«Над пропастью по лезвию меча»

Равиль Бикбаев Над пропастью по лезвию меча

Все что изложено, в данном повествовании является авторским вымыслом, а любое сходство с реальными событиями и людьми — совпадением.

«Тот, кто не ожидает найти нечто неожиданное, не найдет его, потому что это будет для него непосильным»

Гераклит

Часть первая Расследование

Глава 1

Пиво было холодным, день жарким, кафе уютным, книга интересной. После проведения зачета у студентов, я поджидал своего приятеля в кафе, и чтобы скоротать время до встречи, взял в университетской библиотеке произведение классика советской фантастики. С детства, со времён веры в «светлое будущее», я не перечитывал этого автора. И неожиданно, также как в счастливом вчера, увлекся жизнью героев идущих по лезвию меча. Язык автора был великолепен, сюжет романа захватывающим.

Страницы шелестели, время летело незаметно, пиво уже стало теплым, а я все шел с героями романа по России, Индии, Африке.

— Романы почитываем? — спросил подошедший приятель и, взяв у меня книгу, посмотрел на обложку, — О! Знакомый автор. Ну и как тебе советская фантастика?

— Замечательно!

— Жизнь автора намного фантастичнее и интереснее, чем любой из его романов, — ухмыльнулся мой приятель, присаживаясь за столик, — Вот уж точно, не в сказке сказать, не пером описать.

— Верно, — согласился я, — красноармеец, геолог, ученый — палеонтолог, писатель. Такой интересной судьбе только позавидовать можно.

— Позавидовать? Не знаю, есть ли тут чему завидовать, — с неопределенной интонацией сказал мой приятель.

— Что ты имеешь ввиду? — удивился я.

— А ты ничего не заметил, когда этот роман читал? — ответил вопросом на вопрос приятель, — Вот, например, — он раскрыл книгу, и стал выборочно читать абзацы, — Что скажешь, о содержании?

— Обычная сюжетная линия, рассказывается о научных исследованиях, ничего особенного, — ответил я, — только написано талантливо.

— Ничего особенного! — передразнил мой тон, приятель, — А если и на самом деле такие исследования в СССР велись, с поиском и применением неизвестных науке органических минералов оказывающих воздействие на психику человека, и с использованием наркотика ЛСД?

— Такие эксперименты если и велись, то их проведение и результаты составляют государственную тайну, — заметил я, — об этом в романах не пишут.

— Вот именно, государственная тайна, — подтвердил приятель, — откуда автор мог знать о проведении исследований, а если знал, то почему об этом написал?

— Совпадение, предвидение, обычное для научной фантастики дело, — уверенно ответил я.

— Раз совпадение, два совпадение, помилуй Бог, а где же разглашение и передача секретных данных? — перефразировал известное изречение Суворова, приятель, тоже мне генералиссимус от КГБ.

— Оставь свои глупые шуточки и домыслы, — я рассердился и обиделся за автора, — у тебя просто паранойя и профессиональная деформация. Все свою службу в КГБ забыть не можешь. Что бы такой человек, да еще и прижизненный классик советской фантастики был предателем? Быть такого не может!

— А, я и не говорю, что он был предателем, — спокойно ответил приятель, — он был профессиональным разведчиком и работал против СССР.

— Что теперь ты государственную тайну выдаешь? — не поверил я, и ехидно добавил, — меру даже во вранье знать надо.

— Какая тут тайна?! И у нас и у них об этой тайне, давно знают, а чтобы скандала и ненужной шумихи избежать, дело огласке и не предавали.

— Ты еще скажи, что сам это дело вел!

— Я был в составе оперативно-следственной группы, которая занималась расследованием этого случая, — пояснил приятель, и пошел к стойке бара заказать себе пива.

Мы познакомились, когда я преподавал гражданское право в университете, а он там же читал курс лекций по криминалистке и оперативно — розыскной деятельности. Представляя его преподавателям, ректор коротко сказал, что он имеет большой опыт работы в следственных органах, и до выхода на пенсию служил в КГБ СССР (прим. автора. Правильное наименование этой организации: Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР, но по тексту автор позволил себе более привычное, хотя и не официальное наименование: КГБ СССР. Кстати, сами работники этого ведомства, при разговорах, тоже предпочитали опускать то обстоятельство, что они были при Совете Министров).

Мы работали на разных кафедрах. Общих интересов, у нас не было. Я к общению с ним я не стремился. При встречах здоровались, вот, собственно говоря, и все.

Наш коллега — преподаватель, отмечал юбилей. Как водится, в кафе был накрыт стол с большим количеством спиртных напитков, собрались все работники факультета, после юбилейных тостов, хорошо выпили, закусили, еще раз выпили, и все присутствующие преисполнились любви и дружбы ко всему сущему.

Веселый, хорошо поддатый я вышел из кафе на улицу освежиться и покурить, бывший чекист вышел за мной.

— Вы в Афганистане служили? — закуривая, спросил он.

— Допустим, — я не любил афишировать, место своей службы, на работе о ней не рассказывал, а подробных анкет в то время при трудоустройстве, уже не требовали, никто из моих коллег, о том, что я служил в Афганистане не знал.

— Что тут допускать, — рассмеялся отставной «козы барабанщик» и чекист, называя воинскую часть, в которой я служил, и место ее дислокации.

— А твое, собственно говоря, какое дело, где я служил, и что делал? — начал грубить я. Вот за это «всезнайство» я сотрудников из Контор Глубокого Бурения и не люблю. Вечно они лезут, туда, куда их не просят. — Могу успокоить твою чекистскую душу, Родину, я не предавал.

— А разве я такое сказал? — удивился он, — Я был в Афгане в составе оперативной группы КГБ, по вашей бригаде дело вел, там и твоя фамилия мелькнула, вот и я поинтересовался, ты это, или твой однофамилец.

— Какое дело? — начал трезветь я.

— О разгроме, отряда Хамзы. Помнишь?

Еще бы не помнить! Пытались нас по этому делу, особисты, наизнанку вывернуть.

— Так ты тот самый особист, что в Кабуле нашего командира роты допрашивал? — удивился я.

Он кивком головы подтвердил.

— Раз ты первый на «ты», начал говорить, то пошли за это и выпьем! — предложил он.

Давно, со времени службы, я знаю, что любит поиграть с нами судьба, иной раз так вывернет, что руками разводишь, да не может быть! Может еще как может, не раз мне в этом убедиться доводилось. Отлично помню, ту операцию, тогда первый и последний раз я столкнулся с разведчиком с той стороны.

Мы наткнулись на них случайно. Рота наша возвращалась с очередной операции, в горном массиве провинции *** Афганистана. Двигались мы по горным тропам. На дороге в условленном месте, ждала нас бронетехника.

Я как обычно шел передовым в головной походной заставе. Опыта боевых операций у меня было достаточно, и я всем своим солдатским нутром, всем своим желанием вернутся домой живым, знал, что если в горах мечтать о прекрасном завтра, то оно никогда не наступит. Мало того, что тебя по глупости убьют, еще и товарищей подставишь под пулеметы. В общем, был я готов в любую минуту спрятаться в укрытие и открыть огонь на поражение.

Я то был готов, а вот он нет. Он тоже шел в передовом охранении своего отряда, оружие закинуто за спину, смотрит под ноги, и за поворотом горной тропы, мы столкнулись. Он успел, только поднять взгляд от раскаленных камней тропы, и схватится за автомат, как я выстрелил, и тут же броском в сторону ушел с линии огня, спрятался за большой камень, и длинными очередями из ручного пулемета, повел рассеивающий огонь. При таком огне попасть не главное, а так надо стрелять, чтобы каждый почуял, что летит к нему его смерть, вот-вот поцелует. По военному говоря, рассеять противника и вызвать панику в его рядах. Удалось. Моджахеды растерялись, и открыли беспорядочную неприцельную пальбу. Пока они лупили из своего оружия в «божий свет как в копеечку», перебежками подбежали все наши ребятки, рассредоточились, залегли, используя как укрытие каждую складку местности, каждый камень, и открыли огонь на поражение. Двадцать бойцов осталось в нашей роте, опытные ребятки, лихие, десантники, из тех, кто первыми входил в Афган в январе восьмидесятого. Мы уже умели воевать, а вот они нет.

Идиоты! Им бы отступить, уйти в горы, или, в крайнем случае, используя численное преимущество, навязать нам огневой бой, так нет, пошли на прорыв, бегом на наших лежащих в укрытиях солдатиков, в лоб на пулеметы и автоматы. То ли командир у них был болван, то ли они сами обкуренные были, не знаю, но поперли они в атаку. Расстояние между нами небольшое было, метров тридцать. Вот с тридцати метров, из двадцати стволов, положили мы весь их отряд, даже магазины у пулеметов и автоматов менять не пришлось. Бой всего пять — семь минут занял.

Полсотни душманов положили, это мы потом по трупам посчитали, да пятерых раненых в плен взяли. Воевать милые, надо уметь, здесь пересдач и повторных зачетов не бывает, тут одна только две оценки жизнь или смерть, а мы уже год сдавали экзамен на жизнь, правда, не все.

После боя как водится, выставили охранение и стали трофеи собирать, оружие, документы, личные вещи.

— Ребята! Смотрите, что я нашел! — закричал сержант из первого взвода. К нему подбежали солдаты, чуть помедлив, подошли офицеры, а их у нас в роте тогда только двое осталось. В раскрытом плотно набитом брезентовом мешке-вьюке аккуратно уложенные лежали пачки с деньгами.

— Касса душманская, — сразу определил ротный, — Ты Сашка посчитай, сколько тут, а я пока пленных допрошу, — приказал он командиру взвода и, поманив меня пальцем, сказал, — со мной пойдешь.

Переводчик наш, валялся в госпитале с желтухой, я знал несколько военно-обиходных фраз на пушту и дари, и поэтому при необходимости, другого все равно не было, выполнял обязанности толмача.

Мы подошли к группе раненых моджахедов, одного, на вид самого испуганного, отобрали для допроса.

— Где ваш отряд? — тщательно выговаривая слова, на чужом языке, спросил я у пленного.

В ответ быстрая речь. Говорит на пушту, это я сразу определил, но слишком быстро, я ничего не понял, но жест, который сопровождал речь, сомнений не оставлял. Пленный показал на тела убитых. Все ясно.

— Где ваша база? — задал я новый вопрос, а ротный поднес трофейную карту, ткнул в нее грязным пальцем и предложил пленному показать.

Тот развел руками, не понимаю.

— Неуч! Бестолочь! Карту читать и то не умеет! — возмутился ротный, помедлил, подумал, скривил губы и, не отводя глаз от пленного, заметил, — а может, не хочет? — и приказал мне, — Зови сюда Мюллера, мы ему сейчас язычок то развяжем!

Генрих Мюллер, это не прозвище, звали его так, спец по активным допросам. Немец, он был призван из Казахстана, в сорок первом после нападения Третьего рейха на СССР, туда выселили поволжских немцев, в их числе были и родичи Мюллера. Никто его по национальному признаку, не задевал, минувшую войну не припоминал, скорее нам было забавно, что среди нас тащит службу и настоящий немец-перец-колбаса. Наверно правду говорят, что имя и фамилия, во многом определяют судьбу человека. Мюллер был отличный солдат, совсем не трус, от любого из нас ничем особенным, даже пресловутой немецкой аккуратностью, не отличался, добавлю, что более того он был разгильдяем во всем, что не касалось боевых действий. Но с первых месяцев войны в Афганистане, досталась ему поганая работенка, развязывать у пленных язычки, или как уклончиво говорят о таких действия, проводить активные допросы. Так ему отцы — командиры и сказали, раз ты Мюллер, то давай действуй, вот он и действовал. Клички у него было две: «Гестапо» и «Папаша Мюллер», этим как говорится все сказано. Садистом он не был, удовольствия от активных методов не получал, но это дело вел основательно, у него на допросах редко кто молчал.

Мюллер пришел, я отвернулся. Честно говоря, мы друг друга недолюбливали.

— Опять рожу корчить будешь? — спросил меня ротный, — Убирайся отсюда! Надо будет, тебя позовут.

У каждого из нас есть свои недостатки, моим военным недостатком был отказ участвовать в активных скорострельных допросах. Уж как меня ни воспитывали, и по хорошему объясняли про войну, и необходимость любыми методами добывать разведанные, и матерно-кулачное воздействие было. Нет и все. Черт его знает, откуда такое чистоплюйство было. Умом ведь все понимал. Если не ты так тебя, если данные не добудешь, то другие погибнуть могут. Понимать то понимал, а переступить через себя не мог. Честно? Так вот, хреновый из меня был разведчик.

Мюллер приступил к допросу, я услышал визг, ускорил шаги, но далеко уйти не успел.

— Эй! — окликнул меня ротный, — Вернись. Ты по-английски понимаешь?

— В школе учил, — я вернулся к месту допроса, — только у меня тройка по языку была.

— А я в училище немецкий изучал, — сообщил ротный, — ладно как можешь, так и переводи. Вот этот вроде на английском заговорил.

Я присмотрелся к пленному, молодой мужик, лет тридцать по виду, одежда традиционная афганская, шаровары заляпаны кровью, это ему ноги перебило, а тип лица европейский, хотя среди афганцев это не редкость. Пленный, говорил быстро, глотая окончания слов. Я покачал головой, не понимаю. Мюллер мастерски, неуловимым движением руки, прокрутил «восьмерку» штык ножом, наклонился к пленному, посмотрел ему в глаза, мерзко ухмыльнулся. Пленный медленно, раздельно, с умоляющими интонациями заговорил. По отдельным знакомым словам, я восстановил всю его фразу.

— Просит его не убивать, говорит, что располагает важными сведениями, и просит доставить его к нашему командованию, — перевел я, как мог его показания.

— Вот сучонок, — злобно оскалился ротный и, сплюнул, — как смерть в глаза, так сразу всех сдать готов.

Солдаты и офицеры строевых частей, предателей не любили, игр в вербовки, не вели, и как это не странно, но тот, кто молчал на допросах, а такие тоже бывали, имел больше шансов остаться в живых, по крайней мере их уважали, и по возможности, не убивали. Ну а других, тех кто, от усердия расплескивая слюни, предавал своих, после допросов, ликвидировали. По большому счету, и из нас каждый мог в плен попасть, на войне гарантий дать никто не может. Но предавать, товарищей? Нет уж, это просто, невозможно! По крайней мере, за тех с кем служил, ручаюсь.

К нашей группе подошел командир взвода, и доложил ротному: — Денег: четыре миллиона афганей; пятьдесят тысяч долларов; рублей десять тысяч; чеков пятнадцать тысяч.

Ротный присвистнул: — Ого, серьезные денежки. Что делать с ними будем?

— Как что! — удивился взводный, — как обычно делали, так и сделаем.

Взятое с боя имущество, по неписаным правилам, считалось законным трофеем, и доставалось тем, кто его взял. Конечно, трофеи надо было сдавать, вышестоящему командованию, только таких дураков не было, оружие и документы, да, сдавали, барахло и деньги — никогда. Все знали, куда и что девается. Знали и командиры частей и особисты, но глаза закрывали, иначе пришлось бы отправлять за решетку все подразделения ведущие боевые действия. Впрочем, захват трофеев, серьезным правонарушением не считался, а его использование для так сказать личных нужд, было освящено многовековой традицией. Кроме того, и особисты и вышестоящие командиры получали свою долю от трофеев. Что было, то было, врать не буду, глянец наводить не люблю, и из рассказов, про ту войну слова выкидывать не хочу.

— Если мы этого в штаб передадим, — ротный кивнул на пленного, — то все деньги придется отдать, больно уж сумма большая.

— А кто он? — спросил взводный.

— Взят с отрядом духов, морда европейская, говорит по-английски, среди трофеев доллары, рубли и чеки, тут и кашевар догадается с первого раза, кто он.

— Товарищ капитан! — это Мюллер влез в разговор, офицеров, — а если концы в воду, то никто про деньги и не узнает. Наши ребята все молчать будут, даже, — Мюллер пренебрежительно кивнул в мою сторону, — чистоплюй наш, болтать не будет.

Раздумывая, ротный посмотрел на пленных. Снабжали нас отвратительно и деньги нам были нужны. Близонька подошла смертушка к взятым в плен людям. В глазки им стала засматривать. Ждала милочка решения командира роты.

Видать почуял, пленный, что за подружка с ним рядом стала, кто его приголубить собрался, от кого это так зябким могильным холодком потянуло. Он еще раз медленно по слогам заговорил, переводя умоляющий взгляд с меня на командира роты. Офицер посмотрел в мою сторону, ожидая перевода.

— Он еще раз просит не убивать его, говорит, что у них в отряде есть много денег, пусть господин офицер оставит их себе, он про них никому не скажет, — закончил я перевод, и продолжал рассматривать пленного. Хотелось ему сказать: «Ты что же, слизняк, гаденыш! Разве не знал, куда лез? Ты — же говнюк, убивать нас шел. А как тебя за ж….у взяли, так и растекся как солдатский понос. Так что ж ты паскуда, теперь своих то предавать будешь? Жизнь свою дрянную, их смертью выкупаешь!» Не сказал, промолчал. В последний час, каждый сам, для себя решает, что лично ему важнее, совесть или жизнь. А личико у него бледненькое, пот его покрыл, губы дрожат, интонации у голоса нежно-просительные, лишнее движение сделать боится. Дерьмо! Вот оно значит, как бывает, когда жизнь дороже совести. Очень, очень интересно, надо на будущее запомнить.

— Пусть живет, все-таки первый раз, такого субчика взяли. Доставим его в штаб, и остальных тоже, — решил ротный, он отличным офицером был, что к чему понимал, и долг командира, выше трофеев ставил, хотя и от них не отказывался. — Доллары и чеки сжечь, — приказал он, — а то попадемся с ними, беды не оберешься, рубли между дембелями распределить, им они дома пригодятся, а афгани как обычно, разделим. Да и еще — приказал ротный, и ткнул в меня пальцем, — этого пленного «френда» пусть наш чистоплюй и гуманист по горам тащит.

Ишь, воспитатель военный, так его и раз эдак. Но деваться мне было некуда, в дисциплинарном уставе так и написано: «Приказ начальника закон для подчиненного». Если конечно, начальник может сделать свой приказ законом. Наш ротный мог, особенно на боевых выходах. Перевязал я пленного, раны ерундовые на ногах, мясо только прострелило, вколол ему промедол, взвалил его на плечи, и понял, как трудно и тяжело быть гуманным на войне. Этот кабан килограммов на восемьдесят тянул, а я в ту пору еле-еле до шестидесяти пяти кг. дотягивал, да и то если в сапогах на весы вставал. Пока дошли до техники, много раз я проклял свое воспитание и любовь к русской литературе. Хорошо было писателям — гуманистам, в девятнадцатом веке, умные и жалостливые книжечки писать сидя в дворянских гнездах, а поперли бы они, на своем горбу, шатаясь от усталости, раненого противника, да по жаре, по горам, без воды, то много раз бы подумали, прежде чем «милость к павшим призывать». Через поры кожи, прямо из души, едким солдатским потом вышел из меня и гуманизм и положения Женевской конвенции «Об обращении с военнопленными». Пленного я возненавидел. А он гад, еще ерзал. Осмелел, значит, поудобнее на моей спине устроится, хотел, тоже мне верховую скотину нашел. Ну, я и двинул его разок, он ерзать сразу перестал. Еле дотащил его до машин. А, там погрузившись на боевые машины десанта БМД-1 (мы их за плохую броню, Братской Могилой Десанта, называли) и, двигаясь колонной, вернулась наша рота в место постоянной дислокации, в бригаду, домой.

Привезли пленных на базу, передали в штаб. Ротный рапорт подал. За пленных, разведчики взялись. Четверо духов, особого интереса не представляли, обычные боевики, а вот за нашего англоязычного «френда», в штабе бригады, вцепились. Чего он там, в штабе наплел, мне неизвестно, но на следующий день, потребовали из штаба армии доставить его в Кабул. А через три денька начали нас тягать на допросы в особый отдел.

В палатке особого отдела сидит за столом особист, я перед ним стою, и когда дуэтом, а когда и соло, исполняем мы оперу по мотивам сказки про «белого бычка».

— Где деньги? — это особист арию начинает, а писарь, партитуру, то есть протокол допроса пишет.

— Какие деньги товарищ майор? — удивленно пою я вторым голосом.

— А те, что вы при разгроме отряда Хамзы взяли, — ласково напоминает контрразведчик. По трофейным документам штабисты установили, что болван — командир бросивший свой отряд на убой, носил псевдоним «Хамза».

— Не было никаких денег, ничего не знаю, ничего не видел, — это я дурачка из себя строю.

— Может, ты и пленного не допрашивал, не переводил его ответов? — это опер опять арию ведет.

— Да что вы, товарищ майор! Если бы я иностранные языки знал, то в институте бы учился, а не в армии парился, — очень грустным и печальным тенором даю я нелицеприятную, но справедливую характеристику своим неглубоким познаниям в сфере языкознания.

— Задержанный заявил, что в отряде имелась крупная сумма денег, — это опять особист, соловьем заливается, — Куда они делись, хотел бы я знать?

«Какой любопытный! Так я тебе и сказал, — думаю я, и вспомнил пленного «френда», — Вот сука! Заложил! Вот и верь после этого в гуманизм и милосердие». Но оперу надо продолжать и, я с недоумением спрашиваю начальника особого отдела бригады: «Вы кому верите товарищ майор? Мне советскому воину-десантнику, комсомольцу-интернационалисту, или посланцу мирового империализма? Может у него задание такое очернить советских воинов, посеять раздор в стройные ряды интернационалистов. Контра он». Вот загнут, так загнул. Да недаром я был отличником в политической подготовке и, даже грамоты за это дело получал.

Как майор фразу эту услышал, а фраза была точь в точь как последняя передовица в газете «Правда», так аж зубами заскрипел. Но против «Правды», а память на тексты у меня хорошая была, не попер. Зато загремел, загрохотал, как гром в театре юного зрителя.

— Я все знаю! — гремит бутафорным громом майор, и пытается испепелить меня взглядом.

— А, что тогда спрашиваете? — наивно удивляюсь я, не убоявшись особистких громов и молний.

— Я тебя засажу! Я тебе устрою! — это он меня начал словами стращать. Я прям так и испугался! Докажи сначала. А потом сажай всю роту. Вот тебя за вывод из строя боевой, тактической единицы, по головке так и погладят, нежно, нежно. Только смотри, родной, как бы от ласки такой волосики бы не повылезали вместе с кожей, скальпированием такая ласка называется. Небось, видал, как это делают? Да и еще пустячок один помни, милок! Пуля она не только дурой бывает. Вслух я ничего этого, конечно, не сказал, но гримаса у меня на лице, интернационализмом освященное, была соответствующей.

— Я твердо верю, Вашей холодной голове, горячему сердцу и чистым рукам, — убежденно как в кино про подвиги первых чекистов-интернационалистов, заявляю я, и честными широко открытыми глазами глядя на военного чекиста, добавляю, со всей не искренностью, — Вы во всем разберетесь и, справедливость восторжествует!

— Не умничай солдат! — предупреждает особист-громовержец, — А то рога то обломаю! — Наверно он в справедливость не верил. Что же до холодной головы, то таковая у него бывала, только после ледяных компрессов, что делал ему писарь и по совместительству денщик, когда мужественный боец того фронта, что и в упор не увидишь, мучился с похмелья. Сердце чекист любил горячить водочкой, а вот чистые руки у него точно были, за личной гигиеной товарищ майор очень следил, желтухи боялся. И еще точно знаю, что с того трофея ему ничего не обломилось, не поделились с ним, вот он и разуверился в человечестве.

— Не откуда у меня рогам взяться, не женатый, я! — громко, четко, как, и положено по уставу отвечаю я, и осторожно интересуюсь, — А Вы товарищ майор?

— Пошел, вон! — ревом заканчивает, оперу особист.

Всю роту так таскали, и офицеров тоже. Только пели мы одну песню, ротную строевую песню, ничего не знаем, ничего не видели, деньги зрим только в день получения денежного довольствия. Стукачей у нас роте не было. Затесался, в порядке перевода, и к нам один «козлик», да быстро, на первой же операции, съели его серые волки.

— Прав Мюллер! Надо было кончить их всех! — запечалился после беседы с особистом ротный, — А теперь в Кабул на допрос вызывают, всю душеньку из меня вытянут.

Мы всей ротой, душе его сочувствовали и правоту Мюллера признавали.

После допросов в штабе сороковой армии, и своего возвращения, капитан нас участников той операции собрал, и предупредил, — Запомните, не было ни какой операции, никакого отряда, и никаких пленных. Всем все ясно?

Ясно, куда уж яснее.

— Товарищ капитан! А что в штабе армии было? — это Мюллер, общий интерес озвучил.

— Дело прекращено, допросов больше не будет, а среди особистов, тоже отличные ребята попадаются. От нас одно требуют, запомнить, что ничего не было.

Не было, так не было, много чего в нашей службе, на той войне, было такого, про что принято говорить: «Ничего не было».

Ушло воспоминание. Пропал наш бригадный палаточный городок, и мои товарищи по роте. Пока война, пока Афган! Прощай, до очередного осколка воспоминания, что иной раз тревожит мою память.

Рядом за столом коллеги — преподаватели выпивают и закусывают, в зале танцуют, болтают о работе, о семьях, о деньгах. Жизнь. Нормальная человеческая жизнь. Хоть и не такая, о которой мечтал в Афгане, но тоже ничего, жить можно. Слава Богу, что нет в ней крови, убитых в скоротечном бою людей, активных допросов. Нет. Нет и человека готового предать всё и всех, ради возможности дышать и жрать.

И только мы, среди веселящихся людей, мы навсегда отравленные той войной, пьем водку, и вспоминаем, что ничего не было.

— Я рапорт вашего ротного читал и, все протоколы допросов, а ты ничего на допросах держался, молодец, — хвалит меня чекист, — только если бы тебя кололи по настоящему, тебе бы не до шуток было.

— Как знать, — отвечаю, — не такие уж вы и грозные, — и интересуюсь, — А что с тем пленным было? Чего такой хай подняли? Или это, до сих пор военная тайна.

— Уже нет, война то давно закончилась. После того как твой «крестник» всех сдал, его завербовали. И обратно в Пакистан отправили, легенду соответствующую придумали. По деньгам вас знаешь, почему трясли?

— Ну?

— Баранки гну! Боялись, что всплывут они, а на той стороне, узнают, что деньги к советским солдатам попали, а значит, «крестник» твой в плену побывал. Вот вас и трясли. Ротный ваш молодец, все правильно сделал, доллары и чеки сжег, движение рублей в Союзе отследить невозможно, а банкноты — афганей у них не переписанные были. Вот вас трогать и перестали. Решили у нас, за такой «подарок», спустить дело на тормозах.

— А, что потом с «френдом» стало?

— Дальше им разведка занималась. Деталей не знаю. Только когда его провал анализировали, меня опять, по линии контрразведки привлекли. Он освещал действия иностранной агентуры, в Афганистане. Потом по провалам в агентурной сети, тамошние контрразведчики вычислили его. Для обычного суда доказательств не было, но специалистам все ясно было. Вот его без суда в Пакистане в расход и спустили, а его родственникам за океаном сообщили, что погиб в результате несчастного случая. В разведке это обычное дело.

— Он так жить хотел, но от судьбы не уйдешь, достала его смерть, — припомнил я бледного трясущегося от страха человека.

— Она каждого из нас в свое время достанет, важно знать с каким грузом ты туда пойдешь, — чекист поднял стакан до краев налитый водкой и, предложил, — Давай еще по одной, за «дела давно минувших дней».

Вот так мы и подружились. Приятель мой кроме общего для нас воспоминания, про службу особенно не рассказывал, только заметил, что был оперативным работником — контрразведчиком.

Глава 2

— Уф! Какая жарища! Попей пивка холодненького, — предложил мне приятель, вернувшись из бара и выставив на столик бутылки с холодным, запотевшим, пивом.

— Лучший напиток в жару, это горячий чай, желательно зеленый, — машинально заметил я, и без перерыва продолжил прерванный разговор, — Я не верю, что он, — я похлопал по обложке книги, — был иностранцем и разведчиком. Можно прекрасно изучить язык, свободно на нем говорить, но так великолепно писать повести и рассказы на русском языке, иностранец не в состоянии.

— Ты почти дословно повторяешь слова моего первого начальника, — засмеялся приятель, отхлебывая пива, — он тоже не поверил, что твой подзащитный иностранец. Только наши эксперты установили, что тексты написаны не уроженцем России, а иностранцем. Что касается того, что может, не может, то английский писатель Джозеф Конрад, был поляком, родился в Польше, в детстве жил в Российской империи, а книжки сочинял на английском языке и очень неплохо у него получалось. Пушкин, Лермонтов, Толстой свободно писали стихи и прозу на французском языке. Экспертная группа, составленная из филологов и психологов, дала однозначное заключение. Стиль мышления, метод и логика изложения, принадлежит человеку англосаксонской культуры.

— И вы, основываясь на этой спорной экспертизе, туфте, проще говоря, установили, что он, шпион? Это же ерунда!

— Вовсе нет, эта экспертиза была только одним из доказательств, там много еще много других фактов было. И все они неопровержимо доказывали, что Антон Иванович Ефимов, был профессиональным разведчиком и работал против СССР.

— Это ложь! Я тебе не верю, — я с возмущением смотрел на отставного чекиста, — Он чем-то власти не угодил, вот вы его память и порочите. У вас в КГБ специальный отдел был по распространению слухов, вот ты мне эти басни и повторяешь.

— А какой смысл, мне это делать? Особенно сейчас, — пожав плечами, спокойно отреагировал на мое возмущение приятель, — Я давно в отставке, СССР больше нет, КГБ тоже, числится диссидентом времен СССР, сейчас, чуть ли не подвиг. Что же до памяти, так этот человек не один десяток лет, эффективно работал, против лучшей контрразведки мира в условиях почти тотальной слежки. До последнего дня, пока все факты не собрали, никто не верил, что такое, вообще возможно. Можешь мне поверить к таким разведчикам, каждый профессионал кроме уважения ничего не испытывает. Если тебе интересно, как это было, то, я расскажу эту историю.

— А если я ее другим перескажу? — подначил его, я.

— Пересказывай, если желание такое есть, — приятель отхлебнул пива из высокого стакана, и предупредил, — но лучше не надо, тебе все равно никто не поверит.

Глава 3

— Это прачечная? — спросил по телефону голос с характерным акцентом.

— Нет, вы ошиблись номером, это квартира, — ответил на другом конце линии невидимый собеседник.

— Оу! Прошу прощения, — извинился голос с англоязычным акцентом, и в трубке послышались короткие гудки.

Дежурный офицер на станции прослушивания КГБ, сделал отметку в журнале.

«11. 06. 1970 г. 12 час. 45 мин. Из квартиры второго секретаря посольства Великобритании осуществлен телефонный звонок по городскому номеру 12–34–79. Время разговора 12 сек. Запись разговора прилагается».

Снова сигнал вызова по телефону, автоматически включилось записывающее устройство, и офицер с привычной скукой слушает, новый диалог.

— Это прачечная? — снова спрашивает знакомый голос.

— Да, — отвечает телефонный собеседник англичанина.

— Вас беспокоит мистер Макинтош. Когда можно забрать сданное белье?

— Завтра. Время работы прачечной с девяти утра до восемнадцати часов и, пожалуйста, не забудьте квитанцию.

— Не забуду. Спасибо, — дипломат положил трубку.

Офицер делает новую запись:

«11.06.1970 г. 12 час. 49 мин. Из квартиры второго секретаря посольства Великобритании осуществлен телефонный звонок по городскому номеру 12–34–78. Время разговора 43 сек. Запись разговора прилагается».

— Вот так до пенсии и придется сидеть, — загрустил офицер, — слушать переговоры посольских чиновников, членов их семей, делать записи в журнале прослушивания, и знать, что никому это не надо, ну не будет не один шпион, передавать и получать информацию по городскому телефону, они же не дураки, и знают, что их номера на круглосуточном прослушивание.

Офицер уже второй год сидел на станции прослушивания, его сектором были номера домашних телефонов, сотрудников посольства Ее Величества.

Он уже знал их голоса, был в курсе всех событий, которые составляют бытовую жизнь дипломата в чужой стране. Но даже анализ бытовых разговоров с целью получения сведений о характере дипломата, круге его интересов, осуществляли аналитики из управления. Их целью было просеивание бытовой шелухи, и получение крох золотого песка информации, из которых они сложат психологический портрет человека, и передадут эти данные дальше в другие отделы, где будут решать, представляет этот человек интерес для КГБ СССР, или нет. А он будет только фиксировать разговоры, делать записи в журнал, и составлять первичные рапорты, и так до увольнения по выслуге лет. Служебный потолок, начальник смены, и специальное звание «майор». И все. Вся служба и вся жизнь.

— Разве я об этом мечтал, когда шел сюда работать, — продолжал грустить офицер, листая телефонный справочник и, осуществляя рутинную проверку, телефонных номеров, по которым звонил дипломат.

Телефонный номер 12–34–79 зарегистрирован на имя Ефимова Антона Ивановича, проживает: г. Москва, проспект Мира д. 25 кв. 80. Телефонный номер 12–34–78 зарегистрирован за городским управлением коммунального хозяйства, прачечная № 17, местонахождение: г. Москва, ул. Новослободская, д. 71.

Смена закончилась, пора составлять рапорт. Новый дежурный принял аппаратуру, расписался в журнале о заступлении на смену.

— Ну, как новый Лоуренс не объявился, — привычно пошутил он.

— Нет, — равнодушно ответил сдавший смену офицер.

— А ты жди, когда он появится, ты его раз, и разоблачишь, — расхохотался новый дежурный, и добавил, — вот я уже десять лет жду.

— Пойду, рапорт нацарапаю, и домой, — закончил разговор офицер.

«Начальнику *** отдела *** управления КГБ по Московской области, полковнику ***.

От дежурного по *** отделу *** управления КГБ по Московской области.

Рапорт

За время дежурства происшествий не случилось. Объектом*** были осуществлены два звонка по городской телефонной линии, абоненты: тел. 12–34–79 — Ефимов Антон Иванович, проживает: г. Москва, проспект Мира д. 25 кв. 80; тел. 12–34–78 — прачечная № 17. Запись разговоров будет передана, по специальной связи. Считаю необходимым осуществить оперативную проверку лиц, осуществляющих переговоры с объектом, в порядке определяемом инструкцией №*** от *** 1956 г.

лейтенант Торшин А.В. 11.04.1972 г. 18 час. 30 мин.»

«Начальнику управления *** КГБ СССР по Московской области, генерал — майору ***.

От начальника *** отдела *** управления КГБ СССР по Московской области, полковника ***

Рапорт

11.04.1972 г. объектом *** были осуществлены два звонка по городской телефонной линии, абоненты: тел. 12–34–79 — Ефимов Антон Иванович, проживает: г. Москва, проспект Мира д. 25 кв. 80; тел. 12–34–78 — прачечная № 17. Указанные звонки были зафиксированы, службой прослушивания. В соответствии с инструкцией №*** от *** 1956 г., была осуществлена оперативная проверка указанных абонентов. Установлено следующее:

— Абонент 12–34–79. Ефимов Антон Иванович, член — корреспондент Академии наук СССР, член Союза писателей СССР. Связей с посольством Великобритании не имеет, по оперативным данным с объектом *** никогда не встречался. Доступа к информации составляющей государственную тайну не имеет.

— Абонент 12–34–78 — прачечная № 17. С объектом *** разговаривала приемщица Вера Петровна Семенцова, с ее слов установлено, что объект, как и все сотрудники посольства, сдает в прачечную белье, для осуществления стирки. Дата сдачи белья 10. 06. 1970 г. Дата получения 17 час. 00 мин. 11. 06. 1970 г. квитанция №***. Семенцова В.П. доступ к информации составляющей государственную тайну не имеет. Семья Семенцовой: муж — слесарь ЖЭК № 8 г. Москвы, доступ к информации составляющей государственную тайну не имеет, сын 10 лет, ученик школы № 75. Круг знакомых Семенцовой В.П. установлен, лица имеющие доступ к информации, составляющей государственную тайну, в нем отсутствуют. По информации внештатного сотрудника псевдоним «Дрозд», все сотрудники посольства и (или) члены их семей, регулярно сдают белье в указанную прачечную, и довольны качеством обслуживания. Так как указанное предприятие является местом, где иностранные дипломаты имеют постоянные контакты с советскими работниками, на предприятии ведется постоянный оперативный учет указанных контактов, который осуществляют внештатные сотрудники, ответственный за ведение учета и работы с внештатными сотрудниками старший лейтенант ***.

— Считаю, что разговор объекта *** с абонентом тел. 12–34–79 — Ефимовым Антоном Ивановичем, вызван ошибкой при наборе номера, и оперативный интерес не представляет.

полковник *** 15.04. 1972 г.

Резолюция

Оперативные мероприятия по проверке прекратить, данные проверки передать в архив.

 Генерал — майор ***. 16.04.1972 г.

Глава 4

— Лешенька, ты уже с работы пришел? — молодая женщина, подошла к мужу и поцеловала его, — сейчас поесть разогрею, а ты пока умойся.

Пока мужчина плескался в ванной, жена, разогревая ужин, продолжала болтать, — представляешь, мне удалось достать последнее издание сочинений Ефимова, ты ведь любишь фантастику. Вот поужинаешь, а потом я тебе покажу. Правда он замечательно пишет!

— Замечательно, — согласился муж, выходя из ванной, — умница ты моя! — и потянулся к жене.

— Не сейчас, — засмеялась женщина, уклонясь от супружеских объятий, — сначала покушай, а то снова разогревать придется. Боже мой! Какое счастье, что ты в техническом отделе служишь, — продолжила разговор она, — а не оперативный работник. Представляешь, Зоя с мужем разводится!

— Это еще почему? — удивился муж, усаживаясь за стол, — Такая красивая пара. Он перспективный работник, капитана досрочно получил, она в аспирантуре учится, квартира, деньги, все есть. О, ты мои любимые котлетки приготовила. Молодец! От лица службы объявляю благодарность.

— Ты свою благодарность не от лица службы, а от своего лица покажи. Нет не сейчас, — радостно засмеялась женщина, — не здесь, — она отвела его руки и оправила халатик, — поешь сначала, потом в спальне, мы все-таки муж и жена, а не подростки — любовники.

— Так почему разводятся? — снова спросил муж, — Чего этой Зойке не хватает!

— А вот этого и не хватает, — улыбнулась жена, — мужчины не хватает, она последнее время бесится уже начала. А муж, то на оперативном задании, то у него усиление, а когда дома появится, то «отстань, я на службе устал». Женщине кроме мужниных служебных перспектив, еще кое, что надо.

— У него служба такая, — вступился за коллегу муж, — понимать оперативную работу надо.

— Вот я и молю Бога, что у тебя работа другая! — счастливо засмеялась жена, — приходишь как по расписанию, никаких командировок, мне внимание уделяешь. Вот я жизнью и всем остальным полностью удовлетворенная. А у Зои, знаешь, что последней каплей послужило?

— Что?

— Сообщает ей муженек, что едет в командировку на три дня. Она как дура, чемодан ему собирает, все белье чистенькое, рубашки и костюмы отутюжены. Целует он в щечку боевую подругу и отбывает, со шпионами бороться, секреты Родины защищать. А Зою научный руководитель в дом отдыха подмосковный приглашает, над диссертацией поработать. Она подумала, подумала, и решила, что если мужу не надо, то другие мужчины найдутся, оценят по достоинству. А что! Чего зря добру и молодости пропадать. Поехала в пансионат, с руководителем, и научную работу, и все остальное, кончать. Вечером заходит она вся принаряженная, в вечернем платье, в ресторан пансионата, столик свой высматривает, и видит, что муж ее законный, в костюме, ею отглаженном, сидит за столиком с молодой красивой бабой, в глазки ей засматривает и воркует нежно, нежно. Ну и заговорило сердце ретивое у женщины. Вот у тебя значит командировка, какая! Ах, ты такой сякой! Зоя баба боевая, спортивной гимнастикой занималась, силенка имеется. Соколицей подлетает она к столику и бац, муженьку пощечину от души влепила, у того только голова блудливая и мотнулась. Девица, что с ним сидела вскакивает, по иноземному, что-то лопочет. Зоинька не долго думая, ей в волосы и вцепилась. Знай наших! Оттаскала девку от души. Не лезь к чужим мужьям. Муж ее вскакивает и от бабы той оттаскивать, ну она его на матюгах и прокатала, все сказала, по русски, по нашему, по бабьи, и про б… й, и про службу, про задания, и про борьбу со шпионажем. Муж ей орет: «Дура! Я здесь на службе, а не на б…..ах, ты все оперативную комбинацию разрушила!» Как только, Зоинька услышала от благоверного про службу и оперативные комбинации, так ногой, а носки у туфелек острые, ему в причинное место и саданула, он и загнулся. Муженек стонет, девица ревет, Зоя кричит, публика хохочет. Тут и Зоин научный руководитель, нарисовался, подходит, удивляется, — Солнышко мое! — это он Зое говорит, — что здесь происходит? Успокойтесь милая…, — тоже видать тот еще кобель. Муженек Зоин как про «солнышко» и милую услышал, так сразу разогнулся и руководителю как бы научному, как даст по морде, слева, потом справа, еще раз справа, хорошо кулаками поработал, потом ногой в печень добавил. Кобель-ученый, сначала прилег на пол, а потом пошел по ресторану, пятый угол искать. Весь муженек загорелся, распалился и кричит Зое: «Сама ты шлюха! А еще меня упрекаешь!» Зоя ему: «Ты, когда последний раз со мной был?! Тут не только шлюхой, распоследней прости господи станешь! Свой долг надо не с иностранными б…..ми выполнять, а дома с женой! Тогда и мы таскаться не будем!» Вот как дело было, а теперь развод. — Женщина со смехом закончила печальную балладу, о провале оперативного мероприятия, по вине жены сотрудника советской контрразведки, о сложностях и опасностях которые подстерегают бойцов невидимого фронта даже в семейном кругу, и гордо выпятив бюст, назидательно добавила, — Вот что бывает, если мужик своим долгом пренебрегает.

Ее муж не смеялся и, прожевывая котлеты, меланхолично заметил, — Все карьере парня конец, теперь его уволят или в тьмутаракань отправят, пенсии дожидаться. Ох уж эти бабы! Все беды от них.

— Беды! От нас?! — взвилась жена, вскочила со стула, тарелки на столе жалобно звякнули, — Если вам карьера дороже нас! Если ты так своему товарищу сочувствуешь! То после ужина, иди-ка дорогой, почитай устав на сон грядущий, а силы не со мной растрачивай, а береги их, для подвигов во славу Родины! То-то шлюхи иноземные рады будут!

Хлобыстнула дверь комнаты, посыпалась штукатурка, убежала разозленная жена, пропал аппетит. Вот и пойми их, баб этих. Еще и извинятся, придется, прощения просить. За что, спрашивается? Муж покачал головой и решил: «Попозже пойду пардону просить. Пусть хоть немного остынет. Нет ну, правда, чего этим бабам надо?»

Книги в твердом переплете и с красочными иллюстрациями. Они зовут, манят в чудесный мир фантастики. Он раскрыл первый том, поудобнее уселся за обеденным столом и, прихлебывая чай, прочитал первые строки, и почти сразу ушел, в прекрасный мир наполненный тайнами, приключениями, научными открытиями, ушел туда, где нет скучной, занудной, бесперспективной работы, непонятной ссоры с женой. Листаются страницы, идут по ним люди, по неизведанным далям. Хорошо то как!

Хорошо то, хорошо, но с женой тоже мирится надо. Он с сожалением закрыл книгу, и пошел в спальню. Примирение было сначала нежным, потом бурным, и снова нежным. Жена его простила.

— За разглашение военной и государственной тайны, рядового Торшина А.В. расстрелять! — чеканил слова приговора, начальник особого отдела дивизии РВСН, затем поднял пистолет и направил ствол ему в грудь.

— Не надо! Это ошибка! — закричал он, — я не выдавал, это все он!

— Он не мог ничего выдать, это все ты, — засмеялся особист. Вот только почему, почему этот подполковник говорит с таким странным акцентом. Он вспомнил голос и похолодел. Это был голос второго секретаря посольства Ее Величества.

— Догадался? Узнал! — с ненавистью прошипел подполковник, — не успеешь, не расскажешь!

Выстрел, бьет пуля в грудь, замирает сердце.

От удара он проснулся, открыл глаза, бешено колотилось сердце, а жена толкала его в грудь.

— Лешенька ты так кричал!

— Кошмар приснился, — ответил он, радуясь, что лежит в постели с красивой женщиной, а не валяется трупом на плацу воинской части. Приснится же такое, тьфу, тьфу.

— А…. — успокоилась жена, и сонно пробормотала, — перевернись на другой бочок маленький, и пусть тебе снятся только счастливые сны.

Бессонница, как странно, после близости с желанной женщиной, короткий кошмарный сон, и бессонница, а ведь он молодой мужик. Очень странно, первый раз такое. Наверно вот так старость и подкрадывается, с короткими кошмарами, и долгой ночью впереди, когда с тоской смотришь в потолок с открытыми глазами. Он тихонько, чтобы не разбудить жену, рассмеялся. Ну, какая старость! Ему только двадцать шесть лет! И тут же вспомнил фразу из прочитанной книги: «Старость это не возраст, это состояние души».

А что ждет его душа, что она хочет? Да пожалуй, ничего. Все есть. Квартира, работа, деньги, желанная женщина. Завтра он поедет на службу, подслушивать чужие разговоры. Потом домой. Опять на службу. В выходной день, в театр с женой или в кино, в отпуск на море, вот и все. А если ты душа просишь, необыкновенного, неожиданного, так это ничего, поболит, поболит и пройдет, у всех проходит. А приключения? Так они только в книжках хороши. А на деле, за каждым приключением, стоит хороший кусок, исковерканной жизни. Нет уж, спаси и сохрани нас Господь от приключений!

Он осторожно встал с постели и прошел на кухню. Открыл холодильник, достал бутылку с коньяком. Покачал головой. Вот так все и начинается. Сначала не о чем мечтать, и всю жизнь свою наперед знаешь, а потом по ночам, начинаешь коньяк пить. И врать себе, и утешать, что это только одна рюмочка, чтобы спать хорошо. Много он таких рюмочников видел и, среди коллег и, среди соседей. Много! Вот и сам не заметил, как таким же стал. Значит, все-таки старость души может и в двадцать шесть лет, наступить.

Он решительно убрал бутылку назад в холодильник. Поставил на плиту чайник. На кухонном столе, раскрытая манила к себе книга. Хоть про чужие приключения почитать, решил он, и сел за стол, выдумка конечно, но захватывает.

Он перечитывал рассказ, машинально отметил координаты и привязку к местности, остановился, еще раз прочитал абзац. Не может быть. Этого просто не может быть! В рассказе в завуалированной форме указывались точные координаты воинской части, где он проходил срочную службу. Место расположение пусковых установок, и пункта управления, дивизии Ракетных войск стратегического назначения! Он отлично знал, где находится это место. Знал в отличие от большинства сослуживцев, знал потому что, еще в школе занимался спортивным ориентированием, и умел по расположению созвездий, делать точную привязку к местности. В этой дивизии он служил, писарем в особом отделе, оттуда, по направлению, поехал поступать в Высшую школу КГБ СССР. Знал, какие меры принимаются, чтобы никто не узнал, где расположены пусковые установки ракет несущих ядерные боеголовки. Ядерный шит СССР.

Этого не может быть, это совпадение, это просто совпадение, растерянно думал он, и знал, что для совпадения слишком точные данные указаны в рассказе, хотя повествовалось совсем о другом времени, и даже о другом континенте.

Неожиданное, вошло в его жизнь. Вошло навсегда. И он знал, догадывался об этом.

Он достал лист бумаги и, стал читать другие рассказы, читать их как шифрованные документы, стал выявлять и отмечать, указанные координаты, данные о научных экспериментах в физике, химии, генетике, ракетостроении. Данные о местонахождении залежей и разработок полезных ископаемых, так необходимых для военной промышленности. Один заполненный лист, второй, третий, уже незаметно подкрался рассвет, а он все читал, делал выписки, и уже не сомневался, почти не сомневался.

— Да ты никак, литературные приемы изучаешь, — весело спросила жена, войдя в кухню, — писателем хочешь стать?

— Пожалуй, стоит попробовать, — улыбнулся он.

— Напрасный труд, — она подошла, теплая еще сонная, чмокнула его щеку, — чтобы быть писателем, недостаточно, знания литературных приемов, нужно иметь Божью искру. Вот как у него, — она кивнула в сторону книги.

— Думаю, у него эта искра не только в литературе проявилась.

— Конечно! Талантливый человек, талантлив во всем, — согласилась она с его утверждением, и посоветовала, — прекращай читать, у тебя уже глаза красные, на работе могут подумать, что ты всю ночь не читал, а пил.

Привычная скука дежурной смены, обычный рапорт по ее окончании. Вот только, томило неизведанное. Начал писать рапорт о вероятной возможности утечки секретных данных. Бросил, разорвал бумагу, клочки сжег в туалете. Рано, недостаточно фактов.

После работы поехал в научную библиотеку и до закрытия, читал и делал выписки из научных трудов ученого, писателя, человека которого многие называли «певцом коммунизма».

— Ты где был? — недовольно спросила жена, когда он вернулся, — У тебя дежурство давно закончилось!

— В библиотеке, — честно признался он.

— Очень смешно, — с сарказмом заметила она, — Так это теперь так, называется?

— Да я честно в библиотеке был! — растерялся от недоверия он, — вот смотри, я даже выписки домой принес.

— Ты на мне оперативные легенды не отрабатывай! — рассердилась жена, — мог бы, что и поумнее придумать. Библиотека! — язвительно рассмеялась она, — за все время нашего знакомства, ты не разу там не был! Что наукой решил заняться, или научными сотрудницами?

Очень, очень трудно доказать, что ты не верблюд, особенно ревнивой женщине. Нет ну что за народ этот, бабы! Он промолчал. Молчать в ответ на обвинение глупо. Не просто глупо, это стратегическая ошибка, в семейной жизни.

Жена заявила, что уходит к маме. Он пожал плечами, да ради бога, проведай, если соскучилась. Она пошла, собирать вещи, и ждать его извинений. Но он не поужинав, уселся за стол разбирать записи.

Научные работы автора, были ясными, логичными и понятными даже для человека далекого от палеонтологии. Гипотеза, исследование, полученные факты, выстроенная на основании фактических данных теория. И конкретные географические пункты, где проводились исследования. Все, как и в любой талантливой научной работе. Логично, обоснованно, достоверно. Вот только как бы узнать, что в этих географических пунктах сейчас находится?

Он начал составлять таблицу: дата исследования; дата и место публикации, географические координаты. Это по опубликованным в открытых источниках научным работам. Такую же таблицу начал выстраивать по изданным художественным произведениям. Картина получалась впечатляющая!

— Не ужинал? — жена, не дождавшись извинений, сама пришла к нему. Томит «несчастную» женщину желание устроить скандал. И сил больше терпеть нет, — Занятно! Кто, где и чем тебя так накормил?

Допрос. Квартира превращается в застенок. Средство для пыток, слезы, истерика, и иной известный со времен Евы, пыточный инструмент. Вот интересно, кто этих женщин, учит, как проводить расследования? Или им это умение в наследство от прародительницы досталось? Без всякой специальной подготовки, всего мужика наизнанку вывернуть готовы. И ведь получается у них! И что поразительно, логика, как у следователей НКВД, времен правления «отца народов» И. В. Сталина: «Докажи, что не виновен! Каждое сомнение, в представленных в защиту доказательствах, толкуется в пользу обвинения!».

Но он не зря учился в Высшей школе КГБ, и достойно выдержал допрос с пристрастием. Следствие, оно же скандал, по несвоевременному приходу с работы зашло в тупик. Жена за недосказанностью преступления решила его оправдать, ну конечно временно, до нового преступления.

— Ты так много работал, наверно устал дорогой? — нежным голосом приласкала она, его. В конце концов, вина не доказана, а умная женщина должна соблюдать равновесие, — Ложись отдохни, «утро, вечера мудренее».

Такая вот царевна — лягушка. Когда ласкает царевна, когда скандалит жаба.

Молодая, красивая, желанная женщина, и женаты они недавно, и любовь в самом разгаре. И средство, она предлагает то самое, что в спальне у молодоженов бывает, самое универсальное, для установление мира во всем мире. Да разве, что бывает, важнее этого во всей Вселенной?!

— Ты ложись, а я поработаю еще немного, — спокойно без эмоций, ответил он, собираясь закончить составление таблиц.

Жена, прищурившись, посмотрела на него. Вот и пойми их, мужиков этих, что для них главнее в жизни? То просят, так, что, аж с ума сходят, на все готовы! Уговорили, добились своего, получили, что хотели. А потом? Женщина тает, сама предлагает, а он… Он за бумажки свои снова уселся. Дороже они ему. Важнее значит, чем она! Вот так у них рога и начинают расти. Задолго до того как… «Кто на нас с…. не пойдет! Тогда мы другой… искать будем!» — перефразировала жена известную поговорку, и ушла в спальню, одна ворочаться на двуспальной кровати.

Он до утра анализировал таблицы. Стал составлять рапорт, составил, посмотрел, порвал. Глупо. Глупее не придумаешь. Походил по квартире, подумал и снова написал. Ну и пусть смеются, решил он, пусть считают идиотом.

Глава 5

— Вы здоровы? — спросил его, начальник отдела.

— Да. — Он стоял в кабинете и смотрел на своего руководителя, который вальяжно расселся за казенным столом.

— И голова не болит? Рычать, кусаться, пока не тянет? — продолжал спрашивать полковник, лицемерно — участливым голосом.

— Нет, не болит и не тянет.

— Значит, еще есть надежда на ваше возвращение к нормальной жизни, — прежним лицемерно участливым тоном продолжил разговор, полковник, тоже мне доктор Айболит, в погонах, — вот только мне кажется, что вас пора отправить к психиатру на обследование. Только человек с нездоровой психикой может сочинить такую ерунду, — начальник потряс листами с его рапортом.

— Это не ерунда, — он попытался сжать зубы, не получилось, — это не ерунда, — повторил он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, — это реальный анализ, возможности утечки секретных данных, версия, возможна ошибка, возможно роковое стечение обстоятельств, но не ерунда.

— Первый признак психического заболевания, это полная уверенность больного в достоверности своей выдуманной теории, потом под нее подгоняются факты, плюс маниакальный страх, по принципу везде враги. Вы хоть понимаете на кого замахнулись?! — повысил полковник голос, — Вы что думаете, что сейчас тридцать седьмой год? Когда по первому подозрению людей хватали, а потом они под пытками в чем угодно могли признаться. Нет, лейтенант, сейчас не то время, и наша контрразведка паранойей не страдает. А вы или действительно нездоровы, или вы просто дурак — карьерист. В любом случае вам не место в моем отделе, этот рапорт заберите и порвите и подайте новый о вашем переводе в другое управление, мотивировка на ваше усмотрение.

— Я прошу передать мой рапорт дальше по команде, пусть даже с вашей резолюцией, — он побледнел.

— Нет, вы действительно дурак! — рассердился полковник, — ваш рапорт с моей резолюцией пойдет, от генерала, в медицинское управление, в лучшем случае к врачам — невропатологам.

— Хорошо. Возможно, я ошибаюсь, но разве оперативным путем, нельзя осуществить проверку, — он, настаивая на своем, пытался сохранять спокойствие.

— Из вас контрразведчик, как из… — полковник удержал рвавшееся с губ сравнение, — вы даже не понимаете, за чьей подписью должны пойти запросы в Генеральный штаб, Академию наук, в Министерство, что бы проверить вашу ахинею. Заместитель председателя комитета, член коллеги, это минимум. А что я ему скажу? Что у меня подчиненный шизофреник, начитался романов, а я такой дурак, что ему поверил и с фантастической версией пришел к руководству. Сразу! Тут — же! Вас отправят продолжать службу в собачий питомник, а меня под зад коленом в отставку! Все! Вы свободны! И в течение пятнадцати минут примите решение, или отзыв рапорта с последующим переводом, или врачебная комиссия.

Он сделал уставной поворот кругом, и вышел из кабинета. Все конец службе, а может оно и к лучшему. Как там полковник сказал? Собачий питомник? А что, попрошу туда перевода, все говорят, что собаки, лучше людей. Забавно, вот тебе и приключение, вот тебе и неожиданное, все закончится уборкой собачьего г….на.

Впрочем, еще есть надежда, попытка не пытка, а дальше уборки собачьих вольеров все равно не пошлют, он пытался себя утешить, и решил зайти к своему бывшему преподавателю, к человеку который на их курсе читал лекции и проводил практические занятия, по оперативной работе.

* * *

Генерал-лейтенант Григошин, легенда советской контрразведки. Начал работу в 1914 году, в отделе контрразведки Генерального штаба Русской императорской армии, служил под руководством Бонч-Бруевича, работал там до 1918 г., до подписания Брестского мира. В 1920 г. после нападения Польши на Россию, решил вернуться на службу, по рекомендации Бонч-Бруевича, был принят на работу в Особый отдел ВЧК, военная контрразведка, был среди тех специалистов, которые фактические заново создали организацию по борьбе со шпионажем. Арестован, в 1937 г. Добровольно на первом же допросе, признал себя виновным в шпионаже, в пользу кашемирской разведки. Потом он с грустной усмешкой рассказывал, что такого государства Кашемир в мире не существует. За шпионаж в пользу государства Кашемир, получил срок, двадцать пять лет лишения свободы. «Если бы не признался в шпионаже, — делился он впоследствии своими впечатлениями с курсантами Высшей школы КГБ, — то припаяли бы мне, участие в военном заговоре Тухачевского, и тогда точно бы расстреляли, а так надежда была, что хоть потом, после истерии, хоть кто — то на политическую карту посмотрит, увидит, что нет такого государства Кашемир». В 1939 году реабилитирован, освобожден, восстановлен на работе. Приговор об измене в пользу государства Кашемир, хранил у себя дома в качестве сувенира-курьеза. Дальше война, поражение, победа, и работа, работа, и еще раз работа. В последнее время уже только преподавателем, все-таки уже хорошо за семьдесят.

— С чем хорошим пожаловали? — без удивления спросил, сухонький, тщедушный старичок, одетый в легкий спортивный костюм.

— Вы товарищ генерал меня наверно не помните? — Торшин волновался, переминался с ноги на ногу, стоя на пороге загородного дома.

— Ну, как же Торшин Алексей Викторович выпуск 1970 года, распределен в управление по Московской области. Склероз отсутствует, учеников помню. Проходите в дом, — предложил старичок.

— Петр Васильевич, — Торшин разложил бумаги, после того как по приглашению хозяина устроился за столом, в гостиной, — у меня к вам большая просьба, ознакомьтесь с моим рапортом, и выскажите свое мнение.

Старичок взял листы бумаги, надел очки, стал читать. За полчаса, что он знакомился с документами, Торшин, весь извертелся сидя на жестком стуле.

— Контрразведчик должен уметь ждать, не буравя ягодицами, сиденье, — ворчливым учительским тоном, заметил старичок, — Что касается приведенных Вами данных, то они бездоказательны и спорны, но один несомненный факт налицо, расположение военного объекта приведено точно. Но это не о чем пока не говорит, объект был создан, в шестьдесят первом году, а Антон Иванович, по вашим же данным вел изыскания в данном районе, в тридцатых годах. Возможно и совпадение.

— А зачем в литературном произведение, указывать точные координаты объекта, и при этом их маскировать? — Торшин пытался защитить свою версию.

— Ну, батенька! — старичок глянул на молодого цветущего «батеньку», и засмеялся, — пути автора неисповедимы, может он свою юность вспоминал, когда рассказ сочинял.

— Вы тоже считаете мой рапорт ерундой? — Торшин встал, — Извините, что отнял у вас время. Мне пора.

Старичок его не удерживал.

* * *

Выписка из приказа N*** от *** 1972 г.: «Лейтенанта Торшин Алексея Викторовича направить для дальнейшего прохождения службы в в/ч 88 561».

— А что это такое в/ч 88 561? — поинтересовался Торшин у кадровика.

— Это питомник служебного собаководства Пограничных войск, — молодой майор — кадровик, равнодушно осмотрел офицера, и с легкой иронией пожелал, — Собачьей Вам службы, товарищ лейтенант.

Глава 6

— Вас откомандировывают на курсы по повышению квалификации, — заявил начальник питомника, Торшину, — и, слава Богу, может вы хоть там получите знания необходимые для работы со служебными собаками. Сегодня в 15.00. явитесь в отдел кадров за командировочным удостоверением. Вы свободны.

Вот уже два месяца, Торшин работал в питомнике. На новой службе его встретили с плохо скрытым недоумением, раньше выпускников Высшей школы, там не водилось. Но недоумение быстро рассеялось, когда он предложил новым сослуживцам, в полном соответствие с бытовавшей традицией, выпить за знакомство и дальнейшую службу. Во время застолья Торшин намекнул, что причина перевода, его слабость к алкоголю. Пусть лучше считают алкоголиком, чем шизофреником, или стукачом. Ну, вот теперь все ясно и понятно, новые коллеги кинологи с пониманием и облегчением вздохнули. Во всех организациях СССР, в том числе и КГБ, беззаветную любовь к русскому национальному напитку считали простительной слабостью, а возлюбивших бутылку больше чем карьеру, сначала воспитывали, а потом переводили туда, где они заведомо не смогут причинить вред.

Он не разнюнился, собрался, и решил дальше играть по правилам, и роль себе выбрал, идейно выдержанную, хорошо знакомую по кинофильмам, спектаклям, и по художественной макулатуре. Да человек оступился, но благодаря помощи партийной организации, чуткой заботе товарищей, твердо встал на путь исправления. Не «Чайка» Чехова, но для питомника и такой спектакль сойдет. На все предложения выпить со страдальческой гримасой отворачивался, и шептал: «В завязке я ребята, выпью сорвусь». Дальше к нему и не приставали.

А начальник политотдела, сам выпить не дурак, даже в пример стал его приводить, вот товарищи, как может помочь здоровый коллектив, человеку, если он твердо, решил расстаться с пагубной привычкой. Правда чуял Торшин, что начальник питомника ему «ни на грош не верит», но с этим, смирится надо. Смирится, так же как с провалом версии об Антоне Ивановиче Ефимове. А вот собачек, он полюбил. Славные они. Врать им не надо, а за любовь и внимание они сторицей воздают.

В 15.00. Торшин доложил в отделе кадров хмурому полковнику — пограничнику о прибытии. Тот достал командировочное удостоверение, сам отметил дату убытия в командировку, и сухо сообщил: «Вас ждет машина».

Машина была так себе, старый обшарпанный «Москвич». Вот только водитель, средних лет, потрепанный мужичок, был не в форме и, номерные знаки у машины — гражданские. Хотя это могло ровным счетом ничего не значить.

Машина остановилась у пятиэтажного панельного дома, что как грибы выросли на окраинах столицы.

— Приехали, — сообщил водитель Торшину, — вас ждут в квартире тридцать пять, подъезд второй, этаж третий.

Пока поднимался по лестнице на третий этаж, Торшин узнал, что: «Ерошин — козел. Маня — стерва. А Сережа плюс Наташа равняется любовь». Надписи и рисунки стенах подъезда, были сделаны, красной краской, вероятно оставшейся после ремонта.

«А вот интересно, — подумал Торшин, знакомясь с подъездными росписями, — жители пещер, первобытные художники, тем же инстинктом руководствовались, что и их недостойные потомки, разрисовывая стены своих пещер, или все-таки чувством прекрасного, и желанием отобразить окружающий их мир. Впрочем, достойны или недостойны их потомки, вопрос спорный, какой мир нас окружает, такого и его отражение». Торшин подходя к входной двери, квартиры тридцать пять, продолжал мысленно рассуждать о наскальной живописи, ее современных тенденциях, а потом ухмыльнулся, припомнив, как его коллег называют в творческих кругах: «Искусствоведы в штатском».

Задребезжал звонок. Входную дверь открыл щуплый старичок — пенсионер, одетый в трикотажный линялый спортивный костюм. Торшин посмотрел на своего бывшего преподавателя, и рассмеялся: «Дедушка — одуванчик, а не генерал — контрразведчик».

— Здравствуй Алексей, — старичок, гостеприимным жестом предложил пройти в квартиру, — Смех без причины признак дурачины, — обиженно сказал он.

— Здравствуйте Петр Васильевич, только вы сами учили, что без причины, даже птичка не гадит, — Торшин пожал протянутую руку.

— Все над бедным старичком смеются, и обидеть норовят, — генерал прошел в комнату, уселся на потертый, продавленный диванчик, и жалобно продолжил, — вечером шествую в эту квартиру, на улице подростки пристали, здоровенные такие. Дед дай закурить! Не курящий я внучки, отвечаю парням, здоровье берегу. А тебе здоровье больше не нужно, это самый борзый говорит, и замахивается ручкой, будущий член коммунистического общества, под такую его мать. Ручку я ему ломаю. Он визжать, дружки его орать, что прям тут меня на атомы разделят, образованные мальчуганы даже про атомы слыхали. Так я им и дался! Еще двоих отправляю землю понюхать, остальные врассыпную. Через два часа участковый приходит и грозит, что по факту причинения тяжкого вреда несовершеннолетним, будет возбуждено уголовное дело. Я ему объясняю, как дело было, а он мне, вот если бы они вас избили, судили бы их, а так как избили их вы, судить будут вас, и тянет меня в отделение. Квартира конспиративная, расшифровывать ее, не могу, удостоверением не машу. Вежливо так прошу разрешения внучку позвонить, предупредить, что к ужину не будет меня, и что бы передачу в СИЗО готовил. Поломался участковый для порядка, но разрешил. Звоню внучку, а «внучок» это офицер связи в центральном управлении. Мы еще до отделения не дошли, а там уже сидят, полковник милицейский и районный прокурор. Через день участковый уехал, продолжать службу в славном городе Мухосранск. Вот как советская власть ветеранов — пенсионеров защищает, если конечно пенсионер генерал КГБ.

— А хулиганы, с ними что? — улыбнулся Торшин.

— С молодыми людьми, Артист, профилактическую работу провел, — объяснил вышедший из кухни мужчина, — Артист — капитан Ивлев, любой типаж сыграть может, творчески перекинулся и стал «вор — рецидивист». Вот он молодым людям все понятно на доступном для них языке, объяснил, что с ними будет, здесь, а потом на зоне, если они в вендетту надумают поиграть.

— Все на старческие жалобы послушали, пора и к делу, — обратился генерал Григорьев к Торшину, — Приказом начальника второго управления создана оперативно — следственная группа. Вы Алексей, включены в ее состав, руководитель группы полковник Всеволодов Дмитрий Сергеевич, — мужчина рассказывавший про Артиста подал Торшину руку. Генерал продолжил, — Я буду выступать в качестве консультанта, куратор, заместитель начальника второго главка генерал — майор Афанасьев. А теперь ознакомьтесь с документами, — и передал Торшину папку, и пояснил, — это копии.

* * *

Генеральный штаб Вооруженных сил СССР.

Исх. №*** от *** 1972 г.

Гриф: Совершенно секретно.

Только для лиц категории «А».

Начальнику второго главного управления КГБ СССР

Генерал-лейтенанту ***.

На Ваш запрос №***от *** 1972 г. сообщаю:

— В указанных Вами координатах расположены пусковые установки баллистических ракет.

— В указанных Вами координатах расположен пункт управления Ракетных войск стратегического назначения.

— В указанных Вами координатах расположены станция раннего оповещения системы противоракетной обороны.

— В указанных Вами координатах расположены хранилища радиоактивных отходов.

— В указанных Вами координатах расположен пункт категории «Л».

Заместитель начальника генерального штаба

Генерал армии ***

Совет министров СССР.

Исх. №*** от *** 1972 г.

Гриф: Совершенно секретно.

Только для лиц категории «А».

Начальнику второго главного управления КГБ СССР.

Генерал-лейтенанту***.

На Ваш запрос №***от *** 1972 г. сообщаю:

В вашем запросе указаны точное местонахождение: предприятий добывающих урановую руду; предприятий по обогащения урана.

Управляющий делами СОВМИНА СССР

тов. ***

Академия наук СССР

Исх. №*** от *** 1970 г.

Гриф: Совершенно секретно.

Только для лиц категории «А»

Начальнику второго главного управления КГБ СССР

Генерал-лейтенанту***

На Ваш запрос №***от *** 1970 г. сообщаю:

1. Указанные в п. п. 7,6, 8 вашего запроса исследования проводятся:

НИИ №*** п/я ***

НИИ №*** п/я ***

НИИ №*** п/я ***

2. Состав и количество известных в настоящее время, полезных природных ископаемых находящихся на территории СССР, соответствует данным, указанным в вашем запросе, на девяносто целых и восемь десятых процентов.

3. Исследования указанных в п. 12 вашего запроса, относятся к категории «Д»

4. Указанные в п. 14 вашего запроса исследования, научным планом Академии наук СССР не предусмотрены, что не исключает возможности того, что данные исследования проводятся заинтересованными лицами, в порядке личной инициативы.

Президент Академии наук СССР

Академик ***

Комитет Государственной Безопасности

Главное управление N***

Исх. №*** от *** 1970 г.

Гриф: Совершенно секретно.

Начальнику второго главного управления КГБ СССР

Генерал-лейтенанту***

На Ваш запрос №***от *** 1970 г. сообщаю:

На указанных вами объектах управлением №*** КГБ СССР осуществляется постоянный режимный и оперативный контроль:

На объектах Министерства обороны:

В/ч №*** начальник отдела полковник ***;

В/ч №*** начальник отдела полковник ***;

В/ч №*** начальник отдела майор ***;

В/ч №*** начальник отдела подполковник ***;

На объектах, горно-обогатительных комбинатах:

П/я №*** начальник отдела подполковник ***

П/я №*** начальник отдела подполковник***

П/я №*** и.о. начальника отдела майор ***

На объектах Академии наук СССР

НИИ №*** п/я *** начальника отдела майор ***

НИИ №*** п/я *** и.о. начальника отдела капитан ***

НИИ №*** п/я *** начальника отдела подполковник ***

Указанное Вами лицо упомянутые в запросе воинские части, предприятия, и учреждения не посещало, на оперативном учете не состоит. В соответствии с указанными Вами требованиями, проводится оперативная проверка, на предмет выявления личных контактов, указанного лица с сотрудниками вышеупомянутых организаций.

Начальник управления

Генерал-лейтенант ***

* * *

— Значит, подтвердилось, — Торшин отложил бумаги.

— Я с вашим рапортом к начальнику второго главка ходил, — пояснил генерал, — он его посмотрел, подумал, и уважил старика, запросы от своего имени в инстанции отправил. Как только ответы пришли, было решено сформировать отдельную оперативную группу.

— Пока это только рабочая версия, и ничего более, — предупредил полковник Всеволодов, и занялся сервировкой стола выставив, чайник, розетки с вареньем, коробку с шоколадом, бутылку французского коньяка, расставил рюмки, чашки. Предложил, — товарищ генерал, чайку с коньячком попейте, коньяк ваш любимый, мне ребята из отдела настоящий индийский листовой чай, принесли, а коньяк специально для Вас Петька из Парижа прислал, вместе с дипломатической почтой. Торшину — Вы лейтенант тоже угощайтесь, и пока мы, это дело ведем, сухой закон, алкоголь только при наличии оперативной необходимости. Печень, — Всеволодов, улыбнулся и подмигнул Торшину, — настоящий контрразведчик бережет только для работы. Сейчас мы на работе, необходимость есть, выпей рюмку, закуси шоколадкой и задавай вопросы.

Коньяк не обжигая нёбо, прокатился по пищеводу, надежно устроился в желудке, алкоголь побежал по крови, снимая напряжение.

— Как Вам коньяк? — светским тоном, поинтересовался генерал, — А Петенька молодец, помнит науку, балует старика.

— В деревне, где моя бабка живет, грушевый самогон лучше варят, — прожевывая шоколадную дольку, ответил Торшин, — я науку тоже помню, после отпуска привезу, попробовать.

— А вы Алексей патриот — уголовник, — по старчески захихикал генерал и, не дожидаясь вопроса, пояснил — Патриот потому, что отдаете предпочтение отечественному продукту, а уголовник, потому что рекламируете и собираетесь распространять, препарат полученный заведомо преступным путем. Самогоноварение является уголовным преступлением, — и после короткой паузы спросил, — И что же из наук, что я вам преподавал, вы больше всего запомнили?

— Железную скрепку.

— Ну, с этой истории я всегда лекции начинаю, — генерал отпил, глоток чая, — очень интересная операция, и главное заставляет обращать внимание будущего специалиста на мелкие казалось бы незначительные детали. Всего один прокол, допущенный хозяйственной службой абвера, и все, большая часть активно действующих диверсантов в первые месяцы война, уничтожена. Дело о железной скрепке, это классика советской военной контрразведки.

Торшин снова вспомнил все обстоятельства того стародавнего дела.

В июне 1941 года, в преддверии нападения на СССР, и сразу после нападения, военная разведка вермахта, абвер, забросила в приграничные районы СССР, диверсионно-разведывательные группы. Группы были экипированы в военную форму, в форму работников НКВД, в гражданскую одежду, снабжены безупречными по фактуре документами, у каждой группы была своя оперативная легенда, в составе каждой группы были люди, безупречно владеющие русским языком. Но к августу 1941 года две трети этих групп были уничтожены, заградительными отрядами войск НКВД, и войсковой контрразведкой. Не было сложных разведывательных комбинаций, с засылкой в разведшколы, своих агентов, не было своих разведчиков, в центральном аппарате немецкой разведки, не было головоломных контрразведывательных операций, а была обычная железная скрепка, которой соединяют документы.

Скрепка на подлинных документах была железной, и по истечению времени оставляла ржавые пятнышки на листах, а на подготовленной немецкой разведкой «липе», никелированной, чтобы бумагу не портить.

Первой обратила на несоответствие скрепок, безвестная паспортистка из паспортного стола районного отделения НКВД БССР, когда проверяла документы, в составе оперативной группы, у беженцев. Подала условный сигнал оперативникам, документы фальшивые, агент при попытке задержания оказал активное сопротивление, и был уничтожен. Оперативники успели доложить по команде. Из Москвы из центрального аппарата, спустили по отделам, соответствующий циркуляр. И все, для любого заградительного отряда, для любого сотрудника военной контрразведки или НКВД, наличие никелированной скрепки на документах, сигнал, это противник, дальше по обстоятельствам или уничтожение, или захват с последующим допросом и возможной вербовкой. Только первые месяцы войны, при отступлении войск, и паники в тылах, основной упор именно на уничтожение делали. В сентябре немцы спохватились, изменения в документы внесли, но большая часть кадровых диверсантов была уничтожена.

— Хорошо Леша, что вы это дело запомнили, и научились обращать внимание на незначительные детали, ваш анализ изложенный в рапорте, тому подтверждение. Только не загордитесь, молодой человек, одно удачное дело еще не говорит, о том, что вы стали опытным специалистом, — генерал и похвалил и предостерег и, покачав головой, смущенно улыбнувшись, продолжил, — Все брюзжу, от старости. Ох уж эти старики, хлебом их не корми, водкой не пои, а дай возможность молодых поучить.

— А что такое литеры «А», «Д», «Л» о которых в документах упомянуто, — Торшин, решил повернуть разговор, к делу.

— Литера «А», — пояснил Всеволодов, — это круг лиц, в отношении которых, такого понятия, как военная и государственная тайна не существует, они сами эта самая тайна и есть. Литера «Л» — это ложный объект. Противнику подсовывается информация, что там строится или активно используется стратегический объект, они начинают искать к нему подходы, изучать, и попадают в поле зрения контрразведки. Агентура обезвреживается, а противник пребывает в счастливой уверенности, что раз такой сильный контрразведывательный режим, значит объект, представляет огромную ценность и реально действует. Литера «Д» — дезинформация. Распространяется информация, о научных исследованиях, которые ведутся в СССР. Направления исследований заведомо бесперспективные, противник тратит время и деньги, на научную экспертизу исследований и, получив данные о том, что научные разработки, ведут в тупик, противник уверен, что ученые СССР работающие в ВПК, идут в ложном направлении. А наша контрразведка устанавливает, круг лиц, через которых идет утечка данных. Вот так — то, по литерам «Д» и «Л» противник сам свою агентуру подставляет.

— Значит, часть сведений, которые передавал Ефимов, носит дезинформационный характер? — уточнил Торшин.

— Именно, — подтвердил Всеволодов, — это означает, что прямого источника информации в этих структурах у него нет, и он работает на основе анализа второстепенных фактов. И то, что на этих основаниях, он частично, с точностью до девяносто процентов, сделал правильные выводы, говорит, о его исключительно высокой квалификации. Руководство поставило перед нами три задачи, предотвратить утечку секретных данных, выявить источники их получения, пресечь действия агента и разоблачить его. Обязанности между участниками группы, уже распределены, каждому намечен его сектор работы. Вы будете работать в паре с капитаном Ивлевым, ваша задача, проверить всю биографию Ефимова. Устанавливать круг его знакомых, в первую очередь тех, кто имеет доступ к закрытой информации, будет группа подполковника Коршина. Они же будут работать с агентурой, из числа нештатных сотрудников, которая имеется в окружении Ефимова. Новых людей в окружение пока водить не будем. Он может почуять неладное. Криптографы будут продолжать дешифровку, текстов всех опубликованных работ, как научных, так и художественных.

— А… — протянул Торшин.

— А наружное наблюдение с использованием технических средств, — ответил на невысказанный вопрос Всеволодов, — ведется с даты отправки запросов, но пока результатов не дало. Наблюдение осуществляет группа майора Саржина.

— Наружное наблюдение ничего не даст, — уверенно заметил генерал, — не того полета птица. От наружного наблюдения в данном случае больше вреда, чем пользы. Он его почует, и ляжет на дно.

— Если наблюдение будут осуществлять опытные работники, как он его определит? — недоумевал Торшин.

— У вас Алексей, оперативного опыта нет, вот вы и не знаете, что между объектом и наблюдателями, образуется психологическая связь, — пояснил генерал, — эту истину любой разведчик и контрразведчик знает. Объект, за которым ведется наблюдение почти всегда, чует его, как бы не ухитрялись наблюдатели. Как и почему это происходит, пока объяснить никто не может. Но связь существует. Умение почуять, не определить, не заметить, а именно почуять наблюдение, признак профессионального мастерства. Причем это знание двухсторонне. Хороший специалист, ведущий наблюдение, тоже чует, что объект о нем знает. С опытом работы, к вам придет понимание, что эта связь реальный факт.

— Петр Васильевич! — страдальчески поморщился Всеволодов, — Вы же знаете, как у нас руководство к мистике относится. Не верят. Есть приказ начальника главка установить наружное наблюдение, и я его отменить не могу.

— Почему, это не нельзя объяснить? — удивился Торшин, — если такая связь реальный факт, то почему руководство это не принимает во внимание. В чем причина?

— По той же причине, по которой вас лейтенант Торшин, отправили служить в питомник, и если вы туда не хотите вернуться, прошу больше таких вопросов не задавать, — Всеволодов легонько постучал ладонью по столу, — на этом обсуждение мистики давайте прекратим.

— Вы знаете, Леша, как назвали эти рассуждения в руководстве Комитета?

— Как?

— Сказки дедушки Григошина, — спокойно сказал генерал, — у нас в руководстве Комитете, больше партийных функционеров, чем профессионалов.

— Не волнуйтесь лейтенант, у наших коллег — противников, почти тоже самое. Дилетанты — политики руководят разведывательными и контрразведывательными службами, или дают им «ценные» обязательные для исполнения указания, — успокоил Торшина, Всеволодов, — наша задача действовать в предложенных обстоятельствах, а не заниматься рассуждениями, о кадровой политики, руководства страны. Вот, что еще лейтенант, у вас как отношения с женой?

— А причем тут моя личная жизнь? — Торшин, почувствовал, как волна раздражения накрывает его. Вот как раз с супругой, после его неожиданного перевода в питомник, отношения пошли наперекосяк, она не понимала, а он не мог объяснить причину перевода. Да еще у нее оказалась аллергия на собачью шерсть.

— При том! Вы будете пользоваться конспиративной квартирой, часто выезжать в командировки, встречаться с агентурой, а среди негласных сотрудников, есть и привлекательные женщины, при этом до конца операции числится в командировке. Вы уже решили, как вы это объясните своей супруге?

— Нет.

— Подумайте, что вы ей скажите, и насколько она вам верит. У нас не раз бывало так, что контрразведывательные мероприятия проваливались, по вине ревнивых жен. И учтите, если такое случится, виноваты, будете вы, а не ваша жена.

— Учту.

— Вот и отлично, в управление вам ходить не придется, встречаться со мной, и представлять отчеты о проделанной работе, будете здесь. Через полчаса подойдет капитан Ивлев, генерал вас представит, вы познакомитесь, и дальше будете выполнять его поручения. Мне пора, до встречи Петр Васильевич, а вам, удачи лейтенант!

Попрощавшись, ушел полковник, хлопнула входная дверь, Торшин и Григорьев вернулись за стол.

— Вам Леша повезло, — генерал налил себе в чашку свежего чая, — с таким ассом контрразведки, многие мечтают работать, если он это дело удачно закончит, то быть ему генералом. А о вас он высокого мнения, если не разочаруете его, то он вас к себе работать возьмет, а это верное начало успешной карьеры. Вы думаете о карьере Леша?

— Думаю. Всегда хотел серьезными делами заниматься, а не на станции прослушивания казенные штаны протирать. А вот этот полковник он карьерист?

— Конечно, только он свой успех на реальных делах строит. Раз вам с ним работать, то расскажу вам об одной операции, она его прекрасно характеризует.

Стало известно нашей службе, от зарубежного источника, что наши заокеанские «друзья», завербовали, одного служащего, человечек так себе, доступа к серьезной информации не имеет, ничего из себя, не представляет. Дают ему кличку «Дешевка», устанавливают наблюдение. Человечек этот, знакомится с одним ученым, причем не просто знакомится, а просто навязывается ему в друзья. Ученый по своему воспитанию, просто послать, его не может, присутствие его терпит, тем более что у них и общие интересы имеются, ученый коллекционер, часики собирает, а человечек, ему редкие часики достает, в том числе и с корпусами из драгоценных металлов. Ученый работает в закрытом НИИ которое занимается системами комической навигации, цель исследования точное наведение на цели баллистических ракет. Естественно, Ученый находится под контролем нашей службы. Вот Всеволодов, тогда еще майор, этот оперативный контроль и осуществлял.

Заокеанский дипломат, которого наша служба тоже знала как, разведчика, работающего под прикрытием дипломатического иммунитета, вызывает, посредством условного сигнала агента — «Дешевку» на конспиративную встречу, и передает ему часики. Встреча была зафиксирована визуально, снята на пленку, и сделана запись разговора дипломата с агентом. Когда запись встречи прослушали, то услышали, что дипломат поручает человечку передать, фотоаппарат вмонтированный в старинные часы Ученому, затем принять от Ученого снятые микрофильмы, оповестить условным сигналом дипломата, а затем при встрече передать ему материалы. «Дешевка» навещает ученого, и передает ему часы. Контрразведчики и эту встречу фиксируют и делают запись. Ученый часы берет, благодарит, утверждает, что скоро расплатится. Начальство Всеволодова ликует, разоблачили предателя и шпиона. Руководитель управления принимает решение об аресте предателей, и проведении обыска. Всеволодов убеждает, своего генерала не торопится, проверить, будет Ученый эту технику использовать или нет. Ученый берет часики на работу. Полдень, перерыв на обед, Ученый собирается домой, но ему прямо на проходной предлагают зайти к директору института. В кабинете контрразведчики уже ждут, проводят обыск, в присутствии понятых, а один из понятых нештатный сотрудник, изымают часики с вмонтированным фотоаппаратом, обнаруживают в нем отснятую пленку. Предатель Родины взят с поличным и разоблачен, утечка секретных данных предотвращена, можно получать награды. «Дешевку» в этот же день тоже берут, у того сопли текут от страха и, он тут же на допросе во всем признается, и утверждает, что Ученый, был завербован дипломатом, а связь осуществлял он. Чистое дело, как в учебнике, или в кино про шпионов. Все материалы можно передавать следствию, а потом в суд, никого гэбэшного произвола, вся доказано, в полном соответствии с процессуальными нормами.

На первом допросе, Ученый наших славных чекистов матом кроет, от улик открещивается, говорит о провокации, тридцать седьмой год матерно поминает, одним словом убежденный враг и ярый антисоветчик.

Потом Всеволодов мне рассказывал, что он самого начала был уверен, что дело, тухлятиной попахивало. Ученого он, осуществляя оперативный контроль, хорошо узнал. Отец Ученого работал часовым мастером, погиб на фронте в сорок втором. Ученый, тогда шестнадцатилетний мальчишка, добровольцем на фронт ушел, года себе прибавил и ушел, войну офицером закончил, командир роты. После войны учился, в своей области ведущим специалистом стал, новую систему навигации разработал, и самое главное сейчас работал, над программой, которая может ломать навигационные схемы противника. Человек умный, талантливый, с большим жизненным опытом, он прекрасно знал и о постоянном контроле со стороны КГБ, и чтобы такой человек мог попасться с вульгарным шпионским аппаратом? Да на хрен ему вообще, что-то снимать надо было в институте, он все принципиальные схемы, будучи разработчиком, мог по памяти воспроизвести. Да и причина для предательства, где она? Деньги? Отпадает, материально вполне обеспечен. Уход за кордон? Так он, не выездной, и прекрасно об этом знает, а просто через границы бежать, находясь под постоянным контролем, почти невозможно. Ненависть к существующему режиму? Отпадает, Всеволодов сам слышал, когда беседу месяц назад прослушивал, как Ученый, хорошо выпив, и рассказав, собеседникам и сотрапезникам, парочку политических анекдотов, добавил: «Идеология это проститутка, пришла отработала, деньги взяла и ушла, а Родина, она тебе сначала как мать, а потом как дети. И споришь и ссоришься, и все недостатки видишь, а все равно любишь!» Ну не мог такой человек по моральным качествам стать предателем, не мог и все. Такой тип, на хутор пошлет, морду набьет, но предавать не будет.

Был у Всеволодова в институте, негласный сотрудник псевдоним «Кострома», он как раз под началом Ученого работал, так сказать изнутри контроль осуществлял. Надежный товарищ, проверенный, с большим стажем сотрудничества с органами. Начал он свою работу, еще, когда за воровство в зону попал, был он тогда еще малолеткой, но быстро понял, что к чему. Своим помощникам, оперативники помогали, и подкармливали, и на досрочное освобождение представляли, все, что могли то и делали. Только негласно помогай с нарушителями бороться, делом докажи, что встал на путь исправления. «Кострома» не раз доказал, что встал на этот самый путь. Его досрочно освободили, а оперативники, по эстафете, как ценного кадра, передали его территориальным органам. Те понятливого юношу оценили, помогли снять судимость, и отправили совмещать учебу в институте со стуком на студентов и преподавателей. Институт был особый, он кадры для оборонных предприятий и учреждений готовил, и там осуществлялся так сказать профилактический оперативный режим, что бы заранее идейно нестойких, от обороны и науки отсеять. «Кострома» и там себя отлично показал, правда, не в учебе. Многим идейно незрелым товарищам по его отчетам, сразу научную карьеру зарубили. После окончания института «Кострому» к Ученому в научный отдел пристроили, дальше совмещать работу с активным сотрудничеством с органами.

Всеволодов мужик основательный, а контрразведчик вдумчивый, он, когда оперативный состав принимал, то личным делом «Костромы» знакомство не ограничил, а запросил, и получил из архива МВД, уголовное дело по которому «Кострома» был привлечен к уголовной ответственности. Так и выяснил, что «Кострома» когда подростком был, карманником работал.

В день задержания Ученого, докладывает Всеволодов начальнику своему, о сомнениях по поводу Ученого, и о версии с «Костромой». Начальник, указывает, Всеволодову на буйную фантазию, и намекает на несоответствие занимаемой должности. Все ясно.

Время уходит, рабочий день заканчивается, «Кострома» вот, вот из института домой уйдет. Просит Всеволодов, Ивлева, тогда еще лейтенанта, помочь ему версию проверить.

Работают вдвоем, под грабителей. Всеволодов загримировался, а Ивлева, «Кострома» не знал. Останавливают они его, рядом с подъездом дома, в котором «Кострома» живет, под видом грабежа проводят личный обыск. Находят часики, точь в точь такие же, как у Ученого изъяли. «Костроме» ручки, очень больно, заламывают, и проводят шоковый допрос, тот раскололся как гнилой орех.

Был «Кострома» агентом «инициатором», это тот который сам ищет, связь с иностранной разведкой. «Кострома» будучи нештатным сотрудником, основные принципы работы КГБ знал, и сумел так выйти на заокеанских «друзей», что наши контрразведчики, даже и не догадывались, что «Кострома», решил по совместительству и на их коллег, поработать.

Ребятишки за океаном, хорошо подумали и решили необходимые данные получить, ведущих ученых выбить, а от своего ценного агента, подозрения отвести. Там тоже не дураки сидят, и знали, что об утечке информации рано или поздно русские узнают. «Кострома» на эту роль подходил идеально. Ну а дальше дело техники, агента «Дешевку» светят, дипломата — разведчика светят, Ученого подставляют, нашу контрразведку пускают на ложный след. «Кострома» часики подменяет, для карманника это пара пустяков. И все Ученый, будет осужден, проводимые им исследования, приостановят, его коллеги начнут шептаться о произволе и провокациях КГБ, а вся секретная информация через систему тайников уйдет. А когда до русских дойдут сведения, об утечке данных, то их утешит, то обстоятельство, что источник, уже обезврежен. Просто прелесть, а не операция.

Докладывает Всеволодов своему начальнику, о новых обстоятельствах, тот «Кострому» еще раз лично допрашивает, и анусом чует, что дойди эта информация дальше наверх, то погон ему не сносить. Всеволодов ему рапорт подает, а там написано, что по поручению своего руководителя, он провел оперативные мероприятия по агенту «Кострома». Генерал внимательно на Всеволодова смотрит, и соглашается, да это он Генерал такой умный, потому и отдал такой приказ. А опытные оперативники его отлично исполнили, что привело к срыву грязной провокации против известного Ученого, и разоблачению настоящего предателя. Всеволодов ему предлагает воспользоваться возможностью и закинуть через «Кострому» за океан дезу, о наших разработках, Генерал обещает доложить об этом, лично начальнику второго главка.

Вызывают Ученого. Строгий, убеленный сединами, с утомленным, но добрым лицом генерал — чекист, встает ему навстречу, и поясняет, что из-за оперативной целесообразности был произведен ложный арест Ученого, чтобы полностью разоблачить и обезвредить настоящего изменника. Генерал просит Ученого с пониманием, отнестись к сложной и опасной работе органов государственной безопасности, и, глядя на портрет Дзержинского, клянется восстановить доброе имя настоящего советского человека и патриота. Всеволодов скромненько молчит, и жмется за приставным столиком. Ученый, человек к анализу различных фактов привычный, спрашивает: «А кого извините…, вы тогда на меня в своем кабинете матом орали, и требовали признаний в измене?» Генерал багровеет, и лицо у него становится недоброе. Всеволодов — Ученому: «Вы поймите, это операция была настолько сложная, что мы не были уверенны даже в своих сотрудниках, вот Генералу и пришлось, играть».

Генерал утвердительно, качает головой, и разводит руками, ну что ж поделаешь, нужно было так.

На этом работа Всеволодова по этому делу была закончена, дезинформацией другой отдел занимался.

Вот с тех пор Всеволодову аналогичные дела и поручают вести.

— А зачем им было лишнее внимание привлекать, разве они не могли, спокойно без лишней суеты, через «Кострому» получать все необходимые сведения? — спросил Торшин.

— Точно, чем они руководствовались, принимая такое решение, мы не узнаем, — Григорьев подумал, передвинул на столе рюмки, и продолжил, — может, они умнее всех себя считали, думали, что наша контрразведка также как в тридцать седьмом году работает. Но мое личное мнение, их главной целью Ученый был, у них даже теоретически, не представляли, как системы наведения ракет блокировать. А Ученый как раз над этой теорией работал, и уже выходил на стадию подготовки опытных образцов. Сейчас научные открытия, все решают, у кого выше качество оружия тот победит в возможном конфликте. Вы знаете, что в этой операции самое забавное?

— Нет, а что?

— У Ученого много научных оппонентов, было, не верили они, в возможность создания, таких систем. А тут он с нашей подачи, зеленую улицу получил, для проведения исследований. Раз за бугром его работу признали для них опасной, значит, у нас надо ее продолжить и ускорить. Это так сказать побочный эффект этой операции. Так что Леша мотайте на ус, и старайтесь видеть все возможные варианты.

Глава 7

— А зачем нам надо всю биографию Ефимова изучать, — Торшин страдальчески морщился, подскакивая на скамье в кузове грузовика, подвыпивший водитель гнал машину, не считаясь с бездорожьем, машину и пассажиров в кузове бросало из стороны в сторону. — Взять активный период деятельности, и работать по нему.

— Наш полковник по образованию историк, он любит повторять, прошлое формирует настоящее, и отбрасывает тень в будущее, вот эту тень нам и предстоит найти, — капитан Ивлев, постучал по крышке кабины водителя и, крикнул, — Эй куда гонишь! Ты и нас и машину угробишь!

— Будешь выступать, высажу, прись пешком до деревни, и полезно и безопасно, — проорал из кабины, водитель не снижая скорости.

— Сунуть ему под нос удостоверение, сразу бы протрезвел, как шелковенький бы стал, — предложил Торшин, еле удержавший в кузове.

— Если будешь без дела удостоверением махать, грош тебе как контрразведчику цена, — Ивлев подскочил, когда машина прыгнула на кочке, прикусил язык, невнятно выругался, прошепелявил, — какой ты спец, если каждая бабка будет знать, кто ты, откуда, и чем интересуешься.

— Запрос бы отправили, не выезжая из Москвы, все, что надо из ответа бы узнали, — не сдавался Торшин.

— Ага, запрос в местный орган, — скривился Ивлев, — и получил бы ответ, что все дореволюционные данные утеряны. Ты только посмотри, так язык прикусил, что кровь пошла, — Ивлев сплюнул на платок, — Кроме нас, эти сведения никому не нужны, и искать их толком никто не будет. Мы с тобой уже установили, что все архивы дореволюционные, погорели, во время войны. Тогда не до архивов было. А церковно-приходские книги, где раньше все рождения, крестины, свадьбы, и смерти отмечались, в тридцатые годы в период борьбы с церковью, комсомольцы пожгли. Одна надежда, что хоть кто-то из местных стариков, Ефимовых помнит, да может, фотографии их старые найдем.

Машина затормозила в центре деревни, рядом с невзрачным магазинчиком, пассажиры выпрыгнули из кузова, водитель вывалился из кабины.

— Тебе не водителем, попом — акушером работать надо, — Ивлев передал парню, помятую купюру.

— Почему? — удивился тот, набычился, сжал кулаки грудью толкнул Ивлева, — Обидеть хочешь? Или так задираешься.

— Ты не толкайся, — Ивлев отстранил парня рукой, — а то так толкну, мало не покажется!

Парень перевел залитые вином глаза с Ивлева, на Торшина, — Двое на одного, — сосчитал он, — так я один, вас обоих, мозгляков городских уделаю, — и перешел от слов к делу, с развороту от всей пьяной деревенской души, двинул Ивлева. Тот легко сделал перехват, выверт, и парень с заломанной назад рукой захрипел, — Пусти козел! Больно!

Ивлев его отпустил.

— Так почему попом, да еще акушером, мне надо работать, — миролюбиво спросил парень, потирая занемевшую после захвата руку.

— Я пока с тобой ехал через слово то Бога, то маму вспоминал, — засмеялся Ивлев, протянул парню руку, представился, — Дмитрий.

— Коля, — парень пожал протянутую руку, — А силен, ты Дима, драться, где служил, то?

— Погранцом, там и наловчился, — ответил Ивлев.

— А я танкистом! До сих пор на машине как на танке гоняю, — Коля, разгладил купюру, — А вы я смотрю ничего ребята, пошли выпьем за знакомство, я угощаю.

От дешевого суррогатного вина, что стояло в магазине, Ивлев отказался, Торшин помалкивал, Коля предложил к бабке самогонщице сгонять. Подъехали, разлюбезная бабулька вынесла бутыль, собрала закуску, пригласила за стол. Угостились, за знакомство — раз стакан, за дружбу — еще один, за жизнь — третий. Коля осоловел, пошатываясь, вылез из-за стола, подошел к машине, и вольготно развалился в тени отдыхать.

— Вы кто ж такие будете, — поинтересовалась бабуля, — на Колькиных, дружков не похожи, одежа городская у вас, и по виду совсем не пьянь деревенская, на начальство районное тоже непохожи, те сразу в сельсовет идут, да и самогон не сразу пить начинают, с водки, али вина начинают.

— Мы бабушка историки, — объяснился Ивлев, — материалы собираем по истории области. Документы, фотографии для музея. Вот вы нам не подскажите, у кого из старожилов можно об истории вашей деревни, до революции спросить, фотографии посмотреть.

— Стариков, что ли поспрашивать хотите? — бабушка присела за стол, — так только я одна с тех времен и осталась, никак Господь не приберет.

— А фотографии с тех времен остались у вас? — спросил Ивлев, — если есть покажите бабуля. Может мы, что для музея и купим.

— Как не быть есть, — оживилась бабушка, — сейчас принесу, — поднялась из-за стола, медленно прихрамывая, пошла в дом, по пути бормотала, — Ох старость не радость, ревматизм проклятый замучил, видать к перемене погоды, раньше бывалоча птицей летала, а сейчас бреду как инвалид — безногий.

В открытое окошко избы было видно как бабушка, перебирая вещи, ищет альбом. Торшин и Ивлев сидя за столом молчали. Торшин чувствовал как медленно, подкатывает тошнота, от усталости, жары, выпитого самогона, кружилась голова. Торшин сглотнул и, не справившись с рвотным позывом, резко вскочил и, побежал за угол избы.

Когда вернулся, бабушка, разложив на столе старый обтянутый выцветшим бархатом альбом, рассказывала:

— Отец мой молодой мужик еще, — бабушка показала на карточку, где была сфотографирована, группа крестьян, в центре в плотной суконной поддевке, обутый в хромовые сапоги стоял крупный мужчина, — он мне, рассказывал, что когда городской с аппаратом приехал, то купец тутошний, всех кто на него работал и, повелел на карточку снять. Вот батька, мой, — старуха показала пальцем, на стоящего слева молодого парня.

— А как зовут его?

— Кого милый? Отца моего?

— Нет, купца этого.

— Ефимов, он лесом торговал, с дочкой его Дашкой подружками были.

— А сыновья были у него?

— У кого? У отца моего, были, как не быть, были у меня братья, трое было.

— Да нет бабушка, у купца, сыновья были?

— Дай-ка припомнить, — вспоминая, старуха пожевала, бесцветными губами, — были, двое было, старший Антон, шустрый такой мальчонка был, а младший, как звать и не припомню, хворал все.

— А фотографии детей Ефимова, у вас есть?

— Откудова, да зачем они мне? Ты вот сюда милый посмотри, вот свадьба моя, видишь, какая я молодая и красивая была, рядом муж мой, убили его в войну, и братьев моих поубивали, в деревне после войны почитай одни вдовы, и остались, двое мужиков только вернулись, да все израненные, не работники, вот мы бабы одни детей и поднимали.

Фотографии, фотографии смотрят с них люди кто напряженно, кто улыбается, мужчины, женщины, дети. Маленькая история, большой семьи, история страны. Вот этот снят до революции, до первой мировой, как смешно одет, босой, но в картузе. «Отец мой. Убит в германскую, — вздыхает старуха, — мать моя криком кричала. Чем я вас кормить то буду, сиротки мои, по миру пойдем. Не пошли». Косоворотка, домотканые штаны, фуражка блином со звездочкой, напряженно смотрит с карточки, красноармеец. «Это мой дядька, младший брат отца, значит, — поясняет старуха, — убит в войну гражданскую, а других дядьев, что против продотрядов выступили, чекисты расстреляли». Ивлев отвел глаза, а старуха все рассказывала, показывая на фотографии: «Муж с братьями своими, все на фронтах полегли, убили их, значит фашисты, а женам только дети да похоронки остались». Немолодая женщина в окружении молодых мужчин, так похожих на нее упорным взглядом и спокойной улыбкой. «Это мои, — с гордостью, показывает своих детей мать, — одна их подняла, выучила, в люди вывела, сейчас в городе живут, пишут, приезжай мама, да куда я из своего дома поеду, я хозяйкой привыкла быть, а там жены у сыновей, чего я чужую жизнь заедать буду, а внуки каждое лето приезжают».

— Бабушка, а про Ефимова, кто еще знать может? — поинтересовался Ивлев.

— А зачем он вам? — насторожилась старуха, — ну был купец, да сплыл, сколько лет уж прошло. Не знаю, я ничего, — твердо закончила она.

— Да вы бабушка не бойтесь, — стал вдохновенно фантазировать Торшин, — Ефимов, что у вас тут жил, старший брат деда моего, вот я как сюда в командировку поехал, так и подумал, может из родственников кого встречу, интересно как у них судьба сложилась.

— Ну, надо же, интересно ему, — старушка развела руками, потом поджала губы и усмехнулась, — тому черт не нужен, кто его за плечами носит, — почти дословно процитировала она Гоголя, — вон твой родственник в тени отдыхает, — и показала на пьяного в умат, шофера.

— Он что Ефимов? — удивился Торшин.

— Ефимов не Ефимов, а твой родич точно, — рассмеялась старушка, — Купец то, хоть и женатый был, и дети у него, а большой ходок по бабам был. Колькина бабка, еще до войны первой, загуляла с ним, муж то ее, на заработки уехал, а купец подъехал, видали люди как он к ней хаживал, мужа нет, а брюхо растет. Муж приехал, люди добрые ему все и рассказали, да он и сам видел, что живот у жены не от ветра надуло. Поучил он ее как положено, да снова в город уехал, а там и пропал, в деревню больше не вернулся. Матрена родила мальчонку, да к родителям в соседнюю деревню уехала, только от позора не уедешь, все знали, что мальчонка приблудный. Вот этот мальчонка и есть Колькин отец, твой братец значит. Вот у него про Ефимова и спроси, куды он и семья его делись. Ладно, заболталась я с вами, а дела стоят, ну что из альбома брать будете?

Ивлев купил фотографию, где группой были изображены купец Ефимов и его работники, пообещал, старушке переснять и вернуть. Торшин расплатился за угощенье.

Подошли к грузовику. Пьяного Кольку взяли под белые руки и, закинули в кузов, тот захрипел, не открывая глаза, заерзал, поудобнее устраиваясь на досках кузова и, снова безмятежно захрапел. Торшин сел рядом с ним. Ивлев устроился в кабине, сел за руль, газанул, и покатили. Покатили к Кольке домой, в соседнюю деревню, адрес им старушка сказала. У речки остановились. Искупались сами, привели в чувство Кольку.

— Жена! Гостей принимай, — закричал из кузова Колька, когда машина остановилась у его дома.

— Сейчас! — молодая женщина вышла из дома, — Только матери твоей скажу, что ты сам пьяный и собутыльников домой тащишь. Мама идите сюда, Коленька с друзьями приехал! — позвала она.

— Ой, — съежился Колька, — ребята лучше поехали отсюда, — предложил он Ивлеву и Торшину.

Сбежать не успели.

— Ирод! — пожилая мощного сложения женщина вышла на крыльцо, — Вечер еще не наступил, а ты уже готовый, — густым басом закричала она. Торшин содрогнулся. Колька уменьшился ростом. Ивлев не стал выходить из кабины. — Господи! Долго он над нами издеваться будет? — обратилась к небесам женщина с вопросом. И вероятно, получив только ей слышный ответ, подбежала к машине, протянула руки к кузову и мощным борцовским движением, сгребла Кольку, Торшин и ахнуть не успел, как тот оказался на земле. Скрутила сыночка, потащила к дому. Обернулась к оставшимся, приказала, — марш отсюда, и чтобы духа тут вашего не было. Пьяницы!

— Да мы мамаша… — попытался оправдаться Ивлев, но женщина, зашвырнув сына в дом, повернулась к ним, по-бойцовски подвернув рукава, старенькой кофты, двинулась навстречу непрошеным гостям.

Комитет государственной безопасности в лице своих сотрудников, позорно капитулировал, и бежал, оставив поле битвы за разъяренной женщиной.

— Вот таких баб, надо на военных парадах, вместо танков показывать, — с восхищением сказал Ивлев, — вот она истинная русская силушка.

— Надо Кольку выручать, — проявил мужскую солидарность Торшин, — пили, то вместе, как бы они его не забили.

— Раз бьют значит любят, — захохотал Ивлев, — пошли на второй приступ.

Подошли к дому, вежливо постучались в дверь. Открыла мощная женщина Колькина мать, — Вот я сейчас ухват возьму, — приветствовала она гостей.

— Да мы тетенька, только, спросить, — заюлил Ивлев, — а Колю, вы зря, ругаете, ну выпил чуть, разморило на солнце, с кем не бывает.

— Ишь адвокат выискался, а то я сына своего не знаю, — усмехнулась женщина, спросила, — да вы кто будете, раньше я вас не видела.

— Мы из областного музея, — представился Торшин, — собираем материалы об истории области.

— Из музея? Ври больше, — женщина нахмурилась, внимательно осмотрела визитеров, — Ты, на рожу свою глянь, за три дня корова не обгадит, а в музеях женщины тихие работают скромные. Мужиками у нас в музеях и не пахнет.

— Могу удостоверение показать, — предложил Торшин, и достал удостоверение, только по ошибке, не то показал, спохватился, да поздно.

— Комитет государственной безопасности, — прочитала женщина тисненые на обложке слова, изменилась в лице, — Коля ничего такого не делал, ну выпьет чуток, ну анекдот расскажет, а так комсомолец и передовик, — стала она защищать сына.

— Да мы совсем по другому поводу, — Ивлев укоризненно, посмотрел на Торшина, перешел на казенный тон, — Вы не волнуйтесь гражданочка, мы с Колей случайно встретились, видим, водителю худо стало, решили помочь ему машину отогнать. Вы про нас никому ничего не говорите, мы так проездом по своим делам.

— Ну, коли так, — перевела дух, женщина, — милости просим в дом, перекусить, чего Бог послал. За то, что кричала, не серчайте, пьяниц не люблю, а гостям всегда рада.

На столе, разварная картошка, соленая капуста, домашний окорочок, мед в сотах, свежие огурцы, помидоры и, непременная бутыль с темной жидкостью.

— Настойка, сама делала, — сказала хозяйка, развивая, напиток по рюмкам, — если умеренно выпивать, то для здоровья вещь очень полезная.

— Дим, а вы чем мать, успокоили, — тихонько поинтересовался Колька.

— Сказали, что лучше тебя шофера в вашем районе нет, — спокойно соврал Ивлев. Торшин ухмыльнулся.

— За знакомство, — женщина, пригубила рюмку, мужчины выпили до дна. Закусили.

— Настойка, то получше, чем коньяк, которым нас угощали, — шепнул Торшин.

— Намного, — согласился Ивлев.

Колька потянулся к бутыли, разлить по второй.

— Я сказала умеренно, — привычно рыкнула женщина, сын убрал от бутыли руки, — сначала горячего поешь. Надя! — позвала, она сноху, — если внучок проснулся, приходи с ним вместе поешь.

Из соседней комнаты вышла молодая женщина с годовалым младенцем на руках. Передала ребенка свекрови, малыш заулыбался, потянулся ручками, сама села за стол.

— Внучок мой, Сёмушка, — показала женщина, малыша гостям, — сынок Колькин. Продолжатель рода нашего. Коля как с армии вернулся, так сразу женился.

Гости красотой и умом малыша восхитились, бабкино сердце таяло, мать малыша счастливо улыбалась.

— Знать бы еще, на какую его войну отправят, — Николай, уже не оглядываясь на мать, взял бутылку разлил по рюмкам, никого не дожидаясь свою опрокинул.

— Ты потише сынок, — предостерегла мать.

— Тише, громче какая разница, — Николай откинулся на стуле, — деда, на гражданской шлепнули, отец с фронта весь израненный пришел, не долго пожил, я в Чехословакии, чужой кровью весь замарался, а ему что достанется? Не долго мужики в России живут.

— Коля давай пластинку смени, — Ивлев отстранил свою рюмку, — не война виновата, что ты пьешь. Завязывай. А то нарвешься.

— А ты мне за моим столом не указывай! — Николай стал наливаться хмельной злобой, — Понял?

— Понял! — Ивлев поднялся, — могу уйти, если гонишь, только не мужское это дело, детей на баб одних бросать, выкорми, выучи, а потом пей, да нарывайся, коли охота есть.

— Садись! — Николай остыл, — из дома и из-за стола, гостей, не гонят.

— Ты Коля про деда и отца говорил, может, их фотографии покажешь, — Торшин спешил разрядить обстановку.

— Мать! Покажи альбом, да и если гости пить не хотят, бутыль убери.

— Я сынок пока самоварчик поставлю, — женщина, встала подошла к сундуку, достала альбом, передала сыну, — Сам гостям покажи.

Опять фотографии еще одна альбомная летопись семьи, и страны, в которой эта семья живет.

— А вот это кто? — Торшин показал, на групповой снимок, на старой дореволюционных времен карточке, застыли в центре мужчина, рядом женщина, по краям дети два мальчика и девочка, все напряженно смотрят вперед.

— Это? — Николай смущенно покряхтел, достал папиросы, закурил, поймал недовольный взгляд жены, потушил папиросу. — Это, бабка говорила, родственники, наши какие то, дальние, только они купеческого сословия, давно из наших краев уехали. Бабка говорила, что мальчонка младший у них все, болел, вот они к морю и подались, в Бердянск, городок такой есть. Бабка все отцу говорила, храни фотографию, может, кто и объявится, кровь то она не водица. Только не объявился никто, видать в революцию все сгинули.

— А фамилия у них, какая была? Может в архивах поискать?

— Фамилия? Дай Бог памяти. Фамилия у них как у писателя, что про туманность книжку написал, я ее в армии читал, а вспомнил, Ефимовы.

— А ты Коля не дашь нам фотографию, эту, а мы через архивы запрос сделаем, может, и найдем, родственников твоих.

— Берите, делайте если не трудно, чем черт не шутит, может, и найдете кого, бабка то права кровь она не водица, она голубушка все к родне тянется.

* * *

Бердянск, южный городок у Черного моря, городской архив, днем они искали документы, вечером ходили купаться на море.

— Вы понимаете, все документы, связанные, поступлением, учебой, Ефимова Антона Ивановича, в учебном заведении хранились в гимназии, и в городской архив не передавались, — оправдывалась перед ними пожилая женщина — архивариус, в архиве было душно, вентилятор не работал, — где они сейчас можно только гадать. Скорее всего, они в неразберихе гражданской войны пропали. Если Ефимовы приехали в наш город в 1915 г., то следа в документах они не оставили, домовладельцем Ефимов Иван Харитонович, не был, если здесь и жил, то снимал квартиру, или дом, а такие данные в то время не отмечались.

— Значит документальных следов пребывания этой семьи, найти невозможно? — Торшин чихнул, на пыль времен у него была аллергия, а небольшая комната, где они беседовали с архивариусом, была заставлена полками с архивными папками, которые впитали в себя неимоверное количество въедливой архивной пыли.

— Увы, нет, — женщина, протянула Торшину стакан с жидким чаем, посоветовала, — промойте носоглотку чаем, — и пожаловалась, — у нас все сотрудники аллергики.

— А если поискать людей, которые в то же время учились в гимназии, и в настоящее время, проживают, в городе, — предложил Ивлев.

— Да вы хоть, представляете какой объем работы надо выполнить, и сколько время это займет? — возмутилась архивариус, — тут даже требование обкома партии ничем не поможет.

— А вы все-таки попробуйте, — настойчиво потребовал Ивлев.

Вышли из архива, с наслаждением, вдохнули, напоенный запахом моря, воздух. Вечер, жара чуть спала, легкий ветерок, освежал, хотелось купаться, флиртовать с южными красавицами, слушать музыку в ресторане, пить легкое сухое вино, просто жить не думая, об архивах, шпионах, и начальстве, что ждало их отчета.

— Товарищ Ивлев? — спросил молодой, но очень суровый мужчина, который поджидал их у гостиницы.

— Расслабьтесь коллега, — посоветовал суровому товарищу Ивлев, — а то от вас за версту, государственной безопасностью прет.

— Вам срочное сообщение из Москвы, — суровый мужчина, не желал расслабляться, — вас требуют в управление, машина ждет, — суровый чекист показал на черную «Волгу».

— Кто требует? — разозлился Ивлев, на сурового «идиота», на черную машину, на праздную публику, на швейцара, что стоял у гостиницы, и точно знал, откуда эта машина, и где служит суровый «идиот».

— Начальник управления, полковник Горов, — с придыханием доложил идиот от государственной безопасности.

— Я вашему полковнику не подчиняюсь, — тихо со злобой прошипел Ивлев, — поэтому он меня может, не вызывать, а только приглашать, это раз, — Ивлев достал паспорт и отдал его идиоту, — полистайте мой паспорт, так чтобы это выглядело как проверка документов, и валите от сюда, а если еще раз в таком виде, да еще с машиной, ко мне подойдете, я на вас рапорт подам, где укажу, что вы болван, дешифровали, сотрудника столичного управления, и тем самым сорвали выполнение оперативного задания.

Идиот онемел, тупо уставился на общегражданский паспорт, почему-то открыл и посмотрел графу «Семейное положение», вернул документ Ивлеву, и пошел к машине.

— Зачем ты так, — с недоумением спросил Торшин, — теперь будут говорить, что все москвичи «козлы», помогать не будут если, что.

— Не переживай и так говорят, а если я прикажу, будут не помогать, а летать. Видал субчик какой? Нравится ему, что перед ним, аж за версту стелятся, как же КГБ. Тут даже диссидентов нет, про разведчиков и говорить не чего, вот они оперативную хватку и потеряли. Вся работа, это ходить выпендриваться, сплетни собирать и выдавать их за информацию, полученную оперативным путем. Ладно, пошли пешком до управы прогуляемся, и узнаем, чем это нас Москва обрадовать хочет.

Шифрограмма.

Капитану Ивлеву.

По представленной вами фотографии эксперты не могут в полном объеме осуществить идентификацию известного вам лица. Предлагаю вам, изыскать возможность получить более поздние снимки.

Полковник Всеволодов.

Шифрограмма.

Начальнику управления КГБ по городу Бердянск

полковнику Горову.

Приказываю Вам оказать содействие командированной в город Бердянск группе капитана Ивлева.

Начальник Второго управления

Генерал-лейтенант ***

— Значит так товарищ полковник, — Ивлев барской непринужденностью столичной штучки, и хама, развалился на стуле в кабинете начальника управления, — вы немедленно свяжитесь с начальником городского управления МВД, и потребуете от него, что бы вам доставили листы паспортного учета, на лиц от 1900 до 1909 годов рождения. Выделите группу сотрудников, которые проверят все учетные данные, и выберут из представленных документов уроженцев города, и тех, кто приехал сюда на жительство за период 1900–1917 гг. Из указанных лиц оперативным путем установите тех, кто учился в мужской гимназии в период 1914–1917 гг. Самостоятельно опрашивать указанных лиц, вашим сотрудникам запрещается. Я надеюсь, — Ивлев строгим тоном подчеркнул последние слова, — вы представите мне возможность, указать в своем рапорте, о помощи которую получила моя группа от вашего управления. И еще старшего лейтенанта Чупрынникова, что приезжал ко мне с вашим поручением, к этой работе не допускайте. Срок исполнения трое суток.

— Сделаем, — немолодой полковник, с трудом подавил свое раздражение, он не привык, что бы какой то капитанишка, так с ним разговаривал. «Козел столичный, приехал к нам и строит тут из себя гения контрразведки» — подумал полковник, вслух сказал: — Зря вы так капитан, о старшем лейтенанте Чупрынникове, отзываетесь. Он сын первого секретаря горкома партии, а тот имеет большие связи. Как бы вам боком не вышло, ваше отношение к его сыну. Папа может о вашем поведении в административный отдел ЦК доложить, сейчас КГБ подчиняется партии, а не наоборот, могут и за шиворот зарвавшегося работника взять.

— Он не только сынок, но и ваш зятек, не так ли, — Ивлев встал, — пугать меня не надо, я не из пугливых. Кстати в административном отделе мой бывший сослуживец работает. Смотрите, как бы чего не вышло. А то и возраст у вас пенсионный, и желающих на ваше место достаточно. До свиданья, товарищ полковник, — Ивлев повернулся и пошел на выход. Торшин который в кабинете помалкивал, вышел вместе с ним.

— Теперь тебе понятно, почему лучше в командировки ездить и всю информацию самим собирать? — спросил Ивлев, Торшина.

— Понятно. Только, почему ты себя по хамски вел?

— На таких типов такое поведение лучше всего действует, они рассуждают так, раз хамит, значит, право такое имеет. У таких как он, главный интерес не служить, как положено, а в игрища аппаратные играть. Он теперь не за совесть, а за страх стараться будет, а страх у него посильнее совести будет. — Ивлев остановился в коридоре, — Леша ты оставайся, здесь, работай с архивом, обработай данные, которые нам аборигены предоставят, а я поеду в Херсонес, там поработаю. Если верить анкете Ефимова, то после Бердянска, он туда переехал.

* * *

Запросы, требования, проверки, уточнения. Начальник городского МВД крыл матом славную госбезопасность. Самое горячее время, лето, полно работы, на летний сезон, слетаются мошенники, карманники, развеселые девицы. Что не вечер, драки, поножовщина, тонут, пропадают без вести отдыхающие, и грабят их и обворовывают, отделы работают с максимальной нагрузкой, разгребая накипь приморского городка, а тут изволь, списки стариков и старух составляй. Эти из ЧК совсем от безделья одурели, и себе работу выдумывают, и другим спокойно жить не дают.

Крыли матом свое начальство, оставленные на сверхурочную работу служащие в отделах паспортного контроля, перебирая учетные карточки. Приспичило им видишь ли внеочередную проверку паспортного режима, осуществлять. И главное кого? И смех, и грех стариков проверяют. Осуществляя проверку достоверности, учетных данных по улицам и домам ходят и без того замотанные милицейской рутиной участковые, эти уже привыкли к начальственной дури, и ничему не удивлялись.

Список подготовили через двое суток. Еще сутки его сортировали, местные чекисты, выбрали более ста фамилий.

Начальник местного управления КГБ, со скрытым злорадством, протянул листы бумаги, Торшину. На тебе «хрен» столичный, что просил, то и получай. Дальше сам собранные данные реализуй, да по жаре прогуляйся, да со стариками и старухами, поболтай, жалобы их послушай.

* * *

— Осип Макарович, я из республиканского музея, — Торшин, уже который, раз встречаясь с людьми из списка, рассказывал им свою легенду, — у нас готовится выставка посвященная народному образованию, за период 1900–1941 гг., для экспозиции мы собираем документы, письма фотографии.

— Так, так, — старичок посторонился, — проходите, молодой человек, в дом, только не обессудьте беспорядок у нас.

«Беспорядок, если это беспорядок, то, что — же порядок» — подумал Торшин, оглядывая квартиру. Небольшая комната, новые обои, недавно выбеленный потолок, старинная, но отлично отреставрированная мебель, вот только на кровати грудой лежит не глаженое белье.

— Хозяйка в больнице, давление у нее, — оправдывался старичок, — а я один не успеваю, порядок навести. Дети отдельно живут им к старикам заглядывать недосуг. Не желаете ли чаю?

— Нет, спасибо.

— Была бы честь предложена, — процедил старичок, — Так что вас интересует?

— Документы, письма, фотографии, свидетельства, похвальные листы, все, что связано с образованием, — Торшин присел, стул заскрипел, старичок оживился.

— Вы из ЧК? Говорите, прямо, что вам надо, — старичок, прищурился, — плохо работаете молодой человек!

— С чего вы взяли, — непритворно удивился Торшин, — я старший научный сотрудник республиканского музея, вот мои документы.

— Документы?! — с легким презрением сказал старичок, и даже не посмотрел на протянутое удостоверение, — Документы! — насмешливо повторил он, — такою липу сделать, плевое дело, у них же специальной защиты никакой. Вы вчера к Криушину заходили? Про музей рассказывали? Документики смотрели. Так?

— Да.

— Он вечером ко мне заходит и, рассказывает об интересе очень любезного молодого человека, работника республиканского музея, к мужской гимназии. Я сегодня с утра, в музей и позвонил, мне отвечают, нет такого, работника, и выставка такая не планируется. Я решил, может уголовник квартирки присматривает, со стариками беспомощными, ан нет, Федька Криушин говорит, что молодой человек с товарищем в гостинице проживает. Я в гостиницу, а мне администратор, дочка, дружка моего, сообщает, что номер заранее забронирован, по линии комитета. Вот так на мелочах, часто и прокалываются. — Старичок довольно рассмеялся, — нет в вас основательности, молодой человек, и легенда ерундовая, ее любой в два счета расколоть может. Сразу видно из столицы вы, в маленьких городках, где все друг друга знают, надо к деталям более внимательно относится. По оперативной маскировке ставлю вам два с минусом.

Торшин покраснел, и с вопросом уставился на дедулю. Какой въедливый старичок. Больше всех ему надо. Признаться или промолчать. Вот влип. Кто бы мог подумать, что на такого нарвешься.

— А надо было думать, — веско, как начальник подчиненному сказал старичок и снова мелко засмеялся, — раз раскрыли тебя юноша, колись. Да ты не бойся, я мысли читать не умею, но моделировать образ мышления собеседника, меня сам Григошин учил, впрочем, вы такого и не знаете, слишком молоды. Вот я иной раз от скуки, дедукцией, и забавляюсь.

— Как? Вы и Григошина, знаете?

— Как же, как же, — покивал головой старичок, — не только, знаю, но и в войну под его началом работал, военная контрразведка «СМЕРШ», слышали, небось. Да и сам я полковник, только давно в отставке, после службы вернулся в родные места, кости старые на солнышке греть. А вы юноша разве про Григошина слышали?

— Учился у него, — признался Торшин.

— Да, — сказал старичок с иронией, — и у хороших учителей бывают плохие ученики. Вы из второго управления — контрразведка, в наше время за такую работу, вас бы в питомник отправили, службу продолжать.

— Был там уже, — хмуро сообщил Торшин, — а в ваше время тоже проколов хватало. Достаточно тридцать седьмой год вспомнить.

— Это юноша, был не прокол, а целенаправленная превентивная акция, по уничтожению всех, кто представлял или мог представлять, опасность, для Сталина. Правда, многие в исполнительный аффект впадали, надо, не надо, всех стреляли, паранойей на почве борьбы с «врагами народа» заболели, но их потом в тридцать девятом, тоже убрали, — старичок ухмыльнулся, — опасное это дело исполнительный аффект. Однако я заболтался, вы заскучали молодой человек, а дело стоит. Так что вам конкретно надо.

— Фотографии учеников мужской гимназии, период 1915–1917 гг. Если это возможно и образцы почерка.

— Зачем позвольте полюбопытствовать?

— Для экспозиции в музее, — улыбнулся Торшин.

— А вы не безнадежны молодой человек, — ухмыльнулся старичок, достал альбом, пролистал страницы, достал фотографию, передал ее Торшину, предупредил, — это единственная с тех времен уцелела.

Пожелтелый лист фотобумаги. Стоят мальчики, одетые в форму гимназистов, смотрят, в объектив, аппарата. Дым вспышки, снято, и они весело разбегутся на каникулы, к ласковому морю, к забавным проделкам, к счастью которое их ждет за дверями фото студии. Только ждет их революция, гражданская война, послевоенный голод, психоз вечного страха, и снова война, немецкая оккупация, слезы счастья при освобождении «Наши вернулись! Наши! Русские!», и снова, голод, страх за себя и за близких. А пока мечтайте мальчики, мечтайте о прекрасном мире, что ждет вас за воротами гимназии. Над фотографией фигурная выполненная фотографом, памятная надпись: «Мужская гимназия. Второй класс. 1916 год».

— Расскажите, кто здесь изображен, — попросил Торшин.

— Вот видите с левого края мальчишку в первом ряду, — старичок показал пальцем, на весело улыбающегося гимназиста, — это я.

Старичок водил пальцем по фотографии: «Этот убит в гражданскую, вот этот умер от тифа, а этот маленький такой к белым ушел, что с ним дальше не знаю, вот этот репрессирован, рядом, с ним стоит видите толстенький такой, убит на войне с немцами, а этот…» Поминальным звоном, звучал рассказ. Молитва о мальчиках мечтавших, о прекрасном завтра, молитвой об уходящем времени.

— А вот этот известным писателем стал, — продолжал старичок, — Антон Ефимов слышали о таком?

— Неужели? — Торшин, внимательно посмотрел на изображенного, на фотографии, крупного для своих лет, темноволосого мальчика.

— Да он самый, вот только трое нас и осталось из класса, я, Федька, да Антон.

— А вы с Ефимовым с тех времен, не виделись?

— Да написал я ему письмо, предложил встретиться, вспомнить былые времена, но, — старичок смущенно закряхтел, — ответа не получил. Такое часто бывает. А я не из тех, кто в друзья, знаменитостям набивается. Нет, так нет.

— А если бы вы встретились, вы бы его узнали?

— Наверно, — пожал плечами старичок, — у меня память хорошая, по фотографии, не узнал, а при личной встрече обязательно вспомнил бы.

— А вы фотографию мне на время не отдадите?

— Для экспертизы? — прищурился старичок.

— Для выставки, — уточнил Торшин, — а Петру Васильевичу, я обязательно передам, что вы по прежнему, в здравом уме и твердой памяти.

— А он что еще работает? — удивился старичок.

— Преподает. Консультирует.

— А меня списали, — загрустил старичок, — только и осталось, что воспоминаниям предаваться, да к врачам ходить, на здоровье жаловаться. «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» — процитировал Есенина старичок. — Знаете, юноша, я вам открою стариковскую тайну, если мы ворчим и ругаем вас молодых, то это просто мы вам завидуем, и напоминаем, что мы тоже молодыми были, — старичок подмигнул Торшину и добавил, — И вас старость не минует, если конечно вас, Боги не возлюбят.

«Утешил, а то мы сами этого не знаем, нет, точно въедливый старичок. Знать, то знаем, — мысленно одернул себя Торшин, возвращаясь в гостиницу, — а вот почувствовать, еще не пришлось. Знать и чувствовать все-таки разные вещи. И чего это меня на философию потянуло? А все старик виноват, угостил коньяком, раз рюмка, два, три и все, готов философствовать. Что-то многовато я пить стал, а все оперативная необходимость, — весело и беззаботно, улыбнулся своим мыслям Торшин, идущая ему навстречу девушка приняла улыбку на свой счет и, в ответ призывно заулыбалась, — очень интересная эта штука, оперативная необходимость» — решил Торшин, и подошел к девушке, знакомится. «Жена далеко, дело сделано, надо же легенду о научном сотруднике музея в массы распространять» — Торшин себя, и оправдал и мотивировал интерес к прекрасному полу, служебной необходимостью.

— Саша, — представилась девушка, в ответ на его заигрывание, — Я из Ленинграда приехала, в отпуск, у моря отдохнуть, — и выжидающе посмотрела на него.

— Алексей, я историк, здесь в командировке, материалы для выставки собираю, — начал он озвучивать свою легенду, вот именно, не врать доверчивой девушке, а мотивировать свое присутствие в городе.

— Надо же какое совпадение, — изумилась девушка, — я тоже историк-архивист. А вы Леша, какой институт заканчивали?

«О черт! Второй прокол сегодня, — расстроился Торшин, который до призыва в армию подавал документы в институт, и конечно с треском провалился на экзаменах. Исторический, на котором он мечтал учиться, был самый «блатной» факультет в области, и абы кого в эту кузницу, будущих комсомольских кадров, не принимали, а он до службы был именно из категории, абы кто.

— Исторический факультет пединститута в Ярославле, — ответил на вопрос Торшин, и пополнил неисчислимые ряды российских самозванцев, правда, до Отрепьева, Пугачева и Хлестакова, ему было, не дотянутся, но с другими менее известными он вполне мог встать почти вровень.

— А в чем вы специализируетесь, какая из исторических дисциплин вам ближе? — девушка искала общую тему для разговора, что бы потом ненароком перейти к самой главной теме, ну в общем чтобы спать вместе, то есть совсем даже и не спать, Саша совсем запуталась в формулировках. Все-таки не с первым попавшимся, а с коллегой, духовная близость, знаете ли, становится более глубокой, после близости иного рода, рассуждала девушка Саша.

— Саша! Единственная история, которая меня волнует в данный момент, это история наших отношений, — не дал себя разоблачить Торшин. Вот так и копится бесценное золото опыта оперативной работы. Из любой ситуации, уметь найти достойный выход. Тем более достойный выход, был очень приятным, и явно не возражал, против небольшого приключения.

«Нет, что не говорите, а интеллигента, человека большой культуры, сразу видно, — так определила для себя, Торшина, девушка Саша, — тем более он симпатичный, — заметила она, — в конце концов, это, ничему не обязывает и, потом будет, что вспомнить, — подумала она, — вот только бы он не подкачал, и не оказался бы, слишком интеллигентен». Мысль девушки металась от сомнения до надежды, от надежды, до почти полной уверенности. Безусловные и условные рефлексы Саши молнией очертили круг и, демонстрируя частичную зависимость человека от природы, вернулись к исходной. «Фрейд был все-таки прав, как бы не утверждали, обратное классики марксизма» — думала образованная и интеллигентная девушка Саша, она была еще в состоянии, между делом, подвергнуть критики марксизм — ленинизм и, вспомнить австрийского доктора. Отпуск у нее заканчивался, а еще не вся программа была выполнена. Саша взглянула на Торшина и сразу успокоилась, по нему было видно, что он знаком с Фрейдом и, не будет весь вечер читать ей, сонеты Шекспира, а сразу перейдет к новеллам Боккаччо.

После нежного общения с девушкой ищущей приключений, Торшин под утро вернулся в номер, принял душ, развалился в кровати. «Нет, день нормально прошел, все, что надо выяснил, фотографию нашел, честное слово в оперативной работе есть свои прелести, а когда капитан вернется, можно и домой возвращаться» — успел подумать он и провалился в здоровый, счастливый, без сновидений сон.

— В Херсонесе никаких следов Ефимов не оставил, — вечером приехал из Херсонеса, загорелый, довольный, но усталый Ивлев, сидя в номере, рассказывал, — Представляешь, следов эллинского полиса первого века от Рождества Христова достаточно, а вот данных о пребывании в 1917–1920 гг. семьи Ефимовых в архивах города Херсонеса, нет, в городе его никто не помнит. Все ссылаются на революционный бардак, и гражданскую войну. Автомобильная рота шестой армии, в которой, по словам Ефимова, он служил в 1920 г., расформирована в 1921году. Тогда после взятия Крыма, массовая демобилизация в Красной армии началась, пяти миллионную армию до пятисот тысяч сократили. И никаких документов кто служил, куда демобилизовался, нет. Отдел, что беспризорниками занимался в 1918 г. вообще учета детей не вел. Все что мы имеем, это одна фотография, и воспоминания одноклассника. Все. Период жизни Ефимова 1917–1921год, до тех пор, пока он в 1921 году, не объявился в Петрограде, никаких документальных и свидетельских подтверждений не имеет. Пустота в четыре года.

— И что делать будем, домой возвращаемся? — Торшин, налил товарищу стакан сухого красного вина, тот кивком головы поблагодарил, выпил.

— Я Всеволодову уже доложил, по телефону, он нас в Питер отправляет, дальше работать, по биографии, классика.

— А не проще его сестру и брата найти?

— Думаешь, ты один такой умный? — спросил Ивлев с иронией, — Нашли его сестру. Вернее ее могилу. Она, еще два года назад умерла, фотографий брата у нее нет, и не было, со слов близких, никаких отношений с Ефимовым она не поддерживала. По воспоминаниям ее детей, она всегда говорила, что оба ее брата пропали во время гражданской войны. Отец, с их матерью развелся в 1917 г. и уехал неизвестно куда. Мать их в Херсонесе, замуж вышла якобы за красного командира, детей оставила, у родственницы, а сама с мужем уехала. Кто муж, куда уехала неизвестно. Следов младшего брата, найти не могут. Вероятно, он погиб. Все, пойдем искупаемся, закажем билеты в Ленинград и, говорим Черному морю до свиданья.

Ленинград, встретил их сырым балтийским ветром, свинцовым небом и моросящим дождем. В гостинице разместились, заехали в областное управление КГБ по Ленинградской области, представились.

Архивный учет, и культура хранения документов, в этом городе стояли на высоком уровне. Два дня и все документы, относящиеся к периоду жизни Ефимова в Петрограде — Ленинграде, представлены. Коллеги из Ленинградского управления вопросов не задавали, но помогли здорово, документы в архивах, собрали их негласные сотрудники. Так, что объяснять и камуфлировать интерес к личности Ефимова не пришлось. Им осталось только опросить, людей знавших Ефимова. Теперь при встречах, они представлялись сотрудниками издательства готовившего выпустить в свет собрание сочинений писателя, и подбиравших биографический материал, для написания вступительной статьи. Вот только мало осталось тех, кто знал Ефимова в его первые годы жизни в Петрограде, война, блокада, возраст, выбили это поколение. Из учителей, Ефимова, его первых научных руководителей, на этом свете уже никого не было. Обойдя всех кого, нашли, Ивлев и Торшин, по памяти записывали рассказы. Реконструировали, по отдельным костям — воспоминаний, скелет — биографии, так бы наверно выразился бы ученый — палеонтолог Ефимов. По опубликованным воспоминаниям Ефимова, и по его анкете, он прибыл в Петроград в 1921году, учился в школе, затем в мореходных классах, в университете, и начал работу в Геологическом музее.

«Да я учился в школе второй ступени в 1921 г. Знал ли Я, Ефимов в школе? Нет, не помню такого. Вы знаете, много времени прошло. Нет, по фотографии не узнаю. Очень жаль, что не могу вам помочь» — это рассказ бывшего соученика Ефимова, выпускника школы второй ступени, где в 1921–1923 году учился Ефимов, единственного ученика, которого с трудом отыскал Торшин.

«Ефимов? Нет, не помню, чтобы с нами учился такой, — это показания бывшего выпускника Петроградских мореходных классов, — но может он, в другой группе учился, в нашей его точно не было».

Опять пусто никто не помнит, не человек, а фантом. Но, в списках выпускников, по архивным данным Ефимов присутствует. Диплом об окончании Петроградских мореходных классов ему выдан, присвоена квалификация — штурмана каботажного плавания.

Вновь в документах всплывает фамилия Ефимова в 1924 г., когда он поступает биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета сначала вольнослушателем, а затем студентом.

«Помню этого парня, — это рассказ студента того же факультета, который в 1924–1925 гг., учился вместе с Ефимовым, типичный петербургский интеллигент, вежливый, спокойный старик, — очень, интересный был тип, информацию прямо как на лету хватал, лекции постоянно пропускал, а на зачетах и экзаменах, показывал глубокие знания. Преподаватели только удивлялись. Иногда такое впечатление было, что он повторяет пройденное. Знаете, что интересно, латынь, а в биологии при наименовании животных, используется только латынь, знал просто великолепно, не разу термины не перепутал. Я его раз спросил, где он латынь изучал, он ответил, что в гимназии, а вот греческий язык не знал совершенно. Вы спрашиваете, что тут особенного? Да, в общем, то ничего, но в классической гимназии, кроме латыни и греческий язык преподавали. Помню, один раз мы с ним, вечером, после экзамена вдвоем шли и, трое хулиганов к нам пристали, то ли ограбить хотели, то ли просто поиздеваться решили, так вот Антон, один с ними расправился. Я его спрашиваю, ты, что боксом занимался, а он мне, отвечает, что пока матросом работал, драться научился. Вот только я сам боксом в молодости увлекался, и с полной уверенностью могу сказать, так драться может только хорошо подготовленный боксер, который не один год спортом занимался. И знания, иностранных языков скрывал. Я городскую публичную библиотеку, часто посещал, и читальный зал, и на абонемент книги брал, не для учебы, для души, и один раз видел, что брал он книги на английском языке. Мое мнение? Он был хорошо образованным молодым человеком. Почему это скрывал? Так молодые люди! Тогда годы суровые были. Могли вопросы у компетентных, как их теперь называют, товарищей возникнуть, где учился, почему в анкете не указал, и поломали бы парню жизнь. Так я со своими вопросами к нему не лез, зачем? У каждого как говорится свой скелет в шкафу».

А это воспоминания бывшего сотрудника Геологического музея Академии наук.

«Антоша? Как же отлично помню! Пришел к нам в 1925году. Он работал препаратором у академика Сущина. Очень талантливый и способный был молодой человек, у академика можно сказать любимцем был, тот ему в науку и помог войти, так сказать поддержал на первых порах. Почему любимцем? Так ведь Антоша был очень сильно, по настоящему, увлечен палеонтологией, академик это видел, ну и поддерживал талантливого юношу. Что-то особенное? Нет, не припомню, вот только, пожалуй, меня всегда немного удивляло, как он мог на жалование препаратора, прожить, ведь препаратор в музее, получал, да и сейчас получает, копейки, а у Антоши вид всегда сытый был, он явно не голодал, и одет всегда аккуратно. Дополнительно подрабатывать мог, вы говорите? Не знаю, не слышал, может ему, академик помогал?»

Невский проспект, архитектурное чудо города на Неве. Ивлев и Торшин, каждый вечер старались пройти по нему, прогуляться перед сном. Обсудить собранные материалы, подышать сырым духом Балтики.

Санкт — Петербург — Петроград — Ленинград, право слово не город, а сказка. Мечта русских западников, о России, как о европейском государстве, так сказать наше рыло при попытке пробиться в калашный ряд, Европы. И это лицо, умело загримированное изумительной архитектурой, колоритными в тон зданиям, проспектам, площадям, улицам, скульптурами, было по настоящему прекрасно. Город-сказка, город — мечта, да в тебя влюбится можно. Не можно, нужно! Но вот только жить все-таки лучше, удобнее, в привычной азиатчине, а к тебе приходить на свидания и любоваться.

— Скульптурой любуешься, а с живой женщиной живешь, — Ивлев улыбался, слушая гимн городу, который пытался озвучить Торшин, — может она не такая распрекрасная и в отличие от статуи старится, зато родная, теплая, живая. Кстати о птичках и женщинах, — переменил тему разговора Ивлев, — завтра мы возвращаемся домой, а по сему сходи-ка, ты братец, в вендиспансер, проверься, если заразу домой привезешь, а жена тебя убьет, то КГБ понесет невосполнимую утрату.

— Да я…, — покраснел Торшин.

— Знаю, знаю, парень ты молодой, жены под бочком нет, вот и ты и ощущал настоятельную необходимость, проводить оперативные мероприятия, и на море и здесь, — подначивал Ивлев, коллегу, — жертвовал собой, для дела, это понятно, дело то молодое, — продолжал смеяться он над Торшиным, а потом спокойно и веско предупредил, — Все кончай, и что бы дома ни-ни, в нашей конторе такие вещи не приветствуются. Полно ребят из-за баб карьеры поломали. Выбирай, что для тебя важнее.

По приезду в столицу, Ивлев доложил Всеволодову о прибытии, и получил приглашение прибыть на квартиру к дедушке. На конспиративной квартире собрались, Всеволодов, Григошин, Ивлев, Торшин, и неожиданно для Торшина, на встрече присутствовал давешний старичок из Бердянска. На столе электрический самовар, заварочный чайник укрытый вышитой матерчатой «бабой», чайный фарфоровый сервиз, конфеты, розетки с вареньем, свежий тортик, для полноты картины, встреча детей и внуков с любимым дедушкой, только бутылки не хватало.

— Итак, что мы имеем? — начал Всеволодов, и сам себе ответил, — почти ничего.

— А как же собранные нами материалы? — Торшин, оставил фарфоровую чайную чашечку.

— И что? О чем говорят эти документы? — спокойно спросил Всеволодов, — вот вы мне скажите, как юрист, их можно использовать в качестве доказательства в уголовном деле. Ни одного прямого факта, о том, что Ефимов не тот человек, за которого себя выдает, нет. Криминалистическая экспертиза, ранних детских фотографий с более поздними изображениями, не может достоверно идентифицировать личность. Эксперты, прямо оговаривают, в своем заключении, что представленного материала для сравнительного анализа недостаточно. Показания, бывшего студента, о том, что Ефимов отлично учился, не посещая лекций, знал латынь, английский язык, и не знал греческий, владел приемами бокса на уровне хорошо подготовленного спортсмена, это не аргумент, нас за такие доказательства, начальство по стенке размажет. Показания бывшего сотрудника музея, что Ефимов не бедствовал, на жалованье препаратора? Над нами смеяться будут. Все документы, начиная с 1923года, являются подлинными, и выданы Ефимову, движение любого документа имеют прямое и косвенное подтверждение в архивах, вся его биография, с 1923 года по настоящее время, полностью уставлена и соответствует личности подозреваемого. Нет документов, с периода 1915–1923год? Так давайте не будем забывать, что в этот период Ефимов был ребенком, фактически сиротой, а детям в гражданскую войну, документов удостоверяющих личность не выдавали. Так теперь по другим направлениям разработки объекта, визуальное и техническое наблюдение ничего не дали. Ефимов ведет обычную жизнь, писателя и ученого с широким кругом знакомств, то, что среди его знакомых, много лиц допущенных к различным засекреченным аспектам жизни СССР, преступлением не является. А на прямую, он их о закрытой деятельности не спрашивал и не спрашивает, это мы установили оперативным путем. Данные анализа литературных произведений, это все, что у нас есть, реально. Первое, в произведениях Ефимова научных и литературных в зашифрованной форме указаны секретные данные, второе, эксперты провели комплексное литературоведческое исследование и с оговорками, дали заключение что автор получил базовые образовательные навыки в англоязычной среде. Но и это прямым доказательством, без прямого подтвержденного фактами свидетельства о передачи секретной информации заинтересованным лицам, являться не может. Возможно, просто роковое стечение обстоятельств. Вот так дело обстоит с формально-правовой точки зрения.

— А не с формальной? — спросил Ивлев.

— Он почуял наблюдение, мне подполковник Саржин, начальник группы по наружному наблюдению, сказал: «голову на отсечение даю, Ефимов наружное наблюдение засек», а Кожин один из лучших специалистов по этому делу, его выводам можно доверять.

— И как это проявилось? — попросил уточнить бердянский старичок.

— Внешне никак, — поморщился Всеволодов, — Кожин сказал, что импульс от него к Ефимову пошел, и обратно. Импульс, и больше ничего, в рапорте наружного наблюдения естественно про импульсы ничего не сказано. Пытались негласно обыскать его квартиру, в отсутствие хозяина и его семьи. Так оперативники только у двери помялись и, сообщили мне, что там, на двери и замках секреток полно, да таких, про которые и не скажешь, что они хозяина предупредят о нежелательном визите. Я решил не рисковать и осмотр отменил.

— Опытный волчище, только на всякого мудреца довольно простаты, само наличие факта обнаружение слежки, наличие секреток, свидетельствует, что мы имеем дело отнюдь не с партикулярным ученым и писателем, — подключился к обсуждению Ивлев.

— Наши эмпирические, профессиональные заключения, не являются и, не могут являться доказательством, — охладил Григошин, пыл молодого коллеги, — Не забывайте, с кем мы имеем дело, выдающийся писатель, ученый, человек известный и у нас в стране и за рубежом. Достаточно, малейшего прокола, и такой крик поднимется о чекистских провокациях, что мало не покажется. А в числе его знакомых и друзей есть люди, которые имеют выход на высшее руководство страны. Что мы им скажем, когда нас спросят, почему и на каком основании? Он писатель, — значительно подчеркнул Григошин, — писатель, — еще раз повторил он, — а со времен Пушкина, поэт в России, больше чем поэт. Даже при Сталине, во время мясорубки репрессий, известных поэтов и писателей, без его личной санкции не трогали. Поэтому кстати и Пастернак и Булгаков, хотя и не процветали, но в отличие от многих своих собратьев по классу, остались живы. А когда в 1937 году, попытались, вопреки личному запрету Сталина, арестовать Шолохова, так тот так вмешался, что у чересчур, ретивых работников только головы полетели, причем буквально. Ну, с Шолоховым понятно, он не только талантище, но и, убежденный коммунист, а Булгаков и Пастернак, симпатией к социализму не отличались, публично в любви к «отцу народов», не объяснялись, а трогать их не смели. В России писатель обладает нравственной неприкосновенностью. И потом все-таки давайте до конца не исключать версию о стечении обстоятельств.

— Что вы порекомендуете, товарищ генерал? — спросил Всеволодов.

— Самое трудное, — Григошин, сделал паузу, — ждать. Ждать, у кого первого сдадут нервы, если он обнаружил слежку, значит, понял, что попал в поле зрения нашей службы, но причины не знает, а может это обычное профилактическое мероприятие КГБ. Если он передает информацию через свои произведения, то под благовидным предлогом, все публикации приостановить. Усилить наружное наблюдение, давить на психику, он не молодой человек, нервная система расшатана, может сорваться. И еще надо дать толчок для паники, предъявить ему человека знавшего в детстве Ефимова. Для этого я и пригласил приехать, и помочь нам своего коллегу из Бердянска. — Давешний бердянский старичок приосанился. — И когда он поймет, что окружен флажками, то пойдет на прорыв, вот тут его и надо брать, с поличным.

— Разрешите мне, — Торшин чувствовал себя начинающим практикантом, присутствующим на ученом совете, поэтому он по ученически поднял руку, смутился, опустил, но все заметили его жест, и улыбнулись.

— Говорите Леша, — предложил Григошин, своему коллеге пенсионеру — ветерану пояснил, — это тот юноша, что заварил всю кашу.

Бердянский старичок, благосклонно улыбнулся Торшину.

— Я все его книги внимательно прочитал, и у меня сложилось впечатление, что он был и в Индии, и Южной Африке, и в Англии, и не просто был, жил там, уж больно много бытовых деталей он описывает. Пишет как очевидец. А в начале века Индия это колония Британской империи, а Южная Африка ее доминион. Вот, что я подумал, если он не тот за кого себя выдает, то он где-то родился, учился, может там, в архивах поискать, и установить его личность?

— Интересно! — Всеволодов, вопросительно посмотрел на Григошина, — вот только, тут надо внешнюю разведку подключать, первое управление, а без санкции председателя комитета это невозможно.

— Будет санкция, — Григошин, подумал, и решился, — Я вам коллеги еще не все рассказал, тогда не посчитал нужным, а сейчас время, пожалуй, пришло. Вы думаете, почему нам карт-бланш дали? Лучших специалистов по этому делу привлекли? А ларчик просто открывается, в 1970 г. наш Председатель обратился с докладной запиской в Политбюро, по поводу нового романа Ефимова «Время буйвола». В записке, в частности говорилось, что Ефимов «под видом критики общественного строя на фантастической планете «Шорман» по существу клевещет на советскую действительность». Разобраться с этим делом поручили секретарю ЦК КПСС Демичкину, он отвечает за идеологию и культуру, тот пригласил Ефимова на беседу. В беседе Ефимов убедил, Демичкина, что он в своем романе, имел ввиду только идейное перерождение капитализма в фашистское государство, а фашистам на этой планете противостоят, настоящие люди из коммунистического будущего планеты Земля. Демичкин убедился, проникся, и дал соответствующий ответ в Политбюро. Там согласились, а нашему Председателю намекнули, о его слабом знакомстве с марксисткой диалектикой, и что его сомнения по поводу светлого коммунистического будущего нашей планеты, совсем не к лицу руководителю Комитета государственной безопасности. Как только Председателю комитета, начальник второго главка рапорт Торшина показал, тот сразу понял, что это шанс, не только предотвратить утечку секретной информации, но и убедить коллег по Политбюро в своей, идейной сверх проницательности, утереть им нос и, подложить жирнющую свинью Демичкину. Вот он и дал команду форсировать это дело. Так, что не сомневайтесь, привлекут первое управление, когда не только профессиональные интересы, но и аппаратные игрища, задействованы, средств не жалеют.

Шифрограмма

Посольство СССР в Великобритании.

Резиденту первого главного управления КГБ СССР

Генерал — майору ***

Предлагаю Вам силами резидентуры, осуществить, негласную проверку учебных заведений Великобритании за период 1910–1922 гг., собрать имеющиеся фотографии учащихся. Особое внимание обратить на мальчиков, приехавших в Англию для получения образования, из Индии и Южной Африки.

Начальник ПГУ генерал — лейтенант ***

Генерал взял у шифровальщика лист бумаги, прочитал и, забыл, что он в данный момент по своему статусу, джентльмен и дипломат, и так помянул свое руководство, родной русской речью, что советский военно-морской флот, где будущий джентльмен, начинал свою службу, мог по праву гордится, тем, что привил дипломату, вкус и любовь к образному мышлению. Генерал, перечислив вслух, подлинную и мифологическую морскую флору и фауну, а также способы ее размножения, предложил мифологическим персонажам, разнообразить любовные игры, включив в них начальника ПГУ и председателя комитета. Если бы кабинет не был защищен от прослушивания, и изыски резидента, стали бы известны филологам, то он мог бы смело претендовать на соискание ученой степени доктора филологических наук. Но, увы, вдохновение пропало в защищенном помещении, и не стало известно широкой общественности, а филологическая наука понесла серьезную утрату.

Да сколько же таких тайн, и не изданных филологических трудов хранят специальные кабинеты в посольствах?

Отведя душу, генерал вызвал заместителя и, дав ему, ознакомится с заданием, предложил подготовить, план оперативных мероприятий. Заместителю было не по чину выражать свои мысли вслух, задание он проглотил, так как самоубийца глотает цианистый калий, и вышел из кабинета.

Шифрограмма

Посольство СССР в Индии.

Резиденту первого главного управления КГБ СССР

Полковнику ***

Предлагаю Вам силами резидентуры, осуществить, негласную проверку учебных заведений Индии, где в колониальный период, учились дети англичан, постоянно проживающих в Индии, в период 1910–1922 гг. и, собрать фотографии выпускников учебных заведений.

Начальник ПГУ генерал — лейтенант ***

Полковник, разведчик и резидент, был увлечен изучением йоги, он, ознакомившись с заданием, вспомнил советы гуру, о власти йога над своими эмоциями, но советы, асаны, праны и медитация не помогли, эмоции прорвались. Тогда полковник с чувством с толком с расстановкой, перевел на русский язык Камасутру. Это был самый быстрый, образный, но совсем не литературный перевод, сего выдающегося и объемного творения. Осуществляя перевод, полковник-йог внес в Камасутру новые, чисто русские элементы, и выразил самое глубокое и искренне желание лично ознакомить автора задания, всех его почивших предков и, здравствующих родственников с любовной техникой, при осуществлении как разнополого, так и однополого контакта, причем себе полковник отводил роль активного начала.

Увы, надо признать, что в душе полковника, йог не смог победить русского матерщинника.

После перевода полегчало. Отрицательная энергия отлила прямо в космос вместе сексуальными пожеланиями, а положительная энергия полилась через чакры, баланс был восстановлен и, полковник сел составлять план оперативных мероприятий.

Жаль, что в Англии и Индии не знали, что автором идеи был лейтенант — собаковод. А то бы народная матерная наука, в лице отдельных представителей советской разведки, взлетела бы на недосягаемую высоту, на зависть грядущим поколениям.

В ночь, когда поминали его резиденты двух стран, Торшину не спалось. Сам виноват, приехал домой после командировки загорелый, похорошевший, а жену в самый разгар супружеской ласки, назвал Сашей, а жену то Мариной зовут.

Если вам предстоит выбирать между ядерной войной и семейным скандалом, смело выбирайте войну, там, по заверению ученых, хоть минимальный, но шанс выжить есть.

Супруга не оставила Торшину, даже намека на шанс. Уже была перебита посуда, собраны чемоданы, уже остановилась кровь из царапин, что были прорублены холеными когтями законной подруги, на его лице, а жена находила все новые и новые слова, характеризующие нравственное и физическое падение, мужа, офицера, чекиста. Перед тем как, уходя, хлопнуть дверью супруга, выразила полную уверенность в том, что в будущем Торшина ожидает только половая жизнь с собаками из питомника, потому что: «Ни одна нормальная женщина, с таким кобелем жить не будет, а сук для…, ты как раз по месту службы найдешь…», и так далее, и тому подобное, все заново, только существительные и местоимения поменялись.

«Это как же они годами, живут по легенде, и даже не обмолвятся. Бедняги» — с грустным сочувствием думал Торшин, о наших разведчиках и, ихних шпионах.

Глава 8

Теперь каждое утро злой, голодный, не выспавшийся, но чисто выбритый Торшин шел выполнять оперативное поручение. Он уже третий день влюблено ходил за принцессой.

Принцесса видела скромного влюбленного, но при малейшей попытке установить контакт, задирала нос. Папа принцессы один из королей советской науки, был накоротке знаком с Ефимовым, и заранее пригласил его на грядущий юбилей. Торшину приказали познакомиться с принцессой и получить приглашение на торжество, не только для себя, но и для дедушки из Бердянска. Задача трудная, но при известном оперативном навыке, выполнимая. Специалисты составили оперативный план — пьесу из трех актов. Акт первый был исполнен, безнадежно влюбленный рыцарь, всем своим видом, заявил принцессе, о своей великой, благородной, но почти безнадежной любви. Сегодня предстояло сыграть второй акт, где он Торшин — благородный рыцарь, спасает принцессу из были-сказки, от злодеев, покусившихся, на ее честь. Эпизодическая роль злодеев отводилась коллегам из их группы.

«А в жизни она намного лучше выглядит, чем по фотографии» — в который раз, разглядывая стройную девушку, спешащую на станцию метро, решил Торшин. Он пошел за ней, с видом робкого влюбленного не решающегося подойти к объекту обожания. «Смешно, строить из себя робкого ухажора в двадцать шесть то лет, да еще, будучи женатым и, после скандала с женой» — думал Торшин. Но Ивлев его заверил, что в этом случае амплуа «скромный, но мужественный рыцарь», это лучший вариант для знакомства.

«Посмотри на меня, ну посмотри же, ведь ты мне так нравишься» — упорно внушал девушке Торшин, входя в роль. Войти в роль было нетрудно, все-таки, он был молодым мужиком, и уже которую ночь, после разрыва с женой, тосковал один, на двухместной кровати. Девушка оглянулась на него, улыбнулась и, ускорила шаг.

От ведомственного Сталинской постройки, облицованного по фасаду гранитом, дома, где жила девушка с родителями, отошли метров на пятьсот, и через проходной двор, направились к станции метро. В пустынном проулке к девушке подошли трое злодеев, и стали навязывать ей свое общество.

«Что так рано? Мы же в другом месте уговаривались, и люди другие. Вот м… … переменили план, а меня даже в известность не поставили, режиссеры разэтакие, — подумал Торшин и, решительно двинулся в сторону злодеев, — а натурально играют» — одобрил поведение злодеев Торшин, когда услышал мат перемат, с помощью которого, злодеи предлагали девушке познакомится с ними поближе.

Прекрасная принцесса растеряно оглянулась, и увидела рыцаря с гордым и мужественным лицом. «Не хватает белого коня и, сверкающего меча» — подумал Торшин и повелел злодеям оставить в покое принцессу, а то он, рыцарь… Первый злодей предложил рыцарю как можно быстрее забиться обратно в тот орган, из которого он появился на свет. Рыцарь нанес злодею могучий удар в корпус. Торшин только имитировал, удар, Ивлев специально просил его не увлекаться, не бить сильно ребят из группы. По сценарию злодею полагалось упасть, а остальным злодеям бежать, оставив отважного рыцаря и прекрасную принцессу наедине. Но злодей не упал, а так двинул в ответ, что у Торшина зазвенело в голове. Остальные злодеи готовились забить ошеломленного рыцаря ногами. Принцесса, не стала ахать, падать в обморок, бежать, звать на помощь, отчаянная девчонка, мгновенно скинув и сжав в руках туфли на высоком каблуке, с боевым визгом ринулась спасать рыцаря. Один из нападавших получил подкованным железом каблучком туфли в лоб, и схватился за окровавленную голову. Второй, сумел увернуться от удара, схватил девушку за руки, и получил коленом в пах. Третий, ногой ударил новоявленную героиню-амазонку, в живот. Стон девушки, гнется пополам милая принцесса. С матерным ревом, ринулся в бой, пришедший в себя Торшин, все выученные приемы он разом забыл, и стал драться, так как испокон веку дерутся, русские мужики, когда уже плевать на себя, лишь бы врагу в горло вцепиться, харю ему искровянить, ребра порушить. Размах рукой, от всей души, со всей силы, по морде, хрясь, и подонок ударивший девушку валится за землю и, ногой, с размаху как по мячу, добавляет ему Торшин, захрустели у подонка косточки, заскулил, пытается встать да не может. Готов. Следующий! А следующий успевший разогнутся от удара полученного в пах, выхватил нож. Ах ты, паскуда! Ножичком помахать решил? Получай! Ногой бьет его в голень Торшин, ломает кость, визжит от боли поножовщик, и успевает ударом клинка наотмашь, порезать Торшина. Полилась кровушка, озверел, от ее вида Торшин. Как гирей, бьет кулаком в висок, любителя поиграть, в ножички, тот валится кулем, замирает. Третий бежит, Торшин за ним. Догнать, добить, ярится в жилах кровь, застилает глаза безумие рукопашного боя.

— Стой! Ты же ранен, — хватает его за рукав девушка, — да стой же ты! Давай рану посмотрю!

— Чего там, смотреть, — рвется Торшин, уже и задание забыто, плевать на операцию, — Догоню! Убью гада! — ревет он.

Виснет на руках Торшина девушка, скрывается за поворотом беглец, проходит, боевое бешенство схватки. Расстегивает пиджак и рубашку, у своего рыцаря, девушка, осматривает кровавую черту на груди, успокаивает Торшина: «Ребра у тебя крепкие, они важные органы защитили, нож, только кожу стесал, быстро заживет». Смотрит на двух, что остались лежать на заплеванном асфальте, но не подходит к ним не осматривает, предлагает: «Бежим отсюда, пока некого нет».

— А как же? — спрашивает Торшин, — надо милицию вызвать, скорую!

— Милицию?! — фыркает принцесса и, балансируя поочередно на каждой ноге, одевая туфли, — Хочешь долго им объяснять, почему двоих угробил?

Бежим пока не поздно!

— Куда?

— Ко мне! Домой! Я рядом живу, — вот какая решительная, думает Торшин, о принцессе, а она предлагает, — там тебя перевяжу, новую одежду дам, и сама переоденусь, Пошли! Бегом!

Такой девушке только командиром надо быть, военную карьеру делать, цены бы ей не было, точно маршалом бы стала.

Большая квартира в доме, четыре комнаты, высокие потолки, красивая явно сделанная на заказ мебель из карельской березы. Натертый мастикой, воском пахнет дубовый паркет. Уютно, добротно, безопасно в этом доме.

— Да снимай ты пиджак и рубашку, — девушка-принцесса из домашней аптечки, принесла бинты, флакон со спиртом, пластырь, — раздевайся, — Торшин замялся, девушка улыбнулась, — даже и не надейся, только по пояс, и не стесняйся, я медик, а врачей не стесняются.

— Тебя как зовут? — спросил Торшин, и ахнул, когда целительница — принцесса начала обрабатывать спиртом резаную рану, — меня Алексей, — представился он.

— Маша, — назвала свое имя принцесса, продолжая, промывать спиртом, порез. От боли Торшин, поморщился и непроизвольно напряг мышцы пресса, они забугрились, девушка их ласково погладила, — не дергайтесь больной, терпите, еще чуть осталось, обработать, и наложить повязку, — с озорством утешила Маша — принцесса, — Ну вот все и готово, — с гордостью сказала она, рассматривая перепоясанный бинтами торс Торшина, — Теперь пойдем на кухню, антидепрессант принимать.

— Что? — не понял Торшин.

— Коньяк пить, — объяснила принцесса, — мне папа говорил, что после боя, мужчине надо обязательно снять стресс, а лучшее способ для этого алкоголь.

— Один не пью, — гордо заявил Торшин.

— И не придется, — успокоила его принцесса, — я тоже пятьдесят граммов тяпну и, на лекции сегодня не пойду. Держи одежду, — подала Торшину, папин спортивный костюм, — переодевайся и на кухню приходи, а я сейчас, только душ приму и тоже переоденусь.

Торшин в спортивном, явно великоватом для него костюме, любовался принцессой, в махровом банном халатике, по бабьи хлопотавшей на кухне, собирая на стол.

Домашние еще теплые пирожки с мясом, луком, капустой, «это мама пекла, а я не умею» — сразу честно предупредила принцесса, бутылка армянского конька, «Папин любимый, ему из Еревана каждый год по ящику присылают» — похвалилась принцесса, нарезанный лимон на фарфоровой тарелке, шоколадные конфеты. Чайник на плите. Так хотелось в уюте этого дома, в присутствии милой девочки, забыть обо всех операциях, шпионах, просто любоваться принцессой, дегустировать с ней коньяк и, ну и гадать. «Любит, не любит, будет сегодня или не будет. Коньяк пьет, на лекции не пошла, — размечтался захмелевший Торшин, — халатик коротенький все прелести фигурки подчеркивает, дома у них никого нет, может и будет».

Слово, за слово, рюмка за рюмкой, принцесса пригубливала, Торшин пил до дна, лился разговор. Что, да как, кто и где. Девушка рассказывала и спрашивала, Торшин слушал и, лгал, озвучивая написанную для него пьесу. «Артист, из гэбешного театра» — мысленно корил он себя, за ложь, но как-то вяло корил, все больше мечтал. Время и коньяк летели незаметно, в бутылке уже оставалось на донышке, чай в сервизных чашках остывал нетронутым, на часах двенадцать. Пора бы уж от поэзии к прозе переходить, ведь «мы рождены чтоб сказку сделать былью…»

— Любопытно и очень интересно! — с раздражение и удивлением сказал крупный немолодой мужчина, входя на кухню и, обозревая дочь — принцессу в халатике, Торшина, в своем спортивном костюме, и почти пустую бутылку. Торшин узнал его сразу, король — академик, отец принцессы. Как и любой отец, всегда не вовремя. — Мило, по семейному, на кухне пьем! — начал закипать король.

— Ты разве не на работе? — в свою очередь удивилась принцесса.

— А ты разве не на лекциях? — с сарказмом ответил вопросом папа — король. И по-королевски на высоких нотах за негодовал, — вот от тебя доченька, я такого не ожидал!

Все папы, от своих дочерей этого не ожидают, подумал Торшин, а ведь ученый, мог бы и заметить, что доченька расцвела. Вот интересно, он сам мне голову рубить будет, или охрану позовет. Знаю, что за ним персональные телохранители закреплены, из управления охраны, парни здоровые специально обучены, и бока мять и в шею выталкивать.

Но принцесса доказала, что шита не лыком, а золотой нитью.

«Как хорошо, что пораньше вернулся, — выразила лицом и голосом, свою радость от нежданной встречи, принцесса, — я так рада!» Папенька искривил губы в саркастической улыбке. «Тут такое было!» — и принцесса создала балладу в прозе, повествуя о злодейском нападении, отважном рыцаре, битве, и счастливом спасении. Папенька стал смотреть поблагосклоннее, Торшин потупив глаза, скромненько помалкивал. «Понимаешь, папа, мы не стали, ждать милицию, еще приедет неизвестно кто, упекут спасителя моего, а потом доказывай, что он не верблюд, решили сначала у тебя совета спросить — закончила рассказывать быль как сказку, принцесса, и с наигранной тревогой спросила, — Я правильно сделала?»

Папа — король, словами и мимикой лица полностью одобрил действия дочери, но выразил легкое сомнение по поводу алкоголя, словами, и взглядом по поводу одеяния принцессы.

У принцессы — шитой золотом раскрасавицы, и папиной любимицы, был готов ответ на все вопросы: «Папа! Я, Лешу сначала перевязала, потом по твоему совету коньяком угостила. Помнишь? Ты сам рассказывал, что после боя, алкоголь лучшее лекарство, от нервного срыва. Тебе же не жалко коньяка?»

Королю для любимой дочки, не было жалко, ничего. Но даже среди королей, попадаются умные люди, а ученые совсем не такие наивные, как о них думают, те, кто с ними не сталкивается. Прежде чем амнистировать принцессу, и заключить в отеческие объятия рыцаря, папенька позвонил дежурную часть УВД, с рыком представился, и получил нужную информацию, затем позвонил в больницу, куда доставили потерпевших злодеев и, выяснил, что их жизнь вне опасности, но лечится им предстоит долго.

Папа — король, прижал к сердцу дочь, ну не к сердцу конечно, а к пиджаку, но сердце это так романтично звучит, и по отечески, по королевски поблагодарил рыцаря, пожав ему руку, «а силенка у него в руках будь здоров» — подумал Торшин, отвечая на пожатие. Далее король явил милость и возвел рыцаря в сан придворного: «очень рад с вами познакомится молодой человек, двери нашего дома всегда для вас открыты» и, предложил выпить за знакомство. «Дочка тащи еще бутылку, — повелел король, и указал принцессе на неподобающий ее высокому сану, вид, — и переоденься, а то вторичные половые признаки из халата вываливаются».

Доченька ушла переодеваться, чтобы все-таки быть больше похожей на юную принцессу, а не на жену после медового месяца.

Пока принцесса наводила красоту, король расправлялся с вызванной охраной.

— На… вы мне нужны, — начал пенять, сверкая грозными очами, злой и недовольный ее работой король, — я мужик, сам за себя постою, если надо! С завтрашнего для, — король сурово посмотрел на потупившихся охранников, — нет с сегодняшнего дня, приказываю охранять мою семью.

— Но у нас приказ обеспечивать вашу безопасность, — начал возражать старший смены, а младший всем своим видом выразил готовность взять под охрану принцессу.

— Мне на ваши приказы… — король, выразился емко, четко и понятно.

— А мне нет, — упорствовал, старший смены, — вы, доложите начальнику управления, изменит он приказ, тогда и будем по новому плану работать, а пока извините.

Король уже раскрыл рот, чтобы еще более доходчиво пояснить, где он видел свою охрану, все охранное управление, ее начальника и, все приказы. Но вошла принцесса. Король сдержал, рвущиеся наружу родные русские слова, и выслал охрану, по месту ее постоянного пребывания, за дверь королевских покоев.

Сменив одеяние, доченька, стала еще больше походить на сказочную принцессу, и торжественно вынесла на расписном подносе, старинные серебряные чарки и бутылку. Папенька — король, оценив одеяние принцессы, поморщился но, ничего не сказал, хотя весь наряд принцессы, еще больше подчеркивал ее очарование, и прямо-таки располагал к мыслям, о том, что без наряда принцесса еще прекрасней.

Выпив по простецки с королем за знакомство, Торшин, предложил его величеству взять принцессу, под личную бессменную охрану и оборону и, заверил его величество, что принцесса для него как для часового полковое знамя, пост номер один. Пока папенька — король думал, как бы тактично послать куда подальше, малоизвестного, настырного молодого человека, принцесса согласилась. Любой девушке, даже принцессе приятно чувствовать себя, святыней номер один. Король промолчал.

Дело сделано, оперативная задача по внедрению в семью, короля в своей области, академика, директора НИИ, где разрабатывают сплавы, для ракет разных типов, выполнена.

«Вот только почему так поганенько на душе, — возвращаясь от принцессы, думал Торшин, — девчонка конечно хорошая, но я то, я — оперативник, и вру ей, легенду, начальством разработанную, рассказываю, и интересуют меня, в первую очередь не ее прелести, а грядущий юбилей ее папеньки, и присутствие на нем в качестве приглашенного Ефимова. А паршивая у нас работенка, — осознал Торшин, — лжем, лжем, и оправдываем себя государственной необходимостью. А девочка так смотрела, с надеждой, с верой, что появился рыцарь, и пришла она, та самая любовь, о которой она мечтала. Эх, принцесса, принцесса, не злодеи, драконы, и злые колдуны, тебе зло несут, а вот такие рыцари без страха и упрека, с шитом и мечом, государственной безопасности. Ради этой самой безопасности в душу тебе и наплюем. Ты прости принцесса, если сможешь, да только знаю, что не прощают такие плевки».

— Как удачно все получилось, — сидя за столом в конспиративной квартире, Всеволодов проводил разбор операции, — даже лучше чем планировали, натурально, естественно, без фальши. Наш сотрудник вошел в семью академика как нож в масло. А вот наружное наблюдение за Ефимовым, по прежнему не дает результатов.

— А если бы пришибли меня, — хмуро поинтересовался Торшин.

— Не беспокойся, другого бы нашли, — успокоил его Всеволодов.

— Обеспечение операции безобразное, — холодно начал начальственный разнос Григошин, — у вас, что полковник людей не хватает? Почему Торшина не прикрывали? Вы, что лопоухий стажер? — Торшин, чьи уши немного оттопыривались, и который числился в группе стажером, болезненного поморщился. — Не знаете, что в нашем деле, такие случайности, вещь недопустимая.

— Да кто же мог предполагать, — начал оправдываться Всеволодов, — что в центре столицы, утром, нападут на девушку? Мы же специально планировали на вечер, в парке, рядом с университетом акцию провести.

— Предполагали? — саркастически спросил Григошин, — Вы предполагали, а черт располагал, — выпрямился генерал на стуле, поднял палец, продолжил, — Вы, почему при планировании, со сводками МВД не ознакомились? А там есть данные о действующей группе насильников, которые нападают на своих жертв именно днем. Нагло, дерзко, исходя именно из того, что в утренние и дневные часы, милиции меньше, а жертва не ожидает нападения. Почему вы не наладили должный личный контакт с работниками милиции? От высокомерия, мы КГБ соль земли, а менты второй сорт, избавляться надо, и чем быстрее, тем лучше. При грамотном и, главное уважительном отношении к ребятам из МВД, вы можете извлечь большую пользу, а ведомственные споры и интриги оставь генералам и министрам. Отвратительно, бездарно, работаете полковник, — Всеволодов обиженно засопел, но от ответной реплики сумел воздержаться, а Григошин продолжал, наставив, что было особенно обидно, палец на Торшина, — Вы лейтенант Торшин, не смогли завалить трех хулиганов, получили ранение, поставили под угрозу срыва, всю операцию! Позор! Контрразведчик называется, — совсем заморозил Торшина, Григошин, — Кто вас учил приемам защиты и нападения? — Ивлев который, тиши воды, ниже травы примостился у краешка стола, подмигнул Алексею и сочувственно ему улыбнулся. — Я вас на специальные курсы по рукопашному бою отправлю, там с вас жирок сгонят, — пригрозил Торшину, продолжая разнос Григошин, — вы мне лично потом зачет сдавать будете.

Торшин покраснел, бердянский старичок захихикал, а Григошин заметив улыбку Ивлева, напустился на него, — Вы капитан, — Ивлев скроил преувеличенно серьезную мину, — улыбаться будете, когда вас за непригодность, в театральные капельдинеры переведут, — отчитал Ивлева, Григошин, — Где работает жена академика? — спросил он.

— Заведует кафедрой иностранных языков в университете, — уверенно доложил Ивлев.

— Хоть это знаете, — язвил Григошин, — А где работает теща Торшина?

— Не знаю, — растерялся Ивлев.

— Не знаете? — деланно изумился Григошин, и рявкнул, — Торшин, где работает ваша теща?

— Преподает английский язык в университете, — угрюмо ответил Торшин.

— О, черт! — к ночи помянул нечистого Ивлев.

— Вам надо объяснять про важность учета параллельных связей, при осуществлении контрразведывательных операций, или все-таки вспомните, чему вас учили? — жалил собравшихся «мудрый змий» Григошин, — Что будет, если супруга академика, узнает что рыцарь — спаситель ее доченьки, зятек, ее знакомой, а?

— Это только предположение, — заметил, оправдываясь Всеволодов, — мы же не знаем, о чем они говорят, у себя на кафедре.

— Предположение! — добавил льда в интонации Григошин, — Вы полковник четвертый десяток разменяли, и до сих пор не знаете о чем бабы имеющие взрослых дочерей, как старину говорили девиц на выданье, в своем кругу говорят? А вот я в свои семьдесят с гаком, точно знаю о чем, о том, как своих ненаглядных уберечь, от ловеласов, и выдать замуж за надежных, перспективных и обеспеченных молодых людей. О том, как трудно подходящих женихов найти, а еще труднее убедить чадо в важности именно такого замужества, особенно если доченьке из хорошей обеспеченной семьи, приспичит выйти замуж за голодранца, но по любви.

— А Лешенька со своей в разводе, — наябедничал бердянский старичок.

— Вы, почему об этом не доложили, — прошипел Всеволодов, решил сорвать злость от полученной нотации, на Торшине.

— Это мое личное дело, оно никого не касается, — разозлился Торшин, и покосился на бердянского дедулю. «И откуда только узнал? Стукач старый» — обозлено думал он.

— Ваши личные дела никого не будут касаться, если вы будете работать ассенизатором, — снова взялся за Торшина, Григошин, — а пока вы служите у нас, ваши личные дела, очень даже нас касаются. Я не спрашиваю почему, я спрашиваю, где сейчас находится ваша жена?

— У тещи.

— Полковник, время разыгрывать, новые оперативные сюиты, нет. Ефимов обязательно придет на юбилей к академику, нам нужен там свой сотрудник. Нам надо огорошить Ефимова появлением друга детства из Бердянска, надо вывести его из равновесия, заставить паниковать, другой такой случай представится не известно когда, — начал ставить задачу, Григошин, и распорядился, — обеспечьте отъезд тещи и жены Торшина в командировку. Необходимо на время операции, расчистить оперативное поле. Торшина, во избежание семейных скандалов и огласки, из его квартиры убрать, переселить, на время, вместе Осипом Макаровичем в конспиративную квартиру, — приказал, — Все исполняйте, — и вероятно вспомнив, что он присутствует только в качестве консультанта, уточнил, — если хотите. — Перед уходом подсластил пилюлю, — Пока все нормально идет, но работать надо как ювелирам при огранке редкого камня, а Ефимов редкий камень, бриллиант от разведки. У такого как он, точности и вниманию, к мельчайшим деталям, и поучится не грех. — Уже в дверях внимательно посмотрев на мрачного, недовольного Торшина, попросил, — лейтенант сопроводите меня, — вопросительно посмотрел на Всеволодова, — если полковник вас отпустит. — Всеволодов разрешающе кивнул.

После ухода Григошина, бердянский старичок, вздохнул, — Эх, постарел, наш генерал, постарел, в войну за такие проколы, он бы вас от ведения операции отстранил, как говорится со всеми вытекающими последствиями.

— Если вы такие мастера были, что ж вы Ефимова тогда и не разоблачили? — огрызнулся Всеволодов, — хватит воспоминаний, лучше давайте, решим как вместе с Торшиным и вас на юбилей к академику, сунуть.

— Суют, один орган, в другой, а в контрразведке, подводят к объекту разработки, — ехидно заметил старичок.

* * *

А славно вот так просто вечером прогуляться, дневные заботы можно отложить на завтра. Здорово чувствовать, упругую силу в мышцах, вдыхать воздух, и просто радоваться тому, что жив.

Торшин и Григошин прогулочным шагом шли по вечерней улице, ни дать не взять, заботливый внучок с любимым дедушкой.

— Что с вами Леша? — мягко поинтересовался Григошин, — чем вы недовольны, не замечаниями же?

Заботливый ветеран-наставник учит и поддерживает, начинающего работника, вызывает его на откровенность, именно так, называется этот прием. Торшин хорошо помнил как на семинаре в Высшей школе КГБ, Григошин сам обучал, их этому методу, въедливо объяснял психологический и физиологический механизм воздействия, заставлял работать с каждой интонацией, часами отрабатывать мимику лица и модуляции голоса. На следующем семинаре обучал, как противостоять, психологической атаке собеседника, такого доброго, участливого, перед которым так и тянет раскрыться, поговорить по душам.

— Да ничего особенного, расстроился из-за ссоры с женой, а тут и вы еще соли на рану подсыпали, — с легкой грустью, задушевным тоном ответил Торшин. Это их так учили, якобы раскрывать свои чувства в ответ на участие, ставить психологическую дымовую завесу, защитить себя, от вторжения, указать ложные причины.

— Да задатки дельного работника у вас есть, — негромко засмеялся Григошин, — всегда начеку, и помните, чему вас обучали. Вот только я догадываюсь, что дело то в другом. В чем?

— В этом все дело, только в этом, — не сдавался Торшин, и неожиданно со злобой подумал: — Ну что тебе надо? Что ты ко мне в душу лезешь! Сам всю жизнь врал, нас врать выучил, а теперь подай тебе душеньку мою, на удостоверении с красной обложечкой. А вот хрен тебе!

— Мы все Леша через это проходим, я уже в конце пути, вы только на него встали, — Григошин, уже не смотрел на собеседника, шел себе неспешным прогулочным шагом немолодого человека, которому врачи рекомендовали пешеходные прогулки перед сном. — Не вы первый, не вы последний перед нравственной дилеммой встаете, когда надо лгать и использовать в темную симпатичного вам человека, человека который вам верит, который не ждет от вас удара в спину. Неприятно. Подло. Противно. Но надо. Ложь, обман, лицемерие, не только по отношению к врагу, но и по отношению к близким или просто симпатичным вам людям, это просто метод, который использует в своей работе разведка, любая разведка и, советская в том числе. И контрразведчики, используют те же приемы, только в своей стране у них возможностей больше, а разведчик всегда один, один, даже если действует в составе группы. Вы должны принять правила этой жизни, или уйти, выбрать себе другую судьбу. Только в ней вы столкнетесь с тем же нравственным выбором, только обстоятельства будут иные. Мы не можем, просто не можем действовать иначе. Если наш противник, кто бы, он не был, выбирает своим оружием ложь, лицемерие, подлость, а он не может это не выбрать иначе он просто не добьется успеха, мы должны, нет, обязаны ответить ему тем же. Заметьте Леша, я называю, вещи своими именами ложь — легенда, по которой работает разведчик, или контрразведчик, подлость — это когда доверившиеся тебе люди, делятся с тобой сокровенным, а ты предаешь их веру, используешь их, для получения необходимой информации.

— И многих вы предали за свою жизнь? — угрюмо спросил Торшин.

— Знаете, Леша, когда в восемнадцатом году большевистская Россия, подписала сепаратный мир с Германией, позорно вышла из войны отдав немцам, часть своей земли, заплатив унизительную контрибуцию, я работал в контрразведке Генштаба, и моим первым порывом было решение уйти к генералу Корнилову, он тогда на Дону формировал добровольческую армию. Хотел бить большевиков — предателей. А потом подумал, и решил уйти в сторону, не решать кто прав, кто виноват. Большевиков то в восемнадцатом году кучка была, и если бы все хотели войны до победы, их бы просто смели, значит, не только в их предательстве дело было. Для вас это просто история, а для нас тогда это был вопрос даже не жизни и смерти, вопрос чести. Достал я новые, безупречно классовые документы, замаскировался под пролетария и, уехал из Петрограда в Москву, отсиживаться, не судить, не воевать, не участвовать. Не удалось. В двадцатом году, поляки на Русь войной пошли, земель наших захотелось им нахапать, над нами русскими по пановать, старые счеты и обиды свести. Многие русские офицеры тогда, кто уцелел, конечно, пошли добровольцами в Красную армию. Я тоже решил пойти, укорот, иноземцам дать, гражданская война это одно, дело так сказать семейное, а когда на Русь с мечом и огнем чужеземцы идут, большой грех в стороне остаться, Родину не защитить. Пришел в военный комиссариат, докладываю так, мол, и так я офицер, желаю послужить, не за страх за совесть, прошу отправить на польский фронт. Отправили, только не на фронт, а в ЧК, к следователю на допрос. А тот вопросики начал задавать, почему по чужим документам жил, почему как офицер, на учет не встал, а может ты враг? Времена лютые были, красный террор, людей чекисты пачками расстреливали, многих только по классовому признаку, так сказать в порядке профилактики, ну и заложников тоже хватали и в расход пускали. Со мной долго не разбирались, не поверили, сунули в камеру, смерти ждать, у ВЧК тогда было право, осуществлять внесудебные расправы.

Там в камере я знакомого встретил, вместе до первой мировой в университете учились, поляк он был, фамилия Войцеховский, звали Янек, он на обычной облаве попался с липовыми документами, только случайно, солдат, который с ним в мировую войну на германском фронте служил, его узнал. Опознание, допрос, и камера. В камере мы по душам перед смертью говорили, детство вспоминали, юность, университет, любовь, знакомых, друзей. И спорили много о России, о Польше. Казалось нам то что, все равно впереди стенка, комендантский взвод, и приказ: «Прицел! Огонь!», и пожалуйте господа спорщики в царство небесное. Так нет же до хрипоты споры продолжались. Вот он мне в пылу спора, и говорил, что мечтает он Великой Речи Посполитой, от моря до моря, и жалел, что не может дальше мстить проклятым москалям, за поруганную Польшу. По оговоркам, недомолвкам, догадался я, что работает он в польской разведке — дефензиве. Прекрасный он был человек, честный, стойкий, убежденный, на допросах никого не выдал, хоть и знал, что его ждет, но жизнь ценой позора покупать не стал.

Поляки тогда уже к Киеву подходили, с нашими, русскими, хоть и в красноармейскую форму одетыми, не миндальничали и, пороли и, вешали, и издевались. С гонором кричали: «Бей сволоту москальную! Наше времечко пришло! Будете свиньи русские, помнить польских панов!» Отступала тогда Красная армия. Знал я это, знал, и другое всегда помнил и, до последнего часа помнить буду. Русский я! Предок мой, в ополчении Кузьмы Минина и князя Пожарского с интервентами за Русь бился. Свиньей в нашем роду не было, а я под чужим ярмом жить, не намерен. Лучше большевики, чем иноземцы.

Утром, когда кипяток разносили, я кружкой надзирателю в лоб легонько заехал, меня из камеры вытащили, и бить стали. Только успел я про агента польского рассказать, и попросил к руководству меня отвести, полный свой чин назвал и, место прежней службы контрразведка Генштаба. Тюремщики доложили, куда следует. Приезжает ко мне навстречу, мой бывший начальник Бонч-Бруевич, он до революции был начальником отдела контрразведки Генштаба. Его младший брат, большевик — ленинец еще с дореволюционным стажем, в то время занимал должность управляющего делами Совета Народных Комиссаров, вот он своего старшего братца и, убедил помочь большевикам поставить контрразведку.

Поговорил я с Бонч-Бруевичем. Поверил он мне. Ну а дальше дело оперативной техники. Разработали операцию и, осуществили, агентурную сеть дефензивы, вскрыли, сначала дезинформацию через них гнали, а потом, как в Варшаве об этом догадались, всех агентов и их пособников взяли, и в расход.

Янека я потом, сам допрашивал, хотел ему жизнь спасти, уговаривал его дать признательный показания, убеждал его, что уже всех взяли и, роли его признание никакой не играет. Назвал он меня провокатором, плюнул мне в лицо, с трудом, но сумел я сдержатся, только потом Янек в коридоре на конвоиров набросился, те его сгоряча штыками и покололи, неопытные солдаты, обучены плохо.

Много раз мне потом приходилось выбор делать, или ручки чистыми оставить, невинность душевную сохранить, и тогда другие бы кровью умылись, или самому взять на себя и подлость и бесчестие, но страну защитить. По своей воле я взял крест свой и, несу его и, Господь мне судья. Теперь Леша твое время пришло выбор свой делать.

— Да разве нужно, страну при помощи подлости защищать? И, что это за страна такая, которой такая защита нужна? — с тоскливым недоумением спросил Торшин. Они продолжали свою неспешную прогулку по улице и он, старался не смотреть на Григошина.

Светят уличные фонари и, обгоняя их и, навстречу им, идут по ярко освещенной улице, по делам своим, прохожие и, заботы их о семьях своих и хлебе насущном, так же важны, как и заботы этих двух людей, беседующих о совести, долге, чести и бесчестии и, для каждого и из этих спешащих людей, придет свой час и, право и обязанность сделать свой выбор.

— Как по вашему, Леша, а вот убийство это грех? — помолчав, продолжил разговор Григошин.

— Да.

— И убивец подлежит наказанию?

— Да!

— А человек, который свою землю защищает, свой дом, семью, от поругания, смерти, и убивает посягнувшего на святыни его, он кто?

— Защитник! Он в праве своем и, никто упрекнуть его не смеет! — Торшин остановился, в упор глянул на Григошина, прибавил негромко, — мой отец на фронте воевал, я им горжусь, да и сам если надо…

— Ну, вот ты лейтенант Торшин и сделал свой выбор и взял свой крест, — тихо засмеялся Григошин, — видать по одной статье нам, на Страшном суде перед Господом, отвечать придется.

— А что это вы все про Бога вспоминаете? Нет же его.

— Вы слишком здоровы и молоды Алексей, чтобы о Нем думать, не пришло еще ваше время, обратится к нему с мольбой. — Григошин продолжил прогулку, и разговор, — но придет это время и, трудная и тяжела, будет ваша молитва, и велик ваш груз грехов, который вы попросите у Господа, и облегчить, и простить…

— Знаете, товарищ генерал, давайте, лучше обсудим как вашего бердянского приятеля, ввести в дом академика. А в Бога, извините, я не верю.

— Верите Леша, только не знаете пока об этом, или самому себе признаться боитесь, если совесть у вас есть, значит и в вашей душе есть частица Господа. А что касается внедрения, то сделать это не трудно, будущего родственника академик обязательно на свой юбилей пригласит, натура у него широкая, а к родственникам потенциального женишка он захочет присмотреться, посмотреть так, сказать с какого вы поля ягода.

* * *

Они смотрели спектакль, о любви, войне и смерти. Это была одна из лучших театральных постановок сезона. Все билеты были давно распроданы и, два места на постановку полковнику Всеволодову пришлось выбивать с боем, у своих коллег, что осуществляли идейно-оперативный контроль, за работой театральной труппы.

Режиссеру что ставил спектакль и актерам, что в нем играли, было наплевать, на руководящую и направляющую роль всех партий, и бывших и, существующей КПСС и, всем кто придет ей на смену. Пусть на сцене, но талантом и душой своей они жили на этой проклятой и великой войне, не играли, а были теми простыми людьми мужчинами и женщинами, которые в сороковые — роковые, просто без всякой выспренности, пафоса, и рисовки сказали: «Нет, под такую вашу мать, нас не взять, не покоримся!» И с этой самой русской душой, той про которую мы в обыденной своей жизни стесняемся говорить, и часто при высшим подъеме которой, поминаем «русскую мать», остановили, чужую злобную ненавистную силищу, а потом с той же самой «матерью» так поперли вперед, что «сумрачный германский гений», только ахал, а потом и закричал: «Гитлер капут!»

И те, кто играл на сцене и те, кто сидел в зале, и в себе чувствовали ту непреодолимую силу, которая в роковые минуты, ведет людей на смерть, только ради того, чтобы жил их род, их страна, в которой им довелось родиться, жить, а когда судьба выкинет «решку» то и умирать. И победой, апофеозом жизни, прозвучал в конце последнего акта крик рожденного ребенка, крик новой жизни, что пришла на смену тем, кто погиб.

— Мой папа на ту войну добровольцем, прямо из института ушел, — рассказывала Торшину, Маша под впечатлением увиденного, когда они вышли из театра, — он иногда, когда выпьет про войну рассказывает, говорит что на войне душа первична, а техника вторична. Что немцы потому войну проиграли, что так и не поняли русскую душу.

— То-то без боевой техники, с одной душой, мы сначала до Москвы, а потом до Сталинграда драпали. Нет, Маша, техника, правильное планирование, боевая выучка войск, вот решающие факторы на современной войне, — не согласился с девушкой Торшин.

— У немцев все это было, техника, правильное планирование, боевая выучка войск, а победили мы, — возразила упрямая Маша, — откуда техника у нас появилась, почему солдаты насмерть стояли, почему от рядового до маршала все воевать научились? — и сама ответила, — до края дошли, до последнего предела. Вот душа то и поднялась, важнее она стала, чем страх потерять свою шкуру. А немцы вот это как раз при планировании своем то и не учли, не поняли.

— Можно подумать мы ее понимаем, эту душу свою.

— А это и есть наш самый главный военный секрет, — лукаво улыбнулась девушка, — если мы себя не понимаем, а только чувствуем, что есть у нас душа, то быть и жить России, пока это чувство будет храниться, а если душа умрет, то и государству не стоять, рассыплется оно при первом толчке.

— Тебе не врача учится, а на философа, — иронизировал Торшин.

— Зря смеешься, мне мама и папа о русской душе с детства рассказывают, про предков наших и про себя, а я детей нарожаю и тоже их учить буду. — Остановилась, подумала, решилась, спросила, — Вы Леша хотите стать отцом моих детей?

Вот так переход, от разговоров о душе, к предложению стать мужем и отцом, а может и не переход вовсе, а только продолжение темы.

Торшин был ошарашен вопросом — предложением, так кувалдой в лоб бьют быка, перед тем как его зарезать и, раскромсать на мясо, чтоб не рыпался, не мешал забою. С ответом замялся, красна девица, а не мужик. Но дело есть дело, никто его арканом в контрразведку не тянул, пора ему за крест браться, и лгать.

— Да! Очень хочу, — ответил, и поцеловал девушку, она к нему прильнула, и, он на самом деле очень захотел. Правильно женщины говорят о мужиках — кобели. — А почему ты меня, выбрала, вокруг тебя столько ребят крутятся? — спросил после поцелуя.

— Ты за меня дрался и, защитил! А, я тебя в свой дом привела, рану твою перевязала, накормила, значит, так тому и быть, — ответила девушка и, снова прильнула с поцелуем.

Ох уж эти девичьи поцелуи, и думаешь во время них только об одном, особенно, если девушка всем телом прижмется, и с любовью и с готовностью, рада ответить на желания твои.

— Ишь! Совсем распустились! Прямо на улице лижутся! — громко с возмущением заорала, остановившаяся рядом с ними толстая сильно немолодая тетка. Дракон, а не женщина. Рвалась тетенька — драконица в бой на защиту социалистической нравственности, завидовала молодым, с радостным скандальным нетерпением ждала ответа, — сейчас милицию позову! Пусть вас охальников арестуют.

Рыцарь и принцесса оторвались, с недоумением глянули на тетку — драконицу, но в бой — скандал вступать не стали, засмеялись и, ушли. Драконица им вслед разочаровано прокричала, — Чему вас только учили!

Что за вопрос, разве этому учить надо? Мы все от рождения, от первых подростковых прыщей сами все знаем, и желаем знание это разделить с противоположенным полом. И, слава Богу, что знаем а, самое главное, что желаем, от этого род человеческий и не прерывается.

— Поехали к нам на дачу, — предложила принцесса, — там сейчас никого нет, места много, — расхваливала она уединенность и безопасность загородного замка.

— Лучше ко мне, ближе, — вспомнил о своих служебных обязанностях Торшин. Принцесса поцелуем выразила готовность следовать за рыцарем, хоть в холостятскую берлогу, хоть на край света.

«Правда, славная девчонка, — подумал Торшин, — какая жалость, что князь Владимир не ислам выбрал в качестве веры, и далось ему «весиле Руси, есть питие», а то бы…».

Ишь размечтался. Так бы наши бабы и согласились, Русь это вам батюшка, не восток а, наши женщины соперниц не любят, опять же водка, куды без нее русскому человеку, да еще с четырьмя бабами на шее. Не, Владимир знал, что выбирать, не зря его благодарные потомки в святые возвели. А то с четырьмя женами, без водки и пива, это вовсе и не Русь бы была, а черт знает что. А так у нас и мусульмане по одной законной жене имеют и водку хлещут. Россиянами давно стали, русским значит, духом прониклись.

При входе в конспиративную квартиру, куда временно переселился Торшин, принцесса споткнулась о чемодан, Торшин к ночи помянул, черта, включил в свет в коридоре, тут то черт и появился.

— Леха! Внучок дорогой! Я навестить тебя приехал, дверь своим ключом открыл, уже и разместился, — бердянский старичок, стукач и черт старый, по определению Торшина, заиграл свою легенду, полез к Торшину обниматься. — Соскучился я по тебе, внучок!

Делать нечего пришлось воплощать режиссерский замысел, играть в неожиданную, но радостную встречу с дедушкой. Торшин играл плохо, дедуля старался за двоих.

— Это что же за красавица с тобой, — ласково вопросил Торшина дедуля — чекист, и спохватился и, засмущался, — Ой да я наверно не вовремя, так уйду сейчас! — артист хренов, стал хвататься за чемодан.

— Да куда же вы на ночь, глядя? — принцесса проявила отменное благородство, и стала распоряжаться служебным помещением КГБ как семейной с Торшином собственностью, — Мы вас с Лешенькой никуда не отпустим! Леша! Познакомь меня с родственником.

Торшин с кислой миной стал их представлять. Кислая мина это было единственное, что он натурально сумел сыграть, да так натурально, что принцесса его еще и утешать стала, улучшив момент, зашептала: — Лешенька, не сердись, дедушка же не виноват, а мы с тобой успеем еще, у нас вся жизнь впереди. Ну же милый улыбнись!

Соорудили чаек, собрали на стол, старый черт — чекист без мыла полез в душу к принцессе, ловко и незаметно в этом преуспел. Принцесса подлостью людской еще не битая, рассказывала, старалась дедуле понравиться, старый черт одобрительно крякал, направлял разговор в нужное русло, Торшин к месту вставлял реплики. Идиллия. Уже поздно вечером Торшин отвез принцессу домой.

— Леша, а можно я маме и папе скажу, что ты мне предложение сделал? — спросила принцесса.

Интересно, это кто кому предложения делал? Но в таком деле у девушек лучше не уточнять, кто первый начал, а то можно и схлопотать, предложение это для любой девушки слишком серьезная вещь, чтобы интересоваться мелочными деталями. Самое главное — решили же, а все остальное не так и важно.

— Конечно! — разрешил Торшин и, не в слух матерно помянул гебэшных сценаристов, — Я завтра к тебе с утра с цветами приду, твоей руки при родителях просить.

Пришел с утра пораньше и с цветами и с предложением и, серьезным очень сильно взволнованным лицом, а как откажут? Еще в прихожей в зеркало трюмо на себя глянул, не переиграл ли с миной взволнованно-озабоченной. Мина была нормальной, в соответствии с ролью, в глазах надежда и любовь, губы твердо сжаты, это решимость бороться за свое счастье, но самое главное чисто выбрит и парадно одет.

Принцесса с родителями уже и поговорила и предупредила, что выбор ею сделан, августейшая чета, примирилась с решением доченьки. А что делать? «Домострой» канул в лету, а в таких наиважнейших делах, дети родителей сроду не слушались, кто не верит, может припомнить библейского Адама и Еву, а мы то все их потомки! Правда, их за непослушание Творцу из рая изгнали и, прагматики наверно могут их за это и покритиковать, но и сама возможность критиковать возникла в результате непослушания. Да что там говорить, мы то сами, много родителей слушались?

Принцесса сияла, Торшин мялся, родители скорбели, в общем, предложение было и сделано и принято.

— Может, подождете, пока Маша институт закончит? — робко предложила королева — мать, — а пока повстречайтесь, получше узнайте друг друга, а то три дня знакомы и сразу женится.

— Ты маменька много ждала? — пошла в атаку за свое семейное счастье принцесса, — а ты папенька? Сколько годков вам было, когда поженились? Братца моего старшего, ты мама, во сколько лет родила? В семнадцать! А мне между прочим уже девятнадцать.

Король хмыкнул, маменька заалела.

— Тогда время другое было, — перешла в контрнаступление маменька, король до поры до времени хранил нейтралитет, — война, мы не знали, что завтра будет, вот и спешили жить, папа твой на фронт уходил, я его любила, вот и решилась. Да, шестнадцать мне тогда было и, не тебе доченька меня упрекать.

Маша примолкла, а Торшин брякнул, — Сейчас тоже сложное международное положение, — понял, что сказал глупость, покраснел.

Король захохотал, маменька изумленно развела руками, принцесса по семейному чмокнула Торшина в щеку, одобрила: «Умница!»

Король достал шампанское, королева фужеры, выпили искристого вина. Перешли к техническим деталям и решили на королевском юбилее объявить родственникам и гостям о помолвке. Маша заявила о наличии жениховского дедушки, августейшая чета изъявила желание его видеть, и король попросил Торшина передать ему приглашение на юбилей. Ветеран контрразведки, полковник в отставке, старый черт и «стукач» получил возможность тряхнуть стариной.

* * *

— А ты Палыч, живи еще много лет, — королевский дружок, тоже академик, заканчивал юбилейный тост, — живи то тех пор пока не увидишь как твои внуки, на ракетах тобой созданных на Марс полетят! А уж потом живи столько, сколько тебе захочется, и сколько супруга дозволит!

Гости похлопали, посмеялись, еще раз выпили, закусили, по знаку хозяйки домработница, стала подавать горячее.

Компания на юбилее собралась для советских времен обычная, коллеги по работе и Академии наук, цвет научной интеллигенции, того времени. Военные из РВСН на кителях генеральские погоны, штаны в лампасах. Близкие родственники юбиляра и хозяйки, самого пролетарского происхождения, и таково же рода занятий, на самом почетном месте, семидесятилетняя матушка академика, крестьянка из Подмосковья. Были и нужные люди — партийные чины из административного отдела ЦК КПСС. Все были с законными половинами. Половины были немолоды и декорировали пролетарское происхождение в модные вечерние платья, благоухали иноземными парфюмерией и сверкали украшениями. Только ученый палеонтолог и классик советской научной фантастики Ефимов Антон Иванович, был без супруги и, пребывал в гордом одиночестве. Впрочем, одиночество было условным, вниманием он обделен не был. Для ученых, он был свой — человек от науки, для партийных чинов свой — идейно одобренный «певец коммунизма», для генералов — писатель обласканный, партией и правительством, для родственников «живое чудо», (ученых, партийных и военных чинов, наши соотечественники за чудо не почитают) настоящий писатель, чьи книги они читали. Даже для Торшина и его «дедули», Ефимов, был свой, почти коллега, объект разработки. Вот какой диапазон был у человека, редкий это дар быть своим в любой группе общества.

Дедуля Торшина уютно устроился в конце стола, выпивал по маленькой, закуски нахваливал, на глаза юбиляру и гостям не лез. Если кто из соседей по столу его спрашивал, исключительно из вежливости, мило конфузился, отвечал маловразумительно, его все кроме Маши и, замечать перестали. А принцесса для дедушкина жениха старалась, и закуски подложит, и тарелку в приборе поменяет и, слово ласковое скажет, чтобы не чувствовал себя гость дорогой вниманием обделенным. Отставной чекист благодарил девушку милой и застенчивой улыбкой, икона, а не дедушка, черт старый. Торшин на правах члена семьи помогал Маше, Маша подсобляла матушке, матушка указывала домработнице, а та пахала на юбилее, как новобранец на солдатской кухне.

Слава Богу, все официальные тосты были сказаны, подарки вручены, поздравительные телеграммы были прочитаны, от горячих блюд гости отведали, кулинарные таланты хозяюшки, слов и делом, оценили. Юбилей — застолье плавно переходил в следующую фазу, когда количественные изменения, съеденное, а главное выпитое, сублимируются в пиршество духа. Гости выходили из-за стола, разбивались на небольшие группки, болтали.

Разговоры среди своих были интересными, поучительными и, информационно насыщенными. Торшин не прилагая никаких специальных усилий, узнал последние кремлевско — дворцовые сплетни о последнем самом главном секретаре, который по статусу тянул на императора, о его ближайших товарищах по партии. Торшин кроме других, безусловно, интересных вещей узнал много интересного и про председателя комитета и, членов его семьи. «Вот бы никогда не подумал, что него такие проблемы» — с легким недоумением отметил Торшин, для которого его председатель был чем-то вроде олимпийского бога, то есть, живет на Олимпе, но на землю иной раз и спускается. Сплетни плавно перетекли в новости о внутренней и внешней политики СССР, политика перешла в военные прогнозы, далее разговор качнулся в сферу науки.

— Наши боевые системы опережают европейские и американские по качеству сплавов у ракет, ракетного топлива, системам наведения, и мощности ядерного заряда, но пока отстают по расчетному времени доставки заряда на заданную точку, — запросто выдавал военную тайну генерал, покуривая сигару, у раскрытого окна.

— Успокойся родной, — утешал генерала, юбиляр, — Серега, — юбиляр кивнул в сторону одного из гостей, — как раз над этим сейчас и работает и, скоро скорость полета ракет существенно возрастет. Главное что бы обеспечение, не подкачало. Кстати, откуда у тебя такие сигары?

— С Кубы ребята прислали, там сейчас новую ракетную базу строят, — генерал затянулся, выдохнул ароматный дымок, — Тебе нравятся? — спросил юбиляра, тот кивнул, пообещал, — адъютанта завтра с ящиком сигар пришлю.

— Только существующих запасов ядерного оружия, вполне достаточно, для уничтожения всей планеты, — слышал Торшин как говорят в другой группке, — на кой черт, нам производить новое? — горячился низенький полный мужчина.

— Ты что, с ума сошел, вот скажи это нашим ослам, и если они поверят, то враз исследования прикроют! — возражал его собеседник.

— Говорил уже!

— Ну и?

— Американцы производят и, мы будем, вот что мне ослы ответили!

— Вот и прекрасно, зря я их ослами назвал, теперь надо новые фонды под исследования выбивать, параллельно, будем изучать и природу движения атомных частиц. Ищи дружок хорошее, даже в решениях Политбюро.

Дамы болтали о своем, о девичьем, животрепещущем, о женихе и невесте. Юбиляр, как предмет светского разговора интереса не представлял, кремлевские сплетни они получше мужей знали и, уже обсудить успели, а вот новость о Машином предстоящем замужестве, была свежей, пикантной и очень, очень любопытной.

— Боже! Какой мезальянс! Маша и этот неизвестно кто, — генеральша, чья мама до выхода на пенсию доила коров в колхозе, чуть понизила голос, — да кто он такой, кто может сказать?

— Офицеришка какой то, — пренебрежительно ответила жена ответственного работника из ЦК.

— Нет, куда только Елена смотрела? — недоумевала генеральша, — я понимаю Анатолию некогда, он весь в науке, но Елена должна была пресечь это безобразие.

— Говорят это любовь, — вздохнула жена профессора, сама профессор и, дочь профессора.

— Оставьте милая, эти глупости детям, — командным тоном, возразила генеральская супруга, — любовь пришла, любовь ушла, а брак должен строится в расчете на перспективу.

— Верка! — по свойски обратилась к генеральше Машина мама, она услышала разговор, подошла и бросилась на защиту доченьки, — Ты, когда медсестрой девчонкой была и своего благоверного лейтенантика в госпитале выхаживала, много о генеральских перспективах думала?

Генеральша по бабьи завздыхала.

— Дуры мы, — призналась она, — как накроет нас прямым попаданием, — использовала генеральша военную терминологию, — так уже не о чем не думаем.

— А надо думать, о себе не думали, так о будущем детей, думать обязаны, — заметила супруга из ЦК.

— От любви дети красивые рождаются и здоровые, — баба профессор тоже вздохнула, — это научный факт, он проверен в ходе многочисленных экспериментов.

— Может вы и правы девоньки, — согласилась, супруга из ЦК, — я свою Лельку за дипломата выдала, через мужа ему место хорошее выбила, ни где, ни будь в Африке сохнуть, а в Париже. Вчера звонит мне, плачет: «Мама! Он мне с проститутками изменяет. Что мне делать, мама!» А что тут сделаешь? Только резать этому жеребцу причиндалы, только хорош мерин в хозяйстве, да для семейной жизни не годен.

Текут рекой разговоры, то разольются по отдельным ручьям, то вновь сольются, да все о том же, о работе, о хлебе насущном, о детях, о любви, ну и сплетни конечно, куда же без них. За всю известную и изложенную в письменных источниках историю человечества, меняются только имена, да события, а темы все те же. А может и хорошо это, может пора сказать и, слава Богу, что не меняются, значит и род человеческий в страстях своих стал не хуже, но и не лучше.

Ефимов, за которым наблюдал Торшин, переходил от одной группы гостей к другой, к месту рассказывал забавные истории, гости посмеивались, наводящих вопросов не задавал, нужды не было, военные и государственные тайны, перемешанные сплетнями, анекдотами, рассказами о рыбалке и охоте, так и валялись как самородки на золотоносном участке.

— Прошу к столу! — позвала хозяйка, — чай пить.

Гости вернулись за стол, чайный сервиз из китайского фарфора, «Память о пребывании в Китае, — вздохнула хозяйка, — его мужу в период нерушимой дружбы с Мао, подарили в Пекине, тогда он там, в университете лекции читал», старинный серебряный полуведерный самовар, «Толин трофей, из Германии после войны привез, вернул историческую ценность на Родину, на нем и клеймо Тульского завода есть, а год выпуска 1864» — похвалилась хозяйка реликвией, торты, пироги, варенье, конфетная разносортица, сладкий стол, одним словом, но стол столом, чай чаем, но коньяк, чтя национальные традиции, убирать, не стали, что же это за чаепитие без бутылки.

Чай и коньяк, при интеллигентном застолье, не отделимы от разговоров о культуре вообще, а учитывая наличие за столом всамделишного писателя, от литературы.

В России стыдно не знать литературу. Как никак и писатели есть, и всеобщая грамотность у народа имеется, а самое главное обеспечил социализм для рабочих, колхозников и всяких там прослоек, досуг для чтения. Можно было на работе, и почитать и поговорить о прочитанном. Правда, читали на работе в основном представители этих самых прослоек, у рабочих и крестьян были занятия и поинтереснее, но и среди них были исключения, а у многих это исключение стало правилом.

В светской, культурной беседе гости, наших писателей фантастов, хвали, ихних мастеров слова тоже, но с оговорками. Ругали через, чур, уж «идейных» производственно — конвейерных творцов художественного слова, за написанную «херню» в жанре социалистического реализма. «Социалистический реализм — дал определение жанру один из вольнодумцев ученых, предпочитавших чаю коньяк, — это социальная утопия помноженная на марксизм, все знают, что этого нет, и быть не может, но хотят, чтобы думали, что это будет в обозримом будущем, в полном соответствии с марксисткой теорией». Ефимов хмыкнул, ответственный товарищ из ЦК поморщился, юбиляр захохотал.

— А что молодое поколение о литературных жанрах думает? — соизволил заметить Торшина, Ефимов, — Вы юноша читаете книги?

— Ваши очень внимательно, — Торшин не принимавший участие в литературоведческом разговоре, отставил чашку с чаем и, посмотрел на писателя, — что до жанров, то я не оригинален, по моему мнению есть только два, хорошие книги и плохие.

— Браво молодой человек! — улыбнулся Ефимов, — А где вы работаете, что так хорошо в литературе научились разбираться?

— Я офицер КГБ, — спокойно ответил Торшин.

— Караул! — в притворном ужасе взялся за голову ученый вольнодумец, — нас сейчас всех арестуют!

— Не паясничай Петр, — одернул его юбиляр, — прекрасно знаешь, что никто тебя трогать не будет.

— Ну что ж кому-то надо и там работать, — продемонстрировал понимание и великодушие Ефимов, — так сказать государственные секреты защищать, — и поинтересовался — много шпионов поймали? Или вы все больше по антисоветчикам специализируетесь?

— Это служебная тайна, — мягко ушел от прямого ответа Торшин, — а разве по вашему мнению, Антон Иванович, шпионы только в плохих детективах бывают?

— Наверно нет, — Ефимов рассматривал Торшина спокойно, внимательно, доброжелательно, — вероятно в жизни тоже встречаются, но я человек довольно далекий от этой области и с полной уверенностью судить не могу.

— Лучше всех про шпионов мой дедушка знает, — начал вводить в дело бердянского старичка Торшин, — он во время войны в военной контрразведке «СМЕРШ» служил.

— Да неужели? — удивился Ефимов, — а на вид такой мирный, скромный, тихий пенсионер, — и обратился к дедушке, — может, расскажите, если можно про свою работу, а я на вашем материале попробую книгу, про чекистов написать.

— Мирный, скромный, тихий пенсионер, — смущенно повторил слова Ефимова, полковник контрразведки, и с легкой иронией начал говорить, — так маскироваться не только шпионы умеют, контрразведчикам тоже иной раз приходится. Что до вашего вопроса, то да, доводилось мне и шпионов ловить и, диверсантов, да и предателей разоблачал, всяко бывало. А рассказать могу, что ж не рассказать то писателю, может и вправду книжку напишет. Только я вам Антон Иванович, давно встретиться предлагал, письмо даже написал, ведь мы земляки, оба из Бердянска, даже в одной гимназии учились, вот только вы совсем на того Антошку гимназиста не похожи. Прозвище то, у вас какое было? Помните?

Есть! Пошел контакт, и как искра сверкнула, что-то такое мелькнуло в глазах у Ефимова.

— Да, лет много прошло, мы все изменились, вот я вас тоже не узнаю, — даже на секунду не замявшись, ответил Ефимов, — А прозвище? Нет, не припомню.

Спокойно отвечает, модуляция голоса не изменилась, мимика лица ничего кроме легкого удивления не отражает, вот только атмосфера застолья как бы сгустилась, это все почувствовали не только Торшин. И два немолодых человека такие разные смотрят друг на друга, меряются взглядами, у кого сил души больше. Растет напряжение, растет, вот-вот замкнет, а там как, полыхнет.

— Как интересно! — хозяйка пытается замять неловкость, возникшую в разговоре, снять непонятное ей, но такое почти зримое напряжение, — через столько лет встретились и, не узнаете, друг друга, а я вот всех своих одноклассников до сих пор помню.

— У вас голубушка просто память феноменальная, — с улыбкой поворачивается к ней Ефимов, а полковника приглашает, — Вы приходите ко мне, поговорим, выпьем, былое вспомним.

— Да есть что вспомнить, — принимает приглашение полковник, — у людей Антон Иванович, долгая память, очень долгая.

Народ за столом притих, диалог слушает, люди были с большим жизненным опытом. Знали, что бывают такие сильные движения души, такая выделяется энергия, что даже посторонний ее накал чует.

— Я это знаю, — Ефимов взялся за бокал с коньяком, задумчиво повторил, — знаю, — подумал, поставил бокал, — нет, я обязательно о разведчиках напишу, если успею.

— Успеете, время еще есть, — успокаивает его бердянский старичок и, уточняет, — пока есть, только вот немного его осталось.

— Вы что имеете ввиду, — с недоуменной гримасой поднял брови юбиляр.

— Только старость, — объяснился старичок, — немного нам коптить на земле осталось.

— У всех по разному, — включился в диалог вольнодумец, — вы любезнейший, — это он бердянскому старичку, — может, и коптите, а мы ученые светим.

— Досветились, так освятили всю землю, что от ядерной вспышки, вся планета засветится, может, — вздохнул юбиляр.

— Именно поэтому наша партия и ведет неуклонную борьбу за мир и ядерное разоружение, — товарищ их ЦК внес свою идейную лепту в разговор.

— Вот это, верно, борется, — подержал товарища из ЦК, вольнодумец, — вот только, средства на новые исследования в области ядерного синтеза не жалеет.

— Хватит о грустном! — решила прервать разговор хозяйка, — предлагаю потанцевать. — Дамы, которым разговор начинающий приобретать совершенно ненужную на юбилее остроту, тоже не нравился, поддержали ее одобрительными кивками. — Кавалеры приглашают, дам! — объявила хозяйка, подошла к магнитофону включила музыку.

Нежно полилась мелодия, запел женский голос о надежде на любовь, на встречу с единственным.

Не грусти там далеко, далеко, мой единственный! Есть моя любовь, и ждет она тебя, мы встретимся, чтобы не расставаться, а пока, есть, у меня песня — мечта, и вера, что так и будет.

Что за чудо прекрасная мелодия, что за чудо ласковый голос, как прекрасна, надежда на любовь, что ждет тебя там далеко, далеко, а пока грустит она по тебе и ждет.

В медленном танце в объятиях кружат по паркетному столу мужчины и женщины и, забыты тревоги, странный спор, а есть только он и она.

Пропеты последние слова, закончился танец, но осталась вера и надежда на чудо.

— А ну молодежь! Покажите, нам старикам, на что способны! — весело кричит Торшину и Маше, юбиляр, и нажимает клавишу магнитофона.

Ахнули трубы, исступленно забили барабаны, набирает разгон музыка, и вот уже полетела по крови, забурлила, весельем. Затанцевала принцесса, и нет уже нежной печали, вызов и страсть в каждом движении девушки и, отвечая на вызов, вошел в бешеный круг танца Торшин. А она кружит рядом, манит и дарит обещанье. Смелая уверенная в непобедимой своей силе юная женщина. Летит Торшин вокруг нее и хочет поймать свою жар-птицу. Рано, еще пожар не превратился во все пожирающий огонь, задорно кричит танцем девушка.

Горит огонь танца, сгорают в нем танцоры, и так сильная юная страсть, что входят в круг танца и остальные гости, испить из волшебной чаши страсти, ощутить огненный накал, вернуть на мгновенье ушедшую молодость.

Прошла страсть, утихла музыка. Остывают гости. Без зависти к цветущей молодости кричат: «Браво!»

После танцев гости стали расходиться, прощальные пожелания юбиляру сказаны, выпито на «посошок». Юбилей — Рубикон, перейден, до новой даты. Чиновные гости отъезжали на машинах, люди попроще ловили такси, или спешили к станциям метро. Ефимов ушел одним из первых.

Торшин на прощанье целовал Машу. Эх, кружится голова от близости девушки, от выпитого вина, от танцев, все горит, так не хочется уходить.

— Может, я останусь, все-таки жених, а у тебя своя комната, — просит он у принцессы.

— Нет, неудобно, так не хочу, чтоб каждому скрипу прислушиваться, нет, — девушка отрывается от жениховских поцелуев, делает шаг назад, — ты, не думай, я не ломаюсь, но первый раз по другому хочу, чтоб только ты и я. Потерпи милый.

Совсем не деликатно кашляет на лестничной площадке «дедуля», торопит Торшина.

— До свиданья Маша! — прощается Торшин.

— До завтра, — смеется девушка.

Торшин и бердянский «дедуля» пешком прошли, одну остановку, дедуля подтрунивал над женишком, Алексей вяло отбивался, все о Маше думал. Подъехала за ними служебная машина, за рулем Всеволодов, рядом на переднем сиденье Ивлев. Очень уж, не терпится им узнать, был ли толк от оперативного мероприятия.

— Это не он, не Ефимов Антон, — уверенно заявил старичок, — не мог так человек изменится, что бы я его не узнал. И потом пока наш женишок танцами занимался, каблуки отбивал, я Ефимова пытался на разговор вытянуть о детстве, о гимназии, уходил он от детских воспоминаний, на память ссылался. И потом почуял я, чужой он.

— А он? — Всеволодов заглушил мотор автомобиля, повернулся к Торшину и старичку, сидевшим на заднем сиденье.

— Понял он, что флажками его со всех сторон обложили, вот только пойдет ли на выстрел? — сомневался старичок.

— Поживем, увидим, будем ждать результатов экспертиз, ответов из Лондона и Дели, и проверим у кого нервы крепче, теперь будем вести его в наглую, я наружному наблюдению команду дам. Должен он сорваться должен.

— А если нет? — спросил Торшин.

— Реально предъявить ему, нам по прежнему нечего, — Всеволодов, отвернулся, от собеседников, посмотрел сквозь лобовое стекло на ночную улицу, угрюмо повторил, — абсолютно нечего, — после паузы с восхищением добавил, — вот это волчара, матерый волчара, о такого любой волкодав может зубы обломать.

— А что с академиком делать? — задал Торшин Всеволодову, мучавший его вопрос, — продолжать разработку или как?

— А он объектом разработки и не являлся, нам надо было, предъявит Ефимову, одноклассника в неожиданном для него месте, мы это сделали, а академик нас больше не интересует. Кстати, — что было совсем не, кстати, и к работе прямого отношения не имело, но Всеволодов, решил предупредить Торшина, — из командировки приехала твоя жена, вернулась к вам в квартиру с вещами. Ты уж Леша быстрей вопрос реши, или домой к жене, или к академику в зятья.

— Ну не знаю я, что делать! — со злобой воскликнул Торшин, — не знаю!

— Что тут знать, раз такая масть выпала иди в зятья, через пять лет нами всеми командовать будешь, у академика рука длинная и волосатая, он и председателя хорошо знает, да и к генеральному секретарю вхож. Давай Леша действуй! — засмеялся Ивлев, — глядишь генералом станешь, и нас сирых не забудешь.

— Да пошел ты…! — выругался Торшин.

— Вот и поговорили, — спокойно подвел итог Всеволодов, — пора по домам а, завтра с утра пораньше, я с Григошиным иду к руководству, докладывать об успехах. Вы меня на конспиративной квартире ждите. Получим мы от начальства кренделей и, будем решать, как дальше действовать.

* * *

В квартиру Торшин, вошел с твердым намерением объяснится, так, мол, и так дорогая, «прошла любовь, завяли помидоры». Пахло в доме свежезаваренным чаем, его любимыми котлетами, по домашнему пахло, уютно и, вымыт дом, вещи все по местам разложены и ждет его законная супруга.

— Здравствуй Леша, — это супруга говорит, а какая она красивая, только печальная, чует что ли.

— Привет, — отвечает Торшин. Не раскисай, решил, так давай объясняйся, ну начинай же, — Вернулась? Что решила гнев на милость сменить?

— Проходи на кухню, поужинаем, да и поговорим, как дальше жить будем, — предлагает она.

— Я уже ужинал, есть не хочу.

— То-то от тебя вином и духами пахнет, — отводит взгляд жена, — тогда в комнату проходи не говорить же в коридоре.

— Чем от меня пахнет, тебя не касается, ты первая ушла, бросила меня одного, а теперь попрекаешь, — настроенный на ссору Торшин, идет за ней в залу. Как они радовались, когда Торшин эту квартиру получил, ремонт вместе делали, смеялись, мечтали, первые дни даже на полу спали, потом теща первую мебель привезла, поздравляла зятя, о внуках мечтала.

— Конечно, я во всем виновата, а ты ангел из ЧК, — ишь ты иронизирует, еще.

— А причем тут моя служба? — злится Торшин, только не очень получается, жалко, какая то она не своя и, слушает и отвечает, а как будто и не здесь она, а в другом мире плывет.

— Твоя служба притом, что ты грань перестал видеть, когда ты по службе врешь, а когда близким, — она уселась на диван, сложила руки на животе, — разве ты таким был Леша? Помнишь, как ухаживал за мной, как замуж звал? Что с тобой случилось?

— Ничего, — отвечает. Он тогда курсантом был, когда познакомился с ней, как пьяный от любви ходил, в самоволку к ней бегал, ребята по курсу смеялись, но прикрывали. Куда же все ушло? Вот и она о том же.

— Куда все ушло? Леша!

— Не знаю.

— Ты мне скажи, ну что тебе другие женщины, дать могут того, что нет у меня?

Странный вопрос, глупый, вот только сказать нечего, сколько женщин его задавали, а вразумительного ответа так и не получили. Да и не получат. Не при нас началось, не при нас закончено будет.

Молчат мужчина и женщина, и тишина рядом с ними нежеланным гостем пристроилась, перестала быть квартира для них домом, а стала жилплощадью. Так квадратные метры можно и разделить, вот только память разделить трудно.

— Я беременна, — спокойно говорит женщина, — а ты решай, будет у ребенка родной отец, или нет. Я могу с чистого листа начать, попрекать не буду не бойся. Решай Леша!

* * *

Почтальон позвонил в дверь, Маша открыла, сонная, счастливая, и сон ей чудесный снился, как плывет она по ромашковому полю, рыцарь рядом идет, за руку ее держит.

— Вам телеграммы срочная, — протягивает почтальон бланк, — вот тут в получении распишитесь.

И поплыли перед глазами телеграфные слова: «Выехал в срочную командировку, за рубеж, отказаться не смог. Прости. Алексей».

Не плачь принцесса, ну, пожалуйста, не плач. Видно судьба такая, не ты первая не ты последняя, не гадай по ромашке из счастливого сна «любит, не любит», жалко тебя принцесса, честное слово, до слез жалко, но будет у тебя и замужество и дети и, любовь к тебе вернется, пусть другая, но обязательно вернется. Ты только верь, если сможешь.

Глава 9

Он почуял их сразу, как говорят охотники, верхним чутьем, вот только был он не добытчиком, а дичью.

День сразу не задался, и встал с чугунной головной болью, и сердце пошаливало, и прогулка солнечным утром по парку не в радость. А тут еще эти. Откуда они вели наблюдение, он не видел, да и знать не хотел. Только покажи что засек слежку, так сразу и определят, что против них профессионал работает. Он шел привычным маршрутом и обошел все контрольные точки. Один раз в неделю он шел этим маршрутом, один раз в неделю сотрудник посольства Ее Величества, сидя на лавочке и, наслаждаясь утренним пока не загазованным воздухом, фиксировал идущего по улице немолодого, крупного человека. Раз идет этим маршрутом значит оснований для тревоги за его безопасность нет. Ефимов последний раз шел этой дорогой, завтра он выберет другой маршрут, пройдет мимо памятника Гоголю, купит в киоске газету и пойдет дальше. А другой дипломат посольства Ее Величества, зафиксирует изменение в маршруте и расшифрует поданный сигнал: «Я под наблюдением. Опасность!»

Дипломат не спеша, вернется в посольство и передаст шифрограмму в Лондон, а он останется один. Как всегда один на «холоде» в этой холодной стране. Он слегка улыбнулся каламбуру, «холод» — враждебное окружение разведчика нелегала, холодная Россия это образ этой страны.

Он опять всем своим существом почувствовал, чужое, направленное на него внимание. Чужой взгляд. Подошел к лавочке в парке, присел, лениво осмотрелся, никого нет. Но взгляд продолжал жечь его нервы. Он достал трубку набил ее табаком, поднес спичку, раскурил трубку, целый ритуал, привычный, успокаивающий нервную систему. Выкурил трубку, аккуратно выбил пепел, встал, пошел прогулочным шагом по аллее парка. Увидел пожилого паркового работника, уныло убирающего мусор и складывающего в объемную грязную сумку пустые бутылки. Подошел к нему, спросил, как лучше пройти к станции метро, тот, не глядя ему в глаза, обстоятельно ответил. Грязный туповатый мужичок с провинциальным выговором, нескладной речью, мучается с похмелья бедолага, смотрит на грязную сумку мысленно пересчитывает пустые бутылки, мечтает о пиве. Вот только почему внутри так все похолодело? Все готово, пошел ток запредельного знания, обостренной интуиции! Все ясьненько, вот вы и объявились, товарищи чекисты, а хорошо работать стали, натурально с фантазией. Мужичонка не дернулся, не поднял глаза, но Ефимов понял, что и он почуял, что обнаружен, что импульс интуитивного знания, отразился от него Ефимова, и попал в агента наружного наблюдения. Ефимов, вежливо поблагодарив мужичка за помощь, пошел дальше. «А может это все паранойя, — успокаивал он себя, — просто я устал, за эти годы, вот и чудится невесть, что» И точно знал, что это не так. Наблюдение было, и его уровень говорил о том, что это не стандартная рутинная проверка, которую по плану в целях профилактики осуществляет ЧК, нет, его зацепили. Вот только где? В чем ошибка? «Узнаю на допросе, — невесело подумал он, — кажется, у нас дома, это называется черный юмор».

У нас дома? А где интересно ваш дом, господин хороший? Наверно он уже и сам не знал где его настоящий дом. В Индии, где он появился на свет и провел детство, в Англии, где он получал знания в отрочестве и юности, или здесь в России.

В России, куда он приехал молодым человеком и, где жил, учился, работал, дружил, любил. В России, откуда родом его первая жена, чей прах развеян по ветру, где родилась его вторая супруга, которая окружила его нежной заботой и вниманием, где появился на свет его сын, и где он продолжает жить и любить. Жить, любить и собирать и передавать секретную информацию врагам этой страны. Бить в спину тем, кто ему верил, считал своим другом. Он оправдывал себя, необходимостью, он оправдывал себя долгом, перед своей Родиной. Наверно он представлял себя тем самым героем из последнего написанного им романа «Время буйвола». Тем, кто, прибыв с миссией добра из счастливой Земли, добровольно остался на страшной зловещей планете Шорман, чтобы бороться против чудовищной диктатуры. Он и его герой остались, а его друзья, из романа, кто погиб, а иные бежали.

Понимал ли он что обманывает себя? Не знаю. Может, он был и искренен с собой, может быть.

Но те, кто ему противостоял, те люди кого он по привычке называл чекистами, они тоже любили свою страну и, выполняли свой долг перед ней, так как могли.

И мы люди этой страны, которую мы зовем не страшной и зловещей планетой Шорман, а Россией — матушкой, да разве нам так уж нужны, посланцы из «прекрасных» земель, что будут нас учить, что нам делать и как нам жить. Нет, не нужны, сами разберемся. На своей шкуре знаем, или, выражаясь, не матерно, а по научному, в генетической памяти у нас, знание о том, как приходили к нам, на нашу землю, такие вот «благородные» посланцы из «прекрасных» земель, и сколько нам стоило крови, слез, горя выкинуть их туда, откуда они пришли.

Знал ли он об этой особенности нашего народа? Наверно знал, нет, не наверно, точно знал, это по его книгам видно. Он так долго жил среди нас, что вольно или невольно усвоил и наш безалаберный образ жизни, и частично наш образ мыслей. Усвоил, но все равно оставался чужим, одиноким, как Маугли среди волков.

Пока шел до дома Ефимов вспоминал вчерашнею встречу на юбилее, молодого высокого парня с красивым волевым лицом, девушку, что явно и безоглядно была в него влюблена, и старика, явно сотрудника ЧК, который ему почти прямо заявил: «Я знаю, что ты не Ефимов!». Ну, кто бы мог подумать, что через столько лет, они найдут гимназиста одноклассника Антона, и этот одноклассник окажется сотрудником контрразведки. Думай не думай, решай не решай, а от судьбы не уйдешь, Ефимов вздохнул, и продолжил прогулку. Последний путь, посмеялся он над собой. У него было достаточно сил и мужества, чтобы смеяться и над собой и над судьбой.

Глава 10

Резидент КГБ в Индии, он же второй секретарь посольства СССР, пришел к гуру в ашрам (прим. автора. ашрам — место для занятий йогой.) и попытался выполнить асану «Шавасана», внешне самая простая, она требовала при полной внешней неподвижности, и одновременно при полном расслаблении, глубокого сосредоточения, очищения сознания, упорства в выполнении, но тем кто овладел посредством этой асаны, своим сознанием, она давала спокойствие и отдых, ее правильное выполнение уже через час, снимало усталость, приносило облегчение телу, освежало ум. А полковник сильно нуждался в том, чтобы снять напряжение, он и его сотрудники рылись в архивах учебных заведений Индии, что были основаны еще англичанами, в тот период, когда Индия была всего лишь «жемчужиной в британской короне», а над Британской империей никогда не заходило солнце.

Индусы сотрудники этих образовательных учреждений, что сохранились со времен британского владычества, недоумевали, но их просили и они помогали. Больше всего полковника раздражала, видимая бессмыслица этой работы, но он давно работал в разведке, и хорошо знал за любой бессмыслицей стоят обстоятельства, о которых ему знать не положено.

Но все, равно даже выполняя асану не мог отделаться от раздражения.

— Ты обеспокоен, — участливо спросил гуру, — не можешь обуздать поток мыслей, и очистить свое сознание?

— Да, — коротко ответил разведчик, — сегодня у меня был трудный день.

День был действительно трудный, сбор архивных материалов не освобождал резидентуру, от массы других дел, тех, что собственно и составляет предмет деятельности его службы. Людей не хватало. А накачка из столицы только ухудшила его карму на этот день.

Гуру, покачал головой и предложил ученику перейти к выполнению других асан. Движения тела то плавные, нарочито замедленные с фиксацией каждой позы, то резкие динамичные, требовали полностью сосредоточиться на их выполнение. Сначала полковник, начав занятия делал волевое усилие, чтобы заставить себя правильно выполнять каждое движение, а потом, совершенно, незаметно, раздражение, вялость мышц и, усталость мозга, все исчезло. Осталась приятное ощущение свежести сильного, хорошо развитого тела, бодрость ума. Час занятий привел полковника в отличное настроение.

«Есть же недоучки, которые, не зная и не понимая, запрещают йогу», — подумал полковник, омывая тело, свежей чистой водой после занятий.

После занятий гуру предложил выпить чаю. Сам он пил только чистую воду, но учеников, особенно иностранцев, охотно угощал напитком из чайных листьев.

Этот гуру был настоящим наставником для тех, кто выбрал путь йоги. Полковник, пришел к нему на занятия, сначала из любопытства и служебной необходимости. Ему, для ведения эффективной работы, надо было понять эту страну и этот народ, он выбрал путь познания через йогу. А йога это не просто занятия, а именно культура и образ мыслей многих индусов, можно даже сказать, душа этой земли. Полковник постепенно шаг за шагом увлекся этой нравственной системой, которая является сразу: философией; наукой; и нормой поведения в быту. Кроме всего прочего, это резко улучшило его показатели в работе. Совесть полковника совершенно не мучила, Индия не была врагом СССР, да против этой страны он и не работал, а вот вербовки иностранцев, приезжавших в Индию в поисках новых ощущений, проводил виртуозно. Среди учеников и знакомых гуру, было немало тех, кто занимал высокие посты в руководстве этой страны. Заметив подлинное, увлечение полковника йогой, историей и культурой Индии, многие высокопоставленные чиновники и политики (а скажите, кому не лестно, что к его Родине относятся с искренним уважением и интересом), даже зная или догадываясь о его, не обозначенной в вверительных грамотах деятельности, в частном порядке сообщали ему информацию, которая, строго говоря, не являлась государственной тайной, но которую получить по официальным каналам было совершенно не возможно.

— Вам европейцам трудно понять что счастье и спокойствие, не во внешнем материальном мире, — начал беседу гуру, — а находится в душе самого человека, поэтому для вас так труден путь йоги, и очень немногие могут пройти по нему до конца, — гуру сидел на коврике, перед ним на низеньком столике, было поставлено скромное угощение для ученика, чай, фрукты, чистая вода.

— Я не европеец, — ответил полковник, и точно он родился в Приморском крае, а национальность его было вообще невозможно определить, русские, казаки, татары, корейцы, даже тунгусы, все, самым естественным путем, вложили в него свои гены, добавили изюминки во внешность и свойства характера. Русским полковник был только по паспорту. А может и не только, а может как раз он, и многие ему подобные и были как раз истинными русскими. Как знать?

— Вот ты смог бы оставить внешний мир, что бы жить только жизнью своей души? — спросил гуру.

Полковник представил свой рапорт, начальству с просьбой об отставке, с мотивацией жить жизнью своей души. Улыбнулся. «Направляя меня к психиаторам, мне бы даже искренне сочувствовали, жалели, дескать, сгорел на работе без остатка» — продолжая улыбаться, подумал полковник. Потом он всегда помнил, что у него двое детей, которых надо доводить до ума, жена, хорошая квартира в Москве, реальная перспектива стать генералом.

— Нет не смог бы, — честно ответил он.

— Ты честен с собой, — продолжил разговор гуру, — а с другими?

— Так вы считаете, что путь йоги, это не путь европейцев, — поинтересовался полковник, обходя вопрос о честности с другими. Они часто так беседовали, спокойно с полным уважением к друг другу. Как полагал полковник, это было частью, той науки йоги, за изучение которой он взялся. И великолепной техникой вербовки, это он как профессионал определил.

— Я так не говорил и не думаю, — гуру отпил глоток воды, — многие люди в Европе, да и не только там, идут путем йоги, они выбирают путь души, путь ее совершенства, до полного слияния с Богом.

— Например?

— Христианские святые и подвижники, святые Ислама, поклонники Будды, все они идут путем йоги. Тебя удивляет, что мы считаем их йогами?

— Да уж!

— Откажись от привязанности к внешнему облику слова, посмотри в суть и, ты увидишь, что для этих людей душа стояла и стоит на первом месте, и путь ее это слияние с Всевышним. Многие из тех, кого ты знаешь как христиан, мусульман, буддистов, путем усиленной медитации — молитвы, воздержанием, отказом от материальных утех, добивались этого слияния. Мы йоги называет это состояние — Самадхи. В других странах и на других континентах это называют иначе, просто другим словом, но суть одна. Мы идем разными дорогами к одной цели.

— Тогда почему вы считаете, что для людей иной культуры, назовем ее материальной культурой, так трудно пойти по пути души? — спросил полковник.

Странное было у него ощущение, как будто он уже слышал этот спор, или читал о нем, ощущение было похоже на ложное воспоминание, но он то знал что его психика в полном порядке. Это воспоминание тревожило его как заноза, отвлекало от спора, он пытался, но не мог вспомнить.

— Материальный мир и мир духовный едины, и найти грань этого единства, и пойти по ней, это все равно, что пройти по лезвию меча над пропастью. Большинство людей материальной культуры видят только, зримую вещественную сторону жизни, а духовную заполняют шелухой обрядов, и в этой пустоте произрастают сорняки. Немногие находят грань, но им страшно идти по лезвию над бездной, другие смело идут по ней, но, не имея достаточно силы, падают в пропасть. Йог закаливает тело и душу и без страха идет по лезвию над бездной страстей человеческих, и чем дальше он продвигается, тем легче ему идти, а лезвие меча, превращается в широкий мост, в конце которого ждет Самадхи.

«От чего шли, к тому и пришли, — с легким раздражением подумал полковник, — занимайтесь йогой, идите над пропастью, а все остальное, добывать пищу, ткать одежду, строить жилища, воспитывать детей, пусть делают, другие, слабые духом, не йоги».

— Это не так, — ответил гуру, полковника часто поражала эта его способность отвечать на невысказанные мысли собеседника, — путь йоги открыт для каждого, но не каждый имеет достаточно сил и самое главное желания идти по нему. Йог может и не уходить от мира, не отказываться от своих мирских обязанностей, но при этом он всегда помнит что высшая цель йога, это слияние его души со Всевышним. Асана, праяма, медитация, это только ступени лестницы ведущей к совершенству. Я знаю, что ты не согласен со мной, ты думаешь, что можно совместить свою работу, свой материальный мир, и духовный поиск. Ты хочешь сам выковать свой меч, и идти по нему над своей бездной. Удачи тебе и помни, что для тебя нет невозможного, пусть твой путь станет еще одной тропинкой, что приведет тебя к вершине, а я буду в меру своих сил помогать тебе.

Полковник наклонил, в знак согласия и благодарности, голову.

— И вы считаете, что мою работу, мое мировоззрение можно совместить с путем йоги? — спросил он.

— Да. Раз ты выбрал этот путь, то иди по нему, — гуру чуть заметно улыбнулся, — и только от тебя зависит, как далеко ты уйдешь.

— И многие сделали именно такой выбор?

— Многие люди материальной культуры выбирали и выбирают именно этот путь, мой учитель учил меня, что само понимание, того, что выбор существует, это первая ступень на пути йоги, первый шаг по лезвию меча, над пропастью. Я его ученик, сам ставший учителем передаю это знание тебе, а ты передашь его своим ученикам.

Полковник вспомнил своих подчиненных по резидентуре в посольстве, некоторые, как он надеялся без подхалимажа, называли его наставником, и мысленно ухмыльнулся, представив как сидя в позе «падмасана — лотоса» на служебном столе, раздает им поручения приправленные цитатами из религиозно — философского трактата «Бхагавадгиты».

— Ваш учитель, мудрый человек, — полковник усилием воли подавил смешную картинку, он в мундире, сидя на столе в позе «лотоса», учит йоге, офицеров КГБ, — хотел бы я взглянуть на него.

Гуру легко встал, и принес из соседней комнаты альбом с фотографическими карточками, пролистал страницы, достал и передал полковнику снимок.

— В центре мой учитель слева я, — пояснил гуру.

Он узнал его сразу. И с облегчением освободился от занозы воспоминания. Он не только узнал его, но и припомнил, что эта беседа почти дословно повторяет, сцену из романа Ефимова «Лезвие меча», даже термины лезвие, бездна, чувства, Ефимов приводил в своем романе те же, что и гуру в разговоре с ним. Он узнал его сразу, еще и потому, что именно этот роман, где почти впервые в советской прозе рассказывалось о йогах и их духовном поиске, он с удовольствием прочитал, слегка удивляясь тому, как это автору не бывшему в Индии, так достоверно удалось, воссоздать в романе, колорит и атмосферу этой страны. А на оборотной стороне титульного листа прочитанного им романа была фотография автора, крупного красивого немолодого человека. А теперь с фотографии, которую дал ему посмотреть гуру, на него смотрел юный Ефимов Антон Иванович, он стоял справа от учителя его гуру. «Значит, его заподозрили, и сейчас почти вслепую, через десятки лет, ищут доказательства» — понял смысл полученного задания, полковник.

— А кто это стоит справа от вашего учителя? — безразлично спросил полковник.

— Это Джеймс, мы вместе начали наши занятия, — пояснил гуру, — он был очень способным мальчиком. Но вскоре он уехал в Англию. Я иногда размышляю о том, как сложилась его судьба.

— А что вы еще помните о нем? — полковник решил узнать как можно больше, и что бы мотивировать свой интерес пояснил, — он очень похож на одного моего знакомого.

— Очень немного, его мать умерла, когда он был младенцем, отец женился второй раз, мальчик остался никому не нужен, без родительской любви. Он был физически слаб и очень одинок. Его к учителю привел его сослуживец его отца и, попросил укрепить его тело и дух. Два года занятий и он стал одним из лучших учеников гуру среди европейцев, а потом уехал.

Полковник вслух поблагодарил гуру за содержательную и интересную беседу, мысленно за показанную фотографию, и попросил на время карточку из альбома, под предлогом того, что хочет перенять фотографию, и у себя иметь портрет уважаемого и почтенного учителя своего гуру. Польщенный наставник охотно передал ему снимок.

Шифрограмма

Начальнику ПГУ генерал — лейтенанту ***

От резидента первого главного управления КГБ СССР

Посольство СССР в Индии

Ваш приказ №*** от *** 1972 г. силами вверенной мне резидентуры, исполнен. Все имеющиеся архивные документы и фотографии собранные оперативным путем будут направлены в Ваше распоряжение дипломатической почтой. Дополнительно сообщаю Вам, что в период 1912–1914 гг. в Британской колонии в Индии у йога — гуру *** проходил обучение сын офицера британской армии Джеймс, полное имя за давностью лет восстановить не представляется возможным. Указанное лицо имеет ряд признаков указывающих на его внешнее сходство с известным писателем Ефимовым Антоном Ивановичем. Обстоятельства жизни Джеймса в Индии, установленные оперативным прилагаю к его фотографии.

Полковник ***

Он закончил составлять рапорт, еще раз взглянул, на фотографию юноши со спокойным лицом, подумал: «Йоги утверждают, что совпадений нет, а есть только не познанная нами закономерность, все установлено свыше, а это значит дорогой Джеймс, что мои занятия у гуру, это часть твоей кармы».

* * *

Джентльмен отпил маленький глоток виски с содовой, и с тоской вспомнил об алюминиевой кружке с холодной водкой, из которой он пил залпом под огненную уху, в то счастливое время, когда он был не джентльменом, а боцманом на тральщике советского военно-морского флота.

«Родина! — с привычной насмешкой над собой и над своим джентльменистым положением подумал резидент советской разведки в Великобритании, и дипломат по официальному статусу, — на какие жертвы иду я ради тебя!», и отдал недопитый стакан официанту.

На светском приеме было скучно, выпить от души нельзя, пожрать, как следует нельзя, положение не дозволяет, да и нечего, прием был в стиле «фуршет» это когда одни бутерброды, а едят их стоя. Не принять приглашение и не явится на вечер, нельзя, он дипломат и обязан быть светским человеком.

Гости сходились, болтали, расходились, пили мелкими глотками выставленный хозяевами алкоголь, прохладительные напитки, сплетничали. Прислуга была предупредительна до тошноты, гости корректны и вежливы до тоски. Единый в трех лицах, джентльмен, дипломат и русский шпион, скучал. О гостях и хозяевах светского раута, он по долгу службы знал почти всю подноготную, эта самая подноготная еще больше, чем партийные собрания в посольстве, лишала его веры в светлое будущее человечества.

— Сэр! А вы как русский, в состоянии, выпить полный стакан неразбавленного виски? — поинтересовалась, подошедшая к дипломату хозяйка, не юная, не прекрасная, но самая настоящая многократно титулованная леди и небрежным жестом подозвала официанта.

— Нет, — категорично ответил бывший боцман Северного флота.

— Почему? — игриво поинтересовалась леди, взяла у слуги стакан, отпила из него мелким аристократическим глотком, поставила стакан обратно на поднос, и истинно аристократичным движением, мотнув выдающейся челюстью, отослала слугу.

— Не пью по маленькой, — пояснил русский, коммунист и джентльмен, и чуть улыбнулся, глядя на недоуменное лицо леди. Когда леди так сильно недоумевала, у нее вытягивалось лицо, и она становилась, похожа на кобылу, разочаровавшуюся в жеребце оказавшимся на деле мерином.

— Оу, — расплылась в ответной улыбке леди, — понимаю, это такой русский юмор, — и почти без перехода спросила, — а как вы думаете, чем юмор англичан, отличается от русского юмора?

— Тем же чем виски с содовой от настоящей водки — крепостью, — проявил истинный русский патриотизм советский генерал и чекист.

Леди озадачилась и призадумалась.

В оперативных сводках и отчетах лондонской резидентуры, не прекрасная леди, проходила под псевдонимом «Лядь». Это советский генерал ее так поименовал, за свойства характера, из деликатности, убрав из ее псевдонима, начальную букву «Б» и, узнав, что его идеологические враги и коллеги из ЦРУ именуют ее также, хохотал почти до колик.

Ибо леди была истинной лядью. Лядь была умна, Лядь обожала, шпионские романы и коллекционировала шпионов. Вероятно, ее возбуждал аромат тайны, связанный с этим видом деятельности. Лядь была не очень молода, чуть, чуть симпатичней, чем английский бульдог, но шпионские романы научили ее, что настоящий шпион ради Родины пойдет на любые жертвы. Лядь имела обширный круг знакомств, муж Ляди, занимал высокий пост в Министерстве иностранных дел, и шпионы охотно шли навстречу пожеланиям Ляди, надеясь взамен за предоставленные услуги, (а как они старались, все, ну буквально все, чем одарила их природа вкладывали в службу) получить толику так необходимой им информации. Напрасно жертвовали, самым дорогим, мужики — шпионы, верно служа своим шефам и Отчизне. Леди хоть и была лядью, но при этом оставалась английской аристократкой, верноподданной Ее Величества и, истинной британской патриоткой, такая особа не предаст Англию, даже ради всех шпионских членов, вместе взятых. Лядь совершенно бескорыстно из чистого патриотизма сотрудничала с британской разведкой, и гнала через своих жертв, нужную Службе Ее Величества дезинформацию, подло выдавая ее за любовный дар. Умница и страхолюдина, она имела наивных шпионов, как хотела и когда хотела, формировала коллекцию, получала удовольствие, и при этом, верно, служила своей стране. Жаль что в Англии, нет своего Некрасова, а то бы он посвятил Ляди восторженную оду. Вы не верите, что есть наивные шпионы? Сами рассудите. Шпионы не вылупляются из специальных шпионских яиц, они часть общества, а в обществе, слава богу, дураков всегда хватало, и иные из дураков попадают и в шпионы.

Резидент русской разведки в Англии, не был наивным, о деятельности Ляди, прекрасно знал, относился к ней с большим уважением, но входить экспонатом в ее коллекцию решительно не желал, да и всем своим подчиненным запретил.

А вот настоящего, самого подлинного русского шпиона в собрании Ляди как раз и не доставало. Глядя на дипломата, а о том, что он самый главный русский шпион, ей сообщили настоящие джентльмены из Службы Ее Величества, бедная Лядь испытывала истинно лядские муки коллекционера, но этот простолюдин, хам и большевик, категорически не желал пребывать в ее личном музее. Но леди была истинным англосаксом, а давно известно, что англосакс берет то, что считает нужным, не считаясь с мнением всяких там туземцев и, леди решила «убить, заспиртовать, и поместись в банку» этого красного, пригрозив ему разоблачением.

— Скажите сэр, — вцепилась Лядь бульдожьей хваткой в отставного боцмана и действующего разведчика, — правда, что вы русский шпион?

— Правда, — грустно признался красный хам, — только очень плохой.

— Плохой? — недоуменно переспросила Лядь.

— Да, — с прежней грустью подтвердил собеседник, — шпион о котором знает каждая леди, плохой шпион.

«Ну и русские, вот так порядки у них! — вспомнила, ставшее крылатым выражение Моэма, леди, мысль Ляди от Моэма полетела дальше, — спокойно признается, что агент КГБ, да еще меня «каждой» обозвал. Скот, ну просто скот».

Простим леди, что она не отличает советского агента, от штатного сотрудника КГБ, в Англии слово «агент» не несет нарицательного смысла, достаточно вспомнить пресловутого агента 007.

«Моэм, Моэм, почему он мне вспомнился, — мысль леди продолжала лететь в поисках достойного ответа на признание этого красного шпиона, — а вспомнила! Он же в разведке работал, а потом о своей службе рассказы написал. Вот только интересно, читал ли эти рассказы этот русский медведь?».

— Сэр, не будьте так строги себе, — начала утешать Лядь грустного русского шпиона, — в нашем мире даже очень достойные люди, — Лядь специально, в качестве мести за «каждую», выделила интонацией слово «даже», — занимаются этим делом, например Сомерсет Моэм. Вы читали его рассказы?

Бывший боцман, был призван на флот в июне сорок первого года, до призыва он был студентом филологического отделения университета. На флоте в годы войны сделал блестящую карьеру поднявшись от салаги — матроса, до глав старшины-боцмана, после демобилизации, продолжил обучение, специализировался на западноевропейской литературе. Дипломную работу защитил как раз по английскому писателю Сомерсету Моэму. Работу оценили не только члены государственной экзаменационной комиссии, но и компетентные органы. Первые дали диплом с отличием, вторые пригласили на работу. Вот так он негаданно и угодил в разведку. Надо добавить, что в душе, у него мирно уживались боцман, филолог, разведчик и дипломат. Он даже докторскую диссертацию писал по английской литературе начала двадцатого века. Забавно, но именно эта диссертация, начатая еще в СССР, послужила одной из причин его назначения.

— Да читал, — признался дипломат, — мне как русскому, особенно понравилось, то, что Моэм, провалил свою разведывательную миссию в Петрограде в 1917 г., о чем он добросовестно поведал в своих рассказах.

Британская патриотка хотела обидеться, сразу, за английского шпиона Моэма провалившегося в России, и за английскую литературу, но передумала, и решила взять русского быка за рога, хотя и предполагала, что рогов, в похабном смысле этого слова, у этого красного нет, «или пока нет» — как с истинно британским оптимизмом, уточнила она.

— Оу, — забросила удочку Лядь, решив выдать полувековой давности тайну британской разведки, о которой уже давно было написано в изданной литературе, — тогда Вам интересно будет узнать, что полковник М, завербовавший Моэма, мой дед, у меня даже есть карточка Моэма, на которой они сняты вдвоем. Хотите взглянуть?

«Сейчас она пригласит меня наверх в кабинет, а там изнасилует, — запаниковал дипломат, — это же скандал! Не дрейфь, морских мин не боялся, а тут всего лишь баба! — воззвал к мужеству дипломата боцман, а филолог мечтательно добавил, — а как эта карточка заиграет в твоей диссертации в качестве наглядного материала», — разведчик он же внутренний голос, в его душе молчал.

— С большим удовольствием, — расцвел придорожной лебедой дипломат, — принимаю ваше приглашение.

Они поднялись в кабинет Ляди провожаемые взглядами, собравшихся гостей. Лядь вызывающее покачивая бедрами, вела русского шпиона по руку. Амплитуда движений по залу ускорилась, гости спешили обсудить эксцентричный поступок леди и вызывающее поведение русского дипломата. Раут получил свою изюминку. Все были довольны.

Кабинет как кабинет, генерал за свою службу в Англии, таких, полно насмотрелся, хотя для англичанина допустить постороннего, тем более иностранца, в свой кабинет, это все равно, что исполнить стриптиз.

Русский высказал мимикой лица, сдержанной, но очень выразительной, свое восхищение будуаром Ляди. Лядь была довольна и восхищением и тем, что заполучила русского «медведя» в свой кабинет, французское слово «будуар», истинная британская патриотка не употребляла.

Леди достала роскошный альбом, села на кожаный диван, гостеприимно предложила «медведю» присесть рядом, открыла альбом и начала исполнять прекрасную очень патриотичную балладу о величии Британской империи, о роли ее предков в создании этого величия, иллюстрируя повествование наглядным материалом. Суровые джентльмены в форме и без оной, чопорные леди, с истинно британским высокомерие смотрели с карточек на сидевшего в аристократическом кабинете советского выскочку и красного шпиона.

Лядь на манер Шехерезады, продолжала сказку, бедром прижимаясь к «медведю». Лядское бедро было костлявым, и генералу было неудобно.

— Вот это мой дедушка, а это Моэм, — сообщила леди, показав на фотографию. Двое мужчин сидели за столиком в саду, держали в руках сигары, и казалось, что-то растолковывают молодому человеку, который стоя, их уважительно слушал. Снимок был сделан явно не в студии, и не профессиональным фотографом, часть деталей была смазана, но лица присутствующих были видны отчетливо.

— А кто третий, — спросил генерал.

— Не знаю, — недоуменно заметила леди, — по виду не слуга, вероятно мелкий клерк.

Генерал попросил дать ему фотографию, «я пишу диссертацию по английской литературе, изображению вашего достойного предка вместе с английским гением, будет посвящена целая глава» — говорил чистую правду начальник русских шпионов в Великобритании, и клятвенно, словом коммуниста поручился, что сразу переснимет, и незамедлительно вернет фотографию леди. Леди, польщенная интересом русского «медведя» к английской литературе, и в чаянии ответной услуги, передала фото.

— У вашего деда энергичное лицо, — начал льстить и готовить путь для отступления генерал, — сразу видно, что вы его внучка.

— О да! Вы абсолютно правы, — Лядь пресекла попытку противника к отступлению, взяв генерала за рукав фрака, — мой дед, учил человека, который стал прообразом для агента 007, — пыталась она задержать и заинтересовать русского, не только бульдожьей хваткой, но и перспективой получения интересной информации, — Я с ним встречалась и, он дал очень высокую оценку, профессиональным качествам моего деда, его поистине бесценному опыту, который он передал своим ученикам — разведчикам.

«Это даже не дезинформация, а чистое вранье, — подумал генерал, с улыбкой кивая Ляди и, выражая самую искреннюю заинтересованность, полученными данными, — пресловутый агент, не разведчик, а оперативный работник, к тому же довольно бездарный, если бы он так работал на деле, как в книжках, его бы давно прихлопнул даже самый заурядный контрразведчик, а наши волкодавы сожрали бы его в пять секунд, и даже благодарности за взятие такого «аса» не получили бы. Недаром его создателя в свое время англичане выпихнули из Службы, именно за попытку использовать на деле, такие методы. Нет, те, кто там работает далеко не дураки, они даже этого литературного суперагента используют, дескать, смотрите какие мы простые ребята, совсем, совсем дурачки»

Генерал, как бы собираясь сделать решительный шаг в нужном Ляди направлении, попросил у нее выпить. Лядь была вынуждена отпустить «медведя» встать с дивана, и пойти к бару. От всей британской души леди набулькала в фужер французского конька, жидкость заняла ровно одну треть от стограммовой емкости. С любезной улыбкой она протянула сосуд генералу, тот встал, принял емкость, разом сглотнул коньяк, по плебейски, крякнул, и как говорят боксеры, разорвал дистанцию. Лядь не могла вставшему человеку, навязывать свою близость, это неприлично, это комично, а Лядь была настоящей леди, она умела проигрывать и держать удар.

Вернувшись с раута в свой кабинет в посольстве, генерал выслушал доклад своего заместителя, с тоской оглядел собранные его сотрудниками архивные материалы, приказал снять копии с полученной от Ляди фотографии, вложить одну из них в собранные материалы и отправить их дипломатической почтой в Москву.

Шифрограмма

Начальнику ПГУ генерал — лейтенанту ***

От резидента первого главного управления КГБ СССР

Посольство СССР в Великобритании

Ваш приказ №*** от *** 1972 г. силами вверенной мне резидентуры, исполнен. Все имеющиеся архивные документы и фотографии собранные оперативным путем, будут направлены в Ваше распоряжение дипломатической почтой. Дополнительно сообщаю Вам, что в составе документов имеется фотография, вероятно любительский снимок, на котором изображен один из руководителей британской разведки, период 1914–1924 гг., полковник ***, и сотрудничавший с указанной службой писатель С. Моэм, третье лицо изображенное на снимке не идентифицировано. Дата снимка точно не установлена. Имеется вероятность того, что не установленное лицо, является сотрудником британской разведки.

Генерал — майор ***

Закончив диктовать шифрограмму, разведчик, вспомнил о Ляди, и в качестве маленькой мести, за пользованных ею шпионов, достал снимок В.И. Ленина сделанный на втором съезде РСДРП, который проходил в Лондоне в 1903 г., написал к нему сопроводительную записку и приказал своему заместителю: «Отправьте с утренней почтой эту фотографию Ленина, леди *** вместе с полученной от нее карточкой».

Выйдя из кабинета начальника, его заместитель прочитал записку, в ней генерал с безупречной вежливостью дипломата благодарил леди за снимок, в качестве ответной любезности, посылал свою «святыню» и между делом выдавал «государственную тайну», сообщая, что РСДРП — КПСС признавая право каждой нации на выбор способа управления, больше свои съезды в Лондоне проводить не будет.

* * *

— Они сняли маску с Рикки, — пожилой клерк с унылым невыразительным лицом, сидевший за приставным столиком, уставился блеклыми невыразительными глазками на своего собеседника.

— О! — кратко отреагировал сидевший за большим столом джентльмен и движением руки предложил клерку продолжать.

— Наш сотрудник в Москве сообщил, Рикки подал сигнал тревоги, он под наблюдением. Наш агент в Дели сообщает, что русские подняли архивы в колледжах Индии, как раз за тот период, когда Рикки там проживал. Контрразведка, осуществляющая контроль, за русским посольством, сообщает, что они роются в архивах начала века. Они ищут доказательства происхождения Рикки в Индии и Англии, и ведут наблюдение за ним в России.

— Интересно! — джентльмен за столом чуть оживился, — Надеюсь, сотрудники русского посольства в Лондоне, роющиеся в наших архивах установлены?

— Да, — коротко ответил клерк.

— Еще одна победа Рикки, — джентльмен с довольным видом, откинулся на спинку стула, — вот теперь мы точно знаем, кто из русских в нашей стране «чистый» дипломат, а кто шпион.

— Не стоит недооценивать русских, — клерк опустил глаза, после короткой паузы протитуловал собеседника, — сэр, — и продолжил, — Все кто проводил работу, отозваны в Россию, в порядке плановой замены сотрудников посольства.

— Хотите чаю Френк? — равнодушно поинтересовался джентльмен.

— Я хочу получить Ваше распоряжение на эвакуацию Рикки, — клерк снова поднял глаза на джентльмена, — после того, что он сделал, мы обязаны вытащить его.

— Конечно, — быстро согласился джентльмен, — готовьте план и представьте его мне на утверждение. Вот только вы зря отказывается от чая, мой секретарь отлично готовит этот напиток.

— Я предпочитаю виски, индийской траве, — улыбнулся краешком губ клерк, и спросил, — так я пойду?

— Идите Френк, — разрешил руководитель Службы Ее Величества и джентльмен, и после того как клерк вышел, энергично выразился, — старый осел!

Джентльмен, по телефону отдал секретарю распоряжение, вызвать начальника русского отдела.

— Гарри! — обратился он к вошедшему, плотному средних лет мужчине, когда тот уселся на стул, — русские взяли Рикки за задницу. Френк предлагает его эвакуировать. Вот осел!

Мужчина не реагировал, он ждал, что конкретно ему скажет этот…, мужчина замялся подбирая сравнение, но не нашел ничего лучшего кроме привычного заурядного выражения: «сукин сын».

— Можно подумать это так просто, — «сукин сын», сдержанно по джентельменски негодовал, — Рикки под круглосуточным наблюдением КГБ.

Мужчина продолжал молчать, он вообще не любил много говорить, памятуя русскую поговорку: «молчание — золото».

— Я вот что подумал, — продолжал «сукин сын», — зачем нам отработанный материал? Информации он больше не даст, так пусть русские его возьмут, и тешатся тем, что поймали очередного английского шпиона.

Мужчина чуть приподнял брови.

— Рикки выполнит последнее задание, а мы обессмертим его имя, — «сукин сын» довольно улыбнулся, — сделаем его жертвой провокации КГБ. Через «свободную» прессу наденем на него терновый венок великомученика. Русский писатель — английский шпион! Да кто в России и в Свободном мире, в это поверит? Советская творческая интеллигенция не раз и не два вспомнит тридцать седьмой год. Левые у нас заткнутся, а наши люди вдоволь покричат о нарушении прав человека и ужасах КГБ. Ну, как?

— Неплохо, — разжал губы мужчина, ему хотелось заехать «сукину сыну» прямо в прямой аристократический профиль, но он помнил о том, что ему надо достойной содержать престарелую мать, жену и двух детей, — Что делать в Френком? Он может поднять шум.

— Возраст у него подходящий, отправим на пенсию, его группу расформируем, проведение операции по эвакуации Рикки, поручим Вам, Френк вас знает, и возражать не будет. Ну а то, что эвакуация сорвалась, так это в разведке бывает, у Френка не будет оснований поднимать шум. Хорошо бы подкинуть русским материалы, якобы полностью изобличающие Рикки, но на деле фальшивые. Что скажите на эту идею?

— Опасно, русские не дураки, они могут разоблачить фальшивку.

— Вам виднее Френк, вы русских знаете лучше, идите и подготовьте операцию, назовем ее «Тикки».

— Почему «Тикки»? — сдержанно удивился мужчина.

— Когда я стал руководить этой службой, Френк мне рассказал, что псевдоним «Рикки» наш агент выбрал сам, по аналогии с мангустом Рикки — Тики — Тави. Помните Киплинга? — джентльмен «сукин сын» ухмыльнулся, — Право слово он большой романтик наш Рикки, вот пусть и соответствует романтическому идеалу, — и жестко закончил разговор, — до самого конца соответствует. Это все, идите Гарри.

«Дерьмо, дерьмо вся эта работа просто дерьмо, — мужчина вышел из кабинета, кивнул секретарю и пошел к себе, — нет хуже дерьма, от того можно отмыться, а от этого никогда».

После работы мужчина зашел выпить стаканчик в свой клуб, на работе он как белый человек не пил до заката солнца, и делал из этого принцип. Единственный принцип, который у него остался, и который не мешал его работе.

В клубе он уселся за свой столик, официант, не спрашивая, принес ему шотландское виски в высоком бокале. Мужчина выпил.

— Вам подали уксус Гарри? Вы так поморщились, — за его столик присел элегантный господин.

— Нет, просто смываю аромат от нашей работы, — ответил мужчина.

— Боюсь Гарри, для этого мало одной порции, — серьезно заметил элегантный господин.

— Не бойтесь за меня Гарольд, я выпью две, — также серьезно ответил мужчина.

— Две порции, Гарри? — переспросил господин, — значит у вас серьезные неприятности. Русские готовят вторжение в Британию, а мы об этом мало знаем?

Мужчина посмотрел на элегантного господина, этот парень занимал в Службе высокий пост, он был заместителем руководителя ближневосточного отдела Службы. Мужчина симпатизировал Гарольду, в чем-то их судьбы были похожи, оба пришли в Службу в начале войны, из одного университета, оба боролись с нацистами, выиграли эту войну и, остались работать дальше. У обоих от романтических идеалов, остались одни привычки, за которые они упорно держались, чтобы сохранить остатки самоуважения.

— Русские не готовят вторжение, им не до этого. Они опять ведут героическую битву за урожай. Пока они решают, кто победит, последние решения партии или здравый смысл, наша старушка Англия, может спать спокойно, — невозмутимо сказал мужчина, допил виски и, знаком показал официанту, чтобы он принес еще.

— Гарри у вас опять неприятности с сыном? — сочувственно спросил Гарольд, совершив вопиющую бестактность, показав, что знает его семейные обстоятельства.

— Нет, Гарольд, я полагаю, что у моего сына неприятности со мной, — с горечью ответил мужчина, — иногда я думаю, что эти «цветы любви» правы, а мы с нашей ложью нет, только боюсь, что их путь, это дорога в никуда, они отвергают нас, но ничего не предлагают взамен.

— Гарри выпейте еще и не думайте о мировых проблемах, — посоветовал элегантный господин, — все вернется на круги своя, и вы еще увидите, как ваш сын берет кредит в банке, для строительства своего дома.

— Скажите Гарольд, вам приходилось предавать своих агентов? Не дешевых платных информаторов, а настоящих британцев, верных своему долгу, верных нашей чертовой Службе и стране? — мужчина достал сигару, отрезал кончик, и начал ее раскуривать.

— Что за вопрос Гарри? — поморщился элегантный господин, — если Вам приходится принять тяжелое решение, примите его, и забудьте о нем.

— Гарольд вы помните Киплинга? У него есть прелестный рассказ, про мангуста Рикки — Тики — Тави, который убил кобр и спас семью англичан, — мужчина вдохнул ароматный дымок сигары, выдохнул, с горечью продолжил, — А как бы вы назвали англичанина, который убил бы спасшего его семью мангуста, чтобы продать его шкурку изготовителю чучел?

— Вероятно, я назвал бы его негодяй, — осторожно ответил элегантный господин.

— Вероятно, мой сын, не так уж не прав, когда назвал меня так, прежде чем уйти из дому, — холодным ровным тоном сказал мужчина, — ладно, извини меня за этот разговор Гарольд, у меня был тяжелый день.

Мужчина допил виски, оставил в пепельнице сигару, кивнул элегантному господину, встал и ушел из клуба.

Советский разведчик посмотрел ему вслед. Полученная информация, была ясной. Служба готовила масштабную многоходовую операцию против СССР и первым ее шагом была сдача своего агента. Но Гарольд Либс думал не об этом, он думал о себе, о своей судьбе, о своей совести и своем долге. Он был последним из тех иностранцев, что работали на СССР ради идеи, той идеи, что когда-то в увлекла их, своей чистотой и надеждой на построение нового общества. Во время второй мировой войны его убедил работать на Советы, Гарольд Адриан Рассел Филби, использовав его искреннее возмущение тем, что русские одни несут всю тяжесть войны с нацистами. Он помог раз, два, а затем постоянно передавал русским информацию, о работе союзников, о возможности заключения сепаратного мира с нацистами, за спиной истекающего кровью СССР. Он был искренен в своей работе, он помогал русским в их общей войне против нацизма. А потом, после войны? Его законсервировали, оборвали все связи, перевели в дремлющую сеть. О его работе на русских знал только Филби. Ким Филби осторожно протежировал ему, и Либс делал успешную карьеру в Службе, с «кембриджской пятеркой» у него не было контактов. После провала Филби и его ухода в Россию, ему предложили продолжить сотрудничество, он согласился, бушевала «холодная война», надо было помочь русским с трудом залечивающим послевоенные раны, в их борьбе, против наглых, сытых, богатых и самодовольных янки, готовящихся уничтожить СССР, и утвердить гегемонию США во всем мире.

Верил ли он в это сейчас, в семидесятые? Тем более, будучи одним из высших чинов Службы, и знавшим реально положение в СССР? Трудно сказать, может, заставлял себя верить, такое тоже бывает.

«Интересно, — подумал Гарольд, — когда придет мой час, меня тоже сдадут, как подержанную вещь в секонд — хенд, ради «высших» интересов, или все же вытащат?»

Либс выпил, заказал еще, опять выпил.

Мик — Тому.

Служба готовит на вашей территории, операцию, цели, средства, установить невозможно, известно только, что первым шагом будет передача вам, квалифицированного агента, утратившего по мнению руководителя службы свою ценность, вероятное агентурное имя Рикки — Тики — Тави, возможно производное от этого имени, или часть этого имени.

Глава 11

— Мы установили, что лицо, именующее себя Ефимовым Антоном Ивановичем, является британским агентом и, нелегально прибыло в СССР в 1922 году, судьба настоящего Ефимова Антона Ивановича, нам неизвестна, вероятно, он был ликвидирован. Все кто знал Ефимова до 1922года, не могли однозначно утверждать, что лицо выдающее себя за Ефимова, является их знакомым. Нам известна единственная родственница Ефимова, его сестра, но она к настоящему времени умерла, была проведена эксгумация ее тела, и эксперты утверждают, что она скончалась от естественных причин. У нас также имеется свидетельство одноклассника Ефимова по учебе в гимназии в г. Бердянске. Данный свидетель, сотрудник государственной безопасности в отставке, категорично утверждает, что подозреваемый по делу не имеет ничего общего с тем гимназистом Ефимовым, которого он знал в детстве. Две группы экспертов криминалистов, работающих независимо друг от друга, по представленными нашими заграничными источниками фотографиям, осуществили экспертизу и однозначно утверждают, что человек изображенный на них является лицом, выдающим себя за Ефимова.

Порядок представления информации Ефимовым и ее состав, до 1945года нам неизвестен, возможно, эта была цепочка тайников, но в 1945 году она оборвалась, что косвенно подтверждается тем обстоятельством, что в октябре 1945 г., нашей контрразведкой была обезврежена агентурная сеть английской разведки. Мы подняли и изучили все имеющие в деле материалы и установили, что имя лица, передающего через сеть агентов, информацию не было им известно. Агенту звонил человек, и условленными фразами сообщал где, находятся материалы, подлежащие передаче. Сотрудниками нашей контрразведки в 1945–1946 гг. был предпринят ряд оперативных мероприятий, но результата они не дали, источник узнал о провале, или почувствовал опасность и лег на дно.

Начиная с 1944 года по настоящее время, в периодической печати, постоянно публикуются рассказы писателя Ефимова. Наши специалисты по дешифровке, провели экспертную оценку указанных произведений и установили, что часть из них написанных после 1945 года, являются носителями зашифрованной информации, которая составляет государственную тайну СССР. Достоверность такой информации, также подтверждается ответами на наши запросы, направленные в Генеральный штаб, Академию наук, и в Министерства осуществляющие работу с ядерными материалами. Также по нашему требованию была осуществлена литературоведческая экспертиза произведений Ефимова, специалисты осуществляющие экспертизу установили, что данные произведения писал, человек получивший базовые навыки и образование в англосаксонской среде.

Нами установлен и проанализирован круг общения Ефимова, в нем имеются лица, которое владели той информацией, о которой Ефимов сообщал в своих произведениях. Мы не считаем, что данные лица являются агентами лжеЕфимова, просто они, рассказывая о своей работе ученому и писателю, человеку находящемуся вне всяких подозрений, не во всем соблюдали требуемый режим секретности.

В настоящее время за Ефимовым ведется круглосуточное наблюдение. Считаю, что имеющихся у нас данных достаточно, для того чтобы сделать однозначный вывод, лицо выдающее себя за Ефимова Антона Ивановича, является активно действующим агентом британской разведки, — полковник Всеволодов закончил доклад, выжидающе посмотрел на Председателя, дождался разрешающего кивка, и сел на свое место.

Они, сидели в кабинете руководителя КГБ за большим столом для совещаний и ждали, что скажет им Председатель. Торшину находится здесь, было не по чину. Не каждый генерал мог попасть на такое совещание. Но Григошин настоял, а Всеволодов не возражал, чтобы на докладе присутствовал и лейтенант Торшин. «Это полезно, для вашей карьеры Леша, когда высшее руководство знает вас в лицо, — сказал Торшину Григошин, когда они, окончательно проанализировав все полученные данные по делу Ефимова, сообщили начальнику второго главного управления КГБ о результате их работы, и на следующий день, получили приказ явится для доклада к председателю.

— Рикки — Тики — Тави, — сказал, выслушав доклад, Председатель, — а мы для него значит кобры. Только ошибочка у вас вышла, господа хорошие, мы не змеи, а змееловы.

Все сидевшие за столом были слишком вышколены, для того чтобы высказывать свое удивление, такой странной реакцией, на выслушанный доклад.

— Они зовут его Рикки — Тики — Тави, — продолжил Председатель, он и не собирался знакомить собравшихся контрразведчиков, с донесением полученным от Мика, это был слишком ценный сотрудник, звезда советской разведки, что бы о нем говорить.

Сидевшие в кабинете председателя мужчины, продолжали почтительно молчать.

— Ваши предложения, по делу, — потребовал от собравшихся Председатель.

— Предлагаю гнать через него дезинформацию, использовать его вслепую, через наших агентов, пусть продолжает работать, только уже на нас, — внес свое предложение, начальник второго управления, он тоже не был знаком последним донесением Мика.

— ЛжеЕфимов знает о наблюдении и, он уже подал сигнал тревоги, это установлено наружным наблюдением, он сменил маршрут еженедельной прогулки. В этом случае дезинформация будет не только бесполезна, но и вредна, так как по ее характеру аналитики противника сделают вывод, о подлинной информации, которую хотят замаскировать, — не вставая из-за стола, оспорил предложение Григошин. Он не боялся противоречить своему прямому начальству. Жизнь почти прожита, можно и не боятся, — предлагаю наблюдение продолжить, все контакты отсечь, лучше всего брать ЛжеЕфимова на горячем. Англичане, возможно, захотят его спасти, вот тогда его и надо брать. И выдать это за попытку иностранной спецслужбы похитить выдающегося советского ученого. Будет шпионский скандал на весь мир, британцы умоются грязью, мы останемся чистенькими, а лжеЕфимова изолируем, якобы с целью обеспечения его безопасности.

— Ваше мнение полковник? — холодно спросил Председатель.

— Согласен с предложением генерала Григошина, — опять встал из-за стола Всеволодов.

— А вы лейтенант, что думаете? — Председатель интересом посмотрел в сторону Торшина.

— Согласен с генералом Григошиным и полковником Всеволодовым, — вскочил и вытянулся Торшин.

— Я буду докладывать о лжеЕфимове в Политбюро, — решил Председатель, и с улыбкой по свойски, а для своих он умел быть душевным начальником, за что его и уважали сотрудники, предложил, — По старой русской традиции, предлагаю обмыть присвоенные вам Торшин, и вам Всеволодов, внеочередные звания.

Секретарь вкатил столик с легкими закускам, соками, минеральной водой и армянским коньяком. Председатель достал две пары парадных погон и вручил одну пару со знаками отличия генерал — майора, Всеволодову. «Благодарю за отличную службу, товарищ генерал — майор» — сердечно поздравил он Всеволодова. Вторую пару со знаками отличия старшего лейтенанта, Торшину. «Благодарю за отличную службу, товарищ старший лейтенант» — пожал он Алексею руку.

— Приказ о присвоении вам званий, мною уже подписан и, передан в отдел кадров, — с доброжелательной улыбкой уточнил Председатель, — а теперь прошу к столу.

Выпили по рюмке коньяка, Председатель, его мучили больные почки, пил минеральную воду из фужера, приглашенные деликатно закусили, дольками засахаренного лимона. Попросили разрешения покинуть гостеприимного хозяина. Председатель милостивым кивком головы их отпустил.

— Товарищ Торшин, — остановил Алексея, Председатель, — задержитесь.

Торшин недоумевая, вернулся за стол.

— Вы Торшин, сообщили Маше, что отбыли в служебную командировку? — спросил Председатель.

Вот так поворот, вот так продолжение истории про принцессу, Торшин от неожиданности вопроса растерялся и непозволительно долго собирался с ответом. Не дождавшись объяснений офицера. Председатель доброжелательно продолжил:

— Вас удивляет, что я знаю об этой истории?

— Да, — ответил Торшин.

— Напрасно, руководитель обязан знать все, а в этом случае, вы этого, разумеется, не знаете, но я хорошо знаком с их семьей. Девушка в тяжелой депрессии, ее мать приходила ко мне и просила вернуть вас, из служебной командировки, я обещал разобраться. Что скажите товарищ старший лейтенант?

— Я женат, жена ждет ребенка, — покраснев, после небольшой паузы, ответил Торшин.

— Похвально, — снисходительно — равнодушным тоном заметил Председатель, — что у вас такие твердые моральные устои. — Председатель вернулся за свой стол, сел, перебрал несколько бумаг, одну положил перед собой, — Офицеру с такими твердыми принципами, можно и нужно доверить представлять наш Комитет за рубежом…, ну что ж, раз вы так решили…, то командировка, так командировка. Есть вакансия на должность заместителя службы безопасности, в посольстве СССР в Афганистане. Сколько вам дать времени на сборы?

— А как же Ефимов? — задал от неожиданности глупый вопрос Торшин, — а как жена? Ей же нельзя уезжать.

— Полагаете, что с лжеЕфимовым без вас не разберутся? — с иронией поинтересовался Председатель. Торшин еще раз, покраснев, по мальчишески замотал головой. — Что до вашей супруги, то она останется ждать вас дома, такая у жен наших офицеров, работа, ждать. Естественно о ней позаботятся наши товарищи. Через два дня приказываю Вам убыть к новому месту службы. Вы свободны!

* * *

— Вот так я первый раз в Афганистан и попал, 1972 год, тогда там спокойно было, — Торшин, закончил рассказ, и спросил, меня, — покрепче пива, ничего не желаешь выпить?

— Нет, не хочу, — машинально ответил, я, и спохватился, — а как же Ефимов? Что же дальше было? — я злился, недоумевал, — за что тебя в ссылку отправили, ты же приказ выполнял!

— Ссылка понятие относительное, заместитель службы безопасности посольства, майорская должность, а я тогда старший лейтенант был, через полгода досрочно капитана получил, командировку майором закончил. Просто убрали меня, чтобы глаза не мозолил, да случайно академику под горячую руку не попался, он в то время очень большой вес имел и, не только в науке, лапа у него настолько «мохнатая» была, что меня и КГБ могло не защитить.

— Да не может такого быть! Мы в то время были уверены, что вы, всесильны.

— Обывательские рассуждения, нам было надо, чтобы вы думали, что мы всесильны, вот вы и думали. А на деле КГБ находилось под контролем, административного отдела ЦК, все стратегические вопросы, в том числе и связанные с нашей деятельностью, Политбюро ЦК КПСС решало. Самостоятельность, или как тогда говорили отсебятина, жестко пресекалась. На место Председателя КГБ много желающих было, вот он и маневрировал, между ответственными товарищами, чтобы эту должность другому не предложили. Но было у него одно качество, за которое его офицеры КГБ, очень ценили и уважали, своих он не сдавал. Никогда, не предавал. Вот и меня он просто убрал с глаз долой, а мог с потрохами в угоду «друзьям» из ЦК сожрать, что ему какой то лейтенант. Так, что я не в обиде.

— А с Ефимовым, что дальше было? Ты знаешь?

— Через полгода, жена родила, меня отпустили в отпуск. Ребята, Всеволодов, Ивлев пришли, поздравили, Григошин тоже проведал. Выпили, как водится не мало. Мне они конец этой истории и рассказали.

Глава 12

Москва. Кремль.

Кремль это не просто историческая реликвия и декоративно модифицированная крепость — музей, приспособленная и для административных функций, и для проведения культурных мероприятий. Кремль даже не сердце страны. Это символ власти, ее душа, ее гордыня. Третий Рим. Менялись династии, менялась страна, менялась идеология, но это ощущение исключительности, ощущение центра истинной веры, неважно какой православной, или коммунистической, пропитало каждый камень этой государственной твердыни, и каждую человеческую душу, что в нем жила. И господин, и слуга, здесь каждый чувствовал свою исключительность, если угодно высшее предназначение быть частью этого мироздания, не зависимо от рода занятий. У многих, из тех, кто здесь жил и правил, этот каменный колос высасывал и душу и жизнь, и даже после смерти не отпускал от себя своих верноподданных, складируя их тела, у своих стен.

— Суммируя вышеизложенное, можно сделать однозначный вывод, что Ефимов является действующим агентом британской разведки, — закончил доклад Председатель КГБ.

— … его мать, — чуть шамкая, травмированной челюстью, завернул матерную конструкцию Генеральный секретарь, полный красивый немолодой мужчина, — я же сам его книги читал.

— Учитывая, что лжеЕфимов, хорошо известен у нас стране, и за рубежом, как писатель, а в научных кругах как ученый, а его арест по обвинению в шпионаже, может вызвать широкий общественный резонанс, я счел возможным, прежде чем предпринимать меры, обсудить этот вопрос с Вами, — почтительно отозвался на матерную реплику, Генерального секретаря, Председатель КГБ, и поочередно оглядел всех своих «друзей — товарищей», членов Политбюро ЦК КПСС.

Всех членов Политбюро на этой встрече не было, это был самый узкий круг, Генеральный секретарь, Министр обороны, Министр иностранных дел, Главный идеолог, и он, Председатель КГБ. Они удобно сидели в кожаных креслах за небольшим, круглым столом, не заседали, беседовали. Вершители судеб СССР, и всего «прогрессивного» человечества.

— Ты правильно поступил, — одобрил Председателя, Генеральный секретарь, обращение на «ты» было у него не хамством начальника к подчиненному, а знаком доверия и уважения, — такого арестуй, так потом вони не оберешься, а у меня визит во Францию на носу. Ну, что товарищи, какие мнения будут?

— Безнаказанным такое дело тоже нельзя оставлять, — Министр обороны, поерзал в кресле, и как рубанул с плеча, — я по военному скажу, шпионов вешать надо!

— Сейчас не война, — старый дипломатический «змий» Министр иностранных дел, сидел на кресле ровно, как на жестком стуле, повернулся в сторону Генерального секретаря, и негромко с отлично поставленной дикцией, не повышая голоса, обратился к нему, — Вы совершенно точно сказали, арестуй его и вони, не оберешься.

— У нас идет идеологическая война, на ней необходимо учитывать все факторы, не только правовые, но и моральные, даже если лжеЕфимов после ареста признается, даже если все доказательства его вины, будут безупречными, нас все равно обвинят в репрессиях против творческой интеллигенции. Открыто на Западе, в слухах и домыслах в нашей стране. Нельзя самим давать преимущества врагу, — Главный идеолог, сухой, с кислым вечно недовольным лицом человечек, пожевал губами, — но и безнаказанной такую деятельность оставлять нельзя. Должен быть третий путь.

— А ты сам что предлагаешь? — обратился Генеральный, к Председателю, — ты же у нас государственная безопасность, вот и предлагай, а мы с товарищами подумаем, и решим, кто виноват, и что делать.

— Вы товарищ Генеральный секретарь, совершенно правильно заметили, что нас могут обвинить в репрессиях, и вони будет на весь мир, — Генеральный польщено улыбнулся, он любил тонкую лесть, Председатель продолжал, — более того по данным нашей разведки, англичане, решили сдать нам своего агента, а потом обвинить нас, в нарушении прав человека, в репрессиях, очернить Советскую власть, оттолкнуть от СССР, людей сочувствующих, нашей стране на Западе, и вызвать лавину вредных слухов в нашем обществе. Но остальные товарищи тоже правы, оставлять безнаказанной такую деятельность тоже нельзя. Поэтому я предлагаю следующее… …

* * *

Ефимов бродил по парку, по установленному на случай тревоги маршруту, продолжая скрупулезно выполнять все правила своей негласной работы. Он еще хотел верить, что помощь придет, что его не бросили.

Тщедушный аккуратно одетый старичок, чуть помахивая потертым кожаным портфелем, подошел к Ефимову.

— Здравствуйте Джеймс, — обратился тщедушный старичок к Ефимову, — рад с вами познакомится, воочию, так сказать.

— Вы больны товарищ? — с тревогой спросил старичка Ефимов, — вы только не волнуйтесь, вот здесь присядьте на скамейку, я сейчас за врачом сбегаю.

— В нашем с вами возрасте, врачи уже не помогут, — Григошин безмятежно улыбнулся, — давайте вместе на скамейку присядем, потолкуем, документики посмотрим.

— О чем вы, не понимаю? — Ефимов, не принял доверительного тона, но и уходить не спешил.

— Все вы понимаете, Джеймс, — жестче заговорил старичок, — хотите ломать комедию, так я уйду, стар я, комедии слушать.

Шелестит опадающими кронами деревьев осень, неспешно идет по парку, от каждого ее шага падают багряные листья, бросает осень под ноги ковер из опавшей листвы, дурманит ароматом жженой травы. Щедро дарит увядающая красавица осень, двум немолодым людям, прощальную красу жизни. Как печальна твоя краса, осень. Как печально, что почти кончена жизнь.

— Такая у меня судьба, всю жизнь то комедию ломаю, то трагедию, а все кончается фарсом, — Ефимов не обмахивая налипших листьев, присел на скамейку, Григошин не дожидаясь приглашения сел рядом. — Показывайте, — предложил ему Ефимов, — что за свиток принесли.

— Тут немного, думаю пяти минут, вам хватит, — сказал Григошин передовая бумаги.

Время решило не спешить, не торопить, этих людей, один из которых, мельком просмотрев бумаги, увидел фотографии свой юности.

* * *

Он всегда был один, мать умерла, когда его рожала, а остальным до него не было дела. Он часто болел его навещал и лечил доктор, его не морили голодом, у него всегда была хорошая одежда, прислуга в доме почтительно выслушивала его просьбы, и исполняла, если мачеха не была против. У него было все, кроме любви. Отец занят службой, офицерским клубом, охотой, внимания на него он почти не обращал. Ребенок жив, накормлен, обут, одет, чего еще надо. Мачеха, она не была, злой, но у нее были свои дети, им она отдавала, свою любовь и внимание, на него сил не уже оставалось, сводный брат и сестра были чужими. Слезы сироты, кто их видит, кому они нужны, кто даст хоть немного внимания, хоть капельку любви. Он уже знал ответ, никто. Он рос болезненным, угрюмым, замкнутым, одиноким.

— Хочешь на охоту малыш? Мы идем убивать тигра — людоеда, — спросил приятель отца. Отец пригласил нового офицера прибывшего в их гарнизон, на обед. Майор Морт, так представил его отец перед обедом.

— Да сэр! — закричал он, его никто никогда не приглашал на охоту, его не учили стрелять, у него не было пони, а у всех его сверстников были ружья, лошади, свои слуги. Боже как он им завидовал.

— Он еще ребенок Морт, — возразил отец.

— Он англичанин, господин майор, а значит должен уметь стрелять и преодолевать страх. Только так он может научиться управлять, туземцами, вызывать их страх и уважение, — ответил Морт. Обед был закончен, они сидели за столом пили кофе с ликером, курили сигары. Вокруг них неслышными тенями, скользила вышколенная прислуга из туземцев.

Джеймс с надеждой смотрел на равнодушное, лицо отца, и первый раз в своей жизни попросил:

— Папа, пожалуйста, разреши мне! Ну, пожалуйста!

— Хорошо, — согласился отец, — Если мистер Морт за тобой присмотрит, я не возражаю.

Всемогущий Боже! Как же он был счастлив! Как от благодарности к майору Морту, трепыхало его сердечко. Как он мечтал, что спасет своего благодетеля, а тот возьмет его к себе жить, он перестанет быть одиноким, у него будет друг.

Попавшая в засаду, большая пробитая пулями полосатая кошка лежала на опушке джунглей, бок чуть вздымался и опускался, на раны от пуль уже налетели насекомые, но тигр был еще жив.

— Добей его Джеймс, — приказал майор Морт, — выстрели этому людоеду в череп.

Он поднял тяжелую заряженную разрывными пулями винтовку, прицелился. Винтовка ходила ходуном в его слабых руках. Выстрел. От отдачи его откинуло назад, приклад больно ударил в плечо. Мимо, пуля попала, в шею зверя, тот захрипел. Охваченный азартом он подошел ближе, прицелился, почти в упор выстрелил. Разрывная пуля разнесла череп зверя. Мертв. Людоед убит. Убит, им Джеймсом! Его охватил восторг.

— Отлично Джеймс! — похвалили майор, — И запомни с врагом надо поступать только так, как с этим тигром, выследить и убить.

Он закивал головой и с обожанием посмотрел, на длинного худого джентльмена, его друга.

— Я прикажу снять с него шкуру, и отдам ее тебе, — майор Морт был невозмутим, — запомни этот день мальчик, день смерти твоего первого врага.

Он запомнил, запомнил навсегда. А как ему завидовали все мальчишки, дети гарнизонных офицеров, с каким уважение к нему стали относиться взрослые, с какой почтительностью стали выполнять его не просьбы, приказания, слуги.

«Как все просто, — думал он, — убей врага, и все тебя уважают, и все тебе подчиняются. Так вот значит, какой главный закон жизни, выследи и убей».

Он стал каждый день приходить к майору, слушать его, подражать ему, учится у него. У истинного англичанина, майора колониального индийского полка, майора Морта. Воина империи. Империи, над которой никогда не заходит солнце. Он впитал в себя этот имперский дух, эту британскую гордость, это чувство господина полмира.

Весной после лихорадки он совсем ослабел. Случайно услышал, как доктор сказал, про него отцу: «Не жилец». Но он хотел жить, хотел убивать врагов империи, хотел, что бы им восторгались и боялись, хотел быть похожим на своего кумира, майора Морта.

— Ты совсем плох Джеймс, — майор Морт пришел его навестить и не скрывал своей озабоченности, жестко глядя мальчику в глаза, он сказал, — доктор решил, что ты умрешь.

— Я знаю сэр, — Джеймс откинул одеяло, остался в одной насквозь пропотевшей длинной ночной рубашке, ветер дувший из окна, освежал истощенное болезнью тело, — только он ошибается, я выживу.

— Почему ты так решил? — Морт перевел взгляд на маленький стоявший у кровати столик, заставленный микстурами.

— Просто знаю и все, сэр, — ему льстило, что его друг говорит с ним как мужчина с мужчиной, не лжет, не утешает.

— Ты прав Джеймс, — Майор, снова стал смотреть в лицо умирающему мальчику, — никогда не сдавайся.

— Есть Сэр! — улыбнулся Джеймс.

На следующий день он снова пришел и привел с собой высокого, стройного, немолодого индуса. Тот осмотрел мальчика, улыбнулся ему, и сказал несколько слов майору.

— Это йог, Джеймс, — представил индуса Морт, — не просто йог, это гуру, он говорит, что ты поправишься, если сильно захочешь. Но тебе придется много работать. Гуру будет заниматься с тобой, пока здесь, а потом ты будешь ходить к нему в дом. С твоим отцом я уже договорился.

Ставшее чужим истощенное, непослушное, приговоренное к смерти тело, он стал заставлять его работать, гуру помогал ему. Каждое движение — мука обессиленной плоти, каждое движение — преодоление слабости, каждое движение — победа воли, каждое сокращение мышц — шаг в сторону от смерти. Через месяц, он уже стал ходить по комнате, еще через месяц, стал ходить к гуру домой, сначала с трудом, затем все увереннее и увереннее. Этот учитель не брал денег, но требовал, чтобы его наставления выполнялись, и он выполнял их и, чувствовал, как наливается силой тело, как уходит смерть. Там в доме гуру, он встретил, других учеников, не приниженных послушных слуг — туземцев, а молодых индусов гордых своей Родиной, своей культурой, своей верой. Они неплохо относились к нему, но ненавидели англичан, тех, что высасывали жизнь и душу из их Индии. Тогда он впервые засомневался в праве Британской империи властвовать над миром. Но при всем уважении и благодарности, которое он испытывал к гуру, высшим авторитетом, наставником для него оставался майор Морт.

— Понимаешь, Джеймс, — стал объяснять в ответ на его недоумение и сомнения майор Морт, — мы несем этим отсталым народам, свет истинной цивилизации, мы передаем им свои знания, свою культуру, и — майор усмехнулся, — зарабатываем на этом деньги. Они должны быть благодарны нам, а тех, кто ответит на нашу цивилизационную миссию, неблагодарностью, мы уничтожим.

— Но сэр, индусы, те, что собираются у гуру, они ненавидят нас!

— Пусть ненавидят, лишь бы боялись, а ты учись Джеймс, те знания, что ты получишь, у йога, не раз могут тебе в жизни. Учись, понимать их, бери то, что может пригодиться твоей стране, сила, владение телом и своими эмоциями. Этому у них нужно учится, здесь они нас опередили, — майор сделал паузу, — пока опередили. Но мы возьмем, то, что нам нужно, а остальное выбросим как старый хлам. Помни Джеймс, ты англичанин, а не индус.

— Есть сэр! — с улыбкой сказал он, все встало на свои места, он англичанин, и всегда будет им, — но почему этот гуру взял меня в ученики, почему он спас меня? Он же не любит нас.

— Жизнь, за жизнь! Его младший брат мятежник, суд приговорил его к смерти, я обещал, если он спасет тебя, я спасу его брата. Я сдержал свое слово, его брат, вместо петли, получил всего, пять лет каторжных работ, — холодно ответил на его вопрос майор.

— Но почему этот йог, продолжает учить меня? — он недоумевал.

— Думаю, потому что его брат, все еще сидит в нашей тюрьме, и только от меня зависит его жизнь, — ухмыльнулся майор, потрепал его по голове, и еще раз сказал, — учись.

Он продолжил свои занятия у гуру, с чувством тайного превосходства, поглядывая, на других учеников. Тело стало сильным, гибким, послушным, дыхание размеренным и мощным. Ну, а все поучения, всю эту чушь, о душе, что идет по лезвию меча над бездной человеческих страстей для встречи со Всевышним, он пропускал мимо ушей, даже не предполагая, что вспомнит, об этом через много лет, но уже в другой стране.

Война! Первая мировая, кричащие заголовки газет, патриотический подъем охватил молодых англичан в гарнизоне, но его это не коснулось, война была там, далеко, на другом конце света, а в жизни военного гарнизона, мало, что изменилось.

— Я уезжаю, — заявил ему полковник Морт, когда он, как обычно пришел к своему другу, и застал его слуг собирающих вещи. Морт, уже не майор, а полковник, он получил это повышение за выполнение специального задания, раскрыл и в зародыше подавил мятеж, в Пенджабе. — Меня вызывают в Лондон, — полковник, сидя за столом, наблюдал, как слуги умело запаковывают багаж, — Садись Джеймс.

Он присел за столик, с недоумением и страхом, наблюдая за сборами, его маленький мир, рушился, его единственный друг уезжал, а он опять оставался один.

— Джеймс, — полковник Морт, налил в стакан виски, разбавил его содовой, подумал, и налил еще один стакан, предложил мальчику, — выпей со мной.

Он первый раз в своей жизни выпил виски. Жидкость обожгла небо, провалилась в желудок.

— А как же я сэр? — спросил он, и с сумасшедшей надеждой попросил, — возьмите меня с собой! Я тоже хочу на войну, защищать Англию, от немцев.

— Тебе только четырнадцать, рано, — полковник долил себе в стакан, посмотрел на янтарный цвет жидкости, отпил глоток, — не бойся на твой век, войны хватит.

— Но сэр… — начал он, но полковник его резко оборвал, — Достаточно Джеймс, — он посмотрел на готового расплакаться мальчишку и утешил, — Если смогу, то вызову тебя в Англию, настоящая овсянка и образование есть только там. А тебе надо учится, не только у йогов, или в начальной школе при нашем гарнизоне, а в метрополии, если конечно, твой отец не будет возражать.

— Не будет, — с горечью сказал мальчик, — ему на меня наплевать.

Полковник уехал, а он остался в небольшом гарнизоне, на окраине Британской империи. Он продолжил свои занятия йогой и учебу в гарнизонной школе. Во время войны чиновники, военные, плантаторы и торговцы не отправляли своих детей на учебу в метрополию, но, несмотря на то, что сверстников, было много, он не завел друзей. А взрослые неодобрительно смотрели на его увлечение йогой. Друзьями стали книги, и повели его в свой иллюзорный, но такой увлекательный мир.

Через два года от пневмонии умер его отец, его семье назначили приличную пенсию. А он знал, что умер последний человек, для которого он хоть, что-то значил. Он понимал, что его ждет, унылая бесперспективная жизнь мелкого колониального чиновника, без связей, без надежды сделать карьеру.

* * *

— Джеймс! Вас вызывает начальник гарнизона, — преподаватель гарнизонной школы, настороженно смотрел на непонятного ему подростка. Спокойный, исполнительный мальчик, успешно занимается, но странный, молчаливый, не шалит, на переменах не играет, со сверстниками почти не общается. Это же ненормально! Вероятно, это так этот индус на него влияет, негоже англичанину, так близко общаться с туземцами, но и запретить нельзя, раз его мачеха не препятствует этому предрассудительному общению. — Идите немедленно, — приказал мальчику преподаватель, — Генерал прислал за Вами своего денщика.

— Хорошо сэр, — спокойно ответил мальчик, и стал собирать свои школьные принадлежности.

Нет, все-таки он ненормален, окончательно решил, для себя преподаватель, на лице ни волнения, ни задает вопросов, зачем, почему, как будто для него обычное дело, что генерал интересуется каким — то мальчишкой. Преподаватель вспомнил пристойный, подходящий к этому случаю научный термин «аутизм», и успокоился, ребенок просто умственно неполноценен, а это все объясняет.

— Джеймс! Рад за вас, генерал Морт прислал телеграмму, он приглашает Вас в Англию, для завершения образования, — начальник гарнизона приветливо, посмотрел на стоявшего в его кабинете, мальчика и, не предлагая ему сесть, продолжил, — ваша мачеха не возражает, и как ваш опекун, дала письменное согласие, на ваше пребывание в метрополии. К телеграмме приложен денежный перевод, сумма достаточна, для оплаты проезда. Дело за Вами, Вы согласны?

— Да, — ответил юноша, — Я согласен.

Генерал ждал продолжения разговора, вопросов, благодарностей, хоть каких то эмоций, но юноша молчал. Генерал чуть заметно пожал плечами, и уже холодно и равнодушно пожелал, — Счастливого пути, Джеймс. Передайте привет Морту.

— Генералу Морту, сэр, — вежливо поправил собеседника юноша и, помедлив, добавил, — Благодарю Вас, сэр. Непременно передам. Прощайте сэр.

Он шел по знакомой не мощеной дороге в туземный квартал, в дом, где жил гуру, так и не сумевший стать для него, подлинным наставником, мальчик всегда помнил, что он англичанин, а гуру — туземец. Но он был благодарен ему, как белый сагиб, бывает, благодарен, оказавшему услугу аборигену.

— Я еду в Англию, — обратился он к пожилому индусу. Он застал гуру на веранде большого деревянного дома, тот сидел на старом коврике в привычной и удобной для него позе «Баддха конасана», — Пришел сказать Вам спасибо, за помощь и переданные знания, — сдержанно поблагодарил он, йога.

Индус, молча с достоинством, склонил голову, принимая благодарность, движением руки предложил ему, сесть рядом.

— У каждого своя карма, — прервал молчание индус, мальчик почтительно слушал, — я знаю, что так и не стал для тебя учителем.

— Нет, вы не правы, я много от вас узнал, — возразил юноша, — вы отличный учитель.

— Ваша беда в том, что вы видите только материальную, физическую пользу от занятий, восстановить здоровье, укрепить тело, сделать мощным дыхание, но йога не спорт, это образ жизни, путь к совершенству души, а ты этот путь так и не принял, я не смог, достучатся до твой души, — спокойно продолжил беседу йог.

— Наша душа в руках Господа, — со скрытой насмешкой сказал юноша, — значит так Ему, угодно.

— Да, ты прав. Только один ждет, когда Господь придет к нему, а другой сам устремляется к Нему навстречу. Но оставим этот разговор. Я знаю придет час, и ты вспомнишь, о наших беседах. Иди навстречу своей судьбе. Прощай.

Юноша сделал легкий поклон, встал с коврика, и пошел к выходу из дома.

— Джеймс! Подожди! — окликнул его, один из учеников гуру, занимавшийся во дворе, затем подошел к нему и, спросил — Ты уезжаешь?

— Да, — ответил он. Этот юный индус, его сверстник, был ему симпатичен, часто они вместе занимались, и он учил его английскому языку. Можно сказать, они почти дружили.

— Тогда давай сфотографируемся на память, — предложил юноша.

— Ну, надо же какой прогресс, — засмеялся Джеймс, — и ты не отвергаешь, это европейской изобретение? — и, заметив, что его товарищ по занятиям готов обидеться, примиряюще улыбнулся, — конечно, давай, снимемся! А если гуру пригласить, как думаешь, он согласится?

Гуру согласился, и они встали перед громоздким аппаратом. В центре, учитель, справа Джеймс, слева юный индус. Вспышка магния, фотограф жестом показывает, все. И Джеймс, уходит.

* * *

Господи! Как давно это было! Сидя в русском парке, по соседству с чекистом, кажется, что это не моя жизнь, и не мои воспоминания. Он взял в руки вторую фотографию.

— У меня для тебя небольшой сюрприз Джеймс, — улыбнулся ему сэр Морт, генерал, кавалер ордена «Бани», и заместитель руководителя Службы. Один раз в месяц в уикенд Джеймс приезжал к нему в поместье. — Помнишь? Ты говорил, что тебе нравятся произведения Моэма?

— Да сэр, я с удовольствием читаю его книги, — сдержанно ответил Джеймс.

В субботу вечером, они сидели в уютных креслах у камина, пили херес, курили сигары. Все в лучших традициях старой доброй Англии. Два джентльмена, наслаждаются комфортом, после упорного ежедневного труда. Покой, уют, отличное вино, ароматные сигары, интересная беседа. Незыблемый ритуал.

— Я пригласил его провести воскресенье в моем поместье, и он принял приглашение, — сэр Морт подлил себе в бокал вина из графина. Слуг не было, никто своим присутствием не отвлекал джентльменов от заслуженного отдыха.

— Вы знакомы, сэр? — не показывая удивления, спросил он.

— Он работал под моим началом, во время войны, — пояснил генерал, — и неплохо работал.

— Разве он был разведчиком, сэр? — недоуменно спросил Джеймс.

— Да, с четырнадцатого года, пока не заболел туберкулезом, в семнадцатом, более того, я сам привлек его работе.

— Писатель! Агент Службы? — продолжал недоумевать он, — А какая польза от писателя в разведке, он же не получил специальной подготовки?

— Даниель Дефо, был не только писателем, но и, используя современную терминологию, специальным агентом, то же самое и Джонатан Свифт, многие писатели Англии, занимались этой работой, и Моэм, тому подтверждение. Что касается пользы? То он сам тебе об этом расскажет, — сэр Морт, усмехнулся, спросил, — как твои успехи?

— Хорошо сэр, преподаватель, утверждает, что русским я овладел, почти в совершенстве, и специальные дисциплины, почти все пройдены.

— За два года, ты показал отличные результаты, — сэр Морт откинулся на спинку кресла, — рад, что не ошибся в тебе.

Он приехал в Англию из Индии, на огромном пароходе в каюте второго класса. Куда бы на стоянку не заходило их судно, он всюду видел британский флаг, сдержанных и деловитых джентльменов, истинных сынов Альбиона, утверждавших могущество Британии, на суше и на море. И часто повторял для себя, исполненные сдержанного пафоса строки Киплинга:

Роса этот флаг целовала, Туман его прятал густой, В краю полуночных созвездий Он несся попутной звездой! Флаг Англии! Ветра дыханье Навстречу бросается Вам…..

По прибытии в порт, прямо на причале его встретил, молчаливый офицер со знаками различия «лейтенант», адъютант генерала Морта, так он представился. Адъютант избавил его от утомительных формальностей и пригласил в машину. В Лондоне в неприметном доме, его сердечно приветствовал сэр Морт. Изменившийся сэр Морт, постаревший сэр Морт, нет, не постаревший, а как будто, подсохший, можно подумать эта война, окончательно высушила его душу и тело, изрубила лицо жесткими морщинами. Три дня он прожил в гостевой комнате, гулял по Лондону, впитывал в себя, повседневную жизнь столицы полмира, Империи в очередной раз победившей в войне, ну, а потом…

Потом сэр Морт предложил ему на выбор, интересную опасную и нужную империи работу в Службе Его Величества, или заурядную карьеру клерка. Тогда он даже не колебался в выборе. Вот так он и попал в Службу. Его стали готовить для работы в России.

Россия, огромная, непонятная, страшная своей непредсказуемостью. Россия заявившая, что будет строить новое общество, по новым правилам. Россия заявившая, что по этим новым правилам она заставит жить весь мир, и если для этого надо разрушить старый, то так тому и быть.

Так ему объяснили люди из Службы, про коммунистический интернационал и мировую революцию. А значит, чтобы сохранить то, что дорого каждому британцу, надо работать против этой страны, тихо, незаметно, результативно, беспощадно. Он согласился, что защищать империю от «бацилл» коммунизма, нужное и благородное дело. Нельзя допустит угрозы, империи, со стороны красных. Надо знать, о каждом их шаге, и он готов сделать эту работу.

В воскресенье к обеду приехал Моэм, и пока слуги накрывали на стол, сэр Морт познакомил их.

За обедом умело направляемый хозяином, Моэм стал рассказывать о России. Со смехом, о забавных случаях в этой стране, о странных для англичанина, обычаях этого народа. Моэм рассказывал так, как будто, прорабатывал варианты будущих рассказов, много позже уже став Ефимовым, Джеймс прочитал их, и припомнил тот давний вечер, своего наставника, и веселого ироничного писателя.

— Вы знаете Сомерсет, наш юный друг удивлен, что, писатель может успешно работать в разведке, — сказал сэр Морт, и предложил перейти в сад, выпить кофе.

— Но это же очевидно, — Моэм, выпив в саду кофе с ликером, которые легли, на несколько выпитых за обедом крепких коктейлей, и слегка захмелев, добавил в рассказы желчной иронии, но при этом оставался, сдержан и не выходил за рамки светских приличий, — абсолютно очевидно, — повторил он. — Писатель может быть принят в любом обществе. Он всегда желанный гость на светских мероприятиях. Он обладает профессиональной наблюдательностью, а где встречаются люди определенного круга, там всегда можно по крупицам собрать необходимую информацию, более того люди занимающие высокие посты, всегда интересуются, или делают вид, что интересуются искусством, а это значит, что писатель всегда может завязать с ними знакомство. Это всегда перспективно, вот я в Швейцарии…. — Моэм с непринужденно, забавно, интересно рассказал историю о швейцарском банкире, который делал вид, что, интересуется театром, о его супруге, которая обожала любовные романы. О своем знакомстве с ними, и о том, что немецкая разведка, через этого банкира, переводила деньги своим агентам.

— Это была отличная работа, — засмеялся сэр Морт, — благодаря вашим данным мы вскрыли агентурную сеть противника.

— Ну, тут есть и ваша заслуга, Морт, — заметил Моэм и обратился к Джеймсу, — Знаете, молодой человек, генерал всегда отличался дьявольской интуицией. А вот работая в Петрограде в семнадцатом году, я дал маху, не сумел сразу оценить степень опасности исходившей от большевиков. Результат октябрьский переворот и выход России из войны с немцами.

— Не преувеличивайте степень своей вины, Сомерсет, человек не всегда может противостоять стихийным силам природы, а русский бунт это стихия, всеразрушающая волна, большевики сумели встать на гребень этой волны, и одержали победу, — утешил его генерал Морт.

— Тем не менее сэр, тем не менее….. — писатель как будто отключился, и ушел в Петроград, в октябрь семнадцатого года, и вновь испытал ужас, как тогда, когда увидел толпы, вооруженных озлобленных людей, верящих тем кто обещал им все сразу, мир, землю, заводы и счастливую жизнь. Людей готовых ради этого убивать своих соотечественников. — Не дай Бог, если это повторится в Британии, — вздохнул Моэм.

— Мы этого недопустим, — сказал, как клацнул затвором винтовки, сэр Морт.

Пока они сидели в саду, в доме девочка, достала новенький ручной фотоаппарат, открыла окно своей комнаты, навела объектив на беседующих людей, и нажала кнопку «пуск».

— Что вы делаете мисс Морт, — встревожено, спросила гувернантка, застала девочку, за съемкой.

— Снимаю, — ответила девочка, — это же Моэм! Я покажу эту фотографию, в колледже, а то мне не верят, что он работал под началом папы.

— Немедленно прекратите, — приказала гувернантка, — ваш отец, накажет вас, если узнает, что вы фотографировали наших гостей, без его ведома.

— А откуда он узнает? — наивно спросила девочка, и жестко с отцовскими интонациями в голосе, предупредила, — не вздумайте ему сказать мисс Эмили, если не хотите, чтобы папа узнал, с кем и чем вы занимаетесь ночью в своей комнате.

Гувернантка густо покраснела, и молча вышла из комнаты, тихо прикрыв входную дверь.

— Надеюсь, фотография выйдет удачной, — пробормотала девочка, — а эта «крыса» права, лучше ее пока не показывать, а то отец, вместо поездки в Париж, отправит меня к тетке, в Шотландию. Брр, — содрогнулась девочка, вспомнив свою тетю, и царившие в ее доме викторианские порядки.

* * *

Григошин, закрыв глаза, наслаждался тишиной парка, хрустальной чистоты прохладным воздухом, не обращая внимания на сидевшего рядом человека.

— Отличная работа, — прервал молчание Джеймс, просмотрев фотографии и, прочитав выводы экспертов о том, что он, и изображенные на снимках люди, одно и тоже лицо, — через столько лет, сумели найти, я и не знал, что они еще, где-то хранятся.

— Не стоит, нас хвалить, Джеймс. Отлично работали вы, а мы почти пятьдесят лет, даже и не подозревали, о вашей работе, — отозвался старичок не открывая глаз.

— Сэр Джеймс, Я удостоен звания рыцаря, — поправил старичка, собеседник, — Ну и что дальше, арест? — равнодушно спросил Джеймс, вот и кончен путь, он устал. Равнодушие было не наигранным, ему действительно было все равно.

Старичок открыл глаза, с изумлением посмотрел, на своего соседа по парковой лавочке, почти сверстника.

— Не разочаровывайте меня напоследок сэр Джеймс, вы же разведчик, нашу страну отлично знаете, ну какой тут может быть арест! Вы еще скажите, что ждете открытый судебный процесс по делу о советском писателе, «флагмане коммунизма», оказавшемся английским шпионом. Не беспокойтесь, фарса не будет.

— Вот даже как! — тихо проговорил Джеймс, и вернул, старичку, бумаги, — А вы значит ангел — смерти.

— Ну, какой я ангел, — поморщился Григошин, — просто решил поговорить с вами, предупредить, чтобы вы дела свои земные в порядок привели. Время у вас почти и не осталось. Да и еще, мне неприятно вам об этом сообщать, но вас бросили, эвакуации не будет, на вас в Службе уже примерили терновый венец мученика.

— Знаю, догадался уже, — Джеймс достал трубку, кисет, стал набивать трубку табаком.

— Что хотите, кому сказать говорите сейчас, — предложил Григошин, — обещаю что передам.

— Моя семья не причем, они ничего не знают, не надо их трогать, — попросил Джеймс.

— Ваши ребята, семьи наших нелегалов не трогают, мы тоже не звери, за своих будьте спокойны. Что еще?

— Еще? Да, собственно говоря, и все, больше у меня близких нет, — Джеймс чуть улыбнулся, — вы же знаете, я почти всю жизнь в России прожил.

— Почему вы раньше не уехали Джеймс? Вы же давно могли покинуть Россию, срок для нелегала у вас давно вышел. Почему?

— Вы не поверите.

— Почему же? Если, правда, поверю, — возразил Григошин.

— Я стал считать Россию родной, и не захотел уезжать. В Англии у меня никого и ничего, кроме агентурной клички, нет. Смешно, верно? Работал против вас, и уважал тех против кого работал. Как Иуда — Христа, верил любил, и предал.

— На Иуду вы не похожи, тип не тот, да и мы далеки от заповедей Христовых, а так почему и не поверить, верю. Я когда ваши книги под новым углом перечитал, уже тогда это понял, а сейчас лишний раз убедился. Поэтому мы собственно и беседуем, а не допрос снимаем.

— Ну, спасибо! — с легким сарказмом поблагодарил Джеймс, — вы так уверены, что на допросах, я бы заговорил?

— Нет, не уверен, вы йоге учились, думаю, что вы просто приказали бы своему сердцу остановится.

— Верно, — согласился Джеймс, — Вы не глупый человек. Если вас, что интересует, спрашивайте, на что посчитаю нужным, отвечу.

— Где мальчик, сэр Джеймс? Ефимов Антон Иванович!

* * *

Мальчишка больше не выглядел затравленным, голодным волчонком. Они Джеймс и Тони, так на английский манер стали звать Антона, жили в крыле загородного дома, расположенного в небольшом уютном поместье, где Джеймс проходил специальную подготовку.

Каждого агента, будущего нелегала, Служба, готовила по индивидуальной программе, в условиях почти полной изоляции. В поместье кроме Джеймса, был только управляющий, небольшой штат прислуги, и приходящие преподаватели. Курс подготовки был уже почти закончен. Всего за два года, из молчаливого юноши приехавшего из Индии, специалисты из Службы подготовили, разведчика пригодного для работы в России.

Сейчас он шлифовал последние, детали своей легенды. Ему предстояло стать Ефимовым Антоном Ивановичем. Мальчишку, чье имя и судьбу он готовился принять, люди Службы вывезли из охваченного гражданской войной Крыма, объяснили ему, что они сотрудники миссии Красного креста, спасающие голодных беспризорных детей России.

Мальчишка был умен, сомнения свои умело скрывал, но Джеймс видел, он не верит не одному слову, своих благодетелей. Но Антона — Тони не били, сытно и вкусно кормили, учили английскому языку, и он, привыкнув к Джеймсу, охотно на русском языке, рассказывал ему о своей жизни в России. Джеймс перенимал манеру его речи, твердил на память названия городов и улиц, имена родственников и знакомых мальчишки. Пока не почувствовал, все он готов. Он уже почти стал, плохо образованным русским мальчиком, чья семья, растворилась в безумии гражданской войны.

— Что с ним будет дальше сэр? — спросил Джеймс, когда его приехал навестить, генерал Морт, заместитель руководителя Службы Его Величества.

— Подучим и отправим в одну из наших колоний, будет там жить под присмотром, до тех пор, пока ты будешь, работать в России, в любом случае это для него лучше чем, умереть с голоду в Крыму, — усмехнулся сэр Морт.

— Вы уже решили, куда конкретно сэр? — проявил настойчивость Джеймс.

— В Африку, Джеймс, мы отправим его в Родезию, у моего друга там большое поместье, там за ним присмотрят, — сэр Морт сел на стул, закинул ногу на ногу, сплел пальцы рук на выдвинувшемся колене, — почему это тебя так волнует Джеймс? Что тебе до этого мальчишки?

— Видите ли, сэр! Я уже почти стал им, и меня не может не тревожить собственная судьба.

* * *

— Где мальчик, сэр Джеймс? Ефимов Антон Иванович! — вернул его в настоящее, повторный вопрос, собеседника.

— Его отправили в Родезию, надеюсь, он жив.

— Думаю, что на остальные интересующие меня вопросы вы вряд ли ответите, — уверенно сказал Григошин.

— Основное вы знаете, — Джеймс, улыбнулся, — а детали…, пусть они останутся моей маленькой тайной.

— Ну что ж, — встал со скамейки старичок, — мне пора.

— Мне тоже, пора, — Джеймс встал и протянул старичку руку, тот пожал ее, — Прощайте.

— Если Вас это утешит сэр Джеймс, то мне тоже не долго осталось, — старичок грустно улыбнулся.

— Нет, меня это не утешает, — сэр Джеймс, машинально отряхнул пальто от прилипших листьев, — туда каждый идет в одиночку.

— Тогда, счастливого пути! — попрощался старичок, и медленно шаркающей походкой усталого человека пошел по парковой дорожке, к выходу.

Часть вторая Вновь открывшиеся обстоятельства

Глава 1

— Вот, собственно говоря, и все, — Торшин откинулся на спинку пластмассового кресла, — дальше уже не так интересно. Ефимов в тот же день скончался, остановилось сердце. Уверяю тебя, мы здесь не причем, думаю, он сам его остановил. Кстати у него в романе «Время буйвола», методика остановки сердца, частично описана. Дальше уже «пена» пошла. У него дома провели обыск, ничего существенного не обнаружили. Искали его связи и агентов, еще два года.

— Ну и как, нашли? — поинтересовался я.

— А вот этого я тебе не скажу, — подмигнув мне, ответил Торшин.

Солнце уже не так палило, но вечер не принес прохлады, раскаленная земля отдавала накопленный за день, жар. Кафе, где мы сидели, наполнилось молодежью. Студенты, смеялись, болтали, пили пиво, флиртовали. Гремела музыка, и я почувствовал свою неуместность на этом празднике жизни.

— Жизнь продолжается, — кивнув на самозабвенно целующуюся за соседним столиком парочку, заметил я.

— Она всегда продолжается, — засмеялся мой приятель, без осуждения и зависти посмотрев на парочку, прибавил, — и, слава богу. Так как ты не передумал? Может пойдем, чего покрепче выпьем, ребят помянем.

— Хорошо, — согласился я, — тут рядом ресторанчик приличный открыли, заодно и перекусим.

Ресторанчик был небольшой, комфортный, кухня отличная, персонал вежлив, без навязчивости. Официант быстро расставил столовые приборы, холодные закуски, принес графин с холодной водкой, пожелал приятного аппетита и ушел.

— Давай по первой, за ребят, — Торшин поднял рюмку, и мы не чокаясь выпили.

— А у них как судьба сложилась? Григошин, Всеволодов, Ивлев, они то как? — после Лешиного рассказа, они мне уже не чужие были, вот и поинтересовался.

— Григошин через год умер, во сне сердце остановилось, на похороны, почти все его ученики пришли, офицеры и генералы, цвет советской разведки и контрразведки собрался, кто смог даже из-за границы приехал, долг последний отдать. Хороший он был мужик. Я тогда с полковником — йогом, и генералом — боцманом, познакомился, Всеволодов меня им представил, они оказывается, тоже учениками Григошина были. Всеволодов дослужился до начальника управления, звание генерал — лейтенант. В 1990 г. он подал, через голову Председателя КГБ, докладную записку, на имя Меченого, в которой прогнозировал распад Союза, его тут — же в отставку уволили, стал выпивать, печень отказала, вот и отправился в путь далекий, без возврата. Ивлев дослужился до звания генерал — майор, в сентябре 1991года уволен, по выслуге лет. Сейчас бизнесом занимается, меня приглашал, только это дело не по мне. Генерал, бывший руководитель Лондонской резидентуры, умер в 1992 году. Где йог — гэбешный, не знаю. Ищет наверно путь своей души, может и найдет.

— А Маша? С ней, что?

— Больше мы не встречались, — Торшин поморщился, разлил еще по одной, — Ребята говорили, что у нее все нормально, замуж вышла. Давай выпьем!

Мы выпили, потом еще, и еще. Официант принес графин, потом полную бутылку, и мы напились в лоск, по военному, домой я еле дошел, а уж пьян был хоть выжимай.

На следующий день, мучаясь с похмелья, я сумел восстановить рассказ приятеля, для памяти записал основные детали, так просто без дальней мысли, как любопытный факт времен «холодной войны». Пока набирал на компьютере текст, заметил, что в рассказе Торшина, много белых пятен, видать не всё рассказал мне товарищ полковник.

Взяв пива, я поехал его навестить. Жил Торшин один, в однокомнатной квартире старого дома, пиву, что я принес с собой, обрадовался, а мне, когда я стал доставать его вопросами, не очень.

— А ты, почему один живешь, — начал я для начала, — ты же женат, и дети у тебя есть.

— Не твое дело, — рыкнул Торшин, болезненно сморщился, откупорил бутылку пива, залпом с горла выпил, — Ох хорошо!

— Леша! А разве Григошин, генерал КГБ, мог в семидесятые годы, так неуважительно про большевиков говорить, да о Боге через слово вспоминать. Признавайся, ты это выдумал?

— Что он думал то и говорил, и еще точно знал, кому говорить и что. Да и кто бы его побежал закладывать! Я, что ли? — Торшин откупорил вторую бутылку, опять налил себе пива, только уже в стакан. Пена полилась через край, и как эта пена полились мои вопросы.

— А почему, дипломат, Ефимову на квартиру звонил? Ты же сам говорил, что они прекрасно знали, что телефоны на прослушке?

— Не знаю, — Торшин открыл третью бутылку, разлил по емкостям и, смакуя напиток, стал пить мелкими глотками. Усмехнувшись моему недоумению, повторил, — не знаю, может нас совсем дураками считали, а может не раз у них такой номер, с условным сигналом проходил, и все обходилось, точно сказать не могу.

— А что с тем нашим агентом стало, ну что информацию про Ефимова — Джеймса — Рикки дал?

— Не скажу.

— А ваши негласные сотрудники по Ефимову работали? — продолжал я доставать его своими вопросами.

— Так я тебе все и выложил, — Торшин, с иронией посмотрел на меня, — сотрудников не сдавал, и сдавать не собираюсь, многие из них до сих пор живы, зачем я им буду жизнь портить. Лучше посмотри, есть, что пожрать в холодильнике, или опять в кафе идти.

В холодильники оставалось с десяток куриных яиц, заплесневелый кусок сливочного масла, черствый кусок хлеба. Пока я возился у плиты, Леша все пивом поправлялся, отмокал. Из продуктов я приготовил свое фирменное блюдо, яичницу «А я холостяк», и продолжил допрос.

— А в каких произведениях Ефимова ты нашел, секретную информацию?

— Отстань, что мог, я тебе рассказал, про остальное можешь сам придумать, или домыслить, часть данных этого расследования, до сих пор являются секретными.

— Да ты мне все наврал! — с наигранным негодованием сказал я, рассчитывая, что он возмутится, предоставит более полную информацию, и подтвердит ее фактами. Только не на такого напал!

— Не веришь? И не надо! Лучше ешь свою бурду, а то мне одному не управится.

Яичница подгорела, нечего во время приготовления о шпионах думать, но голод не тетка, и под пиво мы ее благополучно съели. Поняв, что больше ничего интересного не узнаю, я откланялся. Торшин меня не удерживал.

В библиотеке, я достал, все какие смог произведения Ефимова, перечитал их, и как не старался не смог найти в них, ничего такого, о чем мне рассказал Торшин. Правда, роман «Время буйвола», изданный в 1970 году, если прочитать его под определенным углом зрения был, несмотря на обилие коммунистической терминологии, явно антисоветским, и напоминал антиутопии Д. Оруэлла, но если рассматривать его как свидетельство, шпионской деятельности Ефимова, то получится не доказательство, а бред «сивой кобылы».

Жизнь, между тем, шла своим чередом, и я не то, чтобы забыл об этой истории, но забросил ее в дальний уголок памяти, по принципу, будет возможность и желание, разберусь, если получится.

Через год, подготовив, «черновой» вариант диссертации, я поехал на встречу с научным руководителем. Перед отъездом, зашел к Торшину. Все та же неустроенная холостяцкая квартира, и пребывающий в ней мой приятель одиночество, которого разделяла только, красивая шотландская овчарка. Из сплетен, которые гуляли по университету, среди прекрасной половины, я знал, что у него никого нет, а то, что он, как говорится «злоупотреблял», я и сам видел.

— Леша! Я в Москву еду, если тебе что надо, передать, или привезти, то говори, — овчарка моему визиту обрадовалась, стала ласкаться, а Торшин достал бутылку, стаканы, собрал на стол, нехитрую закуску. Овчарка укоризненно на него посмотрела и вышла из комнаты.

— Нет мне ничего не надо, — он развил по стаканам водку, предложил, — ну на дорожку!

Я не делаю взрослым людям замечания, а уж тем более не рвусь спасать и воспитывать, каждый волен сам, выбирать себе судьбу, но Лешу, мне было жаль.

— Может подлечиться тебе надо, съездить куда, развеяться, что ты как сыч один, — робко заметил я, будучи уверен, что он пошлет меня вместе с благими пожеланиями куда подальше.

— Нас не надо, жалеть, ведь и мы никого не жалели…, — процитировал поэта фронтовика Орлова, Торшин, засмеялся, и спросил, — Вот у тебя грехи есть?

— Как и у каждого, — пожал плечами я, — только это не повод в «мировую скорбь» впадать.

— Все чему я верил, все, что защищал, п…, накрылось, это не «мировая скорбь», а бессмысленно прожитая жизнь, тащил я свой крест, да зря, думал народу служу, страну защищаю, а народ, то мне в душу и наплевал. Читал, что про нас пишут?

— Из п…, как ты говоришь, дети на свет Божий появляются, ее еще и по другому назвать можно, «Лоно». Может, слыхал значение этого слова? Так что зря ты так, может среди, этой крови, слизи, грязи, новая Россия и рождается, — задел он меня все-таки за живое, обычно, на эти темы я говорить не люблю. — А грязью КГБ поливают, так среди вашего «брата», дерьма тоже хватало. И народ тебе в душу не плевал, не ври, вот я часть этого народа, так я, что плюю на тебя?! Ты про крест все твердишь, так ты один его, что ли несешь? Нам всем досталась.

— Может тебе в попы пойти, — ухмыльнулся Торшин, — больно хорошо утешаешь. Хотя нет, оставайся юристом, получается у тебя, все с ног на голову поставить. Ладно, пей давай, «сие зелье» и монахи приемлют.

Мы выпили, разговор уже иной пошел, спокойный, без пьяного надрыва, мирно поболтали, о текущих делах, я стал собираться.

— Мне пора, — я встал, — дома ждут.

— Подожди, — Торшин достал с приставного столика, листок бумаги, ручку, написал пару строк, протянул листок мне, — здесь Ивлева координаты, если серьезные проблемы возникнут, позвони ему, скажешь, что от меня, он поможет.

Глава 2

На кафедре столичного университета, доктор исторических наук, профессор, и мой научный руководитель, раскатал представленную диссертацию как «бог черепаху». Уязвленный своей научной несостоятельностью, я стал дерзить.

— Вы просто не хотите, посмотреть на заявленную тему, под иным углом зрения, — заявил я корифею исторической науки, — у вас шоры на глазах.

— Ну-ка, ну-ка, — подбодрил меня корифей, — снимите с меня шоры, любезный.

— Говоря о монголо-татарском нашествии на русские княжества, татар, традиционно в русской, советской и современной истории, мажут исключительно черной краской, и города они выжигали, и пленных в рабство угоняли, и вообще исчадия ада. А если взять русские летописи до монгольского периода, то любой непредвзятый человек, легко убедится, что русские князья в захвате чужих земель и междоусобицах, применяли такие же приемы, и грабили и жгли, и соплеменников в рабство брали, а потом продавали их и оптом и в розницу. Даже пресловутая ордынская дань, о которой наши историки и писатели льют горючие слезы, составляла всего десятину от имущества, а природные «Рюриковичи» русские князья, налогов драли с податных сословий побольше чем, ордынские ханы, а за неуплату и имущество отбирали и пороли, и в рабство обращали, не церемонились. Все это в летописных источниках есть, — я сел на любимого исторического конька и поехал, и понесся, по весям нашей истории, как саблей махая цитатами из русских летописей.

— Вы, еще скажите, что завоевание, русских княжеств, было благим делом, — поддел меня корифей.

— А что, может и благим! — нагло заявил я, — если взять историческую географию, то российское государство с незначительными изменениями, точно вписывается в границы улуса Джучи. Наши историки не любят об этом вспоминать, но ордынское войско, защищало свои границы, от чужих завоеваний, а границы то эти на западе аккурат, по русским княжествам проходили. Это объективный факт. Период, второй половины тринадцатого века, и первой половины четырнадцатого, русские княжества успешно укрывались от внешних врагов, под ордынским шитом, и нападения на Русь с Запада, начались именно с момента начала распада золотоордынского ханства. Я уж не говорю о том, факте, что и само объединение Российского государства началось, с походов татарских туменов, которых использовал в своих целях и российский национальный герой, и святой Александр Ярославович Невский и Иван Калита, и их потомки, вплоть до 1480 года. Если все это суммировать…

— Ну, это уж вы хватили, — пытался остановить меня корифей. Но трудно остановить летящего галопом степного скакуна, так и я летел мыслью и словами, подобно табунной лошади, совсем забыв об элементарной вежливости, и не желая слушать оппонента, профессор это понял, смирился с неизбежным, со скукой поглядывая, в окно.

— Но суть дела даже не в трактовке, тех или иных исторических фактов, — продолжал я, не обращая внимание на профессорскую обструкцию, — а в том, что история двух народов: русского — понимая под этим словом не только славянские, но и иные неславянские племена, составляющие население русских княжеств; и татарского — как объединение части азиатских народов и не только кочевых, начиная с 1237 года, слилась в единое целое, независимо от того нравится нам это или не нравится. И именно с учетом того, что мы фактически стали одним народом, и объединены, не только по государственно-территориальному признаку, и надо ставить изучение нашей общей истории, а не делать в учебниках акцент, на «страшных» татар и героическую борьбу против них, русского народа. — Я начал постепенно выдыхаться снизил темп говорильни, а потом и вовсе сник.

— Полагаете, что новый прорыв в исторической науке свершили? — начал взнуздывать меня, корифей, — ничего нового в том, что вы сказали, нет. Всем серьезным историкам, это давно известно. Вероятно, — язвил он меня, — вы недостаточно хорошо знаете историографию, изучаемого периода. Вам не мешало бы вдумчиво почитать Гумилева. Так, что любезный, вы напрасно тратили свой запал. Я помню, что на эту тему еще с Ефимовым говорил, о цивилизационном выборе России, на рубеже тринадцатого — четырнадцатого века, он тогда новый роман планировал написать и как раз на историческую тему. Впрочем, вам это имя вероятно не о чем не говорит?

— Ученый палеонтолог, писатель, — Опять Ефимов, прямо судьба что ли, меня с его памятью меня сталкивает. — Мне как раз это имя о многом говорит, — продолжил я интересующий меня разговор, — А вы, что хорошо его знали?

— Не скажу, что очень хорошо, но были у нас общие интересы связанные как раз с историей, — ответил профессор, и тон его утратил язвительность, — Незадолго до его кончины, мы как раз о цивилизационном выборе России и говорили. Он очень интересные мысли излагал. О формирование российского народа, я тогда еще только аспирантом был, и его энциклопедические знания, очень большое впечатление производили. Жаль, что после его смерти, почти все его бумаги пропали, — вздохнул профессор.

— Вероятно, были причины, — заметил я. Рассказывать профессору об истории, которую мне поведал Торшин, я не собирался.

— Причины, — скривился профессор, — Ефимова якобы обвинили, в шпионаже, его бумаги чекисты изъяли. Глупость и шпиомания, нашего славного КГБ.

— Вы точно знаете, что его обвинили в шпионаже? — спросил я, — что до КГБ то там в то время дураков не много было, и шпиоманией эта организация в семидесятые годы, уже не страдала.

— Слухи такие по Москве ходили, — развел руками профессор, — а точно наверно никто и не знает.

— Ну, профессор, — решил поддеть его я, — вам как историку, оперировать слухами, не к лицу, ненаучный это подход.

Как ученый, профессор был повыше меня, не то что на голову, а на останкинскую телебашню, что без особого труда и доказал.

— В основе слуха всегда лежит факт, — в лекционной академической манере начал, доказывать мне неуместность моего сарказма профессор, — то, что КГБ проводило обыск в квартире Ефимова, и изъяло часть его документов, это факт. То, что не было внятного объяснения, этим действиям, это факт. А это говорит о том, что ничего противоправного не нашли, следовательно, версия о шпионаже с треском провалилась. А если эта версия провалилась, а другую не выдвинули, разумного внятного объяснения не дали, то работу чекистов санкционировавших и проводивших обыск, иначе как глупостью и шпиоманией назвать сложно. Вот так-то. Впрочем, существует и другая версия, о том, что Ефимов осуществлял подпольную антисоветскую деятельность, и за это его сначала убили, а потом, попытались вычеркнуть из списка ученых, и не печатать как писателя.

А вот версия о том, что Ефимов был диссидентом, была для меня новостью.

— А какие основания у вас есть, что бы утверждать, что Ефимов был диссидентом? — спросил я.

— Я не утверждаю, а только выдвигаю версию, — профессор был раздражен, моей бестолковостью, — вы надеюсь, знаете о разнице между версией и непреложным установленным фактом?

Я промолчал и только обиженно засопел, об этой разнице, будучи юристом, я знаю не только из детективов. Корифей принял мое молчание, за знак смирения, и смилостивился над моим заблудшим и слабо образованным разумом.

— У меня есть знакомый, он был в семидесятые годы, инакомыслящим, получил за антисоветскую деятельность срок, так вот он утверждает, что Ефимов разочаровался в коммунистической идее, пытался, противостоять советскому режиму, и был убит, — пояснил корифей.

— И у него есть доказательства?

— Специально я этим не интересовался, так в разговоре с ним, к слову пришлось. А почему это собственно Вас так интересует? — профессор впервые с интересом посмотрел на меня, — Я полагал, что круг ваших интересов лежит в иной исторической эпохе.

— Нельзя останавливаться только на одном историческом периоде, в каждом, историческом факте из прошлого, надо всегда видеть его продолжение в настоящем, — процитировал я отрывок из научной статьи корифея, как я уже упоминал, память на тексты у меня хорошая, статьи почти дословно запоминаю. А ничем нельзя так польстить пишущему человеку, как приводить цитаты из его произведений. Профессор, доктор, корифей, не был исключением. Он не то чтобы размяк, но стал заметно доброжелательнее, снисходительнее к провинциальному нахалу, у которого может, быть, не все потеряно, раз, он читает умных людей.

— Ну, раз вы рассматриваете вопрос с этой позиции, то вам лучше самому спросить, этого господина, о фактах связанных с обстоятельствами смерти Ефимова. Зовут его Виктор Петрович. Позвоните, договоритесь о встрече. Запишите телефон, — профессор продиктовал мне номер, встал и вежливо выпроводил меня вон, — Замечания по вашей работе, я вам сделал, — это он о моей разгромленной многострадальной диссертации, — исправляйте, привозите, а там посмотрим… — обнадежил он меня, — а теперь мне на лекции пора…

* * *

Что-то в их грусти, одиночестве, было общее, у немолодого, отмотавшего пятилетний срок, за свои убеждения, человека, что вежливо пригласил меня войти, и офицера КГБ Торшина, у которого из-за убеждений, пусть и отличных от принимавшего меня человека, жизнь тоже была далеко не сахар.

— Вас интересует Ефимов? — спросил он у меня, наливая чашку крепкого свежезаваренного чая. Мы сидели на кухне, и время как будто повернуло вспять, та же газовая плита, фанерная мебель, посуда, что и в моей квартире в семидесятые годы. — Вы случайно не журналист? — поинтересовался он.

— Нет, — коротко ответил, я, и пояснил, — я историк, но на кусок хлеба как юрист зарабатываю. Мне интересны обстоятельства и причины смерти писателя. Они загадочны, неясны и породили много слухов.

— Вы знакомы с официальной версией? — поинтересовался, Виктор Петрович.

— Подозрение в насильственной смерти, — озвучил я постановление о возбуждении уголовного дела по подозрению в насильственной смерти гражданина Ефимова А.И., — только эта версия трещит, даже если ее подвергнуть элементарному правовому анализу. Первое, — начал загибать пальцы я, — расследование дела об убийстве подведомственно прокуратуре, а вело его КГБ, во-вторых, отправной точкой для возбуждения уголовного дела, должно быть или заявление в правоохранительные органы, или результаты, патологоанатомической экспертизы. Заявления не было, по крайней мере родственники Ефимова с таким заявлением не обращались, и вообще в деле нет никаких данных о заявителях, экспертизы тоже, ввиду того, что тело Ефимова кремировали, тогда что — же было причиной? Дело велось два года, а потом его прекратили в связи с отсутствие состава преступления.

— Выяснить, причины, — с грустью отделяя интонацией, каждое слово, проговорил Виктор Петрович, — да что тут выяснять. Убили его. Вам молодой человек, не понять в какое время мы жили.

— Почему же, — возразил я, — не такой уж я и молодой, а те времена прекрасно помню.

— А раз помните, — жестко, уверенно заговорил Виктор Петрович, — то вы не удивитесь, что многие люди задыхались в обстановке коммунистического режима, тотальной бюрократии, полного бесправия и всевластия КГБ. Да именно задыхались, — повысил он голос, — но только единицы вставали на борьбу против режима, и Антон Иванович, был среди них. Он хотел в полный голос заявить о своей гражданской позиции, и у нас в стране и за рубежом. Власть этого испугалась, и его убили. А пока вели следствие, то запугивали всех его знакомых, таская их на допросы в КГБ. А чтобы упаси Бог, кто не заподозрил, об истинных причинах его смерти, то пустили грязную клевету, о том, что ученый и классик советской литературы — был английским шпионом.

А манера речи и формулировочки то у него как в присно памятные годы конца восьмидесятых, начала девяностых годов двадцатого века: «коммунистический режим», «бесправие и всевластие КГБ». Даже эмоциональный накал сохранился, с тех митинговых времен.

— Простите, Виктор Петрович, но конкретные факты у вас есть? Или это только ваше предположения? Вы лично были знакомы с Ефимовым, он вам говорил о своем намерении заявить, о несогласии с существующим строем? — глядя на возбужденное лицо собеседника, спросил я.

— Какие конкретные факты? Где я мог их взять в то время! Все факты находятся на Лубянке. Не забывайте, что мы жили под неусыпным контролем КГБ, в обстановке беззакония! Лично я Ефимова не знал, но в лагере, где мотал срок, был заключенный, который утверждал, что знал о намерении Ефимова, заявить о своих убеждениях, и что он сообщал ему об этом в письмах. И потом мне достаточно было прочитать роман «Время буйвола», чтобы понять, Ефимов был антикоммунистом. И во многом благодаря таким людям, монстр — коммунизма канул в лету.

— А с людьми, которые лично знали Ефимова, вы были знакомы? — продолжал задавать вопросы, я. Чай в чашке остывал, не до него было, — Кто из его знакомых был осужден за антисоветскую деятельность? Кому из них «монстр» КГБ поломал жизнь? Насколько я знаю, его супругу и сына, к уголовной ответственности не привлекали. Или вы только от третьих лиц о его антикоммунистической деятельности слышали? И вы простите, но мне не верится, что в условиях тотального наблюдения со стороны КГБ за известными лицами, Ефимов мог вести антисоветскую переписку, перлюстрация для того времени, было обычным делом, и Ефимов не мог об этом не знать.

Многолетняя привычка и профессиональный навык участия в судебных заседаниях сказались, я задавал вопросы, Виктору Петровичу, так же как свидетелю на судебном заседании. В Уголовно — процессуальном кодексе такие вопросики так и называются — допрос.

Виктор Петрович замялся, потом рассердился и, не отвечая, по существу заданных вопросов (вот и опять юридическая терминология вылезла), холодно спросил:

— Вы что красно — коричневый? — Я замотал головой, не красным, никаким иным цветом, окрашиваться не собираюсь. А Виктор Петрович напористо продолжал, — Не понимаете, что в таком деле прямых доказательств быть не может. Я уверен, понимаете, просто убежден, что Ефимов был антикоммунистом, и именно поэтому его убили.

— Тогда почему не стали убивать остальных диссидентов, среди них было немало очень известных людей и в нашей стране и за рубежом. Почему их деятельность безусловно с пропагандисткой точки зрения опасная для Советской власти, не вызвала таких смертельных действий со стороны КГБ?

Ну, что я в самом то деле пристал к человеку! Видно же, что толком он ничего не знает, а повторяет слухи, говоря юридическим языком выдвигает версию, но доказать ее не может. Зачем я тревожу его память, ну верит человек, и флаг ему в руки. Тем более человек то достойный, не боялся за свои убеждения, пострадать, а в то время было ох как не просто открыто заявить о своем несогласии, с руководящей и направляющей ролью КПСС.

— Вы как прокурор, вопросы задаете, — улыбнулся Виктор Петрович. Нет, право слово, не только достойный, но и отлично воспитанный человек, другой бы на его месте, меня бы просто выгнал, взашей. — Нет у меня ответов на ваши вопросы, — признался он, — и логику сотрудников КГБ, мне трудно понять.

— Так не КГБ же такие вопросы решало, — возразил, я, — Они действовали в предложенных обстоятельствах, и ничего более.

— Ничего более, предложенные обстоятельства, — грустно повторил Виктор Петрович, — вот поэтому я пять лет, в мордовских лагерях и гнил. Из-за предложенных обстоятельств. Партия сказала: «Надо!», КГБ ответил: «Есть», — и с горечью закончил, — Одно слово, Советская власть.

— В КГБ тоже было много порядочных людей, — я вспомнил Торшина, его рассказы о своих товарищах, — Да и Советская власть была не так уж плоха. Дурдома конечно хватало. Но мои родители бесплатно благоустроенную квартиру получили, зарплата была у них хорошая, машину купили, в санатории лечиться и отдыхать ездили, я каждое лето в детских оздоровительных лагерях отдыхал, за символическую плату, отлично время проводил. Высшее образование было бесплатным. А теперь? Нет СССР, сдох «монстр — коммунизма» по вашей терминологии. Что лучше стало? Может духовный и материальный подъем общества идет? Вы же сами все видите Виктор Петрович! Вы за это пять лет, гнили в лагерях? Да вас использовали, и выкинули как…, — я сдержался, и не использовал, рвущиеся с губ, матерные сравнения.

Ну, зачем я так! Разве этот порядочный, деликатный, хорошо воспитанный человек, в чем-то виноват. Нет. В том, что произошло в конце двадцатого века в нашем разлюбезном отечестве, виноваты мы все, с нашей героической привычкой показывать кукиш, власть предержащим, так чтобы они этого не видели, с нашей вечной и бессмысленной надеждой, что кто-то, что-то, сделает за нас.

Дальше мы уже мирно пили чаек, сменив тему, беседовали о литературе девятнадцатого века, от моего предложения сбегать за бутылкой, Виктор Петрович отказался. Потом я рассказывал ему об Афганистане, он мне о мордовских лагерях. Только в рассказах наших, не было зубовного скрежета, героического пафоса, а только юмор, приправленной печалью об ушедших товарищах, и былом времени. Времени нашей молодости.

За разговором я понял что, было общего у этого диссидента и правозащитника, и полковника КГБ Торшина, они остались гражданами Советского Союза, хоть и умерла эта страна, но они остались, каждый по своему, верны ей, несмотря ни на что. Да и я наверно тоже. Может именно поэтому, и легко нахожу с ними общие темы для беседы, и не чувствую скуку в их обществе, когда они рассказывают «о делах давно минувших дней».

* * *

Обратный билет был куплен, за проживание в гостинице, уплачено и, подсчитав оставшиеся деньги, я решил шикануть в ближайшем ресторане, и пригласить на встречу Ивлева. Я ему позвонил, представился, пригласил отужинать. Он любезно согласился, мы согласовали место и время, и вечером я отправился в ресторан.

В баре, где я решил подождать Ивлева, цены меня приятно удивили, приятно в том смысле, что как следует выпить, на мою наличность было невозможно, следовательно, трезвый образ жизни мне был гарантирован. Со скучающим видом, не выдавая охватившей меня ценовой паники, я заказал кофе.

— Скучаешь? — размалеванная девица присела рядом за стойку, и заказала коктейль с мудреным названием, — Может, поразвлечься хочешь?

— Нет, — равнодушно ответил я. Скажу честно, девицы такого рода, меня никогда не прельщали.

Но девица, вероятно, прошла курсы маркетологов, и решила творчески применить полученные уроки. Отказ клиента от товара означает, что он просто не знаком с его качеством, и не понимает, как этот товар ему, ну просто жизненно необходим. Значит, его надо в этом убедить, а для этого и существует наука маркетинга. Вероятно девица плохо училась, и меня она совершенно не убедила, хотя и старалась. Через пятнадцать минут, бармен подал мне кофе, а девица безнадежно махнула рукой. Отчаяние, девицы разделили двое молодых людей, которые подошли ко мне и тот, что повыше сказал:

— С тебя пятьсот баксов.

— Это за что же? — непритворно удивился я.

— Девочка с тобой время тратила? — спросил молодой менеджер, и сам себе ответил, — Тратила, а время деньги, время этой девочки стоит пятьсот баксов. Плати!

Наверно виной всему мой безнадежно провинциальный вид, сухощавое телосложение, и печальный образ затюканного интеллигента. Грех такого лоха, на бабки не развести. «Ничего утрется и заплатит» — решили начинающие бизнесмены.

Кофе был горячим, спасибо тебе бармен, я с благодарностью посмотрел на юношу за стойкой. Он перетирал бокалы и хранил нейтралитет. А менеджеры сделали выражения своих лиц зловеще решительными. Телосложение у обоих парней было внушительным, видать ребятишки регулярно качаются, тренируются выжить в современных условиях, решили, что для их бизнеса мощной мускулатуры, достаточно.

— Не тяни, а то в гроб сыграешь! — грозно пообещал мне второй менеджер.

— Платить так, платить, — пожал я плечами. И плеснул первому менеджеру кипятком в глаза, он еще не успел завыть, как я глубоко загнал пластмассовую кофейную ложечку, в ноздрю второму менеджеру.

«Милые» мальчики! Внешний вид бывает, обманчив, изучайте философию, там об этом много рассказывают. И еще, детки! Постарайтесь запомнить, в бою, мышечная масса, большой роли не играет, если противник знает, как бить и куда бить. Я знаю. Не раз на практике, полученные в Афгане знания применял. Да, годы идут, но вбитые до автоматизма навыки остаются. Спасибо вам товарищи офицеры, за науку!

«Милые детки», сутенеры — менеджеры закричали, но рев девицы заглушил их крики. Может, когда слышали сигнал «Воздушная тревога»? Так вот девица его запросто перекрыла, лучше бы в МЧС работала, сиреной. На помощь, павшим в борьбе за построение «беспредельного» общества в нашей стране, молодым менеджерам, ринулись их товарищи. Товарищи пылали праведным гневом, и сотрясали, карманными раздвижными дубинками. Дело было дрянь, для меня, естественно. Перегнулся я через стойку бара, быстро поочередно взял за горлышко, две бутылки с красивыми этикетками, разбил их. И собрался продемонстрировать, подрастающему поколению, нашей так сказать достойной смене, рукопашный бой, с применением подручных предметов.

— Двоих я точно уделаю, — предупредил я мстителей.

Не пришлось, пока мстители всенародным голосованием выбирали этих самых двоих, то есть орали: «Мишка! Федька замочите его…», в ресторан зашел пожилой, легкомысленно одетый в джинсики, курточку и кроссовки, немолодой совсем не грозного вида, мужчина.

— В чем дело? — поинтересовался мужчина, обозревая картину, и порекомендовал, — лучше прекратите.

Мстители, перегруппировавшись, решили, для начала разделаться, с новым посетителем. Чего лезет?!

Мужчина, не стал драться, и убеждать, молодых людей сменить антисоциальное поведение, на более приемлемое в демократическом обществе.

Он мгновенно достал небольшой пистолет, большим пальцем сдвинул предохранитель, и выстрелил в ногу, самому «отважному» мстителю, который уже примерился ударить дубинкой пожилого человека. Мститель упал и, решив, что настал его последний час, закатил глазки, и всем своим видом показал: «Не надо, не добивай, я уже убитый!». На хлопок выстрела, калибр у пистолетика маленький был, потому и хлопок, в ресторан быстро вошли еще двое людей неопределенного возраста, но весьма определенных навыков. Они даже оружие доставать не стали. Просто встали так, что пройти к немолодому человеку, убравшему пистолетик, минуя их, было решительно невозможно. Впрочем, мстители такого желания, больше и не проявляли.

— Ивлев, — представился мужчина, подойдя ко мне, — у вас, что неприятности?

Я коротко обрисовал ситуацию. Ивлев хмыкнул. Один из охранников Ивлева, выполняя его приказ, поднял и подвел под его светлые очи, того менеджера, которому досталось кипятком в лицо.

— С тебя штука баксов, — ласково проинформировал его, Ивлев.

— За что? — заскулил менеджер, — он мне лицо ошпарил, а я еще и плати!

— Пятьсот за костюм, — пояснил Ивлев, показывая на мой безнадежно испорченный разлитым кофе и вином, пиджак, — пятьсот за моральный вред. Будем платить, или как?

Менеджер, явно догадывался, но не хотел точно узнавать, что это такое «или как», он достал из бумажника наличность, пересчитал, и покаялся: «У меня только триста».

— Ничего, у тебя есть друзья, они помогут, — также ласково утешил его Ивлев, и обратился к друзьям менеджера, — Вы как поможете, другу? А он вам потом отдаст!

Друзья под взглядами охранников Ивлева, решили помочь попавшему в беду товарищу, вывернули карманы, собрали деньги, передали Ивлеву, тот проверил, было на пятьдесят долларов больше. Он положил полсотни на стойку бара, и благородно заметил: «Нам лишнего не надо». После чего небрежно посоветовал пришедшему на скандал и выстрел администратору ресторана: «Врача для молодых людей, через часик, после нашего отбытия, вызовите, а пока перевяжите, номер моей машины лучше не запоминать, к чему вам лишние хлопоты». Администратор почтительно закивал, дескать, не извольте беспокоиться барин, все сделаем в наилучшем виде.

У меня отлегло от души, получив компенсацию, я был уверен, что теперь запросто смогу оплатить обед в любом ресторане. Из вертепа, куда я столь опрометчиво зашел, Ивлев предложил переехать в более приличное место.

Пока ехали, я с молчаливым восхищением рассматривал генерал-майора КГБ в отставке. Постарше меня будет, а как уверенно вписался в рыночные отношения. Как замечательно знает современную новорусскую экономику. Я, даже и не подумал о компенсации, быть бы живу. А он сразу сориентировался, подсчитал ущерб, выставил претензию, уверенно убедил молодых людей, исполнить ее в полном объеме. Настоящий бизнесмен, а главное ствол у него под рукой и пользоваться он им умеет, а для бизнеса в России это не последнее дело.

Приличным местом был клуб, с отличным рестораном, умеренными ценами, и предупредительным персоналом. Ивлева здесь знали. Нам предложили откушать и поговорить в отдельном кабинете.

— За знакомство, — вежливо предложил тост Ивлев, и налил мне водки, себе минеральной воды, без газа, — Возраст, здоровье, избегаю горячительных напитков, — объяснил он свое поведение.

Я не принадлежу к тем собутыльникам, которые навязчиво требуют, чтобы вместе с ними обязательно пили водочку. Более того, считаю неприличным указывать сотрапезнику, что ему есть и пить.

Из солидарности я тоже налил, себе воды и, предупреждая вопрос, пояснил, — Возраст, здоровье, семья, пора и о положительном примере для детей подумать.

Ивлев хмыкнул. Он вообще часто хмыкал, или носоглотка не в порядке, или он так свои эмоции выражает, решил, я.

— Леша, вас правильно охарактеризовал, — обратился ко мне Ивлев, — за словом в карман не полезешь, и в бою, не обмочишься.

— Вы тоже парень не промах, — ответил я на комплемент, — причем не промах в буквальном смысле.

Пока официант споро, расставлял холодные закуски, мы непринужденно вели светскую беседу, так ни о чем. Официант удалился, пообещав, что подаст горячее, через тридцать минут.

— Ну и что тебя интересует, — неожиданно перешел на «ты» Ивлев, — мне Леша рассказал, что ты Ефимовым заинтересовался. Что ты хочешь узнать, и что ты вообще знаешь об этом деле?

Я предельно сжато, рассказал, что мне известно, со слов Торшина, и упомянул ту версию, которой придерживался Виктор Петрович.

— То, что тебе этот малохольный рассказал, об антисоветской деятельности Ефимова, полная ерунда, — чуть улыбнулся Ивлев.

— Вовсе он не малохольный, — оскорбился я за Виктора Петровича, — он за свои убеждения, отстрадал в лагерях, не многие генералы на это способны, — попытался я, уколоть упреком Ивлев.

— Потому то, они и стали генералами, — снова хмыкнул Ивлев, — думаешь, зацепил меня? — Я неопределенно пожал плечами. — А вот и нет, где этот демократ — исусик, а где я. Я на коне, у меня свое дело, деньги, власть, а у него справка о реабилитации и нерегулярно выплачиваемая нищенская пенсия по инвалидности. Хочешь прикол про твоего героя, расскажу?

Я снова пожал плечами. Все-таки, задело тебя генерал, раз ты мне, что-то хочешь доказать, а может не мне, а себе?

— Тогда слушай! — Ивлев от удовольствия, рассказать забавную историю, бессознательно, потер ладони, — У исусика, проблемы со здоровьем начались, деньги на лечение понадобились, вот он и подает прошение на высочайшее имя, о выдачи денежного пособия, с перечнем своих заслуг перед новой демократической Россией. Ему отвечают, что средств, на это в бюджете не предусмотрено, и приписали еще, ищите спонсора. Он туды, он сюды, а вот нет спонсора, не дают новоспонсоры денег, не выгодное это вложение капитала. Он к фондам иноземным, что раньше демократию поддерживали, за помощью бросился. Бац! И фонды денег не дают, да еще недвусмысленно намекают, что мол, надоели вы, попрошайки русские. Пригорюнился исусик. Узнал об этом, «злодей», что в свое время его дело вел, денег принес, а сумма не маленькая была, исусик гордо отказался. Тогда «злодей», а он у меня работает, деньги через два банка прогнал, и до исусика, они как премия «За выдающийся вклад в развитие демократии», дошли. Исусик ликует, вновь в справедливость поверил. А «злодей» руки потирает, сделал свое «черное» дело, погубил невинность, исусика, совратил его душу, обрек ее, на муки адские.

— Ну и к чему ты мне эту историю рассказал? — я тоже незаметно без всяких брудершафтов, перешел на «ты».

— А к тому, что умели мы тогда работать, умеем и сейчас, и не звери у нас служили, а нормальные люди. Каждого диссидента не раз и не два вызывали и предупреждали: «Бросьте ребята, не дело это, плохо вам будет». Начиная с пятьдесят шестого года, специально не одного человека под статью об «антисоветской деятельности» не подводили. Я в КГБ как раз в шестьдесят восьмом пришел работать, тогда наши войска в Чехословакию вошли. Визгу было на весь мир. Советские оккупанты! И у нас правдолюбцы нашлись, вышли с плакатиками «Руки прочь, от Чехословакии!». Сутки прошли и все, ну почти все диссиденты покаялись, что не поняли, «мудрую» политику партии, их и отпустили, только пальчиком по отечески погрозили мол, больше так не шалите. Я это к чему говорю, что в то время уже, старались даже виновных не сажать, а уж безвинных тем более. Так вот не был Ефимов в списках лиц, подозреваемых в антисоветской деятельности, я это тебе точно говорю, мы это дело, через агентуру, проверили, тогда те, кто такую деятельность вел, все как на ладони были, через осведомителей знали их всех как облупленных. А знаешь, кто любил провокации с инакомыслящими устраивать?

— Ну и кто же?

— Наши коллеги из западных спецслужб. Вот тебе пример, только имен называть не буду. Дорвался такой вот инакомыслящий, до зарубежного печатного органа, и дает информацию об «ужасах», которые творятся в СССР, или прямые данные, или рассказик или повестушку, жалостливую печатает, о нарушениях прав человека. Чудак, еще псевдоним себе берет, чтобы не узнало «всевидящее око» КГБ о нем, и невдомек ему, что давно уже все про него известно. На Западе дело это раздувают, что бы значит, мы случайно не пропустили, утечку «секретных» данных, и общественное мнение, соответственно настраивается. Затем наши западные коллеги аккуратно, передают в СССР полные сведения о личности автора, раскрывают его псевдоним. Обычно это, через дружественные СССР общественные организации, делали, те прямо в ЦК обращались, минуя КГБ. Из ЦК нам идеологи «херовы», в работе оперативной ничего не смыслящие, поручение дают: «Пресечь клевету и антисоветскую деятельность». Пресекаем, тихо мирно без особого шума, в основном пальчиком грозим: «не шали». Шалун за сердце хватается, с трагизмом всех оповещает, что раскрыли его, и ждет его смерть лютая и неминуемая. На Западе наддают, КГБ преследует диссидентов, и печатают «последнее слово» мужественного борца за свободу. Из ЦК новый циркуляр, угомонить и изолировать «борца». Выполняем. Тут уж «свободная» пресса, ликует, аресты в СССР, ужасы Лубянки, пытки диссидентов. Все довольны. ЦК довольно — указало КГБ на недостатки в работе, пресекло идеологическую диверсию. Свободная пресса довольная — тиражи повысились. Коллеги из спецслужб довольны — задание выполнено, общественное мнение сформировано. Даже «страдальцы» внакладе не остаются, их, как правило, депортировали, и они на Запад в ореоле «мучеников» прибывали. Вот так дело было.

— Да вы прямо ангелы! Только не из рая, а из ЧК, — иронизирую я, — так уж прямо все и было! И не сажали, в дурдома не прятали. А вот Виктор Петрович! Он что-то под твою категорию «мучеников» не подходит, статья «клевета на советский строй», и срок от звонка до звонка отсидел.

Предварительно деликатно покашляв, в кабинет вошел официант, расставил с подноса горячее, забрал пользованную посуду, заменил приборы, поинтересовался, не надо ли чего уважаемым гостям, и плавно ступая, удалился.

— Сажали, — вздохнул Ивлев, — только понимаешь, и в КГБ тогда дураков хватало, на многих высоких постах партийные выдвиженцы сидели, идеологическую невинность блюли, следили, чтобы выполняла организация руководящие распоряжения «родной» партии. Им тоже показатели были нужны в работе, шпионов и предателей не так и много было, ловить их сложно было, да и знаний у партийных товарищей таких не было. К внешней разведке их и близко не подпускали, тут Председатель был решительно настроен. А тут раскрытие целого «антисоветского заговора», успех, доказательство, что не зря хлеб едим, а «высоко сидим, далеко глядим», вот твой Виктор Петрович под их пресс и попал. На следствии никого не сдал, всю вину на себя брал. Идеалист, под такую его. Вот за идеализм ему и впаяли по полной программе. Только и в лагере ему мой приятель, ну тот, что деньги ему дал, помог, не лес валить, устроил работать в библиотеку. Предлагал ему покаяться, взамен, освобождение, только знакомый твой, не того поля ягодка, каяться не стал. Все хватит, — неожиданно прекратил рассказ Ивлев, — давай горячее есть, а то остынет. А ты выпей под горячее то, не выделывайся, я и, правда, рад бы выпить да не могу.

Я молча выпил, закусил, есть не хотелось. Ивлев тоже без аппетита, поковырял в своей тарелке, выпил воды, снова вздохнул.

— А хороший он мужик, — тихо сказал он.

— Кто?

— Да, Виктор Петрович, — пояснил Ивлев, и уж совсем неожиданно для меня, добавил, — Я бы с ним в разведку, пошел. Такой в спину не ударит, и прикроет если, что.

— Еще вопрос взял бы он тебя в эту самую разведку, — я отодвинул свою тарелку, достал сигареты, закурил.

— А ты, — спросил он меня, — ты бы пошел?

— Да! Я тебя в деле видел и, Леша про тебя только хорошее говорил. Я пошел бы. — Ответил на вопрос. Искренне ответил, что не говори, а он меня от тех сволочей спас, — Только я уже давно в разведку не хожу, и ходить не собираюсь. — Подумал, глядя на Ивлева, спросил, — А ну признавайся генерал, ты на лечение Виктору Петровичу, тоже денег давал?

— Нукай, на лошадь, а не на меня. И чего ты взял, что я деньги давал? — с раздражением спросил Ивлев, — я не сентиментальная барышня, а бизнесмен.

— Да? — протянул я, — А скажи-ка бизнесменский господин-товарищ, откуда ты вообще про Виктора Петровича узнал? Ты же в контрразведке работал, к диссидентам отношения не имел, рассказать тебе о нем только твой работник мог, и только в том случае если бы от тебя помощь бы потребовалась. Давай колись чекист! Облегчи душу.

— Ты что поп? — Ивлев разозлился, — чего ко мне в душу лезешь. Вот хрен тебе а, не исповедь, — Ивлев показал мне хорошо известную комбинацию из трех пальцев, — и жаргон брось, словечки типа «колись», тебе не к лицу. — Слил раздражение, успокоился, усмехнулся, хмыкнул, — Знаешь, а я бы тебя в контрразведку, взял работать, умеешь версии строить.

— Нет, не для меня эта работенка, — я, чуть передразнивая его, хмыкнул, — у меня и своих грехов за глаза хватает. А с вами и последнюю надежду на райские сады и прекрасных гурий потеряешь. Ты мне лучше про Ефимова расскажи, Леша то мне не все поведал.

— Самое главное он тебе рассказал, а технику нашей работы, извини, я раскрывать не собираюсь, — Ивлев с тоской смотрел на мою сигарету, шевелил ноздрями, аромат табачный ловил.

— Закуривай, — протянул ему пачку, — не мучай себя.

— Изыди сатана, — замахал руками Ивлев, творя святой крест, — даже и не надейся, не предам КГБ ради сигареты.

Мы оба рассмеялись, напряжение, бывшее в начале встречи прошло. Сатана, убоявшись крестного знамения, изошел, сигарету я потушил. Деликатный официант, появился на пороге. Выслушал распоряжение Ивлева, испарился. Через несколько минут снова материализовался, с кофейным сервизом и бутылками ликера. Лукавый был официант, хороший психолог, заметил, одинокий окурок, принес сигары и все аксессуары к ним. Молодец! Наверно он чаевых состояние сделает.

— День твой последний настанет буржуй, — весело процитировал Маяковского, отставной чекист — коммунист, налил себе из кофейника кофе, обрезал и закурил сигару. И стал точь в точь похож на этого самого плакатного буржуя.

— А как же, вред от курения, — кивнул я на сигару, — ты же бросил.

— Так я не взатяжку, — преувеличенно серьезно ответил Ивлев, — только для аромата и настроения. — Выдохнул ароматный дымок, хлебнул кофе, расслабился, подобрел, благожелательно разрешил, — Ладно задавай свои вопросы, по Ефимову, а то смотрю тебе и водка не в радость, кофе не пьешь, мучает тебя бес любопытства, ох как мучает.

— Почему Григошин предупредил Ефимова, что подтолкнуть его хотел, это так по плану, было? — начал задавать я давно подготовленные вопросы.

— Нет, это его личная инициатива была, по другому Ефимов, умер бы в результате «несчастного» случая. А так Григошин, по своему конечно, ему свое уважение продемонстрировал. Мы знали об этом, но промолчали, в рапортах, о встречи Джеймса и Григошина не сообщали. Я и сейчас думаю, что прав Григошин, в конце концов, Джеймс не предатель был, он своей стране служил. А это всегда заслуживает уважения.

— Почему обыск у Ефимова делали, через десять дней после его смерти, зачем это надо было, он же весь компромат уничтожил?

— Дураки выслужиться хотели, я же тебе говорил, что у нас полно партийных выдвиженцев было, вот они после драки и решили кулаками помахать, погнали пену с обыском. Только ничего не нашли.

— А откуда слухи пошли, о шпионаже?

— Круг ученых и писателей, он узкий в то время был, кто — то из наших, ради «красного словца», в их среде проговорился. Да и обыском много напортачили, а шила в мешке не утаишь, вот слухи и поползли. Да и надо было, как-то объяснять, почему Ефимова печатать перестали, а тут слухи гуляют, никто вопросов и не задавал, боялись в пособники угодить. Только друг Ефимова писатель Казанкин, напрямую в Политбюро обратился, требовал разъяснений. Ему ничего не значащей отпиской ответили, дескать, идет следствие, оно выяснит все обстоятельства дела.

— А как вообще так вышло, что полвека, никто ничего не заподозрил, ведь шла серьезная утечка, и КГБ не могло об этом не знать?

— Знали, искали, даже сажали, — Ивлев поморщился, задавил сигару в пепельнице, с горечью продолжил, — Тебе Леша говорил, что в сорок пятом, английскую агентурную сеть вскрыли? — Я утвердительно кивнул, — так вот, тогда сообщения расшифровали, круг лиц имеющих доступ к изложенной там информации очертили, Ефимов там отсутствовал, месяц наблюдение вели…, а потом, — Ивлев безнадежно махнул рукой, — Начальство стало давить, а подать нам английского резидента! А то ваши головы полетят! Вот всех кто в списке был, и взяли. Допрос с пристрастием провели, и сразу трое признались, что они эти самые шпионы и есть. Так то. А утечка не прекращается, дальше пошли головы лететь. С пятьдесят третьего, после смерти «отца народов», головы уже не летели, но людей под подозрением держали, доказать ничего не могли, так карьеры людям ломали, от серьезной работы отстраняли. Понимаешь, основа работы контрразведки это анализ, а шпионы и предатели, они почти всегда на трех этапах ловятся: первое — данные об утечке, такие данные, как правило, от своей разведки получают; второе — доступ к информации, по которой идет утечка, это уже контрразведка определяет, кто такой доступ имеет; третье — способ передачи информации, тоже контрразведка вычисляет. Так вот Ефимов в этом плане уникум был, прямого доступа к данным не имел, информацию через книжки передавал напрямую, без посредников, взять его на связи было невозможно, да никто и не думал, что и так можно. Сам был весь из себя положительный, любимец руководства страны, вне подозрений. Так и работал. Куда там до него, всяким агентам с двумя нулями. Были у него и экстренные каналы связи, один мы вскрыли, про остальные не знаем.

— Дима, объясни мне вот что, Джеймс полвека нелегалом в СССР работал, информацию добывал, исключительной важности, так почему об этом успехе, Служба ничего не говорит, Джеймсу уже повредить нельзя, а для их престижа это большое бы значение имело!

— Ты так уверен? — улыбнулся Дима Ивлев, — что история Джеймса, повысила бы их, престиж? — Я кивком головы подтвердил, да уверен. Ивлев веско, мотивированно объяснил, — Для любой разведки, престиж заключается не только в качестве и количестве получаемой информации, но и в том, что она своих сотрудников, не бросает и не предает. Служба, Джеймса сдала, предали его, даже попытки не предприняли его вытащить, на его провале, хотели нам «свинью» подложить. Нет, в этом они никогда не признаются. Кто — же после этого с ними сотрудничать будет? Они все больше о предателях шумят, о таких как Гордиевский и Резун, подчеркивают, как хорошо им после измены живется. Как бы говорят, не бойтесь, продавайте Родину, вам у нас хорошо будет. О том, как они агентов сдают, помалкивают, а кроме Джеймса, таких случаев полно было.

— Последний вопрос, лет много прошло, скажи, если знаешь, что с нашим разведчиком стало, который про Рикки сообщил?

— Тоже, что и с Ефимовым, — Ивлев отодвинул чашку с кофе, налил себе воды, выпил, после паузы, сообщил, — Сдал его генерал Гордиевский, вот уж кто тварь, так тварь, много он наших ребят угробил. Гадина! Тот сотрудник, про которого ты спросил, он уже из Службы ушел, на пенсию, ему наши предлагали в Союз перебраться, отказался. Деталей особых не знаю, но ему, люди из Службы предложили на выбор, или скандальный процесс, пожизненное заключение, клеймо предателя и позор для его близких, или он сам этот вопрос решает… Вот он его и решил. Его семью британцы тоже трогать не стали, и огласки не допустили.

Ивлев, как потускнел от воспоминаний, состарился, ничего в нем от озорного, бойкого мужичка, удачливого бизнесмена с буржуйским видом смаковавшего сигару, не осталось, видавший виды, битый жизнью пожилой мужик, сидел передо мной, смотрел в сторону, не на мои вопросы отвечал, свою жизнь вспоминал. Да не веселый у нас ужин получился.

* * *

«Вот эта улица, вот этот дом, вот эта барышня, что я влюблен…» — я навевал песенку из почти забытого фильма, и нашел и эту улицу, и этот дом, и даже ту подворотню, в которой Торшин дрался, защищая Машу.

До поезда оставалось много времени, и я подгоняемый не осознанным любопытством, шел посмотреть на принцессу, по чьей любви прокатилась та давняя история и раздавила ее. Зачем? Да не знаю! Про Ефимова — Джеймса, я почти все, что меня интересовало, выяснил. И куда это я прусь, столько лет прошло. А вдруг принцессе будет интересно узнать, что стало с рыцарем, а может и зря буду ворошить золу воспоминаний. Выставит меня принцесса вон, и будет права, что ж, если даже и так, не обижусь, нечего в чужие души лезть.

Добротной сталинской постройки, отделанный по фасаду гранитом дом, дверь в подъезд с кодовым замком, она так и говорит: «Пошел вон, ты здесь чужой!» Что, верно, то верно. Дверь без скрипа отворилась, вышел дородный мужчина, а я, пользуясь моментом, мимо него шмыгнул в подъезд.

— Вам кого? — неприветливо спросил портье — охранник. Он дежурил в вестибюле подъезда. Молодой парень с угрюмым лицом.

— Я Машу ищу, — признался я.

— Какую Машу, — насторожился охранник, — в какой квартире живет?

А номер квартиры, я и не знаю, даже фамилии Маши, мне Торшин, не сказал, да и дом я только по визуальным приметам нашел.

— Ну, это…, — замялся я, — у нее еще папа академиком был.

— Не знаю такую, — парень встал из-за столика, жестко предложил, — уходи.

— Тебе что! Трудно сказать, живет здесь такая, или нет?

— Или сам уйдешь, или я тебя выкину, — не поддаваясь на мой просительный тон, заявил охранник, и повернулся ко мне боком, чтобы выйти из-за стола, и выполнить свою угрозу. На его плече сквозь белую рубашку, я увидел знакомую наколку, «парашютист в свободном падении», такие татуировки себе десантура колет.

— Ты, в какой части служил? — миролюбиво спросил его я, и представился — я в ДШБ в Афгане.

— Псковская дивизия ВДВ, Чечня, — парень остановился, потребовал от меня, — Докажи! А то я много «героев» видал, что пороху не нюхали.

— Ах ты…, — завелся я, и пошел крыть его, используя специфические выражения которые в ходу, у десантуры, и по которым можно без особого труда, по духу, определить своих.

Слушая родную речь, парень заулыбался, когда я закончил, пожалел, — Жаль что я на смене, а то бы выпили, поговорили. Нам про Афган наш полкан (жаргонное выражение: полкан — командир полка) много рассказывал. Во командир был! — Парень поднял вверх большой палец сжатого кулака.

— А как фамилия? Случаем не…, — поинтересовался я, назвав своего первого командира в Афганистане, он тогда лейтенант был, только после училища.

— Точно он, — обрадовался парень, — А ты его знаешь?

— Был моим взводным, — улыбнулся я.

— Во дела, — парень развел руками, — кому сказать не поверят! Тогда ты и Татарина должен знать, ну того, что жратву, у афганских коммандос отобрал, и на операции в горах водку достал. Нам полкан, про него рассказывал, когда учил, что десантник еду и водку всегда найдет, если он десантник конечно.

— Не Татарин, а Татарча, — поправил я парня, и скромно признался, — это я.

— Не похож, — с сомнением посмотрев на меня, покачал головой парень, — я его другим представлял.

— Хотел бы я на тебя посмотреть, через двадцать с гаком лет, на кого ты похож, будешь, — обиделся я, и привел идентифицирующую мою личность, доказательство, — жратва была плов, а водка «Столичная» две бутылки, я их на магнитофон у летунов сменял.

Через полчаса я уже все знал и о Маше, Марии Анатольевне Трофимовой, чем занимается, кто муж, где дети, даже адрес по которому находится ее фирма, сообщил мне парень.

А потом, натура у парня наша расейская, вот он и не выдержал, сбегал все-таки за бутылкой. Мы выпили, поговорили, покурили, выпили. Сравнили две войны. Он в первую чеченскую компанию воевал. В тактике и вооружении, ни хрена не изменилось, но нас в Афгане хотя бы свои не предавали, а их в первую войну…., парень рассказывал, накипело, как говорится, я даже боялся ему сказать: «хорош пить, ты же на работе».

— Так то братан, — закончил рассказ парень, — Кто в золоте, после той войны, кому повезло в гробу, а мы в дерьме.

— Вылезай, — посоветовал ему я, — жизнь, продолжается, мы тоже через это прошли, и ничего живем. Не сдавайся, — я помедлил, не люблю высоких слов, но здесь они как-то к месту пришлись, — Не сдавайся Брат! — Да он и был мне младшим братом, по духу, по оружию, и по стране, которая так легко посылает на смерть своих детей.

Офис фирмы, что принадлежала Марии Анатольевне Трофимовой, располагался в большом современном, из стекла и бетона, административном здании. Дальше вестибюля охрана меня не пустила. Допрос учинили: кто, зачем, по какому вопросу. Вели охранники себя вежливо, корректно, но непреклонно. Узнав, что вопрос личный, дали телефон секретаря, и пока я звонил по внутренней линии, один из охранников ненавязчиво стоял рядом, слушал разговор, бдил значит.

— Соедините с Марией Анатольевной, мне с ней надо переговорить по личному вопросу, — прижавшись щекой к телефонной трубке, попросил я.

— Кто вы? — нежным голосом спросила трубка.

Я представился. После короткой паузы, трубка без всяких нежностей сообщила, что Мария Анатольевна, меня не знает и знать не хочет, что, собственно говоря, и не удивительно, мало ли кто ее драгоценного начальника, желает оторвать от наиважнейших дел. — Охрана вас проводит на выход, — закончила разговор трубка, но не успела отключиться, как я заявил, — Мне у Марии Анатольевны, надо выяснить обстоятельства связанные с Ефимовым и с Торшиным. Это еще в семидесятые годы было.

— Семидесятые? — недоуменно спросила трубка, — но тогда нашей фирмы еще не существовало.

— Зато была милая девушка Маша! Ныне, в миру, ее зовут Мария Анатольевна Трофимова.

— Попробую спросить, — с любопытством ответила трубка, — ждите.

— Что с Торшиным? — жестким властным уверенным голосом спросила трубка, через минуту, — Он жив?

— Да.

— А вы кто такой? — холодно продолжила допрос Мария Анатольевна.

— Знакомый его, — пояснил я, — я только хотел спросить у вас…..

— Слушай сюда! Знакомый! — Властно прервала, меня, бывшая принцесса, — А катись ты вместе с Торшиным…, — тут Маша, такое завернула, что я сразу понял две вещи: первое — русский язык она не только по литературе знает, но и по «матушке» тоже; второе — катится мне надо как можно быстрее, во избежании печальных для меня последствий.

Я уже подкатывался к станции метро, как меня догнал охранник.

— Эй, знакомый! — позвал он. Я обернулся. Охранник вежливо, предложил, — Мария Анатольевна, приглашает вас зайти, — и вероятно повторяя слова и интонацию хозяйки, уточнил, — если считаете нужным.

«Все-таки баба, она есть баба, сколько ее вумен не зови, все равно любопытство у нее бабье остается» — так с извечным превосходством восточного человека над слабым полом, думал я, поднимаясь по лестнице здания, и подходя к «святая святых», кабинету начальника. Впрочем, человек я не совсем восточный, скорее и точнее восточноевропейский, даже не восточноевропейский, а… ну это меня опять понесло, по вехам российской истории, по любимой теме: «формирование российского этноса». От волнения, что ли? А я волновался, и уж конечно не от офисного великолепия здания, что наглядно свидетельствовало о процветании фирмы, насмотрелся я всяких офисов за время юридической карьеры. Волновался я перед встречей с Машей. Что я ей скажу? Зачем мне это все надо? Хотя мне то что? Не я же ее бросил.

В кабинете генерального директора, от моего, так сказать, восточного превосходства и следа не осталось. Женщина что сидела за столом, и небрежным кивком предложившая мне присесть на жесткий офисный стул, как-то не располагала к мыслям, о слабой женщине. На меня смотрела новейшая популяция российских женщин, отлично ухоженная, холеная, уверенная в себе, бизнес — леди. Ядовитая змея, рыночных отношений. И назвать эту очковую змею, милой Машей, принцессой, было даже в мыслях, трудновато.

— Кофе? — начала бизнес ритуал, очковая Змея. Очковая потому что носила очки в элегантной оправе, ну а почему змея, думаю понятно.

— Воды! — простонал я, тоном смертельно раненого змеиным укусом бойца, и спросил, — курить разрешите?

— Кофе, воды и пепельницу, — приказала Змея, вышколенной секретарше, та выполнила образцовый строевой прием «поворот кругом» и вышла, почти чеканя шаг, и совершенно не играя бедрами, что для юных красавиц совершенно не свойственно, я бы даже сказал, противоестественно. Вспомнилось, как Леша в своем рассказе отметил, что у Маши были все задатки полководца. Видно, что теперь она эти задатки полностью реализовала.

— Я Вас слушаю, — Змея холодным гипнотизирующим взглядом уставилась на меня.

Гипнозу я не подвержен, врожденный страх перед змеями, могу преодолевать. Не на того ты голубушка напала. Я у тебя не кредит пришел просить. И знаешь, что! Не меня одного та давняя история волнует, а раз так….

— Я Вас Машенька, совсем другой представлял, — ласково по семейному, как нежданной сестренке, сказал я. Брови Змеи, поползли вверх, выражая высшую степень недоумения, негодования и некоторую растерянность, видно Машенькой, эту телефонную матершинницу давно никто не называл. Но тоже видать сообразила, что не бизнес — договора, я пришел обсуждать, тон приняла, с едким сарказмом спросила:

— Джульетой, что ли, меня видел?

— А разве это плохо? Джульетой быть!

— Для зрителей может и хорошо, слезу на спектакле пустить, слюни утереть, и домой, на диван, к жене под бочок. А для Джульеты каково? Ты об этом думал? А Шекспир…. — Маша осеклась, в кабинет вошла секретарь с подносом, услышав про Джульету и Шекспира, из уст очковый Змеи, образцовую строевую осанку потеряла, нежный ротик приоткрыла, поднос в руках у нее чуть задрожал, но бизнес — адъютант Машин, с неожиданностью справилась. Что принесла, расставила, строевую стойку восстановила, только глаза таким неуемным любопытством засветились, что мне даже жаль ее, стало, стены и двери в кабинете, специальные звуконепроницаемые, подслушать бедная девочка никак не сможет. Змея, когда деловое гнездо оборудовала, все предусмотрела.

— Иди, — сурово нахмурилась на бизнес — адъютанта Змея, — меня в течение часа не с кем кроме Президента не соединять.

Бизнес — адъютант, повторила «поворот кругом» пошла к двери, я ей вслед посмотрел, а бедрами девочка чуть покачивать стала.

Слава Аллаху! Воистину Он Милостивый и Милосердный!

Преисполнен Он любви к нам.

И дал Он мужчине — женщину, а женщине — мужчину,

и повелел им любить друг друга.

Все эти бизнес — леди и прочие прибамбасы, это только макияж для работы, мимикрия можно сказать, чтобы не сожрали. А женщина пусть женщиной и остается, желанной, и требующей от мужчины этого желания, и вызывающей его желание. А для этого и бедрами не грех покачать.

Маша мой взгляд перехватила, с ласковой насмешкой похвалила:

— Кобель!

Точно Леша про нее сказал, отличная она девчонка. Из кожи змеиной вылезла, принцессой, опять обернулась. А годы? Да и… с ними. Осталась ты Маша и принцессой, и прекрасной женщиной. И замок твой, под офис заколдованный, тебя не испортил, душу не изгадил.

Я преспокойно, закурил, подвинул пепельницу поближе, и всем своим видом показал, что полностью в змеином логове освоился.

— Как он? — спросила Маша.

— Кто? — стал прикидываться я.

— Я вот тебе, сейчас кофе, на башку вылью, — по родственному пригрозила Маша, озорством блеснул ее взгляд, — Не придуривайся! Леша как?

— Пьет пиво, по телевизору смотрит футбол, живот отрастил, подтяжки носит, — начал рассказывать я принцессе о рыцаре, — пенсия нормальная, подрабатывает, с сумой не стоит, не побирается. В общем по возрасту.

— Пиво, футбол, живот, пенсия, — растерянно повторила Маша, представив картину. А что же ты ждала, голубушка? Годы то идут! Но Маша тут же уверенно, заявила, — Не ври мне, не надо! Если бы только так было, то что бы ты тут делал? Так бы он тебе, все, про нас, и рассказал.

А интуиция, у нее будь здоров, не зря в бизнесе преуспела.

— Он Маша тебя вспоминает, думаю, он любит тебя, или воспоминание о тебе. Точно не знаю.

— У него уж внуки, поди? — пригорюнилась принцесса, и тут же расцвела, похвасталась, — у меня так двое.

— Один он живет.

— Да?! — оживилась Маша, — Ты точно знаешь? — Поникла, — Да какая теперь разница. Жизнь то почти прожита. — Спросила меня, — А ты что Ефимова, то сюда приплел?

— Маша, ты Ефимова, на юбилее отца видела! Расскажи, что запомнила, я материалы по нему собираю. Помоги если можешь.

— Помоги! — усмехнулась Маша, — Да я, тогда как пьяная от любви была, кроме Лешки не на кого особенно и не смотрела, да и не помню ничего, а то, что помню, тебя не касается. — Маша глянула на мое вытянувшееся лицо, сжалилась, — С Лешей, старичок какой то был, что-то он Ефимову сказал, тот ответил, как шаровая молния по комнате пролетела и взорвалась. У Антона Ивановича настроение сильно испортилось, только он виду не подавал. Я это по тому и запомнила, что Леша рядом был, и не то чтобы слушал, а настроен был уловить эту самую молнию. Потом отец, рассказал, что Ефимова подозревали в шпионаже.

— А ты не веришь?

— Да какая мне была разница! — с горечью сказала Маша, — у меня тогда душа как разрезанная была. Знала я, что врал Лешка, в телеграмме своей, только понять не могла почему, я же видела, что любит. Мама через своих знакомых все выведала. Про жену беременную, что сам отказался Леша дальше встречи продолжать, и что услали его за границу. Мама, когда узнала, что не было у нас, как сейчас говорят секса, сказала, что он как порядочный человек поступил. Только я все равно простить его не могла. Через год замуж вышла, с мужем спала, детей рожала, любовников заводила, да все не то.

— Маш! Не горюй, может все и к лучшему, — жаль, мне ее стало, захотелось утешить, — Представляешь, что было бы у Ромео и Джульеты, если их любовь и жизнь продолжились?

— Что? — без всякого интереса спросила, не до Шекспира, было Принцессе.

— Джульета, каждый год рожала детей, тогда предохранятся толком не умели, беременность, роды, дети всю ее юность и красоту, быстро бы высосали. Превратилась бы она, в толстую, вечно занятую сварливую бабу. Ромео, стал бы пить вино, и задирать подолы молодым служанкам. Вот тогда бы и были основания написать, что нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульете. А так их любовь, юность и красота, остались неизменными, прекрасными, и волнуют нас, а потом будут волновать наших детей, внуков, и так до скончания времен. У тебя, может эти твои воспоминания, самыми прекрасными остались, самыми чистыми, грязью жизни не залапанные.

— Дурак ты! — всплеснула руками Маша, — и вы все мужики дураки, фантазеры, в жизни ничего не понимаете. Все выдумываете себе! А жизнь то, она проще. Любовь, дети, и близкий человек рядом. Все! Остальное только средство это обеспечить. Вот ты женат?

— Да.

— Дети есть?

— Сын.

— Ну и как живешь?

— Нормально.

— Вот это и есть самое главное. Запомни это дурачок! — засмеялась Маша, и неожиданно, пригласила, — Приходи сегодня вечером в гости, я тебя с внуками познакомлю, пирожками накормлю. А пока извини, у меня работа.

— Спасибо, — я был благодарен принцессе и разговор и за приглашение, и даже за нотацию, — Но я, уезжаю, домой, поезд через три часа.

— Тогда удачи! — Маша встала, проводила меня до двери кабинета, — Спасибо, что зашел, а за ругань, уж прости.

Я открыл дверь, помедлил и решился:

— Маш! Жизнь не кончается, — я достал из кармана вновь купленного пиджака листок бумаги, передал ей, — здесь Лешин телефон.

Эпилог

В который раз, я перечитываю, произведения Ефимова, вспоминаю услышанные рассказы, и не знаю чему верить. Смотрю на фотографию Ефимова, с карточки смотрит на меня, красивый, волевой, умный, уверенный в себе человек. Думаю, о его жизни, и о жизни людей, чья судьба, пересеклась с его судьбой. Господи! Это ж, сколько лет прошло! Вот и меня, уже в третьем тысячелетии, осколком зацепили, воспоминания о нем. И в своем рассказе об этом человеке, и о других людях, я попытался пройти по лезвию меча над пропастью своей и чужой памяти. Как получилось, не мне судить. Но, чтобы там не было, живут его книги, а значит и он вместе с ними. Ну что ж, тогда пусть хотя бы на этих страницах, живут и те, чья судьба так странно изменилась, после знакомства с ним. Я думаю, нет, я уверен, что они это заслужили. Аминь!

P.S. Не могу не вспомнить еще одного героя, о котором, коротко упомянул в начале своего рассказа. Может, вспомните? Генрих Мюллер, спец по активным допросам, мой сослуживец по Афганистану. Получил от него электронное письмо, из Германии, куда он эмигрировал в 1990 году, прочитав несколько моих, ранее написанных рассказов, он их с истинно тевтонской беспощадностью растерзал, своими критическими замечаниями. И совсем «убил» меня замечанием, что пишу, я также как служил, а служил я, по его мнению хреново. В свою защиту могу только напомнить, что мы и тогда в Афгане, друг друга терпеть не могли. В конце письма Мюллер — «Гестапо», сообщил, что живет он фатерлянде хорошо, а работает в обществе по охране и защите животных. Вот так-то. Защитник. В аду наверно все черти смеются. А иные полагают, что неожиданное только в книгах встречается!

Только факты

Я вначале своего рассказа, специально оговорил, то обстоятельство, что все, что в нем изложенное, является авторским вымыслом, а любое сходство с реальными событиями и людьми — совпадением.

Так вот заявляю, что приведенные ниже факты, никакого отношения, к моему повествованию не имеют. Если вы самостоятельно придете к иным выводам, то я здесь не причем.

№ 1.

Письмо писателя А. Казанцева в Политбюро ЦК КПСС

17 ноября 1972 г.

Политбюро ЦК КПСС

Уважаемые товарищи члены Политбюро!

Как член Коммунистической партии Советского Союза, как ветеран советской научной фантастики, считаю своим партийным долгом сообщить следующее: совсем недавно многие советские люди горевали по поводу тяжелой утраты — безвременной кончины флагмана советской научной фантастики, выдающегося писателя и крупного ученого, профессора, доктора биологических наук, лауреата Государственной премии Ивана Антоновича Ефремова.

Литературная критика выдвигала Ефремова на виднейшее место в советской литературе за его научно-фантастические произведения, в частности за всемирно известный роман «Туманность Андромеды», где зримо показано коммунистическое общество.

На гражданской панихиде 6 октября 1972 года в Центральном доме литераторов директор издательства «Молодая гвардия» тов. Ганичев от имени ЦК ВЛКСМ назвал покойного писателя «певцом коммунизма».

И вот, не остыла еще горечь утраты у всех, кто любил и ценил Ефремова, как накануне Октябрьских праздников 4 ноября 1972 года на квартиру покойного писателя явились двенадцать работников Комитета государственной безопасности и, даже не предъявив ордера на обыск, а лишь устно сославшись на якобы имеющуюся санкцию заместителя Генерального прокурора СССР, в течение тринадцати часов перевернули вверх дном квартиру «певца коммунизма». Разумеется они ничего не нашли из антисоветских материалов и изъяли лишь том Брема «Жизнь животных» и письма писателя к его жене (правда, пообещав вернуть их).

Я не могу не сообщить об этом случае Политбюро, ибо многие могут расценить его как надругательство над памятью выдающегося деятеля советской науки и культуры, преданного делу построения коммунизма, воспитателя молодежи в коммунистическом духе, пламенного борца за наше грядущее.

Я не уверен, что такая акция по отношению к выдающемуся советскому писателю, только что скончавшемуся, вызвана необходимостью. Скорее она принесет больше вреда, дав повод нашим врагам для новых клеветнических обвинений нашей страны, нашей партии, якобы не ценящей даже своих сторонников. Ведь безответственным элементам легко сказать, что «человека нет, человек умер! О каком же пресечении его опасной деятельности может идти речь?» Им легко спекулировать, скажем, таким примером: как отнесутся у нас к тому, что где-нибудь за рубежом полиция ворвется после смерти писателя с мировым именем в его дом и учинит там разгром?

Нет слов, чтобы оценить трудность и важность работы КГБ. Однако неосторожные, нетактичные действия некоторых его сотрудников могут бросить неоправданную тень на эту важную организацию, авторитет которой я хотел бы всемерно укрепить.

17 ноября 1972 г.

Александр Казанцев, писатель

N2.

Секретно

Заведующему Отделом административных органов ЦК КПСС

тов. Савинкину Н. И.

4 ноября 1972 года с целью возможного обнаружения литературы антисоветского содержания, на основании постановления, санкционированного первым заместителем Генерального прокурора СССР тов. Маляровым М. П., на квартире Ефремова Ивана Антоновича, 1907 года рождения, беспартийного, писателя-фантаста, умершего 5 октября 1972 года, сотрудниками УКГБ по гор. Москве и Московской области был произведен обыск.

Постановление о производстве обыска было предъявлено вдове Ефремова — Ефремовой Т. И., о чем она расписалась.

Обыск проводился с соблюдением процессуальных норм, и претензий к сотрудникам органов госбезопасности Ефремова не предъявляла.

При обыске был изъят документ, носящий резко антисоветский характер (позднее было установлено, что автором этого документа является некий Гейнрихс, проживающий в гор. Фрунзе), а также ряд предметов, которые могли использоваться Ефремовым в проведении противоправной деятельности.

Часть изъятых предметов после их исследования специалистами была Ефремовой возвращена.

Материалы на Ефремова И. А. докладывались в инстанции.

22 января 1973 года Управлением КГБ при СМ СССР по гор. Москве и Московской области по факту смерти Ефремова возбуждено уголовное дело.

Ведется следствие.

При ответе заявителю просим иметь в виду, что продолжается оперативная проверка связей Ефремова И. А.

Заместитель Председателя КГБ при Совете Министров СССР

В. Чебриков

№ 3.

ЦК КПСС

С результатами рассмотрения заявления т. Казанцева А. П. Комитетом государственной безопасности при Совете Министров СССР считаем возможным согласиться.

Ответ т. Казанцеву сообщен.

Инструктор Отдела административных органов ЦК КПСС Богданов

13 февраля 1973 года

ЦХСД. Архив подотдела писем ЦК КПСС. Подлинник.

№ 4.

Председатель КГБ Ю. В. Андропов 28 сентября 1970 г. в письме в ЦК КПСС прямо пишет, что Ефремов в этом романе «под видом критики общественного строя на фантастической планете «Торманс» по существу клевещет на советскую действительность». После доносов в ЦК КПСС о «враждебном» содержании романа секретарь ЦК П. Н. Демичев, отвечавший за идеологию и культуру, пригласил писателя на беседу. Эти обстоятельства описаны Т. И. Ефремовой, а обнаруженные в партийном архиве документы опубликованы.

Оглавление

Часть первая Расследование

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть вторая Вновь открывшиеся обстоятельства

  Глава 1

  Глава 2

Эпилог X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?