«Темный крестоносец»

Темный крестоносец (fb2) - Темный крестоносец [The Dark Crusader-ru] (пер. А. Орлова) 1373K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алистер Маклин

Темный крестоносец

Пролог

Маленький пыльный человек, маленькая пыльная комната. Таким я его всегда и представлял. Маленький пыльный человек в маленькой пыльной комнате.

Ни одной уборщице не разрешалось заходить в этот кабинет, где грязные портьеры плотно занавесили выходящие на Бердкейдж Укк окна. И вообще никто не смел переступить порог кабинета в отсутствие его владельца — полковника Рэйна.

И ни одному человеку не пришло бы в голову обвинить полковника в нетерпимости к пыли.

Она была повсюду. На полоске дубового паркета вокруг потертого ковра. На книжных шкафах, полках с папками для бумаг, радиаторах батарей, ручках кресел и телефонах. Толстый серый слой ныли покрывал поверхность обшарпанного письменного стола. Прямоугольные темные островки виднелись только в тех местах, где до этого лежали бумаги. Тысячи пылинок деловито отплясывали в узком луче солнца, пробивающемся сквозь щель между занавесками в центре окна. Виновата тут игра света или нет, но не нужно было обладать особым воображением, чтобы увидеть слой пыли на жидких, гладко зачесанных седых волосах сидящего за столом человека, представить, как глубоко она въелась в темные складки морщин на впалых, серых щеках и высоком лысеющем лбу.

Но потом вы замечаете под тяжелыми, сморщенными веками глаза и напрочь забываете о пыли. Отливающие ледяным аквамарином гренландского айсберга, они казались еще холоднее.

Он поднялся, приветствуя меня, пока я подходил, протянул костлявую и холодную, похожую на грабли клешню, кивнул в сторону стула, стоящего напротив нелепой светлой фанеркой панели, зачем-то прилепленной к передней части письменного стола из красною дерева, а сам уселся в кресло. Спина подчеркнуто прямая, пальцы туго сцеплены, руки слегка касаются пыльной поверхности стола

— Добро пожаловать домой, Бентолл. — голосок вполне соответствовал взгляду: как будто с сухим треском где-то крушилась льдина.— Вы быстро управились. Хорошо съездили?

— Нет, сэр. Один текстильный магнат из глубинки, которого пришлось ссадить с самолета в Анкаре, чтобы освободить мне место, остался недоволен. Теперь жду вестей от его адвокатов. Кроме того, он грозился навсегда прикрыть авиакомпанию БЕА. Остальные пассажиры подчеркнуто воротили от меня нос, стюардесса проходила как мимо пустого места, да и летели так, что чуть душу наизнанку не вывернуло. А в остальном все было прекрасно.

— Бывает,— рассудил он. Еле заметное подергивание в левом уголке тонкого рта могло быть, с известной долей воображения, воспринято как улыбка. Но... Если двадцать пять лет совать нос в чужие дела на Ближнем и Дальнем Востоке, как эго делал полковник, не мудрено заработать атрофию лицевых мышц.

— Спали?

Я покачал головой:

— Ни секунды.

— Жаль.— По его лицу этого не было заметно. Он деликатно прокашлялся.— Боюсь, что вам придется снова отправляться в путешествие, Бентолл. Сегодня вечером. Одиннадцать ноль-ноль. Лондонский аэропорт.

Я выразительно подождал несколько секунд, пытаясь мысленно внушить ему то, что хотелось сказать ему в ответ, потом смиренно пожал плечами.

— Обратно в Иран?

— Если бы я собирался переводим, вас из Турции в Иран, то не стал бы вызывать па свою голову гнев столпов текстильной промышленности, заставляя прибыть в Лондон, чтобы узнать эту новость.

Снова легкое подергивание в уголке рта.

— Значительно дальше, Бентолл. Город Сидней, Австралия. Новые места для вас, верно?

— В Австралию?—я вскочил с мест раньше, чем понял это.— В Австралию! Послушайте, сэр, вы что, не получили мою телеграмму на прошлой педеле? Восемь месяцев работы, всё практически готово, оставалось только застегнуть последнюю пуговицу, мне хватило бы недели, от силы двух...

— Садитесь! — Опять голос под стать взгляду. Как будто ледяной водой из ведра окатили. Он внимательно посмотрел на меня, и его тон потеплел, до уровня чуть ниже точки замерзания.— Я ценю ваше усердие, но оно никому не нужно. Будем надеяться, ради вашего же блага, что вы не недооцениваете своих... ээ... противников. Так же, как тех, кто вами руководит... Вы отлично поработали, Бентолл. Я совершенно уверен, что в любом другом правительственном учреждении, более открытом, чем наше, вы бы наверняка были занесены в список на получение Ордена Британской Империи или чего-нибудь в этом роде, но ваша миссия исчерпана. Я не хочу, чтобы мои сотрудники, добывающие информацию, использовались и в качестве палачей.

— Простите, сэр,— робко сказал я.— Я не полностью информирован...

— Выражаясь вашим языком, осталось только застегнуть последнюю пуговицу.— Он продолжал, как будто не слыша моих слов.— Утечке информации из нашего Отдела по исследованию ракетного топлива в Хепуорте, чуть было не приведшей к печальным последствиям, вот-вот будет положен конец. Окончательный и бесповоротный.— Он поднял глаза на электронные часы на стене.— Часа через четыре, по моим оценкам. Можем считать, что это уже в прошлом. Кое-кто из кабинета министров будет спать спокойно сегодня ночью.— Рэйн замолчал, расцепил пальцы, оперся локтями на стол и посмотрел на меня поверх сложенных вместе ладоней.— Выражаясь точнее, они могли бы спать спокойно.— Он вздохнул, издав тихий сухой шелест.— Но в эти дни, когда надо всем царят соображения безопасности, причин для министерской бессонницы нет числа. Этим объясняется ваш вызов. Конечно, другие были под рукой, но, к несчастью, никто из них не обладал необходимой в этом случае конкретной квалификацией. У меня возникает подозрение, весьма смутное и неловкое, что это в какой-то степени связано с вашим предыдущим заданием.— Он потянулся рукой в сторону лежащей на столе розовой пластиковой папки и подтолкнул ее мне.— Взгляните, пожалуйста.

Я поборол желание отмахнуться от нахлынувшей на меня пыльной волны, раскрыл папку и вытащил оттуда полдюжины скрепленных листков бумаги.

Это были вырезки с предложением работы за границей из «Дейли телеграф». На каждой сверху красным карандашом была помечена даты. Самая ранняя — восьмимесячной давности. На каждом листке тем же красным цветом жирно обведено одно объявление. Кроме первого листка, где таких объявлений было три.

Все помеченные объявления принадлежали техническим, инженерным, химическим исследовательским фирмам в Австралии и Новой Зеландии. Люди, которым они были адресованы, должны были быть специалистами в самых передовых областях современной технологии. Мне доводилось и раньше видеть подобные объявления из самых разных стран мира. Эксперты по аэродинамике, электронике, сверхзвуковым летательным аппаратам, физике, радарам и топливной технологии в наши дни нарасхват. Но отличительной чертой этих объявлений, помимо того, что все они исходили из графически близких источников, было то, что приглашались специалисты на руководящие административные и директорские места, с соответствующими, на мой взгляд, астрономическими окладами. Я слегка присвистнул и взглянул на полковника Рэйна, но его холодные глаза сосредоточенно разглядывали что-то па потолке. Поэтому я еще раз пробежал мельком колонки объявлений, вложил их обратно в папку и подтолкнул к нему через стол. В отличие от осторожного полковника, я вызвал на пыльном пруду стола настоящую бурю.

— Восемь объявлений,— сухо, вполголоса проскрипел он.— В каждом более ста слов, но вы, если потребуется, сможете воспроизвести любое наизусть. Верно, Бентолл?

— Думаю, смогу, сэр.

— Необыкновенный дар,— прошептал он. Я вам завидую. Что можете сказать, Бентолл?

— Там есть одно довольно витиевато сформулированное объявление: специалиста по жидкому топливу приглашают для разработки аэродвигателей, предназначенных к эксплуатации с числом Маха более десяти. Откровенно говоря, таких аэро-двигателей не существует. Только ракетные двигатели, для которых проблемы с подбором металла уже решены. Им нужен знаток ракетного топлива, а кроме нескольких человек в ведущих аэрофирмах и парочке университетов все мало-мальски стоящие специалисты работают в Хепуорте.

— Именно здесь возможна привязка к вашей прежней работе,— кивнул он.— Это только догадка, и она может запросто оказаться ошибочной. Всего лишь соломинка из соседнего стога. — Он что-то рисовал на пыльной поверхности стола указательным пальцем.— Что еще?

— Все объявления происходят почти из одного и того же места,— продолжал я.— Новая Зеландия или восточное побережье Австралии. Везде специалисты требуются срочно. Всем предлагается бесплатное жилье, переходящее в собственность жильца в случае успешной работы, и зарплата по крайней мере в три раза больше той, которую могут предложить лучшему из них в этой стране. Очевидно, что идет охота за нашими лучшими головами. Все объявления подчеркивают, что претенденты должны быть женаты, но добавляют, что принять детей нет возможности.

— Вам это не кажется несколько необычным? — лениво спросил полковник Рэйн.

— Нет, сэр. Естественно, что иностранные фирмы предпочитают женатых. Люди зачастую поначалу чувствуют себя неуютно в незнакомой стране, а если у человека семья, то меньше шансов, что он вдруг соберет вещички и махнет домой на ближайшем пароходе. Эти работодатели выплачивают сразу только месячную зарплату. На те деньги, которые человек скопит за первые несколько месяцев, невозможно перевезти домой семью.

— Но речь идет не о семьях, а только о женах,— настаивал полковник.— Одних женах.

— Возможно, они опасаются, что топот детских ног отвлечет высокооплачиваемые умы от работы.— Я пожал плечами.— Или у них с жильем проблемы. А может, дети должны приехать позже. Там просто сказано: «Возможностью устройства детей не располагаем»...

— Ничто не кажется вам подозрительным?

— С общей точки зрения, нет. При всем уважении, не пойму, что вас может настораживать, сэр. Множество наших лучших умов за последние годы уплыло за границу. Но, конечно, если вы сообщите мне то, что наверняка не договариваете, я, вполне возможно, начну разделять ваше беспокойство.

Еще один еле заметный тик в левом уголке рта. Что-то он сегодня разошелся. Выудив из кармана небольшую темную трубку, Рэйн начал выскребать из неё остатки табака перочинным ножом. И, не поднимая глаз, произнес:

— Есть еще одно странное совпадение, о котором мне следовало бы упомянуть. Все ученые, откликнувшиеся на эти объявления, так же как и их жены, исчезли. Бесследно.

Вместе с последним словом он снизу вверх бросил на меня взгляд своих арктических глаз, проверяя, как я отреагирую. Не люблю, когда со мной играют в кошки-мышки, поэтому, в свою очередь, бесстрастно вперил в него глаза и спросил:

— Исчезли здесь, по дороге или после прибытия?

— Мне кажется, вы действительно подходите для этого дела, Бентолл,— ни с того, ни с сего ляпнул он.— Все они выехали из этой страны. Четверо, похоже, пропали по дороге в Австралию. По сведениям из иммиграционных служб Австралии и Новой Зеландии нам стало известно, что один человек прибыл в Веллингтон и трое в Сидней. Это все, что они знают. Больше властям этих стран неизвестно ничего. Люди прибыли, потом исчезли. Конец.

— Есть какие-нибудь зацепки?

— Ни одной. Возможно несколько вариантов. Но я никогда не трачу времени на гаданье, Бентолл. Все, что нам известно — и это объясняет большое беспокойство официальных кругов, — состоит в следующем: хотя все эти люди работали в промышленных исследовательских лабораториях, их уникальные знания могут быть легко использованы в военных целях.

— Насколько тщательно их искали, сэр?

— Можете сами представить. И мне кажется, что полиция в ... ээ... странах другого полушария ничуть не хуже, чем у нас. Но эта работенка вряд ли по плечу полицейским, верно?

Он откинулся на спинку кресла, выпустил сизые клубы вонючего дыма в и без того спертый воздух комнаты, выжидательно посмотрел на меня. Я почувствовал усталость, раздражение, мне не нравился тот оборот, который принимала беседа. Он ждал, что я проявлю сообразительность. Ничего не поделаешь, придется подчиниться.

— В качестве кого я туда отправлюсь? Специалиста по ядерной физике?

Он погладил ладонью ручку кресла.

— Я буду греть это кресло для тебя, мой мальчик. Придет день, когда оно станет твоим.— Вы можете себе представить веселый айсберг? Ему почти удалось его изобразить.— Никаких фокусов, Бентолл. Поедете в том самом качестве, в каком работали в Хепуорте, когда мы обнаружили ваши уникальные способности в другой, не совсем академической области. Вы поедете как специалист по ракетному топливу.— Он вытащил из другой папки листок и протянул мне.— Прочтите внимательно. Девятое объявление. Появилось в «Дейли телеграф» две недели назад.

Я не притронулся к этой бумаге. Даже не посмотрел в ее сторону.

— Повторное объявление о специалисте по топливу,— сказал я.— А кто откликнулся на первое? Я должен его знать.

— Разве это важно, Бентолл? — его тон похолодел на несколько градусов.

— Конечно, важно.— Я тоже в долгу не остался.— Возможно, они — кем бы «они» ни были — с ним прокололись. Он слишком мало знал. Но если это был кто-нибудь из ведущих специалистов, то все усложняется. Что-то произошло, и им потребовалась замена.

— Это был доктор Чарльз Фейрфилд.

— Фейрфилд? Мой бывший шеф? Второй человек в Хепуорте?

— А кто же еще?

Фейрфилда я хорошо знал. Блестящий ученый и одаренный археолог-любитель. Мне это дело нравилось все меньше и меньше, что должно было быть видно полковнику Рэйну по выражению моего лица. Но он изучал потолок с сосредоточенностью человека, ожидающего, что крыша рухнет с минуты на минуту.

— И вы просите, чтобы я...

— Вот именно,— перебил он. В его голосе вдруг прозвучала усталость. Просто невозможно было вдруг не проникнуться симпатией к человеку, на плечах которого такое тяжелое бремя.— Я не приказываю, мой мальчик, я прошу,— глаза его все еще буравили потолок.

Я пододвинул к себе листок и взглянул на обведенное красным карандашом объявление. Оно почти в точности повторяло то, что я читал за несколько минут до этого.

— Наши друзья просят срочно телеграфировать ответ,— медленно произнес я.— Видимо, их время поджимает. Вы отослали телеграмму?

— От вашего имени и с вашего домашнего адреса. Надеюсь, вы не обидитесь на меня за подобную беспардонность,—сухо проскрипел он.

— Инженерная компания «Аллисон и Холден», Сидней,— продолжал я.— Действительно существующая и уважаемая компания, разумеется?

— Конечно. Мы навели справки. Фамилия их управляющего по кадрам указана верно. Письмо, которое пришло четыре дня назад с подтверждением получения телеграммы, отпечатано на фирменном бланке компании. Подписано от лица управляющего. Только подпись не его.

— Что вам еще известно, сэр?

— Ничего. Прости. Совершенно ничего. Видит Бог, я бы хотел тебе помочь.

Возникла короткая пауза. Я подтолкнул к нему листок и сказал:

— Вы, по-моему, просмотрели одну вещь. В этом объявлении, как и в остальных, требуется человек женатый.

— Я не могу просмотреть то, что очевидно,— без выражения произнес он.

Я вылупил глаза.

— Да как вам...— и осекся. Через некоторое время пришел в себя. — Вы наверное уже побеспокоились об оглашении имен брачующихся, и невеста ждет в церкви?

— Я сделал лучше,— опять щека чуть дернулась. Он потянулся к ящику стола и вытащил пухлый конверт размером четыре на девять дюймов. Подтолкнул его по столу в мою сторону.— Берегите его, Бентолл. Это ваше брачное свидетельство. Выдано муниципалитетом Кэкстона два с половиной месяца назад. Можете проверить, если угодно, но думаю, что придраться не к чему.

— Все же придется посмотреть, — проворчал я.— Не хотелось бы мне вляпаться во что-нибудь противозаконное.

Он как будто меня не слышал.

— А теперь вам наверняка не терпится познакомиться с женой. — Он поднял телефонную трубку: — Пригласите ко мне миссис Бентолл, будьте любезны.

Трубка его догорела, и он возобновил прочистку с помощью все того же перочинного ножа и с той же тщательностью, время от времени исследуя состояние трубки. Мне исследовать было нечего, и посему я праздно водил глазами по комнате, пока мой взгляд вновь не наткнулся на фанерную панель письменного стола. Предысторию возникновения этой панели я знал. Не более девяти месяцев назад, сразу после гибели в авиа-катастрофе предшественника полковника Рэйна, в кресле, в котором устроился теперь я, сидел другой человек. Это был один из личных агентов Рэйна, но, к несчастью, полковник не знал, что агент этот — двойник и завербован еще и в Центральной Европе. Его первое задание — оно же оказалось и последним — поражало своей дерзостью: ни много ни мало — убийство самого Рэйна. В случае успешного завершения этой операции шеф секретной службы полковник Рэйн (никогда не знал его настоящего имени) унес бы с собой в могилу тысячи секретных данных. Невосполнимая потеря. Полковник ни на мгновение не предполагал опасности до тех пор, пока не увидел в руках агента направленный на него револьвер. Но и агенту было известно далеко не все. Впрочем, до того момента об этом не ведал никто: под рукой, в кресле, полковник Рэйн всегда держал наготове «люгер» с глушителем и со снятым предохранителем, прикрепленный с помощью пружины зажима. После этого случая ему и пришлось ремонтировать, а вернее просто менять переднюю панель стола.

Намеренно убивать полковник Рэйн никого не собирался. Но как только возникала необходимость розоружить или ранить противника, он его наверняка убивал. Он был самым безжалостным человеком, которого мне когда-либо приходилось встречать, и я не припомню случая, чтобы мне пришлось изменить свою точку зрения. Именно не жестоким, а безжалостным. В его понимании, цель всегда оправдывала средства, и если эта цель была, по его мнению, достаточно значительна, он не останавливался ни перед чем, чтобы ее достигнуть. Поэтому он и сидел так прочно в этом кресле. Но когда безжалостность превратилась в бесчеловечность, я решил, что наступил момент выразить протест.

— Вы серьезно намерены послать со мной туда женщину, сэр?

— Я не намерен,— спокойно сказал он, заглянув в который раз в недра своей трубки с видом геолога, обследующего кратер вулкана.— Таково решение.

Думаю, у меня на несколько единиц подскочило кровяное давление.

— Пусть так, но мне кажется, вы должны знать: что бы ни случилось с доктором Фейрфильдом, жена наверняка разделила его участь.

Он положил на стол трубку и нож и посмотрел на меня взглядом, который, видимо, считал удивленно-насмешливым. Мне же в тот момент показалось, что в меня летит не менее пары отточенных, как бритвы, стилетов.

— Вы сомневаетесь в правильности моего решения, Бентолл?

— Я сомневаюсь в гуманности и законности решения, вследствие которого женщина должна выполнять работу, предполагающую возможную гибель.— Я злился и не пытался это скрыть.— И сомневаюсь в необходимости посылать ее со мной. Вы знаете, полковник, я одиночка по натуре и вполне справлюсь, объяснив отсутствие жены болезнью. Не желаю, чтобы на шее у меня камнем повисла женщина.

— Повесить себе на шею такую женщину,—сухо сказал Рэйн,— многие мужчины посчитали бы за честь. Советую отказаться от ваших претензий. Более того, считаю необходимым ее присутствие там. Эта молодая леди добровольно вызвалась. Она умна, умела и чрезвычайно опытна. Кстати, Бентолл, гораздо опытнее вас. Может случиться так, что не вам придется ее опекать, а ей вас. Что касается заботы о себе, она справляется с этим превосходно. У нее есть оружие, с которым она никогда не расстается. Думаю, что вы...

Он замолчал, потому что в этот момент открылась боковая дверь и в комнату вошла девушка. Я сказал «вошла» потому, что не знаю другого слова, каким характеризуется перемещение человеческого существа на двух нижних конечностях. Но про нее надо было бы сказать «вплыла», «вскользнула» или еще что-нибудь вроде этого, пытаясь словом изобразить ту грациозную плавность, с которой двигалась эта женщина. На ней было светло-серое платье из шерстяного трикотажа, настолько плотно облегавшее фигуру, что как будто с восхищением облизывало ее; тонкая талия стянута узким темно-серым кожаным пояском, сочетавшимся по цвету с туфлями на низком каблуке и сумкой из крокодиловой кожи. Там, наверное, револьвер, подумал я, больше ей негде его спрятать, платье слишком облегающее. У нее были шелковые золотистые волосы, расчесанные на косой пробор так, что основная их масса падала на левую сторону лица; темные брови и ресницы, карие глаза и золотисто-смуглый оттенок кожи.

Я знал, откуда этот загар, и знал ту, которой он принадлежит. Она работала по тому же договору, что и я, но большую часть времени проводила в Греции. Пару раз я встречал ее в Афинах. Если быть точным, видел ее теперь в четвертый раз. Я знал ее, но ничего не знал о ней. Кроме того, что звали ее Мари Хоупман, что родилась она в Бельгии, но не была там с тех пор, как умер отец, инженер, который привез ее и мать-бельгийку с континента после падения Франции. Родители ее погибли в авиакатастрофе, и девочка, оставшись сиротой, воспитывалась в приюте на чужой земле. Заботиться о себе она наверняка научилась. Во всяком случае, я так решил.

Я встал. Полковник Рэйн сделал приглашающий жест и светским тоном провозгласил:

— Мистер и... э-э-э... миссис Бентолл. Вам ведь уже приходилось встречаться, не правда ли?

— Да, сэр.

Как будто ему это неизвестно! Мари Хоупман одарила меня холодным твердым пожатием руки и таким же взглядом. Может быть, работа со мной и была мечтой всей ее жизни, но внешне это, пожалуй, ничем не выражалось. Мне уже представился в Афинах случай почувствовать эту свойственную ей отчужденность и самоуверенность, и все же теперь это не помешало мне высказать то, что намеревался.

— Рад вас видеть, мисс Хоупман. Во всяком случае, должен быть рад. Но не здесь и не сейчас. Вам известно, на что вы идете.

Она широко распахнула свои карие глаза, насмешливо изогнула бровь и, слегка скривив в улыбке губы, отвернулась к полковнику.

— Неужели у мистера Бентолла имеются на мой счет рыцарские притязания, полковник? — Не говорит, а щебечет.

— Боюсь, что так оно и есть, в некоторой степени,— признался полковник.— Впрочем, в ней нет ничего предосудительного для молодой супружеской пары.— Он просунул ершик в мундштук своей трубки и, вытащив его наружу чернее сажи, удовлетворенно кивнул и произнес почти мечтательно:— Джон и Мари Бентолл. Неплохо звучит.

— Вы тоже так считаете? — Она обратила ко мне сияющий взор и обворожительнейшую из улыбок.— Я вам несказанно благодарна за участие. Вы так добры...— Немного помолчала и добавила: — Джон.

Я не ударил ее только потому, что такое поведение, по-моему, свойственно троглодитам. Я позволил себе ледяную загадочную улыбку и обратился к полковнику.

— Относительно одежды, сэр. Думаю, придется кое-что подкупить. Там теперь лето в самом разгаре.

— У себя дома, Бентолл, вы найдете два чемодана со всем необходимым.

— Билеты.

— Прошу.— Он протянул мне конверт.— Они были отправлены на ваше имя четыре дня назад. Оплачены по чеку человеком по имени Тобиас Смит. Никто о нем слыхом не слыхивал, но банковский счет его в полном порядке. Полетите не на восток, как, вероятно, предполагаете, а на запад, через Нью-Йорк, Сан-Франциско, Гавайи и Фиджи. Кто вас ужинает, молодой человек, тот вас и танцует, как говорится.

— Паспорта?

— Оба в чемоданах.— Знакомый тик прервал его.— Ваш, для разнообразия, выписан на настоящее имя. Пришлось. Все равно они будут вашу подноготную выяснять — образование, род занятий и так далее, и тому подобное. Мы сделали так, что ни одному любопытному и в голову не придет, что вы покинули Хепуорт год назад. В своем чемодане также обнаружите чековую книжку «Америкэн экспресс банк» на тысячу долларов.

— Надеюсь, мне будет на что их потратить. Кто поедет с нами, сэр?

Молчание в ответ, только две пары глаз, узкие зеленоватые льдинки и огромные, теплые, влажные, смотрят на меня не мигая. Мари Хоупман заговорила первой:

— Может быть, вы соблаговолите объяснить...

— Ха! Может быть, и соблаговолю, хотя и вас тоже из числа подозреваемых не исключаю. Шестнадцать человек вылетают отсюда в Австралию или Новую Зеландию. Восемь из них прибывают в никуда. Пятьдесят процентов. Значит, пятьдесят процентов за то, что мы прибудем туда же. Так вот, я предполагаю, что в самолете будет находиться представитель полковника Рэйна, который в случае необходимости будет знать, на каком месте воздвигнуть надгробие. А скорее всего, бросить поминальный венок на воды Тихого океана.

— Мысль о возможности непредвиденных обстоятельств во время перелета приходила мне в голову,— невозмутимо заявил полковник.— Так что сопровождающий будет, и не один и тот же на всем протяжении пути. Мне сдается, что вам лучше их не знать.— Он поднялся и обошел вокруг стола. Брифинг окончен.— Приношу искренние извинения, но другого выхода у меня нет. Посудите сами: приходится действовать как слепцу, в полной тьме. Будем надеяться на лучшее.— Он по очереди протянул нам руку и сокрушенно покачал головой.— Еще раз великодушно простите. И до свидания.— Он вернулся и сел за стол.

Я открыл дверь, пропустил вперед Мари и оглянулся— захотелось убедиться, насколько искренни его сожаления. Как и следовало ожидать, на лице ни намека на печаль: сосредоточенно занят самым важным — ковыряется в трубке. Я тихо прикрыл за собой дверь и оставил его одного — маленького и пыльного в маленькой пыльной комнате.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.  Вторник, 3.00 — 3.30

Пассажиры самолета, ветераны рейса Америка— Австралия, на все лады расхваливали отель «Гранд Пасифик» в Вити Леву, как самый лучший в западной части Тихого океана. И при первом же беглом знакомстве с ним я вынужден был признать, что они оказались правы. Старомодный, но величественный и сверкающий, как новенькая серебряная монетка, он любого служащего английских гостиниц поверг бы в панический ужас королевской безукоризненностью своего обслуживания. Спальни обставлены с роскошью, еда — превосходна (память об обеде из семи блюд, который нам подали в тот вечер, останется, вероятно, навеки), а великолепный вид, открывающийся с веранды на пологие вершины гор, ограждающие залитую лунным светом гавань, принадлежали, казалось, иному, неземному миру.

Но нет в мире совершенства — замки в дверях номеров отеля «Гранд Пасифик» никуда не годились.

Понял я это, когда посреди ночи проснулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Правда, вначале я подумал не о замке, а об этой назойливой нетактичной руке. Пальцы были невероятно сильными, пожалуй, мне с такими не приходилось встречаться — как будто отлиты из стали. Я с трудом открыл глаза, сопротивляющиеся яркому свету и усталости, и, наконец, усилием воли смог сосредоточить взгляд на своем левом плече. И тогда понял, что удивился крепости пальцев не зря, поскольку это были вовсе не пальцы, а дуло автоматического кольта 38-го калибра. Видимо, для того, чтобы исключить ошибку, если мне заблагорассудится выяснить, кто хозяин этого оружия, он поднял дуло на уровень моего правого глаза. Я решил, что ошибаться не стоит. Так, оружие в полном порядке, дальше волосатое запястье, чуть выше — белый рукав и, наконец, смуглое, не слишком доброжелательное лицо. В довершение всего — белая шапочка яхтсмена. Больше смотреть было не на что, поэтому я вернулся к изучению кольта.

— Ладно, приятель,— выдавил я, надеясь, что это восклицание прозвучит легко и небрежно, но мне не повезло — получился хриплый рык, приблизительно такой, наверное, издавали участники рыцарских турниров в замке Макбет.— Я уже понял — это револьвер. Ухоженный, вычищенный, смазанный. Но не лучше ли его слегка отодвинуть, во избежание неприятностей? Револьверы — опасная штука.

— Умный какой! — Вот ему-то как раз удалось изобразить то, что не получилось у меня, холодное спокойствие.— За спиной у женушки спрятался, герой. Но ведь тебе на самом деле совсем не хочется изображать героя, правда, Бентолл? И кашу заваривать ты не собираешься. А?

Вот как раз кашу заварить мне в этот момент очень хотелось. Просто руки чесались вырвать у него из рук эту пушку и садануть по башке. Я очень плохо себя чувствую, когда в меня дулом тычут — во рту сохнет, сердце начинает учащенно биться, адреналина сверх меры в крови накапливается. Только я начал представлять себе, что бы еще с ним сделал, как он кивнул на другую сторону кровати.

— А если собираешься, то сперва взгляни туда.

Я медленно и аккуратно повернул голову, чтобы не дай Бог никого не потревожить. У того, кого я там увидел, только глаза были желтые, все остальное черное: костюм, морская тельняшка, шляпа, а главное — лицо, чернее не видел; узкое, длинное, остроносое — лицо настоящего индийца. Он был узкоплечий и низкорослый, но рост и мускулы ему были ни к чему — то, что он держал в руках, вполне заменяло и то и другое. Обрез двуствольного дробовика двенадцатого калибра. От его первоначального размера осталась одна треть. Смотришь в него как будто в сдвоенный железнодорожный тоннель. Я все так же медленно повернул голову от черного человека к белому.

— Я вас понял. Можно сесть?

Он кивнул и отступил на пару шагов. Я опустил ноги с кровати и взглянул в другой конец комнаты, где на своей постели сидела Мари Хоупман, а рядом с ней стоял третий гость, тоже черный. На ней было голубое шелковое платье без рукавов, и именно потому, что оно было без рукавов, мне удалось увидеть пять темных отметин на ее руке. Видимо, тот, кто ее будил, был не слишком галантен с дамой.

Я был тоже почти полностью одет, не считая башмаков, галстука и пиджака. И все это несмотря на долгое мучительное путешествие, которое нам пришлось завершить всего лишь несколько часов назад. Путешествие вынужденное, вызванное отсутствием ночлега в аэропорту на другом конце острова.

Неожиданная оккупация отеля «Гранд Пасифик» несчастными авиапассажирами была настолько стихийна, что недоумения по поводу требования двух отдельных постелей для мистера и миссис Бентолл не последовало. Но то, что они посреди ночи были почти полностью одеты, не имело ничего общего с застенчивостью молодоженов, обманом или чем-то еще. Этого требовали соображения безопасности. Вторжение в гостиницу было вызвано незапланированной задержкой самолета на местном аэродроме. А вот причина этой задержки и являлась предметом моих постоянных размышлений. Официально задержка была вызвана воспламенением электрической проводки па нашем ДС-7 сразу же после того, как были отсоединены шланги, по которым заправляли горючее. И хотя пожар был потушен в мгновение ока, командир корабля отказался продолжать полет до тех пор, пока с Гавайев не прилетят механики для определения степени повреждения и его возможного устранения. Но мне было более всего интересно, что именно вызвало тот пожар.

Я глубоко верю в случайные совпадения, но вера отступает на пороге идиотизма. Четверо специалистов с женами уже исчезли по пути в Австралию. Вполне возможно, что пятую пару подстерегала та же участь и что остановка для дозаправки в Фиджи, на аэродроме Сува, была запланирована для осуществления планов по нашему исчезновению. И вот именно поэтому мы не стали раздеваться, заперлись на все замки и назначили дежурство: я был на вахте первым и просидел до трех ночи, безмолвно пялясь в темноту. Потом растормошил Мари Хоупмап, а сам завалился спать. Я заснул мгновенно, и, вероятно, точно так же поступила она, потому что, кинув взгляд па часы, я с недоумением установил, что было всего двадцать минут четвертого. Или я недостаточно ее растряс, или она еще не отошла от предыдущей бессонной ночи перелета Сан-Франциско — Гавайи. Временной пояс нам пришлось поменять так быстро, что даже привычные ко всему бортпроводники падали с ног. Но теперь выяснение причин уже помочь не могло.

Натянув башмаки, я взглянул на нее. Не было в ее лице ни страха, ни напряжения, ни отчужденности. Только усталость — бледная, голубые тени пролегли под глазами, короче, замученная путешественница, лишенная ночного сна. Она увидела, что я на нее смотрю, и заговорила.

— Я... боюсь, я...

— Молчи! — рявкнул я.

Она сморгнула, как будто получила пощечину, и, поджав губы, уставилась на свои босые ноги. Человек в белом рассмеялся тем приятным музыкальным смехом, который похож скорее на водоворот сточных вод в канализации.

— Не обращайте внимания, миссис Бентолл, он не хотел вас обидеть. Таких, как ваш муж, пруд пруди.

Снаружи вроде ничего, крепенький, а внутри один кисель. Как разнервничаются, так на других злость срывают. Душу отводят, но, конечно, только на тех, кто не может дать сдачи.— Он бросил на меня взгляд, в котором было все, кроме восхищения.— Разве я не прав, мистер Бентолл?

— Что вам нужно? Что значит это... это вторжение? Мне кажется, вы теряете время. У меня наличными денег очень мало, думаю, не больше сорока долларов. Есть чеки, но они вам не годятся. Драгоценности жены...

— Почему вы оба одеты? — перебил он меня.

Я нахмурился.

— Не вижу необходимости...— Что-то острое уперлось мне сзади в шею. Не знаю, кто обрезал стволы этого дробовика, но он явно не позаботился о том, чтобы края обработать шкуркой.— Мы с женой путешествуем по личным делам.— Очень трудно сохранить благородное негодование и при этом делать вид, что напуган до смерти.— У меня неотложное дело. Я уже сообщил об этом... администрации аэропорта. Мне дали понять, что внеочередные задержки в Суве иногда бывают при дозаправке, и пообещали посадить на ближайший самолет, вылетающий рейсом на запад. Администрация гостиницы тоже предупреждена, и поэтому мы с минуты на минуту ожидаем вызова.— Это, конечно, неправда, но дневная гостиничная смена уже ушла, так что быстро проверить мои объяснения было нелегко. Но я видел, что он мне поверил.

— Очень интересно. И главное, удобно,— пробормотал «белый».— Миссис Бентолл, подойдите к своему мужу и поддержите за руку. Он того и гляди в обморок свалится.— Мари подошла и села не менее чем в двух футах от меня, уставившись неподвижным взглядом прямо перед собой. Тогда «белый» сказал: — Кришна!

— Да, капитан? — Ответ последовал от индийца, который был приставлен к Мари.

— Выйди на улицу и позвони в регистратуру гостиницы. Скажи, что звонишь из аэропорта и что для миссис и мистера Бентолл есть два места на самолете компании КЛМ, который через два-три часа заканчивает дозаправку. Скажи, мол, они должны поторопиться и выехать немедленно. Понял?

— Есть, капитан.— Индиец сверкнул белоснежными зубами и бросился исполнять приказ.

— Не туда, идиот! — «Белый» кивнул на другую дверь, выходящую на веранду.— Хочешь, чтобы на тебя все полюбовались? После того, как позвонишь, хватай такси своего приятеля, подъезжай к парадному входу и скажи, что тебе тоже позвонили из аэропорта. Просили забрать миссис и мистера Бентолл. Потом поднимайся сюда за чемоданами.

 Индиец кивнул и испарился. «Белый» затянулся сигарой, выдохнул на нас облако черного вонючего дыма и осклабился:

— Здорово, правда?

— Что вы, собственно, намерены сделать?

— Отправлю вас в небольшое путешествие. Он снова ухмыльнулся, обнажив прокуренные желтые зубы.— Никто вас и не хватится, все решат, что вылетели самолетом в Сидней. Разве не печально? — Он измывался над нами.— А теперь вставайте, руки за голову и лицом к стене.

Увидев направленные на меня три ствола, я решил, что самое лучшее — подчиниться. Тем более что один из стволов находился от моей драгоценной физиономии не далее, чем в восемнадцати дюймах. Он уже увидел, что я уже всласть насытился зрелищем сдвоенного железнодорожного тоннеля, и ткнул меня в спину. Я повернулся, и он опытной рукой, которая едва ли упустит коробок спичек, обшарил меня сверху донизу. Наконец, я почувствовал, как давление ствола на мой несчастный позвоночник ослабло.

— О’кей, Бентолл, садись. Даже странно, обычно такие слюнтяи, как ты, не могут удержаться от удовольствия потаскать в кармане пушку. Может, она у тебя в чемодане. Ладно, потом поглядим.— Он, хитро прищурившись, посмотрел на Мари Хоупман.— Ну, а вы, леди?

— Не смейте до меня дотрагиваться, вы... ужасный человек.— Она вскочила и стояла теперь, вытянувшись как вахтенный, во фрунт, руки по швам, кулаки сжаты, дышит глубоко. Не думаю, что без каблуков в ней было больше пяти футов четырех дюймов, но в гневе она казалась гораздо выше. Просто цирк.— За кого вы меня принимаете? Неужели думаете, что я могу носить оружие?!

Он медленно и задумчиво обвел взглядом ее фигуру, обтянутую довольно выразительно легким платьем, и вздохнул.

— Было бы просто чудо, если бы вы его носили. Разве только тоже в чемодане. Но вам не удастся их открыть до тех пор, пока не прибудем на место.— Он задумался.— Кстати, мадам, а сумочки у вас разве нет?

— Не смейте трогать мою сумку своими грязными лапами!—снова взорвалась Мари.

— Они вовсе даже не грязные.— Он для пущей убедительности сам их осмотрел.— По крайней мере, не очень. Сумку, миссис Бентолл.

— В тумбочке,— презрительно фыркнула Мари.

Он двинулся в другой угол комнаты, не спуская с нас глаз. Я подумал, что, видимо, он не слишком уверен в своем помощнике вместе с его дробовиком. Достав из тумбочки маленькую сумочку из крокодиловой кожи, он щелкнул замочком и высыпал содержимое на постель. Куча всякого барахла — деньги, носовой платок, расческа, косметичка, в которой тоже, в свою очередь, было много всякой женской белиберды, но только не оружие. Оружия не было, это определенно.

— Похоже, вы действительно не из тех.— У него в голосе даже виноватые нотки послышались.— Но знаете, леди... для того, чтобы дожить до пятидесяти, нужно научиться никому не верить, даже собственной матери... — Он вдруг замолчал, взвешивая на руке пустую сумку. Что-то она тяжеловата...

«Белый» заглянул внутрь, пошарил там рукой, потом ощупал дно снаружи... Послышался щелчок, и второе дно открылось, повиснув на петлях. Глухой стук, и некий предмет лежит на ковре. Что же это? Он нагибается и поднимает маленький коротконосый пистолетик.

— Наверное, одна из забавных игрушек-зажигалок. А может быть, духи или распылитель пудры? Чего только сейчас не придумают.

— Мой муж ученый и очень известный человек в своей области,— заявила Мари Хоупман, сохраняя каменное выражение лица.— На него уже дважды покушались. У меня есть разрешение полиции на это оружие.

— Я тоже дам вам разрешение, не беспокойтесь, леди. Все будет в ажуре.— Он не сводил с нас подозрительного взгляда, но тон оставался спокойным.— Ну ладно, Рабат,— это уже индийцу с дробовиком.— Выйди на веранду и посмотри, не балуется ли кто-нибудь около такси.

Да, у этого типа все продумано до мелочей. Даже если бы я захотел, все равно не мог ничего предпринять. Но я и не хотел, во всяком случае, сейчас. В расход он нас явно не собирался отправлять, а вопросы, которые меня мучали, бегством не решишь.

В дверь постучали, и он, быстро задвинув шторы на открытом окне, спрятался за ними. Вошел коридорный в сопровождении Кришны и подхватил три чемодана. На Кришне форменная фуражка таксиста, через руку перекинут плащ. Вполне естественно в дождливую погоду, но я мог поклясться, что рука его под плащом была не безоружна. Он почтительно выждал, пока мы вышли из номера, и, взяв четвертый чемодан, последовал за нами. Дойдя до конца коридора, я заметил, что из нашего номера вышел «белый» и пошел следом. На таком расстоянии его нельзя было заподозрить в причастности к нашей компании, но в случае, если бы мне взбрела в голову какая-нибудь фантазия, он успел бы подскочить. Меня все время мучила неотвязная идея, что он уже когда-то все это проделывал.

Ночной дежурный, худой, темнокожий, со свойственным такого рода служащим выражением утомленного всезнайства, уже держал наготове наш счет. «Белый», с сигарой в зубах, небрежной походкой подошел к дежурному и кивнул ему как старому знакомому.

— С добрым утром, капитан Флек,— почтительно приветствовал его дежурный.— Ну как, разыскали своего приятеля?

— Да, все в порядке. Надменная холодность на его лице сменилась беспечным дружелюбием.— Он сказал, что человек, который мне нужен, в аэропорту. До чего же не хочется посреди ночи тащиться в такую даль! Но ничего не поделаешь, придется. Ты не мог бы мне машину устроить?

— Конечно, сэр.— По всей видимости, этот Флек считался здесь крупной шишкой.— Вам срочно, капитан Флек?

— У меня несрочных дел не бывает.

— Конечно, конечно,— засуетился дежурный. Он явно побаивался Флека и изо всех сил старался услужить.— Дело в том, что мистер и миссис Бентолл тоже сейчас туда едут и их уже ждет такси...

— Рад познакомиться, мистер Бентолл,— расплылся в улыбке Флек и правой рукой стиснул мою стальным пожатием морского волка. При этом левая рука, почивавшая в кармане, привела его широкую бесформенную куртку в полный беспорядок, выставив дуло револьвера настолько далеко из кармана, что мне показалось: этот несчастный карман вот-вот с треском оторвется.— Меня зовут Флек. Мне очень срочно нужно попасть в аэропорт, и, если вы не возражаете... расходы пополам, конечно... я был бы вам несказанно благодарен.

Если у меня и оставались какие-либо сомнения относительно его профессионализма, они тут же уступили место твердой уверенности в его полной компетентности. Нас выпроводили из гостиницы и заткнули в такси с такой учтивой поспешностью, с какой метрдотель проводит вас к самому паршивому столику в переполненном зале ресторана. На заднем сиденье я оказался плотно сдавлен с одной стороны Флеком, с другой — Рабатом. Надежные тиски. Мало того, в бока мне туг же ткнули слева — двустволку, справа— револьвер прямо под нижние ребра. Двинуться я был просто не в состоянии и сидел ни жив ни мертв, моля Бога, чтобы старые изношенные рессоры нашего такси и неровная ухабистая дорога не помогли моим телохранителям невзначай нажать курки.

Мари Хоупман сидела впереди рядом с Кришной: спина прямая, плечи расправлены, короче, исполнена собственною достоинства. Я вспомнил, как она себя вела в кабинете полковника Рэйна два дня назад, и попытался предположить, смогла ли эта дива сохранить до сего дня свою самоуверенность и чувство юмора. Трудно сказать. Мы покрыли сообща расстояние в 10000 миль, а я до сих пор так ничего о ней и не узнал. По всей видимости, она за этим строго следила.

Ни малейшего представления я не имел о городе Сува, но даже если бы это было не так, все равно едва ли смог бы теперь определить, куда нас везут. Двое впереди, двое по бокам, а окна задернуты завесой дождя — как тут разглядишь. Вот мелькнули темные очертания кинотеатра, а вот это, наверное, банк, канал с тускло поблескивающим на поверхности мрачных вод отражением уличных фонарей; вот мы оставили позади несколько узких неосвещенных улочек, тряско перебрались через железнодорожные пути, на которых мне удалось заметить длинную кишку небольших вагонов со штампами КСР на влажных боках. Все это, в особенности товарный состав, совпадало с моими представлениями об острове, расположенном на юге Тихого океана. Обдумать свои впечатления мне не пришлось. Такси резко остановилось, и при этом мне показалось, что двустволка проткнула мой бок насквозь. Флек мгновенно выскочил и приказал последовать его примеру.

Я вылез из машины, не слишком при этом торопясь и, потирая измученные бока, стал оглядываться. Темно было, как в могиле, да при этом еще лило как из ведра. Так что я поначалу ничего разглядеть толком не мог, кроме, пожалуй, размытых контуров двух изогнутых конструкций, которые по виду напоминали строительные краны. Но должен заметить, что глаза мне в тот момент не слишком требовались, чтобы определить наше местонахождение, вполне хватало носа. Я вдыхал запах дыма, гари, горючего, дегтя, пеньковых канатов и других снастей, но прежде всего и превыше всего — пронзительный, ни с чем не сравнимый запах моря.

Нельзя сказать, что после бессонной ночи и всей той кутерьмы, которая обрушилась па меня за последние часы, я хорошо соображал, но, во всяком случае, вполне достаточно, чтобы понять: Флек привез нас в порт вовсе не для того, чтобы посадить на самолет, отлетающий в Австралию. Я хотел было открыть рот, чтобы выразить справедливый протест, но он тут же дал мне понять, чтобы я заткнулся, поднял из маслянистой радужной лужи два чемодана, которые Кришна успел туда аккуратно поместить, и приказал мне взять два других и следовать за ним. Ребра у меня назойливо ныли от длительного соседства с двустволкой Рабата, и сам я уже тоже порядком устал от его настойчивости. Видимо, Флек основательно напичкал своего приятеля однообразным содержимым американских гангстерских комиксов.

Флек, в отличие от меня, вероятно, видел в темноте, как кошка, а может быть, он хорошо представлял себе расположение всех этих бесконечных канатов, швартовых, кнехтов и тому подобной снасти на пристани, потому что ни разу не споткнулся. Я же свалился раз пять, пока мы не свернули направо и не стали спускаться по каменной лестнице. Тут даже он замедлил шаг и рискнул осветить путь фонарем. Но я бы не стал обвинять его в неосмотрительности: ступени поросли скользким зеленоватым мхом, а перилами тут не пахло. Желание опустить на его голову один из моих чемоданов возникло и исчезло почти одновременно, но не только потому, что в спину мне по-прежнему упирались старые железные знакомые. Дело в том, что глаза мои понемногу все-таки привыкли к темноте и теперь я уже разглядел некое судно, пришвартованное у подножья той самой лестницы, по которой мы спускались. От моего удара Флек получил бы незначительные синяки и несколько более значительный ущерб самолюбию. Думаю, настолько серьезный, что он смог бы и пренебречь соблюдением тишины и таинственности в пользу немедленного реванша. Никак он не походил на человека, который не воспользуется такой прекрасной возможностью, и посему я, глубоко вздохнув, покрепче вцепился в чемоданы и продолжил свой путь вниз по осклизлым, неверным ступеням с осторожностью пророка Даниила, прокладывающего путь в логове спящих львов. Пожалуй, мне было даже потрудней, поскольку мои хищники бодрствовали. Несколько секунд спустя я услышал за спиной шаги Мари Хоупман и двух индийцев.

Вода теперь была уже не более чем в восьми футах, но как я ни старался пристальнее разглядеть форму и размеры судна, мне не удавалось этого сделать — дождевые тучи, нависшие над головой, были чернее воды. Широкопалубное, футов семьдесят в длину (впрочем, я вполне мог ошибиться в ту или другую сторону на добрых двадцать футов), две-три мачты (за точность тоже ручаться не мог), объемная рубка, дверь в которой внезапно открылась, выплеснув яркий пучок света и разрушив таким образом мое с таким трудом наладившееся зрение. Некто длинный и худой, как мне показалось, выскользнул из образовавшегося светового прямоугольника, и дверь закрылась.

— Все в порядке, босс? — Никогда мне не приходилось бывать в Австралии, но австралийцев встречал, и немало, так что характерный выговор распознал сразу.

— Порядок. Забирай их. И смотри, со светом поосторожнее. Мы уже поднимаемся на борт.

Поднимаемся — легко сказано. Выполнить это было гораздо труднее. Верхний край борта находился на уровне пристани, где мы стояли. Надо было ступить на нею и прыгнуть вниз на палубу. Когда я почувствовал ее под ногами, то мысленно констатировал, что она была деревянная, а не стальная. Когда мы все благополучно спустились, капитан Флек сказал:

— Мы готовы к приему гостей, Генри? — Мне показалось, что он повеселел. Видимо, почувствовал облегчение, оказавшись там, куда стремился.

— Каюта готова, босс.— Голос у него был хриплый, а слова он растягивал как резину.— Проводить?

— Давай. Я буду у себя.— Он оглянулся на меня.— Все, Бентолл. Оставь чемоданы здесь. Увидимся позже.

Генри пошел по палубе в сопровождении двух индийцев. Между ними вклинились мы с Мари. Подойдя вплотную к надстройке, он повернул направо, включил фонарь и остановился у небольшого люка. Наклонился, откинул задвижку и поднял крышку. Потом отступил на шаг и указал фонарем вниз.

— Спускайтесь, оба.

Я пошел первым: десять влажных узких ступенек по стальной вертикальной лестнице. За мной спускалась Мари. Не успела ее голова сравняться с поверхностью палубы, как крышка люка захлопнулась и мы услышали, что замок тоже вернулся па свое место. Мари осилила последние две ступеньки, и мы огляделись.

Какая, к черту, каюта?! Камера, темная, как могила, тюремная камера. Нет, правда, не совсем темная. Крохотная лампочка в стеклянном плафоне, опутанном стальной сеткой. Только-только чтобы разглядеть, куда ступить. Но какая вонь! Как будто здесь прошлась бубонная чума, вильнув смердящим шлейфом смерти. Я никак не мог понять источника этой вони. Вот, пожалуй, и все, что я мог бы сказать о том трюме, куда нас спустили. Выход из него был единственный. Он же и вход. В кормовой части поперек судна шла деревянная переборка. Меж двух досок я заметил щель. Заглянув в нее, ничего не увидел, но почуял запах. Машинное масло, а следовательно, машинное отделение, сомнений никаких. В этой же переборке обнаружил небольшую дверь. Она была незаперта и вела в примитивного устройства туалет. Там же находилась и старая проржавевшая раковина. Из крана при небольшом усилии можно было выжать небольшую струйку бурой воды неморского происхождения. С обеих сторон переборки, ближе к углам, я обнаружил два отверстия в полу диаметром по шесть дюймов каждое. Туда тоже сунул нос, но, как и следовало ожидать, ничего интересного не нашел. Вероятно, вентиляционные ходы, изобретение века. Но в такую безветренную ночь и на стоянке они вообще бесполезны.

По всей длине переборки выстроились в четыре ряда перегородки из деревянных реек, по типу штакетника. Между двух рядов, ближних к правому и левому бортам, были сложены до самого верха деревянные ящики и открытые коробки. Свободными оставались только вентиляционные отверстия. Между внутренними и внешними рядами реек тоже были сложены ящики и еще мешки, но только до середины высоты переборки. Между двух внутренних рядов, идущих от того места, где предполагалось машинное отделение, и до двух небольших дверей в противоположном направлении был небольшой проход приблизительно фута в четыре шириной. Пол в этом месте, по всей видимости, мыли в последний раз во время вступления на престол короля.

Итак, я внимательно оглядывал наше безрадостное прибежище и, чувствуя, как сердце потихоньку пробирается в пятки, надеялся только на то, что в такой темноте Мари Хоупман сможет различить па моем лице выражение непоколебимого мужества, которое я все время пытался сохранить. В этот момент желтовато-грязный свет, исходящий от лампочки сверху, поменялся на густо-красный, со стороны кормы послышался пронзительный вой, секунду спустя затарахтел дизельный двигатель, судно нервно затряслось как в падучей, потом постепенно успокоилось, и я услышал над головой шлепанье ног по палубе. Небольшой крен на правый борт (отход от пристани дал нам дополнительное доказательство тому, что мы уже в пути).

Я отвернулся от переборки и тут же натолкнулся на Мари Хоупман, схватил ее за руку, чтобы поддержать, да и самому ненароком не свалиться. Кожа на руке у нее была влажная, «гусиная» и ледяная. Я чиркнул спичкой и взглянул на нее, но Мари от неожиданной вспышки света зажмурилась. Светлые волосы спутанной копной падали на лоб и щеку, тонкое шелковое платье настолько вымокло и облепило ее, что походило скорее на оболочку кокона. Мари тряслась, как в лихорадке. Тогда я вдруг почувствовал сам, что в этой крысиной дыре чертовски холодно и сыро. Я загасил спичку, стащил с ноги башмак и принялся колотить им по переборке. Никакого эффекта. Поднялся на несколько ступенек и заколотил в крышку люка.

— Что это вы такое вытворяете?! — возмутилась Мари Хоупман.

— Если нам немедленно не отдадут одежду, у меня на руках окажется больная двусторонней пневмонией.

— А не лучше ли поискать оружие? Вам не приходило в голову задаться вопросом: почему и зачем нас сюда притащили?

— В расход что ли пустить? Ерунда! — Я попытался небрежно рассмеяться, но у меня ничего не получилось. Вместо смеха послышалось настолько неубедительное кудахтанье, что самому неловко стало.— О том, чтобы пустить нас на корм рыбам, не может быть и речи. Во всяком случае, не теперь. Зачем надо было тащить меня сюда? Это можно было сделать и в Англии. А если так необходимо уничтожить меня, то зачем тогда вы здесь нужны? Это во-первых, и во-вторых. А в-третьих, к чему такие сложности с посадкой на корабль? Мы проезжали по дороге сюда канал — по булыжнику на шею и... бултых! Все шито-крыто. Есть еще и в-четвертых: капитан Флек похож на кого угодно — хулигана, мошенника, но только не на убийцу.— Так держать, Бентолл! Если будешь повторять это через каждые пять минут, может быть, и сам поверишь. Мари Хоупман притихла. Может быть, в моих философствованиях действительно есть разумное зерно?

Через пару минут я решил повторить попытку и снова заколотил в переборку. На этот раз меня, видимо, услышали, потому что не прошло и полминуты, как поднялась крышка люка и яркий луч фонаря скользнул вниз.

— Будьте так любезны, дорогие гости, перестаньте барабанить.— Голос у Генри был чрезвычайно недовольный.— Поспали бы лучше.

— Где наши чемоданы? Нам нужно переодеться в сухое. Моя жена промокла насквозь.

— Даю, даю,— проворчал он.— Идите сюда, оба.

Мы подошли. Он спустился вниз и, приняв сверху от кого-то, кого мы не видели, четыре чемодана, отошел в сторону, чтобы пропустить того, кто спускался следом. Это был капитан Флек: с револьвером, фонарем и окутанный парами виски. Этот запах принес приятное разнообразие в душную вонь трюма.

— Прошу прощения, что заставил ждать,— радостно провозгласил он.— Замки на ваших чемоданах очень хитрые. Итак, Бентолл, у вас нет оружия?

— Конечно, нет.— Было, но осталось под матрасом в отеле «Гранд Пасифик», — Что это за вонь здесь?

— Вонь? Неужели? Он принюхался с блаженством знатока, склонившегося над бокалом «Наполеона». Копра и плавники акулы. В основном копра. Говорят, очень полезно.

— Да уж, конечно,— буркнул я.— И сколько же нам придется торчать в этой дыре?

— Это вам не яхта...— возмутился было Флек, но вдруг осекся.— Не знаю, посмотрим. Может быть, еще несколько часов. Завтрак в восемь.— Он осветил фонарем все помещение и сказал уже несколько виноватым тоном: — Нам нечасто приходится принимать на борту женщин, мадам, во всяком случае, таких. Надо было, конечно, получше все прибрать. Не снимайте на ночь башмаки.

— Это еще почему?

— Тараканы.— Он сокрушенно покачал головой.—  Любят кусать за ноги, подлюки. — Он быстро направил луч фонаря на одну из стен, и мы тут же увидели парочку темно-коричневых усатых монстров не менее двух дюймов в длину, которые поспешно скрылись из виду.

— Какие... огромные!..— прошептала Мари Хоупман.

— Это из-за копры и машинного масла,— мрачно объяснил Генри.— Их излюбленная пища, не считая ДДТ. Мы им галлонами скармливаем все это. Те, что вы видели, детишки. Родители слишком умны, чтобы появляться на свету.

— Ну ладно, хватит,— оборвал столь увлекательный рассказ Флек и сунул мне в руку фонарь.— Возьмите, пригодится. До завтра.

Генри дождался, пока голова Флека исчезнет в люке, вытащил пару досок из тех, что ограничивали проход, и положил на чемоданы. Получилась платформа фута в четыре высотой.

— Спите здесь.— Он кивнул на сооружение. — Другого места нет. До завтра.— С этими словами он исчез, и крышка люка плотно закрылась.

Ну что ж поделаешь, если больше негде? Так мы и спали плечом к плечу на кровати из чемоданов и досок. Во всяком случае, Мари спала. А у меня было над чем поразмыслить.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Вторник, 8.30 — 19.00

Три часа кряду она спала как мертвая. Я едва слышал ее дыхание. Со временем движение судна становилось все менее плавным и, наконец после одного из наиболее сильных толчков, Мари проснулась, и я заметил в ее глазах смятение, может быть, даже страх. Через несколько минут она, видимо, вспомнила все, что произошло накануне, и села.

— Привет.

— С добрым утром. Ну как, лучше?

Корабль еще раз основательно тряхнуло, наверху заколотились друг о друга ящики, и Мари схватилась за доску на нашем ложе.

— Долго я не протяну, если будет так продолжаться. Ничего не могу с собой поделать. Не выношу качки. Который час? Половина девятого на твоих? Как поздно! Куда все-таки направляемся?

— То ли на север, то ли на юг. Качка бортовая, значит волна у нас на траверзе. Я мало что понимаю из географии, но хорошо знаю одно: в это время года пассаты дуют с востока на запад, гоня волну. Вот и остается только север или юг.

Я спустил ноги с нашей шикарной кровати и прошел по центральному проходу к тому месту, где были не загороженные ящиками вентиляционные отверстия. Подошел по очереди к каждому и потрогал потолок с левого и правого борта. Слева он был явно теплее. Значит мы все же двигаемся в южном направлении. Ближайшей землей должна быть в таком случае Новая Зеландия, приблизительно в тысяче миль отсюда. Удовлетворенный полученной информацией, я уже хотел было удалиться, но услышал голоса. Они доносились сверху — слабо, но все-таки слышно. Я вытащил из-за рейки ящик, встал на него и прижался ухом к вентиляционной трубе.

Она, вероятно, выходила из радиорубки и благодаря своей форме служила идеальным рупором для приема и усиления звуковых волн. Мне было слышно тарахтение морзянки, а внакладку — беседа двух людей. Настолько отчетливо, как будто они разговаривали в трех футах от меня. Но вот беда, разговаривали они на языке, который был мне незнаком. Понять я все равно ничего не мог и посему спрыгнул со своего постамента, водрузил ящик на место и вернулся к Мари.

— Что ты там так долго делал? — укоризненно спросила она. Бедняга, ей было совсем не по себе в этом мрачном смердящем склепе. Впрочем, и мне тоже.

— Прошу прощения. И все же ты должна оценить мои старания. Я окончательно убедился в том, что мы направляемся на юг, и к тому же обнаружил, что можно запросто подслушать, о чем говорят люди на верхней палубе.— Я рассказал ей о результатах своих исследований.

— Эго может пригодиться.

— Еще бы! Есть хочешь?

— Как тебе сказать...— Она скорчила гримасу и погладила живот.— Не могу утверждать, что из меня плохой моряк, но эта вонь...

— Да уж. А вентиляция ни к черту. Но мне кажется, чаю все же можно было бы выпить. — Я подошел к переборке и напомнил о своем существовании тем же способом, что и несколько часов назад. Минуты не прошло, как люк открылся.

Я зажмурился от яркого света, ворвавшегося в пашу могилу. Кто-то спускался. Узколицый, худой, скорбного вида человек. Имя его было Генри.

— Что за шум?

— Нам обещали завтрак,— напомнил я.

— Вы его получите через десять минут.— Сообщив эго, он ушел, закрыв за собой крышку люка.

Даже скорее, чем он обещал, люк снова открылся, и появился коренастый молодой человек с темными курчавыми волосами. Он аккуратно спустился с лестницы с деревянным подносом в руках, приветливо мне улыбнулся,прошел по проходу и водрузил поднос на один из ящиков рядом с Мари. Потом снял крышку с оловянного блюда с видом Искофера, сбрасывающею покрывало со своего последнего творения. Я недоверчиво взглянул на коричневую клейкую массу и с трудом различил там рис и нарезанные кусочками кокосы.

— Это что такое? Отходы недельной давности?

— Пудинг «дало». Очень вкусно, сэр.— Он показал на эмалированный кофейник.— А тут кофе. Тоже хороший.— Он поклонился Мари и удалился так же бесшумно и быстро, как появился. Само собой разумеется, крышку люка накрепко запер.

Объяснить, что представлял собой этот пудинг, очень трудно. Некий студень, по вкусу и виду напоминающий подгоревший казеиновый клей. Совершенно несъедобно, но восхитительно по сравнению с кофе — чуть теплой болотного цвета жижей, словно водой, процеженной через старый мешок из-под цемента.

— Тебе не кажется, что они хотят нас отравить? — спросила Мари.

— Невозможно. Все равно такую бурду есть никто не будет. Во всяком случае, европейцы. Но вполне возможно, что полинезийцы почитают ее наравне с черной икрой...— Я осекся и подался к ящику, который стоял за подносом.— Черт побери, а вот, кажется, и завтрак. Это же надо, четыре часа просидеть спиной к такому богатству!

— У тебя па затылке нет глаз,— логично заметила Мари. Но я не ответил, потому что был очень занят: светил фонарем в щели между рейками, из которых был сбит ящик.

— По-моему, но лимонад.

— По-моему, тоже. Ты собираешься нанести ущерб собственности капитана Флека?

Я усмехнулся, просунул свою антикрысиную дубинку под верхнюю перекладину ящика, сорвал планку и, вытащив бутылку, с победным видом протянул Мари.

— Взгляни-ка. Может быть, это самогон для аборигенов.

Но это был не самогон, а лимонный сок. Классная вещь, но только для утоления жажды. Для завтрака маловато. Я снял пиджак и принялся тщательно исследовать содержимое трюма.

К своему удивлению, мы обнаружили, что капитан Флек занимался безобидным делом перевозки продуктов питания. Пространство между двумя рядами деревянных загородок с обеих сторон было заполнено коробками с продуктами и напитками: мясо, фрукты, безалкогольные напитки. Скорее всего, он погрузил этот товар до того, как взять на борт копру. Догадка казалась вполне обоснованной, и все же Флек не производил впечатление человека безобидного.

В результате я позавтракал тушенкой с грушами. Мари это меню отвергла, брезгливо передернув плечами. Утолив голод, я принялся исследовать содержимое ящиков, заполнивших пространство между внешними загородками и стенами трюма, но не слишком в этом преуспел. Стойки в этом ряду не так легко отдирались, как во внутреннем. Они были привинчены сверху так, что могли подниматься вверх и внутрь, но поскольку их плотно снизу прижимали ряды ящиков, сделать это было совершенно невозможно. И все-таки две стойки, те, что стояли прямо за ящиками с лимонадом, оказались свободными. Я посветил фонарем наверх — не привинчены ли к потолку? Судя по светлым пятнам на дереве, шурупы были только недавно выкручены. Я раздвинул стойки так широко, как только мог, и рискуя сломать шею (судно по-прежнему швыряло из стороны в сторону, да и груз был не из легких) снял верхний ящик, поставил его на наше ночное ложе.

Ящик был два фута в длину, около восемнадцати дюймов в ширину и фут в высоту. Сколочен из проолифенных сосновых реек. На всех четырех углах крышки стрелообразный фирменный знак Королевского морского флота. Над этим знаком, полускрытым под жирной черной чертой, надпись: «оборудование». Чуть пониже: «Компасы спиртовые». И еще ниже: «Излишки. Подлежит списанию». Вместо точки — корона. Очень впечатляет. Я с большим трудом свернул крышку и увидел, что надписи не лгали —шесть немаркированных спиртовых компасов, укутанных в солому и белую бумагу.

— Заманчиво. Эти фирменные знаки мне уже приходилось встречать. Кстати, излишки — это типично морской термин, обозначающий «непригодный к употреблению». На гражданке можно получить хорошую цену. Может быть, капитан Флек подвизается в качестве легального агента по торговле списанным армейским оборудованием?

— Он больше похож на частного производителя маркировочных знаков.—Мари скептически поджала губы. Ну, а что в следующем?

Я снял следующий ящик. На нем была надпись «Бинокли», и внутреннее содержание этой надписи соответствовало. На третьем ящике снова стоял знак КМФ, опять-таки полу-зачеркнутый, и над ним надпись: «Комплект надувного спасательного оборудования». Маркировка не обманула и на этот раз: внутри оказались надувные спасательные пояса ярко-красною цвета, баллончики с углекислым газом и желтые цилиндры с пояснительной надписью: «Средство от акул».

— Знаешь, мы теряем время,— сказал я. При такой качке стаскивать и вскрывать ящики было совсем непросто. По мере того, как солнце на воле поднималось вес выше, жара в трюме становилась невыносимой. Пот уже градом катился у меня по лицу и спине. Он просто доморощенный спекулянт.

— Доморощенные спекулянты не похищают людей,— возразила Мари.— Давай снимем еще один. У меня предчувствие.

Я подавил желание огрызнуться, что, мол, предчувствовать гораздо легче, чем потеть, и потащил четвертый тяжеленный короб, еще немного укоротив аккуратно сложенную колонну. Все та же маркировка, надпись на этот раз другая: «Запальные свечи «Чемпион». 24 дюжины».

Пять минут труда и два дюйма содранной кожи с правой руки — вот чего мне стоило снять крышку с этого ящика. Мари на меня не смотрела: может быть, была неплохим телепатом, а может быть, уже начинала страдать морской болезнью. Но как только крышка поддалась, она заглянула внутрь, а потом задумчиво перевела на меня глаза.

— Все-таки, похоже, капитан Флек занимается изготовлением поддельных маркировок.

— Пожалуй,— согласился я. Этот ящик был заполнен металлическими барабанами, которые содержали вовсе не свечи, а пулеметные ленты, причем в достаточном количестве для того, чтобы совершить небольшой военный переворот. — Вот это уже интересно.

— А что он мне сделает, этот капитан Флек? Пусть приходит, если хочет. — И я стащил пятый ящик. Надпись та же (ха-ха, знаем!), а под крышкой, которую я свернул с помощью удачной комбинации из рычага и пары точных ударов, содержимое, обернутое толстой синей бумагой, надпись на которой, видимо, уже соответствовала содержанию. Я вернул крышку на место с нежностью и почтительностью гангстера, возлагающего венок на могилу своей последней жертвы.

«Аммонал, 25% порошка алюминия!» Мари тоже успела прочитать надпись на бумаге.

— Господи, это еще что такое?

— Чрезвычайно сильное взрывчатое вещество, вполне достаточное для того, чтобы вывести эту шхуну вместе со всем ее населением на околоземную орбиту.— Я со всеми возможными предосторожностями вернул ящик на место и облился теперь уже холодным потом, вспомнив, каким варварским способом его открывал.— Каверзная штука. Не та температура, неаккуратное обращение, избыточная влажность— шуму будет! Мне уже совсем разонравился этот трюм.— Я схватил ящик с пулеметными лентами и, как пушинку, водрузил на жуткую пороховую бочку.

— Ты что, хочешь все обратно поставить? — Мари сдвинула брови.

— Что ты об этом думаешь?

— Тебе страшно?

— Страшно — не то слово. В следующем ящике может оказаться нитроглицерин или еще что-нибудь вроде этого. Вот это было бы здорово! — Я вернул на место все остальные ящики, сдвинул рейки и, взяв фонарь, продолжил осмотр. Ничего особенно интересного больше не обнаружил: шесть доверху заполненных канистр с машинным маслом, керосин, ДДТ, несколько канистр с водой, по пять галлонов в каждой, с лямками для того, чтобы можно было таскать за плечами. Я решил, что они нужны Флеку для доставки пресной воды на наиболее отдаленные острова при отсутствии других погрузочных средств. По правому борту обнаружил пару квадратных металлических коробок, а в них беспорядочно наваленные и наполовину проржавевшие железки — гайки, болты, шурупы, кронштейны, полиспасты, воротки и даже пара гарпунов. Я долго в нерешительности смотрел на них и все же оставил на месте: трудно представить себе, что капитан Флек их прошляпил, но если даже и так, все равно гарпун гораздо медленней пули. Да и спрятать его нелегко.

Я вернулся к Мари Хоупман и увидел, что она бледна как мел.

— Больше ничего нет. Что теперь делать будем?

— Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, а меня сейчас стошнит.

— О, Господи! — Я заколотил в переборку, и когда подбежал к люку, крышка уже открылась. На меня смотрел капитан Флек собственной персоной: глаза ясные, лицо отдохнувшее, свежевыбрит, в белых парусиновых брюках, с сигарой в зубах. Прежде чем говорить, он соизволил вынуть сигару изо pта.

— Великолепное утро, Бентолл...

— Моей жене плохо,— перебил я. Ей нужен свежий воздух. Разрешите ей подняться на палубу.

— Плохо? —Тон его изменился. Простудилась? Жар?

— Морская болезнь! - завопил я.

— В такой день? — Флек распрямился и оглядел то, что в его понимании считалось спокойным морским пейзажем.— Минутку.

Он щелкнул пальцами, сказал что-то, чего я не расслышал, и дождался, пока к нему подбежал мальчишка, который приносил нам завтрак. На этот раз он держал в руках бинокль. Флек не торопясь оглядел горизонт, постепенно развернувшись на 360°, и опустил бинокль.

— Она может подняться. Ты тоже, если желаешь.

Я подозвал Мари и пропустил ее вперед. Флек подал ей руку и сочувственно произнес:

— Мне очень жаль, что вы плохо себя чувствуете, миссис Бентолл. И выглядите неважно. Что правда, то правда.

— Благодарю вас, капитан Флек. Вы очень добры.— Меня ее тон покоробил, но на Флека, видимо, произвел впечатление, потому что он снова щелкнул пальцами, и подскочил все тот же паренек с двумя шезлонгами, снабженными зонтиками.

— Можете оставаться здесь сколько захотите, но если вам скажут вернуться вниз, вы должны немедленно исполнить приказ. Понятно?

Я молча кивнул.

— Прекрасно. Надеюсь, что вы не допустите неосмотрительных поступков. Наш друг Рабат призов на соревнованиях по стрельбе не брал, но с такого расстояния едва ли промажет. — Я оглянулся и с другой стороны люка увидел маленького индийца, по-прежнему в черном, но уже без пиджака. На коленях у него лежал неизменный обрез, направленный дулом мне в голову. Взгляд у него был тоскливый, но в причинах его тоски мне было разбираться недосуг.— А теперь я должен вас покинуть.— Флек улыбнулся, продемонстрировав прокуренные зубы.— У нас, моряков, дел много. Увидимся позже.

Он пошел на капитанский мостик, который располагался над радиорубкой. Мы уселись в шезлонги, и Мари со вздохом закрыла глаза. Краска постепенно стала возвращаться к ее лицу. Не прошло и десяти минут, как она заснула. Я бы и сам не отказался вздремнуть, но полковнику Рэйну это вряд ли бы понравилось. «Бдительность и еще раз бдительность, мальчик мой» — его излюбленная фраза. Вот я и торчал тут без сна, изображая бдительность, но причин для такого самопожертвования в данном случае не видел.

Над головой — раскаленное добела солнце на фоне выгоревшего блекло-голубого неба, на запад — сине-зеленые морские воды, на восток—те же воды, но уже темно-зеленые, подсвеченные теплым, ласкающим поверхность моря ветром в двадцать узлов. На юго-востоке у самого горизонта темноватые очертания чего-то, что могло быть островами, а возможно, и плодом моего воображения. И по всему пространству морскому ни одного суденышка, ни даже дельфина. Удостоверившись в этом, я устремил свой бдительный взгляд на шхуну.

Наверное, это было не самое отвратительное судно на семи морях (всех я, честно говоря, не видел), но уверен, что далеко не самое лучшее. Оно было больше, гораздо больше, чем мне показалось с самого начала, наверняка не меньше ста футов в длину, но замасленное, заплеванное, грязное до чрезвычайности и некрашеное к тому же. То есть, может быть, когда-то его и красили, но это было очень давно, и краска вся облупилась и выгорела. Две голые мачты одиноко торчали над рубкой в тоскливом ожидании парусов, но парусов не было и в помине, зато с одной из них тянулся к радиорубке провод антенны, приблизительно в двадцати футах от того места, где я сидел. Над открытой дверью рубки виднелась проржавленная труба вентилятора, чуть выше помещение, которое, скорее всего, служило каютой самому Флеку, а может быть, штурманской рубкой, еще выше — застекленный капитанский мостик. За всеми этими постройками, по моему предположению, должны были располагаться матросские кубрики. Минут пять я глазел на все это, и меня все время не покидало чувство, что что-то не так — не так, как должно быть. Можем быть, полковник Рэйн сообразил бы быстрее, я вот не мог. Я чувствовал, что на настоящий момент полностью выполнил свои долг по отношению к полковнику и большего сделать не в силах. Закрою ли я глаза и засну или буду изо всех сил пялить их, не изменит ровным счетом ничего — все равно нас привезут туда, куда намерены привезти, хотим мы этого или нет. За последние сорок восемь часов спал я всего три, поэтому глаза я все-таки закрыл. И сразу заснул.

Проснулся, вероятно, уже после полудня. Солнце стояло прямо над головой, и дул прохладный пассат. Тени от наших зонтиков стали шире. Капитан Флек уселся по соседству с люком. Какое бы дело его ни задержало, оно, по всей видимости, теперь было завершено, а догадаться, какое именно это было дело, не составляло труда — судя по запаху, он брал долгое и содержательное интервью у бутылки виски. Помимо запаха, его выдавали блестящие осоловелые глаза. Но сознание, по всей видимости, еще не совсем затуманилось, поскольку он принес с собой поднос со стаканами, бутылкой шерри и керамическим кувшином.

— Скоро вам принесут поесть.— В голосе его снова проскользнула виноватая нотка.— А пока я решил предложить вам выпить.

— А что там? — я кивнул на кувшин. Цианистый калий?

— Скотч, — коротко ответил он и, налив два стакана, содержимое своего проглотил в один присест.— Как миссис Бентолл? — Мари спала, повернув голову лицом к нам, почти полностью спрятав его под волосами.

— Пусть спит. Ей нужен отдых. Кто отдает вам приказы на все это, Флек?

— Приказы? — Он пошатнулся, по сохранил равновесие. По всей видимости, у него была чрезвычайно высокая переносимость алкоголя.— Приказы? Какие приказы? Чьи приказы?

— Что вы собираетесь с нами делать?

— Не терпится выяснить, Бентолл?

— Я просто в восторге от всего происходящего. А вы не слишком общительны, должен заметить.

— Лучше выпей еще стаканчик.

— Я и не начинал. Сколько вы еще собираетесь нас задерживать?

Он подумал, потом медленно с расстановкой произнес:

— Не знаю. Ты не столь уж далек от истины, я действительно в этом вопросе не главный распорядитель. Есть человек, которому позарез захотелось с вами встретиться.— Он опрокинул в себя еще порцию виски.— Но сейчас он в некоторой растерянности.

— Он мог бы сказать вам об этом до того, как вы забрали нас из гостиницы.

— Нет, тогда он не знал. Радиограмма пришла всего пять минут назад. Он еще раз свяжется с нами в 19.00. Ровно. Вот тогда вы и получите ответ на ваш вопрос. И мне кажется, он вам придется по душе.— В голосе его проскользнула какая-то мрачная интонация, и она мне не понравилась. Флек перевел взгляд на Мари и долго молча смотрел на нее.— Красивая женщина у тебя, Бентолл.

— Красивая, Флек. И к тому же моя жена. Так что смотри в другую сторону.

Он послушался моего совета и взглянул на меня. Выражение лица у него было жесткое и холодное, но было в нем и еще что-то, чего я никак нс мог ухватить.

— Будь я на десять лет моложе или хотя бы на полбутылки трезвее, Бентолл, ты бы мне за эти слова заплатил передними зубами.— Он мечтательно посмотрел на морскую зеленоватую гладь. Стакан виски застыл в руке.— У меня есть дочь. Всего лишь на год-два младше твоей жены. Она сейчас в Калифорнийском университете. Изучает искусствоведение и думает, что ее старик служит капитаном в Морском флоте Австралии.— Он поболтал виски в стакане.— Ну и пусть себе думает. Наверное, лучше, если она вообще больше никогда меня не увидит. Но если бы я только узнал, что не смогу ее больше видеть...

Я понял. Я не Эйнштейн, но все-таки нескольких ударов по башке мне достаточно, чтобы сообразить очевидное. Солнце шпарило как безумное, но я уже этого не ощущал. Мне не хотелось, чтобы он осознал, что говорит не только сам с собой, но и со мной тоже, поэтому я спросил:

— Ты ведь не австралиец, Флек?

— Разве нет?

— Нет. Выговор присутствует, но какой-то ненатуральный.

— Я англичанин, так же как и ты, но мой дом в Австралии.

— Кто же тебе за все это платит, Флек?

Он поднялся, собрал на поднос пустые стаканы и бутылки и ушел, не сказав ни слова.

Только в половине шестого вечера Флек приказал нам спускаться вниз. Может быть, он узрел где-то на горизонте другое судно и побоялся, что нас увидят, когда оно подойдет ближе, а может, просто решил, что хватит с нас блаженствовать наверху. Перспектива возвращения в вонючую крысиную нору не вызывала у нас восторга, но и сопротивляться мы не стали. Во-первых, выспавшись за целый день, чувствовали себя гораздо лучше, а во-вторых, погода испортилась: солнце скрылось за тяжелыми черными тучами, подул холодный ветер, и, того гляди, должен был начаться дождь. Ночь предполагалась не из веселых. Но именно такая должна была устроить капитана Флека, а нас, по моему разумению, и того больше.

Крышка люка захлопнулась за нами, и задвижка тоже вернулась на свое место. Мари слегка дрожала и крепко обхватила себя руками.

— Так, наступает вторая ночь в «Рице». Надо было тебе попросить еще батареек. Этих нам для фонаря на всю ночь не хватит.

— А нам и не надо. Прошлую ночь худо-бедно перебились на этой консервной банке, а этим вечером, как только стемнеет, ее покинем. Если выйдет так, как задумал Флек, то с чугунными гирями на ногах, а если так, как задумал я, то без них. Если бы я любил держать пари, то поставил бы на Флека...

— Что ты хочешь сказать? — прошептала Мари.— Ты ведь был уверен, что с нами ничего не случится. Вспомни, какие ты приводил доводы, когда мы сюда попали ночью. Еще сказал, что Флек не похож на убийцу.

— Я и сейчас так считаю. По своей натуре не убийца. Во всяком случае, он сегодня целый день накачивался виски, пытаясь умиротворить свою совесть. Но в жизни человеку частенько приходится делать то, что противно его естеству, даже убивать. И причины бывают разные: шантаж, отчаянная нужда. Я разговаривал с ним, пока ты спала. Похоже, что тот, по чьему распоряжению я здесь оказался, больше во мне не нуждается. Для чего я был нужен — не знаю, но конец операции, видимо, не предполагает моего непосредственного участия.

— Он сказал тебе, что мы... что нас...

— Прямо он ничего не сказал. Просто намекнул, что человеку, который организовал похищение, я больше не нужен... или мы не нужны. Окончательное решение должно прийти к семи часам, но из того, что и как говорил Флек, я понял, что особой надежды нет. Кажется, ты старине Флеку пришлась по душе, но говорил он о тебе так, как будто ты — уже прошлое. Эдак трогательно и печально.

Она потянула меня за руку, заглянула в глаза, и в ее глазах вспыхнул свет, которого я раньше не замечал.

— Мне страшно. Знаешь, как странно, я вдруг заглянула в будущее, ничего там не увидела и испугалась. А ты?

— Конечно, мне тоже страшно! — возмутился я.— А ты как думала!

— Мне почему-то кажется, что ты не боишься, только говоришь об этом. Я уверена, что не боишься, во всяком случае, смерти. Не то чтобы ты был храбрее всех нас, но просто если смерть придет — ты будешь так занят всякого рода планированием, вычислением, проектированием, расчетами, короче — тем, как ее победить, что просто не заметишь ее прихода. Вот ты сейчас строишь планы, как ее перехитрить, и уверен, что тебе это удастся. Смерть для тебя, если есть хоть один шанс из миллиона ее избежать, просто оскорбление.— Она отрешенно улыбнулась и продолжала: — Полковник Рэйн мне много о тебе рассказывал. Он сказал, что когда обстоятельства складываются самым нежелательным образом и наступает отчаянное положение, для любого человека вполне естественно смириться. Но не для тебя. И не потому, что ты считаешь это ниже своего достоинства, а просто потому, что не знаешь, как это делается. Еще он говорил, что ты единственный, кого он мог бы бояться, потому что если тебя посадят на электрический стул и палач уже положит палец на кнопку, ты все равно будешь искать способ выскользнуть.— Все это время она машинально крутила пуговицу на моей рубашке и та уже готова была оторваться, но я молчал. Какое может иметь значение пуговица в такую ночь — одной больше, одной меньше. Мари подняла на меня глаза и снова улыбнулась — в качестве самозащиты, как мне показалось.— Мне представляется, что ты человек очень самонадеянный, полностью уверенный в своих силах. Но наступит такой день, когда эта вера не сможет тебе помочь в жизни.

— Запомни мои слова,— язвительно вставил я — Ты забыла добавить: «Запомни мои слова».

Улыбка на ее губах увяла, и она оглянулась, так как в этот момент открылся люк. Появился наш старый знакомый, смуглолицый фиджиец, и принес суп, нечто вроде жаркого и кофе. Удалился он так же молча, как и вошел.

Я взглянул на Мари.

— Зловещий, правда?

— Не поняла,— холодно буркнула она.

— Да наш приятель — фиджиец. Утром его физиономия еще сияла как медный таз, а сейчас явился со скорбным видом хирурга, который только что зарезал на столе больного.

— То есть?..

— А вот что,— терпеливо объяснил я.— Не слишком-то гуманно песни-пляски разводить, когда приносишь последний ужин приговоренному к казни. Богобоязненные прихожане обычно в таких случаях напускают на себя печаль.

— А...— протянула Мари.— Понятно.

— Изволите откушать эту бурду, мадам, или прикажете выкинуть за борт?

— Не знаю. Вот уже сутки как крошки во рту не держала. Попробую.

Попробовать следовало. Суп был недурен, жаркое еще лучше, а кофе просто восхитителен. Одно из двух: либо с поваром с утра произошло чудесное перевоплощение, либо его просто пристрелили и взяли другого. У меня появилась дополнительная гема для размышлений. Я допил кофе и посмотрел на Мари.

— Надеюсь, ты плавать умеешь?

— Не очень хорошо, но на воде держусь.

— Если предположить, что ноги твои будут свободны от железных колодок, сгодится. А теперь предлагаю тебе немного поработать подслушивающим устройством, пока я займусь другим делом.

— Конечно.— Кажется, она решила простить мне мои прежние прегрешения. Я снял пару ящиков и поставил их один на другой прямо под вентиляционным отверстием.

— На такой высоте ты вряд ли пропустишь хоть слово из того, что они будут говорить. Самое главное, не пропустить то, что будет сказано в радиорубке или около нее. Скорее всего, до семи ничего интересного не будет, но... кто знает? Предупреждаю: у тебя может несколько пострадать шея от напряжения, но обещаю сменить на посту, как только освобожусь.

Сам я отправился к железной лестнице, взобрался на три ступеньки и постарался на глаз определить расстояние между верхней ступенькой сразу под крышкой люка и нижней. Потом спустился вниз, пошуровал в железных коробках правого борта и, обнаружив отвертку, спрятал ее вместе с парой крепких деревянных стоек за ящиками.

Сразу за нашим импровизированным ночным ложем я отыскал две незакрепленные стойки, отодвинул их, осторожно снял ящики с компасами и биноклями, отставил их в сторону и, наконец, докопавшись до ящика со спасательным снаряжением, опорожнил его.

Спасательных поясов там было всего двенадцать штук — резиновые с полотняным покрытием и кожаными ремнями. В дополнение к баллончику с углекислым газом и жидкостью от акул, в каждый комплект входил еще один водонепроницаемый баллон с проводком, ведущим к маленькой красной лампочке, укрепленной на левой заплечной лямке. Внутри, по всей видимости, должна была находиться батарейка. Я нажал небольшую кнопку, и лампочка сразу загорелась, подсказывая, что снаряжение хоть и предназначено для употребления не в самые веселые моменты в жизни, но новое, исправное и полностью готовое к употреблению. И все же не мне и не в такое время верить на слово. Я взял наугад четыре из двенадцати поясов и вытащил из одного затычку.

Шипение вырвавшегося на свободу сжатого газа мне показалось настолько громким, что я испугался, как бы его не услышали на верхней палубе. Но думаю, что мне это только показалось, хотя Мари все же услышала и тут же, соскочив со своего насеста, подбежала ко мне.

— Что случилось? Откуда этот шум?

— Ни крыс, ни змей, ни новых врагов,— заверил я. Шипение прекратилось, и я поднял другой, надутый пояс для демонстрации.— Вот, проверяю. Похоже, в порядке, но хочу все-таки еще пару-тройку опробовать. Постараюсь не так шумно. Ты что-нибудь слышала?

— Ничего. Болтают без передышки, в основном Флек и австралиец. Но все в основном о картах, курсах, островах, грузах и всем таком прочем. И еще о своих приятельницах в Суве.

— Ну что ж, это интересно.

— Не в том смысле, в каком они рассказывают,— фыркнула Мари.

— Ужасно,— согласился я.— Это как раз к вопросу о том, на что ты жаловалась прошлой ночью. Все мужчины одинаковы. И все-таки полезай обратно, пока не пропустила чего-нибудь позаманчивей.

Она окатила меня высокомерным взглядом, но мне было не до того: я уже снова вернулся к работе контролера ОТК и, накрыв двумя одеялами очередной пояс, выпускал из него дух. Все четыре были без изъяна, так что шанс, что остальные тоже окажутся исправными, повысился. Я взял еще четыре пояса, спрятал их за ящиками, а те, что проверял, уложил обратно и поставил ящик на место. Минуту спустя все было в первоначальном виде: ящики на местах, стойки тоже.

Я взглянул па часы — без четверти семь. Совсем мало времени осталось. Тогда я подошел к канистрам с водой и исследовал их с помощью фонаря: широкие полотняные заплечные лямки, щит под спину, пяти-дюймовая в диаметре крышка на защелке, а на днище кран. Выглядели эти канистры вполне внушительно. Я вытащил наугад две из них, открыл крышки и заглянул внутрь: почти полные. Тогда я вернул крышки в первоначальное положение и потряс канистру изо всех сил — ни капли не брызнуло, герметичность полная. Я открыл краны на обеих канистрах, и вода полилась на палубу. Пусть себе, не мой же корабль— и когда канистры опорожнились настолько, насколько это было возможно, краны плотно закрыл, вытер канистры насухо своей свежей сорочкой, которую достал из чемодана, и, наконец, вернулся к Мари.

— Ну что?

— Ничего.

— Я тебя сменю. Держи фонарь. Затрудняюсь предположить, что может случиться ночью в Тихом океане, но то, что со спасательными поясами может случиться все что угодно, это точно. Поэтому мы возьмем с собой пустые канистры из-под воды. У них плавучесть даже большая, чем нам может потребоваться, поэтому можно в них запихнуть еще кое-что из одежды — все, что ты считаешь, может понадобиться. Только не слишком долго выбирай. Обычно женщины таскают с собой полиэтиленовые пакеты для всякой ерунды. Если они у тебя тоже найдутся, можно запихнуть одежду в них. Есть?

— Один-два найдется.

— Доставай один.

— Хорошо.— Она замялась.— Я, конечно, ничего не понимаю в кораблях, но мне кажется, что этот за последний час один, а то и два раза изменил курс.

— С чего ты взяла? — Старый морской волк Бентолл снисходительно относится к сухопутным черепахам.

— Нас больше не качает, факт, правда? А волны катятся с кормы. И эти обстоятельства меняются уже во второй или даже в третий раз.

Она была права. Волнение заметно утихло, и небольшой плеск волн доносился только с кормы. Я тоже это заметил, но не обратил особого внимания, поскольку знал, что пассат обычно утихомиривается к ночи и местное течение может измениться. Беспокойства этот факт у меня не вызывал. Все это я ей и сказал, и она ушла, а я прижался ухом к нашему рупору.

Поначалу единственное, что услышал, это барабанный бой по радиатору, и этот барабанный бой становился все громче и настойчивее. Дождь, догадался я, и проливной к тому же. Такие дожди обычно заряжают надолго. Это на руку и мне и Флеку.

В этот момент я услышал голос Флека. Сначала торопливый топот шагов, а потом его голос. Я понял, что он стоит в дверях рубки.

— Пора нацепить наушники, Генри.— Голос слегка вибрировал и приобретал металлический призвук, проходя сквозь вентиляционную трубу, но слышен был отчетливо.— Время.

— Еще шесть минут, босс.— Генри, который, по всей видимости, сидел за столом радиста, находился от меня футов на пять дальше, чем Флек, но слышно его было не хуже: вытяжка работала безотказно.

— Неважно, настраивайся.

Я так вжал ухо в отверстие, что мне показалось, будто я сам туда влез наполовину, но больше все равно ничего не услышал. Через пару минут меня дернули за рукав.

— Все готово,— сказала Мари.— Вот фонарь.

— Хорошо.— Я спрыгнул и помог ей взобраться на постамент.— Ради всего святого, не уходи отсюда. Наш друг Генри как раз готовится к приему интересующей нас информации.

У меня оставалось совсем мало дел, и через три-четыре минуты я освободился. Запихнул в полиэтиленовый мешок одеяло, тщательно затянул мешок сверху веревкой и почувствовал, что надежды на успех у меня удвоились. С этим одеялом было связано множество «если». Если мы сможем отпереть люк, если сможем убраться с корабля, не приобретя по нескольку лишних дырок от пуль, если не утонем и нас не слопают акулы или еще какие-нибудь хищники, которым мы успеем приглянуться за несколько часов пребывания в воде и в темноте, вот тогда будет невероятно приятно на следующее утро расстелить на солнечном берегу насквозь промокшее одеяло и растянуться на нем. Но тащить лишнюю тяжесть в эту ночь мне не хотелось, а промокшее одеяло легким не бывает; и поэтому я тщательно упаковал его в полиэтилен. Потом привязал пакет к одной из канистр и успел вложить внутрь той же канистры одежду и сигареты, когда подошла Мари.

Без всякого предисловия и без видимого страха она спокойно произнесла:

— Мы им больше не нужны.

— Ну что ж, во всяком случае мои труды не пропали даром, не зря провел подготовительные работы. Они обсуждали этот вопрос?

— Да. Но с таким же успехом они могли бы обсуждать прогноз погоды. Мне кажется, ты по поводу Флека ошибаешься, он не испытывает никаких угрызений совести. Он все это обговаривал как просто интересное мероприятие. Генри спросил, как они будут от нас избавляться, а Флек ему: «Надо это сделать тихо, спокойно, как цивилизованные люди. Скажем, что шеф передумал, и они должны предстать перед ним как можно скорее. Извинимся, расшаркаемся, пригласим их в каюту, предложим выпить, подольем в виски снотворное, а потом аккуратно перебросим через борт». Вот что он сказал.

— Очаровательный малый. Мы безропотно пойдем на дно, а если когда-нибудь и где-нибудь всплывем, то дырок от пуль на наших трупах не обнаружат, а посему и лишних вопросов не последует.

— Да, но вскрытие может показать наличие яда или наркотиков...

— Если наши трупы и захотят вскрыть, то доктор, который будет при этом присутствовать, даже не потрудится вынуть руки из карманов. Если нет переломанных костей, то причину смерти обнаружить не удастся, так как от нас после встречи с глубоководными обитателями останутся только два чистеньких аккуратных скелета. Хотя... может быть, акулы и кости любят поглодать?

— Ты считаешь необходимым разговаривать со мной в таком тоне? — холодно спросила Мари.

— Просто пытаюсь поднять настроение самому себе.— Я протянул ей два спасательных пояса.— Закрепи лямки таким образом, чтобы оба пояса легли на талию один над другим. Постарайся ненароком не повредить баллончики с углекислым газом. Надувать будешь уже в воде.— Давая эти указания, я и сам облачался. Она завозилась с лямками, и я сказал: — Пожалуйста, поторопись. .

— Не к чему торопиться. Генри сказал: «Я думаю, надо подождать пару часов». А Флек ему: «Да уж, как минимум». Наверное, они хотят дождаться темноты.

— А может быть, не хотят, чтобы команда знала. Причины меня не интересуют. Они имеют в виду, что через два часа пустят нас на корм рыбам, а прийти за нами могут в любую минуту. И потом ты упустишь из виду, что, обнаружив наше исчезновение, они сразу же начнут поиски. Мне совсем не улыбается перспектива быть перерезанным носом шхуны или перемолотым на котлеты винтом. Даже просто мишенью для стрелковой практики мне тоже служить не нравится. Чем быстрее мы испаримся, тем меньше шансов, что нас найдут, когда пустятся в погоню.

— Пожалуй, об этом я не подумала.

— Эх ты, а ведь полковник тебя предупреждал: «Бептолл — малый не промах».

Видимо, она решила не комментировать мое последнее замечание, поэтому мы продолжили одеваться молча. Покончив с этим, я протянул ей фонарь и показал, куда светить, а сам, прихватив штопор и две припасенные стойки, полез вверх по лестнице, намереваясь открыть люк. Одну стойку положил на верхнюю ступеньку, конец отвертки воткнул в деревянную крышку прямо над ступенькой и отвинтил верхний шуруп настолько, что он твердо уперся в другую стойку, которую я подставил для упора под крышку. Дождь без устали колотил по крышке, и я плечами передернул, представив себе, как тут же промокну насквозь. А потом понял, что ничего глупее предположить не мог, так как в ближайшем будущем должен оказаться там, где на влажность жаловаться не принято.

Крышка поддавалась легко. Может быть, дерево было старое и сухое, а может быть, винты, которые держали задвижку, проржавели, но мне пришлось всего раз десять провернуть в центре, как крайние болты стали вылезать сами но себе, и я услышал треск поддающегося дерева. Еще десяток поворотов, и сопротивление совсем ослабло, задвижка вышла из пазов, и путь оказался свободен... Конечно, в том случае, если Флек со своими приятелями не стоял сейчас прямо над нами и не ждал, пока я высуну голову. Проверить это можно было только одним способом, не слишком надежным, но, во всяком случае, логичным — высунуть мою буйную головушку и посмотреть, что из этого выйдет.

Я спустил вниз обе стойки и отвертку, проверил, под руками ли канистры от воды, шепотом приказал Мари выключить фонарь и, приоткрыв крышку на несколько дюймов, стал нащупывать задвижку на внешней стороне. Она была там, где ей и положено,— свободно лежала на крышке. Я аккуратно, стараясь не издать ни звука, положил ее на палубу, согнувшись в три погибели и подпирая спиной крышку, поднялся еще на три ступеньки и вцепился пальцами в край крышки... потом одним резким движением распрямил и спину и руку. Крышка встала по вертикали, а моя голова выскочила из люка фута на два, не хуже любого чертика из табакерки. Как ни странно, выстрела не последовало.

Выстрела не последовало потому, что стрелять было некому, а стрелять было некому потому, что никому, кроме совершенно слабоумных, не придет в голову торчать на палубе в такую непогодь без видимых причин. Но и такому недоумку пришлось бы облачиться в броню. Если бы вы решили встать на дно Ниагарского водопада, и то, что на вас лилось сверху, назвали бы дождиком, то вам и этот поток был бы тогда нипочем. Если бы какой-нибудь изобретатель додумался сконструировать пулемет, стреляющий водой, то, наверное, получилось бы именно то, что было в ту ночь. Огромного размера ледяные капли обрушивались на шхуну в тесной близости друг от друга, образуя глухую стену, и били по палубе с такой свирепой яростью, как будто намеревались пробить ее насквозь. Гигантские капли, которые я сравнил бы с пушечными ядрами, вскипали на палубе белой пеной, и гребни этой пены подскакивали высоко вверх. Безжалостность, с которой стихия обрушилась на мою спину, ужасала. Пяти секунд не прошло, как на мне не осталось сухой нитки.

Пришлось преодолевать страстное желание захлопнуть крышку и вернуться в нашу нору, которая теперь показалась теплой и уютной. Но тут же перед глазами мысленно возник Флек, готовящий адское зелье, и два обглоданных скелета на дне морском, и, не успев толком сообразить, что делаю, я откинул до конца крышку и выскочил наружу, протянув руки за канистрами.

Секунд через пятнадцать Мари стояла рядом со мной, и я аккуратно закрыл крышку люка, водрузив на место задвижку на тот случай, если кому вздумается сделать вечерний обход.

Ночная тьма и ливень позволяли видеть не более, чем на несколько футов вперед. Поэтому мы скорее прощупывали, чем видели путь к борту. Перегнувшись через перила левого борта, я попытался определить местонахождение винта. Из-за плохой видимости Флек, наверное, дал распоряжение сбавить ход, и шхуна делала не более трех узлов, но все же винт мог бы нас располосовать за милую душу.

Поначалу я не видел ничего, кроме поверхности моря, которое превратилось в белую бурлящую и шипящую пену, но постепенно глаза привыкли к темноте, и я смог различить темную заплату на воде там, где она оказывалась под прикрытием далеко выдающейся кормы. Совсем черной ее, конечно, нельзя было назвать, поскольку она искрилась и фосфоресцировала, и я довольно быстро определил область максимальной турбулентности, которая и являлась причиной всего этого фейерверка. Вот там и есть винт, довольно далеко, так что мы вполне можем нырнуть с кормы, не боясь попасть в водоворот винта.

Мари пошла первой. В одной руке она держала канистру, а за другую я спускал ее все ниже, пока она наполовину не погрузилась в воду. Потом настал мой черед, и пять секунд спустя я сам очутился в воде.

Никто не видел и не слышал, как мы удалились. А мы не видели, как удалилась шхуна со своим капитаном. В эту ночь Флек не включил противотуманных огней. Видимо, на него столько дел навалилось, что он забыл, где находится выключатель.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Вторник, 19.00 — среда, 9.00

После судорожно-леденящего дождя морская вода показалась теплой, как парное молоко. Волнения не было, и если бы не всемирный потоп, который обрушивался с небес на наши головы, все было бы вполне спокойно. Ветер, похоже, по-прежнему дул с востока, но это утверждение могло быть верным только в том случае, если не было ошибочным предположение о южном курсе движения шхуны.

В первые секунд тридцать я не видел Мари. Она должна была быть поблизости, всего в нескольких ярдах, но этот проклятый ливень создавал такую густую завесу, что над поверхностью моря ничего, кроме белой вскипающей пены, различить было невозможно. Я дважды позвал ее, но она не откликнулась. Волоча за собой канистру, я поплыл, не успел сделать и нескольких взмахов, как наткнулся на нее. Она кашляла и отплевывалась — видно, наглоталась воды, но при этом надежно вцепилась в канистру, и мне показалось, что ни ушибов, ни повреждений у нее не было. В следующий момент она высоко поднялась над поверхностью, вероятно, вспомнив о баллончике с углекислым газом, прикрепленном к спасательному поясу.

Я подплыл к ней совсем близко и крикнул прямо в ухо:

— Все в порядке?

— Да.— Она еще немного прокашлялась.— Из-за этого ливня у меня все лицо и шея саднят, как от порезов.

Было слишком темно, чтобы рассмотреть, нет ли порезов на самом деле, но мне ее слова были понятны, потому что моя собственная физиономия горела, как будто побывала в осином гнезде. Бентолл заслужил жирную двойку. Первое, что нужно было сделать, когда я высунулся из люка и понял, какой идет дождь, это достать что-нибудь из одежонки, оставленной в чемоданах, и обмотать головы наподобие чалмы. Но теперь лить слезы и каяться поздно. Я дотянулся до пластикового мешка, притороченного к моей канистре, вытащил на свет Божий одеяло и устроил над нашими головами своеобразный тент. Совсем спастись от этого ливня, скорее похожего на камнепад, таким образом, конечно, было невозможно, но все же лучше, чем ничего.

Когда я закончил сооружать тент, Мари спросила:

— Что же теперь делать? Так и будем здесь болтаться или поплывем куда-нибудь?

Я пропустил мимо ушей все дальнейшие ее замечания по поводу того, куда именно плыть: в Австралию или Новую Зеландию. В создавшихся обстоятельствах они у меня приступа смеха не вызвали.

— Надо просто отваливать отсюда. Если дождь будет продолжаться, Флеку никогда нас не обнаружить, но если он прекратится... Короче, поплывем туда, куда ветер дует, на запад. Так, во всяком случае, нам будет проще.

— А тебе не кажется, что Флек тоже может так решить и будет искать нас именно в западном направлении?

— Если он решит, что мы только наполовину изобретательнее, чем он сам, то будет искать на востоке. Но это догадки. В таком деле хвост вытянешь, голова увязнет. Пошли.— Двигались мы со скоростью черепахи. Мари действительно оказалась далеко не чемпионкой по плаванию, да еще канистры и мокрое одеяло мешали нам, но все же в первый час (десять минут плывем, пять — отдыхаем) мы покрыли довольно приличное расстояние. Если бы не тягостная мысль о том, что так можно плыть месяц и никуда не приплыть, все было бы ничего: море теплое, дождь стал постепенно стихать, акулы сидели по домам.

Прошло часа полтора. Все это время Мари играла в молчанку — сама не разговаривала и даже на мои вопросы не отвечала. Наконец, я сказал:

— Все, хватит. Оставшихся сил нам должно как раз хватить, чтобы выжить. Если Флек сюда доберется, значит такова нагла судьба, считай, не повезло. Все равно большего мы сделать не сможем.

Я опустил ноги вертикально вниз и вскрикнул от неожиданности, потому что почувствовал что-то твердое и огромное, как мне показалось, футов в пятнадцать длиной, с треугольной челюстью, раскрытой, как медвежий капкан. Но потом я вдруг понял, что не почувствовал при этом никакого движения воды, и снова аккуратно опустил ноги. Только теперь я услышал крик Мари:

— Что такое? В чем дело? Да говори же!

— Как бы мне хотелось, чтобы старина Флек притащил сюда свою посудину! — завопил я.— Это была бы их братская могила! — На меня навалило что-то большое и твердое, а я сам ударился о него ногами.— Я стою, фута на четыре из воды вылезаю!

Короткая пауза и растерянное бормотание:

— И я.

Так отвечают люди, которые не верят чему-либо, а скорее — чего-то не понимают. Я был просто потрясен такой недогадливостью.

— Ты хочешь сказать...— тянула она.

— Земля, дорогуша моя! — победоносно заявил я и почувствовал легкое головокружение, поскольку за минуту до этого и полпенни не поставил бы на наше спасение.— Что же это еще может быть? Настал час блаженства! Сейчас мы увидим золотые пески, тенистые пальмы и смуглых красавиц, о которых я столько наслышан. Давай лапу.

Ответного восторга не последовало. Мари молча протянула руку, а я, переложив одеяло в другую, стал осторожно нащупывать путь на зыбучем песчаном дне прибрежной полосы. Спустя минуту мы стояли на скале. Не будь дождя, мы бы стояли высоко и были бы сухими, но в нынешних условиях стояли высоко, но были абсолютно мокрые. И все же мы стояли высоко. Все остальное не имело никакого значения.

Мы вытянули на берег обе канистры, и я накрыл голову Мари одеялом — дождь можно было бы назвать моросящим только в сравнении с тем, каким он был два часа назад.

— Пойду осмотрю окрестности. Вернусь через пять минут.

— Ладно.— Судя по тону, ей было в данную минуту совершенно все равно, вернусь я или исчезну навсегда.

Но я все же вернулся. И не через пять минут, а через две. Мне не пришлось и восьми шагов сделать, как я тут же свалился в море с другой стороны. Так что нетрудно было догадаться, что наш таинственный остров был в длину всего раза в четыре больше, чем в ширину, и целиком состоял из скалистой поверхности. Хотел бы я посмотреть на таком островке на Робинзона Крузо. Мари шагу не сделала с того места, где я ее оставил.

— Это всего лишь небольшой островок в море,— отчитался я.— Но мы в безопасности. Во всяком случае, на данный момент.

— Да.— Она потерла камень носком башмака.— Это коралл, правда?

— Наверное.— Обласканные солнцем коралловые острова Тихого океана составляли вместе с многими другими темами белые пятна в моей юношеской начитанности, но когда я со всего размаху уселся, чтобы дать отдых ногам и обдумать наше положение, от моего энтузиазма не осталось и следа. Если это коралл, то тогда на нем проходили практику выпускники индийской школы йогов после окончания более простых курсов по лежанию на раскаленных гвоздях. Камни были острые, колотые, с множеством заточенных, как лезвие, краев. Я тут же вскочил как ошпаренный, подхватил канистры и положил их на самый высокий выступ. Потом вернулся к Мари, взял ее за руку, подвел к канистрам, и мы уселись на них бок о бок, подставив спины ветру и дождю. Она предложила мне половину одеяла, и я не стал изображать гордеца и не отказался. Хоть какая-то иллюзия укрытия.

Я пытался с ней заговорить, но она отвечала односложно. Тогда я вытащил из полиэтиленового мешка, спрятанного в канистре, сигареты и предложил одну ей. Она взяла ее, но у нас ничего не получилось, потому что дождь сеял сквозь одеяло как сквозь сито, и в течение одной минуты обе наши сигареты превратились в мокрую кашу. Прошло еще минут десять, и я не выдержал:

— В чем дело, Мари? Я, конечно, понимаю, это не отель «Гранд Пасифик», но в конце концов мы живы.

— Да.— Пауза, потом как само собой разумеющееся: — Я думала, что умру сегодня ночью, я уже приготовилась к смерти, ожидала ее. Я была настолько уверена в смерти, что теперь наступил какой-то период депрессии, некий антишок. Какое-то все нереальное. Не могу поверить. Понимаешь?

— Нет. Почему ты была так уверена, что...— Я осекся.— Неужели зациклилась на этом полоумном бреде, о котором говорила прошлой ночью?

Она кивнула. В темноте я скорее почувствовал, как дернулось одеяло над ее головой, но не увидел этого.

— К сожалению, так оно и есть. Ничего не могу с этим поделать. Может быть, я нездорова? Никогда такого раньше не было.— В голосе ее прозвучала беспомощная нотка.— Все время пытаюсь заглянуть в будущее и не вижу его. А если оно вдруг и промелькнет, то в нем нет меня. Как будто между мною и завтрашним днем плотная завеса, и поскольку ничего сквозь нее не видно, кажется, что за ней ничего и нет. Нет завтра.

— Суеверный бред! — рявкнул я.— Просто устала, промокла, дрожишь как осиновый листок — отсюда всякие болезненные фантазии. Ты мне совсем ее помощник, ну просто совсем. Иногда мне казалось, что полковник Рэйн был прав и ты действительно будешь незаменимым партнером в нашей безумной операции, а иногда — что повиснешь у меня камнем на шее и потянешь на дно.— Так говорить было жестоко, но хотел я добра.— Одному Богу известно, как ты умудрилась до сих пор остаться в живых при нашей работе.

— Я же говорю тебе, такого никогда не было, никогда я не испытывала подобного. Это действительно, как ты говоришь, суеверный бред, и я обещаю больше не касаться этой темы.— Она дотронулась до моей руки.— Конечно, я веду себя нечестно по отношению к тебе. Прости.

Никакой гордости я при этом не испытал и посему решил эту тему оставить и вернуться к размышлениям по поводу южной части Тихого океана. Но тут же понял, что мне до него как до лампочки. Дождь премерзкий, кораллы жесткие и острые, поселились на них какие-то настроенные на самоубийство капризные дамы, и, что хуже всего прочего, ночь обещала быть чрезвычайно холодной. Мне было сыро и неуютно под облепившим тело одеялом, и мы оба уже тряслись в ознобе, а ведь ночь только начиналась. Раздумывая над этим обстоятельством, я сначала пришел к выводу, что гораздо лучше будет залезть в теплую воду и провести ночь там, но, отправившись на эксперимент, тут же отказался от этой идеи. Не успел я подойти к воде, как из-за камня выползло отвратительное щупальце и обвило мою левую щиколотку. Осьминог, которому эта ползучая конечность принадлежала, весил, вероятно, не более нескольких фунтов и тем не менее умудрился стащить с меня носок почти полностью, когда я выдергивал ногу. А что было бы, подумал я, если бы на его месте оказался один из старших братьев малыша.

Это была самая длинная и самая отвратительная ночь, которую мне случалось пережить. Где-то к полуночи дождь перешел в морось, и так продолжалось почти до самого рассвета. Иногда задремывал я, иногда Мари, но ее дремота была неспокойной: дыхание слишком учащенное, руки слишком холодные, лоб слишком горячий. Иногда мы оба вставали, чтобы хоть немного восстановить кровообращение, и стояли на скользких камнях, но большую часть времени сидели в полном молчании.

Я смотрел на бесконечный дождь, вглядывался в темноту и все долгие ночные часы думал только о трех вещах: об острове, на котором мы находились, о капитане Флеке и о Мари Хоупман.

О Полинезийских островах я знал совсем немного, но все же вспомнил, что эти коралловые островки бывают двух типов: атоллы и рифы (те, что побольше). Если мы находились на атоллах, отвесных, круглых и наверняка не населенных, составляющих кольцо коралловых островов — дело швах, и будущее наше действительно видится с трудом. Но если же мы ночуем на острове, являющемся составной частью рифов, включающих лагуну и окружающих большой, возможно, даже населенный остров, тогда можно считать, что нам повезло.

Я думал о капитане Флеке. Думал, что многое бы отдал за то, чтобы снова с ним встретиться, и о том, что бы тогда было. Мне невыносимо хотелось знать, зачем он сделал то, что сделал, и кто стоял за похищением и покушением на убийство. Ясно только одно — пропавшие ученые со своими женами останутся без вести пропавшими. Я выбыл из игры и уже никогда не смогу узнать, что с ними произошло на самом деле. Но в тот момент, надо признаться, меня не слишком занимала их судьба, поскольку все мысли были сосредоточены на Флеке. Странный тип. Грубый и безжалостный, но все же, готов поклясться, не самый последний мерзавец. Хотя я, конечно, ничего толком о нем не знаю. Твердо знаю только одно — причину, по которой он решил отложить нашу ликвидацию до девяти вечера. Он не мог не знать, что шхуна проходила мимо кораллового острова и, если бы они выбросили нас за борт в семь, к утру нас наверняка бы прибило к берегу. В таком случае не исключалась возможность, что нас опознают и следы приведут обратно к отелю «Гранд Пасифик». В таком случае Флеку трудно было бы избежать неприятностей.

И еще я думал о Мари Хоупман, не как о человеке, а как о проблеме. Какие бы черные мысли ни владели ею, они были опасны не сами по себе, а причиной, которой вызваны. Сомнений в причинах у меня уже не было: Мари была больна. Не психически, а физически. Тяжелый перелет из Англии в Суву, ночь на шхуне, теперь это приключение, плюс к тому нерегулярное питание и недосыпание, все вместе взятое понизило сопротивляемость ее организма, и она была готова подхватить любую болезнь, которая окажется под рукой. Под рукой оказались жар и озноб, а проще говоря, обыкновенная бесхитростная простуда. Возможность подхватить ее была уже множество раз с тех пор, как мы покинули Лондон. Я боялся даже думать, чем все это может кончиться, если она проведет еще двадцать четыре часа в мокрой одежде на этом пустынном острове. Или даже двенадцать.

Несколько раз в течение ночи глаза мои так уставали от однообразного темного и дождливого пейзажа, что начиналось нечто вроде галлюцинаций. Мне казалось, что я вижу движущиеся огни за пеленой дождя. Это уже само по себе было плохо, но когда почудилось, что я и голоса слышу, тогда я решил, что пора отдыхать, и закрыл глаза. Заснуть, сидя на канистре из-под воды и накрываясь совершенно мокрым одеялом, должен сказать, нелегко, но все же за полчаса до рассвета мне удалось это сделать.

Я проснулся от того, что спину пригревало солнце. Я проснулся от того, что слышал голоса, на этот раз реальные. Я проснулся и увидел самое прекрасное, что когда-либо видел в своей жизни.

Я откинул одеяло, Мари зашевелилась и стала протирать заспанные глаза. Перед нами расстилался великолепный сверкающий мир, обласканный солнцем пейзаж, который превращал прошедшую ночь в кошмар и заставлял поверить в то, что он больше никогда не вернется и, более того, никогда не происходил на самом деле.

Цепь коралловых островов и рифов, окрашенных в невероятные оттенки зеленого и желтого, фиолетового, коричневого и белого цветов, протянулась с обеих сторон от нас в виде огромных загнутых рогов и окружала восхитительную аквамариновую лагуну, посреди которой возвышался несказанной красоты остров. Как будто чья-то гигантская рука аккуратно возложила посреди этого великолепия ковбойскую шляпу, а потом небрежно отсекла от нее половину. Остров поднимался вершиной на север и резко обрывался в море. На восток и юг остров с вершины спускался крутым склоном. Мне оставалось только догадываться, что на западе была та же картина. В качестве широких полей шляпы служила ровная прибрежная широкая полоса белоснежного песка, настолько яркого, что даже в такой ранний утренний час и на расстоянии трех миль на него больно было смотреть. Сама по себе гора, отливавшая синькой и пурпуром, была свободна от какой-либо растительности. Равнина у ее подножья тоже была голой, и только у самого моря появлялись низкорослые кусты и пальмы, да кое-где островками темнела трава.

Но долго восхищаться прелестями природы я не стал. В другое время и при других обстоятельствах это можно было позволить, но не после такой жуткой ночи. Гораздо более меня заинтересовало остроносое каноэ с гребцами, которое направлялось прямо в нашу сторону, прорезая зеркально-гладкую зеленую поверхность моря.

Гребцов было двое — крепкого сложения, смуглокожие, с шапками черных блестящих волос. Весла их двигались согласно, в унисон, поднимаясь и опускаясь с невероятной быстротой, и каноэ неслось вперед с такой скоростью, что осколки зеркальной водяной глади,

слетающие с лопастей, образовывали в лучах солнца настоящий фейерверк. Ярдах в двадцати от берега они опустили весла глубоко в воду, замедлили ход своей лодки и, развернувшись, остановили ее уже ярдах в десяти. Один из гребцов спрыгнул, оказавшись по бедра в воде, и побрел к нам. Поднимаясь по скалистой поверхности, он, видимо, совсем не чувствовал боли, которую острые камни должны были причинять его босым ногам. На лице его застыло выражение благодушного удивления. Удивления, потому что как не удивиться, обнаружив в такой ранний час двух белых особей на острове. А благодушия, потому что мир прекрасен и будет таким всегда. Такие лица встречаются не часто, но если встретите — никогда не ошибетесь. Благодушие и дружелюбие победят всегда. Он одарил нас белозубой улыбкой и произнес несколько слов, которых я, естественно, не понял.

Увидев мою непонятливость, он, как всякий человек такого сорта, не стал терять времени даром. Взглянул на Мари и сразу закачал головой и зацокал языком, поскольку от его взгляда не могли укрыться ни бледность, пи два ярко-красных лихорадочных пятна на скулах, ни голубые тени, залегшие под глазами. Он снова сочувственно улыбнулся, приветствовал ее наклоном головы и, легко подхватив на руки, понес к каноэ. Я поплелся своим ходом, волоча за собой злополучные канистры.

На каноэ была мачта, но поскольку ветра не предвиделось, приходилось всю дорогу через лагуну к острову грести. Слава Богу, этим занимались оба смуглокожих хозяина каноэ, и я с удовольствием уступил им эту привилегию. Я чуть было не задохнулся от того, что они вытворяли с этой лодчонкой. На состязаниях по гребле в Хенли была бы сенсация. Не останавливаясь и не замедляя хода, они за двадцать минут пересекли лагуну, как будто за ними гналось лохнесское чудовище, и при этом находили время и силы па то, чтобы болтать друг с другом и пересмеиваться. Если эти двое являлись типичными представителями остального населения острова, мы попали в хорошие руки.

А в том, что на острове было население, я не сомневался, поскольку успел насчитать никак не менее полдюжины домов, поставленных на сваи и поднимавшихся фута на три над землей. Остроконечные крыши возвышались еще на четыре-пять фугов, и скаты круто, почти вертикально опускались к земле. В домах не было ни окоп, ни дверей. Хотя откуда же им взяться, если и стен-то не было во всех домах, кроме одного, ближнего к морю и кокосовой пальмовой роще. Все остальные дома располагались дальше от моря, к югу. Еще дальше на юг я разглядел некую металлическую серого цвета уродину, похожую на старого образца камнедробилку, а рядом с ней вагонетку. За ней длинный низкорослый ангар с пологой крышей из гофрированного железа. Должно быть, особенно приятно там работать, когда вовсю шпарит солнце.

Мы направлялись к пирсу, обходя его справа. Это была, конечно, не настоящая пристань, у которой мог бросить якорь большой корабль, а плавучая платформа, сложенная из связанных бревен и закрепленная у берега веревкой, обмотанной вокруг стволов двух деревьев. Рядом с пирсом на земле лежал человек. Белый человек. Он загорал. Старый, худой, похожий на птицу, с лицом, поросшим седой щетиной. Грудь прикрывал полотенцем, на глазах темные очки. Казалось, он спал, но как только острый нос каноэ воткнулся в песок, он тут же резко сел, снял темные очки и водрузил на нос обычные, предварительно пошарив в поисках этой необходимой принадлежности на песке, и взволнованно воскликнул:

— Господи, спаси мою грешную душу!.

Затем вскочил и со скоростью, замечательной для такого старца, помчался, обернувшись полотенцем, к стоящей поблизости хижине.

— Учись, дорогая. Мы с тобой выжаты как лимоны, а этот молодец, девяносто девяти лет от роду, скачет как козлик.

— Кажется, он не слишком рад нас видеть,— пробормотала Мари и улыбнулась одному из смуглых великанов, который вынес ее из лодки и аккуратно поставил на песок.

— Может быть, он отшельник, а может, от закона скрывается и меньше всего хотел бы увидеть здесь белого человека.

— Вот еще, просто побежал перышки чистить,— уверенно сказал я. — Сейчас вернется и пожмет нам руки.

Так оно и случилось. Мы не успели сделать и нескольких шагов, как он снова появился из своей хижины, принарядившись в белую сорочку и белые полотняные шорты, с панамой на голове, тоже белой. Белизну костюма подчеркивала седая борода, пышные седые усы и такие же седые густые волосы. Если бы Баффало Билл[1] носил белые штаны и соломенную панаму, то этот старикашка составил бы ему конкуренцию.

Он шел нам навстречу с протянутой рукой. Относительно радушного приема я не ошибся, зато опростоволосился насчет его возраста. Едва ли ему было шестьдесят, скорее не больше пятидесяти пяти, да и для этих лет он выглядел молодо.

— Господи, Господи! — все время повторял он и так тряс наши руки, как будто мы ему вручали баснословный приз.— Какой сюрприз, какой сюрприз! Искупался с утра, понимаете ли, обсыхал, понимаете ли... и вдруг... глазам своим не верю. Откуда вы оба? Нет, нет, не надо сразу отвечать. Пошли прямо ко мне. Потрясающе, невероятно! — Он побежал впереди нас, не уставая на каждом шагу возносить благодарения Богу. Мари улыбнулась мне, и мы последовали за ним.

Он провел нас по короткой тропинке, засыпанной белой галькой, к лестнице, состоящей из шести широких деревянных ступеней. Мы вошли в дом. Он был невысок так же, как и все остальные, но стены в нем были. Должны были быть, чтобы поддерживать огромное количество книжных полок, занимавших три четверти периметра комнаты. Пространство между шкафами было отдано дверям и окнам — не застекленным, а лишь прикрытым экраном, сплетенным из листьев, который можно было поднимать и опускать по желанию. Я ощутил какой-то незнакомый запах. Пол был сделан из стеблей пальмовых листьев, положен поверх тесно уложенных балок. Потолка как такового не было, его заменяли поставленные конусом стропила, покрытые соломой. Я долго и с интересом смотрел на эту солому. В одном из углов стоял старинный круглый стол, а у стен большой сейф. На полу — яркие цветные соломенные циновки. Большая часть помещения отдана в распоряжение низких, удобных, но слегка обтрепанных кресел и диванчиков; около каждого — низкий столик. Мужчине в таком доме должно быть уютно, особенно если в руке еще есть стакан с виски.

Старик — эти седые усы и борода все время сбивали меня на такое определение — был большим книголюбом.

— Садитесь, садитесь, чувствуйте себя как дома. Хотите выпить? Конечно, что я спрашиваю, выпить в первую очередь. Вам это просто необходимо, просто необходимо.— Он схватил колокольчик и затрезвонил им с такой силой, как будто хотел проверить на прочность. Потом поставил его на место и взглянул на меня. С лишком рано для виски, наверное.

Сегодня не слишком.

— А вы, юная леди? Может быть, бренди? А? Бренди?

— Благодарю вас.— Мари одарила его такой улыбкой, какой я еще ни разу не удостаивался. У старика даже пальцы ног от блаженства скрючились, это я заметил.— Вы так добры.

Я стал постепенно приходить к выводу, что суетливое тарахтенье и бесконечное повторение слов и фраз входили в его манеру разговора. Если нам придется задержаться, это станет довольно назойливым придатком нашего существования. И вдруг мне эта манера и сам голос показались отдаленно знакомыми, но в это время появился юноша китаец. Очень маленького роста, худой, в шортах цвета хаки. Мускулы лица он, вероятно, использовал только для изображения бесстрастной невозмутимости, потому что ни один из них не дрогнул, когда он увидел нас.

— Ага, Томми, вот и ты. У нас гости, Томми. Принеси-ка нам выпить. Бренди для дамы, большой стакан виски для джентльмена и... так, дай подумать... Да, пожалуй, полпорции для меня. А после этого, вероятно, ванна для леди.— С меня, он, наверное, решил, хватит и бритья.— Потом завтрак. Вы еще не завтракали?

Я тут же заверил его, что мы не успели сегодня позавтракать.

— Превосходно, превосходно! — Тут он заметил двоих туземцев, которые стояли снаружи на белой гальке с нашими канистрами, и вопросительно поднял мохнатую бровь.— Что там?

— Наша одежда.

— Неужели? Да, да, конечно, понимаю. Одежда.— Свое мнение по поводу нашего эксцентричного выбора чемоданов он решил оставить при себе и пошел к двери. — Оставь их здесь, Джеймс. Вы прекрасно поработали, оба. Позже поговорим.

Я видел, как оба великана расплылись в улыбке, и спросил его: — Они говорят по-английски?

— Конечно. Конечно, говорят.

— А с нами не говорили.

— Хм. Неужели? — Он подергал себя за бороду, живой Баффало Билл.— А вы пробовали с ними говорить?

Я подумал и улыбнулся:

— Нет.

— Ну вот вам и ответ. Вы прост запутались  в определении национальность В это время вернулся китаец с подносом, хозяин взял стаканы и протянул нам. — Ваше здоровье.

Я пробормотал нечто соответствующее случаю, но достаточно короткое и набросился на виски, как умирающий от жажды верблюд на оазис. Вероятно, я нанес оскорбление превосходному скотчу, проглотив полстакана залпом, но вкус его даже от этого не испортился, и я уже собирался приняться за вторую половину, когда старик сказал:

— Ну что ж, приличия соблюдены, предисловие окончено. Ваша история, сэр. Я весь внимание.

Это заявление застало меня врасплох, и я подозрительно заглянул ему в глаза. Скорее всего, я ошибся, представив его жизнерадостным кузнечиком. Ошибся, и не наверное, а наверняка. Ярко-синие глаза — хитры, а лицо или, вернее, та его часть, которая была видна, выражала осторожность, если не подозрительность. Небольшие отклонения в поведении далеко не всегда  совпадают с отклонениями в голове.

Я решил не затягивать паузу.

— Мы с женой летели самолетом в Австралию. Bo время ночной задержки в Суве нас насильственным образом вывели из гостиницы, привезли на корабль и заперли в трюме. Капитан Флек и два индийца. Прошлой ночью нам удалось подслушать о готовившемся на нас покушении. Мы смогли выбраться из трюма, перелезли через борт и оказались в открытом море. Через некоторое время нас прибило к коралловому рифу. Этим утром ваши люди нас там и подобрали.

— Господи, спаси мою грешную душу! Какая душераздирающая история! Невероятно, невероятно! — Он некоторое время обращался к Богу за прощением, скорбно качая головой, а потом посмотрел на меня из-под пушистых бровей.— А может быть, вы еще кое-какие детали упустили?

Тогда я рассказал все еще раз с самого начала и в деталях с того самого момента, как мы прибыли в Суву. Все время, пока я рассказывал, он не сводил с меня глаз, спрятав их за стеклами очков, а потом еще немного покачал головой и промолвил:

— Невероятно. Просто невероятно.

— Вы действительно так считаете?

— Что? Что? Вы думаете, я вам не верю?! Я верю каждому вашему слову, молодой человек. Просто все такое необычное... фантастичное. Конечно, это правда. Как еще вы могли здесь очутиться? Но... почему же все-таки этот ужасный капитан Флек вас похитил и почему хотел убить? Мне все это кажется просто каким- то сумасшествием.

— Понятия не имею. Могу только предположить, что как ученый, специалист по топливной технологии, я мог кому-нибудь понадобиться как источник информации. Но зачем и почему, не могу себе представить.

И откуда шкиперу шхуны было известно, что мы направляемся в Австралию через Фиджи?.. У меня тут ничего не складывается.

— Как вы сказали? Не складывается? Да, пожалуй. Мистер... О Господи, простите, я ведь даже не спросил вашего имени.

— Бентолл. Джон Бентолл. А это моя жена, Мари.— Я улыбнулся ему.— А вам не придется сообщать свое имя. Я сам вспомнил. Доктор Харольд Уизерспун. Профессор Уизерспун, корифей британской археологии.

— Значит, вы меня знаете? Узнали? Старик был явно польщен.

— Что же в этом удивительного? Вам посвящена не одна газетная полоса,— не преминул заметить я. Тяга старика к всеобщему признанию была широко известна.— Несколько лет назад я с интересом следил за серией ваших телевизионных лекций.

Вдруг его радость как рукой сняло, и он подозрительно прищурился.

— Вы интересуетесь археологией, мистер Бентолл? Занимаетесь ею?

— Я такой, как и миллионы других, профессор. Слышал о египетской гробнице и об этом парне по имени Тутанхамон, который там лежит. Но я бы не отважился написать его имя. Даже не уверен, что правильно произношу его.

— Ах, вот оно что! Ну, тогда простите за вопрос. Я вам потом объясню. Ах, какой же я растяпа. Эта молодая леди, видимо, очень плохо себя чувствует. К счастью, я немного и медик. Приходится, знаете ли, когда большую часть жизни живешь вдалеке от цивилизации. — Он вышел из комнаты и вернулся с докторским чемоданчиком. Вынул оттуда термометр, попросил Мари вложить его в рот, а сам взял ее руку за запястье.

Я сказал:

— Боюсь показаться неблагодарным, профессор. Поверьте, я очень ценю ваше гостеприимство, но у меня чрезвычайно неотложное дело. Как скоро, по-вашему, мы можем снова оказаться в Суве?

— Это совсем нетрудно.— Он пожал плечами.— Сюда ходит двухмачтовое судно из Кандаву — порядка сотни миль отсюда. Каждые шесть недель. Последний раз оно приходило... дайте-ка припомнить... три недели назад. Значит, еще через три.

Вот это номер! Три недели. Он говорит, что это недолго, но у них здесь, вероятно, совсем другой счет времени. Глядя на спокойную голубовато-зеленую лагуну, окруженную коралловыми рифами, я понимал почему. Но не думаю, что полковник Рэйн обрадовался бы, если бы узнал, что я битых зри недели просидел, любуясь красотами природы, поэтому сказал:

— А самолеты гут не пролетают?

— Ни самолеты, ни пароходы. Он показал головой и продолжал качать ею все время, пока разглядывал термометр. — Господи, прости... Бедняга, бедняга! Вы очень больны, миссис Бентолл. Наверняка подхватили простуду, еще в Лондоне. Ванна, постель, завтрак — вот в таком порядке! — Он протестующе поднял руку, когда Мари что-то возразила. — Я настаиваю, настаиваю. Вы можете поселиться в комнате Карстерса. Рэд Карстерс — мой ассистент, — объяснил он.— Он теперь в Суве. Лечится от малярии. Беда здешних мест. Должен вернуться со следующим судном. А вы, мистер Бентолл? Наверняка тоже не отказались бы выспаться? — Он самодовольно рассмеялся. Готов поклясться, вам не удалось сделать этого ночью на рифе.

— Почиститься, побриться и пару часов соснуть в одном из ваших замечательных кресел — с меня довольно. — Я вернулся к интересующему меня вопросу.— Значит, никаких самолетов? И лодку тоже нельзя нанять?

— Единственная лодка на всем острове это та, что принадлежит Джеймсу и Джону. Их, конечно, зовут совсем не так, но у жителей Кандаву такие имена — язык сломаешь. Они работают здесь по контракту. Добывают рыбу, фрукты и все, что возможно. Они не повезут вас, даже если бы захотели. Я категорически запрещаю. Категорически.

— Очень опасно? — Если да, то я в нем не ошибся.

— Конечно. И незаконно к тому же. Правительство Фиджи запрещает подобное сообщение между островами во время сезона циклонов. И строго наказывает за нарушения. Очень строго. Закон — это не шутка.

— А передатчика нет, чтобы послать сообщение?

— Передатчика? Что вы! Даже приемника нет.— Профессор улыбнулся.— Когда я исследую нечто, происходившее много веков назад, связь с внешним миром меня раздражает. Все, что у меня есть из техники, это старомодный граммофон.

Он казался мне старым безобидным дураком, поэтому я не стал ему объяснять, куда следует засунуть этот граммофон. Вместо этого выпил еще один стакан виски, тщательно побрился, переоделся проглотил первоклассный завтрак и уселся, вытянув ноги, в старом кресле на веранде.

Я намеревался подробно обдумать ситуацию, поскольку она не предполагала мгновенной сообразительности, но мне помешали. Помешала усталость, теплые солнечные лучи, две двойных порции скотча, выплеснутые в пустой желудок, помешал вкрадчивый шепот пассата в согласно кивающих пальмовых листьях. Я думал об острове и о том, как срочно мне нужно было его покинуть, а еще о том, что бы сказал профессор Уизерспун, если бы узнал, что выгнать меня отсюда сейчас можно только силой. Я думал о капитане Флеке и о профессоре, об обоих с искренним восхищением. О Флеке потому, что он оказался вдвое умнее, чем я предполагал, а следовательно, вдвое умнее меня, а о профессоре потому, что он оказался таким искусным лжецом, каких я никогда в жизни не встречал. А потом я уснул.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.  Среда, 15.00—22.00

Шла война, и я находился в самом центре поля битвы. Мне было неведомо, кто находился справа и слева от меня, не было уверенности даже в том, была ночь или день. Но война была в самом разгаре, и в этом я был совершенно уверен. Тяжелые орудия вели перед атакой артподготовку. Но я далеко не герой. Позвольте мне остаться в стороне. Я не собираюсь служить пушечным мясом для кого бы то ни было. Я двинулся вперед, чуть не поскользнулся и почувствовал острую боль в правой руке. Шрапнель, а может быть, пуля. Теперь я ранен и, вероятно, смогу уйти с передовой. А потом я открыл глаза и выяснил, что никакой передовой нет и в помине. Прост я удивительным образом ухитрился выпасть из кресла и приземлиться на деревянный пол веранды профессора Уизерспуна. Приземление прошло удачно, если не считать ушибленного правого локтя, который теперь и болел.

Мне снился сон, но звуки взрывов и вибрация земли под ногами были наяву. Пока я нянчил ушибленный локоть, стараясь при этом не слишком рьяно скакать по веранде, послышалась еще пара взрывов, приглушенных расстоянием, и пол веранды оба раза довольно серьезно тряхнуло. Не успел я сообразить, откуда и по какой причине могли стрелять, как в дверях веранды появился Уизерспун собственной персоной с тревожным выражением на лице. Во всяком случае, тревогу выдавал голос, поэтому я и решил, что лицо, скрытое от меня за густой листвой, должно соответствовать тону.

— Дорогой друг, /дорогой друг! — Он мчался ко мне, вытянув вперед руки, как будто боялся, что я вот-вот грохнусь в обморок.— Я услышал звук падения. Да такой громкий! Вы наверняка ушиблись. Что стряслось?

—С кресла свалился,— невозмутимо сообщил я. — Решил, что идет вторая мировая война. Нервы.

— Бог мой, Бог мой.— Он бессмысленно прыгал вокруг меня и суетился.— Вы что-нибудь себе повредили?

— Только чувство собственного достоинства.— Я осторожно помял пальцами локоть.— Кости целы. Всего лишь шишку заработал. Откуда эта стрельба?

— Ха! — Он с облегчением улыбнулся.— Я так и думал, что вы заинтересуетесь, и как раз собирался вам показать. Вам ведь наверняка хочется пройтись по окрестностям.— Он внимательно оглядел меня.— Хорошо поспали?

— Прекрасно, если бы не такое пробуждение.

— Вместо обещанных вами двух часов вы проспали все шесть, мистер Бентолл.

Я взглянул на часы, потом на солнце, которое уже давно пересекло экватор, и понял, что он прав. Но к чему устраивать по этому поводу такую суету? Я вежливо поинтересовался:

— Надеюсь, мой столь долгий сон не доставил вам неудобств? Вместо того, чтобы работать, вам пришлось со мной возиться.

— Вовсе нет, вовсе нет. Я живу не по часам, молодой человек, и работаю когда хочу. Вы голодны?

— Нет, благодарю вас.

— Хотите пить? Может быть, стакан гонконгского пива перед тем, как отправиться на прогулку? Прекрасный сорт. Холодное. Ну как?

— Заманчиво, профессор.

Итак, мы пошли и выпили пива, и оно оказалось именно таким, как он обещал. Мы пили его в гостиной, там, куда он привел нас по прибытии, и теперь я разглядывал различные предметы, выставленные в застекленных шкафах, которым нашлось место между книжных полок. Для меня это была просто коллекция костей, окаменелостей, раковин, каменных пестиков и ступок, обугленных деревяшек, глиняной утвари и различной формы камней. Поскольку профессор боялся людей, проявляющих интерес к археологии, мне не пришлось демонстрировать интерес к коллекции. К счастью, интереса не было никакого. Так что притворяться не пришлось. Но, как видно, он по моему поводу уже успокоился, так как, перехватив мой равнодушно скользнувший взгляд, воскликнул:

— Великолепная коллекция!

— Боюсь, не смогу оценить ее по достоинству, -извинился я.— Не знаю...

— Конечно, конечно! Я совершенно от вас этого не требую.— Он подошел к круглому столу, вынул из ящика кипу газет и журналов и протянул мне.— Это поможет вам понять.

Я быстро пролистал газеты и журналы. Все они были шестимесячной давности, и восемь из них, пять лондонских еженедельников и три центральные американские газеты, свои первые полосы посвятили профессору. Да, для старика это был, вероятно, урожайный день. Большинство заголовков были в духе: «Археологическое открытие века», а статьи посвящались Тутанхамону, Трое и свиткам из Мертвого моря. Каждое археологическое открытие оценивается таким образом всегда, но последнее открытие профессора все же стоило восхвалений. Океания была давно белым пятном для археологов и их исследований, но теперь выяснилось, что профессор Уизерспун нашел на острове Варду, к югу от Фиджи, доказательство миграции полинезийцев с юго-востока Азии и тому, что уже в V веке до нашей эры зам были признаки простейшей цивилизации, то есть еще за пять тысяч лет до того, как считалось в науке до сих пор. Во всех трех журналах давалась подробная публикация, а в одном из них портреты профессора и доктора Карстерса. Мне показалось, что они стояли на разбитом булыжнике, но подпись к фотографии гласила, что это была надгробная плита. Внешность у Карстерса была довольно впечатляющая: не менее шести с половиной футов роста и огненно-рыжие усищи невероятных размеров и пышности. Теперь мне стало понятно, почему его прозвали Рэдом[2].

— К сожалению, все это прошло мимо меня. Я в это время находился на Ближнем Востоке и был от всего отрезан. Но странно, что в последнее время я ничего об этом не читал.

— С тех пор газеты не освещали этих событии и не будут этого делать до тех пор, пока не завершу нынешнюю работу,— мрачно пробурчал профессор.— Я по глупости доверился информационным агентствам и позволил корреспондентам газет и журналов появиться здесь, когда слухи о моих открытиях вызвали шум. Они наняли корабль из Сувы и напали на меня как саранча. Просто как саранча, поверьте, сэр. Носились повсюду, совали нос во все мои дела, разрушили работу нескольких недель. Я против них оказался беспомощен. Совершенно беспомощен.— Он на моих глазах приходил в ярость.— Да и шпионов среди них хватало.

— Шпионов? Простите...

— Конкуренты. Пытались меня обокрасть, присвоить результаты моей работы. — Для старика это, по всей видимости, было тягчайшим из преступлений, поскольку касалось непосредственно его самого. — Они пытались стянуть ценнейшие образцы, ценнейшие образцы, когда-либо обнаруженные в районе Тихого океана. Никогда нельзя доверять коллегам, мой мальчик,— с горечью заключил он.— Никогда.

Я заверил его, что не буду этого делать, и он продолжил:

— Один из этих пиратов пару месяцев назад сделал попытку пробраться сюда на яхте. Американский миллионер. Занимается археологией в качестве хобби. Хотел войти в долю. Можете не сомневаться, он убрался отсюда ни с чем. Археологам доверять нельзя. Их надо вышвыривать вон. Вот почему я к вам отнесся с подозрением. Откуда мне было знать, что вы нс какой-нибудь репортеришка? Во всяком случае, с первого взгляда, правда?

— Я вас прекрасно понимаю, профессор.

— Но теперь на моей стороне правительство. Заручился поддержкой, — с гордостью произнес он. — Ну, конечно, поскольку это территория Британии. Все подъезды к острову закрыты до окончания работ.— Он допил пиво.— О, Господи, я наверняка вам надоел со своими проблемами. Итак, пошли на прогулку?

— С удовольствием. Но, если не возражаете, я бы сначала проведал жену.

—Конечно, конечно, идите.

Я открыл скрипучую дверь, и Мари Хоупман зашевелилась, повернулась и открыла глаза. Постель была самого что ни на есть примитивного устройства (деревянная рама с металлической проволочной сеткой), но мне показалось, что Мари это не смущало.

— Прости, что разбудил. Как дела?

— Ты меня не разбудил. Мне гораздо лучше.— Похоже на то: круги под глазами исчезли, прихватив с собой и нездоровые красные пятна на скулах. Она с удовольствием потянулась. — Вот так бы лежала, лежала... Он такой добрый, правда?

— Да уж, нам здорово повезло, согласился я и не старался говорить тихо. И вес же тебе было бы лучше еще поспать, дорогая.

Она удивленно сморгнула при слове «дорогая», но решила оставить вопрос без выяснений.

— Это будет совсем не трудно. А ты?

— Профессор Уизерспун любезно согласился показать мне окрестности. Кажется, он сделал здесь какие-то важные археологические открытия. Это очень интересно. — Я добавил еще несколько банальностей, которые должны были не слишком насторожить профессора, и вышел. Он дожидался меня па веранде: пробковый шлем, тростниковый посох — британский археолог за границей. Просто заглядение.

— Вон там живет Хьюелл.— Он указал палкой на ближайший дом.— Мой надсмотрщик. Американец. Поддельный бриллиант, безусловно.— По тону, каким были сказаны эти слова, я понял, что он всех 180 000 000 американских граждан причисляет к этой категории. Но умелый. Ничего не скажешь. Очень умелый. Следующий дом предназначается для моих гостей. Сейчас там никто не живет, но он всегда готов к приему. Пожалуй, слишком открытый. — И он не преувеличивал, так как все, из чего состоял дом,— это пол, крыша и четыре столба по углам.— Зато удобно. В соответствии с климатом. Бамбуковая штора делит его пополам, а стены-экраны из пальмовых листьев могут быть подняты и опущены но желанию. Позади кухня и ванная. В такого типа домах эти помещения не могут находиться внутри. А следующий длинный дом — для рабочих, землекопов.

— А вот эта штука? — Я кивнул на железную уродину.— Камнедробилка?

— Вы недалеки от истины, мой мальчик. Не слишком красивое сооружение, не так-ли? Собственность или, скорее, бывшая собственность Британской фосфатной компании. Если подойти поближе, увидите сбоку табличку. Мельница. А ангар позади, с плоской крышей — сушильня. — Он обвел полукруг своим посохом. — Уже скоро год, как они убрались, а все еще по-прежнему покрыто ужасной пылью. Почти всю растительность в этой части острова уничтожили. Ужасно.

— Да, действительно некрасиво,— согласился я.— Но что же британская фирма могла делать в этом столь отдаленном уголке?

— Не только британская. Скорее международная, но по большей части новозеландская. Вгрызаются в камни, конечно. Добывают фосфат из известняка. Год назад добывали по тысяче тонн в день. Ценная порода.— Он подозрительно взглянул на меня.— Разбираетесь в геологии?

Вероятно, профессор с подозрением относился ко всем, кто хоть что-то знал о чем-либо, поэтому я поспешил его успокоить, что не разбираюсь.

— Ну конечно, а впрочем, кто сейчас в этом разбирается?— философски заметил он.— И все-таки я немного просвещу вас, мой мальчик. Да будет вам известно, что этот остров некогда лежал на дне морском, а поскольку морское дно в этих краях находится на глубине трех миль, то это становится интересным, не правда ли? И вот однажды (однажды с точки зрения геологов, вы понимаете, на самом деле этот процесс происходил в течение миллионов лет) дно морское поднялось почти на поверхность. Результат бурной жизнедеятельности вулкана, постоянно выбрасывавшего лаву. Наверное, так, хотя... кто знает? — Он прокашлялся с явным неуважением к теме разговора.— Когда о чем-то известно слишком мало...— Я понял, что если он о чем-либо знает мало, то все остальные, кто знает больше, в его представлении лжецы. —...нельзя быть догматиком. Короче, в результате чего бы то ни было вершина подводного острова оказалась не только над поверхностью воды, но на 120 футах над уровнем моря.

Он взглянул на меня, ожидая естественного вопроса, и я не стал сопротивляться.

— Как вы можете быть столь уверенным в том, что происходило миллионы лет назад?

— Потому что это коралловый остров,— триумфально объявил он. — И полипы, которые выстраивают коралловые рифы, должны жить в воде, но на глубине 120 футов погибают. Некоторое время спустя...

— Еще миллион лет?

— Плюс-минус миллион. Это наверняка был глубоководный коралловый риф, когда его вытеснило на поверхность. И это вытеснение наверняка совпало с началом эры птиц. Остров был убежищем несметного количества птиц. Таких в Тихом океане множество. И они существовали здесь множество лет. Очевидно, что вся поверхность острова состояла из толстого слоя птичьего гуано в пятьдесят футов толщиной, может быть. Миллионы тонн, миллионы гони. А потом кораллы и гуано осели на дно.

У меня создалось впечатление, что история этого острова расписана по минутам.

— Еще некоторое время спустя,— продолжал он,— остров стал снова подниматься. К этому времени морские отложения и соленая вода превратили гуано в чрезвычайно обогащенную фосфатную известь. Потом начался долгий и трудный процесс формирования почвы, появления растительности — травы, деревьев, всего этого тропического чуда. И, вероятно, в последний ледниковый период сюда прибыли морские кочевники с юго-востока Азии и поселились в этом раю.

— Если это был рай, то почему они его покинули?

— А они и не покидали. И по той же причине, почему богатейшие залежи извести до сих пор, то есть до последнего времени, не были открыты, в то время как те же залежи в других районах Тихого океана были обнаружены еще в конце прошлого века. Этот район, мистер Бентолл, вулканический. До сих пор, знаете ли, на соседних островах Тонга есть действующие вулканы. В один прекрасный день, в течение нескольких часов, гигантский вулкан вышел из морских вод и потопил половину этого острова, покрыв вторую, оставшуюся на поверхности половину вместе с кораллами, известью, растительностью и несчастными людьми, проживавшими здесь, огромным слоем базальтовой лавы. Извержение вулкана в 79 году нашей эры, которое похоронило Помпею, — пренебрежительно завершил свою лекцию профессор, — было просто пустяком по сравнению с этой стихией.

Я кивнул на вершину, острым конусом торчавшую за нашими спинами.

— Это и есть вулкан?

— Безусловно.

— А что же стряслось с его второй половиной?

— Результат почвенных формирований, происходивших, очевидно, одновременно с извержением. Однажды ночью он просто раскололся надвое и скрылся в пучине, утянув с собой цепь коралловых рифов, тянувшихся с севера. Видите, с этой стороны вход в лагуну открыт.

Он двинулся вперед быстрыми мелкими шажками, по всей видимости, нисколько не отягощенный мыслями о катаклизмах природы. В мире, в котором он существовал, они считались в порядке вещей. Он шел вверх по холму, огибая камнедробилку, и где-то менее чем в трехстах ярдах от нее мы вышли на неожиданно возникшую в теле скалы расселину. Она была приблизительно семьдесят футов в высоту и тридцать в ширину, вертикальная, с плоским полом, ведущим в круглую пещеру. Из пещеры тянулась узкая одноколейка, огибала расселину и пропадала из виду в направлении на юг. У входа в пещеру я заметил два-три небольших строения. Из одного доносилось невнятное тарахтение, которое становилось все более явным по мере нашего приближения. Бензиновые генераторы. Конечно, как это мне самому в голову не пришло? Ведь если профессор со своими помощниками возился в горе, ему необходим был электрический свет и вентиляция.

— Ну вот мы и пришли,— объявил профессор.— Именно здесь один из наблюдательных геологов фосфатной компании, заметив расселину, начал поисковые работы и, не успев углубиться на три фута от поверхности, наткнулся на фосфат. Одному Богу известно, сколько тонн горной породы они угробили. Гора превратилась в медовые соты. Как раз в тот момент, когда они заканчивали работу, кто-то обнаружил несколько черепков и причудливой формы камней. Их показали археологу Веллингтону, а он тут же переслал их мне.— Профессор скромно кашлянул.— Все остальное, конечно, история.

Я последовал за исторической личностью, и мы, пройдя по извилистой тропинке, оказались в огромном, круглой формы; карьере, вырубленном в скале. Это была гигантская каверна, сорок футов в высоту, двадцать по периметру круглых стен, подпираемых бетонными столбами, и порядка двести футов в диаметре. Полдюжины маленьких лампочек, подвешенных к деревянным столбам на высоте десяти футов, освещали серый грязный камень пещеры, отчего она становилась еще более мрачной и жуткой. По периметру этой почти идеально круглой каверны уходили вглубь еще пять тоннелей, в каждый из которых тоже вела одноколейка.

— Что вы на это скажете, мистер Бентолл?

— Прямо как римские катакомбы. Но, пожалуй, не такие веселые.

— Великолепный экземпляр шахты, — строго заявил профессор. Он не мог допустить фривольностей по отношению к своим любезным сердцу драгоценностям, а драгоценности эти всегда были не чем иным, как дырами в земле и скалах.— Очень трудно работать с известковой породой, а когда приходится все время ставить опоры еще и под толстый слой базальтовой лавы и сдерживать половину веса вулкана, это трудно вдвойне. Эта часть горы испещрена подобными пещерами, и все они соединены тоннелями. Гексагональная система. Эти сводчатые крыши придают большую прочность конструкции, но есть предел в их размерах. Компания успела получить только одну треть предполагаемого запаса известняка, потому что строительство всех этих бесконечных опор стало приносить убыток.

— Разве раскопки в таких условиях не опасны? — Я понадеялся, что вовремя заданный вопрос невежды вернет мне его расположение.

— Ну что ж, пожалуй, задумчиво произнес он.— Приходится рисковать. В нашей работе без риска не бывает. Этого требует наука. Пойдемте, покажу вам, где были найдены первые образцы.

Он повел меня через пещеру к тоннелю, расположенному напротив того, через который мы вошли, и мы двинулись вперед, перепрыгивая через шпалы одноколейки. Пройдя ярдов двадцать, мы оказались в другой пещере, по высоте, ширине и количеству тоннелей в точности повторяющей предыдущую. Освещение там было очень бедное и исходило от одной-единственной лампочки, прикрепленной к проводу, протянутому по потолку пещеры и уходящему вглубь дальнего тоннеля. И все же этого освещения мне хватило, чтобы разглядеть, что входы в два других тоннеля были перегорожены бревнами.

— Что там случилось, профессор? Обвал?

— Боюсь, что так.— Он сокрушенно покачал головой.— Два тоннеля и пещера, в которую они вели, обвалились одновременно. Но это случилось еще до моего прибытия, конечно. Кажется, в пещере, которая находится от нас по правую руку, погибли тогда трое. Они только начали ее копать. Опасное дело, опасное.— Он помолчал, чтобы дать мне понять, насколько он уверен в опасности, а потом радостно воскликнул: — Вот оно, это историческое место.

В стене, справа от тоннеля, через который мы вошли в пещеру, я увидел нишу. Для меня это было просто углубление футов на пять. Но для профессора Уизерспуна это был храм, в котором он служил проповедником.

— Вот здесь,— провозгласил он, — была решена загадка Полинезии и полинезийцев. Здесь были найдены деревянные инструменты, пестики и каменные ступы. Здесь было сделано самое великое открытие археологии нашего поколения. Не заставляет ли это задуматься, мистер Бентолл?

— Еще как заставляет! — откликнулся я, стараясь определить, над чем я должен задуматься. А потом схватился за кусок породы, выступающей от стены более других, и легко оторвал его. Он был влажный и скользкий на ощупь.— Довольно мягкая штука. Мне кажется, кирки и пневматические отбойные молотки здесь были бы не менее эффективны, чем взрывчатка.

— Именно так, мой мальчик, именно так. Но как вы собираетесь колоть базальт? Тоже кирками и лопатами? Это уже совсем другое дело,— с веселым ехидством сказал он.

— Об этом я как-то не подумал,— признался я.— Конечно, когда лава разлилась, она все погребла под собой. Но что можно найти под лавой: глиняную и каменную утварь, топоры? Что-нибудь вроде этого?

— И это только небольшая часть того, что было найдено,— согласился он. Помолчал и добавил: — По правде говоря, как всякий скупой торговец, я выставил в своем доме напоказ только самую ерунду. Вещи, которые вы видели, я отношу к разряду безделиц. У меня тут есть пара укромных местечек — даже не просите, чтобы я вам намекнул, где именно, — в которых хранится фантастическая коллекция полинезийских редкостей времен неолита. В свое время они потрясут научный мир. Потрясут.

Он пошел дальше, но вместо того, чтобы идти вдоль электрического провода в сторону к огонькам, брезжущим в конце противоположного тоннеля, включил фонарь и свернул в первый тоннель справа, указывая на места, откуда были выкопаны все эти полинезийские сокровища. Остановившись посреди большого известнякового карьера, он сказал:

— А отсюда мы выкопали останки того, что должно было быть когда-то деревянным жилищем, самым древним деревянным жилищем в мире. И совсем в недурном состоянии. -

— Сколько же ему лет?

— Семь тысяч, ни много ни мало, — быстро сказал он. — Ван Дюпре из Амстердама, который приезжал сюда со сворой газетчиков, заявил, что этому дому от силы четыре тысячи лет, но он, этот болтун, конечно, глуп как пробка.

— А на чем вы основываетесь, определяя возраст?

— Опыт и знания, мой мальчик. Ван Дюпре, несмотря па свою громкую славу, не обладает в достаточной мере ни тем, ни другим. Дурак, и все тут.

— Хм,— сказал я безотносительно к тому, что думал, и взглянул на третью пещеру, открывшуюся перед нашим взором.— Как глубоко мы сейчас находимся под землей?

— Около ста футов, думаю. Возможно, сто двадцать. Мы, видите ли, все время двигались в глубь горы. Нервничаете, мистер Бентолл?

— Должен признаться, да. Никогда не предполагал, что археологи вгрызаются так глубоко в землю для того, чтобы добыть следы древней жизни. Вы наверняка побили рекорд.

— Почти, почти,— уклончиво пробормотал он.— Когда долину Нила и Трою раскапывали, тоже довольно глубоко забрались, знаете ли.— Это признание ему далось явно с трудом, и он решил переменить тему. Мы пересекли пещеру и вошли в тоннель, тускло освещенный лампочками фонарей. — Здесь мы должны встретить Хьюелла и его команду.— Он взглянул на часы.— Они уже, наверное, сворачиваются. Целый день здесь просидели..

Когда мы подошли к четвертой пещере у выхода из тоннеля, они еще работали. Их было девять человек. Некоторые откалывали куски известняка ломами и топорами, увеличивая уже и так громоздкие кучи у себя под ногами, другие складывали эти куски в вагонетки, а один гигант, облаченный только в холщовые штаны и майку, внимательно осматривал каждый кусок, освещая его фонарем.

И на этого гиганта, и на всех остальных стоило поглядеть. Все рабочие были китайцами, но такими высокими и мощными, каких я не предполагал в этой низкорослой расе. Судя по лицам, и характеры у них были не менее твердыми, чем мускулы. Но, может быть, это только так казалось: освещение тусклое, лица покрыты пылью, как тут не ошибиться!

Но относительно одного из них, который осматривал породу, я не ошибся наверняка. Он как раз бросил в вагонетку очередной ком и подходил к нам. Этот действительно плотью и духом был отлит из стали. Шесть футов три дюйма роста, но при такой ширине грудной клетки и плеч он казался приземистым; два толстенных окорока вместо рук, оканчивающихся пятипалыми граблями, болтались где-то в районе колен. Лицо как будто высечено из камня скульптором, который, не заботясь о качестве, гнал халтуру. На этом лице не было линии, которая была бы достойна называться линией — гранитная плоскость, которая вызвала бы восторженный поросячий визг у любителей кубизма. Вместо подбородка у него была лопата, вместо рта — глубокая рана, на месте носа — клюв кондора, а черные с холодным блеском глаза так глубоко посажены под кустистые брови, что создавалась иллюзия, будто на вас смотрит хищник из тьмы глубокой пещеры. Стороны его лица (щеками их назвать просто невозможно) и лоб изборождены морщинами с навсегда въевшимся загаром, похожим на древнюю пергаментную рукопись. Не думаю, что ему когда-нибудь удалось бы получить роль героя-любовника в музыкальной комедии.

Профессор Уизерспун представил нас друг другу, и Хьюелл, протянув руку, сказал:

— Рад познакомиться, Бентолл.

Голос у него был глубокий, пещерный, я бы сказал, а радовался он нашему знакомству приблизительно так, как радовался тысячи лет тому назад на этих островах вождь каннибалов последнему из оставшихся в живых вкусных миссионеров. Я весь сжался, когда мою руку охватила эта звериная лапа, но пожатие оказалось на удивление мягким. Ощущение было такое, что рука попала в тиски, но когда он мне ее вернул, все пальцы оказались на месте, слегка помяты, но все же на месте.

— Слышал о вас сегодня утром,— прогрохотал он с характерным акцентом. Канада или северо-запад Америки, предположил я наугад.— Жена, говорят, у вас нездорова. Острова. На островах все что угодно может случиться. Вам, наверное, досталось.

Мы немного поговорили о том, как нам досталось, а потом я полюбопытствовал:

— Наверное, нелегко набрать желающих на такую работу?

— Очень нелегко, очень, мальчик мой. — Ответил, конечно, Уизерспун. — Индийцы не годятся — ленивые, неповоротливые, подозрительные и слабосильные к тому же. У фиджийцев сил хоть отбавляй, но они умрут от инфаркта, если им предложить поработать. То же самое с любым белым — подобие человека. А вот китайцы — совсем другое дело.

— Лучшие рабочие, какие у меня когда-либо были,— признался Хьюелл. У него была странная манера говорить, почти не раскрывая рта.— Когда приходится начинать строительство железных дорог или тоннелей, без них не обойтись. Все железные дороги на западе Америки я строил с ними.

Я пробормотал что-то подходящее случаю и огляделся. Уизерспун тут же забеспокоился:

— Что вы ищете, Бептолл?

— Реликвии, конечно.— Мне удалось выбрать верный тон неподдельного удивления.— Очень было бы интересно увидеть, как их добывают из горы.

— Сегодня, боюсь, увидеть не удастся,— колоколом прогудел Хьюелл.— Хорошо, если раз в неделю что-нибудь находим. Правда, профессор?

— Да, если очень повезет, согласился Уизерспун.— Ну ладно, Хьюелл, не будем вас задерживать, не будем задерживать. Я просто привел Бентолла показать, откуда весь шум. Увидимся за ужином.

Уизерспун вывел меня из шахты на яркое веселое солнце и всю дорогу до дому болтал, не закрывая рта, но я его больше не слушал. К чему? Я увидел и услышал все, что хотел. Подойдя к дому, он извинился и сказал, что его ждет работа, а я пошел к Мари. Она сидела в постели с книгой в руках, и вид у нее, во всяком случае на первый взгляд, был вполне здоровый.

— Ты сказала, что еще будешь спать.

— Вовсе нет. Я сказала, что не сдвинусь с места. Есть разница? — Она с удовольствием откинулась на подушку.— Теплый день, прохладный ветерок, шепот пальмовых листьев, голубые воды лагуны и белый песок пляжа — что может быть прекрасней?

— Прекрасней? Ничего. А что ты читаешь?

— Книгу о Фиджи. Очень интересно.— Она кивнула на стопку книг на тумбочке подле кровати.— Тут еще есть о Фиджи и кое-что по археологии. Их принес Томми-китаец. Тебе тоже не мешало бы их прочитать.

— Как-нибудь в другой раз. Как ты себя чувствуешь?

— Все-таки нашел время поинтересоваться?

Я нахмурился и кивком головы указал назад. Она тут же поняла.

— Ах, прости, дорогой! — Этакое искреннее сожаление. Прекрасно сыграно.— Я не должна была так говорить. Мне лучше, гораздо лучше. Честное слово. А как ты погулял? — Вопрос тоже задан вовремя и с той же превосходной наивной интонацией любящей женушки.

Я уже дошел до середины своего рассказа о прогулке, как в дверь легонько постучали, и мы услышали покашливание Уизерспуна. По моим подсчетам он простоял за дверью минуты три. Когда дверь открылась, я увидел за его спиной две атлетические фигуры Джона и Джеймса, знакомых фиджийцев.

— Добрый вечер, миссис Бентолл, добрый вечер. Как вы себя чувствуете? Лучше? Неужели? Как я рад! Да, конечно, вы и выглядите гораздо лучше.— Взгляд его упал на книги и сразу потемнел.— Откуда эта литература, миссис Бентолл?

— Надеюсь, что я не сделала ничего недозволенного, профессор Уизерспун? — заволновалась Мари.— Я попросила Томми принести что-нибудь почитать, вот он и принес. Я только взялась за первую книгу...

— Это редкие и очень ценные издания. Очень редкие, очень редкие. Личная библиотека, знаете ли... Вообще археологи такой народ... Не слишком любят давать книги. Томми не имел никакого права... Впрочем, не обращайте внимания. У меня прекрасная подборка беллетристики: драмы, детективы, можете брать все, что вам угодно.— Он улыбнулся, и мы поняли, что инцидент исчерпан.— А я принес вам хорошую новость. Вы с мужем можете располагаться в доме для гостей на весь срок вашего пребывания. Джон и Джеймс сегодня весь день его чистили и мыли.

— О, профессор! — Мари пылко схватила его руку.— Вы так добры. Даже не знаю, как вас благодарить!

— Никакой благодарности, дорогая моя, никакой благодарности.— Он погладил ее по руке и задержал в своей гораздо дольше необходимого, раз в десять дольше. — Мне просто подумалось, что вам захочется остаться наедине.— Он так сморщился, что можно было решить, будто у него начался приступ желудочных колик, но на самом деле он таким образом изображал лукавое кокетство. — Вы ведь недавно женаты. А теперь, скажите, миссис Бентолл, хватит ли у вас сил прийти к нам сегодня на ужин?

Как ей удалось заметить мое едва заметное отрицательное покручивание головой, не представляю. Она за все время ни разу даже не взглянула в мою сторону. И тем не менее:

— Ради Бога, простите, профессор, мне так жаль.— Совместить чарующую улыбку с выражением нескрываемого сожаления, на мой взгляд, очень трудно, но ей удалось.— Больше всего на свете мне бы хотелось этого, но боюсь, что еще слишком слаба. Если бы вы только могли меня извинить... Завтра утром...

— О чем вы говорите?! В чем извиняетесь?! Конечно! Безусловно! Виноват только я в своей поспешности.— Мне показалось, что он снова порывается схватить Мари за руку, но потом, видимо, передумал.— Ужин вам пришлют. И вас перенесут. Вам не придется пошевелить пальцем.

По его сигналу фиджийцы подхватили с двух сторон кровать вместе с Мари так, как будто она ничего не весила, и пошли вслед за профессором. В это время появился китаец с нашим небогатым скарбом, и вся процессия двинулась в сторону дома для гостей. Мне ничего не оставалось делать, как шагать рядом с кроватью. Когда мы проходили меж двух домов, я наклонился, взял Мари за руку и, изобразив на лице беспокойство заботливого мужа, шепнул ей на ухо:

— Попроси у него фонарь.

Я не подсказал ей причину, по которой она должна высказать такую просьбу, просто потому, что не смог ее выдумать, но Мари превосходно справилась с заданием. Когда профессор отпустил носильщиков и разлился соловьем о несравненной архитектуре дома для гостей, построенного из даров природы — стволов и стеблей различных сортов пальмовых деревьев, — она как будто невзначай перебила его:

— А... туалетная комната тут есть, профессор?

— Ах, какой же я недотепа! Конечно, дорогая. Вниз по лестнице налево, и вы сразу увидите небольшой домик. Рядом с кухней. Сами понимаете, в таких домах нельзя устраивать эти помещения.

— Конечно, конечно. Но... ночью, наверное, темно... То есть...

— Господи помилуй! За кого вы меня принимаете? Конечно, вам нужен фонарь. Вы получите его сразу после ужина.— Он взглянул на часы.— Жду вас через полчаса, Бентолл.— Еще несколько любезностей, улыбка, поклон Мари, и он удалился.

Солнце уже опускалось на западе за гору, но дневная жара еще висела в воздухе. Несмотря на это, Мари зябко поежилась и натянула простыню до подбородка.

— Будь так любезен, опусти шторы. Эти пассаты такие коварные. Особенно ближе к вечеру.

— Опустить шторы? Чтобы к нашим окнам тут же прилипли любопытные?

— Ты думаешь? Ты что-то подозреваешь? Считаешь, что профессор Уизерспун...

— Считаешь, подозреваешь... К черту подозрения. Я на сто процентов уверен, что тут нечисто. И понял это с того самого момента, как мы тут появились.— Я придвинул стул к постели и взял Мари за руку. Голову могу дать на отсечение, любопытствующая аудитория уже собралась где-то поблизости, и мне не хотелось ее разочаровывать.— Ну, а как ты? По-прежнему поглощена своими женскими предчувствиями и фантазиями?

— Не груби,— спокойно сказала она.— Я ведь уже извинилась за дурное поведение. Ты сам сказал, что это результат высокой температуры, бред. И все-таки, назови это интуицией или предчувствием, слишком уж тут все красиво. И место идеальное, и фиджийцы так ласково улыбаются, и этот превосходный китайский слуга, и безупречный голливудский образец британского археолога — слишком уж все гладко. Прямо идиллия. Появляется ощущение некоего театрального фасада. Сказка, да и только. Понимаешь?

— Ты бы чувствовала себя лучше, если бы профессор носился со зверским выражением лица и ругался матом, как сапожник? А его помощники валялись под крыльцом и сосали виски прямо из горлышка?

— Ну, что-то вроде этого.

— Я где-то слышал, что этот район Тихого океана часто влияет на людей таким образом поначалу. Вызывает чувство нереальности. Не забывай, что я несколько раз видел профессора по телевизору. Он действительно мировая знаменитость. А если хочешь поставить точку над i, подожди, когда появится приятель Хьюелл.

— А что? Как он выглядит?

— Затрудняюсь описать. Ты слишком молода и фильмов о Кинг-Конге не видела. И все же, думаю, ты его не пропустишь, а заодно, пока будешь наблюдать за ним, посчитай, сколько человек войдет и выйдет из рабочего барака. Поэтому я и не хотел, чтобы ты ходила на ужин.

— Это не такое уж сложное задание.

— Не скажи. Они все китайцы и покажутся тебе на одно лицо. И все-таки — будь повнимательней. Сколько из них останется в доме, что вынесут с собой те, что выйдут. Но помни: нельзя, чтобы кто-то понял, что ты считаешь. Когда совсем стемнеет, опусти шторы. Если в них щелей не будет, потихоньку выгляни...

— Почему бы тебе все это не записать? — язвительно улыбнулась Мари.

— Ладно, извини. Совсем забыл, что ты профессионал. Просто подстраховываюсь. Хочу ночью прогуляться, но при этом неплохо бы выяснить поточнее, на каком мы свете.

Она не всплеснула руками, не запричитала, не пыталась меня разубедить. Я даже не стал бы утверждать, что она крепче сжала мою руку. Просто сказала:

— Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

— Нет. Надо убедиться, не врут ли мне мои собственные глаза. И поскольку неприятностей я не ожидаю, не вижу необходимости в твоем присутствии. Но, чур, без обид.

— Ну что ж, револьвер мой остался у Флека, полицейских тут не дозовешься, так что не думаю, что оказалась бы на высоте, если бы на меня набросились. Но если бы кто-то набросился на тебя, я бы...

— Ты все на свете перепутала,— терпеливо принялся объяснять я.— Твой организм не рассчитан на быстроту реакции. А мой рассчитан. Тебе едва ли доводилось видеть кого-нибудь, кто с большей скоростью улепетывает с поля брани, чем Бентолл.— Я пересек комнату, мягко ступая по полу из стеблей кокосовой пальмы, взял вторую кровать (такую же, самодельную) и пристроил ее рядом с кроватью Мари.— Не возражаешь?

— Располагайся.— Она смотрела на меня из-под полуопущенных век, и внезапно губы ее тронула насмешливая улыбка, но насмешка была совсем не та, что когда-то в кабинете полковника Рэйна, в Лондоне.— Тогда я буду держать тебя за руку. Оказывается, ты трусливая овечка в волчьей шкуре.

— Погоди, пока я закончу эго дело,— угрожающе прорычал я.— Ты, я, огни Лондона — берегись.

Она долго молча смотрела на меня, потом оглянулась на темнеющую лагуну.

— Ее совсем не видно.

— Точно. Как обманчива природа. Хорошо, что я не такой впечатлительный. Кстати, о кровати. Не хотел бы тебя разочаровывать, но, боюсь, на время моего сегодняшнего ночного отсутствия придется положить куклу. Не думаю, чтобы кто заподозрил неладное, если моя кровать будет стоять так близко к твоей.— Я услышал голоса и, взглянув в ту сторону, откуда они доносились, увидел, что Хьюелл со своими китайцами рабочими возвращается с работы. Что-то было в Хьюелле типично обезьянье — осанка огромного гороподобного тела, переваливающегося с ноги на ногу, медленное покачивание мощных лап, болтающихся чуть не у самых колен.— Если хочешь наяву увидеть ночной кошмар,— предложил я Мари,— взгляни: наш приятель вернулся домой.

Если бы не физиономия этого типа, не беспрерывная болтовня профессора и не бутылка вина, выставленная им на стол по случаю прибытия дорогих гостей, как он выразился, ужин был бы совсем не плох. Китаец знал свое дело туго и готовил весьма искусно, не ошарашивая при этом изысками типа птичьих гнезд или акульих плавников. Но я не мог оторвать глаз от мрачной зверской рожи, которая не стала более привлекательной с тех пор, как ее хозяин напялил на себя безупречной белизны и чистоты костюм, который скорее подчеркнул его принадлежность к неандертальцам. Я не мог заткнуть уши и не слушать банальностей, сыпавшихся из глотки Уизерспуна как из рога изобилия. А бургундское пришлось бы по вкусу любителям подслащенного уксуса, но я испытывал такую неистребимую жажду, что все-таки залил в себя некоторую порцию.

Как ни странно, трапезу скрасил не кто иной, как Хьюелл. За примитивной вывеской скрывалось, как выяснилось, гораздо более сложное содержание. Во всяком случае, он оказался достаточно умен, чтобы мерзкому бургундскому предпочесть гонконгское пиво, а его рассказы о работе в качестве горного инженера в разных странах (он объездил почти полмира) были весьма любопытны. Вернее, их было бы интересно слушать, если бы он не смотрел на меня все время не мигая своими глубоко посаженными черными глазами, все более напоминая мне медведя в берлоге. А еще он мне представлялся пиратом. Так бы я и просидел там как пришитый всю ночь, если бы в конце концов Уизерспун не встал, отодвинув стул. Удовлетворенно потирая руки, он спросил, как мне понравился ужин.

— Великолепно. Не отпускайте своего повара. Премного вам благодарен. А теперь, если не возражаете, я вернусь к жене.

— Ни в коем случае! — Как будто неблагодарный гость нанес гостеприимному хозяину оскорбление. — Впереди еще кофе и бренди, мой мальчик. Часто ли на нашу долю приходятся праздники? Ведь мы, археологи, — отшельники. Как приятно бывает видеть незнакомые лица! Правда, Хыоелл?

Хьюелл не возразил, но и не согласился. Для Уизерспуна это нс имело никакого значения. Он вынес соломенное кресло, установил его и квохтал надо мной все время, пока я усаживался, настаивая на том, чтобы я непременно сказал, насколько мне удобно в нем сидеть. Потом Томми принес кофе и бренди.

С этого момента вечер пошел гладко. После того, как китаец принес стаканы с бренди во второй раз, хозяин приказал ему оставить всю бутылку. Уровень жидкости в бутылке понижался с такой скоростью, как будто в ее дне была дыра. Профессор был в ударе. Уровень еще несколько понизился. Хьюелл дважды улыбнулся. Эго была потрясающая ночь. Теленка откармливали на убой. С бухты-барахты они не стали бы тратить такое великолепное бренди. Бутылка опорожнилась, и была принесена другая. Профессор отпускал отборные солдатские шутки и сам же сотрясался в конвульсиях смеха. Хьюелл улыбнулся еще раз. Вытирая слезы умиления, я перехватил их скрестившиеся взгляды. Топор занесен. Я отпустил профессору комплимент по поводу его искрометного чувства юмора и пытался это сделать заплетающимся языком. На душе у меня лежал мрак.

Весь спектакль был, очевидно, тщательно отрепетирован. Уизерспун, ученый века, стал приносить мне со своих полок драгоценные образцы, но через несколько минут сказал:

— Знаешь, Хьюелл, мы просто наносим нашему дорогому другу оскорбление. Давай покажем ему наше главное богатство.

Хьюелл с сомнением покачал головой, а профессор сердито топнул ножкой.

— Я настаиваю. Какого черта? Что в этом дурного?

— Ну что ж...— Хьюелл прошел слева от меня к сейфу и, склонившись над ним, долго возился с кодом.— Снова замок испортился, профессор.

— Ну так набери комбинацию с конца,— предложил Уизерспун. Он в это время стоял справа от меня с обломком древнего ночного горшка. Таково, во всяком случае, было мое предположение.— Взгляните, мистер Бентолл, я хочу обратить ваше особое внимание на...

Но я не собирался обращать внимания на то, что он говорил. Ни особого, никакого другого. И смотрел я вовсе не на профессора, а в окно за его спиной. Окно, которое свет керосиновой лампы изнутри и темнота снаружи превратили в замечательную картину. И на картине этой был запечатлен, как в зеркале, Хьюелл и сейф, с которым он все еще возился. В настоящий момент он оттаскивал эту бандуру от стены. На мой взгляд, она, эта бандура, весила никак не меньше трех центнеров. Я сидел, облокотившись на правую ручку кресла и положив левую ногу на правую, а правая моя нога приходилась как раз на пути следования Хьюелла от стен с сейфом в руках. Если бы неандерталец его уронил, то он опустился бы аккуратно на мою ступню. А неандерталец именно это и собирался сделать, примериваясь, попадет или нет. Убедившись в том, что вряд ли промахнется, он выпустил сейф из рук.

— О Боже! Берегитесь!—крикнул профессор.

Крик был настолько мастерски исполнен с актерской точки зрения, что не оставалось никаких сомнений в предварительных репетициях. Тем более что раздался он с опозданием. Но профессору не было надобности беспокоиться. Я позаботился о себе сам. В этот момент я уже выпадал из кресла, выворачивая ногу, на которую опускался сейф, таким образом, что она легла плашмя на пол, а подошва встала по отношению к сейфу под прямым углом. Подошва была знатная: из кожи толщиной не менее чем в полдюйма, и это был мой единственный шанс. Не мог я им не воспользоваться.

Крик боли, который я испустил, отнюдь не был притворным. Моя подошва получила такой сокрушительный удар, который должен был бы разорвать ее пополам. И нога моя под ней тоже не осталась равнодушной, но это было единственным потрясением для нес. Повреждений не было никаких.

Я лежал, тяжело дыша и ощущая на подошве тяжесть сейфа, пока не подбежал Хьюелл и не поднял его, а профессор вытянул меня самого. Я с трудом поднялся па ноги, стряхнул с себя руку профессора и, сделав один шаг, тяжело повалился на пол.

— Вы... ушиблись? — Профессор весь изнемогал от заботы и волнения.

— Ушибся? Ну что вы! Просто устал и лег на пол отдохнуть.— Я метал на него глазами молнии, схватившись обеими руками за правую ступню.—

— Как далеко я, по-вашему, могу уйти на сломанной лодыжке?

ГЛАВА ПЯТАЯ. Среда, 22.00 — четверг, 5.00

Жалкие извинения, вливание в глотку пациента нескольких капель бренди, наложение шины и тугой повязки на лодыжку отняли около десяти минут. После этого они, поддерживая с двух сторон, отволокли меня обратно в гостевой домик. Боковые шторы были опущены, я видел пробивающийся сквозь них свет. Профессор постучал в дверь и замер. Дверь отворилась.

— Кто это, кто здесь? — Мари набросила на плечи что-то вроде покрывала, и свет от керосиновой лампы у нее за спиной создавал причудливый ореол вокруг пушистых роскошных волос.

— Не беспокойтесь, миссис Бентолл,— успокоил ее Уизерспун. — С вашим мужем произошла небольшая неприятность. Боюсь, что он слегка повредил себе ногу.

— Небольшая неприятность! — завопил я.— Повредил ногу! У меня лодыжка, к чертям собачьим, сломана,— оттолкнув от себя поддерживающие меня руки, я попытался проковылять через порог, споткнулся и растянулся во весь рост на полу.

Что-то я в последнее время пристрастился измерять собой размеры полов в комнатах.

Мари срывающимся от волнения голосом произнесла что-то, что не дошло до меня на фоне собственных стонов, и бросилась было передо мной на колени, но профессор галантно поставил ее на ноги, в то время как Хьюелл подхватил меня и положил на кровать. Во мне веса почти двести фунтов, но он проделал все это так же легко, как девочка укладывает куклу, разве что опустил не слишком нежно. Однако пружинные кровати оказались прочнее, чем могло показаться на первый взгляд, и я не грохнулся па пол. Еще немного постонав, я повернулся на бок и чуть приподнялся, упершись на локоть. Пусть видят, как настоящие англичане, сжав зубы, переносят страдания. Чтобы меня правильно поняли, я изредка судорожно щурил глаза для пущей убедительности.

Профессор Уизерспун довольно сбивчиво рассказал, что случилось, во всяком случае, он представил свою версию происшедшего — об удивительном стечении несчастливых случайностей, о том, как неустойчивы высокие тяжелые сейфы на проседающих полах, а Мари внимала ему в грозной тишине. Если она играла, то наверняка ошиблась в выборе профессии: прерывистое дыхание, сжатые губы, слегка вздымающиеся ноздри, пальцы, сцепленные в кулаки,— это я еще мог понять, но заставить себя побледнеть так, как побледнела она,— это настоящее искусство. Когда он закончил, мне показалось, что она сейчас же на него набросится. Зловещая глыба Хьюелла, похоже, не вызывала у нее страха и не повергала в трепет. Но она взяла себя в руки и произнесла ледяным тоном:

— Большое вам спасибо обоим за то, что принесли моего мужа домой. Вы необычайно любезны. Я уверена, что это был несчастный случай. Доброй ночи.

Пускаться в дальнейшие словесные уловки было уже бессмысленно, и они удалились, вслух выражая надежду, что завтра мне полегчает. На что они надеялись на самом деле, мы не услышали. Каким образом за ночь должна срастись кость, они тоже забыли сказать. Секунд десять после этого Мари стояла, уставившись на закрывшуюся за ними дверь. Потом прошептала:

— Он такой... такой ужасный, правда? Как будто выходец из тьмы веков.

— Не красавец, это точно. Испугалась?

— Конечно.— Она постояла неподвижно еще несколько секунд, вздохнула, повернулась, подошла и села на край моей постели. Пристально посмотрела на меня, задумчиво, как будто решаясь па что-то, потом коснулась прохладными пальцами моего лба, провела по волосам, приподняла мне руками голову от подушки и заглянула в глаза. Она улыбалась, по в ее улыбке не было радости, а карие глаза наполнились тревогой.

— Я так сожалею о том, что случилось. Тебе... очень плохо, да, Джонни? — Она меня никогда раньше так не называла.

— Ужасно.— Я поднял руки, обхватил ее за шею и притянул ее лицо вплотную к подушке. Она не сопротивлялась. Шок от первой встречи с Хыоеллом сразу не проходит, а может быть, она просто решила пошутить над больным человеком. Щека ее была словно лепесток цветка, а пахло от нее солнцем и морем. Я прижал губы к ее уху и прошептал:

— Пойди проверь, действительно ли они ушли.

Она вздрогнула, будто дотронулась до оголенного провода, резко выпрямилась и встала. Подошла к двери, прильнула к щели в боковой шторе и произнесла тихо:

— Они оба в комнате профессора. Ставят на место сейф.

— Выключи свет.

Ока подошла к столу, подвернула фитиль, прикрыла наполовину ладонью стекло лампы и дунула. Комната погрузилась во мрак. Я вскочил с постели, размотал пару ярдов лейкопластыря, которым они примотали шину к лодыжке, слегка поругиваясь, отодрал его от кожи, отложил шину в сторону, поднялся и сделал два-три пробных прыжка на правой ноге. Прыгал я ничуть не хуже, чем раньше. Слегка побаливал только большой палец, на который частично пришлась нагрузка, когда под тяжестью сейфа подметка согнулась. Я попробовал еще разок. Все было в порядке. Присев на кровать, стал натягивать носок и ботинок.

— Что ты делаешь, черт возьми? — спросила Мари. Нотка сочувствия в голосе исчезла, подметил я с сожалением.

— Провожу проверку,— тихо ответил я.— Похоже, старая нога мне еще немного послужит.

— Но как же кость? Я думала, что кость сломана.

— Чудеса народной медицины.— Я подвигал ступней в ботинке и ничего не почувствовал. После этого рассказал ей все, что случилось. В конце концов она сказала:

— Вероятно, ты считал, что поступаешь умно, водя меня за нос?

В своей жизни мне пришлось выслушать от женщин много несправедливых упреков, поэтому я пропустил эту фразу мимо ушей. Она была слишком умна, чтобы не осознать, насколько не права, во всяком случае, когда немножко охладится. Зачем ей охлаждаться, я не знал, но когда температура у нее слегка понизится, она осознает, какого колоссального преимущества я добился, создав впечатление своей полной неподвижности. Я услышал, как она подошла к кровати и тихо бросила в мою сторону:

— Ты просил меня сосчитать, сколько китайцев вошло и вышло из барака.

— Ну и сколько же?

— Их было восемнадцать.

— Восемнадцать! — В шахте я насчитал всего восемь.

— Восемнадцать.

— Ты заметила, что у них было в руках, когда они выходили?

— Я не видела, чтобы кто-нибудь из них вышел. Во всяком случае, пока не стемнело.

— Попятно. Где фонарь?

-- У меня под подушкой. Здесь.

Она отвернулась, и вскоре я услышал ее мерное дыхание, хотя знал, что она не спит. Я оторвал куски лейкопластыря и залепил им стекло фонаря, оставив только маленькое отверстие, диаметром в четверть дюйма, в самом центре. После этого занял позицию у щели в стене-шторе, через которую был виден дом профессора. Хьюелл вышел после одиннадцати и направился к себе в дом. Я видел, как там зажегся свет и погас спустя десять минут.

Я подошел к шкафу, в котором слуга-китаец сложил нашу одежду, порылся немного, светя себе тонким лучом фонаря, пока не нашел пару темно-серых фланелевых брюк и синюю рубаху. Быстро переоделся в темноте. Выйти на полуночную прогулку в белой рубашке и белых джинсах — едва ли это понравилось бы полковнику Рэйну. Затем я подошел к постели Мари и тихо сказал:

— Ты ведь не спишь, верно?

— Что тебе нужно? — Никакого тепла в голосе, ну просто совершенно никакого.

— Послушай, Мари, не глупи. Чтобы провести их, мне пришлось и тебе соврать в их присутствии. Неужели ты не видишь преимущества, когда я могу передвигаться, а они считают меня прикованным к постели? Что я должен был сделать, по-твоему? Появиться в дверях с Хьюеллом с одной стороны и профессором с другой и бодро проворковать: «Не обращай на это внимания, дорогая. Я просто придуриваюсь»?

— Полагаю, что нет,— сказала она, поразмыслив.— Что ты хотел? Только сказать мне это?

— Вообще-то дело касается твоих бровей.

— Моих чего?

Бровей. Ты такая яркая блондинка, а брови черные. Они настоящие? Я имею в виду цвет...

— Ты не спятил?

— Мне нужно затемнить лицо. Нужна тушь. Я подумал, а вдруг у тебя есть...

— Почему бы тебе с самого начала так и не сказать, вместо того, чтобы строить из себя умника? — Как бы ни подсказывал ей разум «прости!», какая-то другая часть сознания выступала против. Туши у меня нет. Могу предложить только гуталин. В верхнем ящике, справа.

Меня слегка передернуло от этой идеи, но я поблагодарил ее и оставил в покое. Через час я оставил ее совсем. Положил под простыню на своей постели куль тряпья, проверил, нет ли вокруг дома заинтересованных наблюдателей, и вышел с задней стороны дома, приподняв боковую штору ровно настолько, чтобы можно было проскользнуть под ней. Ни криков, ни воплей, ни выстрелов. Бентолл перешел границу незамеченным, чему был несказанно рад. На темном фоне меня и с пяти ярдов не заметишь, хотя с подветренной стороны можно запросто унюхать и с пятидесяти. Что-то такое в гуталин подмешивают.

На первом этапе моего путешествия от нашей хижины до дома профессора не имело значения, больная нога или здоровая. Любому из барака или дома Хьюелла мой силуэт был бы отчетливо виден на светлом фоне моря и белых блесток песка. Поэтому я преодолел этот участок ползком, на четвереньках, направляясь к задней части дома, что находилась вне поля зрения всех остальных.

Я завернул за угол и медленно, бесшумно поднялся на ноги, прижавшись вплотную к стене дома. Три тихих осторожных шага, и вот я у задней двери.

Неудача подстерегла меня в самом начале. Так как парадная дверь дома была деревянной, на петлях, я решил, что и задняя дверь должна быть такой же. Однако там оказалась штора из бамбука, и как только я дотронулся до нее, она в ответ зашелестела и зацокала, словно сотня кастаньет. Я распластался на земле под дверью, сжав в руке фонарь. Прошло пять минут, ничего не случилось, никто не вышел, а в довершение всего порыв ветра взъерошил мне волосы и всколыхнул штору, которая снова зашелестела и зацокала, как прежде. За две минуты мне удалось отвести в сторону двадцать бамбуковых висюлек, стараясь не слишком откровенно шуметь при этом, две секунды ушло на то, чтобы проникнуть внутрь, и еще две минуты, чтобы по одной опустить бамбуковые нитки на место. Ночь не была теплой, но я чувствовал, как пот струится по лбу и застилает глаза. Смахнув его, я прикрыл ладонью и без того крошечное оконце на стекле фонаря, включил его осторожно большим пальцем и начал осматривать кухню.

Я не ожидал обнаружить там что-нибудь необычное и не обнаружил. Но зато нашел то, что искал: ящик для ножей. У Томми была восхитительная коллекция больших ножей, отточенных, как бритва. Я подобрал себе одного красавца: треугольной формы, длиной в десять дюймов, зазубренный с одной стороны, с другой — гладкий. От ручки шло лезвие шириной у основания в два дюйма, сходя постепенно на нет. Острие было заточено, словно хирургический ланцет. Это было лучше, чем ничего, куда лучше, чем ничего. Если угодить между ребер, то даже Хьюеллу не покажется, что его решили пощекотать. Я аккуратно обернул нож в тряпку и сунул под ремень.

Внутренняя дверь кухни, выходящая в центральный коридор, была из дерева, видимо, для того, чтобы в дом не проникали кухонные запахи. Она открывалась внутрь, на смазанных маслом петлях из кожи. Я вышел в коридор и встал там, прислушиваясь. Напрягать слух не пришлось. Сказать, что профессор спал тихо, как мышка, было никак нельзя, а источник храпа, комнату с открытой в коридор дверью, футах в десяти от меня, было совсем нетрудно обнаружить. Где спал слуга-китаец, я не имел представления. Как он выходил из дома, я не видел, значит, он должен находиться в одной из других комнат, а в какой именно, мне меньше всего хотелось выяснять. Мне он показался молодым человеком, который спит очень чутко. Я надеялся, что аденоидная оркестровка профессора прикроет любой шум с моей стороны, по тем не менее прошел по коридору до двери гостиной, словно кошка, крадущаяся за птичкой по солнечному лужку.

Благополучно преодолев дистанцию, я закрыл за собой дверь без единого звука и шороха. Тратить время на осмотр комнаты не стал. Я знал, что мне нужно, и сразу направился к большому двухтумбовому письменному бюро. Даже если бы, сидя в плетеном кресле этим утром, я не заметил, куда ведет поблескивающая сквозь солому медная проволока, нюх безошибочно привел бы меня сюда: едкий, хотя и слабый запах серной кислоты ни с чем нельзя спутать.

В большинстве случаев тумбы таких бюро заняты рядами выдвижных ящиков, но бюро профессора Уизерспуна представляло собой исключение. Каждая тумба прикрывалась одной дверцей, причем ни та, ни другая не были заперты. Да и не от кого было запираться, видимо. Я сначала открыл левую дверцу и посветил внутрь топким лучом фонаря.

Ящик был большим: тридцать дюймов в высоту, восемнадцать в ширину и не менее двух футов глубиной. Он был забит свинцовыми аккумуляторами и сухими батареями. На верхней полке находилось десять аккумуляторов, большие ячейки по 2,5 вольта, соединенные последовательно. Ниже размещались восемь сухих элементов «Ексайд-120», включенных параллельно. Достаточно питания, чтобы послать сигнал на луну, если у старика есть радиопередатчик.

И радиопередатчик у старика был. Он помещался в тумбе с другой стороны и занимал целиком весь ящик. Я кое-что смыслю в приемниках и передатчиках, но эта металлическая серая глыба с множеством ручек настройки, тумблеров и кнопок была мне совершенно незнакома. Внимательно вглядевшись в клеймо изготовителя, я прочитал: «Куруби — Санкова радиокорпорация, Осака и Шанхай». Мне это говорило не больше, чем несколько китайских иероглифов, нацарапанных ниже. Длины волн и наименования станций были обозначены и по-китайски, и по-английски. Передатчик настроен на Фучжоу. Наверное, профессор Уизерспун принадлежал к числу заботливых хозяев, которые разрешают своим соскучившимся по дому рабочим поговорить с родными в Китае. А может быть, и нет.

Осторожно прикрыв дверцу, я приступил к осмотру верхней части бюро. Профессор, видимо, предполагал, что я его навещу, так что даже не потрудился опустить верхнюю крышку. Спустя пять минут, после тщательного обследования, я понял, почему он это сделал. В верхних ящичках и ячейках бюро не было ничего достойного внимания. Я уже решил плюнуть на все и сворачиваться, когда мне в глаза бросилась, пожалуй, самая заметная вещь на столике бюро — блокнот в кожаном переплете с листками, проложенными папиросной бумагой. Между обложкой блокнота и промокашкой был вложен листок тонкой пергаментной бумаги.

На нем были отпечатаны шесть строчек — двойное, через дефис, название, за ним цифры. Восемь цифр в каждом случае. В первой строке значилось: «Пеликан-Такишмару 20007815», во второй: «Линкьянг-Гаветта 10346925» и так далее, в оставшихся четырех строках такие же бессмысленные названия и комбинации цифр. Потом следовал пропуск шириной в дюйм, и еще одна строка: «Каждый час 46 Томбола».

Мне это ни о чем не говорило. Если это информация, то самая бесполезная из всех возможных. Или у меня перед глазами такой важный шифр, которого я в жизни не видел. Так или иначе, толку мне пока от этого никакого, но в дальнейшем может пригодиться. Полковник Рэйн отметил, что у меня фотографическая память, но только не на такую абракадабру. Я взял карандаш и бумагу со стола профессора, скопировал запись, вернул листок на прежнее место, снял ботинок, сложил бумажку и сунул ее, обернув в кусок полиэтилена, под пятку в носок. Мне не хотелось повторять проход по коридору в кухню, поэтому я вылез из окна, расположенного со стороны, противоположной дому Хьюелла и рабочему бараку.

Через двадцать минут я был достаточно далеко от дома и не без труда поднялся на ноги. Я не ползал на такую дистанцию с младенческих дней и потерял сноровку. Более того, отсутствие тренировки на протяжении многих лет привело суставы в абсолютную непригодность к подобного вида передвижению, и они дико болели, однако, состояние локтей и коленок было ничуть не хуже того, в котором оказалась прикрывавшая их одежда.

Небо было почти полностью затянуто облаками, но не совсем. Время от времени внезапное появление полной луны заставляло меня судорожно бросаться за ближайший куст и ждать, пока небо снова не потемнеет. Я шел вдоль рельсов, которые вели от камнедробилки и сушильного ангара, заворачивая сначала к югу, а потом, вероятно, к западной части острова. Меня интересовало, что это за ветка и куда она ведет. Профессор Уизерспун аккуратно обходил любые упоминания о том, что находится на противоположной стороне острова. Но, несмотря на все меры предосторожности, наболтал очень много. Он рассказал мне, что фосфатная компания выбирала по 1000 тонн горной породы в день, а раз следов от нее не осталось, это значит, что они ее вывезли. Сделать такое можно было на корабле, большом корабле, а никакой большой корабль не смог бы пришвартоваться к маленькой плавучей бревенчатой пристани рядом с домом профессора, даже если бы ему удалось приблизиться к ней вплотную в мелкой лагуне, что само по себе невозможно. Нужно было нечто большее, существенно большее: каменный или бетонный причал, сложенный, возможно, из коралловых блоков, и либо кран, либо подъемный бункер с наклонным загрузочным желобом. Может быть, профессор Уизерспун не хотел, чтобы я ходил в этом направлении.

Через несколько секунд я сам склонился к тому же мнению. Не успел перешагнуть через небольшую канаву, где маленький ручеек, почти полностью скрытый кустами и зарослями, стремился по склону горы в сторону моря, и пройти каких-нибудь десять, шагов, как сзади послышался приглушенный топот и звук ломающихся веток, что-то тяжелое толкнуло меня в спину, повиснув на плече, и прежде чем я успел отреагировать, как будто медвежий канкан со страшной силой защелкнулся на моей левой руке, чуть выше локтя. Дикая боль пронзила меня насквозь.

Хьюелл. Первое, что инстинктивно пришло мне в голову в тот момент, когда я шатаясь попятился, стремясь сохранить равновесие. Хьюелл, это должен быть он. Такой силы захват может быть только у него. Как будто руку разорвало на две части. Я резко развернулся, вложив всю силу в хук правой туда, где по расчетам должен был быть его живот, но удар пришелся в пустоту. Остается только удивляться, как у меня не вылетел плечевой сустав, но мне было не до удивления. Я снова зашатался, силясь сохранить равновесие. Сохранить равновесие и сохранить жизнь. На меня напал не Хьюелл, а пес, размером с волка.

Я попытался отодрать его правой рукой, но громадные клыки только глубже вонзились в левую руку. Я пробовал снова и снова достать его кулаком, но он был слишком далеко, за моим левым плечом, и удары не достигали цели. Лягаться ногами было тоже бесполезно. Я не доставал до него и не мог сбросить. Рядом не было ничего большого и твердого, обо что можно было бы его придавить, и я прекрасно понимал, что стоит мне попробовать упасть на него, как он отпустит захват и клыки сомкнутся на моем горле, прежде чем я успею это понять.

Весил он примерно восемьдесят — девяносто фунтов. Клыки были словно стальные крючья, а когда вам в руку вонзят стальные крючья, с гирей в девяносто фунтов, происходит только одно — плоть человеческая не выдерживает и начинает рваться, а у меня она последняя, одолжить больше не у кого. Я чувствовал, как слабею, к горлу подкатывала тошнота, как вдруг, в момент просветления, рассудок или то, что от него осталось, снова начал действовать. Достать нож из-за пояса не составляло труда, но десять секунд, за которые я одной рукой освобождал его от тряпки, тянулись бесконечно. Остальное было просто. Отточенный конец вошел за грудину, под углом в сторону сердца, почти не встретив сопротивления. Через долю секунды капкан, сжимающий мою руку, разжался, и пес испустил дух еще до того, как шлепнулся на землю.

Я не понял, какой он был породы, да мне было на это наплевать. Схватив за шкирку, я подтащил его к берегу ручья, который еще недавно пересек, и сбросил в воду там, где заросли были погуще. Мне показалось, что здесь он будет надежно скрыт от посторонних глаз, но зажечь фонарь, чтобы убедиться в этом, я не решился. Я прижал труп ко дну тяжелыми камнями, чтобы после дождя его не снесло на видное место, потом улегся на берег, опустил лицо в воду и лежал почти пять минут, пока боль, шоковое состояние и тошнота постепенно не отпустили меня, а прерывистый, лихорадочный пульс и тяжелый стук в ушах не утихли. Это были неприятные минуты.

Снять рубаху и майку было не просто, потому что рука уже начала распухать, но мне это удалось, и я промыл рану в проточной воде ручья. К счастью, вода была пресной. Промыть рану водой, подумал я, особенно важно, если собака была бешеной. Эффект примерно тот же, когда промываешь рану после укуса королевской кобры. Но думать об этом было все равно бессмысленно, поэтому я худо-бедно перебинтовал руку разорванной майкой, натянул рубаху, выбрался из ручья и направился дальше, вдоль рельсов. Нож теперь я держал в правой руке наготове. Меня трясло. Трясло от неудержимой ярости. Я не питал добрых чувств к кому бы то ни было.

Я уже почти выплел па южную часть острова. Деревьев здесь не было, только низкорослые кустики, торчащие там и тут. Спрятаться за ними было невозможно, разве что улечься плашмя на землю, а желания плюхаться плашмя у меня не было никакого. Но контроль над собой я окончательно не потерял, поэтому, когда луна вдруг вырвалась на свободу из облачного плена, я бросился на землю, за чахлый куст, который навряд ли мог служить падежным прикрытием и для кролика.

В блеске лунного света я смог убедиться, что мои утренние впечатления об острове, когда я смотрел на него с рифа, нуждаются в некоторой корректировке. Утренний туман слегка исказил истинную картину южного берега. Узкая полоска земли действительно опоясывала остров у основания горы, но в этой части она была куда уже, чем на востоке. Более того, по мере подхода к морю наклон ее не становился положе, а увеличивался. Это могло значить только одно: в южной части острова берег обрывается в сторону лагуны — возможно, даже отвесной скалой. О форме горы я тоже имел неверное представление, хотя со стороны рифа заметить это было невозможно: коническая крутая поверхность, казавшаяся издали абсолютно гладкой, оказалась практически рассеченной надвое, с южной стороны склона гигантской расселиной или ущельем, наверняка напоминавшим о катастрофе, когда северная половина горы исчезла в морской пучине. Из этой причудливой конфигурации следовало лишь то, что единственный путь с восточного на западный берег острова лежал вдоль узкой прибрежной полоски земли на юге. Она была не шире ста двадцати ярдов.

Прошло пятнадцать минут, а просвет в облаках стал в два раза шире, в то время как луна располагалась в самой его середине. Потому я решил сниматься с места. При таком освещении отходить назад или идти вперед значило одно и то же. Я решил двигаться дальше. Луне от меня досталось сполна. Я адресовал ей такие эпитеты, от которых вздрогнули бы не только поэты, но и торговцы на барахолке. Зато извинения и благодарности, в которых я рассыпался перед луной каких-нибудь две минуты спустя, пришлись бы им по душе.

Я медленно полз вперед на том, что осталось от локтей и коленей, не поднимая головы выше девяти дюймов от земли, когда вдруг увидел нечто, тоже расположенное на высоте девяти дюймов, в двух футах перед собой. Это была проволока, протянутая вдоль поверхности сквозь отверстия в стальных колышках, воткнутых в землю. Я не заметил ее раньше потому, что она была выкрашена в черный цвел. Окраска, низкое расположение над землей, присутствие собаки поблизости и то, что стальные колышки не были снабжены изоляторами, свидетельствовали, что провод не находится под смертельным напряжением. Это всего лишь старомодное сигнальное устройство. Соединяется с какой-нибудь механической системой оповещения.

Я прождал без движения еще двадцать минут, пока луна снова скрылась за облаками, осторожно поднялся на ноги, перешагнул проволоку и снова опустился на четвереньки. Поверхность земли все круче уходила вниз к морю справа от меня, и рельсы были подняты на насыпь так, чтобы выровнять уклон. Ползти вдоль рельсов со стороны насыпи казалось неплохой идеей: если луна покажется, я останусь в тени. Во всяком случае, я на это надеялся.

Так и случилось. После почти получаса путешествия на четвереньках, во время которого я ничего не видел и не слышал и все с большей симпатией вспоминал низших представителей животного царства, обреченных на передвижение таким образом, луна неожиданно снова вышла из-за облаков. И на этот раз я кое-что увидел.

Менее чем в тридцати ярдах был забор. Мне доводилось видеть такие заборы, и они совсем не похожи на те, которые огораживают английские лужайки. Я их видел до этого в Корее, вокруг лагерей для военнопленных. Этот состоял из девяти рядов колючей проволоки, высотой более шести футов, наверху выгнутый наружу. Он выходил из непроницаемой черноты ущелья с вертикальными стенами в теле горы и пересекал долину в направлении к югу.

Ярдах в десяти за этим забором находился еще один — точная копия первого, но мое внимание привлекли не заборы, а группа из трех человек, находящихся за вторым из них. Они стояли рядом и разговаривали, как мне показалось, но так тихо, что я ничего не слышал. Один из них зажег сигарету. На них были белые парусиновые брюки, береты, краги. К поясу приторочены патронташи, на плечах винтовки. Вне всякого сомнения, это были матросы Королевского флота.

К этому времени мой рассудок отключился. Я устал, вымотался окончательно, не мог больше думать. Будь у меня время, я бы, возможно, мог придумать парочку разумных объяснений того, почему на этом Богом забытом фиджийском острове я вдруг наткнулся на троих британских матросов, но к чему эти усилия, если все, что мне нужно сделать, это подняться на ноги и спросить у них. Я перенес вес с локтей на кисти рук и приготовился вставать.

В трех ярдах впереди меня зашевелился куст. Шок инстинктивно ввел меня в невольное состояние неподвижности. Ни один из древних экспонатов, добытых профессором, не смог бы сравниться со мной по степени окаменелости. Куст слегка наклонился к соседнему кусту и прошептал что-то так тихо, что я в пяти футах ничего не услышал. Но они наверняка услышали меня. Сердце заколотилось словно отбойный молоток. В ушах застучало с той же силой. И даже если они меня не слышали, то почти наверняка ощущали вибрацию, которая передавалась от моего тела земле. Я ведь был так близко. Сейсмограф мог бы уловить мои колебания даже в Суве. Но они ничего не слышали и ничего не ощутили. Я снова опустился на землю, словно игрок, бросающий на сукно последнюю карту, на которую поставлено все состояние. Про себя я отметил, что сказки о том, будто для жизни необходим кислород, придумали доктора. Я полностью прекратил дышать. Правая рука моя болела, я видел, как под лунным светом блестят костяшки пальцев, сжимающих нож,— словно полированная слоновая кость. Потребовалось сделать волевое усилие, чтобы хоть немного ослабить хватку, но все равно я продолжал цепляться за ручку ножа крепче, чем за что-либо в жизни до этого.

Прошло семь или восемь эпох. Постепенно морская охрана, которая, как и во всем мире, вольно трактует свои обязанности, разошлась. Мне показалось, что они исчезли, пока я не понял, что темное пятно на фоне склона — хижина. Прошла минута, и я услышал металлическое клацанье и гуденье разжигаемого примуса. Куст передо мной вновь зашевелился. Я перевернул нож в правой руке так, что он торчал лезвием вверх, а не вниз, но куст не свернул в мою сторону. Он бесшумно пополз вдоль проволоки, по направлению к другому кусту, ярдах в тридцати, и я заметил, как тот куст, в свою очередь, зашевелился при его приближении. Этой ночью здесь было полно живых кустов. Я передумал спрашивать у охранников, что они здесь делают. Как-нибудь в другой раз, возможно. Сегодня мудрый человек лег бы в постель и неспешно поразмышлял.

Если бы я смог добраться до постели не разорванным на куски собаками или не зарезанным одним из китайцев Хьюелла, я бы кое о чем поразмышлял.

Мне удалось добраться до дома в целости. Всего на это ушло девяносто минут, причем сорок пять из них — на первые пятьдесят ярдов, но мне это удалось.

Было около пяти утра, когда я приподнял штору со стороны моря и пролез в дом. Мари спала, и будить ее не было причин. Дурные новости могут и подождать. Я смыл с лица гуталин над тазиком в углу комнаты, но чувствовал себя слишком усталым, чтобы перебинтовать руку. Я слишком устал даже для того, чтобы поразмыслить. Забравшись в постель, я заснул в тот же момент, как голова коснулась подушки. Даже если бы у меня была дюжина рук и каждая из них разрывалась от боли так же, как моя левая, не думаю, чтобы я проснулся этой ночью.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Четверг, 12.00 — пятница, 1.30

Я проснулся после полудня. Только одна боковая штора была поднята. Та, которая смотрела на лагуну. Я увидел зеленоватый блеск воды, слепящую белизну песка, пастельные переливы кораллов, а за лагуной — темную полоску моря под безоблачным небом. С опущенными боковыми шторами с трех сторон сквозняка не было, и под соломенной крышей хижины стояла нестерпимая жара. Но так можно было отгородиться, по крайней мере, от окружающих. Левая рука отчаянно ныла. Но я был все еще жив. И никаких признаков бешенства.

Мари Хаупман сидела на стуле возле моей кровати. На ней были белые шорты и блузка, глаза светлые и ясные, бледность с лица сошла, и, глядя на нее, я чувствовал себя еще ужасней. Мари улыбалась, и я понял, что она решила больше на меня не сердиться. У нее было славное лицо, куда приятней, чем тогда, в Лондоне. Я сказал:

— Ты прекрасно выглядишь. Как самочувствие? — Вот такой уж я оригинал.

— Как огурчик. Температура упала. Прости, что разбудила, но через полчаса у них ленч. Профессор попросил одного из своих слуг соорудить эти штуки, чтобы ты смог туда добраться.— Она кивнула в сторону стула, к которому была прислонена пара искусно сделанных костылей.— Или можешь перекусить здесь. Ты, должно быть, проголодался, но я не решилась будить тебя к завтраку.

— Я вернулся около шести утра.

— Тогда все понято.

Я готов был спять перед ней шляпу. Потрясающее терпение. Удивительная способность подавить в себе любопытство.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно.

— По тебе заметно,— призналась она. — Совсем не в форме.

— Я просто разваливаюсь на куски. Чем ты занималась все утро?

— Профессор меня выгуливал. Утром мы с ним поплавали.— Похоже, профессору нравится с нею плавать.— Потом завтракали, и он провел меня по острову и показал шахту.— Она передернула плечами слегка наигранно.— Шахта мне не очень понравилась.

— Где же теперь твой воздыхатель?

— Пошел искать собаку. Никак не могут ее найти. Профессор очень расстроился. Похоже, это был его любимый песик и он к нему очень привязался.

— Ха! Песик, говоришь? Я повстречался с этим песиком, и он ко мне тоже очень привязался. Прилипчивый тип.— Я вытащил левую руку из-под простыни и размотал пропитавшиеся кровью тряпки.— Сейчас увидишь, куда он прилип.

— Боже правый! — Ее глаза расширились, и кровь отхлынула от лица.— Это... это ужасно.

Я осмотрел руку с неким скорбным достоинством и должен был признать, что она ничуть не преувеличивала. От плеча до локтя рука была почти целиком сине-красно-черпая и раздулась, став в полтора раза больше обычных размеров. В четырех или пяти местах на коже зияли глубокие раны треугольной формы. Три из них все еще кровоточили. Те части руки, которые, казалось, должны были сохранить естественный цвет, выглядели, наверное, не менее жалко, но под густой коркой запекшейся крови этого не было видно. Бывают зрелища и поприятней.

— А что с собакой? — прошептала она.

— Я убил ее,— пошарив здоровой рукой под подушкой, я извлек запачканный в крови нож.— Вот этим.

— Где ты его раздобыл? Где... Ты должен рассказать все с самого начала.— Я говорил быстро, вполголоса, пока она промывала и перебинтовывала мою руку. Работенка была ей не по душе, но справлялась она с ней отлично. Когда я закончил, она спросила: —А что находится на противоположной стороне острова?

— Не знаю,— честно признался я.— Но начинаю строить разные догадки, и ни одна из них мне не нравится.

На это она не отреагировала, закончила бинтовать руку и помогла просунуть ее в рукав рубашки. Потом снова привязала шину к моей лодыжке, замотала ее лейкопластырем, подошла к шкафчику и вернулась с сумочкой в руках. Я грустно произнес:

— Собираешься напудрить носик перед встречей с ухажером?

— Собираюсь напудрить нос тебе,—ответила она. Прежде чем я осознал, что она делает, по лицу моему был размазан какой-то крем. Втерев его в кожу, она покрыла меня слоем пудры. После этого откинулась назад и осмотрела свое творение.— Ты выглядишь просто восхитительно,— прошептала она и вручила мне зеркальце.

Выглядел я мерзко. Один беглый взгляд на меня заставил бы любого агента по страхованию жизни разорвать бланк договора в клочья. Изможденные черты лица, красные глаза с темными кругами под ними — все это был мой личный вклад, а вот неестественная мертвенная бледность остальных частей лица — целиком заслуга Мари.

— Чудесно,— согласился я.— А что произойдет, если профессор унюхает запах этой пудры?

Она достала из сумочки флакончик духов с распылителем.— После того, как вылью на себя пару унций «Таинственной ночи», он и за двадцать ярдов ничего другого унюхать не сможет.

Я сморщил нос и сказал:

— Понял идею.— «Таинственная ночь» действительно била наповал, во всяком случае, в тех количествах, которыми пользовалась Мари.— А что случится, если я вспотею? Не стечет ли с меня крем вместе с пудрой?

— Имеется гарантия, — улыбнулась она. Если такое случится, подадим в суд на производителей.

— Конечно,— я тяжело вздохнул.- Эго будет интересно. Представляешь: «Души почивших Дж. Бентолла и М. Хоупман возбуждают дело против...»

— Прекрати,— резко оборвала она.— Прекрати сейчас же!

Я прекратил. В некоторых вопросах эта девушка была очень щепетильной. Или, возможно, я вел себя неловко и бездумно.

— Тебе не кажется, что полчаса уже прошло? — спросил я.

Она кивнула:

— Да. Нам пора идти.

Когда я сполз со ступенек и сделал несколько шагов под палящим солнцем, мне показалось, что Мари зря тратила силы на крем и пудру. Я чувствовал себя хуже некуда. В то время, как одна нога стояла на земле, а вторая беспомощно повисала в воздухе, мне приходилось особенно налегать на костыли. С каждым стуком левого костыля о твердую выжженную землю дикий импульс боли пронизывал руку от кончиков пальцев к плечу, а оттуда, перебравшись по спине к затылку, вонзался в макушку. Я не мог понять, как от травмированной руки может болеть голова, но она болела, и все тут. Медикам есть над чем подумать.

Старина Уизерспун то ли наблюдал за нами, то ли издали услышал стук костылей, потому что распахнул дверь и сбежал вниз по ступенькам, чтобы встретить. Широкая гостеприимная улыбка уступила место сострадающей гримасе, как только он увидел мое лицо.

— Боже мой! Боже мой!—-он поспешил ко мне и взял под руку.— Вы выглядите... Я хочу сказать, что вас это ужасно потрясло. Боже, мальчик мой, у вас пот по лицу струится!

Он не преувеличивал. Пот тек рекой. А началось это в тот самый момент, как он подхватил меня под руку. Под левую. Чуть выше локтя. Он выкручивал ее из плечевого сустава. Думал, что мне так будет легче.

— Все будет хорошо,— болезненно улыбнулся я ему.— Стукнулся больной ногой, спускаясь по ступенькам. До этого боли никакой не было.

— Не стоило вам выходить,— пожурил меня он.— Глупо, ужасно глупо. Мы могли бы прислать вам ленч. Ну, раз уж вы все равно здесь... Боже мой, Боже. Это я во всем виноват.

— Вы ни при чем,— успокоил я его. Он перехватил меня чуть повыше, чтобы помочь взобраться на ступеньки, и я с легким удивлением обнаружил, что дом закачался из стороны в сторону.— Вы не могли знать, что пол так ненадежен.

— Но я знал это, знал. Вот что меня больше всего гложет. Непростительно, непростительно.— Он усадил меня в кресло в гостиной и начал хлопотать и суетиться вокруг меня, словно старая курица.— Боже, у вас действительно больной вид. Бренди, а? Как насчет бренди?

— Ничего лучше нельзя придумать,— честно признался я.

Он в очередной раз проверил колокольчик на прочность, бренди принесли, и пациент ожил. Уизерспун подождал, пока я осушил свой стакан наполовину, потом сказал:

— Вам не кажется, что стоит еще раз взглянуть на вашу лодыжку?

— Благодарю вас, но это ни к чему,— спокойно ответил я.— Мари перевязала ногу сегодня утром. У меня хватило сообразительности жениться на квалифицированной медсестре. Слышал, что у вас тоже неприятность. Удалось разыскать собаку?

— Никаких следов. Очень неприятно, просто очень. Это доберман. Понимаете, я к нему так привязался. Да, привязался по-настоящему. Ума не приложу, что могло случиться.— Он озабоченно потряс головой, плеснул немного хереса себе и Мари, после чего уселся рядом с ней на плетеном диване.— Боюсь, что с ним произошло несчастье.

— Несчастье? — Мари смотрела на него, широко раскрыв глаза.— На этом маленьком мирном острове?

— Скорее всего это змеи. Очень ядовитые гадюки. Их полно на южной стороне острова, они обитают под камнями у подножья горы. Карла — моего пса — могла укусить одна из них. Кстати, хочу предупредить вас — ни под каким видом не приближайтесь к этой части острова. Исключительно опасно, исключительно.

— Гадюки! — Мари передернулась.— А они... они могут подползти к дому?

— О, Боже, нет.— Профессор как бы рассеянно погладил ее по руке. — Не волнуйтесь, моя дорогая. Они не переносят фосфатной пыли. Только старайтесь ограничить свои маршруты этой частью острова.

— Несомненно, я так и поступлю,— согласилась Мари.— Но скажите, профессор, если гадюки его укусили, вы или кто-нибудь еще могли обнаружить тело?

— Нет, если он среди камней у подножья горы. Там очень страшные заросли. Кто знает, вдруг он еще появится.

— Он мог решить искупаться,— предположил я.

— Искупаться? — профессор нахмурился.— Я вас не совсем понимаю, мой мальчик.

— Он любил воду?

— Вообще говоря, да. Боже, наверное, вы правы. В лагуне полно тигровых акул. Некоторые из них настоящие чудовища, до восемнадцати футов в длину, и мне известно, что по ночам они подплывают к берегу. Именно так оно и было. Именно так. Бедный Карл! Эти чудища могли перекусить его пополам. Какая ужасная смерть для собаки, какая смерть! — Уизерспун скорбно потряс головой и откашлялся. — Боже, я буду по нему так скучать. Он был не просто псом, он был другом. Верным и нежным другом.

Мы замолкли на пару минут, отдавая последние почести этому столпу собачьего благодушия, после чего приступили к трапезе.

Когда я проснулся, было еще светло, но солнце уже спряталось за отроги горы. Я чувствовал себя свежим и отдохнувшим. Хотя рука затекла и побаливала, утренняя острая боль прошла, во всяком случае, пока я лежал неподвижно, неудобства почти не ощущалось.

Мари еще не вернулась. Они с профессором после ленча отправились ловить треваль — в первый раз слышал о такой рыбе — вместе с двумя слугами-фиджийцами, а я вернулся в постель. Профессор и меня звал, но скорее из вежливости. У меня не хватило бы сил, чтобы вытянуть даже сардину. Поэтому они ушли без меня. Профессор Уизерспун выразил сожаление, извинялся и надеялся, что я не возражаю против того, что он уводит мою жену. Я сказал, что, конечно, не против и надеюсь, что они хорошо проведут время. В ответ он как-то странно посмотрел на меня. Я не мог понять, что бы это значило, и у меня возникло ощущение, будто я где-то оступился. Но что бы там ни было, он не стал долго задерживаться. Треваль его слишком интересовала. Не говоря уже о Мари.

Я умылся, побрился и попытался привести себя в более или менее пристойный вид к их приходу. Похоже, что треваль сегодня не клевала, но никто из них особенно не расстроился по этому поводу. Профессор вечером за столом был в прекрасной форме: заботливый мудрый хозяин с уймой интересных историй в загашнике. Он просто из кожи вон лез, стараясь нас развлечь, и не надо было обладать выдающимися способностями к дедукции, чтобы понять: все эти усилия предпринимались не ради меня или Хьюелла, который сидел на противоположном конце стола, молча углубившись в свои мысли. Мари смеялась и болтала почти столько же, сколько профессор. Она, видимо, заразилась его очаровательным красноречием. Но я избежал инфекции. Перед послеобеденным сном я добрый час напряженно думал, и эти размышления привели к логическому заключению, которое меня здорово напугало. Меня напугать нелегко, но я знаю, когда надо бояться. По-моему, самое подходящее время для этого, когда узнаешь, что приговорен к смерти. По этому поводу у меня не осталось никаких сомнений.

После ужина я, подтянувшись, поднялся на ноги, взял костыли, поблагодарил профессора за угощение и сказал, что мы не можем больше злоупотреблять его добротой и гостеприимством. Мы знаем, сказал я, что он человек занятой. Он запротестовал, но не слишком настойчиво, и спросил, не хотим ли мы, чтобы в наш домик принесли какие-нибудь книги. Я ответил, что мы были бы благодарны, но сначала мне хочется пройтись до пляжа, на что он поцокал языком и выразил сомнение, не слишком ли эго большая нагрузка для меня. Но когда я сказал, что он может сам посмотреть в окно и убедиться, насколько щадящей будет эта прогулка, он не без колебаний согласился, что, может быть, это и неплохо. Затем мы распрощались.

На крутом склоне, спускающемся к пляжу, мне пришлось здорово попотеть, но потом все пошло как по маслу. Песок был сухим и плотным, поэтому костыли практически не проваливались в него. Мы спустились по пляжу к лагуне, стараясь держаться в поле зрения окон профессора. Там мы присели. Луна вела себя, как предыдущей ночью: то выйдет, то скроется за набежавшим облаком. Я слышал отдаленный шелест прибоя на рифах лагуны и тихий шепот ночного ветерка в вершинах пальм. Не ощущалось никаких экзотических тропических запахов, мне казалось, что удушливая серая фосфатная пыль убила жизнь повсюду, кроме деревьев и других более стойких растений. Единственный запах, который я чувствовал, это запах моря.

Мари нежно притронулась пальцами к моей руке.

— Как ощущение?

— Получше. Понравилась дневная прогулка?

— Нет.

— Мне так не показалось. Слишком у тебя был довольный вид. Узнала что-нибудь полезное?

— Каким образом? — раздраженно спросила она.— Он только болтал без умолку и нес какую-то чепуху.

— Это все «Таинственная ночь» и твои наряды,— мягко заметил я.— Ты сводишь мужчин с ума.

— Похоже, на тебя это не распространяется,— едко ответила она.

— Нет,— согласился я. Потом, через несколько секунд, горько добавил: — Нельзя человека свести с того, чего у него нет.

— Что за странная скромность?

— Взгляни на этот берег,— сказал я.— Тебе не приходило в голову, что еще четыре-пять дней назад, в Лондоне, до того даже, как мы вылетели, кто-то уже знал, что мы будем сидеть здесь сегодня вечером? Боже, если я когда-нибудь выберусь отсюда, посвящу остаток жизни игре в блошки. Здесь я не в своей тарелке. Я знал, что не ошибся во Флеке, я знал это. Он не убийца.

— Ты слишком много скакал на одной ноге сегодня,— запротестовала Мари.— Конечно, он не собирался убивать нас. Только не милый капитан Флек. Он просто хотел стукнуть нас по голове чем-нибудь тяжелым и столкнуть за борт. Акулы сделали бы за него грязную работу.

— Помнишь, как мы сидели на верхней палубе? Помнишь, как я сказал тебе, что что-то не так, по никак не могу понять, что именно? Помнишь?

— Да, помню.

— Старина Бентолл,— яростно процедил я,— никогда не упустит детали. Вентиляционная труба — та самая, которой мы пользовались как наушником, что была развернута к радиорубке. Она не должна быть развернута к ней. Она должна быть повернута по ходу судна. Ты помнишь, что воздух не поступал к нам в трюм? Ничего удивительного, черт возьми!

— Это уже совсем не обязательно...

— Извини. Но теперь тебе ясно? Он понимал, что даже такой дурак, как я, обнаружит, что через трубу будет слышно, о чем говорят в радиорубке. Десять к одному, что у него в этой камере был припрятан микрофон, чтобы знать, когда же Бентолл, этот Эйнштейн шпионажа, придет к столь знаменательному открытию. Он знал, что в трюме тараканы и они не дадут нам возможности спать на нижней полке. Поэтому Генри вытаскивает пару досок, которые но счастливой случайности оказываются именно там, где мы можем начать поиски консервов и питаться после отвратительного завтрака, которым нас накормили. Еще одно совпадение: за консервами обнаруживаются плохо закрепленные планки, за ними — спасательные пояса. Флек не стал вывешивать объявление вроде: «Спасательные пояса в этом ящике». Но он был недалек от этого. Затем Флек самым натуральным образом меня запугивает, не подавая вида, и так или иначе дает нам знать, что решение о том, казнить нас или нет, станет известно в семь. Поэтому мы приникаем к вентиляционной трубе и, как только приговор звучит, отчаливаем, снабженные спасательными поясами. Я готов поспорить, что Флек заранее ослабил болты крышки люка, чтобы облегчить нам жизнь — я бы мог их сковырнуть мизинцем.

— Но... но мы же все равно могли утонуть,— тихо произнесла Мари.— Мы могли бы не попасть на остров, проплыть мимо лагуны.

— Что? Промазать мимо цели шириной в шесть миль? Ты говорила, что старина Флек часто меняет курс, и была права. Он хотел быть совершенно уверенным в том, что когда мы выпрыгнем за борт, это произойдет точно на траверзе острова, поэтому ошибки быть не может. Он даже сбросил обороты, чтобы мы не поранились, прыгая за борт. Вероятно, стоял там на мостике и живот надрывал от смеха, глядя, как Бентолл и Хоупман, словно марионетки под бдительным оком кукловода, послушно вышагивают к корме. А голоса, которые мне послышались па рифе той ночью? Джон и Джеймс на своем каноэ выехали проследить, чтобы мы выбрались куда надо и не подвернули ногу. Боже, надо же быть таким кретином!

Наступила долгая тишина. Я прикурил две сигареты и протянул одну ей. Луна зашла за облако, и лицо Мари светлело бледным пятном в темноте. Она сказала:

— Флек и профессор, должно быть, играют на одну руку.

— А ты можешь представить себе другую возможность?

— Что им от нас нужно?

— Пока у меня нет уверенности.— Уверенность была у меня, но говорить ей об этом я не мог.

— Но... но зачем все эти искусственные нагромождения? Почему бы Флеку не подвезти нас прямо сюда и не вручить профессору?

— На это тоже можно ответить. Тот, кто стоит за этим, наверняка очень умен. Он ничего не делает зря.

— Ты... ты думаешь, что профессор... тот самый человек, что стоит за этим?

— Не знаю, кто он. Не забывай о колючей проволоке. Там матросы. Конечно, они могли приехать, чтобы поиграть в кегли, но я так не думаю. Что-то серьезное, очень серьезное и очень секретное происходит на той стороне острова. И те, кто этим заправляет, не полагаются на случай ни в чем. Им известно, что Уизерспун здесь, и забор ничего не значит. Он стоит, чтобы отпугнуть заблудившихся рабочих. Они должны были проверить его вдоль и поперек, до последнего гвоздя в подметке. В службе есть мастера проверки, и раз они мирятся с его присутствием здесь, значит у него, как говорится, «здоровье в порядке». И он знает о том, что моряки здесь. Флек и профессор — сообщники. Профессор и моряки — тоже заодно. Что ты по этому поводу скажешь?

— Значит, ты веришь профессору? Хочешь сказать, что он на уровне?

— Я ничего не говорю. Просто размышляю вслух.

— Нет, неправда,— настаивала она.— Если моряки его принимают, значит он на уровне. Ты это и говоришь. Если так, то зачем китайцы ползают тайком ночью вдоль ограды, зачем собака, бросающаяся на людей, зачем спрятанная в траве проволока?

— Я могу только предполагать. Вероятно, он просил своих рабочих держаться подальше от этих мест, и им известно о собаке и сигнальной проволоке. Я не говорю, что наверняка видел там его китайцев-рабочих, я это только предположил. Если что-то серьезное и секретное происходит на той стороне острова, не забывай, что секреты могут быть раскрыты как теми, кто просочится наружу, так и теми, кто проникнет внутрь. Моряки могут разместить нескольких своих агентов высокого класса на этой стороне, чтобы следить, как бы никто не выбрался оттуда. Возможно, профессору все это известно — я лично так считаю. Мы слишком много секретов выдали коммунистическому лагерю за последние десять лет, исключительно из-за промахов службы безопасности. Правительство могло учесть эти уроки.

— Но мы-то здесь при чем? — безнадежным тоном спросила она.— Все так... так страшно запутано. Как ты объяснишь попытку тебя покалечить?

— Никак. Но чем больше я об этом думаю, тем вернее склоняюсь к мысли, что я в этой игре всего лишь скромная пешка. А пешками обычно жертвуют ради победы.

— Но почему? — продолжала настаивать она.— Почему? Да и зачем такому безобидному старому олуху, как профессор Уизерспун...

— Если этот безобидный старый олух — профессор Уизерспун, то я — королева красоты.

Почти минуту был слышен лишь шорох прибоя и шелест ночного ветерка в листве.

— Я больше этого не вынесу,— устало произнесла она наконец.— Ты сам говорил, что видел его по телевизору и...

— И он просто точная копия того, что я видел,— согласился я.— Может быть, он и Уизерспун, только не профессор археологии. Он — единственный человек из всех, кого мне довелось встречать, который разбирается в археологии еще хуже меня. Поверь мне, это точно.

— Но он так много знает об этом...

— Ничего он не знает. Попытался вызубрить пару книжек о Полинезии и археологии, но, готов поспорить, не дочитал ни одной и до половины. Он не добрался даже до того места, где говорится, что в этих местах нет ни гадюк, ни малярии, про которые он нам все уши прожужжал. Вот почему он не хотел, чтобы ты заглядывала в его книги. Боится, что ты узнаешь больше него. На это много времени не надо. Он болтает об извлечении керамики и деревянных объектов из базальтовых пород, то есть застывшей лавы, которая раскрошила бы одно и испепелила другое. Он всерьез рассуждает об определении возраста деревянных экспонатов, опираясь на опыт и знания, а любой школьник знает из физики, что возраст с высокой точностью можно измерить по содержанию радиоактивных изотопов углерода в дереве. Он дал мне понять, что эти экспонаты извлечены с самой большой глубины, со ста двадцати футов, а я полагаю, что наберется миллионов десять человек, которым известно о находке останков скелета десяти миллионов лет давности, который извлекли из угольной шахты на Тосканской возвышенности с глубины 600 футов. Это случилось три года назад. А по поводу идеи использовать в археологических раскопках взрывчатку вместо заступа и лопаты лучше не распространяйся поблизости от Британского музея. Все старикашки попадают, словно кегли.

— Но как же все эти предметы старины и редкости, которые у них есть...

— Возможно, они настоящие. Профессор Уизерспун мог действительно докопаться до чего-нибудь, но морскому ведомству пришло в голову использовать это в целях конспирации. Доступ на остров может быть запрещен по вполне естественным невинным мотивам, что дает им прекрасную крышу. Ничто не может возбудить любопытство тех стран, которые бы изрядно возбудились, узнав о том, чем на самом деле здесь занимаются моряки. Что бы это ни было. Раскопки могли закончиться давным-давно, и Уизерспуна упрятали подальше, сменив двойником для отвода глаз случайных посетителей. А может быть, все экспонаты — подделка. И никаких раскопок здесь не велось. Возможно, эта блестящая идея родилась в недрах военно-морской конторы. Тогда им все равно потребовалось содействие Уизерспуна, пусть даже без личного участия, что объясняет появление мнимого профессора. Историю могли подбросить в журналы и газеты. С их владельцами могли поговорить в правительстве и убедить содействовать обману. Такое раньше бывало.

— Но ведь есть еще американские журналы и газеты.

— Возможно, это совместный англо-американский проект.

— Мне все равно непонятно, зачем они хотели тебя покалечить,— с сомнением в голосе сказала она.— Хотя вероятно, что одно из твоих предположений так или иначе приведет к ответу.

— Вероятно... Честно говоря, не знаю. Но сегодня ночью ответ будет. Я найду его в шахте.

— Ты что... действительно спятил? — тихо спросила она.— Ты не в том состоянии, чтобы куда-то ходить.

— Дорога не длинная. Как-нибудь управлюсь. С ногами у меня все в порядке,

— Я иду с тобой.

— Ничего подобного.

— Пожалуйста, Джонни.

— Нет.

Она распушила перья:

— Я тебе совсем ни к чему?

— Не глупи. Кто-то должен остаться на часах. Следить, чтобы никто не проник в наш дом и не наткнулся на кучи тряпья под одеялом. Пока они слышат дыхание хотя бы одного человека и видят рядом очертания другого, им не о чем беспокоиться.

Я собираюсь пойти соснуть пару часов. Почему бы тебе не раскрутить старичка профессора? Он с тебя глаз не сводит, и ты своими методами могла бы выудить из него куда больше, чем я своими.

— Я тебя, кажется, не вполне понимаю.

— Старая игра. Под Мату Хари,— нетерпеливо сказал я.— Шепчешь милые пустяки в его седую бороду. Он заводится с полуоборота. И кто знает, какие нежные секреты наболтает в ответ?

— Ты так считаешь?

— Конечно, почему бы нет? Он находится в самом опасном возрасте, в смысле женщин. Где-то между восемнадцатью и восемьюдесятью.

— А если он начнет приставать ко мне?

— Ну и пусть себе. Какая разница? Главное — добыть информацию. Сначала работа, а удовольствие потом.

— Понятно,— тихо сказала она. Поднялась с земли и протянула руку.— Пошли, вставай.

Я встал. А через пару секунд снова сидел на песке. Не то чтобы размашистая пощечина застала меня врасплох. На такую тяжелую руку я не рассчитывал. Пока я сидя ощупывал горящую щеку и удивлялся загадочным способностям некоторых представительниц женской половины человечества, она взобралась на склон и исчезла.

Челюсть в порядке. Хоть и болит, но на месте. Я поднялся на ноги, подхватил костыли под мышки и направился в сторону дома. Было уже совсем темно, и без костылей я бы управился в три раза быстрее, но исключить возможность того, что старикашка следит за мной в прибор ночного видения, я не мог.

В конце песчаной полосы пляжа берег начинался уступом всего в три фута высотой, но для меня и это было слишком.

Я, наконец, решил проблему, сев на уступ и продвинувшись назад, опираясь на костыли. Но когда развернулся, попытался подняться, костыли вошли в мягкую почву, и я, потеряв равновесие, завалился назад, снова на песок пляжа.

Дыхание у меня перехватило, хотя это, конечно, не такое падение, чтобы выругаться вслух. Поэтому я выругался вполголоса. Когда же я пытался восстановить сбитое дыхание, чтобы добавить парочку крепких выражений, послышался звук быстрых приближающихся шагов и кто-то спрыгнул с уступа на песок. Перед глазами что-то забелело, и в нос ударил запах «Таинственной ночи». Все ясно. Она вернулась, чтобы покончить со мной. Я крепко сжал челюсти на всякий случай, потом разжал их снова. Она низко наклонилась надо мной, пристально разглядывая. Бить из такого положения ей было явно не с руки.

— Я... я видела, как ты упал,— голос ее слегка охрип.— Не сильно ударился?

— Корчусь от боли. Эй, поосторожнее с больной рукой.

Но она не вняла предостережению. Она меня целовала. Так же истово, как отвешивала пощечины до этого, не пытаясь хоть немного сдержаться. Она не плакала, но щека ее была мокрой от слез. Через минуту, а может, и две она прошептала:

— Мне так стыдно. Я так сожалею.

— Я тоже. Тоже сожалею. — Я понятия не имел, о чем именно говорит каждый из нас, но это было не важно в тот момент. Вскоре она поднялась и помогла мне взобраться на берег, после чего я поковылял к дому, держась за ее руку. По дороге мы миновали бунгало профессора, но я больше не стал предлагать ей навестить его.

Было начало одиннадцатого, когда я проскользнул под приподнятый полог обращенной к морю шторы. Я все еще помнил ее поцелуи, но и пострадавшая скула ныла по-прежнему, поэтому мне удавалось сохранять нейтральное состояние. По отношению к ней, разумеется. А в отношении других, то есть профессора и его людей, мое отношение нейтральным никак нельзя было назвать. В одной руке я держал фонарь, в другой нож. На этот раз он не был обернут тряпкой. Готов смиренно проспорить любую сумму, если на острове Варду смертельную опасность представляют только собаки.

Луна надежно спряталась за тяжелой тучей, но я не стал рисковать. До входа в шахту у подножия горы было не меньше четверти мили, и я покрыл это расстояние практически полностью на четвереньках, отчего моей больной руке лучше никак не стало. С другой стороны, добрался благополучно.

Я не знал, были у профессора причины выставлять караул у входа в шахту или нет. Но лучше перестраховаться. Поэтому, поднявшись на ноги, я прижался к скале в том месте, где меня не будет заметно, даже если взойдет луна, и замер. Я простоял так пятнадцать минут кряду и слышал только отдаленный шум океана и гулкое уханье собственного сердца. Любой ничего не подозревающий охранник не шелохнется в течение пятнадцати минут только при условии глубокого сна. Спящих людей не боюсь, поэтому вошел в шахту.

Мои сандалии на резиновой подметке ступали по известняку совершенно беззвучно. Никто не мог меня услышать, а после того, как слабое свечение от входа в пещеру осталось далеко позади, уже никто не видел меня. Фонарь я не зажигал. Если в шахте кто-нибудь есть, я скоро встречусь, с ними, застав врасплох. В темноте все люди равны. А с ножом в руке я был чуточку неравен остальным.

Между стеной и рельсами было достаточно места, чтобы не идти по шпалам. Я не мог рисковать, если расстояние между ними внезапно изменится. Для ориентировки можно было изредка проводить костяшками пальцев правой руки по стене туннеля. Главное, чтобы при этом рукоятка ножа не стукнулась о камень.

Через минуту стена туннеля резко свернула вправо. Я дошел до первого круглого зала в пещере, направился ко входу в туннель, расположенный напротив того, из которого я только что вышел. Чтобы не сбиться с пути, я внешней стороной своей левой стопы прикасался к шпалам. Пять минут ушло на то, чтобы преодолеть семьдесят ярдов — ширину пещеры в этом месте. Никто меня не позвал, никто не включил свет, никто на меня не набросился. Я был один. Или меня оставили одного, что не совсем одно и то же.

Через тридцать секунд после выхода из первого зала я попал в следующий. Именно здесь, как утверждал профессор, были произведены первые археологические открытия. Два входа в туннели, подпертые сваями слева, рельсы продолжают идти прямо, а направо — тот туннель, в котором работал Хьюелл со своими людьми. Этот туннель меня совсем не интересовал. Профессор дал мне понять, что именно там находился источник взрывов, разбудивших меня в предыдущий день, но количество породы в отвале, которое я заметил там, могло бы обвалиться при взрыве разве что пары хлопушек. Я пошел вдоль железнодорожной ветки в туннель на противоположной стороне зала.

И вскоре очутился в третьем зале, потом в четвертом. Ни в одном из них не было туннелей, ведущих на север, в сторону горы. Я обнаружил это, обойдя полукруг справа вдоль стены, пока снова не наткнулся на рельсы. С южной стороны в обоих залах оказалось по два туннеля, ведущих в южном направлении. Но я продолжал идти вперед. Больше залы мне не попадались, только длинный туннель, идущий все дальше и дальше.

И еще дальше. Мне казалось, что я никогда не дойду до конца этого туннеля. Никаких археологических раскопок здесь не велось. Прямой туннель с гладкими стенами, содержимым которых никто не интересовался. Это был ход, ведущий куда-то. Теперь мне приходилось идти по шпалам, потому что туннель сузился вдвое по сравнении с прежним, и я обратил внимание, что он слегка, но упорно поднимается все выше. Кроме того, я отметил, что воздух в туннеле был все еще свежим, хотя от входа в пещеру меня отделяло мили полторы. Вероятно, это было связано с тем, что туннель имел вертикальный уклон вдоль склона горы, что облегчало устройство вентиляционных шахт. Я к этому времени пересек примерно наполовину западную часть острова, и нетрудно было догадаться, что скоро туннель прекратит подниматься и постепенно пойдет вниз.

Ничего подобного. Ровное место, когда я до него добрался, представляло собой отрезок туннеля длиной не более ста ярдов, откуда он резко уходил вниз. В этот самый момент я не смог нащупать правой рукой стену туннеля. Рискнув включить на мгновенье фонарь, я увидел справа большую яму, тридцати футов глубиной, наполовину заполненную обломками камней. Сначала я решил, что это и есть место вчерашних подрывных работ, но, взглянув в яму еще раз, отказался от этой мысли. Там находилось не менее двухсот тонн горной породы, значительно больше дневной нормы.

Это была сбросовая яма, вероятно, вырытая заранее для того, чтобы можно было при надобности быстро убрать породу из туннеля.

Ярдов через триста от этого места туннель заканчивался. Почесав лоб, а именно этой части тела я был обязан своим открытием, зажег фонарь. Под ногами лежали два небольших ящика, почти пустые, с зарядами взрывчатки, детонаторами и запалами. Здесь, судя по всему, вчера и гремели взрывы. Я осветил лучиком фонаря конец туннеля, который оказался обычным тупиком: твердая, сплошная поверхность скалы, семи футов в высоту и четырех — в ширину. И тут я заметил, что не такая уж она сплошная. Во всяком случае, не совсем. Чуть ниже уровня глаз — камень, приблизительно круглой формы, около фута в диаметре, был вставлен в дыру в стене. Я вытащил эту известняковую пробку и приник глазом к отверстию. Оно было фута четыре длиной, сужающееся к дальнему концу до двух дюймов. Я увидел, как вдали что-то мерцает красным, зеленым, белым цветом. Звезда. Вставив камень на место, отправился в обратный путь.

За полчаса добрался до первой из четырех пещер. Два туннеля, идущие к югу, заканчивались тупиками. Пустившись в путь вдоль узкоколейки, я вышел в третью по счету от входа пещеру и обследовал два ведущих оттуда туннеля. Ничего не добился, только пол-часа кружил по лабиринту ходов. Затем вышел во второй от входа подземный зал.

Из двух туннелей, идущих на север, я выбрал тот, в котором работал Хьюелл. Там мне ничего не удалось обнаружить. Как и в соседнем туннеле. Конечно, нет смысла искать что-либо и в обвалившихся туннелях с южной стороны, входы в которые подпирались деревянными балками. Я уже направился к туннелю, ведущему к выходу из пещеры, когда вдруг меня осенило. Единственная причина, по которой я считал, что за балками располагаются заваленные туннели,— утверждения профессора Уизерспуна. А единственное, что мне с уверенностью удалось узнать о профессоре, помимо того, что он ничего не смыслит в археологии, так это то, что он соврет — недорого возьмет.

Правда, о первом из этих туннелей он не врал. Тяжелые вертикальные балки, загораживающие проход, стояли намертво, и когда я посветил фонарем в полудюймовую щель между ними, то ясно увидел груду камней и песка, забивших проход до основания. Возможно, я был несправедлив к профессору.

А может быть, и нет. Две балки из тех, что загораживали вход во второй туннель, оказались незакрепленными.

Ни один карманник не вытаскивал кошелек так бережно и аккуратно, как я обошелся с балкой, отодвинув ее в сторону. Короткое нажатие на кнопку фонаря не высветило обвалившийся потолок. Просто мрачный серый туннель, убегающий в темноту. Я вытащил второе бревно и, протиснувшись в щель, оказался в туннеле.

Только теперь я осознал, что не смогу изнутри поставить балки на место. Одну еще куда ни шло, да и то приблизительно, а вторую невозможно водрузить обратно сквозь зазор шириною в шесть дюймов. Ничего не поделаешь. Я оставил ее в покое и пошел вдоль туннеля.

Через тридцать ярдов — резкий поворот налево. Я продолжал, как и раньше, для верности касаться тыльной стороной правой ладони стены туннеля, и вдруг она неожиданно ушла вправо. Я осторожно протянул руку и наткнулся на что-то холодное, металлическое. Ключ на крючке. Пошарив рукой дальше, нащупал тяжелую низкую деревянную дверцу, привешенную на петлях к вертикальной деревянной балке. Снял с крюка ключ, нашел отверстие замка, вставил ключ, медленно повернул и начал раскрывать дверь рывками, по полдюйма зараз. В ноздрях защипало от едкого запаха машинного масла и серной кислоты. Я приоткрыл дверцу еще на пару дюймов. Петли зловеще заскрипели. Мне вдруг на мгновенье померещилась виселица с болтающимся под порывами ночного ветра мертвецом. И мертвец тот — я. Тут сознание ко мне вернулось, я решил, что хватит осторожничать, быстро протиснулся в дверь и закрыл ее за собой, прежде чем зажечь фонарь.

Там никого не было. Быстрого осмотра пещеры, не более двадцати футов в диаметре, оказалось достаточно, чтобы понять: кто-то был здесь совсем недавно.

Я двинулся вперед и споткнулся о что-то тяжелое. Посмотрел вниз и увидел большой свинцовый аккумулятор. Провода от клемм тянулись к выключателю на стене. Я повернул выключатель, и пещера залилась светом.

Возможно, «залилась» — слишком сильно сказано, во всяком случае, по сравнению с тусклым лучом фонаря. Голая лампочка, ватт сорока, спускалась с середины потолка. Но освещения от нее было мне вполне достаточно.

В центре комнаты стояли две стопки желтых промасленных ящиков. Я был почти уверен, что в них, еще до того, как подошел поближе, а увидев надписи на крышках, уверился окончательно. Последний раз я видел эти ящики с маркировкой «Свечи «Чемпион» в трюме на шхуне капитана Флека. Патроны к пулемету и взрывчатка. Возможно, мне и не почудились огни той ночью, когда мы прохлаждались на рифе. Я видел огни. Капитан Флек выгружал груз.

С правой стороны — два деревянных стеллажа с двумя десятками автоматов и карабинов неизвестной мне конструкции. Они были густо покрыты смазкой, видимо, от высокой влажности в пещере. Рядом со стеллажами стояли три приземистых металлических коробки, наверняка патроны к автоматам. Я посмотрел на стеллажи с оружием и ящики на полу, и мне стало понятно ощущение гурмана, усаживающегося за обед из восьми блюд, приготовленный шеф-поваром высшей квалификации. Затем я вскрыл первый ящик, второй, а за ним и третий. Теперь я знал, что ощущает гурман, когда после того, как он заправил за воротник салфетку, к нему подходит метрдотель и объявляет, что ресторан закрывается.

В ящиках не было ни одного патрона для автомата или карабина. В первом ящике был черный порох, в другом — пакеты со взрывчаткой и обойма с патронами 44-го калибра, в третьем — запалы, детонаторы с гремучей ртутью, около сотни ярдов бикфордова шнура и плоская жестяная коробочка с химическими воспламенителями. По-видимому, всем этим пользовался Хьюелл на подрывных работах. Хрустальная мечта о заряженном автомате и радикальном изменении баланса сил на острове в результате так и оказалась несбыточной хрустальной мечтой. Патроны без подходящих винтовок или винтовки без подходящих патронов. Бесполезно, все абсолютно бесполезно.

Я выключил свет и вышел. На то, чтобы сломать спусковые механизмы всех автоматов и карабинов, ушло бы не больше пяти минут. До конца своих дней я не смогу себе простить, что эта мысль не пришла мне тогда в голову.

Через двадцать футов я наткнулся на аналогичную дверь в правой стене туннеля. Ключа не было, да он и не требовался, потому что дверь была незаперта. Я положил руку на ручку, повернул ее и приоткрыл дверь на пару дюймов. Волна зловония, вырвавшаяся наружу из узкой щели, с силой ударила меня в лицо, тошнотворный, гнилостный запах пробрался в ноздри, вызвав рвотные судороги. У меня волосы на затылке зашевелились, вдруг стало нестерпимо холодно.

Я открыл дверь пошире, вошел внутрь и прикрыл ее за собой. Я повернул выключатель и оглядел пещеру.

Но это была не пещера. Это была могила.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Пятница 1.30 — 3.30

Какой-то изъян в атмосфере пещеры, вероятно, смесь влажного воздуха и паров фосфата извести, позволил телам сохраниться в почти идеальном состоянии. Разложение уже началось, но в самой незначительной степени, никоим образом не исказив пока внешность девяти трупов, лежавших в ряд в дальнем конце пещеры. Темные пятна на груди белых и защитного цвета рубах позволяли отчетливо представить себе, как их умертвили.

Зажав пальцами нос и стараясь дышать через рот, я включил фонарик, чтобы получше рассмотреть лица погибших.

Шестеро убитых были мне совершенно неизвестны. Судя по одежде и жилистым рукам — работяги. Я был уверен, что никогда не встречал их раньше. Но седьмого я узнал сразу же. Седые волосы, пушистые усы, борода: передо мной был истинный профессор Уизерспун. Даже сейчас сходство с самозванцем, занявшим его место, казалось поразительным. Рядом с ним лежал гигант, человек с рыжими волосами и огненного цвета густой щеткой торчащих в обе стороны усов. Это, несомненно, был доктор Ред Карстерс, чей портрет мне показывали в журнале. Девятый труп сохранился значительно лучше остальных, и я узнал его с первого взгляда. Его присутствие здесь подтверждало, что люди, опубликовавшие повторное объявление о найме па работу специалиста по топливу, действительно в нем нуждались. Это был доктор Чарльз Фейрфилд, мой бывший шеф в Отделе ракетного топлива исследовательского центра в Хепуорте. Один из восьми ученых, которых соблазнили поездкой в Австралию.

Пот застилал глаза, но меня всего трясло от холода. Что здесь мог делать доктор Фейрфилд? Почему его убили? Старый Фейрфилд никогда ни во что не ввязывался. Блестящий ученый в своей области, он был страшно близорук и проявлял стойкое безразличие ко всему на свете кроме собственной работы и тайной страсти к археологии. В этом смысле связь Фейрфилда с Уизерспуном была столь же очевидной, сколь и удивительно непонятной. Чем бы ни объяснялось внезапное исчезновение доктора Фейрфилда из Англии, совершенно ясно одно: это не имело никакого отношения к археологическим раскопкам в заброшенной шахте. Но в таком случае, что же он, черт возьми, здесь делал?

Мне казалось, будто я нахожусь в морозильнике, но пот все сильнее струился по затылку. Не выпуская фонарь из правой руки — нож был в левой,— я вытащил из кармана брюк носовой платок и вытер шею. Чуть левее, впереди меня, на стене вдруг возникло светлое пятно. Отблеск от металлического предмета, на который упал луч фонаря. Но что это? Откуда здесь металлический предмет? Кроме трупов в этой пещере были только аккумулятор, провода на стене и выключатель из черной пластмассы. Я задержал руку с платком и фонарем за головой в том же положении. Отблеск на стене пещеры никуда не делся. Я замер как статуя, не спуская с него глаз. Светлое пятно на стене переместилось.

У меня остановилось сердце. Врачи могут возразить, но оно действительно остановилось. Я осторожно, медленно опустил руку с фонарем и платком из-за головы, переложил фонарь в левую руку, бросил платок на пол, обхватил рукоятку ножа правой рукой и резко развернулся.

Их было двое. От двери пещеры они отошли на четыре фута, до меня оставалось еще футов пятнадцать. Два китайца. Они уже начали расходиться в стороны, чтобы взять меня в кольцо. Один — в холщовых штанах и рубахе, другой — в шортах, оба — рослые, мускулистые и босые. Немигающие узкие глаза, застывшая неподвижность желтых восточных лиц не скрывали, а скорее подчеркивали выражение холодной решимости. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: они явились не с дружеским визитом. Да и визитные карточки у них в руках не соответствовали правилам этикета: два убийственных обоюдоострых кинжала для метания, страшней которых я в жизни не видел. В правилах хорошего тона рассматривается множество вариантов представления вновь прибывших незнакомых гостей, но такой вариант отсутствует.

Утверждать, что я не испугался, было бы смешно, поэтому я и не буду этим заниматься. Я испугался, испугался здорово.

Двое тренированных убийц против полуинвалида, четыре здоровых руки против одной. Два явных эксперта по боевым искусствам против человека, который ни разу не зарезал кого-то, а с кухонным ножом дела не имел. И для первого урока был момент не очень подходящий. Однако надо было что-то предпринимать, причем как можно скорее, прежде чем кому-нибудь из них придет в голову, что с пяти ярдов в такую мишень, как я, не промазать, и он перехватит кинжал за лезвие, чтобы было удобней метнуть.

Я бросился на них, занеся правую руку с ножом над головой, будто это не нож, а дубина, и они неожиданно попятились. Может быть, от отчаянной бессмысленности такого поступка, а скорее оттого, что на Востоке с почтительным страхом относятся к сумасшедшим. Я со свистом рассек ножом воздух и в тот же момент, как осколки разбитой лампочки посыпались мне на голову, нажал на кнопку фонаря в левой руке. В пещере стало темно, как в могиле, коей она и была на самом деле.

Надо было двигаться и как можно быстрее, прежде чем они поймут, что у меня двойное преимущество: фонарь в руке и возможность бить ножом наугад, твердо зная при этом, что попаду в противника, в то время как у них пятьдесят процентов вероятности угодить друг в друга. Не боясь нарушить внезапно наступившую тишину, я сорвал пластырь со стекла фонаря, снял сандалии, пробежал три шага в сторону выхода, резко остановился и пустил сандалии вперед вдоль пола с таким расчетом, чтобы они шлепнулись о деревянную дверь.

Будь у китайцев секунд десять на оценку своей позиции и проработку возможных вариантов, они наверняка не рванулись бы опрометью в сторону источника звука. Но в их распоряжении было не больше пяти секунд на размышление, и первая неизбежная реакция: он пытается улизнуть. Я услышал быстрый топот босых ног, стук столкнувшихся тел, глухой удар и истошный вопль, агонизирующий, захлебнувшийся в звоне упавшего на пол металлического предмета.

Четыре быстрых мягких шага в носках по полу пещеры, легкое нажатие большим пальцем левой руки на кнопку фонаря, и в свете яркого луча возникла живая скульптура, неестественно застывшая, как будто высеченная из мрамора. Они стояли лицом к лицу, почти касаясь друг друга грудью. Почти, но не совсем. Человек справа от меня ухватил партнера за ворот рубахи левой рукой, в то время как правая, сжатая в кулак, прижалась к его животу, чуть ниже пояса. Человек слева, лицо которого было повернуто в сторону, неестественно далеко выгнулся назад, двумя руками вцепившись в правый кулак своего компаньона. От напряжения его суставы сжались словно клешни, костяшки пальцев блестели как полированная кость. Я заметил окровавленный конец кинжала, на два дюйма торчащий у него из поясницы.

Секунды две или три — время текло медленно — человек справа, не веря своим глазам, смотрел в лицо умирающего. Потом осознание роковой ошибки и то-го, что смерть теперь стоит рядом, вывело его из состояния оцепенения. Он начал судорожно пытаться выдернуть нож, но товарищ в предсмертной железной хватке крепко-накрепко сковал ему правую руку. Он в отчаянии повернулся ко мне, махнув левой рукой вверх и в сторону, как бы пытаясь то ли ударить, то ли отгородиться от луча фонаря, который я теперь направил прямо в его узкие глаза. На мгновение он раскрылся. Мгновенья было достаточно. Лезвие моего ножа в длину — двенадцать дюймов. Но я не успокоился, пока кулак, сжимающий рукоятку, не уперся ему в ребра. Он кашлянул разок, сдавленно и конвульсивно, потом растянул свои тонкие губы в широком зловещем оскале, не разжимая стиснутых зубов. После этого лезвие ножа не выдержало, и в руке у меня осталась ручка с обломком стали длиной в дюйм, а эти двое, так и не расцепившись, качнулись вправо и рухнули на каменный пол пещеры.

Я осветил фонарем лица у себя под ногами, но это было излишней предосторожностью. Они не могли больше причинить мне вреда. Найдя сандалии, я подобрал упавший на пол нож и вышел, закрыв за собою дверь. Оказавшись снаружи, я всем своим весом навалился на стену туннеля спиной, опустив руки, и набрал полные легкие чистого, свежего воздуха. Я чувствовал себя неважно, но относил это на счет поврежденной руки и удушливой атмосферы в склепе. Тот краткий и жестокий эпизод, который случился за дверью, казалось, не произвел на меня никакого впечатления. Во всяком случае, я так думал, пока не почувствовал боль от напряжения мускулов щек и челюсти. Тогда же понял, что непроизвольно растянул губы и сжал зубы подобно смертельному оскалу того человека, которого только что прикончил. Потребовалось значительное волевое усилие, чтобы разжать зубы и расслабить лицевые мышцы.

Именно в этот момент я услышал пение. Все правильно. Слабый разум Бентолла наконец не выдержал. Шок от того, что я только что видел и совершил, привел в перенапряжение не только мышцы лица. Бентолл сбрендил, крыша поехала, начались галлюцинации. Что бы сказал полковник Рэйн, узнав, что у его верного слуги шарики за ролики закатились? Он, наверное, улыбнулся бы своей еле заметной улыбочкой и проскрипел пыльным голосом, что слышать пение в заброшенной шахте, даже если эта шахта находится под властью злодеев-самозванцев и охраняется головорезами-китайцами, еще не обязательный признак безумия. На что его верный слуга должен был бы ответить, что в принципе это верно. Но если вам слышится женский хор, поющий английский гимн, то тут ошибки быть не может, пора к психиатру.

А я слышал именно хор. Женский хор, поющий гимн. Причем не запись, потому что один голос слегка фальшивил, пытаясь подстроиться, но без особого успеха. Англичанки, поющие гимн. Я резко покрутил головой из стороны в сторону, но ничего не изменилось. Зажал ладонями уши, пение прекратилось. Разжал руки — снова возникли голоса. Если у вас в голове шумит, то зажимай уши или нет, шум не исчезнет. Может быть, то, что в этой шахте английские женщины,— безумие, только я не свихнулся, по крайней мере. Все еще в трансе, но очень осторожно, стараясь двигаться как можно тише, я пошел вдоль туннеля на разведку.

Звуки пения резко усилились, когда я повернул на девяносто градусов влево. В двадцати ярдах на левой стене туннеля мерцали отблески света. Здесь, видимо, был еще один поворот, на этот раз направо. Я подкрался к углу мягко, как падающая снежинка, и выглянул из-за него с осторожностью старого дикобраза, подозрительно обозревающего свет Божий после зимней спячки.

В двадцати футах туннель был поперек перегорожен вертикальными стальными прутьями, расположенными на расстоянии шести дюймов друг от друга. В центре — зарешеченная стальная дверь. В десяти футах за ней — такая же решетка, с такой же дверью. Между двумя дверями, в точности посередине, с потолка свешивалась голая лампочка, ярко освещающая расположенный под ней стол и двух людей в комбинезонах за ним. Между ними громоздилась стопка каких-то причудливых деревянных фишек, и я решил, что они играют во что-то, мне неизвестное. Что бы это ни была за игра, она требовала сосредоточенности, о чем можно было судить по раздраженным взглядам, которые оба человека то и дело бросали в темноту за вторым рядом прутьев. Пение продолжалось с прежней силой. Зачем людям взбрело петь после полуночи? Это казалось совершенно необъяснимым, пока до меня не дошло, что для заключенных в темной пещере смена дня и ночи потеряла всякий смысл. Но зачем вообще им приспичило петь, не поддавалось моему пониманию.

Секунд через двадцать один из сидящих стукнул кулаком по столу, вскочил на ноги, подхватил карабин, который, как я теперь заметил, был прислонен к стулу, подошел к прутьям, пробарабанил дулом по металлу и что-то при этом сердито прокричал. Я не смог понять, что именно, но не надо быть лингвистом, чтобы догадаться о смысле сказанного. Он требовал тишины. Но не добился своего. После паузы, продолжавшейся секунды три, не больше, пение возобновилось, еще громче и фальшивей, чем раньше. Дать им волю, так они перейдут на «Пусть всегда будет Англия». Человек с карабином с отвращением, но и, пожалуй, удивлением покачал головой, после чего угрюмо побрел обратно к столу. Ситуация им не контролировалась.

Мною тоже. Будь я не таким усталым или просто другим человеком, скажем, поумнее раза в два, я бы придумал, как перехитрить, а то и перебить охранников. Но в тот момент мне ничего в голову не лезло, кроме того, что у меня один маленький ножик, а у них — две больших винтовки. Да и свою долю везенья на этот вечер я уже исчерпал.

Я ушел.

Мари мирно спала, когда я добрался до нашей хижины, но я не стал сразу будить ее. Пусть спит, пока спится, ей все равно этой ночью выспаться не удастся. Возможно, опасения по поводу будущего были оправданы и ей вообще больше спать не придется.

Я был изможден духовно, физически, эмоционально. Вымочился окончательно. Так, как никогда в жизни. По дороге из шахты я пришел к заключению, что существует только один-единственный выход, и, собрав последние остатки сил, окончательно решился. Когда же выяснилось, что это невозможно, реакция была соответствующей. А задумал я следующее: убить Уизерспуна — я все еще продолжал называть его этим именем — и Хьюелла. Не просто убить, а прикончить, как бешеных собак, в их собственных постелях. Или еще лучше — казнить. Было ясно, что через туннель, выходящий на другую сторону острова, при помощи арсенала, спрятанного в пещере, в ближайшее время будет предпринята атака на военно-морской объект, расположенный по ту сторону склона. Но если Уизерспун и Хьюелл будут мертвы, навряд ли китайцам самостоятельно это удастся. А для меня в тот момент главное заключалось в том, чтобы предотвратить атаку. Это значило даже больше, чем безопасность девушки, которая спала рядом, хотя я не мог больше притворяться, будто мои чувства по отношению к ней — те же, что и три дня назад. Тем не менее она стояла на втором месте.

Однако я не убил их в постелях по довольно веской причине: их там не было. Они оба сидели в доме профессора, потягивая холодное баночное пиво, которое подносил слуга-китаец, и вполголоса переговаривались, склонившись над картой. Генерал со своим адъютантом готовятся к началу операции. И день этот был не за горами.

Разочарование, горечь от того, что казалось полным крахом, лишили меня остатков рассудка. Я отпрянул от окна да так и застыл. Тупо, бездумно, забыв о риске быть обнаруженным, пока, минут через пять, несколько клеток моего мозга не заработали снова. Тогда я поплелся обратно к шахте. О моем умственном состоянии свидетельствует тот факт, что мне и в голову не пришло опуститься на четвереньки. Я прихватил в пещере с боеприпасами моток бикфордова шнура и химические запалы, снова вышел, порыскал вокруг генератора, пока не нашел канистру с бензином, и только после этого вернулся.

Теперь я достал карандаш и бумагу, прикрыл рукой фонарь и начал писать записку печатными буквами. Это отняло не больше трех минут, и когда я закончил, то удовлетворения не испытал, но ничего не поделаешь. Я подошел к Мари и потряс ее за плечо.

Она просыпалась медленно, нехотя, что-то бормоча спросонья. Потом села на кровати. Я заменил, как блеснули в темноте ее плечи, когда она отбросила рукой со лба прядь волос.

— Джонни? — прошептала она. Ну что? Что тебе удалось обнаружить?

— Слишком многое, черт возьми. Но об этом потом. У нас осталось слишком мало времени. Понимаешь что-нибудь в радиоделе?

— Радиодело? — короткая пауза. — Я прошла обычный курс. Могу отстучать морзянку, только не очень быстро, но...

— С морзянкой я и сам могу управиться. Ты знаешь, на каких частотах судовые радисты подают сигнал тревоги?

— Ты имеешь в виду SOS? Не уверена. На низкой частоте, по-моему. Или на длинных волнах?

— Это одно и то же. Ты не помнишь, в каком диапазоне?

Она на мгновенье задумалась, и я скорее ощутил, чем увидел, как она отрицательно качает головой в темноте..

— Прости, Джонни.

— Это не важно.— Это было важно, важно чрезвычайно, но я настолько спятил, что не терял надежды. — Но ты знаешь личный шифр старины Рэйна, верно?

— Конечно.

— Хорошо. Тогда зашифруй этот текст, — я вложил ей в руки бумагу, карандаш и фонарь. Как можно скорее.

Она не стала спрашивать причину такой просьбы, которая должна была ей показания идиотской. Просто зажгла под простыней фонарь и тихо перечитала записку:

«РАЙДЕКСКОМБОН ЛОНДОН тчк ЗАХВАЧЕНЫ ОСТPOBE ВАРДУ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО 150 МИЛЬ ЮГУ ВИТИ ЛЕВУ тчк ОБНАРУЖИЛИ ТЕЛА УБИТЫХ ДОКТОР ЧАРЛЬЗ ФЕЙРФИЛД АРХЕОЛОГИ ПРОФЕССОР УИЗЕРСПУН ДОКТОР КАРСТЕРС ШЕСТЕРО ДРУГИХ тчк ЖЕНЫ ПРОПАВШИХ УЧЕНЫХ СОДЕРЖАТСЯ ЗДЕСЬ тчк ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ ПЛАНИРУЮТ ВООРУЖЕННОЕ НАПАДЕНИЕ УТРОМ ВОЕННО-МОРСКОЙ ОБЪЕКТ ЗАПАДНОЙ ЧАСТИ ВАРДУ тчк СИТУАЦИЯ ТЯЖЕЛАЯ тчк ТРЕБУЕТСЯ ПОДДЕРЖКА ДЕСАНТОМ НЕМЕДЛЕННО БЕНТОЛЛ»

Слабый свет фонаря под простыней погас. Секунд двадцать ничего не было слышно, кроме далекого шума прибоя. Когда она, наконец, заговорила, голос ее дрожал:

— Ты все это обнаружил сегодня ночью, Джонни?

— Да. Они прокопали туннель вплоть до противоположной стороны острова. В одной из пещер, где хранится взрывчатка, у них припрятан целый арсенал. Кроме того, я слышал женские голоса. Они пели.

— Пели?

— Я понимаю, что это звучит идиотски. Должно быть, жены ученых. Больше некому. Займись шифровкой. Мне нужно снова выйти.

— Шифровка... А как же ты собираешься отправить текст радиограммы? — спросила она с отчаянием в голосе.

— При помощи профессорского передатчика.

— Профессорского... Но ты наверняка его разбудишь!

— Он не спит. Все еще беседует с Хьюеллом. Мне придется их отвлечь. Сначала я xoчу отойти на полмили к северу и заложить несколько зарядов аматола замедленного действия, но времени нет. Поэтому придется поджечь рабочий барак. У меня здесь бензин и запалы.

— Ты рехнулся, — голос у нее еще слегка дрожал, но, возможно, в этих словах была доля истины.— Барак рабочих в какой-то сотне ярдов от дома профессора. Ты бы мог заложить эти заряды аматола в миле отсюда, выиграть уйму времени и...— Она замолчала и вдруг спросила: — К чему такая отчаянная спешка? Почему ты так уверен, что они начнут атаку сегодня на рассвете?

— На все вопросы ответ одинаков,— устало сказал я.— Взорвав несколько бомб на севере, мы их отвлечем, это верно. Но как только они вернутся, то спросят себя: откуда взялся весь этот фейерверк? И тут же догадаются, что взрывчатка со склада боеприпасов. Там они выяснят, что два охранника-китайца отсутствуют. На то, чтобы их обнаружить, много времени не потребуется. Даже если я не стану подкладывать бомбы, их хватятся на рассвете. Не позднее, как я представляю. А может быть, и того раньше. Но нас здесь не будет. В противном случае нас убьют. Меня, по крайней мере.

— Ты сказал, что два охранника пропали?—-осторожно переспросила она.

— Они на том свече.

— Ты их убил? — прошептала она.

— Более или менее.

— О, Боже, когда ты перестанешь паясничать?

— А я и не паясничаю. — Я подобрал канистру с бензином, запалы и шнур.— Зашифруй побыстрее, пожалуйста.

— Странный ты тип,— прошептала она.— Временами ты меня просто пугаешь.

— Я понял. Мне нужно было подставить щеки и подождать, пока наши желтые друзья не нарежут меня на лоскуты. Не тяну я на настоящего христианина, вот и все.

Я подлез под полог со стороны моря, прихватив канистру. В доме профессора продолжал гореть свет. Я обошел домик Хьюелла и очутился с тыльной стороны длинного барака в том месте, где скат соломенной крыши спускался до четырех футов над землей. Надежды на то, что удастся полностью спалить дом, у меня не было, огромные бочки с соленой водой, стоящие за каждым домом, предупреждали такую возможность. Но соломенная крыша должна заняться на славу. Медленно, осторожно, стараясь, чтобы в горле канистры ненароком не булькнуло, я полил бензином полоску крыши, шириной в два фута, больше чем на половину длины дома, размотал бикфордов шнур, один конец которого соединил с запалом и закрепил в политой бензином соломе, а к другому подсоединил химический воспламенитель. Подложил под капсюль камень и стукнул по нему сверху рукояткой ножа. Подождал немного, пока не почувствовал, как обмотка шнура начинает согреваться ползущим по нему внутри теплом, после чего положил его на землю и отправился в обратный путь. Пустую канистру я бросил под домик Хьюелла.

Когда я вернулся, Мари сидела за столом, укрывшись с головой простыней. Из-под простыни виднелся слабый желтоватый свет фонаря. Я опустил полог со стороны пляжа, и фонарь погас. Она появилась из-под простыни и тихо спросила:

— Джонни?

— Я. Закончила?

— Вот, держи,— она протянула мне листок бумаги.

— Спасибо.— Я сложил его и засунул в нагрудный карман, после чего продолжал: — Представление начнется минуты через четыре. Когда Хьюелл и Уизерспун будут пробегать мимо нашей двери, будь на пороге с испуганным видом, в ночной рубахе или в чем-нибудь в этом роде и задавай глупые вопросы, соответствующие такому случаю. Потом повернешься в сторону комнаты и скажешь громко, чтобы я никуда не ходил, потому что плохо себя чувствую. После этого одевайся поскорее. Брюки, носки, рубашку или джемпер, все самого темного цвета. Постарайся прикрыть тело как можно больше. Не совсем идеальный купальный костюм, но в прибрежных ночных водах ты в нем будешь менее аппетитно выглядеть для тигровых акул, чем в бикини. Затем возьми два пузырька с жидкостью против акул. Они есть в спасательных жилетах...

— Вплавь? — перебила она меня.— Мы отправимся вплавь? Зачем?

— Чтобы спасти жизнь. Две канистры и спасательный жилет. Так будет лучше, чем в прошлый раз.

— Но как же твоя рука, Джонни? Ведь акулы...

— На том свете мне рука не понадобится,— сурово произнес я.— И лучше уж акулы, чем Хьюелл. Осталось две минуты. Мне пора.

— Джонни!

— В чем дело? — нетерпеливо спросил я.

— Береги себя, Джонни.

— Прости меня,— я дотронулся в темноте до ее щеки.— Я такой неуклюжий, верно?

— Неуклюжий — не то слово.— Она прижала мою ладонь к своей щеке.— Просто возвращайся. Вот и все.

Когда я снова заглянул в окошко дома профессора, они с Хьюеллом были все еще поглощены разработкой стратегии открытия второго фронта. Совещание проходило, судя по всему, успению Профессор говорил уверенным тихим голосом, тыча пальцем и карчу, на которой был изображен какой-то район Тихого океана, а Хьюелл изредка растягивал свои словно высеченные из гранита тонкие губы в холодной полуулыбке. Они были заняты, но не настолько, чтобы забывать о пиве. На них оно, похоже, никак не действовало, зато здорово подействовало на меня. Я вдруг почувствовал, как у меня в глотке пересохло и все внутри горит. Я стоял и мечтал о двух вещах: пиве и пистолете. Пиво чтобы покончить с жаждой, a пистолет — чтобы покончить с Хыоеллом и Уизерспуном. Бедный Бентолл, горько подумал я. Все у нею не как у людей, вечно ему хочется невозможного. Однако, как оказалось, я в очередной раз ошибался. Через каких-нибудь полминуты одно из желаний осуществилось.

Слуга-китаец как раз поднес стратегам очередной провиант, когда продолговатый черный силуэт окна за головой Хьюелла неожиданно сменил окраску. Желтая вспышка света вдруг разорвала темноту за бараком китайцев — от дома профессора заднюю часть барака не было видно,— и через пять секунд желтый цвет сменился ярко-оранжевым, а языки пламени взметнулись на пятнадцать, а то и двадцать футов над коньком крыши барака. Бензин с соломой составили неплохую зажигательную смесь.

Китаец и профессор посмотрели в окно одновременно. Для человека, проглотившего такое количество пива, профессор отреагировал весьма проворно: отпустил короткий хлесткий комментарий, довольно далекий от обычных «Боже ты мой» или «Прости, Господи, мою душу грешную», отбросил ногой стул и вылетел, как снаряд из пушки. Китаец отреагировал еще быстрее, но потратил секунду на то, чтобы поставить поднос на крышку бюро, и оказался у двери одновременно с Уизерспуном. На мгновение они застряли в дверях, профессор снова не обошелся без комментария, совсем не научного по своей сути, после чего они выскочили наружу, а за ними протопал и Хьюелл.

Через пять секунд я сидел напротив бюро. Распахнул дверцу правой тумбы и извлек оттуда пару наушников и ключ радиопередатчика. Напялил наушники на голову, а ключ положил перед собой на стол. На панели передатчика рядом друг с другом располагались круглая ручка и кнопка. Логично было предположить, что это кнопка включения питания и ручка настройки передатчика. Я нажал на кнопку, повернул ручку и оказался прав. По крайней мере в том, что касалось кнопки включения питания. В наушниках сразу же раздалось характерное потрескивание, антенна была подключена.

Мари сказала, что сигналы бедствия подают на низких частотах. Я посмотрел на пять стеклянных шкал полукруглой формы с различными диапазонами волн. Средняя шкала была подсвечена. Увидел названия восточноазиатских городов, написанных по-английски и по-китайски. Как же, черт подери, обнаружить, где здесь длинные волны, а где короткие?

Будут ли слышны в наушниках передаваемые мной сигналы, я понятия не имел. Попробовал отстучать пробные «SOS», но ничего не услышал. Повернул ручку настройки в первоначальное положение, снова поработал ключом, но вновь безрезультатно. В этот момент заметил на самом ключе маленький рычажок. Передвинул его на себя, опять послал сигнал и на этот раз отчетливо услышал писк в наушниках. Очевидно, я могу работать в режиме приема и передачи одновременно, а если вздумается, включать только передатчик.

Шкалы настройки были размечены гонкими черточками, означающими длины воли, но цифровые отметки над ними отсутствовали. Опытному радисту было бы безразлично, но только не мне. Я пригляделся пристальней и обнаружил, что две верхних шкалы справа имели пометку «КГц», а три нижние — «МГц». Несколько секунд я не мог уловить смысл этих обозначений. Голова у меня устала и болела теперь не меньше, чем рука. Потом, каким-то чудом, до меня дошло. «КГц» — килогерцы, «МГц» — мегагерцы. Верхняя шкала соответствует самым длинным волнам, или низким частотам. Тут мне и надо оказаться, если не ошибаюсь. Я нажал на самую левую из пяти кнопок, которые, по моему мнению, должны были быть переключателями диапазонов, и верхняя шкала ожила, в го время как подсветка средней шкалы погасла.

Отвернув ручку настройки в крайнее левое положение, я начал передавать сигналы. Три раза отстукивал «SOS», выжидал секунду, повторял, прислушивался секунды три-четыре, слегка поворачивал ручку настройки вправо и начинал снова. Работа была тупая, но пиво пришлось весьма кстати.

Прошло тридцать минут, за которые я повторил сигнал как минимум на тридцати различных частотах. Ничего, никакого ответа. Пусто. Времени без минуты три. Еще раз отстучал «SOS». С тем же результатом, что и прежде.

Я уже нервничал. Красные отблески пламени все еще плясали по стенам комнаты, но никакой гарантии, что профессор с Хьюеллом будут ждать, пока догорит последняя головешка, не было. Они могут вернуться в любую секунду, или какой-нибудь случайный человек заметит меня в одно из окон или через раскрытую дверь. Xoтя теперь это мало что значило. Если с передатчиком пробиться не удастся, мне так или иначе конец. Меня по-настоящему волновало другое: нашли уже двух убитых в пещере или нет. В этом случае мне тоже наступит конец, только куда скорее. Начались уже поиски после того, как охранники не вернулись с дежурства? Удосужился профессор проверить, действительно ли я сплю в своей, постели? Обнаружили канистру из-под бензина под домиком Хьюелла..? Конца вопросам не было, а ответ на любой из них означал такую большую вероятность таких больших неприятностей, что я отогнал их от себя подальше. Выпил еще пивка и приступил к передаче.

В наушниках послышался треск. Я наклонился вперед, как будто это приблизит меня к далекому источнику сигналов, и снова отстучал «SOS». В ушах запищала морзянка. Я мог различить отдельные буквы, которые не складывались в слова. Акита Мару. Акита Мару, повторялось четыре раза. Японское судно. Японский радист. Ну и везет же Бентоллу. Как утопленнику. Я повернул ручку настройки дальше.

Интересно, как там Мари. Она уже, должно быть, готова к отходу и пытается представить, что могло случиться со мной. Смотрит на часы, зная, что до рассвета осталось три часа и эти три часа могут быть последним отрезком времени, отпущенным нам в этой жизни. Если только убитых не нашли. В ином случае времени у нас осталось еще меньше. Намного меньше. Я продолжал посылать сигналы и мысленно составлял текст краткой речи полковнику Рэйну но возвращении домой. Если вообще вернусь.

Быстрое бибиканье морзянки вдруг возникло в наушниках. Сначала подтверждение приема сигнала, после этого: «ВМС США, миноносец «Новейр Каунти». Ваши координаты, позывные?»

Американский миноносец! Возможно, в какой-нибудь сотне миль. Боже, вот вам и выход из положения! Миноносец. Пушки, пулеметы, вооруженные матросы, все. Потом мой энтузиазм слегка поугас. Координаты? Позывные? Естественно, когда подают «SOS», прежде всего всегда называют координаты.

— Сто пятьдесят миль к югу от Фиджи, Варду, — отстучал я.

— Широта, долгота? — перебил радист. Он работал так быстро, что я с трудом улавливал смысл.

— Не определены.

— Название судна?

— Это не корабль. Остров Варду...

Он снова перебил меня.

— Остров?

— Да.

— Выйди из эфира, кретин безмозглый, и уберись подальше. Это частота для сигнала тревоги.— После этого сигнал резко прервался.

Я готов был забросить этот чертов передатчик на дно лагуны. А за ним и дежурного радиста с «Новейр Каунти». От отчаяния я чуть не разрыдался, но для слез не было времени. Кроме того, он не виноват. Я еще раз попробовал на той же частоте, но радист с «Новейр Каунти» — видимо, он, а кто же еще — просто нажал на ключ и не отпускал, пока я не отключился. Я снова повернул ручку настройки, только совсем чуть-чуть. Мне удалось обнаружить ценнейшую вещь: я на нужной частоте. Гори ярче, барак, молил я про себя, гори дольше. Ради старины Бентолла, только не гасни, пожалуйста. Учитывая то, что я с ним сделал до этого, просьба была нескромной. Барак продолжал гореть, а я радировать. Через двадцать секунд поступил новый сигнал. Сначала подтверждение, затем: «Теплоход «Аннандейл». Ваши координаты?»

«Приписаны к Австралии?» — отстучал я.

«Да. Координаты, сообщите координаты». Он начинал нервничать, и это легко понять: если человек кричит о помощи, ему как-то не к лицу прежде всего выяснять родословную своего спасителя. Я задумался на минуту, прежде чем ответить. Мне необходимо немедленно убедить радиста, иначе я получу такой же отпор, как от военного моряка США. Эта частота — понятие святое во всем мире.

«Специальный агент британского правительства Джон Бентолл просит немедленно передать кодированное сообщение на частоте срочной связи в адмиралтейство, Уайтхолл, Лондон. Чрезвычайная ситуация».

«Вы тонете?»

Я подождал на тот случай, если дико пульсирующие в голове сосуды вдруг разорвутся. Когда понял, что обошлось, продолжил: «Да». В данных обстоятельствах так можно избежать множества недоразумений. «Пожалуйста, приготовьтесь принять сообщение». Я был почти уверен, что пожар догорает. К этому времени от барака должно уже почти ничего не остаться.

Возникла длинная пауза. Кто-то раздумывал, прежде чем решиться. Затем одна фраза: «Степень срочности». Это был вопрос.

«В телеграфном адресе закодирована высшая степень срочности по отношению ко всем поступающим в Лондон сообщениям».

Это его проняло.

«Передавайте сообщение».

Я передал, заставляя себя работать ключом медленно и аккуратно. Красные отблески на стенах комнаты угасали. Громкий гул пламени сменился тихим потрескиванием, и мне показалось, что я слышу голоса. Меня так и подмывало повернуть голову, чтобы заглянуть в обращенное к бараку окно, но я не мог оторвать глаза от текста, пока не закопчу. Наконец закончил: «Пожалуйста, отошлите немедленно».

Возникла примерно полуминутная пауза, после чего он прорезался снова: «Начальство разрешает срочную отправку радиограммы. Вы в опасности?»

«Судно па подходе», — радировал я. Это их успокоит. «О'кей». Меня внезапно осенило: «Где вы находитесь?»

«Двести миль к востоку от Ньюкасла».

Чтобы как-то помочь, им надо было облететь землю на спутнике, поэтому я отстучал «большое спасибо» и отключился.

Положив на место ключ и наушники, я закрыл дверцу бюро и, подойдя к окну, осторожно выглянул. Я переоценил значение здоровенных бочек с морской водой. На месте рабочего барака возвышалась груда догорающих красных углей и пепла высотой в пять футов. За контршпионаж мне, может быть, Оскара не дадут, но среди поджигателей я на равных с самыми выдающимися асами. Хоть что-то у меня получилось. Хьюелл стоял рядом с профессором. Они переговаривались, покуда китайцы таскали ведрами воду, заливая дымящиеся остатки барака. Так как на этой поздней стадии уже ничего нельзя больше предпринять, они могут вернуться с минут на минуту. Время бежит. Я прошел по коридору, свернул направо в кухню, где горел свет, и вдруг резко застыл на месте. Человеку со стороны могло показаться, что я наткнулся на невидимую кирпичную стену.

Внезапно оцепенеть меня заставила мусорная корзина с пустыми банками из-под пива. Боже мой, пиво! Старина Бентолл никогда не оставит ничего незамеченным, если только вы его ткнете носом и трахнете при этом дубинкой по голове, чтобы привлечь внимание. Я осушил два полных стакана пива в комнате и запросто оставил их пустыми. Даже с учетом возбуждения ни профессор, ни Хьюелл не производили впечатления людей, которые забудут о том, что оставили полные стаканы пива. А уж о слуге-китайце вообще речь не идет. И что пиво испарилось от жары во время пожара, они вряд ли поверят. Я выхватил пару полных банок из стоящего рядом ящика, вскрыл их секунды за четыре при помощи открывалки, лежащей на раковине, подбежал к столу в комнате и снова наполнил стаканы, держа их под небольшим наклоном, чтобы не образовалась подозрительно высокая шапка пены. В кухне я швырнул пустые банки в корзину к остальным — количество выпитых за ночь банок позволяло надеяться, что две лишние останутся незамеченными, и вылез из окна. Спешить следовало, потому что я заметил, как слуга направляется к дому, но до своей хижины мне удалось добраться незамеченным.

Когда я пролез под пологом в комнату, Мари стояла в дверях, наблюдая за догорающим пожаром. Я тихо позвал ее, и она подошла.

— Джонни.— Она так обрадовалась мне, как никто и никогда до этого. — Я уже сотню раз умирала от cтpaxa с тех пор, как ты ушел.

И это все? — Я обнял ее крепко здоровой рукой и сказал: — Мне удалось передать радиограмму, Мари.

— Радиограмму? — Той ночью я здорово измотался и физически, и умственно, но все равно надо было быть полным кретином, чтобы не понять: такого комплимента тебе в жизни никто не дарил. Но до меня не дошло.— Ты отослал ее? Как замечательно, Джонни!

— Повезло. Толковый парень на австралийской посудине попался. В этот момент — послание на пути в Лондон. А там пойдут дела. Что именно, не знаю. Если поблизости есть британские, американские или французские военные корабли, то через несколько часов они будут здесь. Или надо ждать роту солдат на гидросамолете, допустим, из Сиднея. Не знаю. Уверен только в одном: в нужное время они все равно не успеют...

— Т-с-сс,— она прикоснулась пальцем к моим губам.— Кто-то идет.

Послышались два голоса, один звучал резко, торопливо, другой гудел, словно грузовик с цементом, взбирающийся в гору на первой передаче. Уизерспун и Хьюелл. Ярдах в десяти, а то и ближе. Сквозь щели в стене-шторе я видел свет качающегося фонаря в руке одного из них. Я бросился к постели, схватил со стула пижамную куртку, судорожно натянул и застегнул на все пуговицы. Юркнул под одеяло. Я неудачно приземлился на больной локоть, поэтому, пока переворачивался на другой бок, лицом к вошедшим в комнату без стука гостям, мне нетрудно было изобразить на лице страдание и бледность. Один Бог знает, как было больно.

— Вы должны извинить нас, миссис Бентолл,— протянул профессор с такой смесью участия, заботы и елейной приторности, что меня чуть не стошнило. Правда, мне было тошно и до этого. Однако я не мог не восхищаться его способностью притворяться. В свете того, что я видел, слышал и совершил, мне было трудно вспомнить, что мы еще продолжаем игру в кошки-мышки.— Мы очень беспокоились, не случилось ли с вами чего. Весьма печально все это, весьма печально.— Он похлопал Мари по плечу по-отечески, на что я не обратил бы внимания пару дней назад, и поднес фонарь поближе, чтобы лучше рассмотреть меня.— Боже праведный, мой мальчик, вы неважно выглядите! Как себя чувствуете?

— Только по ночам слегка беспокоит,— бодро ответил я, намеренно повернув голову вполоборота от него, как будто отводя прищуренные глаза от прямого света, а на самом деле в подобной ситуации просто не хотелось дышать на него пивным перегаром.— Завтра все будет в порядке. Какой страшный пожар, профессор. Жаль, что я не смог вам помочь. Как это случилось?

— Чертовы китаёзы,— прогудел Хьюелл. Его массивная фигура громоздилась в тени и глубоко посаженных глаз было совсем не видно под кустистыми бровями.— Курят свои трубки и бесконечно кипятят чай на спиртовых горелках. Я их всегда предупреждал.

— Нарушение правил противопожарной безопасности,— раздраженно вставил профессор.— Им это прекрасно известно. Но мы не собираемся здесь надолго задерживаться, а пока они смогут поспать под навесом сушильни. Надеюсь, что вас все это не очень расстроило. Сейчас мы удалимся. Вам ничем не нужно помочь, дорогая?

Я понимал, что он не ко мне обращается, поэтому с тихим стоном опустил голову на подушку. Мари поблагодарила и сказала, что нет.

— Тогда спокойной ночи. Кстати, приходите завтракать, когда захотите. Слуга вам подаст. Мы с Хьюеллом завтра встаем чуть свет.— Он жалобно хихикнул.— Эта археология словно медленно действующий яд в крови. От нее невозможно избавиться.

Он еще раз потрепал по плечу Мари и удалился. Я подождал, пока Мари сообщила, что они подошли к дому профессора, и сказал:

— Так вот. Как я уже говорил, помощь придет, но слишком поздно, чтобы спасти наши шкуры. Если мы останемся здесь. Ты подготовила спасательные жилеты и жидкость от акул?

— Какая ужасная парочка эти двое, верно? — прошептала Мари.— Лучше бы этот мерзкий старый козел не распускал руки. Да, все готово. Это необходимо, Джонни?

— Черт возьми, неужели ты не видишь, что нам нужно идти?

— Да, но...

— По берегу нам не добраться. Крутой горный склон с одной стороны, обрыв с другой, пара заборов из колючей проволоки и китайцы в засаде между ними делают это невозможным. Мы могли бы воспользоваться туннелем, но если у трех-четырех тренированных мужчин па прорубку последних нескольких футов уйдет не больше часа, то мне, в теперешней форме, и за неделю не управиться.

— Ты можешь взорвать стену. Известно, где находится взрывчатка...

— Помоги нам Бог обоим, - сказал я. Ты так же наивна, как и я. Проходка туннелей требует сноровки. Даже если потолок не рухнет нам на головы, мы наверняка надежно закупорим конец туннеля, и нашим друзьям ничего не останется, как на досуге переловить нас. Лодкой нам тоже нельзя воспользоваться, потому что оба лодочника снят под навесом для лодки, ничего из этого не получится. Если бы такой простой способ подхода был открыт для Хьюелла и Уизерспуна, то, имея под рукой доблестного капитана Флека, они бы не стали рыть туннель под горой. Если моряки предпринимают такие меры предосторожности с заборами против мнимых друзей, чем они встретят гостя, появившегося с моря? Готов биться об заклад, что у них есть две-три береговых радарных установки, способных засечь подплывающую к берегу чайку. А средств, чтобы отогнать ее от берега кинжальным огнем, у них хватает. Единственное, что мне не правится, так это оставлять здесь ученых с женами. Но я просто не вижу возможности...

— Ты ни разу не сказал, что ученые тоже здесь,— быстро сказала она удивленным тоном.

— Нет? Видимо, я считал это очевидным. Хотя, может, и нет. Возможно, я не прав. Но зачем же тогда, скажи на милость, они держат здесь жен? Моряки работают над проектом чрезвычайной важности, и этот проклятый седой душегуб ждет благоприятного момента, чтобы наложить на него лапы. Судя по его последнему замечанию, хоть он и продолжает врать, ждать они больше не намерены. Он собирается завладеть этой штукой, чем бы она ни была, и использовать жен для давления на мужей, чтобы те продолжали работать над этим проектом и развивали его дальше. О целях я могу только догадываться, ясно только, что они наверняка гнусные.

Я выбрался из-под одеяла и стянул с себя пижамную куртку. Какая еще возможность может быть? Восемь пропавших жен, столько же ученых. Уизерспун наверняка должен использовать их в качестве рычагов для давления на мужей. Если бы не это, он не стал бы себя утруждать даже их питанием. Он бы для них всего пожалел, кроме нескольких унций свинца, как это случилось с настоящим Уизерспуном и остальными. Ему неведомы человеческие чувства, это почти за гранью рассудка. Где жены, там должны быть и мужья. Ты же не думаешь, что полковник Рэйн послал нас на Фиджи только для того, чтобы танцевать «хула-хула»?

— Этот танец танцуют на Гавайях,— прошептала она,— а не на Фиджи.

— О Боже!—воскликнул я. — Женщины!

— Я просто специально дразню тебя, кривляка.— Она обняла меня за шею и прижалась. Руки у нее были неестественно холодными, она вся дрожала. — Разве ты не видишь, что мне это необходимо? Я просто не могу больше об этом говорить. Мне казалось, что подхожу для своей работы... И полковник Рэйн тоже так думал. Но теперь я так не считаю. Слишком уж здесь много нечеловеческого, холодного расчета, абсолютного пренебрежения к добру и злу, к морали, главное только то, что выгодно. Все эти люди, убитые неизвестно ради чего, мы с тобой... Хотя мне кажется, ты настолько безумен, что не теряешь надежду... Эти несчастные женщины, особенно эти бедные женщины... — она вдруг умолкла, тяжело вздохнула и прошептала: — Расскажи мне еще раз про нас с тобой и огни Лондона.

Я ей рассказал. Рассказал так, что сам наполовину поверил.

Мне кажется, Мари тоже, потому что постепенно она успокоилась и замерла, но когда я поцеловал ее, губы у нее были словно изо льда, и она уткнулась лицом мне в шею. Я держал ее в этом положении примерно минуту, после чего, по какому-то общему внутреннему импульсу, мы вдруг одновременно отпрянули друг от друга и начали завязывать лямки спасательных жилетов.

Остатки барака теперь являли собой всего лишь едко пахнущую кучу пепла, мерцающую красными пятнами на темпом фоне покрытого облаками неба. В окне профессора все еще горел свет. Я готов был поспорить, что он не собирается спать этой ночью. Я начинал уже достаточно хорошо понимать его натуру, чтобы предположить: утомление от бессонной ночи для него ничто но сравнению с возможностью насладиться от души предвкушениями нескончаемых наслаждений грядущего дня.

Когда мы пустились в путь, начался дождь. Тяжелые капли с шипеньем шлепались в затухающий костер. О лучшем мы и мечтать не могли. Никто не видел, как мы ушли, потому что увидеть нас можно было только с десяти футов. Мы прошли полторы мили к югу вдоль берега и, только дойдя до того места, где могли прятаться китайцы Хыоелла, как это было прошлой ночью, вошли в воду.

Отошли от берега ярдов на двадцать пять. Вода доходила здесь до пояса, и мы шли по дну, слегка разгребая руками перед собой. Но когда сквозь полосу дождя я с трудом рассмотрел впереди очертания отвесной скалы, где начиналась колючая проволока, мы отошли дальше на глубину, пока не оказались в двухстах ярдах от берега. Вдруг луне взбредет в голову появиться на небе? Хотя ничто этого не предвещало.

Мы осторожно выпустили сжатый воздух в наши спасательные жилеты, хотя не думаю, чтобы на берегу кто-нибудь смог услышать эти звуки. Вода была прохладной, но не холодной. Я поплыл впереди и открыл кран баллончика с жидкостью против акул. Темная, мерзко пахнущая жидкость — при дневном свею она, видимо, должна быть желтого цвета — прекрасно растворялась в воде, растекалась пятном по поверхности моря. Не знаю, как действовал этот репеллент на акул, но против меня он был очень эффективным средством.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Пятница 3.30 — 6.00

Дождь утих и наконец прекратился, но небо не расчистилось. И акулы держались от нас поодаль. Мы продвигались медленно из-за моей больной руки, но все-таки продвигались, и примерно через час, когда, по моим расчетам, на полмили отплыли от заборов из колючей проволоки, потихоньку начали сворачивать к берегу.

Когда до берега оставалось меньше двухсот ярдов, я понял, что свернул к берегу преждевременно. Высокая обрывистая стена простиралась вдоль южной части острова дальше, чем я предполагал. Ничего иного не оставалось, как медленно дрейфовать — назвать плаванием наше неуклюжее барахтанье в воде было бы

преувеличением — в надежде не потерять ориентацию в пространстве под моросящим дождем, который снова припустил вовсю.

Удача нас не покинула, как и чувство ориентации, потому что когда дождик наконец прекратился, я обнаружил, что мы находимся в ста пятидесяти ярдах от узкой полоски песка на берегу. Мне показалось, что это были сто пятьдесят миль.

Возникало ощущение, будто подводным течением нас все время сносит обратно в лагуну, но я понимал, что это не так, иначе мы давно очутились бы далеко от берега. Обыкновенная слабость, больше ничего. Но я больше всего ощущал не утомление и не истощение, а обиду. Так мало времени, так много усилий и такой незначительный прогресс.

Мои ноги коснулись дна. Я выпрямился, и оказалось, что вода доходит чуть выше колена. Я зашатался и наверняка упал бы, если бы Мари не подхватила под руку. Она была в лучшей форме, чем я. Бок о бок мы медленно брели к берегу. Мне казалось, что я в этот момент меньше всего был похож на Афродиту, появляющуюся из морской пучины. Мы вместе выкарабкались на берег и с единой мыслью плюхнулись на песок.

— Боже, наконец-то,— выдохнул я. Дыхание с шипеньем выходило у меня из легких, словно воздух сквозь дырки побитых молью мехов.— Я думал, нам это никогда не удастся.

— И мы тоже,— сказал чей-то голос, растягивая слова. Мы обернулись и были ослеплены двумя яркими фонарями, направленными прямо в глаза.— Вы заставили себя ждать. Только без фокусов... Боже правый! Баба!

Хотя с точки зрения биологии все было правильно, мне показалось, что этот термин меньше всего подходил к описанию Мари Хоупман, но я пропустил его мимо ушей. Вместо этого с трудом поднялся на ноги и сказал:

— Вы видели, как мы приближались?

— Последние двадцать минут,— протянул голос в ответ.— У нас есть радар и прибор ночного видения, который засечет шляпку гриба, если она вдруг появится над поверхностью воды. Надо же, женщина! Как вас зовут? Вы вооружены? — Умишко как у кузнечика. Типичная олигофрения.

—

— У меня есть нож,— устало сказал я.— Сейчас я не смогу им и спаржу разрезан.. Можете взять себе, если хотите. Теперь мне не светили в глаза, и я мог различить очертания трех фигур, одетых в белое, У двоих из них в руках чернело вроде вроде автоматов.— Мое имя Бентолл. Вы морской офицер?

— Андерсон. Младший лейтенант Андерсон. Откуда вы здесь взялись? Какими мотивами вы...

— Послушайте,— прервал я его.—Эго может подождать. Пожалуйста, отведите меня к командиру, сейчас же. Это очень важно. Скорее.

— Погоди немного, приятель, — он растягивал слова еще больше, чем прежде.— Ты, по-моему, не совсем понимаешь...

— Скорее, я сказал. Послушайте, Андерсон, вы похожи па морского офицера, у которого впереди весьма многообещающая карьера, но я вам клянусь, что карьера закончится сегодня, раз и навсегда, если вы не согласитесь содействовать нам без проволочек. Не будь дураком, парень. Неужели ты думаешь, что я бы вот так свалился тебе как снег на голову, не будь все отчаянно плохо? Я офицер британской разведки, как и мисс Хоупман. Далеко до командного пункта?

Возможно, он не был дураком или на него подействовал мой резкий тон, потому что после короткого замешательства он сказал:

— Добрая пара миль. Но на радарном посту в четверги мили отсюда есть телефон. Он показал в направлении заборов из колючей проволоки.

— Если дело действительно срочное, то...

— Пошлите одного из своих людей. Передайте командиру... как его имя, кстати?

— Капитан Гриффитс.

— Скажите капитану Гриффитсу, что почти наверняка через час или два будет предпринята попытка захватить вас и ваш объект,— быстро проговорил я.— Профессор Уизерспун с помощниками, занимавшиеся археологическими раскопками на противоположной стороне острова, убиты преступниками, которые прокопали...

— Убиты? — он приблизился ко мне вплотную.— Вы сказали убиты?

— Дайте мне закончить. Они прокопали туннель через весь остров и им осталось только пробить стенку из известняка толщиной в несколько футов, чтобы очутиться на этой стороне острова. Где точно — не знаю. Вероятно, в сотне футов над уровнем моря. Вам нужно выставить патрули, чтобы услышать, как они работают кирками и лопатами. Вряд ли они решатся использовать взрывчатку.

— Боже мой!

— Я знаю, что говорю. Сколько у вас людей?

— Восемнадцать гражданских лиц, остальные — моряки. Всего около пятидесяти.

— Вооружение?

— Винтовки, автоматические пистолеты, где-то около дюжины. Послушайте, мистер... ээ... Бентолл, вы абсолютно уверены, что... Я хочу сказать, откуда мне знать...

— Я уверен. Ради всего святого, приятель, поторопись!

После минутного замешательства он повернулся к одному из еле заметных во мраке моряков.

— Вы все поняли, Джонстон?

— Да, сэр. Уизерспун и остальные мертвы. Ожидается атака через туннель. Очень скоро. Установить патрулирование. Да, сэр.

— Правильно. Можете идти.— Джонстон исчез, а Андерсон повернулся ко мне.— Предлагаю пойти прямо к капитану. Вы меня простите, но старший мичман Аллисон пойдет сзади. Вы нелегально проникли на территорию охраняемого объекта, и я не могу рисковать. До тех пор, пока у меня не будет объективного подтверждения ваших слов.

— Пока у мичмана автомат поставлен на предохранитель, мне безразлично, что он будет делать,— устало сказал я.— Я не для того совершил столь долгое путешествие, чтобы меня пристрелили в спину только из-за того, что ваш подчиненный споткнется о камень.

Мы двинулись цепочкой, не разговаривая. Андерсон с фонарем — ведущим, Аллисон со вторым фонарем — замыкающим. Чувствовал я себя плохо: мутило. Первые сероватые проблески зари начинали пробиваться на востоке. После того, как мы прошли ярдов триста вдоль еле заметной тропинки, сначала идущей сквозь пальмовые заросли, потом петляющей среди низкорослых кустов, я услышал, как матрос сзади меня удивленно вскрикнул.

Он подошел вплотную ко мне и позвал:

— Сэр!

Андерсон остановился и обернулся.

— В чем дело, Аллисон?

— Этот человек ранен, сэр. Тяжело ранен, должен сказать. Посмотрите на его левую руку.

Все посмотрели на мою руку, причем я — с особым интересом. Несмотря на мои старания беречь ее, пока мы плыли, от усилия раны вновь разбередились, и вся рука была в крови, сочившейся из-под повязки. Морская вода размыла кровавое пятно на рукаве и усилила впечатление, но в любом случае этого было больше чем достаточно, чтобы объяснить мое самочувствие.

Младший лейтенант Андерсон сильно вырос в моих глазах. Не тратя время на охи и ахи, он сказал:

— Вы не против, если я разорву рукав?

— Валяйте,— согласился я.— Только заодно руку не оторвите. Хотя от нее все равно толку мало.

Они отрезали рукав ножом Аллисона, и я заметил, как насупился Андерсон, разглядывая мои раны.

— Ваши друзья с той стороны острова?

— Точно. У них был пес.

— Туг инфекция или гангрена. А может быть, то и другое. В любом случае — хорошего мало. Вам повезло, что у нас здесь судовой врач. Подержите-ка, мисс,— он протянул фонарь Мари, снял рубашку, разорвал ее на несколько широких лоскутов и плотно перебинтовал мне руку.— Инфекции не поможет, но приостановит кровотечение. Дом гражданских сотрудников отсюда не дальше, чем в полумиле. Сможете дойти? — Настороженность в голосе пропала. Раненая рука оказалась лучше рекомендательного письма из адмиралтейства.

— Конечно, смогу. Терпеть можно.

Минут через десять в полумраке возник силуэт приземистого длинного, строения с пологой крышей. Андерсон постучал, зашел внутрь и повернул выключатель. Под потолком зажглись две лампочки.

Изнутри помещение напоминало продолговатый амбар, первая треть которого была приспособлена под холл общежития, далее, по обе стороны от узкого центрального прохода, расположились коробки-отсеки размером восемь на восемь футов, каждая со своей дверью, сверху открытые. В холле на коричневом пробковом полу стояло два столика, заваленных бумагами, семь-восемь плетеных или брезентовых стульев. И все. Домом, конечно, не назовешь, но как временное жилище, которое после окончания работ будет оставлено ржаветь и рассыпаться, вполне сойдет.

Андерсон кивнул в сторону стула, и я не стал ждать особого приглашения. Он прошел в небольшой альков, снял трубку с телефонного аппарата, которого я не заметил сначала, и крутанул ручку корабельного портативного генератора. Несколько минут слушал, потом повесил трубку обратно на рычаг.

— Чертова штука не работает,— с раздражением сказал он.— Как всегда, в самый неподходящий момент. Простите, Аллисон, но вам придется еще немного пройтись. Извинитесь перед лейтенантом медицинской службы Брукманом. Попросите его захватить с собой аптечку. Объясните зачем. И передайте капитану, что мы появимся, как только сможем.

Аллисон вышел. Я посмотрел на Мари, сидящую от меня через стол, и улыбнулся. Первое впечатление об Андерсоне оказалось ошибочным. Вот бы все остальные были такими же толковыми. Так и подмывало расслабиться, закрыть глаза и забыться, но стоило только вспомнить о тех несчастных, которые остались в лапах Уизерспуна и Хьюелла, и сонное состояние как рукой сняло.

Дверь ближайшего отсека слева открылась, и высокий худой человек с преждевременной сединой в волосах и в круглых очках в металлической оправе на носу вышел в коридор. Сдвинув очки на лоб, он тер близорукие заспанные глаза.

Заметив Андерсона, он раскрыл рот, собираясь сказать что-то, но тут увидел Мари, от удивления раскрыл рот еще шире, как-то странно крякнул и быстро ретировался.

Он был не единственным, кто удивился. По сравнению с тем, как у меня отвисла челюсть, можно сказать, он вообще рта не раскрывал. Я медленно поднялся, навалившись на стол. Неповторимый Бентолл изображает человека, только что встретившегося с привидением. Я не изменил выражения, когда несколько секунд спустя этот человек появился снова, прикрыв полами халата свои костлявые коленки. На этот раз он узрел меня. Застыл на месте, вперился в меня, вытянув вперед голову на тонкой шее, потом медленно подошел ближе.

— Джонни Бентолл? — он протянул руку и тронул меня за плечо. Наверное, чтобы убедиться, не видение ли это, Джонни Бентолл?

Мне удалось довольно быстро справиться с челюстью.

— Он самый. Бентолл и есть. Честно говоря, не думал вас здесь встретить, доктор Харгривс. — Последний раз я видел его год назад, когда он был руководителем отдела сверхзвуковой баллистики в Хепуорте.

— А юная леди? — Даже в стрессовой ситуации Харгривс всегда был педантичным в мелочах.— Ваша жена, Бентолл?

— В некотором роде,— сказал я.— Мари Хоупман, бывшая миссис Бентолл. Объясню позже. Что вы здесь...

— Ваше плечо! — перебил он.— Что с рукой? Вы поранились!

Я удержался от замечаний, что для меня это не новость.

— Собака покусала,— терпеливо объяснил я. Звучало как-то неубедительно.-—Я расскажу вам все, что захотите, но прежде другое. Отвечайте скорее. Это важно. Вы здесь работаете, доктор Харгривс?

— Конечно, работаю,— он ответил так, как будто вопрос был не совсем уместным. И был прав. Трудно предположить, что человек решит провести отпуск в военно-морском лагере на юге Тихого океана.

— Над чем работаете?

— Над чем работаю?- он замолк и уставился на меня сквозь стекляшки очков.— Я не уверен, что...

— Мистер Бентолл утверждает, что он офицер правительственной разведки,— тихо заметил Андерсон.— Я ему верю.

— Правительство? Разведка? — доктора Харгривса так и тянуло сегодня все переспрашивать. Он подозрительно смерил меня взглядом. —Простите мне некоторое смущение, Бентолл. А что случилось с импортно-экспортным бизнесом, который достался вам в наследство от дядюшки год тому назад?

— Ничего. Его просто не существовало. Нужно было придумать какую-то легенду для прикрытия моего ухода. Я раскрываю государственные секреты, но никому не повредит, если я скажу вам, что был переведен в правительственное агентство для расследования дела об утечке информации, касающейся наших разработок по твердому топливу.

— Хм,— он подумал, потом решился.— Твердое топливо, значит? Поэтому и мы здесь занимаемся испытаниями. Строгая секретность и все такое. Сами понимаете.

— Новая ракета?

— Совершенно верно.

— Так я и думал. Не надо забираться сюда для проведения испытаний, если речь не идет о ракетах или взрывчатых веществах. В последнем мы уже вышли на предел возможного, как мне кажется.

В это время открылись двери других отсеков, и сонные люди, кто в одежде, кто в нижнем белье, выглядывали в коридор, чтобы узнать, в чем там дело. Андерсон подошел к ним и что-то сказал вполголоса, постучал в пару закрытых дверей и вернулся, виновато улыбаясь.

— Надо собрать всех, мистер Бентолл. Если ваши сведения верны, им все равно пора уже вставать. Кроме того, так вам не придется рассказывать свою историю по многу раз.

— Благодарю, лейтенант,— я снова уселся и с благодарностью обнял ладонью стакан с виски, который таинственно появился из ниоткуда. Два-три глотка на пробу, и комната поплыла перед глазами. Ни мысли, ни взгляд я не мог сконцентрировать на чем-нибудь определенном. Но еще несколько глотков, и зрение пришло в норму, а боль в руке начала отпускать. Вероятно, у меня сознание слегка помутилось.

— Ну, давайте же, Бенголл,— нетерпеливо сказал Харгривс.— Мы ждем.

Я поднял глаза. Они ждали. Все семеро, не считая Андерсона. Оставшийся восьмой — погибший доктор Фейрфилд.

— Простите,— сказал я.— Постараюсь быть кратким. Но прежде всего я хотел бы спросить, джентльмены, нет ли у вас запасной одежды. Мисс Хоупман, которую вы видите, только что оправилась от сильной простуды с температурой, и я боюсь, как бы чего не вышло...

Я заработал минутную отсрочку, за которую стакан опустел и снова был наполнен Андерсоном. Борьба за честь снабдить Мари одеждой была оживленной. Когда она, одарив меня усталой и благодарной улыбкой, скрылась в одном из отсеков, я рассказал им суть дела за две минуты, быстро, сжато, не выпустив ничего, кроме того, что я слышал женское пение в заброшенной шахте. Когда я закончил, один из ученых, высокий угрюмый старик с багровым лицом, похожий на мясника-пенсионера, а на самом деле, как я узнал позже, ведущий британский эксперт но инерциальным и инфракрасным волновым системам наведения, холодно посмотрел на меня и резко бросил:

— Фантастика, абсолютная фантастика. Опасность внезапной атаки. Ха! Я не верю ни единому слову.

— Что, по вашей теории, произошло с доктором Фейрфилдом? — спросил я.

— По моей теории? — рявкнул бывший мясник.— Никакой теории. Мы узнали от Уизерспуна. Фейрфилд посещал его регулярно, они были большими друзьями,— что они удили треваль с лодки...

— И он, не удержавшись, упал за борт, где был растерзан акулами, я правильно полагаю? Чем изощреннее ум, тем легче он клюет на всякую чепуху. Мне кажется, что ребенок в густом лесу куда менее беспомощен, чем ученый вне стен своей лаборатории.— Дейлу Карнеги это наверняка бы не поправилось.— Я готов доказать свои слова, джентльмены, но ценой неприятных для вас новостей. Ваших жен держат под стражей на той стороне острова.

Они посмотрели на меня, потом друг на друга и снова на меня.

— Вы спятили, Бентолл? — Харгривс буравил меня глазами сквозь очки, угрожающе поджав губы.

— Было бы лучше, если так. Несомненно, вы, джентльмены, считаете, что жены ваши все еще в Сиднее, Мельбурне или где-то там далеко. Несомненно, вы им регулярно пишете. И отвечают они вам тоже часто, наверняка. У многих из вас сохранились их письма, хотя бы часть из них. Или я не прав, джентльмены?

Никто не сказал, что я не прав.

— Итак, если ваши жены пишут вам из разных мест, то следует ожидать, по закону о среднем значении, что большинство из них пользуется разной бумагой, разными ручками, чернилами. Да и марки на конвертах не должны быть одинаковыми. Как ученые, вы должны с уважением относиться к закону о среднем значении. Предлагаю нам сравнить ваши письма и конверты. Никто не собирается читать личную корреспонденцию, просто визуально сравним письма на предмет различия и сходства. Вы согласны участвовать? Или,— я взглянул на краснолицего,— боитесь узнать правду?

Спустя пять минут краска с лица краснолицего сошла, и он знал правду. Из семи представленных конвертов три были одного образца, два — другого и еще два — третьего. Достаточно, чтобы приходящие письма не выглядели слишком подозрительно одинаковыми. Марки на конвертах, все удивительно яркие и четкие, чтобы никто не заподозрил фальшивку, были одного цвета. Только две ручки — шариковая и самописка — использовались во всех семи случаях. И последний, неопровержимый аргумент: все письма, кроме одного, были написаны на совершенно одинаковых листках из блокнота. Здесь они особенно не волновались. Пожилые ученые обычно не показывают письма друг другу.

Когда я закончил и вернул письма владельцам, они обменялись красноречивыми взглядами. Растерянность в них перемежалась со страхом. Теперь они мне верили.

— Я заметил, что в последних письмах у моей жены какой-то странный тон появился,— медленно произнес Харгривс.— Обычно она шутила, все время подтрунивала над учеными, а теперь...

— Я тоже обратил на это внимание,— прошептал кто-то еще.— Но решил, что это связано...

— Это можно связать с принуждением,— безжалостно заметил я.— Когда к виску приставят пистолет, острить нелегко. Я не берусь гадать, как эти письма попадали в привозимую вам почту, но для такого блестящего ума, как у человека, который убил Уизерспуна, было сущие пустяки. Потому что он очень умен. В любом случае, можно хоть сто лет подбрасывать письма в мешки с почтой, и никто ничего не заметит. Вот когда вынимаешь конверт из ящика, брови могут поползти вверх.

— Но... но что все это значит? — голос Харгривса пропал, он нервно сцеплял и расцеплял пальцы.— Что они собираются... что они сделают с нашими женами?

— Дайте мне минутку,— устало ответил я.— Для меня обнаружить вас здесь — не меньший шок, чем для пас узнать, где ваши жены. Я считаю, что пока вы и ракетная установка находитесь в относительной безопасности, но про жен ваших ничего подобного сказать не могу. Нет смысла смягчать факты. Для наших противников главное собственная выгода, а человеческие чувства им неведомы. Если вы сделаете неверный шаг, можете никогда больше жен не увидеть. Дайте мне подумать, прошу вас.

Они нехотя разошлись по своим отсекам, чтобы завершить туалет. Я начал думать, но то, что пришло в голову сначала, было далеко от конструктивной мысли. Я думал об этой старой лисе — полковнике Рэйне, и мои мысли были далеки от обожания. Я полагал, что после двадцати пяти лет службы в разведке он уже не мог допустить, чтобы правая рука знала о том, что творит левая. Более того. Он исключительно точно просчитал характер Бентолла. Или то, что от него осталось.

Я не стал тратить время на вопрос, имеют ли к ним отношение объявления, которые печатались в «Телеграф». Очевидно, что это так, иначе быть не может. Имея в виду обстановку строгой секретности, в которой должна была проводиться работа над проектом, и руководствуясь соображениями безопасности, правительство просто нс могло себе позволить необъяснимое и одновременное исчезновение восьми лучших умов Британии. Люди для этой работы подбирались задолго до того, как появились объявления. Ими воспользовались как поводом для вывоза ученых за пределы страны без лишних вопросов и беспокойств. А раз они покидали Британию предположительно надолго, было важно, чтобы их сопровождали жены. Жестковато с женами обошлись, но ничего не поделаешь, так надо. Без жен обман нс пройдет. Собираясь переселяться за границу, даже самый рассеянный ученый не забудет прихватить жену.

Совершенно ясно, что раз это правительственный проект, Рэйну о нем все было известно с самого начала. Скорее всего, именно он и организовал все необходимое для прикрытия. Я подумал, как меня угораздило клюнуть на приманку старою полковника, и мысленно обругал ею за хитрость и двуличие.

Но Рэйну ничего другого не оставалось, потому что каким-то способом — а у него источников информации и связей не счесть — ему удалось выяснить или сильно заподозрить, что жены тех, кто отправился на остров Варду, пропали из Австралии. Он должен был прийти к заключению, что их, возможно, захватили в заложники. О причине он мог догадаться и пришел к такому же выводу, что и я недавно.

Но он ни за что бы не догадался, что они находятся на Варду. Ведь наверняка сам полковник Рэйн с ныне убитым Уизерспуном разработали план: использовать Варду как охраняемую зону якобы из-за археологических открытий. Были эти открытия реальными или мнимыми — не имело пи малейшего значения: старого Уизерспуна и его соратников так надежно прикрыли, что никто даже и не заподозрил бы каких-нибудь неожиданных фокусов в этой части острова. На Варду Рэйн ии за что не стал бы искать женщин. Он понятия не имел, где они могут быть.

Вот он и навешал мне лапшу на уши о том, что посылает меня на поиски пропавших ученых, а на самом деле рассчитывал, что Мари обнаружит пропавших жен. Она это сделает, по его разумению, когда сама разделит их участь. Надеяться он мог только на то, что Мари, или я, или мы вместе этого так не оставим. Но если бы он намекнул мне на то, что задумал заранее, я бы ни за что не согласился, и он это понимал. Он знал, как я отношусь к тому, чтобы бросить женщину на растерзание волкам. Не Мари была мне приложением в качестве местного колорита, а местный колорит — для нее. Что-то вроде довеска. Теперь я вспомнил его слова о том, что она куда опытнее меня и, вполне возможно, ей придется за мной приглядывать, а не наоборот, и почувствовал себя лилипутом, шести дюймов ростом. Интересно, что из этого было известно самой Мари.

В этот момент она и появилась. Мари высушила волосы и причесалась, облачившись в брюки и майку, которые лишь в некоторых местах прилегали к телу, но. и этого было вполне достаточно, чтобы понять — это вам не прежний владелец. Она мне улыбнулась, и я ответил улыбкой, но чисто механически. У меня все больше закрадывалось подозрение, что они с полковником Рэйном давно снюхались. Возможно, они с Рэйном считали меня просто удачливым любителем, а в таком деле любителям не доверяют. Даже везунчикам. Но мучало не само недоверие, а то, что если я прав, она все время водила меня за нос. А раз она в этом меня одурачила, то во всем остальном и подавно. Я устал и ослаб, а эта мысль огнем жгла меня изнутри. Она посмотрела на меня с таким выражением, о котором можно было бы только мечтать с такой девушкой, как Мари, и я понял, что невозможно, чтобы она меня обманывала. Я понимал это секунды две, время достаточное для того, чтобы вспомнить: ей удалось продержаться пять лет в таком исключительно опасном бизнесе только благодаря чрезвычайно развитой способности постоянно обманывать всех и каждого.

Я уже хотел задать ей пару наводящих каверзных вопросов, как подошел доктор Харгривс. За ним — остальные. Теперь они переоделись в свою обычную одежду и выглядели мрачно-озабоченными, все без исключения.

— Мы тут поговорили, и у нас не осталось ни малейшего сомнения в том, что наших жен содержат под стражей и им грозит смертельная опасность,— сразу взял быка за рога Харгривс.— Жены...— единственное, что нас волнует в данный момент. Что нам делать? — Он пытался говорить спокойно, но поджатые губы и пальцы, стиснутые в кулаки, выдавали напряжение.

— Пошло все к чертям, приятель! — у престарелого мясника краска вновь прилила к лицу.— Мы их освободим, и дело с концом!

— Конечно,— согласился я.— Мы их освободим. Но как?

— Ну...

— Видите ли, друзья, вы не вполне представляете себе ситуацию. Постараюсь пояснить. У нас три варианта действий. Мы можем подождать, пока китайцы вырвутся из туннеля наружу, после чего тайком проскользнуть в туннель, добраться до противоположного конца и освободить ваших жен. А что потом? Убийцы Хьюелла без помех нападут на матросов, и при всем моем уважении к флоту они будут все равно что волки среди овец. Перерезав глотки овцам, они обнаружат пропажу и вернутся, чтобы покончить с нами и с вашими женами заодно. И неизвестно, что они сделают с ними до этого. Или мы можем блокировать выход из туннеля и не дать им оттуда вырваться. Это возможно на протяжении часа, который уйдет у них на то, чтобы вернуться, забрать ваших жен и, пользуясь ими как прикрытием, заставить нас сложить оружие.

Я сделал паузу, чтобы дать им проглотить информацию, но одного взгляда на их напряженные, застывшие лица было достаточно, чтобы убедиться: информация достигла цели. Смотрели они на меня с некоторой неприязнью. Видимо, им просто не нравилось то, что я говорю.

— Вы говорили о третьем варианте,— поторопил меня Харгривс.

— Да,— я не без труда поднялся на ноги и посмотрел на Андерсона.— Простите, лейтенант. Не могу больше ждать вашего врача. Слишком много времени уже потеряно. Есть третья альтернатива, джентльмены. Единственно реальная. Как только они появятся на склоне горы — или как только мы услышим, что они начали пробиваться наружу,— несколько из нас, трое-четверо, с молотками и ломиками, чтобы сбить замки, вооруженные на тот случай, если для присмотра за вашими женами оставили часовых, обогнем южную часть острова на лодке, высадимся и, если повезет, заберем ваших жен до того, как у Уизерспуна и Хыоелла возникнет идея использовать их в качестве заложников. Я полагаю, что в наши дни флот больше не надеется на паруса и весла. Быстрый катер мог бы доставить нас туда за четверть часа.

— Уверен, что мог бы,— невесело произнес Андерсон. Возникла напряженная тишина, и он нехотя продолжил:— Дело в том, мистер Бентолл, что катеров у нас нет.

— Что вы сказали?

— Нет катеров. Нет даже весельной шлюпки. Извините.

— Послушайте,— с удивлением начал я.— Я знаю, что ассигнования на нужды флота были существенно сокращены, но как, скажите на милость, могут моряки обойтись без...

— У нас были лодки,— перебил Андерсон.— Четыре самоходных шлюпки на борту крейсера «Некар», который стоял на якоре в лагуне последние три месяца кряду. «Некар» отчалил два дня назад вместе с контр-адмиралом Гаррисоном, ответственным за испытания, и доктором Дэвисом, который руководил разработкой «Темного крестоносца» с самого начала. Работа над ним уже...

—  «Темный крестоносец»?

— Название ракеты. Она еще не вполне готова к запуску, но мы получили из Лондона срочную телеграмму сорок восемь часов назад с приказом немедленно завершать подготовку и отправить «Некар» в зону попадания ракеты — приблизительно в 1000 миль к юго-западу отсюда. Поэтому и был выбран этот остров: если что не так с ракетой, с этой стороны — открытый океан.

— Ну, ну,— мрачно сказал я. Какое замечательное совпадение. Телеграмма из самого Лондона. Закодирована как положено, условные знаки на месте, с адресами полный порядок — готов биться об заклад. Нельзя винить ваших шифровальщиков и связистов, что они на это клюнули.

— Боюсь, что я вас не понимаю...

— А как мог «Некар» отчалить, если ракета не в боевой готовности? — прервал его я.

— Остались пустяки,— сказал Харгривс.— Доктор Фейрфилд закончил свою работу задолго до своего... э-э... исчезновения. Требуется только, чтобы кто-то разбирающийся в твердом топливе — я понимаю, что таких людей не очень много — собрал схему и смонтировал цепь зажигания. В телеграмме сообщалось, что эксперт по твердому топливу прибудет на остров сегодня.

Я не стал представляться. Эту телеграмму должны были послать через несколько часов после того, как Уизерспуну сообщили о ночевке Бентолла на рифе посреди лагуны, под проливным дождем. В том, что этот человек преступник, сомнений не было, но несомненно было и то, что это — гений преступного мира. Я хоть и не преступник, но и не гений. Мы с ним из разных слоев верхнего и нижнею. Я чувствовал себя так, как должен был бы чувствовать себя Давид, наткнувшись на Голиафа и вспомнив, что оставил пращу дома. Сквозь упавшую на глаза пелену я смутно различал беседующих о чем-то Андерсона и краснолицего мясника, к которому обращались по фамилии Фарли, и вдруг пелену как рукой сияло. Я услышал два слова, которые резко привлекли к себе внимание и заставили вздрогнуть, будто случайно обнаруженный в супе тарантул.

— Кто-то упомянул капитана Флека, если не ошибаюсь?— осторожно спросил я.

— Да,— Андерсон кивнул.— Флек. Владелец шхуны, которая подвозит нам продовольствие и почту из Кандаву. Но он не появится здесь раньше полудня.

К счастью, я уже стоял на ногах, иначе наверняка бы упал со стула. Тупо повторил:

— Подвозит вам продовольствие и почту, да?

— Правильно,--отозвался Фарли раздраженным тоном.— Австралиец. Занимается торговлей. В основном на государственных подрядах, но мы его арендовали. Прошел строгую проверку, получил разрешение секретных служб, разумеемся.

— Разумеемся, разумеется,— в голове у меня возникали картины: Флек в поте лица перевозит почту с одного конца острова на другой и обратно.— Он в курсе того, что здесь происходит?

— Естественно, нет,— сказал Андерсон.— Вся работа над ракетами, а их здесь две штуки, проходит в секрете. А разве это важно, мистер Бентолл?

— Не важно.— Теперь уже не важно.— Мне кажется, Андерсон, нам лучше пойти посоветоваться с вашим капитаном Гриффитсом. У нас остается мало времени. Боюсь, что совсем не осталось.

Я повернулся к двери и вдруг застыл на месте, услышав, как в нее постучали. Андерсон сказал: «Войдите», и дверь распахнулась. В проеме стоял старший мичман Аллисон, жмурясь от света.

— Лейтенант медицинской службы прибыл, сэр.

— Хорошо, хорошо! Заходите, Брукман, мы...— он вдруг осекся и резко спросил:— Где ваше оружие, Аллисон?

Аллисон застонал от боли, когда страшный удар сзади втолкнул его в комнату. Он налетел на Фарли, и они, упав на пол, покатились к стене ближайшего отсека. В это время в двери возникла массивная фигура Хьюелла. Он возвышался, словно Эверест, мрачная безжизненная маска имеет лица, черные глазки глубоко спрятались за лохматыми густыми бровями. Видимо, он пустил вперед Аллисона, чтобы дать время глазам привыкнуть к свету. В громадном кулаке Хьюелл сжимал пистолем, пистолет с черным металлическим цилиндром, прикрученным к дулу. Глушитель.

Младший лейтенант Андерсон совершил последнюю ошибку в своей жизни. К поясу у него был приторочен кольт, и ошибка заключалась в том, что он за ним потянулся. Я предупредительно крикнул, попытался дотянуться до его руки, чтобы отбросить ее в сторону, но он стоял слева от меня, и раненой рукой я не мог орудовать достаточно быстро.

Взглянув на мгновенье в лицо Хьюеллу, я понял, что уже поздно. Оно осталось таким же неподвижным и безжизненным даже в тот момент, когда он нажимал на курок. Раздался хлопок. От удивления глаза Андерсона раскрылись, и он, инстинктивно схватившись за грудь руками, начал медленно заваливаться назад. Я попытался подхватить его и не дать упасть на пол, что было совершенной глупостью с моей стороны. Никому из нас от этого проку не было. Я только вывихнул себе левое плечо, а уродовать себя ради того, чтобы смягчить падение человека, который уже ничего никогда не почувствует, абсолютно бессмысленно.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Пятница 6.00—8.00

Хьюелл вошел в комнату. На убитого на полу он даже не взглянул. Сделал левой рукой знак, и за ним бесшумно вошли два китайца с автоматами в руках. По всему было видно, что они знают, как с ними обращаться.

— У кого-нибудь есть оружие? — спросил Хьюелл своим густым хриплым голосом.— Есть в этой комнате люди с оружием? Если да, говорите сразу. Если у кого-нибудь обнаружу оружие, убью на месте. Так есть здесь оружие?

Оружия здесь не было. Будь у них зубочистки, которые могли показаться Хьюеллу оружием, они бы поспешили их выложить. Так Хьюелл действовал на людей. Несомненно, он зря слов на ветер бросать не станет.

— Хорошо,— он сделал еще шаг и посмотрел на меня сверху.— Обманул нас, Бентолл? Выходит, ты очень умен. Нога в порядке, верно, Бентолл? Но с рукой дела похуже... Наверное, доберман ее подпортил, прежде чем ты его убил? И ты прикончил двух моих лучших людей, верно, Бентолл? Боюсь, тебе придется за это платить.

Ничего зловещего и угрожающего в его замогильном тоне не было. Да этого и не требовалось. Сама его устрашающая внешность, каменная глыба вместо лица делали дополнительные угрозы совершенно излишними. Я не сомневался, что платить придется.

— Но мы вынуждены с этим подождать. Совсем немного. Мы не можем пока дать тебе умереть, Бентолл.— Он сказал несколько слов на непонятном мне языке китайцу, стоящему от него справа, высокому, мускулистому, с умным и таким же застывшим, как у Хьюелла, лицом. Потом снова повернулся ко мне.— Придется оставить вас ненадолго. Нужно заняться охранниками, дежурящими у внешнего ограждения. Основная территория и гарнизон уже в наших руках. Вся телефонная связь с патрульными постами отрезана. Оставляю Ханга присматривать за вами. Не советую кому-нибудь пытаться валять дурака с Хангом. Вы можете подумать, что один человек, пусть даже с автоматом в руках, не может удержать девятерых в одной комнатё. Если кто-то решит на этом сыграть, то будет иметь возможность убедиться, что не зря Ханг был старшиной батальона автоматчиков в Корее.— Губы Хьюелла расползлись в злобной улыбке.— Тому, кто догадается, на чьей стороне он воевал, призов не достанется.

Спустя несколько секунд он и один из китайцев ушли. Я посмотрел на Мари, она на меня. Лицо ее было усталым и печальным. Даже слабая улыбка не могла скрыть этого. Все остальные уставились на охранника-китайца. Он, похоже, не смотрел ни на кого. Фарли прокашлялся и сказал неуверенно:

— По-моему, мы могли бы схватить его, Бентолл. По одному с каждой стороны.

— Вот вы и хватайте —сказал я.— А я лучше подожду.

— Черт возьми, приятель,— в его тихом голосе звучало отчаяние.— Возможно, это наш последний шанс.

— У нас уже был последний шанс. Ваше мужество восхищает, Фарли, чего не скажешь о вашей способности соображать. Не будьте полным идиотом...

— Но...

— Вы слышали, что сказал Бентолл? — китаец говорил на безупречном английском с сильным американским акцентом.— Не будьте полным идиотом.

Фарли в момент обмяк. Было видно, как быстро исчезла решимость, как испарилась самонадеянность, заставившая вообразить, будто охранник не говорит ни на одном языке, кроме родного.

— Сядьте все и положите ногу на ногу,— продолжал охранник.— Так будет безопасней. Для вас самих. Я не хочу никого убивать.— Он подождал, потом добавил, подумав: — Кроме Бентолла. Ты убил сегодня ночью двух членов нашего тонга[3], Бентолл.

Я не нашел ничего подходящего в ответ, поэтому промолчал.

— Если хотите, можете курить, — продолжил он.— Можете переговариваться, только не шепотом.

Никто не торопился воспользоваться вторым предложением. Бывают ситуации, когда трудно подобрать приятную тему для беседы. Кроме того, я не хотел говорить. Я хотел думать, если, конечно, мне это удастся проделать безболезненно. Я попытался понять, как Хьюеллу с компанией удалось так быстро пробиться сквозь гору. Я был более пли менее уверен, знал, что они должны от сделать сегодня утром, но ожидал, что не раньше чем через несколько часов. Может быть, они проверили, на месте мы или нет? Возможно, хотя вряд ли. Когда мы встретились с ними после пожара, они не проявляли признаков подозрительности. Или обнаружили мертвых китайцев в пещере? Это более вероятно, но даже если так, то все равно нам катастрофически не повезло.

Наверное, у меня был вид человека, убитого горем и страданием, хотя, как пи странно, подобные мысли мне в голову не приходили. Игра проиграна, и ничего с этим теперь не поделаешь. Или прежняя игра была проиграна, что, пожалуй, одно и то же. А может, и нет. Мари как будто прочла мои мысли.

— Все пытаешься что-то придумать, Джонни? — Она снова улыбнулась мне той улыбкой, которой не улыбалась никому, даже Уизерспуну, и сердце у меня в груди начало весело скакать, словно придворный шут в средние века, пока я не вспомнил, что эта девушка способна обдурить любого.— Так говорил полковник. Сидишь на электрическом стуле, у палача рука на кнопке, а все пытаешься что-то придумать.

— Естественно, пытаюсь, грустно ответил я. -Пытаюсь понять, сколько мне осталось жить.

Я увидел, как повлажнели ее глаза, и отвернулся. Харгривс задумчиво смотрел на меня. Он был напуган, но не потерял способности мыслить. Голова у Харгривса хорошая.

— Вам еще рано трубить отходную, сказал он.— Насколько я понял, ни ваш друг Хьюелл, ни этот человек здесь не стали бы мешкать, прежде чем вас прикончить. Однако они этого не делают. Хьюелл сказал: «Мы не можем пока дать тебе умереть». Вы ведь работали в одном отделе с доктором Фейрфильдом. Возможно, вы тот самый специалист по топливу, которого мы ждали?

— Полагаю, что да.— Не было смысла утверждать что-нибудь другое. Я уже через полчаса после знакомства с поддельным Уизерспуном сказал ему об этом. Возможно, я совершил ошибку, но не мог понять этого. Оглядываясь назад, мне так не казалось.— Это долгая история. Как-нибудь в другой раз?

— Вы можете это сделать?

— Сделать что?

— Запустить ракету?

— Да я даже не знаю, с какой стороны к ней подойти,— солгал я.

— Но вы работали вместе с Фейрфилдом,— настаивал Харгривс.

— Только не над твердым топливом.

— Однако...

— Мне ничего неизвестно о его последних разработках в области твердого топлива,— резко сказал я. Подумать только, а я еще считал его умницей. Неужели проклятый болван никогда не заткнется? Неужели он не понимает, что охранник нас слушает? Что он хочет накинуть мне на шею веревку? Я видел, как Мари на него смотрит: губы плотно сжаты, карие глаза горят от возмущения.— Они переусердствовали с секретностью,— закончил я.— Прислали не того эксперта.

— Что ж, эго полезно,— пробурчал Харгривс.

— Правда? Я ведь даже не слышал об этом вашем «Темном крестоносце». Может быть, просветите меня на его счет? Я принадлежу к тем типам, которые готовы учиться до самой смерти. Похоже, для меня это последний шанс впитать в себя новую информацию.

Он замялся, потом медленно произнес:

— Боюсь, что...

— Вы боитесь, что это государственная тайна,— нетерпеливо вмешался я.— Конечно, это секрет для всех, кроме обитателей этого острова. Во всяком случае— теперь это для них уже не секрет.

— Полагаю, что нет, — нерешительно сказал Харгривс. Задумался на минуту, потом улыбнулся: — Вы, конечно, помните пашу почившую печальной памяти ракету «Голубая вспышка»?

— Наша единственная и неповторимая попытка прорваться на уровень производителей межконтинентальных баллистических ракет? — я кивнул.— Разумеется, помню. Она умела делать все, что положено ракете. Кроме одного — летать. Всем от этого было очень неловко. Сколько эмоций выплеснулось, когда правительство закрыло проект. Сплошные разговоры о том, что мы продались американцам, полностью попадаем под зависимость от них в том, что касается ядерной обороны, что Британия теперь держава второго сорта, если вообще может называться державой. Помню, правительству от всех досталось.

— Да. А ведь они этого совсем не заслужили. Они отказались от проекта лишь потому, что один или два из лучших военных и научных умов Британии — а у нас их всего один или два — любезно указали, что «Голубая вспышка» в любом случае на сто процентов нс соответствует своему предназначению. Она базируется на американских моделях типа «Атлас»-МКБР2, которая взлетает спустя двадцать минут после первого сигнала тревоги. Американцев это вполне устраивает: с их системой противоракетной обороны, радарными станциями на военных базах, тепловыми детекторами, спутниками-шпионами, способными засечь след отработанных газов летящих баллистических ракет, у них есть полчаса в запасе на тот случай, если какой-нибудь маньяк ненароком нажмет не на ту кнопку. Нам же отпущено не больше четырех минут.— Харгривс снял очки, аккуратно протер их и близоруко моргнул.— Это значит, что даже если бы «Голубая вспышка» могла летать и обратный отсчет начинался бы с момента поступления первого сигнала тревоги, она все равно была бы уничтожена пятимегатонной русской баллистической ракетой за шестнадцать минут до предполагаемого старта.

— Я умею считать. Мне не обязательно все подробно разжевывать,— заметил я.

— Нам пришлось разжевывать это в министерстве обороны,— ответил Харгривс. Через три или четыре года до них, наконец, дошло. Обычная скорость сообразительности для военных. Достаточно посмотреть на адмиралов и их линкоры. Еще одним громадным недостатком «Голубой вспышки» было то, что она потребовала бы огромной пусковой установки. Все эти крепежные устройства, платформы, блокгаузы, громадные цистерны с гелием и жидким азотом для закачки в керосин и жидкий кислород под давлением, да и, наконец, внушительные размеры самой ракеты. Это означает — стационарные, фиксированные установки, а беря во внимание бесконечные полеты британских и американских самолета над советской территорией, а русских самолетов — над Америкой и Британией, а также — насколько мне известно — полеты британцев и американцев над территориями друг друга, расположение этих установок настолько хорошо известно, что практически на каждую установку в США нацелена русская ракета, и наоборот.

В тот момент была нужна ракета, которая сможет взлететь незамедлительно и при этом будет совершенно подвижной, перемещаемой. Подобное было невозможно с использованием любого из известных видов ракетного топлива. Керосин исключался. Керосин! И это в наши дни, в наш-то век! Хотя в смеси с жидким кислородом он до сих пор используется в большинстве американских ракет. Очевидно, что исключались двигатели на жидком водороде, над которыми сегодня работают американцы. Температура кипения 423° по Фаренгейту делает их в десять раз более сложными в обращении по сравнению со всеми остальными, известными на сегодняшний день ракетными двигателями. Да и размеры у них слишком большие.

— Идет работа над цезиевым и ионным топливом,— сказал я.

— Они еще долго будут работать. Этим занимается дюжина разных фирм, а вам известно, что у семи нянек дитя без глазу. Таким образом, создать мобильную ракету, способную стартовать мгновенно, было невозможно с любым из известных видов топлива, пока не появился Фейрфилд со своей гениальной и одновременно простой идеей твердого топлива, в двадцать раз более мощного, чем то, что используется в американских «Минитменах». Это так гениально просто,— заметил Харгривс,— что я не понимаю, как оно работает.

Я тоже не понимал этого. Но узнал от Фейрфилда достаточно, чтобы заставить его работать. Правда, здесь я этого делать не стану ни при каких условиях.

— Вы уверены, что оно действительно работает? — спросил я.

— Мы убедились в этом. На макете, во всяком случае. Доктор Фейрфилд поместил заряд в двадцать восемь фунтов весом на специально сконструированную миниатюрную модель ракеты и запустил ее с необитаемого острова у западных берегов Шотландии. Она взлетела в точности, как предсказал Фейрфилд. Сначала очень медленно, куда медленнее обычных ракет.— Харгривс улыбнулся своим воспоминаниям.— Затем начала ускоряться. Мы — сидя за радарной установкой— потеряли ее из виду приблизительно на высоте 60 000 футов. Она все еще продолжала ускоряться и летела со скоростью почти 16 000 миль в час. Пот ом были еще эксперименты, различные дозировки зарядов, пока он не получил того, что хотел. После этого он умножил вес модели ракеты, с учетом топлива, боеголовки и системы управления, на 400, и получился «Темный крестоносец».

— Возможно, что простое умножение на 400 не учитывает каких-нибудь дополнительных новых факторов.

— Именно эго мы и должны выяснить. Поэтому мы здесь.

— Американцы об этом знают?

— Нет.— Харгривс мечтательно улыбнулся.— Но мы надеемся, что когда-нибудь им это станет известно. Мы надеемся через год-другой начать им поставки. Вот почему ракета разрабатывалась с большим запасом по сравнению с нашими потребностями: она рассчитана на перенос двухтонной водородной бомбы на шесть тысяч миль за пятнадцать минут, при максимальной скорости в 20000 миль в час. Вес — шестнадцать тонн, по сравнению с 200 тоннами их собственных МКБР... Восемнадцать футов в высоту по сравнению с сотней у них. Может располагаться и быть запущена с любого торгового или грузового судна, подлодки, поезда или тяжелого грузовика. Помимо этого — мгновенная готовность к запуску.— Он снова улыбнулся, на этот раз мечтательность разбавилась благодушием.— Янки будут без ума от «Темного крестоносца».

Я посмотрел на него.

— Надеюсь, вы всерьез не верите в то, что Хьюелл и Уизерспун работают на американцев?

— Работают на...— очки у него сползли с носа, и он уставился па меня поверх стекол, широко раскрыв свои близорукие глаза.— На что вы намекаете, черт возьми?

— Я намекаю на то, что если они не работают на американцев, то тем даже не удастся взглянуть на «Темный крестоносец», не то что быть от него без ума.

Он посмотрел в мою сторону, кивнул, отвернулся и ничего не ответил. Нехорошо с моей стороны было так охлаждать его научный пыл.

На небе занималась заря. Даже при электрическом свете лампочек на стенах выделялись светло-серые прямоугольники окон. Рука моя горела, словно доберман до сих пор не разжимал челюстей. Я вспомнил про недопитый стакан с виски на столе, потянулся, приподнял его и сказал: «Ваше здоровье!» Никто мне не пожелал здоровья в ответ, но я не обратил внимания на подобную невоспитанность и все равно осушил стакан. Заметно лучше мне от него не стало. Фарли, эксперт по инфракрасным системам слежения, постепенно восстановил свой цвет лица, вновь обрел мужество и, дрожа от негодования, разразился длинным и горьким монологом, где основной темой проскальзывали два слова «проклятые» и «возмутительно». Он ничего не сказал, правда, по поводу обращения к своему полномочному представителю. Остальные вообще промолчали. Никто не смотрел на убитого, лежащего на полу. Я хотел, чтобы кто-нибудь налил мне еще виски. Вот бы знать, где Андерсон раздобыл бутылку. Неправильно было думать сперва о бутылке, а только потом об убитом человеке, который дал мне выпить. Но этим утром все было не так. Кроме того, что прошло, то прошло, а что будет — если вообще будет — того не миновать.

Хьюелл вернулся на рассвете, и вернулся один. И мне не надо даже было смотреть на его пропитанный кровью левый рукав, чтобы понять, почему он вернулся один. Трое патрульных у ограды оказались куда внимательнее и способней, чем он рассчитывал. Но все-таки они были недостаточно способными. Если Хьюелла и беспокоила его рана, смерть еще одного из своих людей или убийство троих моряков, он умело прятал свою озабоченность. Я посмотрел на лица людей, сидящих рядом, на их серые, напряженные, испуганные лица и понял, что не надо объяснять им, что случилось. При других обстоятельствах — совсем других обстоятельствах — было бы смешно наблюдать за сменой выражений их лиц: от нежелания верить в то, что с ними происходит подобное, до странного осознания, что это действительно с ними происходит. Но в тот момент сдержать улыбку не представляло никакого труда.

Хьюелл был не расположен к беседе. Он вытащил пистолет, жестом велел Хангу выйти, осмотрел нас без всякого выражения и произнес единственное слово: «Выходите».

Мы вышли. Помимо редких пальм у самой полоски воды, на этой стороне острова растительности и деревьев было ничуть не больше, чем на другой стороне. Склон горы был значительно круче, и большая расщелина, которая делила се с южной стороны, была хорошо видна. Один из отрогов ущелья спускался с северо-востока, скрывая от нашего взора то, что находилось на западе и на севере.

Хьюелл не дал вдоволь насладиться видом. Он сгруппировал нас в колонну по два, велел заложить руки за голову и повел на северо-запад через нижнюю часть отрога расщелины. Через триста ярдов, когда мы миновали первый отрог, второй лежал впереди,— я заметил ярдах в пятидесяти справа от себя кучу из обломков камней, явно недавнего происхождения. С того места, где я находился, было не видно, что располагается за камнями, но я и без того знал: там был выход из туннеля, откуда появились сегодня ранним утром Уизерспун и Хьюелл. Я внимательно осмотрелся, подмечая и запоминая его расположение относительно всех видимых топологических особенностей пейзажа, пока не уверовал окончательно, что смогу разыскать вход в пещеру даже глубокой ночью. Порадовался своей неизлечимой способности поглощать и складывать про запас порою самую бесполезную информацию.

Пять минут спустя мы перебрались через основание второго отрога расщелины, и нашим глазам открылась картина западной части острова. Несмотря на то, что она находилась в тени горы, было достаточно светло, чтобы разглядеть все до мелочей.

Долина была больше, чем на востоке, но не намного. Примерно в милю длиной с севера на юг и четыреста ярдов шириной от берега моря до начала горного склона. Нигде не было видно ни единого дерева. В юго-западном конце долины длинный широкий причал далеко выдавался в поблескивающие воды лагуны. С того места, где мы находились, на расстоянии четырехсот-пятисот ярдов, пристань казалась сделанной из бетона, но скорее всего она была сложена из коралловых блоков. В дальнем конце причала, на широко расставленных опорах, перемещающихся по рельсам, возвышался тяжелый кран такого типа, как я видел когда-то в ремонтных, доках: вся надстройка и стрела — без противовеса — покоилась па цепочке приводных рольгангов. Этим краном, должно быть, пользовалась фосфатная компания для загрузки своих судов, и этот же кран явился одним из основных определяющих факторов в принятии решения военно-морским министерством об устройстве ракетной пусковой установки на острове. Не часто, подумал я, можно обнаружить готовые приспособления для разгрузки вместе с причалом и краном, вполне способным, на вид, поднять груз в три десятка тонн. Особенно на затерянном островке посреди южной части Тихого океана.

Вдоль пирса тянулись две ветки узкоколейки. Несколько лет назад, предположил я, по одной из них подавали груженные фосфатом вагоны к концу причала, а по другой — отводили пустые. Сегодня можно было еще заметить отходящую от причала по берегу старую железнодорожную колею, ржавую, заросшую травой. Она сворачивала к югу, в сторону фосфатных шахт. Однако прямо в сторону центра острова от причала отходила другая, новая ветка, блестящие рельсы тянулись ярдов на двести. Где-то на полдороге они пересекали странную бетонную площадку круглой формы, пяти ярдов в диаметре, и, наконец, заканчивались перед строением типа ангара, тридцати футов в высоту, сорока в ширину и в сонно футов длиной. С того места, где мы стояли, непосредственно позади ангара, невозможно было увидеть ни вход в него, ни то место, где заканчивались рельсы. Однако разумно было предположить, что они пересекают ангар насквозь. Сам ангар выглядел ослепительно, казалось, что его выкрасили в ярко-белый цвет. На самом деле он был нс покрашен, а покрыт сверху белым брезентом. Мера, предпринятая, по-видимому, чтобы лучше отражать солнечные лучи и дать возможность людям работать внутри коробки из гофрированного железа.

К северу от ангара располагался жилой квартал: приземистые, уродливые, беспорядочно разбросанные сборные домики. Еще дальше, приблизительно в миле от ангара, виднелся массивный бетонный постамент прямоугольной формы. С такого расстояния трудно определить точно, по казалось, что он не больше двух-трех футов в высоту. По крайней мере полдюжины высоких стальных шестов торчали из бетона. Верхушки шестов венчали причудливые переплетения радиолокационных антенн самой разнообразной конфигурации.

Ханг подвел нас прямо к ближайшему и самому большому сборному домику. У дверей дежурили два китайца с автоматами. Один из них кивнул, и Ханг, отступив в сторону, пропустил нас вперед, в открытую дверь.

Комната представляла собой несомненно казарму для рядового состава. Пятнадцать футов в ширину, сорок — в длину. По обе стороны вдоль стен — трехъярусные нары. На стенах повсюду вырезки из журналов с портретами девиц на все вкусы. Между блоками нар ящики с тремя полками, в свою очередь пестрящие картинками. Четыре прямоугольных стола составлены вместе вдоль центрального прохода. Поверхность столов отдраена до блеска, как, впрочем, и пол казармы. В противоположном конце комнаты — дверь. Над дверью надпись: «Офицерская каюта».

Вокруг дальнего конца стола на лавках сидели человек двадцать младших офицеров и рядовых. Некоторые в полной форме, некоторые почти совсем раздетые. Один завалился на стол, как будто спал, положив голову на руки. Руки и поверхность стола под ними были покрыты запекшейся кровью. Никто не выглядел перепуганным, озабоченным или потрясенным. Они просто сидели с напряженными и злыми лицами. По ним было видно, что их нелегко напугать. Флот подобрал для этой операции своих лучших, самых опытных парией, что, вероятно, объясняло, почему Хьюелл со своими людьми, несмотря на элемент неожиданности и нападение из засады, наткнулся на неприятности.

За самым дальним столом сидели четверо. Как и у остальных сидящих, руки у них были сцеплены вместе перед собой, на столе. У каждого из них на рубахах были разные знаки отличия. Массивный седой человек слева, с распухшими кровоточащими губами, проницательными серыми глазами и четырьмя золотыми нашивками, был, должно быть, капитан Гриффитс. Рядом с ним — худой, лысоватый человек с горбатым носом. Три золотых нашивки на фиолетовом фоне: капитан-лейтенант-инженер. За ним — молодой блондин с двумя золотыми нашивками и красной полосой между ними: должно быть, лейтенант медицинской службы Брукман. И, наконец, еще один лейтенант: рыжий юнец со злыми глазами и узкой белой полоской вместо рта.

Вдоль стен комнаты распределились пятеро китайцев. У каждого в руках автомат. Во главе первого стола, попыхивая трубкой, с коричневой тростью в руке — без оружия — с еще более добродушным и ученым видом, чем обычно, сидел человек, которого я знал как профессора Уизерспуна. Во всяком случае, мне так показалось, пока он не повернулся и не посмотрел прямо на меня. Тогда я увидел, что хотя на его лице не было никакого особенного выражения, по поводу добродушия я погорячился. Впервые он был при мне без темных очков, и то, что я увидел, мне не понравилось. Подобных глаз мне не доводилось встречать: зрачки совсем светлые, но слегка затуманенные. Словно сделанные из холодного цветного мрамора. Такие глаза иногда бывают у слепых.

Он посмотрел на Хьюелла и произнес:

— Порядок?

— Порядок,— отозвался Хыослл. Все до одного в комнате, за исключением рыжего лейтенанта, как завороженные смотрели на него. Я уже забыл, какое впечатление по первому разу производит эта ходячая неандертальская глыба.— Мы их взяли. Они что-то заподозрили и ждали, но мы их взяли. Я потерял одного человека.

— Итак,— Уизерспун повернулся к капитану,— все в сборе?

— Вы мерзавцы и убийцы, - прошептал седоволосый капитан.— Негодяи! Убили десятерых моих людей!

Уизерспун слегка повел тростью, один из китайцев сделал шаг вперед и уткнул дуло автомата в затылок матросу, сидящему рядом с завалившимся на стол.

— Все,— быстро проговорил капитан Гриффитс.— Клянусь, это все.

Уизерспун снова повел тростью, и китаец отступил к стене. Я заметил на затылке матроса белое пятно в том месте, где было прижато дуло. Он глубоко вздохнул и медленно опустил плечи. Хьюелл кивнул в сторону убитого, лежащего на столе.

— Что случилось?

— Я спросил у этого юного болвана,— Уизерспун ткнул тростью в сторону рыжего лейтенанта,— где хранятся боеприпасы и оружие. Болван отказался отвечать. Пришлось пристрелить одного матроса. В следующий раз он нашел, что ответить.

Хьюелл согласно кивнул с таким видом, будто пет ничего естественней, чем убить одного человека за то, что другой скрывает информацию. Но меня интересовал не Хьюелл, а Уизерспун. Если не учитывать очков, внешне он совсем не изменился, но, тем не менее, перемена была разительной. Суетливые «птичьи» движения, срывающийся па фальцет голос, манера повторяться исчезли без следа. Передо мной был спокойный, уверенный, жестокий человек, безупречно владеющий собой и контролирующий ситуацию. Человек, который лишнего слова не скажет и лишнего движения не сделает.

— Это — ученые? — продолжал Уизерспун.

Хьюелл кивнул, и Уизерспун махнул тростыо в сторону дальнего конца комнаты.

— Их место там.

Хьюелл с охранником погнали семерых людей к двери с надписью «Офицерская каюта». Проходя мимо Уизерспуна, Фарли остановился и повернулся к нему, сжав кулаки.

— Ты чудовище,— густым басом произнес он.— Ты проклятый...

Уизерспун даже не посмотрел в его сторону. Трость со свистом рассекла воздух, и Фарли с криком повалился спиной па пары, схватившись за лицо обеими руками. Хьюелл подхватил его за ворот ник и швырнул вперед, в дальний конец комнаты. Уизерспун так на него и не взглянул. Мне вдруг показалось, что в ближайшем будущем нам с Уизерспуном предстоит выяснять отношения.

Дверь в дальнем конце комнаты открылась, и людей втолкнули внутрь, после чего дверь снова захлопнулась. Но прежде мы услышали удивленные крики женщин.

— Значит, вы их припрятали, пока моряки делали за вас вашу работу,— медленно сказал я, обращаясь к Уизерспуну.— А теперь, когда моряки вам больше не нужны, а ученые еще пригодятся — несомненно, для того, чтобы руководить работами и строить новые ракеты там, куда вы потом направитесь,— понадобились и жены. Как еще можно заставить мужей на вас работать?

Он повернулся ко мне, слегка помахивая топкой, длинной тростью.

— А вам кто давал слово?

— Попробуй только ударить меня. Я из тебя живо душу вытрясу.

Все вокруг неожиданно застыло. Хьюелл, возвращающийся назад, остановился на полпути. Все остальные, но им одним известным причинам, вдруг затаили дыхание. Казалось, что перышко, упавшее на пол, произведет эффект грома. Прошло десять секунд, каждая секунда длиною минут в пять. Никто не дышал. Тогда Уизерспун вдруг тихо рассмеялся и повернулся к капитану Гриффитсу.

— Боюсь, что этот Бентолл несколько другого калибра, чем ваши люди или наши ученые,— сказал он, как бы оправдываясь.— Например, Бентолл — прекрасный актер: никому кроме него не удавалось так успешно и долго меня дурачить. Бентолл может позволить себе быть искусанным дикими псами и даже вида не показать. Бентолл, с бездействующей рукой, встречается в темной пещере с двумя специалистами по искусству обращения с ножом и убивает обоих. Кроме того, он весьма преуспел в поджогах.— Он, как бы извиняясь, пожал плечами.— Но, естественно, нужно быть не простым человеком, чтобы стать сотрудником британской разведки.

Опять странная тишина, еще более странная, чем раньше. Все уставились на впервые увиденного агента разведки, а он не смог произвести на них должного впечатления. С измученным, изможденным лицом, как у трупа, и соответствующей фигурой, я никак не годился на рекламный плакат, призывающий новых рекрутов на службу в разведку. Разумеется, таких плакатов не существовало. Интересно, как Уизерспун догадался? Охранник Ханг, естественно, слышал наш разговор, но у него не было времени на переговоры с Уизерспуном.

— Вы ведь правительственный агент, верно, Бентолл?— тихо спросил Уизерспун.

— Я — ученый,— ответил я на пробу.— Специалист по топливу. Жидкому топливу,— намеренно уточнил я.

Невидимый мне жест, и охранник, подавшись вперед, прижал дуло автомата к затылку капитана Гриффитса.

— Контршпионаж,— сказал я.

— Благодарю вас,— охранник отошел.— Настоящие простые ученые не разбираются в шифрах, радиосвязи и азбуке Морзе. Вы, похоже, неплохо подкованы во всем этом, верно, Бентолл?

Я посмотрел на лейтенанта Брукмана.

— Не могли бы вы осмотреть мою руку?

Уизерспун медленно шагнул в мою сторону. Его губы побелели, как костяшки пальцев руки, сжимающей трость, но голос звучал невозмутимо, как прежде.

— После того, как я закончу. Возможно, вам будет интересно знать, что через две минуты после того, как я вернулся к себе после пожара, поступила радиограмма с судна под названием «Пеликан», которая меня очень заинтересовала.

Если бы моя нервная система к этому моменту практически не отказалась функционировать, я бы подпрыгнул к потолку. Будь у меня силы на такие физические упражнения. Но их не было. Поэтому я и бровью не повел. «Пеликан»! Эго было первое слово в списке на том листке, который я обнаружил в папке. Копия листка лежала у меня в правом носке, под пяткой.

— «Пеликан» вел прослушивание на определенной частоте,— продолжал он.— Так ему было велено. Можете представить себе, как удивился радист, услышав вдруг сигнал «SOS» на частоте, далекой от каналов для сигналов бедствия.

Я снова бровью не повел, но па этот раз усилия воли не потребовалось. Хватило шока от осознания всей тяжести моего прокола. Но я здесь ни при чем, на самом-то деле. Откуда мне было знать, что «сорок шесть» на том листке, который я нашел, означало, что «Пеликан» и другие суда — вероятно, все остальные слова были названиями судов — должны начинать прослушивание на сорок шестой минуте каждого часа. А насколько я мог вспомнить, первый пробный «SOS» я передал, пытаясь разобраться в режимах приема и передачи, приблизительно в это время и на частоте, настроенной на Фуджоу, именно той, которой они пользовались.

— Этот радист оказался умным парнем,— продолжал Уизерспун.— Он вас потерял и решил, что это произошло потому, что вы переместились на диапазон сигналов бедствия. Там он вас разыскал и больше не выпускал из виду. Он дважды услышал упоминавшееся название острова Варду и понял, что дела плохи. Он переписал букву за буквой ваше сообщение на «Аннандейл». После этого подождал десять минут и дал ответный сигнал.

Я продолжал изображать каменный профиль идола с острова Пасхи, весьма пострадавший от времени. Это не конец, не обязательно конец. Но это был конец, и я это знал.

— «РАЙДИКС КОМБОН ЛОНДОН», телеграфный адрес вашего шефа, верно, Бентолл? — спросил он. Убедить его в том, что я собирался поздравить с днем рождения тетушку Мертл в Путни, не представлялось возможным, поэтому я кивнул.— Я так и думал. И решил, что будет лучше, если сам отошлю ему радиограмму. Пока Хьюелл — который к тому времени обнаружил вашу пропажу — со своими людьми пробивал выход из туннеля, я составил текст второго послания. Я, естественно, не представлял, что было зашифровано в вашей первой радиограмме, но то, что я послал на «РАЙДЕКС КОМБОН ЛОНДОН», должно было произвести нужный эффект. Я передал: «ПРОШУ ДАТЬ ОТБОЙ ПРЕДЫДУЩЕЙ РАДИОГРАММЕ ВСЕ ПОД КОНТРОЛЕМ НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ ПЫТАЙТЕСЬ СО МНОЙ СВЯЗАТЬСЯ В БЛИЖАЙШИЕ СОРОК ВОСЕМЬ ЧАСОВ НА ШИФРОВКУ НЕТ ВРЕМЕНИ», после чего позволил себе поставить ваше имя. Мне кажется, это то, что нужно, верно, Бентолл?

Я промолчал. Мне было нечего сказать. Я оглядел сидящих за столом, но никто больше не смотрел на меня. Почти все уставились в стол. Я повернулся к Мари, но даже она на меня не смотрела. Я родился не в том месте и не в то время. Нужно было жить в Риме две тысячи лет назад. Тогда бы я медленно навалился грудью на собственный меч, и дело с концом. Подумав, какую безобразную рваную рану оставил бы меч в моем теле, я по ассоциации вспомнил о безобразных рваных ранах на своей левой руке. Поэтому сказал Уизерспуну:

— Теперь вы позволите лейтенанту медицинской службы Брукману осмотреть мою руку?

Он долго и внимательно меня рассматривал, потом тихо сказал:

— Я почти сожалею, что жизнь разнесла нас по разные стороны баррикад. Мне совершенно ясно, почему ваш шеф прислал именно вас: вы чрезвычайно опасный человек.

— Более того, я — везунчик. Мне еще предстоит нести ваш гроб.

Он посмотрел па меня, потом повернулся к Брукману.

— Займитесь его рукой.

— Спасибо, профессор Уизерспун,— вежливо ответил я.

— Леклерк,— спокойно поправил он.— А не Уизерспун. Этот болтливый старый идиот уже отыграл свою роль.

Брукман хорошо потрудился. Он вскрыл и вычистил раны чем-то, по ощущениям напоминающим металлическую щетку, наложил аккуратные швы, прикрыл алюминиевой фольгой, крепко перевязал, скормил мне пригоршню таблеток и для верности пару раз всадил в меня шприц. Будь я один, то наверняка посрамил бы любого беснующегося дервиша, но мне показалось, что я и так нанес достаточный ущерб пропаганде службы в разведке, поэтому старался не дергаться. К тому времени, когда лейтенант Брукман закончил, стены комнаты вокруг меня сами пустились в пляс, поэтому я поблагодарил его, без приглашения доплелся до стола и плюхнулся на скамью напротив капитана Гриффитса. Уизерспун — или Леклерк, как его следовало теперь называть — уселся рядом со мной.

— Вам лучше, Бентолл?

— Хуже не бывает. Если существует собачий ад, то надеюсь, что ваша чертова псина сейчас там жарится на медленном огне.

— Правильно. Кто главный среди присутствующих ученых, капитан Гриффитс?

— Что за пакость вы еще задумали? — воскликнул седовласый моряк.

— Я не собираюсь повторять вопрос, капитан Гриффитс,— вяло произнес Леклерк. Его затуманенные глаза на мгновенье повернулись в сторону распростертого на столе человека.

— Харгривс,— устало произнес Гриффитс. Он посмотрел в сторону двери, за которой слышались голоса.— Неужели нельзя подождать немного, Леклерк? Он только что встретился с женой, которую не видел много месяцев. Ему сейчас не до ответов на вопросы. Я знаю почти все, что здесь происходит. Ответственность за работы лежит на мне, а не на Харгривсе.

Леклерк подумал, потом сказал:

— Очень хорошо. В какой стадии готовности находится «Темный крестоносец»?

— Это все, что вы хотите знать?

— Все.

— «Темный крестоносец» в полной боевой готовности, за исключением монтажа и подключения схемы зажигания.

— Почему это не было сделано?

— Потому что исчез доктор Фейрфилд...— Я попытался сфокусировать зрение на лице капитана Гриффитса, остановив вращающийся перед глазами калейдоскоп лиц и мебели, и смутно осознал, что только сейчас Гриффитс догадался об истинной причине исчезновения Фейрфилда. Он долго смотрел на Леклерка, потом сдавленно прошептал: — Боже мой! Конечно, конечно...

— Да, конечно,— перебил Леклерк.— Но я не хотел этого. Почему монтаж и подключение схемы зажигания не закончили раньше? Насколько мне понятно, заправку топлива завершили уже месяц тому назад.

— Откуда... откуда вам эго известно?

— Отвечайте на мой вопрос.

— Фейрфилд опасался, что сама по себе топливная смесь обладает достаточной нестабильностью в условиях жары, чтобы увеличивать риск заблаговременным подключением системы зажигания.— Гриффитс провел загорелой рукой но мокрому от пота и крови лицу. Вам следовало бы знать, что ни один снаряд или ракета, от двухфунтовика до водородной бомбы, не приводится в боевую готовность вплоть до самого последнего момента.

— Сколько времени, по словам Фейрфилда, может занять снаряжение ракеты?

— Я как-то слышал, он упоминал сорок минут.

Леклерк тихо произнес:

— Вы лжете, капитан. Мне известно, что одно из основных преимуществ «Крестоносца» — мгновенный запуск.

— Это верно. В военное время или в напряженной ситуации ракета будет постоянно находиться в снаряженном состоянии, но пока мы не очень уверены в стабильности топливной смеси.

— Сорок минут?

— Сорок минут.

Леклерк повернулся ко мне.

— Вы слышали? Сорок минут.

— Слышал обрывки, — пробормотал я. — У меня слух неважный.

— Плохо себя чувствуете?

— Плохо? — я попытался изобразить удивление, но так и не смог обнаружить его лицо.— С чего бы мне чувствовать себя плохо?

— Можете снарядить ракету, Бентолл?

— Я специалист по жидкому топливу,— с трудом выговорил я.

— А у меня другие сведения,— теперь я видел его лицо, потому что он приблизился ко мне на расстояние в три дюйма.— Вы были ассистентом Фейрфилда в ракетном отделе Хеиуорта. Работали над твердым топливом. Я знаю.

— Слишком много вы знаете.

— Вы можете снарядить ракету? — продолжал настаивать он.

— Виски,— сказал я.— Мне нужен глоток виски.

— О, Боже! — после этого последовала тирада, которую, к счастью для себя, я почти не уловил, и он подозвал одного из своих людей. Наверное, китайцы сбегали в комнату для офицеров, потому что через несколько мгновений кто-то вложил стакан мне в руку. Я подслеповато уставился па него. Добрые полстакана. Осушил в два приема. Прокашлявшись и утерев проступившие на глазах слезы, я понял, что зрение вернулось почти полностью.

Леклерк тронул меня за руку.

— Ну, что скажете? Сможете снарядить «Крестоносец»?

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Вы больны,— заботливо произнес Леклерк.— Сами не знаете, что говорите. Вам надо немного поспать.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Пятница 10.00—13.00

Я проспал два часа. Когда проснулся, солнце стояло высоко, а доктор Харгривс, специалист по сверхзвуковым полетам, осторожно тряс меня за плечо. По крайней мере, ему казалось, что он это делает осторожно. Вероятно, одеяло, которым я был прикрыт, заставило его забыть, что не следует трясти меня за левое плечо. Я попросил его быть повнимательнее. Он обиделся. Наверное, ему не понравилось, как я это сказал. Я откинул одеяло и сел. Все тело ныло и болело, плечо и рука просто отрывались, но усталость в основном прошла, и голова была снова свежей. Чего, разумеется, и добивался Леклерк. Нельзя доверить монтаж и подключение сложной схемы зажигания топлива с разрушительным потенциалом, равным по силе сотням тонн мощной взрывчатки, человеку, который еле видит, еле ворочает языком и шатается из стороны в сторону от усталости словно пьяный. Время от времени у меня в мозгу возникали какие-то иллюзии, но больше всего не нравилась мысль о том, что Леклерк со мной покончил.

Харгривс выглядел бледным, расстроенным и несчастным. Ничего удивительного. Его воссоединение с супругой было не очень-то счастливым. Обстоятельства не соответствующие, а перспектив и того хуже. Я спросил, что они сделали с Мари. Он ответил, что поместили вместе с другими женщинами.

Я осмотрел внутренность домика. Размером не больше чем восемь на восемь, вдоль стен — стеллажи, над головой у меня — маленькое зарешеченное оконце. Я смутно вспомнил, что кто-то говорил, будто это помещение использовалось как склад личного оружия и боеприпасов. Хотя уверенности не было. Потому что тогда упал на брезентовую раскладушку, которую мне принесли, и мгновенно заснул.

— Что происходило? Имею в виду, после того, как я заснул.

— Вопросы,— устало сказал он.— Бесконечные вопросы. Они допрашивали моих коллег, меня и морских офицеров по отдельности. Потом развели нас по разным помещениям, разлучив с женами. Мы теперь разбросаны по всей территории, по два-три человека в домике.

Психологию Леклерка было легко понять. После того, как моряки и ученые были разбиты на мелкие группки, возможность договориться об организации сопротивления или мятежа исключалась. А то, что разлученные с женами ученые постоянно испытывали страх и беспокойство за их судьбу, обеспечивало их безоговорочное сотрудничество с Леклерком.

— Что он хотел узнать от вас?

— Много чего.— Он замялся и отвел глаза.— В основном но поводу ракеты. Насколько каждый из нас знаком с процессом подключения зажигания. По крайней мере, меня он об этом спрашивал, за остальных не могу поручиться.

— А вам... кому-нибудь из вас известно что-нибудь об этом?

— Только общие принципы. Каждый из нас знает общие принципы различных процессов. Так положено. Но это далеко не достаточно, когда речь заходит о конкретных деталях.— Он слегка улыбнулся.— Любой из нас запросто может рвануть эту штуковину, если займется не своим делом.

— А такая вероятность не исключена?

— Никто не может дать гарантии с экспериментальной ракетой.

— Этим объясняется наличие блокгауза — бетонного убежища, утопленного в землю к северу от пусковой площадки?

— Там должен располагаться пункт управления испытательным полетом. Обычные меры предосторожности. Поэтому и жилой барак для научных сотрудников разместили так далеко от ангара.

— Матросами можно пожертвовать, а учеными нет, так получается? — Он не ответил, поэтому я продолжал: — Вы нс догадываетесь, куда они намереваются перевезти ракету и ученых с женами? Офицеров и матросов, естественно, никто никуда увозить не собирается.

— Что вы хотите сказать?

— Вам прекрасно известно, что я хочу сказать. Они больше не нужны Леклерку и подлежат уничтожению.— Он потряс головой скорее невольно, чем намеренно, и закрыл лицо руками.— Леклерк не упоминал конечного пункта назначения?

Он отрицательно покачал головой и отвернулся. Что-то его очень расстроило, он избегал смотреть мне в глаза, и я не мог его винить за это.

— Возможно, Россия?

— Не Россия.— Он уставился в пол.— Что бы это ни было, только не Россия. Они на этот допотопный паровоз и не посмотрят.

— Не посмотрят...— настал мой черед удивляться.— Но я полагал, что эта самая современная...

— В западном мире — да. Но последние несколько месяцев среди наших ученых ходят упорные слухи, о которых все боятся говорить в открытую: будто Россия построила, или разрабатывает, принципиально новую ракету. Протонную. Намеки профессора Станюковича, ведущего советского эксперта по газодинамике, не оставляют, к сожалению, никаких сомнений на этот счет. Каким-то образом им удалось открыть секрет производства и хранения антипротонов. Мы знаем об этом виде антиматерии, но не представляем, как можно ее хранить. А русские знают. Пары унций антипротонов достаточно, чтобы доставить «Темного крестоносца» на Луну.

Это было выше моего понимания, но я согласился, что вряд ли русские позарятся на такую ракету. Кто же тогда? Китай? Япония? Присутствие китайцев — рабочих и надписи, сделанные иероглифами на передатчике Леклерка, склоняли к этой версии, но не исключено, что эти признаки были слишком очевидными. В Азии, да и за ее пределами, полно других стран, которые с удовольствием получили бы «Темного крестоносца». Но куда важнее вопроса о том, какой нации взбрело в голову завладеть ракетой, был ответ на вопрос, откуда какой-либо нации в мире стало известно, что, мы эту ракету создаем. Где-то в глубине моего сознания обрывки ответа на этот вопрос начали складываться в совершенно невероятное предположение... Тут я понял, что Харгривс продолжает говорить.

— Я хотел извиниться за свою утреннюю несообразительность,— неуверенно говорил он.— Ужасно глупо было настаивать на том, что вы специалист но твердому топливу. Я просто накидывал петлю вам на шею. Боюсь, что я был слишком расстроен, чтобы соображать вообще, не говоря о том, чтобы подумать хорошенько. Но мне кажется, охранник ничего не заметил.

— Все в порядке. Мне тоже кажется, что охранник ничего не заметил.

— Вы не собираетесь сотрудничать с Леклерком? — спросил Харгривс. Он снова сцеплял и расцеплял пальцы рук. Нервы у него куда слабее мозгов.— Я понимаю, Что вы смогли бы это сделать при желании.

— Конечно, смог бы. Часов двух работы над заметками Фсйрфилда, графиками, системой кодирования было бы достаточно. Но время на нашей стороне, Харгривс. Бог знает, может быть, это единственное, что осталось на нашей стороне. В том, что касается Леклерка, система зажигания ключ в его руках. Он не сможет убраться отсюда без этого ключа. Лондон знает, что я здесь, на «Некаре» могут начать беспокоиться в связи с задержкой, все может случиться, но что бы ни случилось, это нам только на пользу.— Я попробовал придумать, что, например, могло бы пойти нам на пользу, и не смог.— Поэтому я молчу. Леклерк только подозревает, что я специалист по твердому топливу, он не может знать эго наверняка.

— Конечно,— пробормотал Харгривс. — Конечно, время на пашей стороне.

Он уселся на пустую коробку из-под патронов и уставился в пол. Похоже, что у него полностью отпала охота разговаривать. Мне тоже было не до болтовни.

В замке повернулся ключ, и вошли Леклерк с Хьюеллом. Леклерк сказал:

— Лучше себя чувствуем?

— Что вам надо?

— Просто хотел поинтересоваться, нс скажете ли что-нибудь новенькое по поводу того, что якобы ничего не смыслите в твердом топливе.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Естественно, не понимаете. Хьюелл! — Гигант подошел ближе и поставил на пол плоскую коробку в кожаном чехле. Магнитофон.— Не хотите прослушать сделанную недавно запись?

Я медленно поднялся и пристально посмотрел на Харгривса. Он не отрывал глаз от пола.

— Спасибо, Харгривс,— сказал я.— Большое спасибо, от всей души.

— Я был вынужден это сделать,— вяло произнес он.— Леклерк сказал, что прикончит мою жену выстрелом в затылок.

— Извините меня.— Я тронул его за плечо.— Вы здесь ни при чем. Что теперь, Леклерк?

— Пора вам взглянуть на «Темных крестоносцев».— Он отступил в сторону, пропуская меня вперед.

Ворота ангара были широко раскрыты, высоко под потолком горели лампы. Рельсы тянулись вдоль ангара до самой задней его стенки. «Темные крестоносцы» были на месте. Коренастые цилиндры, похожие на карандаш, с полированными до блеска стальными боками и керамическими конусообразными наконечниками над громадными фестонами воздухозаборников. Высотой с трехэтажный дом и фута четыре в диаметре. Они покоились на плоских стальных восьмиколесных платформах. По сторонам от ракет возвышались портальные краны почти такой же высоты, что и сами ракеты. Каждый кран — на четырехколесной платформе-тележке. В нижней и верхней части кранов в сторону ракет отходили крепежные фермы, надежно удерживающие их в вертикальном положении. Обе ракеты и все четыре крана были установлены на одних и тех же рельсах.

Леклерк не тратил зря времени и слов. Он подвел меня к ближайшей ракете и взобрался на платформу открытого лифта, расположенного с внутренней стороны крана. Хьюелл чувствительно ткнул меня в спину пистолетом. Я понял идею и встал на платформу рядом с Леклерком. Хьюелл остался на своем месте. Леклерк нажал на кнопку, загудел электрический мотор, и лифт легко заскользил вверх, поднявшись примерно на пять футов. Леклерк достал из кармана ключ, вставил его в едва заметную скважину на боковой поверхности ракеты, извлек спрятанную там ручку и раскрыл высокую семифутовую дверь в обшивке «Темного крестоносца». Дверь была настолько искусно сделана и так идеально пригнана, что я сначала не догадывался о ее существовании.

— Осмотритесь хорошенько,— сказал Леклерк.— Вы здесь именно для этого. Чтобы как следует все осмотреть.

Я осмотрелся как следует. Внешняя обшивка из< особо прочной стали была внешней обшивкой. Внутри находилась вторая обшивка, и зазор между ними достигал, по крайней мере, пяти дюймов.

Прямо напротив меня, приваренные к поверхности внутренней обшивки, располагались две плоских стальных коробки. Приблизительно в шести дюймов друг от друга, квадратные, со стороной в шесть дюймов каждая. На левой коробке, выкрашенной в зеленый цвет, было написано: «Топливо», а ниже — «Вкл-Выкл». Справа располагался красный «почтовый ящик» со словами «Не заряжено» и «Заряжено», написанными белой краской соответственно справа и слева. Из этой и другой коробки, чуть выше надписей, торчали круглые ручки переключателей.

Снизу от коробок отходили гибкие кабели в металлической оплетке, под которой угадывалась пластиковая прокладка — мера, предусматривающая защиту расположенных внутри проводов от громадного перегрева, возникающего во время полета. Кабель слева, отходящий от коробки с надписью «Топливо», был почти полтора дюйма толщиной. Другой не превышал полдюйма в диаметре. Первый шел вниз по поверхности внутренней обшивки и футах в трех от стальной коробки расходился на семь отдельных кабелей, каждый в одинаковой стальной обмотке с пластиковой прокладкой. Второй кабель пересекал зазор между внутренней и внешней обшивками и уходил по внутренней поверхности внешней обшивки куда-то вверх.

Было еще два кабеля. Один, маленький, полудюймовый, соединял две коробки. Второй, двух дюймов в диаметре, шел от коробки с надписью «Топливо» к третьему ящику, большему, чем предыдущие два, который крепился с внутренней стороны к внешней обшивке. У этого ящика была с моей стороны дверца на петлях. Замками служили два винта-барашка. Никаких других кабелей в эту коробку не входило и не выходило наружу.

Больше смотреть было не на что. На осмотр у меня ушло десять секунд. Леклерк взглянул на меня и спросил:

— Уловили?

Я кивнул и ничего не ответил.

— Фотографическая память, — загадочно прошептал он. Затем прикрыл дверь, запер ее, нажал на кнопку лифта, и мы поползли дальше вверх еще футов на шесть. Снова та же процедура с ключом, дверцей, на этот раз значительно меньшего размера, не более двух футов в высоту, и приглашение осмотреться.

На этот раз осматривать было еще меньше, чем прежде. Круглое отверстие во внутренней обшивке. Сквозь него было видно штук пятнадцать-двадцать цилиндрических трубок, сужающихся к верхнему концу, а посреди этих трубок— верхушка какого-то цилиндрического предмета, дюймов шести в диаметре, который вместе с трубками уходил вниз. Посреди верхней оконечности этого цилиндра виднелось маленькое отверстие, не более полдюйма в ширину. К внутренней поверхности внешней обшивки крепился армированный кабель того же размера, что и тот, который отходил от коробки с надписью «Заряжено» — «Не заряжено». Логично предположить, что это он и был. Конец кабеля, с длинным медным разъемом, свободно болтался в зазоре между обшивками. Казалось естественным предположить, что медный разъем должен быть вставлен в отверстие центрального цилиндра. Но здесь что-то не стыковывалось: отверстие в цилиндре было раза в четыре больше, чем толщина этого разъема.

Леклерк закрыл дверцу, нажал на кнопку, и лифт опустился к подножию крана. Еще одна дверь, еще один ключ, и на этот раз перед моими глазами было основание ракеты. На фут выше того места, где заканчивались последние трубки, проходящие внутри второй обшивки. Здесь не возникало ощущения беспорядочного переплетения трубок, как наверху. Все было математически точно и абсолютно симметрично: девятнадцать цилиндров, каждый как бы запечатан каким- то пластиковым составом, каждый — семи дюймов в диаметре. Восемнадцать штук образуют две концентрических окружности вокруг центрального ствола. Цилиндры, которые целиком заполняли внутреннюю обшивку, не были абсолютно гладкими: на различных расстояниях от концов, на поверхности каждого цилиндра имелась еле заметная клемма. Нетрудно было догадаться, что к этим клеммам следовало подсоединить провода, пучок которых болтался бесцельно в зазоре между обшивками. Я подсчитал: их было всего девятнадцать. Они отходили от семи армированных кабелей, ведущих наверх, к коробке с надписью «Топливо». Из трех кабелей отходило по два конца, из других трех — по три провода и, наконец, четыре конца выходили из оставшегося, седьмого кабеля.

Все видели, Бентолл? спросил Леклерк.

— Все,— кивнул я.— На первый взгляд, ничего сложного.

— Хорошо.— Он закрыл дверцу и повел меня к выходу из ангара.— Теперь будем знакомиться с записями Фейрфилда, его системой кодирования и рекомендациями. По крайней мере, их нам удалось сохранить.

Я поднял бровь. Это было одно из немногих мускульных усилий, которое не доставляло мне боли.

Разве есть то, что вам не удалось сохранить?

— Полный набор чертежей всех узлов ракеты. Должен признаться, мы не рассчитывали, что у англичан хватит ума на такие меры предосторожности. Чертежи лежали в нижней части металлического ящика, а в верхней части располагался стеклянный сосуд с концентрированной соляной кислотой и металлический плунжер. При нажатии на него стекло разбилось, и кислота уничтожила чертежи быстрее, чем мы опомнились.

Я вспомнил побитое, в кровоподтеках, лицо капитана.

— Молодчина капитан Гриффитс. Выходит, вам теперь необходимо иметь действующую модель ракеты?

— Верно.— Если Леклерк был чем-то обеспокоен, то не показывал вида.— Не забывайте, что ученые все-таки в наших руках.

Он проводил меня в домик за оружейным складом, довольно примитивно переделанный под офис. Со шкафами для бумаг, пишущей машинкой и простым деревянным столом. Леклерк открыл дверцу шкафа, вытащил кипу бумаг с верхней полки и бросил на стол.

— Насколько я понимаю, это записи Фейрфилда. Все целиком. Я вернусь через час.

— Два часа как минимум. А то и больше.

— Я сказал — через час.

— Хорошо.— Я встал со стула, на который только что уселся, и отодвинул бумаги в сторону.— Пусть вам кто-нибудь другой запускает эту штуковину.

Он долго смотрел на меня. Серо-белесые глаза ничего не выражали. Потом произнес размеренно:

— Доиграетесь, Бентолл.

— Не говорите ерунды,— единственное, что мне оставалось — насмехаться над ним.— Когда человек играет, у него есть два выхода: победа или поражение. Выиграть мне уже невозможно и, видит Бог, терять тоже нечего.

— А вы ошибаетесь, знаете ли,— вежливо заметил он.— Можете кое-чего лишиться. Например, жизни.

— Берите ее себе, милости прошу.— Я попытался приглушить жгучую боль в руке и плече.— То, как я себя чувствую в данный момент, говорит, что конец совсем близок.

— У вас замечательное чувство юмора,— холодно сказал он. После чего вышел, хлопнув дверью и не забыв повернуть ключ в замке.

Прошло полчаса, прежде чем я вообще соизволил заглянуть в бумаги Фейрфилда. У меня было о чем подумать и без этого. Это были не самые приятные полчаса в моей жизни. Все улики передо мной. Наконец у Бентолла спала пелена с глаз, я наконец-то знал правду. Контршпионаж, с горечью подумал я. Не стоило вообще выпускать меня из детского сада. Этот злой мир с его волчьими законами был не для Бентолла. Дай Бог, чтобы ему удалось поставить одну ногу впереди другой, не вывернув лодыжку в процессе. Большего от него нельзя требовать. И чтобы поверхность была плоской, естественно. К тому времени, как я закончил думать, чувства тщеславия и самоуважения во мне усохли до таких размеров, что разглядеть их можно было бы только при помощи электронного микроскопа. Я еще раз прокрутил перед глазами происшедшее, в надежде обнаружить хотя бы единственный пример, когда был прав, но — увы. Удивительно ровная, ничем не подпорченная характеристика человека, который был не прав в ста процентах случаев. Такой результат далеко не каждому по плечу.

Единственное, что слегка смягчало впечатление от повального заблуждения, так это то, что относительно Мари Хоупман я тоже заблуждался. У нее не было специальных инструкций от полковника Рэйна. Она меня ни разу не дурачила. И это была не догадка, не личная точка зрения, а вполне определенный, доказанный факт. Я сознавал, что эта истина дошла до меня поздновато. Сейчас эго уже вряд ли могло что-нибудь изменить, но вот в других обстоятельствах... Я предался приятным грезам о том, что могло бы быть в других обстоятельствах, и как раз заканчивал украшать воздушный замок замысловатыми башенками с зубчатыми стенами, когда в замке повернулся ключ. Я с трудом успел раскрыть наугад папку и разбросать перед собой какие-то бумаги по столу, прежде чем вошли Леклерк и охранник — китаец. Леклерк посмотрел на стол, игриво помахивая тростью.

— Как идут дела, Бентолл?

— Все очень сложно, очень запутанно, и то, что я на вас постоянно отвлекаюсь, мне никак не помогает.

— Не усложняйте ничего, Бентолл. Мне нужно, чтобы пробная ракета была снаряжена и готова к старту через два с половиной часа.

— Ваши желания мне абсолютно безразличны,— ехидно заметил я.— Почему такая спешка, кстати?

— Моряки ждут, Бентолл. Нельзя испытывать терпение флота, верно?

Я обдумал услышанное и сказал:

— Не хотите ли вы сказать, что у вас хватает наглости поддерживать радиосвязь с «Некаром»?

— Не будьте столь наивным. Естественно, мы поддерживаем связь. Никто, кроме меня, так не заинтересован в том, чтобы «Темный крестоносец» вовремя стартовал и вовремя же приводнился. Поразив цель. Помимо этого, единственный верный способ вызвать подозрение и заставить моряков на всех парах помчаться к Варду, это — не поддерживать с ними связь. Так что поторопитесь.

— Стараюсь изо всех сил,— холодно сказал я.

Когда он ушел, я приступил к составлению цепей зажигания. Если отвлечься от того, что они были закодированы, инструкции по оснастке были столь просты, что с ними справился бы любой маломальски знающий электрик. Что было не под силу электрику, так это рассчитать установку времени зажигания. Часовой механизм располагался в ящике на внутренней стенке внешней обшивки ракеты. Он регулировал надлежащую последовательность и время зажигания девятнадцати цилиндров с топливом.

Судя по заметкам, даже сам Фейрфилд испытывал сомнения по поводу своих расчетов порядка и времен зажигания: они вычислялись на чисто теоретической основе, а теория и практика не совсем одно и то же. Проблема заключалась в природе самого твердого топлива. Полностью стабильное вещество в ограниченных количествах и при нормальных температурах переходило в режим неустойчивости с ростом температуры, давления и по достижении некоторой неизвестной критической массы. Беда была в том, что никто не знал точно допустимых пределов изменения этих параметров, как, впрочем, и взаимного влияния их друг на друга, что еще серьезней. Что было известно наверняка, так это роковые последствия срыва в режим неустойчивости: когда предел устойчивости превышался, топливо превращалось из сравнительно медленно горящего в мгновенно взрывающееся вещество — по разрушительной силе, при равной массе, в пять раз мощнее тринитротолуола.

Для того чтобы избежать опасности превышения критической массы, запас топлива был поделен на девятнадцать отдельных зарядов, а для уменьшения эффекта внезапного роста давления процесс зажигания делился на семь последовательных стадий. К сожалению, с опасностью перегрева никто ничего не мог поделать. В состав топлива входил собственный кислородосодержащий компонент, однако его не хватало для обеспечения полного сгорания. Поэтому, за две секунды до возгорания первых четырех цилиндров, включались две мощных турбины-вентилятора, подающие большое количество воздуха под высоким давлением в течение первых пятнадцати секунд, пока ракета не разовьет достаточную скорость, чтобы осуществлять оптимальную подачу воздуха посредством своих гигантских воздухозаборников. Поскольку «Темный крестоносец» целиком зависел от подачи воздуха, он должен был взлетать по очень пологой траектории, чтобы не выйти за пределы атмосферы до того, как горючее загорится полностью. Только после этого автоматический мозг ракеты резко поднимал ее над атмосферой. Однако потребность в подаче воздуха даже на протяжении полминуты означало преодоление гигантского сопротивления воздуха, и, соответственно, при этом развивались чрезвычайно высокие температуры. Если можно было надеяться, что керамический наконечник ракеты, снабженный системой водяного охлаждения, частично справится с перегревом, то никому не известно, какие температуры установятся внутри самой ракеты. В любом случае дело было весьма рискованным.

Оба рубильника, которые я видел на внутренней обшивке, перед запуском должны быть включены: левый рубильник замыкал цепь зажигания, а правый в положении «Заряжено» подключал систему самоуничтожения. Если с ракетой в полете что-нибудь случился, например отклонение от расчетной траектории, будет дана команда на самоуничтожение. В обычных ракетах, где в качестве топлива используется жидкий кислород с керосином, полет можно остановить, просто послав по радио команду, автоматически прерывающую подачу топлива. Но остановить горение твердого топлива таким образом невозможно. Цилиндр, который я видел в верхней части ракеты посреди топливных трубок, был шестидесятифунтовым зарядом тринитротолуола с запалом, а в отверстие, которое находилось в центре, должен быть вставлен электроинициируемый детонатор из гремучей ртути, к которому подсоединяется кабель, болтающийся поблизости. Эта цепь, как и остальные системы контроля ракеты, управлялась по радио. Определенный сигнал на определенной волне замыкал электрическую цепь в такой же коробке, как та, где находился распределительный механизм цепи зажигания. Ток тек через катушку соленоида, и сердечник — стержень из мягкого железа, расположенный на оси катушки,— замыкал цепочку детонатора взрывного устройства. Опять Фейрфилд сомневался по поводу ожидаемого результата. Предполагалось, что взрыв тринитротолуола приведет к разрушению ракеты, но не исключено, считал он, что мгновенное повышение температуры и давления спровоцирует детонацию топлива и ракета рванет, словно мощная бомба.

Если бы меня выбрали кандидатом для первого полета на Луну, я бы на «Темном крестоносце» не полетел. Пусть право первого достанется кому-нибудь другому, а Бентолл пока посмотрит на взрыв с Земли.

Я сел за машинку и отпечатал список: какого цвета провод к какому по счету топливному цилиндру подсоединять. Выписал средние оценки сроков и последовательности установки зажигания из записок Фейрфилда и сунул листок в карман. Тут же появился Хьюелл.

— Нет, я еще не закончил, черт подери,— выпалил я, прежде чем он успел раскрыть рот.— Разве нельзя оставить меня в покое на время?

— Сколько еще? — спросил он своим грохочущим, словно обвал в горах, голосом.— Мы начинаем терять терпение, Бентолл.

— Дел по горло. Возможно, минут пятнадцать. Оставьте одного из своих людей снаружи. Когда закончу, постучу в дверь.

Он кивнул и вышел. Я снова погрузился в мысли. В основном о себе самом и о том, что меня ждет. Тут я вспомнил, что говорят психологи о необычайной силе человеческого разума, о силе положительных эмоций, о самовнушении. Если твердить себе тысячу раз на дню, что все прекрасно, ты бодр, у тебя ничего не болит, то к вечеру ты сам это почувствуешь. Я попытался проделать нечто подобное с небольшими вариациями. Пробовал представить себе Бентолла сгорбленным старикашкой с седой бородой, но ничего не выходило. Перед глазами все время возникал образ молодого Бентолла с дыркой от пули в затылке. Что-то у меня с самовнушением не клеилось. Сегодня вечером. Кто знает, может, сегодня вечером, но относительно того, что это неминуемо произойдет, у меня сомнений не возникало. Остальных специалистов могут оставить в живых, только не меня. Я должен умереть и понимал, почему. Я встал, подошел к окну и оторвал шнурок от шторы. Не потому, что решил повеситься, прежде чем Хьюелл с Леклерком замучают меня до смерти или пристрелят. Я свернул веревку в клубок, сунул в задний карман брюк и постучал в дверь. Послышались шаги удаляющегося часового.

Через несколько минут дверь вновь отворилась, на этот раз па пороге стояли Леклерк и Хьюелл в компании двух китайцев.

— Закончили? — быстро спросил Леклерк.

— Закончил.

— Хорошо. Приступайте немедленно к монтажу.— Ни тебе спасибо, ни поздравляю, дорогой Бентолл, с решением архитрудной задачи... Приступайте немедленно, и все тут.

Я покачал головой.

— Все не так просто, Леклерк. Мне надо сначала пройти в блокгауз.

— В блокгауз? — тусклые, как у слепого, глаза надолго остановились на мне.— Зачем?

— У вас там пульт управления, вот зачем.

— Пульт управления? -

— Небольшой ящик с разными рычажками и кнопками для дистанционного радиоуправления с подключением различных систем ракеты,— терпеливо пояснил я.

— Знаю,— холодно сказал он.— Незачем его осматривать до того, как вы приступите к оснастке ракеты.

— Не вам об этом судить,— высокомерно изрек я.

Ему ничего не оставалось, как уступить, хотя можно было бы сделать это поучтивей. Он отправил охранника в дом капитана за ключами, и мы прошли полмили до бункера, храня напряженное молчание. Но меня это не трогало. Говорить не хотелось. Хотелось смотреть, смотреть на слепящий белизной песок, сверкающую лазурь лагуны и безоблачное голубое небо над головой. Я смотрел на все это долго, взглядом человека, который подозревает, что вряд ли когда-нибудь снова увидит подобное.

Блокгауз выглядел внушительно и неприступно, как средневековая крепость, но с той разницей, что был погружен глубоко в землю. Его крыша выступала над поверхностью всего на два фута. На ней были установлены три радара, три радиомачты и то, что я не заметил издали,— трубы четырех перископов, способные поворачиваться вокруг вертикальной и горизонтальной осей.

Вход в бункер находился сзади. К нему вела небольшая лестница. Дверь была массивной стальной конструкцией на не менее солидных петлях. На вид она весила не меньше полутонны. Такой дверью отгораживались не от мух. Возможность ударной волны при взрыве силою в несколько сотен тонн тротилового эквивалента на расстоянии всего в тысячу ярдов оправдывала прочность двери. Хотя она и располагалась с задней стороны.

Китаец принес два ключа — громадные, блестящие, как символические ключи от города. Один из них вставили в скважину и дважды повернули. Дверь медленно и бесшумно отворилась внутрь. Мы зашли.

— Боже мой! — вырвалось у меня.— Ну и темница!

Другого сравнения не напрашивалось. Комната, размером десять на двадцать футов, бетонный пол, бетонные стены, бетонный потолок. Напротив двери, в которую мы вошли, на противоположной стене еще одна стальная дверь, чуть поменьше первой. И это все, если не считать расставленных вдоль стен деревянных лавок и маленькой, тусклой горе-лампочки под самым потолком.

Мое образное сравнение осталось без внимания. Китаец пересек камеру и открыл следующую дверь вторым ключом.

Эта часть бункера была приблизительно такой же, как и первая, только освещалась куда ярче. Один угол комнаты был выгорожен фанерными перегородками, размером приблизительно пять на пять. Легко было догадаться, что таким образом отгораживали от яркого света экраны радаров. В другом углу мерно гудел двигатель генератора. Выхлопная труба выходила через потолок на крышу. Под потолком с двух сторон крепились небольшие вентиляторы. В середине, между радарной кабинкой и генератором, располагался пульт управления. Я подошел и склонился к нему.

Ничего особенного. Наклонно расположенный плоский металлический ящик, подсоединенный к радиопередатчику. На панели — ряд кнопок. Под каждой кнопкой — подпись, сверху — контрольная лампочка. Надпись под первой кнопкой гласила: «Гидравлика», под второй: «Готовность». Они, видимо, служили для последней предстартовой проверки систем смазки, охлаждения и исправности электрических цепей. Третья кнопка, «Отключение источников», переводила ракету в режим, не зависимый от внешних систем зарядки батарей. Под четвертой кнопкой значилось: «Контроль за полетом». Здесь включалась система автоконтроля в электронном мозгу «Крестоносца». Пятая кнопка, с надписью «Фиксаторы», должна при нажатии привести упоры, фиксирующие ракету, в состояние готовности к мгновенному отводу в момент старта. Шестая — «Порталы» — разводит в стороны опорные платформы кранов. При этом телескопические стрелы опор остаются на месте. Седьмая кнопка «Пуск» включает подачу воздуха. Через две секунды после этого, по моим расчетам, вращающийся барабан распределителя зажигания запустит первые четыре из девятнадцати топливных цилиндров. Еще через десять секунд замкнется следующая цепь, и система самоуничтожения перейдет в режим ожидания. Когда что-нибудь не заладится, оператор за пультом управления нажмет последнюю, восьмую кнопку.

Последняя кнопка. Она располагалась в стороне от остальных семи. Перепутать ее с другими было невозможно: белая квадратная кнопка в центре красного квадрата со стороной шесть дюймов и надписью стальными буквами под ним: ЭН АСУ— электронная наземная автоматическая система уничтожения. Случайно на нее нажать тоже было невозможно, потому что она была прикрыта защитной сеткой из толстой проволоки, которую следовало перекусить в двух местах. И даже после этого, прежде чем нажать на кнопку, ее требовалось повернуть вокруг своей оси на 180°.

Я некоторое время смотрел на все это, покрутил слегка ручки передатчика, достал свои записи и сверился с ними. Хьюелл, склонившись, заглядывал мне через плечо. Это очень мешало, если бы мне нужно было сосредоточиться. К счастью, я в этом не нуждался. Леклерк стоял в стороне, следя за мной своими белесыми глазами, пока один из охранников не прошептал ему что-то на ухо, показав в направлении входной двери.

Леклерк вышел и вернулся через полминуты.

— Ладно, Бентолл,— коротко сказал он.— Пора закругляться. С «Некара» передали, что надвигается шторм. Наблюдения за испытаниями станут невозможными, если погода еще ухудшится. Увидели все, что хотели?

— Да.

— Справитесь?

— Естественно, справлюсь.

— Сколько времени это займет?

— Минут пятнадцать. Может быть, двадцать, не больше.

— Пятнадцать? — он сделал паузу.— Доктор Фейрфилд говорил, что на это требуется сорок минут.

— Мне наплевать на то, что говорил доктор Фейрфилд.

— Правильно. Можете приступать прямо сейчас.

— К чему приступать прямо сейчас?

— К монтажу схемы зажигания, болван.

— Это какая-то ошибка. Я никогда не говорил, что собираюсь монтировать эту схему. Разве я хоть раз обещал вам такое? Не хочу даже трогать эти чертовы провода.

Трость застыла в воздухе, прекратив покачиваться. Леклерк сделал шаг в мою сторону.

— Ты не будешь этого делать? — произнес он грубо, дрожащим от злобы голосом.— Тогда какого черта ты два с половиной часа морочил нам голову, притворяясь, будто занимаешься подготовкой? Только зря время тянул!

— В том-то и дело. Это самое главное. Тянуть время. Вы слышали, что я сказал Харгривсу. Время работает на нас. Вы же записали наш разговор на пленку.

Я знал, что последует, и видел это, но в этот день чувствовал себя лет на девяносто. И реакция была соответствующей. Поэтому хлесткий удар тростью, в который Леклерк вложил всю свою силу и ярость, словно острый, как бритва, меч, рассек мне лицо пополам от левого глаза вдоль всей щеки. Я задохнулся от боли, отшатнулся назад, потом бросился на смутно вырисовывающуюся передо мной фигуру. Я не успел сдвинуться и на фут, как громадные клешни Хьюелла сомкнулись на моей больной руке и вырвали ее с мясом из плечевого сустава. Более поздний осмотр показал, что рука осталась на месте. Видимо, он ее потом вставил обратно. Я вложил всю силу в размашистый удар здоровой, правой рукой, но боль ослепила меня, и я угодил мимо. Прежде чем я успел прийти в себя, один из охранников подхватил меня за правую руку, и трость, вновь приближаясь, засвистела в воздухе. Мне как-то удалось предвосхитить удар. Я наклонил голову, и трость обрушилась со всей силой мне на макушку. Она вновь взвилась вверх, для третьего удара, но на этот раз он не достиг меня. Хьюелл отпустил мою левую руку, рванулся вперед и перехватил Леклерка за кисть, когда она уже шла вниз. Рука Леклерка застыла в воздухе так же внезапно, как будто ее вдруг привязали цепью к потолку. Он попытался вырваться, всем весом навалившись на руку Хьюелла. Ни сам Хьюелл, ни его рука не сдвинулись ни на дюйм.

— Пошел к чертям, Хьюелл! Отпусти мою руку,— Леклерк шептал еле слышно, дрожащим шипеньем неконтролируемой злобы.— Убери руку, кому сказано!

— Прекратите, босс,— низкий авторитетный гул привнес в безумную обстановку бункера нормальную, здоровую струю.— Вы что, не видите: парень уже одной ногой на том свете? Хотите его прикончить? А кто тогда снарядит ракету?

На несколько секунд установилась тишина, потом Леклерк совершенно изменившимся тоном сказал:

— Спасибо, Хьюелл. Вы, разумеется, совершенно правы. Он меня просто спровоцировал.

— Ага,— раскатисто прогудел Хьюелл.— Он вас достал. Умник хренов. Я бы ему сам с удовольствием голову открутил.

Да, я не среди друзей, это ясно. Но в тот момент они меня не очень беспокоили. Мне вообще было не до них. Хватало беспокойства и мыслей о себе самом. Левая рука и левая часть лица соревновались друг с другом: кто заставит меня повыше прыгнуть от боли. Борьба велась отчаянная, но вскоре они бросили спорить и объединили усилия. Вся моя левая половина погрузилась в одну глубокую, всераздирающую боль. Я смотрел на панель пульта управления, и кнопки то вплывали в фокус, то выплывали из него, начиная подпрыгивать, словно горошины на подносе. Хьюелл нисколько не преувеличивал. В одном можно было быть абсолютно уверенным: следующего удара я уже не перенесу. Я медленно разваливался на части. А может, не так уж и медленно.

Слышались голоса, но я не понимал, обращаются они ко мне или нет. Нащупал ногой табурет и тяжело плюхнулся на него, схватившись руками за пульт управления, чтобы не упасть.

Вновь послышались голоса, и на этот раз я узнал голос Леклерка. Он приблизился ко мне на пару футов, держа перед собой трость горизонтально, двумя руками. Суставы его пальцев напряглись и побелели, как будто он собирался переломить трость пополам.

— Вы меня слышите, Бентолл? — произнес он холодным тихим голосом, который понравился мне еще меньше, чем недавние истерические визги.— Вы понимаете, о чем я говорю?

Я перевел глаза на капающую на цементный пол кровь.

— Мне нужен врач,— с трудом пробормотал я. Челюсти свело, губы распухли, и говорить было очень непросто.— У меня разошлись швы на руке.

— К черту ваши швы,— удивительно заботливый человек.— Вы приступаете к работе с ракетой, и приступаете немедленно.

— Ох! — сказал я. Попытался сесть прямо и полуприкрыл глаза, пока он не получился передо мной более или менее в фокусе. Как в неисправном телевизоре, когда изображение начинает троиться.— Как вы собираетесь меня заставить? Ведь придется заставлять, от этого вам никуда не деться. Как? Пытками? Попробуйте, принесите клещи для вырывания ногтей и посмотрите, как себя поведет Бентолл.— Я наполовину спятил от боли и уже сам не понимал, что несу.— Один сеанс пыток, и Бентолл в лучшем из миров. Кроме того, я все равно ничего нс почувствую. Посмотрите, у меня рука дрожит, как осиновый листок.— Я вытянул руку, чтобы он убедился, как она дрожит.— Как, по-вашему, я смогу монтировать такую сложную цепь... .

Он ударил меня по губам тыльной стороной ладони. Но слегка.

— Молчать! — Флоренс Найтингейл была бы от него в восторге. Умеет человек обращаться с больными.— Существуют другие способы. Помните, что было, когда я задал глупому лейтенантику вопрос и он отказался отвечать? Вспоминаете?

— Да,— как будто месяц прошел с тех пор, а ведь это было всего несколько часов назад.— Помню. Выстрелили человеку в затылок. На следующий раз лейтенант сделал то, о чем вы просили.

— То же самое будет с вами. Попрошу привести сюда матроса и снова предложу вам заняться ракетой. Если откажетесь, матрос будет убит.— Он щелкнул пальцами.— Вот так.

— Неужели?

Он не ответил, просто подозвал одного из охранников и прошептал ему что-то на ухо. Китаец кивнул, повернулся, но не успел сделать несколько шагов, как я сказал Леклерку:

— Позовите его обратно.

— Вот так-то лучше,— кивнул Леклерк.— Будете сговорчивей?

— Скажите ему, чтобы прихватил всех. Матросов и офицеров. Можете перестрелять их одного за другим, мне наплевать.

Леклерк уставился на меня.

— Вы что, окончательно спятили, Бентолл? — заговорил он наконец.— Или не верите в серьезность моих слов?

— Я тоже говорю серьезно. Вы забываете, с кем имеете дело, Леклерк. Я агент отдела контршпионажа, и общечеловеческие принципы для меня ничего не значат. Вам это следовало бы знать в первую очередь. Кроме того, я прекрасно понимаю, что вы все равно собираетесь их всех перестрелять, прежде чем уберетесь отсюда. Что с того, если они на сутки опередят график? Валяйте, тратьте патроны.

Он молча смотрел на меня. Текли секунды, сердце тяжело ухало в груди, отдаваясь болью, ладони повлажнели от пота. Он отвернулся. То, что он мне поверил, я знал. Это вполне соответствовало его беспощадной логике, логике преступника. Он что-то тихо сказал Хьюеллу, который вышел вместе с охранником, потом снова повернулся ко мне.

— У каждого есть своя ахиллесова пята, Бентолл,— миролюбиво сказал он.— Мне кажется, вы любите свою жену.

Жара внутри бетонного бункера стояла невыносимая, как в печке, но я похолодел, словно очутился в морозильнике. На мгновенье ярость и боль отступили куда-то, и я чувствовал только, как спина и руки покрываются гусиной кожей. Во рту вдруг пересохло, и в глубине живота возникла мерзкая тошнотворная слабость, которая всегда сопутствует страху. А я испугался, испугался тем страхом, который был мне доселе неведом. Я его ощущал, ощущал руками, чувствовал во рту его привкус, и этот привкус был самым гадким из всех, которые мне довелось перепробован, раньше. Я ощущал его запах в воздухе, и этот запах был смесью самых отвратительных зловоний. Боже, я должен был это предвидеть. Я представил ее лицо, перекошенное от боли, карие глаза, потемневшие от ужаса и страданий. Это же так очевидно. Только Бентолл мог упустить такое из виду.

— Несчастный кретин,— презрительно произнес я. Нелегко было выдавить слова из пересохшего рта через распухшие губы. Тем более сложно придать им подобающий скорбный оттенок, но мне и это удалось.— Она мне не жена. Ее зовут Мари Хоупман, и мы впервые встретились ровно шесть дней назад.

— Не ваша жена, да? Его это, похоже, не слишком удивило.— Товарищ по работе, надо полагать?

— Вы полагаете абсолютно правильно. Мисс Хоупман прекрасно понимает, чем рискует. Она уже много лет работает профессиональным агентом. Не пытайтесь шантажировать меня с помощью Мари Хоупмап. Если она об этом узнает, то проело рассмеется вам в лицо.

— Верно, верно. Агент, говорите. Британское правительство можно поздравить. Уровень миловидности агентов-женщин до сих пор был катастрофически низким, и мисс Хоупман существенно помогает восстановить равновесие. Поразительно милая девушка, по-моему, даже весьма очаровательная, он вдруг запнулся. Раз она вам не жена, вы ничего не будете иметь против, сели мы заберем ее с собой вместе с другими дамами?

Он пристально смотрел на меня, ожидая реакции. Я все понял без лишних слов, но реакции он так и не дождался. В правой руке у него был пистолет, автомат охранника нацелен мне в живот. Что толку от единственно возможной реакции в таких условиях? Вместо этого я сказал:

— Заберете с собой? Куда, позвольте спросить, Леклерк? В Азию?

— По-моему, это очевидно.

— А ракета? Послужит прототипом для нескольких сотен подобных?

— Совершенно верно.— Видно было, что его распирает желание говорить. Людям свойственно делиться с другими своими навязчивыми идеями.— Как и большинство азиатских стран, нация, принявшая меня в свою семью, обладает большей склонностью к утонченной имитации, если можно так сказать, чем способностью к оригинальным изобретениям. Через шесть месяцев мы размножим их в большом количестве. Ракеты, Бентолл, козырные карты в современной мировой политике. Мы нуждаемся в жизненном пространстве для своих «бесчисленных миллионов», как предпочитают именовать наше население газетчики. Австралийская пустыня может расцвести, словно роза. Нам бы хотелось прийти туда мирно, если получится.

Я оцепенел. Он, видимо, совершенно рехнулся.

— Жизненное пространство? Австралия? Боже, вы просто спятили. Австралия! Да по военному потенциалу вам в жизни не догнать Россию или Америку.

— Что вы этим хотите сказать?

— Неужели вы полагаете, что эти страны будут спокойно смотреть, как вы безумствуете в южном полушарии? Вы действительно сумасшедший.

— Они не будут безучастны,— спокойно ответил Леклерк.— Я совершенно согласен с вами. Но мы сможем уладить дела с Россией и Америкой. Этим займется «Темный крестоносец». Как вам хорошо известно, его основным преимуществом является исключительная мобильность и способность обходиться без стационарных пусковых площадок. Мы снарядим дюжину судов — естественно, не наших собственных, упаси Господь, а под самыми разнообразными флагами, от Панамы до Либерии или Гондураса — двумя, тремя ракетами каждое. Трех дюжин ракет будет достаточно, даже больше чем достаточно. Отправим корабли в Балтийское море и к полуострову Камчатка, по соседству с Россией, и кроме этого — к берегам Аляски и восточному побережью Соединенных Штатов. Стоящие у русских берегов корабли нацелят свои ракеты на станции наземного базирования межконтинентальных баллистических ракет в Америке, а те суда, что расположатся у берегов Америки, соответственно, возьмут на мушку ракетные установки в СССР. Потом они выпустят свои ракеты, более или менее одновременно. Град водородных бомб обрушится на Америку и Россию. Локационные радарные станции, сканнеры инфракрасного излучения дальнего действия, фотографии следов отработанных газов баллистических ракет, полученные со спутников,— все однозначно засвидетельствуют: ракеты с водородными бомбами летят из России и Америки. Последние сомнения отпадут, когда Москва и Вашингтон получат по радио — очевидно, что друг от друга,— предложения о немедленной капитуляции. Две сверхдержавы примутся уничтожать друг друга. Через двадцать четыре часа после этого ничто уже не сможет помешать нам делать в мире все, что заблагорассудится. Вы считаете, что я нелогично рассуждаю?

— Вы безумны.— Голос мой показался мне самому хриплым и глухим.— Вы совершенно безумны.

— Если бы мы все сделали, как я рассуждал, то, возможно, с вами пришлось бы согласиться. Хотя, в крайнем случае, к этому придется прибегнуть. Но это было бы неразумным и нежелательным. Мало того, что завеса радиоактивной пыли превратит северное полушарие в непривлекательное местечко на определенное время, нам бы хотелось торговать с этими двумя богатыми и влиятельными странами. Нет, нет, Бентолл, речь идет просто об угрозе. Более чем достаточно указать на саму возможность такого развития событий.

Американские и русские специалисты будут приглашены для подробного изучения данных «Крестоносца», вероятно, мы дадим ему другое название. После этого пустим слух, что дюжина кораблей заняла стратегические позиции и мы намерены в любой момент развязать войну, в которой две нации неминуемо уничтожат друг друга. Вот тогда мы и двинемся на Австралию.

Заметьте, что в таком случае возникнет исключительно интересная и деликатная ситуация. Какая-нибудь из двух держав может выступить против нас. Как только она это сделает, водородные бомбы посыплются на ее территорию. Допустим, на нас двинулась Америка. Бомбы уничтожают их ракетные базы и стратегические аэродромы ВВС. Но откуда взялись эти бомбы? От нас, потому что Америка выступила против нашей страны? Или из России, которая решила, что пришел благословенный долгожданный момент, чтобы покончить с Соединенными Штатами, не ожидая ответного удара, так как американцы не могут доказать, что бомбы летят именно из России. Возможно, ракеты выпущены с наших стратегических судов, о которых они наслышаны. Но заметьте следующее: поверят ли американцы в то, что водородные бомбы наших рук дело, или нет, им все равно придется предпринять массированную атаку на Советский Союз, ибо бомбы могли прилететь оттуда. А если так, то задержка с ответным ядерным ударом приведет к исчезновению США с лица земли. То же произойдет, с еще большей уверенностью, если мы выпустим ракеты по России. Что из этого следует прежде всего, Бентолл? То, что две сверхдержавы будут знать: стоит им выступить против пас, как они будут втянуты в опустошительную ядерную войну, которая уничтожит их самих. Никто из них даже пальцем не пошевелит против нас. Более того, они объединят свои усилия, чтобы помешать другим странам, вроде Британии или Франции, выступить против нас. Ну что, я опять нелогично рассуждаю?

— Вы сумасшедший,— повторил я.— Полностью, безнадежно сумасшедший.— Но слова словами, а убежденности в моем голосе не осталось. Он не был похож на сумасшедшего. Он говорил разумно. Безумие было то, о чем он говорил. Но это казалось безумным лишь потому, что звучало абсурдно. А звучало абсурдно из-за того гигантского, беспрецедентного по размаху и наглости шантажа и обмана, из-за невиданных по своим убийственным последствиям угроз, на которые опирался шантаж. В самих шантаже, обмане и угрозах нет ничего безумного, а когда что-то представляется нормальным на достаточно мелком уровне, элемент безумия не возникнет лишь оттого, что произошло умножение на большое число и ответственность пропорционально возросла до немыслимых размеров. Возможно, он вовсе не сумасшедший.

— Посмотрим, Бентолл, посмотрим.— Внешняя дверь блокгауза отворилась. Он повернулся и быстро выключил свет в комнате. Осталась гореть только слабая лампочка над пультом управления.

В полутьме появилась Мари, с нею Хьюелл. Она увидела меня, стоящего спиной к свету, улыбнулась, подалась вперед, но вдруг замерла, наткнувшись на протянутую трость Леклерка, преграждавшую ей путь.

— Простите, что побеспокоил вас, миссис Бентолл. Или лучше Мари Хоупман? Насколько мне известно, вы не замужем.

Мари одарила его таким взглядом, который мне ни за что не хотелось бы ощутить на себе, и промолчала.

— Смущение?—спросил Лсклсрк — Или просто нежелание нам помочь? Как в случае с Бентоллом. Отказывается помогать. Не соглашается подготовить к запуску «Темный крестоносец».

— Значит, ему не хочется этого делать, сказала Мари.

— Кто знает. Возможно, он еще пожалеет. Не хотите попробовать уговорить его, мисс Хоупман?

— Нет.

— Нет? Но мы можем попытаться убедить его посредством вас, если не вами лично.

— Зря теряете время, с презрением в голосе сказала она. Боюсь, вы нас плохо знаете. А мы друг с другом практически незнакомы. Я для него ничто, как и он для меня.

— Ясно.— Он повернулся ко мне.— Твердо сжатые губы. В лучших традициях британской разведки. Что скажете, Бентолл?

— То же, что и мисс Хоупман. Вы зря теряете время.

— Очень хорошо.

Он пожал плечами и повернулся к Хьюеллу.

— Уведите ее.

Мари еще разок улыбнулась в мою сторону — было очевидно, что она в полумраке не разглядела моей побитой физиономии,— и вышла, высоко подняв голову. Леклерк вышагивал туда-сюда, в раздумье склонив голову, йотом дал какие-то указания охраннику и покинул бункер.

Две минуты спустя дверь отворилась, и я снова увидел Мари между Хьюеллом и Леклерком с двух сторон. Они поддерживали ее, потому что сама идти она не могла. Ноги волочились по полу, голова свесилась на левое плечо. Она слегка стонала с закрытыми глазами. Страшнее всего было то, что на ней не было видно ни малейших следов насилия. Даже волосок на голове не потревожен.

Я попытался броситься па Леклерка, увидел направленные на себя дула двух автоматов и пистолета Хьюелла, но не обратил на них ни малейшего внимания. Мне нужно было добраться до Леклерка, чтобы разбить ему морду, пинать ногами, искалечить, убить, стереть с лица земли, но даже этого у меня не вышло. Не успел я сделать второй шаг, как один из охранников огрел меня прикладом по затылку, и я растянулся во весь рост на каменном полу. Гак и лежал, на какое-то время потеряв сознание.

Охранники поставили меня на ноги и встали с обеих сторон. Хьюелл с Леклерком не двинулись с места. Голова Мари теперь упала вперед, так далеко вперед, что мне были видны корни волос и белая кожа на затылке. Она больше не стонала.

— Будете готовить «Крестоносца»? — тихо спросил Леклсрк.

— Когда-нибудь я убью вас, Леклерк,— сказал я.

— Будете готовить «Крестоносца»?

— Я его подготовлю. А после этого, в один прекрасный день, убью вас.

Мне бы хоть с половиной своего обещания справиться, горько подумал я.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Пятница 13.00—18.00

Я говорил Леклерку, что смогу закончить монтаж цепи и установку зажигания на «Темном крестоносце» за пятнадцать минут. На самом деле у меня па это ушел целый час. Бентолл, как всегда, оказался неправ. Но на этот раз его вины в этом не было.

Я был не виноват в том, что рука и лицо так дико болели, и сконцентрироваться на работе было просто невозможно. Не моя вина была в том, что меня распирало от гнева, что все предметы расплывались перед глазами и я с трудом расшифровывал собственные записи, что моя правая рука а я все вынужден был ею работать гак тряслась. Мне стоило неимоверных трудов установить часовой механизм, уложить кабели в надлежащие пазы, закрепить запалы на своих местах, в основании топливных цилиндров. Не виноват я и в том, что, снаряжая шестидесятифунтовый взрывной цилиндр, я выпустил из потной ладони детонатор с гремучей ртутью, который так ярко вспыхнул и так громко рванул, упав на бетонный пол, что по чистой случайности Хьюелл не нажал на курок наставленного па меня пистолета.

Не виноват я и в том, что Леклерк заставил меня работать одновременно над двумя ракетами, и в том, что он обязал Харгривса и еще одного ученого по фамилии Вильямс следить за каждым моим шагом и все записывать каждому в свой блокнот, мешая мне работать при этом. Стоя по обе стороны от меня на узкой площадке портального крана, они постоянно лезли под руку.

Я мог понять, почему Леклерк настаивал на ведении одновременных записей. Он наверняка предупредил Харгривса с Вильямсом, что пристрелит их на месте, если они вздумают переговариваться. Вероятно, он обещал так же поступить и с женами, если их записки полностью не совпадут в конце дня. Таким образом, если запуск первого «Крестоносца» пройдет успешно, а подготовка к старту второй ракеты согласно записям будет полностью копировать первую, у него будет гарантия, что и вторая ракета снаряжена правильно.

Кроме этого, одновременная подготовка обеих ракет была очевидным указанием на вынесение мне смертного приговора. Если бы он собирался забрать меня вместе с остальными, то вряд ли стал тратить время па двойную работу, особенно учитывая срочность: в самой последней радиограмме с «Некара» говорилось, что волнение усиливается и стоит подумать о возможной отмене испытаний. Нельзя сказать, что меня нужно было специально предупреждать о приговоре. Интересно только, когда меня собирались убить? Сразу же после окончания работы или позже, вместе с капитаном Гриффитсом и его людьми, после того как ученых с женами посадят на корабль? Скорее всего, позже, решил я. Даже Леклерк не станет устраивать кровавую баню на глазах стольких свидетелей. Но я бы все равно не стал на это ставить даже пенни.

За несколько минут до двух часов дня я сказал Хьюеллу:

— Где ключи от замка рубильника взрывного устройства?

— Все уже готово?—спросил он. Последним этапом подготовки ракет к старту было включение рубильников топливной и самоуничтожающей систем, но рубильник последней, который замыкал цепь шестидесятифунтового тротилового заряда, не мог быть повернут без ключа, отмыкающего замок предохранителя, установленного за рубильником, в коробке.

— Еще не совсем. Рубильник взрывного устройства заедает. Хочу взглянуть, в чем там дело.

— Подождите. Я позову Леклерка.— Он удалился, оставив наблюдать за мной бдительного китайца, и вернулся в компании Леклерка через минуту.

— Что еще за заминка? — нетерпеливо спросил Леклерк.

— Еще пара минут. Ключ у вас с собой?

Он жестом дал сигнал опустить лифт. Велел двум ученым с блокнотами сойти с платформы и встал рядом со мной. Когда мы вновь поднялись на рабочий уровень, спросил подозрительным тоном:

— В чем дело? Пытаетесь в последний момент отчаянно тянуть резину?

— Попробуйте перевести рубильник сами,— отрезал я.— Заедает.

— Он и не должен доходить дальше чем до половины, пока не повернут ключ предохранителя,— сердито сказал он.

— Он вовсе не движется. Попробуйте сами и убедитесь.

Леклерк попробовал, сдвинул рычаг всего на четверть дюйма, кивнул и вручил мне ключ. Я отомкнул замок предохранителя, отвернул четыре барашка, на которых крепилась крышка коробки распределителя, и, снимая крышку через рычаг рубильника, концом отвертки незаметно подцепил кусок медного провода, который засунул до этого в отверстие крышки, чтобы рубильник заклинило. Устройство самого переключателя было обычным: качающийся рычаг на пружине. Когда ручку рубильника переводят вправо, два медных контакта перескакивают с двух обесточенных клемм справа на клеммы под напряжением с левой стороны. Быстро, насколько позволяли затуманенные глаз и трясущаяся правая рука, я открутил качающийся рычаг, вытащил наружу, сделал вид, что выпрямляю медные контакты, после чего привернул рычаг на место.

— Ошибка в конструкции,— коротко сказал я.— Вероятно, со вторым такая же история.— Леклерк кивнул, ничего не сказал, только внимательно следил, как я установил обратно крышку коробки и перевел рубильник несколько раз слева направо и обратно, демонстрируя, как легко он работает.

— Закончили? — спросил Леклерк.

— Не совсем. Надо завести часовой механизм на второй ракете.

— Это может подождать. Мне нужно, чтобы эта ракета отправилась в путь. Немедленно. Он поднял глаза туда, где Фарли с помощником суетились над системами автоматического слежения и наведения.— Какого черта он там копается?

— Он не копается,— сказал я. Мы с Фарли были два сапога пара. Оба с громадными, красно-малиновыми, вздувшимися вертикальными рубцами на левой щеке. Его рубец выглядел даже страшнее моего, переливаясь всеми цветами радуги. Но это все потому, что у него было больше времени, чтобы дозреть. Дайте мне двадцать четыре часа, и но сравнению с моим его рубец никто даже не заметит. Двадцать четыре часа. Интересно, кто даст мне двадцать четыре часа.— Он закончил еще несколько дней назад,— продолжал я.— Просто суетится в последнюю минуту, проверяет, не забыл ли закрыть все краны перед выходом из дома.— Если посильнее толкнуть Леклерка, мечтал я, он может сломать шею о бетонный пол, упав с высоты в десять футов. С другой стороны, может и не сломать. Тогда у меня не то что двадцати четырех часов, и двадцати четырех секунд не останется. Кроме того, Хьюелл не сводит с меня своей пушки.

— Хорошо. Значит, мы можем идти.— Леклерк повернул ключ замка предохранителя, перевел рубильник в положение «Заряжено», вытащил ключ, закрыл и запер дверь в обшивке ракеты. Лифт опустился до уровня земли, и Леклерк крикнул одному из охранников:

— Беги к радисту, пусть шлет радиограмму. Пуск через двадцать минут.

— Куда теперь, Леклерк? — спросил я.— В блокгауз?

Он холодно смерил меря взглядом:

— Чтобы вы там прятались, пока ракета взорвется в воздухе из-за каких-нибудь заготовленных вами пакостей?

— О чем вы говорите?

— О вас, Бентолл. Я не питаю иллюзий по вашему поводу. Вы чрезвычайно опасный человек.— Конечно, я представлял опасность, по только для своих друзей и для себя самого.— Вы запросто могли испортить механизм зажигания только вам одному известным способом. Неужели вы настолько наивны, чтобы решить, будто я упущу из виду такую возможность? Вы, ученые и моряки, останетесь здесь, под открытым небом, во время запуска ракеты. Все уже собраны. А мы отправимся в блокгауз.

Я выругался, грязно и смачно. Он улыбнулся.

— Значит, вы не учли возможности того, что я подстрахуюсь?

— Оставить людей вне укрытия, проклятый убийца. Вы не смеете делать этого, Леклерк!

— Не смею? — мутные белесые зрачки уставились на меня. Он медленно процедил:

— Вы все-таки что-то подстроили, Бентолл?

— Ни черта не подстраивал,— сорвался я на крик.— Дело в том, что это твердое топливо само по себе неустойчиво. Прочтите записки доктора Фейрфилда, и сами можете убедиться. Никто не знает наверняка, что может случиться. Топливо никогда еще не испытывали в таких количествах. Будьте вы прокляты, Леклерк. Если эта штуковина рванет, ни у кого в радиусе полумили не останется и малейшего шанса на жизнь.

— Совершенно верно,— улыбнулся он. Он улыбался, но мне постепенно стало ясно, что ему не до улыбок. Руки его были спрятаны в карманах, но я видел, что они сжаты в кулаки. Уголок рта нервно подергивался, и он истекал потом, хотя жары не было. Для Леклерка наступал переломный момент, тот момент, когда можно либо выиграть все, либо всего лишиться. Он не мог знать, насколько я беспощаден и тверд, хотя подозревал, что готов пойти на самые крайние меры и ни перед чем не остановлюсь, что могу даже принести в жертву невинных людей, лишь бы остановить его. Ведь я сам предлагал ему перестрелять всех до одного моряков на базе. Возможно, он считал, что собственной жизнью я не стану жертвовать с той же легкостью, но этому нельзя придавать слишком большое значение. Он знал, что я не питаю иллюзий относительно своей неминуемой участи. Все его грандиозные планы, надежды и страхи зависели от следующих моментов: взлетит ли «Темный крестоносец» или разлетится на мелкие кусочки вместе со всеми его расчетами и мечтами заодно? Знать это он не мог никак. Ему приходилось играть вслепую, другого выхода просто не было. Но если он поставит не на ту карту, по крайней мере, мне не придется насладиться выигрышем.

Мы зашли за угол ангара. В сотне ярдов от нас, сидя двумя рядами на земле, расположились военные моряки и научные сотрудники базы. Кроме женщин. Женщин я не видел. Два китайца с автоматами наизготовку стояли в сторонке.

Я спросил:

— А каково будет охране, когда ракета взлетит?

— Их здесь не будет. Они уйдут в блокгауз.

— Вы что, всерьез верите, будто мы, как пай-мальчики, будем сидеть сложа ручки после ухода охранников?

— Будете сидеть как миленькие,— безразличным тоном сказал он.— Со мной в блокгаузе семь женщин. Если хоть один из вас пошевелится, они свое получат. Можете быть уверены.

Последние слова мог бы и не говорить. В чем другом, а в этом можно было быть уверенными наверняка. Я спросил:

— Семь женщин? А где же мисс Хоупман?

— На оружейном складе.

Я не стал спрашивать, почему ее не взяли с собой. Невеселый ответ был мне известен заранее: либо она до сих пор без сознания, либо ее просто нельзя трогать. Я бы не стал настаивать, чтобы ее перевели в блокгауз. Если «Крестоносец» взорвется, у нее не больше шансов, чем у нас, оружейный склад меньше чем в сотне ярдов от ангара. Но лучше погибнуть так, чем остаться в живых в блокгаузе.

Я сел с краю в одном из рядов, Фарли рядом со мной. Никто не посмотрел в мою сторону, все напряженно вглядывались в раскрытые ворота ангара, ожидая появления «Крестоносца».

Ждать пришлось недолго. Через тридцать секунд после ухода Хьюелла с Леклерком из ангара медленно выползли два больших портальных крана с ракетой посередине. За пультами управления кранов сидели два механика. Платформы кранов были скреплены друг с другом при помощи соединительных кронштейнов, фиксирующих заодно платформу с ракетой. Таким образом, упоры, поддерживающие «Темного крестоносца», оставались все время в одном и том же положении относительно ракеты. Примерно через полминуты тележки остановились, оставив «Темного крестоносца» в самом центре бетонного круга взлетной площадки. Механики спрыгнули вниз, отсоединили крепежные кронштейны и, повинуясь жесту одного из китайцев, подошли и уселись рядом с нами. Теперь все контролировалось по радио. Охранники побежали к блокгаузу.

— Ну, ну,— тяжело пробасил Фарли.— Места в партере. Чертов убийца.

— Где ваш научный энтузиазм? — спросил я.— Разве не хотите посмотреть, сработает эта штука или нет?

Он повернулся ко мне, потом снова сел прямо. Через некоторое время торжественно произнес:

— То, что меня касается, сработает нормально. Меня беспокоит другое.

— Только не надо меня винить, если она взорвется. Я тут всего-навсего электрик.

— Обсудим это позже, на более высоком уровне,— грустно пошутил он.— Каковы шансы, по-вашему?

— Доктор Фейрфилд считал, что все будет в порядке. Для меня этого достаточно. Остается надеяться, что вы не перепутали провода и ракета на спикирует нам прямо на головы.

— Не спикирует.— Ему хотелось говорить, так же как и остальным, потому что напряжение от вынужденного молчаливого ожидания перенести трудно.— Все проверено. Работало как часы. Наша последняя система инфракрасного наведения гарантирована от всяких глупостей. Ориентируется по звездам.

— Что-то я звезд не вижу. День на улице.

— Верно — терпеливо отозвался Фарли.— Но инфракрасный детектор звезды видит. Тепловое излучение. Подождите, и сами убедитесь. Пролетит тысячу миль и угодит в цель с отклонением всего в один ярд. В один ярд, говорю я вам.

— Вот как? Интересно, как можно будет зафиксировать отклонение в ярд посреди Тихого океана?

— Цель имеет размеры шесть на восемь футов,— великодушно пояснил он.— Магниевый плот. Когда ракета снова входит в плотные слои атмосферы, отключается звездная навигационная система и вступает в игру расположенный в носу ракеты инфракрасный почтовый голубок. Ракета ориентируется на источник теплового излучения. Скажем, на корабль. Точнее, на его трубы, которые излучают тепло. Но таким же источником может служить и горящий магниевый плот, очень мощный источник тепла. Он загорится по команде, переданной по радио с «Некара» за девяносто секунд до подлета ракеты. Она сама выберет наиболее активный источник теплового излучения.

— Будем надеяться, что «Некару» повезет. Трудно представить себе, что случится, если они запоздают с поджогом илота на полторы минуты.

— Не опоздают. Сигнал оповещения подается отсюда в тот момент, когда ракета стартует,— он замолчал.— Если она стартует, конечно. «Крестоносец» находится в полете ровно три с половиной минуты, так что у них, после получения оповещающего сигнала, есть две минуты в запасе.

Но я больше его не слушал. Леклерк, Хьюелл и последний из охранников скрылись за блокгаузом. Я посмотрел в сторону на блестящий песок пляжа и зеленые блики зеркально гладкой поверхности лагуны. И вдруг застыл, заметив корабль, входящий в проход между рифами, милях в четырех от берега. Оцепенение быстро прошло. Это был не какой-нибудь странствующий рыцарь на военном корабле, спешащий к нам на выручку, а доблестный морской волк, капитан Флек, спешащий на сбор своей дани. Харгривс упоминал, что его ждут сегодня днем. Я подумал о капитане Флеке и решил, что будь я на его месте, то развернул бы корабль и дунул что есть мочи в противоположном направлении, стараясь набрать как можно больше морских миль между собой и Леклерком. Но в этот момент капитану Флеку было неведомо то, о чем знал я, или мне так казалось, во всяком случае. Да, капитан Флек, тебя ожидает шок.

Я повернулся, услышав позвякивание колес тележек о рельсы. Два портальных крана, управляемых по радио, самостоятельно, как в сказке, откатывались в противоположных направлениях, убрав верхние упоры и оставив только выдвигающиеся по мере их удаления телескопические нижние штанги, поддерживающие «Крестоносца». Секунд десять до старта. А может, и того меньше. Никто больше не переговаривался. Не все люди привыкли подыскивать подходящую тему для светской беседы, когда жить остается, возможно, всего восемь секунд.

Загудели высокоскоростные моторы турбин вентиляторов в носу «Крестоносца». Две секунды до старта. Одна. Все как будто окаменели, полуприкрыв глаза в ожидании сокрушительного грохота, который поглотит все ощущения. Нижние упоры разошлись в стороны, раздался громоподобный хлопок, сменившийся гулом, и огромный, беснующийся огненный шар возник в основании «Крестоносца», полностью покрыв собой платформу. Медленно, невероятно медленно, «Крестоносец» оторвался от земли, увлекая за собой огненный шар. Ровный мощный гул все нарастал, увеличившись до ужасающих размеров, сокрушая своим громом барабанные перепонки, в то время как ярко-красный язык пламени длиной в пятьдесят футов проткнул насквозь огненный шар у основания ракеты и устремил «Темного крестоносца» ввысь. Он все еще поднимался медленно, удивительно медленно, казалось, что вот-вот опрокинется. Затем, на высоте в сто пятьдесят футов, раздался очередной громоподобный звук от подключившейся следующей партии топливных цилиндров, и «Крестоносец» удвоил скорость. На высоте в шестьсот футов раздался третий хлопок, и он начал ускоряться с фантастической быстротой. Поднявшись на пять-шесть тысяч футов, он резко наклонился и направился к юго-западу, по траектории, казавшейся практически параллельной поверхности моря, и через восемь секунд полностью скрылся из виду. Ничто не напоминало о его существовании, кроме едкого запаха сгоревшего топлива, почерневшей от копоти тележки на рельсах и толстого белого следа, пересекшего голубые небеса.

К этому моменту в груди у меня закололо, и я снова начал дышать.

— Работает, черт возьми! — Фарли смачно шлепнул кулаком в ладонь, хитро прищурившись. Удовлетворенно и очень глубоко вздохнул. Видимо, он не дышал еще дольше, чем я. — Работает, Бентолл, работает!

— Конечно, работает, я ничего другого и не ожидал.— Я не без труда поднялся, вытер потные ладони о штаны и подошел к тому месту, где расположились капитан Гриффитс со своими офицерами.— Понравилось представление, капитан?

Он холодно смерил меня взглядом, не пытаясь скрыть презрительную неприязнь. Посмотрел на мою левую щеку.

Леклерк упражняется с тростью, верно?

— Есть у него такая слабость.

— Значит, вы решили с ним сотрудничать.— Он осмотрел меня с головы до ног с видом коллекционера, которому обещали Сезанна, а подсунули вместо этого почтовую открытку с комическим сюжетом.— Не думал, что вы эго сделаете, Бентолл.

— Естественно. Я на них работаю,— согласился я.— И никаких угрызений совести не испытываю. Но, может быть, немного подождем с трибуналом, капитан Гриффитс? — Я уселся на землю, стянул ботинок и носок, вытащил сложенный листок из полиэтиленовой обертки, развернул, разгладил и вручил ему.— Что скажете по этому поводу? Побыстрее, пожалуйста. Я нашел эти записи в кабинете Леклерка и уверен, что они так или иначе связаны с его планами отправки второго «Крестоносца» по месту назначения. Навигация не мой конек.— Он нехотя взял в руки протянутый листок, а я добавил: — «Пеликан» — название корабля, нам это известно, потому что Леклерк сам проговорился. Подозреваю, что остальные — тоже.

— «Пеликан — Такиша-мару 20007815»,— прочитал капитан Гриффитс.— «Такиша-мару» — название японского судна, тут не может быть никаких сомнений. «Ликъянг — Хаветта 10346925». Вероятно, тоже названия судов. Все спарены. Интересно, почему? И цифры. Везде восьмизначные цифры.— Он заинтересовался.—  Время? Возможно, это время. 2000 означает 8 часов вечера. Ни одна из первых четверок цифр не превосходит 2400. Зато вторые четверки — любые. Какие-то обозначения. Кораблей? Что эго могут быть за обозначения...— его голос затих. Я видел, как он беззвучно шевелит губами. Потом Гриффитс медленно произнес:— По-моему, я понял. Нет, я уверен, что понял. 2000 означает двадцать точка ноль ноль. Двадцать градусов южной широты. 7815 значит 78.15 градусов восточной долготы. Вместе они дают координаты точки, находящейся менее чем в пятидесяти милях к западу отсюда.— Он молча изучал листок в течение минуты, пока я поглядывал через плечо, не идет ли Леклерк. Никого. Он, должно быть, ждет сообщения с «Некара» о результате испытаний.

— Это широта и долгота,— сказал наконец Гриффитс.— Трудно, конечно, без карты, но я практически уверен, что если отметить положения этих точек, мы получим кривую, ведущую в северо-западном направлении отсюда до берегов Китая или Тайваня. Я склонен полагать, что суда — пары судов, скорее — расположены в этих пунктах. Я также склонен предположим», что в их задачу входит сопровождение корабля, осуществляющего транспортировку ракеты или слежение за тем, чтобы по пути все было спокойно. Леклерк должен был принять меры предосторожности, чтобы кражу ракеты преждевременно не обнаружили.

— Эти корабли вооружены, как вы считаете? — медленно спросил я.

— Маловероятно.— Бывалый человек, с острым проницательным умом и соответствующей резкой манерой говорить.— Речь может идти только о припрятанном оружии, а никакое припрятанное оружие не будет эффективным против поискового военного корабля, которого они только и должны опасаться.

— На судах, по-видимому, установлены радары, прощупывающие море на пятьдесят, а то и на сто миль вокруг?

— Может быть. Это вероятно.

— А судно, которое транспортирует ракету, будет оборудовано собственным радаром?

Капитан Гриффитс вручил мне обратно листок.

— Это ни к чему,— уверенно сказал он.— Такой человек, как Леклерк, добивается успеха благодаря предусмотрительности, доходящей почти до смешного. Заметьте, я сказал: почти. Эта бумажка для вас бесполезна, даже если вы решите использовать содержащуюся там информацию. Суда наверняка играют роль прикрытия. Они пойдут в нескольких милях впереди и сзади корабля, перевозящего ракету. В намеченных пунктах передадут ведомого другой паре. Если воздушные наблюдатели заметят, что одни и те же два корабля па одинаковом расстоянии друг от друга несколько дней кряду следуют одним курсом, это может вызвать подозрения.

— Но подождите минутку, капитан. Я почти потерял способность что-нибудь соображать.— Это была не шутка. Палящее солнце и тот факт, что моими ранами никто не занимался после избиения в блокгаузе, привели меня в полуобморочное состояние.— Хорошо. А что случится, если вдруг действительно возникнет военный корабль или самолет? Обнаружить их радаром можно, а потопить или сбить нет. Что в этом случае сделает корабль с «Темным крестоносцем»?

— Уйдет под воду,— просто сказал Гриффитс.— Это будет подводная лодка. Другого варианта нет. Увеличьте размеры грузового люка, и практически любая из современных подлодок сможет поместить «Крестоносца» в торпедном отсеке. Корабли заграждения позволят им идти по поверхности на большой скорости. Если что-то происходит, они просто погружаются и продолжают движение, но существенно медленнее. Тем не менее до места доберутся. Сотни противолодочных катеров могут заниматься поисками целый год и так и не обнаружить одинокую подлодку, затерянную в Тихом океане. Мне кажется, можно быть уверенным, что если ракета покинет остров, мы ее больше никогда не увидим.

— Большое спасибо, капитан Гриффитс.— Никаких вопросов. Он расставил все точки над «i». Я с трудом поднялся на ноги, словно древний старик, в последний раз пытающийся встать со смертного одра, порвал листок на клочки и бросил на выгоревшую, бурую траву. Посмотрел в сторону блокгауза и заметил, как из-за него показались несколько фигур. Корабль Флека вошел в лагуну.

— Еще одна просьба, капитан Гриффитс. Когда Леклерк вернется, попросите, чтобы он разрешил вам и вашим людям остаться на свежем воздухе до конца дня, а не жариться заживо в раскаленных металлических домиках. Похоже, они скоро начнут готовить вторую ракету,— я показал на два стальных ящика, длиною двадцать футов со встроенными внутри упорами, стоящих в ангаре, к погрузке на борт. При этом не забудьте упомянуть, что в таком случае потребуется всего один охранник для наблюдения за вами вместо четырех-пяти, следящих за дверьми и окнами, если вас поместят в домике. Получается больше рабочих рук. Дайте слово, что будете вести себя спокойно. Если испытания завершились успешно, он будет в хорошем настроении и не откажет вам в просьбе.

— Зачем вам это надо, Бсплолл? — неприязнь снова появилась в голосе.

— Не хочу, чтобы Леклерк увидел, как мы разговариваем. Если хотите остаться в живых, делайте, как я сказал.— Я не спеша направился посмотреть на то, как пострадала стартовая площадка после запуска. Через две минуты краем глаза заметил, как Леклерк с Гриффитсом о чем-то переговариваются. Затем Леклерк и Хьюелл направились в мою сторону. Вид у Леклерка был почти ликующий. Так и должен выглядеть человек, чьи мечты вот-вот сбудутся.

— Значит, все-таки решили обойтись без сюрпризов, Бентолл? — видно было, что он не спешил поблагодарить меня за отлично проделанную работу.

— Да. Никаких сюрпризов я вам не подстраивал.— Зато на следующей ракете я вам такой сюрприз подготовлю, что закачаетесь. Можете не волноваться, господин Леклерк, это будет настоящий сюрприз.— Все прошло успешно?

— Абсолютно. Точно в мишень — на расстоянии в тысячу миль. Ладно, Бентолл, заканчивайте со следующей.

— Сначала хочу повидать мисс Хоупман.

Он перестал радоваться.

— Я сказал, заканчивайте со следующей. Я не привык дважды повторять.

— До этого я хочу повидаться с мисс Хоупман. Всего на пять минут. Не больше, обещаю. Или снаряжайте сами свою чертову ракету. Посмотрим, сколько времени у вас уйдет на это.

— Зачем вы хотите ее видеть?

— Это вас не касается.

Он посмотрел на Хьюелла, и тот весьма многозначительно кивнул.

— Очень хорошо. Но только на пять минут. Не больше. Понятно? — Он вручил охраннику ключ и жестом отправил нас в сторону оружейного склада.

Охранник отпер дверь и впустил меня внутрь. Я прикрыл дверь за собой, нисколько не беспокоясь, понравится ему это или нет.

В помещении было почти совсем темно, ставни на окнах закрыты. Мари лежала в углу на раскладушке той самой, па которой я спал сегодня утром. Я подошел ближе и опустился на колени рядом с кроватью.

— Мари,— тихо позвал я. И нежно потряс ее за плечо. Мари, это я, Джонни.

Видимо, она крепко спала и не сразу пришла в себя. Наконец, зашевелилась и заворочалась под одеялом. Я увидел светлое пятно лица и блестящие глаза, повернутые ко мне.

— Кто... кто это?

— Это я, Мари. Это Джонни.

Она не ответила, поэтому я повторил свои слова еще раз. Лицо, рот, челюсти у меня гак свело, что она могла не разобрать моего бормотания.

— Я устала,— прошептала она.— Очень устала. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

— Прости меня, ради Бога, Мари. Честно, я готов был застрелиться. Мне казалось, что они блефуют, Мари. Я действительно не принимал их всерьез.— Опять нет ответа, поэтому я продолжал: — Что они с тобой сделали, Мари? Бога ради, скажи, что они с тобой сделали?

Она что-то прошептала. Я не расслышал. Потом произнесла тихо:

— Со мной все в порядке. Пожалуйста, уходите.

— Мари! Посмотри на меня!

Она и ухом не повела.

— Мари! Взгляни же. Джонни Бентолл перед тобой на коленях.— Я попытался рассмеяться, но вышло какое-то кваканье. Как у простуженной лягушки.— Я люблю тебя, Мари. Поэтому я зарядил им эту проклятую ракету, поэтому я готов зарядить еще сотню ракет, поэтому я готов сделать все что угодно, хорошее ли, плохое, только бы тебе снова не причинили боль. Я люблю тебя, Мари. До меня это так долго доходило, но ты ведь понимаешь, что еще можно ожидать от такого кретина, как я. Я люблю тебя, и если только нам суждено когда-нибудь вернуться домой, хочу на тебе жениться. Ты согласна пойти за меня замуж, Мари? Когда мы вернемся домой?

Наступила долгая пауза, потом она тихо сказала:

— За тебя замуж? После того, как ты позволил им... Оставь меня, Джонни. Прошу, оставь меня в покое. Я выйду замуж за того, кто меня любит, а не за того, кто...— она вдруг замолчала и потом проговорила хрипло: — Пожалуйста. Уходи.

Я тяжело поднялся и подошел к двери. Открыл ее и впустил свет в комнату. Полоска от склоняющегося к западу солнца упала на кровать, заиграв на рассыпанных по подушке волосах, осветив широко раскрытые карие глаза и бледное, изможденное лицо. Я смотрел на нее долго-долго, пока не почувствовал резь в глазах. Я бы не стал лить слезы по невинным жертвам, идущим на верную смерть, это было несложно. Но я смотрел на единственного человека, которого любил, и мне пришлось отвернуться, чтобы Мари не дай Бог не заметила коварной слезинки у сурового, мужественного Бентолла. Послышался ее испуганный шепот:

— Боже мой, Боже! Твое лицо!

— Ничего,— сказал я.— Оно мне уже не очень надолго понадобится. Прости меня, Мари. Прости.

Я закрыл за собой дверь. Охранник повел меня прямо в ангар, и нам с Леклерком повезло в том, что я его не встретил по пути. Меня ждал Хьюелл с Харгривсом и Вильямсом, приготовившими свои блокноты. Я вступил на платформу лифта без лишнего напоминания, остальные за мной, и мы приступили к работе.

Сначала я открыл коробку распределителя, расположенную на внутренней стороне внешней обшивки, и установил часовой механизм. Затем, убедившись, что рубильник взрывного устройства находится в положении «Не заряжено», быстро осмотрел второе соединение цепи самоуничтожения: реле, состоящее из соленоида, установленного непосредственно над часовым механизмом. Сердечник соленоида, приводимый в действие при протекании тока по обмотке, фиксировался в крайнем положении при помощи довольно толстой пружины, для сжатия которой требовалось приложить усилие фунта в полтора, как я убедился, прижав сердечник пальцем. Я оставил крышку коробки открытой, наживив ее па двух барашках, после чего снова переключил внимание на коробку рубильника взрывного устройства. Делая вид, будто проверяю ход рубильника, я проделал то же, что и с первым «Крестоносцем»: засунул маленький кусок проволоки между рубильником и крышкой. После чего крикнул стоящему внизу Хьюеллу:

— У вас есть ключ от коробки взрывного устройства? Рубильник заклинило.

Можно было не впихивать проволоку. Он сказал:

— Да, я его прихватил. Босс предупредил, что здесь можно ждать неприятностей. Вот, ловите!

Я вскрыл крышку, открутил рубильник, сделал вид, будто выправляю контакты, установил рубильник на место и прикрутил обратно качающийся рычаг. Но перед этим я повернул его на 180° так, что медные контакты оказались с противоположной стороны. Рычаг был таким маленьким, что под моей рукой ни Харгривс, ни Вильямс не видели, что именно я делаю.

У них и не было повода для волнений, потому что, по их мнению, я проделывал точно такую же операцию, как и в случае с коробкой включения взрывателя предыдущей ракеты. Я установил крышку на место и перевел рубильник в положение «Не заряжено». Отныне рубильник был включен, и достаточно было сработать реле, чтобы замкнулась цепочка самоуничтожения. Обычно предполагалось, что это произойдет по радиосигналу, при нажатии кнопки с надписью «ЭНАСУ» на пульте управления. Но, в принципе, можно было замкнуть цепь и вручную...

Я сказал Хьюеллу:

— Порядок, держите ключ.

— Не так быстро, прогрохотал он. Сделал знак, чтобы ему спустили лифт, поднялся к открытой в обшивке ракеты дверце и забрал у меня ключ. Попробовал перевести рубильник взрывного устройства, убедился, что он перемещается ровно наполовину своего хода в сторону надписи «Заряжено», перевел его в положение «Не заряжено», кивнул, положил ключ в карман и спросил:— Скоро уже?

— Пара минут. Окончательная установка порядка включения зажигания, и можно закрывать.

Лифт поскользил вниз. Хьюелл сошел, и пока мы поднимались, я шепнул Харгривсу с Вильямсом: «Перестаньте записывать. Оба». Гул электродвигателя заглушил мои слова, а говорить не разжимая рта мне было совсем нетрудно: левая сторона рта настолько раздулась, что двигать губами было практически невозможно.

Я наклонился внутрь ракеты, зажав в руке шнурок, оторванный от оконной шторы. Привязать конец веревки к сердечнику соленоида можно было за десять секунд, но с моей трясущейся рукой, помутненным взором и плохой координацией я провозился добрых две минуты. Потом выпрямился и начал прикрывать дверь левой рукой, пока конец шпура скользил по пальцам правой. Когда между краем люка в обшивке и дверью осталась щель толщиной в четыре дюйма, я наклонился к ней ближе, и Хьюеллу снизу должно было показаться, что я пытаюсь руками с двух сторон повернуть ручку, которая плохо поддается. Трех секунд мне хватило на то, чтобы два с половиной раза обмотать свободный конец шнура вокруг внутренней ручки. Затем дверь была закрыта, ключ в замке повернулся, и дело сделано.

Первый, кто откроет эту дверь шире чем на четыре дюйма, с усилием, большим полутора фунтов, замкнет цепь взрывного устройства, и ракета разнесется на куски. А если при этом сдетонирует и твердое топливо, как того опасался доктор Фейрфилд, то на куски будет разнесено все в радиусе полумили. В любом случае мне хотелось, чтобы дверцу открывал лично Леклерк.

Лифт опустился вниз, и я тяжело ступил на землю. Через раскрытые ворота ангара увидел ученых и некоторых моряков, сидящих и лежащих на берегу. Вооруженный охранник вышагивал в полусотне ярдов от них.

— Даете возможность приговоренным последний раз погреться на солнышке? — спросил я Хьюелла.

— Ага. Все упаковано?

— Полный порядок.— Я кивнул в сторону группы. Можно и мне с ними? Я бы сам хотел немного подышать свежим воздухом и позагорать напоследок.

Шалить не будешь?

— Да как бы я смог пошалить, черт возьми? Разве я похож на человека, от которого можно ждать неприятностей?

— Бог свидетель, нет,— согласился он.— Можешь идти. Вы двое,— это Харгривсу и Вильямсу.— Босс хотел сравнить ваши записи.

Я спустился к берем у. Несколько китайцев устанавливали металлический футляр ракеты на тележки с помощью дюжины матросов, гнувших спины под дулами автоматов. Флек приставал к дальнему концу пристани. Его шхуна казалась еще грязнее, чем обычно. На пляже капитан Гриффитс сидел чуть в стороне от остальных. Я улегся на песок футах в шести от него, лицом вниз, подложив под голову правую руку. Чувствовал себя отвратительно, надо сказать.

Гриффитс затворил первым.

— Ну, Бентолл, как я понимаю, закончили подготовку второй ракеты для наших друзей? — Если он всегда будет говорить таким тоном, то вряд ли вызовет у кого-нибудь симпатию.

— Да, капитан Гриффитс, я снарядил ракету. Подстроил так, что первый, кто попытается открыть дверь в обшивке «Темного крестоносца», взорвет ракету к чертовой матери. Потому я так и старался с первой ракетой, что кроме второй ни одной не осталось. Кстати, они собираются пристрелить вас и всех остальных моряков на базе выстрелами в затылок, а мисс Хоупман подвергнуть пыткам. К сожалению, с случае с мисс Хоупман я опоздал помешать им.

Возникла томительная пауза. Интересно, смог ли он разобрать мое невразумительное бормотанье. Наконец он тихо сказал:

— Мне чертовски жаль, мой мальчик. Я себе ни за что этого не прощу.

— Велите двоим матросам установить наблюдение,— сказал я.— Скажите, чтобы предупредили нас, если Леклерк, Хьюелл или кто-нибудь из охранников подойдут ближе. После этого просто сидите неподвижно и смотрите на море. Говорите со мной как можно реже. Никто не должен видеть, что я с вами переговариваюсь.

Спустя пять минут я закончил рассказывать Гриффитсу все то, что планировал осуществить Леклерк после того, как они запустят «Темного крестоносца» в производство. Когда я закончил, он молчал почти минуту кряду.

— Ну как?

— Фантастика,— прошептал он.— В это просто невозможно поверить.

— Да. Фантастично. Но осуществимо, не так ли, капитан Гриффитс?

— Осуществимо,— тяжело согласился он.— Видит Бог, что осуществимо.

— Я тоже так подумал. Значит, вы считаете, что имело смысл заминировать ракету? То есть это морально оправдано?

— Не понимаю, о чем вы, Бентолл?

— Когда они доставят «Крестоносца» по месту назначения,— продолжал я говорить в песок,— они не отправят его в уединенное место для старта. Они собираются доставить его на завод где-нибудь в густонаселенной местности, чтобы разобрать на винтики и скопировать. Если вместе с зарядом тротила рванет и твердое топливо, мне даже загадывать страшно, сколько народа, сколько сотен невинных людей погибнет.

— А мне страшно загадывать, сколько людей погибнет в ядерной войне,— тихо сказал Гриффитс.— И никаких моральных оправданий здесь не требуется. Единственный вопрос: на какой срок хватит заряда батарей, питающих цепь взрывного устройства?

— Там девять никеле-кадмиевых ячеек. Запас годности полгода, а то и год. Капитан Гриффитс, я говорю вам все это совсем не для того, чтобы обрисовать общую ситуацию или просто потрепаться. Мне губами ворочать больно. Я говорю вам только для того, чтобы вы передали это капитану Флеку. Он в любую минуту может здесь появиться.

— Капитан Флек? Этот паршивый предатель?

— Говорите тише, ради всего святого. Скажите, капитан, вам известно, что ждет меня, вас и ваших людей после того, как наш друг Леклерк отчалит?

— Вы сами это знаете.

— Флек — наша последняя надежда.

— Вы в своем уме, приятель?

— Слушайте внимательно, капитан. Флек, конечно, жулик, пройдоха и порядочный негодяй, но он не страдает манией величия. Флек готов пойти на все ради денег, кроме одного. Убийства. Не такой он человек. Он мне сам это говорил, и я ему верю. Флек — наша последняя надежда. — Я подождал его реакции, но ее не последовало, тогда я продолжил: — Сейчас он сойдет на берег. Заговорите с ним. Кричите, машите руками. Называйте паршивым предателем, как вы только что это сделали. Ведите себя естественно для такой ситуации. Никто не обратит внимания, кроме Леклерка и Хьюелла. А они только посмеются. Для них это развлечение. Расскажите ему все, о чем говорил я. Объясните, что ему тоже недолго жить осталось. Леклерку не нужны живые свидетели. Вы наверняка выясните, что Леклерк наплел ему с три короба по поводу того, чем собирается здесь заниматься. В одном можете быть уверены, Леклерк ни словом не обмолвился о ракете или о том, зачем она ему может понадобиться. Флек с командой слишком часто наведываются в Суву и в другие фиджийские порты, где одно неосторожное слово в баре может запросто все испортить. Неужели вы считаете, что Леклерк рассказал ему правду, капитан?

— Он не стал бы это делать. Вы правы, он не мог себе такое позволить.

— Флек до этого видел ракеты?

— Естественно, нет. Ворота ангара всегда были закрыла, а разговаривал он только с офицерами и младшими командирами, следящими за разгрузкой шхуны. Он, конечно, понимал, что здесь происходит что-то серьезное. «Некар» постоянно стоял на якоре в лагуне.

— Итак. На этот раз он увидит «Темного крестоносца». Он не сможет его не заметить с конца причала, где швартуется. У него есть все основания задать Леклерку вопросы по этому поводу, и мне кажется, я не ошибусь, предположив, что Леклерка за язык тянуть не придется. Речь идет о мечте всей его жизни, а про Флека он знает, что тому все равно недолго жить осталось. Если у Флека останутся какие-то сомнения по поводу своей дальнейшей судьбы, чтобы он осознал, с каким человеком связался, скажите ему, пусть сходит — или пошлет Генри, своего помощника, ему самому лучше быть на виду — взглянуть, на что способен Леклерк на самом деле. Я пояснил Гриффитсу, как обнаружить то место, где Хьюелл с подручными прорубили выход из туннеля и где находится пещера с убитыми.— Нисколько не удивлюсь, если там появились два новых трупа — юноши фиджийцы. Пусть заодно выяснит, на месте ли передатчик в доме Леклерка. После возвращения Генри у Флека развеются последние сомнения.

Гриффитс промолчал. Мне оставалось надеяться на то, что его удалось убедить. Если так, более подходящего человека было не найти. Он был самым опытным, мудрым и решительным. Тут я услышал, как он медленно поднимается на ноги. Скосив один глаз, увидел его удаляющуюся фигуру. Повернул голову до тех пор, пока не стал виден мол. Флек и Генри в парадной белой форме как раз спускались по трапу шхуны. Я закрыл глаза. Невероятно, но я заснул. Хотя что в этом невероятного? Я слишком устал. Лицо, голову, плечо, тело поглотила ватная волна боли. Я спал.

Проснувшись, понял, что к перечисленному списку добавилась еще одна боль. Кто-то пинал меня ногой под ребра. Совсем не для того, чтобы слегка пощекотать, надо признаться. Я повернул голову. Леклерк. Учить его элементарной вежливости, пожалуй, поздновато. Щурясь от солнца, я повернулся на бок и оперся на здоровый локоть.

Мне пришлось снова сощуриться, когда что-то мягкое стукнуло по лицу и упало на грудь. Я опустил глаза. Моток шнура от оконной шторы — аккуратно смотанный и перевязанный.

— Мы решили, что вы захотите вернуть его себе, Бентолл. Нам он больше не нужен.— Никакой ярости в лице, никакой мстительной злобы, которую, естественно, можно было ожидать. Что-то, скорее, напоминающее удовлетворение. Он изучающе смотрел на меня.— Скажите, Бентолл, неужели вы всерьез считали, что я не предусмотрю столь очевидную возможность, а я так просто был в этом уверен, что вы не колеблясь подстроите что-нибудь на втором «Крестоносце», понимая, что вам лично больше опасность не грозит? Вы слишком недооцениваете меня. Поэтому все с вами так нелепо получается.

— Вы совсем не так прозорливы, — медленно сказал я. Меня мутило.— Нс думаю, что вы что-нибудь заподозрили. Я просто не учел, что вы разведете Харгривса с Вильямсом по разным помещениям и начнете грозить смертью жен, если они не расскажут вам до последних деталей, что именно произошло. Отдельные допросы и обычная угроза в случае несовпадения показаний. Возможно, я действительно вас недооцениваю. А теперь отведите меня куда-нибудь и потихоньку пристрелите. Я не возражаю.

— Никто не собирается в вас стрелять, Бентолл. Никто никого стрелять не будет. Мы отходим завтра, и могу обещать, что при отходе всех вас оставим в живых.

— Конечно,— хмыкнул я.— Скажите, сколько лет надо тренироваться, чтобы так убедительно лгать в лицо?

— Завтра сами увидите.

— Опять завтра. А каким образом вы собираетесь держать до этого времени сорок человек под контролем? — Я надеялся, что он рассуждает так же, как я, иначе я зря тратил время, послав Гриффитса к Флеку.

— Вы сами подсказали нам идею, Бентолл. Блокгауз. Вы заявили, что это идеальная темница. Выбраться невозможно. Кроме того, сегодня вечером для упаковки «Крестоносца» мне потребуются все мои люди, а внутри блокгауза охрана не нужна.— Он посмотрел на Хьюелла и улыбнулся.— Кстати, Бентолл, похоже, что капитан Гриффитс вас больше не любит. Я слышал, как он честил вас за то, что вы снарядили первую ракету.

Я промолчал. Я ждал продолжения:

— Вам будет приятно услышать, что у него возникли небольшие неприятности. Ничего серьезного. Видимо, ему взбрело в голову отчитать капитана Флека — как положено среди англичан — за его предательские действия. Флек, похоже, решил всерьез постоять за себя. По возрасту, росту и весу два морских волка были в одной категории. И если капитан Гриффитс был чуть в лучшей форме, то Флек оказался знатоком запрещенных приемов. Такую драку надо было видеть. Пришлось их разнять, к сожалению. Отвлекали людей от работы.

— Хоть бы они забили друг друга до смерти,— пробурчал я. Леклерк улыбнулся и отошел вместе с Хьюеллом. Дела у них шли неплохо.

А у меня наоборот. Уловка с ракетой провалилась, Гриффитс с Флеком передрались, последняя надежда угасла, Мари со мной порвала, Леклерк победил по всем статьям, а Бентоллу остается ждать только пули в затылок. Я чувствовал себя слабым, больным, усталым и побитым. Наверное, пора сдаваться. Я снова перекатился на живот, уткнувшись в песок лицом. Краем глаза заметил подходящего Гриффитса. Он уселся на старое место. Рубаха у него была порвана, вся в грязи, лоб исцарапан, в уголке рта запеклась кровь.

— Поздравляю,— горько сказал я.

— Они готовы,— спокойно произнес он.— Флек мне верит. Его было нетрудно убедить. Этим утром он был на той стороне острова и обнаружил труп человека, вернее то, что от него осталось. Какой-то фиджиец, насколько я понял. Тело прибило к рифу. Сначала он думал, что это акулы. Теперь так не считает. Помощник отправился на разведку.

-— А как же... драка?

— Леклерк вышел из ангара. Он наблюдал за нами вблизи. Слишком близко. Только так можно было развеять подозрения.— Я посмотрел на него. Он улыбался.— Нам удалось обменяться разнообразной информацией, пока катались по земле.

— Капитан Гриффитс,— сказал я,— за это вам положен линкор.

Солнце медленно склонялось к морю. Два китайца принесли нам еду. Консервы и пиво. Я видел, как еще одна пара охранников понесла продукты в блокгауз, где до сих пор держали семерых женщин. Вероятно, дополнительная гарантия от беспорядков. Лейтенант Брукман снова перевязал мне руку, и ее состояние не вызвало у него восторга. Все время после обеда китайцы и примерно половина матросов под бдительным оком Хьюелла демонтировали портальные краны и устанавливали их по обе стороны от рельсового пути, готовясь к подъему «Крестоносца» на металлическое ложе, которое уже покоилось на двух платформах. Все это время я думал о Мари. Как она там одна? Спит или бодрствует, как себя чувствует, думает ли обо мне? Осознает ли хотя бы наполовину отчаянность нашего положения?

Незадолго до заката по пляжу, с дальнего конца пристани подошли Флек и Генри. Остановились прямо напротив меня. Флек с широко расставленными ногами, уперев руки в бока. Гриффитс погрозил ему кулаком. Для стороннего наблюдателя не возникало сомнений, что вот-вот начнется словесная перепалка, а то и что посерьезней. Я перекатился на правый локоть. Что еще остается делать, когда у тебя над головой переругиваются двое. Загорелое лицо Флека было решительно и мрачно.

— Генри их отыскал.— Голос у него хрипел от гнева.— Одиннадцать трупов. Проклятый лживый убийца.— Он горько выругался и продолжал: — Бог не даст соврать, я человек жестокий, но не до такой же степени. Он сказал мне, что это арестованные, которых я должен буду как бы случайно обнаружить завтра и отвезти обратно на Фиджи.

Я сказал:

— Неужели вы думаете, что доживете до завтра, Флек? Вы не обратили внимания на вооруженного часового на причале, который следит, как бы вы тайком не смотались? Неужели вы не понимаете, что пойдете одним путем с остальными? Он не может оставить живых свидетелей.

— Я знаю. Но за сегодняшнюю ночь не волнуюсь. Могу спокойно спать на своей шхуне. На рассвете с Фиджи сюда приходит грузовое судно под названием «Кузнечик». Его команда — самые отчаянные головорезы-азиаты на Тихом океане. Я должен провести их через рифы.— Несмотря на гнев, Флек прекрасно справлялся с ролью, не забывая яростно жестикулировать после каждого второго слова.

— Зачем понадобилось грузовое судно?

— Это совершенно ясно,— ответил Гриффитс.— Большой корабль не сможет подойти к причалу, здесь глубина всего футов десять или около того. И хотя они могли бы погрузить ракету на палубу Флека, у него нет никаких достаточно солидных подъемных приспособлений, чтобы перегрузить «Крестоносца» на подводную лодку. Могу поспорить, что у этого «Кузнечика» есть бортовой деррик-кран. Верно, Флек?

— Верно. Подлодка? А что...

— Об этом позже,— прервал его я.— Генри нашел передатчик?

— Нет,— ответил сам Генри как всегда мрачно.— Они обрушили потолок на том конце туннеля и завалили проход.

А завтра, подумал я, всех нас загонят в туннель с этой стороны и тоже завалят проход. Возможно, Леклерк не врал, когда говорил, что не застрелит нас. Голод — средство не такое скорое, как расстрел, но не менее эффективное.

— Ну что, Флек?—сказал я.— Как вам это нравится? Ваша дочь учится в калифорнийском университете в Санта-Барбаре, совсем рядом с одной из самых крупных в мире баз межконтинентальных баллистических ракет — Военно-воздушная база Вандерберри. Цель номер один для ядерной атаки. Азиаты хлынут на вашу новую родину, Австралию. Сколько будет трупов...

— Замолчите же, ради Бога! — зарычал Флек. Кулаки крепко сжаты, на лице страх и отчаяние, боровшиеся с гневом и яростью. Что я должен сделать?

Я объяснил ему, что надо делать.

Солнце коснулось моря на горизонте, к нам подошли охранники и препроводили в блокгауз. По пути я оглянулся и увидел свет в ангаре. Леклерк со своими людьми будет работать всю ночь. Пусть трудятся. Если Флек не подкачает, есть шанс, что «Черный крестоносец» никогда не доберется до своего пункта назначения.

Если Флек не подкачает.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Суббота, 03.00 08.00

Я проснулся среди ночи. Проспал часа четыре, может, шесть, не знаю. Ясно было одно: лучше мне от этого не стало. Жара в этом отсеке блокгауза была невыносимой, воздух спертый и зловонный, матрасы по жесткости не уступали бетонному полу.

Я медленно сел и только потому, что кроме остатков гордости у меня уже больше ничего не осталось, не завопил во весь голос, случайно оперевшись на левую руку. Но чуть до этого не дошло. Я облокотился здоровым плечом о стену, и рядом со мной что-то зашевелилось.

— Проснулись, Бентолл? — Это был капитан Гриффитс.

— Да. Который час?

— Чуть больше трех часов ночи.

— Три часа! — Капитан Флек обещал сделать это не позднее полуночи. Три часа. Почему вы меня не разбудили, капитан?

— Зачем?

И действительно, зачем? Просто для того, чтобы я с ума сходил от беспокойства, вот зачем. Ясно было одно: ни я, ни кто-нибудь другой ничего не в силах сделать, чтобы помочь нам выбраться отсюда. Пол-часа, после того как нас заперли, мы с Брукманом и Гриффитсом со спичками в руках облазили всю комнату в поисках слабых мест либо в стенах, либо в дверях. Безнадежно оптимистическая затея, если учесть, что стены эти сделаны из армированного бетона с целью противостоять неожиданному воздушному удару силою во много тонн. Но сделать это мы были должны. Обнаружили то, что и ожидали, то есть ничего.

— Ни звука, ни движения снаружи? — спросил я.

— Ничего. Совершенно ничего нс слышно.

— Ну что ж,— горько сказал я.— Было бы обидно сорвать рекорд, который я уже установил.

— О чем это вы?

— О том, что к чему бы я ни прикасался на этот раз, все получалось совершенно наоборот. А в том, что касается постоянства, Бентолл — человек что надо. Надежды на то, что в последний момент что-нибудь изменится, практически нет.— Я покачал головой в темноте.— Три часа просрочено. По крайней мере, три часа. Или он предпринял попытку, но его поймали, или они для верности держат его под замком. Теперь это уже неважно.

— Мне кажется, что шанс еще есть,— сказал Гриффитс.— Каждые четверть часа приблизительно один из моих людей становится другому на плечи и выглядывает наружу через вентиляционную решетку. Ничего интересного, конечно, не видно. Склон горы — с одной стороны, море — с другой. Но дело в том, что почти всю ночь ярко светила луна. Флеку невозможно ускользнуть с корабля незаметно. У него еще может появиться шанс.

— Почти всю ночь, вы сказали? Верно?

— Ну, где-то на полчаса луна пряталась за тучу. Около часа ночи,— нехотя согласился он.

— Полчаса ему и не потребовалось бы. Хватило бы пятнадцати минут,— тяжело вздохнул я.— Какой смысл самих себя обманывать?

Надеяться нам было не на что. Я хотел слишком многого. Чтобы Флек незаметно сошел с корабля при свете луны, на виду у охранника, дежурящею на пирсе, в то время как в ста ярдах кипит работа при свете прожекторов. Тут я слегка хватил через край. А уж надеяться на то, что он незамеченным прокрадется в домик капитана, где хранятся ключи, и каких-то пятидесяти ярдах от ангара, стащит их, освободит Мари из оружейного склада, а затем и нас всех, было уж совсем глупо. Но слабая тень надежды все-таки оставалась, а утопающий хватается за соломинку.

Время тянулось томительно. Ночь, которая никак не кончается, а на самом деле закончится. И очень скоро. Не думаю, чтобы кто-нибудь спал. Свободного времени для отдыха у нас впереди еще будет предостаточно. Ученые без конца перешептывались о чем-то с женами. Я вдруг с удивлением осознал, что не смог бы узнать ни одну из этих женщин, если бы довелось с ними встретиться еще раз. Мне ни разу не удалось видеть их при дневном свете. Воздух становился тяжелее. Дышать в этой зловонной, удушливой атмосфере становилось больно. Жара усиливалась. Пот застилал глаза, стекал по плечам и спине. Время от времени матросы поднимали товарища на плечи — смотреть сквозь решетку. И каждый раз ответ был одним и тем же: яркая луна.

Так продолжалось до четырех часов утра. Не успел матрос подняться до уровня решетки, как послышалось:

— Луна зашла. На улице кромешная тьма. Мне не видно, что там...

Я так и не дослушал, что там ему не видно. Снаружи послышались быстрые шаги, какая-то возня, глухой удар и металлический скрежет ключа в замочной скважине. Последовал громкий щелчок, дверь распахнулась, и в бункер ворвалась волна прохладного свежего воздуха.

— Флек? — Гриффитс спросил тихо.

— Он самый и есть. Простите, что запоздал, но...

— А мисс Хоупман?—вмешался я.— Она здесь?

— Боюсь, что нет. Ключа от склада не было на связке. Я переговорил с ней через оконную решетку, и она передала для вас это.— Он вложил мне в руку обрывок бумаги.

— Есть у кого-нибудь спички? — спросил я.— Мне надо...

— Это не срочно,— перебил Флек.— Она написала записку еще днем, просто ждала подходящего случая...— Он замолчал.— Пошли. Время не ждет. Эта чертова луна не собирается всю ночь торчать за тучей.

— Знаете, он прав,— сказал Гриффитс и тихо распорядился.— Выходите, все. Молча. Сначала идите в сторону горы, потом срежем угол. Так будет лучше, а, Бентолл?

— Так лучше.— Я сунул записку в нагрудный карман рубашки, отступил в сторону и пропустил остальных к выходу. С удивлением посмотрел на Флека.— Что это у вас?

— Винтовка.— Он повернулся и что-то тихо сказал, после чего из-за угла показались двое людей, волоча третьего.— Леклерк поставил часового. Это его винтовка. Все вышли? Хорошо, Кришна, затаскивайте его внутрь.

— Готов?

— Не думаю.— Флека эта проблема, похоже, вовсе не беспокоила. Послышался смачный шлепок чего-то тяжелого о цементный пол, и два индийца вышли из бункера. Флек осторожно прикрыл дверь и повернул ключ в замке.

— Пошли, пошли,— нетерпеливо шептал Гриффитс.— Нам давно пора отчаливать.

— Вы и отчаливайте,— сказал я.— А мне нужно еще освободить Мари Хоупман.

В этот момент он был уже в десяти футах от меня, однако остановился, повернулся и подошел ближе.

— Вы спятили? — спросил он.— Флек сказал, что ключа от оружейного склада нет. Луна того и гляди появится. Вас наверняка обнаружат. У вас совершенно никаких шансов. Пойдемте и перестаньте глупить...

— Я все-таки попробую. Оставьте меня.

— Вы же понимаете, что вас наверняка заметят,— тихо сказал Гриффитс.— А раз вы на свободе, значит и все остальные тоже. Им ясно, что есть только одно место, куда мы можем отправиться. С нами женщины. До входа в пещеру полторы мили. Мае неминуемо перехватят по дороге. Это означает, Бентолл, что вы готовы принести в жертву наши жизни ради эгоистичного желания сделать что-то для мисс Хоупман, имея один шанс из тысячи. Я не ошибся, Бентолл? Неужели вы настолько эгоистичны?

— Я действительно эгоист. Но не настолько плох, как могло бы казаться. Просто не подумал. Пойду с вами до того места, где будет исключена возможность перехвата. Потом вернусь. И не надо надеяться. что вам удастся меня остановить.

— Вы совершенно спятили, Бентолл. В голосе Гриффитса слышались гнев и беспокойство одновременно. — Единственное, чего вы добьетесь, так это верной смерти, к тому же совершенно бессмысленной.

— Я волен распоряжаться своей жизнью.

Мы отправились прямо к подножью горы, держась компактной группой. Никто не разговаривал, даже шепотом, хотя Леклерк со своими людьми были к этому моменту в полумиле от нас. Через триста ярдов склон резко пошел вверх. Мы поднялись, насколько это было возможно, и свернули к югу, огибая подножье горы. Теперь опасность существенно возросла. Нам нужно было по пути ко входу в пещеру пройти мимо ангара и остальных строений, а непосредственно за ангаром начинался крутой горный уступ, резко возвышающийся на фоне своего окружения. Это вынудит нас подойти к тому месту, где работали Леклерк с подручными, на расстояние в двести ярдов.

Первые десять минут все шло как по маслу. Луна пряталась за облаками даже дольше, чем мы имели право надеяться, но всю ночь она там оставаться не будет, учитывая, что только пятая часть неба была затянута облаками, а на этих широтах даже со светом звезд приходится считаться. Я тронул Гриффитса за локоть.

— Луна вот-вот появится. Ярдах в ста отсюда в горе есть небольшая расщелина. Если поторопимся, то можем успеть.

Мы успели как раз перед тем, когда луна, вырвавшись из плена, окатила долину и горный склон холодным ярким светом. Но мы, хоть на какое-то время, были в безопасности. Уступ, прикрывавший нас от ангара, был высотой всего в три фута, но и этого достаточно.

Флек и оба индийца, как я теперь заметил, были в насквозь промокшей одежде. Я посмотрел на них и спросил:

— Решили искупаться перед отходом?

— Чертов караульный всю ночь сидел на причале с винтовкой в руках,— проворчал Флек.— Следил за нами. Как бы мы не пробрались в радиорубку. Нам пришлось перебраться через противоположный борт где-то около часа ночи, когда луна спряталась, и плыть вдоль берега добрых четверть мили. Генри с помощником отправились в другую сторону. Я попросил, чтобы Генри сразу направился в пещеру, добрался до кладовки с оружием и взрывчаткой и принес аматоловые шашки, запалы, взрыватели — все, что сможет обнаружить. Если там хоть что-то осталось. Ни на оружие, ни на патроны рассчитывать, конечно, уже не приходилось, а взрывчатка хоть и неважная им замена, по все-таки лучше, чем ничего.

— Ключи достали без проблем,— продолжал Флек.— Но там было всего два ключа — от внутренней и внешней двери блокгауза. Попробовали взломать дверь и окно оружейного склада, чтобы освободить мисс Хоупман, но безуспешно.— Он замолчал.— Я переживаю по этому поводу, Бентолл. Но мы пытались. Бог свидетель, мы сделали, что могли. Шуметь было нельзя, вы же понимаете.

— Вы не виноваты, Флек. Я знаю, что вы старались.

— Ну, а когда мы подобрались к блокгаузу, как раз луна вышла. На наше счастье. Потому что Леклерк оставил охранника. Пришлось ждать два часа кряду, пока снова стемнеет, чтобы снять его. У меня с собой был пистолет. И у Кришны тоже. Но вода проникла повсюду и пользоваться ими все равно было нельзя.

— Вы прекрасно потрудились, капитан Флек. Теперь у нас есть винтовка. Хорошо стреляете?

— У меня для нее глаза слабоваты. Возьмите себе.

— Ничего не выйдет. Сегодня я из игрушечного ружья не смог бы выстрелить.— Я повернулся и обратился к Гриффитсу.— Среди ваших людей есть хорошие снайперы, капитан?

— По случаю, есть. Вот Чалмерс,— он показал рукой на рыжего лейтенанта, из-за упорства которого застрелили матроса.— Один из самых лучших стрелков во флоте Ее Величества. Сможете помочь, если возникнет потребность, Чалмерс?

— Да, сэр,— тихо ответил лейтенант. С большим удовольствием.

К луне приближалось облако. Нельзя сказать, что внушительных размеров, вдвое меньше, чем мне хотелось, но все-таки что-то. Других облаков поблизости не было.

— Еще полминуты, капитан Гриффитс, — сказал я,— и мы трогаемся.

— Придется поторопиться,— озабоченно сыпан он.— Мне кажется, лучше выстроиться в цепочку, один за другом. Флек впереди, за ним женщины и ученые, чтобы, если что случился, они могли быстро добежать до пещеры. Я со своими людьми буду замыкать колонну.

— Мы с Чалмерсом этим займемся.

— Значит, все-таки хотите в подходящий момент улизнуть к оружейному складу? Я вас правильно понял, Бентолл?

— Пошли,— сказал я.— Пора идти.

Мы почти успели проскочить, но раз уж Бентолл оказался в компании, удачи не жди. Мы благополучно миновали ангар, где краны осторожно опускали «Темного крестоносца» на металлическое ложе, и уже отошли на добрые две сотни ярдов, когда одна из женщин вдруг резко вскрикнула от боли. После выяснилось, что она поскользнулась и вывихнула кисть. Я увидел, как работающие при свете прожекторов перед ангаром люди замерли и обернулись. Через три секунды половина из них бежала в нашем направлении, в то время как остальные рванулись к сложенным поблизости в горку автоматам.

— Бегом, марш! закричал Гриффитс. Жмите что есть мочи.

— Вас это не касается, Чалмерс,— сказал я.

— Конечно,— тихо отозвался лейтенант.— Меня это не касается.

Он опустился на одно колено, приложил приклад к плечу, передернул затвор и спустил курок. Ловко и быстро. Я увидел, как в двух ярдах от бегущего первым китайца на цементной площадке вздыбилось облачко белой пыли. Чалмерс повернул барашек прицела на одно деление.

— Легло чуть ниже, не спеша произнес он.— В следующий раз ниже не будет.

Не было. После второго выстрела бегущий первым раскинул руки, выпустил винтовку и упал ничком. Затем был убит второй. Третий покатился, конвульсивно подергиваясь по земле, как вдруг прожектора перед ангаром погасли. Кто-то сообразил, что бегущие по бетонной освещенной дорожке люди являются идеальной мишенью.

— Хватит,— закричал Гриффитс.— Возвращайтесь. Теперь они побегут, рассыпавшись в цепочку. Возвращайтесь!

Самое время, чтобы вернуться, подумал я. Дюжина стволов, в том числе автоматы, обрушили на нас лавину свинца. Видеть нас они не могли, для этого было слишком темно, но по вспышкам от выстрелов Чалмерса приблизительно вычислили наше расположение, и пули начали яростно буравить камни вокруг нас, частично отскакивая рикошетом с пронзительным визгом. Гриффитс с Чалмерсом повернулись и побежали. Я последовал их примеру. Только рванулся в противоположном направлении — туда, откуда мы только что пришли. Шансов добраться до склада у меня было мало, так как луна начала потихоньку продираться сквозь обрывки облаков. Но если бы мне это удалось, то перестрелка была прекрасным прикрытием для того, чтобы можно было беспрепятственно взломать дверь. Я сделал четыре шага и во весь рост растянулся на скале после того, как что-то со страшной силой ударило меня в колонку. В глазах помутилось. Я с трудом заставил себя встать на дрожащие ноги, сделал шаг и снова тяжело рухнул наземь. Не то чтобы я ощущал резкую боль, просто нога отказывалась меня держать.

— Черт бы тебя подрал! Болван проклятый! — прозвучал надо мной голос Гриффитса. Чалмерс оказался тут же.— Что случилось?

— Моя нога. Попали в ногу.— Я о ноге не думал, мне было на нее совершенно наплевать. Меня мучило лишь то, что последний шанс добраться до оружейного склада упущен. Мари осталась одна. Она меня ждет. Знает, что я обязательно приду за ней. Понимает, что каким бы идиотом ни был Джонни Бентолл, он не оставит ее Леклерку на растерзание. Я снова был на ногах, Гриффитс меня поддерживал, но от этого легче не становилось. Нога, как парализованная, совершенно не двигалась.

— Вы оглохли? — заорал Гриффитс.— Я спрашиваю, можете идти или нет?

— Нет. Со мной все в порядке, оставьте меня. Я должен идти к оружейному складу.— По-видимому, я уже не соображал, что говорю. В голове слишком помутилось, чтобы понять разницу между желанием и намерением.— Со мной действительно все в порядке. Вам надо спешить.

— О, Боже! — Гриффитс ваял меня под одну руку, Чалмерс под другую, и они полуволоком потащили меня вдоль склона горы. Остальных уже не было видно, но через минуту подбежали Брукман с матросом, решившие проверить, что могло случиться, и помогли Гриффитсу с Чалмерсом. Я был всем как никогда кстати. Джон Бентолл. Пойдешь со мной — головы не сносишь. Интересно, мелькнуло у меня в помутневшем сознании, за что мне такая невезуха?

Мы прибыли ко входу в пещеру минуты через три после того, как остальные благополучно зашли внутрь. Мне, видимо, сказали об этом, но я не помню. Я вообще не помню последние полмили. Мне рассказали позже, что нам бы ни за что не удалось преодолеть их, если бы не вышла луна и Чалмерс не задержал бы китайцев, пристрелив первых двоих, попытавшихся показаться из-за уступа. Кроме того, мне рассказали, что я все время говорил сам с собой, а когда меня просили замолчать, чтобы не привлекать погоню, я беспрестанно повторял: «Кто? Я? Да я и так молчу». С возмущенным и обиженным видом повторял. Во всяком случае, так мне рассказывали. Сам я ничего не помню.

Я помнил то, что было уже в пещере, недалеко от входа. Очнулся лежа около стены и первое, что увидел: лежащего рядом со мной человека, лицом вниз. Один из китайцев. Он был мертв. Я поднял глаза и увидел Гриффитса, Брукмана, Флека, Генри и какого-то младшего офицера, неизвестного мне. Они стояли на другой стороне туннеля, прижавшись к стене. А может быть, мне показалось, что это были они. В пещере было темно. Место для укрытия оказалось подходящим. Хотя туннель четырех футов в ширину и семи высоту на всем своем протяжении, проход наружу, прорубленный Хьюеллом с китайцами, имел не более трех футов в высоту и всего около восемнадцати дюймов в ширину. Я присмотрелся, пытаясь увиден, остальных, но ничего не разглядел. Вероятно, они спрятались в ста ярдах от входа, в каверне, вырытой Хьюеллом для отвала использованной породы. Я снова выглянул сквозь узкий проход наружу. Занималась заря.

— Сколько времени я здесь пролежал? — спросил я неожиданно. Собственный голос показался мне хриплым дребезжанием, как у древнего старца. Хотя, воз-можно, во всем виновата акустика пещеры.

Около часа.— Любопытно. Голос Гриффитса старческим не казался.— Брукман говорит, что вы поправитесь. Коленная чашечка не разбита. Через неделю сможете ходить.

— Мы... Нам всем удалось добраться благополучно?

— Всем.— Конечно, всем. Кроме Мари Хоупмап. Что им за дело до нее? То, что значило для меня больше всего в мире, им казалось простым именем. Мари Хоунман осталась там, на оружейном складе, и я ее больше никогда не увижу, а для них это просто имя. Ничего страшного не случилось, если так рассуждать. И мы никогда, никогда больше не увидимся. А никогда это очень долго. Даже в этом, самом важном на свете, мне снова не повезло. Я потерял Мари. Мне не видеть ее отныне никогда. И это «никогда» на всю жизнь.

— Бентолл! — Голос Гриффитса звучал резко.— Что с вами?

— Со мной все в порядке.

— Вы снова разговариваете сами с собой.

— Правда? — я протянул руку и прикоснулся к мертвецу. — Что случилось?

— Его подослал Леклерк. Не знаю, то ли он решил, что мы все ринулись к противоположному выходу из пещеры, то ли просто послал человека на верную смерть. Чалмерс подождал, пока он влезет внутрь целиком. В результате у нас появилось две винтовки.

— А что еще? Час — это много времени.

— Потом они попытались стрелять в пещеру. Но чтобы не делать это вслепую, надо было вставать напротив входа. Пришлось им бросить эту затею. После этого — попытались взорвать вход в туннель. Распечатать его.

— Они не этого добивались,— сказал я.— Какая им разница, если мы все равно не можем выбраться? Они задумывали другое. Если бы все удалось по плану, они бы завалили туннель на сто ярдов вглубь. Тогда бы всем нам пришел конец.— Зачем я об этом говорил? Все равно это уже ничего не значило.

— Они взорвали один заряд, над входом,— между тем продолжал Гриффитс.— Ничего особенного не произошло. Потом мы услышали, как они суетятся снаружи, бурят шурфы для дополнительных зарядов. Мы выбросили пару толовых шашек. По-моему, они недосчитались нескольких человек. Больше попыток не предпринимали.

— А записка? — спросил я. — Вы сказали им о записке?

— Естественно,— недовольно отозвался Гриффитс. Я просил Флека оставить на столе в радиорубке текст поддельной радиограммы следующего содержания: «Вас поняли: боевой корабль флота Ее Величества «Кандагар» движется полным ходом, курс: Сува — Варду. Предположительное время прихода: 8.30». Как будто бы Флек послал «SOS» по радио.

— Мы сказали Леклерку, что приближается военный корабль. Он сначала не хотел нам верить, утверждая, что часовой следил за радиорубкой. Но Флек заявил, что он спал. Возможно, сам часовой оказался среди убитых, не знаю. Мы передали ему, что текст радиограммы — на шхуне. Он послал своего человека. Леклерк не может от этого отмахнуться. Выходит, в его распоряжении всего три часа. И того меньше. Флек утверждает, что без него, в качестве лоцмана, капитан «Кузнечика» не решится войти в проход между рифами, пока окончательно не рассветет.

— Леклерк, наверное, в восторге.

— Он просто вне себя. Мы с ним переговаривались и слышали, как у него голос дрожал от ярости. Все время спрашивал о вас, но мы сказали, что вы без сознания. Он грозился пристрелить мисс Хоупмаи, если вы не выйдете. Тогда я сказал, что вы умираете.

— Это должно было его взбодрить,— мрачно заметил я.

— Похоже на то,— подтвердил Гриффитс.— Потом он ушел. Возможно, увел с собой людей. Нам это неизвестно.

— Да,— тяжело добавил Флек.— И первый, кто высунется наружу, рискует лишиться головы.

Время шло. Свет в конце туннеля постепенно усиливался, сменяя последовательно все краски зари, пока, наконец, нашим глазам нс предстал клочок голубого неба. Солнце взошло.

— Гриффитс! — прозвучал снаружи голос Леклерка так неожиданно, что мы все вздрогнули.— Слышите меня?

— Я вас слышу.

— Бентолл здесь?

Гриффитс предупредительно махнул, чтобы я молчал, но я не обратил на эго внимания.

— Я здесь. Заходите и заберите меня.

— Я думал, что вы при смерти, Бентолл,— в его голосе впервые для меня послышались злобные нотки.

— Что вам нужно?

— Мне нужны вы, Бентолл.

— Я здесь. Заходитe и забирайте.

— Послушайте, Бентолл. Вы не хотите спасти жизнь мисс Хоупман?

Вот оно. Следовало ожидать этой последней отчаянной попытки принудить меня поступить по его воле. Я был нужен Леклерку, очень нужен.

— А после этого вы нас обоих прикончите, верно, Леклерк? — Лично я в этом ни на минуту не сомневался.

— Даю слово. Я отпущу ее к вам.

— Не слушайте его,— предупредил меня капитан Гриффитс тревожным шепотом.— Как только он сумеет заполучить вас, тут же воспользуется вами, как приманкой, чтобы выудить кого-нибудь вроде меня и так далее. Или просто убьет вас обоих.

Я знал, что именно произойдет. Он просто убьет нас обоих. Остальные его не интересуют, а нас он должен уничтожить. Меня, во всяком случае. Но я не мог упустить этот шанс. Возможно, он не станет избавляться от нас сразу. Он может забрать нас с собой на корабль. Это был самый последний шанс, даже не один к миллиону, но все-таки шанс. А я и не просил большего. Шанс. Я еще могу попытаться спасти нас обоих. Но не успел я об этом подумать, как до меня дошло, что это неосуществимо. Тут даже не один шанс из миллиона, а скорее то, о чем говорила Мари: сидя на электрическом стуле, смотреть, как палач переводит рубильник, и еще на что-то надеяться. Я сказал:

— Хорошо, Леклерк. Я выхожу.

Сигнала я не заметил, только Флек, Генри и Гриффитс набросились на меня одновременно, пригвоздив к земле. Несколько секунд я отчаянно сопротивлялся, но на большее моих сил не хватило.

— Отпустите меня,— прошептал я.— Ради Бога, отпустите.

— Мы вас никуда не отпустим,— сказал Гриффитс. Потом повысил голос.— Все, Леклерк, можете идти. Бентолл у нас в руках, и мы его не отдадим. Вам прекрасно известно, почему.

— В таком случае мне придется убить мисс Хоупман,— свирепо огрызнулся Леклерк. Я убью ее, слышишь, Бентолл? Убью. Но не сегодня, чуть погодя. Или она сама наложит на себя руки до того. Прощай, Бентолл. Спасибо за «Темного крестоносца».

Мы услышали звук удаляющихся шагов, и наступила тишина... Они убрали руки, и Флек сказал:

— Прости меня, парень. Я так огорчен, что даже слов нет.

Я не ответил. Сидел и думал, как это мир до сих пор не перевернулся. Потихоньку, с трудом, мне удалось встать на руки и на одно колено. Я сказал:

— Мне надо идти.

— Не глупите же, черт подери.— Я заметил, что лицо Гриффитса обретает то выражение, которое возникло при первом нашем знакомстве. Далеко не сочувственное.— Они подождут.

— Он не может больше ждать. Который час?

— Почти семь.

— Он уже собирается в путь. Рисковать «Темным крестоносцем» из-за меня он не станет. Нс пытайтесь меня задержать, прошу вас. Я должен что-то предпринять.

Я выполз из узкой горловины пещеры и оглянулся. Несколько секунд ничего не видел. Пронзительная пульсирующая боль в колене затуманила глаза, и очертания предметов стали нерезкими. Затем изображение вернулось в фокус. Вокруг никого не было. Ни одной живой души, если говорить точнее.

Рядом со входом в пещеру лежали три трупа. Два китайца и Хьюелл. Конечно, именно Хьюелл наблюдал за установкой зарядов для взрыва туннеля. Взрывом толовых шашек гиганту разворотило надвое грудную клетку. Только так, наверное, и можно было с ним справиться. Я увидел металлический ствол автомата, торчащий из-под тела. Нагнулся и с трудом вытянул его. Обойма была заряжена.

— Все спокойно,— крикнул я. Они ушли.

Десять минут спустя мы все медленно спускались к ангару. Брукман был прав, невесело подумал я. Пока я снова смогу ходить, пройдет, видимо, не меньше недели. Но моряки, сменяясь, поддерживали меня, принимая на себя львиную долю моего веса.

Мы перебрались через последний уступ, отделявший нас от долины. Вокруг ангара было пустынно. Небольшой грузовой корабль огибал рифы на выходе из лагуны. Я услышал, как Флек смачно выругался, и тут же понял, почему: ярдах в пятидесяти от причала над поверхностью воды торчали верхушки мачт и крыша палубной надстройки его шхуны. Леклерк обо всем позаботился.

Все говорили, говорили, пытались шутить и смеяться нервным истерическим смехом, но все-таки смеяться. Их легко было понять. Когда нависшая над тобой угроза смерти неожиданно исчезает, почти каждый начинает себя так вести. После нескончаемой напряженной ночи, после томительных недель, проведенных женщинами в пещере, все кончилось. Страх, ужас, неведение были позади. Жизнь, конец которой был так близок, начиналась вновь. Я посмотрел на семерых ученых с женами, которых видел по сути впервые. Они улыбались и смотрели друг другу в глаза, крепко держась за руки. У меня не было сил смотреть на них. Я отвел глаза. Нам с Мари уже не посмотреть в глаза друг другу. Правда, держась за руку, мы с ней однажды прошлись. Один разок. Минуты две всего. Не так уж много. Могло бы быть и дольше.

Только Флек выглядел удрученным и грустным. Только Флек. Единственный из них. И я не думаю, что причина была в его шхуне. Во всяком случае — не главная причина. Только он один из присутствующих знал Мари раньше. А когда назвал ее славной девушкой, я его незаслуженно оскорбил. У него дочь примерно того же возраста. Флек переживал. Переживал из-за Мари. С Флеком все в порядке. За свои прежние грехи он рассчитался с лихвой.

Мы подошли к ангару. Я сжал в руках автомат и молил Бога, чтобы Леклерк оставил засаду или того лучше — остался сам, желая с нами рассчитаться, застав врасплох, когда мы решим, что все уплыли на корабле. Но там никого не было. Никого не осталось и в других помещениях. Только все имеющиеся передатчики были разбиты вдребезги. Мы подошли к складу, я зашел в открытую дверь и посмотрел на пустую кровать. Прикоснулся к свернутой куртке, служившей вместо подушки. Она была еще теплой. Какое-то шестое чувство подсказало мне приподнять ее. Под ней оказалось кольцо. Обычное золотое колечко, которое она носила на безымянном пальце левой руки. Обручальное кольцо. Я надел его на мизинец и вышел.

Гриффитс раздал указания по поводу захоронения погибших, после чего он, Флек и я медленно направились к блокгаузу. Я повис у Флека на плече. Два вооруженных матроса шли за нами.

Корабль уже обогнул рифы и лег курсом на запад. «Темный крестоносец» и Мари. «Темный крестоносец», несущий с собой угрозу миллионов загубленных жизней, десятков больших городов, лежащих в пыли и руинах, кровавой бойни, страданий и бед, которых мир не ведал с начала своего существования. «Темный крестоносец». И Мари. Мари, которая заглянула в будущее и ничего там не обнаружила. Мари, предсказавшая, что однажды я столкнусь с ситуацией, в которой самоуверенность меня не спасет. И вот этот день настал.

Флек повернул ключ в двери блокгауза, вывел оттуда китайца под дулом автомата и вручил морякам. Мы открыли вторую дверь и зажгли свет. Леклерк разбил все передатчики на базе, но не тронул пульт управления, потому что не смог до пего добраться. Да и не к чему ему было его разбивать: он не знал, что система самоуничтожения «Крестоносца» взведена.

Мы пересекли комнату, я наклонился, чтобы включить генератор.

В этот момент раскрылся клапан нагрудного кармана моей рубашки, и я вдруг увидел записку, которую передал мне Флек. Я вытащил ее и развернул.

Там было всего несколько слов. А именно: «Пожалуйста, прости меня, Джонни. Я изменила свою точку зрения по поводу выхода за тебя замуж — все равно кто-то должен на это решиться, иначе ты постоянно будешь влипать в истории. Постскриптум. Возможно, я тебя немного люблю, все-таки». Потом, в самом конце: «Постпостскриптум. Мы с тобой и огни Лондона».

Я скомкал записку и отложил в сторону. Приник к окуляру перископа. «Кузнечик», идущий курсом на запад, отчетливо был виден на линии горизонта. За ним стелился шлейф черного дыма. Я снял проволочную сетку с кнопки системы самоуничтожения, повернул белый квадрат на 180° вокруг своей оси, потом наклонился и нажал на кнопку «Готовность». Загорелась зеленая лампочка. Часы «Темного крестоносца» сочтены.

Двенадцать секунд. Двенадцать секунд проходит с момента нажатия кнопки до полной активации системы самоуничтожения. Я посмотрел на свои часы и увидел, как секундная стрелка скачками неумолимо продвигается вперед. В голове подспудно возник вопрос: как это будет? Развалится «Крестоносец» на части или сбудутся опасения Фейрфилда, сдетонирует топливо, и взрыв сотрет «Крестоносца» с лица земли без следа? Теперь это все равно ничего не меняло. Две секунды. Я снова приник к окуляру перископа, по перед глазами стоял сплошной туман. Собравшись с силами, я решительно вдавил в панель кнопку взрывателя.

«Темный крестоносец» исчез с лица земли. Даже с такого расстояния сила взрыва казалась чудовищной. Громадный вулкан, мгновенно возникший из ничего, исторг гигантскую струю бурлящей белой пены, которая в долю секунды поглотила разлетающиеся во все стороны остатки корабля. Ввысь взметнулся огромный язык пламени и тут же погас, превратившись в столб черного дыма, на тысячу футов протянувшийся к голубому утреннему небу. Конец «Темному крестоносцу». Конец всему.

Я отвернулся и, опираясь на обхватившего меня за плечо Флека, хромая, пошел навстречу слепящему свету нового дня. В этот миг со стороны океана накатился оглушающий грохот взрыва, и гулким эхом откликнулись степенно молчаливые холмы.

Эпилог

Маленький пыльный человек, маленькая пыльная комната. Таким я его всегда и представлял. Маленьким пыльным человеком в маленькой пыльной комнате.

Он вскочил, когда я вошел, и, быстро обогнув стол, устремился ко мне, подхватил под здоровую руку, усадил в кресло напротив стола. Королевский прием вернувшемуся герою. Бьюсь об заклад на любую сумму, что он подобного никогда в своей жизни не вытворял. Он ведь даже поленился задницу от стула оторвать в тот раз, когда я увидел, как в эту комнату вошла Мари Хоупман.

— Садитесь, садитесь, мой мальчик.— Серое морщинистое лицо светилось заботой, в проницательных зеленых глазах отражалось такое беспокойство, которое этому человеку никогда не было свойственно.— Боже мой, Бентолл, вы ужасно выглядите.

Над столом у него висело зеркало. Небольшое, засиженное мухами и покрытое пылью, как и все остальное в этой комнате, судя по тому, что я там видел, он нисколько по преувеличивал. Левая рука на черной перевязи, в правой — тяжелая трость, без которой я ни шагу, мутные с красными прожилками глаза и бледные впалые щеки. От виска до подбородка — багрово-синий вздувшийся рубец. На рынке я бы сколотил приличное состояние, предлагая себя в качестве гостя на великосветских приемах.

— Я выгляжу хуже, чем есть на самом деле, сэр. Просто устал, вот и все. — Одному Богу известно, как я устал. За те двое суток, которые занял перелет из Сувы домой, я и двух часов не спал.

— Вы что-нибудь ели, Бентолл? Интересно, подумал вдруг я, когда в этой комнате последний раз проявляли подобное участие? Во всяком случае, до того, как старина Рэйн уселся в свое кресло.

— Нет, сэр. Я приехал сюда сразу после того, как позвонил вам из аэропорта. Я не голоден.

— Понятно.— Он подошел к окну и остановился в задумчивости. Плечи опущены, руки за спиной, тонкие пальцы сплетены. Взгляд устремлен вниз на блестящую под фонарями мокрую мостовую. Вздохнул, задернул шторы на грязных, пыльных окнах, вернулся и сел в свое кресло, положив руки перед собой и слегка сцепив пальцы. Начал без лишних слов:

— Значит, Мари Хоупман мертва?

— Да,— кивнул я.— Она мертва.

— Всегда погибают лучшие,— прошептал он.— Всегда так. Почему на ее месте не оказался такой старый, никому не нужный человек, как я? Только так никогда не бывает, верно? Будь она моей собственной дочерью, я бы не смог...— Он замолк и посмотрел на руки.— Таких, как Мари Хоупман, нам больше не видеть.

— Да, сэр. Нам больше не видеть Мари Хоупман.

— Как она умерла, Бентолл?

— Я убил ее, сэр. Вынужден был это сделать.

— Вы ее убили.— Он произнес это таким тоном, будто ничего более естественного в мире не существовало.— Я получил ваше сообщение с «Некара». В Адмиралтействе мне вкратце намекнули на то, что произошло на острове Варду. Я знаю, вы прекрасно поработали, по мне ничего не известно в подробностях. Прошу вас, расскажите все как есть.

Я рассказал ему все как есть. Рассказ был длинным, по он терпеливо выслушал меня, ни разу не перебив вопросом. Когда я закончил, он начал тереть ладонями глаза, потом медленно провел руками по высокому морщинистому лбу и редеющим седым волосам.

— Фантастика,— прошептал он.— Мне в этом кабинете приходилось выслушивать странные истории, но такое...— он осекся, вытащил трубку, перочинный нож и принялся за любимое занятие.— Потрясающая работа, потрясающая. Но какой ценой! Никакие торжественные речи, никакие известные людям слова благодарности не смогут по заслугам воздать должное тому, что ты сделал, мой мальчик. А в нашем деле медалями не награждают, хотя я уже побеспокоился о весьма специфической, ээ... награде, которую ты в самое ближайшее время получишь за свои подвиги.— Уголок рта слегка задергался. Видимо, намек на то, что он улыбается.— Мне кажется, что это тебя непременно... ээ... ошеломит.

Я промолчал, и он продолжил:— Я бы хотел задать еще добрую сотню вопросов, да и у тебя, несомненно, есть парочка вопросов ко мне, касающихся того небольшого обмана, на который я вынужден был пойти. Но все эго может подождать до утра. Он посмотрел на часы.— Боже правый, уже половина одиннадцатого. Я слишком долго тебя задерживал, чересчур долго. Ты выглядишь почти как мертвец.

— Это нормально,— сказал я.

— Нет, это не нормально.— Он отложил трубку, ножик и снизу вверх окатил меня колким взглядом своих ледяных глаз.— Я прекрасно представляю, что тебе пришлось пережить. Здесь не только физические страдания, но и моральные травмы. После всего этого, Бентолл... ты тем не менее собираешься продолжать службу?

— Сейчас я хочу этого больше, чем когда-либо, сэр.— Попытку улыбнуться пришлось оставить, она не стоила той боли, которую я испытал при этом.— Помните, что вы сказали о своем кресле перед моим отъездом... Я еще хочу посидеть в нем когда-нибудь.

— Уверен, что тебе это удастся,— тихо сказал он.

— И я тоже уверен, сэр.— Правую руку я подсунул под перевязь, чтобы поддержать левую.— Но это не единственное желание, которое мы разделяем.

— Вот как? Седые брови приподнялись на долю миллиметра.

— Да. Мы оба хотим совершенно другого. Каждый из нас не может допустить, чтобы второй покинул эту комнату живым. — Я вытащил руку из-под перевязи и направил на него пистолет.— «Люгер», который у вас под креслом. Оставьте его в покое.

Он уставился на меня, медленно поджимая губы.

— Вы лишились рассудка, Бентолл?

— Нет. Я вновь обрел его четыре дня назад.— С трудом поднявшись на ноги, я проковылял вокруг стола, не спуская с него глаз и не отводя пистолета.— Вылезайте из кресла!

— Вы переутомились,— спокойно проговорил он.— Слишком многое пришлось пережить...

Я ударил его по лицу дулом пистолета.

— Вылезайте из кресла!

Он утер кровь со щеки и медленно поднялся на ноги.

— Положите кресло на пол.— Он повиновался. «Люгер» действительно был на месте, поддерживаемый специальным зажимом на пружине. - Возьмите его большим и указательным пальцами левой руки за кончик ствола и положите на стол.

Он снова сделал то, что требовалось.

— Отступайте к окну и повернитесь.

— Какого дьявола, весь этот балаган...

Я сделал шаг в его сторону, покачивая пистолетом. Он быстро попятился, сделал четыре шага, пока не почувствовал спиной штору, и развернулся к окну. Я опустил глаза на «люгер». На стволе мощный глушитель, с предохранителя снят, обойма полная, судя по указателю. Положив свой пистолет в карман, я поднял со стола «люгер» и приказал Рэйну повернуться. Взвесил «люгер» в ладони.

— Ошеломительная награда, которая должна была мне достаться в самом скором времени, да? — спросил я.— Пуля в живот из «люгера» калибра 7.65 кого угодно ошеломит. Только я не настолько доверчив, как тот бедолага, которого вы ухлопали, когда он сидел в этом кресле напротив, верно?

Он медленно и глубоко вздохнул, потом слегка покачал головой.

— Надеюсь, вы понимаете, о чем говорите, Бентолл?

— К несчастью для вас, да. Садитесь.— Я подождал, пока он поставит кресло и усядется, потом облокотился на угол стола.

— Как давно вы ведете двойную игру, Рэйн?

— О чем вы говорите, черт возьми? — устало спросил он.

— Полагаю, вам известно, что я намерен вас пристрелить,— сказал я. При помощи этого замечательного «люгера» с глушителем. Никто ничего не услышит. В здании никого пет. Никто не видел, как я заходил, никто не увидит, как я выйду. Вас обнаружат утром, Рэйн. Мертвым. Решат, что это самоубийство. Слишком уж велики ваши грехи.

Рэйн облизал губы. Он больше не называл меня сумасшедшим.

— Вероятно, вы были изменником всю жизнь, Рэйн. Одному Богу известно, каким образом вам удалось продержаться так долго. Наверное, вы чертовски умны, иначе вас схватили бы за руку много лег назад. Хотите, чтобы я рассказал вам об этом, Рэйн?

Зеленые глаза сверкнули в мою сторону. Мне никогда не доводилось видеть столько злобы в лице человека. Он промолчал.

— Прекрасно,— сказал я.— Расскажу. В виде маленькой притчи, сказки, которую рассказывают перед сном. Слушайте внимательно, потому что это ваша последняя сказка, перед последним, вечным сном.

Двадцать пять лет вы провели на Юго-Востоке. Последние десять — в качестве руководителя службы контршпионажа. Убегая вместе с зайцем и преследуя его же с борзыми одновременно, как я полагаю. Одному Богу известно, сколько страданий и трагедий это вызвало, сколько людей лишились жизни из-за вас. Затем, два года назад, вы вернулись домой.

Но перед приездом встретились с представителями той державы, на которую работали, будучи главой нашей службы контршпионажа. Они вам сказали, что ходят слухи, будто английские ученые проводят предварительные исследования с твердым топливом. В качестве возможного мощного источника энергии для ракетных двигателей. Вас попросили разузнать как можно больше. Вы согласились. Не берусь гадать, что вам предложили взамен: власть, деньги. Не знаю...

Не стану гадать и о том, как вам удалось сплести свою шпионскую сеть. Организовать контакты в Европе для вас не представляло труда, а перевалочным пунктом служил Стамбул, в котором я оказался по долгу службы, в результате своих расследований. Подозреваю, что вы добывали информацию, внедряя в Хепуортский Исследовательский ракетный центр, одну из самых засекреченных организаций в Британии, своих людей. Создать надежную «крышу» для которых вам, с вашим положением, было совсем нетрудно...

Месяцы шли, информация накапливалась, пересылалась в Стамбул, а оттуда поступала дальше. Но ваш предшественник заподозрил неладное, предположил утечку секретной информации и доложил правительству. Они, в свою очередь, как мне кажется, перевели это дело в разряд первоочередных. Он слишком близко подобрался к истине, и его самолет пропал бесследно над Ирландским морем. В тот день, в Лондонском аэропорту, его провожали. Провожали вы. По-видимому, бомба с часовым механизмом очутилась в его чемодане. Наш багаж не подлежит таможенному досмотру. Жаль, конечно, что на борту самолета оказалось еще тридцать человек, но это не так уж важно, верно, Рэйн?

После этого вас повысили. Выбор очевидный. Талантливый и преданный человек, всю жизнь отдавший службе на благо родины. После этого вы оказались в фантастической ситуации: должны были посылать агентов для того, чтобы выследить самого себя. А что поделаешь, долг есть долг. Один из посланных вами узнал слишком многое. Он пришел сюда, в этот самый кабинет, с пистолетом в руках, чтобы прижать вас к стенке неопровержимыми уликами. Он не догадывался о припрятанном «люгере», верно, Рэйн? После этого вы пустили утку о том, что его перевербовали и приказали убить вас. Я правильно говорю, полковник Рэйн?

Ему нечего было сказать в ответ.

— Правительство начало беспокоиться всерьез. Вы убедили их, что трудность состоит в необычайной сложности передаваемой технической информации, которую понять под силу только ученому. Ваши собственные агенты, речь идет о честных людях, были по-своему хороши, но у них был один большой недостаток: они слишком быстро докапывались до истины. Итак, затуманив мозги правительству, вы начали приглядываться, пока не подобрали самого большого недотепу из всех известных вам ученых, который имел меньше всего шансов на успех. Вы выбрали меня. И я вас по-своему понимаю. Кроме того, выбрали Мари Хоупман. Попытались убедить меня, что она первоклассный агент, решительный, умелый и чрезвычайно опытный. Ничего подобного. Она была просто славной девушкой, с красивым лицом и фигурой, и обладала достаточными актерскими способностями, что делало ее идеальным объектом для получения и передачи информации, абсолютно не вызывающим подозрений. Но большого у нее в запасе не было. Ни большого ума, ни определенной изобретательности, и уж, конечно, никакой жесткости и жестокости, как внутренней, так и внешней — необходимых, чтобы преуспеть в подобного рода деле.

Итак, вы послали нас обоих в Европу, дабы проверить, что нам удастся разузнать по поводу утечки информации о твердом топливе. Видимо, вы были уверены, что если и есть в мире парочка, не способная ничего обнаружить, так это мисс Хоупман и я.

Но вы совершили одну ошибку, полковник Рэйн. Вы проверили меня на предмет сообразительности и изобретательности и решили, что по этому поводу вам не о чем беспокоиться. Но забыли проверить еще кое-что. Жесткость и жестокость. Я человек жесткий и могу быть совершенно беспощадным. Вы в этом убедитесь, когда я нажму курок. Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы завершить начатое. Я начал что-то узнавать, слишком многое. Вы запаниковали и отозвали нас в Лондон.

Полковник Рэйн никак не отреагировал на все это. его зеленые немигающие глаза не сходили с моего лица. Он выжидал, выжидал подходящего случая. Он понимал, что я болен и очень устал. Одно неверное движение, запоздалая реакция, и он налетит на меня как скорый поезд, а в тот вечер я чувствовал себя так, что вряд ли справился бы с игрушечным медвежонком.

— Благодаря моей активности,— продолжал я,— утечка информации о топливе практически прекратилась. Ваши восточные друзья начали беспокоиться. Но у вас был запасной козырь в кармане, верно, полковник Рэйн? За несколько месяцев до этого правительство решило провести испытания «Темного крестоносца» на острове Варду. Секретность была необходима, и вы, разумеемся, были назначены ответственным за организацию безопасности. Вы договорились с профессором Уизерспуном об уловке, позволяющей запретить доступ туристов на остров по вполне обоснованному и разумному поводу. Вы организовали отправку ученых с женами в Австралию, не вызывая подозрений. Вы побеспокоились о разрешении на сотрудничество с капитаном Флеком со стороны службы безопасности. Боже, кто кроме вас мог выдать этому мошеннику такое разрешение? После чего вы предложили своим восточным друзьям под предводительством Леклерка высадиться на острове, уничтожить и заменить Уизерспуна. Наконец, вероятно, пообещав встречу с мужьями и напирая на строгую секретность, вы организовали перевоз жен ученых на Варду. Однако их высадили на противоположной стороне острова, не так ли, Рэйн?

Таким образом, вы себя подстраховали. Раз вам не удается сообщить своим друзьям о всех составляющих нового топлива вы могли предоставить им само топливо в готовом виде. Возникло одно затруднение. Доктор Фейрфилд неожиданно погиб, и вам потребовался человек, способный снарядить ракету.

Это очень хитро, должен согласиться. Одним выстрелом можно было убить двух зайцев. Я слишком многое разузнал в Европе, и вы уже знали, что я не из тех, кто остановится на полпути, не получив окончательного ответа. Вы сказали Мари Хоупман, что я тот человек, которого стоит опасаться, и, возможно, впервые в жизни не солгали при этом. Я слишком много знал и должен был быть уничтожен. Как и Мари Хоупман. Но перед этим одно небольшое дело, которое по вашему указанию должен был обеспечить Леклерк: снаряжение «Крестоносца» предполагалось провести мне.

Вы бы могли послать меня непосредственно на полигон, самым естественным образом, пока он был под контролем моряков. Но вы понимали, что у меня наверняка возникнут подозрения, если я вдруг буду переведен с разведывательной работы на техническую, гражданскую. Я буду вдвойне подозрителен, потому что в стране полно куда более квалифицированных специалистов в этой области, чем я. И разумеется, совершенно непонятно в таком случае, зачем Мари Хоупман должна меня сопровождать. Итак, вы поместили последнее фальшивое объявление в «Дейли телеграф», показали мне, навесили на уши лапшу и отправили на юг Тихого океана.

Намечалась только одна возможная заминка, весьма существенное дело, от которого зависел успех всей операции, и вы блестяще с ней справились, как истинно тонкий психолог. Вопрос — а не найди вы ответ на него, то все летит к чертям — заключался в том, как заставить меня смонтировать цепь зажигания и подключить топливные цилиндры «Крестоносца». Барашек, забредший к вам в сети, оказался тигром. К тому времени вы знали, насколько я упрям и тверд, если надо. Вы понимали, что угрозы пыток, да и сами пытки в моем случае ни к чему не приведут. Вы знали, что, осознав важность происходящего, я готов буду стоять и смотреть, как на моих глазах пытают и убивают других, но все равно не отступлюсь от принятого решения. Однако вам было известно, что ради любимой мужчина способен на все. Поэтому вы подстроили все так, чтобы я влюбился в Мари Хоупман. Вы рассудили, что нет такого мужчины, которой просидит с Мари рядом двое суток в самолете, проведет ночь в гостинице, ночь и день в трюме корабля, еще ночь в обнимку на коралловом рифе, в довершение всего, двое суток в одной хижине, и не влюбится в нее. Боже мой, вы даже велели подставному Уизерспуну провоцировать мою ревность. Черт побери вашу грязную душонку, Рэйи, но вы предоставили нам время, создали ситуацию, когда невозможно было не влюбиться друг в друга. Что мы и сделали. Они пытали ее и показали мне. Пригрозили повторить. Поэтому, прости меня Боже, я и снарядил «Крестоносец». Вам тоже стоит обратиться к Богу, полковник Рэйн, потому что вы умрете за Мари. Не за те смерти, лишения, беды и страдания, которые вы принесли, а только за Мари.

Я тяжело отвалился от стола и прихромал ближе, пока не оказался в трех футах от него.

— Вы не сможете ничего доказать,— хрипло сказал Рэйн.

— Вот почему я вынужден убить вас здесь,— безразлично кивнул я.— Ни один суд в стране даже не посмотрит на это дело. Доказательств нет, но есть множество улик, определяющих вашу вину, Рэйн. Улики я заметил, когда было уже поздно. Откуда Флек знал, что у Мари в сумочке пистолет под двойным дном? Жены ученых обычно путешествуют без оружия. Почему Леклерк, или Уизерспун, как он мне представился, сказал, что мы недавно женаты, хотя ничто в нашем поведении этого не выдавало? Почему позже он вовсе не удивился, когда я сказал, что мы не женаты? Он сказал, что у меня фотографическая память. Откуда, черт возьми, ему это знать, если не от вас? Зачем Леклерк с Хьюеллом пытались меня покалечить тяжелым сейфом? Они знали, что я агент разведки, вы им об этом сказали, и им не хотелось, чтобы я разгуливал по окрестностям. Кто предоставил Флеку рекомендацию из Лондона? Как они узнали о готовящемся испытании «Крестоносца», если об этом не поступило сообщение из Лондона? Почему мое послание «SOS» осталось без ответа, никаких действий не было предпринято? Леклерк наплел с три короба по поводу отсылки второй радиограммы, отменяющей первую, но вам прекрасно известно, что любое послание в эту контору, шифрованное или переданное открытым текстом, должны быть снабжено моим паролем «Билекс». Почему после нашего исчезновения в отеле «Гранд Пасифик» не было проведено расследование? Я осведомился по пути домой: ни в службу безопасности, ни в полицию никаких просьб о проведении расследования не поступало. Наблюдатель, который предположительно сопровождал нас в самолете, так и не доложил о нашем исчезновении. Но ведь никакого наблюдателя не было, не так ли, полковник Рэйн? Улики, но не доказательства. Вы правы, доказать я ничего не смогу.

Рэйн улыбнулся. У этого человека, должно быть, просто нет нервов.

— А каково вам будет, Бентолл, если, убив меня, вы обнаружите, что категорически заблуждались? — Он наклонился вперед и тихо сказал: — Что вы скажете, если я предоставлю вам неопровержимое доказательство, прямо здесь, сейчас, что вы полностью, жестоко ошибаетесь?

— Зря тратите время, полковник Рэйн. Ваш час настал.

— Но, черт возьми, приятель, у меня есть доказательство! — прокричал он.— Прямо здесь, в бумажнике...

Он приподнял левую полу пиджака левой рукой и правой полез во внутренний карман. Маленький черный автоматический пистолет возник мгновенно, но палец так и застыл на спусковом крючке, когда я в упор выстрелил ему в голову. Пистолет выпал из руки, он резко дернулся назад, потом повалился вперед. Голова и плечи с глухим тяжелым стуком упали на пыльную поверхность стола.

Я вытащил из кармана платок, одновременно прихватив клочок бумаги, выпавший на пол. Пускай лежит. Зажав платок в руке, я поднял с пола упавший пистолет и вложил обратно во внутренний карман его пиджака. Вытер платком «люгер», вложил в руку мертвеца, поставил палец па курок и отпустил руку с пистолетом. Они упали па пол. После этого я вытер дверные ручки, поручни кресла, все, к чему прикасался, и подобрал с пола выпавшую бумажку.

Эго была записка от Мари. Я расправил ее, взял двумя пальцами за уголок и поднес к пепельнице на столе Рэйна. Чиркнул спичкой и наблюдал, как огонь медленно ее пожирает. Маленький язычок пламени не спеша полз по бумаге, дойдя, наконец, до последней строки: «Мы с тобой и огни Лондона». Вскоре и эти слова, друг за другом, исчезли в пламени, почернели и обратились в пепел. Я разровнял кучку пепла в пепельнице и вышел.

Твердой рукой закрыл дверь, оставив его лежать там. Маленького пыльного человека, в маленькой пыльной комнате.

Примечания

1

Баффало Билл — герой американского ковбойского шоу.

(обратно)

2

Red — рыжий (англ.)

(обратно)

3

Тайное братство китайцев в США.

(обратно)

Оглавление

Темный крестоносец

Пролог

ГЛАВА ПЕРВАЯ.  Вторник, 3.00 — 3.30

ГЛАВА ВТОРАЯ. Вторник, 8.30 — 19.00

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Вторник, 19.00 — среда, 9.00

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.  Среда, 15.00—22.00

ГЛАВА ПЯТАЯ. Среда, 22.00 — четверг, 5.00

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Четверг, 12.00 — пятница, 1.30

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Пятница 1.30 — 3.30

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Пятница 3.30 — 6.00

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Пятница 6.00—8.00

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Пятница 10.00—13.00

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Пятница 13.00—18.00

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Суббота, 03.00 08.00

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg