«Джин Грин – Неприкасаемый. Карьера агента ЦРУ № 014»

Гривадий Горпожакс Джин Грин – Неприкасаемый Карьера агента ЦРУ № 014

От автора

Я безмерно рад, что мой роман будет прочитан советскими читателями. Врожденная и приобретенная в течение жизни скромность не позволяет мне сказать, что этот роман, по сути дела, тугосплетенная «кошка о девяти хвостах», ибо он в одно и то же время роман приключенческий, документальный, детективный, криминальный, политический, пародийный, сатирический, научно-фантастический и, что самое главное, при всем при этом реалистический.

Как и во всякой другой многоплановой эпопее, здесь великое соседствует со смешным, высокое с низким, стон с улыбкой, плач со смехом.

Уважаемый читатель, безусловно, заметит, что острием своим роман направлен против пентагоновской и прочей агрессивной военщины.

Преодолев последнюю страницу романа, читатель увидит длинный перечень различных городов и стран, по которым змеился бикфордов шнур моего вдохновения. Но где бы я ни был, душа моя всегда в России, где живут три моих терпеливых переводчика:

Василий АКСЕНОВ, Овидий ГОРЧАКОВ, Григорий ПОЖЕНЯН

Спасибо за все.

Гривадий Ли ГОРПОЖАКС, эсквайр

Первый раунд Мститель из Эльдорадо

ЦРУ не выполняет никаких функций обеспечения безопасности внутри страны и никогда не добивалось для себя подобной роли. Короче говоря, американские граждане не являются объектом нашей деятельности.

Из выступления директора ЦРУ Ричарда Хелмса, «Нью-Йорк таймс», 15 апреля 1971 года.

Глава первая Убийство на 13-й улице

(Перевод О. Г.)

Часы на старой нью-йоркской реликвии – башне рынка Джефферсон-маркет показывали без четверти одиннадцать, когда на углу 10-й улицы и Гринич остановился похожий на жука темно-оранжевый «фольксваген» с заляпанным грязью номером над погнутым бампером. Захлопнув дверцу, человек в узкополом темно-сером сеттоне и черном плаще модного полувоенного образца достал из кармана плаща пачку сигарет «Гэйнсборо» и закурил, оглядывая бурлящий жизнью перекресток нью-йоркского Монпарнаса – Гринич-Виллэдж. Богемные кварталы Манхэттена натужно старались показаться столь же живописными, как и в Париже. В тревожных аргоново-неоновых сполохах – красных, синих, фиолетовых, зеленых – мельтешила и терлась локтями на узких тротуарах пестрая толпа волосатых, босоногих битников – хозяев Гринич-Виллэдж и туристов со всего света которых здесь называют «раббернекс» – «резиновыми шеями». Казалось, из всех окон и дверей, открытых ввиду отсутствия воздушных кондиционеров в этот душный августовский вечер, неслись синкопированные звуки Свинга, дикси, джиттербага, буги-вуги, рок-н-ролла. Рука владельца темно-оранжевого «фольксвагена» вдруг замерла в воздухе перед зажженной сигаретой: один из джазов, покончив с вечно популярными «Блю хэвн» – «Голубыми небесами», заиграл «Песню волжских лодочников».

Бросив спичку, он протиснулся сквозь толпу к входу в кафе «Бизар», из которого доносились, усиленные мощными динамиками, звуки этой хорошо известной по эту сторону океана русской песни, исполнявшейся со множеством блестящих джазовых вариаций. У входа он взглянул на рекламный щит:

ТОЛЬКО У НАС ЗВУЧИТ СЕГОДНЯ ЗОЛОТАЯ ТРУБА НЕСРАВНЕННОГО ДИЗЗИ ГИЛЛЕСПИ!

СКОРО: КОЛОРАДСКИЕ БИТЛЗ

Кафе битников, помещавшееся, судя по всему, в бывшем гараже, было забито народом. Кирпичные стены, грубо сколоченные большие столы и скамьи, разноцветные лучи юпитеров, вакханалия красок, всюду кричаще намалеванные рожи, маски, бесовские хари. Пахло марихуаной. В конце зала он заметил лоснящееся потом фиолетовое лицо Диззи с надутыми футбольными мячами щек, толстыми черными губами и выкаченными белками глаз, пробрался к стойке бара, бросил молодому парню за баром:

– Дабл виски!

– Мы не торгуем крепкими напитками, сэр! – сказал парень. – Не имеем лицензии…

– А-а-а, чтоб вас!..

Он взглянул на ручные часы и, расталкивая битников, стал пробираться к выходу под осатанелую дробь барабанов.

Надсадно воя сиреной, по улице проехала патрульная полицейская машина с крутящимся красным фонарем на крыше. Желток луны зацепился за шпиль протестантской церкви Вознесения. Человек шел быстрым шагом, сунув руки в карманы плаща, поглядывая на белые надписи на указателях: 11-я улица, 12-я. По номерам домов видно, что Пятая авеню, рассекающая Манхэттен на западную и восточную половины, слева и совсем рядом. Как в Москве от Кремля, так в Нью-Йорке от Пятой авеню начинается счет домов. Ист 13-я улица – здесь он завернул за угол. Улица была безлюдна. Вдоль тротуаров стояли негусто запаркованные автомашины. Сюда не доносились звуки джаза.

Он подошел к невысокому старому дому, построенному в голландско-колониальном стиле на закате викторианской эпохи. Потемневший красный кирпич, обведенный белой краской. Справа дом вплотную примыкал к двойнику-соседу, слева темнел узкий проулок. На стене белела надпись: «Трэйд энтранс» – «Торговый вход». Не замедляя шага, он свернул в проулок, нырнул в антрацитово-черную темень.

В конце проулка высилась железная ограда, будто составленная из длинных пик. Это препятствие остановило его всего на несколько секунд. Надев черные кожаные перчатки, он достал ключ, отпер железный замок калитки…

Он окинул зорким взглядом небольшой садик с фонтаном и беседкой под раскидистыми вязами, увидел свет в двух французских окнах библиотеки и довольно усмехнулся: окна эти были открыты. Ветер чуть шевелил занавески.

Высокий дощатый забор вокруг этого редкого для Нью-Йорка уголка подходил вплотную к дальней стене дома. Пожарная лестница была установлена слишком далеко от окон. Зато карниз крайнего окна библиотеки начинался всего в двух футах от стыка забора со стеной дома.

Не теряя времени, он достал из кармана пиджака и развернул нейлоновую лестницу. Один удачный бросок – и лестница повисла на заборе. С ловкостью кошки взобрался он на забор; держась за стену, за шершавые кирпичи, переступил на карниз.

Где-то за городом, над Атлантикой, пророкотал гром, пахло грозой.

Свет из библиотеки падал двумя полосками на подстриженную траву садика. Подсвеченная электрическим светом трава казалась залитой анилиновой зеленью. На несколько мгновений в одной из освещенных полосок появилась черная тень человека в узкополой шляпе и плаще. Она тут же исчезла…

Павел Николаевич Гринев не сразу заметил появление неожиданного гостя. Он засел в библиотеке сразу же после ужина, привел в порядок текущие дела, просмотрел счета, но против обыкновения не включил в одиннадцать часов телевизор, а стал писать письмо, которое считал чуть ли не самым важным в своей жизни. Собственно, одно такое письмо он отправил в советское посольство еще в начале лета, но ответа почему-то не получил.

Исписав половину листа, он задумался, поднял глаза и тут только увидел у окна незнакомого человека, глядевшего на него круглыми, пуговичными глазами. На губах его блуждала сардоническая усмешка. В левой руке отливал синевой «кольт» калибра 0,38.

– Кто вы? – от волнения по-русски спросил старый эмигрант. – Ху ар ю? – повторил он по-английски.

Человек с «кольтом» – он только что влез в окно – скривил рот в усмешке.

– Мэрилин Монро. Не узнаете?

Ветер с Атлантики, заблудившийся в железобетонных каньонах Манхэттена, устало шевелил светлую занавеску окна. Человек с «кольтом» – он держал револьвер в левой руке – прикрыл плотнее двухстворчатое окно, небрежно задернул тяжелые гардины.

– Мы ведь не хотим, папочка, чтобы нам помешали, – с издевкой в тоне проговорил незнакомец.

– Что вам от меня нужно? – спросил Гринев. Он привстал с мягкого вращающегося кресла, опираясь о подлокотник, потянулся к верхнему ящику письменного стола.

– Не нервничайте, папочка. Ни с места! Это вредно вам при вашем давлении. На прошлой неделе у вас было сто девяносто на сто, не правда ли? Не удивляйтесь – мы все знаем про вас.

Говоря это, незнакомец шагнул от окна к столу и, резко открыв ящик, подцепил револьвер, подбросил его на ладони.

– Знаем даже про эту железку, – добавил он с той же усмешкой и поднес револьвер к глазам.

– Револьвер системы «наган», – неожиданно произнес незнакомец по-русски. – Императорские оружейные заводы в Туле. Какое старье!

– Вы… вы русский? – растерянно спросил Гринев.

– А ты, землячок, как думал? – Взгляд незнакомца, обшаривавший комнату, остановился на открытой дверце отделанного никелем черного стального сейфа, вмонтированного в книжную полку. – Впрочем, нет! Я не считаю земляками предателей.

Он подошел к телевизору, включил его.

– Ишь ты, – завистливо сказал он. – «Магнавокс»! Небось не в рассрочку купили… Вы, кажется, изменяете своим правилам, Пал Николаич? Ведь вы каждый вечер слушаете одиннадцатичасовые известия. Эн-би-си, Си-би-си или Эй-би-си? Я лично предпочитаю слушать Москву.

На мягко засветившемся голубоватом экране телевизора появилась чья-то болезненно сморщенная женская физиономия. Затем эта физиономия расцвела вдруг сияющей улыбкой. Набирая силу, голос диктора бодро, напористо проговорил:

– Покупайте БРИСТАН! Только БРИСТАН заставит вас забыть о мигрени и головной боли! Запомните: Б-Р-И-С-Т-А-Н!

Незнакомец сунул правую руку в сейф, выгреб деловые бумаги, чековые книжки компании «Америкэн экспресс», три пачки двадцати- и стодолларовых банкнотов.

– Да, Пал Николаич! – сказал он громко, рассовывая деньги по карманам. – Мы в Ге-пе-у все знаем о вас. Мы долго следили за вами. Например, я знаю, что вот-вот сюда войдет ваша супруга. Она немного запаздывает. Обычно она входит с чашкой чая для вас ровно в одиннадцать, чтобы вместе с вами послушать известия. Не так ли?

Гринев, бледнея все заметнее, вцепившись руками в подлокотники, невольно перевел взгляд с незнакомца на обитую темно-красной марокканской кожей дверь библиотеки.

– А сейчас, – бодро произнес диктор, – вы услышите одиннадцатичасовые известия!..

На экране появилась всем знакомая физиономия диктора Ричарда Бейта.

Незнакомец подхватил со стола наполовину исписанный лист почтовой бумаги.

– Что же заставило вас изменить своим привычкам? Может, старческая страсть к какой-нибудь грудастенькой американочке, а? Ого! «Его превосходительству Полномочному и Чрезвычайному Послу Союза Советских Социалистических Республик в Соединенных Штатах Америки господину…»

– Ровно одиннадцать часов по восточному стандартному времени, – объявил диктор.

В этот момент дверь библиотеки мягко отворилась.

– Вот твой чай, Павлик, – сказала супруга Павла Николаевича, входя в библиотеку с серебряным чайным подносом в руках.

– Поставьте поднос, Мария Григорьевна, – тоном приказа произнес за ее спиной пришелец, – и садитесь!

– Кто это? – прошептала Мария Григорьевна. – По какому праву…

– Сейчас все узнаете, – ответил незнакомец. – Сидеть! – прикрикнул он на поднявшегося было Гринева.

Дулом «кольта» он захлопнул дверь, зацепил собачку на йельском замке, затем снова наставил револьвер на хозяина дома.

– Таковы заголовки сегодняшних новостей, – сказал диктор, – а теперь – подробности…

В недолгой паузе слышно было, как тикают настольные часы. На высоком лбу Гринева, окаймленном гривой серебристо-седых волос, выступили градины пота. Маленькая, хрупкая Мария Григорьевна, теребя пояс халата, переводила растерянный, недоумевающий взгляд с мужа на позднего гостя, неизвестно как оказавшегося в библиотеке.

– Итак, все в сборе, – с удовлетворением произнес человек с «кольтом». – Кроме вашего эрделя, которого вы звали Черри, а полное имя которого было Флип-Черри-Бренди.

– Черри? – встрепенулась Мария Григорьевна – Что вы знаете о нем?.. Наш Черри умер три дня назад. Его кто-то отравил…

– Это сделал я, мадам, хотя очень люблю собак. Я плакал над чеховской «Каштанкой»!

– Зачем вы это сделали?!

Незнакомец плюхнулся в массивное мягкое кресло, закинул ногу на подлокотник.

– Мне, право, жаль Черри. Умный был пес. Я помню трогательную картину: вы, Пал Николаич, и вы, Мария Григорьевна, старосветская парочка, смотрите в одиннадцать часов телевизор, а Черри дремлет вот здесь на ковре. Как только диктор умолкает, пес поднимает голову и смотрит на вас. «Сейчас пойдем, псина! Дай докурю трубочку!» – говорит Пал Николаич, и пес ждет. А как только Пал Николаич кладет свою трубку на стол, Черри вскакивает, вертит хвостом, прыгает от нетерпения, и все вы выходите в садик, и песик справляет свои дела, а вы садитесь на скамейку в беседке и слушаете журчание фонтанчика…

– Зачем вы, гадкий человек, отравили собаку?

– Но-но, барыня, не расстраивайтесь. Песику было десять лет, что равно семидесяти человеческим годам, так что он был старше вас.

– Перестаньте разыгрывать эту гнусную комедию, – наконец обрел голос Павел Николаевич. – Что все это значит, сударь?

Его лицо налилось кровью, по щеке пробежала капля пота.

– Не волнуйтесь, папочка, это вредно при вашей гипертонии. Примите лучше таблетку серпазила. Перед смертью.

– Перед смертью?..

– Да, перед смертью. Ненавижу двуногих собак. Поэтому я с удовольствием приведу в исполнение приговор.

– Приговор?

Пришелец перестал раскачивать ногой. Сузились пуговичные глаза. Заметно побелев, напрягся палец левши на спусковом крючке «кольта».

– Павел Николаевич Гринев! Контрразведка «Смерш» приговорила вас, как бывшего белого офицера, как одного из главарей белой эмиграции, как врага и предателя своей родины, как агента графа-фашиста Вонсяцкого, к смертной казни. Вас и вашу жену. Даю вам минуту на отходную молитву.

Судорога сжала горло Марии Григорьевне. Гринев медленно встал, выпрямился, вскинул седую голову. В напрягшейся тишине громко тикали часы.

Где-то за окнами едва слышно провыла полицейская сирена.

– Слушайте, вы! – сдавленным от гнева голосом проговорил Гринев. – Если вы сейчас же не уберетесь вон из моего дома, я позову полицию!

– Попробуйте! – с застывшей усмешкой на губах ответил человек с «кольтом».

Марии Григорьевне казалось, что все слышат, как в невыносимой тишине громче настольных часов, громче голоса диктора стучит ее старое, больное сердце.

А голос из телевизора увеличивал напряжение и без того до предела наэлектризованной атмосферы:

– Сейчас вы станете свидетелем убийства!..

Павел Николаевич посмотрел долгим взглядом на Марию Григорьевну и, собрав всю волю, всю решимость, сделал глубокий вдох и потянулся к телефону.

– Смотрите! – сказал диктор. – Этот человек смачивает волосы водой, а это убийство для волос!..

В ту же секунду рыльце «кольта» плюнуло коротким пламенем.

– Всегда пользуйтесь бриллиантином «007»!..

Пуля ударила Гринева в грудь, свалила его в кресло. Он упал с перекосившимся лицом, судорожно схватился рукой за грудь. Вторая пуля попала чуть выше сердца, размозжила аорту. Плотное тело Гринева подскочило и замерло. Смерть, наступившая мгновенно, застеклила глаза.

Дуло «кольта» дернулось в сторону застывшей от ужаса Марии Григорьевны, снова плюнуло огнем.

Мария Григорьевна медленно сползла на пол. Глаза ее закатились.

Убийца метнулся к открытому сейфу, стал запихивать в карманы чековые книжки, какие-то тетради, конверты.

В этот момент резко зазвонил на столе телефон. Убийца вздрогнул и повернулся к телефону так круто, что с него едва не соскочила шляпа. Беззвучно выругавшись, он бросился к окну, но затем, словно вспомнив о чем-то, нагнулся к неподвижно лежавшей на полу Марии Григорьевне, снял с правой руки перчатку, нащупал пульс и, застыв, простоял с полминуты… Телефон все звонил, нетерпеливо и заливисто.

– Вы слушали последние известия, – сказал диктор. – После короткого сообщения смотрите «Лейт шоу»!

Выпустив тонкую кисть так, что рука стукнулась, ударившись об пол, убийца бесшумно ушел через окно.

Когда он снимал кошку с забора, то услышал, как звонкий девичий голос тревожно спрашивал, почти кричал за дверью библиотеки:

– Откройте! Папа! Мама! Это я – Наташа! Вы что, кино смотрите? Почему не отвечаете на телефон?

А диктор телевидения все тем же бодрым и напористым голосом вещал:

– А сейчас, леди и джентльмены, классический гангстерский боевик «Солдат возвращается домой» с Джеймсом Кэгни в главной роли!..

На улице по-прежнему было пустынно. Убийца закурил сигарету и швырнул на замусоренный тротуар мимо урны с призывной надписью «Голосуйте за чистый Нью-Йорк!» смятую пустую пачку.

В сердце Гринич-Виллэдж еще круче закипала ночная жизнь, еще лихорадочнее пылала и пульсировала световая реклама, еще исступленней гремела бит-музыка.

Вдруг убийца остановился как вкопанный: рядом с его темно-оранжевым «фольксвагеном» стоял полисмен.

Мрачного вида рыжий ирландец только что сунул за ветровое стекло «фольксвагена» белый билет. Убийца облегченно вздохнул и подошел к полисмену.

– В чем дело, офицер? Это моя машина. Все о'кей?

– Все о'кей. Вы оштрафованы на три доллара за незаконную стоянку. Напротив пожарного крана.

Когда полисмен удалился, шаркая тяжелыми ботинками, убийца сел за руль «фольксвагена», включил зажигание, отомкнул ключом рулевую колонку. В ту же секунду дверцы «фольксвагена» разом отворились и в машину втиснулись трое здоровенных верзил в низко надвинутых шляпах. Недавний гость Гриневых почувствовал, как нечто твердое – очень похожее на дуло «кольта» калибра 0,45 – уперлось ему под ребра, а незнакомый голос с заметным китайским акцентом не терпящим возражений тоном сказал:

– Здорово, Лефти! Ведь ты Лефти Лешаков, не правда ли? Не отпирайся, беби! Тут все свои. Нам захотелось покататься с тобой, Лефти. Пока дуй по Пятой! А ну, нажми на газ!

И Лефти (Левша) Лешаков нажал на газ, чувствуя, как опытные проворные руки ловко освобождают его от денег, чековых книжек и револьвера «кольт» калибра 0,38 выпуска «Детектив-спешел».

Глава вторая Ужин а-ля Джеймс Бонд

(Перевод О. Г.)

Джин Грин вернулся к своему креслу в карточном зале клуба «РЭЙНДЖЕРС», куда допускались с гостями только офицеры запаса, члены организации «Ветераны войны в Корее», бывшие командиры специальных разведывательно-диверсионных войск, старших братьев знаменитых «зеленых беретов».

– Ну что? – спросил Джина Лот. – Дозвонился?

Окунув пальцы в небольшую серебряную чашу с ароматной водой, в которой плавала лимонная корка, Лот тщательно вытер пальцы салфеткой.

– Не везет, – ответил Джин. – Почему-то никто не отвечает, хотя отец с матерью сегодня никуда не собирались, а в это время они всегда смотрят телевизор. Может быть, они вышли в садик. Позвоню попозже.

На кофейном столике между двумя удобными креслами уже стояли две большие чашки горячего кофе «Эспрессо» и наполненные коньяком рюмки.

В «Рэйнджерс» члена клуба от гостя всегда можно отличить по клубному галстуку, который носят бывшие офицеры-рэйнджеры,[1] а иногда, во время официальных приемов, и по густым рядам миниатюрных крестов и медалей на левом лацкане смокинга, наград, полученных за свою и чужую кровь, пролитую в «Стране утренней свежести».

Лот, как всегда сдержанно элегантный, в безукоризненном вечернем костюме, сшитом в Филадельфии у Джонсона, портного Эйзенхауэра и Никсона, был в клубном галстуке.

По Джину было видно, что он, пожалуй, слишком молод, чтобы быть ветераном в корейской войне. Его имя, к его большому огорчению, не значилось в маленькой, но богато изданной книжечке с гербом клуба на кожаной обложке. Эти книжечки со списком членов клуба лежали здесь почти на всех столах и столиках, и на каждой белела этикетка с надписью: «Не выносить из клуба».

Лот бережно нянчил в руке хрустальную рюмку с четырнадцатидолларовым коньяком «Martell Cjrdon Bleu», согревая ее теплом своей широкой ладони.

– Самый дорогой мартель, – произнес он с почтением в голосе. – Это получше твоей любимой водки.

– Каждому свое, – ответил Джин, садясь в кресло и вытягивая свои длинные ноги. – De questibus non est disputandum. О вкусах не спорят

– Сигарету? – спросил Лот.

– Ты же знаешь – я курю только свои.

Джин достал из карманов и положил на столик большой, на полсотни сигарет, портсигар из вороненого оружейного металла и блестящую черную зажигалку фирмы «Ронсон».

– Как тебе понравился обед? Разумеется, наш клуб не «Твенти-Уан», не «Эль-Марокко» и не «Сторк-Клаб», но…

– Брось! Не скромничай! Это был выбор настоящего гурмана!

– Моя фантазия была выключена, Джин. Разве тебе ничего не напомнил этот обед?

Джин перевел недоумевающий взгляд с насмешливых голубых глаз друга на потолок.

– Стой, стой, стой… Мы начали, как всегда, с рюмки водки…

– К сожалению, не было досоветской рижской водки «Волфсшмидт», поэтому я попросил принести смирновскую № 57.

– Правильно. Потом ты пил кларет «Мутон Ротшильд» урожая тридцать четвертого года, а мне заказал шампанское, которое продается французам только на доллары.

– «Дом Периньон» сорок шестого года, – с легкой укоризной в голосе напомнил Лот. – Пятнадцать долларов!

– О да! Затем, подчиняясь явно какой-то системе, ты взял на закуску русскую белужью икру, а меня угостил копченой севрюгой. Затем ты съел телячьи почки с беконом, горошком и вареным картофелем, а я погрузился в котлеты из молодого барашка с теми же овощами…

– Молодец, Джин! Терпеть не могу варваров, которые пожирают все без разбора, лишь бы пузо набить! Умение насладиться изысканными блюдами – вот что поднимает нас над животными и дикарями.

– Еще ты настоял на спарже с соусом по-бернски. А закончил ты клубникой в кирше, а я ананасом… Постой, какой я осел! Как я туп! Наконец-то я вспомнил! Да ведь это же ужин, заказанный Джеймсу Бонду его шефом Эм!

– В каком романе?..

– В романе «Мунрэйкер», глава… глава пятая! Какая остроумная идея! Ты молодец, Лот! А я стал уже забывать героя своей юности… Помнишь Лондон, Оксфордский университет, наши похождения? – и друзья наперебой стали вспоминать недавние годы.

Они встретились в развеселом лондонском Сохо сразу же после корейской войны. Джин только что приехал из Соединенных Штатов и поступил в Оксфордский университет, надеясь стать бакалавром словесных наук, а Лот, офицер-рэйнджер, с «Серебряной звездой», «Бронзовой звездой» и «Пурпурным сердцем», уволенный в запас по ранению, путешествовал по Европе. Немец по происхождению, участник второй мировой войны, он добровольно пошел в армию Соединенных Штатов после первых же залпов на 37-й параллели в Корее, дослужился в рейдовом батальоне рэйнджеров до звания первого (старшего) лейтенанта, командовал воздушно-десантной разведывательной ротой и благодаря службе в армии дяди Сэма завоевал право стать полноправным гражданином Соединенных Штатов Америки, о чем он мечтал еще со дней агонии «третьего рейха».

Лот был на целый десяток лет – и каких лет! – старше Джина, что не помешало им быстро сблизиться.

– Ты удивительно молод душой, ни в чем от меня не отстаешь, – бывало, говорил Джин другу в Лондоне.

– Война отняла у меня юность, – отвечал Лот Джину. – Вот я и спешу наверстать упущенное.

В Лондоне Джин и сделал своим кумиром коммодора Джеймса Бонда. Он и теперь не стеснялся своего несгораемого и непотопляемого героя. Кто в Америке не знает, что Бонда любил даже сам президент Джей-Эф-Кей (Джон Фитцджералд Кеннеди). Он отдавал на досуге предпочтение книжкам создателя Бонда, англичанина, бывшего морского офицера Яна Флеминга, не принимая его, разумеется, всерьез. Джеймс Бонд для президента и молодого врача был тем же, что Фантомас для французов, Супермен и Бэтмен для американских тинэйджеров.

Джин не пропускал ни одной книжки Яна Флеминга, ни одного бондовского кинобоевика продюсеров Зальцмана и Брокколи. Он даже купил себе мужской туалетный набор, названный «007», в честь секретного агента 007 на службе ее величества королевы Великобритании, носил только вязаный галстук из черного шелка, покупал одежду и обувь лишь в самых лучших лондонских магазинах и шил костюмы только у лондонских портных на Риджент-стрит.

Неотразимый, динамичный, неизменно удачливый коммодор Бонд, супершпион безмерной предприимчивости, «Казанова» потрясающего «сексапила», бездумный баловень «хай-лайф» – шикарной светской жизни, – какой молодой американец или англичанин втайне не завидовал Джеймсу Бонду, не мечтал быть похожим на него. Да что там американцы и англичане, Бонд стал международным идолом. № 007, присвоенный Бонду британской секретной службой, означал, что он имеет право на убийство во время выполнения боевого задания. Лот и тот любил цитировать глубокомысленные изречения Флеминга.

«Убийство было частью его профессии. Ему никогда это не нравилось, но, когда это требовалось, он убивал как можно эффективнее и выбрасывал это из головы. Будучи секретным агентом, носящим номер с двумя нулями – разрешение убивать на секретной службе, – он знал, что его долг быть хладнокровным перед лицом смерти, как хирург. Если это случалось – это случалось. Сожаления были бы непрофессиональны».

К этой цитате Лот однажды добавил:

– Совсем как у лучших ребят в СС. Они исповедовали такую же философию. Убить первым – иначе смерть! Что ж, раньше – СС, а теперь ССС: секс, садизм и снобизм!

– Это же все несерьезно, – смеясь, отвечал Джин. – Бондомания – это как эротический сон-фантазия в пятнадцать лет.

Только потом, много времени спустя, понял он, что уже тогда, еще в самой легкой форме, заразился он вирусом 007, что не минула и его эпидемия ССС.

Что поделаешь, ему нравилось, когда знакомые девушки находили в нем сходство с Шоном Коннори, исполнителем роли Бонда в первых и самых нашумевших фильмах об агенте 007. Он благодарил небо за то, что у него, Джина, были такие же серо-стальные глаза, такой же твердый, решительный рот и упрямый, «агрессивный», как говорят американцы, подбородок.

Лот первым прочитал и подарил Джину антисоветский боевик Флеминга «Из России с любовью!».

– Микки Спилэйн и его Майк Хаммер для таксистов, – сказал он, – Агата Кристи для бабушек нашего среднего класса, Ян Флеминг для элиты. Новые приключения Джеймса Бонда! Неотразимый Бонд! Прочитай эту книгу! Не дай бог, если тебе приснится полковник Роза Клебб! Да, Джин, Бонд – это не просто книжный герой. Джеймс Бонд – это zeitgeist.

– Дух времени, – перевел Джин с немецкого на английский.

И Джин проглотил книгу в один присест. Ночью ему снились вулканические страсти, безумно отчаянные дела, любвеобильные обольстительницы, что помогало ему хоть ненадолго забыть о своей работе в больнице Маунт-Синай, о каждодневной рутине, о скучной прозе жизни «интерна» – врача-практиканта. Предаваясь «бондомании», этому несильному наркотику, этому бегству от томительной обыденщины, Джин мало верил в шпионаж и диверсантов, в ЦРУ и Интеллидженс сервис, в Эм-Ай-Файф (Пятый отдел английской военной разведки) и «Смерш», во все эти сказки для взрослых, которым наскучило и надоело быть взрослыми.

Потом, когда Джин вспоминал это увлечение поздней своей юности – период «бондитизма», – он находил, что старина Джеймс Бонд оказал ему одну-единственную услугу: поселил в нем настойчивое и деятельное желание стать спортсменом-универсалом. Джин сделался самым азартным членом атлетического клуба, ходил на водных лыжах в Брайтоне, занимался парусным спортом и подводным плаванием в Майами-Бич и под Лос-Анджелесом, увлекался бобслеем и лыжами в Солнечной долине, до седьмого пота изучал дзю-до и каратэ, блистал в серфинге – спорте гавайских королей. Он сам подсмеивался над своей слабостью, когда расцветал от случайного комплимента, брошенного какой-нибудь очередной подругой, плененной безукоризненными манерами, белозубой улыбкой и бесшабашностью загорелого, сильного, смелого Джина. В такие минуты ему как-то не хотелось вспоминать о своей больнице, о том, что после двух лет в Англии он избрал тихую и мирную профессию врача. Образ доктора Килдэра, героя нескончаемой телевизионной серии, совсем его не пленял. Джин уже достаточно поработал в больнице, чтобы знать, что приключения доброго доктора Килдэра на ниве здравоохранения – сплошная чепуха.

Не без некоторой ностальгии оглядывался Джин на свою жизнь в доброй старой Англии. Он жил, подобно Бонду, сначала в Оксфорде, а затем в удобной холостяцкой квартире в лондонском районе Челси, в одном из тихих переулков, выходящих на шумную Кингз-роуд. У него тоже была экономка, только не Мэй, а Айви, стоящая почти сорок фунтов стерлингов в неделю (деньги присылал отец из Нью-Йорка), и шикарный «бентли» цвета морской волны типа «марк II континенталь». Своим хобби Джин тоже научился у Бонда: рулетке, карточной игре и прочим азартным играм; немного и довольно осторожно поигрывал он и на скачках. Подражание Бонду он довел до абсурда и первым смеялся над собой: например, выкуривал в день до шестидесяти сигарет, заказывая их в табачной лавке из смеси балканского и турецкого табака. В довершение ко всему после одной отчаянной драки с матросами в стриптизном заведении в Сохо спиной к спине Лота он по совету последнего купил пистолет «вальтер» типа РРК, который стал носить в плечевой кобуре.

Если первым героем Джина был Джеймс Бонд, то вторым его героем и образцом стал старина Лот, вполне англизированный сын германского дипломата, долгие годы секретарствовавшего в германском посольстве на Белгрейв-сквер в Лондоне. В прежние годы Лот был известен в частных школах в Итоне и Оксфорде как фрейгерр Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки. При натурализации в Соединенных Штатах он, разумеется, отказался от столь чужестранного и длинного имени и стал просто мистером Лотом. Мистер Лотар Лот, недурно, а? Этот воспитанный в Англии немец был типичным продуктом страны по имени «Клубландия», куда допускались лишь состоятельные выходцы из привилегированных классов общества, частных школ, таких университетов, как Оксфорд и Кембридж, и офицерского корпуса. У Лота, как и у Джина, не было большого состояния, но все же благодаря своему отцу, средней руки акционеру треста «ИГ Фарбениндустри», и «экономическому чуду» в Федеративной Германии Лот мог позволить себе жить на довольно широкую ногу – летать первым классом в авиалайнерах, играть с переменным счастьем в казино Монте-Карло и Лас-Вегаса и вести дружбу с «джет-сет» – космополитической аристократией, «высшим светом» Лондона, Парижа и Нью-Йорка, завсегдатаями отелей «Ритц», «Де Опера» и «Уолдорф-Астория».

Джин дорожил дружбой с голубоглазым высоким блондином нордического типа, настоящим Лоэнгрином.

Этот сильный и неразговорчивый немец, всесторонне развитый спортсмен, отличался безукоризненными манерами, редким мужским обаянием, какой-то даже притягательной силой. По американскому выражению, это был «крутосваренный» парень, с настоящим гемоглобином, а не сиропом в крови. Импонировало Джину даже боевое прошлое друга: в годы второй мировой Лот был командиром «химмельфартскоммандо» – «команды вознесения на небо». Это были диверсионные группы лихачей-смертников, выполнявших самые рискованные задания в тылу врага: вермахтовский вариант рэйнджеров и «зеленых беретов».

– Годдэм ит ту хелл! – ругался Лот как-то за бутылкой смирновской с тоником. – Я думал, что я достиг всего, когда заработал на Восточном фронте два «Айзенкройца» – первой и второй степени. Меня представили к Рыцарскому кресту. И все полетело к черту из-за спятившего с ума Гитлера и того, что русских оказалось вдвое больше нас. Теперь-то, конечно, мне на все это наплевать!.. Жениться бы на миллионерше!

Но Джин знал: в его друге жило неутоленное честолюбие, жила нестареющая жажда борьбы и просто драки, флирта с опасностью, игры в кости со смертью. Риск был солью его жизни. Джину ни разу не удавалось обогнать мощный «даймлер-бенц» Лота. Он и после десятка «хайболлов» вел свой ДБ стальной рукой.

В отличие от «клубменов» викторианской эпохи Лот и мифический Бонд, эти «клубмены» эпохи Георга V и Елизаветы II, оставили все свои предрассудки и иллюзии на обломках довоенной Европы, расстались с их последними остатками в горниле «холодной войны».

Лот был откровенным циником и эгоцентриком, презиравшим ханжество и безнадежно устарелые разговоры о «честной игре». По его убеждению, человечество еще в тридцать девятом, если не раньше, затеяло грандиозный «кетч», в котором дозволены любые приемы. Он не верил в демагогию политиканов, народ называл «коммон херд» – «стадом простолюдинов». Джин искренне считал, что Лот заслужил право на цинизм.

В Англии у Лота и Джина было много девушек. Потом Джин чуть не женился на Китти. Эту лондонскую девушку, похожую на цветочницу Элайзу Дулиттл, Джин в шутку называл Кисси – в честь одной из героинь Флеминга. В ее лексиконе было много слов, почерпнутых из языка кокни в лондонском Ист-Сайде. Но «моя прекрасная леди» была очень мила, добра и простодушна, не то что жадные и расчетливые хищницы из зверинца Лота.

Пожалуй, это было первое по-настоящему сильное и незабываемое переживание в жизни Джина, его первая боль и потеря. По дороге в Борнмут-Вест он свернул темной летней ночью на плохо освещенную незнакомую дорогу и со скоростью пятидесяти миль в час налетел на пересекавший дорогу бульдозер. В последнюю страшную секунду, пытаясь затормозить, он закричал, предупреждая Кисси:

– Уатч аут! Берегись!..

Сам он весь напрягся перед ударом, и это спасло его. А Кисси разбила головой ветровое стекло «бентли», смертельно поранила грудь.

Пока бульдозерист бегал за помощью, прошло два часа. Кисси умерла у Джина на руках.

Старик врач – он бегло осмотрел Кисси и сразу констатировал смерть – вздохнул и заметил ворчливо:

– Девушку можно было спасти, если бы меня позвали раньше. – Он помолчал, перевязывая голову Джину. – Или если бы вы сами были врачом, – добавил он.

В ту ночь Джин решил стать врачом.

Через две недели он вылетел из Лондона в Нью-Йорк и в ту же осень поступил в медицинский колледж Нью-Йоркского университета.

Примерно через год в «столице мира» появился и Лот. Старая дружба не была забыта. Лот стал часто бывать в семье у Гриневых.

Джин Грин, он же Евгений Гринев, сын русского эмигранта Павла Николаевича Гринева, уже кончал учебу в колледже, когда Лот обручился с восемнадцатилетней сестрой Джина – Наташей (или Натали) Гриневой. Свадьба была намечена на следующий июль, сразу после празднования Дня независимости и окончания Натали колледжа искусств Нью-Йоркского университета.

– Как говорили встарь вульгарные материалисты, – заметил, отужинав, Лот, – «человек есть что он ест».

– Однако, – возразил Джин, – боюсь, что бондовское меню, увы, не сделает меня Бондом. Надоело, осточертело все – работа в больнице, жизнь в общежитии интернов, домашние уикенды. И будущее, карьера врача, не сулит мне ничего интересного. А душа рвется на простор.

– Не хандри, мой друг. Надо только захотеть, очень сильно захотеть, напрячь мускулы, разорвать путы повседневности…

– Тебе легко говорить…

– Ты забываешь, что мы живем в стране равных возможностей.

Как всегда, Джин и Лот мало говорили в тот вечер. Искусство «тэйблток» – застольной беседы – утерянное искусство. Но друзьям не надо много говорить, чтобы понимать друг друга.

Лот кивнул какому-то седому джентльмену, проходившему мимо карточного стола.

– Когда-нибудь я познакомлю тебя с этим человеком, – сказал Лот Джину. – Интереснейший человек – полковник Шнабель. Он был моим командиром в Корее. Мы участвовали в воздушном десанте девятнадцатого октября 1950 года. Наш сто восемьдесят седьмой парашютно-десантный полк выбросили в районе Сюкусен-Дзюнсен, в сорока километрах за линией фронта. Мы захватили узел дорог, чтобы отрезать отход частей северокорейской армии к северу от Пхеньяна. Дрались отчаянно, но задачу свою не выполнили: «гуки» прорвали наш заслон. Я отделался тогда легким ранением в голову, но сумел вынести контуженного Шнабеля – он был тогда капитаном – из огня.

Рассказ как будто мало чем примечательный, но Джин слушал его затаив дыхание, дописывая батальную картину щедрой кистью своего воображения.

– Может быть, сыграем в бридж или бакгаммон? – спросил Лот, стряхивая пепел с сигареты. Джин допил коньяк, потушил сигарету и встал.

– Пожалуй, попробую еще позвонить домой, – сказал он, бросив взгляд на часы. – Наверное, отец смотрит «Лейтшоу».

Лот кивнул и, взяв с журнального столика свежий номер журнала «Плэйбой», сквозь табачный дым проводил взглядом высокую, статную фигуру Джина Грина. Широкоплечий, узкобедрый, шесть футов и два дюйма – ростом с Линкольна… Из Джина, пожалуй, получился бы неплохой солдат. Если бы он, конечно, попал в верные руки.

Через несколько минут Джин вернулся. Еще издали по его изменившейся походке можно было понять, что он чем-то чрезвычайно расстроен.

– Лот! – озабоченно выпалил Джин, подходя к столику. – Натали говорит, что случилось нечто ужасное, что отец очень плох.

– Я подвезу тебя, – отозвался Лот, быстро вставая и кладя в сторону журнал с большегрудыми красотками.

– Не надо. Ведь ты через полчаса летишь в Вашингтон. Уверен, что Наташа напрасно бьет тревогу. Я позвоню тебе. Ты где остановишься?

– В «Уилларде».

– Увидимся. Пока! И спасибо за прекрасный ужин.

Почти выбежав на улицу, Джин глубоко вдохнул свежий воздух. Южный ветер развеял пелену смога над городом.

Не менее получаса добирался Джин Грин на своем светло-голубом «де-сото» выпуска 1960 года из центра Манхэттена, из фешенебельного района семидесятых улиц в Гринич-Виллэдж: мешал особенно густой в этот час поток машин по Пятой авеню. До Сентрал-парка и круга Колумба он проскочил сравнительно быстро. Трудней всего было проехать, заняв место в нескончаемой веренице машин, через забитый транспортом Бродвей – сверкающий миллионами огней «великий белый путь» – и через тесную Таймс-сквер – «перекресток вселенной». На Седьмой авеню, мчась мимо универмага Мейси и отеля «Говернор Клинтон» от закопченно-мрачного Пенсильванского вокзала, он дважды нарушил правила уличного движения…

За ним, устрашающе воя сиреной, помчалась полицейская машина, но в районе 34-й улицы преследователей затерли огромные фургоны швейников, а Джин круто свернул налево по Вест 14-й улице, пересек авеню Америк, выскочил на Пятую авеню.

Подъезжая к дому отца, он увидел две полицейские машины с красными маяками, две-три автомашины со знаками департамента полиции, «Скорую помощь» из больницы святого Винцента и фургон из морга.

Джин не мог знать, что этот фургон увозил тело его отца в лабораторию главного медицинского эксперта Нью-Йорка на Первой авеню.[2]

Тем временем Лот широким шагом вышел из клуба «Рэйнджерс» и направился к своей машине, запаркованной у тротуара напротив ночного клуба. Он кивнул знакомому швейцару клуба, похожему на аргентинского генерала в своей раззолоченной ливрее, и пошел было к своему «даймлер-бенцу», как вдруг заметил стоявшую неподалеку полицейскую «праул-кар» – патрульную машину. Из приспущенного бокового окна доносился по коротковолновому радио, вмонтированному в приборный щиток, голос диспетчера:

– Коллинг олл карз! Коллинг олл карз!.. Вызываем все машины! Вызываем все машины!

– Что-нибудь случилось, офицер? – деловито спросил Лот с едва заметным немецким акцентом.

Круглолицый, рыжий, веснушчатый сержант-ирландец, брызжа от возмущения слюной, рявкнул в открытое боковое окно:

– Прочь от машины, Мак! Ты что, нализался? Не знаешь, что…

Лот молча сунул удостоверение сержанту под нос.

– Извините, сэр! Айм сорри! Я увеличу громкость!.. К вашим услугам, сэр!

– Вызываем все машины! Вызываем все машины!.. Павел Гринев убит неизвестными лицами, убит двумя выстрелами из пистолета в своем доме, 17, Ист 13-я улица. Его жена ранена также выстрелом из пистолета и находится без сознания. Убийца или убийцы покинули место преступления между одиннадцатью тридцатью и одиннадцатью сорока пятью. На 10-й улице около кафе «Бизар» приблизительно в полночь был замечен известный наемный убийца гангстер Лефти Лешаков. Приказано задержать его. Предупреждаем: он вооружен! Повторяю…

– Благодарю вас, офицер! – нахмурясь проронил Лот

Мягко урча мотором, аквамариновый «даймлер-бенц» заскользил мимо клуба «Рэйнджерс» к Сентрал-парку.

…Инспектор полиции О'Лафлин, тяжеловес-ирландец с могучими мускулами, грузно обросшими жиром, заплывшими глазками-гвоздиками и кирпичным лицом с перебитым носом, был одет не в форму, а в обыкновенный штатский «бизнес-сют», деловой костюм, однако все, от мятой шляпы, которую он не потрудился снять, до тупых носков огромных блюхеровских ботинок, – все выдавало в нем полицейского.

– Где завещание вашего отца? – жуя потухшую сигару, обстреливал он вопросами сидевшего перед ним бледного Джина. Стоя посреди гостиной, инспектор набычился, уткнув дюжие кулаки в рубенсовские ляжки и широко расставил ноги.

В библиотеке пожилой полицейский врач, перевязав Марию Григорьевну, уложил ее на диван, сделал ей два укола – обезболивающий и антистолбнячный – и, ожидая, пока она очнется, занялся рыдавшей дочерью Гриневых.

– Успокойтесь, милочка. Сядьте-ка сюда. Идите, не мешайте полиции делать свое дело. Вот, примите-ка три таблетки транквилизатора. А теперь выпейте водички. Так-то. Вот умница!

Старый Эм-И – медицинский эксперт – сам себе удивлялся: почти каждый день на протяжении последних сорока лет сталкивался он с убийствами и увечьями в этих асфальтовых джунглях; давно бы вроде пора не принимать близко к сердцу чужое горе. Но эта красивая и несчастная девушка чем-то затронула его сердце.

Один из помощников инспектора посыпал черным порошком все предметы на столе в надежде отыскать отпечатки пальцев преступника.

Другой помощник, ползавший на коленях по синтетическому цвета аквамарина ковру, покрывавшему весь пол библиотеки, вдруг издал радостное восклицание:

– Вот она! Смотри, Эд! Третья, и, видать, последняя! На ладони в платке у него лежала закопченная стреляная гильза.

– Счет два-один в мою пользу, Лакки. С тебя пятерка. Я нашел две гильзы, а ты только одну.

– О'кэй, твоя взяла, Эд. Спорю на пятерку, что я вернее определю калибр и марку пистолета.

– Тебе не отыграться, Лакки. Ребенку ясно, что эти гильзы от патронов калибра 0,38, а стреляли скорее всего из «кольта».

Старый врач с усмешкой поглядел на Эда и Лакки. Эти ретивые молодые парни словно сошли с экрана популярнейшей телевизионной серии «Неприкасаемые» – о борьбе чикагской криминальной полиции с гангстерами.

По кабинету, щелкая фотоаппаратом с блицем, расхаживал полицейский фотограф.

Кто-то убрал звук в телевизоре, но не довел ручку до полного выключения. На экране шла беззвучная драка, и гангстер Джеймс Кэгни что-то беззвучно кричал.

А в гостиной инспектор О'Лафлин продолжал допрашивать Джина.

– Может быть, выпьете, инспектор? – вяло спросил Джин. – Скотч? Бурбон? Ржаное виски?

– Я спрашиваю тебя, парень, где завещание твоего отца?

– В сейфе, инспектор.

– В библиотеке?

– Наверное.

– Его там нет. Не было ли у твоего отца сейфа в банке?

– Насколько мне известно, нет.

– Кому завещал твой отец свое состояние?

– Он собирался оставить пожизненную ренту матери, а все остальное поделить между сестрой Натали и мной.

– Сколько же приходилось на твою долю, мой мальчик?

Джин допил стакан, ошалело покрутил головой. Он все еще чувствовал себя так, словно противник на ринге послал его в нокдаун.

– Сколько? Черт его знает! Отец много роздал в благотворительных целях, особенно эмигрантам, покупал Кандинского, Шагала, Малевича. Пожалуй, тысяч сто…

– Сто тысяч? Что ж! Это неплохо. Вчера двое черномазых ухлопали в переулке пьяного за пятерку. И старик тратил, выходит, твое наследство, транжирил его, раздавал эмигрантам. Так, так! Сто тысяч! И пожить ты, видать, любишь в свое удовольствие.

– Куда вы гнете, инспектор?

– Посмотри-ка сюда, паренек, – пробасил инспектор и показал Джину на мясистой ладони фото широкоскулого, тонкогубого человека с глазами-пуговицами. – Узнаешь?

– Нет.

– Этот тип пришил твоего старика. Его зовут Лефти Лешаков.

Джин сжал ручки кресла.

– Скажи-ка, парень, где и с кем ты был сегодня между одиннадцатью и полуночью?

Массивная фигура инспектора, его басистый рык и красное, как полицейский фонарь, лицо излучали непреклонную властность, тупую, уверенную в себе силу. Но Джин не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном.

– Знаете что, инспектор? – медленно проговорил Джин, ставя на стол стакан. – Называйте-ка меня лучше мистером. Последний нахал, которого мне пришлось проучить, проглотил почти все свои зубы. За такие слова я заставлю вас проглотить язык. Я ясно выражаюсь?

– Ты, парень, лучше не задирайся со мной и отвечай на мои вопросы. Подними на меня мизинчик – и я заставлю тебя заплатить триста долларов штрафа.

– Я уплачу шестьсот, двину тебя дважды, и тебе придется выйти на пенсию. Мне не нравится твоя рожа, дядя, у нее цвет мороженой говядины.

– Слушай, беби! Думаешь, ты круто сварен, а? Так я тоже не учитель воскресной школы. Таких болтливых задир я много повидал на своем веку. Хочешь, чтобы я увез тебя в участок? О допросе третьей степени слыхал? Я лично больше верю в кусок резинового шланга или бейсбольную биту, чем в детектор лжи. Мне, в сущности, все равно, заговоришь ли ты до или после того, как мои ребята спустят с тебя шкуру. У нас и Кассиус Клей заговорит как миленький! Сам я не стану марать руки. Щенок! Когда ты писал в пеленки, я служил майором Эм-Пи – военной полиции в Корее. Итак, короче и к делу: где и с кем ты был между одиннадцатью и полуночью?

– А ну, убирай отсюда свою задницу, фараон плоскостопый! – вставая, тихо произнес Джин.

«Фараон», «коп» да еще «плоскостопый» – американский полисмен не знает обиднее ругательств. Инспектор О'Лафлин выхватил из плечевой кобуры увесистый «кольт» 45-го калибра. Обрюзгшее лицо налилось кровью. Оскалив почерневшие, кривые зубы, он взял пистолет за дуло и почти нежно позвал:

– Ну иди ко мне, беби! Иди, детка!

Дверь в гостиную вдруг распахнулась, и вошел Лот. Он швырнул на кресло шляпу и плащ.

– Джин! Я все знаю. Это ужасно. Мне не надо говорить тебе, как я…

– Это еще кто такой? – взревел инспектор О'Лафлин, буравя глазами-гвоздиками вошедшего.

– Я не мог улететь, Джин, – продолжал Лот. – К черту все дела! В такой час я должен быть рядом с тобой и Натали. А вы, инспектор, уберите подальше свой утюг. Что вы себе позволяете? – Он подошел к онемевшему и фиолетовому от гнева инспектору, небрежно ткнул ему под нос распластанное на ладони удостоверение и властно добавил: – Советую вам вести себя прилично в доме моих друзей! Кстати, во время убийства мистер был со мной в клубе «Рэйнджерс». Такое алиби вас устраивает?

– Йес, сэр, – промямлил инспектор, поспешно убирая пистолет. – Разумеется, сэр.

– Разумеется, – подтвердил Лот. – Налей мне, Джин, двойную порцию скотча. Где Натали?

В открытую дверь гостиной быстрым шагом вошел Эд, помощник инспектора.

– Инспектор! – сказал он, с трудом подавляя волнение. – Это большое дело! Это дело рук красных!..

Инспектор метнул на него злобный взгляд из-под седых косматых бровей. Поняв этот взгляд как выговор за служебный разговор при посторонних, Эд нервно поправил темный галстук.

– Идите сами послушайте, сэр! Эм-И привел старуху в чувство. Лакки записывает ее слова.

Инспектор грузно зашагал к двери. Видя, что Лот и Джин тоже направились за ним, он повернулся к Джину и проворчал:

– Вам лучше остаться здесь!

– О'кей, инспектор, – вступился Лот, – пусть Джин идет с нами.

Мария Григорьевна лежала на диване, бледная, с восковым лицом. Эм-И убирал в саквояж шприц. Заплаканная Натали стояла перед матерью на коленях и, сдерживая слезы, гладила ее тонкие морщинистые руки в старинных кольцах.

– Какой кошмар! – слабым голосом говорила Мария Григорьевна. – Да, это его фотография!.. И револьвер он держал в левой руке… Этот страшный человек сказал, что он агент «Смерша». Потом зачитал приговор… назвал Павла Николаевича предателем, упомянул графа Вонсяцкого… и стал стрелять…

Инспектор машинально закурил сигару, но Лот вынул ее у него изо рта, затушил в пепельнице.

– Здесь нельзя курить, – коротко бросил он.

– Да, да! Извините, сэр! – пробормотал тот, багровея.

Инспектор прочитал записи Лакки, задал Марии Григорьевне несколько вопросов и, набросив на руку носовой платок, поднял телефонную трубку.

– Оператор! Гринич – пять – пятнадцать – двадцать пять.

В трубке раздался внятный и четкий голос:

– Федеральное бюро расследований. Можем ли мы вам помочь?

– Говорит инспектор полиции О'Лафлин. Тут убийство по вашей части. – В трубке щелкнуло: на том конце провода включили магнитофон. – Советую немедленно прислать сюда людей, 17, Ист 13-я улица. Убит русский эмигрант Павел Гринев. На подозрении другой русский эмигрант – Лефти Лешаков. Полиция уже ведет розыск. Возможно, это большое дело, очень большое. Мы вас ждем.

Глава третья Русские похороны в Нью-Йорке

(Перевод В. А.)

Был мглистый, дождливый денек. От влажного дыхания сонного океана было душно, как в русской бане. Августовская жара доходила до 80 градусов.[3] По белому, розовому, черному мрамору мавзолеев и склепов, по бронзовым ликам царя Назаретского и пресвятой богородицы текли слезы дождя. Убегающие в туманную даль сталагмиты надгробных памятников напоминали небоскребы нижнего Манхэттена, когда на них смотришь из устья Гудзона. Таким много лет назад увидел Нью-Йорк с «Острова слез» русский эмигрант Павел Николаевич Гринев.

А теперь Павел Николаевич лежал в стальном, обитом черным бархатом гробу длиною в шесть с половиной футов, рядом с зияющей в каменистой земле ямой, вырытой экскаватором.

– Господня земля и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней… – гундосил отец Пафнутий.

Мария Григорьевна, конечно, не могла приехать на похороны мужа. Врач сказал, что ей придется пролежать в постели по меньшей мере еще месяц. Пуля прошла сквозь мягкие ткани плеча. «Вас спас господь», – сказал Марии Григорьевне их семейный врач, старенький Папий Папиевич, эмигрант из Одессы, первым, еще в Париже, принявший младенца Евгения из рук французской акушерки. Но Джину он сказал наедине по-русски: «У твоей матушки тяжелый психический шок, Женечка. Ты ведь теперь сам без пяти минут эскулапом стал, понимаешь, что матери нужен покой. Абсолютный покой! При ее гипертонии возможен криз. Все заботы о погребении Павла Николаевича, царство ему небесное, добрейший был человек, тебе, Женечка, придется взять на себя. И вот что: прежде всего ты должен выбрать погребальное бюро. Будь я американский доктор, я сам, как ваш врач, рекомендовал бы вашей семье погребальщика и получил бы за это от него комиссионные. Но ведь мы русские люди, Женечка, свои люди, вы для меня все давно родные. Вот, возьми газетку, посмотри объявление…»

Впервые столкнувшись с похоронным бизнесом, Джин обрадовался тому, что и в этом наполовину потустороннем мире господствует американский сервис. Безукоризненные джентльмены в черном с траурно-музыкальными голосами и обаятельными манерами из кожи вон лезли, чтобы снять все тяготы с его плеч и переложить их на свои. Вежливо, оперативно, ненавязчиво позаботились они обо всех этих могильно-кладбищенских кошмарах в духе Эдгара По и Амброза Бирса, от которых Джина мороз по коже пробирал.

Русские эмигранты в Нью-Йорке обычно обращаются к одному из двух русских владельцев крупнейших погребальных бюро в этом городе. Первым в газете «Русский голос» Джин увидел следующее объявление:

РУССКОЕ ПОГРЕБАЛЬНОЕ БЮРО Ф. ВОЛЫНИНА

Обслуживание с исключительным вниманием и достоинством, столь необходимыми в этих случаях.

123, Ист 7-я улица, Нью-Йорк. 3, Н.-Й. Тел. ГР 5-1437.

Однако он решил обратиться к другому бюро:

ПОХОРОННОЕ БЮРО (АНДЕРТЭЙКЕР) ПЕТР ЯРЕМА

Русский погребальщик.

Лучшие похороны и за самую дешевую цену в Манхэттене, Бронксе и Бруклине.

129, Ист 7-я улица, Нью-Йорк-сити. Телефон ОРчард 4-2568.

Решил он так потому, что вспомнил, как совсем недавно, читая за завтраком газеты, отец скользнул взглядом по объявлению Яремы и пошутил:

– Этот русский погребальщик Петр Ярема, наверное, отправил к праотцам больше офицеров белой гвардии, чем вся Красная Армия!

И еще потому Джин выбрал Петра Ярему, что хотел, чтобы отец был похоронен по первому разряду.

Ярема вместе со своим похоронным директором слаженно и ловко взялись за привычное дело. Благодаря их опыту и стараниям Павел Николаевич выглядел весьма эффектно в гробу. С 17-го года впервые красовались на его груди ордена Святого Владимира, Святой Анны и офицерский Георгиевский крест.

Кое в чем Ярема и его погребальных дел мастера даже перестарались. Джину, например, не понравилось, что отец выглядел в гробу на двадцать лет моложе. Он буквально расцвел после смерти. Щеки его пылали румянцем. Лицо дышало безмятежным покоем. В углах рта таилась лукавая, непристойно озорная усмешка, будто все это не взаправду и похороны не всамделишные.

А потом произошло нечто непредвиденное. Отец Пафнутий, приглашенный похоронным бюро из манхэттенского храма Христа-Спасителя, затянул отходную. Дождь капал на его лысину, седую патриаршую бороду и потертую ризу, на черные зонты горстки ближайших товарищей Павла Николаевича, на черную Наташину вуаль, а отец Пафнутий все бубнил и бубнил похмельным басом. И Джин вдруг с ужасом увидел, что румяна на лице отца потекли, обозначились морщины, и от движения капель и ручейков стало казаться, что лицо покойника ожило и стало гротескно кривляться, подмигивая и тряся обмякшими, нашприцованными щеками.

– Со святыми упокой!.. – гнусавил отец Пафнутий. В это время чей-то вкрадчивый сладенький голос – не то похоронного директора, не то русского погребальщика Петра Яремы – прошептал Джину в ухо:

– Евгений Палыч! Я могу предложить для вашего батюшки роскошный мавзолей. Металлический. Переживет вечность! Сейчас это ультрамодно! Всего полсотни тысяч долларов. Точно такой же я поставил для старого князя Курбатова… Индивидуализированный ландшафт, скульптурные фризы, круглосуточное художественное многоцветное освещение дорогих для вас останков, под сурдинку органная музыка по вашему заказу – религиозная, классическая или легкая…

– Поговорим потом! – с раздражением пробормотал Джин, отмахиваясь от приторно-скорбной физиономии.

– Не угодно? Хозяин – барин, как изволите. Имеется и железобетонный склеп. Переживет нас всех. Только десять тысяч долларов!..

– Отстаньте от меня! – закипая, злым шепотом бросил ему Джин.

– Можно и за пять тысяч долларов!..

Вспоминая путь отца, Евгений с грустью глядел на могильные памятники на чужой для его отца американской земле. Доживают свой век последние ветераны белой гвардии. Самых первых скосил пулеметный огонь с тачанок Чапаева, порубали в бешеных атаках конники Котовского и Буденного. Ледовый поход, звон колоколов в занятом Деникиным Орле, психические атаки офицерских батальонов. От стен Петрограда до уссурийской тайги реяли белые хоругви, а потом пали простреленные знамена белой армии, и безымянные могилы обозначили пути горьких отступлений. И вот гаснут вдали береговые огни, отгремели прощальные салюты – начинается великая эмиграция старой России. Начинается жизнь на чужбине. Проходят годы слез и напрасных надежд на возвращение на родину. А та таинственная новая Россия, ненавидимая и желанная, все крепнет и крепнет, и тают надежды, и тает, как снег на солнце, белая гвардия. Русские могилы в Харбине и Шанхае, русские могилы в Стамбуле, неласковой турецкой земле, почти рядом с могилами «басурман», русские могилы в Париже. И здесь, в Нью-Йорке, на другом конце света.

– Да святится имя твое, да приидет царствие твое!

Отец Пафнутий все бубнит и бубнит. Кто-то – тоже в черной рясе – держит над его головой старомодный зонт, чтобы дождь не накапал на старую, дореволюционного издания библию.

Наташа рыдает молча, только хрупкие плечи трясутся. Она часто приподнимает черную вуаль, чтобы вытереть скомканным белым платочком мокрое лицо. Старики – товарищи отца – утирают слезы. Вот добрый Папий Папиевич. Вот князь Мещерский, поручик лейб-гвардии, родственник Гриневых по первой жене Павла Николаевича. Вот дядя Серж – он служил с Павлом Николаевичем корнетом в кавалергардском полку, а потом в штабе 2-й армии в начале «Великой войны».[4] Рядом с ним – журналист Савва Загорский. Вместе с Гриневым он приехал из Парижа в Америку. Никто из них не нашел счастья в Новом Свете. Князь Мещерский торговал чужими холодильниками, дядя Серж, родом из светлейших князей, Рюрикович, стал совладельцем русского ресторана «Елки-палки», а Савва Загорский, в прошлом блестящий одесский фельетонист, играл в этом ресторане на балалайке.

Все товарищи Павла Николаевича пришли на кладбище с жалкими букетиками, стоимостью в десять долларов, не больше. Самый большой и изысканный букет – из свежих белых гвоздик – принес Лот. В семье Гриневых все знали, что белые гвоздики – любимые цветы Павла Николаевича. С ними Павел Николаевич и Мария Григорьевна пошли в Париже под венец…

За товарищами отца стояли какие-то незнакомые Джину господа. Их было трое. Среди них выделялся представительный седой франт с брыластым породистым лицом, похожим на морду дога.

– Кто это? – шепотом спросил Джин у князя Мещерского, кивая в сторону брыластого.

– Господи, да это же Чарли Врангель, племянник генерала барона Врангеля! – ответил тот. – Председатель Союза ревнителей памяти императора Николая Второго. Не знаю, зачем пожаловал – ваш батюшка его не любил, этого Врангеля…

Сначала пели «Вечную память», теперь затянули «Со духи праведных…»

Дождь пошел еще пуще. Гримасы покойника стали просто невыносимыми. Лот – он первым догадался сделать это – прикрыл гроб тяжелой крышкой.

А в голову Джину лезли непрошеные, неуместные мысли. Вспомнилось чье-то изречение: «Джон Д. Рокфеллер, бывало, зарабатывал по миллиону долларов в день, но и его похоронили в одной паре штанов…»

Когда все было кончено наконец, Джин подошел к Лоту у ворот кладбища. Мимо проехал «империал» с Чарльзом Врангелем за рулем.

– Поразительно! – проговорил старый князь Мещерский. – В кармане блоха на аркане, а разъезжает в «империале»!

– Что нового, Лот? – спросил Джин.

– Крепись, парень! Пока ничего особенного. Нынешнему прокурору, увы, далеко до Томаса Дьюи!

– Думал обратиться к своему конгрессмену, так представь – никто из моих знакомых не знает его имени! Недаром про них говорят, что они представляют всех, кроме народа… Лефти нашли наконец?

– Нет еще, но…

– Ведь он русский, его легче найти!

– В Нью-Йорке почти полмиллиона русских. Но будь спокоен, раз вмешались ребята из ФБР, найдут, обязательно найдут. Объявлен розыск по всей стране. Главарь банды Красавчик Пирелли сказал полиции, что Лефти бежал из города, но, по-моему, это не так. Эти парни обычно предпочитают отсидеться где-нибудь на «дне» Нью-Йорка. Ведь в этом городе больше людей, чем в большинстве штатов и большинстве стран мира.

– Эти толстозадые лентяи из ФБР и полиции и не чешутся!.. А где полиция нашла этого Пирелли?

– На Четвертой улице, между Седьмой и Восьмой авеню, есть ночной клуб «Манки-клаб», «Обезьяний клуб». Принадлежит он Анджело, брату Красавчика. В свободное от «мокрых дел» время Красавчик обычно играет там в покер или «пул», если его не ищет полиция…

У ворот кладбища какая-то личность в черном костюме и белой накрахмаленной рубашке, вежливо приподняв шляпу и что-то прогнусавя, сунула Джину большой лист бумаги. Джин машинально скользнул взглядом по этому листу, потом остановился и прочитал от конца до конца красиво отпечатанные строки:

ПОХОРОННОЕ БЮРО ПЕТРА ЯРЕМЫ

Русский погребальщик

129, Ист 7-я улица, Нью-Йорк-сити. Телефон ОРчард 4-2568.

Покупайте впрок, не дожидаясь инфляции, семейные кладбищенские участки с большой скидкой и в рассрочку!

Никто не похоронит так дешево и элегантно Вас и Ваших родственников, как фирма Петра ЯРЕМЫ.

Г-ну Е. П. Гриневу

17, Ист 13-я улица, Нью-Йорк-сити, Н.-Й.

СЧЕТ

1. Художественный гроб модели № 129 в стиле Николая II, модернизированный, с крышкой без шва, цельносварной конструкции, с серебряными ручками.

2. Поролоновый тюфяк «Вечный сон».

3. Матрац регулируемой высоты со скрытыми стальными пружинами.

4. Синтетическая подкладка для гроба, розово-серебристая.

5. Содержание тела покойного в усыпальнице-люкс.

6. Погребальный костюм, белье, полуботинки и пр. аксессуары.

7. Специалист по бальзамированию и естественные бальзамирующие румяна.

8. Катафалк с шофером и носильщиками.

9. Услуги похоронного директора.

10. Памятный фотопортрет покойного.

11. Первый взнос за вечный уход.

Итого … 1600 долларов

Сюда не входят Ваши расходы на священника, цветы, музыку, кладбищенские расходы (за могильный участок, за рытье, засыпку и цементирование могилы), а также мраморщику за памятник.

Сердечно благодарим Вас за то, что Вы обратились к нам. Спасибо! Надеемся, что Вы довольны сервисом и вновь обратитесь к нам в час нужды. С искренним соболезнованием.

Похоронный директор Я. ЧЕРНОВ

Прочитав этот потрясающий документ, Джин покачнулся, провел ослабевшей рукой по взмокшему лбу, тихо застонал. Такого удара под ложечку не выдержал бы и сам Джеймс Бонд.

Личность в черном подъюлила и проговорила озабоченно елейным голоском:

– Вас беспокоят расходы? Ведь вы сами сказали: похороны самые лучшие. Мы хотели обойтись без носильщиков, но их профсоюз держит нас за горло. Трудные времена!..

– Прочь! – чуть не взревел Джин у кладбищенских ворот. – «Усыпальница-люкс»! Тюфяк «Вечный сон»! Воры! Вороны! – Он так взбеленился, что тут же порвал в клочья счет постаравшегося для земляка русского погребальщика.

– Не извольте беспокоиться! – пропищала, исчезая, личность в черном. – Мы разделяем ваше горе. А копию вышлем по почте!.. Желаем здравствовать!

Все еще дрожа от ярости, Джин снова подошел к Лоту.

– Могильные черви! Вампиры! – проворчал он. – Слушай, Лот. Отвези Нату и успокой маму. Я не поеду сейчас домой, не могу участвовать в поминках. Этот русский обычай мне всегда казался каким-то диким пережитком! Поеду лучше проветрюсь!

Лот внимательно, изучающе посмотрел на Джина.

– Это не совсем удобно, да уж ладно. Только не с ветерком. А то я тебя знаю!

Лот взял друга за лацкан пиджака, взглянул ему прямо в глаза своими глазами серо-стального цвета.

– Послушай, Джин, может быть, мне поехать с тобой?

– Спасибо. Но тебе не надо вмешиваться. Это касается только меня.

– Как знаешь, Джин, это твои похороны![5] Кстати, хочу сообщить тебе: я послал церкви покойного чек на небольшую сумму, чтобы помянули раба божьего Павла Николаевича.

– Спасибо, друг!

Ведя Натали под руку к «даймлеру». Лот обернулся: машина Джина, взревев, рванулась с места, пылая рубиновыми стоп-сигналами «плавников».

– Куда поехал Джин? – спросила Натали своего жениха.

– Не знаю, Ната, – озабоченно наморщив лоб, ответил Лот, провожая беспокойным взглядом мокрый от дождя светло-голубой «де-сото» выпуска 1960 года. – Но боюсь, как бы этот сорвиголова не наделал глупостей.

Светло-голубой «де-сото» с Джином за рулем пересекал и днем залитый огнями Бродвей, когда в комнате № 2189 высокого здания Н.-Й. Б. Р. – Нью-йоркского бюро расследований – один из служащих архива, достав два досье в несгораемых стальных ящиках, где хранились дела около семидесяти миллионов американских граждан и «эйлиенз» – живущих в стране иностранцев, по внутренней пневматической почте отправил их в специальном патроне в комнату на двенадцатом этаже ведомства Эдгара Дж. Гувера с табличкой:

1237

Отдел эмигрантов

из Советской России.

Через несколько минут начальник отдела мистер Збарский, полнеющий господин с большим угреватым носом и чересчур заметным брюшком, которое он в шутку называл «запасной шиной», недавний выпускник Национальной академии ФБР в Вашингтоне, пододвинул к себе оба досье в коричневых папках с красной звездой на обложке, знаком высшей секретности. Он раскрыл, пропустив анкету, первое досье и стал внимательно читать биографические данные страница за страницей.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. Н.-Й. Б. Р. 895246: ФБР 46785А.

ГРИНЕВ ПАВЕЛ НИКОЛАЕВИЧ, родился 28 августа 1884 г., сын уездного предводителя дворянства Полтавской губернии кавалергарда Николая Николаевича и Софьи Александровны, урожд. княжны Разумовской; в 1897 г. определен в кадетский Императора Александра II корпус, откуда в 1898 г. переведен в Пажеский корпус; в 1902 г. переведен в младший специальный класс, в 1903 г. – в камер-пажи; в 1904 г. переведен хорунжим в 3-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска, с назначением ординарцем при наместнике; за доставленные приказания в осажденный Порт-Артур награжден орденом Св. Анны 4-й ст. и за боевые отличия получил орден Св. Владимира 4-й ст. с мечами и бантом. Переведен 17 мая 1906 г. обратно в кавалергарды. В 1914 г. женился на фрейлине княжне Надежде Юрьевне Мещерской. В августе 1914 г. произведен в поручики и прикомандирован младшим адъютантом к штабу 2-й армии во время похода в Восточную Пруссию и разгрома этой армии в битве при Танненберге. 29 августа 1914 г. тяжело ранен пулей «дум-дум» в правое бедро и спасен казаками-пластунами. Награжден офицерским Георгиевским крестом. После излечения в госпитале в Петрограде уволен в отставку в чине капитана. Владел в Полтавской губернии 5000 десятинами.

В 1915 г. у Гриневых родился сын Николай, который позднее, в возрасте пяти лет, заболел сыпным тифом, был помещен в севастопольский госпиталь, при эвакуации из Крыма был потерян родителями. У мальчика имелась одна весьма заметная примета: под левым ухом большая красно-коричневая родинка, похожая на пятипалый кленовый лист.

(Этот абзац был подчеркнут красным карандашом с пометкой: «По сведениям агента ФБР № 165896С графа Вонсяцкого-Вонсяцкого».)

Гриневы эмигрировали из Крыма в конце 1920 года после взятия Перекопа 6-й армией Советов во главе с Фрунзе и Блюхером. Плыли на корабле «Херсон». В Стамбуле (Турция) Гринев финансировал кабаре «Черную розу», в котором пел Александр Вертинский, и русскую богадельню, давал деньги местной русской православной церкви и отдельным нуждающимся эмигрантам.

Гринев еще в 1914 г., после женитьбы, собирался переехать во Францию на длительный срок, поскольку врачи рекомендовали его жене многолетнее лечение на водах. Поэтому он заложил имение в 5000 десятин и перевел основную часть своих капиталов и состояния жены во французские банки. Тогдашнее состояние Гриневых оценивалось почти в 500 000 долларов.

В 1923 году, когда власть в Турции перешла от эмиссаров Антанты к правительству Ататюрка, Гриневы вместе с большей частью богатых представителей двухсоттысячной эмиграции в Турции переехали на жительство в Париж, где продолжали жить по нансеновскому паспорту. В Париже Гринев держался в стороне от активной работы белой эмиграции по достижению реставрации старого режима в России, примыкал к либеральствующей интеллигенции милюковского толка. Состоял членом Общества друзей Св. сергиевской русской православной богословской академии в Париже, ходил в русскую церковь на улице Дарю. В 1933–1934 гг. преподавал русскую историю в Корпусе – лицее имени императора Николая II в Версале. В это время большую часть своих капиталов он выгодно вложил в акции франко-американских компаний.

В 1934 г. скончалась жена Гринева Надежда Юрьевна, П. Н. Гринев считает, что она умерла от тоски по родине. В 1936 г. Гринев женился вторично – на Марии Григорьевне, урожд. княжне Куракиной. 3 февраля 1937 г. у них родился в Париже сын Евгений. Крестился в русской православной церкви св. Иоанна Златоуста. Крестил младенца глава эмигрантской православной церкви в Париже митрополит Евлогий.

В 1940 г. семья Гриневых покинула Францию перед самой оккупацией страны немцами. Гринев заблаговременно перевел свои капиталы в США. Отплыв из Гавра на океанском лайнере «Иль де Франс», они высадились на Эллис-Айленд, гавань Нью-Йорка, 10 мая 1940 г.; 14 июля того же года Гриневы, согласно федеральному закону от 28.6.1940 г., явились в Натурализационное бюро в Бруклине (271, улица Вашингтона), зарегистрировались, заполнили бланки по форме 1-53 и получили регистрационные карточки.

В декабре 1945 г., у Гриневых родилась дочь Наташа (Натали).

Политическая характеристика. П. Н. Гринев неоднократно подвергался штрафу размером в 100 и 200 долларов за нарушение закона Макэррена и Волтера, принятого Конгрессом США в 1952 г., по которому все иностранцы в возрасте старше 14 лет обязаны дать свои отпечатки пальцев и фотографии, ежегодно регистрироваться в течение января месяца в отделах службы иммиграции и натурализации США и всегда иметь при себе регистрационную карточку. При этом он с возмущением заявлял: «А я думал, что мы живем в свободной стране!» Когда в феврале 1960 года ему пригрозили депортацией из США, он демонстративно и вызывающе ответил: «Что же, я скажу вам только спасибо, если вы отправите меня умирать на родину!»

Для Гринева характерно, что в первые месяцы своего пребывания в США он активно сотрудничал внештатно в таких консервативных эмигрантских органах, как «Российский антикоммунист» (журнал российских беспартийных антикоммунистов), «Знамя России» (орган русской независимой монархической мысли), помогал дотациями таким правым организациям, как Толстовский фонд (через Лидию Толстую), Общество помощи русским писателям и ученым в изгнании (через писателя Андрея Седых), Дом Свободной России (через его президента князя Сержа Белосельского), Общество офицеров российского императорского флота в Америке, Союз российских дворян в Америке, Ассоциация Св. Георгия помощи жертвам коммунистического террора, Всероссийский комитет освобождения, Объединения дроздовцев, бывших юнкеров и т. п.

В годы второй мировой войны Гринев активно поддерживал прорусские организации и выступал за помощь России, хотя, по агентурным данным, присутствовал в Свято-Покровском кафедральном соборе в Нью-Йорке на панихиде по случаю годовщины со дня убиения большевиками в Екатеринбурге последнего российского венценосца государя императора Николая Александровича и его семьи.

В 1945–1948 гг. Гринев носился с идеей создания Общества бывших офицеров Кавалергардского ее величества государыни императрицы Марии Федоровны полка, но принужден был оставить эту идею, поскольку не нашлось достаточного числа возможных членов.

В 1951 г. Гринев отклонил приглашение участвовать в «Американском комитете освобождения народов России», куда его звала графиня Толстая. В период «холодной войны» Гринев занимался в основном благотворительной деятельностью: помогал историко-родословному журналу «Новик», Обществу ревнителей церковного пения при Свято-Покровском соборе (59, Ист 2-я улица, Н.-Й.), Союзу русских военных инвалидов в Нью-Йорке (через князя Амилахвари), Свято-Николаевскому фонду и его общежитию для приезжающих (через председателя князя Друцкого и вице-председателя протоиерея Цуглевича). В 50-х годах он жертвовал довольно крупные суммы Свято-Тихоновской духовной семинарии и Свято-Владимирской духовной академии в Нью-Йорке, намереваясь устроить туда сына Евгения. Сам он собирался закончить жизнь в Ново-Коренной пустыни пресвятой курской богоматери в Махопаке, штат Н.-Й., но вскоре рассорился с церковниками, вступив в конфликт с самим его высокопреосвященством, высокопреосвященнейшим Леонтием, архиепископом нью-йоркским, митрополитом всея Америки и Канады и благочинным церквей нью-йоркского округа протоиереем Алексием Ионовым. С тех пор (1960) Гриневы ходят не в Свято-Покровский кафедральный собор, а в храм Христа-Спасителя (51, Ист 121-я улица).

В 1958 г. Гринев наотрез отказался от участия в «Ассамблее покоренных европейских народов» в Страсбурге, осудил «неделю порабощенных стран» в 1959 г.

Осенью 1960 г. он посетил СССР с группой туристов. Поездка была организована нью-йоркской туристско-экскурсионной фирмой «Космос». Как сообщают наши агенты, в Москве, Ленинграде и Киеве Гринев был занят поисками пропавшего в 1920 г. сына. Поиски, по-видимому, были напрасными. (Абзац подчеркнут красным карандашом с пометкой НБ.)

По возвращении из СССР П. Н. Гринев сблизился с генералом В. А. Яхонтовым, главным редактором просоветской газеты русских эмигрантов «Русский голос» (130, Ист 16-я улица), бывшим военным атташе царского и Временного правительства в Токио, которому он пожертвовал 10000 долларов на издание этой газеты, с 1917 года поддерживающей Советы. Тогда же он перестал подписываться на антисоветскую газету эмигрантов «Новый русский голос».

Подписывается в фирме «Фор-континент-бук-корпорейшн» на советские газеты и журналы: «Правда», «Известия», «Огонек», «Новый мир», «Юность», «Вечерняя Москва», а также выписывает авиапочтой лондонские «Таймс» и «Обсервер». Русские книги, а также русские рождественские, пасхальные и с днем ангела открытки, пасхальные яйца, русские пластинки, ноты, лампадки, ладан покупает в Русском книжном магазине (205, Ист 4-я улица).

Миссис Гринева обыкновенно заказывает продукты в русско-американском гастрономическом магазине «Москва» (3524, Бродвей).

По праздникам Гриневы нередко бывают в русских ресторанах «Медведь» и «Петрушка».

Банковский счет Гринева П. Н. находится с 4.7.1960 в банке Чейз-Манхэттен, № Ад6579842; инвестор. На бирже не спекулирует.

Список друзей и знакомых Гриневых см. в приложениях 4–9 по показаниям агентов и результатам перлюстрации и подслушивания телефонных переговоров…

Мистер Збарский знает: вся сила Эдгара Дж. Гувера, пережившего в кресле директора ФБР за сорок четыре года шестерых президентов, заключена именно в таких досье. За этими досье – усилия пятнадцати тысяч детективов – сотрудников ФБР – и десятков тысяч секретных осведомителей, информаторов, чья сеть охватывает все общество.

Прочитав дело Павла Николаевича Гринева, мистер Збарский сел поудобнее в стальном вращающемся кресле, положил ноги на стальной канцелярский стол, включил диктофон и произнес:

– Бетти! Впечатайте в соответствующую графу дела Поля Гринева следующее: «Гринев был убит неизвестным лицом у себя в доме 17 на Ист 13-й улице здесь, в Нью-Йорк-сити. Следствие продолжается». Дело пока не закрывайте!

Выключив диктофон, мистер Збарский задумался. Дело об убийстве этого русского эмигранта оставалось неясным. Коммунистическая активность? Шпионаж? Саботаж? Государственная измена? Нарушение закона об атомной энергии? Нет, пока рано классифицировать… С этими русскими эмигрантами у мистера Збарского не меньше хлопот, чем у его соседа по этажу с эмигрантами с Кубы, из Доминиканской Республики, Венесуэлы, Никарагуа и Боливии. Не пора ли уж русским эмигрантам угомониться? А дел у ФБР становится все больше. В прошлом году по делам ФБР было вынесено больше двенадцати тысяч обвинительных приговоров: кроме смертных и пожизненного заключения, тюремных приговоров на тридцать пять тысяч лет. Лешаков? Его наверняка поймают, как поймали почти десять тысяч беглецов от закона. У ФБР рука длинная.

Закурив, мистер Збарский стал изучать второе досье, которое было гораздо тоньше первого.

Н.-Й. Б. Р. 4,949075,

ФБР 61242562А.

Имя и фамилия – Грин Юджин

Другие имена и фамилии и причины перемены – Евгений Павлович Гринев. Перемена вызвана натурализацией в США.

Год, месяц и день рождения – 1937 год, февраля 3-го дня

Место рождения – Париж, Франция

Отец – Гринев Павел Николаевич (см его досье).

Мать – Мария Григорьевна, урожденная княжна Куракина.

Рост – 6 футов 2 дюйма.

Вес – 175 фунтов.[6]

Телосложение – Атлетическое сложение, худощав, широкие плечи, узкие бедра, сильно развитая мускулатура.

Цвет кожи – Белый.

Глаза – Серо-голубые.

Волосы – Светло-русые, коротко острижены (крюкат).

Голос – Сильный грудной баритон (образцы имеются в фонотеке ФБР).

Особые приметы – Малозаметный после пластической операции шрам ранения в авто-мобильной катастрофе на левом виске.

Образование – Хамильтонская элементарная школа в Бруклине (1948–1950), Теодор Рузвельт хай-скул в Манхэттене (1950–1954), Оксфордский университет (1954–1957), медицинский колледж Н-Й у-та (1957–1961).

Профессия – Врач-терапевт (копия диплома – приложение 17)

Вероисповедание – Русская православная церковь.

Спорт – Всесторонний атлет. Отличные показатели в любительском боксе, лыжном спорте, плавании, опытный «фрогмен» (аквалангист), прекрасно владеет холодным и огнестрельным оружием (выполнил разряд снайпера), коричневый пояс в дзю-до, каратэ.

Знание языков – Свободно владеет, кроме английского, русским, французским, немецким…

Карточка социального страхования – № 016-18-7143…

Инспектор ФБР перелистал две страницы с ответами на более мелкие вопросы. Взгляд его задержался на следующих записях:

Личное оружие – Имеет разрешение на ношение личного оружия («вальтер» РКК калибра 7,65 мм). Носит пистолет обычно в кобуре под левым плечом.

Права – Имеет шоферские права, права пилотирования самолета (№ 09446-Т).

Преступление – Не совершал.

Членство в партиях, общественных организациях и пр. – В школе был кабскаутом, бойскаутом, иглскаутом, лайфскаутом и скаут-мастером (отряд 1226). От голосования на выборах постоянно воздерживается.

Что читает – Читает много, но бессистемно. Отдает предпочтение современной литературе. Для отдыха читает Яна Флеминга.

Специальная характеристика – Одевается с неизменным вкусом и несколько небрежной элегантностью, покупает английскую одежду и обувь. Останавливается в дорогих гостиницах.

Пороки и наклонности – Гурман и знаток вин. Предпочитает водку. Пьет, но умеренно, не допьяна. Женщины. Некоторое тщеславие и снобизм.

Дата ареста – (прочерк)

Кем арестован – (прочерк)

Принятые меры – (прочерк)

Освобожден на поруки – (прочерк)

В деле Гринева-старшего имелись отпечатки правого и левого указательных пальцев. В деле Гринева-младшего таких отпечатков не имелось. Мистер Збарский знал: в специальном хранилище ФБР в Вашингтоне, на Пенсильвания-авеню, содержатся отпечатки пальцев почти 170 миллионов американцев.[7]

Мистер Збарский снова включил диктофон и продиктовал:

– Бетти! Пошлите, пожалуйста, в ЦРУ, Вашингтон, дистрикт Колумбия копию дела на Джина Грина, ФБР 61242562А, вместе с фотографией и отпечатками пальцев, в ответ на их запрос № 27654–288.61. О'кэй? И вот еще что: завтра я могу дать вам отгул за сверхурочные – оплачивать их не позволяет бюджет штата. Не хотели бы вы, Бетти, пойти вечерком поужинать со мной, скажем, в израильском ресторане «Сабра»? Там подают изумительный «фиш» и другие кошерные блюда. Как говорили мои предки в Одессе: пальчики оближешь!

Закурив трубку, мистер Збарский быстро просмотрел месячный бюллетень ФБР, взял утренние газеты из проволочной корзинки на столе. В «Нью-Йорк таймс» уже второй день не было никаких сообщений об убийстве Павла Гринева. Не упоминали о нем и другие газеты. Только в «Нью-Йорк дейли ньюс» и белогвардейском «Новом русском слове» нашел он заметку, заткнутую в неприметный уголок:

«Красные убивают русского эмигранта

Полиция надеется вскоре арестовать наемного убийцу, подозреваемого в убийстве на ист 13-й улице.

Полицейский инспектор О'Лафлин заявил сегодня репортерам в здании департамента полиции на Сентрал-стрит, что он надеется в ближайшие часы арестовать Лефти Лешакова, мелкомасштабного гангстера, подозреваемого в политическом убийстве 77-летнего русского эмигранта в прошлую пятницу в доме 17 на Ист 13-й улице. Некто – по-видимому, Лефти Лешаков – был замечен соседкой Гриневых выходящим из дома Гриневых около полуночи в ночь убийства. Примерно через четверть часа его видел полицейский в центре Гринич-Виллэдж. В ту же ночь людям О'Лафлина удалось найти возле дома Гриневых пустую пачку от сигарет „Гэйнсборо“ с отпечатками пальцев Лешакова. Полицейское досье Лешакова упоминает о двух тюремных сроках и двенадцати арестах без осуждения судом. Личность гангстера была опознана женой убитого, Мэри Гриневой, 59 лет, по фотографиям полиции. Убийца ранил Мэри Гриневу в плечо выстрелом из „кольта“. По заявлению врача, жизнь Мэри Гриневой сейчас вне опасности. Ди-Эй – окружной прокурор Лейбович делает все возможное, чтобы ускорить арест, надеясь послать убийцу на электрический стул до перевыборов…»

На столе гудел баззер шифрорадиотелефона. Мистер Збарский поднял трубку с блока шифровки-дешифровки. Это устройство искажало речь так, что обычный перехват исключался.

– Говорит мистер Збарский!

– Вас спрашивает мистер Флаггерти из Лэнгли, мистер Збарский, – сказала телефонистка коммутатора. – Говорите!

– Хэлло, мистер Збарский? Майк Флаггерти. То дело, которое мы запросили двадцать восьмого августа… Вы, конечно, слышали про убийство. Мы полагаем, что Гринев – жертва советского террора. Босс – полковник Шнабель – просит ускорить высылку дела Гриневых. Посылайте его не почтой, а по кодирующему фототелетайпу! Да, и дело Лешакова тоже, пожалуйста, пришлите!

В голосе Флаггерти мистер Збарский улавливает враждебные нотки. Нет, Флаггерти ничего не имеет лично против мистера Збарского, эти нотки – отголосок давней ведомственной свары между ФБР и ЦРУ. Формально ведомство Эдгара Дж. Гувера подчиняется ЦРУ, органу, координирующему работу всех органов разведки, но мистер Збарский-то знает: директор, как говорят в ФБР, подчиняется только господу богу.

– Копия дела уже послана вам почтой, мистер Флаггерти, – отвечает мистер Збарский, – но я дам распоряжение, чтобы вам выслали и фотокопию по телетайпу.

И еще вспомнил мистер Збарский: президент и начальники ЦРУ приходят и уходят, а Эдгар Дж. Гувер остается.

– Спасибо, мистер Збарский. Спасибо. Как погода в Нью-Йорке?

– Страшная жарища. А у вас в столице нации?

– Льет тропический ливень. Пока, мистер Збарский.

Збарский нажал кнопку автокоммутатора.

– Бетти! Завтра, только не раньше, перед окончанием работы отправьте дело молодого Гринева мистеру Флаггерти по адресу: ЦРУ, Лэнгли, Вашингтон, Ди-Си! И дело Лешакова тоже. Эти парни опять лезут в наши дела, хотя… Ну да ладно! Спасибо, беби!

Трубка потухла. Мистер Збарский с раздражением бросил ее на покрытый стеклом стол. Он положительно не понимал, почему ЦРУ заинтересовалось этим Джином Грином. Что он, мистер Збарский, скажет своему директору – Эдгару Джону Гуверу? Нет, этим русским эмигрантам давно пора угомониться!..

У мистера Збарского почти безошибочное чутье старого легавого пса: ясно, что ребята из Лэнгли хотят свалить убийство Гринева на красных, только вряд ли выгорит это дельце. Большая пресса уже помалкивает о «руке Москвы». Этот Лешаков – в ФБР давно знали о его связях с ЦРУ – безнадежно провалил всю операцию…

Мистер Збарский с удовольствием послал бы прямиком к черту этого Флаггерти, но русские эмигранты-белогвардейцы находятся под двойной опекой – ФБР надзирает за ними, а ЦРУ оплачивает их антисоветскую деятельность.

Когда Бетти вошла к мистеру Збарскому с какими-то бумагами, он кинул их в плетеную стальную корзинку с надписью «Ин» (входящие), а секретаршу облапил и усадил к себе на колени.

– Беби! Не слышала ли ты последнюю шутку об отношениях между ФБР и ЦРУ?

– Нет, чиф! Расскажите! – попросила Бетти, устраиваясь поуютнее на костистых коленях начальника. Она давно слышала эту шутку, но умела ладить с начальством.

– В тех редких случаях, беби, когда работники этих двух организаций обмениваются рукопожатием, они тут же пересчитывают собственные пальцы, все ли на месте. Ха-ха-ха!..

Глава четвертая «Святая семейка» и милый дядя

(Перевод В. А.)

Джин медленно пробирался сквозь обычную автомобильную толкучку Мидтауна. Он машинально переключал скорости, давал газ, нажимал на тормоз. Застывшим взглядом смотрел он прямо перед собой, ни одна струна не шевелилась в его душе, он словно потерял ощущение своей личности, растворился в закатном душном небе. За рулем «де-сото» сидела кукла.

– Не дадите ли огоньку? – сказал кто-то почти в ухо.

Он вздрогнул. На него заинтересованно смотрела красивая, слегка увядающая блондинка в небрежно накинутой на плечи накидке из наимоднейшего леопарда. Их машины ползли рядом в гигантском автомобильном стаде по Пятой авеню. У нее был английский «ягуар» с правосторонним управлением.

– Что с вами? – спросила блондинка, никак не попадая сигаретой в пляшущий перед ней огонек.

Джин понял, что его уже давно, должно быть, еще от кладбища, бьет нервная дрожь.

– А мне сигарету, если можно, – попросил он. Дама с несколько суетливой готовностью протянула ему смятую пачку «Лакки страйк».

– Курите «Лакки»? – вяло удивился Джин.

– Привычка со времен даблъю-даблъю-ту![8] – засмеялась дама. – Во время войны я водила «студер» в Европе.

– Ого! – усмехнулся Джин. – Вы, значит, бывалая девушка!

Она рассмеялась добродушным, с хрипотцой смехом.

– Тогда была песенка «Я оставила свою честь на обломках самолета», не слышали?

– Я тогда еще не умел даже кататься на роликах…

Он с удовольствием болтал с этой, что называется, «свойской бабой» в тысячной леопардовой накидке, сидящей за рулем дорогого автомобиля и курящей «Лакки страйк», сигареты работяг и солдат. Этот разговор словно возвращал его в жизнь, в город, полный неожиданностей и тайн.

– А после войны вам, как видно, повезло?

– Как видите, – засмеялась она, ударив по рулю и тряхнув плечами. – Подцепила Чарли-миллионщика!

Они замолчали, потому что пришлось увеличить скорость. Он даже забыл про нее и вздрогнул, когда у очередного светофора снова прямо возле уха послышался ее голос:

– У тебя определенно что-то не в порядке.

Джин повернулся. Дама смотрела на него с какой-то странной робостью, улыбаясь чуть напряженно, словно готовая к грубости.

– Да, не в порядке, – сказал он. – Отец умер. Я еду с кладбища.

– О, – сказала она – Извини меня.

Некоторое время они сидели молча.

Загорелся зеленый свет.

«Где-то я ее видел, – подумал Джин. – Но где?»

Дама чуть приподнялась и взглянула на заднее сиденье машины Джина, где валялась сумка с четырьмя буквами NYYC (нью-йоркский яхт-клуб).

– О, вспомнила! – воскликнула она. – Я видела вас на Бермудах в июне. Кажется, вы участвовали в океанской гонке, не так ли?

– Верно! – удивленно сказал Джин. – Я был в первой десятке, – он улыбнулся, – правда, десятым…

– А как вам понравился старик де Курси Фейлз? – спросила дама.

– Я преклоняюсь перед ним, – сказал Джин. – В семьдесят четыре года выиграть гонку на старухе «Нине»!

– Утер он нос Джеку Поуэллу, – засмеялась дама.

– Джеку не повезло, – сказал Джин. Он улыбнулся мечтательно, на мгновение вспомнив «земной рай» Бермуд, сказочную жизнь среди океанских брызг, солнца, ветра, своих друзей – чемпионов парусного дела, знаменитых плэйбоев Джека Поуэлла, Джонни Килроя, шкипера «Ундины» С. А. Лонга, девушек.

– Значит, вы тоже там были?

– Да.

– Жаль, что не познакомились…

– Жаль.

– Мне сейчас направо, – сказал Джин.

– А я прямо, – увядшим голосом сказала дама. Он улыбнулся ей, и она опять с какой-то торопливой готовностью ответила на улыбку.

«У нее тоже не все в порядке», – подумал Джин.

– Вот сейчас разъедемся, и точка, – сказал он. – Навсегда, не так ли?

– Может быть, поставим многоточие, – быстро сказала она, протянула ему кусочек белого картона и, отвернувшись, взялась за рычаг скоростей. На ее красивой голой руке вдруг обозначился бицепс.

Джин сунул карточку в бумажник.

«…Чудовище я, что ли? Почему я не чувствую горя? Я не знаю, что такое горе.

Ты понимаешь, что твоего отца больше нет на этом свете? Что никогда уже больше он не будет докучать тебе разговорами об этой своей России? Что никогда, никогда…

Пустоту я чувствую внутри, вот что. Должно быть, все-таки он занимал какое-то пространство в моей душе, мой милый старый папа.

Ты помнишь, в детстве вы были близки, он был еще сильным, вы вместе плавали, ты тогда еще не подтрунивал над ним…

Я помню его Россию. Он говорил мне бесконечно о своей России, он навязывал мне свою Россию, как рыбий жир, и вот получил подарочек. „Из России с любовью!“

Полтавщина, липы, ты помнишь? Снимков не сохранилось, лишь два-три дагерротипа, он рисовал тебе парк, античные беседки, мостики, чертил тот план, путь к родовому некрополю… Тебе казалось, что ты сам побывал возле этого села Грайворон, проходил по мосту над узенькой речкой, ты знал все аллеи и пруды того парка. Это было в детстве, а потом все стало иначе. Романтика, старосветские тайны, „самое сокровенное“, а ты хотел быть американцем, американцем без всего этого прошлого, без комплекса утрат, изгнания, вины и стыда. Он иногда смотрел на тебя так…

Моего старика – какая-то жаба? Деловито? Как мясник забивает скот? Но „рука Москвы“? Чушь какая-то…»

Каменный от ярости, Джин Грин прошагал от машины к дому.

– Женечка, какой-то господин оставил тебе письмо, – слабым голосом сказала няня.

«Няню он тоже убил, сука», – подумал Джин, глядя на трясущуюся старуху, которая еще три дня назад уступала в скорости передвижения по дому разве только легконогой Наташе. Письмо было написано по-русски:

«Уважаемый Евгений Павлович!

Все истинно русские люди города Нью-Йорка глубоко потрясены судьбой Вашего батюшки, погибшего от руки большевистского наймита. Беспринципность и моральная опустошенность убийцы давно уже стали притчей во языцех нашей общины, но кто мог подумать, что он дойдет до такой степени падения?! Гнев и презрение кровавому палачу!

Зная „расторопность“ властей нашего штата, я хотел, как старый боевой офицер, невзирая на преклонный возраст, лично совершить акт священной мести за Вашего батюшку, одного из выдающихся русских демократов, которых осталось уже так мало, но вовремя вспомнил о Вас. Вам и только Вам принадлежит право первенства в этом святом деле. Адрес Лешакова: Третья авеню, 84, за церковью и площадью св. Марка. Здесь он живет под именем Анатолия Краузе.

Не пачкайте рук убийством этого ничтожества. Передайте его полиции. Крепитесь, друг! Да хранит Вас бог

Ваш Чарльз Врангель»

– Няня, что за господин оставил это письмо? – крикнул Джин.

– Очень симпатичный, солидный такой, из наших, Женечка, – пролепетала няня.

Джин поднялся в свою комнату, быстро снял пиджак, просунул руку за книжную полку, нажал кнопку в стене. Открылась дверца его личного потайного сейфа. Мгновенно оттуда была извлечена плечевая кобура с небольшим «вальтером», предмет тайной гордости Джина. Эту штуку он приобрел когда-то по совету Лота. Ясное дело, любой настоящий современный джентльмен должен иметь такую сбрую в своем снаряжении. И вот пригодилась! Именно за этим предметом он мчался домой.

Зарядив и поставив пистолет на предохранитель, он быстро надел кобуру, схватился за пиджак. В это время взгляд его упал на зеркало и застыл. Перед ним, как на стоп-кадре какого-нибудь «потрясного» фильма, явился загорелый, голубоглазый атлет, комильфо со стальными мускулами, с резко очерченной челюстью – Джеймс Бонд – Наполеон Соло – Фрэнк Хаммер! Усмехнувшись, он неторопливо надел пиджак, причесался.

Приятели по университету, эти нечесаные, бородатые интеллектуалы, всегда немного потешались над его комильфотностью и тренингом, над его приверженностью к высшим стандартам «америкэн уэй оф лайф» – «американского образа жизни».

Ну что ж, битники-мирники, циники-мистики, вам кажется, что жизнь – это сидение в кафе и пустопорожняя болтовня об Аллене Гинзберге и индийских ритуалах? Вы еще не получали любезных писем с предложением выпустить кишки?

Господин Врангель, милостивый государь, ваше благородие, не волнуйтесь – еду!

Догорающий, но все еще огромный закат смог преобразить даже унылые закопченные дома южной части Третьей авеню с их бесчисленными железными лестницами на брандмауэрах.

Мрачным колдовским огнем горели окна обывательских жилищ, а пестрое бельишко, трепещущее на большой высоте, казалось зашифрованным сигналом об опасности.

Джин поставил машину метрах в ста от дома № 84. Улица была пустынна. Лишь ряды бесчисленных потрепанных автомобилей с кровавыми от заката стеклами стояли вдоль нее. Проехал негр-мороженщик в фургончике с колокольчиками.

Крепко стуча каблуками по асфальту, Джин направился к цели. Он не оглядывался по сторонам, не крался, шел спокойно и открыто, но в то же время был готов в любой момент упасть на землю, броситься в ближайший подъезд, укрыться за любой машиной, открыть огонь.

Дверь, возле которой он нажал звонок, была обита пластиком, грубо имитирующим кожу. На ней красовалась медная табличка с надписью:

«Anatole Krause, B. A.».[9]

– Ух ты, БИ-ЭЙ! – присвистнул Джин и недобро улыбнулся.

За дверью послышались легкие женские шаги. Рука Джина потянулась к кобуре, но он заставил ее остаться в кармане брюк.

– Сэр? – сказала девушка, открывая дверь. Джин смотрел на нее. Большие серые глаза, доверчиво открытые всему самому светлому, самому прекрасному, самому романтическому в мире, о дитя Третьей авеню, мечтающее о сказочном принце на белом коне, прямо Натали Вуд – ну, цыпочка, подсадная уточка, твой принц пришел!

– Сэр? – повторила девушка. Глаза округлились, стали недоумевающими.

– Это квартира мистера Краузе? – спросил Джин и усмехнулся. – Бакалавра искусств?

Девушка залилась краской мучительного стыда, потом вызывающе вздернула голову.

– Да, это мой отец.

– Мое имя Джин Грин, – четко сказал Джин.

Рука снова пожелала залезть под мышку.

– Зайдите, пожалуйста, – девушка отступила в глубь квартиры. – Отца нет дома, – сказала она, когда Джин вошел. – Он редко бывает дома. Ведь он… – она запнулась, но потом снова вызывающе посмотрела на молодого денди, – ведь он коммивояжер.

– Ах вот как, он еще и коммивояжер, – протянул Джин, оглядывая прихожую, какие-то дурацкие облезлые оленьи рога, на которых висела потертая велюровая шляпа с узкими полями.

– Да, он коммивояжер, – растерянно проговорила девушка, в глазах ее впервые мелькнул страх. – А вы…

– Да я шучу, – быстро сказал Джин и широко улыбнулся. – Не знаю я, что ли, Анатоля? Ведь я работаю в той же фирме.

– Как, вы тоже из «Сирз и Роубак»? – радостно воскликнула девушка.

– Так точно, – весело подтвердил Джин. – Тоже бакалавр, с вашего разрешения. У нас там все бакалавры, но никто не спешит жениться.[10]

Сверкая своими коронными улыбками, он мастерски разыграл этакого «обаяшку».

– Не смейтесь, – улыбнулась девушка. – Сколько раз я уговаривала папу снять эту дурацкую табличку…

– Напрасно уговаривали, образованием надо гордиться, – продолжал паясничать Джин.

– Значит, вы папин коллега, – кокетливо сказала девушка. – А почему я вас никогда не встречала на вечеринках у Веддингов?

– Я выбираю места поинтересней. Хотите составить компанию?

– Да ну вас! – шутливо отмахнулась она. Она прошла вперед, взялась за ручку двери и повернулась к Джину внезапно опечаленным лицом, ну просто Натали Вуд, что ты будешь делать!

– А зачем, Джин, вы к нам?

– По делу… э-э…

– Кэт.

– По делу, Катя.

– Ого, вы даже знаете, что мы русского происхождения?!

– Конечно, Катенька.

– Как смешно вы произносите! Отец вам назначил?

– Факт. Позвонил утром и говорит: «Заваливайся, Джин, вечерком».

– Ну, значит, скоро он будет. Мы никогда не знаем, когда он появится. Так заходите, Джин.

Она открыла дверь. Джин вошел в комнату и вздрогнул. В упор на него смотрели круглые пуговичные глаза Лефти Лешакова.

– Добрый вечер, мистер Краузе! Узнаете? – громко сказал он.

– Мы с мамой заказали этот портрет, потому что отец так редко бывает дома, – проговорила за спиной Катя.

– Я смотрю, тут просто культ нашего бакалавра, – усмехнулся Джин.

– Садитесь. Хотите кофе?

Джин сел на низкое кресло на металлических ножках и осмотрелся. В гостиной бакалавра-убийцы царил ширпотребный модерн, с головы до ног выдающий весьма скромный достаток семьи. Журнальный столик в виде почки, торшер, напоминающий коралл, дешевые репродукции Поллака, Кандинского, Шагала, и рядом – о боги! – «Три богатыря», «Иван Грозный убивает своего сына», «Запорожцы»…

– Вам нравится Поллак? – спросила, входя с подносом, Катя.

«Долго еще они собираются разыгрывать со мной эту комедию?»

– Ммм… Поллак… Да, да…

Катя поставила на почковидный столик чашки с кофе, бисквит.

– У моего отца старомодные вкусы, он терпеть не может современной живописи, кричит: «Позор модернягам!» Но эту комнату я оформила сама.

– Ммм, да, можете гордиться своим вкусом.

Она села напротив, взяла чашку в обе руки и, глядя на Джина совершенно восторженными глазами, стала дуть в чашку, вытягивая губы, словно маленькая. «А не схожу ли я с ума?» – подумал Джин.

Он переводил взгляд с этой глупенькой мечтательной девчонки на портрет гангстера с оловянными глазами.

«Неужели эта тварь так искусно притворяется? А что, если…»

– Ты здесь одна? – резко спросил он и приподнялся с кресла.

Девушка от испуга чуть не выронила чашку, обожгла себе пальцы.

– Что с вами, Джин?

Скрипнула дверь. Джин отпрянул к стене, сунул руку за пазуху.

Вошла дама средних лет, в которой, несмотря на весь нью-йоркский антураж, опытный взгляд сразу бы разглядел русскую или украинку из ди-пи – перемещенных лиц.

– Китти, у нас гости? – спросила она по-русски.

– Мамочка, это Джин Грин из папиной фирмы. Папа назначил ему встречу, должно быть, скоро приедет, – залепетала девушка, зашла за спину матери и оттуда сделала гостю несколько жестов типа «с ума сошел», «как не стыдно», «нахал».

– О, как приятно! Что же вы вскочили? Садитесь, пожалуйста, – заговорила дама на чудовищном английском.

В передней раздался звонок.

– Папа! – вскричала Катя и бросилась вон из комнаты.

«Досадно, что при Кате», – вдруг подумал Джин, но тут же отбросил эту нелепую мысль, расслабил мускулы, положил ногу на ногу, а руку приблизил к левому плечу.

В передней раздавался какой-то радостный визг, послышался звук поцелуя…

– Мама, смотри, кто к нам пришел! Дядя Тео! – и с этим криком Катя втащила в комнату пожилого мужчину.

Дядя Тео был совершенно квадратен, покрытая нежным пухом массивная голова росла прямо из плеч. Ему было страшно тесно в воротничке, и он все время задирал подбородок, стараясь обозначить некоторое подобие шеи. Неправдоподобно маленькие круглые глазки с туповатым благодушием смотрели на Джина. Хозяин мясной лавки из Бруклина, да и только. Между тем на дяде Тео был пиджак дорогого английского твида и десятидолларовый галстук в тон пиджаку.

– А Толи, конечно, нет дома, – тоненьким голоском по-русски сказал он, поцеловав в щеку хозяйку.

– Может быть, скоро будет. Вот он мистеру… э… мистеру Грину назначил. Познакомься, Федя, это мистер Грин, Толин сослуживец.

В голосе хозяйки слышалась явная гордость: у них в гостях такой элегантный стопроцентный англосакс. И Катя сияла – гость прямо из «Плэйбоя»!

«Этот-то, наверное, один из них», – подумал Джин, пожимая квадратную ладонь.

Дядя Тео плюхнулся в кресло.

– Третий день уже пропадает в Вайоминге, – пожаловалась хозяйка дяде Тео. – Прямо ни дома, ни семьи. Свет клином сошелся на этих кондиционерах. Вы, мистер Грин, должно быть, тоже всегда в разъездах?

– Нет, мэм, я работаю в «лавке», – сказал Джин, не сводя глаз с дяди Тео.

– Как вы сказали?

– В конторе фирмы.

– Ах, мистер Грин, а если бы вы знали, как тяжело семье коммивояжера! Китти растет фактически без отца. По соображениям службы Анатоля мы вынуждены часто менять квартиры…

– Ах вот как, – Джин быстро посмотрел на хозяйку.

Та покивала ему с важной печалью.

– А ведь Анатоль с его образованием…

– Мама! – воскликнула Катя.

– …с его образованием мог бы занять более солидное место, но… судьба иммигранта, мистер Грин. Ведь мы, мистер Грин, до сих пор чувствуем себя здесь чужаками. Вам, коренному американцу, трудно это понять…

– Я не коренной американец, – сказал Джин по-русски, глядя в упор на дядю Тео.

– Как! – воскликнула Катя.

Воцарилось молчание. Глазки дяди Тео смотрели на Джина с туповатым, несколько остекленелым любопытством.

– Я Евгений Павлович Гринев, – медленно сказал Джин, приподнимаясь из кресла. Его вдруг захлестнул какой-то дикий восторг опасности. Вот сейчас обрушится стенка и вылезет морда с автоматом, дядя Тео опрокинет стол, мама хищно захохочет, Катя зарыдает… нет, не зарыдает, в руке у нее появится пистолет – словом, все как в классическом боевике «Ревущие двадцатые».

– Какой приятный сюрприз! – сказала мама.

– Простите, я где-то слышал эту фамилию, – сказал дядя Тео.

Джин вышел на середину комнаты.

– Похоже, что наш бакалавр вряд ли скоро здесь появится, – грубовато сказал он. – Как считаете, мамаша?

Его душила ярость.

– Я ухожу, – сказал Джин, обводя всех взглядом.

– Очень жаль, – пробормотала мама. По лицу ее было видно, что она мучительно ворочает мозгами, не понимая, в чем тут дело.

Взбешенный Джин выскочил на лестничную площадку: он ведь тоже не понимал, в чем тут дело. Что это за письмо, что за святая семейка, что это за бессмысленная игра?

– Джин, куда вы? – На площадку выбежала Катя. Она задыхалась.

Он схватил ее за плечи, рванул к себе, заглянул в остановившиеся от сладкого ужаса васильковые глаза. Еще бы, все как в кино!

– Хочешь знать куда, цыпочка? В «Манки-бар», к Красавчику Пирелли. Поищу там убийцу своего отца. Понимаешь?

– Не понимаю, – прошептали розовые ненакрашенные губы.

Он оттолкнул ее и побежал вниз по лестнице. Шаги его гулко отдавались по всем этажам.

«Почему я не вынул пистолет и не заставил их расколоться? – думал он, идя к машине. – Но как вынуть пистолет перед этой красивой глупой девчонкой и перед мамой, домашней наседкой? Неужели они не знают, что их папочка гангстер? Неужели здесь не было засады?»

Сзади послышалось торопливое лепетание подошв по асфальту. Он обернулся. С удивительной быстротой его нагонял на коротких ножках дядя Тео Костецкий.

– Евгений Павлович, извините, до меня не сразу дошло. Только когда вы вышли, меня осенило. Ведь вы сын погибшего Павла Николаевича…

– Кто вы такой? – резко спросил Джин.

– Помилуйте, батенька, я адвокат Федор Костецкий, или Тео Костецкий.

– Вы знаете Врангеля?

– Представьте, знаю старого сумасброда. Лейб-гвардии его величества синий кирасир. Последний из могикан. В тридцатые годы и он, и я, и ваш покойный батюшка встречались в русских, хе-хе, освободительных кругах. Мы были тогда идеалистами, надеялись на падение большевистского левиафана… Ох, наивные люди! Все изменилось с тех пор, взгляды, идеи, а вот Врангель как законсервированный…

– А Лефти Лешакова вы тоже знаете?

– Помилуйте! Гангстера?! – Костецкий остолбенел. – Я слышал по радио, но…

– Анатолий Краузе и Лефти – одно лицо, – сказал Джин и тоже остановился.

– Помилуйте! – вскричал Костецкий. – Толя – гангстер?

– Бросьте темнить, дядя Тео, – сказал Джин, подошел к своей машине, открыл дверцу. – Меня голыми руками не возьмешь, я вам не папа.

– Евгений Павлович! – умоляюще воскликнул Костецкий и сжал на груди короткие руки.

Джин упал на сиденье и дал газ.

Тео Костецкий некоторое время стоял на месте, вытирая пот и остекленело глядя вслед мерцающим, как огоньки сигарет, стоп-сигналам. Потом из-за угла выехал и приблизился к нему темно-вишневый приплюснутый «альфа-ромео». Костецкий сел рядом с водителем, даже не взглянув на него. «Альфа-ромео» медленно покатил вдоль Третьей авеню.

– Что-то вы очень возбуждены, сеньор Тео, – сказал водитель с сильным испанским акцентом. В голосе его слышалась насмешка.

– Не ваше дело! – рявкнул Костецкий, если только можно назвать рявканьем тот максимальный звук, который он мог извлечь при помощи своих слабых голосовых связок.

– Боже мой, как грубо! – сказал водитель, поморщив длинный кастильский нос.

Некоторое время они ехали молча.

– Краузе не пришел, – раздраженно сказал Костецкий.

– Досадно, – равнодушно пробормотал водитель.

– А вам, я вижу, на все наплевать, – взвился Костецкий.

Водитель пожал плечами.

– О'кей! – после нового молчания сказал Костецкий неожиданно спокойным и ровным голосом. – Так даже лучше.

– Сложный вы человек, Тео, – усмехнулся водитель.

– Вы бы лучше помолчали, Хуан-Луис, – почти мягко сказал Костецкий. – Дайте подумать.

Глава пятая «Гориллы» и «помидорчики»

(Перевод О. Г.)

Несмотря на ранний час, у баров, кабаре, ресторанов и ночных клубов на Вест 47-й улице, сплошь застроенной старыми невысокими «браунстоновскими» домами, доживающими свой век перед сносом, стояли запаркованные автомашины чуть ли не всех марок и годов выпуска. Однако людей видно не было. Улица, расположенная недалеко от самой яркой части Бродвея, от его театров и кинотеатров, от автовокзала «Серая гончая» и церкви святого Малахия, была пуста. Ее нелюдимость подчеркивали опущенные жалюзи и задернутые шторы в окнах и витринах. Улица словно вымерла так, как вымирает по утрам воскресный Манхэттен, когда только ветер носит по серому асфальту обрывки субботних газет.

Чтобы запарковать свой «де-сото», Джину пришлось потеснить какой-то полуразвалившийся «шевроле-1956» и новехонький «альфа-ромео». При этом он не жалел ни своих, ни чужих хромированных бамперов.

Звуки его шагов по замусоренному тротуару гулко отдавались в узком каньоне улицы. В запыленных окнах белели таблички с надписью «Ту лет» – «Сдается». Прямо на тротуаре стояли помойные бидоны.

На противоположной улице он заметил над нижним этажом четырехэтажного дома нужную ему вывеску, обрамленную зазывно помаргивающей неоновой трубкой. Обыкновенный ночной клуб, каких в Нью-Йорке около тысячи. Правда, прежде наш повеса предпочитал самые шикарные «найтклабз», такие, как «Монсиньор», «Эль-Чико», «Шато Генриха Четвертого», «Чардаш», «Венский фонарь», «Латинский квартал», «Копакабана»…

МАНКИ-КЛАБ

БАР ЭНД ГРИЛЛ

АНДЖЕЛО ПИРЕЛЛИ

ЭЛЬДОРАДО БИЛЬЯРД ПАРЛОР

Такая же надпись красовалась на брезентовом навесе над входом.

Джина не смутила наглухо закрытая дверь: в узкой щели меж тяжелых бордовых штор проглядывал электрический свет.

Ухватившись за тяжелую медную ручку, Джин потянул на себя массивную на вид, сколоченную из полированного дуба полукруглую желто-охряную дверь. Она оказалось запертой. Джин нажал большим пальцем на кнопку электрического звонка. Не слишком робко и не слишком властно. Приоткрылось вырезанное в двери, забранное железной решеткой окно. Совсем как в фильмах о «ревущих двадцатых годах», о развеселых временах «сухого закона», когда наверняка в барах на этой улице торговали не молочным коктейлем.

– Ие-е-е? – вопросительно протянула, блеснув белками глаз, какая-то темная личность.

Джин понимал, что многое, если не все, зависело от его находчивости. Мысль лихорадочно работала.

– Мне сказали, что я могу сыграть здесь в покер на стоящие ставки, – сымпровизировал он, блеснув белозубой улыбкой, совсем такой, как на знаменитой бродвейской рекламе сигарет «Кэмел», на которой улыбающийся красавец пускает огромные кольца дыма.

– Кто сказал? – спросил бдительный страж Анджело Пирелли.

– Да один парень у нас в Фили, – небрежно бросил Джин, подражая невнятному, слэнговому говору киногангстеров.

Страж окинул Джина придирчивым взглядом: явно англизированный филадельфийский «саккер» – простак, маменькин сынок, ищущий острых ощущений в притонах Манхэттена. У такого денег куры не клюют. Что за беда, если Красавчик выпотрошит этого пижона!

– Как зовут того парня из Фили?

– Пайнеппл Ди-Пиза, он часто играл с Пирелли, – на ходу сочинил Джин, наобум приставив кличку «Пайнэппл», что на жаргоне гангстеров означает «граната», к известной сицилийской фамилии.

– Ди-Пиза? – переспросил цербер Анджело Пирелли. – Слыхал, как же!.. О'кей, парень! Только без шалостей, тут респектабельный частный клуб.

Джин не спеша спустился по ступенькам неширокой лестницы в старомодный небольшой холл с раздевалкой, в которой висело не меньше двадцати мужских шляп. Повесив свою шляпу, он направился в полуподвальный бар.

– Сядь и сиди, пока не позовут! – вдогонку сказал Джину привратник.

В нос ударил запах пива, алкоголя и дешевых духов. В мягко освещенном красноватым светом зале – около двадцати столиков на площади примерно в сорок квадратных футов – сидело дюжины полторы мужчин и почти столько же девиц. В силу своей неопытности Джин окинул оценивающим взглядом не первых, а последних. Это были фривольно одетые и сильно накрашенные красотки-блондинки с натуральными или крашеными волосами и «скульптурными» формами. Своих подружек гангстеры неизменно называют по имени Молли. И все же Джин удивился, когда к нему подошла, играя бедрами, одна из «скульптурных» блондинок и весело сказала:

– Хай! Я Молли. Ты мне купишь выпить? Сядем за стойку или за столик? Как тебя зовут?

– Джеральд…

– Поздравляю! Чудесное имя. – Она взяла его за руку. – Мне мартини, а тебе что?

– То же самое, Молли.

Она повела было его к одному из двухместных столиков в полуоткрытых кабинах вдоль стены, однако он вежливо, но твердо взял курс к стойке с рядом обитых красной кожей высоких круглых табуреток. Там можно было говорить с барменом и, кроме того, рассмотреть в зеркальной стене лица мужчин в баре.

Если девицы в этом заведении явно не принадлежали к организации «Герл-скауты США», то и мужчины не были членами общества трезвенников.

– Пару мартини, Рокки! – сказала Молли одному из двух барменов в белых форменных пиджаках с блестящими металлическими пуговицами и черными «бабочками». – Мне побольше вермута и льда и поменьше сахара, а тебе, Джерри?

– Покрепче – и двойной! – он со шлепком положил на отделанную хромом и пластиком стойку десятидолларовый банкнот. – Джин «Бифитер». Вермут только экстрасухой «Мартини и Росси». С долькой лимона.

Отвечая на несложные вопросы Молли, Джин осмотрел бар. Перед барменами стояла целая батарея разномастных бутылок с блестящими никелированными дозаторами. За их спинами играл огоньками, красками и бликами, отражавшимися в зеркалах, необозримый парадный строй бутылей, бутылок и бутылочек, как отечественных, так и иностранных. На специальной полке стоял включенный телевизор. Передавали какой-то старый «вестерн». Долговязый Гарри Купер мчался куда-то на своем голенастом коне…

Панно на стенах изображали обезьян, гоняющихся на манер сатиров за голыми нимфами. Судя по потрескавшейся и потемневшей краске, обезьяны и нимфы были написаны безвестным живописцем лет сорок тому назад. Возбужденные морды распаленных орангутангов резко контрастировали с бесстрастными лицами молча пивших в баре «горилл».[11]

Почти все они были на одно темно-оливкового цвета лицо, лицо явно латинского типа. Смуглые, черноволосые, с низкими бровастыми лбами и отливающими синевой челюстями. Тесные темные костюмы из лоснящейся легкой ткани «тропикл» с электрической искрой облегали мускулистые плечи и спины. Почти все сидели с тяжеловесной сосредоточенностью над своими стаканами, словно стремясь проникнуть в сокровенный смысл бытия. Странно и жутковато выглядели эти молчаливые «гориллы» в красноватой полутьме бара, рядом со скалящими рты обезьянами. Джин определенно предпочитал обезьян.

Бармен поставил перед Джином и его «помидорчиком»[12] два фужера с мартини, один – с долькой лимона, другой – с оливкой. Мартини получился излишне водянистым: слишком много вермута и сахара.

Бармен тут же со звоном выбил чек за два мартини, положил перед Джином сдачу с десяти долларов. Так делается только в дешевых барах. В «Рэйнджерс» всегда ждут, пока клиент кончит заказывать, прежде чем назвать ему сумму счета.

Да, в «Манки-баре» было все как в третьеразрядном «дайве» – кабаке.

Вплоть до кетчупа на столиках, календаря с голыми красотками за барменом, джук-бокса – платного автоматического проигрывателя – и сигаретного автомата в углу.

– Принеси-ка мне, Молли, пачку «Кул», – попросил Джин, пальцами пододвигая «помидорчику» четвертак.

Молли с улыбкой сползла с высокой вращающейся круглой табуретки, обнажив при этом не лишенную изящества ногу до черных кружевных трусиков.

– Ничего ножка, – тоном знатока заметил Джин.

– Другая точно такая же, – ответила Молли.

– Покажи!

– Потом увидишь!

Вихляя крутыми бедрами и ягодицами, она зашагала на тонких, как стилеты, каблучках к сигаретной машине.

– Скажи-ка, Мак, – обратился Джин к бармену, – Красавчик здесь?

Бармен хранил такой гордый и надменный вид, словно постоянно помнил, что, по крайней мере, один мэр великой атлантической метрополии – Бил О'Двайер – являлся в начале своей карьеры барменом.

– А кому это интересно? – загадочно спросил бармен, окинув Джина быстрым взглядом черных итальянских глаз.

Джин пододвинул дюйма на три в сторону бармена пятерку из сдачи.

– Да слышал я в Фили от верных ребят, что он большой любитель покера.

– Что-то я, парень, не видел тебя тут раньше, – колеблясь, проговорил бармен, вытирая полотенцем блестящий черный пластик.

– Как не видел! – усмехнулся Джин, пододвигая пятерку еще на дюйм. – Да уж целых десять минут, как я тут сижу. Я Джерри Кинг из Фили. Ди-Пиза посоветовал мне сыграть тут в покер.

– Вот твои сигареты, – сказала, подходя, Молли с пачкой ментоловых. – Возьми мне еще один мартини. Этот слишком сладкий и выдохся.

– Слышал, Мак, что сказала леди? – бросил Джин бармену. – А мне сообрази двойной скотч «Четыре розы».

– Я не леди, Джерри, – сказала Молли. Она повернулась на крутящейся табуретке так, что ее обтянутые нейлоном коленки коснулись его бедра. – А вот ты похож на джентльмена. Вдвоем мы составили бы дивный дуэт.

Кто-то сунул дайм – десятицентовую монету – в джук-бокс и нажал клавишу с названием одного из последних международных шлягеров. Из мощного динамика полились задорные, разухабистые звуки твиста в исполнении Чабби Чеккера.

Давай станцуем снова твист, Как танцевали прошлым летом!

– Обожаю Чабби, – со вздохом сказала Молли, – хоть он и негр. Ему, говорят, всего двадцать лет, и он поет сейчас почти рядом с нами – в «Пепермент-лаундж». Вот бы послушать, да туда фиг пролезешь!

Джин дотягивал свое двойное виски. В баре вспыхнуло вдруг два или три юпитера. Бармен выключил телевизор. Гарри Купер, онемев, ушел в темный экран, исчез. Из задней комнаты выбежала пухлая молодящаяся блондинка в громадных солнечных очках с оправой в форме крыльев экзотической бабочки, не менее экзотическом «гавайском» пляжном костюме и немыслимо широкой шляпе.

– Леди и джентльмены! – объявил хлыщеватый конферансье. – Бимба Брод из Голливуда. Самый большой бюст от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса! Сорок три дюйма! Талия – двадцать два дюйма!..

Стриптиз в такой ранний час? Впрочем, когда же еще смотреть стриптиз этим «гориллам»? Ведь все они, наверное, работают в «кладбищенскую» смену.[13]

Семейство человекообразных сразу же оживилось. Черные маслины глаз следовали неотступно за «стрипершей». Залоснились потом смуглые невыбриваемые лица. Джин и тот, вращаясь, описал полкруга на табурете с новым стаканом в руке.

– Тебе нравится эта корова? – ревнивым шепотом спросила Молли, дохнув на клиента запахом сен-сена.

– Видали мы «помидорчиков» и поаппетитнее, – ответил Джин, вспоминая стриптизы лондонского Сохо, парижского Пляс-Пигаля, Копакабаны, и Лангегассэ, и других столиц ночного мира.

«Стриперша» явно уповала не столько на свои перезревшие прелести и искусство танца, сколько на голую психологию. Впрочем, именно это и требовалось ее зрителям. Джин не удостоил бы ее и взгляда, если бы не привычное чудо, совершавшееся где-то в глубине его естества: охлажденное кубиками льда виски приятно скользнуло вниз, и вот словно расцветали внутри «Четыре розы», излучая блаженное тепло, и радость, и благолепие, лаская душу и сердце. Все сказочно менялось перед глазами: громилы-мафиози превращались в добродушных симпатичных парней, бар становился волшебным гротом, а вульгарная «стриперша» – прекрасной наядой, чье тело светилось розовым жемчугом.

Эти первые симптомы эйфории заставили Джина вспомнить о деле и о том, что спешить с выпивкой не следует.

– Слушай, Молли! – сказал он, чувствуя руку «помидорчика» у себя на бедре. – Мне обещали, что я сыграю с Красавчиком. Он еще не пришел?

– Красавчик заканчивает свой ленч, – ответила Молли, не спуская глаз со «стриперши», медленно раздевавшейся под твист, и поглаживая Джину бедро. – Утром играл в пул, а после ленча начнет в покер. А ты не купишь мне шампанского, Джерри?

Пластинка Чабби Чеккера кончилась. Кончился и первый акт двухактного номера. «Стриперша» осталась в одном красном в белую крапинку бикини. Словно переводя дух, джук-бокс вдарил шейк. Динамически вращая тазом, животом и бедрами в такт бешеной музыке, вспотевшая блондинка неутомимо трясла всеми своими загорелыми прелестями

«Стриперша» дразняще медленно расстегивала на спине пуговицу верхней половины бикини. «Гориллы» жадно подались вперед. Кое-кто, в ком сильнее заговорила горячая кровь неаполитанских или палермских предков, привстал. Один «горилла» судорожно глотнул. У другого слюна, пузырясь, потекла по вороненому подбородку. А джук-бокс наяривал:

Итси битси, тини вини, Иеллоу полка – дот бикини!

Молли взяла ладонь Джина, поднесла ее к губам.

– Ты меня обманываешь, Джерри! – щебетала она. – Ты часом не из этих, не «маргаритка»?

Какой-то мафиози бросил к напедикюренным ногам женщины, бившейся в пароксизмах симулированной страсти, свернутую трубочкой пятидолларовую бумажку. Пример оказался заразительным. Со всех сторон посыпались зеленые трубочки Чтобы не отстать от других, Джин свернул в трубочку и швырнул «стриперше» десятку. Прибегая к этому убедительному аргументу, публика требовала, чтобы стрип-артистка не останавливалась на достигнутом, а перешагнула за границу установленных в штате Нью-Йорк законов благоприличия.

– Стрип! Стрип! СТРИП! – кричали темпераментные мафиози.

И зеленый дождь сделал свое дело. Закон был посрамлен. Глаза «горилл» лезли из орбит.

– Браво! Брависсимо! – взорвался зал. – Бис!

Но тут же, взвыв, замер шейк, потухли юпитеры, и «стриперша» уже в темноте собирала щедрую дань благодарной публики.

– Еще того же! – проведя пальцем за взмокшим воротником, кинул Джин бармену. – И не жалей, приятель, виски!

Огромные деревянные лопасти вентилятора на потолке месили душный воздух, насыщенный густым запахом мужского пота и алкоголя.

Все это было отвратительно, решил Джин. Впрочем, он, разумеется, не ожидал увидеть в этом гангстерском притоне что-либо иное…

Тут только он заметил, что Молли куда-то исчезла.

Не успел Джин удивиться этому и приняться за новый стакан с «Четырьмя розами», как снова зазвучала музыка, на этот раз тихая, сентиментальная. Конни Френсис пела «Вернись в Сорренто», и не одна пара глаз с поволокой, черных, как лава Везувия, подернулась дымкой ностальгии, хотя вряд ли кто из присутствовавших граждан Нью-Йорка бывал в этом городе.

И вышла в полупрозрачном сиреневом пеньюаре из нейлона еще одна блондинка, молодая и стройная. Джин даже вздрогнул от неожиданности. Подумать только: это была Молли!

Она выплыла в перекрестке лучей юпитеров, не слишком умело вальсируя. Повернувшись к Джину, она подняла руку и пошевелила в знак приветствия пальцами. По всему было видно, что Молли не училась в знаменитом колледже розовых кошечек в Лос-Анджелесе, где будущих «стриперш» учат изящному раздеванию и элегантному обольщению. Но Джин отметил в ней много природной грации. Он пожалел, однако, что Молли приходится заниматься более чем сомнительным искусством, сочетая его с древнейшей на свете профессией, а в следующую секунду неожиданно для себя – какая нелепость! – он ощутил в груди укол ревности. Какое свинство, что Молли принуждена раздеваться перед этим стадом «горилл»! Нет, любовь и секс – это касается только двоих, а не толпы…

В этот момент кто-то постучал по его плечу.

– Вас ждут на третьем этаже! – тихо сказал бармен доверительным тоном и красноречиво потер пальцами невидимую бумажку.

– Спасибо, Мак!

Обычно Джин давал на чай ровно десять процентов суммы счета, но на этот раз пододвинул бармену оставшуюся в сдаче пятерку с мелочью и пошел к двери.

Молли заметила это и надула губы.

Эти мужчины…

У крутой лестницы, ведущей наверх, ему преградили путь двое. Таких громил у гангстеров называют «торпедами»: это мускулистые парни, обычно экс-боксеры или бывшие борцы, мастера рукопашного боя. У первой «торпеды» была маленькая головка на могучей шее, переходящей через покатые мощные плечи в бочкообразное туловище. Над маленьким поросячьим глазом красовался крест-накрест наклеенный пластырь. Рост – не меньше шести футов и пяти дюймов, вес – добрых триста фунтов!.. Вторая «торпеда», калибром поменьше, рыжая, в веснушках, похожая на грубую копию мага баритона-саксофона Джерри Муллигана, была вовсе необтекаемой: под блестящей синтетической тканью костюма «тропикл» бугрились вздутые мускулы. Не озаренные интеллектом лица «торпед» не предвещали ничего хорошего. И, видно, отнюдь не случайно кто-то в баре подвернул на полную мощность громыхавший динамик джук-бокса.

– Хай, Марти! – сказала вторая «торпеда» Джину.

– Хай! – сказал Джин. – Только я не Марти.

– Слышь, Базз, этот хмырь говорит, что он не Марти.

– Йеп! – сказала первая «торпеда», подразумевая «да».

– А знаешь, Базз, почему он заливает, будто он не Марти?

– Ноуп, – ответил Базз, подразумевая «нет».

– Да потому, что он на прошлой неделе продул мне полсотни в пул.

– Я с вами никогда не играл в пул, – запротестовал Джин. – И всю прошлую неделю провел в Филадельфии!

– Брось трепаться, Марти! Гони полсотни.

– Послушайте, ребята!..

– Ну?

– Я вообще никогда в жизни не видел вас.

Левым кулаком Рыжий молниеносно ткнул Джина в солнечное сплетение, а правым хуком съездил по уху. Джин отлетел к стене и сполз по ней на каменную площадку, ловя ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

Мотая головой, Джин неловко поднялся, держась за стену. Слабо размахнувшись, он наобум выбросил кулак в воздух. Рыжий легко уклонился от такого удара. Базз не желая остаться в стороне, обрушил на Джина свой увесистый кулак-кувалду. Но Джин, потеряв равновесие от собственного неудачного удара, отшатнулся, и кувалда лишь скользнула по плечу.

Большая «торпеда» вдруг расхохоталась неожиданно тонким голосом.

– Ну вот, Базз, – удовлетворенно усмехаясь, проговорил Рэд, – а босс боялся, что он переодетый полицейский или частный детектив. Просто безобидный паренек из колледжа. Пай-мальчик. Такой и мухи не обидит.

Он схватил Джина за руку, чтобы помочь ему удержаться на ногах, и жесткими шлепками ладони отряхнул его костюм.

– О'кей, парень. Может, ты и впрямь не Марти? Может, я обознался. Дуй наверх! Комната 3-Д. Пошли, Базз! Там Молли выступает.

И, ухмыляясь, «торпеды» валкой походкой направились в бар.

Шатаясь, потирая ухо и плечо, Джин медленно потащился вверх по лестнице, но, как только «торпеды» исчезли из виду, он зашагал пружинистым шагом сразу через три ступеньки.

За плотно прикрытой дверью с табличкой 3-Д слышались мужские голоса. Джин постучался. Дверь открылась на полфута.

– Ну? Что надо? – неприветливо спросила, выглядывая, еще одна «торпеда», на сей раз одноглазая, с черной повязкой, закрывавшей левый глаз.

– Я хотел сыграть в карты… – ответил Джин, потирая покрасневшее ухо.

– …и поскользнулся на лестнице, – усмехнулась одноглазая «торпеда». – Дьяволы! Сукины дети! Я давно говорил им ввинтить поярче лампочки. Входите, мистер! Вас тут ждут.

В небольшой прокуренной комнате, меблированной в стиле двадцатых годов, с викторианским гарнитуром, окрашенным белой эмалью, и выцветшими голубыми обоями, со старым механическим пианино в углу, за круглым столом, покрытым зеленым сукном, столом, стоявшим посредине под хрустальной люстрой, играли в покер четверо мужчин. Трое, смуглые и черноволосые, худощавые, были в рубашках, их пиджаки висели на спинках стульев. Четвертый – усатый – этот был, что называется, поперек себя шире – только что сорвал банк и небрежно засовывал в карман пачки долларов. Джин взглянул на него мельком. Незнакомец почему-то подмигнул ему, как старому знакомому, зажмурив один желто-серо-голубой глаз и смешно вздернув усом. Остальные повернули головы, чтобы взглянуть на вошедшего, а один, сидевший прямо напротив двери – он был похож на Рудольфо Валентино, – бархатистым голосом сказал, вернее пропел:

– Входите, входите, мистер Кинг. Так кто там в Фили направил вас ко мне?

– Ваш приятель Ди-Пиза.

– Ди-Пиза, Ди-Пиза… Что-то не припоминаю…

– Ну как же! Ди-Пиза, владелец ночного клуба на Брод-стрит!

– Мне пора! – сказал, вставая, усатый. – Мистер Кинг займет мое место. До скорого!

Он вышел, снова подмигнув Джину своим разноцветным глазом, круглый и крепкий, как туго надутый футбольный мяч. На пороге он снова на секунду задержался и снова со странным дружелюбием и таинственной доброжелательностью повернул к Джину свое лицо с крючковатым носом, сократовским лбом и красивой массивной челюстью.

– Ну что ж, садитесь! – мягко сказал мафиозо, смахивающий на Рудольфо Валентино. – Только предупреждаю: деньги на бочку.

Джин сразу узнал Красавчика, который вполне заслуженно носил свое прозвище. Он смахивал на давнего кинокумира эпохи Мери Пикфорд и Дугласа Фербенкса, первого в мире героя-любовника Рудольфо Валентино. Тщательно причесанные волнистые волосы, черные и блестящие, почти девичий овал лица, густые стрельчатые ресницы и прекрасные, кроткие, как у Бемби, глаза. От Красавчика сильно пахло духами. Его «музыкальные», унизанные бриллиантовыми перстнями пальцы годились для маникюрной рекламы. На нем был дорогой костюм итальянского покроя от Д'Авенцы и накрахмаленная вечерняя рубашка с «бабочкой».

– Садитесь, мистер Кинг! – повторил Красавчик, женственно грациозным движением поправляя у виска свои великолепные, жирно намазанные бриллиантином гофрированные волосы. – Я банкую.

Перед ним лежали дорогой платиновый портсигар, набитый итальянскими сигаретами «Мерседес», и платиновая зажигалка «Зиппо». В длинном платиновом мундштуке дымилась длинная сигарета.

– Благодарю вас, сэр! – почти подобострастно ответил Джин, пододвигая стул напротив банкомета.

На столе стояли стаканы с недопитым виски, пепельница с окурками сигар и сигарет.

По хрусткой серо-зеленой купюре, лежавшей перед игроками, Джин сразу увидел, что игра идет крупная, и все же он удивился, когда Красавчик томным голосом произнес:

– Прошу вас, мистер Кинг. Мы здесь не мелочимся: белые фишки – сотни, красные – пятисотки, синие – косые.

– Я возьму синих, – сказал, закуривая, Джин; он мастерски выпустил несколько колечек дыма, – на десять тысяч долларов.

У него не было с собой и сотни долларов. Точнее говоря, у него было ровно двадцать четыре доллара. Но ведь именно за эту сумму купил белый человек у индейцев остров Манхэттен.[14]

Он запустил руку за борт пиджака, будто бы для того, чтобы убедиться, что бумажник на месте. Пальцы дотронулись до рукоятки «вальтера».

А вдруг эти гангстеры потребуют, чтобы он выложил деньги на стол?

Красавчик и оба его партнера уставились на Джина. Глаза Красавчика скользнули оценивающе по элегантному костюму Джина (сшит с иголочки, триста долларов, не меньше), остановились на часах, запонках – золото, достоинством в двадцать четыре карата, тысяча долларов, не меньше.

– Получайте! – наконец сказал Красавчик подобревшим голосом.

Он отсчитал Джину десять синих фишек.

«Торпеда», сидевшая у зашторенного окна на подоконнике и по-поросячьи чесавшая спину о стенку, подплыла ближе к столу.

Красавчик не спеша перетасовал и раскинул карты. Джин достаточно хорошо знал игру, чтобы почти сразу убедиться, что и карты были краплеными, и банкомет был из той породы заядлых шулеров, которых в доброе старое время били подсвечниками, а на Диком Западе без долгих слов линчевали.

В своем притоне, в окружении подручных Красавчик Пирелли не собирался долго ломать комедию. Ему не терпелось общипать этого самонадеянного петушка из Фили, бог весть как залетевшего в «Манки-бар». Все козыри, разумеется, оказались у него в руках. У Джина не было никаких шансов выиграть в этой наглой шулерской игре.

И он проиграл. Продулся. Просадил в пять минут десять тысяч долларов. У Красавчика оказалось на руках четыре туза! Явно крапленая колода.

Действовать, однако, было еще рано. Больше всего Джину не нравилось, что «торпеда» стояла прямо за стулом Красавчика. Если Пирелли вскочит с места, то «торпеда» заслонит его, укроет от Джина.

– Я возьму фишек еще на десять тысяч, – сказал Джин, нервно кусая губы.

Красавчик постучал пальцами по туго натянутому зеленому сукну, прожженному во многих местах пеплом сигарет. Его партнеры уставились на Джина агатовыми глазами. На их губах появилась презрительная усмешка.

Один из них поднял и пригубил стакан.

– Деньги на стол, мальчик! – мягко сказал Красавчик.

– Потом рассчитаемся, – раздраженно проговорил Джин.

– Десять «джи» на стол, – еще мягче сказал Красавчик, мурлыча совсем по-кошачьи.

Одноглазая «торпеда» покинула свое место за спинкой стула Красавчика и стала огибать стул Джина.

– Как хотите, – пожал плечами Джин и сунул правую руку за лацкан пиджака. Сунул медленно, нехотя, а вытащил мгновенно, вскочил, и, прежде чем Красавчик и его партнеры успели разглядеть пистолет в его руке, он рубанул рукоятью этого пистолета «торпеду» по темени.

– Руки вверх! – резко, повелительно скомандовал Джин еще до того, как «торпеда» с грохотом рухнула на пол.

Дуло «вальтера» смотрело Красавчику в переносье. Движением большого пальца Джин убрал предохранитель с красной точки.

Три пары рук повисли в клубящемся под люстрой табачном дыму. У одного из гангстеров от изумления отвалилась челюсть. Красавчик потемнел. Пальцы поднятых над головой рук угрожающе скрючились.

В комнате стало совсем тихо. Снизу, с первого этажа, доносились приглушенные звуки джук-бокса: раздевался еще какой-то «помидорчик». За окном провыла, удаляясь, полицейская сирена.

Глядя в загоревшиеся от бешенства глаза Красавчика, Джин вдруг понял, что тот колеблется на самой грани отчаянного решения: вот-вот ринется он очертя голову на Джина, на пистолет, и тогда Джину придется нажать на курок…

Теперь Красавчик не мурлыкал по-кошачьи. Теперь это был разъяренный тигр. И глаза у него были тигриные.

Джин еще никогда в жизни не убивал человека, но в эту минуту он нашел бы в себе силы, чтобы нажать на курок. Джин хотел этого и боялся… Именно Красавчик Пирелли стоял за Лефти Лешаковым. Может быть, он был только вторым в цепочке? Но если умрет Красавчик, цепочка может порваться навсегда и он, Джин, никогда не узнает, кто убил его отца. В «руку Москвы» он верил все меньше… Нет, если стрелять, то так, чтобы только ранить, только ранить, а не убить. Убивать Пирелли рано. Он еще должен заговорить. Но какой-то дьявол в Джине не хотел внимать голосу рассудка.

– Я пришел сюда, чтобы познакомиться с тобой, Красавчик, – медленно сказал Джин. – Говорят, ты самый красивый мужчина в Нью-Йорке. Говорят, что ты ходишь к лучшему дамскому парикмахеру и красишь ногти парижским лаком фирмы «Коти»…

Партнерам Красавчика, да и самому Красавчику казалось, что кулак Красавчика в один миг сотрет легкую усмешку на губах этого парня из Фили. Но боксерская реакция не подвела Джина. Сейчас он не играл в поддавки, не то что там, на лестнице, когда надо было убедить «торпед» Красавчика Пирелли, что он не предоставляет из себя никакой опасности, и тем получить право на вход в заветный номер 3-Д.

Тут же Красавчик ударил левой, вновь его кулак просвистел мимо уха Джина, пошевелив волосы на виске.

Джин уткнул дуло пистолета прямо в плиссированную рубашку Красавчика.

– Мне даже говорили, Пирелли, – сказал он, – что ты носишь дамское белье. Выше ручки, красавец мужчина, выше! И хватит темперамент показывать!

Красавчик посмотрел на него безумными глазами и снова поднял руки. Весь запал его гнева был истрачен. Везувий погас.

Что делать? Надо спешить: в любую минуту могут войти в дверь. Не спуская глаз с гангстеров, Джин запер входную дверь.

Джин давно заметил другую полуоткрытую дверь, которая, судя по всему, вела в спальню.

– В спальню – шагом марш! – скомандовал он. – Сначала вы двое! Потом ты, Красавчик. Ать, два! Ручки, ручки!..

Так и есть. Спальня с двумя застеленными кроватями. Джин сначала намеревался связать всех троих простынями, но тут он увидел платяной чулан. Крепкий, вместительный чулан с торчавшим в дверце ключом.

– Мордой к стенке! – снова скомандовал Джин. – Живо!

Начав с Красавчика, он быстро ощупал карманы гангстеров и бросил на одну из кроватей четыре пистолета; у Красавчика оказалось два пистолета: «кольт» калибра 45 и никелированный дамский пистолет марки «айвор-джонсон-кадет» калибра 22 с инкрустированным дулом и перламутровой рукояткой. Такие браунинги называют «джелоси ган» – «оружие ревности», так как им пользуются обычно ревнивые жены и любовницы.[15] И еще у Красавчика оказался небольшой, острый как бритва стилет в ножнах.

– Вы двое шагом марш в чулан! А ты, кара миа, пока останься. Нам надо поговорить по душам. Ведь ты мне еще не рассказал, у кого ты красишь волосы и завиваешься.

– Ты мне дорого заплатишь за это! – в бессильной злобе прошипел Красавчик.

– Конечно, заплачу, – весело заверил его Джин, левой рукой запирая за гангстерами дверцы чулана, – только назови мне адрес твоего салона красоты. – Он подошел почти вплотную к Красавчику. – И еще один адрес мне нужен: адрес Лефти Лешакова.

– Кто ты такой? Сыщик? Меня уже пять раз допрашивали в департаменте полиции. Даже арестовывали, но мой адвокат внес за меня залог…

– Где Лефти?

– Пошел ты к дьяволу!

– Не капризничай, Пиноккио! Слушайся своего дядюшку Карло, а то будет плохо. Где Лефти?

– Он исчез в ту же ночь.

– Куда исчез?

– Не знаю.

– Как и когда ты узнал о его исчезновении?

– В ночь убийства… Мой дежурный радист подслушал сообщение на полицейской волне…

– Врешь! Хочешь, чтобы я сделал из тебя котлету а-ля романа?[16]

– Клянусь мадонной! Я сам разыскиваю мерзавца.

По глазам Красавчика было видно, что он говорит правду.

Что же делать теперь? Пока все шло гладко, хотя никто, кроме авторов гангстерских фильмов и романов, не учил Джина, как обращаться с субъектами типа Красавчика Пирелли. Но что же дальше?

– Где Лефти? Отвечай, или я выпалю в тебя всю обойму!

– Не знаю! Иди к дьяволу!

– Но сначала я попорчу твою фотокарточку вот этой рукоятью!

– Я же сказал, не знаю. Может, сбежал с «трофеями», а может, попал в лапы Красной Маски.[17]

– Красной Маски? Это еще кто такой?

– Никто не знает, кто он такой. Новый главарь пуэрториканской банды Меркадера. Мы воюем с ним уже два года.

– Что делал Лешаков, русский, у пуэрториканцев?

– В банду Красной Маски входит всякий сброд из Гарлема – негры с Гаити, испанцы, итальянцы, мексиканцы, китайцы, японцы-нисеи, финны. И русские…

– Где их штаб?

– Притон «Маргарита» в Гарлеме. Это в центре пуэрториканского района.

– Почему ты приказал Лефти убить этого русского?

– Это не моих рук дело. Я не видел Лефти целых две недели до убийства. Легавые подвергли меня допросу третьей степени, допрашивали с помощью детектора лжи и сами убеждены теперь в моей невиновности. Никто не может пришить мне это убийство.

И опять Джин видел по глазам гангстера, что тот не врет.

– Кто такой этот Лефти?

– Из ди-пи – перемещенных лиц. Был у немцев полицейским в Минске… потом служил у какого-то генерала Власова…

В этот момент кто-то постучал в дверь номера 3-Д.

– Спроси, кто это, и отошли его! – приказал Красавчику Джин, поднимая пистолет на уровень его глаз и кивком указывая на дверь спальни.

– Кто там? – громко спросил Красавчик, по-прежнему держа руки над головой.

– Ты чего заперся? – послышался за дверью раскатистый бас. – Это я – Анджело!

Брат Красавчика! Этот наверняка многое сможет понять по тону братца.

– У нас тут, понимаешь, игра в самом разгаре, – довольно естественно проговорил Красавчик, для убедительности жестикулируя руками над головой. – Иди вниз, я позвоню тебе.

– О'кей! – неуверенно, помолчав, сказал Анджело. Слышно было, как Анджело стал спускаться по лестнице. Скрипнули перила. Потом замер звук шагов.

– В чулан, приятель! – заторопился Джин, подталкивая Красавчика дулом пистолета. – А ну подвиньтесь, синьоры! В тесноте, да не в обиде. Только не спутайте Красавчика в темноте с Джиной Лоллобриджидой! И не забудьте посыпать себя нафталином, а то моль съест!

Заперев всю троицу в чулан, Джин подошел к двери номера, прислушался. Как будто все тихо. Снизу едва слышно доносились звуки рок-н-ролла.

Спрятав пистолет в кобуру под плечо, он вышел из номера.

На площадке второго этажа он лицом к лицу столкнулся с теми самыми «торпедами», которые оказали ему гангстерское гостеприимство. От Рэда и Базза, этих пожирателей пиццы и спагетти, за милю разило чесноком.

Джин приветливо улыбнулся им как старым знакомым.

– Вот вы где, ребята! Хай, Рэд! Хай, Базз! А мне так не хотелось уйти, не попрощавшись с вами.

Дверь одного из номеров (2-Б) была открыта настежь. Джин мельком увидел большую комнату с толпой мужчин, занятых странным на первый взгляд делом: все они, отчаянно дымя сигарами и сигаретами, внимательно изучали какие-то висевшие на стенах объявления. Юркие молодые люди сновали от телефонов к этим объявлениям, чтобы сделать какие-то пометки в их графах. Это было похоже на биржу или на воинский штаб.

– Ля Кукарача! – услышал он возбужденные голоса. – Ля Кукарача пришла первой!..

И Джин сразу догадался, что впервые в жизни видит подпольный штаб букмекеров, один из множества нью-йоркских центров незаконной игры на скачках.

Рыжая «торпеда» тут же пинком закрыла дверь и сказала:

– Тут не любят чересчур любопытных. Не остаться бы тебе, парень, без носа. Что там наверху? Почему Красавчик не позвонил вниз, чтобы мы тебя выпустили? Почему заперли дверь перед носом Анджело?

– Я проигрался в пух и прах и иду домой…

– Шагай наверх! Пока босс не скажет свое слово, мы тебя не выпустим. Верно я говорю, Базз?

– Йеп, – сказал Базз, как видно, всю жизнь обходившийся только двумя словами: «йеп» и «ноуп» – «ага» и «не-а».

Пожав плечами, Джин повернулся и поднялся на одну ступеньку, на две… «Торпеды» Рэд и Базз шли за ним, сунув правую руку в карман. Круто обернувшись через правое плечо, Джин мгновенно выхватил пистолет и со всего маха ударил Рыжего рукоятью в височную кость. Рыжий рухнул без звука на площадку. Еще один взмах, и дуло «вальтера» рассекло физиономию второй «торпеды» от скулы до подбородка. Взбеленившись, верзила пригнул голову и по-бычьи, замычав, кинулся на Джина. Тот грациозно шагнул в сторону, совсем как тореро на арене, и метко тюкнул по подставленному ему дегенеративному затылку.

«Торпеда» ткнулась носом в плинтус. Из рук гангстера выпал кистень. На мгновение в азарте боевой горячки Джину захотелось поднять этот кистень и одним ударом размозжить лапу бандита, но нет, врач-терапевт Джин Грин не мог ударить лежачего…

Расправа была короткой и почти бесшумной, но тут распахнулась дверь штаба букмекеров, и на площадку третьего этажа высыпали Красавчик и его соседи по платяному чулану. Дело явно принимало скверный оборот. Все пути отступления были отрезаны. Спереди и сзади наставили на Джина пистолеты. У него не оставалось никаких шансов на победу в огнестрельной схватке.

– Бросай оружие! – крикнул Красавчик. – Или мы будем стрелять!

Джин развел руками.

– Джентльмены! – сказал он укоризненно. – Стыдитесь! Что я вижу! Разве вы не знаете, что закон Сэлливана запрещает носить без разрешения огнестрельное оружие в штате Нью-Йорк! Будьте благоразумны! Последуйте моему примеру, – тут он бросил пистолет на площадку, – сложим оружие и выкурим трубку мира…

Но речь Джина была гласом вопиющего в пустыне.

На него навалились, скрутили руки.

– Обсудим наши разногласия, – добавил Джин, – в Совете Безопасности ООН…

Красавчик причесал свои великолепные волосы, спрятал расческу, поправил шелковый белый платочек с монограммой в нагрудном кармане идеально сшитого пиджака, который он уже успел надеть, улыбаясь нехорошей улыбкой и ласково потирая крепко сжатый кулак, не спеша подошел к пленнику.

– Я же знаю, джентльмены, – сказал Джин, – вы все, жертвы социальной несправедливости нашего великого общества, в душе милые и добрые люди!..

Отведя кулак на уровень плеча, Красавчик тщательно прицелился, избрав мишенью иронически улыбавшиеся губы этого чудака из Фили. Бац – и кулак пролетел мимо. Джин очень гордился своими белыми зубами и не собирался расставаться с ними. Но поскольку державшие его мафиози почти лишили его свободы маневра и он мог оперировать лишь шейными мускулами, один из перстней Красавчика, которые вполне заменяли ему кастет, вспорол Джину щеку чуть не до уха.

– Браво! Брависсимо! – усмехнулся Джин.

– Тащите-ка этого хлюста в мою комнату! – распорядился Красавчик, поправляя «бабочку». – И приведите в чувство наших нежных барышень – Рэда и Базза. Мне кажется, что им не терпится поболтать с ним.

– Знаешь что, кара миа, – заметил Джин, – ты очень дурнеешь, когда на лбу у тебя вздуваются эти вены. Это может помешать карьере в Голливуде.

«Гориллы» Красавчика втолкнули Джина в гостиную, как две капли воды похожую на ту, в которой Красавчик играл в карты. Но у Джина не было времени рассматривать комнату: один из гангстеров нанес ему сокрушительный удар между лопаток, рукоятью пистолета по хребту, другой, тоже пистолетной рукоятью, ударил по затылку. Джин ткнулся лицом в пол. На этот раз он не притворялся. Он словно нырнул в бездонную черную пропасть, и грохочущая багровая тьма окутала его со всех сторон.

…Он очнулся, когда кто-то из «горилл» вылил ему на голову пол-графина воды. Голова гудела, будто чугунная. Тонкий, но крепкий шнур от гардин впивался в кисти связанных за спиной рук. Правый бок горел так, что Джин подумал, уж не сломаны ли у него ребра.

Прямо перед глазами он разглядел острые носки щегольских штиблет на высоком испанском каблуке. Красавчик хотел казаться выше, чем был на самом деле. Джину было больно ворочать глазами.

Красавчик пнул его в бок. Не обшиты ли сталью носки его полуботинок?

– Кто ты? Говори! – сказал Красавчик, отирая кружевным платочком с монограммой вспотевший смуглый лоб.

– Отгадай! – прошептал Джин. – Получишь конфетку.

Следующему удару позавидовал бы сам король футбола Пеле.

Джин вовремя напружинил мышцы, спасая свои ребра, крепко сжал зубы. От жгучей боли, разлившейся по всему телу, захватило дыхание.

– Кто ты? Сыщик? Полицейский? Или из банды Красной Маски?

– Отгадай!

– А ну, прислоните-ка этого остряка к стенке! – скомандовал, тяжело дыша, Красавчик. – И уберите ковер, а то в чистку не возьмут из-за кровищи.

Джин зорко наблюдал за Красавчиком из-под приспущенных век. И первый же удар Красавчика – прямой удар правой снизу – врезался в стенку.

Красавчик взвыл, сунул кулак в рот, стал дуть на него. На пушистых изогнутых ресницах, достойных Греты Гарбо, заблестели слезы.

– Ю невер лерн! – с довольной улыбкой проговорил Джин. – Ты ничему не научился!

Кусая губы, Красавчик снял два-три бриллиантовых перстня с правой руки. Джин вздохнул с облегчением: эти перстни могли заменить Красавчику кастет.

– Полотенце, быстро!

Один из его гангстеров кинулся в уборную, принес два полотенца. Красавчик отбросил махровое полотенце, намочил тонкое полотенце водой из графика, обмотал его вокруг кулака.

Он подошел к Джину, схватил левой рукой за волосы и стал молотить его лицо. Вскоре глаза у Джина заплыли, по подбородку из носа, изо рта побежала кровь, а Красавчик, дыша все тяжелее, все дубасил и дубасил по окровавленному, мокрому лицу.

– Кто ты? Как тебя зовут? Кто тебя подослал к нам?

Глухие, тяжкие, чавкающие удары сыпались один за другим. Лицо одеревенело, сделалось почти бесчувственным.

Кто-то из гангстеров – новичок, наверное, – судорожно икнул и, зажав руками рот, бросился, спотыкаясь о загнутый ковер, в уборную.

Другой гангстер неуверенно сказал:

– Послушай, шеф! Он уже ничего не чувствует. Он в обмороке.

Красавчик нехотя отошел, повалился в кресло, размотал розовое от крови полотенце. Грудь под накрахмаленной манишкой вздымалась. Не спуская тигриных глаз с Джина, он пытался отдышаться, потирая натруженный кулак.

Джин открыл опухшие глаза и усмехнулся. Усмешки не получилось: мускулы лица не слушались его.

– Ты ответишь за это, Красавчик, – сказал он. – Тебя пошлют вверх по реке и оденут в некрасивый серый хлопчатобумажный костюм.

Гангстеры переглянулись изумленно: ну и чудак этот парень из Фили, ну и орешек!

– Я убью тебя! – прошептал, вновь накаляясь главарь банды.

Он встал, снял пиджак, снял запонки, деловито засучил накрахмаленные манжеты.

– А тогда, – почти весело сказал Джин, – парикмахеру придется выбрить у тебя одно место на голове, другое на ноге, и посадят тебя на «горячее сиденье».[18]

– До этого тебе не дожить! – уверенно заявил Красавчик, снова наматывая на кулак мокрое полотенце.

Дверь распахнулась. Ввалились «торпеды». Те самые. Рэд и Базз. Глазами они сразу отыскали Джина. Красавчик встретил их вздохом облегчения.

– Отоспались? – спросил их Красавчик. – А мы вас тут заждались. Особенно мечтал о свидании с вами этот джентльмен. Я утирал ему слезы вот этим полотенцем.

– Дайте мне добраться до него! – прорычал Рэд. Головы Рэда и Базза были неумело перевязаны бинтами.

Вслед за Рэдом и Баззом в гостиную влетела и одноглазая «торпеда», незадолго до того нокаутированная Джином рядом с покерным столом. У этого гангстера голова тоже была перевязана. В ожидании приказаний он, сразу же начал тереться спиной о косяк двери.

– Ваш приятель, – сказал Красавчик своим «торпедам», – не очень-то разговорчив. Он просто невежлив. Не хочет сказать, кто он и кем подослан. Ну, вас-то он, надеюсь, послушает. Убери кистень, Базз. Это слишком веский аргумент. Пока мы не познакомились как следует, он нужен мне живой. Поговори с ним, Рэд!

Но Базз, нетерпеливый Базз, оттолкнул Рэда, сжал огромный, с боксерскую перчатку, кулак и богатырским свингом справа так хлобыстнул беспомощного Джина, что тот отлетел, проехавшись задом по полу, в угол гостиной и повалился на бок.

– Стоп! – закричал вдруг Красавчик. – Стоп, ребята!

Расталкивая своих «горилл», он бросился к Джину, опустился перед ним на колени.

Гангстеры в недоумении переглядывались: никак шеф рехнулся!

Но Красавчик знал, что делал. Когда Джин падал, у него задрался правый рукав пиджака и под манжетой блеснул золотом неширокий браслет. Не простой браслет, а браслет, удостоверяющий личность его носителя. Один из тех «идентификационных» браслетов, которые сейчас в большом ходу.

Джин, едва очнувшись от «аргумента» Базза, неожиданно для себя увидел прямо перед собой до тошноты красивую физиономию Притти-Бой Пирелли и, среагировав мгновенно, дал волю своим чувствам. Что было силы боднул он Красавчика головой, и тот, схватившись за расквашенный нос, с воем шлепнулся на пол и забрыкал в воздухе ногами. Придя в себя, он утерся кое-как своим мокрым полотенцем и крикнул, хлюпая носом:

– Рэд! Базз! Взгляните-ка на его браслет!

Базз схватил могучими лапами Джина за горло. Рэд дернул кверху связанные руки Джина.

– Этот парень – Юджин Грин, – торжествуя, объявил Рэд

– А его адрес? – садясь в кресло, нетерпеливо спросил Красавчик. – Адрес?

– Семнадцать, Ист Тринадцатая улица, Нью-Йорк-сити, шеф!

С минуту Красавчик сидел молча, сосредоточенно, машинально доставая сигарету из пачки. Потом вдруг вскочил.

– Мама миа! – закричал он, бешено жестикулируя. – Да ведь это… Юджин Грин!.. Семнадцать, Ист Тринадцатая улица!.. Ну конечно!.. Грин и Гринев!.. Так вот почему он интересовался Лешаковым! Ребята! Он сын того русского эмигранта, которого пришил Лефти! Все ясно: этот щенок решил сам заняться расследованием убийства отца и, как та муха, пожаловал к пауку! Тем хуже для него! Мы отправим его вслед за папой! Этот сукин сын не только мне нос расшиб – у меня шатаются передние зубы!

Он подошел к Джину, ткнул в рот незажженную сигарету.

– Но кто тебе, парень, дал мой адрес?

– Я прочитал твое объявление, кара миа, в брачной газете, – ответил неунывающий Джин. – И понял, что тебе не терпится выйти замуж.

– Рэд! Базз! – позвал на помощь Красавчик. – Вложите-ка ума этому сумасшедшему!

«Торпеды» ринулись к своей жертве, но Красавчик внезапно пересмотрел план действий, достав из кармана золотую зажигалку марки «Зиппо».

– Одну минуту, ребята! – воскликнул Красавчик. – Пожалейте кулаки! Есть идея! Держите его покрепче!

Подойдя на расстояние вытянутой руки к Джину, он поднес зажженную зажигалку под его подбородок. Язычок пламени лизнул кожу. Джин дернулся, резко втянул подбородок. Пламя опалило, окрасило копотью губы.

– Помните, ребята, это чудное танго «Кисс оф Файер» – «Огненный поцелуй»? Ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля!

У Красавчика, надо отдать ему должное, был приятный тенор.

– Итак, запахло жареным! – сказал Красавчик. Джин облизнул обожженные губы и вдруг плюнул Красавчику в лицо, прямо в его безобразно распухший нос.

Тот взвизгнул дискантом, убрал зажигалку, вытер нос, выхватил из кармана никелированный дамский браунинг.

– Мы слишком долго возимся с этим сукиным сыном! – зловеще произнес он, взводя пистолет.

Одноглазый и тот перестал чесаться, замер выжидательно, глядя на Джина глазом, черным, как зрачок браунинга.

Дверь распахнулась. На маленьких ножках вкатился Анджело Пирелли. Джин узнал его по раскатистому басу. Коротышку Анджело за глаза нередко называли «Литтл Энджел» – «Маленьким Ангелом».

– Но-но! Только не здесь, мальчики! – сказал он, кинув испуганный взгляд на Джина. – Слушайте! Мы нашли Лефти!

– Не ори ты! – рявкнул на брата Красавчик, стыдливо прикрывая ладонью нос. – Выйдем!

За братьями Пирелли немедленно вывалились из номера и остальные «гориллы». Всем, как видно, не терпелось узнать, как и где отыскался Лефти Лешаков.

Как только за последним из них захлопнулась дверь, в номере раскрылась другая дверь – прорезанная в стене, обклеенная обоями дверь потайного лифта, встроенного между гостиной и спальней. Из этой двери вышла, осторожно озираясь, Молли, вполне одетая.

– Ай! – удивленно проговорил Джин, сидя со связанными руками у стены. – Какая приятная неожиданность! Мне, право, жаль, беби, что я не досмотрел до конца твой номер.

– Я вижу, Джерри, что у тебя были дела посерьезнее. Они ушли?

– Увы! Только вышли.

– Как всегда, они обыграли простачка, а простачок заупрямился. Так, Джерри?

– Это что, интервью для вечерней газеты?

– Я слышала внизу о том, как ты разделался с Красавчиком, а потом с Рэдом и Баззом. Ты мне определенно нравишься, парень.

– Но ведь ты девушка Красавчика.

– О да! И я давно мечтала расплатиться с ним. Обычная история из комиксов: бедная, но смазливая девушка едет искать счастья в большом городе. Красавчик подобрал меня без гроша денег на Пенсильванском вокзале. Потом привел сюда, как многих других, в этот номер, уложил в кроватку. А ночью, когда я уснула, он поднялся снизу из бара по этому лифту. Во времена «сухого закона» этот лифт был «немым официантом», доставлял спиртное в номера, где гуляли политиканы из Таммани-холла. Но я заболталась…

– Да, Молли! Тебе лучше уйти отсюда.

Девушка подошла ближе, быстро опустилась на колени…

– Я стояла за стенкой в лифте и слушала, ждала… Хотела перерезать веревку, освободить тебя. Но там внизу полно ребят! На, возьми вот это. – Она достала из-за чулка стилет. – Это нож Красавчика. Я нашла его в номере наверху. Может быть, он уравняет твои шансы.

– Надрежь веревку, Молли! Только так, чтобы не заметили.

Голоса за дверью сделались громче.

– А теперь сунь его мне за носок на правой ноге! – сказал Джин. – Вот так! Спасибо за подарок. Не понимаю только, почему ты это делаешь для меня.

– Чудак! Когда я ехала в большой город, я мечтала там встретить как раз такого парня, как ты, мой рыцарь!

Она легко поцеловала его в щеку. Вот так «помидорчик»!

– Уходи, Молли! Уходи!

И Молли исчезла быстро и бесшумно, как привидение.

Обожженные губы Джина растянулись в кривой улыбке.

Эти женщины!

Глава шестая Прогулка с «торпедами»

(Перевод О. Г.)

Дверь потайного лифта едва успела закрыться, как Красавчик скорее вбежал, чем вошел, в номер. За ним гурьбой вломились «гориллы». Видно, что-то стряслось.

Мрачные и решительные лица «горилл» не предвещали ничего хорошего.

– Поехали, ребята! – коротко скомандовал Красавчик, надевая щегольскую шляпу – короткополый стетсон с красным перышком. – Взять оружие! Все по машинам! И парня – в машину! Может, нам посчастливится, и мы рассчитаемся с Красной Маской! «Экшн» – действовать!

«Гориллы» Красавчика вооружились по тревоге в рекордный срок. Невесть откуда в их руках появились не только револьверы разных систем, но и пистолеты-пулеметы времен второй войны и снабженные глушителями автоматы новейшей конструкции, явно похищенные из арсеналов армии Соединенных Штатов или просто купленные за рекой в Нью-Джерси, где в отличие от Нью-Йорка свободно продавалось любое оружие. Анджело роздал целый ящик «ананасов»…[19] У банды Пирелли, словно дело происходило в «ревущие двадцатые годы», не хватало разве только базук и гаубиц, чтобы сравниться по огневой мощи со взводом рэйнджеров.[20]

Вереница автомашин, сорвавшаяся с места по команде Красавчика, напоминала моторизованную армейскую колонну.

Впереди, почти непрерывно сигналя мощным клаксоном, мчался, прижимая платок к носу, сам Красавчик в двухцветном, вызывающе роскошном серо-черном «роллс-ройсе». В прошлом году он ездил на «линкольне», точь-в-точь таком, как у президента, но кто-то из людей Красной Маски взорвал эту машину, подсоединив мину к зажиганию. Однако погиб один лишь шофер Красавчика.

Красавчик сел с водителем, пристегнув себя к креслу якорным ремнем, как в самолете. Джина посадили на заднее сиденье между Рэдом и Баззом. Джин давно понял, что Рэд и Базз – «мускулы» Красавчика Пирелли. Перед ним, без стеснения почесываясь, сидел вполоборота на откидном сиденье Одноглазый, которого Джин мысленно прозвал Билли Бонсом в честь известного героя-пирата из незабвенного «Острова сокровищ». В «роллс-ройсе» сильно пахло чесноком, коренным атрибутом итальянской кухни.

Рэд поигрывал, взведенным «люгером» на коленях, легкомысленно теребя спусковой крючок. Базз плотоядно облизывался, нежно поглаживая надетый на правый кулак шипастый стальной кастет. Одноглазый отчаянно чесался, трясся, словно исполняя шейк пополам с пляской святого Витта, и палец его буквально плясал на спусковом крючке. Глядя со стороны на перевязанные головы громил, можно было подумать, что вся тройка только что побывала в автомобильной катастрофе.

За наполовину занавешенными окнами зажигал огни Вечерний Манхэттен. Красавчик включил чуть ли не на полную громкость радио – заработали динамики и в передней и задней части «роллс-ройса», наверно, для того, чтобы заглушить звук выстрела, если Рэду придется стрелять. Передавали вальс «Лунная река» из популярного фильма «Завтрак у Тиффани». Под этот вальс «роллс-ройс» мчался на восток, оставив слева шестнадцать небоскребов Рокфеллер-центра, а справа громадный вокзал Гранд-Сентрал.

Куда мчится Красавчик? Куда они его везут? Капелька пота скользнула у Джина из-под мышки по ребрам. По спине мурашки побежали, и руки покрылись гусиной кожей. По тротуарам, южнее отеля «Уолдорф-Астория», на Лексингтон-авеню снуют взад-вперед прохожие, но нью-йоркцы, как известно, не смотрят по сторонам, ни на что не обращают внимания. Каждый занят своим делом, каждый из восьми миллионов делает свой бизнес в этом громадном железобетонном муравейнике. Вон под ярким уличным фонарем недалеко от семидесятиэтажного небоскреба Крайслера стоит полисмен, но и он, заложив руки за спину, равнодушно глядит мимо. Вон проносится мимо патрульная полицейская машина, но и сидящие в ней «фараоны» безразлично скользят глазами по синеватым стеклам «роллс-ройса».

Неужели они не знают, что этот «роллс-ройс» принадлежит Красавчику Пирелли! То-то и оно, что отлично знают. Знают и о взрыве в бронированном «линкольне», но полицейским и в голову не приходит задержать машину, обыскать ее, поинтересоваться, куда это спешит босс мафиози со своей бандой. Наверно, многие из этих «фараонов» получают солидную надбавку к жалованью из мошны подпольного игорного синдиката, лишь одним из районов которого управляют братья Пирелли.

На каком-то перекрестке едва не столкнулись блеск и нищета Манхэттена: под колеса гангстерского «роллс-ройса» чуть не попал перебегавший через улицу мулат-газетчик. Маленький человек грохнулся у обочины тротуара, рассыпав газеты, цветастые комиксы и медную и серебряную мелочь из карманчика фартука, лимузин одного из хозяев Нью-Йорка, возмущенно взвизгнув резиной гудьировских шин, гордо пронесся мимо, а полицейский сосредоточенно смотрел в другую сторону.

В скрытых динамиках громыхал новый твист «Стриперша». Билли Бонс чесался в такт твисту.

Когда «роллс-ройс» делал левый поворот, Джин оглянулся через заднее стекло на гангстерскую автоколонну. Блондинки или машины – вкус у этих «горилл» одинаково вульгарен. К тому же, как ни странно, эти враги общества – стопроцентные конформисты и снобы. Подавай им машины самые модные, самые большие, самые «престижные». А в этом году самые модные большие машины, как все знают, – это «шевроле», «галакси» и «монтерей» Пойди выбери машину из трехсот моделей года – глаза разбегутся. Вот гангстеры и полагаются на вкус публики. А дело за деньгами не станет. Видно, Красавчик Пирелли и его мафиози неплохо зарабатывают, раз им по карману такие «моторы». А может быть, они их воруют? Вряд ли. По всему видать, что Красавчик не из мелкой рыбешки, хотя ему далеко и до акул Мафии. Вероятно, в гангстерской олигархии он занимает «вышесреднее положение», где-то на уровне барракуд.

Вот он сидит, этот потомок Колумба, скрестив на груди руки, упиваясь властью, гордый, уверенный в своей силе и безопасности. В Америке, стране «равных возможностей», в этом городе, который Флеминг назвал Эльдолларадо, этот сын Италии преуспел сверх всяких ожиданий. Его отец или дед, обыкновенные «пейзане», ездили на осликах, тесали камень, крали коней, а он, воплощение сбывшейся Великой американской мечты, катит на собственном «ролс-ройсе», и полицейские дают ему зеленую улицу.

Не хочет ли Джин на самом деле, чтобы полицейские спасли его из рук «горилл»?

Нет, Джин ничего не хочет предпринять ради своего спасения. Ведь банда «горилл» везет его к Лефти, а именно погоня за этим человеком, убийцей отца, привела Джина в гангстерский притон в «Манки-баре». Значит, пока надо выжидать и надеяться на лучшее, хотя потом может быть гораздо хуже.

А на что он вообще надеялся, вторгаясь непрошеным гостем в это осиное гнездо, в эти джунгли – царство «горилл»? Теперь его начало точить запоздалое раскаяние. Ведь Лот предупреждал его, предостерегал против опрометчивого шага, а он поддался чувству ярости и гнева, встал в позу мстителя-одиночки…

Эх, нет с ним верного друга Лота! Вдвоем они расшвыряли бы этих безмозглых «горилл»!..

А сейчас остается только одна надежда – острый как бритва стилет Красавчика. Подарок неожиданной союзницы Молли…

Первая авеню, проезд Франклина Д. Рузвельта…

Базз раскрыл валявшийся на сиденье журнал «Оружие». Джин покосился на рекламу:

«Покупайте пистолет марки „дерринджер“, из которого были убиты два американских президента – Авраам Линкольн и Уильям Маккинли!»

Кортеж автомашин въехал в доки, миновал ряд огромных складских зданий и пирсов, где вовсю кипела работа. На пакгаузах виднелись гигантские надписи: «Кунард», «Ллойд», «Юнайтед фрут компани», «Кубэн-Америкэн». Визжа резиной протекторов, машины резко свернули в проезд, тянувшийся вдоль обветшалых, пустых, мрачных складов, закрытых после революции на Кубе. Здесь было темно, безлюдно. Неподвижно стояли могучие краны. На всем лежал толстый слой черной копоти. У пустынного дебаркадера стояли пустые баржи.

Это был один из тысячи восьмисот доков самого большого в мире нью-йоркского порта.

Кто-то предусмотрительно распахнул высокие стальные ворота с надписью: «Кубэн шиппинг лайнз».

Высоченные пирамиды пустых ящиков вдоль стен пакгаузов напоминали небоскребы вокруг Сентрал-парка.

Красавчик первым выскочил из остановившегося посреди большого пустынного двора «роллс-ройса». От темной стены пакгауза, крытого гофрированным железом, отделилась чья-то плотная фигура с автоматом в руках.

– Хай, босс! – сипло пробурчал гангстер с автоматом.

– Хай, Орландо! Это ты нашел его? Где он?

– Следуйте за мной, босс! – блеснул золотыми зубами Орландо. – Его нашел здешний сторож и сразу свистнул нашим ребятам – штрейкбрехерам.

Рэду, Баззу и Одноглазому тоже хотелось встретиться со старым приятелем и собутыльником – Лефти Лешаковым. Они выволокли Джина из машины и поспешили с ним за вожаком. Из всех машин высыпали «гориллы» и направились за ними.

– Тут у кубинцев, – сказал Орландо, почесывая лошадиную челюсть дулом автомата, – давно отключили ток. Скажите им, босс, чтобы они подогнали сюда машины и зажгли фары, а то тут темно, как у негра в желудке.

По команде Красавчика автомобильные фары залили светом весь двор. Орландо усмехался. Стреляный волк железобетонных джунглей Нью-Йорка, он помнил знаменитые «войны банд», помнил доброе старое время, когда по таксе синдиката убийц исполнитель получал по семьдесят пять долларов за голову.

Он подошел к большому ящику, наполовину залитому цементом. Рядом стоял грузовик с пузатой белой цистерной, на которой темнела надпись: «Цемент». Конец толстого гофрированного шланга тянулся от цистерны к ящику. Двор был залит затвердевшим цементом.

– Вот он, Лефти Лешаков, – сипло сказал Орландо, ткнув дулом автомата в ящик.

Через головы и плечи «горилл» Джин увидел в свете фар наполовину погруженное в застывший цементный раствор тело Лефти Лешакова. Труп лежал лицом кверху. По лицу ползали жирные мухи. Лицо Лефти, по уши залитое цементом, давно превратилось в окаменевшую смертную маску, в каждой морщине которой кричал животный ужас.

И еще увидел Джин выколотые глаза и отрезанные или отрубленные чуть не по локоть руки. Скрюченные руки, торчавшие из цемента. И не менее семи пулевых пробоин в области сердца. Семь опаленных выстрелами в упор круглых дырок в белой рубашке Лефти Лешакова, или Анатолия Краузе, бакалавра искусств.

– Узнаете почерк, босс? – мрачно спросил Орландо.

– Да, – приглушенно ответил Красавчик. – Это почерк китайца Чарли Чинка, помощника Красной Маски. Они, верно, хотели замуровать Лефти в этом ящике и скинуть в цементном гробу на дно реки. Но потом Чарли Чинк передумал, вспомнил, что мальчишкой орудовал в «Тонг» – банде китайских гангстеров из Чайна-тауна. А у тех был обычай: выкалывать у вора глаза: не зарься, мол, на чужое добро. И отрезать руки у вора, предавшего «Тонг». Если жертва нарушила обет молчания, ей первым выстрелом стреляли в рот и засовывали в рот дохлую канарейку – символ наказания за длинный язык. Смотрите! Дабл кросс! У Лефти на груди вырезан «двойной крест» – знак предательства!

Теперь и Джин, шагнув вперед вместе с Рэдом и Баззом, увидел, что воротник рубашки у Лефти наполовину оторван, обнажена верхняя часть волосатой груди и на ней вырезан двойной крест.

– Все ясно, босс, – сказал Орландо. – Пора проучить Красную Маску и Чарли Чинка.

– Ничего не ясно, – раздраженно отозвался Красавчик. – Кто убил Гринева? Почему убили Лефти? За какое воровство, за какое предательство? Чем он заслужил свой «двойной крест»? И при чем тут Красная Маска?

– Красная Маска и Чарли Чинк пришили Лефти, – с тупым упорством прошипел Орландо. – Остальное пока неважно.

– О'кэй! – решился Красавчик. – Едем к пуэрториканцам и задаем им жару. И если поможет мадонна, хватаем «языка» и выясняем, почему они пришили нашего дружка.

– Яху-у-у-у! Вупи-и-и! – ликуя на ковбойский манер, негромко крикнул Базз, размахивая шляпой.

– Заткнись, балда! – рявкнул босс на дурашливого Базза.

– А что нам делать с этим парнем? – спросил Рэд, кивая на Джина.

Красавчик был таким же человеком быстрых и волевых решений, какими были в его представлении его кумиры: дуче и чемпион ринга Рокки Марчиано.

– Он так упорно искал Лефти!.. – сказал он с недоброй усмешкой. – Что ж! Уважим человека. Пусть разделит с ним ложе. Жестковато, но ничего. Орландо! Погляди-ка, не осталось ли в цистерне цемента?

– К чему весь этот джаз, босс? – недовольно сморщился Орландо. – Дай я его прострочу из «потрошителя» – и в речку…[21]

– Тебя никто не спрашивает, Орландо! – свирепо отрезал Красавчик. – Выполняй приказание!

Орландо молча пожал плечами и зашагал к машине с цементом.

– Но ведь это же плагиат! – возмутился Джин. – Мама миа! И эти люди – соотечественники Колумба, открывшего Новый Свет!

Он прислушался к отдаленному вою сирен. Так и есть! Полицейские свернули в другую сторону.

– Полиция! – крикнул он панически во весь голос.

Мафиози завертели головами, а Джин раздул мускулы рук – надрезанный шнур лопнул. Он рванулся из рук Рэда и Базза, стремглав кинулся к воротам.

Уже в воротах услышал он крики и негромкий треск автомата с глушителем. Пули частой дробью ударили в металлические створки ворот, с воем зарикошетили.

С такой скоростью Джин не бегал и тогда, когда играл на соревнованиях за колледж в футбол или бейсбол. Но далеко бежать ему не пришлось. Впереди на дебаркадере замаячили фигуры гангстеров с автоматами и пистолетами. Не раздумывая, Джин метнулся к краю серого железобетонного пирса, мельком увидел борт большой старой баржи и нырнул с разбегу головой вниз в узкий просвет между баржей и пирсом.

Над головой сомкнулась холодная, маслянистая, грязная вода. Джин плыл вниз и вдоль баржи. Он широко раскрыл глаза, пытаясь сориентироваться в мутных, зеленовато-желтых полупотемках. Течение прижало его к стальному борту баржи. Он оттолкнулся от нее ногами и сразу же оцарапал руки об обросший колючим ракушечником стальной столб, один из тех вбитых в дно реки столбов, на которых стоял пирс.

Держась за столб, Джин полез вверх. Воздух в легких рвался наружу.

«А что, если… Нет, воздуха под пирсом хватает…»

Крепко ухватившись за столб с его внутренней стороны, Джин осторожно приподнял голову над водой. Наверху слышались крики и топот. Под пирсом тихо плескалась вода, тяжелая от промазученного мусора.

Великий боже! Куда смотрят эти болваны из санитарного управления Нью-Йорка и мэр Роберт Вагнер? На что тратят трудовые деньги налогоплательщиков?!

Под носом у Джина проплыла дохлая крыса.

Впрочем, с соседством дохлой крысы он готов был мириться куда охотнее, чем с соседством живого Красавчика.

– Вон он! Вон он! – азартно заорал кто-то из «горилл», свесив голову с пирса.

По голосу и по рыжей голове Джин узнал своего старого знакомого Рэда.

Куда податься? На другую сторону пирса? Они и там его схватят. Есть только один, хотя и очень рискованный, выход.

Набрав в легкие побольше воздуха Джин оттолкнулся от столба, снова ушел под воду. Течение опять прижало Джина к борту баржи. Боком, как огромный краб, Джин карабкался по клепаному борту баржи все ниже и ниже, видя, как полупотемки густеют, становясь беспросветными потемками.

Наконец-то почувствовал он, что борт баржи стал закругляться. Вот боковой киль… От давления болели уши – значит, глубина не меньше двадцати футов. Спина уперлась в плоское дно баржи, уперлась так крепко, что он почувствовал клепку.

Вперед! Вперед! Вперед в полном мраке, навстречу неизвестности.

Как широка эта баржа! Хватит ли воздуха в легких?

Его колени уперлись в илистое, захламленное дно. Какой-то острый предмет резанул по колену. Битое стекло? Рваное железо?

Раздался какой-то гул. Джин вспомнил, что в этом месте Ист-ривер, под речным дном, проложены автомобильные и железнодорожные туннели.

Теперь он полз, полз изо всех сил, почти теряя голову от ужаса. Дно реки прижимало его все сильнее ко дну баржи, а он слепо, как крот, рвался а сплошном мраке, в густом, как суп, месиве, сам не зная куда.

Спокойно, Джин! Если ты поддашься ужасу, этому извечно глубоко сидящему в человеке страху стесненных пространств, ты погиб. Ты утонешь здесь, как крыса. Джин. Лучше подумай о том, что ты можешь сбиться с пути! Определяй направление по клепке на днище баржи!..

А воздух распирал легкие, горел в них. Перед глазами поплыли круги, засверкал фейерверк.

Руки Джина уперлись в сплошную стену мусора. Неужели смерть?

Дороги назад все равно нет – не пустит течение.

Как в каком-то кашмаре, Джин из последних сил рванулся вперед, бешено работая руками и ногами, тараня головой эту стену.

И преграда рухнула, рассыпалась, расплылась. И уже, выпуская раскаленный воздух из измученных легких, уже глотая воду, Джин всплыл на поверхность, хватил распяленным ртом воздуху.

– Вон он! Вон он! – оглушительно раздались сверху, над головой, возбужденные голоса.

И он увидел Красавчика, Базза, Рэда и других гангстеров. Все они глядели на него с торжествующей злобной радостью. Разгадав его маневр, они просто прыгнули на баржу, перебежали через нее и ждали, пока он не появится на той стороне.

Длинная рука Базза протянулась к нему и ухватила за шиворот. У этого парня была прямо-таки нечеловеческая сила. Легко, играючи, как мокрого щенка, втащил он Джина на баржу.

– Ну прямо Джонни Вейсмюллер![22] – усмехнулся Красавчик, с удовольствием глядя на Джина. – Мне было бы грустно, если бы ты, не приведи господь, застрял под этим корытом. Слава мадонне, водный аттракцион закончился благополучно. Жюри в восторге. Теперь дело за призом. Орландо! Так что, цемент там имеется?

– Нет, босс! – откликнулся тот. – Они оставили кран открытым, и цемент весь вытек и засох.

Красавчик некрасиво выругался по-итальянски.

– Ай-яй-яй! – отдуваясь, с облегчением произнес Джин. – Так выражаться на языке Данте Алигьери! Так оскорблять «ля белла лингуа»!

– Гм! – задумался Красавчик. – Может, здесь найдется негашеная известь…

Вдали, в доках, вновь послышался нарастающий вой нескольких полицейских сирен.

– На этот раз, кажется, жмут сюда! – забеспокоился Орландо. – Испортят нам все дело с пуэрториканцами. Надо обрываться, босс!

– Сам знаю! У кого есть виски?

– Нашел время кирять! – проворчал Орландо. – Так я выпущу ему потроха?

– Заткни глотку, Орландо!

Высокочастотный, пульсирующий вой сирен, этот сверлящий душу вой, все нарастал.

Один из гангстеров достал из заднего кармана плоскую бутылку с четырьмя пятыми пинты виски, подал ее боссу.

– Рэд и Базз! – сказал Красавчик. – Поезжайте за город. Вылейте ему это в глотку, облейте остатками, чтобы разило спиртным. Если остановят по дороге, тюкните по кумполу – сойдет за пьяного. Затем устройте ему хорошенькую автомобильную катастрофу и подожгите машину! В общем, «прокатите» его, и чтоб все было шито-крыто.

– Какую взять машину? – спросил Рэд.

– Возьмите старый «форд»… Постойте. А у этого парня при обыске нашли ключ от машины?

– Да, шеф.

– Идиоты! Почему я один за вас должен думать?! Давно надо было постараться найти его машину перед «Манки-баром»!

– Но он врал, что он из Фили, шеф!

– Там в машине наверняка и его водительские права с фамилией и адресом! Олухи! Болваны! Катите к «Манки-бару»! Если найдете его машину, используйте ее!

– Куда ехать, шеф?

– Куда?! Куда?! Да хотя бы за Спрингдэйл, где мы обделали то дельце в июле…

– Христа ради, босс, – сказал Орландо, – ведь они сюда едут! И к чему весь этот джаз?!

Вой полицейских сирен и в самом деле все приближался.

– По машинам! – приказал своим мафиози Красавчик. – Едем к пуэрториканцам в Гарлем! Прощай, Джин! Мне искренне жаль, что я не разделался с тобой лично, да меня ждут дела поважней. Я хочу, чтобы ты еще пожил часок-другой, чтобы каждую оставшуюся тебе минуту ты умирал медленной смертью… Прощай, сосунок!.. «Экшн» – действовать!

– Прощай, кара миа, – вымолвил Джин. – Арриведерчи! До встречи в аду! Я бы расцеловался с тобой на прощанье, да от тебя разит чесноком и духами «Мой грех»!..

Был тот час, когда кубистские контуры небоскребов сливаются с густеющими сумерками и виднеются лишь миллионы зажженных окон – огни великого города.

Недалеко от «Манки-бара» Рэд и Базз пересели вместе с Джином в «де-сото». Рэд сел за руль, Базз и Джин – на заднее сиденье. Одноглазый ехал за ними в потрепанном «форде» выпуска 1958 года.

– Шикарная колымага! – сказал Рэд, оглядывая машину Джина. – Такую жаль сжигать. Слыхал, Базз, «линкольн» теперь дает двойную гарантию – на два года или двадцать четыре тысячи миль!

– Йеп! – промычал неразговорчивый Базз, не разжимая челюстей.

– Держи руки за головой, парень! – приказал Рэд Джину.

Джин молча сцепил руки за головой.

Рэд вел машину по улицам одностороннего движения, ведущим на север и на восток, избегая магистральных авеню, где днем и ночью не затихает усиленное движение и не расходятся облака ядовитых выхлопных газов миллионов двигателей внутреннего сгорания.

Миновали собор святого Патрика, оставили справа стеклянную громадину здания ООН, выехали снова на проезд Рузвельта на набережной. Выскочив из прямоугольного лабиринта Манхэттена, Базз перекатил через мост Куинзборо, соединяющий 59-ю улицу и Асторию. Промелькнул щит с призывом управления гражданской обороны:

В случае вражеского нападения – продолжайте движение – освобождайте мост!

За рекой Ист-ривер, замурзанной золушкой Нью-Йорка, так непохожей на гордый Гудзон, движение транспорта заметно поредело. Опять накрапывал дождь. Мерно тикала пара «дворников», разметая дождевые капли на ветровом стекле, невпопад барабанил дождь по крыше машины. Вереницы алых стоп-сигналов, качающиеся конусы света автомобильных фар, неоновые и аргоновые вывески баров и магазинов Куинза – все это, проносясь со скоростью 60 миль в час, причудливо отражалось в мокром черном бетоне, и Джин с какой-то щемящей грустью вспомнил себя в детстве, когда самая заурядная прогулка с отцом на машине в дождь по набережной Риверсайд-драйв вдоль Гудзона казалась ему путешествием в волшебный мир.

А сейчас «люгер»,[23] лежащий дулом в сторону Джина на коленях у Базза, напоминал Джину, что его везут в мир потусторонний.

«Прокатить» на языке гангстеров означает поездку не «туда и обратно», а только «туда», откуда нет возврата. «Прокатить» – значит вывезти за город и убить. И так, чтобы все было шито-крыто.

Привычные дорожные объявления приобрели вдруг особое значение для Джина:

Не спешите встретиться с господом!

Смерть – это навсегда!

Огненные штыки молний неистово кололи черный горизонт Лонг-Айленда.

Теперь машины неслись по многорядному прямому и широкому шоссе. Джин хорошо знал Нью-Йорк и его пригороды: Флашинг, Гарден-сити, Хэмпстед. А вот и Спрингдэйл. Конечный пункт, названный Красавчиком. Малознакомая Джину местность, занятая почти сплошь фермами, разводящими уток, кур и кроликов. Дальше, за фермами, на северном берегу острова, тянулись поместья миллиардеров с Уолл-стрита.

– Слушай, Базз! – сказал Рэд. – Твоя мамаша опять приставала ко мне – ты опять не был на исповеди? Ходил ты или нет?

– Ноуп! – сказал Базз.

– Трудно тебе в церковь сходить? А то твоя мамаша думает, что у тебя черт те что на совести, боишься богу рассказать. Обещай мне, что завтра сходишь.

– Йеп! – сказал Базз.

– И еще, – добавил Рэд, – мамаша твоя жаловалась мне, что ты уже два месяца не высылал денег братишке – тому, что учится в колледже. Давай все-таки поджарим этого фраера в «форде», а его «де-сото» загоним. Тогда ты сможешь послать деньги братишке, поможешь ему человеком стать.

Базз промолчал.

Рэд широко зевнул, почесал рыжие лохмы.

Их обогнал щеголеватый «тандэрбэрд», набитый пьяными юнцами и их подружками.

– Безобразие! – проворчал Рэд. – Стыдно смотреть на это молодое поколение. Алкоголь, секс, марихуана с ранних лет. Разве мы такими с тобой были, Базз?

– Ноуп! – сказал Базз.

Рэд нажал одну из кнопок на щите управления, и невидимый душ окатил ветровое стекло, смывая пыль и налипших мошек. Рэд рассмеялся, как ребенок, довольный новой игрушкой.

– Иисусе! Я пропустил последние известия по радио. Кто же выиграл сегодня в Бруклине: чикагские «Медведи» или нью-йоркские «Гиганты»?

Этого болельщика гораздо больше интересовал результат футбольного матча, чем предстоящее убийство.

Рэд включил, нажав клавишу, радиоприемник, нашел «дискового жокея», без устали проигрывающего «попс» – самые популярные эстрадные боевики, достал сигарету «Пелл Мелл», прикурил от автомобильной зажигалки и откинулся, наслаждаясь быстрой ездой.

Уир гонна рок-рок-рок Араунд зи клок!.. –

орало радио.

Потом вдарил джаз.

– Да это Чико Гамильтон! – оживился Рэд. – Вот это ударник! Выдерживает счет в четыре четверти, а остальные шпарят на три четверти!..

По машине поплыл запах виргинского табака. Джину он показался неароматным, даже тошнотворным, но он провел пересохшим языком по воспаленным, саднившим губам и сказал Баззу:

– Дай закурить, Мак!

Базз тупо взглянул на него в полутьме, медленно сунул руку в карман, закурил сигарету, не выпуская взведенный «люгер» из правой руки, затянулся пару раз и протянул сигарету Джину. Тот раскрыл губы, хотя ему не очень приятно было принимать сигарету изо рта «гориллы». Но в последнюю секунду Базз ловким движением кисти повернул сигарету и ткнул ее зажженным концом Джину в рот.

Базз смеялся противным смехом, визгливым и заливистым.

– Это я тебе попомню! – сплюнув, тихо сказал Джин, чем еще больше развеселил смешливого гангстера.

Рок-рок-рок, эврибоди! Рок-рок-рок, эврибоди!

Рэд замедлил ход и оглянулся усмехаясь:

– Что, Базз? Кажется, у этого остряка пропало чувство юмора?

Базз буквально надрывал живот, всхлипывал, брызгая слюной.

– Мы почти на месте, – сказал Рэд, резко сворачивай с макадамового шоссе на ухабистую грейдерную дорогу, усаженную развесистыми вязами. Рубиново вспыхнули в лучах фар рефлекторы на дорожном знаке.

Дождь хлестал по слезящимся окнам. Сильный ветер рвал ветви придорожных деревьев.

– Неуютное место для могилы, – заметил Рэд. – Я лично укажу в завещании, чтобы меня проводили в последний путь на кладбище Врата Рая, в Вальгалле, штат Нью-Йорк. Пора, Базз. Сейчас будет поворот, а за ним – заброшенный карьер. Дай ему дернуть виски, но и нам не забудь оставить, чтобы выпить за помин души…

Джин молча слушал.

Все еще смеясь неудержимым, расслабляющим смехом, Базз достал стеклянную флягу, зажал ее между коленей, отвернул и снял крышку, сунул горлышко в рот Джину.

Джин не противился. Ему, как никогда, хотелось хватить жгучей, бодрящей жидкости. Сделав несколько глотков, он вдруг закашлялся, словно виски попало не в то горло.

Кашляя, он подался вперед, рука метнулась к ноге, тусклой молнией блеснуло узкое трехгранное лезвие, и Базз, навсегда перестав смеяться, вдруг повалился назад и захрипел. В горле у него заклокотало, забулькало. Глаза полезли из орбит.

– Не пей все, скотина! – сказал Рэд, сбавляя ход. – Тоже мне кореш!

«Рок-рок-рок!..»

Джин выдернул стилет и занес его, целясь в шею Рэда.

Но Рэд вдруг резко уклонился: в последнюю секунду он случайно увидел руку Джина со стилетом в зеркальце над ветровым стеклом, освещенным фарами почти нагнавшего их «форда» с Одноглазым за рулем.

Распахнув дверь, Джин выпал из машины и, стремительно крутясь, переворачиваясь с боку на бок, покатился к кювету.

Рэд выстрелил раз-два наугад, промазал, нажал до отказа на тормоз.

Одноглазый на «форде» не успел затормозить и с грохотом врезался Рэду в хвост.

Джин скатился в неглубокий кювет, наполовину заполненный грязной водой с пустыми жестянками из-под пива, выкарабкался из него весь мокрый, пробежал на получетвереньках..

Рэд высунулся из «де-сото», наскоро прицелился, выстрелил в спину беглеца, опять промазал. Пуля провизжала мимо уха Джина, с шипением зарылась в бугор.

Джин снова с разбегу покатился по земле, приближаясь к толстому вязу. Вскочил. Ринулся за ствол дерева.

В ту же секунду прогремели, заглушая шум дождя и ветра, два выстрела – Рэда и Одноглазого.

Одна пуля вонзилась в середину ствола вяза, другая ударила точно раскаленным железным ломом Джина в плечо, отшвырнула, едва не сбила с ног.

Ухватившись за ствол вяза, Джин выглянул из-за него и увидел: из передней машины, обеими руками схватившись за распоротый живот, вылез Базз. Качаясь и спотыкаясь, он слепо зашагал по дороге, дошел до ее края, сделал еще один шаг и с воем полетел на дно глубокого каменного карьера.

Рэд и Одноглазый оглянулись, но было уже поздно.

– Заходи слева! – крикнул Рэд. – А я пойду справа. Он от нас никуда не уйдет.

Джин огляделся. Да, бежать было некуда. Позади тянулся кочковатый пустырь. Далеко за пустырем громоздилась огромная гора выкинутых на свалку автомашин. Там, пожалуй, легко можно было спрятаться, но, пока туда добежишь, эти «гориллы» разрядят в тебя по обойме.

Рэд и Одноглазый приближались, держа в руках взведенные пистолеты.

– Что там стряслось с Баззом, Рэд? – спросил Одноглазый.

– Бог его знает, – ответил Рзд. – Кажется, у этого парня оказался нож. Давай вперед!

Они были всего в каких-нибудь десяти шагах от него.

«Рок-рок-рок!» – неслось из машины.

Что делать? Оставались считанные секунды. Вот-вот зайдут сбоку, окружат…

Метнуть стилет в Одноглазого, кинуться на него, выхватить из рук пистолет, открыть огонь по Рэду?..

Легко сказать! Джин только в детстве и не очень успешно метал в деревья бойскаутский нож…

И вдруг Джин увидел в изумлении, как сначала Одноглазый, а за ним Рэд в полном молчании, не издав ни единого звука, повалились на землю. Упали, словно лишившись чувств, словно у них подкосились ноги и разом отказали все мышцы и нервы.

От дерева неподалеку от Джина отделилась высокая темная фигура. За ней, тоже из-за деревьев, появились еще две фигуры пониже в черных дождевиках.

– О'кэй! – весело сказала первая фигура голосом Лота. – Выходи, Джин! Хватит в прятки играть! Тут все свои. Вот мы и справили поминки по Павлу Николаевичу!

В руке Лот держал какое-то странного вида длинноствольное оружие. Точь-в-точь как Флэш Гордон в комиксах.

Джин, пошатываясь, вышел из-за вяза. У него не хватало даже сил перепрыгнуть через кювет. Он перешел через него вброд, по колено замочив ноги. Слабость овладела им не от ранения. Он еще почти не чувствовал боли. Слабость пришла от внезапной реакции на чудесное, неожиданное избавление.

– Хай, старик! – сказал Джин. – Хай, мой спаситель, славный рыцарь Ланселот!

– Хай, Джин! – сказал, подходя, Лот. – Ты в порядке? Знаю, у тебя довольно трудный денек.

– Еще какой денек, Лот! – Он громко чихнул. – Проклятье! Мне дважды пришлось сегодня выкупаться: сначала в Ист-ривер, потом в канаве. Хорошо бы что-нибудь глотнуть для поднятия тонуса.

Джин приложил руку, все еще державшую стилет, к левому плечу, потом взглянул в темноте на кровь.

– Ты ранен, Джин? – с тревогой в голосе спросил Лот.

– Сущие пустяки. Так. Немного царапнуло. Как говорят боксеры, нахожусь в состоянии «грога».

Спутники Лота склонились над неподвижными телами гангстеров, обыскали их. Джин заметил, что вновь прибывшие были в тонких черных перчатках.

– Эй, Ник! – позвал Лот. – Вызови машину!

Ник выпрямился, вынул из кармана небольшой аппарат, поднес его ко рту и негромко сказал:

– О'кэй, Эдди! Это Ник. Все под контролем. Дуй сюда! Слушаю. Тебя понял. Конец связи.

Он сунул обратно в карман портативный транзисторный радиоприемник-передатчик. Такой же, как армейский «уоки-токи» – «ходилка-говорилка». Только поменьше, удобнее.

– Да как ты здесь оказался? Ума не приложу! Это просто чудо какое-то! – пробормотал Джин.

– Оставим чудеса для Голливуда, Джин. Я весь день гоняюсь за тобой с тех пор, как мы расстались на кладбище.

– Не может быть… Боже, как давно это было! Ты мне сказал на прощанье: «Это твои похороны!», и ты едва не оказался пророком.

– Ты меня просил не вмешиваться в это дело, – с улыбкой произнес Лот. – Вот я и не вмешивался, пока мое вмешательство явно не потребовалось. До самого конца ты неплохо справлялся в одиночку.

– До самого конца… Ничего не понимаю. Если бы не ты, я бы сейчас жарился в своей машине на дне карьера!

Светя мощными фарами, подкатил черный семиместный «бьюик» – грузо-пассажирский пикап со светлой надписью вдоль борта: «Белл телефон систем».

– Садись, Джин, я перевяжу тебя, – сказал Лот открывая заднюю дверцу лимузина.

Джин мельком увидел какие-то чемоданы, столики, приборы радиотелефонной связи и даже аптечку.

– Ник! – крикнул Лот, сунув ногу в «бьюик». – Стерилизуйте здесь все, чтобы не осталось никаких следов! Кончайте и догоняйте нас – мы выедем на шоссе.

– Йес, сэр! – по-военному четко ответил Ник.

– Кто эти парни? – спросил Джин, когда Лот сел с ним рядом и захлопнул дверцу. – Телефонисты?

– Эс-Ди, Секьюрити дитейл, – с усмешкой ответил Лот, включая внутренний свет. – Подразделение безопасности.

– Сплошные секреты, тайны и мистерии! – проворчал Джин. – У меня голова ходуном ходит. Да объяснишь ты мне наконец, что все это значит, пока у меня не завелись летучие мыши в колокольне?[24]

– Снимай пиджак и рубашку! – открывая аптечку, приказал Лот. – Сначала я должен тебя перевязать и сделать тебе титановый укол от столбняка.

Джин не спеша снял все еще мокрый пиджак, пустую плечевую кобуру, рубашку.

– Нет, расскажи сначала, как ты нашел меня! И, ради бога, дай закурить!

– Олл райт! Держи! Займемся одновременно и твоим плечом, и твоим любопытством. Кстати, твой «вальтер» у меня – он оказался в кармане у Рэда.

Лот нажал какую-то кнопку, и стеклянная перегородка, отделявшая заднее купе лимузина от кабины водителя, бесшумно опустилась.

– Включи-ка, Эдди, магнитофон и проиграй пленку сначала.

Пока Эдди одной рукой возился с магнитофоном, а другой рукой ловко правил машиной, Лот начал обрабатывать две круглые ранки в плече Джина – входное и выходное отверстия пули.

– Сквозное ранение мягких тканей, – с удовлетворением проговорил Лот, – кость не задета. Тебе крепко повезло. Обычно эти ребята стреляют пулями с медными наконечниками. Медь при ударе расплющивается и вырывает почти фунт мяса…

И вдруг Джин, к своему величайшему изумлению, услышал нечто такое, что заставило его привскочить и забыть начисто про нешуточную боль в плече от смоченных йодом тампонов.

– Кто ты? Говори!

– Отгадай! Получишь конфетку!

– Кто ты? Сыщик? Полицейский? Или из банды Красной Маски?

– Отгадай!..

– А ну, прислоните-ка этого остряка к стенке! И уберите ковер, а то в чистку не возьмут из-за кровищи.

– Великий боже! – прошептал ошарашенный Джин. – Как вам удалось это записать?!

Послышался вой Красавчика, разбившего кулак о стенку…

Лот, усмехаясь, подал Джину его простреленную, окровавленную, грязную рубашку. Поднял пиджак с откидного сиденья.

– Весь фокус, – сказал он, – вот здесь, в твоем пиджаке.

– Как в пиджаке?

– Если помнишь, то, прощаясь с тобой на кладбище, я взял тебя за лацкан пиджака.

Джин не без труда вспомнил эту сцену у ворот кладбища и снова подумал: «Как давно это было!»

– Ну?

– К тыльной стороне лацкана я прицепил вот этот микрорадиопередатчик «Минифон». Вот он. Сейчас я отцепил его от лацкана. Держи!

Джин поднес к глазам крохотный, не больше значка, аппарат с миниатюрным микрофончиком.

– Проводив Натали, я тут же отправился по тому адресу, который дал тебе. То, что мне приходилось слышать о Красавчике, не внушало никакого доверия к нему и заставляло опасаться за тебя. Я остановил машину почти напротив «Манки-бара» и включил свою аппаратуру. Довольно долго была полная тишина, и я уже начал волноваться, но в это время послышалась музыка из твоего «де-сото», песенка Фрэнка Синатры «Ай лайк Нью-Йорк», потом ты подъехал, вышел из машины, и началась увлекательная передача. Сначала я с удовольствием прослушал твой разговор с Молли, хотя вас глушил этот проклятый джук-бокс, потом началась интересная трансляция твоей встречи с ныне покойными Рэдом и Баззом, и я понял, что банда Красавчика вряд ли выпустит тебя целым и невредимым из своего вертепа. Говорят, лично за Красавчиком числится шестнадцать убийств, а сегодня чуть не прибавилось семнадцатое, на радость погребальщику Петру Яреме. А Рэд и Базз – главные «киллеры», убийцы-палачи, Красавчика.

Когда ты поднялся к Красавчику, слышимость стала совсем неважной, несмотря на то, что я подключил антенну своего транзисторного приемника к автомобильной антенне. Тогда я зашел в бар рядом с «Манки-баром», позвонил по автомату и вызвал подразделение безопасности

– Откуда, Лот? Из полиции? Из ФБР?

– Об этом потом. Не будем нарушать педантичный ход моей тевтонской мысли.

Лот заклеил медицинским пластырем синяки и ссадины на лице Джина, помазал ему какой-то мазью с ментолом обожженные губы.

– Ник, Эдди и Эрни не заставили себя ждать. Примчались в дежурном пикапе Эс-Ди, снабженном всей нужной аппаратурой. В баре «Шангри-Ла» мы заявили, что хотим снять на несколько часов комнату наверху, прозрачно намекая что желаем якобы сыграть в карты. Через пять минут мы были уже в номере, имеющем общую стену с номером Красавчика на втором этаже.

Мой радиоприемник, настроенный на твой радиопередатчик, работавший у тебя за лацканом, действовал как миноискатель, наводя нас точно на объект.

Затем Ник и Эрни взяли несколько вот этих штук, – Лот достал из одного из чемоданов длинную, дюймов в десять, блестящую острую иглу, прикрепленную наподобие штекера к свернутому проводу, – и вогнали их, как шило в сыр, в стенку. Теперь, пользуясь этими иглами как звукоснимателями, как резонаторами для записи на магнитофон звука, мы записывали и слушали, надев наушники, все, что говорилось в соседнем номере у Красавчика. Более того, на всякий случай мы пробурили узкое отверстие и вставили в него вот этот микрообъектив телевизионной камеры. Похож на зонд, правда? Теперь, глядя на монитор, мы видели все, что происходило у Красавчика и какой прием он тебе оказал. При желании все твои приключения мы могли заснять на видеомагнитофон.

Мы видели, как они били и пытали тебя, Джин, и как ты им давал сдачи. Не скрою, приятель, я восхищался твоей выдержкой, твоим мужеством. Джин, старина, в тебе просто проснулся дьявол! Меня так и подмывало прийти к тебе на помощь, но ведь ты меня просил не вмешиваться…

– Ну ладно, ладно!..

– И кроме того… Эрни! Останови машину здесь, на обочине, подождем Ника и Эдди! …Кроме того, ведь нам с тобой надо было выяснить возможно больше об убийстве, о Лефти Лешакове. Некоторые эпизоды были великолепны! Я и в кино такого не видывал. Ты просто мастерски расквасил Красавчику головой его римский нос. Когда экс-Красавчик схватился за пистолет, я готов был стрелять в него…

– Через капитальную стену?

– Отверстия для духового пистолета уже были готовы, чтобы прикрывать тебя. Но тут, как ты знаешь, вбежал Анджело. Ну, старик, а сцена с Молли, такая неожиданная и драматичная, потрясла даже этих ребят из Эс-Ди. Лишнее доказательство, что женщины от тебя без ума, Казанова!

– Пошел к черту!

– Потом Красавчик решил ехать в доки, на место казни Лешакова. Я вышел и сел в машину, а ребята стали сматывать удочки. Кстати, они уже успели тайно установить микрофон и в твоей машине. Я видел, как мафиози Пирелли встали шпалерами на тротуаре от дверей «Манки-бара» до «роллс-ройса», чтобы тебя провели незамеченным сквозь строй. Какой-то парень заглянул в наш «бьюик», но ничего подозрительного не увидел. Решил, видно, что наш «бьюик» – машина телефонной компании. Как только автоколонна Пирелли двинулась в путь, выбежали с чемоданами и мои ребята.

Все что происходило в том рабочем дворе на кубинском пирсе, мы наблюдали дедовским способом: глядя невооруженным глазом в дырки в заборе. Но чтобы слышать речи Красавчика, я вооружился вот этим «слуховым ружьем».

Лот вытащил из другого чемодана странного вида короткоствольное ружье с замысловатыми приборами.

– Это новинка. Отличная штука. Я прицелился в Красавчика. Вот резонатор в дуле, вот звукоусилитель, вот наушник в прикладе. Слышимость отличная. Слышал я, как Красавчик, этот Цезарь Борджиа с 47-й улицы, хотел выкупать тебя в цементной ванне. Даже после того, как ты выкупался, микрорадиопередатчик работал безотказно. Он и в самом деле водонепроницаем. Потом началась новая погоня. Тебя повезли за Спрингдэйл. Мы бы десять раз потеряли в Манхэттене твой «де-сото», хотя висели у него на «хвосте», если бы не микропередатчик за лацканом твоего пиджака. Он был для нас маяком. Заметив, что машины остановились, и узнав благодаря радиопередатчику-лилипуту о намерениях Рэда, мы вышли из «бьюика», оставив Эдди за рулем, и без труда, прячась за деревьями, подошли к вам, чтобы сыграть свою роль в последнем акте сегодняшней драмы. Тут нам пригодились и «снайперскопы» – инфракрасные приборы ночного видения. Ты, конечно, спросишь, чем мы стреляли. Еще одна секретная новинка этих парней из Эс-Ди. Вот она. Специальный бесшумный духовой пистолет, выстреливающий стеклянные иглы-ампулы с мгновенно действующим редким ядом, описание которого не найдешь ни в одной фармакологической книге в мире. Между нами говоря, это та самая раувольфия серпантина, которая понижает давление гипертоникам, но в концентрированном виде это яд, который вызывает почти мгновенную смерть как бы от инфаркта.

– Думаю, Лот, – сказал Джин, помолчав, – что мне не надо говорить, как я благодарен тебе…

– Не надо.

– Но мне не все понятно. Оказывается, я очень мало знаю о тебе. Откуда у тебя это уверенное мастерство, этот профессиональный блеск? Как случилось, что ты оказался всемогущим добрым Мандрэйком-волшебником?[25]

– Об этом мы поговорим немного погодя. Вот и наши едут. Сейчас мы с тобой, Джин, пересядем в твою машину, простимся с помощниками доброго волшебника и отправимся в одно чудесное местечко, где ты славно отдохнешь.

– Куда, Лот?

– Увидишь, Джин. Это не так далеко отсюда.

Джин молча смотрел в окно: бульвар Нортерн, Джексон-авеню, тоннель Куинз-Мидтаун под Ист-ривер. Они пересекли Манхэттен поперек, нырнули под Гудзон в тоннель Линкольна.

– Лот! А что твои помощники сделали с теми гангстерами?

– Поэтическая справедливость, Джин. Их тела сгорают в «форде» на дне карьера. Так сжигали павших викингов и, помнится, эсэсовцев из дивизии «Викинг»…

– Их убили и сожгли? – прошептал пораженный Джин.

– Ну да! Но это пустяки, малыш. В Нью-Йорке, как известно, ежедневно совершается в среднем два убийства. Одним больше, одним меньше – какая разница!

Второй раунд Мегасмерть – наша профессия

Aquila non captat muscas[26]

Глава седьмая «Опасно! Впереди крутой поворот!»

(Перевод О. Г.)

– Неплохая тачка! – сказал Лот, сидя за рулем «де-сото» и без труда выжимая восемьдесят миль в час на пустынном макадамовом шоссе. – Идеально настроена, как гитара Сеговии. Идет мягко, как первый стакан старого шотландского виски. Скажем, солодового скотча «Чивас Ригал», выдержанного в течение двенадцати лет в дубовых бочках!..

– Не растравляй душу, Лот! – взмолился Джин. – Я полцарства бы отдал за пару коктейлей водка-мартини! А машина так себе, штамповка, модная игрушка, которая устареет через пару лет. Эту модель уже в прошлом году сняли с производства, у Крайслера вообще плохи дела. Эти детройтские мошенники специально делают быстро стареющие машины. Другое дело – английские машины или даже ваши, германские, – у них есть индивидуальность, характер, норов. Помнишь мой «бентли»? Эта машина обладала секретом вечной молодости.

Друзья поговорили немного на свою излюбленную тему – об американских и заграничных автомашинах: о французских «рено» и «пежо», итальянских «фиатах», шведских «саабах» и японских «Тойотах».

Оставив за собой «имперский штат» Нью-Йорк с его запутанным клубком автомобильных дорог, они мчались теперь где-то между Нью-Йорком и Трентоном по «трувею» – магистральной автостраде.

Вблизи самых больших в мире урбанизированных районов от Бостона до Вашингтона (более 1500 человек на квадратную милю) тянулись почти дикие места – голая болотистая равнина с искусственными горами выброшенных на свалку автомашин и огромными придорожными рекламными щитами размером с панорамный киноэкран:

Неподражаемая Энн КОРИС в баснословно удачном новом боевике «ТАКИМ БЫЛ БУРЛЕСТО» в театре КАЗИНО-ИСТ на Бродвее.

Тут и там мерцали вдали гроздья далеких огоньков. Лот резко затормозил и забарабанил кулаком по клаксону: в сливавшихся световых конусах фар через черную ленту автомагистрали пронесся силуэт оленя с маленьким олененком.

– Годдэм! – выругался Лот. – Никак не привыкну к тому, что в получасе езды от Манхэттена гуляют олени и в каких-нибудь восьмидесяти пяти милях начинаются индейские резервации!

Лишь изредка виднелись громадные, блистающие стеклом и металлом, похожие на футуристические дворцы заводы телевизоров и электронных машин и невзрачные, убогие кирпичные домишки рабочих городков Нью-Джерси, этого чуть ли не самого маленького по площади штата, занимающего одно из первых мест по промышленному производству.

Через дорогу перебежал, блеснув глазами, большой, заяц.

– Здесь неплохая охота, – заметил Лот. – Зайцы, фазаны. Но охотников больше, чем перепелов. Палят друг в друга и во все, что только движется. Горе-охотники перестреляли тут массу коров, лошадей и мулов, свиней и овец. Один фермер, доведенный до отчаяния этой пальбой, вывел масляной краской на боках своих коров огромными буквами: «Это корова!» И что ты думаешь? Все равно убили!

Потянулись фермерские поля: кукуруза, ирландский картофель, соевые бобы.

Из мрака вынырнули два щита, один слева от дороги, другой справа, с десятифутовыми буквами:

Экс-президент Дуайт Эйзенхауэр призывает тебя голосовать за республиканца ДЖЕЙМСА МИТЧЕЛЛА на выборах губернатора!

Вместе с президентом США ДЖ. Ф. КЕННЕДИ голосуйте за нового губернатора штата Нью-Джерси динамичного демократа РИЧАРДА ДЖ. ХЬЮЗА!

Плакаты были старые, ободранные, полусмытые дождем, истерзанные ветрами Атлантики. По размеру они значительно уступали бродвейской рекламе. Видно, партии Слона и Осла располагали меньшими средствами, чем бродвейские продюсеры.

– Кто победил? – зевнув, спросил Джин.

– Бог их знает,[27] – ответил Лот. – Наверное, тот, кто представлял «Стандард ойл оф Нью-Джерси». У этой корпорации больше долларов, чем стоит золотой запас США в Форт-Ноксе! Вся ваша политика пахнет нефтью!

Несколько раз их останавливали для оплаты проезда в тоннелях, по мостам и новым отрезкам автострады. Лот кидал четвертак в автомат, и в автомате зажигался зеленый фонарик с надписью: «Сэнк ю!!» – «Спасибо!»

В свете фар мелькнул указатель «Принстон».

– Здесь, – вспомнил Джин, – родился Уолт Уитмен.

– Здесь, – добавил Лот, – учились Вудро Вильсон и Аллен Даллес.

– Здесь, – продолжал Джин, – работали Эйнштейн, Нильс Бор и Оппенгеймер. – И добавил с безрадостным вздохом: – И здесь, наверное, будет работать молодой эскулап доктор Джин Грин.

– Об этом мы еще поговорим! – многозначительно сказал Лот.

Не доезжая до Принстона, красивого городка, известного своим университетом и Институтом высших научных исследований, Лот заморгал рубиновым оком индикатора правого поворота, свернул с «тэрнпайка» – платной автомагистрали – на запад и вскоре пересек границу штатов Нью-Джерси и Пенсильвании.

Пенсильвания! Джин любил этот великий американский штат, превосходящий по площади и населению среднекалиберную европейскую страну. Пенсильвания – страна железа и стали, нефти и угля, лежащая между Атлантическим океаном и Великими озерами, с ее Аппалачскими горами и красавицей рекой Саскеханной, с плодородными пашнями и почти девственными лесами, до сих пор занимающими почти половину ее территории.

– Бетховен, – сказал Лот, словно читая мысли Джина, – мечтал сочинить симфонию под названием «Основание Пенсильвании».

Джин со школьной скамьи помнил: эта земля принадлежала сначала индейцам, потом голландцам, шведам, англичанам, французам. Чтобы погасить долг в 16 тысяч фунтов стерлингов, Карл Второй пожаловал этот край квакеру Уильяму Пенну, потребовав взамен лишь две бобровые шкуры в год да пятую долю всего золота и серебра в недрах лесной страны, названной в честь Пенна и ее лесов Пенсильванией.

– Сбавь скорость до пятидесяти миль в час, – посоветовал Джин Лоту, – в этом штате полиция контролирует скорость радаром.

– Меня это не касается, – ответил Лот. Игла спидометра по-прежнему колебалась над цифрой «восемьдесят». – Если и задержат, то не оштрафуют.

– Кончай темнить, Лот, – сказал Джин. – Почему тебя не касается то, что касается всех?

– Вот об этом мы и поговорим, – вновь ушел от ответа Лот. – Поспи пока, отдохни!

Но возбужденные нервы Джина не давали ему уснуть.

Придорожные плакаты кричали проезжим о скорой схватке между республиканцем Уильямом Скрэнтоном и демократом Ричардсоном Дилуортом за губернаторское кресло в Гаррисберге.

Кажется, в этих местах, вспомнил Джин, отец рассказывал ему о странных американцах, известных под названием «Пенсильванские голландцы». Но они выходцы вовсе не из Голландии, а из Германии, откуда их предки-вюртембержцы прибыли в первой половине восемнадцатого века. Самые современные, прогрессивные фермеры Америки, они одновременно являются и самыми темными и суеверными. Строя самые совершенные фермы, они украшают их дикарскими талисманами против нечистой силы. Все они принадлежат к разным сектам вроде швенкфельдеров, адвентистов седьмого дня, церкви братьев. Меннониты делятся на шестнадцать подсект. Одни считают, что электричество и механика – выдумки антихриста, другие бреют усы, но не бороды и отказываются служить в армии, третьи читают только библию, а четвертые ратуют за сохранение всех этих предрассудков и обычаев, которые служат безотказной приманкой для туристов.

Вскоре вдоль шоссе вырос высокими стенами лес – сосна, белый дуб, каштан…

– А здесь, – сказал Лот, видя, что Джин не спит, – охота еще лучше. Я ходил тут на медведя, как некогда в Беловежской Пуще в Белоруссии. Старожилы помнят, как в один сезон здесь убили двести тысяч оленей. Пропасть серой лисицы, выдры и бобров, куниц и ласок, енотов, тетеревов и прочей дичи.

Усыпанная палой хвоей дорога пошла в гору и спустя полчаса вывела к игрушечному городку на шоссейной дороге Скрэнтон – Гаррисберг. Протестантская церквушка, крошечная городская ратуша, несколько частных дощатых домишек в георгианском стиле, бензоколонка и гараж в бывшей кузнице. Кругом ни души. Этот скупо освещенный и окруженный черным лесом городок напоминал декорации к какому-то фильму Хитчкока, фильму ужасов.

Как-то в этом краю, недалеко от этих самых мест, у Гринов спустила ночью шина. Отец остановил машину, отключил мотор. Джин вылез первым, огляделся во мраке, прислушался, и вдруг его поразила бездонная, беспредельная тишина. Но она не была безжизненной, эта тишина. Она, казалось, вибрировала, пульсировала своей исконной звериной жизнью, скрытной, отдельной от человека. И не верилось, что где-то за этим таинственным, одушевленным мраком без умолку громыхает Манхэттен с «великим белым путем», и Таймс-сквером, и миллионами горожан.

Джин на всю жизнь запомнил нахлынувшее на него тогда чувство, жуткое и величавое. На затылке у него зашевелились волосы, ему померещилось, что он вот-вот увидит чьи-то горящие углями глаза в черной чащобе, услышит рев неведомого лесного зверя, медведя, пантеры или дикой кошки. Вот такой была Америка до Колумба. И такой – местами – осталась, она по сей день.

И для Джина, выросшего в Бруклине и Манхэттене, это было настоящим откровением.

И еще в ту далекую ночь он почувствовал, как больно и сладко защемило у него сердце, когда его потянуло вдруг, как никогда прежде, властно и неудержимо к отцу.

А отец вышел, закурил, послушал тишину и сказал по-русски:

– Бог ты мой! Тихо-то как! Как в русском лесу!

Он помолчал, попыхивая русской папиросой, купленной в Нью-Йорке, потом добавил задумчиво:

– Таким лесом, помнится, ездил я в последний раз в имение князя Тенишева. Клетнянский лес…

И сейчас Джин задумался над отцовской верностью той, старой, России и над верностью потомков вюртембергских крестьян поверьям своих предков и спросил себя: «Ну, а я? Есть ли у меня русская душа в американской обертке?»

– Спишь? – спросил Лот.

– Нет, – ответил Джин, оглядываясь на лес, что сомкнулся за игрушечным городком Хитчкока. – Скажи, Лот, как по-немецки «отечество»?

– Фатерлянд.

– Ну конечно! А по-английски «фазерланд» – страна отца – или «мазерланд» – страна матери. А по-русски «родина» – место, где родился…

– С чего это ты, Джин?

– Да так! Воспоминания детства, эта волчья глушь и… зов предков.

Лот съехал с широкого «стэйт хайвей» – шоссе штата – на более узкое и совершенно пустынное «каунти хайвей» – шоссе графства. Вскоре в лучах фар ослепительно зажегся квадратный щит дорожного знака:

ОПАСНО! ВПЕРЕДИ КРУТОЙ ПОВОРОТ!

Еще минут через двадцать быстрой езды лесом по извилистому шоссе они свернули на совсем узкую, асфальтированнную частную дорогу со знаком:

PRIVATE

No Trespassing.[28]

– Ну так, Лот, – сказал Джин, – может быть, ты мне объяснишь. Не знаю, что и подумать. Мама говорит, что Лефти представился довольно назойливо, тут пахнет клюквой. А Красавчик – не знаю, записал ли ты это на магнитофон, – уверяет, что Лефти Лешаков был перемещенным лицом, беженцем из Советской России, бывшим полицейским у немцев в оккупированном Минске, офицером Власова…

– И об этом мы сейчас поговорим, – проговорил Лот, останавливая машину на небольшой прогалине, расположенной на плоской вершине горы, перед бревенчатым «шутинг-лодж» – охотничьим домиком.

– А вот и хижина дяди Лота! – весело сказал Лот. Хижина молча глядела на Джина черными провалами окон.

Лот трижды отрывисто нажал на клаксон. Почти сразу зажглись окна хижины.

«Хижина дяди Лота» оказалась двухэтажным домом, сложенным из дугласовской ели, с трех сторон обнесенным верандой, отделанной красным кедром. С веранды открывался великолепный вид на лесистые горы, освещенные полной луной.

– Днем, – сказал Лот, потягиваясь, разминая руки, – отсюда на двадцать миль видать.

Джин осмотрелся: кругом ни огонька, только вздыхают сосны.

Но вот набежал ветер, и сосны зашумели, словно зеленая Ниагара.

На ближайших лесиситых вершинах виднелись пожарные вышки. Далеко внизу светлела в лунном свете извилистая лента дороги.

Дверь охотничьего домика распахнулась. На веранду вышел, приглаживая волосы, дюжий пожилой китаец, смуглый, черноволосый, в форменном белом сюртуке и черной «бабочке», лицом и фигурой похожий на экс-боксера. Он слегка поклонился, и Лот сказал:

– Хай, Чжоу! Это мой друг Джин. Заждался нас? Ужинать будем немедленно.

Чжоу снова поклонился и, раскрыв пошире дверь, удалился.

– Бедняга Чжоу нем как могила, – сказал, Лот. – Японцы вырезали у него язык. Захватывающая история. Бывший рэйнджер. Идеальный слуга. Пойдем, я покажу тебе эту берлогу.

Войдя, Лот ловко метнул завертевшуюся волчком шляпу прямо на вешалку в прихожей.

На первом этаже было три комнаты, ванная с душем и сверкающая чистотой кухня из белой эмали и хрома, со вделанным в стенку телевизором и белой инфракрасной печью, возле которой уже возился бывший рэйнджер.

Лот поглядывал на Джина, явно надеясь, что весь этот модерн произведет на него должное впечатление. Самой привлекательной комнатой была довольно просторная гостиная, занимавшая в отличие от других комнат оба этажа, с широченным панорамным окном, глянцевитыми балками на потолке, деревянной лестницей, ведущей в верхние комнаты-спальни, и выложенным пробкой полом. В большом камине из грубо отесанного белого камня уютно горели сосновые дрова. Это был настоящий камин, высотой в пять футов, не меньше, вовсе не из тех электрических подделок, что продаются у Мэйси для тесных нью-йоркских квартирок. У одной стены стоял сервант-бар, у другой – стеклянный шкаф с пирамидой для множества дорогих охотничьих ружей, чьи смазанные оружейным маслом вороненые стволы отражали пламя в камине. На стенах из отполированной янтарной ели висели головы аппалачской пантеры, медведя-гризли, дикой кошки, лося с рогами, чучела щук размером с аллигатора и гигантской пестрой форели.

Воздушный кондиционер поддерживал в гостиной самую приятную для человека влажность и температуру – градусов семьдесят пять по Фаренгейту.

Пол был устлан медвежьими шкурами с оскаленными мордами и индейскими коврами племени навахо.

Джин глядел на всю эту роскошь во все глаза. Лот довольно ухмылялся.

– Послушай, Лот, – наконец сказал Джин, – почему ты никогда не говорил мне об этой чудесной хижине дяди Лота?

– Только потому, старик, что все это принадлежит не мне, а одной организации, о которой – терпение! – речь впереди.

Джин и Лот плюхнулись в удобнейшие огромные кресла у камина, и в гостиную тут же вошел Чжоу с подносом, на котором позвякивали бутылки с двенадцатилетним «Чивас Ригал», смирновской водкой № 57, сухим итальянским вермутом «Чинзано» и ведерком с кубиками льда.

– Я на седьмом небе, – блаженно промурлыкал Джин, принимая от Лота фужер с водкатини.

– Советую тебе последовать моему примеру, – сказал Лот, запивая содовой свой «Скотч на скалах». – Я непременно приму перед ужином душ, сначала африкански горячий, потом арктически холодный.

– Хорошо. Я за тобой, – сказал Джин.

– Зачем же! На втором этаже есть еще одна ванная

– Прекрасно! Только еще один водкатини! Посмотрим, нет ли у неба восьмого этажа.

Под игольчатыми струями горячего душа заныли все синяки и шишки Джина. Зато ледяной душ немного притупил боль, и Джин почувствовал себя так, словно заново родился, когда вылез из плексигласовой кабины и вытерся махровым полотенцем, смоченным кельнской водой.

Вездесущий Чжоу успел уже положить свежую пижамную пару на стул, повесить купальный халат на вешалку, поставить под него домашние туфли-мокасины и даже приоткрыть над умывальником спрятанную за зеркалом аптечку.

Повязку на раненом плече Джин не стал трогать. Он разукрасил и без того цветастую физиономию алой жидкостью меркурохрома и йодом, сменил пластырь и в голубом халате, надетом на темно-синюю пижаму, и туфлях спустился в гостиную. Румяный Лот уже сидел там в халате, разрисованном вигвамами и томагавками, и поджидал друга со свежим водкатини.

– Ужин будет сейчас готов, – объявил он с улыбкой и повел носом: – Чуешь? Ты ведь весь день, поди, не ел!

Этот самый длинный в его жизни день, долгая поездка, горный, настоянный на хвое воздух, джин и водка с вермутом «За поясным ремнем». Только теперь почувствовал Джин, как он дьявольски голоден. С полным пониманием обвел он оскаленные морды разного зверья на стенах. Сейчас бы кусок парного, кровавого мяса!..

И в этот момент Чжоу вкатил в гостиную тележку с парой благоухающих двухфунтовых техасских «стэйков», идеально обжаренных снаружи и явно сочных, кровавых внутри. Подавив стон нетерпения, Джин наблюдал за проворными движениями рук китайца, сервировавшего стол, пожирал глазами свой «стэйк», дымящуюся огромную, испеченную в масле картошку, какую выращивают только в штате Айдахо, увенчанную, как гора снегом, слоем густой сметаны, посыпанной жареными кусочками бекона, нежно-зеленые листья салата летука, словно покрытые капельками студеной росы, с огурчиком, помидорами, зеленым перцем, горячие мягчайшие плюшки Паркерхаус…

Чжоу показал пальцем на разные приправы.

– Он спрашивает, – пояснил Лот, – какую тебе дать приправу к салату. Мне – русскую. А тебе. Джин? Французскую?..

– «Тысяча островов», – проговорил Джин, облизываясь.

– Настоящая американская кухня, – вещал Лот, смачно чавкая, по-немецки, – царит над другими кухнями мира, подобно Эвересту. Но, увы, подобно тому как немногие могут похвастать знакомством с Эверестом, так немногие американцы знакомы и с настоящей американской кухней. А клевещут на нее голозадые иностранцы, экономящие каждый доллар, и бедняки-неудачники, которые не умеют воспользоваться равными возможностями. В этой демократической стране бок о бок варит кухня пагрицианская, как в отеле «Сент-Риджес» и «Савой-Хилтон», и кухня плебейская, как в бродвейских забегаловках. И меня лично это вполне устраивает. Каждый должен урвать свой кусок в жизни!

Джин мельком вспомнил о последнем своем пациенте, дистрофике, доставленном в приемный покой с Пенсильванского вокзала. Это был безработный шахтер из Хэйзлгона, угольного района, пораженного депрессией. Миллионам американцев, конечно, были недоступны эти яства. Но что делать – таков этот мир…

– Этот божественный «стэйк» китаец изжарил, – сибаритничал Лот, – как ты сам понимаешь, на гриле над горячими углями. Филей двухдюймовой толщины, высшего качества, из бычка абердино-ангусской породы. Король американского жаркого! Жарится не ниже и не выше чем три-четыре дюйма над углями, то есть при температуре триста пятьдесят градусов, по четверти часа на каждую сторону. Только потом посолить и поперчить. О, это высокое и красивое искусство! Американской цивилизации есть чем гордиться!

Лот включил стоявший в углу западногерманский портативный глобальный одиннадцатидиапазонный радиоприемник «БРАУН – Т-1000». Гостиная наполнилась звуками блюза, исполняемого, как объявил диктор, джазовым секстетом Поля Уинтера.

– Секстет имеется, а секса нет, – сострил Лот, – не хватает только пары красоток, как в доброе старое время. Я мог бы позвонить в Филадельфию… Если, конечно, тебя не слишком беспокоит твоя рана..

Джин удивленно приподнял брови. С того дня, как Лот и Наташа объявили о своей помолвке, друзья по молчаливому согласию прекратили прежние «квартеты».

– Не обязательно устраивать патрицианскую оргию, – улыбнулся еще шире Лот. – Я просто подумал о терапевтическом влиянии молодой и красивой девушки. Зовут ее Шарлин, секс-бомба в сорок мегатонн, не меньше.

– Нет настроения, – покачал головой Джин. – У тебя тут есть телефон? Это здорово! Мне обязательно надо позвонить, хотя и поздно, Наташе, успокоить ее, и в общежитие интернов, чтобы меня кто-нибудь подменил. Скандал теперь неизбежен.

Поговорив с сонной Наташей, Джин позвонил в общежитие нью-йоркской больницы Маунт-Синай (Синайская гора), но там не оказалось никого из его друзей.

– Скандал будет грандиозный! – сказал Джин, пожимая плечами.

– Что ты думаешь делать дальше? – спросил Лот Джина за кофе с коньяком. Кофе, предупредил Лот, лучшей марки – «Максуэлл хаус», но без кофеина, чтобы не было бессонницы.

– Расквитаться с Красавчиком. Узнать, кто убил отца, и отомстить убийце.

– Я спрашиваю вообще. Ведь ты скоро перестанешь быть интерном. Небось уже заказал визитные карточки: «Доктор Джин П. Грин, М. Д.».

– Бог знает, Лот. – Настроение у Джина сразу испортилось, лицо вытянулось. – Дело идет к тому. Стажировка в больнице приближается к концу, а я вопреки всем правилам еще не подал заявление начальству, так и не решил, какую же специальность избрать.

– Чересчур многие нравятся?

– Да в том-то и дело, что ни одна по-настоящему не нравится, за душу не берет. Сейчас прохожу стажировку в Об-Джине…[29]

– Это еще что такое?

– Отделение акушерства и гинекологии. Нам, стажерам, достается только грязная работа. Дежурим по тридцать шесть часов, потом – двенадцать часов отдыха – значит, в бар и спать, потом опять дежурство – бар – спать.

Джин коротко рассказал о нелегкой доле врачей-практикантов. В колледже он как-то иначе представлял себе карьеру врача, недаром после сдачи экзаменов набрал почти рекордное количество очков – целых девяносто пять! Собирался стать хирургом. «Лучше резать, чем лечить, – говорили друг другу будущие хирурги. – Идеал хирурга: вырезать у пациента все, но оставить его живым, чтобы он мог подписать тебе чек!» Хирургическое отделение – это кровавая баня, нескончаемая резня, начинаешь думать, что за стенами больницы на улицах Нью-Йорка бушует сражение вроде арденнского: приемный покой и операционные днем и ночью забиты изувеченными и искалеченными. Еще труднее пришлось Джину в Об-Джине. За тридцатишестичасовую смену ему приходится принимать уйму родов. И эти вечные обходы, прием рожениц, анализы, клинико-патологические совещания, ночная «Скорая помощь»… Белые шестикоечные палаты, серо-зеленые халаты врачей, акушеров, спагетти с фрикадельками за пятьдесят пять центов в больничном буфете… Интерны называют эти фрикадельки «камнями в печени»… Джин не успел еще произнести Гиппократову клятву, а романтика уже улетучилась!

– Кручусь как белка в колесе. Делаю самую грязную работу и забываю все, чему научился в колледже. Но ничего – нас, стажеров, около семи тысяч в стране, а больниц тоже почти семь тысяч, в них постоянно не хватает около четырех тысяч врачей, так что куда-нибудь распределят. Это адский труд, Лот. У нас всего сто тридцать три врача на каждую сотню тысяч населения. Куда пойти? В частную больницу или больницу какой-нибудь религиозной организации? Нет уж, это не по мне… Предлагают место в хирургическом отделении больницы в Джерси-сити… А может быть, заняться частной практикой? Все-таки независимое положение…

– А почему бы и нет? – с легкой усмешкой спросил Лот, пуская колечки дыма в потолок. – Снимешь домишко в какой-нибудь Сиракузе или Эльмире, повесишь бронзовую дощечку на дверях, купишь себе «додж» – почему-то все американские врачи ездят в старомодных «доджах», вступишь в члены медицинского общества своего графства, на заседания которого ходят только старички, из которых песок сыплется, дремучие посредственности, чьи приемные пустуют, зеленые новички вроде тебя, прикрывающие свое невежество ученой абракадаброй. Повесишь вывеску: «Врач принимает с часу до трех дня и с шести до восьми вечера». К концу года выяснится, что ты задолжал банку, и тогда ты будешь делать подпольные аборты за сотню долларов и лечить первый триппер юных донжуанов из местной школы. Еще годик абортов, и ты начнешь выпивать в одиночку или…

– Или искать спасения в женитьбе, – вставил Джин.

– Вот именно! Тут ты вспомнишь, что две трети всех денег в Америке принадлежат вдовам, и предложишь какой-нибудь вдове средних лет руку и сердце, а взамен получишь ее капитал в банке. Тебя изберут президентом медицинского общества графства, ты закажешь новые визитные карточки и станешь ярым противником социализированного здравоохранения в «Великом обществе».

– Никогда! Я всегда поддерживал президента Кеннеди… Позиция АМА – это позор и прямое нарушение Гиппократовой клятвы…

– К старости все становятся консерваторами. Будешь работать вместе с Американской медицинской ассоциацией против социализации, за сохранение прибылей врачей. А главное – найдешь себе молодую любовницу, с которой втихаря будешь встречаться в нью-йоркском отеле вроде «Астора», и все чаще станешь поглядывать на пузырек с мышьяком…

– Нечего сказать, хорошенькое будущее ты мне предсказал, дружище. Но ведь порой и врачи становятся знаменитыми миллионерами, разъезжают с телефоном в «кадиллаке» и даже за каждую консультацию по телефону дерут немалые деньги.

– Ты веришь в «Великую Американскую Мечту»? «Парень из трущоб становится миллионером и сенатором!»

– Случается же такое…

– Случалось в доброе старое время. Не сегодня-завтра население этой страны перевалит за двести миллионов, а миллионеров становится что-то меньше и меньше.

– У меня есть в запасе другой план, хотя сейчас я даже не знаю, как объясню свой невыход на дежурство.

– Ну-ка?

– Ты знаешь, меня всегда тянуло к приключениям. И вот что я надумал недавно. Стать судовым врачом и плавать на торговых кораблях или пассажирских лайнерах со скучающими девицами в тысячах миль отсюда, за Суэцким каналом, в Желтом море или где-нибудь в районе острова Бали, где нагишом разгуливают красавицы… Голландские миссионеры, Лот, заставили их прикрыть наготу, но голландцев прогнали, и они опять ходят голенькие. Гонконг и Гонолулу, Австралия и Антарктика..

– Большое дело! Через двадцать лет ты вернешься в последний раз на берег и начнешь здесь с самого начала, с азов, где-нибудь в Минеоле или Ютике. В кабинете у тебя будут висеть бумеранги, отравленные стрелы, чучела коал и кенгуру, копченые мертвые головы южноамериканских индейцев. И будет горькое сознание, что почти двадцать лет, лучшие годы своей жизни, ты провел в море, смертельно скучая.

– Есть еще один выход, – сказал без воодушевления Джин. – «Вступай в армию – повидаешь свет!» В колледже я пользовался отсрочкой от призыва в армию, а сейчас в резерве. Я здоров, у меня нет детей, поэтому в мирное время меня могут призвать в любое время до тридцати пяти лет. Если бы я не был медиком, армия перестала бы мной интересоваться после моего двадцатишестилетия. Сейчас опять стали призывать врачей. В прошлом году, я слышал, призвали тысячу двести пятьдесят медиков. Терпеть не могу солдафонов и военщину. Однако, может быть, в армии или военно-морском флоте будет веселей?

– Вот этот вариант мне больше нравится, но не совсем. Неужели тебе хочется в мирное время быть клистирной трубкой, а во время войны пилить солдатские кости?! Нет, тебя с твоими способностями я в такой роли не представляю. Особенно после твоих сегодняшних приключений. Жить надо бурно и весело, и взять от жизни надо все, что положено настоящему мужчине. Иначе – зачем жить?! А отоспимся в глубокой старости или – на все воля божья – в могиле. Вот мое кредо, моя философия… Ты говоришь, что не любишь армейщину? И я прятался от идиотизма армейской жизни в вермахте и в армии дяди Сэма в частях особого назначения, где правит самодисциплина, где все запанибрата. Вот место для джентльменов удачи и любителей приключений! Туда идут только самые смелые, толковые и самостоятельные парни, парни с амбицией, которым не по пути со стадом…

– Куда «туда», Лот? – с загоревшимися глазами спросил Джин.

– Подожди, Джин!

Лот долил стаканы, выпил виски с содовой, покрутил кубики льда в стакане.

– Ну, допустим, что ты совершил самую большую глупость в жизни и уплыл в Гонконг или стал армейским врачом. А как же Красавчик и Красная Маска – эти убийцы твоего отца?

– За отца я, конечно, сполна отомщу в первую очередь.

– Но разве ты не понял сегодня, что сделать это у тебя столько же шансов, сколько у снежной бабы в аду, как говорят американцы? Ведь, признайся, ты был на краю гибели, хотя тебе чертовски везло.

– Да, я не выкарабкался бы, если бы не ты, Лот.

– Считай, что ты пока отомстил только за эрделя Черри! Красавчик и Красная Маска – это только марионетки. За ними, гангстерами, просто бандитами, стоят мобстеры – супербандиты, стоит синдикат, стоит Мафия, которую теперь называют «Коза Ностра». Ты слышал о Дакки Лючано, Джозефе Профаче, Джо Адонисе. Говорят, сейчас король Мафии в Америке – Антонио Коралло, а Вито Дженовезе – герцог Нью-Йорка. С этой организацией, как знает вся Америка, не может – или не хочет – справиться даже Эдгар Джон Гувер. В этой вендетте против Мафии ты, Джин, бессилен. Твое положение, не забудь, сильно осложняется убийством этих трех гангстеров. Сам понимаешь, что тебе было бы нелегко и недешево доказать на суде, что ты действовал в порядке самообороны. Синдикат нашел бы и лучших адвокатов и свидетелей, которые бы пели под дудку Красавчика. Даже полиция и та была бы против тебя. Кто платит, тот и заказывает музыку, а полиции и судьям платит Красавчик, собирая дань со своих букмекеров. Тем и держится. Кстати, Рэд оказался Пи-Ай!

– Пи-Ай?

– Да, частным расследователем или, попросту говоря, сыщиком. Это было очень выгодно Красавчику. Ведь права Пи-Ай нелегко получить, а Красавчику это ничего не стоило. Почему? Потому что у него имеются связи и с ФБР. Какие? Это очень просто – по тайной просьбе ФБР он посылает своих гангстеров так, как это было во времена Черного легиона, работать скэбами – штрейкбрехерами – в доки. За это ФБР смотрит сквозь пальцы на то, что Красавчик занимается контрабандой и торговлей наркотиками, берет дань с букмекеров и проституток. Но есть, Джин, есть более могущественная фирма, чем ФБР и «Коза Ностра». И она может помочь тебе.

– Что это за фирма?

Лот пододвинул к себе ногой журнальный столик, на котором Джин еще раньше заметил кучу популярных, а также охотничьих и спортивных журналов – таких, как «Каунтри Лайф» («Сельская жизнь»), «Спэр» («Шпора»), «Фильд энд Стрим» («Поле и речка»), «Спортинг Ганз» («Спортивное оружие»). Поднял небольшую книжку, раскрыл ее на первой странице.

– Эта книга, – почти торжественно проговорил Лот, – одна из самых важных книг нашего времени. Вот ее первые строки. Слушай:

«В наше время Соединенные Штаты стоят лицом к лицу с группой наций, исповедующих враждебную нам философию жизни и власти… Ныне впервые мы стоим против врага, обладающего военной способностью развязать опустошительное наступление непосредственно против Соединенных Штатов, и в эпоху ядерных ракет это может быть сделано в течение минут или часов с минимальным предупреждением… Разумеется, мы обладаем такой же способностью по отношению к нашему врагу…» Это пишет Аллен Даллес, директор ЦРУ, в книге «Искусство разведки».

– Но при чем здесь я?

– Только став членом этой организации и с этой организацией за твоей спиной сможешь ты свести счеты с теми, кто убил твоего отца! Твои враги – это враги ЦРУ. Слушай, я объясню тебе, что ты должен сделать…

– Значит, ты убежден, что Лешаков был подослан красными? – сказал Джин. – Не верится что-то… И мама не верит…

– Сомневаться в этом могут только яйцеголовые,[30] – ответил Лот. – Что и говорить, в Америке так часто валят все беды на красных, что яйцеголовые уподобляются тем скептикам, которые отмахнулись от крика пастушонка-шутника: «Волки! Волки!» – хотя пастушонок на этот раз вовсе не шутил.

– Но ведь Красавчик сказал мне, что Лефти Лешаков – бывший коллаборационист, ди-пи, беглец от коммунизма, ставший у нас обыкновенным гангстером.

– В этой книжке, – веско произнес Лот, помахивая «Искусством разведки», – упомянут и метод засылки шпионов и диверсантов под видом беженцев. Почитай эту книжку. Она тебе многое расскажет об американской разведке и о коварных кознях русских. История американской разведки, собственно, начинается с частного детективного агентства Аллана Пинкертона, которого президент Линкольн нанял, чтобы заниматься разведкой и контрразведкой во время войны Севера и Юга. А русская разведка намного старше и опытнее.

– Читали, читали, – усмехнулся Джин. – «Из России с любовью». Генерал Грубозабойщиков, страшное нечто Роза Клебб, которая сама участвует в убийствах…

– Даллес поинтереснее Флеминга, Джин.

– А как ты, Лот, попал в ЦРУ?

– Очень просто. В Корее мы, рэйнджеры, ходили в разведывательный поиск от Джи-2, разведотдела восьмой армии. Это было в ноябре пятидесятого, в дни разгрома этой армии на реке Чоньчон. Американцы еще не научились воевать по-настоящему – боятся крови. В Корее они потеряли всего двадцать тысяч убитыми и восемьдесят тысяч ранеными и пошли на мировую. Мы, немцы… Ну да ладно… Со своей разведротой, действуя вместе с английским подразделением коммандосов номер сорок один, я принимал участие в ряде секретных операций. Я был ранен тогда, но вынес к своим представителя американской разведки майора Шнабеля. Через год, когда Даллес стал заместителем директора ЦРУ, он взял к себе в Вашингтон Шнабеля, а Шнабель – меня. Даллес собрал в ЦРУ большую группу бывших офицеров абвера, СС и СД, все они воевали против красных, обладают богатейшим опытом… Иные из них имеют тридцатилетний стаж в разведке. У нас имеются офицеры из 800-го учебно-строительного батальона специального назначения, который вырос во время второй мировой в знаменитый диверсионно-разведывательный полк «Бранденбург». Но нам нужна и молодежь, такие крепкие, круто сваренные, самостоятельные парни, как ты. Наши вербовщики ведут сейчас большую негласную работу среди всех выпускников колледжей и университетов. Но я с тобой толкую не как вербовщик, а как друг и будущий родственник. О тебе я уже говорил с полковником Шнабелем – да, он полковник теперь, наши люди растут быстро, – он очень интересуется тобой. Мы с ним запланировали для тебя большую программу. Уверен, что ты блестяще пройдешь все виды проверки в Вашингтоне – физическую, психологическую, психиатрическую. Твое медицинское образование тебе вовсе не повредит, наоборот. Для начала мы определим тебя на курсы КОД…

– Курсы КОД?

– Курсы кандидатов на офицерские должности. Будь уверен: как офицер ЦРУ ты не только расправишься со всеми врагами, но и сделаешь блестящую карьеру, такую карьеру, которая и не снилась бедным эскулапам.

– Какие предметы проходят на этих курсах?

– Конечно, не акушерство и гинекологию, а методы вербовки и связи с агентами, способы визуального наблюдения, тайнопись и шифровку, установление таких электронных аппаратов подслушивания и теленаблюдения, какие ты видел в машине Эс-Ди, скрытное фотографирование на микропленку, вскрытие замков всех систем. Старику Флемингу и не снились все те предметы, которые сейчас проходят будущие офицеры ЦРУ. А наша новая техника! В этой работе есть все – настоящая мужская романтика, борьба умов, упоительные победы, головокружительные приключения, порой неограниченные деньги, женщины и блестящая жизнь.

– Словом, все как у Бонда?

– Джеймс Бонд – старая шляпа!

Лот долил стаканы, подбросил в них по паре полурастаявших кубиков льда.

– За такую жизнь, старина! Поверь мне, она одна достойна настоящего мужчины.

Джин задумался.

– Тебе бы, Лот, быть коммивояжером. Ты так расписал прелести этой профессии. Но я хотел бы знать все подробности, прежде чем решиться на такой шаг.

Он поморщился, поглаживая раненое плечо.

– Разумеется, Джин! Никакой особой спешки нет. Я не простил бы себе, если бы поторопил тебя в таком деле. Я вот что предлагаю… Нам все равно надо завтра утром обязательно показать твою рану врачу. Простому врачу не покажешь – он обязан немедленно сообщать о каждом огнестрельном ранении в полицию. И не всякий врач возьмет взятку, чтобы держать язык за зубами.

– Я допускаю, – усмехнулся Джин, – что среди ста восьмидесяти тысяч членов Американской медицинской ассоциации попадаются и честные врачи.

– Возможно, возможно, но я покажу тебя нашему врачу из «фирмы». Он заклепает тебя по первому классу. Ну, а потом, – Лот на секунду задумался и вдруг осклабился, – а почему бы нам не рвануть с тобой на международные скачки в Лорел? Хороший стресс выбьет из твоей башки воспоминание о Красавчике. Скачки! Это идея! А оттуда уже отправимся в Вашингтон. И я покажу тебе штаб Центрального разведывательного управления и познакомлю с кем надо. Идет? А теперь вот тебе твой «ночной колпак».[31]

– Значит, это не твоя хижина, Лот, а ЦРУ?

– Ты догадливый паренек, Джинни-бой!

В ту ночь, несмотря на выпитое, на усталость, Джин плохо спал. Причиной бессонницы были скорей всего нервы, о существовании которых он прежде, в общем-то, и не подозревал, и, конечно, этот неожиданный разговор с Лотом. За какой-нибудь час он бегло прочитал в постели книгу Аллена Даллеса, отставного директора ЦРУ, и мир, в котором он жил, показался ему совсем другим, приобрел вдруг второе дно. Он почувствовал себя как человек, который впервые, полюбовавшись небоскребами Рокфеллер-центра в Манхэттене, вдруг попадает в подземный город под Рокфеллер-центром, с двумястами магазинами и двадцатью пятью ресторанами, город с двухсоттысячным населением: по населению Рокфеллер-центр может считаться пятьдесят восьмым городом страны, он больше Женевы…

В своей книге Даллес остро полемизировал с критиками ЦРУ, всячески превознося его роль в борьбе против коммунизма, за сохранение «американского образа жизни». Джин и прежде читал о выступлении члена Верховного суда Уильяма О. Дугласа, заявившего, что под покровом секретности и бесконтрольности ЦРУ из органа безопасности становится очагом национальной опасности. Друзья Джина среди детей и внуков русских эмигрантов, да и среди стопроцентных американцев, ставили свое отношение к ЦРУ в зависимость от своего отношения к Советской России: враги России славили Аллена Даллеса, а друзья России хулили его. Джин помнил, что голос последних звучал особенно возмущенно и гневно после фиаско вторжения в кубинском Заливе свиней.

На чьей же стороне правда и справедливость? Джин не мог забыть, что теперь как-никак он обязан жизнью ЦРУ. Ведь Лот не смог бы спасти его от гангстеров под Спрингдэйлом, если бы не поддержка Эс-Ди. И ему, Джину, было бы действительно трудновато выпутаться одному из этой истории, объяснить полиции, как оказался в том каменном карьере разбитый и обгорелый «форд» с тремя мертвыми «гориллами».

Уже прочитав книгу, Джин обратил внимание на посвящение, написанное чернилами на правой стороне переднего форзаца:

Достойному сопернику в войне, ставшему верным другом в годы мира, с искренним уважением

Аллен ДАЛЛЕС.

Глава восьмая «Надежные ставки»

(Перевод В. А.)

Лот и Джин пробирались к своей ложе сквозь болтовню, восклицания, смех, кашель, разорванные сентенции. Единственное, что склеилось в некое целое во время этого движения, была новая идиотская хохма: «Еж женился на змее – получилось полтора ярда колючей проволоки».

Главная трибуна ипподрома Лорел, покрытая гигантским полупрозрачным козырьком, была набита битком. В этот день на ипподроме проводились ежегодные традиционные международные скачки.

День, на счастье, был свежий, легкий. Анонимный океанский ветер принес в Лорел спасительную прохладу. Маленькие крутобокие облака плыли по небу, солнце ярко освещало зеленое поле и гаревую полосу трека. На треке разноцветные жокеи разминали лошадей. Шевелящиеся вдали открытые трибуны напоминали оживший барбизонский винегрет. Реяли флаги десяти наций: Соединенных Штатов, Франции, Великобритании, Италии, Западной Германии, Ирландии, Венгрии, Японии, княжества Лихтенштейн, Советского Союза. На зеленом поле маршировала, постоянно перестраиваясь, колонна сдобных девиц-мажоретток в коротких юбочках и киверах. Играл оркестр морской пехоты.

Друзья наконец выбрались из толпы и вошли в свою ложу. Там стояло несколько кресел, одно из них было занято безупречным джентльменом с круглой аккуратной лысинкой величиной с серебряный доллар. Лысинка эта, которая легко могла быть скрыта, напротив, выставлялась джентльменом напоказ, как часть его идеального туалета. На лице джентльмена застыла эффектная ипохондрическая гримаса. Оторвавшись от бинокля, он приветствовал Лота голосом, лишенным каких-либо интонаций:

– Привет, Лот! Чертовски рад тебя видеть, старина Лот.

Подмигнув Джину, сильно ударил джентльмена по плечу и воскликнул:

– Я тоже рад тебе, старый алкоголик! Джин, познакомься с капитаном Хайли.

– Это клевета, – тем же ровным голосом сказал капитан Хайли. – Я не алкоголик и не бабник, как некоторые. Очень рад познакомиться. Бенджамен Хайли, капитан военно-воздушных сил всемогущих Соединенных Штатов, спаси их добрый бог, а также аллах и Будда. – Он встал и без улыбки пожал Джину руку, после чего сел.

Бой подал Джину и Лоту программки, принес мороженое. Уму было непостижимо, как он так быстро пробирался сквозь окружавшую ложи толпу.

– Кого считаешь, Бен? – деловито спросил Лот, раскрыв программку сразу на списке Главного приза.

– Один Рекорд, – коротко сказал Хайли. Лот засмеялся.

– Люблю твою склонность к парадоксам, Бен, но ведь здесь еще есть и Келсо – «Конь года», и Адмиральское путешествие, и кое-кто еще.

– Один Рекорд, – повторил Хайли.

– Да почему, черт возьми? – заорал Лот и отшвырнул программку.

Джин удивленно взглянул на побагровевшего от возмущения друга.

– Уже завелся? – улыбнулся он.

– Отвечаю за свои слова, – сказал Хайли. – Я видел его на майских скачках в Стокгольме. У него под хвостом ракетный двигатель.

Джин огляделся. Вокруг в ложах восседали меха, драгоценности, крокодильи шкуры, клубные галстуки, блейзеры, яхтсменские фуражки. Он сразу сообразил, что за публика их окружала: неприступные филадельфийские аристократы, члены «Мирского ордена лосей» и «Клуба львов», напыжившиеся в снобистском оцепенении «Рыцари-храмовники» и «Королевские избранные мастера», «Киванис и Ротари», члены «Клуба ракетки» и «Атлетикс-клаба», персонажи «Соушел реджистер» («Светского регистра»), в который включено только десять тысяч имен, ведущих свою родословную от легендарного «Мэйфлауэра».[32] В этот список не включаются нувориши, разбогатевшие, скажем, на биржевых спекуляциях нашего века или конца прошлого. Только истинная элита.

Была здесь публика и попроще: члены Национальной ассоциации промышленников, высшие офицеры Пентагона, чиновники государственного департамента, голливудские артисты, продюсеры и модные писатели, гангстеры и мобстеры, не мелкота, конечно, а самые крупные фигуры, ничем внешне не отличающиеся от «белой косточки». Много было гостей «голубой крови» из Европы.

Словом, это было то, что обозначается понятием «джет сет» – избранная международная публика: завтрак в Лондоне, ленч в Париже, обед над Атлантикой, ботинки с Олд-Бонд-стрит, галстуки от Диора, сафари в Африке, уикенд в Камбодже.

Странное противоречивое чувство овладело Джином, когда он разглядывал эту блестящую публику. В общем-то его жизнь каким-то краем соприкасалась с жизнью этих людей, с ранней юности эти люди были его идеалом, он старался жить как они, подражать им, но вот сейчас он не мог удержаться от ухмылки, иронии, отдавая, впрочем, себе отчет, что эта ирония, должно быть, просто защитное чувство, ведь никогда он не сможет так уверенно притронуться к плечу Элизабет Сазерленд, как это только что сделал невысокий рыжий тип в галстуке «Атлетикс-клаба». «Что-то странное с тобой происходит, парень. Вчера подыхал в вонючей жиже под баржей, а сегодня сидишь в ложе ипподрома Лорел. Судьба начинает работать на полных оборотах. О'кэй, пусть работает».

Лот вдруг вскочил, одним махом перепрыгнул через барьер ложи и побежал навстречу высокому седому господину, деловито идущему по нижней галерее. Джин увидел, что они дружески поздоровались и остановились полуобнявшись.

– С кем это разговаривает Лот? – спросил он.

– Это Джордж Уайднер, председатель жокейского клуба, – ответил Хайли. – Самая почтенная личность в лошажьем мире. В этом году его Джайпур взял наконец приз Бельмонда, оторвал старику полторы сотни «грэндов». Должен вам сказать, Джин, что все были рады, даже самые черные жуки, ведь Джордж выставляет лошадей с 1918 года и ни разу не был первым.

Вернувшись, Лот сказал озадачено:

– Представьте себе, Джордж тоже считает только Рекорда. Он видел его в Челтонхэме, Стокгольме и даже в Москве. Правда, он и Келсо не сбрасывает со счетов.

– Чья это лошадь? – спросил Джин.

– «Рекорд (Советский Союз), гнедой жеребец от Весеннего Горизонта и Ботаники, победитель Международного приза в Москве (1961 г.), Золотого кубка Хенесси (1961 г.) и скачек в Стокгольме (май 1962 г.) Время в Стокгольме – 2.04.8. Жокей Анисим Проглотилин (СССР), камзол белый, рукава зеленые».

– Как видишь, Джин, Рекорд тебе сродни. В тебе должны взыграть патриотические, чувства, – ухмыльнулся Лот.

– В каком это смысле? – спросил Хайли.

– Наш Джин – представитель великой социалистической нации Евгений Гринев, – сказал Лот.

Хайли повернулся к Джину и первый раз внимательно посмотрел на него. Затем дружески подмигнул и сказал по-русски:

– Привет, Маруся. Йелоу блу бас.[33] Порядок. Точка.

Джин захохотал.

– Два раз я Полтава, – сказал Хайли. – Секонд уорлд уор. Челночные рейсы. Ты ведь тоже, Лот, бывал в России, не так ли? Только ты гулял по другой стороне бульвара..

– О да, в свое время мы откусили там больше, чем смогли проглотить, – сказал Лот и вдруг снова вскочил. – Ларри!

По нижней галерее вышагивал, выкидывая по-солдатски руки, очень маленький крепыш, обтянутый тканью полосатого костюма. Простодушнейшая улыбка озаряла его ирландское лицо. Увидев Лота, он радостно подпрыгнул, подбежал к ложе. Перегнувшись через барьер, Лот начал шептаться с Ларри, поминутно перелистывая программку и делая отметки.

– Это Ларри О'Тул, букмекер, – объяснил Джину Хайли. – Один из главных жуков. Все знает.

Лот плюхнулся в кресло и хлопнул ладонью по колену.

– Все, решено! Я играю Рекорда. Говорят, что это новая советская ракета. Нашего Келсо он догонит и перегонит, без всякого сомнения. Ты будешь играть, Джин?

– Я поставил бы «сэнчури»,[34] – сказал Джин, – да все забрали люди Красавчика.

– Я тебе одолжу, – махнул рукой Лот. – Видишь ли, Ларри считает, что на твоем соплеменнике можно неплохо заработать, играют только знатоки. Пока курс один к пяти, к старту будет максимум один к двум. Я собираюсь поставить десять «грэндов».

– Десять тысяч? – поразился Джин.

– А почему не удвоить эту сумму? Ларри – мой человек. Ты меня понимаешь? – многозначительно сказал Лот.

– Неужели на международных скачках может быть «темнота»?

– Да нет, игра честная. И есть, конечно, риск. Келсо – это Келсо. В данном случае и Ларри не «левачит», но вообще-то он мой человек, понимаешь? Дошло наконец? Ну так как, беби?

– О'кэй! – весело сказал Джин. – В крайнем случае мой капитал уменьшится на одну десятую, и я девальвирую доллар.

– Кстати, взгляни на нашего фаворита. Вон он проминается у третьего столба.

В бинокль Джин увидел гарцующего гнедого жеребца. Шелковистая его шерсть блестела на солнце. Приплясывали редкой красоты и стройности ноги. На мощной груди играли мускулы. Лот и Хайли тоже смотрел в бинокли на Рекорда.

– Лучше бы они занимались лошадьми, чем портить нам нервы, – пробурчал Хайли.

– А почему им не совмещать два этих дела? – захохотал Лот.

Жокей взял шенкеля и пустил Рекорда в короткий галоп. Жеребец стремительно прошел от столба метров сто. В бинокль отчетливо было видно скуластое лицо жокея.

– Итак, Джин? Fortes fortuna adjuvat.[35]

– О'кэй, – сказал Джин. – Fortuna favet fatuis![36] Я играю.

– Ларри! – крикнул Лот. – Эй!

Ларри, оказывается, стоял неподалеку и ждал. Лот поднял два пальца, начертил в воздухе букву «О» и показал на себя и Джина. Ларри кивнул и исчез.

Начались старты на второстепенные призы. Среди участников этих стартов были тоже первоклассные лошади, такие, как Блеф, Грик Мани, Губернаторская Тарелка… Лот и Джин играли по маленькой, выиграли раз пятьдесят долларов, но тут же их проиграли, когда Цикада споткнулась на последней прямой. Разумеется, это их не огорчило, а лишь позабавило. Собственно говоря, весь ипподром, во всяком случае, все ложи пока только забавлялись. Все ждали международной скачки на Главный приз.

– Эй, Мак! – вдруг услышал Джин женский голос, как будто бы обращенный к нему. – Эй, мистер Де-Сото!

Он обернулся. Да, именно ему махала рука в длинной белой перчатке, и именно к нему были обращены веселые синие глаза в лучах морщинок.

– Не узнаешь? – крикнула дама и подняла над головой пачку «Лакки страйк». – Хочешь закурить?

– Хэлло! – изумленно воскликнул Джин. – Это вы?!

Через две ложи от них стояла его мимолетная знакомая по Пятой авеню, та, что «оставила свою честь на обломках самолета».

– Салют! – на европейский манер приветствовала его дама. – Вот так встреча!

– Что вы здесь делаете? – глупо крикнул Джин.

– Да вот химичу своему старику на молочишко! – крикнула дама, употребив жуткий вест-сайдский жаргон.

В ближайших ложах передернулись «Рыцари-храмовники», позеленели «Королевские избранные мастера». Ложа джиновской знакомой, забитая шикарными подвыпившими молодчиками и прелестными молодыми женщинами (в их числе была и Лиз Сазерленд), грохнула от хохота.

– Ты знаешь, с кем ты сейчас так лихо перекрикивался? – рассматривая в бинокль трек, спросил Лот.

– Представь себе, вчера мы с ней болтали в пробке на Манхэттене, – улыбнулся Джин. – Такая свойская баба…

Капитан Хайли фыркнул в кулак и взглянул на Джина.

– Да она ведь мне карточку свою дала, – вспомнил Джин, достал из кармана неузнаваемо изменившийся от купанья в порту бумажник, смущенно фыркнув, сбросил прилепившуюся внутри лепешку засохшей зеленой слизи, вынул покоробленный кусочек картона и прочел: «Миссис Ширли М. Грант, издатель, 305, Пятая авеню, Нью-Йорк». Джин присвистнул.

– Ого! Вот это кто, оказывается!

Лот повернулся к капитану Хайли.

– Видишь, Бенджамен, что значит молодое поколение? Что бы с тобой было, если бы Ширли М. Грант дала тебе свою карточку? Небось потер бы свою лысину, а? А Джину все до лампочки. Ничего не скажешь, новая волна.

– Да, беби, это Ширли Грант, а там и сам старик рядом сидит, – кивнул Лот Джину.

Джин посмотрел и снова столкнулся со смеющимися глазами Ширли. Похоже было, она не отрывала от него взгляда и поняла, что Джин догадался наконец, кто она такая.

Старика Грата называли ни больше ни меньше как самым или почти самым богатым человеком Америки,[37] техасским Мидасом, нефтяным Крезом, а Ширли была ни больше ни меньше как женой этого человека. От нечего делать эта дама завела себе в Нью-Йорке шикарное издательство и таким образом получила возможность называться «паблишер». Справедливости ради следует сказать, что ее издательство в последние годы завоевало солидную репутацию в интеллектуальных кругах, ибо Ширли сумела набрать в свой штат целую команду «яйцеголовых» умников.

Однако светская хроника подавала Ширли главным образом как предводительницу шайки международных бездельников и прощелыг, что, впрочем, тоже соответствовало действительности.

– Идите сюда! – махнула рукой Ширли. – Берите своих друзей, здесь весело! Хайли! – она засмеялась. – Ну что вы дуетесь? Сто лет уже дуется – как не надоело?

– Пойдем? – спросил Джин Лота. – Она славная баба, ручаюсь.

Лот захохотал.

– Пошли, везунок! Может быть, эта славная баба купит тебе Багамские острова? Хайли, а ты? Ты ведь вроде знаком с ее величеством?

– Я предпочитаю остаться здесь, – пробормотал Хайли.

– Мое имя вам известно, – без обиняков сказала Ширли, пожимая руку Джина. – А вас как?

– Мое имя Джин Грин, миссис Грант.

– Отставить «миссис»! Неужели я так уж стара? Я Ширли и только Ширли, спросите у всей этой банды, – она улыбнулась задорно и вызывающе, но в глазах у нее мелькнуло снова то прежнее робкое выражение.

– Это мой друг Лот, Ширли! – сказал, усмехнувшись, Джин.

Лот щелкнул каблуками.

– Вы военный? – подняла брови Ширли.

– В прошлом, мадам, – сказал Лот.

– По-моему, вам не хватает монокля, – усмехнулась «королева».

Лот был уязвлен: он явно не понравился Ширли.

– А что, Джин, с тобой стряслось? Все лицо в йоде и меркурохроме. Попал в автомобильную катастрофу?

– Да, мэм, – пробормотал Джин. От Ширли пахло дорогими духами «Essence Imperial Russe».

– Чарльз, познакомься с мальчиками, – сказала через плечо Ширли.

В углу ложи сидел, напевая себе под нос какую-то ковбойскую песенку, всемогущий нефтяной магнат Чарльз Борегард Грант, Си-Би Грант, как его называла вся Америка. На вид ему было лет сто – сто пятьдесят, но пальцы, крутящие солнечные очки, выдавали недюжинную силу и ловкость.

С удивительным детским добродушием смотрели на мир выцветшие голубые глазки. Под цвет глаз были протертые добела джинсы. Старенький свитер дополнял туалет миллиардера, но в зубах его, между прочим, торчала трубка «Данхилл» с двумя пятнышками из слоновой кости.[38]

Си-Би Грант ласково покивал Джину и Лоту, как бы говоря: «будет вам и белка, будет и свисток», отвернулся к треку, потеряв к новым знакомым всяческий интерес.

Джин и Лот уселись в кресла рядом с Ширли Грант. В ложе было тесновато. Ежеминутно входили и выходили безупречные, но тем не менее подозрительные хлыщи, пожилые и юные леди. Два боя под руководством старшего стюарда обносили общество шампанским «Вдова Клико» 1891 года. Краем уха Джин слышал гудящий вокруг разговор, напоминающий диалог из ультрасовременной пьесы абсурда.

– …Генрих VII на полкорпуса… Джонни Ротц – подонок… Чаша Цветов сломала ногу на тренировке… Кэрри Бэк принес в общей сложности Джему Прайсу миллион сто семьдесят… девять «грэндов» за покрытие кобылы… позавидуешь… На дерби в этом году «завал».. Кто-нибудь из наших играл Ларкспура?.. Селвуда знаете?.. Семь лошадей и Хэттерсэт – в кучу… ой, боюсь, Селвуду не сносить головы. Мадам Хенесси закатила проводы Мандарину… подумать только, выйти в отставку на двенадцатом году!.. Слышали, продается ипподром в Манчестере… Вот до чего доводят нас эти федеральные социалисты своей налоговой политикой…

– Да что вы так на меня смотрите в упор? – спросил Джин Ширли.

– Ты мне напоминаешь мальчика, с которым в детстве во Фриско я дралась из-за мяча, – тихо смеясь, ответила она.

– О! Так вы девушка с золотого Запада, где мужчины настоящие мужчины, где женщинам это нравится?!

Оркестр морской пехоты грянул марш «Поднять якоря!» На трек выходили лошади международных скачек. Здесь был великий Келсо и Боуперил, итальянец Салтыков и русский Рекорд, французский конь Матч II и англичанин Мистер Уот, победитель дерби ирландец Ларкспур и конь из княжества Лихтенштейн с загадочным именем Воспоминание о Мариенбаде…

Пегие, вороные, гнедые красавцы с лоснящимися крупами, с мальчишескими фигурами жокеев в седлах медленно прогарцевали мимо трибун. Началась последняя разминка. Ипподром возбужденно загудел.

– Что же это был за гадкий мальчик? – тихо спросил Джин.

Ширли продолжала смеяться.

– Позже он покушался на мою честь. Ну-ну, я шучу. Кого вы играете, Джин?

– Рекорда. Мы с Лотом поставили на десять «грэндов».

Она округлила глаза.

– Ого! Может быть, вы внебрачный сын моего мужа?

– Нет, просто собираюсь пойти по его стопам. Это первый шаг. Надоела нищета.

В это время Лот притронулся к плечу Джина и протянул ему сложенную вчетверо газету.

– Взгляни-ка, малыш!

«Три трупа на дне карьера. Убийство или несчастный случай?

Сегодня утром полиция Спрингдэйла обнаружила на дне заброшенного карьера три обгоревших мужских трупа в „форде“ выпуска 1958 года. Несмотря на найденную в машине бутылку из-под виски, полиция допускает возможность, что трое неизвестных стали жертвами убийства.

Итак, возможно еще одно тройное убийство. Было ли здесь преступление и будет ли оно раскрыто? В прошлом году, по сообщению ФБР, в стране каждый час совершалось одно убийство, каждые шесть минут – кража, каждые 37 секунд – ограбление. За первые семь месяцев текущего года преступность увеличилась на три процента…»

– Слушай, может быть, нужно заявить в полицию? – шепнул Джин Лоту.

– Браво! – шепнул Лот. – Состояние твоей головы начинает мне внушать опасение.

– Папочка! – крикнула Ширли своему мужу. – Кого ты играешь?

– Я играю французского лошадку, – прошамкал Си-Би Грант. – Она очень милая.

– О! – удивилась Ширли. – Ведь ты всегда играешь только своих лошадей.

– А кто тебе сказал, детка, что это не моя лошадка? – миллиардер взглянул на жену чистыми, как техасское небо, глазами.

– Это для меня новость, – Ширли засмеялась. – Вот скрытный старик!

– Похоже, что мы с тобой горим, – заволновался Лот. – Старый прохиндей доллара не выбросит на ветер.

Внизу, на галерее, творилась какая-то сумятица. Возникали и мгновенно рассыпались группки мужчин, пробегали возбужденные люди с зажатыми в кулак пачками серо-зеленых банкнотов.

– А вот мальчики играют русскую лошадь, – сказала Ширли.

– Смело, смело, – пробормотал безучастно старик. Вставший в своей ложе капитан Хайли что-то семафорил Джину и Лоту, делал какие-то предостерегающие жесты.

Пулей промчался мимо лож букмекер Ларри с окаменевшей на лице улыбкой.

– Мальчики, боюсь, что вы погорели, – взволнованно сказала Ширли. – Вряд ли Рекорду дадут взять приз, если Си-Би играет против. Может быть, еще можно…

Лошади уже шли к старту.

– Да ведь это же честные скачки! – воскликнул Джин.

– Конечно, – тихо, себе под нос сказал Си-Би. – Просто Матч, я думаю, сильнее.

– Все были убеждены, сэр, что вы играете Рекорда, – сказал Лот непринужденно, хотя Джин видел, что он взбешен.

– Все всегда все за меня знают, – проворчал Си-Би.

Ударил гонг. Лошади взяли со старта и сплошной грохочущей копытами лавиной промчались мимо трибун.

За первым столбом обозначилась группа лидеров. По кромке шел Рекорд, голова в голову несся могучий Келсо, к ушам которого припал лучший американский жокей Билл Хартак. По внешней стороне выходил вперед Матч II с Ивом Сен-Мартеном. В этой же группе были Уилли Шумейкер на Пурпурной Красотке и сэр Гордон Ричардс на Мистере Уоте.

Ипподром, как всегда это бывает, трагически затаивший дыхание на старте, теперь, после виража, заревел:

– Рекорд, вперед!

– Келсо!.. Келсо!.. Келсо!

– Уилли, сделай их, милый!

– А-а-а!

На дальней прямой лидеров достали Ларкспур и Воспоминание. У виража образовалось что-то напоминающее толкучку, а «милая лошадка Матч II» спокойно по внешней стороне уходила вперед. Разрыв был уже не менее восьми корпусов, когда Рекорд наконец вырвался из кучи и начал доставать Матча.

Джин сжал кулаки. У него перехватило дыхание. Весь ипподром встал. Может быть, один лишь Си-Би Грант остался сидеть.

– Будьте любезны, немного левее, – смиренно попросил он Лота. – Мне не видно.

Бешеный сплошной рев висел над ипподромом. Облака остановились. Казалось, небесные ангелы в ужасе смотрели на землю, пораженные еще одной дикой странностью внуков Адама.

Семьдесят тысяч игроков! Общая сумма ставок – почти пять миллионов долларов!

Рекорд упорно доставал Матча. Разрыв уже составлял четыре корпуса, три, два… На голову сзади шел Келсо.

Рука Ширли опустилась, на руку Джина. Пальцы нервно сжались.

Матч II первым закончил дистанцию. Полкорпуса ему отдали Рекорд и Келсо.

– Ну вот и все, – сказал Лот и выбросил программку. – Было у моей мамы три сына: двое умных, а третий играл на скачках… Кого вы видите перед собой, леди и джентльмены? Мистера Лота минус двадцать «грэндов».

– Почему же двадцать? Десять с меня, – сказал Джин.

– Брось, я тебя втравил в эту историю, – сказал Лот.

– Ну-ну, дружище, не плыви, – Джин ободряюще взял Лота за плечо. – Каждый носящий штаны платит за себя.[39]

– Не вешайте носы, мальчики, – сказала Ширли. – Хотите, через неделю мотнем на Кентукки-дерби? И папочка поедет. Сорвете там куш.

Она легонько стукнула Джина по плечу, да как раз прямо по ране. Он еле сдержался, чтобы не скрипнуть зубами. Его разбирала злость.

– В мире, мадам, есть еще кое-что другое, кроме Кентукки-дерби, Закатных ставок и Золотого кубка Аскота…

Она сделала вид, что не заметила его раздражения.

– Си-Би, ты в выигрыше. Ужин с тебя! – крикнула она мужу.

– Договорились, – подмигнул ей Грант и встал. Словно по команде, вся компания стала очищать помещение.

– Я вас не отпускаю, – шепнула Ширли Джину. В дверях ложи Джин увидел вросшую в массивные плечи голову дяди Тео Костецкого. Замороченно-остекленелыми глазами дядя Тео взглянул на Джина, торопливо поклонился ему и подошел к Гранту, что-то зашептал. Грант на ходу что-то буркнул, и дядя Тео боком-боком, с автоматическими извинениями затесался в толпу.

– Кто это? – резко спросил Лот Джина, провожая глазами лысину, покрытую нежным пушком. – Откуда ты его знаешь?

– Кто это, Ширли? – спросил Джин.

– Си-Би, с кем ты сейчас говорил? – спросила Ширли.

– Точно не знаю, кто-то из моих служащих, – кротко улыбнулся старик. – Всех не упомнишь, детка.

Охрана Гранта тем временем расчищала дорогу своему патрону, дюжими плечами оттирала газетчиков, фоторепортеров и любопытных. Все же несколько блицев сверкнуло над головами, когда Си-Би, Ширли, Джин, Лот, Лиз Сазерленд и вся компания шли по проходу к автомобилям. О наша великая цивилизация!

Си-Би Грант – это «черное золото», концессии в Кувейте, бензоколонки в Южной Америке, радиокомпании и телестудии. Си-Би Грант – это дворцы в Техасе, Майами, Швейцарии и на Лазурном берегу, яхта водоизмещением в семьсот тонн, два вертолета и трансатлантический лайнер. Си-Би Грант – это поместье на берегу Чесапикского залива, сто пятнадцать комнат и сотня слуг, парк и угодья площадью в три тысячи пятьсот акров, необозримая площадка для игры в гольф. Си-Би Грант – это почти миллиард долларов.

Си-Би Грант сидел в огромном вольтеровском кресле, свесив через кожаный подлокотник свои длинные вялые ноги. Под ногами его лежал, внимательно глядя на присутствующих, дог по кличке Лайон. Он и впрямь напоминал льва, этот темно-желтый гигант с длинными бурыми полосами вдоль позвоночника. Глаза же, на редкость умные и сообразительные, делали его вполне полноправным участником маленького импровизированного совещания, происходившего на вилле «Желтый крест», восточной резиденции Гранта в пятидесяти милях от Уимингтона.

Несколько почтенных людей расположились в разных местах обширного, мягко освещенного кабинета, обставленного дорогой антикварной мебелью периода Революции. Кто сидел на софе, кто на кожаном пуфе, один так просто на ковре возле камина. Позы были непринужденны. В руках джентльмены держали стаканы толстого стекла. Один лишь Тео Костецкий, всей своей жизнью приученный к аккуратности и собранности, совершенно в душе не одобряющий все эти американские вольные позы, похлопывание по плечам, «Боб», «Дик» и так далее, сидел за длинным полированным столом, деловито вылупив на Гранта свои неподвижные глазки.

Из-за плотно прикрытых окон с лужайки слабо доносились голоса молодых гостей, музыка. Разговор в кабинете велся в излюбленной Грантом вяловатой, непринужденной манере, между тем как каждое слово всемогущего Си-Би наматывалось на ус собеседниками.

– …а кстати, вот это дело с личными атомными убежищами, – говорил Грант. – Помогут они нам, если у мистера Кея разгуляются нервы? Как вы считаете, Монти?

– Господи, вы еще спрашиваете, Чарльз! – воскликнул человек, сидящий у камина, и коротко хохотнул. – Ровно так же, как яйцу в кастрюле помогает скорлупа.

– Шутки шутками, а дело это серьезное и важное, – сказал человек с софы. – Нельзя забывать о психологической важности убежищ. Нация размягчена этим идиотским сосуществованием. В один прекрасный момент…

– А почем они идут, Дик? – перебил Грант.

– От пяти до пятидесяти тысяч, Чарльз, – сказал человек, сидящий на пуфе.

– Так нам надо тоже не зевать, – проговорил Грант и тут как раз зевнул, смущенно покрутил головой на дружески-подхалимский смех. – Чего же мы зеваем, если дело это такое, – он хихикнул, – патриотическое…

Костецкий сделал быструю пометку в своем блокноте.

– Есть дело поважнее, Чарльз, – сказал человек с ковра. – Сукарно подбирается к нашим заводам на Борнео.

– А кстати, как там с пивом у наших ребят на Борнео? – неожиданно остро мелькнув голубыми глазками, спросил Грант.

– Простите, сэр? – наклонился вперед Костецкий.

– Вот что, братцы, – сурово и твердо сказал Грант, – я сам в тропиках протрубил не один год и знаю, каково там без пива. У наших ребят на Борнео всегда должно быть свежее пиво, – жестким пальцем он постучал по краю стакана.

– Записано, сэр, – сказал Костецкий.

– Ну вот, – Си-Би сразу ослабел и протянул умирающим голосом: – А насчет этого дела прямо уж не знаю, что вам посоветовать. С историей, ребята, – он снова хихикнул, – шутки плохи. Вот разве что переговорить с Джоном, чтобы он позвонил Фреду, а?.. Наверняка где-нибудь там болтается пара наших эсминцев… Почему бы им не прогуляться вблизи Борнео?

– Где-то там и «Энтерпрайз» валандается, – сказал человек, сидящий на ковре.

– Ну вот, не мне вас учить, – махнул рукой Грант.

– Эйч-Эл[40] мы подключаем к этому делу? – спросил человек от камина.

– А почему же нет? Пусть и Эйч-Эл почешется.

Си-Би Грант посмотрел на зеленеющее небо за окнами кабинета и тихонько засвистел мечтательную ковбойскую песенку.

– Вы сегодня здорово сыграли на ипподроме, Чарльз, – сказал человек у камина.

– Особенно этому обрадуется Эдвин, – проговорил Грант.

– Это верно? – нервно воскликнул человек с софы.

Грант в ответ только присвистнул.

Человек с софы вскочил и пробежался по кабинету. Тени и свет промелькнули но его аскетическому лицу, по упавшим на лоб жиденьким черным прядям, по загоревшимся глазам.

Лайон поднял уши. Он понял, что среди присутствующих находится один скрытый сумасшедший.

– А вот за это добрые люди еще раз скажут вам спасибо, Чарльз! – воскликнул человек с софы. – Люди, ведущие нелегкую борьбу за честь нашей страны. Опасность гораздо глубже, господа, чем кажется. Если бы только коммунисты, тайные или открытые, с которыми мы имели дело во времена сенатора Маккарти! Тлетворное влияние марксизма ползет на нас, как смог! Крушение идеалов, декадентство подтачивают наше общество! Все эти студентики и жалкие модерняги, считающие, что поэзию изобрел Т. С. Эллиот! Мы должны предупредить их, что не позволим влить их вонючую жижу в кровь нации! Я преклоняюсь перед Медфордом Эвансом, вот стойкий борец, и всегда бьет по главному направлению! Последняя его статья в «Форуме фактов» «Почему я антиинтеллектуал?» вызвала сенсацию…

– Кстати, статья написана на самом высоком интеллектуальном уровне, – усмехнулся человек от камина.

– Медфорд Эванс – великий человек! – продолжал выкрикивать человек с софы. – В свое время в Комиссии по атомной энергии он здорово растряс предателя Оппенгеймера и всех прочих. Не кажется ли вам, джентльмены, – он зловеще понизил голос, – что эти «новые рубежи» ведут нас прямиком к социализму, что эти братья-разбойники Кеннеди…

– Вы кончили, Эдвин? – вежливо спросил Си-Би Грант. – Задорный вы паренек, хе-хе-хе, – он постучал пальцем по краю стакана так же, как сделал это, говоря о пиве. – В политику правительства, ребята, нам нечего вмешиваться.

– Браво! – восхищенно шепнул Костецкий. Си-Би Грант быстро и одобрительно взглянул на него и вдруг легко поднялся с кресла, откуда его, казалось, краном не вытащишь.

– А я сегодня на ипподроме чуть не помер со смеху, джентльмены, – сказал он. – Представьте, Ширли приносит новую шутку: еж женился на змее, получилось полтора ярда колючей проволоки…

Похохотав, все стали прощаться. Си-Би на минуту уже в дверях задержал Костецкого.

– Джек, извините меня, ради бога, как ваша фамилия?

– Брудерак, сэр. Брудерак.

– Вот спасибо, вот спасибо. А то спросили у меня сегодня, а я не помню. Знаете, память-то стала как решето.

– Разрешите полюбопытствовать, сэр, кто интересовался мной? – Костецкий стоял навытяжку, преданно вылупив на Гранта стеклянные глазки.

– Какие-то парни, новые друзья мадам, – сказал Грант. – Проигрались там в пух и в прах.

– Один из них русский, сэр, – сказал Костецкий.

– А второй, кажись немец, – вздохнул Грант. – Великая страна, кого только в ней нет.

«…великая страна, кого только в ней нет…»

Лот вынул из стены пунктирующую иглу, извлек из уха миниатюрный наушник направленного микрофона, разломал аппаратуру на мелкие кусочки, бросил все в унитаз и спустил воду.

Проделав все это, он вымыл руки, причесался и вышел из туалета.

Китаец, разумеется, по-прежнему торчал в коридоре. Этого бесшумного и, казалось бы, глухонемого слугу Лот заприметил сразу же, как они приехали на виллу «Желтый крест». Заметил он также и быстрые взгляды, которыми китаец изредка обменивался с охраной и официантами во время ужина. Сейчас Лот нагловато улыбнулся прямо в неподвижное и плоское, как гонг, лицо китайца, потрепал его по плечу – «все в порядке, папаша» – и сквозь стеклянные двери вышел на лужайку.

По нежной зелени лауна яркими пятнами передвигались гости Ширли. Большинство толпилось возле импровизированного бара и бар-би-кью, где жарились «стэйки». Две-три старлетки, по-русалочьи хохоча, плескались в бассейне вокруг мохнатого голливудского продюсера, ежеминутно подтягивающего отвисающий живот. Кто-то бешеным баттерфляем пересекал бассейн. Несколько пар танцевало под ритм «Танцев в темноте». Среди танцующих была и хозяйка. Она положила голову на плечо Джину Грину и смотрела на него совершенно влюбленными глазами. Издали не был заметен тот урон, который ей нанесло время, и она казалась просто юной девушкой, нечто вроде звезды военных лет Риты Хейвортс. Джин что-то, смеясь, говорил ей.

«Молодец, малыш», – усмехнулся Лот и решительными шагами на своих длинных ногах пошел к окруженной молодыми людьми Лиз Сазерленд. Потеснив какого-то аполлона («Атлетикс-клаб») и ласково за талию отодвинув другого адониса («Клуб ракетки»), он поклонился сверкающей красавице (именно сверкающей, все у нее сверкало: платье, шея, золотые волосы, зубы) и пригласил ее на танец.

– Вам надо сниматься в Европе, Лиз. Здесь вас до конца не поймут, – сказал он, плотно, по-солдатски прижав к себе гибкое тело, застрахованное на миллион долларов.

– О! Вы так считаете? – удивилась красавица.

– Видите ли, все американские мальчики думают, что вы лишь кукла, идол, символ, что-то вроде статуи Свободы. Вот я европеец, и я вижу в вас то, о чем вы и сами не догадываетесь.

– Что же вы видите во мне?

– Прежде всего женщину. Беззащитную женщину, – усмехнулся он.

– Да вы с ума сошли! – испуганно и тихо воскликнула она.

Он наклонил голову и заглянул ей в глаза вполне откровенным взглядом.

Танец кончился, и Лиз, освободившись, пошла прочь от Лота, оглянулась, недоуменно пожала плечами, еще раз оглянулась…

Лот сбросил оцепенение, которое овладело им, когда он смотрел вслед уходящей актрисе, подошел к оживленному, веселому Джину и отвел его в сторону. Они сели в шезлонги.

– Ты знаешь, дружище, мне страшно нравится мадам, – проговорил Джин.

– На здоровье, – пробормотал Лот.

Подошел китаец с подносом, на котором были стаканы с пузырящимся джин-эн-тоник, янтарным бурбоном, рюмки с темным бургундским вином, высокие бокалы с пайпэпл-джус. Джин и Лот взяли виски.

– Отчаливай подальше, папаша, – сказал Лот китайцу. – Соблюдай приличия. Все равно у тебя слух как у гончей.

Китаец ответил непонимающей улыбкой и, слабо шипя в знак вежливости, с поклоном удалился.

– Си-Би мог бы себе завести более утонченную секьюрити сервис, – заметил Лот, провожая его взглядом, и повернулся к Джину. – Во всяком случае, малыш, держи здесь ухо востро. Тут мне не все ясно. Скажи, откуда ты знаешь того толстяка, с которым мы столкнулись в ложе?

– Я все забываю тебе рассказать, где я был до приезда в «Манки-бар», – сказал Джин и заметил, как крепко сжались вдруг челюсти Лота, как впился в него сосредоточенный стальной взгляд.

– Быстро говори, пока нам не помешали, – сказал Лот.

Джин рассказал о письме Чарльза Врангеля, о своем визите в дом Лешакова-Краузе, о Кате и ее матери, о приходе дяди Тео, о разговоре с ним.

– Все это мне не очень понятно, Лот. Была ли там засада, и знают ли дамы Краузе про хобби их папочки, провокатор ли дядя Тео или просто адвокат, служащий концерна Си-Би Гранта…

– Можешь мне поверить, что у Гранта нет адвоката по фамилии Костецкий, – задумчиво произнес Лот.

– Неужели это человек Красавчика Пирелли?

– Не знаю.

– Красные?

– Не знаю.

– Кто бы он ни был, зачем я нужен ему? – воскликнул Джин.

– И этого, мой друг, я пока не знаю, – сказал Лот, нажимая на слово «пока».

– Да почему вдруг такой интерес к нашей несчастной семье?! – воскликнул Джин.

Лот положил ему на локоть тяжелую руку.

– Если бы я все уже знал, опасность была бы рассеяна за один день, – сказал он. – Послушай, Джин, будь осторожен каждую минуту и будь особенно осторожен здесь.

Джин рассмеялся.

– У тебя, по-моему, шпиономания. Может быть, ты и Ширли…

– Да нет, она, я думаю, вне подозрений. Можешь ухлестывать за ней сколько хочешь. Ведь ты у нас увлекающаяся натура, небось «Великого Гетсби» еще не выбросил из башки, а? – Лот дружески рассмеялся.

– Между прочим, хорошо бы вам, сэр, посмотреться в зеркало. Я ведь заметил, как ты любезничал с Лиз Сазерленд.

Лот серьезно и даже как будто печально взглянул на Джина.

– Вот что я должен сказать тебе, старик. Я люблю твою сестру и только ее. Я предан вашей семье, потому что я люблю Натали и люблю тебя, но мне нелегко сразу отказаться от своих привычек.

Он опорожнил бокал, бросил его на траву и встал.

– О ля-ля! – воскликнул он, потягиваясь и воздевая руки в закатное небо. – Последняя ночь немецкого вервольфа! Последняя ночь дикого зверя! Счастливой охоты и тебе, малыш!

Он сделал несколько шагов прочь, потом резко обернулся.

– Если увидишь где-нибудь здесь дядю Тео, немедленно ищи меня. Избегай разговора с ним. Пока.

В темноте по парку мелькали тени мужчин и женщин, иногда освещались лица, глаза, медлительные руки, искаженные рты..

– Внимание! Лиз Сазерленд покажет вывезенный ею из Египта «Танец живота».

– Смелее, Лиз!

Кто-то рухнул в бассейн.

– Пощадите бедную женщину, мистер Де-Сото.

– Не смейтесь, Ширли, я серьезно.

Они шли по аллее парка. В кустах иногда мелькали бледные лица грантовских телохранителей Ширли куталась в шиншилловый палантин, отворачивала от Джина печальное лицо.

– Я старше вас на двенадцать лет.

– Какое мне дело до этого!

– Не связывайтесь со мной, Джин.

– Что мне до того, что вы жена всемогущего Гранта!

Она остановилась и протянула руку. Он взял ее руку и почувствовал, что женщину бьет нервная дрожь.

– Прощайте, Джин.

Он не выпускал руки. В глазах Ширли загорелся вдруг сумасшедший огонек. Она зашептала:

– Сейчас мы простимся, и вы пойдете к морю. Там рядом с причалом для яхт есть маленький домик. Ждите на террасе.

Лот крепко держал за руку Лиз Сазерленд. Они пробирались сквозь кусты азалии к западному неосвещенному крылу дома. Сквозь заросли видны были отсвечивающие лунный свет стеклянные двери маленькой гостиной.

– Сюда, – отрывисто проговорил Лот.

– Вы просто сумасшедший, – слабо шептала Лиз. – Я порвала платье.

– Поменьше болтай! Пригнись! – он сдавленно хохотнул. – А теперь короткими перебежками до скульптуры.

Они перебежали освещенные луной мраморные плиты, спрятались в тени гигантской и страшной скульптуры Генри Мура, постояли там с минуту и побежали к дверям.

Без малейшего труда Лот открыл двери гостиной. Лиз проскользнула в темноту. Он последовал за ней, закрыл двери, задернул тяжелые шторы, нащупал на стене щеколду, зажег мягкий светильник и обернулся. Руки ее были прижаты к горлу.

Чесапикский залив был рассечен надвое дрожащей лунной полосой. Матово светились доски причала. Слабо покачивались черные контуры спортивных яхт. Здесь пахло йодом, гниющими водорослями, а налетавший иногда ветерок приносил дурманные запахи парка.

Джин стоял в тени, прижавшись спиной к дощатой стене домика, и курил в кулак. Прошло довольно много времени, пока на шею его легли нежные пальцы Ширли.

– Джин, милый..

Он прижал ее к себе. Она повлекла его вдоль стены. Щелкнул замок. Скрипнула дверь. В кромешной темноте душной комнаты он нашел ее дрожащие губы. Голова его закружилась.

– Кто вы, мой милый? – спросила Лиз, глядя на Лота все еще замутненными глазами.

– Я офицер Си-Ай-Эй, но к нашей романтической истории это не имеет никакого отношения.

Лот, как водится, курил, сыпал пепел на драгоценный ковер. Растрепанная голова Лиз Сазерленд, сексуального чуда студии МГМ, мечты подростков всего «Свободного мира», как водится, лежала у него на груди, словом, все было как в фильме «Только для взрослых».

– Когда мы снова увидимся, дорогой? – прошептала Лиз.

Лот мягко отодвинул ее голову, встал и быстро оделся. Проверил пистолет под мышкой. Открыл двери.

– Я бы вам посоветовал одеться, – усмехнувшись, сказал он девушке.

– Мы еще увидимся? – Лиз порывисто повернулась на софе.

Лот несколько секунд смотрел на девушку, любуясь ее безупречным телом, застрахованным на миллион долларов. Впрочем, сейчас он предпочел бы, чтобы на софе лежало не тело, а сумма страховки. Такой пузатенький, безобразный на вид, но аппетитный миллиончик.

– Чем черт не шутит, милая… – со вздохом развел он руками…

…и вышел вон.

– …милый, милый, милый, если бы ты знал, как я несчастна, только не покидай меня, Джин, помни меня хотя бы полгода, ты моя радость, я твой друг навсегда, я всегда тебя буду любить…[41]

Лот вышел на лужайку, освещенную сверху тремя яркими лампами и сбоку мощным прожектором. В этом беспощадном свете лужайка, выглядевшая днем как глянцевитая картинка из журнала «Макколз», сейчас имела жалкий вид. Несколько присмиревших алкоголиков спали в шезлонгах. Повсюду валялись стаканы, тарелки, пачки из-под сигарет. Вконец измотавшиеся бармены все еще работали возле своих столов, смешивали коктейли нескольким наиболее стойким леди и джентльменам.

Лот взял крепчайший «Скотч на скалах» и отошел в сторону. Через стол от него стоял с рюмочкой водки дядя Тео Костецкий. С вежливым, но каким-то дурацки остекленелым любопытством он смотрел на Лота.

Лот поднял свой бокал и просалютовал дяде. Дядя тоже пригубил рюмочку.

– Рад вас видеть так близко, мистер Костецкий. Много слышал о вас, а вот встретиться не приводилось. Прозит!

– И я наслышан о вас, мистер Лот. Прозит!

– Знаете ли, есть люди, которые с первого взгляда располагают к дружеской беседе по душам. Вы из их числа, мистер Костецкий.

– Благодарю вас, мистер Лот, но я Брудерак.

– Какое это имеет значение? Ваше здоровье!

Они выпили.

– Так что вы скажете, мистер Брудерак?

– Знаете ли, мистер Лот, в наше время неустойчивой политико-экономической конъюнктуры коммерческие и правовые деятели вроде меня почти не имеют времени для отдыха. Увы…

Глазки дяди Тео приобрели жалобное выражение. Лот перегнулся через стол и приблизил свое жесткое лицо к круглому лику почтенного адвоката.

– Значит, ты не хочешь поболтать со мной, дядюшка Тео? – спросил он сквозь зубы.

– Нет, – прикрыв глазки, твердо сказал дядя Тео. Лот поставил бокал на стол и отошел.

– Пока нет, мистер Лот. Понимаете, пока…

Дядя Тео стоял с закрытыми глазами, с умоляюще прижатой к груди пухлой рукой.

На лужайке появилась Лиз Сазерленд. Исподлобья она взглянула на Лота. Лот дружески помахал ей рукой и скрылся в парке.

– Прощай, Джин. Бог даст, скоро встретимся в Нью-Йорке…

Джин последний раз поцеловал мягкие губы Ширли, осторожно открыл дверь и выскользнул на террасу.

В двух шагах послышался щелчок затвора фотоаппарата. От стены порхнула какая-то тень. В следующее мгновение Джин увидел бегущую по песку мужскую фигуру. На миг он застыл от ужаса, потом перемахнул через барьер и помчался в погоню за соглядатаем. Человек уже почти добежал до прибрежных деревьев парка, когда Джин настиг его и с размаху ударил по затылку. Человек споткнулся, упал, но тут же вскочил на ноги и повернулся лицом к Джину. Ребром ладони Джин пытался нанести ему удар. В сантиметре от своего горла соглядатай перехватил руку Джина и мощным движением закрутил ее за спину. Изо всех сил Джин ударил врага носком ботинка в надкостницу голени. Взвыв от боли, соглядатай выпустил руку Джина. Джин нанес ему страшный удар в переносицу и несколько раз еще ударил сгоряча по падающему телу.

Бесчувственное тело лежало перед Джином. Джин нагнулся и обыскал его. Из кармана соглядатая он извлек миниатюрный фотоаппарат с инфракрасным объективом.

«Снимок в темноте», – понял Джин и похолодел при мысли, что его с Ширли могли бы, ухмыляясь, разглядывать какие-то людишки с сучьей кровью.

– Руки вверх или буду стрелять! – вдруг услышал он совсем близко негромкий голос.

Возле сосны стоял с наведенным на него пистолетом «глухонемой» китаец.

С размаху Джин хватил фотоаппарат о ближайший гранитный валун и упал на песок. Одновременно слабо щелкнул выстрел бесшумного пистолета. Джин вскочил и увидел, что китаец, хрипя, извивается в чьих-то мощных объятиях. Пистолет валялся на песке.

Лот оглушил китайца рукоятью своего пистолета и спокойно вышел из тени на залитый луной пляж. Почистил брюки, поправил галстук.

– Ну, старик, ты снова меня выручил, – только и проговорил Джин.

– Немедленно сматываемся отсюда. Дело пахнет керосином, – сказал Лот – «славный рыцарь Ланселот».

Они побежали под соснами, из тени в свет из тени в свет.

Лот гнал машину по ночному шоссе и тихо смеялся иногда склоняя голову к рулю.

– Я ее люблю, – вызывающе сказал Джин. Лот засмеялся громко.

– Перестань ржать! – закричал Джин. – Я люблю ее! Она разведется с этой мумией Си-Би Грантом!

– А как насчет Багамских островов, малыш? – давясь от смеха, спросил Лот.

– Перестань издеваться!

– А ты перестань дурака валять! – резко сказал Лот. – Тоже мне сердцестрадатель!

«Де-сото» нырнул под эстакаду, затем описал одно из полукружий клеверного листа и покатил к мотелю «Приют зачарованных охотников». Здесь, на окраине Истона, Лот решил устроить ночевку, чтобы назавтра улететь в Вашингтон.

Глава девятая Как «обрубить хвост»

(Перевод О. Г.)

Солнце стояло уже довольно высоко, когда они подъехали к филадельфийскому аэропорту и по давно установившемуся в стране обычаю запарковали машину на обширной стоянке, где пестрели машины тысяч других авиапассажиров, улетевших на неделю, месяц, а то и на год в другие города Америки и заокеанские страны.

Получив квитанцию на машину у молодого служащего-негра, Джин и Лот проследовали в огромное, сверкающее стеклом и алюминием здание аэровокзала, под высокими соборными сводами которого приглушенно гудел тысячеголосый хор пассажиров.

Джину довелось немало полетать в своей жизни, но каждый раз в начале нового воздушного путешествия, пусть самого короткого, он неизменно ощущал приятно щекочущее нервы волнение, всегда напоминавшее ему о сильном, незабываемом волнении первого полета… Гигантское светящееся табло с расписанием полетов сообщило Джину и Лоту, что им осталось ждать всего пятнадцать минут до «эйр шатл» – до очередного ежечасного «воздушного челнока», самолета, летающего по маршруту Нью-Йорк – Филадельфия – Вашингтон. Билеты продавались в самом воздушном автобусе.

Не спеша шли Джин и Лот вдоль длиннейшего барьера с кабинами пассажиров и вывесками полусотни различных американских территориальных и международных авиакомпаний: «Пан-Ам», «Истерн», «Нортэрн», «Нэшнл», «Дельта», «Брэниф», «Юнайтед»… Весы для багажа, яркая реклама авиалиний, лощеные клерки и миловидные девицы в безукоризненной небесно-синей униформе, царящая повсюду атмосфера спокойной и вежливой деловитости, «сервис де люкс» и действующая, как транквилизатор, легкая музыка, доносящаяся из полупустого, полутемного бара.

На аэродроме Джин невольно залюбовался блистающими красавцами лайнерами: реактивными «боинг-707», «боинг-720» и «боинг-727», «конвэр-990», турбовинтовыми «локхид-электра» и «фэрчайлд-Ф27».

Проходя мимо наполовину занятых кресел в «электре», летающей на короткие расстояния, Джин и Лот незаметно прощупали глазами каждого пассажира. Две некрасивые прыщавые монашки в немыслимых шляпах, три солдата корпуса морской пехоты, явно пришибленные присутствием сестер во Христе, бравый майор ВВС с солидной порцией «фруктового салата»[42] на мундире, застенчивый мулат с курчавой седой эспаньолкой, пара симпатичных молодоженов-битников с орущим грудным младенцем, две смазливые белокурые девушки из женского колледжа Брин-Мор – в другое время Джин не преминул бы пофлиртовать с ними… Джин и Лот переглянулись. Нет, положительно никто из пассажиров не походил на гангстера из банды Красавчика.

В самолете, как всегда во время посадки, было душно и жарко.

Сидевший впереди пожилой бизнесмен с бычьей шеей и багровой лысиной, усыпанной бисером пота, с возмущением тараторил с бруклинским акцентом, хлопая ладонью по раскрытой нью-йоркской газете:

– Вы только послушайте, какой скандал! Какое неслыханное безобразие! Мы с вами летаем, веря рекламе о безопасности полетов, а тут вот что пишут! Бастующие бортинженеры представили в конгресс фотографии, из которых видно, что пилоты спят за рулем или уступают место стюардессам и те ведут самолет! И еще куча нарушений летной дисциплины! Четырнадцать пилотов «Истерн эйр лайнз» будут, видимо, уволены или оштрафованы. И эти забастовщики тоже хороши – бастуют уже третий месяц! Нет, я всегда говорил, что эта страна ползет к социализму. Спят за рулем, сажают за руль этих куколок-стюардесс, которые и детскую коляску водить не умеют! А нам, мэм, что остается? Писать завещание, что ли?!

Его спутница, похожая на мумию патрицианская старуха с совершенно седыми, подсиненными по моде волосами, абсурдной шляпкой с целой клумбой искусственных цветов и тонкой сигарой, зажатой в искусственных зубах, ответила с неожиданной резкостью скрипучим голосом, но с безупречным бостонским выговором:

– Молодой человек! Разве вам не известно, что принят закон, по которому каждый пассажир отвечает в уголовном порядке за любые слова, сказанные в шутку или всерьез, которые могут подорвать доверие пассажиров к воздушному транспорту и посеять панику?

Джин заметил за ушами у мумии шрамы от косметических операций.

– Извините, мэм! Я не хотел сказать ничего плохого, мэм! – забормотал растерявшийся бруклинец. Но через минуту он злорадно добавил: – Однако, мэм, позвольте вам заметить, что вы сами нарушаете правила, куря перед взлетом.

– Молодой человек! – еще резче проскрипела престарелая леди, наверняка помнившая еще Всемирную выставку в Чикаго. – Если вы не перестанете приставать ко мне, то я попрошу стюардессу пересадить вас на другое место или вообще ссадить с самолета. Безобразие! С тех пор как на этих рейсах отменили классы, житья не стало от плебеев!

Она тут же демонстративно отключила слуховой аппарат за ухом. Лысый бизнесмен окончательно умолк.

Вошел спортсмен с заплечной сумкой, из которой торчали клюшки для игры в гольф. Вошли еще две тощие старухи с банками «метрекала» для похудения, с подсиненными волосами и шляпками-клумбами. Экипаж занял свои места. Оставалось всего две минуты до вылета.

Джин встал, чтобы положить сигареты обратно в карман плаща, скользнул скучающим взглядом в сторону двери и увидел его. Это был внешне ничем не примечательный молодой человек лет тридцати. Но он был итальянцем. У него была фигура тренированного атлета. Шрам над переносьем. И бегающие по сторонам глаза.

Итальянец встретился глазами с Джином и сразу же отвернулся, стал искать себе место.

Садясь, Джин положил руку на подлокотник и легонько толкнул локтем Лота, многозначительно посмотрев ему в глаза.

Дверь самолета захлопнулась. Над кабиной экипажа зажглась табличка с надписью: «Застегните предохранительные ремни!»

Когда самолет оторвался от взлетно-посадочной полосы и, оставив позади реку Делавэр, полетел, уверенно набирая высоту, над кукурузными и табачными полями Пенсильвании, Лот как ни в чем не бывало уплатил за два билета и громко произнес:

– Между прочим, летать из Нью-Йорка в Вашингтон сейчас выгоднее, чем ездить машиной. Во-первых, недавно снизили стоимость билетов на все челночные рейсы, и мы платим теперь что-то около шести центов за милю. Во-вторых, автомобилисту сейчас приходится платить, кроме бензина, дорожную пошлину за пользование новой автострадой Нью-Йорк – Вашингтон и несколькими мостами и тоннелями, где с тебя дерут четвертак, а где и доллар. За пятьсот сорок километров, – Лот, как немец, иногда сбивался с миль на километры, – семь остановок, семь раз плати!

Джин улыбнулся, глядя на шиферные крыши крошечных фермерских домиков внизу. Его забавляли тевтонский педантизм Лота, его чисто немецкая тяга к бережливости, неистребимо живущая в нем, хотя он – уж это Джин прекрасно знал – нередко швырял деньги, как кутила.

Потом Лот встал и прошел в хвост самолета, в туалет. Вернувшись вскоре на место, он тихо сказал Джину:

– Ты прав, малыш! «Уоп»[43] со шрамом. Он сидит в последнем ряду. Возможно, они нас выследили еще на ипподроме.

Джин потянулся за новой сигаретой. Самые фантастические мысли лезли в голову. А вдруг этот гангстер, как уже не раз писали в газетах, ворвется с пистолетом в кабину летчиков и заставит их сойти с маршрута и сесть там, где ему нужно? Ничего, он и Лот тоже вооружены и сумеют справиться с этим типом.

Глядя в окно, Джин увидел, что самолет летел над корпусами военно-морской академии в Аннаполисе. Вспомнилось, что в академии этой русский язык преподает знакомый отца, называющий себя графом Толстым, правнук писателя. За Аннаполисом потянулись поля фермеров. И здесь комбайны убирали кукурузу и табак. Все внизу было окутано серой дымкой смога, стоявшей непроходящим облаком над Восточным мегалополисом – районом почти сплошной городской застройки, простирающимся от Бостона и Нью-Йорка до Филадельфии, Балтимора и Вашингтона.

Джину вспомнилась книга с дарственной надписью Аллена Даллеса.

– Послушай, Лот, – сказал он негромко, – ты знал этого супершпиона Даллеса?

– О да! – так же не слишком форсируя голос, ответил Лот, который давно ждал этого вопроса и с удивлением отмечал, что Джин не спешит задать его. – Мне довелось участвовать в качестве охранника в секретных переговорах Даллеса на швейцарской вилле с одним нашим эсэсовским генералом.[44] Переговоры привели к скорой капитуляции перед американцами войск вермахта в Италии в сорок четвертом году. Даллес считал этот акт своим самым большим достижением в период второй мировой войны. В конце войны я попал в американский лагерь для военнопленных, рассказал об этом инциденте следователю. Тот связался с Даллесом, и последний приказал меня немедленно выпустить. С тех пор я не терял связи с ним…

Мумия с подсиненными волосами и оранжереей на голове непрерывно курила свои вонючие сигарильо. Лысый бизнесмен мирно дремал или делал вид, что дремлет. Самолет пошел на снижение. От Филадельфии до Вашингтона всего полчаса лета. Не успеешь застегнуть и отстегнуть предохранительный ремень во время взлета, как его снова надо застегивать и отстегивать во время посадки.

Как только «электра» приземлилась и смазливая брюнетка-стюардесса с наимоднейшей прической а-ля Клеопатра открыла дверь, итальянец со шрамом нырнул вниз по трапу, исчез.

– Что-то ты загрустил, Джин, – весело произнес Лот, спускаясь по трапу. – Вспомнил о проигрыше?

– Черт с ним! Мафиозо Фрэнк Костелло однажды забыл в такси двадцать семь тысяч двести долларов и не очень сокрушался! Чем я хуже его после вчерашней истории?

На аэродроме было жарко и душно.

Только что построенный аэропорт имени Фостера Даллеса – Даллес интернэшнл – находится в двадцати семи милях от столицы, близ городка Шантилли штата Вирджиния. Здание аэровокзала, увиденное Джином впервые, поразило его своей смелой архитектурой. Это огромное строение из железобетона и стекла с экзотически вогнутой крышей и шестнадцатью косыми колоннами, смахивающими на ракеты. Впереди, если смотреть со стороны аэродрома, возвышается вышка управления полетами, похожая не то на пагоду, не то на увеличенного до размера небоскреба шахматного ферзя.

– Внушительно! – проговорил Джин, шагая по накаленному солнцем бетону. – Не хуже, чем ультра-модерный аэровокзал TVA в Айдлуайлде. Дает жизни Эро Сааринен! Клянусь, этот финн превзойдет самого Фрэнка Ллойда Райта!

– Нордическое влияние, – сказал с улыбкой Лот. Лот шестидесятых годов любил подшучивать над Лотом пламенных сороковых, когда он непоколебимо и жарко верил в призвание нордической расы править миром.

– Смотри! – удивился Джин, наперекор правилам хорошего тона показывая пальцем на зал ожиданий, отделившийся вдруг с толпой пассажиров от здания аэровокзала и помчавшийся со скоростью двадцати пяти миль в час к одному из лайнеров.

– Это здешняя новинка, – объяснил Лот. – Мобильные залы ожидания. Весь аэропорт обошелся в сто пять миллионов долларов! Но нам с тобой надо думать о другом. Как «обрубить хвост». Как потерять этого «уопа».

– Джин! – сказал Лот. – Нам надо пройти там, где не может пройти он.

– Где же это?

– Где пройдет работник ЦРУ, там не пройдет простой смертный. За мной! Впрочем, сначала зайдем туда, куда ходят простые смертные, но не герои шпионских романов.

– ?

– В «джон».[45]

Когда они выходили из «джона», Джин вновь увидел итальянца со шрамом. Он сидел в прихожей туалета на высоком сиденье, и негр ловко чистил его узконосые полуботинки без шнурков. Джин глянул в стекло витрины, как в зеркало, и ясно увидел итальянца, спешившего за ними. Бросив взгляд на часы. Лот быстрым шагом подошел к залу ожидания с таблицей:

Рейс 589-А

зал ожидания № 52

Вашингтон – Лиссабон

– Ваши билеты, джентльмены! – преградил ему путь контролер в форме.

– Мы взяли билеты со знаком «В последнюю минуту», – сказал Лот, протягивая контролеру вместо билетов прикрытое бумажником удостоверение работника ЦРУ.

– Пожалуйста, джентльмены! Первый класс – направо, второй – налево.

Джин не без злорадства увидел краем глаза, как отвисла челюсть у следившего за ними итальянца. Несколько раз, будто не веря глазам, смотрел он на таблицу «Вашингтон – Лиссабон», нервно ходил туда-сюда, собираясь с мыслями, метнулся куда-то (не собирался ли и он купить билеты в Лиссабон?), потом вернулся, отыскал тревожными глазами Джина, мирно сидевшего за стеклянной стеной в ожидании вылета рядом с шумной семьей смуглолицего джентльмена из Лиссабона.

– Этот дьявол никак собирается ждать, пока мы не сядем в самолет, – в раздумье проговорил Лот. – Но это не входит в наши планы.

– Прошу внимания! Прошу внимания! – послышался в динамиках прекрасно модулированный голос девушки-диспетчера. – Через пять минут «мобайл лаундж» – мобильный зал ожидания № 52 рейса 589-А, Вашингтон – Лиссабон, Португалия, отправится к самолету. Благодарю вас!

То же сообщение она повторила с почти безукоризненным акцентом по-французски, испански и, кажется, даже по-португальски.

До посадки оставались две минуты. А «уоп» все не уходил, все слонялся с недоумевающим видом за стеной из толстого, небьющегося стекла.

Когда до отправки зала на колесах осталась всего одна минута. Лот решительно встал, кивком позвав за собой Джина, и на глазах у контролера и «уопа» вышел в боковую служебную дверь.

– Все дело чуть не испортили эти чертовы подвижные залы! – выругался Лот. – На другом аэровокзале все было бы гораздо проще. Надо было нам с самого начала зайти в служебное помещение, а то чуть не улетели в Лиссабон! Зато мне было приятно видеть растерянную физиономию этого «уопа». Нет, из итальянцев никогда не выйдет толка.

Еще раза два показав разным официальным лицам свое магическое удостоверение, открывавшее перед ним все двери. Лот прошел с Джином анфиладой залов и комнат.

– А ну-ка, малыш, задачка на сообразительность. Каков наш следующий шаг?

– Хватаем такси!

– Как бы не так! Именно эта идея первой придет в голову и нашему «хвосту». Бьюсь об заклад, что он уже дежурит на остановке такси. Значит, нам лучше нанять машину. Вперед – к Эвису.

По дороге к выходу из аэропорта Лот позвонил по внутреннему телефону в справочное, чтобы узнать, где искать автомобильно-прокатную контору Эвиса.

В остекленной конторе, похожей на аквариум с прелестными белокурыми русалками, ведавшими оформлением проката, Джин машинально прочитал рекламу, в которой объявлялось, что у Эвиса в прокате 71 тысяча автомашин, а у Херца – 104 тысячи, но Эвис догонит и перегонит Херца.

Минут через пять Лот выбрал новенький, но уже хорошо обкатанный темно-синий крайслеровский «плимут».

– Пожалуй, эта тачка, – сказал он, критически оглядывая машину, – стоит что-то среднее между самым дешевым двухтысячным «рэмблером» и десятитысячным «кадиллаком».

Сев за руль, Лот немедленно застегнул предохранительный ремень вокруг пояса. Это было для него характерно, подумал Джин. Лот, любивший риск, не любил рисковать понапрасну.

– Обрати внимание, Джин, – сказал Лот, этот страстный автомобилист, – ремни прикрепляются теперь не к сиденью, а, что очень важно, к самому корпусу.

Ремни им на самом деле понадобились. И очень скоро. Где-то на полпути к Вашингтону Лоту пришлось затормозить так резко из-за неожиданно остановившегося впереди тяжелого грузовика, нагруженного ящиками с земляными орехами, одной из главных культур штата Вирджиния, что, не будь пояса, Лот ударился бы грудью о баранку, а Джин наверняка расквасил бы себе нос о ветровое стекло «плимута».

Джин опустил оконное стекло. Стал слышнее шум автострады: гул моторов, шуршание шин, шипение воздушных тормозов у грузовиков.

По сторонам шоссе Джин заметил много новых отелей, мотелей, стеклянных коробок кафетериев. Кукурузные поля уступали место жилым зданиям. Строилась окружная шоссейная дорога. Район городской застройки выплеснулся за пределы Вашингтона и дистрикта Колумбии в соседние штаты Вирджиния и Мэриленд. Еще недавно малонаселенная столица теперь насчитывала с окраинами больше двух миллионов жителей.

Глядя, словно турист, по сторонам. Джин не забывал и о назойливом итальянце со шрамом, посматривая то в зеркальце над подсиненным сверху ветровым стеклом, то на проезжающие по соседним рядам машины.

– Ну, кажется, мы «обрубили хвост», – закуривая, сказал на жаргоне разведчиков Лот. – Впрочем, дорога из аэропорта в город практически одна, так что гляди в оба! Наверно, ты никогда не думал о том, Джин, как важно разведчику разбираться в машинах, для того чтобы засечь преследователя и уйти от него. Вот я вижу, что ты стараешься не пропускать ни одной машины, оглядываешь каждого пассажира. Но при таком движении, как здесь, это просто невозможно. Обязательно надо сосредоточиться. Способность концентрировать внимание, как лучи солнца в увеличительном стекле, – главное качество разведчика. Как, впрочем, на мой взгляд, и писателя, и художника, и ученого. Об этом говорил и Лев Толстой. Разберем этот вопрос по пунктам, действуя методом исключения. – В голосе Лота появилась менторская нотка. – Первое: исключим грузовики и большие, дорогие легковые машины, такие, как «крайслер», «шевроле», «галакси», «монтерей», исключим и мелкие, дешевые машины марок «корвэр», «фэлкон», «комэт», которые не развивают большой скорости и не годятся для погони, а также микроавтобусы «форд», «шевроле», «фольксвагены». Остаются машины среднего, «компактного», экономического класса, такие, как «шеви II», «фэрлэйн» и «метеор». Второе: заметь, что я называю самые популярные машины этого года. Именно на них и следует сосредоточить внимание в первую очередь. Гангстеры у нас живут вольготно, гонятся за модой, не признают старых, ненадежных машин. Значит, сужая круг далее, исключаем всякое старье на колесах. Третье…

– Браво! – усмехнулся Джин. – Из семидесяти пяти миллионов машин Америки мы исключили миллионов шестьдесят. Остается всего пятнадцать миллионов.

– Я еще не кончил, малыш. Третье: исключаем машины с номерами всех штатов, кроме Вирджинии, Мэриленда и дистрикта Колумбии. Остается миллиона полтора вместе с машинами Херца, Эвиса и местными такси. Четвертое: исключаем еще полмиллиона служебных машин. Пятое: сейчас, в рабочие часы, четыреста пятьдесят тысяч из них запарковано на стоянках. Шестое: учитывая ежечасную пропускную способность аэропорта Даллес интернэшнл…

– Вон он!

– Кто? Где?

– Итальянец со шрамом!

– Вот дьявол! Проклятый «уоп»!

Не поворачивая головы, Лот проследил за направлением взгляда Джина. Джин смотрел в зеркальце. Лот, тоже посмотрел в зеркальце, но не увидел итальянца.

– Что ж, – проговорил Лот, – самое время проверить мою гипотезу. Итак, в какой же он едет машине?

– На фордовском «фэрлэйне» с вашингтонским номером, взятом напрокат у Херца. Я снимаю перед тобой шляпу. Лот: ты попал точно по шляпке гвоздя.

– Вот видишь, малыш! – скромно улыбнулся Лот. – Однако этот «уоп» тоже не дурак, хотя скорее всего ему просто помог случай. А случай, малыш, удача, играет в нашем деле громадную роль. Придется рубить «хвост» менее элегантным способом.

– Давно я не играл в полицейские и воры, – усмехнулся Джин.

Лот нажал на акселератор. Стрелка спидометра поползла вправо. Лот перескочил из ряда в ряд, под носом у автопульмана «Серая гончая». «Уоп» метнулся за ним, едва не сорвав задним бампером крыло у спортивной израильской «сабры», за рулем которой сидела молодая блондинка в темно-зеленых очках, с ниспадающими капюшоном золотистыми волосами.

– Видал?! – восторженно спросил Лот – Каков «помидорчик», а? И темперамент есть!

– Висит как репей на хвосте! – сообщил Джин

– Кто, блондинка?

– Нет, «уоп»

– Оторваться от него по-голливудски, – сказал Лот, – я не смогу: дорога без пересечений, за красным сигналом его не остановишь. Значит, сделаем вот что!..

Справа и слева уже тянулись аккуратные плоские домики и виллы вашингтонских пригородов. Лот переметнулся в крайний ряд и на двух правых колесах, срезав угол, свернул вдруг в пустынную улочку с «кирпичом», запрещающим въезд. Джин видел, что «уоп», опасно вильнув, проскочил мимо в густом потоке машин, отчаянно гримасничая.

Но все же «уопу» дьявольски везло. Когда Лот, покрутив по пригороду, снова выехал на шоссе, от приземистого мотеля сразу же отъехал за ними зеленый «фэрлэйн» с итальянцем за рулем.

– Тысяча чертей! – выругался Лот. – А у этого парня котелок варит и нервы в порядке. Видно, взял дорожную карту в аэропорту или мотеле, понял, что нам все равно придется выезжать на шоссе по этой единственной здесь дороге, и устроил нам тут засаду. Поздравляю, Джин, против тебя действуют настоящие «про»![46]

– Благодарю, – сухо ответил тот. – Я предпочел бы играть эту игру в любительской лиге.

– Что же будем делать? – спросил Лот, почесав висок. – Можно, конечно, отрубить «хвост» в Вашингтоне, но, пожалуй, будет даже лучше, если мы оставим его у дверей Пентагона. Пусть подумает, что на твоей стороне вооруженные силы. А мы выйдем через другую дверь и уедем на служебной машине.

Так они и сделали. На предельной скорости примчались к Пентагону, оставили «плимут» на одной из служебных стоянок департамента обороны, среди десяти тысяч впритык запаркованных легковых автомобилей и прошли небрежной походкой мимо остолбеневшего вместе с херцевским «фэрлэйном» итальянца, на смуглом лице которого было написано изумление не меньшее, чем если бы они вошли в Белый дом.

Джину еще ни разу не приходилось бывать в Пентангоне, хотя снаружи, проездом, он не раз видел это мрачноватое громадное здание из серого бетона, длина каждой из пяти стен которого превышала длину трех футбольных полей. В любом из его пяти углов можно было легко упрятать здание Капитолия. В этом гигантском пятигранном железобетонном черепе денно и нощно работал мозг Американского Джаггернаута. Почти восемь миль коридоров, пятнадцать миль пневматических труб, 31 300 пентагонцев, охраняемых 170 работниками безопасности, около 250 комитетов, 87 000 телефонов и 450 галлонов супа для пентагонского обеда.

– Маловато здание для министерства обороны, – сказал Лот, бросив взгляд на Джина. – Устарело с сорок третьего года. Ассигновано сорок два миллиона на постройку «Младшего Пентагона», который будет уступать по размеру только «Старшему Пентагону» – самому большому административному зданию в мире – зданию государственного департамента.[47]

– Ничего себе домина! – проронил Джин.

– Внушительно, а? – заметил Лот, шагая рядом с Джином. – А посмотришь глубже – самый большой в мире дворец для штабных крыс. Терпеть не могу штабистов. Штабисты везде одинаковые. Это они у нас проиграли войну, после того как мы, солдаты, завоевали пол-мира. Кстати, главная ставка фюрера вместе с рейхсканцелярией могла бы уместиться в углу подвала этого домика. А что толку! Пентагон снизу доверху набит тысячами генералов и полковников, которые командуют не дивизиями и полками, а секретарями и машинистками. Бесконечный бумажный конвейер, производящий тысячи тонн макулатуры. И не могут справиться с крошечным пигмеем – Вьетнамом! Единственный шанс погибнуть от пули у этих пентагонских вояк – это во время охоты. Единственный риск – в час «пик» по дороге домой на пригородную виллу. Между прочим, во время корейской и вьетнамской войн пало меньше американских офицеров, чем рабочих от несчастных случаев в промышленности!

Они подошли к главному подъезду, украшенному бюстом экс-министра обороны Джеймса Форрестола.

– Все это я говорю тебе здесь. Джин. Там внутри больше «клопов», чем в ночлежках на Баури.[48] Там я держу язык за зубами. Там у меня скулы сводит от скуки.

В подъезде их встретил высоченный сержант из Эм-Пи.[49] Он был, наверное, на целых два дюйма выше Лота. Белая каска с буквами МР, белая сбруя, белая кобура с огромным «кольтом».

– Ваши пропуска, джентльмены! – прогудел этот «медный лоб», вежливо козыряя, но в то же время с презрением оттеняя штатское слово «джентльмены».

– У меня назначена встреча с генералом Хойзингером, – просто, обыденно обронил Лот, но сержант сразу же подтянулся. Казалось, даже медные пуговицы на его мундире заблестели ярче.

– Генерал заказал вам пропуск, сэр? – совсем другим тоном произнес сержант.

– К чему такие формальности? – пожал плечами Лот. – Я позвоню генералу снизу. Этот джентльмен, – добавил он, – со мной.

– Йес, сэр! Обратитесь к штабс-сержанту в приемной – он свяжет вас по коммутатору с генералом.

Где-то в кабинете, облицованном листовой сталью, на верхнем этаже, недалеко от кабинета министра обороны США Роберта Макнамары, басовито прогудел зуммер. К трубке протянулась покрытая морщинистой кожей рука. Рука, которая несчетное количество раз верноподданнически жала руку фюрера и рейхсканцлера «третьего рейха» Адольфа Гитлера, или брала под генеральский козырек при появлении верховного главнокомандующего, или вытягивалась в римском салюте.

Это была рука генерала Адольфа Хойзингера, бывшего начальника оперативного управления ОКВ – верховного командования вермахта, третьего помощника фюрера по военным вопросам после фельдмаршала Кейтеля и генерал-полковника Йодля, вдохновителя и организатора бесчисленных операций вермахта на фронтах второй мировой войны, ныне советника Пентагона от германского бундесвера.

Разговор был коротким. Дежурный Эн-Си-О[50] выписал Лоту пропуск, выдал нагрудную бирку.

– Я зайду к генералу, – сказал Лот Джину, – договорюсь, кстати, о машине, позвоню в ЦРУ, а ты посиди в приемной. И почитай газету, – добавил он многозначительно.

Автоматический лифт стремительно поднял Лота на второй этаж. Мощные воздушные кондиционеры охлаждали и фильтровали воздух в лифте и освещенных лампами дневного света коридорах.

В коридор № 9 Лота пропустил сержант с пистолетом, дубинкой и наручниками.

Лот прошел мимо знакомых кабинетов в святая святых Пентагона:

РОЗУЭЛЛ Л. ГИЛПАТРИК

Помощник Секретаря Департамента Обороны.

САЙРУС Р. ВЭНС

Секретарь Департамента Армии

ФРЭД КОРТ

Секретарь Департамента В.-М. флота

ЮДЖИН М. ЦУКЕРТ

Секретарь Департамента ВВС

ГЕНЕРАЛ МАКСУЭЛЛ Д. ТЭЙЛОР

Председатель Объединенных Начальников Штабов

Лот знал: все эти генералы на личных лифтах спускаются в подземный «национальный центр военного командования», управляющий почти пятимиллионной армией, включая вольнонаемных.

Мимо кабинетов начальника штаба армии США, начальника военно-морских операций, начальника штаба ВВС, коменданта корпуса морской пехоты.

И вот:

ГЕНЕРАЛ АДОЛЬФ ХОЙЗИНГЕР

Представитель постоянного военного комитета НАТО

– Гутен таг, майн фройнде! – совсем не по-военному встретил земляка, приподымаясь, генерал Хойзингер.

Седой прусский бобрик, изрытый морщинами лоб стратега, золотые фашины на американизированном отложном воротнике мундира генерала бундесвера…

– Гутен таг, экселенц! – ответил Лот, вытягиваясь и щелкая каблуками, с неуставной улыбкой на лице. – Разрешите доложить? Подготовка к операции «Эн-эн-эн» проходит успешно..

…Джин сел в пустой, казенного вида приемной около журнального столика и, равнодушно отложив в сторону военные журналы и газеты, отыскал полуденный выпуск «Вашингтон пост» и сразу нашел то, что искал, в правом нижнем углу:

«Стоп-пресс

Трое убитых на дне карьера.

„Убийство!“ – говорит полиция.

Загадочная смерть по неизвестной причине

Продолжается расследование трагедии на дне заброшенного карьера близ города Спрингдэйла, на Лонг-Айленде. Судебно-медицинский эксперт нашел глубокую проникающую рану в брюшной полости одного из трупов и установил, что двое мужчин умерли незадолго до предания их огню по неизвестной причине. Установлены симптомы отравления ядом, но никаких признаков самого яда в организме убитых не обнаружено. Многочисленные опыты в судебно-медицинской лаборатории полиции Нью-Йорк-сити пока не дали никаких результатов. Останки трех неизвестных были доставлены в морг Нью-Айленда, где предстоит их опознание.

Автомобильное бюро штата Нью-Йорк в г. Олбэни установило по номеру „форда“, что машина принадлежала мистеру Анджело Пирелли, владельцу „Манки-бара“, на Вест 47-ой улице в Манхэттене. Допрошенный полицией Пирелли сообщил, что его „форд“ был угнан вчера днем с 47-й улицы. То обстоятельство, что Анджело Пирелли является братом известного гангстера Красавчика Пирелли, по мнению полиции, позволяет предположить, что это тройное убийство – эпизод в тайной борьбе за власть внутри преступного синдиката „Коза ностра“, свившего себе уютное гнездо в Нью-Йорке. Эта война, собственно, обострилась после того, как король уголовного „дна“ Нью-Йорка Чарльз („Дакки“) Лючано в январе этого года скоропостижно скончался от разрыва сердца в неапольском аэропорту.

Как полагает ФБР, после депортации из США в Италию Лючано возглавил международный синдикат, объединивший американскую организацию „Коза Ностра“ и сицилийскую Мафию и тайно провозивший наркотики в США. Кармин Локассио (он же Лассио), ставший королем торговцев наркотиками в США, был недавно арестован с десятью помощниками в Нью-Йорке. Образовавшийся вакуум в руководстве вызвал новую борьбу за власть среди гангстеров. Временно опустевший трон короля преступности и порока занял Антонио Коррало.

Всем памятен июньский процесс в Нью-Йорке, во время которого федеральный окружной суд признал виновными бывшего судью верховного суда штата Нью-Йорк Винцента Кеога и бывшего помощника прокурора Эллиота Каганера в том, что они брали взятки у букмекера, профсоюзного рэкетира и торговца наркотиками Антонио Коррало. Кеог, Каганер и Коррало получили всего по два года тюрьмы.

Граждане Нью-Йорка, Вашингтона и других городов страны, терроризируемые Мафией, хотят знать, когда же, наконец, ФБР, полиция и суды поведут настоящую войну против организованной преступности. Жители Вашингтона никак не могут удовлетвориться тем, что правительство намерено увеличить численность полиции столицы с 2500 до 3000 человек, выдрессировать сотню-другую полицейских собак и объявить опасными некоторые районы города. Не пора ли кончать с полумерами?»

Джин зажег потухшую сигарету, глубоко затянулся. Снова заныла рана. Он никак не ожидал, что полиция сориентируется так быстро. Не прошло и пары суток после убийства, как она добралась уже до «Манки-бара»! Пока, правда, детективы пошли, видно, по ложному следу, решив, что убийство совершено гангстерами. Пока еще молчат, набрав в рот воды, братья Пирелли. Но стоит братьям заговорить, и жир, как говорится, окажется в огне. Удивительно быстро сориентировался и Красавчик. Как мог он так быстро, уже в Филадельфии, напасть на его след? Объяснение этому, очевидно. могло быть только одно: Красавчик связался по телефону со своими дружками из синдиката во всех городах вокруг Нью-Йорка, попросил их раскинуть сети, обращая особое внимание на аэропорты, вокзалы, автострады. Может быть, все-таки дядюшка Тео?

Та легкость, с которой эти люди отыскали его, Джина, виртуозная слежка, несмотря на все усилия многоопытного и мудрого Лота отрубить «хвост», – все это доказательство силы и могущества если не Красавчика, то Мафии. Красавчику непременно надо отомстить за обиды, которые он претерпел от Джина, а Мафии надо показать, что с ней шутки плохи.

Машинально перелистывая страницы газеты «Нью-Йорк дейли ньюс», Джин вдруг вздрогнул, дойдя до центрального разворота, заполненного сенсационными фотографиями. Пресса тоже сориентировалась с молниеносной быстротой.

Прямо на Джина своими выколотыми глазами смотрел Лефти Лешаков. И руки… обрубленные, скрюченные руки тянулись к Джину.

«Чья рука? Москвы или Мафии?

Лефти Лешаков, 45 лет, бывший ди пи из России, ставший американским гражданином, разыскиваемый в последние дни полицией в связи с убийством другого русского эмигранта, Поля Н. Гринева 77 лет, предстал в таком виде сегодня утром глазам инспектора О'Лафлина и нашего фоторепортера.

„Этим делом займется ФБР, – сказал инспектор нашему корреспонденту…“»

А рядом, на противоположной полосе разворота, была другая фотография, которая поразила Джина не меньше первой.

Близ сильно покореженного «форда» у ног полицейского, детектива и врача с саквояжем в руке лежали три обугленных трупа, в которых Джин с трудом узнал Рэда, Базза и Одноглазого.

«Волна гангстерских убийств захлестывает Нью-Йорк.

Трое неизвестных мужчин, чьи тела были обнаружены сегодня утром в обгоревшей машине в карьере близ Спрингдэйла, не все сгорели заживо. Заметьте, что только один, с переломанными ногами, лежит в классической позе боксера, которую принимает в огне человеческое тело. Однако эксперты не могут установить причину смерти его спутников».

У Джина засосало под ложечкой. Впервые с глухой тревогой почувствовал он, понял по-настоящему, что последствия его знакомства с бандой Красавчика могут быть очень тяжелыми. Слава богу, рядом друг, рядом Лот. Рядом рыцарь Ланселот. Без поддержки Лота он не смог бы доказать, что действовал вполне законно, в порядке самообороны. Но если он убил Базза, то Лот и его люди убили Рэда и Одноглазого, теперь и он и Лот, что называется, в одной лодке. Если полиция узнает о его роли в драме, разыгравшейся ночью на краю заброшенного карьера, то Лот выручит его из беды. В этом он может не сомневаться.

Джин осмотрелся. Эти могучие, как в крепости, железобетонные стены надежно защищают его сейчас и от Красавчика, и от полиции. Но не просидит же он вечно в Пентагоне! Он проводил взглядом группу офицеров-летчиков, направившуюся мимо приемной к выходу. А этим не страшно и выйти из этой крепости. Их мундир, точно панцирь, надежно защищает и от Мафии, и от плоскостопых «фараонов».

Пожалуй, он и прав, Лот. В тайной империи американской разведки он станет неуязвимым для своих штатских врагов, которых он ухитрился себе наделать за каких-то несколько часов.

Лот не заставил себя ждать. Он вошел в приемную с широкой улыбкой на лице. За ним следовал Эм-Пи с фигурой регбиста, в идеально отглаженной и начищенной форме.

– О'кэй, Джин! Машина ждет нас! – весело сказал Лот. – Сержант Лачанс повезет нас дальше.

– Одну минуту, Лот, – пряча тревогу, сказал Джин. – Сядь и почитай-ка вот это.

Лот быстро пробежал заметки в газетах, взглянул на фотографии.

На высоком и чистом нордическом лбу, составлявшем одну линию с носом, разгладилась легкая морщинка.

– Ну что ж, все идет как по-писаному, – сказал он, небрежно пожав плечами. – Твоей-то фотографии тут еще нет. Значит, все в порядке! Пошли, Джин! Ведите нас, сержант!

И Джин с присущим ему оптимизмом стряхнул тревогу, как стряхивают градусник, и снова подумал:

«Слава богу, есть Лот, добрый рыцарь Лаиселот!»

Сержант провел их кратчайшим путем по бесконечным коридорам нижнего этажа через весь Пентагон к одному из северных подъездов. У подъезда уже ждал оливкового цвета лимузин – плечистый, грудастый, четырехглазый «шевроле». Кругом было пусто. От нагретого за день вирджинским солнцем бетона веяло пропахшим бензином теплом.

Они мчались кружным путем мимо зеленых холмов военного Арлингтонского кладбища, с его парадным строем белых надгробий, под которым покоится прах полутора тысяч солдат и офицеров Америки, погибших в разных войнах. Мчались вдоль мутного Потомака, за которым виднелись в дымке невысокие здания Вашингтона. Проехав городок Арлингтон, столицу американской нацистской партии, снова выехали на шоссе Джорджа Вашингтона и окунулись в пышные, как на гобеленах, кленовые рощи с их зеленым сумраком и прохладой. Слева и справа проносились загородные виллы средней прослойки имущего класса с бирюзовыми бассейнами. На них было приятно смотреть, но холодом веяло от железобетонных и стальных крыш семейных атомоубежищ, похожих на фамильные склепы. В этих местах жили в основном служащие Пентагона и ЦРУ, а они не скупились на убежища, хотя и не очень верили в них.

– Этот генерал Хойзингер, – нарушил молчание Джин, удобно откинувшись на спинку заднего сиденья, – ведь он, кажется, был одним из ближайших военных помощников Гитлера?

– Видишь ли, Джин, – медленно произнес Лот, – мы, немцы, все служили в вермахте на посту, который соответствовал нашему возрасту, подготовке, способностям. Генерал Хойзингер – кадровый военный, Клаузевиц двадцатого века, блестящий стратег. И он вовсе не был нацистом. Это трагиэпическая фигура шекспировского масштаба. Представь, он, участник заговора против фюрера во время покушения двадцатого июля, зная о нем, стоял рядом с фюрером в ставке под Растенбургом! Стоял и докладывал фюреру положение на фронтах, ожидая взрыва мины, подложенной графом Штауффенбергом под стол. Он сознательно жертвовал собой во имя новой Германии! Нас, участников заговора против Гитлера, мало осталось в живых, и все мы крепко держимся друг за друга. Но хватит об этом. Скажи лучше, как тебе понравился Пентагон?[51]

– Откровенно?

– И никак иначе.

– Из всех бюрократий мне меньше всех по нутру военная.

– Согласен, но и ты согласись, что военщина – это необходимое дело. Без армии, флота и ВВС мы не сможем защитить Америку и весь свободный мир, а для того, чтобы руководить огромными вооруженными силами в современных условиях, нужна такая огромная военно-бюрократическая машина, как Пентагон. Беда Америки как раз в том, что она слишком долго смотрела на своих солдат как на пасынков.

И весь остаток двадцатиминутного пути от Пентагона до Лэнгли Лот развивал эту свою мысль.

– Президент Эйзенхауэр, – говорил Лот, – даром что «пятизвездный» генерал, не оправдал надежд военной касты. Уходя на покой, он даже предупредил Америку об опасности засилья военно-промышленного комплекса. Старый маразматик! Другое дело, если бы удалось сделать президентом славного генерала Дугласа Макартура. Как прекрасно он сказал: «Мы, военные, всегда будем делать, что нам говорят. Но если мы желаем спасения нашей нации, мы должны ввериться солдату, если нашим государственным деятелям не удастся сохранить мир». Америке нужны такие военачальники, как бывший председатель Объединенных начальников штабов адмирал Рэдфорд, который прямо призвал уничтожить красный Китай, даже если на это потребуется пятьдесят лет. Если бы Америка послушала его, Пентагон давно бы послал пятьсот самолетов, которые бы сбросили пятьсот тактических атомных бомб на Китай и Вьетнам. К счастью, военные занимают все более сильные позиции в собственной стране. И Джин не ошибется, избрав карьеру профессионального солдата. Львиная доля промышленности работает на военные нужды. Покорение космоса – это тоже война. Экс-генералы занимают ключевые позиции в экономике страны в качестве председателей правлений множества корпораций. На армию работают наука и техника, университеты и колледжи. Посчитай, сколько генералов и адмиралов занимают должности регентов, канцлеров и деканов, директоров научно-исследовательских институтов! Нет, военные в Америке никогда не были столь могущественны, как сейчас. И любые попытки президента, конгресса и самого дьявола урезать эту мощь лишь подрывают обороноспособность Америки! В Пентагоне имеется комната, а в комнате той – красный телефон. Достаточно поднять эту трубку, произнести несколько слов, и взлетят невиданные стаи громадных ракет. Пентагон держит в своих руках ядерную мегасмерть, равную по взрывчатой силе десяти тоннам тола на каждого человека на земле. Вот что такое Пентагон!..

– Кажется, я заболтался, – остановил себя Лот, когда впереди за зелеными кущами и оградой из стальной сетки показалась приземистая серая железобетонная громада. – Вот оно! Чем-то оно напоминает мне Вольфешанце – «Волчье логово», нашу главную ставку под Растенбургом. Там тоже вокруг был густой лес. Наши недруги называют это здание «Ледяным домом», вселенским холодильником, который поддерживает температуру «холодной войны» на самом низком градусе. Видно, этот айсберг внушает им ледяной ужас. Вот и ЦРУ!

Глава десятая «Ледяной дом»

(Перевод О. Г.)

Джин с живым интересом взглянул на массивное шестиэтажное здание на бетонном цоколе с двухэтажной надстройкой, оплетенными стальной сеткой окнами и почти столькими же акрами автостоянок вокруг, сколько он видел у Пентагона.

– Оружие, – сказал Лот, – оставим в машине.

Они вошли в блокгауз с дежурной охраной, выписали пропуск. При выходе из блокгауза автоматчик-сержант придирчиво осмотрел пропуск Лота, отпечатанный на пластмассовой пластинке, и наколол Джину на лацкан пиджака зеленый гостевой значок.

– Начальство располагается на верхних двух этажах, – пояснил Лот, вступая в роль гида. – А вон то отдельное здание с куполом – главный демонстрационный зал. Здание, как видишь, поменьше «Старшего Пентагона», и работает здесь вдвое меньше сотрудников, но ведь в Пентагоне представлены все рода войск.

В воздухе приятно и бодряще пахло травой только что подстриженных газонов. В железобетонных стенах здания, к которому они приближались, тускло поблескивал кварц, что подчеркивало сходство светло-серой громады с айсбергом.

– Выходит, ЦРУ – это глаза и уши Пентагона, – сказал Джин, глядя на ходу, как длинная вереница серо-зеленых броневиков спускается в широкий темный зев тоннеля под зданием.

– Не Пентагона, а президента, – поправил друга Лот. – Официально ЦРУ не имеет никакого отношения к департаменту обороны, у которого имеется своя разведывательная служба, а является частью Исполнительного управления при президенте и подчиняется Национальному совету безопасности…

– В котором председательствует Макджордж Банди?

– Вот именно, – сказал Лот, проходя мимо охранников у подъезда. – Кстати, Джин, помни, что здесь еще больше «жучков», чем в Пентагоне. Избави тебя бог сболтнуть тут лишнее. Ведь ты будущий работник «фирмы».

– Я еще ничего не решил, – покачал головой Джин.

– О'кэй, будем считать, что ты еще только кандидат…

Автоматический лифт фирмы ОТИС бесшумно поднял их со второго на четвертый этаж. С ними не было обычного сопровождающего – сопровождающим в данном случае был Лот.

– В этом здании, – сказал Лот, ведя Джина по безлюдному коридору с наглухо закрытыми дверями, – больше тайн, чем накопилось за века в Букингемском дворце, Лувре и Кремле. Причем по использованию современной техники это самый ультрамодерный дом в мире. Помню, как поразил меня в первый раз подземный городок в ставке Гитлера, его апартаменты. По сравнению с этим домом Вольфешанце была просто лесной берлогой. Между прочим, я узнал после войны, что всех рабочих, строивших ставку фюрера, Гиммлер попросту уничтожил. Какой примитив! Здесь поступили куда умнее: каждый строитель знал только частичку в этой головоломке, а все кубики вместе сложила горстка особо доверенных военных инженеров. Да и то каждый из них знал только свой отсек, а здание разбито на отсеки, имеющие отдельные системы внутренней безопасности и сигнализации. Обрати внимание на замки в этих дверях – каждый имеет собственный цифровой код. Любой уголок здесь просматривается офицерами безопасности на экранах телевизоров в специальной комнате, так что они видят, например, каждый твой шаг. А сигнализация здесь – электронная, световая, магнитная, тепловая, лазерная и черт знает еще какая – включается автоматически с уходом сотрудников. Вся эта страховка и перестраховка, будь уверен, совершенно необходима, ибо мы имеем дело с умным и сильным противником.

– Сколько же стоило строительство этого чуда? – спросил Джин.

– Официально – семьдесят миллионов долларов. И можешь мне поверить: мистер Даллес, наш бывший шеф, дрался как лев за каждый миллион. У нас все его называли «мистер ЦРУ».

– А сейчас кто занимает пост директора ЦРУ?

– Неужели ты не знаешь? С прошлого ноября шефом стал Джон Алекс Маккоун, – бесстрастно ответил Лот. – Ему шестьдесят лет. Он сталепромышленник и судостроитель, при Трумэне был министром ВВС, при Эйзенхауэре – председатель комиссии по атомной энергии. С ним можно работать.

Взглянув искоса на Лота, Джин понял: Лот жалеет об уходе Даллеса с поста шефа ЦРУ. Джин вспомнил о дарственной надписи на книге в охотничьем домике. Видно, крепкой была связь Лота с Даллесом во время войны. Той войны, что казалась Джину почти доисторическим делом, а Лоту – делом позавчерашним.

– Сколько человек работает в штабе ЦРУ? – бестактно спросил Джин.

– Это тайна, малыш![52] Прежде всего, – сказал Лот, я хочу познакомить тебя с одним замечательным человеком, большим разведчиком и моим другом полковником Шнабелем.

Они вошли в небольшую приемную, в которой сидела за бесшумной электрической пищущей машинкой марки «Оливетти Лексикон Электрика» грудастая секретарша все с той же модной прической под Клеопатру в исполнении Лиз Тейлор.

– Хай! – широко показывая розовые десны, улыбнулась она Лоту. – Салют славному викингу! Слава храброму рыцарю Зигфриду!

– Хай, Лотта! – ответил Лот. – Приятно тебя снова видеть.

– Мистер Лот! Полковник просил извиниться за него и передать, что его неожиданно вызвал к себе на совещание Ди-Ди-Пи. Он сказал, что освободится не раньше чем через полчаса, а вас пока примет его новый заместитель мистер Горакс.

– Спасибо, Лотта! – симпатично улыбнулся Лот. – Ди-Ди-Пи, Джин, – это заместитель директора «фирмы» по планированию мистер Хелмс. Он работал журналистом в Германии, мы познакомились в Корее. А с мистером Ли Гораксом я давно искал случай познакомиться. Я много слышал о его вкладе в наши акции а Гватемале, Иране, Индонезии, России. Мистер Горакс раньше находился на оперативной работе, его недавно перевели в правление «фирмы». Говорят, что он сильно смахивает на Тартарена из Тараскона.

– Знакомься, Лотта. Это мой большой друг – Джин Грин.

Лотта улыбнулась самой своей обольстительной улыбкой а-ля Мэрилин Монро и, нажав на кнопку аппарата селекторной связи, произнесла:

– Мистер Горакс! К вам пожаловали мистер Лот и мистер Грин. Йес, сэр!

Закинув ногу на ногу так, что ее короткая юбка, предвестница «мини», оголила крутое бедро, Лотта снова улыбнулась, теперь уже Джину, подарив ему взгляд а-ля «иди сюда, мой маленький!».

В это время одна из двух внутренних дверей приемной распахнулась, и через порог переступил, приветливо улыбаясь, среднего роста мужчина неопределенного возраста. Тиская руки Лота и Джина, жестикулируя, он выхватил из нагрудного кармана тяжелые темно-зеленые очки, оседлал ими свой курносый нос, быстро оглядел обоих, сорвал очки, сунул их обратно. Усы щеточкой, или, вернее, зубной щеткой, и массивный подбородок.

– Хау ду ю ду, джентльмены? – тараторил он с чисто нью-йоркским акцентом.

Он ввел гостей в кабинет, усадил их; потянул за шнур, уменьшил зазоры в пластмассовых венецианских шторах, чтобы притушить жаркий блеск солнца, предложил пачку «Кул» с ментолом.

– Очень приятно, очень приятно, – болтал он. – Так Вы Джин Грин? Каков молодец! Такого сразу представляешь у румпеля яхты где-нибудь на румбе Майами-Бич.

– Я надеюсь, путешествие было приятным, – болтал он, закуривая. – Как вам понравился наш новый?

Джин взглянул в желто-голубые глаза, пожал плечами, подбирая ответ.

– Зачем вы спрашиваете? – смягчая простодушной улыбкой легкую иронию в голосе, спросил Лот. – Ведь все говорят, мистер Горакс, что вы умеете читать мысли на расстоянии.

– О, эти разговоры сильно преувеличены, – еще шире улыбнулся тот. – Верно, что я немного занимался телепатией, гипнозом и психокинезом под руководством знаменитого Гарднера Мэрфи. – Он надел очки, пронизывающе взглянул на Лота. – Если хотите, я попробую прочитать ваши мысли. Ваше последнее замечание, мой дорогой и овеянный славой мистер Лот, объясняется тем, что вы сами рассчитывали занять кресло, на котором по-хозяйски уселся этот выскочка. Говорю напрямик, ибо я не виноват, что меня поставили на этот пост, и я искренне хочу быть вашим другом. Значит, лучше с самого начала прояснить наши отношения.

Улыбка сползла с губ Лота. На мгновение в глазах его мелькнула растерянность. Никогда еще не видел Джин таким сконфуженным этого сильного человека. Но тут же на скулах Лота заходили желваки. В глазах мелькнул опасный блеск вороненой стали.

Впрочем, Лот тут же оправился и, блеснув улыбкой, поднял руки:

– Сдаюсь, мистер Горакс! Сдаюсь! Вы действительно видите меня насквозь. – Он опустил руки. – Я не хотел бы быть вашим врагом, так что будем друзьями, мистер Горакс.

Мистер Горакс повернулся к Джину.

– Ну, а ваши извилины, мистер Грин, менее запутаны, и ваши мысли я вижу почти так же ясно, как изображение на экране хорошего телевизора. Вы впервые отняли человеческую жизнь, мистер Грин, а в первый раз это всегда бывает нелегко.

Джин застыл в кресле, зачарованно глядя на Горакса, как кролик на кобру.

– Вы ранены, мистер Грин. Я отсюда чую запах антисептической мази и бинтов. Но вас беспокоит не рана, а ваше будущее. Вы впервые попали в положение травимого охотниками зверя. Над вами сгустились тучи, вам грозит гибель, и вот вы пришли сюда, хотя не питаете симпатии к военщине. Но в бурю хороша любая гавань, не так ли, мистер Грин?

Джин оторопело, словно ища помощи, посмотрел на Лота. Лот сидел напряженно, нахмурив лоб, сжав кулаки, с возмущением уставясь на улыбающегося мистера Горакса.

Горакс снял очки.

– Опыт телепатии окончен, джентльмены, – объявил он. – Надеюсь, вы довольны, мистер Лот? Согласитесь, телепатия – незаменимое оружие для разведчика.

– Вы упомянули о психокинезе, – промолвил Джин. – Что бы это могло быть?

– Я ждал этого вопроса. И именно от вас. Для вас любопытство все еще важнее самоутверждения. Для мистера Лота, который на четырнадцать лет старше вас, как раз наоборот. Психокинез, джентльмены, – это совершенно новая область психологии, изучающая влияние мысли на движение физических предметов.

– Разве мысль может иметь такое физическое влияние?

– Об этом и спорят сейчас психологи Америки, но посмотрите сами! – При этих словах мистер Горакс достал из кармана зажигалку со стеклянным корпусом, в котором в прозрачной жидкости белели игральные кости. – Скажем, мы играем в кости. Вот я трясу кости в кулаке. Аллэ! Три и четыре. Аллэ! Два и три. Аллэ! Пять и один. Но вот я предельно концентрирую внимание, собираю в кулак всю свою волю и всем своим существом, всей силой мысли, всеми миллиардами клеток мозга страстно хочу, желаю, приказываю, чтобы кости упали шестерками кверху. Внимание!

На обширном лбу мистера Горакса выступили капли пота, на висках вздулись жилы, глаза полыхнули желто-голубым огнем.

– Аллэ!

Он положил зажигалку на край стола. Джин и Лот подались вперед, невольно затаив дыхание. Кости лежали шестерками кверху.[53]

– Колоссаль! – прошептал ошеломленный Лот. Он попытался улыбнуться. – Но ведь это гарантия неотразимого успеха у женщин.

Мистер Горакс скромно потупился.

– Невероятно, – проговорил Джин. – Гипнотизировать человека – это я понимаю, но гипнотизировать предмет, вещь, материю!..

– Такова, уважаемая публика, сила концентрированной мысли. Есть ученые, считающие, что ее можно уравнять с силой луча лазера.

Горакс откинулся в кресле и вытер цветастым платком свой мокрый лоб.

– А теперь, Джин, скажи-ка мне как на духу: зачем ты пришел сюда, в ЦРУ?

Джин был готов без утайки ответить на любой вопрос Горакса, но в это время пронзительно зазвонил телефон.

Полковник Шнабель вызывал по автокоммутатору Ди-Ди-Пи мистера Лота на совещание, а мистера Горакса просил вкратце познакомить с «фирмой» мистера Грина.

Лот встал, кивнул Джину и Гораксу, щелкнул каблуками.

На столе перед мистером Гораксом лежало несколько пачек сигарет («Кул», «Марлборо», «Вайсрой»), коробки гаванских сигар и набор трубок фирмы «Данхилл». Обыкновенно курильщик курит сигареты, или сигары, или трубку. Горакс курил и то, и другое, и третье.

– Итак, – начал он, набивая трубку, – мне поручено рассказать вам о «фирме». Я собирался показать вам специально отснятый недавно для служебного пользования учебно-документальный фильм о ЦРУ, но думаю, что нам с вами будет интересней пройтись по этажам и кабинетам «Ледяного дома» и увидеть то, что вам разрешается увидеть собственными глазами… Как говорил Аллен Даллес: «Я глава молчаливой службы и не могу рекламировать свой товар». Это редкая привилегия: заглянуть по ту сторону закрытых дверей Синей Бороды. В Пентагон, как известно, водят экскурсии, в ЦРУ – никогда. В путь, мой дорогой мистер Джин!..

– ЦРУ, – рассказывал на ходу в коридорах, лифтах, кабинетах, залах и хранилищах Горакс Грину, – это мозговой трест тотальной разведки Америки, координирующий деятельность всех правительственных ведомств, ведущий разведку и намечающий курс политических акций. ЦРУ – это штаб трехсоттысячной армии профессиональных разведчиков. ЦРУ имеет все необходимое для тотальной разведки: почти неограниченные права, включая право на секретность своих операций, огромные (тщательно засекреченные) бюджетные ассигнования (называют цифры от пятисот миллионов до двух миллиардов долларов в год!) и неконтролируемые расходы на глобальную сеть разведки.[54] Вспомним, что государственный департамент располагает бюджетом всего в четверть миллиона.

Год рождения ЦРУ – 1947-й. За спиной первого директора шпионского концерна «Дикого Билла» Доновэна – стоял его подлинный создатель и крестный отец: Аллен Уэлш Даллес. Именно он добился для «фирмы» большей власти, чем обладает любой другой правительственный орган Америки. Это государство в государстве, ЦРУ называют «невидимым правительством» или «сверхправительством». Именно «фирма» стояла в 1953-м за переворотом против Мосаддыка в Иране и за берлинскими «волынками». Это она скинула президента Хокобо Арбенса в 1954-м, а в 1960-м послала в полет на самолете У-2 пилота Пауэрса. ЦРУ – это плащ и кинжал дяди Сэма!

Если вы читали последнюю книгу мистера Даллеса, – говорил Горакс Джину в огромном зале, заставленном ультрасовременными ЭВМ – электронными вычислительными машинами, – то помните его характеристику огромной роли новейшей техники в разведке. Вот эти машины – это «кадровики всезнайки», учетчики личного состава. Предположим, нам требуется для выполнения особого задания человек тридцати пяти лет, не выше пяти футов и восьми дюймов, холостой с дипломом инженера-химика и знаниями французского языка и языка южноафриканского племени суахили. Вы задаете этот вопрос одной из этих мудрых машин, наделенных нечеловечески блестящей памятью, и она тотчас сообщает вам имя и фамилию подходящего человека или нескольких человек с номерами их досье.

– Поразительно, – произнес Джин, недоверчиво улыбаясь.

– Верится с трудом? – спросил мистер Горакс. – Что ж, я уважаю здоровый скепсис. Давайте проверим.

Он подошел к ближайшему оператору в белом халате и небрежным, но не терпящим возражений тоном сказал:

– Хэлло, Стив! А ну-ка покажите этому Фоме неверному, чего стоят ваши механические игрушки. Выясните-ка у робота – начальника отдела кадров, нет ли у нас в ЦРУ человека двадцати пяти лет, русского происхождения, ростом в шесть футов и два дюйма, родившегося в Париже, холостого, выпускника медицинского колледжа, со знанием английского и русского языков…

– Но ведь это же… – Джин рассмеялся. – Готов биться об заклад, что такого человека у вас нет!

– Идет! – подхватил мистер Горакс.

Оператор быстро отпечатал данные, сообщенные Гораксом, и заложил небольшую карточку в машину, нажал какие-то кнопки на сложном пульте управления. Машина едва слышно зажужжала. На приборной доске замелькали, вспыхивая и угасая, разноцветные огоньки. Через несколько секунд машина выплюнула карточку.

Оператор вручил ее Гораксу.

Тот, не глядя, передал ее Джину. Джина точно током ударило. На карточке значилось:

«ДЖИН ГРИН, предварительный кандидат в курсанты КОД ЦРУ, досье ФБР 61242562А, досье ЦРУ С0456».[55]

– Вы должны мне десятку, – услышал сраженный Джин чуть насмешливый голос этого мага Горакса.

В огромном зале с кабинами работники ЦРУ изучали русский и другие иностранные языки с помощью самой совершенной магнитофонной техники

– Видите, как они усердствуют, – заметил Горакс. – Какое рвение! Какое прилежание! За знание иностранного языка ЦРУ платит солидную надбавку к званию. Пожалуй, нигде в Америке так не популярен русский язык, как здесь. Так что учтите, юноша. Если вас возьмут сюда на работу, начнете с пяти тысяч долларов в год. Если повезет, со временем будете получать до четырнадцати тысяч долларов. Предупреждаю: попасть сюда нелегко: из тысячи кандидатов на службу в ЦРУ берут только горстку: восемьдесят процентов отбраковываются по анкетным данным, десять процентов отсеивают в результате тщательного изучения офицеры безопасности – за слабость к слабому полу, за пристрастие к алкоголю, за болтливость, за подозрительные знакомства. Оставшиеся десять процентов подвергаются проверке с помощью детектора лжи. Обязателен ответ на два вопроса «Не гомосексуалист ли вы?» и «Не передавали ли вы кому-либо секретные сведения?»

А вот, – сказал Горакс, подходя к другой замысловатой машине, – электронный радиодешифратор-переводчик, который экономит нам массу времени по расшифровке и переводу поступающих от наших разведчиков шифрорадиограмм. Мой друг! – обратился он к оператору. – Продемонстрируйте-ка нашу опытную новинку!

– Извольте, – бесстрастно произнес оператор. – Эта ЭВМ, система комплексного машинно-речевого перевода соединяет в себе три устройства: радиоприемник, дешифратор и электронную установку машинного перевода, дающую речевое воспроизведение текста. Радиоприемник принимает сейчас шифрорадиограмму нашего резидента из Гаваны. Магнитофон автоматически записывает ее. Дешифратор тут же, за десять секунд, расшифровывает шифрорадиограмму и тут же выбрасывает ее на японском языке. Почему на японском, а не на испанском? Резидент филиппинец японского происхождения, одинаково хорошо владеющий испанским и японским. Вы видите этот лист бумаги, поступающий из устройства как из телетайпа. Сверху на нем – радиограмма на японском языке, записанная как латинскими буквами, так и катаканой, то есть японской слоговой азбукой. И почти одновременно из динамика поступает перевод радиограммы на английский язык. Внимание, включаю динамик!

И тут случилось нечто совсем неожиданное. Из большого динамика раздался голос странного тембра, бездушный голос электронного переводчика, который медленно и уныло зачитал текст радиограммы резидента из Гаваны:

«Диверсия и покушение не удались. Подполье раскрыто. Все члены организации арестованы…»

Оператор, Горакс, Джин – все они замерли. А механический голос все говорил без интонации и ударений:

«Янки! У вас хорошая техника, она побеждает пространство и время, но не может покорить народ. Все это время я работал против вас. Куба – си, янки – но! Родина или смерть!..»

Опомнившись, оператор выключил динамик. Какой ужасный конфуз! На лбу его выступил пот. Он с тревогой взглянул на Горакса.

– Машина еще далеко не совершенна, – сказал Горакс. – Надо увеличить в ее «памяти» рабочий запас слов, в особенности идиом. Благодарю вас! Идемте дальше!

А в ушах Джина звучал неземной, нечеловечий глас:

«Техника побеждает пространство и время, но не может покорить народ!..»

В зале «Ракеты и снаряды» у Джина разбежались глаза. Здесь занимались изучением ракетной техники всех стран мира, но прежде всего Советского Союза. Горакс провел Джина мимо фотографий и схем таких отделов, как «Ракеты типа Земля – Земля» «Подводные ракеты», «Ракеты типа Земля – воздух – космос», «Ракеты типа воздух – космос – Земля», «Ракеты типа воздух – космос – воздух – космос», к центральному отделу «Советские ракеты».

– Вот данные по советским ракетам, – сказал Горакс, – собранные всеми разведками свободного мира с помощью агентуры и особенно спутников-шпионов типа «Сэмос». Новые фотокамеры будут в девять раз сильнее. Некоторые спутники «Сэмос» – эти «шпионы в небе» – одновременно записывают телефонную и радиосвязь космических центров на микроволнах, а небесный шпион «Мидас» обнаруживает запуск ракет по высокой температуре выхлопных газов за полчаса до выхода ракеты к цели. Ныне в небе витает больше шпионов, чем ангелов! Наша система СПАДАТС – Система космического обнаружения и слежения – следит днем и ночью за всеми русскими ракетами и спутниками и за связью с ними. Кстати, стоимость спутников и всей системы покрывает из своего бюджета Пентагон. После того, как президент упрекнул мистера Даллеса в том, что он недооценил успехи России в ее ракетной программе, «фирма» всемерно активизировала разведку в этой области.

– Разумеется, – пояснил Горакс, – данные, касающиеся русских ракет, носят лишь приблизительный характер.

Другая диаграмма показывала американские и советские спутники и корабли.

…В шифровальном отделе Джин увидел издалека – Горакс не пустил его ближе – много диковинных шифровальных машин, десятки и сотни сосредоточенных шифровальщиков.

– Неужели для всех из них находится дело? – наивно удивился Джин.

– Это что! – пренебрежительно махнул рукой Горакс. – Главный центр радиоперехвата, шифрования, дешифрования и разведывательной радио- и электронной техники Агентства национальной безопасности находится в Форт-Миде, штат Мэриленд, недалеко от Вашингтона. Здание у них там побольше нашего. Годовой бюджет – миллиард долларов. Штат – четырнадцать тысяч человек, на шесть тысяч больше, чем в ЦРУ. Там гораздо больше этих новейших сверхскоростных вычислительных машин. Они переводят русскую периодику со скоростью тридцать тысяч слов в час. Они производят криптоаналитическую работу, обрабатывают горы разведывательной породы, отсеивая руду и добывая драгоценную информацию, поступающую со всего мира от более чем двух тысяч станций радиоперехвата, действующих, стационарно и на кораблях, самолетах, спутниках. Один отдел там, например, перехватывает все секретные радиограммы, которыми обмениваются иностранные правительства со своими делегациями и представительствами при ООН. Конечно, не всегда удается дешифровать эти радиограммы, но бывает, что и удается. Мы ловим теперь не только работу всех радиостанций мира, а отсчет времени на стартовой позиции ракет, характерные звуки заводов и электростанций, приказы штабов ПВО радиолокационным установкам и самолетам, переговоры космонавтов с наземными станциями, приказы о передвижении тактических и стратегических войск. Другой отдел, АНБ, регулярно записывает переговоры между русскими пилотами и их наземным командованием и не только анализирует содержание этих переговоров, но и изучает акцент летчиков, их характер, случайные ссылки на коллег и начальство, регистрирует фамилии, составляет картотеку на кадры ВВС. Тотальный шпионаж, мой друг, глобальный шпионаж! Мы стремимся к тому, чтобы ни одна ракета не взлетела, ни один завод не вступил в действие, ни одна воинская часть нашего потенциального противника и шагу не сделала без нашего ведома.

– Но, вероятно, и противник стремится к тому же, – предположил Джин.

– Наверняка! – ответил Горакс, внимательно взглянув на Джина. – А сейчас я поведу вас в завтрашний день разведки…

– Этот отдел у нас называется «сумасшедшим домом», – продолжал в лифте мистер Горакс, – «фабрикой снов», «парадизом алхимиков», «мыслительным бункером». Здесь больше смелых мечтателей и дерзновенных фантазеров, чем в Пен-Клубе или Гринич-Виллэдж. Воображение отважнее, чем в опиумном притоне. Этот научно-фантастический центр координирует и финансирует самые невероятные поиски не только здесь, при ЦРУ, но и в исследовательских институтах РЭНД корпорейшн, фордовского фонда и других корпорациях и фондах, колледжах и университетах, а также в Гудзоновском институте этого «Клаузевица ядерного века» Германа Кана, который, гм… гм… всех нас здесь успокоил, установив, что если ядерная война оставит на Земле всего двадцать миллионов американцев, то понадобится всего ничтожных сто лет, чтобы наша цивилизация полностью возродилась. Группа ученых-дельфинологов установила, например, что дельфины являются лингвистами и говорят на языке, в котором втрое больше слов, чем в словаре американской домашней хозяйки или унтер-офицера, что они легко могут научиться говорить по-английски и во время войны стать морскими разведчиками и живыми торпедами. Установлено, что дельфины плавают со скоростью тридцать миль в час, находят цель с завязанными глазами.

Они вышли из лифта в ничем не примечательный длинный пустой коридор со множеством закрытых дверей, по которому прогуливался лишь солдат военной полиции. Эм-Пи мельком взглянул на зеленый значок на груди Джина и козырнул Гораксу.

– Другую группу, – продолжал Горакс, – можно назвать приемной комиссией по предстоящей встрече с мыслящими пришельцами из иных звездных миров. Ее задача – обскакать русских и первыми принять гостей из космоса, познакомить их с «американским образом жизни», показать им статую Свободы, «Пеппермент-лаундж», где поет наш мистер-твистер Чабби Чеккер, свозить в Диснейлэнд и, по возможности, вовлечь в НАТО… Третья группа трудится над проблемой передачи материи на расстояние…

Они прошли мимо дверей кабинетов с табличками:

«Пекинологи», «Ханойологи», «Кремленологи». За последней кто-то жарил на балалайке…

Из двери без таблички вышел рассеянный, ученого вида пожилой человек в роговых очках, с чертежами в руках. Глядя вперед невидящими, как у сомнамбулы, глазами и отчаянно ероша редкие волосы, он едва не наткнулся на Горакса.

– Одну минуту! – властно остановил его Горакс. – Будьте добры, расскажите нам в двух словах, над чем вы работаете.

– Рассказать? – удивился тот. – Право, не знаю. Это совершенно секретно. Боюсь, что я не смогу…

– Сможете, сможете! – весело заверил его Горакс – Я заместитель полковника Шнабеля. Стреляйте!

– Стрелять? Кого стрелять?

– В смысле «выкладывайте».

– Видите ли, это сложная проблема.[56] Дело в том, что клопы обладают феноменальным чутьем. Вот мы и решили использовать это чутье в военных целях. Мы создали аппарат, в который помещается целая рота голодных клопов. Перед ними в аппарате лабиринт. Представьте себе джунгли Вьетнама, идет рота наших ребят. Как уберечься от засады Вьетконга? Да с помощью клопов! Идущий впереди роты в головном дозоре разведчик действует нашим аппаратом с клопами как миноискателем, наблюдая за поведением клопов сверху, сквозь специальное окошечко. Как только клопы учуют залегших в засаде партизан, они тут же поползут по лабиринту, нарушая напряжение электромагнитного поля, что и фиксирует датчик, точно указывая направление засады. Остается лишь обрушить шквал огня на ничего не подозревающих партизан, чтобы расчистить дорогу. Аппарат дешев, прост в конструкции и безотказен в действии.

– Но почему ваши клопы реагируют только на вьетнамцев, – спросил Горакс, – а не на янки? Может быть, это вьетнамские клопы?

– Нет, – глубокомысленно ответил ученый, – клопы не знают национальных различий. Дело в том, что в нашем аппарате они изолированы от американцев, аппарат нацелен дулом на противника. К тому же американцы спрыснуты антиклопином – диэтилтолуамидом. А сейчас прошу извинить меня: я спешу на важную конференцию.

– Все истинно гениальные изобретения, – заметил с улыбкой мистер Горакс, глядя вслед ученому, – в основе своей просты как дважды два.

Ученый обернулся на ходу и крикнул:

– Подумайте о том, скольких наших ребят спасут мои клопы!

– А где вы их берете? – спросил Горакс. – В Гарлеме?

Но ученый уже не слышал, завернул за угол коридора.

– Ну и ну! – сказал Джин. – Я слышал, что во Вьетнаме воюют слоны, возя солдат по джунглям но чтобы воевали клопы – этого я еще никогда не слышал!

– Наполеон не поверил в пароход, который дал бы ему возможность завоевать Англию, – с улыбкой сказал Горакс, – а Гитлер не верил в ракеты. Думаю, что клопы не единственная надежда наших войск во Вьетнаме. Кстати, некоторые из этих ученых получают больше, чем директор «фирмы», которому платят тридцать тысяч в год. Заглянем-ка наугад за эту дверь!

Горакс постучался и, услышав чье-то «войдите», потянул за ручку. Дверь отворилась, и они вошли в небольшой кабинет, заваленный бумагами, книгами и радиоаппаратурой. В углу стояла индийская ситара. В кабинете находился один человек, длинноволосый и бородатый.

– Хэлло! – приветствовал мистер Горакс. – Мы, кажется, помешали вам заниматься зарядкой?

– Нисколько! – ответил человек, стоявший на голове. – Я закончу свой комплекс упражнений по системе йогов через десять минут, поиграю на ситаре и поступлю в ваше распоряжение.

Когда Горакс объяснил ученому, зачем они к нему пожаловали, он охотно рассказал им о своей работе.

– Джентльмены! – сказал он, моргая глазами на уровне плинтуса. – Я нахожусь на грани реализации своей идеи! Из-за этой идеи меня выгнали сначала из Массачусетского технологического института, а потом еще из десятка институтов и научных центров. Я хлебал бесплатную похлебку на Баури, был «человеком-сандвичем» на Бродвее, работал скэбом на доках, но не изменял своей идее. Это будет неслыханный переворот, настоящая революция в науке! Да будет вам известно, джентльмены, что в мировом воздушном океане носится каждый звук, парит каждое слово, когда-либо произнесенное на нашей планете. Да и на других планетах. Все изреченное вечно. Эхо не умирает, а лишь становится неслышным для нас. Эфир полон звуков со времен оных. В нем живет и первое слово Адама, и звук поцелуя Евы, и грохот каждого выстрела на Банкерхилл! Да что там! Если бог некогда проглаголил: «Да будет свет!», то в эфире звучит и эта фраза! Только надо научиться ловить эти звуки так, как мы научились ловить и записывать радиосигналы. Если мы ловим звуки настоящие, то почему нельзя ловить звуки прошлые? И разве мы уже не ловим радиоимпульсы, брошенные в космос миллиарды световых лет тому назад звездами, которых давным-давно нет во вселенной! Только вообразите: скоро мы сможем услышать песни Гомера в исполнении самого автора, речи Демосфена, споры Колумба с его матросами. Эфир откроет нам тысячи тайн!..

– В том числе и политические и военные тайны наших врагов? – спросил Горакс.

– Несомненно! Это интересует ЦРУ. И бог с ними. Я лично интересуюсь чистой наукой и немножко историей, которую я от начала до конца перепишу с помощью моего изобретения! Более того, мое изобретение ознаменует собой новую эпоху в истории. Тайное станет явным, а ведь все беды человечества проистекали в прошлом из-за тайн и секретности. Обман и коварство станут невозможными, изменится сама человеческая природа…

– Бред! – убежденно сказал Джин за дверью. – Свифтовская академия наук, в которой добывают золото из свинца, перерабатывают лед в порох методом пережигания… И ЦРУ тратит на этот «сумасшедший дом» деньги налогоплательщиков?

– Миллионы, – ответил Горакс, ведя Джина к лифтам, – ибо сегодняшний бред – завтрашняя Нобелевская премия. И мы не можем рисковать, как рисковали Наполеон и Гитлер. Уж лучше рисковать кошельком, чем головой. Недавно я делал доклад о месмеризме, метапсихическом методе и телепатической связи на конгрессе парапсихологов в Утрехте. В наши дни, юноша, нельзя отвергнуть априори даже самые бредово-фатастические прожекты и изобретения. Любое, пусть даже самое безумное, открытие должно рассматриваться с точки зрения его разведывательного использования. Поэтому на наши деньги создано специальное общество – Фортейское, – которое занимается лишь теми гипотезами и проектами, которые отвергнуты наукой. Девиз общества: «Невозможного не существует». Иначе можно остаться в проигрыше. – Горакс закурил сигару. – Взять, к примеру, царскую Россию – родину ваших пращуров. Как пострадала Россия от пренебрежения царских властей к замечательным самородным талантам своего народа! В восьмидесятых годах прошлого века изобретателя пулемета американца Хирама Максима и бельгийца Нагана осыпали золотом и почестями, а тульский изобретатель автоматической винтовки Двоеглазов получил от военных властей ответ, что «подобные изыскания и опыты беспредметны». Во время первой мировой войны лучших тульских оружейников направили… солдатами на фронт, в окопы! Только после революции такие русские конструкторы, как Дегтярев и Токарев, сделали Советскую Россию независимой в области вооружения от заграницы. Именно в тайны советского оружия и пытается ныне проникнуть ЦРУ!..

Для Джина все, что говорил Горакс, было откровением.

– К сожалению, у нас мало времени, – продолжал его гид, – а то бы я вам показал Отдел спиритического столоверчения, Отдел боевых игр. Я показал бы вам отдел детективной, шпионской, приключенческой и научно-фантастической литературы, который был создан мистером Даллесом, большим любителем Джеймса Бонда. Он был в восторге, когда эксперты этого отдела установили, что наши диверсанты и разведчики могут использовать многое из фантастического арсенала Бонда. Так, оказалось, что практическое значение имеет пружинный нож, спрятанный в подметке диверсанта! Шеф был великим выдумщиком. Ей-богу, когда-нибудь ему установят памятник в этом доме![57]

В эту минуту дверь лифта бесшумно отворилась, и на площадку выехал в металлическом кресле-коляске болезненного вида пожилой седой человек с желтым лбом и землисто-серыми щеками. Ноги его были укутаны темным пледом. Он катил свою коляску на мягких шинах с рессорами, ловко орудуя скрюченными руками, похожими на когтистые лапы хищной птицы. Как человек воспитанный, Джин не задержал бы взгляда на инвалиде в коляске, не стал бы глазеть на него, если бы его не обдали внезапным сквозняком льдисто-голубые глаза с огромными черными зрачками, круглыми и неподвижными, как у американского белоголового орла. Это были не глаза, а детекторы лжи. И еще в них мерцали, переливчато светились, словно огни северного сияния, упрямство, и воля, и необузданный фанатизм, застарелое недоверие и неизбывная ненависть. Ненависть физического и морального урода ко всему здоровому, красивому, доброму. Ненависть инквизитора, жандарма, палача.

Инвалид в коляске прокатил мимо, заморозив Джина и мистера Горакса одним только взглядом, острым и пронизывающим, как шквальный арктический ветер. Он уносился по коридору бесшумно и плавно, точно привидение.

Джин перевел взгляд на Горакса. Тот поежился, шагнул в лифт.

– Кто это? – глухо спросил Джин, как только дверь лифта автоматически закрылась и Горакс нажатием кнопки послал его вниз.

– Мистер Лаймэн Киркпатрик, – бесстрастно и почтительно ответил Горакс. – Шеф службы внутренней безопасности ЦРУ. Человек с рентгеновским зрением

– Он болен?

– Он в детстве болел полиомиелитом. Как Рузвельт, который почти не мог ходить и передвигался, лишь опираясь на тонкие трости.

Джин невольно подумал о том, что несчастье сделало совсем другого человека из Рузвельта. Рузвельта уважал отец Джина. Когда в Белый дом вместо умершего Рузвельта въехал Трумэн, отец хотел покинуть Америку. А этот зловещий калека в коляске представляет собой совсем другую Америку, которую он, Джин, совсем не знал…

– Прошу вас, мистер Грин! – позвал Джина Горакс. – Мы лишь начали наше знакомство с «санкта санкториум» – святая святых разведки дяди Сэма!

Много удивительного показал мистер Горакс Джину в ту долгую прогулку по этажам и залам железобетонной крепости в Лэнгли. Музей курьезов Риплея на Бродвее не выдерживал никакого сравнения со штабом ЦРУ. Далеко не все двери Синей Бороды отворил Джину Горакс: так, он не имел права показать и не показал ему отдел по изготовлению иностранных фальшивых паспортов, виз и прочих документов, не показал отдел по планированию химической и биологической войны, который, например, проводил сверхсекретные испытания по распространению смертоносных эпидемий посредством перелетных птиц, не показал самый секретный отдел – отдел «черных операций», готовящий перевороты, заговоры, диверсии, но и увиденного было вполне достаточно, чтобы понять, что разведка дяди Сэма, начавшаяся со скромной детективной конторы Аллана Пинкертона, стала поистине тотальной суперразведкой, поставлена на самую широкую ногу, с настоящим американским размахом, с применением последних новшеств науки и техники. Джин удивлялся, поражался, изумлялся, но неотступной тенью ходило за ним воспоминание о замораживающем душу взгляде инвалида в коляске.

– Наш девиз, – говорил ему его гид Горакс, – весь мир – военный объект, все люди – шпионы! Марс мобилизовал у нас на нужды войны не только науку и технику, но и вообще человеческое воображение, фантазию и выдумку. Мобилизация эта тотальна: под ружье поставлены все, от жреца «чистой» науки до душевнобольного фантазера. Идет военизация всех творческих процессов, и все окутывается плащом секретности. Увы, наше время подходит к концу. А я мог бы познакомить вас с конструкторами, работающими над автоматизацией боевой техники, над созданием солдат-роботов, субмарин-роботов, стотонных танков-роботов, оснащенных оружием массового уничтожения. Я мог бы показать вам творцов искусственной засухи, управляемых ураганов, тайфунов и потопов в масштабе целых стран. Я мог бы дать вам взглянуть на ученого, одержимого идеей атаки на озон – естественный компонент атмосферы – с целью смертоносного повышения радиации и испепеления всего живого на огромной территории; мог бы свести вас с другим ученым, который трудится над смещением гигантских ледников путем контролируемого воздействия на их гравитационную энергию. Невероятно? Достаточно десятка ядерных взрывов вдоль «подола» Антарктиды, чтобы похоронить подо льдом добрую половину северного полушария.

Джин слушал с огромным вниманием, но у него росло не восхищение всем услышанным и увиденным, а чувство какого-то тягостного недоумения и страха, словно хвастался перед ним безумный кандидат в самоубийцы: «Смотри, какой ввинтил я в потолок великолепный крюк. Лучшая сталь! Веревка из самого крепкого нейлона, денег на нее я не жалел и намылил ее самым дорогим и душистым косметическим мылом „Палм олив“! А узел – какой надежный, какой чудный узел! И как приятно шее в этой петле…»

Лот уже ждал их в приемной. Друзья тепло расстались с мистером Гораксом. Впрочем, Джину показалось, что у Лота это тепло было искусственным: он благоразумно не хотел ссориться с начальством.

Когда они вышли в приемную, Лотта сунула подушечку в пудреницу и включила свою самую ослепительную улыбку, словно рекламируя зубную пасту «Колгэйт».

– Соу лонг, беби! – крикнул ей Лот.

– Увидимся! – ответила Лотта. – Если ты, нахал, забыл мой телефон, то найдешь его в телефонной книге вместе с адресом в Джорджтауне.

Она одарила и Джина стосвечовой улыбкой.

– Прихвати с собой и этого мальчика, Лот, – продолжала она. – Я делю свою квартирку с одной девочкой из государственного департамента – вылитая Ким Новак!

– О'кэй, Лотта! – усмехнулся Лот. – Я звякну тебе, если нас не задержит за ужином Джекки.

– Это какая еще Джекки? – спросила Лотта с потухшей улыбкой.

– Та, что в Белом доме! – грубовато, по-тевтонски, сострил Лот.

Они шли, смеясь, по коридору. Оставалось спуститься на лифте на первый этаж. Через пять минут они сидели бы уже в «плимуте» и мчались обратно в аэропорт Даллеса. Джин никогда не мог бы представить, какое неожиданное и суровое испытание ждало его впереди.

Не успели они дойти до лифта, как коридор наполнился вдруг громким жужжанием и звоном, словно разом зазвонили баззэры десятка телефонов.

Лот остановился как вкопанный, схватил Джина за плечо так, что заныла рана.

– Проклятье! – выпалил он. – Неужели?.. Не может быть!.. Эти баззэры звонят, только получив электрический импульс от центра по объявлению тревоги в случае национального чрезвычайного положения! Когда радарная сеть НОРАДа[58] засекла в воздухе вражеские ракеты!.. Джин! Это атомная тревога! Началось!

Из всех кабинетов хлынули служащие ЦРУ, мужчины в темных костюмах и строгих галстуках, девушки-секретарши… Издали их освещенные дневным светом лица казались озабоченными и мертвенно-бледными.

– Скорее, Джин! – заторопился Лот. – Спускайся этим лифтом в самый нижний подвальный этаж! Я должен вернуться в отдел!

– Я подожду других… – начал было Джин, но Лот впихнул его в запасной лифт, нажал на кнопку, чтобы закрыть дверь.

Звон баззэров не прекращался и в лифте. Атомная тревога? Джин почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.

Скоростной запасной лифт системы Вестингауза мчал Джина вниз так быстро, что у него захватило дух и стало пусто под ложечкой, как бывает в самолете, когда он внезапно проваливается в воздушную яму.

В невидимом динамике вдруг раздался анонимный глуховатый голос, холодный, размеренный и бесстрастный:

– Аттеншн! Аттеншн! Внимание! Внимание! Атомик алэрт! Атомная тревога! Все сотрудники действуют согласно инструкции. Уберите в сейфы все секретные документы! Возьмите с собой материалы согласно утвержденному списку! Не забудьте свой цифровой код! Офицерам безопасности включить все защитные системы – электронную, световую, тепловую, магнитную, лазерную, а также системы А, В и С! Соблюдайте спокойствие и выдержку! Всем служащим с литером ЕХР и посетителям направиться к лифтам и спуститься в атомное убежище! Всем служащим с литером UHEXP проследовать в подземный штаб! Начальникам отделов вскрыть пакеты и действовать согласно инструкции чрезвычайного положения! Офицерам безопасности покинуть основное здание последними!..

Когда лифт домчался до самого нижнего подвального этажа. Джин вышел в коридор с бетонными стенами, освещенный забранными проволочными сетками электрическими лампами, и быстро зашагал в направлении, указанном стрелкой на стене с надписью:

ФОЛЛ-АУТ ШЕЛТЕР

Радиационное убежище

А голос – этот голос в гробовой тишине подземелья – непрерывно следовал за ним, урча низким баритоном в скрытых повсюду динамиках:

– Всем командам противоатомной обороны включить на своих станциях радиационные детекторы и мониторы! Поддерживать непрерывную радиотелефонную связь с НОРАДом и командованием радарной сети округа! Инструкторам противоатомной обороны действовать согласно справочнику департамента обороны «Защита от радиации: что необходимо знать и делать в случае ядерного нападения».

В голове у Джина все тревожнее крутился лихорадочный калейдоскоп мыслей. Неужели «холодная война» достигла такого низкого градуса, что разразилась «война горячая»? Неужели началась она, атомная война, после стольких лет атомного пата? Кто же сделал первый ход? И почему? Вспомнились газеты последних дней: президент заявил, что Россия наводнила коммунистическую Кубу советскими специалистами и оборудованием. Советы протестовали против нападения хулиганов на советских часовых у военного русского памятника в Западном Берлине… Да, была напряженность, были трения, но Джин не помнил времени, когда бы их не было совсем, этих проклятых трений, зато были и оттепели в морозах «холодной войны»: поговаривали, например, о том, что президент Кеннеди поддержит разумное предложение Кремля о прекращении очередного раунда испытаний ядерного оружия с первого дня нового года…

Джин живо вспомнил аэродром военно-воздушной базы в форт-Беннинге, огромные бомбардировщики Б-52 с восемью реактивными двигателями у взлетной полосы. Раз в десять дней такой самолет поднимался в воздух с четырьмя водородными бомбами неслыханной разрушительной силы, чтобы провести в воздухе двадцать четыре часа. На воздушных подступах страны постоянно летают эти ядерные бомбардировщики, чтобы в любой момент по приказу президента Соединенных Штатов сбросить в любом указанном пункте свой смертоносный груз.

Неужели этот приказ уже отдан и теперь ничто и никто не вернет этих всадников Апокалипсиса?

Стрелки на стене привели Джина к массивной бронированной двери, похожей на те, что закрывают вход в хранилища банков. Дверь убежища открылась легко, хотя была в целый фут толщиной, и так же легко закрылась за ним, издав слабый щелчок. Но когда Джин попытался снова открыть ее изнутри – ведь в убежище вот-вот должны были прийти люди, много людей, – она не поддалась вовсе. Ее, пожалуй, нельзя было сдвинуть с места и противотанковой пушкой. Джину оставалось только надеяться, что хозяева дома знают, как открыть эту дверь.

Он огляделся. В довольно просторном подвальном помещении было безлюдно – он пришел первым. У стен высились какие-то запертые стальные шкафы, стояли лавки, как в зале ожидания на вокзале Гранд-Сентрал. Он сел на одну из таких жестких лавок и закурил.

Неужели уже летят через океан межконтинентальные баллистические ракеты, все эти Т-ЗА, «Атласы» и «Титаны»?!

Вспомнился фильм «На берегу», снятый по умной книге Невилла Шюта, фильм о гибели мира в адском огне ядерной войны. И вспомнился рассказ Лота о ста пятидесяти секретных глубоких колодцах со смертоносными ядерными ракетами «Минитмэн», спрятанными в горах близ городка Грэйт-Фоллз, в Штате Монтана, там, где течет Миссури и где губернатор штага не признает Организацию Объединенных Наций. Там в пятнадцати «контрольных капсулах» с четырехфутовыми стенами из стали и бетона сидят перед пультом управления по двое молодых офицеров ВВС, разделенных пуленепробиваемым стеклом. Нажав кнопку по сигналу верховного командования, они уничтожат ракетой целый город. А стекло для того, чтобы ни один из них, сойдя с ума, не мог заставить другого совместно развязать ядерную бойню. Ибо выстрелить ракету можно только, если оба одновременно вставят ключи в замки, повернут циферблат и нажмут на одну и ту же кнопку. А вдруг такие два молодчика сговорились между собой, свихнувшись в своих склепах, и злой шутки ради начали третью и последнюю, мировую войну?!

Джин взглянул на часы. Он знал, что американская радарная система предупреждения могла предупредить страну о летящей ракете за двадцать минут до взрыва. Секундная стрелка его «Аккьютрона» точно прилипла к циферблату.

Что думают, что делают сейчас в Центре военного командования в Пентагоне и в подземном штабе стратегической авиации в Омахе? Где президент – верховный главнокомандующий? Неужели война началась по его приказу? Или кто-нибудь из людей, держащих палец на спусковом крючке атомной войны, сошел с ума, совершил чудовищную, непоправимую ошибку? Или какой-нибудь взбесившийся нацист из бундесвера выстрелил по ненавистной ему Восточной Германии тактическую ядерную ракету типа «Дэви Крокет»?

Прошло еще десять минут. Джин начал понимать, что ядерные бомбы и ракеты не только радиоактивны. Еще и не взорвавшись, еще дожидаясь своего часа, они распространяют губительный для человека, для его ума и сердца термояд страха перед радиоактивным концом. Мысли о матери и Наташе, о миллионах и миллионах ни в чем не повинных людей все сильнее теснили его сердце. И все ярче всплывали в памяти кадры из фильма «На берегу» – картины опустошенной, обезлюженной Америки, увиденные обреченными на смерть моряками с подводной лодки…

С момента объявления тревоги прошло двадцать минут. Джин прислушался. Ни звука. Ни грохота ядерных взрывов, ни воя сирен атомной тревоги, ни звона баззэров. Только тихое гуденье, не громче жужжания пчелы. Это насосы системы кондиционирования воздуха нагнетали в подвалы сухой охлажденный воздух наиболее благоприятной для человека температуры. А что, если там, наверху, взорвется водородная бомба и эти насосы начнут гнать в его подвал воздух, зараженный стронцием-90?

Куда подевался весь народ? Тоскливо и одиноко одному. Он снова закурил, сильно затянулся раз, другой и вдруг почуял в воздухе какое-то резкое зловоние. Он принюхался. Сомнения быть не могло

Это был газ!

У него запершило в носу и горле, заструились обильными слезами глаза.

Вытирая глаза, он пошел вокруг стены, пытаясь разглядеть стену, пол, потолок. Глаза щипало все сильнее.

Наконец он заметил небольшую решетку в стене. Так и есть: газ валил в подвал сквозь решетку, поступая, очевидно, по трубам воздушного кондиционирования. Грудь разрывал натужный кашель.

Не раздумывая, он скинул с себя пиджак, оторвал рукав, стал запихивать его в отверстия решетки.

Он вытер мокрые глаза полой пиджака и пошел дальше вдоль стены, нашел второе зарешеченное отверстие, заткнул его другим рукавом. Кажется, стало легче дышать. Он в изнеможении повалился на лавку, прижал руки к глазам.

Боже мой! Что там делается наверху?! Что делается на свете?!

Его заставил вскочить звук льющейся воды. Вода лилась с потолка, хлестала под напором сквозь два недосягаемых для него отверстия.

Он бросился к бронированной двери, с разбегу ударил по ней здоровым плечом – она не шелохнулась. Кинулся, поднимая брызги, к стальным шкафам – их можно было открыть без ключа разве только взрывчаткой или отбойным молотком. Вновь обежал он помещение – выхода не было.

Вода поднялась до бедер. Ему вспомнилась дохлая крыса под пирсом на Ист-ривер… Вода была почти такой же мутной и тепловатой – наверное, из Потомака.

А эти лавки? Нельзя ли стронуть с места лавку? Он рванул стальную лавку на себя. Она поддалась. Собрав все свои силы, он потащил лавку к низвергавшейся сверху струе воды. Тяжело дыша, он вскочил на лавку и попытался засунуть оставшийся без рукавов пиджак в отверстие, из которого била вода. Это удалось ему, но стоило ему отпустить руки, как вода тут же выбрасывала из трубы импровизированную затычку.

Тогда он стащил с себя полуботинки, обвязал их остатками пиджака, сунул в трубу. Но тут словно злая сила решила посмеяться над ним: напор воды вдруг резко усилился, и труба выплюнула его жалкую затычку.

Он стоял на лавке, а вода доходила уже до пояса.

Что делать?

Он спрыгнул с лавки в воду. Вода охватило горло. Он подошел ко второй лавке, вцепился в нее, потащил, напрягая последние силы, сверхчеловеческим усилием взвалил ее на первую лавку, вскарабкался под потолок и в полном изнеможении уселся там в ожидании конца.

По его расчетам, вода должна была заполнить подвал минут через пять-десять.

Над головой угрожающе заморгали люминесцентные лампы. И пять-десять минут оставалось до полного вечного мрака.

Джин достал портсигар, с трудом закурил подмокшую сигарету от герметической зажигалки.

…Лаймэн Киркпатрик, не отрываясь, смотрел на широкий телевизионный экран.

Вот уже двадцать минут как он не спускал глаз с Джина.

– Мне нравится ваш парень, – наконец сказал он Лоту, который стоял с каменным лицом здесь же, в операторской. – Он умеет бороться за жизнь. Сделал все возможное. Не потерял голову перед смертью. Прикажите спустить воду!

– Йэс, сэр! – мрачно сказал Лот. Он подошел к одному из операторов, сидевших перед пультом с кнопками и приборами, резко приказал:

– Спустите воду, да побыстрей!

Вернувшись к инвалиду в коляске, он встал навытяжку и сухо отчеканил:

– При всем моем уважении к вам, сэр, я считаю своим долгом повторить, что это испытание, которому вы подвергли раненого парня, совершенно излишне после событий, о коих я имел честь вам докладывать.

Шеф службы безопасности ЦРУ окинул Лота удивленно-насмешливым взглядом своих голубых ирландских глаз.

– Полно вам, Лот! Да разве в вас еще живы такие сантименты! Если вы не расстались с ними тогда, когда были еще буршем, то неужели вы не похоронили их на Восточном фронте?!

Лот промолчал, упрямо сжав губы и выпятив нижнюю челюсть.

– Ваш парень не только отлично выдержал этот нелегкий экзамен, но и нам крепко помог. Допустим, что в случае ядерного нападения нам потребуется избавиться от ненадежной части наших сотрудников и мы пустим по трубам воздушного кондиционирования не почти безвредный слезоточивый газ, а газ с летальным действием. Значит, надо сделать решетки недосягаемыми, а лавки намертво привинтить к бетонному полу. Не менее важно будет избавиться от многих тонн секретных документов. Надземное здание мы взорвем ядерным зарядом. Подземное – затопим. Для этого мы не станем возиться с насосами, а взорвем тоннель под Потомаком. Но надо перепроверить все расчеты, чтобы затопление было полным. Полагаю, вы заметили, что в помещении 192, где мы использовали вашего парня как морскую свинку, под потолком образовалась воздушная подушка. Это никуда не годится!.. Правильно я говорю?

– Йес, сэр! – отчеканил Лот.

Из динамика послышался записанный на пленку бесстрастный голос:

– Внимание! Внимание! Закончилась учебная атомная тревога! Закончилась учебная атомная тревога!

В своем подвале с быстро убывающей водой Джин услышал эти слова и едва не заплакал от счастья.

Через пять минут Лот открыл дверь в подвал, где Джин пережил самые мрачные минуты своей жизни.

– Как! – воскликнул Джин. – Это опять ты – мой спаситель, мой славный рыцарь Ланселот?!

Джин сидел среди луж на лавке, в одних трусиках, с сигаретой в зубах, щелкая отсыревшей зажигалкой. Выжатые штаны, рубашка, носки висели тут же на спинке лавки. Джин был бледен, под глазами легли черные круги, но при виде Лота он улыбнулся и устало проговорил вслед за первой репликой:

– Итак, какой новый аттракцион ждет меня в этой камере ужасов?

– Тебя ждет доктор для перевязки, Джин. А потом тебя ждут стаканчик лучшего виски и отель «Уиллард» в Вашингтоне, королевский ужин и самая мягкая в столице нации постель! И мои извинения, Джин. Начальство решило в порядке экспромта испытать тебя на запас прочности, и я, как ни старался, не мог им помешать в этом.

В Арлингтоне Лот купил Джину новый спортивный костюм (горчичного, или, как гласила реклама, оливково-золотого, цвета, дакрон плюс шерсть, ценой в сто двадцать пять долларов), нейлоновую рубашку «Эрроу», оксфордские полуботинки – словом, экипировал «утопленника» с ног до головы.

– Сэр! – подобострастно заметил продавец. – Вы купили у нас оксфордские туфли. И размер ваших ног – десять с половиной. Точь-в-точь как у президента Кеннеди. Поздравляю вас, сэр!

– Клянусь сердцем Одина! – весело произнес Лот тевтонскую клятву. – Этот счет за твой гардероб – почти двести долларов! – я пошлю самому Лаймэну Киркпатрику, хотя ирландцы почти такие же скупердяи, как шотландцы!

Они пересекли Потомак по мосту Авраама Линкольна, въехали в Вашингтон. Джина безмерно радовали вереницы машин, толпы на улицах в час, когда столица зажигала свои огни, живые люди и дети. И безмерно печалило его, что люди, как дети, не думали о термояде, всего на двадцать минут удаленном от этих беломраморных памятников, этих парочек в парке, этих детских колясок.

На углу Пенсильвания-авеню негр-газетчик продавал вечерний выпуск «Вашингтон пост».

– Какой-то остряк, – устало сказал Джин Лоту, – придумал такую шапку для последней и самой сильной газетной сенсации:

Самый последний выпуск газеты:

Прямо на нас летят вражьи ракеты!

Раньше я вместе с другими смеялся над подобными шуточками. Но та ванна в подвале под ЦРУ навсегда вылечила меня от подобного чувства юмора.

Ни Джин, ни Лот не подозревали, проносясь мимо газетчика, что газета «Вашингтон пост» содержала в тот вечер нечто такое, что должно было круто и бесповоротно изменить жизнь и Джина и Лота.

Глава одиннадцатая «Ты нужен дяде Сэму!»

(Перевод О. Г.)

Отель «Уиллард» – он стоит на углу Пенсильвания-авеню и 14-й улицы – всегда был любимым отелем Джина в Вашингтоне. Джин еще в Европе приобрел вкус к старинным, историческим зданиям, а «Уиллард» – самый старый отель в столице нации.

Когда в 1842 году к отелю «Уиллард» подъехал в дилижансе англичанин по имени Чарльз Диккенс, он увидел на грязной немощеной Пенсильвания-авеню, застроенной одноэтажными домишками, свиней и шавок. Над большой деревней, которой был тогда Вашингтон, возвышался купол Капитолия в строительных лесах.

Свою столицу американцы называли тогда «городом улиц без домов», или, не без иронии, «городом великолепных расстояний».

«Каков он есть, – пессимистически писал о Вашингтоне автор „Больших ожиданий“, – таким он, по-видимому, и останется».

В вестибюле и коридорах «Уилларда» сновали рабы-негры. Одни тащили огромную железную ванну в номер какой-то леди, другие несли дрова, чтобы растопить в том же номере чугунную печь.

Генри Уиллард, сначала управляющий, а потом и владелец гостиницы, был оборотистым малым из Вермонта, в юности плавал стюардом на колесном пароходике «Ниагара» по Гудзону. Его четырехэтажный отель в сто номеров был первым в столице. Его клиентами были не только «солоны», но и президенты, и даже еще более известные личности – например, певица Аделина Патти.

В 1860 году в шестидесяти номерах «Уилларда» остановилось первое японское посольство. Японцы впервые выехали за пределы Страны восходящего солнца, и все им было в диковинку. Один японец записал в дневнике: «Все люди в этой стране – римские католики, они преклоняются перед голым человеком лет сорока, с руками и ногами, пригвожденными к кресту, и продырявленным боком…» Японцев крайне удивило, почему в «Уилларде» нет общей бани, шокированные сыны Ниппона по привычке залезали в одну большую ванну.

В 1861 году именно в «Уилларде» началась Гражданская война Севера и Юга. Гостиница была битком набита северянами и южанами – «солонами» и офицерами. Дракам и дуэлям не было конца. Противники группировались по разным этажам, пользовались разными дверьми. В канун окончательного разрыва южане и северяне собрались в одном из банкетных залов «Уилларда» (Джин видел там мемориальную доску), но не смогли сговориться и предотвратить самую кровопролитную в истории страны войну. Как раз в это время в «Уиллард» прибыл только что избранный президент – высоченный Эйб Линкольн, недавний дровосек. Остановился он – Джин знал и это – в номере шесть, на втором этаже. «Уиллард», – пишет Карл Сэндбург в своей великолепной биографии Линкольна, – мог быть с большим основанием назван в 1860-х годах центром Вашингтона, чем Капитолий, Белый дом или государственный департамент.

В годы братоубийственной войны в «Уилларде» останавливался «синий» генерал, будущий президент США Улисс Грант, а в баре «Уилларда» великий Уолт Уитмен оплакивал поражение «синих» при Буллране. Здесь, в «Уилларде», плелись интриги, зрели заговоры. Жена «синего» майора Джозефа Уилларда, брата владельца отеля, рьяно шпионила в пользу «серых». Живя в «Уилларде», патриотка Джулия Уорд Хау сочинила «Боевой гимн республики» (что, знал Джин, в «Уилларде» отмечается еще одной бронзовой плитой).

Немногим более ста лет тому назад мимо «Уилларда» промчалась, прогремела первая вашингтонская конка. В том году в отеле останавливался один из самых великих писателей Нового Света, который писал: «У Уилларда вы обмениваетесь кивками с губернаторами суверенных штатов, задеваете локтями блестящих мужей и топчете генеральские мозоли». Зимой 1873 года в «Уилларде» поселился знаменитый путешественник и репортер Генри Стэнли – год назад он отыскал в африканских джунглях Ливингстона и тем прославился на весь мир. В 1906 году Уиллард провел в номера горячую воду, что весьма обрадовало всех постояльцев, в том числе и любимого писателя Джина – Марка Твена! Не обошлось, правда, без конфуза. Однажды мистер Самуэл Клеменс вошел в ванную, распевая песенку о Миссисипи. Вдруг песня замерла, вместо нее послышались свирепые ругательства – никто никогда не слышал от автора «Геккльберри Финна» такой забористой ругани. Оказалось, что Марк Твен ошпарил себе лицо кипятком!

Не где-нибудь, а в «Уилларде» на заседании Географического общества Роберт Пири читал свой доклад об открытии Северного полюса. В «Уилларде» же в 1916 году президент Вильсон огласил свои знаменитые пункты, призвав к созданию Лиги наций.

Отшумела слава «Уилларда». В сорок шестом Уилларды, теснимые монополистами отельного бизнеса, продали отель за пять миллионов долларов чикагскому плутократу Максуэллу Аббелю. Однако новый владелец, по совместительству президент Объединенных синагог Америки, мудро сохранил старое название отеля. «Уиллард» все еще гордо называет себя «отелем президентов», но нувориши вроде хилтоновского «Мэйфлауэра», «Амбассадора» и «Карлтона» отбили у него лучшую клиентуру. Ресторан «Мэйфлауэра» даже нахально предлагает клиентам блюда по рецептам всех президентов – от Вашингтона до Кеннеди!

Да, померкла слава старого «Уилларда», но Джин никогда не изменял любимому отелю. Какое дело Джину до цитадели комфорта и сервиса «де люкс»! Какое ему дело до фешенебельной новостройки «Мэйфлауэра» с его тысячью безликих номеров и шестью бесцветными ресторанами и барами! Как в малой капле воды отражается солнце, так история старого «Уилларда» отражает историю столицы, историю страны…

И Лот, зная о привязанности друга к «Уилларду», зарезервировал номера именно там. И не случайно, верно, достался Лоту № 6 на втором этаже – номер Линкольна! Именно в нем намечался ужин…

Подъезжая к «Уилларду» в тот августовский вечер в «плимуте», Джин издали заметил армейский вербовочный плакат на стене гостиницы. Дядя Сэм показывал пальцем прямо на Джина. Под дядей Сэмом чернела надпись:

Ты нужен дяде Сэму!

Не думал Джин, что именно в «Уилларде» решится вопрос о его вступлении в армию дяди Сэма, каковое решение, однако, так никогда и не будет увековечено в «Уилларде» мемориальной бронзовой доской.

Джин вышел из «плимута» и зашагал в отель. Старина «Уиллард» имел на редкость жалкий вид. Дело в том, что его управляющий уже много лет вел яростную тотальную войну против скворцов, облюбовавших и изрядно загадивших крышу, стену и колонны отеля, а заодно и Капитолий и Белый дом.

Лот, который чаще бывал в Вашингтоне и находился в курсе всех его дел, с юмором поведал Джину историю этой беспримерной войны против обнаглевших пернатых, которые носились над столицей нации, горласто галдя, нахально капая на вермонтский мрамор памятников и стены правительственных зданий. Вашингтонцы в шутку уверяли, что в скворцов вселились черные души покойных «солонов», тоже легко поющих с чужого голоса и больших пересмешников. «Куда Вашингтону решать мировые дела, – язвила публика, – если он столько лет не может решить проблему скворцов!» Что только не придумывали городские власти! Пробовали цеплять к крышам и в парках воздушные шары с намалеванными на них страшными рожами, пробовали отпугнуть птичек, колошматя в гонги. Выпустили в городе хищных сов, но и те спасовали перед скворцами. Пришлось, как утверждают злые языки, прибегнуть к помощи экспертов из ЦРУ.

Те предложили дьявольски хитроумный план, который чуть было не привел к массовой эвакуации Вашингтона. Этот оригинальный и многообещающий план состоял в том, что специальная команда взяла в плен одного из скворцов и стала подвергать его адским пыткам на крыше, транслируя визг несчастной жертвы через мощные радиоусилители. Потемнело небо – перепуганные птицы поднялись огромной тучей с «Уилларда» и улетели куда-то за Потомак. Но торжество властей было недолгим. Когда солнце вновь засияло над «Уиллардом», птичий базар вернулся на родную крышу, оглашая победными кликами весь Колумбийский округ, а у главного подъезда встал старушечий пикет из Общества по защите птиц и животных с воинственными плакатами, призывающими к бойкоту изуверов «Уилларда».

«Это кладет конец разговорам о превосходстве американской науки! – острили в городе. – Теперь вся надежда на русских. Может, они что придумают!»

Тогда администрация приказала облить двенадцатиэтажный отель дорогостоящим клейким специальным составом, который должен был отпугнуть непрошеных постояльцев. Но птицы и тут не дрогнули, а «Уиллард» стал похожим на вывалянного в дегте и перьях мошенника, которого собираются с позором вынести на жерди из города.

Номера были зарезервированы Лотом по телефону из Лэнгли. Лот сказал знакомому «белл-кептэну» в вестибюле, что он и его друг путешествуют без багажа, попросил запарковать машину на стоянке отеля, сунул в руку пятидолларовую бумажку.

– Прислать вам в номер девочку? Двух девочек? – полушепотом деловито осведомился «белл-кептэн». – От двадцати до сотни долларов. Кого именно? Ведь вы их почти всех знаете.

– Не сегодня, – отмахнулся Лот. – Я заказал ужин в номер. Поторопите номерный сервис. И пришлите мне все местные и нью-йоркские вечерние газеты.

– Йэс, сэр!

Когда хлыщеватый клерк протянул им регистрационные карточки и повернулся, чтобы достать с полочек ключ. Лот шепнул Джину:

– Зарегистрируйся под чужим именем.

Джин понимающе кивнул и быстро нацарапал шариковым «паркером»:

М-р Н. Дансэр, Филадельфия. Пенс.

Клерк, и не взглянув на их карточки, вручил им ключи со словами:

– Второй этаж направо от лифта!

Мягкий ковер скрадывал их шаги. В почти пустом вестибюле пахло знакомым застоявшимся гостиничным запахом – сигарами и духами. Джину всегда казалось, что в полутемных углах старого «Уилларда», уставленных чиппендейлской мебелью, живут тени сенаторов, чьи речи давно отзвучали под куполом Капитолия, богатые плантаторы и работорговцы мятежного Юга, чей прах унесен ветром, декольтированные красавицы из вирджинских поместий.

– Мистер Эн Дансэр? – спросил, приподняв брови, Лот.

– Ведь так звали лошадь на бегах, – усмехнулся в ответ Джин. – Нэйтив Дансэр. Написал первое, что пришло в голову. А что, ты думаешь, мне уже надо жить под чужим именем?

– Не знаю, это на всякий случай.

Когда «белл-бой» принес вечерние газеты. Джин – он уже умылся с дороги и зашел в тридцатипятидолларовый номер к Лоту – потянулся было к ним, но Лот остановил его руку.

– Погоди, Джин! Не будем портить себе настроение. Сначала ты должен как следует поужинать. За мой счет, разумеется. А вот и официант! Кухня «Уилларда» меня еще ни разу не подводила.

Официант в белом вкатил тележку на колесиках, приподнял матово-серебряные крышки над судками, в которых лежали близнецы-лобстеры – алые, как заходящее солнце, морские раки, весом не менее трех фунтов каждый.

– Божественный натюрморт! – заметил Джин, вдыхая ноздрями чудесный аромат. – Представляю, какие слова подобрал бы для гимна лобстерам наш известный писатель мистер Гривадий Горпожакс!

– Этот Горпожакс – фокусник и шарлатан! – сказал Лот. – Фиктивная личность!

– Я бы не сказал этого, – возразил Джин. – Ум у него точно луч лазера!

– Бог с ним! Посмотри-ка лучше на этих атлантических красавцев! Они украсили бы ужин Рокфеллеров! Это тебе не плебейская рыба. Лобстер – принц моря! Узнаешь? Их поймали вчера в прибрежных водах штата Мэн, где-нибудь в заливе Пассамакводди. Их везли сюда в специальных фургонах-холодильниках через Портленд и Бостон. И вот на кухне «Уилларда» эти ребята нырнули в кипящее калифорнийское красное вино. Судьбой предназначенная встреча! И какая мистическая алхимия в этой встрече усатых монстров из океанской пучины с виноградным вином, вобравшим в себя весь жар и блеск прошлогоднего калифорнийского лета! Официант! Как называется вино, в котором варились эти раки?

– Простите, сэр… Не знаю, сэр…

– Бестолочь! Это обязательно надо знать.

– Какая разница, Лот? – спросил Джин, выпивая стаканчик смирновской.

– Огромная, Джин! Ты будешь лакомиться сейчас этим лобстером и ни разу не подумаешь о вине, если не узнаешь его названия. А если тебе скажут, что это вино «Братья во Христе» или «Слезы Христа», ты сразу представишь себе виноградники где-нибудь под Сан-Бернардино, колокольню старинной испанской миссии под палящим солнцем, которое некогда накаляло железные шлемы конкистадоров, а сейчас печет спины монахов, собирающих виноград и поставляющих на рынок «Слезы Христа»… И поглощение этих лобстеров перестанет быть просто физиологическим актом, а станет высоким таинством!.. Актом познания мира и самого себя!..

– Да ты просто поэт, Лот! Поэт желудка! Философ двенадцатиперстной кишки! – засмеялся Джин, склонившись над своим лобстером и с ловкостью хирурга орудуя набором щипцов, вилочек и крючков.

– Правильно! – с улыбкой ответил Лот, поливая белое нежное мясо горячим маслом и зеленым соусом «Тартар».

Он посмотрел на Джина поверх бокала испанского шерри. Следы побоев на лице Джина почти исчезли. Усталость после недавних переживаний словно рукой сняло. Великолепная выносливость у этого парня, настоящий стайер! Когда Джин играл хавбеком в первой команде своего колледжа, он, Лот, приезжал почти на все важные игры. Некоторые матчи, как водится в американском футболе, походили на драки: трещали кости, рвались мускулы, лопались сухожилия, но никакие синяки и ушибы не могли погасить азартную улыбку Джина. Нет, из этого парня получится толк. Лот недаром с ним так долго возится. Вдвоем их ждут большие дела!..

И Лот дружески улыбнулся Джину, наливая ему арманьяк.

– Теперь можно и газетку почитать! – блаженно проговорил Джин, запивая огненный арманьяк горячим кофе.

– А я включу телевизор, – сказал, закуривая сигару, Лот.

Джин пересел в мягкое кресло, развернул первую попавшуюся местную газету. Чем соблазняет столица «ночных сов»? Ужином в китайском, греческом, еврейском, румынском ресторанах? Не пойдет. Ночной экскурсией но Потомаку? Тоже нет. Неизбежный бурлеск. Он развернул нью-йоркскую газету. Уже один вид с детства знакомого шрифта, которым было набрано название, заставил его ощутить вдруг легкий укол сердечной тоски но матери, по Наташе, по дому, который уже никогда не будет прежним без отца. И вдруг он застыл, увидев в газете свою собственную фотографию.

«Тройное убийство в карьере

Братья Пирелли опознали убитых гангстеров.

Месть за отца?

Полиция разыскивает Джина Грина – мстителя из Эльдолларадо.

Инспектор О'Лафлин назвал сегодня трех убитых, найденных вчера на дне каменного карьера близ Спрингдэйла. Это Рэд Лонго, 32 лет, недавно лишившийся прав Пи-Ай – частного расследователя, Базз Лоретти, 34 лет, выпущенный под залог гангстер, и Бил Смайли, 35 лет, без определенных занятий. Все они были опознаны братьями Анджело и Джино (Красавчик) Пирелли.

Джино Пирелли заявил полиции, что позавчера вечером в „Манки-бар“ на 47-й улице ворвался некий Джин Грин, сын убитого недавно при таинственных обстоятельствах русского эмигранта Поля Н. Гринева. Это убийство остается до сих пор нерасследованным, но ФБР полагает, что оно было совершено русскими или их агентами в этой стране. Джин Грин вел себя как помешанный и в гневе заявил, что считает убийцей своего отца Лефти Лешакова-Краузе, обезображенный труп которого, как мы сообщали, полиция обнаружила позавчера в одном из доков Нью-Йорка.

„Этот мститель из Эльдолларадо, – заявил полиции Красавчик Пирелли – с пеной у рта грозился отомстить всем товарищам несчастного Лефти. Как уважающий законы гражданин, я сдержал себя и отправил его домой к маме с тремя парнями, которые помогают моему брату поддерживать порядок в „Манки-баре“ и бильярдной. Как они оказались убитыми в карьере, ума не приложу! Это знает только этот сумасшедший Джин Грин“

С помощью Красавчика Пирелли полиция установила, что Джин Грин, по-видимому, скрылся на своем „де-сото“ выпуска 1961 года. Розыск, объявленный полицией, дал почти немедленные результаты. Автомобиль Джина Грина был обнаружен на стоянке у филадельфийского аэропорта. Однако среди фамилий вылетевших из аэропорта авиапассажиров его фамилии обнаружить не удалось. Полагают, что он или вылетел под чужим именем, или купил билет на челночный рейс, где фамилия не указывается.

Дело передано инспектору О'Лафлину, который занимался и делом, об убийстве отца Джина Грина. О'Лафлину удалось выяснить, что Джин Грин, 25 лет, выпускник Нью-Йоркского медицинского колледжа, сын русского эмигранта, до недавних событий работал практикантом в больнице Маунт-Синай в Нью-Йорк-сити, имел разрешение на ношение личного оружия. Вчера он не явился на дежурство, бесследно исчезнув.

„Собираетесь ли вы арестовать Мстителя из Эльдолларадо?“ – спросил наш репортер инспектора О'Лафлина.

„Мы разыскиваем его для того, чтобы допросить в связи с тройным убийством на дне карьера“, – ответил инспектор.»

Под фотографией Джина Грина были помещены еще три фотографии, поменьше размером. Рэд хмурился, Базз идиотски ухмылялся. Одноглазый смотрел скучающим взором в пространство.

– Вряд ли эти парни думали, что будут красоваться в газете, – задумчиво проговорил Лот, глядя через голову Джина на газетный лист, – когда они везли тебя туда, чтобы сбросить мертвым в карьер.

В газете «Вашингтон ивнинг стар» тоже красовалась фотография Джина. На первом месте сообщалось о дерзком ограблении банка в четырех кварталах от Белого дома – дома № 1600 на Пенсильвания-авеню.

– Ну и история! – воскликнул Джин. – Что бы я делал без тебя, Лот?! Ведь этот О'Лафлин, ей-богу, упек бы меня в Синг-Синг лет на девяносто девять или посадил бы, чего доброго, на электрический стул! Какое счастье, что я могу сослаться на тебя!

– Джин! – помолчав, каким-то странным голосом проговорил Лот.

– Да, Лот? – повернулся к нему Джин.

– Джин, – с серьезным лицом сказал Лот, – а ведь я не смогу дать показания в твою пользу.

– Как не сможешь?!

– Ведь как работник ЦРУ, Джин, я не имел права вмешиваться в функции ФБР, не имел права использовать ребят, оборудование и машину Эс-Ди, не имел права убивать этих подонков. Мое руководство ни за что не разрешит мне давать показания в суде.

– Что же делать, Лот? – тревожно спросил Джин.

Джин закурил новую сигару, бросил ее, закурил сигарету, глубоко затянулся.

– Есть только один выход, Джинни-бой!

– Какой, Лот, какой?

– Стать «неприкасаемым»…

Джину сразу вспомнилась многолетняя популярная телевизионная серия под этим названием. «Неприкасаемые». Так в годы «сухого закона» называли специальный отряд чикагской полиции, который разгромил империю короля гангстеров Аль-Капоне. А теперь «неприкасаемыми» стали люди «фирмы», работники ЦРУ…

– Разумеется, – пояснил Лот, – наши «неприкасаемые» не имеют ничего общего с бханги – «неприкасаемыми» Индии. Наоборот, бханги – низшая каста, а мы – высшая! Соглашайся, Джин, не пожалеешь!

Но Джин всю жизнь восставал против всякого принуждения, давления извне, насилия над его личностью.

– Кажется, на этот раз я загнан в угол, – проговорил он. – У меня нет выбора.

– Кажется, так, малыш.

– А может быть, махнуть за границу? – встрепенулся Джин. – Старый паспорт у меня давно кончился, ведь он действителен только на три года. Заплачу десять долларов и получу паспорт через несколько дней, улечу в Лондон или Париж… Ведь мы, американцы, путешествуем в Западной Европе без виз… Денег, надеюсь, ты мне одолжишь под наследство… Думаю, на первое время хватит трех тысяч долларов…

– Конечно, Джин, но вряд ли тебе удастся выбраться из Штатов. Уверен, что полиция и ФБР перекрыли все паспортные отделы, аэропорты и океанские порты, заперли все выходы из страны.

– Что же делать? Может быть, бежать, по чужому паспорту?

– Допустим, что тебе удастся это. Ты станешь экспатриантом и не сможешь отомстить ни убийцам твоего отца, ни Красавчику. Нет, Джин, как ни крути, а лучшего выхода, чем стать «неприкасаемым», не придумаешь. Сменишь стетоскоп на «кольт», и сделаешься недосягаемым для полиции и ФБР, и придет время, разделаешься со всеми своими врагами.

Джин погрузился в долгое тягостное молчание. Диктор Эй-би-си читал последние известия. Космический корабль «Маринер II», запущенный с мыса Канаверал, успешно продолжал свой пятнадцатинедельный полет в сторону Венеры. Советское правительство заявило, что в текущем году советские поставки Кубе вдвое превысят прошлогодний объем…

Лот подошел к телевизору, чтобы выключить его, но вдруг навострил уши.

– Полиция и ФБР продолжают разыскивать Джина Грина в связи с сенсационным убийством трех гангстеров из нью-йоркской Мафии в карьере близ Спрингдэйла. До сих пор лаборатория судебно-медицинской экспертизы не смогла установить причину смерти Лонго и Смайли. Кто убил отца Джина Грина? Кто убил Лефти Лешакова? Русские или Мафия? Кто и как убил Лонго, Лоретти и Смайли? Инспектор О'Лафлин заявил, что надеется задержать Джина Грина в течение двадцати четырех часов. Но жив ли Джин Грин? Может быть, и его труп будет вскоре обнаружен где-нибудь в заброшеном доке или на дне карьера?

Джин и Лот молча дослушали до конца это сообщение, ни в чем существенном не отличавшееся от газетной заметки. Но у Джина появилось то же чувство попавшего в капкан зверя, что с такой силой испытал он сначала под баржей, а потом во время своего единоборства с газом и водой в подвале ЦРУ.

– Иисусе Христе! Я, кажется, сделался всеамериканской знаменитостью, – произнес он глухо. – Представляю, какой фурор вызвал Мститель из Эльдолларадо среди моих друзей, знакомых и соседей, в больнице, в кругу Ширли… Надо позвонить домой, как-то успокоить маму и Натали…

– Это сделаю лучше я, – твердо сказал Лот, выключая телевизор. – Полиция, наверное, уже успела посадить «клопов» в вашем доме. Но прежде надо решить, что мы будем делать.

Услышав это не подчеркнутое Лотом «мы», Джин благодарно взглянул на друга, встал, закурил, подошел усталой походкой, почти волоча ноги по толстому, глушащему шаги синтетическому ковру, к окну. Дернув за шнур, приподнял выше головы белые пластиковые жалюзи.

За окном в синей тьме позднего августовского вечера ярко горели наполненные парами ртути уличные фонари. Горели, проносясь по широкой авеню, сдвоенные овальные фары разных «кадиллаков» и «олдсмобилей», пылали рубиновые маяки стоп-сигналов. Разноцветные лакированные корпуса машин отражали все огни улицы. На тротуарах почти никого не было. В отличие от разгульного Нью-Йорка чиновный Вашингтон не живет открытой и шумной ночной жизнью, рано засыпает. По тротуару медленно, грузно шагал полисмен, блюститель порядка, страж закона, того самого закона, что наступал Джину на пятки. Темно-синяя форма, на груди – серебряный «щит», на левом боку дубинка, широченный кожаный ремень с подсумком, большой пистолетной кобурой и небольшой кобурой для наручников…

Джину показалось символичным то обстоятельство, что самое важное решение своей жизни он принимает в сердце столицы, в историческом «Уилларде», где принималось столько жизненно важных решений, в нескольких шагах от Капитолия и Белого дома, от «Карандаша», как называют вашингтонцы обелиск Вашингтона, от мавзолеев Линкольна и любимого президента Джина – великого демократа Джефферсона. Впрочем, эта мысль показалась ему слишком высокопарной и мелодраматичной, и он поспешно отогнал ее прочь.

– Ну же, Джин! – мягко сказал за его спиной Лот. – Одно твое слово, и ты увидишь, что находится за чудесным зеркалом Алисы!

Почти по-военному, резко, через левое плечо повернулся он к Лоту.

– О'кэй, мистер Мефистофель! Я последую твоему совету. Как говорится, «audentes fortuna juvat» – «смелым судьба помогает»!

Лот с облегчением вздохнул. А Джин удивился остроте нахлынувшего на него чувства отрешенности.

– Ты не пожалеешь о своем решении, малыш! – говорил Лот. – Став одним из нас, ты почувствуешь такой вкус могущества и власти, которое не дает никакая другая форма! И все твои мечты станут явью. Мы отомстим всем нашим врагам, Джин. Твои враги – это мои враги. Ради этого стоит отведать и солдатчины на офицерских курсах специальных войск, пока все враги успокоятся и потеряют бдительность. А потом мы так вдарим по ним, что от всех этих красавчиков и красных масок останется одно мокрое место. Как говорят мои соотечественники, мы вскоре предоставим им возможность поглядеть снизу, как растет картошка!

Лот подхватил со столика бутылку смирновской.

– Выпьем, Джин! Выпьем за героя – разведчика Джина Грина!

Джин выпил, налил еще.

– За Джина Грина – «неприкасаемого»! – снова сказал Лот. – За Джина Грина – бханги!..

– Это Натали? – через четверть часа говорил Лот по международному из номера. – Хэлло, дорогая! Это Лот. Только прошу тебя – не задавай никаких лишних вопросов. Ты меня поняла? У меня все идет превосходно. Завтра после завтрака вылечу в Нью-Йорк, а из аэропорта – прямо к тебе.

– Лот! А где…

– Никаких вопросов, Натали! Только скажи мне, за тобой и мамой хорошо присматривают?

– Да, Лот, мне это даже надоело. Сидит тут как…

– Ну вот и хорошо! На то она и сиделка.

– Лот, мы с мамой должны знать…

– Разумеется, разумеется! Скажи маме, чтобы она ни о чем не беспокоилась. Береги ее, даже газеты и то не давай читать. Как здоровье мамы?

– Рана почти не беспокоит ее, но…

– Ну вот и отлично! До скорого свидания, моя милая!

Ночью Джину снились кошмары. Он задыхался в затопленном водой Потомака подвале ЦРУ, сквозь решетку сочился ядовитый газ, мимо проплыла дохлая крыса с лицом Красавчика с выколотыми глазами…

Было решено лететь прямо в Нью-Йорк.

– Раз я ухожу в армию, – сказал Джин за завтраком в «Уилларде», – машина мне все равно больше не понадобится. Я позвоню сегодня же первому попавшемуся торговцу автомобилями в Филадельфии и попрошу его продать «де-сото» по сходной цене, перешлю доверенность.

– Неправильно! – сказал Лот. – Привыкай думать как разведчик. Твоя машина находится в руках полиции. Они или угнали ее в свой гараж, или установили в ней засаду, поджидая тебя. Любой торговец машинами, если он читает газеты, услышав тебя, сразу позвонит в полицию. Значит, надо подождать, пока уляжется вся эта шумиха. – Лот взглянул на Джина. – Хорошо я тебя разукрасил – тебя не узнала бы и миссис Гринева.

Джин сидел напротив Лота с лицом, заклеенным в нескольких местах пластырем, расписанным меркурохромом и йодом.

– Ей-богу, ты похож не то на изуродованного куклуксклановцами борца за гражданские права негров, не то на одного из этих абстракционистских портретов в Нью-Йоркском музее современного искусства! – рассмеялся Лот. – Мой бог! Никогда не забуду выставку этого кретина Жана Дюбуффе, куда меня затащила Натали. Я чуть было не вывихнул себе челюсть, зевая, а вечером напился как лорд! Не могу понять, что Натали находит во всех этих модернягах-шарлатанах!

Сдавая херцевский «плимут» в аэропорту Даллеса, Лот отправил Джина в «джон», чтобы тот не мозолил глаза полицейским и сыщикам в штатском. Потом они прошли в полутемный бар – до очередного челночного рейса Вашингтон – Нью-Йорк оставалось минут двадцать.

– Двадцать две минуты! – уточнил Лот, взглянув на свою золотую «омегу». Лот во всем любил точность.

В самолет они нарочно вошли последними и, проходя вперед, внимательно оглядели пассажиров, Лот по правому борту, Джин – по левому. Ни итальянца, ни каких-либо других подозрительных субъектов в самолете не оказалось.

Они сели во втором ряду, и вдруг Лот толкнул Джина локтем, показал кивком на сидевшую впереди, в первом ряду, старую даму. Лот и Джин едва удержались от смеха: это была та самая мумия с подсиненными волосами, что не выпускала изо рта вонючие сигарильо.

Стрелой пролетев двести двадцать пять миль, самолет Ди-Си-8 приземлился на старом аэродроме Ла Гардиа, названном в честь давно покойного и когда-то популярного мэра Нью-Йорка. Друзья без происшествий вышли из аэропорта, сели в желтое такси «Иеллоу кэб компани».

Как всегда, у Джина захватило дух при виде вздыбленных небоскребов Манхэттена.

– «Пьяный от алчности, похоти, рома – Нью-Йорк! Ты стал сумасшедшим домом!» – вполголоса продекламировал Джин и, помолчав, обнимая взглядом великолепную панораму, открывшуюся с моста, он добавил: – и все-таки я люблю тебя, мой «маленький старый Нью-Йорк».[59]

Никогда прежде не смотрел Джин такими глазами на свой город. Черта отчуждения уже пролегла между ним и Нью-Йорком, и Джин мысленно прощался с так хорошо знакомыми ему домами, улицами и авеню, Сентрал-парком и ресторанчиками и даже знакомыми полицейскими, регулировавшими немыслимое городское движение. В каком-то переулке мальчишки на роликах играли в хоккей. На Бродвее меняли огромную рекламу кинотеатра «Парамаунт». Рабочие в комбинезонах срывали старую афишу прошлогоднего призера Академии кинематографических искусств и наук – музыкального кинобоевика «Вестсайдская история», и Джину было грустно оттого, что он, возможно, никогда не узнает название следующего фильма и никогда не пойдет смотреть его с Наташей или какой-нибудь другой девушкой.

Лот проехал мимо стеклянного здания призывного центра посреди Бродвея и остановил такси на «перекрестке мира», на всегда людном северо-западном углу «великого белого пути» и 45-й улицы, у подъезда высоченной, уродливой коробки отеля «Астор».

– Вы, мистер Дансэр, – сказал он с улыбкой, – снимите себе здесь номер, а я поеду за Натали.

Джин окинул неприязненным взглядом крохотный полутемный вестибюль, оклеенный выцветшими обоями, подошел к читавшему комиксы клерку, смахивающему на сутенера.

Да, это не «Балтимор», в котором номер стоит до ста пятидесяти долларов.

Отель «Астор» оказался одной из тех гостиниц с сомнительной репутацией, постояльцы которых, как правило, регистрируются под вымышленными именами Смит или Джонс, воровато проносят к себе бутылки виски и постоянно принимают в зашарпанных семи-десятидолларовых номерах лиц противоположного пола. В этом доме свиданий даже не было порядочного бара, и Джин скучал целых сорок минут, глядя с восемнадцатого этажа на бродвейскую пеструю сутолоку, прежде чем в дверь постучали и в номер вбежала Наташа.

– Боже! На кого ты похож! – вскричала она, увидев лицо брата.

Устрично-белое платье, туфельки на шпильках, наспех намазанные карминовые губы.

В глазах сестры Джин увидел столько любви и тревоги, что он мысленно дал себе пинка за то, что как-то давно перестал уделять внимание сестренке. Эта напряженная храбрая улыбка, эти судорожно сжатые кулачки.

Лот появился в номере всего на минуту.

– Вы тут поболтайте, – сказал он, – а я займусь оформлением твоих документов, Джин. Тебе здесь не следует задерживаться. В этой гостинице нередко бывают полицейские проверки. Думаю, что тебе надо покинуть Нью-Йорк не позже чем завтра.

– Уже? – нахмурился Джин. – Так быстро?

– Чем раньше, тем лучше, малыш!

– Мне нужно повидаться с мамой…

– Не выйдет. Ведь врач запретил ей выходить из дому, а тебе туда вход закрыт. Отложим это свидание до лучших времен. Дом находится под наблюдением полиции и наверняка людей Красавчика. Если бы не мои связи, я не смог бы пройти туда и привезти сюда Натали. Не правда ли, Джин, Натали становится все больше похожа на мою любимую киноартистку Одри Хепбэрн? Кстати, захочешь поесть – тут напротив чудное мюнхенское пиво «Левенбрау» и отличные свиные ножки!

И Лот исчез, оставив брата и сестру вдвоем.

Джин коротко, опуская все жестокие подробности, с большими купюрами рассказал обо всем, что произошло после того, как они расстались в день похорон отца.

У Натали не было для Джина никаких особых новостей. Правда, какие-то неизвестные лица с итальянским, что ли, акцентом ежедневно, а то и ночью звонили Гриневым и спрашивали Джина, но Натали не придала этому особого значения до того, как прочитала газету с фотографией брата. Маме она сказала, что это звонят знакомые из русской колонии, выражают Гриневым соболезнования по случаю трагической кончины Павла Николаевича.

И еще Натали сказала брату, что в их доме посменно дежурят по восемь часов трое сыщиков в штатском, то ли из полиции, то ли из ФБР. Один все время смотрит телевизор, другой разглядывает нюдистские журнальчики, а третий потягивает пиво, налегая на запасы Джина в холодильнике, и дремлет на диване в гостиной. Дважды они вместе с инспектором О'Лафлином копались в библиотеке в книгах и записях отца.

Приходил адвокат Сергей Аполлинарьевич Живаго зачитал хранившуюся у него копию завещания отца. Оригинал, по-видимому, был похищен убийцей. Маме отец оставил восемьдесят тысяч долларов, по стольку же оставил он Джину и Наташе, но с условием, что эти деньги будут выплачиваться им банком ежегодно в день рождения по десять тысяч долларов в течение восьми лет плюс проценты. Однако Сергей Аполлинарьевич после консультации с банком и юристом по наследственному налогу установил, что на долю сына и дочери Павла Николаевича Гринева придется вдвое меньшая сумма, чем рассчитывал Павел Николаевич, хотя банк восстановил все чеки, похищенные убийцей.

– Ведь у мамы мы ни цента не возьмем, – сказала Натали, для которой весь этот разговор был явно не по душе, – правда, Женя?

– Правда, Ната.

Джин вспомнил, с какой легкостью он просадил на бегах четвертую часть своего наследства. Ему стало не по себе.

– Слушай, Ната, – сказал он твердо. – Отец уже потратил почти пятьдесят тысяч только на то, чтобы дать мне образование в Оксфорде и медицинском колледже. Так что свое, выходит, я сполна получил. Я ухожу в армию и буду жить на всем готовом, а тебе нужно окончить театральное училище, тебе нужно приданое. Вот я решил: себе я оставлю десять тысяч на всякий пожарный случай, а остальные тридцать тысяч откажу тебе. Ну хотя бы в качестве свадебного подарка. Пожалуйста, не делай такое лицо и не отказывайся. Знаю, ты ничего не смыслишь в деньгах, а деньги в этой стране – все. Мне жаль, что я не могу тебе пока дать больше.

– Джин! – каким-то торжественным, приподнятым и одновременно смущенным тоном проговорила Натали, когда этот вопрос был наконец исчерпан. – Есть еще один важный пункт в завещании.

– Какой же?

– Отец отказал равную долю своему старшему сыну.

– Старшему сыну?

– Да, ты ведь помнишь, что у отца был сын от первой жены. Тот, что пропал пятилетним ребенком во время эвакуации белой армии в Крыму. Ему сейчас сорок семь лет.

Джин вскочил, возбужденно заходил по комнате.

– Это чертовски интересно! – сказал он. – У нас с тобой есть брат! Брат в России! Но как его найти?

– В том-то и беда, что все подробности, как сказано в завещании папы, содержатся в дневнике. Но эта тетрадь дневника исчезла, пропала – ее, видно, унес с собой убийца, который обыскал сейф.

– Вот дьявольщина! Неужели эта тайна так и останется тайной? Но почему отец ничего не сказал нам, маме? Ты говорила с мамой об этом?

– Конечно. Она ничего не знает, но говорит, что после поездки в Россию он был странно взволнован снова рвался туда, много писал в дневнике…

– И вдруг это убийство! И убийца похищает дневник. Может быть, это не случайно? Может быть, здесь имеется прямая связь? И в этой связи разгадка тайны убийства?

Джин заметил, что глаза Наташи наполнились слезами.

– Полно, Наташа! Полно! – воскликнул Джин нежно беря сестру за руки.

Джин говорил по-русски, как обычно в интимно-семейные минуты. Он подсел к сестре, обнял ее впервые за черт знает сколько лет. Плечи у девушки затряслись, но она быстро взяла себя в руки, раскрыла красную авиасумку компании TVA, достала платочек.

– Хорошо, что я так спешила к тебе и не намазала ресницы тушью, – храбро улыбнувшись, проговорила она. – Прости меня, Женя, но с папой для меня умер целый мир…

Это был первый разговор брата и сестры после смерти отца.

– Не знаю, поймешь ли ты меня, Женя. Так, видно, бывает в семьях, что папа и юная дочь составляют как бы отдельный мир со своим особым солнцем – их любовью друг к другу – и особым языком, почти шифром, понятным только им двоим.

Да, Джин догадывался о существовании такого мира и, было время, даже ревновал отца к его любимице Наташке. Этот мир был дружествен к нему и к маме, но все же имел свои четкие границы. И границы эти с годами становились все заметнее по мере обострения неизвестно как и почему возникшего между отцом и сыном конфликта. Отец делал все, чтобы его дети были не американцами, а русскими. С самых ранних лет он говорил с ними только по-русски, упорно учил их читать и писать по-русски, сам читал им подолгу вслух Пушкина, Лермонтова, Некрасова и особенно своего любимого Тютчева, которого он во многом ставил даже выше Пушкина. Наташа была податлива, как воск, в его руках, а Джин, смолоду утверждая свою самостоятельность, противился всякому влиянию со стороны. Отец раздражался, злился, сильнее налегал на великих русских поэтов, пока Джин не стал отождествлять уроки русского языка и литературы с… рыбьим жиром.

А потом отцу пришлось отступить под могучим и ежечасным напором среды – школы и улицы, комиксов и кино, радио и телевидения. С грустью и сердечным огорчением убеждался он в том, что все больше проигрывает безнадежный бой за душу сына, и все больше уделял любви и внимания дочери.

– И вот нашего мира, – говорила Наташа, – мира, в котором я провела все детство, юность, не стало…

Теперь Джину не давало покоя смутное чувство вины перед отцом, сознание какого-то неоплаченного долга. Это тревожное чувство и толкнуло его на путь мести, но он понимал, что тут дело не только в мести, что он виноват перед отцом потому, что не хотел, не стремился понять его.

– Женя! Перед тем как уйти в армию, ты обязательно должен прочитать записки и дневники папы. Инспектор О'Лафлин говорит, что, судя по всему, убийца забрал часть тетрадей дневника, а эти обронил. ФБР сняло фотокопию с них, и утром оригиналы вернули нам. Кстати, из дневника ты узнаешь о политических взглядах папы и о том, кем и чем был этот граф Вонсяцкий, о котором упомянул убийца.

Джину показалось, что в тоне Наташи прозвучал укор. Что и говорить, Джин, мало интересуясь политикой вообще, никогда всерьез не задумывался над политическими воззрениями отца. «Моя политика, – говаривал Джин, – не думать о политике». Но теперь, чтобы разобраться в загадочном убийстве отца, он обязан был думать об этом…

Лот приехал через час, сказал, что все идет отлично, что Джин никуда не должен уходить из отеля. Натали трижды, по-русски, поцеловала брата и, борясь со слезами, ушла с Лотом. Джин сбросил пиджак и полуботинки, расстегнул воротник дакроновой рубашки и с размаху плюхнулся на взвизгнувшую пружинами кровать.

Он раскрыл первую тетрадь отцовских записок и стал читать аккуратные отцовские строки, спотыкаясь сначала о дореволюционную орфографию со всеми этими твердыми знаками, от которых давно отказались даже закоренелые бурбоны эмигрантской прессы.

И как медленно появляется изображение в только что включенном телевизоре, так перед его умственным взором, становясь все более ярким, возник образ отца, образ, который почему-то стал меркнуть и расплываться уже тогда, когда Джин впервые покинул дом и уехал в Англию, в Оксфорд.

Джин читал страницу за страницей, и злость на самого себя, черствого и самовлюбленного эгоиста, и запоздалое обидное сожаление все сильнее охватывали его. Почему он никогда по-настоящему не интересовался внутренним миром отца? Почему не стремился сблизиться с ним, понять его, разделить с ним его радости и беды? Почему всегда хотел скорее покинуть родное гнездо, распрямить крылья, улететь без оглядки в большой волнующий мир?

И чем дальше он читал отцовские записи, тем сильнее охватывало его странное чувство, будто за строками и страницами к нему хочет прорваться отец, хочет встать со свинцом в груди из своего «художественного гроба модели № 129 цельносварной конструкции» и назвать своих убийц, указать на них пальцем…

Глава двенадцатая Из записок Гринева-старшего

(Перевод О. Г.)

6 декабря 1941 года.

Я не преувеличу, если скажу, что в эти дни, вот уж несколько месяцев, взоры всех американцев прикованы к заснеженным полям столь любезного моему сердцу Подмосковья, в имениях и на дачах которого я так часто бывал кадетом, пажом, корнетом. Там развернулась грандиозная битва, перед которой бледнеет славное Бородино. Случилось чудо из чудес: Гитлер, этот Аттила XX века, застрял, впервые застрял перед белокаменной матушкой Москвой!..

Третьего октября Гитлер вернулся из своей главной ставки в Берлин и в послании германскому народу объявил, что «враг на востоке повержен и никогда более не поднимется».

Восьмого октября доктор Отто Дитрих, шеф германской печати, заявил, что армии маршала Тимошенко окружены в двух «котлах» под Москвой, взят Орел, южные армии Буденного полностью разгромлены и около семидесяти дивизий Ворошилова окружены в районе Ленинграда. «С Советской Россией покончено, – объявил этот немец Дитрих. – Британская мечта о войне на двух фронтах мертва».

Говорят, Гитлер твердил Йодлю: «Стоит нам пнуть сапогом в их дверь, и весь их гнилой дом сразу рухнет». Сколько знакомых мне российских эмигрантов придерживалось того же мнения. Почти все они считали, что после первых же больших поражений на фронте русский народ повернет против большевиков.

В ноябре в нашем эмигрантском кругу в Нью-Йорке многие с сочувствием передавали друг другу слова, якобы сказанные командующему 2-й танковой армией генералу Гудериану неким отставным царским генералом в захваченном немцами Орле:

– Если бы вы пришли двадцать лет тому назад, мы приветствовали бы вас с распростертыми обьятиями. Но теперь слишком поздно. Народ едва встал на ноги, а теперь ваш приход отбросит нас назад, так что нам опять придется начинать с самого начала. Теперь мы деремся за Россию, и под этим знаменем мы едины.

Один деникинский полковник, краснолицый толстяк-монархист с белыми усищами, гремел:

– Подумаешь, Орел они взяли! Мы тоже с Антоном Ивановичем Орел брали в октябре девятнадцатого, я видел, как Константин Константиныч Мамонтов въезжал на белом коне в Елец, но Москвы мы не видели, как своих ушей.

«ОТ ГРАНИЦЫ НЕМЦЫ ПРОШЛИ ПЯТЬСОТ МИЛЬ, – кричали черные шапки херстовских газет. – ОСТАЛОСЬ ДВАДЦАТЬ МИЛЬ ДО МОСКВЫ!»

А для меня, наверное, день 22 июня 1941 года – день нападения нацистов на Россию – стал, безусловно, важнейшим днем моей жизни. Днем великого прозрения. Днем, когда я увидел свет. С глаз моих спала черная завеса, рассыпался ядовитый белый туман многолетней эмигрантской ссоры с матушкой родиной, и я молил Бога: «Господи, боже мой, спаси Россию!»

Всем исстрадавшимся сердцем своим был я с такими истинно русскими людьми, как В. Красинский, сын великого князя Андрея Владимировича, и его единомышленник, верный сын России, молодой князь Оболенский. В тот роковой день первый заявил о своей полной поддержке народа русского в борьбе против тевтонского нашествия, а второй нанес визит послу Советов в Париже и попросил направить его в Красную Армию!

Двадцать третьего июня, взяв с собой в церковь супругу и маленького Джина, я молился всевышнему, дабы он даровал победу русскому оружию. В этот день я надел все свои ордена и гордился тем, что пролил кровь, сдерживая на священной русской земле германский «дранг нах Остен».

В церкви я понял, что одни молятся со мной за Россию, другие – за Гитлера! Подобно Царь-колоколу, белая эмиграция раскололась надвое.

Вскоре получил я с оказией длинное письмо из Парижа от старинного товарища своего Михаила Горчакова. В прежние годы я часто, бывало, играл в бридж с ним во дворце на Софийской набережной в Москве, напротив Кремля. Светлейший князь, Рюрикович, сын канцлера, совсем рехнулся. Он советовал мне молиться о победе «доблестного вермахта и его гениального полководца Адольфа Гитлера», который – уповал он – вернет ему дворец (занятый теперь посольством Великобритании), его поместья и мануфактуры.

«Советские войска бегут, обгоняя германские машины и танки! – с сатанинской иронией ликовал князь Горчаков. – Я мечтаю лично увидеть парад победы Гитлера в Москве. Мы будем вешать жидов, комиссаров, масонов и тех, кто предал в эмиграции белую идею! Я подготовил к первому изданию в Москве свой журнал „Двуглавый орел“. Пусть Керенский и не думает о возвращении в Россию – не пустим! Я уже веду переговоры с Берлином о возврате моего имущества и заводов моей дражайшей супруги…»

Жена Горчакова – дочь известного миллионера-сахарозаводчика Харитоненко, выходца из крестьян. Это он построил дом на Софийской.

«Мы каждый день здесь видим немцев, принимаем германских офицеров, – писал Горчаков. – Это вежливый, корректный народ. Не сомневаюсь, что в Москве они быстро уступят кормило нам, русским дворянам. Без нас не обойдутся».

Бред, бред, бред!.. Как тут не вспомнить, что Горчаков уже побывал в желтом доме!..

Я, наверное, и сам бы сошел с ума, если бы среди нас не было таких русских патриотов, как великий Рахманинов, который передал сбор с концерта в пользу раненых красноармейцев, как Иван Бунин, писавший нам, что он всем сердцем с Россией. Друзья сообщили мне по секрету, что Ариадна Скрябина, дочь композитора, и княгиня Вики Оболенская ежеминутно рискуют головой, работая во французском подполье. (Здесь в записках П. Н. Гринева Джин прочитал карандашную пометку отца:

«Только после освобождения Парижа узнал я, что Вере Аполлоновне, этой героине французского Сопротивления, немцы-гестаповцы отрубили голову. Записал Вику Оболенскую в свой поминальник».)

У нас князь Щербатов и сотни других молодых эмигрантов пошли служить в американскую армию и флот, чтобы сражаться против немцев на будущем втором фронте.

Но Керенский – наш прежний кумир – благословил «крестовый поход против большевизма».

А вот Деникин, как слышно, ставит не на Россию и не на Германию, а на Америку. В одном он трагически прав: наша эмиграция обречена на еще один раскол – между теми, кто верует в Россию, и теми, кто уповает на послевоенную Америку!

Но вернемся к шестому дню декабря 1941 года.

В этот тревожный для родины день я посетил графа Анастасия Вонсяцкого-Вонсяцкого. Это прямо-таки гоголевский тип, и мне жаль, право, что перо у меня не гоголевское. Но начну по порядку.

О графе я слышал давно, еще во Франции, как об одном из самых рьяных ретроградов среди наших эмигрантов в Америке. Мне горячо рекомендовали его в Чикаго такие чикагские знаменитости, как полковник Маккормик, миллиардер и издатель газеты «Чикаго трибюн», и мультимиллионер Уиригли, разбогатевший на жевательной резине. Оба, по-видимому, финансируют его деятельность. Я тогда уклонился от встречи с графом, ибо стараюсь держаться подальше от экстремистов как левого, так и правого толка. Но в последнее время граф Вонсяцкой-Вонсяцкий буквально засыпал меня письмами с приглашением посетить его в поместье под Нью-Йорком.

Я совершил весьма приятную прогулку в своем почти новом «меркюри» образца сорокового года, хотя дорога оказалась более долгой, чем я ожидал. Граф живет близ коннектикутской деревни Томпсон. Разумеется, декабрь плохой месяц, чтобы любоваться природой Коннектикута, напоминающего своими лесами, пастбищами и холмами, речками и водопадами, а также живописным побережьем залива Лонг-Айленд дачную местность под Петроградом, близ Финского залива. В Коннектикуте уютные фермы, красные сараи, церквушки начала прошлого века. Туда нужно ездить летом или, еще лучше, осенью, когда пылают багрянцем златоцвет, сумах и гордый лавр и в воздухе пахнет гарью костров, на которых коннектикутские янки сжигают гороподобные пестрые ворохи палых листьев. Одно воспоминание об этом запахе обострило мою вечную ностальгию, и я ехал и думал с сердечной тоской, что я так же далек от родины, как твеновский янки при дворе короля Артура, разделен от родины не только расстоянием, но и временем, веками невозвратного времени.

«Деревня» Томпсон оказалась маленьким чистеньким городком: бензоколонка, мотель с ресторанчиком, универсальный магазин, несколько старых домов в стиле, который здесь называется колониальным или джорджианским, то есть стилем короля Георга. Графский дом оказался настоящим джорджианским дворцом, обнесенным высокой – в два человеческих роста – каменной оградой, утыканной сверху высокими железными шипами. Сомнительно, однако, чтобы дворец этот и в самом деле был построен при Георге, до американской революции. Скорее это была запечатленная в камне – столь близкая моему сердцу – тоска Нового Света по Старому.

Я вышел из машины, пошел к высоким глухим воротам, отлитым не то из железа, не то из стали, и нажал на кнопку электрического звонка. В небольшой сторожке или проходной будке сбоку от ворот послышалось рычание, и я ясно почувствовал, что кто-то пристально рассматривает меня в потайной глазок.

– Кто там? – затем прохрипел кто-то басом с явно русским акцентом.

– Гринев, по приглашению графа, – ответил я. Дверь прохладной будки распахнулась, и я увидел громадного парня, похожего на боксера-тяжеловеса Примо Карнеру, с такими же, как у Карнеры, вздутыми мускулами, перебитым носом и малоприятным взглядом не проспавшегося с похмелья убийцы. Одет этот громила был на нацистский манер в армейскую рубашку с галстуком, бриджи цвета хаки и хромовые сапоги. За перегородкой в будке бесновались две полицейские овчарки со вздыбленными холками и оскаленными пастями.

– Документы! – прорычал по-русски громила, протягивая волосатую лапу.

– Извольте «драйверз лайсенс» – шоферские права.

Придирчивым оком взглянув на права и сверив фотографию с моей физиономией и затем поглядев в какой-то список, лежавший на столике у перегородки, громила нехотя отступил в сторону и на американский манер – ткнув большим пальцем через плечо – указал на внутреннюю дверь будки.

– Проходите, господин Гринев! Тише вы, дьяволы! Фу! Фу!

За воротами простирался просторный заасфальтированный плац. На нем маршировал с винтовками взвод немолодых уже людей явно офицерского возраста в такой же форме, как у охранника в проходной будке, однако с портупеями.

Посреди плаца, по-прусски уткнув кулаки в бока и расставив ноги, стоял и командовал толстяк, комплекцией напоминавший Геринга.

– Ать, два, левай! Ать, два, лев-ай!..

Как-то странно и зловеще звучали эти по-русски, воинственным басом выкрикиваемые команды во дворе загородного дворца, построенного в стиле владыки Британии и американских колоний короля Георга. Будто духом Гатчины и Павла I повеяло под небом Новой Англии. И, портя первое впечатление, вспомнилась мне моя барабанная юность, кадетский Александра II корпус…

В вестибюле дворца какой-то лощеный молодой брюнет с напомаженными волосами и идеальным пробором, но удручающе низким лбом положил телефонную трубку и подкатил ко мне словно на роликах.

– Господин Гринев? – произнес он хорошо поставленным голосом, грассируя. – Добро пожаловать, ваше превосходительство! Пройдите в зал, пожалуйста! Граф примет вас в кабинете.

В зале оказалось довольно много знакомого и незнакомого мне народа из числа наших русских эмигрантов. Окруженный большой группой мужчин, бойко ораторствовал самозваный вождь российской эмиграции в Америке Борис Бразоль – вылитый Геббельс, в элегантном штатском костюме, хищник с мордой мелкого грызуна. Он подчеркнуто поклонился мне, когда я проходил мимо. Я едва кивнул и, боюсь, сделал это с барственным видом. Не люблю я этого субъекта, ведь это он, будучи помощником Щегловитова, министра юстиции, в 1913 году прославился на всю Россию как один из основных организаторов и вдохновителей во всех отношениях прискорбного и позорного дела Бейлиса.

Вот уже много лет, как этот человек, Борис Бразоль, тщится вести за собой российскую эмиграцию в Америке!

Рядом с Бразолем, блиставшим адвокатским красноречием, восседал в кресле его «заклятый друг» – вернейший единомышленник и извечный конкурент генерал-майор граф Череп-Спиридович, весьма, увы, смахивающий на тех монстров, какими рисуют царских генералов советские карикатуристы. Я живо представил его себе не в штатском костюме американского покроя, а в черкеске с мертвой головой на рукаве, в забрызганных кровью штанах с казачьими лампасами и нагайкой в руке, хотя Череп-Спиридович орудовал вовсе не нагайкой карателя, а пером публициста-антисемита.

Министра Щегловитова большевики вывели в расход в 18-м, а Бразоль и Череп, подобно крысам, покидающим тонущий корабль, оставили Россию и пересекли океан еще в шестнадцатом году, чтобы сеять ненависть и безумие на благодатной американской почве.

В 1939 году Бразоль ездил в Берлин и, как он сам рассказывает, был принят там в самых высших сферах. Наверное, и в Берлине все заметили, как поразительно Бразоль похож на рейхсминистра пропаганды. И не только внешне.

Мне так и не удалось избежать встречи с этим субъектом. Оставив своих слушателей, он подлетел ко мне мелким бесом – этакая сологубовская недотыкомка, и совсем не колченогая, как Геббельс, – пожал мне руку своей мертвецки-холодной и липко-влажной рукой и протянул визитную карточку.

– Простите великодушно, батенька, – заговорил он быстро-быстро. – Знаю, не слишком вы меня жаловали, но в эти великие дни, как никогда прежде, необходимо единение всех наших сил, чтобы возглавить наш несчастный народ и превратить страшное поражение в сияющую победу. Уверен, скоро повстречаемся в Москве, – он выхватил белоснежный платок и промокнул глаза, – а пока вот вам мой новый адрес, даю только самым надежным людям – в сложное время живем, американцы в идиотском ослеплении делают ставку не на Гитлера-освободителя, а на Сталина с Черчиллем, ко мне зачастили агенты ФБР, мешают работать… Если понадоблюсь – ваш покорный слуга!..

С изящным поклоном, прежде, чем я мог оборвать его и поставить на место, Бразоль укатил обратно к своим черносотенцам и погромщикам. Я разгневался до того, что тут же порвал карточку Бразоля надвое и небрежно бросил на пол.

– Сударь! – услышал я за спиной чересчур громкий голос. – Вы обидели одного моего друга и насорили в доме другого моего друга! Извольте поднять!

Я повернулся и увидел молодого барона Чарльза Врангеля, родича крымского горе-героя. Я сразу его узнал – лицом он поразительно смахивает на дога. Чарльз, этот щенок, был пьян: в воспаленных хмельных глазах бешеная злоба, в руке стакан с виски и льдом. Все глаза в зале повернулись к нам, какая-то нервная дама вскрикнула. Кажется, Чарльз собирался выплеснуть виски мне в лицо, но, к счастью, он узнал меня, смешался, и тут же его подхватили друзья.

– Виноват, Пал Николаич, но я не позволю… Мы же все свои… Благодарите бога…

Как-то он приходил ко мне просить денег взаймы, разнесчастный, пьяненький, опустившийся. Проклинал Америку и жену-косметичку, жаловался на бедность, болтал о белой идее, жалко стеснялся, пряча в карман стодолларовую бумажку. Долга так и не отдал…

Тут его тоном господина позвал к себе Борис Бразоль, а меня отвел в сторону один бывший сенатор, вельможа, всюду возивший с собой посыпанный нафталином раззолоченный парадный мундир.

– Не связывайтесь с Чарльзом, мой друг! – поучал он меня. – Отчаянный человек. Картежник, бретер, бонвиван, но истинный российский патриот, гвардеец! – И, бряцая вставными челюстями, сенатор зашептал мне в ухо: – Слышали про пожар на «Нормандии»? Не успели этот лайнер переделать в транспорт, как он сгорел в нью-йоркском порту! Компрене ву? И американская охранка, эта самая ФБР, таскает нашего Чарли на допросы! А как же мы можем спокойно сидеть сложа руки, когда эти американцы помогают паршивым британцам втыкать палки в колеса танков Гитлера – освободителя России!..

Я был потрясен. Неужели эти люди уже перешли от слов к делу?

– Разве вы, русский патриот, хотите чтобы Гитлер покорил Россию? – спросил я с возмущением экс-сенатора.

– Фу, батенька! Не ждал я от вас такой наивности. Ну, не ждал! Гитлер не сахар, но другого пути в Россию для нас с вами нет! Это же ясно как дважды два!

С трудом отделавшись от бывшего государственного мужа и царедворца, я подошел к столу у стены, украшенной портретом хозяина дворца графа Вонсяцкого-Вонсяцкого и трехцветным флагом с черной свастикой и вышитой золотом надписью: Всероссийская национал-фашистская революционная партия.

Стол был завален газетами, журналами, листовками в основном на русском языке.

В «Знамени России» прочитал я такую ахинею:

«В переживаемую нами эпоху смутного времени и большевистского засилья на Руси нелегко с достоинством поддерживать издревле руководящую роль дворян в жизни народа, роль, столь необходимую в бескорыстном и беззаветном служении Отечеству и, даст бог, Престолу, преданного России дворянства…»

Уж какая там, к черту, руководящая роль!.. В журнале «Фашист» я пробежал глазами статью ученого-антрополога генерал-лейтенанта графа В. Череп-Спиридовича, в которой это светило науки доказывало, что (цитирую по памяти) «азиатско-еврейские социалисты скрещивают орангутангов с белыми русскими женщинами, чтобы создать гибридный тип».

О приемном сыне Черепа я немало наслышан: это известный авантюрист и проходимец, хваставший, будто он принимал участие в походе Муссолини на Рим. Страсть к приключениям, аферам и деньгам – вот что заставило скромного юриста из патентного управления захолустного штата Индиана Говарда Виктора Броенштрупа выдавать себя то за герцога Сент-Саба, то за полковника Беннета, то за какого-то Джей-Джи Фрэнсиса. Прикинувшись идейным антисемитом, он очаровал старого погромщика Черепа, уговорил его усыновить себя, после чего, не довольствуясь «отцовским» титулом генерал-майора, мошенник присвоил себе генеральское звание рангом повыше. Теперь он писал для журнала «Фашист», главным редактором которого значился граф Вонсяцкой-Вонсяцкий.

Одетые лучше, чем многие из гостей, официанты в белых сюртуках с красными лацканами и манжетами разносили скотч, бурбон, джин и, конечно, смирновскую водку с двуглавым орлом Романовых на этикетке. Я выпил рюмку водки, прислушиваясь к разговору двух молодых еще эмигрантов:

– Выпьем, Коля? С паршивой овцы, как говорится… Зазнался Таська, зазнался, в фюреры полез!.. А я его еще гардемарином помню…

– Ты несправедлив к графу. После этой говорильни мы все приглашены в «Русский медведь».

– Бывал я в этом кабаке. Его построил на деньги Таськи какой-то его русский родственник. Что ж, у Таськи денег куры не клюют – он двух маток сосет: Мариониху свою и Гитлера, который ему платит за то, что он вместе с Бундом мешает Америке выступить против Германии в этой войне. Кстати, говорят, и не граф он вовсе, а самозванец.

– Завидуешь? Вот бы тебе, подпоручик, такую невесту оторвать!

– Без титула хрен найдешь дуру даже среди американок. Помнишь Петьку Афанасьева? Выдал себя за князя Петра Кочубея, да разоблачили перед самой свадьбой. Потом сел за подделку чеков.

Я слышал о выгодном браке нищего графа. Бывший офицерик императорского российского флота, бывший шофер такси в Париже, состряпал блестящую партию, женившись на миссис Марион Стивенс, разведенной жене богатого чикагского адвоката и дочери миллионера Нормана Брюса Рима. Это был явно брак по расчету: графу рухнувшей империи было двадцать два годика, а перезрелой красавице Марион – вдвое больше, ровно сорок четыре. На первых порах, подражая Форду-младшему, граф – белая косточка, голубая кровь – пошел работать простым рабочим на паровозный завод своего тестя, чтобы ускоренным темпом пройти по всем ступеням паровозостроительной иерархии снизу доверху; вероятно, он надеялся со временем заступить на место тестя, хотя утверждал он другое. «Как только мы восстановим законную монархию в России-матушке, я стану представителем компании тестя на обожаемой родине!»

Но шли годы, и амбиции графа Вонсяцкого-Вонсяцкого росли обратно пропорционально шансам на реставрацию самодержавия. Тогда-то он и начал свой крестовый поход за освобождение России. Сколотив из горстки эмигрантов Всероссийскую национал-социалистскую рабочую партию, он объявил себя фюрером российских национал-социалистов и укатил в 1934 году в Германию, где, по слухам, встречался с весьма видными деятелями «третьего рейха».

А потом я как-то перестал интересоваться графом и его крестовым походом под знаком свастики. Как всякий русский человек, я сызмальства обладаю удивительной и опасной способностью не замечать неприятных вещей, явлений, людей. В конце концов, все мы носились и носимся, как ветхозаветные старушки, с излюбленными рецептами спасения отечества. (Помню, однажды в «Русском медведе» напился один есаул, полный георгиевский кавалер, участник брусиловского прорыва, колчаковский офицер.

– К матери эту некрофилию! – орал он, стуча кулаком по столу. – Все мы смертяшкины! Читали про двух старых дев в газете? В Огайо, что ли, умерла по старости одна из них, и другая, тоже старуха, полтора года ухаживала за усопшей сестрой, делала ей шприцем всякие уколы да вливания. Все мы мертвецы!..)

– Разрешите, – сказал я, входя в кабинет графа. Но в кабинете никого не было. Здесь тоже у стены стояло знамя со свастикой. Рядом красовался большой портрет Адольфа Гитлера. На стенах – поменьше размером – висели портреты Муссолини и Франко. Сбоку ни к селу ни к городу – батальные картины «Варяг», «Синоп», «Чесма». Я подошел ближе – все портреты были с автографами, а портрет Франко даже с собственноручной дарственной надписью каудильо.

– Павел Николаевич! Отец вы мой! – раздалось сзади. – Простите, что заставил вас ждать! Вызвали по неотложному делу. Садитесь, садитесь, бога ради!

Я обернулся, и мне пришлось задрать голову, чтобы взглянуть на вошедшего. Это был настоящий великан, косая сажень в плечах, Илья Муромец, только без всяких следов растительности на лице и на черепе, голом и гладком, как бильярдный шар. Одет он был точь-в-точь как Гитлер.

– Вы смотрели на фотографию моего друга Франциско Франко? – продолжал граф, больно стискивая мне руку. – Это замечательный человек, большой идеалист, настоящий рыцарь без страха и упрека! Некоторые из нас не сидели без дела, дожидаясь великого праздника освобождения нашей родины, – прогремел он, садясь за огромный письменный стол и со значением глядя на меня. – Нет! Я, например, с риском для жизни, зафрахтовав яхту, тайно возил фаланге оружие, понимая, что тем самым мощу дорогу к Москве, к Петербургу! Хотите что-нибудь выпить? Водки? Хотите закурить? Русские папиросы «Казбек». Подарок знакомого СС-группенфюрера из освобожденного Смоленска. Или сигару? Выбирайте по вкусу из этого «хьюмидора»!

Подобно многим из наших русских экспатриантов, граф давно уже стал путать русские слова с английскими. Почти все мы говорим «инчи» (дюймы), «сабвей» (метро), «хай-скул» (средняя школа), «ленчевать» (обедать)… Я машинально открыл его бронзовый «хьюмидор» – герметическую сигарницу, увидел там и свою любимую марку – гаванскую «Корону-Корону», но брать сигару не стал. Уж больно паршивая попалась овца…

Возвышаясь в кресле, граф смотрел на меня из глубоко спрятанных, затененных глазниц, что подчеркивало сходство его лошадиного лица с черепом питекантропа. Массивный низкий лоб, вздутые надбровные дуги, здоровенная, как булыжник, длинная челюсть, могучие желтые зубы, которыми он, казалось, мог перемолоть берцовую кость мамонта. Нечего сказать, хорошего муженька выбрала себе на склоне лет нежная Марион! И в какой только пещере отыскала она это ископаемое?

– Я видел, вы читали мой журнал, – громыхнул граф. – Вчера подписал последний американский номер «Фашиста». Рождественский номер выйдет в Москве или Петербурге.

– Вы собираетесь остаться главным редактором? – спросил я не без удивления.

– Как бы не так! – возразил будущий всероссийский фюрер. – У меня будет свой Геббельс, возможно, Борис Бразоль.

В черных глазницах черепа тлели красные угольки. Этот фанатичный огонь заставил меня отвести взгляд. На нижних полках стояло мало книг, зато много отменных моделей императорского российского флота с андреевским флагом. В простенке между книжными шкафами, на месте куда более скромном, нежели фюрер, дуче и каудильо, висели портреты самодержца всероссийского и его супруги.

– Разве вы, глава Всероссийской национал-фашистской революционной партии, – монархист? – осведомился я.

– Вопрос о монархии будет решен в Москве, – помедлив, осторожно выговорил фюрер всея Руси. – Заметьте, что и дуче называет свой режим конституционной монархией, хотя Испания пока и не имеет монарха. Могу сообщить вам доверительно, что после смерти старшего из Романовых, Кирилла, я делаю ставку на двадцатитрехлетнего Владимира, который живет сейчас в Париже. Возможно, я соглашусь, как дуче, стать главой государства Российского при царе Владимире.

Значит, граф Вонсяцкой-Вонсяцкий, точно подражая каудильо Франсиско Франко, метит не только в фюреры, но и в регенты.

На графском столе я увидел новое издание на русском языке бульварно-антисоветского романа генерала Краснова «От двуглавого орла до красного знамени». Я слышал, что все ретрограды, даже экс-кайзер Вильгельм II, зачитываются этим романом.

– Отдельные скептики и маловеры среди жидо-масонов, – сказал граф, – все еще призывают не делить неубитого медведя, но русский большевистский медведь повержен в прах и никогда не поднимется! Ради этого я работаю не покладая рук уже почти десять лет. В тридцать четвертом году я поехал в Берлин, встретился с фюрером и Гиммлером и договорился с ними о создании международной антибольшевистской организации, боевого авангарда всей белой эмиграции. Из Берлина, облеченный самыми широкими полномочиями, я поехал в Токио, где заручился всемерной поддержкой правительства микадо и его армии. Затем я посетил в Маньчжоу-Го, Харбин и Шанхай, где встречался с атаманом Семеновым и другими видными деятелями. Все они держат порох сухим. Потом опять в Берлин, а после раунда важных переговоров – Будапешт, Белград, София, Париж. Во всех этих центрах белой эмиграции я создал крепкие филиалы своей международной организации. Вернувшись в Америку, я превратил прежнюю Всероссийскую национал-социалистскую рабочую партию в Российскую национал-фашистскую революционную партию. Сегодня только в одной Америке тысячи белых эмигрантов – сливки России, цвет и надежда нашего народа-богоносца – ждут возвращения на родину. Работая рука об руку с американо-германским Бундом, всеми фашистскими организациями и конгрессменами-изоляционистами, мы оказали неоценимую услугу Гитлеру и Германии. Теперь мы пожнем нашу награду и продолжим наше сотрудничество на российской земле!

Мой представитель в Старом Свете генерал Петр Краснов, донской атаман, держит каждодневную связь с фюрером в Берлине и главной ставке. Он готов к строительству национальной России с помощью гаулейтера Эриха Коха и группенфюрера СС фон дем Баха, которые назначены на высшие посты в оккупированной Москве. Племянник генерала Краснова, гвардейский казачий офицер, получил у Гитлера звание полковника. По нашему ходатайству, заметьте. Он поможет Баху перевешать всех большевиков на фонарных столбах Бульварного кольца в Москве.

Весь мир повернул к фашизму, и малиновый звон кремлевских соборов в освобожденной Москве провозгласит его полную победу. Мы, победители, будем великодушны: мы не отринем наших слабых братьев, тех, кто в трудные кровавые годы после октября семнадцатого года не нашел в себе сил и веры, чтобы продолжать борьбу, и оставался в стороне от нее. Сегодня мы собираем всех братьев по духу под наши знамена. И они придут к нам, ибо у них нет иного выхода.

И здесь, в Америке, с ее гнилой декадентской демократией и плутократией, тоже восторжествует фашизм. К власти придут Линдберг, Уилер, Най, Уорт Кларк, отец Кофлин, мой друг, шеф ФБР Эдгар Гувер…

Угли в глазах горели еще ярче и злее в черных впадинах. Громадные руки графа сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.

– Сегодня я спрашиваю каждого, – продолжал фюрер, – с кем ты: с нами или против нас? Сегодня мы зовем каждого с собой на парад победы в Москве. Завтра будет поздно. Завтра мы не пожалеем дезертиров белой идеи!

– Это все? – спросил я, вставая.

– Это все, – ответил граф, продолжая сидеть. – Но вы, Павел Николаевич, не спешите с ответом. Вы многое сделали для эмигрантских организаций, мы помним вашу щедрость.

– Пригласив меня к себе в дом, – проговорил я, едва сдерживая гнев, – вы посмели прибегнуть к угрозам и запугиванию по отношению к дворянину и офицеру, к человеку, который старше вас по возрасту и воинскому званию. Граф, мне с вами не по пути! Прощайте!

Я вышел, громко хлопнув дверью. Впрочем, нет, без преувеличений: обитая кожей дверь закрылась совсем без шума.

В проходной меня долго не пропускал двуногий цербер, ссылаясь на то, что не получил на сей счет никаких приказаний. Несмотря на мои настойчивые требования, он якобы никак не мог связаться с графом по внутреннему телефону. Овчарки рычали и кидались на меня. Только через полчаса томительного и полного всевозможных тревожных предчувствий ожидания в проходную позвонил сам граф.

– Вы остыли? – спросил он меня ледяным тоном, подозвав к телефону. – Мне не хотелось, чтобы вы простудились, сгоряча выйдя на воздух. Сегодня так холодно.

– Ваше сиятельство! Я требую, чтобы вы меня сию минуту выпустили!

– До свидания, Павел Николаевич! – проскрежетало в трубке. – Я не прощаюсь: в Москве, или Петербурге, или в Нью-Йорке рано или поздно, но мы с вами встретимся. Обязательно встретимся!

В дверях я столкнулся с молодым человеком, лицо которого показалось мне странно знакомым. Он был одет в нацистскую форму гвардии Вонсяцкого.

– Ба! – воскликнул я, пораженный. – Федор Александрович! Ваше высочество! Вы ли это?!

– Собственной персоной, – ответил с усмешкой племянник царя Николая II.

– Что вы здесь делаете?!

– Как что? Работаю шофером у князя Вонсяцкого!

В своем «меркюри» я с невыразимым облегчением вытер платком мокрое от пота лицо. И на акселератор нажал так, словно за мной сам черт гнался.

Но больше всего я боялся, мчась по коннектикутскому шоссе со скоростью почти восемьдесят миль в час, что приеду в Нью-Йорк, куплю у первого попавшегося газетчика вечернюю газету и узнаю, что Москва пала…

На полях дневника Джин прочитал приписку:

«Встречу и разговор с Вонсяцким можно понять только в свете последующих событий: на следующий же день мы все узнали о начале грозного контрнаступления русской армии под Москвой и о вероломном налете японцев на Пирл-Харбор. Америка объявила войну Японии. Германия объявила войну Америке. Америка – Германии. Через несколько месяцев ФБР арестовало графа Вонсяцкого по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Суд посадил его вместе с шефом фашистского американо-германского Бунда в федеральную тюрьму. Так закончилась карьера фюрера всея Руси».

Далее Джин прочитал еще одну карандашную приписку отца:

«Тот день был великим праздником. Россия, моя Россия истекала кровью, но не падала на колени. Значит, сильна Россия, не ослаблена, а укреплена революцией. Значит, дело России правое и победа будет за ней! Так началось мое прозрение…»

Третий раунд Сдвоенные молнии

«Per aspera ad astra».[60]

Глава тринадцатая Клинч

(Перевод Г. П.)

Когда мастер-сержант Дик Галифакс оглядел пеструю толпу своих будущих питомцев, взгляд его остановился на Грине.

Джин был задумчив, не суетлив и элегантен. Спортивная темно-синяя рубашка, легкие спортивные брюки цвета маренго, оксфордские ботинки, сшитый на заказ клетчатый твидовый пиджак – все явно приобреталось в дорогих магазинах.

– Временно будете старшим! – сказал Дик. – Вы из рэйнджеров?

– Из штатских.

– Тогда отставить!

– Если не возражаете, старшим могу быть я, – предложил свои услуги гигантского роста американец. Он представился: – Сержант Бак Вуд, или Бастер.

– Хорошо, – подумав, согласился мастер-сержант. – Посадка через тридцать минут. Вон там, видите, «локхид» – это наш толстопузый Си-130.

– Ясно, сэр… Все слышали, кто теперь старший? – Бастер гоготнул и тут же жестом подозвал к себе первого попавшегося на глаза парня из их команды.

– Матео-Хуан-Мария-Хименес де Малино, – доложил тот.

– Мэт! – Бастер перечеркнул пышный перечень его имен. – Горючее есть? Голова от похмелья разламывается.

– Я и, сам бы не прочь опохмелиться, – пожаловался Мэт.

– То ли дело у вас в Гаване!

– Мы еще там будем, – сверкнул глазами Мэт.

– Мне там нечего делать, – отрезал Бастер и отошел.

Джин вместе со своей командой прилетел в Форт-Беннинг для того, чтобы, сделав пересадку, отправиться в конечный пункт назначения – Форт-Брагг.

В школы Брагга, как правило, отбирались лучшие рэйнджеры отличившихся батальонов.

Перед тем как они приступали к занятиям в специальных войсках, им жаловали отпуск – «Ар-энд-ар».[61] Отпуск! Пять дней полной свободы. Хочешь, езжай домой, хочешь, пей-гуляй, пока звенят в кармане деньги.

Кроме долговязого Стиллберда, которого Бастер сразу же окрестил Берди, никто из отпускников не поехал домой.

Стиллберд был высокий, худой, с руками ниже колен, с аккуратным пластырем на лбу, с умными грустными иудейскими глазами, хотя, как он объяснял, у него в крови было лишь «два-три заблудившихся еврейских эритроцита».

– Был у мамы, говоришь? – переспросил его Бастер.

– У мамы. Она работает кассиршей в «Армии спасения».

– Мама – хорошо, а «кошкин дом»[62] – лучше, – заявил Бастер. – А это что у тебя?

– Браслет.

– С секретом?

– Нет, он просто магнитный, от гипертонии.

– Ты болеешь? – удивился Бастер.

– Да, то есть нет… Боюсь заболеть.

– Сразу видно, что браслет не золотой, – вмешался в разговор странного вида итальянец. Он стоял, привалившись спиной к штабелю ракет.

Бастер оглядел его с головы до ног и улыбнулся.

– Ты в большом порядке, – заметил он.

– Да, – смутился итальянец.

– Одет по сезону.

– С кем не бывает, – невольно улыбнулся итальянец.

– Куда уж…

Все засмеялись.

– Как тебя зовут, бедняга?

– Доминико Мадзини

– Дуче, – категорично заявил Бастер. Итальянец был одет в костюм покойника: тапочки на картоне, черные бумажные штаны, белая бумажная рубашка, прихваченная сзади на живую нитку, – расчет на горизонтальное положение, свойственное покойнику.

– Три доллара? – спросил Бастер.

– Два… Я покупал его в дни «сейла»[63] в Лас-Вегасе… Проклятая рулетка! Проигрался в дым.

– А вот он, Дуче, видно, бросил играть и начал одеваться… Правильно я говорю, Тэкс?

Техасец ничего не ответил. Он только метнул на Бастера недружелюбный взгляд из-под восьмигаллонной шляпы, продолжая стоять как монумент на несгибаемых ногах в лаковых сапогах на высоком каблуке.

– Ты, видно, не в духе, Тэкс? – примирительно спросил Бастер.

Тот перестал жонглировать «спринг-найфом»[64] и, несколько раз с оттяжкой проведя лезвием ножа на ладони, небрежно бросил:

– У меня был тяжелый отпуск: пришиб трех человек и пять негров.

– Ублюдок! – неожиданно вырвалось у Джина.

– Что с вами, колледж-бой? – спросил Тэкс.

– Я сказал, что ты хвастун и ублюдок.

– Ну-ка подойди сюда, крошка.

Джин подошел. Тэкс замахнулся, но тут же получил серию ударов так же чисто, как демонстрируют работу с грушей. Все удары были по корпусу. Тэкс выронил нож и упал у штабелей с ракетами, согнувшись как складной нож.

Японец Кэн Эгава, оценив мастерство и силу ударов Джина, положил рядом с Тэксом выроненный им «спринг-найф» и с невозмутимым лицом пошел на посадку.

Когда Тэкс пришел в себя, Бастер заметил, что ему могли бы понадобиться тапочки Дуче.

– Вставай, парень, нам пора, – услышал Тэкс. Он, словно пьяный ошалело встряхивая головой, встал, поднял с земли свою восьмигаллонную шляпу, спрятал в карман нож и бездумно поплелся за всеми на посадку.

Аэродром Форт-Брагга был забит самолетами. Выстроившись как на парад, стояли новенькие восьмимоторные бомбардировщики Б-52, новейшие Б-52-Н, «фантомы» с серебристыми ракетами под крыльями и надписью на фюзеляже: «U. S. Air Force».

Чуть поодаль, рядом с прожорливыми «Боингами», возвышались воздушные заправщики-танкеры. Даже в громоздкости своей они все же напоминали собой что-то птичье.

Штабеля ракет «Скайболт» класса «воздух – земля» и «Атлас-Е» и «F» тянулись вдоль цементных площадок ровными рядами, как дрова на дровяном складе.

В ожидании первого лейтенанта Чака Битюка, Джин и его товарищи, разомлев, сидели на пятисотфунтовых бомбах, которые, несмотря на накидки из маскировочных сеток, были прокалены солнцем. Пекло сверху, пекло снизу, только дыма изо рта не хватало. Но, сидя на раскаленных бомбах, курить им было явно ни к чему…

– Что же ты своих дам так и не вспомнил? – спросил Мэта Бастер, разложив на коленях несколько «трехпалубных» сандвичей.

– Я их помню, конечно. Не всех, но помню, а вот…

– Что? – неожиданно заинтересовался Стиллберд.

– Было ли у меня с ними что-нибудь такое или нет – не помню.

– А они заставляли тебя кое-что вспомнить?

– Не они – их тещи. То есть их матери. Женись, говорили они, и все.

– Дай кусок вестерна, – не выдержал наконец Дуче, глядя на уплетающего сэндвичи Бастера.

– У вас это называется вестерн? – он протянул ему бутерброд.

– Какая тебе разница? – уже не способный думать ни о чем другом, промычал итальянец, запихивая в рот начинку.

Вскоре за ними прибыл их будущий командир.

– Капитан Чак Битюк, – представился он и критически оглядев всех, сразу же занялся Дуче.

– Костюм покойника.

– Да, сэр.

– Где пропили свою одежду?

– В Лас-Вегасе, сэр.

– А что это у вас под глазом? – спросил он Тэкса

– Был в отпуску, сэр.

– Кровоподтек совсем свежий.

Тэкс промолчал.

– Где служили? – спросил Чак Кэна Эгаву.

– В Корее, сэр.

– А вы? – спросил он Джина.

– Я доброволец.

– По убеждению, долги?

– Частности.

– Сэр, – поправил Джина Чак. – Что за частности?

Джин молча поглядел на него.

Чак выдержал паузу и, обращаясь ко всем, сказал:

– Я рад, что буду учить вас истинно мужской профессии.

После разговора с Чаком все прошли к машине уже без прежней свободы и развязности.

Вместе со всеми заметно сник и мастер-сержант Дик Галифакс.

Капитан Битюк был краснолицый, с рыжими крупными веснушками на лице, крупным носом картошкой, крупным подбородком с нижним прикусом, толстыми пальцами, покрытыми рыжей щетиной, и маленькими, пронзительными пуговками глаз.

Он был приземист, грудаст, тяжел и массивен, как баварский рабочий конь.

В машине Чак сделал своим воспитанникам два сообщения. Первое:

– У меня характер простой, – сказал он. – Сам себе ничего не позволю, но и вольностей не допущу. Отец меня учил так: сидим, бывало, с братом на кухне и держим ладонь над горящей спичкой. Кто первым уберет ладонь – схватит оплеуху. – Он показал огромную ладонь, изрезанную мелкими морщинами с черными точечками подпалин.

– А это топор, – продолжал он, показывая ребро ладони с ороговевшим бугром в центре.

Второе сообщение было общего порядка.

– Нам страшны только Эм-Пи и «зеленые береты». Остальных мы – того. Кто выслужится до «зеленых» – счастливчик. Там платят двести пятьдесят долларов в месяц… Место здесь ровное. Жарко… Гадов и гадюк много. Деревьев – никаких.

Когда машина въехала в город, Чак сказал:

– Сверим часы, как перед боем. Даю увольнительную: двадцать минут! Можете оглядеться.

Из машины вышли только Джин, Стиллберд и Бастер.

Форт-Брагг, этот военный город, равный по территории Будапешту, состоял из полигонов, аэродромов, особых канцелярий, плацев, складов боеприпасов, «типовых строений А».

За глухой стеной Брагга находился особый город. Город в городе. Там размещались «зеленые береты» – около трех тысяч солдат и офицеров.[65] Только солдат в казармах Форт-Брагга насчитывалось около сорока тысяч.

Новичкам было суждено очень скоро узнать, что центр специальных методов ведения войны был создан в Форт-Брагге еще в апреле 1952 года, во время корейской войны. Поначалу в этом центре проходили подготовку три группы специального назначения. Дело шло вяло, пока «зелеными беретами» не занялся лично президент Кеннеди. После кубинского фиаско в Заливе свиней президент передал специальные войска из ведения ЦРУ в ведение штаба сухопутной армии США.

Теперь здесь размещались 503-я воздушно-десантная дивизия и 88-я дивизия «Америкэн», 18-й армейский корпус, первое подразделение 7-й группы войск специального назначения и 2-й военно-полицейский батальон «милитери-интеллидженс» – военной разведки.

По улицам угрожающе разъезжали Эм-Пи, наводя страх на жителей этого странного города.

Вот и сейчас на углу, возле бара, остановилась машина. Из нее вышли два Эм-Пи и человек в штатском.

Джин с товарищами подошли к группе, в центре которой стоял рослый рыжий сержант, видимо только что вывалившийся из бара.

– Этот ублюдок? – спросил человек в штатском.

– Точно так, сэр.

– Ты ударил офицера, свинья?

– Он сам напросился, сэр, – залепетал сержант. – Я стоял у стойки, а не в строю. А он схватил меня и хотел вышвырнуть.

– Ирвинг! – Штатский подозвал гиганта с лицом палача – видимо, своего подчиненного.

– Уходи! – крикнул испугавшийся сержант и попытался оттолкнуть Ирвинга. – Пусть он уйдет! – кричал он в диком страхе. – Я уже видел его работу.

Сержант попытался толкнуть в грудь гиганта.

– Покажи всем, Ирвинг, где у человека самое слабое место! – спокойно сказал штатский.

Ирвинг в одно мгновение разрубил ребром ладони переносицу провинившегося парня, и тот упал на асфальт.

– Хорошее начало, – сказал Стиллберд и по обыкновению потянул вверх левое плечо.

– Зайдем туда, или уже не стоит? – спросил Джин у своих коллег, кивнув на вывеску бара.

– Он нас проверяет, – объяснил Бастер и показал на часы.

– Ты пьешь? – спросил Джин у Берди.

– И пью и колюсь, – ответил как ни в чем не бывало Берди.

– И марихуану куришь? – не вытерпел Бастер улыбнувшись.

– Что? – переспросил Берди. – Курю!..

– И хорошо себя чувствуешь? – спросил Джин.

– Я всегда неважно себя чувствую, – сообщил Берди. – Всегда, кажется, еле тяну, а без наркотиков, наверное, просто загнулся б.

Бастер открыл рот от изумления, но ничего не сказал.

Они появились, не опоздав ни на минуту.

Чак Битюк хлопнул ладонью о ладонь, скомандовал:

– Вперед!

Неуклюжая машина М-59 весом в двадцать одну тонну, тяжелая, малоподвижная, но надежная, двинулась вперед.

Недалеко от центрального плаца, там, где по обыкновению проводятся парады, чествования и ритуальные сборы, Битюк встретил своего приятеля – подполковника Клейхорна из 7-й военно-воздушной группы специальных войск, и тот посоветовал ему вести строй прибывших мимо корпусов «V».

– У нас сегодня много гостей, – сказал тот, – приехали конгрессмены от нашего штата – Чарльз Р. Джонас и сенатор Эрвин. Кстати, скоро начнется «драминг-аут».[66] Помнишь историю с неповиновением на полигоне?

Чак безучастно качнул головой и свернул направо, по улочке «свиданий».

Именно в это время навстречу ему шли группа руководителей служб, гости и сам генерал Трой Мидлборо.

Чак перешел на строевой шаг и, выйдя в точку дистанции, необходимой для приветствия, поднес руку к козырьку, резко повернул голову влево.

Генерал ответил на его приветствие и поздоровался со строем. Затем он вдруг остановился.

Капитан Битюк мгновенно остановил строй.

– Еще тепленькие? – спросил Трой Мидлборо.

– Точно так, сэр. Из отпуска, рэйнджеры.

– Пусть поглядят «драминг-аут», – приказал генерал и медленно пошел вперед. Вместе с ним двинулась свита и гости, а за ними на большом расстоянии – Чак со своей командой.

…Они стояли на плацу вместе с другими. Все были в полевой форме. Только они все еще в своем, в гражданском.

Первым в строю стоял Бастер. Вторым – негр из Техаса Джордж Вашингтон Смит. Третьим – долговязый длиннолицый Стиллберд. Четвертым – Джин. Пятым – Мэт. Шестым – Тэкс. Строй команды замыкал Кэн Эгава.

Сравнительно высокий для японцев, Кэн казался малышом среди этих высоченных парней, в пределах шести футов каждый. Рядом с плацем, на террасе второго этажа казармы возвышалось начальство.

Все о чем-то весело переговаривались, шутили, но вот…

Молодой генерал с двумя звездами на погонах дал знак – внизу прогремела команда: «Смирна-а-а!» – и барабанная дробь рассыпалась над бетонным прямоугольником.

Начался так называемый «драминг-аут» – «выбарабанивание».

На плацу вслед за двумя барабанщиками, одетыми в парадную форму с белой широкой портупеей на белом широком поясе, шел, опустив голову, без фуражки и погон бывший военнослужащий, осужденный на ритуальный позор.

Совершивший преступление сначала подвергался товарищескому презрению, затем Эм-Пи должна была увезти его для отбывания наказания в главную тюрьму сухопутных сил армии США – Форт-Ливенуорт. Этот форт штата Канзас запомнился и еще, вероятно, запомнится многим. Надолго или навсегда.

По двое барабанщиков, впереди и сзади, непрерывным мелким градом дроби осыпали того, кто шел как во сне, под охраной караульного начальника.

Осужденный то вбирал голову в плечи, то пытался стряхнуть с себя оглушающую, дробящую мозг картечь барабанов. Но самое страшное было впереди.

Как только он приближался к шеренге солдат, обращенных к нему лицом, на уровне правофлангового раздавалась команда: «Кругом!» – и строй поворачивался к нему спиной.

Теперь уже он продвигался вперед вдоль спин. Вдоль тяжелых безучастных спин. И ни одного лица.

Презрение, барабанная дробь, хлещущая по ушам а впереди – федеральная тюрьма Ливенуорта – вот что ожидало клятвоотступника.

В голове Джина вдруг зазвучали знакомые со школы строки:

В мозгу могилу заступ рыл, Кого-то хороня, И люди шли, и звук шагов Перерастал меня. За упокой бил барабан, И в такт гудела тьма Сильней, сильней, и мнилось мне, Что я сойду с ума. Взяв гроб, со скрипом по душе Процессия прошла. И тут пространство принялось Звонить в колокола. Все небо превратилось в звук, А все живое – в слух. И с тишиной мы глаз на глаз Одни остались вдруг.[67]

Когда тюремный фургон увез заключенного и разошлись команды «старичков» и тех, кто «помоложе», к вновь прибывшим подошел один из высших офицеров Форт-Брагга – полковник Маггер.

– Ну как, – спросил он, ощупывая глазами строй, – видели?

Строй молчал.

– Быть может, вы удивляетесь, почему вам не скомандовали повернуться к преступнику спиной? Пока вы еще не «зеленые береты». – И полковник произнес длинную речь: – Ребята! Сегодня вы мало чем отличаетесь от банды гарлемской шпаны, но, когда я кончу возиться с вами, вы станете сверхсолдатами, элитой армии, гордостью наших вооруженных сил. Ваше счастье, что вы попали сюда именно теперь. Последние восемь лет из-за безмозглых штафирок-политиканов сила армии и ее бюджет оставляли желать много лучшего. Теперь, слава богу, ввиду растущей угрозы со стороны мирового коммунизма, стремящегося к мировому господству, эти парни в Вашингтоне взялись за ум и начали укреплять армию – щит нашей нации. Эти скряги в конгрессе наконец-то ассигновали нашим вооруженным силам почти сорок восемь миллиардов долларов. Прежде всего по приказу президента мы начали приводить в форму наших рэйнджеров, наши специальные войска, особенно отрабатывая парашютно-десантные операции и модернизируя наше оружие, с тем чтобы максимально повысить его огневую мощь.

Пока у нас в армии всего шесть тысяч «зеленых беретов», но это только начало. Даже эти пижоны из морской пехоты и парашютисты-десантники не могут тягаться с нами. Наша задача – лупить партизан и самим партизанить, проводить диверсии, вести специальную стратегическую разведку. Мы снабжены самым современным оружием: самозарядная винтовка М-14, пулемет М-60, гранатомет М-79, транспортные вертолеты «чинук» и «ирокез». Скоро мы получим в подарок такое оружие, какое вы и в комиксах не видели – новые противотанковые ракетные гранаты, бронированную разведывательно-штурмовую самоходку «генерал Шеридан», транспортеры с алюминиевой броней М-113, индивидуальные ракетно-летательные аппараты, водные «туфли» для форсирования рек и разные другие игрушки.

Обещаю вам, ребята, что вы за всю жизнь не пролили столько пота, сколько прольете здесь, в Форт-Брагге. На вас не останется и унции жира, одни только мускулы, крепкие, как сталь. Я отучу вас пачкать пеленки, отмою вам мозги от грязи, что прилипла к вам в «гражданке». Словом, Форт-Брагг станет местом вашего второго рождения. Но помните: легче негру попасть в ку-клукс-клан, чем солдату стать «зеленым беретом»!

Пройдя полный курс подготовки, вы должны быть готовы в любой момент вылететь к черту в пекло: во Вьетнам, Лаос, Таиланд, Эквадор или Эль-Сальвадор, на Кубу или в Венгрию! Не исключено, что нам придется подавлять расовые беспорядки, спровоцированные коммунистами, в нашей собственной стране. – Полковник вытер платком вспотевшее, багровое лицо и скомандовал: – В казарму!

Когда в длинном коридоре казармы Битюк скомандовал: «Раздеться догола!» – Берди растерялся.

– Я пропал, – шепнул он Джину

– Почему?

– Мне нельзя раздеваться, у меня набрюшник.

– Ты хранишь в нем деньги, Берди? – попытался пошутить Джин.

– Это против пуповой грыжи, – грустно отмахнулся тот.

– У тебя грыжа?

– Пока нет. Но этот набрюшник мне пошила мама.

– В таком случае спрячь его.

Берди разделся, спрятал набрюшник в карман пиджака и стал в строй.

Голым он был очень смешон, этот нескладный Берди. Сутулая спина с резко обозначившимися лопатками, худые руки, сухие ноги, тело в пятнах и каких-то фиолетовых точечках – видимо, следы бывшего фурункулеза.

Он выглядел нахохлившимся, кособоким, неуклюжим.

– Ты, конечно, рожден для войны, – глядя на него, съязвил Мэт.

– А ты для стриптиза? – вступился за Берди Бастер.

Огромный Бастер, со скошенными, сильно развитыми боковиками, дышал угрожающей мощью. На его гигантской груди, среди замысловатых наколок явно отличалась простотой и изяществом одна: уличный фонарь, под фонарем – скамейка, над скамейкой надпись: «Жду крошку ровно в семь».

– Не слышу ответа, Мэт, – сказал Бастер.

– Не люблю трепаться голым, – отмахнулся Мэт.

– Я подожду, пока ты снова оденешься, – сказал Бастер.

…Все, что произошло в течение двух последних суток, до того навалилось на Джина, что он даже как-то сник, двигался, подчиняясь ходу новой жизни, как во сне.

Только уколы самолюбию выводили его из этого странного состояния. Тогда он ощетинивался, готовый постоять за себя.

Жизнь словно переломилась пополам.

Где-то там, на том берегу, остался Нью-Йорк, дом в Гринич-Виллэдж, мама, Наташа, окна в сад, послушный ему руль «де-сото», колледж, друзья, свобода.

А здесь все, что начиналось, было сковано новыми, еще не осознанными законами жизни.

И люди были совсем другие, с другими инстинктами, реакциями.

Даже слов на вооружении у каждого, так показалось Джину, стало значительно меньше. Зато вечно вертелось на языке, бесконечно повторяясь: «Да, сэр. Нет, сэр».

Джина сразу же отвратил от себя красномордый Чак. И поразил жестокостью беспощадный «драминг-аут».

Вот только смешной, неуклюжий Берди да неутомимый Бастер отогревали его своим присутствием…

…Вслед за Бастером Джин подошел к первому окну, назвал свой номер и получил брезентовый рюкзак с замком. В других окнах он получил брюки, куртку, «джамп-бутсы» на толстой каучуковой подошве, белье, судки, столовый прибор и, наконец, в последнем окне – медальон.

На его рюкзаке несмываемой краской написали:

«Джин Грин 1-44».

Чак торопил с построением.

– Ты русский? – спросил он у Джина, ожидая пока все будут готовы к построению.

– Разве похож?

– Просто у меня нюх на своих.

– «На своих»? – Джин смерил его взглядом.

– Сэр. Нужно в разговоре со мной всегда добавлять «сэр». Понял?.. Ты где родился?

– В Париже, сэр! Третьего февраля 1934 года, сэр. В пятницу, сэр. В день преподобного Максима-исповедника, мученика Неофита, мучеников Валериана, Кандида, Акилы и Евгения и Ватопедской божьей матери, сэр!

– Остряк из «яйцеголовых», да? – усмехнулся Чак. – Я из тебя сделаю мученика Неофита! Ты у меня запоешь «Лазаря»! Стано-о-овись! – неожиданно скомандовал Чак.

Строй вывели на плац. Все, кроме Берди, выглядели молодцами. Только на нем топорщились брюки (он все же поддел набрюшник), рукава куртки – им выдали легкую тренировочную форму – «фетигз» – были ему велики.

– Бегом! – с ходу скомандовал Чак.

И они побежали.

От плаца до полигона было примерно четыре мили. Обливаясь потом, они бежали по выжженной, голой, пустынной земле, поднимая тучи пыли, но ни разу не прозвучала команда «стой».

От безветрия пыль висела в воздухе. Она забивалась в глаза, в уши. В горле першило – временами Джину хотелось повернуться и крикнуть: «Куда мы бежим, зачем?» Но он сдерживал себя и продолжал бежать.

Вначале Джин не торопился. Он пропустил вперед японца Кэна и венгра Тибора, затем его обошли Бастер и Джордж.

Джин считал, что вот-вот за спиной послышится свисток мастера-сержанта, прибывшего на плац к построению, и бессмысленный бег прекратится.

Но свистка все не было, а пыль, взбитая бутсами впереди бегущих, не рассеивалась.

С каждым шагом все трудней и трудней становилось дышать.

Джин попробовал нажать, но те, кто ушел вперед, понимали, что они потеряют, отстав, и продолжали тянуться из последних сил, обливаясь потом, оставляя за собой стену как бы застывшей пыли.

Джин понял преимущество бегущих впереди и приналег.

Вот слева появилась тонкая, вытянутая вперед шея Берди.

– Глупо, – еле выдавил из себя Берди, увидев рядом с собой Джина. Он дышал со свистом, неуклюже махал длинными руками. Казалось, что вот-вот Берди споткнется и упадет лицом вперед. Но доходяга Стиллберд был на удивление тягуч, и когда на четвертой миле, у самой кромки полигона, послышался долгожданный свисток, он не остановился, не упал и даже не опустил вниз руки, а, как это присуще бегунам, пробежал еще несколько десятков метров и только потом остановился.

…Обратно они шли быстрым шагом. Еще четыре мили.

У мастера-сержанта было лицо хорошо выспавшегося человека, и он, естественно, не жалел ни себя, ни других.

– Выше голову и ноги, нас ждут вино и женщины! – самозабвенно повторял он чью-то пошлость.

Чак приготовил своим питомцам новый сюрприз. Он встретил их командой:

– Песню!

Все недоуменно молчали.

– Выровнять строй! – вновь скомандовал Чак. – Песню!

И снова тягостное молчание.

– Попрошу песню! – на этот раз прозвучало угрожающе.

– Какую? – недоумевая, спросил Тэкс.

– Все равно… Пусть каждый поет свою.

И Тэкс тотчас же запел патриотический гимн «Боже, благослови Америку!..»

Вслед за ним запел Бастер. Бастер пел так, словно находился не в строю, а брел на свидание.

Я замечу тебя одну среди всех. И если ты влюблена, Приходи, крошка, ровно в семь С подругой или одна.

Мэт не пел, а, выкатив глаза, рычал:

Ада, Ада! Открой двери ада. Ада, Ада! Открой эту дверь. Ада, Ада! Открой двери ада, Или я открою ее своим кольтом Калибра сорок пять.

А негр Джордж пел что-то грустное, заунывное. Он сразу же сбился с ноги, наступил на каблук Берди и смущенно замолчал. Всю команду смешил Берди.

– «Вперед, солдаты Христа», – тонким голосом запел он гимн «Армии спасения».

А Чак то бегал вдоль строя, приглядываясь к поющим, то отставал, то опережал идущих, прислушиваясь, кто же все-таки не поет.

Не пел Джин.

– Песню! – перекричав всех, потребовал Чак. Джин молчал.

– Песню! – снова крикнул Чак. – Строй, стой! – скомандовал он.

То, что называлось строем, остановилось.

– Разойдись! – прогремела команда. Битюк подошел к Джину.

– У рядового Грина плохой слух? – почти шепотом спросил он.

Джин не сообразил, что нужно было бы на это ответить.

– Вы меня слышите? – продолжал, накаляясь, Чак.

– Слышу.

– Сэр, – поправил Джина Чак, – хорошо слышите?

– Я вас слушаю! – Лицо Джина заострилось, глаза сузились.

– Сэр, – на этот раз громче произнес Чак и неожиданно ударил Джина по челюсти правой снизу.

В какую-то сотую долю секунды острым чутьем боксера Джин угадал направление удара, подтянул подбородок к плечу, пытаясь прикрыть челюсть плечом и открытой ладонью левой руки. Но он все же не удержал удар, качнулся и упал. Упал, но тотчас же поднялся.

– Свои всегда хуже чужих, – сказал Чак.

– У меня плохой слух, но хорошая память, – сказал Джин.

– Сэр, – выдавил Чак и ударил снова. Теперь уже всем корпусом.

Джин и тут успел увернуться.

– Джамп! – рявкнул Чак. – Прыгай!

К удивлению Чака, Джин взвился в воздух, с криком: «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи!..», приземлился так, как это положено воздушным десантникам-парашютистам – ноги вместе и согнуты, пружинят в коленях, руки растопырены.

– Отставить! – гаркнул Чак, в изумлении глядя на новичка. Откуда было знать Чаку, что Лот давно рассказал Джину, что надо делать в Брагге по команде «Джамп!»

– Десять прыжков на корточках! – заревел Чак. И тут Джин перехитрил брагговского солдафона – подпрыгнул десять раз, подпрыгнул сверх нормы одиннадцатый и проорал:

– В честь воздушных десантников!

– А ты парень не дурак, – промямлил сраженный Чак.

С этого момента все новобранцы поняли, что эти две команды – самые популярные в Форт-Брагге. Команда «Джамп!» гремела днем и ночью при любом столкновении с начальством, по дороге в сортир, в столовой, во время молитвы. «Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи» – это отсчет секунд перед раскрытием парашюта рывком кольца, а упражнение в целом было направлено на отработку автоматизма действий у десантников.

– ДЖАМП!

Ночью их подняли по тревоге.

– Живей, живей! Не у мамы в гостях, – торопил Дик. – Что это у тебя? – спросил он Грина, глядя на его вспухшее лицо.

– Аллергия.

– Что?

– Есть такая болезнь – аллергия. Невосприимчивость…

– К военной службе? – Дик с любопытством разглядывал обезображенное лицо Джина.

– У вас можно достать свинцовую примочку? – мимоходом спросил он у Дика.

– А ты кто, врач?

– Без диплома.

– Здесь получишь диплом… Веселей, ребята. Приходи утром в санчасть, скажи: «Дик прислал», только Чаку ни звука. Он не отходчив…

Команда собиралась на построение в полусне. Все еле держались на ногах. Дик скомандовал:

– Смир-р-рна-а!

Строй замер.

– Сообщаю следующее – начал было мастер-сержант; он прошелся вдоль строя и остановился около Берди. – Вы плохо себя чувствуете, Стиллберд? – безучастно спросил он.

– Напротив! Я в отличной форме, сэр, – бодро произнес Берди. – Я просто всегда плохо выгляжу.

– Так вот… Завтра, – оставив без внимания реплику Стиллберда, продолжал Дик, – вы получите винтовки системы «гранд М-13» и штыки. В полдень начнем подготовку к прыжкам с парашютом. Подъем в пять ноль-ноль. Разойдись!

Джин уснул сразу же, так, словно провалился в бездну.

Его дважды будил Берди.

– Что? – вскидывался Джин.

– Ты кричишь.

– А-а-а… – бурчал он, засыпая.

Ему снилось, как на него, лежащего на голой земле, с горы катилась огромная винная бочка, та, которую он видел когда-то на выставке калифорнийских монахов-виноделов. Затычка из бочки выскочила на ходу, и вино, расплескиваясь красными обручами, катилось рядом с бочкой, а та, стремительно надвигаясь, катилась бесшумно.

– Джамп! – слышал он чей-то знакомый голос. Он хотел подняться, но не мог.

А потом бочка превратилась в огромный дребезжащий барабан, а затем появились четыре барабанщика. Два впереди, он в центре, а два – сзади. Чуть поодаль – караульный начальник Тэкс. А он, Джин, без погон, без шапки и почему-то с ремнем в руке.

Он шел по треку ипподрома Лорел. В ложах сидело множество знакомых. Среди них Хайли и Ширли. Ширли машет ему, подбадривая, Хайли жестом показывает: мол, выше голову, малыш. А он боится встретиться глазами с матерью и Натали и мучительно пытается вспомнить свою вину. И вспомнить не может. Вот наконец-то он поравнялся с балконом знакомого ему двухэтажного здания. На балконе, в центре, на месте, где когда-то стоял Трой Мидлборо, красуется Чак Битюк.

Толстая красная морда, толстые, мясистые щеки, толстый курносый нос картошкой, тяжелый подбородок с нижним прикусом.

А потом он упал, и его начало заливать водой. Он попытался как можно выше поднять подбородок, так, чтобы успеть набрать много воздуха, и… проснулся

– Что с тобой? – спросил Берди.

– Пить!..

Горели губы. Ныло разбитое небо. Хотелось пить, и не было силы встать.

Берди принес ему воды и сел на край кровати.

– Я его убью! – сказал Джин, с трудом напившись, ему было больно разжимать челюсть.

– Убить стоило бы, – согласился Берди, – но…

– Завтра же…

– Завтра – это ни к чему… У нас еще будет время – во Вьетнаме, или в Конго, или еще где-нибудь. Хочешь покурить сигарету с марихуаной? – утешал Джина друг.

– Не хочу.

– Почему?

– ?

– Тебе от себя никуда не нужно уходить? – покровительственно похлопал Берди по руке. – Значит, главное в тебе самом, – не унимался он.

Джин промычал что-то невразумительное.

– Ну ладно… – Берди наконец-то умолк, но потом все же не удержался: – Тебя любили женщины?

– Спи.

– Нет, правда, любили?

– Иногда.

– А меня нет. Но я своего добьюсь. Вот увидишь. Я приеду в Квебек в зеленом берете, со скрещенными молниями над левой бровью. И мой берет будет когда-нибудь лежать под стеклом в университете, как спортивная фуфайка Джонни Мастерса.

Джин заскрипел от боли зубами.

– Ты любишь джаз, Джин? – спросил вдруг Берди.

– Да.

– Кого предпочитаешь: Эллу, Сэчмо или Брубека?

Джин одобрительно кивнул головой.

– А старые ньюорлеанцы тебе нравятся?

Когда они умолкли, чья-то тень скользнула по стене и скрылась за дверью.

– Начинается, – сказал Берди.

Джин повернулся лицом к двери.

Вскоре тень обрела плоть. Это был итальянец Доминико. Он подкрался к Кэну и, положив ему на плечо руку, как ни в чем не бывало сказал:

– Пойди к «джону».

Кэн не рассердился. Он молча поднялся, а когда вскоре вернулся, то разбудил Мэта с теми же словами:

– Сходи к «джону».

Мэт чертыхнулся, но встал и, возвратившись, разбудил Сонни.

– К «джону»! – начал было Мэт.

– Знаю! – перебил его Сонни. – Я уже играл в эту игру в дивизии «Олл-америкэн», – он закрыл глаза и тотчас же уснул.

Вот тут-то и сыграли подъем.

Удары о стальную рейку чугунной битой были настолько внушительными, что даже царица унылых земель Северной Каролины – гадюка и та с любопытством высунула из расщелины свою плоскую голову. Чак вошел и грохнул:

– Джамп!

Глава четырнадцатая Из дневника Джина Грина, доставленного майору Ирвину Нею, начальнику спецотдела общественной информации[68]

(Перевод Г. П.)

1 августа

…Удивительное дело – я начал писать дневник. С чего бы это? От одиночества? А может, это желание познать себя или… поиски опоры в себе?!

Берди как-то сказал: «Сфотографируй свое плечо и опирайся на него до последних сил».

Как-то Ч. заставил нас с Берди вырыть саперными лопатками по окопу и наблюдать из него за «приближающимся противником».

Мы просидели в касках в щели окопа около четырех часов. В помещении в этот день было 100 градусов по Фаренгейту. Мы чуть не рехнулись… Откуда было брать силы? Собственное плечо?

Берди – удивительное существо. Внешне – расслабленный, хилый, рассеянный, сентиментальный. Внутри – семижильный. Он, как подлодка, состоит из отсеков. Затопят один – задраит люки и переборки – живет. Затопят второй – снова перекроет все ходы сообщения.

И вместе с тем он очень уязвимый, особенно в мелочах. Бастер его донимает одними и теми же вопросами.

– Ты бы убил Мэта?

– Нет… Не знаю… Не думаю.

– А Сонни?

– С чего бы это?

– А если бы тебе приказали?

– Все равно.

– Значит, ты не будешь носить зеленый берет.

– Буду.

– А Ч. убил бы?

– Убил…

– То-то.

Бастер оправдывает насилие. Он говорит, что волки, вышедшие на охоту, не должны притворяться собаками…

7 августа

В конце недели у нас был бой с Сонни. Он мастер карате. Он и японец Кэн.

Наш инструктор-сержант Дадли сказал, что мы должны драться не условно.

За день до этого была такая ситуация.

Мы работали в спарринге с Сонни. Вошел мастер-сержант Галифакс.

– Ну-ка, – сказал он, – чтобы закруглиться, давайте уточним характеристики.

Вначале мы не поняли, о чем он говорит.

– Пять раундов по всем правилам. А потом экзамен по «похищению людей».

Начался бокс.

В четвертом раунде Сонни неудачно ушел с ударом от каната, не рассчитав дистанцию.

Я его встретил прямым. Он поплыл. Я обработал его корпус – он отвалился на канаты и сполз на пол.

Мне не хотелось отправлять его в лечебницу, и, когда он поднялся, я вложил ему всю серию в перчатки.

И храни его господь: прогремел гонг.

Сонни – равный среди равных, но все-таки и здесь к нему относятся презрительно.

Неграм всегда сначала обрубят корни, а потом, когда они приживутся на чужой земле и хватят лишку солнца, напоминают, что вы, мол, парни, не отсюда. Талантливых, мол, много, но где ваши корни?

Я равнодушен к этим проблемам и раньше просто никогда о них не думал. Но ведь и я теперь на вопрос «Кто вы – русский?» – переминаюсь с ноги на ногу.

До смерти отца, до всей этой странной кутерьмы вокруг, я не задумывался над тем, что я русский, что русский – это не англосакс, что это что-то «не совсем то»…

Сейчас самое желанное для меня – ночь. Сон – это мой просвет, прорыв из дневного бреда.

А может, у меня до предела уплотнен день и поэтому слишком спрессованы ночные просветы?..

Идет Д., нужно кончать писать… Мне что-то не нравится навязывание дружбы с итальяшкой…

10 августа

…Оказывается, я лучше всех работаю с пластмассовой головой.

…Манекен подключен к электрическому сигнальному щиту. Ты стоишь против него: он твой враг. Бери палку. Удар! Голова упала на грудь: четверка.

После удара голова запрокинута: зажглась красная лампочка – пятерка.

Удар в переносицу – резко, ребром ладони (я уже набил себе ороговевший бугор на ладони не хуже, чем у Ч.).

Точный удар – и голова куклы безжизненно свесилась. Красный свет – пятерка.

Нужно бить не только точно, но и резко.

Не просто резко, но и мгновенно. Дадли сказал:

– В вас есть и сила, и злость, Джин. Меньше раздумывайте.

И еще он сказал как-то:

– Ведите себя как в Си-130 перед прыжком. Все, что было, – позади. Подойди к люку и войди в ночь как нож в масло… Думать нужно только о том, где и как провести отпуск.

Итак, о Дадли

Мы с Сонни работали карате. Я сделал неудачный финт, и он выбросил меня за мат.

Но и Сонни попался на разрыв. Я чувствовал, что ему больно. У него от боли взмокла шея, но он все же переборол боль. Так бывает, когда сумеешь отстраниться и сконцентрироваться в одной точке.

Сонни вырвал руку из тисков, бросился мне под ноги, и в неожиданном захвате, растянув мне мышцу правой руки, применил клинч и начал ломать мне шею в ординарном нельсоне. Силы покидали меня. Дважды в моих глазах гас свет, словно кто-то под прессом отделял мою сетчатку. Затем он легко перевернул меня, прижал лопатками к мату и вдруг отпустил.

– Ты его не дожал, – сказал Дадли. Я услышал это откуда-то словно из-под воды. – Отпустил?

– Нет, сэр.

– Что нет?

– Я его положил на лопатки, сэр.

– Почему ты его перевернул?

– Я хотел зафиксировать победу, сэр, – спокойно ответил Сонни.

– Принеси-ка два кирпича, черномазый.

Сонни не двинулся с места.

– Ты меня слышишь?

Сонни поднялся с мата. Поднялся и я. Встал со стула Дадли.

– Принеси-ка два кирпича, – повторил приказание Дадли.

Сонни вышел из тренировочного зала.

– Простите, сэр, – вежливо обратился я к Дадли. – Вам действительно хотелось, чтобы он сломал мне шею?

Дадли сразу не отреагировал. Он велел мне встать в строй и только потом заметил, что я за последнее время излишне оживился.

– Что ж, – не удержался я. – Мы обмялись и уже не те, которым когда-то швыряли в лицо «фетигз» на номер больше и чуть ли не на физиономиях мазали несмывающейся краской наши номера.

– В этом вовсе не ваша заслуга, – сказал Дадли. В дверях появился Сонни с двумя кирпичами в руках

– Положи их на подоконник один на другой.

Сонни положил.

– Ударь!

Он изо всех сил ударил по кирпичам ребром ладони.

– Вот какая у тебя клешня! – сказал Дадли. Кирпичи развалились на множество кусков и осколков.

– А на твоем месте, – сказал он мне, – я был бы оскорблен снисхождением.

11 августа

У нас пехоту называют «прямой ногой»… Мы-то, мол, рождены для прыжков с парашютом. Приземляемся – пружиним. Идем по дну в аквалангах – пружиним. Ходим по земле, оттопырив губы перед пехтурой, – тоже вроде пружиним…

Наш центр, куда сходятся все нити спецслужб, называется «Смоук-Бом-Хил» – гора дымовых бомб. Но мы их не возим, не летаем с ними, не стережем их. Мы сами бомбы.

Сегодня был наш пятый прыжок. Высота 1200 футов – теперь пройденный этап. В третий раз шел за мной к люку Доминико. Он ведет себя престранно; то слишком предупредителен, то сквозь зубы отвечает на любой вопрос. Я спросил его как-то:

– Что с тобой, Дуче?

Он ответил:

– Для кого Дуче, а для кого Доминико. – И тут же спохватился: – Слишком долго, – говорит, – ко мне карта не идет. – Это было сказано на картежном слэнге.

Сегодня нам прикололи на грудь серебряные крылья. Ч. поздравил меня. Но я его ненавижу.

15 августа

Вчера были затяжные прыжки с парашютом.

Я прыгал вслед за Кэном.

Кэн впервые был разговорчив. Он обещал заняться со мной японским карате, чтобы в самом начале боя научиться по-настоящему «укорачивать руки» противника.

– И орудовать ножом научу, – пообещал Кэн. – Нож лучше «кольта». Я бросаю его без ошибки на сорок пять метров. А вечером, если уметь хорошо бросать «спринг-найф», можно свести счеты с кем угодно. Кстати, Дуче здорово бросает ножи, – заметил ни с того ни с сего Кэн.

В Си-119 Кэн отказался от жвачки и долго сидел без движения, застывший как мумия. Я впервые заметил, что на его лице ни единой морщинки. Скулы его жестко обтянуты кожей, а глаза были полуприкрыты.

– У тебя есть жена, дети? – спросил он вдруг.

– Нет.

– И у меня нет. Так проще.

– Кэн Эгава! – скомандовал джамп-мастер. Кэн, не оборачиваясь, пошел к люку. Нам дается четыре команды:

– Приготовиться!

– Зацепиться (За центральный фал.)

– Встать у люка!

– Гоу! (Пошел!)

На этот раз был особенный прыжок. Без второй команды. Затяжной. Кэн был у меня все время в поле зрения.

У Кэна парашют почему-то так и не раскрылся. Может быть, он этого хотел… Вряд ли. Просто не сработала система.

Бастер сказал:

– Он был темный парень, этот японец. Плохо говорил по-английски. Жил долго в Корее. Молился как йог.

Мэт сказал:

– Нужно расследовать, кто в его смерти виноват. Он или экипировщик.

Тибор сказал:

– На чужой земле погиб. Ни за что…

Дуче сказал:

– Я бы с ним не поменялся.

Берди сказал:

– Не судьба, значит.

Он был, как всегда, меланхоличен, мой Берди. И принял случившееся за должное. Что это, мужество, жестокость, равнодушие или марихуана? По-моему, разговоры о марихуане – «пуля». Когда он курит? Не знаю…

В школах особого назначения строгий жизненный график. Здесь все взвешено. Все учтено: день и час, вес миль и вес часов.

Как обещал полковник Маггер, на Джине не осталось и унции жира – одни мышцы, узлы на узлах.

Да и сам Джин стал спокойней, расчетливей и уверенней.

Та особая тягучесть, которая приобретается постоянством усилий, «пружинит» ногу и удлиняет дыхание. Вместе с хладнокровием, уверенностью и атлетической «пружинистостью» в Джине появилось еще одно новое качество: осмотрительность.

Однажды перед отбоем, когда он пошел проверить, хорошо ли спрятан его дневник, Джина окликнул кто-то тихим голосом. Он обернулся и тотчас же почувствовал, как что-то со свистом пролетело мимо него и глухо уткнулось в столб щита для объявлений.

Джин отбежал в тень небольшого строения у кухни. Была лунная ночь, звездная и безветренная. Тишина вокруг, ни шороха, ни звука шагов. Джин долго и напряженно всматривался туда, откуда полетел нож, потом он подошел к столбу, резко выдернул «спринг-найф», нажав кнопку пружины, втянув лезвие, и, оставив «на потом» изучение ножа, быстрым шагом пошел в казарму.

Все были уже на местах. Только Джордж, разувшись, аккуратно ставил, как всегда, чуть поодаль от его койки свои тринадцатиразмерные «джамп-бутсы». Койки были двухэтажные. Внизу спал Джин, вверху, на втором этаже, – Джордж Вашингтон Смит, гигант младенец.

Джордж все умел делать, не уставал, не жаловался, не задавал вопросов и отвечал на все однозначными «да», «нет», «все возможно, сэр».

Джин долго не мог уснуть, раздумывая о случившемся. «Кто? С какой целью? – решал он. – Неужели Тэкс? А может быть, это происки Чака? Может быть, Чак хотел его припугнуть?..» Кстати, он последнее время стал внимательней и напряженно следил за тем, как мужает опыт Джина, как легко он орудует палкой, лопатой, прикладом, ребром ладони, как точно бросает «спринг-найф» и лассо, как уверенно подходит к люку самолета перед прыжком на деревья (Битюк знает цену этой уверенности).

И еще Чак стал замечать, что Джином интересуются в штабе… Однажды они встретились на Грубер-авеню, где, как правило, размещались офицеры 82-й десантной дивизии.

– Здравствуй! – неожиданно дружески сказал Чак.

– Здравствуйте, сэр, – сдержанно ответил Джин. Чак пытливо поглядел на Джина из-под рыжих нависших бровей.

– Забудь о том, что было… – скороговоркой сказал он. – Я, как офицер, должен был тогда одернуть тебя. Ты только прибыл, и сразу же такая неувязка

– Благодарю вас, сэр.

– Ладно тебе, – не зная, как приступить к сближению, примирительно сказал Чак. – Ты еще поглядишь, как я тебе пригожусь… – Чак помолчал. – Ты, значит, из Полтавы?

– Я родился в Париже, сэр.

– Ну а родители твои: Павел Николаевич и матушка?

– Отец из Полтавы. А мать – москвичка, сэр.

– Вот как… А я из-под Полтавы, пятнадцать миль от Грайворона.

– Что вам угодно, сэр?

– Ничего… Я так, для знакомства. Говорят, у тебя отца убили?..

– Кто говорит, сэр? – Джин задал вопрос мгновенно, не дав Чаку опомниться.

– Кто убил – не знаю, – заюлил Чак, – а свои люди… ну… мои, что ли, товарищи, говорят, что дело это темное. Сказал мне, повторяю, свой человек. Из штаба. Наш парень. Из Бад-Тельца.

– Я вас не понимаю, сэр.

– Еще поймешь… – Чак посмотрел на часы: – Не опаздывай, через сорок минут прыжки. А ну – джамп!

28 августа

Сегодня день рождения отца. Я отомщу за тебя, отец!..

5 сентября

Не понимаю, что он хочет от меня. А ведь что-то хочет. Говорит – свои… Судя по всему, пытается сблизиться. К чему бы это? Ч. переступит через труп брата и глазом не моргнет.

Что такое Бад-Тельц? Почему ничего не слышно от Лота?.. Все сложнее стало писать дневник. Даже Берди догадывается, что мои мелко нарезанные листочки не письма домой. Но Берди неопасен.

Наш Си-119, казалось бы, обычный военный транспортный самолет. А вот на посадку по трапу многие идут как приговоренные.

Кэн дважды повернулся перед тем, как исчез в дыре самолета. Так повернулся, будто бы хотел запомнить все, что его окружало на земле.

Тибор поднимается по трапу почти бегом, словно хочет как можно быстрее отделаться от этой неприятной процедуры.

Берди волнуется только при наборе высоты.

Сонни уходит в себя, словно захлопывает крышку, и на любые вопросы отвечает невпопад.

А наш джамп-мастер всю дорогу до исходной точки дремлет и оживляется только после того, как летчик объявляет свое непреложное:

– Мы над ди-зи.[69]

– Не забывайте зацепить фалы за трос, – решительно предупреждает мастер.

Вот красный глазок фонаря налился до предела. Это значит: внимание.

Надрывная, выворачивающая душу сирена возвещает:

– Пора!

Мы подходим к люку.

– Гоу! – как выстрел в спину, звучит последняя команда.

Кто выходит сам, кого подталкивают к люку. Перед тем как броситься вниз головой, каждый не то что-то бормочет, не то просто жует губами и, помолившись в душе, прыгает навстречу своему страху.

7 сентября

Что за чудо удачное приземление! Только ноги дрожат и в животе все еще холодно.

– Вы, Джин, молодец, – сказал мне позавчера инструктор.

Я его поблагодарил.

– А как у вас насчет макета № 119? – спросил он.

– Это, сэр, значительно проще, чем мягкий прыжок.

– А карате на зеркальном полу?

…Мы стояли на зеркальном полу в комнате, стены которой на два метра от пола вверх обшиты зеркалами.

На тренировке присутствовал Ч.

– Удар! – слышал я его голос. – Сделай ему больно… А ты терпи, – снова противный голос Ч. Раздается сдавленный стон Берди.

– Брось его еще раз, Мэт, ты ведь ненавидишь его… А ты, – Ч. повернулся к Берди, – следи за своим лицом в зеркале и постарайся не издать ни единого звука.

Ч. подходит к Сонни.

– А ну-ка, Сонни, дай Грину «провозные»… Так… – Сонни ребром ладони пытается ударить меня наискосок по бицепсу. Он хочет, чтоб моя рука, словно плеть, повисла вдоль туловища.

Ему это не удалось. Я уже, как говорится, такое много раз ел.

– Тогда завали его, – командует Ч. – Сядь сверху и промни!

Сонни под взглядом Ч. послушен.

Меня это злит. Я бросаю Сонни на мат и в захвате с заломленными руками протягиваю его на животе вперед. Он уползает с мата. Ползу с ним и я. И тут ненароком вижу в зеркале под нами мое искаженное злобой лицо.

– Тогда дожми его ты, Джин! – в азарте кричит Ч. – Пусть Сонни в зеркале увидит свое лицо под тобой. Ну… Джин.

Мне все это опротивело. Я разжал руки, Сонни выскользнул из-под меня и хотел было применить прием, но я встал с мата и сказал:

– Довольно. На сегодня, я думаю, сэр, довольно…

Ч. не сказал ни слова.

Из спортзала в столовую мы шли совершенно измочаленные. Меня догнал Ч. и сказал:

– У тебя не хватает злости… Это плохо. А скоро экзамен.

Ночью я снова вспомнил о Ч., на этот раз невольно связывая наш с ним дневной разговор с тем, что потом произошло.

Все началось с этой идиотской игры в «джон».

Кто-то проснулся, пошел в туалет, вернулся, разбудил кого-то, тот поворочался, поворчал, но, раз уж проснулся – пошел, вернулся, разбудил Мэта… Тут цепочка оборвалась. Мэт не помнил, кого он разбудил. Ни допрос третьей степени, ни полиграф Киллера – детектор лжи не признали Мэта виновным.

А Джордж Вашингтон Смит, кем-то резко разбуженный, ошалело вскочил, спрыгнул на пол, натянул сгоряча мои «джамп-бутсы» и не пробежал и шага – в казарме прогремел взрыв. Кто-то положил в мою бутсу 50-граммовый заряд Ку-5.

Два часа спустя бедняжке Джорджу ампутировали правую ногу чуть повыше коленного сустава.

Смит, естественно, не смог вспомнить, кто его разбудил, не держал он злобы ни на кого из команды. Ничем не кончилась эта странная история. А Джорджа утешали все как могли, сочинив ему версию о приказе Мидлборо насчет «приличной пенсии» бывшему геройскому рэйнджеру.

«Мало у тебя злобы, Грин», – вспомнились мне слова Ч.

Сначала нож, потом мина, а что теперь?

11 сентября

У нас была проверка на жестокость. Я нахожусь в закрытом помещении у пульта управления с рядом кнопок, на каждой из которых обозначены величина напряжения, определяющая силу удара – от 15 до 450 вольт.

Кнопка 450 окрашена в красный цвет. Эта доза смертельна.

В соседней комнате на электрическом стуле сидит человек, приговоренный к смертной казни.

Я вижу его лицо на телевизионном экране. Слышу его голос в динамике. Его дыхание, хрип, мольбу.

Человек в арестантской одежде пристегнут к стулу ремнями с металлическими пряжками.

Руки – к высоким подлокотникам.

Ноги – к передним ножкам стула.

Стул – деревянный, угловатый, с высокой прямой спинкой.

Один электрод плотно прижат к выбритому темени арестанта, другой – к голени ноги с задранной штаниной.

– Простите, сэр, – спросил я Ч., севшего рядом со мной, – он действительно приговорен к смерти?

– Да.

Страдальческое лицо человека вытянулось вперед в мольбе и ожидании. Он ждет начала казни, как собака удара хлыста, занесенного над ней.

Удар неотвратим, неизвестна только сила удара.

Я постепенно увеличиваю силу электрических ударов. 20 вольт… 30… 45… 60…

Человек кричит, вобрав голову в плечи.

Я убрал напряжение: человек, медленно оттаивая от резкой боли, умолкает, продолжая тяжело дышать.

– Что, если я нажму кнопку с цифрой 450 вольт? – спросил я Ч.

– Сразу?

– Сразу.

– Тогда он умрет.

– Чем же будут заниматься пришедшие сюда после меня Мэт и, скажем, Берди?

– На его место посадят другого, – спокойно сказал Ч. – Их восемь… Восемь приговоренных к смерти. Это, конечно, дело незаконное, но мы договорились с федеральными властями.

Я снова нажимаю кнопку за кнопкой.

Человек пронзительно кричит, заходится в крике.

Нажимаю следующую кнопку.

– Прекратите мучить… лучше убейте сразу, – умоляет смертник.

– Может, хватит? – спрашивает Ч.

– Почему же, – хладнокровно отвечаю я и продолжаю добавлять электрические удары.

Визг человека мечется в динамике. Наконец у арестанта задергалась голова, пошла слюна, закатились глаза.

Я нажал кнопку с красным ободком – 450.

Арестант задергался в предсмертных конвульсиях и затих.

Ч. с любопытством поглядел на меня и поднялся.

Поднялся и я.

Мы вышли.

– Кури, – сказал он, протягивая мне сигарету.

– Спасибо, сэр, – сказал я и размял свою сигарету совершенно спокойными пальцами.

Ч. следил за моими движениями.

Я протянул ему спичку, прикурил сам: пламя спокойно колебалось в моих сухих ладонях.

– Ты будешь носить зеленый берет, – сказал Ч., – только «зеленые береты» могут так… Они воюют по слуху, а не по нотам, которые раздают им заранее. Они хладнокровные молодцы.

Потрясенный моим поведением Ч. не знал, что еще в Нью-Йорке Лот рассказал мне об опыте «проверки на жестокость».

А я-то знал, что за двойным стеклом на электрическом стуле сидит профессиональный артист, что за каждый сеанс он получает деньги, что над его головой висит табло с указанием напряжения на шкале.

От этого зависит сила крика, стона, отчаяния, мольбы или, наконец, имитация смерти.

А во мне все-таки пробудилось что-то темно-зеленое…

Неужели они сделают из меня зверя?

Глава пятнадцатая «Паб-крол» в Нью-Йорке

(Перевод В. А.)

– Знаешь ты, что такое «паб-крол», Натали? – спросил Лот.

– Это что-то из словаря алкоголиков, – улыбнулась Наташа.

Жених и невеста сидели напротив друг друга в гостиной дома на 13-й улице, где еще совсем недавно разыгралась дикая трагедия гибели старика Гринева.

Время сделало свое. Пришибленная горем девушка понемногу начала оживать.

Лоту было приятно подмечать прежнюю улыбку на лице Натали, сидевшей у широкого окна, за которым в садике Гриневых горел маленький костер огромного «индийского лета», охватившего сейчас весь штат Нью-Йорк.

– Сразу видно, дарлинг, что тебе не пришлось поблуждать по бабушке Лондону над батюшкой Темзой… – Лот иногда в разговорах с Наташей употреблял русские слова, страшно коверкая их.

Наташа совсем уже весело расхохоталась.

– Немчура проклятый! Батюшка Темза! Надо говорить матушка Темза…

– Извините, мисс, это заблуждение, – категорически опроверг Лот. – Я тоже прежде считал, что Темза – это Mother, однако англичане говорят the Father Thamse.

– А ведь ты прав! – воскликнула Наташа. – Конечно же, батюшка Темз, как тихий Дон…

Дон! Лот зажмурил глаза, словно от яркой вспышки: русская мина разорвала лед, и мгновенно не стало бежавшего впереди Хельмута… Он открыл глаза и снова улыбнулся Наташе.

– Итак, моя дорогая невеста, мой милый эдельвейс, «паб-крол» (ползком по пивнушкам) – это любимый спорт лондонских бездельников. Мы с твоим братцем добились высоких показателей в парном разряде. Что касается Токио…

– О господи, при чем тут Токио? – притворно возмутилась Наташа. – Не так длинно, герр Лот!

– Что касается Токио, моя милая, – профессорским тоном продолжал Лот, – то там эти вечеринки с бесконечной сменой баров называются «лестница». Увы, мои друзья самураи никогда не могли заранее сказать, куда ведет эта «лестница» – вверх или вниз.

– А о чем говорит собственный опыт?

– О Натали, мы же договорились не спрашивать друг друга о прошлом, – округлил глаза Лот.

– Интересно, какое прошлое надо скрывать мне? – сказала Наташа. – Явно неравная игра.

Лот захохотал.

– Да ну тебя! – сказала девушка, отвернулась, потом повернулась, сделала гримасу, наморщив нос. – К чему все эти разговоры?

– Я тебе предлагаю русский «паб-крол» в Нью-Йорке. Недурно?

– То есть?

– Начинаем в «Рашен-ти-рум» на Пятьдесят седьмой улице, продолжаем в «Русском медведе», где, кстати, ты сможешь узнать свою судьбу у гадалки мадам Беверли. «Психоанализ и хиромантия! Сенсационные откровения! Вы увидите, как с будущего спадает покров таинственности!» Ну и заканчиваем в сногсшибательном ресторане «Елки-палки»[70] в обществе изысканных дипломатов, прыгунов и поэтов. Какова программа?

– Гениально! – воскликнула Наташа и вскочила с кресла. – Ты серьезно? Я буду готова за несколько минут.

– Только никаких бриллиантов, рубинов и жемчуга, – строго сказал Лот. – Никаких шиншиллей и ягуаров. Скромный полувоенный костюм, кожаный ремень с пистолетом, валенки, малахай…

Наташа убежала наверх, а Лот, на правах своего человека, прошел в соседнюю комнату, открыл дверцы бара, усмехнувшись, достал бутылку смирновской (еще из запасов старика Гринева), сыпанул в стакан перца на манер обожаемого своего Джеймса Бонда, выпил залпом и задумался. Программа, так весело принятая Наташей, грозила ему в этот вечер многими неожиданностями.

– Вот Никола-на-курьих-ножках, вот Церковь ризоположения, это Василий Блаженный, Дом Пашкова, Тверской бульвар, Садово-Триумфальная, Китай-город… – говорила Наташа, разглядывая роспись на стенах «Русской чайной».[71]

Старая Москва Гиляровского в куполах и крестах, двухэтажные желтые домики, конка, пышнозадые извозчики, румяные красавицы, снег…

– Отвечаешь за свои слова, Наташа? – ухмыльнулся Лот.

– Я все это знаю с детства. Папа рассказывал и показывал старые книги с иллюстрациями, – девушка опустила глаза к шитой петухами скатерти. Она вдруг вспомнила какую-то картину Кустодиева: подсиненный снег, голые ветки огромного дерева, туча грачей… «Весна, я с улицы, где тополь удивлен, где даль пугается, где дом упасть боится, где воздух синь, как узелок с бельем…» И мгновенная, как летучий запах, тоска прошла сквозь сердце: воспоминание о жизни, которой она никогда не жила. В следующее мгновение она уже снова с улыбкой смотрела на стены.

– Потрясающие фрески! – сказала она. – Не хватает только одной детали – большой развесистой клюквы.

Официант поставил перед ней коктейль «Московский мул», а в пустую рюмку налил для Лота сибирской лимонной. На этикетке среди царственных снегов Сибири росло лимонное дерево.

– Вуд ю лайк закуска?

На столе появились русские национальные закуски: икра, семга, корнишоны, жареный миндаль, анчоусы, стилизованные под раков лангусты.

– Извините, эта девушка настоящая русская, – сказал Лот официанту. – Она из советского цирка. Есть у вас сало?

Официант вежливо округлил глаза.

– Сало, сэр?

«Сало, млеко, яйко… Мы шли по окраине Полтавы, а мальчишки из-за заборов дразнились: „Сало, млеко, яйко – немец, удирай-ка!“ Франц захохотал и показал им автомат, их как ветром сдуло. Франц бросил через забор оккупационную марку».

– Ну хорошо, а черный хлеб у вас есть для цирковой артистки? Поймите, дорогой, эта скромная девушка ежедневно рискует жизнью, делает двойное сальто, глотает шпаги, горячие неоновые трубки и к тому же тоскует по родине.

– Черный хлеб, сэр?

– Ну да, черный хлеб.

– Сэр?!

– Э?

– ?

– Не совсем вас понимаю, сэр.

– Вы, должно быть, здесь новенький. Черный хлеб из ржи.

– О, ай си! – радостно вскричал официант. – Горбушка! Вы хотите, сэр, получить «горбушка»?

– Да, да, – сказала Наташа. – Мы хотим «горбушка».

– Сейчас узнаю, мисс, – радостно улыбаясь, сказал официант. – Немедленно соберу все сведения.

Наташа, изнемогая, уткнула нос в салфетку Лот осушил рюмку, оглядел зал.

В углу оживленно обедали два пожилых господина и две дамы. Каждое новое блюдо они встречали гоготом, возгласами «о-о!», им определенно казалось, что они находятся в самом центре загадочной русской страны. Неподалеку, недовольно морщась, сидел за стаканом чая старик с усами и эспаньолкой. Он читал газету «Новое русское слово». Больше в ресторане никого не было, если не считать одинокого плейбоя латиноамериканского вида, который вполоборота сидел на табурете у стойки и довольно нагловато – «поркос гусано» – поглядывал на Натали.

Сегодня утром в нью-йоркской квартире Лота зазвонил телефон. Номер телефона был не зарегистрирован и известен только полковнику Шнабелю и еще одному человеку из другой «фирмы». Звонков от этих людей не ожидалось, и поэтому Лот несколько секунд выжидал – может быть, случайное соединение?

Потом он снял трубку. Послышался натужный или, как говорят актеры, «форсированный» голосок:

– Мистер Лот? Вас беспокоит Брудерак. Может быть, помните? Мы встречались на вилле «Желтый крест» в августе после скачек, перебросились несколькими словечками, не в доме, если помните, на лужайке неподалеку…

– Да, помню, помню, – грубовато оборвал его Лот. – Если бы я забывал такие встречи, меня не держали бы на службе.

Лот сжал в кулаке трубку, как будто это было горло дяди Тео. Разве мог он позабыть унижение, нанесенное ему этим «контейнером»? Отказать в деловом свидании, и кому – ему, Лоту…

– Вы так неожиданно тогда исчезли, – бормотал в трубке форсированный голосок. – Боюсь, что я вас немного обидел. Потом я ругал себя и искал вас по всему парку, но увы… – он замолк.

– Ну дальше! – сказал Лот.

– В растерянности я обратился даже к божественной Лиз Сазерленд. Краем глаза я видел, что вы танцевали с этой прелестной дамой…

Голос дяди Тео снова умолк. Лот некоторое время слушал молчание, пытаясь представить себе обстановку по ту сторону кабеля. А может быть, это в двадцати метрах отсюда, в двух метрах? Как они узнали телефонный номер?

– Ну, отдышались? – рявкнул он в трубку.

– Увы, и Лиз Сазерленд не знала, где вы, – сразу же отозвался голос дяди Тео. – Я спрашивал даже у старого китайца Бяо Линя – знаете, этот верный слуга Си-Би Гранта… Но… но, мистер Лот, Бяо не смог мне ответить…

Молчание. Лот расхохотался в трубку, очень довольный. Раздражение против «контейнера» как рукой сняло. Он вспомнил молниеносную расправу с китайцем и повеселел. Воспоминания о ловких и мощных физических акциях всегда вселяли в него уверенность. Он не мог себе представить наслаждения, какое получал от своей работы «добрый дедушка» Аллен Даллес. Игра ума, и только? Вздор! Ум и кулак – вот идеал разведчика.

– Еще бы, – хохотал он в трубку. – Как же мог вам что-нибудь сказать бедный «гук». Ведь он же глухонемой, бедняга.

В трубке слышалось покашливание. Лот наслаждался.

– Нам бы надо встретиться, мистер Лот, – проговорил дядя Тео.

– Катитесь вы знаете куда! – сгоряча крикнул Лот, но потом спохватился: – Что вам нужно, дядюшка, от скромного прожигателя жизни?

– Знакомо ли вам имя Эдвин Мерчэнт? – после новой, но уже непродолжительной паузы спросил дядя Тео.

Лот едва сдержал удивленный возглас. Раскрылся! Дядя Тео показал ему внутренность своего «контейнера». Так оно и есть, так и предполагал Лот. Дядя Тео – человек Мерчэнта, одного из руководителей подпольной ультраправой организации «Паутина». Лот вспомнил Мюнхен, блиц-ленч в обществе Мерчэнта, во время которого они обменивались шутками, пытались прощупать друг друга.

Помнится, Мерчэнт приезжал в Мюнхен по делам Си-Би Гранта – это очень интересно – и виделся с генералом Эдвином Уокером. Кстати, потом этого генерала президент Кеннеди выгнал из армии, когда тот свихнулся на антикоммунизме. Очень, очень интересно!

– Где-то слышал это имя, – сказал он.

– Эдвин приветствует вас, – сказал дядя Тео. – Он здесь рядом и спрашивает, не могли бы вы вечерком заглянуть в ресторан «Русский медведь»?

– Отчего же? – спросил Лот. – Можно и заглянуть.

– Договорились! – воскликнул дядя Тео.

Радость, мелькнувшая в его голосе, заставила Лота инстинктивно напрячься, как будто он почувствовал за спиной собравшуюся для прыжка пуму.

– Один вопрос, мистер Брудерак, – медленно проговорил он. – Каким образом вы узнали этот номер телефона?

В трубке послышался неудержимый смех, всхлипывание, причитания:

– Ой, мистер Лот, ой, мистер Лот, ну, мистер Лот… – Дядя Тео смеялся вполне искренне.

Лот как будто видел трясущийся жирный подбородок, лапу глубоководного водолаза, вытирающую со лба пот.

– Я аж вспотел, мистер Лот, – пролепетал задыхающийся голос.

Злость и досада охватили Лота: опять он в проигрыше, попал впросак словно мальчишка. Действительно, глупо задавать такой вопрос «Паутине».

– Вы что-то сильно развеселились, – жестко сказал он. – Советовал бы вам вспомнить, с кем разговариваете.

В трубке раздался щелчок, послышались длинные гудки.

Между тем «Русская чайная» заполнялась. Среди посетителей преобладала бродвейская театральная богема. Приветственные возгласы, объятия, поцелуи, хохот.

Натали, страстная театралка и студентка театрального училища, пялила глаза на знаменитых актеров бродвейских театров «Плэйхаус», «Шуберт», «Сент-Джеймс», «Маджестик», «Бродвей», «Юджин О'Нейл». Тут были Фрэнчот Тоун, Эн Банкрофт, Клодет Кольбер, Питер Устинов с Вивьен Ли, Джеральдин Пейдж, Пол Форд. Только и разговоров было что о пьесах «Черные» Жана Жене, «Остановите земной шар, я хочу слезть» и о пьесах «Театра абсурда»: «История в зоопарке», «Американская мечта».

Читатель «Нового русского слова» свернул свою газету и, сердито фыркая, направился к выходу – кончался его час.

– Всего доброго, мистер Врангель! – небрежно крикнул ему бармен.

Седовласый господин поднял было руку для приветствия, но в это время мимо него, задорно улыбаясь, прошла прелестная битница. На груди ее была начертано: «Они хотят нас купить», а на спине: «Мы не продаемся».

Рука старика опустилась. Буркнув что-то вроде «куда катится эта страна», он вышел и громко хлопнул дверью.

Битница оказалась Наташиной знакомой из театральной студии. Девушки отошли в сторону и заговорили о новой пьесе Эдварда Олби «Нам не страшна Вирджиния Вулф». Лот вдруг уловил, что почти весь ресторан говорит об этой пьесе и все напевают «Нам не страшна Вирджиния Вулф» на мотив «Нам не страшен серый волк». Гривастые молодые люди небрежно бросали: «Вчера с Эдвардом…». «Эдвард мне говорил…», «…и вдруг входит Эдвард». Похоже было на то, что Эдвард Олби самый общительный человек в Нью-Йорке.

Битница в отличие от Натали считала, что гораздо смелее и «ближе к истине» пьеса Артура Копита под странным названием «Бедный, бедный мой отец в шкаф запрятан был мамашей, там пришел ему конец». Название, пожалуй, самое длинное в истории драматургии.[72]

Лот, усмехаясь, поглядывал на этих людей из совершенно чуждого ему мира: «Мне бы ваши заботы, господа артисты».

Плэйбой-латиноамериканец тем временем перекочевал от стойки к столику, поближе к Наташе, и теперь смотрел на девушку воловьими лживо-романтическими глазами. Лот перехватил его взгляд и, ласково улыбнувшись, показал кулак.

Стиляга в вежливом ужасе прижал руки к груди: что, мол, вы, как вы могли подумать, сэр!

Подошел официант, сказал доверительно:

– Через двадцать минут, сэр, «горбушка» будет доставлена к нам с Бродвея.

– Боюсь, что вы опоздали, Майк, – сказал Лот. – Вряд ли ваша забегаловка станет любимым местом артистов советского цирка. Может быть, их дрессированные медведи и кони зачастят к вам, ведь им все равно, где настоящий «рашен стайл», а где грубая халтура.

– Сэр, – воскликнул потрясенный официант. – Что вы говорите? Кони, сэр? Медведи? Я ничего не понимаю, сэр!

– Но считать денежные знаки вы хотя бы умеете?

Лот протянул незадачливому пареньку в русской косоворотке, в кушаке и высоких сапожках несколько крупных купюр.

После этого он вышел в вестибюль, быстро набрал номер телефона и, глядя на зеленое небо за вершиной «Тайм-энд-Лайф билдинг», резко скомандовал в трубку:

– Чарли к телефону!

– Кто это такой быстрый? – послышался ленивый голос.

– Не узнаешь, идиот? – рявкнул Лот.

Через несколько секунд раздался голос Чарли:

– Добрый вечер, хозяин.

«Ничем из них не выбьешь этого мяукающего акцента», – подумал Лот и, прикрыв трубку ладонью, быстро заговорил:

– Пошли несколько парней поинтеллигентней в ресторан «Русский медведь». Сам не появляйся. Из берлоги не выходи. Пока.

Он повесил трубку, приоткрыл дверь в «Чайную» и весело крикнул:

– Натали! Ползем дальше! Нас ждут великие дела!

Наташа вышла из ресторана вместе со своей подругой и каким-то бородатым, косматым битником.

– Лот, представляешь, этот официант попросил у меня автограф, – смеялась Наташа.

Зеленое небо, как в молодые годы, висело над гигантским городом, ранняя луна, пристроившись к боку небоскреба Ар-си-эй (радиокорпорации Америки), наблюдала, словно любительница острых ощущений, за подготовленным к схватке полем битвы. Резкий ветерок с осенней Атлантики бодрил мышцы, наполняя сердце холодным восторгом, словно в юности, именно в юности, когда «химмельфарскоманда» выходила на дело.

– Натали, а почему бы нам с тобой вдвоем не выступить в цирке? Думаешь, старый Лот ни на что не способен?

И на глазах изумленной публики подтянутый, англизированный джентльмен вдруг сделал оборотное сальто.

Прохожие, эти ничему не удивляющиеся ньюйоркцы, зааплодировали. Какая-то пьяная рожа высунулась из проезжающей машины, словно горнист с бутылкой у рта. Натали, прислонившись к стене, смотрела на жениха расширенными от веселого ужаса глазами.

– А вы парнюга хоть куда, – пробубнил битник.

– Браво! Браво! – закричала битница. – Он свой в доску! Он не «квадратный»!

– Лот, ребята хотят присоединиться к нашему «паб-крол», – сказала Натали. – Ты не возражаешь?

Лот взглянул на живописную пару. Оба были в невероятно затертых джинсах, а поверх маек на них красовались вывернутые мехом вверх вонючие овчины, в которых ходят самые бедные галицийские крестьяне.

«Вот это прикрытие! – мысленно восхитился Лот. – Нарочно не придумаешь».

Разумеется, при взгляде на битницу он не удержался и от такой мысли: «Классная грудь. Если „они“ хотят это купить, то „они“ знают, что делают. Жаль только, что не продается, но, может быть, дело лишь в цене?»

– Классный у нас получается десант! – воскликнул он. – Высадим-ка его на русскую территорию! Есть шанс убить медведя!

Битники уже забрались в его машину.

Девушку звали Пенелопа, то ли Карриган, то ли Кардиган, короче – Пенни. Парня – Рон Шуц, что, конечно, вряд ли соответствовало действительности. Рон был, по его собственному выражению, «наилучшим поэтом этой наихудшей страны», а также театральным художником. Зарабатывал на жизнь он тем, что развозил овощи по мелким лавчонкам в Гриниче и Баури.

– Много ли мне надо? – говорил он Лоту. – Кеды стоят пять долларов, хватает на полгода, штаны эти я еще годика три проношу, шкура эта на всю жизнь, мне ее в Польше подарили

– А вы и в Польше побывали? – быстро спросил Лот, внезапно почувствовав к Рону жгучий интерес, граничащий с интересом к Пенелопе.

– Я в прошлом году почти во всей Европе побывал, – гордо сказал Рон. – Прицепил себе консервную банку к ноге и ходил из страны в страну. Рим, Вена, Париж, Мадрид…

– Банку-то зачем? – спросил Лот.

– Для жалости. Чтобы вызывать у этих зажравшихся свиней хотя бы такое элементарное человеческое чувство, как жалость.

– Может, вы и нам прочтете что-нибудь свое? – спросил Лот. – Какое-нибудь умеренно гениальное стихотворение?

– Хотите, прочту «Марш кубинской народной милиции»? – спросил Рон.

– Что, что? – спросил потрясенный Лот.

…С борта бронированного катера в прорези пулеметного прицела были видны перебегающие по дюнам фигурки «синих муравьев». Из зарослей по застрявшим на рифе десантникам стал бить станковый пулемет…

Рон начал читать, наполняя несущуюся машину густым и тяжелым, как колокольный звон, голосом. Голос, казалось, выдавит стекла окон.

«Вот сукин сын! – подумал Лот с усмешкой, и вдруг усмешка перешла в еле сдерживаемую ярость. – Попался бы ты мне на мушку, сукин сын, со своей консервной банкой».

Реклама гласила:

РУССКИЙ МЕДВЕДЬ

Известен превосходством русской кухни и также

ИСТИННО РУССКОЙ АТМОСФЕРОЙ.

Ленчи – обеды – ужины.

Всегда царит веселье в русском духе.

В музыкальной программе:

ЖЕНЯ БУЛЬБАС и его цыганский оркестр.

ПАША ЛОВАЖ, скрипач-виртуоз.

ГАРРИ ПАЕВ и др.

цыганка БЕВЕРЛИ РАЙС.

Ресторан декорирован художником МАРКОМ ДЕ МОНТ-ФОРТОМ.

Кухня под управлением известного русского шефа ИГОРЯ ТАТОВА.

Открыт до 3 часов ночи.

Ресторан «Русский медведь» на 56-й улице – самый старый, еще дореволюционный, русский ресторан в Нью-Йорке. Владельцы – мистер и миссис Т. Тарвид. Брюхастый швейцар с бородой адмирала Рожественского, медные тульские самовары, старики официанты с трясущимися руками, сохранившие еще кое-какие ухватки залихватских московских половых, смирновская водка с двуглавым орлом, шустовская рябиновка, филе – медведь с брусникой, пирожки с гусятиной, сбитень, медовуха, бульон ан Тассе, грибы, стэйк по-татарски, торт «Балаклава», клюква-кисель, коктейль «Танин румянец», импортная икра фирмы «Романоф кавьяр компани» (пять долларов порция), водкатини, одесский оркестр под управлением несравненного Жеки Бульбаса. Пятьдесят пять лет непрерывного сервиса, ура!

Когда прибыла компания Лота, вечерняя программа была уже открыта. Жека Бульбас, человек совершенно неопределенного возраста, потряхивая крашеными черными кудрями, и дородная дама Нелли Закуска в сопровождении струнных и пианино печально пели на два голоса:

Смотрю как безумный на черную шаль, И хладную душу терзает печаль. Когда легковерен и молод я был, Младую гречанку я страстно любил…

– О чем они поют, Натали? – спросил Лот, когда они заняли стол.

– Когда он был молод, он любил гречанку, – перевела Натали.

– В Греции хорошо, – сказал Рон Шуц. – Я жил там на берегу моря в пещере, играл на гитаре день-деньской…

– А что ты ел, Рон? – спросила Наташа.

– Там рядом был курорт, всякая богатая шпана. Эти паразиты иногда приносили мне суп, куриные кости, потом я собирал мидий, всегда был сыт.

…Я помню мгновенье. Текущую кровь… Погибла гречанка, погибла любовь, –

еле сдерживая слезы, закончили романс Жека Бульбас и Нелли Закуска. Немногочисленная публика зааплодировала.

– Чем кончилось? – спросил Лот.

– Гречанка погибла, – сказала Наташа и вдруг почувствовала настоящую тоску по погибшей гречанке и жалость к человеку, который умел так любить.

– А тебя любили гречанки, Рон? – спросила Пенни.

– О господи! – махнул рукой Рон Шуц и отвернулся.

В ресторан, отдуваясь, ворочая шеей в тесном воротничке, вошел Тео Костецкий, он же Джи-Ти Брудерак. Под руку он вел юную девушку с расширенными, словно чего-то ждущими, глазами, ну просто Натали Вуд.

«Тоже с прикрытием, молодец», – подумал Лот, не сводя глаз с дяди Тео.

Дядя Тео, заметив его, смиренно поклонился и остановился в выжидающей позе.

Лот махнул ему рукой, приглашая к столу.

– Вы не возражаете, если мой знакомый сядет с нами? – с подчеркнутой вежливостью обратился Лот к битникам. – Не глядите, что он квадратный, в душе он настоящий битник!

– Нам-то что, – явно подделываясь под стиль своего друга, сказала Пенни.

– Нам лишь бы выпить и поесть, – сказал Рон. – За ваш счет, конечно.

– Ну, разумеется, за счет паразитов, – сказал Лот, вставая весьма торжественно навстречу дяде Тео. – Позвольте мне представить вам моего старого товарища по лыжным соревнованиям в Гренобле мистера…

– Костецкий, – сияя остекленевшим благодушием, сказал дядя Тео. – Я был, господа, как вы сами понимаете, в организационном комитете, а вот мистер Лот, он угрожал, хе-хе, чемпионам. А это, леди и джентльмены, дочь моего старого друга мисс Краузе.

– Катя, – сказала девушка и протянула ладошку. Целуя ей руку, Лот взглянул на дядю Тео. Тот утвердительно прикрыл глаза.

Катю посадили рядом с Наташей. Дядя Тео поместился между битниками. В течение всего обеда он поглядывал то вправо, то влево с остекленелым изумлением, а Рон Шуц, совершенно не считаясь с солидностью соседа, говорил через его голову многие изумительные и абсолютно «не квадратные» вещи.

Они ели астраханскую селедку, выловленную у берегов Ньюфаундленда, несчастного кордильерского гризли, убитого под псевдонимом «вологодский косолапый», уху «валдайский колокольчик» на бульоне из хищных амазонских рыбок пиранья, высококачественный тверской хлеб «горбушка», настоящую паюсную икру, приготовленную на заводе синтетического волокна в Омахе, штат Небраска. Во время обеда на все лады превозносили того, чье имя скромно значилось в конце меню: «Шеф-повар нашего ресторана надеется, что вы останетесь довольны его искусством».

Лот потешался над дядей Тео, заводя с ним разговор то о новом методе бурения нефти (под углом, на территории соседа), к которому якобы мистер Костецкий имеет отношение, то о якобы изобретенном мистером Костецким методе выделки модных моржовых шкур, при котором простая джутовая мешковина превращается в роскошный панцирь северного гиганта.

Дядя Тео пыхтел, выпускал к потолку большие синие, розовые, лимонно-желтые пузыри в виде шариков, колбасок и кругов.

В конце обеда дядя Тео выразительно посмотрел на часы, а потом взглянул на Лота. Лот встал.

– Извините, леди и джентльмены, мы с мистером Костецким вынуждены вас временно покинуть для краткого делового разговора. Натали, веди себя прилично, постарайся не ударить лицом в грязь перед мисс Пенелопой и мистером Шуцем.

Следуя за дядей Тео по узкому проходу между столиками, Лот осматривал ресторан. Все было спокойно: несколько старых русских эмигрантов, вяло переговариваясь друг с другом, проводили один из своих обычных бесконечных вечеров; четверо пышущих здоровьем молодых фармацевтов скромно пировали в углу, должно быть отмечая получение диплома; на эстраде стояли лишь печальная Нелли Закуска («Над розовым морем повисла луна») да верный ее друг Жека Бульбас, свесив кудри, аккомпанировал ей на гитаре; остальных музыкантов можно было видеть в раскрытые двери кухни – они ели лапшу.

Дядя Тео и Лот прошли мимо туалетов, по узкой лестнице поднялись на второй этаж в отдельный кабинет.

За длинным столом, накрытым белой скатертью, в полном одиночестве лицом к двери сидел Эдвин Мерчэнт. На вошедших устремился взгляд глубоко запавших глаз. В темных глубинах глазниц горел желтый фанатический огонь, освещающий узкое, невероятно бледное лицо и будто бы отбрасывающий отблеск на кончики свисающих к бровям жидких черных волос. Эдвин Мерчэнт сидел за этим простым обеденным столом так, словно в ногах у него был гигантский зал, забитый ревущими единомышленниками, по крайней мере Нюрнбергский зал партийных съездов. При каждой из своих немногочисленных встреч с этим человеком Лоту казалось, что вот сейчас он может встать, прокричать своим гнусавым, откровенно безумным голосом некое заклинание, и произойдет что-то невероятное, необъяснимое – то ли горизонт расширится до невероятных, предсмертных пределов, то ли пространство сузится до размеров склепа. Такой гипнотической силой безумия определенно обладали и руководители «третьего рейха».

Мерчэнт встал навстречу Лоту, протянул руку, сказал задушевно:

– Как я рад вас снова видеть, старина Лот!

– Здравствуйте, мистер Мерчэнт, – сухо поздоровался Лот. Норма поведения во время этой встречи была им продумана заранее во многих вариантах.

Мерчэнт сел, покоробленный сухостью Лота. Лот сел напротив, дядя Тео бочком, неловко поместился рядом.

Вошел официант с подносом, на котором была бутылка шотландского виски «Баллантайн» (любимая марка Лота), лед, содовая.

Как только официант покинул кабинет, в дверях возник верзила с незапоминающимся лицом.

– О'кэй, босс, – сказал он дяде Тео. Дядя Тео кивнул. Верзила исчез.

– Извините, мистер Лот, обычные меры предосторожности, – пискнул дядя Тео.

– Красные не дремлют, – каркнул Мерчэнт, мрачными глазами ловя ускользающий взгляд Лота.

– И не говорите, – сказал Лот, махнув рукой: спасу, мол, от них нет. Он взял из рук дяди Тео стакан «Хайболла», закинул ногу на ногу, беспечным взглядом окинул кабинет – картину Шишкина «Бурелом», темно-синие штофные обои.

– Мистер Лот, – кашлянув, начал Эдвин Мерчэнт, – для вас не секрет, что мы живем в очень сложное время, время все усиливающейся инфильтрации марксистов в наше раздерганное, невропатическое общество. Безответственная политика правительства…

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Мерчэнт, – строго перебил Лот.

– Браво! – восхищенно прошептал сбоку дядя Тео и обратился к Мерчэнту, прижав руки к груди: – Я вас умоляю, Эдвин…

Мерчэнт, склонив голову, демонически улыбнулся, потом вдруг заговорил быстро, горячечно:

– Я не собираюсь скрывать свои взгляды, я всегда был честен и прям. Родина и великий, но, увы, простодушный народ Америки – вот ради чего я готов на суд и на казнь! Известно вам это издание, мистер Лот?

Он бросил на стол тонкий журнал небольшого формата. Это был «Fist and Wit» («Кулак и ум»), один из многочисленных журнальчиков «ультра». Обложка его была украшена издевательскими лозунгами «крайне правых радикалов».

«Горячо приветствуем Большой театр, а также всех других большевистских агентов!»

«Отдадим красному Китаю наше место в Организации Объединенных Наций!»

«Америка, пора сдаваться!»

«Вступайте в члены общества „Похороны капитализма“!»

«Помогите Кеннеди построить коммунизм в Америке!»

– Любопытно, любопытно, – сказал Лот, листая журнал. – А вот и ваша статья, мистер Мерчэнт. Я давно знаю, мистер Мерчэнт, что у вас крепкое перо. И название боевое: «Похороним их прежде, чем они похоронят нас!» Браво!

– В свою очередь, я не могу понять вашей иронии, мистер Лот, – сквозь зубы сказал Мерчэнт. – Мы знаем, что вы сотрудник правительственного учреждения, и это, конечно, обязывает вас быть сдержанным, но это же обстоятельство нисколько не освобождает вас от обязанности сочувствовать истинным патриотам Америки.

– Согласен, – твердо сказал Лот. – Я, как сотрудник известного вам правительственного учреждения Соединенных Штатов, сочувствую патриотам этой страны.

Мерчэнт широко и открыто улыбнулся. Один из фехтовальных приемов Лота он принял за жест дружбы.

– Мы знаем о вашем героическом прошлом, старина, – продолжал Мерчэнт теплым тоном, – о ваших подвигах в передовых отрядах германских борцов с большевизмом.

– Мы вообще очень много о вас знаем, – тихо вставил дядя Тео.

– Может быть, даже все? – улыбнулся Лот. Мерчэнт и дядя Тео молча смотрели на него.

– В таком случае, джентльмены, вам должно быть известно, что я принимал участие в заговоре полковника графа Клауса Шенка фон Штауффенберга.[73]

– Нам не хочется в это верить, – сказал Мерчэнт. – Предательство, мистер Лот, не может вызвать уважение даже в стане врага. Например, я сочувствовал фюреру с самого начала движения, поддерживал американо-германский Бунд, был изоляционистом, но во время войны посчитал своим долгом вступить в армию моей ослепленной страны.

– Однако, полковник Мерчэнт, вы и во время войны не были простым исполнителем приказов. Верно, Эд? – Лот тонко улыбнулся, давая понять, что и ему известно кое-что из прошлого Мерчэнта, а потом, глядя прямо ему в глаза, ухмыльнулся с угрожающей наглостью.

Мерчэнт заметно смешался, но быстро овладел собой и через стол по-кошачьи дотронулся до плеча Лота.

– Бросьте, бросьте, Лот, не объявляйте войну друзьям. Мы же знаем, как вы ненавидите красных, мы знаем ваши взгляды…

– О моих взглядах знает руководство ЦРУ, – резко перебил его Лот. – Обсуждать их с вами я не намерен. Что вы хотите мне сказать, джентльмены?

Мерчэнт сузил глаза, откинулся на стуле и заговорил, словно читая по бумажке:

– Полиция штата Луизиана разгромила наш молодежный лагерь неподалеку от Нью-Орлеана. У них был ордер, подписанный окружным прокурором Гаррисоном. Молодежь в этом лагере занималась теоретическим изучением трудов разных исторических деятелей, физической подготовкой, спортом. Налет был произведен внезапно и в самой грубой форме. Конфисковано много учебных пособий.[74] Юноши, пытавшиеся воспрепятствовать произволу, арестованы. Мы хотим, чтобы в это дело, явно инспирированное коммунистами, вмешалось Центральное разведывательное управление, ибо оно должно охранять право американских граждан исповедовать разные взгляды.

– Я доложу о вашем желании своему командованию, – сухо сказал Лот, закрывая тему.

Воцарилось молчание. Лот и дядя Тео не в такт потряхивали в стаканах кубики льда. Мерчэнт по-жабьи глотал содовую.

– Это все? – наконец спросил Лот и приподнялся.

– Нет! – неожиданно резко сказал дядя Тео.

Эдвин Мерчэнт сел боком к столу и, полуприкрыв глаза, принялся за изучение издаваемого им журнала.

В дверях бесшумно выросли два внушительных битюга. Лот увидел отражения их тупых лиц в стекле картины «Бурелом».

– Нет, не все, мистер Лот, – угрожающе сказал дядя Тео. – Прежде чем выйти отсюда, вы должны нам ответить на несколько вопросов. Что вам известно об убийстве старика Гринева? Где скрывается Красная Маска? Где Джин Грин? Какова судьба полтавского тайника?

Лот опустился в кресло и принял еще более непринужденную позу.

– Ну-ну, не все сразу, – добродушно похлопал он по плечу дядю Тео. – Какой, оказывается, вы любопытный старикан!

– Проще надо быть, Лотар, – не поворачивая головы, сказал Мерчэнт. – С друзьями надо быть проще, поискренней…

В это время внизу, в ресторане, непорочное дитя нашего грешного мира Рон Шуц продолжал энергичное истребление экзотических даровых яств. Насытившаяся Пенелопа достала из кармана тонюсенький журнальчик, и начала изучать напечатанную там поэму своего друга под названием «Косые и прямые удары судьбы после дождя в песке». Она мычала стихи, отхлебывала водку и еле сдерживала зевоту. Вот тебе и «паб-крол» – скучища окаянная. Знала бы она, каким сумасшедшим ураганом закончится этот вечер!

Катя почти ничего не ела, хотя Наташа усиленно ее угощала.

– Вы всегда такая грустная? – спросила Наташа, заглядывая в глаза своей соседке. Эта девушка показалась ей симпатичной, и в то же время какая-то надломленность, тревога, беззащитность, сквозившие в каждом ее взгляде и жесте, отпугивали Наташу. Было почти физическое ощущение несчастья.

– У нас в семье большое горе, – доверчиво посмотрев на Наташу, сказала Катя. – Вам этого не понять.

Наташа вздрогнула от темного предчувствия.

– Можно узнать, в чем ваше горе?

Катя сказала, глядя прямо перед собой:

– Словно обрушились крыша и стены… Приходят какие-то жуткие люди, выспрашивают, разглядывают каждый предмет, ухмыляются, уходят, не попрощавшись, не назвавшись…

– Что же случилось? – воскликнула Наташа.

– Два месяца назад был зверски убит мой отец.

Наташа, еле сдержав крик, судорожно сжала ручку кресла.

– Мы с мамой остались совсем одни, – продолжала Катя. – У нас никого нет в Нью-Йорке… ведь мы эмигранты, мы русские.

– Нет, – воскликнула Наташа. – Этого не может быть! Таких совпадений не бывает!

– Каких совпадений? – глаза Кати расширились до предела.

– Да ведь я тоже русская, и я тоже два месяца назад лишилась отца. Он… он был убит здесь, в Нью-Йорке.

Девушки несколько мгновений молча смотрели друг на друга. Может быть, в следующий момент они бросились бы друг другу в объятия, но в это время к ним совершенно кинематографической походкой подошел один из подвыпивших «фармацевтов». Он был в розовой рубашке, с розовым платком в нагрудном кармане.

– Ой, какие серьезные! – игриво сказал он. – Потанцуем, девочки?

– Вам не удастся нас запугать, Лот! – визжал дядя Тео, стоя над сидящим в прежней позе Лотом.

– Перестаньте брызгать слюной, – брезгливо поморщился Лот. – И жуйте почаще сен-сен.

Эдвин Мерчэнт, мокрый от пота, стоял, опершись ладонями в стол: склонившись, приблизив безумное лицо, гипнотизировал.

Верзилы в дверях равнодушно жевали свою жвачку.

– Мы недовольны вами, Лот, – проговорил Мерчэнт. Лицо его исказил нервный тик. – Вы ведете странную игру. Не шутите с «Паутиной»!

Он поднял правую руку и длинным пальцем помахал прямо перед носом Лота. На белой скатерти остался мокрый отпечаток, похожий на рентгеновский снимок кисти.

– У вас, по-моему, с железами внутренней секреции не все в порядке, Эд, – участливо сказал Лот и показал на мокрый отпечаток. – Я могу рекомендовать вам дорогого, но хорошего врача.

– О господи! – измученно выдохнул Мерчэнт и рухнул в кресло. – Послушайте, Лот, будем говорить прямо: мы собрали на вас огромный материал, мы в вас заинтересованы. Идите к нам с открытой душой, и вы станете одним из лидеров, будете получать солидные дотации из патриотических фондов. Неужели вам не известно, что нас поддерживают многие могущественные люди, капитаны индустрии?..

Лот встал и по-военному оправил костюм.

– Любое солидное предложение нужно обдумать. Необходимо получить гарантии. Благодарю за внимание, джентльмены, – сказал он и издевательски улыбнулся.

– Вы не уйдете отсюда! – взвизгнул дядя Тео и ударил ладонью по столу.

Темно-синие штофные обои вдруг разъехались надвое, как будто кто-то невидимым ланцетом провел по туго натянутой коже. Появился еще один верзила. Руки у него были в карманах пиджака. Карманы сильно оттопыривались.

– Вот это уже некрасиво, господа, несолидно. Откуда у вас дурной чикагский стиль «ревущих двадцатых годов», – сказал Лот и затем крикнул: – Стыдно!

Мерчэнт снова углубился в свой журнал. Дядя Тео взял было Лота за лацкан пиджака, но тут же получил по рукам

– Вы не уйдете отсюда, Лот, пока ясно и недвусмысленно не ответите на вопросы. Итак, убийство Гринева, Красная Маска, Джин Грин, полтавский тайник…

– Вы замечаете, господа, что я вам не ставлю никаких вопросов? – спросил Лот. – А между тем я мог бы их поставить в том же порядке: что вам известно об убийстве Гринева? Кто такой Красная Маска или, скажем, Красавчик Пирелли? На кой вам черт понадобился Джин Грин? И что это за дурацкий полтавский тайник?

– Мы готовы ответить на эти вопросы вам, – сказал Мерчэнт.

– Я вам их не задавал, – быстро проговорил Лот.

– Скотина! – завизжал дядя Тео.

В коридорчике вдруг послышалась какая-то возня, топот ног, веселые голоса, нестройно поющие университетский гимн «Гаудеамус игитур». Не очень-то вежливо растолкав битюгов, стоявших в дверях, в кабинет ввалились четверо румяных, пышущих здоровьем «фармацевтов».

– Здесь, что ли, «джон»? – широко улыбаясь, спросил один из них. – Здесь «Даблью-Си»?

– Убирайтесь! – заревели битюги. – Уборная внизу!

– И чего они вечно толкутся в мужских туалетах? Не можешь мне объяснить, Дик? – покачиваясь, спросил один «фармацевт» другого, показывая пальцем на битюга.

Битюги запустили руки за пазухи, «фармацевты», улыбаясь, разглядывали всю компанию, как бы не подозревая об опасности.

– Отставить! – крикнул дядя Тео. Битюги опустили руки.

– Здесь не уборная, джентльмены, – ласково улыбаясь, сказал Лот «фармацевтам». – Отнюдь не уборная, нет, нет. Здесь просто собрался кружок филуменистов, вот и все. Не будем им мешать. Пойдемте, я покажу вам, где уборная, – он обнял за мощные плечи двух «фармацевтов», подтолкнул их к выходу и, повернувшись, сказал: – А у вас, господа, явно не в порядке внутренняя секреция. И у вас, – он ткнул пальцем в Мерчэнта, – и у вас, – он ткнул пальцем в дядю Тео.

С этими словами «фармацевты» и Лот очистили помещение. На лестнице снова загремел «Гаудеамус».

Дядя Тео, обессиленный, повалился в кресло. Мерчэнт вдруг разразился жутким хохотом.

– Ох, какой молодец, какой молодец! – воскликнул он. – Вот это парень! Он должен быть с нами, Тео. Слышите?

– Слышу, – слабо произнес Тео. – Но эта встреча ему так не пройдет.

– Только не увлекайтесь, – сказал Мерчэнт, вставая.

– Чарли? Это ты, утка по-пекински? У меня все в порядке. Парни действовали четко. Пришли еще двоих в ресторан «Елки-палки»[75] в Вест-Сайде. Оставайся на месте. Целую.

В превосходном настроении Лот повесил трубку, выскочил из кабины и ахнул. В ресторан входили под руку лично капитан «Эйр-форс» Соединенных Штатов Хайли и, о боги, ее величество супруга Всемогущего Доллара Ширли М. Грант.

– Хай! – воскликнул Лот. – Сейчас я упаду! Держите меня, падаю, падаю…

– Здравствуйте, дорогой мой дружище, темная личность, заклятый тевтонский друг, – ровным, бесстрастным голосом приветствовал его капитан. Видно было, что он вдребезги пьян. – Если не возражаешь, я познакомлю тебя с моей любовницей миссис Дарий Ксеркс Крез…

– Хай! – сверкнула улыбкой Ширли.

– Вот удача! – воскликнул Лот. – Ширли? Где-ты, где ты, мой храбрый мальчик Джин?

– Где он? – вдруг изменившимся голосом спросила Ширли.

– Вы выпустили его из бутылки, мадам.

Ширли оставила Хайли, властно взяла Лота за локоть и отвела в сторону.

– Послушайте, Лот, я узнала, что он русский, и заставила старика Хайли привести меня сюда. Я ищу его повсюду, понимаете? Где он? Словно сквозь землю провалился.

– Влюбились? – спросил Лот.

– Не ваше дело, – резко сказала Ширли, но спохватилась: – Простите меня, я нервничаю.

– Ширли, я обещаю вам сегодня же узнать точно координаты этого бродяги, если вы согласитесь провести вечер в нашей компании.

– Идет! – радостно воскликнула Ширли. – Но только учтите, что я еле-еле оторвалась от своих тихарей, и если они пронюхают, где я…

– Мы запутаем след, – сказал Лот и, взяв под руки великолепного капитана и несравненную леди, вошел в зал.

Жека Бульбас захлопал в ладоши перед микрофоном.

– Прошу внимания, дамы и господа. Сегодня мы подготовили для вас ва-алшебный сюрприз. Только один вечер проездом с новейшими русскими песнями выступит по требованию публики певец Вольдемар Роман.

Зал, уже набитый битком и порядочно проспиртованный, бешено зааплодировал. На эстраду легко, как мячик, вспрыгнул здоровенный улыбающийся господин с крючковатым носом, огромным лбом и массивной челюстью.

– Добрый вечер! – закричал он. – Мне шестьдесят восемь лет! Я мастер спорта по стоклеточным шашкам! Желающие могут пощупать мои бицепсы!

С радостным визгом к эстраде устремилось несколько дам.

Впереди оказалась Пенелопа Карренги-Карриган. Ткнув пальчиком в чудовищный бицепс Вольдемара Романа, она крикнула в зал:

– Это «Человек из стали»!

Вольдемар Роман обхватил стойку микрофона двумя руками и заголосил ужасающим баритоном:

Когда качаются фонарики ночные И черный кот бежит по улице как черт, Я из пивной иду, Я никого не жду, Я уж давно поставил жизненный рекорд!

Лот отчаянно «заводил» всю свою, прямо скажем, разношерстную компанию. За столом царило безудержное веселье. Наташа переводила песню Вольдемара. Все хохотали: даже Рон Шуц снисходительно усмехнулся, даже Катя улыбнулась. Лишь солидный негоциант Тео Костецкий в полном остекленелом обалдении смотрел на удивительного певца.

Приезжая знаменитость не только бешено голосила, она еще и танцевала «гоу-гоу» на колоннообразных ногах.

– Он гений! – крикнула Ширли, не понимавшая ни слова.

– Настоящий артист, – сказал капитан Хайли, понимавший и того меньше.

– Сижу на нарах, как король на именинах! – закричал Вольдемар Роман.

– Но это же действительно гениально! – вдруг воскликнул Рон Шуц.

Гляжу, гляжу в окно, Теперь мне все равно, Я уж давно успел свой факел погасить! – [76]

драматически закончил Вольдемар Роман. Несколько секунд в зале царило растерянное молчание, затем показалось, что разом рухнул потолок. Такого успеха не снилось и Элвису Пресли.

– Неужели нельзя с ним познакомиться? – спросила потрясенная Ширли.

– Вундербар! – грохнул Лот. – Вот это мейстерзингер!

В два прыжка он был у эстрады, а через минуту уже возвращался под руку с улыбающимся, галантным, покладистым певцом.

– Ползем дальше! – крикнул Лот. – Все поднимайтесь, ползком в «Елки-палки»!

– А вы можете поехать с нами? – робко спросила Ширли артиста.

– Конечно, мадам, – расшаркался Вольдемар Роман. – Я свободный художник и всегда еду туда, куда меня приглашают милые дамы. Жека и Нелли – друзья моего детства, они поймут, они не осудят.

Компания с шумом поднялась и направилась к выходу. Они шли, оживленно болтая друг с другом, миллиардерша, капитан ВВС с Ди-Эф-Си, высшим орденом военной авиации на груди, поэт, начинающие актрисы, почтенный адвокат-негоциант, машинистка, проезжий певец и офицер ЦРУ.

– Вы тоже с нами, папаша? – спросил Лот дядю Тео.

– Не хочется отставать от молодежи, – проскрипел тот.

Следом за ними направились четыре здоровяка «фармацевта». Минуту спустя сверху сошли, стуча подкованными сталью башмаками-веллингтонами, несколько «филуменистов».

Машина за машиной отъезжали от подъезда «Русского медведя», держа курс на Вест-Сайд. Последним рванул с места приплюснутый «альфа-ромео» с плэйбоем-латиноамериканцем за рулем.

К часу ночи в «Елки-палки» началось безудержное, слегка истерическое веселье. В полутьме, в плывущих разноцветных бликах света, словно адское варево, двигалась толпа танцующих. От допинга к наркотику и обратно – то бешеный твист, то размягченная эротическая боса-нова, то ревущая абракадабра Чуги Болла, то драматическое пение Вольдемара Романа.

Потом Лот заказал оркестру моцартовскую «Айне Кляйне Мюзик» в ритме твиста. Потом танцевали шимми «Картошку-пюре», «Отшлепай беби», мэдисон, «Лимбо рок», «Обезьяну», старушку ча-ча-ча! И старика пасадобль.

Лунатические совиные глаза алкоголиков, вздернутые в хохоте женские лица, розовый вонючий дым, в котором, как трассирующие очереди, пересекались взгляды Лота, дяди Тео, Ширли, капитана Хайли, в котором настороженными огоньками мелькали глаза четырех «фармацевтов» и подоспевших к ним на помощь двух «зубных врачей», в котором маслено светились глазки забулдыги-латиноамериканца и стертыми монетками государства Урарту отсвечивали буркалы «филуменистов»…

– Разрешите пригласить вас на боса-нову,[77] мисс, – латиноамериканец церемонно поклонился Натали. Девушка, пожав плечами, приподнялась с места.

– Она не будет с вами танцевать, – сказал Лот.

– Почему? – воскликнул пораженный стиляга.

– Мисс обещала этот танец мне, – сказал капитан Хайли.

– Может быть, вы, мадам? – поклонился плэйбой Ширли.

– Мадам танцует только со мной, – сказал Лот.

– Эй, пойдем, подружка! – сказал плэйбой Пенелопе.

– Катись на свою Копакабану! – бросила та через плечо.

Лишь Катя Краузе не смогла отказать настойчивому бонвивану.

Капитан Хайли танцевал с Наташей, а смотрел на Ширли, которая двигалась рядом в объятиях Лота.

– Я любил ее, Натали, – бормотал пьяный летчик, – и она меня любила. Мы были в Париже, совсем молодые, как вы, кончилась война… о боги… Выйти замуж за мумию Рамзеса!

– Перестаньте, Хайли, милый, – ласково засмеялась Ширли, – ведь сто лет уже прошло, а вы все о том же.

– Молчи! – рявкнул капитан, топчась на месте. – Не с тобой разговаривают. Тривиальная история, Натали, как в опере Бизе. Появляется техасский тореадор, а Хосе уходит в кабак. Откуда мне взять вулканические страсти, милая мисс? Ни денег, ни страстей…

– Вы обещали мне сказать, Лот, – шепнула Ширли.

– Кажется, здесь уже появилась ваша охрана, – проговорил Лот.

– Я вижу. Так говорите же!

– Вы русская, Натали? – продолжал бубнить капитан Хайли. – Не могу простить русским, что они спасли мне мою дурацкую жизнь. Я два раз Мурманск. Привет, Маруся! Йелоу блу бас! Давай-давай! Все нормально. Порядок. Точка. Потом я летал в Россию в челночных рейсах на «летающей крепости». Мы вылетали из Англии, сбрасывали свои подарочки на Гамбург, на Берлин и садились в Полтаве. Там была Марина.

Лот, услышавший бормотание Хайли, напрягся. …Залитое луной пшеничное поле и быстро скользящая по нему ненавистная тень подбитого четырехмоторного бомбардировщика…

– Что ты там болтаешь, Хайли! Хватит фантазировать, пьянчуга!

– Молчи, бош! – рявкнул Хайли. – Если мы дрались с тобой в Корее, это не дает тебе право лапать своими нацистскими руками мое прошлое. Нас подбили эти гады над линией фронта, и мы шлепнулись возле Полтавы, Натали. Все ребята погибли, а меня с проломанной черепушкой вытащили русские. Хотите потрогать мою черепушку, Натали? Это работа дружков Лота!

– Да что он там выдумывает? – возмутился Лот. – Уши вянут!

– Не приставайте к нему, Лот, – сказала Ширли. – Он действительно летал в челночных рейсах. Ну так говорите же мне, где Джин. Не издевайтесь надо мной.

– Он вступил в армию, Ширли, – сказал Лот, бросая взгляды в разные стороны. По каким-то еле уловимым признакам он почувствовал, что атмосфера сгущается. – Он сейчас там, где из мальчиков делают мужчин.

– Джину, по-моему, не требуется такой специальной подготовки, – улыбнулась Ширли. Лот засмеялся.

– Это в вашем понимании, мадам. Впрочем, я горжусь своим дружком. Он в Форт-Брагге, Ширли. Клянусь, вы не узнаете его теперь.

– Но все-таки постараюсь. – решительно сказала Ширли. – Можно его там увидеть?

– Боюсь, что это сложно.

– Кто там командующий?

– Это военная тайна, мадам.

– Господи, какая ерунда! – засмеялась Ширли.

– Напрасно вы считаете Лота нацистом, – сказала Наташа капитану. – Никакой он не нацист. Просто искатель приключений, бретер, джентльмен удачи.

– Да я пошутил, – буркнул Хайли. Танец кончился.

Едва они сели к своему столу, как сквозь раздвинувшуюся толпу к ним подошел латиноамериканец.

– Мисс, разрешите пригласить вас на боса-нову.

Наташа беспомощно взглянула на Лота.

– Я же вам сказал, – сквозь зубы процедил Лот. – Она не будет танцевать с вами.

– Я заключил пари, сеньор, на кругленькую сумму, – нагло улыбнулся стиляга. – Я кабальеро, сеньор. Эта девушка будет танцевать со мной.

– Get out, щенок! – рявкнул Лот. – Убирайся с глаз долой!

– Сеньорита, прошу вас на ча-ча-ча, – сказал плэйбой, словно не замечая грубости Лота.

За спиной его стояли, хохоча, ухмыляясь и подмигивая, смуглые типы в блестящих дакроновых костюмах, обтягивающих тугие мускулы. За их плечами мелькали возбужденные и испуганные лица дам.

– Перестаньте провоцировать! – заревел Лот прямо в лицо дяди Тео. – Пожалеете, Брудерак!

– Дядя Тео, что он говорит! – в ужасе закричала Катя. – Что говорит этот человек?!

Дядя Тео, скрестив руки на животе, стекленел. Лот вскочил. Неистовое бешенство завладело им, хотя и оно, это бешенство, тоже входило в его расчет. Все шло как по маслу.

– Провокатор! Гангстер! – закричал он. – Пришел сюда с дочкой убийцы! Натали, эта девка – дочь убийцы твоего отца, дочь Лефти Лешакова!

– Это неправда! – закричала Катя как от удара хлыстом и потеряла сознание.

Стиляга мгновенным хлестким апперкотом ударил Лота в печень, бросился вперед и обхватил его за шею. Лот сделал подсечку, ушел, а Хайли прямым в челюсть свалил латиноамериканца на пол. Из толпы со свистом пролетела бутылка «Старого дедушки», затем вторая – «Палата лордов», в разные стороны брызнули осколки стекла. В воздухе повис плотный, как лист жести, женский визг.

Бой разворачивался стремительно, как серпантинная лента из брошенного тюбика. «Фармацевты» и «зубные врачи», орудуя кулаками, как заправские боксеры, прокладывали дорогу к столику Лота. «Филуменисты» невесть откуда появившимися свинчатками и кастетами сдерживали их натиск, а тем временем смуглые кабальерос опрокидывали столы, швыряли бутылки. Двое из них повисли на Лоте, один взял на болевой прием капитана Хайли. Началась «фри фор алл» – куча мала. Охваченные возбуждением, дрались друг с другом и случайные посетители ресторана. Грохнули подряд три выстрела. Все на мгновение замерли. Три телохранителя Ширли с поднятыми пистолетами расчищали проход.

– Все по машинам! – крикнул Лот.

Окруженные «фармацевтами», «зубными врачами» и телохранителями, Ширли, Натали, Пенни, Лот и Хайли бросились к выходу.

Едва они исчезли, как бой возобновился с новой яростью, теперь уже на подступах к выходу. Появившийся из отдельного кабинета Красавчик Пирелли открыл беглый огонь по дверям из двух пистолетов. Впрочем, выстрелы эти носили скорее характер шумового эффекта.

Женщины, сбившиеся в кучу за эстрадой, продолжали визжать. Сквозь этот визг слышался стук ударов, треск разрываемых рубашек. Окровавленные мужчины метались по разгромленному залу, разобраться в расстановке сил было невозможно, и только по отдельным хриплым выкрикам можно было догадаться, что здесь действуют люди Красавчика Пирелли, Чарли Чинка, люди из «Паутины» и совсем уж непонятные люди.

Внезапно за окнами завыла полицейская сирена, и ресторан опустел, как будто изображение было одним махом стерто мокрой тряпкой. Исчезли гангстеры и девки, музыканты, официанты, бармены; всех посетителей как ветром сдуло.

Один лишь Вольдемар Роман сидел на эстраде над разбитой посудой, покалеченной мебелью, над лужами крови, обрывками одежды, сидел как массивный гранитный божок, отягощенный мыслями об этом безумном, безумном, безумном мире.

Он тронул клавиши и тихо запел в память ледяных улиц и морозного ветра, в память об одиноком огоньке теплого пристанища:

Есть в Индийском океане остров, Название его Мадагаскар…

В зале кто-то зашевелился, и, стряхивая с себя коннектикутский салат с русской подливкой, поднялась несчастная девушка Катя.

– Выпейте воды, Катя, – тихо сказал Вольдемар. Ветер, ворвавшийся сквозь разбитое окно, взвихрил ее волосы.

– Я не буду жить, – сказала она.

– Будете, – поправил он. – Если можете, Катя, простите меня, но вы будете жить.

– Откуда вы знаете? – разбитым голосом сказала она и, пошатываясь, побрела к выходу.

– Я-то знаю, – сказал он и снова тронул клавиши.

Утром Лот принял душ, побрился и прямо в пижаме сел к телефону.

– Хэлло, шеф! Говорит майор Лот. По вашему заданию провел встречу с «Паутиной».

– Да мы уже слышали, – с коротким смешком отозвались с другого конца провода. – Как себя чувствуете, старина?

– Все в порядке. Небольшое Katzenjammer, да печенка екает, вот и все.

– Вы молодчина, Лот. Итак, какие у вас соображения?

– Они располагают значительной силой, сэр, но грубоваты и прямолинейны в действиях. Во всяком случае, контакты надо продолжать.

– Глупцы! Они хотят руководить нами, а получается наоборот. Доложите подробно сегодня в пятнадцать ноль-ноль. Отдыхайте, старина.

Глава шестнадцатая Сумасшедшая лошадь из Фейетвилля

(Перевод Г. П.)

Фейетвилль, штат Северная Каролина.

Северная Каролина знаменита пиками Аппалачских гор, лесами и парками, бескрайними хлопковыми полями, сигаретами «Кэмел» и «Лакки страйк», а также «Уинстон» и «Сэлем», названными в честь городов, в которых они производятся. В отличие от Южной Каролины, где разводы запрещены, Северная Каролина разводит супругов по первому требованию любой из сторон. До прихода «зеленых беретов» был этот штат довольно мирным штатом: он линчевал впятеро меньше негров, чем, скажем, такие буйные и скорые на расправу штаты, как Миссисипи и Техас. И еще известен штат Северная Каролина как штат с наибольшим после Алабамы числом домов без… санузлов.

Фейетвилль, городок, населенный выходцами из Шотландии и Ирландии, до прихода «зеленых беретов» был ничем не знаменит. Но как только Форт-Брагг стал столицей «зеленых беретов», сонный южный городок сбросил вековую дремоту, оброс барами и ресторанами и значительно пополнил свое население за счет незамужних девиц. И Фейетвилль стал для «беретов» Лас-Вегасом и Диснейлендом, Содомом и Гоморрой.

С вечера после отбоя Джин, Берди и Бастер так нарезались в честь трехдневного отпуска в Фейетвилль, что Берди собирали утром в дорогу, как говорится, по частям.

Они наняли в Брагге такси, дорога пролетела незаметно, и вот наконец-то над головами друзей вывалилось из облака цивильное солнце Фейетвилля.

Они расплатились с шофером, получив у него ценную информацию, огляделись – и все вокруг приобрело теперь высокое значение и смысл.

В какой бы штат Америки вы ни приехали, если хотите найти бар – отсчитайте от церкви пятьсот футов в любую сторону.

Те, кто пьет, не должны мешать тем, кто молится, не говоря уже о других, более дерзких, поднимающихся с женщиной по скрипучей лестнице бара снизу вверх на второй этаж.

Они, естественно, могут потом спуститься по той же лестнице сверху вниз, стать спиной к бару и, отсчитав пятьсот футов, войти в церковь, чтобы искупить свой грех, но это уже частности.

Главное, не нарушить закон.

Северная Каролина по этой части может гордиться своей умеренностью.

В таблице преступности она располагается где-то в центре между буйной Невадой и почти безгрешной Северной Дакотой.

А вообще в этом двадцать восьмом по площади штате на первый взгляд ничего особенного нет: табак и хлопок, кукуруза, земляной орех, четыре тюрьмы с семьюдесятью девятью рабочими филиалами и двумя молодежными колониями, арестантов всего-то одиннадцать тысяч тридцать три человека; довольно среднее фирменное виски, ну, самые прочные табуретки и, разумеется, самые элегантные стулья – вот, пожалуй, и все примечательности этого штата.

И все же с точки зрения видавших виды людей – отборных рэйнджеров, бесшабашных воздушных десантников, суперсолдат – «зеленых беретов» – этот внешне унылый и, казалось бы, неприметный штат останется в памяти благодарных потомков уже тем, что именно здесь, рядом с питомником храбрости, знаменитым Форт-Браггом, расцвел махровым цветом веселый и бессонный Фейетвилль.

«Крейзи Хорс» и «Тужур-лямур» – два вечных соперника, кому будет отдано предпочтение?!

После консультации с шофером этот вопрос был уже не дискуссионным.

«Тужур-лямур» на этот раз не спасли ни дневные аргоновые огни, ни афиши, ни остроумные лозунги, ни былая слава.

«Крейзи Хорс» («Сумасшедшая лошадь») наконец-то обскакала «Тужур-лямур», на горе его хозяйке – тетушке Барбе, что носит под юбкой, на боку «кольт» калибра 45.

В «Крейзи Хорс» приехали европейские «стриперши». Среди них, если верить рекламе, виконтесса Торнадо Тони.

У этих эмигрантов из королевской Румынии были пышные имена: графиня Милке фон Эдельвейс, баронесса Бусуйок Константинеску, баронесса Марамуреш. В их жилах текла кровь Гогенцоллернов и румынских князей. Опять же если верить рекламе.

Когда двухстворчатые двери «Крейзи Хорс» закрылись за Берди, вошедшим последним, к нему из полумрака шагнул пьяный гигант в гавайской рубахе, застегнутой лишь на нижнюю пуговицу.

– Послушай, что тут написано, – сказал он, показывая Берди смятую газету. – В шестьдесят первом году у нас казнены сорок два арестанта: восемь – за изнасилование, один – за похищение, тридцать три – за убийство. Хочешь, я буду тридцать четвертым? – Он схватил Берди за грудь.

– Эй ты, парень! – крикнул с места Бастер.

Они с Джином уже уселись за столик и попросили для начала шесть бутылок пива «Будвайзер» и бутылку виски.

Пьяный гигант обернулся.

Бастер встал и поманил его пальцем.

Тот, покачиваясь, двинулся к нему.

Полупустой бар насторожился. Джук-бокс, гонявший старый сентиментальный блюз «Каролинская луна», пустили чуть потише. Несколько «беретов», сидевших за стойкой, обшитой темно-красной кожей, с любопытством оглянулись. Две «коктейль-герлз», направлявшиеся с коктейлями к столу Джина, задержались на полпути.

– Ну что? – буркнул громила. – Ты – тридцать четвертый?

– Ты грамотный? – спросил его Бастер и расстегнул рубаху на груди.

– Здесь есть что почитать, – уже другим голосом заметил парень, разглядывая множество наколок.

– Читай в центре, над скамейкой.

– «Жду крошку ровно в семь», – недоумевая, прочел парень.

– А теперь читай здесь, – Бастер закатал рукава белой спортивной рубахи

– «Синг-Синг… Алькатраз… Сан-Квентин. Грин-Хейвуд… Клинтон…»

Громила начинал трезветь.

– Это тюрьмы максимальной безопасности, – объяснил Бастер. – Когда я выходил из тюрьмы, дядя Сэм вручал мне двадцать долларов в качестве выходного пособия. На этот трогательный подарок правительства я покупал в ближайшей лавке револьвер, и все начиналось сначала. Вот, глянь-ка, Алькатраз. Это под Сан-Франциско. Из Алькатраза через пролив за последние пять лет бежал один я. Пытались это сделать также три банковских бандита – их съели акулы. А у меня… – Он вынул самодельный нож с наборной ручкой.

– Ладно, по нулям, – перебил его парень в гавайке, – я просто хотел, чтобы он мне стопку поставил.

– Что это они, Берди, все к тебе клеятся? – Бастер сел, считая разговор оконченным, и залпом выпил бутылку пива.

К ним подошли две «коктейль-герлз».

– Можно, мальчики? – начала та, что постарше, в тунике а-ля Элизабет Тейлор.

– Садись. Тебе не жарко в таком длинном платье? – спросил Бастер.

– Жарко, – она посмотрела на Берди.

– А ты? – он жестом пригласил ее подругу. Внешне, если бы не солидный бюст, она была похожа на девочку: острые плечи, круглые полные коленки.

– Как тебя зовут, маленькая?

– Титти Китти.

– Мы гуляем. У нас отпуск, – небрежно сказал Берди.

Она села и чуть-чуть подтянула вверх и без того высоко задравшуюся кромочку платья.

Титти Китти была в прямом шифоновом коротком платье. Свободное, как ночная рубашка, оно было легко схвачено длинными ленточками-бретельками. Титти была подстрижена на манер циркового пони.

– За женские колени! – провозгласил Берди. – Помните, у Ремо: «Властный зов твоих коленей».

Он выпил виски и положил узкую сухую ладонь на колено Титти Китти.

– А ты? – спросил Бастер у Джина.

– Я еще не созрел, – отшутился Джин.

– Главные чудеса наверху, – сказала та, что постарше. – Почище, чем в Диснейленде.

– Дай мне, помидорчик, виски. – попросил жалобно Бастер.

Она взяла Бастера за подбородок и шепнула с придыханием:

– Ну?..

– Что?

– Пойдем!

Длинная, плотно облегавшая талию черная туника сужалась книзу, подчеркивая высокие, плотные бедра. Руки и плечи ее были открыты. Бастер поднялся, на ходу допил виски и слепо потопал за ней.

Что может быть яснее той задачи, которую поставили перед собой наши будущие супермены?

– А тебя как звать? – спросила у Стиллберда Титти Китти.

– Я Стиллберд – стальная птица. Или просто Берди.

– Ты смешной.

– Что?

– Я говорю, ты не такой, как все.

– Слышишь, Джин! Я не такой.

– Слышу.

– За сдвоенные молнии на зеленом берете! – Берди поднял рюмку. – Ты почему не пьешь? – спросил он у Титти Китти.

– Мне больше нельзя. Я во хмелю буйная.

– Джин, эта маленькая пони буйная во хмелю.

– Если меня обидят пьяную – я что хочешь сделаю, – оправдывалась Титти Китти, – а ты… будешь только пить?

– Нет, почему же.

Джин поднялся и подошел к бармену. Ему вдруг захотелось чем-то взорвать себя.

– Где ваша наследница престола? – спросил он.

– Понятней можно? – глядя на Джина откуда-то издалека, едва процедил бармен.

– А повежливей?

Бармен сразу почувствовал характер и приблизил к Джину свой бритый череп.

– Я вас слушаю…

– Хочу познакомиться с Торнадо Тони.

Джин положил локти на стойку бара.

– Виконтесса сейчас спит, – на этот раз вежливо ответил бармен.

– Спит? – удивился Джин.

– Спит, сэр. Лучшие женщины, сэр, как совы: днем спят, а ночью охотятся.

– А как бы ее разбудить? – продолжал осаду Джин.

– Это сложно, сэр.

– Не так уж сложно! – крикнула уже подвыпившая Титти Китти. – Пятидесятидолларовой бумажкой, включая бутылку виски.

– Ты бы заткнулась, – прошипел бармен.

– Но-но! – пригрозил ему Берди. – Разве таким тоном разговаривают с леди?

– Так как же с виконтессой? – не унимался Джин.

– Не знаю, сэр.

– А если вас попросить? – угрожающе произнес Джин.

– Не объяснится ли сэр? – не торопился бармен.

– Я из Форт-Брагга… Или «зеленые береты» у вас уже не в моде?

– О, сэр!

– Я жду…

Бармен лениво повернул череп: за ним, чуть правее, в глубине, совершали свой очередной путь круглые, светящиеся, вращающиеся часы.

– Скоро вы сможете подняться, сэр, – сказал он, впервые разжав челюсти, – а пока еще виски?

– Сангрейп! – крикнул Берди.

– Ваш приятель шутник! Может, он еще молока попросит?

Когда Джин возвратился за стол, на прежнем месте уже сидел Бастер.

– Ну что, поладили? – спросил он, кивая на бармена. – Эти «баунсэры» такие суки, – сказал он, – свет не видывал: и угождают, и вышибают, и обсчитывают, и с бедных девчонок налог дерут. Кроме всего, еще стучат тем, кто платит… Я из-за одного такого типа срок получил. Выпьем!

Джин выпил без удовольствия.

– Что с тобой, парень? – огорчился Берди.

– Пойдем! – тянула его Титти Китти.

– Подожди… Посидим здесь, с друзьями, выпьем. Куда торопиться, Титти Китти?

– Действительно, – поддержал друга Бастер.

– Пойдем, – продолжала настаивать Титти Китти, – нам нужно поговорить всерьез, наедине.

Берди для «завода» выпил еще виски. Он собрался было что-то произнести, но Титти Китти все же утащила его наверх.

И Берди пошел по скрипучей лестнице туда, куда поднимались не раз лучшие рэйнджеры и храбрейшие воздушные десантники, суперсолдаты со скрещенными молниями на зеленом берете, представители порядка – Эм-Пи, полицейские и просто цивильные мужчины славного города Фейетвилля.

И ничего в этом предосудительного не было, так как существовала лицензия на постройку двухэтажных баров такого типа. А раз так, тогда кто же посмеет упрекнуть мужчин в том, что они поднимаются с первого этажа на второй?

Горячительные напитки делали свое дело. В баре запели строевую песню «зеленых беретов»:

Зеленые береты, Зеленые холмы. Пока горит планета – В большом порядке мы Все знают наши лица, Мы дети форта Брагг. Жить надо торопиться: Эй, Бадди, шире шаг! Носи повыше пояс – Подольше будешь жить. У нас отходит поезд: Нам некуда спешить. Пока мы носим бойко Зеленый свой берет, Никто не знает, сколько В одной секунде лет, И кто в своих ботинках Вернется со щитом, С веселою бутылкой К девчонкам в «кошкин дом» Носи повыше пояс – Подольше будешь жить. У нас отходит поезд: Нам некуда спешить…[78]

К стойке бара подошла высокая, статная блондинка. Она тоже пела:

Пока цела планета И мир горит в огне, «Зеленые береты» Всегда в большой цене…

Она небрежно облокотилась на стойку.

– Вы обо мне спрашивали? – Женщина спросила это так просто и естественно, словно она с Джином была давно знакома, он пришел к ней в гости, а она была чем-то занята.

Джин догадался, что это Торнадо Тони. Торнадо была в длинном платье из белого шифона, плотно затянутом в талии… На высокой белой шее – брошь Нефертити, на ногах египетские сандалии.

– Я хотел вас увидеть, ваше сиятельство, – нарочито приподнято произнес Джин.

– Моя дверь – третья слева…

– Не хотите ли выпить, миледи?

Метнув взгляд в широченное окно бара, он привскочил.

– Что вы там увидели? – слегка нахмурилась виконтесса.

– Прошу меня извинить! – в замешательстве проговорил Джин, соскальзывая с табуретки. – Простите, ваше сиятельство!

– Куда же вы? – воскликнула с обидой в голосе титулованная особа.

Джин швырнул десятидолларовый банкнот на стойку и поспешил вон.

Прямо под окнами «Крейзи Хорса» в «шевроле» оливкового цвета собственной персоной сидела Ширли Грант. Она глядела куда-то вверх сквозь открытое окно машины.

Впереди, за рулем, – о боги! – генерал Трой Мидлборо.

Джин сразу же узнал его, несмотря на то, что видел всего лишь один раз, в день «драминг-аута».

Генерал был в штатском: серебристо-белый тропикл, белый галстук-«бабочка» и белый треугольник платка в красный горошек.

Джин замер у дверей бара, не зная, как себя вести.

Тревожно оглянулся, опасаясь гнева обманутой в своих ожиданиях виконтессы.

Зачем она приехала? Почему с Мидлборо? Почему они остановились у «Крейзи Хорса»? Показалось ли ему, что они встретились взглядами, когда он случайно посмотрел в окно на улицу, или это действительно было так? И вообще, смеет ли он подходить к машине в присутствии своего самого старшего начальника?

Он встретился со спокойным взглядом генерала, но побоялся посмотреть в сторону Ширли. Во взгляде Мидлборо Джин прочел только любопытство. Генерал не подбадривал его, не разрешал, но и не запрещал приблизиться – только холодное любопытство было у него во взгляде, и больше ничего. Джин перевел взгляд на Ширли.

Только теперь она увидела его и вскрикнула:

– Джин!

Мидлборо вышел из машины, открыл ей дверцу. Теперь можно было приблизиться. Джин шел быстрым шагом. Она побежала к нему навстречу. Первая обняла.

– Молчи! – сказала она. – Никаких объяснений! Черт с ним со всем! Ты ведь человек свободный.

– Миссис Грант! – окликнул ее генерал.

– Здравствуйте, генерал, – поклонился Джин.

– Здравствуйте. Миссис Грант, я должен извиниться, мне нужно съездить за сигарами, – проявив особый такт, сказал Мидлборо.

– Скажите: «Ширли, мне нужно…»

– Миссис Ширли, мне нужно, – улыбнулся генерал.

– Ширли, – продолжала капризничать она.

– Ширли! – сдался генерал. – Когда мне прислать за вами машину?

– Я вам позвоню, – она с благодарностью помахала ему рукой в белой высокой перчатке.

– Чао, Ширли! – сказал, едва заметно улыбнувшись, Трой Мидлборо и сел за руль.

«Шевроле» плавно разрезала крыльями пространство, разделяющее «Крейзи Хорс» и «Тужур-лямур».

Из дневника Джина Грина, доставленного майору Ирвину Нею – начальнику спецотдела общественной информации.

(На этой записи нет даты.)

«Не из-за них, конечно, начинаются войны. Но и без них любые войны ни к чему… К кому возвращаться? Ради кого быть храбрым, сильным, независимым, повелевающим? Ради себя? Ради своего тщеславия? Чепуха.

Приехала – и все стало другим. К ребятам в „Крейзи Хорс“ я не вернулся. Что там делать? Опять пить… А она заполнила собой все. И никакой риторики. Ни одного ненужного вопроса. И прощалась как на войне, без излишних сантиментов. Это моя женщина. Поразительно, что она не боится ни сплетен, ни доносов. Вообще, женщины гораздо отважнее в любви, чем мы. Удивил меня также наш М. Откуда такая тактичность, светская сдержанность? Поеду, мол, за сигарами, когда машину прислать? А сам – сплошная элегантность. Вот тебе и солдафон!

Храни господь женщин! Они – это целая религия, темная, правда, без начала, без конца… Терра инкогнита…

На прощанье она спросила, как девочка, про свою довольно нелепую шляпку:

– Нравится тебе моя робингудка?

– Хороша.

– Ничего, что без пера?

– Так скромней.

– А ничего, что она белая?

– Блеск! – сказал я неискренно.

Высокие белые перчатки, костюм из сине-белого твида. Белая робингудка – как это все теперь далеко! Услышал бы Бастер наш диалог, подумал бы, что я рехнулся. Птичий разговор.

– Учти, я буду появляться, – пригрозила она. – Ты будешь крутить свои солдафонские любовные интрижки, а я буду появляться неожиданно в любом месте

– Появляйся почаще, – сказал я.

Генерал Трой Мидлборо разговаривал по телефону, явно думая о чем-то, не касающемся разговора.

– Да. Да… Я вас понимаю, – говорил он, – и все-таки жестче и еще раз жестче!

Он глядел в окно на плац, по которому короткими перебежками шли в атаку его питомцы, и время от времени поворачивался в сторону человека, стоящего к нему спиной у другого окна, выходящего во внутренний двор.

– Гибкость нужна только на верхних этажах, а внизу – жестче, – продолжал генерал.

Человек, стоявший к генералу спиной, обернулся. Это был Лот. Он приехал сюда сразу же после разговора с Ширли, вернувшейся из Фейетвилля.

По нескольким фразам, сказанным ею невзначай, Лот понял, что возможна передержка, что Джина пора переводить на офицерские курсы, обминать уже в более сложных ситуациях, проверять на прочность и бросать за борт – пусть учится плавать в настоящем море. Мальчик, судя по всему, созрел.

Были у Лота и еще дела к Трою Мидлборо. Но это уже задачи второстепенные.

– Что ни день, то гости один другого значительней, – сказал генерал, выходя из-за стола.

– Вы, однако, вдали от столицы становитесь комплиментщиком. Разрешите курить, генерал?

– Сделайте одолжение!

– Сначала формальности, – Лот протянул Трою свое предписание.

– Отлично! – сказал генерал. – У меня есть свои контрпредложения. Я изложу их позднее.

– О'кэй, Трой, а теперь скажи мне, как поживает мой дружок Джин Грин?

– Джин Грин? – Генерал наморщил лоб. – Ах да! Показатели у него неплохие, но, знаешь ли, с ним что-то происходит. Чушь какая-то…

Генерал открыл сейф и вынул оттуда фотокопию листка, исписанного от корки до корки мелким, но ясным почерком.

– Узнаешь почерк, Лот?

– Конечно. – Лот взял в руки листок, внешне не выразив удивления. – Можно прочесть?

– Естественно.

– Это моя женщина… – читал Лот, – …не боится ничего… Удивил меня также наш М…»

– Что скажешь, генерал? – Он посмотрел на Мидлборо.

– Дичь! – воскликнул генерал. – В Брагге такого еще не было. Без пяти минут «зеленый берет» пишет дневник, как девчонка из частного колледжа.

– Что ж тут такого! – ухмыльнулся Лот. – Штатский человек попал в загон львов. Он влюблен. И не забудь, что человек этот все-таки по-русски сентиментален плюс интеллектуал. Ему тут, конечно, не по себе.

– Надо снять с него два слоя стружек, – решительно заявил генерал.

– Не торопись, Трой, – проговорил Лот. – Дело в том, что с Грином произошло… недоразумение. Ты меня понимаешь?.. Он должен был сразу попасть на офицерские курсы. Грин зарегистрирован «фирмой». Ну, а произошла опечатка.

– Вот как? – Трой Мидлборо внимательно поглядел на Лота и уже другим тоном произнес: – Хочешь посмотреть мой новый тренировочный зал?

– Давай, – весело ответил Лот.

Генерал открыл дверь в соседнюю комнату.

– Прошу!

Лот вошел в небольшой спортивный зал. Шведская стенка, два широких эластичных мата, батуд для развития прыгучести, вмонтированный в стену бар и столик под ним.

На стуле, у столика, лежали две шпаги и маски, на полу – нагрудники.

– Все продумано до мелочей, – одобрительно произнес Лот, – вот только бы еще бронированный угол и пару пистолетов с мишенью.

– Это во внутреннем дворе, – сказал довольный собой Мидлборо.

В комнату вошел низкорослый японец. Маленькие цепкие глаза, низкий лоб, пергаментные щеки в мелких продольных шрамах.

– Это мой спарринг-партнер, – сказал генерал. – Ежедневно фехтую, чтоб не распускаться.

– Ты первоклассный генерал, Трой, – без тени насмешки сказал Лот.

– До вечера.

Трой взял в руки шпагу.

– Удачных уколов в сердце! – пожелал ему на прощанье Лот.

Этой ночью команда Джина должна была высаживаться на деревья в лесопарке Уварри, и все нервничали еще с утра. Спецкурс подходил к концу, занятия становились сложней, безжалостней и опасней, все раздражались все чаще: загнанная внутрь жестокость, вызванная тщательно продуманной программой, искала выхода.

Прыжки на деревья даже днем не обходились без неприятностей. Тем более ночью, когда пики вершин сливаются в одно черное пятно, надвигающееся неотвратимо.

И дорога предстояла долгая и муторная: сначала машиной на свой аэродром, затем самолетом в Форт-Беннинг и только лишь оттуда на Си-130 к месту выброски. У разведчиков-диверсантов, как правило, вырабатывается условный рефлекс: отвращение ко всем средствам доставки к месту назначения, будь это автомобиль, подлодка или самолет.

Как приятно ехать, плыть или лететь обратно и как томительно долог – до тошноты под ребрами – путь туда!

Они сидели возле казармы и курили. Мэт сказал:

– На спор прыгаю в штаны робы с верхней койки.

– Чем отвечаешь? – спросил Тэкс.

– Двумя бутылками виски.

– Кто держит штаны?

– Они стоят сами, я их подкрахмалил.

– Идет.

– Так не бывает, – сказал Берди.

– Он тренировался, этот прохвост, – сказал Бастер.

– Иду в долю против Тэкса, – сказал Джин.

– Спорщики – люди без прошлого, – сказал Доминико, – я все проспорил и все проиграл.

– Отвечаю Джину еще бутылкой, – сказал Тэкс и вошел в казарму.

Мэт разделся до трусов, поставил штаны в двух метрах по центру от двухэтажной койки. Он устанавливал штаны, как весы, то отодвигая, то придвигая их, закалывая отвороты булавками и, наконец, взобрался на койку.

Было тихо, как перед боем. Мэт глубоко вздохнул, коротко выдохнул воздух, вскинул руки и мягко оттолкнулся от края койки.

Он точно влетел в штаны, но, по-видимому, подвернул при падении ногу и упал. Гримаса боли застыла на его лице, но Мэт переборол боль, встал, опираясь на протянутую руку Берди, и сказал:

– Плати!

– Не буду, ты упал, – заявил Тэкс.

– Плати, ублюдок.

– Ты упал. На соревнованиях прыжки с падением не засчитываются.

Мэт достал бинт, туго стянул бинтом щиколотку, оделся и, прихрамывая, вышел из казармы.

– Ты должен с ним расплатиться, – сказал Берди, – это не по-мужски.

– И со мной расплатись, – добавил Джин.

– Я с тобой еще расплачусь.

– Может, не будем откладывать? – спросил Джин. Все стоявшие впереди Джина расступились. Тэкс вынул нож.

– Я тебе всажу его по рукоятку, – сказал Тэкс, нажал на кнопку, выбросил лезвие.

– Тэкс! – вдруг окликнул его Мэт.

Тэкс обернулся. Мэт стоял в дверях. Он мгновенно швырнул лассо, накинул его на шею Тэкса и что есть силы дернул за веревку.

Тэкс упал, Мэт начал наматывать лассо, как конец пенькового троса, с ладони на ладонь вокруг локтя.

Тэкс ухватился за петлю веревки, сжимающей горло, попытался разжать ее хоть на сантиметр, хотел подняться, но снова упал от резкого рывка Мэта. Упал, ударился головой об пол и раскинул руки.

– Хватит! – первым крикнул Джин и кинулся к нему.

В это время в казарму вошел Чак.

Если бы Джин опоздал и к тому же не был врачом, Тэкс раньше срока ушел бы к праотцам.

За Чаком в казарму вошел Лот. Все, включая Чака, вытянулись по стойке «смирно». Лот поздоровался со всеми, сообщил Чаку о переводе Джина в другое подразделение, пожелал солдатам продвижения по службе и легких ранений на войне.

– Come along, Джинни-бой! – сказал он в заключение.

Все были потрясены: могущественный майор вышел из казармы с рядовым Грином в обнимку.

…Дело вовсе не в том, пьешь ли ты к ночи или с утра, любить ли русскую водку, как Джин, или, изменив шнапсу, как Лот, переходишь на виски.

Дело в том, с кем ты пьешь, и если с другом – это всегда хорошо.

Лот был уже «образованным» и знал, что к русской водке хороши грибы с солеными огурцами, икра и балык.

Но икры и балыка в ординарном «Бар энд Грилл» не оказалось. Зато были русская водка, виски и его любимое мюнхенское пиво «Левенбрау» с солеными «претцелями».

– Докладывай! – полушутя начал Лот, пропустив первую стопку.

– Не знаю, с чего и начать.

– Нечем ходить – ходи с бубен.

– Ты когда приехал? – Джин все еще не мог скрыть своего изумления.

– Утром. И буду с тобой всю ночь.

– Ночью у меня прыжки на деревья.

– И я буду прыгать на деревья с тобой, – не манерничая, сказал Лот.

– Тебе-то это к чему?

– Чтобы не терять формы… Да, кстати, я узнал черт, знает что. «Кадры», оказывается, напутали, окаянные. Сам генерал Мидлборо возмущен. Они заткнули тебя как рэйнджера в «команду», вместо того чтобы послать на офицерские курсы. Я думал, что ты уже без пяти минут первый лейтенант и командуешь…

– Как минимум, штабом полка, – перебил его Джин.

– Нет, правда, мы завтра же это дело поправим. Я им объяснил, что ты врач и у тебя за спиной корпус подготовки офицеров резерва в медицинском колледже. И вообще…

– …Особенно вообще. – Джин все еще не мог привыкнуть к мысли, что они снова рядом, что их ничего не разделяет, несмотря на разницу в звании и в положении.

Месяцы жестокой службы в Форт-Брагге, самые невесомые погоны на плечах и привычка уже почти механически отвечать: «Да, сэр. Нет, сэр» – все же прорыли между ними ров, так, во всяком случае, казалось Джину между первой и третьей стопкой.

Лот не стал медленно засыпать этот ров. Он просто шагнул через него навстречу Джину.

– Все, что было, на пользу, мой друг. Были бы идеи неизменными и будущее ясным. Нам с тобой предстоят большие дела и опасности, перед которыми все равны: и первые лейтенанты и полковники, прости меня за высокопарность… Тебе куча приветов… От маменьки, от Натали. Маме уже значительно лучше.

– Спасибо… А еще от кого?

– От Си-Би-Гранта.

– Перестань шутить.

– Он меня действительно как-то спросил: что это за малыш, к которому Ширли ездила?

– А ты сказал: «Это неправда, она ни к кому не ездила, я вам не позволю клеветать на женщину и бросать тень на моего приемного сына». Не так ли?

– Ты, однако, начал быстро оттаивать, – не без удивления заметил Лот.

– А разве Грант – это не та опасность, перед которой равны и первые лейтенанты и полковники?

– Но ты-то еще не первый лейтенант?

– Но это теперь, клянусь тебе, уже для меня не проблема.

– Так выпьем за то, чтобы все было так же просто, как у нас сейчас.

Лот внимательно глядел на Джина.

Джин с радостью выпил и закусил прелестным «стэйком», кровавым внутри и обугленным снаружи.

– Ты даже пьешь по-русски, – не удержался Лот. – Пьешь водку и тут же закусываешь мясом.

– Что делать – наследственность… Великий Мендель.

– Русский – это ведь вовсе не красный, – подчеркнул Лот.

– Я ведь не огорчаюсь оттого, что ты немец. Немец – это тоже не обязательно нацист. Главное, что мы свои, а не чужие.

– Это действительно главное, малыш…

– А ты, прости меня, Лот, все-таки приехал сюда в каком качестве, если это не секрет? – поинтересовался Джин.

– Я офицер связи ЦРУ из Управления особых методов ведения войны министерства армии США. Этому управлению, которым руководит генерал Трокелл, подчиняются учебный центр в Форт-Брагге и… все «зеленые береты».

– Понятно… И ты все же будешь с нами сегодня прыгать на деревья, – расчувствовался Джин.

– Я сегодня должен быть рядом с тобой.

– Будь счастлив, Лот!

– До ночи! – Они простились. – И не беспокойся, – сказал на прощанье Лот, – я позвоню к тебе в часть и велю, чтобы все было о'кэй! Джамп!..

Глава семнадцатая Из дневника Джина Грина (продолжение)

(Перевод О. Г. и Г. П.)

12 сентября

Итак, я покинул друзей… Ушел наконец-то от Ч. и стал слушателем офицерских курсов. Поднялся, так сказать, на ступеньку выше. Встаю по-прежнему в пять. По обыкновению после каждой фразы говорю «сэр». Но распорядок дня у нас другой и лекции другие:

а) похищение людей,

б) засады,

в) разрушение мостов,

г) налеты и т. д.

Изучаем оружие всех видов, включая советское, китайское, чехословацкое, французское, собираем и разбираем затвор с завязанными глазами по секундомеру.

Стреляем из лука отравленными стрелами. Учимся работать с гарротой и удавкой. Прыгаем затяжным прыжком с высоты 15–20 тысяч футов над водой, погружаемся и с помощью акваланга идем по дну к «чужому» берегу.

Сегодня я опять услышал легенду о капитане «зеленых беретов» Роджере Хью Донлоне. Он был четырежды ранен. Дважды погребен. Из рук президента получил «Почетную медаль конгресса».

Байрон завещал свое сердце грекам. Его зарыли в Мисолунгской долине.

А свое сердце, Джин, кому ты завещаешь?

13 сентября

Оказывается, наши прародители – генерал Дикий Билл, или знаменитый Уильям Донован. Это при нем на левой стороне нашего берета засверкал серебряный «троянский конь».

Джей-Эф-Кей[79] сказал про нас: «С гордостью носите ваш берет, который стал знаком отличия и мужества в трудное время…»

Если бы я был подрывник-диверсант, я получал бы дополнительно 50 долларов за опасность.

Подрывник обязан уметь взрывать все, включая мосты и соборы.

У «зеленых беретов» свой лексикон: «акбэт» (команда А), «баткэт» (команда Б). Но есть еще и такое обозначение: Кей-Ай-Эй – эти буквы прозвучали бы для моей старушки матери не лучшим образом: «Убит в бою».

Все чаще думаю о доме. Не о прошлом. Не о будущем. А просто о том, как они там. Кто-то сказал, кажется, какой-то русский, что у раков будущее позади… Смешно… Получил телеграмму от Ш.

Пулемет-браунинг весом в 16 фунтов. Его скорострельность 500 пуль в минуту. Калибр 0,39. С сошками. Стреляет и одиночными выстрелами. Как бы вы думали, он называется?

БАР. Да, да, БАР…

…Нас проверяют на интеллект, на психоустойчивость, на коммуникабельность, на черт знает что…

Берди спросил меня при встрече:

– Чем знаменит день одиннадцатого сентября 1962 года?

– Не знаю, – ответил я.

– Отчуждением Грина от Стиллберда.

Здесь, на офицерских курсах, легче, чем им там с Ч.

15 сентября

В шлюзовой камере страшно, когда вода доходит до подбородка… Потом она перекрывает тебя и связь с лодкой прекращается. Теперь ты уже не человек и не рыба, ты один в волшебной пустыне на глубине сотни футов…

А впереди «чужой» берег. А на нем часовой, которого ты должен убить или похитить.

Рыбы разглядывают тебя и удивляются: что это, мол, за неловкое чудовище? Не видели, не знаем…

Главное, чтобы тобой не заинтересовались акулы. Антиакулин – порошок от акул – слабое утешение. Но для нас дороги обратно нет. Лодка ушла, а запас воздуха рассчитан на расстояние до берега… Если будешь вилять, раздумывать, метаться – останешься без кислорода. Нас подстегивают запасом воздуха, как кнутом.

Море оживает по-настоящему только в верхних слоях, метрах в десяти от поверхности.

Я увидел часового сразу же после того, как прошел первый ряд проволоки. Он стоял ко мне спиной на границе света и тьмы. Луч прожектора то и дело высвечивал его.

Я подполз к нему на самое близкое расстояние – на бросок. К счастью, трава здесь была не вытоптана. Свет прожектора исчез.

На несколько секунд я закрыл глаза – они должны были привыкнуть к темноте, – а потом уцепился зрачками за слабо обозначившийся силуэт часового и прыгнул.

«Обхвати его левой рукой за пояс и вали на острие ножа, воткнув его в спину под лопаткой!» – гласит наш устав.

Я сделал все по науке. Нож вошел бесшумно.

Я прижал к себе отяжелевшее тело часового и так же бесшумно опустил его на траву перед собой…

…Вокруг меня вот уже третий раз делает петли Доминико Мадзини. Что нужно этому роковому итальяшке? Как это ни глупо, у него на лице обозначилась обреченность. Он сутулый, длинноносый, с прислушивающимися глазами. Холуй Ч.!

21 сентября

Этот часовой, которого я так легко убил, был куклой.

Его грудную клетку привычно открывает ключом наш инспектор по диверсиям майор Гринвуд.

В груди у куклы – контрольный прибор. Майор Гринвуд похвалил меня и представил своему приятелю – кому бы вы думали? – капитану Ч.

– Мы знакомы, – сказал я.

– Поздравляю, Грин, – изобразив на лице гримасу, сказал Ч.

– Спасибо, сэр. Что вы здесь делаете? – осведомился я.

– Интересуюсь своим бывшим питомцем.

Я сухо сказал, что польщен. Но он и не собирался уходить. Наоборот, попытался завязать со мной разговор.

– Простите меня, сэр, – я старался быть максимально корректным, – но это у меня вторая бессонная ночь. Бог даст, встретимся в лучшие времена.

– Я хотел бы с вами поговорить всерьез, – сказал Ч. несколько растерянно. – Хотите почитать одну занятную брошюрку?

Я взял ее нехотя.

– Это «оуновская» литература, издающаяся в Торонто, – предупредил он.

Я не понял, что это за литература, к чему она мне и почему именно Ч. так упорно пытается завязать со мной контакт. Он растолстел, этот ублюдок, лицо его стало еще мясистее, а веснушки ярче и нахальней.

25 сентября

С каждым днем мы все ближе к «делу».

Оказывается, ножи, вылетающие из рукоятки, нужны не только для охоты на людей. Они незаменимы в джунглях.

Мы вылетали туда на пять дней…

Зазевайся, и каскавелья – желто-белая змея с двумя коричневыми полосками на голове – обязательно ужалит тебя. Они ненавидят людей, эти мстительные змеи.

Не менее страшна и тонкая, пестрая, изящная коралловая змея.

Встретишься с ней глазами – и тут же руби ее плоскую голову. Не то тебе придется рубить кисть, а если в нерешительности потеряешь время – руку. Яд змеи распространяется по телу мгновенно.

В джунглях можно встретиться с пумой и с ягуаром. Но бывают и приятные встречи: калибари – водяная свинья.

– Запишите опознавательные знаки ипекакуаны (так по-военному назвал внешние признаки безобидного растения наш сверхсерьезный лектор).

Настойка из корней ипекакуаны лечит заболевания желудка в джунглях. А все виды пальм, от мирити до равеналии, дают прохладные соки.

Есть такая формулировка у моряков: «Открытый текст, как у кораблей, идущих на дно…»

Встречаю Ч. Он говорит:

– Эх ты, конспиратор!

Я непонимающе посмотрел на него. От Ч. можно ждать только дурных известий.

– Дневник, значит, пишешь, – так он сказал. А я ему:

– Шутить изволите, сэр.

– Джин! – сказал он. – У нас одна дорога, и поэтому я хотел бы тебя предостеречь.

Я спросил:

– От чего предостеречь и почему у нас одна дорога?

Вот тут его понесло. Он сказал, что у нас общий враг – Советы, что Советы убили моего отца, отняли у меня Россию, а у него Украину.

Я ответил ему, что я американец. Он возражал:

– Это тебе так кажется. Побываешь на своей земле, поймешь, что ты русский. Нам нужно с тобой не во Вьетнам, а в Бад-Тельц. На кой черт, – сказал он, – помирать нам из-за этих желтых пигмеев? – (Текст лектора, точь-в-точь.) – Нам если уж помирать, так за освобождение своих земель… Читал в брошюрке про моего батьку? – Ч. приблизил ко мне свое мясистое лицо, и меня чуть не стошнило…

Я сказал, что из брошюры многое не понял, но запомнил, что его отец – член центрального Провида, известный «герой»-бандеровец.

– Мне неприятно, – сказал я, – что твой отец расстреливал русских в батальоне «Нахтигаль».

– Ага, – вскричал Ч., – значит, ты русский! Но батька расстреливал советских. Русский и советский – большая разница.

Потом зашел разговор о Джей-Эф-Кей. Ч. сказал:

– Есть люди, которые могут его заставить правильно понять политику «сосуществования» с Советами. Нужно не заигрывать с ними, а освобождать от них народы: и Украину и Польшу. Ты меня понял? – спросил он

Я сказал, что это слишком сложно для меня. И добавил:

– К тому же я этого не слышал.

– Ну что ж, – сказал Ч., – жалко, но я могу и подождать. Можешь теперь пойти записать наш разговор, – добавил он на прощанье. – Я очень люблю читать дневники. А начальство почему-то не любит, когда «зеленые береты» превращаются в барышень.

– Ну и сволочь же ты, Ч.! – сказал я ему и пошел прочь.

Что ж, это, по-видимому, моя последняя запись в дневнике. А впрочем…

10 октября

Это, наверное, характерно для Америки, что первым человеком, вставшим во главе ее разведки, был делец-шотландец Аллан Пинкертон, выходец из Глазго. Он стал основателем династии детективов. По просьбе Авраама Линкольна он возглавил разведку Соединенных Штатов во время войны Севера и Юга. Его сыновья Уильям и Роберт преследовали таких знаменитых разбойников, как Джесс Джеймс и старый Билл Майнер, который ограбил первый дилижанс в 1886 году, а последний поезд – в 1911-м! (Вот это карьера! Из него получился бы отличный «зеленый берет»!) Старый Аллан, первый полицейский детектив Чикаго, был радикалом и воевал за негров. Его сыновья, что тоже характерно для Америки, сделались «скебами» – штрейкбрехерами. Сейчас у фирмы Пинкертона, этого частного ФБР, 70 филиалов в США и 13 тысяч сотрудников, а техника почище, чем у ФБР.

11 октября

Вчера прошел тесты на интеллектуальность и испытания психоустойчивости.

Дьявольски осточертели все эти нескончаемые проверки. С трудом держу себя в руках, до того все это оскорбительно и унизительно. Сегодня в третий раз проверяли меня, точно преступника, с помощью полиграфа, который лучше известен под названием «детектор лжи».

Посадили в кресло. Какой-то гнусный тип из Си-Ай-Си, военной контрразведки (подразделение 679), поставил на стол черный чемодан, в котором оказалось это орудие современных инквизиторов. Похоже на то, как у нас в Маунт-Синае делали кардиограмму: наложили напульсники на руки и ноги, обмотали предплечье надувной кишкой для измерения давления… Потом задавали идиотские вопросы, делая упор на мои политические взгляды и связи, а детектор графически регистрировал мои реакции.

Порой мне кажется, что нас просто используют в качестве морских свинок, курсанты Главного штаба армейской контрразведывательной службы в Форт-Холабэрде, где находится их специальная школа…

Странно, что мне не задавали никаких вопросов о моих подвигах в роли Мстителя из Эльдолларадо. Видимо, начальство в курсе дела…

12 октября

Сегодня Америка празднует День Колумба. Прослушал первую лекцию по рукопашной борьбе по новой системе О'Нила, которая вводится в спецвойсках армии США вместо старых систем. Вот выдержки из конспекта:

«По всей вероятности, первыми мастерами невооруженной рукопашной борьбы были тибетские монахи в XII веке. Поначалу разбойники на большой дороге считали их безопасными жертвами, поскольку их религия запрещала им прибегать к оружию. И вот этим монахам пришлось выработать способы защиты от разбойников. Постепенно они научились голыми руками обезоруживать и швырять наземь нападающих. Главное в их системе: момент внезапности, соединенный с использованием как естественных рычагов и точек опоры человеческого тела, так и силу и динамику противника.

Японцы усовершенствовали систему тибетских монахов, создав такие системы, как джиу-джитсу, карате, айкидо и дзю-до…

Главные отличительные черты американской системы О'Нила – это не сдерживание врага, не оборона, а калечащие и убивающие врага удары и пинки, сокрушительные и неотвратимые. Основная цель – выработка безошибочных рефлексов „киллера“ – убийцы.

Кое-какие армейские чистоплюи возражали: дескать, солдат всегда оставляет оружие в части, а знания системы О'Нила у него не отберешь. И лектор добавил:

„Это все равно что сказать: давайте не будем кормить ребенка, а то он может подавиться! Ха-ха!“»

Зубрю полевой устав ФМ-21-150 – «Рукопашная борьба».

Ну, попадись теперь мне Красавчик! Так отделаю этого потомка Колумба, что родных «уопов» не узнает!

13 октября

Начальник курсов заявил на занятиях, что хочет побеседовать с нами начистоту, по-мужски, запанибрата.

– Моя задача, – сказал он, – перелицевать вас, хлюпиков и хануриков, промыть вам мозги, закалить телом и духом, уничтожить ваше прежнее гражданское «я», сделать из вас «супер-джи-ай».

Перестройка должна быть не только внешней – научиться строевой может любой кретин. Говорят, что мы лишаем солдата и офицера человеческого достоинства. Клевета! Мы отнимаем у них чувство гражданского зазнайства и даем взамен сознание военной полноценности! Прежде всего солдат – это звено в цепи. Наша цель – создание военного характера, выработка привычки к безоговорочному подчинению, органическому приятию духа и буквы устава. Дисциплина, порядок и унификация! Автомат перестает стрелять, если патроны отличаются по калибру… Так и подразделение теряет свою боеспособность, если его солдаты отличаются друг от друга. Значит, надо сделать их одинаковыми с минимальным допуском. Кроме одинаковой формы и стандартного оружия, требуется единый образ мышления и поведения. И даже одинаковый внешний вид.

И тут полковник вдруг скомандовал:

– Грин – встать!

Я вскочил, а он продолжал:

– Поглядите-ка на этого молодца! Твердый, смелый взгляд, решительный склад рта, бесстрастное выражение лица, идеальная выправка, квадратные плечи. Но я еще не знаю, что у Грина внутри. Но будет – не то я съем свою фуражку! – абсолютное подчинение, безграничная преданность, максимальная эффективность!

Вот дубина! Просто возмутительно, что такие солдафоны штампуют солдатиков не только в «прямоногой» пехоте, но и у нас, в «зеленых беретах»!

И с какой это стати я должен быть похож на этого манекена из лавки армии и флота от стриженной под ежик головы до высоких ботинок на толстой каучуковой подошве.

14 октября

Сегодня утром изучали профессию «медвежатника» на огромных пластмассовых макетах различных типов замков. Скоро я смогу открыть любую дверь, взломать любой сейф.

После обеда на очередном занятии по электронике изучали диковинные приемы обнаружения подслушивающих устройств.

16 октября

Были в кино. Сначала нам показали киножурнал: выступление президента Кеннеди по случаю выпуска слушателей военного училища в Вэст-Пойнте 6 июня 1962 года. Эту речь у нас в Форт-Брагге распространяют и в печатном виде.

«Перед тем как вы бурно отпразднуете окончание училища, – говорил президент, – позвольте мне напомнить вам, что дни вашей учебы еще только начинаются…

Вам, быть может, придется командовать нашими специальными силами, которые слишком необычны, чтобы…

Дело в том, что теперь мы знаем, что совершенно неправильно говорить в данном случае о „ядерном веке“… Это новый вид войны, новый по своей интенсивности, старый по своему происхождению. Это война партизан, подрывных элементов, повстанцев и убийц, война из засады, а не на поле боя, война путем просачивания, а не нападения, война, в которой победы добиваются путем изматывания и истощения сил противника, а не путем сражения с ним в открытом бою… Вам придется отдавать приказы на различных языках и читать карты, составленные по иной системе…»

Так говорит нам президент. А президент, согласно конституции, – наш верховный главнокомандующий.

17 октября

Утром осваивали новинку – «водные ботинки». Надеваешь на ноги нечто похожее на лыжи гидроплана из пластика и шагаешь, как Иисус Христос, по воде со скоростью три мили в час. Говорят, что, возможно, нам придется форсировать в таких «водных ботинках» реки где-нибудь во Вьетнаме.

Хорошая штука для охоты на уток. Неужели придет время, когда я буду охотиться на людей?

Еще больше поразила меня другая новинка: ракетная система для индивидуального полета. Сконструировала ее фирма «Белл Аэросистемз». Аппарат смахивает на те баллоны, что надевает на спину огнеметчик. Сначала летал инструктор-испытатель, а за ним попробовали и мы.

Это ни с чем не сравнимое чувство! Летишь как птица. Ощущение неизмеримо более сильное, чем на самолете. Просто никакого сравнения.

Я выполнил норму: взлетел на тридцать футов и пролетел около трехсот футов со скоростью двадцать миль в час. Максимальная высота – 70 футов, дальность – 815 футов, длительность полета – 22 секунды.

Инструктор-испытатель скоро познакомит нас с двухместным двухмоторным воздушным «джипом» – машиной, которая является одновременно и автомобилем и самолетом.

Похоже, что нас действительно сделают суперсолдатами – мы будем воевать не только на суше, но на воде и в воздухе.

Нам продемонстрировали и другие занятные летательные аппараты – «летающий матрац», например, помещающийся в багажнике автомобиля. Грузоподъемность – около 400 фунтов. Показывали одноместный вертолет, портативный воздушный шар. Демонстрировали костюм-лодку для преодоления водной преграды…

19 октября

Сегодня меня заставили перечитать все параграфы инструкции о сохранении военной тайны и подписаться под ней.

Один из параграфов запрещает вести дневник.

Вам ясно, Джин Грин?

20 октября

Сегодня подвели итоги стрелковых состязаний. Участвовали все шестьдесят человек нашего курса. Я занял первое место по стрельбе из «кольта» 0,45 и автоматического карабина М-14, второе место по стрельбе из БАРа, третье по стрельбе из ЛМГ. С пулеметами мне что-то не везет. В стрельбе из базуки наш парный расчет занял только седьмое место. В общем зачете я оказался на первом месте, что, черт меня побери, чертовски приятно.

Нацепил на грудь значок снайпера.

Интересно, что бы сказал о моих успехах добрый старый профессор Наум Мандель, мой наставник из больницы Маунт-Синай?

22 октября

Напились в Ф. Берди тянул меня к «помидорчикам». Обещал познакомить с какой-то мулаточкой: «„Помидорчик“ с перцем!» Как объяснишь ему мою идиосинкразию к «помидорчикам»?

Наутро раскалывалась голова. Шипучка из бромозельцера едва привела в чувство. В тяжкие минуты вот такого бурного похмелья я всегда чувствовал в «гражданке» какую-то стыдную, мучительную вину перед самим собой и скорее стремился очиститься в напряженном больничном труде, с головой окунаясь в работу, словно в живительный, облагораживающий и возвышающий источник. Но солдатчина – это не тот труд, что может дать избавление от похмельных терзаний.

28 октября

Спросил одного однокурсника, зачем у нас брали отпечатки пальцев.

Он равнодушно ответил:

– Скажем, тебе оторвало голову вместе с опознавательным медальоном на шее. Как тебя опознаешь, чтобы направить гроб по правильному адресу? Только по отпечаткам пальцев. – Подумав, он добавил: – Конечно, руки тоже может оторвать. Поэтому у нас снимут и отпечатки ступней ног.

1 ноября

Вспоминаю Ч., зверскую муштру, пульверизацию моего гражданского «я», и в памяти всплывают строки Сент-Экзюпери: «Клянусь, что никакое животное не вынесло бы то, что я вынес».

4 ноября

Сегодня мне впервые удалось победить Томми Акутогаву, нашего инструктора по дзю-до! А Томми – отличный боец, встречался даже с самим Кацуо Синохарой из Лос-Анджелеса, который на чемпионате в апреле завоевал титул абсолютного чемпиона Америки по дзю-до среди любителей. А вот в вольной и греко-римской (классической) борьбе мне еще далеко до таких чемпионов, как Дэн Бранд из Сан-Франциско и Александр Иваницкий из СССР, который стал победителем в тяжелом весе на чемпионате мира в Толедо, штат Огайо.

6 ноября

Опять проверяли по детектору лжи.

– Имеются ли у вас знакомые в Москве? – спросили меня.

– Да, – ответил я. – У меня имеется один знакомый москвич.

– Кто он и как его зовут?

– Он проходит здесь подготовку на одном со мной курсе, а зовут его Брайан Стоунуолл Смит.

– И он из Москвы?!

– Да, он из города Москвы штата Айдахо. Окончил там Московский университет.

Полиграф подтвердил, что я говорил сущую правду.

– Не разыгрывайте дурачка! – сказал гнусный тип из контрразведки.

7 ноября

В последние дни все гудело на базе. Была объявлена боевая готовность. Куба, русские ракеты, заявление президента. Мельница слухов молола вовсю, будто работала на атомной энергии. Один балбес на курсах ликовал: «Нам присвоят звание раньше времени и бросят в дело!»

Удивительно, что большинство людей просто не представляют себе, что такое термоядерная война.

Вечером смотрели кинокартину «Путь к стенке» – довольно смешную кинокомедию.

11 ноября

Сегодня День ветеранов войны.

Приезжал снова Лот, оформил мне увольнительную, ездили в самый популярный в стране Национальный лесной заповедник Северной Каролины, чудесный край желтой сосны, вязов и березы. Ездили мы на взятом Лотом напрокат микроавтобусе «фольксваген», специально оборудованном для кемпинга: с убирающимися койками, сборными стульями и столом, газовой печкой, туалетом, душем, выдвижной палаткой.

– А ты знаешь, – спросил меня Лот, взбивая на лужайке коктейль в шейкере, – что старикашка Грант подарил Ширли на день рождения такой же «кемпер», только марки «роллс-ройс»? С кондиционированным воздухом, телевизором, телефоном, креслами, складывающимися в шестифутовую двуспальную кровать, багажной дверью, превращающейся в стол, со стульями, выдвигающимися из заднего бампера, и роскошным столовым прибором из серебра, который убирается вместе с серебряными ведерками для льда в дверцы. И как, ты думаешь, реагировала Ширли на этот подарок?

– ?

– Она заявила Гранту, что в наше время только нувориши выставляют напоказ свое богатство, что не миллиардеры Рокфеллеры и дюпоны, а миллионер-тенор Марио Ланца заказал себе «роллс-ройс» с приборным щитком из чистого золота. И знаешь, этот «кемпер» стоит себе без движения в гараже, зато Ширли не снимает новенькую робингудку с шевроном «зеленых беретов».

Я закашлялся, раскуривая сигарету. Ну и проныра этот Лот, всегда до всего докопается! А что еще я мог купить ей на свои деньги в Фейетвилле! А шеврон – это уж ее идея.

Потом у нас состоялся серьезный разговор.

Выпив, я высказал Лоту то, что у меня давно было на уме, сказал ему, что не понимаю, почему он возится со мной, заботится обо мне, словно о младшем брате, и будто готовит меня к чему-то большому в будущем.

– Младший брат – это ты хорошо сказал, – задумчиво проговорил мой друг, сидя со стаканом виски в руке на складном стуле на фоне осенней фиесты леса. – Просто я думаю, что впереди нас ждут большие дела, и я хочу, чтобы рядом был друг. Только и всего. С годами друзей становится все меньше, а дружбу ценишь все сильней.

– О каких больших делах ты говоришь? – спросил я. – О войне?

– Все может быть. И за океаном и здесь. По секрету скажу тебе, что дела у нашей «фирмы» идут все лучше. Мощные силы в Америке стремятся к тому, чтобы «фирме» была предоставлена вся необходимая полнота власти. И вдруг нам наносит удар не кто-нибудь, не враг, а президент Кеннеди! Провал прошлогодней высадки в кубинском Заливе свиней из-за нерешительности президента нам дорого обошелся: президент не придумал ничего лучшего, как свалить на нас всю вину. Он стал вешать всех собак на Даллеса. Брат президента Роберт Кеннеди тоже опасен для «фирмы». После того дела на Кубе президент прислал к нам для расследования брата Бобби и генерала Максуэлла Тейлора. С генералом мы легко и быстро договорились, но Бобби – это его рук дело – накапал на старика Даллеса и посоветовал брату заменить его Маккоуном. Этого мы Бобби не простим! И Джонни тоже! Другого такого директора не сыщешь. Я помню его еще по тем временам, когда мы, немцы, вели с ним тайные переговоры в Швейцарии о сепаратном мире… В своем самоубийственном рвении Кеннеди пытается ограничить власть «фирмы», он уже поручил контроль над ней президентскому консультативному совету по разведке, учредил комиссию для обследования и проверки нашей деятельности, тем самым практически рассекретив разведку. Он покончил с монополией ЦРУ в области разведки, создав в качестве конкурента нам военное разведывательное управление – разведку Пентагона. Дальше так продолжаться не может… В конце концов мы не можем пожертвовать безопасностью государства!

– Послушай! – перебил его я. – Не хочешь ли ты сказать?..

– Ты меня знаешь, Джин, – спокойно произнес Лот, – когда потребовали интересы родины, я без колебаний вступил в ряды тех, кто дерзнул поднять руку на самого фюрера! И народ нас поймет. Я только что побывал по служебным делам в Калифорнии и Техасе. Всюду растет недовольство мягкой линией президента по отношению к нашим внешним и внутренним врагам. В Далласе я видел такие наклейки на автомобилях: «Новые рубежи – это социализм!», «Помогайте Кеннеди уничтожить ваш бизнес!», «Долой изменника Джона Ф. Кеннеди, лучшего друга врагов Америки!» В том же Далласе я встретил Роберта Морриса. Этот адвокат стоял за Маккарти, стоял за сенатором Маккареном в подкомитете внутренней безопасности, а сейчас он один из помощников Уэлча у бэрчистов и президент Далласского университета. Кстати, он близок к старику Гранту, долго был его адвокатом. Моррис рассказал, что растущие силы антикоммунизма проявляют все большее возмущение политикой этого человека в Белом доме. Он убежден, что слабая демократическая Америка неминуемо погибнет в мировой схватке, что спасти нас может только такая организация, как ЦРУ, если опять мы сделаем ее всесильной.

– Но не приведет ли все это к фашизму? – с тревогой спросил я.

– Это спасет страну и от фашизма и от коммунизма, не даст убийцам твоего отца захватить здесь власть. Да неужели тебе по душе этот хлыщ, который танцевал у себя в Белом доме, когда наших друзей расстреливали в Заливе свиней?!

Я не знал, что сказать, но разговор мне этот не понравился. Не терплю болтовни о политике. В машине Лота я заметил журнальчик с не то что броским, а лихим названием «Килл!» – «Убей!». Он посоветовал мне прочитать его.

В Брагге столкнулся с Ч.

– Ого! – сказал он, заметив журнальчик. – Не знал, что яйцеголовые тоже увлекаются такой литературой. Дашь почитать – толковый журнал!

Перед сном я раскрыл этот «толковый журнал» и в передовице прочитал:

«Человек – убивающий организм. Он убивает, чтобы существовать. Он должен убивать, чтобы идти вперед! Покажем им, кто является естественной элитой! Кто самый большой убийца в мире? Белый человек! Обнажи свой ужасный меч! Убивай своих врагов! Убивай! Убивай! Убивай!».[80]

Посмотрел на выходные данные: издатель Дэн Буррос, глава Американской национальной партии, адрес редакции – Холлис, Лонг-Айленд. Как хорошо я помню этот тихий зеленый пригород моего родного города с богатыми виллами! Никогда не знал, что там живут бешеные псы.

3 ноября

Вчера отводил душу в Ф. Так недолго и спиться. В вестибюле лучшего в городе отеля случайно прочитал следующую крамольную выдержку из статьи известного нашего публициста и редактора журнала «Сатэрдей ревью» Нормана Казенса. В старом номере от 6 января этого года он писал: «Новобранцев в одном лагере будили как верблюдов – палочными ударами по ногам. Один сержант морской пехоты забавлялся тем, что приказал новобранцу прочесть вслух любовное письмо, только что полученное последним, затем заставил униженного человека проглотить письмо кусок за куском. В другом лагере новобранцу, которому мать прислала пятифунтовую посылку с печеньем, приказали съесть все в один присест. Когда другой новобранец, забывшись, сунул руки в карманы, ему приказали набить карманы тяжелыми камнями, потом зашить их и так ходить. Удары в ребра и почки – дело обычное».

«Эти вещи, – заключает Норман Казенс, – отвратительные проявления дегенеративности и садизма».

Может быть, стоит мне написать мистеру Казенсу и рассказать, как в Брагге издеваются над человеческой личностью? Да что толку?!

Да и небезопасно это. На стенах казарм Форт-Брагга, верно, недаром висит такой плакат:

СКАЖЕШЬ СЕКРЕТНОЕ СЛОВО – ПОЛУЧИШЬ 20 ЛЕТ!

ПОМНИ, ЧТО НА КАРТУ ПОСТАВЛЕНА ТВОЯ ЖИЗНЬ!

И уж конечно, все безобразия военного быта считаются военной тайной! Заколдованный круг!

17 ноября

Получил письмо от Натали. Пишет, что мама скучает. Пишет, что не понимает, как я мог пойти в «школу грязной войны» – так иногда называют наш Форт-Брагг газетные писаки. Не понимает, как я мог пойти добровольцем – ведь волонтеры служат не два, а три года. А я еще возмечтал о погонах… «Неужели ты хочешь связать всю свою жизнь с военщиной и стать джи-ай – „государственным имуществом“? – пишет Наташа. – Неужели ты будешь участвовать в грязной войне во Вьетнаме и убивать женщин и детей?!» Назло мне, наверное, пишет, что готовит с другими студентами-«мирниками» демонстрацию на Вашингтон-сквер против вьетнамской войны.

И еще пишет, что Лот ей нравится, он похож на ее любимого киноактера Бэрта Ланкастера (который очень хорош в «Молодых дикарях»), но она не знает, любит ли она его, и потому не хочет спешить со свадьбой…

22 ноября

Итак, Джин Грин, еще недавно ты был всего-навсего Е-3 – рядовым первого класса, а скоро, после начавшихся экзаменов, станешь офицером, лейтенантом специальных войск!

Почему это приятно мне?

Не потому ли, что многие из нас, американских мальчиков-мужчин, любят играть в солдатики до седых волос?

Курсы готовят специалистов в области разведки и диверсий. Больше всего у нас парней из воздушно-десантных войск и морской пехоты. Почти половина – союзники, представители тридцати государств, греки, испанцы, немцы из ФРГ, вьетнамцы. У нас три отделения: психологической войны, нетрадиционных действий и отделение по борьбе с партизанами. Я на втором отделении.

До финиша на нашем курсе из шестидесяти человек добралась всего половина. Добрался, к своему удивлению, и я, хотя множество раз был на грани какой-нибудь дикой выходки протеста против подавления моей индивидуальности, был на волоске от военного суда, «выбарабанивания» и камеры в тюрьме Форт-Ливенуорта.

На радостях накачались в Ф. Там всегда дерутся десантники, ребята из отборной дивизии «Олл-америкэн» с летчиками, ракетчики с артиллеристами, китайцы с Формозы с венграми, немцы с южновьетнамцами, южнокорейцы с японцами. Всех лупят «зеленые береты». Мы сцепились с Эм-Пи, а потом еле-еле унесли ноги, а то не видать бы нам офицерских погон как своих ушей.

24 ноября

Идут полевые экзамены. Напряжение все время растет. Экзамены в колледже были по сравнению с нынешними игрой в скрэббл или канасту.

Инфильтрация – переход вражеской границы, заброска в тыл врага. Эксфильтрация – эвакуация из тыла врага. Преодоление новейшей техники по охране границ, портов, военных объектов.

Способы добычи документов на земле врага и их обработка.

Способы связи с «хозяином». Новейшая ультракоротковолновая микрорадиоаппаратура.

Подрывное дело: различные типы мин – нажимного действия, часовые, с химическими взрывателями, управляемые мины Клеймора. Расчеты применения взрывчатки. Пластик «Ку-5». Приготовление взрывчатки из товаров, находящихся в свободной продаже. Правила уничтожения мостов, ядерных реакторов, заводов, гидроэлектростанций, плотин, узлов коммунального хозяйства и прочее и прочее. Наиболее уязвимые места столиц и крупнейших городов государств Варшавского Договора. Их важнейшие военные объекты…

Пока иду в первой десятке на курсе. Впереди: подводное плавание, оружие иностранных марок, яды, фотодело, шифровка и дешифровка, средства газовой и бактериологической войны, анатомия человека с упором на болевые точки тела, соревнования по боксу, дзю-до и карате, вольной и классической борьбе, рукопашный бой…

Как врача, меня освободили от 44-недельного курса по медицине. Надо будет только сдать зачет по тропическим болезням. Освобожден и от 40-недельного курса русского языка.

Сдал экзамен по науке выживания, вовремя вспомнив, что муха цеце кусается только днем и что печень белого медведя ядовита.

Как устоять в схватке с тигром, львом, слоном, ягуаром, гориллой, это мы тоже изучаем.

Как выколоть человеку глаза, вырвать язык, убить костью его собственного носа, убить одним ударом ребром ладони по сонной артерии… Зачем все это нужно знать? Стараюсь над этим не задумываться. Но по ночам мне снятся гарроты – удавки, бутылки с отбитым донышком, всевозможные орудия смерти…

Каждый из нас обязан пройти маршем не меньше 200 миль, выстрелить по мишеням не меньше 784 раз.

Отдыхаем – если это только можно назвать отдыхом – вечером в кинозале, где нам показывают учебные фильмы…

27 ноября

День благодарения – отмечали в Ф. Дико напились.

1 декабря

Встретил ребят из команды 234 в Фейетвилле. Меня поразил пришибленный вид этих «джентльменов удачи», этих «двойных добровольцев» (ведь все они добровольно пошли сначала в воздушно-десантные войска, а оттуда в специальные). Бастер грязно ругался, не закрывая рта. Тэкс напился и плакал пьяными слезами. Берди глядел в стенку бара отсутствующими глазами. «В чем дело?» – спросил я приятелей, заказав всем по кругу хорошего виски. И они рассказали мне историю, от которой я содрогнулся.

Оказывается, в качестве выпускного экзамена всю команду посадили во «вьетконговский лагерь военнопленных Ксинг Лой» в закрытой части учебного центра специальных войск в Форт-Брагге. Еще этот лагерь называется «Извините нас», потому что армия США официально извиняется перед теми, кто проходит в нем «круги ада». Сначала бьет, лупит, мучит, пытает, а потом вежливенько просит пардону. Ребят топили в бочке с грязью, заставляли по двадцать четыре часа стоять на коленях с зажатыми в деревянных колодках головой и руками, подвешивали за ноги, держали в жаркой, как духовка, металлической конуре, совсем как японцы того пленного полковника в фильме «Мост через реку Квай». Ребятам удалось убежать из этого лагеря по подземному ходу. Другим парням, которые были пойманы при попытке к бегству, пришлось пройти все сначала. Цель, как ее потом объяснило всезнающее начальство: закалка мужества, воли и стойкости, иммунитет против «промывания мозгов» в настоящем лагере военнопленных и чтобы каждый на своей шкуре изведал, как следует «раскалывать» пленных.

Я бы, наверное, не выдержал такую проверку. И не столько боль меня пугает, а моя собственная реакция на издевательства, которые я не намерен терпеть ни от бога, ни от дьявола, ни от самого дядюшки Сэма.

7 декабря

Поздравляю вас, лейтенант Джин Грин! Вы окончили «колледж убийц». Вам, надо признать, очень к лицу этот зеленый берет с черным кожаным ободком и красным шевроном. Посреди шеврона красуется вместо прежнего «троянского коня» ярко-голубой щит со скрещенными золотистыми стрелами, и такой же щит со стрелами голубеет на левом рукаве вашего великолепного офицерского мундира с золотыми лейтенантскими «шпалами» на погонах. На вашей молодецкой груди поблескивают пока лишь «крылышки» парашютиста-десантника, ну да ведь это дело наживное!

Получил поздравительную телеграмму от Ширли.

Присвоение первичного офицерского звания обмыли в лучшем ресторане Фейетвилля.

А мельница слухов все мелет и мелет. Китай угрожает Индии. Департамент обороны объявил о мобилизации шести новых ударных дивизий. Кастро национализировал все лавки на Кубе, кроме самых маленьких. В Аргентине готовится переворот. Неспокойно на планете. То тут, то там вспыхивают пожары, гремят взрывы, и неизвестно, когда и от какого из этих взрывов сдетонируют все эти так называемые «великие сдерживающие средства» – запасы ядерных бомб…

8 декабря

Из конспекта вводной лекции по шпионажу.

История человечества – это история почти непрерывных войн, история непрерывного шпионажа.

Несомненно, не только питекантропы и неандертальцы, но и обезьяны шпионили друг за другом. Недаром их называют человекообразными.

В своих классических формах шпионаж сложился в Китае за полтысячи лет до рождества Христова. Руководство по шпионажу можно найти в рукописном фолианте мудрого стратега и тактика Сун-Тзу, этого древнекитайского Клаузевица.

Жизнеописания Чингисхана, Батыя, Тимура Хромого читаются порой как шпионский детектив.

В средние века члены секты «хашшинов» (отсюда английское слово «ассасин» – наемный убийца) организовали мировой диверсионно-шпионский центр и синдикат убийства по заказу.

Орден иезуитов или Общество Иисуса для вящей славы божьей возвел шпионаж в ранг высокого искусства, используя исповедь для широкого сбора шпионской информации.

Виртуозный шпионаж святой инквизиции. Великие шпионы и диверсанты: Цезарь и Лукреция Борджиа.

Роль писателей в организации и совершенствовании британской Интеллидженс сервис – Кристофер Марло и Даниэль Дефо.

Бесподобный конспиратор Жозеф Фуше – многие его шифры, коды, образцы тайнописи остаются загадкой по сей день. Их не могли расшифровать электронно-вычислительные машины ЦРУ…

9 декабря

Перед протестантским капелланом лежали две книги: библия и «Искусство разведки» Джона Фостера Даллеса.

Среди «зеленых беретов» преподобный Билли Бенсон был известен как «Пастор Сукин сын». Он лихо воевал летчиком-реактивщиком в Корее и Лаосе и долгие годы совмещал обязанности миссионера и работника «фирмы» в Китае, Индонезии и Индокитае. «Сукиным сыном» пастора называли в знак уважения и признания. В свое время он был знаменитым хавбеком, а теперь, стреляя из «гаранда» и «кольта», выбивал девяносто семь из ста возможных и мог даже с похмелья потягаться с любым чемпионом карате в Брагге. Словом, это был настоящий, подлинный духовный пастырь «зеленых беретов». Внешне он поразительно смахивал на Джона Диллинджера, прославленного гангстера, изрешеченного полицейскими пулями в памятной всей Америке жаркой перестрелке.

Слушатели офицерских курсов с напряженным интересом ждали начала объявленной проповеди-беседы «Чему учат нас о разведке господь бог и мистер Даллес».

– Дети мои! – обратился к своей пастве преподобный Билли Бенсон. – Как сказал сочинитель-мирянин Уильям Шекспир, одолжите мне ваши уши! Взгляните на эту книгу божью! Я убежден, жеребцы вы этакие, что вы заглядывали в нее, только сидя на гауптвахте, да и то только для того, чтобы прочитать Соломонову «Песнь песней» и прочие эротические пассажи! – Смех в зале. – А между тем, грешники, священное писание содержит в себе ответы на все вопросы бытия человеческого. Я лично пишу теологический трактат о библии как первом и изначальном руководстве по военной разведке. Вы удивлены – я вижу это по вашим блудливым глазам. А это так же верно, как то, что от «зеленого берета» до ангельского нимба один только шаг. Да, сыны мои, только один маленький шаг от «гаранда» до арфы, на которой, если бог услышит мои молитвы, вы будете бренчать, как на банджо, распевая «Слава, слава, аллилуйя!». – Гогот в зале. – Но если вы не спешите предстать пред господом богом, то отрешитесь от богопротивных мыслей о плотских удовольствиях и блудницах Фейетвилля, этого Содома и Гоморры… – Ржанье в зале. – И внемлите гласу господню! Итак, Ветхий завет. Четвертая книга Моисеева, глава тринадцатая, в коей господь велит Моисею послать главных мужей всех двенадцати колен отцов детей Израилевых в разведывательный поиск в землю Ханаанскую, где они по указу божьему должны были поселиться. Моисей, получив приказ своего верховного главнокомандующего, подобно начальнику Джи-2 – разведотдела, инструктирует этих главных мужей: «Высмотрите землю Ханаанскую, какова она и народ, живущий на ней, силен он или слаб, малочислен он или многочислен и каковы города, в которых он живет, в шатрах ли он живет или в укреплениях?» И команда главных мужей пошла и разведала землю Ханаанскую. Сорок дней пробыли они на боевом задании, высмотрели всю землю Ханаанскую и вернулись, неся виноград, гранаты, яблоки и смоквы, а также следующее разведывательное донесение: «Молоко и мед течет в земле Ханаанской, и вот плоды ее». И десятеро сынов Израилевых из двенадцати, при двух воздержавшихся, заявили, что детям Израилевым нечего совать нос в землю Ханаанскую, ибо ханаане – великорослые парни-исполины, перед которыми евреи – саранча, а города их весьма большие и обнесены высокими стенами. Эта разведсводка так обескуражила детей Израилевых, читаем мы далее в главе четырнадцатой, что подняли они вопль, разодрали одежды свои и возроптали против Моисея, и господь, понятное дело, разгневался и покарал паникеров, маловеров и блудодеев, приговорив их к сорокалетнему странствованию и смерти в такой ужасной пустыне, что этим несчастным евреям военная тюрьма в Ливенуорте показалась бы курортом в Майами-Бич.

«Пастор Сукин сын» отложил библию, открыл книгу Даллеса.

– Наш мистер Даллес развил учение божье, приспособив его к современному историческому этапу. Сегодня никому в голову не придет посылать в разведку каких-то штатских олухов, к примеру, наших политиканов-конгрессменов. Что толку от этих штафирок в настоящем деле! Мистер Даллес полагает, что и господь бог послал главных мужей Израилевых в разведку лишь для проверки их верности. Он также указывает на гибельные последствия неверной оценки разведывательных данных политиканами.

Все слушали затаив дыхание. Никогда еще библия не казалась им такой интересной. Ну просто шпионский роман!

– Через сорок лет блестящую разведывательную операцию провел Иисус Навин – читай его книгу, вторую главу. Он послал двух тайных соглядатаев, по-нашему разведчиков, в тыл врага, в город Иерихон, который тогда был таким же местом блуда, как ныне Сайгон или Фейетвилль. – Смешки в зале. – Разведчики попались бывалые, проникли в дом блудницы по имени Раав и, как водится заночевали там. – Шум, одобрительные возгласы. – Мистер Даллес указывает, что дом блудницы Раав является самой первой разведывательной «явочной» квартирой в анналах истории. Но вели себя эти древнеиудейские разведчики так, как вы ведете себя в злачных местах Фейетвилля. Их обнаружили. Полиция донесла о них царю Иерихонскому. Царь хотел арестовать лазутчиков, но хозяйка «явочной» квартиры блудница Раав спрятала их, а полицию, действуя как двойник, направила по ложному следу. – Возглас: «Вот это „помидорчик“!» – Наши герои преспокойно пересидели в снопах льна на крыше борделя. За подвиг свой блудница Раав, не будь дурой, потребовала немалой награды и милости: охранной грамоты для себя и для всех своих сородичей. В разведке ничего даром не делается – зарубите у себя это на носу! Перед тем как уйти ночью, разведчики сказали блуднице, чтобы она не забыла в дни осады Иерихона войсками Израилевыми привязать червленую веревку к окну, чтобы отвратить от дома воинов иудейских. Вы уже знаете, что в агентурной разведке такой тайный знак называется «семафором»! Она же посоветовала им выбраться из города и три дня просидеть на горе, доколе не возвратятся в город преследователи. А это называется в разведке «отрубить хвост». «И спустила она их по веревке через окно, ибо дом ее был в городской стене и она жила в стене». Разведчики благополучно сошли с горы, перебрались через Иордан и доложили Иисусу Навину о результатах разведки. Знаменательно, что этот поучительный разведывательный поиск привел к большой военной победе: затрубили трубы Иисуса, рухнули стены Иерихона, и евреи истребили всех жителей города, кроме Раав и ее сородичей! Да, дети мои, народ господень по указу божьему «предал смерти все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом…» Вот как надо расправляться с врагами! Вот как надо вести разведку!

– Вот это проповедь! – восхищались будущие офицеры разведки. – Аминь!

11 декабря

Вчера Лот впервые повез меня в офицерский клуб.

– Очень важно понравиться генералу, – сказал он мне и, видя, как я поморщился, добавил: – Понимаю, ты не хочешь строить карьеру благодаря «пуллу»,[81] но надо смотреть фактам в глаза: даже на войне, а в мирное время особенно, ордена и звания зарабатываются не столько геройством в бою, сколько «пуллом», связями, хорошими отношениями с начальством. Очень хорошо, что генерал знает о твоем… знакомстве с Ширли. Генерал так же заинтересован в хороших отношениях с Ширли и с ее муженьком, как ты – в хороших отношениях с генералом. На «пулле», малыш, весь свет стоит, а не одна только армия Соединенных Штатов. Генерал Трой Мидлборо далеко пойдет. Говорят, его скоро назначат командующим специальными войсками во Вьетнаме. Я с ним познакомился в Арми-энд-Нэйви-клаб[82] в Вашингтоне. И на встречу с ним я шел – по секрету тебе скажу, – изучив от корки до корки его личное дело.

И Лот подробно рассказал мне о генерал-майоре Трое Мидлборо, командующем Центром специальных войск в Форт-Брагге:

– Если ты знаешь одного генерала, то ты знаешь всех генералов. Генерал Трой Мидлборо – типичный американский генерал, а генералы армии Соединенных Штатов почти так же похожи друг на друга, как оловянные солдатики. Само собой разумеется, что он, как две трети всех американских генералов, окончил военную академию в Вест-Пойнте и всю жизнь завидовал выпускникам военно-морской академии в Аннаполисе («Каждый штатский дурак возьмется командовать полком, но нет такого штатского дурака, который взялся бы командовать крейсером»). Родился он где-то в начале века, так что сейчас ему за шестьдесят. Родители, разумеется, американцы, причем британского происхождения.

Типично и то, что Мидлборо – выходец из верхнего слоя среднего класса, протестант-пресвитерианец.

Тридцатые годы для Троя Мидлборо, как и для всего офицерства, были годами Великой Депрессии из-за засилья изоляционистов и пацифистов в стране. В эти черные годы безденежья в армии не хватало патронов даже для учебной стрельбы по мишеням. Тогда до пятидесяти лет ходили в капитанах, ожидая, пока перемрут или выйдут в отставку старшие офицеры.

Зато вторая мировая была «золотым временем», когда дождем сыпались награды и ускоренными темпами присваивались очередные звания. Трой Мидлборо начал войну первым лейтенантом, командовал ротой военно-воздушных войск во время высадки в Нормандии, отступал в Арденнах, дрался за Бастонь, к концу войны уже был подполковником. В корейскую войну он уже командовал полком, высаживался в Чемульпо, стал лично известен командующему восьмой армией генералу Максуэллу Тейлору.

Несмотря на высокую протекцию, Мидлборо продолжал оставаться типичным офицером. Женился на дочери типичного генерала, избрав, как водится, в жены девушку побогаче и стоящую выше его по положению в обществе. К пятидесяти годам накопил 50 тысяч долларов страховки. Ведь американские офицеры получают самое высокое жалованье в мире, намного больше, чем в любой другой армии мира. Однако офицер, не имеющий побочных источников дохода, не может, например, заступить на блестящий пост военного атташе за границей.

После корейской войны Трой Мидлборо окончил школу командно-генеральского штаба и долго служил в Пентагоне, где был типичным военным чиновником, то есть читал бесконечную переписку по какому-то узкому вопросу, приклеивал к входящим документам разноцветные квитки: красный квиток – первой срочности, зеленый – второй срочности, желтый – третьей срочности и передавал эти документы по инстанции.

Работа адски скучная, но в карьере любого офицера крайне важна служба в Пентагоне – там офицер на виду, там завязываются важные связи с сильными людьми. Через тридцать четыре года службы, включая академию, в пятьдесят один год он стал генералом – это как раз на год раньше обычного, среднестатистического срока. В 1959 году, когда Тейлор ушел в отставку из-за разногласий с президентом Эйзенхауэром, всем казалось, что звезда Троя закатилась. Но в прошлом году новый президент назначил Тейлора руководителем совершенно секретной группы по изучению состояния военной разведки и готовности к партизанской войне. В июне он стал личным военным представителем президента, а в июле последовало его назначение на высший пост в Пентагон.

Тут, само собой, и Трой Мидлборо пошел в гору, получил «Форт-Брагг». Он член Клуба армии и флота, ему присвоены две почетные академические степени и, что очень модно, он считается автором двух мемуарных книг о войне, хотя всем известно, что эти книги за него писали «писатели-призраки» из отделения книжно-журнальной литературы отдела шефа информации департамента армии.

Поговаривают, что генерал, подобно многим мемуаристам с лампасами, нагло обжулил своих «авторов-призраков» по части гонорара, но это отнюдь не мешает ему добиваться литературного признания. В последней книге генерал Мидлборо развивает мысль генерала Ван-Флита: надо исключить Россию из ООН, порвать с ней дипломатические отношения, раздавить с помощью специальных антипартизанских войск все так называемые национально-освободительные движения.

Таков послужной список генерала. А что он за человек? Что у него в голове?

Да то же, что и у каждого обычного генерала. Ведь все они прошли одну школу, одну дорогу. Азы военной науки и офицерский катехизис восприняли в юные годы, когда лепится сознание и выковывается характер. Стереотип закреплялся в казармах, гарнизонах, штабах. Эти люди никогда не занимались созидательным, творческим трудом. Они командовали солдатами, хотя сами никогда не были солдатами. Они были густопсовыми бюрократами, чиновниками в погонах. Пройдя довольно суровую школу ломки и военной унификации характера и образа мыслей в Вест-Пойнте, они всемерно добиваются еще более суровой ломки и переделки своих подчиненных.

Я нередко сравниваю американскую армию с германской армией, – заметил Лот, – американских генералов с генералами вермахта. Отличия, разумеется, имеются. Наши генералы были воспитаны в вековых тевтонско-прусских традициях, принадлежали к военно-дворянской касте, им чужд был всякий внешний демократизм, они были чопорными военными роботами в высоких тесных раззолоченных воротниках. У нас в вермахте их недаром называли «золотыми фазанами» в отличие от нас, офицеров – «серебряных фазанов». Американские генералы – это бизнесмены, менеджеры, директора в мундирах, которые не прочь поболтать о демократии, о звездно-полосатом флаге защиты свободного мира и идеалов западной культуры, а в сущности, генералы – всегда генералы.

На протяжении десятилетий, – продолжал Лот, – генерал учится казарменному конформизму, бездумному выполнению приказов, воздержанию от всякой инициативы и критики. Учится скрывать свои пороки и всячески подавлять свою индивидуальность в соответствии с золотым армейским правилом: если хочешь повелевать, научись сначала повиноваться. До генеральских звезд доживает только тот, кто умеет ладить с начальством, не рискует ни на войне, ни в мирное время в карьеристских баталиях, тот, кто научился не думать собственной головой за долгие годы в младших офицерах.

При этом генерал Мидлборо всерьез заботится о своей популярности и репутации. Подобно генералу Лемницеру, несмотря на свои солидные годы, он повторно сдал норму парашютиста-десантника.

На словах генерал за мир, а на деле – за «хорошую», большую войну любого, пусть глобального, масштаба, которая бы достойно увенчала его карьеру, лишь бы она не угрожала жизни и благополучию его самого и его близких.

Что думает генерал-майор Трой Мидлборо о войне и мире? Официально – исповедует официальную военную доктрину. Неофициально – он по-прежнему за «массированное возмездие», то есть за тотальный термоядерный удар в случае советского нападения или даже за превентивный удар, пока русские не стали слишком сильными.

Генерал Мидлборо, – сказал Лот, – отказывается признать, что время упущено и теперь ни одна из сторон не может выиграть ядерную войну. В первое же столкновение та и другая стороны потеряют по меньшей мере по пятьдесят миллионов человек. Большая война бесперспективна, но генералитет крепко держится за свои права и привилегии, за эту дойную корову – доходную военную экономику. Американский парадокс двадцатого века – это то, что именно перспектива бесперспективной большой войны открыла генералам и адмиралам двери в элиту правителей США!

Я с интересом выслушал Лота, острым резцом своего недюжинного ума нарисовавшего яркий и не слишком лестный портрет генерала Троя Мидлборо, типичного армейского генерала. Но от меня не укрылись и горько-ироничные нотки в голосе Лота. Не считает ли Лот, что для него, не потомственного, не стопроцентного американца, закрыты пути к большой карьере? Не потому ли он так строго, так беспощадно судит типичного американского генерала?

Лот остановил машину у главного офицерского клуба военной базы Форт-Брагга. Через пять минут мы встретились с генералом Троем Мидлборо. Генералу я, кажется, нравлюсь…

12 декабря

Я поговорил по телефону с Лотом, и он все устроил; меня пошлют в мою старую команду. Наша команда «альфа» может действовать на расстоянии до 2500 миль вдали от собственных сил, может руководить повстанческим отрядом до 1500 бойцов. В нашей 7-й группе спецвойск в Форт-Брагге 48 таких команд, и еще 12 – типа «Бета» (штабных).

13 декабря

Я узнал сегодня, что существует две категории работников ЦРУ – «белые» и «черные». «Белые» – это постоянный состав (кабинетные начальники, штабисты, ученые и техники, специалисты, эксперты). «Черные» – это переменный состав (исполнители, «зеленые береты», шпионы и диверсанты).

Выходит, Лот – «белый» разведчик. А я – «черный», Так сказать, негр разведки.

Над этим стоит поразмыслить.

Когда я играю черными в шахматы, почему-то всегда проигрываю Лоту.

И верно, «черные» всегда проигрывают «белым» в разведке.

Глава восемнадцатая Операция «Великий медведь»

(Перевод Г. П.)

Ни Джин, получивший вместе с офицерским званием должность Экс-оу, начальника штаба команды, ни его новый командир – Флойд Честертон не знали, куда они летят и на какую землю будут прыгать.

Из встречи с генералом Троем Мидлборо стало ясно, что их операция сверхсекретная, а положение в мире чрезвычайное: месяц назад ураганом пронесся карибский кризис, никто не знал, что будет через неделю.

– Есть ли у вас просьбы, пожелания? – спросил у Джина генерал после короткого напутствия.

– Я хотел бы, если это возможно, сэр, лететь на задание со своей прежней командой. Этих людей я знаю.

– Что вы на это скажете, капитан?

– Не возражаю, сэр, – поддержал Джина капитан Честертон.

– Будет так, – генерал велел адъютанту вызвать старшего офицера по кадрам.

– Где я смогу сменить куртку? – спросил в приемной Флойд Честертон у подчеркнуто важного адъютанта.

– Где хотите, сэр, – развел руками тот.

– Вас еще не учили вежливости?!

– Я не думал, что это вас обидит, сэр.

Джину понравилась резкость нового командира, и «фруктовый салат» на груди Честертона тоже импонировал ему.

Он был благодарен капитану за поддержку в кабинете генерала, и ему вдруг захотелось сказать этому мужественному человеку что-то приятное.

– У вас, кажется, все имеющиеся в природе знаки отличия? – сказал он.

– Отсутствует почетная медаль конгресса. У нас ее пока что носит только один человек: Роджер Хью Донлон.

– Чем же он отличился?

– Говорят, это действительно отчаянный человек. Но главное – счастливчик. Среди мертвецов можно было бы подыскать и похрабрее… Я тоже счастливчик. Меня так и прозвали на фронте – Лакки – счастливчик. Так что, Джин, зовите меня Лакки.

Всю дорогу в машине Флойд молча смотрел в окно. Иногда он закрывал глаза, то ли думая о чем-то, то ли что-то припоминая. Он не дремал, а просто отключался.

На аэродроме незадолго до посадки командир неожиданно сухо произнес чуть ли не речь.

– Прыгать будем по шесть человек из двух люков. Этим достигается наименьшая площадь рассеивания. Если мы точно выйдем на ди-зи, – а наши летчики, как правило, на цель выходят точно, и нас не подведут данные зондирования и метеосводки, – разброс группы должен быть не больше, чем четыреста пятьдесят ярдов, и никто не угодит на деревья. На то, чтобы всем собраться, уйдет десять-пятнадцать минут.

– Вас понял, Лакки, – Джин подтянулся с тошнотворным, сосущим чувством, впервые ощутив дыхание опасности.

– Вы, надеюсь, тренировались в прыжках на деревья?

– Нам случалось прыгать.

– Удовольствие не из приятных?

– Чего уж там…

– Что говорят ребята?

– Сидят на пятисотфунтовых бомбах и ждут посадки.

– Они о чем-то вас спрашивали?

– Их смутило арктическое белье, выданное перед полетом.

– Кто из них самый храбрый?

– Думаю, что Бастер – Бак Вуд.

– А самый надежный?

– Берди… Стиллберд.

– Долговязый такой… Левое плечо тянет?

– У вас наметанный глаз.

К ним подошел бортмеханик.

– Все в ажуре, сэр.

– Благодарю. У нас еще есть время… Скажите, Джин, если это, конечно, не тайна, каким ветром вас занесло сюда? Вы ведь врач. Не так ли? Из семьи с приличным доходом. На кой вам черт прыгать в черную дыру люка?

– Это длинная история, – отмахнулся Джин.

– А время на исходе, не правда ли? – Честертон замолчал.

Они молча обогнули толстопузый «Си».

– Ведите людей на посадку! – спокойно приказал Флойд

– Слушаюсь.

Первым, кого увидел Джин, был джамп-мастер:[83] плечистый человек, с крючковатым, с римской горбинкой носом, с широкими, массивными плечами и серо-голубыми глазами.

– А ну, веселей! – прикрикнул он на десантников, медленно ползущих по трапу – В вашем возрасте я был гуттаперчевым и переходил на спор через площадь на руках..

Они летели на высоте свыше двадцати пяти тысяч футов. Под ними менялись только формы и цвет облаков, но и об этом никто не знал, так как шторы на всех иллюминаторах самолета были плотно задраены. Компасы лежали где-то в контейнере, и невозможно было определиться.

Как ни прикидывали, а арктическое белье путало карты любых предположений.

Берди трижды с загадочным видом выходил в туалет и возвращался оттуда повеселевшим.

Бастер спал почти весь полет.

В последнюю тридцатиминутку его разбудил бортмеханик.

– Бутерброд, кофе? – предложил тот.

– Храню живот перед прыжком. Главное – пустой живот, – не открывая глаз, пробормотал Бастер.

– Нужно подкрепиться! – настаивал бортмеханик.

– Убирайся! – наконец-то проснулся Бастер.

Сонни играл с Тэксом в «лавитора». Они плавно бросали друг другу раскрытый «спринг-найф». Тот, кто не ловил нож за ручку, проигрывал доллар.

Это кончилось тем, что они поссорились и съездили друг другу по роже. Им пригрозил джамп-мастер, и спорщики присмирели.

Доминико сидел за Джином, крайним справа. Он был бледен. Джину казалось, что его мутит от страха. Черные подглазники итальянца теперь особенно резко подчеркивали его матово-бледное лицо.

Джин и Флойд то дремали, то говорили о чем-то отвлеченном.

После снижения до высоты 1200 футов самолет начало бросать из стороны в сторону – это летчик менял курс, сбивая с толку наземные радары.

– Прыгать будем с тысячи футов, – сказал Флойд, вытянув ноги поудобней. – Интересно, где вы были, Джин, в это время в прошлом году?

– Играл в кегельбане, построенном миллиардером Аристотелем Онассисом. Это напротив его же казино в Монте-Карло.

– А я лежал в госпитале после ранения в Лаосе. Меня подстрелили солдаты Патет-Лао. В госпитале всегда хорошо лежится после того, как снимут швы… Розовый рубец еще тянет, он кажется непрочным, но его края уже схвачены намертво. В такое время неплохо подружиться с медсестренкой. У меня была самая красивая – Банни. Я ее называл Блэк Банни – Черный Кролик. Она была мне по пояс и говорила так, словно полоскала воду в горле.

– Вы, оказывается, лирик, Лакки.

– Нет. Мне просто было тогда хорошо. Наши палатки стояли входом к морю. Дул бриз. Мои соседи – все ходячие. И мы с ней встречались… Солдат, Джин, живет на войне от ранения до ранения, от отпуска до отпуска, от женщины до женщины. – Флойд посмотрел на часы.

Джин заметил, что они были крупные, с толстой секундной стрелкой, фосфоресцирующие, на широком золотом браслете, охватывающем широкое запястье.

– Я прыгаю в левый люк. Вы – в правый. Кто у нас радист?

– Мэт…

– Он прыгает вслед за мной, четвертым. Вы – предпоследним.

Впереди зажглась красная сигнальная лампочка. На металлических скамьях стихли разговоры.

У Джина засосало под ложечкой.

Что это, страх?.. Возможно. Джин еще не знал, как бывает страшно в боевой обстановке. Зато про все это знал Лакки.

Он знал, что страшно всегда: и перед прыжком в бездну, и перед высадкой на чужой берег, когда черная полоска земли неумолимо надвигается на тебя в ночи.

Страшно, когда бредешь по клочку чужой земли, не зная, заминирована она или нет, и когда в сплошной мгле продираешься сквозь чужой лес и каждый черный ствол кажется тебе притаившимся врагом, и когда ты лежишь на спине, подняв над собой ножницы, перед тем как прорезать первую дыру в колючках «концертины». Потом страх пропадает. Стоит только увидеть противника и войти с ним в соприкосновение. Страшно до. Иногда и после. К этому не привыкнешь. Это можно или пересилить… или не пересилить.

– Хук-ап! – скомандовал джамп-мастер. Все встали и зацепили карабины выбросных фалов за стальной трос над головой. Джамп-мастер проверил, правильно ли у всех зацеплены карабины. Они были зацеплены правильно.

Самолет вышел на ди-зи, но пролетел дальше, совершил крутой вираж и вновь вернулся в район выброски.

Он продолжал вводить в заблуждение наземные радарные посты противника. От резкого снижения у всех заломило в ушах.

Инструктор поднял руку: пять растопыренных пальцев – осталось пять минут.

Люки открыты. К их бортам плотно придвинуты контейнеры.

В темном полукруге люков, словно трассирующие пули, тянутся и гаснут красные искры выхлопных моторов.

Флойд Честертон, Мэт, Берди, Бастер, Сонни – у правого люка. Джин, Дуче, Тэкс и остальные – у левого.

Под левым плечом у всех – автомат Ар-15. За спиной – основной парашют. На груди – запасной.

Руки лежат на груди. Правая рука у кольца запасного парашюта.

Инструктор поднял три пальца: самолет вышел на прямую.

Осталось три минуты. Сто восемьдесят секунд они еще будут стоять, плотно прижавшись друг к другу. Их еще объединяет палуба самолета.

Один палец, как перст божий, поднят в воздух.

– Одна минута! – выкрикнул джамп-мастер. Мало ли что случается с человеком. То у него не хватает сил переступить порог люка, человек выключается от страха или зажмется вдруг неожиданно. Тогда баунсэр резко толкнет его в спину и скажет: «Пошел!»

Ко всеобщему удивлению, джамп-мастер еще раз проскочил вдоль строя десантников, проверяя, все ли правильно зацепили карабины вытяжных фалов за трос.

– Проверьте свой карабин! – крикнул он Джину. Джин поднял голову и увидел, что карабин его вытяжного фала отцеплен.

Инструктор поглядел в сторону Доминико, но ничего не сказал, пристегнул карабин Грина.

– Реди, готовьсь! – скомандовал баунсэр.

На переборке погас красный свет и зажегся зеленый.

Джин скомандовал:

– Доминико, вперед!

Тот, как обреченный, вышел из-за его спины, протиснулся к люку и, не дожидаясь команды «гоу!», шагнул в дыру люка.

– Так бывает! – почесав крючковатый нос, на ухо Джину прокричал инструктор. – Шагнет человек в дыру на десять секунд раньше срока, а встретишься с ним уже после войны.

«В третий раз меня хотели убить!» – подумал Джин. Сразу же все соединилось в одну стройную цепь: нож, просвистевший над ухом, пятидесятиграммовый заряд Ку-5 в бутсе, отстегнутый карабин.

Кто стоял за спиной Доминико? Чак… или, может быть, действительно Красавчик, – не все ли теперь равно…

– Гоу! – крикнул вышибала.

Сначала полетели вниз тюки, потом начали прыгать люди.

«Подбородок к груди! – вспомнил Джин. – Локти прижаты к бокам. Ноги вместе. Ну!»

– Попутных ветров, малыш! – послышалось ему.

Первым ощущением были удар в грудь и звон в ушах.

Потом мощный поток воздуха перевернул, завертел, завинтил его и сунул под хвост самолета.

Потом он выпал из этого потока и свободно полетел вниз.

«Откроется или нет?» – это была единственная мысль, лихорадочно работавшая в мозгу.

Томительные секунды хаоса, и по-прежнему только одна мысль: «Откроется или нет?»

И вот долгожданный хлопок парашюта над головой. Джин поднял голову: над ним парил белый купол.

Ощущение полного счастья, покоя и равновесия овладело им, и сразу же вокруг проявились луна, лес, снег.

«Снег! Значит, мы где-то на севере. Но где?»

Чувство счастья сразу же пропало. Его вытеснила тревога.

Джин огляделся и увидел, как среди раскрывшихся зонтов парашютов чье-то тело камнем падало вниз. Видимо, не сработали ни запасной, ни основной парашюты.

«Кто это? Берди, Бастер, Сонни, Мэт?»

Одно мгновение, и кого-то не стало.

Джин почувствовал, как у него начали мерзнуть щеки. Выдохнул воздух: идет пар изо рта. «Согни ноги в коленях, расслабь мышцы бедер, вытяни вперед носки бутсов».

Он упал в сугроб. Выбрался из него. Отстегнул карабины на груди и на ножных обхватах, погасил парашют и зарыл его. Потом он вынул транзистор, поймал позывные радиобуев, спрятанных в контейнерах, определился на местности и двинулся к месту сбора.

Они собирались, как положено, с предосторожностями. У них был выработан цифровой пароль – девятка.

Предположим, видны силуэт или тень на снегу. Кто это – свой или чужой? Короткий свист. Тебе ответили правильно, ты выбрасываешь четыре пальца. Он показывает – пять. Сумма цифр правильная. Значит, свой, значит, не засада.

Их выбросили на большую поляну в лесу. По глубокому целинному снегу двигаться было трудно, собирались около двадцати минут.

Пришли все, кроме Доминико, Мэта и Флойда Честертона.

Доминико выбросился раньше срока… Он мог упасть на лес, его парашют раскрылся, но ясно, что он все равно не придет.

«У кого же не раскрылся парашют, у Мэта или Флойда?» – гадал Джин.

Вскрыли контейнеры, раздали всем лыжи, НАЗ (носимый аварийный запас), подбитые оленьим мехом парки, капюшоны на беличьем меху, арктические теплые брюки лучшей фирмы «Кинг оф зи норз» – «Король севера».

Уже распределили взрывчатку и «стерилизовали» ди-зи, зарыв контейнер из стеганого авизента с ватой, а Мэта и Флойда все не было. Наконец-то вдали обозначилась фигура человека. Он шел прямо на них, чуть покачиваясь и припадая на левую ногу… Это был Мэт.

Он молча подошел к Джину, протянул ему золотой браслет командира и пакет…

– Это был мешок с костями, – сказал Мэт. – Парашют командира не раскрылся. Я зарыл его и сделал зарубку на кипарисе.

– На чем? – перебил его Тэкс.

– Я работал в этих краях: на аляскинском кипарисе.

Джин не слышал слова Мэта. Он почему-то вспомнил слова Флойда: «Я тоже счастливчик. Меня так и звали во Вьетнаме – Лакки – счастливчик».

Затем он вскрыл пакет и прочел боевой приказ:

«В связи с обострившимся международным кризисом Вооруженные Силы США по приказу верховного главнокомандующего – президента США приведены в состояние боевой готовности № 1.

Учитывая особую важность арктического района, начальник объединенного комитета начальников штабов генерал Максуэлл Тейлор приказал приступить к операции „Великий медведь“.

Согласно плану операции ваша команда А-234 десантирована на территорию Советской России – Чукотский п-в, 65° северной широты, 160° восточной долготы, квадрат 2413, карта масштаба 1:200 тыс. Приказываю:

1. Выйти в район узкоколейной ж. д. азимутом 135° – Энтурмино – Эймелен и в ночь на 13 декабря заминировать ее зарядом Ку-5 весом 35 фунтов.

2. Следуя далее по азимуту 25°, выйти в район гидроэлектростанции (река Кымынейвеем), данные спутника „Сэмос-52“, и вывести ее из строя любыми средствами.

3. 19 декабря в р-не Северного полюса состоится встреча подводных лодок „Скат“ и „Морской дракон“, вооруженных ракетами „Поларис“. Они вышли: одна из Пирл-Харбора, другая из Нью-Лондона, штат Коннектикут.

В указанное время необходимо выходить в эфир, служа радиомаяком для подводных лодок…»

Далее следовало несколько пунктов, примечание и подпись: генерал-майор Трой Мидлборо, командующий военной базой Форт-Брагга.

– Вот тебе, Мэт, и аляскинский кипарис! – проговорил Джин.

Утро так и не наступило. Они шли без привала вот уже четыре часа подряд. Казалось, должен был уже забрезжить рассвет, но рассвет не наступил и в полдень.

Над снегами, над черными елями и низкорослыми соснами царила полярная ночь.

Джин об этом крае знал только понаслышке. Где-то он читал о том, что природа и климат Чукотки во многом сходны с климатом Аляски: холод, бесприютность, вечное белое безмолвие.

Грин и Берди били лыжню по очереди. Вернее, в основном работал Джин.

Когда он выбивался из сил, выходил вперед Берди, сухощавый, долговязый, но жилистый. Кроме них, эту тяжелую работу могли делать и Тэкс с Бастером, но Джин выслал их вперед, головным охранением.

Так случилось, что Флойд Честертон погиб. Доминико, если он остался жив, на ди-зи не вернулся, Мэт нес на себе рацию ПРУ-10, проклиная свою «шарманку», но благодаря бога за то, что ему достались сравнительно легкие батареи.

Сонни видел до этого лыжи только в кино.

Он обливался потом, наступал сам себе на ноги, падал с лыжни, кряхтел, виновато оборачивался, но шел, стараясь не отставать от других. Остальные несли взрывчатку, пулемет, весивший свыше тридцати фунтов, и диски.

Тот, кто хотя бы раз в жизни долго бил лыжню, знает, как трудно идти по целине впереди других и, чуть откинув назад корпус, на прямой ноге, попеременно вытаскивать лыжи из глубокого снега.

Нужно иметь сильный пресс, железные ноги, а главное – терпение.

Вскоре Джин научился определять направление, не глядя на компас. Ветер в этом краю дул с севера, и поэтому летящий снег обметал северную сторону деревьев.

Был тридцатиградусный мороз, полярная ночь, чужая земля, и за каждым кустом, на спуске или подъеме, их могла подстерегать засада.

В примечании к боевому приказу было сказано: первый привал сделать через четыре часа среднего хода.

Настало время короткого отдыха.

– Советую не садиться, – объявил Джин. – Можете снять «комбет-пек» и для настроения выпить «джи-ай-джина».

– Вы, сэр, лучший в мире человек! – воскликнул Берди. – Но формулировка «выпить для настроения» все же расплывчата.

– Ты что-нибудь знаешь об этих местах? – спросил Джин у оживившегося вдруг Берди.

– Только то, что по этому лесу бегает страшный тундровый волк…

– Во дает! – сказал Бастер.

– И откуда это вы все знаете, мистер Всезнайка? – язвительно процедил Тэкс.

– Любознательные канадцы в отличие от тупых техасцев, странствуя по свету, не закрывают глаза, – скороговоркой выпалил Берди.

– Это все, что ты знаешь, Берди? – спросил Джин.

– И еще я где-то прочел, что северное сияние похоже на гигантские разноцветные шторы.

– Во дает! – вновь восхитился Бастер.

– Все занимаются не своим делом, – сказал Мэт. – Я, кубинец, гибну в снегах. Ты, Берди, прирожденный ученый, а лезешь в «зеленые береты».

Берди отстегнул флягу, выпил и, уже ни к кому не обращаясь, сказал:

– Я, кажется, забыл шприц.

Распечатав несколько пакетов с рационом «Си» и наскоро подкрепившись, десантники «обработали» место привала и снова двинулись в путь.

В небе послышался мощный гул авиационных моторов.

Самолетов еще не было видно, но тревожный рокот надвигался издалека, усиливался, невольно прижимая людей к земле.

Вскоре на большой высоте появились реактивные бомбардировщики.

Они летели на север, оставляя в звездном небе белые шлейфы. Джин посчитал: десять звеньев. Десять троек. Белые шлейфы расползлись, сплелись, начали таять и наконец растворились. Гул самолетов затих, скрип лыж возник снова, но теперь он казался более тревожным.

– Это наши самолеты, – проговорил Бастер.

Все молча переглянулись.

«Неужели началось? – подумал Джин. – Неужели доигрались?» Мутный ужас захлестнул его, когда он подумал, что сейчас делается в мире, если ЭТО уже началось.

– Да, это наши, – прошептал Сонни и вдруг крикнул: – Ребята, неужели?..

– Молчать! – скомандовал Джин. – Мы должны идти вперед. Следите за небом. Нам страшны вертолеты.

Вертолеты не заставили себя долго ждать. Сначала откуда-то слева послышалось несколько одиночных выстрелов. Впереди было озеро. Джин остановился и сверил азимут: они вышли точно. Как быть? Идти указанным курсом – при свете луны, по открытому месту, – тогда в случае обнаружения никому не уйти.

Обходить озеро – огромный крюк и прямое нарушение боевого приказа, в котором сказано: «Выйти в район узкоколейной ж. д. азимутом 135° – Энтурмино – Эймелен».

Джин вынул карту и подсчитал, что примерно в двух ходовых часах должен лежать поселок Энтурмино.

Джин оттолкнулся сразу двумя палками и пошел по просеке курсом на озеро.

Когда они начали пересекать озеро чуть левее центра, из-за леса появились три вертолета.

– Ложись! – скомандовал Джин. Эта команда была тотчас же передана по цепочке. Десантники вдавились в снег, раскинув ноги, не освобожденные от лыж. Вскоре вертолеты оказались чуть ли не над головами.

На их фюзеляжах ясно виднелись красные звезды. «Звезды» начали кружить над ними, почему-то не стреляя.

Джин закрыл глаза. Ему вспомнилось сафари, охота на льва в саванне.

…Они охотились с вертолета. Затравленный и беспомощный лев бежал, не понимая, что за чудище гонится за ним. Он кидался из стороны в сторону, пытался путать следы, поднимал голову, закидывая львиную гриву, то рыча, то воя. Но куда бы он ни бежал, рокочущее чудовище висело над ним. Наконец-то его выгнали на лысый пятачок. И теперь уже они были, как говорится, один на один. Джин спросил у летчика:

– Стрелять?

– Как хочешь, – буркнул Кейвин. Вот уже год он возил людей, этих зажравшихся туристов, и ему опротивели те «смельчаки», что лупят по несчастному зверю, сами находясь в полной безопасности.

– Какое же это сафари? Сафари – это когда не знаешь, кто кого убьет – ты зверя или он тебя.

Однако он ничего не сказал Джину.

– Не буду стрелять, – сказал тогда Джин. – Папа Хем никогда бы не выстрелил.

Из-за его спины тогда выстрелил толстый голландец. Он выстрелил почти в упор! Лев упал не на спину, как обычно, а мордой вперед, словно он не был убит, а просто пытается вдавиться в землю. Точь-в-точь как теперь он, Джин. С той только разницей, что тогда лев лежал в саванне, а он теперь лежит в снегу. Лев ничего не мог вспомнить, ни о чем не пожалеть. А может быть, и лев вспоминал что-то и жалел о чем-то?..

Он поднял голову: вертолеты уходили прочь.

Что это, разведка? Возвращение домой после боя, когда все патроны израсходованы? Или летчики ночью не увидели их? Тогда зачем же они кружили?..

Десантники поднялись и пошли. Уже не разговаривая ни о чем, не задавая друг другу вопросов.

Снег скрипел однообразно, назойливо, до рези в ушах. Снег отливал голубизной. Потом голубизна пропала, небо побелело, снег стал сахарным, надоедливо сахарным, до тошноты.

Сонни уже идти не мог. Его тащили по очереди. Потом он сказал:

– Дальше не могу.

У него пересохли губы, на щеках, ближе к носу, появились следы обморожения. Он дышал со свистом, ноги у него стали ватными, он не мог ступить и шагу. Тогда Джин приказал сделать носилки. Пока Мэт и Тибор их мастерили, был перекур. Берди допил свой запас «джи-ай-джина» и крикнул Тибору:

– Алло, мадьяр!

– Чего тебе?

– Подойди-ка!

Берди расстегнул на морозе брюки, снял набрюшник и сказал:

– С возвратом. Это мамин сувенир. Моя мама – кассирша из «Армии спасения».

– Закусывать нужно, – огрызнулся Тибор.

– Возьми! – сказал Берди, – Это самая крепкая кожа в мире. Стяни этим ремнем носилки, Сонни тебе потом свечу поставит.

– Постучи по дереву, болтун! – Тибор рассердился, но набрюшник взял.

Впереди послышался знакомый посвист: длинный и два коротких, сквозь передние зубы.

Это вернулись из охранения Бастер с Тэксом.

– В полумиле – одноколейка. Охраны никакой, – доложил Бастер. – По дороге нас кто-то обстрелял и исчез, лесник, что ли.

Бастер чувствовал себя, судя по всему, как дома.

– Бастер чокнулся, – сказал Джину Тэкс. – Я своими глазами видел вооруженных эскимосов. Человек шесть. Они стояли за стволами деревьев в сорока шагах. Стояли и смотрели на нас узкими глазами. И не двигались.

– Это ему померещилось от страха, – сказал Бастер.

…Ку-5 похожа на замазку. Из нее можно лепить лошадей и бабочек. Ее можно взять в рот и жевать, как жевательную резинку. Ее можно забросить на дно реки, она там пролежит хоть год – ей ничего не сделается.

Ку-5 – пластик с особым нравом – мрачное орудие взрыва.

Прилепи этот пластик к стальному рельсу, вставь капсюль-детонатор, пусть только он сработает – и ты увидишь, что таится в этом мирном пластике.

Все было сделано как нужно: они заминировали железнодорожное полотно, поставив вместе с Ку-5 взрыватель МЗД (мину замедленного действия). Замаскировав минированный участок снегом, отошли в лес.

Через час, когда они были от железной дороги на расстоянии примерно двух миль, до них донесся звук взрыва.

Потом пошел слабый снег и мороз ослабел.

На длинном конце веревки, за спиной у Бастера, болталась разлапая ель. Он шел замыкающим. Ель в такт шагам раскачивалась, заметая лыжню. Снег припорашивал следы ели. Однообразное движение – шаг за шагом, вот так и нужно идти, не спеша, враскачку.

Джину невольно вспомнились слова Лакки: «Так и будем жить, пока не убьют или не ранят, от госпиталя до госпиталя, от отпуска до отпуска, от женщины до женщины».

«Рановато, брат, ты начал себя жалеть, – с неудовольствием подумал о себе Джин. – Все только начинается… Подумаешь, холодно, Чукотка, ночь, безмолвие. А джунгли лучше?»

«Лучше… Лучше кто угодно, только бы не русские». «Это почему же?» – продолжал он внутренний диалог.

«Не знаю. Странный край, странные люди: стоят за стволами – и не стреляют».

Где же хотя бы белые совы, или олени, или тундровые волки, черт возьми!

За спиной только хруст, хруст и ощущение, что что-то должно случиться.

Вдруг вскрикнул Тэкс:

– Они! Это они!

Джин остановился. Поглядел вправо – никого. Впереди – никого.

Тэкс упал в снег, изготовился к стрельбе. Наконец Джин увидел их.

– Левее холма! – крикнул он. – Градусов двадцать. Ориентир: группа елей.

Оттуда (Джин это четко слышал) по-русски прозвучала отрывистая команда:

– Огонь!

– Ложись! – скомандовал Джин. – Огонь!

У него за спиной заработал легкий пулемет-браунинг. Это стрелял Тибор: пятьсот пуль в минуту.

Меж стволов заметались тени, и сразу же безмолвный лес ожил, наполнился криками, руганью, стонами, лаем собак, проклятьями.

Русских много! Они были в белых маскхалатах и шли со всех сторон.

Джину показалось, будто он лежит в центре вертящегося карусельного круга. И снова чья-то команда

– Взять живьем!

Прямо к нему шел человек в собольей шкуре, в меховой шапке с длинными ушами: чуть сплюснутое желтое лицо, широкие скулы, узкие лезвия глаз.

Джин выстрелил в него в упор. Очередь! Еще одна! Соболья шкура эскимоса задымилась. Желтая кожа на скулах человека собралась в складки – он улыбался.

Глава девятнадцатая Русская «парилка»

(Перевод В. А.)

Под ногами по-прежнему поскрипывал снег. Издалека доносились шум автомобильных моторов, неразборчивые русские команды. За спиной скрипел снег под ногами конвоиров. Джин старался определить по этому звуку, сколько человек сопровождают его. По меньшей мере трое, казалось ему. Изредка спины его касался ствол карабина и слышался грубый голос – «лефт» или «райт» – тогда он поворачивался влево или вправо. Он старался считать эти повороты, считать шаги, но вскоре сбился и был на миг охвачен паническим чувством полной дезориентации в пространстве. Задубевшая на морозе прорезиненная ткань мешка, надетого ему на голову, жгла щеки. Виски сжимала полоска пластыря, которым ему заклеили глаза. Сжимая зубы, борясь со страхом, Джин шел вперед в полной пустоте и темноте. Все же несколько раз ему показалось, что по лицу его скользнул свет, то ли свет прожектора, то ли свет ручного фонаря.

– Стоп! – рявкнул голос сзади. Он остановился. Проворные руки снова – в который раз! – обыскали его одежду.

– Апстерз! – скомандовал голос. – Вверх!

Он поднял ногу и опустил ее на вибрирующую ступеньку. Он качнулся.

– Иванчук, поддержи гада, а то свалится, – сказал кто-то по-русски.

Сильные пальцы впились в локоть. Джин стал подниматься по качающемуся трапу. Он насчитал двенадцать ступеней, когда снова послышалась команда «стой», и вслед за этим сильный удар сапогом в зад сбросил его на металлический пол.

– Эй вы, полегче! – крикнул Джин. – Не имеете права так обращаться с американским гражданином!

– Чего он орет, этот Джек? – пробасил кто-то рядом.

– Жалуется на тебя своему президенту, – сказал человек, отдававший команды на английском языке.

Раздался хохот. Джина взяли за ноги и оттащили в сторону. В течение десяти-пятнадцати минут в непосредственной близости от его головы стучали кованые сапоги, он чувствовал, что мимо волокут какие-то тяжелые предметы, шла торопливая спорая работа, иногда откуда-то издалека и снизу доносились матюки.

Промерзший металлический пол, казалось, прожигал его тело даже через арктическое белье. Вдруг в какой-то момент Джин перестал чувствовать холод, дрожь прекратилась, тело охватило странное, почти блаженное оцепенение, и словно наяву он увидел обеденный стол в вашингтонском отеле «Уиллард», гигантского красного лобстера, украшенного яркой зеленью, булькающее в медной чаше горячее прованское масло, сверкающий прибор, крахмальную скатерть… Вяло прошла через мозг мысль, что это, должно быть, начинается «холодная эйфория», предвестник глубокого обморожения.

Джин собрал все силы, скрипнул зубами, напружинил мускулы. Несколько мгновений ему казалось, что он плывет в ватном море, продирается на поверхность из ватной удушающей глубины. Он выплыл на поверхность в тот момент, когда захлопнулись двери люка и в самолете наступила тишина. Тихо, опять же как сквозь вату, загудели реактивные двигатели. Что было силы Джин заголосил песню из «Ревущих двадцатых»: «Приходи, я жду, мой грустный беби!»

Мгновенно ему ответил рев нескольких голосов. Тэкс: «Боже, благослови Америку!..»; Берди: «Вперед, солдаты Христа»; Мэт: «Ада-Ада»; Бастер: «Я увидел тебя ровно в семь»; Сонни: «Мы победим»…

Джин повеселел, услышав голоса товарищей. Значит, все ребята здесь, в этом самолете, должно быть, лежат связанные так же, как он, и с мешками на головах.

– Сайленс! – проорал сверху голос. И по-русски: – Молчи, скотина!

Сильный удар ногой в ребра. Джин закричал на одном дыхании.

– Ребята! Мы – мирные геологи, сбившиеся с пути в ледяной пустыне, потерявшие свое геологическое оборудование из-за аварии вертолета, вооруженные автоматическим оружием на случай схватки с медведями и взрывчаткой для взрыва торосов. Мы должны протестовать против бесчеловечного обращения и требовать…

На него посыпались удары. Прямо в ухо оглушительно закричал голос человека, говорящего по-английски:

– Еще один звук, гад, и мы заткнем тебе горло кляпом!

Тяжелый кулак опустился на голову Джина.

– Bloody bastard! – прорычал Джин и замолчал. Он был доволен, потому что дал понять ребятам, что они должны в любом случае держаться этой дурацкой легенды.

Неожиданно его окутал поток теплого воздуха. Стало легче дышать.

Оглушительно заревели и засвистели реактивные двигатели. Самолет тронулся. Он очень быстро вырулил на взлетную полосу, остановился, рев усилился, самолет рванулся вперед. Через несколько секунд Джин почувствовал привычную чудовищную реактивную тягу и понял, что они уже в воздухе.

Сколько времени продолжался полет, определить было невозможно. Размягченный теплом, Джин погрузился в полудремотное, полубредовое состояние.

Ему виделись футбольное поле, белые рубашки и черные шлемы товарищей по команде. Все они суетились, передавали мяч, собирались в кружок, рассыпались по команде, рвались вперед, пытаясь обойти красного гиганта лобстера, стоявшего на хвосте в центре поля, но это почему-то было невозможно. Еще одно усилие, еще, еще, еще одна комбинация – все тщетно. Лобстер, слабо пошевеливая клешнями с застрявшими в них хвостиками спаржи, стоял несокрушимо в центре поля. Наконец Джин решил идти на таран. Выставив руки, как это делают дети, играя в авиацию, и изрыгая жуткий реактивный вой, он бросился вперед, ударил лбом в пышущий жаром медный хвост гигантского моллюска.

Потом его несли. Впереди он видел узкую спину отца; задирая голову, наблюдал подбородок и нос Ширли Грант. Он улыбался. Кто бы мог подумать, что у Ширли хватит сил так легко и непринужденно нести тело двухсотфунтового парня?

– Привет, Ширли, – сказал Джин. – Должно быть, видимся в последний раз. В лучшем случае меня ликвидируют, в худшем – соляные копи Сибири на всю жизнь.

– Не грусти, я жду, мой грустный беби, – ответила Ширли.

Выгрузка захваченных диверсантов происходила без особых церемоний. Двое солдат брали за ноги и за плечи связанных людей и, слегка раскачав, бросали прямо на бетон аэродрома. Ожидавшая внизу команда ставила пленных на ноги и опять же без строгого соблюдения протокола, а именно пинками в зад, загоняла их в закрытый фургон.

Когда погрузка в фургон закончилась, с пленных сняли мешки и содрали пластырь с глаз. В слабом желтом свете зарешеченной лампочки Джин увидел бледные, в кровоподтеках, лица своих ребят. Хуже всех выглядел раненый Бастер. Он морщился от боли, скалил зубы в мучительной гримасе, однако, встретившись взглядом с Джином, подмигнул ему: «„Зеленый берет“, мол, до конца!» Мэт что-то шептал, еле-еле шевеля губами. Кажется, он молился. Тэкс, повернув к Джину свое узкое лицо, злобно и затравленно усмехнулся. Сонни улыбнулся Джину, смущенно хмыкнул, поднял глаза к потолку. Берди, он сидел рядом с Джином, притронулся к нему плечом, меланхолически присвистнул.

– Похоже, что нам крышка, ребята.

– Молчи, – сказал Джин. – Мы геологи.

– Как же, как же, – печально подтвердил Берди.

– С приездом, джентльмены! – по-английски сказал советский офицер, сидящий возле двери, между двумя автоматчиками, у которых оружие было взято наизготовку.

– Где мы? – спросил Джин офицера. Офицер засмеялся.

– Вы на территории Советского Союза.

– Мы требуем встречи с американским послом, – сказал Джин.

Офицер засмеялся еще веселее.

– Я всегда считал, что американцы люди с юмором.

Он был молод, этот офицер, и его живое черноглазое лицо было бы даже приятным, если бы не мелькавшее временами в глазах выражение неумолимой жестокости. По-английски он говорил совершенно правильно, но с тем отчетливым русским акцентом, который был знаком Джину с колыбели.

Лица солдат, одетых в толстые серые шинели и теплые шапки-ушанки с красными звездочками, были гораздо менее выразительны, чем стволы их автоматов.

«Автоматы Калашникова, – определил Джин. – Десантный вариант с откидным прикладом».

Фургон тронулся. Сначала он ехал довольно медленно, часто поворачивая, потом началось быстрое движение по прямой – должно быть, вырвались на шоссе.

Примерно через полчаса скорость стала меньше, потом фургон остановился. Снаружи послышались неясные голоса, стук и скрип. Фургон двинулся вперед и метров через пятьдесят остановился окончательно.

Распахнулись двери. Влажный и какой-то весенний по запаху воздух хлынул внутрь. Открылся кусок светлеющего неба и в нем редкие предрассветные звезды. Автоматчики спрыгнули вниз.

– Выходите! – сказал офицер и показал на Джина. – Вы первый.

Джин с трудом, подталкиваемый Берди, поднялся на ноги, сделал несколько шагов и спрыгнул вниз. Еле-еле ему удалось сохранить равновесие и не повалиться боком на асфальт, которым был покрыт весь четырехугольный двор, замкнутый со всех сторон кирпичными стенами с четырьмя этажами узких зарешеченных тюремных окон. Тут же в спину ему уперся автомат, и его повели по двору к освещенной открытой двери, возле которой стояло навытяжку несколько солдат. Краем глаза Джин успел заметить, что сопровождавший их офицер подошел к другому, видно, старшему, и, взяв под козырек, коротко отрапортовал.

Камера была покрашена ровно в белый цвет и освещена слепяще ярким светом. Больше всего в ней поражала полная целесообразность, отсутствие каких-либо лишних деталей, идеальная тюремная камера – и все: четыре белых стены, белый потолок, стальная, привинченная к полу скамья, унитаз. Больше здесь взгляду не на чем было остановиться.

Здесь Джину развязали руки. Он сразу стал сгибать и разгибать их, пытаясь расшевелить затекшие и посиневшие пальцы. Минут через десять в дверях снова показались солдаты в хаки, и один из них поставил перед Джином на скамью металлическую миску с какой-то бурдой и положил кусок черного хлеба. Бурда оказалась свекольным супом, отдаленно напоминавшим то, что няня называла борщом. Что касается хлеба, то он имел совсем особый вкус. Тем не менее Джин съел все до последней крошки, помечтал о сигарете и вдруг поймал себя на том, что его покинуло ощущение безвыходности.

«Может быть, меня обменяют, как Фрэнсиса Гари Пауэрса. Говорят, что обмен такого рода – дело довольно обычное между двумя супердержавами. В конце концов даже после кубинского провала был обмен пленными… Но пока что я геолог, геолог, и все…»

Он попытался было улечься на скамье, но в это время снова залязгали замки и в дверях появился капитан, сопровождавший их с самой Чукотки. Он оказался обладателем осиной талии, этот капитан, и сейчас, выставив вперед ногу и положив руку на пояс, как бы демонстрировал Джину эту свою исключительность.

Некоторое время он молча смотрел на Джина, а потом сказал с чем-то напоминающим вздох сожаления:

– Ну что же, пойдемте!

Джин вышел в коридор, идеальный тюремный коридор, последовала команда «руки за спину», капитан быстро пошел вперед, два автоматчика конвоировали Джина.

Они прошли коридор, спустились по лестнице, прошли каким-то довольно длинным подземным переходом, поднялись на несколько маршей по неожиданно светлой лестнице с широкими окнами, за которыми качались голые ветви березы, и вошли в коридор, устланный длинной красно-зеленой ковровой дорожкой.

Коридор этот совершенно не был похож на тюремный, скорее он походил на коридор какого-то учреждения. Слышался стук пишущих машинок, быстро проходили люди в военных мундирах с папками бумаг под мышкой. Никто из этих людей не обратил особенного внимания на Джина, словно к ним ежедневно доставляли пленных американцев, лишь одна дородная женщина в сером костюме, с орденом на груди, окинула его быстрым насмешливым взглядом.

Во время быстрого движения по этому коридору Джин успел заметить на стене массивный щит с вырезанными из фанеры украшениями в виде знамен и ракет. Стенгазета, догадался он, вспомнив практические занятия в Форт-Брагге. Над стенгазетой висел длинный лозунг: «Позор разбойничьему американскому империализму, злейшему врагу свободолюбивых народов мира!»

Прочитав этот лозунг, Джин усмехнулся и тут же поймал на себе изучающий взгляд старшего лейтенанта, стоявшего в открытых дверях кабинета. Старший лейтенант отвернулся и крикнул кому-то в конец коридора:

– Майор Мамедов, срочно к генералу!

После этого он отступил в глубь кабинета. «Неужели – он догадался, что я прочел лозунг? – похолодев, подумал Джин. – Главное – не обнаружить знания русского языка».

Кабинет, в который ввели Джина, был обставлен с тяжелой старомодной роскошью. Зеленые бархатные шторы, тюль, огромный дубовый стол с несколькими телефонами и бронзовой настольной лампой в виде купальщицы, вычурные ручки кресел. На стенах висели официальные портреты. Над столом лаконичный лозунг «Миру – мир», ниже огромная карта обоих полушарий, еще ниже помещался большой телевизор.

За столом сидел человек в генеральских погонах, с гладко зачесанными назад седыми волосами. Он что-то писал и не поднял головы, когда ввели арестованного.

Джина посадили на стул в середине кабинета. Капитан и встретивший их старший лейтенант отошли к окну. Автоматчики встали в дверях. Через минуту в кабинет вошел человек в мешковатом синем костюме, коротко постриженный, с красной воловьей шеей, картофелеобразным римским носом, на который водружены были круглые очки в тонкой золотой оправе.

– Садитесь, товарищ майор, – продолжая писать, сказал генерал и, когда вошедший сел в одно из кресел, поднял голову и посмотрел прямо на Джина.

Синева его глаз поразила Джина, они были похожи на калифорнийское небо.

Генерал улыбнулся Джину и покачал головой, словно перед ним был не диверсант, а нашкодивший школьник.

– На каком языке предпочитаете разговаривать? На русском или на английском? – мягко спросил генерал.

Джин изобразил растерянное движение к капитану, знавшему английский.

– Ай донт андерстэнд.

Генерал снова улыбнулся.

– Разве в спецвойсках армии Соединенных Штатов не изучают русский язык?

Джин взволнованно заговорил:

– Это ошибка, зловещее недоразумение, сэр. Мы геологическая экспедиция, сэр. По договору с нефтяной компанией «Эссо» мы должны были произвести геологическую разведку в районе земли Барроу. Возможно, сломались навигационные приборы, сэр, возможно, нас ошибочно высадили в другом месте… Три дня был шторм, сэр. Рация вышла из строя, три дня мы ждали геликоптеров и, не дождавшись, двинулись в направлении Метлокатлы, это эскимосский поселок, сэр… повторяю, ужасное недоразумение…

Капитан вполголоса синхронно переводил сбивчивую речь Джина. Генерал понимающе кивал, изредка делал какие-то пометки в блокноте.

– Дайте ему огоньку, Мамедов, – неожиданно сказал он и протянул через стол большую плоскую коробку.

Джин жадно затянулся, потом посмотрел на папиросу с длинным бумажным мундштуком. На мундштуке было написано: «Сорок лет Советской Украины».

– О, гуд сигарет! – улыбнулся Джин.

– Да, ничего табачок, – сказал генерал. – Как ваше имя?

– Билл Морроу, сэр, – с готовностью ответил Джин. – Я из штата Коннектикут.

– Тэк-с! Значит, не Смит, не Джон Доу, не Ричард Роу, а Билл Морроу?[84] Отлично. Так, господин Морроу, – сказал генерал и озадаченно нахмурил брови. – А не скажете ли вы, каким образом в вашем снаряжении оказались секретные карабины Ар-15, которыми оснащены лишь части «зеленых беретов» в Форт-Брагге, и опытная сверхмощная взрывчатка Ку-5?

– Ума не приложу, сэр, – сказал Джин. – Нам выдали на всякий случай это оружие на базе в Сиэтле – защищаться от белых медведей, взрывать торосы и скалы, а мы и пользоваться-то им как следует не умеем.

– Однако двух наших людей вы сумели подстрелить, мистер Морроу, – печально сказал генерал.

– Это ужасающее недоразумение! – воскликнул Джин. – Мы не поняли, кто на нас нападает… Ваши люди были в белых маскхалатах, и мы приняли их за белых медведей…

– Молчать! – заревел вдруг генерал и, побагровев, ударил кулаком по столу. – Или вы перестанете нести свой идиотский бред, или мы поговорим с вами иначе. Майор Мамедов, проводите мистера Морроу в «парилку».

Первое, что увидел Джин, когда его втолкнули в «парилку», были огромные глаза измученного Берди. Долговязый канадец сидел со связанными руками на стуле посредине большой комнаты, пронизанной пыльными дымными лучами солнечного света. Над ним работали два крепкотелых молодца в синих галифе и белых рубашках с закатанным рукавами. Один бил Берди ребром ладони под подбородок, другой так же ребром ладони молотил по шее. Работали они слаженно, наподобие ручной помпы.

– Привет, – прохрипел Берди при виде Джина, – по-моему, эти парни решили приготовить из меня отбивную на китайский манер.

В «парилку» вошел майор Мамедов. Он снял пиджак, положил его на подоконник и, засучив рукава полосатой шелковой рубашки, двинулся к Грину.

Потеряв самообладание, Джин нанес ему страшный удар прямо в мясистый нос. В солнечном луче пролетели осколки очков. Майор рухнул на пол. Молодцы, занимавшиеся Берди, молча ринулись на Джина. Берди успел зацепить одного из них за ногу, и тот тоже растянулся на полу. Второго Джин ударил ногой в живот и, резко, до хруста, завернув ему руку, бросил через себя.

В комнату толпой ворвались автоматчики. В течение одной или двух минут Джин бушевал в «парилке». «Вот теперь-то уж мне конец», – думал он, рассыпая удары направо и налево. Прислонившийся к стене Берди отбивался ногами, словно страус эму.

Вдруг Джин взвыл от невыносимой боли. Стройный капитан, подойдя сбоку, взял его руку на болевой прием карате.[85] Мгновенно его скрутили веревкой. Еще несколько минут на связанного Джина сыпались удары, потом его посадили на стул рядом с Берди и привязали ремнями к спинке и сиденью.

«Все, конец», – подумал Джин, когда в «парилку» вошел синеглазый генерал. Комната уже вся была заполнена офицерами и солдатами. Некоторое удовольствие доставил Джину вид майора Мамедова, похожего в этот момент на ослепшего носорога.

– Итак, – ровным голосом, как бы продолжая прерванный разговор, заговорил генерал, – вы люди серьезные, но мы тоже не шутим на работе. Сейчас вы видели, как на вашем приятеле применялся первый из тридцати семи методов активного допроса. Надеюсь, вы понимаете, что мы не остановимся на первом методе?

– Товарищ генерал, разрешите мне наедине поговорить с этой сукой, – прохрипел майор Мамедов. Изящный капитан, небрежно опершись на спинку стула, к которому был привязан Джин, между тем спокойно переводил.

– Как имя вашего командира? – прокричал генерал прямо в лицо Берди и показал на Джина.

– Не знаю, – промямлил Берди. – Мы не успели познакомиться.

– Вас как зовут, мистер? – спросил Джин Берди.

– Меня зовут Перси Гордон Браунинг, я из Филадельфии, – быстро ответил Берди. – А вас как?

– Меня попроще. Я Билл Морроу из Коннектикута. Очень приятно познакомиться, Перси, – сказал Джин.

– Мне тоже очень приятно, Билл, – вежливо ответил Берди.

– В семнадцатую обоих! – коротко приказал генерал и покинул «парилку».

На этот раз камера, в которую бросили Джина и Берди, была погружена в полную темноту. Джин лежал на полу и слушал, как ворочался, слабо охая, Берди

– Как себя чувствуете, Билл? – прошептал Берди

– Вполне сносно, Перси, – пробормотал Джин

– Я бы тоже чувствовал себя сносно, если бы не мой туберкулез.

– А вы больны туберкулезом, Гордон?

– Ну конечно. Разве по мне не видно? Двусторонний активный туберкулез легких. К тому же, Билл, должен вам сознаться, что уже три года болею ограниченным алкогольным циррозом печени. Сказались излишества юности, Билл. Вы никогда не страдали алкоголизмом, Билл?

– Много раз был близок к этому, Браунинг.

– А у нас в семье все мужчины наследственные алкоголики, а женщины, включая маму и сестру, наркоманки. Я как раз исключение из правил, потому что я наркоман и алкоголик одновременно. Кроме того, Билл, хочу открыть вам страшную тайну, я – мазохист. Когда меня бьют, я испытываю эротическое удовольствие. Представляете себе, как вытянулись бы лица этих замечательных парней из «СМЕРША», если бы они узнали об этом…

Джин улыбнулся, вообразив, как этот обычный треп Берди записывается сейчас на магнитофонную ленту…

– …частые выпадения прямой кишки, – продолжал бормотать Берди, – самопроизвольный вывих правого коленного сустава, гастрит, вечная отрыжка… Словом, дружище, я полная развалина…

Вспыхнул ярчайший свет, и в камеру вошел капитан Ладонщиков.

– Ну, собирайтесь, джентльмены, – сказал он.

– Что нас ждет теперь? – спросил Джин.

– Должно быть, «конвейер», – сказал капитан и вяло выругался. – Годдэм! Из-за вас у меня пропали билеты на балет.

Сколько часов Джин провел на «конвейерном допросе», определить было невозможно. Он стоял в центре большого кабинета под ослепляющим лучом света. Сменявшие друг друга офицеры, словно заводные игрушки, выкрикивали из темноты лишь две фразы: «What`s your name? What regiment?» («Как ваше имя? Какого полка?»)

– Билл Морроу. Геологическое управление, – отвечал Джин сначала вызывающе, потом вяло. Потом он совершенно прекратил говорить и стоял, полностью потеряв ощущение своей личности, с бессмысленной улыбкой на губах и остекленевшими глазами.

Однажды он услышал бульканье воды и вздрогнул от охватившей вдруг безумной жажды. Капитан Ладонщиков держал в руке стакан с пузырящейся минеральной водой.

– Дайте пить, – прохрипел Джин.

– What`s your name? What regiment?

– Я все скажу. Я Билл Морроу. Геологическое управление и Арктик институт оф Норз Америка. Задача – нанести на карту ледниковые скалы… Искать уголь и нефть…

– Слушайте, Морроу, – сказал капитан, – поверьте, мы умеем промывать мозги даже таким тупым людям, как джи-ай. Мы наденем на вас наушники и на громкости в сто фонов – это звук реактивного двигателя – будем читать вам пять томов стихотворений Мао Дзедуна. Должен вам сказать, что мало кто оставался в своем уме даже после первого тома, но, на мой взгляд, лучше уж быть идиотом, чем капиталистом.

– Почитайте мне лучше «Алису в Стране чудес», – ухмыльнулся Джин.

В глазах поплыли круги всех цветов спектра.

Очнувшись, он обнаружил себя сидящим в мягком кресле. Перед ним на полированной поверхности стола на подносе, стояла бутылка минеральной воды «Боржоми», лежала открытая пачка папирос «Казбек» и два бутерброда: один с крабами, другой с зернистой икрой.

Джин рванулся к воде. Руки оказались несвязанными. Он схватил бутылку и, клокоча и захлебываясь, осушил ее на три четверти.

Блаженная слабость охватила Джина. Он потянулся к папиросам и натолкнулся на улыбающийся синий взгляд генерала.

– Я бы вам посоветовал прежде закусить, Евгений Павлович, – мягко сказал генерал.

Джин отдернул руку как от удара током…

– Может быть, хотите выпить? – продолжал генерал. – Уверяю вас, что наш коньяк «Ереван» ничуть не хуже, чем прославленный «Курвуазье».

Он вынул из ящика стола бутылку коньяку и налил Джину почти полный стакан.

– Я не говорю по-русски. Нужен переводчик, – пробормотал Джин.

– Как вы можете считать врагами своих соотечественников? – Генерал положил локти на стол и принял задумчивую позу. – Мы с вами русские люди, Евгений Павлович. В этом запутанном, безумном мире национальные связи, пожалуй, одна из самых крепких вещей. Я уверен, что Родина примет вас, если вы откроете ей свою душу, и вы постепенно поймете величие идеи, одухотворяющей наш народ.

– Есть ли возможность связаться с американским посольством? – спросил Джин. – Или, может быть, уже началась война?

Генерал продолжал тем же ровным голосом, словно не слышал его вопроса:

– Мы стоим за мир и отстаиваем дело мира. Мы знаем о вас все, Евгений Павлович. Мы знаем, что вы носите имя Джин Грин, что вы лейтенант спецвойск армии Соединенных Штатов, так называемых «зеленых беретов», что вы окончили медицинский колледж Колумбийского университета. Знаем, что ваш отец, настоящий русский патриот, погиб от руки фашистского, именно фашистского, Евгений Павлович, наймита, что вы прошли подготовку в центре Форт-Брагг под руководством капитана Чака Битюка, что ваша группа была заброшена на Чукотку для выполнения диверсионного задания по данным спутника-шпиона «Сэмос-52»… Ну, достаточно вам?

– Ай донт андерстэнд, – пробормотал Джин. Он не мог совладать с собой. Руки дрожали, а глаза бегали, как попавшие в клетку мыши. Что делать? Признать все? Упорствовать? Попытаться выброситься в окно? Если генерал разговаривает с ним в таком тоне, то, значит, они хотят его купить, сделать своим агентом?

Дальнейшее подтвердило его предположение.

– Мы знаем, что вы сильный и смелый человек, Евгений Павлович, вы опасны, как волк, но, поверьте, вам отсюда не уйти. У вас нет выхода, никаких шансов, кроме одного…

Генерал откинулся в кресле, нажал клавишу белого селектора.

Дверь в смежную комнату сразу же отворилась, и тут Джин чуть не закричал от ужаса и отчаяния. На пороге стоял Лот в мундире советского полковника.

– Хэлло, Джин, – сказал Лот, улыбаясь. – Возьми себя в руки, малыш.

– Я вас оставлю наедине с вашим другом, товарищ Лотецкий, – сказал генерал.

– Спасибо, товарищ генерал, – сказал Лот. Когда генерал вышел из кабинета, он сел в кресло напротив Джина и потрепал его по колену.

– Я только сегодня утром прилетел из Нью-Йорка…

Лот говорил по-английски.

Джин молчал, глядя на столь ему знакомое жесткое и спокойное лицо старшего друга.

– Неделю назад я открыл Натали свое истинное лицо, – сказал Лот. – Она меня поняла, старик. Ты ведь знаешь, она всегда сочувствовала разным левым течениям, и чувство русского патриотизма у нее сильнее развито, чем у тебя…

– Что все это значит, Лот? – проговорил Джин.

– Не знаю, простишь ли ты мне когда-нибудь то, что я скрывал от тебя главное дело моей жизни, – Лот встал и прошелся по кабинету. – Дело в том, что я в последние дни войны попал в плен к русским и там, в плену, у меня произошел духовный перелом, мучительный расчет с прошлым. Можешь мне верить, можешь не верить, но я убежденный коммунист, каким был мой единоплеменник Рихард Зорге.

Он замолчал и остановился возле окна, неотрывно глядя на Джина. Джин тоже молчал.

– Хочешь «Пел-Мел»? – спросил Лот, вынимая длинную красную пачку.

Джин закурил, и вместе с запахом «Пел-Мела» в комнату как бы проникли шум и суета Гринич-Виллэдж, особый терпкий дух Нью-Йорка, звуки «диксиленда»… И еще вспомнилось: он и Лот были членами одного клуба на улице Пел-Мел в Лондоне…

– Итак, я советский разведчик, Джин, – сказал Лот. – Вот уже двадцать лет. Со времени войны. Что ты на это скажешь?

Джин повел плечами.

– Что я могу сказать? Это твое личное дело.

– Послушай меня, старик, и постарайся правильно понять, – заговорил Лот. – Ты, конечно, помнишь наш разговор в охотничьем домике, когда я расписывал тебе мой идеал жизни современного мужчины. Все осталось на своих местах, Джин. Ты будешь жить этой жизнью, если перейдешь к нам. Кроме того, ты будешь служить величайшей идее века. Везде, в Пентагоне и в Ледяном доме, в госдепе и в НАСА, у нас есть преданные люди. Возможно, скоро произойдет решительная схватка, и в ней победим мы. Америка раздроблена, невропатична, у нас единая воля и единый кулак. Советское командование очень заинтересовано в тебе, но, кроме того, ты мой друг, и я хочу быть с тобой в одной шеренге. Короче, если ты сейчас говоришь «да», мы немедленно отсюда отправляемся в Москву, ты будешь принят в очень высоких сферах, и перед тобой откроется весь мир.

Лот присел на ручку кресла и выпустил дым в потолок.

Джин встал с кресла. Избитое тело заныло. Он направился было к окну, но был остановлен резким окриком Лота:

– К окну не подходить!

– Ты не уверен, что я скажу «да»? – усмехнулся Джин. Лот молчал, не сводя с него глаз.

– Вот что я тебе скажу, – с трудом начал Джин. – Я не очень-то разбираюсь в великих идеях… Я дьявольски жалею, что попал в твою игру, что не стал простым врачом, но я принес присягу «звездам и полосам», и от этой присяги меня никто не освобождал, и я теперь тот, кто я есть.

– Это окончательное решение, Джин? – быстро спросил Лот.

– Да.

– Тогда прощай.

Лот протянул руку. Лот – славный рыцарь Ланселот!.. Подумав секунду, Джин пожал эту руку, которая столько лет протягивала ему стакан с коктейлем и столько раз в дружеском спарринге наносила ему хуки и свинги.

– Прощай!

Четкими офицерскими шагами Лот удалился в смежную комнату. Тут же в кабинет вошли генерал, капитан и автоматчик с безучастным монгольским лицом.

– Выполняйте приказание, – сказал генерал и, не глядя на Джина, прошел к своему столу.

– Идите вперед! – скомандовал капитан. Джина вывели во внутренний четырехугольный двор. Было темно, из окон нижнего этажа лился желтый свет, над двором в чистом фиолетовом небе висела наивная молодая луна. По заснеженному двору проходили и пробегали солдаты, слышался смех, пронесли дымящуюся огромную кастрюлю, ворота под аркой были открыты, и были видны кусок асфальтовой дороги, освещенной газовым фонарем, и мотоцикл с коляской, стоявший на дороге. Оттуда, снаружи, со свободы, доносились переборы гармошки и довольно приятный мужской голос пел:

Хотят ли русские войны – Спросите вы у тишины…

И это была, возможно, ночь его казни, последние минуты…

Неожиданно прозвучал усиленный динамиком голос:

– Нижним чинам собраться в красном уголке на политинформацию!

Грохоча сапогами и галдя, солдаты сбежались в один из углов и, подталкивая друг друга, всосались в дверь. Дверь захлопнулась. Джин и его конвоир остались вдвоем на пустом дворе. Вскоре заскрипела на петлях еще какая-то дверь, и в десяти шагах от Джина черными контурами прошествовали долговязая согбенная фигура и маленькая плотная фигурка с торчащим стволом автомата на груди.

– Берди! – крикнул Джин, резко повернулся и ударом в лицо оглушил своего конвоира. Схватив упавший автомат, он бросился к арке. Оглянувшись, успел заметить, что Берди, пригнувшись, бежит вслед за ним с автоматом в руке.

Двое часовых выскочили из будки. Очередью от живота Джин уложил их, выскочил из ворот тюрьмы и прыгнул в седло мотоцикла. Через секунду в коляску тяжело плюхнулся Берди. Ударом ноги Джин выбил подпорку, бешено нажал на стартер. Мотоцикл загрохотал. Разворачиваясь, Джин заметил сидящего на камне казака в черной черкеске с газырями, с огромным чубом из-под папахи, с трехрядной гармоникой в руках. Рот казака был раскрыт от изумления. Берди, повернувшись, взял автомат на прицел.

– Не стреляй! – гаркнул Джин и дал газ.

Весь этот сумасшедший побег пронесся по тюрьме десятисекундным ураганом. Не оглядываясь, выжимая все силы из мотоцикла, Джин и Берди неслись по узкому, пустынному, забирающему вверх шоссе.

Через пять минут с косогора Джин посмотрел вниз и увидел, как вырвался из-под арки тюрьмы военный вездеход, пульсирующий фарами. Дорога ухнула вниз, и тюрьма исчезла из виду. Бешеный ветер бил в лицо, Берди в коляске трясся от истерического хохота.

Поворот, поворот, еще поворот. Через четверть часа они вырвались на широкое шоссе, разделенное белой осевой полосой, и здесь Джин сбросил скорость чуть ли не в три раза.

– Не сошел ли ты с ума? – ткнув его в бок кулаком, спросил Берди.

Мелькнул дорожный указатель с русской надписью:

«Петухово – Собакино».

– Это вы сошли с ума, сержант Стиллберд, – сказал Джин. – Чему вас учили в вашей «хайскул»? Неужели не заметил дорожного знака «Скорость не выше 30 км»? Не хватало нам еще неприятностей с милицией. А вот и они. Спрячь-ка автомат.

Навстречу им катил такой же, как у них, мотоцикл с коляской. Две плечистые фигуры видны были в нем. Джин зажег и выключил фару. Мелькнули красные погоны и милицейские значки на фуражках.

– Впереди объезд! – крикнул им милиционер. – Ремонт дороги.

– Все понятно! – крикнул Джин. – Спасибо.

Мотоциклы разъехались.

Впереди показались два огромных фанерных щита, стоящие один за другим по правой стороне дороги. Джин посветил фарой.

На первом щите был изображен усатый рабочий, разбивающий молотом цепи, опоясывающие земной шар.

Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем!

Берди шумно вздохнул.

– Пивка бы тяпнуть.

Вот и стрелка объезда. Мотоцикл стал карабкаться в гору по разъезженной, небрежно посыпанной гравием дороге.

На вершине холма Джин оглянулся. Слабо светящаяся в темноте лента шоссе была видна на большом расстоянии. В двух или трех милях от холма по шоссе летел темный клубок. Это была погоня.

Джин свернул с дороги, нажал на газ, и мотоцикл, словно зловещий гигантский жук, запрыгал по целине, по буграм и кочкам. Подминая молодые елочки, он помчался к темной громаде близкого уже леса.

Мокрая лесная дорога вывела их на обрывистый берег реки. Они соскочили с мотоцикла и нагнулись над обрывом. Метрах в тридцати внизу поблескивала под луной замерзшая река. Не сговариваясь, Джин и Берди столкнули под обрыв мотоцикл, посмотрели, как он упал на камни. Взорвался бак, оранжевый шар поднялся и рассеялся в воздухе. Тогда они стали спускаться к реке, держась за длинные висячие корни сосен.

Час, или два, или всю жизнь вверх по течению, проваливаясь под лед, по щиколотку, по пояс, по горло в воде, с автоматами над головой, с разбитыми в кровь ногами…

Наконец они вползли в глинистую пещеру, вход в которую был надежно прикрыт свисающими корнями и кустарником. В глубине закопошилась, бешено забилась, тявкая, крякая, утробно визжа, какая-то темная гнусная жизнь, и, ударяясь о беглецов, задевая их крыльями, из пещеры вылетело сонмище отвратительных черных птиц…

Джин и Берди залегли за кустарником, выставили вперед автоматы.

Через некоторое время сверху послышался лай многочисленных собак. На противоположном берегу тоже появились люди с собаками. Джин и Берди следили за ними, оскалив зубы, глазами затравленных хищников. Хлопнул выстрел, над рекой повисла осветительная ракета, затем вторая, третья… В десяти метрах от пещеры по пояс в воде двигалась цепочка солдат с оружием наизготовку. По крутому склону шарили фонари.

Они просидели в пещере целую неделю, по ночам спускаясь к воде напиться. Пытаясь утолить чудовищный голод, они вырывали из-под снега крупные водянистые ягоды.

Берди мечтал, дрожа от холода:

– Пойти бы вот в Петухово или Собакино, одолжить у кого-нибудь денег, поесть русский «борштч» с водкой, побриться, послать телеграмму маме: жив, здоров…

– Где мы? – размышлял Джин. – В Сибири, в дальневосточном Приморье? На Урале? Есть ли у нас какие-нибудь шансы на спасение?

– Джин, я нашел выход, – однажды сказал Берди. – Давай одичаем настолько, чтобы нас выловили и отвезли в Московский зоопарк, как каких-нибудь невиданных зверей «хомо американус». Может быть, русские продадут нас в одну из стран свободного мира, и мы тогда устроим пресс-конференцию…

– Сэр, – обратился он к Джину в другой раз. – Не позволите ли вы мне попытаться поймать зайца? Дело в том, что я…

– Пошли, – сказал Джин и встал во весь рост с автоматом в руке.

– Куда? – полюбопытствовал Берди.

– Отсюда в вечность, – усмехнулся Джин.

Солидный пожилой человек с козлиной бородкой, сидящий за письменным столом в кругу зеленой лампы, не подозревал, что на него из темноты сквозь замерзшее окошко смотрят две пары горящих волчьим голодом глаз. Он отпивал из кружки топленое молоко, подернутое жирной желтой пленкой, откусывал черный хлеб, намазанный маргарином, и читал библию старинного издания.

Когда раздался стук в дверь, человек удивленно оглянулся и прикрыл библию романом «Секретарь обкома». Часы-ходики, к которым вместо гири был привешен чугунный утюг, показывали четверть первого.

– Кто там?

– С почты, – ответил из-за двери Джин.

– Это ты, Мирошка? В такой час?

– Да, это я.

Человек встал, потянулся, открыл двери, и в мирную комнату с кружевными занавесками, с беленьким козленком, дремавшем возле огромной печи, ворвались два заросших, исхудалых гиганта. Хозяин комнаты был мгновенно связан и брошен на кровать, занавески на окнах задернуты.

– Где еда? – прохрипел Джин.

Хозяин глазами показал на печку. Видно было, что он не может шевельнуть языком от страха.

Берди голыми руками вытащил из печи чугун со щами и котелок с гречневой кашей, приправленной солеными огурцами.

В течение нескольких минут все это было уничтожено.

Берди повеселел.

– Хэв ю эни водка? – спросил он хозяина.

– Простите, – пробормотал старик, – я не совсем…

– Есть у вас водка? – спросил Джин.

– В шкафчике, пожалуйста.

Берди вытащил бутылку, прочел по складам:

– «Мос-ков-ская о-со-ба-я»…

Мгновенно выпитая водка живительным огнем разлилась по телу.

Джин приступил к допросу:

– Как называется этот населенный пункт?

– Петухово, – сказал старик. – Райцентр Петухово.

– Какая область?

– Приморский край.

– Ближайшие города?

– Ворошилов-Уссурийский, Владивосток…

– Мы в Приморье, Берди, – возбужденно зашептал Джин, – понимаешь, что это значит? Тут недалеко Южная Корея. Наши шансы увеличились, птичка…

– От нуля до одной десятой, – весело сказал Берди.

– Кто вы? – простонал старик. – Боже мой, мне кажется, я сойду с ума… Вы говорите по-английски?

– Мы американские разведчики, – твердо сказал Джин, глядя прямо в глаза старику.

– Слава богу! – прошептал тот, опуская веки.

– Что вы сказали? – Джин тряхнул его за плечи. – Вы, кажется, сказали «слава богу»?

Старик молчал.

– Слушайте меня внимательно, – сказал Джин. – Нам нужны одежда и деньги. Мы должны перебраться через горы. Учтите, что, если вы нас выдадите, наши люди вас прикончат. Они знают, что мы вошли в ваш дом.

– Развяжите меня, – прошептал старик. Джин сорвал с него полотенце. Старик сел на кровати и твердо сказал, глядя прямо в глаза Джина:

– Я вас не выдам, я вам помогу.

– Вы уверены в этом? – процедил сквозь зубы Джин.

Старик вдруг встал, подошел к книжной полке, вынул и положил на стол несколько толстых томов с буквами МСЭ, по локоть засунул руку в образовавшееся отверстие и извлек оттуда книгу небольшого формата с названием «Вешние воды». Открыв книгу, он повернулся к Джину. Страницы книги были проложены кредитками, на которых красовался двуглавый орел Российской империи.

Старик благоговейно поцеловал это изображение и проговорил дрожащим голосом:

– Я офицер-семеновец. Я вас не выдам, господа.

– Смотри, что я нашел! – радостно воскликнул Берди. – Филлишейв!

Он держал над головой электробритву «Харькiв».

Ранним утром на одной из длинных улиц райцентра Петухово появились две странные долговязые фигуры. Они шли по затвердевшей от ночного мороза глине, по хрупким лужицам, по заиндевелой траве.

Джин был одет в длинный синий плащ. На голове у него была бесформенная зеленая велюровая шляпа, на ногах валенки с калошами. Еще более живописно выглядел Берди в своей островерхой буденовке, в тяжеленном зимнем пальто с каракулевым воротником и квадратными плечами и в невероятно коротких и узких голубых брюках, из-под которых то и дело высовывались завязки кальсон.[86] В руке он нес деревянный чемодан с автоматами и едой, которой снабдил их на дорогу старый монархист.

Они шли к главной площади поселка, к автобусу, отправляющемуся во Владивосток, от которого до Кореи, как известно, рукой подать.

– Тебе хорошо, Джин, – канючил Берди, – ты русский. А я-то всего и знаю «карош», «плох», «звинайт»…

– Я буду выдавать тебя за грузина, – сказал Джин. – Ты, между прочим, похож на грузина.

– Я и есть кавказец,[87] – горячо сказал Берди.

– Я буду говорить, что ты немой грузин.

– Пристрели меня лучше, Джин, – ныл Берди. – Добирайся один. На кой тебе черт несчастный туберкулезник? Передай от меня привет свободному миру.

Джин чуть ли не в изумлении поглядывал на своего товарища. У этого удивительного типа было превосходное настроение.

– Заткнись, гаденыш, больше ни слова по-английски! – проговорил он, тепло улыбаясь. – Говорить буду я. А ты будешь расчищать дорогу от пограничных войск и уссурийских тигров!

Навстречу им двигалась небольшая колонна девушек в красных косынках и серых комбинезонах. Над колонной реяло кумачовое знамя, неслась задорная песня:

Не спи, вставай, кудрявая.. В цехах, звеня…

«Пролетарки», – догадался Берди. Глаза его зажглись безумным любопытством.

Девушки бодро маршировали с лопатами на плечах. Озорные огоньки засверкали в их глазах при виде двух друзей. Джин похолодел, когда Берди, поравнявшись с колонной, поднял вдруг руку и крикнул:

– Карош, Маруся!

Их схватили на окраине Петухова, где ждала засада. Джина, пытавшегося оказать сопротивление, оглушили ударом приклада по голове. Не успели они опомниться, как их втолкнули в какую-то комнату, где стояли связанные по рукам и ногам Тэкс, Мэт, Бастер и Сонни, одетые в какое-то тряпье.

В комнату ввалились солдаты, не меньше отделения, с поднятыми широкоствольными автоматами. В последний миг перед глазами Джина мелькнули синеглазый генерал и капитан Ладонщиков. Прогремел голос:

– По врагам мира, гнусным наемникам и бандитам… Пли!

Автоматы изрыгнули огонь. Перевернулась стена, и наступил мрак.

Прохладный морской, явно морской, ветер овевает лицо. Кто-то разжимает зубы, и в глотку льется, покалывая легкими иголочками, ледяная сладкая жидкость. Словно сквозь вату доносится смех.

Джин открыл глаза. Над ним было голубое небо, и в этом небе, словно неопознанный летающий предмет, висела бутылка кока-колы. Коричневая струя лилась ему на лицо.

Джин рванулся и сел на раскладной солдатской койке, застеленной белоснежными простынями.

Он посмотрел вправо и увидел обширную палату, в которой в ряд стояло не меньше двадцати коек. На койках лежали неподвижно или ворочались мужские фигуры. Он посмотрел прямо в панорамное окно и увидел на фоне неба, океана и мохнатых сосновых лап сидящих в центре палаты синеглазого генерала, капитана Ладонщикова, генерал-майора Троя Мидлборо, Лота, капитана Чака Битюка и еще двух типов в штатском. Все эти люди, сверкая белозубыми улыбками, ласково смотрели на него. В углу хохотали, держась за животы, советские и американские солдаты.

– С благополучным прибытием, лейтенант! – сказал генерал Мидлборо.

– Что же ты молчишь, малыш? – крикнул Лот.

– Сволочи, – медленно проговорил Джин. – Все вы гнусные сволочи.

Генерал Мидлборо одернул мундир и вышел вперед. Со всех коек на него сумрачно взирали очухавшиеся пленники.

– Ребята, – сказал генерал, – командование армии Соединенных Штатов просит у вас извинения за все неприятности, причиненные вам во время выполнения проверочного задания…

Итак, перед вами плоский круглый серебряный поднос на серебряных же ногах, а на подносе две дюжины первосортных тихоокеанских устриц, лежащих на ложе из колотого льда, зеленой петрушки и морской травы. Если хотите удостовериться, что устрицы свежие, возьмите вилку и слегка уколите студенистую плоть – моллюск тотчас же сожмется на своей полураковине. Тогда выжимайте на несчастного несколько капель лимонного сока и жуйте его, жуйте, и челюсти ваши сведет от острейшего вкуса этой самой лучшей в мире еды. После этого опорожните наполовину бокал легкого, как солнечный свет, шабли. Словом, наслаждайтесь.

– Кажется, я побью сейчас рекорд Сэма Миллера! – объявил Лот.[88]

Джин и Лот вновь, как в прежние времена, сидели вдвоем за ресторанным столиком. На этот раз это был похожий на гигантское летающее блюдце вращающийся ресторан на вершине шестисотфутовой «Космической иглы» – гордости и символа Всемирной выставки в Сиэтле, прозванной местными патриотами «Эйфелевой башней Америки».

У посетителей этого ресторана обычно возникало чувство, сходное с чувством древних астрономов. Им казалось, что не они вращаются вокруг своей оси, а весь открытый на все стороны мир медленно поворачивается вокруг них, демонстрируя то лесистые и снежные вулканические отроги могучих Скалистых гор, то Тихий океан и небоскребы Сиэтла, ультрамодернистские павильоны выставки, ленту монорельсовой дороги, то одинокую на западной стороне гору Рэйнвер, сильно напоминавшую, по мнению Лота, знаменитую Юнгфрау. Но далеко не все посетители ресторана знали, что там, за горой Рэйнвер, за озерами с зелеными островами, расположен лагерь спецвойск США, а еще дальше – зловещий «Диснейленд» ЦРУ, несладкой памяти «Литл Раша» («Маленькая Россия»)…

Закатное солнце скользило по лицам. Лот, лицо которого было сейчас похоже по цвету на сосновую кору, задумчиво усмехаясь, смотрел вниз.

– Заштатный городок вдруг выбился в люди, – проговорил Лот. – Эта выставка, организованная в память Аляско-Юконской тихоокеанской выставки 1909 года; названа Всемирной. Всемирная выставка! Гости со всего мира: европейцы, африканцы, азиаты… Как эти сиэтлинцы будут жить, когда она закроется?

Он посмотрел на Джина. Тот безучастно поглощал устриц и старательно отводил глаза. Как вывести его из этого почти враждебного безразличия?

– Сто дней и сто ночей они мыли уши и чистили зубы, – улыбаясь, сказал Лот, – ждали приезда самого Кеннеди, но он не приехал.

– Что же ему помешало? – равнодушно спросил Джин.

– Кубинский кризис. К тому же Кэролайн[89] не посоветовала…

Шутка повисла в воздухе.

– Да что с тобой, старина?! – воскликнул Лот. – Не могу видеть, как твоя славная рожа превращается в каменного идола. Ты что, всерьез разозлен на меня?

– Перестань! – буркнул Джин.

– Хочешь, я расскажу тебе подноготную всей этой комедии, которая погрузила тебя в такую мизантропию? – спросил Лот.

– Валяй…

– Ваша группа действовала в рамках грандиозных арктических маневров «Великий медведь». Условия были максимально приближены к боевым. Ты не представляешь, что там творилось, старик! Атомные подлодки вспарывали брюхо Ледовитому океану, целые дивизии с тяжелым оружием высаживались на лед… Ты слышал что-нибудь о подледных городах, Джин?

– Нет.

– Ну так вообрази себе берег Гренландии или Баффиновой Земли – абсолютная, белая пустыня, раз в сто лет приходит медведь, и это там считается историческим событием. Но под этой пустыней, мой милый, в береговом припае создано сейчас несколько городов, настоящих городов с улицами и домами, только, увы, без женщин. Так вот из этих городов велись ультрасекретные операции, о которых даже тебе знать не полагается.

Короче, во время этого проклятого «Великого медведя» все хлебнули горя, все солдаты, но вы же не обычные солдаты, вы «зеленые береты», суперсолдаты, цвет армии и разведки, поэтому вам и пришлось круче всех.

Давай начнем сначала. Вам сказали, что вас выбросили на Чукотку, в тыл потенциальному противнику, и вы там должны сделать небольшое черное дельце, так? На самом деле вас и еще три точно такие же команды высадили в районе реки Юкон, в четырехугольник, где западная точка Танана, восточная – Фербенкс, северная – Ливенгуд, а южная – Нанана, сто пятьдесят градусов долготы и шестьдесят пять градусов северной широты. В южной части четырехугольника проходит узкоколейка от Скагуэя в порт Уинтер. Ее-то вы и должны были принять за зловредную стратегическую дорогу, которую обнаружил наш зоркий «Сэмос». Должен тебе сказать, что взорвали вы узкоколейку «липовой» взрывчаткой. И здесь-то вас и пленили.

«Русский» отряд, напавший на вас, был составлен из «зеленых беретов» русского происхождения, разных бывших власовцев и полицаев, доставленных из лагеря Бад-Тельц в Западной Германии, и эскимосов – национальных гвардейцев штата Аляска.

После этого вас с аэродрома Фербенкс на транспортном Си-130 доставили в Сиэтл, и тут-то и начались все твои приключения.

Видишь ли, ЦРУ совместно с Пентагоном проявило трогательную заботу о своих любимых детках, создав несколько специальных тренировочных территорий: «Литл Чайна» («Маленький Китай»), «Литл Поланд», «Литл Чехословакия»… ну, и «Литл Раша», куда попали вы.

На этой территории поперечником в тридцать пять миль проложены дороги, построены два городка – Петухово и Собакино, расставлены советские плакаты и дорожные знаки.

Должен тебе сказать, что если бы вы с этим долговязым чудаком прошли еще три километра вверх по реке, вы бы наткнулись на бетонный забор, а если бы вы перелезли через этот забор, вы прочли бы на нем надпись: «Кип аут! Ю. Эс. Арми Резервейшн». Правда, вряд ли вам удалось бы перелезть через этот забор.

Десять месяцев в году эта территория пустует, и лишь два месяца, летом и зимой, во время выпускных проверочных испытаний Брагга, она оживает. Там начинают курсировать автобусы, ездит милиция на мотоциклах, ведутся дорожные работы, в домах живут люди, ходят на работу и на лекции, смотрят советские фильмы, производят банковские и почтовые операции, расплачиваются фальшивыми советскими деньгами и так далее. Для этой цели у нас есть специальный штат из эмигрантов, и, кроме того, мы используем голливудских статистов. Должен тебе сказать, что месяц таких игр стоит нашей маленькой «фирме» ничуть не меньше, чем стоил суперфильм «Иудейская война» студии «Твентиес сенчури фокс».

– Сейчас мне кажется, что ваша «Литл Раша» – это сплошная клюква, – мрачно заметил Джин.

– Я убежден в этом! – весело сказал Лот. – Но все-таки на невинных голубков из Форт-Брагга она производит оглушающее впечатление. Видишь, даже ты русский, и то попался на крючок.

Джин огорченно присвистнул. Сейчас, когда все уже было позади, он чувствовал себя глубоко уязвленным тем, что не смог сразу разгадать фальшивки, липы. Ведь все-таки читал же он иногда советские книги, журналы, на которые подписывался отец, помнил рассказ отца о путешествии в Россию… И разве не слышал он о липовом «лагере военнопленных Вьетконга», о «Райотсвилле, США» – липовом же «Волынкограде», в котором 82-я воздушно-десантная дивизия из Форт-Брагга училась подавлять негритянские волнения? Там, в Форт-Гордоне, тоже были актеры и декорации, было целое гетто для «черных» из числа 503-го батальона военной полиции, только камни, и кирпичи, и все оружие бунтовщиков были сделаны из резины.

– Наш побег тоже был запланирован? – хмуро спросил он.

– Представь себе, нет! – воскликнул Лот и, перегнувшись через стол, хлопнул его по плечу. – Тут ты оказался таким молодчиной, что мы все ахнули. Генерал – он, между прочим, бывший власовский офицер, – был взбешен. Трой Мидлборо только и сказал: «Вот это парень!»

– Надеюсь, пули, которыми я прикончил охрану под аркой тюрьмы, были такие же, какими нас расстреливали? – мрачно поинтересовался Джин.

– Ну конечно. Это особые оглушающие и временно парализующие капсулы. Говорят, сейчас они будут внедряться в полиции и национальной гвардии для разгона демонстраций. Кстати, Джин, тебя не интересует, почему ты в совершенно незнакомой тебе местности пришел ночью именно к поселку Петухово, а не поперся в противоположную сторону и не уткнулся в стену? Дело в том, что ты и этот, как его, Перси Гордон Браунинг…

– Его настоящее имя Натан Стиллберд, – усмехнулся Джин. – Там он составил свое имя из трех великих поэтических имен. Перси – это имя Шелли, Гордон – второе имя Байрона, ну а Браунинг – это Браунинг…

Лот приглушенно засмеялся.

– Видишь, малыш, какой я малокультурный, несмотря на Оксфорд. Что ж, я воспитывался на стихах Бальдура фон Шираха.[90] Ну хорошо, вернемся к нашим баранам. Итак, вы со Стиллбердом совершенно случайно выбрали правильное направление, но дело в том, что, куда бы вы ни пошли, вы все равно пришли бы или в Петухово, или в Собакино. Патрули и шлагбаумы создали в «Маленькой России» своеобразный лабиринт, по которому вы бы двигались, как кибернетическая мышь.

Вы подошли к спящему городку и увидели несколько освещенных окон. За этими окнами, дружище, сидели подсадные утки. Вы попали на «монархиста». Кстати, его имя Чарли Врангель, вон он сидит со своими сыновьями.

Джин посмотрел туда, куда показывал Лот, и увидел у противоположной стеклянной стены ресторана почтенного джентльмена в сером костюме и двух смазливых молодчиков в оксфордских галстуках. Семейка тоже лакомилась устрицами.

Увидев, что на него смотрят, мистер Врангель с достоинством наклонил голову.

– Старый дурак действительно монархист, – продолжал Лот. – В «Литл Раша» он приезжает на заработки. Его связывали уже пятнадцать раз. Вы еще деликатно с ним обошлись, а то иной раз какой-нибудь громила подносит ему вместо приветствия кулак весом в пять фунтов. Однако Чарли каждый раз упорно приезжает на занятия, ведь он получает здесь за каждый месяц генеральское жалованье – почти тысячу пятьсот долларов плюс солидную компенсацию за каждое увечье. В прошлом году один «берет» сломал ему пяток ребер, так он подал иск на пять тысяч долларов и, представь, получил их с ЦРУ! Как мне кажется, ему просто нравится этот маскарад, нравится изображать духовное подполье в «поруганной России».

Лот замолчал, глядя на Джина веселыми и ожидающими глазами. Он наполнил свой бокал и молча просалютовал другу. Джин тоже просалютовал ему.

– В общем, теперь, когда все уже позади, я могу тебя только поздравить, малыш! – сказал Лот. – В глазах командования ты теперь кадр первого ранга. Но не забудь: ты должен написать два отчета, один о «Чукотке», другой о «Маленькой России». Остановись на таких вопросах, как характеристика всех членов команды, как каждый из них реагирует на физические лишения, опасность, страх, отчаяние, апатию, психологическое давление, промывание мозгов, все формы стресса – нервно-психической напряженности. Проанализируй адекватность действий, стойкость, выживаемость, волевую выносливость, раздражительность, способность к общежитию, эмоциональные способности, идейность…

– Скажи-ка мне, Лот… Ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос, – медленно проговорил Джин. – Если бы ты сидел в стеклянном колпаке и перед тобой был бы пульт с одной кнопкой и ты услышал бы приказ нажать эту кнопку, нажал бы ты ее?

Лот мягко, с какой-то даже грустью улыбнулся.

– Я не думал, что ты задашь мне этот вопрос в такой общей форме. Я ждал его. Ты назвал нас всех сволочами… Мидлборо не обратил на это внимания, он принял это за естественную реакцию после контузии, но ты прав, мы гнусные сволочи. Однако, если ты думаешь, что мне, старой сволочи, было легко подвергать тебя тому чудовищному эксперименту, то ты ошибаешься. Это было сделано вновь по личному приказу Лаймэна Киркпатрика, он лично приказал мне подвергнуть тебя тесту на предательство… Он запросил твое досье и…

– Подожди, – перебил его Джин. – Я спрашиваю тебя о другом. Если ночью в полном одиночестве и тишине ты услышишь приказ нажать кнопку, ты ее нажмешь?

Сжав ручки кресла, он смотрел на Лота в упор. Лот швырнул салфетку на стол и рассмеялся.

– Это уже смахивает на дзен-буддизм. Если тебе скажут: убей кукушку, ты убьешь ее? Знаешь, старик, предлагаю тебе «паб-крол» по Сиэтлу. Здесь есть довольно забавный найт-клаб.

В лифте, стремительно несущемся вниз, в толпе откушавших и веселых леди и джентльменов Лот приблизил свое лицо к Джину и проговорил:

– Я нажму. А ты?

Джин ответил глухо:

– Я не знаю.

Лот улыбнулся и обнял его за плечи.

– Поэтому с тобой и работают, малыш.

Четвертый раунд Ближний бой

Fas est et ab hoste doceri[91]

Глава двадцатая Коллеги

(Перевод В. А. и О. Г.)

В кромешной тьме виднелась лишь повисшая на далеком западе остывающая полоска багрового заката. Изредка показывались внизу и быстро уходили под крыло слабые, еле видные огоньки идущих к Хайфону или из него судов.

Джин Грин в костюме «фрогмена», с ластами на ногах и с парашютным мешком за спиной сидел на месте второго пилота и застывшим, бездумным взглядом смотрел на полосу заката, похожую на раскаленный рельс.

Ровный гул моторов Б-26, ровное, спокойное движение создавало ощущение убаюкивающей безопасности, но временами Джин вспоминал, для чего он летит в этом самолете, и тогда в животе все сжималось, словно от резкой боли.

Стэнли, пилот Б-26, спокойно держал руки на штурвале и, вытянув губы, насвистывал какую-то неслышную мелодию. Второй пилот Бак сидел за спиной Джина и при свете индикатора рации, громко хмыкая, читал суперинтеллектуальный гомосексуально-сюрреалистический бестселлер «Город ночи».

– Значит, тебе не понравилась окинавская водка, Джин? – неожиданно спросил Стэнли.

Джин вздрогнул и принужденно рассмеялся.

– Эта штука пострашнее атомной войны, – сказал он.

Вот уже много часов, как они вылетели с аэродрома, расположенного недалеко от Кемп-Харди – базы «зеленых беретов» на острове Окинава. Три дня назад стратегическим бомбардировщиком Б-52 Джин был заброшен из Сайгона на Окинаву, чтобы вылететь оттуда в Северный Вьетнам для выполнения первого в его жизни боевого задания чрезвычайной важности. На Окинаве его в первый же вечер познакомили со Стэнли и Баком, которые оказались простыми, свойскими ребятами. Днем все трое получали инструкции и проходили спецподготовку, а вечером отправлялись в ближайший городишко, в национальный ресторанчик, где очаровательная Марико танцует на крохотной эстраде чуть ли не среди ваших тарелок.

И вот сегодня в 16.25 Б-26 с дополнительными баками горючего стартовал с Окинавы на Вьетнам. Только в один конец – около 1500 миль. Больше двух часов они летели над сверкающим блюдом Восточно-Китайского моря, потом на горизонте показалась неровная полоска Формозы. Они шли почти по трассе интерконтинентальных лайнеров и раз даже в районе Гонконга видели прошедшую над ними курсом на Токио серебристую сигару с синими буквами «Эйр Франс» на борту.

После Формозы потянулось бесконечное голубое сияние Южно-Китайского моря, редкие облака внизу бросали тени на неподвижную гофрированную водную поверхность. Потом полнеба охватил гигантский закат, а когда сгустилась тьма, они строго по графику подошли к китайскому острову Хайнань и, применив специальное противорадарное устройство, спокойно прошли над ним. Сейчас они двигались над Тонкинским заливом, словно козявка в банке паркеровских чернил, и лишь раскаленный рельс на горизонте кое-как ориентировал тело в пространстве.

– Хайфон, – проговорил Стэнли.

Джин вздрогнул. Прямо по курсу в черной прорве возникло светящееся пятно, похожее на туманность Андромеды.

Вместе с Баком они направились в хвост самолета. Самолет круто нырнул вниз, потом выровнялся. Бак открыл люк. Рев моторов и свист разрываемого воздуха ворвались внутрь. Спокойными, как у робота, привычными жестами он проверил подвесную систему парашюта, ХАЛО, реактивный пояс, мешки со снаряжением, крепление акваланга СКУБА. Надел шлем с гофрированной трубкой. Он не чувствовал страха, потому что делал то, что надо, и твердо знал, что обратного пути ему нет. В то же время и смелостью его ощущения в этот миг можно было признать только, если допустить, что может быть смелой несущая плоскость самолета, или реактивное сопло, или мотор гоночного автомобиля.

Загорелась красная лампочка над люком. Бак дружески сжал плечо Джина. Вспыхнула зеленая лампочка…

– Ready!

…Отдернул руку…

– Go!

Джин тяжело рухнул в бездну. Начиналась первая часть «инфильтрации по типу ХАЛО-СКУБА».

Ощутив под собой упругую, беспорядочно качающуюся поверхность моря. Джин мгновенно отстегнул подвесное устройство и ушел под воду. Вынырнув через минуту и оглянувшись, он увидел опадающий в темноте светлый пузырь. Это шел ко дну его парашют, снабженный специальным грузилом.

Впереди на фоне багровой полосы, которая, казалось, не погаснет вечно, мелькнул раскоряченный контур воздушного черта Б-26.

Джин снова нырнул, включил двигатели реактивного пояса и, взявшись за рули, пошел в глубину.

Ориентироваться в кромешной тьме он мог только чутьем. Когда глубина достигла, по его расчетам, десяти-пятнадцати метров, он перешел в горизонтальное положение и поплыл по направлению к хайфонскому порту.

Реактивный пояс работал безотказно. Дыхательная смесь исправно поступала из акваланга. Временами Джин сжимал укрепленную на груди тубу, выпуская очередную порцию противоакульей жидкости. Помогая ластами двигателям, Джин плыл и плыл, и как ни странно, голова его в это время была занята мыслями, отнюдь не связанными с предстоящей операцией.

Три дня назад, за час до отъезда на аэродром, Джин со своей сайгонской подругой Тран Ле Чин сидел в многолюдном баре отеля «Де Виль». Транни в легких, обтягивающих брючках, в голубой рубашке с закатанными рукавами была просто пугающе хороша.

Глядя на ее уверенные жесты, на разного рода игриво-вызывающие салютики, которыми она приветствовала многочисленных знакомых американцев и вьетнамцев, на всю ее повадку «хозяйки Сайгона», Джин почти не верил, что еще совсем недавно она лежала в его объятиях.

В руках у них были стаканы с «дайкири», кристаллики тертого льда поблескивали в тонком луче солнечного света, и Транни, отнимая от своих пухлых вишневых губ стакан, тихо спрашивала:

– Куда же ты летишь, милый?

– На север, к медведям, – усмехнулся Джин.

– Ну хорошо, – шептала Тран Ле Чин, – нельзя говорить, не надо. Скажи мне только одно: это опасно?

– Не более опасно, чем пить «дайкири».

– Какие там женщины, Джин?

– О, женщины там огромные, как айсберги, и на четыре пятых скрыты под водой.

– Да ну тебя!

Вошел белл-бой и, сложив ладони рупором, прокричал:

– Телеграмма для мистера Грина! Мистер Грин, на ваше имя получена телеграмма!

Джин махнул ему рукой.

Прочитав телеграмму, он не удержался от удивленного возгласа. Она была из Пномпеня от Ширли.

«Мой лейтенант, уикенд в Камбодже превосходит все ожидания. Принцы и принцессы ждут тебя с нетерпением. Немедленно прилетай. Беру на себя все неприятности.

Салют. Твоя Ш.».

Взмах узкой смуглой руки, перехват телеграммы, прочтенье оной, надутость, каприз, ревность – все это приятно покалывало мужскую гордость через три дня в чреве Б-26, да и сейчас, когда он скользил на глубине двадцати футов в кромешной тьме к вражескому берегу.

Джин усмехнулся, вообразив себе поверхность бескрайнего моря, все море и себя в нем – животное средних размеров, плывущее в обществе скатов и акул и вспоминающее любимых женщин, вкус «дайкири», запах сигар… Он посмотрел на светящийся циферблат. Прошло полчаса, и пройдено пять миль. Пора вынырнуть и определиться.

Высунув голову из воды, он увидел прежде всего яркое пламя на берегу, освещенные этим пламенем контуры домов и заводских труб, прочерки трассирующих зенитных снарядов. Прямо над ним пронеслось звено МИГов. Он понял, что Стэнли произвел отвлекающую бомбежку, и отвернул к югу.

Джин был уже на внешнем рейде хайфонского порта. В двух кабельтовых справа, словно празднично иллюминированный остров, стоял танкер. Слева видны были контуры древнего грузовоза с высокой прямой трубой.

Все-таки Стэнли сбросил свои зажигалки слишком близко к порту. На воде дрожали огненные блики, отчетливо были видны краны, мачты и надстройки ошвартованных судов. В довершение неприятностей прямо по курсу стоял сторожевик, бешено палящий в небо из скорострельных зениток.

Джин снова ушел в глубину и стал забирать к югу, в более темный квадрат акватории порта. Через некоторое время голова его ударилась о какую-то невидимую преграду. Удар, по счастью, был несильным, потому что он шел на самой малой скорости. Он включил фонарь, вмонтированный в рукав костюма, и в мутном свете увидел прямо перед собой переплетения стальной проволочной сети.

Он сбросил пояс и поплыл в обратную сторону от ворот порта. Первый вариант операции провалился.

Утром Ганс Ульрих Рудель повез знатного гостя на «ландроувере» по окрестностям своей лесной крепости.

Отто Скорцени не приходилось бывать раньше в аргентинской провинции Рио-Негро. В «сельскохозяйственную колонию» к Руделю он прикатил на «джипе» накануне, уже после захода солнца, и потому не успел как следует рассмотреть живописные и дикие окрестности.

Это был нелюдимый край гористых джунглей с водопадами, таинственными пещерами и зачарованными тихими озерами в ста милях севернее деревни Сан-Карлос-де-Барилоче, которую Скорцени накануне увидел проездом уже в закатных лучах солнца.

Водитель, пожилой нацист с бычьим загривком, искусно вел «ландроувер» по укатанной грунтовой дороге.

Скорцени хотел было спустить стекло в боковом окне, чтобы получше рассмотреть высокие снеговые горы на горизонте за джунглями, но Рудель сдвинул на затылок тропический шлем и сказал:

– Не стоит, Отто. Ты только впустишь зной в машину. Она ведь снабжена воздушным кондиционером.

– Я слышал, что вы купили эту землю у аргентинского диктатора Перона? – спросил Скорцени, закуривая предложенную ему Руделем сигарету «Генри Упман».

– Да, в сорок пятом, – ответил бывший ас, любимец фюрера, ставший по секретному завещанию Гитлера его преемником. – Десять тысяч квадратных миль. Перон, ты знаешь, был большим поклонником фюрера. Вот уже семнадцать лет, как мы осваиваем этот край. Старина Гиммлер рассчитывал на мировую с англо-американцами, мечтал занять место фюрера и канцлера. Да, «верный Генрих» предал нашего Ади. А я, как тебе известно, оставался преданным фюреру до конца. Тайная покупка этой земли и соглашение с Пероном были только частью нашего плана спасения фюрера.

Скорцени молчал, попыхивая сигарой. В отношении Гиммлера старина Рудель, конечно, прав. Однако ему не следовало бы забывать, что его гость был в те времена человеком рейхсфюрера СС, его диверсантом номер один. Этот Рудель никогда не отличался тактом и никогда не прощал соперникам в борьбе за власть, даже мертвым.

– В первую очередь, – продолжал первый ас «третьего рейха», – нам необходимо было в самой глубокой тайне собрать деньги для финансирования всей этой операции.

Скорцени позволил себе усмехнуться тем краем рта, который не был виден Руделю Чего-чего, а денег у них хватало. Партия – НСДАП – располагала капиталами, награбленными СС и вермахтом во всех странах Европы и в Африке, от Нордкапа до Эль-Аламсина, от острова Джерси в Ла-Манше до волжских утесов и Астрахани. Этих капиталов и сейчас хватает скуповатому Руделю, чтобы финансировать неонацистов во всех частях света, скупать пакеты акций в сотнях промышленных картелей и компаний всех стран. Кто-кто, а он, Скорцени, прекрасно знает, что Рудель отнюдь не обеднел за эти годы, а неслыханно разбогател, да и вся нацистская колония преуспевает.

За час до обеда Ульрих и Скорцени вернулись в крепость через контрольно-пропускной пункт, охраняемый вооруженными молодцами, похожими на штурмовиков.

– Вас здесь никто не беспокоит? – поинтересовался Скорцени.

– Лишь изредка не в меру любопытные туземцы из деревень Сан-Карлос-де-Барилоче и Пасо-Флорес да еще более любознательные газетчики и разведчики разных держав, – ответил Рудель. – С последними мы не церемонимся. Бывают у нас и знатные гости, сочувствующие нашему движению. На днях на вертолете прилетал с рекомендательным письмом от самого Мосли, лидера британских фашистов, некий сэр Бэзил Сноумен.

Этот Сноумен, вспомнил Скорцени, приезжал и к нему в Ирландию. Но об этом надо молчать, раз он не сообщил тогда о своих контактах с Мосли Руделю. Скорцени ненавидел Руделя. Ведь этот выскочка по чистой случайности сделался фюрером. По тому секретному завещанию Гитлера его наследником был объявлен Геббельс, но Геббельс последовал за обожаемым фюрером. Преемником же Геббельса Гитлер приказал назвать того офицера, который удостоится к концу войны наибольших и наивысших наград рейха. И надо же было случиться, что таким офицером оказался не рейхсдиверсант номер один, а рейхсас номер один – Ганс Ульрих Рудель, полковник Люфтваффе.

Однако приходится подчиняться. Заказывает музыку, как говорят американцы, тот, у кого денежки. А денежки, главные деньги в Буэнос-Айресе, Рио и швейцарских банках, оказались у преемника фюрера, у Руделя. Конечно, все это только до поры до времени. Среди бывших эсэсовцев, составляющих костяк нацистской эмиграции, у Скорцени гораздо больше сторонников, чем у Руделя. Старая борьба СС с вермахтом продолжается и здесь, в джунглях. Его, Скорцени, помнят ветераны дивизии СС «Дас Рейх», с которыми он едва не взял Москву, помнят по громкой истории спасения Муссолини из горной итальянской крепости – за то дело фюрер вручил ему Рыцарский крест из собственных рук в своей ставке в «Волчьем логове». Помнят, наконец, по диверсионному маскараду в Арденнах, во время которого его эсэсовцы, переодетые американскими офицерами и солдатами, наводили ужас на янки в их тылу.

Придет время, и Отто Скорцени посчитается с Руделем…

За высокой деревянной стеной крепости они проехали берегом быстротечной реки Рио-Лимай.

– Я накормлю вас отличной форелью, – сказал Рудель, поглядывая сквозь синее стекло на светловолосых и загорелых юных рыбаков, столпившихся на берегу. – Представьте, Отто! Многие из этих юнцов, родившихся здесь, в крепости, никогда не бывали в фатерлянде!

Машина остановилась у старинной двухэтажной гасиенды, как видно, стоившей Руделю немалых денег. Они вышли из «ландроувера» под знойное солнце.

– Ну и жара! – проговорил Скорцени, вытирая мигом вспотевшее лицо с покрасневшими шрамами – памятками давней буршской дуэли.

– На севере жарче, – сказал Рудель. – Ведь мы находимся в двух с половиной тысячах миль южнее экватора.

Скорцени огляделся. Все мужчины в лагере носили форму, похожую на форму нацистского Африканского корпуса. Те же шорты и те же фуражки с длинным козырьком, что носил и сам командир корпуса – «лис пустыни» фельдмаршал Эрвин Роммель. Немцы, немки и их дети – все занимались своим делом, подчиняясь зычным гортанным командам. Скорцени радовала стальная дисциплина, царившая на этом затерянном в джунглях островке – осколке бесславно погибшей коричневой Атлантиды.[92]

К Руделю подскочил плотный седоватый мужчина с распаренным загорелым лицом.

– Восемьдесят восемь! – рявкнул он.

– Восемьдесят восемь! – ответил Рудель. Вслед за этим обменом странными приветствиями краснорожий отрапортовал своему фюреру в лучших прусско-нацистских традициях.

– Это наш комендант Вальтер Охнер, – представил его Рудель. – Мы все его зовем «гауптманом» – капитаном. А вот, – кивнул он в сторону отдававшего честь долговязого и голенастого немца, – его заместитель Эдгар Фьесс. Оба офицеры СС, оба объявлены военными преступниками на нашей неблагодарной родине. Прошу, Отто! Кстати, вас ждет приятный сюрприз, мы будем обедать с вашим старым товарищем по СС – доктором Менгеле.

– Тем самым, которым пугают детей на родине? – тонко улыбнулся Отто Скорцени. – Чудовищем-людоедом из Аушвица?

– Тем самым, Отто, – рассмеялся Рудель, – тем самым.

Он шел прямо, почти не припадая на ножной протез. Они уже были у лестницы, ведущей на веранду гасиенды, когда к ним рысцой подбежал запыхавшийся, обливавшийся потом толстяк.

– Что тебе, Эрих? – спросил Рудель. – Это наш почтовый цензор, Отто.

– Разрешите доложить. Только что принята радиограмма для герра Скорцени!..

Скорцени развернул радиограмму, прочел ее вслух:

– «Срочно вылетайте Вашингтон тчк Встреча состоится завтра тчк Мерчэнт тчк».

– Это от «Паутины», – пояснил Скорцени. – Для разговора о «Паутине» я и приехал сюда к вам, Ганс. Надо спешить. Сегодня же мне придется покинуть вас, чтобы завтра рано утром вылететь в Вашингтон!

– Прекрасно! – сказал Рудель. – «Паутина» – наш последний козырь, Отто, наша главная надежда. Поговорим за обедом.

Выпив коктейли в баре, они уселись в уютном кабинете Клуба армии и флота в Вашингтоне. Мерчэнт только что представил Лоту Чарльза Врангеля, чьи седые брови и усы были выкрашены в гуталиново-черный цвет.

– Врангель? – переспросил Лот. – Я помню немецких Врангелей – юнкеров в Восточной Пруссии. Вы мой соотечественник, родом из Германии?

Он сделал вид, что не узнает эту многогранную личность – участника похорон Гринева-отца и монархиста из «Литл Раша».

– Мистер Чарльз Врангель, – ответил Мерчэнт, – из русских немцев. Родственник известного генерала Врангеля, правителя Крыма, верховного командующего Добровольческой армией.

– Петра Николаевича? Как же, как же! – ухмыльнулся Лот.

– Это верно, – не без гордости подтвердил Чарльз Врангель. – Однако Врангели, упомянутые среди дворян в Готтском альманахе, этом германском аристократическом «Кто есть кто», действительно связаны с русской баронской ветвью Врангелей, Петра Николаевича я похоронил в Брюсселе в 1928 году, царство ему небесное.

Заказали по совету Мерчэнта суп из черепахи и омаров, сваренных в молоке кокосового ореха.

– Я не знал, мистер Мерчэнт, что вы вхожи в этот эксклюзивный клуб, – заметил Лот, когда Майк, знакомый Мерчэнту официант в снежно-белом форменном пиджаке с золотыми погончиками, принял заказ с военной четкостью и бесшумно удалился.

– Меня удивляет ваша неосведомленность, – сухо улыбнулся Мерчэнт. – Я полагал, что мы знаем друг о друге все. Видите ли, я бригадный генерал в отставке.

– Ах да! – воскликнул Лот, театральным жестом легонько шлепнув ладонью по лбу. – Теперь припоминаю! Бригадный генерал Мерчэнт! Ведь вы ушли из армии в знак протеста против увольнения генерала Уокера за фашистскую пропаганду в войсках. Да, да! До этого вы служили начальником штаба одной из наших дивизий в федеральной Германии, и потом в Корее, на Окинаве…

– Совершенно верно, мой дорогой мистер Лот, – хмуро проговорил Мерчэнт, отпивая воду из стакана со льдом. – Я рад, что мы начинаем наконец лучше узнавать друг друга. Для этого я и пригласил вас сюда.

– Вы обещали выложить карты на стол, – напомнил Лот, глядя прямо в глаза Мерчэнта.

– Я не отказался от этого намерения, – подтвердил Мерчэнт, спокойно выдерживая взгляд Лота.

– Значит, разговор будет носить конфиденциальный характер?

– Строго конфиденциальный.

– Но разве вы не знаете?.. – Лот многозначительно обвел взглядом окрашенные в мягкие тона стены и потолки кабинета.

– Клуб армии и флота, – ответил отставной генерал, – самое подходящее место для нашей конфиденциальной беседы. Что касается ФБР, сюда не посмеют сунуться эти «слухачи» – Гуверу и его штатской братии сюда доступ закрыт. К тому же у нас самые теплые отношения с ФБР и особенно с его Эс-Ай-Эс – Секретной разведывательной службой. Нас ничуть не смущают и ручные «клопы», подсаженные вашей «фирмой». С мистером Алленом Даллесом у нас с самого начала его «директории» установились самые наилучшие отношения, и нет никаких причин сомневаться, что они испортятся при нынешнем директоре – мистере Джоне Алексе Маккоуне. Наши отношения с «фирмой» настолько теплы и сердечны, мистер Лот, что я гарантирую вам: запись нашей беседы будет немедленно уничтожена шефом «слухачей» в Лэнгли. Наконец, здесь нас не подслушивают враждебные разведки – вы понимаете, о ком я говорю.

– Отдаю вам должное, генерал, – сказал Лот, – вы прекрасно все продумали.

– Не называйте меня генералом, – нахмурился Мерчэнт. – Сенатор Маккарти был прав: коммунисты действительно проникли в правительство и армию. Они изгнали меня и генерала Эдвина Уокера из армии за то, что мы лучше других разглядели коммунистическую опасность. Подобно своему духовному отцу генералу Дугласу Макартуру, который тоже был смещен неблагодарным президентом, я всю жизнь был верен неизменно девизу нашего Вест-Пойнта: «Долг, Честь, Родина!» Пока те, кто в силу гнилой демократии говорит от имени родины, отплатили нам черной неблагодарностью, играя на руку красным. Но наше время еще придет. Вот тогда вы назовете меня генералом. Для этого мы работаем не покладая рук.

– Вы, то есть «Паутина»?

– Да, если угодно, «Паутина». О ней я вам расскажу сейчас.

Лот метнул красноречиво-вопросительный взгляд в сторону бесстрастно крутившего сигару Чарльза Врангеля.

– Не беспокойтесь, – сказал Мерчэнт. – Мистер Врангель у нас особо доверенное лицо, лидер боевой антисоветской русской эмиграции. До войны он являлся одним из помощников известного борца-антикоммуниста, вождя белогвардейской эмиграции в Америке покойного князя Вонсяцкого-Вонсяцкого в начале войны, после ареста графа Вонсяцкого Чарльз бежал в Германию и стал вашим союзником – служил под Вальтером Шелленбергом в разведке СД, был одно время советником генерала Власова…

– Я имел чин СС-оберштурмбаннфюрера, – вставил Врангель, произнося эти слова с достоинством и оттенком грусти по ушедшему времени.

– Я рад приветствовать бывшего союзника, – по-прусски наклонил голову Лот.

– Не только бывшего, – поправил его Мерчэнт. – Нынешнего и будущего. Ныне мистер Врангель благодаря его прошлому служит в нашей системе отличным связующим звеном между боевой антисоветской русской эмиграцией в Америке и нашим мощным антикоммунистическим филиалом в федеральной Германии, который там, подобно айсбергу, виден открыто лишь на одну пятую.

Съели суп. Принялись за омаров. Лот и Врангель запивали мозельским. Мерчэнт не имел привычки пить во время обеда.

– Урожай винограда в этом году в Германии, – заметил Лот, – обещает быть средним, но вино, поверьте, будет самого отличного качества. Советую вам закупить впрок и мозельское, и рейнское и эльзасское – не прогадаете. Неплохи нынче дела в Бордо и Бургундии. Официант! Принесите-ка бутылочку самого сухого шерри из провинции Херес!

– У вас дорогие привычки, мистер Лот, – сказал Мерчэнт, отпивая глоток ледяной воды. – А между тем жалованье майора с надбавкой за секретность и «комбэт пей» – боевой надбавкой во Вьетнаме – никогда не сделает ваше имя известным на Уолл-стрите. Тем более что вы давно прожили, пропили, прокутили свой пай в том пивоваренном заводе в Милуоки, который вам оставил ваш дядюшка – мюнхенский эмигрант. А ваши рурские доходы, о коих вы любите рассказывать своим друзьям, ведь, согласитесь, чистейшая липа.

Лот небрежно промокнул губы салфеткой.

– Да, мистер Лот, – продолжал Мерчэнт. – Вы привыкли жить широко, а для этого нужны деньги. А у нас они водятся. Старина Хайни – СС-рейхсфюрер Генрих Гиммлер – был дальновидным бизнесменом. Он не только верил в будущую боевую антанту Запада против коммунистического колосса, но и отложил денежки на наш крестовый поход. «Паутина» давно реализовала секретные вклады СД в банках Женевы, Аргентины и Бразилии. Мы пустили эти деньги в оборот, делая ставку на «холодную войну», на гонку оружия и продажу его всюду, где его покупали. Постепенно мы завоевали на свою сторону таких богатейших людей Америки, как Эйч-Эл Хант и Си-Би Грант. Мы стали деловыми партнерами и сейчас загребаем миллионы от продажи семейных атомоубежищ. И всюду растут штурмовые отряды подпольной сверхсекретной армии «Паутины». ОДЕССА – тайное общество взаимопомощи бывших служащих СС, многочисленные союзы ветеранов вермахта в Германии. Одних только бывших эсэсовцев около миллиона и, пожалуй, впятеро больше бывших солдат и офицеров вермахта с незаменимым боевым опытом против большевиков! В Германии растет подлинно националистическая партия – НДП. Оасовцы в Алжире и Франции. Во главе их славной Организации секретной армии стоит стойкий генерал Рауль Салан. А за ним, замечу в скобках, стоит ваше ЦРУ. Алжир – это передовая позиция в войне белого человека против цветной мрази. Трусливый генерал де Голль позорно капитулировал в семилетней войне в Алжире, но оасовцы продолжают борьбу. Вы слышали, «ультра» – так их называют в печати – сожгли алжирский университет. Салан в тюрьме, но он и не думает сдаваться. Благодаря ЦРУ «Паутина» связалась с разведчиками всех государств НАТО – ведь все эти разведки подчинены ЦРУ. В Италии здоровые националистические силы закаляются в тайной диверсионной борьбе вдоль австрийской границы. Кроме того, мы крепко дружим с СИФАРом – военной разведкой и контрразведкой итальянской армии. В Сицилии у нас установлена связь с Мафией, которая может и должна сыграть антикоммунистическую роль. На нашей стороне Испания и Португалия, Южная Африка, Парагвай, националистический Китай. Превосходно идут наши дела почти во всем западном мире и особенно здесь, в Штатах.[93]

– В Штатах, – продолжал Мерчэнт, – настоящие патриоты, так называемые «правые экстремисты», завоевывают все более сильные позиции. По сути дела, создан единый фронт от будущего кандидата в президенты Барри Голдуотера до Джорджа Рокуэлла, фюрера американских нацистов. Все больше людей понимает, что ООН такое же гнездо евреев и цветных, как Кони-Айленд в жаркий летний день. Они объединяются для борьбы в ударные отряды: общество имени убитого коммунистами офицера Джона Бэрча, Христианский крестовый поход во главе с доктором Шварцем, Арийская лига Америки, близкая к Рокуэллу, Американская национальная партия, «Лайф-лайн» – «Линия жизни» миллиардера Ханта, «Рыцари Колумбии», ку-клукс-клан.

На стороне суперпатриотов такие сенаторы, как Додд, Макклеллан, Мундт, Карлсон, Робертсон, Тэрмонд, многие члены палаты представителей. У них богатая пресса: например, «Америкэн опиньен» Роберта Уилча, одного из идеологов консерватизма, «Килл!» («Убей!») – орган Американской национальной партии.

Эта печать, такие видные публицисты, как Уильям Бакли и Л. Брент Боззел, писавший за Маккарти речи последнего, – рупор взглядов Барри Голдуотера: долой ООН, долой разоружение, долой прекращение ядерных испытаний, долой мирное сосуществование народов, долой социализм, да здравствует политика с позиции ядерной силы! Ужасы термояда – выдумка Москвы!

– Вы, наверное, видели где-нибудь последний плакат Американской национальной партии? – спросил Мерчэнт Лота. – Если нет, то взгляните на его фотографию.

С этими словами он достал из туго набитого бумажника небольшую фотографию, на которой Лот прочитал:

МЫ ХОТИМ ВОЙНЫ

КРАСНАЯ РОССИЯ ДОЛЖНА ПОГИБНУТЬ!

Чтобы остаться свободной, Америка должна атаковать и уничтожить нервный центр коммунистического заговора, пока у нас еще имеются силы, чтобы добиться победы!

Давайте похороним их, прежде чем они похоронят нас!

МЫ ТРЕБУЕМ ПРЕКРАЩЕНИЯ ВСЯКИХ РАЗГОВОРОВ О МИРНОМ СОСУЩЕСТВОВАНИИ! МЫ ТРЕБУЕМ НЕМЕДЛЕННОГО ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОЙНЫ ПРОТИВ СОВЕТСКОГО СОЮЗА!

Коммунизм должен погибнуть! Лучше быть мертвым, чем красным!

АМЕРИКАНСКАЯ НАЦИОНАЛЬНАЯ ПАРТИЯ

Почтовый ящик 191. Грэйси-Стэйшн, Нью-Йорк. 28, Н.-Й.

Слева Лот увидел рисунок: мускулистый дядя Сэм бросает в вырытую могилу тщедушного человечка с надписью: «СССР».

– Немного грубовато, – заметил мистер Мерчэнт, пряча обратно фотографию, – но точно.

– Что точно, то точно, – глубокомысленно изрек Чарльз Врангель, заканчивая десерт.

– Все это очень мило, джентльмены, – вздохнув, пригубив стакан с шерри, мягко проговорил Лот. – Как гласит русская пословица, вашими бы устами да мед пить. И еще одна есть: у палки два конца. Неужели вы всерьез думаете нарушить атомный пат и развязать ядерную войну, опрокинуть всю эту доску с фигурами?

– Только в самом крайнем случае, мистер Лот, – усмехнулся Мерчэнт, – чтобы не дать русским одним остаться на этой бренной доске. Нет, хотя мистер Врангель и считает, что ради возвращения его русских имений можно рискнуть и пожертвовать полусотней миллионов американцев, я придерживаюсь других взглядов. Так же, как и основное руководство «Паутины». Одну минуту!

Он достал из кармана портативный, похожий на транзисторный радиоприемник аппарат, поставил его на стол, включил.

– Так и есть! – сказал он, глядя на один из приборов аппарата. – Магнитная проверка показывает, что нас, конечно, подслушивают. – Он нажал одну из кнопок аппарата. – Теперь я включил «глушилку», и наши друзья в Лэнгли, увы, не услышат самое интересное в нашей беседе. Новинка – большие умельцы эти японцы.

Он закурил гаванскую сигару, отщипнув ее кончик специальными ножницами.

– Не сомневаюсь, мистер Лот, что вы слышали о минитменах?

– О чудаках, готовящихся к партизанской войне против русских оккупантов?

– Это хорошо, мистер Лот, что многие наши соотечественники, в особенности либералы и интеллигенты, считают их чудаками, хотя я тоже не заблуждаюсь относительно их способности противостоять современной оккупационной армии. Однако вы, мистер Лот, их явно недооцениваете. Чарли! Расскажите-ка, пожалуйста, нашему другу подробнее о минитменах!

– Разрешите мне сначала доложить о поездке к великому князю Владимиру, – сказал, приосанясь, бывший барон, – поскольку это главное дело моей жизни. – Заметив нетерпеливый кивок Мерчэнта, он продолжал, ускоряя темп рассказа почти до скороговорки: – Итак, по заданию мистера Мерчэнта, а также российских монархистов в Америке я ездил в Мадрид, где имел честь встретиться с великим князем на его прелестной вилле.

Голос старого монархиста задрожал от верноподданнического восторга. Лот в недоумении перевел взгляд с него на Мерчэнта.

– Ближе к делу, Чарли! – скомандовал Мерчэнт. – Нас интересуют минитмены.

– Подготовка боевых партизанских или антипартизанских групп и отрядов, – деловито начал Чарльз Врангель, – идет полным ходом по программе рэйнджеров под негласным руководством единого центра, подчиненного верховному штабу североамериканского отделения «Паутины». На сегодняшний день обучение проходят тридцать тысяч человек. Особых успехов добились следующие формирования: «Солдаты Креста» под командованием преподобного Кеннета Гоффа…

– Тот самый, что был до войны здесь югендфюрером в нацистской организации Джералда Смита? – осведомился Лот.

– Да, это наш старый, испытанный товарищ, – отвечал Врангель. – Он был на прекрасном счету на Принц-Альбрехтштрассе.

Лоту не надо было объяснять, что на этой улице в центре Берлина помещалось управление РСХА – ведомство Гиммлера.

– Отличились также Национальная гвардейская элита в Ардсли, Пенсильвания, Национальный стрелковый союз в Чикаго, минитмены США в Новом Орлеане, западные минитмены в Спокане, штат Вашингтон, Лояльный орден горцев в Сан-Диего…

– Не так подробно, Чарли! – поморщившись, перебил Врангеля Мерчэнт.

– Йес, сэр!.. По сообщению господина Рокуэлла, первоклассную подготовку прошла его тысяча штурмовиков, имеющая к тому же немалый опыт уличных боев. На вооружении этих отрядов находятся армейские автоматические винтовки М-1 «гаранд», пулеметы БАР, базуки, 60-миллиметровые минометы, 75-миллиметровые безоткатные орудия, 20-миллиметровые противотанковые пушки… В Скалистых горах и других удобных местах созданы тайники с оружием и боеприпасами…

Теперь Лот слушал с нарастающим интересом.

– Мы стремимся довести численность этих отрядов до миллиона человек. Особое внимание обращаем на ветеранов войны. На сегодня в стране числятся пятнадцать миллионов бывших участников второй мировой войны и четыре с половиной миллиона участников корейской войны.

Из этого числа мы непременно наберем нужный нам миллион. Решено пока не брать в расчет два миллиона четыреста тысяч ветеранов первой мировой войны, хотя некоторые из них тоже просятся в минитмены. Среди первых нам удалось привлечь в армию подполья Лигу американских ветеранов Миннесоты. Это только начало. Особые отряды созданы нами из русских и иных эмигрантов из России – белогвардейцев, власовцев, бывших старост и полицейских на оккупированных территориях, так называемых коллаборационистов. Они будут выступать у нас переводчиками, разведчиками. В организации этих отрядов широко используется опыт работы с власовскими и национальными формированиями, сотрудничавшими с вермахтом. Мы собрали и издали для митингов около трехсот книг, брошюр, справочников, руководств и наставлений по партизанской войне, используя опыт немцев, русских, китайцев, югославов, вьетнамцев. Особым успехом пользуется новая брошюра баптистского священника преподобного Далласа Рокмора под заглавием «Подымитесь в высокие горы». Этот труд в яркой и доступной форме рассказывает о партизанской борьбе. Мы добились, что эту брошюру распространили в конгрессе лобби «Консервативной коалиции». Даллас Рокмор, которому я много рассказывал о борьбе с советскими партизанами в Белоруссии и на Смоленщине, рекомендует отсекать головы коммунистам, вешать их за ноги, ибо мертвые ни боли, ни сраму не имут, а пленных он советует водить по населенным пунктам, зацепив крюком за нос или за челюсть.

О, этот Даллас не знает пощады к нашим врагам! Он отучит янки от мягкотелости, от вшивого гуманизма. Он учит: «Играйте в войну всегда и всюду, и, когда придет время действовать, вы будете готовы!» Толковый поп. Он уже подготовил большой отряд молодежи для партизанских действий в горах. Мы собираемся рассылать его «Устав партизана» в качестве рождественского подарка. По этому руководству у нас уже проходят подготовку бойцы во всех крупных городах сорока штатов. По образцу женских ударных батальонов, вроде того, что во главе с Кулаковой геройски защищал Зимний дворец в семнадцатом году, мы формируем группы «герлз коммандос». Кстати, это великолепная рекламная приманка для мужчин. Одна такая команда сколочена из телефонисток «Галф телефон компани». Они уже здорово лупят из базуки.

– И вы полагаете, – ровным голосом спросил Лот, опрокинув рюмку мартеля перед кофе, – что ваши телефонисточки смогут задержать приход русских орд?

– Позвольте, мистер!.. – вяло, как подмоченный порох, вспыхнул Чарльз Врангель.

– Я понимаю вашу иронию, – прервал его Мерчэнт, обращаясь к Лоту. – Эти «герлз», конечно же, не устрашат русского медведя, но подумайте о том, чего будут стоить сто, двести, триста тысяч минитменов, подвластных «Паутине»! Уже сейчас в эту подпольную армию внедряется строжайшая конспирация, бойцы знают лишь горстку товарищей, а офицеры-командиры известны им, как правило, по псевдонимам. Высшие офицеры в региональном и национальном масштабе вообще остаются в тени. Недавно мы провели координационные семинары партизанской войны для командного состава в Филадельфии, Ньюарке, Канзас-Сити, Омахе, Сан-Антонио и Далласе, где особенно сильны наши отряды. Как видите, мы использовали структуру и опыт СС в период, предшествовавший захвату власти. Ведь ваш фюрер тоже заявлял, что создал отряды СС не для захвата власти, а для защиты от красных коммун.

– Куда вы гнете, Мерчэнт? – напряженно спросил Лот, слегка подавшись вперед.

Мерчэнт усмехнулся бескровными губами.

– В чем была сила Гитлера? – спросил он. И сам ответил: – В том, что он исподволь дальновидно создал и подготовил внутри своей организации не только теневой правительственный кабинет, но и теневой государственный аппарат, заранее назначил кандидата на каждый пост, каждое место в правительстве и государстве. Этим займется и «Паутина». В каждой стране, каждом государстве мы создадим «инфраструктуру» – невидимое правительство и готовый к немедленному действию государственный аппарат. И в случае национальной опасности, в случае чрезвычайного положения, связанного с коммунистической угрозой, мы будем действовать по обстоятельствам, будем готовы на все. Мы сможем свалить правительство, убрать президента. И когда придет час – взять всю полноту власти в свои руки с такой легкостью, с какой вы меняете лопнувший баллон у машины! Оружие! Это государство родилось под грохот оружия, его отстаивало и отстаивает оружие, и если потребуется – его спасет оружие!

Лот завороженно смотрел на преобразившегося Мерчэнта. То бесовское безумие, что, владея Гитлером, заражало в свое время миллионы немцев и властно бросало их на немыслимые дела и смерть, горело сейчас в глазах отставного бригадного генерала армии Соединенных Штатов.

– Вот, мистер Лот, какие открываются перед нами грандиозные перспективы. И перед вами тоже.

– Чего вы хотите от меня лично?

– Лояльного сотрудничества. Вступления в «Паутину», в ее национальный штаб. Ни для кого не секрет, что ЦРУ, как и ФБР, охотнее всего и в первую очередь идет на союз с ультраправыми элементами. Пора организационно оформить такой союз здесь и за океаном, в глобальном масштабе. Образно выражаясь, мы хотим, чтобы вы стали дефисом между ЦРУ и «Паутиной». С нами прямо и косвенно сотрудничают уже многие отставные военачальники – генерал-лейтенант ВВС Джордж Стратемейер, генерал Ведемейер, возглавлявший отдел военного планирования Объединенного комитета начальников штабов в Пентагоне, полковник Лоуренс Банкер, вы с ним знакомы – бывший личный адъютант генерала Макартура, адмиралы Рэдфорд и Уард, генерал Боннер Феллерз, советник Голдуотера, генерал Чарльз Б. Стоун из «Общества Бэрча». В конце концов военные по традиции всегда примыкают к крайним консерваторам. Но нам важно крепить наши связи с вашей «фирмой». Цели у нас в основном одни и те же. Да и методы тоже. За границей наши «ультра»-патриоты работают рука об руку с ЦРУ. Мы добьемся того же и дома. Ваши личные перспективы необозримы. Кстати, вас горячо рекомендовал генерал Стоун из «Общества Бэрча». Мы не забываем в «Паутине», что капитан Джон Бэрч, в честь которого назвали свое общество бэрчисты, тоже, подобно вам, являлся американским разведчиком. Ведь, перед тем как его убили китайские коммунисты, он был награжден «Легионом заслуги», а посмертно – «венком из дубовых листьев» к этому ордену.

– Этот Бэрч, – задумчиво заметил Лот, – во многом напоминает мне нашего Хорста Весселя.

– Пожалуй.

– Что вы конкретно хотите от меня?

– Я знал, что мы непременно поладим. В отношении вас «Паутина» лелеет далеко идущие планы. Мы хотим, чтобы вы стали координатором между нашей подпольно-партизанской армией минитменов и специальными войсками – ведь вы по заданию «фирмы» работаете с «зелеными беретами». Вы слышали от Чарльза – наши минитмены готовятся по программе рэйнджеров. Старо. Надо готовить их по курсу «зеленых беретов», и вооружить их тоже надо новейшим оружием. У нас уже имеется засекреченный верный человек в «зеленых беретах», офицер украинского происхождения, сын друга покойного вождя Организации украинских националистов, один из руководителей бандеровцев в Штатах и в Канаде…

– Капитан Битюк? – небрежно спросил Лот.

– Однако вы догадливы! – удивленно проговорил Мерчэнт. – Именно капитан Чак Битюк. Будете работать пока вместе с ним на началах здоровой конкуренции.

– Грубый партач, этот ваш Чак, – презрительно усмехнулся Лот. – Пытался завербовать одного моего человека. Думал, что по тонкости интриги перехитрил Талейрана, а действовал нахрапом и наскоком.

– Вы правы, ему не хватает вашего ума, калибра, вашего, я бы сказал, макиавеллизма. Ничего не поделаешь. Бандеровцы субтильностью никогда не отличались, несмотря на тесную связь с Орденом иезуитов. Однако они все еще представляют собой реальную силу, прекрасный резерв для подбора диверсионно-разведывательных кадров для действий за «железным занавесом», особенно на Украине. Разрубить череп топором, пошебаршить позвоночник – это они умеют. Кроме того, они тоже создали «инфраструктуру власти» и в любой момент готовы стать первым правительством самостийной националистической Украины! Итак, вам ясны ваши задачи в новой роли?

– Мистер Мерчэнт! – с воплем вскочил Чарльз Врангель. – Вы обещали нам!.. Мы, российские монархисты, не допустим раздела единой и неделимой России!

– Shut up! – прикрикнул на него Мерчэнт. – Заткнись!

Лот усмехался сквозь табачный дым.

Мерчэнт принял какую-то пилюлю, запил ее ледяной водой. Врангель сел, надув губы.

– Надо добиться, чтобы в случае возникшего извне или изнутри чрезвычайного положения минитмены и «зеленые береты» действовали не друг против друга, а заодно.

– Подчиняясь при этом не президенту, не конгрессу, а «Паутине»?

– Да, если так будет диктовать обстановка.

– Вы, конечно, понимаете, что такая постановка вопроса не конституционна?

– Конечно! Отцы основатели не могли заглянуть в шестидесятые годы двадцатого века, не могли предвидеть, что штатская демократия изживет себя, что мир разделится на два военных лагеря.

Лот выпил еще одну рюмку мартеля.

– Предложение серьезное и требует серьезного раздумья… – проговорил Лот. – Ведь если порвется ваша «Паутина», вся моя карьера полетит к черту!

– Мы не можем ждать, – отрезал Мерчэнт. – Тем более после того, что вы от меня услышали. Тогда, в Нью-Йорке, мы поступили грубо, непродуманно, недооценили вас. Теперь же вы можете сказать нам только «да».

– И все же…

– Хватит, майор! У меня имеется в запасе последний аргумент. Чарли! Погаси-ка свет!

Чарльз Врангель поспешно встал и выполнил приказ шефа, а затем он резко открыл дверь и сказал:

– Войдите!

Это было похоже на сногсшибательный кадр из фильма ужасов Хитчкока… Через порог в светлой рамке проема переступила высокая сгорбленная темная фигура с портфелем в руке. Человек быстро раскрыл портфель и накинул на голову что-то черное и бесформенное.

– Зажгите свет, Чарли! – скомандовал Мерчэнт. Неровно загорелись люминесцентные лампы. Лот сжимал в руке взведенный восьмизарядный пистолет «беретта» калибра 0,25. Прямо перед ним стоял некто в черном балахоне с прорезями для глаз.

Даже в этот поздний час улицы Хайфона были полны народа. Разбуженный неожиданной бомбежкой город никак не мог успокоится. Как только прозвучал отбой воздушной тревоги, толпы людей, размахивая руками и галдя, высыпали на улицы и стояли теперь на ярко освещенных тротуарах, глядя на проносящиеся по мостовой пожарные и военные машины, на пробегающие отряды вооруженных винтовками и кирками дружинников ПВО.

Над низкорослой толпой худощавых смуглых быстроглазых людей кое-где мелькали головы европейцев. Один из них, высокий молодой человек с открытым и приветливым лицом, шел в этот час по набережной, под сенью встревоженно колышущихся кокосовых пальм. Он был одет в синие полусинтетические китайские брюки и москвошвеевскую легкую спортивную куртку. На голове у него была светлая чехословацкая кепка, через плечо висела туго набитая голубая сумка с надписью «Аэрофлот». На левой стороне груди у молодого человека красовался знакомый многим вьетнамцам ромбовидный значок выпускника Медицинского учебного заведения – змея над чашей.

Джин шел по набережной в сторону порта, с приветливым любопытством глядя по сторонам. Пожар, по-видимому, был уже погашен, но тревога не стихала. В самом деле, как могли знать жители Хайфона, был ли это одиночный пиратский налет или вслед за первым самолетом со стороны Тонкинского залива идет целая армада?[94]

Неожиданно заговорили громкоговорители. Люди на набережной замерли. Уверенный мужской голос с высоких столбов что-то утверждал с нарастающим торжеством. Джин остановился. Внезапно толпа разразилась восторженным криком, в небо полетели шапки. Радиоголос становился все более мощным.

– Хоанч хо! Хоанч хо! – скандировала толпа.

– Вы не знаете, что передают? – спросил Джин по-русски высокого европейца с трубкой в зубах, который стоял, прислонившись к стволу пальмы.

– Донт андерстэнд, – буркнул тот в ответ по-английски, смерил Джина презрительным взглядом, вытряхнул пепел из трубки и отошел.

Кто-то подтолкнул Джина локтем и засмеялся. Он обернулся и увидел широкоплечего приземистого блондина в пробковом шлеме и шортах.

– Это может быть канадец есть, – сказал блондин, подмигивая в сторону человека с трубкой. – Я чех есть, Вацлав Данек, так. Вы советский, товарищ?

– Да, – сказал Джин. – Очень приятно. Мое имя Евгений Чердынцев. Я врач. Вы понимаете по-вьетнамски? Что передают?

– Так! – вскричал чех. – Разумею! Пшик, пшик, добрый бой! Пират бежал в сторону моря, МИГи, вы видели? Вжих, вжих! Значит, капут! Поздравляю вас, соудруг Чардамца!

– Я вас тоже поздравляю, – Джин пожал крепкую руку.

– Насхледано-о! – пропел чех и пошел бодрым шагом вдоль набережной.

«Стэнли, Бак, – с тоской подумал Джин. – Окинава, черная полумаска, Марико…»

Тут он почувствовал, что его тормошат со всех сторон. К нему тянулись мускулистые смуглые руки, сверкали белозубые улыбки.

– Донч ти лен со! Советский товарищ! Ура! Хоанч хо!

– Хоанч хо! – крикнул Джин, пожал несколько рук и выбрался из толпы.

«В конце концов почему им не радоваться? – думал он, идя дальше по набережной. – Да и как еще можно назвать налет Стэнли и Бака на спящий город кроме как пиратством? А как можно назвать мое задание? Какой-то бред! Я не испытываю абсолютно никакой вражды к этим маленьким людям, но почему-то должен сделать им страшную гадость… Да, но Вьетконг тоже взрывает наши базы и подстреливает ребят, как зайцев… Да, но они делают это не в штате Оклахома, а на своей земле… Да, но…»

И снова – в который уже раз! – за последнее время Джин Грин оборвал свои трудные мысли. В самом деле, довольно странно будет выглядеть человек, пробравшийся в Хайфон методом ХАЛО-СКУБА и предающийся здесь самоанализу.

Перед тем как вступить в город под видом молодого советского врача Евгения Чердынцева, Джин с вершины одного из прибрежных холмов внимательно осмотрел порт. Его цель – нефтяной причал и газгольдеры – находилась в глубине территории порта. У причала был ошвартован крупнотоннажный танкер, должно быть, тот самый «Тамбов», о прибытии которого в Хайфон еще позавчера сообщила на Окинаву воздушная разведка.

Джин некоторое время болтался возле ворот порта, наблюдая, как проходят через контроль иностранные моряки. Иные из них показывали охранникам какие-то документы, для других документом оказывались улыбки, похлопывания по плечу, дружеские рукопожатия. Конечно, русский язык в какой-то степени был для Джина пропуском в этой стране, к тому же можно было употребить несколько известных ему вьетнамских слов, можно было также попытаться проникнуть в порт, незаметно прицепившись к железнодорожному составу, но во всех этих вариантах была слишком большая доля риска.

Между тем улицы пустели. Теперь уже лишь одинокие велосипедисты с легким шелестом проносились по мостовой. Неожиданно почти бесшумно из-за угла выехал советский «джип» ГАЗ-69 с военным патрулем. Свет фар заскользил по стене, приближаясь к Джину. Джин принял вид слегка подвыпившего человека. Машина остановилась. Гортанный голос окликнул Джина. Джин вышел в свет фар, помахал рукой.

– Лен со! Лен со! Я доктор!

– Parlez-vous francais, товарач? – спросил офицер.

– En peu, – радостно сказал Джин. – Немного понимаю.

– Que cherchez-vous?

– Le club des marins. – Джин старался произносить французские слова с резким акцентом.

– C'est ici, pas loin, a droite, – вежливо сказал офицер и показал рукой.

– Большое спасибо, товарищ! Салют! Хоанч хо!

В темноте сверкнула белозубая улыбка. Машина двинулась вперед. Джин завернул за угол.

Бар хайфонского интерклуба ничем особенным не отличался от сотен других баров, которые Джин посетил за свою жизнь, разве что маленькими, покрытыми черным лаком картинками, искусно подсвеченными мягкими светильниками.

На картинках этих в очень своеобразной экспрессивной манере были изображены вьетнамские поля с буйволами и крестьянами в конусовидных шляпах, танцоры с длинными бамбуковыми шестами, перепончатые паруса сампанов. Кроме того, на одной стене висело кумачовое полотнище с приветствием на пяти языках: «Добро пожаловать в Хайфон!»

Конечно, весьма существенным отличием было отсутствие в этом баре качающихся в ритме твиста «такси-герлз», без которых не обходится ни один уважающий себя бар в Сайгоне. Здесь были две миловидные официантки в длинных темных юбках и блузках с ручной вышивкой. Улыбались они, правда, весьма приветливо, но были деловиты и строги.

Джук-бокс на полной мощности жарил боса-нову, пахло крепким вьетнамским табаком и кофе, двухлопастный фен струями прохладного воздуха подсушивал кожу, покрытую пленкой липкого пота, этого неизменного спутника европейца во Вьетнаме.

Джин сел к стойке, заказал пива, достал из кармана пачку вьетнамских сигарет «Ха-Лонг», которыми его снабдили на Окинаве, закурил и огляделся. Здесь, в этом баре, заполненном разбитными парнями, болтающими на разных языках, появлялось обманчивое чувство безопасности. Но именно здесь-то надо было особенно держать ухо востро.

Бармен поставил перед Джином высокий бокал с пивом, улыбнулся приветливо и спросил:

– How do you like our port, sir?

– Простите, не понимаю, – виновато пожал плечами Джин.

Ему не очень понравилось, что бармен принял его за англичанина.

– О, советский друг? – вежливо улыбнулся бармен. – Очень приятно. Ваше здоровье!

Он отошел. Джин посмотрел вдоль стойки. Ближе всего к нему спал, положив голову на руки, какой-то рыжий детина с голым затылком и толстой спиной. Дальше сидели два китайца из Гонконга. Один из них был в элегантном фланелевом костюме, а другой – в майке с портретом Ринго Стара на груди. Еще дальше у стойки расположились трое мужчин в морских форменных рубашках с шевронами на плечах, один пожилой, с отвисшим подбородком и двое молодых. Именно возле этих людей остановился бармен, налил им в стаканы какую-то жидкость, положил лед, что-то сказал. Моряки с любопытством посмотрели на Джина, один из них поднял бокал и крикнул ему.

– Привет, землячок!

– Привет! – охотно откликнулся Джин. – Очень рад встретить земляков!

– Как вы себя чувствуете в этой парилке? – спросил пожилой толстяк, по лицу которого было видно, что даже широкие лопасти фена ему не очень-то помогают.

– Я уже привык. Три месяца в джунглях, – ответил Джин. – А вы как?

– Все в порядке, идем ко дну, – усмехнулся толстяк.

– Скромничает наш «дед»![95] – крикнул, перегнувшись через стойку, один из молодых. – Вечно жалуется, а тянет, как дизель.

Не прошло и пяти минут, как Джин уже сидел рядом с советскими моряками. Он рассказал, что вот уже три месяца работает хирургом международного госпиталя в провинции Хабак. Он там один русский, кроме него, работают медики из Болгарии, ГДР, Польши и Франции. В Хайфон он приехал в командировку за новым инструментарием. Приехал поздно и сразу пошел в порт – захотелось увидеть кого-нибудь из своих, соскучился.

– Русского человека всегда к своим тянет, – сказал «дед».

– Да, наверное, всех к своим тянет, – возразил молодой радист Игорь Брагунец.

– Конечно, но у нас, мне кажется, в этом есть что-то особенное, – задумчиво сказал «дед». – Иной раз, знаете, Женя, бывают странные встречи… где-нибудь за границей увидишь знакомого русака, ну не очень-то приятного человека, может, даже прямо гадкого, – дома и руки бы ему не подал, а за границей бросаешься к такому даже субъекту и заключаешь его в объятия.

– Мне не очень это понятно, Андрей Фомич, – сказал Джин.

– Вы еще молоды. В молодости все однозначней.

– Ну, ударился наш «дед» в психологию! – воскликнул третий штурман Сергей Рубцов. – Хлебом его не корми… – Вдруг он оборвал фразу и поднял руку в шутовски-церемонном жесте. – Смотрите, кто пришел! Сам Марк Великолепный, неутомимый исследователь дальних стран и народов.

– Марик! – крикнул Игорь. – Греби быстрей. Тут для тебя сюрприз, коллега из джунглей.

К стойке подошел черноволосый, атлетически сложенный верзила в нейлоновой майке и новеньких джинсах.

– Знакомьтесь, эскулапы, – сказал «дед». Джин пожал сильную руку.

– Очень приятно. Евгений Чердынцев.

– Марк Рубинчик, – сказал верзила, оценивающе оглядывая фигуру Джина.

– Это наш доктор. Молодой, но энергичный, – сказал Сергей.

– Да будет вам, «дед»! – с притворной досадой сказал Марк.

– Я все время забываю спросить, с какого вы судна, – сказал Джин.

– Танкер «Тамбов», – гордо ответил Марк. Джин тут же сделал несколько больших глотков пива, чтобы скрыть свое удивление: удача сама плыла ему в руки.

Сильный удар по плечу чуть не выбил стакан из его рук. Он резко повернулся и увидел любопытные дружелюбные глаза Рубинчика.

– Мне кажется, я тебя знаю, – сказал тот. Он, видимо, принадлежал к категории тех спортивно-забубенных парней, что не любят церемониться.

– Ты какой институт кончал?

– Рижский, – спокойно сказал Джин. Брагговская прессовка давала себя знать: он улыбчиво смотрел прямо в глаза Рубинчику и в то же время был готов в случае разоблачения мгновенно оглушить его и в два счета дать деру.

– Свейке! – гаркнул вдруг Рубинчик и на мгновение вытянулся.

Сергей и Игорь расхохотались.

– Что вы сказали? – улыбнулся Джин.

– Ты в баскетбол играл? – спросил Рубинчик.

– Вообще-то играл, – осторожно ответил Джин.

– Августа Калиньша знаешь? – напористо спрашивал Рубинчик. – Лаймона Крауля? Мишу Османова?

– Знаю, конечно, всех этих ребят, – сказал Джин. – Еще бы их не знать!

Глаза Рубинчика загорелись мечтательным огоньком.

– Эх, какие были у нас рубки с рижанами! Вы бы знали, ребята… Увы, все в прошлом… Слушай, Жека, а тебя я ни разу не видел в основном составе…

– Я в основном играл в водное поло, – сказал Джин.

– Все! Вспомнил! Я тебя видел в Кишиневе на спартакиаде «Буревестника»! Точно?

– Скорей всего именно там, – сказал Джин. – Мне кажется, я тебя тоже припоминаю. Броски с угла, если мне не изменяет память. Ты бросал с угла?

Рубинчик заорал что-то нечленораздельное, обхватил Джина за плечи и заговорил, обращаясь к своим друзьям:

– Видали, а? Вот это встреча, а? И где? В Хайфоне? Ну, дела! Потряска! Вот дали стружку! Вот шарик, а?! Ну не юмор ли?! – и так далее, целый набор почти непонятных Джину словосочетаний.

Оказалось, что они оба выпуска 1961 года и встречались отнюдь не только в Кишиневе, но также и в Сочи и, кажется, в Одессе; у них была масса общих знакомых, а интересы их (во всяком случае, спортивные) почти совпадали. Обнаглев, Джин задал Марку вопрос о какой-то неведомой ему Ольге, а потом ввернул в разговор и Нину, и оба раза Марк в притворном смущении опускал глаза, а потом хохотал, очень довольный: не злитесь, «дед», как будто вы не были молоды…

Они все впятером пересели за столик в углу, заказали водки и каких-то вьетнамских закусок, в которых, как оказалось, Марк Рубинчик знал большой толк. Все шло прекрасно, и вскоре все за столом уже называли его Жека и «старик», и только один момент заставил Джина снова напружиниться.

– Пьешь ты, Евгений, как-то не по-русски, не залпом, а глотками, – сказал Андрей Фомич, но тут же и добавил: – Вот что значит в Риге жил. Привык, значит?

– Каков поп, Андей Фомич, таков и приход, – сказал Джин, очень довольный, что вспомнил в нужный момент эту пословицу.

Разговаривать с «дедом» было ему гораздо легче, чем с молодыми русскими, особенно с Рубинчиком. «Потряски» и «железки» Рубинчика порой ставили его в тупик, но он ловко изворачивался.

Джин заметил, что моряки относятся к своему молодому доктору хоть и дружески, но несколько снисходительно, и не упускают случая подтрунить над ним. Так, Сергей Рубцов рассказал о выходе Рубинчика в его первый рейс, о том, как артельщик Симонов показал ему пальцем за борт и предложил обратить внимание на работу «бортовых винтов». Марк смотрел и со знанием дела кивал головой, а ребята помирали со смеху.

– А в другой раз, – рассказывал Игорь, – как шли мы на траверзе североафриканского берега, какой-то сатирик, не я, конечно, объявил по судовой трансляции: «Доктора на спардек!» Ну выскочил Марик как сумасшедший, а ему говорят: «Доктор, смотрите, лев по берегу бежит…» Долго он смотрел…

Рубинчик хохотал, крутил головой, ничуть не обижался.

Разговор зашел о вечерней бомбежке.

– Неужели американцы? – посерьезнев, сказал Рубинчик. – Это, знаете ли, братцы, опасный пожар.

– Непорядочно себя ведут эти ребята, – сказал Андрей Фомич. – Что это значит – летать вокруг судна и заглядывать тебе в трубу? Некрасиво. А между прочим, в войну я с ними встречался и пил спирт. Люди были как люди.

– Лоцман-вьетнамец мне говорил, что бомбы попали в общежитие цементного завода, – проговорил Игорь. – Трое рабочих сгорели заживо… под балками…

– Сволочи! – буркнул Джин.

– Просто подонки! – воскликнул Марк.

– Может быть, это нгодиньдьемовцы? – предположил Сергей.

Джин вдруг подумал, что слово «сволочи» сорвалось с его губ совершенно непроизвольно. Разумеется, сволочи сожгли общежитие, убили троих рабочих, но… «Но Стэнли и Бак? Какие же они сволочи? А я? Мог бы с этим Марком действительно играть в баскетбол и вместе ухаживать за девушками, парень вполне свойский, а между тем я, диверсант и разведчик Джин Грин, „наемник кровожадных акул Уолл-стрита“, должен оставить на нефтепричале радиобомбу, которая будет взорвана по команде из джунглей, и… Вот мир!»

– Слушай, Жека, – прервал его размышления Рубинчик, – хочешь побывать на нашем «Тамбове»?

– Конечно! – воскликнул Джин.

– Между прочим, мальчики, сейчас четыре часа ночи, – сказал Андрей Фомич. – Не избежать мне завтра приятной беседы со старпомом.

– Лады, до завтра, – сказал Рубинчик Джину и, склонившись к его уху, зашептал: – Тяпнем спиртяшки назло тропическому зною.

– Йодом мазанный Юпитер! – язвительно воскликнул Лот, небрежно помахивая стволом «беретты» так, что по амплитуде было видно, что все трое – Мерчэнт, Врангель и незнакомец в черном балахоне – находятся в зоне огня. – Никак, мистер Роберт Шелтон собственной персоной! Имперский маг объединенных кланов Америки, рыцарей ку-клукс-клана и прочее, и прочее, и прочее… Я давно мечтал познакомиться с вами! Не присядете ли? Не угодно ли бокал шерри?

– Не время для шуток! – сурово и глухо утробным басом произнес незнакомец.

Он сделал шаг вперед и вдруг грянул гортанно, по-немецки, голосом вагнеровского Тора:

– СС-юнкер Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки! Встать смирно!

Это обращение, эта команда, этот голос! Словно треххвостым бичом хлестнули они Лота.

Невольно, в силу давней полузабытой привычки, подчиняясь взрывной магнетической силе, он вскочил, вытянулся в прусской стойке: руки по швам, локти отогнуты.

– Клянешься ли ты всегда и во всем быть верным фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру и поставленным им над тобой командирам?

– Клянусь! – хрипло проговорил Лот, скрестив взгляд с горящим взглядом человека в черном балахоне.

– Клянешься ли ты, что покорно и радостно примешь смерть, если по трусости или злой воле ты нарушишь тайную клятву братьев Ордена Крови?

– Клянусь! – окрепшим голосом произнес Лот.

– Клянешься ли ты, – неумолимо продолжал голос, – что только смерть освободит тебя от этой клятвы?

– Клянусь! – с юношеской звонкостью и пылом вторил Лот.

…И вспомнился могучий древний замок рыцарей Тевтонского ордена в Мариенбурге, прежней столице Восточной Пруссии, вспомнилась далекая темная ночь в начале сорок первого года. Недавний гефольгшарфюрер «Гитлерюгенда» в выпускном классе Шнайдемюльской гимназии имени Бисмарка, юнкер замка Ордена Крови – Блюторденсбурга – семнадцатилетний Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки шагал по гулкой, освещенной луной брусчатке старинного плаца. Часы на увитой плющом крепостной башне, на которой развевалось черное с серебряными сдвоенными молниями знамя СС, били полночь. Он шел и волновался, не понимая причины внезапного ночного вызова, не зная, куда ведет его вооруженный караул из юнкеров старшего, «коронного класса». Успокаивало немного только то, что он знал: с того дня, как он приехал сюда в замок с другими новичками, ночной караул всегда в полночь уводил юнкеров по одному, и те возвращались вскоре притихшие, присмиревшие и наотрез отказывались отвечать на вопросы товарищей по казарме.

Караул привел его по полутемным каменным коридорам в мрачное подземелье. С лязгом и грохотом захлопнулась за ним окованная почерневшим железом дверь. Замерли за ней, удаляясь, четкие шаги караула…

В подземелье сумрачно горел костер в камине, дрожали в легком, но пронизывающем сквозняке желтые языки свечей. Слабые блики и багровый отсвет костра играли на стоявших справа и слева от камина рыцарских доспехах лучшей миланской работы и на развешанных по грубо стесанным стенам копьях и пиках, двуручных мечах и секирах, булавах и мезерокордиях, иззубренных в побоище на Чудском озере и в Грюнвальдском сражении.

Перед юнкером замка Ордена Крови фон Лотецким стоял высокий грузный человек в черном балахоне с прорезями для глаз. Он стоял за алтарем, на котором скалил зубы громадный человеческий череп, и громоподобным голосом Тора спрашивал:

– Клянешься ли ты, что только смерть освободит тебя от этой клятвы?

…Незнакомец одним движением стащил с себя черный балахон, оставшись в безукоризненно сшитом легком сером костюме в полоску. И Лот вздрогнул и выронил пистолет, мягко стукнувший о толстый синтетический ковер.

Несмотря на свои немолодые годы, этот человек легко нагнулся и подхватил пистолет, поставил его на предохранитель.

– Дамская игрушка! – сказал он весело. – Однако, упав, могла бабахнуть. Нате, спрячьте ее подальше, гауптштурмфюрер!

Он сунул пистолет Лоту в онемевшие, непослушные руки.

Лот смотрел на него во все глаза.

– Этот голос, – пробормотал он. – Эта клятва… Сорок первый год, Блюторденсбург… Значит, это были вы, штандартенфюрер?

– Называйте меня просто мистером Мюллером. Да, мой дорогой мистер Лот, это я тогда принимал у вас клятву. И никто вас от нее не освобождал. Это может сделать только старуха Смерть. Вот об этом мои старые друзья и попросили напомнить вам. Согласитесь, в этом что-то было – замки, подвалы, всякая чертовщина. Какой отзвук рождало все это в нашей тевтонско-готической душе!

Он сел за стол, закинул ногу на ногу.

– Вы, кажется, хотели налить мне бокал шерри? О! Я вижу, у вас недурной вкус. Шерри из провинции Херес! Не раз бывал там со стариком каудильо. Я там навел порядок. Да и в Ирландии тоже, и в Южной Америке, где, впрочем, отлично руководит почти полумиллионной армией эмигрантов наш новый фюрер – мой друг и наш славный герой Ганс Ульрих Рудель. Ваше здоровье!

– Рудель – новый фюрер? – ошалело переспросил Лот.

– Увы, Лотецки, вы совсем оторвались от нас! – продолжал неожиданный гость Клуба армии и флота. – Разумеется, мы пока не афишируем нового фюрера. Дело в том, что среди офицерского состава «Паутины» оглашено давно обнаруженное завещание фюрера, согласно которому он объявил своим преемником в случае гибели всех названных в завещании того офицера вермахта или СС, который завоюет наибольшее количество высших наград. А по части крестов даже меня и всю прочую нашу братию, как известно, обогнал первый летчик рейха, любимчик фюрера и толстого Германа Ганс Ульрих Рудель. Он и представляет нас, немецких «ультра», в высшем совете «Паутины». Личность же верховного фюрера никому не известна.

Лот едва не раскрыл рот, слушая этого кумира СС, кавалера всех Железных крестов, организатора множества дерзких операций, первейшего диверсанта Гитлера, ближайшего помощника Гиммлера и Шелленберга. Имя этого человека с измененным пластическими операциями крупным, грубым, волевым лицом давно стало легендой среди тех, кто пережил агонию «третьего рейха». Лот видел его только однажды – в замке под Берлином, где штандартенфюрер лихорадочно готовил знавших английский язык диверсантов-эсэсовцев для участия под видом американских солдат и офицеров в последнем отчаянном наступлении Гитлера на Арденнском фронте. Видел однажды, но запомнил на всю жизнь, и уже тогда голос штандартенфюра Отто Скорцени показался ему странно знакомым.

– Да, фон Лотецки! – продолжал эск-штандартенфюрер, допив шерри и легко переходя на английский язык – Именно я был вашим крестным отцом. И клятва остается клятвой до гробовой доски. Считайте, что ваш затянувшийся отпуск кончился. Вы снова с нами, с Руделем я договорился, что мы будем считать вас временно прикомандированным к североамериканскому отделению «Паутины». До особых от нас указаний приказы будете получать от мистера Мерчэнта. Садитесь, Лотецки! Присаживайтесь, джентльмены. Помните русскую поговорку? Истина не в ногах. Выпейте шерри! Истина, как известно еще даже до написания «Майн кампф», в вине.

Лот сел, залпом выпил протянутый ему бокал вина, мельком глянул на огромную волосатую руку, некогда сжимавшую руку фюрера после того дела, в Италии, когда он вытащил незадачливого дуче из гор Гран-Кассо, руку, принимавшую от фюрера Рыцарский крест…

– При первой возможности, Лот, – улыбнулся экс-штандартенфюрер Скорцени, проводя ладонью по своим поредевшим волосам, прежде смолисто-черным, а теперь словно покрытым солью с перцем, – мы устроим вам командировочку в Аргентину. Мы там, неплохо зажили под крылышком у прежнего президента Артуро Фрондизи и у нынешнего – Хосе Мария Гвидо. Повезу тебя в Розарио, Матанзу, Кордову, Авельянеду. Женщины – пальчики оближешь. Темперамент вулканический. Наши поработали, чтобы Буэнос-Айрес порвал дипломатические отношения с Кубой. Все делаем для того, чтобы вернуть Перона, друга нашего Руделя. Но Рудель ладит и с генералом Хуаном Карлосом Онганиа. Живется там весело: в этом году уже была пара восстаний, бунтовал смещенный командующий ВВС, и Буэнос-Айрес опять был под обстрелом. Ну, да это дело обычное.

Экс-штандартенфюрер повернулся к Мерчэнту.

– А не распить ли нам, мой старый друг, бутылочку чего-нибудь покрепче? Позвоните-ка Чарли, официанту. Кстати, мы не пили еще с вами за вечную память Адольфа Эйхмана. Ох и нагорело же нам за него от «Паутины»! Евреи ответят за его похищение! До чего обнаглели, средь бела дня схватили его под Буэнос-Айресом, где он жил с пятьдесят восьмого года после того, как приехал с Ближнего Востока. «Паутина» отомстит за него. Вся вина Эйхмана лишь в том, что он успел извести только шесть миллионов евреев, а не всех до единого. – Он положил руку на колено Лоту. – Твою поездку, Лот, мы откладывать не будем. Мерчэнт поговорит с кем надо в ЦРУ. Там, за экватором, ты встретишь массу друзей из «Викинга», «Лейбштандарта», «Мертвой головы» и других дивизий наших СС. Все при деле, все при деньгах, и все держат порох сухим. Я покажу тебе живописнейший залив с пальмами, где весной сорок пятого всплыли две наши подводные лодки с самыми важными беглецами из Берлина, с секретными архивами и документами ядерных и ракетных исследований. Я повезу тебя, Лот, в джунгли, в край гор, и пещер, и водопадов, в «Аргентинскую Швейцарию», где уже давно стоит крепость, которую я назвал бы Блюторденсбургом. Или «Кляйне Дойчланд», – «Маленькой Германией». Там я представлю тебя не только старику Мартину Борману. Ты окунешься в наши дела, Лот, убедишься, что идут они превосходно, и, помяни мое слово, помолодеешь на семнадцать лет! Еще недавно эта крепость в джунглях в ста милях севернее селения Сан-Карлос-де-Барилоче была единственным островком, оставшимся после той Атлантиды, что называлась «третьим рейхом»! А теперь мы опять сильны, теперь у нас есть «Паутина»! Я повезу тебя к генералу Рихарду Глюцке на озеро Ранко в Чили – ты его помнишь: он командовал всеми концлагерями рейха. А шеф гестапо Генрих Мюллер живет под городом Натал в северо-восточной Бразилии. Мы с тобой всюду побываем. Так выпьем, Лот, за встречу к югу от тропика Рака, за «Паутину»! – И, высоко подняв бокал, обер-диверсант фюрера[96] твердо произнес: – Восемьдесят восемь!

– Восемьдесят восемь? – переспросил Лот с непонимающим видом.

– Да! Так мы приветствовали друг друга в мрачные послевоенные годы. Ведь восьмая буква алфавита – «Н». А «НН» означает наш девиз и пароль – Heil Hitler! Итак, восемьдесят восемь, джентльмены!

Лот выпил бокал до дна.

– Восемьдесят восемь! – воскликнул он и, вспомнив старый закон СС, вдребезги разбил бокал о пол кабинета вашингтонского Клуба армии и флота.

Утром Джин сидел за столиком маленького открытого кафе на одной из оживленных припортовых улиц. Здесь они договорились встретиться с Рубинчиком. Джин пил кофе особого, терпкого вкуса, курил сигарету «Ха Лонг», вяло поглядывал на кишащую велосипедистами и пешеходами улицу, слегка оживляясь только при виде гибких хайфонских девушек. Звук сотен кричащих, шепчущих, смеющихся вокруг голосов слился для него в однотонно-мелодичный клекот.

Остаток ночи он провел на полуразвалившемся сампане в каком-то заброшенном канале со стоячей водой. Спрятавшись под обрывками старой мешковины, он лежал, почти теряя сознание от зловонных миазмов, поднимающихся от воды, от неумолкающей работы цикад, которые, как ему казалось, перепиливают его нервы, от резких истерических выкриков «чав-чав-чав», испускаемых какими-то неведомыми тварями, должно быть ящерицами. Отдыхом эти три полуобморочных часа можно было назвать только с большой натяжкой.

С первыми лучами солнца он побрился советской бритвой «Спутник», принял сразу две таблетки «пеп». Таблетки подействовали безотказно – он почувствовал бодрость, но сейчас в этом кафе под раскаленным тентом им снова овладела вялость, размягченность, он покрылся липкой испариной, ему стало предельно отвратительным и жалким его состояние недоброго чужака, затравленного, скрывающегося хищника в этом ярком, жарком, бурлящем мире, полном своих забот.

Ровно в девять ноль-ноль из-за угла вымахнул бодрый Рубинчик. Он вышагивал, таща на широких плечах туго набитую сумку, акваланг советского производства и прочее снаряжение для подводного плавания.

– Привет, старичок! Чего такой кислый? – крикнул он Джину, сложил всю свою снасть возле столика, повернулся к девушкам, хлопочущим в открытом окне кухни, поднял руку и гаркнул: – Чао какоо!

Девушки прыснули в кулачки, а одна серьезно и строго посмотрела на Рубинчика исподлобья. Бодрый доктор, глядя на нее, потыкал себя большим пальцем в грудь, вопросительно-утвердительно кивнул несколько раз головой. Девушка в ответ на это покачала головой в отрицательном смысле. Доктор развел руками, шумно вздохнул, прижал ладонь к сердцу, сел рядом с Джином и спросил его, не отрывая глаз от девушки:

– Нравится тебе Фуонг? Собираюсь на ней жениться – одобряешь?

– Ты что, с ума сошел? – сказал Джин.

– Если хочешь знать, старый Жека, – доверительно зашептал Рубинчик, – мне уже надоела эта стрельба по движущимся мишеням. Завязываю и женюсь на Фуонг – все! Баста! Вообрази себе, отец у меня еврей, мать полурусская-полувенгерка, а Фуонг – полувьетнамка-полукитаянка… Какой национальности будут наши дети?

Он бешено захохотал, очень довольный. Джин в совершенно искреннем удивлении уставился на этого парня, которому, казалось, любое море по колено.

– Ты завтракал? И я на судне не ел специально для того, чтобы здесь порубать. Совершенно обожаю вьетнамскую кухню! А ты? Ну, ты, я вижу, сноб! Сейчас я тебя угощу такими деликатесами. Цимес!

Марк вскочил и закричал на кухню какие-то вьетнамские слова, не обращая внимания, что посетители кафе держатся за животы от смеха.

Тем не менее заказ был принят, и вскоре на их столике появились две миски с рассыпчатым вареным рисом, пять-шесть тарелочек с соусами, мясо, приправленное спаржей, побегами бамбука и грибами, разнообразные закуски нежнейшего и страннейшего вкуса, приготовленные из каракатицы, морского ежа, воробья, запеченные в тесте лягушачьи ножки.

Рубинчик, чувствуя себя в центре внимания всего ресторана, с невероятной ловкостью орудовал палочками, тогда как Джин ел ножом и вилкой. Пища пришлась ему по вкусу, и он дал себе слово, если суждено будет вернуться в Сайгон, в первый же вечер отправиться с Транни в национальный ресторан.

Когда их массированный завтрак подходил к концу, подошла Фуонг и поставила на стол вазу с фруктами. Рубинчик сделал вид, что не заметил девушку, и, продолжая свою игру, выхватил из сумки газету «Нян Зан» и погрузился в чтение. Этим он вызвал милую улыбку, и Джин понял, что странный докторюга добьется своего.

– Ты даже читаешь по-вьетнамски? – спросил он

– Ну разумеется. А ты?

– Ни слова.

– Э, старичок, стыдно, стыдно! Я вижу, мы ленивы и нелюбопытны. Три месяца в стране, и не можешь читать, не умеешь рубать палочками, не знаешь кухни…

– А что пишут?

– Все про вчерашний налет. Страшное возмущение. Везде митинги. Одного паразита взяли в плен.

– Вот как? – спросил Джин. Даже мускул не дрогнул на его лице.

– Да, да! – воскликнул, Марк. – Пилот – янки. Представляешь?

– А второй? – спросил Джин и под столом сильно сжал рукой колено.

– Второй вроде накрылся.

– Ну, хорошо, – проговорил Джин. – Идем на танкер?

– Это дело не горит, – сказал Рубинчик. – У меня есть гениальная идея. Тут недалеко от города потрясающее место для подводной охоты. Ты плаваешь с маской?

– Приходилось, – усмехнулся Джин.

– Ну, вот и отлично. Не пожалеешь, Жека, обещаю! По сравнению с этой бухтой Сердоликовая у Карадага – просто детский лягушатник. Короче, едем, старик. Я взял сбрую на двоих.

– Может быть, сначала на танкер? – осторожно спросил Джин.

– Кончай, – сказал Марк. – Я все продумал. Ты проведешь со мной день, который будет тебе сниться всю жизнь.

Взвалив все снаряжение на плечи, они вышли из кафе и направились к центру города, откуда отходил автобус в сторону сказочной бухты. Идя рядом с Марком и болтая о предстоящей охоте, Джин думал, что, может быть, даже лучше будет, если он попадет в порт во второй половине дня и сделает свое дело вечером.

Под покровом темноты ему будет легче добраться до джунглей.

Чем ближе к центру, тем труднее было идти по тротуару. Густые толпы людей с вьетнамскими флажками заполнили улицы. Люди вставали на цыпочки, вытягивали шеи, поднимали на плечи детей. Послышались звуки военного оркестра, и на мостовой, четко печатая шаг, появилось войсковое подразделение. Подтянутые солдаты в касках, с автоматами на груди шли, распевая мужественную боевую песню. Люди на тротуарах замахали флажками, подхватили песню.

– Слышишь, поют «Виньензон», – восторженно сказал Марк. – Это полк триста восьмой дивизии, лучшей дивизии Вьетнама.

Колонна прошла к площади, над которой гудели громкоговорители и слышался ритмически взлетающий шум толпы. Вслед за солдатами появилась колонна рабочих под красными флагами и транспарантами.

Джин и Марк остановились у кромки тротуара, плотно прижатые к фонарному столбу. И вдруг шум вокруг стих.

По середине очистившейся улицы три солдата с винтовками наперевес вели высокую, плечистую фигуру в светло-зеленом летном комбинезоне.

Бак, а это был он, шел, опустив голову, иногда поднимая руку и вытирая рукавом потное лицо и снова пряча руку за спину. Его наказывали позором, вели через весь город, на который он неожиданно напал прошлой ночью.

При приближении к площади Бак поднял голову и стал смотреть в небо. Джин ясно увидел на его лице выражение какой-то странной отрешенности. Откуда мог знать несчастный парень из Оклахомы, что его ждет впереди?

«Бак, держись, старина, держись», – посылал Джин к нему мысленные волны, и, словно вдруг почувствовав их, Бак перевел взгляд на толпу и увидел Джина.

Их взгляды соприкоснулись на долю секунды, и сразу же Бак перевел взгляд дальше на молчаливо-презрительные лица вьетнамцев. Он прошел мимо в каких-нибудь двух метрах. Джину даже показалось, что он уловил запах его пота, смешанного с йрдоформом.

– Здоровый битюг, – сказал Рубинчик. – Наверное, тоже в баскет играл.

– Наверное, – сказал Джин.

Большой скат с перламутровой спиной и беззастенчиво белым пузом, слабо колыша крыльями, висел у входа в пещеру.

Едва только Джин оторвался от коралловой скалы, как скат юркнул в пещеру, но через минуту высунул из нее любопытный нос.

Глубоко вниз, в темноту уходили коралловые лабиринты, похожие на развалины таинственного дворца в джунглях.

Рубинчик, уплывший с аквалангом по этим коридорам вниз, не возвращался уже около двадцати минут. Джин начал волноваться – не случилось ли чего-нибудь: ведь несколько раз он видел сквозь заросли медленно барражирующих акул.

Наконец неутомимый доктор появился. Он выплывал снизу по бледно-розовому коралловому коридору. На его остроге билась крупная рыба. Приблизившись, он махнул рукой Джину – давай на берег!

На берегу Рубинчик всунул в руки Джину кинокамеру и попросил снять его на фоне акул по возможности ближе к этим обитателям моря. Джин отказался, сославшись на некоторую опасность такого предприятия.

– В этом как раз все дело, старичок, – сказал Рубинчик. – Представляешь, прокручу эти кадры, ведь обалдеют же мальчики и девочки.

– Нет, я не буду тебя снимать, – решительно заявил Джин.

Рубинчик задумчиво посмотрел на него.

– Мне не хотелось бы в тебе разочаровываться, старик.

Джин сплюнул в досаде.

– Ну пошли!

Под водой в обществе трех акул Рубинчик вел себя со сдержанной наглостью. Жестами он показывал Джину, как снимать, проплывал под брюхом акул, а один раз поплыл прямо на камеру рядом с одной из них, словно ведя под руку солидную даму.

На берегу Джин, чертыхаясь и смеясь, нанес Рубинчику несколько шутливых ударов по брюшному прессу. Парень этот ему определенно нравился.

– Слушай, старик, какая у тебя мускулатура потрясная! – сказал Рубинчик. – Как это ты накачался? Культуризмом занимался или изометрией?

Джин догадался, что он имеет в виду «масл билдинг», искусственное формирование атлетической фигуры.

– Я занимался по системе «Атласа», – скромно сказал он.

Глаза Рубинчика загорелись жгучим любопытством.

– Что это за система? Почему не знаю?!

«У них, наверное, нет системы „Атласа“», – подумал Джин и, засмеявшись, сказал:

– Да это мы сами с ребятами придумали.

– Ты должен мне ее записать, – сказал Рубинчик. – А то, браток, от этой морской жизни у меня уже стали появляться кое-какие «соцнакопления».

Он похлопал себя по безупречному животу

– У меня нет пера, – сказал Джин.

– А это что? – Рубинчик нагнулся и выхватил из кармана лежащей на песке куртки его, Джина, страшную ручку, таящую в себе, по крайней мере, десять мгновенных смертей.

– Ух ты! Вот это фирма! – восхищенно сказал Рубинчик, крутя ручку в руках. – Где достал?

– Дай сюда! – Джин выхватил ручку.

– Да что ты такой прижимистый? – удивился Рубинчик.

– Это японский «пайлот». Купил по случаю в Риге, – сказал Джин. – С ней надо осторожно обращаться, а то выльются все чернила.

Они легли на песок в тени высокой известковой скалы совершенно фантастической формы. Джин начал записывать на клочке бумаги систему «Атласа». Писал он осторожно, стараясь не употреблять английских терминов. Марк курил и посвистывал, наслаждаясь жизнью.

– Какая у тебя родинка забавная на руке! – сказал он. – Надо же, где села, – между большим и указательным! Вот как странно распределяется меланин.

– Да, – усмехнулся Джин, – это у нас фамильная, и у отца такая была и у деда.

– Что ты говоришь? – удивился Рубинчик. – А ведь есть кретины, отрицающие генетику.

Родинку эту напаяли Джину на кисть правой руки третьего дня на Окинаве взамен устаревших капсул, что зашиваются в воротник. В случае захвата достаточно было откусить эту родинку, и наступала мгновенная смерть.

Они были совершенно одни на небольшом пляже, полумесяцем выгибающемся вокруг удивительно красивой бухты. В открытое море из этой бухты можно было попасть лишь по извилистым коридорчикам меж бесчисленных причудливых известковых скал. Кое-где между скал был виден слепящий горизонт, там иногда проходил контур крылатого сампана. Волны тихо лизали ноздреватый песок, из дырочек выбегали крошечные шустрые крабы. Тишина, идиллия, райская жизнь…

– Слушай, Жека, – проговорил Марк. – Тебе, наверно, в этом госпитале много приходится оперировать, а?

– Конечно, – ответил Джин.

– Резекцию желудка небось уже делаешь?

Джин вспомнил, что резекция желудка у американских молодых хирургов считается эталоном зрелости.

– Да, – сказал он, – я уже сделал самостоятельно восемь резекций.

– Эх! – с досадой воскликнул Рубинчик и хлопнул ладонью по колену. – Понимаешь, старик, хирургия – моя тайная порочная страсть. Я еще после четвертого курса на практике втихаря сделал аппендэктомию, а на шестом курсе ассистировал самому Круглову, да, да, можешь не верить… ну, правда, всего лишь третьим ассистентом, крючок держал и сушил, но все-таки и лигатуру одну навел… И вот, понимаешь ли, соблазнился на романтику, ушел в судовые врачи. Жизнь, конечно, шикарная, но дисквалифицируюсь, старичок, со страшной силой. Вот отплаваю, женюсь на Фуонг, придется все сначала начинать… А ты по какому методу делаешь резекцию?

– По методу Табуки, – сказал Джин.

– Как? – изумился Рубинчик. – Табуки? Я даже не слышал. Новенькое что-то? Ну-ка расскажи с самого начала.

Джин мучительно начал вспоминать операцию, на которой он как-то ассистировал профессору Лоуренсу. Он старался употреблять только латинские названия органов и тканей, потому что совершенно не знал русской медицинской терминологии. Рубинчик слушал затаив дыхание: казалось, даже уши у него приподнялись.

– Ну, ты даешь, Жека, по-латыни! – восхищенно пробормотал он.

– …потом фиксируем апоневрозис, – продолжал Джин.

– Не считай меня за идиота! – вдруг заревел Рубинчик.

Джин мгновенно вскочил на колени, напрягся.

– Ты что, с ума сошел? – спросил он.

– Табуки! Какой, к черту, Табуки! Ты рассказываешь способ Вишневского! Меня не купишь! Помню все-таки кое-что! – разорался Рубинчик. – Пижон ты, Жека!

Возмущенный, он вскочил, подошел к воде, поплескался там немного и пошел обратно к Джину, с лицом счастливым и безмятежным. Он поднял руки, обнял его, потискал немного и запел, приплясывая, какую-то странную песню.

– Ты бывал, Жека, в Коктебеле?

– Нет, не приходилось.

– Знаешь, старичок, там есть где развернуться.

– Со страшной силой? – спросил Джин и подмигнул. Он уже начал усваивать лексикон ленинградских молодых специалистов.

– Ты какой водный спорт больше всего любишь? – спросил Рубинчик.

– Серфинг, – ответил Джин. – Ничего не знаю лучше серфинга.

– Что? – наморщил напряженно лоб Рубинчик. – Что за серфинг? Постой, постой… о!.. Вот я темный человек… вспомнил! Это по волне, стоя на доске, да? Так у нас этого, по-моему, вообще нет. Это где-то на Гавайях…

– Мы делаем серфинг на Балтике, – сказал Джин. Он закинул руки за голову, лег и сквозь опущенные ресницы стал следить за Рубинчиком.

– Загибаешь! – крикнул Рубинчик. – Бессовестно, по-пижонски загибаешь!

Джин усмехнулся. Парень этот, с его непосредственными, чуть ли не детскими реакциями, почти перестал внушать ему опасения. Милое дитя природы, да и только.

– Слушай, Марк, – лениво пробормотал он, – не пора ли нам в город? Железная жара, не так ли?

– Ты прав, старик. Кризис жанра, – сказал Рубинчик и поднял листочек с записью системы «Атласа».

– Любопытно, – бормотал он, читая, – динамическая ротация пелвиса… Это как же позволишь понимать, старикашечка?

Джин вскочил и продемонстрировал движение, похожее на движение хула-хупа.

– Вращение таза, стало быть? – сказал Рубинчик

– Ну да! – вскричал Джин. – Таза! Именно таза!

– А-а, – протянул Рубинчик, – пелвис ведь – это таз. Пелвис – элвис. Элвис Пресли.

– Ну да! – воскликнул Джин. – Его так и дразнили. Он пел и крутил задом, а ребята свистели и кричали ему: «Элвис-Пелвис!»

Рубинчик хохотнул и лег на песок.

– Поехали, Марик! – сказал Джин. – Я одеваюсь.

Совершенно автоматическим движением он взялся не за свои китайские штаны, а за рубинчиковские джинсы с кожаной фирменной наклейкой «Wrangler».

– Ты чего мою фирму схватил? – тихо спросил Рубинчик.

Джин засмеялся, отбросил джинсы и стал влезать в китайские штаны.

– Ты знаешь, Жека, – сказал Рубинчик, – я часто вспоминал этого вашего Августа Калиньша. Вот заводила этот рыжий…

– Да, да, – сказал, смеясь, Джин, – рыжая бестия.

– Мы с ним часто назначали свидания чувихам на историческом рижском месте. Помнишь, часы на «плешке» возле Центрального рынка?

– Еще бы не помнить, – сказал Джин и хлопнул Рубинчика по животу. – Пошли, старик!

Рубинчик встал и пошел к морю. Возле самой воды он сел и обхватил колени руками. Джин надел майку, сандалии, повернулся – огромная мускулистая спина Рубинчика, похожая на спину гимнаста со знаменитой картины Пикассо, была неподвижна. Джин подошел к нему и положил руку на плечо.

– Поехали, старичок.

– Август Калиньш не рыжий, он черный, – задумчиво проговорил Рубинчик, глядя в море. – А часы и «плешка» рижская вовсе не у Центрального рынка. Она наискосок от кафе «Луна»… А пелвис – это, по-нашему, просто таз. И метода Табуки никто из наших студяр не знает, у нас известен метод Вишневского. А «свейке» – это по-латышски «привет». Мне кажется, ты неправильный парень, Женя, – он быстро взглянул на Джина и снова перевел взгляд на море. – Ты какой-то очень неправильный парень…

Джин захохотал, стукнул несколько раз Рубинчика по спине.

– Ты все-таки безумец, Марк! Я же над тобой подшучивал. Неужели не понял?

– Подшучивал, значит… – проговорил Рубинчик, не двигаясь с места.

Джин отошел от него и вынул из кармана куртки авторучку «пайлот».

Инструкция разведки самым категорическим образом рекомендует (точнее – приказывает): человек, который тебя подозревает, должен быть уничтожен при первом удобном случае. Более удобного случая придумать было нельзя.

Джин направил ручку тыльной стороной в сторону Рубинчика, повернул золотое кольцо сначала вправо, потом влево. Оставалось нажать обнажившуюся еле заметную кнопочку, и…

Джин поставил ручку на предохранитель и бросил ее на песок. Прыгнул к своей сумке, достал карандаш с парализующими капсулами и, не раздумывая больше ни секунды, выстрелил в широкую спину.

Марк хлопнул ладонью по спине. Ему показалось, что его ужалил москит. Секунду он сидел неподвижно, потом спрыгнул с камня и повернулся. Перед ним в напряженной позе стоял высокий светлоглазый парень, чужой парень. Страшная, окончательная догадка молнией пронзила Марка.

– Сука! – крикнул он, бросился вперед, и тут подкосились его ноги.

Джин оттащил бесчувственное тяжелое тело в маленький грот, последний раз взглянул на лицо неугомонного доктора, приподнял ему веки – зрачки безвольно закатились под свод черепа, обыскал одежду Рубинчика, вынул морской паспорт, быстро оделся и пошел прочь.

Он нарушил инструкцию. Он не убил этого первого советского парня, которого встретил на своем смертоносном пути. Этот парень ему просто понравился. Он не мог убить парня, который так ему понравился. Он парализовал его ровно на десять часов. За это время он успеет поставить радиомину на нефтяном причале вражеского порта.

Глава двадцать первая Бизон ждет пуму на чашку кофе

(Перевод В. А. и О. Г.)

В воротах порта Джин показал морской паспорт Рубинчика и его беспрепятственно пропустили. У нефтяного причала было второе КПП, но и здесь один лишь вид советского морского паспорта открыл ему дорогу.

Неторопливым шагом, как бы гуляя, Джин пошел вдоль причала. Громада танкера, покрытого шаровой краской, возвышалась над ним. С борта доносились веселые голоса, стук мяча. Там на огромном люке одного танка несколько парней играли в волейбол. Палубы спардека были пустынны, но, когда Джин приблизился, открылась одна из дверей, появился какой-то человек и стал развешивать на веревке мокрые тельняшки и трусы. Джин уже поравнялся с трапом, когда этот человек окликнул его:

– Эй, Евгений! Привет!

Джин поднял голову и увидел улыбающееся лицо Сергея Рубцова.

– Привет, Сергей! – крикнул он.

– А где ты Марика потерял? – крикнул Сергей.

– Он застрял в кафе, болтает с Фуонг.

Сергей захохотал.

– Все понятно! Романтическая любовь! Рыбы-то много наловили?

– Ты знаешь, он совершенно сумасшедший, этот ваш доктор! – крикнул Джин. – Заставил меня снимать его на фоне акул.

Сергей захохотал еще пуще.

– А в Гамбурге, в зоопарке, он позировал в вольере с белыми медведями. Шиз! Ну, поднимайся, Жека! Климашкин! – крикнул он вахтенному матросу. – Пропусти этого товарища!

– Я здесь Марка подожду, Сережа! – крикнул Джин. – Погуляю пока, посмотрю на порт. Он минут через десять явится.

– О'кей! – крикнул Сергей. – Сразу заваливайте ко мне, – он лукаво подмигнул. – Кое-чем располагаем.

Джин пошел дальше вдоль причала, миновал танкер, постоял с минуту, глядя на перспективу порта, и пошел вдоль забора, огораживающего газгольдеры. Часовой-вьетнамец на вышке не обращал на него никакого внимания.

Джин завернул за угол забора и остановился как бы по малой нужде. Здесь было очень удобное место, нечто вроде небольшой свалки: помятые железные бочки, какие-то пустые ящики.

Джин расстегнул «молнию» на сумке и достал с потайного дна небольшую плоскую коробку с надписью: «Кильки балтийские пряного посола». Это и была новейшая радиомина огромной взрывной силы. Осталось положить ее в отверстие одной из бочек и спокойно уйти. Затем из джунглей, где прячется его отряд, будет подан радиосигнал, произойдет взрыв, газгольдеры взлетят на воздух, пламя охватит все небо и перебросится на «Тамбов», начнется пожар в танках, и… и… погибнут третий штурман Сергей Рубцов, радист Игорь Драгунец, старший механик Андрей Фомич – «дед»… погибнут все эти русские, первые настоящие русские из России, с которыми его столкнула жизнь.

Ну, а он вернется в Сайгон, напьется до полусмерти, ляжет в постель с Тран Ле Чин, а наутро ему огласят приказ о награждении «Серебряной звездой» или о производстве в следующий чин. И большая денежная премия…

Если он не выполнит приказ и русские парни останутся живы, тогда… Тогда «драминг аут» в Брагге, барабанщик впереди, барабанщик сзади, спины презирающих его товарищей по оружию, долгие беседы с настырными ребятами из Си-Ай-Си и, конечно, еще кое с кем поинтересней, военная тюрьма в Ливенуорте, может быть, до конца его дней.

Сейсмическая служба на Окинаве и в Южном Вьетнаме дежурит круглые сутки, чтобы засечь взрыв. Неизвестный ему резидент ЦРУ бродит по Хайфону и тоже ждет взрыва…

Все эти мысли и картины пронеслись в голове Джина за несколько секунд. Он сунул бомбу обратно в сумку и пошел прочь от забора нефтехранилища.

Около получаса он блуждал по территории порта, по причалам и меж пакгаузов, мимо ящиков генерального груза и угольных гор, проходил под ногами портальных кранов, увертывался от юрких автопогрузчиков, пролезал под вагонами и, наконец, оказался на берегу какого-то грязного канала – вернее, бухточки – со стоячей и такой густой водой, по которой казалось, можно ходить. Здесь было нечто вроде кладбища кораблей. Тоскливую картину представляли стоящие борт о борт, изъеденные ржавчиной буксиры, пароходники и катера, построенные, должно быть, еще в прошлом веке, на французских верфях. Бухточку замыкала серая, наполовину бетонная, наполовину каменная дамба. Было безлюдно.

По дамбе проходила узкоколейка. Стоял запломбированный товарный вагон.

Здесь Джин и оставил свою коробку с кильками пряного посола.

И вновь закат гигантским веером вознесся над дельтой Бакбо. Возникла фантастическая страна, в которой, словно раскаленные пластины, сверкали прямоугольники залитых водой рисовых полей, где двигались странно и величаво тени священных белых аистов и покачивались черные полумесяцы буйволовых рогов.

Джин шел по узкой меже, то и дело соскальзывая с нее и погружаясь в жидкую грязь. Он двигался на юго-запад, туда, где уже сгущалась тьма над джунглями. Он точно определился на местности и теперь шел по маршруту эксфильтрации, десятки раз разработанному и изученному на Окинаве. Тропический закат исчез так же мгновенно, как и появился. Джин продолжал свой путь в быстро густеющей, пока еще багровой тьме. Неожиданно, прямо впереди он увидел идущего ему навстречу буйвола. Буйвол плелся медленно, под копытами его хлюпала вода. Он равнодушно прошел мимо Джина, и тот заметил на его спине безмятежно спящего мальчишку лет десяти.

В полной уже темноте Джин вступил на лесную тропу. Начались джунгли. Он надел инфракрасные очки и теперь мог, словно никтолоп, видеть нависшие над ним гигантские листья, напоминающие по форме кленовые, огромные папоротники, сплошную стену бамбука, переплетенного толстыми лианами.

От сладких, дурманных, влажных запахов тления кружилась голова. Джунгли шевелились, чавкали, квакали, визжали, хрюкали, вокруг кишела неведомая жадная жизнь, от ощущения которой кожа покрывалась пупырышками.

Неожиданно прямо над ухом дико взвыла электропила. Непроизвольно Джин отпрыгнул в сторону, вытянул руки и тут же отдернул их, словно притронулся к раскаленной жаровне. Разразившись самыми отборными нью-йоркскими ругательствами, он включил фонарь. Вот откуда идет этот жуткий звук – маленькое серое насекомое дрожало на коре дерева и этим дрожанием создавало дикую вибрацию. Причину ожога он узнал сразу, увидев растение «хан», выделяющее едкую кислоту. Руки жгло невыносимо, и Джин, вспомнив окинавские инструкции, помочился на них. Боль несколько ослабла.

Он шел по тропе ровно три часа двадцать минут. Когда это время прошло, он остановился, вынул из сумки миниатюрный, но очень мощный «уоки-токи», вытянул антенну, нажал кнопку и сказал:

– Бизон! Бизон! Я Пума! Вызываю тебя! Прием!

В ответ послышался только шорох и треск атмосферного электричества. Он снова двинулся вперед, каждые десять-пятнадцать минут включая «уоки-токи».

– Бизон! Бизон! Я Пума! Я Пума! Прием!

Два или три раза довольно близко слышался грозный, громоподобный рев тигра. Джин вынул из кармана свою заветную авторучку и нес ее теперь в левой руке.

– Бизон! Бизон! Я Пума! Прием!

И вдруг в аппаратике послышался щелчок, и совершенно спокойно и отчетливо прозвучал хриплый голос Бастера:

– Бизон ждет Пуму на чашку кофе. Прием!

Команда А-234 в составе наших старых знакомых Бастера, Мэта, Тэкса, Сонни и Берди, а также связного агента-вьетнамца Дао была заброшена в джунгли Вьетнама неделю назад. Временно, до соединения с командиром Джином Грином командой руководил мастер-сержант Тэкс.

Устроив базу в глубине непроходимого леса, А-234 под покровом темноты вышла в дельту. Дао направился, или, научно говоря, «инфильтрировался», в сторону Хайфона, а остальные, произведя минирование стратегически важной железной дороги Хайфон – Ханой – Лаогай – Куньминь, вернулись на базу. Здесь они должны были дожидаться своего командира или сообщения о его гибели.

К концу недели все они были искусаны москитами и пиявками «кон-виа», которые не в пример своим европейским родственникам, прыгают с деревьев, обожжены кислотой, одурманены запахами джунглей, терроризированы ни на секунду не прекращавшимися звуками: клекотом, чавканьем, ревом, предсмертным визгом. Они уже почти не разговаривали друг с другом, а только обменивались мрачными взглядами, открывая консервы, разливая кофе, играя в карты и кости.

Молчал даже Берди, хотя его мучили ужасные боли в животе. Он лежал в углу палатки на куче пальмовых листьев, морщился и, не отрываясь, смотрел в затылок Тэксу. Он даже не представлял, этот странный парень, что когда-нибудь его может посетить такая сильная ненависть, какую он сейчас испытывал к этому техасскому уголовнику.

Однажды Тэкс передернул плечами, как будто взгляд Берди просверлил ему, наконец, спину, обернулся и истерически крикнул:

– Закрой свои буркалы!

В ту ночь, когда они возвращались в джунгли после минирования дороги и обходили стороной деревню, горсточку бамбуковых домов, стоящих на сваях, они заметили из-за кустов вьетнамскую девушку. Она не видела их и спокойно шла по тропинке с мотыгой на плече, но они в своих инфракрасных очках прекрасно видели ее детское личико и тонкую шею.

Тэкс тогда что-то шепнул Бастеру, тот ухмыльнулся и шепнул:

– Вперед, ребята! Командир задерживается.

Метров через сто Бастер сказал:

– Стоп, ребята! Подождем командира.

Тэкс приближался к ним, легко неси на плече связанную девушку с кляпом во рту.

– Зачем ему девчонка? – спросил Берди. Бастер хмыкнул, Сонни и Мэт промолчали.

Да зачем нам эта девушка? – тревожно продолжал спрашивать Берди. – Что от нее можно узнать?

– Стиллберд, молчать! – рявкнул Тэкс. На базе он вылакал полфляжки рому, передал оставшееся Бастеру, поднял девушку и вынес ее из палатки.

– Куда он ее понес?! – крикнул Берди.

Через некоторое время послышался отчаянный гортанный крик. Берди схватил автомат и ринулся к выходу, но Бастер навалился на него, сжал в стальных объятиях и забормотал, дыша в лицо ромом:

– Спокойно, детка. Спокойно, птичка. На войне совсем другие законы, чем в «Армии спасения».

Через некоторое время Тэкс позвал Бастера. Бастер разжал объятия, но Берди в этот момент харкнул ему прямо в лицо. Бастер страшно ударил его в живот, зверски рыча, схватил за горло, но вдруг разжал пальцы, махнул рукой, пробурчал:

– Может, ты и прав, птица. Скорее всего прав. Но Тэкса ты не трогай. Он тоже прав.

Вошел Тэкс с девушкой на руках. Исподлобья он осмотрел товарищей, бросил девушку в угол и сел к рации.

К вечеру у Берди началась резь в животе. Похоже было, что его подкосило какое-то тропическое желудочное заболевание.

Все эти дни, несмотря на принятые мощные антибиотики, он терял силы от боли, тошноты. Он почти не мог двигаться и лежал в липком поту, с пересохшими губами, а рядом с ним, прикрытая одеялом, лежала несчастная девушка, а Тэкс, настоящий садист, все чаще выносил ее из палатки.

Бастер мрачнел с каждым часом, Сонни был как туча, а Мэт начал нервно хихикать. Похоже было на то, что в палатке может каждую минуту вспыхнуть кровавая драма, когда вдруг прозвучал спокойный голос командира:

– Бизон, Бизон, я Пума…

– Слава богу, Джин жив, – прошептал Берди.

– Ура! – завопил Сонни.

Тэкс встал, нервно потянулся и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Пожалуй, надо от нее избавиться. А то этот «колледж-бой» развезет здесь интеллигентские сопли…

Тогда Берди из последних сил, почти теряя сознание, сполз со своего ложа, поднял автомат и поставил его на боевой взвод.

– Буду стрелять, – пробормотал он.

– Как вам это нравится, ребята? – возмущенно проорал Тэкс, глядя в дуло автомата.

– Сядь-ка на свое место, Тэкс! – крикнул Сонни.

Мэт и Бастер молчали.

Через полчаса из джунглей вышел Джин.

После того как Тэкс доложил Джину о действиях А-234, они вышли на связь с центром спецвойск в Ня-Транге. Из центра поступили поздравления, приказ пустить в действие мины и обещаний ровно через сутки прислать вертолет с авианосца «Кирсардж», который вот уже несколько дней барражировал по кромке нейтральных вод в Тонкинском заливе.

Один за другим два радиоимпульса полетели из лесного логова, один – в хайфонский порт, другой – к полотну железной дороги. После этого Джин подсел к Берди, расстегнул его куртку, поднял майку. Впалый волосатый живот его друга был покрыт яркой крупной сыпью с гноящимися пузырьками. Лицо Берди уже приобрело синюшный оттенок, пульс еле прощупывался.

– Наверное, я загнусь, Джин, – прошептал Берди.

– Спокойно, дружище, – сказал Джин. – Мы еще с тобой поедем на джазовый фестиваль в Ньюпорт. Послушаем Эллу и Сэчмо, похохочем…

– И Дэйва Брубека, Джин? – улыбнулся Берди

– И Брубека, конечно.

Джин вынул маленький стерильный контейнер, надел резиновые перчатки, ввел Берди сильнодействующие сердечные средства и антибиотики. Берди заснул.

– Есть что-нибудь выпить, ребята? – спросил Джин и вдруг заметил, что в углу палатки кто-то шевелится. Схватив пистолет, он прыгнул в угол, сорвал одеяло.

На него с застывшим ужасом смотрели огромные полудетские глаза.

Несколько секунд Джин, не шевелясь, разглядывал связанную девушку. Клочки разорванной одежды почти не прикрывали ее тело. Потом он повернулся к своим солдатам. Ярость горела во всем его теле ровным и беспощадным огнем.

– Чьих рук дело? – медленно проговорил Джин. Бастер, Сонни и Мэт смотрели в землю. Один лишь Тэкс напряженно смотрел на него.

– Чьих рук дело, подонки, грязные шакалы?

Солдаты молчали.

– Проклятые уголовники! – прорычал Джин. – Так-то вы проводите в жизнь политику «Американец – друг»? Так-то вы налаживаете дружбу с местным населением? Я передам вас всех военному суду!

– Это моя подружка, Джин, – криво усмехнулся Тэкс. – Подумаешь, большое дело…

– Встать! – рявкнул Джин.

Тэкс вскочил и вытянулся. Видно было, что он умирает от страха.

Не помня себя, Джин ударом в челюсть бросил его в угол, пнул несколько раз ногой, плюнул в лицо.

– Вы ответите за оскорбление американского военнослужащего, лейтенант Грин! – завизжал Тэкс и закрыл лицо руками.

Джин выбежал из палатки и остановился, сжав руки на горле. Через несколько секунд он поймал себя на том, что рычит как зверь.

Мир, бессмысленный, жестокий, в миллионах светляков, гнусный, низменный мир лживо шумел листвой, лживо пиликал на идиотских скрипках, лживо смердел парфюмерными запахами.

В двух или трех метрах началась какая-то бешеная возня, раздался предсмертный визг. Джин откинул полог палатки и в полосе света увидел двух гигантских бамбуковых крыс, которые рвали на части маленького, величиной с зайца, олененка.

Джин выхватил пистолет и стал стрелять в эту бьющуюся похотливой голодной дрожью массу. Стрелял до последнего патрона в обойме.

Утром пришел связной Дао. Он откинул полог и встал на пороге, оглядывая сидящих с чашками кофе американцев.

– Хай, Дао! – сказал Бастер. – Это наш связной, Джин. Ну что ты стоишь в дверях, парень? Садись к столу. Как там наши игрушки? Сработали?

– Твоя был Хайфон, делал взрыв? – спросил Дао Джина.

– Да, – проговорил Джин, глядя в каменное бесстрастное лицо вьетнамца.

– Твоя взорвал дамба. Вода разрушил тридцать домов. Перевернул двадцать сампан. Моя мать и брат умирать.

– Не может быть! – воскликнул Джин. – При чем здесь дамба?

– Моя тебя убивать, – спокойно сказал Дао и вдруг прыгнул, как кошка, в сторону, схватил автомат и направил на Джина.

Мимо уха Джина просвистел «спринг-найф». Нож попал Дао прямо в грудь. Он упал на колени, потом на бок и, выпустив очередь в потолок палатки, умер.

Джин оглянулся. Тэкс, бросивший нож, даже не расплескал кофе из чашки, которую держал в левой руке. Он отхлебнул, вытер рот рукавом, усмехнулся и сказал:

– Политика «Американец – друг» в действии. Поздравляю вас, лейтенант Грин.

Весь день они рубили джунгли для того, чтобы разложить опознавательный знак для вертолета.

Ночью он прилетел. Бешено свистя, он повис над купами деревьев. Из брюха его опускались лестницы.

Джин стоял, обняв Берди, и смотрел на вертолет, но перед глазами его все еще была грязная бухточка с ржавыми катерами и низкая серая дамба, под защитой которой, как оказалось, жили ни в чем не повинные люди…

– Возьмем девушку с собой, – пробормотал Берди. – Я на ней женюсь.

– Не глупи, старина, – тихо сказал Джин. – Я уже отпустил ее домой.

– Она будет ненавидеть нас всю жизнь, – прохрипел Берди.

– Да, это верно, – ответил Джин.

Еще через сутки он вошел в свой комфортабельный номер в сайгонском отеле «Де Виль». На столе в серебряном подносе лежала телеграмма из Токио.

«В субботу в пять жду тебя в Империале Гинза 17. Поедем на Фудзияму, твой командир поставлен в известность.

Целую. Ширли».

Он открыл холодильник, достал бутылку «Джонни Уокер», налил полный стакан, выпил, тут же налил еще стакан, а остаток допил из горлышка.

После этого он, шатаясь, подошел к кровати, отдернул противомоскитную сетку и рухнул ничком.

Джин и Тран Ле Чин стояли у барьера международной зоны сайгонского аэропорта и смотрели на летное поле.

Сайгонский аэропорт представлял в то время странное зрелище: он функционировал одновременно как военный аэродром и как международный гражданский, важнейший промежуточный пункт на великом пути из Европы в Японию.

Из огромных пузищ двухэтажных транспортных «глобмастеров» и «стратолифтеров» выезжали «джипы» и выходили толпы солдат, в опустевшие пузища въезжали машины с ранеными, иной раз проносили гроб, накрытый звездно-полосатым флагом, с отдаленной взлетной дорожки стартовали в серое ватное небо истребители – «старфайтеры» и «фантомы», и в то же время здесь совершали посадки мирные интерконтинентальные лайнеры компаний «Эйр Франс», «ВОАС», «Эйр Индиа», «КЛМ», и пестрые космополитические толпы пассажиров спокойно топали хлебать кофе по транзитным талонам.

Джин иногда наклонялся и целовал Транни в плечо. Тогда она поворачивала к нему свою головку, окидывала смеющимся взглядом, сдержанно улыбалась. Она, эта вездесущая Тран Ле Чин, разбитная корреспондентка нескольких азиатских и европейских газет, кажется, весьма гордилась своим другом, молодым гигантом в зеленом берете, с погонами первого лейтенанта на плечах.

Тран Ле Чин была женой крупного чиновника из администрации Нго Динь Дьема. Поговаривали, что ее муж колоссальным образом обогатился с того времени, как в Южный Вьетнам, словно из рога изобилия, полилась американская военная и финансовая помощь. Он был фигурой внушительной, сумрачной и таинственной, типичный представитель коррумпированной дьемовской бюрократии. Джин лишь один раз издали на каком-то приеме видел его оплывшие щеки. Транни весело называла его «мой тюфяк» и всегда отмахивалась, когда речь заходила о нем.

Она была из старинного рода мандаринов и обладала весьма солидным личным состоянием: ей принадлежал отель в курортном городке Виньтуа, земли вдоль шоссе в Бьенхоа, каучуковые плантации. Однако она в отличие от других чопорных сайгонских дам отнюдь не кичилась своим богатством, полотняные джинсики и голубая рубашка были ее излюбленной одеждой.

Джин познакомился с ней на второй день после своего приезда в Сайгон в баре «Де Виля», и почти сразу же у них началась самая что ни на есть любовь. Они совершенно не замечали кривых взглядов и ухмылок, не слышали сплетен и все время, пока Джин был в Сайгоне, проводили вместе. Какими-то неведомыми путями Тран Ле Чин добилась неслыханной для сайгонских женщин эмансипации.

Вот и сейчас Джин, не раздумывая, взял ее с собой на аэродром, куда он был послан для выполнения пустякового, но не очень-то ему приятного задания. Он должен был встретить прилетающую из Гонолулу команду «зеленых беретов» во главе с капитаном Чаком Битюком.

Самолет пришел вовремя, и вскоре Джин увидел идущие поперек бетонированного поля молодцеватые фигуры Чака и его громил с вещмешками на плечах.

Джин показал на контроле свое удостоверение, вышел в международную зону и козырнул подходящему Чаку.

– Хай, Джин! – заорал, широко улыбаясь, Чак, словно их связывали давние и добрые дружеские узы. – Как я рад тебя видеть здесь, парень!

– Здравствуйте, капитан Битюк, – сухо сказал Джин. – Комадование военной миссии США приветствует вас и ваших людей на гостеприимной земле нашего союзника.

Едва заметная саркастическая улыбка скользнула по его губам.

– Как тут с бабами? – спросил Чак. – Говорят, что здешние женщины просто хрустят в руках белого человека…

– Вас ждет автобус. Он доставит вас на базу, – тем же тоном продолжал Джин.

Они прошли за барьер, и Транни подошла к ним. Чак зорко глянул на нее.

– А ты, Джин, я вижу, уже обзавелся, – осклабился он.

– Это представитель прессы, – сухо сказал Джин.

– Все ясно, – хмыкнул Чак. – Подруги есть?

Тран Ле Чин подняла камеру. Несколько раз вспыхнул блиц.

– Она имеет право фотографировать? – нахмурился Чак.

– Да, да, имеет.

«Зеленые береты», сгрудившиеся вокруг офицеров, с кривыми провинциальными ухмылками поглядывали на космополитический сброд, которым кишела международная зона. Вдруг они все, словно по команде, повернулись в одну сторону и выпучили зенки. Мимо шла группа удивительных созданий – невероятно длинноногие, невероятно тонкие, профессионально широкоглазые итальянские манекенщицы в одеждах не нашей планеты.

– Во дают! – ахнули «береты». – Во «помидорчики»! Ну, сила!

– Кстати, Джин, к нам в Гонконге присоединился один твой дружок, – сказал Чак. – Мощный парень. Выдул в аэропорту бутылку «Бифитера», в самолете пять мартини – и хоть бы в одном глазу.

– Кто же это? – насторожился Джин.

– Майор Лот.

Могучий, цветущий загорелый Лот шествовал по аэродрому походкой хозяина мира. Джин искренне обрадовался, увидев здесь своего друга. За последние годы он привык к этому человеку, в его обществе он чувствовал себя таким же решительным, сильным, в его обществе он забывал свои сомнения. Они обнялись.

– Ты так выглядишь, Лот, словно целый месяц занимался серфингом на Гавайях, – сказал Джин.

– Я кочевал по Аргентине, малыш, а оттуда махнул в Гонконг. Занимался спортом почище серфинга.

– Познакомься с Транни, – сказал, улыбаясь, Джин. – Транни, это мой старый друг, майор Лот.

Лот зорко глянул на изящную женщину, потом на Джина, сразу все понял и шепнул ему на ухо сакраментальную фразу:

– Подруги есть?

Несколько дней спустя Лот и Джин обедали в изысканном ресторане на Рю де Катина, по давней традиции воздавали дань своим гурманским привычкам.

Лот был в отличном настроении, пил много вина, похваливал национальную кухню. Джин заканчивал свой рассказ о вьетнамских делах.

– Тут слишком много крови и грязи, Лот, – сказал он. – Порой мне становится не по себе. Здесь впору работать таким громилам, как Чак Битюк, но не нам с тобой.

Лот усмехнулся.

– Между прочим, Джин, будь особенно осторожен с Чаком. Чак примитивен, как свинья, но и в хитрости не уступает этому животному. У него далеко идущие планы, и он не остановится ни перед какой подлостью.

– Дьявол с ним, с Чаком! – воскликнул Джин. – Я говорю тебе о другом. Мне кажется, что мы, то есть Штаты, вляпались здесь в ненужное дело и лезем все дальше и дальше…

– Вот здесь ты ошибаешься, старина, – сказал Лот. – Во Вьетнаме идет сложнейшая политическая игра, здесь узел главных мировых противоречий…

– Но мне-то какое до этого дело?! – невольно воскликнул Джин.

– Мы солдаты, Джин, – жестко сказал Лот.

Джин нахмурился.

– Да, это верно.

Они закончили обед, спросили кофе, коньяку и закурили сигары.

– Завтра мы с тобой вылетаем на задание, – сказал Лот.

– Как? – вскричал Джин. – Опять?

– Я не хотел тебе портить аппетит перед обедом, – улыбнулся Лот, – но это так. Приказ подписан шефом «фирмы» и командующим специальными войсками во Вьетнаме полковником Лэддом еще третьего дня.

– Какое задание? Куда мы летим?

– «Фирма» совместно с комитетом начальников штабов разработала гениальную, по их мнению, идею. Решено бить врага его же оружием. Мы должны попытаться создать в Северном Вьетнаме свой Вьетконг, свои партизанские отряды и свою инфраструктуру. Однако северные вьетнамцы что-то не очень-то хотят бунтовать против дядюшки Хо, и поэтому мы будем создавать эти отряды здесь, на юге. Ядром этих отрядов будут дикие горные племена таи, мео, лао, которые, к счастью, еще не закончили изучение всех трудов Маркса. Мы им будем хорошо платить, а они будут яростно сражаться за идеалы западной цивилизации. Завтра мы с твоей командой на двух вертолетах вылетаем в Аннамские горы, на плоскогорье Ма, это около ста пятидесяти миль к северо-западу от Сайгона. Там состоится встреча с вождями диких племен, дружеский ужин, местная «огненная вода». «Стэйки» из павианьего мяса. Между прочим, Джин, почетным гостям дикари подкладывают на ночь своих жен, так что, если к тебе приляжет красотка лет шестидесяти, смазанная крокодильим жиром, не вздумай крутить носом, а то вспорют брюхо.

Лот захохотал, и Джин, не выдержав, улыбнулся. Он был рад уже тому, что задание мирное: на этот раз не нужно будет стрелять, взрывать, жечь…

– Пока что приехали наши дамы, – сказал Лот и кивнул в окно.

Возле ресторана стоял распластанный «ситроен». За рулем сидела Транни, из-за ее плеча выглядывало кукольное личико Чоу Ша, сайгонской подруги Лота.

– Перед таким серьезным испытанием, старичок, тебе, я думаю, будет особенно приятно провести вечер в обществе очаровательной Транни.

Лот встал, повел плечами.

– Для начала рванем в казино «Кин Тюп». У меня там есть знакомый китаец-крупье.

Тени пальмовых листьев колебались на полу, на стеках и на потолке. Джин гладил усталой рукой голое тело Транни.

«Насколько легче Лоту, – думал он. – Любит одну Наташу, а остальное для него лишь приключения. А я вот, болван несчастный, влюбляюсь в каждую, с кем провел ночь, и все забываю, что было раньше. Где теперь Ширли – Пном-Пень, Гавайи, Токио, Сингапур? Где-то витает словно туманная Лилит, а Транни рядом, закрыла для меня весь мир, дышит, вздыхает…»

– Завтра я уезжаю, Транни.

Женщина вздрогнула, приподнялась на локте.

– Что ты говоришь, Джин? Опять?

– Это совсем ненадолго, бэби.

– Я не могу больше. Ты исчезаешь, а я мучаюсь, боюсь за тебя…

– На этот раз никакой опасности.

– Не верю! Тебя не посылают в безопасные места. Этот проклятый «зеленый берет» – как я его ненавижу!

– Правда, Транни. Мы летим в горы, Лот и я, небольшой пикник с дикарями мео.

– В горах Вьетконг, Джин. Они убьют тебя.

– Там нет. Это плоскогорье Ма. Дружественные племена. Они хотят воевать вместе с нами.

Лицо Транни с блестящими печальными глазами склонилось над ним.

– Если тебя убьют, Джин, – медленно проговорила она, – я буду плакать по тебе. Знай это, Джин, Тран Ле Чин никогда тебя не забудет…

– Да не убьют меня, милая! – воскликнул Джин. – Не бойся!

Тран Ле Чин уткнулась лицом в подушку. Плечи ее тряслись.

В головном вертолете «хьюи» летели Лот, Джин, полковник южновьетнамских «красных беретов» Ты Тук, его адъютант и два «зеленых берета» – Тэкс и Бастер. Во втором вертолете под командой начальника штаба А-234 первого лейтенанта Фрэнка О'Хиггинса было семь суперсолдат, и среди них Сонни и Мэт. Берди все еще валялся в полевом госпитале в Ня-Транге. Он с трудом поправлялся после тропической желтухи.

Перед вылетом вертолетчики предложили каждому надеть пуленепробиваемые жилеты и привязать к заду, полуторадюймовые стальные пластины.

– Слушайте нас, ребята, если не хотите остаться без наследников, – посмеиваясь, говорили вертолетчики. – Вьетконговцы ведут строго зенитную стрельбу, прямо в брюхо машине. Поднимите-ка головы.

На потолке вертолета зияло несколько отверстий с рваными краями.

– Бронебойные пули прошивают наши консервные банки насквозь, и большинство ранений приходится на область паха.

После такого объяснения Бастер под общий хохот попросил себе дополнительную пластину.

Вылетели. Внизу потянулись сверкающие под солнцем рисовые поля, иногда проплывали шоссейные дороги, постройки, деревеньки из соломенных хижин и каучуковые плантации, потом пошел сплошной зеленый массив джунглей.

Люк вертолета был открыт. Сидящий возле люка пулеметчик, обмотанный пулеметной лентой, зорко вглядывался в джунгли.

Бастер и Тэкс, расположившись за спиной пилота, играли в скат. Пилот, иногда оборачиваясь, комментировал игру. Вьетнамские офицеры сидели с каменными лицами.

Один раз игру пришлось прервать – бешено затарахтел в короткой очереди пулемет.

– В чем дело? – спросил Лот.

– На всякий случай, – осклабился пулеметчик. – Что-то там мелькнуло. Может, тигр.

– Как там Фрэнк? – спросил Джин.

– Летят. Тоже постреляли за компанию.

В дальнейшем полет протекал спокойно. Начались горы. Из зеленого моря начали кое-где высовываться базальтовые и гранитные скалы.

– Приближаемся, – сказал пилот. – Через десять минут должна быть посадочная площадка.

На посадочной площадке красноватыми камнями была выложена литера «L».

– Liberty, – сказал Лот, разглядывая посадочную площадку.

– Может быть, Love, – предположил Бастер.

– Временно прекратите шутки, сержант, – сухо сказал Лот.

Он тронул за плечо пилота.

– Людей видите, Роберт?

– Нет, людей не видно.

– Сделаем еще один круг.

Когда вертолеты еще раз повисли над посадочной площадкой, из леса выскочили фигурки смуглотелых людей. Они размахивали какими-то яркими тряпками, приплясывали.

– Садимся, – скомандовал Лот.

Вертолеты опустились на пожухлую траву прогалины. Американцы высыпали из машин, построились. Перед ними в полусотне метров стояли полуголые вожди племен в ярких набедренных повязках. Они не двигались.

– Смирно! – сказал Лот и прошел вдоль строя. – Ребята, эта встреча должна проходить торжественно и…

Долгий гортанный крик, похожий на клекот орла, пролетел над поляной. Дикари упали в траву, и сразу же шквал автоматного и минометного огня обрушился на американцев и на вертолеты с обвисшими винтами.

– Ловушка! – заорал Лот. – Ложись! Огонь!

Вертолеты пылали, как два гигантских костра. Джин, Лот, Фрэнк и несколько оставшихся в живых «беретов», спрятавшись за камнями внутри буквы «L», стреляли, не имея перед собой никакой цели, кроме зеленой стены леса. Джунгли со всех сторон изрыгали огонь. Мины ложились все ближе.

– Здесь нам всем крышка! – крикнул Фрэнк.

– Дымовые шашки! – гаркнул Джин. – Тэкс! Бастер! Живо!

– Молодец, Джин! – сказал Лот. Лежа на боку он спокойно вставлял новую кассету в свой Ар-15.

Бастер и Тэкс начали расшвыривать вокруг дымовые шашки. Густые белые клубы поднялись в небо. Лот, не прекращая стрелять, встал на колено. Рот его был оскален, как у волка

– За мной! – приказал он – Тэкс, если потеряете рацию, расстреляю!

– Бастер, возьми Сонни. Он, кажется, еще дышит! – крикнул Джин, взвалив на плечи хрипящего вертолетчика и побежал вслед за Лотом в ревущий молочный смерч.

Они укрылись от преследования в глубокой пещере на вершине какой-то горы. Их осталось в живых только шестеро: Лот, Джин, Фрэнк, Тэкс, Мэт и Бастер. Сонни умер во время бегства, вертолетчик отдал богу душу уже в пещере. Остальные, включая полковника Ты Тука, остались лежать, истекая кровью, на поляне.

Тэкс связался по карманной рации НТ-1 с Ня-Трангом и передал микрофон Лоту.

– Полковника Поупа немедленно! – заорал Лот. – Говорит майор Лот. Под суд отдам, идиот! Полковника Поупа, слышишь? Керк? Слава богу! Мы попали в ловушку, Керк. Тринадцать человек убито, вертолеты сожжены. А черт его знает, кто мог выдать! Сейчас не время вести расследование, Керк. Вы должны нас выручить. Мы…

– «Черные пижамы», майор! – мрачно проговорил Бастер.

К подножию горы из джунглей выбегали с автоматами в руках маленькие фигурки вьетконговцев.

– Мы окружены, Керк! – крикнул Лот.

Это был двухдневный ад. По прямому требованию из Лэнгли с борта авианосца «Индепенденс» одно за другим стартовали звенья истребителей-бомбардировщиков Ф-105. Это была «наступательная воздушная поддержка». Они кружили над горой, создавая вокруг огненный защитный пояс. Под прикрытием самолетов к горе пытались пробраться вертолеты, но каждый раз на виду у осажденных вспыхивали и беспомощно валились в джунгли. И все-таки вновь и вновь появлялись новые машины.

Джин отлично понимал, что вовсе не ради него и его товарищей затеяна эта грандиозная спасательная операция. Лот – вот кто причина всей этой свистопляски. Это ради него свалились в джунгли уже три вертолета, и ради него гигантское стальное чудовище «Индепенденс» уже два дня выпускает в небо самолеты.

Все шестеро лежали за камнями у входа в пещеру и непрерывно стреляли по прорывающимся сквозь напалмовое кольцо «черным пижамам». Вьетконговцы атаковали с невероятным упорством, как будто тоже знали, какая важная птица попалась к ним в западню.

Наконец к исходу второго дня атаки прекратились. Автоматные очереди и взрывы мин слышались теперь в отдалении. Там разыгрывался настоящий бой. Это подошло к ним на выручку аэромобильное соединение.

Бой шел всю ночь. К утру все стихло. Еле живые от усталости и жажды осажденные выжидающе смотрели на джунгли. В восемь часов утра из зарослей появилась цепочка джи-ай.

Полянка, на которой разыгралось начало трагедии, теперь была занята солдатами и военной техникой. Джин, Фрэнк, Бастер и Тэкс, обессиленные, сидели на груде каких-то тюков, прислонившись спинами к бронированной стене вертолета. Неутомимый Лот между тем функционировал, носился по поляне, отдавал приказания, связывался по радио с командованием.

– Поди-ка сюда, Джин, – деловито сказал он проходя мимо.

Джин с трудом поднялся и пошел за ним.

– Сейчас проверю, крепкие ли у тебя нервы, – сказал Лот. – Иди за мной. Видишь пленных?

У подножия огромного вечнозеленого дуба стояла лицом к стволу горсточка вьетконговских пленных, связанных по рукам и ногам. Они были маленькие и щуплые, и джи-ай с автоматом, стороживший их, казался дядькой при детях.

– Можете идти, – сказал ему Лот. – Мы должны провести допрос.

Джи-ай охотно испарился.

Лот взял за плечо одного из пленных и резко повернул лицом к Джину. Джин остолбенел. Перед ним была Тран Ле Чин, Транни… Глаза ее вспыхнули, она вся потянулась к нему. Джин не мог двинуть ни рукой, ни ногой.

Лот не дал ему опомниться. Он поднял «люгер» к ее виску, раздался выстрел, тело Транни упало к его ногам.

– А теперь обернись, – холодно сказал Лот. Джин, как загипнотизированный, обернулся. Одиннадцать автоматов и одиннадцать пар солдатских башмаков стояли в ряд посреди полянки.

– Этих можешь записать на свой счет, Джин, – жестко проговорил Лот. – Запомни это.

Как раз в это время капитан Чак Битюк вышел из ворот казармы «Виктория», где временно расположилась его команда. У обочины тротуара его ждала маленькая наемная машина компании «Хертц». За рулем сидел мистер Тео Костецкий-Брудерак. Чак открыл дверцу и шлепнулся на сиденье рядом с ним.

– Ну жара! – рявкнул он. – Нашли место, Федор Кузьмич, где биться с краснопузыми. Согласитесь, что в мире масса мест для этого с более подходящим климатом.

– Главное, влажность, – сказал Тео. – Влажность, Чак, сводит меня с ума.

Некоторое время они ехали молча. Потом дядя Тео остановил машину возле одного из бесчисленных баров на улице Рю Д'Эспань. Они вошли в полутемное помещение, отмахнулись от двух дежурных «такси-герлз» и уселись за низким столиком в углу.

– Чак, – начал Тео. – Вы, конечно, догадались, что ваша командировка во Вьетнам отчасти связана с планами «Паутины»? Нет, не догадывались? Ай-я-яй, дорогуша, надо быть более сообразительным. Мерчэнт очень сложными путями благодаря нашим новым связям с ЦРУ добился, чтобы сюда была направлена именно ваша команда, а не какая-либо другая. Руководство организации считает, что военные события во Вьетнаме развиваются в пользу коммунистов. Администрация этого выскочки Кеннеди крайне инертна. Мы должны стимулировать боевую активность нации, всех наций свободного мира. Намечена очень сложная операция, в которой…

Головы Чака и дяди Тео сблизились. Дядя Тео еле шевелил губами, а Чак едва заметно кивал.

– …Руководство колебалось, на кого возложить выполнение этой операции, на вас, Чак, или на майора Лота, – сказал Тео. – В конце концов выбор пал на вас. «Паутина» вас ценит.

– Я очень горд, – сказал Чак Битюк.

В этот день ему предстояла весьма ответственная встреча с самим мистером Джорджем Карвером, главным специалистом ЦРУ по Вьетнаму. Готовилась особо секретная операция в контакте с «Паутиной».

В кабинете Карвера Лот с удивлением увидел мистера Мерчэнта и любезно поклонился представителю «Паутины», пожал милостиво протянутую ему руку. Уже одно присутствие Мерчэнта в кабинете Карвера, да еще со стаканом «бурбона» в руке, свидетельствовало о том, что акции «Паутины» стремительно идут вверх.

Карвер, у которого за личиной добродушия таилось недюжинное хитроумие, налил и Лоту на три пальца виски.

– Я знаю, джентльмены, что мне не надо представлять вас друг другу, – с широкой улыбкой сказал он, поднимая свой стакан. – Выпьем за нашу первую общую встречу и перейдем к делу. Мистер Мерчэнт желает изложить нам в самом конфиденциальном порядке свой план пресечения дальнейшего развития негритянской революции внутри Штатов и в вооруженных силах. Как вы знаете, Лот, революция эта разрастается – жаркое лето в наших городах, массовые столкновения белых и черных на военных базах за морями, недавнее побоище, начатое черными в Форт-Брагге. В нашей беседе примет участие гость из Штатов, недавно ставший одним из помощников «чифа» ФБР.

Карвер взглянул на часы, и в то же мгновение раздался стук в дверь, и в кабинет вошел с деловым видом пожилой джентльмен, которого по внешнему облику можно было бы принять за коммивояжера.

– Знакомьтесь, – вставая, сказал Карвер. – Мистер Збарский…

Когда все уселись в кресла, Мерчэнт перешел к делу.

– Джентльмены! – несколько торжественно проговорил Мерчэнт. – Прежде всего позволю себе заметить, что наш план обладает огромной взрывчатой силой и потому вся наша беседа должна остаться между нами. Нам с вами необходимо обратить особое внимание на решение вопроса в рамках вооруженных сил, в частности во Вьетнаме. В целом план, одобренный высшими инстанциями ЦРУ, ФБР и РУМО – разведывательного управления министерства обороны, – будет представлен на окончательное утверждение в Национальный совет безопасности, с которым у нас имеется уже предварительная обнадеживающая договоренность. Думаю, мне не надо доказывать вам, джентльмены, всю серьезность нависшей над нами угрозы восстания или революции двадцатидвухмиллионного черного народа – негритянского меньшинства в США. ФБР любезно разработало ту часть предложенного вами плана, которая касается разгрома организованной части черных – двенадцати основных негритянских организаций, ликвидацию всех их лидеров и вожаков, занесенных в черные списки…

– Мы подготовили досье на каждого из них, – мягко вставил мистер Збарский.

– Прекрасно! – кивнул головой Мерчэнт.

– И все боевые организации черных находятся под круглосуточным наблюдением ФБР, – добавил Збарский.

– Великолепно! – продолжал Мерчэнт. – План будет приведен в действие по сигналу высшей инстанции. Негры – члены конгресса будут немедленно лишены своих постов властью министра юстиции. Для разгрома черных организаций будут привлечены войска. Об опасности, угрожающей стране в случае негритянского восстания, можно судить хотя бы по тому факту, что нью-йоркская полиция насчитывает двадцать пять тысяч полицейских, а черные Нью-Йорка – один миллион человек. Так что без войск нам не обойтись. Со своей стороны мы обязуемся выставить штурмовые отряды белых патриотов в наиболее угрожаемых районах – в центральных районах Юга, на всем восточном побережье страны, в области Великих озер и на западном побережье. Кроме наших отрядов белых добровольцев и войск во главе с «зелеными беретами», разумеется, придется также использовать полицию, всю полицию городов, графств и штатов, всю национальную гвардию.

– И тем не менее этих сил не хватит, – резко перебил Мерчэнта Джордж Карвер, сидя за своим столам.

– Да, не хватит, – согласился Мерчэнт, – но мы рассчитываем на активное участие в подавлении восстания черных или в превентивных репрессиях от сорока до пятидесяти процентов взрослого белого населения под эгидой нашей патриотической организации, что даст нам пятикратное превосходство в численности сил порядка над мятежниками.

– Наши подсчеты, – заявил мистер Збарский, – не расходятся с вашими. Разумеется, мы предусмотрели такие меры, как введение в стране военного положения, приостановление действия конституции и билля о правах, отмены или отсрочки выборов.

– Прекрасно! – резюмировал Мерчэнт, зажигая потухшую сигарету. – Ожидается, что черным мятежникам и их белым подручным удастся захватить власть в ряде городов. Однако белые силы с их неизмеримо более мощной технической оснащенностью, вооружением и более совершенной организацией смогут взять обратно эти города в течение суток. Эту вторую гражданскую войну в истории Соединенных Штатов Америки, господа, мы обязаны предвидеть во всех деталях и уже сегодня решительно действовать во имя белой Америки. Для вас не секрет, что еще во время корейской войны мы охотнее подставляли под пули черных, нежели белых американцев. Теперь же нам нужна не стихийная, а продуманная, планомерная политика выхолащивания цвета черного мужского населения, чтобы избежать второго Вьетнама у себя дома, в Америке. Для этого необходимо всемерно расширить призыв черных в действующую здесь армию, посылать их на самые опасные участки под огонь вьетконговцев, одновременно спасая жизнь наших белых парней, которые еще понадобятся нам дома.

– Потери черных, – заметил Карвер, – уже вдвое превышают потери белых солдат во Вьетнаме, но этого мало.

– Да, мало! – откликнулся Мерчэнт. – И нельзя забывать, что, несмотря на это благоприятное для нас соотношение убитых, постоянно растет число обученных боевых сил черных, весьма опасных для нас дома. Получается, господа, порочный круг: посылая черных солдат в пекло, мы убиваем одних, но готовим других к войне против нас. Как разрешить этот парадокс тайной демографической войны большинства против меньшинства – вот что мы обязаны с вами выяснить.[97]

Лот слушал и думал: «Этот Мерчэнт и остальные говорят дельные вещи. Только непонятно, почему они судили нас в Нюрнберге как расистов!..»

– Я тебя спас, дурачок, – говорил вечером Лот Джину. – Тран Ле Чин была разведчицей Вьетконга, репортером его бамбукового телеграфа. Я прикончил ее для того, чтобы дело не дошло до расследования, чтобы не выяснилось, что из-за тебя сорвалась важнейшая операция.

– Почему она сама оказалась на поле боя? – проговорил Джин. Он сидел, опустив голову, сжимая кулаками виски. – Должно быть, она все-таки любила меня и хотела спасти, – пробормотал Джин.

– Патриотизм, выходит, сильнее любви, – ухмыльнулся Лот. – Выше голову, малыш. Завьем горе веревочкой.

Джин с трудом встал.

– Я не могу тебя видеть, Лот, – проговорил он. – Сегодня не могу.

– Понимаю, – сказал Лот. – Пока.

Джин вышел из бара. В холле его остановил портье и передал пакет от прибывшего днем из Манилы конгрессмена Клиффорда Рейли. В пакете была записка конгрессмена и маленький конверт.

«Лейтенант Грин, – писал конгрессмен. – Миссис Ширли М. Грант, с которой я встретился в Маниле, попросила меня передать вам это письмо. С уважением…»

Джин смял записку и конверт, бросил бумаги в мусорную урну и зашагал к лифту. Он не видел, как к урне тенью скользнул Тео Костецкий-Брудерак…

Лот подъехал на юрком «рено» к американскому посольству, уплатил, выйдя из машины, таксисту и мельком взглянул на неотступно следовавшего за ним от самого отеля до посольства вьетнамца на мотороллере марки «Хондо». Вьетнамец – лицо его было скрыто каской с огромными очками – проехал мимо. Кто он? Агент армии? Военно-морского флота? Посольства? Информационной службы США? Военной полиции? Сайгонских марионеток? Или Вьетконга? Все они имеют свою разведку и соперничают друг с другом.

Лот поднялся на второй этаж посольства, где помещается штаб ЦРУ в Сайгоне, руководящий тремя группами своих работников – администраторов, полевых наблюдателей и «инфильтраторов». Последние – секретные сотрудники, информаторы и оперативники – скрытно действовали во всех американских и правительственных органах в Южном Вьетнаме. В ведении ЦРУ находится и «Группа совместных исследований», которая руководит деятельностью зеленоберетчиков. Одним из офицеров связи этой группы и был недавно назначен майор Лот.

Глава двадцать вторая Призраки и викинги

(Перевод О. Г.)

– Срочно передай эту радиограмму в штаб Баткэт! – сказал командир команды «Акбэт-234» первый лейтенант Джин Грин, вырывая исписанный лист из блокнота. – Кажется, плохи наши дела, Мэт: разведка установила, что три батальона Вьетконга – целый полк – собирается напасть на наш пост завтра утром. Нет, уже не завтра, – он мельком глянул на ручные часы, – а сегодня!

Мэт, сидя перед походной рацией ПРЦ-10 и большой настенной картой Вьетнама, немедленно начал зашифровывать радиограмму:

«„Баткэт-11“ от „Акбэт-234“. Ожидаю завтра утром нападение на пост силами трех батальонов Виктор-Чарли.[98] Агентурные сведения из источников А-1.[99] Я окружен и отрезан. Мои силы – кроме полной команды „зеленых беретов“, команда „красных беретов“ ЛЛДБ без боевого опыта, полуразвалившийся батальон АРВН и рота СИДГ. По данным разведки, Ви-Си еще не подбросили тяжелое оружие. Прошу выслать по меньшей мере два батальона. АРВН из Фань-Чау с задачей ударить в тыл Ви-Си. Остерегайтесь засад. Также прошу обеспечить с рассвета максимальную воздушную поддержку – непрерывную бомбежку джунглей по всему периметру моей белой зоны…»

Мэт – отличный радист, при армейской норме передачи десяти пятизначных групп в минуту он передает втрое больше. Он пользовался особым шифром, чтобы его радиограммы не прочитали армейская и военно-морская разведки США.

Джин еще раз взглянул на часы. До рассвета – три часа. А вдруг вьетконговцы начнут штурм ночью, в темноте? Тогда надо будет немедленно вызвать самолеты, чтобы они осветили ракетами все джунгли и вырубку белой зоны вокруг поста. Вспыхнут осветительные бомбы, загорится напалм, и тропическая ночь станет днем.

Он вышел из радиорубки, вдохнул душный, влажный воздух, густой от испарений джунглей, поглядел в плотную, беспросветную темень. Было тихо, только стучал дизельный движок, рыдали ящерицы гекко да за черной стеной джунглей тараторили разбуженные вьетконговцами гиббоны. Джин поежился и, сильно прихрамывая, зашагал к офицерскому бараку, в котором он располагался со своим Экс-Оу – начальником штаба первым лейтенантом Фрэнком Хартом.

Фрэнк не спал. Он лежал под москитной сеткой, заложив руки за голову, и смотрел в бетонный потолок. Мало ли о чем думает человек перед боем! На цементном полу валялась непрочитанная книжка в яркой бумажной обложке: «Сокровищница непристойностей. Самые сочные места из эротических произведений всех времен и народов».

Ясно было, что, по крайне мере, в эти минуты мысли этого прыщеватого козла Фрэнки были безмерно далеки от лупанаров Сайгона, где он планомерно прочесывал бордель за борделем.

Над кроватью Фрэнки висели фотокарточки голых красоток, «любивших» Фрэнки в домах терпимости Сайгона, Бангкока, Гонконга, Токио и Сингапура. Над койкой Джина – слоновый бивень с искусно вырезанным вьетнамским пейзажем, образцы живописи по лаку и шелку и другие сувениры Вьетнама.

Джин снял со стены пистолетный ремень и сбрую с подсумками, набитыми четырьмястами патронами к Ар-15 – своему автоматическому карабину.

Фрэнки взглянул на него вопросительно, но тут же по лицу командира понял, что ничего нового нет.

– Как твоя рана, Джин? – спросил Фрэнки, поднимая с пола открытую бутылку французского пива «Ля-Рю».

Две недели назад, когда Джин и его команда сменили другую, обалдевшую от радости команду «зеленых беретов» в этой богом проклятой дыре, Джина ранил бамбуковой стрелой вьетконговец-невидимка во время первой же рекогносцировки в джунглях. Рана оказалась легкой, стрела прошла сквозь мягкие ткани и оказалась неотравленной, и Джин наотрез отказался оставить команду и уехать в сайгонский госпиталь или специальный госпиталь для «зеленых беретов» в приморском курортном городе Ня-Транге.

– Да ничего! – ответил Джин, застегивая ремень с тяжелым «кольтом» в кобуре. – Как-нибудь прошкандыбаю…

– Нет, приятель, – твердо сказал Фрэнк. – Я тебе предлагаю вот что: не я, а ты полезешь на эн-пе я будешь не только корректировать стрельбу, но и командовать всем боем. А я займу твое место в боевых порядках. Идет?

Джин молча раздумывал. Предложение толковое. Кроме того, оно дает ему возможность не убивать лично… Годдэм! Когда же он наконец решит для себя этот проклятый вопрос?! Если у него не поднимается рука на этих ни в чем не виноватых людей, то как же он может командовать «зелеными беретами»? Где выход? Отказаться от участия в этой войне и очутиться за решеткой в военной тюрьме Форт-Ливенуорта? Дезертировать? Совершить членовредительство, самострел? Искать выход в самоубийстве?

Фрэнки – опытный «зеленый берет». Офицером он стал на курс позже Джина, зато до курсов два года действовал с «зелеными беретами» в Корее, Лаосе, Камбодже и Вьетнаме, награжден «Серебряной звездой».

– Хорошо, Фрэнки! – сказал он устало. – На одной ноге действительно далеко не упрыгаешь!

– Выпей пивка! – сказал Фрэнк, с ловкостью бейсболиста бросая ему открытую бутылку. – Вот и отлично! Мы сложим завтра целую гору трупов! Убивать этих желтых, спать с их девками – эта война по мне! Соснуть не хочешь?

– Да разве уснешь? – ответил Джин, садясь на свою пружинную койку с бутылкой холодного пива в руке.

– Да, брат, не спится. В такие часы вспоминаешь Штаты, школу, отца с матерью, первую девушку…

За полчаса до рассвета Джин построил весь свой гарнизон, запретив свистеть в командирские свистки и вообще шуметь при построении.

Коротко изложив обстановку и объяснив задачу («обороняться до последнего патрона, ибо вьетконговцы никого не пощадят!»), он приказал офицерам-вьетнамцам перевести его слова на вьетнамский язык, так как солдаты вьетнамцы понимали только американскую ругань.

Сам он пошел вдоль строя, разглядывая в сером предрассветном свете лица солдат в строю. «Зеленые береты» старались придать себе вид бравый, молодецкий, но Джин слишком хорошо знал этих ребят, чтобы не увидеть в их глазах тревогу и волнение.

«Красные береты», одетые, как и «зеленые береты», в легкую форму «джангл-фетигз», с тигриными полосами, были похожи на мальчишек, играющих в войну, – низкорослые, щуплые, слишком маленькие, как казалось, для своего американского оружия. Как покажут себя эти вояки, прошедшие почти такую же подготовку, как и «зеленые береты», но совсем еще не обстрелянные, никогда не нюхавшие пороху? Все они добровольцы, и все попали в «красные береты» благодаря Лоту. Это он вспомнил, что среди немцев на Восточном фронте гремела мрачная слава особой карательной бригады СС какого-то бригаденфюрера Дирлевангера, сформированная из завербованных в тюрьмах Германии грабителей, бандитов, убийц, браконьеров. Вот он и решил создать несколько команд «красных беретов» из самых лихих и буйных бандитов, грабителей и контрабандистов, томившихся в ужасной тюрьме Ши-Хоа в Сайгоне и в других тюрьмах Шолона, Дананга, Далата, Турана, Гуэ. Нажал на все педали: его поддержала «фирма», он добился разрешения на вербовку у президента Дьема через знакомого шефа полиции, продемонстрировал чудеса «пулла», и вскоре в армии Республики Южный Вьетнам, появилась ударная часть, чьи воины гордо носили красные береты. Он же постарался чтобы эти отборные кадры попали не к кому-нибудь, а к его другу Джину.

– Если дезертируете, – предупредил Лот, – на дне моря сыщу и в два счета расстреляю. А оправдаете мои надежды – амнистирую и щедро награжу!

Что ж, сегодня эти молодчики покажут себя. Но как? Вид у этих уголовников не очень воинственный.

И совсем не воинственный вид был у батальона из двадцать пятой пехотной армии Бао Дая, воевавших плечом к плечу с французами. Вьетнамцы, таи, кхмеры, шамы, мыонги. Нищие солдаты нищей армии, они мало чем отличались от жалкого сброда из СИДГ – группы гражданской нерегулярной самообороны. Эти откровенно зевали во весь рот, ничуть не смущаясь присутствием командира-американца, поскольку этот же самый командир распорядился о пятидесятипроцентной боевой готовности в лагере, а это означало, что ровно половина всех солдат и командиров поочередно дежурила ночью на боевых постах.

Фрэнки, шагая за командиром, негромко сказал:

– Меня предчувствия никогда не обманывают. Ставлю сто долларов против пятидесяти, что никакого боя сегодня не будет!

– Идет! – вяло ответил Джин.

Как всегда в тропиках, восход солнца, катившего из-за Южно-Китайского моря, был похож на бесшумный ярчайший взрыв. Вот вспыхнуло солнце над гребнем джунглей, и засиял тропический день!

И Джин, оглянувшись на восток, зашевелил губами, припоминая строки с детства любимого Киплинга:

И заря как гром приходит Через море из Китая…

И в эту минуту послышался нарастающий шум. Такой, словно из джунглей вылетела стая птиц.

– Ложись! – во весь голос крикнул Джин. Серия мин взорвалась почти в центре укрепленного поста, взметнув комья красной глины.

– Даблью-пи! – крикнул Фрэнк, видя, как вспыхнула крыша одного из бараков.

Да, это были они – «даблью-пи», или «уилли-нитер», или зажигательные мины, начиненные белым фосфором

Фрэнк протянул Джину зажатую в кулаке стодолларовую бумажку.

– Может, это улучшит твое настроение! – крикнул он, пытаясь улыбнуться.

Джин машинально сунул деньги в карман, вскочил свистнул:

– По местам!

Все ринулись к дотам и стенам.

– Смотри! – гаркнул Фрэнк. – Какой-то сумасшедший летит сюда на «чоппере»!.

Из-за джунглей и в самом деле вынырнул вертолет.

Он шел на бреющем полете. Его пулеметчики непрерывно секли трассерами густую листву. Снизу, из джунглей, неслись ответные очереди пулеметов и автоматов. В частой трескотне послышался басовитый стук крупнокалиберного пулемета ХМГ.

– Собьют! Собьют! – азартно выкрикивал Фрэнк. – Триста долларов против ста, что они собьют этого сумасшедшего!

Но вертолет уже летел над белой зоной, над стеной, над бараками. ХМГ захлебнулся. Его, наверное тащили на опушку.

Джин швырнул на опустевший плац дымовую гранату: желтый дым показывал пилоту, где приземляться.

Это был Ю-21Б, турбореактивный вертолет, известный среди американских войск по прозвищу «хьюи». Взвихривая жаркий воздух и красную пыль, он спешил сесть на утрамбованную землю плаца. Полсотни футов, сорок футов, тридцать футов…

На опушке вновь застучал крупнокалиберный ХМГ. Зажигательные пули пятидесятого калибра с воем летели над бараками. Двадцать футов, пятнадцать… Еще немного ниже, и вертолет спрячется за бетонными стенами барака.

– Горит! Горит! – неистово заорал Фрэнки. Да, зажигательная пуля прошила насквозь две тонкие стенки вертолета. А стаккатный, отрывистый рев на опушке не умолкал ни на секунду.

– Минометчики! – крикнул во всю мощь своих легких Джин. – Накройте этот пулемет на опушке!

Поздно! Слишком поздно! Еще несколько пуль продырявили дюралевые стенки. Эти вьетконговские пулеметчики – меткие стрелки: ведут прицельную стрельбу на расстоянии в шестьсот ярдов.

Вертолет вдруг накренился, но не упал камнем, а довольно мягко повалился на правый бок. Лопасть винта взрыла землю и обломалась. Вторая лопасть врезалась в землю и застряла. Турбореактивный двигатель взвыл и, дымя, умолк. Из левого бортового и верхнего люков посыпались люди.

Их было девять человек. Два летчика в шлемофонах и пуленепробиваемых жилетах. Шесть высоких блондинов в зеленых беретах и желто-зеленых маскировочных костюмах, с меченными шрамами лицами. И Лот. Лот в тяжелых темно-зеленых солнечных очках и безукоризненно отглаженной полевой форме. Чуть благоухающий кельнской водой № 4711.[100]

Складки на брюках что лезвия бритвы.

– Хай, Джинни-бой! – весело крикнул Лот оторопевшему Джину. – А ты радировал, что эти ребята в лесу не успели подтащить тяжелое орудие. Чем же они сбили нас? Бамбуковыми стрелами?

Он крепко стиснул руку Джина.

– Ты всегда с неба сваливаешься, рыцарь Ланселот, – пробормотал Джин.

Он не ждал Лота и не обрадовался ему. Между ними – наверное, навсегда – пролегла тень Транни. Оглядываясь теперь на годы дружбы с Лотом, Джин видел его в новом и нелестном свете. «All is fair in love and war», – любил говорить Лот: в любви и на войне все средства хороши…

– Прилетаю из Гонконга, узнаю, что на тебя напали, – тараторил Лот, – еле уговорил этих штабных олухов в Баткэте дать мне вертолет. О воздушном прикрытии не хотели и слышать, гнусные перестраховщики!

Вьетконговцы прекратили стрельбу, но все же Джин и Лот отошли за барак.

– Но зачем ты прилетел сюда? – удивился Джин. – Тут будет жарко, не знаю, чем и кончится…

– Потому я и здесь, Джин. Разве ты не рад старому другу? Нет, кроме шуток, у меня тут прорва дел, потому и уломал этих штабных крыс. Во-первых, я привез на испытание новое секретное оружие, о котором пока молчок. Во-вторых, мне не терпится увидеть, как поведут себя в настоящем бою мои протеже, мои трудновоспитуемые мальчики, бедные жертвы социальной несправедливости, сменившие арестантские шапки на красные береты. Как они себя ведут у тебя? Небось тащат все, что плохо лежит?

– И меня тоже хочешь проверить в бою? – хмуро спросил Джин.

– Что ты, дружище! Все твои проверки давно кончились. Но не исключено, что сегодня тебе понадобится помощь «семи самураев»!

– Да, кто эти шестеро молодцов в зеленых беретах?

– Разреши представить тебе их! – Лот тут же издал резкую, как удар хлыста, гортанную команду по-немецки, а когда шестерка подбежала рысцой, построилась и вытянулась перед ним, щелкнув шестью парами тяжелых башмаков на каучуке, продолжал: – Ребята на подбор! И, пожалуй, не самураи, а викинги. Слева направо: штаб-сержант Гельмут Кранц, бывший обершарфюрер дивизии СС «Нордланд», Гейнц Штейнер, бывший гауптшарфюрер дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», Генрих Кучера, бывший штурман дивизии СС «Дас Рейх», Карл Зильбер, бывший шарфюрер дивизии СС «Мертвая голова», Гюнтер Хубе, бывший эсэсман дивизии СС «Великая Германия», и Гуннар барон Бликсен-Финеке, бывший унтер-штурмфюрер дивизии СС «Викинг». Все они в недавнем прошлом – унтер-офицеры французского иностранного легиона. Прошу любить и жаловать. Эти белокурые гиганты – последние из зигфридова племени, из славных рыцарей Тевтонского ордена! Остальные пируют в Вальгалле! На родине их проклинают в обеих Германиях за так называемые военные преступления – какой пародокс! Хотят судить за то, что они расстреляли чересчур много таких же коммунистов, за убийство которых их награждают здесь! Ребятам не повезло, Джин. Им оставалось всего две недели до отпуска в Штатах, потом – гарнизонная служба в Брагге, они провоевали здесь уже почти целый год, и вдруг – налет Вьетконга на их пост, половину команды перебили, пришлось драпать через джунгли. Узнали, что я лечу сюда с базы Баткэт, загорелись жаждой мести. Их хлебом не корми, а дай подраться. Будь уверен, они тебе пригодятся! В бою каждый из них стоит команды американских рэйнджеров! А вы, сыны Нибелунгов, – обратился Лот к «викингам» с ироническим пафосом, – помните! Сегодня ваш командир – мой друг первый лейтенант Джин Грин. Так что не ударьте лицом в грязь! Деритесь так, как вы дрались под Запорожьем и Харьковом, под Москвой и Ленинградом! Клянусь Тором, камераден, сегодня я горжусь тем, что у «зеленых беретов» и СС одна и та же эмблема – сдвоенные молнии! Не важна графика, важна идея! Восемьдесят восемь, ребята! Вольно!

Лот снова повернулся к Джину.

– Прежде чем я передам этих вояк в твое распоряжение, – сказал он, – они должны помочь мне с испытанием нового оружия. Скажи, где у тебя располагаются солдаты пулеметного взвода роты С батальона АРВН?

– Первое отделение занимает шестой, или угловой, северо-западный дот, – ответил Джин, не задумываясь. – Второе – девятый, или южный, дот.

– Отлично! – сказал Лот. – Прикажи вывести их на плац для проверки оружия! Не спрашивай зачем – потом узнаешь. А сейчас – кровь из носа – нужно, чтобы они на пятнадцать минут вышли из дотов!

Все было сделано так, как хотел Лот. Когда солдат указанных подразделений вывели на плац, шестерка, прихватив с собой какие-то ящики, выгруженные из подбитого вертолета, ненадолго заняла их место в опустевших дотах.

Лот с сокрушенным видом осмотрел поврежденный вертолет – летчикам удалось погасить огонь, прежде чем взорвались бензобаки, но всем было ясно, что «хьюи» безнадежно выведен из строя, необходим капитальный ремонт.

– Гром и молния! – воскликнул Лот. – И подумать только, что на эту машину армия янки потратила больше денег, чем, поди, тратит Вьетконг на всю свою армию в течение месяца!

– Фрэнки! – сказал Джин своему Экс-Оу. – Дуй в доты! Я поднимусь на вышку. Штурм начнется с минуты на минуту.

– Иисусе Христе! – с усмешкой простонал Фрэнк. – А я так мечтал о теплом местечке в управлении армейских публичных домов в Сайгоне!..

Лот поднялся вместе с Джином на вышку эн-пэ, построенную над офицерским бараком в центре поста. С вышки, укрепленной мешками с землей, открывался вид на белую зону вырубки и обступившие ее со всех сторон джунгли.

Аванпост, обнесенный стенами из глины и бревен, был на диво похож на знакомые всем по школьным учебникам, кинофильмам и телевизионным «вестернам» форты на Диком Западе периода войн с индейцами. Правда, вокруг этого наспех сооруженного форта вилась «концертина» – рулон скрюченной колючей проволоки, и еще дальше космы колючей проволоки скрывались в густых травах, а вдоль внутренней стороны стен четырехугольного форта тянулась цепочка обложенных мешками с землей дотов – четыре квадратных дота по углам, четыре в центре сторон четырехугольника.

Внутри форта тут и там виднелись тоже защищенные мешками с землей минометные точки, а в середине белели бетонные стены офицерского барака и бункера с боеприпасами, где гарнизон должен был обороняться в случае прорыва до последнего патрона.

Вся эта нехитрая оборона не внушала Джину никакой уверенности в неприступности форта. Ни предшествующая команда «зеленых беретов», ни его команда А-234 не успели построить настоящий форт: с железобетонными дотами. Более опытный Лот прямо сказал:

– Твоя «линия Зигфрида», Джин, и твоя «союзная» армия не устоит и трех часов против двух боевых батальонов Вьетконга. Однако не робей, с тобой твой дядя Лот!

Джин не успел ответить. В воздухе послышались шелест, хлопанье крыльев, вой и бряцанье. Вьетконг начал минометную подготовку.

Джин вскинул бинокль, засек по вспышкам и дыму минометную батарею на опушке, поднял трубку полевого телефона:

– Номер три! Шестьсот метров, азимут двести двадцать пять градусов! Шесть мин даблью-пи!

Разрывы фосфорных мин калибра 81 миллиметр точно накрыли цель на опушке джунглей. Вьетконговская 60-миллиметровая батарея прекратила стрельбу. Но тут же открыл стрельбу другой миномет.

– Минометный расчет номер два! Шестьсот пятьдесят метров. Азимут сто девяносто!

– Есть! Попали! – в азартном возбуждении, как тогда, на скачках в Фили, выкрикнул Лот, высовываясь из-за мешков с землей.

Против воли, ненавидя себя, Джин тоже поддавался хмельной боевой горячке.

– Молодцы! А теперь пять мин эйч-пи!

И пять мин с усиленным фугасным зарядом одна за другой кучно разорвались на опушке джунглей.

Одна из мин вьетконговцев зажгла еще один временный деревянный барак. На несколько секунд вышку затянуло дымом. Едко пахло кордитом, пороховыми газами.

– Вот они! – крикнул Лот, указывая пальцем на цепи черных фигурок, отделившихся от опушки джунглей. – Около батальона!

Джин поднял телефонную трубку:

– Фрэнки! Доты пятый, шестой, седьмой! Ви-Си силой до батальона атакуют с запада. Подпустить, не открывая огня, на триста метров. Огонь открыть только по моей команде.

Вьетконговцы бежали, согнувшись, почти до бедер скрытые густой травой, держа наперевес кто русский автомат, а кто трофейную французскую винтовку Лебеля, все в черной форме, которую американцы называли «пижамой», в камуфлированных касках со звездой.

Джин заставил себя думать только о бое. Стиснув телефонную трубку в мокрой от пота руке, точно рассчитав дистанцию, он скомандовал:

– Ready – Fire!

Слитно загремел нескончаемый залп автоматов и легких пулеметов. В грохоте стрельбы выделялся рев базук и безоткатных орудий. Оглушительно стучали крупнокалиберные ХМГ.

Лот с напряженным вниманием смотрел в сторону шестого – северо-западного и девятого – южного – дотов.

– Смотри, Джин, – вдруг крикнул он, – куда стреляют эти желтые ублюдки в дотах шесть и девять!

Джин присмотрелся, закрутил ручку телефона:

– Шестой! Девятый! Высоко берете! Где ваши глаза?! Почему не смотрите на прицельную планку?!

А в голове вспыхнуло: «Если я не могу заставить себя бездумно поднять руку на этот чужой мне народ, то каково вьетнамцам стрелять по вьетнамцам!»

Он увидел, как из седьмого дота выбежал длинноногий Фрэнк. Словно спринтер, бежал он к шестому доту. Наверное, тоже увидел, что там стреляют поверх голов вьетконговцев.

А «черные призраки», выплеснутые джунглями, уже подошли к «концертине». Теперь было видно, что все они в «хошиминовских» сандалиях. На некоторых развевались маскировочные накидки из парашютного шелка, окрашенного в зеленый цвет. У многих лица и руки были вымазаны зеленой краской.

– Мины Клеймора установлены? – спросил разгоряченный Лот, выпустив очередь из Ар-15 по атакующим вьетконговцам.

Джин кивнул, указал телефонной трубкой на небольшой серо-зеленый пульт в углу эн-пэ. Лот кинулся к пульту, быстро сориентировался в рубильниках.

– Командуй! – крикнул Лот.

– Рубильники шесть и семь! – деревянным голосом проговорил Джин.

Лот резким движением переключил рубильники. Электросигнал молниеносно пробежал по разноцветным проводам, которые вели от пульта по стенкам барака, а затем под землей к минам Клеймора, закопанным перед «концертиной».

Громыхнул тяжкий, всколыхнувший землю взрыв. Перед седьмым дотом за «концертиной» вздыбились трава и красная земля, разметав иссеченные шрапнелью тела партизан в черной форме.

Но второго взрыва перед шестым дотом не последовало.

– Что случилось? – на мгновение растерялся Джин. – Только один взрыв!..

– Что случилось?! – свирепо рявкнул Лот, бешено теребя рубильник. – Просто кто-то перерезал провода! И я, кажется, знаю, кто это сделал.

Фрэнки скрылся в шестом доте.

Вьетконговцы, ведя непрерывный и сильный огонь, несмотря на тяжелые потери, рвались вперед. Их 57- и 75-миллиметровые безоткатные орудия и базуки, захваченные в качестве трофеев в прежних боях с американцами, пробили большие бреши в мотках колючей проволоки, и юркие черные люди хлынули в них, пробираясь все ближе к изрыгающим огонь стенам. Передние бросали на истерзанную проволоку деревенские циновки и маты, сплетенные в джунглях из бамбука и пальмовых листьев. За ними шли их товарищи с легкими самодельными лестницами. Минометы американцев били на предельно короткой дистанции. Размеры 40-миллиметровых гранат, запущенных гранатометом М-79, прозванным «слоновым ружьем», скашивали все живое в радиусе двадцати пяти ярдов. Черные фигурки падали и оставались лежать, но через тела убитых и раненых, неудержимые, как морской прибой, накатывались все новые и новые волны атакующих.

И вдруг над вьетконговскими цепями взвилась красная сигнальная ракета. Она описала в дымовом воздухе крутую дугу и, падая, рассыпалась рубиновыми блестками над горящей травой, подожженной белым фосфором.

Над боем пронзительно тонко запел горн…

И сразу же солдаты шестого и девятого дотов повернули свои пулеметы и автоматы против защитников форта.

– Что они делают?! – в ужасе закричал Джин. – Стреляют в своих?!

– В своих?! – зло рассмеялся Лот. – Это предатели, агенты Вьетконга!

– Тогда мы пропали! – проговорил Джин. – Остается одно: с боем пробиваться в джунгли и идти к ближайшей стратегической деревне. Может быть, кто-нибудь и дойдет… Я позвоню в радиорубку, потребую воздушное прикрытие для отхода…

– Нет, Джин! – снова рассмеялся Лот, доставая из кармана небольшой транзисторный радиопередатчик оливкового цвета. Ты забыл о добром волшебнике дядюшке Лоте!

С этими словами он вытянул трехфутовую антенну, включил радиопередатчик, настроил его на нужную ультракороткую волну, нажал на красную кнопку, и в тот же момент одновременно грянули два мощных взрыва, и доты шесть и девять взлетели на воздух.

Не успел рассеяться дым, как к развороченным дотам подбежали «викинги» – по трое к каждому доту.

Лот с торжествующей улыбкой спрятал транзистор в карман брюк.

Джин, только что считавший бой проигранным из-за предательства, никак не мог прийти в себя от изумления. Партизаны разом отхлынули.

– Но откуда ты…

– Элементарно, мой дорогой Ватсон, как любил говаривать мистер Шерлок Холмс. Помнишь девиз агентства Пинкертона: «Мы никогда не спим!» Вчера мы взяли пленного командира Ви-Си. Пытали. Вот ты, я знаю, против пыток, а ведь без крепких аргументов он бы и слова не сказал, и в результате ты и твои солдаты стали бы трупами еще до захода солнца. Эту грязную войну не выиграешь чистыми руками. Я лично беседовал с пленным, применил третью степень допроса и узнал о готовившемся здесь предательстве. Вот я и прилетел, прихватив с собой секретное оружие, с которым ты только что познакомился… Замечательная штука, эти управляемые по радио мины, а? Хотя постой! Ведь ты испробовал одну такую мину в Хайфоне. Нажал кнопку – и бах! – нет двух отделений предателей! И превосходная взрывчатка: Ку-5, ее недаром называют «гордостью Дюпона». Она в несколько раз мощнее тола. Кстати, я попросил своих «викингов» установить в дотах предателей мины с направленным зарядом, чтобы при взрыве убило все расчеты, но не вывело бы из строя пулеметы. И, как видишь, пулеметы стреляют, и стреляют куда надо!

– Ты сущий дьявол, Лот! – только и выговорил Джин, глядя вниз на все еще бушующий у стен бой.

То слева, то справа мимо вышки пролетали с леденящим кровь воем ракеты, выпущенные трехсполовинойдюймовыми базуками вьетконговцев. Партизаны целились в вышку, стремясь вывести из строя командира и корректировщиков. Визжа и фырча, взлетел стальной град разорвавшихся мин.

Атакующие сделали последний отчаянный рывок, преодолели частокол из заостренного бамбука, приставили бамбуковые лестницы к стене между шестым и седьмым дотами и посыпались через стены как горох. Трое из них, прикрываемые товарищами, побежали в направлении бункера с боеприпасами, но им тут же преградили путь «викинги». Началась рукопашная. Белокурые гиганты казались еще выше рядом с низенькими чернявыми вьетконговцами. В своем яростном бешенстве, опьяненные кровавым азартом боя, эти закаленные бойцы с засученными рукавами на мускулистых руках и голой волосатой грудью, по которой струился пот, были по-настоящему страшны.

Один из них, легко, как ребенка, подхватил на бегу худого вьетконговца с зеленым лицом и зелеными руками и швырнул его в партизан на стене. Другой орудовал пулеметом как дубинкой. Третий метнул карабин с примкнутым штыком с такой силой, что пригвоздил к земляной стене барака ротного командира Ви-Си.

Джина не могло не оттолкнуть это упоение кровью и костным хрустом, его привел в ужас разгул слепой силы и безумной ненависти.

Лот переключил свой Ар-15 на одиночный бой и без промаха добивал по одному последних партизан, тех, кому удалось перебраться через стену.

– Видел моих «викингов»? – кричал он Джину. – Какие молодцы, а?

Он отстегнул от пояса фляжку, сделал несколько глотков.

– На, хватани-ка этой штуки! – сказал он Джину. – Джи-ай-джин! Почти чистый спирт!

Новый взрыв стрельбы у восточной стены заставил его и Джина круто повернуть голову. В атаку пошли еще два батальона Вьетконга.

– Ого! Однако праздновать победу еще рано! – воскликнул Лот.

Он схватил гранатомет М-79, похожий на одностволку крупнейшего калибра, перевел прицельную планку на максимальную дистанцию, зарядил гранатомет шрапнельной гранатой. Джин вызвал шестой дот:

– Шестой! Шестой! Фрэнки, это ты?!

– Фрэнки убит! – ответили из шестого дота. Джин связался с «коммо банкер» – бункером связи

– Мэт! Немедленно шифрограмму Баткэту: «Веду бой с полком Ви-Си. Прошу срочно оказать воздушную поддержку!»

– Я пойду заменю Фрэнки! – сказал Лот, азартно раздувая ноздри.

Джин устало кивнул, проводил Лота тусклым взглядом.

– Выше подбородок, Джин! – обернулся на прощание Лот. – Теперь мы справимся с ними! Я пришлю сюда Гуннара.

Джин вызвал медицинский пункт.

– Много у нас раненых?

– Двенадцать тяжелых, двадцать восемь легких, сэр, – ответил фельдшер-сержант.

– Там, верно, все с ног сбились – один фельдшер, один врач-вьетнамец, три медсестры… Вот где твое настоящее место, Джин! Он с трудом подавил в себе желание бросить все и кинуться на медпункт, надеть белый халат, оперировать, облегчать страдания людей, спасать их жизнь. И пусть все остальное пропадет пропадом – и великая освободительная миссия и сдерживание коммунистической экспансии, и зажигательный девиз «„Зеленый берет“ – до конца!»

А потом началось такое, что он потерял чувство времени и помнил все только бессвязными урывками случайными, как внезапные видения в калейдоскопе.

Реактивные «фантомы», сотрясая небо тяжким гулом, обрушились на черные цепи, как тропическая гроза. «Черные призраки», облитые горевшим ярче солнца напалмом, становились живыми факелами. Джин был так оглушен грохотом боя, что даже крупнокалиберный пулемет, казалось, уже не стучал взрывчато, а шипел заикаясь. И разрывы гранат звучали не громче рождественских хлопушек.

Посреди плаца торчала огромная, размером с дом, горизонтальная стрела. По команде Джина с вышки «зеленые береты» поворачивали ее, как турникет, то в одну сторону острием, то в другую, точно указывая азимут атаки для ревущих над головой «фантомов».

Перепуганный командир роты капитан Нгуен Дык Донг телефонировал из второго дота:

– Я ранен в плечо! Прошу разрешения передать командование ротой своему заместителю. О небеса! О милосердные предки! Да он убит!..

– Держитесь! Они уже отходят! Выше подбородок!

Этому аду не было конца. За «фантомами» появилась шестерка Т-28 с желтой маркировкой ВВС Республики Южный Вьетнам. Эти истребители-бомбардировщики опять швыряли ракеты и напалмовые бомбы с восьмиперыми хвостами, вспарывали белую зону очередями 50-миллиметровых пулеметов, и человек в черной форме успевал пробежать всего два-три шага, прежде чем его проглатывал добела раскаленный огонь или прошивал насквозь кусок горячей стали из Миннесоты или Мичигана.

О, этот вопль, последний крик заживо сжигаемого напалмом человека! Вот бегут к джунглям два партизана, неся на лесенке раненого товарища. И вдруг все трое разом вспыхивают белым пламенем…

Но вот один из истребителей загорелся и, волоча шлейф дыма, врезался в стену джунглей. Взрыв. Костер. Среди вьетконговцев раздался исступленный крик торжества, а пятерка Т-28 еще исступленнее поливала напалмом и расстреливала трепещущую человеческую плоть. И, только израсходовав все боеприпасы, реактивные истребители сделали каруселью широкий круг над догоравшими обломками, меченными белой звездой американских ВВС, и улетели на базу.

Гуннар Бликсен, этот бывший эсэсовец и шведский барон, – нордически голубые глаза, светлая бородка – положил на плечо свой разогретый стрельбой МГ-42, старый и надежный вермахтовский пулемет.

– Кажется, на сегодня все, – сказал он бесстрастно, жуя тропический концентрированный шоколад. – А было довольно жарко. Пора в отпуск. К бабам. Надоело.

– Надоело? – вяло переспросил Джин, отирая мокрый лоб. – А я думал, вы из тех, кому нравится выпускать кишки у ближнего.

– Собачья жизнь, – зевнув, проговорил барон-ландскнехт. Он закурил сигару. – Говорят, год собачьей жизни равен семи годам человечьей. Когда мне стукнуло восемнадцать, я ушел в крестовый поход против жидов и комиссаров двадцать два года назад. С тех пор я жил жизнью собаки. Выходит, мне восемнадцать плюс сто пятьдесят четыре. Итого сто семьдесят два года. – Он сплюнул, пряча зажигалку. – А вы этому Лотоцкому особенно не верьте. Я его хорошо помню по России – страшный человек.

– Этому страшному человеку, – сказал Джин заинтересованно, тоже закуривая, – мы все сегодня обязаны жизнью. Если бы не он, нам наверняка бы устроили новый Дьен-Бьен-Фу!

– Я об этом вашем «спасителе», – проронил барон, – такое могу рассказать…

Он прожил еще всего полминуты. Он снова зевнул и встал во весь рост над мешками с землей, оглядывая пылающую и дымящую белую зону.

В неверной тишине ударом погребального колокола прозвучал выстрел. Меткий вьетконговский снайпер, вооруженный трофейной американской винтовкой М-1 «гаранд» с оптическим прицелом, влепил барону пулю между глаз.

В знак окончания боя Джин выстрелил вверх три зеленые ракеты. Где-то на опушке джунглей раздался печальный серебристый звук горна – сигнал окончания боя и сбора.

Джин медленно спустился с вышки. Навстречу шел Лот в разодранной, грязной форме, весь в сухой красной глине, с лоснящимся от пота счастливым лицом

– Славный денек! – сказал он весело. – И поработали мы все на славу! Прикажи, пожалуйста, радисту вызвать для нас вертолет! Кстати, совсем, забыл – я ж привез тебе письмо.

Джин разорвал конверт, развернул вдвое сложенную бумажку:

«Милый! Ты стал совсем несносен. Неужели мы проиграем без тебя эту войну, если ты приедешь хоть на пару дней в Сайгон! Я остановилась в „Мажестике“. Переговорила вчера на приеме со всем начальством „зеленых беретов“, включая главного представителя „фирмы“, главного генерала из МАК-5 – штаба военной помощи – и нашего посла в Сайгоне. Говорят, что выше всей этой большой „бронзы“ стоят только председатель комитета объединенных начальников штабов и президент. Доберусь и до них, если ты не примчишься в Сайгон. Сгораю от любви. Если не приедешь, сожгу себя, как буддийская монахиня.

Из Америки с любовью. Ширли».

Джин скомкал бумажку, сунул ее в карман. На лице Лота застыло выражение, обычное для игроков в покер.

Подсчитали потери: тридцать четыре офицера и солдата убиты, пятьдесят восемь ранены, из «красных беретов» ранены пятеро, из «зеленых» – убит Фрэнк, легко ранен Берди, из «викингов» убит Гуннар Бликсен-Финеке, двое легко ранены…

– Тебе, Лот, придется взять тела Фрэнки и Бликсена с собой, – с бесконечной усталостью в голосе сказал Джин.

– О'кей, Джин. Слушай, я дьявольски проголодался. Утром перед вылетом сюда я почти ничего не ел – знал, что будет бой, а воевать лучше натощак, на случай ранения живота…

– Чего-чего, а кормят нас отлично. В холодильнике ты найдешь пиво, консервированную ветчину, замороженные крабы, рационы «Си» и все, чем богат «Пи-экс»[101] в Сайгоне. Словом, можешь поесть почти как на крыше «Сент-Риджеса».

Один из семерки «самураев», тот самый, что служил с Гуннаром Бликсеном в дивизии СС «Викинг», вышел вперед.

– Гуннара не стоит везти вертолетом на базу, – сказал он бесстрастно, с сильным немецким акцентом. – Вашего Фрэнки есть смысл выпотрошить, забальзамировать, уложить в цинковый гроб и отправить через Манилу и Сан-Франциско на родину, на Арлингтонское кладбище – Фрэнки будет оплакивать вся его стопроцентная американская семья. А у Гуннара никого на свете нет – вся его семья накрылась во время американского налета на Гамбург. Поэтому по древней традиции викингов мы предадим его тело сожжению. Так поступали мы и в России – за нашей дивизией СС «Викинги» до самого Кавказа, до Грозного и обратно следовал полевой крематорий.

…Лот прочитал заупокойную молитву. Они стояли в строю на плацу перед огромным костром, на котором, дергаясь и корчась, сгорало облитое бензином и оружейным маслом тело «викинга», труп голубоглазого ландскнехта из далекой северной страны.

Сначала сгорела бородка…

Перед костром замер в почетном карауле длинный ряд из тридцати шести воткнутых штыками в землю винтовок и автоматов Ар-15. На каждый приклад надета каска убитого и рядом пара высоких армейских башмаков на толстой каучуковой подошве.

По команде «смирно» вытянулись сержант-знаменщик, офицеры, за ними – «викинги», «зеленые береты» и «красные береты», еще дальше – солдаты АРВН.

– Будь я проклят, – поморщив нос, шепотом сказал Лот Джину, – если эта церемония не напоминает мне сожжение тела фюрера в саду рейхсканцелярии. Он тоже распорядился, чтобы его похоронили как викинга.

Трещал костер, печально пел «Сайленсиум» солдатский горн, и эхо в джунглях вторило солдатскому реквиему. А Джин думал о том, что вся бессмысленная, искалеченная жизнь голубоглазого ландскнехта, этого профессионального убийцы в мундире, не жуткий анахронизм, а неотъемлемый штрих современности, каинова печать на шестидесятых годах просвещенного двадцатого века… И все восставало в нем против мрачной атавистической романтики «зеленых беретов» и напалма, против преступного вранья военщины и лживой театрализации смертоубийства.

А затем, когда по команде рассыпался строй, случилось нечто такое, что потом всю жизнь кошмаром преследовало Джина.

К офицерскому бункеру, где стояли, распивая и закусывая офицеры и «викинги», подошла большая толпа солдат с «красными беретами» впереди. Все они скалили зубы в слегка смущенных улыбках, словно ожидая похвалы за дело какой-то особой доблести.

И вдруг Джин заметил на груди «дай-уи» – капитана «красных беретов» – странную гирлянду из… окровавленных человеческих ушей.

Капитан «красных беретов» сделал два шага вперед и, улыбаясь, произнес на ломаном английском языке:

– Сэр, майор обещать пятнадцать долларов за Вьетконг ухо! Давать деньги сейчас!

Алым огнем полыхнуло перед глазами у Джина. Прыжок, удар кулаком в челюсть, и «дай-уи», описав в воздухе полусальто, грохнулся на утрамбованную землю плаца.

Лот швырнул прочь куриную ножку, быстрым шагом подошел к нему и, рывком ставя его на ноги и отряхивая сильными шлепками, строго и громко проговорил в сторону Джина:

– Это безобразие, лейтенант Грин! Прошу помнить, что вы всего-навсего американский советник. Делаю вам строгий выговор и предупреждаю, что о вашем недостойном поведении будет доложено командованию Баткэта. Не удивлюсь, если это задержит ваше производство в капитаны. «Дай-уи»! – обратился он к капитану «красных беретов». – Я приношу вам глубокие извинения!

Джин и сам уже раскаивался в своей опрометчивости, растерянно потирая правый кулак.

– Сколько же у вас ушей? – дружески спросил Лот капитана «красных беретов».

– Двадцать четыре, – ответил тот, с трудом ворочая челюстью и меча молнии в сторону Джина, который формально был всего-навсего советником.

– Значит, – полез за бумажником Лот, – я вам должен выплатить триста шестьдесят долларов, то есть три тысячи шестьсот пиастров. Таких денег я с собой не ношу, извольте получить чек на сайгонский банк.

– Тэнк ю вери, вери мач! – поблагодарил «дай-уи», принимая чек и передавая Лоту гирлянду с человеческими ушами.

Лот спокойно взял гирлянду и кинул ее одному из «викингов».

– Возьмем с собой, – бросил он. – Покажем начальству в Баткэте, а то они перестали верить нашим рапортам о потерях противника. Кстати, любопытная штука: вы, ребята, все помните, что и у нас в России было то же соотношение оккупационных марок и рейхсмарок – десять к одной.

Он отошел к Джину, незаметно подмигнул ему и сказал вполголоса:

– Держи себя в руках, парень!

Но следом за Лотом двинулась целая свора «красных беретов» и солдат АРВН. Все они хотели получить пиастры за уши, отрезанные у своих братьев – убитых партизан Вьетконга.

– Кранц! Заприходуй уши Ви-Си и выпиши им чеки. Только смотри, чтобы они не обжулили тебя. Я предупредил их, что оплачиваться будет только правое ухо!

– Но, сэр… – начал было Кранц, показывая глазами на гирлянду «дай-уи», в которой было явно столько же левых ушей, сколько и правых.

– Дипломатия, мой дорогой Кранц! – невозмутимо обронил Лот. – Высокая дипломатия. Ясно?

– Яволь, сэр! – неуверенно ответил бывший СС-обершарфюрер. – Да, сэр!

– Лот! – с дрожью в голосе тихо проговорил Джин. – Неужели это ты… сказал им про уши?

– Спокойно, малыш! – ответил Лот. – Приказ «фирмы» для всех. Ты же проходил Фуллера в Брагге – он учит, что потомок рыцаря – воин-джентльмен вытеснен теперь грубым, необразованным хамом, войны теперь ведутся не по-рыцарски, не по-джентльменски, а по-мужицки. Полтораста пиастров за убитого вьетконговца не так уж накладно для дяди Сэма, который вообще-то на этой войне платит сто пятьдесят тысяч долларов за убийство одного вьетнамца. В конце концов, людская жадность – главный двигатель всех войн. Еще во время войны с индейцами американское правительство платило, словно за шкуру убитого волка, за каждый скальп индейца. За эти гроши мои «красные береты» дрались как тигры. А в результате мы отстояли этот аванпост последнего бастиона свободного мира против коммунистической экспансии в Юго-Восточной Азии! Зайдем-ка в твою комнату, мне надо поговорить с тобой с глазу на глаз. Это будет очень важный мужской разговор.

Мистер Збарский зорко вглядывался в поток автомашин на Пенсильвания-авеню, стоя у намертво закрытого из-за воздушного кондиционера окна своего уютного кабинета. Мистер Збарский вот уже больше месяца парил на седьмом небе – по распоряжению «чифа» его перевели из Нью-Йорка в столичный штаб ФБР со значительным повышением в жалованье и соответственным повышением в должности. Мистер Збарский стал начальником секретного департамента досье. Шутка сказать! Збарский подчинялся теперь только директору ФБР, а директор, как известно, подчинялся одному лишь господу богу!

Среди почти шестнадцати тысяч штатных работников ФБР Збарский занял место на верхушке иерархической пирамиды, а ведь начинал он свою карьеру в качестве скромного информатора, одного из десятков тысяч осведомителей. Первое время он был «прикомандирован» к штурмовому отряду графа Вонсяцкого, служил ему верой и правдой, верой и правдой доносил на него в ФБР. Потом учился в «академии» ФБР в Форт-Куантико, близ Вашингтона…

Теперь же он, Збарский, заведовал специальным хранилищем, содержавшим почти двести миллионов отпечатков пальцев!

Хейл Гувер! Слава Гуверу! Да здравствует Гувер!

Один вашингтонский телекомментатор попал в самую точку, сказав: «Президент объявил, что он собирается заменить Гувера. Однако Гувер пока не сообщил, намерен ли он заменить президента».

Мистер Збарский поежился, нервно поправил однотонный темный галстук. «Чиф» не терпел полосатых, кричащих галстуков, признавал только старомодный консервативный костюм, безукоризненно белую рубашку и темные носки. И еще он не выносил бегающих глаз, повышенного, нервного голоса при докладе.

Едет!.. Из крайнего ряда автомашин к зданию министерства юстиции скользнул черный бронированный «кадиллак» с голубоватыми пуленепробиваемыми стеклами.

По правде говоря, в машину директора не стрелял еще ни один гангстер. Злые языки объясняют это тем, что под благожелательным взором дядюшки Эдгара гангстерские синдикаты купались в золоте. Благодарные гангстеры платили директору своей монетой: обделывали свои делишки без лишнего шума.

Мистер Збарский мельком глянул на циферблат настенных часов. Директор, как всегда, был пунктуален. Не помешал ему и «траффик» по дороге от его особняка у парка Рок-Крик до здания министерства.

Сейчас директор поднимется на лифте к себе в кабинет, кивнув низко кланявшемуся ему секретарю и слуге Сэму. Сэм и его хозяин пережили на своих постах пятерых президентов. А Джонсон станет шестым. Сорок лет правит «чиф» шпионской империей…

И вот мистер Збарский не без внутреннего трепета предстал перед великим человеком, перед тем, кто был глазами и ушами антикоммунизма.

Чтобы казаться выше, Гувер иногда становился на подставку, лежавшую у него под столом у кресла. «Гроза коммунистов», «страж законности», «верховный блюститель порядка» был на диво мал ростом и кругл, как бильярдный шар.

Збарский докладывал свои соображения относительно модернизации хранилища досье. Гувер уселся поудобнее в кресле и будто задремал, опустив тяжелые морщинистые веки – веки семидесятилетнего старика, с 1924 года подобно Атласу подпиравшему устои американского образа жизни.

– В 1957 году, например, – скучно гудел в кабинете голос Збарского, – по вашему, сэр, приказу были арестованы семьдесят пять вожаков одного из синдикатов Мафии. Архивная проверка, проводившаяся дедовскими методами, без помощи электроники, заняла целых два года. Оказалось, что на одного из гангстеров было в разное время и в разных местах заведено более двухсот дел! В 1962 году вы поручили мистеру Роберту Галлати обобщить с помощью электроники данные архивов 3636 основных полицейских органов страны. В настоящее время опознание внутри штата Нью-Йорк, например, занимает семь дней при наличии десяти отчетливых отпечатков пальцев арестованного. С внедрением новейшей техники, ЭВМ последних моделей для обработки дактилоскопических карт, мы повсюду сократили этот срок до двух часов при наличии одного-двух отпечатков. Такой же переворот будет произведен нами и в обнаружении украденных автомашин с помощью центрального компьютера, десяти соединенных с ним по телефонной сети анализаторов и 400 телевизионными камерами на дорогах… Мы рекомендуем ФБР приобрести новейшее и надежнейшее электронное оборудование фирмы «Поджер Электроникс»…

Гувер поднял свои черепашьи веки.

– Поджер? – резко переспросил он. – Скажите Збарский, вы знакомы с мистером Лотом из ЦРУ?

У мистера Збарского забегали глаза. Он с трудом взял себя в руки.

– Да, нам приходилось встречаться…

– Вам известно, что фирма Поджер фактически принадлежит мистеру Лоту, который занимается легальным и нелегальным бизнесом?

Збарскому стоило огромного усилия воли, чтобы не соврать, не ответить отрицательно на проницательный вопрос «чифа».

– Да, сэр!

Збарский понимал, что карьера его висит на волоске тоньше стариковского волоса «чифа».

– Мистер Лот, разумеется, умаслил вас обещанием комиссионных. Какую сумму он называл?

С болью и преданностью Збарский умоляюще глядел на директора.

– Он говорил неопределенно, сэр, о шестизначной цифре…

Обезоруживающая откровенность, с которой этот Збарский рыл себе могилу, заставила «чифа» сменить гнев на милость.

– Рано начинаете хапать взятки, – мягче проговорил он. – И не по чину, мистер, не по чину. Вам приходилось слышать о Саймоне Камероне?

– Нет, сэр…

– Жаль. Я давно, лет этак семьдесят тому назад, заметил, что историей нашей страны по-настоящему интересуются только стопроцентные американцы, то есть американцы белой расы, англосаксонского происхождения и протестанты. А ведь вас, мистер Збарский, не назовешь стопроцентным американцем. Не забывайте свое место! Саймон Камерон был стопроцентным американцем, но и его, военного министра, прогнал взашей президент Линкольн за взятки от военных подрядчиков. Однако я ценю вашу преданность, мистер Збарский. Да и не вы один грешны, не у одного вас рыльце в пушку. Вот в этом докладе, – «чиф» погладил пухлую папку из зеленой синтетической кожи, – говорится, что сегодня около двух тысяч отставных генералов и старших офицеров служат как раз у тех подрядчиков в оборонной промышленности, которых они обязаны были по службе контролировать! Эскалация взяточничества идет семимильными шагами, на нем, можно сказать, стоит весь так называемый военно-промышленный комплекс. Ежегодно Пентагон заключает более двадцати тысяч контрактов с подрядчиками военной промышленности и берет минимум двадцать тысяч взяток! «Профиты» компаний, производящих ЭВМ, исчисляются не сотнями, а тысячами процентов! Так что вы продешевили, торгуясь с Лотом. Все эти злоупотребления, к сожалению, дают повод таким опасным крикунам, как сенатор Фулбрайт и Джон Кеннет Голбрайт, призывать нас к национализации, господи упаси, оборонной промышленности! Вот к чему ведет ваша алчность, мистер Збарский! Даже в нашей космической программе, увы, процветают взяточничество и лихоимство, хищники наживают баснословные состояния на лунной пыли!.. Словом, я сам займусь мистером Лотом. И, пожалуйста, не смотрите на меня рыбьими глазами!..

Мистер Збарский и впрямь смотрел на «чифа», как смотрит мелкая мурена на акулу, сожравшую лакомую сардинку.

С тоской вспомнил мистер Збарский в эту тяжкую минуту и шестизначную цифру, небрежно названную Лотом, и купленный им на радостях «олдзмобил Ф-85 делюкс», и слух о том, что «чиф» недавно здорово проиграл на скачках…

– Кстати, где сейчас витает неутомимый мистер Лот? – осведомился «чиф».

– На днях мистер Лот вылетел во Вьетнам, сэр.

– Свяжите его со мной. Благодарю вас. У меня все.

Мистер Збарский скакнул из кабинета «чифа», словно ощипанный куренок, едва не угодивший в суп.

Глава двадцать третья «Мне он нужен живым!»

(Перевод О. Г.)

Лот уселся на койку Фрэнка, над которой красовались фотографии голых красоток, и открыл банку холодного пива «Баллэнтайн».

– Когда я попал впервые в эту страну, – сказал Лот, одним глотком наполовину осушив банку, – я был поражен: игрушечная страна, маленькие домики французского провинциального стиля, маленькие экзотические люди, похожие на куколок, не мужчины и женщины, а фигурки из дрезденского фарфора. И они хотят воевать против не лягушатников-французов, а против самой мощной державы на свете! Я почувствовал себя Гулливером среди лилипутов – такое же чувство было у меня, когда я впервые переступил порог японского публичного дома! Тогда мне было смешно. А теперь совсем не смешно. Это сильный и опасный противник. Как они дрались сегодня! Шли в рост на пулеметы! Я невольно вспомнил русских партизан. Мы не могли победить их, хотя тоже намного превосходили их по боевой технике – с танками и артиллерией шли против винтовок и автоматов. Там, в России, я объяснял это тем, что русских было вдвое больше, чем нас. А здесь? У здешних партизан тоже есть своя «Большая земля» – Северный Вьетнам, к тому же за ними стоит международный коммунизм. Мы чересчур увлекаемся «килл рэйшио» – соотношением убитых. Чепуха! Немцы убили русских гораздо больше, чем русские немцев, но проиграли войну немцы! И все же иногда хочется биться головой об стенку. Ну почему, почему мы никак не можем справиться с ними?! Нет, генерал Кэртис Лимэй, бывший командующий американских ВВС, прав: надо снять лайковые перчатки, да так их разбомбить, чтобы они вернулись к каменному веку.

Лот открыл еще одну банку пива, сделал глоток, закурил.

– А то, откровенно говоря, – сказал он, глубоко затянувшись, – я уже начинаю сомневаться в том, что нам удастся их победить. Выход один: взять пример с вьетнамских крестьян, которые, прежде чем изжарить буйвола, избивают его до смерти, чтобы сделать мясо мягким и нежным. Так и мы должны поступить с Вьетконгом и Северным Вьетнамом, прежде чем сесть с ними за стол переговоров! Да, Джин, Красная река должна стать красной от крови.

Лот помолчал, глядя на Джина.

– Послушай, Джин! – сказал он. – Сегодня тебе не хотелось нажать на рубильник, взорвать мины Клеймора. Я все видел. Как говорят американцы, твое сердце не в этой войне. В Брагге тебя называли «колледж-бой», а тут за глаза называют «чоклет-бой» – «шоколадным мальчиком». Это за то, что ты направо и налево раздаешь вьетнамским детям шоколад, словно какой нибудь сенатор перед выборами.

Джин опустил глаза, стал снимать ремень с подсумками. Лот с беспокойством смотрел на Джина, у которого был вид изверившегося человека. А извериться во Вьетнаме, как известно, так же легко, как подцепить тропическую лихорадку

– Вот и подсумки у тебя полные, – укоризненно произнес Лот. – Мужайся, парень! Прими бодрящие таблетки! Час мести скоро пробьет. Нас ждут большие дела в России!

– Эти мерзавцы наверняка добили раненых партизан! Вы оцениваете человеческую жизнь в пятнадцать долларов! – выдавил Джин.

– Жизнь врага дешевле грязи, – отрезал Лот. Но сейчас не время спорить. Он посмотрел на часы.

– Скоро за мной прилетит «чоппер». Перед тем как улететь, я должен посвятить тебя в одно в высшей степени секретное дело большой важности.

Джин поднял усталые глаза, насторожился.

– В Америке и здесь есть влиятельные люди и организации, сильно заинтересованные в дальнейшей эскалации этой войны. И это не только капитаны военной индустрии, заинтересованные в новых заказах на военную технику, хотя старик Грант тоже имеет отношение к этому делу. Позавчера в Сайгоне один источник – А-1 – рассказал мне о тайной операции, запланированной одной международной организацией, которая связана с Грантом и тоже заинтересована в том, чтобы раздуть здесь пожар. Недавно в американской и мировой прессе подняли шумиху как раз из-за этих самых ушей стоимостью в пятнадцать долларов. «Голуби» атаковали «ястребов», завопили о зверствах, на голову ЦРУ посыпались проклятия со всех сторон. Вот и было решено провести операцию «Стрэнглхоулд» – «Мертвая хватка», представить доказательства того, что не американцы, а Вьетконг зверствует и отрезает уши у убитых врагов. А тут наша агентура установила, что готовится налет полка Вьетконга на твой пост. Резонно предполагалось, что спасти тебя и твоих людей уже никто не сможет, что Вьетконг всех здесь перебьет и уйдет обратно в джунгли. Сегодня в семнадцать ноль-ноль сюда должна прибыть на двух бронетранспортерах команда «зеленых беретов». Ей приказано отрезать уши у трупов американцев и солдат АРВН и свалить вину на Ви-Си. А завтра утром сюда нагрянет целая толпа газетчиков, киношников и телевизионщиков, сопровождающих в турне по Южному Вьетнаму комика Боба Хоупа, кинозвезду Лиз Сазерленд и Мисс Америку 1962! Здесь их ждут трупы американцев с отрезанными ушами! Шум, крик, скандал! Тебе понятен замысел сценаристов и режиссеров этого спектакля? Рассуждают они так: мертвым не больно, зато они убьют одним камнем сразу нескольких зайцев, когда в Америку привезут гробы с покойниками без ушей. Родственники поднимут неслыханный гвалт, джентльмены прессы подольют масла в огонь, напечатают леденящие кровь фотографии, «ястребы» заклюют «голубей», конгресс потребует массированного возмездия, рассвирепевший президент отдаст приказ об эскалации войны, генералы получат новые дивизии, ЦРУ – новые полномочия, Грант и его дружки миллиардеры – новые заказы, прибыли и повышения акций военной промышленности на нью-йоркской бирже. А некая закулисная организация, оставаясь в тени, под клекот «ястребов», под дробь барабанов и стрекот телетайпов, под рев воинственных фанфар и шелест долларов на бирже добьется еще большей милитаризации США и еще больше продвинется к вершинам власти. Ибо еще этот солдафон генерал Омар Брэдли сказал, что для того, чтобы выиграть третью мировую, старик, нужно «милитаризовать всю страну на следующие сто – сто пятьдесят лет, а это было бы равносильно поражению!»

Джин в злом, бессильно-яростном изумлении смотрел на Лота, этого удивительного немца-американца, слушал этого оракула от цинизма, поражаясь остроте его ума и черствости сердца.

– Послушай, Лот, – нетвердо проговорил он. – А ты что получишь за то, что сорвал весь этот дьявольский план? Ты меня совсем запутал: то ты покупаешь уши убитых врагов, то ты вставляешь палки в колеса тем, кто задумал всю эту торговлю человеческими ушами. У меня голова ходуном идет. С кем ты, на кого работаешь?

– Я – с Лотом, – сухо ответил тот, сверкнув иссеро-голубыми глазами, – и на Лота работаю. Меня никто не заводит, я – самозаводящиеся часы! Кстати, вся эта секретная операция поручена человеку, который собирается с огромным удовольствием отрезать уши у хладного трупа лейтенанта Грина.

– Кто этот человек? – медленно спросил Джин, затягивая и застегивая ремень с подсумками.

Лот встал, отшвырнул пустую пивную банку в угол.

– Чу! Ты слышишь? Крыльями хлопая, летит за мной архангел Гавриил! – Он снова взглянул на ручные часы. – А через полчаса сюда пожалует во главе своей команды «зеленых беретов» твой старый приятель – Чак. Он приедет якобы для того, чтобы сменить тебя здесь, но рассчитывает найти вас всех мертвыми. Раненых он добьет. Прекрасный выпал ему случай свести счеты с тобой. Чак мчится сюда и уже мечтает о том, как отправит тебя мамочке в гробу под звездно-полосатым флагом и без ушей.

– Значит, Чак… – сжав губы, прошептал, вставая, Джин. Он неохотно протянул руку Лоту.

– И это мужское рукопожатие? – вскинул выгоревшие брови Лот.

– Прости, Мефистофель, – с бледной улыбкой сказал Джин, чуть сильнее сжимая широкую ладонь Лота, – но я ничего уже не понимаю про тебя – добрый ли ты мой ангел или злой. Только кажется мне, что ты все время тащишь меня по какой-то нужной тебе дороге, как буйвола за железное кольцо, просунутое в ноздри!

По лицу Лота, гася улыбку, пробежала тень.

– Ну вот! Каждый раз, когда я спасаю тебе жизнь, ты мысленно спрашиваешь, во что это тебе обойдется. Брось ты эту мистику! Откуда у тебя эта достоевщина, Джин?! Или это гены поработали над воссозданием в сыне эмигранта «непонятной русской души»? Это грязная война, Джин, мы все по уши в грязи, но я не хочу захлебнуться этой грязью. У меня тоже есть свои принципы!

С этими словами Лот пошел к выходу, нахлобучив фуражку.

– Лот! – сказал Джин ему вслед.

– Да? – спросил Лот, оборачиваясь.

– Дай мне пятнадцать долларов! Или полтораста пиастров.

– Изволь! Но зачем? За что?

– За уши Чака. Ведь ты этого хочешь, Лот?

Лот достал из кармана две серо-зеленые десятки.

– Сдачу можешь оставить себе. Выше подбородок, малыш! В штабе специальных войск в Ня-Транге я доложу, что ты дрался сегодня как сверхсолдат, как супермен! – Он расхохотался. – Представляю, какой дурацкий вид будет у этого Чака, когда он примчится сюда и увидит, что форт чудом выдержал штурм, а генерал Кастер,[102] то есть Джин Грин, цел и невредим. И при ушах!

Когда Лот и увешанные гирляндами отрезанных ушей «викинги», втиснув мертвое тело Фрэнки под сиденье, улетели на «хьюи». Джин долго смотрел вслед дюралевой стрекозе, вспоминая каждое слово Лота, напряженно стараясь разобраться во всех оттенках и обертонах извилистой лотовской мысли. Он так и не смог понять, почему Лот решил сорвать чудовищную операцию, задуманную какими-то моральными уродами. Неужели только ради него, Джина, и солдат аванпоста, оказавшихся пешками в большой тайной игре?

Минут через двадцать к воротам форта подкатили со скоростью почти сорок миль в час два десятитонных бронетранспортера М-113, ощетинившиеся пулеметами и автоматами. Джин приказал открыть ворота.

Заложив большие пальцы рук за пистолетный ремень, расставив ноги, Джин молча наблюдал за выгрузкой «зеленых беретов». Все они, как обычно, сидели на мешках с песком, чтобы не оторвало ноги, если М-113 наскочит на мину. От Джина не укрылось замешательство Чака, ожидавшего увидеть усеянный трупами разгромленный аванпост.

Чак, в «тигровой» форме, весь увешанный гранатами и подсумками, подошел к нему, фальшиво улыбаясь и протягивая волосатую руку.

– Хай, Джин! Рад тебя видеть живым и здоровым. Узнал по радио о налете Ви-Си на твой пост и поспешил на помощь. Наверное, жарко было?

Джин не обратил внимания на протянутую руку.

– Что-то ты не очень радуешься моему приезду, – сказал Чак. – Я мчался на максимальной скорости, проскочил сквозь две засады… Скажи, большие были потери? Есть убитые среди американцев? Кстати, я еду отсюда на базу Баткэт и смогу прихватить убитых. Ведь в этом проклятом климате трупы начинают немедленно разлагаться, а там их сразу забальзамируют…

– Мне надо поговорить с тобой, Чак, – тихо, сдерживая гнев, произнес Джин, глядя в глаза своему давнему врагу.

– Что ж, валяй, Джин!

– Наедине. Прогуляемся в лесок.

– Что? В джунгли? Да ты с ума спятил! Там вьетконговцы кишмя кишат.

– Нет. Они ушли по своим подземным тоннелям в джунгли. Ты что, струсил, Чак?

– С чего ты это взял? По сравнению со мной ты новичок, Джин, уж не обижайся. Пошли!

«Зеленые береты» проводили капитана Битюка и первого лейтенанта недоуменными взглядами. Нашли время для прогулки в джунглях! Ведь сразу за воротами крепости начинается «зона сумерек», «ничья земля», на которой в любую минуту может ударить выстрел партизана!

По вырубке, где все еще тлели пни и трава, шли молча. Чак взял наизготовку свой Ар-15, расстегнул кобуру «кольта». Джин закурил. Рана давала себя чувствовать – он хромал все сильнее.

На опушке оплетенной лианами бамбуковой чащи они сразу увидели примятую сандалиями и телами траву, какое-то тряпье, темные пятна крови, мелкие воронки от разорвавшихся мин.

– В чем дело, Джин? – нетерпеливо спросил Чак. – Говори! Дальше я не пойду. И вообще – пошли лучше обратно.

– Я хотел спросить тебя, Чак, – тихо начал Джин, останавливаясь и поворачиваясь к Чаку. – Ведь если бы ты нашел нас тяжело раненными, ты бы добил нас не так ли?

– Что за бред?! Что за ахинею ты несешь?!

– А добив, ты бы отрезал у нас уши, Чак?

Чак отпрянул как от удара. В зеленоватых сумерках лицо его приняло бледно-зеленый оттенок. У него отвалилась челюсть.

– Возьми в руки «кольт», Чак! – сказал Джин, расстегивая кобуру.

– Ты с ума сошел! – хрипло выкрикнул Чак. – Я не собираюсь играть с тобой в ковбои!

– Считаю до трех, Чак. По счету «три» я застрелю тебя как собаку! Раз!

Чак попятился. Его правая рука с растопыренными пальцами застыла над расстегнутой кобурой. Плечи вздулись и напряглись. Глаза сузились. Два!

Чак выхватил «кольт» и тут же, нажимая на спусковой крючок, прыгнул влево.

Грянул выстрел. Рука Джина, секундой позже выхватившего пистолет из кобуры, застыла в воздухе. Пальцы разжались, выпуская тяжелый «кольт».

В джунглях заплясало шалое эхо.

А Чак вдруг буквально провалился сквозь землю. Под его ногами разверзлась земля, обрушился слой дерна с травой. Он взметнул руками, роняя «кольт», и упал. Рухнул на остро заточенные бамбуковые колья западни, вырытой партизанами Вьетконга.

Дикий нечеловеческий вопль разнесся по джунглям. В глубине зарослей в стороне закричали гиббоны.

Схватившись за раненую руку, Джин с ужасом смотрел на то, как корчилось прошитое кольями тело. Острые, как штыки, колья прошли сквозь левый бок, пропороли грудь и спину. Кровь лилась, пульсируя, из двух десятков ран. От крови набрякла «тигровая» форма…

– Джин! Джин! – прохрипел Чак. – Спаси меня! Заклинаю богом…

– Ты должен был отрезать уши? – спросил Джин.

– Да! Да! Я все расскажу! Только, ради бога, вытащи меня отсюда!..

Джин повернулся и зашагал прочь, поддерживая онемевшую простреленную руку. Крик Чака сверлил ему уши. Началась агония…

Он шел и думал, что у ворот его встретят «зеленые береты» обеих команд и он скажет им: «Вьетконг! Я ранен, а капитан упал в тигровую западню. Принесите его!» И его принесут. Но он будет уже без сознания. Он обречен, потому что острые концы бамбуковых кольев наверняка смазаны ядом. Тело Чака вздуется и покроется пятнами, и ничто его уже не спасет.

Он не видел, как Чак последним усилием сорвал с ремня осколочную гранату и зубами вырвав кольцо, швырнул ее ему вслед. Он не видел черно-алого разрыва в серо-зеленой чаще, не услышал разрыва гранаты, не почувствовал боли. В одно мгновение на мир обрушился всепоглощающий мрак.

По лицу ползали мухи. Он видел, как они взлетали, радужно переливаясь в последних лучах солнца, но не чувствовал, как они садились и ползали по лицу. Он попытался помахать рукой, чтобы отогнать этих проклятых мух, но рука не поднялась, не шевельнулась.

Мухи ползали по глазам. Он попытался закрыть глаза, моргнуть и не мог этого сделать.

«Я Джин Грин», – сказал он себе и сразу вспомнил все, что произошло: дуэль с Чаком и тигровую западню.

Но что случилось потом? Почему он лежит и не может шевельнуться, не может отогнать этих докучливых мух? Может быть, и он попал в тигровую западню – партизанскую ловушку?

Он попробовал скосить глаза влево и вправо, чтобы увидеть, где он лежит. Глаза не двигались.

Наверное, Чак выстрелил ему в спину. Но почему тогда он не чувствует никакой боли?

Может быть, у Чака оказался один из этих игольчатых духовых пистолетов, стреляющих крошечными пустотелыми иголками с ядом, вызывающим нервный паралич?

Паралич! Да, он парализован. Временно? Навсегда? Он не мог этого знать. Может быть, через минуту, полчаса, час остановится сердце и он умрет?

Над зарослями, опутанными лианами, синела солнечная лазурь. Хоть бы облачко пробежало. Ничто в мире не двигалось. Только эти проклятые мухи…

Но нет! Вон мелькнуло что-то в деревьях. Легкий шум, шелест. С невысокой пальмы на него с любопытством смотрел большой гиббон. Вот замелькали в поле зрения и другие гиббоны. И все они смотрели на него круглыми глазами.

Джин вспомнил, как он охотился с вьетнамцами на гиббонов. Старый охотник из племени таи, почти совсем голый, в одной набедренной повязке, достал бамбуковую стрелу с остро заточенным концом и тремя перьями. Он просунул стрелу в кусок белой тряпицы и обмакнул конец в коричневую пасту. Тетива самодельного лука дзенькнула, как гитарная струна, и стрела вонзилась гиббону в живот. Обезьяна в изумлении уставилась на перья и белую тряпку и стала заталкивать и перья и тряпку в рану.

– Все обезьяны, – объяснил переводчик-вьетнамец, – реагируют одинаково на белую тряпку. Еще почти не чувствуя боли, они воображают, что тряпка выскочила у них из живота, и обязательно стараются затолкать тряпку обратно. Это делается для того, чтобы обезьяна не умчалась в джунгли, пока не подействует яд.

Через три минуты обезьяна свалилась с дерева. Охотники вернулись в свою деревню, сварили обезьянье мясо и настойчиво угощали им Джина. Джин попробовал приторно-сладкое мясо и отодвинул чашу. Он объяснил через переводчика, что никак не может заставить себя съесть собственного предка, что для него это то же каннибальство. Таи были очень удивлены, что американцы считают себя потомками обезьян.

Гиббоны, скользнув вниз по лианам, подбирались, осмелев, все ближе к Джину. Один стал хватать блестящие патроны из подсумка, другой потянул за пуговицу куртки, третий ухватился за погон.

Внезапно обезьяны испуганно заверещали и кинулись на деревья, скрылись в чаще.

Опять одно только небо да деревья. Скоро падет ночь, зажгутся звезды, тучами налетят москиты.

И какой дьявол занес его за двенадцать тысяч миль от дома, по другую сторону Млечного Пути, южнее тропика Рака?!

В поле зрения торчала верхушка низкорослого кустарника с розовыми цветочками. Он познакомился с этими цветочками еще в колледже, на лекции по фармакологии. Раувольфия серпентина – так называется по-латыни это растение. Каждая веточка его ценится буквально на вес золота. Из этих скромных цветков добрые человеческие руки добывают алкалоиды и делают такие нужные человеку лекарства, как серпазил и резерпин. Ими лечатся гипертоники. Ими лечилась, снижала себе давление мать Джина. Сколько раз покупал ей Джин таблетки серпазила в драг-сторах Манхэттена!..

Но к этим же цветочкам раувольфии серпентины протягиваются недобрые руки, добывая из них страшный, не оставляющий следов яд – один из основных ядов ЦРУ. Слабой дозой этого яда можно вызвать у жертвы временный паралич. Как у Марка Рубинчика. А сильной дозой можно резко снизить кровяное давление и спровоцировать мгновенный инфаркт. Так были убиты Рэд, и Одноглазый, и многие более достойные люди, чем они.

Быть может, эти розовые цветочки – последнее что видит в жизни Джин Грин…

Без обезьян совсем одиноко. Чего они испугались? В поле зрения Джина медленно и плавно появилась морда тигра. Сердце Джина сжалось. В Брагге их обучали, как драться с тиграми, но что мог сделать парализованный человек!

Под гладкой блестящей шерстью тигра играли тугие плечевые мускулы. Грозный хищник настороженно обнюхал его трепещущими ноздрями, лизнул окровавленную руку.

Но вдруг зверь вскинул голову, навострил уши. Джин ничего не услышал, а тигр, сверкнув желтым кошачьим глазом, попятился, исчез.

На переносицу сел москит. Джин не почувствовал ядовитого укуса.

Минут через пять послышались голоса.

– А я тебе говорю, что выстрел и разрыв гранаты прозвучали именно здесь!

– Верно! Я засек это место по компасу. Азимут двести семьдесят градусов.

– Стоп! Вот капитан! Иисусе! Он попал в тигровую западню!

– Ты смотри, как мухи его облепили! Готов?

– Послушаю сердце.

– Осторожно, Бастер! Возьми лучше зеркальце. А вы, ребята, оцепите весь этот участок! Ви-Си еще могут околачиваться тут.

– Капитан жив! Зеркальце запотело.

– Ну, долго он не протянет. Погляди-ка на эти фиолетовые пятна! Здорово его продырявило! Настоящий шиш-кебаб!

– Не трепись! Снимай его с кольев! Осторожней!

– Вот Грин! Берди, сюда!

Джин увидел над собой их лица. Берди с перевязанной головой, Бастер, Тэкс…

– Бедняга! – глядя прямо в глаза Джина, сказал Бастер. – И зачем он пошел с Чаком в джунгли! Это ему не Сентрал-парк!

– Хороший был парень, – проговорил кто-то.

– Он был моим единственным другом, – сказал Берди и заплакал. Слезы так и полились по его почерневшему от солнца нескладному лицу.

– Но куда же его трахнуло? – спросил, обшаривая тело Джина острым взглядом, Бастер. Он нагнулся. – Не эта же рана на руке его прикончила. А ну-ка повернем командира!

Когда ребята переворачивали его, Джин увидел, как двое «зеленых беретов» несли окровавленное тело Чака. Голова Чака запрокинулась и моталась из стороны в сторону. Лицо его было обезображено застывшей гримасой боли.

– Вот она! – сказал Бастер. – Пуля или осколок угодили прямо в позвоночник. А это верная смерть.

– Ну что ж, – сказал со вздохом Берди, вытирая глаза. – Потащили Джина…

Внутри Джина рос, распирая все его существо, немой, исступленный крик. Но губы его оставались неподвижны. Ни один мускул не дрогнул на каменном лице

Его несли, и он по-прежнему не чувствовал боли, ничего не чувствовал, словно разом стал бестелесным и бесплотным. Все омертвело в нем, только мозг, охваченный паникой, лихорадочно работал.

Берди тащил его за плечи, Бастер – за ноги.

– Ну и тяжел же он! – сказал силач Бастер, обливаясь потом. – А знаешь, Берди, я вижу свое отражение в зрачках Грина.

– Это плохая примета, Бастер, – ответил Берди. – Эй, кто-нибудь, закройте Джину глаза!

Протянулась чья-то рука, чьи-то шершавые пальцы прикрыли ему веки. Теперь он видел лишь огненно-алый свет сквозь веки. Для Джина это был удар, невыносимый удар.

Что будет с ним теперь?! Лучше не думать, лучше не думать, отдохнуть от выматывающего душу страха!..

Джин начал считать шаги Берди. До ворот шестьсот ярдов. Тридцать, тридцать один, тридцать два.

Когда его внесли в ворота, кругом послышались голоса на английском и вьетнамском. Его обступили со всех сторон. Померк огненно-алый свет – кто-то заслонил собой закатное солнце. День кончался. Быть может, последний день его жизни.

Ему вдруг пришло в голову, что наверняка многих, очень многих людей на этом свете похоронили заживо, похоронили по ошибке. Мельком вспомнился жуткий рассказ Эдгара По о заживо погребенной…

– Эй, Мэт! – заглушая многоголосый говор, крикнул Берди радисту. – Срочно вызови вертолет или самолет У-10 за Джином и Чаком. А ну расступитесь, положим Джина в медпункте!

Через несколько минут Джин услышал голос Майка, сержанта-фельдшера:

– Иисусе! Какое несчастье! Положите его на носилки, вот сюда, рядом с капитаном! Вот и остались мы без командира.

Сейчас фельдшер подойдет к нему, пощупает по профессиональной привычке пульс и убедится, что он жив.

– Хороший был командир! – печально сказал фельдшер. – Не сравнить с этим Чаком. Да, перебит второй поясничный позвонок. Фу ты! Ну и измучился же я сегодня! Пойду к раненым.

Дверь захлопнулась, и стало совсем тихо. Слышалось только трудное дыхание Чака. Сквозь веки угадывалась зажженная электрическая лампочка над головой. Время остановилось.

Джин лежал неподвижно, как поверженная статуя. Он не мог даже взвыть от переполнившего его отчаяния, излить в стоне страх и душевную боль.

Тихо скрипнула дверь. Кто-то подошел к нему, дохнул в лицо перегаром виски.

– Ты прости меня, Джин! – спокойно проговорил вошедший вполголоса. – Только я возьму у тебя эти деньги. Теперь они тебе, парень, ни к чему. И эти золотые часики тоже. Все равно какой-нибудь санитар или гробовщик сопрут их у тебя. А я выпью за твою вечную память на твои же денежки. Прощай, приятель!

Джин узнал этот голос. Голос Бастера. И жгучая обида всколыхнулась в нем, обожгла сердце.

Потом вернулся Майк, долго мыл руки в тазу, тихонько насвистывая: «Я мог бы танцевать всю ночь»…

Зашел еще кто-то.

– Послушай, Майк! – Джин узнал голос Мэта. – Эти ублюдки в Баткэте говорят, что пришлют «чоппер» только утром, потому что Грин мертв, а капитан Битюк безнадежен.

– Грязные свиньи! – выругался Майк. – Это значит, что мне придется самому удалить внутренности у Грина. Иначе при этой проклятой жаре его тело станет неузнаваемым, пока они соберутся бальзамировать его. Да, это единственное и последнее, что я могу сделать для нашего покойного командира. Ведь у него в Нью-Йорке мать и сестра, которые обязательно захотят посмотреть на него в последний раз… Ты зачем сюда, Берди?

– Да вот разыскал евангелие. Хочу прочитать заупокойную для Джина.

– Хорошая идея, Берди. Валяй, пока я подготовлю инструменты. Это его берет? Да, на подкладке написано «Джин Грин». Через несколько дней его родные получат извещение: «Ваш сын Кэй-Ай-Эй»…[103]

Сидя рядом с койкой, на которой лежал Джин, Берди всхлипывал и бормотал слова заупокойной молитвы, а в голове у Джина проносился рой бессвязных воспоминаний вперемежку с подсказанными страхом мыслями. Однажды мама заперла его в темный чулан за то, что он устроил дома фейерверк: потушил свет в гостиной их бруклинского дома и стал бросать под потолок тлеющие головешки из камина… И он испугался, что о нем забудут, что за ним никто не придет, и он разревелся как девчонка… Неужели он совсем не почувствует боли, когда в живую, но онемевшую плоть вонзится хирургическая сталь?..

И вдруг в нем открылись какие-то неведомые шлюзы. В Форт-Брагге из него хотели сделать машину, робота, супермена. Но вот пробил смертный час, и рухнул супермен, умер бесчувственный, бездушный сверхсолдат, и восстал против смерти человек. Человек с простыми и извечными человеческими чувствами и эмоциями. В нем взмыла теплая волна, спазма перехватила горло…

И в этот момент Берди вдруг вскочил и заорал не своим голосом:

– Иисусе! Что это?! Майк! Мэт! Смотрите! Слезы! Клянусь богом, он плачет!..

И Майк в необычайном волнении схватил Грина за руку, прижался ухом к груди и срывающимся голосом произнес:

– Он жив!

А слезы у Джина все лились и лились.

Китаец Чжоу с неподражаемым искусством, выработанным тысячелетней практикой древнейшего народа, массировал могучие спинные мышцы голого майора Лота. Мужчина сорока лет, как бы он ни был здоров, силен и вынослив, уже не может сбрасывать с себя усталость многочасового жаркого боя с той легкостью, с какой это делает двадцатилетний юноша.

Лежа на животе, Лот дочитывал свежий секретный информационный бюллетень ЦРУ. На обложке в верхнем левом углу – «роза ветров», символ глобальной деятельности ЦРУ, затем:

Специальный доклад

Отдел оперативной информации

Общее положение

Центральное Разведывательное Управление

Секретно.

Лот хмурился: президент, продолжая все более ограничивать права и привилегии «фирмы» и связанных с ней боевых формирований, заявил, что намеревается вывести главный штаб «зеленых беретов» во Вьетнаме из-под контроля ЦРУ и подчинить его армейскому штабу «прямоногих» в Сайгоне.

– Ах, Кеннеди, Кеннеди! – процедил сквозь зубы Лот, бросая бюллетень с койки на пол.

Сдвинув брови, задумавшись, он смотрел в забранное стальной сеткой – чтоб не бросили партизанскую гранату – широкое окно.

В том году – году Дракона по вьетнамскому календарю – главная оперативная база специальных войск США (СФОБ) находилась в живописном курортном городе Ня-Транг,[104] в ста сорока милях севернее Сайгона, на славящемся своей щедрой тропической красотой побережье. Огромный аэродром, построенный вблизи города – неумолчный шум авиамоторов в эту минуту доносился до ушей Лота, – позволял благодаря своему серединному положению в стране диктатора Дьема с одинаковой быстротой обслуживать все сорок команд «зеленых беретов», разбросанных по всей территории Южного Вьетнама. В Ня-Транге размещался и самый большой полевой госпиталь армии США севернее Сайгона, где, кстати, в венерологическом отделении лечат уколами любовные недуги вояк, уезжающих в отпуск в Штаты к своим женам и невестам.

Над главной базой «зеленых беретов» возвышалась пятерка громадных белоснежных бетонных складов с оружием боеприпасами, продовольствием, обмундированием и специальным отделом «стерильной» экипировки, в котором хранились оружие и военное снаряжение всех армий мира, а также больше всякой одежды, чем в костюмерных Голливуда. На базе было множество служебных и жилых белоснежных бараков, и каждый барак был назван в честь разных «зеленых беретов», погибших в борьбе против партизан, о чем свидетельствовали мемориальные доски у входа: «Гудмен», «Эверхардт», «Корделл»… В том году еще хватало и не окрещенных бараков, хотя все уже начали называть этот барачный городок «Моргом». Город «зеленых беретов» славился своими самыми чистыми во Вьетнаме «латринами»,[105] самым шикарным «Плэйбой-клабом» – клубом для внеслужебных развлечений, самыми опрятными штабистами, самым многочисленным гаремом американок – врачей и сестер милосердия и, разумеется, самыми мощными фортификациями с несколькими оборонительными поясами, железобетонными стенами и железобетонными полукруглыми дотами.

В этом городе белых домов находился самый главный «Белый дом». Над его главным входом красовалась вывеска с золотыми буквами на голубом фоне – краски повторяли краски шеврона на зеленом берете.

Командующий специальными войсками армии США во Вьетнаме.

С сегодняшнего дня командование «зелеными беретами» во Вьетнаме принял наконец старый знакомый майора Лота генерал-майор Трой Мидлборо, что не могло не радовать майора, если бы ему не испортил настроение президент Соединенных Штатов.

– Хозяин! – сказал массажист-китаец. – Умоляю вас: не расстраивайтесь! Ваши мышцы так напряглись, что при всем старании я не могу выдоить из них усталость!

– Хорошо, Чжоу! – пробурчал Лот. – Почитай-ка мне стихи по-китайски!

Чжоу нараспев читал по-китайски стихи Ли Бо, классического китайского поэта, жившего двенадцать веков тому назад:

Прекрасен крепкий аромат Ланьлинского вина, Им чаша яшмовая вновь, Как янтарем, полна. И если гостя напоит Хозяин допьяна, Не разберу: своя ли здесь, Чужая ль сторона.

Лот уже несколько месяцев изучал китайский язык, но не улавливал смысла стихов.

– Проклятый язык! – сказал он. – Доложи о делах.

И китаец, которого Лот назвал в охотничьем домике немым, заговорил вполголоса на вполне приличном английском языке:

– В Сайгоне, сэр, я выплатил жалованье летчикам авиалиний ЦРУ «Эйр Америка» и «Континентл эйр сервис», которые заключили контракт с ЦРУ. Они просят десятипроцентную прибавку, ссылаясь на необходимость подкупа таможенников в Штатах и на повышение риска контрабанды наркотиками.

– Скажешь им, – резко произнес Лот, – чтобы не особенно рыпались: их расписки в получении денег за контрабанду у меня в кармане – пусть не забывают это. А таможенников я возьму на себя. Сообщи летчикам также, что им больше не придется иметь дело со стокилограммовыми брусками сырого опиума. Их слишком трудно прятать. На одном из островов на реке Меконг я построил завод, который перерабатывает сырой опиум в порошок. Его легче перевозить. Что в Шолоне?

Он поднес к губам стакан виски со льдом и содовой.

– В Шолон с двухнедельным опозданием прибыли наши люди из Китая. Одна группа прошла благополучно, другую начисто ограбили бандиты в Лаосе, в Долине кувшинов, отобрав почти пятьдесят килограммов юнаньского опиума.

Лот нахмурился.

– Проверь их! Если врут – сам знаешь.

– Сэр! Наши связи с контрабандистами в штате Мадхья Прадеш[106] развиваются нормально. Наши люди из международного подпольного синдиката покупают его в десять раз дешевле, чем он стоит на черном рынке, и прячут в изумительном тайнике – пустотелых рогах коров и другого крупного рогатого скота и перегоняют этот скот через границу! Из Гонконга наш человек привез тридцать килограммов героина. Из Бирмы наши люди должны прибыть со дня на день. В Сингапуре при таинственных обстоятельствах утонул тот строптивый малаец, который не хотел, чтобы его синдикат работал с нами.

Лот усмехнулся и отпил из стакана. Сильные руки китайца творили чудеса. Он чувствовал, как в его большое и сильное, но уставшее во время дневного боя тело вливается новая энергия.

– Вообще говоря, после прошлогодней кампании полиции тринадцати стран Юго-Восточной Азии против торговли наркотиками дела у нас всюду на подъеме. Цена опиума на черном рынке в десять раз выше государственной цены.

– Что сообщает Чарли Чинк из Нью-Йорка?

– Мой высокоуважаемый соотечественник мистер Чинк сообщает, что новый комиссар США по наркотикам Генри Л. Джиордано усилил гонения на контрабандистов. На него сильно жмет генеральный прокурор Роберт Кеннеди.

– Опять это клан Кеннеди! – глухо проворчал Лот. – Передайте Чинку, чтобы он вовремя уплатил ежемесячные взносы нашим людям в полиции и судебном аппарате Нью-Йорка и других городов, особенно в отделе по борьбе с продажей наркотиков. Обещайте щедро заплатить им за передачу в наши руки наркотиков, конфискованных у наших конкурентов, – у Красавчика Пирелли, например. Пусть Чинк продолжает подбирать ключик к самому начальнику полиции Нью-Йорка Говарду Лери.

– Будет сделано, сэр! Несмотря на потуги властей, люди мистера Чинка легко сбывают товар среди все растущего числа молодежи и даже школьников. За последние три месяца мистер Чинк выручил почти полмиллиона долларов, продавая опиум в среднем по тридцать пять долларов за унцию.

– Хорошие новости, Чжоу! – сказал Лот. – Полмиллиона за голубой дым опиумных трубок – это совсем неплохо. А теперь выкладывай плохие – ты всегда их оставляешь на десерт, и я по твоему тону чувствую, что сегодня не будет никакого исключения из твоего правила.

– Да, хозяин, вы не ошиблись. Наши люди, пробиравшиеся из Таиланда, вновь были ограблены «зелеными беретами» капитана Битюка. Кроме того, этот Чак Битюк обложил тяжелым налогом крестьян в своем районе, которые продавали опиум нам.

– Я уже принял меры. Мне жаль этого Битюка. Мне жаль любого, кто дерзнет пойти против меня, обмануть меня…

Повернувшись на спину, Лот испытующе заглянул в полуприкрытые веками, непроницаемые глаза Чжоу.

С Чжоу Лот познакомился еще более десяти лет назад, когда ЦРУ командировало его в Северную Бирму для связи с бежавшими туда и осевшими там чанкайшистскими войсками. Там он без особого удивления увидел, что офицеры разложившейся армии генералиссимуса Чан Кайши не столько воевали с китайскими коммунистами, сколько богатели, выращивая опиум на захваченной бирманской земле. Тогда-то Лот и сделал первые шаги в своей тайной карьере крупного торговца наркотиками. В Бирме Чжоу долго оставался главным представителем Лота, пока тот использовал свои командировки от ЦРУ по странам Юго-Восточной Азии. Обеспечив производственную базу и хитроумные подпольные конвейеры по пересылке опиума, Лот вовлек целый ряд ключевых работников ЦРУ в это прибыльное дело, а затем не без их помощи вошел анонимным компаньоном в «Коза Ностру» в Соединенных Штатах, стал одним из воротил подпольного синдиката по продаже наркотиков, и влияние его как в США, так и в Азии быстро росло. По его заданию Чжоу нащупывал теперь через Гонконг связи с торговцами опиумом в Китае. Лот был уверен, что сможет заработать миллионы на китайском опиумном рынке.[107]

Постепенно Лот надеялся проникнуть во все двадцать четыре «семейства» «Коза Ностры», занять достойное его место в верховном органе Мафии – «комиссии», быть может, чем черт не шутит, стать даже ее боссом – в последние годы «комиссия» придерживалась принципа коллективного руководства. Для этого он не столько развивал свои нелегальные предприятия (торговлю наркотиками, букмекерство, ростовщичество, игорные дома в «вольном городе» Лас-Вегасе), сколько расширял свой легальный сектор – производство ЭВМ в фирме «Поджер и Кo», скупал акции ракетных заводов и заводов техники особой секретности, перекачивал капитал, поступающий от темных дел, в респектабельный бизнес. Он видел перед собой ослепительные перспективы. Но сначала надо было любой ценой обезопасить свой тыл, покончить с тем делом в России…

– Повернитесь, сэр, на спину, пожалуйста!

В эту минуту зазвонил телефон. Китаец поднял трубку. Дежурный телефонист на коммутаторе Баткэта попросил передать трубку майору Лоту. Срочный звонок от мистера Мерчэнта из Сайгона.

– Мистер Мерчэнт! – весело сказал Лот, хватая трубку с блоком шифровки-дешифровки. – Хэлло! Добро пожаловать, сэр! Каким ветром вас занесло в этот последний оплот свободы в Азии?!

– Хэлло, майор! Я утром прилетел с Формозы. Небольшое турне по заданию наших друзей. Слушайте меня внимательно. Только что узнал, что во время боевой операции погиб капитан Битюк.

– Какая потеря! – сокрушенно покачал головой Лот. – Чак всегда был слишком горяч.

– В связи с этим вам придется принять весь его район. Таким образом, вы становитесь нашим полномочным представителем во всей этой стране.

– Благодарю за доверие, сэр!

– Это еще не все. Готовьте себе замену. Человек вашего калибра нам нужен в Штатах. Кстати, вопрос о вашем вояже в Россию почти решен. В этом нам помогла Ширли, которая хочет во что бы то ни стало перевести известное вам лицо в более цивилизованное и безопасное место на планете. Отныне он будет прикомандирован к «фирме».

– Вы волшебник, сэр!

– Кстати, я говорю с вами со второго этажа нашего посольства. Улавливаете?

– Еще бы, сэр! Привет ребятам! – На втором этаже посольства США в Сайгоне размещался штаб ЦРУ во Вьетнаме, который через «Группу совместных исследований» руководил специальными войсками.

– Я узнал здесь, что ваша фамилия, майор, занесена в очередной список производства офицеров. В этом помог генерал Трой Мидлборо. Так что скоро я поздравлю вас с «серебряными листьями» подполковника.

– Сэр, я… я не знаю, как вас благодарить!

– А я вам подскажу. Капитан Битюк погиб, так и не выполнив важную операцию, которую мы ему поручили. Эту операцию должны теперь выполнить вы. Детали я сообщу вам при личной встрече, как только вы сможете прилететь в Сайгон, отель «Каравелла».

– Сэр, я вылечу в Сайгон завтра утром.

– Итак, до завтра, майор!

Мерчэнт бросил трубку.

Лот встал и потянулся, играя гипертрофированными мускулами, улыбаясь торжествующей улыбкой. Медленно, со смаком допил виски «На скалах». Его загорелая кожа, умащенная маслами, лоснилась. Усталость после массажа как рукой сняло.

– А все-таки, Чжоу, – сказал он, – жизнь хорошая штука, когда умеешь жить. Я недаром прожил этот день. Так давай же выпьем, Чжоу! Выпьем за того, кто останется здесь за меня моим верным помощником, – за тебя, Чжоу!

– Вы так добры ко мне, хозяин! – кланяясь, произнес китаец. – Я буду и впредь служить вам верой и правдой.

Лот так и не выпил эту порцию виски. Зазвонил телефон.

– Майор Лот слушает! – сказал в трубку Лот, одной рукой завязывая пояс халата, который накинул на него китаец.

– Майор Лот, сэр! Докладывает дежурный офицер капитан Лермонт-Маклеллан. Только что наш радио узел получил шифрограмму от команды А-234. По-видимому, команда вновь контактировала с Ви-Си. Командир команды А-234 первый лейтенант Грин и поспешивший к нему на выручку командир команды А-215 капитан Битюк были тяжело ранены. Капитан Битюк умер, не приходя в сознание. Лейтенант Грин находится, по-видимому, в безнадежном состоянии – у него тяжелое ранение позвоночника, полный паралич. Он все равно что мертвый, сэр. Команда А-234 просит немедленно выслать за лейтенантом вертолет или У-10.

– Капитан! – перебил Лот дежурного офицера. – Сейчас же распорядитесь: мне нужен вертолет «хьюи» и эскорт из звена «фантомов». Вылетаю через двадцать минут.

– Я бы полетел с вами, если бы не дежурство, сэр. Мы с Джином были на одном курсе в Брагге.

– Оставьте при себе ваши розовые сопли! – прорычал Лот.

Он бросил трубку, швырнул в угол комнаты стакан с виски так, что тот разлетелся дождем осколков.

– Чжоу! Тигровый комбинезон, боевую сбрую, оружие – быстро! Мне этот парень позарез нужен живым!

Пятый раунд Русская школа бокса

Qualis pater talis filius.[108]

Глава двадцать четвертая Молодые гости

(Перевод В. А.)

Жаркое лето 1965 года Москва проводила в интенсивной международной деятельности, и любознательная московская девушка Инга Николаева каждое утро просыпалась в тревоге: куда же рвануть после завтрака, как бы не прошляпить после обеда и каким бы образом просочиться куда-нибудь вечером?

Традиционный международный кинофестиваль… Джина Лоллобриджида, Лиз Тэйлор и Лиз Сазерленд, все трое в одинаковых платьях, шепча проклятья в адрес коварного Диора, разгуливают по Дворцу съездов, Микеланджело Антониони под руку с Сергеем Бондарчуком бродят по Тверскому бульвару, делясь творческими планами… Уже от этого одного начинала задыхаться чрезвычайно любознательная молодая москвичка Инга Николаева.

А кроме этого: югославская эстрада, выставка Леже, мемориал братьев Знаменских, теннисный цирк Крамера, джаз Бенни Гудмена, чехословацкая полиграфия, итальянские моды, американское медоборудование, венский балет на льду, венгерское станкостроение – все это и многое другое «со страшной силой» интересовало любознательную Ингу, а потому она после весенней сессии осталась вариться в этом асфальтово-бензинно-ннкотинно-коньячно-лимонадно-парфюмерно-потном котле и даже думать забыла о пляжах, о волнах, о синих горах.

И вот мы видим Ингу Николаеву в жаркий июльский полдень, идущую в густой толпе по Манежной площади. Рядом с ней тащится Арсений Горинян, студент-дипломник института кинематографии. Инга делает три деловых четких шажка. Горинян – один обреченный. Глаза Инги блестят огоньками немыслимого любопытства. Горинян воздевает свои армянские очи к небу в немом проклятье.

С утра они уже осмотрели выставку Леже (реплики Инги: «Сила, какая сила!»), выставку японских декоративных тканей (реплики Инги: «Фантастика, ну просто фантастика!») и сейчас идут к гостинице «Москва» наблюдать выход кинозвезд (реплики Гориняна: «Зола, лажа, муть»).

Гориняна, который собирается в ближайшие годы потрясти человечество новым, небывалым кино, особенно возмущает совершенно обывательский интерес Инги к кинозвездам, к их туалетам, взглядам, словечкам. Для него кинозвезды лишь материал, глина, пластическая масса. Кроме того, его вообще возмущает образ жизни Инги, ее нестерпимое любопытство и общительность, желание дружить с парнями всей земли.

Вот уже две недели, как отец этой ужасной девушки академик Николаев находился в какой-то таинственной командировке, и прекрасная прохладная квартира в Брюсовском переулке пустует, но вместо того чтобы сидеть в этой квартире с каким-нибудь неглупым человеком, беседовать на отвлеченные философские и морально-этические темы, Инга гоняет все дни по жаре, а к ночи так выматывается, что смотрит на тебя в подъезде совершенно белыми, пустыми глазами.

У входа в гостиницу «Москва» под сморщившимися от жары разноцветными флагами колыхалась густая толпа. Когда Инга и Арсений подошли, в толпе вспыхнули аплодисменты, раздались приветственные возгласы. Инга запрыгала на месте от возбуждения.

– Кто вышел? Лола? Лиз Сазерленд? Касаткина?

Горинян посмотрел поверх голов.

– Да нет. Это буфетчица с седьмого этажа.

– Ах-ах-ах, как остроумно! – язвительно сказала Инга. – Подними-ка меня, товарищ Эйзенштейн.

Это Арсений Горинян сделал с удовольствием.

– Действительно, буфетчица, – обескураженно пробормотала Инга. – Можешь опустить. Ты слышишь? Опусти меня немедленно.

– Вон приближается твоя подруга, – сказал Горинян. – Чем не кинозвезда?

Инга обернулась. По тротуару к ним своей чуть танцующей походкой медленно шла ее однокурсница Тоня Покровская: короткая юбка покачивалась на стройных бедрах, на лице блуждала смутная улыбка. Девушка шла так, словно была одна в этот час в Охотном ряду. Лишь иногда она быстро исподлобья взглядывала на своего спутника, высокого молодого мужчину в светло-синем легком костюме, а он-то как раз не отрывал от нее глаз.

– Что это за парень с Тонькой? – удивилась Инга.

– Ты что, не помнишь? – сказал Горинян. – Неделю назад на пляже в Серебряном бору он клеился сначала к тебе, а потом пришла Тоня, и он переключился. Судовой врач, что ли, Марком, кажется, зовут.

– Ничего он не переключился, – сердито сказала Инга. – Я сама его переключила. Мало мне будущих киногениев…

Тоня подошла к Инге, нежно обняла ее за плечи, поцеловала в щеку и сказала:

– Поздравляю тебя, лапочка.

– С чем? – округлила глаза Инга

– Как это с чем? С днем рождения.

– О господи! – воскликнула Инга. – Держи меня, Арсений! Вот бестолочь, про собственный день рождения забыла.

– Это все любознательность твоя, – ухмыльнулся Арсений.

– А ты о чем думал? – напустилась на него Инга. – Тоже мне кавалер!

– А я откуда знал! – крикнул Арсений. Инга, руки в боки, уставилась на него, он вылупился на нее. Секунду спустя Инга расхохоталась.

– В самом деле, откуда тебе знать? Ведь мы знакомы три недели.

Тоня засмеялась и показала ладошкой на своего спутника, как бы демонстрируя его.

– А вот он уже знает мой день рождения.

– Не самый удачный день вы выбрали, дарлинг! – оправдывался тот. – Подумать только, двадцать девятого февраля.

– Наоборот, – сказала Тоня. – У меня было всего пять дней рождения, значит, мне всего лишь шестой год, а Инге уже двадцать два.

– Терпеть не могу дней рождения! – воскликнула Инга.

– Тем не менее зажимать не полагается, – строго сказал Горинян.

– Можно мне пригласить вас всех в ресторан? – спросил Рубинчик. – Ведь вы бедные студенты, а я богатый врач-путешественник. Идет, ребята?

– Схвачено! – радостно воскликнул будущий Феллини.

– Нет, уж извините, – решительно возразила Инга. – В ресторан мы не пойдем. Горючее ваше, квартира и закуска мои.

– Схвачено! – еще более радостно закричал будущий Эйзенштейн.

В это время в толпе возник шум, аплодисменты, послышались крики «Козаков!», «Табаков!», «Козаков с Табаковым идут», и Инга мгновенно штопором ввинтилась в толпу, а за ней бросилась и Тоня. Парни же с высоты своего роста спокойно могли наблюдать за прохождением выдающихся артистов.

– Мда-а, – протянул Рубинчик, когда артисты скрылись в подземном переходе, – признаться, я разочарован.

– В чем же? – спросил Горинян, глянув на него через плечо. Он не очень-то был ему по душе, этот самоуверенный денди, так ловко втершийся в их компанию на пляже.

– Да в этих артистах, – сказал Рубинчик. – Не совсем в моем вкусе.

– Интеллекта, что ли, маловато на ваш вкус? – с ехидцей спросил Горинян.

– Да нет, я не об этом, – сказал Рубинчик. Девушки тем временем отошли в сторонку и присели на барьер, отделяющий тротуар от проезжей части улицы.

– Инга, тебе он нравится? – спросила Тоня.

– Оба прелесть, – ответила Инга – Козаков – лапа, а Табаков – само совершенство.

– Да я не о них. Скажи, по душе тебе мой новый хвост?

Она показала глазами на Рубинчика, который уже беспокойно озирался по сторонам, разыскивая ее.

Инга внимательно осмотрела Рубинчика.

– А что, звучит, – сказала она. – Сколько ему лет?

– Двадцать восемь, – ответила Тоня. – Он уже четыре года плавает, видел весь мир…

Инга вдруг расхохоталась.

– Тонька, помнишь, как они в Серебряном бору выпендривались, этот Марик и этот… как его… Вася, что ли… Ну, Снежный Человек? Этот все о море, о загранке, а тот все про горы, про ледники. Ну, я просто умирала… А тебе он нравится, да? Только честно.

– Он немного странный, – медленно проговорила Тоня. – Ты знаешь, он сказал мне, что ему пришлось много пережить… Он сказал, что прежде совсем иначе смотрел на мир и…

– Тоня! – крикнул Рубинчик в толпу. – Тоня, где вы?!

– Эй, я здесь! – крикнула Тоня, откинула упавшие на лоб темные волосы и улыбнулась так, что Инга и без слов поняла – Рубинчик ей нравится.

Магнитофон «Сони» крутил диски, исторгая из себя невероятную стереофоническую музыкальную мешанину, свидетельствующую о разносторонних вкусах его хозяйки. За бешеным ритмом «рок-раунд-зи-клок» следовала грустная песенка «На Смоленской дороге», за ней в хриплом фарсовом исполнении «Баллада о сентиментальном боксере»; Жильбер Беко и чемпион романтики Иосиф Кобзон, Армстронг и Эдита Пьеха, Элла и Муслим, и твисты, твисты…

Любопытна, между прочим, история проникновения твиста в советское общество. Если буйный Рок, хамюга парень в кожаной куртке и вытертых джинсах, сразу же был отвергнут и высмеян публично, то бестия Твист оказался более изворотливым. Появившись вначале в полосатом сногсшибательном пиджаке, с толстым слоем порочной парфюмерии на хитром личике, покрутив для разведки чахлыми бедрами, ловчила быстро мимикрировался, расцвел жизнерадостным румянцем, засучил рукава, повел плечами туриста, спортсмена, геолога и, глядишь, отплясывает теперь повсюду, крутит ловким задом, напевая «Трутся спиной медведи о земную ось», «Королеву красоты» и тому подобные невинные песенки.

Гостей в квартире академика Николаева набралось чуть ли не сорок человек. Откуда только набежали? Публика была такая же разношерстная, как и музыка в магнитофоне: университетские девочки и мальчики-интеллектуалы, спортивные ребята из Серебряного бора, были здесь Ингины соседи, три брата, известные уже пианисты, дети знаменитого виолончелиста, был мастер альпинизма душа общества Вася Снежный Человек, был корабельный врач Марк Рубинчик, были также и какие-то совершенно незнакомые Инге люди.

Ежеминутно хлопали входные двери, кто-то исчезал, появлялись новые компании с «горючим», торопливо поздравляли хозяйку и бросались танцевать. Гости сидели в креслах, на подоконниках, кое-кто прямо на полу. Обсуждались кинематографические, литературные и спортивные новости, вспыхивали споры, все говорили разом, и говоруны вроде Васи Снежного Человека приходили в отчаяние – невозможно было овладеть общим вниманием, хоть на минуту «захватить площадку».

Для Инги такие сборища были делом привычным, в такой обстановке она чувствовала себя как рыба в воде, крутилась, вертела юбкой, то лихо танцевала с разными парнями, «заводя» мрачнеющего Гориняна, то шумно и бездарно хозяйничала за столом.

Тоня и Марк Рубинчик между тем стояли у открытого окна и смотрели на зеленое послезакатное небо, разлившееся за ломаным контуром московских крыш.

– Такое освещение, что кажется, будто Москва – приморский город, – проговорил Рубинчик.

– А за Химками начинается океан, – усмехнулась Тоня. – Вас тянет в океан, Марк?

Губы девушки были полуоткрыты, она словно тянулась к этому неведомому океану, а в глазах была грусть.

– До лампочки мне все океаны, когда вы стоите рядом, – сказал Рубинчик, заглядывая ей в лицо.

Девушка снова усмехнулась и не повернулась к нему.

– Где сейчас ваш корабль? – спросила она.

– Сейчас, должно быть, он снялся с Калькутты на Порт-Саид, – сказал Рубинчик.

Тоня усмехнулась, провела ладонью по лбу и прочитала с легким подвывом:

– «Послушай, далеко у озера Чад изысканный бродит жираф…»

– Гумилев? – спросил Рубинчик

– Ого! – сказала она. – Вы, я вижу, и стихи знаете. А в нашей компании посчитали вас за эдакого примитивного модернягу-силовика. Все эти ваши «железки» и «потряски»…

Рубинчик смущенно засмеялся.

– Да нет, я и стихи люблю. Вот, например: «Мы – двух теней скорбящая чета над мрамором божественного гроба, где древняя почиет Красота…»

– Кто это? – удивилась Тоня и повернула наконец к нему свое лицо.

– Это Вячеслав Иванов, – сказал Рубинчик и поднял с подоконника стакан, наполненный темным и прозрачным коньяком «Двин». – Давайте выпьем, Тоня.

– Все как по нотам, – засмеялась Тоня, – сначала стишок, потом коньячок… Специально готовились к сегодняшнему вечеру?

– Напрасно вы считаете меня пошлым, – сказал Рубинчик. – Я действительно, как это говорится, врезался в вас. Может быть, я влюблен в вас, Тоня.

– Вы решительный человек, Марк, – сказала Тоня и вдруг положила свою ладонь на его щеку.

Рубинчик от неожиданности вздрогнул и расплескал коньяк. В это время к парочке подскочила Инга и зашептала, как заговорщик:

– Тонька, приперся Герка. Мрачный как туча. Ищет тебя.

– Кто это Герка? – спросил Рубинчик. – Ваш бывший приятель, Тоня?

– Почему же бывший? – лукаво улыбнулась Тоня.

– Марик, он сумасшедший, – забормотала Инга. – Не связывайся с ним. Кроме того, он самбист.

– Тогда это страшно, – сказал Рубинчик, сужая глаза.

Из толпы танцующих к ним пробрались Герка, широкоплечий мрачноватый парень в белом свитере, и голубоглазый, русоволосый красавец Вася Снежный Человек.

Знакомясь, мрачный Гера очень сильно сжал руку Рубинчику и даже попытался ее слегка подвернуть, но, встретив улыбчивое сопротивление, отпустил руку.

– Привет, Марик, что-то давно тебя не видно, – сказал Вася Снежный Человек.

– Как же давно? – удивился Рубинчик. – Вчера мы с Тоней сидели в «Славянском базаре», а ты был рядом с какой-то девушкой.

– Верно, – хлопнул себя по лбу Снежный Человек. – У меня, старики, все уже перемешалось в этом Содоме. Я, старики, только с высоты три тысячи метров начинаю себя чувствовать человеком. А здесь я просто задыхаюсь. Слушай, Марк, хочешь, я тебя в горы вытащу? Давай плюнем на все и рванем на Али-Бек, а?

– Это вот от Тони зависит, – сказал Рубинчик. – Если она захочет, то и я поеду.

– Тоня, едешь? – взвился Снежный Человек. – Я вас, ребята, обучу глиссировать по леднику. Нет в мире большего наслаждения, чем глиссирование по леднику. Так едем или нет?

Тоня промолчала.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказал мрачный Гера и взял ее за руку.

– Вряд ли это получится, – сказал Рубинчик и, улыбнувшись, притронулся к его плечу.

– Что, что? – сощурил глаза мрачный Гера. Возникла напряженная пауза. Инга покусывала губы и шныряла глазами. Вася Снежный Человек недоумевающим взором обводил компанию.

– Ой, посмотрите, кто там идет! – вдруг радостно закричала Инга и свесилась из окна так резко, что подскочивший Горинян схватил ее за ноги.

– Вы только посмотрите, кто там идет внизу! – кричала Инга. – Лева! Лева! Сюда!

Все непроизвольно повернулись к окну и с высоты третьего этажа увидели совершенно непринужденно шествующего кумира молодежи Льва Малахитова[109] со свитой.

Услышав крик Инги, Лева задрал голову, распростер руки и радостно воскликнул:

– Марина! Старушка! Как я рад!

– Я Инга! – крикнула Инга. – Инга, а не Марина. Помните, буфет в Политехническом?

– Еще бы не помнить! Инга! Старушка! – крикнул кумир.

– Лева, поднимайтесь сюда! У нас весело!

– Вот они, женщины моей родной страны! – закричал Малахитов. – Какой номер квартиры?

– Один момент, – сказал Вася Снежный Человек, – сейчас я провожу поэта.

– Вот они, девушки Москвы и Подмосковья! Вот они, истинные ценители поэзии! Вот для кого мы работаем! – разорялся внизу поэт. – Эдик, старикашечка, веди нас. Рон, Пегги, Андрюша, Мила, за мной!

Через минуту знаменитость уже на правах старого друга целовался с Ингой, потрясая сомкнутыми над головой руками, торжественно представляя свою свиту, среди которой были Рон Шуц, одетый в пеструю, до колен, хламиду с огромным жетоном на груди, на котором было крупными буквами написано сверху: «Peace – Мир», пониже «Ron Shutz sparkles in the darkness» («Рон Шуц сверкает во мгле»), а еще ниже мелкими: «I`m an alcocholis, buy me a beer» («Я алкоголик, купи мне пива»); чопорная аспирантка из Норт-Хемптона (графство Сассекс) Пегги Пинчук, автор нашумевшей монографии «От Сумарокова до Малахитова»; известнейший мотогонщик по вертикальной стене и поэт престарелый Андрюша Выстрел; физик-теоретик, Людмила Бруни, популярная в теоретических кругах под именем «Мисс Марьина Роща».

– Что нового, Лева? – спрашивали поэта молодые люди, которые давно уже знали его и любили.

– Ну, что нового, – сказал Лева, – хвастаться особенно нечем, друзья. Вознесенский провалился в Японии, Евтушенко синим пламенем горит на Таити, один лишь я в Париже, как всегда, на «ура». Картина печальная.

Молниеносно сверкнув лукавым зеленым огоньком, глаза его потускнели: видно было, что переживает поэт неудачи своих товарищей.

– А как с Бриджит Бардо? Контакт был? – спросил Вася Снежный Человек.

– Нет, Эдди, – ответил ему Лева. – Звонила мне она в последний день, но у меня уже времени не было.

Молодые гости невежливо расхохотались. Поэт нахмурился.

– Ну, братцы, если уж вы даже этому не верите, то о чем же нам с вами разговаривать!

Гордо подняв вихрастую голову, шепча «нет пророка в своем отечестве», он направился к пиршественному столу.

Веселье продолжалось с новой силой. Присутствие знаменитости словно подлило масла в огонь.

К двенадцати часам ночи случилось то, чего больше всего боялся Арсений Горинян: вернулся хозяин квартиры академик Николаев. Он открыл дверь своим ключом, поставил в прихожей чемодан и вошел в полутемную гостиную, где оглушительно гремела музыка и мелькали незнакомые ему юные тени.

Академик отличался моложавым спортивным складом, седина его в полутьме была не видна, и поэтому на него никто не обратил внимания. Некоторое время он слонялся среди гостей, пытаясь обнаружить свою дочь и вручить ей букет горных тюльпанов, привезенных издалека, а потом остановился возле группы парней и девушек, в центре которой разглагольствовал Арсений Горинян.

Горинян как раз заканчивал разгром нового фильма Антониони, когда Инга вдруг заметила среди слушателей знакомую фигуру, курящую по-матросски – в кулак.

– Папка! – крикнула она, ринулась и зарылась головой в душистые прохладные тюльпаны.

– Отец! Отец приехал! Конь прискакал! – пронеслось по комнатам, и по меньшей мере половину гостей как ветром сдуло, хотя никаких, собственно говоря, оснований для бегства у них не было, просто сработал естественный рефлекс.

Впрочем, и у оставшихся был довольно смущенный вид, когда Инга зажгла свет и все увидели загорелого рослого мужчину с букетом в руках. Горинян стоял с открытым ртом, мрачный Гера смотрел, как медведь из берлоги, Вася Снежный Человек тренькал на одной струне, Лева Малахитов сдувал пылинки с плеч Людмилы Бруни и Пегги Пинчук, а Марк Рубинчик растерянно чиркал своей шикарной зажигалкой «ронсон», словно забыв о сигарете, торчащей у него в зубах.

– Что за паника? – молодо воскликнул академик. – Немедленно налить бокалы!

Жарким июльским утром по Сокольническому кругу плелись два американца в серых переливающихся «тропикалях» с эмблемой выставки медоборудования США: маленький пузатый Джек Цадкин, заведующий пресс-центром, и жилистый, похожий на вышедшего в отставку скакового жеребца доктор Лестер Бивер, консультант отдела анестезиологии.

– Стыд для вы, господин Цадкин, – мямлил по-русски доктор Бивер. – Почему вы не взять я на гостиница восемь часов утро остро?

– Потому что я был уверен, что вы еще дрыхнете. господин Бивер, – щеголяя своим идеальным русским, ответил Джек Цадкин.

– Стыд для вы, – обливаясь потом, канючил доктор Бивер. – Я никогда спать длинно…

Американцы остановились, посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Но все-таки признайтесь, Джек, что я делаю успех, – сказал доктор Бивер.

– Определенно, Лестер! – весело воскликнул Цадкин. – Вам уже пора читать Достоевского в оригинале.

Они вошли в стеклянный павильон, настолько прогретый солнцем, что казалось, будто воздух в нем уплотнился и его можно резать на куски, как какое-нибудь желе. Цадкин сел к пластмассовому столику и сказал Биверу:

– Попробуйте-ка сами заказать пиво.

– Вы меня унижаете, Джек, – сказал Бивер. – Вчера в вашем присутствии я заказал целый обед и поговорил с официантом о баскетболе.

Он бодро подошел к буфетчице и сказал:

– Шу-уотч-ка, дать сейчас два пиво, плиз.

Шурочка несколько мгновений остекленело смотрела на него, а потом сказала очень отчетливо и старательно:

– With pleasure, old fellow.[110]

Цадкин за столиком хохотал как безумный.

Американцы подняли пузатые пол-литровые кружки, к которым они уже привыкли за две недели жизни в лесопарке Сокольники.

– Пиво они умеют делать. – чмокнув, сказал Джек Цадкин.

– Делать умеют, но не умеют консервировать, – сказал Бивер. – Русское пиво можно пить только в свежем виде, тогда как датское, например, чем старше, тем лучше.

– Ну, а что о водке, Лестер?

– Видите ли, Джек, о водке у меня есть собственная теория… – оживившись, начал Бивер, но прервался, увидев за стеклом атлетическую фигуру молодого американца, деловито идущего в сторону выставки.

– Что это за парень, Джек? – спросил он, мотнув головой в сторону атлета. – Какой-то он странный. За все две недели нашей работы я видел его раза три, не больше.

Цадкин сдержанно улыбнулся.

– Это Евгений Гринев. Он приписан к нашему пресс-центру.

– Я вам говорю, что видел его на выставке раза три, не больше, – повторил Бивер.

Цадкин осторожно осмотрелся: кафе было пусто. Шурочка, шевеля губами, читала толстый роман.

– Неужели вы не понимаете, Лестер, что это за птица? – тихо сказал Цадкин. – Когда в Штатах его зачислили в мой персонал, я попытался выяснить его медицинскую квалификацию, узнать, где он работал прежде, и тогда мне позвонили из одного правительственного учреждения и посоветовали быть не слишком любопытным. «Этот славный парень окончил медицинский факультет Колумбийского университета, служил в армии, вот все, что вам нужно знать о нем, мистер Цадкин», – сказали мне.

– Скотство! – буркнул Бивер. – Всюду лезут эти «неприкасаемые»! Хотя бы медицину оставили в покое.

– Это не наше дело, Лестер, – сказал Цадкин.

– Как это не наше? Предположим, его здесь накроют, этого «неприкасаемого», что тогда русские будут думать о всех нас, честных врачах? Ох, не нравятся мне эти «спуки»![111]

– Надеюсь, вы не подведете меня, Лестер? – сказал Цадкин и встал. – Впрочем, возможно, и вы «неприкасаемый»? Тоже «спук».

– Может быть, от «неприкасаемого» слышу…

До полудня Джин работал в пресс-центре, если можно назвать работой вялую пикировку с секретаршей мисс О'Флаэрти. Потом Цадкин в довольно недружелюбной форме предложил ему заняться тремя молодыми врачами из Новосибирска, хирургом и двумя рентгенологами.

– Боюсь, Джек, что это дело не по мне, – пробормотал Джин, глядя Цадкину прямо в глаза.

Цадкин неприязненно молчал.

– Пожалуй, Джек, погребу-ка я отсюда, – сказал Джин.

– Гуляйте, гуляйте, дело молодое, – буркнул Цадкин, а мисс О'Флаэрти разочарованно отвернулась.

Джин вышел из парка, окинул взглядом широкую площадь вокруг метро «Сокольники». Купол ультрамодернистских выставочных павильонов и купола старинной церкви с золотыми звездами по глазури, станция метро и желтые покосившиеся двухэтажные домики странное здание в виде шестеренки, конструктивизм двадцатых годов, неуклюжая пожарная каланча конца прошлого века, многоэтажные новостройки, краны и рядом деревянные заборчики дач – чудом сохранившиеся островки почти сельской жизни, обтекаемые интенсивным уличным движением, – Москва продолжала поражать его, хотя он был здесь уже две недели.

Все-таки это было чудо – Джин Грин в Москве! Он ходит по улицам, разговаривает с продавщицами, с дворниками, с шоферами такси, с милиционерами, все его считают русским, не церемонятся, не замыкаются, не тащат его на Лубянку. Никому и в голову не приходит, кто он такой.

Думал ли он об этом в Брагге или в той чудовищной «Литл Раша»? Думал ли он об этом, когда «отдавал концы» в госпитале спецвойск в Ня-Транге?

Все эти дни в нем жило чувство открытия нового мира – вернее, ожившего вдруг глубинного сна, такого сна, который мучительно вспоминаешь утром и ничего не можешь вспомнить, хотя прекрасно знаешь, что он был огромный, наполненный звуками, красками, запахами, людьми и чувством.

Все это путешествие в Россию было для Джина фантастическим, гораздо более диковинным, чем джунгли Вьетнама. В конце концов флора и фауна джунглей были досконально изучены в Форт-Брагге и на Окинаве; в конце концов джунгли соответствовали тому, что он усвоил на занятиях; тогда как зловещая «Литл Раша» так же походила на настоящую Россию, на Советский Союз, как чучело орла на живого орла, как нарисованная яичница на яичницу настоящую, трескучую, в пузырях.

Джин вспомнил первое ощущение России, первое ошеломление, и этим первым ощущением был, конечно, язык.

Когда открылись люки «боинга» и рабочий с подъезжающего трапа гаркнул нечто русское, непереводимое, когда носильщики, служащие аэропорта, таксисты, прохожие, девушки, старухи, дети, все вокруг заговорили вдруг по-русски, он неожиданно с невероятной болью и тревогой почувствовал ощущение родины.

Всю жизнь русский язык был для него языком замкнутого круга людей, в основном интеллигентных людей. Он казался ему каким-то изысканно-печальным анахронизмом, каким-то странным пузырем, сохранившимся в море бурлящей, искрящейся, деловой, пулеметной, хамской, грубовато-дружелюбной американской речи.

И вдруг, вдруг… все переменилось, и мир, «прекрасный и яростный мир» заговорил по-русски, с отцовскими и материнскими интонациями, а английский съежился до минимальных размеров, как проколотый баллон.

Потом начались блуждания по Москве, Джин почти не спал. Он мог круглые сутки ходить по этому прекрасному городу пращуров, ему хотелось видеть его и ранним пустынным утром, и в часы «пик», и ночью, и на закате.

Все самые малые мелочи поражали его, и, главное, поражала его естественность жизни этого многомиллионного города, естественность встреч, ссор, прогулок, драк, поцелуев, бесед, споров, торопливости, медлительности, деловитости, дуракаваляния. Все заранее продуманные схемы России расползались на глазах.

И где-то здесь, в людском море, ходил его брат. Брат… Человек одной с ним и Натали крови, какой-то неведомый Гринев. Если бы можно было взяться за поиски!

Пользуясь своей свободой «спука», независимым отношением к выставке и мистеру Цадкину, Джин почти все время проводил на московских улицах и всегда выдавал себя за русского, за коренного москвича. Это доставляло ему какую-то странную тайную радость.

Оторвав наконец взгляд от глазурных куполов церкви, Джин вздохнул, выбросил окурок сигареты и, чувствуя незнакомое расслабляющее волнение, направился к телефонной будке. Он набрал восьмизначный номер, покрылся испариной, сжал кулаки, и частые гудки занятости даже обрадовали его. Он вышел из будки, поднял руку. От стоянки тут же отделилось такси.

– К «Националю», шеф, – сказал Джин.

– К «Националю»? – весело сказал шофер. – Сделаем.

Глава двадцать пятая Черно-белое кино

(Перевод Г. П.)

Он долго выпрашивал у профессора разрешение на самостоятельную операцию и вот наконец-то услышал долгожданное:

– Ладно, сделайте аппендэктомию. Случай не запущенный.

Все было бы прекрасно, если б не странная повестка с приглашением явиться на Кузнецкий мост.

Вскоре раздался телефонный звонок:

– Будьте любезны товарища Рубинчика.

– Я вас слушаю.

– С вами говорит старший лейтенант Васюков из Комитета госбезопасности. Вы получили нашу повестку?

– Но у меня в девять операция.

– Оперируют вас?

– Нет. Я оперирую. Очень серьезный случай.

– Тогда приходите не в девять, а к двенадцати.

– А можно завтра?

– У нас тоже серьезный случай.

– Лады.

– Что? – В голосе Васюкова зазвучала нотка удивления.

– Лады, говорю, хорошо…

– Не опаздывайте. Пожалуйста, не забудьте взять с собой паспорт.

Марк положил трубку и долго сидел молча. Неужели снова всплыла старая хайфонская история? Казалось бы, последний разговор с капитаном два года тому назад подытожил все. Он был допущен в ординатуру, начал было забывать все, с чем так трудно расставался: море, товарищей по кораблю, стоянки в далеких портах, Фуонг и его… того типа… Жеку… И вот все начинается сначала.

К счастью, Марк был человеком, склонным к положительным эмоциям. Он включил транзистор, напал на след джазовой музыки – из Лондона передавали «Новые ритмы Орнета Коулмэна». Под музыку он перечитал конспект лекции профессора Синельникова «Гнойные аппендициты», плотно поужинал и лег спать.

Утром Марк сделал зарядку по системе йогов – это было его последнее увлечение, а к девяти часам он уже начал «мыться» в малой операционной.

Марк «мылся», как заправский хирург, долго и тщательно. Это ему нисколько не мешало заметить операционной сестре Ниночке, что она «полная прелесть», «мечта холостяка», «очаровательный пороховой погреб» и так далее.

Он угомонился только после того, как опустил руки в таз с дезраствором.

Но, склонившись над больным, он все же сообщил:

– Я тот редкий экземпляр, который в Арктике, глядя в зеркало, сам себе делал аппендэктомию. Дважды терял сознание, но, как видите, остался жив и теперь оперирую вас.

Марк прооперировал больного легко и уверенно. Быстро обнаружил и удалил червеобразный отросток, сделал шов и, приняв как должное восхищенный взгляд Нины, вышел, неся впереди себя, как вазу, свои драгоценные руки, чуть согнутые в локтях.

Старший лейтенант Васюков ждал его в вестибюле.

– Товарищ Рубинчик?

– Да, это я…

– Паспорт!

Он протянул паспорт Марка в высокое окно бюро пропусков, сказав сержанту:

– Ко мне! – предъявил часовому пропуск, свое удостоверение, и они вошли в лифт.

– Хорошая погода, – сказал Марк.

– Тепло, – сказал Васюков.

Больше они ни о чем не разговаривали.

В просторном кабинете висел портрет Дзержинского. Кремовые шторы высоких окон, выходящих на солнечную сторону, были полуприспущены.

– Сергей Николаевич, – представился старший лейтенант.

– Марк Владимирович! Очень приятно.

– Как прошла операция?

– Нормально. Обычный вариант, без гноя и перитонита. Я быстро нашел червеобразный отросток и удалил его.

– Давно работаете ординатором?

– Скоро год.

– Делаете сложные операции?

– Пока нет. Но готов к ним.

– Скажите, Марк Владимирович, вам вспоминается Хайфон? – Сергей Николаевич открыл папку, лежащую перед ним. – Ведь он тогда мог вас запросто убить. Пожалел, что ли?

– Не знаю.

– Какие у вас последние анализы крови? Есть ли в крови изменения?

– Все в норме.

– Вы могли бы опознать Чердынцева? – неожиданно в лоб спросил Сергей Николаевич.

– Конечно. У меня память, как у слона.

– А что, у слонов хорошая память?

– Особенно на обиды… Однажды после выступления в цирке обидели слона… Простите, я вас не задержу рассказом?

– Если можно, лучше в следующий раз, я, к сожалению, сегодня очень занят. Так что же насчет нашего общего знакомого?

– Я сказал, что смогу его опознать.

Рубинчика немного огорчила вежливая сдержанность собеседника.

– Давайте попытаемся, Марк Владимирович, еще раз восстановить подробный портрет вашего рижского знакомца.

– Он высокий. Так примерно метр девяносто. Светло-русые волосы, зачесанные на пробор… Серо-голубые глаза. Широкоплечий.

Сергей Николаевич, слушая, достал из пухлой коричневой папки какой-то отпечатанный на машинке листок и пробежал его глазами.

– Очень сильный, – продолжал Марк. – Он сказал, что тренируется ежедневно по системе «Атлас». Меня это, кстати, сразу же удивило… На скуле шрам…

«Малозаметный после пластической операции шрам ранения в автомобильной катастрофе», – прочел про себя Сергей Николаевич.

– На руке у него с тыльной стороны, – продолжал Марк, – между большим и указательным пальцем родинка.

– Родинка? – заинтересовался Сергей Николаевич.

– Он, кстати, сказал, что она у них фамильная, у отца была и у деда.

– Странно. Какого она цвета?

– Темно-коричневого.

– Вы могли бы его узнать в толпе?

– Сразу же.

– Хорошо, товарищ Рубинчик. Пока что у меня все… Прошу вас о нашем разговоре никому не говорить. Какие ваши ближайшие планы? В отпуск не собираетесь?

– Я его уже отгулял зимой.

– Тем лучше. Если вы нам понадобитесь, сообщим. Возражений нет? – Сергей Николаевич улыбнулся.

– Готов соответствовать, – напыжился Марк.

– До свидания!

Марк скис сразу же после того, как за ним закрылась дверь комитета. Возможно, сказалось нервное напряжение утра: первая операция, серьезный разговор в серьезном доме, перепады в настроении от зажатости к раскованности.

Он так до конца и не понял, кем был тот странный и страшный парень. Неужели шпион, диверсант? Тогда почему он его не убил?

Он мог бы пойти пообедать в «Арагви» – там и в июле всегда прохладно: подвал с мраморными стенами.

В «Арагви» шашлыки на ребрышках, цыплята табака, нежное сациви из кур или индейки в ореховом соусе, тонкий, лимонного цвета подогретый сыр сулгуни, розовая фасоль – лоби и множество восточных трав соусов, специй.

Он мог бы пойти обедать в кафе «Националь» стоило ему только показаться в дверях, и знакомый официант уже заказал бы для него отменную вырезку, поджарил бы из тонких ломтей хлеба тостики, а потом принес пахучий кофе с плотной светло-коричневой корочкой пенки.

Но он пошел обедать в «Берлин» – и не из-за карпов, плавающих до срока в бассейне, – укажи официанту любого, и он – твой, – не из-за зеркальных стен и зеркального потолка…

Он как-то был здесь с Тоней в шесть вечера. Это «ничейное» время, затишье перед вечерним приемом гостей. Тогда здесь было пусто, тихо.

Тоня отражалась во всех зеркалах, рядом в бассейне плескались карпы, официант дремал в углу. Даже длинный, просиженный, неудобный диван старомодно огороженной кабинки показался ему тогда воплощением уюта.

На этот раз в ресторане было много народу.

Едва он сел, как за его спиной послышался чей-то знакомый голос:

– «Ах, оставьте ненужные споры»… В горы нужно идти, в горы. Только там, на большой высоте…

Он сразу узнал, кому принадлежит эта фраза, и поэтому обернулся.

– Привет Рубинчику! – крикнул ему Вася.

– Привет Снежному Человеку. Здравствуйте, Инга.

Инга приветливо поздоровалась с ним.

– Вы одни? – спросила она.

– Как видите.

– Отставка? – с искренним сочувствием спросила Инга.

– Пока, слава богу, нет.

– Садись с нами, Марк! – пригласил его Вася. – Мы празднуем отпуск юного друга – гардемарина.

– Спасибо! Вы ведь уже пьете кофе.

– А может, все вместе махнем в Серебряный бор? – предложила Инга.

– Спасибо, я сегодня занят.

Она с сожалением развела руками и тут же «отключилась».

К нему подошел официант.

– К вам можно посадить человека?

– Пожалуйста.

– Что будем заказывать?

– Двести грамм «Юбилейной», натуральную селедочку, грибы есть?

– Маринованные.

– Не нужно…

– Огурцы, помидоры? – предложил официант.

– Натуральные.

– Заливную осетринку?

– Вареную с хреном. И карпа в сметане.

– Целого?

– Если он небольшой… И бутылку холодного боржоми…

Официант поправил на столе бокал, рюмочку, передвинул с места на место прибор, помахал белоснежной салфеткой по крахмальной скатерти и удалился.

Высокий плечистый человек с бритым черепом, в безукоризненно сшитом серо-голубом «тропикале» подошел к столу и в полупоклоне, наклонив вперед голову, по-немецки спросил:

– Не побеспокою?

– Пожалуйста, – сказал он.

Бритоголовый сел, положил ногу на ногу и на чудовищном русском языке непринужденно сделал заказ – коньяк, лимон, кофе.

После этого он с приветливым любопытством посмотрел на своего соседа. Сосед, видимо, пришелся ему по душе: молодой сероглазый парень с медицинским значком на лацкане пиджака.

– О, доктор?! – уважительно сказал бритоголовый.

– Да.

– Вундербар! – воскликнул бритоголовый. – А куда пропал кельнер?

Официант принес водку и коньяк, наполнил рюмки.

– Мир-дружба, – осклабился бритоголовый.

– Фриден-фройндшафт, – отозвался сосед.

– О, вы говорить немецки? – обрадовался бритоголовый.

– Зер вениг.

– Вундербар! Я немножко русский, вы немножко немецкий. Мы будем поискать общий язык.

– Меня зовут Марк Рубинчик. А вы кто?

– Их бин Франк Рунке. Швейцария. Я есть очень богатый человек. Капиталист, – бритоголовый захохотал. – Прогрессивный капиталист. Вы богатый человек, герр Рубинчик?

– Нет. У нас нет богатых в вашем понимании.

– О, я! – сочувственно воскликнул Рунке и закручинился. – О, я, я, я… – Потом он вдруг встрепенулся и посмотрел своему соседу прямо в глаза. – Вы счастливый человек, герр Рубинчик.

– Почему вы так решили?

– Ваши дела идут зер гут.

– А ваши?

– О, мои дела – прима! Колоссаль! – Бритоголовый помахал рукой.

Он опорожнил рюмку, встал, поклонился «герру Рубинчику», мимикой и жестами сказал ему примерно следующее: «Не нужно быть таким мрачным, выше голову, выше, хох, хох!» – и зашагал к выходу.

«Герр Рубинчик» исподлобья посмотрел ему вслед.

– А вот и карпик наш, – пропел официант, – пальчики оближете, молодой человек.

Проносясь взад-вперед по залу, официант огорченно замечал, что клиент, сделавший такой толковый заказ, ест быстро, как у стойки автомата, не замечая вкуса божественного карпа. Впрочем, настроение его улучшилось, когда клиент, быстро разделавшись с обедом, встал и на ходу расплатился.

«Герр Рубинчик» вышел из ресторана, прошел метров двести вниз по Пушечной, завернул за угол большого универмага «Детский мир» и на стоянке такси увидел высоченную фигуру бритоголового.

Они вместе сели в свободную машину.

Когда они, расплатившись с шофером, вышли у Крымского моста, бритоголовый вынул из кармана маленький транзисторный приемник в кожаном футляре.

Внешне он ничем не отличался от других транзисторов типа «Хитачи» или «Сони», но на самом деле у него было совершенно другое назначение.

Бритоголовый включил его, поерзал по шкале рычажком настройки, прошел несколько шагов и выключил.

– Все в порядке, – сказал он. – Теперь можно разговаривать. Здравствуй, Джин.

– Здравствуй, Лот! И пошел ты к черту!

– Страшно рад тебя видеть, малыш.

Джин промолчал.

– А ты, я вижу, мне не очень-то рад. – Лот зорко взглянул на Джина.

– Что дома? – спросил Джин.

– О'кэй! Я сказал твоим, что увижу тебя в Европе. Приказали тебя поцеловать. Считай, что я это сделал.

– Спасибо.

– Неделю назад на приеме я, видел Ширли, представь себе, после вашей последней встречи в Гонолулу у нее уже год нет любовников.

– Ты даже о нашей встрече в Гонолулу знаешь, – мрачно сказал Джин.

– Дело в том, малыш, что один субчик из «Нью-Йорк дейли мейл» пронюхал о вашем свидании и решил ославить вас на весь свет. Пришлось наложить на него тяжелую лапу.

– Выходит, ты опять меня выручил, Ланселот! – усмехнулся Джин.

– Что с тобой? – резко спросил Лот. – Что это за тон? Ширли…

– Хватит о Ширли! – перебил его Джин.

– Опять влюбился? – усмехнулся Лот.

– Довольно об этом, перейдем к делу.

– Серьезно влюбился? – не унимался Лот. Джин остановился, закурил. Лот расхохотался.

– Влюбился в Москве! Вот потеха! Ты неисправим! Любовь по всем законам греческой трагедии с кульминацией и «катарсисом»?

– Какое тебе дело до этого, Лот?

– Очень большое, – жестко проговорил Лот. – Вспомни Транни.

Несколько секунд они молча смотрели друг другу в глаза. Потом двинулись дальше.

– Что ж, давай о делах, – сухо сказал Лот.

– Где сейчас танкер «Тамбов»? – спросил Джин.

– В центре Атлантики. Идет на Кубу.

– Итак, я – Марк Рубинчик, судовой врач танкера «Тамбов». Нахожусь в Москве в отпуску.

– Версия для кого?

– Для семейства академика Николаева, его дочери, ее подруги Тони и их друзей.

– Где ты с ними познакомился?

– На пляже.

– В кого ты влюблен – в Тоню или в Ингу?

– В Тоню, конечно, – машинально ответил Джин. Лот снова расхохотался.

– Жаль, что не в Ингу.

– «Фирма» хочет, чтобы в Ингу? – мрачно спросил Джин.

– Нет, нет, ни в коем случае. Наоборот, Инга – табу. А кто она, эта Тоня?

– Не имеет значения.

– А все же?

– Важно другое: я свой человек в доме Николаева.

– О Тоне потом. Ты видел самого?

– Да. Он недавно вернулся из командировки на Алтай. Очень любит дочь.

– Каков он?

– Обаятелен, неразговорчив. Как говорят русские, «с небольшим приветом».

– Что это значит?

– Немного спятил на своей науке, но когда «отключается» – вполне нормален.

– Я вижу, он тебе нравится.

Лот снова включил транзистор.

– Если говорить правду – в какой-то мере да.

– А ты ему?

– И он мне симпатизирует.

– У него есть хобби?

– Камешки. Он коллекционирует камешки, в основном коктебельские – это курортный город в Крыму. Собирает сердолики, агаты.

– Достань у ювелиров несколько редких камней, поговори с ними. – Лот с огорчением вздохнул. – Как бы нам сейчас пригодились японские суисеки! Я в прошлом году был на выставке камней из ручьев и рек Японии. Представляла их фирма «Мицукоен» в Токио…

Они вошли в ворота Парка культуры и некоторое время продолжали двигаться молча.

– Ты, по-моему, всерьез чем-то озабочен, – первым нарушил молчание Лот. – Может быть, у тебя нервы сдают или ты слишком прижился на родине предков?

– Не понимаю, к чему этот разговор, – в голосе Джина Лот опять почувствовал холод. – Мы здесь на работе. Здесь нет «Клуба рэйнджеров» и отеля «Уиллард».

– Молодец, малыш, – одобрительно сказал Лот. – Я вижу, ты понимаешь, что мы вышли на финишную прямую и наши майки одного цвета. Это главное.

– Зашибу! – где-то высоко в небе раздался крик. Джин и Лот невольно подняли головы – это забавлялись мальчишки, катающиеся на воздушных лодках. Лодки крепились на стальных тросах и, раскачиваясь, угрожающе скрипели на несмазанных крюках верхней планки.

Мальчишки, взлетая в небо так высоко, что захватывало дух, кричали все, что вертелось на языке, лишь бы выдохнуть из себя восторг или вызов.

– Хорошо им, – сказал Джин.

– Пойдем выпьем, – сказал Лот. – Нам нужно тщательно продумать послезавтрашнее воскресенье. Я хочу быть гостем академика Николаева на воскресном обеде в узком кругу.

В квартире на Малом Гнездниковском зазвонил телефон.

– Вам кого?

– Будьте любезны Тоню, скажите – Рубинчик.

– Одну минуту.

– Здравствуй, Тоня. Я тут встретил приятеля из ГДР. Нас пригласили на воскресный обед к Николаевым.

– Мне Инга говорила.

– Хотелось бы, мисс, чтобы вы снизошли…

– Да я по уши в грязи, у меня уборка.

– Провинциал, обездоленный судовой врач, вдвоем со своим иностранным гостем – защитником мира просят…

– Хватит трепаться, Марк!

– Кстати, посоветуй, что принести к воскресному обеду в дом академика.

– Ингина слабость – тюльпаны.

– Их продают на всех перекрестках?

– В основном на Центральном рынке.

– Вас понял. Какие будут указания?

– В два у Центрального телеграфа.

Джин повесил трубку и мысленно исписал телефонную будку набором самых страшных проклятий. Он был отвратителен самому себе. Тянет девушку на этот страшноватый обед, будет знакомить ее с Лотом, опять выдавать себя за другого…

В дверях метро он заметил чей-то знакомый профиль.

Человек торопился куда-то. Он прошел, не оборачиваясь, несколько шагов и сел в машину.

Последнее время Джин стал придирчивей присматриваться к окружающим. Ему казалось, что некоторые лица, мелькающие вокруг, назойливо повторялись.

– Я становлюсь подозрительным, – сказал он, встретившись у телеграфа с Лотом.

– Заметил «хвост»? – быстро спросил тот.

– Да нет, просто нервы.

– Это последний рывок, Джин, и я тебе выбью отпуск. Катанешь с Ширли на Бермуды..

Ровно в два подошла Тоня. В отличие от большинства своих сверстниц она не любила опаздывать на свидания.

Джин представил Тоню Лоту.

– О! – воскликнул Лот. – Мой товарищ имеет вундершонсте… как это… превосходный вкус!

Тоня обрадовалась встрече с «Марком».

– Пойдемте, – сказала она. – Нас уже ждут. Это совсем рядом, – два квартала…

– Ого, какие тюльпаны! – воскликнула Инга, приглашая гостей в дом.

– Привет, Инга! Это Франк Рунке, мой приятель из ГДР, – представил Джин Лота. – Приехал к нам с миссией дружбы.

– Рунке! – поклонился Лот. – Франк Рунке. Говорю по-русски «зеер вениг».

– Проходите в столовую… Папа! Гости пришли.

Инга с Тоней ушли на кухню заканчивать приготовление к обеду. Из кабинета вышел Николай Николаевич.

Он был одет по-домашнему, в белой рубахе, без галстука, рукава закатаны до локтей.

Лот сразу же отметил мускулистые руки и сильную фигуру уже довольно немолодого человека. Заметил и главное – родинку под левым ухом, похожую на пятипалый кленовый лист. И тот же рост, что у младшего брата, те же серо-голубые глаза, те же светло-русые волосы. Эн-Эн-Эн даже больше похож на старика Гринева.

Бронзовый загар подчеркивал сухое, продолговатое лицо Николая Николаевича с двумя резкими продольными морщинами вдоль щек.

Он приветливо улыбнулся, встретившись глазами с Джином.

– Присаживайтесь… Старый друг? – мягко спросил он.

– Не старый, но друг. Франк встречал в Ростоке наш танкер от имени Комитета защиты мира. Был моим гидом, а стал товарищем.

– Я о нем много думаль, когда ездиль сюда. Чужой город – не твой проспект без товарища.

– Можете говорить по-немецки. Я знаю этот язык.

– Гут! – Лоту сразу же стало легко. Он теперь мог точно выразить свою мысль, он получил свободу маневра, возможность тоньше плести словесную паутину, хотя были в связи с этим и свои потери из-за необходимости разговаривать на равных. Теперь уже не отмолчишься, не спрячешься за частокол чужих и непонятных слов. Лот, конечно, знал, что Эн-Эн-Эн говорит по-немецки.

– У вас курят? – поинтересовался Лот.

– Пожалуйста, – Николай Николаевич придвинул пепельницу.

Лот прикурил, зажигалкой сфотографировав его и Джина.

– Простите, вы воевали? – неожиданно спросил Николай Николаевич.

– Я почти всю войну просидел в Заксенхаузене… Вы не слыхали про студенческие волнения в сорок первом?

– В Мюнхене, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно. Вот тогда, по сути дела, я должен был сделать выбор. Мой отец – друг Тельмана. Я не мог поступить иначе.

– Это естественно, – задумчиво произнес Николай Николаевич. – Помните у Гейне: «Ранние зимние дороги отцов – они нас выбирают».

– Я люблю прозу Гейне, – сказал Лот. – Особенно «La Grande». Печальное обращение «madame» долго преследовало меня. Мы ведь нация контрастов. Маркс и Гитлер, Бетховен и Шварцкопф, Гейне и Карл Мей с прародителями типа Освальда Шпенглера.

– Я читал его «Закат Европы».

– Это наш позор… – вздохнул Лот.

– А Эрнста Буша вы любите? Я помню его песни. Особенно «Болотные солдаты»…

Лот не спеша подошел к роялю, поднял крышку, прочел вслух:

– «Беккер»!.. Можно?

– Бога ради.

Лот придвинул стул, толкнул клавиши и негромко запел:

Заводы, вставайте, Шеренги смыкайте. На битву шагайте… Шагайте, шагайте… Проверьте прицел, Заряжайте ружье. На бой, пролетарий, За дело свое.

Джин открыл рот от изумления.

– Вы молодец!

Николай Николаевич подошел к роялю.

– Видимо, есть у нас всех что-то такое, что не истребить и не унизить.

Джин прикурил и сфотографировал теперь Лота с Николаевым.

– Куда же оно денется, наше прошлое! – Лот встал. – Мой отец был спартаковцем. Его замучили в гестапо. Мне и самому порядком досталось. Я мог бы составить реестр пыток и зверств, учиненных надо мной.

– Чем вы теперь занимаетесь, товарищ Рунке? – поинтересовался Николай Николаевич.

– Я по профессии переводчик, а по призванию – петрограф.

– Ваше призвание – моя любимая наука. Я ведь коллекционирую камни. Не будь я математиком и не приговори меня к ней создатель, я бы…

Лот порылся в карманах и достал оттуда два удивительных агата. Прежде чем протянуть их Николаю Николаевичу, он, как истый камневед, потер их рукавом пиджака.

– Они точь-в-точь коктебельские!

Николай Николаевич вначале положил камни на ладонь, а потом каждый из них поочередно поднес поближе к глазам.

– Обработаны по первому классу, – сказал он. – Что ж, раз так – пойдемте. – И он увлек Лота и Джина за собой в кабинет.

– Обед готов! – послышался из столовой голос Инги.

Николай Николаевич торжественно достал с полки свои сокровища: коробки, в которых, как птенцы в гнездах, лежали агаты, сердолики, фернанпиксы самых разнообразных форм и расцветок.

Лот обшарил глазами кабинет.

Три стены снизу доверху были обшиты полками. Здесь в основном были книги по математике, физике и биологии. Одна полка отдана русской классике. Много словарей – немецких, французских, английских. У окна стоял огромный стол из красного дерева; казалось, он состоял из сплошных ящиков, не только впереди и сзади, но и с боков. Над столом возвышалась старинная лампа с куполообразным абажуром. На стене висел портрет молодого Эйнштейна, играющего на скрипке.

– У вас, по-видимому, в кабинете не курят? – предупредительно спросил Лот, разглядывая у окна продолговатый и прозрачный как слезинка сердолик.

– Я не курю, – как бы извиняясь, сказал Николай Николаевич, – и у меня в кабинете друзья стараются тоже не курить.

– Я, я, натюрлих!..

– Вы знаете, что меня в свободное время больше всего занимает? – после небольшой паузы спросил Николай Николаевич. – Обтачивание камней… Как это интересно, пытаться каждому камню найти свойственную только его сущности форму! Эта работа близка к искусству… Не так ли?

– Все сущее ждет формы своего выражения. Только человек мечется и враждует с себе подобным. У меня был друг детства, почти двойник. – Лот отошел от окна. – Но нас развела судьба. Я стал антифашистом, он – гитлеровским офицером-десантником. Я живу и работаю в ГДР, он участвовал в корейской войне на стороне американцев, а сейчас, кажется, работает у них в разведке, – Лот повернулся к Джину. – Я тебе рассказывал, Марк, про этого человека…

Джин кивнул. Свобода Лота удивляла и раздражала его, а Лот, казалось, был на вершине, он легко передвигался по комнате, вел, вроде бы непринужденный, но тонко нацеленный разговор.

– Я расфилософствовался, и чуть не забыл показать вам главное чудо!

Лот протянул Николаеву японский камень.

– Это из породы красных камней, которые добывают на острове Садо в Японском море, – пояснил он. – Поглядите. – Лот вынул зажигалку и, взяв у Николая Николаевича камень, начал коптить его. – Теперь он заиграет! – воскликнул Лот и принялся энергично тереть камень о рукав пиджака.

– Что вы делаете! Инга! – крикнул Николай Николаевич. – Инга, принеси, пожалуйста, суконку или кусочек шерсти. У вас будут пятна на рукаве пиджака.

– Чепуха!

Николай Николаевич, не дожидаясь дочери, сам вышел за суконкой.

Лот сфотографировал рукописи, лежащие на столе, и названия книг на полках научной литературы на русском языке.

Обед прошел весело и непринужденно. Много ели, пили немного, но шутили, смеялись.

После обеда по просьбе Тони Джин сыграл «Прелюд» Рахманинова. Николай Николаевич, растроганный, театрально жал руку смущенному «судовому врачу».

Лот сфотографировал братьев и подумал:

«Кажется, голос крови возьмет свое».

На этот раз Рубинчик шел в Комитет госбезопасности, твердо зная, что новый вызов опять связан с таинственным Евгением Чердынцевым.

«Невероятно, но факт, – думал он, – должно быть, этот тип – чистой воды шпион и теперь уже, по-видимому, пойман».

Он представил себе хмурое, заросшее щетиной лицо этого некогда холеного, самоуверенного блондина, ерзающие пальцы опущенных рук, сломленную складку рта. И вдруг…

– Кино посмотреть хотите?

На этот раз Сергей Николаевич был весьма оживлен.

– Кино? Почему же нет? – растерялся Марк.

– Ну вот и отлично… Будьте любезны, – обратился чекист к своему помощнику – совсем молодому парню, почти ровеснику Марка.

Тот опустил шторы, выдернул из железной трубки, висящей на стене, белый экран, выдвинул киноаппарат и доложил:

– Готово.

– Звук?

– Все в порядке.

– Начинайте.

И началось…

Из гостиницы «Националь» вышел его старый знакомый – «Жека» Чердынцев. Он постоял у двери, закурил и направился в сторону метро. У автоматных будок встретился с изящно одетым господином с черным чешским портфелем в руке. «Жека» и господин сразу же узнали друг друга, хотя встреча их проходила довольно сдержанно. Человек достал из портфеля сверток. «Жека» развернул его. На дне небольшой коробочки, в вате, лежали три камешка. «Жека» качнул головой, положил сверток в карман, расплатился с изящно одетым господином и пошел к «Метрополю».

– Узнаете? – спросил Сергей Николаевич.

– Он, – еле сдерживая возбуждение, сказал Марк. – Ничуть не изменился.

– Это на двух пленках? – спросил Сергей Николаевич у Ильина.

– Так точно.

– Товарищ Рубинчик! Помните, вы говорили, что у него была родинка на правой руке, будьте, пожалуйста, внимательным.

…«Жека» набирает чей-то номер в телефонной будке на Главпочтамте.

Крупным планом – правая рука. «Стоп-кадр» с изображением руки. Теперь крупный план левой руки с телефонной трубкой. Снова «стоп-кадр».

– Родинка была! – выкрикнул Марк. – На тыльной стороне кисти между большим и указательным пальцем… Сейчас ее почему-то нет…

Когда после фразы «Тоню, пожалуйста. Скажите – Рубинчик», Марк услышал свою фамилию, он все же не удержался и крикнул:

– Сука!..

Исчез, свернувшись в железную трубку, белый экран, «ушел» в книжную полку портативный киноаппарат, раздвинулись шторы, а потрясенный Марк все еще сидел молча.

– Значит, он?

– Он.

– А родинка?

– Ума не приложу.

– Ну ладно. Благодарю вас, товарищ Рубинчик, – сказал Сергей Николаевич. – Постарайтесь не делиться своими впечатлениями ни с кем.

Глава двадцать шестая «Чертово колесо»

(Перевод В. А.)

По Соборной площади в Кремле разгуливал невероятно странный господин. Не было ни одного москвича, который бы, встретившись с ним, не обернулся. Группы туристов из провинции при виде господина застывали в изумлении. Иностранцы пшикали ему вслед.

Замшевые шорты обнажали волосатые мощные ноги с перекатывающимися мускулами. Широченные плечи распирали ярчайшую гавайскую рубаху. На бритой голове красовалась кокетливо сбитая набок немыслимо экзотическая шляпа.

Лот специально вырядился так, во-первых, для того, чтобы больше соответствовать взятому образу чудака миллионера из немецкой Швейцарии, путешествующего по классу «люкс», а во-вторых, для того, чтобы немного подразнить «этих русских».

Хохоча и громко восклицая «о, шен», «вундербар», он фотографировал из «партефлекса» и «экзакты» Царь-пушку, Царь-колокол, Ивана Великого, церковь Ризоположения; кинокамерой «кэннон» снимал живописную толпу, покрикивал «фриден-фройндшафт»; «филипс», висящий на его груди, дико барабанил музыкальную программу из Цюриха. Его несколько удивляло, что у каждого второго русского тоже были транзисторные приемники и почти у каждого – фотоаппараты и кинокамеры, что русские были вполне сносно одеты и не испытывали никакого страха перед иностранцами. Глядя с кремлевского холма на огромный бескрайний город, он думал:

«У нашей команды было бы много работы, если бы фюреру удалось взять Москву в сорок первом. Все-таки странный человек был наш Ади».

Лот уже собирался покинуть Кремль, когда вдруг почувствовал какое-то беспокойство. Ему показалось, что в этой толпе или вообще в этой обстановке появилось нечто, представляющее для него чрезвычайный интерес. Это была не слежка, слежку его интуиция разведчика угадывала безошибочно, это было что-то другое. Он несколько раз пересек площадь, внимательно вглядываясь в лица, и вдруг увидел ЭТО лицо, которое заставило его насторожиться. Должно быть, вначале это лицо промелькнуло среди сотен других, не задержавшись в мозгу, а только лишь слегка задев центр тревоги. Теперь он видел его ясно.

В группе солидных негоциантов, слушающих пояснения тоненькой девушки-гида, стоял «контейнер», квадратный дядюшка Тео Костецкий-Брудерак. Выпучив рачьи глазки, он с вечным своим выражением идиотического остекленелого любопытства смотрел на девушку, на ее руку, на купола соборов.

«Та-ак, – подумал Лот, – какое трогательное внимание, мистер Мерчэнт!»

Когда группа негоциантов двинулась к выходу из Кремля, к Боровицким воротам, Лот пошел сзади. Видно было, что дядя Тео не подозревает о том, что он взят под наблюдение. Несколько раз его взгляд даже касался Лота, но безучастно скользил дальше.

Негоцианты вышли из Кремля, пересекли Манежную площадь и вошли в гостиницу «Националь», ту самую, где Лот снимал шикарный трехкомнатный номер с видом на Кремль. Лот последовал за ними.

Негоцианты, по всей вероятности канадцы, шумные полнокровные люди, договаривались об обеде: «рашен водка» и «кавиар» – вот что занимало их умы в этот момент. Дядя Тео с застывшей улыбочкой внимал этим чрезвычайно оригинальным разговорам, потом вынул платочек, аккуратно сморкнулся и потопал в туалет.

Лот вошел в туалет через минуту. Здесь было полутемно, прохладно и пусто, лишь из одной закрытой кабинки слышалось вежливое журчание.

Лот остановился возле писсуара, шумно прокашлялся и запел измененным, хриплым голосом подвыпившего человека свою фронтовую песню «Лили Марлен».

Если я в окопе от страха не умру, Если русский снайпер мне не сделает дыру, Если я сам не сдамся в плен, То будем вновь Крутить любовь Под фонарем С тобой вдвоем, Моя Лили Марлен.

Он увидел в зеркале, что дверца за его спиной чуть-чуть приотворилась и в щелке мелькнул глазок дяди Тео. Он быстро повернулся, ухватился за ручку и потянул дверь на себя. Дядя Тео сопротивлялся.

– Отпустите дверь, – сказал Лот по-немецки.

– Кто вы? – пискнул дядя Тео.

Лот рванул дверь, ворвался в кабину, сжал задрожавшего дядю Тео в стальных объятиях, жарко дыхнул в ухо.

– Гуд афтэрнун, мистер Брудерак.

– О боже, это вы, – прошептал дядя Тео, – как? Каким образом?! Здесь?..

– Через час встречаемся в баре, – шепнул Лот и разжал объятия.

В валютном баре «Националь», несмотря на ранний час, сидело уже несколько сильно перегрузившихся господ. Цены здесь весьма сходные, и иному владельцу конвертируемой валюты нелегко бывает сдержать боевые инстинкты.

Лот, одетый теперь в обычный летний костюм, вошел в бар и лицом к лицу столкнулся с золотистой, сверкающей звездой первой величины – Лиз Сазерленд. Красавица шла к выходу, оживленно болтая со спутниками, знаменитым бородатым толстяком Питером Устиновым и каким-то низеньким итальянцем.

«Черт побери, – подумал Лот, – на сорок третьем году жизни уже нигде не спрячешься от своих баб.»

Он посторонился. Лиз, равнодушно взглянув на него и пробормотав «sorry», выскользнула в коридор. Лот мысленно погладил себя по бритой голове.

Он залпом выпил стакан джина с тоником, заказал второй и закурил гаванскую сигару.

Через пять минут рядом с ним к стойке подсел дядя Тео, взял рюмочку водки и чашечку кофе. Лот заметил, что у почтенного негоцианта чуть-чуть дрожат сошки пальцев.

– Твое здоровье, коллега, – сказал Лот и приподнял стакан.

– Твое здоровье! – просалютовал рюмочкой дядя Тео.

– Повторим?

– Конечно!

– Как идет бизнес?

– Ведем переговоры с «Союзмашимпортом», – сказал дядя Тео. – Пока все нормально.

– Как жена, дети?

– Спасибо, все в порядке. Часто вспоминают вас в своих молитвах.

Поболтав таким образом еще некоторое время, они покинули бар, вышли на улицу и взяли такси.

– Парк культуры, – сказал Лот шоферу и повернулся к Тео. – А в Москве вы похожи на квадратную затычку в круглой дырке. Помните эту английскую поговорку?

Дядя Тео удивленно взглянул на него.

В такси Лот оживленно рассказывал дяде Тео о нравах венских проституток, которые разгуливают по Кертнерштрассе как какие-нибудь леди. Примерный семьянин, дядя Тео, внутренне ужасаясь, хохотал.

Когда они отпустили такси возле монументальной арки Парка культуры, дядя Тео спросил:

– Куда мы идем, мистер Лот?

– Кататься на «чертовом колесе», – усмехнулся Лот. – Нет лучше места в Москве для беседы единомышленников.

Они прошли по широким аллеям, посыпанным толченым кирпичом, миновали пруд, забитый прогулочными лодками, и подошли к подножию гигантского «Колеса обозрения». Через несколько минут «единомышленники» в утлой кабинке уже вздымались над Москвой, возносились в бледное от зноя небо.

Лот засунул руку в карман, включил контрольное устройство, посмотрел на дядю Тео и, не выдержав, расхохотался: более нелепого пассажира «чертового колеса» трудно было придумать.

– Сколько дней вы уже в Москве, Тео? – спросил он.

– Четвертый день, – моргнул дядя Тео.

– И за все это время не смогли напасть на мой след? Бездарно, старина. За что вам платит деньги Си-Би Грант?

– О чем вы? При чем здесь след? Я очень рад неожиданной встрече. Всегда, знаете ли, приятно на чужбине встретить соотечественника, даже с такой измененной внешностью, но… Простите, мистер Лот, но почему вы все время так оскорбительно смеетесь?

– Потому что вы очень смешны. Нелепы и смешны, – Лот приблизил свое лицо к лицу дяди Тео и, глядя ему прямо в глаза, тихо сказал: – Кончайте валять дурака.

Они были уже на самом верху колеса. Дядя Тео окинул взглядом город, где когда-то на заре туманной юности его сильно побили за украденное столовое серебро – ничего не скажешь, изменилась старушка Москва, – глубоко вздохнул и сказал:

– Вы в плену недоразумения, мой друг. Дело в том, что помимо добровольной и бескорыстной общественной деятельности в патриотических организациях, у меня есть еще новые, коммерческие дела, и вот по этим делам я и приехал в Москву. Наша встреча – случайность, поверьте, – он приложил руку к груди.

– А теперь послушайте меня, – грубо сказал Лот, – и слушайте внимательно. Во-первых, я хочу вам напомнить, что все ваши попытки оседлать меня в Штатах развалились как карточный домик. Во-вторых, хочу вам сказать, что здесь, в Москве, вы против меня совершенно бессильны. Здесь вы один как перст, Тео, а у меня есть люди. Здесь мое страшное детище Джин Грин… – Лот сделал паузу. – Он не станет с вами церемониться, если я прикажу. И наконец, в-третьих… Я ведь кое-что знаю о ваших подвигах в составе батальона «Нахтигаль» в красивом городе Ломберге, он же Львов… А одно известное вам учреждение в Москве с большим вниманием отнеслось бы к вашему прошлому. Итак, перестаньте крутить и отвечайте прямо: что вас принесло сюда?

Они совершали уже третий круг. Дядя Тео прикрыл глаза и вытер лоб платком.

– У меня кружится голова. – слабо пискнул он.

– Потерпите, – сказал Лот.

– Нас интересуют списки, – сказал дядя Тео, не открывая глаз.

– Какого черта! – воскликнул Лот. – Я обещал Мерчэнту предоставить списки в его полное распоряжение. Эта операция идет без ведома «фирмы» только по линии «Паутины». Мы уже договорились о цене. Слушайте, Тео, я вам очень настоятельно советую переменить руку. Я сильнее Мерчэнта, Тео…

– У меня очень кружится голова, – проговорил Тео. – Поймите, я старый человек…

В это время колесо остановилось. Программа, оплаченная тридцатью копейками, окончилась.

– Пошли обедать, – сказал Лот и крепко взял дядю Тео под локоток.

Они заняли столик на открытой веранде ресторана, повисшей над подернутой желтой ряской водой. Здесь дядя Тео заметно повеселел, порозовел и вдохновенно занялся предательством. Делал он это так легко, оживленно и споро, что сразу было видно – это ему не впервой.

За ближайшим к ним столиком обедало безобидное семейство с двумя детьми. Родители вели себя строго, чопорно, дети же шалили и получали изредка по рукам. Семейство не обращало внимания на двух дружески беседующих иностранцев, прямое подслушивание откуда бы то ни было было исключено, но на всякий случай Лот и дядя Тео вели беседу на трех языках, то и дело переходя с английского на немецкий или французский. Миниатюрный серебристый транзистор Лота лежал на углу стола. В случае, если на них с противоположной стороны пруда или с проплывающих лодок будет нацелен направленный микрофон, в аппаратике возникнет тревожное пощелкивание.

– …Мерчэнт и некоторые другие люди из руководства «Паутины» не доверяют вам, мистер Лот, – говорил Тео. – Вы им очень нужны, но они боятся, как бы вы не подмяли их под себя.

– Правильно боятся, – усмехнулся Лот. Он сидел развалившись, прихлебывая холодное терпкое «мукузани».

– Борьба за вас и против вас началась еще в августе 1962 года, – продолжал Тео. – Вы, конечно, помните это время, убийство старика Гринева, песчаный карьер Спрингдейла, таинственная деятельность Красной маски, ипподром Лорел, вилла Гранта… Убежден, что вы все это должны прекрасно помнить, мистер Лот.

– Бросьте, Тео, эти намеки, – снисходительно улыбнулся Лот. – Вы сейчас в другой роли.

– Нет, нет, я это так, просто для полноты картины, – заторопился дядя Тео. – Итак, в то время мы хотели прежде всего заполучить в свои руки Джина Грина. Именно он должен был добыть для нас списки и, кроме того… – дядя Тео замялся.

– Ну-ну, – ободрил его Лот.

– И кроме того, в руководстве существовало мнение, что мы сможем получить с его помощью некие компрометирующие вас документы…

– Вздор! – весело сказал Лот.

– Конечно, конечно, – закивал дядя Тео. – Лично я всегда считал, что ваша репутация безупречна, но..

– Дальше, – оборвал его Лот.

– Дальше я письмом Чарли Врангеля навел Грина на квартиру Лешакова-Краузе. Мы надеялись, что Грин, поддавшись вполне понятному чувству мести, применит по отношению к его семье… дочери и…

– Понятно, добрый дядюшка, – хохотнул Лот. – Дальше.

– Однако этого не произошло, а дальше вы спутали нам все карты, спрятав Джина под крылышком «фирмы» и дяди Сэма. Правда, и там у нас были свои люди…

– Тупая свинья Чак Битюк, – сказал Лот.

– Да, Чаку многого недоставало, но он был добрым и честным малым. Мир его праху! – Дядя Тео закручинился, потом оживился, словно что-то случайно припомнил. – Кстати, о Чаке, мистер Лот. После встречи с известным лицом из Аргентины руководство считало, что вы прекратите свою двойную игру, но спустя некоторое время во Вьетнаме Джин Грин ликвидировал Чака и сорвал одну из самых важных наших операций по стимуляции эскалации. Кроме того, руководство узнало о ваших самостоятельных действиях по торговле сильнодействующими лекарственными средствами, некоторые подробности из жизни китайца Чжоу и Чарли Чинка, но это уже мелочи.

– Все-таки вы неплохо работаете, – одобрил Лот.

– Спасибо, – потупился дядя Тео. – После нашей великой акции, думаю, трудно упрекнуть…

– Об этой акции не вам судить, – строго оборвал его Лот. – Вернемся к нашим делам.

Дядя Тео кашлянул.

– Итак, вы понимаете, мистер Лот, почему у руководства не было к вам абсолютного доверия?

– И они доверили вам… – улыбнулся Лот.

– Да, я должен был проконтролировать ваши действия в России и при возможности принять меры к сплочению нашего союза…

– Все понятно. Хватит! – оборвал Лот, осушил бокал и чуть пригнулся к дяде Тео. – Я записал нашу беседу, старая перечница.

– О! – слабо воскликнул дядя Тео и побагровел. – Поверьте, мистер Лот, это уже излишне. Если уж я…

– Если уж вы продаетесь, то продаетесь навсегда? Это вы хотели сказать? – ласково улыбнулся Лот. – Я и не сомневался в этом, майн либер гроссфатер. Это сделано только для закрепления нашей дружбы. Теперь слушайте. У нас с Джином здесь важное задание «фирмы». Но сначала Джин выполнит мое, понимаете, лично мое, задание. Через семь-десять дней мы будем в Лондоне. У вас обратный билет в каком направлении?

– Монреаль через Копенгаген, – сказал дядя Тео.

– Вам придется переменить его. Мы с Джином должны вас увидеть в Лондоне.

– Но почему с Джином? – удивился дядя Тео. – Разве он вам будет нужен после выполнения задания?

Лот потрепал дядю Тео по коленке.

– У вас есть друзья в Лондоне?

– Истинные патриоты есть везде, – пробормотал дядя Тео.

– Прекрасно, – сказал Лот. – Я считаю, что наш обед удался. Знаете, я приятно удивлен русской кухней.

Он поднял палец, подзывая официанта, получил счет и углубился в его изучение.

– Та-а-ак. Итого – двадцать один рубль семьдесят четыре копейки.

Он передал счет дяде Тео и сказал:

– Платите. Не забудьте дать официанту копеек двадцать на чай.

– Позвольте! – ошарашенно воскликнул дядя Тео. – Вам кажется, что я должен оплатить этот обед?

– Вы меня удивляете, дедушка, – вяло пробормотал Лот.

– Это совершенно неприемлемый вариант, – возмущенно заговорил дядя Тео. – Я решительно отказываюсь.

– Прекратите болтовню, вынимайте денежки и платите, – жестко сказал Лот и кивнул на официанта: – Видите, человек ждет. Еще подумает, что вы жадина.

Дядя Тео лихорадочно вытер салфеткой лоб, заерзал на стуле, пискнул.

– Может быть, на паритетных началах?

– Исключено, – ответил Лот.

– Но это невозможно, это немыслимо. Двадцать один рубль семьдесят четыре копейки! – Дядя Тео выхватил из внутреннего кармана пиджака валютную линейку – мечту бережливого путешественника, мгновенно проверил расчет. Глаза его полезли на лоб. – Двадцать четыре доллара девяносто пять центов, и еще двадцать копеек сверх счета! Мистер Лот, вы втянули меня в западню!

Он чуть не плакал. Официант, молодой чернявый парень, с интересом наблюдал за этой сценой.

– Зачем мы брали икру? – взвизгнул дядя Тео. – Это же дикая, бессмысленная роскошь!

Лот повеселел, поняв, что Тео сдается.

– Вы же сами слопали почти всю эту роскошь, – с мягким укором сказал он потрясенному до глубины души негоцианту.

– Но зато вы выпили всю водку и две трети вина, – задрожал на него челюстью дядя Тео.

– Не будем мелочными, – махнул рукой Лот.

– Дайте хотя бы немного, – простонал дядя Тео. – Хоть пять рублей, хоть три…

– Ни копейки! – рявкнул Лот.

– Но с какой стати? – пискнул дядя Тео.

– Я решил быть экономным, – пробурчал Лот. Дядя Тео неверными пальцами отслюнявил семь трешек, из специального круглого кошелька отсчитал семьдесят четыре копейки, быстро взглянул на официанта и добавил десять копеек.

– Еще десть, – сказал Лот, зорко присматривавший за этой операцией.

Дядя Тео выложил гривенник, встал и, уничтоженный, с головой, почти до макушки ушедшей в «контейнер», пошел к выходу.

Поездка в Москву была отравлена окончательно. После этого обеда дядя Тео не спал пять ночей и сократил свои расходы в Москве до минимума.

Вечером проходил прием в честь закрытия Выставки медоборудования. Джин, явившийся сюда для того чтобы все-таки соблюсти какой-то «декорум», стоял в слабо колыхающейся толпе дипломатов, легкомысленно одетых дам, маститых ученых. У всех на лицах были вежливые, слегка вымученные улыбки, и Джин точно с такой же улыбкой попивал «хайболл», выжидая момент, когда можно было бы пристойно «испариться».

Неожиданно за спиной его прозвучал милый женский голос:

– Хай, Джин! Вот так встреча!

Он обернулся и увидел красавицу Лиз Сазерленд, которая только что вошла в зал в сопровождении двух поджарых журналистов, мальчиков лет сорока.

Приход «звезды» привлек общее внимание, на нее устремились десятки взглядов, и Джин почувствовал себя не очень-то уютно.

– Хэлло, Лиз! Я слышал, что у вас здесь бешеный успех, – сказал он, улыбаясь, тоном усталого светского бездельника.

– Что вас занесло в Москву, Джин? – спросила Лиз.

Она смотрела на него мягко, почти нежно. Этот взгляд напомнил ему Ширли, и он вдруг почувствовал тоску, неприкаянность, смутное чувство какой-то вины Кисси, Ширли, Тран Ле Чин, Тоня… Во всех его любовных историях была безысходность. Неужели он не имеет права на обыкновенное счастье?

– Да вот решил прокатиться ради разнообразия, – протянул он. – Я работаю на выставке. А как вам здесь, Лиз? Нравится?

– Очень, – сказала Лиз. – Здесь очень весело.

– Это и я заметил, – сказал Джин. – Swiming Moscow.[112] Почти Лондон. Жаль только, что все веселые местечки закрываются так рано. С такой же проблемой я столкнулся в Цюрихе.

– Вам не кажется странным, Джин, что я вас сразу узнала после той единственной встречи в «Желтом кресте»? – сощурила глаза Лиз.

– Действительно, немного странно, – промямлил Джин.

– Я много раз видела ваш портрет на столе одной моей близкой подруги. Надеюсь, вы ее помните?

– А, да, да, конечно, помню, – Джин устало вздохнул. – Где она сейчас?

– В Биаррице, – сказала Лиз. – Что с вами, Джин? Вы какой-то кислый…

– К вам направляются какие-то шишки, – сказал Джин, – и поэтому я испаряюсь.

– Позвоните мне вечером в «Метрополь», номер сорок пять, – сказала Лиз. – Я хотела бы спросить вас о том вашем друге, с которым…

– У меня нет друзей, – пробормотал Джин. – О том парне я ничего не знаю. Не видел его уже года два.

– А Ширли когда вы видели последний раз? – с неожиданной сухостью спросила Лиз.

– Да уж, пожалуй, годик прошел, – бессмысленно хихикнул Джин. – Пока, Лиз. Обязательно позвоню вам. Красота ваша уже достигла фантастических высот.

– Не надо, не звоните, – сухо сказала Лиз и отвернулась от него.

Он замешался в толпе, поковырял вилкой в блюде с закусками – «о да, мадам, жаркое лето, безумно жаркое лето, мадам, да, сэр, полезные контракты, чрезвычайно полезные контракты, сэр», – опрокинул рюмку водки и боком-боком пробрался к выходу.

Расставшись с дядей Тео, Лот некоторое время бесцельно блуждал по Парку культуры, забрел в «Комнату смеха», посмотрел на свое отражение в вогнутом зеркале – страшный бочкообразный толстяк с бритой головой, на свое отражение в выпуклом зеркале – дистрофический имбецил с чудовищной челюстью, подмигнул этим двум уродам, вышел из павильона и сел на скамейку возле цирка Шапито. Здесь он сидел довольно долго, читая журнал «Дер Шпигель» и лишь изредка взглядывая на желтые фургоны, в которых жили цирковые артисты.

Эта труппа, называвшаяся «Цирком Великого княжества Лихтенштейн», была составлена из европейских артистов самых разных национальностей. Из фургонов доносились немецкие, испанские, французские слова, хохот, разноязыкие песенки. По проходу между фургонами провели двух лошадей с качающимися султанами, проехал на гигантском старинном велосипеде гимнаст с белым шутовским лицом, пробежали, щебеча, две соблазнительные немочки в сверкающих трико и, наконец, появился человек, которого Лот хотел увидеть.

Это был высокий, спортивного склада человек с седыми висками и загорелым лицом, в белой рубашке с галстуком. Он подошел к служебному входу в цирк, отдал какие-то приказания униформистам, повернулся, вынул пачку сигарет, закурил, посмотрел на часы, потом посмотрел вокруг, скользнул взглядом по Лоту, выбросил спичку и скрылся в цирке.

Спустя десять минут Лот свернул журнал и пошел к выходу из парка. В ста метрах от арки на скамье ждал его Джин Грин.

Они изобразили неожиданную встречу, побили друг друга по плечам, похохотали, потом медленно пошли к выходу.

– Видишь это замечательное «Чертово колесо»? – сказал Лот. – Представь себе, три часа назад я катался на нем вместе с одним нашим общим знакомым. С добрым дядюшкой Тео Костецким.

– Какой черт его сюда принес? – хмуро спросил Джин.

– Бизнес, мой друг. Деловые контакты. Мирное сосуществование докатилось уже до того, что с русскими начали торговать стратегическими товарами. Но еще точнее сказал Маршалл Маклюэн, этот Спиноза сегодняшнего дня: «Главным делом мира становится шпионаж!»

Джин оглянулся. Гигантское колесо, слабо мерцая разноцветными огоньками, поворачивалось в вечернем небе.

– А на колесе вы, конечно, предавались воспоминаниям, рыдали небось друг другу в жилетку?

Лот захохотал, искоса взглянул на мрачное лицо Джина.

– Между прочим, дружище, хотя бы из соображений маскировки твое лицо должно выглядеть более приветливым.

– Я иногда думаю, что стало с той девочкой, с Катей, дочерью гангстера, – сказал Джин.

– Должно быть, подпирает фонарь где-нибудь на пятидесятых улицах, – хмыкнул Лот. – Вернешься в Штаты, сможешь воспользоваться ее услугами. В этом даже будет что-то пикантное…

– Послушай, чудовище, – медленно проговорил Джин, – что ты сделал с моей сестрой?

– Моя жена счастлива, – с вызовом сказал Лот.

– Если она счастлива с тобой, значит… – Джин посмотрел на Лота. Тот, не отрываясь, с каменным лицом следил за ним. – Когда вернусь, обязательно встречусь с ней.

– Она меня любит, – тихо сказал Лот. – И если ты попытаешься встать между нами, тебе несдобровать. Впрочем… – он осекся, положил руку на плечо Джину, – впрочем, я понимаю причину твоей вельтершмерц, мрачности. Старая песня, мой мальчик. Монтекки и Капулетти никогда не помирятся.

Джин стряхнул его руку со своего плеча.

– Ну хорошо, перейдем к делам, – проговорил Лот. – Итак, сегодня ночью выставка едет в Киев?

– Да.

– О'кэй! Теперь слушай внимательно. В случае успешного выполнения задания ты догоняешь своих эскулапов в Киеве и оттуда заказываешь разговор со Стокгольмом.

– Со Стокгольмом?

– Телефон 2-151-0686. Вызовешь фрекен Соню Лунгстрем. Поговори с этой очаровательной дамой самым фривольным тоном, так, словно вас связывают давние интимные отношения. Обещай скорую встречу. Если «наследишь», обвиняй Соню в измене, говори, что тебе все известно о ее связи с Бертом.

– Ты… – Джин внимательно посмотрел на Лота.

– Да, малыш. Я ночью вылетаю в Стокгольм. Если все будет в порядке, возвращаюсь в Москву, и мы заканчиваем операцию «Эн-Эн-Эн». Понятно?

– Это все?

Они шли уже по Крымскому мосту. Внизу, грохоча музыкой, проходил прогулочный катер. Лот остановился и оперся на перила.

– Контейнер не вскрывать под страхом смерти до встречи со мной. Никому, кроме меня, его не передавать, пусть это будет даже мистер Маккоун. Ясно? – В голосе Лота Джину послышалось крайнее напряжение. – Окончательные инструкции получишь завтра днем. Встретимся в 16.30 в бассейне «Москва». Захвати плавки, поговорим с глазу на глаз в воде. Ясно?

– Слушай, Лот, – медленно проговорил Джин. – Моя поездка в Полтаву – это задание «фирмы»?

Лот раздраженно усмехнулся.

– Нет, Музея Гугенхейма. Вы что, не доверяете мне, капитан Грин?

– Почему бы мне не знать что там, в этом чертовом ящике?

Прогулочный катер прошел под мостом. С него неслась популярная во всех частях света песня:

…мы с тобой два берега у одной реки…

Лот расхохотался, обхватил Джина за плечи своей могучей рукой, заглянул в глаза.

– Слышишь, малыш? Песня как нельзя более к случаю. Ну чего ты злишься, Джин? Мы с тобой два берега у чужой реки… Я могу тебе ничего не говорить о контейнере, ты должен просто выполнить приказ, и все, но… по-дружески… хорошо… там находятся ваши фамильные драгоценности. Представь себе, они сохранились…

– Это и есть «великие дела в России»?

Лот засмеялся.

– Это только сюрприз для тебя и Натали. Главное не это. Списки. Списки людей, до зарезу нужных «фирме». Может быть, часть из них уже жарится на подземных сковородках, но другие… «Фирма» предполагает, что, по крайней мере, трое – важные птицы. Если мы с тобой провернем это дело и операцию «Эн-Эн-Эн», наши акции…

Лот, озираясь, понизил голос:

– Начальство собиралось послать тебя после этого задания в Иран, Джин. Там, недалеко от советской границы, американские зеленоберетчики готовят местных рэйнджеров. Под видом археологов, например, разыскивают Карманию – столицу и ставку Александра Великого. Но я думаю взять тебя к себе в Париж как офицера связи с «зелеными беретами» в Бад-Тельце. Я познакомлю тебя с секретным планом действий зеленоберетчиков в случае войны. Огромный откроется театр военных действий для наших «зеленых человечков»: сногсшибательные акции с применением ядерного и химико-бактериологического оружия, головокружительные действия наших вервольфов…

Джин покосился на Лота – не спятил ли старина Лот с ума?

– Уже ведется подготовка заброски команд «А» в эту страну. Я сам помогал уточнить пункты выброски там, где можно надеяться на пробуждение автономистских тенденций, на возгорание гражданской войны… Но не будем здесь говорить о наших делах. Я только хочу, чтобы ты знал, Джин, что тебе всегда найдется теплое местечко рядом со мной.

– Понятно, – буркнул Джин. – Ну, пока.

– Я думал, мы хотя бы выпьем с тобой, как в доброе старое время, – сказал Лот, изучающе разглядывая его лицо.

– Сегодняшний вечер я живу своей отдельной частной жизнью, – твердо сказал Джин.

…«Драгоценности, – подумал он. – Что ж, это все-таки может быть каким-то алиби на случай…»

Джин протянул ему руку. Лот сильно сжал ее, задержал в своей руке, еще раз заглянул Джину в глаза. Когда он разжал пальцы, Джин увидел на своей кисти между большим и указательным пальцами большую коричневую родинку – смерть. Ни о каком алиби, стало быть, не могло быть и речи.

– Счастливой охоты, малыш, – сказал Лот.

«Катись ко всем подземным чертям, ублюдок! Со всеми своими собачьими делами и жабьим сердцем!» – выкрикнул Джин, но выкрикнул он это молча.

Глава двадцать седьмая Джин-эн-Тоня

(Перевод В. А. и О. Г.)

Он невесело усмехнулся, придумав этот каламбур. «Джин-эн-тоник» – напиток века! «Гениальное изобретение, равное расщеплению атомного ядра и спутнику!» «Ничто так хорошо не сочетается друг с другом, как настоящий английский dry gin с индийской хиной, тонической водой марки schweppes! „Джин-эн-тоник“ – это энергия и веселье».

Вопрос: что же это за магический тоник?

Ответ с плотоядной улыбкой, окрашенной далекими воспоминаниями: «О, это идет из старых времен, из времен колониального владычества Британии над Индией…»

Пузырящаяся прозрачная жидкость, кристаллы льда, крохотный кусочек зеленого лайма… В самом деле, нет ничего вкуснее этого напитка. Забавный каламбур: «Джин-эн-тоник, Джин-эн-Тоня». К сожалению, этим каламбуром посмешить девушку ему не удастся.

Джин пересек улицу Горького, пошел по Пушкинской площади мимо дома «Известий» к углу Чеховской. Проходя мимо витрин «Известий», он повернул голову влево и застыл как вкопанный. Весь вьетнамский ад возник перед его глазами: черные смертоносные треугольники «старфайтеров», морские пехотинцы с поднятыми вверх карабинами, перебегающие улицу, толпы бритоголовых буддийских монахов, монах, обливающий себя бензином, «черные пижамы», выставившие из зарослей ствол базуки…

Торопливый бег толпы спотыкался у этой фотовитрины. Люди останавливались и долго молча рассматривали огромные снимки. Они видели то, что на них изображено, но Джин видел и дальше, каждая застывшая картинка имела для него свое продолжение, одна страшная сцена сменялась другой, пока не возникло то, что преследовало его эти два года как наваждение: левая рука Лота опускается на худенькое плечико Тран Ле Чин, мотнувшиеся глаза Транни, правая рука Лота поднимает «беретту», выстрел, упавшее тело, а рядом сапоги Сонни, вертолетчиков, парней, «откинувших копыта» на той проклятой горе… «А этих запиши на свой счет, Джин»… Сколько трупов! А потом – осада форпоста, призраки и «викинги», гирлянды из человечьих ушей и осколок гранаты…

Он тряхнул головой сбрасывая оцепенение.

«Нечего мне идти на свидание с Тоней. Что я могу дать ей, кроме горя? Какой дикий вой, абсурд, ужас могут ворваться в ее простую жизнь, если она узнает, что я за птица? Я не имею права встречаться с ней, если я не такая же жаба, как Лот. А разве не такая же? Прочь! Поворачивай в гостиницу, накачайся водкой и жди поезда. И дальше вперед, вперед, к новым победам, к новым победам на шпионском поприще в шпионском мире, к железобетонным мужланам, которые одни только могут тебя понять, к шлюхам Гонконга, Сохо и Салоник, к смерти, что ли…»

Он зашагал дальше и свернул на улицу Чехова. Там, в конце этой улицы, в переулке, находится молодежное кафе «Синяя птица», там она и ждет его.

Уже много раз Джин давал себе зарок больше не встречаться с Тоней, исчезнуть из ее жизни навсегда, но подходило время свидания, и он лихорадочно брился, бежал за цветами, курил одну сигарету за другой, пытаясь смирить волнение. Москва казалась ему таинственным, романтическим городом, за каждым углом в призрачном сумраке короткой июльской ночи ему чудилось нечто неожиданное, удивительное. Тоня выходила отовсюду, из-под каждой арки слышался стук ее каблучков. Такого с ним не было с ранней юности, с тех времен на Лонг-Айленде, когда он, мальчишка, был влюблен, был яростно в кого-то влюблен, но не знал в кого.

В обществе Тони он терял профессиональную настороженность, временами ему даже становилось не по себе: ему казалось, что все обстоит естественно и прекрасно, что это именно он, Джин Грин, молодой врач, счастливый и влюбленный, идет со своей девушкой по Москве, а не какой-то фальшивый Рубинчик… Джин Грин и Тоня Покровская… Джин-эн-Тоня… Самое ужасное было в том, что Тоня, кажется, тоже влюбилась в фальшивого Рубинчика. Полная безысходность, тупик.

Три дня назад, когда он ждал Тоню возле подъезда ее дома в пустынном Малом Гнездниковском переулке, из-за угла вдруг вынырнул «мрачный Гера». Он подошел прямо к Джину и сказал:

– Слушай, парень, я ведь тебе голову могу свернуть.

– Зачем такие крайности? – улыбнулся Джин. – Я вас совсем не знаю и не намерен драться с вами.

– Забудь дорогу сюда, – сказал Гера. – Я ее люблю, мы собирались пожениться, а ты пижон. Уходи немедленно!

– Перестаньте, – сквозь зубы процедил Джин. – Убирайтесь сами ко всем чертям!

Он дрожал от ярости, совершенно забыв в этот момент, кто он такой и чем для него может кончиться драка на улицах Москвы.

Гера ударил его правой и попал кулаком в каменную стену, ударил левой и снова – кулаком в стену.

Закусив губу от боли, он схватил Джина за руку, сделал мастерскую подсечку, но тут Джин молниеносным приемом карате швырнул его на мостовую. Гера упал на спину, но и Джин не удержался на ногах. Когда оба вскочили и начали кружить вокруг друг друга, хлопнула дверь и на пороге появилась Тоня.

– Что вы делаете?! Прекратите! – воскликнула она.

Парни остановились. Тоня сбежала с крыльца прямо к Джину.

– Что он вам сделал, Марк?

Трясущейся рукой она схватила его за лацкан пиджака, обернулась и зло крикнула Гере:

– Дурак! Щенок! Какое ты имеешь право вмешиваться в мою жизнь?

Гера молча повернулся спиной и, сгорбленный, несчастный, медленно поплелся прочь.

– Он вас любит, Тоня, – сказал Джин.

– Это его дело, – резко сказала девушка и повернула к Джину дрожащие губы. – Он вас не покалечил?

– Нет, обошлось, – сказал Джин.

Подрался из-за девушки, словно был в Гринич-Виллэдж, а не в Москве, в пяти шагах от улицы Горького. Думая об этом сейчас, Джин уговаривал себя не идти в «Синюю птицу», не встречаться с Тоней: он не имеет права любить ее, драться из-за нее; Гера имеет на это право, вот кто ей нужен – Гера, дипломник строительного института, мастер спорта, но отнюдь не Джин Грин, капитан «зеленых беретов».

Дома на противоположной стороне улицы Чехова были еще освещены розовым закатным светом, а вход в кафе «Синяя птица» был уже погружен в синюю темноту. В темноте ярко белели рубашки парней, поблескивали лакированные головы девушек, мерцали сигареты. На ступенях, ведущих вниз, в подвал, стояла плотная толпа. Несколько молодых людей, сгибаясь, заглядывали в окна. Слышалась надрывная колтрейновская импровизация саксофониста, басист иногда вмешивался, уговаривал его не волноваться, тогда как пианист только подливал масла в огонь.

Пригнувшись, Джин увидел в окне бледное, с закрытыми глазами лицо джазового артиста с маленькой острой бородкой. Артист страдал, то раскачивался со своим саксофоном из стороны в сторону, то поднимал лицо кверху, то сгибался в три погибели.

Джин уже привык к бесконечным московским неожиданностям, но услышать здесь настоящий авангардный джаз. это невероятно!

– Как бы тут пройти? – сказал Джин какому-то длинноволосому парню, стоящему на лестнице.

– Да, вот именно, как бы тут пройти, – задумчиво сказал тот.

– Дело в том, что меня тут ждут.

– Слышите, ребята, товарища тут ждут, – сказал парень вниз. – С нетерпением ждут товарища.

Внизу рассмеялись.

– Мы уже час стоим, – сказал кто-то Джину. – Надежды мало, старик.

– А в чем дело? – наивно спросил Джин.

– Вадим играет, – ответили ему.

Он подошел ко второму окну и увидел прямо под ним всю свою московскую компанию: Ингу Николаеву, Гориняна, Васю Снежного Человека, еще кого-то и Тоню. Они сидели вокруг маленького столика и смотрели на эстраду. Ближе всех к окну был Вася, и Джин в открытую форточку несколько раз окликнул его, но Вася отбивал ладонью ритм, шептал что-то Гориняну, восхищенно крутил головой и ничего, кроме музыки, не слышал.

– Тоня! – крикнул в форточку Джин, но крик его совпал с жутким обвалом – это ритм-секция бросилась в атаку, сменив обессилевшего солиста.

Тоня ничего не расслышала, но как-то беспокойно пошевелилась, зябко передернула плечами, повернула голову к окну и увидела Джина.

Она вскочила, что-то сказала, все обернулись, замахали Джину – иди, мол, сюда, но Тоня уже пробиралась к выходу.

– Уф, – весело сказала она, выбравшись из толпы, – все упреки и обвинения заранее отвергаем. Я не знала, что здесь сегодня будет такой ад. Неожиданно явился Вадим со своими мальчиками, и началось…

– Кто этот Вадим? – спросил Джин.

– Восходящая звезда Вадим Кирсанов. Удивительный тип – не пьет, не курит, не ест мяса, не обращает внимания на девушек.

– Что ж тут удивительного, – сказал Джин. – Обыкновенный ангел.

– Ангел джаза! – засмеялась Тоня. – Все с ума посходили из-за него, но я в этом ничего не понимаю. Я люблю камерную музыку. А вы, Марк?

– Я всеяден, – улыбнулся Джин.

Снова, снова им овладело предательское чувство счастья, какой-то невероятной широты, спокойствия. И вдруг ему почудилось, что не он, Джин, а его отец, старик Гринев, идет по Москве, смотрит с пронзительной печалью на Москву. Запоздало понял Джин отцовскую тягу к русской земле, к которой старик тянулся, как к живой воде.

Они шли по переулку к улице Горького. Тонины каблучки цокали по асфальту. Она шла чуть впереди Джина, то и дело поглядывая на него через плечо блестящими смеющимися глазами.

Под прямоугольной аркой гостиницы «Минск» видны были проскальзывающие легковые автомобили. Тоня остановилась в тени здания, поправила волосы вздохнула.

– Удивительное дело, – сказала она. – Вы еще ни разу не попробовали меня поцеловать.

Джин взял ее за плечи, приблизил к себе, их губы оказались рядом, он чувствовал ее дыхание, глаза ее застыли…

Джин отстранил девушку.

– Тоня, сегодня я уезжаю… Очень надолго… Мне трудно было это сказать… Вы мне нравитесь так, как никто в жизни… Я не знаю, как буду жить без вас… прошу вас, верьте мне, и, что бы ни случилось…

Он замолчал. Она перекинула свою сумку через плечо и пошла под арку.

«Теперь поворачивай и убегай, – скомандовал себе Джин. – Вот зеленый огонек. Хватай такси, и баста!»

Тоня была уже на улице Горького. Она остановилась, глядя себе под ноги, у барьера подземного перехода. Джин подбежал к ней и взял ее за руку.

– Голова болит, – хрипловатым голосом сказала она. – Давайте выпьем.

Они перешли под землей на другую сторону улицы, свернули на Большую Бронную и вошли в ярко освещенное кафе «Лира». Тоня все время молчала.

– Давайте кутить, – с натужным весельем сказал Джин. – Завьем горе веревочкой!

Тоня отчужденно пожала плечами. Все в ней погасло, она смотрела сумрачно, двигалась вяло.

За стойкой она вдруг спросила серьезно и строго:

– Что же случилось, Марк?

– Я получил радиограмму. Мой сменщик серьезно заболел. «Тамбов» подходит сейчас к Конакри, и сегодня ночью я должен вылететь туда, – глухо говорил Джин, ненавидя себя.

– Ну вот, – сказала Тоня, – очень хорошо. Все-таки приятное было знакомство. – Она подняла рюмку. – За наше приятное во всех отношениях знакомство. Давайте кутить! Ну-ка, поручик, прошу вас выбросить шпоры в горящей мазурке, выкрутить черный ус!

И Тоня начала веселиться. Она громко смеялась, подпевала певице из музыкального ящика «…целый день они играют на кларнете и трубе…», лихо танцевала, подшучивала над Джином: «Эй, вы, наш простой советский Гулливер, выше нос!»

Компания красивых парней, сидящая в углу, не сводила с нее глаз. В конце концов парни один за другим стали приглашать ее на танец, и она никому не отказывала, смеясь, салютовала Джину из толпы танцующих.

Джин мрачнел, заказывал один коктейль за другим. Сладкие коктейли, дико сладкие коктейли, черт бы побрал эти сладкие коктейли, черт бы побрал эту сладкую жизнь в Москве…

– Налейте мне водки, – попросил он толстую добродушную барменшу.

Та игриво погрозила ему пальцем, словно он попросил по меньшей мере впрыснуть ему героин.

– В самом деле, налейте водки, – мрачно повторил он.

– Водки у нас не бывает, – сказала барменша. – А коньяк только за столиком.

– Порядочки! – гаркнул Джин и постучал пальцем по стойке. – Буду жаловаться! Дайте жалобную книгу.

Захохотал. Жалобная книга – вот смех. Книга иронии и жалости. И подпись: «Агент ЦРУ»…

– А вы, я погляжу, сатирик, – сказала барменша и, пригнувшись к нему, шепнула: – Тут, мальчик, между прочим, дружинники ходят.

– Она меня не любит, – сказал Джин, кивнув через плечо на танцующую Тоню.

– Эта девчонка? – барменша посмотрела на Тоню. – Очень даже ошибаетесь, молодой человек. Она вас любит безумно. Поверьте опыту.

– А вы меня любите? – в упор спросил Джин.

– Ох, чудак! – засмеялась барменша.

– Вы, русская женщина, Марфа Посадница из бара «Лира», отвечайте прямо – любите меня?

Сладостное чувство неудержимого скольжения к пропасти охватило Джина.

Подбежала Тоня, вспорхнула на табурет.

– Какие славные ребята! – воскликнула она. – Какие эрудиты! Какие джентльмены!

– А вдруг один из них шпион? – спросил Джин, посмотрев на нее исподлобья. Тоня расхохоталась.

– Шпион – это что-то полумифическое. Нечто вроде кентавра…

– А вдруг шпион? – упорствовал Джин. – Вдруг шпион или шпиономан? Шпиономан – это человек, который любит шпионов… Может быть, вы шпиономанка, Тоня?

– Марик, ты… – вдруг еле слышно выдохнула Тоня, – ты… улетаешь…

Она отвернулась. Барменша подбородком красноречиво показала Джину на нее: любит, мол, любит безумно.

«Сейчас объявлю всему залу, – подумал Джин, и тут же ужас охватил его с ног до головы. – Я пьян, дико пьян, я погибаю».

Он достал из кармана плоскую коробочку с отрезвляющими таблетками «алка-зельцер», бросил три таблетки в стакан с боржомом, размешал, выпил.

Через пять минут «алка-зельцер» подействовал. Голова стала пустой сферой, по которой изредка, словно пятнышки на экране радара, пробегали благоразумные мысли. Он посмотрел на часы.

– Тоня, мне пора.

Девушка молча сползла с табуретки и пошла к выходу.

Возле своего подъезда Тоня прижалась к стене, спряталась в тень. Джин ожесточенно докурил сигарету, загасил окурок каблуком.

– До свидания, Тоня. Прощайте.

– Ну поцелуйте меня хоть разочек, – жалобно сказала Тоня.

Джин прикоснулся запекшимися губами к ее мягким, теплым губам, и сразу разрушилась вся его самооборона. Он целовал ее в губы, в щеки, в глаза, в шею, сжимал ее в руках. Девушка слабо сопротивлялась, потом тихо вскрикнула:

– Пустите!

Джин опустил руки.

– Уходите! – прошептала Тоня. – Нет, стойте. Я хочу подарить вам на память одну вещь. Пойдемте.

Она открыла дверь и скользнула в подъезд. Джин шагнул за ней.

В лифте Тоня вжалась в угол, испуганными глазами исподлобья посмотрела на него, прошептала:

– Только больше не трогайте меня, пожалуйста.

– Хорошо, – хрипло проговорил Джин.

Она открыла дверь своим ключом, пропустила его вперед. Он прошел в темный коридор к слабо светящимся стеклянным дверям. Тоня зажгла свет, открыла стеклянные двери. Перед ним была обширная комната с высоким потолком. В бликах уличных огней и света из прихожей рисовались контуры старинной громоздкой мебели.

Девушка пробежала мимо него, схватила что-то на столе, вернулась, сунула ему в ладонь маленький твердый предмет и зашептала:

– Это мой старый друг. Любите его. А теперь уходите, уходите немедленно.

Он поднял этот предмет к свету и увидел маленького бронзового азиатского божка с забавной физиономией получеловека-полумопса. Он положил его в карман и прижал к себе девушку.

– Марк, мы сошли с ума, Марк…

– К дьяволу Марка.

Она лежала, уткнувшись носом в его плечо, а он следил за движением теней на потолке, гладил ее волосы. Он был в полном отчаянии, он был готов заплакать, как мальчишка, потому что истекали последние, действительно последние минуты их близости. Самые сумасшедшие варианты спасения их любви мелькали в его голове, и вдруг он поймал на себе взгляд широкоскулого молодого блондина в круглых очках.

– Чей это портрет, Тоня?

– Это отец, – тихо ответила девушка. – Я его не знала. Он погиб в сорок пятом уже в Германии. Они с мамой были археологи. Этого твоего урода отец привез из древнего городища Алтын-Тепе, когда меня еще и в проекте не было. Мама и сейчас копается в этом Алтын-Тепе, каждый год в экспедициях.

Тоня подняла голову и вдруг засмеялась веселым, счастливым смехом.

– Ты мой любимый! – объявила она и ткнула Джина пальцем в грудь. – Итак, у меня есть любимый. Девушка, скажите, у вас есть любимый? Разумеется, есть. Вот он! – она снова ткнула его пальцем в грудь и прошептала прямо в ухо: – Трижды «ура».

– «We always kill the one we love…» – с еле скрытым отчаянием прочитал Джин из Оскара Уайльда.

– У тебя хорошее произношение, – сказала Тоня. – Что это?

– Это из Оскара Уайльда, – тихо сказал Джин.

– А, вспомнила! – воскликнула Тоня и начала читать веселым, звонким голосом, словно опровергающим смысл стиха:

Ведь каждый, кто на свете жил, Любимых убивал. Один жестокостью, другой – Отравою похвал, Коварным поцелуем – трус, А смелый – наповал.

– Да, это так, – прошептал Джин.

Тоня задумалась на секунду и стала читать по-другому. Глаза ее загрустили:

Один убил на склоне лет, В расцвете сил – другой, Кто властью золота душил, Кто похотью слепой, А милосердный пожалел: Сразил своей рукой.

– Хватит, сказал Джин. – Не читай дальше. Я люблю тебя.

Тоня читала еле слышно:

Кто слишком преданно любил, Кто быстро разлюбил, Кто покупал, кто продавал, Кто лгал, кто слезы лил, Но ведь не каждый принял смерть За то, что он убил…

Часы «Роллекс» на руке Джина показывали 15.45. Три четверти часа оставалось до встречи Лота в бассейне «Москва». В последний раз шел Джин по московским бульварам.

На Тверском бульваре, прямо напротив бывшего дома Герцена, в котором ныне помещается Литературный институт имени Горького, он услышал чьи-то мелкие поспешные шаги за спиной, и чей-то знакомый голос негромко произнес по-русски:

– Одну минутку, молодой человек!..

Джин резко обернулся. Это был Тео Костецкий, он же – Брудерак. Тень иронической усмешки скользнула по губам Джина. Он не мог знать, что разговор с Костецким будет чуть ли не самым важным в его жизни и что с Тверского бульвара он уйдет другим человеком.

Костецкий жестом пригласил Грина присесть на пустую скамейку. Он тут же, волнуясь, брызгая слюной, зашептал:

– Мы знаем о вашем задании под Полтавой. Тот сейф, контейнер, вы должны отдать нам, мне… Мы вознаградим вас сверх всяких ваших ожиданий. Вы сами заполните чек, поставите сумму прописью…

– Я не знаю, о чем вы говорите, дядюшка Тео, – усмехнулся Джин, озираясь. – Как поживает милая Катя? Давно из Готама?

Костецкий еще ближе придвинулся к Грину, зашептал еще горячей ему в ухо.

Лицо Грина передернулось, как от удара током. Это был момент истины. Момент прозрения.

– Но доказательства… Доказательства!.. – воскликнул он

– Все доказательства вы получите в обмен на полтавский клад!..

Джин Грин вскочил и почти побежал по бульвару, шатаясь как пьяный.

Лот потянул майку через голову.

– Постой, Лот! – вдруг сказал Джин. – Что это у тебя за шрам под мышкой?

Они сидели в полупустой раздевалке. В бассейне «Москва» оказалось чересчур людно, и, поймав такси, Лот и Джин махнули на пляж в Серебряный бор. Лот кольнул Джина острым взглядом.

– Это? – Он небрежно притронулся к небольшому красно-белому шраму. – Это у меня с войны. Обычная штука в окопах. Фурункул. Так называемое «сучье вымя».

– Вон что! – пробормотал Джин.

«Сучье вымя»? Отличное название. Там, на месте этого шрама, когда-то была наколота специальным инструментом буква «а» или «о». Так метили эсэсовцев, обозначая группу крови.

Значит, Лоту сделали операцию, чтобы скрыть его эсэсовское прошлое.

Когда Лот разделся до трусов, опять пахнуло вдруг его любимым одеколоном – кельнской водой № 4711, и внезапный приступ ненависти и отвращения заставил Джина сцепить зубы и опустить голову, чтобы Лот не увидел его глаза.

Лот натянул белые плавки на мощные чресла. Теперь он оказался без оружия, все его вооружение осталось в карманах костюма. Впрочем, Лот, так же как и Джин, владел всеми способами человекоубийства и без оружия.

Они не спеша двинулись к воде. Лот поглядывал на девушек. Чтобы выглядеть стройней и моложе, Лот слегка втягивал немного располневший живот, напрягая мышцы брюшного пресса. Джин не нуждался в таких ухищрениях: каждый мускул тренированного тела выделялся не менее четко, чем в анатомическом атласе. Заметно виднелись боевые шрамы: на правой ноге – от бамбуковой стрелы вьетнамского партизана, а на правой руке и на спине – от пули и гранаты Чака…

Джин принял решение, как только вошел в воду. Собственно, это было не столько сознательное решение, сколько внезапное озарение, яркой ракетой вспыхнувшее у него в мозгу. Теперь он знал, как он должен поступить со своим шурином, своим «братом по закону».

И Джину вспомнился рассказ отца о дальнем родственнике Гриневых – графе Федоре Толстом. Он был известным дуэлянтом. В Петербурге его звали «американцем» после того, как он совершил путешествие на Аляску. Среди всех его дуэлей самой интересной, пожалуй, была первая. Его оскорбил такой же, как и он, морской офицер. Граф Федор вызвал его на дуэль. По праву выбора оружия офицер, отличный пловец предложил: «Обхватим друг друга и прыгнем в море. Кто выплывет, тот победит». Граф Федор не умел плавать, но таков уж был этот человек, что он согласился прыгнуть в объятиях врага в море. Борьба шла не на живот, а на смерть. Секундантам пришлось спасать их из воды. Когда граф Федор разжал руки, его противник был без сознания – он умер через несколько дней…

И то, что Джин вспомнил сейчас, здесь, в Москве, эту историю, рассказанную ему в детстве отцом, как бы услышал голос отца, увидел его, показалось ему вещим предзнаменованием.

Он шел за Лотом и буравил его спину ненавидящим взглядом. Потом отвел глаза, испугавшись, что Лот почувствует этот взгляд и насторожится.

Пляж и сосновый лес за ним остались позади. Впереди высился крутояр, виднелась старинная церквушка на крутояре. Жара спала, и на середине реки купающихся было немного.

Они плыли кролем, и Джин нарочно держался немного позади Лота, но потом Лот нырнул, проплыл около десяти ярдов под водой и, вынырнув, оказался рядом с Джином.

– Отличная водичка! – сказал он, отфыркиваясь. – А на французской Ривьере сейчас плавать все равно что в супе с клецками: жарко, и народу прорва.

Джин заставил себя улыбнуться ему глазами.

Джин стал медленно ускорять темп. Лот не отставал, разрезая темную воду могучими гребками.

Пятьдесят метров… Сто… Теперь они оставили позади большинство ластоногих пловцов. Над речной волной стлались звуки мелодии из фильма «Шербургские зонтики».

Дальше! Дальше!..

Они по-прежнему плыли рядом. Джин вдруг почувствовал шестым чувством, что Лот вот-вот повернет назад.

– Так ты говоришь, что обгонишь меня на короткой дистанции? – бросил он Лоту. – Ну что ж! Ставлю сотню долларов против десятки, что я оставлю тебя позади!

Глаза Лота азартно вспыхнули.

– Идет! – Он приподнял голову над водой. – Плывем прямо вон к той церкви на том берегу.

Они рванулись вперед, вспенивая воду. Дальше! Дальше! На самую большую глубину! «Значит, Лот – „белый“ разведчик. А меня он сделал „черным“ разведчиком. Он – постоянный состав, а я – переменный. „Черные“ всегда проигрывают „белым“. Как бы не так! Только не в этот раз!»

Чтобы раззадорить Лота, Джин сначала вышел вперед, а затем стал понемногу сдавать.

До берега оставалось всего около сотни ярдов, когда Джин, чуть отстав от Лота, вдруг сказал:

– Лот! Лот!

– Что? Сдаешься? – спросил Лот, оглядываясь, но по-прежнему напрягая все силы, чтобы выиграть гонку.

– Лот! – сказал Джин громко и отчетливо. – Сегодня годовщина похорон отца.

– Джин… Прими мои…

– И я знаю, кто его убил!

– Кто, Джин? – спросил Лот.

– Его убил Красная Маска!

– Красная Маска?!

– По твоему приказанию, Лот. И за это я убью тебя!

– Ты перегрелся на солнце, Джин.

Несколько мощных взмахов, и Джин легко догнал Лота, кинулся на него.

Лот мгновенно, как акула, повернулся на спину, подобрал ноги и, взбурлив добела воду, отшвырнул Джина сдвоенным ударом ног в грудь.

Но в следующую минуту Джин подмял под себя Лота и, парируя опасный удар коленкой в пах, ухватил Лота мертвой хваткой.

Лот головой расшиб Джину нос.

– Да! Да! – прохрипел он в дикой ярости, глотая воду. – Я убил твоего отца и убью тебя, щенок!

Они дрались то над водой, то под водой, пуская в ход прием за приемом. Вот Лот увернулся в воде от удара ребром ладони, перешибавшего трехдюймовую жердь, и тут же попытался тремя пальцами разорвать аорту…

Джин ни на минуту не сомневался в победе. Его ненависть к этому человеку была так бесконечно велика и страшна, что не оставляла места для сомнения. Его гнев был холоден и расчетлив. А Лот, сознавая себя убийцей, дерясь за свою шкуру, впадал во все большую ярость, совсем растеряв обычную свою невозмутимость.

Джин видел, как бурно вздымается грудь Лота, как, задыхаясь, он отчаянно выплевывает воду, видел, как стекленеют вытаращенные глаза Лота, чувствовал, как слабеют его мышцы.

И, глотнув воздуха, Джин сжал Лота в железных объятиях, повис на нем мертвым грузом и тащил все глубже и глубже под воду. Вода, вначале светло-зеленая, пронизанная солнцем, стала серо-зеленой, потом темно-серой. В ушах все громче стучало сердце, в спершейся груди горел воздух.

Минута, вторая, третья…

Теряя последние силы, Лот вырывался и не мог вырваться из смертельного клинча. Он сознавал, что у него остаются секунды, и вложил весь остаток сил в последнее бешеное усилие. Но тщетно. Он не смог разомкнуть мертвой хватки.

Ниже, глубже тянул его Джин. Он и сам уже изнемог, но в эти последние секунды ему придало сил неожиданное и яркое воспоминание о том, как из-за Лота чуть не утонул он под баржей в Ист-ривер, как по милости убийцы отца готовился он к смерти в затопленном подвале штаба ЦРУ…

Лот оскалил зубы, норовя вцепиться в шейную артерию врага, но силы изменили ему. Воздух вырвался, пузырясь из его груди, как из проколотой шины. Крупная дрожь потрясла все его большое тело, и тело обмякло, обвисло, пораженное, как ударом тока, этой судорогой. Застыли выкаченные глаза.

Джин выпустил, оттолкнул тело врага, и оно медленно поплыло вниз, в неведомые потемки, а Джин стремительно, как выпущенный подводной лодкой буй, взмыл вверх. Только очутившись на поверхности, понял он, чего стоила ему эта схватка с Лотом. Он глянул в сторону берега и подумал, что вряд ли сможет доплыть до него.

К нему подгребал в лодке странно знакомый человек в тельняшке. Джин, мысленно возблагодарив небо, слабо крикнул и медленно, вяло поплыл к своему спасителю, с мучительным трудом вбирая воздух в натруженные легкие.

Одной рукой он ухватился за весло, другую протянул человеку в тельняшке. Но что это? Человек в мокрой тельняшке улыбнулся ему ослепительной – сто ватт, не меньше – белозубой улыбкой. Это был Вася Снежный Человек. Джину почудилось в последний миг перед тем, как потерять сознание, что и он стал погружаться в бездонную и мрачную пучину.

Джин не сразу пришел в себя. Сначала, всплывая из густого антрацитово-черного мрака в темно-зеленые подглубины сознания, он заново пережил свою схватку с Лотом, вновь услышал его угрозу: «Я убил твоего отца и убью тебя, щенок!» Вновь увидел выкаченные глаза Лота, когда тот, подобно огромной дохлой медузе, стал плавно уходить на дно.

Он огляделся – белый потолок, белая койка, белые халаты кругом.

В комнату медпункта вошел, на ходу надевая пиджак, Вася Снежный Человек.

– Очнулся? Вот и хорошо, – сказал он. – Господин Грин, вы арестованы!..

Джин Грин взглянул на руку – родинка исчезла.

Глава двадцать восьмая Последний рывок

(Перевод В. А. и Г. П.)

С той же закономерностью, с какой солдату снятся сны солдатские, шпиону снятся сны шпионские. Джину в ночь после ареста снился сон необыкновенный – многосерийный, цветной, широкоформатный…:

Первая серия

Это был экспресс новейшего типа с кондиционированным воздухом, с белыми шторками, расшитыми украинским орнаментом; с голосистыми кареглазыми проводниками и даже с ночным чаем: Американская медицинская выставка переезжала в Киев. Джек Цадкин и Лестер Бивер ехали вдвоем в одном купе. Джин ехал один. В международных вагонах поездов такого класса купе рассчитаны максимально на двоих.

У Джина был хмурый, похмельный вид, и его приятели определили это состояние как «недобор».

– У меня есть бутылка виски, – любезно предложил Джину Цадкин. – «Старый дедушка»!

– А у меня русская водка, – устало сказал Джин.

– Что с вами, коллега?

– Набросался.

– Как это понять?

– Жаргон. По-русски это означает: набросал много рюмок спиртного в свою топку.

– Вы, однако, смею сказать, безупречно подкованы, коллега, – съязвил Цадкин.

– Вы мной недовольны, Джек? – В голосе Джина по-прежнему чувствовалась усталость.

– Я, собственно, на выставке с вами почти что не встречался. У вас, видимо, были дела поважней.

– Давайте лучше выпьем, Цадкин. Ваши корни, кажется, тоже уходят в эту землю?

– В принципе да. Третье поколение.

– О'кэй! Предлагаю русский стол. Приглашайте Бивера.

Поезд тронулся. В глубине перрона рядом с выходом Джин заметил рослую фигуру Лота. Мимо него с рюкзаком за плечами пробежал, по-видимому, опоздавший.

Джин стоял у открытого окна. Он подался вперед и увидел, как человек с огромным рюкзаком за плечами легко вскочил на подножку последнего вагона.

«Отчаянный парень», – подумал Джин и перевел взгляд на дверь, ведущую из закрытого перрона в город, – Лота уже не было. Не было, естественно, на перроне и Тони. Не было и не могло быть. Тони теперь не будет в его жизни никогда.

«А я? Куда я еду? В какую ночь? Кому нужны тени прошлого в чужом парке?..» «Тень, бросающая свет», – пришла на ум чья-то ироническая фраза. «Луч мглы» – есть такая джазовая пьеса.

– Где же обещанное? – услышал Джин голос Бивера.

– Все будет.

Он накрыл стол, вывалил все свои запасы. Кроме «рашен водки», красной икры и бородинского хлеба, была даже вобла в высокой жестяной банке.

– Ладно, давайте выпьем! – примирительно сказал Бивер.

– За Джина! За его сокрушительные «Эй-даблъю-оу-эл»![113] – воскликнул Цадкин и поднял руки.

– А я пью за его сверхурочную работу. За его неусыпную, неуемную деятельность на выставке, – на полном серьезе произнес Бивер.

– За женщин Джека Цадкина! – Джин сделал вид, что воспринимает все как должное.

– Пьем хоть за что-нибудь, – взмолился Бивер. А потом Джин попытался приучить своих коллег к вобле.

– Икра лучше, – сказал Лестер.

– Может, эта вобла просто пересушенная, – смягчился Цадкин.

– Один знаменитый русский поэт сказал, что водка и вобла бывают только хорошими или очень хорошими, – процитировал Джин.

– Мне это изречение понравилось, и я иду спать, – заявил Лестер. – Бай-бай!

Он вышел из купе.

– Пойду, пожалуй, и я…

– Прошу вас задержаться на секунду. – Джин нахмурился. Стал серьезен.

Он выдержал небольшую паузу, как бы невзначай выглянул из купе, закрыл дверь, налил себе и Цадкину.

– Я больше не пью, – сказал Цадкин.

– В таком случае пригубите.

Джин включил вентилятор.

– Джек, со мной все может случится. Прошу вас не задавать мне вопросов и ни при каких обстоятельствах не поднимать паники. Ни сейчас, ни потом. Вы ничего не знаете, не знали и не узнаете. Вообще-то, не пугайтесь. Просто мне захотелось посетить свое родовое гнездо – «Nest of the Gentry»; поклониться праху предков. Другого такого случая может не быть. Это имение Разумовских… Ваше здоровье, Джек!

Цадкин поглядел на Джина не то с тревогой, не то с сожалением.

– Вобла остается мне?

– Если хотите.

– Хочу.

– Она ваша.

Джин завел будильник крохотных часов, которые вставляются в ухо и звенят тихо, закрыл купе, включил вентилятор и, не раздеваясь, уснул.

Вторая серия

В Харькове он сошел за пять минут до отхода поезда, в тот момент, когда его проводника позвал к себе начальник поезда.

На перроне было пустынно.

Уже разошлись пассажиры, и носильщики, и даже почтовики, обслуживающие первые два вагона с посылками и почтой.

Ночной вокзал жил, как обычно в эти часы, тихо и дремотно. На скамейках спали жители пригородов, ожидающие ранние поезда. Клевала носом буфетчица, в служебной каморке ночного буфета охотилась во тьме кошка.

Джин долго уговаривал таксиста подвезти его в сторону Полтавы.

– Неужели не понимаешь, не положено ехать за черту области, – отбивался таксист.

– Мать умирает, – уговаривал его Джин. – Ты ведь русский человек.

– А ты?

– И я русский.

– Что ж ты тогда не понимаешь слова «не положено»! Тут проколом или талоном не отделаешься. Тут права отдай, не греши.

– Может быть, вы повезете? – обратился Джин к другому таксисту. – Я вам оплачу по счетчику обратный путь и еще десятку накину.

– Хоть золото давай – не поеду. Что мне, баранку, что ли, крутить надоело. Вон частника уговори. Может, он поедет.

Частник согласился не сразу, но оговорил цену, попросил деньги вперед и, главное, предупредил:

– Скажешь – брат, понял? К братану, скажешь, в отпуск приехал. А я его корешок. Домами живем рядом… И на бензин прибавь…

Они долго ехали молча. Дорога была хорошая. Новое шоссе. Скорость восемьдесят – сто километров в час.

– Спать хочешь? – спросил шофер.

– Да.

– Ну, спи. Я разбужу. В случае чего – скажешь, что тебе говорил. Бывает. Иной раз троих клиентов везешь – обходится. А иной раз – сам едешь, не пил, не ел. Остановят – и давай права качать. Все зависит от того, на кого нарвешься. Да! Не слыхал, кто выиграл – «Шахтер» или «Пахтакор»?

– Не слыхал…

«Надо завязать узелок на память», – подумал Джин. Чему только не учили его ньютоны ЦРУ; а про футбол забыли!..

Они проехали шесть километров по проселочной дороге и свернули к райцентру.

– Грайворон! – сказал шофер. – Райком направо, совхоз «Красный куст» – налево. Богатый совхоз, сады, ставок с зеркальным карпом, а главное – парк. Там теперь, в том парке, академический заповедник. До революции, говорят, там имение было шикарное, каких-то дворян, сейчас не помню..

– Гриневых-Разумовских, – проговорил Джин.

Вдали, над деревьями, висела круглая красноватая луна.

Машина уехала. Пыль, взбитая шинами машины, осела.

А Джин все еще стоял с чемоданом на земле своих предков, один на один с собою.

Третья серия

Быстрыми деловыми шагами Джин шел по шоссе. Все вокруг, весь пейзаж, за исключением этого бетонного шоссе да линии высоковольтной передачи, соответствовали рассказам отца, снимкам, рисункам, его мысленным прогулкам по «родине предков».

Поселок скоро остался позади. Впереди поблескивали под луной медленно текущие воды. «Вот и Ворскла, – подумал Джин. – За мостом через сто метров поворот к усадьбе. Что там сейчас?»

Деревья за мостом стояли плотной черной стеной. Может быть, теперь уже нет здесь никакого поворота, а парк превратился в дикий лес? Поворот оказался на месте. От шоссе отходила грунтовая дорога, петляющая среди высоких деревьев.

Джин пошел по ней из тени в свет, из тени в свет и скоро увидел прямо перед собой, словно выплывший из детского сна, ярко освещенный луной въезд в родовое поместье: белые башенки, похожие на солдат в нахлобученных жестяных касках, свернувшихся львов, чугунную решетку ворот.

Все это выглядело под луной как гигантский негатив знакомой с детства фотографии из семейного альбома. Не хватало только фигуры молодого отца в военном мундире и опершейся на его руку княжны Мещерской, его первой невесты.

Джин осторожно приблизился. На воротах висела табличка: «Парк-заповедник Академии наук Украинской ССР». За воротами начиналась широкая аллея. В полусотне метров от аллеи среди стволов блестели стекла спящего домика. Вокруг не было ни души. Стояло полное безмолвие, только из Грайворона изредка доносился приглушенный расстоянием лай собак да шелестели под тихим ветром деревья.

Он толкнул рукой ворота: они оказались незапертыми. Джин пошел по аллее. Здесь должны быть скульптуры: Пан, Аполлон, две менады… Сколько раз в детстве он мысленно проделывал этот путь от ворот к красивому дому с колоннами и широкими окнами!..

Ни дома, ни скульптур не оказалось. В том месте, где, по расчетам Джина, должен был быть дом или хотя бы остатки фундамента, были разбиты клумбы и расставлены скамейки для отдыха экскурсантов. Был здесь также столб с направленными в разные стороны фанерными стрелками: «В корабельную рощу», «Итальянские сосны», «Кедры», «Исторический дуб», «К цепному мосту».

Джин сразу узнал этот цепной мост, перекинутый через один из рукавов пруда. Он вступил на закачавшиеся доски, над головой тихо скрипнули цепи. Середина моста была освещена луной, и, когда он вышел из тени, ему показалось, что кто-то следит за ним из чащи парка. В два прыжка он пересек мост, бросился на землю, уткнулся лицом в пахучий мох, замер. Над ним поскрипывали ветви гигантских сосен, иногда вскрикивали ночные птицы… подозрительных звуков не было. Он поднял голову, раздвинул папоротники. Сосновая роща, вся в пятнах лунного света, проглядывалась насквозь. Она была пустынна. Он знал и эту рощу и знал, что дальше за ней находится холм, а на нем родовой некрополь Гриневых-Разумовских или то, что осталось от него.

На вершину холма вели стертые годами каменные ступени. За оградой некрополя матово отсвечивали под луной массивные кресты из темного мрамора, ясно различался контур скорбного ангела на крыше склепа.

Джин вошел в склеп, включил фонарик. Тонкий луч заскользил по стене.

«Сережа+ Марина = любовь, дружба, верность»,

«Здесь были мотоциклисты ХПИ»,

«Мишка, ждем тебя на аэродроме к рейсу 17.30», –

прочел Джин. Луч опустился на надгробие. Ближе к входу были две темные плиты. На одной из них была выбита надпись:

«Его превосходительство генерал-майор кавалер Станислава и Анны Николай Владимирович Гринев».

Здесь лежал дед Джина Грина, агента № 014. На другой было начертано:

«Анна Дмитриевна Гринева, урожденная графиня Разумовская».

Здесь лежала бабка Джина Грина, агента № 014. В головах у могил этих людей, проживших вместе долгую счастливую жизнь, на бронзовой доске Джин прочел, вернее вспомнил, полустертую надпись:

«И затопили нас волны времени, и участь наша была мгновенна».

Дед увлекался поэзией, и эта фраза была взята отцом из оставшихся после него тетрадей.

Джин шагнул в глубину склепа, пошарил фонариком и увидел в углу то, что так интересовало его милого друга Лота, – надгробную плиту своего прадеда кирасирского полковника графа Ивана Разумовского, героя Крымской и Балканской кампаний. Массивный бронзовый крест стоял в головах могилы. Джин взялся за перекладины креста, попытался его повернуть. Крест был неподвижен.

Он вышел из склепа и отсчитал пятнадцать шагов точно на север. Остановился он прямо возле ограды некрополя, между вторым и третьим мраморными столбами. Здесь он вынул из сумки складную лопатку и начал копать.

Через некоторое время лопатка стукнулась о металл. Джин посветил фонариком и увидел ржавую железную скобу. Надев перчатки, он взялся за скобу и потянул ее на себя. Послышался довольно сильный скрежет, скоба подалась. Джин отвел ее до упора, прижался к ограде, огляделся – все было спокойно.

Тогда он побежал обратно к склепу. Скорее, скорее окончить это проклятое дело, скорее выбраться отсюда, вернуться, подать заявление об отставке, вырваться из под власти Лота, попытаться… Стоп, сначала закончи все, потом… сейчас не время… как ты вырвешься?.. В конце концов Лот поймет… ведь были же вы прежде друзьями… если ему нужен этот чертов тайник – пожалуйста, а тебя пусть оставят в покое…

Он обхватил руками крест над гробом кирасирского полковника, нажал плечом. Крест начал тяжело поворачиваться, а вместе с ним, только в другую сторону, начала поворачиваться мраморная плита. Отвернув крест до упора, Джин снова включил фонарик. Под ним на глубине двух метров лежали останки графа. Тускло блеснули под лучом лежащий на груди скелета кирасирский шлем и эфес сабли.

В полуметре от истлевшего гроба находилась небольшая ниша с металлической заслонкой. Джин взялся за ручку заслонки – она была прикрыта липкой окисью. Он отбросил заслонку, нащупал другую ручку и, напрягая все мускулы, вытащил из тайника небольшой, но очень тяжелый сейф походного типа. Все оказалось так, как рассказал Лот.

Джин извлек из своей сумки специально приготовленный брезентовый чехол с кожаными ремнями, надел его на сейф, затянул ремни. Теперь сейф был похож на обыкновенный увесистый чемодан в чехле.

Джин снова налег грудью на крест, повернул его, плита встала на свое место. В склепе Гриневых-Разумовских вновь воцарилось спокойствие.

В последний раз он провел лучом по могилам предков, потом, движимый каким-то неясным, незнакомым чувством, поклонился могилам как-то нелепо, боком.

Он поднял чемодан, вышел из склепа, подошел к ограде, опустил скобу, быстро забросал яму землей, положил сверху дерн, собрал охапку прошлогодних листьев, и вдруг мгновенное предчувствие пронзило его. Он повернулся – прямо за его спиной стоял бородатый верзила с поднятым для удара ножом. Джин ударил человека ногой в живот, перехватил руку с ножом, изо всех сил рванул на себя. Хрустнули суставы, раздался дикий вопль, тело верзилы тяжело бухнулось на какую-то мраморную плиту за спиной Джина.

Тут же он заметил, что другой человек уже выбегает за калитку некрополя с заветным чемоданом в руке.

Он бросился за ним. Человек мелькал между сосен, раздирая кустарник, катился под уклон холма. Обернувшись, он выстрелил в Джина. Джин бросился за ствол сосны. Второй выстрел сорвал кору в пяти сантиметрах от его щеки.

Присев, Джин выглянул из-за ствола, увидел тень человека с чемоданом внизу в лунном пятне, увидел, что он поднял руку с пистолетом и выстрелил уже в другую сторону, прямо вперед, увидел мелькнувшую из кустов еще чью-то тень, мгновенную рукопашную схватку, после которой пистолет отлетел в одну сторону, чемодан в другую, одно тело бесчувственно рухнуло в траву, а второе стремительно побежало вверх – к нему.

Не отдавая себе отчета в происходящем, зная лишь, что чемодан должен быть в его руках, а помощи ему ждать неоткуда, Джин ринулся навстречу бегущему, столкнулся с ним, сделал отвлекающий финт левой рукой, а правой ребром ладони ударил по горлу. В этот же миг он почувствовал, что рука его попала в стальные тиски, а тело отделилось от земли.

Пролетев несколько метров, Джин ударился головой о ствол сосны и потерял сознание. Он не слышал топота многочисленных ног, криков команды, не видел, как пронесли из некрополя стонущего бородача, как по аллее подъехала военная машина, и очнулся только тогда, когда вокруг него собралась вся оперативная группа…

– Очнулся, Марк? – спросил его знакомый голос, и он увидел прямо над собой голубые глаза Васи Снежного Человека. – Что же ты не последовал моему совету и взялся шарить по могилам? В горы надо было идти, старичок, в горы. Только в горах можно до конца познать себя.

Глава двадцать девятая Пятьдесят первый ящик

(Перевод В. А.)

Потом он часто вспоминал эти допросы… Допрос вел Сергей Николаевич, он же – Вася Снежный Человек.

– Ваше имя?

– Евгений Павлович Гринев.

– Год рождения?

– 1937-й.

– Место рождения?

– Франция, Париж.

– Национальность?

– Американец.

– Адрес?

– Соединенные Штаты Америки, Нью-Йорк, 17, Ист 13-я улица.

– Профессия?

– Я врач.

– Каким образом оказались в Советском Союзе?

…Перед глазами Джина Грина, как на световом табло:

Статья 1 Кодекса поведения вооруженных сил США:

Я американский воин. Я служу в вооруженных силах, которые защищают мою страну и наш образ жизни. Я готов отдать жизнь во имя защиты родины…

– Мои документы перед вами.

– Отвечайте на вопросы.

– Я сотрудник американской выставки медицинского оборудования.

– Ваша постоянная работа?

– Ординатор в нью-йоркской больнице Маунт-Синай.

– Образование?

– Я закончил учебу в Тринити-колледже в Оксфорде в 1958-м…

– Простите, может быть, в 1957-м?

– Что? Да. Но…

– Продолжайте.

– После этого я окончил медицинский факультет Колумбийского университета.

– Ваше отношение к военной службе?

– Офицер резерва, врач. Окончил курс Р. О. Т. К.

– Поясните.

– Резерв офисерз трейнинг кор, то есть учебный корпус офицеров резерва.

– Ваши ближайшие родственники?

– Мать Мария Григорьевна Гринева и сестра Наталия.

– Семейное положение?

– Холост.

– Имеете ли родственников в Советском Союзе?

…Статья 2. Я никогда не сдамся в плен добровольно…

– Нет.

– Ваша выставка следовала в Киев. Однако вы собирались сойти с экспресса «Днепр» в Харькове, о чем заранее сообщили сотрудникам выставки – вашим сослуживцам.

– Я не собирался сходить в Харькове.

– Но ваши сослуживцы, опрошенные по приезде в Киев, заявили, что вас нет с ними и что вы собирались сойти в Харькове, чтобы посетить бывшее имение ваших предков в Разумовском ботаническом заповеднике близ села Грайворон Полтавской области. Вы получили разрешение?

– Какое разрешение?

– Permit, по-вашему.

– Я не знал, что нужно разрешение.

– Значит, вы действительно намеревались посетить Грайворон?

– Я не принял никакого твердого решения.

Так или примерно так шел допрос.

– Разве вас не ознакомили с правилами паспортного режима для иностранных граждан в СССР?

* * *

– Почему вы молчите?

– Видите ли, мне даже трудно вам это объяснить, это, должно быть, какое-то странное магнетическое влияние наследственных ассоциаций… Дело в том, что на территории заповедника прежде было имение, где прожило не одно поколение моих предков. Это имение когда-то было пожаловано моему прапрапрадеду, я даже уже не знаю, сколько «пра», графу Разумовскому императрицей Екатериной Великой за крымский поход Потемкина. Я родился в Париже, жил в Штатах… но с детства… разговоры в семье… рассказы батюшки и maman, воспоминания… альбом фотографий… поверьте, мне даже во сне снились аллеи этого парка, цепной мост, скульптуры…

– Не волнуйтесь. Выпейте боржоми.

– Благодарю вас. Видите ли, я почувствовал близость родной земли… я не мог проехать мимо… не поклониться родным могилам… Видите ли… я вам должен кое-что еще объяснить… Когда мне исполнилось семнадцать, отец посвятил меня в тайну. Дело в том, что в смутное время семнадцатого года в некрополе был оборудован тайник и отец перед отъездом в Крым спрятал там наши фамильные ценности.

– Почему же он не взял их с собой?

– Пробираться с ценностями в Крым в то время было опасно, а он надеялся вернуться в свой дом.

– Известно ли вам, что по советскому законодательству все клады па территории Советского Союза принадлежат государству?

– Этого я не знал.

– Вы курите?

– Да, но у меня почему-то отобрали сигареты.

– Сегодня вечером вы их получите обратно. Пока что курите мои.

– Спасибо.

– Гражданин Гринев, отчего же ваши фамильные ценности оказались в стандартном сейфе вермахта образца 1941 года, изготовленном на заводе «Штальверке» в Дуйсбурге?

– Этого я не знаю.

– Вы когда-нибудь видели такие сейфы?

– Нет, не приходилось.

– Однако чехол, который был у вас обнаружен, оказался точно подогнанным к размерам этого сейфа. Как это понять?

– Я купил его в какой-то лавке.

– Где?

– Не помню. Где-то в центре Москвы. Может быть, в ГУМе.

– Такие вещи не изготавливаются у нас. Чехол был сделан по специальному заказу именно для этого стандартного походного сейфа вермахта. Правда, сделан он из наших материалов… Короче говоря, чехол «стерилен»… Вы понимаете это?

– Нет, не понимаю. На нем, по-моему, биллион микробов.

– Вы не теряете чувства юмора, гражданин Гринев. Вам известно содержание этого сейфа?

– В тайнике должны были быть наши фамильные драгоценности.

– Отец вам говорил, какие именно вещи он оставил в тайнике?

– Я всего не помню, но там было бриллиантовое колье французской работы конца семнадцатого века, подаренное императрицей Анной одной нашей прародительнице, фрейлине двора, перстень с известным бриллиантом «Пти-Кохинур», два жемчужных ожерелья, ну и что-то еще…

– Что-нибудь кроме драгоценностей?

– Нет, не думаю.

– Выходит, гражданин Гринев, вы просто кладоискатель?

– Нет, я не считаю себя кладоискателем. Представьте себе, эти вещи представляли для меня чисто сентиментальный интерес.

– Ну хорошо. Старший лейтенант, введите задержанных.

* * *

– Вы знаете этих двоих?

– Нет.

– Этого?

– Нет.

– А этого с бородой? Посмотрите внимательно.

– Нет…

Странное дело: Джин видел этого человека в некрополе, сражался с ним; но ведь это было во сне!..

– А теперь вы двое. Вы! Вы знаете этого человека?

– Йес, сэр. Я видел его во Вьетнаме. Это капитан Джин Грин, командир команды А-234. Я должен был по приказу Костецкого следовать за ним в Грайворон и в случае отказа с его стороны силой отобрать у него сейф с документами.

Второй допрос состоялся в тот же день, что и первый, под вечер. Джина ввели в прежний кабинет. Три окна с приспущенными драпированными шторами; письменный стол, за которым сидел Сергей Николаевич. Над столом висел портрет человека с прищуренными глазами, с худым лицом, удлинявшимся узкой бородкой, – Джин еще утром понял, что это Феликс Дзержинский, первый председатель ВЧК. Сбоку от стола был маленький столик с пишущей машинкой, за которой сидел молодой человек, одетый весьма элегантно.

– Итак, вы капитан Джин Грин, командир команды А-234 спецвойск армии США, – весело и даже с некоторой приветливостью сказал Сергей Николаевич.

– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос и прошу немедленно связать меня с нашим посольством, – проговорил Джин заранее приготовленную фразу.

Сергей Николаевич с готовностью кивнул.

– Мы постараемся сделать это после уточнения некоторых обстоятельств, – он откинулся в кресле. – Дело в том, что мы обладаем некоторой информацией о вас. Мы знаем, что вы окончили медицинский колледж Колумбийского университета и работали практикантом в больнице Маунт-Синай, что стоит в Манхэттене на углу Пятой авеню и Сто первой улицы…

– Сотой улицы…

– Благодарю вас, да, да, Сотой улицы, напротив Сентрал-парка. Мы знаем, что вы вступили в армию и прошли подготовку в учебном центре Форт-Брагге, что в стрельбах во время учебы вы добились высокого показателя – девяносто шесть из ста, что вы участвовали со специальным заданием в маневрах «Великий медведь», что вы…

Лихорадочные мысли пронеслись в голове Джина. «Это бородатое мурло, которое выдало меня, кажется, он был в команде Чака Битюка, но он не мог знать о моих показателях в стрельбе, о…»

– …что вы обладаете довольно странной особой приметой – родинкой между большим и указательным пальцами правой руки. Родинка эта то появляется, то исчезает…

…Статья 3. Если меня возьмут в плен, я все равно буду продолжать сопротивление всеми возможными средствами. Я сделаю все возможное, чтобы убежать… Я не буду слушать врага и не буду принимать от него никаких льгот…

– Я не знаю, о чем вы говорите, – сказал Джин и вытер пот со лба.

– Мы знаем некоторые другие вещи и поэтому хотели бы уточнить ряд вопросов. В частности, вы бывали во Вьетнаме?

* * *

Невозмутимый деловитый старший лейтенант Васюков прошел через кабинет, открыл дверь и негромко сказал:

– Зайдите, пожалуйста.

В кабинет, приглаживая волосы, шагнул Марк Рубинчик. Увидев сидящего посередине Джина, он вздрогнул, тихо присвистнул, с многозначительной миной покивал старшему следователю.

Джин на мгновение прикрыл глаза. Чувство, не очень-то свойственное профессиональному разведчику, пронизало его при виде Рубинчика, и это чувство было не страх, а стыд.

– Садитесь, пожалуйста, – Васюков подвинул Рубинчику стул.

– Вы знаете этого человека? – спросил Сергей Николаевич, показав Рубинчику глазами на Джина.

– Еще бы, – сказал Рубинчик. – У меня зрительная память железная. Я по его милости чуть концы не отдал в…

– Одну минуту. Я вас прошу отвечать на вопросы. Как его имя?

– Евгений Чердынцев. Так, во всяком случае, этот фраер…

– Подождите, – снова прервал его Сергей Николаевич и повернулся к Джину. – А вы знаете этого человека?

Джин посмотрел Рубинчику прямо в глаза. Они обменялись долгим взглядом необъяснимого свойства, словно их связывала целая жизнь. Рубинчик резко отвел глаза.

– Да, я знаю Марка Рубинчика, – печально сказал Джин.

– Где вы встретили Чердынцева? – спросил следователь Рубинчика.

– В Хайфоне, в интерклубе моряков.

– Расскажите теперь все, что вы знаете о нем.

Последовал сбивчивый, но очень подробный рассказ Рубинчика о старой хайфонской истории. Следователь несколько раз перебивал его, сдерживая эмоции и уточняя разные детали. Дважды он попросил подтвердить, что на руке у Джина была родинка.

«Использовал бы я яд в этот момент, на грани полного раскрытия, сделал бы то, чего хотел от меня Лот?» Он не мог себе ответить на этот вопрос.

Рубинчик закончил свой рассказ.

– Вы рассказали все так, как было? – спросил следователь. – Без преувеличений? Ничего не забыли?

– Я же вам говорю, память у меня как капкан, – сказал Рубинчик.

Следователь обратился к Джину:

– Вы подтверждаете рассказ Марка Рубинчика?

– Да, – сказал Джин.

– Товарищ Рубинчик, вы свободны. Благодарим вас, – сказал следователь.

Рубинчик встал, сдержанно поклонился и пошел к дверям. Он не оглянулся на Джина, и тот, посмотрев ему вслед, увидел только широкую спину, обтянутую полосатым свитером из тонкой шерсти.

– Вы доложили начальству, что ликвидировали Рубинчика, – медленно сказал следователь, глядя в упор на Джина. – Почему вы на самом деле этого не сделали?

– Потому что это… – Джин попытался проглотить комок, застрявший в горле, – потому что это был первый русский оттуда, которого я встретил в жизни. Кроме того, парень мне просто понравился.

– Почему же вы ввели в заблуждение начальство?

– Это посоветовал мне сделать мой тогдашний наставник.

– Подполковник Лот, – ровным голосом, как бы заканчивая фразу Джина, сказал следователь. – Впрочем, тогда этот господин был майором… Вы хотите что-нибудь сказать?

– Нет.

– Как вы проникли на территорию Демократической Республики Вьетнам?

– С моря.

– Методом ХАЛО-СКУБА?

* * *

– Какова была цель инфильтрации?

Джин поднял голову.

– Цель чисто тренировочная. Командование хотело проверить, смогу ли я работать в русской среде.

– На следующий день после вашей встречи с Рубинчиком в Хайфоне произошел взрыв дамбы, который привел к затоплению жилого поселка. Почти одновременно было взорвано полотно железной дороги Ханой – Куньминь. Вам что-нибудь известно об этом?

– Нет.

– Каким путем вы эксфильтровались из ДРВ?

– Морским путем.

– Вы уверены в этом?

– Да.

– Ваши показания наивны, Грин.

Джин пожал плечами. В этот момент тихо задребезжал телефон. Следователь снял трубку, некоторое время слушал молча, потом сказал:

– Хорошо. Спасибо. – И повесил трубку.

– Здесь, в Москве, Грин, вы жили двойной жизнью. С одной стороны, вы были Евгением Гриневым, сотрудником Американской выставки медоборудования, с другой стороны, в доме академика Николаева вас знали как советского врача Марка Рубинчика…

– Это произошло случайно! – воскликнул Джин. – Я боялся, что русских людей, с которыми я хотел познакомиться, отпугнет мое американское происхождение, и назвался Рубинчиком.

– У вас был морской паспорт Рубинчика?

– Нет, я сдал его в Ня-Транге по назначению.

– Да, да, – несколько рассеянно заметил следователь, – конечно, трудно предположить, что вы сожгли его в номере гостиницы… – Он глубоко затянулся сигаретой, задумчиво посмотрел в потолок, выпустил дым. – А вы не знали, что академик Николаев ваш брат?

Ту ночь Джин Грин не смог бы назвать самой спокойной ночью в своей жизни. Он лежал на койке лицом в потолок, а мысль его в это время мучительно и безнадежно металась в лабиринте со стальными холодными стенами.

«Последняя фраза следователя… Николаев – мой брат? Дичь, безумие! Тот самый брат, потерянный при отступлении из Крыма? Знал ли об этом Лот? Неужели все это время за Лотом следили? Как вести себя дальше? Молчать, идиотничать, требовать связи с посольством? Но я уже многое рассказал… они знают многое, они, кажется, знают больше, чем… Может быть, они знают больше, чем я, обо всем этом деле. Что будет со мной?»

Утром он спросил у надзирателя, не может ли он побриться. Потом принесли завтрак: котлеты, хлеб с маслом, стакан жидкого кофе. Еще через некоторое время на пороге камеры вырос старший лейтенант Васюков.

– Гринев, на допрос.

Джин встал с койки и твердыми шагами вышел в коридор.

– Разрешите мне задать вам вопрос, гражданин следователь?

– Пожалуйста.

– Вчера вы сказали, что академик Николаев мой брат. Клянусь вам, я не знал этого. Я знал, что сын отца от первого брака был потерян во время эвакуации, но…

– Это, несомненно, ваш брат, и ваш отец Павел Николаевич даже имел с ним встречу во время пребывания в Москве в 1961 году. А теперь, с вашего позволения, я начну вас спрашивать. Какое задание вы получили относительно Николаева?

– У меня было задание войти к нему в доверие, и только.

– Вам объяснили цель этого задания?

– Да. Мне сказали, что Николаев – один из крупнейших в мире ученых-математиков, давно уже испытывает тягу к свободному миру, что в Советском Союзе ограничивают его творческую деятельность, что необходимо помочь ему перебраться на Запад.

– Значит, у ЦРУ были чисто филантропические цели?

– Насколько я знаю, говорили также о том, что Николаев работает над схемой дешифровального устройства, так что здесь сочетались…

Следователь неожиданно удовлетворенно хмыкнул.

– Значит, здесь сочетались… та-ак… Гражданин Гринев, нам известно, что несколько дней назад вы провели у Николаева приятный вечер. Кроме вас, в гостях был еще один человек. Как его имя?

– Рунке.

– Вы должны были ввести его в дом Николаева?

– Да.

– Как его настоящее имя?

…Статья 5. Если меня, как военнопленного, будут допрашивать, я обязуюсь отвечать только на следующие вопросы: имя, воинское звание, армейский номер и дата рождения. На все другие вопросы я отвечать не стану, чего бы это мне ни стоило…

– Этого я не знаю.

Джин напряженно глядел на следователя. Сейчас должно было проясниться самое главное – опознан ли Лот? Однако следователь как бы не придал значения его ответу, встал со своего места, подошел к широкому окну, заглянул за штору в яркое, солнечное утро, словно отрешаясь, потер ладонью лоб, улыбнулся, потом повернулся к Джину и присел на край стола.

– Я должен вам сказать, Гринев, что сегодня мы получили данные научной экспертизы. Во-первых, эксперты установили, что ваша знаменитая родинка содержит в себе смертельный заряд цианистого калия. Вы не первый «спук», у которого мы обнаружили родинку. Благодарите меня, что я содрал ее с вашей руки еще на берегу, а то еще, чего доброго, вы как ревностный служака… Во-вторых, установлено, что сейф вы не вскрывали, что его никто не вскрывал с 1944 года. Мы изучили содержимое сейфа… Что, кроме драгоценностей, вы предполагали найти в сейфе? Говорите, Грин, теперь уже вам трудно вертеться.

– Мне сказали, что там, – хрипло заговорил Джин, – что там, кроме наших фамильных ценностей, находятся важнейшие русские исторические документы, интересующие «фирму».

– Кто вам это сказал? – Следователь напряженно пригнулся. – Ну, говорите: кто?

Джин опустил голову и сжал зубы. Молчание продолжалось не меньше трех минут. Наконец, следователь прервал его.

– Там не было никаких русских исторических документов, Грин! Там были документы из архива полтавского гестапо!

Джин вздрогнул словно под током, поднял голову и, побледнев как бумага, тихо сказал:

– Я не знал этого, верьте мне.

– Идите сюда, – следователь жестом пригласил его к длинному столу. – Взгляните на эти фотографии.

Джин на неверных ногах подошел к столу, склонился над снимками и чуть не упал ничком.

Перед ним была длинная деревянная виселица, двенадцать людей со связанными руками стояли под ней, в углу на первом плане в группе офицеров скалился в белозубой улыбке юный Лот.

– Казнь грайворонских подпольщиков, – жестко сказал следователь.

Перед ним был ров, заполненный голыми трупами. На краю рва стояли солдаты с засученными рукавами, а чуть поодаль, расставив ноги и направив вниз пистолет, красовался могучий Лот.

– Ликвидация пятисот харьковских евреев.

Перед ним была стена, стена украинской белой мазанки вся в темных пятнах, а на фоне стены скорчившиеся, с мучительными гримасами умирания фигуры в американской летной форме, «US. Air Force» – отчетливые буквы были видны на груди у одного летчика, а перед ними с автоматами, изрыгающими огонь, стояли всего двое, и ближним был оскалившийся Лот.

– Расстрел экипажа сбитой «летающей крепости», – сказал следователь. Затем он щелкнул ногтем три раза по лицу Лота. – Это один и тот же человек, не так ли? Отвечайте, Гринев.

– Да, это один и тот же, – прохрипел Джин, не отрывая взгляда от снимков.

– Вы его знаете?

Голова Джина шла кругом. «Вот оно, вот оно… вот оно…» Он скрипнул зубами и выпрямился.

– Разрешите мне сесть.

– Садитесь. Вы его знаете?

Джин обессиленно покрутил головой.

– Все еще не верите? Вот фотокопия личного дела эсэсовца Лотецкого. Взгляните!

– Вы знаете этого человека? – услышал Джин, поднял голову и увидел дядю Тео.

«Контейнер» стоял, глядя на него исподлобья бычьими глазками. Руки его были за спиной.

– Это Тео Костецкий, адвокат из Нью-Йорка, – сказал Джин. – Я видел его на квартире Лешакова-Краузе на Сорок четвертой улице.

– А вы знаете этого человека?

– Так точно, – пискнул Тео. – Джин Грин, гражданин следователь, тот самый. О нем я уже давал показания. Вы знаете все.

– Теперь подойдите сюда, – приказал следователь дяде Тео и показал ему снимки.

– Какой ужас! – воскликнул дядя Тео.

– Вы узнаете этого человека?

– Да, так точно. Это Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки. Сейчас он именуется подполковником Лотом. Он видный сотрудник ЦРУ и активный деятель крайней правой организации «Паутина».

– Достаточно, – сказал следователь. – Уведите.

«…Что с Лотом? Если я убил его, то почему мне не предъявляют обвинения в убийстве? Если он жив, то где он, что с ним?..»

Прошло три дня. За это время Джина ни разу не вызвали на допрос. Он мерил шагами камеру по диагонали, по прямой, зигзагами, но мысль его в это время совершала гораздо более сложные, почти хаотические движения.

«Боже, – думал он, – пусть меня сошлют куда-нибудь подальше. Мне ничего не надо, я закончился, я старик… Если бы мне дали возможность видеть небо, видеть зарю, и полдень, и закат, пусть самая тяжкая жизнь, мне больше ничего не надо… Все сплелось в страшный узел: гестапо и СС, Лот, ЦРУ, „Паутина“… Что это за паутина? Я влип, я – муха? Мой идеал – Лот – славный рыцарь Ланселот – Джеймс Бонд, искатель приключений, – ты, оказывается, просто убийца-эсэсовец, ты так подло обманывал меня?.. Куда я попал? Что меня ждет? И здесь, совсем недалеко, Тоня… Знает ли она обо мне? „We alwayz kill the one we love…“, мне нужно умереть, но как это сделать?»

Через три дня в дверях появился Васюков, и Джин обрадовался: хоть что-то выяснится.

– Присаживайтесь, Грин, – легко и небрежно показал ему на стул Сергей Николаевич. Он держал возле уха телефонную трубку. Поблагодарив кого-то, он повесил трубку, что-то черкнул в блокноте, улыбнулся и спросил, как он себя чувствует, на отличном английском: – How are you getting on, Gene?

Это обращение по имени поразило Джина. Он натянуто улыбнулся и сказал по-английски:

– Чувствую себя как кошка, которая проходит по процессу тигра.

– Сядьте поближе к столу, мистер Грин. Я должен вам сказать, что следствие по вашему делу окончилось.

Все струны в Джине были натянуты до предела, но он нашел в себе силы спросить:

– К чему же вы пришли?

Офицеры перебросились взглядами, затем старший, чуть перегнувшись через стол, сказал Джину:

– Слушайте очень внимательно, Джин. Надеюсь, теперь вы понимаете, что мы располагаем достаточно серьезными источниками информации? Мы и раньше знали много, а теперь все пробелы заполнил мистер Костецкий и еще кое-кто. Готовы слушать, Грин?

– Да, – прошептал Джин.

Вслед за этим перед ним развернулась картина трех-четырех последних лет его жизни, точная до мельчайших деталей и полная такого страшного смысла, о котором он не догадывался даже в самые тяжелые дни.

– Ваш отец был убит в своей квартире не таинственными «красными», Лефти Лешаков сделал это по личному приказу Чарли Чинка, правой руки главаря гангстерской клики Красная Маска. Люди Красной Маски и убрали Лефти задолго до того, как вы стали метаться по Нью-Йорку с желанием осуществить акт личной мести.

Кто же эта загадочная Красная Маска, которую никто, даже люди Красавчика Пирелли никогда не видели в глаза? Это ваш друг, спортсмен и денди «старина Лот», с которым вы так весело проводили время в различных местах Нового и Старого Света, военный преступник Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки.

– Как это ужасно! Значит, Костецкий был прав. Да и сам Лот признался…

– Лот – работник ЦРУ – естественно, камуфлировался. О том, кто такой Красная Маска, знал только Чарли Чинк, правая рука Лота. Тео Костецкий из «Паутины» навел вас на дом Лешакова-Краузе и хотел спровоцировать на убийство, чтобы прибрать вас к рукам. Но он опоздал. Люди Лота уже убрали Лефти и направили официальное следствие в сторону китайской банды Тонг. Таким образом, Лот, надо отдать ему справедливость, блестяще запутал все дело. Да, мистер Лот умеет выходить сухим из воды. Фиаско в Советском Союзе – его первый провал.

«Стало быть, Лот арестован?» – мелькнуло в голове Джина.

– Теперь нам придется совершить небольшой исторический экскурс. В семнадцатом году ваш отец действительно оборудовал тайник для драгоценностей в родовом склепе. Знали об этом только он и управляющий имением, некто Петр Рогаль. После революции Рогаль вел преступный образ жизни, и к моменту нападения Гитлера на Союз он находился в харьковской пересыльной тюрьме. При захвате немцами Харькова ему удалось бежать из тюрьмы. Все эти годы Гриневские сокровища не давали ему спокойно спать, и, оказавшись на свободе, он пробрался в имение, не зная, что там расположился штаб гестапо. Здесь он был схвачен. Допрашивал Рогаля оберштурмфюрер фон Шмеллинг унд Лотецки. Должно быть, он хорошо это умел делать, ибо Рогаль быстро выдал ему тайну клада. Лотецки сделал Рогаля бургомистром Грайворона.

У Лотецкого был блестящий послужной список в гестапо, он руководил казнями и лично принимал в них участие, у него были далеко идущие планы, теперь в его руках были и большие ценности. Он не хотел передавать свои козыри непосредственному начальству. Лот уже тогда начал вести двойную игру. Он спрятал в сейф с драгоценностями документы расстрелов и списки агентуры. Эти документы должны были помочь в стремительном взлете на высокую ступень в нацистской иерархии.

После разгрома на Курской дуге вермахт покатился на запад. Образовался Грайворонский «котел». Кольцо быстро сжималось, и Лотецкий вместе с Рогалем панической ночью перед взрывом здания гестапо спрятали сейф с драгоценностями и документами в ваш тайник. Здесь же, на месте, Лотецки пристрелил Рогаля. На ваше горе, Грин, ему удалось прорваться из «котла».

В сорок четвертом году вблизи Полтавы советское командование оборудовало несколько аэродромов, на которых стали базироваться американские «летающие крепости», совершавшие «челночные рейсы» из Англии и Италии.

Лот подал начальству докладную, в которой излагался дерзкий проект уничтожения одного из этих аэродромов с «летающими крепостями». На самом деле он, разумеется, хотел пробраться к своему заветному тайнику… Прочтите этот документ, Грин!

Следователь протянул Джину лист бумаги.

Из показаний гражданина США Теодора Костецкого:

…Отдел контрразведки «Паутины» особенно интересовался полтавским периодом жизни мистера Лота. Из бандеровских источников мы узнали о связи Лота с бывшим управляющим имением Гриневых, о существовании тайника и о списках бандеровской агентуры гестапо и оуновской службы «безпеки». Лот сумел оставить на территории Полтавщины глубоко законспирированную разведывательную сеть, но ключ от нее остался на освобожденной русскими территории. Мы надеялись, что сможем вырвать у Лота этот ключ и найти дорогу к тем людям, которые к этому времени, возможно, проникли в разные сферы советского общества. Мы хотели, чтобы Лот сам выдал нам тайник, но он решил иначе. Он хотел, чтобы «Паутина» служила ему. За ним всегда стояло ЦРУ.

Нашим людям удалось установить по находящимся в Пентагоне трофейным архивам СД, что Лот получил из рук Гитлера Рыцарский крест за смелую диверсионную операцию по наведению немецкой авиации на американский аэродром «челночных» полетов под Полтавой, а также по совокупности за расстрел экипажа американского бомбардировщика, совершившего в степи вынужденную посадку. Сам факт расстрела Лотом американцев нас в «Паутине» не смущал: Лот выполнял свой долг, но мы понимали, что сможем держать его в строгом ошейнике на коротком поводке, если получим документальное подтверждение его полтавского подвига. Кое-кому в Сенате США такие «подвиги» могли бы не понравиться…

Джин отлож ил бумагу и схватился за стакан с водой. Следователь тем временем продолжал:

– Итак, во главе «химмельсфарскоманды» Лот был заброшен в советский тыл, в район Полтавы. Через несколько дней здесь произошел драматический эпизод. Подбитая над линией фронта «крепость», не дотянув до аэродрома, упала в лес. Одиннадцать членов экипажа были схвачены «волками» Лота. Лишь один бортмеханик Бенджамен Хайли спасся чудом. Кажется, он до сих пор служит в вашей авиации.

Лотецки вместе со своим другом Францем Рунке лично расстреляли летчиков. Расстрел был очень детально документирован и даже, как вы видели, сфотографирован. Отмечены в протоколе были даже серийные номера летчиков. Посмотрите, Грин. Видите, вот серийные номера ваших ребят. Лот хотел и этот расстел присоединить к своему активу.

Затея с взрывом аэродрома ему, разумеется, не удалась, но он составил для начальства доклад, в котором писал, что «крепость» села на посадочные огни ложного аэродрома, устроенные его командой.

В ночь перед эвакуацией в тыл команда Лота пробралась в Разумовский парк. Лот успел вложить документы расстрела в сейф, когда послышались выстрелы. «Химмельсфарскоманда» была окружена советской воинской частью и почти полностью уничтожена. Боясь попасться на месте с такими документами, Лот вновь спрятал ящик в тайник, и вновь ему удалось ускользнуть, на ваше, Грин, несчастье.

Теперь вы понимаете, почему у «старины Лота» появился такой жгучий интерес к вашей семье, дружеские чувства к вам и любовь к вашей сестре?

К началу вашей эпопеи Лот стал един в трех лицах. С одной стороны, он был прикрыт официальным статусом офицера ЦРУ, «неприкасаемого»; с другой – он был главарем могущественной бандитской шайки, которая содержала сеть тайных притонов и вела широкую торговлю наркотиками; с третьей стороны, он искал пути в «Паутину». Он искусно вел тройную игру, служил и обманывал, покупал и продавал. У него были очень далеко идущие планы, может быть, даже фантастически дальнобойные планы.

Однако все эти годы ящик под Полтавой не давал ему покоя. Он узнал, что каким-то таинственным образом сведения об этом ящике просочились в «Паутину», что «Паутину» чрезвычайно интересует его содержимое. Какие-то смутные данные о тайнике были и в ЦРУ. В руках разведки Гелена после войны оказались пятьдесят ящиков с секретной агентурной документацией. Это был таинственный пятьдесят первый ящик…

Лоту необходимо было заполучить ящик в свои руки. Во-первых, там были компрометирующие его документы. Вряд ли официальные лица в Вашингтоне смогли бы одобрить карьеру убийцы американских летчиков. А что случилось бы, если бы об этом хотя бы краешком уха узнала пресса? Во-вторых, там были агентурные списки. Это хороший товар. Что касается дорогих вашему сердцу камешков, к которым вы проявили такой сентиментальный интерес, то и они, Грин, вряд ли оказались бы в ваших руках. Тео Костецкий на следствии показал, что Лот уже в Москве намекнул ему на возможность вашей ликвидации в Лондоне. Вы после этого дела были абсолютно не нужны Лоту, как в свое время Лефти Лешаков. В ЦРУ было известно о встрече Павла Гринева с академиком Николаевым, вашим братом, летом шестьдесят первого года. Летом шестьдесят второго года Лот имел решительный разговор с вашим отцом, добиваясь его помощи в похищении Николая Николаевича. Гринев отверг все домогательства Лота и пригрозил отказать от дома, обнародовать его преступные замыслы через прогрессивную печать. Это стоило ему жизни.

Далее Лоту потребовалось сплести стальные сети вокруг вас, чтобы с вашей помощью похитить Николая Николаевича и выкрасть полтавский сейф. Тут, кстати, вы сами очень помогли своими безрассудными действиями. Так или иначе вокруг вас создалась атмосфера преследования и безысходности. Помните, как вы отрывались от слежки по пути в Филадельфию. Тогда за вами шли люди Лота. Лот не брезговал ничем. Он инспирировал ваш проигрыш на ипподроме. Хотел углубить ваш финансовый кризис, а деньги положил в свой карман. И все это время он оставался для вас «стариной Лотом», гурманом, немного циничным остряком, искателем приключений. Он подвел вас к краю пропасти и сказал: «Вот единственный путь! Вперед, Джин! Наши флаги развеваются на мачтах!»

И вы пошли по этому пути. Вас учили убивать, обманывать, отравлять, умирать. Лот хотел сделать из вас универсальное оружие. Он даже испытывал к вам некоторую симпатию. Любовался вами как делом рук своих. Форт-Брагг, Вьетнам, теперь Москва… финиш, мистер Джин Грин, агент ЦРУ.

Следователь замолчал. Джин некоторое время сидел молча, опустив голову. Потрясение было слишком сильным, чтобы сразу прийти в себя. Наконец он поднял голову и тихо сказал:

– Я проклинаю тот день и час, когда встретил этого человека. Конечно, как сказал Овидий: «Все же в несчастье своем частью и я виноват…»

– А если бы вам удалось осуществить операцию «Эн-Эн-Эн», что бы вы сказали тогда? – спросил следователь.

– Во мне давно уже созревал душевный перелом, – искренне сказал Джин. – Можете мне не верить, но я хотел вырваться из разведки, хотел уйти в нормальную жизнь, но не знал, как это сделать. Во всяком случае, отношения с Лотом были бы порваны навсегда. В последние годы он стал внушать мне отвращение даже и без этих ужасающих разоблачений.

– Да-а, – задумчиво протянул следователь, – скорей всего ваши отношения прекратились бы, но не по вашей воле. Это сделали бы люди «Паутины».

Джин вздрогнул, сжал челюсти, и наконец все в нем прояснилось, кончилось состояние «грога», и ясная, как радуга, ненависть прошла сквозь мозг.

…Статья 6. Я никогда не забуду, что я американский воин, что я отвечаю за свои поступки и верю в те принципы, которые делают мою страну свободной. И я уповаю на бога и на Соединенные Штаты Америки…

– Что вы будете делать со мной? – спросил он. Следователь закурил, посмотрел в потолок.

– Вы были пешкой в страшной игре, Джин Грин. Нам кажется, что вы поняли дьявольский смысл этой игры, что вы хотите выйти из нее, и мы сочли возможным ограничить наказание сроком предварительного заключения и выслать вас из Советского Союза за недозволенные действия и злоупотребление статусом сотрудника выставки. Учтите, Грин, если вы еще раз будете задержаны с поличным на нашей территории, вам несдобровать. – Он встал. – Займемся окончательным оформлением вашего дела.

Они смотрели друг на друга и оба молчали. Собрав все силы, Джин тихо спросил:

– Она ничего не знает обо мне?

– Нет, – сказал Сергей Николаевич.

Джин облегченно вздохнул.

– Вы… вы видели ее в эти дни?

– Об этом вам следует забыть навсегда.

Сергей Николаевич встал, отдернул шторы. Поток солнечного света ворвался в комнату, закружились пылинки. Джин зажмурил глаза.

Шестой раунд «Соединенные Штаты против Джина Грина»

Non progredi est regredi[114]

Глава тридцатая «Братья по закону»

(Перевод О. Г.)

День обещал быть необычайно жарким для начала сентября: с утра – 55 градусов по Фаренгейту. Монмартрский собор Сакр-Кер прятался за лиловатой дымкой, над недвижными розовыми каштанами вдоль Сены дрожало желеобразное марево, раскаленный асфальт прожигал подошвы. По всем бульварам и улицам несся, нескончаемый поток «рено», «ситроенов» и «симок»; парижане не хотели проводить дни бабьего лета в столичной жаре и бензиновой духоте.

Выбравшись из этого потока, юркий обшарпанный таксомотор остановился у подъезда посольства Федеративной Республики Германии на тихой Рю-де-Лилль.

Джин вышел из машины и, путаясь в старых и новых франках, расплатился.

Мосье Такси, прикарманивая щедрые чаевые, смягчившимся взором посмотрел вслед элегантному молодому джентльмену в белом костюме яхтсмена и шляпе канотье а-ля Морис Шевалье. Этот американец, сразу видать, немало пожил в цивилизованных краях Старого Света: он прекрасно говорит по-французски и не ограничивает чаевые десятью процентами от суммы, показанной счетчиком. Щедрые чаевые!.. Если бы шофер знал, что этот «богатый» американец утром разменял свой последний стодолларовый банкнот!

Джин окинул взглядом импозантное белое здание посольства, приметив и бронзовый щит с черным орлом ФРГ, и флагшток над подъездом.

Сколько флагов сменилось на этом флагштоке! Много десятилетий назад на нем развевался флаг Гогенцоллернов с прусским Железным крестом, и по этим каменным ступеням поднимался к шпиону Шварцкоппену граф Эстергази, тот самый шпион Эстергази, что оклеветал Дрейфуса. Потом здесь висел забытый всеми флаг Веймарской республики. Его сменило красное полотнище с черной свастикой в белом круге, и уже через несколько лет этот зловещий флаг реял и на Эйфелевой башне, и всюду во Франции, и почти над всей Европой. В сорок четвертом нацистский флаг был сорван и сожжен восставшим Парижем. Прошло много лет, и вот вновь точит когти черный прусский орел…

Джину повезло. Он застал в посольстве помощника консула, с которым когда-то в каком-то ресторане его познакомил Лот.

Веселый толстый баварец с пивным носом и брылами в красных прожилках встретил Джина как старого друга. Вопреки этикету, несмотря на слишком ранний час, он даже предложил Джину выпить какой-нибудь коктейль, пиво «Кроненбург» или аперитив «Кампари», а когда тот отказался, угостил его бразильской сигарой.

– Очень рад! Очень рад! – щебетал он неожиданно тонким голосом евнуха, поглаживая брюшко размером с двенадцативедерный самовар. – Друг Лотара – мой друг! Ведь я служил одно время с Лотаром. Он всегда подавал большие надежды. Еще в Мариенбурге, когда мы были юнкерами. Чем могу служить? Кстати, должен выразить вам мое восхищение: я читал в газетах о вашей высылке из России, читал протест Министерства иностранных дел СССР… Я, разумеется, не стану задавать вам никаких вопросов. Однако я узнал, что Лотар тоже этим летом ездил в Москву, и сразу понял, что ваши люди не сидят без дела. И у нас признают, что разведывательная работа за «железным занавесом» вдесятеро труднее, чем в тылу врага в годы второй мировой войны. А сейчас вы откуда к нам пожаловали?

Джин был осторожен: всем известно, что в западногерманских посольствах, как и в американских, разведчиков куда больше, чем дипломатов.

– О наших делах в России, – сказал Джин по-немецки, оглядывая обставленный ультрасовременной мебелью кабинет, – мне и в самом деле не хотелось бы сейчас вспоминать. Черчилль был прав: Россия – это загадка, окутанная тайной, покрытая неизвестностью. После того как меня выдворили, я полетел прямо в Нью-Йорк, в страну франкфуртских сосисок и гамбургских котлет. Должен признаться, что был дьявольски рад увидеть наконец в Айдлуайлде, в аэропорте Кеннеди, темно-красный автомат для продажи кока-колы бутылками!..

– О, как я понимаю вас! – закивал пивным носом баварец. – Помню первый день возвращения из плена… Продолжайте, продолжайте, прошу вас!

– Дома меня ждали горькие вести: умерла моя мать. Не перенесла смерти отца… К тому же прочла о скандале со мной в России…

– О, какое несчастье! Как я вам сочувствую! И я, вернувшись из плена, не застал в живых своих стариков. Продолжайте, продолжайте!

Джин не стал, разумеется, рассказывать этому другу Лота о своем визите в «Манки-бар», где он снова встретился с глазу на глаз с Красавчиком Пирелли. Применив два-три форт-брагговских приема, Джин упросил Красавчика рассказать ему последние новости. Оказалось, что еще два года тому назад Красная Маска полностью подчинила себе банду Пирелли. Выяснив адрес Чарли Чинка, Джин посетил и этого джентльмена. Чарли Чинк после соответствующих уговоров рассказал все без утайки, а главное, историю убийства старика Гринева, и открыл ему имя организатора убийства – Лота.

– Собственно, мне нечего рассказывать. Встретился с сестрой, Натали окончила театральное училище и репетирует роль Офелии в молодежном театре в Линкольн-центре.

– О, какая талантливая сестра!

– Да, из нее выйдет толк.

– Я слышал, ваша сестра вышла замуж за Лотара?

– Верно, хотя Натали чуть было не вернула ему кольцо, поссорившись с ним из-за войны во Вьетнаме. Сестра, видите ли, связалась в Нью-Йорке с этими «мирниками»…

– О бедная, несчастная девушка! И вам не удалось наставить ее на путь истинный?

– Боюсь, что нет. И вообще боюсь, что «голуби» у нас скоро заклюют «ястребов»!

– Пора вмешаться американскому орлу! – пошутил помощник консула. – Пора ему навести порядок на американской птицеферме, где царит слишком много беспорядка, именуемого Демократией.

– Я пробыл дома несколько дней, поклонился отцу и матери на кладбище, а потом прилетел сюда, в Европу, чтобы развеяться. Посетил Мадрид, где видел «Чудо Кордовы» – тореадора Мануэля Бенитеза Тереза. Потом – Лиссабон, Алжир, Рим, Тель-Авив, Афины. Вот уже целый месяц как скитаюсь один, соскучился по друзьям, вспомнил о Лоте. Я спрашивал о нем в посольствах, гостиницах, аэропортах. Два или три раза нападал на его след… Решил заглянуть в Париж. Искал его в «Ритце», «Георге Пятом», «Бристоле»… А вы случайно не знаете, где он сейчас?

– Да вам просто не везло! – воскликнул баварец. – Ваш шурин тоже ездил по Европе. Два дня назад он звонил консулу по каким-то делам из Лондона.

– Из Лондона?! – Похолодев от волнения, в свою очередь, воскликнул Джин. – Вот неудача! Да я третьего дня был в Лондоне, нанес там визит вашему послу на Бэлгрейз-сквере. Оказывается, посол Хассо фон Этцдорф хорошо помнит Лота как блестящего молодого офицера.

– О да! – с радостью предался воспоминаниям молодости помощник консула. – Ведь его превосходительство фон Этцдорф являлся личным представителем бывшего министра иностранных дел Риббентропа при ставке фюрера. А Лотар приезжал туда, чтобы получить из рук самого верховного главнокомандующего и рейхсканцлера Рыцарский крест за какое-то важное и секретное дело под Полтавой.

– Это интересно! – оживился Джин.

– Однако вашему невезенью пришел конец, – расплылся в улыбке баварец. – Со вчерашнего вечера Лотар здесь – в Париже!

– Превосходно! – обрадовался Джин, сдерживая поток нахлынувших на него чувств. – Может быть, вы знаете, где он остановился?

– Не знаю, но могу, пожалуй, узнать.

Помощник консула достал из ящика стола толстый справочник.

– Наш подполковник Лот, – продолжал он, перелистывая справочник, – получил новое важное назначение. Вам, капитан Грин, я могу это сказать. Он назначен на важный пост в отдел специальных методов ведения войны разведуправления ШЕЙП Верховного штаба держав НАТО в Европе. Он будет координировать деятельность разведок и специальных войск всех стран, входящих в НАТО. Называется это ИНИН, межнатовская разведсеть.

Интересно, где остановился Лот: в старинном отеле «Кридон», что напротив здания посольства США, или в отеле «Мажестик» на авеню Клебер? Последний ему больше подходит – там в годы оккупации размещался штаб гестапо.

Через две-три минуты услужливый баварец повесил трубку и с улыбкой сообщил Джину:

– Отель «Лютеция» на бульваре Распайль. Это на левом берегу Сены. Пока Лотар живет там, но скоро переберется в роскошную квартирку в Версале, где располагается штаб НАТО. Прелесть что за квартирка! Обшита панелями эпохи «короля-солнца», мебель времен империи Наполеона, кровать маршала Нея!..

Джин встал, потушил сигарету в массивной бронзовой пепельнице и с чувством пожал руку помощника консула.

– Я вам очень обязан, герр… С удовольствием повидался бы с вами во внеслужебное время…

– Что вы! Что вы! Друг подполковника Лота – мой друг!.. Называйте меня просто Манфредом!.. И разумеется, мы повидаемся с вами – в Париже, хи-хи, есть где поразвлечься!

Когда Джин откланялся, помощник консула подошел обратно к столу, приподнял жалюзи и смотрел вслед не спеша удалявшемуся по тротуару Джину, пока тот не скрылся за углом.

Потом баварец подошел обратно к столу и, полистав телефонную книгу, набрал номер.

– Отель «Лютеция»? – заговорил он по-французски. – Мосье Шнабель у себя в номере? Узнайте, пожалуйста. Что? Только что позавтракал? Прошу соединить меня с ним. Алло? Герр Шнабель! Здравствуйте, полковник! Это Манфред! Сообщаю, что я только что направил к вам, как вы велели, Джина Грина…

– Грина? – переспросил после небольшой паузы Шнабель. – Джина Грина?

– Яволь! Шурина нашего Лота. Симпатичный малый. Как было условлено, я сказал ему, что Лот в «Лютеции». Он ничего не знает.

– Расскажите мне все подробно, не выпуская ни одного слова, сказанного Джином. Меня интересует любая мелочь. Грин ничего не знает о судьбе Лота? Это очень важно! И прежде всего меня интересует его отношение к Лоту. Ясно! Итак, я вас слушаю.

Придя в «Лютецию», Джин узнал от полковника Шнабеля, что Лот в командировке.

– Я люблю эту старую гостиницу, – сказал Шнабель Джину, усадив его в лучшее кресло своего номера де люкс. – Зная о вашей любви к истории старинных отелей и вообще домов, сообщаю любопытные детали: в годы второй мировой войны в «Лютеции» помещался штаб абвера – германской военной разведки. Здесь – именно в этом номере – часто плели свои козни адмирал Канарис и его верный помощник полковник Остер.

Шнабель, высокий, худой, седовласый, был в легкой синей куртке из шамбрэ с медными пуговицами и белых штанах из поплина. От него попахивало кельнской водой, той самой – № 4711. Джин знал: Шнабель – главный патрон Лота в «фирме», руководитель пронацистской группы в ЦРУ.

Задача Джина состояла в том, чтобы выдать себя за прежнего простодушного Джина, который ничего не узнал о содержимом полтавского тайника и ничего не услышал в Москве о смерти своего отца. Задача Шнабеля: раскусить агента, побывавшего в руках советской контрразведки.

Этот поединок походил на интеллектуальное джиу-джитсу.

Все время, пока Джин рассказывал о провале полтавского задания, о своем аресте, о высылке из Москвы, мозг Шнабеля работал с точностью электронной вычислительной машины, регистрируя и анализируя каждый нюанс и оттенок не только речи, но и мимики Джина.

С самого начала он определил наметанным глазом, что Джин пришел безоружным. Это придало ему дополнительную уверенность: перед приходом Джина он успел подготовиться к любым неожиданностям этой встречи. В разных карманах у него лежали последние новинки оружейников ЦРУ – диковинные ручки, зажигалки, сигареты, бесшумно стреляющие смертельными и парализующими зарядами яда, газа, свинца. В каблуке правого полуботинка у него был скрыт знаменитый пружинный нож образца Флеминга – Даллеса.

Раскладывая весь этот арсенал по карманам, вооружаясь перед встречей с Джином, Шнабель, как всегда, ощутил привычную приподнятость, азартное предвкушение опасной игры и возможности боя, но на этот раз впервые почувствовал он и какое-то томительное и тревожное сомнение…

Зачем ему все эти смертоносные сюрпризы и фокусы? Неужели он, Шнабель, боится Джина, ученика Лота?

И Шнабель, который, как всякий профессиональный разведчик, не врал, по крайней мере, самому себе, в первый раз признался, что да, он немного побаивается Джина. Потому что Джин стал опасен.

– Сегодня же вы встретитесь с вашим братом по закону, – с улыбкой говорил полковник Джину. – Как это будет по-русски? «Шурин» – да? Впрочем, все мы «неприкасаемые» – братья по закону!

Знает Джин или не знает?

Знает всю правду, часть правды или ничего не знает?

Шнабелю вспомнился термин, популярный среди работников ЦРУ: «перебежчик на месте». Может быть, стал уже Джин Грин «перебежчиком на месте»?

Все, что рассказывал ему сейчас Джин о событиях в России, было отлично известно Шнабелю по шифрограмме, составленной американским посольством в Москве на основании объяснений Джина. Из его рассказа следовало, что ни он, ни советские власти не обнаружили тайника в склепе. Выходило, что ничто ни с какой стороны не угрожало Шнабелю. Все сходилось, но рассказывал ли Джин тогда, в посольстве в Москве, и рассказывает ли здесь, сейчас, в Париже, всю правду?

Как будто да. Но только как будто.

Друг или враг? Наивный простак или суровый мститель? Надо приберечь его для будущих дел или обезвредить навсегда?

Вот какие нелегкие вопросы терзали Шнабеля, хотя внешне он оставался все тем же непринужденным и невозмутимым Шнабелем.

Джин тоже безукоризненно играл свою роль. Роль друга, наивного простака, хорошего парня, которого еще вполне можно использовать в целях ЦРУ.

О провале московской миссии он рассказывал чуть сконфуженно, но так, словно вел речь о самом большом и захватывающем приключении всей своей жизни. До предела взвинченный, он ничем не выдавал свою напряженность, но весь его ум, все его чувства в этом поединке ума и чувств, включая шестое чувство разведчика, были поставлены на боевой взвод и четко, как на экране радара, регистрировали приливы и отливы сомнения и недоверия в душе Шнабеля.

Но когда Шнабель, выслушав Джина, вдруг взглянул на золотые ручные часы «Ролекс», Джин должен был признаться, что Шнабель словно включил некое антирадарное устройство и ушел от обнаружения. Джин так и не понял, удалось или не удалось ему в конце концов убедить чифа, что тот имеет дело с прежним простаком Джином.

Конечно, Джину было отнюдь не легко сыграть свою роль в этом спектакле, весь смысл которого был в подтексте.

– Послушайте, Джин! – сказал Шнабель, вставая. – У меня тут служебное дельце, а мне не хотелось бы сейчас так сразу расставаться с вами. А почему бы нам не сочетать приятное с полезным? Я предлагаю вам поехать со мной!

– Куда это? – с улыбкой спросил Джин, тоже поднимаясь с кресла.

– В такой жаркий и душный день вы, Джин, наверное, не отказались бы поплавать в море?

– В море? Это великолепно! Куда мы едем? Ницца, Канны, Лазурный берег?

– Скажите, как из Парижа быстрее всего добраться до моря?

– Ближе всего море в Гавре.

– Молодец! Ставлю вам высшую оценку по географии. Туда мы и махнем! Кстати, на юге сейчас слишком жарко. Место таких викингов, как мы, – на берегу Английского пролива![115] А главное, там мы увидим нашего Лота!

Шнабель снял белую телефонную трубку.

– Алло! Говорит полковник Шнабель. Прошу сейчас же подать мой «мерседес» к подъезду. Благодарю вас.

В машине оливкового цвета – шестиместном «мерседес-бенце» модели 190Д последнего выпуска с красно-голубым номером Европейско-Экономического Сообщества, чиф сам сел за руль.

– У Лота новая работа? – спросил Джин.

– О да! И довольно интересная, Джин. Он инспектирует спецвойска, созданные по типу «зеленых беретов» при НАТО. Пока организована воздушно-десантная бригада в составе четырех батальонов – США, ФРГ, Англии и Бельгии. Думаю, его отношения с верховным союзным командующим в Европе генералом Лаймэном Лемницером сложатся наилучшим образом. Он, кажется, близок к осуществлению своих мечтаний, Джин. Женат на великолепной женщине, денег полно. Как майор, он получал без всяких надбавок семьсот сорок долларов в месяц. Теперь, как подполковнику, ему платят девятьсот шестьдесят долларов. Полковничьи погоны ему обеспечены. Может, еще выйдет и в бригадные генералы – тогда будет получать тысячу триста сорок. Кстати, я должен встретиться сегодня с адмиралом Робертом Деннисом, верховным союзным командующим в Атлантике. В Гавр из Штатов прибыли американские атомные подводные лодки – пять субмарин, восемьдесят ракет типа «Поларис». Надо проверить, какие там на месте приняты меры безопасности. Выкупаемся, пообедаем – махнем в Шербур. Там Лот. Поужинаем свежайшими устрицами и лангустами и вернемся в Париж. Идет, Джин?

– Гениальный план, полковник.

«Мерседес» вырвался вперед и легко обогнал какой-то «пежо-203», битком набитый молодым французским семейством.

По дороге Шнабель и Джин непринужденно толковали о невероятно увеличившемся количестве автомашин на дорогах Франции, о несравненном французском сыре, духах, вине и женщинах, о французском экономическом коктейле капитализма и социализма, о женщинах, о де Голле и его стремлении сделать «ля бель Франс» третьей силой и опять о женщинах…

В Понтуазе Джин обратил внимание Шнабеля на намалеванные на каменной стене кладбища зловещие три буквы: ОАС.

– Оасовцы играли ва-банк и проиграли, – с досадой сказал чиф. – Де Голль загнал их в подполье. Еще хуже то, что де Голль принял меры против проникновения «фирмы» во французскую секретную службу и службу безопасности. Похоже на то, что он и вовсе оторвет Францию от НАТО. Между прочим, Джин, я не ожидал увидеть вас в Париже. Ведь после высылки из России вы обязаны были явиться в ЦРУ для дальнейшего прохождения службы.

– Это верно, – нахмурился Джин. – Я уехал в Европу без разрешения. Искал Лота. И это немного тревожит меня. Я хотел встретиться с ним, просить его устроить мне отпуск.

Они пересекали шоссейный мост через Сену.

– Ну, конечно, Джин! О чем разговор! Я все устрою тут же в Париже! Сделаем так, что вы снова будете вместе. У вас с ним по-прежнему впереди большие и славные дела!

– Представляю! – пробормотал Джин.

– Вы не проголодались? Может, перекусить перед Руаном в «Ле Рутье»? У них подают филейную часть барашка, сваренную в белом вине. Да! И знаменитую руанскую утку с апельсинами!

– Я вовсе не голоден, – заверил Шнабеля Джин.

Шнабель глянул на часы.

– Вот и Руан. Доехали за час двадцать, на пять минут обогнали поезд Париж – Руан. Неплохо. Правда, дьявольски дорог тут бензин – выходит по девяносто центов за галлон.

Руан – столица Верхней Нормандии, город-музей, сильно пострадавший во время войны от камрадов Лота. Приятно видеть, с какой любовью восстановили французы построенные в семнадцатом веке дома. Шнабель и Джин проехали по площади, на которой, по преданию, в 1431 году сожгли Жанну д'Арк. На краю площади остановились, чтобы подкачать шину.

Шнабель вышел из машины, нашарил полфранка в карманах белых брюк.

– Я пока позвоню по делам в Париж, – бросил он Джину.

Шнабель связался с Гавром, поплотнее прикрыл дверь будки…

Дальше дорога вилась вдоль долины Сены. Быстро промелькнули изумрудные пастбища со стадами коров, чье молоко идет на достославный сыр камамбер, яблоневые сады, знаменитые водкой «Кальвадос». Они приближались к местам исторической высадки союзных войск в Нормандии, где проходила операция «Оверлорд», открывшая второй фронт. Давно исчезли немецкие бункеры, редко найдешь здесь заплывшую, заросшую травой воронку от бомбы или снаряда. Тут и там торчат каменные памятники американским дивизиям, участвовавшим в тот памятный день – 6 июня 1944 года – в открытии второго фронта.

Слабый бриз едва шевелил пестрые флажки над купальными павильонами. На пляже летали ласточки. Все тут успело выгореть за лето: и эти флажки, и окрашенные масляной краской деревянные павильоны, и огромные зонты с кудрявой оторочкой, и плетеные пляжные кресла с высокими «капюшонами», защищавшими полуобнаженных солнцепоклонников от зябкого норд-оста, прилетавшего сюда, в бухту Сены, с Северного моря. В проливе белели яхты, носились катамараны.

– А вот и «Лорелей», – сказал Шнабель, показывая на одну из яхт. – Шлюпка ждет вас. А на борту «Лорелей» нас ждет Лот…

Минут через десять полковник Шнабель и Джин Грин поднялись на борт яхты.

Шнабель с улыбкой повернулся к Джину, в руках его щелкнула авторучка.

Джин судорожно втянул в себя воздух и замертво рухнул на палубу.

По команде Шнабеля матросы бросили его в какую-то тесную каюту, заперли снаружи дверь. Он пришел в себя примерно через полчаса. По низкому потолку струилось отражение солнечных бликов на воде.

Что делать? Как собирается поступить с ним Шнабель? Какие круги ада уготовил он Джину?

Вскоре вошел Шнабель. Сквозь приспущенные ресницы Джин увидел, что Шнабель успел облачиться в белый костюм яхтсмена с чужого плеча. Капитанка надета а-ля доннер веттер.

Броситься на него, свалить ударом ребра ладони по шее и прыгнуть за борт?

Но вслед за Шнабелем в кабину вошел какой-то субъект с черным докторским саквояжем, и, прежде чем Джин успел принять какое-либо решение, этот человек сделал ему укол в ягодицу.

– Таможенникам в Роттердаме скажите, что этот парень – член вашего экипажа, – распорядился Шнабель. – Перепил, мол, в Гавре. На румбе Амстердама сделаете ему еще один нокаутирующий укол.

Джин понял, что вновь теряет сознание. Он утратил чувство времени. Из смутного далека слышал, как немцы-матросы мотояхты «Лорелей», проходя по самому узкому месту пролива Па-де-Кале, между Дувром и Кале, обсуждали сравнительные достоинства девочек в этих портовых городах. В Кале Джину не приходилось бывать, зато он не раз бывал с Китти в Дувре, отлично помнил его величественный старинный замок, его веселые людные пляжи с замками из песка и пони для ребят. Из Дувра рукой подать до вокзала «Виктория» в Лондоне.

«Снова будут чайки летать над белыми скалами Дувра» – эта песенка военного времени часто плыла там над пляжем.

Куда они его везут?

В радиорубке молодой радист выстукивал телеграфным ключом срочную шифрорадиограмму, адресованную самому генералу Гелену в Пуллахе, ФРГ, где в доме 33-37 на Хельманнштрассе находится генераль-дирекцион БНД:

«№ 096, А-II,[116] отдел: Ut/P. d.

Источник: Ротбарт (С-ДЗ).

1. Во исполнение плана „Ориент-1“ провел беседу с F-12 и добился его полного согласия с Вашим предложением. Вдвоем беседовали с СН-I с целью организации эффективного сотрудничества. Подробный доклад передам в следующий сеанс. Достигнуто соглашение о продолжении переговоров в Гамбурге, в четверг, 20.00, на яхте…

2. На яхте находится некто Джин Грин, дезертир из армии США…»

Далее шло довольно подробное описание обстоятельств, при которых Джин Грин попал на яхту «Лорелей». «Ротбарт» спрашивал шефа: «Как быть с Грином?»

Джин Грин не подозревал, погружаясь в полусон, полузабытье, – врач снова сделал ему укол, – что его судьба решалась в это время в Пуллахе, в кабинете генерала Гелена, бывшего начальника отдела штаба сухопутных сил вермахта, по армиям Востока.

Он как бы вернулся к тем долгим неделям, когда его бесчувственное тело лежало на койке госпиталя «зеленых беретов» в Ня-Транге и весь мир был пропитан тошнотворным запахом лекарств и эфира.

Он пришел в себя только ночью. Судно скрипело. За стеной каюты был свирепый норд-ост. В Северном море штормило, и качка едва не сбросила Джина с койки. Сквозь неплотно закрытый иллюминатор, хлестала вода. Снова укол, и ночь слилась с днем, день с ночью. Реальность – с фантазиями одурманенного мозга.

И Джин уже не отличал реальность от фантазии, когда в его каюту вошел лейтенант американской военной полиции и деревянным голосом тупого исполнителя всесильной власти изрек:

– Капитан Грин! Вы арестованы как дезертир из армии Соединенных Штатов!

– Где я? – спросил Джин, с трудом приподымаясь на койке.

– Вы в Гамбурге, – ответил лейтенант. – Мы доставим вас во Франкфурт-на-Майне, где вас будет судить военный суд Соединенных Штатов.

Так впервые приехал Джин Грин в ФРГ без паспорта – арестанты путешествуют без виз.

Его одели в матросскую робу и ночью повезли на «джипе» военной полиции в аэропорт.

В транспортном американском самолете какой-то сердобольный сержант-бортмеханик из Бруклина напоил Джина горячим кофе из термоса, накормил сандвичами с ветчиной.

– Не завидую я тебе, парень! – простодушно сказал он Джину, узнав, что Джин – его земляк из Манхэттена.

На летном поле аэродрома Рейн-Майн под Франкфуртом, забитом «боингами» западногерманской авиакомпании «Люфтганза», Джина подвели к тюремному фургону «Черной Марии», с белой звездой армии США на борту.

Давным-давно он приезжал во Франкфурт с Лотом, и Лот с гордостью показывал ему собор святого Бартоломея, одну из самых старинных церквей в городе, перестроенную в 1239 году.

«Скажи, пожалуйста, – дружески поддел тогда он Лота, – за пару лет до битвы тевтонских рыцарей с воинами князя Александра Невского на Чудском озере!»

В свой последний приезд в этот город он поехал на такси в шикарный отель «Интерконтиненталь». А теперь «Черная Мария» повезет его в тюрьму.

– Улица Гроссер-Гиршграбен, дом двадцать три, – бросил он солдату-водителю, словно шоферу такси.

– Это что-адрес какого-нибудь борделя? – спросил тот, опешив.

– Это дом, в котором родился Вольфганг Гете. Я давно мечтал вновь побывать в нем.

– Первый раз слышу, – пожал плечами джи-ай. – Ты едешь в тюрьму, парень. Понял?

Последнее, что увидел Джин на аэродроме через зарешеченное окно, был рекламный щит:

Пан-Ам приглашает вас посетить США – цитадель свободы!

Праздничное турне!

19 дней в США за 1352 марки!

Глава тридцать первая «U. S. versus Gene Green»[117]

(Перевод О. Г.)

– Ну, как тебя кормят в этом отеле, парень?

Таков был первый вопрос, заданный арестованному Грину следователем.

– Спасибо! – сухо ответил Джин. – Не так, как в «Интерконтинентале» или «Франкфуртер Гофе», но сносно, а главное – бесплатно.

На протяжении многих недель Джина допрашивали два офицера: толстый флегматик капитан Лерой Бедфорд, следователь, и худосочный холерик майор Дюк Дунбар, защитник капитана Грина.

Долгий и пристрастный допрос Джину Грину учинил и специально прилетевший из Нью-Йорка некий мистер Збарский из ФБР, который явно полагал, что знает о Грине все.

Капитан Лерой Бедфорд интересовался исключительно причинами, по которым Грин не явился на службу и стал, таким образом, дезертиром. Он прямо заявил Грину, что любые высказывания против войны во Вьетнаме, равно как и заявления об отказе воевать там и служить в «зеленых беретах» и ЦРУ, сильно повредят ему. При этом он ссылался, чтобы запугать Грина на Единый кодекс военной юстиции 1950 года.

Под руководством капитана Бедфорда Джина допрашивали с помощью детектора лжи. Однако он спокойно отметал все подозрения Бедфорда относительно последних двух недель, проведенных в России.

Защитник майор Дунбар, который представлял не армию, а ЦРУ, интересовался не столько Джином, сколько подполковником Лотом.

– Послушай, парень, – сказал он как-то во время очередной беседы в «интеррогейшн рум» – «комнате для допросов», – в твоих же интересах рассказать нам все, что ты знаешь об этом немце, который заложил тебя, продал со всеми потрохами! Ведь главное мы уже знаем. Как только этот Шнабель сообщил о местонахождении дезертира Джина Грина, начальство в Лэнгли приказало нам произвести доскональное расследование «сигнала» твоего прежнего начальника и всех обстоятельств дела, включая причины провала известного тебе предприятия в Москве. Через СДЕСЕ – французскую службу внешнеполитической разведки и контрразведки, или, как она оригинально называется, Службу внешней документации и контрразведки, – ее штаб на бульваре Мартье, – мы узнали, что в Париже ты остановился в отеле «Эльзас», немедленно проникли в твой номер, где произвели обыск и нашли твою записную книжку с шифрованными записями. Наши эксперты-дешифровщики без особого труда расшифровали твои записи, сделанные после высылки из Москвы.

Кстати, Шнабель тоже не дремал и появился в твоем номере на час позже нас, когда было уже слишком поздно. Он попытался подкупить одного из наших людей, обещал четверть миллиона, полмиллиона за твои записи, когда узнал, что мы их конфисковали. Так что гордись, парень: папа Хемингуэй писал лучше тебя, но и то ему не предлагали таких денег за несколько страничек. Сам понимаешь, что нас больше всего заинтересовали твои записи о наших летчиках, расстрелянных Лотом во время второй мировой. Проверили фамилии, звания, серийные номера в архиве управления кадров штаба ВВС. Все сошлось.

Вопрос о создании американских авиабаз для челночных операций, – пояснил майор Дунбар, – был поднят президентом Рузвельтом на Тегеранской конференции. Позднее, в Москве, маршал Сталин передал американскому послу Авереллу Гарриману, что Советское правительство готово удовлетворить просьбу своего союзника и предоставить американским ВВС такие базы на советской территории.

Тогда-то командование СД во главе с Вальтером Шелленбергом и решило послать специальную «химмельсфарскоманду» СС под началом гауптштурмфюрера Лотара фон Шмеллинга унд Лотецкого для диверсионно-разведывательной операции против американской авиабазы под Полтавой в места, хорошо знакомые Лоту. Однако советские истребители надежно охраняли американские бомбардировщики на полтавских аэродромах от ночных и дневных налетов «юнкерсов» и «хейнкелей».

Все же Лоту удалось совершить нечто такое, за что Гитлер пожаловал ему Рыцарский крест. За что получил Лот эту высшую награду «третьего рейха»? Этого, к сожалению, мы пока не знаем.

– Но ведь должно же в архиве быть наградное дело Лота! – подсказал Джин.

– Должно, – согласился Дунбар. – Должно быть, и было. Оно внесено в опись архивных дел. Однако его нет на месте. Кто-то выкрал это наградное дело и целый ряд других документов из архива. Так что сегодня мы ничего не можем доказать.

– Это сделал, конечно, Лот! – вспыхнул Джин.

– Очень может быть. Но как это докажешь?

– Мерзавец! Какой же он мерзавец! – простонал Джин.

– Выяснив все эти обстоятельства, – продолжал методичный майор Дунбар, – поворошив пепел второй мировой войны, мы стали догадываться, почему подполковник Лот стремился отделаться от тебя. Увы, его нельзя вызвать для объяснений. Мы не знаем, где он, – знают это только в высших сферах ЦРУ. Возможно, он укроется в Аргентине у своих дружков-нацистов. Между нами говоря, парень, его покровители, опасаясь еще более серьезных разоблачений, и сейчас стремятся положить все это сенсационно-скандальное дело под сукно. Как всегда, они ссылаются на необходимость секретности и на высшие государственные интересы. Не последнюю роль здесь играет наш бывший шеф мистер Даллес, который лично знал Лота еще со времени своих тайных переговоров с нацистами – представителями Гиммлера и Шелленберга в Швейцарии и Шварцвальде – в конце сорок четвертого и начале сорок пятого года. Переговоры о сепаратном мире с нацистами шли, как правило, за спиной Гитлера. Лотецки, разумеется, участвовал в них лишь в роли начальника охраны германских представителей – в частности, он охранял СС-обергруппенфюрера Вольфа, но Даллес запомнил его. Именно Лотецкому было поручено нелегально перебросить через швейцарскую границу пленного американского полковника, бывшего военно-воздушного атташе США в Берлине Ванамана с секретным посланием Гиммлера Рузвельту, в котором рейхсфюрер СС обещал капитулировать перед западными державами и держать фронт против русских до создания объединенного англо-американо-германского фронта против Советской России…

На одном из допросов въедливый майор Дюк Дунбар разговорился с еще большей откровенностью, в надежде вызвать Джина Грина на ответную откровенность.

– Подполковник Лот, – сказал Джину защитник, – постоянно вел двойную, а то и тройную игру. А под конец стал еще агентом Гелена. Взять хотя бы ваше задание в Москве. «Фирма» поручила Лоту дело с Эн-Эн-Эн. Вернее, сам Лот предложил и разработал эту операцию, а сейчас выяснилось, что Эн-Эн-Эн вовсе не та фигура, какой рисовал его Лот. Не было ли и здесь двойной и тройной игры, заведомого обмана?

Хотя Лот был един в трех лицах, – заметил майор Дунбар, – в первую очередь он был все же подполковником Лотом – работником ЦРУ. Остальные лица – Красная Маска, «Паутина», агент Гелена – все это лишь «хобби», работа по совместительству, типичная для многих и многих офицеров ЦРУ, идущих на сращение с преступным миром, с «Коза Нострой», с ультраправыми, фашиствующими кругами, с подпольными синдикатами, торгующими не только опиумом и проститутками, но и разворовывающими армейское имущество. И Лот далеко не генерал от коррупции, а всего-навсего подполковник…

Джин не без удивления слушал распаленного гневом майора. Да, такие офицеры еще нет-нет да попадаются в армии США. Это они вопреки «большой бронзе» и массе «медных голов» проводят расследование американских зверств во Вьетнаме, голосуют в военном суде за осуждение убийц и палачей. Но, увы, их становится все меньше, в армии неправого дела они обречены на вымирание.

Из разговоров с майором Дунбаром Джин узнал, что Лот сделал «фирме» свое предложение о захвате Эн-Эн-Эн еще в августе шестидесятого года, до убийства Гринева-отца.

Джин в задумчивости наморщил лоб.

– Но откуда Лот узнал о Николае Николаевиче Николаеве и о том, что он мой сводный брат, что он сын русского эмигранта Павла Николаевича Гринева?

– Однажды в 1960 году он пригласил Хелмса и Шнабеля в главный зал ЭВМ, чтобы продемонстрировать им фантастические возможности электронно-вычислительных машин в разведке. Предварительно он рассказал начальникам, что давно обратил внимание на один любопытный факт в досье некоего русского эмигранта – Павла Николаевича Гринева. Один из подручных Лота – работник ФБР Збарский – обратил его внимание на досье Гринева-отца. В досье указывалось, по сведениям агента ФБР графа Вонсяцкого-Вонсяцкого, что в 1915 году у Гриневых родился сын Николай, которого они потеряли через пять лет при бегстве из Крыма с армией генерала Врангеля.

Известно было только, что звали его Николай и что была у него бросающаяся в глаза особая примета – большая красно-коричневая родинка под левым ухом, похожая на пятипалый кленовый лист. В присутствии Хелмса и Шнабеля Лот отпечатал на карточке данные и вложил ее в ЭВМ, чья «память» охватывала всех советских деятелей, которые интересовали ЦРУ. И что же вы думаете?

Джин даже привстал со стула от волнения.

– Неужели машина?..

– Да! Машина, сработав, словно лучший в мире детектив, провела блитц-поиск и почти мгновенно выбросила карточку с именем Николая Николаевича Николаева со всеми основными данными из досье этого крупного ученого. Фокус удался! Хелмс тут же разрешил Лоту начать подготовку операции «Эн-Эн-Эн». «Фирма» ошибочно считала, что Эн-Эн-Эн занят сверхсекретной работой по разработке шифров ракетных замков. Лот искусно пропагандировал эту ложную гипотезу.

– Поразительно! – пробормотал Джин.

– Самое поразительное в этом деле, – усмехнулся Дунбар, – что вся эта демонстрация была фокусом, трюком и блефом от начала до конца. Теперь, когда эта ЭВМ хранит в памяти все досье Эн-Эн-Эн с его именем и особыми приметами, она ответит на такой вопрос о нем, но раньше она не могла этого сделать. Раньше, чем Лот не напал на след Эн-Эн-Эн.

– Как же он это сделал?

– Путем старой, как мир, слежки за вашим отцом. Следил за ним, конечно, не Лот, а один из членов американской туристской группы конторы «Космос», с которой Павел Гринев поехал в Россию. Этот рядовой информатор и установил, что ваш отец с помощью самого обычного адресного стола в Москве разыскал там своего сына. Просто он узнал, что если беспризорные дети в России двадцатого года забывали свое отчество и фамилию, то им, как правило, давали фамилию и отчество тоже по имени. Так разыскал ваш отец Эн-Эн-Эн. Лот прочитал в ЦРУ доклад информатора, понял, что охота за Эн-Эн-Эн может привести его к полтавскому тайнику. С этого все и началось!

Шнабель внимательно изучил досье Гринева и решил, что идея Лота заслуживает всяческой поддержки.

Дунбар положил на стол объемистую папку.

– Мне удалось получить доклад Лота об Эн-Эн-Эн, – сказал он.

Еще в ранней юности мозг у Эн-Эн-Эн работал подобно электронной счетной машине, как указывается в докладе. В первом классе этот детдомовец играл в шахматы в силу мастера, в четвертом – закончил школьный курс алгебры, тригонометрии и физики, в университет пошел в возрасте пятнадцати лет и окончил физико-математический факультет за два года. В восемнадцать сводный брат Джина Грина был кандидатом, в двадцать три года – доктором наук и преподавателем Московского университета. Уже в тридцать восьмом году математики Европы и Америки заговорили о его докторской диссертации, посвященной подсистемам теории и анализа чисел. В начале войны он ушел в народное ополчение, попал в окружение под Вязьмой, был ранен, выбираясь из тыла врага. После демобилизации по ранению стал ученым консультантом военного научно-исследовательского центра. Став членом-корреспондентом Академии наук СССР, возглавил один из отделов научно-исследовательского института, занимавшегося совершенствованием ЭВМ – электронно-вычислительных машин, и их использованием в шифровальном и дешифровальном деле.

С помощью лучших криптографов ЦРУ Лот составил убедительный доклад, который он начал с краткого экскурса в историю криптографии, начиная с первой известной ученым криптограммы, высеченной на каменной гробнице знатного египтянина четыре тысячи лет тому назад. Арабские шифроалфавиты девятого века, венецианские школы криптографии эпохи Возрождения…

Лот подробно рассказал об американской «Черной палате», как некогда называли шифровальный отдел военного департамента, поведал о знаменитой телеграмме Циммермана, о том, как американцы раскрыли секрет японских дипломатических и военно-морских кодов и шифров в период между двумя мировыми войнами и во время последней мировой войны, как криптографическая разведка выигрывала большие сражения.

Перейдя к сегодняшнему дню, Лот указывал, что расшифровка и охрана шифров не производится более вручную высококвалифицированными специалистами, что шифры всех великих держав становятся все более сложными и все труднее поддаются расшифровке благодаря применению новейших математических теорий и гигантских электронных машин, которые в кратчайший срок дают колоссальное число надежных комбинаций.

Далее Лот охарактеризовал возможности использования последних научных достижений в шифровальном деле, особо остановившись на работе Ганса Фрейденталя, профессора Утрехтского университета, который, пользуясь синтаксисом математической логики, разработанным сэром Бертраном Расселом и другими математиками, создал кодовый язык по названию «Линкос», или «Лингуа космика», то есть космический язык. Этот язык, состоящий из радиосигналов различной длины и частоты с пунктуацией из пауз, будет использован при первом же контакте с неземными мыслящими существами, которые, по убеждению Фрейденталя, обладают тем же пониманием математической логики, что и земляне. Лот подчеркивал, что «Линкос» имеет все шансы стать со временем общим языком вселенной.

«В наше время, – писал Лот, явно не без помощи ученых ЦРУ, – ЭВМ способны рассчитать все – от градиента миграции муравьев под воздействием изменения пятен на Солнце до задач стратегической разведки».

Особый раздел Лот посвятил электронике на службе разведки, доказывая, что именно эта проблема составляет суть научной деятельности Эн-Эн-Эн.

В заключение, возвращаясь к академику Николаеву, Лот подчеркивал важность вклада советского ученого в синтаксис математической логики, его огромный опыт в криптологии и криптоанализе и без обиняков предлагал организовав похищение Николаева, с тем чтобы поставить его мозг на службу ЦРУ, американской «электронной разведки».

«В свое время, – с пафосом писал Лот, – создавая атомное оружие, мы похитили для Америки мозги Германии. Теперь же, создавая электронную разведку, мы должны похитить для свободного мира мозги России!»

Лот предлагал ЦРУ поручить Эн-Эн-Эн после его переброски на Запад работу в группе по созданию ЭВМ сверхвысокой производительности, способной соперничать с человеческим мозгом, с его десятью миллиардами переключающими и запоминающими нейронами, заменяемыми в ЭВМ микрокриотронами. В соединении с роботом этот электронный мозг, размечтался Лот, даст ЦРУ идеального супершпиона…

Лот доказывал далее, что Эн-Эн-Эн окажется весьма полезным в создании супердосье по Советскому Союзу и другим странам социалистического лагеря, которое покончит с хаосом в аккумулировании информации и упорядочит ее с помощью новой электронно-вычислительной системы, постоянно, ежедневно пополняемого электронного архива. Это супердосье, соавтором которого станут все разведки свободного мира, будет подобно книге, бесконечной, как жизнь.

Работник разведки сможет получить немедленный ответ на любой запрограммированный в системе вопрос, подойдя к специальному пульту и набрав соответствующий кодовый номер. Счетно-решающие устройства вмиг просеют весь аккумулированный материал и «запеленгуют» нужную информацию. В своей аргументации Лот ссылался не только на первый опыт создания такого электронного супердосье при ЦРУ, но и на работу известного физика и математика Джека Хеллера, директора Института электронных исследований в области гуманитарных наук при Нью-йоркском университете, бывшего помощника Роберта Оппенгеймера. Хеллер успешно применял электронные вычислительные устройства для подыскивания литературных соответствий и при анализе лингвистических структур в художественной литературе и готовил проект создания электронного архива изобразительного искусства во всех музеях мира.

Ссылался Лот и на проделанный с помощью ЭВМ лингвистический анализ знаменитых пергаментных свитков Мертвого моря, найденных в 1947 году пастухами-бедуинами в пещерах на побережье этого моря.

– Думаю, вы не удивитесь, – сказал майор Дунбар, – если узнаете, что Лот ухитрился, негласно используя этот секретный доклад, получить крупные взятки – что-то около полмиллиона долларов – у фирмы «Ай-би-эм» и соперничающих с ней компаний, производящих ЭВМ: «Ремингтон ранд», «Дамаматик» и «Бэрроуз». Каждой из этих компаний мошенник обещал подряды по производству для ЦРУ новой электронно-вычислительной техники! Операция «Эн-Эн-Эн и ЭВМ» разрослась в грандиозную аферу.

Дотошный майор Дунбар дал понять Джину, что начальство в Лэнгли разгневано провалом операции «Эн-Эн-Эн». Однако Холмс и Шнабель всячески мешают следствию, втыкают палки в колеса ему, майору Дунбару. Не потому ли защитник до сих пор не может получить из Вашингтона секретный доклад ФБР об убийстве Гринева?

– Я не удивлюсь, – мрачно сказал защитник Грина, – если в Лэнгли вообще положат дело подполковника Лота под сукно! В Лэнгли действует мощная прогерманская группа – Шнабель и другие пытаются выгородить Лота. Их версия: Лот, мол, был патриотом рейха, был ослеплен похвальной любовью к родине, верил, что поступал хорошо, проявляя рвение при исполнении приказов, случайно оказавшихся неправильными. К этой группе примыкают ответственные сотрудники ФБР во главе со Збарским.

– А вы, майор, являетесь противником этой группы? – осторожно спросил Джин.

– Я маленький человек, – уклончиво ответил майор. – Однако я сочувствую тем, кто считает, что, всякий раз, когда используют экс-нацистов типа генерала Гелена или Лота, мы обнаруживаем на поверку, что они используют нас!

Майор Дюк Дунбар оказался прав. Оправдывались его наихудшие подозрения. С каждым днем – а защитник встречался с Грином почти ежедневно – он становился все более вялым и угрюмым.

– Кажется, я перестарался, парень! – хмуро сказал он Джину. – Проявил чрезмерное рвение. Сунул свой нос не туда, куда следует. Дело подполковника Лота, этого нацистского убийцы американских летчиков, изымается из нашего ведения и передастся наверх, прямо в Лэнгли. А там его наверняка замнут и закроют! Я понимаю наших боссов, когда они прощают бывшим нацистам убийство русских солдат и офицеров, но еще не слыхал, чтобы они защищали убийц наших парней!..

– Вспомните Хойзингера, Шпейделя и других нацистских генералов, – возразил майору Джин. – Вся эта свора спелась с нашими генералами.

– Твой язык не доведет тебя до добра, парень! – предупредил майор Дунбар. Больше он не появлялся.

– Этот дон-кихот, – презрительно отозвался о коллеге Бедфорд, – оказался либералом, чистоплюем, «розовым» правдоискателем. Нам такие не нужны. Кажется, дело пахнет у него отставкой.

У следователя капитана Лероя Бедфорда были свои заботы. Высокое начальство желало, чтобы вся эта темная история с дезертирством капитана Грина не получила никакой огласки, и вдруг сначала левая печать, а затем большая пресса Штатов и американские издания в Европе подхватили новую сенсацию. Вторую неделю с первых полос не сходили черные, кричащие шапки:

Капитан «Зеленых беретов» Джин Грин отказывается воевать во Вьетнаме.

Капитан – работник ЦРУ дезертирует из армии США.

Американский шпион, высланный из России, объявлен дезертиром и находится под судом.

Экс-майор Хайли: «Джин Грин – жертва интриг ЦРУ!»

Конгрессмен Чиверс требует расследования роли ЦРУ в скандальном деле дезертира Джина Грина!

Ширли Грант просит сенатскую комиссию по делам вооруженных сил вмешаться в дело Грина.

Натали Грин, сестра дезертира Грина, возбуждает дело о разводе с исчезнувшим мужем – шпионом ЦРУ!

А потом появилось еще одно сенсационное сообщение, которое объяснило читателям, кто стоял за всей этой шумной кампанией в прессе:

Миллиардер Грант разводится с женой Ширли, обвиняя ее в любовной связи с дезертиром Грином и в организации кампании в его защиту!

Далее сообщалось, что мистер Грант получил анонимный пакет с дневниковыми записями Джина Грина, относящимися к 1962 году, когда Грин являлся слушателем офицерских курсов. Из этих записей со всей ясностью следовало, что Джин Грин и Ширли состояли в любовной связи.

На следующий день газеты вышли с такой шапкой на первой полосе:

Грин или Грант?

Ширли Грант. «Я горжусь тем, что меня любил такой человек, как Джин Грин, а Грант пусть катится к черту!»

Хайли, Натали Грин, Ширли Грант, Берди Стиллберд создали комитет защиты дезертира Джина Грина.

Запоздалые «пресс-релизы», инспирированные ЦРУ, лишь подливали масла в огонь сенсации:

«Зеленые береты» осуждают дезертирство Грина. Тэкс Джонсон: «Долой Грина и его подпевалу – Натана Стиллберда!» ЦРУ официально заявляет:

«Грин никогда не выполнял задание ЦРУ в Москве!»

ЦРУ спрашивает: «Не является ли Грин агентом Москвы?»

В бой вступило и мировое общественное мнение:

Студенты Гарварда, солидарные с Грином, сжигают призывные карточки, распевая: «Эл-би-джей, Эл-би-джей! Сколько убил ты сегодня детей?»

10000 лондонских студентов пришли к американскому посольству на Гровнор-сквер, чтобы выразить протест против суда над бывшим Оксфордским студентом Грином!

Кембридж собирает подписи под письмом протеста против линчевания Грина – борца за мир во Вьетнаме!

Битлы и Роллинг-стоунз солидарны с Грином!

А местные газеты «Франкфуртер рундшау» и «Абенд-пост» вышли даже с такой сенсацией:

Аресты во Франкфурте – группа студентов планировала побег Грина из американской военной тюрьмы!

Поначалу Джин ничего не знал о своей новой славе: в камеру-одиночку ему доставляли газеты с вырезанными цензором сообщениями прессы, касавшимися его дела. Но после того, как он провел двухнедельную голодовку и пресса неведомыми путями узнала об этом и подняла шум, начальник тюрьмы разрешил доставлять ему газеты без цензуры. Ему было позволено даже заказывать книги в тюремной библиотеке и центре Информационного агентства США во Франкфурте-на-Майне. Джин читал целые дни напролет.

С усмешкой, адресованной прежнему Джину, он прочитал о том, что последняя книга его бывшего кумира Яна Флеминга «Пистолет» разочаровала всех поклонников покойного писателя, а американцы выпустили кинопародию на Джеймса Бонда, агента 007, под остроумным названием «Агент 0¾».

Читая книгу за книгой, он поражался вопиющему своему невежеству. Ведь в медицинском колледже он успевал читать одни только медицинские книги, а в армии не оставалось времени для чтения. Теперь он понимал, какую ошибку сделал в жизни, предав Александра Флеминга, изобретателя пенициллина, ради изобретателя «бондитизма» Яна Флеминга.

Как-то капитан Лерой Бедфорд пришел с каким-то вороватого вида доктором Тайссепом из комитета «Свободная Европа».

– Если вы будете благоразумны на суде, – сказал Джину этот лощеный господин, – мы сможем предложить вам высокооплачиваемый пост здесь, на радиостанции «Свободная Европа», или в НТС на радиостанции РИАС в Западном Берлине, или же в одном из антикоммунистических учебных центров в Западной Европе.

Джин отказался от этой взятки. Он еще в Форт-Брагге узнал, что во Франкфурте-на-Майне дислоцируется один из главных европейских разведцентров США и что между американской пропагандой и разведкой существует прямая связь. Личность этого жуликоватого доктора с бегающими глазами была ему предельно ясна.

И наконец настал день, когда капитан Бедфорд объявил Джину:

– Это наш последний разговор, Грин. Завтра – «корт-маршал».[118] В последний раз советую тебе признать себя виновным, покаяться на суде и просить о снисхождении. Это произведет хорошее впечатление на прессу, а следовательно, и на суд. Я могу обещать тебе, что тогда ты отделаешься разжалованием и четырьмя месяцами тяжелых работ. Если же ты встанешь в героическую позу «конщиенщес обджектор»,[119] как какой-нибудь «яйцеголовый», то тебя трахнут по твоей упрямой башке всем сводом законов. Так и знай. К тому же такого предательства тебе не простит ЦРУ, а у «фирмы», как ты знаешь, длинные руки. Руки, охватывающие весь этот шарик. Будь благоразумен, Грин! Тебя, конечно, не повесят – последний смертный приговор военный суд США вынес четыре года назад за шпионаж. Однако не забывай: тебя будет судить, согласно Единому кодексу военной юстиции, не суммарный военный суд, не специальный военный суд, а генеральный военный суд – суд высшей инстанции, который разбирает самые тяжкие преступления и выносит приговоры от пожизненного заключения до смертной казни. Считай, что камера в военной тюрьме тебе обеспечена. Будь спокоен, генеральный военный суд из тебя сделает франкфуртскую сосиску.

Джин часто вспоминал теперь рассказы бывалого Бастера, не раз сидевшего в «бриге» – военной тюрьме:

«Как доставили меня в „бриг“, первым делом вываляли в каком-то ДДТ, как пирог в муке. Потом одна минута под душем. Напялили арестантскую форму. Отвели в одиночку. Тут я перестал быть Бастером и стал номером триста тридцать пять. „Сэр, арестант номер триста тридцать пять просит разрешения сходить в сортир, сэр“. К тюремщикам мы обращались только по такой строгой форме. Скажешь „сэр“ только раз, сразу кулаком в зубы. „Триста тридцать пять! Убери койку!“ Так обращались ко мне. Часы полного одиночества. Глазок. За ним – закон. За ним – слепая, мстительная, жестокая власть. Били нещадно, издевались как только могли. Чуть что – изобьют, кинут под душ, опять изобьют. Два часа гимнастики в самом бешеном темпе. Кормили, правда, сносно: на первое гороховый суп, свиная отбивная с брокколи и подливкой. Затем – жидкий кофе. Все в жестяной посуде. На обед давали пять минут.

Душа, само собой, изныла по выпивке. Раз я послал охранника подальше – он отлупил меня прикладом автомата и рукояткой „кольта“, швырнул в карцер, в каменный мешок, на хлеб и воду. Потом я стал повежливей. На бритье – три минуты, справить нужду – две минуты. Подъем в пять ноль-ноль, вечерняя поверка в двадцать один ноль-ноль. Офицеры в тюрьме не работали, а наш брат не только драил тюрьму, но и добывал камень в карьере. Помахал я там шестнадцатифунтовой кувалдой. В общем, по сравнению с военной тюрягой гражданская – санаторий! Но самая страшная тюрьма из всех – это военная тюрьма Форт-Ливенуорта». Не проходило часа, чтобы Джин, сгорая от бессильного гнева, не думал о Лоте. Где он? Куда пропал? Неужели вышел сухим из воды там, в России?..

Это было на второй день после дуэли Джина и Лота в бассейне…

Николай Николаевич плыл в теплой воде голубого прозрачного океана.

Рыбы, водоросли, скалы – все это на этот раз не интересовало его. Это вроде и было и не было. Оно жило отдельно, вне его.

Тепло, покой и движение – вот что ощущал он в этом сне, бездумном и расторможенном.

Вдруг он услышал звук – что-то скрипнуло. В глаза ударил яркий свет.

Нервный ток пробежал по телу – и он проснулся. Над ним, прислонившись к стене, стоял Рунке. Николай Николаевич закрыл глаза, пытаясь сообразить, что происходит, затем судорожно протер веки, и снова перед ним, прислонившись спиной к стене, стоял Рунке.

– Что происходит? – по-русски спросил Николай Николаевич.

– Не волнуйтесь, профессор, – ответил по-немецки Рунке. – У меня чрезвычайное сообщение.

Лот сделал вид, будто он очень взволнован. Николай Николаевич посмотрел на часы: было четверть шестого. За неплотно прикрытыми шторами едва брезжил сероватый рассвет.

– Как вы сюда попали, господин Рунке? – спросил он.

– Пройдемте в кабинет, и я вам все объясню. Только неотложное дело могло заставить меня прийти к вам в такую рань.

Николай Николаевич, еще весь во власти смутного сна и странного пробуждения, подчинился воле Лота и в пижаме, стараясь не будить Ингу, прошел в свой кабинет. В кабинете горел свет, шторы были задернуты.

– Что здесь происходит… в моем кабинете? – спросил Николай Николаевич, на ходу соображая, как ему поступить.

– Что вы имеете в виду, профессор?

– Как вы сюда попали?

– Сразу же начну с главного, – Лот не повысил голоса, – вам привет от профессора Хаткинса.

– Откуда вы его знаете? Он ведь американец.

– Я привез вам из Нью-Йорка от профессора Хаткинса поклон и письмо. Наш комитет в лице профессора Хаткинса, а также ваших коллег по конгрессу – сэра Вильяма Мацера и господина Джеральда Гриннапа – ждут вас.

– Прекратите нести вздор.

– Они мечтают работать вместе с вами в лучшей экспериментальной лаборатории управления национальной безопасности США на самой совершенной электронной вычислительной аппаратуре.

– Значит, вы мне предлагаете измену Родине? Значит, Росток, концлагерь и Буш – все это липа?

– Лучшие свои годы ваш отец провел в США. Вы остались здесь случайно в 1920 году, во время эвакуации из Крыма. Вам было пять лет, когда вас поместили в сыпнотифозную палату третьего временного эпидемического госпиталя в Севастополе. Оттуда вас передали в детский дом. К тому времени ваши родители уплыли в Турцию на пароходе «Херсон» с остатками кавалергардского полка, к которому когда-то принадлежал ваш отец. Документы затерялись, а вы помнили лишь, что вас зовут Колей. По детдомовскому обычаю вас зарегистрировали как Николая Николаевича Николаева. На самом деле вы Николай Павлович Гринев, сын белоэмигранта. Вас ждет наследство..

– Прекратите болтать ерунду!

– Спокойно, профессор! Садитесь и слушайте! Ваш отец всю жизнь разыскивал вас и нашел, увидев знакомую родинку на фотографии крупного советского ученого. За встречу с вами в шестидесятом году он расплатился жизнью. Я могу документально доказать, что смерть вашего отца – дело рук коммунистов. – Лот вынул из кармана микропленку.

– Немедленно покиньте мой дом! Инга! – крикнул Николай Николаевич.

– Вот этого делать не нужно, – повысил голос Лот. – Девочка ни при чем. Если она войдет, я вынужден буду себя обезопасить.

– Что? – Николай Николаевич схватил со стола подсвечник.

– Спокойно, – жестко сказал Лот, схватив Николаева за кисть, сильно сжав ее при этом. – Сядьте. И на пять минут наберитесь терпения. Я расскажу вам о вашем младшем брате – Марке Рубинчике – он же Евгений Гринев, или Джин Грин – капитан зеленоберетчиков, агент американской разведки. Кстати, его вчера арестовали. Очередь за вами. Теперь вы выслушаете меня?

– Допустим! – Потрясенный Николай Николаевич взял себя в руки и, сделав вид, что он наконец-то смирился, полузакрыв глаза, глубоко уселся в кресло. Белки глаз у Лота были кроваво-черными, как у утопленника.

– Если вы дадите согласие работать с нами, повторяю, только работать, – продолжал Лот, – в вашем распоряжении будет институт, укомплектованный лучшими счетно-вычислительными машинами «Ай-би-эм». Вы будете жить в роскошной вилле под Аннаполисом на берегу океана. – Лот подошел поближе к Николаю Николаевичу и сел на краешек стола, готовый отреагировать на любое движение Николаева. – Вашим соседом по даче будет правнук великого Льва Николаевича граф Толстой… Он преподает в военно-морской академии. Вам будет положен оклад сто сорок пять тысяч долларов в год. Две, три, пять, сколько хотите, машин. Кроме того, вас ждет наследство вашего батюшки – восемьдесят тысяч долларов, а главное – наука, чистая наука с неограниченными возможностями, без вечного вмешательства властей. Паспорта для вас и Инги готовы. Вот они!..

– Убирайтесь к черту! – Николай Николаевич молодо поднялся в кресле. – Мне плевать на ваши виллы под Аннаполисом, на ваши «Ай-би-эм» и на вас да, да, на вас, господин Рунке. Или как вас там величают.

Он рванулся к Лоту, но был тотчас же отброшен мягким, но настойчивым толчком в грудь.

– А на это вам тоже наплевать, господин профессор? – Лот бросил ему под ноги фотографии его и Джина, улыбающиеся лица его и Лота у рояля, фотокопии некоторых его рукописей.

– Вы думаете, бесследно пройдет ваша встреча с отцом в 1960 году? – продолжал Лот, склонившись над ним. – Думаете, вас простят, когда узнают, что вы – Николай Гринев, сын уездного предводителя дворянства, бывшего ординарца при наместнике, кавалера святой Анны, награжденного офицерским Георгиевским крестом, активиста белого движения?.. Думаете, вам простят вашего братца – агента ЦРУ? А наш сегодняшний разговор? Вы, кажется, интересовались встречными условиями?

– Вон отсюда, гад! – закричал Николай Николаевич. – Вон!

Он закричал так громко, как только мог, в надежде, что не только Инга, но и соседи услышат этот истошный вопль.

– Помолчим, – вдруг совершенно спокойно и тихо сказал Лот. – Вы еще все взвесите. Я не тороплюсь. Пять минут на обдумывание, засекаю время.

Николай Николаевич встал, подошел к столу, рассеянно огляделся по сторонам и, перекладывая папки, стал рыться в бумагах. Потом он, словно невзначай, положил руку на массивное пресс-папье.

– Уберите руку! – скомандовал Лот.

Николай Николаевич не успел замахнуться, как в руках Лота оказался шприц размером с сигарету, заряженный иглой-ампулой с экстрактом раувольфии-серпентины.

– Очень жаль, – сказал Лот, – но в ваших же интересах мне придется применить насилие. Я посажу вас на самолет, вылетающий в Копенгаген, под видом тяжелобольного. Фальшивый паспорт и виза – все готово, есть и справка врача.

Лот выстрелил в упор, и Николаев упал на ковер лицом вниз.

– Фон Шмеллинг унд Лотецки, вы арестованы! – послышался за спиной у Лота голос.

Лот, не оборачиваясь, из-под руки выстрелил туда, откуда прозвучал голос.

– Зря стараетесь, подполковник Лот, – на этот раз обратились к нему по-английски, – со вчерашнего дня в ваших ампулах всего лишь безобидный нембутал… Руки!

В комнату вошли три человека в штатском.

Лот поднял руки на уровень плеч.

Глава тридцать вторая «Греми же, демократия!»

(Перевод О. Г.)

Вернувшись в камеру после разговора со следователем, Джин поднял с койки утренние газеты, которые не успел прочитать, и, просматривая заголовки, ходил по привычке по камере. Шесть шагов от двери до зарешеченного окна, шесть шагов от окна до двери…

И вдруг он остановился, остолбенел. На первой по лосе «Франкфуртер рундшау» чернела шапка высотой в три дюйма:

Судебный процесс шпиона ЦРУ Лотара Лота в Москве!

С лихорадочной быстротой пробежал он глазами сообщение из Москвы:

«Сегодня центральные газеты опубликовали на последней странице, как всегда в подобных случаях, сдержанное и немногословное сообщение о начале процесса над подполковником ЦРУ американцем Лотаром Лотом, бывшим германским гражданином и уроженцем Франкфурта-на-Майне, которого советская печать называет бывшим кавалером Рыцарского креста экс гауптштурмфюрером СС Лотаром фон Шмеллингом унд Лотецки. Утверждается, что при нем отобран подложный паспорт на имя швейцарского гражданина.

Арестованный якобы сознался, что действительно намеревался завербовать или похитить советского ученого и склонить его к измене Родине и бегству на Запад. Кроме того, он признал себя полностью виновным в целом ряде других преступлений: военных зверствах на оккупированной советской территории, хладнокровном убийстве членов экипажа американской „летающей крепости“ под Полтавой.

Однако западному читателю мало голословных и фантастических утверждений Москвы. Мировое общественное мнение с негодованием отвергает эти провокационные домыслы.»

«Абендпост» писала:

«Мы должны потребовать немедленного освобождения ни в чем не повинного швейцарского туриста, заявив Москве, что на нее падет вся ответственность за этот недружественный акт…»

Парижское издание американской газеты «Нью-Йорк таймс интернейшнл» заявило еще решительнее:

В свободном мире растет возмущение несправедливым арестом в Москве!

Сообщалось, что группы общественных деятелей и организации готовят обращения с протестом против «незаконного ареста».

Другие органы большой прессы Запада также подвергали сомнению сообщение советских газет, разжигали антисоветскую истерию, грозили сокращением иностранного туризма в СССР, требовали убедительных доказательств вины Лота.

И совсем неожиданно такие доказательства поступили уже в вечерней прессе. Все информационные агентства Запада распространили по своим телетайпам экстренное сообщение:

Интервью экс-майора Хайли. Лот – убийца американских летчиков.

Хайли срывает завесу с двадцатилетней тайны гибели экипажа «летающей крепости».

ЦРУ: «Лот и ЦРУ не имеют ничего общего!»

Крупный провал ЦРУ: человек фирмы, арестованный в Москве, оказался нацистским палачом, боссом Мафии.

Дело Лота срывает занавес с тайного сращения ЦРУ и Мафии!

ЦРУ: «Лот – провокатор!»

Джин, с трудом сдерживая непосильное волнение, упросил охранника, посулив солидную взятку, принести ему все вечерние газеты и экстренные выпуски. Сенсация разгоралась.

Нью-йоркская Мафия делит наследство Лота. Чарли Чинк убивает Красавчика Пирелли. Война банд принимает угрожающий размах!

Показаниями Тео Костецкого на московском процессе разоблачена международная деятельность неонацистской «Паутины»

Красавчик Пирелли: «Лот – убийца трех моих телохранителей в каменном карьере!»

Заявление Скорцени в Мадриде: «Даже я не могу вытащить этого дьявола Лота из московского пекла!»

Лот изобличен на суде как агент ЦРУ и Гелена, убийца американцев, провокатор во Вьетнаме, закулисный босс торговцев наркотиками.

Видный работник ЦРУ полковник Шнабель застрелился.

Сенсационные разоблачения: Лот по поручению ЦРУ распространял в Конго 500-долларовые конголезские банкноты.

ЦРУ предлагает Москве обменять Лота. На кого? Это держится в тайне!

Не обошлось в этой мировой сенсации без комической нотки:

«Лота надо судить как Эйхмана, а Грина выдвинуть в президенты США!» – заявляют «хиппи».

Джин весь дрожал от возбуждения. Значит, Лот все это время сидел в Москве, находясь под следствием.

Несколько газет напечатали довольно пространные интервью старого нью-йоркского репортера Уолтера Уинчелла с отставным майором Хайли. Вот, что бывший летчик, ветеран второй мировой войны, рассказал Уинчеллу:

«…Комитет защиты Джина Грина, обвиняемого в дезертирстве из армии США, давно заинтересовался зловещей фигурой мистера Лота. Меня особенно интересовал полтавский период его жизни.

Изучая аспекты карьеры Лота в СС, мне удалось установить по находящимся в Пентагоне неизученным трофейным архивам СД, что Лот получил Рыцарский крест за наведение немецкой авиации на американский аэродром „челночных полетов“ под Полтавой, а также за расстрел экипажа американского бомбардировщика. По документам было видно, что Гитлер лично вручил ему высший орден „третьего рейха“ – Рыцарский крест – на аудиенции в „Волчьем логове“ под восточно-прусским городом Растенбургом вскоре после неудачного покушения на фюрера. Какая ирония заключалась в том, что потом, на протяжении более двадцати лет Лот, этот „вервольф“, этот оборотень, делал все возможное для того, чтобы скрыть от людей получение этой награды!

Из экипажа уцелел только один человек. Этим человеком был я, майор ВВС Бен Хайли. Долгие годы вел я самостоятельный поиск материалов о гибели своих друзей и одновременно писал книгу о них под названием „Хроника „Янки Дудла“. „Янки Дудлом“ назывался погибший бомбардировщик, угодивший в руки Лота. Не без труда добился я специального допуска для работы в архиве Пентагона, но Лот, узнав об этом, опередил меня, похитив из секретного архива почти все документы, связанные с полтавским делом. Мне неизвестно, как поступил Лот с похищенными документами уничтожил ли он их или прячет где-нибудь. Однако меня это не слишком беспокоит: у меня хранится микропленка со снимками всех этих документов.

В то время я жил в авиагородке при одном из полтавских аэродромов, переданных советским военным командованием американским ВВС. Помню, я дважды ездил на экскурсию на места сражений Петра I с Карлом XII, пытался ухаживать за русским лейтенантом – переводчицей из военного колледжа иностранных языков в Москве, предлагал ей подарки, но она отвергла мои ухаживания. Меня возмущали тогда те мои соотечественники, которые спекулировали сигаретами, рационами и даже казенными вещами, делали бизнес, а заработав, искали в Полтаве „ночную жизнь“.

Я считал, что русские были правы, когда возмущались затяжкой с открытием второго фронта на Западе.

В офицерском клубе не раз ввязывался в драки с другими американскими офицерами, которые оправдывали эту затяжку. В день открытия второго фронта я пропил на радостях все наличные деньги, а потом одолжил еще в баре под свой сто пятидесятый боевой вылет.

Как раз в это время я подружился с одним русским капитаном, у которого было лицо настоящего воздушного волка и триста пятьдесят боевых вылетов за спиной. Когда американское командование предложило русским офицерам-летчикам принять участие в „челночных полетах“, чтобы посмотреть, как воюют в воздухе американцы, я добился зачисления этого капитана в свой экипаж.

Тот показательный полет был неудачным с самого начала: при взлете лопнул баллон шасси. Чтобы пофасонить перед русским, я отказался от обычного в полете обшитого брезентом стального жилета и был ранен, легко правда, осколком зенитного снаряда, когда мы пролетали над линией фронта…

Наш четырехмоторный бомбардировщик Б-24 „либерейтор“ был подбит при возвращении с бомбежки на Днепре, над Могилевом, – зенитный снаряд вывел из строя два мотора. Радист успел передать, что сильная вибрация сотрясает третий мотор, у которого был сорван кожух и повреждены три цилиндра, что скорость снизилась до критической цифры 125 миль в час, а высота – до 20 футов, что экипаж выбрасывает бензобаки, кислородные баллоны, маски, боеприпасы, „Мей Весты“[120] – все, что под руку попадается, чтобы облегчить подбитый самолет. После слов „идем на посадку“… радиосвязь оборвалась…

В эти дни, как я выяснил в архиве, Лот, или Лотар фон Шмеллинг унд Лотецки, действовал со своей диверсионной командой в районе американских аэродромов под Полтавой. Наш „Янки Дудл“ возвращался на базу, волоча за собой шлейф дыма. Он так и не дотянул до аэродрома, пошел на вынужденную посадку в степи. Все летчики согласно инструкции встали в хвост самолета, повернулись спиной к носу, заложили руки за голову… Дело было на рассвете. Совершенно случайно поблизости оказались диверсанты Лота. Характерно, что в своем отчете начальству СД Лот, стремясь набить себе цену, уверял, что он якобы сам посадил „либерейтор“, сигналя ракетами над ложным аэродромом. Я здорово ударился головой во время посадки и потерял сознание. Это спасло мне жизнь. Я не видел, как диверсанты напали на моих друзей, обыскали их, отобрали документы, а потом сфотографировали трофейными американскими фотоаппаратами их расстрел. Лот приказал убить всех, включая и русского капитана-наблюдателя. Все десять человек экипажа Б-24, от командира корабля майора Киллера Кэрка до „тэйл-ганнера“ – „хвостового стрелка“ сержанта Мэкки Маклейна, а также русский капитан были расстреляны Лотом. Меня он посчитал убитым, но на всякий случай выпустил в меня пулю из бесшумного пистолета. Пуля попала в плечо.

Затем он хотел погрузить трупы в самолет и поджечь его, чтобы имитировать катастрофу, но в эту минуту послышался шум моторов – с аэродрома мчались автомашины. И немцы исчезли…

У меня до сих пор хранится копия акта, составленного на месте злодейского убийства представителями советского командования и штаба американской авиабазы.

А в заключение я хотел бы назвать имена всех моих друзей, американских летчиков, которых убил этот изверг Лот…“»

Джин задумался. Теперь у него не оставалось никаких сомнений в полнейшей достоверности того, что он узнал в Москве.

Многие наиболее уважаемые газеты западного мира, кичащиеся своей солидностью и престижем, даже претендующие на известную объективность, подробно перепечатывали сообщения советской прессы о «судебном процессе по уголовному делу агента американской разведки гражданина США Лота Л. Ш.» – так официально именовали русские этот громкий, сенсационный процесс. Джина Грина, понятно, интересовала каждая деталь всех судебных заседаний.

Первый драматический момент наступил после оглашения обвинительного заключения. Председательствующий взглянул на ерзавшего на скамье подсудимых Лота и спросил по-русски:

– Признает ли подсудимый Лот себя виновным в предъявленном ему обвинении?

Этот вопрос тут же перевел на английский синхронный переводчик.

Лот: Да, виновным себя признаю, но исключаю некоторые детали предъявленного мне обвинения, по которым хотел бы дать подробное объяснение высокому суду!

«Старый „спук“ Лот, – писал по этому поводу корреспондент „Нью-Йорк таймс“, – как видно, начал отчаянную и изворотливую борьбу за минимальный срок наказания. Вряд ли он пощадит в этой драке святость тайн ЦРУ».

На допросах Лот юлил так, словно пытался превзойти Чабби Чеккера по части твиста, то и дело отходя от своих предварительных показаний, о которых ему тут же с железной неумолимостью напоминал прокурор. Большое и всеобщее возмущение вызвали фотографии расстрелянных Лотом-Лотецким американских летчиков.

На вечернем заседании Лот потряс иностранных корреспондентов признанием, что ЦРУ обещало ему сто тысяч долларов за похищение Эн-Эн-Эн, причем мистер Дик Хелмс предусмотрел такие способы переброски академика, как вывоз в бессознательном состоянии под видом тяжелобольного с иностранным паспортом, а также с помощью нелегального самолета или подводной лодки.

Об утреннем – закрытом – заседании было известно только, что на нем суд рассмотрел вопросы, связанные с характером и содержанием сведений, за которыми охотился Лот. Судя по всему, именно на этом заседании Лот рассказал и о роли, сыгранной Джином Грином в России. Во всяком случае, имя Грина не было упомянуто на последующих заседаниях.

Допрос Лота, заключения экспертов, показания свидетелей (кроме сообщников-соперников подсудимого, в качестве свидетеля на суде выступил и академик Николаев) – все говорило против Лота, изобличало его в преступных замыслах и деяниях.

«ШПИОНСКАЯ АГЕНТУРА ЦРУ ПРИГВОЖДЕНА К ПОЗОРНОМУ СТОЛБУ!» – с такой шапкой вышли московские вечерние газеты в день окончания процесса над Лотом. Газеты сообщили, что Лот просил суд заслушать его последнее слово в закрытом судебном заседании. Большинство иностранных корреспондентов решили, что Лот просто намеревался торговаться до последнего, рассчитывая купить снисхождение суда выдачей всех известных ему секретов и тайн американской разведки. Но в информационном сообщении говорилось, что суд признал Лота виновным и приговорил его к десяти годам лишения свободы с отбыванием первых четырех лет в тюрьме, а последующих – в ИТК строгого режима и конфискацией ценностей и имущества, изъятых у него при аресте. В том же сообщении указывалось: приговор кассационному обжалованию не подлежит.

Джина Грина судили во Франкфурте-на-Майне. На суде Джина ждал неожиданный и неприятный сюрприз.

Все в зале генерального военного суда было рассчитано на подавляющий и обезоруживающий эффект: лысый крючконосый орел со стрелами войны и оливковой ветвью мира, звездно-полосаюе знамя, истуканы Эм-Пи в белых шлемах, сбруях и гетрах, массивная дубовая мебель, каменные своды зала, в котором – какая символическая ирония судьбы! – во времена Гитлера на протяжении целых двенадцати лет военные преступники судили тех, кто выступал против войны.

Но специально для Джина Грина режиссерами этого спектакля-дела «Соединенные Штаты Америки против Джина Грина» была изготовлена еще одна бьющая на эффект деталь.

Когда в зал важно вошли судьи Джина Грина – дезертира, среди них оказались, к изумлению подсудимого, во-первых, его бывший начальник генерал Трой Мидлборо и, во-вторых, его старый знакомый и недруг – не кто иной, как Тэкс Джонсон. Тэкс в парадном мундире «зеленого берета», с блестящими регалиями на молодецкой груди и с новенькими лейтенантскими «шпалами» на погонах.

Джин озорно подмигнул кавалеру «Ди-Эс-Си» («Креста Отличной службы») и многих других наград дяди Сэма, но Тэкс смотрел на него исподлобья, с холодной ненавистью, явно припоминая подаренные ему капитаном Грином синяки и шишки.

Джин взглянул на золотые сдвоенные молнии на голубом шевроне на плече Тэкса и вспомнил слова Лота о том, что и знаком СС служили сдвоенные молнии. «Не важна графика, – сказал Лот тогда во Вьетнаме перед боем, – важна идея!» Да, Лот нашел себе достойного преемника в Тэксе. Этот паренек из Техаса далеко пойдет. Это идеальный «зеленый берет». Готов воевать когда угодно, где угодно и против кого угодно.

Но не за что угодно, а только за солидное офицерское жалованье.

– Слушается дело № 49054 «Соединенные Штаты Америки против Джина Грина»!

Джину зачитали обвинительный акт. Как он и ожидал, ему не инкриминировали ни убийство у каменного карьера, ни покушение на Лота. Значит, «фирма» и впрямь была исполнена решимости замять все это дурно пахнущее дело с Лотом. Джина Грина судили лишь за дезертирство.

По чрезмерной раздражительности и враждебности всех пяти членов суда во главе с убеленными благородными сединами полковниками Джин почувствовал на закрытом заседании суда незримое присутствие джентльменов прессы, поднявших – кто за деньги Ширли, а кто и по идейным убеждениям – столь вредный для армии и ЦРУ шум вокруг дела дезертира Грина.

Седовласый генерал Мидлборо, председатель суда, старый знакомый, которому так в свое время нравился курсант КОД Грин, порой глядел на подсудимого Грина с такой неприкрытой ненавистью и алчной жаждой крови, что Джин ни на минуту не сомневался, что этот страж армейского порядка и дисциплины, будь на то его воля, с превеликим удовольствием собственноручно привязал бы его к столбу и скомандовал «пли!» команде палачей. Однако дело Грина получило слишком громкую огласку, чтобы с ним можно было бесцеремонно и втихомолку расправиться.

Военный суд в отличие от гражданского скор и не терпит словесного препирательства. Процессуальные формальности сведены до минимума. Едва отзвучали под мрачными сводами зала начиненные свинцовой тяжестью холодного официального гнева слова военного прокурора («трайэл коунсел») и лицемерно-объективное заявление нового, спешно найденного защитника («дифенс коунсел»), как судья («Ло офисер») предоставил последнее слово обвиняемому.

Джин встал, намереваясь отказаться от слова. Какой толк метать бисер перед свиньями! Он не ждал добра от «барабанной юстиции», от армейской Фемиды, знал: во время второй мировой войны суды вооруженных сил США «проворачивали» в среднем по 750 тысяч дел в год, что военный суд не судит, а лишь выносит приговор… И вдруг он взглянул на голубое небо за забранным решеткой окном и почувствовал себя обязанным сказать свое последнее слово – нет, не этим слепоглухонемым солдафонам, а голубому небу за решеткой и всем тем людям, которые хотят жить без войны, жить и любить…

– Я многое передумал, – начал Джин, глядя за решетку, – и понял, что не могу участвовать в этой грязной войне во Вьетнаме, где нам, «зеленым беретам», доставалась самая черная и постыдная работа, за которую вы щедро платили долларами, – он перевел взгляд на грудь Тэкса, – и самыми высокими орденами! Кому из здесь сидящих неизвестно, что и наш «зеленый берет» капитан Хью Донлон получил высшую награду – «Медаль конгресса» – за убийство вьетнамцев-патриотов, их жен, детей и стариков во Вьетнаме! Я не могу впредь участвовать и в сомнительных, подрывающих мир операциях ЦРУ – в России, на родине моих дедов, или где бы то ни было! Всюду, где сейчас базируются и действуют подразделения восьми групп «зеленых беретов» – во Вьетнаме (там они насчитывают сейчас тысячу триста человек), в Корее, на Формозе, в Таиланде, Малайе, во многих странах Латинской Америки, в Индонезии, в Конго, Эфиопии, в Иране среди курдов и здесь, в Бад-Тельце, в Западной Германии – всюду они не служат делу мира, как вы твердите, а раздувают пламя третьей мировой войны. В свободное же время в одном только Вьетнаме вместе с другими джи-ай они тратят двадцать миллионов долларов в месяц на «буз» – выпивку и на «помидорчиков»!

Что же касается деятельности ЦРУ, то всем вам памятна постыдная история с самолетом-шпионом У-2 и его пилотом Фрэнсисом Гари Пауэрсом. Именно эта акция ЦРУ взорвала чаяния сторонников прочного мира!

Вы назвали центр седьмой группы спецвойск в Форт-Брагге, бывшую вотчину генерала Мидлборо, именем президента Кеннеди и тем оказали его памяти плохую услугу. Я верю, что президента убили те, кому не нравилась его политика мирного сосуществования с Советским Союзом, кому не нравились его смелые слова: «Или человечество покончит с войной, или война покончит с человечеством!»

Как всякий американец, я умею считать доллары. Вдумайтесь, ваша честь, в такую арифметику: недавно замечательный американец Мартин Лютер Кинг сказал во время проповеди, произнесенной в одной из вашингтонских церквей, что во Вьетнаме, в этой одной из самых несправедливых войн в истории человечества, наше правительство тратит пятьдесят тысяч долларов в год, чтобы убить одного вьетнамца. И в то же время – только пятьдесят три доллара на нужды каждого американца-бедняка.

А я видел, как представители ЦРУ платили по пятнадцать долларов за ухо каждого убитого вьетнамца! Вдумайтесь в эту кровавую арифметику!

Следователь капитан Бедфорд ругал меня «яйцеголовым», то есть интеллигентом. Интеллигентов, наверное, можно разделить по калибру или по весовым категориям интеллекта. Как в боксе. Если я интеллигент, джентльмены, то только в весе пера или, скажем, петуха.[121]

Однако в последнее время я много думал и много читал. Благодаря вам, джентльмены, упрятавшие меня за решетку. И я убедился, что я в Америке далеко не одинок. Есть, как говорит мой любимый писатель Марк Твен, две Америки. Одна ваша, джентльмены, другая – моя!

Кто из вас не уважал бывшего национального президента Ассоциации офицеров-резервистов полковника Уильяма X. Неблетта, бывшего штабного офицера у генерала Дугласа Макартура, а затем в Пентагоне! А известны ли вам такие его слова? «Власть военщины надо ограничить немедленно. Позволить профессиональным военным управлять нами и впредь – значит покончить с нашей республиканской формой управления государством».

Я полагаю, что все вы в душе правые республиканцы, а именно Ральф Фландерс, сенатор-республиканец от Вермонта, заявил: «Нас принуждают втиснуть американский образ жизни в рамки гарнизонного государства». Ему вторит главный судья Верховного суда Эрл Уоррен, который весной 1962 года сказал, что «гарнизонное государство уничтожит наши свободы, так как именно такое государство делает упор на военном способе разрешения наших проблем».

Разве эти джентльмены – коммунисты? Нет! Но они не хотят, чтобы вы под флагом борьбы с коммунизмом заменили идеи и книги винтовками и автоматами.

А что говорят ваши друзья и союзники – самые рьяные антикоммунисты Америки? Прислушайтесь к председателю комиссии по антиамериканской деятельности конгрессмену Фрэнсису Е. Уолтеру. Он пользуется испытанным оружием тех, кто сидел на ваших местах в этом зале под имперским орлом со свастикой, запугивая Америку угрозой коммунизма: «Салемские колдуньи были продуктом воображения. Но коммунистические ведьмы – чума этого мира».

Послушайте и доктора Дж. Б. Мэтьюза, инквизитора из той же комиссии: «Ответом Америки на угрозу коммунизма будет фашизм или нечто столь близкое ему, что разницу не стоит принимать во внимание».

Вы, конечно, помните, что было время, когда этого джентльмена выдвигал в президенты Соединенных Штатов американский фашистский союз! И вы и вам подобные, скорбящие о твердой руке у власти, были готовы голосовать за него!

А именно такие люди – враги Америки – должны сидеть на скамье подсудимых!

Вы должны знать, к чему привело у нас отсутствие интеллектуальной свободы, засилье мракобесов вроде Маккарти и его наследников.

Я не хочу, чтобы мракобесы в мундирах и штатском надругались над идеалами Джефферсона и Тома Пэйна не хочу видеть Америку мировым жандармом, не хочу чтобы на всех языках мира проклинали американцев.

Я хочу сказать, что отныне считаю себя сыном не только Америки, но и России. И сыном Вьетнама тоже.

Вы уже бросили в тюрьму семьсот молодых парней за отказ проливать кровь в позорной войне во Вьетнаме. Под судом – сотни других. Пять тысяч молодых американцев бежали от призыва в другие страны, тысячи скрываются от военной службы в США. Семь американских епископов, включая Нэда Еоула из Нью-Йорка выступили в их защиту.

Не я первый, не я последний. За мной придут сотни и тысячи других. Они будут сжигать призывные карточки и отказываться стрелять в детей и стариков. Они пойдут штурмом на такие крепости, как Пентагон и Лэнгли. Они отнимут у американского орла стрелы войны и оставят ему только оливковую ветвь. Они объявят войну войне, войну нищете и несправедливости. Их голос будет услышан за океаном. И мощный прибой вселенского гнева ударит по берегам этой страны… И тогда пошатнется трон президента…

– Хватит! – загремел, вскакивая, генерал Мидлборо.

Казалось, генерала хватит апоплексический удар. Свекольного цвета лицо покрылось потом. Он рванул воротник.

– Хватит! Заткните ему глотку! – прокричал генерал, потрясая в воздухе кулаками.

– И все мы предстанем перед страшным судом! – воскликнул Джин. – Судом истории!

И старинные мрачные своды, кои веки равнодушно внимавшие проклятиям инквизиторов и стонам их жертв, отбросили глухое эхо, и словно трепет пробежал по звездно-полосатому знамени.

Джина Грина под конвоем вывели из зала.

Четыре члена генерального военного суда единогласно признали Джина Грина виновным. Председатель суда, как обычно, в тайном голосовании участия не принимал.

Ровно через пять минут Джина Грина снова ввели в зал суда. Краткую речь, полную благородного негодования, произнес генерал Мидлборо. Приговор зачитал Тэкс Джонсон, секретарь военно-полевого суда.

– Подсудимый, встать! Военный трибунал штаба войск армии Соединенных Штатов во Франкфурте-на-Майне, рассмотрев дело капитана специальных войск Соединенных Штатов Джина Грина, обвиняемого в нарушении воинской присяги, дезертирстве из армии и в отказе от повиновения командованию по мотивам политического характера, признал вас, Джина Грина, полностью виновным по всем пунктам обвинения, а также в оскорблении суда и постановил: Джина Грина приговорить к разжалованию в рядовые, лишить всех наград и привилегий, лишить всего денежного содержания с момента вынесения приговора, заключить в военную тюрьму сроком на один год, после чего означенного Джина Грина с позором уволить из армии Соединенных Штатов!

Зачитав звонким, металлическим голосом приговор, Тэкс поднял глаза на Джина, и они обменялись долгим взглядом. Америка Джина и Америка Тэкса. Америка судей и Америка судимых.

И Тэкс первым отвел глаза, в которых погас злобный огонек мстительного торжества.

Так сбылось пророчество следователя капитана Бедфорда. Так военный суд сделал из Джина Грина франкфуртскую сосиску.

…Пентагон утвердил без проволочек приговор генерального военного суда по делу «Соединенные Штаты против Джина Грина».

От Франкфурта-на-Майне до Нью-Йорка – четыре тысячи миль.

И вот снова Америка. Джин прильнул к иллюминатору самолета Ди-Си-8, чтобы разглядеть исполинские сталагмиты Манхэттена, пирсы нью-йоркской гавани, серо-зеленую фигуру статуи Свободы. Он горько усмехнулся, вспомнив с детства знакомые слова призыва, высеченные на статуе:

«Придите ко мне, все утомленные, убогие и гонимые, тоскующие по воле…»

Какой издевкой звучали эти слова!..

А вот и аэропорт Айдлуайлд, переименованный в честь убитого президента именем Джона Кеннеди. Одиннадцатиэтажная вышка управления полетами, аэровокзал с корпусами разных авиакомпаний, бассейн, фонтаны, стоянка с шестью тысячами автомашин.

На аэродроме военная полиция пересадила Джина Грина на военный самолет.

До дому рукой подать: час-полтора быстрой езды по автостраде. В конце платного моста Трайборо платишь четвертак – двадцать пять центов – за проезд в Манхэттен. А там по 97-й улице мимо Первой авеню, по трущобам пуэрториканского Гарлема, затем через чинную Пятую авеню, через Сентрал-парк к блистающему огнями Бродвею.

Но военный самолет, взлетев, взял курс на Форт-Брагг.

Стемнело. Зажглись внизу бесчисленные огни Манхэттена. Потом Нью-Йорк канул во мраке, и в черном небе позади горели лишь мертвым светом «огни свободы», зажженные на девяностом этаже самого высокого из небоскребов – Эмпайр стэйт билдинга. Но потом и эти прожекторы, каждый мощностью в пятнадцать тысяч автомобильных фар, поглотила ночная тьма.

К подъезду фешенебельной гостиницы «Сент-Риджес» в самом центре Манхэттена (угол Пятой авеню и 55-й улицы) подъехало такси. Из него вышел я, Гривадий Горпожакс.

Крючконосый, высоколобый, с красивой квадратной челюстью, я выглядел весьма недурственно. Не мудрено – перед завершением романа я вырвал время для небольшого отпуска.

Крепким бодрым шагом я вошел в холл и обратился к портье.

– У вас должна быть записка на имя мистера Горпожакса. Это я.

– Йес, сэр, – ответил портье, слегка смущаясь под взглядом моих серо-коричнево-зеленых глаз.

Я давно заметил, что люди немного нервничают под моим пытливым взглядом. Должно быть, они смутно чувствуют, что, попадая в поле моего зрения, становятся героями романа, пусть даже эпизодическими.

– Йес, сэр, – сказал портье. – Вам оставил записку один из участников традиционной встречи альпинистов, покорителей вершин Навилатронгкумари. Очень приятный джентльмен, сэр.

Он передал мне фирменную карточку отеля, на которой твердой рукой моего друга было начертано:

«Дорогой Гривадий. Жду вас в ресторане на крыше. Настроение приподнятое. Вздымайтесь!

Б. С.».

В скоростном лифте японской фирмы «Мицукоси», возникшей в результате слияния австрийской «Брудль» и финской «Армастонг», что было вызвано временными трудностями банкирского дома «Застенкерс и сыновья», президент которого Захар Ю. Финк содержит конюшню скаковых лошадей на Сейшелах, я мигом поднялся на крышу.

В ресторане я увидел множество людей, которые почли бы за честь, если бы я присоединился к их компании. Среди них были: писатель-мультимиллионер Кингсли Эмис; «золотой король Макао», он же член Политического консультативного совета КНР почетный доктор Лобо; прожигающий последние «грэнды» бывший египетский король Фарук; веточкой вербы изогнулась здесь манекенщица Твигги; глыбой антрацита возвышался бывший чемпион мира Сонни Листон, но отнюдь не эти люди интересовали меня сейчас.

Навстречу мне поднялся светловолосый голубоглазый молодой англичанин в строгом костюме с галстуком колледжа Сент-Энтони и со значком клуба покорителей вершины Навилатронгкумари. Это был мой друг сэр Бэзил Сноумен.[122]

– Вы абсолютно точны, Гривадий, – улыбнувшись, сказал он.

– Точность – вежливость литераторов, – ответил я, крепко пожав его руку.

– Вам уже можно пить? – спросил сэр Бэзил.

– В пределах человеческих возможностей, – ответил я.

Мы заказали «лангуст а-ля паризьен», барбизонский салат и рейнского.

Сэр Бэзил внимательно посмотрел мне в глаза и заметил в них небольшую грустинку. Со свойственным ему тактом он похлопал меня по плечу

– Ну что ж, Гривадий, ничего не поделаешь, дело идет к финалу, – мягко проговорил он.

– Довольны ли вы развитием сюжета, Бэз? – спросил я его без обиняков. Сэр Бэзил усмехнулся.

– В конечном счете все произошло по законам внутренней логики… Сделано главное – обезврежена такая крупная гадина, как Лот! Ну, а Грин…

– Да, Грин… – вздохнул я.

– Что ж, – задумчиво проговорил сэр Бэзил, – в нашем деле моральное крушение, духовный перелом бывшего врага – тоже штука немаловажная.

Мы помолчали. Бешеные огни Манхэттена плясали в огромных окнах «Сент-Риджес».

– Сознайтесь, Гривадий, вам немного жалко Грина… – заглянул мне в глаза Бэз.

– Я желал бы ему другой судьбы, – пробормотал я. – Увы, приходится ставить точку в военной тюрьме Ливенуорт.

– Точку? – переспросил сэр Бэзил. – А может быть, многоточие?

На большом серебряном блюде к нам подъехал «лангуст а-ля паризьен», приплыл в хрустальной вазе многоцветный барбизонский салат, появилось вино, и я поднял бокал рейнского («Либерфраумильх») за героев этой книги и (внимание, издатели!) не за точку, а за многоточие.

– Смирна-а!

В предгрозовом, предураганном воздухе Северной Каролины, душном и недвижном, глухими раскатами грома гремела барабанная дробь.

Замерли безукоризненно четкие ряды «зеленых беретов». Застыли офицеры на трибуне у входа в штаб. Все, начиная с генерала Джозефа У. Стилуэлла, нового командующего седьмой группой специальных войск в Форт-Брагге, и кончая новичками из группы штатских добровольцев, стоявшими в самом конце левого фланга, смотрели на одного человека.

Этот человек шагал посреди плаца с непокрытой головой, в мундире с сорванными погонами.

Он шел, высоко подняв голову. Ему не кренили плечи волны грохочущего звука.

«Драминг-аут». «Выбарабанивание».

Впереди – начальник караула в парадной форме с аксельбантами. За ним – Джин, а за Джином помощник начальника караула, тоже с аксельбантами и «кольтом» на боку. Замыкали строй двое барабанщиков. Сбруи из белой кожи, большие, тяжелые барабаны на белых ремнях.

Кругом все, как три года назад, когда и он, Джин, стоял новичком на этом плацу, впервые наблюдая церемонию «выбарабанивания». Те же казармы, тот же бетон и окна с белыми рамами. И играют здесь все в ту же игру: в солдатики с барабанами.

Каждый раз, когда Джин подходил к правофланговому команды «зеленых беретов», раздавалась команда «кругом», и все отделение поворачивало кругом, становясь к нему спиной.

Джин едва успевал взглянуть на лица некоторых из них.

И вдруг он вздрогнул. Да, это были они. Правофланговым стоял Бастер! Рядом – Майк. А за ним – все, что осталось от команды А-234! Его, Джина, команды, с которой он проходил подготовку здесь, в Форт-Брагге, воевал во Вьетнаме… А теперь все они, видно, несут здесь гарнизонную службу.

Впрочем, что это с ним? Ведь все они, кроме Берди, Бастера и Майка, давно убиты: Сонни, Мэт и все остальные…

Но Джину кажется, что все они повернулись спиной к своему бывшему товарищу и командиру, к дезертиру и арестанту Джину Грину.

Джин дорого бы отдал за возможность потолковать с этими парнями, с Бастером и Майком, объяснить им свою правду, но он видел только широкие спины и упрямые затылки под зелеными беретами. Между ними и Джином пролегла пропасть, и с каждым шагом Джин уходил все дальше от своих прежних товарищей, зная, что никогда не вернется к ним.

Ему показалось, что солнце стало палить еще нещаднее, а воздух стал нестерпимо душен.

Но он расправил плечи и еще выше поднял непокорную голову.

Разжалованный и осужденный. Отверженный Неприкасаемый.

Что ж! Теперь он и в самом деле стал «неприкасаемым».

Только не в смысле Лота, а в смысле Джина.

Член высшей касты стал человеком низшей касты.

Джин Грин – бханги.

Пот лился по лицу. В горле пересохло. Выпить бы чего-нибудь. Джин-эн-тоник. Джин и Тоня. Он стал думать об их последней встрече в Москве, когда он прочел ей Оскара Уайльда: «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»

Гремели, били барабаны, и под бой барабанов в памяти всплыли другие строки из той же «Баллады Рэдингской тюрьмы».

Кто знает, прав или не прав Земных законов Свод, Мы знали только, что в тюрьме Кирпичный свод гнетет. И каждый день ползет, как год, Как бесконечный год.

Ты знаешь, Джин, год в военной тюрьме Форт-Ливенуорта – это год в аду.

Одних тюрьма свела с ума, В других убила стыд, Там бьют детей, там ждут смертей, Там справедливость спит, Там человеческий закон Слезами слабых сыт.

Но ты не слаб, Джин, ты станешь еще сильней.

Там сумерки в любой душе И в камере любой, Там режут жесть и шьют мешки, Свой ад неся с собой, Там тишина порой страшней, Чем барабанный бой.

Он шел под бой барабанов, не оборачиваясь, не ускоряя шага, хотя всем сердцем рвался подальше от Форт-Брагга.

Со стороны океана потемнело небо, стало черно-лиловым – ураган надвигался на Форт-Брагг.

Джин думал не о том тюремном фургоне, который ждал его, чтобы отвезти в главную военную тюрьму сухопутных сил армии США в Форт-Ливенуорте штата Канзас.

Он думал о том, что ждет его через год.

О Лоте, которого он обязательно найдет, из-под земли достанет.

О Тоне.

О новом Джине.

Это еще не нокаут, Джин, это только нокдаун. Нокдаун длиною в год.

НОКДАУН

1962–1972

Нью-Йорк – Филадельфия – Вашингтон – Сан-Франциско – Лос-Анджелес – Денвер – Омаха – Миннеаполис и Сент-Пол – Париж – Лондон – Токио – Сингапур – Сайгон – Москва – Харьков – Полтава – Грайворон – Гавр – Ялта – Батуми – Новороссийск – Сочи – Одесса – Переделкино – Малеевка – хутор Кальда – Коктебель.

Примечания

1

Рэйнджер – название, заимствованное у американских армейских подразделений, воевавших с индейцами. Первый американский разведывательный батальон рэйнджеров был создан по образцу английских «коммандосов». Им командовал капитан Уильям О'Дарби, которого я знал лично, участвуя в первой боевой операции рэйнджеров 19 сентября 1942 года под Дьеппом (Франция) мы уничтожили две батареи германской береговой обороны. (Прим. автора).

(обратно)

2

Дом № 520. Люблю точность. (Прим. автора.)

(обратно)

3

По Фаренгейту, то есть немного более 25 градусов по Цельсию. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

4

«Великой войной» на Западе называют первую мировую войну (Прим. переводчиков.)

(обратно)

5

У американцев выражение «это твои похороны» синонимично выражению «это твое дело». (Прим. переводчиков.)

(обратно)

6

Джин Грин гордился, что в двадцать два года он весил столько же, сколько Джек Лондон, – 165 фунтов. К двадцати пяти годам Джин говорил мне, что прибавил десять фунтов. (Прим. автора.)

(обратно)

7

На конец 1966 года это хранилище содержало уже 179 775 988 отпечатков пальцев. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

8

WW II – World War II – вторая мировая война. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

9

В. А. – Bachelor of Art – бакалавр искусств. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

10

По-английски «бакалавр» и «холостяк» звучат и пишутся одинаково. (Прим. переводчиков.).

А по-японски неодинаково. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

11

«Гориллами» в США часто называют гангстеров. Гангстеры – это бандиты, мобстеры – это тоже бандиты, только из больших банд. Не путать с лобстером, вкусным морским членистоногим. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

12

«Помидорчик» (слэнг) – так гангстеры (и мобстеры) называют своих «моллз», то есть подруг. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

13

«Кладбищенской» (жарг.) сменой в Америке называют ночную смену. По отношению к «гориллам» это словечко приобретает явно зловещий смысл. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

14

В 1626 году. Сейчас на 24 доллара можно купить бутылку «Лонг Джона», носки, пепельницу, мыло «Осенние листья», полкило колбасы, подтяжки и билет в кино. (Прим. автора.)

(обратно)

15

Пулей из такого пистолета 4 июня 1968 года был убит сенатор Роберт Кеннеди. (Прим. автора.)

(обратно)

16

По-римски. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

17

Прошу не путать банду Красной Маски с бандой Красной Руки, которая действовала в то же время, но не в США, а в Европе. Банда Красной Руки была организована французской разведкой для того, чтобы воспрепятствовать доставкам оружия армии алжирских патриотов. Деятельность этой банды описана в книге французского писателя Алена Герэна «Серый генерал». Москва, издательство «Прогресс», 1970. (Прим. автора.)

(обратно)

18

«Горячее сиденье» (слэнг) – электрический стул. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

19

«Ананасы» (слэнг) – ручные гранаты, похожие на Ф-1, называвшиеся у нас «лимонками». (Прим. переводчиков.)

(обратно)

20

Не могу удержаться, чтобы не упомянуть здесь, что сегодня в Америке в частном владении находится до 200 миллионов пистолетов, ружей и винтовок. Никто не знает, сколько насчитывается у граждан гранат, пулеметов и минометов, базук и противотанковых орудий. В год американцы обновляют этот арсенал тремя миллионами пистолетов и винтовок. Противотанковая пушка калибра 22 миллиметра вполне по карману любому артиллеристу-любителю – она стоит 99 долларов 50 центов. Подсчитано, что в Лос-Анджелесе больше оружия, чем в Сайгоне, – около трех миллионов винтовок и пистолетов. Тысяча членов банды «Блекстоун рэйнджерс» в Чикаго вооружены 1200 пистолетами и винтовками, то есть не хуже батальона рэйнджеров. К июню 1968 года во всех войнах было убито американцев 630 768 человек. В мирное время частными гражданами убито 800 тысяч американцев. Противники нынешней кампании за ограничение свободной продажи оружия указывают, что автомобилисты ежегодно давят втрое большее число людей. (Прим. автора.)

(обратно)

21

«Потрошитель» (слэнг) – автомат. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

22

Исполнитель роли Тарзана в известной голливудской киносерии. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

23

В нашей литературе «люгер» (германский пистолет Борхардта Люгера) обычно называют парабеллумом. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

24

Bats in the belfry – здесь: «пока я не сошел с ума», американский идиом (Прим. переводчиков.). Наиболее точный перевод: «пока у меня шарики за ролики не заехали». (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

25

Герой многолетней серии американских комиксов. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

26

Орел не ловит мух – латинская пословица

(обратно)

27

Победил по очкам Хьюз. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

28

«Частные владения. Посторонним вход воспрещен». (Прим. переводчиков.)

(обратно)

29

Об – obstetrics (акушерство). Джин – gynecology (гинекология). (Прим. переводчиков.)

(обратно)

30

Так называет интеллигентов средний американец. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

31

Так американцы называют последнюю выпивку перед сном. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

32

«Мэйфлауэр» («Майский цветок») – корабль, на котором в 1620 году прибыли в Новый Свет первые английские пилигримы. Посмотрели бы они на своих потомков! (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

33

Хайли хочет сказать «я люблю вас», а получается в его произношении «йелоу блу бас», то есть «желто-голубой автобус» (Прим. переводчиков.)

(обратно)

34

«Сэнчури» (слэнг) – сотня. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

35

Судьба помогает смелым (латин.)

(обратно)

36

Судьба покровительствует дурням (латин.), то же, что русская поговорка «везет дуракам». (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

37

Самыми богатыми капиталистами Америки в этот период являлись Поль Гетти и Говард Хьюз, чье состояние составляло от одного до полутора миллиардов долларов. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

38

Знаменитые, лучшие в мире английские трубки «Данхилл» производятся в индивидуальном порядке, по заказу. Чубук трубки изготовляется из шестьдесят третьего кольца конголезского баобаба. Верхняя часть мундштука – из семнадцатого кольца калифорнийской секвойи, нижняя часть – из двадцатого кольца австралийского эвкалипта. Белое пятнышко – это знак качества, делается оно из бивня половозрелого африканского слона. Второе пятнышко – знак экстра-класса – из бивня сиамского слона. Таким образом, для изготовления трубки Си-Би Гранта были спилены баобаб, секвойя и эвкалипт, убито два слона. В случае производства дубликатов из этих материалов фирма «Данхилл» несет полную финансовую и юридическую ответственность. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

39

Происхождение этого сомнительного афоризма точно установить не удалось. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

40

Не исключена возможность, что имеется в виду миллиардер Эйч-Эл Хант, вместе с которым Грант провел молодые годы в бильярдной клуба «Карусель» в Далласе, штат Техас. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

41

Этот абзац остается на совести Гривадия Гирпожакса. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

42

«Фруктовый салат» (слэнг) – набор орденских колодок. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

43

«Уоп» – презрительная кличка итальянцев в Америке. (Прим переводчиков.)

(обратно)

44

Этим генералом СС был, как мне удалось установить, не кто иной, как представитель Гиммлера Карл Вольф. Вместе с ним был принц Максимилиан Гогенлоэ, старый знакомый А. Даллеса. По поручению Гиммлера Вольф и принц-эсэсовец пытались договориться с Даллесом о сепаратном мире между рейхом и западными державами (Прим. автора.)

(обратно)

45

«Джон» (слэнг) – уборная. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

46

«Про» (спортивный жаргон) – профессионалы. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

47

По площади Пентагон к началу 1970 года уступал лишь двум зданиям: ангару «боинг-747» в Эверетте, штат Вашингтон, и сборочному цеху космических ракет на мысе Кеннеди. (Прим. автора.)

(обратно)

48

Баури – улица нью-йоркского «дна».

«Клопы», или «жуки», (слэнг) – электронные подслушивающие устройства.

(обратно)

49

Военная полиция – Милитэри Полис. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

50

Унтер-офицер. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

51

Нет, не хватит! Я не могу не сказать здесь, что Хойзингер военный преступник, предал тех, кто участвовал в заговоре против Гитлера. И вот что характерно: Хойзингера на посту представителя ФРГ в Военном комитете НАТО в Пентагоне сменил генерал Герхард Вессель, который затем стал преемником шефа разведки ФРГ генерала Р. Гелена. (Прим. автора.)

(обратно)

52

Эту тайну раскрыл миру президент Никсон. Вот сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс из Вашингтона от 8 марта 1969 года:

«В пятницу президент Ричард Никсон впервые посетил ЦРУ. В присутствии журналистов, для которых посещение ЦРУ тоже редкая оказия, он разгласил то, что было строго охраняемой тайной… „Итак, вас здесь восемь тысяч человек“, – сказал он, очевидно забыв, что ЦРУ не стремится оглашать число своих сотрудников»

(Прим. автора.)

(обратно)

53

Советскому читателю вряд ли нужно доказывать вздорность психокинеза, основанного на идеалистическом признании примата духа над материей. Но даже и на Западе в 1962 году Е. Гэрден, профессор Бруклинского колледжа, учинил форменный разгром психокинезу в своем труде, опубликованном «Сайколоджикл буллитэн», причем он был поддержан большинством психологов США, исключая махрового идеалиста профессора Мэрфи. (Прим. научн. редактора.)

(обратно)

54

Добавлю, что ЦРУ является лишь главной среди десяти основных разведывательных служб США. Это разведки армии, ВМФ, ВВС, государственного департамента, Комиссия по атомной энергии, ФБР, Управления национальной безопасности, разведки министра обороны и Объдиненного комитета начальников штабов. ЦРУ, однако, координирует деятельность всех этих служб разведки. (Прим. автора.)

(обратно)

55

Вся эта техника подробно описана в переведенной на русский язык книге Уайта и Росса «Невидимое правительство». (Прим научн. редактора.)

(обратно)

56

Предупреждаю читателя, что вся эта клопиная история не вымысел автора, не пародия и не сатира, а факт. (Прим. автора.)

(обратно)

57

Эти слова оказались пророческими. Вскоре после кончины А. У. Даллеса в вашингтонской больнице, в вестибюле «Ледяного дома» установили мемориальную доску, барельеф «чифа» с надписью: «Его монумент вокруг нас». (Прим. автора.)

(обратно)

58

НОРАД – North American Air Defence Command – командование ПВО Северной Америки. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

59

Стихи американского поэта Байрона Р. Ньютона. В оригинале:

Crazed with avarice, lust and rum, New York, the name's Delirium.

(Перевел Г. Поженян.).

(обратно)

60

Через трудности к звездам – латинская пословица

(обратно)

61

«Ар-энд-ар» – «Рест энд рикриэйшн» – отпуск в армии США (Прим. переводчиков.)

(обратно)

62

«Кошкин дом» – (слэнг) – публичный дом. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

63

«Сейл» – дешевая распродажа. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

64

«Спринг-найф» – пружинный нож. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

65

К концу 1969 года «зеленых беретов» насчитывалось уже более 25 тысяч. Американская военщина намерена в ближайшее время удвоить это число. Имеется 16 групп специального назначения, предназначенных для ведения специальной войны в разных географических районах земного шара. В Форт-Брагге дислоцируются 3, 6 и 7-я группы, 5-я группа действует в Южном Вьетнаме, 10-я группа размещается в Бад-Тельце, ФРГ, и предназначена для действий на территории социалистических стран (Прим. автора)

(обратно)

66

«Драминг-аут», буквально – «выбарабанивание», ритуал позорного увольнения из армии США. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

67

Стихи выдающейся американской поэтессы Эмили Дикинсон. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

68

Спецотдел общественной информации – Под этой благовидной вывеской скрывается в армии США Си-Ай-Си – корпус контрразведки. (Прим. автора.)

(обратно)

69

Ди-зи – место выброски. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

70

Специальная командировка в Нью-Йорк не выявила ресторана с таким названием. Адрес ресторана «Медведь»: 139, Ист 56-я улица, Манхэттен, Нью-Йорк-сити. Телефон: Эльдорадо 5-9080. (Прим. переводчиков и науч. редактора.)

(обратно)

71

Адрес ресторана: 150, Вест 57-я улица, Нью-Йорк. Телефон: Колумбус 5-0947. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

72

Вопреки мнению автора название данной пьесы Артура Копита не является самым длинным в истории мировой драматургии. Рекорд в этой области, по всей вероятности, принадлежит анонимному сочинителю, который в 1592 году опубликовал в Англии пьесу под таким названием. «Плачевная и правдивая трагедия молодою господина из Фавершема в графстве Кент, который был самым злодейским образом убит своей неверной и распутной женой, которая из-за своей любви к некоему Мосби наняла двух отчаянных разбойников, черного Уилла и Шейкбэга, чтобы убить его, в чем проявилось великое коварство и лицемерие безнравственной бабы, неутолимое желание порочной похоти и позорный конец всех убийц». (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

73

Заговор немецких генералов, пытавшихся путем убийства Гитлера 20 июля 1944 года спасти Германию от катастрофы. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

74

Автоматы М-16, гранаты, базуки, пулемет ЛМГ и ХМГ, а также три безоткатные пушки. (Прим. автора)

(обратно)

75

Путем дополнительного тщательного изучения установлено, что ресторана под таким названием в Нью-Йорке не существует. Кроме названных «Русской чайной» и «Медведя», есть еще русский ресторан «Петрушка». Адрес: 23, Ист. 74-я улица и угол Мэдисон-авеню, тел. ВИ8-2300. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

76

Автор песни неизвестен. (Прим. науч. редактора)

(обратно)

77

Боса-нова (португ. слэнг) – «Последняя штука», или в переводе американских джазистов «Нью-бит». (Прим. науч. редактора.)

Я бы назвал этот танец румбой, женатой на твисте. (Прим. автора.)

(обратно)

78

Перевод с английского Г. Поженяна.

(обратно)

79

Джон Фитцджералд Кеннеди. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

80

Джин Грин цитирует передовицу из июльского номера журнала «Килл!» («Убей!») за 1962 год. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

81

«Пулл» – блат. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

82

Клуб армии и флота.

(обратно)

83

Джамп-мастер – инструктор парашютного дела, или «вышибала» (Прим. переводчиков)

(обратно)

84

Национальные типичные имена (америк.) типа русских: Иванов, Петров, Садовников… (Прим. переводчиков.)

(обратно)

85

Прием этот называется «вывод нежелательного гостя из дома». (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

86

Чувствуется, что Гривадий Горпожакс знает книгу Ильфа и Петрова «Золотой теленок». (Прим. переводчиков.)

(обратно)

87

Слово «кокейжэн» на английском языке имеет два значения: «кавказец» и «белый человек». (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

88

Сэм прославился на всю Америку, в один присест слопав яичницу из 144 яиц, 48 пирожков и 200 устриц! (Прим. автора.)

(обратно)

89

Кэролайн – маленькая дочка президента Кеннеди. В определенных кругах США бытовали неуместные шутки относительно влияния Кэролайн на решения президента. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

90

Бальдур фон Ширах – вождь «Гитлерюгенда». (Прим. переводчиков.)

(обратно)

91

И у врага дозволено учиться – латинская пословица.

(обратно)

92

Крепость гитлеровцев в джунглях Аргентины не вымысел. Мне не приходилось, правда, бывать в ней, но ее описал достаточно подробно корреспондент лондонской газеты «Дейли ньюс» Джек Комбен. Его корреспонденция была перепечатана нью-йоркским журналом «Полис газет» в мае 1964 года. (Прим. автора.)

(обратно)

93

В марте 1962 года, то есть за семь месяцев до этого разговора, в журнале «Ю. Эс. Ньюс энд Уорлд рипорт», органе финансовых тузов Америки, появилось первое сообщение о сверхсекретной организации «Паутина» – преемнике «Паука».

«За ОАС в Алжире – „Секретной армии“ европейцев, терроризирующей города Алжира, а также Париж, – стоит нечто гораздо большее, нежели банда террористов.

Коммандосы ОАС в Алжире насчитывают не более 3 тысяч человек. Это стрелки и бомбисты Алжира, французы, испанцы, итальянцы, мальтийцы и бывшие немецкие нацисты.

Бомбисты ОАС в Париже и других французских городах еще малочисленны – их всего несколько дюжин, не больше. Но за ними стоит зловещая паутина по названию „ОАС Интернейшнл“ – „Международная ОАС“.

За пределами Алжира в „Международную ОАС“ входит знакомая порода европейских экстремистов: экс-фашисты в Италии, экс-нацисты в Германии и фалангисты.

Мадрид является одной из важнейших баз „Международной ОАС“, Серрано Сунье, зять Франко, не раз приглашал в Мадрид руководителей ОАС. Офицеры испанской армии работают рука об руку с агентами ОАС против де Голля во Франции.

Итальянский филиал „Международной ОАС“ хорошо организован. ОАС предпринял недавно покушение на жизнь Энрико Маттеи, нефтяного босса Италии. Алжирские террористы говорят, что Маттеи вынашивает планы эксплуатации алжирской нефти в интересах мусульман. Через „Международную ОАС“ множество крайне правых партий Европы, находящихся в меньшинстве, стремятся возродить фашизм…». (Прим. автора.)

(обратно)

94

Это происходило в 1963 году, задолго до начала массированных бомбежек американской авиацией территории ДРВ. (Прим. науч. редактора)

(обратно)

95

«Дед» на морском жаргоне «старший механик». (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

96

По последним сведениям (к концу 1969 года) Скорцени, преуспевающий бизнесмен, являлся одним из владельцев компании «Ю. С. Эйр» со штабом в Вашингтоне. Он организовывал челночные рейсы из Лиссабона в Биафру, перебрасывая в эту африканскую страну оружие и боеприпасы. Самолеты компании пилотировались американскими и западногерманскими летчиками с опытом той же работы в Конго, где они получали солидное жалованье размером в тысячу долларов в месяц. Отто Скорцени не скрывал, что имеет финансовые интересы в Биафре. (Прим. автора)

(обратно)

97

Сведения об этом зловещем плане были впервые опубликованы в журнале «Рэмпартс» писателем-негром Джином А Уильямсом в ноябре 1967 года. (Прим. автора.)

(обратно)

98

Виктор-Чарли (армейский жаргон США) – то же, что Ви-Си (V. С. – Вьетконг). (Прим. переводчиков.)

(обратно)

99

А-1, по терминологии ЦРУ, источник высшей надежности. В агентурной разведке ЦРУ все источники (агенты, информаторы, секретные осведомители) подразделяются на категории в зависимости от их надежности, начиная с А-1 до Е-5 – патологического враля. Кстати, в этот период Джин Грин и Лот имели категорию А-1, Тэкс – Д-1, Берди – Е-4, как мне тогда удалось выяснить, заглянув в их досье в Лэнгли. (Прим. автора.)

(обратно)

100

Один из наиболее популярных мужских одеколонов, производимых в Кельне. Запах его стоек, но ненавязчив. Изобретен картезианским монахом в 1792 году. Формула изготовления до сих пор хранится в тайне. Известно, однако, что этот одеколон выдерживается в деревянных бочках. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

101

«Пи-экс» (пост-эксчейндж) – управление военной торговли армии США. (Прим. переводчиков)

(обратно)

102

Американский генерал Кастер был окружен и убит вместе со всем своим отрядом индейцами племени Сиу при Литл-Биг-Хорне 27 июня 1876 года. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

103

«Кэй-Ай-Эй» («Killed in action») – убит в бою. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

104

В середине 1964 года командование «зеленых беретов» было переведено в Сайгон. В Ня-Транге остался отдел снабжения (ДЖИ-4), а также Академия ВВС, АРВН и унтер-офицерская школа АРВН. (Прим. автора.)

(обратно)

105

«Латрин» – уборная в армии США (Прим. переводчиков.)

(обратно)

106

Этот штат в Индии производит две трети всего опиума Индии, что составляет три четверти его мирового производства. (Прим. науч редактора.)

(обратно)

107

Уже после сдачи перевода этой книги Г. Горпожакса в издательство в американском журнале «Рэмпартс» появился сенсационный репортаж под названием «Процветающая торговля опиумом, которой занимается ЦРУ». Речь шла о закулисных операциях ЦРУ в ряде стран Юго-Восточной Азии. Семена, посеянные Лотом, дали обильные всходы. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

108

«Каков отец, таков и сын» – латинская пословица.

(обратно)

109

Популярность Левы в то лето затмила славу Евтушенко и Вознесенского. Я сам мечтал с ним познакомиться, но увы… (Прим. автора.)

(обратно)

110

С удовольствием, старина. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

111

«Спук» (spook) – призрак, прозвище работников ЦРУ в США. (Прим. научного редактора.)

(обратно)

112

Swiming – веселая, модная, пританцовывающая… (Прим. переводчиков.)

(обратно)

113

AWOL – «самоволка», точнее – самовольная отлучка. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

114

«He идти вперед – значит идти назад» – латинская пословица

(обратно)

115

Так англичане называют Ла-Манш. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

116

А-II – управление А-II БНД ведает диверсиями, убийствами, саботажем и другой «черной» работой. Управление А-I – разведывательное управление. А-III – крнтрразведывательное. (Прим. автора.)

(обратно)

117

«Соединенные Штаты против Грина» – наименование судебного дела по разряду государственных преступлений. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

118

«Корт-маршал» (англ.) – военно-полевой суд.

(обратно)

119

«Конщиенщес обджектор» (англ.) – военнообязанный, уклоняющийся от военной службы по религиозным или идейным соображениям (Прим. переводчиков.)

(обратно)

120

«Мей Весты» – спасательные нагрудники, названные в честь некогда популярной кинозвезды, славившейся рекордным размером бюста. (Прим. науч. редактора.)

(обратно)

121

Легчайшие весовые категории в спорте по американской квалификации (Прим. переводчиков.)

(обратно)

122

Basil Snowman. К сведению дотошного читателя: имя этого джентльмена можно дословно перевести на русский язык так – Василий Снежный Человек. (Прим. переводчиков.)

(обратно)

Оглавление

.

От автора

Первый раунд . Мститель из Эльдорадо

  Глава первая . Убийство на 13-й улице

  Глава вторая . Ужин а-ля Джеймс Бонд

  Глава третья . Русские похороны в Нью-Йорке

  Глава четвертая . «Святая семейка» и милый дядя

  Глава пятая . «Гориллы» и «помидорчики»

  Глава шестая . Прогулка с «торпедами»

Второй раунд . Мегасмерть – наша профессия

  Глава седьмая . «Опасно! Впереди крутой поворот!»

  Глава восьмая . «Надежные ставки»

  Глава девятая . Как «обрубить хвост»

  Глава десятая . «Ледяной дом»

  Глава одиннадцатая . «Ты нужен дяде Сэму!»

  Глава двенадцатая . Из записок Гринева-старшего

Третий раунд . Сдвоенные молнии

  Глава тринадцатая . Клинч

  Глава четырнадцатая . Из дневника Джина Грина, доставленного майору Ирвину Нею, начальнику спецотдела общественной информации[68]

  Глава пятнадцатая . «Паб-крол» в Нью-Йорке

  Глава шестнадцатая . Сумасшедшая лошадь из Фейетвилля

  Глава семнадцатая . Из дневника Джина Грина . (продолжение)

  Глава восемнадцатая . Операция «Великий медведь»

  Глава девятнадцатая . Русская «парилка»

Четвертый раунд . Ближний бой

  Глава двадцатая . Коллеги

  Глава двадцать первая . Бизон ждет пуму на чашку кофе

  Глава двадцать вторая . Призраки и викинги

  Глава двадцать третья . «Мне он нужен живым!»

Пятый раунд . Русская школа бокса

  Глава двадцать четвертая . Молодые гости

  Глава двадцать пятая . Черно-белое кино

  Глава двадцать шестая . «Чертово колесо»

  Глава двадцать седьмая . Джин-эн-Тоня

  Глава двадцать восьмая . Последний рывок

  Глава двадцать девятая . Пятьдесят первый ящик

Шестой раунд . «Соединенные Штаты против Джина Грина»

  Глава тридцатая . «Братья по закону»

  Глава тридцать первая . «U. S. versus Gene Green»[117]

  Глава тридцать вторая . «Греми же, демократия!» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте