз сразу же понял, что найти Борна не удалось. Для него это было очень плохо, потому что это было плохо для Фади. Милиционеры задыхались, шатаясь от усталости.

Аббуд ибн Азиз услышал жалобный голос лейтенанта Ковальчука:

– Товарищ генерал-майор, я потерял одного из своих людей.

– А я потерял гораздо больше, лейтенант, – отрезал Фади. – Твоему человеку не удалось задержать опасного преступника. Он стал жертвой собственной некомпетентности – должен сказать, совершенно справедливое наказание. Вместо того чтобы скулить, рассматривай случившееся как полезный урок. Твои люди недостаточно крепки – им еще работать и работать.

Прежде чем Ковальчук успел ответить, Фади развернулся и направился к пристани, к которой была пришвартована парусная шлюпка.

– Уходим, – бросил он, поднявшись на борт.

Фади был в таком отвратительном настроении, что казалось, будто от него летят искры. В такие моменты он становился особенно вспыльчивым, Аббуд ибн Азиз знал это лучше, чем кто бы то ни было, за исключением, быть может, Карима аль-Джамиля. Но именно о Кариме аль-Джамиле ему требовалось переговорить сейчас со своим предводителем.

Он дождался, когда шлюпка отойдет от причала и паруса наполнятся ветром. Наконец милицейские катера остались позади, и шлюпка растворилась в черноморской ночи, направляясь к причалу, где Аббуд ибн Азиз оставил машину, на которой им предстояло уехать в аэропорт. Усевшись рядом с Фади на носу, вдалеке от экипажа из двух человек, Аббуд ибн Азиз предложил предводителю еду. Какое-то время они ели под шелест воды, расходящейся от носа двумя симметричными усами, и под редкие сигналы сирены, печальные, словно плач потерявшегося ребенка.

– Пока тебя не было, у меня состоялся неприятный разговор с доктором Сенаресом, – наконец нарушил молчание Аббуд ибн Азиз. – Он сомневается в том, что у доктора Вейнтропа все готово для завершения работ по созданию ядерного устройства, хотя сам Вейнтроп это и отрицает.

– Доктор Вейнтроп умышленно тянет время, – заметил Фади.

Аббуд ибн Азиз кивнул.

– Доктор Сенарес придерживается такого же мнения, и я склонен ему верить. В конце концов, он специалист в области ядерной физики. В любом случае у нас уже не в первый раз возникают неприятности с Вейнтропом.

Фади задумался.

– Ну хорошо. Свяжись со своим братом. Пусть он заберет Катю Вейнтроп и привезет ее в Миран-Шах, где мы с ним встретимся. Полагаю, как только доктор Вейнтроп воочию увидит то, что мы можем сделать с его женой, он снова станет сговорчивым.

Аббуд ибн Азиз многозначительно взглянул на часы.

– Последний самолет поднялся в воздух уже несколько часов назад. Ближайший следующий рейс вылетает только вечером.

Фади сидел неподвижно, устремив взгляд в пустоту. Аббуд ибн Азиз понял, что мысли предводителя снова неудержимо вернулись в прошлое, в тот день, когда был ранен его отец. Вина Фади в случившемся была огромной. Много раз Аббуд ибн Азиз тщетно пытался утешить своего командира и друга, помочь ему сосредоточиться на настоящем. Однако трагедия усугублялась глубокой болью предательства и смерти. Родная мать так и не простила Фади гибель единственной дочери. Мать Аббуда ибн Азиза ни за что бы не возложила на него столь тяжкое бремя. Но ведь она мусульманка, а мать Фади христианка, и в этом вся разница. Сам Аббуд ибн Азиз несчетное число раз встречался с Сарой ибн Ашеф, но никогда даже не задумывался о ней до той ночи в Одессе. Фади, напротив, наполовину англичанин; кто может проникнуть в его мысли и чувства к сестре?

Аббуд ибн Азиз поймал себя на том, что у него напряглись мышцы живота. Облизнув губы, он начал давно заготовленную речь:

– Фади, этот план Карима аль-Джамиля внушает мне все большее беспокойство. – Фади продолжал молчать, даже не поведя взглядом. Услышал ли он слова своего ближайшего сподвижника? Аббуду ибн Азизу оставалось надеяться на это. Он продолжал: – Во-первых, обстановка секретности. Я задаю тебе вопросы, ты упорно не желаешь отвечать. Я пытаюсь проверить меры безопасности, но вы с братом мне всячески мешаете. Во-вторых, все это чрезвычайно опасно. Если мы потерпим неудачу, под угрозой окажется вся сеть «Дуджи», всплывет наш главный источник финансирования.

– Зачем ворошить все это именно сейчас? – Фади не шелохнулся, не оторвал мысленный взор от прошлого. Его голос прозвучал как голос призрака, и Аббуд ибн Азиз поежился.

– Это не выходит у меня из головы с самого начала. Но теперь мне удалось установить личность той женщины, с которой встречается Карим аль-Джамиль.

– Его любовницы, – сказал Фади. – И что с того?

– Фади, твой отец взял неверную в любовницы. Потом она стала его женой.

Фади резко обернулся. Его глаза вспыхнули, словно у мангусты, увидевшей кобру.

– Ты заходишь слишком далеко, Аббуд ибн Азиз. Сейчас ты говоришь о моей матери.

Аббуду ибн Азизу не оставалось ничего другого, кроме как снова поежиться.

– Я говорю об исламе и христианстве. Фади, друг мой, христиане оккупировали нашу родину, угрожают нашему образу жизни. Мы дали клятву вести эту войну и победить. На чашу весов положена наша древняя культура, все самое дорогое, что есть у нас. И вот Карим аль-Джамиль спит с неверной, извергает в ее чрево свое семя, как знать, может быть, даже откровенничает с ней. Если это станет известно нашим людям, они как один поднимутся в гневе и потребуют смерти неверной.

Лицо Фади потемнело.

– Я слышу из твоих уст угрозу?

– Как ты мог такое подумать? Я не скажу никому ни слова.

Встав, Фади широко расставил ноги, чтобы удержаться на качающейся палубе, и посмотрел на своего помощника.

– Однако ты рыщешь вокруг, шпионишь за моим братом. И вот сейчас ты вываливаешь все это мне на голову.

– Друг мой, я стремлюсь лишь защитить тебя от влияния неверных. В отличие от других, я знаю, что этот план замыслил Карим аль-Джамиль. Твой брат сожительствует с неверной. Я знаю, о чем говорю, потому что в свое время ты сам отправил меня в логово врага. Я знаю, сколько соблазнов предлагает развращенный Запад. От их зловония у меня в груди до сих пор все переворачивается. Но есть и другие, для которых, вполне вероятно, все выглядит иначе.

– Ты имеешь в виду моего брата?

– Возможно, Фади. Я ничего не могу сказать, поскольку между мной и ним непроницаемая стена.

Фади потряс кулаком:

– Ага, наконец-то правда всплывает! Тебе не нравится то, что тебя держат в потемках, даже несмотря на то, что такова воля моего брата. – Наклонившись, он с силой ударил Аббуда ибн Азиза в лицо. – Теперь я понимаю, в чем дело. Ты хочешь подняться над остальными. Ты жаждешь знаний, Аббуд ибн Азиз, потому что знания означают власть, а именно власти ты и добиваешься!

Аббуд ибн Азиз, внутренне бушуя, не шевельнулся, даже не посмел поднести руку к пылающей щеке. Он прекрасно сознавал, что Фади может ударом ноги столкнуть его за борт и без капли сожаления позволит ему утонуть. И все же он ступил на этот путь. Если сейчас он не дойдет до конца, то никогда не простит себе этого.

– Фади, если я покажу тебе горсть песка, что ты увидишь?

– Теперь ты будешь задавать мне загадки?

– Я увижу мир. Увижу руку Аллаха, – торопливо заговорил Аббуд ибн Азиз. – Это во мне говорит араб-кочевник. Я родился и вырос в пустыне. В голой, прекрасной пустыне. А вы с Каримом аль-Джамилем родились и выросли в западном мегаполисе. Да, для того, чтобы победить врага, его нужно знать, как ты совершенно верно говоришь. Но, Фади, ответь мне вот на какой вопрос: а что происходит, когда ты начинаешь отождествлять себя с врагом? Возможно ли, что при этом ты, незаметно для самого себя, превращаешься во врага?

Фади стоял, покачиваясь на каблуках. Он был близок к настоящему взрыву.

– Ты смеешь намекать на то…

– Я ни на что не намекаю, Фади. Поверь мне. Это вопрос доверия – веры. Если ты мне не доверяешь, если у тебя нет веры в меня, отвернись от меня прямо сейчас. Я уйду, не сказав больше ни слова. Но мы знаем друг друга всю свою жизнь. Я обязан тебе всем, что у меня есть. Точно так же, как ты стремишься защитить Карима аль-Джамиля, я думаю только о том, чтобы уберечь тебя от всех опасностей, как в «Дудже», так и за ее пределами.

– Твоя одержимость перерастает в безумие.

– Несомненно, возможно и такое. – Аббуд ибн Азиз сидел совершенно неподвижно, не ежась от страха, не сжимаясь в комок, чем, определенно, он бы побудил Фади столкнуть его в воду. – Я говорю только, что вследствие своей самоизоляции Карим аль-Джамиль превратился в вещь в себе. И ты не можешь с этим поспорить. Возможно, это и к лучшему, как полагаете вы оба. Но лично я считаю, что в подобных отношениях есть серьезный недостаток. Вы завязаны друг на друга. Между вами нет посредника, третьей стороны, которая обеспечила бы равновесие.

Аббуд ибн Азиз рискнул подняться на ноги, медленно и осторожно.

– И вот сейчас я прошу тебя задуматься. Умоляю, задай самому себе вопрос: чисты ли ваши с Каримом аль-Джамилем помыслы? Ты знаешь ответ: нет. Они затуманены, подточены вашей одержимостью местью. И я говорю: вы с Каримом аль-Джамилем должны забыть Джейсона Борна, забыть, во что превратился ваш отец. Он был великим человеком, тут не может быть никаких вопросов. Но его день уже закончился; твой же еще только нарождается. Такова жизнь. И стоять у нее на пути – высокомерное безумство; она безжалостно сметет и раздавит тебя. Ты должен сосредоточиться на будущем, а не на прошлом. Сейчас тебе нужно думать о своем народе. Ты наш отец, наш заступник, наш спаситель. Без тебя мы – пыль на ветру, мы – ничто. Ты наша путеводная звезда. Но только в том случае, если твои побуждения снова станут чисты.

После этого оба долго не издавали ни звука. Аббуду ибн Азизу казалось, будто у него с плеч свалилась тяжкая ноша. Он верил в свои доводы, в каждое слово. Если сейчас его ждет гибель, что ж, пусть будет так. Он умрет с сознанием того, что выполнил свой долг перед своим вождем, своим другом.

Фади, однако, больше не сверлил его прожигающим взглядом, не замечал раскинувшееся вокруг море и мерцающие в темноте огоньки Одессы. Он снова устремил взор внутрь себя, погружаясь в самые потаенные глубины, куда, подозревал Аббуд ибн Азиз – нет, надеялся всем своим естеством, – доступ был закрыт даже для Карима аль-Джамиля.

Как только все компьютеры зависли, в здании штаб-квартиры ЦРУ наступил сущий ад. Всему персоналу отдела сигналов и кодов было поручено немедленно разобраться с вирусом. Треть сотрудников ОСК запустила «Часового», непреодолимый барьер ЦРУ, в фоновом режиме, осуществляя диагностику на низшем уровне. Остальные, с помощью программ выявления и уничтожения вирусов, прошлись по всем венам и артериям внутренней компьютерной сети управления. Эти программы, разработанные ДАРПА специально для ЦРУ, использовали усовершенствованный эвристический алгоритм, который менялся, непрерывно подстраиваясь под ту форму вируса, с которой сталкивался.

Все управление перешло в режим полной изоляции: никого не впускать и никого не выпускать. В звуконепроницаемом овальном зале совещаний, расположенном напротив кабинета Старика, за столом из полированного дуба собрались девять человек. Перед каждым стоял компьютерный монитор, утопленный в крышку стола, и бутылка с охлажденной водой. Сидящий слева от директора начальник отдела сигналов и кодов постоянно получал сообщения о том, как идет работа у его трудящейся без устали команды. Эти сообщения появлялись у него на терминале, подчищались – приводились в вид, понятный для непосвященных, – и выводились на полдюжины плоских экранов, развешенных на обтянутых матово-черным бархатом стенах.

– За пределы этих стен ничего не вытекает, – заявил директор ЦРУ. Сегодня он чувствовал себя на все свои шестьдесят восемь лет. – То, что произошло здесь сегодня, здесь и останется. – События давили на него тяжестью ноши, взваленной на плечи Атланта. Директор сознавал, что рано или поздно у него сломается спина. Но не сегодня. Только не сегодня, черт побери!

– Никакой утечки компрометирующей информации не произошло, – заговорил начальник ОСК, изучая бегущие по экрану строчки данных. – Судя по всему, вирус пришел не снаружи. «Часовой» завершил диагностику. Защитный барьер ни на секунду не прекращал выполнять свою задачу, на что он и запрограммирован. Нарушений в работе системы не было. Повторяю, не было.

– В таком случае, черт побери, что же произошло?! – рявкнул директор. Он уже мысленно благодарил свою счастливую звезду за то, что министр обороны никогда ничего не узнает про эту унизительную катастрофу.

Начальник ОСК поднял свою сверкающую лысую голову.

– Насколько нам удалось установить на настоящий момент, мы подверглись атаке изнутри.

– Изнутри? – недоверчиво повторил Карим аль-Джамиль. Он сидел справа от Старика. – Вы хотите сказать, что в штаб-квартире ЦРУ действует предатель?

– Все говорит об этом, – заметил Роб Батт, начальник оперативного отдела, наиболее влиятельный из «большой семерки», как называли в управлении начальников отделов.

– Роб, я хочу, чтобы ты немедленно разобрался в этом вопросе, – сказал Старик. – Или получи подтверждение, или успокой нас, что все чисто.

– Этим могу заняться я, – вставил Карим и тотчас же пожалел о своих словах.

Роб Батт устремил на него свой немигающий, словно у змеи, взгляд.

– Мартин, а разве у тебя своих забот не хватает? – тихо спросил он.

Директор ЦРУ кашлянул.

– Мартин, я хочу, чтобы ты сосредоточил все свои силы на «Дудже». – «Меньше всего мне сейчас нужны внутренние междоусобицы», – мрачно подумал он. Старик повернулся к начальнику ОСК: – Когда будет восстановлен главный компьютер?

– На это уйдут сутки, а то и больше.

– Об этом не может быть и речи, – отрезал Старик. – Найдите другое решение. Мне нужно, чтобы через два часа все системы работали в полном объеме.

Начальник ОСК почесал лысину.

– Ну, конечно, можно переключиться на резервную сеть. Но для этого придется раздать новые коды доступа всем сотрудникам…

– Так займись же этим! – резко промолвил директор. Он хлопнул ладонью по столу. – Итак, джентльмены, все знают свою задачу. Так давайте же смоем это дерьмо со своих ботинок, пока оно не начало вонять!

Борн, приходя в сознание и снова проваливаясь в беспамятство, переживал заново события прошлого, терзавшие его с самого момента смерти Мари.

…Он в Одессе. Бежит. Вокруг ночь. Промозглый соленый ветер, дующий со стороны Черного моря, гонит по брусчатой мостовой пыль. У него в руках она – молодая женщина, истекающая кровью. Он видит пулевое ранение, понимает, что она умирает. В это самое мгновение женщина открывает глаза. Они бледные, зрачки расширены от боли. В темноте, на пороге смерти, она пытается разглядеть того, кто ее несет.

А ему не остается ничего другого, кроме как нести ее, нести прочь от той площади, где ее подстрелили. У нее шевелятся губы. Она никак не может обрести голос. Он прижимает ухо к ее открытому рту, и оно тотчас же покрывается кровью.

Голос молодой женщины, хрупкий, словно стекло, отражается от его барабанной перепонки, однако он слышит шелест волн, набегающих на берег и откатывающихся назад. Дыхание женщины становится прерывистым, затихает. Остается только неровный топот его ног по булыжной мостовой…

Он спотыкается, падает. Отползает к грязной кирпичной стене и усаживается к ней спиной. Но женщину он из рук не выпускает. Кто она? Он всматривается в ее лицо, стараясь сосредоточиться. Если вернуть ее к жизни, можно будет спросить у нее, кто она такая. «Я мог бы ее спасти», – в отчаянии думает он.

И вдруг вспышка – и он уже держит в руках Мари. Крови нет, но жизнь не вернулась. Мари мертва. «Я мог бы ее спасти», – в отчаянии думает он…

Он просыпается, весь в слезах по своей потерянной любви, по своей загубленной жизни.

– Я должен был тебя спасти!

И тут же он понимает, почему этот осколок прошлого всплыл в памяти после смерти Мари.

Его охватывает сокрушительное чувство вины. Он виноват в том, что его не оказалось рядом с Мари и он не смог ее спасти. Из этого неумолимо следует, что у него была возможность спасти окровавленную женщину, но он ее не спас.

– Мартин, можно тебя на пару слов?

Обернувшись, Карим аль-Джамиль поймал на себе пристальный взгляд Роба Батта. В отличие от остальных присутствовавших на совещании, начальник оперативного отдела продолжал сидеть за столом. Теперь в полутемном зале оставались только они с Каримом.

Карим аль-Джамиль посмотрел на Батта подчеркнуто нейтрально.

– Как ты верно заметил, Роб, у меня своих забот хватает.

Лапищи Батта напоминали здоровенные тесаки для рубки мяса. Ладони у него были неестественно темные, словно постоянно перепачканные кровью. Батт развел их – обычно это считается жестом примирения, однако сейчас в демонстрации неприкрытой звериной силы было что-то угрожающее. Начальник оперативного отдела напомнил Кариму аль-Джамилю гориллу, приготовившуюся к прыжку.

– Уважь меня. Я отниму у тебя не больше минуты.

Вернувшись, Карим сел за стол напротив Батта. Начальник оперативного отдела относился к тем людям, для которых кабинетная обстановка является буквально невыносимой. Костюмы он носил так, словно изнутри они были утыканы иголками. Его огрубевшее, обветренное, сморщенное на солнце лицо говорило или о горных лыжах в долине Аспен, или о кровопролитных боях в горах Афганистана. Карим находил все это любопытным, поскольку сам он провел столько времени в дорогих ателье, шьющих замечательную западную одежду, что костюм от Армани сидел на нем так же естественно, как бурнус.

Сплетя пальцы, он натянул на лицо тень улыбки.

– Чем могу тебе помочь, Роб?

– Честно говоря, я немного озабочен. – Судя по всему, Батт не любил ходить вокруг да около, но, вероятно, ведение разговоров не было его сильной стороной.

Карим, не обращая внимания на бешено колотящееся сердце, сохранил свой голос учтивым:

– И чем же?

– Ну, тебе пришлось жуть что перенести. Сказать по правде, я был уверен, что ты отдохнешь несколько недель – расслабишься, покажешься другим врачам.

– Ты имел в виду мозговедов.

Батт продолжал так, словно ничего не расслышал:

– Но Старик отмел напрочь все мои возражения. Он сказал, что твоя работа имеет слишком большое значение – особенно сейчас, когда мы столкнулись с этим кризисом. – Он растянул губы, что на другом лице могло бы сойти за улыбку. – Но вот ты только что захотел забрать у меня поиски того, кто натравил на нас этот долбаный вирус. – Змеиные глаза, черные, словно вулканическое стекло, пробежали по Кариму, как будто начальник оперативного отдела мысленно обыскивал его. – Раньше ты никогда не лез в мои владения. Больше того, мы с тобой заключили соглашение не вмешиваться в дела друг друга.

Карим молчал. А что, если это заявление – ловушка? Что, если Линдрос и Батт никогда не заключали ничего подобного?

– Мне бы хотелось узнать, почему ты пошел на попятную, – продолжал Батт. – Мне хотелось бы знать, почему ты, в своем теперешнем состоянии, захотел взвалить на себя дополнительную работу. – Его речь стала тише и в то же время замедлилась, подобно застывающему меду. Начальник оперативного отдела уподобился хищнику, который кружит вокруг добычи, выбирая удобный момент для броска.

– Приношу свои извинения, Роб. Я просто хотел помочь, только и всего. У меня и в мыслях не было…

Батт так резко дернул головой вперед, что Кариму пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отпрянуть назад.

– Понимаешь, Мартин, я очень беспокоюсь по поводу тебя. Враг пытался вывернуть тебя наизнанку. Мне это известно, и тебе это тоже известно. И знаешь, откуда мне это известно? Знаешь?

– Не сомневаюсь, ты ознакомился с результатами моего обследования…

– В задницу результаты обследования, – остановил его Батт. – Это все для ученых мужей, каковыми мы с тобой определенно не являемся. Эти ребята до сих пор спорят по поводу результатов; в этой дыре они останутся до тех пор, пока преисподняя не покроется льдом. В качестве отправной точки нам пришлось положиться на мнение Джейсона Борна, человека, которого в лучшем случае можно считать просто неуравновешенным, а в худшем – прямой угрозой порядкам и дисциплине ЦРУ. Но именно он знает тебя лучше всего. Странно, не правда ли? – Он склонил голову набок. – Какого черта ты поддерживаешь с ним отношения?

– Загляни в его досье, – сказал Карим. – Один Борн ценнее для меня – для нас, чем целая пригоршня твоих рядовых агентов.

«С ума сойти, я пою хвалу Джейсону Борну!» – подумал он.

Но остановить Батта было не так-то просто.

– Понимаешь, Мартин, меня беспокоит твое поведение. В чем-то ты в полном порядке, такой же, каким был всегда. Но есть кое-какие мелочи, едва уловимые… – Он покачал головой. – В общем, скажем, тут что-то не вписывается. Видит бог, ты всегда был человеком замкнутым. «Он считает себя выше нас», – говорили остальные начальники отделов. Но только не я. Я тебя раскусил. Ты – генератор идей, тебе не нужен весь этот пустой треп, который в наших коридорах считается дружбой.

У Карима мелькнула мысль, не наступил ли тот самый момент – разумеется, эту возможность он тоже учитывал, разрабатывая план, – когда у одного из коллег Линдроса возникли подозрения. Однако, по его расчетам, вероятность этого была мала – его пребывание в ЦРУ измерялось днями, не больше. И, как сказал сам Батт, Линдрос всегда был одиночкой. Но, несмотря ни на что, сейчас Карим оказался на краю пропасти: еще немного, и ему придется решать, как нейтрализовать начальника отдела.

– Если ты заметил в моем поведении что-то странное, уверен, это является следствием стресса нынешней ситуации. Но если я в чем-то и преуспел, так это в умении разделять свою жизнь на несообщающиеся отсеки. Уверяю тебя, прошлое тут ни при чем.

Наступило молчание. Карима не покидало ощущение, что вокруг него бродит очень опасный хищник – так близко, что он чувствует исходящий от него резкий запах.

Наконец Батт кивнул:

– В таком случае, Мартин, на том и остановимся. – Встав, он протянул руку: – Я рад, что мы с тобой поговорили по душам.

Выходя из зала, Карим радовался, что подбросил убедительные улики относительно личности «предателя». В противном случае Батт в самом ближайшем времени вонзил бы зубы ему в загривок.

– Привет, Александр. Соскучился, мой хороший мальчик!

Сорайя, с тяжелой холщовой сумкой через плечо, возвратилась в тайник, в котором оставила Борна. В свете керосиновой лампы, которую она принесла, молодая женщина увидела Борна не мертвым, но потерявшим сознание от потери крови. Бульдог неподвижно сидел рядом с топчаном. Его влажные черные глаза искали лицо хозяйки, словно моля о помощи.

– Все хорошо, – сказала Сорайя, обращаясь к Борну и собаке. – Я уже вернулась.

Она достала из сумки всякую всячину, полученную от доктора Павлиной: пластиковые мешочки, заполненные разными жидкостями. Пощупав Борну лоб, Сорайя убедилась в том, что у него не началась лихорадка, после чего мысленно повторила порядок действий, который врач заставила ее заучить наизусть.

Вскрыв упаковку, молодая женщина достала иглу и воткнула ее в вену на тыльной стороне левой руки Борна. Подсоединив капельницу, она вставила первый пакетик с жидкостью, содержащей два сильных антибиотика. Затем она сняла импровизированную повязку, насквозь пропитавшуюся кровью, и промыла рану обильным количеством стерильного физиологического раствора. Как сказала ей доктор Павлина, антисептик в данном случае лишь замедлит процесс заживления раны.

Подставив лампу ближе, Сорайя обследовала рану на предмет наличия посторонних тел – нитей, кусочков ткани и тому подобного. К счастью, ничего такого не оказалось. Однако на краях раны была омертвелая ткань, которую молодой женщине пришлось срезать хирургическими ножницами.

Затем, взяв крохотную изогнутую иглу за кончик, Сорайя проткнула кожу, протягивая нейлоновую нить. Очень осторожно она соединила края раны прямым стежком, как ей показала доктор Павлина. Нежно, очень нежно, следя за тем, чтобы не стягивать кожу слишком туго, что увеличило бы риск инфекции. Покончив с этим, Сорайя завязала последний стежок и отрезала лишнюю нить. И наконец наложила на свое рукоделие стерильную марлевую повязку, затем перебинтовала рану, закрепляя повязку.

К этому времени мешочек с антибиотиками уже почти опустел. Отсоединив его, Сорайя закрепила на его место мешочек с питательным раствором.

Через час Борн заснул спокойным сном. Еще через час он начал приходить в себя.

У него открылись глаза.

Склонившись над ним, Сорайя улыбнулась.

– Ты знаешь, где находишься?

– Ты вернулась, – прошептал он.

– Я же сказала, что вернусь, разве не так?

– А Фади?

– Не знаю. Я застрелила одного милиционера, но больше никого не видела. Полагаю, поиски прекращены.

Борн на мгновение закрыл глаза.

– Я помню, Сорайя, я все помню.

Она покачала головой.

– Сейчас тебе нужно отдохнуть. Поговорим потом.

– Нет. – У него на лице появилась мрачная сосредоточенность. – Нам нужно поговорить. Прямо сейчас.

Что с ним произошло? Очнувшись, он сразу же почувствовал себя другим человеком, как будто его рассудок освободился из тисков. Казалось, он вырвался из узкой теснины, заполненной дымкой голосов, принуждающих его к чему-то, из ловушки, в которой существовал все это время. Тупая головная боль прошла. Борн отчетливо вспомнил слова доктора Сандерленда о том, как образуются воспоминания, как аномальная мозговая активность, вызванная травмой или чрезвычайными условиями, может повлиять на их создание и воспроизведение.

– Впервые я понял, насколько глупой была сама мысль освободить Севика из застенков «Тифона», – начал он. – Имелись и другие странности. Например, в момент побега Фади меня буквально ослепила и парализовала нестерпимая головная боль.

– Тогда был убит Тим.

– Да. – Борн попытался было сесть, но поморщился от боли.

Сорайя подсела к нему.

– Не надо, лежи.

Он был неумолим.

– Помоги мне сесть.

– Джейсон…

– Помоги, кому говорю! – резко произнес Борн.

Она подхватила его под мышки, помогла усесться на настиле спиной к стене.

– И все эти голоса, нашептывавшие принуждения, заводили меня в крайне опасные ситуации, – продолжал Борн. – Причем во всех случаях мое странное поведение шло на пользу Фади.

– Несомненно, речь идет о случайных совпадениях, – уверенно заявила Сорайя.

Его усмешка была пронизана болью.

– Сорайя, уж если жизнь и научила меня чему-то, то это тому, что случайные совпадения, скорее всего, свидетельствуют о четко продуманном плане.

Сорайя негромко рассмеялась:

– В тебе начинает говорить мания преследования.

– Можно со всей определенностью считать, что именно моя мания преследования помогла мне остаться в живых. – Борн повернулся, устраиваясь поудобнее. – А что, если в моих предположениях что-то есть?

Сорайя скрестила руки на груди:

– Что, например?

– Ну хорошо, давай начнем с предположения, что все эти случайные совпадения, как ты их называешь, на самом деле являются частью плана. Как я уже говорил, все они определенно сыграли Фади на руку.

– Продолжай.

– Головные боли начались после того, как я побывал у доктора Сандерленда, специалиста по проблемам памяти, которого посоветовал мне Мартин.

Сорайя нахмурилась. Внезапно слова Борна перестали казаться ей забавными.

– Когда ты к нему обращался?

– Меня сводили с ума обрывки воспоминаний о моем предыдущем пребывании здесь, в Одессе. Но тогда я не знал даже, что это была Одесса, не говоря уж о том, что я понятия не имел, чем здесь занимался.

– Но как твои воспоминания могут быть частью плана, составленного Фади?

– Не знаю, – согласился Борн.

– Этого не может быть. – Сорайя поймала себя на том, что выступает против Борна.

Он махнул рукой.

– Давай пока оставим это. Когда я спас Мартина, он мне сказал, что я должен приехать сюда – во что бы то ни стало – и разыскать человека по фамилии Лермонтов, который, по его словам, являлся казначеем «Дуджи». Мартин рассуждал, что, если я ликвидирую Лермонтова, финансовая река, питающая «Дуджу», иссякнет.

Сорайя кивнула:

– Тонкий ход.

– Был бы таким, если бы Лермонтов существовал на самом деле. Однако такого человека нет. – Лицо Борна оставалось совершенно непроницаемым. – Но это еще не все. Фади было известно о Лермонтове. Он знал, что Лермонтов – вымысел!

– И что?

Оттолкнувшись от стены, Борн посмотрел молодой женщине прямо в лицо.

– Каким мыслимым путем Фади мог узнать про Лермонтова?

– Ты забываешь о том, что Линдроса подвергали допросам. Быть может, «Дуджа» подкинула ему дезинформацию.

– Это предполагает, что террористы наперед знали о том, что Мартина освободят.

Сорайя задумалась.

– Этот вопрос с Лермонтовым меня заинтересовал. Линдрос тоже говорил мне о нем. Именно поэтому я здесь. Но зачем? Зачем он отправил нас с тобой в Одессу?

– Для того, чтобы мы гонялись за призраком, – сказал Борн. – Лермонтов был только предлогом. Фади нас ждал. Он знал, что мы прибудем в Одессу. Он приготовился меня убить – больше того, если я хоть в чем-нибудь смыслю, это было ему необходимо. Я видел это у него в глазах, слышал в его голосе. Он долго ждал возможности расквитаться со мной.

Сорайя была потрясена.

– И еще одно, – неумолимо продолжал Борн, – в самолете по пути домой Мартин сказал, что у него постоянно допытывались об обстоятельствах операции по устранению Хамида ибн Ашефа, которая была поручена мне. Мартин спрашивал, помню ли я о ней.

– Джейсон, зачем Линдросу знать об операции, разработанной Алексом Конклином?

– Ответ очевиден, – сказал Борн. – Между Фади и Мартином есть какая-то связь.

– Что?

– Как и между ними и доктором Сандерлендом. – В его теории была безжалостная логика. – Лечение доктора Сандерленда что-то сделало с моим рассудком, заставив меня в решающие моменты совершать ошибки.

– Но разве такое возможно?

– Техника «промывания мозгов» заключается в том, чтобы посредством цвета, звука, ключевого слова или фразы в нужный момент добиваться от объекта определенного отклика.

«Поджигать в этой дыре все равно нечего». Эти слова метались у Борна в голове до тех пор, пока ему не показалось, что он сходит с ума.

Он повторил эту фразу Сорайе.

– Ее произнес Фади. Именно она стала толчком к возникновению головной боли. Фади использовал ключевую фразу, которую заложил мне в сознание Сандерленд.

– Я помню, как исказилось у тебя лицо, когда Севик произнес эти слова, – подтвердила Сорайя. – Но ты помнишь, что он также говорил про то, как некоторое время жил в Одессе?

– Сорайя, ключом является одесская операция по устранению Хамида ибн Ашефа. Все указывает на это. – Его лицо посерело; внезапно он показался Сорайе очень уставшим. – Налицо заговор. Но какова его конечная цель?

– Невозможно представить, как террористам удалось заставить Линдроса помогать им.

– Ничего такого не было. Я знаю Мартина лучше, чем кто бы то ни было. Его невозможно толкнуть на путь предательства.

Сорайя развела руками.

– Тогда как же это можно объяснить?

– А что, если человек, которого я вырвал из рук «Дуджи», которого я ввел в штаб-квартиру ЦРУ, за которого поручился, на самом деле не Мартин Линдрос?

– Так, пора остановиться. – Она подняла руки. – Ты только что пересек черту, отделяющую манию преследования от полномасштабного психического расстройства.

Борн пропустил ее вспышку мимо ушей.

– Что, если человек, которого я вернул назад, который в настоящий момент возглавляет «Тифон», является двойником?

– Джейсон, это невозможно. Он внешне похож на Линдроса, говорит, как Линдрос. Во имя всего святого, он прошел тестирование сетчатки глаза!

– Сканер сетчатки глаза можно обмануть, – заметил Борн. – Такое бывает крайне редко, сделать это очень трудно – требуется пересадка сетчатки или всего глаза. Но если двойник не поленился полностью изменить свое лицо, пересадить сетчатку для него – что раз плюнуть.

Сорайя покачала головой:

– Ты хоть представляешь себе возможные последствия того, что говоришь? Преступник в самом сердце ЦРУ, контролирует больше чем тысячу агентов по всему миру. Повторяю, это невозможно, это просто безумие.

– Именно поэтому все и сработало. Ты, я, все в «Тифоне», во всем ЦРУ – нас обвели вокруг пальца, направили по ложному следу. В этом и заключается план террористов. Пока мы гоняемся по всему земному шару за призраками, Фади волен беспрепятственно переправлять своих людей в Соединенные Штаты, доставлять туда ядерное устройство – несомненно, по частям – и собирать его там, где намечено произвести взрыв.

– Твои предположения просто чудовищны. – Сорайя была на грани шока. – Тебе никто не поверит. Лично я не могу даже настроиться на такие мысли. – Она бессильно опустилась на край топчана. – Слушай, ты потерял много крови. Ты на пределе физических сил. Тебе нужно выспаться, и тогда…

– Есть один верный способ проверить, настоящий ли тот Мартин Линдрос, которого я спас, или же это двойник, – продолжал Борн, не обращая на нее внимания. – Я должен разыскать настоящего Мартина Линдроса. Если я прав, это означает, что он до сих пор жив. Он нужен двойнику живым. – Он начал сползать на доски. – Нам нужно…

Мощная волна головокружения вынудила его умолкнуть и привалиться к стене. Сорайя помогла ему улечься. Его веки налились свинцом усталости.

– Какими бы ни были наши действия в дальнейшем, сейчас тебе в первую очередь требуется отдохнуть, – с новообретенной твердостью произнесла Сорайя. – Мы оба очень устали, и твоя рана должна зажить.

Через мгновение Борна одолел сон. Встав, Сорайя устроилась на полу рядом с топчаном. Она раскрыла объятия: Александр свернулся клубком, прижимаясь к ее груди. Однако ее продолжали мучить страшные мысли. А что, если Борн прав? Последствия этого не поддавались осмыслению. Однако ни о чем другом Сорайя думать не могла.

– Ох, Александр, – прошептала она, – что нам делать?

Повернув морду, бульдог лизнул ее в лицо.

Сорайя закрыла глаза, стараясь дышать глубоко. И вскоре, убаюканная ровным стуком сердца Александра, она уступила бесшумно подкравшемуся сну.

Глава 20

Мэттью Лернер и Джон Мюэллер впервые встретились десять лет назад в публичном доме в Бангкоке благодаря судьбоносному случаю. Помимо страсти к девочкам легкого поведения, выпивке и убийству, у них было еще много общего. Подобно Лернеру, Мюэллер был одиночкой, самородком, самостоятельно постигшим все тонкости тактического планирования и стратегического анализа. Встретившись, они сразу же признали друг в друге нечто такое, что их сблизило, хотя в то время Лернер работал в ЦРУ, а Мюэллер – в АНБ.

Лернер шел по одесскому аэропорту, приближаясь к цели, и неспроста размышлял о Джоне Мюэллере, обо всем том, чему тот его научил. Вдруг у него зазвонил сотовый телефон. Это был Уэллер из вашингтонской полиции, где на Лернера работало несколько человек.

– В чем дело? – спросил Лернер, как только узнал голос дежурного сержанта.

– Я подумал, вы должны это знать. Овертон пропал.

Лернер застыл как вкопанный, мешая потоку пассажиров.

– Что?

– Не явился на дежурство. Не отвечает на звонки на сотовый. Не появлялся дома. Он исчез, мистер Лернер.

В голове у Лернера все смешалось. Он рассеянно проследил взглядом, как двое милиционеров прошли мимо и остановились, чтобы обменяться парой фраз со своим коллегой, шедшим навстречу. Затем они двинулись дальше, внимательно осматриваясь по сторонам.

Воспользовавшись затянувшейся паузой, Уэллер рискнул добавить постскриптум:

– Овертон занимался по вашему поручению одним делом, да?

– Это было давно, – солгал Лернер. Уэллеру не должно быть никакого дела до того, чем занимался Овертон. – Ладно, спасибо за звонок.

– Именно за это вы мне и платите, – сказал Уэллер перед тем, как завершить разговор.

Схватив свой чемоданчик, Лернер направился к выходу. Чутье подсказывало ему, что Овертон не просто пропал – его больше нет в живых. И теперь он задавался вопросом: как Хельд удалось убить полицейского следователя? Потому что Лернер знал – так же точно, как то, что сейчас он находится в одесском аэропорту, – что за смертью Овертона стоит Анна Хельд.

Возможно, он сильно недооценил сучку. Несомненно, своим проникновением к ней в дом Овертон ее нисколько не напугал. И так же несомненно, она решила нанести ответный удар. Жаль, что он сейчас так далеко. Ему бы доставило огромное наслаждение схлестнуться с ней. Однако в настоящий момент его ждала более крупная рыба.

Раскрыв сотовый телефон, Лернер набрал номер в Вашингтоне, не значащийся в телефонных справочниках. Он подождал, пока вызов пройдет через обычные коммутаторы, обеспечивающие безопасность. Наконец ему ответил знакомый голос:

– Привет, Мэтт.

– Привет, Джон. У меня есть для тебя кое-что интересное.

Джон Мюэллер рассмеялся:

– Все твои задания интересны, Мэтт.

И это было правдой. Лернер вкратце описал Анну Хельд, ввел Мюэллера в курс последних событий.

– Такое крутое развитие ситуации застало тебя врасплох, не так ли?

– Я ее недооценил, – признался Лернер. У них с Джоном не было секретов друг от друга. – Не повторяй мою ошибку.

– Понял. Я ею займусь.

– Джон, я не преувеличиваю. Эта сучка – серьезный противник. У нее есть ресурсы, о которых я даже не догадывался. Я никак не мог подумать, что она завалит Овертона. Но не предпринимай никаких шагов до тех пор, пока не переговоришь с министром. Это его игра, и ему решать, стоит ли бросать кости.

Доктор Павлина ждала его за цепочкой пунктов пограничного и таможенного контроля. Лернер об этом не задумывался, однако сейчас он поймал себя на том, что должен был догадаться сразу: такая фамилия может быть только у женщины. Сейчас она возглавляла одесское отделение ЦРУ. Женщина. Лернер мысленно взял на заметку – по возвращении в Вашингтон исправить это недоразумение.

Доктор Павлина оказалась довольно привлекательной особой, высокой, полногрудой, импозантной. Ее темные волосы уже были кое-где тронуты сединой, однако по лицу ей нельзя было дать больше сорока.

Они вышли из здания вокзала. На улице оказалось гораздо теплее, чем предполагал Лернер. Ему еще ни разу не приходилось бывать в Одессе. Он ожидал встретить здесь московскую погоду, с которой у него уже было несколько неприятных знакомств.

– Вам повезло, мистер Лернер, – сказала доктор Павлина, пока они пересекали улицу, направляясь к стоянке машин. – У меня только что был контакт с этим самым Борном, которого вам нужно разыскать. Предупреждаю сразу, контакт не прямой. Похоже, Борн ранен. Ножевое ранение в бок. Жизненно важные органы не задеты, но рана глубокая. Он потерял много крови.

– Откуда вам это известно, если вы с ним не встречались?

– К счастью, он здесь не один. С ним одна из наших. Сорайя Мор. Вчера ночью она пришла ко мне домой. По ее словам, Борн слишком серьезно ранен, чтобы сопровождать ее. Я дала ей антибиотики, швы и все такое.

– Где они?

– Сорайя не сказала, а я не стала спрашивать. Стандартная процедура.

– Жаль, – искренне произнес Лернер.

Ему захотелось узнать, какого черта здесь делает Сорайя Мор. Каким образом она проведала, что Борн в Одессе, если только ее не направил сюда Мартин Линдрос? Но зачем – Борн работает исключительно в одиночку… Это поручение не имеет смысла. Лернер многое дал бы, чтобы позвонить Линдросу и напрямую спросить его, но, разумеется, об этом не могло быть и речи. Присутствие его самого в Одессе являлось строжайшей тайной, о чем Старик дал ясно понять доктору Павлиной, когда предупреждал ее о прилете Лернера.

Они остановились перед новенькой серебристой «Шкодой Октавия», небольшим, но изящным универсалом. Доктор Павлина открыла двери, и они сели в машину.

– Директор ЦРУ лично распорядился оказывать вам всестороннее содействие. – Доктор Павлина выехала со стоянки, расплатилась на контроле. – Однако возникли новые обстоятельства. Похоже, Борна разыскивает украинская милиция по обвинению в убийстве четырех человек.

– Это означает, что ему необходимо как можно скорее и как можно более скрытно покинуть Одессу.

– Определенно, на его месте я бы поступила именно так. – Дождавшись удобного момента, она влилась в поток машин.

Лернер опытным взглядом осмотрелся вокруг.

– Одесса – город довольно большой. Не сомневаюсь, покинуть его можно разными путями.

– Естественно, – кивнула доктор Павлина. – Но для вашего человека открытыми остаются немногие. Например, в аэропорту дежурит милиция. Так что самолетом он воспользоваться не сможет.

– Не спешите с выводами. Этот тип – самый настоящий хамелеон, черт бы его побрал.

Перестроившись в левый ряд, доктор Павлина обогнала медленно тащившийся грузовик.

– Вы забываете о том, что он серьезно ранен. И милиции откуда-то это известно. Риск был бы слишком большим.

– В таком случае что же? – спросил Лернер. – Поезд, машина?

– Ни то и ни другое. По железной дороге он не сможет покинуть пределы Украины, а ехать на машине слишком долго и опасно – не надо забывать про дорожные посты. Опять же, его состояние тяжелое.

– То есть остается только море.

Доктор Павлина кивнула.

– Из Одессы ходит пассажирский паром в Стамбул, но только раз в неделю. До следующего рейса вашему человеку придется затаиться в какой-нибудь дыре еще на четыре дня. – Задумавшись, она прибавила скорость. – Главной жизненной силой Одессы является торговля. Каждый день десятки сухогрузов, танкеров и железнодорожных паромов выходят отсюда в самые разные страны: в Болгарию, Грузию, Турцию, на Кипр, в Египет. Меры безопасности относительно слабые. На мой взгляд, ваш человек остановится именно на этом.

– В таком случае нам нужно как можно скорее попасть в порт, – сказал Лернер, – иначе мы его наверняка упустим.

Евгений Федорович вошел на Привоз и направился прямиком в ряд, торгующий яйцами, не задержавшись, как обычно, чтобы покурить и поболтать со своими приятелями. Сегодня утром у него не было на это времени; у него не было времени ни на что, ему нужно было срочно уносить ноги из Одессы ко всем чертям.

Маруся, его помощница, с которой они на двоих снимали торговую точку, уже была на работе. Именно курятник Маруси поставлял яйца. А Евгений Федорович вложил в дело свой капитал.

– Меня никто не спрашивал? – поинтересовался он, заходя за прилавок.

Маруся вскрывала коробки с яйцами, разбирая их по размеру и цвету.

– Тихо, как на кладбище.

– Почему ты употребила это жуткое сравнение?

Услышав какие-то необычные интонации в его голосе, Маруся оторвалась от работы и посмотрела на него.

– Женя, в чем дело?

– Ни в чем. – Он принялся лихорадочно собирать свои вещи.

– Да? У тебя такое лицо, точно ты увидел солнце в полночь. – Она воткнула кулаки в дородные бедра. – И куда это ты намылился? Сегодня нам тут горбатиться с утра до самого вечера!

– У меня важное дело, – торопливо ответил Евгений Федорович.

Маруся преградила ему дорогу.

– Даже не надейся, что тебе удастся оставить меня здесь одну! У нас же с тобой соглашение.

– Позови своего брата, пусть он тебе поможет.

Маруся презрительно фыркнула:

– Мой брат идиот.

– В таком случае он просто создан для этой работы.

Лицо Маруси побагровело от злости, но Евгений Федорович грубо оттолкнул ее и вышел из-за прилавка. Оставив стычку с напарницей позади, он быстро пошел прочь, не обращая внимания на негодующие крики Маруси и удивленные взгляды других продавцов.

Сегодня утром по дороге на рынок Евгений Федорович получил леденящее кровь известие о том, что Богдан Ильич, пытавшийся заманить молдаванина Ильяса Воду в ловушку, расставленную террористом Фади, был убит в перестрелке. Самому Евгению щедро заплатили за то, чтобы он сыграл роль посредника и завел цель – в данном случае Воду – в указанное место. До звонка друга из милиции Евгений Федорович понятия не имел, что нужно Фади от Ильяса Воды. Он даже подумать не мог, что встреча завершится смертью нескольких человек. Но вот Богдан Ильич убит вместе с тремя людьми Фади и, что самое страшное, с сотрудником милиции.

Евгений Федорович прекрасно понимал, что, если кто-то попадется, его имя всплывет первым. А из всех жителей Одессы полномасштабное милицейское расследование нужно было ему меньше всех. Вся его жизнь определялась тем, что он держался в тени, не привлекая к себе никакого внимания. Как только его выхватит луч прожектора, он погиб.

Вот почему Евгений Федорович решил податься в бега, вот почему он вынужден был бросить все и перебраться на другое место, предпочтительно за пределы Украины. Естественно, в первую очередь ему пришел на ум Стамбул. Человек, который нанял его для этого проклятого дела, обитает в Стамбуле. Поскольку из разразившейся катастрофы. Евгений единственный вышел живым, возможно, этот человек даст ему работу. Не было и речи о том, чтобы наведаться в тайники с наркотиками. Лучше полностью порвать с прошлым и начать все заново. В том поле деятельности, которое избрал для себя Евгений, Стамбул гораздо предпочтительнее всего остального, что пришло ему на ум, и до него рукой подать.

Евгений Федорович торопливо пробирался сквозь толпу, которая уже начинала собираться у входов на рынок. Его не покидало неприятное покалывание в затылке, как будто его уже взял в перекрестие прицела невидимый убийца.

Он проходил мимо штабелей клеток с цыплятами, оравшими так, словно им уже отрубили голову, как вдруг увидел в толпе впереди двух милиционеров. Можно было не спрашивать, что они здесь делают.

Евгений Федорович развернулся, но тут из прохода между штабелями ящиков к нему шагнула женщина. И без того на взводе, он непроизвольно отступил назад, нащупывая рукоятку пистолета.

– Милиция все окружила, это ловушка, – тихо промолвила женщина.

Ему показалось, в ее чертах есть что-то арабское, однако это ничего не значило. В тех кругах, в которых вращался Евгений Федорович, в половине людей было что-то арабское.

Женщина нетерпеливо махнула рукой:

– Идите со мной. Я выведу вас отсюда.

– Не смешите меня. Кто может поручиться, что вы не из СБУ?

Он собрался было уходить, прочь от женщины и двух милиционеров.

Женщина покачала головой:

– Там все перекрыто.

Евгения Федоровича это не остановило:

– Я вам не верю.

Она направилась следом за ним, проталкиваясь в плотном людском потоке, пока не оказалась чуть впереди. Остановившись, она указала едва заметным кивком. У Евгения в животе образовался неприятный комок льда.

– Я же вас предупреждала, Евгений Федорович, это ловушка.

– Откуда вы знаете, как меня зовут? Откуда вам известно, что милиция за мной охотится?

– Пожалуйста, у нас нет времени. – Женщина потянула его за рукав: – Сюда, быстро! Это наша единственная надежда ускользнуть.

Евгений кивнул. Что ему оставалось делать? Женщина провела его обратно в закуток клеток с цыплятами, затем через него. Им приходилось пробираться боком, чтобы протиснуться по узким проходам между штабелями. С другой стороны, высокие штабеля клеток, возвышающиеся над головой, скрывали их от заполнивших рынок милиционеров.

Наконец они вышли на улицу и поспешно пересекли ее, не обращая внимания на поток машин. Евгений Федорович увидел, что они направляются к видавшим виды стареньким «Жигулям».

– Пожалуйста, садитесь назад, – бросила женщина, усаживаясь за руль.

Объятый слепой паникой, Евгений Федорович послушно повиновался. Он захлопнул за собой дверь, и машина тронулась. И только тогда Евгений заметил, что рядом с ним неподвижно сидит еще один пассажир.

– Ильяс Вода! – упавшим голосом выдавил он.

– На этот раз ты вляпался в дерьмо по самые уши. – Джейсон Борн отобрал у него пистолет и нож.

– Что? – Евгений Федорович, испытавший шок от того, что его обезоружили, еще больше был потрясен видом бледного и осунувшегося Воды.

Борн повернулся к нему:

– В этом городе живым ты долго не останешься, tovarich.

Дерон часто говорил, что Тайрон нянчится со своими идеями, как собака с костью. Стоило какой-нибудь мысли засесть у него в голове, и он не успокаивался до тех пор, пока она не находила решения. Именно это произошло, когда те двое у него на глазах расчленили тело фараона, после чего подожгли автомастерскую. Тайрон наблюдал за неизбежными последствиями, словно самый преданный поклонник поп-идола. Примчались пожарные, затем полицейские. Однако в здании из шлакоблоков не осталось ничего, кроме пепла и углей. Больше того, поскольку это был Северовосточный сектор, никому ни до чего не было дела. Меньше чем через час полицейские угомонились и, облегченно вздохнув, поджали хвост и поспешили вернуться в белые районы Вашингтона.

Но Тайрон знал, что произошло здесь на самом деле. Хотя его никто не спрашивал. Хотя он все равно никому ни хрена бы не сказал, даже если бы кто-нибудь потрудился с ним переговорить. Больше того, Тайрон ничего не скажет даже Дерону, когда тот возвратится из Флориды.

В мире, в котором он жил, ты забираешь нож у своего поверженного врага, после того как измочалил его в труху, за то, что он уделал тебя, твою сестру или подружку. Поэтому к десяти-одиннадцати годам ты уже завоевываешь определенное уважение, которое взлетает до небес по экспоненте, когда у тебя появляется «пушка» со спиленным серийным номером.

После чего, естественно, ею нужно воспользоваться, потому что ты не собираешься оставаться никем, никому не нужным или, что хуже, умственно отсталым. Оказывается, сделать это совсем нетрудно, потому что у тебя уже есть опыт отстреливать людям голову, приобретенный за трехмерными компьютерными играми. Причем выясняется, что в реальной жизни особых отличий нет. Надо лишь следить за тем, чтобы очередное убийство не поставило точку в твоей карьере.

И все же Тайрона не покидало гложущее ощущение того, что все может быть по-другому. Разумеется, у него перед глазами был Дерон, который уже родился в преступном окружении. Но у самого Тайрона мамаша честно вкалывала всю свою жизнь, да и отец его любил. По большому счету, Тайрон не мог понять, не говоря уж о том, чтобы связно объяснить, что он сам смутно подозревал смысл всего этого. Затем Дерон отправился получать образование в белом мире, и вся братва, в том числе и Тайрон, тотчас же возненавидели его всем своим нутром. Но когда Дерон вернулся, ему простили все, потому что он их не бросил, как того опасались. За это его стали любить еще больше, стараясь всячески оберегать.

И вот Тайрон, сидя под деревом напротив обгорелого остова автомастерской «Эм-энд-Эн кузовные работы», лицезрел крушение мечты превратить пустующий цех в гнездо своей банды, при этом с ужасом ловя себя на мысли, что на самом деле ему этого вовсе не хотелось. Он смотрел на обугленную стену из шлакоблоков, и она напоминала ему его собственную жизнь.

Тайрон достал сотовый. Номера мисс Ш у него не было. Как с нею связаться, как ей сообщить, что у него есть для нее важная – как это называл Дерон? – ах да, информация? Которую знает он, он один. Если только она с ним встретится, если только они снова пройдут по улице вместе… Тайрон убеждал себя в том, что больше ему ничего не нужно. Он еще не смел взглянуть правде в глаза.

Тайрон позвонил в справочную. Единственным имеющимся там номером ЦРУ был так называемый телефон для связи с общественностью. Тайрон понимал, что это глупо, и все же набрал этот номер. И снова жизнь отказалась предоставить ему шанс.

– Да? Чем могу вам помочь? – ответил четкий голос образованного молодого белого мужчины.

– Мне нужно связаться с одним агентом, с которым я говорил пару дней назад, – сказал Тайрон, в кои-то веки стыдясь своего кашеобразного произношения негритянского гетто.

– Как его имя?

– Сорайя Мор.

– Подождите минуточку, пожалуйста.

Услышав в трубке какие-то щелчки, Тайрон тотчас же ощутил приступ мании преследования. Спустившись со своего насеста, он пошел по улице.

– Сэр, будьте добры, представьтесь и назовите ваш номер телефона.

Мания преследования расцвела вовсю.

– Да я просто хотел поговорить…

– Если вы оставите свою фамилию и номер телефона, я прослежу за тем, чтобы агент Мор получила ваше сообщение.

И снова мир, совершенно незнакомый Тайрону, нанес ему нокаутирующий удар.

– Просто передайте ей, что я знаю, кто посыпал ей хвост солью.

– Прошу прощения, что вы знаете?

Тайрон чувствовал, что собственное незнание используется в качестве оружия против него самого, причем он в этой ситуации бессилен. По сути, его мир был заключен в больший, наружный. Раньше Тайрон этим гордился. И вдруг теперь он понял, что это огромный недостаток.

Повторив свое сообщение, он выключил телефон и с отвращением зашвырнул его в сточную канаву, мысленно взяв на заметку попросить Ди-Джея Танка достать ему новый телефон. Прежний стал слишком горячим.

– Так кто же вы на самом деле? – устало спросил Евгений Федорович.

– А разве это имеет значение? – сказал Борн.

– Наверное, нет. – Евгений уставился в окно на мелькающий городской пейзаж. Каждый раз, увидев патрульную машину или пешего милиционера, он внутренне напрягался. – Вы ведь даже не молдаванин, так?

– Твой дружок Богдан Ильич пытался меня убить. – Борн, внимательно следивший за выражением лица Евгения, добавил: – Кажется, тебя это нисколько не удивляет.

– Сегодня, – ответил Евгений Федорович, – меня в этой жизни уже больше ничто не удивляет.

– Кто тебя нанял? – резко спросил Борн.

Евгений дернул головой.

– Не думаете же вы, что я отвечу на этот вопрос.

– Это был Фади, саудовец?

– Я не знаю никакого Фади.

– Однако ты знал Федора Владиславовича Лермонтова, несуществующего наркоторговца.

– На самом деле я вовсе не говорил, что его знаю. – Евгений Федорович огляделся по сторонам. Судя по солнцу, они ехали на юго-запад. – Куда мы направляемся?

– На эшафот.

Евгений попытался изобразить равнодушие.

– В таком случае, полагаю, мне нужно помолиться перед смертью.

– Вне всякого сомнения.

Сорайя вела машину быстро и уверенно, строго соблюдая скоростной режим. Меньше всего им сейчас нужно было привлекать внимание госавтоинспекции. Наконец жилые кварталы Одессы оказались позади, сменившись рядами огромных заводов, складов и железнодорожных станций.

Чуть дальше появился просвет километра в три-четыре, в котором расположилось село. Крохотные домики выглядели совсем не к месту в окружении гигантских сооружений по обе стороны. Доехав до конца села, Сорайя свернула в переулок, обсаженный деревьями.

Во дворе дома ждал Александр. Самого хозяина дома и владельца собаки, хорошего знакомого Сорайи, нигде не было видно. Увидев въезжающие во двор старенькие «Жигули», бульдог поднял голову. Домик у него за спиной был средних размеров, надежно защищенный от взглядов соседей елями и кипарисами.

Как только машина остановилась, Александр трусцой направился к ней. Увидев вышедшую Сорайю, он разразился радостным лаем.

– Боже мой, какая огромная собака, – с опаской промолвил Евгений Федорович.

Борн улыбнулся.

– Добро пожаловать на эшафот. – Схватив украинца за шиворот, он вытащил его из машины. – Позволь представить тебе твоего палача. – Борн подтолкнул Евгения к собаке.

Тот, казалось, был сражен громом.

– Собака?

– Александр уже искусал Фади лицо, – усмехнулся Борн. – И с тех пор он ничего не ел.

Евгения Федоровича передернуло. Он закрыл глаза.

– Больше всего на свете мне сейчас хочется оказаться где-нибудь в другом месте.

– Как и всем нам, – искренне согласился Борн. – Только скажи, кто тебя нанял.

Евгений Федорович вытер вспотевшее лицо.

– Он меня убьет, это точно.

Борн махнул бульдогу.

– По крайней мере в этом случае у тебя будет фора.

В этот момент, как и было условлено, Сорайя подала Александру знак. Собака прыгнула прямо на Евгения, и тот испустил пронзительный, комичный крик.

В самый последний момент Борн поймал собаку за ошейник, останавливая ее. Это движение отобрало у него все силы, отозвавшись волнами боли, расходящимися от раны в боку. Внешне Борн ничего не показал, однако он понял, что Сорайя читает его лицо, как раскрытую книгу.

– Евгений Федорович, – сказал Борн, выпрямляясь, – как вы прекрасно видите, Александр большой и сильный. У меня уже устала рука. У вас есть пять секунд, после чего я отпускаю собаку.

Мозг Евгения, подпитанный нахлынувшим адреналином ужаса, принял решение за три секунды.

– Ну хорошо, только уберите собаку.

Борн двинулся на него, с трудом удерживая рвущегося Александра. Он увидел, что у Евгения широко раскрылись глаза, обнажая белки.

– Кто вас нанял, Евгений Федорович?

– Один человек по имени Незым Хатун. – Украинец не мог оторвать взгляд от бульдога. – Он работает в Стамбуле – в районе Султанахмет.

– А поточнее? – спросил Борн.

Евгений попятился от собаки, которой Борн позволил подняться на задние лапы. Александр оказался одного роста с украинцем.

– Не знаю, – пробормотал Евгений. – Клянусь, я рассказал вам все, что знал.

Как только Борн отпустил ошейник, Александр полетел вперед стрелой, выпущенной из туго натянутого лука. Евгений Федорович закричал. У него на брюках расплылось темное пятно. Собака налетела на него, повалив на землю.

Через мгновение Александр сидел у него на груди и лизал ему лицо.

– Что касается грузовых портов, варианта, по сути дела, два, – продолжала доктор Павлина. – Одесса и Ильичевск, расположенный в семи километрах к юго-западу.

– И каков ваш выбор? – спросил Мэттью Лернер.

Они находились в машине доктора Павлиной, которая направлялась в северную часть Одессы, где расположены судовые доки.

– Конечно, Одесса ближе, – начала рассуждать вслух доктор Павлина. – Но милиция наверняка установила здесь хоть какое-то наблюдение. С другой стороны, Ильичевск предпочтительнее просто потому, что он находится дальше от центра охоты. Милиции там гораздо меньше – если она вообще есть. Кроме того, порт там более оживленный, суда отходят чаще.

– Значит, Ильичевск.

Доктор Павлина перестроилась в левый ряд, готовясь выполнить разворот на юг.

– Единственная проблема будет заключаться в дорожных постах.

Свернув с шоссе, Сорайя поехала по второстепенным улочкам, иногда сворачивая в такие узкие переулки, где «жигуленок» протискивался с большим трудом.

– И даже так нельзя исключать, – заметил Борн, – что по дороге к Ильичевску нам встретится хотя бы один пост.

Евгения Федоровича они оставили во дворе дома знакомого Сорайи, под надежной охраной Александра. Через три часа, когда это уже ничего не сможет изменить, знакомый отпустит Евгения.

– Как ты себя чувствуешь? – Сорайя ехала по узким дорогам между рядами складов. Время от времени в просветах между строениями впереди мелькали портовые краны Ильичевска, похожие на длинные шеи динозавров. Езда окольными дорогами заняла больше времени, но это было безопаснее, чем воспользоваться шоссе.

– Все в порядке, – ответил Борн, но молодая женщина поняла, что он лжет. Его бледное лицо было иссечено складками боли, дыхание вырывалось судорожными порывами.

– Рада это слышать, – с мрачной иронией промолвила Сорайя. – Потому что нравится тебе или нет, но минуты через три впереди будет пост.

Борн встрепенулся. Чуть дальше на дороге собралась небольшая очередь из легковых и грузовых машин, проезжавших через узкий проход между двумя армейскими бронетранспортерами, которые стояли поперек улицы, подставив свои внушительные бронированные бока. Двое милиционеров в касках и бронежилетах опрашивали сидящих в машинах, заглядывая в багажники легковушек и проверяя кузова грузовиков. Они действовали медленно, методично, тщательно. Их лица были сосредоточенными. Определенно, такие ничего не доверят воле случая.

Сорайя покачала головой.

– Этот пост никак не объехать. Справа море, слева шоссе. – Взглянув в зеркало заднего вида, она увидела, что среди выстроившейся следом за ними очереди есть еще одна милицейская машина. – Я даже не могу развернуться, так как это вызовет подозрения.

– Пора переходить к плану «Б», – угрюмо промолвил Борн. – Ты смотри за теми фараонами, что позади, а я буду приглядывать за теми, что впереди.

Валерий Пустовойко, опустошив содержимое мочевого пустыря на кирпичную стену дома, возвращался на пост. Им с напарником было поручено следить за тем, чтобы ни одна из машин, выстроившихся перед постом, не развернулась назад. Валерий с отвращением размышлял об этом нудном задании, приходя к выводу, что на него выбор пал потому, что он вывел из себя сержанта, постоянно обыгрывая его в карты и в кости, забирая каждый раз сотен по пять гривен. А этот ублюдок славится своей мстительностью. Только посмотрите, как он поступил с беднягой Михаилом Аркановичем, который по ошибке съел сержантские пироги, оказавшиеся к тому же весьма противными, если верить недовольному Аркановичу.

Валерий обдумывал различные способы исправить свое пошатнувшееся положение, как вдруг увидел, что из стареньких «Жигулей», стоявших за семь машин до поста, выскользнул человек. Охваченный любопытством, он двинулся вдоль складов, не выпуская мужчину из виду. Ему уже удалось было его настичь, но тот вдруг свернул в проход между двумя зданиями, заваленный мусором. Оглянувшись по сторонам, Валерий понял, что больше этого мужчину никто не заметил.

С полсекунды он думал, не предупредить ли об этом подозрительном типе своего напарника. Но этого времени оказалось достаточно, чтобы сообразить: вот он, лучший способ вернуть расположение сержанта. И такую возможность упускать нельзя. Он ни за что не позволит кому-то другому поймать этого типа, который, может быть, и есть тот самый беглец, кого все ищут. У него нет желания повторить судьбу Михаила Аркановича. Поэтому, выхватив пистолет, Валерий Пустовойко облизнулся подобно волку, готовому наброситься на ничего не подозревающую добычу, и поспешил вперед.

Окинув быстрым взглядом цепочку складов, Борн уже решил, что лучше всего обойти пост стороной. В нормальной обстановке с этим не возникло бы никаких проблем. Вся беда заключалась в том, что его состояние никак нельзя было назвать нормальным. Конечно, ему уже приходилось получать ранения – и не раз. Но редко такие серьезные. По дороге к дому знакомого Сорайи Борн почувствовал, что у него начинается лихорадка. Теперь его прошиб озноб. Лоб у него был горячим, во рту пересохло. Ему требовалось не только отдохнуть, но и принять новую дозу антибиотиков – пройти полный курс лечения, чтобы полностью избавиться от слабости, вызванной ножевым ранением.

Разумеется, об отдыхе не могло быть и речи. Достать лекарства – это тоже проблема. Если бы ему не нужно было срочно покинуть Одессу, Борн обратился бы к доктору Павлиной, сотруднику ЦРУ. Однако сейчас это также исключено.

Борн вышел на открытое место за складами. Широкая мощеная дорога вела к погрузочным платформам. Тут и там стояли рефрижераторные фуры, или подъехавшие задом к платформам, или отогнанные на край дороги, где они дожидались своей очереди, приглушенно ворча двигателями, работающими на холостых оборотах.

Двигаясь параллельно шоссе, перегороженному постом, Борн то и дело уворачивался от погрузчиков, перевозивших на своих вилах огромные ящики от одного склада к другому.

Своего преследователя – милиционера – он увидел отраженным в стекле погрузчика. Не убыстряя шага, Борн свернул к платформе, с трудом взобрался на нее и протиснулся между двумя рядами ящиков внутрь склада. Он обратил внимание, что у всех рабочих были бирки с пропусками.

Борн отыскал раздевалку. Пересменка уже прошла, и в комнате, выложенной кафелем, никого не было. Борн прошелся мимо шкафчиков, открывая дверцы. В третьем шкафчике оказалось как раз то, что он искал: рабочая спецовка. Борн переоделся, стараясь не обращать внимания на волны боли, исходящие из раны в боку. Однако сколько он ни искал, бирку с пропуском найти не удалось. Впрочем, Борн знал, как решить эту проблему. Выйдя из раздевалки, он вроде бы случайно налетел на шедшего навстречу рабочего и торопливо пробормотал извинения. Вернувшись на платформу, Борн нацепил на спецовку пропуск, украденный у рабочего.

Оглядевшись вокруг, Борн нигде не увидел своего преследователя. Он двинулся дальше, заглядывая в пустые кабины трейлеров, чей груз выгружался на бетонные платформы, где каждый ящик, бочка и контейнер сверялись с накладными.

– Стой! – вдруг окликнул его сзади голос. – Ни с места!

Обернувшись, Борн увидел за рулем погрузчика милиционера. Тот включил передачу и поехал прямо на него.

Хотя погрузчик ехал медленно, Борн почувствовал, что попал в очень незавидное положение. Тронувшийся погрузчик загнал его в относительно узкий проход, ограниченный с одной стороны стоящими фурами, а с другой непрерывной полосой похожих на бункеры приземистых бетонных зданий, в которых размещалась администрация складов.

Здесь царило оживление. Пока что никто не обращал внимания на шальной погрузчик и его жертву, однако все это могло измениться в любой момент.

Развернувшись, Борн побежал. С каждым шагом погрузчик его настигал, не только потому, что двигался на полной скорости, но и потому, что агонизирующая боль, терзавшая Борна, стала просто невыносимой. Ему удалось увернуться один раз, другой. Погрузчик высекал снопы искр, задевая концами вил за бетонную стену.

Борн подбежал к задней стороне склада, расположенного ближе всего к дорожному посту. Перед последней платформой стояла на разгрузке огромная фура. Единственный шанс заключался в том, чтобы пробежать прямо перед кабиной, в самый последний момент поднырнув под ней. И Борн его бы не упустил, однако в последнее мгновение перенапряженные мышцы левой ноги не выдержали боли.

Споткнувшись, Борн налетел боком на кабину. Мгновение спустя концы вил проткнули тонкую сталь по обе стороны от него, пригвоздив его. Борн попробовал выскользнуть вниз, но не смог: вилы держали прочно.

Он попытался взять себя в руки, избавиться от невыносимой боли, не позволяющей собраться с мыслями. Но тут милиционер снова включил передачу, и погрузчик дернулся вперед. Вилы еще глубже вонзились в борт, зажимая Борна.

Еще мгновение – и он будет раздавлен.

Глава 21

Борн полностью выпустил воздух из легких и изогнулся. В тот же самый момент он уперся руками в горизонтальные вилы, вытягивая сначала тело, а затем и ноги выше уровня зубцов. Наступив на металлический выступ в передней части кабины, он забрался на лобовое стекло.

Милиционер попытался сдать назад, чтобы сбросить Борна на землю, однако вилы, глубоко вонзившиеся в кабину, прочно держали погрузчик.

Увидев свой шанс, Борн прыгнул вперед. Милиционер выхватил пистолет, целясь в него, однако, прежде чем он успел нажать на спусковой крючок, Борн ударил его ногой, попав мыском ботинка в скулу. Хрустнула выбитая челюсть.

Выдернув пистолет у милиционера из руки, Борн вонзил кулак ему в солнечное сплетение, сгибая его пополам. Развернувшись, он спрыгнул на землю, и острая боль ударом копья прошила ему весь левый бок.

Поднявшись на ноги, Борн побежал вдоль склада, скрываясь в редкой рощице, которая тянулась вдоль дороги мимо поста. Обратно на дорогу в нескольких сотнях метрах позади поста он выбежал задыхаясь, полностью обессиленный. Однако старенькие «Жигули» уже были на месте. Передняя правая дверь открылась, озабоченная Сорайя проследила за тем, как Борн забирается в машину. Не успел он закрыть за собой дверь, как «Жигули» рванули с места.

– С тобой все в порядке? – спросила молодая женщина, разрывая свое внимание между лицом Борна и дорогой впереди. – Черт побери, что там произошло?

– Мне пришлось перейти к плану «В», – ответил Борн. – А затем и к плану «Г».

– Никаких планов «В» и «Г» у тебя не было.

Борн уронил голову на подголовник.

– Это я и имел в виду.

Когда они подъехали к Ильичевску, небо затянули тучи.

– Везите меня прямо к посадке на паром, – сказал Лернер. – Нам надо будет проверить ближайший отправляющийся рейс, потому что наш человек должен быть именно на нем.

– Я не согласна, – возразила доктор Павлина. Она вела машину по запутанным лабиринтам территории порта с уверенностью человека, которому уже не раз приходилось это делать. – В порту есть свой медпункт. Поверьте, сейчас Борну понадобится квалифицированная медицинская помощь.

Лернер, никогда в жизни не получавший приказы от женщины, был недоволен тем, что вынужден слушать советы доктора Павлиной. Больше того, он был недоволен тем, что она возит его на своей машине. Однако пока что ему приходилось с этим мириться. Правда, из этого вовсе не следовало, что компетентная уверенность главы одесского отделения ЦРУ не выводила его из себя.

Ильичевск оказался обширным скоплением невысоких, приплюснутых строений отталкивающего вида, огромных складов и элеваторов, холодильников, терминалов разгрузки контейнеров и чудовищно высоких плавучих кранов. К западу от порта стояли на внешнем рейде рыболовецкие траулеры, дожидающиеся разгрузки и ремонта. Порт, построенный дугой вдоль берега естественного лимана Черного моря, состоял из семи грузовых комплексов. Шесть из них специализировались по стали и чугуну, тропическим маслам, древесине, фруктам и минеральным удобрениям. Один представлял собой огромный элеватор. Седьмой предназначался для паромов и контейнеровозов, в чьих огромных трюмах размещались контейнеры, доставленные по железной дороге и на трейлерах. Верхняя палуба отводилась пассажирам, капитану и команде. Единственным недостатком судна подобной конструкции является его неустойчивость. Ему достаточно только принять в грузовой отсек слой воды толщиной сантиметр-два, и оно опрокинется и затонет. Тем не менее никакое другое судно не сравнится с ним в эффективности, поэтому контейнеровозы до сих пор продолжают широко использоваться по всей Азии и на Ближнем Востоке.

Медпункт находился между третьим и шестым терминалами. Он располагался в неказистом трехэтажном здании. Подъехав к самому входу, доктор Павлина заглушила двигатель.

Она повернулась к Лернеру:

– Я пойду одна. В этом случае у охраны не возникнет никаких вопросов.

Она повернулась, собираясь открыть дверь, но Лернер схватил ее за руку:

– Думаю, будет лучше, если я пойду вместе с вами.

Доктор Павлина взглянула на его руку, затем сказала:

– Вы только все усложняете. Позвольте решать мне – я знаю этих людей.

Лернер лишь крепче стиснул ей руку. Оскалившись в усмешке, он обнажил большие неровные зубы.

– Если вы знаете этих людей, доктор, никаких вопросов с охраной не возникнет, ведь так?

Она смерила его долгим взглядом, словно видела впервые в жизни.

– У вас есть какие-то проблемы?

– Если проблемы и есть, то только не с моей стороны.

Доктор Павлина высвободила руку.

– Потому что в этом случае нам нужно решить их прямо сейчас. Мы находимся во враждебном окружении…

– Я прекрасно знаю, доктор, где мы находимся.

– …и заблуждение и недопонимание могут привести к роковой ошибке.

Выйдя из машины, Лернер направился ко входу в медпункт. Через мгновение послышались торопливые шаги доктора Павлиной по гравию. Она догнала его у самой двери.

– Хоть вас и прислал лично директор ЦРУ, но именно я возглавляю местное отделение.

– Пока что возглавляете, – нагло заявил Лернер.

– Это угроза? – Доктор Павлина не колебалась ни секунды. Мужчины пытались всячески унизить и запугать ее с самого раннего детства. Ей досталось изрядно, прежде чем она научилась отвечать, используя свой арсенал оружия. – В настоящий момент вы находитесь под моим началом. Это понятно?

Лернер задержался перед дверью.

– Я понимаю, что мне придется разобраться с вами, пока я здесь.

– Лернер, вы когда-нибудь были женаты?

– Был, но развелся. И счастлив этим.

– Почему-то меня это нисколько не удивляет.

Доктор Павлина попыталась было пройти мимо него, но он снова схватил ее за руку.

Она сказала:

– Похоже, вы не слишком-то жалуете женщин, да?

– Только не тех, которые мнят себя мужчинами.

Высказав все, Лернер наконец выпустил ее руку.

Она открыла дверь, но загородила проход собой.

– Во имя всего святого, держите рот на замке, иначе вы разрушите мою «крышу». – Она шагнула в сторону, освобождая дорогу. – Это должен понимать даже такой грубиян, как вы.

Под предлогом рассказа о самых свежих данных относительно готовящейся операции Карим аль-Джамиль напросился на приглашение позавтракать вместе со Стариком. Конечно, свежие данные у него были, но вот только сама операция была полным бредом, следовательно, все, что он мог о ней рассказать, также было полным бредом. С другой стороны, Карим аль-Джамиль был не прочь на завтрак накормить директора ЦРУ бредом. Впрочем, ему самому тоже требовалось переварить свежие данные. Воспоминания, которые доктор Вейнтроп заложил в сознание Борна, завели того в западню. Однако ублюдку удалось каким-то образом опомниться, застрелить четверых человек и ускользнуть от Фади. Правда, только после того, как Фади пырнул его ножом в бок. Остался ли Борн жив или же он умер? Если бы Кариму аль-Джамилю позволили держать пари, он поставил бы большие деньги на то, что Борн остался жив.

Но сейчас, поднявшись на последний этаж штаб-квартиры ЦРУ, Карим аль-Джамиль заставил свой мозг вернуться к роли Мартина Линдроса.

Даже во время режима чрезвычайного положения Старик ел там, где всегда.

– Сидеть, как на цепи, за одним и тем же столом, уставившись на один и тот же монитор, день за днем, – этого хватит, чтобы свести с ума любого, – сказал он, когда Карим аль-Джамиль уселся напротив.

Этаж был разделен на две части. Западное крыло отведено спортивному залу мирового класса и бассейну олимпийских размеров. В отделенное стеной восточное крыло, где они сейчас находились, доступ был закрыт для всех за исключением Старика.

Время от времени сюда приглашались семь начальников отделов. Помещение напоминало оранжерею с толстыми терракотовыми плитками на полу и высокой влажностью, необходимой разнообразным тропическим растениям и орхидеям. Вопрос, кто ухаживал за всем этим, вызывал пересуды у сотрудников управления и порождал самые причудливые легенды. Все сводилось к тому, что правду не знал никто, точно так же, как никому не было известно, кто занимает десять-двенадцать надежно запертых кабинетов восточного крыла и занимает ли их кто-либо.

Разумеется, Карим аль-Джамиль впервые попал в «беличье кольцо», как называли эту комнату в управлении. Почему? Потому что в поставленных друг рядом с другом клетках Старик держал трех белок, каждая из которых бесконечно крутилась в колесе. Совсем как агенты ЦРУ.

Те немногие начальники отделов, кто рассказывал о своих трапезах в обществе Старика, утверждали, что он расслабляется, глядя на натужно трудящихся белок, – подобно тому, как другие отдыхают, созерцая аквариумных рыбок. Однако простые сотрудники перешептывались, что директор получает извращенческое наслаждение от напоминания о том, что работа управления, подобно трудам древнегреческого Сизифа, не получает благодарности и не имеет конца.

– С другой стороны, – сказал Старик, – сама эта работа кого угодно сведет с ума.

На столе, накрытом белоснежной скатертью, стоял сервиз из китайского фарфора на две персоны, корзинка с круассанами и булочками и два чайника, один с крепким, свежесваренным кофе, другой с чаем с бергамотом, любимым напитком Старика.

Карим аль-Джамиль налил себе кофе, который он предпочел пить черным. Директор ЦРУ, напротив, любил чай с молоком и сахаром. Официанта нигде не было видно, но рядом со столом стоял металлический столик на колесах с теплыми блюдами.

Достав папку с бумагами, Карим аль-Джамиль сказал:

– Мне начинать прямо сейчас или подождать Лернера?

– Лернер к нам не присоединится, – загадочно промолвил Старик.

Карим аль-Джамиль начал:

– Подразделения «Скорпион» преодолели уже три четверти пути до города Шабва на юге Йемена. Размещенные в Джибути морские пехотинцы были подняты по тревоге. – Он взглянул на часы. – Двадцать минут назад они высадились в Шабве и теперь ожидают приказа от командира «Скорпиона».

– Замечательно. – Снова наполнив чашку, директор ЦРУ размешал сливки и сахар. – Что у нас с точным определением точки, откуда осуществляются радиопередачи?

– Две отдельные группы «Тифона», независимо одна от другой, обрабатывали два различных пакета информации. В настоящий момент с высокой степенью достоверности можно утверждать, что завод «Дуджи» располагается внутри круга диаметром восемьдесят километров.

Директор уставился на клетки с не знающими покоя белками.

– А нельзя ли определить точнее?

– Главной проблемой являются горы. Они искажают и отражают радиоволны. Но мы над этим работаем.

Старик рассеянно кивнул.

– Сэр, позвольте спросить, чем вы обеспокоены?

Какое-то мгновение казалось, что Старик его не услышал. Затем директор повернулся и посмотрел Кариму аль-Джамилю прямо в лицо.

– Точно не могу сказать, но у меня такое чувство, будто я что-то упускаю… что-то очень важное.

Стараясь дышать ровно, Карим аль-Джамиль изобразил на лице учтивое сочувствие.

– Сэр, я могу чем-нибудь помочь? Быть может, Лернер…

– Почему ты снова заговорил о нем? – резко спросил директор.

– У нас еще не было случая поговорить о том, что Лернер занял мое место во главе «Тифона».

– Ты пропал, «Тифон» остался без руководства.

– И вы заполнили брешь человеком со стороны?

Директор ЦРУ с громким стуком поставил чашку на стол.

– Мартин, ты анализируешь мои поступки?

– Да нет, конечно же. – «Будь осторожен», – мысленно приказал себе Карим аль-Джамиль. – Но я был чертовски удивлен, увидев его в своем кресле.

Старик нахмурился.

– Да, понимаю.

– И вот теперь, в самый разгар полномасштабного кризиса, Лернер куда-то исчез.

– Мартин, накрывай на стол, – остановил его директор ЦРУ. – Я хочу есть.

Открыв столик, Карим аль-Джамиль достал две тарелки, на которых красовалась яичница с ветчиной. Его чуть не стошнило. Он так и не смог привыкнуть к свинине, а также к яйцам, жаренным на сливочном масле. Поставив тарелку перед Стариком, он сказал:

– Если после моих похождений вы мне до сих пор доверяете не до конца, я, конечно же, это пойму.

– Дело не в этом, – сказал Старик, и снова чересчур резко.

Карим аль-Джамиль поставил перед собой тарелку.

– Тогда в чем же? Я был бы очень признателен, если бы вы меня просветили. Глядя на все эти таинственные происшествия с участием Мэттью Лернера, я чувствую себя так, словно выпал из обоймы.

– Видя, какое это большое имеет для тебя значение, Мартин, сделаю одно предложение.

Старик умолк, чтобы прожевать кусок яичницы, проглотить его и вытереть лоснящиеся губы жестом, довольно сносно напоминающим хорошие манеры.

Карим аль-Джамиль чуть ли не проникся состраданием к настоящему Мартину Линдросу, которому приходилось терпеть такое оскорбительное поведение. «И они еще смеют называть нас варварами!»

– Знаю, что у тебя сейчас своих дел по горло, – наконец продолжал директор. – Но если ты придумаешь, как бы осторожно навести для меня кое-какие справки…

– О ком или о чем?

Директор ЦРУ отрезал кусок яичницы и аккуратно положил сверху ломтик ветчины.

– Не так давно до меня окольными путями дошло, что у меня в Вашингтоне появился один враг.

– По-моему, за столько лет, – заметил Карим аль-Джамиль, – у вас их должен был бы набраться солидный список.

– Разумеется. Но этот враг особенный. Я должен тебя предупредить: будь крайне осторожен, поскольку он очень могущественный.

– Надеюсь, речь идет не о президенте, – пошутил Карим аль-Джамиль.

– Нет, но ты не сильно ошибся. – Старик оставался совершенно серьезным. – Я имею в виду министра обороны Эрвина Рейнольдса Хэллидея, которого все, кто лижет ему задницу, называют Бадом. Я сильно сомневаюсь, что у него есть хоть кто-то, кого даже с большой натяжкой можно было бы назвать настоящим другом.

– А у кого из присутствующих в этой комнате они есть?

Директор издал смешок, что случалось с ним крайне редко.

– Прямо в точку. – Положив в рот новый кусок яичницы, он переместил все за одну щеку, чтобы продолжать говорить. – Но мы с тобой, Мартин, мы с тобой друзья. По крайней мере что-то близкое к этому. Поэтому этот наш маленький разговор останется между нами.

– Можете на меня положиться, сэр.

– Не сомневаюсь в этом, Мартин. Лучшее мое достижение за последнее десятилетие – это то, что я поднял тебя на самый верх иерархии управления.

– Сэр, я высоко ценю то доверие, которое вы мне оказываете.

Директор ЦРУ не подал и вида, что услышал эти слова.

– После того как Хэллидей и его верный пес Лаваль попытались на встрече в Белом доме заманить меня в ловушку, я навел кое-какие справки. И обнаружил, что эта парочка втихую создает свое собственное разведывательное ведомство. Тем самым вторгаясь в наши владения.

– То есть мы должны их остановить.

Старик прищурился.

– Да, совершенно верно, Мартин. К несчастью, ублюдки начали действовать в самый неподходящий момент: когда «Дуджа» собирается нанести крупный удар.

– Быть может, сэр, это делается сознательно.

Директор мысленно вернулся к совещанию в подземном бункере Белого дома. Не было никаких сомнений в том, что Хэллидей и Лаваль попытались опозорить его перед президентом. Он вспомнил, как президент молчал, наблюдая за препирательствами со стороны. А что, если он уже принял сторону министра обороны? Что, если он хочет, чтобы Пентагон подмял под себя ЦРУ? Старик поежился при мысли о том, что агентурная разведка перейдет под контроль военных. Невозможно представить, как вольно Лаваль и Хэллидей отнесутся к своей новообретенной мощи. Недаром Пентагон и ЦРУ были разделены на два независимых ведомства. Без этого до создания полицейского государства оставался бы один шаг.

– И что нужно искать?

– Грязь. – Директор проглотил кусок. – И чем больше, тем веселее.

Карим аль-Джамиль кивнул.

– Мне будет нужна помощь одного человека…

– Бери кого угодно. Только назови имя.

– Анна Хельд.

Директор ЦРУ опешил.

– Ты имеешь в виду мою Анну Хельд? – Он покачал головой. – Выбери кого-нибудь другого.

– Вы же сами сказали, что мне нужно будет действовать осторожно. Привлекать кого-либо из сотрудников нельзя. Или Анна, или никто.

Старик посмотрел на него так, словно пытался найти в его словах намек на блеф. Судя по всему, ему ничего не удалось найти.

– Договорились, – сдался он.

– А теперь расскажите мне о Мэттью Лернере.

Старик посмотрел ему прямо в глаза.

– Все дело в Борне.

После долгой неуютной паузы, нарушаемой лишь жужжанием колес, вращаемых двенадцатью маленькими беличьими лапками, Карим аль-Джамиль тихо промолвил:

– Какое отношение имеет Джейсон Борн к Мэттью Лернеру?

Директор ЦРУ отложил нож и вилку.

– Я знаю, Мартин, что для тебя значит Борн. У вас с ним установилась какая-то необъяснимая близость. Однако правда заключается в том, что Борн для управления – смертельный яд. Поэтому я поручил Мэттью Лернеру его ликвидировать.

Какое-то мгновение Кариму аль-Джамилю казалось, что он ослышался. Директор ЦРУ направил по следу Борна убийцу? Чтобы тот лишил его самого и его брата удовлетворения свершить долго лелеемую и тщательно спланированную расплату? Нет. Он этого не допустит.

Его сердцем завладела убийственная ярость – которую его отец называл «ветром пустыни», – раскалившая его, молотившая по нему до тех пор, пока не выковался клинок. Но внешне эта страшная внутренняя буря проявилась лишь в мимолетно раздувшихся ноздрях, что его собеседник, вернувшийся к трапезе, все равно не заметил.

Карим аль-Джамиль, разрезав яичницу, устремил взгляд на растекающиеся желтки. На блестящей поверхности одного из них краснело пятнышко крови.

– Это был радикальный шаг, – наконец произнес он, полностью совладав со своими чувствами. – Я же сказал вам, что полностью порвал с Борном.

– Я долго думал над этим и пришел к выводу, что это не решает проблему.

– Вам следовало бы поговорить со мной.

– Ты только что пытался меня отговорить от этого, – раздраженно бросил директор. Очевидно, он был недоволен тем, как разрешил эту деликатную ситуацию. – А сейчас уже слишком поздно. Ты не сможешь остановить Лернера, Мартин, так что даже не пробуй. – Он вытер губы. – Общее благо перевешивает желания одного человека. И ты это понимаешь, как никто другой.

Карим аль-Джамиль задумался над страшными последствиями того, что запустил в действие директор ЦРУ. Мало того, что Лернер угрожает надеждам братьев на отмщение; его присутствие является неизвестной величиной, которую они с Фади не учитывали в своих расчетах. Изменение сценария ставит под угрозу осуществление замысла. Фади только что сообщил по защищенному каналу, тайно внедренному в собственную сеть связи ЦРУ, что он нанес Борну рану ножом. Если ничего не предпринимать, Лернер узнает об этом, и, совершенно естественно, ему захочется выяснить, кто это сделал. С другой стороны, если ему станет известно, что Борн уже убит, он постарается установить личность убийцы. И в том и в другом случае это грозит опасными последствиями.

Отодвинувшись от стола, Карим аль-Джамиль спросил:

– А вы не рассматривали возможность того, что Борн убьет Лернера?

– Я пригласил сюда Лернера из-за его репутации. – Старик взял чашку, увидел, что чай остыл, и поставил ее на стол. – Таких больше не делают. Лернер прирожденный убийца.

«Как и Борн», – подумал Карим аль-Джамиль, чувствуя, что сердце его разъедает кислота.

Заметив на сиденье свежий подтек крови, Сорайя сказала:

– Похоже, у тебя лопнули два-три шва. Тебе непременно нужна медицинская помощь.

– Даже не думай об этом, – остановил ее Борн. – Нам обоим необходимо как можно скорее выбраться отсюда. Милицейское оцепление лишь сомкнётся плотнее. – Он обвел взглядом порт. – К тому же где здесь найти врача?

– В порту есть свой медпункт.

Проехав через Ильичевск, Сорайя остановилась перед трехэтажным зданием, рядом с новенькой «Шкодой Октавией». От нее не укрылось, как поморщился Борн, выбираясь из машины.

– Нам лучше воспользоваться черным ходом.

– Это не решит проблему охраны, – возразил Борн. Вскрыв подкладку пиджака, он достал маленький запечатанный пластиковый пакет. Разорвав пакет, он достал комплект документов и быстро перебрал их, хотя еще в самолете заучил наизусть, чем снабдил его Дерон. – Итак, меня зовут Мыкола Петрович Туз. Я генерал-лейтенант отдела защиты государственной целостности и борьбы с терроризмом СБУ. – Подойдя к Сорайе, он взял ее за руку. – Слушай вводную. Ты моя пленница. Чеченская террористка.

– В таком случае, – сказала Сорайя, – мне лучше накрыть голову.

– Никто не посмеет на тебя взглянуть или заговорить с тобой, – усмехнулся Борн. – Тебя будут до смерти бояться.

Открыв дверь, он грубо толкнул молодую женщину вперед. Тотчас же санитар вызвал охранника.

Борн предъявил удостоверение СБУ.

– Генерал-лейтенант Туз, – отрывисто бросил он. – Я получил ножевое ранение, и мне нужен врач. – Он увидел, что охранник перевел взгляд на Сорайю. – А это моя пленница. Чеченская террористка, самоубийца.

Побелев как полотно, охранник кивнул.

– Прошу вас сюда, товарищ генерал-лейтенант.

Сказав несколько слов в рацию, он провел Борна и Сорайю по коридорам в пустую приемную, одинаковую во всех больницах.

Охранник указал на кушетку.

– Я связался с дежурным врачом. Устраивайтесь поудобнее, товарищ генерал-лейтенант. – Взведенный до предела высоким положением Борна и присутствием Сорайи, он достал пистолет и направил его на Сорайю. – А ты стой здесь, чтобы врач мог осмотреть товарища генерал-лейтенанта.

Борн выпустил руку Сорайи, едва заметно кивнув. Та отошла в угол и уселась на стул с металлическими ножками, охранник старался присматривать за ней, при этом избегая глядеть ей в лицо.

– Генерал-лейтенант СБУ, – сказал дежурный врач медпункта. – Это не тот, кто вас интересует.

– Это уж мы сами решим, – на сносном русском заявил Мэттью Лернер.

Бросив на него взгляд, полный ярости, доктор Павлина снова повернулась к дежурному врачу.

– Вы говорите, что он получил ножевое ранение.

Тот кивнул:

– Мне так сказали.

Доктор Павлина поднялась.

– В таком случае, полагаю, я должна на него взглянуть.

– Мы пойдем вдвоем, – добавил Лернер.

Он стоял у двери, испуская вокруг волны невидимого электричества, словно рысак у стартовых ворот.

– В этом нет необходимости, – раздельно произнесла доктор Павлина.

– Согласен. – Поднявшись, дежурный врач вышел из-за стола. – Если больной действительно тот, кем назвался, мне за вас здорово достанется.

– И все же, – решительно заявил Лернер, – я пойду вместе с доктором Павлиной.

– Вы вынуждаете меня вызвать охрану, – строгим тоном произнес дежурный врач. – Генерал-лейтенант не знает, кто вы такой и что вы здесь делаете. Он может приказать задержать вас и даже застрелить. Я этого не могу допустить.

– Оставайтесь здесь, – сказала доктор Павлина. – Я дам знать, как только установлю личность этого человека.

Лернер ничего не сказал, когда доктор Павлина и дежурный врач вышли из кабинета. Однако он не собирался прохлаждаться, доверив все ей. Она понятия не имела, зачем он прибыл в Одессу, почему ему нужно найти Джейсона Борна. Лернер ни на мгновение не усомнился в том, что больной – не кто иной, как Борн. Генерал-лейтенант Службы безопасности Украины с ножевым ранением в бок? Без шансов.

И Лернер не собирался позволить доктору Павлиной все испортить. Первым делом она предупредит Борна, что Лернер прибыл из Вашингтона, для того чтобы его разыскать. У Борна в голове тотчас же зазвенит тревожный колокольчик. Он скроется, прежде чем Лернер успеет на него выйти. И после этого разыскать его снова будет гораздо сложнее.

Проблема заключалась в том, что Лернер не знал, где находится раненый. Выйдя в коридор, он спросил у первой встречной медсестры, куда доставили генерал-лейтенанта. Та указала ему дорогу. Поблагодарив ее, Лернер торопливо пошел по коридору, не обратив внимания на то, что девушка сняла трубку внутреннего телефона и попросила соединить ее с дежурным врачом.

– Добрый день, товарищ генерал-лейтенант. Я доктор Павлина, – представилась она, заходя в приемный покой. Повернувшись к дежурному врачу, она добавила: – Это не тот, кто нам нужен.

Борн, сидевший на кушетке, не увидел у нее в глазах ничего, говорившего о том, что она лжет. Однако, заметив, как доктор Павлина украдкой взглянула на Сорайю, он сказал:

– Держитесь подальше от моей пленницы, доктор. Она очень опасна.

– Пожалуйста, товарищ генерал-лейтенант, ложитесь. – Борн повиновался, и доктор Павлина, надев перчатки, вспорола окровавленную рубашку и начала снимать бинты. – Это она нанесла вам такую рану?

– Да, – подтвердил Борн.

Доктор ощупала рану, следя за реакцией Борна.

– Швы наложил человек, знающий свое дело. – Она посмотрела Борну в глаза. – К несчастью, вы слишком активно двигались. Надо будет восстановить лопнувшие швы.

По ее просьбе дежурный врач показал, где находятся медикаменты, отпер шкафчик с лекарствами. Выбрав на второй полке баночку, доктор Павлина отсчитала четырнадцать таблеток и завернула их в кусок плотной бумаги.

– И еще возьмите вот это. По одной таблетке два раза в день, на протяжении недели. Это сильный антибиотик широкого спектра, который защитит вас от инфекции. Пожалуйста, возьмите таблетки.

Борн послушно убрал пакетик.

Затем доктор Павлина взяла пузырек с дезинфицирующей жидкостью, ватные тампоны, иглу и нить для наложения швов. И наконец она набрала в шприц лекарство.

– Это еще что такое? – с опаской спросил Борн.

– Наркоз. – Вколов иголку ему в бок, она надавила на поршень. И снова их взгляды встретились. – Не беспокойтесь, товарищ генерал-лейтенант, препарат местного действия. Он снимет боль, но никак не повлияет на умственную и физическую деятельность.

Доктор Павлина начала обрабатывать рану, и в этот момент на стене зазвонил телефон. Дежурный врач снял трубку и выслушал то, что ему сказали.

– Хорошо, я все понял. Спасибо, Катя.

Он повесил трубку.

– Доктор Павлина, – сказал дежурный врач, – судя по всему, вашему другу не удалось совладать со своим нетерпением. Он направляется сюда. – Он шагнул к двери. – Я им займусь.

С этими словами дежурный врач вышел в коридор.

– Что еще за друг? – встрепенулся Борн.

– Товарищ генерал-лейтенант, тревожиться не о чем, – успокоила его доктор Павлина. Она снова многозначительно посмотрела на него. – Этот человек прибыл к вам из Центрального управления.

По пути в кабинет, в котором осматривали раненого, Лернер заглянул в три бокса. Он не спеша осмотрел каждый. Убедившись в том, что все они абсолютно одинаковые, Лернер запомнил расположение обстановки: где находятся кушетка, столы, шкафчики, раковина… Зная репутацию Борна, он не сомневался в том, что у него будет только одна возможность вышибить ему мозги.

Достав «глок», Лернер навернул на дуло глушитель. Он предпочел бы обойтись без этого приспособления, которое уменьшало дальность выстрела и снижало точность стрельбы. Однако в данной обстановке у него не было выбора. Если он собирается выполнить задание и выйти из здания живым, ему нужно убить Борна как можно бесшумнее. С того самого момента, как директор ЦРУ поручил ему это задание, Лернер понимал, что ему ни за что не удастся вырвать из Борна какую-либо информацию – только не во враждебном окружении, а может быть, и вообще ни при каких обстоятельствах. Кроме того, лучший способ расправиться с Борном – это убить его быстро и действенно, лишив его возможности нанести ответный удар.

В этот момент впереди показался дежурный врач с выражением осуждения на лице.

– Извините, но вас попросили оставаться в моем кабинете до тех пор, пока вас не позовут, – начал он, поравнявшись с Лернером. – Я должен попросить вас вернуться в…

Сильный удар рукояткой пистолета пришелся ему прямо в левый висок. Обмякшее бесчувственное тело осело на пол. Подхватив врача за шиворот, Лернер оттащил его в один из пустых боксов и запихнул за дверь.

Не раздумывая, он вернулся в коридор и беспрепятственно дошел до цели. Остановившись перед закрытой дверью, Лернер мысленно настроился на чистое, аккуратное убийство. Взявшись свободной рукой за дверную ручку, он медленно повернул ее до конца. Предчувствие кровавой развязки обволокло его, проникая внутрь.

Одновременно отпустив ручку и распахнув дверь ударом ноги, Лернер быстро шагнул через порог и всадил одну за другой три пули в фигуру, распростертую на кушетке.

Глава 22

Мозгу Лернера потребовалось какое-то мгновение, чтобы понять смысл того, что увидели его глаза. Три смерти приняло в себя лежащее на кушетке скатанное одеяло. Он начал разворачиваться.

Однако этой крошечной задержки между действием и ответным действием хватило Борну, стоявшему за дверью, чтобы вонзить Лернеру в шею шприц с сильной дозой общего наркоза. Однако с Лернером было далеко не все кончено. У него было телосложение быка и решимость одержимого. Вырвав шприц у Борна, прежде чем тот успел ввести ему всю дозу, он навалился на него всем своим весом.

Борн нанес ему два удара, а Лернер еще раз нажал на спусковой крючок, и пуля разорвала грудь охранника.

– Что вы делаете? – вскрикнула доктор Павлина. – Вы же говорили…

Вонзив локоть Борну в окровавленную рану, Лернер выстрелил ей в голову. Обмякшее тело доктора Павлиной отлетело в руки Сорайе.

Борн упал на колени. Боль обожгла все нервные окончания, парализовав мышцы. Лернер схватил его за шею, но тут Сорайя швырнула ему в лицо стул, на котором сидела. Ослабив мертвую хватку, которой он сжимал Борна, Лернер отлетел назад, продолжая стрелять, но теперь уже вслепую. Увидев на полу в противоположном углу пистолет охранника, Сорайя подумала было о том, чтобы броситься к нему, но поняла, что ей не позволит это сделать Лернер, который приходил в себя с пугающей быстротой.

Вместо этого молодая женщина метнулась к Борну, подняла его на ноги, и они выскочили из кабинета. Она успела услышать глухие шлепки бесшумных выстрелов, пули расщепили косяк двери рядом с ее локтем, но они уже пробежали по коридору и завернули за угол, спеша к двери черного хода.

Оказавшись на улице, Сорайя то ли швырнула, то ли запихнула Борна на переднее правое сиденье потрепанных «Жигулей», плюхнулась за руль, включила зажигание и, визжа покрышками и разбрасывая гравий, задом рванула со стоянки.

Опираясь на кушетку, Лернер с трудом поднялся на ноги. Он тряхнул головой, пытаясь прогнать туман, но тщетно. Протянув руку, он выдернул из шеи сломанный шприц. Что за мерзость вколол ему Борн?

Лернер постоял, качаясь из стороны в сторону, словно новичок, впервые попавший в сильный шторм. Ему пришлось ухватиться за столик, чтобы удержать равновесие. С трудом доковыляв до раковины, он сполоснул лицо холодной водой. Однако от этого у него перед глазами лишь все расплылось еще больше. Дышать становилось все труднее.

Пошарив по столу, Лернер наткнулся на маленький стеклянный пузырек с резиновой пробкой, которая протыкается иглой. Схватив пузырек, он поднес его к самому лицу. Ему потребовалось какое-то время, чтобы сфокусировать взгляд на мелком шрифте. Мидазолам. Вот что это было. Наркоз непродолжительного действия, погружающий организм в полудрему. Зная это, Лернер понял, какое ему нужно противоядие. Порывшись в шкафчике, он нашел ампулу эпинефрина, препарата, способствующего выработке адреналина. Схватив шприц, Лернер набрал эпинефрин, выпустил из иголки маленькую струйку жидкости, избавляясь от пузырьков воздуха, после чего сделал себе укол.

Действию мидазолама настал конец. Ватный туман мгновенно растаял в пламени вспыхнувшего в сознании пожара. Лернер снова смог дышать. Склонившись над трупом доктора Павлиной – он нисколько не сожалел по поводу того, что ее убил, – он достал ключи от машины.

Через несколько минут, отыскав дорогу к черному ходу, Лернер покинул здание медпункта. Подойдя к машине доктора Павлиной, он увидел на гравии свежие следы, оставленные машиной, стоявшей рядом. Похоже, водитель очень спешил. Лернер сел в «Шкоду». Следы вели в направлении паромного терминала.

Поскольку доктор Павлина подробно рассказала ему о работе порта Ильичевск, Лернер понял, куда именно направился Борн. Впереди он увидел у причала огромный контейнеровоз. Прищурившись, Лернер прочитал название: «Иркутск».

Он свирепо усмехнулся. Похоже, ему все-таки представится второй шанс выстрелить в Борна.

Капитан контейнеровоза «Иркутск» был бесконечно рад принять у себя на борту генерал-лейтенанта СБУ М.П. Туза и его помощницу. Больше того, он предоставил им лучшую каюту, отведенную для самых высоких гостей, с большими иллюминаторами и отдельной ванной. Белые стены изгибались вместе с корпусом корабля. Пол был деревянный, сильно вытертый. Койка, небольшой столик, два стула, дверь, ведущая к узкому шкафчику для одежды и в ванную.

Скинув пиджак, Борн сел на кровать.

– Как ты?

– Ложись. – Бросив пальто на стул, Сорайя взяла кривую иголку и нитку для наложения швов. – Меня ждет работа.

Борн беспрекословно повиновался. Все его тело было объято огнем. С мастерством профессионального садиста Лернер нанес удар в раненый бок, чтобы причинить максимальную боль. Сорайя вонзила иголку, и Борн ахнул.

– Лернер здорово тебя приложил, – заметила Сорайя, накладывая швы. – Что он здесь делает? И какого черта он решил расправиться с тобой?

Борн лежал, уставившись в низкий потолок. Он уже успел привыкнуть к вероломству Центрального разведывательного управления, к попыткам его устранить. В каком-то смысле он сделался бесчувственным к расчетливой бесчеловечности. И все же какая-то его частица отказывалась постичь всю глубину лицемерия. Директор ЦРУ, оказавшись в безвыходном положении, с готовностью использовал Борна, однако его враждебность к нему оставалась непоколебимой.

– Лернер – личный пес в услужении Старика, – сказал Борн. – Могу только предположить, что его направили в Одессу с приказом меня ликвидировать.

Сорайя удивленно посмотрела на него.

– Как ты можешь говорить это совершенно спокойно?

Она проткнула край раны и протащила нить. Борн поморщился от боли.

– Только сохраняя спокойствие, можно разобраться в ситуации.

– Но твое родное ведомство…

– Сорайя, ты должна понять, что ЦРУ никогда не было моим родным ведомством. Я работал в составе группы, которой поручались самые секретные, самые грязные задания. Я подчинялся только своему куратору, но не Старику или кому бы то ни было в ЦРУ. То же самое относится к Мартину. Согласно строгим порядкам управления, я отщепенец, не признающий никаких правил.

Оставив его на минуту, Сорайя удалилась в ванную. Она вернулась с полотенцем, смоченным в воде. Приложив полотенце к заново зашитой ране, она оставила его, дожидаясь остановки кровотечения.

– Джейсон, – сказала Сорайя, – посмотри на меня. Почему ты избегаешь на меня смотреть?

– Потому что, – сказал Борн, переводя взгляд на красивые миндалевидные глаза, – когда я на тебя смотрю, я вижу вовсе не тебя. Я вижу Мари.

Сорайе показалось, что из нее разом выпустили весь воздух. Она опустилась на край кровати.

– Значит, мы так похожи, да?

Борн вернулся к изучению потолка каюты.

– Напротив. Внешне в вас нет никакого сходства.

– В таком случае почему…

Каюта наполнилась низким рокотом двигателя. Через мгновение они ощутили легкий толчок, после чего последовала плавная качка. Контейнеровоз отчалил, начиная переход через Черное море в Стамбул.

– Полагаю, ты должен объясниться, – тихо промолвила Сорайя.

– Мы с тобой… я хочу сказать, раньше…

– Нет. Я бы ни за что не попросила у тебя такое.

– Ну а я? Я у тебя просил?

– О, Джейсон, ты же хорошо себя знаешь.

– Но я и Фади не выпустил бы из тюрьмы. Я бы не позволил заманить себя в ловушку на берегу. – Он опустил взгляд на лицо молодой женщины, наполненное терпеливым ожиданием. – Плохо уже то, что я ничего не помню. – У него перед глазами мелькнуло конфетти воспоминаний, его собственных и… чьих-то чужих. – Но когда воспоминания сбивают с пути…

– Но как такое возможно? Почему?

– Доктор Сандерленд ввел мне какие-то белки, воздействующие на синапсы головного мозга. – Борн попытался сесть, жестом остановив Сорайю, предложившую свою помощь. – Сандерленд в сговоре с Фади. И это так называемое «лечение» было частью плана Фади.

– Джейсон, мы это уже обсуждали. Это же какой-то бред. Во-первых, ну как Фади мог узнать, что тебе понадобится помощь специалиста по проблемам памяти? Во-вторых, как он мог знать, к кому именно ты обратишься?

– Очень хорошие вопросы. К несчастью, у меня до сих пор нет на них ответов. Но задумайся: Фади располагает достаточной информацией о ЦРУ и знает, кто такой Мартин Линдрос. Он знает про «Тифон». Имеющаяся у него информация настолько обширна, настолько подробна, что ему удается создать двойника, который обманул всех, и в том числе даже меня, даже мудрый сканер ЦРУ, анализирующий сетчатку глаза.

– А что, если он тоже входит в заговор? – предположила Сорайя. – В заговор Фади?

– Это уже начинает напоминать бред сумасшедшего, страдающего манией преследования. Но я постепенно прихожу к выводу, что все эти события – лечение у доктора Сандерленда, похищение и подмена Мартина Линдроса, чувство мести, которое питает в отношении меня Фади, – все они связаны между собой и являются частью блестяще спланированного и осуществленного заговора, направленного против меня и против всего ЦРУ.

– Но как нам проверить, прав ли ты? Как разобраться во всем этом?

Борн смерил Сорайю долгим взглядом.

– Нам нужно вернуться в самое начало. К моему первому приезду в Одессу, когда ты возглавляла местное отделение ЦРУ. Но для этого мне необходимо, чтобы ты восполнила недостающие фрагменты моих воспоминаний.

Встав, Сорайя подошла к иллюминатору и уставилась на широкую полосу воды, которая уже отделяла корабль от затянутого туманной дымкой побережья, оставшегося позади.

Не обращая внимания на боль, Борн спустил ноги на пол и осторожно встал. Действие местного наркоза подходило к концу; более глубокая, более сильная боль раскатилась во всему телу, позволяя в полной мере оценить последствия расчетливого удара Лернера, подобного столкновению с грузовым составом. Пошатнувшись, Борн чуть было не упал на кровать, но устоял на ногах. Он заставил себя дышать глубже, медленнее. Постепенно боль утихла до приемлемого уровня. Лишь после этого Борн пересек каюту и остановился у Сорайи за спиной.

– Тебе нужно лежать, – отрешенно промолвила та.

– Сорайя, почему тебе так трудно рассказать о том, что тогда произошло?

Мгновение она молчала. Затем:

– Я надеялась, что все это осталось позади. Что мне больше никогда не придется к этому возвращаться.

Схватив за плечи, Борн развернул ее лицом к себе.

– Во имя всего святого, что произошло?

Ее глаза, темные и горящие, наполнились слезами.

– Джейсон, мы убили человека. Мы с тобой. Постороннего, случайного человека. Молодую девушку, которой не было и двадцати лет.

Он бежит по улице, неся кого-то в руках. Его руки покрыты кровью. Ее кровью…

– Кого? – резко спросил Борн. – Кого мы убили?

Сорайя дрожала, словно от леденящего холода.

– Ее звали Сара.

– Сара, а дальше?

– Это все, что мне известно. – У нее навернулись слезы. – И знаю я это только потому, что мне сказал ты. Ты сказал, что ее последними словами перед смертью было: «Меня зовут Сара. Помните меня».

«Где я теперь?» – гадал Мартин Линдрос. Когда его вывели из самолета, по-прежнему в капюшоне, закрывающем лицо, он ощутил кожей тепло, прикосновение мельчайших частичек пыли. Однако контакт с теплом и пылью был недолгим. Машина, джип или маленький грузовичок, ворча двигателем, на удивление гладко спустилась вниз. Оказавшись в благодатной прохладе кондиционеров, Линдрос прошел метров восемьсот. Он услышал лязг отодвигающегося засова, скрип открывающейся двери, после чего его толкнули вперед. Дверь захлопнулась у него за спиной, засов встал на место. Линдрос постоял, сосредоточившись только на том, чтобы дышать глубоко и ровно. Наконец он поднял руки и стащил капюшон с головы.

Он стоял посреди комнаты размером пять на пять метров, со стенами из прочного, но довольно грубо обработанного железобетона. Обстановка состояла из устаревшего медицинского кресла, небольшой раковины из нержавеющей стали и ряда невысоких шкафчиков, на которых были аккуратно разложены пакеты с хирургическими перчатками, коробки с ватными тампонами, различными лекарствами и медицинскими инструментами.

Окон не было. Линдроса это нисколько не удивило, поскольку он предположил, что находится под землей. Но где именно? Определенно, климат здесь пустынный, но это не пустыня – строить под землей в песках невозможно. Значит, в какой-то жаркой горной стране. Судя по отраженным звукам, долетавшим до него, пока Линдроса вели сюда, подземное сооружение было весьма значительным. Следовательно, оно расположено вдали от любопытных глаз. Линдросу на ум пришло с полдюжины подходящих мест – например, Сомали, однако он отбросил все как расположенные слишком близко к Рас-Дашану. Он обвел помещение взглядом, поворачиваясь против часовой стрелки, чтобы лучше видеть левым глазом. Что ж, если ему предложат гадать, он скажет, что это место расположено где-нибудь на границе Афганистана и Пакистана. Дикая, негостеприимная область беззакония, контролируемая горными племенами, из чьей среды выходят самые опасные и жестокие террористы на свете.

Линдрос с удовольствием спросил бы об этом Муту ибн Азиза, однако брат Аббуда покинул самолет за несколько часов до того, как тот совершил посадку здесь.

Услышав шум отодвигаемого запора и открывшейся двери, Линдрос обернулся и увидел щуплого мужчину в очках, с серой, шелушащейся кожей и огромной копной серо-соломенных волос. Издав утробный рев, он бросился на мужчину, но тот спокойно отступил в сторону, открывая стоявших у него за спиной двух охранников. Их присутствие не смогло остудить распаленное яростью сердце Линдроса, однако рукоятки их пистолетов уложили его на пол.

– Я не виню вас в желании сделать мне больно, – сказал доктор Андурский, застыв в безопасности над распростертым телом Линдроса. – Вероятно, на вашем месте я испытывал бы то же самое.

– Если бы ты только оказался на моем месте!

Этот ответ вызвал у доктора Андурского улыбку, излучающую неискренность.

– Я пришел, чтобы узнать, как ваше здоровье.

– Именно заботясь о моем здоровье, ты вырвал у меня правый глаз?! – крикнул Линдрос.

Один из охранников приставил ему к груди дуло пистолета.

Доктор Андурский оставался невозмутимым.

– Как вам прекрасно известно, мне был нужен ваш глаз; мне требовалось пересадить сетчатку Кариму аль-Джамилю. Без этой вашей частицы ему бы ни за что не удалось провести сканер ЦРУ. И он не смог бы выдать себя за вас, какую бы хорошую работу я ни проделал с его лицом.

Отстранив пистолет, Линдрос уселся на полу.

– У тебя все это получается таким сухим и отстраненным.

– А наука и есть сухая и отстраненная, – напомнил доктор Андурский. – Итак, почему бы вам не сесть в кресло, чтобы я смог взглянуть, как заживает ваш глаз.

Линдрос встал, прошел к креслу и улегся в нем. Доктор Андурский, от которого ни на шаг не отходили охранники, хирургическими ножницами разрезал грязные бинты, скрывавшие правый глаз Линдроса. Цокая языком, он осмотрел кровоточащую яму, где когда-то был глаз Мартина.

– А могли бы поработать и лучше, – с осуждением произнес доктор Андурский. – Все мои старания насмарку…

Тщательно вымыв руки в раковине, он натянул латексные перчатки и принялся обрабатывать рану. Линдрос не чувствовал ничего, кроме тупой боли, к которой уже привык. Казалось, к нему домой неожиданно нагрянул гость, поселившийся навечно. И теперь, нравилось ему или нет, боль не проходила.

– Смею предположить, вы уже освоились и обходитесь одним глазом. – Доктор Андурский работал быстро и умело. Он знал, что и как ему нужно сделать.

– Я вот тут подумал, – сказал Линдрос. – А почему ты не вынул у Фади правый глаз и не вставил его мне?

– Как это все по-ветхозаветному. – Доктор Андурский перебинтовал рану. – Вы здесь совсем один, Линдрос. Никто не придет к вам на помощь. – Закончив, он стащил перчатки. – Вам не вырваться из этой преисподней.

Джон Мюэллер догнал министра обороны Хэллидея, когда тот выходил из Пентагона. Разумеется, Хэллидей был не один. С ним находились два помощника, телохранитель и стайка мелкой рыбешки – генерал-лейтенантов, жаждущих привлечь к себе внимание великого человека.

Увидев краем глаза Мюэллера, Хэллидей сделал ему хорошо знакомый жест рукой. Задержавшись внизу лестницы, Мюэллер в самый последний момент проскользнул мимо свиты министра и сел в лимузин. Они не сказали друг другу ни слова до тех пор, пока помощники не вышли из машины у подъезда канцелярии. После этого поднялась стеклянная перегородка, разделившая сидящих спереди водителя и телохранителя и пассажиров в салоне сзади. Мюэллер ввел Хэллидея в курс дела.

По широкому лбу министра пронеслись грозовые тучи недовольства.

– Лернер заверял меня, что у него все под контролем.

– Мэтт подошел к делу не с той стороны. Я сам займусь этой Анной Хельд.

Министр кивнул:

– Ну хорошо. Но только предупреждаю, Джон. Меня в это не впутывать, понятно? Если что-нибудь пойдет наперекосяк, я и пальцем не пошевелю. Больше того, не исключено, что именно мне и придется на тебя охотиться. С этой минуты ты предоставлен сам себе.

Мюэллер оскалился, словно дикарь.

– Не беспокойтесь, господин министр. Сколько себя помню, я всегда был предоставлен самому себе. Это уже въелось мне в кости.

– Сара. Просто Сара. И ты не пыталась ничего узнать?

– Мне не от чего было оттолкнуться. Я даже не успела отчетливо запомнить ее лицо. Стояла ночь, все произошло так быстро. А затем ты сам был ранен. Нам пришлось спасаться бегством, за нами гнались. Мы укрылись в катакомбах, потом выбрались. Так что у меня было только имя. Никаких официальных данных об обнаружении тела этой девушки не появилось. Такое впечатление, как будто нас с тобой тогда и в помине не было в Одессе. – Сорайя опустила голову. – Но даже если бы и обнаружилась какая-то ниточка, все дело в том, что я… ничего бы не смогла. Мне хотелось забыть эту девушку, забыть ее гибель.

– Однако я помню, как бегу по брусчатке, держу девушку в руках, повсюду ее кровь…

Сорайя кивнула. На ее лицо легла печать скорби.

– Ты заметил движение, увидел девушку. Тогда тебя и ранили. Я выстрелила в ответ, и вдруг на нас обрушился целый град пуль. Мы разделились. Ты отправился искать цель, Хамида ибн Ашефа. Когда мы затем снова встретились в катакомбах, ты сказал, что разыскал его и выстрелил, но не знаешь, оказался ли твой выстрел смертельным.

– А Сара?

– К этому времени она уже давно была мертва. Ты оставил ее, чтобы выследить Хамида ибн Ашефа.

Наступило долгое молчание. Развернувшись, Борн подошел к столу, взял графин с водой, налил полстакана. Развернув пакетик, который ему передала доктор Павлина, он проглотил одну таблетку. Вода оказалась на вкус чуть горьковатой.

– Как это произошло? – Борн стоял к Сорайе спиной. Ему не хотелось видеть ее лицо, когда она заговорит.

– Девушка неожиданно появилась в том месте, где я встречалась со своим осведомителем. Тот сказал нам, где находится Хамид ибн Ашеф. За это мы ему щедро заплатили, как и было обещано. Мы как раз передавали деньги, когда вдруг увидели девушку. Она бежала, почему, я не знаю. И у нее был раскрыт рот, как будто она кричала. Но осведомитель тоже закричал. Мы решили, что он нас предал, – и это, как потом выяснилось, соответствовало действительности. Мы выстрелили в девушку. Оба. И она упала.

Борн устало опустился на кровать.

Сорайя шагнула к нему.

– С тобой все в порядке?

Кивнув, он шумно вздохнул.

– Произошла ошибка, – сказал он.

– Думаешь, для бедняжки есть какая-то разница?

– Возможно, ты в нее даже не попала.

– Опять же, возможно, и попала. В любом случае дает ли мне это прощение?

– Ты тонешь в чувстве собственной вины.

Сорайя издала печальный смешок.

– В таком случае, полагаю, это же самое можно сказать про нас обоих.

Они смотрели друг на друга, сближенные теснотой каюты. Снова прозвучал гудок «Иркутска», приглушенный, печальный. Качаясь на волнах, контейнеровоз шел на юг, пересекая Черное море, однако в каюте было так тихо, что Сорайе показалось, будто она слышит, как мозг Борна работает над этой запутанной тайной.

Наконец Борн сказал:

– Сорайя, выслушай меня. Я считаю, что гибель Сары является ключом ко всему, что произошло, ко всему, что происходит сейчас.

– Ты шутишь. – Однако по выражению его лица Сорайя поняла, что он говорит совершенно серьезно, и пожалела о своих словах. – Продолжай, – сказала она.

– Я думаю, Сара является центральной фигурой. И именно ее гибель привела все в движение.

– Ты имеешь в виду план «Дуджи» взорвать атомную бомбу в крупном американском городе? По-моему, это слишком натянутое предположение.

– Нет, я имею в виду не сам план как таковой. Не сомневаюсь, подобную мысль террористы лелеяли уже давно, – сказал Борн. – Но, на мой взгляд, сдвинулись временные рамки. Я считаю, гибель Сары запалила бикфордов шнур.

– Это должно означать, что Сара была как-то связана с твоим заданием ликвидировать Хамида ибн Ашефа.

Борн кивнул:

– И я тоже так думаю. Вряд ли она случайно оказалась на месте встречи с осведомителем.

– Но что она там делала? Как могла она узнать?

– Например, от твоего осведомителя. Он предал нас людям Хамида ибн Ашефа, – напомнил Борн. – А вот насчет того, что она там делала, у меня пока нет никаких мыслей.

Сорайя нахмурилась.

– Но где же связь между Хамидом ибн Ашефом и Фади?

– Я все ломал голову по поводу тех улик, о которых тебе сообщила знакомая из отдела расследования пожаров.

– Дисульфид углерода – катализатор, которым Фади воспользовался в гостинице «Конститьюшен».

– Совершенно верно. Ты мне сказала, что это вещество в числе всего прочего используется в качестве флотационного реагента – есть такой способ разделения смесей. Этот способ в промышленных масштабах был разработан в конце двадцатого века, в основном для производства серебра.

У Сорайи зажглись глаза.

– Одним из главных направлений деятельности компании «Интегрейтед вертикал текнолоджиз» как раз является производство серебра. А ИВТ принадлежит Хамиду ибн Ашефу.

Борн кивнул.

– На мой взгляд, именно ИВТ является тем законным прикрытием, которое на протяжении стольких лет финансирует «Дуджу».

– Но Сара…

– А что касается Сары и всего остального, то тут мы остаемся в полосе полного штиля до тех пор, пока не попадем в Стамбул и не получим доступ к Интернету. Сейчас от наших сотовых телефонов нет никакого толка.

Сорайя встала.

– В таком случае я раздобуду что-нибудь поесть. Не знаю, как ты, но я умираю от голода.

– Пойдем вместе.

Борн начал было подниматься с кровати, но Сорайя усадила его назад.

– Джейсон, тебе нужно отдохнуть. Я уж как-нибудь сама справлюсь.

Улыбнувшись, она развернулась и вышла.

Борн полежал, пытаясь вспомнить новые подробности окончившейся неудачей операции по ликвидации Хамида ибн Ашефа. Он представил себе эту девушку Сару, выбежавшую на площадь с раскрытым ртом. Что она кричала? К кому обращалась? Он чувствовал ее в своих руках, напрягался, вслушиваясь в ее слабеющий голос.

Однако он услышал голос Фади, раскатившийся над морем у пустынного одесского причала: «Я долго ждал этого момента. Долго ждал возможности снова посмотреть тебе в лицо. Долго ждал часа отмщения».

Значит, в действиях Фади присутствует существенная составляющая личного плана. Потому что Фади охотился за ним, умело, хитро заманил в сети заговора беспрецедентных масштабов. Именно Борн разыскал человека, выдающего себя за Мартина Линдроса, именно он поручился за него в «угрюмом доме». И это также было частью плана. Фади использовал Борна, чтобы проникнуть в высший эшелон руководства ЦРУ.

Не в силах лежать бездеятельно, Борн поднялся с кровати, превозмогая боль. Он как мог размял затекшие мышцы, после чего прошлепал босиком в ванную: жестяной поддон под душем, крохотная железная раковина, фаянсовый унитаз, восьмиугольное зеркало. На вешалке пара тонких, вытертых до дыр полотенец. На полочке два больших длинных куска мыла, вероятно хозяйственного.

Протянув руку, Борн включил душ, подождал, когда вода станет горячей, и шагнул под струю.

Угасающий день сменился сумерками. Заходящее солнце скрылось за черными тучами, обещающими пролиться настоящим потопом. В преждевременно наступившей темноте с юго-запада налетел влажный ветер, принесший с собой с турецкого берега едва уловимые следы аромата сумаха и дикого майорана.

Мэттью Лернер стоял на палубе «Иркутска» у правого борта и курил. Вдруг он увидел Сорайю Мор, которая вышла со стороны двух кают первого класса на первой палубе.

Он проследил взглядом, как Сорайя спустилась по металлическому трапу вниз. У него возникло нестерпимое желание пойти следом за ней и вонзить ей в затылок кирку, которую он держал в руках. Это доставило бы ему лично огромное наслаждение, однако с профессиональной точки зрения такой поступок был бы равносилен самоубийству – точно так же не могло быть и речи о том, чтобы воспользоваться в замкнутом пространстве корабля пистолетом. Ему нужен Борн. Убийство Сорайи Мор лишь еще больше усложнит ситуацию, которая и без того уже сошла с рельсов. Лернеру приходилось импровизировать – занятие не из лучших, но в оперативной работе практически неизбежное.

Ловко развернувшись, Лернер уставился на волнующееся море как раз в тот момент, когда Сорайя дошла до площадки и на мгновение оказалась лицом к нему. Последний раз затянувшись крепкой турецкой сигаретой, он выбросил окурок за борт.

Лернер обернулся. Сорайя Мор исчезла. Вокруг никаких цветных пятен. Море окрасилось в серо-стальной цвет, корабль был выкрашен черной и белой красками. Быстро пройдя к трапу, Лернер поднялся на первую палубу и оказался перед дверью каюты первого класса.

Борн намылился, следя за тем, чтобы не задеть рану. Боль и мышечное напряжение стекали вместе с грязью и мыльной пеной. Ему хотелось бесконечно долго стоять под струями горячей воды, но это было грузовое судно, а не круизный лайнер. Горячая вода очень быстро сменилась холодной, а затем струя и вовсе иссякла, оставив местами на теле Борна слой скользкого мыла.

В то же самое мгновение он увидел краем глаза какое-то молниеносное движение. Стремительно развернувшись, Борн присел. Только быстрота реакции и скользкая кожа спасли его от кирки, которой Лернер попытался пронзить ему шею. Борн лишь отлетел назад, с силой ударившись о стену ванной. Лернер бросился на него.

Мозолистым ребром ладони он нанес два быстрых удара Борну в живот, стремясь вывести его из строя, чтобы можно было сделать завершающий удар киркой. Удары получились сильными, но недостаточно. Отразив третий удар, Борн, воспользовавшись дополнительным упором стены ванной, погрузил пятку левой ноги Лернеру в грудь в тот самый момент, когда его противник шагнул в душ. И вместо того чтобы запереть Борна в тесном пространстве, Лернер отпрянул назад, поскользнувшись на скользких плитках пола.

Борн в одно мгновение выскочил из душа. Схватив новый кусок мыла, он положил его в полотенце. Зажав концы полотенца в руке, Борн раскрутил его, надежно зафиксировав мыло. Отразив левой рукой жестокий прямой удар, он поднял правую руку Лернера, отводя ее в сторону, после чего с силой выбросил свое импровизированное оружие ему в солнечное сплетение.

Завернутый в полотенце кусок мыла нанес на удивление коварный удар, к которому Лернер оказался не готов. Пошатнувшись, он отступил в каюту. Однако тело его находилось на пике физической формы, поэтому смятение оказалось лишь мимолетным. Расставив ноги, Лернер стал ждать, когда Борн предпримет попытку проникнуть в его оборонительные порядки. Но Борн вместо этого снова взмахнул своим оружием, вынуждая Лернера отбить его киркой.

Лернер сделал обманное движение вправо и вонзил правое колено Борну в левую часть грудной клетки.

По всему телу Борна раскатилась волна боли, он оскалился в страшной гримасе. Железный кулак Лернера врезался ему в плечо. И тут Лернер подцепил его мыском за щиколотку, сбивая с ног.

Он повалился на Борна, но тот в самый последний момент успел нанести прямой удар Лернеру в лицо. Из разбитого носа хлынула кровь, обрызгав обоих противников. Лернер на мгновение поднял руку, чтобы вытереть кровь из глаз, а Борн, приподнявшись над полом, вонзил кончики пальцев Лернеру под ребро. Лернер крякнул от удивления и боли, почувствовав хруст двух ребер.

Взревев, он обрушил на Борна такой град свирепых ударов, что тот не смог защититься от всех даже обеими руками. Лишь треть ударов пробила его блоки, но и этого оказалось достаточно, чтобы подорвать его и без того ослабленную жизненную энергию.

Не представляя себе, как такое могло произойти, Борн обнаружил, что лапища Лернера, похожая на ломоть ветчины, сомкнулась у него на горле. Прижатый к полу, он увидел острие кирки, стремительно летящее к правому глазу.

Теперь у него только один шанс. Он уступил весь сознательный контроль над собственным телом инстинктам убийцы – той своей половине, которая являлась Борном. Никаких мыслей, никаких страхов. Борн ударил ладонями Лернера по ушам. Сдвоенный удар не только лишил Лернера ориентации, но и образовал полугерметичную пробку, поэтому, когда Борн быстро развел руки, от резкой смены давления у Лернера лопнули барабанные перепонки.

Кирка застыла на полпути, внезапно задрожав в обмякшей руке Лернера. Отбив ее в сторону, Борн схватил Лернера за грудки, рывком опуская его к себе, а сам при этом вскинул голову. Его лобная кость попала Лернеру в лицо как раз в том месте, где переносица сходится со лбом.

Отпрянув назад, Лернер закатил глаза, однако кирку не выпустил. Вступили в действие его отточенные до предела инстинкты выживания. Находясь в полубессознательном состоянии; Лернер снова взмахнул киркой. Борн не успел отдернуть руку, и острие пробило кожу.

Но тут Борн нанес обеими руками удар Лернеру справа в горло, по сонной артерии. Лернер повалился на четвереньки, шатаясь. Сложив пальцы в тугой клин, Борн вонзил их в мягкие ткани под подбородком Лернера. Он почувствовал, как рвется кожа, мышцы, связки.

Каюта окрасилась красным.

Вдруг Борн почувствовал, что у него перед глазами все темнеет. Силы мгновенно покинули его, схлынув, словно волна отлива. Задрожав, он повалился на пол, теряя сознание.

Глава 23

Мута ибн Азиз, схватив Катю Вейнтроп за красивую руку, спускался в сверкающей нержавеющей сталью кабине лифта в подземный ядерный центр Миран-Шах, созданный «Дуджой».

– Сейчас я увижусь со своим мужем? – спросила Катя.

– Увидишься, – ответил Мута ибн Азиз, – однако встреча эта не доставит радости вам обоим, это я обещаю.

Двери лифта открылись. Задрожав, Катя вышла из кабины.

– У меня такое ощущение, словно я попала в самое чрево преисподней, – сказала она, оглядываясь на голые бетонные стены.

Тусклое освещение подземных коридоров нисколько не умаляло ее красоту, которую Мута ибн Азиз, как и полагается настоящему арабу, постарался не замечать. Катя была высокая, стройная, полногрудая, светловолосая, голубоглазая. Ее гладкая кожа сияла. На переносице красовалось небольшое созвездие веснушек. Однако Муте ибн Азизу ни до чего этого не было дела; он игнорировал красоту молодой женщины с исступленностью, рожденной и вскормленной в пустыне.

Всю долгую, монотонную дорогу в «Лендровере» среди облаков пыли до Миран-Шаха Мута ибн Азиз думал совсем о другом. Он уже бывал здесь один раз, три года назад. Тогда Мута приезжал сюда вместе со своим братом Аббудом ибн Азизом; с собой они привезли талантливого, но несговорчивого доктора Костина Вейнтропа. Фади поручил братьям сопровождать Вейнтропа из Бухареста, где у него была лаборатория, до Миран-Шаха, потому что тот, похоже, не смог бы совершить это путешествие самостоятельно.

Вейнтроп находился в угнетенном и желчном состоянии. Не так давно его с позором выгнали из компании «Интегрейтед вертикал текнолоджиз» за преступления, которые, по его заверениям, он не совершал. И Вейнтроп был прав, но это уже не имело значения. Сами обвинения были настолько серьезными, что ему давали от ворот поворот во всех легально действующих компаниях и университетах, куда он обращался.

И тут появился Фади со своим соблазнительным предложением. Он даже не потрудился прикрыть слоем сахарной пудры конечную цель работ: зачем? Доктор Вейнтроп все равно скоро поймет правду. Естественно, огромные деньги вскружили Вейнтропу голову. Однако, как выяснилось, его моральные принципы соответствовали его таланту. Поэтому Фади пришлось заменить пряник на кнут. И этим кнутом оказалась Катя. Фади достаточно быстро выяснил, что Вейнтроп пойдет буквально на все, лишь бы с Катей ничего не случилось.

– Доктор, ваша жена в полной безопасности у нас в руках, – сказал Фади, когда Мута ибн Азиз вместе с братом доставили Вейнтропа. – Более безопасного места не найти на всей земле.

И в доказательство своих слов он показал Вейнтропу видеозапись Кати, сделанную всего несколько дней назад. Катя плакала, умоляя мужа прийти на помощь. Доктор Вейнтроп тоже расплакался. Затем, вытирая глаза, он принял предложение Фади. Однако в этих глазах была видна тень надвигающейся беды.

После того как доктор Сенарес увел Вейнтропа в лабораторию комплекса Миран-Шах, Фади повернулся к Муте и Аббуду ибн Азизам.

– Сделает ли он то, что нам от него нужно? Каково ваше мнение?

Братья заговорили разом, соглашаясь.

– Он сделает все, что ему скажут, до тех пор пока его будут стегать кнутом.

Однако это было последнее, в чем совпало их мнение за четырехдневное пребывание в бетонном городе, закопавшемся глубоко под землю в диких, голых, негостеприимных горах, служивших границей между северо-западными районами Пакистана и Афганистаном. Человек запросто мог найти свою смерть на этих высокогорных перевалах – больше того, и не один, а много, какими бы обученными и хорошо вооруженными они ни были. Миран-Шах представлял собой смертельно опасный район, куда не осмеливались сунуть нос представители пакистанского правительства. «Талибан», «Аль-Каида», «Всемирный джихад», мусульманские фундаменталисты всех пород и мастей – Миран-Шах кишел террористами, многие из которых враждовали между собой. На самом деле представление о том, что все террористические группировки хорошо скоординированы и подчиняются единому руководству: одному, двум или хотя бы считаной горстке людей, – является одним из наиболее живучих мифов, созданных американскими спецслужбами. Это же нелепо: многочисленные секты разделяет давнишняя вражда; они ставят перед собой совершенно разные цели. И все же миф продолжает жить. Фади, получивший образование на Западе, мастерски овладевший принципами воздействия на общественное сознание, использовал эту ложь против самих же американцев, создавая репутацию «Дуджи», а заодно и свою собственную.

Ведя Катю по коридорам на встречу с Фади и ее мужем, Мута ибн Азиз не мог избавиться от мыслей о той трещине, которая разделила их с братом. Они разошлись во мнениях три года назад, и время только упрочило их взаимоисключающие точки зрения. У этой трещины было имя: Сара ибн Ашеф, единственная сестра Фади и Карима аль-Джамиля. Ее убийство перевернуло жизнь всех, породив тайны, ложь, вражду, которых раньше не было и в помине. Смерть девушки разрушила два семейства, причем проявлялось это как явно, так и скрыто. После той ночи в Одессе, когда Сара раскинула руки и упала на брусчатую мостовую, между Мутой ибн Азизом и его братом все было кончено. Внешне они продолжали вести себя так, как будто ничего не произошло, однако на самом деле их мысли больше уже никогда не бежали по параллельным дорожкам. Братья потеряли друг друга.

Завернув за угол, Мута ибн Азиз увидел, как его брат, появившись из открытой двери, подзывает его кивком. Мута терпеть не мог, когда Аббуд поступает так. Таким жестом учитель подзывает к себе провинившегося ученика, чтобы сделать ему нагоняй.

– А, вот ты где, – произнес Аббуд ибн Азиз таким тоном, словно его брат ошибся дорогой и опоздал.

Стараясь не обращать на Аббуда внимания, Мута ибн Азиз прошел мимо него, таща за собой Катю.

Помещение оказалось просторным, хотя потолки, естественно, были низкими. Обстановка казалась исключительно утилитарной: шесть стульев из литой пластмассы, стол с металлической крышкой, вдоль левой стены шкафчики, раковина и одинокий электрообогреватель.

Фади стоял лицом к двери. Его руки лежали на плечах доктора Вейнтропа, который сидел, несомненно вопреки своей воле, на одном из стульев.

– Катя! – воскликнул он, увидев молодую женщину. Его лицо озарилось, но свет в глазах быстро погас, после того как Вейнтроп попытался, и тщетно, броситься к Кате.

Фади, с силой надавивший Вейнтропу на плечи, чтобы удержать его на месте, кивнул Муте ибн Азизу, и тот отпустил молодую женщину. Сдавленно вскрикнув, она подбежала к мужу и опустилась перед ним на колени.

Вейнтроп принялся гладить ей волосы, лицо, проводя пальцами по каждой выпуклости, каждой впадинке, словно ему нужно было убедиться в том, что перед ним не мираж и не двойник. Он видел, что сделал доктор Андурский с лицом Карима аль-Джамиля. Что могло помешать ему сделать то же самое с какой-нибудь русской женщиной, превратив ее в Катю, которая лгала бы ему, выполняя волю своих хозяев?

С тех самых пор, как Фади «завербовал» Вейнтропа, мания преследования у доктора достигла апогея. Ему казалось, что все происходящее имеет целью поработить его. И в этом он был недалек от истины.

– Итак, теперь, когда вы более или менее воссоединились, – заговорил Фади, обращаясь к доктору Вейнтропу, – мне бы хотелось, чтобы вы прекратили тянуть время. У нас есть строгий график, и ваша умышленная медлительность нам сильно мешает.

– Я вовсе не тяну время, – с жаром возразил Вейнтроп. – Эта миниатюризация…

Осекшись, он поморщился от боли, поскольку Фади снова стиснул ему плечи.

Фади кивнул Аббуду ибн Азизу, и тот вышел. Вернулся он вместе с доктором Сенаресом, специалистом по ядерной физике.

– Доктор Сенарес, – сказал Фади, – будьте добры, объясните, почему ядерное устройство, которое я поручил вам сделать, до сих пор не готово.

Доктор Сенарес бросил взгляд на Вейнтропа. Он поработал под руководством прославившегося на весь мир пакистанского физика-ядерщика Абдула Кадыр-хана.

– Моя часть работы завершена, – сказал доктор Сенарес. – Порошок двуокиси урана, которым вы меня снабдили, превращен в форму металла, необходимого для создания боеголовки. Другими словами, у нас в руках уже есть материал, способный к ядерному делению. Оболочка также готова. Теперь мы ждем лишь доктора Вейнтропа. Как вам известно, его работа имеет решающее значение. Без нее мы не сможем получить устройство, которое вы ждете.

– Итак, Костин, мы подошли к сути проблемы. – Голос Фади оставался спокойным, мягким, нейтральным. – С твоей помощью мой план приведет к успеху, без твоей помощи он обречен. Говоря научным языком, уравнение простое и изящное. Почему ты мне не помогаешь?

– Работа оказалась значительно сложнее, чем я предполагал. – Вейнтроп не мог оторвать взгляд от жены.

Фади спросил:

– Доктор Сенарес, а вы что скажете?

– Работы доктора Вейнтропа по миниатюризации были завершены уже несколько дней назад.

– Да что он понимает в миниатюризации? – резко произнес Вейнтроп. – Все это просто не соответствует действительности.

– Доктор Сенарес, мне не нужны голословные утверждения, – так же резко произнес Фади.

Доктор Сенарес достал маленькую записную книжку в темно-красном кожаном переплете, и Вейнтроп непроизвольно застонал. Катя, встревожившись, прижалась к нему ещё крепче.

– Вот записи, которые доктор Вейнтроп ведет для себя.

– Вы не имеете права! – воскликнул Вейнтроп.

– Он имеет полное право. – Фади забрал записную книжку у доктора Сенареса. – Ты принадлежишь мне с потрохами, Вейнтроп. Все, что ты делаешь, все, что ты думаешь и пишешь, все, о чем ты мечтаешь, – мое.

– Костин, что ты наделал? – простонала Катя.

– Продал душу дьяволу, – пробормотал Вейнтроп.

Судя по всему, получив безмолвный сигнал Фади, Аббуд ибн Азиз похлопал доктора Сенареса по плечу и вывел его из комнаты. Услышав звук закрывшейся двери, Вейнтроп вздрогнул.

– Ну хорошо, – мягчайшим голосом промолвил Фади.

И тотчас же Мута ибн Азиз схватил Катю за шиворот и за пояс, отрывая от мужа. Одновременно Фади обеими руками надавил Вейнтропу на плечи, усаживая его обратно на стул, с которого тот попытался встать.

– Больше я тебя просить не буду, – тем же самым мягким тоном продолжал Фади – так разговаривает любящий отец с сыном, совершившим проступок.

Мута ибн Азиз обрушил страшный удар по затылку Кати.

– Нет! – закричал Вейнтроп, увидев, как его жена растянулась лицом вниз на полу.

Никто не обратил на него никакого внимания. Мута ибн Азиз схватил Катю за плечи, усаживая ее, обошел вокруг и ударил кулаком в лицо, ломая ее прекрасный нос. Во все стороны брызнула кровь.

– Нет! – завопил Вейнтроп.

Вцепившись в светлые волосы, Мута ибн Азиз закинул Кате голову назад и вонзил кулак в ее очаровательную левую щеку. По распухшему лицу Кати потекли слезы. Она всхлипнула.

– Прекратите! – воскликнул Вейнтроп. – Во имя всего святого, остановитесь! Умоляю!

Мута ибн Азиз снова занес свой окровавленный кулак.

– Не вынуждай меня просить снова, – сказал Фади Вейнтропу на ухо. – Костин, не нарушай мое доверие.

– Да, да, я все понял. – Вейнтроп тоже всхлипывал. Его сердце разбилось на десять тысяч кусочков, которые ему уже никогда не удастся собрать вместе. – Я сделаю все, что вы хотите. Работа по миниатюризации будет закончена через два дня.

– Даю тебе два дня, Костин. – Схватив Вейнтропа за волосы, Фади запрокинул ему голову так, чтобы тот смотрел прямо ему в глаза. – И ни секунды больше. Понятно?

– Да.

– В противном случае мы сделаем с Катей то, что не сможет исправить даже доктор Андурский.

Мута ибн Азиз нашел брата в операционной доктора Андурского. Именно здесь Карим аль-Джамиль получил лицо Мартина Линдроса. Здесь ему были пересажены новая радужная оболочка глаза, новый зрачок и, что самое важное, новая сетчатка, подтвердившая сканеру ЦРУ, что Карим аль-Джамиль – это Мартин Линдрос.

К облегчению Муты ибн Азиза, в операционной, кроме его брата, никого не было.

– Ну а теперь-то мы обязательно должны сказать Фади правду. – Голос Муты ибн Азиза прозвучал тихо и настойчиво.

Аббуд ибн Азиз, уставившись на ряды сверкающих инструментов, сказал:

– Ты больше ни о чем другом не думаешь? То же самое ты говорил мне три года назад.

– Обстоятельства изменились, и самым радикальным образом. Теперь наш долг сказать Фади всю правду.

– Я возражаю, категорически возражаю, как это было и тогда, – ответил Аббуд ибн Азиз. – Напротив, наш святой долг скрыть правду от Фади и Карима аль-Джамиля.

– Теперь в твоих доводах нет никакой логики.

– Вот как? Главный среди них тот же, что был с самого начала. Гибель Сары ибн Ашеф нанесла братьям страшный удар. Нужны ли новые страдания? Сара ибн Ашеф была цветком Аллаха, хранилищем семейной чести, прекрасной девственницей, которой была суждена счастливая жизнь. И необходимо любой ценой сохранить ее память в неприкосновенности. Наш долг заключается в том, чтобы оградить Фади и Карима аль-Джамиля от внешних раздражений.

– От внешних раздражений! – воскликнул Мута ибн Азиз. – И ты называешь правду об их сестре внешним раздражением?

– А как бы назвал ее ты?

– Полномасштабной катастрофой, невыносимым позором…

– И ты хочешь стать тем, кто откроет эту страшную правду Фади? С какой целью? Чего ты хочешь добиться?

– Три года назад я ответил на этот вопрос, заявив, что просто хочу выложить всю правду, – сказал Мута ибн Азиз. – Но теперь план Фади и Карима аль-Джамиля включает в себя месть Джейсону Борну.

– Я не вижу никаких причин останавливать их. Борн представляет угрозу для всех нас – и для тебя в том числе. Ты сам был там в ту ночь, как и я.

– Желание отомстить за смерть сестры, перешедшее в одержимость, исказило рассудок обоих. А что, если они утратят связь с действительностью?

– Им же противостоит всего один-единственный человек, – рассмеялся Аббуд ибн Азиз.

– Ты оба раза был вместе с Фади в Одессе. Скажи мне, брат, удалось ли ему убить Борна?

От Аббуда ибн Азиза не укрылся ледяной тон брата.

– В последний раз Борн был ранен, и тяжело. Фади загнал его в катакомбы под городом. Я сильно сомневаюсь, что ему удалось выжить. Однако на самом деле это не имеет значения. Борн выведен из строя; он больше не сможет нам мешать. Такова воля Аллаха. Что произошло, то произошло. Чему суждено произойти, то произойдет.

– А я говорю, что до тех пор, пока остается малейшая вероятность того, что Борн остался в живых, ни Фади, ни Карим аль-Джамиль не успокоятся. Их мысли постоянно будут отвлечены на другое. Тогда как если мы откроем им правду…

– Молчи! Такова воля Аллаха!

Аббуд ибн Азиз еще никогда не говорил со своим младшим братом с такой злостью. Мута ибн Азиз понимал, что между ними лежит смерть Сары ибн Ашеф, тема, о которой оба постоянно думают, но никогда не говорят вслух. Однако молчание – зло, отравляющее братские узы, понимал Мута ибн Азиз. Его не покидало предчувствие, что настанет день, когда эта сознательно возведенная стена погубит и его самого, и его старшего брата.

В который раз он ощутил волну нахлынувшего на него отчаяния. В эти мгновения ему казалось, что он попал в западню и теперь куда ни повернуть, какие шаги ни предпринять, они с братом обречены гореть в адском огне, куда попадают грешники. «Ла ила ил-алла! Да сохранит нас Аллах от прикосновения адского пламени!»

Словно прочтя мрачные мысли Муты, Аббуд повторил слова, произнесенные в ночь гибели сестры Фади и Карима аль-Джамиля.

– Мы должны хранить молчание о смерти Сары ибн Ашеф, – твердо промолвил он. – Ты будешь беспрекословно повиноваться мне, как это было всегда. Мы с тобой не два посторонних человека, брат, а звенья одной цепи. Ла ила ил-алла! Судьба одного – судьба всех.

Мужчина, сидевший, скрестив ноги, во главе низкого деревянного стола, заставленного едой, пристально смотрел на Фади. Несомненно, это объяснялось тем, что у него остался только один глаз – левый. Вместо второго был черный кратер, скрытый белой ватой из египетского хлопчатника.

Сбросив обувь, Фади босиком прошел по голому бетонному полу. Все полы, стены и потолки Миран-Шаха, отлитые из бетона, выглядели совершенно одинаково. Фади уселся сбоку от мужчины.

Взяв стеклянную банку, он вытряхнул горсть кофейных зерен, обжаренных всего несколько часов назад. Высыпав зерна в бронзовую ступу, Фади взял пестик и смолол их в мелкий порошок. На круге переносной газовой плитки стоял медный чайник. Фади налил в него воды из кувшина, затем зажег плитку. Кольцо голубоватых огоньков лизнуло дно чайника.

– Давненько мы не виделись, – сказал Фади.

– Ты действительно ждешь, что я буду есть за одним столом с тобой? – спросил настоящий Мартин Линдрос.

– Я жду, что ты будешь вести себя как подобает воспитанному человеку.

Горько рассмеявшись, Линдрос кончиком указательного пальца прикоснулся к повязке, закрывающей правый глаз.

– Хорошо хоть среди нас есть один такой.

– Угощайся фиником, – предложил Фади, подталкивая к Линдросу овальное блюдо с высокой горкой сушеных фруктов. – Лучше всего обмакнуть их вот в это масло из козьего молока.

Как только вода закипела, Фади опрокинул ступу, высыпая молотый кофе в чайник. Он пододвинул маленькую чашку, от которой веяло ароматом свежераздавленных семян кардамона. Теперь его внимание было полностью сосредоточено на варящемся кофе. За мгновение до того, как кофе вспенился, Фади снял чайник с плитки, правой рукой бросил в него щепотку зерен кардамона, после чего перелил содержимое в небольшой кувшин. Отставив чайник, Фади разлил «кахва арабийя» – кофе по-арабски в две крохотные чашечки без ручек. Сначала он подал чашку Линдросу, как поступил бы каждый бедуин, угощая почетного гостя, хотя ни одному бедуину еще не приходилось сидеть, скрестив ноги, в таком шатре – огромном, упрятанном под землю, отлитом из бетона полуметровой толщины.

– Как поживает твой брат? Надеюсь, мой глаз поможет ему увидеть жизнь в другой перспективе. Может быть, он наконец откажется от своей маниакальной идеи уничтожить западный мир.

– Мартин, ты действительно хочешь поговорить об уничтожении? Тогда давай вспомним то, что Америка насильно экспортирует свою культуру, полную упаднических настроений народа, растерявшего все свои силы, желающего получить всё и сразу, давно забывшего значение слова «жертва». Давай вспомним то, что Америка, по сути дела, оккупировала Ближний Восток, сознательно разрушая древние традиции.

– Тогда уж не надо забывать и то, что эти традиции подразумевают возможность взрывать религиозные изваяния, как это сделали талибы в Афганистане. А также забивать камнями женщину, виновную в супружеской измене, тогда как ее любовник остается безнаказанным.

– Я, бедуин из Саудовской Аравии, имею с талибами не больше общего, чем ты. Что же касается неверных жен, тут необходимо учитывать законы ислама. Мы не одиночки, Мартин, а часть большой семьи. В дочерях заключена честь семейства. Если наши сестры опозорены, грязь остается на всех членах семьи до тех пор, пока больной побег не будет вырван с корнем.

– Убивать собственную плоть и кровь? Это бесчеловечно.

– Потому что у вас так не принято? – Фади кивнул на чашку с кофе: – Пей.

Линдрос поднес чашку ко рту и выпил кофе одним глотком.

– Мартин, кофе надо пить медленно. – Фади снова наполнил чашку Линдроса, затем выпил свой кофе, в три маленьких глотка, смакуя вкус. Правой рукой он взял финик, обмакнул его в пахучее масло, затем отправил в рот. Какое-то время он жевал, медленно, задумчиво, затем выплюнул длинную плоскую косточку. – Напрасно ты не пробуешь финики. Они очень питательные и просто восхитительно вкусные. Ты знаешь, что пророк Мухаммед после поста первым делом всегда ел финики? И мы поступаем так же, потому что это приближает нас к его идеалам.

Линдрос молча смотрел на него, напряженный и настороженный.

Фади вытер руки о маленькое полотенце.

– Знаешь, мой отец с утра до вечера варил кофе. Это высшая похвала, которую только можно воздать ему – или любому другому бедуину. Это означает, что у него очень щедрая душа. – Он снова наполнил свою чашку кофе. – Однако теперь отец не может варить кофе. Больше того, он вообще ничего не может – только сидит, уставившись в пустоту. Мать обращается к нему, но он не может ей ответить. И знаешь почему, Мартин? – Фади осушил чашку тремя маленькими глотками. – Потому что его зовут Абу Сариф Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб.

Когда Линдрос услышал это имя, его здоровый глаз чуть дернулся.

– Да, совершенно верно, – продолжал Фади. – Хамид ибн Ашеф. Тот самый человек, по следу которого ты пустил Борна.

– Значит, вот почему ты меня схватил.

– Ты так думаешь?

– Глупец, эту операцию разрабатывал не я. Я в то время еще даже не подозревал о существовании Джейсона Борна. Его куратором был Алекс Конклин, а Конклина нет в живых. – Линдрос рассмеялся.

Внезапно Фади протянул руку через стол и схватил Линдроса за воротник. Он встряхнул его с такой яростью, что у Линдроса клацнули зубы.

– Мартин, ты считаешь себя таким умным. Но теперь ты за это заплатишь. И ты, и Борн. – Фади стиснул Линдросу горло так, словно собрался вырвать гортань. Ему доставляло нескрываемое наслаждение смотреть, как тот судорожно пытается сделать вдох. – Борн еще жив, как мне сказали, хотя ему едва удалось избежать смерти. Однако я знаю, что он, в каком бы состоянии ни находился, перевернет небо и землю, чтобы найти тебя, особенно если будет думать, что я где-то рядом.

– Что… что ты собираешься сделать? – с огромным трудом выдавил Линдрос.

– Я собираюсь подбросить Борну информацию, в которой он так нуждается, Мартин, чтобы он нашел тебя здесь, в Миран-Шахе. А когда это произойдет, я выпотрошу тебя живьем у него на глазах. После чего займусь им самим. – Фади склонился к Линдросу, вглядываясь ему в левый глаз, словно пытаясь найти в нем все то, что скрывал от него Линдрос. – И в конце концов Борн сам захочет смерти, Мартин. С этим никаких вопросов не возникнет. Но ему придется долго ждать смерть. И я позабочусь о том, чтобы Борн, перед тем как он погибнет сам, увидел гибель американской столицы в ядерном взрыве.

Книга третья

Глава 24

Гроб опускается в землю. На ручках играют тусклые отблески, на табличке с надписью, вделанной в крышку, танцуют крошечные водовороты света. По выразительному сигналу священника гроб неподвижно зависает в воздухе. Священник, в ладном щегольском облачении европейского покроя, свешивается над могилой так, что Борн уверен: он вот-вот упадет. Но священник не падает. Вместо этого он нечеловеческим усилием срывает с гроба крышку.

– Что вы делаете? – спрашивает Борн.

Священник оборачивается и, уронив тяжелую крышку из красного дерева в могилу, кивком подзывает его к себе, и только теперь Борн видит, что это никакой не священник. Это Фади.

– Подойди, – по-арабски говорит Фади. Он зажигает сигарету, протягивает Борну книжечку спичек. – Взгляни.

Борн делает шаг вперед, заглядывает в открытый гроб…

…и оказывается на заднем сиденье машины. Он выглядывает в окно и видит знакомый пейзаж, который тем не менее не может узнать. Он трогает водителя за плечо:

– Куда мы едем?

Водитель оборачивается. Это Мартин Линдрос. Но у него с лицом что-то не так. Оно окутано тенью, покрыто шрамами: это тот самый Линдрос, которого Борн ввел в штаб-квартиру ЦРУ.

– А ты как думаешь? – говорит двойник Линдроса, увеличивая скорость.

Наклонившись вперед, Борн видит на обочине дороги фигуру. Машина стремительно приближается к ней. Это молодая девушка, она голосует, подняв большой палец: Сара. Машина подъезжает, и в самый последний момент девушка делает шаг вперед и оказывается у нее на пути.

Борн пытается закричать, чтобы предупредить ее, но он нем. Он чувствует, как машина виляет в сторону и содрогается, видит тело Сары, взлетевшее в воздух, видит стынувшую кровь. Охваченный яростью, он протягивает руку к водителю…

…и оказывается в салоне автобуса. Пассажиры с каменными лицами не обращают на него внимания. Борн идет вперед по проходу между рядами кресел. На водителе добротный костюм европейского покроя. Это доктор Сандерленд, специалист по проблемам памяти из Вашингтона.

– Куда мы направляемся? – спрашивает его Борн.

– Я вам уже говорил, – отвечает доктор Сандерленд.

В огромное лобовое стекло Борн видит одесский пляж. Видит Фади, который курит, улыбаясь, и ждет его.

– Все было подстроено, – говорит доктор Сандерленд, – с самого начала.

Автобус останавливается. В руке у Фади пистолет. Доктор Сандерленд открывает дверь, впуская его; Фади вбегает в салон, направляет пистолет на Борна и нажимает на спусковой крючок…

Борн проснулся от звука раскатистого выстрела. Над ним кто-то стоял. Мужчина с сизой щетиной, глубоко посаженными глазами и узким покатым лбом.

– А, генерал-лейтенант Мыкола Петрович Туз. Наконец-то вы пришли в себя. – Язык у мужчины заплетался от постоянного пьянства. – Я доктор Коровин.

Какое-то мгновение Борн не мог сообразить, где находится. Он почувствовал, что койка под ним плавно покачивается, и его сердце пропустило удар. Он уже бывал здесь прежде – неужели у него снова провал в памяти?

Но тут воспоминания нахлынули приливной волной. Окинув взглядом крошечный лазарет, Борн сообразил, что находится на борту контейнеровоза «Иркутск», что он генерал-лейтенант СБУ Мыкола Петрович Туз. Он произнес ватным голосом:

– Мне нужна моя помощница.

– Ну конечно. – Доктор Коровин отступил назад. – Она здесь.

Его лицо сменилось лицом Сорайи Мор.

– Товарищ генерал-лейтенант, – бодро произнесла она, – вижу, вам стало лучше.

Однако Борн увидел у нее в глазах беспокойство.

– Нам нужно поговорить, – прошептал он.

Молодая женщина повернулась к врачу.

– Будьте добры, оставьте нас одних, – довольно резко приказала она.

– Ну конечно, – ответил доктор Коровин. – Я схожу сообщу капитану, что товарищ генерал-лейтенант поправляется.

Как только за ним закрылась дверь, Сорайя присела на край койки.

– Труп Лернера сбросили за борт, – тихо промолвила она. – Когда я опознала в нем иностранного шпиона, капитан с радостью пошел навстречу. Больше того, он испытал огромное облегчение. Ему не нужна никакая огласка случившегося, а в отношении компании, которой принадлежит «Иркутск», это справедливо вдвойне. Так что Лернер отправился кормить рыб.

– Где мы сейчас? – спросил Борн.

– До Стамбула остается идти примерно сорок минут. – Борн попытался было сесть, но Сорайя вежливо удержала его за руку. – А насчет того, что Лернеру удалось подняться на борт судна, – тут мы оба сделали упущение.

– У меня такое чувство, будто мы упустили еще что-то, и очень важное, – сказал Борн. – Подай мне брюки.

Брюки были перекинуты через спинку стула. Сорайя протянула их Борну.

– Надо тебя покормить. Занимаясь твоей раной, врач накачал тебя всевозможными жидкостями. Он говорит, через пару часов тебе уже станет гораздо лучше.

– Через минуту.

Борн чувствовал тупую боль от ножевого ранения и в том месте, куда его ударил ногой Лернер. Правый бицепс, проткнутый киркой, был забинтован, но боли здесь не было. Борн закрыл глаза, но на него тотчас же нахлынули воспоминания о Фади, двойнике, Саре и докторе Сандерленде.

– Джейсон, в чем дело?

Он открыл глаза.

– Сорайя, не только доктор Сандерленд копошится у меня в голове.

– Что ты хочешь сказать?

Порывшись в карманах, Борн нашел коробок спичек. Фади прикуривает, протягивает Борну коробок. Этот образ присутствовал в снах Борна, однако это произошло на самом деле. Под воздействием воспоминаний, имплантированных доктором Сандерлендом, Борн вывел Фади из тюрьмы «Тифона». Оказавшись на улице, Фади прикурил сигарету от спички. «Поскольку поджигать в этой дыре все равно нечего, спички мне оставили», – сказал он. После чего протянул Борну коробок.

Зачем Фади так поступил? Это был такой естественный жест, который едва отложился в памяти, особенно в свете того, что произошло потом. И Фади на это рассчитывал.

– Коробок спичек? – спросила Сорайя.

– Тот коробок, который вручил мне Фади на улице перед зданием ЦРУ.

Борн открыл коробок. Он был помят, этикетка расплылась после купания Борна в Черном море.

Единственной уцелевшей частью был нижний слой, от которого отрывались спички. Ногтем большого пальца Борн вытащил железную скрепку, державшую спички на месте. Под ней он обнаружил крошечный продолговатый предмет из металла и керамики.

– О господи, Фади подбросил тебе «жучок»!

Борн внимательно осмотрел предмет.

– Это маячок. – Он протянул его Сорайе. – Выбрось его за борт. Немедленно.

Взяв маячок, Сорайя вышла из каюты. Через минуту она вернулась.

– А теперь перейдем к другим делам. – Борн посмотрел ей в лицо. – Не вызывает сомнений, что Тим Хитнер поставлял Фади всю самую сокровенную информацию.

– Тим не был предателем, – твердо промолвила Сорайя.

– Понимаю, он был твоим другом…

– Дело не в этом, Джейсон. Двойник Линдроса разве что из кожи не вылез, демонстрируя мне документальные подтверждения того, что Тим был предателем.

Борн сделал глубокий вдох, не обращая внимания на боль, которую это ему причинило, и спустил ноги на пол.

– В таком случае с высокой вероятностью можно утверждать, что Хитнер вовсе не был предателем.

Сорайя кивнула.

– Из чего следует, что предатель, по всей видимости, продолжает работать в недрах ЦРУ.

Они сидели в кафе «Кактус», расположенном в квартале к югу от Истикляль-Каддеси – авеню Независимости, в ультрасовременном стамбульском районе Бейоглы. На столе стояли тарелочки с закуской и крошечные чашечки с крепким, густым кофе по-турецки. В воздухе стоял гомон голосов, говорящих на самых разных наречиях, что устраивало их как нельзя лучше.

Утолив голод, Борн после третьей чашки кофе снова начал чувствовать себя наполовину человеком. Наконец он сказал:

– Очевидно, что в ЦРУ нельзя доверять никому. Если достать компьютер, ты сможешь отсюда проникнуть сквозь защиту «Часового»?

Сорайя покачала головой:

– Это не удалось даже Тиму.

Борн кивнул.

– В таком случае тебе придется вернуться в Вашингтон. Мы должны установить личность предателя. До тех пор пока он продолжает свое черное дело, в ЦРУ для врага нет никаких секретов, в том числе и о ходе расследования деятельности «Дуджи». И еще тебе будет нужно присматривать за двойником. Поскольку они оба работают на Фади, возможно, это выведет тебя на предателя.

– Я пойду прямо к Старику.

– Именно этого ты и не сделаешь. У нас нет никаких конкретных доказательств. Ты уже запятналась общением со мной. А Старик любит Линдроса, полностью ему доверяет. Вот почему план Фади просто блестящий, черт побери. – Борн покачал головой. – Нет, обвинив Линдроса, ты ничего не добьешься. Лучший способ действий – держать глаза и уши открытыми, а рот на замке. Я не хочу, чтобы двойник заподозрил тебя в том, что ты его раскусила. Он и так относится к тебе с подозрением. В конце концов, он ведь отправил тебя присматривать за мной. – Покрытое синяками и ссадинами лицо Борна растянулось в мрачной усмешке. – Мы дадим ему то, что он хочет. Ты расскажешь ему, что у тебя на глазах на борту этого судна произошла драка между мной и Лернером, в ходе которой мы убили друг друга.

– Вот почему ты заставил меня выбросить маячок за борт.

Борн кивнул.

– Фади подтвердит, что он покоится на дне Черного моря.

Сорайя рассмеялась.

– Кажется, это уже что-то.

В квартале от «Кактуса» они нашли интернет-кафе. Сорайя заплатила за время, а Борн тем временем устроился за терминалом в дальнем углу зала. Когда Сорайя пододвинула к нему стул, он уже просматривал данные на доктора Аллена Сандерленда. Судя по всему, Сандерленд, автор нескольких книг по проблемам памяти, был обладателем многочисленных премий и наград. На одной из страничек, куда заглянул Борн, имелась фотография видного ученого.

– Это не тот, кто меня лечил, – объявил Борн, изучив снимок. – Фади подменил его своим человеком, которого подкупом или угрозами заставил ввести мне в мозг нейропередатчики, мешающие работе синапсов. В результате одни воспоминания оказались блокированы, зато были созданы другие, фальшивые. И эти воспоминания помогли мне принять двойника за Мартина, после чего чуть не заманили в смертельную ловушку.

– Все это ужасно, Джейсон. Как будто к тебе в голову забрался вор. – Сорайя положила руку ему на плечо. – И как можно бороться с этим?

– Все дело в том, что никак. Я ничего не смогу сделать до тех пор, пока не найду того, кто стоит за всем этим.

Его мысли вернулись к разговору со лже-Сандерлендом. Фотография красивой блондинки на столе, которую Сандерленд назвал Катей. Было ли это частью игры? Раскрыв память, Борн вслушался в интонации голоса Сандерленда. Нет, он был искренен, когда говорил об этой женщине. По крайней мере, она действительно дорога человеку, выдававшему себя за Аллена Сандерленда.

А затем еще его акцент. Борн вспомнил, что определил его как румынский. Так что от этого уже можно отталкиваться: этот человек – врач, специалист по проблемам памяти; по национальности он румын; он женат на женщине по имени Катя. Эта Катя, беззаботно позирующая перед объективом фотоаппарата, вероятно, в прошлом была фотомоделью. Пока что этого совсем немного, но лучше мало информации, чем вообще ничего.

– А теперь вернемся в самое начало. – Пальцы Борна залетали по клавиатуре. Через мгновение на экране появилась информация об Абу Сарифе Хамиде ибн Ашефе аль-Вахибе, основателе компании «Интегрейтед вертикал текнолоджиз». – Тридцать три года назад он женился на Холли Каргилл, младшей дочери Саймона и Джеки Каргилл, из адвокатской конторы «Джекилл и Денисон». Семейство Каргилл играет заметную роль в лондонском обществе. Оно ведет свою родословную с эпохи Генриха Восьмого. – Его пальцы продолжали танец по клавишам; на экран выводилась все новая информация. – Холли родила Хам иду ибн Ашефу троих детей. Старшим был Карим аль-Джамиль ибн Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб – который, кстати, возглавил ИВТ в том же году, когда мы с тобой впервые побывали в Одессе. Затем шел его брат, Абу Гази Надир аль-Джаму ибн Хамид ибн Ашеф аль-Вахиб.

– Если точнее, через две недели после того, как ты стрелял в Хамида ибн Ашефа, – добавила Сорайя, глядя ему через плечо. – А что насчет третьего ребенка?

– Перехожу к этому. – Борн пролистал страницу. – Так, вот оно. Младшим ребенком была дочь. – Он умолк, чувствуя, как гулко заколотилось сердце. Имя он произнес сдавленным голосом: – Сара ибн Ашеф. Она умерла.

– Это наша Сара! – выдохнула Сорайя.

– Похоже на то. – И тут все встало на свои места. – О господи, Фади – сын Хамида ибн Ашефа.

Сорайя была поражена.

– Полагаю, младший, поскольку Карим возглавил ИВТ.

Борн вспомнил яростную стычку с Фади на черноморском пляже. «Я долго ждал этого момента, – сказал Фади. – Долго ждал возможности снова посмотреть тебе в лицо. Долго ждал часа отмщения». А когда Борн спросил, о чем он говорит, Фади прорычал: «Такое не забывается – никогда не забывается». Он мог иметь в виду только одно.

– Я убил его сестру, – сказал Борн, откинувшись назад. – Вот почему он вплел меня в свой убийственный замысел.

– Однако мы нисколько не приблизились к тому, чтобы раскрыть личность человека, который выдает себя за Мартина Линдроса, – напомнила Сорайя.

– И мне по-прежнему непонятно, почему Мартина оставили в живых. – Борн снова повернулся к экрану компьютера. – Но, может быть, нам удастся узнать что-нибудь про второго двойника. – Он вышел на электронную страничку компании «Интегрейтед вертикал текнолоджиз». На ней был представлен полный список сотрудников, в том числе работающих в научно-исследовательских лабораториях, расположенных в десятке различных стран.

– Если ты хочешь найти того, кто выдавал себя за доктора Сандерленда, легче будет найти иголку в стоге сена.

– Необязательно, – возразил Борн. – Не забывай, это видный специалист.

– В области восстановления памяти.

– Совершенно верно. – Тут Борн вспомнил свой разговор с Сандерлендом. – А также по проблемам миниатюризации.

В ИВТ работали десять ученых, занимавшихся подобными вопросами. Борн поочередно разыскал их во Всемирной паутине. Ни один из них не был похож на человека, который его лечил.

– И что дальше? – спросила Сорайя.

Выйдя со странички ИВТ, Борн стал просматривать все проходившие в средствах массовой информации сообщения, имеющие отношение к конгломерату. Через пятнадцать минут плутаний среди заметок о слияниях, собраниях акционеров, квартальных отчетах, увольнениях и приеме на работу он наконец наткнулся на короткое сообщение о некоем докторе Костине Вейнтропе, специалисте в области биофармацевтических нанотехнологий, сканирующей микроскопии и молекулярной медицины.

– Похоже, этот доктор Вейнтроп был выставлен из ИВТ за то, что якобы похитил интеллектуальную собственность.

– Но в таком случае он не может быть тем, кого мы ищем, – заметила Сорайя.

– Как раз наоборот. Сама подумай. После такого публичного позора перед Вейнтропом закрылись двери всех серьезных компаний и университетов. И он в одночасье рухнул с вершины на самое дно.

– Как раз то, что без труда мог подстроить брат Фади. После чего у Вейнтропа остался только один выбор: работать на Фади.

Борн кивнул:

– Эту версию стоит проверить.

Набрав в поисковой системе имя доктора Костина Вейнтропа, он получил краткое описание жизненного пути. Все очень любопытно, но убедительных доказательств не было. Однако они оказались на страничке приложенных фотографий. На одной из них доктор Вейнтроп был заснят на церемонии награждения. Рядом с ним стояла его красавица жена: высокая видная блондинка, чью фотографию Борн видел в кабинете доктора Сандерленда. Бывшая фотомодель, победительница конкурса красоты. Ее звали Екатерина Степановна Вдовина.

Марлин Дорф, командир групп специального назначения ЦРУ «Скорпион-5» и «Скорпион-6», имел воинское звание капитана, что оказалось очень кстати, когда он со своими людьми встретился с подразделением морских пехотинцев у маленького городка Аль-Гайда неподалеку от города Шабва на юге Йемена.

Дорф был именно тем, кому можно было поручить руководство этой операцией. Окрестности Шабвы он знал как свои пять пальцев. Кровавая история этого района была выжжена у него на теле многочисленными победами и поражениями. Несмотря на заверения йеменского правительства, провинция до сих пор оставалась заражена многочисленными военизированными группами исламских террористов. В годы холодной войны Советский Союз, Восточная Германия и Куба создали в этих негостеприимных безлюдных горах целую сеть учебных баз. Тогда Аль-Гайда, заполненная кубинскими инструкторами, обучающими терроризму, стала центром так называемого Народного фронта освобождения Омана. В соседней Шабве восточные немцы готовили ключевых членов Коммунистической партии Саудовской Аравии и Фронта освобождения Бахрейна, которым предстояло вести в своих странах работу по дестабилизации обстановки, в том числе манипулировать средствами массовой информации, распространяя идеологию террористов среди населения, тем самым подрывая моральные устои простых арабов. И хотя Советский Союз и его сателлиты в 1987 году ушли из Южного Йемена, террористы остались, обретя второе дыхание под руководством зловещей «Аль-Каиды».

– Что там у нас?

Этот вопрос задал Дорфу капитан Лоури, командир подразделения морской пехоты, которому предстояло сопровождать группу «Скорпион» во время нанесения удара по ядерному центру «Дуджи». Высокий, светловолосый, здоровенный, словно медведь, Лоури обладал вдвое более страшной внешностью.

Дорф, которому не раз приходилось видеть, как такие люди героически сражаются и погибают в бою, показал спутниковый телефон:

– Ждем подтверждения.

Местом встречи стало выжженное солнцем плато к востоку от Аль-Гайды. Городок сверкал в первых лучах появившегося над горизонтом солнца, продуваемый нестихающими ветрами, окруженный горами и пустыней. Высокие рваные тучи быстро неслись по опрокинутой голубой чаше небосвода. Прямоугольные коробки глинобитных домов с узкими вытянутыми окнами казались древними храмами. Время здесь словно застыло; ход истории остановился.

На плато две группы солдат ждали, молчаливые, напряженные, на взводе, готовые выступить в любую минуту. Все понимали, насколько высоки ставки; каждый из этих людей был готов отдать свою жизнь, чтобы отвести от родины смертельную угрозу.

В ожидании Дорф достал свой Джи-пи-эс[172] и показал командиру морских пехотинцев, где предположительно находится цель. От их нынешнего местоположения до нее было меньше ста километров на юго-запад.

Зажужжал телефон спутниковой связи. Приложив его к уху, Дорф выслушал, как человек, которого он считал Мартином Линдросом, подтвердил координаты, отмеченные на экране Джи-пи-эс.

– Вас понял, сэр, – тихо произнес в микрофон Дорф. – Ориентировочное время прибытия на место – через двадцать минут. Можете на нас положиться, сэр.

Разорвав соединение, он кивнул Лоури. Они отдали приказ своим людям, и те молча расселись по четырем вертолетам «Чинук». Мгновение спустя огромные несущие винты пришли в движение, вращаясь все быстрее и быстрее. Боевые «Чинуки» взлетели парами, поднимая плотные облака пыли и песка, скрывавшие вертолеты до тех пор, пока те не набрали достаточную высоту. Затем винтокрылые машины слегка наклонились вперед и легли на боевой курс.

Бункер, расположенный в ста пятидесяти футах ниже уровня земли под Белым домом, напоминал встревоженный улей. Плоские плазменные экраны показывали полученные со спутников фотографии южных районов Йемена, выведенные в разных масштабах, от общих планов до отдельных топографических ориентиров в окрестностях Аль-Гайды. На другие выводились трехмерные изображения цели и продвижение четырех «Чинуков».

В помещении собрались в основном те, кто присутствовал при несостоявшемся разносе Старика: президент, Лютер Лаваль, повелитель военной разведки, и двое его генералов, министр обороны Хэллидей, помощник по вопросам национальной безопасности и Гундарссон из МАГАТЭ. Отсутствовал только Джон Мюэллер.

– Десять минут до подхода к цели, – объявил Старик. У него на голове были наушники, через зашифрованную линию подключенные к капитану Дорфу.

– Напомните-ка мне, какое оружие имеется в распоряжении ударной группы, – протянул министр Хэллидей, сидящий слева от президента.

– Эти «Чинуки» специально разработаны для нас компанией «Макдоннел–Дуглас», – невозмутимо ответил Старик. – На самом деле у них больше общего с ударным вертолетом «Апач» производства той же компании, чем с обычным «Чинуком». Как и «Апач», каждый наш «Чинук» оснащен оптическим прицелом и лазерным дальномером-целеуказателем. Все вертолеты способны выдержать прямое попадание двадцатитрехмиллиметровых снарядов. Что касается наступательного оружия, каждый «Чинук» несет полный набор противотанковых управляемых ракет «Хеллфайр», три скорострельные пушки «М-230» калибра тридцать миллиметров и двенадцать реактивных снарядов «Гидра-70», которые выпускаются из девятнадцатитрубной установки «М-261». Реактивные снаряды могут быть оснащены обычными, неразделяющимися боеголовками со взрывателями ударного действия или разделяющимися многофункциональными боеголовками.

Президент рассмеялся нарочито громко.

– Такие подробности должны удовлетворить даже тебя, Бад.

– Прошу простить мое недоумение, господин директор, – настаивал Хэллидей, – но я просто сбит с толку. Вы ни словом не обмолвились о серьезнейшем сбое системы безопасности в штаб-квартире ЦРУ.

– Это что еще за сбой? – недоуменно переспросил президент. Затем его лицо налилось кровью гнева. – О чем это говорит Бад?

– Мы были атакованы компьютерным вирусом, – спокойно ответил директор ЦРУ. «Проклятие, откуда Хэллидею известно про этот вирус?» – Наши компьютерщики уверяют, что целостность ядра главного компьютера нарушена не была. Это обеспечила защитная система «Часовой». В настоящий момент завершаются работы по ликвидации последствий атаки вируса.

– На вашем месте, господин директор, – не унимался министр Хэллидей, – я бы бил во все колокола. Подумать только, попытка электронного взлома системы безопасности управления! И это в тот момент, когда проклятые террористы буквально дышат нам в затылок.

Как и полагается верному вассалу, атаку подхватил Лаваль:

– Господин директор, вы нам говорите, что ваши люди очищают систему от вируса. Но факт остается фактом: ваше ведомство подверглось электронному нападению.

– Не в первый раз, – сказал директор ЦРУ, – и, поверьте, не в последний.

– И все же, – продолжал Лаваль, – атака извне…

– Эта атака была осуществлена не извне. – Старик пригвоздил главу военной разведки к месту убийственным взглядом. – В результате экстренных мер, предпринятых моим заместителем Мартином Линдросом, мы обнаружили электронный след, ведущий к предателю – покойному Тиму Хитнеру. Последним, что он успел сделать, было заражение главного компьютера вирусом, который Хитнер ввел в систему под прикрытием «дешифрования» сообщения «Дуджи», на самом деле оказавшегося бинарным кодом вируса. – Старик перевел взгляд на президента. – А теперь, пожалуйста, давайте вернемся к насущным проблемам.

«Сколько еще подобных нападок со стороны этой парочки мне придется вытерпеть, прежде чем президент их остановит?» – печально подумал он.

Атмосфера в бункере становилась все более напряженной. На многочисленных экранах мелькали изображения. Присутствующие затаив дыхание следили за продвижением четырех «Чинуков» над гористой пустыней. Компьютерная графика напоминала видеоигры, но, как только вертолеты войдут в боевое соприкосновение с противником, всякое сходство с игрой закончится.

– Вертолеты пролетели над последним вади, – доложил директор ЦРУ. – Теперь от базы «Дуджи» их отделяет лишь невысокая горная гряда. Они преодолеют ее по ущелью и окажутся к северо-востоку от цели. На цель вертолеты зайдут парами.

– У нас сильный РТ, – доложил директору ЦРУ Марлин Дорф, имея в виду радиолокационный туман, редкое природное явление, происходящее обычно на рассвете или ночью, которое состоит в том, что над остывающей земной поверхностью скапливается слой относительно влажного воздуха, зажатый сверху сухим воздухом. Этот слой отражает и искривляет радиоволны, мешая работе локатора.

– Вы наблюдаете цель визуально? – зажужжал на ухо Дорфу голос директора ЦРУ, неестественный, с металлическими интонациями.

– Никак нет, сэр. Мы подлетаем ближе, а два других «Чинука» остаются сзади прикрывать тыл. – Дорф повернулся к Лоури, и тот кивнул. – Норрис, – продолжал он, обращаясь к пилоту второго вертолета, – снижайся.

Снизившись, второй «Чинук» закрутил несущими винтами слой влажного воздуха, разрывая РТ.

– Вот она! – вдруг воскликнул Лоури.

Дорф увидел на земле шестерых вооруженных людей. Удивленные, они смотрели в небо. Проследив взглядом туда, откуда они шли, Дорф различил скопление невысоких строений, похожих на бункеры. Это напоминало типичный лагерь террористов, но именно так и должна была замаскировать свою базу «Дуджа».

Низко летящий «Чинук» открыл огонь из автоматических пушек: земля покрылась разрывами тридцатимиллиметровых снарядов. Боевики упали, начали палить по вертолету, рассыпались, снова открыли огонь и наконец затихли, сраженные осколками.

– Пошли! – сказал в микрофон Дорф. – Комплекс в полукилометре прямо впереди.

«Чинук» круто пошел вниз. Два других вертолета, догнав первую пару, разошлись в стороны, заходя на цель с противоположной стороны.

– Приготовить «Хеллфайры»! – приказал Дорф. – По моему сигналу каждый вертолет пускает по одной ракете.

Удары с разных направлений обеспечат то, что будут разрушены даже самые прочные стены.

Дорф убедился в том, что все четыре вертолета рассредоточились вокруг цели.

– По моей команде… – рявкнул он. – Пуск!

Четыре ракеты «Хеллфайр» сорвались с пилонов вертолетов и устремились к комплексу зданий. Взрывы прогремели с промежутком в несколько секунд. Над землей взметнулся огненный шар. Вертолет тряхнуло взрывной волной. Цель затянуло маслянистым черным дымом.

И тут разверзлась преисподняя.

Сорайя Мор, в ожидании начала посадки на рейс из международного аэропорта имени Ататюрка в Вашингтон, достала сотовый телефон. Расставшись с Борном, она не переставала думать о ситуации в штаб-квартире ЦРУ. Борн прав: лже-Линдрос занял идеальную позицию. Но зачем ему понадобилось приложить столько сил, чтобы проникнуть в руководство ЦРУ? Ради информации? Сорайя так не думала. Фади не дурак и понимает, что двойнику ни за что не удастся протащить информацию через герметичную систему безопасности. Значит, лже-Линдрос там только для того, чтобы помешать «Тифону» остановить террористов из «Дуджи». Насколько понимала Сорайя, это наступательный план, подразумевающий активную дезинформацию. Потому что, если личный состав ЦРУ будет гоняться за тенями, Фади и его люди смогут беспрепятственно проникнуть в Соединенные Штаты. Это был классический трюк фокусника, заключающийся в том, чтобы отвлечь внимание на что-то второстепенное. Однако нередко именно он оказывался самым действенным.

Сорайя помнила, что Борн приказал ни в коем случае не пытаться связаться с директором ЦРУ, однако она решила обратиться к его ближайшему помощнику – к Анне Хельд. Анне можно будет рассказать все; Анна обязательно найдет способ переговорить со Стариком так, чтобы об этом больше никто не знал. И это позволит надежно защититься от предателя, кем бы он ни был.

Объявили начало регистрации. Сорайя встала в очередь. Еще раз обдумав свою мысль, она набрала личный номер Анны. В трубке потянулись длинные гудки, и Сорайя поймала себя на том, что молит бога, чтобы Анна ответила. Она не смела оставить сообщение в ящике речевой почты, не могла даже попросить Анну перезвонить. Наконец на седьмом гудке Анна ответила.

– Анна, слава богу. – Очередь зашевелилась, пришла в движение. – Это Сорайя. Послушай, у меня совсем мало времени. Я возвращаюсь в Вашингтон. Ничего не говори до тех пор, пока я не закончу. Я обнаружила, что тот Мартин Линдрос, которого Борн спас в Эфиопии, на самом деле двойник.

– Двойник?

– Именно так.

– Но это же невозможно!

– Понимаю, что это кажется сущим безумством.

– Сорайя, я не знаю, что там с тобой произошло, но поверь мне, Линдрос – тот, за кого себя выдает. Он ведь даже прошел проверку сканированием сетчатки глаза.

– Пожалуйста, дай мне закончить. Этот человек, кем бы он ни был, работает на Фади. Его внедрили в ЦРУ, чтобы сбить нас со следа «Дуджи». Анна, я хочу, чтобы ты переговорила со Стариком.

– Теперь я точно вижу, что ты спятила. Я скажу Старику, что Линдрос на самом деле не Линдрос, и он упрячет меня в психушку.

Сорайя уже почти подошла к столу регистрации. Времени больше нет.

– Анна, ты должна поверить мне. Тебе нужно придумать, как убедить Старика.

– Нужны доказательства, – решительно заявила Анна. – Подойдут любые веские улики.

– Но у меня нет…

– Беру ручку. Диктуй номер своего рейса. Я сама встречу тебя в аэропорту. И мы придумаем что-нибудь перед тем, как заявляться в штаб-квартиру.

Сорайя назвала номер рейса и время прилета. Подойдя к столику, она протянула посадочный талон.

– Спасибо, Анна. Я знала, что на тебя можно рассчитывать.

Ракета «Сайдуиндер» появилась из ниоткуда.

– Справа ракета! – заорал Дорф, но кабина «Чинука» уже огласилась сигналом тревоги.

У него на глазах ракета попала в корпус того из «Чинуков», который находился ближе всех к земле. Вертолет превратился в огненный шар, мгновенно скрывшийся в клубах дыма, который поднимался над разрушенными зданиями. Второй вертолет, совершая обманный маневр, получил ракету в хвост. Вся его задняя часть разлетелась на части; перед завалился вбок и по спирали устремился в бушующий ад.

Дорф забыл о последнем вертолете; сейчас надо было думать только о себе. «Чинук» резко накренился, совершая первый обманный маневр. Дорф с трудом подошел к пилоту.

– Командир, головка наведения взяла цель, – доложил тот. – Ракета у нас на хвосте.

Он принялся дергать и крутить штурвал, посылая вертолет в пике и петли, от которых у Дорфа внутри все оборвалось.

– Держи в том же духе. – Дорф подал знак оператору систем вооружения. – Поставь на взрывателе реактивного снаряда задержку пять секунд.

Тот поднял брови.

– Командир, это очень опасно. Мы окажемся совсем рядом с местом взрыва.

– На это я и надеюсь, – ответил Дорф.

Оператор систем вооружения принялся за работу. Дорф выглянул в иллюминатор. Меньше чем в ста метрах внизу третья ракета «Сайдуиндер» нашла цель, залетев в сопло хвостового двигателя. «Чинук» камнем рухнул на землю. В воздухе оставались только они.

– Командир, ракета нас настигает, – доложил пилот. – Долго от нее увертываться я не смогу.

«Будем надеяться, это и не потребуется», – подумал Дорф.

Он хлопнул пилота по плечу.

– По моему сигналу уходи влево и вниз, как можно круче. Понял?

Пилот кивнул:

– Вас понял, командир.

– Крепче держи штурвал, – напутствовал его Дорф.

Пронзительный свист нарастал; «Сайдуиндер» рассекал воздух, настигая вертолет. Времени оставалось в обрез.

Оператор систем вооружения кивнул Дорфу:

– Все готово, командир.

– Пускай! – приказал Дорф.

Раздался тихий хлопок, и реактивный снаряд «Гидра-70» вылетел из пусковой установки.

Дорф начал отсчет:

– Раз… два… – Он хлопнул пилота по спине. – Давай!

Вертолет резко дернулся влево, затем нырнул вниз, стремительно приближаясь к земле. В это мгновение взорвалась «Гидра». Ударная волна швырнула всех вперед и вправо. Даже сквозь бронированный корпус «Чинука» Дорф ощутил жар взрыва. Это и была приманка, и «Сайдуиндер», ракета класса «воздух–воздух» с головкой теплового наведения, повернул в самое ее сердце, где и взорвался, превратившись в ничто.

«Чинук» содрогнулся, застыл на миг, пока пилот старался вывести его из пике, затем качнулся, как маятник, и выпрямился.

– Отлично сработано. – Дорф похлопал пилота по плечу. – Все целы? – Краем глаза он увидел кивки и поднятые вверх большие пальцы. – Ну хорошо, а теперь разберемся с тем, кто завалил наших ребят.

После того как Сорайя отправилась в аэропорт, Борн стал думать, как разыскать и расспросить Незыма Хатуна, человека, который нанял Евгения Федоровича. Если верить Евгению, Хатун работал где-то в районе Султанахмет, куда из того места, где сейчас находился Борн, было неблизко.

Борн буквально валился с ног. Он не позволял себе думать об этом, однако ножевая рана, нанесенная Фади, серьезно подорвала жизненные силы его организма. А драка с Мэттью Лернером отняла и то немногое, что оставалось. Борн понимал, что искать Незыма Хатуна в таком состоянии – глупость, граничащая с самоубийством.

Поэтому он отправился на поиски эль-ахаба. Строго говоря, эти знатоки народной медицины, специализирующиеся на травах, работают в основном в Марокко. Однако в богатых климатических условиях Турции произрастают одиннадцать тысяч видов растений, поэтому едва ли удивительно, что среди бесчисленных лавок Стамбула встречаются аптеки, которыми заведуют марокканские специалисты по фитохимии.

После сорока пяти минут блуждания по улицам и обращений к прохожим и владельцам других лавок Борну наконец удалось отыскать такое заведение. Оно находилось на шумном рынке: крохотная витрина с узкими запыленными окнами, засиженными мухами.

Внутри за столиком сидел эль-ахаб, растирая в ступе сушеные травы. При появлении Борна он поднял на него взгляд своих водянистых близоруких глаз.

Внутри воздух был плотным, удушливым, наполненным резкими непривычными запахами сушеных трав, листьев, кореньев, грибов, лепестков и многого другого. Стены от пола до потолка были заполнены ящичками и коробочками, в которых травник хранил свой обширный запас. Пробивающийся сквозь грязные стекла слабый свет не выдерживал противоборства с ароматной пылью, скопившейся за долгие годы.

– Да? – спросил эль-ахаб по-турецки с марокканским акцентом. – Чем могу вам помочь?

Вместо ответа Борн разделся по пояс, открывая забинтованную рану, свежие синяки, порезы, покрытые засохшей кровью.

Эль-ахаб поманил его длинным указательным пальцем. Это был маленький человечек, худой, даже тощий, с темной огрубелой кожей уроженца пустыни.

– Будьте добры, подойдите ближе.

Борн повиновался.

Водянистые глаза травника широко раскрылись.

– И что вы хотите?

– Держаться на ногах, – на марокканском диалекте арабского ответил Борн.

Встав, эль-ахаб подошел к полкам, выдвинул ящик и достал нечто напоминающее пригоршню козьей шерсти.

– Huperzis serrata. Редкий мох, который встречается только на севере Китая. – Усевшись за стол, он отодвинул ступу и пест и начал рвать засушенный мох на мелкие куски. – Хотите верьте, хотите нет, но здесь есть все, что вам нужно. Мох справится с воспалением, которое высасывает из вашего организма энергию. В то же время он значительно повысит умственную деятельность.

Обернувшись, травник взял с горячей плиты горшочек и налил в медный чайник кипящей воды. Затем бросил туда кусочки мха, подлил еще воды, закрыл чайник крышкой и поставил его рядом со ступой и пестиком.

Борн, застегнувшись, сел на деревянный табурет.

Они стали молча ждать, когда заварится «чай» из трав. От глаз эль-ахаба, хотя и водянистых и близоруких, не укрылась ни одна деталь лица Борна.

– Кто вы?

– Не знаю, – ответил Борн.

– Быть может, настанет день, и вы это узнаете.

Настой заварился. Эль-ахаб осторожно налил драгоценный напиток в стакан. От густой, темной, мутной жидкости исходило зловоние болота.

– А теперь пейте. – Травник протянул стакан Борну. – Все до дна. И сразу, пожалуйста.

Вкус настоя нельзя было передать словами. Тем не менее Борн стойко проглотил все до последней капли.

– Через час ваше тело почувствует новые силы, рассудок станет острее, – сказал эль-ахаб. – И так будет продолжаться в течение нескольких дней.

Встав, Борн тепло его поблагодарил и расплатился. Вернувшись на рынок, он первым делом зашел в магазин одежды и купил себе традиционный турецкий наряд, вплоть до туфель на тонкой подошве с загнутыми носами. Хозяин магазина направил его обратно на Истикляль-Каддаси, расположенную через залив Золотой Рог от Султанахмета. Там Борн вошел в театральную лавку, выбрал бороду, а также клей и перед зеркалом приклеил себе бороду.

Затем Борн перебрал остальные товары, представленные в лавке. Купив себе все нужное, он сложил это в маленький подержанный кожаный рюкзачок. И все это время его не покидала неописуемая ярость. Борн не мог избавиться от мыслей о том, что с ним сделали Вейнтроп и Фади. Враг проник к нему в голову, тайком влияя на его мысли и нарушая способность принимать правильные решения. Как Фади удалось поместить Вейнтропа в кабинет настоящего доктора Сандерленда?

Достав сотовый телефон, Борн отыскал в памяти телефон Сандерленда и, набрав код международной связи, ввел восьмизначный номер. В этот час кабинет еще не работал, но записанный голос спросил, хочет ли Борн договориться о приеме, узнать рабочие часы доктора Сандерленда, выяснить, как найти кабинет в Вашингтоне. Борн без колебаний выбрал второй вариант. Записанный голос сообщил ему, что доктор Сандерленд принимает с десяти утра до шести вечера по понедельникам и со среды по пятницу. По вторникам кабинет закрыт. Однако он был на приеме у Сандерленда именно во вторник. Кто назначил ему время?

У Борна на лбу выступил пот, сердце забилось чаще. Откуда люди Фади узнали, что Фади вышел из тюрьмы? Сорайя позвонила Тиму Хитнеру, поэтому Борн заподозрил именно его в том, что он предатель. Однако Хитнер не был предателем. Кто имеет доступ ко всем внутренним звонкам ЦРУ? Кто мог подслушать этот разговор? Тот самый человек, который отправил Борна на прием к доктору Сандерленду в тот день, когда того не было на месте.

Анна Хельд!

«О господи!» – подумал Борн. Правая рука Старика. Этого не может быть. Однако только это объяснение позволяло увидеть смысл в событиях последнего времени. Фади мог только мечтать о таком помощнике в самом сердце ЦРУ.

Пальцы Борна забегали по клавишам сотового телефона. Ему нужно предупредить Сорайю до того, как та сядет на самолет. Однако после первого же гудка включилась речевая почта, из чего следовало, что ее телефон уже отключен. Сорайя на борту самолета, летит в Вашингтон, навстречу катастрофе.

Борн оставил сообщение, предупредив, что предателем является Анна Хельд.

Глава 25

– Заходи, Мартин. – Директор ЦРУ махнул рукой Кариму аль-Джамилю, остановившемуся на пороге его святая святых, личного кабинета. – Рад, что Анна тебя перехватила.

Карим прошел через просторный кабинет к креслу напротив необъятного письменного стола Старика. Этот путь напомнил ему испытание, которому, согласно бедуинским традициям, подвергают предателя: его заставляют пройти между двумя рядами воинов, забрасывающих его камнями. Если ему удается самостоятельно добраться до конца, его ждет легкая, милосердная смерть. В противном же случае его бросают в пустыне на корм стервятникам.

В кабинет проникали звуки. Во всей штаб-квартире царила атмосфера торжества и скорби – это явилось следствием сообщения о том, что на юге Йемена был уничтожен ядерный центр «Дуджи», при этом не обошлось без жертв. Директор ЦРУ поддерживал связь с коммандером Дорфом. В живых остались только те бойцы «Скорпиона» и морские пехотинцы, кто находился на борту четвертого вертолета. Погибших было много: три сбитых «Чинука» с десантом морских пехотинцев и спецназа ЦРУ. Как оказалось, центр прикрывали с воздуха два «МиГа» советского производства, вооруженные ракетами «Сайдуиндер». После уничтожения цели вертолет Дорфа расправился с обоими.

Карим сел. Когда ему приходилось сидеть в кресле, нервы его были всегда натянуты до предела.

– Сэр, я понимаю, что нам пришлось дорого заплатить, и все же в свете успеха операции против «Дуджи» у вас чересчур мрачное настроение.

– Мартин, я уже оплакал погибших, – проворчал Старик, словно превозмогая боль. – И дело вовсе не в том, что я не испытываю облегчения – а также злорадства после того, как меня хорошенько поджарили в бункере Белого дома. – Его густые брови сошлись вместе. – Но, между нами, тут что-то не так.

Карим ощутил, что у него по спине пробежала неприятная дрожь. Он непроизвольно передвинулся на край кресла.

– Я вас не понимаю, сэр. Дорф подтвердил, что центр получил четыре прямых попадания, все с разных углов. Нет никаких сомнений, что он был полностью уничтожен, как и два неприятельских истребителя, прикрывавших его.

– Верно, – кивнул директор. – И все же…

Мысли Карима лихорадочно носились, исследуя возможности. Старик славится своим чутьем. Ему удалось удержаться так долго на этом месте исключительно благодаря тонкому чутью политика. Карим понял, что было бы неразумно пытаться просто успокоить директора.

– Не могли бы вы выразиться более определенно?..

Старик покачал головой:

– Мне самому хотелось бы этого.

– Сэр, наши разведданные оказались абсолютно достоверными.

Откинувшись назад, директор почесал подбородок.

– Меня гложет вот что. Почему «МиГи» пустили свои ракеты уже после того, как центр был уничтожен?

– Вероятно, они слишком поздно обнаружили цели. – Карим ступил на зыбкую почву, и он это прекрасно понимал. – Вы же сами слышали, что говорил Дорф: там был радиолокационный туман.

– Туман лежал на земле. А «МиГи» зашли сверху, РТ не должен был им мешать. Почему они сознательно дожидались уничтожения центра?

Карим постарался не обращать внимания на звон в ушах.

– Сэр, но это же совершенно бессмысленно.

– Все сразу же встает на свои места, если центр был муляжом, – сказал Старик.

Карим не мог допустить, чтобы у Старика или у кого бы то ни было в ЦРУ возникали подобные подозрения.

– Возможно, вы правы, сэр. Я об этом не думал. – Он встал. – Я немедленно займусь этим вопросом.

Проницательные глаза Старика сверлили его из-под косматых бровей.

– Сядь, Мартин.

В кабинете повисла тишина. Даже звуки торжества затихли; личный состав ЦРУ вернулся к своей напряженной работе.

– А что, если «Дуджа» хотела убедить нас в том, что мы уничтожили ее ядерный центр?

Разумеется, именно это и произошло на самом деле. Карим изо всех сил старался унять сердцебиение.

– Знаю, я сам сказал министру обороны Хэллидею о том, что Тим Хитнер был предателем, – упрямо продолжал Старик. – Однако из этого не следует, что я в это верю. Если моя догадка относительно подброшенной нам дезинформации окажется верной, вот другая версия: или Хитнера подставил настоящий предатель, или он был не единственным гнилым сучком на нашем дереве.

– Тут сплошные вопросы, сэр.

– Так устрани же их, Мартин. Пусть это станет твоей приоритетной задачей. Используй все имеющиеся средства.

Положив руки на стол, Старик встал. Его лицо было бледно-серым.

– Проклятие, Мартин, если террористы направили нас по ложному пути, это означает, что мы их не остановили. Наоборот, они близки к тому, чтобы нанести удар.

Мута ибн Азиз прибыл в Стамбул около полудня и сразу же направился к Незыму Хатуну. Хатуну принадлежала «Мираж-хаммам», турецкая баня, расположенная в районе Султанахмет. Она находилась в старом большом здании в переулке всего в пяти кварталах от Святой Софии, огромного храма, воздвигнутого императором Юстинианом в 532 году нашей эры. Поэтому баня никогда не испытывала недостатка в посетителях, а цены в ней были выше, чем в других районах города, не пользующихся вниманием туристов. Баня здесь была уже много лет – если точнее, она появилась задолго до рождения Незыма Хатуна.

Хатун гордился тем, что подкупил нужных людей и «Мираж-хаммам» была упомянута во всех путеводителях по Стамбулу. Баня приносила неплохой доход, особенно по турецким меркам. Однако мультимиллионером Хатуна сделала работа на Фади.

Хатун, человек ненасытного аппетита, обладал огромным круглым животом и свирепым лицом стервятника. Заглянувшему в его черные глаза становилось понятно, что душа его отравлена ядом, – и Фади этот яд разглядел и всячески лелеял и любовно подпитывал. У Хатуна было множество жен, но они все или умерли, или были сосланы в деревню. Его двенадцать детей, которых он любил и которым доверял, напротив, жили в Стамбуле. Именно они с удовольствием занимались всем, что было связано с баней. Хатун, чье сердце напоминало стиснутый кулак, был этому только рад. Как и Фади.

– Мерхаба, хабиби! – приветствовал Муту ибн Азиза Хатун, когда тот переступил порог его заведения. Расцеловав гостя в обе щеки, он провел его через украшенные мозаикой залы бани в личные покои. Там, посреди маленького внутреннего дворика, росла финиковая пальма, излюбленное детище Хатуна. Он лично привез ее из караван-сарая в Сахаре, хотя тогда пальма была еще крошечным ростком размером чуть больше пальца. Этому дереву Хатун уделял больше внимания, чем какой-либо из своих жен.

Они уселись в тени на прохладных каменных скамьях. Две дочери Хатуна принесли им сладкий чай и маленькие булочки. Затем одна из них подала кальян, и Хатун с Мутой ибн Азизом по очереди насладились дымом крепкого табака, пропущенным через ароматизированную воду.

Этот неспешный, отнимающий много времени ритуал на Востоке являлся неотъемлемой частью жизни. Знакомые демонстрируют друг другу взаимную вежливость и уважение, как и подобает культурным людям, и их отношения перерастают в крепкую дружбу. Еще и сегодня оставались такие люди, как Незым Хатун, которые соблюдали старые порядки, полные решимости поддерживать тусклый свет лампы традиций среди неонового сияния электронного века.

Наконец Хатун отодвинул кальян.

– Ты прибыл издалека, друг мой.

– Иногда, как тебе хорошо известно, древнейшие формы общения являются самыми надежными.

– Я это прекрасно понимаю, – кивнул Хатун. – Сам я каждый день пользуюсь сотовым телефоном, но говорю по нему только в самых общих выражениях.

– У нас нет никаких вестей от Евгения Федоровича.

Хатун сдвинул брови.

– Борну удалось уйти из Одессы живым?

– Мы этого не знаем. Но молчание Евгения очень тревожно. Легко понять, что Фади беспокоится.

Хатун развел руками. Они оказались на удивление маленькими, с изящными девичьими пальчиками.

– Как и я. Пожалуйста, не сомневайся, что я лично займусь Евгением Федоровичем.

Мута ибн Азиз кивнул.

– А до тех пор мы должны предполагать, что он нас выдал.

Незым Хатун задумался.

– Этот Борн – говорят, что он подобен хамелеону. Если он по-прежнему жив, если он найдет дорогу сюда, как я его узнаю?

– Фади пырнул его ножом к левый бок. Рана серьезная. И все тело у него покрыто синяками. Если Борн сюда придет, это произойдет в самое ближайшее время, возможно, даже сегодня.

От Незыма Хатуна не укрылось, что посланец нервничает. «Значит, замысел Фади осуществится совсем скоро», – рассудил он.

Встав, они прошли в личные покои, молчаливые, пышные, как и садик.

– Я останусь здесь до вечера и на всю ночь. Если Борн не пожалует сюда до завтрашнего утра, он вообще не появится. Ну а если все же придет, то будет уже слишком поздно.

Хатун кивнул. Значит, он не ошибся. Фади нанесет удар по Соединенным Штатам в ближайшие дни.

Мута ибн Азиз указал рукой:

– Вон там, в самом дальнем углу садика, стоит ширма. Я буду ждать за ней. Если Борн сюда придет, он обязательно захочет с тобой увидеться. Прими его, но во время беседы я пришлю за тобой одного из твоих сыновей, и мы с тобой переговорим кое о чем.

– Так, чтобы Борн смог подслушать. Я все понял.

Мута ибн Азиз шагнул к нему ближе, и его голос превратился в шелест бумаги.

– Я хочу, чтобы Борн понял, кто я такой. Я хочу, чтобы он узнал, что я возвращаюсь к Фади.

Незым Хатун кивнул:

– Он последует за тобой.

– Совершенно верно.

Джон Мюэллер сразу же понял, на чем прокололся Овертон, человек Лернера. Наблюдая за Анной Хельд, он без труда обнаружил ее «хвост». Между наблюдением и слежкой есть существенная разница: Мюэллера интересовало в первую очередь не то, чтобы таскаться повсюду за Хельд, а то, чтобы выявить тех, кто прикрывал ее от наружного наблюдения. И в этом он преуспел. Вначале Мюэллер предпочел вместо бинокля воспользоваться собственными глазами, чтобы увидеть ближайшее окружение Хельд под максимально возможным углом. Бинокль же позволял выхватить лишь маленький сектор. Однако и он пригодился, после того как Мюэллер установил человека, присматривавшего за Хельд.

На самом деле таковых оказалось трое; они дежурили круглосуточно, разбившись на три восьмичасовые смены. Мюэллера нисколько не удивило, что охрана Хельд настороже все двадцать четыре часа в сутки. Несомненно, своей неуклюжей слежкой Овертон напугал противников, вселив в них тревогу. Все это Мюэллер предвидел, и у него был готов план.

На протяжении двадцати четырех часов он наблюдал за телохранителями Хельд, отмечая их привычки, причуды, пристрастия, методы работы, чуть отличавшиеся друг от друга. Так, тот, что дежурил в ночную смену, вынужден был постоянно накачивать себя кофе, чтобы не заснуть, в то время как тот, что сменял его утром, постоянно болтал по сотовому телефону. Третий, дежуривший вечером, курил как одержимый. Мюэллер остановил свой выбор именно на нем, потому что постоянная нервозность делала его особенно уязвимым.

Понимая, что у него будет только один шанс, он решил максимально его использовать – а в том, что такой шанс рано или поздно представится, сомнений не было. Несколько часов назад Мюэллер угнал со стоянки электротехнической компании «Потомак» на Пенсильвания-авеню грузовик аварийной службы. И вот сейчас он сидел за рулем этого грузовика, наблюдая за тем, как Анна Хельд, выйдя из здания штаб-квартиры ЦРУ, садится в такси.

Такси тронулось с места, вливаясь в поток транспорта, но Мюэллер ждал, спокойный, как смерть. И действительно, вскоре он услышал, как оживает, кашляя, двигатель. От противоположной стороны улицы отъехал белый «Форд»-седан; вечерний дежурный последовал за такси, пропустив вперед две машины. Только после этого Мюэллер втиснулся в плотный поток.

Через десять минут Хельд вышла из такси и пошла дальше пешком. Мюэллер догадался, что она направляется на встречу с кем-то. Улицы были запружены, поэтому телохранитель не мог следовать за ней на машине. Мюэллер сообразил это раньше телохранителя, поэтому свернул на Семнадцатую улицу и поставил грузовик под знаком, запрещающим стоянку, понимая, что грузовик аварийной службы никто не тронет.

Выскочив из кабины, он быстро подошел к тому месту, где притормозил у тротуара телохранитель. Спустившись на проезжую часть, Мюэллер обогнул машину и постучал в стекло водительской двери. Как только телохранитель опустил стекло, Мюэллер сказал: «Здорово, приятель», после чего усыпил его точным тычком кулака под левое ухо.

Болезненный удар в нервное сплетение надолго вывел телохранителя из строя. Мюэллер усадил потерявшего сознание мужчину за руль и шагнул на тротуар, не выпуская Хельд из виду.

Анна Хельд и Карим прогуливались по художественной галерее Коркорана на Семнадцатой улице. Впечатляющее собрание произведений искусств было размещено в белом мраморном здании георгианского стиля, которое знаменитый архитектор Фрэнк Ллойд Райт как-то назвал самым удачно спроектированным зданием в Вашингтоне. Карим остановился перед большим полотном художника из Сан-Франциско Роберта Бехтеля, работавшего в непонятном для него стиле фотореализма.

– Директор ЦРУ подозревает, что цель, по которой был нанесен удар, в действительности являлась муляжом, – сказал Карим. – Следовательно, он подозревает, что переговоры «Дуджи», перехваченные и дешифрованные «Тифоном», – это дезинформация.

Анна была потрясена.

– Чем порождены эти подозрения?

– Пилоты «МиГов» совершили роковую ошибку. Они выждали, пока американские «Чинуки» сровняют комплекс с землей, и лишь потом пустили ракеты. У них был приказ позволить американцам нанести удар, чтобы те поверили в успешное завершение операции, но они появились на месте слишком поздно. Все были уверены, что туман скроет комплекс от «Чинуков», однако американцы додумались разогнать его несущими винтами вертолетов. И вот теперь Старик хочет, чтобы я нашел канал утечки.

– Я полагала, тебе удалось повесить всех собак на Хитнера.

– Получается, я обманул всех, но только не Старика.

– Что будем делать? – спросила Анна.

– Сдвинем график вперед.

Анна украдкой огляделась по сторонам, заметно нервничая.

– Не беспокойся, – сказал Карим. – После того как мы зажарили Овертона, я приставил к тебе телохранителей. – Взглянув на часы, он направился к выходу. – Пошли. Сорайя Мор прилетает через три часа.

Джон Мюэллер сидел за рулем грузовика аварийной службы электротехнической компании «Потомак», стоявшего в квартале от галереи Коркорана. Теперь он уже не сомневался, что Анна Хельд здесь с кем-то встречается. Однако это обеспокоило бы Лернера, но только не его. После того как он разберется с Хельд, будет уже не важно, с кем она встречалась.

Увидев, как Хельд появилась из главного входа, Мюэллер тронулся. Впереди на пересечении Семнадцатой улицы с Пенсильвания-авеню был светофор. Когда Хельд спускалась по лестнице, он еще горел зеленым, но, когда Мюэллер подъехал к перекрестку, уже загорелся желтый. Впереди была еще одна машина. Заскрежетав коробкой передач и взревев двигателем, грузовик рванул вперед, обогнул машину, чуть зацепив ее, и проскочил перекресток на красный свет под аккомпанемент ругательств, недовольных криков и гудков.

Вдавив педаль акселератора в пол, Мюэллер направил грузовик прямо на Анну Хельд.

Звук пули крупного калибра, пробившей боковое стекло кабины грузовика, показался ему отдаленным колокольным звоном. У него не было времени сообразить, что на самом деле это что-то другое, потому что пуля вошла в висок и вышла с противоположной стороны, снеся при этом полчерепа.

За мгновение до того, как грузовик аварийной службы потерял управление, Карим схватил Анну за руку и рывком вернул ее на тротуар. Когда грузовик врезался в стоящие впереди машины, он быстрым шагом направился прочь от места столкновения, увлекая Анну за собой.

– Что случилось? – спросила та.

– Человек, сидевший за рулем грузовика, захотел сделать тебя жертвой случайного наезда.

– Что?

Кариму пришлось стиснуть ей руку, чтобы она не обернулась назад.

– Иди вперед, – сказал он. – Нам нужно уйти подальше от этого места.

В трех кварталах от Пенсильвания-авеню у обочины стоял черный «Линкольн Авиатор» с дипломатическими номерами. Двигатель тихо ворчал на холостых оборотах. Одним движением Карим открыл заднюю дверь и подтолкнул Анну внутрь. Сев в машину следом за ней, он закрыл дверь, и «Авиатор» тронулся с места.

– С тобой все в порядке? – спросил Карим.

Анна кивнула.

– Просто немного испугалась. Что произошло?

– Я устроил так, чтобы за тобой незаметно присматривали.

Спереди сидели водитель и еще один араб, похожие на сотрудников дипломатической миссии. Насколько понимала Анна, они действительно сотрудники дипломатической миссии одной из арабских стран. Какой именно, она не знала и не хотела знать. Как не хотела знать, куда они сейчас едут. В ее ремесле ненужная информация и неуместное любопытство могли стоить жизни.

– Я ознакомился с досье на Лернера, поэтому как только Старик открыл, что направил его в Одессу, я рассудил, что к тебе приставят кого-нибудь рангом повыше. И я оказался прав. Это был некий Джон Мюэллер, сотрудник Управления внутренней безопасности. Мюэллер и Лернер вместе шатались по борделям. Но самое любопытное здесь то, что Мюэллер был на побегушках у министра обороны Хэллидея.

– Из чего следует, что с большой вероятностью Лернер также работает на министра.

Кивнув, Карим подался вперед и попросил водителя сбавить скорость. Неподалеку завыли сирены полицейских, санитарных и пожарных машин.

– Похоже, Хэллидей решительно настроен на то, чтобы повысить роль Пентагона. Взять под свой контроль ЦРУ, перекроить его в соответствии с собственными нуждами. А мы можем воспользоваться хаосом, вызванным противостоянием различных ведомств.

К этому времени «Авиатор» выехал в северный пригород столицы. Обогнув северо-восточную оконечность парка Рок-Крик, машина наконец подъехала сзади к большому похоронному агентству, принадлежащему семейству выходцев из Пакистана.

Этому семейству принадлежало все здание благодаря деньгам, полученным от компании «Интегрейтед вертикал текнолоджиз», переправленным через одну из подставных фирм на Багамах и Каймановых островах, которые основал Карим, сменив на посту директора ИВТ своего отца. В результате здание изнутри было полностью выпотрошено и перестроено заново, в соответствиями с требованиями Карима.

Одно из этих требований заключалось в том, что здание приобрело свой собственный грузовой терминал. Больше того, для всех тех, кто имел дело с похоронным агентством, это действительно был грузовой терминал. Когда «Авиатор» подъехал к нему, вся средняя часть бетонной «стены» скользнула в нишу в полу, открывая ведущий вниз пандус. Машина спустилась в просторный подвал и остановилась. Все вышли из нее.

Вдоль стен громоздились бочки и ящики, перевезенные сюда из автомастерской «Эм-энд-Эн кузовные работы». Чуть дальше стоял черный «Линкольн»-лимузин со знакомыми номерными знаками.

Подойдя к нему, Анна провела пальцами по полированному металлу. Она повернулась к Джамилю.

– Откуда у вас машина Старика?

– Это точная копия, вплоть до бронированного корпуса и специальных пуленепробиваемых стекол. – Карим открыл заднюю дверь. – С одним-единственным отличием.

Как только открылась дверь, в салоне вспыхнул свет. Заглянув внутрь, Анна поразилась, насколько точно воспроизведена отделка, вплоть до темно-синего коврика на полу. У нее на глазах Карим приподнял угол коврика, который еще не был приклеен к полу. Перочинным ножом он приподнял покрытие, открывая то, что было внизу.

Все днище машины было плотно забито аккуратными брикетами серого вещества, похожего на глину.

– Совершенно верно, – подтвердил Карим, отвечая на резкий вдох со стороны Анны. – Здесь достаточно взрывчатки «Си-4», чтобы обрушить прочный фундамент здания штаб-квартиры ЦРУ.

Глава 26

Район, где Незым Хатун основал свое дело, был назван в честь султана Ахмета Первого, который в первом десятилетии семнадцатого века построил в центре Стамбула Голубую мечеть. В далеком прошлом город был столицей необъятной Византийской империи, которая в период своего наивысшего расцвета простиралась от южных районов Испании до Болгарии и Египта.

И в наши дни Султанахмет не растерял своеобразие своей архитектуры, не перестающей поражать сердца людей. В центре района находится холм, на котором в древности был расположен ипподром, а сейчас высятся Голубая мечеть с одной стороны и Святая София, возведенная несколькими столетиями раньше, – с другой. Оба храма соединены небольшим парком. В настоящее время главной артерией района является проходящий неподалеку Акбиюк-Каддеси, проспект Белых Усов, упирающийся северным концом во дворец Топкапи. Вдоль широкой магистрали тянутся ряды магазинов, баров, кафе, ресторанов, а по средам утром здесь действует уличный базар.

Борна, затесавшегося в галдящую толпу, которая запрудила Акбиюк-Каддеси, нельзя было узнать. С ног до головы он был одет в традиционный турецкий наряд, подбородок скрывала густая борода.

Остановившись возле уличного торговца, Борн купил кунжутную лепешку и стаканчик кислого козьего молока и, принявшись за еду, огляделся по сторонам. Вокруг сновали сутенеры, занимаясь своим грязным ремеслом. Торговцы выкрикивали цены, расхваливая свой товар, покупатели с жаром торговались. Продавцы тут и там обманывали доверчивых туристов. И повсюду сотовые телефоны: бизнесмены решали с их помощью деловые вопросы, влюбленные щелкали друг друга на фоне местных достопримечательностей, подростки слушали оглушительную музыку, только что скачанную у операторов. Смех и слезы, счастливые улыбки и сердитые оклики. Бурлящее варево человеческих чувств озаряло проспект яркой неоновой вывеской, проникающей сквозь облака ароматного дыма, поднимающегося над многочисленными жаровнями, на которых шипели бараньи ноги и палочки румяного люля-кебаба.

Покончив с импровизированным обедом, Борн направился в магазин ковров и купил молитвенный коврик, добродушно поспорив с хозяином насчет цены. Он ушел, и оба остались довольны совершенной сделкой.

Голубая мечеть, к которой затем направился Борн с молитвенным ковриком под мышкой, окружена шестью стройными минаретами. Такое число является следствием ошибки. Султан Ахмет Первый приказал архитектору построить золотой минарет. По-турецки «золото» – «алтын», но архитектор истолковал слова султана неправильно и построил «алты» – шесть минаретов. Тем не менее султан Ахмет Первый остался доволен, потому что в те времена ни у какого другого правителя не было мечети с таким большим количеством минаретов.

Как и подобает столь значительному сооружению, мечеть имеет несколько дверей. Туристы заходят в нее в основном через северную дверь, но правоверные мусульмане предпочитают пользоваться западной. Именно через эту дверь и вошел Борн. Оказавшись внутри, он тотчас же разулся и положил туфли в полиэтиленовый пакет, который ему протянул мальчишка-прислужник. Накрыв голову, он в каменном умывальнике сполоснул ноги, лицо, шею и руки. Пройдя босиком в мечеть, Борн расстелил на потертых мраморных плитах коврик и опустился на колени.

Изнутри мечеть, в соответствии с византийскими традициями, была покрыта тонкой росписью и затейливой резьбой. Над сводами сияли нимбы металлических светильников, огромные колонны были раскрашены голубыми и золотыми красками, четыре яруса потрясающих витражей поднимались к самому верху центрального купола. Перед подобной красотой не могло устоять ни одно сердце.

Борн прочитал молитву, прикоснувшись лбом к только что купленному коврику. В своей молитве он был совершенно искренен, чувствуя многовековую историю, высеченную в камне и мраморе, отлитую в золотых листьях, скрытую в ляпис-лазури, которой была отделана мечеть. Духовность приходит во многих обличьях, называется различными именами, но все они взывают напрямую к сердцу на языке древнем как мир.

Закончив, Борн встал и скатал коврик. Он задержался в мечети, наслаждаясь царящей в ней тишиной. Слабый шелест шелка и хлопка, тихий гул молитв, фон голосов, разговаривающих почтительным шепотом, – все человеческие звуки и шорохи собирались под величественным куполом мечети, кружась там, словно гранулы сахара в крепком кофе, чуть заметно изменяя вкус.

Однако на самом деле внешне сосредоточенный на священных размышлениях Борн украдкой оглядывал тех, кто заканчивал молиться. Он заметил, как один старик с тронутой сединой бородой скатал свой коврик и медленно направился к рядам обуви. Борн нагнал его как раз тогда, когда старик начал обуваться.

Старик, поправляя туфли сморщенной рукой, посмотрел на Борна.

– А вы новенький, уважаемый, – произнес он по-турецки. – Я вас здесь раньше не видел.

– Я только что приехал в Стамбул, отец, – почтительно улыбнулся Борн.

– И что же привело тебя в наш прекрасный город, сын мой?

Они направились к западной двери.

– Я ищу родственника, – сказал Борн. – Человека по имени Незым Хатун.

– Имя распространенное, – заметил старик. – Тебе известно еще что-нибудь о нем?

– Только то, что у него здесь дело, какое – не знаю, – ответил Борн. – Здесь, в Султанахмете.

– А, в таком случае, возможно, я смогу тебе помочь. – Выйдя на солнце, старик прищурился. – Есть здесь один Незым Хатун, который вместе со своими двенадцатью детьми содержит баню «Мираж-хаммам» на Байрамфирини-Сокак, это улица неподалеку отсюда. Найти ее будет совсем несложно.

Байрамфирини-Сокак – улица Праздничной Печи, проходящая параллельно Акбиюк-Каддеси, оказалась чуть спокойнее столпотворения главных магистралей Стамбула. И все же резкие, пронзительные крики продавцов, распевный речитатив уличных торговцев съестным, особая жалобно-настойчивая мелодия споров относительно цены окутывали узкую улочку плотным туманом. Байрамфирини-Сокак, крутая, словно горный склон, спускалась вниз до самого Мраморного моря. Среди лавок и постоялых дворов находилась и баня, принадлежащая Незыму Хатуну, человеку, который по заданию Фади нанял Евгения Федоровича, чтобы тот заманил Борна в смертельную ловушку на одесском пляже.

Массивная деревянная дверь бани была покрыта резьбой с византийскими мотивами. По обе стороны от нее стояли две огромные каменные вазы, в которых когда-то хранилось масло для светильников. В целом вход выглядел очень впечатляющим.

Борн засунул свой кожаный рюкзачок за левую вазу. Затем открыл дверь и вошел в тускло освещенный передний дворик. Тотчас же гул города исчез и Борна окружила обволакивающая тишина заснеженного леса. Ему потребовалось время, чтобы его слух приспособился к обстановке. Оглядевшись по сторонам, Борн обнаружил, что находится на восьмиугольной площадке, посреди которой журчит изящный фонтан. Стройные колонны поддерживали резные каменные арки, за которыми открывались тенистые внутренние дворики и тихие коридоры, освещенные неяркими лампами.

Это было похоже на вход в мечеть или средневековый монастырь. Как и повсюду в мусульманских странах, архитектура поражала своей красотой. Поскольку ислам запрещает изображать лик Аллаха и вообще все живое, мусульманским художникам приходится вкладывать свой талант в само здание и его отделку.

И не случайно баня своим внешним обликом напоминала мечеть. И то и другое является местом преклонения, открытым для всех. Поскольку в исламе важное значение имеет очищение тела, баня занимает в жизни правоверного мусульманина особое место.

Навстречу Борну вышел массажист – молодой парень с волчьим лицом.

– Мне бы хотелось встретиться с Незымом Хатуном. У нас с ним есть общий деловой партнер, Евгений Федорович.

Парень никак не отреагировал на это имя.

– Я посмотрю, свободен ли мой отец.

Пройдя таможенный контроль Вашингтонского международного аэропорта, Сорайя собралась было включить сотовый телефон, но тут увидела Анну Хельд, махавшую рукой. Сорайя ощутила прилив облегчения, обнявшись с подругой.

– Как хорошо, что ты вернулась, – сказала Анна.

Сорайя огляделась по сторонам.

– За тобой никто не следил?

– Разумеется, нет. Я в этом убедилась.

Женщины направились к выходу из аэропорта. У Сорайи неприятно покалывали нервы. Одно дело работать в окружении врагов, и совсем другое – возвратиться домой, зная, что в твое гнездо забралась ядовитая змея. Как и подобает хорошему актеру, Сорайя начала работать над своими чувствами, вызывая в памяти тот день, когда прямо у нее на глазах ее любимый пес Рейнджер попал под машину. «Ага, отлично, – подумала она, – вот и слезы появились».

Лицо Анны затуманилось беспокойством.

– В чем дело?

– Джейсон Борн погиб.

– Что? – Оглушенная этим известием, Анна застыла на месте, не обращая внимания на сплошной поток людей. – Как это произошло?

– Как выяснилось, Старик отправил по следу Борна Лернера, своего личного убийцу. Они сошлись в смертельной схватке и в конце концов погибли оба. – Сорайя тряхнула головой. – Я вернулась сюда, чтобы наблюдать за человеком, который выдает себя за Мартина Линдроса. Рано или поздно он обязательно совершит ошибку.

Анна схватила ее за руку.

– Ты уверена, что это правда? Я имею в виду Линдроса? Он только что провел блестящую операцию против ядерного центра «Дуджи» на юге Йемена. Центр был полностью уничтожен.

С лица Сорайи схлынула кровь.

– О боже, я была права! Вот почему террористы потратили столько сил, чтобы проникнуть в ЦРУ. Если операцией занимался лже-Линдрос, можно не сомневаться, черт побери, что центр был муляжом. И наше руководство совершило страшную ошибку, поверив в то, что с угрозой покончено.

– В таком случае чем раньше мы приедем в штаб-квартиру, тем лучше, ты согласна?

Обхватив Сорайю за плечи, Анна быстро вывела ее через управляемые электроникой двери в промозглую сырость вашингтонской зимы. Отсветы от монументов, залитых ярким светом прожекторов, высекали величественный рисунок на низких черных тучах. Анна провела Сорайю к служебному «Понтиаку»-седану и села за руль.

Они присоединились к длинной веренице машин, движущихся по кругу, словно косяк рыбы вокруг рифа, направляясь к выходу. Когда «Понтиак» наконец выехал на шоссе, ведущее в Вашингтон, Сорайя, подавшись вперед, взглянула в боковое зеркало. Это уже давно вошло у нее в привычку. Молодая женщина поступала так машинально, независимо от того, находилась или нет на оперативной работе. Увидев позади черный «Форд», Сорайя не придала этому никакого значения до тех пор, пока снова не посмотрела назад. «Форд» ехал следом по правой полосе, пропустив вперед одну машину. Пока что делать какие-либо предположения было рано, но когда Сорайя, оглянувшись в третий раз, убедилась, что черный «Форд» никуда не делся, она поняла, что их преследуют.

Она повернулась к Анне, чтобы ее предупредить, и увидела, что та бросила взгляд в зеркало заднего вида. Несомненно, она тоже заметила черный «Форд». Однако Анна ни словом не обмолвилась об этом и не предприняла никаких маневров, чтобы оторваться от слежки. Сорайя почувствовала, что у нее внутри все сжалось в тугой комок. Она попыталась успокоиться, напомнив себе, что Анна, в конце концов, секретарша Старика. Привыкшая к кабинетной работе, она не обладает даже азами оперативного чутья.

Сорайя кашлянула, привлекая внимание подруги.

– Анна, кажется, за нами слежка.

Включив сигнал поворота, Анна перестроилась в крайний правый ряд.

– Тогда лучше сбросить скорость.

– Что? Да нет же! Что ты делаешь?

– Если «хвост» тоже сбросит скорость, мы убедимся в том…

– Нет, наоборот, нужно прибавить скорость, – возразила Сорайя. – Постараться как можно быстрее оторваться от погони.

– Я хочу посмотреть, кто находится в этой машине, – сказала Анна, сворачивая к обочине и замедляясь.

– Да ты с ума сошла!

Сорайя потянулась было к рулевому колесу и отпрянула назад, увидев в руке у Анны компактный «смит-вессон».

– Черт возьми, ты что?

Выехав на обочину, «Понтиак» медленно катился к стальному ограждению.

– После всего того, что ты мне рассказала, я решила не выходить из управления безоружной.

– Ты хоть умеешь им пользоваться?

Черный «Форд», свернув с шоссе, остановился сзади. Из него вышли двое смуглых черноволосых мужчин и направились к «Понтиаку».

– Я каждый месяц хожу в тир, – сказала Анна, приставив дуло «смит-вессона» Сорайе к виску. – А теперь вылезай из машины.

– Анна, что ты?..

– Делай, как я говорю.

Сорайя кивнула:

– Хорошо.

Отодвинувшись к двери, она взялась за ручку. Увидев, что Анна на мгновение перевела взгляд на дверь, Сорайя левой рукой отбила револьвер вверх. Прогремел выстрел, пуля пробила дыру в крыше «Понтиака».

Согнув руку в локте, Сорайя ударила Анну в лицо. Встревоженные звуком выстрела, мужчины бросились к «Понтиаку». Увидев их, Сорайя быстро перегнулась через обмякшее тело Анны, открыла дверь и вытолкнула ее из машины.

В тот самый момент, когда мужчины с пистолетами в руках подбежали к «Понтиаку» сзади, Сорайя скользнула за руль, включила передачу и надавила на педаль газа. Визжа покрышками и оставляя дым от горелой резины, она рванула вдоль по обочине и, заметив просвет в потоке машин, выехала на шоссе. Последнее, что она успела увидеть, были двое мужчин, бегущих к своему «Форду», однако руки ее, сжимающие рулевое колесо, задрожали не от этого: заботливо поддерживая Анну Хельд, мужчины усадили ее на заднее сиденье своей машины.

Незым Хатун возлежал под шелестящей листвой своей любимой финиковой пальмы на резной деревянной скамье, обложившись обилием мягких шелковых подушек. Отправляя один за другим свежие финики в рот, он задумчиво жевал сочную мякоть, затем выплевывал белые острые косточки в мелкий бассейн. По правую сторону от него стоял маленький восьмиугольный столик с чеканным серебряным подносом, на котором стояли чайник и два крохотных стеклянных стаканчика.

Когда его сын привел Борна – который перед тем как войти в баню оторвал накладную бороду – в тень пальмы, Хатун повернул к нему свое бесстрастное лицо. Однако его миндальные глаза наполнились любопытством.

– Мерхаба, друг мой.

– Мерхаба, Незым Хатун. Меня зовут Абу Бекр.

Хатун почесал свою крошечную остроконечную бородку.

– Вас назвали в честь спутника пророка Мухаммеда.

– Приношу тысячу извинений за то, что нарушил спокойствие вашего великолепного сада.

Незым Хатун кивнул, показывая, что оценил учтивость гостя.

– Мой сад – не более чем жалкий клочок земли. – Отпустив сына, он жестом указал на стол: – Друг мой, прошу вас присоединиться ко мне.

Борн раскатал молитвенный коврик так, чтобы шелковые нити блеснули в лучах солнца, пробивающихся сквозь листву пальмы.

Скинув похожую на шлепанец туфлю, Хатун поставил босую ногу на коврик.

– Прекрасный образчик мастерства ткача. Благодарю вас, друг мой, за вашу неожиданную щедрость.

– Мой подарок недостоин вас, Незым Хатун.

– О, знаете, Евгений Федорович никогда не дарил мне ничего подобного. – Его глаза пронзили Борна насквозь. – И как поживает наш общий друг?

– Когда мы с ним расставались, – ответил Борн, – он находился в весьма затруднительном положении.

Лицо Хатуна превратилось в камень.

– Я понятия не имею, о чем вы говорите.

– В таком случае позвольте вас просветить, – тихо промолвил Борн. – Евгений Федорович сделал все в точности так, как вы поручили. Откуда мне это известно? Потому что именно я отвел Борна на пляж Отрада, я заманил его в западню, расставленную Фади. Я сделал то, для чего меня нанял Евгений Федорович.

– Вот что меня смущает, Абу Бекр. – Хатун подался вперед. – Евгений Федорович ни за что не нанял бы для подобной работы турка.

– Разумеется. Такой человек вызвал бы у Борна подозрение.

Хищные глазки Хатуна пытливо всмотрелись в лицо Борна.

– Итак, остается вопрос: кто вы такой?

– Меня зовут Богдан Ильич, – представился Борн, назвавшись именем человека, которого убил на пляже Отрада. Он надел на зубы накладки, купленные в театральном магазине на Бейоглы. Как следствие, форма подбородка и щек существенно изменилась. Передние зубы, выступающие вперед, стали кривыми.

– Для украинца вы великолепно владеете турецким языком, – с нескрываемым презрением произнес Хатун. – Полагаю, хозяин прислал вас за второй половиной оплаты.

– Евгению Федоровичу теперь деньги вряд ли понадобятся. Что же касается меня, я хочу получить честно заработанное.

По лицу Незыма Хатуна разлилось какое-то непонятное чувство. Налив в стаканчики горячий сладкий чай, он протянул один Борну.

Когда оба пригубили чай, Хатун заметил:

– Наверное, рана в левом боку вас сильно беспокоит.

Борн взглянул на пятна крови на одежде.

– Пустяки, царапина.

Незым Хатун собирался ответить, но тут появившийся сын, тот самый, который привел Борна, подал ему молчаливый знак.

Хатун встал.

– Прошу прощения, я оставлю вас на минутку. Нужно довести до конца одно неотложное дело. Уверяю вас, это ненадолго.

Пройдя следом за сыном в арку, он скрылся за резной деревянной ширмой.

Выждав немного, Борн встал и прошелся по садику, словно любуясь им. При этом он прошел в ту же самую арку и остановился перед ширмой. Ему стали слышны приглушенные голоса двух мужчин. Одним из них был Незым Хатун. Другим…

– …только через посланника, Мута ибн Азиз, – говорил Незым Хатун. – Как ты не раз говорил, на заключительной стадии меньше всего хотелось бы, чтобы наши переговоры по сотовому телефону были перехвачены. Однако вот сейчас ты говоришь, что только что пользовался телефоном.

– Эта новость имеет жизненно важное значение для нас обоих, – возразил Мута ибн Азиз. – Фади связывался со своим братом. Джейсон Борн мертв. – Мута ибн Азиз шагнул к своему собеседнику. – А в этом случае твоя роль в нашем деле закончена. – Обняв Хатуна, Мута ибн Азиз расцеловал его в обе щеки. – Я уезжаю сегодня вечером ровно в двадцать ноль-ноль. Я отправляюсь прямиком к Фади. Теперь, когда Борна больше нет в живых, никаких проволочек не будет. Начинается эндшпиль.

– Ла ила ил-алла, – выдохнул Хатун. – А сейчас пойдем, друг мой. Я провожу тебя.

Развернувшись, Борн бесшумно проскользнул через сад, свернул в боковой коридор и покинул баню.

Сорайя, утопив педаль газа в пол, понимала, что попала в беду. Присматривая в зеркало заднего вида за «Фордом», она достала сотовый телефон и включила его. Ожив, аппарат встретил ее мягкой трелью. В ящике речевой почты было одно сообщение. Заглянув туда, Сорайя услышала предостережение Борна относительно Анны Хельд.

Она ощутила во рту горький привкус. Значит, именно Анна и есть предательница. «Сучка! Как же она могла? – Сорайя в сердцах ударила кулаком по рулевому колесу. – Чтоб ей пусто было!»

Убирая сотовый телефон, она услышала скрежет металла, ощутила сильнейший толчок, и ей пришлось выкрутить руль, чтобы «Понтиак» не врезался в едущий по соседней полосе грузовик.

– Какого черта!..

«Линкольн Авиатор», огромный и зловещий, словно танк «Абрамс», зацепил «Понтиак» сбоку. Теперь он был впереди. Без предупреждения мощный джип резко затормозил, и Сорайя врезалась ему в зад. Стоп-сигналы у «Авиатора» не работали – или же были умышленно отключены.

Крутанув руль, Сорайя перестроилась в другой ряд и поравнялась с «Авиатором». Она заглянула внутрь, стараясь рассмотреть, кто сидит за рулем, однако стекла оказались настолько сильно тонированными, что ей не удалось различить даже силуэт.

«Авиатор» снова рванул вперед, сминая «Понтиаку» правые двери. Нажав кнопки опускания стекол, Сорайя обнаружила, что они не работают. Сменив правую ногу на педали газа левой, Сорайя каблуком правой ноги что есть силы ударила в помятую дверь. Та тоже не поддалась, заклинив намертво. Объятая тревогой, Сорайя снова уселась прямо. Сердце ее стремительно колотилось, в висках стучала кровь.

«Авиатор» устремился вперед, петляя в потоке машин, и вскоре скрылся из вида. Сорайя поняла, что ей необходимо свернуть с шоссе. Она стала смотреть на дорожные знаки. До ближайшего съезда оставалось две мили. Обливаясь потом, Сорайя перестроилась в крайний правый ряд, чтобы быть готовой свернуть с шоссе.

В этот самый момент «Авиатор» внезапно с ревом налетел слева, сминая двери с другой стороны. Очевидно, он сознательно затерялся в потоке машин, чтобы настигнуть «Понтиак» сзади. Сорайя нажала на кнопку управления стеклом, попыталась повернуть ручку, но и здесь теперь все заклинило. Двери не открывались, стекла не опускались. Она оказалась надежно запертой в несущемся «Понтиаке».

Глава 27

Достав из-за вазы свой рюкзак, Борн быстро и бесшумно обошел вокруг бани, ища переулок, в который выходила дверь черного хода заведения Незыма Хатуна. Отыскав его без труда, он увидел выходящего мужчину.

Это был посланник Мута ибн Азиз, человек, который должен был отвести его к Фади.

На ходу Борн открыл рюкзак, достал баночку с клеем и прилепил бороду на место. Вернув себе семитский облик, он последовал за Мутой ибн Азизом в шумную толчею Султанахмета. Почти сорок минут Борн шел следом за ним. За все это время Мута ибн Азиз ни разу не остановился, ни разу не оглянулся по сторонам. Не вызывало сомнения, что он знает, куда идет. На запруженных улицах района, в плотной толпе, движущейся, казалось, сразу во всех направлениях, не выпустить Муту ибн Азиза из вида было нелегко. С другой стороны, беспорядочная людская суета играла Борну на руку, позволяя ему оставаться незамеченным. Даже если объект наблюдения скрытно всматривался в отражения в стеклах машин и витринах магазинов, он все равно не смог бы обнаружить слежку. Покинув Султанахмет, они прибыли в Эминону.

Наконец впереди показалась увенчанная куполом громада вокзала Сиркечи. Неужели Мута ибн Азиз поедет на встречу с Фади на поезде? Но нет, Борн увидел, что он прошел мимо главного входа и направился быстрым шагом дальше.

Они с Борном обогнули большую толпу туристов, окруживших троих мевлеви, кружащихся дервишей, которые под заунывную мелодию древних исламских песнопений вращались в вихре бешеной пляски, разметав длинные белые одежды. От мевлеви разлетались крупные капли пахнущего шафраном и миртом пота. Казалось, сам воздух вокруг них живет неведомой тайной, позволяющей на миг взглянуть на другой мир, перед тем как он снова исчезнет.

Напротив вокзала находился причал Адалар-Искелеси. Смешавшись с группой туристов из Германии, Борн украдкой наблюдал за тем, как Мута ибн Азиз купил билет до Буюкады, только в один конец. Судя по всему, рассудил Борн, он покинет остров каким-нибудь другим способом, скорее всего морем. Но куда он направится? Это не имело значения, потому что Борн был полон решимости оказаться на том самом транспортном средстве, которым воспользуется Мута ибн Азиз, направляясь к Фади.

На время вопрос о том, как выбраться из помятого «Понтиака», отошел на второй план. В первую очередь Сорайю волновало, как оторваться от не отстающего ни на дюйм «Авиатора». Над головой мелькнул знак, предупреждающий о следующем съезде с шоссе, и Сорайя приготовилась. Увидев уходящие вправо две полосы, она свернула на левую. «Авиатор», шедший на расстоянии половины длины машины от «Понтиака», последовал за ним. Впереди обе полосы были заняты машинами, но быстрый взгляд в зеркало заднего вида показал Сорайе промежуток в транспортном потоке, на что она рассчитывала. Теперь все зависело только от того, выдержит ли подвеска «Понтиака» испытание, которому Сорайя собралась ее подвергнуть.

Она резко выкрутила рулевое колесо. «Понтиак» пошел юзом, выезжая на правую полосу съезда. Прежде чем «Авиатор» успел отреагировать должным образом, Сорайя включила заднюю передачу и надавила на газ.

Она пронеслась мимо «Авиатора», который, перестраиваясь на правую полосу, зацепил фару «Понтиака» своим массивным задом. Но Сорайя уже выезжала на полной скорости задом обратно на шоссе. Послышался нестройный хор гудков, криков, а также визг тормозов машин, спешивших уйти с ее пути.

Настойчиво сигналя, «Авиатор» тоже поехал назад следом за ней. Но у самого выезда на шоссе какой-то водитель на серой «Тойоте», запаниковав, дернулся назад и врезался в ехавшую следом машину. С оторванным бампером, среди брызнувшего битого стекла, «Тойота» развернулась боком, загородив обе полосы и надежно перекрыв дорогу «Авиатору».

Вырулив на полосу торможения шоссе, Сорайя включила переднюю передачу и рванула в направлении Вашингтона.

– Протаранить «Тойоту» и спихнуть ее с дороги будет проще простого, – предложил водитель «Авиатора».

– Не стоит мараться, – ответил мужчина на заднем сиденье. – Пусть сучка уезжает.

Хотя они были дипломатами, сотрудниками посольства Саудовской Аравии, все они также принадлежали к глубоко законспирированной вашингтонской ячейке Карима аль-Джамиля. Когда «Авиатор» наконец въехал в черту города, мужчина на заднем сиденье включил приемник Джи-пи-эс. Тотчас же на экране появился схематический план пригородов Вашингтона, по которым передвигалась светящаяся точка. Мужчина достал сотовый телефон и набрал номер.

– Объект выскользнул из петли, – сказал он. – Он едет на «Понтиаке», который мы оборудовали электронными маячками. Объект движется в направлении вас. Судя по его скорости, в зоне вашей видимости он окажется секунд через тридцать.

Мужчина на заднем сиденье стал терпеливо ждать, и наконец водитель черного «Форда» ответил:

– Есть! Похоже, наша подруга направляется на северо-восток.

– Следуйте за ней, – приказал мужчина на заднем сиденье. – Вы знаете, что делать.

Во время паромной переправы на остров Буюкада Борн завел разговор с семейством китайских туристов. Он говорил на пекинском диалекте китайского, шутил с детьми, показывал достопримечательности остающегося позади Стамбула, рассказывал о многовековой истории города. При этом он не выпускал из виду Муту ибн Азиза.

Посланник Фади держался в полном одиночестве, застыв у ограждения, уставившись на темнеющее вдалеке пятно суши, к которому направлялся паром. Так он стоял, не двигаясь с места, не оглядываясь по сторонам.

Наконец Мута ибн Азиз оторвался от созерцания моря и направился в кабину. Извинившись перед китайцами, Борн последовал за ним. Он увидел, что посланник Фади заказывает в кафе чай. Подойдя к стойке, Борн принялся перебирать открытки и путеводители. Остановив свой выбор на плане Буюкады и окрестностей, он ухитрился оказаться возле продавца как раз перед Мутой ибн Азизом. Он обратился к продавцу по-арабски. Усатый мужчина с золотым крестиком на шее покачал головой и ответил по-турецки. Борн показал жестом, что не понимает.

Повернувшись к Борну, Мута ибн Азиз сказал:

– Прошу прощения, друг мой, но этот грязный неверный просит заплатить за карту.

Борн достал пригоршню монет. Набрав нужную сумму, Мута ибн Азиз протянул деньги продавцу. Дождавшись, когда он расплатится за свой чай, Борн сказал:

– Благодарю вас, друг мой. Боюсь, турецкий язык звучит для меня все равно что хрюканье.

Мута ибн Азиз рассмеялся.

– Меткое сравнение. – Он сделал жест, и они поднялись на палубу.

Борн прошел следом за посланником Фади к ограждению. Яркое солнце боролось с пронизывающим ветром, дувшим со стороны Мраморного моря. По сочной синеве зимнего моря неслись рваные клочки перьевых облаков.

– Все христиане – свиньи, – заметил Мута ибн Азиз.

– А евреи – обезьяны, – добавил Борн.

– Мир тебе, брат мой. Вижу, мы учились по одним и тем же учебникам.

– Священный джихад во имя Аллаха – высшая точка ислама, – ответил Борн. – Эту прописную истину я усвоил без учителей. По-моему, я уже появился на свет, зная ее.

– Как и я, ты ваххабит. – Мута ибн Азиз краем глаза смерил его взглядом. – Как мы торжествовали успех в прошлом, когда, объединившись с мусульманами, изгнали крестоносцев из Палестины, так и в наши дни мы одержим победу над современными крестоносцами, захватившими наши земли.

Борн кивнул:

– Мы мыслим одинаково, брат мой.

Мута ибн Азиз пригубил чай.

– Брат мой, толкнули ли эти справедливые мысли тебя на действие? Или же ты только философствуешь в кафе и чайханах?

– В Шарм-эль-Шейхе и в секторе Газа я проливал кровь неверных.

– Геройство одиночек достойно самой высокой похвалы, – задумчиво промолвил Мута ибн Азиз, – однако чем могущественнее организация, тем больший урон может она нанести врагу.

– Совершенно верно. – «Пора забросить удочку», – решил Борн. – Снова и снова мне приходят мысли о том, чтобы вступить в «Дуджу», но меня неизменно останавливает одно и то же соображение.

Бумажный стаканчик застыл на полпути к губам Муты ибн Азиза.

– И какое же?

«Не так быстро, не так быстро», – остановил себя Борн.

– Не знаю, можно ли быть с тобой откровенным, брат мой. В конце концов, мы только что познакомились. Твои намерения…

– Такие же, как твои, – с неожиданной поспешностью заверил его Мута ибн Азиз. – Положись на мое слово.

Но Борн продолжал колебаться.

– Брат мой, разве мы не разделяем одну и ту же философию? Разве у нас не одни и те же взгляды на мир, на будущее?

– Ну да, конечно. – Борн поджал губы. – Ну хорошо, брат. Но предупреждаю тебя, что если ты был неискренен относительно своих намерений, клянусь, я это выясню, и ты не уйдешь от справедливого возмездия.

– Ла ила ил-алла. Каждое мое слово является истинной правдой.

Борн сказал:

– В Лондоне я учился в школе вместе с предводителем «Дуджи».

– Не знаю…

– Пожалуйста, я не собираюсь называть вслух настоящее имя Фади. Однако мне известны кое-какие подробности о его семье, скрытые от остальных.

Любопытство Муты ибн Азиза, прежде деланое, стало искренним.

– И почему же эти знания мешают тебе примкнуть к «Дудже»?

– Понимаешь, все дело в отце Фади. Или, точнее, в его второй жене. Она англичанка. Что хуже, она христианка. – Борн покачал головой. Свирепое выражение его лица подчеркнуло смысл сказанных им слов. – Правоверному мусульманину запрещено дружить с человеком, который не верит в истинного бога и его пророка. Однако этот человек женат на неверной, совокуплялся с ней. И порождением этой связи стал Фади. Скажи мне, брат, как я могу идти за подобным выродышем? Как я могу ему верить, когда у него в душе таится дьявол?

Мута ибн Азиз был поражен.

– Однако Фади сделал так много для нашего дела…

– Отрицать это нельзя, – согласился Борн. – Но мне кажется, что если говорить языком крови – от которого, как известно, нельзя отмахнуться, – Фади подобен тигру, которого забрали из джунглей, привезли в новую среду и с любовью приручили приемные родители. Однако это лишь вопрос времени – когда тигр покажет свою истинную сущность, бросится на тех, кто его вскормил, и безжалостно с ними расправится. – Он снова покачал головой, на этот раз изображая скорбь. – Пытаться перевоспитать тигра – смертельная ошибка, брат мой. Тут не может быть никаких сомнений.

Отвернувшись, Мута ибн Азиз угрюмо уставился в море, где над водой поднималась Буюкада, подобная Атлантиде или острову давно забытого халифа, застывшему во времени. Ему хотелось возразить своему собеседнику, но он почему-то не мог найти подходящие слова. «Вдвойне печально, – думал он, – услышать правду из уст этого человека».

Мысли Сорайи лихорадочно носились, причем это было следствием не столько отчаянного бегства от «Линкольна Авиатор», сколько известием о предательстве Анны Хельд. У нее стыла кровь в жилах. О господи, сколько всего подлая изменница выдала на протяжении многих лет? Сколько секретов она передала «Дудже»?

Сорайя вела свой гроб на колесах куда глаза глядят. Краски дня казались перенасыщенными, вибрировали странным пульсом, который придавал машинам, улицам, зданиям и даже облакам над головой незнакомый, угрожающий, злобный вид. Все естество молодой женщины оказалось в плену у жуткой правды.

Голова у нее раскалывалась от мыслей о возможной катастрофе, тело дрожало, откликаясь на схлынувшую волну адреналина.

Ей нужно остановиться, собраться с мыслями, определить, каким будет следующий шаг. Ей необходим союзник здесь, в Вашингтоне. Сорайя подумала было о своей подруге Ким Ловетт, но тотчас же отказалась от этой мысли. Во-первых, ситуация слишком опасная, чтобы втягивать Ким. Во-вторых, про эту дружбу известно в ЦРУ, и в первую очередь – Анне Хельд.

Ей требовался кто-то, о существовании кого в ЦРУ не подозревали. Достав сотовый телефон, Сорайя набрала номер Дерона, моля бога о том, чтобы тот вернулся из Флориды, где гостил у своего отца. У нее в душе все оборвалось, когда включился ящик речевой почты.

«Где он сейчас?» – в отчаянии спросила себя Сорайя. Ей нужна тихая гавань, чтобы укрыться от надвигающейся бури, и нужна прямо сейчас. И тут, отгоняя прочь подступающую панику, она вспомнила Тайрона. Конечно, он еще подросток, но Дерон верит ему настолько, что поручил собственную безопасность. Это Тайрон предупредил ее о том, что за ней следили. И все же, даже если Тайрон согласится ей помочь, при условии, что она решится ему довериться, как, черт побери, с ним связаться?

Тут Сорайя вспомнила, как молодой негр сказал ей, что любит слоняться рядом со стройкой. Но где же? Она принялась лихорадочно рыться в памяти.

«Там, на Флорида-авеню, возводят небоскребы. Я мотаюсь туда при любой возможности, чтобы взглянуть, что к чему, понимаешь?»

Впервые Сорайя обратила внимание на то, где находится. Это был Северо-восточный сектор, то самое место, которое ей нужно.

Буюкада является самым большим из Принцевых островов, названных так потому, что в древности византийские императоры ссылали на эту цепочку островов принцев, провинившихся или вызвавших недовольство. На протяжении трех лет Буюкада была домом Льва Троцкого, который написал здесь «Историю русской революции».

Вследствие своего неприглядного прошлого острова на протяжении многих лет оставались пустынными – одно из многих кладбищ в кровавой истории Оттоманской империи. Однако в наши дни Буюкада, покрывшись красивыми парками с тенистыми аллеями и особняками в пышном поздневизантийском барокко, превратилась в живописный уголок, излюбленное место отдыха богачей.

Борн и Мута ибн Азиз сошли с парома вместе. На пристани они обнялись и пожелали друг другу милость и расположение Аллаха.

– Ла ила ил-алла, – сказал Борн на прощание.

– Ла ила ил-алла, – ответил посланник Фади.

Проследив, в какую сторону он направился, Борн развернул план острова. Чуть повернув голову, он краем глаза наблюдал за Мутой ибн Азизом. Тот взял напрокат велосипед. Поскольку автомобильное движение на Бутокаде запрещено, передвигаться по острову можно одним из трех способов: на велосипеде, на повозке, запряженной лошадью, и на своих двоих. Однако остров был достаточно обширным, чтобы ходить по нему только пешком.

Выяснив, какой транспорт выбрал Мута ибн Азиз, Борн продолжил изучать план. Ему было известно, что посланник Фади покинет остров ровно в восемь часов вечера, однако откуда именно и каким способом – оставалось загадкой.

Войдя в магазин проката, Борн выбрал велосипед с корзиной на руле. Конечно, в скорости он уступал тому, на котором уехал Мута ибн Азиз, однако корзина была нужна, чтобы положить рюкзак. Заплатив вперед, Борн повернул в ту сторону, куда удалился посланник Фади, и начал подъем в глубь острова.

Когда пристань скрылась из виду, Борн слез с велосипеда и в тени пальмы достал из рюкзака приемник, ловящий сигналы НЭМа, наноэлектронного маячка, который в свое время закрепила на нем Сорайя, чтобы следить за его перемещениями. Сам Борн закрепил НЭМ на Муте ибн Азизе, когда они обнимались на пристани. В таком месте, где нет машин, следить незаметно за посланником Фади на велосипеде было бы невозможно.

Включив приемник, Борн ввел свои координаты и увидел на экране точку, обозначающую его собственное местонахождение. Затем он нажал другую кнопку и вскоре обнаружил сигнал маячка. Сев на велосипед, Борн тронулся в путь, не обращая внимания на боль в боку, и разогнался до приличной скорости, несмотря на то, что дорога довольно круто уходила в гору.

Сорайя подъехала к южной оконечности огромной стройплощадки, расположенной между Девятой улицей и Флорида-авеню. Шли работы по замене гнилых зубов квартала на новые коронки из стекла и стали. Металлические скелеты двух небоскребов уже были почти готовы. На площадке суетились башенные краны, переносившие огромные стальные балки, словно зубочистки. Бульдозеры сгребали мусор; рядом с цепочкой бытовок, к которым подходили электрические провода, загружались самосвалы.

Сорайя медленно ехала вдоль забора, ища Тайрона. Отчаяние оживило ее память, и она вспомнила, что именно здесь его излюбленное место. По его словам, он приходит сюда каждый день.

Двигатель «Понтиака» кашлянул, словно астматик, оказавшийся в Бангкоке, затем снова заработал нормально. На протяжении последних десяти минут посторонние шумы звучали все громче и все чаще. Сорайя молила бога, чтобы разбитая машина не заглохла до того, как ей удастся найти Тайрона.

Проехав вдоль южной оконечности, молодая женщина повернула на север, в сторону Флорида-авеню. Она искала укромные места, где может затаиться Тайрон, укрытый от взоров нескольких сотен рабочих. Ей встретилась пара таких мест, но сейчас, рано утром, они были залиты ярким солнцем. Тайрона нигде не было. Сорайя поняла, что ей придется доехать до северной оконечности, и только там можно будет надеяться его отыскать.

До Флорида-авеню оставалось еще метров пятьсот, когда послышался громкий хлопок. Раненый «Понтиак» судорожно дернулся, затем застыл, издав даже не рев, а слабый сип. Двигатель умер. Выругавшись, Сорайя хлопнула рукой по приборной панели, словно машина была телевизором, у которого сбилась настройка.

Отстегивая ремень безопасности, она увидела черный «Форд». Вывернув из-за угла, он ехал прямо на нее.

– Господи, помоги мне, – прошептала Сорайя.

Прислонив спину к спинке сиденья, она сжалась в комок и ударила ногами в окно в двери. Разумеется, оно было сделано из безопасного стекла и сразу не поддалось. Поджав ноги, Сорайя снова с силой их распрямила. Ее каблуки ударили по стеклу без каких-нибудь последствий.

И тут она совершила ошибку, выглянув из-за приборной панели. «Форд» был уже так близко, что Сорайя разглядела сидящих в нем двоих мужчин. Вскрикнув, она снова сползла вниз и продолжила свое занятие. Еще два удара – и стекло наконец треснуло. Однако осколки остались на месте, удерживаемые промежуточным слоем пластика.

Но тут вдруг стекло с грохотом разлетелось. Сорайю осыпало мелкими осколками. Кто-то выбил окно снаружи. Затем один из мужчин, приехавших на черном «Форде», просунул руку внутрь. Сорайя бросилась на него, но в этот самый момент второй оглушил ее электрошоком.

Обмякнув, молодая женщина сползла вниз. Мужчины вдвоем грубо вытащили ее из «Понтиака». Сквозь жуткий гул в голове Сорайя услышала несколько фраз, быстро произнесенных по-арабски. Взрыв смеха. Чужие руки ощупали ее беспомощное тело.

Затем один из мужчин приставил ей к голове пистолет.

Глава 28

Мартин Линдрос, стоя в своей камере без окон, запрятанной глубоко под землей в комплексе Миран-Шах, созданном в горах на границе Пакистана и Афганистана «Дуджей», ощупал рукой то место, где когда-то был его правый глаз. Это вошло у него в привычку. Голова пульсировала невыносимой болью, словно глаз был объят пламенем, – вот только этот глаз больше ему не принадлежал. Теперь он принадлежал брату Фади, Кариму аль-Джамилю ибн Хамиду ибн Ашефу аль-Вахибу. Первое время от одной этой мысли у Линдроса внутри все переворачивалось; он содрогался в мучительных рвотных позывах, словно юнец, обкурившийся марихуаны. Теперь же у него просто щемило сердце.

Насилие, совершенное над его телом, изъятие здорового органа у живого человека явилось страшным кошмаром, от которого Линдрос не мог оправиться. Естественно, его навещала мысль наложить на себя руки, однако самоубийство – это выход, к которому прибегают только трусы, а он не был трусом. Сон приходил к нему только тогда, когда организм уже не мог больше держаться. Только тогда его рассудок проваливался во мрак, из которого ему не хотелось больше возвращаться.

Разумеется, его постоянно донимали вызывавшие холодную дрожь кошмарные сны об огромных воронах, клюющих его плоть, после чего ему хотелось никогда больше не закрывать единственный уцелевший глаз. Вспоминая своего любимого Гомера, Линдрос представлял себя Полифемом, циклопом, который разрывал моряков на части до тех пор, пока его не одолел хитрый Одиссей. Ясное дело, ему самому всей душой хотелось разорвать на части Фади.

Дверь в камеру с грохотом распахнулась, впуская Фади. Его лицо потемнело от ярости. Не говоря ни слова, он подошел к Линдросу и со всей силы ударил его кулаком в скулу. Оглушенный, опешивший от неожиданности, Линдрос упал на бетонный пол. Фади принялся пинать его ногами.

– Борн мертв! Ты меня слышишь, Линдрос? Мертв! – В голосе Фади прозвучали жуткие нотки, легкая дрожь, говорившая о том, что он дошел до самого края эмоциональной пропасти. – Произошло немыслимое. У меня украли отмщение, которое я так тщательно обдумал. И все пошло прахом! Случилось непредвиденное.

Придя в себя, Линдрос приподнялся на локте.

– Будущее нельзя предвидеть, – заметил он. – Его нельзя познать.

Фади присел на корточки, склонившись вплотную над Линдросом.

– Неверный! Аллаху ведомо будущее, и он открывает его правоверным.

– Фади, мне тебя жаль. Ты не можешь видеть правду даже тогда, когда она у тебя перед самыми глазами.

С искаженным от ярости лицом Фади схватил Линдроса и швырнул его на пол. Его руки сомкнулись на горле пленника, перекрывая дыхание.

– Пусть я не смогу убить Джейсона Борна своими руками, но ты от меня никуда не денешься. Вместо него я убью тебя. – С выпученными от бешенства глазами Фади мертвой хваткой стиснул Линдросу горло. Линдрос вырывался и брыкался, но у него не хватало сил, чтобы сбросить с себя Фади или хотя бы заставить его разжать руки.

Он уже начинал терять сознание. Его здоровый глаз выкатился из орбиты. В это мгновение в дверях камеры появился Аббуд ибн Азиз.

– Фади…

– Убирайся отсюда! – рявкнул Фади. – Оставь меня одного!

Тем не менее Аббуд ибн Азиз шагнул в камеру.

– Фади, дело в том, что Вейнтроп…

Фади закатил глаза, обнажив белки, одержимый «ветром пустыни» – жаждой крови.

– Фади, – настаивал Аббуд ибн Азиз, – ты должен пойти прямо сейчас.

Отпустив Линдроса, Фади встал и повернулся к своему заместителю:

– Почему? Почему я сейчас должен куда-то идти? Скажи мне это, прежде чем я убью и тебя.

– Вейнтроп завершил работу.

– Все предохранительные устройства на месте?

– Да, – подтвердил Аббуд ибн Азиз. – Ядерное устройство готово.

Тайрон жевал здоровенный гамбургер, наблюдая взглядом инженера-самоучки за подъемом здоровенной двутавровой балки, как вдруг сильно помятый «Понтиак» подвергся нападению. Из черного «Форда», налетевшего на него лоб в лоб, выскочили двое мужчин в дорогих костюмах. Они обменялись между собой парой фраз, но за шумом стройки Тайрон не смог разобрать слов.

Поднявшись с ящика, служившего ему скамейкой, Тайрон не спеша направился к столкнувшимся машинам. Он разглядел, что у одного из мужчин в руке оружие – не пистолет и не нож, а электрошок.

Затем, когда один из мужчин вышиб стекло водительской двери «Понтиака», Тайрон узнал в нем охранника, стоявшего перед автомастерской «Эм-энд-Эн кузовные работы». Определенно, эти люди вторглись на его территорию.

Отшвырнув недоеденный гамбургер, Тайрон быстрым шагом направился к «Понтиаку», который выглядел так, словно его хорошенько помяла со всех сторон огромная фура. Разбив триплексное стекло, один из нападавших просунул руку в машину. Затем туда же сунул правую руку тот, который держал электрошок, оглушив водителя «Понтиака». Через мгновение нападавшие вытащили бесчувственного водителя из машины.

Тайрон находился уже достаточно близко и смог разглядеть, что это была женщина. Мужчины грубо поставили ее на ноги и развернули лицом к нему. Тайрона прошиб холодный пот. Мисс Шпионка! Он побежал.

За непрерывным гулом стройки нападавшие заметили его только тогда, когда он уже оказался совсем рядом. Один из них оторвал пистолет от головы мисс Ш и навел его на Тайрона. Тот, подняв руки вверх, резко остановился в одном шаге от мужчин, прилагая все усилия, чтобы не смотреть на мисс Ш. Та стояла, бессильно уронив голову на грудь, колени под ней подгибались. Судя по всему, оглушили ее хорошенько.

– Проваливай отсюда, твою мать, – приказал мужчина с пистолетом. – Разворачивайся и шевели ногами.

Тайрон натянул на лицо испуганное выражение.

– Да, сэр, – покорно пробормотал он.

Оборачиваясь, Тайрон сунул правую руку в карман, нащупывая нож с выкидным лезвием. С тихим щелчком нож раскрылся, Тайрон стремительно развернулся и всадил лезвие по самую рукоятку меж ребер нападавшему с пистолетом, как его научили вести себя в кровавых уличных разборках.

Мужчина выронил пистолет и закатил глаза. Ноги его подогнулись. Второй нападавший схватился за электрошок, но ему приходилось думать о мисс Ш. Он отшвырнул ее к помятому боку «Понтиака», но в это самое мгновение кулак Тайрона сломал ему переносицу. Хлынувшая кровь ослепила мужчину. Тайрон погрузил ему в пах колено, после чего обхватил голову руками и со всей силы обрушил ее на боковое зеркало «Понтиака».

Мужчина бесформенной грудой сполз на землю, и Тайрон нанес ему жестокий удар ногой в бок, сломав пару ребер. Нагнувшись, он освободил свой нож, затем взвалил мисс Ш через плечо, отнес ее к «Форду» и осторожно уложил за заднее сиденье. Усевшись за руль, Тайрон еще раз взглянул на стройплощадку. К счастью, «Понтиак» полностью скрыл произошедшее от взоров строителей. Никто ничего не видел.

Тайрон плюнул в окно в сторону распростертых нападавших. Включив передачу, он поехал, тщательно следя за тем, чтобы не превысить разрешенную скорость. Меньше всего ему сейчас нужна была встреча с дорожной полицией.

Петляя вверх по склону, Борн проезжал мимо деревянных особняков, возведенных в конце девятнадцатого века греческими и армянскими банкирами. В настоящее время все они принадлежали стамбульским миллиардерам, чьи деловые начинания, как это было с их предками в дни Оттоманской империи, распространились во все уголки разведанного мира.

Крутя педали и следя за перемещениями Муты ибн Азиза, Борн размышлял о Кариме, брате Фади, человеке, отнявшем у Мартина Линдроса лицо, правый глаз, его личность. На первый взгляд это был самый последний человек на свете, на которого пало бы подозрение в прямой причастности к деятельности «Дуджи». В конце концов, он – отпрыск благородного семейства, который возглавил «Интегрейтед вертикал текнолоджиз» после того, как пуля Борна неизлечимо искалечила его отца. Он уважаемый бизнесмен, такой же, как те, кто понастроил эти современные дворцы.

И только сейчас Борн впервые осознал в полной степени глубину той жажды отмщения за смерть сестры, которую питали в отношении него братья. Сара ибн Ашеф стала путеводной звездой семейства, хранителем чести Хамида ибн Ашефа аль-Вахаба, уходящей в глубь столетий, через бескрайние пески Аравийской пустыни, неподвластной самому времени. Эта честь была высечена в насчитывающей три тысячи лет истории Аравийского полуострова, Синая, Палестины. Далекие предки семейства вышли из пустыни, пережили позор многочисленных поражений и в конце концов отвоевали Аравийский полуостров у врагов. Великий Мухаммед ибн Абд аль-Вахаб был одним из виднейших реформаторов ислама. В середине восемнадцатого столетия он объединил усилия с Мухаммедом ибн Саудом, образовав новую политическую реальность. Сто пятьдесят лет спустя два семейства захватили Эр-Рияд, и родилась современная Саудовская Аравия.

И как ни трудно понять подобное представителю западного мира, Сара ибн Ашеф олицетворяла все это. И нет ничего удивительного в том, что братья Сары готовы перевернуть небеса и землю, чтобы расправиться с ее убийцей. Вот почему они не спеша сплетали Борну погибель – замыслив расправиться сначала с его рассудком, а затем с плотью. Потому что им недостаточно было лишь всадить ему пулю в затылок. Нет, сначала его нужно было сломать, после чего Фади расправился бы с ним голыми руками. Ни на что меньшее братья не были согласны.

Борн понимал, что известие о его гибели приведет обоих братьев в бешенство. И в таком неуравновешенном состоянии они с большей вероятностью совершат ошибку. Что только и было ему нужно.

Но в первую очередь необходимо предупредить Сорайю, раскрыть ей личность того, кто выдает себя за Мартина Линдроса. Достав сотовый телефон, Борн ввел коды страны и города, затем набрал номер. Только сейчас до него вдруг дошло, что от нее до сих пор не было никаких известий. Он взглянул на часы. Если только рейс не задержали, самолет уже давно должен был приземлиться в Вашингтоне.

И снова Сорайя не ответила, и теперь Борна охватило беспокойство. По соображениям безопасности новое сообщение он оставлять не стал. В конце концов, считается, что его нет в живых. Хотелось надеяться, что молодая женщина не попала в руки врагов. Но если произошло худшее, нужно опасаться того, что Карим проверит все входящие и исходящие звонки на сотовом телефоне Сорайи. Борн мысленно взял на заметку где-нибудь через час позвонить ей еще раз. Как раз будет семь с небольшим вечера, и останется меньше часа до того, как Мута ибн Азиз покинет Буюкаду и направится туда, где сейчас находится Фади.

«Начинается эндшпиль», – сказал посланник Незыму Хатуну. У Борна по спине пробежали мурашки. Осталось так мало времени, чтобы разыскать Фади, не позволить ему взорвать атомную бомбу.

Согласно карте, купленной на пароме, остров состоял из двух возвышенностей, разделенных долиной. Сейчас Борн поднимался на левую гору, Юле-Тепе, на вершине которой находился православный монастырь Святого Георгия, основанный в двенадцатом веке. Вскоре дорога перешла в тропу. К этому времени пальмы сменились густым сосновым бором, темным, таинственным, пустынным. Особняки также остались позади.

Монастырь состоял из нескольких часовен, расположенных в три уровня, и подсобных помещений. Светящаяся точка, отображающая местонахождение Муты ибн Азиза, оставалась неподвижной вот уже несколько минут. Дорога вверх стала слишком крутой, заваленной камнями. Подниматься на велосипеде дальше стало невозможно. Достав из корзины рюкзак, Борн спрятал велосипед в зарослях и отправился дальше пешком.

По пути ему не встретились ни туристы, ни монахи – ни единой живой души. Впрочем, времени уже было много, стемнело. Обойдя стороной полуразвалившееся главное здание монастыря, Борн стал подниматься выше. Если верить приемнику, Мута ибн Азиз находился в небольшой постройке прямо впереди. В маленькое окошко пробивался тусклый свет.

Когда Борн подошел ближе, точка пришла в движение. Спрятавшись за толстый ствол сосны, Борн проследил за тем, как посланник Фади, держа в руке старинную керосиновую лампу, вышел из дома и, пройдя мимо двух громадных валунов, скрылся в чаще.

Борн быстро осмотрелся по сторонам, убеждаясь в том, что за постройкой никто не наблюдает. Затем он проскользнул в обшарпанную деревянную дверь и оказался в прохладе внутреннего помещения. Темноту разгонял свет керосиновых ламп. Судя по плану, в этом здании когда-то содержались буйнопомешанные. Обстановка была скудная: очевидно, в настоящее время здание не использовалось. Однако повсюду присутствовали свидетельства мрачного прошлого. В каменный пол были вмурованы железные кольца, к которым, вероятно, приковывали обитателей здания, когда у тех случались приступы. Открытая дверь вела в небольшую комнату, совершенно пустую, если не считать нескольких кусков брезента и кое-какого инструмента.

Борн вернулся в основное помещение. Вдоль окон, выходящих на север, в сторону леса, тянулся длинный обеденный стол из потемневшего дерева. На столе в щедром овале света лампы лежал расправленный лист плотной бумаги. Приблизившись, Борн увидел, что это карта с нанесенным на ней полетным планом. Он присмотрелся внимательнее. Воздушный путь вел на юго-восток вдоль через всю Турцию, затем через Армению и южную оконечность Азербайджана, проходил над Каспийским морем, после чего, захватив уголок Ирана, пересекал наискосок просторы Афганистана и заканчивался сразу же за границей, в кишащих террористами горах на западе Пакистана.

Значит, Мута ибн Азиз собирался покидать Буюкаду не на корабле. Где-то неподалеку его ждет частный самолет, имеющий разрешение на заход в воздушное пространство Ирана и достаточный запас топлива, чтобы совершить перелет протяженностью три с половиной тысячи километров без дозаправки.

Борн выглянул в окно на густой сосновый лес, в котором скрылся Мута ибн Азиз. Гадая, где в этой чаще может находиться взлетно-посадочная полоса, пригодная для довольно большого самолета, он услышал за спиной шум. Борн начал оборачиваться, но тут у него в затылке взорвалась боль. Он успел почувствовать, что падает. После чего наступила полная темнота.

Глава 29

Еще никогда Анна Хельд не видела Джамиля в такой ярости. Он злился на директора ЦРУ. Злился на нее. Он на нее не кричал, ни разу ее не ударил. Он сделал кое-что похуже: полностью перестал обращать на нее внимание.

Занимаясь своей работой, Анна внутри страдала, терзаясь отчаянием, которое, как ей казалось до сих пор, осталось навсегда в прошлом. В том, чтобы быть любовницей, есть свои установки, к которым нужно привыкнуть, как к тупой боли умирающего зуба. Нужно научиться оставаться без возлюбленного в дни рождения, на Рождество, на годовщину встречи, первой ночи в постели, первого совместного завтрака, поглощенного с непосредственной детской радостью. Всего этого любовница лишена.

Сначала Анна находила это непривычное одиночество нестерпимым. Она пыталась звонить Джамилю в те дни – и ночи! – когда ей хотелось его больше всего. Так продолжалось до тех пор, пока он осторожно, но твердо не объяснил ей, что так делать нельзя. Если он не находится рядом, она должна забыть о его существовании. «Но как я могу?» – мысленно всхлипывала Анна, внешне улыбаясь, кивая, выражая свое согласие. Она чувствовала, как важно показать, что она все понимает. Интуиция подсказывала ей, что в противном случае Джамиль от нее отвернется. А тогда она просто умрет.

Поэтому Анна притворялась – ради Джамиля, ради того, чтобы остаться в живых самой. И постепенно она научилась смиряться с неизбежным. Конечно же, она не забывала о его существовании. Это было просто невозможно. Но она стала смотреть на время, проведенное вместе с Джамилем, как на фильм, который она прокручивает время от времени. А в промежутках можно прокручивать фильм в голове, как поступают люди с любимыми фильмами, которые им хочется смотреть снова и снова. И так ей удавалось вести более или менее нормальный образ жизни. Потому что в потаенных глубинах своей души, куда Анна осмеливалась заглядывать лишь изредка, она сознавала, что без Джамиля ее жизнь обесценится.

И вот сейчас, потому что она упустила Сорайю Мор, Джамиль совсем перестал с ней разговаривать. Направляясь на совещания к Старику, он проходил мимо ее стола так, словно ее там не было, не обращая внимания на синяк на левой щеке, оставленный локтем Сорайи. Произошло самое страшное, то, чего Анна с ужасом боялась с того самого момента, когда влюбилась в Джамиля, по уши, безумно, необратимо: она его подвела.

Анна гадала, удалось ли ему раскопать что-нибудь на министра обороны Хэллидея. Одно время она даже прониклась абсолютной уверенностью, что удалось, но затем Старик попросил ее договориться о встрече с Лютером Лавалем, главой разведки Пентагона, а не с самим министром. Что он задумал?

Также Анна оставалась в полном неведении относительно судьбы Сорайи. Убита ли она? Захвачена? Анна ничего не знала, потому что Джамиль начисто отрезал ее от своих дел. Она перестала пользоваться его доверием. Ей больше не удавалось прильнуть к его телу, горячему, как воздух пустыни. Сердцем Анна чувствовала, что Сорайя жива. Если бы людям Джамиля удалось ее схватить, он наверняка простил бы свою любовницу за промах. У Анны внутри все леденело. Сорайя висела у нее над шеей лезвием гильотины. В случае разоблачения выяснится, что вся жизнь Анны была ложью. Ее будут судить за предательство.

Частично ей удавалось сосредоточиться на повседневных делах. Анна выслушивала распоряжения Старика, набирала и распечатывала их на компьютере, носила на подпись. Она договаривалась о встречах, планировала его долгий рабочий день с дотошностью военной кампании. Свирепо, как никогда, она защищала его от телефонных звонков. Но при этом другая часть ее сознания лихорадочно пыталась придумать, как исправить совершенную ошибку, которая может стать роковой.

Необходимо вернуть расположение Джамиля. Завоевать его самого. Искупление может принимать разные обличья, но только не для него. Он бедуин, у него в сознании неразделимо господствуют старинные законы пустыни. Ссылка или смерть – другого выбора нет. Она должна разыскать Сорайю. Ее обагренные кровью руки – единственное, что сможет вернуть Джамиля. Ей нужно лично убить Сорайю.

Борн очнулся. Он попытался было пошевелиться, но обнаружил, что привязан к двум железным кольцам, вмурованным в пол. Над ним стоял, склонившись, мужчина европейской наружности, с квадратным подбородком и глазами, бледными, словно лед. Он был в кожаной летной куртке и фуражке с серебряной кокардой в виде маленьких крылышек.

Летчик частного самолета. По его виду Борн понял, что перед ним один из тех, кто мнит себя небесным ковбоем.

Летчик оскалился.

– Ты что здесь делаешь? – купившись на облик Борна, он обратился к нему на плохом арабском. – Проверяешь мой полетный план. Шпионишь. – Он подчеркнуто покачал головой, словно нянька, отчитывающая провинившегося ребенка. – Это запрещено. Понятно? За-пре-ще-но. – Летчик поджал губы. – Уразумел? – добавил он по-английски.

Затем летчик показал то, что держал в руках: приемник, отобранный у Борна.

– А это что за хреновина, твою мать? А? Кто ты такой, твою мать? Кто тебя послал? – Достав нож, он поднес длинное лезвие к лицу Борна. – Отвечай, черт побери, иначе я тебя выпотрошу, словно рождественского гуся! Ты знаешь, что такое рождественский гусь? А?

Борн смотрел на него невидящими глазами. Открыв рот, он произнес несколько слов, очень тихо.

– Что? – Летчик склонился к самому его лицу. – Что ты сказал?

Используя мышцы живота, Борн вскинул ноги вверх и свел их ножницами, так что лодыжки скрестились у летчика на шее. Напрягая ноги, он опрокинул летчика вниз. Тот со всей силой налетел головой на мраморный пол. Хрустнула лицевая кость. Летчик тотчас же отключился.

Выкрутив шею, Борн отыскал взглядом упавший на пол нож. Он лежал у него за головой, за железными кольцами. Подобрав ноги к груди, сжавшись в комок, Борн принялся раскачиваться, набирая момент инерции. Решив, что уже достаточно, он что есть силы качнулся назад. Хотя и привязанный за запястья к кольцам, Борн взмыл в воздух и, совершив обратный кувырок, приземлился на колени уже за кольцами.

Вытянув ногу, он мыском зацепил нож и пододвигал его до тех пор, пока рукоятка не наткнулась на кольцо, к которому была привязана его правая рука. Опустив кольцо практически к самому полу, Борн ухватил нож и, прижав лезвие к веревке, начал ее перепиливать.

Это была трудная, долгая работа. Борну никак не удавалось надавить на лезвие со всей силой, поэтому продвижение вперед получалось пугающе медленным. Со своего места он не мог видеть экран приемника; он понятия не имел, где сейчас Мута ибн Азиз. Посланник Фади мог войти в комнату в любой момент.

Наконец Борну удалось перепилить веревку. Быстро перерезав веревку, державшую его левую руку, он полностью освободился и первым делом метнулся к приемнику. Светящаяся точка на экране показала, что Мута ибн Азиз все еще находится достаточно далеко.

Перевернув летчика, Борн полностью его раздел, после чего натянул на себя всю его одежду, хотя рубашка оказалась ему мала, а брюки велики. Кое-как расправив на себе вещи летчика, он раскрыл рюкзак и достал различные предметы, купленные в театральной лавке в Стамбуле. Поставив на пол маленькое зеркало так, чтобы видеть свое отражение, Борн достал изо рта накладку на зубы, после чего начал преображать себя в летчика.

Он подрезал и уложил по-другому волосы, изменил форму лица, вставил в рот другую накладку на зубы, отчего подбородок у него вытянулся. Цветных линз не было, но в ночных сумерках этого маскарада должно хватить. К счастью, можно будет надвинуть на глаза фуражку.

Бросив еще один взгляд на приемник, Борн прошелся по карманам летчика. Как оказалось, его зовут Уолтер Б. Дарвин. Бывший американский гражданин, с паспортами, подтверждающими его гражданство в трех разных странах. Это было Борну на руку. На одном плече у летчика была военная татуировка, на другом – слова «КАТИСЬ ВСЕ К ТАКОЙ-ТО МАТЕРИ». Оставалось только гадать, как он дошел до того, чтобы развозить террористов по всему свету. Впрочем, сейчас это не имело значения. Летная карьера Уолтера Б. Дарвина завершилась. Борн оттащил обнаженное тело в заднюю комнату и прикрыл его куском пыльного брезента.

Вернувшись в основное помещение, он подошел к столу и сложил полетный план. До восьми оставалось двадцать минут. Поглядывая на точку на экране приемника, Борн засунул карту в рюкзак, взял лампу и отправился искать взлетно-посадочную полосу.

Анна Хельд понимала, что Сорайя слишком умна и не рискнет отправиться к себе домой. Назвавшись Ким Ловетт, подругой Сорайи из отдела расследования пожаров, она позвонила матери и сестре Тима Хитнера. Ни та, ни другая ничего не слышали от Сорайи с того дня, когда та сообщила им о гибели Тима. Если Сорайя укрылась у них, она обязательно предупредила бы их о женщине по имени Анна Хельд. Однако ей наверняка захотелось бы поговорить со своей лучшей подругой. Анна собралась позвонить самой Ким Ловетт, но затем ей пришла другая мысль. Выйдя вечером с работы, она взяла такси и поехала в криминалистический центр ОРП на углу Вермонт-авеню и Одиннадцатой улицы.

Отыскав лабораторию Ким, Анна вошла.

– Меня зовут Анна Хельд, – представилась она. – Я работаю вместе с Сорайей.

Ким оторвалась от работы: двух металлических подносов, заполненных пеплом, кусками обгорелых костей и обугленной ткани. Потянувшись, как кошка, она сняла латексные перчатки и крепко пожала Анне руку.

– Итак, – сказала Ким, – что привело вас в это мрачное место?

– Ну, на самом деле это связано с Сорайей.

Ким тотчас же встревожилась:

– С ней что-то случилось?

– Я как раз и пытаюсь выяснить. Мне хотелось узнать, нет ли у вас от нее каких-нибудь известий.

Ким покачала головой.

– Но в этом нет ничего удивительного. – Она задумалась. – Быть может, это никак не связано, но недели две назад сюда приезжал один полицейский. Они с Сорайей встретились здесь, у меня в лаборатории. Полицейский хотел, чтобы Сорайя разрешила ему участвовать в одном расследовании, которое она проводила, но та ответила отказом. И у меня возникло ощущение, что его интерес к Сорайе был не только чисто профессиональным.

– А вы не помните, когда именно это произошло и как фамилия этого полицейского?

Ким назвала дату.

– Что касается фамилии, я ведь ее где-то записала. – Она просмотрела листочки бумаги с напоминаниями, закрепленные на стене. – Ага, вот она, – сказала Ким, отрывая один из них. – Следователь Уильям Овертон.

«Как тесен мир, – подумала Анна, выходя из здания криминалистического центра. – Сколько в нем случайных совпадений». Полицейский, следивший за ней, интересовался и Сорайей. Разумеется, его уже нет в живых, но, может быть, он все же поможет найти Сорайю.

Достав сотовый телефон, Анна быстро выяснила, в каком отделении работал следователь Уильям Овертон, где оно расположено и фамилию начальника. Приехав на место, она предъявила свое удостоверение и сказала дежурному сержанту, что ей необходимо срочно увидеться с капитаном Мореллом. Когда тот, как и предполагала Анна, начал артачиться, она упомянула фамилию Старика. Сержант тотчас же схватил трубку. Через пять минут молодой полицейский в форме проводил Анну в кабинет капитана Морелла.

Отпустив полицейского, капитан предложил Анне садиться и закрыл дверь.

– Чем могу вам помочь, мисс Хельд? – Это был невысокий мужчина с редеющими волосами, жесткой щеткой усов и глазами, вдоволь насмотревшимися на смерть и приспособленчество. – Сержант сказал, речь идет о чем-то срочном.

Анна перешла прямо к делу:

– ЦРУ занимается расследованием обстоятельств исчезновения следователя Овертона.

– Билла Овертона? Нашего Билла Овертона? – опешил капитан Морелл. – Но почему?..

– Это связано с вопросами национальной безопасности, – ответила Анна, воспользовавшись безотказным выражением, которое в последнее время приобрело особое значение. – Мне нужно просмотреть весь его распорядок за последний месяц, а также все личные вещи.

– Ну да. Конечно. – Капитан встал. – Следствие еще не завершено, так что все собрано у нас в одном месте.

– Очень хорошо. Капитан, мы будем держать вас в курсе, – заверила его Анна.

– Буду вам очень признателен. – Открыв дверь, Морелл крикнул в коридор: – Ричи! – Появился тот самый полицейский в форме. – Ричи, покажи мисс Хельд вещи Овертона.

– Слушаюсь, сэр. – Ричи повернулся к Анне. – Пройдемте со мной, мэм.

«Мэм». Господи, какой же она почувствовала себя старой.

Полицейский проводил Анну до конца коридора и вниз по металлической лестнице в подвал, отгороженный решеткой от пола до потолка с запертой на замок дверью. Достав ключ, он отпер дверь и провел Анну по проходу между рядами полок. Полки были заполнены картонными коробками, расставленными в алфавитном порядке, с отпечатанными бирками.

Выбрав две коробки, Ричи отнес их на стол, прижавшийся к дальней стене.

– Служебные, – указал он на левую. – А в другой личные вещи. – Молодой полицейский выжидательно посмотрел на Анну взглядом щенка. – Я могу чем-нибудь помочь?

– Все в порядке, полицейский Ричи, – не смогла сдержать улыбку Анна. – Я сама справлюсь.

– Хорошо. Ну, тогда я вас оставлю. Если вам что-нибудь понадобится, я буду в соседней комнате.

Оставшись одна, Анна занялась в первую очередь левой коробкой. Достав папки с текущими делами, она просмотрела их, тщательно и досконально, обращая особое внимание на записи, приходящиеся на день встречи с Сорайей, указанный Ким Ловетт, и ближайшие последующие дни. Ничего.

– Твою мать! – пробормотала Анна, переключаясь на правую коробку, заполненную личными вещами Овертона.

Эта добыча оказалась еще более скудной, чем она ожидала: дешевая расческа с запутавшимися в зубьях тонкими волосками, две пачки жевательной резинки, одна закрытая, синяя выходная рубашка, заляпанная спереди жирным соусом, ужасный галстук из полиэстра в синюю и красную полоску, фотография глупо улыбающегося подростка в футбольной форме, вероятно сына, нераспечатанная пачка сигарет. И все.

– Merde![173]

Судорожным движением Анна сгребла жалкие остатки жизни Овертона со стола. Она уже собралась уходить, но тут заметила белый уголок, торчащий из нагрудного кармана синей рубашки. Схватив его кончиками пальцев, Анна вытащила листок линованной бумаги, сложенный вчетверо. Развернув его, она прочитала надпись, сделанную синей шариковой ручкой:

С. Мор – 8 и 12 СВ (пров)

У Анны застучало сердце. Это было именно то, что она искала. «С. Мор» – это, несомненно, Сорайя; «(пров)» может означать «проверить». Разумеется, Восьмая улица не пересекается с Двенадцатой в Северо-восточном секторе – и вообще нигде, если быть точным. И все же не вызывало сомнений, что Овертон проследил за Сорайей на Северо-Восток. Какого черта она там делала? В любом случае, от руководства она это скрыла.

Анна смотрела на записку, сделанную рукой Овертона, пытаясь в ней разобраться. Наконец ее осенило, и она рассмеялась. Двенадцатая буква алфавита – «Л». Северо-Восток, угол Восьмой улицы и Л-стрит.

Если Сорайя жива, скорее всего, она залегла на дно именно там.

Когда Борн прошел между двумя массивными валунами, свет лампы выхватил в темноте тропинку, которой воспользовался Мута ибн Азиз. Она шла на запад примерно километр, затем резко свернула на северо-восток. Борн преодолел пологий подъем, после чего тропинка повернула прямо на север, по узкой топкой долине, которая постепенно перешла в довольно большое плато.

При этом Борн все время приближался к Муте ибн Азизу, который вот уже несколько минут не двигался с места. Сосновый бор оставался густым; землю устилал толстый слой бурой хвои, источающей сильный аромат и заглушающей звуки.

Однако через пять минут лес закончился. Очевидно, в нем вырубили полосу, достаточную для того, чтобы принять реактивный самолет, стоящий в дальнем конце.

А у складного трапа стоял Мута ибн Азиз. Выйдя из леса, Борн направился прямо к самолету, «Ситейшон-Соверену». Иссиня-черное небо было усыпано звездами, сияющими холодным блеском бриллиантов, разложенных на черном бархате. На открытом месте чувствовался прохладный ветерок, насыщенный ароматом морской соли.

– Пора улетать, – сказал Мута ибн Азиз. – Все в порядке.

Борн молча кивнул. Мута ибн Азиз нажал кнопку на черном пульте дистанционного управления, и взлетно-посадочная полоса озарилась огнями. Борн поднялся следом за ним на борт самолета и убрал за собой трап. Он прошел в кабину. Продукция компании «Ситейшон» была ему хорошо знакома. «Соверен» имел дальность полета свыше четырех с половиной тысяч километров и развивал максимальную скорость 826 километров в час.

Усевшись в пилотское кресло, Борн начал щелкать выключателями и изучать показания приборов, осуществляя сложную предполетную проверку. Все было в полном порядке.

Отпустив тормоза, Борн двинул ручку газа вперед. «Соверен» послушно откликнулся, покатив по взлетно-посадочной полосе, набирая скорость. Затем он плавно поднялся в чернильно-черное звездное небо и начал набирать высоту, оставив позади бухту Золотой Рог, ворота Азии.

Глава 30

– Почему они это делают? – на безупречном русском спросил Мартин Линдрос.

Лежа на спине в лазарете Миран-Шаха, он смотрел на покрытое синяками лицо Екатерины Степановны Вдовиной, поразительно красивой молодой жены доктора Вейнтропа.

– Кто они? И что они делают? – глухо переспросила та, довольно неумело обрабатывая ссадины на шее Линдроса. После того, как Вейнтроп заставил ее уйти из агентства фотомоделей, она окончила курсы медсестер.

– Я имею в виду собравшихся здесь ученых – вашего мужа, доктора Сенареса, доктора Андурского. Почему они работают на Фади?

Упомянув фамилию доктора Андурского, специалиста по пластической хирургии, пересадившего Кариму его глаз, Линдрос подумал: «Почему мной занимается не он, а эта неуклюжая дилетантка?» Но, задав себе этот вопрос, он тотчас же получил на него ответ: потому что от него больше нет никакого толка ни Фади, ни его брату.

– Они люди, – ответила Катя. – То есть они слабы. Фади нашел у каждого слабости и обратил их против них. У Сенареса это деньги. У Андурского – его мальчики.

– Ну а у Вейнтропа?

Катя поморщилась.

– Ах да, мой муж. Он считает, что поступает благородно; он вынужден работать на «Дуджу», потому что над ним дамокловым мечом висит угроза моей жизни. Конечно же, Костин себя обманывает. На самом деле он работает из тщеславия. Брат Фади выгнал его из ИВТ по сфабрикованным обвинениям. Моему мужу нужна работа. Вот в чем его слабость. – Опустившись на стул, она сложила руки на коленях. – Думаете, я не знаю, как плохо у меня получается? Но, понимаете, Костин настоял, так что какой у меня был выбор?

– Выбор есть всегда, Катя. У каждого человека. Нужно только его увидеть. – Линдрос бросил взгляд на двух охранников за дверью лазарета. Они переговаривались между собой вполголоса. – Разве вам не хочется выбраться отсюда?

– А что насчет Костина?

– Доктор Вейнтроп завершил свою работу. Такая умная женщина, как вы, должна понимать, что теперь он превратился для Фади в ненужную помеху.

– Неправда! – воскликнула Катя.

– Катя, все мы умеем обманывать себя. Именно из-за этого мы и попадаем в беду. Вам достаточно лишь взглянуть на собственного мужа.

Катя застыла, уставившись на него. У нее в глазах появилось странное выражение.

– Кроме того, Катя, мы обладаем способностью изменяться. И для этого нужно только определиться, что делать, чтобы идти дальше, чтобы остаться в живых.

Она отвела взгляд, как поступает человек, когда ему страшно, когда он уже принял решение, но ему необходимо услышать слово поддержки.

– Катя, кто так с тобой обошелся? – тихо промолвил Линдрос.

Катя снова повернулась к нему, и он увидел у нее в глазах страх.

– Фади. Фади и его подручный. Для того, чтобы убедить Костина завершить работу над ядерным устройством.

– Но это же бессмысленно, – задумчиво произнес Линдрос. – Поскольку Вейнтропу известно, что ты в руках у Фади, этого уже должно быть достаточно.

Прикусив губу, Катя уставилась на работу. Закончив обрабатывать рану, она встала.

– Катя, почему ты не хочешь мне ответить?

Не оглядываясь, молодая женщина вышла из лазарета.

Анна Хельд, стоя под промозглым дождем на углу Восьмой улицы и Л-стрит, ощущала присутствие компактного револьвера «смит-вессон» в правом кармане пальто, как какую-то страшную опухоль, которую у нее только что обнаружили.

Она понимала, что ей нужно сделать все, что угодно, пойти на любой риск, лишь бы только избавиться от чувства, что она теперь всем чужая, что у нее внутри ничего не осталось. И вот сейчас она должна доказать, что чего-то еще стоит. Если она убьет Сорайю, Джамиль обязательно примет ее к себе. И она снова обретет свое место в жизни.

Подняв воротник, чтобы защититься от косых струй дождя, Анна двинулась вперед. Она должна была бы испытывать страх, находясь в этом районе, – определенно, любой полицейский на ее месте чувствовал бы именно это, – однако, как это ни странно, страха не было. Впрочем, опять же, может быть, как раз в этом не было ничего странного. Ей больше нечего было терять.

Анна свернула на Седьмую улицу. Что она ищет? Какие признаки подскажут ей, правильно ли она вычислила, что именно здесь залегла на дно Сорайя? Мимо проехала машина, затем еще одна. На Анну пялились лица – черные, латиноамериканские, незнакомые, враждебные. Один водитель, ухмыльнувшись, сделал непристойный жест языком. Сунув руку в карман, Анна крепко стиснула рукоятку «смит-вессона».

По пути она оглядывала дома, мимо которых проходила: обшарпанные, убогие, опаленные нищетой, запущенностью, пожарами. Крохотные дворики завалены грудами мусора, словно вся улица была заселена старьевщиками, выставившими напоказ свои богатства. В воздухе висел зловонный смрад гниющих отбросов и мочи, беспросветности и отчаяния. Повсюду бродили тощие собаки, скалясь желтыми зубами.

Анна чувствовала себя утопающим, схватившимся за единственное, что могло не дать ему уйти на дно. Ее ладонь, обвившая рукоятку револьвера, стала липкой от пота. «Наконец пришел день, – мрачно размышляла Анна, – когда мне пригодятся все часы, проведенные в тире». У нее в ушах звучал резкий, строгий голос инструктора, делающего замечания по поводу постановки ног и рук.

Анна опять вспомнила свою сестру Джойс, пережила заново боль совместного детства. Но, наверное, были и радости, не так ли, те ночи, когда они с сестрой забирались в одну кровать и рассказывали друг другу жуткие истории о призраках, проверяя, кто закричит от страха первой? Анна сама чувствовала себя сейчас призраком, бродящим по чуждому миру. Перейдя на противоположную сторону улицы, она прошла мимо пустыря, заросшего сорняками высотой по пояс, живучими, несмотря на зимние холода. Покрышки, стертые, словно лицо старика, пустые пластиковые бутылки, шприцы, использованные презервативы, выброшенные сотовые телефоны, один красный носок с большой дырой на пятке. И отрубленная рука.

Анна вздрогнула, чувствуя, как бешено заколотилось в груди сердце. Всего лишь рука куклы. Однако сердце никак не желало успокоиться. Как зачарованная, Анна в ужасе смотрела на оторванную руку. Почему-то она подумала про оборвавшуюся преждевременно жизнь Джойс, вот так же валяющуюся в зарослях пожухшей травы. «А какая разница между жизнью Джойс и тем, что осталось у меня самой?» – мысленно спросила себя Анна. Она не плакала уже очень давно. И вот теперь ей казалось, что она успела начисто позабыть, как это делается.

Дневной свет уступил место ночной темени, ледяной дождь сменился обволакивающим туманом. Влага конденсировалась на волосах, на руках. Время от времени где-то далеко звучала пронизанная отчаянием сирена, только для того, чтобы тотчас же затихнуть в напряженной тишине.

Сзади послышалось ворчание двигателя. С бьющимся сердцем Анна остановилась, дожидаясь, когда машина проедет мимо. Машина притормозила, тогда она снова пошла, убыстряя шаг. Машина, вынырнув из тумана, поехала следом за ней.

Резко развернувшись, Анна стиснула «смит-вессон» и направилась прямо к машине. Машина остановилась. Стекло в водительской двери опустилось, открыв лицо цвета старого сапога, нижняя часть которого была покрыта клочьями седых волос.

– Похоже, вы заблудились, – произнес водитель голосом, сиплым от бесчисленных тонн никотина и смолы. – Частный извоз. – Он прикоснулся к козырьку бейсболки. – Я подумал, вы будете не прочь прокатиться. Там, впереди, в конце квартала, шайка ребят, так они уже облизываются, глядя на вас.

– Я сама могу за себя постоять. – Неожиданный страх наполнил ее голос нотками вызова.

Таксист уныло смерил ее взглядом:

– Как скажете.

Он тронулся было с места, но Анна воскликнула:

– Подождите!

Она провела рукой по влажному лбу, чувствуя себя так, словно у нее началась лихорадка. Кого она хочет обмануть? У нее не хватит духа прицелиться в Сорайю, не говоря уж о том, чтобы ее убить.

Распахнув заднюю дверь, Анна плюхнулась в машину и назвала свой домашний адрес. Возвращаться в штаб-квартиру ЦРУ ей не хотелось. У нее не было сил взглянуть в глаза Джамилю или Старику. Интересно, а сможет ли она когда-либо это сделать?

Вдруг до нее дошло, что таксист, обернувшись, разглядывает ее лицо.

– В чем дело? – с вызовом спросила Анна.

Таксист ухмыльнулся.

– А ты чертовски привлекательная.

Решив нанести упреждающий удар, Анна достала пачку банкнотов и потрясла ими у водителя перед лицом.

– Вы меня везете или нет?

Облизнувшись, таксист включил передачу.

Когда машина тронулась, Анна нагнулась вперед.

– Просто чтобы вы знали, – сказала она, – у меня есть револьвер.

– И у меня тоже есть, сестренка, – оскалился седой водитель. – И у меня, твою мать, тоже есть.

Директор ЦРУ встретился с Лютером Лавалем в «Чертополохе», новомодном ресторане на углу Девятнадцатой улицы и Кью-стрит. Он попросил Анну зарезервировать столик в центре зала, чтобы во время беседы с Лавалем их со всех сторон окружали другие посетители.

Когда Старик вынырнул из густого зимнего тумана в гомон ресторана, могущественный повелитель военной разведки уже сидел за столиком. В темно-синем костюме, накрахмаленной белой рубашке и галстуке в красно-синюю полоску, заколотом булавкой с изображением американского флага, Лаваль в окружении молодых парней и девушек выглядел чужеродным пятном.

Накачанный торс Лаваля раздувал пиджак, как это бывает со всеми любителями мускулатуры. В целом он напоминал профессора Брюса Бэннера, который уже начинал превращаться в Халка.[174] Слабо улыбнувшись, он оторвался от виски с содовой и удостоил мимолетного прикосновения протянутую руку Старика.

Директор ЦРУ занял место напротив.

– Я очень рад, Лютер, что вы смогли выкроить время, чтобы встретиться со мной.

Лаваль развел свои огромные лапищи с толстыми мясистыми пальцами.

– Что будете?

– Виски, – сказал Старик появившемуся сбоку официанту. – Двойное, один кубик льда, но только большой.

Кивнув, официант удалился.

– Большие куски льда для виски лучше, – заметил директор ЦРУ. – Они тают дольше.

Глава военной разведки промолчал, выжидательно глядя на Старика. Когда принесли виски, мужчины подняли стаканы и выпили.

– На улицах сейчас творится кошмар, – сказал Старик.

– Всему виной туман, – уклончиво ответил Лаваль.

– Когда мы в последний раз сидели вот так, вдвоем?

– Знаете, я не могу припомнить.

Казалось, что они не разговаривают между собой, а обращаются к молодой парочке за соседним столиком. Эти нейтральные фразы выполняли роль пешек, которыми игроки готовы пожертвовать во имя успеха в партии. Вернулся официант с меню. Старик и Лаваль сделали заказ и снова остались одни.

Директор ЦРУ достал из маленького чемоданчика папку и положил ее на стол, не открывая. Его ладони тяжело опустились на обложку.

– Полагаю, вы слышали, что неподалеку от галереи Коркорана грузовик потерял управление?

– Дорожно-транспортное происшествие? – Лаваль пожал плечами. – Да вы знаете, сколько таких происходит в этом районе каждый час?

– Тут дело другое, – возразил Старик. – Этот грузовик пытался сбить одного из моих людей.

Лаваль сделал глоток виски с содовой. Старик отметил, что пьет он, как женщина.

– Кого же именно?

– Анну Хельд, мою помощницу. С ней находился Мартин Линдрос. Он ее спас.

Нагнувшись, Лаваль также достал папку. На обложке красовалась эмблема Пентагона. Раскрыв папку, он, не говоря ни слова, развернул ее и пододвинул через стол.

Старик начал читать, и Лаваль сказал:

– Кто-то у вас в штаб-квартире периодически отправляет и получает сообщения.

Директор ЦРУ был потрясен.

– С каких это пор Пентагон прослушивает переговоры ЦРУ? Проклятие, это же грубейшее нарушение порядка межведомственного взаимодействия!

– Это было сделано по моему личному распоряжению и с одобрения президента. Мы посчитали это необходимым. Когда министру обороны Хэллидею стало известно о предателе в стенах ЦРУ…

– От Мэттью Лернера, его прихлебателя! – с жаром произнес Старик. – Хэллидею незачем запускать руку ко мне в трусы. А в мое отсутствие президент получил однобокое освещение проблемы.

– Все это было сделано в интересах вашего ведомства.

По лицу директора пронеслись грозовые тучи негодования.

– Вы хотите сказать, что я сам уже не ориентируюсь в интересах управления?

Лаваль ткнул в него пальцем.

– Взгляните вот сюда. Этот электронный сигнал передавался на несущей частоте управления. Он был зашифрован. Нам не удалось взломать шифр. И мы не знаем, кто осуществлял передачу. Но, судя по датам, это не мог быть Хитнер, тот, кого вы вычислили как предателя. К этому времени Хитнера уже не было в живых.

Отодвинув досье Пентагона, Старик раскрыл свое собственное.

– Я займусь утечкой, если она действительно имеет место, – сказал он. Вполне вероятно, эти болваны наткнулись на тайные переговоры «Тифона» с одним из глубоко законспирированных агентов за границей. Естественно, ведомство Мартина не пользуется обычными каналами ЦРУ. – Ну а вы займитесь министром обороны.

– Прошу прощения? – Впервые за время встречи Лаваль был в замешательстве.

– Помните, я уже говорил про грузовик, который пытался сбить Анну Хельд.

– Если честно, министр Хэллидей поделился со мной своими подозрениями о том, что именно Анна Хельд является предателем…

Принесли закуску: огромных розовых креветок, плавающих в кроваво-красном соусе.

Прежде чем Лаваль успел взять крошечную вилку, директор ЦРУ протянул ему один лист из папки, подготовленной Мартином Линдросом.

– Грузовиком, едва не сбившим Анну, управлял покойный Джон Мюэллер. – Он выждал паузу. – Вы были знакомы с Мюэллером, Лютер, не пытайтесь утверждать обратное. Он работал в Управлении внутренней безопасности, однако выучку прошел в АНБ. И Мюэллер знал Мэттью Лернера. Больше того, они вместе пьянствовали и шатались по шлюхам. И оба они были на побегушках у Хэллидея.

– У вас есть доказательства? – в открытую спросил Лаваль.

Старик был готов к этому вопросу.

– Вы прекрасно знаете, что нет. Но у меня достаточно косвенных улик, чтобы начать расследование. Анонимные переводы крупных сумм на банковский счет Мюэллера, новенький «Ламборджини», который никак не мог позволить себе Лернер, поездки в Лас-Вегас, где оба сорили деньгами. Заносчивость порождает глупость; эта аксиома стара как мир. – Он забрал листок. – Уверяю вас, как только расследование дойдет до сената, будут закинуты сети, в которые попадется не только Хэллидей, но и его ближайшее окружение. – Старик сложил руки. – Если честно, лично мне такой грандиозный скандал не нужен. Он будет лишь на руку нашим врагам за границей. – Он подцепил креветку. – Однако на этот раз министр зашел слишком далеко. Он считает, что ему дозволено все, в том числе санкционировать убийство сотрудника государственного ведомства. – Директор ЦРУ помолчал, позволяя своему собеседнику впитать смысл его слов. Поймав взгляд главы военной разведки, Старик закончил: – Я четко обозначил свою позицию. Такого откровенно противозаконного действия я допустить не могу. Как, полагаю, и вы.

Мута ибн Азиз задумчиво смотрел сквозь толстое стекло иллюминатора на иссиня-черное ночное небо. Внизу простиралась безмятежная гладь Каспийского моря, которую время от времени заслоняли узкие полоски облаков цвета чайкиного крыла.

Он обитает в самом дальнем, самом темном уголке «Дуджи», выполняет унизительные задачи мальчишки-рассыльного, в то время как его брат купается в лучах расположения Фади. И все это из-за того одного-единственного мгновения в Одессе, из-за лжи, сказанной Фади и Кариму аль-Джамилю, – из-за того, что Аббуд запретил говорить правду. Тогда Аббуд сказал, что нужно молчать ради Фади, но сейчас, оглядываясь назад, Мута приходил к выводу, что это была лишь еще одна ложь, сказанная его братом. Аббуд настоял на том, чтобы скрыть правду о гибели Сары ибн Ашеф, исходя из своих собственных корыстных побуждений, ради укрепления своей власти в «Дудже».

Увидев показавшееся вдалеке темное пятно земли, Мута встал и взглянул на часы. Все идет строго по графику. Он потянулся, разминая затекшие члены. Его мысли вернулись к человеку, управляющему самолетом. Мута знал, что это не Уолтер Дарвин, его пилот; выходя из леса, незнакомец не подал условный знак. Кто же это в таком случае? Несомненно, агент ЦРУ; скорее всего, сам Джейсон Борн. Но ведь всего три часа назад Мута получил сообщение о том, что Джейсон Борн погиб: есть свидетель, который видел это своими собственными глазами, и электронный маячок теперь покоится на дне Черного моря.

Но что, если очевидец солгал? Что, если Борн, обнаружив маячок, выбросил его в море? Кто еще может сидеть за штурвалом самолета, как не Джейсон Борн, Хамелеон?

Мута ибн Азиз прошел в кабину. Все внимание летчика было сосредоточено на показаниях многочисленных приборов.

– Мы входим в воздушное пространство Ирана, – сказал Мута. – Вот код, который ты должен будешь назвать.

Борн кивнул.

Расставив пошире ноги, не отрывая взгляда от затылка пилота, Мута достал пистолет Коровина.

– Называй код.

Не обращая на него внимания, Борн вел самолет в глубь воздушного пространства Ирана.

Шагнув вперед, Мута ибн Азиз приставил дуло «Коровина» ему к затылку.

– Немедленно назови код.

– А что будет в противном случае? – спросил Борн. – Ты меня пристрелишь? А ты умеешь управлять «Совереном»?

Разумеется, Мута этого не умел, почему он и поднялся на борт самолета вместе со лжепилотом. В этот момент заквакало радио.

Обезличенный электроникой голос произнес на фарси:

– Салям алейкум. Эсметан чи эст?

Борн взял микрофон.

– Алейкум ас-салям, – ответил он.

– Эсметан чи эст? – повторил голос. «Кто вы такой?»

– Ты что, с ума сошел? – воскликнул Мута. – Немедленно назови код!

– Эсметан чи эст! – снова послышался голос. Теперь это уже был не вопрос. – Эсметан чи эст! – Это был приказ.

– Проклятие, назови код! – Мута ибн Азиз затрясся от ярости и ужаса. – Иначе нас собьют к чертовой матери!

Глава 31

Неожиданно Борн заложил такой крутой вираж влево, что Мута ибн Азиз, не удержавшись на ногах, пролетел через всю кабину и ударился о переборку. Он попытался было подняться, но Борн пустил «Соверен» в пике, одновременно поворачивая вправо. Мута ибн Азиз скользнул назад и врезался затылком в угол двери.

Борн оглянулся. Посланник Фади был без сознания.

Локатор показал, что снизу быстро приближаются два истребителя. Бдительная иранская система ПВО отреагировала немедленно. Развернув «Соверен», Борн установил визуальный контакт с преследователями. Как оказалось, иранцы послали наперехват два «Джей-6» китайского производства, копии старого советского «МиГ-19», стоявшего на вооружении еще в пятидесятых годах. Эти самолеты настолько устарели, что завод в Чэнду прекратил их производство больше десяти лет назад. И все же они были вооружены, а «Соверен» – нет. И Борну нужно было каким-то образом лишить перехватчики этого внушительного преимущества.

Иранские летчики ожидали, что он подожмет хвост и бросится наутек. Вместо этого Борн опустил нос «Соверена» и резко увеличил скорость, направив самолет прямо на них. Опешив, иранцы спохватились в самый последний момент, спешно отворачивая в сторону.

Как только это произошло, Борн потянул штурвал на себя до отказа, задрав «Соверену» нос вертикально и выполнив мертвую петлю, в результате чего он оказался позади обоих иранских перехватчиков. Те развернулись и, описав в воздухе два лепестка клевера, с двух сторон понеслись на Борна.

Они открыли огонь, и Борну пришлось нырнуть вниз, уходя от них. Выбрав тот «Джей-6», что был справа от него, просто потому что он находился ближе, Борн резко повернул на него. Он позволил истребителю пройти ниже, позволил летчику предположить, что он совершил тактическую ошибку. Снова ожили скорострельные пулеметы. Борн совершил обманный маневр, а когда «Джей-6» сел ему на хвост, снова задрал «Соверену» нос. Иранский летчик уже видел этот маневр и был к нему готов. «Джей-6» круто взмыл вверх вслед за своей добычей. Летчик знал, что сделает дальше его противник: бросит самолет в крутое пике. Так Борн и поступил, при этом резко заложив вираж вправо, выжимая из «Соверена» всю до последней унции скорость. «Джей-6» не отставал. «Соверен» задрожал, раздираемый могучими центробежными силами. Борн еще больше опустил нос самолета и до отказа повернул штурвал вправо.

Летящий за ним старенький истребитель начало трясти и колотить дрожью. Внезапно из левого крыла вылетело несколько заклепок. Крыло смялось, словно получив удар огромным кулаком, и оторвалось от фюзеляжа. «Джей-6» развалился на части и месивом беспорядочно кувыркающихся кусков обшивки и лонжеронов устремился к земле.

Второй иранский истребитель настиг «Соверен», и обшивку продырявили крупнокалиберные пули. Но Борн на полной скорости уходил в сторону афганской границы. Через считаные секунды он ее пересек, однако второй «Джей-6» не отставал, неумолимо настигая его, треща пулеметами.

Чуть южнее того места, где самолеты вторглись в воздушное пространство Афганистана, проходила горная гряда, которая началась еще на севере Ирана. Но высокие пики появлялись только чуть дальше, к северо-западу от Кох-и-Мархуры. Повернув на юго-восток, Борн направил «Соверен» вниз, на остроконечные вершины.

Выходя из пике, «Джей-6» стонал и дрожал. Увидев судьбу своего напарника, иранский пилот не собирался подходить к «Соверену» близко. Однако он неотступно следовал за Борном, нависая над ним сверху, и время от времени пускал короткие очереди, целясь в двигатели.

Борн понял, что иранец пытается зажать его в узкое ущелье между двумя высокими горами. В замкнутом пространстве «Соверен» лишится превосходства в маневренности, и перехватчик сможет его настигнуть и сбить.

Впереди поднялись высокие горы, заслоняя свет. Мимо замелькали голые каменистые склоны. Оба самолета влетели в ущелье. Иранский летчик загнал «Соверен» именно туда, куда хотел. Он открыл ураганный огонь, понимая, что его добыча лишилась возможности совершать обманные маневры.

Борн чувствовал, как дрожит самолет, получая все новые и новые попадания. Если «Джей-6» попадет в двигатель, все будет кончено. И тогда уже будет поздно что-либо предпринимать. Накренив самолет, Борн повернул вправо, выходя из-под огня. Однако этот маневр принес лишь временное облегчение. Если не найти кардинальное решение, иранский истребитель рано или поздно собьет «Соверен».

Заметив слева узкую щель в сплошной каменной стене, Борн тотчас же повернул прямо на нее. И сразу же увидел опасность: остроконечная скала разделяла расселину надвое.

Проход сквозь толщу горы был настолько узкий, что «Джей-6» вынужден был лететь строго по следу «Соверена». Борн чуть повернул штурвал, заслоняя своим самолетом каменный шпиль от иранского истребителя.

Иранский летчик был уверен, что оба самолета пролетят прямо через расселину. Он был настолько одержим желанием сбить «Соверен», что, когда его добыча повернула чуть вправо, уходя от скалы, у него уже не было времени отреагировать на это. Появившийся прямо впереди каменный шпиль парализовал его своей пугающей близостью, и через мгновение истребитель врезался в скалу. В небо взметнулся огненный шар, из которого вырвались клубы черного дыма. И самолет, и его пилот, от которых остались лишь раскаленные добела крупицы, исчезли, словно по мановению руки фокусника.

Сорайя проснулась от детского плача. Попытавшись пошевелиться, она застонала – это поврежденные нервные окончания взвыли от боли. Словно возмущенный этим вмешательством, младенец закричал еще громче. Сорайя огляделась вокруг. Она находилась в маленькой убогой комнатенке, освещенной тусклой лампой. Воздух был густо пропитан ароматом стряпни и запахом тесного скопления человеческих существ. На обшарпанной стене напротив криво висела дешевая репродукция, изображающая Христа на кресте. Где она?

– Эй! – окликнула Сорайя.

Тотчас же появился Тайрон. В левой руке он держал младенца. Маленькое личико сморщилось от крика, превратившись в сжатый кулачок.

– Привет, как себя чувствуешь?

– Как будто мне пришлось продержаться пятнадцать раундов против Майка Тайсона. – Сорайя предприняла еще одну, более сосредоточенную попытку сесть. Борясь с одеревеневшими мышцами, она сказала: – Приятель, я перед тобой в долгу.

– Я тебе как-нибудь об этом напомню. – Широко улыбнувшись, молодой негр вошел в комнату.

– А что сталось с теми ребятами из черного «Форда»? Они тебя не преследовали…

– Да они покойники, девочка. Можешь не беспокоиться, больше они к тебе приставать не будут.

Орущий младенец повернул голову и посмотрел Сорайе прямо в глаза с той бесконечной беззащитностью, какую можно увидеть только во взгляде совсем крошечных детей. Постепенно плач малышки перешел в судорожные всхлипывания.

– Дай сюда. – Сорайя протянула руки. Тайрон передал ей малышку, и та тотчас же прижалась молодой женщине к груди и жалобно пискнула. – Тайрон, да она же хочет есть!

Тайрон вышел и вскоре вернулся с бутылочкой молока. Перевернув ее, он проверил температуру, прикоснувшись к запястью.

– Пойдет, – сказал Тайрон, протягивая бутылочку Сорайе.

Та с удивлением посмотрела на него.

– В чем дело?

Сорайя вставила соску в рот младенцу.

– Да я просто не думала, что ты можешь быть вот таким домашним.

– И даже представить себе не могла, что у меня есть ребенок?

– А это твоя малышка?

– Не-ет. Это моей сестрицы. – Обернувшись, Тайрон окликнул: – Айша!

В комнату так никто и не вошел, но Тайрон, судя по всему, уловил в коридоре какое-то движение, потому что он сказал:

– Да заходи же.

В дверях смущенно застыла худенькая девочка с большими глазами цвета крепкого кофе.

– Да не стесняйся же ты, дочка. – Голос Тайрона заметно смягчился. – Это же наша мисс Шпионша.

Айша сморщила лицо.

– Мисс Шпионша! А тебе не страшно?

Ее отец рассмеялся.

– Да нет же. Только посмотри, как нежно она держит Дарлонну. Ты ведь не станешь кусаться, правда, мисс Шпионша?

– Не стану, если вы оба будете называть меня Сорайей. – Она улыбнулась девочке, отметив, что та довольно красивая. – Как ты думаешь, Айша, у тебя получится?

Девочка долго смотрела на нее, накручивая прядь волос на тоненький указательный палец. Тайрон собрался было снова одернуть дочь, но Сорайя опередила его, сказав:

– Какое у тебя красивое имя. Сколько тебе лет, Айша?

– Шесть, – очень тихо промолвила девочка. – А что означает твое имя? Мое означает: «живая и здоровая».

Сорайя рассмеялась.

– Знаю, это арабское имя. А слово «сорайя» из языка фарси. Оно переводится как «принцесса».

Широко раскрыв глаза, Айша сделала несколько шагов в глубь комнаты.

– А вы самая настоящая принцесса?

Сорайя, стараясь сдержать смех, произнесла преувеличенно серьезно:

– Нет, я не настоящая принцесса.

– Она что-то вроде принцессы. – Тайрон упорно не обращал внимания на любопытные взгляды Сорайи. – Просто ей не хочется об этом говорить.

– Почему? – Завороженная, девочка подошла к ним.

– Потому что за ней охотятся плохие люди, – объяснил Тайрон.

Айша повернулась к нему:

– Как те, которых ты застрелил, папа?

В наступившей тишине Сорайя услышала доносящиеся с улицы громкие звуки: хриплый рев мотоцикла, зубодробильный ритм рэп-музыки, лязг разговоров на повышенных тонах.

– Иди поиграй с тетей Либби, – наконец предложил девочке отец.

Еще раз бросив взгляд на Сорайю, Айша развернулась и выпорхнула из комнаты.

Тайрон повернулся к Сорайе, но, ничего не сказав, вдруг стащил с себя ботинок и прицельно и сильно швырнул его в угол. Посмотрев в ту сторону. Сорайя увидела валяющуюся на полу большую крысу. Каблук ботинка Тайрона аккуратно оторвал ей голову. Завернув крысу в старую газету, Тайрон вытер ботинок и вышел из комнаты.

Вернувшись, Тайрон сказал:

– Что касается матери Айши, это старая история. Ее застрелили из проезжающей мимо машины. Она обидела каких-то здешних бандитов, отказавшись торговать наркотиками на улице. – Его лицо затянулось тучами. – Естественно, я не мог оставить это просто так.

– Да, – согласилась Сорайя, – не мог.

Малышка, допив молоко, уснула. Она лежала у Сорайи на руках, дыша ровно и глубоко.

Тайрон умолк, внезапно смутившись. Сорайя склонила голову набок.

– В чем дело?

– Ну, понимаешь, мне нужно сказать тебе кое-что важное, по крайней мере мне кажется, что это важно. – Он присел на край кровати. – История долгая, но я постараюсь изложить ее покороче.

Он рассказал про автомастерскую «Эм-энд-Эн кузовные работы», про то, как с Диджеем Танком они наблюдали за мастерской, намереваясь устроить в ней гнездо своей банды. Рассказал про вооруженных людей, появившихся как-то ночью, про то, как с Диджеем Танком после их ухода они пробрались в помещение и что они там обнаружили «всякий пластит, взрывчатку и прочее дерьмо». И, наконец, рассказал про то, как мужчина и женщина распилили человеческий труп.

– О господи, – остановила его тут Сорайя. – Ты можешь их описать?

Тайрон нарисовал пугающе точные словесные портреты лже-Линдроса и Анны Хельд. «Как плохо мы знаем окружающих людей, – с горечью подумала Сорайя. – Как легко они нас обманывают».

– Ну хорошо, – наконец сказала Сорайя, – и что произошло потом?

– Они подожгли здание. Спалили его дотла, твою мать.

Сорайя задумалась.

– Значит, к этому времени взрывчатка уже была вывезена в другое место.

– Точно, – кивнул Тайрон. – И еще кое-что. Те два засранца, которых я оторвал от тебя на углу Девятой и Флориды. Одного из них я узнал. Это он в ту ночь караулил у автомастерской.

Глава 32

Ближе к окончанию воздушной драки Мута ибн Азиз зашевелился. Теперь Борн обнаружил, что он поднялся на ноги. Сам он не мог оторваться от управления самолетом, чтобы разобраться с террористом, поэтому ему пришлось искать другой способ.

«Соверен» приближался к выходу из узкого ущелья. Когда Мута ибн Азиз приставил Борну к правому уху дуло пистолета, тот направил самолет прямо на скалу.

– Что ты делаешь? – всполошился Мута.

– Убери пистолет, – ответил Борн, не отрывая взгляда от стремительно приближающейся горы.

Мута словно зачарованный уставился вперед.

– Поворачивай!

Борн держал нос самолета направленным прямо на пик.

– Ты погубишь нас обоих. – Нервно облизнув губы, Мута убрал пистолет. – Ну хорошо, хорошо! Только…

До каменистого склона оставалось совсем близко.

– Брось пистолет в противоположный угол, – приказал Борн.

– Уже слишком поздно! – воскликнул Мута ибн Азиз. – Мы все равно не успеем!

Борн уверенно сжимал штурвал. Вскрикнув, Мута швырнул пистолет на пол.

Борн потянул штурвал на себя. «Соверен» свечой взмыл вверх. Однако гора приближалась с пугающей скоростью. Места для маневра оставалось мало, совсем мало. В самое последнее мгновение Борн заметил справа щербину, словно сам господь бог отколол от вершины кусок. Он заложил поворот, тщательно высчитывая крен самолета; еще немного – и правое крыло зацепилось бы за мелькнувшие внизу скалы. Пролетев над самой вершиной, «Соверен», продолжая набирать высоту, вырвался из ущелья в чистое небо.

Мута, опустившись на четвереньки, устремился за пистолетом. Борн был к этому готов. Он уже успел включить автопилот. Отстегнувшись, он прыгнул террористу на спину и нанес жестокий удар по почкам. Сдавленно вскрикнув, Мута повалился на пол.

Борн подобрал пистолет, после чего быстро связал террориста мотком проволоки, обнаруженным в шкафчике бортинженера. Оттащив Муту в дальний угол кабины, он вернулся за штурвал, отключил автопилот и подправил курс, повернув чуть южнее. Самолет летел над сердцем Афганистана, направляясь к Миран-Шаху, району на северо-западе Пакистана, у самой границы. Именно здесь нарисовал на полетной карте кружок летчик.

Мута ибн Азиз издал долгую цепочку бедуинских проклятий.

– Борн, – добавил он, – я был прав. Ты сам сфабриковал рассказ о собственной смерти.

Борн усмехнулся:

– Что, назовем своими именами всех? Тогда давай начнем с Абу Гази Надира аль-Джаму ибн Хамида ибн Ашефа аль-Вахиба. Правда, «Фади» звучит гораздо короче и прямо в точку.

– Как ты мог?..

– Мне также известно, что его родной брат Карим занял место Мартина Линдроса.

Черные глаза Муты наполнились изумлением.

– А еще у них была и сестра, Сара ибн Ашеф. – Борн с мрачным удовлетворением следил за выражением лица посланника Фади. – Да, и про нее я тоже все знаю.

Лицо Муты стало пепельно-серым.

– Она сказала, как ее зовут?

В это мгновение Борн понял всю правду.

– Это ты был там в ту ночь в Одессе, когда мы должны были встретиться с нашим осведомителем. Я выстрелил в Сару ибн Ашеф, когда она выбежала на площадь. Нам едва удалось выбраться из расставленной ловушки.

– Ты ее забрал, – сказал Мута ибн Азиз. – Ты забрал Сару ибн Ашеф с собой.

– Она была еще жива, – подтвердил Борн.

– Она ничего не сказала?

Борн понял, что Мута задал этот вопрос так поспешно, потому что ему отчаянно нужно узнать ответ. Почему? Тут оставалось еще что-то неизвестное. Что он упустил?

Борн уже выложил все, что было ему известно. Однако сейчас требовалось любой ценой убедить Муту в том, что он знает гораздо больше. Борн решил, что лучше всего будет промолчать.

Его молчание оказалось лучшим оружием. Мута внезапно забеспокоился:

– Сара назвала мое имя, да?

Борн сохранил свой голос нейтральным.

– Почему она должна была вспомнить про тебя?

– Назвала, ведь так? – Мута неистово извивался, тщетно пытаясь освободиться. – Что еще она сказала?

– Не помню.

– Ты должен помнить.

У него в руках Мута ибн Азиз. Оставалось только его раскрутить.

– Один врач как-то сказал мне, что описание забытых вещей, каким бы отрывочным оно ни было, способно воскресить в моем сознании эти воспоминания.

Самолет приближался к границе. Борн начал плавно спускаться вниз к зазубренным горным хребтам, среди которых так надежно скрывались самые жестокие и опасные террористические группировки в мире.

Мута недоверчиво уставился на него.

– Давай выясним вот что. Ты хочешь, чтобы я тебе помог. – Он невесело усмехнулся. – Я так не думаю.

– Ну хорошо. – Все внимание Борна было сосредоточено на проплывающих внизу ориентирах. – Это ведь ты спрашивал. А мне на самом деле все равно.

Лицо Муты исказилось. Борн видел, что его что-то терзает, но не мог понять, что именно. Внешне он не подавал признака, что ему есть до этого какое-то дело, однако ответ был нужен и ему. Борн сказал:

– До посадки осталось шесть минут, может быть, даже меньше. Так что ты приготовься. – Оглянувшись на Муту ибн Азиза, он рассмеялся. – Ах да, ты уже пристегнут.

И тут Мута сказал:

– Она не была случайной.

– К несчастью, – сказал. Карим аль-Джамиль, – Лаваль был прав.

Директор ЦРУ поморщился. Определенно, он не ожидал услышать дурные известия.

– Но ведь «Тифон» постоянно пользуется каналами связи ЦРУ.

– Совершенно верно, сэр. Но, перекопав горы электронного мусора, я обнаружил три сообщения, установить происхождение которых не удалось.

Они сидели рядом на шестом ряду справа от прохода в методистской церкви на Шестнадцатой улице. На стене за ними висела табличка, гласившая:

«НА ЭТОМ РЯДУ 25 ДЕКАБРЯ 1941 ГОДА ВО ВРЕМЯ РОЖДЕСТВЕНСКОГО БОГОСЛУЖЕНИЯ СИДЕЛИ РЯДОМ ПРЕЗИДЕНТ ФРАНКЛИН Д. РУЗВЕЛЬТ И ПРЕМЬЕР-МИНИСТР УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ».

То есть эта встреча состоялась всего через три недели после нападения Японии на Перл-Харбор – для Америки это действительно были черные дни. Что же касается Великобритании, то она благодаря этой болезненной катастрофе приобрела могущественного союзника. Следовательно, это место имело особое значение для Старика. Именно сюда он приходил помолиться, разобраться в мыслях, набраться сил, чтобы и дальше заниматься своей грязной и трудной работой.

Глядя на папку, которую вручил ему первый заместитель, Старик понимал, что впереди его ждет именно такая работа.

Шумно вздохнув, он раскрыл папку. И ему в лицо ударила страшная правда, выведенная черным по белому. И все же, подняв взгляд, Старик дрогнувшим голосом спросил:

– Анна?

– Увы, это так, сэр. – Карим старательно следил за тем, чтобы держать руки на коленях. Он должен был показывать всем своим видом, что так же сражен этим разоблачением, как и Старик. Известие потрясло директора ЦРУ до глубины души. – Все три сообщения были переданы с ее личного портативного компьютера. Не штатного, выданного ЦРУ. Другого, о существовании которого мы не подозревали до самого последнего времени. Похоже, именно Анна подправила улики, ложно обвинившие Тима Хитнера.

Старик долго молчал. Они и до этого говорили тихо из-за поразительно хорошей акустики церкви, однако, когда он заговорил снова, Кариму пришлось наклониться к нему, чтобы его услышать.

– И каково содержание этих трех сообщений?

– Все они были зашифрованы, – ответил Карим. – Сейчас над ними бьются наши лучшие криптографы.

Старик рассеянно кивнул.

– Отлично сработано, Мартин. Не знаю, что бы я делал без тебя.

Сегодня, сейчас, он выглядел полностью на свой возраст и даже старше. С известием о страшном предательстве Анны его покинула искра жизни. Ссутулившись, директор вобрал голову в плечи, словно ожидая нового физического удара.

– Сэр, – тихо произнес Карим аль-Джамиль, – необходимо срочно что-то предпринять.

Директор ЦРУ кивнул, однако его взгляд был устремлен в пустоту, сосредоточенный на мыслях и воспоминаниях, о которых его спутник не мог и догадываться.

– Полагаю, все это нужно решить тихо, – продолжал Карим. – Только вы и я. Что скажете?

Слезящиеся глаза Старика всмотрелись в лицо заместителя.

– Да, решение должно быть тихим, обязательно. – Его голос превратился в шепот. На слове «решение» он дрогнул.

Карим встал.

– Идем?

Директор ЦРУ поднял на него взгляд, проникнутый черным ужасом.

– Прямо сейчас?

– Так будет лучше, сэр… для всех. – Карим помог Старику подняться на ноги. – На работе Анны нет. Полагаю, она у себя дома.

С этими словами он протянул директору пистолет.

Через несколько часов Катя вернулась в лазарет, чтобы проверить, как заживает распухшее горло Линдроса. Она опустилась на корточки рядом с низкой койкой, на которой он лежал. Но едва ее пальцы прикоснулись к неумело наложенным бинтам, как в глазах у нее блеснули слезы.

– Я это не умею, – тихо промолвила Катя, словно разговаривая сама с собой. – Я это совсем не умею.

Линдрос внимательно наблюдал за ней, перебирая в памяти окончание предыдущего разговора. Он гадал, нужно ли ему что-нибудь сказать или же, открыв рот, он лишь оттолкнет Катю от себя.

После долгого, натянутого молчания Катя наконец сказала:

– Все это время я размышляла над вашими словами.

Она наконец посмотрела ему в лицо. Глаза у нее оказались необычного серо-голубого цвета, похожие на предгрозовое небо.

– И теперь я прихожу к выводу, что Костин хотел, чтобы Фади сделал мне больно. Почему? Зачем ему это нужно? Потому что он боится, что я от него уйду? Потому что хочет показать, как опасен мир за пределами его личного мирка? Не знаю. Но он не должен был… – Потрогав опухшую щеку, Катя вздрогнула от прикосновения своих нежных пальцев. – Он не должен был позволять Фади меня бить.

– Да, не должен был, – подтвердил Линдрос. – В его силах было остановить Фади. И ты это прекрасно понимаешь.

Молодая женщина молча кивнула.

– В таком случае помоги мне, – продолжал Линдрос. – Иначе никто из нас не выберется отсюда живым.

– Не знаю… не знаю, смогу ли я.

– Тогда я тебе помогу. – Линдрос уселся в койке. – Если ты позволишь, я помогу тебе измениться. Но ты должна сама этого захотеть. Захотеть так сильно, чтобы пойти на любой риск.

– На любой риск. – Слабая улыбка Кати была проникнута таким отчаянием, что у Линдроса защемило сердце. – Я родилась, не имея ничего. Выросла, не имея ничего. И вдруг благодаря случайной встрече я получила все. По крайней мере мне так говорили, и какое-то время я в это верила. Однако в определенном смысле такая жизнь была даже хуже, чем если бы у меня по-прежнему ничего не было. Хотя бы это «ничего» было реальностью. А затем появился Костин. Он обещал вернуть меня в реальный мир. Поэтому я вышла за него замуж. Однако его мир оказался таким же лживым, как и тот, который я сама сотворила для себя. И я начала задаваться мыслью: «Где же мое место? Нигде».

Линдрос на мгновение прикоснулся к тыльной стороне ее руки:

– Мы оба здесь чужие.

Чуть повернув голову, Катя посмотрела на охранников.

– Вы знаете, как отсюда выйти?

– Знаю, – сказал Линдрос, – но мы сможем это сделать только вместе. – Он увидел у нее в глазах страх, но также искру надежды.

Наконец Катя сказала:

– Что я должна делать?

Анна собирала вещи, когда с улицы донесся гул мощного двигателя. Анна прислушалась, но гул замер. Она уже намеревалась вернуться к прерванному занятию, но тут шестое чувство или мания преследования заставили ее пройти в спальню и выглянуть в окно.

Анна увидела перед домом длинный черный бронированный лимузин директора ЦРУ. Из машины вышли Старик, а следом за ним Джамиль. У Анны екнуло сердце. Что происходит? Почему они вдвоем приехали к ней домой? Неужели Сорайе удалось каким-то образом добраться до Старика и сообщить о ее предательстве? Но нет, вместе с директором Джамиль. Джамиль не подпустил бы Сорайю даже близко к штаб-квартире ЦРУ, не говоря уж о том, чтобы дать ей встретиться со Стариком.

Но что, если?..

Повинуясь животному инстинкту, Анна бросилась к комоду, выдвинула второй ящик и достала из укромного места «смит-вессон», который убрала, вернувшись домой из Северо-восточного сектора.

Услышав звонок во входную дверь, Анна вздрогнула, хотя и ждала его. Засунув револьвер сзади за пояс, она вышла из спальни и спустилась по лестнице из полированного дерева вниз. В ромб матового желтоватого стекла Анна различила силуэты двух мужчин, игравших такую важную роль в ее взрослой жизни.

Медленно выдохнув, она взялась за бронзовую ручку, нарисовала на лице улыбку и открыла дверь.

– Привет, Анна. – Казалось, на лице Старика отразилась ее собственная лакированная улыбка. – Извини, что пришлось потревожить тебя дома, но случилось нечто очень… – На этом месте он запнулся.

– Да ничего страшного, – ответила Анна. – Буду только рада обществу.

Она отступила в сторону, и гости прошли в небольшую прихожую, пол которой был выложен мраморными плитами. Из красивой вазы на маленьком овальном столике с изящными гнутыми ножками поднималась россыпь лилий из оранжереи. Анна провела мужчин в гостиную, где по обеим сторонам красного с белыми прожилками каменного камина под деревянной полкой стояли лицом друг к другу два обитых шелком дивана. Она предложила гостям садиться, но оба почему-то предпочли стоять. Мужчины даже не стали снимать плащи.

Анна не смела взглянуть в лицо Джамилю из страха перед тем, что она могла там увидеть. С другой стороны, на лицо Старика смотреть было страшно. Оно было мертвенно-бледным, обескровленным, осунувшимся. «Когда это он успел так постареть?» – подумала Анна. Как быстро пролетело время! Казалось, еще вчера она училась в колледже в Лондоне, своенравная и полная жизненных сил, и впереди у нее было бесконечное светлое будущее.

– Полагаю, вы не откажетесь от горячего чая, – сказала Анна, обращаясь к лицу мумии. – И у меня припасена коробка вашего любимого имбирного печенья. – Однако ее попытка сохранить хотя бы какое-то подобие нормальной атмосферы ни к чему не привела.

– Спасибо, Анна, ничего не надо, – сказал директор. – Я говорю от лица нас обоих. – Казалось, теперь его мучает настоящая физическая боль, вроде камней в почках или опухоли. Старик достал из кармана плаща свернутую в трубку папку. Развернув ее на мягкой спинке одного из диванов, он сказал: – Боюсь, мы сделали одно крайне неприятное открытие. – Его палец скользнул по компьютерной распечатке, словно по шрифту Брайля. – Мы всё знаем, Анна.

Анна словно ощутила смертельный удар. С огромным трудом ей удалось сделать вдох. Тем не менее она произнесла совершенно нормальным голосом:

– Вы о чем?

– Нам известно о тебе все. – Старику никак не удавалось заставить себя посмотреть ей в лицо. – Нам известно о том, что ты поддерживала связь с врагом.

– Что? Я ничего не…

Наконец Старик поднял глаза и пронзил ее своим беспощадным взглядом. Анне было знакомо это страшное выражение, она видела его на лице директора, обращенное к тем, кого он вычеркнул из своего списка. Ни о ком из этих людей после того она больше никогда не слышала.

– Мы знаем, что ты враг. – Его голос наполнился гневом и ненавистью. Анна знала, что Старик больше всего на свете презирает предателей.

Она автоматически посмотрела на Джамиля. О чем он думает? Почему не встает на ее защиту? И тут, заглянув в его непроницаемое лицо, Анна поняла все – поняла, что он соблазнил ее своими физическими качествами и своими политическими устремлениями, чтобы использовать в собственных целях. Она для него была пушечным мясом, человеком, которым можно пожертвовать без сожаления, как простым бойцом группировки.

Больше всего Анну расстроило то, что она должна была давно это понять – с самого начала она должна была разглядеть Джамиля насквозь. Но она была так уверена в себе, так жаждала взбунтоваться против чопорной потомственной аристократии, из среды которой вышла. И Джамиль увидел, как ей не терпится швырнуть кусок дерьма в лицо своим родителям. Он воспользовался ее рвением, а также ее телом. Ради него она пошла на измену; из-за ее предательства погибнет так много людей. О господи, господи!

Повернувшись к Джамилю, Анна сказала:

– Трахал меня ты только по необходимости, да?

Это были ее последние слова, она так и не услышала его ответ, если он и собирался его дать, потому что в этот момент директор ЦРУ достал пистолет и трижды выстрелил ей в голову. Даже по прошествии стольких лет стрелять он не разучился.

Устремив невидящий взгляд на Джамиля, Анна рухнула на пол.

– Будь она проклята. – Старик отвернулся. Его голос был полон злобы. – Будь она проклята!

– Я позабочусь о том, чтобы избавиться от трупа, – сказал Карим. – Также подготовлю официальное заявление с каким-нибудь разъяснением. И я сам сообщу ее родителям.

– Нет, – глухо возразил Старик. – Это моя задача.

Карим подошел к своей бывшей любовнице, лежащей в луже крови, и посмотрел на нее. О чем он подумал? О том, что ему нужно подняться наверх и открыть второй ящик комода. Затем, перевернув труп мыском ботинка, он увидел, что удача на его стороне. Ему даже не придется заходить в спальню Анны. Карим мысленно возблагодарил Аллаха.

Натянув латексные перчатки, он вытащил из-за пояса Анны «смит-вессон», отметив, что у нее хватило присутствия духа подумать об оружии. Задержав на мгновение взгляд на лице убитой, Карим попытался вызвать в сердце хотя бы крошечную толику чувства к ней. Тщетно. Сердце его продолжало биться размеренно, как и всегда. Он не мог даже сказать, что ему будет не хватать Анны. Она выполнила свою задачу, даже помогла расчленить Овертона. Из чего следовало только то, что он сделал правильный выбор. Анна была лишь инструментом, который он использовал для борьбы со своими врагами, не больше того.

Выпрямившись, Карим перешагнул через распростертое тело Анны. Директор ЦРУ по-прежнему стоял к нему спиной.

– Сэр, – сказал Карим, – вы должны взглянуть на кое-что.

Вздохнув, Старик вытер глаза, влажные от слез.

– В чем дело, Мартин? – спросил он, оборачиваясь.

И Карим аккуратно выстрелил ему прямо в сердце из «смит-вессона» Анны Хельд.

– Она не была случайной.

Борн, сосредоточив все свое внимание на предстоящем заходе на посадку, старался не думать об этой «бомбе». «Соверен» пролетал над Завар-Кили, районом, где располагалась одна из крупнейших баз «Аль-Каиды» до тех пор, как в ноябре 2001 года ее не разбомбила американская авиация.

Наконец Борн спросил:

– Что не было случайным?

– Я имею в виду гибель Сары ибн Ашеф. Она не была случайной.

Мута ибн Азиз учащенно дышал, объятый ужасом, и в то же время он испытывал нескрываемое облегчение. Как ему хотелось поделиться этой жуткой тайной хоть с кем-нибудь! Она разрасталась вокруг его сердца, подобно раковине моллюска, слой за слоем, со временем превратившись в нечто уродливое и отвратительное.

– Ну разумеется, – настаивал Борн. Теперь для него это была единственная линия поведения; только так можно было поддержать состояние оцепенения, охватившее Муту ибн Азиза и сделавшее его разговорчивым. – Уж мне-то это хорошо известно. Это я ее убил.

– Нет, не ты. – Мута ибн Азиз принялся нервно покусывать нижнюю губу. – Ты со своей напарницей находились слишком далеко, чтобы сделать прицельный выстрел. Это мы с моим братом Аббудом убили Сару.

Борн обернулся, однако у него на лице было написано откровенное недоверие.

– Это ты придумал.

Его слова задели Муту ибн Азиза.

– Зачем мне это?

– Давай вернемся в конец, хорошо? Ты продолжаешь копошиться в моем сознании. Ты сделал это, чтобы я попал в руки к Фади и его брату. – Борн нахмурился. – Мы с тобой уже встречались? Я тебя знаю? У тебя с твоим братом есть на меня какая-то личная обида?

– Нет, нет и еще раз нет. – Мута заметно нервничал, чего и добивался Борн. – Правда состоит в том… я не могу заставить себя произнести это…

Он отвернулся. Борн с нетерпением ждал продолжения. Приближался последний этап перелета к Миран-Шаху по маршруту, составленному Уолтером Дарвином. Серо-бурые горы, сложенные из вулканических пород – белого известняка, темного кремнистого известняка, зеленоватых глинистых сланцев, – казались голыми, пустынными, безжизненными. Борн внимательно изучал окрестности, всматриваясь в изрезанные склоны на юге и на западе, ища вход в пещеру, в узкие ущелья на востоке, ища бункеры, в угрюмые холмы на севере, изрезанные глубокими оврагами, заваленными камнями. Однако он не мог найти никаких признаков ядерного центра «Дуджи», никаких следов человеческой деятельности, ни даже сарая или полевого лагеря.

«Соверен» летел слишком быстро. Чуть сбавив скорость, Борн наконец увидел впереди взлетно-посадочную полосу. В отличие от той грунтовой дорожки, с которой он взлетел на Буюкаде, эта была бетонной. Однако по-прежнему никаких признаков присутствия человека, не говоря про современный научный комплекс. Быть может, он прилетел не туда? И это еще один из бесчисленных трюков Фади? Больше того, ловушка?

Теперь уже было слишком поздно беспокоиться. Шасси и закрылки выпущены. Скорость снизилась до посадочной.

– Ты заходишь слишком низко! – внезапно всполошился Мута ибн Азиз. – Ты коснешься полосы слишком рано. Набирай высоту! Во имя всего святого, набирай высоту!

Пролетев над одной восьмой частью взлетно-посадочной полосы, Борн направил «Соверен» вниз, и шасси коснулись бетона. Самолет покатился по дорожке. Борн заглушил двигатели и начал торможение. Только сейчас он заметил тени, высыпавшие справа.

Он успел подумать, что Мута ибн Азиз связался с Миран-Шахом и предупредил о том, кто находится на борту самолета, как вдруг правый борт со страшным грохотом проломился внутрь. «Соверен» задрожал и, словно раненый слон, повалился на колени, теряя переднее шасси. Борн, сидевший в пилотском кресле в дальней части кабины, отделался множеством мелких порезов, синяков и тем, что его затуманенный рассудок воспринял как легкое сотрясение мозга.

Инстинкт заставил его прогнать мрак, застилавший зрение, взять себя в руки и отстегнуть ремни. Шатаясь, он подошел к Муте ибн Азизу, хрустя подошвами по застывшей груде битого стекла. Воздух был наполнен мельчайшей стальной пылью, обломками плексигласа и опаленной пластмассы.

Увидев, что Мута еще дышит, Борн вытащил его из-под искореженных обломков, опаленных, обугленных, все еще горячих. Но, опустившись на корточки, он увидел зазубренный кусок стали размером с лезвие кинжала, торчащий из живота Муты.

Склонившись над раненым, Борн отвесил ему несколько сильных пощечин. Веки Муты задрожали, глаза открылись, с трудом фокусируя взгляд.

– Я ничего не придумал, – слабым хриплым голосом произнес он. Изо рта на подбородок вытекла струйка крови, собравшаяся в маленькую лужицу в ложбинке на шее, темная, источающая запах меди.

– Ты умираешь, – сказал Борн. – Расскажи, что произошло с Сарой ибн Ашеф.

Лицо Муты медленно растянулось в усмешке.

– Значит, ты все же хочешь знать. – Дыхание, вырывающееся из проткнутых легких, напоминало рев доисторического животного. – Значит, в конце концов, и для тебя важна правда.

– Говори! – крикнул Борн.

Схватив Муту ибн Азиза за шиворот, он приподнял его, полный решимости любой ценой вытрясти ответ. Но в это мгновение через пробоину в фюзеляже в салон ворвались террористы «Дуджи». Они оторвали Борна от посланника Фади, который хрипло закашлял, расставаясь с жизнью.

А дальше наступил самый настоящий хаос – мелькание тел, быстрая арабская речь, отрывистые приказания и еще более отрывистые ответы. Находящегося в полубессознательном состоянии Борна проволокли по залитому кровью полу и вытащили в засушливую безжизненную пустыню Миран-Шаха.

Книга четвертая

Глава 33

Сорайя Мор, стоя на углу Седьмой улицы в Северо-восточном секторе, под охраной вооруженного Тайрона, позвонила в штаб-квартиру ЦРУ – из телефона-автомата, а не с сотового.

Узнав ее голос, Питер Маркс перешел на шепот:

– Господи Иисусе, что ты натворила?

– Питер, я ни в чем не виновата, – с жаром ответила Сорайя.

– Тогда почему по всем отделам распространена директива, предписывающая каждому, кто тебя увидит, кто поговорит с тобой по телефолу, кто вступит с тобой в какой-либо контакт, немедленно докладывать об этом лично заместителю директора Линдросу?

– Потому что Линдрос на самом деле вовсе не Линдрос.

– Кто же он тогда, двойник?

У Сорайи отлегло от сердца.

– Значит, ты уже все знаешь.

– Я знаю только то, что заместитель директора Линдрос созвал общее совещание и сказал, что ты окончательно спятила. Все дело в гибели Борна, правильно? Так или иначе, Линдрос предупредил, что ты выдвинула против него самые нелепые обвинения.

«О господи, – подумала Сорайя. – Предатель настроил против меня все управление».

Услышав в голосе Маркса неприкрытое подозрение, молодая женщина все равно стойко продолжала вести свою линию:

– Он вам солгал, Питер. Правда слишком сложна, чтобы пересказывать ее по телефону, но ты должен выслушать меня. Террористы собираются взорвать здание штаб-квартиры. – Она понимала, что со стороны ее запыхавшийся, полный отчаяния голос напоминает речь сумасшедшего. – Пожалуйста, умоляю, сходи к Старику и предупреди его, что это произойдет в течение ближайших двадцати четырех часов.

– Старик и Анна отправились в Белый дом на встречу с президентом. Как сказал заместитель директора Линдрос, они пробудут там довольно долго.

– В таком случае обратись к кому-нибудь из начальников отделов – а еще лучше ко всем сразу. Ко всем, кроме Линдроса.

– Послушай, хватит бегать. Приезжай сюда. Тебе помогут.

– Я еще не сошла с ума, – ответила Сорайя, все больше чувствуя, что ее охватывает безумие.

Выйдя из лазарета, Катя повернулась к двум охранникам, изящным движением расстегивая две верхние пуговицы блузки. Лифчик она никогда не носила. У нее была красивая грудь, и она это знала.

Охранники играли в одну и ту же игру, правила которой Катя так и не могла уяснить. Разумеется, игра шла не на деньги, что запрещено законами ислама. Вероятно, ее целью было отточить до совершенства реакцию.

Мысленно отрешившись от своего нынешнего состояния, Катя сосредоточилась на своей прежней жизни, от которой отказалась по настоянию Костина. Когда охранники наконец обратили на нее внимание, она стояла к ним в профиль, как на съемках, чуть выгнув спину и выставив вперед грудь.

Затем Катя обезоруживающе медленно повернулась к ним. Их взгляды намертво вцепились в ее тело.

Грудная кость, куда по ее просьбе ударил Линдрос, побаливала. Катя расстегнула блузку так, чтобы охранники увидели свежий синяк. Нежная кожа покраснела и только начинала опухать.

– Только посмотрите, – сказала Катя, хотя в этом не было никакой необходимости. – Только посмотрите, что сделал со мной этот ублюдок!

Услышав эти слова, охранники вскочили и ворвались в лазарет. Они увидели Линдроса лежащим на спине, с закрытым глазом. Все его лицо было в крови. Он едва дышал.

Один из охранников повернулся к Кате, которая остановилась прямо у него за спиной.

– А ты что с ним сделала?

В этот самый момент Линдрос отвел правую ногу назад, открыл здоровый глаз и что есть силы ударил второго охранника в пах. Тот, изумленно ахнув, согнулся пополам.

Первый охранник оборачивался слишком медленно. Линдрос ударил его туго сжатым кулаком в горло. Закашляв, охранник выпучил глаза и потянулся за оружием. Катя, как и научил ее Линдрос, ударила его ногой под левое колено. Падая вперед, охранник с размаху налетел лицом на кулак Линдроса.

Следующие пять минут Линдрос и Катя раздевали охранников, после чего связывали и затыкали им рты. Затем Линдрос оттащил сначала одного, затем другого к шкафчику с хозяйственными принадлежностями и запихнул их туда, словно мусор. И наконец они переоделись в одежду охранников: Катя взяла вещи того, что пониже ростом, а Линдрос – более высокого.

Когда они полностью оделись, Линдрос улыбнулся. Протянув руку, Катя вытерла ему со щеки кровь из его же собственного уколотого пальца.

– Ну, как? – спросил он.

– До свободы еще очень далеко.

– Тут ты совершенно права. – Линдрос забрал оружие охранников – пистолеты и автоматические винтовки. – Умеешь пользоваться оружием?

– Я только знаю, как нажимать на спусковой крючок, – сказала Катя.

– Придется довольствоваться и этим.

Линдрос взял ее за руку, и они вышли из лазарета.

Террористы обошлись с Борном далеко не так грубо, как он ожидал. Больше того, когда его вытащили из обломков «Соверена», с ним вообще перестали обращаться грубо. Все террористы были родом из Саудовской Аравии. Борн определил это не только по их внешнему виду, но и по диалекту арабского, на котором они говорили.

Как только подошвы Борна коснулись опаленного бетона взлетно-посадочной полосы, террористы поставили его на ноги и повели к сараю, где уже ждали два армейских внедорожника камуфляжной раскраски. Неудивительно, что он не заметил их с воздуха.

Борна отвели к тому джипу, который был больше. При ближайшем рассмотрении он оказался передвижным командным пунктом. С грохотом распахнулись задние двери, из машины появились две мускулистые руки, и Борна затащили внутрь. Тотчас же стальные двери снова захлопнулись.

Из чернильно-черной темноты послышался голос, говоривший на безукоризненном английском с едва уловимым акцентом:

– Привет, Джейсон.

Мигнув, вспыхнула красноватая лампочка. Борн заморгал, привыкая к полумраку. Наконец в тусклом освещении он разглядел ряды электронного оборудования, молчаливо выдававшего таинственные сигналы, словно поддерживая связь с другой планетой. Справа посреди этого островка электроники сидел на корточках молодой бородатый саудовец. У него на голове были высококачественные наушники. Время от времени он черкал в блокноте какие-то пометки.

Слева от него, рядом с Борном, сидел здоровенный накачанный верзила. Должно быть, это он втащил Борна в передвижной командный пункт. Верзила смотрел на Борна с полным безразличием. С бритой наголо головой и огромными ручищами, скрещенными на такой же мускулистой груди, он мог бы сойти за евнуха, охраняющего султанский гарем.

Однако этот верзила охранял третьего человека, находившегося в машине, который сидел за командной консолью. Как только Борна затащили внутрь, он развернулся в кресле. Его благородное лицо растянулось в широкой улыбке.

– Знаешь, Джейсон, нам пора завязывать с привычкой встречаться вот так. – Он поджал рубиново-красные губы. – Впрочем, нет, быть может, есть особый шик в том, что мы встречаемся в самые благоприятные моменты.

– Черт побери! – воскликнул Борн, узнав стройного черноглазого мужчину с орлиным носом. – Фаид аль-Сауд!

Буквально сорвавшись с места, глава тайной полиции Саудовской Аравии бросился к Борну и стиснул его в объятиях, с чувством целуя в обе щеки.

– Друг мой, друг мой, хвала Аллаху, что ты жив! Мы понятия не имели, что ты находишься на борту самолета. Да и как мы могли догадаться? Это же личный самолет Фади! – Шутливо погрозив пальцем, он с напускной строгостью произнес: – Ну почему ты никогда не предупреждаешь о своих намерениях?

Борн и Фаид аль-Сауд уже давно были знакомы друг с другом. Один раз им пришлось поработать вместе в Исландии.

– До меня доходили слухи, что саудовские спецслужбы охотятся на Фади, хотя сами они это с жаром отрицали.

– Фади – саудовец, – совершенно серьезно ответил Фаид аль-Сауд. – Он наша головная боль.

– Ты хочешь сказать, он ваш позор, – поправил его Борн. – Боюсь, теперь Фади стал уже головной болью всего мира.

Он открыл своему другу, кто на самом деле скрывается под именем Фади, а также вкратце рассказал про то, что этот человек задумал вместе со своим братом Каримом аль-Джамилем, включая внедрение в ЦРУ.

– Наверное, ты полагаешь, что наконец вышел на главный лагерь «Дуджи», – закончил Борн. – Смею тебя заверить, что на самом деле это не так. Где-то здесь спрятан ядерный центр, в котором происходит обогащение урана. Этот уран используется для создания ядерного устройства, которое террористы собираются взорвать в одном из крупных городов Соединенных Штатов.

Фаид аль-Сауд кивнул:

– Теперь все становится на свои места.

Развернувшись, он протянул Борну топографическую карту, чтобы тот сориентировался на местности. Затем глава саудовской разведки показал снимки, полученные с разведывательного спутника.

– Они были сделаны на прошлой неделе, с разницей в две минуты, – объяснил он. – Обрати внимание, что на первом Миран-Шах изображен таким, каким мы видим его сейчас, – голым, пустынным. Но здесь, на втором снимке, отчетливо видны два джипа. Они направляются приблизительно на северо-запад. Теперь что мы видим на третьем снимке? Миран-Шах снова голый и пустынный. Ни людей, ни машин. Куда они могли пропасть за две минуты? Они точно не могли покинуть пределы поля наблюдения спутника. – Фаид аль-Сауд откинулся назад. – Если добавить к этому то, что ты сейчас сообщил, к какому мы придем выводу?

– Ядерный центр «Дуджи» находится под землей, – сказал Борн.

– Другого объяснения быть не может. Мы следили за переговорами террористов. Откуда они велись, мы не имели понятия – до настоящего времени. Сигналы исходят из-под скал и песка. Что самое любопытное, мы зафиксировали только исходящие сигналы. За те три часа, что мы провели здесь, никаких сообщений из внешнего мира сюда не приходило.

– Сколько у тебя здесь человек? – спросил Борн.

– Со мной двенадцать. Как ты уже выяснил, нам пришлось изображать из себя боевиков «Дуджи». Это Северный Вазиристан, самая консервативная область Северо-западной пограничной провинции Пакистана. Местные пуштунские племена имеют тесные религиозные и этнические связи с «Талибаном»; вот почему они с распростертыми объятиями встречают и «Аль-Каиду», и «Дуджу». Я не смог провести сюда больше своих людей, не вызывая ненужных вопросов.

В это мгновение человек с наушниками вырвал из блокнота листок, на котором лихорадочно делал пометки, и протянул его командиру.

– Где-то на пути распространения сигналов есть скала, а может быть, им мешает свинцовый экран центра. – Быстро пробежав взглядом листок, Фаид аль-Сауд протянул его Борну: – Думаю, тебе нужно ознакомиться с этим.

Борн прочитал фразы, написанные по-арабски.

– …(?) оба пропали. Мы обнаружили охранников в (?) шкафу.

– Давно?

– …(?) двадцать минут. (?) сказать нельзя.

– Соберите (?) всех, кого сможете. Отправьте (?) ко входу. Разыщите их.

– А затем?

– Убейте.

Линдрос и Катя бежали по лабиринту современных катакомб, спрятанных под Миран-Шахом. Из громкоговорителей, развешенных вдоль стен, звучал громкий сигнал тревоги. Сигнал зазвучал, когда впереди уже показался выход, и тотчас же Линдрос развернулся в противоположную сторону. Теперь они уходили в глубь центра.

По обрывкам услышанных разговоров и своим собственным наблюдениям Линдрос определил, что подземный центр располагается на двух уровнях. На верхнем находятся жилые помещения, кухня, пункт связи и тому подобное. Здесь же расположен лазарет. Однако хирургический кабинет, где доктор Андурский изменил лицо Карима и пересадил ему правый глаз Линдроса, был расположен внизу, вместе с лабораториями: огромной центрифугой, где обогащенный уран концентрировался еще больше, лабораторией ядерного деления и другими.

– Наш побег обнаружен, – сказала Катя. – Что дальше?

– Переходим к плану «Б», – ответил Линдрос. – Нам нужно попасть в центр связи.

– Но это же в противоположном конце от входа, – заметила Катя. – Так нам ни за что не удастся вырваться отсюда.

Забежав за угол, они оказались в длинном коридоре, который проходил через хребет центра. Здесь всё: помещения, коридоры, лестничные клетки, лифты – было непомерно огромных размеров. В целом громадный центр наводил ужас, словно он был создан не для людей, а для полчища машин. Человеческим существам здесь не было места.

– В первую очередь нужно думать о том, как остаться в живых, и лишь затем о том, как выбраться отсюда, – возразил Линдрос. – А это значит, надо дать знать моим друзьям, где мы находимся.

Несмотря на возбуждение, он перешел с бега на быстрый шаг. Ему совсем не нравился этот бесконечно длинный коридор, уходящий вдаль. Если их здесь обнаружат, бежать будет некуда, спрятаться тут тоже невозможно.

И тотчас же его худшие опасения сбылись: в противоположном конце коридора появились двое охранников. Увидев беглецов, они схватились за оружие. Один осторожно двинулся вперед, второй остался сзади, прикрывая его, направив на добычу автоматическую винтовку.

– Мне нужно придумать, как предупредить всех, кто находится в здании штаб-квартиры ЦРУ, – сказала Сорайя.

– Но ты же сама только что слышала, что твоя родная контора за тобой охотится, – ответил Тайрон. – Что бы ты ни сделала, спасибо тебе все равно никто не скажет.

– Но я же не могу спокойно сидеть сложа руки, ведь так?

Тайрон кивнул:

– Тут ты права.

Вот почему они «ушли в тину», как выразился Тайрон: укрылись в табачной лавке, где седой старик, выходец из Сальвадора, вручную сворачивал из выращенного у себя на огороде дерьма «настоящие кубинские сигары», которые затем втридорога продавал жаждущим клиентам, найденным через Интернет. Так получилось, что лавка принадлежала Тайрону, поэтому львиная доля прибыли доставалась ему. Это была одна из многих дыр на Девятой улице, но по крайней мере здесь все было законно.

Так или иначе, сегодня грязные стекла лавки позволяли Сорайе и Тайрону более или менее хорошо наблюдать за черным «Фордом», который Тайрон угнал у двух арабов, убитых около стройплощадки. Тайрон поставил машину прямо напротив лавки, где она сейчас и стояла, также полная ожидания.

К этой мысли они пришли вместе. Поскольку Сорайя больше не могла просто войти в штаб-квартиру ЦРУ через дверь, не могла даже позвонить туда из опасения, что ее звонок проследят, ей нужно было найти другой способ.

– Я знаю, что к чему, девочка, – сказал Тайрон. – Можешь не сомневаться, этот зверь много повидал на своем веку. Наши бородатые друзья уже давно поняли, что эта парочка не вернется домой. Думаешь, они оставят это просто так? Дудки. Они будут искать и свою тачку, и тебя. Только нельзя допустить, чтобы они тебя нашли. Можно не сомневаться, они притащатся на Северо-Восток, потому что именно здесь тебя видели в последний раз. – Его черное лицо растянулось в широкой красивой улыбке. – А когда они здесь появятся, мы налетим на них, словно мухи на дерьмо.

План был опасный, но, вынуждена была признать Сорайя, заманчивый. К тому же ничего другого она все равно не могла придумать: остальные варианты заканчивались или клеткой ЦРУ, или, еще вероятнее, ее смертью.

– Фади захватил пленных, – сказал Фаид аль-Сауд.

– Возможно, я знаю одного из них, – сказал Борн. – Это мой друг Мартин Линдрос.

– Ах да. – Глава саудовской разведки кивнул. – Тот человек, за которого выдает себя брат Фади. Значит, не исключено, что он до сих пор жив. А кто второй?

– Понятия не имею, – признался Борн.

– В любом случае нам нужно поторопиться, если мы хотим их спасти. – Фаид аль-Сауд нахмурился. – Однако мы до сих пор не представляем себе, как проникнуть в центр.

– Те машины, которые видны на снимке со спутника, – напомнил Борн. – Должны же они были куда-то деться. Причем это должно быть в радиусе тысячи метров от того места, где мы сейчас находимся. – Он указал на экран. – Можешь вывести это на печать?

– Разумеется.

Фаид аль-Сауд нажал клавишу компьютера. Послышалось негромкое жужжание, и из щели принтера выполз лист бумаги. Глава саудовской разведки протянул его Борну.

Тот вышел из передвижного командного центра вместе с Файлом аль-Саудом и его огромным телохранителем, которого, как выяснилось, звали Абдуллой.

Остановившись на юго-восточной оконечности взлетно-посадочной полосы, Борн стал сверять местность со снимком, полученным со спутника.

– Вся беда в том, что здесь ничего нет. – Фаид аль-Сауд в сердцах ударил себя кулаками по бедрам. – Как только мы сюда прибыли, я отправил на разведку троих человек. Через час они вернулись – никаких результатов.

– Тем не менее, – настаивал Борн, – эти машины должны же были куда-то деться.

Он вышел на взлетно-посадочную полосу и направился вперед. Справа дымился остов «Соверена», которому уже никогда больше не придется подняться в небо. Слева начиналась бетонная дорожка. Борн мысленно представил себе, как «Соверен» заходил на посадку со слишком большой скоростью.

Внезапно у него в памяти всплыли слова Муты ибн Азиза: «Ты заходишь слишком низко! Ты коснешься полосы слишком рано». Почему он так встревожился? В худшем случае шасси «Соверена» ударили бы по самому краю взлетно-посадочной полосы. Но почему это напугало Муту ибн Азиза? Какое ему до этого было дело?

Борн направился к началу бетонной полосы, внимательно глядя себе под ноги. Вот он оказался у самого края, в том месте, которого так настойчиво хотел избежать Мута ибн Азиз. Чего он боялся? Когда самолет касается взлетно-посадочной полосы, на дорожку воздействуют три фактора: сильное трение, высокая температура и большой вес. Которого из них испугался Мута?

Присев на корточки, Борн провел рукой по дорожке. Она была внешне похожа на бетон, была такой же на ощупь. За исключением одного решающего момента.

– Пощупай, – предложил Борн. – На таком жарком солнце бетон должен был раскалиться.

– Но он холодный, – удивленно заметил Фаид аль-Сауд, проводя рукой по дорожке. – Он нисколько не нагрелся.

– Из чего следует, – сказал Борн, – что это не бетон.

– Что же использовали террористы?

Борн поднялся с земли.

– Не забывай, у них есть доступ к технологиям ИВТ.

Он прошел по полосе назад. Вернувшись туда, где, судя по следам шасси, «Соверен» коснулся земли, он снова опустился на корточки и приложил ладонь к бетону. И тотчас же ее отдернул.

– Горячо? – спросил Фаид аль-Сауд.

– Вот это бетон.

– В таком случае что же там?

– Не знаю, но тот человек, который летел вместе со мной, посланник Фади, очень не хотел, чтобы я приземлялся в начале полосы.

Вернувшись к началу дорожки, Борн пересек ее от одного края до другого, лихорадочно составляя план. Им нужно получить доступ в подземный центр, найти Фади до того, как тот обнаружит сбежавших пленников. Раз существует вероятность, что один из них Линдрос…

И снова Борн внимательно изучил снимки, полученные с разведывательного спутника, сравнивая их с тем, что видел перед собой. Ядерному центру, занимающемуся обогащением урана, требуется вода – и много воды. Вот где в дело вступает глубокое ущелье, заваленное камнями. Борн заметил его еще с воздуха, и с тех пор оно оставалось у него в сознании, подобно маяку.

Его план может увенчаться успехом, вот только Фаиду аль-Сауду он наверняка не понравится. А если ему не удастся убедить своего друга, у него ничего не получится. Не исключено, что у него ничего не получится, даже если он заручится поддержкой главы саудовской разведки, но никакой альтернативы не было.

Подойдя к самому краю взлетно-посадочной полосы, Борн снова опустился на корточки, исследуя кромку. Затем он обратился к Абдулле:

– Ты мне не поможешь?

Вдвоем они крепко схватились за кромку и с титаническим усилием оторвали ее от поверхности.

– Итак, – сказал Борн, – вот вам и бетон.

Подойдя к ним, Фаид аль-Сауд согнулся пополам, изучая странный материал толщиной сантиметров шесть, внешне и на ощупь полностью идентичный бетону. Однако это был не бетон. А что именно, определить было невозможно. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения. А то, что заинтересовало всех троих, то, что они разглядывали с чувством радости и бесконечного торжества, находилось под оторванным верхним слоем.

На одном уровне с поверхностью земли был металлический люк размером с ворота гаража на две машины.

Глава 34

– Что вы здесь делаете? – крикнул первый террорист. Определенно, он был на взводе, то есть мог в любой момент нажать на спусковой крючок.

– Нас направили к…

– Повернитесь к свету… Я вас не знаю! Немедленно бросьте оружие!

Линдрос тотчас же поднял руки. С направленной на тебя автоматической винтовкой шутки плохи.

– Не стреляйте! – воскликнул он по-арабски. – Не стреляйте! – А Кате он украдкой шепнул: – Встань впереди меня. Делай все так, как я скажу. И ради бога, что бы ни случилось, держи руки высоко поднятыми.

Они медленно двинулись к первому охраннику, который, присев на колено, держал их под прицелом. Наблюдая за ним краем глаза, Линдрос сосредоточил все внимание на том охраннике, который остался в глубине коридора. В настоящий момент именно он представлял главную угрозу.

– Стоять! – крикнул террорист, когда Линдрос и Катя оказались в нескольких шагах перед ним. – Развернитесь кругом!

Катя подчинилась. Когда она начала поворачиваться, Линдрос схватил пузырек со спиртом, захваченный в лазарете, открыл крышку и выплеснул содержимое террористу в лицо.

– Ложись! – крикнул он.

Катя рухнула на пол, а Линдрос, перепрыгнув через нее, метнулся к отпрянувшему назад террористу, выхватил у него винтовку и нажал на спусковой крючок, поливая коридор длинной очередью. Несколько пуль попали второму террористу в руку и в ногу, отшвырнув его спиной к стене. Он открыл ответный огонь, но очень неточный. Линдрос уложил его наповал короткой прицельной очередью.

– Бежим!

Что есть силы опустив приклад винтовки на затылок первому террористу, который все еще зажимал лицо, Линдрос быстро обыскал его. Он нашел пистолет и нож с широким лезвием. Увлекая за собой Катю, он добежал до конца коридора и, забрав у второго террориста винтовку, протянул ее Кате.

Они продолжили путь к центру связи, который, по словам Кати, находился в конце коридора слева.

Внутри были двое, поглощенные работой. Бесшумно шагнув к тому из них, который сидел справа, Линдрос сунул руку ему под подбородок и, резким движением запрокинув голову назад, перерезал ему горло. Второй, обернувшись, начал подниматься с кресла, но Линдрос вонзил нож ему в грудь. Издав булькающий хрип, террорист выгнулся назад. Его легкие уже наполнились кровью. Не успело безжизненное тело сползти на пол, а Линдрос уже занял кресло и начал разбираться в работе оборудования.

– Встань у двери, – приказал он Кате. – Стреляй во все, что движется, и не переставай стрелять до тех пор, пока оно не свалится на пол.

У Фаида аль-Сауда затрещало в наушнике. Он поднес руку к уху, вжимая крошечный телефон в слуховой канал. Выслушав сообщение, он кивнул:

– Я все понял. – Повернувшись к Борну, он добавил: – Нам нужно вернуться на командный пункт. Немедленно.

Все трое быстро преодолели несколько сотен метров, отделявшие их от машины. Забравшись внутрь, они увидели лихорадочно жестикулирующего связиста. Увидев их, тот сорвал наушники с головы и прижал их одним телефоном к левому уху, чтобы одновременно слышать все.

– Мы получаем сигнал из центра, – торопливо объяснил связист по-арабски. – Неизвестный назвался Мартином Линдросом. Он говорит…

Метнувшись вперед, Борн вырвал наушники у него из руки и натянул их на голову.

– Мартин? – крикнул он в микрофон. – Мартин, это Борн!

– Джейсон… жив?

– И даже очень.

– Фади считает… погиб.

– Я очень постарался его в этом убедить.

– …ты сейчас?

– Здесь, прямо над тобой.

– …богу. Я здесь с одной женщиной по имени Катя.

– С Катей Вейнтроп?

Последовал короткий лай, который можно было считать смешком, после чего Фади, следивший за разговором в дублирующем центре связи, подал знак Аббуду ибн Азизу. Затем он снова продолжил слушать, чувствуя, как бешено колотится в груди сердце. Борн жив! Он жив, и он здесь! О, сладостная месть, что может быть лучше?

– Мне следовало догадаться.

– Мартин, как… дела?

– …уничтожены. Мы хорошо вооружены. Пока что все идет хорошо.

Фади заметил, что Аббуд ибн Азиз уже направил своих людей к центру связи.

– Мартин, послушай… идем за тобой.

– Нам нужно немедленно найти более безопасное место.

– …рошо, но… продержитесь до нашего прихода.

– Постараемся.

– Мартин, без тебя ЦРУ… Мэдди постоянно спрашивает… ты ведь ее не забыл, да?

– Мэдди? Ну как я мог ее забыть!

– Точно. Держись. Конец связи.

Фади прикоснулся к беспроводному наушнику передатчика, с помощью которого держал связь с командирами отрядов.

– Теперь нам известна судьба «Соверена», – сказал он Аббуду ибн Азизу. – Появление Борна здесь объясняет то сообщение, которое я получил от наших людей из Эр-Рияда. У северной границы Ирана в воздух были подняты по тревоге два перехватчика после того, как неопознанный самолет-нарушитель, по всем признакам похожий на «Соверен», отказался назвать код допуска. Больше об этих перехватчиках никто не слышал. – Фади решительным шагом направился в коридор. – Все это означает, что Борну удалось каким-то образом захватить самолет. Мы должны исходить из предположения, что он убил Муту ибн Азиза и летчика. – Он обнял своего помощника. – Мужайся, друг мой. Твой брат принял мученическую смерть – о чем мечтаем все мы. Он герой.

Аббуд ибн Азиз угрюмо кивнул:

– Мне его будет не хватать. – Он расцеловал Фади в обе щеки. – Приведен в действие запасной план. Когда самолет не прибыл в назначенный срок, я лично загрузил ядерное устройство в вертолет. Второй самолет ждет в Мазари-Шарифе. Я отправил сообщение твоему брату. Поскольку теперь ты не можешь вылететь прямо отсюда, тебе необходимо немедленно отправляться в путь. До срока осталось ровно двенадцать часов – именно тогда Карим аль-Джамиль подорвет взрывчатку.

– Твои слова совершенно справедливы. Но я не могу пройти мимо того, что Борн жив. Он сейчас здесь.

– Улетай. Борном займусь я. Тебя ждут более важные дела…

В сердце Фади вскипела слепая ярость.

– Неужели ты думаешь, что я могу оставить неотомщенным хладнокровное убийство своей сестры? Борн должен умереть от моей руки – от моей, понимаешь?

– Конечно, понимаю.

Аббуду ибн Азизу показалось, что у него перед глазами все поплыло: сбывались его худшие опасения. Для Фади на первом месте стоит не успех операции, а месть. И именно он, Аббуд ибн Азиз, оказался в самом центре запутанных событий, поразивших рассудок Фади и его брата. В этом он винил своего брата Муту, чей голос, обвиняющий его за ложь относительно обстоятельств гибели Сары ибн Ашеф, до сих пор звучал у него в ушах.

Для самого Аббуда ибн Азиза никакой дилеммы не было. Отсутствие реакции на известие о вероятной гибели брата явилось следствием напряженности момента. Он твердил себе, как заклинание, что ему необходимо любой ценой заставить Фади сосредоточиться на концовке игры, на козырной ядерной карте, разыграть которую могла «Дуджа», и только «Дуджа» – единственная из всех террористических группировок. Столько времени, сил, денег было потрачено ради этой единственной цели. Нельзя допустить, чтобы Фади, одержимый жаждой мщения, поставил операцию под угрозу срыва.

Оба застыли как вкопанные, услышав разнесшиеся по подземным коридорам гулкие отголоски ожесточенной перестрелки.

– Это Линдрос! – Фади прижал наушник к уху. – Уложил еще шестерых. – Он в ярости заскрежетал зубами. – Займись им и этой сучкой Вейнтроп.

Однако Аббуд ибн Азиз, вместо того чтобы развернуться, со всех ног побежал вперед к выходу. Раз ему не удается отговорить Фади отказаться от безумия, он должен ликвидировать сам источник этого безумия. Он должен найти Джейсона Борна и его убить.

– А вот и они, – заметил Тайрон.

На глазах у них с Сорайей белый «Шевроле» уже второй раз медленно проехал мимо «Форда». У перекрестка машина остановилась во втором ряду. Из нее вышли двое. На взгляд Тайрона, лицом и телосложением полные копии тех арабов, которых он завалил рядом со стройплощадкой. Правда, эта парочка была чуть помоложе. Оба в европейской одежде.

Один задержался, ковыряясь во рту зубочисткой, а второй не спеша направился к «Форду». Достав на ходу из кармана тонкую плоскую полоску металла, он подошел вплотную к черной машине и просунул ее между стеклом и наружной обшивкой водительской двери. Два или три быстрых умелых движения – и замок открылся. Араб распахнул дверь и скользнул за руль.

– Вот и отлично, – сказал Тайрон. – Пора и нам шевелиться.

– Кто-то сюда идет, – сказала Катя.

Метнувшись к ней, Линдрос схватил ее за руку и выбежал из центра связи. Сзади послышались крики.

– Беги, – сказал Линдрос. – И жди меня за углом.

– Что ты собираешься делать? Почему ты остановился?

– Джейсон передал мне закодированное сообщение. Оно означает две вещи. Во-первых, скорее всего, наш разговор прослушивался. Во-вторых, у Джейсона есть четкий план. Я должен дать ему возможность проникнуть сюда, – объяснил он. – А для этого необходимо отвлечь внимание Фади.

Катя кивнула. Ее глаза наполнились страхом. Когда она скрылась за углом, Линдрос обернулся и увидел первого террориста. Подавив желание выстрелить, он стал ждать, неподвижный, словно смерть. И только когда в коридоре собрался целый отряд, крадущийся к центру связи, Линдрос открыл огонь, скосив всех террористов длинной очередью.

Затем, не дожидаясь появления подкрепления, он развернулся и бросился следом за Катей. При виде его у нее на лице появилось выражение бесконечного облегчения.

– Куда дальше? – спросила молодая женщина, когда они подбежали к крутой лестнице со ступеньками из грубого бетона.

– Туда, где нас не будут искать, – ответил Линдрос.

Они спустились на нижний уровень, где вытянулись вдоль коридора все лаборатории. Линдрос отметил, что ядерный центр отгорожен от остальных помещений двумя стенами с массивными дверями.

– Нам нужно найти где спрятаться, – сказал он.

Поскольку люк был так искусно замаскирован, запора ему не требовалось.

Борн стоял один у края люка. Разумеется, Фаид аль-Сауд бурно возражал, но в конце концов ему пришлось с ним согласиться. Если честно, никаких других вариантов Борн не видел. Полномасштабная атака в лоб будет равносильна самоубийству. Ну а если следовать плану Борна – что ж, есть хоть какой-то шанс.

Стенка люка была абсолютно гладкая. Ни ручек, ни каких-либо других способов открыть его вручную. Следовательно, для того, чтобы впускать и выпускать машины, должен быть какой-то электрический механизм, управляемый дистанционно. А это означало, что рядом с люком должен был быть приемник.

Борну потребовалось несколько минут, чтобы отыскать коробку с приемником. Сняв крышку, он изучил провода и замкнул два нужных. Пришел в действие гидравлический механизм. Люк плавно и бесшумно поднялся вверх, открыв испачканный пятнами машинного масла бетонный пандус – тот самый пандус, не сомневался Борн, по которому скрылись джипы, обнаруженные разведывательным спутником. Держа автоматическую винтовку наготове, Борн начал спускаться вниз.

Вскоре отраженный дневной свет перестал проникать в глубь подземелья. Борн понимал, что с этим придется мириться. Если Фади действительно перехватил его разговор с Мартином, где-то здесь его должна подстерегать засада.

Услышав далекие отголоски выстрелов, Борн понял, что Линдросу удалось отвлечь внимание на себя. Тогда он бросился на бетон и, свернувшись в комок, скатился вниз до самого конца пандуса.

Прижавшись к стене, Борн поднял винтовку, изучая зияющий впереди тускло освещенный коридор. Он не увидел ни одной живой души, никакого движения. Это его не удивило, но насторожило.

Борн двинулся вперед, пригибаясь, держась рядом со стеной. Впереди тусклые лампочки в углублениях вдоль обеих стен позволяли разглядеть коридор в самых общих чертах.

Сразу же справа находилось ответвление в подземный гараж. Борн различил смутные силуэты нескольких машин повышенной проходимости, расставленных по-военному ровными рядами. Прямо впереди начинался более узкий коридор, который, судя по всему, вел в самое сердце подземного центра.

Продвигаясь вперед, Борн краем глаза заметил какое-то движение. Слабый блеск металла, будто кто-то навел оружие. Метнувшись вправо, Борн распластался на полу.

И тотчас же град пуль вышиб из бетона осколки, ударившие его в щеку. Стреляли из гаража. Вспыхнули яркие фары, приковав Борна к месту. В тот же момент мощный двигатель хрипло кашлянул, и, визжа покрышками, один из внедорожников рванул с места и устремился прямо на Борна.

Глава 35

Побежав прямо на стремительно приближающуюся машину, Борн высоко подпрыгнул и опустился на капот. Используя сочетание момента инерции машины и своей собственной силы, он резко опустил плечо, всем телом наваливаясь на лобовое стекло.

Стекло разлетелось, и Борн локтем и рукой отшвырнул осколки. Втиснувшись в дыру, он оказался на сиденье рядом с человеком, который, учитывая близкое сходство с Мутой ибн Азизом, мог быть только его братом Аббудом.

Аббуд ибн Азиз держал наготове пистолет, но Борн схватил рулевое колесо, выкручивая его вправо. Центробежная сила швырнула его на террориста. Пистолет выстрелил, оглушив обоих, но пуля ушла в сторону и застряла в дверной стойке. Аббуд ибн Азиз успел еще дважды нажать на спусковой крючок, но тут машина на полной скорости врезалась в бетонную стену.

Борна, который приготовился к столкновению, полностью расслабившись, бросило вперед, после чего он отлетел назад. Сидевший рядом с ним Аббуд ибн Азиз ударился о рулевое колесо, разбив в кровь лоб и сломав кость над левым глазом.

Вырвав пистолет из его обмякших пальцев, Борн отвесил ему затрещину. Он понимал, что времени у него мало, однако был полон решимости добраться до самого дна тайны гибели Сары ибн Ашеф.

– Что произошло в ту ночь в Одессе, Аббуд?

Он сознательно опустил вторую часть имени террориста, выражая тем самым свое презрение.

Аббуд ибн Азиз с трудом перекатил голову по подголовнику. Кровь струилась из нескольких ран.

– Что ты имеешь в виду?

– Это ведь ты убил Сару ибн Ашеф.

– Ты с ума сошел!

– Мне все рассказал Мута. Он сказал мне все, Аббуд. Это ты убил сестру Фади, а не я. И всей этой кровной мести можно было бы избежать, если бы ты сказал правду.

– Правду? – Аббуд отхаркнул кровь. – В пустыне нет такого понятия, как правда. Пески постоянно меняются, как и правда.

– Зачем ты солгал?

Аббуд снова закашлял, извергая изо рта кровь.

– Расскажи, почему ты солгал насчет смерти Сары ибн Ашеф.

Аббуд ибн Азиз снова сплюнул, едва не захлебнувшись собственной кровью. Придя в себя, он пробормотал:

– Почему я должен тебе отвечать?

– Для тебя все кончено, Аббуд. Ты умираешь. Но ты ведь это и так знаешь, да? Однако твоя смерть станет следствием автомобильной катастрофы, и в рай ты не попадешь. Но если тебя убью я, ты умрешь смертью мученика, с честью и славой.

Аббуд отвел взгляд, словно тем самым можно было избежать уготовленной ему судьбы.

– Я солгал Фади, потому что должен был так поступить. Правда его убила бы.

– Времени у нас мало. – Борн приставил ему к горлу нож. – Теперь помочь тебе могу только я один. Через минуту будет уже поздно. Ты потеряешь свой шанс стать шахидом.

– Что ты, неверный, знаешь о шахидах?

– Я знаю, что без джихада не может быть мученичества. Знаю, что джихад – это борьба за правду. Без твоего искреннего признания никакого джихада не будет, и ты не сможешь стать шахидом. Без моей помощи ты не сможешь выдержать встречу с высшим судией, которым является Аллах. Следовательно, вся твоя священная борьба во имя Аллаха, вся твоя жизнь окажется бессмысленной.

Аббуд ибн Азиз ощутил, как ему жгут глаза непрошеные слезы. Его заклятый враг прав. Он ему сейчас необходим. Аллах на пороге смерти поставил его перед страшным выбором: рассказать правду или оказаться обреченным на вечное пламя проклятия. И только сейчас Аббуд ибн Азиз наконец вынужден был признать, что его брат Мута был прав. А его самого погребли зыбучие пески лжи. Если бы он хоть раз сказал правду! Ибо сейчас для того, чтобы умереть достойно, для того, чтобы предстать чистым перед очами Аллаха, он должен будет предать Фади.

На мгновение Аббуд ибн Азиз закрыл глаза, теряя последнюю волю к сопротивлению. Затем он посмотрел прямо в лицо своему врагу.

– Это я убил Сару ибн Ашеф, а не мой брат Мута. Я должен был ее убить. За шесть дней до ее гибели я обнаружил, что у нее есть любовник. Я переговорил с ней один на один. Распутница даже не пробовала отпираться. Я сказал ей, что закон пустыни требует от нее покончить с собой. Она рассмеялась мне в лицо. Я сказал, что самоубийство избавит ее братьев от тяжкой необходимости убивать ее самим. Она предложила мне убираться ко всем чертям.

Аббуд помолчал. Несомненно, воспоминание о том разговоре лишило его последних сил. И все же ему удалось совладать с собой.

– В ту ночь Сара вышла из дома поздно и отправилась на встречу со своим любовником. Она наплевала на мои слова, предпочтя и дальше предавать свою собственную семью. Я был потрясен, но не удивлен. К тому времени я уже сбился со счету, сколько раз Сара говорила мне, что мы извратили ислам, исказили священные слова Аллаха ради своих интересов, чтобы оправдать нашу… как она выразилась?.. Ах да, торговлю смертью. Она отвернулась от пустыни, от наследия бедуинов. Теперь она могла принести своей семье только позор и унижение. И я ее убил. Я горжусь этим. Я совершил это убийство во имя добродетели.

У Борна защемило сердце. Он понял, что услышал достаточно. Не сказав больше ни слова, он полоснул лезвием ножа Аббуда ибн Азиза по горлу и выскочил из машины, прежде чем хлынувшая кровь затопила переднее сиденье.

Увидев, что Аббуд ибн Азиз ослушался его приказа, Фади достал пистолет и прицелился ему в спину. Воистину, если бы не донесшиеся издалека звуки стрельбы, он без сожаления пристрелил бы своего ближайшего сподвижника. На его взгляд, никаких оправданий неповиновению быть не могло. Приказания должны выполняться без вопросов и рассуждений. Здесь не ООН, чужое мнение никого не интересует.

Фади побежал к центру связи, не в силах отделаться от жутких отголосков, вызванных этой последней мыслью. Он уже давно заметил, что братья ибн Азизы ведут себя как-то странно. Их словесные перебранки давно стали легендарными – и теперь окружающие относились к этому как к чему-то естественному. Однако в последнее время все подобные стычки стали происходить наедине, за закрытыми дверями. Впоследствии братья упорно отказывались объяснить причину своего разлада, но Фади обратил внимание на то, что растущие между ними трения начинают мешать работе. Вот почему в этот решающий момент он отослал Муту ибн Азиза в Стамбул. Ему нужно было разлучить братьев, дать им свободное пространство, чтобы преодолеть взаимную вражду. И вот теперь Мута ибн Азиз погиб, а Аббуд ибн Азиз ослушался приказа. Так или иначе, Фади лишился двух преданных сторонников.

Завернув за угол, он сразу же увидел следы кровавой бойни. Объятый яростью, Фади осторожно переступил через трупы, словно пугливый арабский жеребец. Он осмотрел все тела, заглянул и в центр связи. Всего восемь человек, и все убиты. А Линдрос захватил новое оружие.

Мысленно выругавшись, Фади собрался уже было направиться к выходу на поверхность, но тут у него затрещал наушник.

– Мы обнаружили беглецов, – доложил один из бойцов.

Фади напрягся.

– Где?

– На нижнем уровне, – ответил тот. – Они направляются к урановой лаборатории.

«Ядерная бомба», – подумал Фади.

– Как нам быть?

– Не упускайте беглецов из вида, но ни при каких обстоятельствах не вступайте с ними в бой, это понятно?

– Так точно.

Этот разговор начисто прогнал все мысли о мести. Если Линдрос найдет бомбу и вертолет, это будет конец. Столько сил, столько жертв, столько бесконечной работы и пролитой крови – и все это будет впустую.

Фади добежал до конца коридора, повернул налево, затем снова налево. Перед ним оказалась зияющая пасть кабины грузового лифта. Заскочив внутрь, он ткнул нижнюю кнопку. Двери закрылись, и кабина начала опускаться.

В какой-то момент, пробираясь по лабиринту лабораторий нижнего уровня, Линдрос почувствовал, что за ними наблюдают. Разумеется, это его встревожило, но и напугало. Почему преследователи держатся на отдалении, не нападая на них, как это было с первой группой?

Он заметил, что Катя плачет. Насилие и смерть, с которыми пришлось столкнуться молодой женщине, потрясли бы кого угодно, особенно такого человека, бесконечно далекого от плена и крови. Но, к чести Кати, она не отставала от Линдроса ни на шаг.

Внезапно Катя метнулась в сторону и, забежав в открытую дверь лаборатории, исторгла прямо на пол содержимое желудка. Линдрос, успокаивая, обхватил ее за плечи. Только теперь он окинул взглядом лабораторию, в которой они очутились. Это оказалась та самая операционная, где доктор Андурский извлек у него глаз, где он преобразовал Карима в его двойника. Завершив свою жуткую работу, Андурский привел Линдроса, чтобы похвалиться творением рук своих. Новый Мартин Линдрос задал настоящему Мартину Линдросу множество вопросов, наполняя свое сознание воспоминаниями Линдроса – причем этого оказалось достаточно, чтобы обмануть следователей ЦРУ и Джейсона Борна. И тогда Линдрос разработал особый код, надеясь, что этот код дойдет до Джейсона.

Сначала ему показалось, что в операционной никого нет, но затем он заметил за одним из столов тощее, похожее на морду хорька лицо доктора Андурского.

Сорайя, крепко обвив руками твердую, словно скала, талию Тайрона, сидела позади него на его ярко-красном «Кавасаки Ниндзя». Мотоцикл ехал по Пятой улице, следуя за черным «Фордом», снова обретшим хозяина, и белым «Шевроле». Машины свернули на северо-запад, на Флорида-авеню.

Тайрон водил мотоцикл великолепно. Сорайя отметила, что он прекрасно знает не только Северо-восточный сектор, но и весь Вашингтон. Тайрон постоянно петлял в плотном потоке машин, не задерживаясь в одном положении. От «Форда» и «Шевроле» его отделяли то две машины, то пять. Но у Сорайи ни разу не возникло опасения, что они потеряют добычу из виду.

С Флорида-авеню они въехали в Северо-западный сектор и направились прямо на север. На пересечении с Парк-роуд машины взяли чуть правее на Нью-Гемпшир-авеню, с которой практически сразу же свернули налево на Спринг-роуд, которая, в свою очередь, привела их на Шестнадцатую улицу.

И снова они поехали на север, более или менее параллельно восточной оконечности парка Рок-Крик. Обогнув северо-восточный край парка, две машины подъехали к большой погребальной конторе. Тайрон заглушил двигатель «Кавасаки», и они с Сорайей слезли с мотоцикла. У них на глазах внутренняя стена здания начала опускаться.

Перейдя на другую сторону улицы, они заметили камеру видеонаблюдения. Установленная на стене, она медленно поворачивалась из стороны в сторону, полностью прикрывая подходы к зданию.

Обе машины въехали в образовавшийся зев и спустились по пандусу вниз. Сорайя, не выпуская из виду камеру видеонаблюдения, рассчитала, что, если они последуют за машинами, камера их обязательно засечет. Сейчас она как раз начала отворачиваться в сторону, но медленно, очень медленно. Бетонная стена стала подниматься из щели в земле.

Они осторожно подходили ближе, ближе. Наконец, когда стена уже поднялась до половины, Сорайя хлопнула Тайрона по плечу. Рванув к смыкающемуся отверстию, они в самый последний момент проскочили в него. Спрыгнув на бетонный пандус, они поднялись на ноги и огляделись по сторонам.

У них за спиной стена полностью встала на свое место, погрузив их в наполненный выхлопными газами мрак.

Фаид аль-Сауд стоял у юго-западного конца каменистого ущелья. Наконец его люди заняли свои места, установив заряды. Невероятно, но террористы обладали технологиями, которые позволили им подсоединиться к подземной реке. Бойцы Фаида аль-Сауда обнаружили три трубы большого диаметра, несомненно оборудованные специальными шлюзами, регулирующими поток воды. Именно эти шлюзы и предстояло сейчас уничтожить.

Отойдя назад на несколько сотен метров, Фаид аль-Сауд отметил, что его прекрасно вышколенные люди окружили ущелье со всех сторон. Он поднял руку, привлекая внимание двух специалистов-подрывников.

В полной тишине, пропитанной жаром палящих солнечных лучей, Фаид аль-Сауд мысленно вернулся к тому моменту, когда Джейсон Борн обрисовал ему свой замысел. Первым его откликом было недоумение. Он так и сказал Борну, что этот замысел – чистое безумие.

– Мы будем действовать по старинке, – сказал он. – Ударим в лоб.

– Ты обречешь своих людей на верную гибель, – ответил Борн. – У меня есть все основания полагать, что Фади прослушивал мой разговор с Линдросом, а также, скорее всего, твой предыдущий разговор с разведывательной группой.

– Но как же ты? – спросил Фаид аль-Сауд. – Если ты пойдешь один, люди Фади изрешетят тебя, как только увидят твое лицо.

– А вот тут ты ошибаешься, – возразил Борн. – Фади жаждет убить меня своими руками. Все остальное для него неприемлемо. К тому же его слабое место заключается в том, что он уверен, будто ему удалось проникнуть в мое сознание. Фади ждет отвлекающего удара. И Линдрос нанесет такой удар, вселяя в него ощущение ложного спокойствия. Фади убедит себя в том, что он правильно разгадал мой замысел, что все находится под контролем.

– И тут в дело вступим мы. – Фаид аль-Сауд кивнул. – Ты прав. Твой замысел настолько неординарен, что может увенчаться успехом.

Он взглянул на часы. Ему не терпелось поскорее вступить в дело. Но Борн настоял на том, чтобы строго придерживаться его замысла.

– Ты должен дать мне пятнадцать минут, – предупредил он.

Оставалось девяносто секунд.

Фаид аль-Сауд бросил взгляд на усыпанное камнями дно ущелья, которое, как выяснилось, было вовсе не ущельем. Борн оказался прав. Это было русло пересохшей реки, чье дно медленно проваливалось в пустоту, проточенную водой, которая когда-то давно текла по поверхности. Подземная река снабжала ядерный центр «Дуджи» проточной водой, необходимой для работы реактора. Люди Фаида аль-Сауда установили заряды взрывчатки с той стороны ущелья, которая была ближе к центру. Этот удар имел две цели: поток воды должен был утопить или выгнать из-под земли всех до одного террористов, а также надежно похоронить канистры с обогащенным ураном до тех пор, пока сюда не прибудут полномасштабные силы экспертов ЦРУ и саудовской разведки.

Осталось пятнадцать секунд. Фаид аль-Сауд еще раз обвел взглядом своих людей. Все прошли краткий инструктаж; все понимали, что поставлено на карту. Каждый знал свою задачу.

Фаид аль-Сауд махнул рукой. Сработали детонаторы. Сдвоенный взрыв прогремел с интервалом в несколько секунд, но для Фаида аль-Сауда и его людей он показался одной долгой барабанной дробью, порывом ветра, градом каменных осколков, после которого раздался звук, которого все так ждали: низкий, утробный рев воды, хлынувшей по каменному руслу.

Глубоко под землей в ядерном центре «Дуджи» взрывы ощущались как слабое землетрясение. Все то, что стояло на полках в операционной, полетело на пол. Дверцы шкафчиков распахнулись, извергая свое содержимое. Пол тотчас же покрылся озером всевозможных жидкостей, битым стеклом, скрученными резиновыми жгутами и беспорядочной кучей хирургических инструментов.

Катя, схватившись за Линдроса и за дверной косяк, пробормотала:

– Пошли! Нам нужно уходить отсюда!

Линдрос понимал, что она права. У них было совсем немного времени, чтобы укрыться в безопасном месте, где можно будет переждать худшее.

Однако он не мог двинуться с места. Его взгляд был прикован к лицу доктора Андурского. Сколько раз, оправившись от хирургического насилия, которому подверг его Андурский, он мечтал о том, как его убьет. И не просто убьет. О господи! Каких только способов оборвать жизнь Андурского не придумал Линдрос! Бывали дни, когда эти фантазии, наполняющиеся все новыми подробностями, оставались единственным, что не давало ему сойти с ума. И все же время от времени Линдрос просыпался, не в силах стряхнуть с себя кошмарный сон о том, как стая воронья клюет хирурга-садиста, пожирает мягкие ткани его тела, обнажая скелет, а принесенный ветром песок обдирает кости, очищая их от последнего насмешливого подобия жизни. Этот сон был настолько подробным, настолько реальным, что временами Линдрос начинал опасаться, не пересек ли он грань, отделявшую его от безумия.

И вот сейчас, понимая, что нужно скорее бежать в безопасное место, Линдрос сознавал, что ему не будет покоя до тех пор, пока Андурский останется жить. Поэтому он сказал Кате:

– Иди. Подойди как можно ближе к ядерному реактору, затем забирайся в один из воздуховодов и оставайся там.

– Но ты должен пойти со мной. – Катя дернула его за руку. – Мы пойдем вместе.

– Нет, Катя, я сначала должен сделать одно дело.

– Но ты же обещал. Ты говорил, что мне поможешь.

Развернувшись, Линдрос устремил на нее взгляд своего единственного глаза.

– Я тебе помог, Катя. Но ты должна понять, что, если я не останусь здесь и не сделаю это дело, я до конца дней своих буду ходячим трупом.

Молодая женщина поежилась.

– В таком случае я остаюсь с тобой.

Весь центр снова вздрогнул и застонал, словно от невыносимой боли. Откуда-то неподалеку донесся пронзительный визг расколовшейся стены.

– Нет, – резко произнес Линдрос, поворачиваясь к Кате. – Это даже не обсуждается.

Она подняла винтовку.

– А я говорю, что остаюсь.

Линдрос кивнул. А что ему оставалось? Время поджимало. Вдалеке слышался глухой рев, который приближался, становился громче, сильнее с каждым ударом сердца. «Вода! – сообразил Линдрос. – Боже милосердный, Джейсон решил затопить подземный центр!»

Не говоря ни слова, он решительно прошел в операционную. Катя следовала за ним на расстоянии нескольких шагов, держа винтовку наготове. Все те несколько минут после того, как беглецы покинули центр связи, она внимательно наблюдала за Линдросом и теперь получила кое-какое представление о том, как пользоваться этим орудием смерти.

Линдрос надвигался на доктора Андурского, который все это время оставался на месте, спрятавшись за тем самым операционным столом, на котором он удалил Линдросу глаз. Он в ужасе не отрывал взгляд от Линдроса, словно завороженный кролик, покорно следящий за тем, как в темноте на него бесшумно летит сова, готовая схватить его своими мощными когтями.

Проходя по операционной, Линдрос прилагал все силы, чтобы побороть приступ тошноты, не дать тошнотворному сладковатому запаху анестезирующих средств проникнуть в ноздри. Ему приходилось снова и снова бороться с ощущением беспомощной ярости, буквально парализовавшей его, когда он, очнувшись, обнаружил, чего его лишили.

Однако вот он, доктор Андурский, прямо перед ним. Линдрос схватил его за грудки своими руками-когтями, обжигая плоть.

– Здравствуйте, доктор, – сказал Линдрос.

– Нет, прошу вас, не надо. Я не хотел. Меня заставили.

– Пожалуйста, просветите меня, доктор. После всех тех молоденьких мальчиков, которых вам безотказно поставляли, вас заставили вырвать мне глаз? Заставили силой – или что? Пригрозили, что мальчиков больше не будет?

– Мартин, – окликнула Катя, широко раскрыв глаза от ужаса. – Время поджимает. Уходим! Пожалуйста, умоляю тебя именем господа!

– Да, да, послушайте ее. Проявите сострадание. – Андурский заплакал, содрогаясь всем телом, как дрожали стены вокруг. – Вы ничего не понимаете. Я слабый человек.

– Ну а я, – сказал Линдрос, – набираюсь сил с каждым новым вдохом. – Он приблизил Андурского к себе, словно возлюбленную. Сейчас все будет по-другому. Конец станет другим.

Впитав силы из бездонного колодца гнева, Линдрос вдавил большие пальцы Андурскому в глаза.

Тот завизжал, забился, отчаянно пытаясь вырваться. Но Линдрос держал его неумолимой смертельной хваткой. Все до одной клеточки его организма были нацелены на одно. Словно в трансе он ощущал подушечками пальцев мягкую, пружинящую ткань глазных яблок. Сделав глубокий вдох, Линдрос выдохнул и медленно, неудержимо вдавил пальцы в глазницы Андурского.

Хирург снова закричал, но пронзительный нечеловеческий звук резко оборвался, когда Линдрос погрузил пальцы до конца. Тело Андурского подергалось, подчиняясь вегетативной нервной системе, приводимой в действие остатками гальванической энергии. Но вскоре и это закончилось. Линдрос разжал руки, и Андурский стек на пол, словно все кости его тела растворились.

Глава 36

Фади услышал крики боли ядерного центра, который он строил сам, по собственному проекту, увидел трещины, подобно молниям разорвавшие прочный железобетон. Затем по коридорам разнеслись отголоски грозного рева, и он понял, что надвигается вода – галлоны, тонны воды. С минуты на минуту центр будет затоплен. Все мысли Фади застыли на ядерном устройстве.

Он пробежал по коридору мимо лифта, расталкивая растерявшихся охранников, ждавших от него приказаний. Фади хотел было направить их к выходу на поверхность, чтобы они разыскали Борна, но затем передумал. В конце концов, они – не более чем пушечное мясо. Кому какое дело, если они погибнут? Там, откуда они пришли, есть другие такие же, неиссякаемый запас молодых парней, горящих желанием идти за ним, готовых умереть за него, принести себя в жертву во имя великого дела, во имя мечты о том, что придет день, когда в мире не останется неверных и воцарится всеобщая справедливость.

Фади воспринимал как должное, что к такому жестокому отношению к своим сподвижникам его вынудили враги. Под этим знаменем он прожил всю свою взрослую жизнь. Фади повторял себе это по нескольку раз в день, хотя ему никогда не приходило в голову, что он должен оправдываться перед самим собой в своих решениях и поступках. Его рассудком, его сердцем, его рукой руководил Аллах; он в этом нисколько не сомневался. До настоящего момента ему даже в голову не приходило, что его замысел может окончиться неудачей. Теперь же эта мысль вышла на первое место, заслонив даже безумную жажду отомстить за инвалидность отца и смерть сестры.

Сбежав вниз по лестнице, Фади обнаружил, что нижний уровень уже заполнен слоем воды по щиколотку. Достав «глок-36», он проверил, что обойма полностью снаряжена патронами 45-го калибра. Вода плескалась под ногами, поднимаясь с каждым его шагом. Фади чувствовал себя так, словно бредет против течения, и это ощущение воскресило в памяти воспоминание о той встрече с Борном под причалом в Одессе. Сейчас он жалел о том, что не прикончил Борна прямо тогда. Если бы не эта проклятая собака, он обязательно довел бы дело до конца.

Однако сейчас не было времени горевать об упущенных возможностях, и Фади был не из тех, кто зацикливается на «а если бы». Он был законченным прагматиком, и это диктовало ему то, что он должен добраться до вертолета с бесконечно ценным грузом на борту. К сожалению, секретный выход на замаскированную вертолетную площадку располагался в дальней части нижнего уровня. Это было сделано сознательно, ибо выход находился в непосредственной близости к ядерному реактору. Еще только создавая центр, Фади рассудил, что именно там он будет находиться, если центр все-таки будет обнаружен и подвергнется удару.

Но он никак не мог предположить, что поисковый отряд наткнется на подземную реку. И вот сейчас ему нужна та самая часть центра, где ревущий поток воды был самым стремительным. Однако если он доберется до цели, все будет хорошо, поскольку вертолетная площадка по всему периметру оборудована широкими дренажными трубами. Поглощенный этими мыслями, Фади пробегал мимо открытой двери в операционную и вдруг увидел Катю. Молодая женщина неуклюже сжимала в руках автоматическую винтовку. Однако Фади остановил не вид жены Вейнтропа. Он застыл на месте, увидев Мартина Линдроса, стоящего с окровавленными руками над трупом доктора Андурского, человека, который его искалечил.

Полумрак подвальных помещений под моргом нарушался заунывными арабскими песнопениями. Люди Карима молились, обратив взор в сторону Мекки. Освещение пробивалось из нижней части пандуса. Тайрон был в кроссовках, а Сорайя разулась, чтобы заглушить звук своих шагов.

Осторожно пробираясь вдоль нижней части пандуса, Сорайя и Тайрон осматривали подвал. Первым делом Сорайя разглядела те две машины, которые они преследовали: белый «Шевроле» и черный «Форд». За ними застыл сверкающий черный лимузин. Слева от «Шевроле» на маленьких молитвенных ковриках стояли на коленях четверо, прижав лоб к полу. Справа находилась застекленная дверь. Сорайя как могла выкрутила голову, но не смогла заглянуть сквозь стекло.

Они ждали. Наконец молитва закончилась. Арабы встали, скатали коврики и убрали их. Затем группа разделилась. Двое поднялись по лестнице из нержавеющей стали в погребальную контору. Двое оставшихся натянули латексные перчатки, открыли двери «Форда» и принялись за работу с тщательной дотошностью криминалистической бригады.

Сорайя, которой хотелось узнать, что находится за стеклянной дверью, подала Тайрону знак оставаться на месте и при необходимости прикрыть ее. Кивнув, молодой негр достал пистолет с рукояткой, обмотанной черной изолентой, и отступил в тень. В который раз за последние несколько часов Сорайя испытала облегчение от сознания того, что он рядом. Привыкший к улице, он знал город гораздо лучше ее.

Следя за двумя арабами, которые осматривали «Форд», Сорайя выждала момент, когда они повернутся к ней спиной, после чего бесшумно перебежала к двери. Повернув ручку, она скользнула внутрь.

И тотчас же на нее обрушился сильный холод помещения, где хранились трупы. Впереди был короткий и широкий коридор, в который выходили шесть открытых дверей. Заглянув в первую, Сорайя увидела трупы двух арабов, которые напали на нее рядом со стройплощадкой. В соответствии со строгими исламскими традициями Саудовской Аравии, они лежали на голых деревянных щитах, одетые в простые халаты. Этих покойников бальзамировать не будут.

У Сорайи екнуло сердце. Наконец она получила первое убедительное доказательство того, что Карим работает в связке с террористической ячейкой «Дуджи» в Вашингтоне. Ну как ЦРУ могло прозевать террористов, действующих у него прямо перед носом? Современные технические средства наблюдения способны творить чудеса, но даже лучшая электронная сеть не сможет ловить всех, кто проникает на американскую землю.

Вторая и третья комнаты, в которые заглянула Сорайя, оказались пустыми, но в четвертой над операционным столом склонился черноволосый мужчина. С латексными перчатками на руках, он с помощью специального насоса закачивал в лежащее на столе тело отвратительного розового цвета жидкость для бальзамирования. Время от времени он отрывался от работы и разминал руками белую, словно рыбье брюхо, плоть, обеспечивая равномерное распределение жидкости по кровеносным сосудам трупа.

По мере того как мужчина обходил вокруг стола, Сорайя получила возможность увидеть сначала голову, затем лицо покойника. Как только ее сознание прошло через стадию шока и смогло обработать зрительный образ, ей пришлось прикусить губу, чтобы не вскрикнуть.

«Нет! – подумала она, переполненная страхом и паникой. – Этого не может быть!»

Однако это было так.

Здесь, в погребальной конторе, принадлежащей «Дудже», лежал на столе труп директора Центрального разведывательного управления. Старик был мертв, в его груди напротив сердца зияла пулевая рана.

Запомнив план подземного центра, закрепленный на стене, Борн выбежал из гаража и тотчас же увидел бегущих навстречу вооруженных террористов. Нырнув обратно, он забрался в самую маленькую машину. К счастью, в ней, как и во всех других, ключ торчал в замке зажигания – можно было не возиться, замыкая провода.

С ревом выехав в коридор, Борн утопил педаль газа в пол, и машина понеслась вперед, словно стрела, выпущенная из арбалета. Врезавшись в самую гущу террористов, она разметала их на пол и в стороны. Борн помчался дальше к грузовому лифту.

Двери раскрылись, и Борн въехал в кабину, подмяв под колеса еще четверых вооруженных боевиков. Выбравшись из машины, он ткнул кнопку нижнего уровня. Огромная кабина пришла в движение. Борн выхватил у одного из валяющихся на полу террористов автоматическую винтовку.

Опустившись вниз, кабина остановилась, однако двери не открылись. Через щель между створками из коридора потекла вода. Открыв панель управления на стене, Борн нажал кнопку ручного открытия дверей. Она также не действовала.

Забравшись на крышу машины, Борн с силой несколько раз ударил прикладом винтовки по маленькому квадратному люку в потолке кабины. Наконец люк не выдержал. Сорвав крышку, Борн закинул винтовку на спину и, подтянувшись, выбрался на крышу кабины. Там он опустился на корточки рядом с большой коробкой управления и снял с нее крышку. Отыскав нужные провода, Борн замкнул их на клеммы питания. Двери тотчас же открылись, и в кабину хлынул мощный поток воды.

Спустившись вниз, Борн сел за руль машины, включил передачу и, визжа покрышками, выехал в затопленный нижний уровень. Дав газ, он поехал в сторону ядерной лаборатории. Вода продолжала прибывать. Еще немного, и она зальет двигатель. Было необходимо непрерывно оставаться в движении, иначе двигатель заглохнет и Борн лишится своего преимущества.

Однако вскоре машина и так полностью исчерпала себя. Прямо впереди Борн увидел Фади, перегородившего дорогу. Своей мускулистой левой рукой Фади держал перед собой Мартина Линдроса. В правой руке у него был «глок-36», приставленный дулом к виску Мартина.

– Борн, я гонялся за тобой по всему свету, но теперь эта гонка закончена! – крикнул Фади, перекрывая рев прибывающей воды и шум двигателя. – Выключи зажигание! Выходи из машины! Живо!

Борн повиновался. Теперь, оказавшись вблизи, он увидел в правом ухе Фади беспроводной наушник. Значит, Фади действительно прослушивал все переговоры.

– Брось винтовку! Брось все свое оружие! А теперь подними руки так, чтобы я их видел, и медленно приближайся ко мне.

Борн зашлепал по воде, не отрывая взгляда от изувеченного лица Мартина. Единственный глаз горел огнем неистовой гордости. Борн догадался, что Мартин собирается что-то предпринять. Ему захотелось предостеречь друга, поскольку у него самого был план, как разобраться с Фади. Но Линдрос всегда хотел быть героем.

И действительно, в левой руке у него появился скальпель. Мартин вонзил острое лезвие Фади в бедро, и тот выстрелил. Он целился Линдросу в голову, однако резкая боль вызвала судорожное сокращение мышц, и пуля попала Линдросу в подбородок. И все же это была мощная пуля 45-го калибра. Мартина отбросило в открытую дверь операционной.

Борн прыгнул вперед, ударив Фади плечом в солнечное сплетение, пока тот вырывал из мышечной ткани скальпель. Оба противника упали в воду, которая поднялась уже до колена. Схватившись за «глок», Борн развернул его дулом вверх, поэтому следующая пуля безобидно ушла в воздух. Но к этому времени Фади выдернул скальпель из бедра и, стремясь довести до конца начатое, попытался пырнуть Борна в левый бок.

Однако Борн был к этому готов. Он поднял «глок», а вместе с ним и правую руку Фади, и лезвие скользнуло по толстому стволу. Сообразив, что в воде от пистолета не будет никакого толка, Фади разжал руку и, схватив Борна за грудки, повалил его на спину. Удерживая локтем правой руки голову Борна под водой, он левой снова и снова пытался вонзить в него скальпель.

Борн извивался, стараясь увернуться от острого лезвия. При этом он изогнулся так, чтобы его руки оказались над поверхностью воды. Максимально используя силу плеч, Борн ударил ладонями по ушам Фади. Террорист отшатнулся назад, хватаясь за правое ухо. Своим ударом Борн вогнал наушник в ушную раковину и порвал барабанную перепонку.

Фади выронил скальпель, теряя равновесие. Почувствовав это, Борн ударил Фади обеими ногами, при этом разворачиваясь на бок. Фади отлетел далеко назад, дав Борну возможность вынырнуть.

Борн бросился на своего противника. В этот момент из глубины коридора донесся яростный рев. Фади, похоже, до сих пор не оправился от последствий лопнувшей барабанной перепонки. Из правого уха у него сочилась струйка крови. Борн сблизился со своим врагом и вдруг ощутил жалящий укол кривого ножа, которым Фади полоснул его по тыльной стороне руки.

Сорвав с себя ремень, Борн обмотал им костяшки пальцев, используя несколько слоев толстой кожи для защиты от острого лезвия. Однако вскоре натянутая кожа стала распадаться под ударами ножа. Еще немного – и он окажется беззащитным.

Рев перешел в жуткое завывание. Что это такое? Фади, почувствовав шанс, двинулся вперед, размахивая лезвием перед собой. Отчаяние придало ему дополнительные силы. Борн вынужден был попятиться к операционной.

Вдруг краем глаза он увидел мелькнувшее движение. Кто-то выскочил из двери в операционную. Женщина: Катя. Лицо у нее было в слезах. Руки были красными от крови – крови Мартина. Значит, это она попыталась бежать вместе с Линдросом. Но потом Фади их обнаружил. Почему Мартин не увел молодую женщину в безопасное место, как советовал ему Борн? Но теперь уже было слишком поздно.

– Только посмотрите, что они с ним сделали! – простонала Катя.

Борн заметил у нее в руке какой-то блестящий металлический предмет.

Выйдя в коридор, Катя направилась к нему. В этот момент рев достиг лихорадочных нот. Катя обернулась, уставившись в глубь коридора. Проследив за ее взглядом, Борн увидел стену воды, заполнившую коридор от пола до потолка, которая стремительно надвигалась на них.

Лезвие Фади еще раз полоснуло по импровизированному щиту. Все слои кожи распались, открывая окровавленные пальцы.

– Назад! – крикнул Борн Кате. – Укройся!

Вместо этого молодая женщина брела к нему по пояс в воде. Однако теперь поток стал настолько сильным, что ей уже не удавалось идти прямо. Фади попытался вонзить нож Борну в грудь, но тот отбил его ногой. Террорист потерял равновесие. Лезвие метнулось в сторону, окровавленной левой рукой Борн ударил по рукоятке, отбивая нож вверх и вбок.

Катя, поняв, что ей до него не дойти, бросила Борну металлический предмет.

Тот поймал его в полете – хирургический нож для ампутаций с лезвием длиной двадцать два сантиметра. Одним стремительным движением Борн перехватил его, вонзил отточенное лезвие Фади в горло и опустил через ключицу вниз, в грудь.

Фади уставился на него, раскрыв рот. В мгновение смерти он оказался парализованным, беспомощным. Все мысли покинули его. Террорист словно застыл во времени. По его стекленеющим глазам было видно, что он пытается что-то понять. Однако и это ему тоже не удалось.

Бурлящая стена воды была уже совсем близко. Борну не оставалось ничего другого, кроме как вскарабкаться по телу Фади. Ухватившись за вентиляционную решетку, он подтянулся, затем протянул руку Кате. Впоследствии Борн так и не решил, могла ли Катя уцепиться за него. Она стояла неподвижно, уставившись в пустоту, не обращая внимания на его крики.

Борн уже собирался прыгнуть к ней, но тут вода ударила его гигантским яростным кулаком, выбивая весь воздух из груди. С ревом демонов, обитающих на вершине Рас-Дашана, бушующая волна вырвала из-под него труп Фади, засасывая Катю в свое разъяренное сердце. Пенясь и ревя, вода неслась по подземному центру «Дуджи», словно Великий потоп, истребляя все на своем пути, принося полное очищение.

Глава 37

В мужественном сердце Фаида аль-Сауда крепла уверенность, что настанет день – не скоро, быть может даже не на его веку, когда война с кочевниками пустыни, жаждущими поджечь весь мир и уничтожить его родину, закончится победой. Для этого потребуются великие жертвы, непреклонная решимость и железная воля, а также союз с неверными, такими, как Джейсон Борн, которому удалось хоть краем глаза заглянуть в рассудок арабов и понять, что им пришлось пережить. Но в первую очередь потребуются терпение и настойчивость, что будет особенно важно во время неизбежных неудач. Однако наградой станут такие дни, как этот.

Взорвав вторую часть зарядов «Си-4», его люди направили поток воды в другую сторону и проникли в подземный центр «Дуджи» через отверстие, проделанное первым взрывом. Фаид аль-Сауд стоял на краю замаскированной вертолетной площадки, похожей на плоское дно колодца. Над головой отверстие в скальных породах расширялось по мере приближения к выходу, который также закрывался специальным маскировочным люком, неотличимым от окружающих гор.

Вода наконец спала, проглоченная огромными дренажными трубами, построенными на нижнем уровне центра.

Прямо перед Фаидом аль-Саудом на приподнятой платформе, не тронутой потопом, стоял вертолет, который, несомненно, должен был доставить Фади и ядерное устройство к месту назначения. Один из саудовских коммандос держал под прицелом летчика.

Хотя Фаиду аль-Сауду очень хотелось узнать, что сталось с Борном, он по понятным причинам не хотел никому доверять ядерное устройство. К тому же уже одно то, что он сейчас стоит здесь, вместо того чтобы провожать взглядом вертолет с Фади, красноречиво свидетельствовало о победе Борна. И все же Фаид аль-Сауд направил своих людей на поиски друга. Ему очень хотелось разделить с ним это торжественное мгновение.

Однако его люди привели мужчину в годах с высоким, широким лбом и орлиным носом, в очках с треснувшими стеклами.

– Я просил вас разыскать Джейсона Борна, а вы привели мне вот это. – За раздражением Фаид аль-Сауд скрыл тревогу. Где Джейсон? Может быть, сейчас он лежит раненый в кишках этой адской дыры, которой сделали промывание? Жив ли он?

– Этот человек говорит, что его зовут Костин Вейнтроп, – доложил командир.

Разобрав свою фамилию в быстром потоке арабских слов, мужчина в очках поправил:

– Доктор Вейнтроп.

К этому он добавил что-то на таком плохом арабском, что его никто не понял.

– Будьте добры, говорите по-английски, – с безупречным британским произношением сказал Фаид аль-Сауд.

Не скрывая облегчения, Вейнтроп воскликнул:

– Хвала господу, что вы здесь! Нас с женой держали пленниками.

Фаид аль-Сауд смотрел на него, безмолвный, словно Сфинкс.

Вейнтроп смущенно кашлянул.

– Пожалуйста, отпустите меня. Я должен найти свою жену.

– Вы говорите, что вы доктор Костин Вейнтроп. Вы говорите, что вас и вашу жену держали здесь на положении пленников. – Растущее беспокойство за судьбу друга сделало Фаида аль-Сауда еще более язвительным. – Мне известно, кого здесь удерживали в плену, и это были не вы.

Вейнтроп испуганно повернулся к бойцу, который его привел.

– Там осталась моя жена Катя. Вы не знаете, нашли ли ее?

Командир по знаку своего начальника молчал, как камень.

– О боже, – простонал Вейнтроп. Забывшись от потрясения и тревоги, он перешел на свой родной румынский. – Господи Иисусе на небеси…

Нисколько не тронутый, Фаид аль-Сауд бросил на него взгляд, полный презрения. Но тут его внимание привлек какой-то шум позади.

– Джейсон!

При виде своего друга он бросился к выходу на вертолетную площадку. Вместе с Борном был еще один саудовский коммандос. Вдвоем они вели высокого, ладно скроенного мужчину, чье лицо выглядело так, словно его пропустили через мясорубку.

– Слава Аллаху! – воскликнул Фаид аль-Сауд. – Фади жив или мертв?

– Мертв, – ответил Борн.

– Кто это, Джейсон?

– Мой друг Мартин Линдрос, – сказал Борн.

Начальник саудовской разведки тотчас же подозвал врача.

– Джейсон, ядерное устройство находится в вертолете. Невероятно, но оно уместилось в небольшой черный чемоданчик. Как Фади такое удалось?

Борн задержал на Вейнтропе взгляд, полный отвращения.

– Здравствуйте, доктор Сандерленд, – или лучше называть вас Костином Вейнтропом?

Вейнтроп вздрогнул.

Фаид аль-Сауд поднял брови.

– Ты знаешь этого человека?

– Мы с ним уже встречались один раз, – подтвердил Борн. – Доктор Вейнтроп – необычайно талантливый ученый, чьи интересы лежат в самых различных областях. В том числе в миниатюризации.

– Значит, это он сделал все вспомогательные электрические цепи такими, что ядерное устройство удалось запихнуть в чемодан. – Фаид аль-Сауд помрачнел. – А он утверждал, что их с женой держали здесь на положении пленников.

– Меня действительно держали здесь в плену, – упрямо настаивал Вейнтроп. – Вы ничего не понимаете. Я…

– Итак, про него нам все известно, – не дослушав его, продолжал Борн. – Что же касается его жены…

– Где она? – судорожно сглотнул комок в горле Вейнтроп. – Вам это известно? Я хочу увидеть свою Катю!

– Кати нет в живых. – Борн произнес это резко, даже жестоко. Он не испытывал никакого сострадания к человеку, который вступил в заговор с Фади и Каримом, чтобы уничтожить его, их злейшего противника, изнутри. – Она меня спасла. Я попытался ее спасти, но ее увлек поток воды.

– Это ложь! – побелев от ярости, крикнул Вейнтроп. – Она у вас в руках! Она у вас в руках!

Схватив за руку, Борн потащил его в комнату, из которой появился. После того как потоп схлынул, саудовские коммандос сносили сюда все найденные трупы. Рядом с трупом Фади лежала Катя, неестественно запрокинув голову.

Вейнтроп издал нечеловеческий стон. Борн, глядя на то, как он упал на колени, ощутил укол жалости к этой молодой красивой женщине, которая пожертвовала собой, чтобы он расправился с Фади. Похоже, гибели Фади она жаждала так же сильно, как и он сам.

Борн перевел взгляд на труп Фади. Остекленевшие мертвые глаза, до сих пор открытые, казалось, смотрели на него с бесконечной ненавистью. Достав сотовый телефон, Борн опустился на корточки и сделал несколько снимков лица Фади. Закончив, он выпрямился и оттащил Вейнтропа обратно к вертолетной площадке.

Борн обратился к Файлу аль-Сауду:

– Летчик в кабине?

Глава саудовской разведки кивнул.

– За ним присматривают. – Он указал на маленький чемоданчик: – А вот и бомба.

– Вы уверены, что это и есть адское устройство? – спросил Вейнтроп.

Фаид аль-Сауд посмотрел на эксперта. Тот кивнул.

– Я открывал чемоданчик. Это действительно ядерная бомба.

– Что ж, в таком случае, – на удивление, голос Вейнтропа наполнился дрожью возбуждения, – на вашем месте я бы снова открыл чемоданчик. Быть может, вы увидели не всё, что находится внутри.

Фаид аль-Сауд вопросительно посмотрел на Борна, тот кивнул.

– Открывай, – приказал глава саудовской разведки своему эксперту.

Тот осторожно уложил чемоданчик на бетонный пол и поднял крышку.

– Взгляните на левую сторону, – сказал Вейнтроп. – Нет, ближе к краю.

Саудовский эксперт склонился над чемоданчиком и тотчас же непроизвольно отпрянул назад.

– Включился таймер.

– Такое происходит, когда чемоданчик открывают, не набрав нужного кода.

Теперь Борн узнал прозвучавшие в голосе Вейнтропа нотки: это было торжество.

– Сколько остается времени? – спросил Фаид аль-Сауд.

– Четыре минуты тридцать семь секунд.

– Это я разработал эту схему, – заявил Вейнтроп. – И я могу ее остановить. – Он перевел взгляд с Фаида аль-Сауда на Борна. – Взамен я хочу получить свободу. Меня не должны будут преследовать. Никаких переговоров. Мне нужна новая жизнь, полностью оплаченная.

– И все? – Борн ударил его с такой силой, что Вейнтроп отлетел к стене. Он поймал его за грудки. – Нож!

Фаид аль-Сауд сразу понял, что от него требуется. Он протянул Борну нож.

Схватив нож, Борн тотчас же полоснул лезвием Вейнтропа по ноге чуть выше коленной чашечки.

Вейнтроп вскрикнул.

– Что вы сделали? – Он затрясся в судорожных рыданиях.

– Нет, доктор Вейнтроп, что ты сделал. – Борн присел рядом с ним, держа окровавленное лезвие у него перед глазами. – У тебя чуть меньше четырех минут на то, чтобы отключить таймер.

Вейнтроп раскачивался, сидя на полу, обхватив руками окровавленное колено.

– А как же… как же мои условия?

– Вот мои условия. – Борн взмахнул ножом, и Вейнтроп снова вскрикнул.

– Ну хорошо, хорошо!

Борн поднял взгляд.

– Поставьте раскрытый чемоданчик перед ним.

Как только это было выполнено, Борн сказал:

– Все в твоих руках, доктор Вейнтроп. Но не сомневайся, я буду, как цербер, следить за каждым твоим движением.

Выпрямившись, Борн поймал на себе взгляд Фаида аль-Сауда. Пухлые губы главы саудовской разведки испустили беззвучный вздох облегчения.

Борн внимательно наблюдал за действиями Вейнтропа. Судя по часам у него на руке, на все ушло чуть больше двух минут. Наконец Вейнтроп откинулся назад и снова обхватил колено руками.

Фаид аль-Сауд подал знак своему эксперту.

– Провода перерезаны, – осмотрев чемоданчик, доложил тот. – Таймер отключен. Теперь можно не опасаться взрыва.

Вейнтроп снова закачался из стороны в сторону.

– Мне нужно обезболивающее, – глухо промолвил он.

Фаид аль-Сауд позвал врача, затем направился к ядерному устройству. Однако Борн его опередил.

– Этот чемоданчик нужен мне, чтобы выйти на Карима.

Глава саудовской разведки недоуменно нахмурился:

– Не понимаю.

– Я полечу в Вашингтон тем же путем, которым должен был лететь Фади, – не допускающим возражений тоном произнес Борн.

Но все равно Фаид аль-Сауд спросил:

– Джейсон, ты считаешь, так будет разумно?

– Боюсь, на данном этапе уже поздно говорить о том, что разумно, а что – нет, – ответил Борн. – Карим сосредоточил в своих руках такую власть, что к нему нельзя подступиться. Я подойду к нему с другой стороны.

– В таком случае надеюсь, у тебя есть план.

– План у меня есть всегда.

– Ну хорошо. Мой врач позаботится о твоем друге.

– Нет, – решительно заявил Борн. – Мартин полетит со мной.

И снова Фаид аль-Сауд узнал прозвучавшие у него в голосе стальные нотки.

– В таком случае с вами полетит мой врач.

– Спасибо, – сказал Борн.

Фаид аль-Сауд помог своему другу поднять Мартина Линдроса на борт вертолета. Борн припугнул летчика Фади, объяснив, что неповиновение дорого ему обойдется. Тем временем глава саудовской разведки вместе с врачом устроили раненого как можно удобнее.

– Сколько он еще протянет? – тихо спросил Фаид аль-Сауд, ибо не вызывало сомнений, что Мартин Линдрос находится при смерти.

Врач пожал плечами:

– Около часа, может быть, чуть больше.

Борн закончил разговаривать с летчиком, и тот занял место за штурвалом.

– Мне нужна твоя помощь.

Фаид аль-Сауд выпрямился.

– Проси что угодно, друг мой.

– Во-первых, мне нужен телефон. Мой сгорел.

Глава разведки забрал у одного из своих людей телефон и протянул его Борну. Тот вставил в него карту памяти со всеми телефонными номерами.

– Благодарю. А теперь свяжись с правительством Соединенных Штатов и предупреди, что самолет, на котором я полечу, будет выполнять дипломатическую миссию посольства Саудовской Аравии. Как только я переговорю с пилотом, я пришлю тебе полетный план. Мне не нужны проблемы с таможней и иммиграционной службой.

– Считай, дело уже сделано.

– Затем я хочу, чтобы ты связался с ЦРУ и сообщил то же самое. Но только назови ориентировочное время прибытия на сорок минут позже того, которое я скажу, как только летчик определится с погодными условиями.

– Но мой звонок в ЦРУ предупредит двойника…

– Совершенно верно, – подтвердил Борн. – Предупредит.

Фаид аль-Сауд беспокойно нахмурился.

– Джейсон, ты затеял смертельную игру.

Предупредив друга, он стиснул его в крепких объятиях.

– Аллах снабдил тебя крыльями. Да убережет он тебя от опасности.

Поцеловав Борна в обе щеки, он вышел из вертолета. Летчик щелкнул тумблером, убирая маскировочную крышку с вертолетной площадки. Убедившись, что в зоне вращения несущего винта никого нет, он запустил двигатель.

Опустившись на корточки рядом с Линдросом, Борн взял его руку. Узнав Борна, Линдрос ответил на рукопожатие.

Борн почувствовал, что у него наворачиваются слезы. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы их сдержать.

– Фади мертв, Мартин, – сказал он, перекрывая нарастающий гул. – Твое желание осуществилось. Ты герой.

Глава 38

Карим сознательно опоздал к началу совещания высшего руководства ЦРУ. Он хотел, чтобы к моменту его появления все семеро начальников отделов уже сидели за столом. Зал совещаний был смежным с кабинетом директора ЦРУ. Больше того, оба помещения сообщались дверью. И именно через эту дверь вошел Карим. Ему хотелось, не произнеся ни слова, дать понять «большой семерке», какое место в иерархии управления он занимает.

– Директор ЦРУ присылает свои сожаления, – объявил Карим, занимая место Старика. – Анна, которая уехала вместе с ним, сообщила, что он до сих пор разговаривает за закрытыми дверями с президентом и председателем Объединенного комитета начальников штабов. – Карим открыл толстую папку, лишь первые пять страниц которой были настоящими – если можно считать настоящей дезинформацию, которую он вынашивал в мыслях уже много месяцев. – Теперь, когда непосредственная угроза со стороны «Дуджи» ликвидирована, когда от самой «Дуджи» осталась только пустая оболочка, пора перейти к другим задачам.

– Минуточку, Мартин, – стальным голосом остановил его Роб Батт, начальник оперативного отдела. – Прежде чем мы закроем эту тему, позволь напомнить, что нельзя сбрасывать со счетов самого Фади.

Карим откинулся назад, вращая в пальцах ручку. Он понимал, что самое худшее – это полностью прекратить все работы в данном направлении. Как показало совещание, состоявшееся несколько дней назад, Батт пристально следит за каждым его действием. Ни в коем случае нельзя пробуждать подозрения начальника оперативного отдела.

– Разумеется, – согласился Карим. – Давайте обсудим, как нам быть с Фади.

– Я полностью согласен с Робом, – подхватил Дик Саймс, начальник разведывательного отдела. – Лично я за то, чтобы отрядить значительные силы на поиски террориста.

Остальные начальники отделов закивали, выражая свое согласие.

Перед лицом надвигающейся волны Карим сказал:

– В отсутствие Старика мы, естественно, будем действовать, прислушиваясь к мнению большинства. Однако мне бы хотелось кое о чем напомнить. Во-первых, уничтожив самую важную базу «Дуджи», мы теперь понятия не имеем, жив Фади или нет. Если он находился в центре на юге Йемена, не может быть никаких сомнений в том, что он превратился в пепел вместе со всеми, кто там был. Во-вторых, если в момент налета Фади находился в другом месте, нам неизвестно, где он сейчас. Наверняка он залег на дно. Я предлагаю выждать какое-то время, посмотреть, какие переговоры «Дуджи» нам удастся перехватить. Пусть террористы тешат себя мыслью, что мы сосредоточили свои усилия в другом месте. Если Фади жив, рано или поздно он зашевелится, и тогда мы выйдем на его след. – Карим обвел взглядом лица членов «большой семерки». Никто не хмурился, не качал головой, не обменивался украдкой взглядами. – Третье и, вероятно, самое важное: нам нужно навести порядок в собственном доме. Я могу подтвердить слухи о том, что Старик подвергается нападкам со стороны министра обороны Хэллидея и его лакея Лютера Лаваля. Хэллидею было известно о предателе в наших рядах, а также об атаке компьютерного вируса. Как выяснилось, покойный Мэттью Лернер также был человеком Хэллидея.

Присутствующие зашевелились, заговорили разом, но Карим остановил их, поднимая руки.

– Знаю, знаю, всем нам пришлось несладко от попыток Лернера преобразовать ЦРУ. А теперь становится понятно, почему перемены казались нам такими чуждыми: на самом деле за ними стояли Хэллидей и его приспешники из АНБ. Итак, Лернер погиб. Каким бы ни было то тайное влияние, которое имел здесь министр обороны, это осталось в прошлом. Избавившись от внутренних врагов, мы можем теперь осуществить то, что следовало сделать еще несколько лет назад. Нам необходимо преобразовать ЦРУ в ведомство, способное максимально эффективно вести борьбу с мировым терроризмом. Вот почему первое мое предложение заключается в том, чтобы пригласить на работу опытных и талантливых арабов и других мусульман, которых после событий одиннадцатого сентября выставили из других ведомств. Для того чтобы одержать победу в этой войне, мы должны понимать нашего разношерстного врага. Нам нужно перестать путать арабов с мусульманами, саудовцев с сирийцами, азербайджанцев с афганцами, суннитов с шиитами.

– С этим трудно поспорить, – согласился Саймс.

– Можно поставить на голосование предложение Роба, – осторожно произнес Карим.

Все взгляды обратились на начальника оперативного отдела.

– В этом нет необходимости, – сказал Батт. – Я снимаю свое предложение в пользу предложения Мартина.

Борн сидел на полу вертолета лицом к саудовскому врачу и его большому черному чемоданчику. Между ними лежало окровавленное тело Мартина Линдроса. Врач постоянно вводил раненому в вену обезболивающее.

– Единственное, что в моих силах, – объяснил он, когда вертолет, поднявшись в воздух, полетел прочь от Миран-Шаха, – это по возможности облегчить его страдания.

Борн перевел взгляд на изувеченное лицо Линдроса, вызывая в памяти своего друга таким, каким он был раньше. Ему это не удавалось. Пуля 45-го калибра, выпущенная из пистолета Фади, снесла всю правую сторону головы, уничтожив глазницу и половину брови. Врачу удалось остановить кровотечение, но поскольку выстрел был сделан с такого близкого расстояния, повреждения, причиненные пулей, привели к отказу жизненно важных органов. Лавинообразный процесс зашел так далеко, что бороться за жизнь Мартина было бесполезно.

Мартин забылся беспокойным сном. Глядя на друга, Борн испытывал смешанное чувство ярости и отчаяния. Ну почему это произошло? Мог ли он спасти Мартина? Борн понимал, что отчаяние порождено беспомощностью. То же самое чувство он испытывал, когда в последний раз видел Мари. Борн не выносил чувства беспомощности. Оно забралось к нему под кожу, поселилось в сознании невыносимым зудом, с которым ему никак не удавалось справиться, насмешливым голосом, который он никак не мог заставить умолкнуть.

Издав глухой стон, Борн отвернулся. Вертолет поднялся на большую высоту, чтобы лететь над горами. Борн открыл сотовый телефон и снова попробовал связаться с Сорайей. Он услышал длинные гудки, что было хорошим знаком. Однако Сорайя опять не ответила, а это уже было плохим знаком. На этот раз Борн оставил в ящике речевой почты короткое сообщение с упоминанием об Одессе. Понять его смысл сможет одна только Сорайя.

Затем Борн позвонил на сотовый Дерону. Дерон по-прежнему находился во Флориде.

– У меня тут одна проблема, решить которую сможешь ты один, – без обиняков перешел к делу Борн.

– Валяй.

Они уже давно в разговорах по телефону перешли на такой краткий язык.

– Мне нужен полный набор.

– Нет проблем.

– Ты где?

– До Вашингтона часов восемь лёта.

– Лады. У Тайрона есть ключи. Он соберет что нужно. Какой аэропорт, имени Даллеса или Международный?

– Ни то, ни другое. Мы должны будем приземлиться в восемнадцати километрах к югу от Аннандейда, – сказал Борн, сообщая Дерону координаты аэродрома в Вирджинии, полученные у летчика. – Это на восточной границе владений компании «Систейн лэбс». – Компания «Систейн лэбс» являлась дочерней фирмой ИВТ. – Спасибо, Дерон.

– Пустяки, дружище. Жаль, что не смогу встретить тебя лично.

Борн окончил разговор, и в этот момент Мартин зашевелился.

– Джейсон…

Услышав дрожащий шепот, Борн склонился к другу. От Линдроса исходило тошнотворное зловоние изуродованной плоти и надвигающейся смерти.

– Я здесь, Мартин.

– Человек, который занял мое место…

– Карим, брат Фади. Знаю. Мартин, я во всем разобрался. Все началось с одной операции в Одессе, которую мне поручил Конклин. Мы с Сорайей должны были встретиться с ее осведомителем. Вдруг прямо на нас выбежала молодая девушка. Это была Сара ибн Ашеф, сестра Карима и Фади. Я выстрелил в нее, но не попал, хотя и думал, что попал. Ее убил один из людей Фади. Он убил ее, потому что у нее был любовник.

Единственный уцелевший глаз Мартина, красный, но по-прежнему горящий жизненными силами, сосредоточился на лице Борна.

– Джейсон… тебе нужно… убрать Карима. – Он хрипел, дыхание вырывалось судорожными порывами, на губах выступила розовая пена. – Это он – дьявол коварства, он… шахматист… паук, затаившийся… посреди… о господи… паутины. – Его широко раскрытый глаз содрогался в спазмах боли. – Фади… Фади был лишь… витриной… символом… По-настоящему опасен… именно Карим.

– Мартин, я все понял, а теперь тебе нужно отдохнуть, – сказал Борн.

– Нет, нет… – Линдроса словно охватила лихорадочная жажда действия. От него буквально исходила энергия, заливавшая Борна своим теплом. – Отдохнуть можно будет… когда я… умру.

Из раны снова пошла кровь. Врач промокнул ее марлевой салфеткой, которая мгновенно промокла насквозь.

– Цель Карима – это… не просто Америка, Джейсон. Его цель – ЦРУ. Он ненавидит нас… всех до одного… всеми фибрами своей… души. Вот… вот почему… он был готов… рисковать всем, своей… жизнью и душой, чтобы… проникнуть… внутрь.

– Что он задумал? Мартин, что он задумал?

– Карим хочет уничтожить ЦРУ. – Мартин посмотрел на Борна. – К сожалению, больше мне ничего не известно. Господи, Джейсон, как я все испортил…

– Мартин, ты ни в чем не виноват. – Лицо Борна стало строгим. – Если ты будешь винить себя в случившемся, я на тебя очень рассержусь.

Линдрос попытался рассмеяться, но захлебнулся в собственной крови.

– Теперь это уже нам не дано, да?

Борн вытер ему рот.

Подобно секундному перебою в электроснабжении, по лицу Линдроса мелькнула какая-то тень – на мгновение приоткрылось окно в холодное, мрачное место. Его охватила дрожь.

– Джейсон, послушай, когда все… будет… кончено, пожалуйста, пошли дюжину роз Мойре. Ты найдешь ее адрес… в сотовом телефоне у меня дома. Тело мое кремируйте. И развейте прах рядом с музеем Клойстерс в Нью-Йорке.

Борн ощутил в глазах жжение.

– Разумеется, я сделаю все, как ты скажешь.

– Я очень рад, что ты… рядом.

– Ты мой лучший друг, Мартин. Мой единственный друг.

– В таком случае это будет очень печально для… нас обоих. – Линдрос снова попробовал улыбнуться, но, обессиленный, вынужден был отказаться. – Джейсон… знаешь, что… нас соединяет… связывает? Ты… не можешь вспомнить свое прошлое, а… я не хочу… вспоминать свое.

Тут произошла заминка, и от Борна ничего не укрылось. Только что здоровый глаз Мартина смотрел на него со строгой рассудительностью, и вдруг он уставился куда-то вдаль, туда, рядом с чем Борну приходилось бывать уже не раз, но куда до сих пор Джейсон еще не заглядывал.

Сорайя, оглушенная не только увиденным, но и возможными последствиями этого, стояла, завороженно уставившись на забальзамированное тело Старика. Она словно видела перед собой своего мертвого отца. Умом понимаешь, что рано или поздно это произойдет, но, когда наступает день, рассудок отказывается это принять. Для Сорайи, для всех сотрудников ЦРУ директор был чем-то незыблемым, непоколебимым. Он так долго был моральным компасом управления, лицом его распространившегося на весь земной шар могущества, что теперь, когда Старика не стало, Сорайя чувствовала себя обнаженной и совершенно беззащитной.

Следом за первоначальным шоком ее охватила холодная паника. Старик мертв, кто руководит ЦРУ? Разумеется, есть начальники отделов, однако все – от высшего руководства до рядовых сотрудников – знали, что миропомазанным преемником директора является Мартин Линдрос.

А это означает, что управление возглавил лже-Линдрос. «Боже милосердный, – подумала Сорайя. – Он же уничтожит управление – это с самого начала было его главной целью». Какой это явится удачей для Фади и «Дуджи» – разгромить самое действенное разведывательное ведомство Соединенных Штатов перед тем, как взорвать ядерную бомбу на американской земле!

В одно мгновение Сорайя поняла все. Те запасы «Си-4», которые видел Тайрон, предназначались для того, чтобы взорвать штаб-квартиру ЦРУ. Но каким образом террористы смогут провезти взрывчатку мимо охраны? Не вызывало сомнений, что Фади придумал какой-то способ. Быть может, сделать это будет гораздо проще теперь, когда лже-Линдрос, по сути дела, совершил переворот.

Сорайя вернулась к действительности. Старик убит, и ей сейчас жизненно необходимо попасть в штаб-квартиру ЦРУ. Она должна любой ценой предупредить семерых начальников отделов, и ее собственная безопасность отступает на второй план. Но как? Лже-Линдрос устроил все так, что ее схватят, не успеет она показать удостоверение охраннику у входа. А о том, чтобы проникнуть в штаб-квартиру незаметно, нечего даже и думать.

Вертолет начал спускаться сквозь слой облаков на частный аэродром неподалеку от Мазари-Шарифа. Борн сидел рядом с телом Мартина Линдроса, опустив голову. Его рассудок был наполнен образами, одни из которых вели к воспоминаниям, а другие – в никуда, потому что воспоминания были утрачены. Как раз сейчас связь с прошлым имела для него как никогда большое значение. И вот одна из ключевых ниточек оборвалась. Только сейчас, оглядываясь назад, Борн понимал, как важен был для него Мартин. Амнезия грозит многим, в том числе и безумием – или по крайней мере подобием безумия, что в конечном счете сводится к тому же самому.

Встреча с Мартином после убийства Алекса Конклина явилась спасательным тросом. И вот Мартин умер. Дома больше не ждет Мари. Когда уровень стресса станет слишком высоким, какой якорь не позволит ему соскользнуть в безумие, порожденное частоколом оборванных связей с прошлым?

Борн крепче стиснул ручку чемоданчика. Летчик посадил вертолет на бетонную полосу.

– Ты пойдешь с нами, – приказал ему Борн. – Нам еще понадобится твоя помощь.

Летчик вышел из кабины, и вдвоем с Борном они подняли тело Линдроса. С большим трудом им удалось спустить его из вертолета. На взлетно-посадочной полосе стоял другой «Соверен», заправленный и готовый к вылету. Они вдвоем загрузили мертвое тело, и Борн переговорил с летчиком самолета. Затем он приказал летчику вертолета вернуть саудовского врача в Миран-Шах. Борн предупредил, что люди Фаида аль-Сауда будут следить и за самим вертолетом, и за радиопереговорами.

Через десять минут реактивный самолет уже катился по взлетно-посадочной полосе, имея на борту два живых и одно мертвое тело. Набрав скорость, «Соверен» оторвался от бетона и взмыл к серо-стальным тучам надвигающейся грозы.

После звонка Сорайи Питер Маркс никак не мог сосредоточиться на работе. Зашифрованные переговоры террористов «Дуджи» казались ему марсианским языком. Сославшись на головную боль, Питер в конце концов передал свою работу коллеге.

Какое-то время он задумчиво сидел за столом. У него из головы не выходил тот разговор; он тщательно анализировал каждое слово Сорайи и свои ответы. Сначала ему никак не удавалось справиться с охватившей его яростью. Как только Сорайя посмела втянуть его в эту заварушку, в которую впуталась сама? Было мгновение, когда Питер едва не взял телефон и не позвонил Линдросу, чтобы сообщить о разговоре.

Однако, когда его рука уже была на полпути к трубке, что-то его остановило. Что именно? Рассказ Сорайи был настолько бредовым, что не стоило даже задумываться о нем. Во-первых, всем известно, что ядерная угроза со стороны «Дуджи» устранена. Во-вторых, сам Линдрос предупредил всех, что после гибели Джейсона Борна у Сорайи помутился рассудок. Определенно, судя по телефонному разговору, так оно и было.

Но, с другой стороны, Сорайя говорила об угрозе зданию штаб-квартиры ЦРУ. Долгий опыт работы в разведке не позволял Питеру просто так отмахнуться от этого. Он второй раз едва не набрал номер Линдроса. Теперь его остановил прокол в собственных рассуждениях. А именно: почему одна часть рассказа Сорайи является правдой, а другая – ложью? Так изощренно сойти с ума не может никто – и уж меньше всего Сорайя.

Из чего следовало; что он вернулся обратно на самую первую клетку. Как ему отнестись к звонку Сорайи? Питер нервно выстукивал пальцами дробь по крышке стола. Разумеется, можно ничего не предпринимать и просто забыть про разговор. Но если со штаб-квартирой что-нибудь случится, он никогда не сможет себе этого простить. Разумеется, в том случае, если останется жив, чтобы нести на себе неподъемную тяжесть вины.

Не позволяя себе опомниться и передумать, Питер схватил телефон и набрал номер своего знакомого в Белом доме.

– Привет, Кен. Это Питер, – сказал он. – У меня срочное сообщение для нашего директора. Ты не мог бы вытащить его к телефону? Он с ПРЕСША.

– Нет, Питер, вашего шефа у нас нет. Президент встречается с председателем Объединенного комитета начальников штабов.

Сердце Питера пропустило удар.

– А когда он уехал?

– Подожди, не клади трубку. Я сверюсь с журналом. – После непродолжительной паузы Кен сказал: – А ты не ошибся? Сегодня директора ЦРУ здесь не было, и у него не назначены встречи ни с президентом, ни с кем бы то ни было.

– Спасибо, Кен, – сдавленным голосом промолвил Питер. – Кажется, я действительно ошибся.

«О господи, – подумал он. – Сорайя полностью в здравом уме». Выглянув в коридор, он увидел угол двери кабинета Линдроса. Но если это не Линдрос, кто, черт побери, руководит «Тифоном»?

Питер Маркс схватил сотовый телефон. Как только ему удалось заставить пальцы слушаться, он набрал номер Сорайи.

Глава 39

Тайрон терпеливо ждал Сорайю. Наконец молодая женщина высунулась из-за стеклянной двери. В этот самый момент завибрировал ее сотовый телефон. Тайрон подал знак, и Сорайя бесшумно подбежала к нему в тень пандуса.

– Эти два козла закончили, – шепотом сообщил ей Тайрон. – Они ушли наверх со всем своим барахлом.

– Нам нужно уходить отсюда, – сказала Сорайя.

Однако Тайрон остановил ее, схватив за руку.

– Мы здесь еще не все сделали, девочка. – Он указал рукой: – Видишь, там, за «Фордом»?

– Что там? – Молодая женщина всмотрелась в темноту. – Какой-то лимузин?

– Да не какой-то. У него правительственные номера.

– Правительственные номера?

– И не просто правительственные. Это номера ЦРУ. – Поймав быстрый взгляд Сорайи, Тайрон объяснил: – Дерон научил меня их определять. – Он мотнул головой. – Если хочешь, проверь сама.

Сорайя осторожно обошла черный «Форд» и тотчас же увидела огромный сверкающий лимузин. Взглянув на номера, она едва не вскрикнула. Это были не просто номера ЦРУ, а номера служебного лимузина Старика. И сразу же ей стало понятно, зачем террористам понадобилось бальзамировать тело директора ЦРУ. Оно им нужно, а это означает две вещи: оно должно сохранить гибкость и не должно вонять.

У Сорайи снова завибрировал сотовый телефон. Достав аппарат, она взглянула на экран. Это был Питер Маркс. Какого черта ему нужно? Вернувшись к Тайрону, Сорайя сказала:

– Террористы убили директора ЦРУ. А это его лимузин.

– Да, но зачем он им нужен?

– Быть может, они убили директора в машине.

– Может быть. – Тайрон почесал подбородок. – Но я видел, как эти типы возились в салоне.

Сотовый телефон завибрировал в третий раз. На этот раз это был Борн. Сорайе отчаянно требовалось рассказать ему о случившемся, но сейчас она не могла рисковать, разговаривая долго.

– Тайрон, нам пора уходить отсюда.

– Может быть, тебе и пора, – заметил Тайрон, не спуская глаз с лимузина. – А я собираюсь немного задержаться.

– Это слишком опасно, – настаивала Сорайя. – Уходим оба.

Тайрон поднял пистолет.

– Не смей мною командовать. Я тебе уже сказал, чем займусь. А ты решай сама.

Сорайя покачала головой:

– Я не оставлю тебя здесь. Я не хочу, чтобы ты впутывался во все это.

– Девочка, я ради тебя пристукнул двух человек. Куда уж дальше мне впутываться?

Сорайя вынуждена была признать, что он прав.

– Я только не могу взять в толк, зачем тебе вообще все это понадобилось.

Тайрон усмехнулся, поняв, что она прекратила сопротивляться.

– Ты имеешь в виду, что мне нужно? Там, где выросли мы с Дероном, ребята делают то или иное только по двум причинам: чтобы зашибить деньги или кого-нибудь трахнуть. Лучше и то и другое. Так вот, я уже давно наблюдаю за Дероном. Он выбрался из этого дерьма: ему удалось сделать из себя что-то. Я им восхищаюсь, но про себя я всегда думал: он это смог, а я нет. Однако сейчас все это дерьмо дало мне надежду совершить рывок в будущее.

– Не забывай, что тебя запросто могут убить.

Тайрон пожал плечами:

– Хе, в наших краях такое может случиться в любой день.

Он достал портативный компьютер.

– А я и не знала, что ты пользуешься чем-либо помимо «паленых» телефонов, – заметила Сорайя, имея в виду дешевые одноразовые сотовые телефоны, которых у Тайрона было предостаточно.

– Только один человек знает об этом чуде электроники. Тот, который мне его дал.

Включив компьютер, он проверил электронную почту.

– Проклятие. – Тайрон посмотрел на Сорайю. – Чего мы ждем? Уматываемся ко всем чертям из этого Додж-Сити.[175]

Они подошли к приборной панели, ища клавишу управления воротами.

– Почему ты передумал?

Тайрон с отвращением поморщился.

– Дерон говорит, мне нужно срочно шевелиться, твою мать. Вернулся твой приятель Борн.

…Питер Маркс, слоняясь по коридору возле лифта, перехватил Роба Батта, когда «большая семерка» вышла из зала совещаний. Маркс работал у Батта до того, как Мартин Линдрос пригласил его в «Тифон». Однако он до сих пор считал начальника оперативного отдела своим духовным наставником.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что Батт, поймав на себе взгляд Маркса, отделился от остальных начальников отделов и направился в угол, где стоял его бывший сотрудник.

– Что ты здесь делаешь, Питер?

– Если честно, дожидаюсь вас. – Маркс пугливо гляделся по сторонам, – Нам нужно поговорить.

– Это может подождать?

– Нет, сэр, дело срочное.

Батт нахмурился:

– Хорошо. Пошли ко мне в кабинет.

– Сэр, лучше выйдем на улицу.

Бросив на Маркса удивленный взгляд, начальник оперативного отдела пожал плечами.

Спустившись на лифте вниз, они вышли на улицу. Рядом со зданием находился розарий, и Маркс повел Батта туда. Когда они отошли от штаб-квартиры на достаточное расстояние, Маркс пересказал Батту слово в слово все то, что услышал от Сорайи.

– Я ей тоже не поверил, сэр, – закончил он, увидев выражение лица Батта. – Но затем я позвонил своему приятелю, который работает в Белом доме. Старика там нет и сегодня не было.

Батт потер ладонью сизую щеку.

– В таком случае где же он, твою мать?

– В том-то все дело, сэр. – Маркс, уже на взводе, с каждой минутой нервничал все сильнее. – Последние сорок минут я провел на телефоне. Мне так и не удалось выяснить, где находится наш директор, и этого не знает никто.

– Анна?

– Также бесследно исчезла.

– Господи Иисусе.

Маркс снова огляделся по сторонам.

– Сэр, каким бы невероятным ни казался на первый взгляд рассказ Сорайи, боюсь, нам нужно отнестись к нему серьезно.

– Невероятно – тут ты попал в самую точку, Питер. Если не выразиться сильнее. Это же какое-то безумие. И не говори мне, что ты веришь в эту… – Батт покачал головой, не в силах подобрать подходящее слово. – Где, черт побери, эта Сорайя?

– Этого я не знаю, – растерянно пробормотал Маркс. – Я дважды звонил ей на сотовый, но она не ответила. Сорайя боится, что Линдрос ее найдет.

– Я уж думаю, твою мать. Нам нужно немедленно заполучить ее сюда и вытянуть из нее все, пока она не устроила панику среди наших.

– Но если Сорайя ошибается, где Старик и Анна Хельд?

Батт направился ко входу в здание.

– А вот это я сейчас как раз и собираюсь выяснить, – бросил он через плечо.

– А что насчет Сорайи?

– Когда она тебе перезвонит, убеди ее в том, что ты ей веришь. И живо притащи ее сюда.

Не успел начальник оперативного отдела скрыться в здании, как у Маркса запел сотовый телефон. Взглянув, кто ему звонит, Питер нажал кнопку.

– Привет, Сорайя. Слушай, я тут поразмышлял над тем, что ты сказала, и справился в Белом доме. Ни Старика, ни Анны там нет.

– Ну разумеется, – послышался в трубке голос Сорайи. – Старика я только что видела. Он лежит в морге с пулей в сердце.

Карим вместе с членами «большой семерки» находился в зале совещаний, примыкающем к кабинету Старика. Все слушали сообщение тайной разведки Саудовской Аравии о захвате и уничтожении ядерного центра «Дуджи» в Миран-Шахе. Однако, в отличие от остальных, Карим выслушал это сообщение со смешанным чувством недоумения и ужаса. Что это – очередная уловка, на которую пошел его брат из-за ужесточившихся мер безопасности, или же действительно произошла чудовищная катастрофа?

Карим понимал, что есть только один способ выяснить правду. Выйдя из зала заседаний, он по пути к лифту краем глаза заметил Питера Маркса. Вот уже второй раз на дню он заставал Маркса там, где его не должно было быть. У него в голове зазвенел тревожный колокольчик, и, вместо того чтобы вместе с начальниками отделов войти в лифт, он повернул налево. Из-за угла ему была хорошо видна дверь в зал совещаний. Когда из нее вышел Роб Батт, Маркс подошел к нему. Они обменялись парой фраз. Батт, сохраняя внешнее спокойствие, кивнул, и они вернулись в зал совещаний и плотно закрыли за собой дверь.

Карим быстро прошел в приемную директора ЦРУ, мимо стола, за которым молодой сотрудник отдела сигналов и кодов замещал Анну. Тот кивнул, пропуская его в кабинет.

Оказавшись за письменным столом, Карим щелкнул тумблером. Зазвучали два голоса, говорившие в зале совещаний.

«…от Сорайи, – говорил Маркс. – Она утверждает, что видела труп директора ЦРУ в морге с пулей в сердце».

«Эта женщина окончательно спятила? Я разговаривал с Мартином. Он только что говорил со Стариком по телефону».

«И где он?»

«Уехал по личным делам вместе с Анной», – судя по звуку, зевнул Батт.

«Сорайя также получила известие от Борна».

«Борна нет в живых».

«Нет, он жив. Борн разыскал настоящий ядерный центр „Дуджи“, который находился в Миран-Шахе. Это на границе…»

«Я знаю, где расположен Миран-Шах, Питер, – оборвал его Батт. – Это еще что за бред?»

«Сорайя сказала, что Фаид аль-Сауд может все подтвердить».

«Только этого мне не хватало – пресмыкаться перед главой саудовской разведки, выпрашивая у него информацию».

«Сорайя также сказала, что Борн убил Фади. Сейчас он летит в Америку на личном самолете Фади».

Разговор продолжался, но Карим и без того услышал достаточно. У него возникло ощущение, будто по нему ползают полчища муравьев. Ему захотелось закричать, разорвать себя на части.

Пулей выскочив из кабинета, Карим спустился на лифте вниз. Но вместо того, чтобы взять служебную машину в подземном гараже, за которую ему нужно было бы расписаться, он выбежал на улицу.

На Вашингтон спускалась ночь. Низко нависшие тучи поглощали все отблески от огней города. Высоко в небо поднимались тени.

Остановившись на углу Двадцать первой улицы и Конститьюшен-авеню, Карим позвонил в службу вызова такси. Через семь мучительно долгих минут подъехала машина, и он сел.

Тринадцать минут спустя Карим вышел неподалеку от агентства проката машин и направился в противоположную от него сторону. Как только такси скрылось за углом, он развернулся, зашел в контору и по фальшивым документам взял машину. Расплатившись наличными, Карим получил ключи от «Джи-Эм», спросил, как доехать до аэропорта имени Даллеса, и уехал.

Но на самом деле он вовсе не собирался ехать в аэропорт имени Даллеса. Его целью была взлетно-посадочная полоса компании «Систейн лэбс» к югу от Аннандейла.

…«Соверен», скользнув на небольшой высоте над заливом Оккокуан-бей, повернул на север, направляясь к небольшому аэродрому, расположенному на мысе, кулаком выступающем в море. Летчик, следя за сигнальными огнями, плавно посадил самолет на узкую полосу. «Соверен» покатился по бетону, теряя скорость с каждым метром. Борн разглядел в иллюминатор Тайрона верхом на «Кавасаки», с большой твердой кожаной сумкой на багажнике. Он взглянул на часы. Самолет приземлился четко по графику, следовательно, оставалось еще около тридцати пяти минут, чтобы приготовиться к встрече с Каримом.

С борта самолета Борн несколько раз разговаривал по телефону с Сорайей. Они ввели друг друга в курс последних событий, трагических и радостных. Фади мертв, ядерная угроза со стороны «Дуджи» устранена, но Карим убил Старика, упрочив свое положение в ЦРУ. И вот сейчас он собирается уничтожить штаб-квартиру управления вместе со всеми, кто в ней находится, скоординировав этот удар с взрывом ядерного устройства. Во всем ведомстве у Сорайи только один союзник – сотрудник «Тифона» по имени Питер Маркс, однако Маркс по природе своей не бунтарь. Сорайя не знает, как далеко отступить от правил готов он ради нее.

Что касается смерти Старика, это известие вызвало у Борна противоречивые чувства. Директор ЦРУ постоянно заставлял его ощущать себя блудным внуком, скитальцем, которому по возвращении домой приходилось терпеть гнев и раздражение деда. Не раз Старик пытался его убить. С другой стороны, он так никогда и не смог понять Борна, поэтому тот внушал ему глубокий страх. Сам Борн никак не мог подладиться под требования управления – его обманом затащили в ведомство, которое терпеть не могло индивидуалистов. Борн этого не просил, но так обстояло дело. Точнее, так было в прошлом.

Теперь ему предстояло полностью сосредоточиться на Кариме.

«Соверен» остановился на бетонной полосе; двигатели, взвыв на прощание, умолкли. Борн, захватив с собой летчика, вышел из кабины, открыл дверь и спустил трап для Тайрона, подъехавшего к самому самолету.

Поднявшись по трапу, молодой негр бросил Борну в ноги кожаную сумку.

– Привет, Тайрон. Спасибо.

– Ого, тебе понадобится свет. Тут ни хрена не видно.

– Ты прав.

Тайрон окинул его взглядом.

– Ты похож на араба, мать твою.

Борн рассмеялся. Подхватив сумку, он поставил ее на кресло и открыл. Только теперь Тайрон заметил летчика-араба, смуглого бородача с горящими глазами, смотревшего на него со смесью вызова и страха.

– А это еще кто такой, мать его?

– Террорист, – просто ответил Борн. Оторвавшись от копания в сумке, он весело добавил: – Не желаешь попробовать?

Тайрон рассмеялся.

– Мне пришлось завалить двух таких ради мисс Шпионки.

– Это еще кто такая?

Черные глаза Тайрона сверкнули.

– Слушай, я знаю, что вы с Дероном близкие друзья, но со мной так не шути.

– Тайрон, вовсе я с тобой не шучу. Извини, но мне нужно поторопиться. – Включив свет в салоне, Борн раскрыл сотовый телефон и вывел на экран снимки лица Фади. Затем он начал перебирать маленькие баночки, тюбики, коробки с накладками. – Тебе не составит труда объяснить, о ком это ты?

Тайрон помялся, пытаясь по лицу Борна определить, не смеется ли тот над ним. Судя по всему, он пришел к выводу, что ошибался.

– Я говорю о мисс Шпионке, Сорайе.

Борн, сверившись со снимком лица Фади, вставил в рот несколько накладок и пошевелил челюстями.

– В таком случае я перед тобой в долгу.

– Эй, приятель, что с твоим голосом?

– Как видишь, я превращаюсь в другого человека, – усмехнулся Борн.

Перевоплощение продолжалось. Отыскав в сумке густую черную бороду, он подровнял ее ножницами, сделав точную копию бороды Фади. Приклеив бороду, Борн посмотрел на себя в увеличительное зеркало, которое также достал из сумки.

Он протянул телефон Тайрону:

– Сделай одолжение, хорошо? Я очень похож на человека на этих снимках?

Тайрон недоуменно заморгал, решив, что ослышался. Затем он просмотрел снимки один за другим. Перед тем как переходить к следующему, он внимательно изучал лицо Борна.

– Твою мать, – наконец с восхищением промолвил Тайрон. – Дружище, как тебе удается эта хрень?

– Это талант, – искренне ответил Борн. – А теперь смотри. Мне нужно от тебя еще одно одолжение. – Он взглянул на часы. – Чуть больше чем через одиннадцать минут этот ублюдок, за которым охотится Сорайя, появится здесь. Я хочу, чтобы ты уехал отсюда. Сделай для меня одно дело. В соседнем отсеке мой друг, Мартин Линдрос. Он мертв. Я хочу, чтобы ты связался с агентством похоронных услуг. Его тело нужно кремировать. Хорошо? Ты выполнишь эту просьбу?

– Я на мотоцикле, так что мне придется положить его перед собой на колени, ничего?

Борн кивнул.

– Прошу тебя, Тайрон, отнесись к нему с уважением, хорошо? А теперь уезжай. Но только не через центральные ворота.

– Никогда ими не пользуюсь.

Борн рассмеялся.

– Встретимся по другую сторону.

Тайрон вопросительно посмотрел на него.

– По другую сторону чего?

Глава 40

Подъезжая к Вирджинии, Карим позвонил в агентство похоронных услуг Абду аль-Малику.

– Мне нужны три человека на аэродроме «Систейн лэбс».

– Но тогда у нас никого не останется!

– Делай, как я сказал, – резко произнес Карим.

– Минуточку. – После короткой паузы: – Они уже в пути.

– Тело директора ЦРУ приготовлено?

– Нам нужно еще минут сорок, может быть, чуть больше. Это же не обычное бальзамирование.

– Как он выглядит? Это самое главное.

– Разумеется. Щеки у него розовые. – Абд аль-Малик довольно причмокнул. – Поверьте мне, у охраны не возникнет никаких сомнений в том, что он жив.

– Отлично. Как только закончите, сажайте его в лимузин. Сроки пришлось сдвинуть. Фади хочет взорвать штаб-квартиру ЦРУ, как только это будет физически возможно. Перезвони мне, когда будете на месте.

– Будет сделано, – ответил Абд аль-Малик.

Карим не сомневался, что так все и произойдет. Абд аль-Малик, руководитель вашингтонской ячейки «Дуджи», еще никогда его не подводил.

Шоссе оставалось пустынным. Ему потребовалось тридцать восемь минут, чтобы доехать до главных ворот на западной границе владений «Систейн лэбс». Поскольку сегодня воскресенье, здесь не было ни души. По дороге ему пришлось дважды сдерживать себя – один раз, когда его подрезал какой-то мальчишка на огромном джипе, другой раз, когда его нагнал трейлер, недовольно гудящий клаксоном. Оба раза он выхватывал «глок», готовый нажать на спусковой крючок, и лишь потом делал над собой усилие и успокаивался.

Но хотел он убить не этих глупцов, а Борна. Его ярость – «ветер пустыни», унаследованный от деда, – набирала силу. Он был на взводе. Однако это не пустыня, он не среди бедуинов, сознающих, как опасно вызывать его гнев.

Во всем виноват Борн; Борн всегда был виноват во всем. Это Борн убил невинную Сару, гордость семьи. Карим простил сестре неблагочестивые взгляды, ее необъяснимые исчезновения, стремление к независимости, сбросив все на ту же самую английскую кровь, текущую у нее в жилах. Сам он преодолел влияние своей западной крови, поэтому он разработал программу перевоспитания сестры согласно законам пустыни, в соответствии с саудовскими традициями.

Но вот теперь Борн убил Фади, лицо «Дуджи». Фади, который так полагался на ум и финансы своего старшего брата, точно так же, как Карим ждал от своего младшего брата защиты. Он простил Фади горячую кровь, стремление к крайностям, потому что эти черты имели жизненно важное значение для харизматичного лидера, увлекавшего правоверных за собой своими пламенными речами и зажигательными подвигами.

И теперь нет обоих – невинной девушки и командира, двух столпов, олицетворявших моральную и физическую силу. Из всех детей Абу Сарифа Хамида ибн Ашефа аль-Вахиба в живых остался он один. Он жив, но одинок, и у него есть только память о близких, Фади и Саре ибн Ашеф. Та же память, которую хранит его отец, искалеченный, парализованный, беспомощный, прикованный к кровати, нуждающийся в специальной упряжи, чтобы сесть в кресло-каталку, которое он ненавидит.

Карим поклялся, что Борну придет конец. Придет конец всем неверным.

Он петлял по длинным извивающимся дорожкам, идущим мимо приземистых строений из зеленоватого стекла и черного кирпича. Наконец за очередным поворотом показался аэродром. Позади застывшего на взлетно-посадочной полосе «Соверена» виднелся жирный серо-голубой полумесяц залива Оккокуан.

Приблизившись к аэродрому, он сбросил скорость и внимательно огляделся вокруг. Самолет одиноко стоял на бетонной полосе, у самого дальнего конца. Нигде ни одной машины. Ни одно судно не рассекало зимние воды залива. В воздухе не висел вертолет. Однако Фади мертв, а его место в «Соверене» занял Борн.

Разумеется, здесь никого нет. В отличие от него Борн не может рассчитывать на чью-либо помощь. Остановив машину так, чтобы ее не было видно из самолета, он закурил и стал ждать. Не прошло много времени, как рядом остановился черный «Авиатор» с его людьми.

Выйдя из машины, он отдал необходимые распоряжения, объяснил, к чему нужно быть готовым и что надо будет делать. Затем прислонился к переднему бамперу своей машины и, закурив новую сигарету, проводил взглядом «Авиатор», поехавший к взлетно-посадочной полосе.

Как только машина подъехала к самолету, дверь раскрылась внутрь и спустился трап. Из «Авиатора» вышли двое и взбежали по трапу наверх.

Выплюнув окурок, Карим раздавил его каблуком. Затем сел во взятую напрокат машину и поехал к одинокому зданию ангара, стоящему на северной окраине владений.

– Сорайя, я могу тебе помочь, – сказал Питер Маркс, прижимая к уху сотовый телефон. – Но для этого нам лучше встретиться.

– Зачем? Ты должен оставаться моими глазами и ушами в штаб-квартире. Нам нужно следить за двойником.

– Я не знаю, где Линдрос, – сказал Питер. – У себя в кабинете его нет. Больше того, его вообще нет в здании. И его помощник ничего не знает. Это что, эпидемия? – Он услышал, как Сорайя сделала шумный вдох. – В чем дело?

– Ну хорошо, – сказала Сорайя. – Я с тобой встречусь, но место назову сама.

– Как хочешь.

Она назвала адрес похоронного бюро у северо-восточной оконечности парка Рок-Крик.

– Приезжай сюда как можно скорее.

Взяв служебную машину, Маркс доехал за рекордно короткое время. Как и сказала Сорайя, он остановился в квартале от похоронного бюро, на противоположной стороне улицы. Перед тем как покинуть штаб-квартиру, Питер подумал было связаться с Робом Ваттом и получить у него санкцию захватить с собой еще нескольких сотрудников. Однако время поджимало, и в конце концов он решил не беспокоить начальника оперативного отдела.

Когда она постучала в стекло, Питер вздрогнул от неожиданности. Погруженный в свои мысли, он не заметил, как Сорайя подошла к машине. Это его еще больше встревожило, потому что в данной ситуации молодая женщина и так имела над ним серьезное преимущество. Всю свою работу в ЦРУ Питер просидел за столом. «Наверное, – мелькнула у него мысль, – именно поэтому я сейчас никого с собой не взял. Нужно показать себя с лучшей стороны своему духовному наставнику».

Питер открыл дверь, и Сорайя села в машину. Определенно, по ее виду никак нельзя было сказать, что она спятила.

– Я попросила тебя приехать сюда, – слегка задыхаясь, начала Сорайя, – потому что как раз здесь находится морг, где лежит тело Старика.

Питер слушал ее слова, как часть сна, явившегося ему. Еще когда Сорайя открывала дверь, он украдкой нащупал рукоятку пистолета. И вот сейчас, опять же словно во сне, он приставил дуло пистолета к виску молодой женщины и сказал:

– Извини, Сорайя, но сейчас ты поедешь в штаб-квартиру вместе со мной.

Двое террористов, поднявшихся на борт «Соверена», заморгали, привыкая к полумраку. Затем они оба поразились, узнав его.

– Фади, – пробормотал тот, что повыше. – А где Джейсон Борн?

– Борн мертв, – ответил Борн. – Я убил его в Миран-Шахе.

– Но Карим аль-Джамиль сказал, что он на борту самолета.

Борн показал чемоданчик с ядерным устройством.

– Как сами видите, он ошибся. Произошло изменение в планах. Мне необходимо срочно увидеться с братом.

– Будет исполнено, Фади.

Террористы не стали обыскивать самолет, не увидели летчика, связанного и с заткнутым ртом.

Когда они повели Борна к черному «Авиатору», тот, что повыше, сказал:

– Твой брат рядом.

Все сели в машину. Борн устроился сзади вместе с одним из террористов. Он старался как мог отворачиваться от огней, освещающих взлетно-посадочную полосу, – единственного источника света. До тех пор пока ему удастся оставаться в полумраке, все будет в порядке. Эти люди откликаются на знакомый голос, на знакомые жесты – в первую очередь необходимо убедить рассудок, а не глаз.

Покинув аэродром, водитель поехал на север и остановился рядом со зданием из черного кирпича, расположенным на некотором удалении от остальных. Пока террористы отпирали огромные стальные ворота, Борн успел разглядеть рядом со зданием гору шлака.

Внутри царила гулкая пустота. Перегородки отсутствовали. Масляные подтеки на бетонном полу говорили о том, что на самом деле в этом здании находился ангар. Свет, проникающий в открытую дверь и маленькие квадратные окошки высоко под потолком, быстро рассеивался в огромном пространстве, поглощенный необъятной тенью.

– Карим аль-Джамиль, – сказал высокий террорист, – на борту самолета находился твой брат, а не Джейсон Борн. Он снова вместе с нами, и у него ядерное устройство.

Из теней появилась человеческая фигура.

– Мой брат мертв, – сказал Карим.

Террористы, стоявшие за спиной Борна, напряглись.

– Я никуда с тобой не поеду, – решительно произнесла Сорайя.

Маркс собирался что-то ответить, но в это время задняя стена морга скользнула вниз.

– Это еще что за хреновина?..

Воспользовавшись его удивлением, Сорайя выскользнула из машины. Маркс хотел было броситься за ней, но тут увидел, как из подвала выехал лимузин директора ЦРУ. Начисто забыв про Сорайю, он включил передачу и поехал следом за лимузином. У Старика якобы были какие-то личные дела. Но какого черта он делал в морге?

Преследуя лимузин, Маркс смутно услышал, как Сорайя кричит ему, призывая развернуться. Он не обратил на нее внимания. Ну разумеется, что она ему скажет? Она же уверена, что Старика нет в живых.

Лимузин остановился на красный свет. Подъехав, Маркс опустил свое стекло.

– Эй! – окликнул он. – Питер Маркс, ЦРУ! Немедленно откройте!

Стекло водительской двери лимузина оставалось поднятым. Переключив передачу на парковку, Маркс выскочил из машины и застучал в стекло, размахивая удостоверением:

– ЦРУ! Откройте, черт побери! Откройте немедленно!

Стекло опустилось. Маркс успел увидеть Старика, неестественно прямо застывшего на заднем сиденье. Но тут водитель достал «люгер П-08», навел его Марксу в лицо и нажал на спусковой крючок.

От оглушительного выстрела у Питера лопнули барабанные перепонки. Раскинув руки, он отлетел назад и умер еще до того, как рухнул на мостовую.

Стекло поднялось, загорелся зеленый свет, и лимузин быстро тронулся с места.

Карим пристально разглядывал Борна.

– Этого не может быть. Брат, мне сообщили, что ты погиб.

Борн поднял чемоданчик.

– Однако, – сказал он, подражая голосу Фади, – я избежал гибели.

– Смерть неверным!

– Совершенно верно. – Хотя Борн сознавал, что перед ним Карим, ему было мучительно больно видеть лицо своего лучшего друга. – Мы снова вместе, брат!

Мартин предупреждал его, что из двоих братьев наиболее опасен Карим. «Он шахматист, – сказал Мартин. – Паук, затаившийся посреди паутины». У Борна не было никаких иллюзий. Как только Карим задаст какой-нибудь ключевой вопрос, ответ на который известен одному только его брату, маскарад будет окончен.

Это произошло быстро.

Карим поманил его к себе.

– Выйди на свет, брат, чтобы я после стольких месяцев смог снова на тебя посмотреть.

Борн шагнул вперед; ему на лицо упал яркий свет.

Карим стоял неподвижно, едва заметно покачивая головой, словно у него начался тик.

– Ты такой же хамелеон, каким был Фади.

– Брат, я привез устройство. Как ты можешь так ошибаться?

– Я случайно услышал, как один из агентов ЦРУ сказал…

– Случайно не Питер Маркс? – выпалил наугад Борн, потому что ничего другого ему не оставалось. Маркс был единственным в ЦРУ, с кем связывалась Сорайя.

Снова сбитый с толку, Карим нахмурился:

– И что с ним?

– Маркс – связной Сорайи Мор. Он повторяет ту дезинформацию, которой мы ее кормим.

Карим по-волчьи оскалился; в его глазах не осталось сомнения.

– Ответ неверный. ЦРУ считает, что мой брат погиб при налете на лжецентр «Дуджи» в горах на юге Йемена. Но ведь ты, Борн, не мог этого знать, так?

Он подал знак, и трое террористов, стоявших позади Борна, схватили его за руки. Глядя Борну в лицо, Карим шагнул вперед и вырвал у него из руки чемоданчик.

Подбежав к Питеру Марксу, распростертому на мостовой, Сорайя вдруг услышала надрывный рев мотоцикла, приближающегося сзади. Выхватив пистолет, она обернулась и увидела Тайрона на «Кавасаки». Тот только что отвез тело Мартина Линдроса в похоронное бюро.

Сбавив скорость, он дал молодой женщине возможность сесть на мотоцикл и тотчас же рванул вперед.

– Ты видел, что здесь произошло? Эти негодяи убили Питера.

– Мы должны их остановить. – Тайрон проскочил перекресток на красный свет. – Если сложить все вместе – взрывчатку «Си-4», копию лимузина твоего босса, самого твоего босса, забальзамированного на столе в мертвецкой, что получится?

– Вот каким образом они собираются проникнуть внутрь! – воскликнула Сорайя. – Увидев Старика на заднем сиденье лимузина, охранники тотчас же махнут рукой, пропуская его на подземную стоянку.

– Туда, где находится несущий фундамент здания.

Тайрон, нагнувшись к рулю, прибавил скорость.

– Стрелять в лимузин нельзя, – сказала Сорайя. – В этом случае есть риск, что «Си-4» рванет, и будет немало жертв среди случайных прохожих.

– И нельзя допустить, чтобы взрывчатка попала в подвал штаб-квартиры ЦРУ, – добавил Тайрон. – Так что будем делать?

Ответ появился сам собой. Заднее стекло лимузина опустилось, и кто-то начал в них стрелять.

Борн стоял совершенно неподвижно. Он попытался прогнать из мыслей изуродованное лицо Мартина Линдроса, но поймал себя на том, что ему этого не хочется. Мартин был рядом, обращался к нему, требовал возмездия за то, что с ним сделали. Борн его слышал, Борн его ощущал.

«Терпение», – мысленно приказал он себе.

Сосредоточившись, Борн определил, как именно расположились относительно него трое террористов. Затем он сказал:

– Я сожалею только о том, что не довел до конца начатое в Одессе. Твой отец все еще жив.

– Только на самом деле это уже не жизнь, а существование, – отрезал Карим. – Каждый раз, видя отца, я снова даю себе клятву заставить тебя дорого заплатить за то, что ты с ним сделал.

– Жаль, что сегодня отец тебя не видит, – заметил Борн. – Он схватил бы пистолет и своей рукой тебя пристрелил. Если бы только смог.

– Борн, я понимаю тебя гораздо лучше, чем ты думаешь. – Карим остановился буквально в одном шаге от него. – Только посмотри на себя. Для всех, кроме нас с тобой, ты Фади, а я Линдрос. Мы существуем в своих обособленных мирах, сосредоточенные на мести. Разве ты сейчас думаешь не так? Разве все происходит не так, как ты замыслил? Разве не для этого ты принял обличье моего брата? – Он переложил чемоданчик из одной руки в другую. – Именно поэтому ты пытаешься вывести меня из себя. Разгневанного человека проще победить, не так ли учит даосизм Борна? – Он рассмеялся. – Но на самом деле своим последним хамелеонским поступком ты оказал мне неоценимую услугу. Ты полагаешь, что я пристрелю тебя, здесь и сейчас. Как же ты ошибаешься! На самом деле я, взорвав ядерное устройство, уничтожив штаб-квартиру ЦРУ, отвезу тебя к тому, что от нее останется. И пристрелю тебя там. И тогда Мартин Линдрос, убивший Фади, самого кровавого террориста за всю историю, станет национальным героем. А поскольку я уже убил директора ЦРУ, как ты думаешь, кого благодарный президент назначит на эту должность?

Карим снова рассмеялся.

– Я возглавлю Центральное разведывательное управление, Борн. И смогу переделать его по своему желанию. Как тебе это нравится?

При упоминании грядущей судьбы штаб-квартиры ЦРУ Борн услышал звучащий в голове голос Мартина. «Не сейчас, – подумал он. – Не сейчас».

– На самом деле меня больше интересует судьба Сары ибн Ашеф.

Глаза Карима вспыхнули огнем. Он наотмашь ударил Борна по лицу.

– Ты, убивший мою сестру, не смеешь произносить ее светлое имя!

– Я ее не убивал, – медленно и раздельно произнес Борн.

Карим плюнул ему в лицо.

– Я просто не мог ее убить. Мы с Сорайей находились слишком далеко. У нас у обоих были «глоки-21». А Сара ибн Ашеф появилась на противоположном краю площади. Как тебе хорошо известно, из «глока» можно прицельно стрелять на расстоянии до двадцати пяти метров. А от нас до твоей сестры было не меньше пятидесяти. Тогда я этого не понял; все произошло слишком быстро.

Лицо Карима превратилось в натянутую маску. Он снова ударил Борна.

Борн, готовый к этому, лишь тряхнул головой.

– Однако Мута ибн Азиз освежил мою память. В ту ночь как раз он и его брат находились там, где нужно. И расстояние до Сары было подходящее.

Карим схватил Борна за горло.

– Как ты смеешь издеваться над гибелью моей сестры? – Он буквально затрясся от бешенства. – Братья ибн Азизы были для нас словно члены семьи. И клеветать…

– Именно потому, что они были словно члены семьи, Аббуд ибн Азиз и убил твою сестру.

– Я тебя убью! – заорал Карим, начиная душить Борна. – Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты появился на свет!

Тайрон, петляя, несся по улицам, преследуя лимузин. Мимо свистели пули. Тайрону было не привыкать находиться под огнем; он уже успел познать агонию гибели любимой женщины в перестрелке. Единственным его оружием был опыт. Тайрон разбирался в пулях так, как члены его банды разбирались в рэп-певцах и порнозвездах. Он знал характеристики всех калибров, всех типов пуль. Его собственный «вальтер ППК» был заряжен пулями с пустотелыми наконечниками. При ударе о мягкий предмет – человеческую плоть, например, такие пули мгновенно расширялись, распадаясь на части. И жертва чувствовала себя так, словно в нее попал снаряд. Можно не добавлять, что повреждения внутренних органов получались максимальные.

Противник стрелял в него из пистолета 45-го калибра, однако расстояние было большое, и точность оставляла желать лучшего. И все же Тайрон понимал, что ему нужно придумать, как полностью остановить стрельбу.

– Посмотри вперед, – вдруг произнесла ему на ухо Сорайя. – Видишь то здание из стекла и бетона в шести кварталах впереди? Это и есть штаб-квартира ЦРУ.

Снова резко увеличив скорость, Тайрон подвел «Кавасаки» к левой стороне лимузина. Это сделало их с Сорайей хорошей мишенью для «люгера», однако и им самим маленькое расстояние было только на руку.

Выхватив «вальтер ППК/Е», Сорайя в едином движении прицелилась и выстрелила. Пуля с полым наконечником попала террористу прямо в лицо. Из открытого окна брызнули кровь и мозги.

– Братья ибн Азизы убили Сару ибн Ашеф и умолчали об этом, – с трудом выдавил Борн. – Они поступили так, оберегая тебя и Фади. Потому что на самом деле у милой, невинной Сары ибн Ашеф был любовник.

– Лжец!

Борну было трудно дышать, но он должен был продолжать говорить. Затевая все это, он знал, что против такого человека, как Карим, психология будет его лучшим оружием, единственным, способным принести победу.

– Сестра не могла смотреть на то, во что превратились вы с Фади. Она приняла решение и отвернулась от своего бедуинского наследия.

Борн увидел, как на лице Карима что-то взорвалось.

– Замолчи! – крикнул он. – Это низкая ложь! Иначе быть не может!

Но Борн почувствовал, что на самом деле Карим пытается убедить самого себя. Наконец он собрал воедино все детали смерти Сары, и это его сразило.

– Моя сестра была сердцем нашей семьи! И ты ее убил! Именно ее смерть толкнула нас с братом на этот путь! Ты сам навлек на себя свою погибель!

Борн уже пришел в движение. Сделав шаг назад, он с силой опустил каблук на подъем ноги того террориста, который стоял у него за спиной. При этом он крутанул туловищем, вырываясь из рук террориста, стоявшего справа. Погрузив согнутую в локте руку в солнечное сплетение террористу слева, Борн выбросил вторую руку наружу, ударяя ребром ладони третьего террориста по шее.

Послышался хруст сломанной трахеи. Террорист повалился на пол. Другой террорист, стоявший у Борна за спиной, крепко обвил его руками, но Борн словно сложился вдвое, и террорист перелетел через его голову прямо на Карима.

Террорист слева все еще стоял согнувшись пополам, пытаясь отдышаться. Подобрав упавший на пол «люгер», Борн ударил его рукояткой по затылку. Террорист, которого он бросил на Карима, опомнился и схватился за пистолет. Борн выстрелил в него, и тот рухнул как подкошенный.

Остался один Карим. Он стоял на коленях, держа чемоданчик прямо перед собой. Его красные глаза горели безумием, при виде которого у Борна по спине пробежала холодная дрожь. Ему уже пару раз приходилось видеть человека, раскачивающегося на грани сумасшествия, и он сразу же понял, что Карим сейчас готов на все.

Словно прочтя его мысли, Карим достал небольшую коробочку из нержавеющей стали. Борн сразу же узнал в ней дистанционный взрыватель.

Подняв ядерное устройство, Карим положил большой палец на кнопку.

– Я знаю тебя, Борн. И, зная тебя, я тобой владею. Ты в меня не выстрелишь – потому что я могу взорвать двадцать килограммов «Си-4» на подземной стоянке штаб-квартиры ЦРУ.

Времени размышлять и оценивать ситуацию не было. Борн услышал в голове призрачный шепот Мартина. Вскинув «люгер», он выстрелил Кариму в горло. Пройдя через мягкие ткани, пуля перебила позвоночник. Охваченный парализующей болью, Карим резко опустился на пол, уставившись на Борна. Он попытался нажать кнопку, но пальцы уже не повиновались ему.

Его угасающий взгляд упал на сжатую в кулак руку одного из его людей. Борн, догадавшись, бросился вперед, но Карим, собрав последние силы, повалился на распростертого террориста.

Взрыватель ударился о стиснутый кулак.

Наконец Борн смог отпустить Карима. Наконец голос Мартина у него в голове умолк. Борн долго смотрел в правый глаз Карима – глаз Мартина, вспоминая своего погибшего друга. Скоро он пошлет дюжину роз Мойре, скоро он отвезет прах Мартина в Нью-Йорк, к музею Клойстерс.

В голове у Борна оставалась одна мысль, подобная крючку без наживки. Почему Карим, когда у него была возможность, не попытался взорвать ядерное устройство? Почему он ограничился лимузином, хотя последствия этого были неизмеримо меньше?

Обернувшись, Борн увидел на полу чемоданчик. Замки на крышке были подняты. Карим сделал это, тщетно пытаясь запустить часовой механизм? Присев на корточки, Борн собрался уже было закрыть замки, но вдруг у него по спине пробежал озноб, и он едва не застучал зубами.

Борн открыл чемоданчик. Заглянув внутрь, он отыскал часовой механизм и убедился, что тот остался отключенным. Светодиоды не горят, провода отсоединены. В таком случае что же?..

Приподняв сплетение проводов, Борн присмотрелся внимательнее и увидел то, от чего у него заледенели кости. Подняв замки, Карим запустил вспомогательный часовой механизм. Вспомогательный часовой механизм, который установил Вейнтроп, но о котором он умышленно ничего не сказал.

Борн опустился на пол, чувствуя, как по спине бегут струйки пота. Похоже, «Дуджа» – и доктор Вейнтроп все же дождались отмщения.

Глава 41

Четыре минуты и одна секунда. Вот сколько времени оставалось у Борна, если верить показаниям вспомогательного часового механизма.

Закрыв глаза, Борн постарался восстановить в памяти образ рук Вейнтропа, работающего с таймером. Он увидел каждое движение доктора, каждый поворот запястья, каждое сгибание пальца. Инструменты ему не понадобятся. Проводов всего шесть: красный, белый, черный, желтый, синий и зеленый.

Борн помнил, где они были подсоединены в основном часовом механизме и в какой последовательности Вейнтроп их отключал. Дважды Вейнтроп снова подсоединял черный провод – сначала к контакту, от которого отходил белый провод, затем к тому, от которого отходил красный.

Но главная проблема заключалась не в том, чтобы вспомнить действия Вейнтропа. Хотя вспомогательный таймер, как и основной, подключался шестью разноцветными проводами, Борн видел, что физически они разные. И как следствие, все контакты, к которым подходили провода, находились на других местах.

Достав сотовый телефон, Борн позвонил Фаиду аль-Сауду в призрачной надежде, что тот заставит Вейнтропа сказать правду про отключение вспомогательного таймера. Ответа не было. Борн нисколько не удивился: горный Миран-Шах был черной дырой для сотовой связи. И все же попробовать стоило.

3.01.

Вейнтроп начал с синего провода, затем отсоединил зеленый. Пальцы Борна схватили синий провод, собираясь оторвать его от контакта. И все же он колебался. Ну почему вспомогательный часовой механизм должен отключаться так же, как и основной? Эту изощренную ловушку замыслил Вейнтроп. Вспомогательный часовой механизм вступает в действие только в том случае, если отключен основной. Следовательно, Вейнтропу не было никакого смысла повторять конструкцию.

Борн отдернул руку от вспомогательного часового механизма.

2.01.

Вопрос заключался не в том, как отключить таймер. Главное – понять работу дьявольского ума Вейнтропа. Если основной часовой механизм отключен, это означает, что кому-то была известна правильная последовательность отсоединения проводов. И во вспомогательном таймере эта последовательность может быть заменена на обратную или даже перепутана, причем из множества возможных комбинаций наткнуться на правильную практически невозможно. А любая ошибка приведет к взрыву ядерного устройства.

1.19.

Времени на размышления не осталось. Необходимо принять решение, и правильное. Борн решил остановиться на обратном порядке. Схватив красный провод, он уже собрался его отсоединить, но вдруг его острый взгляд заметил одну мелочь. Нагнувшись поближе, Борн изучил вспомогательный таймер с другого угла. Отодвинув сплетение проводов, он обнаружил, что вспомогательный таймер подсоединен к устройству совершенно иначе, чем основной.

0.49.

Борн вынул основной часовой механизм из ниши, чтобы лучше видеть то, что под ним. Затем отсоединил его от детонатора, к которому таймер был подключен одним проводом. Теперь ничто не мешало смотреть на вспомогательный таймер. Он лежал рядом с детонатором. Вся беда заключалась в том, что Борн никак не мог найти, как соединены они между собой.

0.27.

Борн отодвинул провода в сторону, следя за тем, чтобы не отсоединить их от контактов. Приподняв ногтем правый край вспомогательного таймера, он чуть отодвинул его от детонатора. Ничего.

0.18.

Борн просунул ноготь под левый край. Таймер не шевелился. Борн надавил сильнее, и таймер медленно пошел вверх. И только тогда он наконец увидел провод, извивающийся крошечной змеей. Прикоснувшись кончиком пальца к проводу, Борн чуть его пошевелил, и тот, подобно змее, выпрямился. Борн не мог поверить своим глазам.

Провод не был подсоединен к детонатору!

0.10.

Борн услышал голос доктора Вейнтропа. «Меня держали на положении пленника! – уверял тот. – Вы ничего не понимаете, я…» Тогда Борн не дал ему закончить фразу. Опять же проблема заключалась в том, чтобы решить загадку рассудка Вейнтропа. Этот человек получал наслаждение от игры ума – об этом свидетельствуют его исследования. Если Фади заставил его работать помимо воли, если Фади использовал для давления на него Катю, Вейнтроп наверняка должен был попытаться хоть как-то отомстить.

Взяв основной часовой механизм, Борн ощупал отходящий от него провод. Изоляция была нетронутой, но обнаженная медная сердцевина свободно болталась. Борн легко вытащил ее – кусок не больше двух сантиметров в длину. Провод был муляжом. Убрав руки, Борн откинулся назад, наблюдая за тем, как таймер отсчитывает последние секунды. Его сердце болезненно сильно колотилось в груди. Если он ошибся…

0.00.

Но он не ошибся. Ничего не произошло. Никакого взрыва, никакой ядерной катастрофы. Только тишина. Вейнтроп отомстил своим похитителям. Прямо под носом у Фади он тайно разоружил бомбу.

Борн рассмеялся. Вейнтроп вынужден был правильно подключить основной часовой механизм, но со вспомогательным ему удалось каким-то образом обмануть Фади и других ученых, работавших на «Дуджу». Закрыв чемоданчик, Борн встал вместе с ним и, смеясь, направился к выходу.

Глава 42

После взрыва лимузина, начиненного «Си-4», Сорайе удалось восстановить свое доброе имя. Соседние здания, массивные, прочные административные сооружения, пострадали, но несущественно. А вот от улицы ничего не осталось. В самом центре образовалась огромная воронка, в которую пылающим метеором провалился обугленный остов лимузина. Единственным утешением было то, что в момент взрыва в окрестностях не было ни одного пешехода.

К оцепленному району съехались десятки полицейских и пожарных машин и карет «Скорой помощи». Сотрудники чрезвычайных служб суетились на месте взрыва. В радиусе двух с половиной километров было обрублено энергоснабжение, а ближайшие здания остались и без воды, поскольку были перебиты магистрали.

Сорайя и Тайрон давали показания полиции, но на месте уже появились Роб Батт и Дик Рейлли, начальник отдела безопасности, которые быстро взяли все на себя. Увидев Сорайю, Батт кивком показал, чтобы она молчала, а сам обратился к полицейскому капитану, руководившему следствием.

– Вся эта официальная шумиха делает меня нервным, словно священника в грозу, – заметил Тайрон.

Сорайя рассмеялась.

– Не волнуйся, я тебя защищу.

Тайрон презрительно фыркнул, но от молодой женщины не укрылось, что он не отходит от нее ни на шаг. Вокруг рабочие расставляли оборудование, крича друг другу, подъезжали все новые машины, и, казалось, на землю опустилась плотная сеть звуков.

Над головой завис вертолет телестудии новостей. Вскоре к нему присоединился второй. С ревом пронеслись два истребителя ВВС с полным боевым снаряжением. Покачав крыльями, они скрылись в прозрачном голубом небе.

В то утро, когда Борн подъехал к воротам музея Клойстерс, весь Нью-Йорк был окутан туманом. Он вышел из машины, прижимая к груди бронзовую урну с прахом Мартина Линдроса. Борн послал Мойре дюжину роз, а когда та ему позвонила, обнаружил, что этими цветами Мартин без слов попрощался с ней.

С Мойрой он никогда не встречался. Мартин лишь однажды упомянул о ней, когда они с Борном напились в стельку.

И вот Борн наконец ее увидел: стройную, худую фигуру в тумане, с растрепавшимися темными волосами, закрывшими лицо. Мойра стояла там, где и сказала, – перед деревом, втиснутым между каменными блоками стены. По ее словам, она по делам уезжала в Европу и вернулась всего за несколько часов до звонка Борна. Судя по ее виду, она много плакала; однако сейчас ее глаза были сухими.

Мойра кивнула Борну, и они вместе прошли к южному парапету. Внизу были деревья. Справа виднелась плоская поверхность Гудзона, ленивая и вялая, словно кожа, которую вот-вот должна сбросить змея.

– Мы с вами знали его с разных сторон. – Эти слова Мойра произнесла осторожно, словно опасаясь выдать то, что объединяло их с Мартином.

Борн сказал:

– Если вообще можно знать другого человека.

Лицо у нее было сильное, с резкими чертами; широко расставленные карие глаза светились умом. От нее веяло каким-то необычным спокойствием, словно она была довольна собой. Борн заключил, что это как раз та женщина, которая была нужна Мартину.

Он открыл крышку урны. Внутри лежал полиэтиленовый пакет с пеплом – тем, что осталось от человеческой жизни. Своими длинными, изящными пальцами Мойра вскрыла пакет. Вдвоем они подняли урну над парапетом и опрокинули ее, провожая взглядом то, как серая пыль высыпается вниз и кружится, смешиваясь с туманом.

Мойра посмотрела на смутные образы внизу.

– Какая разница, если мы его любили.

Борн решил, что это лучший панегирик, принесший мир всем троим.

1

Коулун, или Цзюлун – город в Гонконге, или территории Сянган, порт на Южно-Китайском море, на юге полуострова Цзюлун.

(обратно)

2

СЕАЛ (SEAL) – спецвойска, способные вести сражение на суше, на воде и в воздухе.

(обратно)

3

Seal – тюлень (англ.). SEAL (см. выше) и seal – игра слов.

(обратно)

4

Смитсоновский институт – одно из старейших государственных научно-исследовательских и культурных учреждений США, основан в 1846 г. в Вашингтоне на средства английского ученого Дж. Смитсона.

(обратно)

5

Дионея – род многолетних насекомоядных трав с единственным видом – венерина мухоловка; улавливает и переваривает насекомых.

(обратно)

6

Начальные слова молитвы к Пресвятой Богородице у католиков (лат.).

(обратно)

7

Пьер – пренебрежительная кличка, буквально означающая «воробей».

(обратно)

8

Друзья мои (фр.).

(обратно)

9

Дерьмо (фр.).

(обратно)

10

Он здесь, мой капитан (фр.).

(обратно)

11

Имеется в виду Шарль де Голль.

(обратно)

12

Игра слов: фамилия De Sole и the soul (англ.) – «душа» – произносятся почти одинаково.

(обратно)

13

Залив Джеймса расположен у берегов Канады и является частью Гудзонова залива.

(обратно)

14

Серрат (в оригинале "Serrat) – сокр. форма названия острова Монсеррат.

(обратно)

15

Транслитерация английских слов: «Trinquility Inn», или «Гостиница спокойствия».

(обратно)

16

НААСП – Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения (США).

(обратно)

17

Мне тоже (фр.).

(обратно)

18

В нашем возрасте только и остается что лекарства, не так ли? (фр.)

(обратно)

19

Боже мой (фр.).

(обратно)

20

Нет, монсеньер. Я отказываюсь? Об этом мы не договаривались! (фр.)

(обратно)

21

«Сердце солдата» (фр.).

(обратно)

22

Линкольн Авраам (1809 – 1865) – шестнадцатый президент США, один из организаторов республиканской партии, выступившей против рабства.

(обратно)

23

Джон Браун (1800 – 1859) – борец за освобождение негров-рабов в США.

(обратно)

24

Великий профессор (фр.).

(обратно)

25

Хозяйство на троих (фр.).

(обратно)

26

Отлично! (фр.)

(обратно)

27

Ты неподражаем, сынок! (фр.)

(обратно)

28

Вудвортс Роберт Берн (1917 – 1979) – американский химик-органик, ин. ч. АН СССР (1976), лауреат Нобелевской премии (1976).

(обратно)

29

Второе бюро – французская контрразведка.

(обратно)

30

«Теперь мы оба свободны, любовь моя» (фр.).

(обратно)

31

Об этом мы не договаривались (фр.).

(обратно)

32

Прекратите! Хватит? Сейчас же! (фр.)

(обратно)

33

Господин судья (фр.).

(обратно)

34

Бейлиф – судебный пристав.

(обратно)

35

Благодарю, кузен (фр.).

(обратно)

36

Согласен, друг мой (фр.).

(обратно)

37

Какая жалость (фр.).

(обратно)

38

Грааль – в западноевропейских средневековых легендах таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения его святым действиям рыцари совершают свои подвиги.

(обратно)

39

Что вы сказали, мадам? (фр.)

(обратно)

40

Бобовый город – сленговое название Бостона.

(обратно)

41

Великолепно (фр.).

(обратно)

42

Согласен (фр.).

(обратно)

43

Смешно! (фр.)

(обратно)

44

Господин Хамелеон (фр.).

(обратно)

45

Боже мой!.. Это ужасно! (фр.)

(обратно)

46

Очень просто, мсье (фр.).

(обратно)

47

«Моби Дик»– социально-философский аллегорический роман американского писателя Германа Мелвилла (1819 – 1891).

(обратно)

48

Ничего, мсье (фр.).

(обратно)

49

Торквемада Томас (ок. 1420 – 1498) – с 80-х годов XV в. глава испанской инквизиции (Великий инквизитор). Инициатор изгнания евреев из Испании.

(обратно)

50

Военная хитрость (фр.).

(обратно)

51

Это верно (фр.).

(обратно)

52

Убийца, которому нет равных (фр.).

(обратно)

53

Лафайет (La Fayette) Мари Жозеф (1757 – 1834) – маркиз, французский политический деятель. Участник войны за независимость в Северной Америке 1775-1783 гг.

(обратно)

54

Клод! Какая радость! Ты здесь! (фр.)

(обратно)

55

«Нет, нет! Вы чудовище! Прекратите, прекратите, я прошу вас!» (фр.)

(обратно)

56

Якокка Ли (род. 1924) – один из самых известных в последние двадцать лет представителей делового мира США.

(обратно)

57

Приятель (ит.).

(обратно)

58

Главарь мафии (ит.).

(обратно)

59

Савонарола Джироламо (1452 – 1498) – настоятель монастыря доминиканцев во Флоренции. Выступал против тирании Медичи, обличая папство, призывал церковь к аскетизму, осуждал гуманистическую культуру. Отлучен от церкви и казнен.

(обратно)

60

Второе бюро (фр.).

(обратно)

61

Боже мой, нет! (фр.)

(обратно)

62

Подложный, незаконный (фр.).

(обратно)

63

Согласен. Я сожалею (фр.).

(обратно)

64

Ну конечно (фр.).

(обратно)

65

Томас Дилан (1914 – 1953) – уэльский поэт. Писал на английском языке.

(обратно)

66

Ну конечно (фр.).

(обратно)

67

Прикрытие (фр.).

(обратно)

68

Не так ли? (фр.)

(обратно)

69

Удачи, мои друг (фр.).

(обратно)

70

Меня зовут господин Симон (фр.).

(обратно)

71

Большое спасибо, мсье... (фр.)

(обратно)

72

«Зарезервирован» (фр.).

(обратно)

73

Из вас получится отличный солдат, мой друг (фр.).

(обратно)

74

Понимаю (ит.).

(обратно)

75

Жеребчик (ит.).

(обратно)

76

Красивый мальчик (ит.).

(обратно)

77

Я – ваш капитан. Добро пожаловать (фр.).

(обратно)

78

Одна из младших должностей в итальянской мафии.

(обратно)

79

Хорошо (ит.).

(обратно)

80

Мошенник! (ит.)

(обратно)

81

Молчание! (ит.)

(обратно)

82

Проститутка! (ит.)

(обратно)

83

Пингвин! (ит.)

(обратно)

84

Липовый (ит.).

(обратно)

85

Прекрасная девушка (фр.).

(обратно)

86

Великолепна (фр.).

(обратно)

87

Что такое? (фр.)

(обратно)

88

Удачи (фр.).

(обратно)

89

Еще (фр.).

(обратно)

90

Твой стол, Рене (фр.).

(обратно)

91

Какая разница? (фр.)

(обратно)

92

Обычное, немарочное вино (фр.).

(обратно)

93

Очень по-американски, мой друг (фр.).

(обратно)

94

Черт возьми... (фр.)

(обратно)

95

Латиноамериканец (фр.).

(обратно)

96

Ну конечно (фр.).

(обратно)

97

Я говорю по-французски, мсье. По рождению я канадка, из Квебека. Сепаратистского (фр.).

(обратно)

98

Клецки, галушки (пол.).

(обратно)

99

Бихевиоризм (от англ. behaviour – поведение) – ведущее направление американской психологии первой половины XX в.

(обратно)

100

Маккарти Дж. Раймонд (1908 – 1957) – председатель сенатской комиссии конгресса США по вопросам деятельности правительственных учреждений. Сторонник гонки вооружений и «холодной» войны.

(обратно)

101

Ваше здоровье (фр.).

(обратно)

102

Средства на непредвиденные расходы (фр.).

(обратно)

103

Шевелитесь! Мы уходим! Быстрее! (фр.)

(обратно)

104

Фобур – предместье Парижа.

(обратно)

105

Студенческие выступления в Париже в мае 1968 г.

(обратно)

106

Синема-верите (букв. «правдивый кинематограф») – одно из направлений французского кино.

(обратно)

107

Извините, мадам! (фр.)

(обратно)

108

Меня тоже (фр.).

(обратно)

109

Справа от вас! Рядом с... (фр.)

(обратно)

110

Бульвар Капуцинов, друг мой! Бульвар Капуцинов! (фр.)

(обратно)

111

Ежедневная суета (фр.).

(обратно)

112

Главное шоссе (фр.).

(обратно)

113

Филадельфия (жарг.).

(обратно)

114

Глава мафии (ит.).

(обратно)

115

Скоро, быстро (ам. жарг.).

(обратно)

116

Ю-Эс – аббревиатура словосочетаний: Соединенные Штаты и «неприкасаемые сицилийцы».

(обратно)

117

Мадемуазель, пожалуйста, у меня срочное дело! (фр.)

(обратно)

118

Моя вина (лат.).

(обратно)

119

Жареная телятина – блюдо итальянской кухни.

(обратно)

120

Проклятый (ит.).

(обратно)

121

Шут (ит.).

(обратно)

122

Невежда (ит.).

(обратно)

123

Причуды (ит.).

(обратно)

124

Босх (Bosch van Acken) Иеронимус (ок. 1460 – 1516) – нидерландский живописец.

(обратно)

125

Одно вместо другого (лат.).

(обратно)

126

Дверь открыта (фр.).

(обратно)

127

Мондриан Пит (1872 – 1944) – нидерландский живописец. Один из основателей группы «Стиль». Создатель неопластицизма – абстрактных композиций из прямоугольных фигур, окрашенных в основные цвета спектра.

(обратно)

128

Паяцы (ит.).

(обратно)

129

Палач, казнь гарантирована (ит.).

(обратно)

130

Проклятие! (ит.)

(обратно)

131

Вот (ит.).

(обратно)

132

Наконец (ит.).

(обратно)

133

Иннокентий 111(1160 или 1161 – 1216) – Римский Папа с 1198 г. Боролся за верховенство пап над светской властью; заставил английского короля и некоторых других монархов признать себя его вассалами. Инициатор IV крестового похода.

(обратно)

134

Григорий VII Гильдебрандт (между 1015 и 1020 – 85) – Римский Папа с 1073 г. Фактически правил при Папе Николае II. Ввел целибат.

(обратно)

135

Срочное дело (ит.).

(обратно)

136

Спасибо (ит.).

(обратно)

137

Дерьмо (ит.).

(обратно)

138

Монтгомери Аламейнский Бернард Лоу (1887 – 1976) – виконт (1946), британский фельдмаршал (1944). Во время Второй мировой войны с 1942 г командовал 8-й армией в Северной Африке, которая в боях под Эль-Аламейном нанесла поражение итало-немецким войскам.

(обратно)

139

Одно из названии Королевского Шекспировского театра.

(обратно)

140

Вот мой пропуск (фр.).

(обратно)

141

Побыстрее, пожалуйста! (фр.)

(обратно)

142

Лос-Анджелес.

(обратно)

143

«Испанская фаланга» – фашистская партия в Испании. Основана в 1933 г., в апреле 1977 г. распущена.

(обратно)

144

Лига плюща (Ivy League) — ассоциация восьми старейших американских университетов. Это название происходит от побегов плюша, обвивающих старые здания в этих университетах. Члены лиги отличаются высоким качеством образования и, в связи с этим, определенным снобизмом по отношению к выпускникам других американских университетов. (Здесь и далее — прим. пер.)

(обратно)

145

Китт Эрта — знаменитая американская чернокожая певица и актриса.

(обратно)

146

Александрия — город-спутник Вашингтона.

(обратно)

147

Буч Кессиди — популярный персонаж американских кинобоевиков.

(обратно)

148

Клошар — нищий во Франции.

(обратно)

149

Кодай Золтан (1882 — 1967) — венгерский композитор, музыковед, фольклорист, педагог и музыкально-общественный деятель. Один из основоположников современной венгерской национальной музыкальной культуры.

(обратно)

150

Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

151

Aristide Maillol (1861 — 1944) — французский скульптор.

(обратно)

152

Jules Emile Frdric Massenet (1842 — 1912) — французский композитор.

(обратно)

153

Пирожное «Наполеон».

(обратно)

154

Мой друг (фр.).

(обратно)

155

Хорошо (фр.).

(обратно)

156

Ну конечно {фр.).

(обратно)

157

Delta Airlines и American — крупнейшие в США авиакомпании.

(обратно)

158

Желаю удачи (фр.).

(обратно)

159

Конечно (фр.).

(обратно)

160

Согласен (фр).

(обратно)

161

Согласен (фр.).

(обратно)

162

Ник — синоним псевдонима для общения в виртуальном пространстве.

(обратно)

163

Имеется в виду магистраль, проходящая вокруг Вашингтона, то есть речь идет о вашингтонских политиках.

(обратно)

164

Нет бога, кроме Аллаха (арабск.).

(обратно)

165

ДАРПА – Управление перспективного планирования оборонных научно-исследовательских работ, центральная научно-исследовательская организация Министерства обороны, основной задачей которой является выдача рекомендаций по внедрению принципиально новых технологий для военной промышленности.

(обратно)

166

Перевод Е. Бируковой.

(обратно)

167

Стокгольмский синдром – психологическое явление, заключающееся в том, что заложники проникаются симпатией к своим похитителям. Получило название после ограбления в 1973 году банка «Кредитбанкен» в Стокгольме, когда грабители в течение шести дней удерживали в заложниках сотрудников банка, которые продолжали испытывать к ним теплые чувства даже после своего освобождения.

(обратно)

168

Агентство национальной безопасности (АНБ) – ведомство в составе Министерства обороны США, занимается защитой правительственной и военной связи и компьютерных систем, а также электронным наблюдением.

(обратно)

169

Что и требовалось доказать (лат.).

(обратно)

170

Непереводимая игра слов: английское слово «bodywork» – «кузовные работы» дословно можно перевести как «работы над человеческим телом».

(обратно)

171

Город в штате Техас, крупный промышленный и транспортный центр.

(обратно)

172

GPS – Global Positioning System, глобальная система позиционирования, позволяющая с помощью спутников точно определить местонахождение объекта на земле, на море, в воздухе и даже в космосе.

(обратно)

173

Дерьмо! (фр.)

(обратно)

174

Герой многочисленных комиксов и мультфильмов профессор Брюс Бэннер, подвергшись воздействию гамма-излучения при взрыве бомбы собственного производства, превращается в великана Халка, который затем сражается с самыми разными врагами на просторах Вселенной.

(обратно)

175

Додж-Сити – город в юго-западной части штата Канзас. В XIX веке город стал символом необузданных нравов времен освоения Дикого Запада. Он подвергался многочисленным налетам бандитов. Для защиты граждане города наняли вольных стрелков – их реальные и вымышленные похождения стали основой многих вестернов.

(обратно)

Оглавление

Роберт Ладлэм Идентификация Борна

  Книга первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

  Книга вторая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

  Книга третья

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

  Эпилог

Роберт Ладлэм Превоходство Борна

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Эпилог

Роберт Ладлэм Ультиматум Борна

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

Роберт Ладлэм Эрик Ван Ластбадер Возвращение Борна

  Пролог

  Часть первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

  Часть вторая

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

  Часть третья

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

  Эпилог

Роберт Ладлэм, Эрик Ван Ластбадер Предательство Борна

  Пролог

  Книга первая

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

  Книга вторая

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

  Книга третья

    Глава 24

    Глава 25

    Глава 26

    Глава 27

    Глава 28

    Глава 29

    Глава 30

    Глава 31

    Глава 32

  Книга четвертая

    Глава 33

    Глава 34

    Глава 35

    Глава 36

    Глава 37

    Глава 38

    Глава 39

    Глава 40

    Глава 41

    Глава 42 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg